Николай Леонов

Защита Гурова

Пролог

Небольшая урна явно не могла вместить отходы современной цивилизации — вокруг нее валялось множество окурков, мятых пачек из-под сигарет, пустых пивных банок, пакетов из-под сока и прочий мусор. Из самой урны сиротливо торчала тряпичная кукла с оторванной головой. На обшарпанной стене дома, около которого стояла урна, висела доска неопределенного цвета, похоже, некогда она была красная, а буквы на ней — золотые, но краска давно облезла и прочитать можно было лишь слово “суд”. А так как был это всего лишь суд, не райисполком, тем более не райком партии, то доску давно не обновляли, а сегодня, когда и Советы, и партию отменили, то яркими и ухоженными были лишь вывески коммерческих магазинов.

Ведущие к подъезду три ступеньки, кособокие, облупившиеся двери, которые надсадно скрипели, пропуская неспешно проходивших людей, в сочетании с облезлыми стенами и уже упомянутой вывеской явствовали, что суд является учреждением затрапезным, малоуважаемым, хотя именно здесь, а не за сверкающими дверями роскошного магазина “Автозапчасти”, расположенного по соседству, решались человеческие судьбы.

Коридор соответствовал внешнему виду здания и устало вздыхал рассохшимися половицами. Стоявшие вдоль окон массивные деревянные диваны были терпеливы, уж они-то перевидали на своем веку. В некогда роскошный особняк сразу же после октябрьского переворота их принесли веселые красноармейцы, они намеревались устроить здесь жилищную коммуну. Красноармейцев из красивого особняка быстро вытурили, в него въехало ОГПУ — организация серьезная. Но, так как она постоянно расширялась, двухэтажный особнячок стал тесен, и в него вселилась...

Впрочем, это лишь пролог к детективной истории, а не история государства Российского, потому, минуя десятилетия и несметное количество хозяев некогда барского особнячка, скажем, что вскоре после кончины Вождя здесь обосновался народный суд. А коли народный, значит — ничей, вот и стоял особнячок в таком плачевном виде вплоть до самой осени девяносто шестого.

Каждый суд, кроме положенных штатом чиновников, различного окраса преступников, невиновных, но тщательно охраняемых, регулярно посещают журналисты, телевизионщики, праздные любопытные и профессиональные “болельщики”, которые знают всех сотрудников суда и Уголовный кодекс, все указы Президента, даже те, что он еще не успел подписать. “Болельщики”, в основном пенсионеры, ведут между собой жаркие споры, обсуждая приговоры, вынесенные вчера, и те, что будут оглашены сегодня или завтра. Судебные знатоки, как и их коллеги в спорте, иных сферах деятельности человека, знают абсолютно все, в своих суждениях категоричны, безапелляционны. Если судить грубо, то судейских болельщиков можно разделить на две категории: консерваторов и либералов. Первые стеной стоят за вынесение предельно жестких приговоров, видя в них панацею от творящегося ныне беспредела, либералы пытаются в любом деле найти смягчающие вину обстоятельства. Наиболее жаркие баталии разворачиваются вокруг высшей меры, то есть расстрела. Убивать или не убивать? Консерваторы убеждены, что высшую меру следует применять решительнее, даже ввести ее в статьи Уголовного кодекса, где она ныне отсутствует. Либералы считают, что в цивилизованном обществе убивать безнравственно в любом случае, статью о высшей мере наказания следует отменить. Либералов в коридорах суда было явное меньшинство.

Сегодня, когда ждали решения присяжных по обвинению гражданина Яндиева, террориста, взорвавшего в Москве автобус, в котором погибло пять человек, в том числе двое детей, самые ярые либералы помалкивали, жались по углам, словно обвинение в страшном преступлении бросало тень и на них.

Зал судебного заседания небольшой, однако и не маленький. Судите сами: по правую сторону от дверей расположены места для публики и прессы, здесь могут уместиться человек пятьдесят-шестьдесят. С левой стороны размещается клетка, натуральная клетка, словно в зоопарке. В ней могут находиться несколько человек. Сегодня сидит один — статный, молодой, лет двадцати пяти, не более, брюнет, смуглокожий, с карими глазами и правильными, можно сказать, чеканными чертами лица. Подобных парней сегодня в Москве можно видеть на рынках, в лавочках и магазинах, ресторанах и ночных казино. Известно, русские армян от грузин, абхазцев от азербайджанцев не отличают, как не различают китайцев, корейцев и японцев. И в таком отношении русских нет ни капли пренебрежения к нации, Сидевший в клетке подсудимый был чеченец.

Рядом с клеткой стоял стол, за которым сидели адвокат и его помощник. Далее, в глубине зала, чуть правее стола адвоката, располагалась небольшая трибунка для свидетелей. Опять же справа от трибуны стол, за которым сидел прокурор, напротив свидетеля, на небольшом возвышении, — председатель суда, неподалеку — секретарь. Еще правее, практически у стены, места для присяжных заседателей.

Если бы человеческая ненависть была материальна, то сейчас в зале она достигла бы критической массы, грозила взрывом. Теракт в Москве был не первый, люди гибли и раньше, но преступника задержали впервые, судили впервые и смотрели ему в лицо тоже в первый раз. Подсудимый приводил людей в бешенство не только жестокостью содеянного, но и внешностью, манерой поведения. Был бы пришибленный, уродливый, Богом обиженный. А сейчас, сидя в клетке, дрожал бы от страха, плакал, жался в угол, в последнем слове молил о пощаде — еще куда ни шло, а этот же не давал показаний в суде, от последнего слова отказался, слушал приговор, гордо расправив плечи и с легкой нервной улыбкой на плотно сжатых губах.

Оператор телевидения снимал приговоренного и думал, что никто никогда не увидит этой пленки, в голову лезли высокопарные мысли об орле, которого можно поймать и посадить в клетку, но от этого он не перестанет быть орлом.

Председатель суда — молодая красивая женщина, может, излишне полная, таких женщин совсем недавно любили рисовать на огромных полотнах во ржи или в обнимку с буренкой либо трактором — читала приговор хорошо поставленным голосом. Но слова “...к высшей мере наказания...” потонули в едином рыке зала.

— Ему и расстрела мало! — раздался визгливый возглас.

У клетки появились дополнительные охранники, судья предвидела, что осужденного могут отбить и растерзать.

— Внимание! — Голос судьи перекрыл вой зала. — Всем оставаться на местах! Виновные в беспорядках будут задержаны и сурово наказаны!

Глава первая

За окном шелестел первыми золотистыми листьями сентябрь. Воскресное утро хмурилось тяжелыми тучами, но дождь не начинался, и счастливые москвичи самозабвенно горбатились на своих сотках.

Старший, оперативный уполномоченный по особо важным делам главка уголовного розыска МВД России полковник милиции Лев Иванович Гуров дачи не имел, потому отдыхал как белый человек. С чашкой кофе в руке он расхаживал по своей благоустроенной квартире и мешал любимой женщине собираться в дорогу. Мария была актрисой и, несмотря на абсолютный застой в кино, вечером улетала на съемки. Роль она получила благодаря тому, что снималась уже двадцать лет, имела множество друзей и поклонников, да к тому же в свои неполные сорок лет обладала прекрасной фигурой. Как объяснил по телефону режиссер, роль Марии в фильме заключалась в том, что она должна была войти в комнату, где “гуляли” мужчины, обнаженной, с подносом в руках, расставить чашки с кофе, присесть на подлокотник кресла одного из мафиози, после чего опрокинуть чашку ему на брюки.

— Спасибо за заботу, Марик, — ответила Мария. — Ты не можешь найти кого-нибудь помоложе?

— Мария, я тоже проклинаю Люмьера с его паровозом, но у нас с тобой нет другой профессии. Поверь, дорогая, там есть чего сыграть. А насчет того, что голышом, так плевать, ты не вчера родилась. Мы сделаем один дубль в пеньюаре, его я и вмонтирую. Ну желает продюсер иметь в кадре обнаженную кинозвезду!

— Я посоветуюсь с мужем и позвоню.

— Вы что, расписались? — удивился режиссер.

— Мы не расписались, но Гуров — мой любимый мужчина. Хочешь с ним поговорить?

— Только без этого! — Режиссер поперхнулся. — Я думал, ты снимешься, никто и знать не будет. Картина скорее всего на экран не попадет.

— Милый, Гуров — сыщик и будет все знать прежде, чем ты дашь команду: “Снято!”

Мария с улыбкой рассказала Гурову о полученном предложении.

— Мы с голода не умираем, — он пожал плечами. — Ты настоящая актриса, предложат что-нибудь еще.

— Обязательно, — передразнивая Гурова, ответила Мария. — Но я согласилась. Необходимо сниматься, иначе потеряешь форму, да и подзабудут.

— Ты, взрослая и умная, будешь разгуливать перед миллионами мужиков голая?.. Валяй!

— Фи, какие выражения! Не голая, а обнаженная. Марк сказал, что сделает дубль в пеньюаре, значит, сделает, и не будь ханжой. Все! Не желаю на эту тему разговаривать!

Больше и не разговаривали, сегодня Мария улетала. Гуров ревновал и отнюдь не оттого, что ей предстояло сниматься обнаженной. Каждый раз, как она улетала на съемки, сыщик беспокоился. Мария взяла у Гурова чашку с кофе, заглянула в лицо, сказала:

— Когда ты сердишься и ревнуешь, у тебя темнеют глаза. Я раньше и не знала, что цвет глаз может так заметно меняться. — Она отпила кофе, вернула чашку. – Пока меня не будет, подумай, куда бы нам поехать на недельку отдохнуть.

Гуров не ответил. Мария ушла в ванную комнату, он продолжал бродить по квартире. Он жил здесь уже почти два года, но так и не привык к простору и современному интерьеру. Такую квартиру полковник милиции не мог ни получить, ни купить. Гурову квартиру преподнес финансист Юдин в обмен на однокомнатное убежище, которое Гурову выделили, когда его отец — генерал-лейтенант ушел на пенсию и сдал свои служебные апартаменты. Борис Петрович Юдин был миллионер, занимался коммерцией, и, когда два года назад Гуров, ошалев от бесконечных перестроек в милиции и безысходности, уволился, он стал работать у Юдина начальником службы безопасности. Вместе с Гуровым уволился и его ближайший друг полковник Станислав Крячко. Начали они на новом месте азартно, работали на совесть, провернули сложную операцию по пресечению транспортировки наркотиков через Москву на Запад, но вскоре затосковали. Да и отношения Гурова с Юдиным не заладились. Оба были лидерами, а два медведя в одной берлоге не живут. Расстались мирно, по-приятельски. В МВД возвращение полковника приняли с прохладцей, характеры и норовы старых оперативников были известны, но такими специалистами не бросаются, генералы сделали вид, мол, ничего и не было.

А квартира Гурову осталась, оборудована профессиональными дизайнерами, две комнаты, просторная кухня, практически столовая, и ванная комната, такие показывают по телевизору в бесконечных сериалах.

Гуров поставил чашку на откинутую крышку бара, взглянул на бутылку виски и отвернулся. Больше года назад Станислав сказал, что шеф излишне закладывает. Поначалу Гуров пропустил замечание друга мимо ушей, позже задумался, начал вспоминать, а когда он последний день не пил ни рюмки, не вспомнил и бросил. Он был максималист, не принимал полумер, мысль, что он, Лев Гуров, попал в зависимость от спиртного, взбесила. Несколько месяцев он не прикасался к стакану, теперь выпивал по случаю, но дома выпивка всегда наличествовала. Сейчас он бездельничал, на службе ничего серьезного не было, мозги бездействовали, а Мария улетает, и сыщик ощущал определенное напряжение и раздражение, принять граммов несколько не мешало.

Он упал на ковер, отжимался, пока руки не начали подрагивать, самодовольно отметил, что сто отжиманий — не так уж и плохо, поднялся, упал в кресло, подвигнул телефон, набрал номер Крячко. Трубку сняла хозяйка, услышав голос Гурова, сдержанно поздоровалась и сказала:

— Лев Иванович, побойтесь Бога.

— Наташка, я говорил, что люблю тебя?

— Ну все, конец! — Женщина тяжело вздохнула. — Наталья, я позвонил лишь узнать, какой пирог ты нынче испекла.

— С мясом, — упавшим голосом ответила Наташа. — Но он еще в духовке. Предупреждаю, Станислав уже выпил, ключи от машины я у него заберу.

— Женщина всегда права, дай-ка мне этого алкоголика, — Гуров закурил и улыбнулся, услышав, как всегда, веселый голос Станислава:

— Приветствую, шеф. Где? Когда?

— Здравствуй, алкаш, меньше смотри боевики. Если ты меня величаешь шефом, я должен называть тебя ковбоем? Ты почему выпиваешь без разрешения? Я, понимаешь, мучаюсь, смотрю на бутылку, словно царь на еврея, а ты уже причастился.

— Виноват, Лев Иванович, но заслуживаю снисхождения, потому как у дочурки сегодня день рождения.

— Это серьезно, — согласился Гуров. — Сколько шарахнуло?

— Шестнадцать, шеф!

— Ты абсолютно прав, Станислав. Как считаешь, я могу по этому поводу... — Обязательно! — перебил Крячко. — Причем не менее ста граммов, иначе обидишь семью. — Ты настоящий друг, у меня тоже повод имеется, но твоя поддержка зашкалила весы.

— Всегда рад! Наташка, вытри нос, я никуда не еду!

— Спасибо, Лев Иванович! — крикнула в трубку Наталья.

— Сейчас мы отправляемся в зоопарк, — сказал Крячко. — Дочь с нами не идет, считает, уже взрослая. Вечером мы с любимой будем дома, может, заглянешь?

— Не исключено, в восемнадцать Мария уезжает, ты знаешь, я не провожаю, за ней заедет режиссер, позже позвоню.

Из ванной вышла Мария, как всегда, подтянутая, с девичьей талией, на высоких каблуках, с легким макияжем, красивая, немного уже чужая. Она взглянула на Гурова строго, словно ожидая от него фривольного жеста или колкой шутки, подошла к бару, спросила:

— Тебе виски или водки?

— Едино.

Мария налила в стакан Гурову и себе капнула в рюмку.

— За тебя! — Она подняла рюмку. — Мне с тобой сильно повезло, Гуров.

— Я знаю, кому повезло. — Гуров взял стакан, поклонился. — Удачи тебе, вернешься, не забудь позвонить.

— Когда у тебя такие глаза, я понимаю, как я тебя люблю.

— А когда у меня другие глаза?

— Когда ты стоишь рядом, не видишь меня, я чувствую, ты далеко, тебе нет до меня никакого дела, я отношусь к тебе иначе.

— Представляю.

— Нет, даже не представляешь, — усмехнулась Мария.

Зазвонил телефон, Гуров хотел подойти, но Мария сказала:

— Это меня, — сняв трубку, ответила: — Слушаю. Здравствуйте, одну минуточку. — Повернулась к Гурову: — Тебя какой-то чучмек.

— Мария! — возмутился Гуров. — Человек может услышать.

— Мне безразлично. Они заполонили Москву, убивают, насилуют, взрывают автобусы!

— Гуров слушает, — прикрывая рукой трубку, сказал, сыщик.

— Здравствуй, дорогой Лев Иванович, — ответил сочный баритон. — Скажи своей красавице, что Шалва Давидович Гочишвили не чучмек, а грузин, и передай низкий поклон.

— Здравствуй, Князь, извини нас, неразумных славян, — ответил Гуров. — Слушаю тебя внимательно и великолепно помню, как ты мне помог в последний раз и что с меня причитается.

— Зачем обижаешь, дорогой? Мужчины не считают, кто сколько раз помог, они живут дружбой, иначе не могут.

— Я рад, что ты позвонил, говори о деле. Князь.

— Мне очень нужно тебя увидеть.

— Хорошо, сегодня после шести я свободен.

— Сейчас только двенадцать, Лев Иванович, — заметил Князь.

— Ах так, — Гуров взглянул на Марию. — Хорошо, приезжай ко мне, только извини, кормить нечем.

— Зачем обижаешь? Я на диете, мацони привезу с собой. Третий этаж, квартира слева?

— Все верно, жду, — Гуров положил трубку.

— Я думала, мы пообедаем вместе, — Мария вздохнула, затем тряхнула роскошными кудрями, рассмеялась. — Как говорит Станислав, что выросло, то выросло.

— Так я говорю, Станислав передразнивает.

— Выясните между собой. — Мария пошла на кухню. — А кормить действительно нечем. Пельмени, бульонные кубики, сыр, остатки колбасы. Мы бы с тобой обошлись, грузину такой стол накрывать нельзя.

— Князь понравится тебе, мужчина сильный, умный, широкий. — Гуров хохотнул. — Правда, пузатый, но он такой крупный, что не замечаешь.

— Тогда отправляйся в магазин, купи мяса или кур, запечем в гриле. Деньги у тебя есть?

— Это вряд ли, — с сомнением ответил Гуров. — Шалва сказал, что он на диете, значит, половины барана ему хватит, но не будем суетиться. — Сыщик улыбнулся. — Я ему сообщил, мол, кормить нечем, Князь этого не любит, корочку хлеба принесет.

— А это удобно? Он действительно князь? Вообще, кто он такой?

— Каждый богатый грузин — князь. А Шалва Гочишвили получил свою кличку в зоне. В прошлом он подпольный миллионер, имел свой заводик... Потом он восемь лет сидел, вышел из зоны матерым уголовником, авторитетом. Говорят, он был хозяином Гагры, чуть ли не всего грузинского побережья. Его парни поссорились с москвичами, и Князь прилетел в столицу разбираться. Молодежь погорячилась, стреляли, организовалось несколько трупов, я тогда работал в МУРе, мы были оперативниками...

Гуров помолчал, пожал плечами, взглянул на Марию несколько удивленно.

— Когда человек начинает говорить, что его поколение лучше сегодняшнего, значит, на человека дохнула старость.

— Это на тебя дохнула старость? — Мария взглянула озорно. — Ну-ну, мысль интересная.

— Факт, я начал брюзжать, — ответил Гуров. — Жизнь меняется, я не успеваю. Уголовники изменились, я работаю по старинке. Никто не поверит, однако я в жизни без очереди кружку пива не выпил, рубля не взял, в кабинете ни разу не ударил, даже голоса не повысил, не пообещал впустую, не обманул, меня можно в музей сдавать как экспонат.

— А Станислав, Петр Николаевич? — спросила Мария.

— Так я и не говорю, что один остался, но наше племя вымирает, словно мамонты. Следует относиться к приходу нового спокойно, не хаять, на шарике нашем сколько форм жизни сменилось, Земля не стала хуже, она лишь изменилась.

— Князь, которого мы ждем, уголовник? Он людей убивал?

— А я не убивал? — Гуров горько усмехнулся. — Я хоть и повторяю, мол, мой выстрел второй, однако случалось и опережать, ведь жить-то хочется. Сегодня Шалва нормальный бизнесмен, его руки стерильны по сравнению с руками многих политиков и генералов, которые “зачищают” Чечню. Шалва от криминала давно отошел, хотя не удивлюсь, если его порой приглашают в качестве посредника при решении конфликтов в криминальном мире.

— Ужасно интересно! — воскликнула Мария. — Только правда ведь неловко получается, что мы на стол поставим, чем такого гостя кормить будем?

В дверь позвонили. Гуров неспешно, но быстро достал из стола “вальтер”, подошел к двери, на ходу обронив:

— Выйди в кухню. — Посмотрел в “глазок”, открыл засовы стальной двери, распахнул, громко сказал: — Здравствуй, Князь, заходи!

— Здравствуй, дорогой Лев Иванович. — Шалва закрыл собой дверной проем, шагнул через порог, протянул мощные руки.

Гуров коротко ответил на рукопожатие, глядя на молодого парня, который стоял за спиной гостя.

— Шофер, — пояснил Шалва, кивнув парню: — Гиви, занеси корзинки.

Шофер поклонился Гурову, внес две огромные корзины, покрытые белыми скатертями, и ведро с метровыми пурпурными розами. Гуров запер дверь и расслабился. Гость понял состояние хозяина, вздохнул, качнул тяжелой головой.

— Значит, так и живешь.

— Мария, встречай гостя! — крикнул Гуров, подхватил тяжелые корзинки.

Князь поднял ведро с розами, шагнул в гостиную, поклонился вышедшей навстречу Марии, опустил розы на пол к ее ногам, сказал:

— Здравствуйте, Мария, меня зовут Шалва. — Огромными черными глазами он внимательно смотрел на женщину, кивнул: — Все верно, у Льва Ивановича должна быть такая женщина.

Гуров хмыкнул, пронес корзины на кухню, на ходу обронил:

— Князь, сколько же здесь бутылок мацони?

— Здравствуйте, Князь, рада познакомиться, — Мария протянула руку.

— Мир твоему дому, женщина, — Шалва осторожно пожал руку Марии. — Умный человек сказал, что красота спасет мир. Умный сказал неправильно. Красота заставит мужчину спасти мир.

— Я в жизни много получала цветов, но ведро роз мне дарят впервые. Спасибо, Князь.

— Хотел остановиться, купить вазу. — Шалва подхватил ведро, понес на кухню. — Подумал, зачем казаться лучше, чем ты есть на самом деле?

— Куда все это девать? — разгружая корзины, бормотал Гуров.

— Лев Иванович, прошу, уйди от стола, я все сам приготовлю, Мария мне поможет накрыть, а ты вынь из кармана пистолет, подумай о жизни.

Все тарелки на столе не поместились, часть из них пришлось поставить на тумбу у плиты. Лобио, сациви, сыр, лаваш, гора зелени, бастурма, естественно, шампуры с шашлыком, бутылки с боржоми и коньяком.

— Качество московское, хотя я с людьми на базаре переговорил, однако чужое, не свое. За коньяк отвечаю, привезли из Тбилиси. — Шалва оглядел стол, подал стул Марии, кивнул Гурову: — Присядь, Лев Иванович, ты хозяин, но я тамада, потому прошу слушаться.

— Князь, нам и половины всего не съесть, может, упакуете для меня корзинку, а я бы ребят угостила. Я в шесть улетаю, работа у меня, — сказала Мария, провела ладонями по бедрам.

Князь согласно кивнул, открыл бутылку боржоми пальцами, распечатал коньяк, наполнил рюмки.

— Женщину украшает красота, мужчину — честь и друзья. У вас все есть, пусть всегда будет! Спасибо, что приняли, хотя сейчас я понял, что явился не вовремя. Счастья! — Князь опрокинул рюмку, словно наперсток, и начал закусывать.

Ел он руками, без ножа и вилки, но так аккуратно, неторопливо и аппетитно, что Мария, которая себя в еде ограничивала, невольно последовала его примеру. Шалва отер усы, улыбнулся Марии, наполнил рюмки.

— Женщина, скажи нам несколько слов.

— С удовольствием, — Мария подняла рюмку. — Мне в жизни чертовски повезло, подруги жалуются, мол, нет мужчин, выродились, испарились. А вот мне повезло, у меня стопроцентный мужчина, его недостатки способны закрыть от взора Эльбрус, но его сила способна передвинуть Эльбрус на другое место. Его друзья — мои друзья. Я счастливая женщина. Так выпьем за мужчин, которые меня окружают.

Шалва хлопнул широкими ладонями.

— Я сразу понял, Мария, что ты умна. Но сказать такой тост, одного ума недостаточно. — Он достал из кармана визитную карточку, положил перед Марией. — Понадобится помощь, позвони.

— Спасибо, Князь! — Мария подняла рюмку и выпила. — Мне достаточно, я пойду собирать чемодан, а вы вспомните детство, молодость вам вспоминать еще рано, вы молоды.

— Лев Иванович, твоя женщина стреляет навскидку, каждая пуля в сердце. — Шалва выпил.

— Согласен, удивляюсь, что еще жив. — Гуров лишь пригубил.

Мария вышла, Шалва налил в бокал боржоми, сказал:

— Я бы хотел, чтобы Мария слышала наш разговор, но ты мужчина, тебе решать.

— Говори, Князь, если сочту необходимым, то расскажу Марии. Но это вряд ли, в моей работе человек должен знать лишь то, что ему знать необходимо.

— Ну что ж, тебе решать. — Князь налил себе коньяку, выпил без тоста, отер усы. — Ты знаешь о взрыве автобуса, погибли несколько человек, из них двое детей?

— Телевидение и газеты пробили нам головы. Единственный теракт, когда удалось задержать преступника. Расследование провели в рекордные сроки, уже состоялся суд, вынесена высшая мера, русский народ ликует.

— А ты нет? — Князь взглянул испытующе.

— Почему нет? — Гуров говорил неторопливо. — Террористов необходимо задерживать, судить, и с приговором я в данном случае согласен. Хотя в принципе против высшей меры наказания.

— У тебя лицо человека, которого ничто не волнует.

— Меня сегодня настолько многое приводит в бешенство, что задержание и расстрел одного террориста не волнуют. Неизвестно, сколько чеченцев — и женщин, и мужчин, и детей погибло в этой войне?!

— Ты что же, оправдываешь такие ответные меры?

— Никогда! — Гуров хотел отставить свою рюмку, вместо этого выпил. — Преступник, тем более убийца, должен быть задержан и осужден. Ну хватит, Князь, говори по делу.

— Ты грубый человек, Лев Иванович.

— Прямолинейный, не веду разговоров, которые мне неприятны. Ты пришел по делу, говори. Ты трусишь, Князь, разбегаешься. А при твоей комплекции нельзя долго разбегаться, иначе можно не прыгнуть, а упасть.

Гуров болезненно относился к войне в Чечне. Он и раньше скептически относился к Президенту, а после его переизбрания, в котором участвовал и сам, когда война в Чечне вопреки обещаниям вспыхнула с новой силой, полковник ощущал злое бессилие. Теперь явился этот сытый, богатый грузин, ведет светскую беседу, ковыряет толстым пальцем в открытой ране.

— Ты не любишь меня, я могу уйти. — Князь даже отодвинулся от стола, усы у него обвисли, лицо приняло обиженное выражение.

— Ты не можешь уйти, Князь! — Гуров заговорил шепотом, голос оттягивало в хрип. — Раз ты пришел ко мне — тебе некуда деваться. По телефону ты сказал, что торопишься, не можешь подождать до вечера. Говори.

— Тимур не виноват. А его приговорили к расстрелу. — Шалва достал из кармана огромный носовой платок, вытер лицо.

— Тимур Яндиев? — Гуров пожал плечами. — Я незнаком с делом, но это даже неважно. В принципе я не исключаю судебную ошибку, потому и против высшей меры. В данном случае это тоже не имеет значения. Приговор вынес суд присяжных, палата Верховного суда кассационную жалобу отклонила. Материал в комиссии по помилованию, шансов ноль. Президент никогда не помилует чеченца-террориста по делу, о котором знает вся страна!

— Я понимаю, — Шалва кивнул. — Но мальчик не виноват. Злость прошла, Гуров смахнул с лица пот, встал.

— Извини, я умоюсь, — сказал он и прошел в ванную. За спиной цокнула каблуками Мария, взглянула на Гурова, молча достала из шкафчика валокордин, капнула в стакан, разбавила водой. Гуров выпил, умылся, вернулся на кухню, сел и спросил:

— Ты знаешь, кто взорвал автобус?

— Нет, но мальчик не виноват, — тоскливо повторил Шалва.

— Он твой сын? Исключено, он чеченец, а не грузин. Я веду пустой разговор, но откуда ты знаешь, что парень не виноват?

— Его дед — мой друг. Деда тоже зовут Тимур. Он разыскал меня и сказал, что мальчик не виноват. В иной ситуации, услышав подобное, Гуров бы рассмеялся. Сейчас он прикусил губу, отвернулся и, лишь бы нарушить паузу, спросил:

— Почему ты не мог подождать с разговором до вечера? Дела о помиловании лежат в канцелярии годами. — Сегодня в десять улетает в отпуск адвокат, я думал, тебе нужно будет с ним переговорить. — Князь ссутулился, смотрел безнадежно.

Гурову стало жалко большого, умного, некогда могущественного, по сути, наивного человека.

— С адвокатом я переговорю, хотя убежден, ничего интересного он мне не расскажет. Теоретически, если поверить в невиновность осужденного, его можно спасти единственным образом. Разыскать истинного убийцу, доказать его вину и передать в прокуратуру. — Гуров рассуждал, чтобы не молчать, хотя бы обозначить свою заинтересованность в столь безнадежном деле.

— Ну? — Князь поднял голову, глаза у него заблестели. — Собери друзей и действуй, мы не пожалеем любые деньги. Пытались дать судье миллион, так близко подойти не дали. Такой шум вокруг дела подняли, словно никого раньше не убивали и не взрывали.

— Ты говоришь лишнее, — Гуров укоризненно покачал головой. — Коли и раньше убивали, так все одно, вали до кучи? Впервые удалось задержать террориста, людей можно понять. Террорист-чеченец — двойная удача, расстрелять подонка, вроде вы убиваете наших, мы — ваших.

Гуров откинулся на спинку стула, закурил, затем медленно продолжал:

— Ты прожил сложную жизнь, Шалва, знаешь, человек не любит чувствовать себя виноватым. А тут подарок, попался чеченец, нечеловек, душегуб, который убивает детей Значит, нечего совеститься, мы правы, чеченцев следует уничтожить. По приговору суда расстреляли не одного безвинного, вашего парня спасти нельзя.

— Поговори с адвокатом, прошу, Лев Иванович, — тихо произнес Шалва. — Я с человеком договорился, он нас ждет.

— Даже так? Ну хорошо! — Гуров налил в бокал боржоми, сделал глоток, задумался.

Он переговорит с адвокатом, но, что бы тот ни сообщил, сыщик делом заниматься не станет. Гуров был в этом убежден. Если существуют серьезные улики, обозначена фигура истинного террориста, все равно этим делом заниматься нельзя. Конечно, можно уйти в отпуск, как всегда, две недели с прошлого года остались, да сорок суток положено, уйма времени. Взять Станислава, двух толковых оперативников-пенсионеров, с которыми работали весной. Все можно, да ничего нельзя. Через день или месяц в родной, Богом проклятой милиции узнают, что полковник Гуров разыскивает человека, совершившего теракт. А по делу имеется осужденный. Значит, Гуров “взял” и хочет этого осужденного отмазать. Не помоями обольют, дегтем тщательно замажут, почти четверть века службы, имя, авторитет спустят в канализацию. К бойне в Чечне отнюдь не все менты относятся так, как он, полковник Гуров. Многие считают: “черных” следует примерно наказать. Русскому народу негоже терпеть от всяких чеченов, отутюжить Грозный танками, чтобы всем “черномазым” неповадно было, хватит, поцацкались, нечего церемониться.

Гуров знал офицеров, которые рассуждают подобным образом. Когда они узнают, что чистоплюй Гуров, белый воротничок, любимчик и аристократ, продался этим... Он не был ни белым воротничком, ни любимчиком, скорее наоборот, руководство Гурова терпело, не более, но все это не имеет значения, как не имеет никакого значения, взорвал чеченец автобус или нет, “народ” знает все точно, значит, так тому и быть.

— Шалва, извини, — Гуров допил боржоми, хотел сказать, что к адвокату не поедет, увидел глаза гостя, в которых застыли боль и ожидание, поднялся. — Мне надо с Марией переговорить. — И вышел из кухни.

Он не успел произнести и слова, как Мария, пытавшаяся застегнуть чемодан, спокойно сказала:

— Поезжай, этому человеку необходимо помочь. За мной приедут, помогут, когда устроюсь — позвоню. А через три дня я уже буду дома.

— Спасибо, — Гуров поцеловал Марию в щеку, запер чемодан. — Скажи своим ребятам, пусть все заберут со стола, оставьте мне только бутылку коньяка и боржом.

— Молчи, Гуров, я знаю, что взять, что оставить. — Мария озорно подмигнула, вышла в гостиную проводить мужчин.

* * *

Адвокат, интеллигентный мужчина лет шестидесяти, принял гостей более чем холодно, даже враждебно. Здороваясь, кивнул, руки не подал, жестом пригласил в полутемный, заставленный книжными полками кабинет. Пахло сыростью, бумагой и мышами. Хозяин указал на потертые кожаные кресла, сам сел за огромный, заваленный папками и бумагами стол, отодвинул в сторону пишущую машинку, снял очки без оправы, начал их протирать зеленой бархоткой.

— Бояринов Иван Максимович, к вашим услугам. — Он водрузил очки на место. — С вами не имею чести быть знаком. — Он кивнул коротко Гурову. — А господину Гочишвили я достаточно подробно разъяснил, что я выполнил свой долг и, к великому сожалению, спасти жизнь подзащитного был не в силах. И совершенно напрасно наш уважаемый гость с Кавказа считает, что в нашей профессии все решают деньги.

У адвоката был удивительно красивый бас, который контрастировал с внешностью. Хозяин был худощав, даже костляв, нос хрящеватым клювом, тонкие бесцветные губы; казалось, что этот человек просто обязан говорить резким, высоким и неприятным голосом. Бархатный глубокий бас вроде бы принадлежал другому человеку. Гуров привстал, поклонился, учтиво произнес:

— Извините, не представился, Гуров Лев Иванович. — Он сел, закинул ногу на ногу. — Хочу прояснить ситуацию, я давнишний знакомый Шалвы Давидовича, всю жизнь проработал в уголовном розыске, денег у приятеля я не брал и не возьму. Я доверяю вам и суду, мой визит — дань уважения старому приятелю. Я обещал ему встретиться с вами, мы можем просто поговорить как цивилизованные люди.

— Прошу покорно, у вас наверняка есть вопросы. — Хозяин поправил шейный платок, повязанный на жилистой шее. — Я вас слушаю.

— Вы лично, Иван Максимович, верите в виновность осужденного?

— В данном случае это не принципиально.

— Для вас, уважаемый Иван Максимович, но не для меня, убедительно прошу ответить.

— Хорошо. Я не знаю. — Адвокат хрустнул костлявыми пальцами и зло добавил: — Скорее нет, чем да. Прошу обратить внимание, что это сугубо интуитивное мнение, не подтвержденное конкретными фактами. Последние свидетельствуют, что парень совершил данное преступление.

— У опытного человека, а вы, Иван Максимович, человек безусловно опытный, интуиция основана на анализе определенных событий. Я могу узнать, на чем основана ваша интуиция? На поведении и показаниях Тимура Яндиева?

— За все время следствия Тимур произносил лишь два слова: “да” и “нет”, вину признал.

Шалва сидел в тесном для его габаритов кресле, молчал, потел, отирался своим огромным клетчатым платком.

— Уважаемый Иван Максимович, на чем же основана ваша интуиция? — Гурову нравился хозяин, сыщик не собирался браться за это дело, но привык все доводить до конца.

— Вам не понять. Впрочем, вы же розыскник, то есть сыщик, могу ответить. Вы любите, когда по делу слишком много свидетелей? И каждый уверенно дает показания, не путается, не волнуется. Один человек видел, как Тимур вошел в автобус, и отметил, что в руке у парня рюкзак. Тимур сел на заднее сиденье, положил рюкзак на пол, и сосед запомнил парня и обычный рюкзак. Якобы рюкзаком придавило человеку ногу. Свидетель вышел из автобуса, на его место сел другой человек, который тоже запомнил Тимура и лежавший на полу рюкзак. Непонятно, зачем данный свидетель садился, если на следующей остановке он вышел. На следующей остановке вышел Тимур, и стоявший у двери человек хорошо парня запомнил и категорически утверждает, что “черный” выскочил с пустыми руками. Есть еще кое-какие мелочи, полагаю, сказал достаточно. Нет, еще одно. Тимур играл с ребенком, который сидел впереди. Малыша разорвало в клочья, мать, сидевшая чуть впереди на соседнем сиденье через проход, видела игры, она осталась жива и прекрасно запомнила Тимура. В суде она заявила, что, глядя на играющего с сынишкой чучмека, еще подумала, мол, зря мы так плохо к ним относимся. Показания матери произвели на присяжных сильное впечатление.

— Вы считаете, что дело фальсифицировано? — спросил Гуров.

— У меня нет оснований для такого утверждения, — сухо ответил адвокат. — Да и Тимур подтверждает, что рюкзак в автобус принес он, просто забыл его, так как чуть не проехал нужную остановку и выскочил на ходу.

— Великолепные свидетели выходили на различных остановках задолго до взрыва, как же оперативникам удалось их разыскать? — поинтересовался Гуров.

— Вы меня спрашиваете? — Хозяин устало вздохнул.

— Иван Максимович, почему Тимур отказывался давать показания?

— Не знаю! Я ничего не знаю! Несколько суток не спал, на грани нервного срыва, оставьте меня в покое!

— Шалва, у тебя есть фляжка? — спросил Гуров. Князь тяжело заворочался в кресле, вынул из кармана фляжку коньяка.

Гуров отвинтил крышку, обошел стол, вложил фляжку в руку хозяина.

— Иван Максимович, сделайте глоток, лучше два. Адвокат послушно дважды глотнул, взмахнул ладонью.

— А закусить?

— Пустое, глотните еще разочек, — сказал Гуров, сходил в гостиную, принес конфету.

— Спасибо, — хозяин положил конфету в рот, потер ладонями лицо. — Где вы разыскали конфету?

— Я же сыщик, мэтр, — улыбнулся Гуров. Лицо хозяина порозовело, он оживился.

— Приятно иметь дело с понимающим человеком. А ваш старинный друг, Лев Иванович, обыкновенный хам. — Адвокат говорил так, словно Шалвы в кабинете не было. — Так ему и передайте! Мой отец, дед, прадед были адвокатами. Мой предок работал с самим Плевако! А ваш, извините за выражение, старинный друг сует мне портфель с деньгами, просит передать судье.

— Безобразие! Я ему скажу. Обязательно. Но вы, дорогой Иван Максимович, на него не обижайтесь. Шалва — добрый человек, просто у него было тяжелое детство.

— Хорошо, — хозяин еще раз пригубил, вернул фляжку Гурову. — Благодарю, врачи мне категорически запретили. Да, своему другу передайте, я на него больше не сержусь.

— Непременно, Иван Максимович. — Гуров занял свое кресло. — Вы, я слышал, уезжаете, не сочтите за нескромность, надолго?

— Да никуда я не уезжаю, — буркнул адвокат, — сказал, чтобы оставили в покое. Лев Иванович, дорогой вы мой, куда сегодня может поехать человек, если он “не берет”? Надо отбирать клиентов, отказываться от нищих и беззащитных. Меня в Коллегии давно изучили: как нищий, так Бояринову.

Гуров сразу отметил, что обстановка в квартире приобретена чуть ли не в начале века, а худоба хозяина противоестественна.

— Понятно, понятно, — пробормотал Гуров, я про себя добавил: “осколок империи”. — Но за последнее дело вам должны были дать хороший гонорар, в семье осужденного люди не бедные. Да, вы проиграли, однако старались, работали.

— Как вам не стыдно. Лев Иванович? Моего клиента приговорили к высшей мере! Как же я могу взять деньги? Позор!

Гуров взглянул на Шалву, грузин тяжело заворочался в кресле, собрался что-то сказать, лишь огладил усы и отвернулся. Адвокат перехватил взгляд Гурова, быстро сказал:

— Они конверт совали, но я за пустые хлопоты денег не беру, и хватит об этом. А вы, уважаемый, собираетесь заняться данным делом? Не рекомендую. Все свидетели неоднократно допрошены и в милиции, и в прокуратуре, дали показания в суде...

— Понимаю, Иван Максимович, — Гуров согласно кивнул. — Раз вы никуда не уезжаете, разрешите вам позвонить?

— Буду рад, у меня сейчас дело несложное, а суд неизвестно когда. Были времена — стояли в очереди за хлебом насущным, теперь ждем очереди в суде. Нет судей, дефицит. Лев Иванович, скажите, почему после семнадцатого года в России постоянно чего-то не хватает?

— Мы с вами обсудим данный вопрос, Иван Максимович. — Гуров поднялся. — Разрешите поблагодарить вас и откланяться.

— Всего вам наилучшего и звоните. — Адвокат открыл входную дверь, пожал Гурову руку, повернулся к громоздившемуся на лестничной площадке Шалве: — До свидания, — и сунул ему тонкую руку. — Извините, если лишнего сказал.

— Спасибо, Иван Максимович. — Шалва поднял глаза, запоминая номер квартиры. — Здоровья вам. Выйдя на улицу, Шалва еще раз оглянулся на дом.

— Князь, ты глупостей-то не делай, — сказал Гуров.

— У человека в доме есть нечего, ты что, не понял?

— Он у тебя ничего не возьмет.

— Лев Иванович, ты меня совсем замучил. — Шалва глубоко вздохнул, расправил плечи. — Ты замок в двери видел? Ребята принесут, положат и уйдут.

— У него холодильник крошечный, ты особо не размахивайся. — Гуров взглянул на часы, он еще успевал застать дома Марию, но ехать не хотелось, он не любил провожать. Приедут чужие, незнакомые люди, придется им улыбаться, слова какие-то говорить.

— Значит, и нормальный холодильник принесем, не учи меня жить. Лев Иванович. — Князь долго молчал и сдерживался, сейчас его прорвало: — Хреновая жизнь, у тебя дома есть нечего, известный адвокат голодает!

— Обо мне не беспокойся, у меня через два дня зарплата. — Гуров оглянулся. — Где автомат разыскать, позвонить требуется.

— Из машины позвонишь. — Князь открыл дверцу сверкающего “Мерседеса”, придержал Гурова, сердито спросил: — До зарплаты в долг не возьмешь?

— Отстань, Князь, у каждого свои привычки. — Гуров отстранил грузина, сел в машину, взял лежавшую между передними сиденьями трубку, набрал номер Крячко, хотя полагал, что друга еще нет дома.

— Слушаю вас внимательно, — ответил Станислав.

— Хорошо, все мои прибауточки своровал, — сказал Гуров. — Почему ты дома, слон заболел?

— Слон здоров, а меня лень обуяла, лежу в кресле, смотрю в ящик.

— Пирог с мясом еще цел?

— Даже не пробовали, тебя ждем.

— Врешь, — убежденно сказал Гуров. — Ты бы уже сожрал, да Наташка не разрешает. Ладно, выручу тебя, сейчас приеду. — Он назвал водителю адрес и добавил: — Остановитесь, пожалуйста, около торговок цветами.

— Цветы ты мне разрешишь купить? — спросил Шалва.

— Разрешу, три гладиолуса.

— Лев Иванович, думаешь, я не знаю, что дарить ведро с розами неприлично? — Шалва развернулся на переднем сиденье, взглянул на Гурова. — Человек должен жить по своим законам. Мне много чего не нравится на Западе. Они дарят женщине одну розу, в ресторане каждый платит за себя, такое мне не по душе.

— Мне тоже, но не будем поучать друг друга. — Гуров устал от присутствия грузина, хотел побыстрее с ним расстаться, главное, злился на него за непосильный груз, который Шалва пытался взвалить на его плечи. Он не знал ответа на вопрос, который вот-вот последует, и сердился еще больше. Если он возьмется за работу, будет безответственный глупец, откажется — поступит как трус.

Шалва, навалившись на сиденье, смотрел на Гурова, теребил ус.

— У парня большая семья и где живут его родные? — спросил Гуров.

— Я знаю деда, отца, мать, двух сестер, они живут в Грозном, — ответил Шалва и добавил: — Если там можно сегодня жить.

— А где на Кавказе сегодня можно спокойно жить? Ты святого из себя не строй! Русские во всем виноваты? А грузины, абхазцы, азербайджанцы, те же чеченцы — все в белом? Посчитаем, сколько чьей крови на Кавказе пролито? — Я не хочу тебя обижать, Лев Иванович. — Шалва вздохнул, выпрямился, спинка сиденья чуть было не сломалась.

— Ты меня не обидишь, я свою вину знаю. Ты меня на войну с моим народом толкаешь? Я русский, наши грехи и недостатки знаю, но у меня другой родины нет! Поэтому я и не хочу браться за эту работу.

“Мерседес” остановился у палаток, Шалва тяжело выбрался из машины, тут же вернулся с тремя белоснежными гладиолусами.

— Спасибо, желаю, чтобы ты не спал суток трое, — сказал Гуров. — Я тебе позвоню, больше ни слова, чертов грузин!

— Извини, Лев Иванович, — Шалва больше не поворачивался, когда Гуров выходил из машины, молча хлопнул по его ладони.

* * *

Станислав с супругой были одеты празднично, новорожденная родителей бросила, сказала, что вернется поздно. Пирог с мясом в исполнении хозяйки, как всегда, получился отменным. Бутылку “Столичной” достали из морозилки, но Гуров ограничился одной стопкой, молчал, лишь изредка выдавливая из себя скупые фразы. Наташа убрала грязную посуду, подала кофе, Гурову подвинула пепельницу и ушла на кухню.

Выслушав друга и начальника, Станислав провел ладонью по лицу, сказал:

— Дерьмо, Лев Иванович, скажи, где ты находишь такие кучи дерьма? Только из одной кучи вылезли, запах не выветрился, ты уже новую приволок.

— А тебя никто не неволит. Я к другу посоветоваться пришел. Считаешь, что дерьмо, отказываемся...

— Погоди! — Станислав выставил ладони, словно отпихивал Гурова. Крячко не смотрел, как обычно, простовато-дурашливо, глаза его были злыми. — Такой вопрос сам решай, ты — начальник, я — дурак. Дружба дружбой, да меру знай. Я твой друг, потому и терплю тебя столько лет. Мне такую ношу не поднять. Вот как ты решишь, так и будет, я разобьюсь, любое твое задание попытаюсь выполнить. А советчик из меня никудышный, извини.

— Трус ты, Станислав!

— Точно и давно известно, которые кидаются на амбразуры, живут в соседней квартире, — для убедительности Станислав ткнул пальцем в стенку.

— Хорош друг, называется, — бормотал Гуров, прекрасно понимая, что Станислав прав. — Завтра поутру пойду к Петру, он генерал.

— Потому не дурак, и никакого совета ты от него не получишь, — уверенно заявил Станислав. — Я ради восстановления справедливости ничего не пожалею! Жизнь отдам! Такие слова в Думе хорошо кричать. Прогавкал и смотался, век говоруна не найдешь. Справедливость, она что, на прилавке магазина лежит и ценничек прилеплен? Справедливость неизвестно где находится, пока ее отыщешь, тебя десять раз через мясорубку провернут. А давно известно, фарш обратно запихнуть невозможно.

— Давай откажемся, — неизвестно зачем сказал Гуров.

— Это ты, Лев Иванович, откажешься? Ну прости подлеца! — Станислав наполнил стопки. — Известно, что не помогает, однако выпьем.

* * *

Генерал Орлов сидел в кресле, как обычно, опустив тяжелую голову на грудь, прикрыв глаза. Когда Гуров замолчал, Орлов нажал кнопку, сказал:

— Верочка, меня нет, вернусь минут через тридцать. — Взглянул на Гурова: — Лева, зачем тебе это надо? Где ты такое находишь?

— Станислав то же самое сказал более смачно. Совет ты дать не можешь, — утвердительно сказал Гуров.

— Совет в такой ситуации никто дать не может. Но и бросить тебя, Лева, я не брошу, давай разбираться.

Орлов выпрямился, открыл глаза, сонное добродушие с лица исчезло, он облокотился на стол, взглянул на Гурова твердо.

— Первое, господин полковник, ты ни в чем не виноват. Бывший авторитет обратился к тебе, не ко мне, не к Станиславу, потому что считает: лучший сыщик — Лев Иванович Гуров. Суждение субъективное, но такова человеческая сущность. Итак, ты получил информацию.

Вопрос, как ее использовать? Самое простое — сделать вид, что никакой информации не поступало. Но если старый чеченец прав и его внук не виноват, то истинный террорист остается не только безнаказанным, он не остановится, прозвучат еще взрывы, погибнут люди.

— А невиновного мальчишку расстреляют, — сказал Гуров. — А я буду это знать и жить дальше...

— Выживешь, — перебил генерал. — Ежедневно убивают десятки невинных людей, страшно, что мы к этому привыкли. Но еще более страшно, что парня убьют от Имени закона. Допустим, ты влезаешь в дело, начинаешь копать, встречаться со свидетелями, и на тебя мгновенно присылают телегу.

— И меня мажут дерьмом с ног до головы.

— Лева, замолчи! Что ты все о себе да о себе!

— Я люблю Льва Гурова!

— Нормально! Каждый себя любит. Но дело не в том, что тебя измажут, плохо то, что тебе не дадут работать. Черт побери! — Орлов начал массировать затылок. — Возраст достает, дай мне минералки, — он ткнул пальцем на стоявшие на столе для совещаний бутылки с минеральной водой.

Выпив воды, Орлов вновь навалился на стол.

— Нужна легенда прикрытия. — Он несколько раз глубоко вздохнул и продолжал: — Отправляйся к себе, пиши на мое имя рапорт, мол, состоялась встреча с заслуживающим доверия источником, который сообщил, что взрыв в автобусе был организован группой боевиков, мальчишку использовали втемную.

— Убежден, так оно и было, — сказал Гуров.

— Жизнь покажет, важно, что мы не говорим о невиновности осужденного, лишь предполагаем, что он действовал не один. Из чего следует: розыскные мероприятия следует продолжать.

— Петр, тогда я должен заводить розыскное дело, которое мгновенно берут под контроль, каждый день меня будут выдергивать на ковер, и я не работать буду, а отписываться за каждый сделанный шаг. — Гуров развел руками, достал сигареты, но, взглянув на генерала, убрал пачку в карман.

— Опер-важняк! — Орлов самодовольно улыбнулся. — Ты стоящий сыщик, но все еще Лева из Могилева. Я беру твой рапорт, отправляюсь к заместителю министра Бардину, где выражаю свои сомнения в правдивости полученной информации. После чего пишу на рапорте резолюцию: “Прошу проверить и получить подтверждение”. Характер полковника известен, Гуров подает рапорт о предоставлении ему очередного отпуска. Полковник Крячко тоже уходит в отпуск. Когда на тебя начинают катить телегу, я заявляю, что мы в курсе, но против. Обычный российский бардак. Президент издает Указ о прекращении военных действий, а генералы посылают бомбардировщики. Так кто может разобраться в ментовских разборках?

— Верочка сообщает лучшей подруге, что мы с тобой поссорились, — добавил Гуров.

— Неплохо, но это детали, главное, тебе никто не может помешать доказывать свою правоту. Ты не защищаешь чеченца, ты ищешь его сообщников, трудишься, не жалея живота и собственного отпуска.

Гуров встал и пожал Орлову руку.

— Все меня спрашивают, почему я не генерал? — Гуров в первый раз за время разговора улыбнулся. — Вот поэтому я и не генерал, а Орлов — генерал.

Глава вторая

Григорий Давидович Котов и Валентин Николаевич Нестеренко, обоим под пятьдесят, имели схожие судьбы. Четверть века работали в розыске, обоих уволили из милиции за нежелание угождать начальству, оба постоянно имели по каждому вопросу собственное мнение, не “брали” и не “давали”, не пили с нужными людьми и вообще, несмотря на долгие годы службы, в ментовской среде не стали людьми “своими”. Что русский полковник Нестеренко, что еврей подполковник Котов были людьми плохо управляемыми, неудобными и не всегда предсказуемыми. Когда у обоих выслуга лет и возраст оперативников развязали руки услужливым кадровикам, Котова и Нестеренко тихо спровадили на пенсию, словно от опытных сыщиков в милиции, как на базаре в воскресный день, не протолкнуться.

Станислав Крячко знал “ребят” давно и весной, когда Гурову понадобились свободные от службы оперативники, собрал пять человек, но Лев Иванович после работы оставил лишь Котова и Нестеренко, остальные по различным причинам полковника не устраивали. Сейчас, когда Гуров попросил Станислава пригласить ребят на собеседование, оба откликнулись незамедлительно. Схожие возрастом и судьбами, они очень разнились внешне, да и характерами.

Голубоглазый, русоголовый, с обозначившимися залысинами Валентин Нестеренко держался подчеркнуто прямо, походил на военного отставника, при решении вопроса был нетороплив, но, решившись, действовал быстро, края не знал. Еврей Гриша Котов, хотя и был евреем только наполовину, но внешностью всякие сомнения в своей национальности он исключал. Черный, сутулый, лохматый, носатый — казалось, Котова можно лишь толкнуть и зашибить. Сколько уголовников поймались на этот крючок, Гриша не помнил. Он не занимался спортом, был жилист и силен от природы, ну и, естественно, пару приемов в уличной драке мог применить. В работе Котов походил на удава, мог сутками лежать в засаде, ждать, терпеть, но если хватал, то намертво.

Гуров встретил оперативников доброжелательно, однако без панибратства, внимательно оглядел, словно за несколько месяцев они могли измениться, спросил:

— Будем работать?

Котов лишь кивнул, считая вопрос риторическим и не заслуживающим ответа, и уселся в кабинете за ничейный стол, который стоял слева от двери.

— У меня деньги с прошлого раза остались, — сказал Нестеренко, смотрел безразлично и одновременно с хитрецой. — Надо мной крыша не течет. Однако со Станиславом и с вами, Лев Иванович, я завсегда пойду.

— И далеко вы, господа, со мной пойдете? — спросил Гуров, решая, в каком объеме необходимо сообщить информацию.

— Как и положено, на полшага позади командира, — ответил Нестеренко. — Ты, Лев Иванович, не пугай, говори что положено, ставь задачу.

— Желательно иметь дело с разбойниками, а не с коррумпированной спецслужбой, — вставил Котов, вытаскивая из кармана носовой платок: Григория круглый год мучил насморк.

— Гриша, ты не в магазине, где большой выбор, — заметил долго молчавший Крячко. — Сам знаешь, как карта ляжет.

— История со взрывом автобуса в Марьиной Роще вам известна. Пять трупов, из них двое детей, преступник задержан, осужден, содержится в камере смертников, адвокат подал прошение о помиловании, — сказал Гуров.

— Известно, пустые хлопоты, шлепнут чечена, — сказал Нестеренко. — Мне говорили, дело простое и ясное, как таблица умножения.

— Валентин, я тебе говорил, антисемитизм и национализм унижают достоинство человека, — заметил Котов. — Однако, Лев Иванович, вставать сегодня на защиту чеченца не ко времени, люди не поймут.

— Защищать евреев уже два тысячелетия не ко времени, — усмехнулся Гуров. — Вас в печку никто лезть не заставляет. Я получил достоверную информацию, что теракт организован группой, а задержан и осужден лишь один. Остальные, по-вашему, на лугу пасутся, цветочки нюхают?

— Выходит, МУР и ФСБ эти цветочки сорвали, а корешки оставили? — удивился Нестеренко. — А что генерал-лейтенант Орлов? Лев Иванович, вы Петру доложили, а он спать отправился?

— Ты, Валентин, полковник? И я полковник, у нас одна компания. У генерал-лейтенанта своя компания. Замминистра Бардин мою инициативу не поддержал, мой рапорт похерили, мы со Станиславом взяли отпуска, хотим доказать, что звезды на погонах и звезды в голове суть вещи разные.

— Извини, Лев Иванович, ты хочешь бодаться с дубом, начальники не просто генералы, они представляют систему. Но вы человек разумный, живете по своим законам, однако отпускные получить не забыли. А мы с Григорием за что будем горбатиться?

Котов был умнее приятеля и тоньше, не верил Гурову, догадывался — изложили легенду, и помалкивал.

— Ты, Валентин, оборзел, за дурака меня держишь, — сказал Гуров неприязненно. — Есть люди, которые заинтересованы в нашей работе. Три тысячи ежемесячно, расходы, в случае успеха — премиальные. — Годится? — Нестеренко кивнул.

— А мне — нет! — заявил Котов. — Я на старости лет наконец женился, супруга потомства ждет, мне страховка необходима. Сто тысяч в случае смерти и пятьдесят при увечье.

— Еврей, он всегда умный, — сказал Нестеренко. — Оформлять бумаги или на слово поверите? — поинтересовался Гуров.

— В таких вопросах шутки неуместны, — сухо ответил Котов. — Вы, Лев Иванович, извините, тоже смертны. Обговорите вопрос где следует, поверим на слово. — С деньгами решили. — Гуров открыл лежавшую перед ним папку. — Григорий, ты прав, но настроение твое мне не нравится.

— Мне тоже, — ответил Котов. — Только это не мое настроение, а российская действительность. В мае мы шли к выборам, видели свет в конце тоннеля. Сегодня мы из тоннеля вышли, оказались у негра в жопе. Я свою жизнь особо не ценю, а жена и ребенок должны на хлеб иметь.

— Суров мужик, — Нестеренко состроил гримасу и, пытаясь разрядить обстановку, рассмеялся.

Гурову действительно не нравилось настроение Котова, возможно потому, что походило на внутреннее состояние самого Гурова. Он хотел было оперативнику выговорить, предложить отказаться, взглянул на Станислава, который отрицательно покачал головой, сдержался и сказал:

— Работа обычная, установочная да розыскная. Хотя все мы отлично знаем: в нашей профессии никто не ведает, что ждет за углом дома. Мы имеем определенное преимущество. — Гуров начал загибать пальцы: — Деньги и свободу маневра, нас никто не подгоняет, станет жарко, можем отступить.

— Мы не знаем, почему власти прекратили работу, ограничились одним парнем, — не унимался Котов. — И мне очень не нравится, что Петр Николаевич оставил ваш рапорт без внимания, пошел к замминистра. Данный вопрос в ведении начальника главка, ему нет необходимости...

— Ты, носатый упрямый еврей! — перебил Нестеренко. — Тебе предлагают твою работу, и перестань трепаться.

— Отчего же, мне ваше мнение крайне интересно, — впервые совершенно искренне сказал Гуров. — Если опытный оперативник рассматривает вопрос под таким углом, то на него аналогично могут реагировать ребята в МУРе и ФСК, когда они узнают, что мы интересуемся их свидетелями. А без последних нам никак не обойтись.

— Не согласен, — вмешался Крячко. — Григорий знает лично полковника Гурова и генерала Орлова, знает об их дружбе, потому и делает выводы. На Петровке нас давно забыли, в ФСК знают лишь по званиям да фамилиям. Никто не станет раздумывать, примут как обычную милицейскую склоку. Ну, не поладил важняк с генералом, случается.

Как и обычно бывало, Станислав погасил страсти. Гуров усмехнулся, подмигнул Котову, сказал:

— А ты, Григорий, много будешь знать, хуже станешь спать.

— Лев Иванович, клянусь, никогда не желаю знать лишнее. Я от того-то, чем располагаю, изрядно устаю.

— Вот и прекрасно. Разделите с Валентином свидетелей поровну, сделайте на них установки, познакомьтесь, лишних вопросов не задавайте, ни в коем случае не ловите на противоречии. В принципе займите такую позицию, мол, начальство считает, что террорист был не один, а вам лично все это надо как прошлогодний снег, и работаете вы из-под палки, через силу. С кем можно выпить, угощайте, но ни о чем не спрашивайте. Вот, мол, встретился с хорошим человеком, приятно... А был там кто еще, да гори оно голубым огнем. Если человек считает, чеченцев надо стрелять, стреляйте, — считает, надо с ними замириться, — замиритесь.

— Не обижайте, Лев Иванович, все поняли, — сказал Нестеренко, обернулся к Котову, тот согласно кивнул.

— Отлично. Завтра получите деньги, две машины, одного водителя — на всякий случай. — Гуров взглянул на Станислава. — Договорись со Светловым, думаю, Василий Иванович не откажется.

— Чапаев? Да его хлебом не корми, дай вернуться в седло, — ответил Крячко.

— Всего наилучшего, — Гуров распрощался с оперативниками, проводил до двери. — У тебя, Станислав, задача посложнее. Нужно раздобыть этих свидетелей. Можно, конечно, через прокуратуру, поклониться в ножки старому хрычу Игорю Федоровичу.

— Непростой мужик, вроде и друг старинный, и мужик порядочный, но может упереться. Скажет, мол, человек осужден, кассация отклонена, и все.

— Может, — согласился Гуров. — Поэтому попробуй ты в МУР сунуться. Там хоть кто-нибудь из наших остался?

— Брызги! Кого-нибудь отыщу. Броня у меня — из пушки не пробьешь. Гуров — человек, сами понимаете, не подарок! — Станислав взглянул на Гурова ласково. — На такую наживку можно десяток карасей наловить. Гуров бодается с генералом Орловым, они двадцать лет бодаются. Баре дерутся — у холопов чубы трещат. Холоп, естественно, Станислав Крячко, бесхитростный парень, рабочая лошадка.

— Как бы ты жил, если бы меня не было? — спросил Гуров.

— Спокойно, — быстро ответил Станислав и тут же добавил: — Только очень скучно.

— Ну-ну, — Гуров похлопал друга по плечу, — действуй, только учти, в МУРе не одни дураки остались, потому ты много не говори, больше вздыхай, жалуйся. Обмолвись, что гоняют из-за ерунды, словно мальчишку.

— Сделаем, Лев Иванович, к вечеру списочек свидетелей будем иметь.

— Дай Бог, — Гуров сел за стол, снял трубку, позвонил Гочишвили.

— Слушаю, — после второго гудка ответил Князь.

— Добрый день, Шалва, надо встретиться. Только с сегодняшнего дня мы друг к другу в гости не ходим. Жди меня в своем “Мерседесе” не у моего дома, а чуть ниже, у дома десять. Шофера отпусти, он меня больше видеть не должен. Через час можешь?

— О чем говоришь? Я не выхожу из дома, жду твоего звонка.

— Договорились, — Гуров подал Станиславу руку. — Нырнем, там увидим, глубоко или нет.

Гуров устроился в “Мерседесе” на заднем сиденье, Шалва занимал место рядом с водителем, который отсутствовал.

— Здравствуй, Князь, — Гуров полулежал, закурил.

— Приветствую, Лев Иванович, — уважительно ответил грузин, повернулся, спинка сиденья угрожающе прогнулась.

— Ты мудрый, понимаешь, раз я с тобой встретился, значит, за дело берусь, — неторопливо говорил Гуров. — Хотя один Бог знает, как мне не хочется. Если твой парень действительно не виноват, от данного дела омерзительно пахнет, даже воняет. Потребуются значительные расходы, я пристегиваю трех человек, которых следует застраховать, у них семьи, я в страховке не нуждаюсь.

— Лишнее говорите. Лев Иванович, — Шалва разволновался, перешел на “вы”. — Миллион я могу заплатить сейчас.

— Таких денег я у тебя не возьму. — Гуров протянул Шалве конверт. — Здесь данные моих людей, если кто погибнет, выплатишь семьям по сто тысяч. Гарантия — твое слово.

Шалва взял конверт, перекрестился.

— Все записи, что я тебе дал, заучи, конверт уничтожь.

— Ты словно уходишь на фронт, — пробормотал Шалва. — Сделаю сегодня.

— Не сегодня, а сейчас, я буду лежать и ждать, пока ты все не запомнишь.

— Ты мне не веришь?

— Если бы я тебе не верил, не был бы здесь. Ты человек, можешь ошибиться. Учти, мы не наемники, но и не Общество Красного Креста. Я беру у тебя деньги, так как предстоят расходы: зарплата, транспорт, всего не предвидишь. У нас имеется свой интерес в твоем деле, иначе я бы не ввязывался.

— Я понимаю, Лев Иванович, люди не забудут...

— Не перебивай, — Гуров говорил сухо, односложно, был недоволен собой и ситуацией в целом. — Ты ничего не понимаешь, а люди забудут. Ринат по кличке Сека жив, ты его видишь?

— Был живой, найду.

— Мелик Юсуф, Рафиз Рза? — спросил Гуров. — Оба в Москве, могу позвонить.

— Собери всех троих, надо переговорить. Найди маленькое частное кафе, можно то, что было в последний раз, когда вы меня подставили Челюсти. Пока я не начал работать, на меня не обращают внимания, но вскоре обратят, всякое общение придется прервать. Я сам на тебя выйду, организую канал связи. Если явится человек и передаст от меня поклон, значит, это мой человек. Шалва смотрел на чеканный профиль Гурова, на его сильное, вольготно раскинувшееся на заднем сиденье тело и думал, что же за человек этот мент? Почему он не такой, как остальные, что ему до жизни одного чеченского парня? Он, Шалва, Князь, авторитет, знает милиционера больше двадцати лет, но практически ничего о нем не знает.

— Я тебе дам сейчас тысяч триста, трать как считаешь нужным, — сказал Шалва, поднимая с пола кейс.

— Что это за деньги, Князь?

— Мои деньги, я с них налоги плачу. — Шалва щелкнул замком.

— Пятьдесят, убьют, деньги пропадут, я рисковать не могу. — Слово “убьют” в устах Гурова не имело вкуса, звучало незначаще, обиходно. — Лучше, если людей ты соберешь сегодня вечером, после шести я буду дома.

Гуров рассовал пачки долларов по карманам, хлопнул Шалву по плечу, легко выпрыгнул из машины.

* * *

Крячко с Гуровым подъехали к кафе ровно в восемь.

Станислав припарковал “Мерседес”, оглядел сумрачный Переулок, недовольно пробормотал:

— Умыкнут к чертовой матери.

Гуров тоже с сомнением осмотрелся, из стоявшего рядом “Вольво” вышел невзрачный мужичонка, отхлебнул из банки пива, уверенно произнес:

— Можете не беспокоиться, господа, приятного вам аппетита.

— Спасибо, — Гуров направился к зеркальным дверям, на которых в отличие от прошлого раза не висела табличка “Закрыто”. Гуров вошел, узнал ловкого мужчину, который исполнял роль швейцара, гардеробщика, при необходимости и вышибалы.

— Добрый вечер, господа желают поужинать? — Мужчина узнал Гурова, но вида не подал, принял плащи, распахнул портьеру.

Шалва с приятелями занимали стол в углу, у прохода на кухню. В кафе сидели две парочки, и за отдельный столом два парня лениво жевали, их лица и уши свидетельствовали о спортивном прошлом, безучастные трезвые лица красноречиво заявляли о настоящем.

— Я пойду потолкую, а ты выпей кофе, подумай о бренности всего земного, — сказал Гуров, направляясь к столику Князя, который уже поднялся навстречу.

— Здравствуйте, здравствуйте, — Гуров пожал руки двум азербайджанцам и чеченцу, — рад видеть вас здоровыми, надеюсь, ваши семьи в порядке.

Бандитская элита задвигала стульями, отвечала на рукопожатия, заговорила негромко, разноголосо.

— Вижу, переоделись, рубашечки фирменные, галстучки. — Гуров поднял приготовленную для него рюмку коньяку, кивнул, пригубил, поставил рюмку на место. — У вас, господа, вполне цивилизованный вид, словно родились на Арбате, только масть да носы выдают. Значит, Баку хорошо, Грозный хорошо, а жить в Москве лучше.

— Обижаете, Лев Иванович, мы давно москвичи, вашу власть уважаем, — ответил азербайджанец Мелик Юсуф-оглы.

— ГАИ, ОМОН не беспокоят? Пока паспорт достанешь, сегодня можно по шее прикладом заработать. — Гуров завернул в лаваш кусок шашлыка и пучок зелени.

— Останавливают. Случается, но редко, — сказал чеченец Ринат по кличке Сека, — мы люди законопослушные, ни оружия, ни дурмана не имеем. ГАИ наши машины знает, начальники с нами за столом сидят.

— Понятно, — Гуров прожевал, вновь пригубил из рюмки. — Значит, купили московских ментов?

Все разом заговорили, Князь положил на стол тяжелую ладонь, посуда звякнула.

— Кончайте, Лев Иванович, — сказал он веско. — Кто продается, того купили, кто честь имеет, с тем приятели. Не будем о больном. Вы, Лев Иванович, знаете, молодежь нас не уважает, живет по своим законам, порой и отец за сына не в ответе.

— Плохо, — Гуров вздохнул. — Мне многое не нравится в вашей жизни, но почтение к старшим и послушание я всегда приветствовал.

— Дома они ведут себя как ягнята, вырываются в Россию, становятся шакалами, не все, но многие, — сказал чеченец. — У нас никогда деньги не правили жизнью, авторитет и честь были превыше всего. У старших есть деньги, но чеченец не продается, другого человека не покупает. Мы вообще никогда не говорим о деньгах.

— Снова Москва виновата, что же она вас словно магнит тянет? — Гуров вытер руки, закурил. — У Тимура Яндиева большая семья? — Сыщик, как всегда, сломал разговор неожиданно.

Кавказцы замолчали, смотрели недоуменно, затем чеченец Ринат спросил:

— Родная семья или вас интересуют все родственники?

— Меня интересуют любимые Тимуром родственники. — Гуров поднялся, направился к столику Станислава.

Кавказцы быстро, перебивая друг друга, разговаривали на разных языках, порой переходя на русский.

— Ну, как дела? — поинтересовался Станислав, когда Гуров сел и налил себе сока.

— До чего люди много врут, удивительно, — сказал Гуров.

— Только тебе, большинство привыкло.

— Русские врут, клянутся мамой, но хотя бы каждую минуту не говорят о чести. Они ведут себя так, словно не обратились ко мне за помощью, а я у них чего-то выпрашиваю. Пытаются меня убедить, что рынки, базы, большинство палаток контролируют не они, а развращенная Москвой кавказская молодежь.

— Раз так, наплюем на них, — изрек философски Станислав. — Ведь их парня приговорили к вышке.

— Верно, но приговор вынес суд России. И потом, Станислав, я обещал, что ты будешь ходить только по ковровой дорожке? Главное, мы виноваты за бойню в Чечне. — Гуров взглянул на Шалву, поднялся. — Ничего, Я им сейчас мозги вправлю.

Сыщик занял свое место за столом, равнодушно жевал терпкую веточку кинзы, молчал.

— Нам непонятно, Лев Иванович, зачем вам нужен список ближайших родственников Тимура, — сказал Ринат, прижимая ладонью листок бумаги. — Это все уважаемые люди, которые не могут иметь никакого...

— Я устал от тебя, Сека! — перебил Гуров. — Все уважаемые? Скажи, а живут в Чечне люди не уважаемые? Очень вы всегда красиво говорите. Вы меня позвали, я вам нужен, а вы мне тут все про честь толкуете и при этом постоянно врете.

Два азербайджанца, похожие, словно близнецы, поднялись из-за стола. Невысокие, крепкие, с проседью в смоляных волосах, с горящими от гнева глазами. — Идите, это не вашего парня приговорили к вышке, зачем терпеть русского хама? — Гуров усмехнулся.

Шалва положил ладонь на руку Гурова, пробормотал:

— Лев Иванович, не обижай людей напрасно.

— Обидчивые очень, — Гуров отстранил руку Шалвы. — Скажи, Мелик, прежде чем уйдешь, значит, не ты контролируешь два известных нам с тобой рынка? Это беспутные мальчики, улетели из родного гнезда, опились В Москве водкой, трахают русских девчонок и не слушают мудрых, добропорядочных отцов? Сядь, Рафиз, — сыщик махнул рукой на второго азербайджанца, — тебе я позже тоже два слова скажу. Значит, вы уважаемые бизнесмены-москвичи и к беспределу молодых отношения не имеете? А если я, полковник Гуров, плюну на Тимура, пускай стреляют, а займусь вами вплотную? Я приду со своими людьми, которых вам не купить, и докажу, кто стоит на вершине пирамиды? Знаете, уважаемые, как быстро вы окажетесь в тюрьме? Я ликвидирую ваши московские прописки, у вас суд конфискует все имущество, отбыв срок, вы вернетесь на родину нищими и абсолютно неуважаемыми.

Все разом заговорили, Гуров, естественно, ничего не понимал, повысил голос:

— Хватит, мы собрались для решения другого вопроса. Это я вам сказал, чтобы вы поменьше о чести болтали. Тебе, Ринат, непонятно, зачем мне нужен список близких родственников Тимура. Так отвечу, мне ничего не нужно, все нужно вам. Если вы, конечно, хотите попытаться спасти парня. Никого из вас не касается, что я делаю и почему. Если бы ты, Ринат, знал то, что знаю я, то не пошел бы к Князю с поклоном, а Шалва не прилетел бы ко мне, словно его толстую задницу ошпарили кипятком.

— Очень неуважительно говоришь, Лев Иванович, — укоризненно произнес Князь.

— Терпите. Я же вас терплю. И рисковать-то буду я и другие русские парни. Запомните, если о нашем разговоре узнают, одни уважаемые перережут глотки другим уважаемым. Слушайте внимательно и выполняйте, словно волю Аллаха.

Гуров замолчал, допил единственную рюмку, закурил. — Значит, так. — Он вздохнул, понимая, что делает первый шаг по дороге длиною в тысячи и тысячи километров. — Меня ваш список не интересует. Вы разыскиваете этих людей. Шалва, пытаясь меня разжалобить, сказал, что они находятся в Грозном. Ложь. В Грозном богатые люди сейчас не живут. Вы их разыскиваете там, где они живут, и под различными благовидными предлогами привозите в Москву. Действуете вы порознь, привозите тоже порознь, если необходимо, нанимаете людей. Здесь вы их фотографируете, тоже порознь, рядом со мной и одним из вас. Снимки делаете “Полароидом” в одном экземпляре. Шалва, проследи, в одном экземпляре. Фотографии отдаете мне, сами наводите порядок в своих хозяйствах. Уберите перекупщиков, рэкетиров, шпану. Все. Спасибо за хлеб-соль. Я пошел.

Гуров даже не обратил внимания, что, когда он уходил, присутствующие молча поднялись. Когда сыщики надевали в гардеробе плащи, из зала вышел Шалва, казалось, он похудел, стал ниже ростом.

— Спасибо, Лев Иванович, но вы очень жестокий человек.

— Я? — Гуров взглянул с искренним недоумением. — Станислав, скажи!

— Вы не жестокий, но и далеко не подарок. Лев Иванович. — Станислав распахнул перед шефом дверь на улицу.

— Так и наша контора не магазин игрушек. Шалва, уложитесь в два, максимум три дня. И еще... — Гуров вывел Князя на улицу. — Найдите в России, лучше за Уралом, друзей, обязательно русских, у которых родственников Тимура можно было бы спрятать.

— А почему обязательно русских? — удивился Князь.

— Потому что вы все между собой родственники я трепачи. Одна бабушка напишет другой бабушке, та сообщит соседке. Мы будем иметь трупы.

Шалва вернулся в кафе, Гуров и Станислав сели в "Мерседес", у машины появилась фигура в плаще с капюшоном.

— Все в порядке? Желаю счастливого пути.

Крячко приспустил стекло, спросил:

— Я что-нибудь должен? — Ни в коем разе. Заезжайте, всегда рады.

— Что ни говори, а деньги — сила. — Станислав тронулся с места. — Как прошли переговоры?

— На уровне, — буркнул Гуров. — Осужденный точно чей-то сынок, за простого парня они бы и не шевельнулись.

— Ясное дело, — кивнул Станислав. — Так я поутру на Петровку, добывать свидетелей.

— А я в прокуратуру, попробую освободить Георгия Тулина. Убить ему меня не удалось, о покушении я молчу, на мужике висит лишь хранение оружия. Он русский офицер, афганец, ордена, за незаконное хранение стволов его держат в тюрьме несправедливо.

— А если бы он тебя убил? — спросил Станислав, адресуясь больше к себе, чем к Гурову.

— Если бы у бабушки были колеса, была бы не бабушка, а трамвай. Парня много лет учили убивать, он ничего другого делать не умеет.

— И ты будешь его вербовать?

— Ты знаешь, я не вербую, устанавливаю отношения, — ответил сердито Гуров. — Тулин нам нужен.

— Рассчитываешь на чувство благодарности? Тигр тоже умеет только убивать; если ты его выведешь из клетки и будешь крепко держать за хвост, то получишь могучего охранника. Только хвост отпускать нельзя, тигр тут же оторвет тебе голову.

— Ты меня учи, учи. Ты лучше договорись с Василием Светловым, обеспечь ребят машинами да раздобудь свидетелей обвинения. А о своей голове я сам позабочусь.

— Машины достал, Чапаев готов, нужны деньги, — с некоторой обидой в голосе ответил Крячко.

— Двадцать тысяч пока хватит? — Гуров положил на колени друга две пачки долларов. — Выдай ребятам зарплату за месяц вперед, возьми себе, оплати прокат тачек, составь короткий отчет, не хочу, чтобы кто-то думал, мол, мы обогащаемся.

— И в кого ты такой чистоплюй?

— В маму с папой, — ответил серьезно Гуров.

* * *

Помощник прокурора Федул Иванович Драч был давнишним другом и ровесником генерала Орлова. Естественно, что Гурова прокурорский знал давным-давно, по-своему любил, но держал сыщика в строгости. В молодости Драч работал в розыске и знал все примочки и финты, используемые ментами во взаимоотношениях с прокуратурой.

Высокий, худой, с длинным носом и лохматыми бровями, чиновник походил на злую птицу, постоянно смотрел недоверчиво, часто усмешливо. Сейчас, сидя за служебным столом своего скромного кабинета, он крутил В костлявых пальцах рапорт Гурова, сворачивая из листа кулечек, словно собирался насыпать в него карамельки.

— Ты хочешь меня убедить, парень, что твой Тулин не представляет никакой общественной опасности. — Драч двумя пальцами ухватил свою лохматую бровь, прикрыл ею глаз, взглянул на сидевшего напротив Гурова. — Винтовку уникальную с оптическим прицелом он приобрел по случаю с целью перепродажи, а пистолетик вывез из Афгана, держит исключительно для самообороны. Ты, мальчонка, меня за старого дурня держишь?

Гуров молчал, убежденный, что опытный чиновник все понимает и ни о чем не спрашивает.

— Ты в одном прав, дело твоего парня судебной перспективы не имеет. Офицера, орденоносца, героя Афгана за хранение оружия не осудят. Но человек он крайне опасный, чем дольше просидит, тем людям спокойнее. Слушай, Лева, — Драч заговорил доверительно, — признайся, как ты познакомился с Тулиным?

Весной Тулина наняли для ликвидации Гурова, между ними произошла жестокая рукопашная схватка, которую сыщик при всей своей силе и ловкости проиграл. Тулин оказался и сильнее, и моложе, да и подготовлен был лучше. Гурова спас случай, сыщик был уже распластан и задыхался в могучих руках наемника, когда сумел нащупать наручники и из последних сил ударил нападавшего по голове. Затем оружие упаковали в “ниву”, которую использовал Тулин, и подсунули машину и плохо соображающего наемника посту ГАИ. Гуров уже тогда, сам сильно помятый, хромой и в кровоподтеках, понял, что в хороших руках афганцу цены нет, показаний никаких не дал, и Тулин сидел по обвинению за хранение оружия. Сыщик отлично понимал, что офицер Афгана — человек крайне опасный, но сейчас решил рискнуть, настоящий сыщик всегда по краю ходит.

— Ты чего молчишь или память отшибло? — опять же ласково спросил Драч.

— Федул Иванович, мы же с вами люди взрослые, все понимаем, — осторожно ответил Гуров и посмотрел чиновнику в глаза. — Вы занимаете определенный пост, обязаны соответствовать. Допустим, я расскажу вам правду. Георгий Тулин получит срок, через пару лет выйдет на волю злой, прекрасно обученный убийца. Допустим, я молчу, вы не изменяете Тулину меру пресечения, держите в тюрьме, после суда освобождаете опять же злого и хорошо обученного... Кому от этого польза?

— Заговорил, я знал, что ты в деле темнишь, — довольно произнес Драч. — До меня дошли слухи, что ты крепко повздорил с Петром и ушел в отпуск. Верно?

— Допустим.

— И я в такую дурь поверил?

— Это вряд ли, — Гуров усмехнулся.

— Значит, ты взялся за старое, решил наводить в России порядок не законным образом, а своими руками. И тебе понадобился боевик-афганец, который тебе кое-что должен.

— Дорогой Федул Иванович, я всегда считал вас проницательным человеком, — улыбнулся Гуров.

— Я тебе, мент, не дорогой, а господин советник юстиции... Я закон блюду и не позволю... — Драч неожиданно прервал себя на полуслове, вздохнул. — И что мне с тобой, чертяка, делать?

— Со мной ничего, пока не виноват, — ответил Гуров, сдерживая улыбку, понимая, что победил. — Георгию Тулину измените меру пресечения на подписку о невыезде. Я гарантирую, на суд парень явится.

— Ничего ты не можешь гарантировать, — ворчливо произнес Драч, развернул кулечек, расправил рапорт Гурова. — Знаю ваши оперативные шуры-муры. Он гарантирует! — Прокурорский хохотнул.

Гуров встал, поклонился, заставил себя улыбнуться благодарно.

— Спасибо, Федул Иванович.

— Не скалься, овечки из тебя не получается. Желаю успеха.

* * *

Георгий Тулин вышел из тюрьмы, прикрыл за собой железную дверь, смотрел на деловитых прохожих, большинство из которых и не подозревало, что находится за железным забором и узкой, словно щель, проходной. Рядом остановилась иномарка, гуднула, дверь приоткрылась. Тулин непроизвольно заглянул в машину, увидел голубые глаза скупо улыбающегося Гурова.

— Садись, Георгий, подвезу, — полковник перегнулся через переднее сиденье, толкнул дверь.

— Я Москву знаю, доберусь, — сердито ответил Тулин, но в машину сел. — Благодетель, мать твою. — Он закурил. — Я гадаю, чего вдруг меру изменили, оказывается, крестный побеспокоился.

— Кому ты, кроме меня, нужен? — Гуров припарковался у салона-парикмахерской. — Ты вроде как недоволен?

— Терплю, крестный. Чего встали?

— Иди, приведи себя в порядок. — Гуров протянул Тулину пятьдесят тысяч. — Побреешься дома, теперь в парикмахерской не бреют.

Когда Тулин вышел из парикмахерской, Гуров взглянул на его мощную статную фигуру, подумал: никогда на Руси человеков не ценили, такого парня в распыл пустить — и никто не в ответе.

— Мне после встречи с тобой два шва на башке наложили, девица стригла, ахала, пришлось на Афган списать. А теперь, куда?

— Одевать тебя будем. — Гуров повернулся, взглянул улицу в глаза. — А ты почему мне “тыкаешь”? Мы с тобой в одном окопе сидели?

— Нет, но вроде как... — Тулин смешался, тут же огрызнулся: — А вы мне почему “ты” говорите?

— Законно. Я полковник, а ты лишь капитан запаса. Давай, чтобы все было в рамках приличия. Меня зовут Лев Иванович, если сердишься, можешь называть господин полковник. А я тебя называю как хочу.

— А не лишнее?

— В самый раз, — отрезал Гуров. — И учти, тебя в прокуратуре не любят, я слово офицера дал, что ты не сбежишь, на суд явишься.

— Ей-богу, сызмальства, после отца с матерью, никто обо мне не пекся. Закурить разрешите, господин полковник?

— Кури.

— Так у меня нет.

— Оно и к лучшему. — Гуров припарковался у большого супермаркета. — Купим тебе прикид. — Он осмотрел затертую одежонку недавнего арестанта.

Вещи отбирал и покупал Гуров, отставной капитан лишь мерил да помалкивал. Они вышли из магазина с двумя большими пакетами и одним свертком, в котором лежала старая одежда и обувь Тулина.

— Можно выбросить? — Он остановился около урны.

— А работать ты в чем собираешься? — Гуров оценивающе оглядел спутника.

Серая водолазка под горло, кожаная куртка с бесчисленными карманами, высокие ботинки на толстой подошве.

— Дешево, конечно, — подвел итог Гуров. — Заработаешь, купишь получше. Но для капитана-отставника смотришься нормально, на бандита слегка мажешь, но это от сути твоей, а не от одежды.

— Простите, а ваша фамилия случайно не Макаренко? — язвительно спросил капитан.

— У меня совсем другая фамилия, ты ее очень скоро хорошо запомнишь.

* * *

Они ходили по двухкомнатной конспиративной квартире. Гуров провел пальцем по телевизору, оставляя след на пыльной поверхности.

— До суда будешь жить здесь, вытри пыль, приведи квартиру в порядок.

— Извините за любопытство, господин полковник, как я понимаю, здесь вы принимаете своих стукачей? — уточнил Тулин.

— Если себя ты считаешь стукачом, то и понимаешь правильно. — Гуров отодвинул стул, застелил газетой, сел. — Утром за тобой заедут, отвезут в отделение, оформят временную прописку, работать определят в таксопарк.

— Вы меня вербуете, — утверждающе произнес Тулин. — Я никогда не стану агентом, никого не буду закладывать.

— Не спорю, ты физически здоров, но наглости в тебе значительно больше, чем силы. — Гуров придвинул к себе грязное блюдце, закурил. — Ты нанялся за деньги меня убить, — он загнул палец. — Я не дал на тебя показаний и спас от срока длиною в жизнь. Я тебя не спрашиваю, кто тебя послал и сколько заплатили. Вытащил тебя из камеры, умыл, одел, даю жилье, прописку и работу. — Он разжал кулак, пыхнул сигаретой. — Мог бы спасибо сказать и не разориться.

— Представляю, сколько вы. Лев Иванович, за свою доброту потребуете. — Капитан тоже закурил, присел на край тахты.

— А чего с тебя взять? Я никого не сдам, не выдам! Пустобрех! Фокин мертв, а генерал-полковника на твоих показаниях не то что в суд, на пенсию не отправишь.

— Вы из тайного монашеского ордена или Общества Красного Креста? — Капитан фальшиво хохотнул.

— Это вряд ли, — Гуров отряхнул пепел, затянулся, выпустил кольцо дыма, которое медленно поплыло в затхлом воздухе квартиры.

— Зачем я вам нужен?

— Черт меня поймет, не знаю. Я тебя оценил там, в пустом доме, когда ты меня чуть не удавил. И позже, на следствии, ты вел себя достойно. И в камере, я знаю, держался как мужчина и ничего не просил. Капитан, мужиков сейчас мало, я их про запас собираю. На черный день. Ты будешь работать таксистом и ждать суда. А после решишь, по какой дороге и куда топать. Своему генералу позвони, сообщи, мол, освобожден под подписку, живешь тихо, ждешь суда. О нашем разговоре можешь не докладывать. Они тебя, конечно, проверят, временно оставят в покое. Живи здесь чисто и опрятно. Водку пьешь?

— Мало.

— Лучше исключить совсем. Дружков и женщин можешь водить, квартиру я все равно сжег. Меня не ищи, я на суде буду, постараюсь, чтобы особо не затягивали. Там жизнь покажет.

Гуров поднялся, положил на стол ключи, несколько крупных купюр и молча вышел.

* * *

Гуров не лукавил, он действительно не знал, как в дальнейшем можно использовать Георгия Тулина, что за человек капитан, записался он в киллеры от безысходности или ему совершенно нельзя верить. Ясно, что среди офицеров среднего звена бывшего КГБ существует группа людей, не принявших новый строй и стремившихся к реваншу. Одним из руководителей группы был полковник Фокин, ныне покойный, ранее служил у генерала Коржанова, который, по мнению Гурова, о заговоре ничего не знал. Генерал летал выше крыши, “мелкими” делами не интересовался.

Сегодня нет Фокина и всесильного генерала, верхнюю колоду перетасовали, но тщеславные высококвалифицированные полковники остались на местах. Их наверняка используют финансовые воротилы, одних используют втемную, подбрасывают с барского стола, кормят обещаниями о солнечном завтрашнем дне. Иные полковники — враги идейные — на деньги не льстятся, мечтают вернуть себе реальную власть, какая у них была в старьте времена. Это страшная сила; используя творившийся в стране бардак, безоглядное воровство и обнищание целых регионов, используя такую силу, можно пообещать людям навести порядок и реставрировать фашистский режим.

Война в Чечне не только уничтожает людей, калечит души оставшихся в живых. Эта бездонная дыра, в которую уходят сотни миллиардов, обогащает единицы, обескровливает общество.

Не существует вечных двигателей и бездонных колодцев. И Россия богата, но не бездонна, деньги, исчезающие в чеченской войне, берутся не из воздуха, их отбирают у миллионов людей.

Гуров был лишь профессиональный розыскник, в политике разбирался на уровне среднего обывателя, может, чуть лучше, не более того. Но он отлично понимал: не было бы людей, заинтересованных в чеченской бойне, не было бы и бойни. Одни на войне делают состояние, для некоторых деньги — вопрос второстепенный, такие фюреры ждут, когда у людей кончится терпение. Сейчас, судя по всему, вопрос о ликвидации Президента отпал, человек болен, неопасен, постепенно превращается в Брежнева, в человека, который царствует, но не правит.

Гуров и Крячко сидели в гостиной Гурова, листали газеты, молчали. На журнальном столике перед необъятным диваном стояли бутылки с боржоми, коньяком и вазочка с орешками. Коньяк даже не открывали, оперативники соревновались в стойкости характера, хотя за последний год Гуров так мало употреблял, что и желание выпить практически пропало.

— Сам убыл в отпуск, интересно, что творится вокруг венценосного тела? — Станислав отбросил газеты, кинул в рот несколько орешков.

— Даже если бы нас с тобой под этот ковер пустили, мы бы все равно ничего не поняли. — Гуров тоже отложил газеты, закурил. — Убежден, даже ближайшее окружение не знает точно, кто из них кто, все в масках. Ты их отличаешь одного от другого?

— По физиономиям: один толстый, другой худой, третий лысый, все за мир, стабилизацию, демократию. — Станислав зевнул. — Наше дело телячье.

— Ты знаешь имена ребят, которые вышли на Красную площадь с протестом против наших танков в Венгрии?

— Бессмысленное самоубийство.

— Не прикидывайся дураком, надоело. — Гуров взял со стола бутылку коньяка, поставил на место. — Когда ребята выехали по добытым тобой адресам?

— Вчера днем.

— Почему не звонят?

— Сказать нечего, ты же сам определил линию поведения. Парни дисциплинированные, умные, никакой реакции быть не должно. Я вообще не понимаю, чего ты ждешь от такой бархатной беззубой работы. — Ты сам сказал, ознакомившись с розыскным делом, считаешь, что оно организовано.

— Я много чего считаю, точнее предполагаю. Друзья разговаривали лениво, испытывая друг к другу неприязнь, ни один не хотел первым дернуть за веревочку. Как обычно, первым не выдержал Станислав и начал с провокации:

— В принципе дело дохлое, бесперспективное, только зря тратим время, силы и деньги. Очень мне интересно знать, что ты скажешь Шалве Гочишвили. — Он открыл коньяк, плеснул в бокал, понюхал, пригубил. — Князь слово держит, коньяк настоящий.

Гуров никак не реагировал, разговаривал задумчиво, словно сам с собой, и не ждал ответа.

— Значит, есть основания предполагать, что в день взрыва все поступки парня были выверены, маршрут разделен на клеточки, в каждую поместили по свидетелю. Слабое место — сами свидетели. — Гуров помолчал, загасил сигарету. — Известно, свидетелей никогда не найдешь. А тут люди вышли из автобуса на разных остановках, сразу после катастрофы сбежались в отделение милиции.

— Ничего странного, взрыв не первый, люди напуганы, жаждут возмездия.

— Станислав, не говори красиво. Люди часто жаждут, но в милицию их на аркане не затащишь. В конкретном случае пять человек дали не только первичные показания, все явились в суд, выступили прилюдно. А в судебном заседании могли находиться злые чеченцы, которые подобных поступков не прощают. — Гуров хмыкнул, закурил новую сигарету.

— Ты много курить, приятель, — заметил Крячко.

— Я бросил пить, брошу курить, тогда меня следует кастрировать и живым выставить в музее восковых фигур, — Гуров наконец рассердился. — Ты что, и правда не понимаешь, что среди пяти свидетелей, согласно элементарной статистике, должны были оказаться и трусы, и просто осторожные и равнодушные? Один бы спрятался на даче, другой бы заболел или уехал в командировку. В суде при лучшем раскладе мог оказаться один свидетель, ну два максимум. А явились все пятеро.

— Странно, но факт, — Станислав допил коньяк, налил новую порцию. — Я не хочу тебя огорчать, Лев Иванович, но лично я убежден, мы ищем прошлогодний снег, Ты такой мудрый, рассуди. Существуют два варианта. Парень взорвал автобус, все наши рассуждения от лукавого. Никакой организации и действительного террориста не существует. Допустим, мы правы, и парень лишь жертва. Опять полный нуль. Организацией действа занимались профессионалы. Первое, что они сделали после взрыва, это похоронили действительного взрывника. Искать нам абсолютно некого, а нет задержанного, так и ничего нет, и приговор приведут в исполнение. Я сегодня ночь не спал, все раскладывал по полочкам. Так что не мучайся, выпей, верни Князю деньги.

— Согласен, Станислав, ты хорошо, с пользой провел ночь. Если ты мне ответишь на один вопрос, я немедленно выпью и позвоню Шалве.

Станислав смотрел настороженно, он слишком хорошо знал своего друга и начальника. Давно известно, раз вопрос, значит — петля.

— Еще и не спросил, а такую песню испортил. — Он допил свой коньяк, откинулся на спинку дивана, сказал: — Стреляй, не тяни!

— Вопрос очень простой. Зачем некой группе профессионалов понадобилось взрывать автобус и задерживать террориста?

— Чего? — Станислав от возмущения даже открыл рот. — Общественное мнение! Оправдать свои варварские бомбежки! До бесконечности продолжать войну, из которой они качают деньги! Ну ты и спросил! У тебя сдвиг по фазе! — Он постучал по виску.

— Согласен, Станислав, — спокойно ответил Гуров. — Меня радует, что ты по той голове стучишь. Может, твои шестеренки начнут вертеться в правильном направлении. Общественное мнение? В России не хватает ненависти к чеченцам? Несколько интеллигентов возмущаются, а большинство считает: Чечню следует отутюжить танками, чтобы другим неповадно было. Генералы стремятся оправдать бомбежки мирных селений? Генералам не надо — ничего оправдывать, у них имеются самолеты и бомбы, генералы делают свою работу, и один автобус в Москве — не предлог и не оправдание. Они качают деньги? И будут качать, и войну будут продолжать. Ты опытный оперативник, Станислав. Тебе прекрасно известно, организовать преступление, обеспечить свидетелей так, чтобы ни в одном звене следствия ничего не посыпалось, — дело не простое.

— Это точно, — Станислав согласно кивнул. — Оперативники МУРа и ФСК, следователи прокуратуры, суд присяжных. Всех не задавишь и не купишь, больно много людей. Механизм должен быть отлажен, словно швейцарские часы.

— Видишь? И все делать для того, что и так имеется в избытке. Но кто-то потрудился, я хочу знать, кто и с какой целью?

— Если все это ты не придумал. — Считаешь, бочка пуста и пороха в ней нет? — спросил Гуров.

— Какая бочка? — удивился Станислав.

— Представляешь, стоит закрытая бочка, что в ней, знают лишь посвященные, а любопытные — это мы с тобой — гадают, что в бочке? Вода или порох? Как, не открывая, узнать?

— Дырочку провертеть, — усмехнулся Крячко.

— Так кто же тебе даст? Ты бы еще предложил вскрыть и заглянуть.

— Не так глупо, — настроение у Станислава вконец испортилось.

— Можно подойти к бочке и закурить. Посвященные себя проявят. Если в бочке вода, кури себе на здоровье. А если порох...

— Тебя тут же похоронят.

— Потому я и застраховал тебя и ребят.

— Ну, спасибочки! — Крячко вскочил и поклонился. — Я не подопытный кролик!

— Не пыли, выпей, — Гуров снова закурил. — Позвони Шалве, скажи, что отказываешься.

— Значит, мы будем копать и ждать, рванет или не рванет?

— Ты сегодня шумный, утомительный, — укоризненно произнес Гуров. — Ты же слышал, как я инструктировал ребят. Не топать, железками не тыкать, грубых вопросов не задавать. Мол, есть мнение, что террорист был не один. Глупости, конечно, но мы люди подневольные, частное сыскное агентство, ведено проверить, нам деньги платят. Если, как ты говоришь, действительного террориста давно закопали, на частных сыщиков никто внимания не обратит. А если убийцу для каких-то нам непонятных целей берегут, то любопытные опасны и кто-то шевельнется. Не выстрелит, незачем любопытных плодить, известно; одного убьешь, тут же пятеро прибегут.

Не выстрелят, но шевельнутся, мы такое шевеление должны засечь.

Друзья долго молчали, затем Станислав раздраженно отодвинул коньяк, налил себе боржоми и сказал:

— Допустим, но как мы будем противника выявлять, как искать террориста и чем доказывать?

— Ты, Станислав, на лифте сразу на верхний этаж махнул, а следует ножками по лестнице пройти, каждую ступенечку опробовать. Где-нибудь да треснет, прогнется. Один чеченец-террорист не стоит для организаторов таких колоссальных трудов. У них что-то иное на уме.

— У тебя имеются предположения? — спросил Крячко.

— Сожалею, — Гуров пожал плечами. — Кроме пятерых отважных свидетелей, здесь есть еще одна неувязочка.

Тимур Яндиев принадлежит к могущественному клану, таких парней не используют на черной работе. — Возможно, это разборка одного клана с другим, — неуверенно произнес Станислав, недовольно поморщился. — Извини, глупости говорю. Они бы шлепнули его на родной земле, не везли в Москву, не устраивали бы сложные постановочные спектакли. Исполнено не в манере чеченцев; если ты прав и мы имеем дело с постановкой, то ее осуществила спецслужба.

— Долго ты карабкался на садовую скамейку, словно Эльбрус покорял, — усмехнулся Гуров. — Конечно, спецслужба, думай, кого из верных ребят мы знаем в ФСК, без их помощи нам не справиться.

— Паша Кулагин, он теперь полковник, начальник отдела. Паша — твой приятель, тебе и говорить, — ответил Станислав.

— Оно и плохо, — Гуров вытряхнул из пачки новую сигарету, отбросил, выпил боржоми. — От сигарет во рту словно с похмелья. Все знают, что мы с Пашей давно приятельствуем, если нашу встречу засекут, мы полковника подставим, лишим инициативы.

— Я тоже не гожусь, известно, я человек Гурова, нужен неизвестный посредник, которому Кулагин поверит.

— Верно, я этот вопрос решу, — сказал Гуров задумчиво. — Здесь нужен простой, открытый ход, на который никто не обратит внимания. Мы с ФСК порой работаем рука об руку, надо встретиться с Пашей по официальному делу, только не мне и не тебе.

— А кому? — Крячко покачал головой, вздохнул. — Ты мне лучше скажи, почему невиновный, приговоренный к расстрелу человек молчит, отказывается от последнего слова?

— Ты глупеешь, Станислав, вопрос на уровне таблицы умножения.

— Спасибо, Лев Иванович, я всегда знал, ты меня любишь.

— Люблю. Что выросло, то выросло.

Глава третья

Родственников осужденного доставили в Москву, расселили по двое порознь на квартирах, не имеющих к чеченцам никакого отношения. Гуров не гримировался, лишь надел очки с простыми стеклами, оделся затрапезно, слегка сутулился и на машине Василия Ивановича Светлова, с которым лет сто назад начинал службу в МУРе, объехал все квартиры, где поселились чеченцы. Две сестры, мать с отцом, деда устроили отдельно.

Светлов пребывал на пенсии, работал водителем в гараже министерства, взял отпуск и поступил на довольствие к Гурову. Чапаев, как звали исстари Светлова за его легендарное имя-отчество, в свои неполные шестьдесят был доволен, словно сбежавший с уроков школьник. И дело было не столько в деньгах — Гуров определил старому другу оклад, не уступающий министерскому, — сколько в том, что он, старый сыщик, снова работает с “ребятами”, будто вернулась молодость. Ну а деньги, конечно, прекрасно, можно будет дачку подремонтировать, воду в дом провести, супруга молчит, однако воду из колодца носит с тремя остановками.

Машину он взял не служебную, свой старенький “жигуль”, который чистил и налаживал каждую субботу и воскресенье. Увидев маскарад Гурова, старый сыщик довольно улыбнулся и сказал:

— Здравствуй, Лев Иванович, ты прост, как колесо телеги, сколько люди не мудрствуют, лучше ничего придумать не могут. Ты вроде бы и не ряженый, а узнать тебя невозможно. Извини старика, но стрижечка у тебя и одеколон другого человека.

— Молодец, Василий Иванович, с одеколоном я ничего поделать не могу, а причесочку исправим. — Гуров достал из кармана головной убор, не имеющий ни формы, ни названия, и водрузил на голову.

— Вот теперь абсолютно в цвет, — хохотнул Светлов. — Куда прикажете?

Гуров назвал адрес, оглядел старого приятеля, сказал:

— Будешь моим личным шофером, оглядывайся, как заметишь неладное, не проверяйся, тормози, я с тобой расплачусь, ты мне дашь сдачи и уматывай. Думаю, несколько дней у нас есть. Будешь возить оперативников, с Ними ты засветишься вчистую, тут ничего не поделаешь. — Лев Иванович, не пугай, покойный батя лет в семь Меня сильно ремнем излупцевал, я с тех пор так и боюсь. — Ты мне на листочке все свои данные запиши, я тебя застрахую, хозяйка наверняка пенсию грошовую получает. — Не меняешься, Лев Иванович, все ищешь. — Светлов прищурился, аккуратно объехал троллейбус. — Тьфу, чтобы не сглазить, но видится мне, твою пулю еще не отлили.

Они замолчали. Когда Светлов остановился по первому адресу, Гуров прихватил спортивную сумку, в которой лежал “Полароид”, вышел из машины, обронив:

— Чапаев, пойдем со мной, будешь фотографом.

Гуров решил съемки никому не доверять, еще, чего доброго, сделают дубликат на память.

И сестры, и отец с матерью, проживавшие в другом доме, держались спокойно, с достоинством, не обронили ни слова, на Гурова глаз не поднимали. Он сфотографировался с каждой парой и чеченцем Ринатом, молча поклонился и ушел. Лишь с отцом произошла небольшая заминка, чеченец не хотел держать в руках газету “Правда”, как требовал того Гуров. Но Сека что-то резко сказал по-чеченски, и отец подчинился. По третьему адресу, где жил дед Тимура, находился и Шалва Гочишвили.

Гуров сухо поздоровался, поставил три стула в центре комнаты. Светлов уже приноровился, встал спиной к окну, взглянул в камеру, сказал:

— Сядьте как можно ближе, а вы, уважаемый, газетку не мните, расправьте, прижмите к груди.

Светлов щелкнул, вынул выползшую из аппарата фотографию, передал Гурову.

— Спасибо, Василий Иванович, подожди в машине. — Выпьем по стакану вина, — сказал Шалва, недовольный, что Гуров явился в подобном виде. Грузин был тщеславен, ему хотелось показать старинному другу, какие блестящие люди работают в Москве на Князя Гочишвили. А тут вместо холеного, словно американец, статного и самоуверенного супермена явился русский мужичонка, казалось, он сегодня не только не брился, но и не умывался.

— Хочу познакомить вас, дорогие друзья. — Шалва наполнил стаканы темным, как перезрелая вишня, вином.

— Не надо, — Гуров выждал, пока старый чеченец сядет, сел за стол, взял стакан. — Скажите, уважаемый, почему вы так уверены, что Тимур не совершал преступления?

Темное от солнца и ветра лицо старого чеченца походило на маску, но глаза гневно сверкнули.

— Я знаю своего внука, — после небольшой паузы произнес он.

— Это немало, — Туров кивнул, выпил кислое ароматное вино, повернулся к Князю. — Шалва, ты нашел место, куда могут уехать твои гости?

— Нашел, — недовольно ответил Князь. — Пойми, Лев Иванович, они не дети, их нельзя без объяснений перевозить с места на место.

— Если они хотят дать мне шанс бороться за жизнь Тимура, поедут. Уважаемый, — Гуров вновь обратился к старику, — скажите Медику и Рафизу, чтобы они убрали из Москвы своих боевиков, торговцы пусть остаются, остальным надо уехать.

— Русский, ты был в Грозном, видел, что сделали с нашим городом? — Голос у старика был молодой и твердый.

— Отец, у меня тоже есть представление о чести, поэтому, если Тимур не виноват, попытаюсь его спасти. Я только человек, у меня одна голова. :

Гуров выдержал долгий взгляд чеченца.

— Аллах тебе поможет, — сказал старый чеченец и отвернулся.

— Это вряд ли, — Гуров поднялся. — Мы говорили, что азербайджанцы уберут из Москвы своих боевиков.

— Для русских что грузин, что чеченец или азербайджанец — одно и то же, но мы разные. Хорошо, я скажу Медику и Рафизу, надеюсь, они услышат мои слова.

— Спасибо, терпения вам, я буду стараться, — Гуров кивнул и шагнул к двери.

— Подожди, — остановил сыщика старый чеченец, долго смотрел ему в лицо, спросил: — Много среди русских таких, как ты?

— Не считал, но их наверняка гораздо больше, чем всех чеченцев, вместе взятых, — ответил Гуров, вышел довольный, что и не солгал, и не обидел.

Газеты и телевидение вели массированную бомбардировку, вроде бы били по генералам, чиновникам, беспомощному, начисто забывшему свои предвыборные обещания Президенту. На россиянина никакие словеса уже Не действовали, он не желал разбираться, кто прав, кто виноват, хотел жить нормально, работать, Получать зарплату, чинить свой плетень или “жигуленок”, пить водку, любить женщин. Денег не платили, с утра до глубокой ночи повторяли слово “Чечня”. Да кто они такие? Их на карте не отыскать. Желаете свободы? Да катитесь вы к едрене матери, дайте пожить спокойно!

В России в последние годы национализм расцветал бурно, известно: русский — и пьяница, и работать не всякий любит, и что плохо лежит на месте не оставит, — но уж национализм среди главных “достоинств” русских раньше не числился.

Советский Союз, может, и был тюрьмой народов, но ключи хранились не у простого русского человека. Ключи от клеток лежали в сейфах Политбюро, обкомов, крайкомов, далее со всеми остановками. Русского никогда национальность соседа особо не волновала. Если речь идет о мужике, интересно знать, как он работает, пьет или нет, можно ли на него положиться и занять до получки. Если говорили о женщине, то хозяйка или вертихвостка, скандальная или душевная, ну, какая у нее задница, тоже имеет значение. А что татарка она или из Рязани, так кто же ее знает, да и неинтересно совсем.

Журналисты и телевидение поливали чеченскую войну из мощных брандспойтов, но в России никто никогда меры не знал и результатами своей деятельности не интересовался. Я прокукарекал, а там хоть не рассветай.

Гуров прекрасно знал, что многие русские, мягко выражаясь, чеченцев не любили. Не все знали, что при Сталине народ депортировали, практически уничтожили, а люди, вернувшись, свои дома возродили. Но зато про независимость, которую чеченцы требуют, широко известно. И чего им надо? Вот, к примеру, Тамбовщина тоже независимости желает, однако пашет себе да помалкивает, втихую коммунистов поддерживает, при них порядок, у всех поровну, ни у кого ничего нет, водки залейся. В Чечню, как в бездонную пропасть, трудовая зарплата уходит. Писаки утверждают, что деньги уплывают в иное место. Неважно! Не было бы Чечни, воровали бы меньше. В России главное — знать, кто виноват. То на евреев все списывалось, но к ним уже привыкли — хоть и жиды, но свои, родные. Теперь стали виноваты “черные”. Гуров вспомнил человека, у которого несколько раз подряд под Гагрой, как у родного брата, жил. С последнего раза он, кажется, должен хозяину остался, так куда теперь перешлешь, да и живой ли сейчас этот Ахмед или Гарик, кто бы он ни был по национальности? Забыл и имя его, а может, и не знал никогда. Как плов и шашлык хозяин готовил — помнил, а уж чача какая была — так и слов нет. А человека забыл... Гуров поморщился; как от зубной боли.

Продали Россию демократы доморощенные, правда, кто купил матушку, то тайна великая есть.

* * *

Гуров только вошел в квартиру адвоката Бояринова, как почувствовал, что в его обители произошли перемены. Нет, вся обстановка, предметы старины остались на месте. И потемневшее, тусклое огромное зеркало в прихожей, в фигурной, тяжелой, видимо серебряной, раме, и отполированные оленьи рога над зеркалом, и потертый ковер под ногами. Да и сам хозяин Иван Максимович Бояринов по-прежнему костляв, огромным носом и чуть склоненной набок головой похож на грифа, высматривающего добычу, и платочек на жилистой шее.

Гуров раскланялся с хозяином, с которым согласовал свой визит по телефону. В прошлый раз прощались они доброжелательно, но сегодня адвокат вновь руки не подал, жестом приглашая следовать за собой. Проходя через гостиную, Гуров чуть не поперхнулся: на месте крошечного, пожелтевшего от старости холодильничка стоял огромный белоснежный двухкамерный агрегат, а изменения, которые ощутил сыщик, войдя в квартиру, заключались в запахах. Вместо прежней бумажной затхлости и пыли квартиру наполняли ароматы, которые ощущаешь, войдя в восточный ресторан.

— Как это понимать, милостивый государь? — Бояринов указал на потертое кресло, сам уселся за стол. — Я недавно прихожу из консультации и наблюдаю подобное безобразие. Моя квартира — не склад ворованных вещей... В общем, понимаете. Заметьте, холодильник полон различных продуктов, многие я не знаю, как называются, раньше я смотрел их по телевизору.

— Простите, Иван Максимович, — Гуров силился сдержать улыбку, — не понимаю, какое отношение к происшедшему имею я, Лев Иванович Гуров.

— Не играйте, уважаемый, с вашими способностями вас не взяли бы в самый захудалый провинциальный театр.

— Неправда, из меня получился бы отличный контролер и вышибала, — серьезно ответил Гуров. — И не шейте мне дело, вы же адвокат. Взятки здесь нет, отсутствует состав преступления. Незаконное проникновение в частную квартиру, согласен. У меня нет даже косвенного соучастия. При большом желании мне можно инкриминировать недоносительство. Знал, но не сообщил. Иван Максимович, вы же отлично понимаете, дело против меня судебной перспективы не имеет.

— Да, черт побери! Но я оттуда ем!

— Для опытного юриста вы выражаетесь непозволительно. — Гурову удалось подавить смех, сыщик говорил абсолютно серьезно. — Вы не едите из холодильника, лишь берете из него продукты, а едите, как все люди, из тарелки.

— Но я ем ворованное, меня вынудили... Если бы мой дед...

— Позвольте не согласиться и перебить, — сказал решительно Гуров. — Возможно, вас разочарует мое сообщение, так как лишает ореола мученика. Человек, на чьи деньги все приобретено, не ворует уже лет двадцать. Срок давности и все остальное... Иван Максимович, оставим спор о колбасе, для подобных дебатов существует Дума. Поговорим о вашем подзащитном.

— У меня нет подзащитного, есть осужденный.

— В тонкостях не разбираюсь. Уважаемый Иван Максимович, я имел неосторожность познакомиться с дедом Тимура Яндиева и пришел к выводу, что парень не виноват.

— Всегда знал, потому для меня нож острый — подобные подношения. Но он молчит! Понимаете? Он не дает мне никакого шанса на его защиту.

— Заговорит. Его показания не могут быть расценены как вновь вскрывшиеся обстоятельства, послужить основанием для повторного судебного разбирательства. Показания Тимура окажутся бездоказательными. — Гуров уже достаточно освоился в кабинете, подвинул пепельницу.

— Курите, курите, — поспешно сказал адвокат. — Откуда вы все знаете, как вы получили дело?

— Не суть важно, Иван Максимович, — ответил Гуров и закурил. — Мне необходимо встретиться с Тимуром Яндиевым.

— Невозможно. Он содержится в камере смертников, свидание с ним может получить только адвокат.

— Уверен, я мог бы встретиться с парнем и без вас, но считаю подобный шаг неэтичным. — Гуров сделал короткую паузу и продолжал: — Если моя работа окажется успешной, с Тимура снимут обвинение в умышленном совершении теракта, повлекшего за собой человеческие жертвы, но могут инкриминировать соучастие. И ему понадобится адвокат, желательно, чтобы вы были в курсе с самого начала.

Сыщик чуть не прикусил себе язык. “Видимо, Станислав прав, и у меня сдвиг по фазе. Куда я тащу совершенно беспомощного человека? Если все будет развиваться, примерно так, как я предвижу, никто данного человека всерьез не воспримет. Однако, если мне будет сопутствовать успех, адвоката могут пристукнуть от злобы, просто так”.

— О чем вы задумались, молодой человек? — спросил язвительным тоном хозяин. — Решаете, стоит ли посвящать этого старого пня, осколок прошлого, в кровавые будни дня сегодняшнего? Не пристукнут ли адвокатишку ненароком?

— Примерно так, Иван Максимович, — признался Гуров. — Сделаем так. Мы посетим тюрьму. Я разыскиваю сообщников осужденного. Факт, что розыскник в присутствии адвоката переговорил с парнем, не вызовет ни у кого подозрений. После свидания вы продолжаете заниматься текущими делами и Тимуром Яндиевым не интересуетесь. В случае если вскроются новые обстоятельства, вы, как и положено адвокату, включаетесь в работу.

— Посещают, молодой человек, вернисажи, а встретиться с приговоренным к высшей мере — задача архисложная, для вас невыполнимая. — Хозяин говорил уверенно, но в его взгляде появился откровенный интерес. — Вы — особа, приближенная к императору?

— Просто я работаю в розыске четверть века, у меня много друзей, еще больше врагов. В принципе, Иван Максимович, это моя проблема. Если вам нанесут визит люди любопытные, интересующиеся, почему вокруг вас крутится полковник угро, дайте мне нелестную характеристику, мол, человек за деньги готов на любой обман пойти, морочит людям головы, изображает активность. Вы сожалеете, но ваш подзащитный виновен, решение суда правильно, в помилование Президентом вы не верите.

— Вынуждаете врать старого человека. Грешно.

— Ложь во спасение, Бог простит.

— Лев Иванович, я считаю возможным, что обвинение против Тимура сфабриковано, но все пятеро свидетелей не могут быть подставными. У меня большое подозрение вызвал некто... — Адвокат замолчал, вспоминая фамилию свидетеля, не очень уверенно произнес: — Ивлев. По-моему, служащий банка. Он в автобусе сидел рядом с Тимуром, и тот якобы своим рюкзаком придавил Ивлеву ногу. Ивлев проехал на автобусе немного, вышел на ближайшей остановке, странный свидетель, от таких показаний плохо пахнет.

— Спасибо, Иван Максимович, — Гуров поднялся. — Когда я получу разрешение на посещение осужденного, я вас извещу.

Бояринов пошел провожать гостя, в гостиной, отворачиваясь от огромного холодильника, стесняясь, спросил:

— Что же, ко мне теперь без спроса так и будут приходить неизвестные и совать в холодильник продукты? И сколько же времени все это продлится?

— Мне бы найти таких чертей, у меня в холодильнике дохлая мышь валяется, с голоду померла. Вы, Иван Максимович, примите от людей причитающийся гонорар и живите без головной боли.

— А если замок сменить? — Бояринов вздохнул. — И поставить холодильник в гостиной? Ну надо же такое придумать!

— Я вам глубоко сочувствую, не выжимайте из меня слезу. — Гуров попрощался и ушел.

* * *

Генерал Орлов пребывал в гневе, больше изображал, получалось у старого сыщика достаточно скверно.

Гуров, присев на любимый подоконник, курил, пускал дым в форточку, ждал, пока друг выдохнется. Сыщик не сомневался, гнев Петра был вызван не столько бесцеремонной просьбой, сколько генеральским мундиром, который Орлов был вынужден надеть с утра, так как топтался спозаранку на ковре у руководства, теперь переодеться лень, а мундир жал и мешал чувствовать себя комфортно. Можно достать из шкафа штатский костюм, помочь вернуться Петру в нормальное состояние, но известно, генерал стеснялся показываться без штанов, обнажив кривые волосатые ноги.

— Я тебе ясно сказал, что не знаю нынешнего начальника тюрьмы и не буду к нему обращаться с незаконной просьбой. — Орлов расстегнул блестящие пуговицы на груди, глубоко вздохнул. — Ты — спиногрыз, хочешь на чужом горбу в рай въехать. Гуров ничего не ответил, соскочил с подоконника, достал из шкафа костюм шефа, повесил на край открытой дверцы.

— Переоденься, я пойду с Верочкой поболтаю. Между прочим, по твоей милости девчонка до сих пор не замужем.

— Наглец, она ходила замуж, а холостая теперь не по моей, а по твоей милости. Девочка всех мужиков на тебя примеряет, а ты, паршивец, размера не имеешь. — Давай, давай, — Гуров вышел, прикрыл за собой тяжелые двойные двери.

В приемной, держа на коленях папки с бумагами, сидели два полковника. Увидев вышедшего Гурова, один из них поднялся, сыщик махнул на него рукой.

— И не думай, Витя, порвет на стельки. Мой вам совет: приходите после обеда. — Лев Иванович, ты же в отпуске. И чего вы не поделили? — спросил второй посетитель, который был в погонах, несмотря на то, что в управлении форму надевали лишь в крайних случаях.

— Леша, тебе форма идет, — Гуров подмигнул Верочке, которая возилась с суперновым кофейником. — Иди в кадры — власти больше, и форма положена, и девочек хватает.

— Грубый ты мужик, Лев Иванович, — обиделся полковник. — Считаешь, ты один розыскник, остальные лишь прохожие.

— Леша, спроси у девочек, каждая скажет, тебе форма личит, — рассмеялся Гуров, услышал, как на столе Верочки тренькнул телефон, сказал: — О! Верунчик, это городской параллельный?

— Будто не знаете, — сердито ответила Верочка. — Вы уже женились или все раздумываете? Уйдет Мария от вас и правильно сделает!

— Я ей то же самое говорю, — Гуров показал Верочке язык и вернулся в кабинет генерала.

Орлов, уже в штатском костюме, накручивал, телефонный диск.

— Никого не застанешь, на фронт ушли, поганцы. Наконец Орлов соединился, спросил:

— Господин генерал-полковник? Некто Орлов беспокоит. Здравствуй, здравствуй, сейчас я выясню, насколько хорошо ты меня помнишь. Почему звоню не по вертушке? Так ты вроде на пенсии, у тебя спецсвязь должны отключить. Знакомства и старые друзья? Прекрасно, мне и нужны твои друзья. Ты местами заключения руководил. Неважно, что давно, люди ведь работают, своих командиров помнят. Понимаешь, дружище, моему парню необходимо встретиться с осужденным, которого приговорили к вышке, он ждет помилования. Сам, как известно, в отпуске, вернется, ему будет не до помилований. Где сидит? — Орлов взглянул на Гурова, выслушал абонента, сказал: — Правильно, там и содержится. У нас имеются серьезные подозрения, что осужденный был не один и банда гуляет. Почему раньше не спохватился? Руки только две, а дел много. Полковник Гуров. С гонором, говоришь? С этим у него все в порядке. Бог делил на десятерых, отдал одному. Позвонишь, переговоришь? Спасибо, дружище. Как сам, как внуки?

Орлов прикрыл трубку рукой, сказал:

— Лева, о твоем дерьмовом характере даже на садовых участках знают. Шагай, позвони к вечеру.

* * *

Тимур Яндиев, адвокат Бояринов и полковник Гуров сидели на привинченных к полу табуретках за чистым деревянным столом. Комната была без окон, но воздух вполне приличный, не пахло не только тюрьмой, даже казармой. Тяжелая стальная дверь имела “глазок”, в верхних углах комнаты внимательный человек мог обнаружить объективы телекамер, естественно, что помещение прослушивалось, разговоры записывались.

Адвокат с осужденным поздоровался, парень негромко и вежливо ответил, на Гурова взглянул безразлично. Полковник удивился, что парень был без наручников и внешне не походил на приговоренного к смертной казни: лицо спокойное, отнюдь не изможденное, осанка прямая, глаза, правда, пустые, словно неживые.

— Иван Максимович, поговорите с Тимуром, я послушаю, — сказал Гуров и вынул тем временем из кармана цветные фотографии родственников Яндиева, разложил их перед Тимуром, рядом положил страницу печатного текста, приготовленную заранее.

— Что, Тимур, так и будем молчать? — Адвокат понимал, что является лишь ширмой, его слова не имеют значения. — На суде ты признал, что рюкзак со взрывчаткой принес в автобус ты, не собирался его оставлять, но в спешке забыл. Глупая, неловкая ложь, мальчик. Нам В стало известно, что, кроме тебя, в теракте принимали участие еще несколько человек. Ты считаешь справедливым, что сидишь в тюрьме, ждешь помилования, а твои друзья гуляют на воле, вкусно едят и пьют, любят женщин?

Пока Гуров раскладывал на столе фотографии, Тимур не обращал на русского внимания, хотел снимки в сторону отодвинуть. Но вдруг взгляд его зацепился, рука вздрогнула, на бесстрастном лице появилась гримаса. Ом не слушал адвоката, внимательно рассматривал фотографии, откладывал, снова брал в руки, поднял взгляд на незнакомого русского, придвинул лист с печатным текстом, прочитал:

“Тимур, обрати внимание на число, которое видно на газете. Снимки твоей родни сделаны два дня назад в Москве, сейчас твои близкие далеко, они в полной безопасности, их достать невозможно. Твоя жизнь — не твоя собственность, тебя родила мать, воспитали отец и дед, в тебе кровь предков, ты не имеешь права расплескать ее в тюремном дворе. Переверни страницу, напиши коротко, как все произошло. Мне нужно зацепиться за кого-нибудь из организаторов”.

Гуров увидел, что парень прочитал текст дважды, положил перед ним авторучку.

— Тимур, кто дал тебе взрывное устройство, кто научил им пользоваться? — продолжал монотонно повторять адвокат.

Тимур медленно писал. Гуров поднялся, начал неторопливо прохаживаться по комнате, подошел к двери, махнул перед “глазком” рукой. Дверь не открылась, спокойный голос спросил:

— Вы закончили?

— Нет, хотел пепельницу попросить.

— Вентилятор не работает, курить не положено.

— Ну извини, и тебе не болеть, — ответил Гуров, увидел, что Тимур писать закончил, подошел к столу, забрал ручку, снимки, лист бумаги, убрал в карман, сказал:

— Может так быть, что я случайно встречу кого-нибудь из твоей родни, что передать?

Тимур отвернулся, глухо произнес:

— Слава Аллаху!

— Слава, — Гуров кивнул. — Может, добавить, что ты любишь родивших тебя на свет отца с матерью, деда, который сажал тебя на коня, сестер, которых ты растил и учил уму-разуму? Сказать, что Аллах велик, но велел каждому человеку пройти свой путь до конца и бороться до последнего вздоха?

— Вы не чеченец, вы русский, — ответил Тимур.

— Русский, — согласился Гуров. — И не вижу в этом ничего плохого.

* * *

Бояринов и Гуров сели в “Пежо”, проехали два квартала, свернули в переулок, сыщик припарковался, выключил мотор, вынул из кармана полученный от Тимура лист и перекрестился.

— Вы, Лев Иванович, нарушаете все существующие законы, — пробормотал адвокат, пытаясь развернуть листок, который держал Гуров.

— Извините, Иван Максимович, нарушить все я бы не сумел, законов очень много, жизни не хватит.

Он не разворачивал листок, не торопясь закурил, приспустил стекло, только затем развернул бумагу, просмотрел, передал адвокату.

— “Я ничего не знал. — Бояринов не обладал выдержкой и читал вслух. — Мне дали сумку, сказали, что в ней деньги для борьбы с неверными, посадили в автобус, велели сойти на площади Восстания, сумку оставить под задним сиденьем, ее заберут. Кто заберет, не знаю, со мной говорил русский. Человек нестарый, среднего роста, голова бритая, на руке выколот якорь. В первый день после ареста в камере какой-то русский, похож на бомжа, мне шепнул: если я распущу язык, семью вырежут. Отца, мать, деда и сестер назвал по именам. Бомжа скоро увели, больше я его не видел”.

— Значит, мы правы, — произнес задумчиво адвокат. — Только вряд ли нам такая информация поможет. Все доказано, закреплено, такую записку никто не признает как вновь открывшиеся обстоятельства.

Гуров забрал у адвоката листок, положил в карман.

— Жизнь покажет, Иван Максимович. — Он тронул машину, взглянул в зеркало заднего вида, усмехнулся. — Сейчас я вас отвезу домой и пропаду на неизвестный срок.

— Лев Иванович, чуть не забыл вам сказать, — оживился адвокат, — а холодильник переставили из гостиной в кухню.

— С чем и поздравляю, вот видите, Иван Максимович, а вы не верите в нечистую силу.

* * *

Мария позвонила, сказала, что задерживается на съемках — менеджер разорился, директор ищет деньги, осталось всего два съемочных дня, группа в сборе, но работа стоит.

— При такой жизни, — сказала актриса, — начинается ностальгия по застойным временам.

— Плюнь на все и возвращайся, — сердито посоветовал Гуров. — Я тут деньги вовсю зарабатываю, скоро полетим на Канары.

— Я на что угодно могу наплевать, но на друзей не научилась. Я в кадре в помещение вошла, но не вышла. Из-за моей фанаберии люди должны другую актрису искать и всю сцену переснимать?

— Да нет, конечно, — Гуров немного сник. — Да и в отношении Канарских островов я слегка поторопился. У меня тут еще поле не пахано.

— Крепись и паши, подождем с Канарами. — Мария старалась говорить бодро, но Гуров чувствовал, настроение у нее отвратительное. — Спасибо, что позвонила. Целую. — Гуров получил ответный поцелуй, положил трубку, прошел из спальнике гостиную, где собралась вся опергруппа.

Нестеренко, Котов и Василий Иванович Светлов разместились на диване, пили чай. Станислав, изображая Гурова, прохаживался по ковру, поглядывал на присутствующих свысока, увидев хозяина, Крячко упал в кресло, смотрел невинно.

— Неуемная энергия, завидую, — сказал Гуров. — И как же ты не устаешь, Станислав?

— Я выносливый, — Станислав потупился.

— Какие имеются соображения? — спросил Гуров, указывая на страничку с показаниями Тимура, которая лежала на столе.

— Похоже на правду, — заметил Гриша Котов.

— А как удалось вынести? — спросил Нестеренко. — Переписка осужденного с волей досматривается.

— Я имел в кармане заготовленный текст, — ответил Гуров. — Спросили, отдал бы, но, так как я присутствовал по распоряжению начальника, дежурный офицер решил со мной не связываться. Меня, Валентин, интересуют твои предложения, а не вопросы.

— Лев Иванович, я хотел сначала доложить о проделанной работе, — ответил Нестеренко. — Хвастаться нечем, но отсутствие результата — тоже результат. Гриша, хочешь сказать? — Он взглянул на Котова.

Тот отрицательно покачал головой, и отставной полковник продолжал:

— Виделись мы с четверыми свидетелями. О пятом скажу позже. Алексей Федорович Касьянов, двадцать восемь лет, челнок, ездит в Польшу, холостой, достаток умеренный. Сел в автобус у Белорусского, через две остановки вышел, видел, как Тимур вошел в автобус там же, на Белорусской, имел в руках небольшой рюкзак. Касьянов имеет “Жигули” пятой модели, в тот день машина находилась на станции техобслуживания, готовится к техосмотру. Проверяли, все верно, на станции Касьянов хорошо известен, платит нормально, прижимист, водку не пьет. Его сотрудничество с кем-либо из спецслужб считаю маловероятным.

— Спасибо, — Гуров взглянул вопросительно на Котова, который в очередной раз высморкался, нехотя сказал:

— Разрешите мне. Лев Иванович, в итоге несколько слов сказать.

— Хорошо, Валентин, продолжай, — Гуров присел на подлокотник плюшевого кресла. — Коновалов Василий Гаврилович, сидел на заднем сиденье автобуса, когда Тимур вошел и сел рядом. Сорок лет, женат, двое детей, в прошлом инженер-электрик, сегодня работает шофером, обслуживает палатки у Белорусского, предполагаю, что основная его специальность — охранник. Он физически крепок, воевал в Афгане, уволился после ранения. Хороший семьянин, выпить может, но не злоупотребляет, не любит “черных”. Для Коновалова что афганец, что чеченец — все едино. Человек он сдержанный, даже скрытный, однако разговаривал охотно, что настораживает. Семья живет в достатке, но не более того. Имеется машина “жигули” третьей модели, но на ней больше ездит жена, которая работает в Митине на кладбище. Там мы не были. Связи Коновалова со спецслужбой практически исключаю. Он оперативной информацией не располагает, работа, дом, связи, полагаю, ограниченны. Возможно, у него имеется любовница, деваха из палаток, где они и решают насущные проблемы. — Отставной полковник замолчал, выпил чаю.

Григорий Котов кашлянул, взглянул на приятеля многозначительно. Нестеренко отмахнулся.

— Лучше нос длинный подотри, ничего я не забыл, дай дух перевести. Будешь рожи строить, заставлю докладывать самого. Захребетник.

— А ты антисемит, — буркнул Котов и отвернулся.

— Григорий прав, в показаниях Коновалова имеется серьезное противоречие. — Два, — поправил Котов.

— Лев Иванович! — Нестеренко развел руками.

— Взрослые сыщики, цапаетесь, словно дети, — усмехнулся Гуров. — Вам дня не хватает?

— С мысли сбил, морда, — пробормотал Нестеренко. — Так вот, когда Тимур в автобус вошел, то все места на заднем сиденье были заняты, рядом с Коноваловым лежал здоровенный рюкзак. Так свидетель его снял, место парню освободил, а утверждает, что “черных” не переваривает. Вы приказывали свидетелей не подлавливать, мы странный поступок мимо ушей пропустили. Так Коновалов сам об этом разговор начал, целую речь произнес. Мол, адвокат в суде из-за этого рюкзака душу вымотал. Почему да отчего и по какому случаю? А свидетель утверждает, что журнал смотрел, не разглядел морду подошедшего парня, потому рюкзак и снял, место освободил.

— А Коновалов должен был рюкзак не снять, а надеть, так как на ближайшей остановке вышел, — сказал Станислав.

— Верно, — кивнул Нестеренко, — тем более странно, что вышел он на одну остановку раньше, чем ему требовалось, он дальше по ходу автобуса живет. Коновалов хорошо запомнил парня и его маленький рюкзачок. Объясняет свою отличную память тем, что парень очень на чеченца похож, а рюкзачок у него был в точности такой, как у самого Коновалова, только развернут не полностью, а на одну треть.

— Отличная работа, — заметил Станислав.

— Место Коновалова занял Ивлев Эдуард Александрович. Когда он садился, рюкзачок Тимура ему помешал, парень поклажу передвинул и слегка придавил новому соседу ногу. Тот матюгнулся, обозвал Тимура черножопым, тут же вскочил и на ближайшей остановке вышел. Ивлева мы пока не нашли. Ему тридцать пять лет, садовод очень умелый, сам выращивает, сам торгует, женат, детей нет, имеет по Дорогомиловскому шоссе скромную дачку и двенадцать соток, которые краше, чем в Ботаническом саду. Дом и участок охраняют две здоровенные овчарки, еду из чужих рук не берут. Ивлева мы не застали, в семье явно нелады. Хозяйка разговаривать отказалась. Соседи полагают, Эдик либо запил, либо к бабе умотал, его не видели примерно неделю. За цветами приезжает “Волга”, цветы берут оптом. Машину и водителя установить не удалось. У Ивлева “москвич”, почему он в день взрыва садился в автобус, неизвестно. Торговцы цветами у Белорусского Ивлева прекрасно знают, отзываются хорошо, жалеют, что “закладывает”” но, говорят, мол, в цветах разбирается, равных нет.

Теперь свидетель, что стоял у двери, когда Тимур выскочил на Пресне, и утверждает, что у парня в руках ничего не было. Фетисов Юрий Юрьевич, тридцать пять лет, разведен, чем-то торгует, говорит, сейчас из одной лавочки ушел, в другую не устроился, в квартире вечно толкутся посторонние, участковый ему лучший друг, управы на Фетисова не сыщешь. Ничего особенного, водка, приятели, девки. Он якобы служил в Афганистане, но проверить не удалось. Нам предложил выпить, разговаривать о теракте и суде категорически отказался, пытался врезать по физиономии моему евреистому другу. Не получилось, полагаю, рука в гипсе.

— Станислав, плесни чайку, ты, когда не употребляешь, теряешь всякую душевность.

— Лев Иванович не велит. — Станислав налил в чашку остывшего чаю. — Я, как и вы, коллеги, иду куда велят да помалкиваю.

Гуров слушал пикировку оперативников безучастно, словно его и не было, а если и тут, так думает совершенно об ином. Станислав к манерам друга давно привык, а Нестеренко и Котов обижались, однако обиду не показывали.

— Последний свидетель, который вышел из автобуса одновременно с Тимуром, увидел взрыв и сдал парня двум омоновцам, которые пили баночное пиво в двух шагах от остановки.

— Терехов Семен Сидорович, сорок один год, женат, имеет дочь, работает клерком в коммерческом банке, — подсказал Станислав. — У него наверняка есть машина, как он оказался в автобусе, никому не известно.

— Очень даже известно, — парировал Нестеренко. — У одного из постоянных клиентов банка был день рождения. Проверено. Люди выпили. Терехов оставил свою “Ауди” на охраняемой стоянке у банка. Я полагаю, что свидетели не подставные, они люди разные, ничем не связанные, в агентурной сети или в ФСБ состоять не могут, так как доить козлов — дело пустое. У моего вечносопливого напарника иная точка зрения, пусть он ее и излагает. Котов тщательно высморкался, не очень решительно произнес:

— Со всем, что сказал полковник, я согласен, однако с выводами я бы поостерегся. Никто из перечисленных, видимо, не состоит ни в штате, ни в агентурной сети, однако возможная зависимость каждого от нас и ребят из ФСБ вполне вероятна, все они люди подставные, на них оказывается давление. Валентин утверждает, мол, все разные, ничем друг с другом не связаны. Все отчаянно храбрые, законопослушные и дисциплинированные. Станислав, ты видел розыскное дело, скажи, сколько свидетелей опрошено, сколько очевидцев выявлено?

Станислав перелистнул блокнот, глянул мельком, ответил:

— Шестнадцать человек.

— А должно быть опрошено не менее ста. Это я беру лучший, удачный вариант. — Котов сделал паузу. — Каждый из нас искал свидетелей. Шестнадцать опросили, пятерых нашли, да каких, железных.

— Терехов схватил Тимура и пошел в милицию сам, его не искали, — возразил Нестеренко.

— Лев Иванович, кончайте цирк, вы же отлично понимаете, обвинение слеплено! — возмутился Котов. — В нескольких метрах от остановки пьют пиво два омоновца. А у нас тут случайно в кустах рояль. Автобус взорвался в сорока метрах от остановки. Шок, люди шарахнулись, только позже любопытные начали подходить к месту катастрофы. А подвыпивший клерк банка сразу вцепился в Тимура Яндиева, начал орать благим матом. А почему вцепился? Мгновенно вспомнил, что парень вошел в автобус с рюкзачком, а вышел с пустыми руками? Не смешно. Да я по каждому свидетелю могу указать несколько нестыковок.

— Опытный адвокат на все несуразности указал. Однако приговор мы имеем. Да и не уговаривай меня, Григорий. Здесь каждый видит, обвинение слиповано. И твой дружочек Нестеренко видит, лишь тебя заводит. — Гуров поднялся, начал расхаживать по гостиной. — Видно, на каждого из них имеется компра, возможно, собран какой-то материал, готовили на вербовку. Когда идея провокации возникла, бумажки подняли, с человеками переговорили. Мол, так вот и так, поможешь изобличить террориста, мы о тебе забудем, будешь жить спокойно, в общем, старая как мир песня. Время и роли расписали — и вперед. А “свидетели” наверняка друг друга не знают, каждый думает, что он один такой особенный.

— Кроме любителя цветов Ивлева, — заметил Станислав. — Он меня сразу насторожил, я, ребята, вашу работу немного продублировал. Он действительно запойный и гулящий. Однако не в сентябре, когда самые цветы и работа. У него, если так можно выразиться, гулянка по расписанию. Он сорвался не вовремя, думаю, почувствовал, что гробит невиновного.

— Возможно, — согласился Гуров. — Но на одном свидетеле далеко не уедешь. Допустим, мы его найдем, приведем в сознание, спрячем, поработаем с ним. Ивлев до конца никогда не расколется, а вот мы раскроемся полностью. Дураку станет ясно, розыскники не ищут соучастников, а рушат обвинение. Пара других свидетелей попадет под машины, оставшихся в живых испугают до смерти, мы, если будем упираться, перестанем работать, начнем бороться за жизнь.

— Критиковать я тоже умею, — рассердился Станислав. — Лев Иванович, раз ты такой умный, не советуйся с подчиненными, давай задания.

— Нам нужен русский мужик с наколкой на кисти, который давал задание Тимуру, — ответил Гуров. — И бомж из камеры, знающий ближайших родственников Яндиева.

— А лампу Аладдина не возьмешь? — усмехнулся Станислав.

— Возьму, — серьезно ответил Гуров. — Конечно, инструктор не лысый и наколки у него нет. А камерный агент вовсе не бомж, и окрас у него иной. Но этих людей разыскать необходимо, от них ниточки ведут наверх.

— Сказать легко, — не сдержался Крячко.

— Ты хотел задание, считай, получил, думай, как выполнить. — Гуров, как обычно, пожал плечами. — Или ты, Станислав, желаешь, чтобы я и думал, и работал за тебя? А ты бы резонерствовал да людей смешил? — Побойся Бога, Лев Иванович! — искренне возмутился Крячко. — Да этих людей давно в Москве нет.

— А где же они? Сотрудники либо сильные действующие агенты — люди не разового использования. Так профессионалов не напасешься, на них острый дефицит, а у ФСК, да и у наших подонков нет скатерти-самобранки. Да и потом, мы должны понимать, что имеем дело не с контрразведкой и уголовным розыском, лишь с группой, собранной из различных подразделений. С людьми, конечно, профессиональными, но далеко не лучшими, хорошо законспирированными, жадными, злыми, но и пугливыми. Заговорщики всегда трусоваты, они ловят рыбку в мутной воде, всего боятся, друг другу не верят. В связи с постоянными перетасовками они не могут быть хорошо организованы. Следует ухватить кончик, дальше станет легче.

— Лев Иванович, будем реалистами, — сказал Нестеренко. — Если мы совершим невозможное и ухватимся, либо веревочку обрубят, либо нас убьют.

— Валентин! Я могу освободить тебя сегодня! Ищи другую профессию, возвращайся в охранную фирму, отращивай живот!

— Лева, — неожиданно подал голос Светлов, сидевший так тихо, что о нем все забыли. — Ты, сынок, людей не обижай, они живые, умирать не хотят.

— Василий Иванович, ты меня не учи! — Гуров крайне редко повышал голос.

— А кроме меня, тебе правду сказать некому, — флегматично ответил Светлов. — Ты когда в МУР пришел, я уже сыщиком был. Валентин боится, потому и живой покуда. Ты, Лев Иванович, свою стратегию определяй, мы тебя уважаем.

— Спасибо, Чапаев, — Гуров кивнул Нестеренко: — Извини. Значит, так, Станислав, снова отправляйся в МУР. Агент в камере, естественно, содержался под вымышленным именем. Никто и никогда тебе человека не назовет. Однако кто-то из оперативников агента в камеру помещал, за кем-то он числился. Агента ты не найдешь, оперативника нащупаешь. Известна точная дата пребывания агента в камере, у дежурного отмечено...

— Лев Иванович, не учи, пожалуйста. Значит, определить инспектора, сблизиться с ним. Придумать легенду, кто конкретно из содержавшихся в те дни в камере меня интересует. Об агенте и Яндиеве не говорить ни слова. У опера должны быть лишние деньги, так или иначе они проявятся. Могу я этому парню забросить крючок, мол, в министерстве хороших розыскников не хватает?

— Можешь, хороших розыскников всегда не хватает. Но скажешь это лишь в том случае, если он подходит по возрасту, стажу и опыту работы. Иначе и он, и тем более его начальник тебя раскусят.

— Петровка, все ночи, полные огня, — переиначивая слова популярной блатной песни, запел Станислав, начал убирать со стола бумаги.

— Теперь вы трое, — Гуров оценивающе оглядел Светлова, Котова и Нестеренко. — Приметы “инструктора”, назовем его так, слабенькие, однако если вдуматься, то кое-что существенное имеется. Возраст, рост, комплекция. Скажете, таких не счесть. Неверно, вот из нас так ни один не подходит. Бритая голова — безусловно искусный парик. Значит? — Он взглянул на оперативников вопросительно. — Значит, он недавно постригся наголо, иначе парик хорошо сидеть не будет.

— А может, человек лысоват в натуре? — сказал Светлов.

— А не проще было надеть на него кепочку или шляпу? — заметил Нестеренко.

— Он встречался с Тимуром в кафе, — возразил Гуров. — Головной убор — вещь в принципе опасная, можно по рассеянности снять, зацепиться за ветку дерева. Нет, он брился, сейчас, конечно, оброс и хорошо пострижен. Чапаев, ты возвращаешься на два дня в гараж, колупаешься со своей тачкой, скажи, получил отгул, сам приглядись, не увидишь ли чего интересного. А вы, ребята, поговорите с бывшей агентурой. Мужик по окрасу должен быть серьезный. Ну и, как говорил Станислав, деньги. Лишняя сотня тысяч из кармана нищего всегда торчит. Ну, с Богом, и учтите, в данном деле лучше до цели не дойти, чем переступить черту.

Глава четвертая

Генерал-полковник Борис Петрович Агеев вернулся с совещания в отвратительнейшем настроении. Впрочем, он уже и не помнил, когда настроение у него было иным.

В России, где армию всегда чтили, а перед многозвездными генералами просто трепетали, сегодня не плевал на армейских только ленивый. У генерала, несмотря на минувшее недавно шестидесятилетие, была прекрасная память. И он прекрасно помнил, как сравнительно недавно на Старой площади сопливый референт или помощник, у штатского чин не разберешь, выдерживал генерала в приемной часами, сам болтая по телефону черт знает о чем. А позже партаппаратчик, даже не заведующий отделом, который в жизни в руках ружья не держал, дышал на генерала перегаром и выговаривал невесть что, путая полк с батальоном.

Было, было, Борис Петрович ничего не забыл, но при старом режиме существовал порядок, отполированная тысячами предшественников иерархическая лестница. С заслуженной тобой ступеньки снимали крайне редко, если совсем наложил в штаны, передвигали в другой подъезд, но на ту же ступеньку.

Сегодня генерал-полковник, ордена надеть невозможно, на груди не умещаются, не знает, кому и слово сказать можно. Собратья по оружию дрожат, не знают, завтра машину подадут или на своей личной на дачу отправляться. Неизвестные штафирки-чиновники смотрят свысока, задают хамские вопросы, типа того: из какого кирпича загородный дом, да кто его строил, да сколько он стоит? Словно у него, генерал-полковника Агеева, в жизни других забот не было, чтобы он лично о подобной ерунде думал.

Все перестраиваются, с экономикой вроде покончили, за армию взялись. А чего ее перестраивать, еще Петр Великий указ издал, и исправно действует. Профессиональная армия? А кто, Интересно, фашистов через всю Европу до самого Берлина гнал? А сегодня с Чечней замириться собираются, видите ли, люди гибнут. Так с сотворения мира войны не затихают и люди гибнут, так положено.

Правда, у некоторых однокашников сыновей там поубивали. Так виданное ли дело, чтобы сын большого генерала дальше штаба куда высовывался? Надо эту Чечню отутюжить танками и забыть.

Генерал вошел в приемную, кивнул вытянувшемуся адьютанту, бросил на ходу:

— Чай, мать твою! — и прошел в кабинет. Адъютант тотчас подал чай в стакане с серебряным подстаканником, долькой лимона, чуть сахара, как положкено, но не уходил.

Генерал недовольно спросил:

— Чего еще?

— Анатолий Владимирович звонил, просил, как приедете, соединить. — От усердия адъютант приподнялся на носки.

— Кто еще? — Генерал пригубил чай, обжегся. — Тебя надо в Грозный послать. Русские солдаты гибнут, a ты тут шаркаешь, чай нормальный подать не можешь.

— Барчук Анатолий Владимирович, вице-премьер! — прошелестел адъютант.

— Так бы и говорил. Соединяй.

Чай немного остыл, и генерал-полковник с удовольствием выпил весь стакан, начал жевать лимонную дольку, когда зазвонил телефон, прямой, не через адъютанта. Генерал удивился, обычно звонили или по спецсвязи, так называемой “вертушке”, которой пользовались лишь лица привилегированные, или трубку снимал адъютант, докладывал, кто звонит, а хозяин решал, говорить ему с данным абонентом или нет. Городской прямой был лишь один, звонили по нему редко.

Агеев помедлил, проглотил лимонную дольку, снял трубку, ответил сухо:

— Слушаю.

— Здравствуйте, Борис Петрович, племянник из Самары беспокоит, извините, что оторвал от дел государственных.

И по паролю, и по голосу генерал сразу узнал наемника Тулина, которого одолжил весной покойному Фокину. Генерал знал, что Тулин арестован, подобный разговор был Агееву совершенно ни к чему, но и положить трубку было невозможно, и любопытство разбирало, так как о сорвавшейся весной операции генерал знал лишь из косвенных разговоров.

— Здравствуй, Георгий, как здоровье матери? Как сам?

— Спасибо, Борис Петрович, дома все в порядке, я в Москве проездом, остановился у приятеля.

Значит, освободили, надо бы встретиться. А может, это фокусы ФСБ? Или ФСК? Никак не запомнишь, как они сейчас называются. Раньше было просто — КГБ. Этим все сказано, рассуждал генерал. Звякнул аппарат правительственной связи, наверняка Барчук, мать его так.

— Георгий, перезвони через час, у меня люди. — Генерал положил одну трубку, снял другую, услышал мягкий, но властный голос Барчука:

— Приветствую, Борис Петрович, как прошло совещание?

— Здравствуйте, Анатолий Владимирович, — ответил генерал. — Совещание прошло плодотворно, решили еще подумать и разошлись.

Барчук довольно хохотнул.

— Генералы начали думать, что-то будет! Не обижайся, я не о тебе. Ты-то как раз мужик головастый. Надо бы посоветоваться по сугубо личному вопросу, да и Анна тебя частенько вспоминает. Может, заглянешь в мою халупу в Троицком? Выпьем по рюмке, переговорим, в баньку сходим.

Барчук вошел в состав нового правительства, еще не утвержденного, но официально предложенного премьером. Дума его кандидатуру наверняка одобрит. Президент оклемается и подпишет. Барчук был не первым, однако вице-премьером, раз приглашает, значит, надо, отказываться нельзя. Сам генерал-полковник одной ногой стоял еще в кабинете, другой уже топтал грядки. Никаким финансовым структурам звездный генерал был не нужен.

— Я повидать да выпить рюмку всегда рад, — ответил Агеев, — приеду. Надеюсь, у тебя на веранде стрелять не будут?

— Ну и память у тебя! — Барчук постарался скрыть недовольство. — То быльем поросло, а российскому генералу стыдно беспокоиться о ерунде. Вам, воякам, одной пулей больше, одной меньше...

— Хорошо, хорошо, — спохватился генерал, сообразив, что совершенно не к месту вспомнил историю со стрельбой, — В котором часу?

— Часикам к восьми. Пирог с капустой или с мясом?

— Главное, чтобы водка была холодная, — ответил генерал, положил трубку и начал гадать, зачем это он, генерал-полковник, без пяти минут труп, мог понадобиться вице-премьеру, въезжающему в новое правительство на белом коне?

Генерал-полковник отпустил служебную машину, сел за руль и через некоторое время остановился в условленном месте, пересел, как и положено лицу сановному, на заднее сиденье, а за руль сел Георгий Тулин. Генерал сразу отметил и новую одежду, и хорошую стрижку своего крестника.

Дело в том, что Агеев, в те годы еще генерал-майор, несколько месяцев провел в Афганистане. Однажды, сопровождаемый капитаном Тулиным и двумя сержантами, уехал на БТР по дороге, которая прекрасно контролировалась советскими войсками, но оказалась заминирована. Экипаж погиб, Тулина ранило. Генерал воевать не умел и человек был говенный, однако храбрый. Он раненого не бросил, выволок из машины, укрылся в камнях. Вскоре подоспела помощь. Тулина отправили в госпиталь, генерал получил вторую звезду, между ними возникли нормальные мужские отношения. Вскоре Тулин демобилизовался, войска вышли из Афганистана, бывший капитан маялся без работы, разыскал Агеева, попросил помощи. К тому времени бывшие гэбэшники начали плести интриги, в которых активное участие принимал ныне покойный Фокин, а генерал Агеев занял место свадебного генерала, чувствовал, что служить ему долго не удастся. Когда Фокину понадобился боевик, способный ликвидировать ментовского полковника Гурова, генерал одолжил своего крестника заговорщикам, оговорив, мол, я вас знакомлю, парень мне жизнью обязан, а уж договоритесь вы или нет — меня не касается.

Вообще, генерал-полковник был человек служивый и осторожный, старался угождать и тем, и другим, сам резких движений не делал. Он знал, что задание Тулин не выполнил, так как был арестован, а Фокин при попытке убрать Президента погиб. Подробностей генерал не знал, ушел в “подполье”, связи с заговорщиками прервались сами собой, так как посредник Фокин ушел в мир иной.

— На Дмитровское шоссе, — генерал хлопнул по могучему плечу Тулина. — Ты мой личный водитель, о нашем прошлом всем известно, удивляться никто не станет. Фронтовые товарищи, старший помогает младшему, все дело. Теперь рассказывай, как тебя взяли, почему выпустили?

— Нормально, генерал, — лениво ответил Тулин. — Взяли на посту ГАИ, случайно. Арестовали за хранение огнестрельного оружия. Пистолетик, что я привез из Афгана, прошел бы без слез, а винтовочка с оптикой, да еще штучного производства, ментов насторожила. Я заявил, мол, в оружии разбираюсь, купил по случаю, хотел продать и заработать. Сказка ладная, да в уголовке не фраера служат, мурыжили меня, мурыжили, пальцы откатали, по всем учетам проверили.

— Первый поворот направо, — сказал генерал.

— Дорога до слез знакомая, где-то здесь мне следовало мента шлепнуть.

— Забудь. Тот умник, что тебя инструктировал, на собственной мине подорвался.

— Случается, взрывчатка не различает, кто свой, кто чужой.

— А почему выпустили? — спросил Агеев.

— А чего меня держать, в тюрьме лишних мест нету, а дело мое бесперспективное. Оружие нестреляное, человек ранен в Афганистане, хотел спекульнуть, да кто же его осудит? Сейчас новая бойня идет, а тут воина-интернационалиста за здорово живешь в тюрягу упрячут? Да писаки такой суд и следователей на клочки порвут. Освободили, взяли подписку о невыезде, говорят, будут судить. Но, думаю, прекратят дело. Мелочь, да и фигура для суда я малопривлекательная. О нашем знакомстве я ментам не — говорил, сочтут, крупным человеком прикрываюсь, значит, есть что прятать, только крепче вцепятся.

— Молодец, я, конечно, большой генерал, но ходить в прокуратуру не желаю, — ответил Агеев. — Пригласил меня один крупный функционер отужинать, значит, ему от меня что-то требуется. Послушаем, может, и для тебя сикая работенка найдется.

— Я с радостью, Борис Петрович, только обстоятельства изменились, следует учитывать. Раньше у гэбэшников и ментов на меня никогда ничего не имелось. А теперь всего навалом: пальчики, фотографии, я у приятеля живу, должен в отделение зайти, участковому представиться.

“Волга” остановилась у железных ворот, из проходной вышел боец ОМОНа, глянул на генерала, козырнул, махнул рукой, и ворота открылись.

Несколько вилл для избранных огородили высоким забором, выставили охрану. Крупные клерки и особо любимые народные избранники предпочитают жить в стороне от суетного народа, которому постоянно чего-то требуется.

Тулин остановил машину у крыльца, выпрыгнул из-за руля, распахнул перед генералом дверцу. Хозяин с супругой уже спускались по широким ступеням. Барчук выглядел обычно, даже на даче он оставался в белоснежной рубашке и при галстуке, только пиджак заменил на бархатную куртку с плетеным поясом и тяжелыми кистями. Жена его за последний год заметно изменилась, перестала краситься, еле заметная седина не старила статную женщину, лишь подчеркивала естественный загар и свежесть кожи. Как ни странно, но, привыкнув к власти, женщина не испортилась, напротив, стала с людьми мягче, облагородилась, превратилась в даму.

Гуров, который наблюдал супружескую пару больше года назад, был бы удивлен. Спокойные, доброжелательные люди, ничем не хвастались и не выставляли напоказ свое благополучие, вилла перестала походить на декорации “мыльной оперы”, превратилась в жилой дом, уютный, даже теплый.

Из-за угла виллы вынырнул ловкий парень, отогнал “Волгу” в сторону, на специальную стоянку, следом за хозяином на веранду вышла изящная девушка в переднике, генералу поклонилась, с Тулиным поздоровалась за руку, кокетливо подмигнула, сказала:

— Следуйте за мной, господин офицер, — и повернула не на кухню, а в специальную комнату, где был накрыт стол на двоих, включила телевизор. — Отдохните, я в момент хозяевам стол налажу, и мы с вами пообедаем. Или вы желаете ужинать в одиночестве?

Тулин, лицо которого было мужественно, но грубовато слеплено, неожиданно для себя смутился.

— Меня зовут Георгий, звучит напыщенно, а имя Жора мне не нравится, зовите меня Герой, как кликала меня мама.

— Даша, — девушка кивнула и исчезла.

Генерал был приятно удивлен и любезностью, и обходительностью хозяев и преображением некогда кирпичного замка-монстра, теперь он был облицован светлой кремовой плиткой, генерал бывал здесь и раньше, знал, с чем сравнивать. Хозяева похудели, одевались проще и элегантнее. Борис Петрович особым вкусом отмечен не был, однако за рубежом бывал, истинных миллионеров видел. Конечно, Барчук безусловно миллионер, но раньше походил на ряженого, теперь в этом невысоком мужчине все естественно и ладно. Супруга стала на удивление изящной, не размахивала непрерывно руками, голоса не повышала, с мужем как с дурачком-переростком не разговаривала, обращалась к нему уважительно, называла по имени, а изредка по имени-отчеству или величала хозяином. Видно, частые визиты за рубеж и общение с деловыми партнерами мужа изменили поведение женщины.

— Мундир тебе очень идет, — сказал Барчук, подводя гостя к бару и наливая ему хорошую порцию виски со льдом. — Но убежден, что в костюме ты бы выглядел более элегантно.

— Привычка, да я сейчас прямо со службы, у нас не принято ходить в штатском, — ответил Агеев, взял стакан, хотел сказать несколько слов хозяйке, но она куда-то исчезла.

— Понятно, понятно, — Барчук поднял высокий бокал. — Твое здоровье, дружище, — смотрел вроде бы радушно, но в то же время внимательно, изучающе.

Они были давно знакомы, но отнюдь не дружны, обращение “дружище” несколько настораживало. Генерал быстро прикидывал, зачем мог понадобиться высокому чиновнику, тем более сейчас, когда армия в загоне, а сам генерал-полковник далеко не в чести. — Сейчас супруга накроет нам ужин, а мы пока выпьем, — сказал Барчук и налил по второй. — Всю жизнь считал, русской водки ничего в мире лучше нет, привык к виски, понял, что во всем мире мужики не дураки, правильный продукт потребляют. Главное, наутро голова не болит. Как прошла коллегия?

— Обычно, — Агеев ждал этого вопроса. — Освободили еще троих генералов, решить ничего не решили. Лишь обсуждали, перечисляли, чего в армии не хватает. Коллегия — орган совещательный, ему решить не положено, для этого есть министр, да теперь еще и секретарь Совета безопасности.

— А как это получается, в армии российской всего не хватает, а у боевиков все имеется? — спросил Барчук, взглянул наивно.

Агеев побледнел, он не был ярым патриотом, но за армию, которой отдал всю жизнь, начиная с суворовского училища, болел искренне.

— Ты не такой дурак и не прикидывайся! — зло ответил он. — У чеченцев денег навалом, а ворья, считай, нет, все идет в общак и служит каждому. Вооружены современной техникой, если старье попадается, значит, у нас отбили. У них по внешнему виду и оружию Басаева или другого военачальника от рядового бойца не отличишь. — Генерал сам удивлялся, куда его несет, остановиться не мог. — Если бы какой чечен себе замок подобный построил, — он ткнул ботинком в инкрустированный камин, — голову бы отрезали. А у нас огородили и автоматчиков поставили.

Барчук не смутился, бровью не повел, спросил:

— Ненавидишь или просто завидуешь? На Руси испокон веков воровали, я не урод, не кровопийца, такой, как все. В Минобороны люди ходят в форме, и ты носишь мундир, хочется тебе или нет, никто не желает быть белой вороной.

— Спишь хорошо, не боишься? Вдруг все перевернется, тебя спросят, мол, на какие шиши дворцы возводишь? И в тюрьму.

— Через дом от меня глава президентской администрации живет, дальше — второй человек из Думы, — Барчук улыбнулся, налил по новой. — Чтобы у всех отобрать и пересажать. Земля должна перевернуться. Нас никогда не тронут, от власти отлучить возможно, а серьезно тронуть некому. Тот властелин, что подобное задумает, должен сначала себя первого в камеру запереть. Вот тебя за то, что мансарду солдаты строили, могут на пенсию вытолкнуть.

— А секретарь Совета безопасности? — тихо спросил генерал. — Он от дачи роскошной отказался, у него вроде бы ничего и нет.

— Верно заметил, у него ничего нет, и в первую очередь у него нет людей, команды. Он с чеченцами переговоры ведет, а пушки стреляют. Каждый генерал знает: закончат стрелять, замирятся — он и останется нищим. Он министра обороны сменил, а начинать надо было с полковых командиров. Война — это огромадные деньги, которые учесть никто не в силах, так как они сгорают, словно нефтяной фонтан. Много болтовни о замирении, которое никому не нужно. Ты почеши в седом загривке, переговори с элитными генералами. Батареи и самолеты подчиняются генералам, а не министру, тем более не секретарю СБ.

— Ты меня в заговор приглашаешь? — Злость у Агеева угасла, навалилась усталость.

— Против кого? Сколько ни скрывай, а что наш Президент болен алкоголизмом, известно всему миру. Парадокс, алкоголизм — одна из множества болезней человека. Туберкулез — беда, рок, несчастье. СПИД — кошмар, а алкоголизм — позор. Замечу, такое отношение только у нас. Чем Россия провинилась перед Господом? — Барчук говорил с пафосом, фальшивил. — Сам руководить не может, соберется на время, порулит и шаг в сторону, значит, живем под боярами. Был один, отстранили, теперь другой, — вице-премьер рассмеялся, — вон у меня с балкона третьего этажа его особняк виден. Он, что ли, будет меня разоблачать и отдавать под суд? Даже не смешно.

— Спорить не желаю, я к вашим делам отношения не имею, — зло ответил Агеев. — Техникой и оружием не торговал, а что солдатики не в Чечне умирали, а мне дом строили, так Бог простит.

— А кто группу недовольных гэбэшников возглавил? — поинтересовался Барчук, сменив тон, заговорил мягко. — Заговор не состоялся, не будем вспоминать. Сейчас отношения в Грозном налаживаются, нам это ни к чему, пускай воюют. Ты, Борис Петрович, среди многозвездных генералов не последний человек, открыто выступать за продолжение войны сейчас неразумно, а в меру сил саботировать договоренности возможно.

— Министр МВД досаботировался, одной половинкой в кресле сидит, другая — в воздухе висит. Ни к своему министру, ни к секретарю СБ у меня прямых подходов нет. Они в советчиках не нуждаются, зазря ты меня, Анатолий Владимирович, дорогим виски потчуешь.

— Понимаю твое положение, особо на помощь не рассчитывал. Когда человек над пропастью по проволоке идет, его лишь слегка подтолкнуть требуется. Но это не наш с тобой уровень, здесь нужны исполнители. Есть энтузиасты, которые интересную комбинацию проворачивают, но решительных людей не хватает, все руководить рвутся, а спичку зажечь некому. Ты в Афганистане служил, может, у тебя со старых времен остались верные парни?

Генерал сразу подумал о Тулине, колебался.

— Есть один, но стрелять он не будет, хотя и кулаком зашибить может.

— Не дай Бог, о стрельбе речь не идет, — поспешно сказал Барчук, а сам подумал: “Отдам парня исполнителям, кто и чем там занимается — дело не мое”.

— Хорошо, тебе позвонят по прямому проводу, скажут, что от меня.

— Нет-нет, я тут ни при чем, я дам телефон, по которому следует позвонить, — перебил Барчук.

— А тут я с краю, — решительно сказал Агеев. — Я знаю твой номер, больше ничего знать не желаю.

Появилась хозяйка, пригласила мужчин к столу.

* * *

На обратном пути Агеев сказал Тулину, что есть работа, заплатят хорошо.

— Уже объяснил вам, Борис Петрович, я, может, и не под колпаком, но под приглядом. Мне сейчас следует сидеть тихо.

— Так и сиди, встретишься с человеком, переговоришь, покажетесь друг другу, договоритесь, не глянется тебе, пусть сами выкручиваются. — Генерал помолчал, неожиданно для себя самого заговорил откровенно: — Я за тебя никаких зароков не давал, решай по своему усмотрению. Лично мне их дела как кость в горле, однако они люди серьезные, отказывать напрямую опасно, Земля-то вертится. Главный совсем плохой, все больше на Брежнева походить стал, смута поднимется, в одиночку не выплыть. Раньше считал, что в шестьдесят только о Боге и думать, сейчас оглядываюсь, где моя жизнь? Уж больно не хочется в гамаке лежать, брюхо отращивать и конца ждать.

— Заведи молодую любовницу, ты, Борис Петрович, мужик видный, — сказал Тулин, решая, сообщать Гурову о сегодняшней встрече или воздержаться.

Известно, мент тот еще змей. Наверняка скажет, мол, сиди тихо, никуда не лезь, однако встретиться с чужим человеком не мешает, узнать, кто какую кашу варит. А кто сегодня для него, Геры Тулина, свой, кто чужой? Мент — сильный мужик, вроде даром помог, но, конечно, ответного шага ждет. Генерал юлит, в Афгане с дороги его стащил, спас можно сказать, а весной с этим гэбэшником в самое дерьмо сунул. И сейчас крутит, ни вашим, ни нашим, на селезенку давит, слезу выжимает, за чужой спиной хочет по нейтральной зоне пробежать.

Ни хрена я делать не стану, ни звонить, ни встречаться. Я таксист, мое дело — крутить баранку.

* * *

Григорий Котов оделся поплоше, хотя щеголем никогда и не был, и поселился в деревеньке в сорока километрах от Москвы. Хозяйка оказалась недоброй, подозрительной, крученной жизнью женщиной лет сорока. Котов был старше Екатерины на четыре года, выглядел моложе, и не от того, что прекрасно сохранился, просто жизнь женщину сильно ухайдакала. Первый муж исчез, когда Катюша еще не вышла из роддома, второй, неплохой и добрый, пил по-черному, пять лет назад схоронила. Дочь подросла, уехала в Москву, кажется, вышла замуж, о матери забыла точно. Катерина жила с огорода, держала поросенка, порой и двух.

Когда Григорий подошел к крыльцу, только рот открыл, Екатерина резко сказала:

— Одиноким мужикам комнату не сдаю.

— Правильно, только пьянка да девки. — Он присел на край крыльца, взглянул на ухоженный дом и роскошный сад Ивлева, расположенные по другую сторону узкой улочки.

— Чего расселся? — Хозяйка оперлась на тяпку, сердитости в ее голове поубавилось. — Пропился, жена шуганула?

— Жена любит, мирно живем, на сносях она, ейная матушка приехала, тесно стало. Я сам непьющий, ехать куда — денег нет.

— Ты людей поспрошал, тебе и указали бобылиху Катерину, вроде можно и задарма пожить.

— Немного заплачу, остальное отработаю, вижу, картошку не копала, а уродилась хорошо, самое время. — Котов говорил неспешно, жевал травинку. — Я и в сарае переночую или на сеновале.

— Худой больно. — Хозяйка критически смотрела на незваного гостя. — Картошку убрать неплохо бы, да вижу, городской, не управишься.

— Через калитку вошел, через нее и выйду. — Котов вынул из кармана затертый бумажник, вытащил из него мелкие купюры, пересчитал, сложил аккуратной стопочкой. — Сорок семь тыщ, больше нету.

— Две бутылки, — Катерина вытерла загорелое конопатое лицо несвежим платком. — И сколько же ты за такие гроши собираешься проживать? — Пока не надоем или в Москву меня теща не затребует.

— Ну поглядим, забрось свой сидор в сенцы. Ты какого роду? Не чеченец случаем? — Нет, еврей обыкновенный, — Котов достал паспорт.

— Тьфу, неладная, как же это тебя угораздило? — В голосе Катерины звучало искреннее сочувствие.

Так Григорий Котов поселился напротив дома садовода Эдуарда Ивлева, который исчез на следующий после суда день и то ли запил, то ли сбежал от жены к очередной любовнице. Гуров считал несвоевременный запой очень профессионального садовода настораживающим, возлагал на его появление надежды, хотя и считал открытый разговор со свидетелем преждевременным, даже опасным.

Григорий Котов, как никто в опергруппе, умел ждать и терпеть. Он, закоренелый холостяк, весной разыскал нужную по делу свидетельницу, она работала в баре в аэропорту Шереметьево. Исключительно в интересах дела оперативник изобразил влюбленного, ходил за девушкой день и ночь, дежурил у подъезда, в буфете пил кофе ведрами. Кончилось тем, что действительно влюбился, женился, сейчас ждал ребенка. Оперативную информацию Котов добыл раньше, так сказать, по ходу развития романа.

Сейчас он копал картошку, сначала не очень умело, скоро приспособился. Его жилистое бледное тело мгновенно обгорело, затем, как у змейки, мертвая кожа сошла, оперативник, обладающий недюжинной силой, блестел потным загорелым торсом, копал без устали. Катерина поражалась выносливости горожанина и его неприхотливости. В хате он спать отказался наотрез, ночевал на сеновале. Если бы хозяйка еще знала, что и спит работник лишь одним глазом, вторым непрестанно наблюдает за домом Ивлева, то ее удивлению не было бы границ. Катерина поначалу приготовилась к отпору, полагая, что все мужики одинаковые, им только “это” и надо. Но уже на второй день хозяйка почувствовала, работничек до баб не охоч, и за ужином спросила напрямки:

— Ты, Григории, здоров, ребенок-то от тебя зреет?

— Бывают и здоровше, но я не жалуюсь, — ответил Котов, отставляя стакан самогона. — Я супругу люблю, можешь не верить, но так оно и есть, и не будем об этом.

Еще два дня Екатерина обижалась, затем привыкла, мужики все с придурью, ей вот такой еврей попался.

пашет, как жеребец, картошку выкопал, в погреб сгрудил, плетень поставил, в самую жару бежит на станцию, звонит в Москву, беспокоится. Последний раз Гуров участливо спросил:

— У нас кругом пусто, может, снять тебя?

— Ничего, потерпим, быстро хорошо не бывает.

— Ну-ну, даю карт-бланш, как решишь, что пустышка, так приезжай.

— Он такие цветы оставить не может, что-то тут не так, — ответил Котов, попрощался и повесил трубку.

Когда он вернулся, то во дворе Катерины загорали лейтенант милиции с неизменной для любого участкового планшеткой и двое парней в штатском. Парни были не Очень молодые, тридцать, возможно, больше. Оперативники, определил безошибочно Котов. И парни не из местной ментовки, возможно и не из ментовки, больно матерые, гладкие, спокойные, обеденное время, а они даже не остаканились.

— Так вот он, Григорий мой! — закричала Екатерина гак громко, словно люди находились на другом берегу реки.

У заборов и калиток соседних домов уже стояли люди, что было крайне выгодно Котову и совершенно ни к чему "гостям". Не надо быть опытным сыщиком, чтобы поднять: “товарищи” прибыли не от скуки, а легендируют свой визит паспортной проверкой. Но для последней троих было многовато, да и смотрелись проверяющие неподходяще. Когда Котов, утирая потное лицо ладонью, подошел, один из штатских слез с поленницы, закрыл калитку, оказался у Григория за спиной.

— Здравствуйте, чем обязан? — спросил Котов, доставая из холщового пиджака паспорт.

— Проверочка, гражданин, — лейтенант протянул руку за паспортом. — Сами знаете, время сейчас беспокойное, то там рванет, то в ином месте.

— Разумно, — согласился Котов, держался и разговаривал он совсем иначе, чем с хозяйкой, руку лейтенанта вежливо отстранил. — Господин лейтенант, прежде чем спросить у человека документы, следует представиться и предъявить свое удостоверение.

— Еще чего! — Лейтенант надел фуражку. У соседних заборов людей прибавилось, две загорелые женщины подошли к калитке Катерины, одна на всю улицу объявила:

— Бабы, случилось чего, время к трем, а Колька совсем тверезый! Ты случаем не заболел, Колюня? Участковый покраснел.

— Предъяви ксиву, — безучастно сказал штатский, стоявший рядом с участковым.

Лейтенант и Котов поменялись документами, оперативник списал с удостоверения все данные участкового и невинно спросил:

— А вы, простите, понятым являетесь? — И взглянул на штатского. — Понятым, — штатский кивнул.

— А господин, что у меня за спиной стоит, случаем меня по голове не шарахнет? — Котов дружелюбно улыбнулся. — Я старший научный сотрудник, доктор наук, для меня голова — рабочий орган. А тут на беду свидетелей собралась уйма, сказки, что оказывал сопротивление, оскорблял, не пройдут.

Участковый листал паспорт, словно впервые видел.

— А где вы работаете, Григорий Давидович? — спросил участковый. — Почему в паспорте нет соответствующей отметки?

— Я работаю в НИИ твердых сплавов, — ответил Котов. — Сейчас в отпуске, подрабатываю, так как зарплату не отдают. Отметки в паспорте не сам ставлю.

— Прицепились к хорошему человеку! Морды отъели, сами каждый месяц получаете?

Штатский взял у участкового паспорт, отдал Котову, подмигнул по-свойски.

— Жизнь гребаная, ученый человек должен землю копать.

— Неделю покопал, два мешка мои, надолго хватит, — дружелюбно ответил Котов, уже не сомневаясь, что проверка связана с исчезнувшим садоводом. — Завтра в обед домой вернусь.

Народ, увидев, что скандала не будет, начал разбредаться по участкам, лейтенант приободрился, шепнул:

— Я тебе, ученый еврей, сейчас навешаю.

— Никогда, — рассмеялся Котов. — Они умные, — он кивнул на штатских, — не велят тебе.

— Григорий Давидович, вы для научного сотрудника сильно в нашей работе сечете, — сказал штатский, направляясь к калитке.

— А вы, господин инспектор, для паспортной проверки больно солидно снаряжены, — Котов ткнул оперативника в левый бок, где у него находился пистолет.

— Свои, что ли? — Опер остановился.

— Братан служит, потому я немного кумекаю. Вижу, разыскиваете серьезного человека, а участкового для отмазки взяли.

— А вы, значит, завтра забираете свои мешки и съезжаете? — задумчиво произнес оперативник. — А еще недельку пожить не сможете?

— Да нет, все уже перекопал, да и супруга на сносях, пора домой, — словно извиняясь, ответил Котов. — Так-то я коллегам братишки всегда рад помочь.

— А вы в саду напротив хозяина не видели?

— Цветы шикарные, за ними каждое утро машина приезжает, — охотно ответил Котов. — Мужик там какой-то колупается, мне ни к чему, может, и хозяин.

— Бросьте, это Петюнчик, местный алкаш у хозяина на подхвате, грядки окучивает, поливает, — вмешалась стоявшая поодаль Катерина.

Когда власти явились, хозяйка испугалась, наказ строгий был, а она жильца не прописывала, вроде как работником наняла, хотя в деревне каждый знает, что у нее и на бутылку порой не хватает. Увидев, что разговор закончился мирно, Катерина и подала голос, собралась было добавить, что ни о какой оплате разговора с постояльцем не было, но сдержалась.

— Эдик — тот солидный, собственный “москвич” имеет, нынче загуляла-заявила она авторитетно.

— С ним и раньше случалось? — подхватил разговор оперативник.

— Случалось! — Катерина всплеснула руками. — Натурально кот гулящий. Колдует на грядках, колдует, стакан вмажет, на цепи не удержишь.

Второй оперативник вернулся от калитки, где шептался с соседями, кивнул, сказал:

— Днями вернется, говорят, у него цикл такой, неделю побегает — и под крышу. — Он повернулся к Котову: — А ты, господин хороший, спокойный шибко, плохая примета, не люблю, — и ударил Котова в живот.

Григорий удар видел, мог легко увернуться или парировать, но демонстрировать подготовку не хотел, потому лишь напряг мышцы и согнулся чуть раньше, чем мощный кулак врезался в живот, и рухнул на колени.

Катерина громко заголосила, один оперативник схватил другого за рукав, повернул к калитке.

— Приключений на свою жопу ищешь?

— А чего он, еврейская морда, из себя шибко много корчит?

— Шагай, шагай, вот доложу майору, что ты на людях вытворяешь, он тебе мозги вправит, объяснит, где можно руками размахивать, где нельзя.

Котов еще поелозил на коленках, поактерничал, поднялся, покачиваясь, забрался на крыльцо.

— Все! Завтра к вечеру уезжаю, мне такой отдых только вредит.

— О чем разговор, Гриша, я и так тебе обязана. — Хозяйка налила стопку самогона, отрезала ломоть сала. — Менты, управы на них нет. А я и не знала, что ты такой ученый, а жилистый и здоровый, в хозяйстве сноровистый.

Котов выпил, закусил, сказал, что пойдет на сеновал подремать. Следовало многое обдумать и принимать решение. Оперативники явно не местные, изображают простачков, отсутствием Ивлева обеспокоены. А на хрен свидетель нужен, когда он в суде показания уже дал и приговор вынесен? А как они узнали, что Ивлев пропал, а в огороде напротив неизвестный мужик появился? Значит, приговор приговором, а на душе неспокойно. И кого-то из соседей накоротке вербанули. Сообщи, мол, если что не так. Скорее всего пьющего Петюнчика за две бутылки водки и купили. А коли беспокоятся да осведомителем обзавелись, значит, действительно не так. Интересно, приглядывают за всеми свидетелями либо только за Ивлевым? Если за всеми, то не беда, коли только за Ивлевым, значит, он себя в какой-то момент не так проявил и его могут тихо убрать и списать на злых чеченов.

Следует Гурову доложить, полковнику сверху виднее. Котов собрал свой сидор, когда стемнело, выбрался на улицу, зашагал к станции. Если Ивлева будут убирать, то только ночью, подумал Котов, присел на поваленное дерево у дороги. Тогда получится, я неделю грядки копал зря, утром Гурову сообщу, когда поезд уже ушел. Мало шансов, что именно этой ночью, да и оперы появились нем, да чем черт не шутит, лучше до рассвета обождать.

Он устроился за поваленным деревом, дремал, звезды топали в предрассветной мгле, стало темнее. Опытный оперативник знал, через полчаса начнет светать. Вдали прогромыхал очередной поезд, тут же донесся стук автомобильного мотора. Государственная тачка, подумал Котов, частник свою кровную до такого состояния не доведет, выглянул осторожно, увидел высокую посадку приближающейся машины. Марку не разберешь, но точно не “Москвич”.

Милицейский “УАЗ” пропылил мимо и вскоре где-то за поворотом заглох. Значит, они его тоже ждут, именно сегодня, значит, располагают информацией. Не так все просто, днем они знали, что Ивлева еще нет, приезжали проверить неизвестного мужика по соседству. Инстинкт сработал, от удара не увернулся, не парировал, иначе бы насторожились, забрали в отделение, заперли в камеру, объяснений сколько угодно, тут, возможно, и похожий по приметам преступник разыскивается, говори что в голову придет да запирай замок.

“УАЗ” встал где-то неподалеку, подъезд “Москвича” услышит, следует перехватить ближе к переезду, лучше у самого шлагбаума. Котов выскочил на дорогу и побежал неторопливо, возраст не тот, надо сберечь дыхание, ведь с Ивлевым предстоит еще объясняться. Он знал, до переезда двенадцать километров. Казалось, он бежит бесконечно, скоро Москва, но шлагбаума не видно, ноги заплетаются, во рту горько и сухо. Неожиданно загрохотала утренняя электричка, замелькали окна. Котов опустился на пожухлую траву, которая чудом выживала между дорогой и железнодорожным; полотном, утерся, хотя уже не потел, лицо покрылось пылью, он пытался облизнуть губы, но слюна тоже кончилась. Он поднялся, мелькнул последний вагон, шлагбаум начал задирать полосатую шею.

На той стороне стояли “Москвич” и два грузовика. Котов шел точно посередине. “Москвич” перевалился через горбатый настил, оперативник упал на теплый капот.

Грузовики засигналили, чей-то мощный бас матюгнулся, произнес:

— Убери эту пьянь или подай в Сторону, иначе я вас обоих в канаву задвину!

— Вам плохо? — спросил Ивлев. Котов лишь кивнул, сполз с капота, забрался в машину. Ивлев юркнул за руль, съехал на обочину.

— Вода есть? — спросил Котов.

Ивлев протянул бутылку “Фанты”. Сделав несколько глотков. Котов приоткрыл дверцу, сплюнул.

— Ивлев Эдуард Александрович, выступали свидетелем по делу Тимура Яндиева.

У оперативников случается, что бывает так мало времени и приходится говорить правду в первозданном виде.

— Разворачивайтесь, едем в Москву, у вашего цветника вас ждут.

— Да кто вы такой? — спросил неуверенно Ивлев.

— Господь Бог! Я сказал, разворачивайся и езжай.

Глава пятая

Гуров отправил Станислава в МУР искать оперативника, который поместил в камеру агента сразу после теракта и задержания Тимура Яндиева. Работа с агентом — архитонкое и сугубо личное дело оперативника. Работа с камерным агентом сложна и секретна вдвойне. Раскопать самого агента попросту невозможно, а вот разыскать опера, который данным вопросом занимался, теоретически достижимо.

Таким тонким делом и занимался Станислав Крячко. Валентин Нестеренко ежедневно наведывался то к одному свидетелю, то к другому, проверяя, нет ли новостей, не изменилось ли у людей настроение. Бывший полковник раскопал двух старых агентов, снабдил деньгами, направил в бандитские группировки узнать, не появился ли кто новый, схожий по приметам с мужиком, инструктировавшим Тимура.

Сам Гуров встретился с давним агентом Михаилом Захарченко, который держал несколько палаток и был хорошо известен деловой публике в районе Масловки и многотысячной толкучки, расположенной на Ленинградке около здания аэровокзала.

Главной своей задачей сыщик считал установление не формального, а рабочего контакта с ребятами из контрразведки. Здесь можно опереться на полковника Кулагина, но он не любил что-либо предпринимать без санкции руководства. А его начальнику генералу Володину опытный сыщик не верил. Гуров не мог объяснить свою неприязнь к Володину, и дело не в том, что генерал целовал ниже спины ныне уволенного Коржанова. Гуров постоянно чувствовал в генерале контрразведки неискренность, не профессиональную хитрость, к которой постоянно прибегали спецслужбы во взаимоотношениях друг с другом, а нечто затаенное и опасное.

Начальник отдела полковник Кулагин был опытен и профессионален, но несколько простоват. Сейчас он, сидя за рулем служебной “Волги”, на площади Маяковского свернул на Брестскую и попал в “пробку”, которая образовывалась здесь чуть ли не круглосуточно. Сколько раз он давал себе зарок миновать Брестскую, разворачиваться на Тверской, у телеграфа, но постоянно свербила мысль, зачем делать крюк, может, именно сейчас можно проскочить по прямой. Не проскочил, встал плотно еще за квартал до Грузинской.

Рядом коротко засигналили, полковник раздраженно опустил боковое стекло, хотел объяснить торопыге, что у него машина, а не вертолет, и увидел в соседней иномарке улыбающееся лицо Гурова.

— Черт вас побери! — высказался Кулагин. — Только вас мне и не хватало.

— И тебе не болеть, — рассмеялся Гуров, — Только подумал, куда это мой дружочек пропал, смотрю” а он рядышком. Дотащимся до Грузинской, свернем налево, припаркуемся, мне с тобой потолковать надо.

Гуров “зацепил” Кулагина еще на Садовой, пригляделся, не “ведет” ли кто кого, хотя в такой толчее ни хрена не разберешь. Поворот с Брестской на Грузинскую сильно затруднял слежку, с другой стороны, был естественным выходом из создавшейся “пробки”.

Кулагин кивнул, поднял стекло, начал проталкиваться в левый ряд. По его открытому сердитому лицу Гуров понял, что контрразведчик принял объяснение полковника за чистую монету.

В конце концов они свернули, продвинулись немного и припарковались. Из уважения к старшему Кулагин пересел в машину Гурова.

— Здравия желаю.

— Привет, гроза шпионов! — Гуров пожал приятелю руку.

— Мы о них забыли, переключились на организованную преступность. — Кулагин нажал на кнопку, опустил и вновь поднял боковое стекло. — Пустячок, а приятно. Неужто мы такую ерунду не можем сделать?

— Не дай Бог, — рассмеялся Гуров. — У нас стекло станет либо не опускаться, либо не подниматься.

— Я слышал, вы, господин полковник, разругались с руководством и отправились в отпуск.

— Не обзывай меня господином полковником, мы с тобой приятели, и о моем отпуске, кажется, по телевизору не передавали.

— Да так, генерал к слову сказал, — Кулагин смутился.

— Паша, не крути, генерал Володин просто так, к слову, обо мне ничего хорошего сказать не в силах.

— Лев Иванович, я сплетнями не занимаюсь, сменим тему.

— Верно, Павел, — Гуров закурил. — Разругаться способны женщины, а у нас с Петром разные точки зрения. Верно, я в отпуск ушел, а работать не прекратил. Тимура Яндиева взяли и осудили, я бы террористов не судил, на месте стрелял. — Сыщик лгал легко, непринужденно.

Видно, сказывалось многолетнее общение со Станиславом Крячко.

— Я генералу сказал и рапорт подал, — продолжал Гуров. — Такое варварство не мог сотворить молодой человек, да еще в одиночку. Там группа, она из Москвы не ушла, опустилась на дно. Политики разругаются, боевики снова что-нибудь взорвут. Схватить неумелого мальчишку, быстренько приговорить его к вышке, радоваться — это не работа, а ловля крыс поштучно. Петр — мужик толковый, но доложил Бардину, а последний не мент, а политик, ему требуется сиюминутный успех.

— И вы. Лев Иванович, решили переквалифицироваться в Робин Гуда, — съязвил Кулагин.

— Не совсем, — Гуров взглянул на Кулагина оценивающе. — Ты на оргпреступность переключился, а у твоих парней нужной агентуры нет. Бандиты — не инакомыслящие интеллигенты, к бандитам иные подходы требуются.

— Агент не морковка, за одно лето не вырастет, — зло ответил Кулагин.

— И я о том же. У меня подходы имеются, а грамотных оперативников нет, — сказал Гуров.

— О совместной работе было сто постановлений, но у каждого из нас начальник, и никто не желает работать в колхозе.

— Не надо совещаний и начальников, мы с тобой не рядовые, свои головы имеем. Я тебе направление подскажу, ты со своими хлопцами группу возьмешь и своему генералу на стол выложишь. Мне нужен результат, а славой сочтемся.

Кулагин был простоват, однако далеко не глуп. Выслушав Гурова, которого очень уважал и ценил как оперативника, гэбист понял, что у сыщика имеется в деле свой интерес, однако особо над этим не задумался.

— С вашей репутацией. Лев Иванович, одним бандитом больше, одним меньше, значения не имеет. А для нас сейчас конкретный результат как нельзя кстати. Как мне генералу докладывать?

— Докладывать руководству необходимо только правду, — наставительно произнес Гуров. — По непроверенным агентурным данным, группа боевиков, непосредственно принимавших участие в скандальном взрыве автобуса, находится в настоящее время в Москве. Осведомителям дано задание место пребывания группы установить.

— И что вы захотите получить взамен? — осторожно поинтересовался Кулагин.

— А чего с тебя взять? — удивился Гуров. — Может понадобиться несколько ловких парней да пара машин. А может и нет, — он пожал плечами. — Но, если кто из твоих ребят чего стоящее установит или серьезного бандита задержит, это будет ваша работа, не моя.

Кулагин долго молчал, вздыхал, затем через силу произнес:

— Дурите вы меня, Лев Иванович, только не пойму, в чем конкретно.

— А ты, Павел, запомни раз и навсегда, никогда оперативник не выдает полный объем информации. У него всегда имеются свои сомнения, мысли, соображения. И ты не можешь рассчитывать на иное сотрудничество. Тебе важно быть уверенным лишь в одном — что через тебя не проталкивают дезу. Я не играю краплеными картами, а уж сколько взяток ты сумеешь набрать — дело твоего искусства, сообразительности.

— Половина правды — это не правда!

— Чушь! Абсолютной истины в нашей работе не существует. Я сообщил, что знаю, умолчал, в чем сомневаюсь.

— Что же, я тоже сообщу, что знаю. — Кулагин вновь промолчал. — Вы как-то спросили меня о капитане Викторе Олеговиче Вердине, ваши парни столкнулись с ним однажды в Париже.

— Ну — ну, интересно.

— Я тогда от вашего вопроса уклонился. Сейчас он подполковник, имеет свое подразделение, чем занимается, неизвестно, подчиняется непосредственно генералу Володину. Недавно один из оперативников Вердина при мне вскользь упомянул ваше имя.

— Спасибо, — искренне ответил Гуров. — Я Вердина практически не знаю, но, по отрывочной информации, он мутный парень, используется властями для выполнения особых поручений.

— Ликвидатор? — Кулагин вздрогнул и решительно добавил: — Считайте, я вам ничего не говорил.

— Ликвидатор? — Гуров усмехнулся. — Это вряд ли, подобных специалистов в главке на официальных должностях не держат. Тем более не подчиняют напрямую замначу управления. Просто беспринципный человек, ведь недаром же его из капитанов сразу в подполковники произвели?

— Верно, — Кулагин облегченно улыбнулся.

— Ну все, Павел, высокие договаривающиеся стороны пришли к консенсусу. Если вообще кто-нибудь понимает, что означает данное слово. Появится что-либо конкретное, позвоню.

* * *

На следующее утро прилетела Мария. Она загорела, похудела, не сверкала красотой. Гуров вежливо поблагодарил сопровождающих актрису парней, в дом их не пригласил, вызвал лифт. Он занес чемоданы и неожиданно для себя крепко обнял любимую, она даже охнула.

Поцелуй получился быстрым, скользящим, но глаза Марии были ясными, только очень усталыми. Он поднял ее на руки, уложил на диван, сдернул с ног “шпильки”, отправился на кухню готовить кофе.

— Я многое о тебе знаю, но что ты такой ревнивый и заботливый, ощущаю впервые. — Мария села, поджав ноги, подвинула чашку кофе, переставила пепельницу и рюмку, которую подал ей Гуров. — Что, супермен, плохо тебе без женщины?

— Плохо, — признался Гуров, чем удивил Марию больше, чем всем остальным, включая жесткие объятия и неестественную заботу.

— Когда ты так внимателен, это даже подозрительно. — Мария отпила кофе. — Следует квартиру осмотреть. Ты даже не обратил внимания, какая я некрасивая.

— Я понял более важную вещь. — Гуров тоже взял чашку кофе.

— Какую? Ничего нет важнее красоты женщины.

— Глупости, которые придумали различные модели для своего оправдания.

— А чего ты смотришь в сторону? Тебе говорили, когда ты собираешься соврать, отводишь взгляд и слегка щуришься? Теперь ты еще и краснеешь! Знаешь, для одного дня это слишком много! Пусти в ванной воду, плесни шампунь, мы допьем кофе, покурим, ты закинешь меня в ванну. А теперь помолчи, пожалуйста.

Мария вдруг остро почувствовала, как этот мужчина ее любит и насколько он ей дорог. Но ощутила она при этом не радость, не восторг, а тяжесть, даже боль.

— Только этого мне и не хватало! А ну смотри мимо стеклянными глазами, сиди на месте и уберись в свой проклятый мир!

Гуров лишь улыбнулся и чужим голосом ответил:

— Все еще будет, Мария. И то, что ты сейчас требуешь, к сожалению, тоже наступит.

Два дня они почти не выходили из квартиры, ощущали себя слегка напуганными и немного чужими.

Телефон зазвонил около шести утра. Гуров взял трубку.

— Слушаю.

— Котов. Я вынужден к вам приехать. Лев Иванович, и не один. Нам деваться сейчас некуда.

— Приезжайте. Врач не нужен?

— Вроде нет, — не очень уверенно ответил Григорий. — Будем минут через тридцать.

— Валяйте! — Гуров хотел выскользнуть из постели тихонько, но Мария потянулась, закинула руки за голову, снова потянулась.

— Все в норме! Поезда вновь ходят по расписанию. Закрой дверь в спальню плотнее и готовь своим уголовникам завтрак самостоятельно.

* * *

Садовод Эдуард Ивлев, детектив Котов и полковник Гуров завтракали на кухне, пили кофе, молчали, лишь изредка Ивлев возмущенно, порой жалобно повторял: — Ничего не понимаю. Григорий Котов принял душ, главное, притащил к полковнику этого мужика и в настоящий момент ни за что не отвечал. Он выполнил задание, теперь решать Гуровy. Сыщик вел себя индифферентно, как вежливый, не очень довольный ранним визитом хозяин.

— Ну что вы молчите? — возмутился наконец Ивлев. — Вы что, меня похитили? Так с меня особо и взять нечего.

— Эдуард Александрович, где вы пропадали девять дней? — спросил Гуров.

— Вам какое дело и кто вы, собственно, такой? — Ивлев пытался говорить возмущенно.

— Вам человек, — Гуров кивнул на Котова, — жизнь спас, я вас завтраком кормлю, угощаю приличным кофе, а вы возмущаетесь, словно сидите в сыром подвале связанным.

— У меня цветы гибнут! Мне некогда рассиживаться!

— А девять дней цветы без вас жили прекрасно. Вы почему и от кого скрывались? — спросил Гуров.

— От бабы своей скрывался, запойный ведь я, как приму стакан, так к Людке сбегаю, у нее и оттягиваюсь. — Ивлев явно успокоился, в его голосе появились даже саркастические нотки. — И кто же на меня покушается? Суд прошел, мне теперь цена копейка.

— Вы задержанного опознавали по фотографии или в личность? — спросил Гуров.

— Опознавал? — Ивлев смешался. — Какие фотографии, когда он в суде в клетке сидел? — Это в суде, а во время следствия?

— Так очная ставка была, тот парень вроде и не отказывался. Он молчал, мы с ним в автобусе рядом сидели.

— Вы ведра с цветами у метро “Белорусская” оставили и куда поехали?

— Куда поехал? — Ивлев смешался. — Девчонку одну проведать, там неподалеку живет.

— Как зовут? Адрес?

— Чего пристаете? Сами сказали, сядь в автобус. Я и сел! — вспылил Ивлев.

— Кто сказал? В какой автобус?

— Такой, как вы, и сказал. Что, я не вижу, что вы мент? Да чувствовал я, нельзя связываться. Гражданский долг! Совесть! Теперь душу вынимаете!

— Значит, вас попросили сесть в автобус. Зачем?

— Да знаете вы, на парня на этого взглянуть. Он на заднем сиденье сидел, с ребенком играл. Сказали, ты нам услугу окажешь, мы тебя от рэкетиров убережем. Знаете, сколько приходится ежедневно отстегивать? Пикнешь, все цветы изничтожат.

— Ну хорошо, вошли в автобус, сели на заднее сиденье, взглянули на того парня. А чего же вы на ближайшей остановке выскочили? — спросил Гуров.

— Да цветы-то у меня без пригляда остались! А розы уникальные, сам вырастил, у них даже имени нет. А цвет! А аромат! Там Клава рядом стоит, ей все одно, чем торговать! У нее цвет подвянет, она лепесток-другой оторвет, дунет, и порядок. А я по совести.

— По совести! — передразнил Гуров. — В самый сезон сад бросил, стакан принял и убежал.

— Испугался, — Ивлев сообразил, что сказал лишнее, отвернулся. — К делу отношения не имеет.

— Вы, Эдуард Александрович, рассказывайте, мы решим, что имеет отношение, что не имеет.

— Черт меня попутал связаться. Все платят, и ты плати, не высовывайся. Кофейку еще можно? И стаканчик.

— Кофейку, пожалуйста, а стаканчик нельзя. — Гуров налил Ивлеву кофе. — Так чего вы испугались?

— А вы что, из другой конторы? — Ивлев хитро прищурился. — Очень хочешь знать, так налей. А без стопки у меня памяти никакой.

Гуров в похмельном синдроме разбирался, словно нарколог. Сыщик оценивающе взглянул на цветовода, определил, что он, видно, первый день “завязывает”, да еще на психику давят, но решил со стаканчиком не торопиться.

— Я тебе, родной, сейчас так врежу, что у тебя намять в момент вернется.

— Не-а, вы культурный и в своем доме, лучше налить...

Котов, не вставая, шлепнул Ивлева по шее, ударил вроде небрежно, даже шутливо, но цветовод грохнулся на пол.

— Я не культурный и не в своем доме! Я, падла, твою дешевую жизнь, остерегал, по росе измок. Отвечай; когда тебя начальство спрашивает. Я тоже до смерти выпить хочу, выкладывай, и остаканимся. Белобрысый Ивлев втянул голову в костлявые плечи, взобрался на стул, смотрел на Котова с опаской.

— Да я не против, скажу, что знаю, не пойму, что вам требуется.

— Только правду, — жестко сказал Гуров. — Чего вы испугались, почему сбежали из дома?

— Участковый зашел, знает, есть у меня, а у него колотун со вчерашнего. Ну, я налил, властям положено. Он, беспредельщик, хотел всю бутылку забрать. Меня черт за язык и дернул. Говорю, халявщики вы, пьете, делом не занимаетесь. Чего вы парня в автобусе “пасли”? Знали, что у “черного” бомба, дождались, пока не рванет и людей не поубивает. Бес попутал!

— А почему вы решили, что сотрудники про бомбу знали? — спросил Гуров.

— Честно, поначалу я и не догадывался. — Ивлев скривился и выпил кофе. — Когда в суде мы, свидетели, сидели в отдельной комнате, один мужик и сказал, вот, мол, что суки делают. Не могут настоящего террориста изловить, так выследили одного, обставили свидетелями, вместо того чтобы парня повязать, дали бомбу взорвать, людей поубивали, лишь бы потом уже известного захомутать да ордена получить. Вот тогда я сообразил, а потом в сердцах участковому и брякнул. Он, сопляк, нехорошо посмотрел, бутылку оставил, ушел. А я тут вспомнил, как В суде мужик тот, по всему судимый, нас предупредил, мол, вы, козлы безрогие, помалкивайте, иначе из вас быстро шашлыки изготовят. Я подхватился и деру, а сегодня решил заскочить, время прошло, да и бабки кончились.

Котов взглянул на Гурова вопросительно, мол, чего же, вы, господин полковник, главный вопрос не задаете, но сыщик лишь отмахнулся.

— Коновалов Василий Гаврилович, ему одному сорок с небольшим, и судимый лишь он, больше некому, — сказал Гуров, тяжело поднялся, словно постарел разом, вынул из холодильника бутылку; водки, налил Ивлеву половину стакана, взял Котова под руку, вывел в гостиную, закрыл за собой дверь.

— Хоть стреляйся, кто же рядом служит?

— Это не наши, — быстро сказал Котов.

— Не российские, с Марса прилетели. Допустим, одна мразь задумала, так ведь исполнителей найти требуется.

Пять свидетелей, значит, кошмар этот проворачивало человек десять.

— Лев Иванович, может, ребят втемную использовали? — с надеждой спросил Котов.

— Или из детсада набрали! — Гуров длинно выругался. — Возможно, кто и не догадывался, но после взрыва даже дебил понял.

— А после взрыва они же кругом виноваты оказались! Не опередили! Опоздали! Рот откроешь, пойдешь под суд! Имели подозрение, “вели”. Никакая организация не доказывается, а исполнители в наличии.

— Ты черта рогатого оправдать можешь. Сейчас они всех свидетелей уберут, людей спасать требуется. — Гуров постучал в дверь спальни. — Мария, подъем!

— Я у вас не служу, господин полковник! — отозвалась Мария.

— Раньше не служила, теперь послужишь. Куда же мы такую ораву денем? — Гуров сел к телефону.

— Так они только за Ивлевым охотятся, — заметил Котов.

— Разговор-то в комнате свидетелей происходил, значит, все слышали. — Гуров соединился с первым абонентом. — Станислав, найди Валентина и быстро ко мне. — Он начал набирать новый номер. — Павел? Понимаю, что спишь. Однако пора вставать. Ты мне людей обещал. Сколько сможешь, но учти, лучше на пять человек меньше, чем на одного больше. Мы в дерьме по самые уши. Кто мы? Ты, я, все россияне!

Гуров вернулся на кухню.

— Хочешь жить, про водку забудь. У тебя, Эдик, в других городах России приятели имеются?

— У меня Людка в Москве, одна десятерых стоит, — ответил Ивлев.

— Забудь. Вольно или невольно о, твоем, сегодняшнем возвращении сообщила она. Может, через подруг или соседей, значения не имеет. Тебе лучше из Москвы уехать.

— Тетка в Иркутске...

— Родственники не годятся.

— У меня в Малаховке приятель обитает, бобылем живет.

— Близкий приятель? Людмила или жена о нем знают?

— Нет, мы в гастрономе по пьянке познакомились. Несколько раз выпивали, затем его печень прихватила, он зашился. Ну а какой он друг, коли не пьет? Около года и не виделись.

— Прекрасно. А куда твою тачку девать? С машиной тебя быстро разыщут.

— Лев Иванович, с машиной я вопрос решу, — вмешался Котов.

— У меня денег нет, все у жены, — сказал Ивлев.

— Деньги я вам дам. Гриша, несколько часов у нас есть, отвези садовода, реши с машиной и звони либо сюда, либо Орлову.

— Все! Жизнь вернулась в привычное русло. Чингачгук вышел на тропу войны! — Мария появилась в дверях спальни, причесанная, в макияже и на каблуках. — Куда определите, господин полковник?

— В команду прикрытия, — Гуров поцеловал Марию в щеку. — Кто из твоих друзей имеет дачу и кому требуется за домом присмотреть?

* * *

Виктор Олегович Вердин выглядел удивительно молодо, лет на двадцать пять, на самом деле подполковнику уже исполнилось тридцать четыре. Он говорил на французском и испанском хорошо, а по-английски безукоризненно. И моложавость, и способность к иностранным языкам были у него качествами наследственными, заложены генетически. Бабка Вердина была дворянка, с детства говорила с внуком лишь на французском и английском, умерла в девяносто два года, выглядела максимум на семьдесят. Ее родной брат, дед Виктора, уехал из России еще до революции, никогда на родине не был, служил на дипломатической службе; родной его дед, тоже разведчику служил при штабе Деникина, в тридцатые годы пропал без вести. Все родственные связи, способности, целеустремленность, стремление сделать карьеру любым способом, своеобразное понятие о нравственности были зафиксированы в личном деле Вердина, порой помогали ему, чаще мешали в продвижении по службе. Он не мечтал, был убежден, что будет разведчиком международною класса, окончил высшую школу КГБ, начал работать в ГРУ.

Уже был разработан сложный маршрут следования через три страны в Англию, разработана “крыша” для работы нелегалом, когда один крупный партийный функционер, вчера руководивший свиноводством, поставил на карьере Вердина жирный несмываемый крест и послал в Лондон своего племянника. Тот шпионил недолю, вскоре провалил агентурную сеть в Лондоне, но сам имел дипломатический паспорт и спокойно вернулся в Москву.

Вердин к тому времени уже работал в контрразведке, где его особо не привечали, считая человеком ГРУ, непонятно, каким образом связывали его имя с провалом агентурной сети в Лондоне. Работая в контрразведке, он засветился перед спецслужбами иностранных посольств, дальнейшее его использование в качестве разведчика стало невозможным.

В Лэнгли, где расположена штаб-квартира ЦРУ, давно присматривались к Вердину как к человеку безусловно талантливому, незаслуженно обиженному на родине, потому очень подходящему для вербовки. Неизвестно, стал бы Вердин работать на американцев или нет, по его биография вновь сыграла с ним шутку. Один из аналитиков русского отдела ЦРУ, внимательно изучив личное дело кандидата, выразил мысль, что биография последнего излишне сложна, достоинства слишком велики и девяноста процентов из ста — парня на вербовку подставляют. А он очень умен, и, прежде чем с ним разберемся, можно оказаться в дерьме и на пенсии.

Мы в очередной раз хвастаемся, что имеем самых великих перестраховщиков в мире. Чего другого, а подобных индивидуумов хватает среди чиновников всего мира.

Так, со знанием иностранных языков, яркой индивидуальностью, превосходным цинизмом и иными многочисленными плюсами, Виктор Вердин и прослужил бы вой век в пыльной канцелярии. Однако Россия решила перестраиваться. Ни один народ в мире, даже немцы, не испытывали к своей спецслужбе столь испепеляющей любви. Любовь народа к партии и спецслужбе была всеобъемлющей, безграничной. Но потому нас, россиян, и Называют народом загадочным, непредсказуемым, русскую душу — не имеющей дна и полной тайн. Никому и в голову не может прийти, что мы сами краев не видим, собственных загадок разгадать не в силах, будущего не знаем, а в душу свою не заглядываем, может, страшно, скорее лень.

В общем, перестройка — это хорошо, однако партию не запретили, а спецслужбу начали класть из старых кирпичей. И перестройщиков понять можно, в партии, считай, каждый активный россиянин пребывал, искренне добра хотел, сразу не получилось, так семьдесят лет для России это срок? Татары за триста не управились. А со спецслужбами вообще мутотень. Хоть одна страна в мире свою спецслужбу столько раз переименовывала? Надо в архивы лезть, так кто же туда пустит? На память получится неточно, с ошибками, но представление иметь будем. ВЧК, НКВД, МВД, КГБ, ФСБ, ФСК... Чего вспоминать, если сегодня никто не знает, как кого зовут? Сколько умных, порядочных людей под данными вывесками служили, не пересчитать, хотя бы потому, что половину из них уничтожили.

При очередной переделке личное дело капитана Вердина попало на стол большого генерала, на которого во время последнего отстрела патрона не хватило. Генерал был умен, опытен, абсолютно порядочен, потому его и ни разу по телевизору не показывали. У него был лишь один недостаток: не знался генерал с дьяволом и в душу человеческую заглянуть не мог. Генерал внимательно прочитал дело Вердина, пригласил к себе генерала помельче, вежливо спросил, мол, много ли у него таких людей? И подвинул папку с личным делом Вердина. Подчиненный ответа не знал, начал объясняться междометиями, начальник сухо прервал:

— Я заметил, ваши любимые слова “могет”, “подвижники”, последнее время — “понимаешь”. Английский, французский, испанский вы не используете, ваш дед и отец не служили в разведке, у вас имеются и другие плюсы. Я вас прошу, господин генерал, подыщите данному человеку подходящую должность, повысьте в звании. Я проверю. Через месяц пригласите господина Вердина ко мне на беседу.

Через месяц мудрого генерала с игровой доски сняли, поменяли на легкую фигуру, но Вердин мощно стартовал, вышел на орбиту, а так как действительно был умен, то вскоре с ним стали считаться.

Где в России довольно высокая концентрация умных и профессиональных людей, так это в финансовом бизнесе. За взятку туда не попадешь, а по блату если и проникнешь, то очень ненадолго. Слишком дорогое удовольствие на деньгах держать дурака, дешевле откупиться.

Шишков Юрий Леонидович являлся одним из самых богатых людей в России, в политику не лез, держался на втором плане, однако делать у нас большие деньги и совершенно не соприкасаться с политикой невозможно. Он не любил министров и людей из администрации Президента. Шишков полагал, что тщеславие сродни наркотикам, начинаешь с баловства, превращаешься в раба. С наркотиками и алкоголем следует держаться на дистанции, слишком много великих и сильных возомнили себя богами, полагали, могут все, и погибли. Разговоры о золотой серединке остаются лишь разговорами, не более. Политик, а министр тоже политик, всегда зависим, плохо, что он зависим порой от людей ничтожных. В крупном бизнесе без дипломатии и хитрости долго не проживешь, но в бизнесе связи взаимны и партнеры примерно равноценны. Здесь могут и обмануть, и продать, но установленные правила, как в любой игре, незыблемы, нарушителя просто выбрасывают за борт. Причем бросают все, как противники, так и союзники. Если в шахматах конь ходит определенным образом, то иначе он передвигаться не может.

Как всякому магнату, тем более в России, Шишкову были необходимы связи в силовых структурах. Но не генералы, а люди, обладающие реальной властью и свободой маневра. В последние годы в силовых ведомствах происходили постоянные перестановки. Шишков потерял двух нужных людей, искал замену. Миллиардеру найти верного помощника, что царевой дочке выйти замуж, желают многие, одно неизвестно — чего желает претендент, как себя поведет в трудную минуту. А в праздник он в принципе не нужен. А постоянно держать человека на цепи и контроле — просто с ума сойдешь.

И обратился Шишков за советом к своему школьному товарищу, отставному генералу КГБ, к человеку, который обратил внимание на Вердина. После школы финансист и генерал встречались редко, последний обладал пороком: не к месту и совсем не вовремя говорить правду. Даже многолетняя служба в организации, где большинство людей говорить правду просто не умели, школьного приятеля изменила мало. Никакие заслуги его не спасли, терпение у властей предержащих кончилось, генерала с почетом отправили на пенсию. О нем и вспомнил Шишков в трудную минуту, решив, что почти наверняка толку от встречи никакого не будет, но зато точно не будет и обмана.

Встретились однокашники на генеральской даче, двухэтажной деревянной халупе, в которой бы отказался жить двадцатилетний пацан, промышляющий челночным бизнесом. Но родившийся с карими глазами к старости голубоглазым не станет. Генерал встретил магната доброжелательно и спокойно и так же безразлично смотрел на выставленные на стол шофером яства и бутылки.

— Ты бы, Юрочка, и стол с собой возил, — заметил генерал, отрезая кусок осетрины. — Давай сначала выпьем и поедим, а уж потом ты мне начнешь лапшу на уши вешать, объясняя, зачем явился. А если соберешься с духом, решишь сразу правду сказать, так можешь ее после первой и выкладывать.

Ну, после первой у магната ничего не получилось, он начал о дворцовых интригах повествовать, генерал слушал, согласно кивал, обильно закусывал, затем сказал:

— Ты, Юрик, учти, я так давно не пировал, могу заснуть, прежде чем ты до сути доберешься.

— Пень ты старый, вот что я тебе скажу, и жизнь тебя; ничему не научила! — вспылил Шишков.

— Врешь, родненький, — генерал соорудил себе бутерброд с черной икрой, смотрел на него любовно. — Если бы меня жизнь ничему не научила, ты бы тут не сидел, икоркой меня не потчевал. Ты платочек носовой из правого кармана брюк достань и пот вытри, не бойся, я тебя не трону, даже не выгоню. Ты мальчик сообразительный, если не то скажешь, сам уйдешь. А гостинцы я тебе не отдам! — Генерал расхохотался.

Шишков разозлился, в жизни все не так, а в России вообще полный беспредел. Он, серьезный финансист, имеющий крупные счета в нескольких банках Европы, имеющий свободный доступ к премьер-министру, сидит на колченогом стуле в покосившейся халупе генерала, который вчера имел в этой стране практически неограниченную власть, и молча слушает этого поддатого весельчака, довольного жизнью.

— Что ты веселишься, тебе ничего не надо? — спросил Шишков.

— Внукам здоровья и счастья, все остальное у меня есть. — Генерал налил себе еще стопку. — Выкладывай, зачем прибыл, иначе я спать лягу.

— Мне нужен парень из вашей конторы, умный, не шибко тщеславный, знающий иностранные языки, надежный, — выпалил Шишков так поспешно, словно нырнул в прорубь.

Генерал отставил водку, мгновенно вспомнил Вердина, подумал, что бизнесмен может талантливого малого развратить, тут же одернул себя. Если он, многоопытный генерал, в Вердине ошибается, то контрразведчик либо уже скурвился, либо так или иначе грязь найдет.

— Ты возьмешь его к себе референтом или на другую должность?

— Нет, он должен работать там, где он работает, мне нужны мышцы, — ответил Шишков.

— Короче, тебе нужен информированный верный агент.

— Похабное слово, — скривился Шишков. — Мне нужен верный, сильный помощник, формально не имеющий ко мне никакого отношения. — У меня есть очень интересный парень, но ты понимаёшь, если его может купить миллиардер Шишков, то его может перекупить и миллиардер Пупкин?

— Это моя проблема, перекупают лишь тех, кому недоплачивают.

Глава шестая

Генерал разыскал Вердина, встретился с ним и сухо сказал:

— Тобой интересуется один бизнесмен. Я его давно знаю — учился с ним в школе, тогда он был темный парень, но всегда очень сообразительный. Одно время мы собирались пригласить его к себе, но он слишком любит деньги.

— Простите, деньги любят все нормальные люди, — уточнил Вердин.

— Вот и решай для себя этот вопрос. А сейчас возьми визитку этой акулы империализма, он ждет твоего звонка. Я подумал, может, стало скучно в нашей конторе, интриги надоели?

При этой встрече Вердин генералу не понравился, по бывший разведчик стал замечать, что с возрастом приятных людей становится все меньше, следовательно, больше внимания следует уделять огороду и реже включать телевизор.

Шишков и Вердин отнеслись друг к другу настороженно, как полагается вести себя зверям, встретившимся в джунглях. Довольно быстро они убедились, что выпорхнули из одного гнезда, несмотря на разницу в возрасте, оценивают окружающий мир практически одинаково.

Существовала некоторая разница в достижении намеченной цели, но двух одинаковых людей на земле не рождается. Для бизнесмена главное было в деньгах и возможностях, которые деньги человеку давали. Ему в высшей степени было наплевать, что о нем думают окружающие: боятся его, уважают или считают калифом на час. Для Шишкова было важно, как он оценивает себя сам и сколько на сегодняшний день стоит. Для Вердина имело огромное значение отношение к нему окружающих, деньги он оценивал лишь как путь к успеху, главное же — реальная власть, она опирается на страх. Человек издревле любил деньги, но собственную жизнь он испокон веков ценил больше.

Шишков качал деньги из войны в Чечне, дело было нехитрое, следовало лишь получить кредиты на восстановление изничтоженного и обозначить строительные работы. Через несколько дней никто не знал, когда и сколько было построено, что сгорело, что никогда не существовало.

Вердин руководил небольшим оперативным подразделением, входящим в Управление по борьбе с коррупцией и оргпреступностью. Подполковник точно знал, что коррупцию трогать нельзя, она, словно цепкая лоза, поднимается до самой крыши, если туда заберешься, пропадешь, даже хоронить не будут. Необходимо создать видимость активности, что при существующем бардаке и многоподчиненности являлось делом несложным. Главной своей задачей подполковник Вердин считал создание монолитного соединения единомышленников-профессионалов, отбирал людей тщательно, по-большевистски, считая личную преданность человека неизмеримо важнее его профессиональной подготовленности. Но, безусловно, дураков и неучей подполковник в своем отделении не держал.

Первоначально бизнесмен попросил подполковника проверить людей, занимающихся транспортировкой грузов. Необходимо убрать двурушников, позаботиться, чтобы каждый стрелочник знал, за что конкретно он получает деньги, какой вагон, платформа должны дойти до места назначения, что должно взорваться или потеряться в пути.

— Вы проверите своих людей, я присмотрюсь к вам лично, позже поговорим о деле более серьезно, — сказал напоследок Шишков. — В расходах не стесняйтесь.

Не прошло и месяца, как бизнесмен и контрразведчик встретились вновь.

— Мой однокашник — человек своеобразный, господин подполковник, увлекся выращиванием овощей, у каждого свои увлечения. Простим генерала, тем более что в людях он всегда разбирался отлично, я благодарен ему за знакомство с вами.

Вердин еле сдержал улыбку, столь интеллигентная, даже высокопарная речь была отнюдь не свойственна бизнесмену, и подполковник понял, что угостили сладким, придется отведать и горького.

— В своей предвыборной кампании Президент обещал установить в Чечне мир. — Бизнесмен замолчал, словно не знал, что сказать дальше.

“Политика, черт бы ее побрал, — думал Вердин, — а я почему-то решил, что гражданин Шишков уголовного происхождения”.

— Он много чего обещал, но мало что выполнит. Но другие его дела волнуют меня мало, а вот мир в Чечне нам совершенно ни к чему. Я говорю “нам” не потому, что считаю себя самодержцем, подполковник. Отнюдь, я не глава, лишь колесико в огромном финансовом механизме, который в случае мира потерпит значительные убытки.

— Я здесь при чем? — искренне, что с ним случалось крайне редко, спросил Вердин. — В этом вопросе я бессилен. У вас же есть люди в окружении, Сам болен, его несложно убедить, что сегодня в России существуют более неотложные вопросы.

— Убедить короля возможно, однако его секретарь Совета безопасности — человек крайне упрямый, — ответил Шишков.

— У меня нет профессионалов такого класса. — Плохо, но я имел в виду не столь прямолинейно решение. — В России очень сильны антивоенные настроения. — В Чечне они не слабее. Но кавказцы всегда были людьми вспыльчивыми и болезненно самолюбивыми.

— А если конкретно? — поинтересовался Вердин.

— Переговоры сорвать крайне сложно, но, если произойдет событие, возмутившее чеченцев, ситуация может выйти из-под контроля.

— А вы не могли бы подсказать такое событие? — Если бы я мог, то не платил бы вам сумасшедшие деньги, подполковник! — вспылил бизнесмен.

* * *

Вердин проделал гигантскую работу. Он летал в Чечню, рисковал жизнью и встречался с полевыми командирами, неделю сидел в подвале без крошки хлеба и дышал собственными испражнениями, его дважды водили расстреливать и несметное количество раз просто били как чеченцы, так и русские, но он выжил и вернулся в Москву. Он выяснил, что такое семья и клан, как они взаимодействуют, кто богаче, а кто беднее и где расположены у этих сильных, гордых, но диких людей самые болевые точки.

Вердин сумел заманить Тимура Яндиева в Москву, обставить агентурой и, используя втемную, взорвать в центре Москвы автобус.

Остальное известно, день казни приближался неумолимо, казалось, ничто не способно помешать выполнению задуманного. Неожиданно рядом со свидетелями появились неизвестные люди, разыскивающие несуществующую банду. Совершенно случайно Вердин узнал, что поселковый участковый болтает, что террориста “водили” Парни из контрразведки, десять раз могли предотвратить взрыв и смертоубийство. Вердин приказал срочно разобраться.

Два оперативника, позавчера беседовавших с Григорием Котовым, сидели в кабинете подполковника Вердина, изучали паркет.

— Значит, садовод Ивлев в ночь со среды на четверг от своей бабы уехал, а домой не прибыл? — подвел итог Вердин. — А на участке, расположенном непосредственно напротив садовода, какой-то интеллигентный доходяга перекопал весь огород?

— Так точно, я пытался его спровоцировать на драку, дал раза, он упал на грядку и заплакал, — ответил лейтенант. — Точно, паршивый интеллигент. — Но Ивлев домой не вернулся, хотя от своей бабы уехал. А вы, мудаки, знаете, что Ивлева в то утро у последнего шламбаума видели?

— Так мы его и десяти верстах от того места и ждали, — пробормотал второй оперативник, старший лейтенант, которого не обманывал сравнительно спокойный голос подполковника.

— А никакого объезда там нет, — вставил лейтенант, не соображая, что заколачивает крышку собственного гроба.

— Так куда человек с машиной девался? — спросил Вердин, сам не зная зачем, чувствуя, как мол из-под ног уходит, а он, подполковник, интересуется, заперты ли шпингалеты на окнах. — И произошло это в четверг утром, а докладываете вы о происшествии в пятницу. Вы что, на вокзале работаете, и не важно, прибудет поезд сейчас или через двое суток? Как фамилия любителя копать чужие огороды? Ведь он тоже исчез?

— Жид какой-то, а фамилия русская, — старлей начал шарить по карманам. — У меня записано, сейчас...

Вердин достал из стола конверт, вытряхнул из него не сколько фотографий.

— Взгляните, — Вердин никогда не употреблял слово “дурно”. Он говорил: чувствую себя плохо или говорил слова иные. Но, когда подчиненные извлекли из стопки фотографий снимок Григория Котова, подполковнику стало именно дурно.

Котова сфотографировали за столиком в буфете Шереметьева, когда он разрабатывал девушку, которая видела Фокина, затем он в буфетчицу влюбился, женился, сейчас ждал ребенка. Сфотографировали без конкретных подозрений, на всякий случай, больно часто он болтался в буфете, уже позже выяснилось, что это человек полковника Гурова. Внешность у Григория Котова была действительно не боевой, лишь когда установили его данные и оперативное прошлое, то узнали, что он опытнейший розыскник и прекрасный кулачный боец.

Вердин взял фотографию, пригляделся к носатому худощавому брюнету, признал, что и сам мог бы обмануться, но не выдержал и сказал:

— Этот, как вы выражаетесь, паршивый интеллигент при желании мог бы вас обоих обесточить и пушки поотнимать. Он не считал возможным раскрыться, потому вы здесь, а не в госпитале, садовод пропал, необходимо проверить остальных. Хотя, насколько я знаю Гурова, мы опоздали.

Вердин хорошо помнил своего покойного шефа подполковника Фокина и его нелепую смерть. Известно, Фокин крайне опасался милицейского полковника Гурова, но Вердин никак не мог соединить милицейского сыщика и смерть шефа. Но Фокин был умница, знал Гурова давно, и Вердин учел отношение покойного к менту и принял меры.

— Извините, шеф, — собравшись с силами, молвил старлей. — Возможно, мы лопухнулись, но приговор вынесен и никакого помилования не будет. В верхах сейчас такое творится...

— Заткнись! — рявкнул Вердин. — Мы не отвечаем за верха, делаем свою работу, именно за нее нам платят деньги. Соберите людей, отправляйтесь по адресам свидетелей. Уверен, вы их не найдете, мы опоздали на полтора суток. Выявите их связи, любовниц, братьев, сватов, найдите их и ликвидируйте. Работайте резко, грубо, свидетели не должны вновь оказаться в прокуратуре.

Оперативники ушли. Вердин сунул в рот пластинку жвачки, откинулся на спинку кресла, задумался.

Простая операция, но где-то ошиблись. Главное, почему снова Гуров, что, у ментов других важняков нет? Теперь ясно, ссора сыщика с начальством, уход в отпуск — все это липа, просто он развязал себе руки. А поиск соучастников террориста — лишь прикрытие. Никакой генерал, ни даже министр не в силах запретить человеку доказывать свою правоту в свободное от работы время. Попытаться отозвать его из отпуска, послать в командировку? Глупости. Надо подключить генерала Володина, вынудить его встретиться с Бардиным. Основания? Назревают серьезные потасовки у трона, никому нет дела до всякой ерунды. Взорвали автобус, террориста задержали и осудили. А нельзя ли его расстрелять без резолюции в отказе о помиловании? Начальник тюрьмы не возьмет на себя такую ответственность. С одной стороны, ерунда, с другой — если существует бумага, должна иметься и резолюция.

Свидетели. Допустим, Гуров захватит их, приведет в сознание, но подобные действия юридической силы не имеют. Кассационная жалоба в связи с вновь открывшимися обстоятельствами? Плохо! Многомесячная волокита, авторитет подполковника Вердина скукожится, как гнилой орех.

Необходимо нейтрализовать Гурова, именно он — мотор всего происходящего. Вердин снял трубку, набрал номер.

— Ну? — ответил знакомый голос.

— Здравствуй, хорошо, что застал, — сказал Вердин. — Придется расконсервироваться, начинать действовать.

* * *

Полковник Гуров и подполковник Вердин были профессионалами, потому мыслили практически одинаково.

Эдуард Ивлев получил деньги, уехал к своему завязавшему дружку, который, расставшись с водкой, почувствовал себя столь одиноко, что начал работать. В молодости он помогал отцу по столярному делу, батя с “проклятой” не справился, ушел в мир иной, а инструмент сохранился. Иван — столь редким именем звали чудом спасшегося поклонника Бахуса — вытащил дрожащими руками ящик с инструментами и для начала починил крыльцо собственного дома. Глянуть на творение алкаша собралось полпоселка. Через две недели Иван уже чинил заборы и даже ворота, вскоре ему доверили перекрыть крышу, мужики здесь были в цене.

Когда приехал Ивлев и сказал, что хотел бы пожить на природе, Иван лишь сердито буркнул:

— Живи, но крепче молока в моем доме ничего не пьют. — Он не сомневался, что очень скоро “дружок” исчезнет.

Но Ивлев обошел участок, Поднял горсть земли, помял, принюхался, презрительно ковырнул ботинком квелые огурцы и сказал:

— Иван, ты построить теплицы, я выращу цветы, сделаю тебя богатым человеком.

Но если с Ивлевым хлопот не было и за него можно было не беспокоиться, то остальные свидетели к предложению сегодня же выехать из Москвы отнеслись отрицательно. Лишь с Василием Гавриловичем Коноваловым избежали тяжелых объяснений и забот. Он, как выяснилось, дважды судимый, исчез бесследно. Именно он в комнате свидетелей высказал мысль, что дело пахнет керосином и необходимо глухо молчать. Видимо, он пожалел о своих словах и после суда с квартиры сожительницы съехал, куда и почему — никто не знал. Гуров догадывался, но, собрав двоих свидетелей в кабинете знакомого начальника отделения милиции, об Ивлеве и Коновалове не распространялся, сказал лишь, что они люди разумные и Москву на время покинули. А о пятом свидетеле, который вышел из автобуса вместе с “террористом”, полковник не сказал ничего, вернее, обмолвился, что человека найти не удалось.

Гуров не мог знать абсолютно точно, но подозревал, что последний свидетель был агентом и именно ему поручили сдать подозреваемого “оказавшимся” под рукой омоновцам. Сыщик дал указание максимально собрать информацию по последнему свидетелю — Семену Сидоровичу Терехову. Терехов, мощный двадцатисемилетний человек, служил в небольшом коммерческом банке. И если Гуров просчитал правильно и Терехов — агент, то от него ниточка идет наверх. Следует за ним понаблюдать, так как Вердин умен и, выяснив, что из всех свидетелей остался один, не станет оберегать агента. Стрелять в него нет оснований — слишком мелок, а размозжить кирпичом голову либо ткнуть под лопатку ножом, так это в самый раз.

В четверг Гуров разбирался с Касьяновым и Фетисовым. Люди они были, естественно, разные, разговаривать с ними следовало порознь, но время поджимало. Гуров не знал о разгильдяйстве гэбэшных оперативников, которые все еще ждут возвращения Ивлева, и сыщик полагал, завтрашнего дня у негр нет, а предстояли еще встреча с Тереховым.

Фетисов был флегматичен, держался нейтрально, на предложение Гурова выехать до зимы из Москвы буркнул:

— Можно, девок везде хватает. — И нахально спросил: — А подъемные будут? Я так понимаю, мой отъезд нужен обществу.

Гуров не успел ответить, взорвался Касьянов:

— Не годится, начальник, у меня бизнес! И так налогами душите, на таможне трясете, теперь, видите ли, потребовалось из Москвы уехать. Нет такого закона, мы в демократическом государстве живем.

Гуров чувствовал себя в чужом кабинете неуютно, да и время поджимало. Самое правильное перехватить Терехова при выходе из банка, иначе мужик может поехать не домой, а неизвестно куда, к друзьям, например, или к женщине. Гуров взглянул на часы, затем на Станислава Крячко, который сидел безучастно в сторонке, листал журнал. Станислав головы не поднял, казалось, на друга не смотрел, неожиданно энергично поднялся и сказал:

— Вы увлеклись, Лев Иванович, вам пора, — он чуть ли не вытолкнул Гурова из-за стола, повернулся к Касьянову и Фетисову. — Знаете, существует старый как мир прием, когда беседу ведут два сыщика. Один душевный, а второй — жесткий. Так вот, я очень жесткий. И вам, Юрий Юрьевич, сейчас разъясню, какую вы получите компенсацию за немедленный отъезд из Москвы. А тебе, Алексей Федорович, расскажу про бизнес, налоги, таможню и права, которыми ты, дурак, обладаешь в демократическом государстве.

— Да я в подобном тоне не желаю с вами разговаривать! Я просто уйду! — Касьянов вскочил.

— Уйдешь, конечно, куда ты денешься? Но, прежде чем ты выйдешь за дверь, учти, даже в самом демократическом обществе бизнесом занимаются лишь люди живые. А мертвых хоронят. Конечно, в том случае, если тело находят.

— Что вы имеете в виду? — спросил растерянно Касьянов.

Крячко не ответил, взял Гурова под руку, прошел с ним к двери.

— Не трать ты себя впустую, тебе предстоит сложный разговор, — и открыл дверь. — Сержант, дружище, возьмите этого молодого человека, — Станислав указал на Касьянова, — и поговорите с ним о футболе. Узнайте у него, почему мы так бездарно играли на первенстве мира.

* * *

Семен Сидорович Терехов без крайней необходимости на работе не задерживался — он вышел из банка в две минуты седьмого. Он был среднего роста, непримечательной внешности и крепкого сложения, но одет элегантно, на безымянном пальце правой руки поблескивал массивный перстень. Терехов явно хотел походить на руководителя среднего звена. Он пожал руку охраннику, взглянул на золотые часы, хотя, конечно, прекрасно знал, сколько сейчас времени.

Гуров поставил свой “Пежо” рядом с “Ауди” Терехова и наблюдал за ним, прикидывая, с чего начать разговор и как его вести. И тут сыщик понял, что Терехов не пьян, но, что называется, под хмельком. Залихватская улыбка, излишне размашистые движения, охранник банка тоже вышел на лестницу, улыбаясь, наблюдая за Тереховым, видимо, его состояние не являлось для охранника неожиданностью.

Сыщик собирался подсесть в машину Терехова, но охранник-свидетель был совершенно ни к чему. Гуров сел за руль и двинулся следом за серебристой “Ауди”. Перед выездом на центральную магистраль Гуров поравнялся с машиной Терехова, коротко просигналил и, достав из-под сиденья милицейский жезл, постучал в стекло. По движению губ Терехова стало ясно, что он матюгнулся, но, так как “Пежо” прижимал его к тротуару, будущий банкир послушно остановился, из машины не вышел, достал бумажник.

Гуров поставил машину перед “Ауди”, открыл правую дверь, махнул жезлом, предлагая Терехову пересесть в “Пежо”. Терехов приосанился, с чувством собственного достоинства подошел, спросил:

— В чем дело, командир? — Садитесь и не дышите на меня, закусить нечем.

— Командир, с каждым случается, если бы все были трезвенниками, вы бы катались на трамвае. — Терехов сел рядом, открыл бумажник, протянул права, техпаспорт и пятьдесят долларов. — Вы из какой ГАИ? У вас начальник случайно не Леонид Семенович? — Семен Сидорович, у меня случайно совершенно другой начальник. — Гуров показал свое удостоверение, развернул, дал возможность прочитать все, что в нем написано.

— Понятно, понятно, — Терехов убрал бумажник. — Значит, вы не автоинспектор, и, как мужчина мужчину, вы способны меня понять.

— Это вряд ли, — Гуров продолжал изучающе рассматривать соседа, который с каждой минутой вызывал все большую антипатию.

Гуров мог сказать хлыщу очень многое, но вместо холодного расчета накатывала злость, появилось желание вышвырнуть Терехова из машины, пусть его убивают. Сыщик прекрасно представлял, как начнет крутиться, изворачиваться этот тип, на совести которого смерть невинного человека.

— Хоть тысячу рублей заплатили? — спросил Гуров. — Или вы теперь получаете в долларах?

— Вы о чем, господин полковник? Полагаю, обознались?

— Дочке двенадцать, она в какой класс пойдет? А жена не работает? И как полагаете, они без вас жить будут? — Гуров говорил совершенно не то, что собирался, разговор сломался изначально.

Он нарушил святую заповедь — не говорить чужому агенту, что знает о его вербовке. Но Гурову не нужен был этот говенный человечек, необходим именно завербовавший его офицер, непосредственный участник преступления. Теперь уже поздно, следует ломать эту мразь, ломиться сквозь чащу, не давать продыху.

— В народе говорят, лучше иметь среднюю сообразительность, чем высшее образование”. Ты, Семен Сидорович, и таблицы умножения не знаешь. Ты полагаешь, слиповали парню смертный приговор, а тебя в живых оставят?. Ты практически покойник. Не трогают, ждут, когда приговор приведут в исполнение. Ты переживешь Тимура Яндиева максимум на сутки.

— Что вы говорите? Что вы говорите? — бормотал Терехов, не способный столь быстро переварить подобный объем информации.

— Меня не интересует, на чем тебя завербовали, какую информацию ты выдаешь. Мне необходим номер телефона и фамилия, имя, отчество сотрудника, которого ты вызываешь для экстренной связи.

— Какого сотрудника, что-о вы говорите, го-осподин полковник? — У Терехова от страха стал заплетаться язык.

— Тебя убьют. Хочешь оставить семью без средств к существованию? У тебя времени, пока я не выкурю сигарету. — Гуров опустил стекло и закурил.

— Меня так и так убьют, — давясь словами, проговорил Терехов.

— Будешь слушаться, останешься жив, в суде заявишь, что действовал по принуждению. — Гуров смял окурок, закрыл пепельницу. — Теперь начинай исповедь, все подробно. — Он включил магнитофон.

Терехов говорил, путаясь и запинаясь. Гуров помогал короткими вопросами. Выходило, что агент не знал о мине, и сыщик этому верил. Однако не вызывало сомнения, что сотрудники о взрывчатке знали, а задержавшие Тимура омоновны полагали, что чеченец вооружен, но о предстоящем взрыве ничего не знали. Но что автоматчики были выставлены на автобусной остановке не случайно, тоже стало ясно как день.

— Все, — выдохнул Терехов. — Сколько вам заплатили?

— Пять тысяч долларов. — Теперь действительно все. — Гуров опустил руку в карман, выключил магнитофон. — Теперь так, сегодня вечером вы из Москвы уедете, машину оставите. Что вы будете врать жене и на работе — мне безразлично. Когда где-то обоснуетесь, позвоните по телефону, — он медленно продиктовал номер, — сообщите свои координаты. Если вздумаете скрыться с концами, я добьюсь, чтобы против вас возбудили дело за соучастие, объявили в розыск. При вашей опытности вы пробегаете недолго. За семью не беспокойтесь, женщин никто не тронет, они никому не опасны.

* * *

Вечером Мария с гордостью сообщила:

— Я нашла две великолепные дачи, где с радостью наймут надежного непьющего сторожа.

— Не сомневался, что ты умница. — Гуров хотел поцеловать Марию в щеку, но думал о другом и лишь неловко ткнулся носом.

— С таким лицом можно ботинки зашнуровывать, а не любимую женщину целовать! — возмущенно оттолкнула Гурова Мария.

— Ну, извини — виноват.

— Спать ляжешь на диване!

— Обязательно, — Гуров вздохнул. Вроде он все сделал правильно, а чего добился? Где будут выступать эти свидетели? Кто станет их слушать? Необходимо вновь писать кассационную жалобу в Верховный суд России. О том, что свидетели исчезли, Вердин уже знает, тут Гуров ошибался, подполковнику все стало известно на следующий день. О жалобе в связи с вновь открывшимися обстоятельствами в кассационную палату узнают быстро. И первое, что прикажет Вердин, — организовать адвокату несчастный случай. В подвал адвоката не запрешь, ему необходимо по инстанциям ходить. Приставить охрану — значит открыться полностью, газеты и телевидение заорут в полный голос... Русские парни гибнут за Родину, а штабная крыса мент Гуров организует защиту террориста, убившего детей... Подключат Союз солдатских матерей. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

— Ну что? Что? — Мария схватила Гурова за плечи” трясла что было сил. — Не рви на себе тельняшку! Тебе не закрыть все амбразуры! У тебя одна жизнь! Одна!

— Счастливый парень был Змей Горыныч! – Гуров подхватил Марию на руки, пошел в спальню. — Я сейчас тебе покажу, стерва, кто где будет спать! И за мордобой ответишь!

* * *

На следующий день, в пятницу вечером, подполковник Вердин рвал и метал, все свидетели, за исключением агента, холуя Терехова, пропали, испарились. Вердин не мог понять, почему Гуров до сих пор не вышел на Терехова, самого скандального для службы человека. Если Гуров добьется успеха, то не хватает лишь последней капли, чтобы прилюдно выяснилось — выявленного террориста сдал агент-осведомитель. “Да, господин полковник, тут у вас накладочка произошла, — рассуждал Вердин. — Посчитали вы, мол, и четырех свидетелей расколоть сложно, черт с ним, с пятым. А он и есть главный, потому как четверо ничего конкретного и не знают”.

После разговора с полковником Терехов испугался до тошноты, вернулся домой трезвый, весь в поту, супруга решила, что муж заболел. Он лег на тахту, повернулся лицом к стенке, затих, решал, куда теперь податься, главное, что сказать жене. С работой обстояло проще, отпуск можно было оформить быстро.

Он лежал на любимой тахте и походил на Антея, которому возвращались силы от прикосновения с Землей. Полковник, возможно, и прав, лучше на время смотаться от греха. Но страх нагонять не дело, не при Берии живем, плюнули, человека утопили.

Он повернулся на спину, руки за голову, потянулся.

— Ужинать будешь? — спросила жена, глядя на него с подозрением. — Пришел рано и трезвый, просто чудеса.

— Катишь ты на меня, мать. — Он сел, слегка встряхнулся. — А я все в дом да в дом, не как некоторые. Мне завтра отъехать на несколько дней требуется, выгодное дельце подвернулось. Может, и новую шубу справим.

— Деревня, — жена смотрела мягче, но недоверие во взгляде все еще присутствовало. — Справляют праздники, а шубу покупают.

— Ты у меня образованная, тебе виднее, — миролюбиво согласился Семен Сидорович, чем вновь насторожил супругу.

— А едешь далеко, в командировку?

— В банке я отпуск возьму, им лишнее знать не следует, — он старался говорить беззаботно, но жена тут же уловила фальшь.

— Значит, не в командировку, и на службе ты берешь отпуск, еще какую лапшу ты мне на уши собираешься повесить? Я вот завтра твоему Никифоровичу позвоню, узнаю, что это за поездочки за свой счет? И с кем? Уж не на пару ли вы собрались? Так я и его половине позвоню, скажу...

— Заткнись, милая! — От страха у него свело горло и получился рык, переходящий в визг. — Шефу я скажу, что к твоей матери в Свердловск... тьфу, в Екатеринбург лечу. А отпускные я тебе все до копеечки отдам, чтобы в бабьей голове шальные мысли не шастали.

На следующий день он оформил отпуск, начальство не возражало, однако и быстро не получилось. Пришлось ждать, то одной подписи не хватало, то другой.

А к вечеру сотрудники потребовали свою законную бутылку. Ну, отпускную выпивку в России никто не мерил, потому вышел Терехов на улицу лишь в девятом часу. Тут повезло, он только руку поднял, какой-то “левак” тормозить начал, затем неожиданно поддал газу, вылетел на тротуар и размазал Терехова по стене дома.

* * *

Вердин воспринял доклад об успешном выполнении задания с удовлетворением, однако задумался. Почему мент четверых свидетелей спрятал, а самого для себя важного оставил без прикрытия? Наверняка сыщик с Тереховым толковал, конечно, расколол, мог исповедь паскуды записать на пленку. Очень возможно. Терехов — покойник, идентифицировать голос невозможно, но любое сомнение толкуется в пользу обвиняемого. Если адвокат, старый пень, добьется рассмотрения дела в кассационной палате Верховного суда, то, сколько дегтем мента ни мажь, смертный приговор чеченцу отменят и все полетит к черту.

Виктор Олегович Вердин, несмотря на свою молодость, был человеком спокойным, последовательным и упрямым. У него имелся против Гурова очень сильный ход, но один патрон — последний патрон, и стрелять следует лишь в безвыходном положении. Пока займемся свидетелями, решил Вердин. Человека спрятать трудно, подготовить место лежки у Гурова не было времени, он находился в цейтноте, следовательно, использован нетрадиционный ход. Если трюк придумал человек, значит, другой человек способен трюк разгадать.

С Коноваловым ситуация понятна, судя по всему, патовая. Оперативники Вердина давно искали людей из преступного мира, годных для вербовки. Примерно пять месяцев назад натолкнулись на внешне вполне добропорядочного гражданина Василия Гавриловича Коновалова. Человек только разменял пятый десяток, живет пристойно, женат, двое детей, служил в Афгане. Но, когда гэбэшники примерного семьянина копнули поглубже, быстро выяснили, что примерный семьянин в Афгане не служил, а сидел в зоне, дети не его, а женщина, у которой Коновалов живет, с которой не расписан, московской прописки не имеет.

Вердин начал готовить человека на вербовку, тут закрутилась история с чеченским “террористом”, решили, что Коновалов вполне подходит, подсунули в качестве свидетеля. Однако вчерашние ловцы интеллигентных пособников всех разведок мира и других инакомыслящих плохо разбирались в психологии уголовника, начали работать с ним с позиции силы, озлобили, после чего он и брякнул сгоряча: все дело липовое и сплошная туфта.

Василий Коновалов ушел с “концами”, но Вердин не сомневался — уголовник скрылся, не станет работать ни на кого, и на ментовку в первую очередь. А искать его следует в какой-нибудь преступной группировке, а скорее всего на Кавказе, среди наемников. В общем, он отрезанный ломоть, о нем следует забыть.

С Тереховым благополучно покончили, остаются трое. Приближается осень, людям нужна крыша, они городские, избалованные, в деревне делать им нечего, да и желателен телефон. Охранник на даче нуворишей? Похоже.

Какие связи у Гурова среди подобной публики? Да и "новые русские" себе охранников сами найдут. Скорее какое-нибудь обжитое семейное гнездо, типа Переделкина. Мало денег, много традиций. Человек, рекомендованный полковником милиции, просто мечта. Какая связь у цента с подобными людьми?

Если бы Вердин был эмоциональнее, хлопнул бы себя по лбу. Актриса, на которой сыщик никак не женится! Театр! Кино! Но главное, конечно, актриса. Ох, напрасно ты, мент, ввязался в драку, имея в руках такую хрупкую штучку. Можно ведь и разбить ненароком.

* * *

МУР уперся, своих секретов не выдавал, так было установлено издавна. Министерство может требовать папки с разработками, проводить свои бесконечные проверки, но агентура — дело святое. Если оперативник уперся, у него и министр ничего не узнает. Конечно, Станислав Крячко вроде бы свой, но розыскники, которые его хорошо знали, из МУРа почти исчезли. Одни устали, ушли на пенсию, иных соблазнили деньгами коммерсанты, а несколько человек просто померли.

Как опер-важняк, полковник главка, Станислав в данном деле шансов на успех не имел. Нужен был человек, не просто слышавший о Крячко, не раскланивающийся с ним в коридоре, а приятель, перед которым можно открыться. Сложность заключалась еще в том, что агент, разрабатывавший в свое время Тимура Яндиева и шепнувший чеченскому парню имена его родственников, безусловно, состоит на связи не у рядового розыскника, а у одного из начальников. И человек этот коррумпирован, а если забыть иностранные слова, так просто куплен с потрохами или запуган гэбэшниками до смерти.

Начальника МУРа Станислав лично не знал, он был для генерала лишь паркетным шаркуном из министерства, который болтается по кабинетам, мешает людям работать. Гуров друга торопил, очень рассчитывал, что через выявленного предателя выйдет на интересную оперативную информацию, хотя почти не сомневался, что упрется в человека уровня Вердина, а выше их не пустят.

— Лев Иванович, сдаюсь, я мелко плаваю, идем на по клон к генералу.

— Ты в отпуске, не отрывай друга от дела, — ответил Гуров.

— Сегодня воскресенье, Петр, возможно, дома, звони приглашай на обед, скажи, я заеду.

— Полагаешь, это честно? — Гуров сопротивлялся из упрямства, отлично понимая: если Станислав запросил помощи, значит, она необходима.

Совершенно неожиданно Петр Николаевич приехал на квартиру Гурова в отличном настроении. Оказалось что супруга генерала уехала на целый день к приболевшей подруге и он изнывал от безделья.

— Ну, господа разбойнички, — потирая широкопалые ладони, ухмыляясь, говорил Орлов, прохаживаясь по квартире, — рад вас видеть, доволен, что вы заперлись в сортире и не знаете, как из него выбраться.

— Возлюби ближнего! — брякнул Станислав и покраснел.

Генерал хохотнул, оглядел накрытый стол, взял запотевшую бутылку с иностранной этикеткой, поставил на место.

— Обожаю получать взятки, жаль только, что, кроме вас двоих, никто мне ни шиша не дает. Лева, надеюсь, ты еще не выжил из ума, не станешь городить чушь, сразу расколешься, какой жареный петух клюнул тебя в ягодицу?

— Петр Николаевич, клюнули не Гурова, а меня, — сказал Станислав.

— У тебя звездная болезнь, дорогой. — Орлов взял со стола другую бутылку, тоже не сумел прочитать этикетку. — Жареный петух ваши ягодицы не различает. Ладно уж, давайте выпьем по стопке, и я согласен вас выслушать.

Генерал слушал, как всегда, закрыв глаза, когда Гуров замолчал, сказал:

— Думаю, все это пустые хлопоты. Этого парня, начальника МУРа, я знаю, но он человек для меня чужой, и с вашей просьбой я обратиться к нему не могу. Если перевести ее на русский язык, она звучит следующим образом:

“Мы располагаем данными, что некто из вашего окружения завербован ФСК, назовите фамилию”. “Щас, разбегались! — подумает он. — За информацию спасибо, но в своем доме мы сами разберемся”. — Так что делать? — спросил Станислав. — Я бы своего парня никому и никогда не назвал. — А мне? — Орлов хитро прищурился. — Ну, скажете тоже, — смешался Станислав. — Вот именно, — Орлов сел в гостиной на диван, подвинул телефонный аппарат. — Необходимо среди моих коллег найти начальника или преподавателя нынешнего начальника МУРа. Если он будет уверен, что информация не уйдет, он поможет. Честь флага высока, но никто не хочет работать рядом с иудой. Вы, мальчики, отправляйтесь на кухню, закройте дверь плотно. Вам не следует слышать, с кем и как я буду разговаривать.

Друзья закрылись на кухне, слушали, как позвякивает параллельный аппарат, замолкает, затем снова позвякивает. Переговоры генерала Орлова продолжались около двух часов.

— Выпьем, Лев Иванович, сегодня я все равно не работник, — сказал Станислав.

— Пей, — Гуров пожал плечами. — У тебя короткое дыхание, Станислав. Крячко отвернулся, неожиданно сказал:

— Тогда дай закурить.

— В твоем возрасте начинать курить вредно.

— Ты сам раз десять бросал и начинал.

— Я человек слабый, мне можно, — ответил Гуров, и в это время дверь открылась и в кухню вошел Орлов.

Он взглянул не на сыщиков, а на стол, оценил уровень содержимого в бутылках, довольно хмыкнул:

— А вы, парни, ничего, с вами работать можно.

— А если бы я выпил бутылку, так со мной и работать было бы нельзя? — вспылил Станислав:

— Ну должен был я как-то начать? Я же тоже живой. Лева, ты меня угощать собираешься?

Сели за стол, выпили по рюмке не чокаясь, начали без аппетита закусывать. Орлов отложил вилку, раздраженно сказал:

— Черт побери! Если бы подобную операцию провел Лева, то глянул бы безразлично, пожал плечами, обмолвился, что все это пустяки, пользуйтесь, мне не жалко. Но человек, получивший подобный “подарок” от Гурова, всю жизнь чувствовал бы себя его должником и мечтал бы отдать за него жизнь. Станислав бы скромно потупился, заявил, что совершать подвиги Геракла его, затурканного оперативника, любимое занятие. Один я не способен подать себя надлежащим образом.

— За что мы тебя и любим, генерал. — Гуров подмигнул Станиславу и склонил голову.

— Завтра в десять утра, Лев Иванович, тебя ждет начальник МУРа. Генерал в курсе твоей проблемы, согласен оказать посильную помощь.

Друзья больше о работе не говорили, спорт и политику они не обсуждали никогда, а Станислав враз забыл все анекдоты и любимые прибауточки. Пить и есть друзья не хотели, сидели молча, каждый думал о своем, а возможно, все трое думали об одном и том же.

Глава седьмая

Кабинет начальника МУРа сохранился полностью, словно за четверть века, которые прошли с того дня, как Гуров перешагнул этот порог впервые, в жизни ничего не изменилось, а в кабинете лишь протирали пыль. Только на стене вместо портрета Дзержинского висела картина в тяжелой раме, копия Айвазовского.

Молодой генерал вышел из-за стола, пожал Гурову руку, указал на гостевое кресло, сам занял такое же кресло напротив, чем выразил гостю максимальное уважение.

— Меня зовут Юрий Иванович, и я от вашего визита, Лев Иванович, как понимаете, не в восторге.

— Спасибо, что в кабинет пустили, — ответил Гуров.

— До чего хреновая жизнь, каждый день думаешь, мол, хуже некуда. А она тебя молоточком по темечку, по темечку. Давай на “ты”, что ли? — В голосе генерала звучала тоска.

— Давай, только легче нам с тобой от этого не будет.

— Ты при ком тут начинал?

— В основном я служил при генерале Турилине. — Я Константина Константиновича знал плохо, хотя он у нас в академии преподавал. Лев Иванович, скажи по-честному, ты бы мне своего зама отдал?

— Никогда! — вырвалось у Гурова, он тяжело сглотнул и добавил: — Лишь по просьбе одного человека.

— Ну, довольно, мы оперативники. Я прокачал твой вопрос, и нужен тебе один из моих замов, полковник Соболь, оперативник опытный, претензий к нему не имею.

— Виктора Сергеевича я знаю. — Гуров интуитивно почувствовал, что генерал от своего заместителя не в восторге. — Одно время мы с ним работали на параллельных должностях.

— Будешь его разрабатывать? — Хозяин приподнялся в кресле, подвинул пепельницу. — Сказать все можно. — Гуров закурил. — Как к нему подступиться? К тому же он не любит меня. Хотя это и неважно, в личный контакт я с ним вступать не собираюсь. Ну извини. — Гуров смял недокуренную сигарету и встал. — Если у меня появится что-либо конкретное либо я решу предпринимать против Соболя какие-нибудь шаги, обещаю, ты узнаешь об этом первым.

— Раньше Орлова и Крячко? — Генерал проводил гостя до дверей.

— Они могут получить информацию раньше меня. — Гуров пожал генералу руку и вышел из кабинета.

* * *

Когда он вернулся домой, Мария спала. У нее было неважно со сном, если после утренней репетиции вечером предстоял спектакль. Она пыталась днем хоть часочек вздремнуть.

Гуров знал, как бы тихо он ни вел себя, Мария обязательно просыпалась. Он разулся, прошел на кухню в носках, схватил телефонную трубку в момент, когда звонок еще не раздался, аппарат лишь предупреждающе вздрогнул, закрыл ногой дверь и сказал:

— Слушаю.

— Это я тебя должен слушать, — сказал Станислав. — Но мои новости хуже, потому слушай ты. Третьего дня при выходе из банка убили Терехова.

— Да он в пятницу и в банке уже быть не должен. — Гуров передохнул. — Третьего дня, говоришь, а мы узнаем сегодня, подходящие оперативники.

— Меня Петр выдернул из дома около восьми, думал, убьет.

— Ты в отпуске.

— Да, потому сводку за субботу и воскресенье мы вовремя не посмотрели.

— Не понимаю, что этого мудака могло задержать в Москве? Я же ему русским языком объяснил. Кретин! Это я кретин! Я! Обязаны были проследить выезд. Покойник был дерьмо, я, чистоплюй, пачкаться не пожелал!

— В принципе ты почти дословно изложил мнение генерала Орлова о твоей особе. Извини.

— Петр абсолютно прав, я тебя так просто бы убил! — рявкнул Гуров и увидел, как открылась дверь и в кухню вошла Мария. Он погладил ее по плечу и спросил: — Как произошло?

— Машиной. Влетела на тротуар. Машина была угнана, так что хватай ртом воздух.

— И никто ничего?

— Как обычно... Среднего роста, возраста и телосложения, ушел проходными дворами.

Мария не понимала, что именно произошло, но по лицу и голосу Гурова догадывалась, кого-то убили. У нее тоже было кое-что для Гурова. Сегодня утром в театре появился какой-то мужчина, принес хорошую французскую косметику по очень низким ценам. Актрисы, естественно, его обступили и мигом все раскупили. Мужчина Марии не понравился, он слишком внимательно смотрел на нее, хотя более молодых и хорошеньких вокруг крутилось предостаточно. Девчонки флиртовали, даже спросили телефончик, обещали звонить, интересовались, когда может появиться новая партия.

Марии коммерсант не понравился. Мария знала, мужчина приходит за кулисы по двум причинам: интересуется конкретной женщиной или девочками вообще, имея о театральных нравах дремучее представление, либо хочет продать девчонкам турецко-вьетнамское барахло с парижскими ярлыками.

Незнакомец держался с девушками уважительно и торговал настоящей французской косметикой, уж в чем другом, а в косметике Мария разбиралась. Она и сама с удовольствием бы купила флакон своих любимых духов, но не сделала этого из принципа. Возможно, это было следствием влияния Гурова, но, лишь взглянув на торговца, Мария подумала, а что ему здесь нужно? Ее раздражал пристальный взгляд мужчины, хотя к назойливому вниманию Мария давно привыкла, даже перестала обращать внимание. Мария от “коробейника” отошла, когда услышала кем-то оброненное слово “дача”. Тогда Мария взглянула на фарцовщика внимательнее, запоминая его внешность, и решила для себя, что обязательно расскажет о нем Гурову.

Но сейчас Мария поняла, что у полковника серьезные неприятности, и решила отложить разговор на вечер.

* * *

Подполковник Вердин успокоился, единственного опасного свидетеля не стало, остальные ничем конкретным не располагают. Шансов, что приговор отменят и дело пошлют на доследование, практически никаких. Конечно, местонахождение свидетелей следует установить, но лучше добиться скорейшего исполнения приговора, тогда можно развернуться вовсю, взять миллионера за горло, вытряхнуть из него солидную сумму и вновь поджечь угасающую войну.

Для выполнения задуманного Вердину требовался верный, сообразительный и смелый человек. Существовало несколько кандидатур, но они подполковника по различным причинам не устраивали. Обязательным условием для кандидата было одно — он должен быть по маковку в крови и заочно уже иметь высшую меру наказания. Таких имелось два, один отпадал сразу, являясь чеченцем, нужен обязательно русский. Такой уголовник тоже наличествовал — два побега, убийство двух солдат охраны и сержанта милиции. Но уж больно кандидат был внешне страшен и косноязычен. Такие лица встречались на рисунках, изображавших людей далекого прошлого, которые с копьями и дубинами бросались на мамонтов. А уж когда рецидивист открывал рот и начинал говорить, становилось плохо даже людям бывалым. К тому же он был патологически туп, его знал весь преступный мир, однако на сходки не приглашали. Он годился разве что для разового использования, какого-нибудь простейшего убийства с последующей немедленной ликвидацией.

Нужен был совершенно иной человек, не уголовник, желательно воин-интернационалист, совершивший кровавое преступление в Афгане. Вердин поднял розыскные дела, здесь подходящие ребята имелись, но они уже давно находились в розыске, которым занималась не кургузая группа полковника, а асы своего дела, оснащенные современной техникой. Уж если они столько лет тянут пустышку, то Вердину, имеющему на все про все максимум месяц, и соваться на данную тропу нечего.

Зазвонил телефон, Вердин снял трубку.

— Слушаю.

— Добрый день, Виктор Олегович. Как жизнь? Я что-то неважно себя чувствую.

Вердин узнал голос полковника Соболя. Хотя они оба были убеждены в надежной защите собственных телефонов, тем не менее предпочитали объясняться эзоповым языком.

— У тебя хронический насморк, старик, — ответил Вердин, недовольно морщась. На вербовку заместителя начальника МУРа Вердин возлагал очень большие надежды, конкретными результатами оставался недоволен. Сыщик подбрасывал порой уголовную мелочь, за счет подобных задержаний отделение подполковника было в управлении не из худших. Но Вердин делал большую ставку на камерную разработку. МУР в свою тюрьму чужих не пускал, а Соболь там был фактически хозяином. И заставить молчать мальчишку-чеченца удалось через агента Соболя, но контрразведчику этого казалось мало. Он хоть и считался в управлении отличным агентуристом, на самом деле таковым не являлся. Хитрый, умный, умеющий предвидеть, а значит, и опередить ход противника, Вердин тем не менее не обладал достаточным обаянием, не умел построить с человеком отношения доброжелательные и взаимовыгодные. Он упорно совершал распространенную ошибку, стремясь получить больше, чем отдать. Соболь работал вполсилы по вине Вердина, который не желал принимать во внимание, что мент старше по возрасту, в звании, опытнее и не менее самолюбив.

Гэбэшник завербовал мента на укрытии убийства, совершенного сынком высокопоставленного лица. Дело удалось закрыть, сунуть в архив, и тут, как на грех, лицо перестало быть высокопоставленным, а вскоре человек вообще потерял лицо. А дело в архиве осталось, его можно было в любой момент достать, отряхнуть пыль. Соболь совершил самое распространенное в ментовке преступление. И не напоминай Вердин о нем, подружись с ментом, держись с ним на равных и порой спроси у старшего совета, так получился бы пусть и криминальный, но очень сильный тандем. Но, коли родился человек не с душой, а с душонкой, распахнуть ее не способен даже Господь Бог. Душонку у такого человека можно только вынуть.

Вот и сейчас, жалуется человек на здоровье, что означает, мол, у него неприятности. Так выслушай сочувственно, назначь встречу, подумай, как можно помочь. Нет, Вердин брякнул о хроническом насморке. А неприятности, кстати, касались как Соболя, так и Вердина. Полковник разозлился и зло сказал:

— Гуров посетил сегодня моего генерала, хотя делу них совместных не просматривается. И мой шеф, как всякий генерал, не любит министерских.

— Что ты хочешь этим сказать? — Вердин насторожился.

— Ничего особенного, что хотел, то и сказал.

— Не мандражи, наш друг не Бог, не мог копнуть столь глубоко. Да и дело было весной, прошел суд, имеется приговор. — Вердин разозлился не на шутку, не желая признаться даже себе, что элементарно испугался. — Все быльем поросло.

— Я не люблю его, всю жизнь терпеть не мог, однако должен предупредить, память у этого человека отличная. И в отпуск он ушел, с лучшим другом якобы разругался, на общественных началах разыскивает какую-то банду. Если ты такой молодой и тебе делать абсолютно нечего, то развесь такую лапшу себе на уши.

— Не забывайся, полковник!

— Ты сам не забывайся, сопляк! Ты меня чем пугаешь, на чем держишь? Твой крючок давно сгнил! Два года назад полковник Соболь дело развалил? А ты сегодня об этом узнал или два года молчал?

— Витя! Виктор Сергеевич, извини, давай по-хорошему, и вообще это не телефонный разговор.

— Тезка, по-хорошему следовало два года назад начинать. А сегодня, как любит повторять наш общий знакомый, что выросло, то выросло. Ладно, будут новости, позвоню.

* * *

Утром, еще до прихода полковника Гурова, начальник МУРа приказал поставить телефон полковника Соболя на прослушивание. Начальник столь деликатной службы открыл было рот, чтобы хотя бы обозначить несогласие, генерал шарахнул кулаком по столу и закричал:

— Отправляйся ты со своей прокуратурой... и не возвращайся. Понял? Я что, прошу тебя Думу гребаную прослушивать? Это мое! Ты понял? Мое! Скажу в сортире установить микрофон, поставишь в сортире! И запараллель Витькин аппарат с моим номером. Только с моим! Чтобы ни одна живая душа не знала, а твоя мгновенно забыла.

Положил трубку полковник Соболь, бросил трубку подполковник Вердин, последним опустил трубку генерал.

“Вот за что я не люблю Витьку Соболя, — подумал генерал. — Не люблю потому, что я такая же сука, как и он. Только меня на этом деле не поймали, а его поймали”.

Убийство, совершенное сынком два года назад, генерал отлично помнил. Он тогда не был генералом, руководил отделом, а Витька был замом. Давили из администрации Президента, прокурор брезгливо воротил морду, словно не ведал, откуда у бабы ноги растут. Одного свидетеля “потеряли”, одного “не нашли”, передали в прокуратуру вонючую дохлятину. Там папку сунули какому-то практиканту и тут же завалили серьезной работой. Известно, ученого учить — только портить. Какая-то газетенка дернулась, так ее корреспонденту такой жареный материал по серийному маньяку подбросили, журналист вмиг забыл, зачем и в МУР явился.

Многие знали, но на оперативных документах красовалась подпись полковника Соболя. Давно известно, кто подписывает, тот и отвечает.

* * *

Гуров расхаживал по квартире, ждал звонка Георгия Тулина. Можно позвонить и самому, но тактически следовало выжидать, инициативу сыщика воспримут как напоминание о долге.

Верный принцип: солдат спит, служба идет, — Станислав дремал в гостиной на диване.

Когда телефон зазвонил, Станислав, словно кот, слегка приоткрыл глаз. Собиравшаяся в театр Мария крикнула из ванной:

— Я уже ушла!

— На старости лет врать приучают, — недовольно пробормотал Гуров, снял трубку: — Слушаю вас внимательно.

— Лев Иванович? — Гуров узнал голос начальника МУРа. — Вам фамилия Вердин что-нибудь говорит?

— Очень многое, и спасибо за звонок, господин генерал. Я ваш должник.

— Прекрасно, можете сразу и расплатиться. Лев Иванович, по возможности забудьте наш утренний разговор.

— Какой разговор, господин генерал? — совершенно искренним тоном произнес Гуров. — Я искренне рад, что вы позвонили, и желаю вам всего наилучшего.

— Спасибо. Звони. И не забывай, что мы на “ты”. Мария вылетела из ванной, быстро повернулась перед мужчинами, ладонью остановила пытавшегося приблизиться Гурова.

— Стоп! Такое лицо трогать нельзя! Полковник, не забудь напомнить, чтобы я вечером тебе кое-что рассказала. Пароль: слово “дача”.

— Минуточку! — Гуров преградил Марии дорогу. — Какая дача?

— Я опаздываю!

— Станислав! Доставь великую актрису в театр, выясни по дороге все и немного больше. Я бы с радостью сам, но должен находиться на телефоне.

— Дача, вилла, замок, — говорил Станислав, распахивая перед Марией дверь.

Гуров с улыбкой отметил, что дверь Станислав галантно распахнул, однако мгновенно прикрыл Марию и вышел из квартиры первым.

Проводив Марию и Станислава, он подошел к книжным полкам, хотел взять однотомник Булгакова. “Мастера и Маргариту” мог перечитывать бесконечно, неожиданно вспомнил отца и вытащил с полки “Трех мушкетеров”. Неоднократно Гуров давал себе слово начать перечитывать “Войну и мир” или осилить наконец “Жизнь Клима Самгина”, но душевных и физических сил на подвиги не хватало. Он улегся на диван, открыл “Мушкетеров” на том месте, где Д'Артаньян убеждал своего слугу Планше, что сон вполне заменяет обед, когда раздался телефонный звонок. Гуров влюблялся не один раз, но его бесконечные ожидания телефонного звонка никогда не были связаны с женщиной.

“А ведь это плохо”, — подумал сыщик, глядя на аппарат, затем неторопливо снял трубку и привычно ответил:

— Здравствуйте. Слушаю вас внимательно.

— Здравствуйте, Лев Иванович, — сказал Тулин. — Вчера я получил два года условно.

— Поздравляю, теперь переходи улицу только на зеленый свет. — Гуров обрадовался звонку Тулина. Что суд вчера состоялся, сыщик знал, ждал звонка Георгия немедленно, но нервы у того были в порядке, и он знал себе цену.

— Не слышу радости в голосе командира.

— Я молча пускаю ракеты, всю квартиру задымил. — Ладно, ваша взяла. Надо бы встретиться, — сказал Тулин.

— Ты мне не друг, с объятиями подождем, ничего конкретного я тебе сейчас предложить не могу, — лгал Гуров, отметив, что с каждым годом врет все легче и легче. — Ты в такси? Катайся, зарабатывай на жизнь, изучай город.

— А квартира? Мне за нее платить или как? — Живи пока, я посоветуюсь с начальством.

— Да, — Тулин несколько растерялся, понимая, что живет на конспиративной квартире, не сомневался, уголовка давно заготовила ему “подарочек”. Вежливость и обходительность полковника для дураков, просто так в жизни никто подобных подарков не делает. Или он, Георгий Тулин, ошибся, опытный сыщик, полковник, человеку, покушавшемуся на его жизнь, не верит, превратит в “консерву”, отложит до лучших времен?

— Давай завтра подкати к кинотеатру “Повторного фильма” часиков в десять утра, покатаемся, может, чего и придумаем.

В действительности лишь Тулин мог сдвинуть операцию с мертвой точки, но в таком деле торопиться нельзя. Требуется крайне осторожно подвести бывшего капитана к Вердину. По раскладу гэбэшнику был совершенно необходим такой человек, как Георгий, а такие люди не только на дороге не валяются, их и в менее доступных местах разыскать крайне сложно. Познакомить их пара пустяков, сложность в ином, необходимо, чтобы Вердин поверил бывшему афганцу. На взгляд Гурова, Тулин обладал серьезным недостатком, который заключался в неправдоподобном сочетании достоинств.

Обычно Гуров исходил из посылки, что противник не глупее его самого и не менее опытен. Сыщик заочно хорошо изучил Вердина, знал о некоторых недостатках молодого подполковника, считал, что имеет перед ним ощутимое преимущество. Но Гурову также известно, что чаще всего оперативников убивают в операциях, когда они в своей победе не сомневаются.

Георгий Тулин. Зрелый опытный боец в расцвете сил, служил в Афгане, значит, биография подернута дымкой Неизвестности, почти, наверняка криминального окраса, иначе бы из ВДВ на улицу не ушел. Ни семьи, ни специальности, если не считать, что в совершенстве управляет любой техникой, имеющей колеса, и стреляет из всех видов оружия, имеющего патроны. Согласился ликвидировать полковника милиции, значит, смел и предрассудками не отягощен. Служил ;под командованием генерал-полковника Агеева, проверялся ныне покойным подполковником Фокиным.

Георгий Тулин идеальный исполнитель, подобного только во сне и увидишь.

Задание он не выполнил, его куратор по неустановленным причинам погиб, сам Тулин арестован ментами с высококлассным оружием в руках, содержался во внутренней тюрьме на Петровке, ждал суда в Бутырке, естественно, разрабатывался агентурой. В суде получил два года условно, получил временную прописку, работает в таксопарке. Решение суда понять можно, человек воевал, к оружию привык, уничтожить ценную вещь для него невозможно, хотел продать и заработать.

Он, полковник Гуров, поверил бы Георгию Тулину? Да никогда в жизни. Все слишком складно и безукоризненно объяснено. Любой опытный сыщик прекрасно знает: чем правдивее объяснения, тем меньше им следует верить. В реальной жизни обязательно находятся нестыковочки, маленькие противоречия, тщательно скрытая ложь. Если ничего этого нет, значит, ложь большая.

И главное, идеальный исполнитель появляется в самый нужный момент. От такого человека следует держаться подальше либо использовать в двойной игре.

Вновь проанализировав ход операции, Гуров загрустил. Казалось бы, такой верный козырной туз, как Георгий Тулин, в колоду не ложился. Строить работу, рассчитывая, что Вердин лопухнется, несерьезно. Но положению последнего тоже не позавидуешь.

Ясно, гэбэшник получил задание подбросить дровишек в костер Чечни. Слишком большие деньги делают люди на этой войне, чтобы дать возможность сторонам замириться. Политики и многозвездные генералы берут деньги и от партии войны, и от партии мира, видимо, окончательно запутались, какую сторону следует поддерживать.

Мальчишка Вердин рассудил верно: чтобы вновь грянул гром, не обязательно карабкаться на Олимп. Пусть боги увечат титанов или наоборот. Они забыли о людях, которые копошатся на земле и вроде ничего не могут я не решают. Гэбэшник Вердин — циник, подонок, но не дурак и про людей не забыл.

Взрыв автобуса, гибель детей, сидящий в клетке чеченец-убийца шарахнули и долго били по головам людей разных национальностей, злоба, казалось, затопила все живое. Но мудрый царь Соломон сказал: “Все проходит”. Убили Холодова, убили Листьева, казалось, не забудется вовек, спустя год отметили дату, через два упомянули о погибших журналистах, скоро их имена забудут, а ребята, сменившие ролики на “Мерседесы”, просто не будут знать этих фамилий.

Вердин рванул сильно, но чуть рановато, газеты и тевевидение разбушевались, жизнь вынудила переключиться на президентские выборы, на грубого прямолинейного генерала, который топтал огонь, раскидывал головешки, выворачивая противникам руки, усаживал их за стол переговоров. И что имеет сегодня гэбэшник? Прочных фальшивых свидетелей, нужный приговор. Полковник Гуров перехватил свидетелей, вроде захватил инициативу, но все это лишь видимость успеха. Сыщик свое преимущество использовать не в силах. А людоедская акция гэбэшника, которая приведет к расстрелу невинного, тоже не принесет желаемых результатов. Выстрел в затылок Тимура Яндиева прозвучит словно хлопок лопнувшего воздушного шарика. Люди поднимут головы, посмотрят в пустоту и перекрестятся, не более того.

Гуров поднялся с дивана, начал было расхаживать по квартире, остановился. Если один человек способен просчитать ситуацию, значит, подобное способен сделать и другой.

На что рассчитывает Вердин? Он обязан понимать, что его атака захлебнулась, огонь неумолимо гаснет. А если он заготовил канистру с бензином и в последний момент швырнет ее в затухающие угли? Что он мог задумать? Это может выяснить лишь Георгий Тулин.

Гуров позвонил полковнику Кулагину.

— Привет, Павел, некто Гуров беспокоит.

— В плохой день я с тобой встретился, Лев Иванович, — ответил контрразведчик. — Я могу тебе предложить лишь двух парней, больше у меня нет. Ребята, конечно, есть, но таких, как ты требуешь, только двое.

— Ты умница, Паша. Завтра с утра мне понадобится только один.

* * *

Подполковник Вердин выслушал доклад оперативника, который у гром торговал французской парфюмерией в театре.

— Как вы и предупреждали, Виктор Олегович, наводящих вопросов я не задавал.

Вердин кивнул, думая о том, что на хрена козе баян? Да пусть мент подавится этими свидетелями, никому они не нужны. Сейчас главное совсем в ином.

— Ты познакомился с Марией? — спросил он из чистого любопытства.

— Нет, Виктор Олегович, она такая змея, взгляд как у кобры, словно гипнотизирует.

— А на кой ты ей сдался? Насторожилась, значит, знает, и мент ее о чем-то просил, — Вердин довольно ухмыльнулся. Все эти старые сыщики — сплошная туфта и легенда. В атомный век они все еще придумывают порох.

— Я закадрил двух телок, — оперативник, увидев на губах начальника улыбку, заговорил свободно. — Но вообще эти актрисули в жизни — без слез не взглянешь. На сцене они королевы и Джульетты, а в жизни в руки взять нечего. Нет, если родина потребует, я и со шваброй в койку лягу.

— Не рискуй жизнью, лейтенант, но с девочками порознь повстречайся. На всякий пожарный неплохо бы знать, куда этих педерастов мент упрятал.

— Понял, могу идти?

Вердин собрался ответить, но зазвонил телефон, подполковник жестом остановил подчиненного, снял трубку.

— Да, слушаю.

— Дурные вести, Виктор Олегович. Точнее, не дурные, а какие-то непонятные.

— Короче! — раздраженно прервал Вердин. — Что у тебя за привычка — дерьмо в фольгу заворачивать? — Пропала семья Яндиевых.

— Как пропала? Улетела, пешком удрала? Их же много, там дед ноги чуть передвигает.

— Непонятно. Сначала на машине боевиков уехали отец с матерью, вроде в соседнее село на похороны. На следующий день какой-то родственник явился, увез ребят. А еще через день в дом вошли, а деда нет. Вечером спать лег, а утром его уже нету.

— Чего же вы раньше не доложили? — вспылил Вердин.

— Виноват, но это же обычное дело, они ходят туда-сюда.

— Значит, никого из Яндиевых не осталось? А вещи? Голыми ушли или что взяли с собой?

— Взяли, — еле расслышал Вердин и бросил трубку. — Что стоишь? — накинулся он на лейтенанта. — Бери деньги, покупай свое барахло, встречайся со своими девками! Чтобы к завтрашнему вечеру я знал, где появились новые мужики. Поезжай, проверь, убедись своими зыркалками. Идиот!

* * *

— Начальник всегда прав! — бодро объявил Станислав, войдя в квартиру. — Устаю восхищаться вашей гениальностью, господин полковник. Вижу, не в духе? Улыбнитесь! — Утром в театре действительно побывал парень нашего приятеля. Я там с девчонками пошушукался, выяснил, что у одной инженю парень как бы вскользь спросил, не требуется ли кому на дачу сторож? Якобы его жена прогнала, ему зиму перекантоваться негде. Топором работают господа гэбэшники.

— А мы с тобой работаем на тракторе, след оставляем до горизонта! — Гуров схватил со стола чашку, хотел разбить, устыдился, поставил на место. — Чему улыбаешься? Собственной глупости, бездарности? Мы проводим оперативную комбинацию, которую сопливый мальчишка разгадывает влет. Зачем улыбаться? Давай хохотать!

— Я, как обычно, скажу глупость, но надо уметь проигрывать. Даже гениальный чемпион порой терпит поражения.

— Проигрывать достойно и не человеческие жизни.

Ты берешь Котова и Нестеренко, звонишь полковнику Кулагину, он обещал мне двух человек, я взял только одного, ты забираешь второго, разбиваетесь на пары и закрываете адреса. Полагаю, люди Вердина резких движений не позволят, проведут разведку, мне нужны их фотографии.

— А если позволят, проникнут в помещение, попытаются людей похитить?

— Догадайся! — Гуров взглянул насмешливо.

— Мы окажемся вдвоем против троих, — Станислав изобразил смущение. — Конечно, в случае грубых действий со стороны приехавших можно одному сразу прострелить руку. — Тот случай, когда деликатность только вредна. При оказании сопротивления “преступников” изувечить, наручники обязательно, “фальшивые” удостоверения отобрать. У прибывших машин прострелить все колеса, не одно-два, а все. Вызвать территориалов, и ФСБ тоже вызвать. Позвони на телевидение и в “МК”, — Гуров вздохнул. — Мечты, мечты! Такого подарка мы не дождемся. Сделаешь снимки, и молодец.

* * *

Старый дачный поселок был застроен некогда шикарными дачами, сегодня они смотрелись довольно убого. А вот участки стали еще краше, деревья за многие десятилетия набрали силу, разрослись, сотки в те годы выделялись щедро, да и селились здесь люди далеко не простые, имеющие различные привилегии. Первопоселенцами после войны стали отставные боевые генералы, действительно народные артисты, всемирно известные художники. Конечно, за пятьдесят лет хозяева в основном сменились, но дух добропорядочности, даже артистизма, в дачном поселке остался.

Дачи, в которых поселились “сторожами” молодой челнок Касьянов и торговец Фетисов, располагались практически рядом. Станислав в паре с Котовьш устроились у Касьянова, а молодой хмурый гэбэшник, явно недовольный полученным заданием, и Нестеренко зашли на дачу Фетисова. Светлов на своем “Москвиче” встал напротив, лег на сиденья, справедливо полагая, что на такую тачку никто не обратит внимания.

Станислав и парень полковника Кулагина, как старшие, договорились о способах связи. Крячко мгновенно заметил недовольство гэбэшника и безлично сказал:

— Говенное задание, главное — пустое.

— Точно, — парень оживился. — А вы без нас уже не справляетесь? Бельишко с веревки сопрут, просто беда.

— Точно, — Станислав кивнул. — К нам Руст не залетает, и Пеньковский с Гордиевским не у нас служили.

Контрразведчик не ожидал от полусонного мента столь быстрой реакции, начал конструировать ответ, но Станислав взял его за пуговицу плаща, сказал жестко:

— Тебе, мальчик, шпионы требуются? Возможно, они и появятся. Но они придут из твоей конторы, а не из нашей. Твоя задача в случае огневого контакта простая.

Ты представляешь свое ведомство и стараешься сделать все возможное, чтобы тебя не убили.

— Да я ничего, господин полковник, — парень смутился. — Не понимаю только, кому и зачем сюда лезть понадобится?

— Тебе понимать еще рано, при твоем опыте следует научиться исполнять. Лет через десять начнешь понимать. — Станислав неожиданно обнял парня за плечи, повел к даче. — Извини, приятель, дерьмовый из меня начальник. Вот друг у меня, тот действительно ас. Возможно, мы тянем, пустышку, но наша с тобой работа — извечно пустые хлопоты.

В сентябре темнело уже довольно рано. А в девять часов в дачном поселке разом погас свет, густая листва закрывала небо, создавая уже абсолютную темень.

Станислав вскочил, пробежал в сад тропинкой, перемахнул через забор.

— Занавес поднят, сейчас выйдут артисты. Значит, как договорились, главное — спокойствие. Дверь открывает Юра. — Крячко ткнул Фетисова в грудь. — Полковник Нестеренко и вы, лейтенант, запираетесь в задней комнате. Юра, ты долго не открываешь дверь, спрашиваешь кто, зачем, почему, требуешь участкового. Мы сразу подойдем, но вылезать не будем. Если они начинают с нас, вы подходите через боковую калитку.

Примерно через час подъехала аварийная машина, остановилась у крайнего дома, начала медленно продвигаться по улице. Сперва они постучали в дачу, где находились Крячко, Котов и “сторож” Касьянов.

— Эй, хозяева! Кто живой есть? Власть прибыла, участковый с электриками. Или вам свет не нужен?

— Свет нужен, только в такой темноте не разберешь, то ли участковый, может, бандит с топором, — очень естественно ответил Касьянов.

— Очнись, пугливый! Весь народ на улицу вылез, один ты забаррикадировался. Л ты чего, новый сторож? Гитарист говорил, что у него сторож поселился. — Участковый говорил весело, громко, уверенно. — Как твое фамилие? — усмешливо, явно умышленно по-деревенски говорил участковый, включил фонарик. — Во! Касьянов Алексей батькович. Ты должен, Леша, в околоточек зайти, отметиться. А пока, храбрец, отвори дверь, сразу не убьем, только проводку посмотрим.

Касьянов откинул крюк, участковый оказался капитаном, человеком в возрасте, от которого пахло самогоном и луком. Следом вошли два электрика, пацаны, видно, и в армии еще не служили. Следом протиснулся еще один, в кепке, с банкой пива в руке.

Станислав наблюдал за вошедшими через щель из соседней комнаты. Участковый натуральный, пацаны тем более, а вот любитель пива, судя по возрасту, старлей, оперативник, то-то он глаз с Касьянова не сводит. Ты бы еще, родимый, фотографию достал, а то, глядишь, обознаешься.

Электрики возились с проводкой, капитан устало присел на табурет, спросил:

— А ты, Лексей, значит, тут зимовать будешь? — И, не ожидая ответа, продолжал: — Хорошее дело, если бы в каждом доме человек поселился, я на печи бы спокойно спал, а утречком вас обходил, лясы точил, опохмелялся бы. Вот житуха! А то ни дня покоя. Там окно выставили и телевизор сперли, в другом месте, прости меня, Господи, переночевали, а потом испражнялись на дорогой ковер.

Электрики сложили свою стремянку, пошли к дверям, переговариваясь:

— И где могло замкнуть? Чего по домам ходить, людей беспокоить?

— При свече переспал, утром развиднеется, разберемся. Станислав не сомневался, сейчас, как бригада в соседний дом зайдет, так свет и загорится. Так оно и произошло, техничка уехала, ночь прошла без происшествий.

Все спали, лишь Станислав ворочался. Чего теперь делать? Куда этих свидетелей девать? Тут их оставлять бессмысленно. Если Гуров гэбэшников прихвостит, они вмиг свидетелей умыкнут, а скорее просто замочат.

* * *

Георгий Тулин походил на водителя и личного телохранителя крупного мафиози или на плохого полицейского из американского боевика, что, впрочем, одно и то же. Могучий торс, жесткие, сильные руки, мускулистая шея, малоподвижное лицо, которое порой кривила отнюдь не обаятельная улыбка.

— Ты бы вывесил скромную табличку “Налетчиков просят не беспокоить”, — сказал Гуров, усаживаясь поудобнее и закуривая.

— Они неграмотные, но чутье имеют, — ответил на полном серьезе Тулин. — Я тут в Шереметьево заскочил, нервную дамочку подвез. Там со мной коллеги решили разобраться, какие-то правила начали объяснять. Пока объяснялись, мне два колеса прокололи. Я парень простой, с ближайших тачек баллоны снял, себе поставил. Тут сержант объявился, он в трех шагах стоял, осилил, подошел. Чего-то про мои права заговорил. А я после контузии, считай, глухой. Он мне о правах, я у него больницей интересуюсь. Народ собрался, людям скучно стоять. Мент спрашивает, может, я заболел и мне в больницу надо? Я отвечаю, мол, интересуюсь, далеко ли больница, успеют ли его довезти? Народ кругом прилег, словно камыш в бурю. Один выделился, из себя плевка не стоит; однако глаза знакомые. У нас в Афгане такие попадались, я их изучил, хотя они и разные. Этот шплинт с глазами гадюки на мента цыкнул, того не стало. Таксист на меня смотрит, молчит. Я закон знаю, поклонился, объясняю, что из Рязани проездом, если что нарушил, извините дурака.

Тулин приспустил боковое стекло, сплюнул, сказал:

— Хороший город Москва, ласковый! Куда везти, командир?

— Ты Поварскую, бывшую улицу Воровского, знаешь?

— Найдем. Чего же вы такой беспредел в столице допускаете? Шереметьево, считай, парадные двери.

— Если в тебе пуль и осколков сосчитать нету сил, ты прыщиком на носу сильно озаботишься?

— Вам сверху виднее, однако непорядок.

Туров не ответил. Когда они вкатились на Поварскую, попросил припарковаться, взглянул на часы. До встречи с гэбэшником у СЭВа оставалось сорок минут. Сыщика интересовало, с чего бы Тулин в обращение на “вы” перешел, спросил о другом:

— Георгий, как ты дальше жить собираешься?

— Я у вас хотел спросить, думаю, вы на меня какие виды имеете.

— У меня служба, — Гуров пожал плечами. — Ты со своей биографией в ментовку не подходишь, да и не мальчик, чтобы в первый класс идти.

— Не пойму. Если я вам не нужен, зачем от тюрьмы спасли? — довольно равнодушно сказал Тулин. — На такой тачке служить неплохо, так ведь мне жить негде. Не можете же вы меня всю жизнь на казенной квартире держать?

— Не могу, — согласился Гуров.

Он выжидал. Тулин должен сам просить работу. Иначе с таким характером только намучаешься.

— Георгий, а может, тебе жениться на москвичке? — спросил Гуров, словно подобная мысль впервые пришла ему в голову.

— Дело несложное, девки табунами ходят. Но, если честно, Лев Иванович, так не хочется. Вам известно, мужик жестокий, но это между нами, мужчинами. Женщин впутывать в паши драки не хочется. Одно дело профурсетки, переспал, ушел. А ведь жениться надо если уж не по любви, то хотя бы по симпатии. Они привязчивые, планы начинают строить, ребенка захочется. На мне крови достаточно, не хочу я женскую душу на себя брать, еще и родит, не дай Бог. Что же вы, при такой конторе состоите, и в больших чинах, и не можете мне работенку с общежитием устроить?

Гуров удивлялся нечасто, сейчас, взглянув на Георгия, недоумевал. Вот уж, казалось бы, человек, сам черт ему за брата, а рассуждает словно лицеист.

— Работа у меня — известно какая, — ответил сыщик задумчиво. — Ты только вырвался, зачем тебе снова в дерьмо лезть?

— А я больше ничему не обучен. — Машину отлично водишь, можно в автобусный парк пойти... Не узнавал, там прописка требуется?

— Не знаю, такая тягомотина не по мне. — Я бы тоже не смог, — согласился Гуров. — Проехал, встал, двери открыл, двери закрыл. — Он посмотрел на Тулина подозрительно. — Ты мне не досказал, чем история в Шереметьеве окончилась. Тебя так на чужих колесах и отпустили?

— Ну, я с ихним бригадиром-авторитетом в тачку сел, по стакану выпили, он мужичонка хлипкий, но тертый, признал меня, звал в команду. Я ответил, что подумаю. Я с ихним братом общий язык быстро нахожу. Так что вы меня не гоните, пригожусь.

— Георгий, я подобной публикой давно не занимаюсь, — ответил Гуров и спросил: — А ты почему не обратишься к людям, которые тебе винтовочку с оптическим прицелом организовали и наняли меня ликвидировать?

— Приехали, — Тулин усмехнулся. — Долго вы, Лев Иванович, огородами ходили. Значит, желаете тех людей получить?

— Нет, я их знаю. Фокин помер, надеюсь, черти с ним забавляются. К генералу не подберешься, он рук не пачкает. Есть еще один человек любопытный, только не хочу я тебя обратно в печку совать. Я не из корысти, любопытства ради спрашиваю. Люди при больших чинах тебя отобрали, вооружили, направили, а ты еле цел остался, так чего ты к ним не возвращаешься?

— Я убивать не хочу, от крови устал, — ответил быстро Тулин, по его мгновенной реакции стало ясно: либо правду говорит, либо ответ заготовлен.

— А чего же ты у меня собираешься делать, бумажки перекладывать?

— Кровь разная бывает, у одних — алая, горячая, у других — черная, стылая. Да и в людях я разбираюсь, вы убивать не пошлете.

— Послать не пошлю, но в моих делах может всякое случиться, тут уж как фишка ляжет. Я и сам не без греха. — Гуров посмотрел на свои ладони.

— Лев Иванович, кончайте базар! Человеку или веришь, или нет. Вы мне верите и уж давно решили.

— Значит, ты знаешь больше меня, — ответил Гуров. — Хорошо, суну я тебя в одно дело. В ту же команду, откуда ты на меня вышел. Вместо Фокина там другой человек. Он о тебе все знает. Все, кроме финала со мной. Начнет расспрашивать, расскажешь все, как было, кроме нашей схватки. Объяснишь, что место твое засветилось, ты решил дислокацию сменить, тут тебя ГАИ с ОМОНом и затормозили, при обыске оружие нашли. Где держали, как допрашивали, как ты легендировался, все расскажешь. Годится?

— Годится, командир, — решительно ответил Тулин.

Гуров вынул из кармана телефонную трубку, якобы набрал номер, сказал:

— Через десять минут в условленном месте, такси, — назвал номер машины, сыщик не хотел, чтобы Тулин знал, что о его встрече с офицером контрразведки было обусловлено заранее. — К высотной стекляшке, что на проспекте, подкати.

Тулин молча кивнул и развернулся.

У здания СЭВа частоколом торчали запрещающие знаки, но лишь такси затормозило у первого, как задняя дверца открылась, в салон легко сел мужчина лет тридцати с небольшим и радостно сказал:

— Здравствуйте, Лев Ивановича сколько лет, сколько зим!

— Земля круглая, потому и крутимся, — ответил на пароль Гуров. — Георгий, высади меня у “Белого дома”.

Когда машина у ограды “Белого дома” остановилась, Гуров сказал:

— Удачи вам, ребята, — и вышел. Такси ушло на набережную. Гуров только успел закурить, как рядом мягко остановился “Мерседес” Крячко.

— Дай ноги размять и покурить спокойно, — сказал Гуров, открывая переднюю дверцу.

— Хозяин — барин, — сверкнул улыбкой Станислав. — Тут только не токмо стоять, останавливаться запрещено. Вон по мою душу уже торопятся.

Из стоявшей неподалеку машины ГАИ с чувством собственного достоинства вылезал толстый инспектор, указывая жезлом на место у своей ноги, куда должен немедля прибыть грешник.

Глава восьмая

Георгия Тулина еще зимой вербовал покойный Фокин. Подполковник Вердин историю агента прекрасно знал, но лично знаком не был, видел лишь фотографию. Да и агентом Тулина назвать было нельзя, так как подписку о сотрудничестве он категорически дать отказался, заявив:

— Работать согласен, ничего не подпишу, никаких сообщений в письменном виде вы от меня не получите. Вы, господа хорошие, приходите и уходите, а папочка с делом остается. Мне такое не годится, нравлюсь — так по рукам, а нет — так извиняйте.

Генерал Володин, заместитель начальника управления, узнав о подобном гоноре, разрешения на сотрудничество с Тулиным не дал. Фокин месяц генерала уговаривал, объясняя, что правила для того и придумали, чтобы делать из них исключения, а хороший конь без узды лишь быстрее скачет. И от предательства никого и никогда никакая подписка не спасала. А от пустых агентурок у них папки распухли и сейфы ломятся. А Тулин специалист бесценный, и с ним можно такую крутую операцию провернуть, в историю войдем.

Не последним фактом являлась и рекомендация генерал-полковника Агеева. Володин в конце концов сломался и согласие на контакт дал. Не последним оружием в убеждениях Фокина явилось и то обстоятельство, что, раз человек не оформлен, дело не заводилось, так и подписывать генералу Володину ничего не следовало. Сейчас кивнул, а начнутся неприятности, всегда сказать можно, что и не кивал вовсе, лишь в окно смотрел.

На руках Вердин имел лишь расписку Тулина в получении десяти тысяч долларов да магнитофонную запись его беседы с покойным Фокиным. Ну еще была стопочка агентурок из различных камер, где содержался некоторое время Тулин. Всеми агентами он характеризовался как мужик жесткий, замкнутый, на контакт не идущий. Отмечалось, что смел, дерзок, физически очень силен.

Вердин знал, что короткий суд состоялся, получил Тулин два года условно, с нетерпением ждал, когда же бывший киллер появится. Не так давно Вердин разговаривал с генералом Агеевым, узнал, что Тулин звонил, освобожден под подписку о невыезде, получил паспорт и временно прописан у давней подруги, менты пошли навстречу герою-афганцу. Но о возможной встрече Тулин даже не заикнулся, сказал, пока суд не состоится, будет работать дворником и бороться за звание лучшего говночиста столицы и пить водку с участковым, а также со всеми ментами, которые попадут под его метлу. Сам генерал явно сторонился спецслужбы, видимо, жалел о прошлых контактах. Вердин подозревал, что у многозвездного генерала ведутся интриги в самых верхах, но реальной пользы от изношенного вояки ждать не приходилось.

Как воздух нужен сам Тулин, но лишь при активности с его стороны. Вердин на всякий случай заказал установку на Георгия Тулина по месту его временной прописки. Установщик отписал, что объект в адресе появляется редко, порой ночует, метлу забросил, работает таксистом. Судя по всему, большой ходок, пользуется успехом у женщин и ночует в различных адресах.

Сегодня подполковник Вердин находился в приподнятом настроении. Ранним утром ему сообщили, что проверка дачного поселка прошла успешно. Алексей Касьянов и Юрий Фетисов установлены, живут себе на опустевших дачах, днем подметают дорожки, убирают опавшие листья, вечерами смотрят телевизор. И взять “пропавших” свидетелей — пара пустяков.

Один “погиб”, один наверняка сбежал, двоих нашли, Где-то еще любитель цветочков бегает, подвел итог Вердин. Не так уж и плохо.

В дверь постучали, вошел капитан из другого отдела. — Здравия желаю, товарищ подполковник. Разрешите? — Заходи, капитан, какая нелегкая тебя занесла? — Виктор Олегович, на нашем доме, как известно, вывески нет...

— Как нет? — хохотнул Вердин. — Шиномонтаж. Запчасти. Еще чем-то торгуют.

Капитан, который сел в “Волгу”, сменив Гурова, оценил юмор начальника и улыбнулся.

— Ясное дело, — сказал он. — Подхожу я к нашему дому, смотрю, мужик какой-то прохаживается и к людям, Которые в подъезд входят, присматривается. Вижу, мужику ни шины, ни запчасти не нужны, ну и без лишней хитрости попросил у него прикурить, а заодно спрашиваю:

“Ты кого потерял, мил человек?” Он на меня глянул, вижу, наш человек, потом лениво так, нехотя, отвечает:

“Да дружок мой тут где-то служил, теперь пропал”. Короче, Виктор Олегович, тот парень Фокина ищет. Так понимаю, что агент погибшего подполковника, о смерти своего шефа не знает.

— Где он? — Вердин вышел из-за стола. — Высокий, плечистый шатен, смахивает на профессионального боксера или борца? — Похоже, — капитан кивнул.

— Выпиши ему пропуск и веди. Нет! — Вердин поспешно запер сейф, сунул ключи в карман. — Я сам. Слушай, капитан.

— Да понимаю я, — раздраженно ответил капитан и вышел.

* * *

Тулин сидел напротив Вердина, смотрел без видимого интереса.

— Значит, вам нужен подполковник Фокин? – Только сейчас, глядя в сильное, спокойное лицо агента, Вердин понял, насколько сложная ему предстоит задача.

— Мне покойники ни к чему, не на кладбище работаю, — ответил Тулин. — Я вашему парню Фокина назвал, чтобы обозначить, кто я такой.

— Кто же вы такой? Разрешите взглянуть на ваш паспорт.

— Непременно. — Тулин достал паспорт, но не отдал. — Вы мне свою ксиву, то есть удостоверение, покажите, я должен знать, с кем разговариваю.

К такому повороту Вердин был готов, положил на стол свое удостоверение, взял паспорт Тулина, перелистал, положил обратно. Тулин взглянул на удостоверение мельком, сказал:

— Такой молодой, а уже подполковник. — Он усмехнулся. — Хотя в вашей конторе любой документ, изготовят.

— Вы здесь бывали?

— Случалось, только в соседнем кабинете. Ты, Виктор Олегович, покажи мне мою расписку в получении аванса, — сказал Тулин.

— Какую расписку? — удивился Вердин. — И почему перешли на “ты”? Совсем агентурной работе не обучены. — Вердин старался говорить спокойно.

— Я не агент, внештатный сотрудник. Расписку покажешь, значит, ты обо мне все знаешь, будем говорить. А коли у тебя моей расписки нет, значит, я дверью ошибся.

Вердин понял, все рассказанное о Тулине соответствует действительности, возможности у агента большие, но и гонор огромный. Подполковник вышел из-за стола, отпер сейф, вынул тоненькую папочку, достал из нее фотокопию расписки Тулина в получении десяти тысяч долларов.

— Лады, Виктор Олегович. — Тулин вернул расписку. — Теперь понимаю, ты заменил покойного. Мне о своей жизни после ареста рассказывать или сам все знаешь?

— Известно, однако расскажи. — Вердин убрал папочку, запер сейф.

Тулин рассказывал не торопясь. Вердин слушал терпеливо. Когда агент закончил, гэбист спросил:

— Будешь задание выполнять или деньги вернешь? — А ты, Виктор Олегович, дураком не смотришься. Половину денег у меня менты отняли, остаток прожил. А на Гурова я второй раз не пойду.

— Так и будем работать? Если задание по душе, ты выполняешь, а если нет, так извините? Если я так генералу отвечу, то дверь за мной хлопнет, едва выскочить успею. — Вердин смотрел на агента изучающе. Тулин гэбисту нравился. — А Гурова боишься?

— Я не трусливый — осторожный, да и примета плохая, известно, на одного и того же медведя два раза с вилами не ходят. Я полковника только в оптику видел, оценить не успел, но в камере о нем плохо говорят, рекомендуют по одной улице не ходить. — Тулин помолчал и добавил: — Хотя, полагаю, базар о менте заводили неспроста, ждали, что и я слово скажу. Не знаю. Но мои приметы сыскарю известны детально, можете не сомневаться.

Тулину понравилось, что Вердин обращение на “ты” проглотил, и Георгий решил не хамить, блюсти протокол.

— Я вообще в киллеры не гожусь, — продолжал он. — Убить человека из засады — не мужская работа.

— Так ты больше ничего не умеешь, — ответил Вердин. — Зачем пришел?

— Не умеешь, — Тулин скривился. — Это старый мудак, который меня через дорогу в Афгане тащил, сказал. Так вы, господин подполковник, глупости не слушайте. Куда он меня таскал? Герой! Во мне девяносто килограмм. Я бы, раненный, его, здорового, в горы уволок. Давно было, — он махнул рукой. — Киллера из любого стрелка изготовить можно, говенное дело. Я классный охранник, хотя такую работу не уважаю. Я разведчик, Виктор Олегович. Я, считай, в любую среду смогу войти, хоть в воровскую или бандитскую, а надо, так и в кабинете министра, словно в родном доме, обживусь. Только перекраситься, — он дернул за рукав куртки, — шкурка должна соответствовать. А что лицо грубое, так это женщины обожают, а мужики рядом тихнут. Генерал, что рядом с Президентом устроился, тоже не Ален Делон, однако слушаются.

Вердин искренне расхохотался, успокоившись, заметил:

— А ты, смотрю, мужик образованный. На такси работаешь? Мы тебя с машиной за собой и закрепим. Внешне в твоей жизни вроде ничего не изменится, когда не твоя смена, будешь на другой тачке у нас работать, деньгами не обидим. А дальше жизнь покажет. — Вердин вышел из-за стола, протянул руку. — Договорились?

Тулин сдавил ладонь гэбэшника, не отпускал.

— А жить мне где прикажете?

— Так ведь живешь, — Вердин попытался освободить свою руку.

— У девочек кантуюсь, надоело. — Тулин отпустил руку Вердина, тот сунул слипшиеся пальцы в карман.

— Я подумаю, вопрос сложный, моей власти не хватает. — Договорились, — Тулин легко отставил тяжелое кресло. — Диктуйте номер, позвоню. Вы так и доложите своему генералу, имеется отличный дворник, требуется койка. Ведь без комнатушки ни один дворник метлу в руки не возьмет.

* * *

Некая газетенка, расцветка которой напрямую зависела от окраски и количества полученных купюр, неожиданно, когда все обсуждали лишь здоровье Президента, разразилась материалом о злодее Тимуре Яндиеве. Газета утверждала, что мало того, что бандиты вынудили капитулировать некогда великую русскую армию, навязали России позорный мир, который иначе как полным поражением и назвать нельзя. Но среди прочих позорных условий, которые приняла Москва, продажный Кремль еще и освободил из-под стражи чеченского террориста-детоубийцу Тимура Яндиева, которого суд приговорил к расстрелу. Купленные чиновники подсунули больному Президенту Указ о помиловании. Так кровь русских детей осталась неотомщенной, убийцу выкупили на деньги российских налогоплательщиков. Руководил преступной операцией русский человек, полковник милиции Лев Иванович Гуров.

На следующее утро у дома Гурова собралась группа женщин в черных платках, некоторые держали в руках портреты погибших в Грозном сыновей, портреты погибших при взрыве ребятишек и огромный портрет Гурова в форме и при орденах, на голове которого красовались рога, с которых капала кровь.

О статье в газете Гуров узнал мгновенно, когда получил утром почту. О существовании газетенки полковник ранее не подозревал. Он отправил Марию на дачу к подруге, сам временно уехал на бывшую конспиративную квартиру, которую уже освободил Тулин.

Когда утром он пришел на Никитский бульвар, увидел портреты, лозунги, скорбные лица одних женщин, разъяренные — других, опытный сыщик растерялся. Ему захотелось спрятаться, а еще лучше немедленно провалиться сквозь землю. Однако профессия брала свое, естественно, никем не узнанный, он сел на лавочку, закурил и начал размышлять, кто и откуда раздобыл его фотокарточку.

Ветер трепал полотнище с рогатым монстром. Гуров пригляделся, понял, фотография взята из его личного дела. Из управления кадров фотографию выдал не обязательно мерзавец, возможно, дурак.

— Давай поймаем Вердина и набьем ему морду, — сказал явившийся из небытия Станислав Крячко. — И давно ты сидишь рядом? — поинтересовался Гуров.

— Минуту обязательно.

— Значит, этот подонок добился своего, полностью выбил меня из колеи, я сейчас дармовая жертва.

— Ты, Лев Иванович, обыкновенный человек. Я уже переговорил с твоим знаменитым комментатором. Саша Турин говорит, что можно попробовать уломать руководство и в сегодняшней передаче “Герой дня” взять у тебя интервью.

— Это вряд ли, Станислав. Я не сяду перед камерой и не стану на глазах миллионов соотечественников доказывать, что не верблюд. — Гуров поднялся, зашагал к машине.

— Надеюсь, в суд-то ты подашь? — Станислав поспешил рядом. — Ведь никакого помилования не было, и парень сидит в камере смертников.

— Ты очень умный, Станислав... Но не всегда. Они добиваются, чтобы я поднял скандал, подсунут прошение о помиловании на подпись больному человеку, разъяснят Президенту ситуацию, получат отказ и расстреляют Тимура. Комбинация из трех пальцев, на такой номер только слабонервных ловят.

Гуров сел за руль. Станислав устроился рядом, его “мере” стоял позади.

— Так что же делать? Тебе же в министерстве появляться нельзя.

— Кто сказал? Петр?

— Нет, я придумал.

— Плохо придумал. — Гуров уже собрался, сосредоточился.

— Так что делать? — повторил Станислав.

— Выдерни вилку из сети, я же не компьютер. — Гуров закурил новую сигарету, после паузы сказал: — Одной смерти Тимура им недостаточно, тут что-то еще. Надо понять. Они к быстрой игре не готовы, надо обыгрывать в темпе. Пересаживайся в свою лайбу, едем в контору.

* * *

Обычно Гуров двигался быстро, сейчас он вошел в министерство прогулочным шагом, задержался у постового, долго искал удостоверение, хотя оно лежало всегда в одном и том же кармане.

— Здравствуйте, Лев Иванович, проходите, — растерянно пробормотал сержант.

— Во всем необходимо соблюдать порядок, дружище, — Гуров наконец “отыскал” удостоверение, раскрыл, давая возможность сличить фотографию с оригиналом.

— Ты мне объясни ситуацию, чтобы я не путался у тебя под ногами, — сказал Станислав.

— Отправляйся в кабинет, дозвонись Шалве Гочишвили, пусть разыщет всех кавказских авторитетов и держит их на звонке.

Гуров зашел в машбюро управления кадров, где работали одни девушки. Обычно они все сидели на местах, кто уже на компьютере, некоторые еще на машинках, стучали по клавишам. Порой рядом стоял какой-нибудь офицер, которому требовалось написать документы побыстрее. Сейчас никто не работал, девушки, сбившись в стайку, перебивая друг друга, естественно, и не слушая, быстро говорили.

Когда Гуров вошел, наступила тишина, раскрасневшиеся девичьи лица, как по команде, повернулись к известному сыщику и самому популярному мужчине министерства.

— Здравствуйте, красавицы! — сказал он громко и жизнерадостно. — Чувствуйте себя вольно, свободно в стенах своего дома, я человечиной не питаюсь.

— Лев Иванович, вот радость!

— Лев Иванович, зачем вы убийцу защищаете? Две фразы прозвучали отчетливо, дальнейший разговор превратился в не связанные между собой реплики и восклицания. Сцена немного походила на явление Деда Мороза в детский сад.

Гуров прекрасно понимал, что на его вопрос девушки ответить не могут, однако громко спросил:

— А где мерзавцы мою фотографию раздобыли?

— Кто-то с Доски почета снял, — ответила одна. — Я сама видела, вашей фотографии нет.

— На том снимке я в штатском, — возразил Гуров. — А у моего дома увеличенным портретом, где я в форме, размахивают. Из личного дела взяли. — Он не ждал ответа, зашел в машбюро с определенной целью. Он прекрасно знал: сказать что-либо громко в этой комнате — все равно что сделать объявление по громкой связи. Только объявление звучит сухо и один раз, а девушки разнесут услышанное многократно в сильно приукрашенных интерпретациях. И что полковник Гуров появился в министерстве веселый и уверенный, к концу дня будут знать все, от уборщицы до министра.

— Какой-то грязный неразумный смельчак украл мою фотографию из личного дела. Вот я из отпуска выйду, подонка установлю, оторву голову прилюдно. — Сначала зайдите ко мне, — сказал заместитель начальника управления кадров, молодой генерал-лейтенант, который вошел на поднявшийся шум. — Если бы ваша работа была столь же успешна, сколь велик ваш успех у женщин, преступность в России давно бы исчезла.

— Стоит проработать в милиции несколько месяцев, как все становится просто и ясно, — ответил Гуров. — В борьбе с преступностью лучше всех разбираются алкоголики и домохозяйки. Им равных нет. А зайти к вам, господин генерал-лейтенант, я никак не могу, нахожусь в очередном отпуске, в настоящий момент тороплюсь на свидание с Мадонной. Извините! — Гуров поклонился и вышел.

Интересно, рассуждал он, направляясь в кабинет Орлова, у кого теперь неприятностей будет больше? Девчонки о нашей стычке по всем закоулкам разнесут, теперь золотопогоннику какую-нибудь кличку придумают. Покровителям придется мальчику новое место подыскивать.

В коридоре Гурова остановили коллеги, интересовались, будет он подавать в суд или нет.

— Обязательно! — решительно ответил Гуров. — Но при одном условии, если дело будет слушаться в сортире.

Разворачивать данную газетку в ином месте никакой надобности нет.

— Смейся, смейся. Лев Иванович, — сказал сослуживец и ровесник Гурова. — Иди к генералу, тебе сейчас Петр накостыляет.

— Прекрасно! Зато весь отпуск буду знать, что неприятности позади.

Когда он вошел в приемную, Верочка вылетела из-за стола, чмокнула его в щеку.

— Господин полковник, немедля! — Она стала тянуть на себя тяжелую дверь.

Гуров хотел шлепнуть секретаря, но лишь погладил по голове, распахнул дверь, вошел в кабинет и с ходу бросился в атаку:

— Здравия желаю! Я, господин генерал-лейтенант; может, и виноват, а чего он, салага, задирается?

— Тебе дерьма не хватает? — Орлов не удосужился изобразить недовольство. — Получишь выговор за непочтительное... А! — Он махнул рукой. — Потомки издадут том мемуаров с твоими выговорами. У меня дела, я не могу прохлаждаться. Что ты думаешь об этом выстреле?

— Попытка ускорить исполнение приговора. — Президент готовится к операции, никаких бумаг подписывать не будет, тем более прошение о помиловании. — Орлов закрыл лежавшую перед ним папку.

— Упрощаешь, Петр Николаевич, видимо, у них ставка здесь серьезная. Может найтись иуда, который шлепнет на бумагу факсимиле Президента и отошлет по инстанции. В России часто не знают, чьи самолеты кого бомбят, а уж кто печатку приложил, никто и не поинтересуется.

— Не резонерствуй, давай предложения.

— Необходимо срочно встретиться с начальником тюрьмы частным образом, вне служебной обстановки.

— Хочешь организовать побег?

— Не так круто, но вроде того, — ответил Гуров. — Нужна помощь?

— Просто ставлю тебя в известность, чтобы разразившийся скандал не явился для тебя неожиданностью.

— Честно скажу. Лева, я твое поведение понимаю, но не одобряю. У тебя эмоции захлестнули разум. Такая ситуация никогда до добра не доводит.

— Абсолютно согласен, но иначе поступить не могу. — Гуров направился к дверям. — Сейчас дело уже не в том, что нравится, а что нет. Некоторым господам следует дать по рукам так, чтобы они твердо запомнили: в спецслужбах не все покупаются и продаются, существует сила, которая способна противостоять доллару.

— Красиво говоришь, надеюсь, понимаешь, что делаешь. Случается, сыщик ошибается тоже лишь один раз.

* * *

Полковник внутренней службы Огарков Игорь Семенович был невысок и длиннорук, а если учесть, что он при этом был еще и сильно сутул, то привлекательной его внешность назвать становилось трудно. Однако вопреки перечисленным качествам полковник являлся, безусловно, человеком обаятельным. Да, фигурой он походил на обезьяну Читу из любимого нынешними дедушками и бабушками фильма “Тарзан”. Во внешности полковника сочеталось, казалось бы, совершенно несочетаемое, возможно, создавая его, Господь вовремя спохватился, почувствовал, получается что-то неладное, исправляя ошибки, одарил по-своему, по-Божески. Голову Огаркова покрывала густейшая белая, в голубизну, шевелюра, а брови остались иссиня-черными, глаза — голубыми, яркими, зубы ровными и белоснежными.

Вот такую контрастную внешность имел полковник Огарков, начальник тюрьмы, перевидевший в свои неполные шестьдесят столько отвратительного, трогательного, кровавого, грязного, случалось и возвышенного, чего ни в каком институте криминалистики не увидишь.

Жил Огарков бобылем, жена умерла давно при родах, в двухэтажном домике в трех километрах от Окружной, считай за городом. Служебная машина приезжала за полковником утром и привозила вечером. В доме, кроме полковника, обитали двое — мужчина, фигурой копия хозяина, только во много раз больше, совершенно неопределенного возраста, по имени Соня. Несмотря на его гигантские размеры и фантастическую силу, ему можно было дать лет двадцать с небольшим, но если учесть, что Соня отсидел в тюрьме четырнадцать, значит, на самом деле ему было значительно больше. Третьим полноправным жителем дома был кобель-кавказец, которого силой был способен удержать лишь Соня, а словом или легким посвистыванием с Волком, так неоригинально звали кобеля, легко справлялся сам Огарков. Из всех человекообразных Волк признавал только их двоих, остальных лишь терпел, мысленно расценивая как приблудную дичь.

В свое время руководство МВД предложило Огаркову нормальную квартиру неподалеку от места службы. Заботливые генералы пытались объяснить, что начальнику тюрьмы, имевшему не одну тысячу “крестников”, среди которых не все университеты кончали и являлись вегетарианцами, опасно жить так далеко и уединенно.

Но полковник ответил, что ему на службе тюрьмы хватает, а если кто из освободившихся на него зло имеет, пусть заходит. Огарков имел среди уголовников нормальную кличку — Хозяин, добротой и сентиментальностью не отличался, но за тридцать лет службы остался человеком. Объяснить столь парадоксальное явление было совершенно невозможно.

Бывшие зеки нападали на обитель Огаркова дважды. В первый раз лет двадцать назад, когда Соня еще не освободился, а Волк не родился, и полковнику пришлось подниматься из теплой постели и стрелять. Последнее нападение произошло сравнительно недавно, лет пять назад, когда Соня уже жил в доме, а Волк дремал на крыльце. Огарков услышал среди ночи крики и стоны, но подниматься не стал, лишь устало вздохнул.

Утром, обходя растерзанные трупы, сказал:

— Соня, вызови ментов, пусть опознают и оформят. Кажись, это Шестерка и Гвоздь, оба больные, в том году вышли. Дорожки присыпь. Волка вымой из шланга, не дай Бог заразу подхватит.

* * *

Гуров сидел в доме Огаркова под иконой, чтобы не обидеть хозяина, пил самогон, хотя последнее время если и употреблял, то хорошее виски. Когда Огарков сидел, то нескладность его фигуры была не видна, просто красивый мужчина, совершенно седой, с яркими голубыми глазами. Огромный гориллообразный Соня обслуживал стол, сам не садился, двигался совершенно бесшумно.

Гуров и Огарков виделись во второй раз, в первый раз встречались в тюрьме, в кабинете полковника, куда сыщик пришел по звонку непосредственного начальника Огаркова, беседа тогда состоялась сухая и короткая. Гуров просил о встрече с осужденным Тимуром Яндиевым, полковник ничего не спросил, встречу разрешил, но был явно недоволен, пробормотал: “Блатное дело... Не положено”.

Сегодня, когда генерал Орлов позвонил Огаркову и попросил принять полковника Гурова по личному вопросу, начальника тюрьмы словно подменили. Он живо, даже радостно, ответил:

— Льва Ивановича? Да за ради Бога, всегда рад, пусть сегодня и приезжает.

Сыщики были приятно удивлены, порассуждав, пришли к мысли, что отношение полковника изменилось из-за выступления газетенки и нескольких слов комментатора Александра Турина, который сказал их в передаче “Герой дня” в интервью с пресс-секретарем. Интервью велось, естественно, вокруг здоровья Президента, когда комментатор неожиданно спросил:

— Значит, сегодня Президент активно готовится к операции и текущими делами практически не занимается?

— Так сказать нельзя, архиважные вопросы с премьером Президент, конечно, решает. Но работа строго ограничена во времени.

— Архиважные? — Турин изобразил удивление. — А газеты пишут, что Президент рассматривал прошения о помиловании...

— Извините, — перебил пресс-секретарь, — давайте не будем тиражировать на многочисленную аудиторию досужие сплетни.

Полковник Огарков был начальником тюрьмы тридцать лет, пресса и телевидение особым вниманием его не баловали, когда газета опубликовала наглую дезинформацию, старый служака реагировал болезненно, словно это лично его обвинили в нарушении закона. Визит сыщик Гурова, о котором Огарков слышал достаточно, пришелся вовремя.

Теперь они мирно ужинали, говорили о милицейских болячках, существа вопроса не касались. Как у всяких людей, служивших давно, у них нашлась масса старых знакомых, к сожалению, говорить о многих приходилось в прошедшем времени. Одни умерли, другие доживали свой век на пенсии.

— Игорь Семенович, а журналисты вам не досаждают? — спросил Гуров. — Ведь вы человек уникальный, о вас, вашем доме, ваших друзьях роман написать можно.

Лежавший у порога Волк ощерился, обнажая огромные клыки.

— Видал, даже Волк твоему вопросу улыбается. — Огарков в маленькие прозрачные чашки налил крепчайшего чая. — Вот к чифиру пристрастился, а чашки эти мне старушка дворянка подарила. Вроде взятки. Я ее внуку досрочное освобождение выбил, его к червонцу под крышей приговорили, мальчонка доходил. Я вижу, не доживет бабуля, я и расстарался.

— Семеныч, — неожиданно густым красивым басом произнес Соня. — Странное дело, первый раз вижу. Волк гостя нашего признал. Гляди, спиной повернулся и морду лапой прикрыл. Диво.

— Одной породы. Волки. — Огарков подвинул Гурову фигурную деревянную пепельницу. — Кури, не мучайся. Я сам завязал, но дымок люблю. Так скажи, чего вокруг моего Тимура делается, чем он тебе интересен?

— Коротко или подробно? — спросил Гуров.

— Коротко, не пойму, сам спрошу. — Тимур никого не убивал, его втемную использовали. — Случается, — равнодушно заметил Огарков. Сколь мы таких в расход пустили, даже мне не сосчитать. Это только те, что официально реабилитированы, а если по правде, один Господь знает. — И он широко перекрестился на икону. — Тебе парня не спасти. Борис его никогда не помилует.

— А в камере его убить могут?

— Давно не случалось. — Огарков поднял голову, и Гуров увидел яркие голубые глаза без всяких эмоций, равнодушные. — Из-за больших денег всякое случается.

— Отравить легче, — сказал Гуров.

— Легче, — согласился Огарков. — А ты сильно чеченов любишь?

— За Россию болею.

— Громко сказано, громко. — Хозяин повернулся к сидевшему в громадной качалке Соне. — Кто там способен?

— Сколько денег? — спросил Соня. Гуров вновь удивился красоте его голоса.

— Много, — Гуров пожал плечами. — Миллион долларов.

Соня не ответил, закрыл глаза.

— Надо понимать, за миллион любой отравит? — Гуров начал уставать от хозяев, для которых чужая жизнь давно потеряла цену.

— Зачем обижать? — спокойно спросил Огарков. — Мы с Соней никакие деньги не возьмем, хоть Банк Российский притащи, — и неожиданно рассмеялся, а Соня недовольно забурчал. — Не буду, не буду я твой сейф вспоминать, — заверил хозяин, не удержался и пояснил: — Соня по молодости однажды сейф уволок...

Соня, видимо, обиделся, поднялся и вместе с Волком вышел на улицу. Двигались оба совершенно бесшумно. Гуров не сдержал любопытства, спросил:

— У вашего Волка когти с мизинец, стучать должны?

— Поджимает, хитрец, на земле выпустит, — пояснил хозяин. — А ты совсем не любопытен, полковник. Существуют вопросы, которые задают буквально все. Ты не задал ни одного. Почему на правах приятеля у меня живет рецидивист?

— Ему надоела тюрьма, но и расстаться с ней он не в силах, — ответил Гуров. — А рядом с вами он и на свободе, и в тюрьме. — А почему такого здорового амбала зовут женским именем?

— Отбыл в мокром карцере, вернулся в камеру, поел, спал несколько суток, — сказал Гуров.

— Пять суток спал. Но, признайся, ты эту историю знал.

— Всю жизнь мне разгадывать такие загадки. — Гуров пожал плечами. — Я больше скажу, Игорь Семенович, Соня вас любит, только не знает об этом. Так человек любит свою молодость.

— Ты отличный психолог, тогда непонятно, зачем ты пришел ко мне с просьбой, которую я никогда не соглашусь выполнить.

— Человек содержит в себе великую тайну и не способен ее разгадать. Я только человек.

Глава девятая

Яков Семенович Ямщиков, известный авторитет под кличкой Лялек, уже несколько лет “держал” округ города, очистил свои владения от хулиганов, мелких банд и рэкетиров. Он чуть ли не за руку здоровался с начальником управления милиции, толковые опера розыска и бывалые бойцы РУОПа знали Лялька в лицо. Из убийств часто случалась лишь бытовуха, когда количество выпитого почти равнялось собственному весу человека и мужик убивал сожительницу за то, что она, стерва, толсто порезала колбасу. Чужие боевики заскакивали на территорию Лялька редко, если только проездом.

Банда обложила налогом округ, превышающий количеством населения большой областной город. Лица кавказской национальности, “курировавшие” рынки, вели себя тихо, случайные драки, удар ножом в счет не шли. Такую мелочь не учитывали ни бандиты, ни законные представители правопорядка. Гордые кавказцы аккуратно платили дань, здесь тебе не угольный бассейн или воинская часть, выплату нельзя было задержать даже на сутки.

В ресторан, практически принадлежавший Ямщикову-Ляльку, однажды вечером зашел поужинать Георгий Тулин. Накануне он весь день провел в округе, получив от Вердина наколку, что сегодня в скромном небольшом ресторанчике будет ужинать сам Лялек. Георгий должен был убедиться, что ужин состоится и главарь прибудет лично. Георгий разгружал машину с продуктами, выпил с работягами, предложил добавить, когда мужик лет сорока взглянул на часы и по-хозяйски сказал:

— Кончай, ребята, мы работу выполнили, и наше время кончилось.

Никто из бригады не спорил, поднялись, убрали за собой, полезли в машину переодеваться. Все делалось солидно, работали в одной одежде, по городу ездили в другой. У некоторых тут же стояли собственные тачки.

Тулин был в джинсовой паре, не фирменной, но и не китайского производства, а к делу рано утром пристроился просто. С грузовика сгружали бочку, не то чтобы не в подъем, но неудобную, и люди, еще плохие со вчерашнего, крутили ее на краю днища, грозились уронить. Георгий, якобы случайно шедший мимо, молча отстранил дрожащих “тружеников”, подхватил бочку на плечи, донес до оцинкованного спуска в подвал, поставил аккуратно. Бригадир только взглянул на добровольного помощника, сразу признал, обронил:

— Пузырек возьмешь или день отшабашишь? Тут еще две машины подойдут, а народ подобрался квелый.

Тулин глянул на тусклый шар солнца, как бы прикидывая время, лениво ответил:

— Вроде рано еще, расчетом не обидишь, командир?

— Тебя обидишь! — Старшой хохотнул. — Считай, трудовую книжку получил.

За весь день работы Тулин не проронил ни слова, вкалывал за двоих, но силой не похвалялся, наблюдал новых сотоварищей. В основном мужики подобрались работящие, за обедом выпили граммов по пятьдесят, не более, Лишь один, длинный, тонкий, с лицом клейменого алкаша, до конца смены так и не оклемался, да и не мог, так как дважды бегал за дерево, якобы отлить, но явно поддавал. И кличка у него была подходящая — Гнилой, и разговорчив не в меру, в общем, тот человек, которого Тулин и искал.

Когда работу закончили, умылись, переоделись, получили расчет, бригадир сунул деньги Гнилому в нагрудный карман и сказал:

— Тебе, Гнилой, только портвейное вино разгружать, завтра не приходи.

Все разъехались, а Гнилой стоял на длинных тонких ногах, покачивался, считал полученные мятые купюры и обиженно разговаривал сам с собой.

— Да не бери к сердцу, работяга свою сбрую всегда найдет. Пойдем, Витек, выпьем по пятнадцать капель, — сказал весело Тулин, обнимая алкаша за худые плечи.

— Во! Первый человек по имени назвал, — расчувствовался “работяга”. — А то все Гнилой да Гнилой, будто я виновный, что с больной грудью родился. Но откуда ты, Георгий, мое имя знаешь?

Имя его было выколото на кисти руки крупными кривыми буквами, но Тулин в ответ лишь рассмеялся и повел в “стекляшку” неподалеку, минуя солидные двери ресторана, куда загружали продукты.

— Верно, сюда не пустят, здесь для господ, а вскорости Главный должен подкатить с личной охраной, словно князь какой.

— А как же они господ от прохожих отличают? — Тулин открыл дверь простенькой забегаловки, нечто вреднее между закусочной и пивной.

— В личность определяют, а если гость, так слово должен знать.

Тулин взял в буфете две по сто пятьдесят, салаты, минералки.

Рассчитываясь, буфетчица окинула Тулина недобрым взглядом, сказала:

— Вы у нас впервые, я к вам без претензий, но водки больше не отпущу. В последний раз мы вашего товарища втроем еле из заведения выволокли.

— Спасибо за предупреждение, красавица. Обещаю, я его лично на руках вынесу.

— Вы сами-то подходите, я за него беспокоюсь. Вы-то, сразу видно, мужчина самостоятельный.

— Спасибо. — Он взял тарелки и бутылки, а стакану оставил на стойке, вернулся за ними и сказал: — Вы говорите, что самостоятельный, а меня в обед в соседнюю с вами кафешку не пустили.

— Там другие дела, особо сегодня. — Буфетчица понизила голос: — Нынче самого в гости ждут, надо слово знать.

— Какое слово? Хайль Гитлер?

— Знаете, а прикидываетесь. — Буфетчица обиженно отвернулась.

Тулин крикнул “хайль” ради шутки, что называется, плюнул в небо, попал в луну.

Через полчаса он вывел Витю Гнилого на улицу, еле отвязался, прошел к своей “Волге”, которой его снабдил Вердин. В салоне Георгий тщательно побрился, полностью переоделся, смочил лицо и руки дорогим одеколоном и подъехал к кафе, где готовились к встрече высокого гостя.

Стоило Тулину встать в ряд с другими машинами, как рядом оказался улыбающийся парень. — Извините, сегодня ресторан закрыт.

— Хайль! — Тулин запер машину и вошел в ресторан, отделанный в стиле “Русская изба”. В центре зала располагался огромный стол. Тулин прошел и угол, занял место у окна так, чтобы видеть парадный вход, дверь на кухню и главный стол.

Мгновенно подошел официант, Тулин обращаться с шестерками умел, тут необходимо соблюдать золотую середину, никакою панибратства, но и не забывать, что ты гость, а хозяева — люди бывалые.

— Добрый вечер. Что желаете? — Официант поклонился. Тулин чувствовал, как его внимательно изучают.

— Добрый вечер. — Тулин кивнул. — Как вас зовут? — Посмотрел не в глаза официанту, чуть мимо, доказывая, что лишь вежлив, не более того.

— Анатолий, — официант поклонился.

— Анатолий, организуйте мне ужин на одного, никого подсаживать не надо. Я у вас впервые, кухню не знаю, да и не привередлив в еде, — он позволил себе легкую улыбку, означавшую, что в зоне разносолами не балуют, — закуска, супы не ем, мясо не слишком прожаренное, никакой экзотики, попроще.

— Все ясно, мы люди русские, — согласно кивнул официант. — Что будете пить? Водка? Шампанское? Тулин взглянул укоризненно и не ответил.

— Желаете девочку? Не подумайте плохо, проституток не держим, для настроения, для беседы. Брюнетку, блондинку?

— Умную. Жох ты, Анатолий, тогда накрывай на двоих.

— Понял. — Официант поклонился более уважительно, отступил, лишь затем повернулся спиной.

Он закрыл собой практически всех немногочисленных гостей. Тулин быстрым движением достал прилепленный к щиколотке пистолет, — положил за штору на батарею отопления. Тут же подошла молодая, со вкусом одетая женщина, протянула холеную руку, сказала:

— Здравствуй, солдат, меня зовут Вера. Тулин отодвинул для нее стул, руку не поцеловал, лишь мягко пожал.

— Здравствуйте, прошу. Я пью водку, вам заказать.

— В казарме пьют водку. — Вера обладала великолепной фигурой, кукольным личиком манекенщицы и цепким взглядом.

“Стопроцентный агент Лялька, — решил Тулин. — Конечно, все девчонки стучат, а она агент, выполняет и специальные задания”.

— Вы не представились, хотите, чтобы я вас звала солдатом?

— Мне нравится, но для разнообразия можете обзывать меня Виталием.

Подлетел официант, мгновенно накрыл стол, наполнил рюмки и фужеры, удалился.

Выпили за знакомство, закусили. Тулин поглядывал на соседку с улыбкой и помалкивал.

— Вы всегда молчаливый? — спросила Вера.

— Обычно. Сейчас вспоминаю, когда последний раз сидел за столом с красивой женщиной.

— Сидели или воевали? — Вера по-хозяйски наполнила рюмки.

— Сначала одно, потом другое. — Он приподнял рюмку. — Здоровья, — и выпил.

— А кто вам подсказал, каким одеколоном следует пользоваться?

— Продавщица. — Разговор Тулина смешил, он видел, девице никак не удается выехать в нужном направлении. — На работу уже устроились? — Таксист.

— Вам не идет, — Вера поморщилась. — Вам даже персональным шофером быть не к лицу.

На сцену вынесли стул, появился гитарист.

— Фу, сколько ни говори, — Вера дернула плечиком, — снова “Четвертые сутки пылают станицы...”

— Хорошая песня, я слышал, — возразил Тулин.

— У каждого человека должна быть своя песня. Мы с вами не дворяне, а уж человек, который сейчас придет, так вообще без роду и племени. — Вера снова налила и быстро выпила. — Какого черта ты сюда приперся?

— Не по охотке же, дело, — ответил Тулин, наблюдая за соседкой, пытаясь определить, сколько в ней водки, и сколько наигрыша.

— Какие у тебя здесь могут быть дела? Ты же приезжий.

— Родился и жил в Москве, пока Родина и Судьба не отозвали. Сейчас не приезжий, а вернувшийся. А вы, Вера, больше не пейте, не люблю пьяных женщин, — равнодушно сказал Тулин.

— Ах, мы какие! С характером! Ну, извините, солдат.

— Пожалуйста, — Тулин решил переходить в наступление. — Вера, вы умная, порядочная женщина, и, раз со стола Якова Семеновича едите, негоже его перед чужим человеком хаять.

— Вы знакомы? — довольно искренне удивилась Вера, хотя прекрасно понимала, раз человек сегодня сидит в ресторане, значит, не с неба упал.

— Нет, незнаком, но слышал, мне его личность в зоне ребята нарисовали.

— Незнакомы, — протянула Вера. — Так, может, Лялек вас еще и выгонит!

Тулин неожиданно вспомнил полковника Гурова, его любимую присказку и ответил:

— Это вряд ли.

Гитарист ударил по струнам, запел:

Четвертые сутки пылают станицы,

Горит под ногами родная земля!

В зал вошла группа мужчин и вразнобой подхватила:

Раздайте патроны, поручик Голицын,

Корнет Оболенский, седлайте коня...

Песня сбилась. Несколько мужчин, пришедших ранее, поднялись из-за стола, подошли к авторитету, который ничем от прибывших не отличался. Однако известно, короля играет свита, и Яков Ямщиков шествовал к столу в некотором вакууме. И пока он не сел, остальные почтительно стояли. После небольшой перебранки все разместились за главным столом. Началась обычная гулянка, не слишком непристойная, но и не тихая.

— Что-то вы совсем притихли, солдат! — сказала Вера, попала ее громкая фраза на короткую паузу, какие порой возникают в любом застолье.

— Верка! — позвали с главного стола.

— Девушка замуж собралась, а ты ее компрометируешь.

— Как это замуж? — возмутился Лялек. — Мы еще не велись. Два мужа — дело подсудное.

Смех и соленые реплики вконец развеселили подвыпившую публику.

Тулин не видел бригадира, но чувствовал на себе его внимательный взгляд. Георгий наполнил рюмки и, стараясь говорить спокойно, спросил:

— Как же вы, Вера, при живом муже к столику подсаживаетесь? Люди не поймут и мне больно сделают.

— Врет, паскуда! Мы неделю как в разводе. Он меня пьяным дружкам в койку совал, я ему по щекам нахлестала. — Да он вроде забыл, — ответил Тулин, решая, хватать пистолет или это дело бессмысленное.

С рассуждениями своими он опоздал, бригадир шептался с Ляльком, три амбала, стоявших в дверях, уверенно пересекли зал.

— Нехорошо, Вера, — Тулин поднялся навстречу охранникам.

— Мент ссученный, — плюнула ему вслед Варя. Из зала вышли спокойно, когда миновали портьеры, Тулин сделал короткий шаг в сторону, и рукоятка пистолета миновала голову, скользнула по плечу.

— Вы ошиблись, ребята! — Тулин поднял руки. — Вот он я. Куда торопиться, разберитесь.

Его втолкнули в кабинет директора, Тулин интуитивно увернулся, удар, направленный по почкам, скользнул мимо.

— Погодите, успеется! — входя в комнату, сказал бригадир. — Георгий, каким образом ты здесь нарисовался? Да еще в таком классном прикиде?

— Так ведь и ты, бригадир, тоже не в кирзовых сапогах, — ответил Тулин. — И скажи парням, чтобы не дрались, ничего путного не выйдет.

— Убьют тебя, кореш, чего тут путного, — но в голосе бригадира уверенности не слышалось. — Убьют да убьют, и отдохнуть нельзя, — сказал, входя в кабинет, Лялек. — Ну-ка, умотайте все, ты, бригадир, останься.

Когда все вышли, Лялек сел, кивнул бригадиру:

— Скажи толком.

Тот рассказал, ничего не приврал, даже подмигнул Тулину.

— Ответишь на несколько вопросов, все образуется, пойдешь к Варьке водку трескать, — сказал Лялек.

— Спрашивай, попробую ответить, — сказал Тулин.

— Да уж, попробуй, иначе совсем плохо получится. — Ляльку хотелось выпить, он злился, что пришлось уйти из-за стола.

Угадав желание хозяина, из-за портьеры протянули поднос с бутылкой, тарелкой с закуской и двумя стаканами. Лялек налил себе и выпил, а Тулин сказал:

— А ты не пугай, Яков Семенович, не с мальчиком говоришь.

— Ну-ну, — Лялек прожевал огурец. — Нахер, спрашивается, ты весь день горбатился, коли у тебя бабки имеются?

— К твоему ресторану подход искал, — ответил Тулин. Лялек с бригадиром удивленно переглянулись.

— “Подход” — слово-то ментовское, — сказал бригадир и взглядом спросил разрешения выпить. Лялек кивнул и повторил:

— Ну-ну, вход в кабак был в двух шагах от двора с улицы, чего же ты искал?

— Это второй вопрос? — поинтересовался Тулин.

— Ты не наглей, парень, ты пока неживой.

— “Подход” — слово не ментовское, а вот ты разговор ментовский ведешь. Хотел вопросы задавать? Двигай. Хотя можно и не спрашивать, твои интересы известны, сам отвечу. Как я узнал, что ты сегодня здесь ужинаешь? Как прошел? Отвечу. Я ни в ментовке, ни в ФСБ зарплаты не получаю, по профессии разведчик, а твои ужасные секреты вся улица знает. Я с пушкой прошел, твои вертухаи не трепыхнулись.

На Тулина мгновенно уставились два ствола.

— Врешь! Дай сюда!

— Щас! — Тулин цыкнул зубом. — Я не на митинге, чтобы ходить и флагом размахивать. И вообще, кончай базар, Яков Семенович, ты серьезный мужик, а я не к тебе и не по твою душу пришел.

Лялек негромко свистнул, в кабинет вошли трое, авторитет кивнул на Тулина, сказал:

— Человек бахвалится, мол, у него ствол при себе имеется. Если так, я вам не завидую.

Быстрые грубые руки обыскали Тулина.

— Пустой он, падла, — сказал один из охранников, явно старший.

Тулин без прыжков, выкриков и прочих прибабахов восточных единоборств влепил ему мощный правый боковой в челюсть, прежде чем мужик упал, успел выхватить у него из-за пазухи “узи”, бросил на стол.

— Хозяин сказал, плохо будет, а его слово — закон. Я пришел по личному делу, Яков Семенович. С вашего разрешения я пойду закончу ужин, если у вас ко мне будут вопросы, всегда рад соответствовать. Вера сидела за столом одна, никто не рискнул к ней подойти. Она абсолютно протрезвела, Очень хотели выпить, но боялась, не зная, чем закончится разговор с ее мимолетным ухажером.

На шедшего через зал Тулина присутствующие старались не смотреть, пили мало, ели вяло, ужин походил на поминки.

— Так на чем мы остановились? — спросил Тулин, наполняя рюмки.

— Я испугалась, — прошептала Вера.

— Понятно. Я на вас зла не держу.

Они закончили ужин молча, Тулин незаметно забрал свой пистолет, пожелал Вере всего наилучшего, подошел к Ляльку, спросил:

— Я вам не нужен, Яков Семенович? Тот смотрел осоловело, икнул и ответил:

— Ты остаешься в Москве? — Поманил пальцем бригадира: — Проводи, Прохорыч, гостя.

Они вышли на крыльцо, около которого прохаживались сержант и боец ОМОНа.

— Ты мне сразу глянулся, парень, только не думай, что тебе многое можно, — сказал бригадир.

— Мне свое дело решить, чужого не надо, — ответил Тулин. — Мое дело — сторона, но ты бригадир толковый, люди пить не должны.

Бригадир был практически трезв, видно, чужак ударил по больному.

— Ты иди, решай свои вопросы, хозяину на глаза лишний раз не попадайся. У него в понедельник одно настроение, во вторник обратно другое.

— Спасибо и до свиданьица, — Тулин кивнул и пошел к машине.

* * *

Шалва Гочишвили являлся негласным хозяином кафе, в котором кавказцы порой собирались переговорить о делах, решить некоторые вопросы. Князь, человек занятой, давно устал от криминала, на жизнь припас достаточно, больше не хотел. Его дом в Сухуми сгорел, большая семья распалась, при встречах ему оказывали знаки традиционного внимания, но это его уже не трогало. Шалва не признавался даже себе, что его начали раздражать цветистые грузинские тосты, длинные, порой фальшивые заверения в любви.

Русские — грубый народ, не станут помогать человеку только потому, что он твой брат. Они проще и прямее в своей любви и ненависти, часто Князя русские раздражают, но за последние годы он стал лучше понимать русских, чем родных кавказцев. Князь еще не верил, что Гуров сумеет спасти внука Яндиева, но знал: этот русский пойдет до конца.

Сегодня кафе, как обычно, закрыли, за столом собрались одни кавказцы, русского не пригласили. Выпили за здоровье отцов, перешли к делу.

— Ты хотел сказать, Мухади, — обратился Шалва к чеченцу, который ненавидел русских и был недоволен, что в Чечне замиряются, а московская группировка его сородичей теряет былое величие.

— Спасибо, Шалва Давидович, — чеченец поклонился. — Мы зря доверились гяуру, теряем деньги и авторитет. Все читали, Тимура все равно расстреляют.

— Мы не можем договориться между собой, просим помощи у русского, — сказал Сека. — Я верю русскому, но он только человек, значит, смертей. Тимур не первый чеченец, который безвинно погибнет во имя Аллаха.

— Человек работает или за деньги, или во имя веры, — вмешался азербайджанец Мелик Юсуф-оглы. — Русский денег не берет, а он другой веры.

— Вера у всех людей одна на земле, — раздался голос Гурова, который уже вошел в кафе и направлялся к столу. — Всем здравствуйте. Люди поклоняются разным богам, но верят лишь в то, что их родила мать и они смертны.

Он сел рядом с Шалвой, оглядел собравшихся. — Вы меня не позвали, я пришел, хочу сказать вам несколько слов. Я свои обещания выполняю, похвастаться пока нечем. А вот на рынках, где мне обещали навести порядок, творится беспредел.

Присутствующие заговорили каждый на своем языке.

— Тебя не звали, ты можешь уйти! — крикнул Исраилов.

Шалва хотел встать, но Гуров силой удержал грузина.

— Ты забыл, Мухади, ты на моей земле и гость. Я знаю, тебя и твоих парней интересуют только деньги. Бог вам судья! Вам наплевать на Тимура, чеченцев много, и каждый из них готов отдать свою жизнь за Аллаха. Почему они на родной земле умирают, а ты на чужой земле торгуешь, делаешь деньги?

— Кто дал тебе право говорить так?

— Ты мужчина, Исраилов, должен знать, право никто не дает! Ни Бог, ни Аллах! Ты присвоил себе право говорить от имени Аллаха и разрешил соплеменникам умирать за твое золото!

Чеченец выхватил пистолет. Гуров рассмеялся и сказал:

— Взгляни на дверь, отважный...

Исраилов повернулся. Гуров ловко выбил у него пистолет, бросил на стол.

— Никто не пришел с оружием, кроме тебя. Ты трус. Я не знаю ваших законов, но в русском доме трус не сидит за одним столом с мужчинами. Невысокие крепкие азербайджанцы Мелик и Ренат-Сека взяли Исраилова под руки, вывели из зала. Когда они вернулись, Гуров продолжал:

— Я пришел вам сказать, что не работаю с вами больше. Неправедный приговор, дело Тимура Яндиева — это мое личное дело. Русские парни арестовали, проводили расследование, судили, приговорили. Русские и будут отвечать. С данного момента вас это все не касается. Вы живете в Москве, занимаетесь своим бизнесом, нарушите наши законы — будете отвечать согласно нашим законам. Все. И берегитесь меня! Я не разделяю людей на родственников, друзей и прочих. Существуют люди порядочные и преступники. Я не сваливаю всех в один котел. Прощайте!

Гуров направился к двери, остановился, провел ладонью по лбу, что-то вспомнил, вернулся к столу и взял пистолет Мухади Исраилова, оружие продолжало лежать среди посуды.

— В Москве не разрешается носить оружие, так что извините. — И, не прощаясь, вышел.

Некоторое время за столом молчали, лишь изредка перешептывались, наконец на правах старшего азербайджанец Мелик Юсуф-оглы сказал:

— Мы не такие старые, но из ума выжили. Мы имели друга, приобрели врага.

— Не говори глупости, Юсуф, — ответил Шалва. — Мы только потеряли друга. Но и это много.

— Ты звал русского, Шалва? — спросил Сека.

— Он же сказал, что его не звали, он пришел сам, — ответил Шалва, покусывая длинный ус.

— Слова, молва... — недовольно произнес Сека. — А как он узнал, что мы встречаемся?

— Лев Иванович — настоящий сыщик, — вздохнул Шалва.

— Теперь Тимура расстреляют точно.

— Много вы понимаете, джигиты...

— Он сказал, ему все равно, что друг, что брат, — перебил Шалву азербайджанец.

— Лев Иванович защищает закон, а для закона все едины.

— Зачем он ушел? Мы могли собрать деньги.

— Кто-то должен защищать закон, — пробормотал Шалва. — Но я думаю, Лев Иванович пошел защищать своих. Русских защищать.

* * *

Бизнесмен, мультимиллионер Юрий Леонидович Шишков имел загородную виллу в нескольких километрах от Москвы. Он был человек осторожный, советский, к тому же новой власти не верил. Вилла числилась как собственность фирмы, содержалась за ее счет, существовала для приема зарубежных гостей, прилетавших на совещания и для подписания контрактов. Соучредителями фирмы являлись немцы, они и строили виллу, финансировал строительство на девяносто процентов Шишков, да и вообще, участие иностранцев в деятельности совместного предприятия было чисто символическим. Но документация содержалась в идеальном порядке, совместное предприятие с участием, иностранного капитала, на всех бумагах красовалась подпись вице-премьера российского правительства Анатолия Владимировича Барчука, присутствовали подлинные печати, и что все это, по выражению уголовников, являлось чистой воды “панамой” и предприятие фактически принадлежало Шишкову, знали лишь он сам да главный бухгалтер. Главбух, в недавнем прошлом известный аферист-уголовник по кличке Звездочет, тоже со всеми потрохами принадлежал Шишкову.

Немцы расставались с каждой маркой со слезами, но Россия была заинтересована в западных инвестициях, и в правительстве относились к Шишкову с уважением, так как бизнесмен удерживал партнеров в совместном предприятии “Инкоминвест” — так официально именовалось предприятие ловкого бизнесмена. Официально он поставлял комплектующие на жилищное строительство разрушенного Грозного, осуществлял помощь неимущим и бездомным чеченцам. Все это вроде бы исполнялось, но фактически не доходило до места назначения. Но и данная туфта была лишь прикрытием истинной деятельности Шишкова. Свои миллиарды он делал на поставке вооружения, которое почти за бесценок скупал у расформированных подразделений русской армии, которая не имела возможности, передислоцируясь, вывезти все свое имущество и рада была избавиться от него любыми способами, тем более продать своим и якобы официально. Таким образом, Шишков гнал на Восток оружие, а в обратном управлении двигались уже настоящие деньги — наркотики. Контейнеры фирмы “Инкоминвест” были опломбированы, сопровождались трезвой вооруженной охраной. Никто не досматривал груз, бизнес Шишкова процветал, а сейчас благоденствие могло закончиться. Война прекратилась, российские войска уходили, проверки на КПП ужесточились, да и торговля оружием в этой ситуации становилась бесперспективной.

Шишков решил встретиться с Вердиным на загородной вилле, дальше от посторонних глаз, да и официально резиденция предназначалась для официальных приемов, появление здесь нового человека — дело нормальное, обычное.

Подполковник доложил руководству, что едет на встречу с доверенным лицом, которое готовит на вербовку, поэтому времени у Вердина было предостаточно.

Они сидели у горящего камина, Шишков подталкивал огромные поленья кочергой. На низком столике перед ними стояли бутылки и тяжелые стаканы с толстым дном, на ковре — серебряное ведерко со льдом. Вердин был, естественно, в штатском. Серый твидовый костюм сидел на нем безукоризненно. Хозяин в белоснежной рубашке, без пиджака, с моложавым лицом, которое портила недовольная гримаса, говорил:

— Не понимаю, за что я вам плачу деньги? Война в Чечне закончилась, вы своих обещаний не выполнили, я несу огромные убытки. Мало того, у меня существуют определенные обязательства перед партнерами, и я не удивлюсь, если они предъявят мне неустойку. Учтите, что я не один, в вопросе заинтересована, как ранее говорилось, группа товарищей, некоторые из них занимают очень серьезное положение в России.

Вердин тихо рассмеялся и, пригубив из стакана, сказал:

— Вы, такие богатые и могучие, зависите от одного человека, который лишь винтик в госаппарате.

— Самолет разбивается вдребезги, когда у него выходит из строя пусть маленькая, но важная деталь, — зло ответил хозяин.

— А если я в вашем агрегате деталь важная, то почему же вы мне платите копейки, да еще копейкой попрекаете? — Вердин вытянул ноги, взглянул на сверкающие в отблеске огня ботинки. — Никто не виноват, что замирением руководит секретарь Совета безопасности, а он человек железный. Никто не мог предвидеть, что Президент заболеет, будет ждать операции и нужный нам документ не подпишет.

— Да при чем тут Президент? От вас требуется острая акция, нарушающая шаткий мир.

— Чтобы произошел взрыв, необходимо поджечь бикфордов шнур. И вообще, Юрий Леонидович, перестаньте разговаривать со мной как с лакеем. Иначе я встану и уйду, и ваша охрана не посмеет остановить меня. Хозяин бросил кочергу, недовольная гримаса исчезла с его лица, появилось недоумение.

— Вы пьяны или сошли с ума? Как вы разговариваете? Вы понимаете, что я могу вас...

— Да ничего вы не можете! — перебил Вердин. — Собрать вещички да сбежать из России. А очень скоро Интерпол объявит вас в розыск. Иванькова посадили, а уж вас упрячут в момент. Торговля оружием, особенно наркотиками, — это вам не кот чихнул. Посадят как миленького, никакие миллионы не спасут.

Шишков разогнулся, откинулся в кресле, взглянул на собеседника с интересом, спросил:

— А вы, Виктор Олегович, в тот момент в театральной ложе сидеть будете?

— Я буду в суде давать свидетельские показания.

— Но в Россию вернетесь?

— Еще не думал, может быть, и вернусь, — ответил Вердин, нагло улыбаясь.

Бравада подполковника была напускной, а на душе кошки скребли. Если Шишков струхнет всерьез и смотается в зарубеж, то положение Вердина станет хуже некуда. Из получаемых от банкира долларов подполковник подкармливал подручных, делал дорогие подарки супруге генерала, да и сам подполковник быстро привык к деньгам, в быту перестал их считать. Если финансист сбежит, то даже сдать его за рубежом Вердин не рискнет. Известно, клубок плотно смотан, но стоит лишь отыскать кончик и дотянуть за него, как клубок начинает прыгать и быстро разматываться. Подполковник глянул на осунувшееся лицо финансиста и миролюбиво сказал:

— Хватит собачиться, когда псы грызутся, упряжка не едет, опрокидывается. Я вам, Юрий Леонидович, о своих заботах не рассказываю по двум причинам. В секретной работе человек не должен знать лишнего. Я же вас о наркотиках не расспрашиваю, знаю, что идут, так это все знают. А как, где, через кого — дело сугубо личное и меня не касается. Вот и я вам ничего не говорил, моя работа — моя головная боль. Однако ситуация вышла из-под контроля, и в этом никто не виноват. Я могу начать действовать лишь после того, как приговоренный будет расстрелян. В секретариате Президента лежит ходатайство, прошение о помиловании. Такие бумаги лежат месяцами, чуть ли не годами, но я нужную протолкнул бы быстро.

Известно, Президент болен, мелочевкой не занимается, а без его резолюции...

— Я все понял, Виктор Олегович, — перебил хозяин. — Я в аппарате не состою, однако не сомневаюсь, не все бумаги Ельцин подписывает своей рукой. С его согласия порой ставится печать с его подписью.

— Так бы и произошло, если бы проходило сто бумаг ежедневно. Сегодня, сами понимаете... Я случайно знаю начальника тюрьмы, старый служака и буквоед, ему на парня начхать, но должен быть порядок. Если сейчас полковнику Огаркову подсунуть документ с подписью Ельцина, у старого служаки шерсть на загривке дыбом встанет.

— А он не может заболеть и лечь в госпиталь? На его месте появится иной человек, — сказал Шишков.

Вердин согласно кивнул, а сам увидел гигантскую фигуру Сони, ощетинившегося Волка и подумал: кто это рискнет и поможет старому служаке заболеть?

* * *

Скандал, начавшийся было вокруг имени Гурова в связи с его работой по защите чеченского “террориста”, заглох. Этому способствовали сообщение о предстоящей операции на сердце у Президента и катастрофа, происшедшая на железнодорожном переезде, в которой автобус, перевозивший детей в школу, попал под локомотив и погибло более двадцати детишек.

Гуров прекрасно понимал, что погибшие дети не волнуют его противников, просто они поняли, что в день всеобщего траура бессмысленно поднимать скандал вокруг взрыва, происшедшего несколько месяцев назад. Да и перемирие в Чечне оборачивалось стойким миром, и ненависть к маленькому народу, который отчаянно сопротивлялся, угасла. Родные сыновья гибнуть перестали, а сколько погибло чужих, так это пусть их матери считают.

Гуров прекрасно отдавал себе отчет, что его не оставили в покое, а отложили до более удобного времени. Он пригласил в гости Станислава, Котова и Нестеренко, сказал:

— Где-то я вычитал, что когда люди делают кинокартину и заходят в тупик, то они собираются вместе и устраивают мозговой штурм. Мы с вами не знаем, что это такое, называем оперативным совещанием. На самом деле вы помалкиваете, ждете от меня указаний. Сейчас я вам заявляю, что не знаю, как действовать дальше, на меня не рассчитывайте, давайте думать вместе. Никто не имеет права на критику товарища, выслушиваются только конструктивные предложения и обсуждаются. Если кому-то придет в голову взорвать Кремль, пусть обоснует целесообразность, обмозгуем.

— Не мы строили, да и взрывчатки столько не достать, — сказал флегматично Котов.

— Согласен, взрывать не будем, что конкретно предлагаешь ты, Григорий? — Гуров смотрел с любопытством.

— Наша задача — спасти приговоренного к смертной казни. — Котов почесал длинный нос. — Мы пытаемся разрушить обвинение. Получается хреново, так как нас никто слушать не собирается. Значит, необходимо сменить направление удара.

Нестеренко и Котов сидели на роскошном диване. Станислав развалился в кресле. Гуров по давней привычке расхаживал по гостиной.

— И куда бить? — хмыкнул Нестеренко.

— Тебе по голове, хотя это и бессмысленно, — ответил Котов. — Лев Иванович предупредил, критика — в Думе, здесь лишь конкретные предложения.

— Мы можем спасти парня, если представим прокуратуре реального, настоящего террориста. Русский, лет тридцати пяти, среднего роста и телосложения, — сказал Станислав. — Он заработал большие деньги, но скорее всего еще не получил их, на Кавказе ему делать нечего, он в Москве.

— Почему решил? — спросил Гуров.

— Расстрел парня — часть операции, истинный террорист должен находиться у Вердина под рукой.

— Интересно мыслишь.

— Учителя подходящие, повезло дураку.

— Твое мнение, где в настоящее время террорист находится? — спросил Гуров.

— На конспиративной квартире спецслужбы.

— Это вряд ли, — ответил Гуров. — Вердин не станет так рисковать. А вы что примолкли, орлы? — Он повернулся к оперативникам.

— В одной из преступных группировок, — неуверенно сказал Нестеренко. — Хотя тоже опасно, могут ненароком убить.

— Конспиративная квартира и банда не проходят, — подвел итог Гуров.

— Родственники, — Котов состроил гримасу. — Такой человек к родственникам не пойдет, да и нет таких у него.

— Отставим. Подойдем с другой стороны, — сказал Гуров. — Они торопятся, дела в Чечне налаживаются, для противника время — деньги.

— Убьют парня в тюрьме, объявят, что русские его расстреляли, поднимут шум, — пробормотал неуверенно Крячко.

— Ты чего бормочешь, голоса лишился или не веришь сам, что говоришь? Да, русские расстреляли убийцу, ну и что? Какой шум? Террористов расстреливают. Состоялся суд присяжных, какие претензии? — Гуров смотрел на Крячко с любопытством.

Станислав чувствовал, старший ждет от него ответа, не находил, неожиданно выпалил:

— Чеченца по решению суда расстреляли, а теракт совершил русский!

Котов и Нестеренко переглянулись недоуменно. Гуров перестал расхаживать, остановился напротив Крячко, спросил:

— И давно посетила тебя сия гениальная мысль?

— Я дневник не веду, полагаю, с неделю думаю, — ответил Станислав.

— Почему молчал?

— Ты о том же думаешь и молчишь. А мне лезть впереди тебя не положено.

— Необходимо найти и захватить мужика, — решительно сказал Гуров.

— Запросто! — К Станиславу вернулось его шутливо-бесшабашное настроение. — Русский, бритый, среднего роста и телосложения, особая примета — на кисти правой руки выколот якорь. Волосы отрастают, рисованный якорь смывается обыкновенным маслом. Нам такого парня найти — раз плюнуть.

— У тебя, Станислав, есть другие предложения? — ласково спросил Гуров.

— Никак нет, господин полковник! — Станислав вскочил, вытянулся.

— Значит, будем разыскивать, — произнес Гуров тоном, словно следовало сходить за хлебом.

Глава десятая

Звали его редко встречающимся именем под стать его внешности — Иваном, отчество и фамилия тоже были под стать, в целом звучало для России просто удивительно — Иван Сидорович Петров. Обратишься в адресное бюро, тут же получишь необходимую справку, только не забудь захватить с собой мешок побольше, чтобы поместились.

Сыщики не знали ни имени, ни отчества, ни фамилии, начали розыски с энтузиазмом.

Ваня Петров был потомственным пролетарием, мать еще помнил, отца никогда не видел, соответственно о предках понятия не имел. И хотя, по словам матери, в роду все пили горькую, на внешности Ивана данный факт не отразился. Ни черта наши ученые о наследственности не знают, а может, какой прадед являл род совсем иной, и парнишка уродился в неведомого предка.

Иван действительно был невысок, но и не мал ростом, в плечах не шибко широк, но крепость фигуры и в неброской одежде ощущалась. Родился он в шестидесятом в комнатушке полуподвала, рядом с котельной. Мать работала дворником, стирала соседям, мыла полы, в доме жили люди в основном обеспеченные, даже сохранились две старушки дворянки, деду которых некогда дом принадлежал. В первые годы жизни Ивана мать почти не ездила, так, рюмочку портвейна по красным дням. Она даже водила сына в церковь, правда редко, всегда было много работы.

У старух с третьего этажа, которые были дворянского происхождения, каким-то чудом уцелела часть библиотеки, они научили Ивана читать, и он малолеткой проводил в их комнате целые дни, читая что попадет под руку. Хозяйки были ровесницы века, мальчонке они казались древними, на самом деле женщины были хотя и в годах, но крепкие и сообразительные.

Большевики грабили торопливо, они же не знали, что у них впереди еще масса времени. При такой поспешности они прозевали две ценные иконы, которые во времена нэпа женщины поменяли на золотые червонцы, да еще кое-что из серебряной посуды осталось, так что и хозяйкам, и приблудившему пацану на кормежку вполне хватало.

Иван подрос, начал скрести снег и махать метлой, а осенью подошло время отправляться в школу. Но в роковой момент у матери случился роковой роман. “Жених” унес швейную машинку, больше брать было нечего, и скрылся. А мать запила. Случается, мужчина десятилетиями из канавы не вылезает, а в баньке попарится, пару дней кваску попьет и словно новый пятиалтынный. У женщин организация иная, ей порой несколько стаканов, и она только на четвереньках передвигается, поднять ее можно только в клинике. Баб на России уйма, а клиник — лишь на жен крупных большевиков хватает.

Здоровья матери Ивана хватило лишь на три месяца, останки, что выплюнул зеленый змий, схоронили, люди скинулись на похороны — люди в доме жили обеспеченные. А из пролетариата лишь один, на втором этаже, и тот работал мастером. Ивана взяли к себе сестры, у которых он и так жил безвылазно.

В первом классе парнишка учился отлично, затем похуже, но школу окончил благополучно. Криминал в его жизни присутствовал в виде обычных мальчишеских драк да спекуляции билетами в ближайшем кинотеатре. В общем, никаких предпосылок, что из парня вырастет закоренелый уголовник, не было. Когда пришел срок, военкомат направил его в армию.

А вот здесь все перевернулось. Дедовщина в те годы еще не расцвела, но старослужащие держали молодняк в строгости. Неожиданно, даже для самого Ивана, в нем появился твердый характер, произошло несколько драк, последовала гауптвахта, выйдя с нее, он столкнулся с сержантом, из-за драки с которым и сидел. Сержант с приятелем встречали Ивана Петрова, желая проучить “салагу” серьезно. Надо же такому случиться, что неподалеку от места встречи механик чинил автомобиль. Иван схватил из ящика с инструментами гаечный ключ и проломил сержанту голову. Дело бы замяли и Петров вновь отделался бы гауптвахтой. Но, на беду, сержант оказался сыном штабного полковника, и “злостного хулигана” отдали под суд. Иван Сидорович Петров получил пять лет строгого режима.

О тюрьмах и лагерях написано более чем достаточно, в нашей истории ничего нового и принципиального не произошло. Даже в том факте, что крепкого самостоятельного парня в зоне не топтали, а воры хоть и не признали за своего, но отнеслись к парню значительно внимательнее, чем администрация, тоже ничего необычного не было. Ворам люди нужны, это для политрука человек в зоне что брошенный окурок.

Особенно Иван приглянулся вору в законе по кличке Стриж. Он “держал” зону, имел за плечами убийство и побег, а впереди, так же, как и Ивану, Стрижу маячили пять лет. Он быстро оценил характер новенького, его природные ум и силу, сообразительность в острых ситуациях. Стрижа очень привлекали в парне его стойкость, случайная судимость, менты не обратят внимания на драку в армии, природная молчаливость и то, что Иван объяснялся на чистом русском языке, не имел наколок, даже почти не ругался матом, да еще мог ввернуть несколько слов по-английски. “Золотой мальчик”, звал Ивана старый уголовник, немного обучить правильно держаться, неоценимый помощник получится.

Стриж освободился на месяц раньше Ивана, согласно договоренности. Обождал крестника в ближайшей деревеньке, где устроился подсобным рабочим на лесопилку. Он написал нескольким авторитетным людям с просьбой приехать, потолковать, так как сам имел ограничения и прибыть в Москву не рисковал, сначала необходимо было обзавестись крепкими документами.

Вернулся из зоны Иван Петров, ничего не спросил, устроился на лесопилку, начал вкалывать. Затем по одному прибыли и старые дружки Стрижа. Они отнеслись к Ивану настороженно, при нем разговоров не вели. А если бы опытные уголовники знали, о чем молодой парень думает, так попросту пристукнули бы наглеца.

Иван тихо ненавидел буквально всех: и блатных, и ментов, людей, сидевших за колючей проволокой и вкалывающих за гроши с утра до вечера на работе. Он не пил, не курил, приспособил тележную ось вместо штанги, качал силу. Когда он не ел, не спал и не работал, то часами искал выход из создавшегося положения. Он желал быть свободным, богатым, независимым. Для своего возраста он прочитал много книг, много запомнил. Но ни золотоискатели Лондона, ни граф Монте-Кристо явно не годились в качестве примеров для сегодняшней действительности.

Своего учителя Стрижа парень презирал, а когда увидел его дружков, понял, что компания эта — люди на свободе временные. После долгих раздумий Иван пришел к выводу, что ему требуется связь с КГБ — самой мощной государственной организацией. Он отлично понимал, что никакого разведчика из него не получится, биография не позволит, иностранные языки надо знать в совершенстве.

И хотя в книгах и фильмах о героях “невидимого фронта” рассказывалось благородно и красиво, Иван, парень очень неглупый, догадывался, что в тайной организации существуют и другие люди, которые белых перчаток не носят, фильмов о них не снимают, ордена им не нужны. И на такую работу даже КГБ подобрать хороших специалистов трудно. Он, Иван Петров, считал себя человеком вполне подходящим, даже его судимость могла стать плюсом.

Оставался “пустяк”, надо было попасть в поле зрения людей заинтересованных.

В жизни Ивану выпадала то черная фишка, то светлая, как и подавляющему большинству землян. Шобла Стрижа, прихватив с собой парня, перебралась из деревни в небольшой уездный городишко. Документы у них были в порядке, дел никаких за спиной не числилось. Постовому менту можно было смело смотреть в глаза да спросить, где находится улица Ленина. Для каждого поселка, где домов было больше десятка, такая улица была обязательной.

Весну тянуло на лето, ватники пришлось снять, с лагерной обувкой расстаться, дружки Стрижа неохотно прикупили Ивану пару штанов, линялую куртку, изготовленную очень далеко от России и проделавшую всю дорогу пешком, от чего иностранные слова истерлись, но шик дальних краев в вещичке остался. Старенькие кроссовки носили даже в Москве, можно считать, что Иван был одет по последней моде. Крутые плечи, короткая стрижка, ленивые движения и безразличный взгляд полностью завершали портрет только появившегося в России типа молодого бизнесмена, рэкетира, бандита, их в конце восьмидесятых годов путали. Правда, не хватало импортной тачки, якобы стоявшей за ближайшим углом, и пачки долларов, перетянутой резинкой, в кармане, в остальном внешний вид Ивана соответствовал.

“Старики” проводили очередное совещание и выгнали парня со двора. Иван, волоча ноги, продвигался по центральной улице, когда почувствовал, как его взяли под руку. То была не ментовская хватка, да и взяли лишь с одной стороны. Иван реагировал спокойно, не напрягся, взглянул на незнакомого мужчину, который шел рядом. Это был человек тридцати с небольшим, одетый по-столичному, дорого, но не броско, чуть выше Ивана, с безразличным выражением лица, свойственным оперативникам.

— У меня документы в полном порядке, — сказал Иван не останавливаясь.

— Я знаю, Иван Сидорович, — ответил мужчина, изобразив улыбку. — Хотелось поговорить, подполковник Хазанов отзывался о вас как о человеке уравновешенном и благоразумном.

Подполковник Хазанов был заместителем начальника лагеря, из которого Иван недавно освободился. Как все оперативники мест заключения, Хазанов имел кличку Кум. Он вербовал заключенных, “слушал” лагерь, предупреждал побеги и кровавые разборки, иногда удачно, порой опаздывал. Хазанов беседовал с Иваном больше года назад, пытался склонить к сотрудничеству, но получил категорический отказ и оставил в покое. Иван Петров не знал, что подполковник записал его в особую тетрадь, которую время от времени показывал коллегам из бывшего КГБ. Кроме того, Хазанов держал рядом с Иваном Петровым агента, знал о заключенном много, считал перспективным. Каждый заключенный, освобождаясь, порой попадал в агентурную сеть ФСБ, считался заслугой Кума, способствовал его продвижению по службе. Практически это была пустая работа, так как контрразведка вербовала агентов из числа освобожденных крайне редко. Освободившиеся являлись людьми крайне неустойчивыми, склонными к преступлениям и двурушничеству.

Капитан, остановивший Ивана, в успех предстоящего разговора не верил, просто выполнял рутинное задание, чтобы потом написать рапорт, мол, встреча состоялась, положительных результатов не дала.

— Иван Сидорович, зайдем в хату, на улице промозгло, — сказал оперативник.

— А чего же ты берешь меня прилюдно, люди-то видят, — равнодушно ответил Иван и достал из кармана спички, хотя он и не курил, но спички при себе всегда имел, выждал, пока капитан достанет сигарету, дал прикурить. — Топай, я за тобой пройду.

Капитан не привык к подобному разговору, хотел окрыситься, решил обиду проглотить, взглянуть, что из встречу получится.

Дом, в котором он держал конспиративную квартиру, находился в одном квартале, капитан, не оборачиваясь, поднялся на второй этаж, открыл замок и, получив легкий толчок в спину, влетел в квартиру.

— И в каких только вас школах обучают? — Иван пошел следом, запер за собой дверь. — Тебя мои кореша интересуют? Так Кум Хазанов должен был предупредить, я даже дерьмовых содельников не сдаю.

— Чай будешь? Знаю, что ханку не употребляешь, — сказал капитан, включил плитку, поставил чайник. Иван опустился в потертое кресло, взглянул на хозяина внимательнее. По внешности он был не мент, а по манере работать — обыкновенный участковый.

— Значит, о приятелях разговора не будет. — Хозяин начал накрывать на стол. — Зазря, ты бы помог нам, мы в долгу не останемся.

— Пустое, — ответил Иван. — Коли ты обо мне разговор с Кумом имел, значит, и Стрижа знаешь. Он в законе, и дружки его соответствуют. Я для них чужой, они люди битые, языки не распускают, так что я не знаю ничего. Да и знал бы — не сказал, вы, уважаемый, адресом ошиблись. Сейчас в “Арсе”, это киношка неподалеку, крутят фильм “Скованные одной цепью”. Я кино люблю, сейчас там пребываю. Так что у нас на все ля-ля час отпущен. Говори, чего надо, и закругляемся. Я так понимаю, вас сюда за грехи сослали, вы от безделья совсем оборзели.

— Откуда такая речь культурная? — Капитан подвинул Ивану хлеб, тарелку с нарезанной колбасой.

— Книжку “Мойдодыр” читал. Кончайте крутить, говорите, чего надо?

— В Москву собираетесь?

— Ну? Я там родился, у меня вроде комнатушка имеется.

— На дорогу деньги нужны. Вы со своими дружками перед отъездом какой-нибудь ларек или магазин засадите...

— А вы ночью не спите с бабой, а порядок в городе блюдите. Что же, местные менты не знают, что в городе серьезные люди появились? Или вам нужно знать адрес и час, чтобы ожидаючи не простудиться?

— А ты нахал!

— А ты только сейчас понял? — Иван взял ломтик колбасы, понюхал, положил на тарелку. — Колбаса с чесноком. Как мне потом оправдываться, где я ее ел? Чего люди задумали, я не знаю, знать не хочу, на дело с ними не пойду. Если они меня возьмут с собой, дело известное, прикажут сторожа убить, кровью повязать, мне такое не годится. Я тюрьму и зону посмотрел, не Третьяковка, второй раз там нового и интересного не увидишь.

Капитан смотрел на Ивана и рассуждал, что через такого парня можно из этой дыры выбраться. Случайных людей в зоне хватает, освобождаются и с высшим образованием, и кандидаты наук. Но те люди от уголовного мира далекие и в оперативном деле бесполезны. Этот парень жесткий, но не блатной по крови. Из него при желании можно полезного человека изготовить, такие встречаются редко. Опять же не пьет, значит, на пятаки не разменяется. Как же его заинтересовать и от воровской группы отделить? И, главное, как представиться? К ментам парень относится презрительно, работать с ними не согласится.

Неожиданно все вопросы решил сам Иван Петров. Он прихлебывал чай, закусывал корочкой хлеба и смотрел на капитана так, словно не он кандидат на вербовку, а сам решает вопрос, связываться ему с хозяином квартиры или расстаться мирно и все забыть.

— Вы, как я понимаю, из контрразведки, шарите тут, пытаясь выловить подходящего исполнителя. Видно, вы не местный, из областного управления. Вам вставили фитиль и отправили сюда исправляться, а вы бездельничаете. И подобный фильтрационный пункт вообще дурак придумал. Приличный человек проскочит его, зажмурившись, серьезный вор не остановится, а мои приятели — исключение, о них разговора не будет. Я от них вечером уйду, ночным поездом двину в столицу.

— Не отпустят, — сказал хозяин.

— Со Стрижом договорюсь, остальные молчать станут.

— А как ты уедешь? Деньги на билет требуются.

— Деньги вы мне дадите, — усмехнулся Иван. — Телефончик шепнете, по которому я в Москве позвоню. Вам, уважаемый, начальству свое усердие доказать требуется. Хорошо будете себя вести, вы еще за меня орден получите.

— Ну ты и наглец! — У капитана даже дух захватило от возмущения.

— А я, между прочим, с вами вежливо разговариваю. Я вас прошу прийти на вокзал и взять мне плацкартный билет до Москвы, а телефон можете назвать, я запомню. Сейчас около пяти, после девятнадцати, каждый час ровно, то есть в семь, восемь, девять, вы будете ждать меня у кинотеатра “Арс”, положите мне конверт в боковой карман куртки.

— Обманешь, — с сомнением пробормотал капитан.

— Могу, но советую рискнуть. — Иван отставил чашку, поднялся и вышел.

* * *

Объяснение с ворами прошло на удивление спокойно. Иван понял, что в споре с товарищами Стриж проиграл и они еще не решили, как избавиться от молодого чужого парня. И, хотя за каждым из них было “мокрое”, лишнего никто на себя, брать не хотел.

Когда пообедали, мужики остаканились, Иван неожиданно для них сказал:

— Каждый ведет свою охоту. Я, господа, не вашего окраса, дел ваших не знаю, если разрешите, то тихо уйду.

Воры любили уважительное отношение, а обращение “господа” их просто потрясло. Парнишка действительно ничего не знал, не убег втихую, а испросил разрешения. Они взглянули на Стрижа понимающе, мол, такой парень мог в душу запасть. Старший из присутствующих, вор в законе, кличку которого Иван не знал, мужчина лет пятидесяти, сипло сказал:

— Ты, пацан, головастик, может, из тебя вор и получится, пока иди своей дорогой. — Он вынул из кармана несколько мятых купюр, дружки добавили. — Возьми, на билет тут не хватит, однако вывернешься.

Иван взял деньги, низко поклонился, скрывая презрительную усмешку. Он не сомневался, у воров при себе имелись серьезные деньги. Но воры вели себя подобно членам ЦК КПСС: сначала обеспечить себя, родственников, заместителей, секретарей более низкого уровня, кончая уборщицей в райкоме. А что останется, если подобное случится, раздать рядовым членам, однако не каждому, в таком вопросе, как жополизство, уравниловка не допустима: одному баночка балыка, другому и частик в томате сойдет. Зря они вывеску над фашистским концлагерем изничтожили “Каждому — свое”. Следовало ее в Россию перетащить и укрепить на Старой площади.

Иван принадлежал к людям самообучающимся, лагерные законы усвоил быстро, расстался с “учителем” и его дружками по-хорошему.

Когда он вошел в вагон, то мельком увидел, что воры его отъезд проверяют. Никаких специальных курсов он не кончал, но проводнице билет не предъявил, а, подхватив тяжелый баул какой-то женщины, вошел как провожающий.

— Ловок малец, — сказал Стриж. — Зря мы его отпустили.

— Я видывал стукачей и половчее, — ответил вор в законе, и они ушли с перрона.

* * *

В Москве Иван поселился у своих старушек, которые охали и благодарили судьбу, что их Ванечка не попал в братоубийственную войну в Чечне, а вернулся наконец с руками и ногами. Он, естественно, о лагерях ничего не рассказывал, пошел в милицию, отметился и прописался в чулане, который имел номер и звонок, назывался комнатой. Бабушки поначалу возмущались, но Иван объяснил, что должен проживать по месту прописки, иначе нормальную комнату, тем более квартиру, ему никогда не получить.

Через три дня Иван набрал номер телефона, который получил в не указанном на карте России городишке у кинотеатра “Арс”. Ответил спокойный мужской голос, но не представился, просто сказал:

— Слушаю.

— Здравствуйте, — ответил Иван, выдержал паузу, ответа не дождался и продолжал: — Я около пяти лет отдыхал вдали от цивилизации. На железнодорожной станции представительный мужчина передал мне конверт и просил позвонить по этому номеру.

Повисла короткая пауза, Ивану послышалась матерная ругань, затем мужчина сказал:

— Сегодня в пятнадцать подходите в наше бюро пропусков, я возьму у вас конверт, только ничего не обещаю. — В ваше бюро пропусков ходят шизики и стукачи. Второе, мне от вас ничего не надо. Можете считать, что я не звонил.

Не обучался в спецшколах Иван Петров, не обучался. Но врожденная смекалка подсказывала, разговоры по этому номеру наверняка записываются. И гонористому парню на другом конце провода врежут и пониже спины, и по шее.

— Минуточку! Минуточку! — быстро заговорил абонент. — Вы не желаете заходить в наше бюро пропусков? Встретимся в другом месте... Памятник Долгорукому знаете?

— Не годится. Мне подойдет квартира, лучше номер в гостинице.

Абонент опешил, затем сказал:

— Опять же в пятнадцать часов при входе в гостиницу “Москва”, одного вас не пропустят.

— Хорошо. Нарисуйте себя, я подойду.

Иван подошел к месту встречи за полчаса, не отдавая отчета, зачем явился так рано. Делать ему было нечего, он прогуливался неподалеку от входа в гостиницу с тремя гвоздиками в руке, изображал нетерпеливого влюбленного. Люди входили в зеркальные двери и выходили, все двигались быстро, словно куда-то опаздывали. К тротуару подкатывали автомобили, чаще такси, но многие иномарки он не знал. Иван приглядывался к прохожим, отмечал, как одеты, довольно быстро научился выделять иногородних, даже тех, что вылезали из шикарных лимузинов. Приезжие, многие из которых в своих городах являлись людьми значительными, они и здесь, в Москве, старались выделиться, не просто ходили, а ступали с достоинством, задирали подбородки, смотрели значительно, практически не улыбались. Кроме того, приезжих начальников выдавали свободные дорогие пальто и непременные кейсы.

Иван заметил, что шоферы и сопровождающие провинциальных сановников сдержанно улыбаются, порой друг другу подмигивают. Дважды появлялись фотографы и телевизионщики, которые держались особняком и головами не крутили, снимали свой объект и исчезали.

Своего гэбэшника Иван заметил шагов за двадцать и не мог себе объяснить, почему выделил мужчину из общей массы. Пожалуй, туго затянутый на плаще пояс да спортивная выправка, и никакого занятия себе мужик не придумал, шел неторопливо, не оглядывался, но косил по сторонам. О поясе, бежевом плаще, росте и отсутствии головного убора гэбэшник сказал по телефону, но Иван определил бы его и не зная столь расхожих примет. Иван встал у него на пути, протянул гвоздики и сказал:

— Привет, дружище, хорошо, что не опаздываешь, — взял под руку, увлек в подъезд. — Шагай впереди, я не отстану, — добавил Иван, когда они миновали швейцара, который внимательно на гостя посмотрел, явно запоминая внешность.

Номер был полулюкс, имел нежилой вид и застоявшийся воздух. Иван, не спрашивая разрешения, открыл форточку, выбросил из пепельницы окурки, сказал:

— Меня зовут Иван, вас я буду величать капитаном, так как имени своего вы мне не скажете, а забивать ерундой голову мне ни к чему, — и опустился в одно из кресел.

— Хорошо, — “капитан” кивнул, сел за письменный стол, смотрел внимательно, слегка насмешливо.

Неожиданно Иван понял, что перед ним совсем не тот человек, с которым он разговаривал по телефону. С одной стороны, это не имело значения, с другой — Иван понял, что следует сменить тон и манеру разговора, начальство требует уважения.

— Вот такие дела, товарищ начальник, — начал осторожно Иван. — Теперь моя судьба в ваших руках.

— Ну-с, Иван, расскажи о себе подробно, советую не врать, рано или поздно правда всплывет и потопит тебя. Родился, крестился, учился, воровал, дрался, все подробно, до суда и приговора. Расскажешь, после запишешь.

Когда гэбэшник прочитал исповедь Ивана, отложил листки в сторону, спросил:

— Непонятно, зачем наш сотрудник прислал тебя. Таких огольцов в столице тысячи.

— Человеку в такой дыре надоело, хочет выслужиться, — ответил Иван, понимая: решается его судьба и помочь себе он не в силах.

— Ты почему на первый разговор пошел и нам позвонил?

— Я вашу контору вычислил, — признался Иван. Собеседник парню нравился, и он решил говорить только правду. — Институт мне не осилить. Разнорабочим быть не хочу, от ментовской формы меня блевать тянет. В большой спорт я давно опоздал, пристроиться вахтером в комитет комсомола, доносы писать, карьеру делать я не желаю.

— Поработал бы на стройке, — обронил гэбэшник.

— Меня по голове били, но тяжелых травм не случалось. Господин начальник, я хочу не в сбруе ходить, а с кнутом в руке.

— Думаешь, ты один такой? Иван, ты же ничего не умеешь, тебя требуется обучать с чистого листа. В нашу школу ты со своей судимостью не годишься, стрелять ты выучиться не успел, дерешься, как дворовая шпана. Ты ничего не умеешь.

— Я умею думать, и вы, господин хороший, это отлично поняли. Сейчас умышленно меня злите, проверяете выдержку. Так с этим у меня тоже все в порядке.

— Таким образом? — Гэбэшник и не пытался скрыть удивления. — Интересно, и откуда подобные мысли в твоей умной голове появились?

— А зачем вы держите человека у ближайшей к лагерю станции? Значит, наш брат вас интересует? Вы знакомитесь с нашими личными делами, поддерживаете связь с оперативниками. Вам люди нужны, не Зорге, не Штирлиц, вы работаете не за рубежом, а дома. И отчаянных ребят вам не хватает. — Иван хотел еще сказать, что гэбэшникам не хватает людей, которых можно сунуть в мясорубку и за фарш ни перед кем не отвечать, но он был действительно умен и от лишних слов воздержался.

— Убить человека можете? — спросил гэбэшник.

— Не пробовал, зависит от обстоятельств.

— Пойди и убей! Вот и все обстоятельства! — Гэбэшник незаметно для себя начинал сердиться.

— Довольно хреновые, надо сказать, — после паузы ответил Иван. — Если человек обученный, мне такого не осилить, да у вас для такого случая специалисты имеются.

А о шваль подзаборную вы руки пачкать не станете. Темните вы, решайте, и дело с концом.

Гэбэшник был не рядовым капитаном, а опытным вербовщиком, полковником, на слова Ивана лишь усмехнулся, подумал, что как “разовый шприц” парень годится, сказал:

— Завтра в двенадцать будь у себя в подвале, к тебе зайдут.

— Договорились, денег дайте, мне жрать не на что.

Гэбэшник дал Ивану пятьсот тысяч и проводил до дверей.

Иван получил паспорт, прописку, устроился на работу в гараж мойщиком машин. Старший смены ему сухо сказал:

— Отмечайся, когда приходишь и уходишь, остальное меня не касается.

Так Иван приходил в гараж два раза в день, людей тут было уйма, никаких нарядов он не подписывал, зарплату получал мизерную, а когда работяги выяснили, что он непьющий, так вообще о нем забыли, словно его и не существовало. Позже Иван выяснил, что таких блатных в гараже чуть не половина, и он среди них затерялся. Оказалось, что гараж обслуживает Министерство обороны и работающие в нем парни имеют броню, ограждающую их от святого долга служить в рядах защитников Отечества.

Иван занимался стрельбой и рукопашным боем, имел лишь одного тренера, кто, чему и где обучается, он не знал; да и не интересовался. Из винтовки с оптическим прицелом он стрелял посредственно, а по движущейся мишени — так просто плохо. А вот из “ТТ” метров с пятнадцати — двадцати пяти в падении, с кувырка, прыгая в окно, из окна Иван стрелял виртуозно. Он не умел ждать, выцеливать мишень, а вот, что называется, навскидку, так был природным мастером.

В самбо Иван не блистал, но очень быстро сообразил, что его тренер тоже не большой мастак, да и к тренировкам относился кое-как. Буквально через месяц Иван, исключительно за счет силы и хорошей координации, швырял своего наставника на гимнастических матах. Холодным оружием Иван тоже владел посредственно, в общем, боец он был неважный, и парень, провоевавший два года в Афгане, разделал бы его под орех. И не столько скромные успехи в единоборстве, сколько наплевательское отношение к тренировкам и низкий уровень наставника заставили Ивана задуматься, к чему его готовят и зачем он гэбэшникам нужен.

Как уже говорилось, Иван Петров был парень сообразительный, даже умный. Прикинув происходящее, он понял, что готовят его совершенно неизвестно для чего. За рубежом он работать не может, в охране не годится, да и не обучали его данному делу. Но ведь деньги и время на него тратили.

Он вспомнил рассказ лагерного клоуна, как в ФСБ используют людей как учебное пособие для ликвидатора, чтобы молодые гэбэшники учились убивать. Мысль была страшноватой, но Иван ее быстро отмел. Отобрать жертву — дело пустячное, стоит ли ради этого держать в городке офицера, листать личные дела, проводить многочасовые беседы и плохо, но обучать человека стрелять, действовать ножом, тренировать подсечки и захваты? Такая овчинка выделки не стоит. Значит, его готовят для чего-то другого.

Через четыре месяца Иван получил на свои вопросы ответ. На занятиях в тире появился вербовщик, которого Иван звал капитаном. Тренер-сачок стал сразу другим человеком, подобрался, смотрел строго, пошептался с гостем, прошел через тир, выставил пять ростовых мишеней, посередине тира бросил два мата, выключил свет до полумрака, сказал:

— Оружие обычное, “ТТ”. Упражнения. Два выстрела в падении, два после кувырка вперед, один выстрел с хода, при беге от мишени. Стрелять только в голову. Задача ясна?

— Ясно. — Иван выплюнул жвачку. — У меня еще патроны останутся, так что ты можешь получить пулю в лоб, чтобы не выламывался перед начальством.

Инструктор обомлел, а полковник рассмеялся и сказал:

— Кончай цирк, Иван, а то о тебе уже нехорошие слухи ходят. Странное дело, сколько лет работаю, привыкнуть не могу. Вроде никто никого не видит, однако все друг о друге знают.

— Я никого не вижу и ничего не знаю, — сердито ответил Иван.

— То-то наши буфетчицы о тебе сказки слагают, мол, мужик силы небывалой. Хватит байки рассказывать, выполняй что сказано. Отстреляешься хорошо, переведу в другой режим.

Иван скинул куртку, взял с барьера “ТТ”, осмотрел, оттянул затвор, заглянул в ствол, выщелкнул обойму, пересчитал патроны, вышел на огневой рубеж.

Все упражнения он выполнил быстро, пять выстрелов практически слились, казалось, стреляют из автомата. Иван крутанул пистолет на указательном пальце и к Мишеням не пошел, вернулся к барьеру.

— Так уверен? — спросил полковник.

— Я ни в чем не уверен, командир, — ответил Иван. — Я знаю.

Полковник приник к окулярам, вздохнул.

— Значит, с меня компот.

* * *

На следующий день Иван Петров получил первое боевое задание: ликвидировать — гэбэшники не употребляют слово “убить” — некоего мужчину, который в определенный час выходил из дома и садился в “Волгу”. Как объяснили Ивану, мужчина, имени не назвали, опасный вражеский агент, над разоблачением которого контрразведчики бьются уже около года, но взять его с поличным не могут, а он наносит Родине огромный вред. На самом еле данный человек был засветившимся связником, услугами которого иностранная разведка уже больше полугода не пользовалась, но знал он больше положенного, судить его было не за что, а ликвидировать не мешало. После выполнения задания самого Ивана собирались ликвидировать, для чего выделили двух опытных киллеров.

Иван был тщательно проинструктирован, получил план переулков, где проживал обреченный, путь отхода, расположение станции метро, в которое он должен “уйти” после выполнения задания.

То ли предчувствие, то ли уже давно преследовавшая уверенность, что с ним ведут нечестную игру, но, получив задание, Иван с облегчением вздохнул, поняв, что это и есть всамделишный конец, приготовленный для него заранее. Убийств в городе много, и хоть изредка их следует раскрывать. Жертва — клиент не ментовский, убийство — не бандитская разборка, а ответственность ложится на плечи контрразведки. Вот и решили хозяева одним выстрелом двух зайцев убить. И нежелательного человека ликвидировать, и убийцу обнаружить, правда мертвого. Очень подходящий убийца, недавно освободился из мест заключения, сидел за покушение на убийство, ни родных, ни близких, оплакивать некому. Хотя какое это имеет значение?

Неожиданно Иван потребовал десять тысяч долларов задатка, еще более неожиданно хозяева согласились. Это лишь подтвердило, что в живых его оставлять никто не собирается. Он заявил, что ему требуются сутки на подготовку, полковник несколько удивился, но не возражал.

Накануне убийства Иван пришел в переулок к дому жертвы около шести утра и вскоре заметил за собой слежку, видимо, вели от дома. Иван прогулялся по переулку, взглянул на подъезд, дом был старой постройки. Иван понял, что в квартирах этого дома наверняка должны быть черные лестницы и выходы во двор. Иван с удивлением отметил, страха не было, даже появился азарт, словно на кону стояла не человеческая Жизнь, а играли в неизвестную азартную игру.

Он еще раньше подумал, могут устроить какую-нибудь подлянку с патронами, и на учебных стрельбах клал в карман два-три патрона на всякий случай. Вечером ему выдали знакомый “ТТ” с глушителем, еще раз обсудили все детали плана. По замыслу организаторов, Иван должен был стрелять прямо у двери жертвы при его выходе из квартиры, затем спуститься на лифте с третьего этажа, у подъезда его будет ждать машина без шофера.

Инструктаж Иван слушал не очень внимательно, думал о своем, когда заговорили о машине, мелькнула мысль, пристрелить его могут и не в машине, а прямо у квартиры. Зачем огород городить, когда простота — залог успеха?

Машину чиновнику подавали к девяти. Ивана предупредили, что в день убийства она задержится. Разговаривая со своим шефом, Иван надел затемненные очки, якобы для маскировки, на самом деле он боялся, что взгляд выдаст его.

Наступило долгожданное утро, без десяти девять Иван поднялся на последний этаж, затем спустился на третий, вызвал лифт, стал ждать. Звякнул замок двери, она лишь начала открываться, когда Иван выстрелил, втолкнул тело в квартиру, захлопнул за собой дверь, набросил цепочку. Было известно, что супруга встает поздно. Иван беспрепятственно прошел на кухню и увидел дверь черного хода. Одно плохо: дверь была заколочена и лишь ребристо выступала из-под обоев.

Иван перешагнул через лежавший на пороге труп, открыл дверь и позвонил соседям. К счастью, открыли сразу. Здоровенный седой мужик, явный отставник, недовольно спросил:

— Ну, что еще? — Валидола не найдется? Приехал за хозяином, а ему плохо.

— Водки надо выпить, — отставник шагнул в сторону, освобождая дорогу.

— Спасибо, — Иван вошел, закрыл за собой дверь. — Вы у жены спросите, она лучше знает, где лекарство.

— Нету жены, померла, один я, — ответил отставник. Ивану старого грузного человека стало жалко, что отставник убийцу видел в лицо, значения не имеет, гэбэшники прекрасно знают, кого искать.

— Воевали, генерал? — спросил он, прислушиваясь к осторожным шагам за дверью.

— А как же? — удивился генерал.

— Сидите в квартире и не высовывайтесь, глупо на старости лет пулю схватить. Вы меня не видели, на звонки в дверь не отвечайте, к телефону не подходите, якобы вам плохо и вы лежите.

— Старые времена вернулись? Но Иван его уже не слушал, прошел на кухню, убедился, что дверь черного хода отперта, поманил хозяина и сказал:

— Запри за мной — и ты меня не видел. Понял? — И вынул из кармана “ТТ”. — Я тебя, генерал, не пугаю, а уважение твоим заслугам выказываю. Не подведи. — И скрылся за дверью, услышав, как упал в гнездо тяжелый железный крюк.

Иван прошел дворами, слушая, как за спиной надрывается милицейская сирена. Вскоре он ехал электричкой, понимая, что на вокзалах, у поездов дальнего следования, его ждут.

Осел Иван в колхозе, расположенном в сорока километрах от Москвы. Паспорт “потерял”, с участковым подружился, отрастил бороду и усы, побрил голову, выправил себе новый паспорт. Мужика, который сам не пьет, друзей угощает, имеет деньги, живет тихо, в России уважают.

А через год с небольшим началась перестройка, и понять в данной кутерьме, кто есть кто, не стало возможным, да и КГБ разогнали, умный полковник исчез из жизни Ивана навсегда.

Доллары стали в России самой надежной валютой. Иван, в новых документах он имя сохранил, превратился в рыночного торговца. Поначалу он “грязный” “ТТ” хотел выбросить, затем передумал и спрятал. На земле он ковырялся два года, но тяги к такому делу не имел, устроился на автобазу, затем в небольшой гараж, где содержались машины для избранных. Здесь Ивана и нашел подполковник Вердин. Он был далеко не дурак и, передав на проверку документы шофера и механика Зорина — такую фамилию избрал Иван, — получил подтверждение тому, что в жизни последнего темных пятен значительно больше, чем светлых. Но на этом Вердин не остановился и заказал на новичка необходимые справки, а откатать пальцы и послать на проверку дактокарту поленился. Иван Петрович Зорин стал гражданином России с вполне достойной биографией. Но подполковник Вердин был твердо убежден, что приведенные там факты совершенно не соответствуют действительности, и собирался в случае необходимости этим воспользоваться. Когда подполковник получил от финансиста Шишкова задание, он задумал провести операцию, которая давала оппозиции и другим, желавшим продолжать войну, определенные шансы, Тогда гэбэшники из запасников и извлекли Ивана Петровича Зорина.

Вердин расценивал его как человека дерзкого, смелого и умного, не сомневался, если серьезно покопаться в биографии Зорина, то его будет легко припереть к стенке.

Итак, автобус взорвался, дети погибли, “террориста” задержали, приговорили к высшей мере, практически все успокоились, слишком много событий происходило ежедневно осенью этого года.

Но Гуров и его товарищи не сомневались, что гибель детей — лишь увертюра. Люди, лишившиеся в результате наступления в Чечне шаткого мира колоссальных денег, не успокоятся, и последует продолжение. Учитывая, что на южных границах могла в любой момент вспыхнуть война, волнения в Грозном для кровавых бизнесменов были просто необходимы.

Глава одиннадцатая

Объявив официально, что разыскивает соучастников Тимура Яндиева и его русского руководителя, Гуров обратился в МУР за помощью. Вся агентура была проинструктирована, к скупому описанию разыскиваемого Гуров добавил, что человек этот в бандитских группировках новый и никому не известный. Такое добавление хотя и звучало не особенно серьезно, но даже враждовавшие между собой бандиты почти все друг друга знали, а людей около сорока насчитывалось среди них просто единицы.

Гуров очень рассчитывал на Георгия Тулина. Если ему удастся войти в окружение Ямщикова-Лялька и предложить, как подсказал Гуров, группировкам объединиться, то бывший разведчик сможет встретиться с большим количеством людей. И независимо, обнаружит Тулин разыскиваемого или нет, объединение бандитов поможет их скорейшему захвату.

Гуров работал через силу, положение усугублялось тем, что Станислав, Котов и Нестеренко не верили, что разыскиваемый может обитать среди бандитских группировок. Крячко в присутствии товарищей рискнул сказать открыто:

— Лев Иванович, ты уперся и не желаешь слушать товарищей. А мы тоже не первый год замужем и кое-что понимаем. Мы верим, такой человек существует, и он нам совершенно необходим. Но искать его в разливанном море рэкетиров и бандитов иных мастей — дело бесперспективное. Ты сам знаешь, Вердин не дурак и рисковать своим козырным тузом не станет. Либо гэбэшник террориста неизвестным нам способом использовал и давно закопал, либо надежно спрятал — хотя бы содержит его на Конспиративной квартире.

— Разумно, — согласился Гуров. — Но если террорист уже мертв, то Вердин бы не суетился, не искал пропавших свидетелей, ему на них наплевать. Сами по себе, без наличия конкретного исполнителя, такие свидетели никакой ценности не представляют. Я согласен, держать исполнителя рядом с собой Вердин не рискнет, слишком опасно. А потому и конспиративная квартира отпадает. Так скажи мне, куда бы ты спрятал человека, которого разыскивают профессионалы? — Гуров разговаривал со Станиславом, но, задавая вопрос, взглянул почему-то на Котова. — Гриша, признайся, это ты такой умный?

Разговор происходил в квартире Гурова, и Станислав, воспользовавшись тем, что начальник отвлекся, улизнул на кухню.

— Лев Иванович, к сожалению, я не такой умный, но тоже считаю, мы тратим силы впустую. Разыскиваемого нами человека в уголовной среде нет и быть не может.

— Так где же он? Известно, ищи подобное в подобном. Песчинка прячется в песке, рыбу бросают в озеро... Этот дезертир сам сказал, — Гуров повернулся к вернувшемуся из кухни Станиславу, — утверждает, что бандитов в Москве — море разливанное. А он голова, зря не скажет. Так где же находиться бандиту, как не в группировке?

Он неожиданно замолчал, лицо сыщика неуловимо изменилось, взгляд его стал жестким, прицеливающимся. Оперативники поняли, старшему пришла интересная мысль, все молчали. Как обычно, первым выступил Станислав:

— Не вынимай душу, Лев Иванович. Мы и так не сомневаемся, что ты среди нас самый умный.

— Врешь, ты считаешь, самый умный Станислав Крячко. — Гуров думал о постороннем, явно тянул время. — Лев Иванович, клянусь!

— Значит, ко всем своим недостаткам ты еще и клятвопреступник, — Гуров говорил медленно, через силу. — Я что-то придумал не то, пока не скажу.

Зазвонил телефон. Гуров снял трубку:

— Слушаю вас внимательно.

— Кладовщика позови, хохмач недоделанный.

— Вышел, — произнес Гуров вторую часть пароля.

— Как нужен срочно, так он водку пьет! — сказали раздраженно и положили трубку.

Звонил агент Мишка Захарченко, которого Гуров завербовал более трех лет назад и встречался с ним крайне редко.

— Я срочно на встречу. — Гуров снял с вешалки плащ. — Станислав, разыщи полковника Соболя из МУРа, учитывая наши напряженные отношения, будь предельно вежлив. Валентин, разыщи полковника Кулагина из контрразведки, скажи, что я прошу его о встрече в удобное для него время. А ты, — Гуров взглянул на Котова, — оставайся здесь, принимай звонки.

Гуров завербовал Захарченко для разового использования, но отношения у них сложились близкие, учитывая разницу в возрасте и положении. Гуров не хотел привлекать Михаила к розыску неизвестного, но Захарченко был парень общительный, в своих, пусть не высоких, кругах пользовался авторитетом, и сыщик ему признался, что ищет вот такого-то мужика, сказал на всякий случай. Раз Мишка заговорил по телефону о кладовщике, значит, встреча нужна срочно, разговор нетелефонный.

На конспиративную квартиру Гуров Мишку никогда не приглашал, встречались они на Ленинградском шоссе у кинотеатра “Варшава”, разговаривали в машине.

““к” Гуров подъехал к кинотеатру, из машины не выходил, приглядывался к стоявшим по соседству машинам, так как с полгода назад Мишка, державший ларек, приобрел себе тачку. Красная “семерка” мигнула подфарниками, начала выдвигаться со стоянки. Гуров покатился следом.

Они вместе подъехали к расположенной неподалеку заправке, остановились. Мишка поднял капот, а Гуров крышку багажника, и они завели между собой разговор, какие происходят между автомобилистами и конца края не имеют. Мишка вынул одну свечу и начал ее тщательно зачищать. Гуров по действиям парня понял, разговор предстоит не короткий.

— Сегодня в двенадцать я зашел в кабак Лялька, что на Беговой. Там ночью чего-то отмечали и зала не убрана. Я пятьдесят граммов выпил, хотел уходить, Варвара, есть там сучка хорошенькая, мне и говорит... — Мишка подул на свечу, сунул в руку Гурова отвертку.

Сыщик улыбнулся, вспомнил невысокого худощавого пацана, который с двумя приятелями собрался ограбить полковника в Калашном переулке. Гуров тогда пацанов разогнал, а Мишку захватил, после чего и начались их отношения. Сейчас парень вытянулся, не сутулился бы, так стал бы выше Гурова, в плечах раздался. И вон какой агент серьезный, внимательно со свечой колупается.

— Так что сказала Варвара? — напомнил Гуров.

— Что дружбан мой, Леха, под столом лежит и вытащить его оттуда у женщин сил никаких нет. Я полез под стол, Варька ушла. Лешка натурально спит, слюни пускает, а из кармана пиджака у него пачка долларов торчит. Сотенные. Лешка парень мелкий, ему таких денег взять негде. Я думаю, выронит по пьянке, баксы чужие, век не рассчитается. Я пачку из кармана у него вытащил, сунул себе, начал будить. Вижу из-под стола, двое мужиков подошли, сели. Один — Лялек, я его по голосу сразу узнал, второй — незнакомый. Лялек говорит:

— Ты парень для меня подходящий, сразу понял.

— Мне чужая головная боль не нужна. Лялек, давай разойдемся по-мирному, нужен буду — помогу, — отвечает чужой. Голос уверенный, наглый.

— Чего так? — спрашивает Лялек. Чувствую, он заводиться начинает. — Я не каждого зову.

— Ты не девица, не психуй. Я в Москве прочно осяду, придут потолкуем. А кодла у тебя больно большая, я в таких делах понимаю. Думаете, ментов всех купили? Я вот знаю, тобой полковник главка интересуется. А от его интересов до тюрьмы, считай, один шаг.

— Какой полковник? — Чувствую, Лялек чужака схватил за руку там, может, за отворот пиджака. Да нет, он вроде в кожанке был. — Откуда знаешь?

— Ты пей меньше, у тебя с вечера человек двадцать было, половина ушла, человек пятнадцать новых явилось. И сколько, ты полагаешь, среди них стукачей было? А ты меня пытаешь, что да отчего? Несерьезный ты человек, Лялек, один фасон.

Мишка замолчал, ввернул свечу на место.

— Этот незнакомый мне человек сильно бывалый. И Точно не из наших, потому как Лялька не знает, тот же психованный, с ним так разговаривать нельзя, ни за что шмальнуть может. Не его ли вы ищете, Лев Иванович?

— Ты в лицо его не видел? — спросил Гуров.

— Я чуть со страха концы не отдал, — признался Мишка. — Я Лешку обнял, прижался, словно мы два бухарика тут уже сутки отдыхаем. Могу сказать, не молодой он, штаны серые, утюженые, туфли коричневые, кажись, дорогие, да, видать, вообще мужик ухоженный, по разговору не блатной, скорее на вас или другую службу мажет.

— Так наш себя и выдаст, — пробормотал Гуров. — Что дальше?

— Они поднялись, кажись, выпили и вместе вышли. Я Лешку из-под стола выволок, графин воды на него вылил. Он очухался, я его домой отвез. Баксы, конечно, вернул.

— Откуда у него такие деньги?

Мишка глянул недоброжелательно, ответил:

— Наши дела, вам не в цвет.

— Ладно, Михаил, я лишнего знать не хочу. Ты мне скажи, если ты того мужчину увидишь, голос услышишь, узнаешь?

— На все сто!

— Молодец. Узнай о нем что возможно и мне позвони.

деньги нужны? — Они всем нужны, только от вас не возьму. Я в пионеры вступил, теперь идейный. — Мишка захлопнул капот, сел за руль и укатил.

Описываемый Михаилом человек походил на Георгия Тулина, но, насколько Гурову было известно, у Тулина не было коричневых ботинок, да и не стал бы он — человек опытный — разговаривать с Ляльком так резко.

Гуров выехал на Ленинградский проспект и направился в министерство. Несмотря на то, что полученная информация заслуживала серьезного внимания, думать о ней не хотелось, настроение было препаршивое. И вообще ничего не хотелось делать. Ощущение своей беспомощности, абсолютной ненужности превращало Гурова в человека нелепого, даже смешного. Можно повторять бесконечно, что жизнь человека бесценна, он, офицер милиции, пытается спасти невинного осужденного. Цель, достойная настоящего мужчины, и нечего распускать слюни, необходимо работать. Следует защищать людей от беззакония... “И надо делать хорошо и не надо плохо”. Вся работа — лишь мышиная возня. Министры публично Обвиняют друг друга в миллионных взятках. Высшие государственные чиновники утонули в коррупции. Здоровый или больной Президент издает указы, которые никто не собирается выполнять. А каждый последующий указ противоречит предыдущему. Какой-то полковник, собрав вокруг себя таких же одержимых дружков, пытается навести порядок, когда министр все силы употребляет на то, чтобы утопить в унитазе другого высокопоставленного чиновника, и они оба плевать хотели на человеческие жизни, которые оборвались, пока они выясняли отношения, починяли ножки своих кресел. Зачем Президенту все это надо? Раз человек стал Президентом, то должен понимать, что во время междувластия, когда дворцовые псы рвут друг друга, в стране не может восстановиться даже элементарный порядок. Значит, должен назначить временного преемника. А Президент боится на секунду вожжи выпустить — назад не отдадут.

Мысли метались, сбивали друг друга. Гуров стер ладонью пот, пытаясь унять волнение. Может, обратиться к врачу, пить какую-нибудь успокоительную гадость? Делай свое дело и не превращайся в депутата Думы, который полагает, что знает буквально все. К Ельцину на чашку чаю тебя не пригласят, делай, что можешь, не рассуждай о высоких материях. Плотник должен ловко забивать гвозди, а “Мыслителя” создал Роден. У каждого свой путь, человек обязан пройти его достойно. У нас излишек мыслителей и не хватает сантехников, оттого мы и тонем в говне.

Он вспомнил жесткое молодое лицо Тимура, изборожденное глубокими, словно вырезанными острым ножом, морщинами лицо деда Яндиева и неожиданно ощутил покой. Я обязан это сделать, а министры пусть перегрызут друг другу глотки, меня не касается.

* * *

Вердин вел машину, финансист Шишков сидел на заднем сиденье, говорил спокойно, с паузами:

— Вас, Виктор Олегович, никто не обвиняет. Я не хочу повторять навязшую в зубах фразу, что вы недопонимаете серьезность положения. Тем более что в конкретном случае разговор идет не о положении, а об огромных деньгах. Если мы удачно проведем операцию, то не только вы, но даже я смогу забыть о деньгах на всю оставшуюся жизнь.

— Вы, Юрий Леонидович, не сможете, — ответил подполковник. — Ваше заболевание неизлечимо.

Шишков тихо рассмеялся и сказал:

— Возможно. Возможно. В принципе мне деньги давно не нужны. Не будем отвлекаться. Я понимаю, болезнь Президента смешала ваши карты. Я хочу знать лишь одно: можем мы рассчитывать, что в Грозном вновь начнут стрелять?

— Не знаю. Я сейчас уже ничего не знаю. Возможно, я и рассчитал неправильно и люди, которые меня заверяли в успехе, просто врали. Такое тоже не исключено. Ждать выздоровления Президента мы не можем? — Исключено. У нас есть максимум две-три недели, — ответил Шишков.

— Хорошо. Я предприму одну акцию. Если она не пройдет, устраняюсь. Я заинтересован в секретности больше, чем вы. Не берите в голову глупости: убийство я несчастные случаи — не ваше поле деятельности.

— Как вы могли подумать? — возмутился Шишков. — Обыкновенно. Дилетанты все еще считают, что не боги горшки обжигают. Я уже распорядился, в, случае моей внезапной смерти вас убьют.

— Но вы живой человек и не застрахованы от случайности. Кроме того, у Вас могут быть враги, о которых вы Даже не знаете.

— Я вас предупредил, — сухо ответил Вердин.

* * *

Начальник тюрьмы полковник Огарков возвращался домой раньше обычного, когда в машине мягко заурчал телефон. Огарков снял трубку и услышал мягкий бас Сони:

— Игорь Семенович, где вы сейчас будете?

— Когда приеду или где нахожусь? — удивился полковник.

— Где вы сейчас? — Великан явно волновался.

— Остановись, — сказал Огарков водителю. — Соня, ты не кисейная барышня, потому не волнуйся. Не торопись, объясни спокойно, что случилось? Я еще на шоссе, на проселок пока не свернул.

— Слава Богу!

— Не волнуйся, говори спокойно.

— Хотели отравить Волка. В березняке прячется человек, может, двое.

— Так выпусти Волка, он выяснит... Стоп! А если там пьяные или девчонка с парнем? А он их на стельки порвет?

— Ну? — произнес Соня и что-то забормотал.

— Слушай внимательно. Возьми ружье, малый калибр. Волка возьми на цепь, обмотай руку, смотри, чтобы не сорвался. Понял? Стреляй только в ответ и лишь по ногам.

— Поглядим, гражданин начальник, — ответил Соня и положил трубку.

Через несколько минут “Волга” Огаркова остановилась у калитки, здесь его ждал Соня, в темноте он казался еще громадное. Волк положил хозяину лапы на плечи, прижался лохматой головой к лысой макушке.

— Вижу, враг отбит и обращен в бегство, — сказал полковник серьезно, знал, что Соня шутить не умеет, зря звонить не будет, да и Волк хоть и не рычал, но скалился грозно.

Прошли в дом, Волка оставили во дворе, полковник кивнул, что означало: рассказывай. Соня взглянул на висевшие на стене ходики, пожевал нижнюю губу.

— Примерно в пять Волк залаял на чужого, я вышел, кто-то бежал по лесу. На земле, метрах в пяти от калитки, лежал кусок мяса. Волк вздыбился, к мясу не подходил, когда я хотел мясо поднять, пес зарычал. Я его посадил на цепь, “подарок” положил в целлофан. Стали ждать, я решил сделать ловушку, Волка завел в дом, приказал молчать и к окну. Темно. Шаги. Волк рычит. Тогда я вам позвонил.

— Вы настоящие друзья и оба умные мужики. — Огарков заглянул в записную книжку, снял телефонную трубку и набрал номер Гурова.

— Здравствуйте, Лев Иванович, хорошо, что застал, — сказал Огарков, услышав голос сыщика. — Хотел посоветоваться, — и начал быстро рассказывать, но Гуров перебил:

— Извините, Игорь Семенович, что перебиваю, разговор не телефонный, я сейчас приеду.

— Вот, занятых людей беспокоим, — недовольно пробурчал полковник и начал накрывать на стол. Увидев, что Соня достает из шкафа бутылку с рябиновкой, сказал: — Убери, он пить не будет, самовар раздувай и выходи во двор, встречай, успокой Волка.

Несмотря на октябрь, дни стояли ясные, но как раз в этот вечер заморосило. Гуров приехал на удивление быстро, но самовар уже пыхтел на столе, сыщик устроился в Кресле, обхватил ладонями массивную кружку с чаем, кивнул, мол, слушаю.

Хозяин коротко рассказал о случившемся. Гуров осуждающе покачал головой и сказал:

— Что же вы, Игорь Семенович, о главном молчите? Когда ваш товарищ с ружьем и Волком вышел на улицу, что он увидел?

Хозяин взглянул на прислонившегося к дверному косяку Соню, кивнул.

— Ночь увидел, береза кое-где просвечивала, — недовольно ответил богатырь.

— Волк рвался, вы с ним побежали в лес, — подсказал Гуров. — Что слышали?

— Там не разбежишься, глаз выколешь, а фонарь я не взял, боялся пулю схватить.

— Врете, фонарь вы взяли, но, когда с тропинки свернули, упали. Дальше понятно, пес тянет, пока поднялись, фонарь нашарили... Люди убежали, вы их не догнали. По треску кустов не могли разобрать, сколько их было? Двое?

Трое?

— Кажись, двое. — Соня украдкой оглядел свой чистый, даже глаженный комбинезон десантника.

— Да не разгадывайте вы пустячные загадки, — усмехнулся Гуров. — Вы недавно переоделись, а на левой ладони у вас свежая ссадина. Вы мне лучше скажите, через лес, напрямик, до шоссейки далеко?

— Да кус леса и шмат поля. — Соня явно переживал, что мент уличил во вранье, главное, в неудаче, которую он пытался от Семеныча скрыть.

— А если на метры перевести? — допытывался Гуров.

— Пустяк, — вмешался Огарков, — метров двести, может меньше, вы на крыльцо выйдите, шоссейку слышно.

— Так чего вы переживаете? — удивился Гуров. — Вы их догнать не могли.

— Волка бы отпустил, так вмиг повязали бы, — хмуро ответил Соня.

— Кого повязали бы? — Хозяин рассердился. — “Скорая” могла и не успеть, ты нашего пса не знаешь? Гуляла парочка...

— Извините, хозяин, — перебил Соня, — нормальные люди мясо собакам не бросают.

— А ты заметил, что это фирменный антрекот? Может, люди на костре мясо жарили, у них кусок остался, услышали, собака за забором, вот и бросили.

Соня махнул своей лапищей и разобиженный вышел из дома.

— Утром эксперты нам ответ дадут, — сказал Гуров. — Антрекот я заберу. Как я понимаю, Игорь Семенович, вы недооцениваете реальность и серьезность угрозы. Нам повезло, что русскому человеку свойственна опасная привычка сначала действовать как проще, а уж затем, в случае неудачи, задумываться серьезно. Сейчас мы предупреждены, следовательно, вооружены. Они собирались отравить собаку и застрелить вас при выходе из машины.

— А из-за чего весь сыр-бор? Я тридцать лет хозяин тюрьмы, угроз звучало — не счесть, а попыток было всего две. И люди-то были несерьезные, даже обидно.

— Значит, вы ничего не поняли из нашего с вами разговора, — с грустью заметил Гуров.

— Понял. Некто желает, чтобы приговоренный к высшей мере Тимур Яндиев умер быстрее. У нас везде очереди исчезли, а очередь в суд и на исполнение приговора — конца не видно.

— Верно. Самое простое решение — подсунуть прошение Яндиева в срочном порядке. Но они опоздали в двух моментах сразу. В Чечне наступило перемирие, и сейчас смертная казнь чеченца не ко времени, к тому же заболел Президент, и подсовывать прошение о помиловании сегодня никто не рискнет.

— А при чем тут полковник Огарков? Исполнитель?

— Во-первых, вы родились на Марсе и не берете взяток. Факт прискорбный и сто раз проверенный. Вы старый служака и педант, вас на кривой козе не объедешь.

Если Огаркова убрать, придет другой человек, а с ним и другой разговор.

— Не пугайте, полковник! — Огарков расправил плечи, воинственно выдвинул подбородок.

— Вы знаете, кого наши клиенты называют фраером? Неумеху? Дурака? Фраером зовут человека, который уверен, что все знает. Мы с вами знаем много, но далеко не все. И мы не фраера, потому завтра вы ложитесь в госпиталь с обострением радикулита.

— И радикулит, и отложение солей наличествуют, — усмехнулся Огарков.

— Кто из ваших замов наибольший лопух? — Оба не блещут. Людей понять можно. Кто по доброй воле в тюрьму пойдет? И кадровики правы, думающих офицеров повыбивали. Где их возьмешь? Одна надежда на пенсионеров, кто дослуживает.

— Оставьте вместо себя наиболее пугливого, предупредите, что выпишитесь скоро и, если на него хоть одна жалоба поступит, он свободен.

— Лев Иванович, вы мужик жестокий? — спросил хозяин.

— Стараюсь оставаться человеком, как получается, не мне судить.

Они помолчали, затем хозяин вздохнул и сказал:

— Да, угораздило нас так вмазаться. Может, на том свете зачтется?

— И не надейтесь, нас пьяных чертей заставят ловить. — Гуров пытался развеселить хозяина, так как предстоял неприятный разговор.

* * *

Иван, которого тщетно разыскивала группа Гурова, жил в самом центре Москвы, в гостинице. Занимал номер полулюкс, изображал больного и вежливым обхождением и щедрыми чаевыми снискал себе всеобщее уважение. Но жить в гостинице, даже с безукоризненным паспортом, которым Ивана обеспечил Вердин, было опасно. Горничные — народ любопытный, и молодой мужик, холостой, не курит, не пьет, девок не водит, представляется человеком, о котором очень интересно поговорить.

Сразу после теракта Иван из Москвы улетел, но через месяц вынужден был вернуться, так как Вердин тянул с выплатой денег. Он не отказывал, подбрасывал тысячу-другую долларов, ссылаясь на то, что банк временно прекратил платежи. Однажды Иван сорвался и прямо заявил, что лишний покойник на кладбище даже не будет заметен. На что Вердин ему с улыбкой ответил:

— Твое грешное тело, Иван, даже искать никто не станет. Я тебе должен двадцать штук, и ты их скоро получишь. А согласишься еще в одном деле подсобить, тебе карманов не хватит, придется кейс приобрести.

Иван отлично понимал, гэбэшник не трус, не дурак, из-за двадцати тысяч пачкаться не станет. Да и пустых разговоров вести не будет. Какое предстоит дело, гэбэшник не говорил, но обмолвился, мол, риска никакого, времени потребуется десять минут, деньги вперед.

Для заключительного разговора гэбэшник должен был зайти к трем часам, а в двенадцать в номер заглянула миловидная женщина, вынудившая Ивана подняться с постели, надеть костюм, заказать обед в номер и думать... думать... Необходимо сегодня же из гостиницы исчезнуть и паспорт сменить, тут он полностью зависел от гэбэшника.

Без двух минут три в дверь постучали, и Вердин переступил порог номера.

Стол был уже накрыт. Иван пожал гостю руку, жестом пригласил садиться. Вердин находился в отвратительном настроении. Вчера вечером два придурка, которых послали ликвидировать строгого начальника тюрьмы, не только не выполнили задания, но сами еле унесли ноги. Вердин давно уже клял себя за то, что поддерживает прямую связь с этим темным мужиком Иваном, а сегодня приперся к нему в гостиницу вторично, все это было совершенно непозволительно для профессионала, коим он себя считал до последнего времени. Сегодня утром, бреясь, он вновь просчитал ситуацию и в своем профессионализме усомнился. По крайней мере, если бы ему подобную историю рассказали о другом человеке, то Вердин для характеристики героя слов бы не пожалел. И положительные эпитеты в характеристике отсутствовали.

Увидев, что Иван не в постели, на ногах и в костюме, стол накрыт, а “больной” смотрит в сторону, гэбэшник понял, что ему известны далеко не все подробности. Вердин был человек волевой и собранный, сел за стол, наполнил рюмки, сухо сказал:

— Не распускай слюни, рассказывай.

— Пять лет назад я жил в Хабаровске у одной дамы. Сегодня в двенадцать моя ненаглядная зашла в номер. Она почему-то считает меня шпионом. Я и съехал от нее из-за этой идиотской мании. Она сказала, что напишет сегодня письмо прокурору, передаст подруге. Если завтра в двенадцать я не передам ей пятьдесят тысяч долларов, то письмо будет отправлено по адресу. Командир, я же не мог ее удавить прямо в этом номере?

— Уж если не везет, так во всем! — Вердин выпил. — Под какой фамилией она тебя знает?

— У нее подруга на этаже убирает, так что она знает мою сегодняшнюю фамилию.

Гэбэшник выпил вторую рюмку, задумался. Известно, у любой медали две стороны. Из всего дерьма, обрушившегося на его голову за последние сутки, при умелом манипулировании можно вынырнуть в белом фраке.

Вчера обосрались два мудака, сейчас сидят дрожат, ждут решения. Можно их вызвать сюда, послать к директору гостиницы и двинуть такую легенду. Мы представляем контрразведку и удивлены поведением вашей сотрудницы. Она пригласила в гостиницу подругу, показала ей человека, которого посторонние видеть не должны. Эта девица знает нашего человека и теперь шантажирует разоблачением, требует денег. Немедленно пригласите сюда вашу сотрудницу и ее подругу, мы им разъясним, чем могут кончиться игры в шпионов.

Вердин посмотрел в угрюмое лицо Ивана и подумал, что его давешняя подружка с ее неуемной фантазией появилась очень даже вовремя.

— Твой вопрос я решу, не проблема. — Он вынул из внутреннего кармана пиджака две банковские упаковки по десять тысяч долларов. — Я тебе несколько задержал, извини.

Иван взял деньги осторожно, словно они могли быть заминированы, положил в карман, стал ждать, дураку понятно, долг не возвращают просто так. “Согласился уладить неприятности, вернул долг, значит, ему нужна моя шкура. Деньги в одном кармане, пистолет в другом, теперь ее не так уж просто заполучить”. Иван твердо решил, на любое предложение следует ответить односложно:

“Подумаю”. В любом, самом простом, предложении контрразведки сразу не разберешься, да и без лишних нагрузок о своей дальнейшей жизни подумать следует.

— Мне нужно, чтобы ты выступил по телевизору, — сказал Вердин.

— Чего? — Иван оторопел, почесал в затылке, хохотнул. — Мысль интересная, сегодня все бандиты выступают. Однако каждый сверчок знай свой шесток: Я против авторитетов, что бомбят по ящику с утра до вечера, не гожусь, мелок. — Он развеселился. — Я даже не министр, паршивого миллиона баксов не украл, сотни людей не убил! Кому я интересен?

Вердин поддержал Ивана, искренне рассмеялся, затем резко смех оборвал:

— Выступишь как надо, убьешь не одну сотню! Станешь знаменитостью и миллионером.

— Слишком много, командир, сдается, что ты меня за дурака держишь, — сказал Иван.

— Значит, не желаешь стать знаменитым и богатым? — спросил Вердин.

— Не-е, я желаю быть живым, — ответил Иван.

— Тогда выслушай хотя бы, за какую ерунду тебе предлагают такие блага.

— Коли так невмоготу, говори. Но я знаю точно, командир, бесплатных пирожных не бывает.

— Спасибо, что согласился выслушать. — Вердин понимал, что выпивать не стоит, однако еще одну рюмку опрокинул. — Надо перед телекамерой подробно рассказать, как ты взорвал тот чертов автобус.

— Что? — не понял Иван. — А может, мне перед камерой лучше повеситься?

— Не говори глупостей, для нас твоя жизнь будет дороже всего, — резко ответил Вердин. — Банда Ельцина расстреливает чеченского мальчишку, а мы на следующий день объявляем, что теракт совершил русский. Ты представляешь, что начнется в Грозном? — Мне плевать, что будет в Грозном! — закричал Иван. — Что будет со мной? Да и с тобой тоже!

— С нами будет все в полном порядке, — усмехнулся гэбэшник. — Во время съемок мы на твое лицо наложим сетку. Ты десятки раз видел подобное по телевизору, голос слегка изменим. Фамилию русского контрразведчика, который руководил операцией, ты не знаешь. А мои приметы изменишь слегка. При желании даже из слона сделать жирафа не так уж и сложно.

— А где гарантии? — Иван судорожно думал, не сомневался лишь в одном, на такую съемку он никогда не согласится, обманут на все сто и отдадут на растерзание. Сейчас важно выдержать данный разговор, сомневаться, торговаться, тянуть время.

— Гарантии у нас с тобой одинаковые. Ты понимаешь не я в истории главный. У нас с тобой головы и опыт, у них самомнение и деньги. Миллион вперед в швейцарский банк на наше имя.

— Три и наличными, — быстро сказал Иван.

— Дурак, ты понимаешь, что такое три миллиона? Ты их попросту и на руках не унесешь, и из страны не вывезешь, а из России мы должны смотаться мгновенно, еще до того, как передача выйдет в эфир.

— Нас обоих прихлопнут, и на этом история кончится. Вердин укоризненно покачал головой.

— Я понимаю, ты не в себе, тебе надо подумать. И у меня дел невпроворот, так что сделаем перерыв. Мне необходимо твои бабские дела уладить.

— Убьют нас, — сказал Иван. — Меня уж убьют точно, такого скандала никто не допустит.

— Кто не допустит? — полюбопытствовал Вердин. — Никто ничего не подозревает. Один мент топчется, не знает, за какой конец ухватить. На крайний случай мы его ликвидируем, против него еще мой покойный начальник сюрприз заготовил. Большим людям нужен большой скандал...

— Только мы никому не нужны, — перебил Иван.

— Тут ты и ошибаешься, скандал возможен, пока мы живы. К примеру, если передачу с тобой сделать, а затем убить, один смех получится. Сегодня мало трупов по телевизору показывают, покажут еще один, чеченский парень был не виноват, это провокация русских. Нет этого русского, имеется лишь труп, останутся только слова. Никакими словами никого сейчас убедить нельзя.

— Убедил, — Иван усмехнулся. — А где мне все эти дни жить? Все гостиницы у них на контроле, на блатную хазу я не полезу.

— У меня есть для тебя персональный санаторий, ни один мент туда не сунется, — ответил Вердин.

— А Лялька, ну баба моя, что сегодня заявилась? Ты ее не знаешь, она баба настырная.

— Чушь собачья! — рассердился Вердин. — Лялька твоя вечером сюда явится, прощение будет вымаливать. Трахни ее для порядка.

Последнее заявление гэбэшника произвело на Ивана почему-то самое сильное впечатление.

— Ну, если ты такое можешь, то я, пожалуй, поверю. В кармане Вердина зажужжал пейджер, гэбэшник достал черную коробочку, взглянул на высветившиеся буквы, радостно улыбнулся.

— Начальника тюрьмы увезли в госпиталь с обострением радикулита. Иван, нам наконец-то улыбнулась удача. Дай-ка я проверю и узнаю подробности.

Вердин набрал номер.

* * *

В номере гостиницы, не шикарном, но и не затрапезном, Георгий Тулин и полковник Гуров пили кофе. На столе стоял телефон. Тулин взглянул на сыщика, на кофе, поморщился и достал из серванта бутылку виски.

— Лев Иванович, давай заложимся, не перезвонит, гнида, чтоб я так жил...

— Говори по-русски, Георгий. — Гуров налил себе в фужер минеральной. — А на что спорим? Позвонит, ты выищешь рюмку, не позвонит — ты выпьешь две?

— Если тебя из ментовки выгонят...

— Да-да! — перебил Гуров. — Я все это Станиславу сто раз говорил.

Телефон зазвонил. Тулин и Гуров посмотрели друг на Друга. После второго звонка Тулин снял трубку.

— Слушаю.

— Откуда информация? — спросил Вердин.

— От друга, с Петровки.

— А чего он мне не позвонил?

— Спроси у него сам. Я с ним о другом говорил, он к слову и ляпнул.

— О чем другом?

— Это мое дело. Я Гурова убью, и ты не лезь!

— Не трогай мента! — закричал Вердин. — То ты зарекался не подходить, то...

— Да, изменил, но я золотого пацана приобрел. Он мне сыщика с потрохами выдаст. А там и обоих. А ты пацана раньше времени не трожь, иначе все испортишь.

— А сам что делаешь? Имеется задача основная! А мент — лишь личные счеты. Его грохнешь, весь улей поднимется, поймут, что на правильном пути.

— Оставим, — миролюбиво сказал Тулин. — Твоя задача — решить с парнем, развязать нам руки.

— Дожил! — Вердин матюгнулся. — Мне уже агент задачи ставит.

— Я не агент, сука! Запомни!

— Все! Все! Разошлись миром.

— Лады, — Тулин положил трубку.

— Что ты так грубо с ним разговариваешь? – спросил Гуров.

— Лев Иванович, вы отлично знаете, как человек разрешает, так с ним и разговаривают. — Тулин плеснул в стакан виски. — Слышал, вы недавно нормальным мужиком были.

— В моей жизни много смешного случалось, — отшутился Гуров. — Понимаешь, дал зарок, на работе и накануне серьезного дела не употреблять. Так два выходных подряд у меня никак не складывается.

— Сочувствую, — Тулин выпил.

— Ты слишком благодушно настроен, Георгий. — Гуров поморщился от острого запаха виски, закурил. — Вроде все нормально, к гэбэшнику ты подошел, с Ляльком контакт установил, связь с Мишкой Захарченко наладил, а главного, ради чего пирамиду Хеопса строим, у нас нет. Где он, террорист, мы не знаем.

— Связь с ним только у гэбэшника, а он не, дурак и не болтун. Говорит много, но лишнего не обронит. Я уверен, он меня держит для ликвидации этого парня. Потому и всполошился, когда я сказал, что на вас нацелился. Боится, что я раньше времени сгорю. Есть у меня подозрение в отношении одной гостиницы.

— Какой? — быстро спросил Гуров.

— Завтра скажу, если он там залег, так никуда не денется. А вы, Лев Иванович, извините, тоже не Господь Бог, вам раньше времени тоже все знать не положено.

— Не понял? — Лицо Гурова затвердело, он перешел на “вы”. Легкость тона исчезла. — Вы решили, что я позволю разговаривать со мной в подобном тоне?

— Извините, Лев Иванович, ситуация больно острая, нервы.

— Не надо врать, у вас с нервами все в порядке. Ведете двойную игру?

— Естественно, я же не кретин. — Тулин потянулся к бутылке. Гуров хотел ему помешать, но не успел, тот не стал наливать в бокал, глотнул из горлышка. — Что я, кроме вашего слова, имею? Парни, что сидели вместе с вами в доме, живы, здоровы? А если они завтра, дадут, в прокуратуре показания, что я за вами охотился?

— Я не спорю, вас вернуть в тюрьму можно. Но я в жизни не нарушал своего слова.

— У каждого человека в жизни что-то происходит впервые. — Тулин вновь глотнул из горлышка и вместе со стулом отодвинулся подальше. — Больно вы резкий, полковник. А вам не приходила в голову мысль, что при вашей спокойной работе вас могут убить? Что тогда делать мне, Георгию Тулину? Ваш генерал и другие коллеги порвут меня.

— И ты считаешь возможным вести двойную игру? — спросил Гуров.

— Все страхуются, когда ставка жизнь — заклад двойной. Желаю жить вам вечно, но я и без вас должен обладать ценностью. Вы мне верите, я вижу, а Станислав готов выстрелить в любую минуту. Он и пушку из внутренней кобуры в карман переложил.

— Внимательный, — Гуров поднялся. — Вас к работе никто не неволит. А играть со мной, недоговаривать я не позволю. Вы человек свободный, а исполнителя, агента-гэбэшника, я и без вас найду. Будет желание — звоните.

* * *

Не есть Гуров мог сутками, чувствовал себя при этом работоспособным, а вот если нарушался режим сна, то дело обстояло значительно хуже. Позавчера он сопровождал Марию на какую-то идиотскую презентацию, в три часа ночи актеры поехали в гости, Гуров оказался единственным, кто был способен вести машину. Они вернулись домой около семи, а в девять вызвал Орлов. И, хотя Гуров находился в отпуске, он мог заявить об этом министру, а у Петра сыщик был в кабинете минута в минуту.

Днем поспать не удалось, а вечером пришлось ехать к полковнику Огаркову. Когда Гуров вернулся домой, шел первый час, на кухне Мария поила Соболя чаем. Как известно, полковники друг друга не любили, к тому же Соболь был выявлен в сотрудничестве с контрразведкой. Сотрудничество офицеров разных спецслужб — понятие шаткое. Если на то пошло, Гуров с полковником Кулагиным тоже сотрудничал. Порой получал ценную информацию, случалось, и давал, на том стояла и стоять будет работа оперативника.

Увидев Виктора Соболя, сыщик не пришел в восторг, но помнил, что давал задание его найти, и прекрасно понимал, что, явившись, полковник наступил себе на горло. Избегая объяснений, Гуров выбрал тональность коллег, которые были некогда близки, но давно не виделись.

— Привет, Виктор Сергеевич. — Гуров нагнулся, поцеловал Марию в висок. — Витя, извини, что побеспокоил, не предполагал, что придется отъехать.

— Пустяки, случается, — ответил Соболь и облегченно вздохнул.

— Я могу быть свободна? — Мария поднялась, кивнула гостю. — Всего доброго, Виктор Сергеевич, вы значительно лучший рассказчик, чем этот тип. — Она приподнялась на носки, чмокнула Гурова в щеку. — Пока, мальчики, помните, что завтра рабочий день, — указала на стоявшую на столе бутылку коньяка и исчезла.

— Лев Иванович, и после этого ты хочешь, чтобы тебя любили? И где же ты отыскал такую красавицу?

— Скажу по секрету, Виктор, я работаю розыскником.

— На самом деле? — Соболь стремился оттянуть разговор о деле.

Но Гуров слишком устал и хотел спать, потому форсировал разговор, спросил:

— По твоему мнению, насколько Вердин тебе доверяет?

— Я с ним недавно разругался, но он и до этого мне не верил. Порой мне казалось, он считает меня подставкой. — Плохо. Но давай с ним согласимся. Ты всегда был сильным оперативником угро и останешься им. Ты знаешь, что он слепил дело против чеченского парня и того ждет вышка?

— Догадываюсь, Вердин мне ничего не говорил. Но по заданию агентуре становилось ясно, хотя для меня загадка, в чем его заинтересованность.

— Он хочет обвинить нас с тобой, что это мы, русские, взорвали автобус, убили детей, обвинили в теракте чеченца и расстреляли его.

— Сука! — Соболь наполнил рюмки. — Извини, — и выпил.

— В Грозном замирение, но у Вердина в руках имеются спички. Однако Президент болен, а Черномырдин сегодня не станет отказывать в помиловании. Очень не ко времени, да премьер и не обязан. А Вердин ждать не может. Надо узнать, что он предпримет.

— В любом случае со мной он планами делиться не станет, — ответил Соболь.

— Необходимо узнать, в какой папке лежат прошения о помиловании, в чьем сейфе, где тот сейф расположен.

— Ты собираешься совершить кражу? — усмехнулся Соболь.

— Нет, только проследить путь той бумаги от сейфа чиновника до кабинета начальника тюрьмы.

— Где и как приводится приговор в исполнение? — спросил Соболь.

— А черт его знает! — соврал Гуров. Начальник тюрьмы рассказал сыщику, как идет бумага и очередность всех событий, до последнего выстрела.

— Боюсь, после нашего последнего разговора Вердин прервет контакт со мной, — сказал Соболь.

— А ты наступи на самолюбие, позвони первым. Скажи, что Гуров расколол агента-камерника, копает под тебя.

— Подобное я ему уже сообщил. — Соболь быстро выпил еще рюмку. — Одного не пойму, как я такой сукой стал.

— Да бросили тебя тогда! — повысил голос Гуров. — Думаешь, я того дела не помню? Все в дерьме были, а ты с самого края, и начальство вместо того, чтобы вину разделить по справедливости, все на тебя свалило. Ты рубашку на себе не рви, ты никого не предал, ты засранных генералов собой прикрыл.

— Ты меня не успокаивай, я свою вину знаю. Следовало уволиться. Так что Вердин? Мы хотя с ним и полаялись, но последние слова были мои, будут новости, позвоню.

— Прекрасно! Позвони этому... скажи, Гуров давит, хочет встретиться с агентом. А ты его спрятал, подними свою планку. Никакой подписки ты не давал, сотрудничество оперативников. Взаимовыгодное. Без ведома начальства. Следовательно, взаимоопасное. Рыночная экономика, ты — мне, я — тебе. Ты готов сообщить Вердину о намерениях полковника Гурова. Но не за так. У тебя имеется генерал, готовый оказать определенную помощь благому делу. Но тебе необходимо знать имя, финансирующее это благое дело. Иначе разговор не состоится. Взаимные гарантии и все остальное, как при заключении солидной сделки. А не хочет, пусть катится. Последнее предложение прекрасно действует на людей типа Вердина. В случае если он заикнется о каком-либо компрматериале, который имеется на полковника Соболя, отвечай без затей. Мол, данный вопрос прокачали с начальником и пришли к выводу, что серьезных людей не трогать, решили ограничиться обычными уголовниками, которые с большим удовольствием набьют подполковнику Вердину морду, могут в горячке сломать ему пару ребер.

— И это серьезно? — Соболь даже обомлел.

— Абсолютно, — Гуров пожал плечами. — Я даже не стану ни к кому обращаться. Мы со Станиславом сделаем это своими руками и с большим удовольствием.

Глава двенадцатая

Генерал Орлов сидел в своем кабинете за столом и ничего не делал. Он подвинул к себе календарь, в котором каждому дню отводилась страница, где он записывал, что и когда предстоит сделать, кому позвонить. Первым словом в дне сегодняшнем было написано и подчеркнуто слово “совещание”. Сданного совещания, которое проводил первый заместитель министра, Орлов только что и вернулся.

На совещании присутствовали заместители министра и начальники главков. Орлов собирался выступить с совершенно необходимым, на его взгляд, предложением по перестановке кадров как в министерстве, так и в главках, управлениях и далее, вплоть до районных отделений милиции. Он слишком давно служил, чтобы оставаться наивным, и понимал, что скорее всего предложение вызовет отрицательную реакцию, так как практическое осуществление его означало значительное снижение окладов руководителей и передвижение средств в нижние рабочие звенья, вплоть до рядовых оперативников и участковых.

Орлов взял за основу собственный главк; начинал с себя и, двигаясь вниз, доказывал, что система начисления заработной платы сотрудникам недейственна, так как в результате главная сила милиции — оперативники и участковые — получают слишком мало, хотя основную и самую трудоемкую работу выполняют именно они — рядовые сотрудники.

Когда он пришел в милицию (тех лет уже никто не помнит), то в коридорах МУРа говорили о том же самом. Неоднократно готовились революционные решения, которые заканчивались тем, что генералу добавляли жирный кусок, а лейтенанту ничтожно малый остаток. В тогдашнем партийном руководстве города, а когда разрешали, то и в прессе, утверждали, что милиция постоянно просит денег. Деньги действительно просили, но не в свой карман, а на техническое оборудование. А оклады постоянно просили выравнять, чтобы не существовало этой несправедливой диспропорции.

Велись бесконечные разговоры, шли годы, появлялись новые подразделения и главки, соответственно прибывали новые полковники и генералы, как правило, с милицейской работой незнакомые. Но людям нравились просторные кабинеты, спецмашины, спецсвязь, чинопочитание.

С каждым годом Орлов все отчетливее понимал, либо милиция выровняет свои ряды, превратится в воинство, защищающее Отечество, среди сотрудников вновь возникнет дружба, товарищество, духовное равноправие, либо наступит полный беспредел и обществом начнут командовать паханы и авторитеты преступного мира. Да, милиция — организация военная, приказы начальства — закон, но, учитывая, что данное войско обязано вести войну круглосуточно, практически всю жизнь, для руководителя лишней звезды на погонах недостаточно.

Орлов, понимая всю непопулярность своей затеи, подготовился все же к докладу обстоятельно. Генералу следовало начинать, и, когда первый зам открыл совещание, Петр Николаевич застегнул верхнюю пуговицу и готов был подняться, когда кто-то из присутствующих сказал:

— Минуточку, о своих делах и бандитах еще наговоримся. Как вам понравился Коржанов? Грозный генерал потеет и несет какую-то чушь, что его главное оружие не в документах, а в его лысой голове?

— Одиннадцать лет рядом с Президентом, много слышал, видел, и пусть вороги содрогнутся! — хохотнул другой генерал.

— Счастливый человек — мудростью не отягощен, полагает, что найдется следователь, который станет слушать дворцовые сплетни.

— Доказательства есть доказательства, а сплетни, что у пивного ларька, что в приемной Президента, только сплетни.

О повестке дня, докладе начальника главка уголовного розыска забыли, начали горячо обсуждать события последних дней, решая, что из сказанного имярек доказывается, а что нет, будет прокуратура вести расследование или все закончится газетно-телевизионным скандалом.

Больше половины из того, что говорили окружающие, генерал не понимал, не знал называемых фамилий, занимаемых должностей, или не смотрел, или не помнил телевизионного интервью, на которое ссылался очередной “оратор”.

Неожиданно с пронзительной ясностью Орлов понял, что опоздал со своим докладом на многие годы, паханы и авторитеты уже правят, ничего поделать уже нельзя. Поезд ушел. Чтобы выросли злаки, сначала надо избавиться от плевел. И начинать следует с него, генерала Орлова, который сидит и молча слушает весь этот бред. Не стучит кулаком по столу, не кричит, не валится с сердечным приступом, а молча слушает.

Орлов тяжело поднялся, взял свою папочку и побрел на выход.

Сначала на него никто не обратил внимания, потом кто-то озабоченно спросил:

— Петр Николаевич, вам плохо? Он кивнул, потер левую сторону генеральского кителя, прекрасно понимая, что он трус и симулянт, и вышел. Теперь, сидя в своем кабинете за столом, он взял ручку и аккуратно зачеркнул сегодняшнюю страницу в календаре.

В кабинете бесшумно появился Станислав Крячко, подошел к столу, взглянул на календарь, спросил:

— Врач нужен?

— Психиатр.

— Понял! — Станислав вышел, обнял за плечи молоденькую медсестру с обязательным чемоданчиком в руке, повел к двери.

— Прелесть моя, мы сами решаем свои проблемы.

— У меня приказ...

— Машенька, скажешь, что дала валидол. — Крячко вывел медсестру в коридор.

— Я не Машенька...

— Тем более! — Станислав поцеловал девушку в щеку. — Иди, радость моя. Иди. — Он вернулся в приемную. — Верочка, ни с кем не соединять. Если будет звонить Лев Иванович, вызови меня.

— Станислав, почему вы целуете посторонних женщин? Кофе?

— Обязательно! — Станислав вошел в кабинет, посмотрел на Орлова, который безуспешно пытался открыть бутылку коньяка, отобрал ее, подтолкнул генерала К столу. — Сядь ты, ради Бога, не мельтеши перед глазами и руководи. Бутылки открывать позволь профессионалам. Я знаю, что ты ушел с коллегии, знаю! По-человечески я тебя понимаю.

— А как ты меня не понимаешь? — перебил генерал и взял у Станислава рюмку.

— Ты же профессионал, обязан говорить на языке сокамерников. Ну если ты внедрился в банду, то начнешь “выкать” и демонстрировать белоснежный платок? Ты нормально матюгнешься, сморкнешься при помощи пальцев. Что это ты карандашом расчиркался? — Станислав указал на перечеркнутую страницу календаря. — А кто, позвольте спросить, все это будет делать? А ты знаешь, что Гуров банду за горло берет и скоро из них труха посыплется?

— Не надо, даже не смешно! Выгодно им убивать людей — будут убивать.

— Можно спасти хоть одного человека...

— Ты в церковь сходи! Покайся! — перебил Орлов.

— Я в церковь пойду! К черту в зубы заберусь... Но, как говорит мой друг и учитель, меня можно только убить.

— Убьют, — равнодушно сказал Орлов и выпил. — Убьют! — согласился Станислав. — Но только с тобой, с Гуровым. Я могу насчитать немало парней. На Руси убивали издревле, однако еще люди остались.

Орлов выпил вторую рюмку, жестом велел коньяк убрать.

Дверь приоткрылась, Верочка внесла кофе, поставила поднос на стол для совещаний, пошла к двери.

Спасибо за кофе, девочка, — сказал Орлов. — Я на месте. Жизнь идет своим чередом.

— Ясно, мой генерал! — Верочка попыталась щелкнуть каблучками и вышла.

— Так, говоришь, Лева зацепился? — спросил Орлов.

— Молчит, но, судя по взгляду и порой скользящей улыбке, зацепился, — ответил Крячко.

— Присмотри за ним, Станислав.

— Не понял? — Станислав развел руками.

— Старайся не оставлять одного, будь рядом. — Так он мгновенно поймет и прогонит.

— Не уходи. Начнёт ругаться, скажи, я велел.

* * *

Гэбэшник ушел, прислуга давно убрала номер. Иван сел в кресло, включил телевизор, звук убрал, безразлично смотрел на волооких красавиц и тщательно причесанных мужчин, которые бесконечно выясняли отношения. Вскоре он перестал их замечать, закрыл глаза.

Никакой видеосъемки, это ясно. Покойнику доллары не нужны, да и платить их никто не собирается. Ведь зарекался работать с гэбэшниками, осел. Солидные деньги за пустяковую работу... Бежать следовало и не оглядываться. Может, только на деньги и не клюнул бы, пытался оправдать себя Иван. Хорошие документы соблазнили. Если они кассету с моими показаниями получат, ликвидируют моментально. Но и отказаться нельзя, поговорят немного и опять же ликвидируют. Они бы меня давно ментам сдали, боятся, что я их контору засвечу. Хотят, чтобы я рассказал все, но лишь до определенного момента. Им пленка нужна, которую можно монтировать, мои живые показания для них — самострел.

Так и не найдя из создавшегося положения выхода, Иван заснул.

* * *

Григорий Котов сидел в своей квартире, смотрел на беременную жену влюбленно, пил чай, изображал внимание, но рассказа жены не слышал.

Настя, так звали жену Котова, была русской красавицей, каких в застойные времена любили рисовать в обнимку с трактором. Грудь, коса, бедра, голубые глаза И на щечках ямочки. Беременность Настю не портила, Несмотря на восьмой месяц, была практически незаметна.

Познакомилась она с Котовым в Шереметьеве, где Настя работала буфетчицей в депутатском зале. Диву можно было даваться, гадая, как это такая красавица подпустила к себе костлявого, сутулого, с длинным носом Гришу Котова. Да и он, сорокапятилетний холостяк, старый сыщик, прекрасно осведомленный о своей внешности, никогда бы и не решился ухаживать за тридцатилетней красавицей, вокруг которой мужики вели постоянную войну.

Но Котов выполнял задание Гурова, разыскивая человека, и имел все основания считать, что хорошенькая буфетчица разыскиваемого знает, но называть не желает. Если ухаживания Гриши за Настей были заранее обречены на провал, то разработка буфетчицы опытным опером являлась делом иным.

Он был упорен, последователен, на работе никогда не стеснялся, а ума, обаяния Григорию Котову было не занимать. Осада Помпеи продолжалась три с лишним недели, велась круглосуточно, по всем правилам науки. Ночью, когда она сдалась, Гриша и Настя объяснились в любви, на следующий день подали заявление в загс.

Григорий был так счастлив, чуть было не забыл доложить Станиславу Крячко о выполнении задания.

Только дураки убеждены, что красивые женщины в личной жизни счастливы. Настя вышла замуж в девятнадцать, развелась в двадцать один, до тридцати отбивалась от мужиков, которые в своей агрессивности и прямолинейности были не очень и виноваты. Настя родилась не психологом, не аналитиком, а женщиной, которая понимать нормальных мужиков не желала, а тихо их возненавидела. У Котова было задание, что объект — женщина роскошная, опер заметил сразу, но через три дня перестал ее внешность замечать.

В общем, финал истории был предрешен и закономерен.

Они поженились, любили друг друга, ждали ребенка, а сейчас пили чай. Жена рассказывала о ценах и быте, муж думал, что Лев Иванович Гуров мужик мировой, сыщик полугениальный, но упрямее самого Григория Котова, что в природе еще не встречалось.

— Ты меня слушаешь или нет? — сердито спросила Настя.

— Очень внимательно, — ответил Гриша и повторил последнюю фразу жены: — Утром ты встретила Лялю, которая сто лет назад была твоей сменщицей...

— Как ты ухитряешься не слушать, но запоминать?

— Записываю на магнитофон.

— Ты ужасно умный, Гриша, все знаешь.

— Так оно и есть. — Котов покосился на часы, так как последнее время не высыпался.

— Наколки, которые делают уголовники, смываются или они на всю жизнь?

— Не знаю, Настенька, грешен. Раньше вроде сводили кислотой, но след оставался. А теперь, может, чего придумали. А к чему тебе?

— Ага! Попался! — Настя захлопала в ладоши. — Я же тебе только сейчас говорила, что моя Лялька встретила своего давнего хахаля. У него на кисти якорь выколот был, а теперь нету.

— Якорь? На кисти? — Котов понимал весь идиотизм своего предположения, но удержаться не мог. — А на какой руке?

Настя посмотрела на собственные ладони, повернула, протянула вперед правую.

— Видимо, на правой. А к чему тебе?

— А сколько лет парню?

— Да к сорока, что ли.

— Рост высокий?

Настя долго смотрела на мужа и всхлипнула:

— Начинается. Ты дома можешь об уголовниках не думать? Не знаю, какого он роста, знаю, приличный человек, живет в дорогой гостинице... — Она заплакала.

— Настенька, милая, — Котов опустился перед женой на колени. — Родненькая, тебе волноваться нельзя. Ты посмотри, какой у меня нос, — он схватил себя за кончик носа. — Такой родился. Возьми врача: если он видит, что человек болен, то не может не думать о его болезни. Я сыщик, любовь моя, такая чертова работа.

* * *

Котов шел по ночной Москве. Гостиница, в которую он направлялся, находилась в конце улицы, за углом. Возраст, наколка на руке — не приметы, а слезы... Однако гостиница и какая-то темная история многолетней давности... Позвонить Станиславу? В сыскном деле ложных тревог не бывает, зато случаются упущенные возможности. Он остановился, оглянулся в поисках автомата, увидел его на углу, где и следовало свернуть. Над автоматом выгибал железную шею уличный фонарь. “Если у меня и жетон окажется...” — рассуждал Котов, вытаскивая из кармана горсть мелочи, шагнул ближе к фонарю, увидел за ним человеческую тень и почувствовал опасность. Не может быть... Он одиночка и не станет дежурить у гостиницы, в которой живет. Тень шевельнулась, звякнул металл, Котов прыгнул в сторону, выхватил пистолет и тут же почувствовал удар в бок. Котов в жизни не бывал ранен, но отчетливо понял, что схватил пулю. Он упал, вытянув руку с пистолетом и, удивляясь собственному спокойствию и что не чувствует боли, тщательно прицелился в столб и, когда из-за него высунулась голова, слегка повел пистолетом и мягко нажал на спусковой крючок.

Всякие чудеса встречаются в Москве. Бывает и такое, что вслед за прогремевшими выстрелами раздалась милицейская сирена, мгновенно подлетела “канарейка”.

Ловкий старлей в форме осторожно вынул из руки Котова пистолет, нащупал вену на шее и крикнул:

— Сержант, “Скорую”! Бригаду МУРа! Пока ждали “Скорую” и оперативную бригаду, курили и разговаривали.

— Очередная разборка.

— Первым стрелял покойник...

— Следопыт, покойник не может стрелять вторым.

— А не скажи, старлей. Можно получить смертельную рану и успеть выстрелить.

— Наш покойник не мог, получил пулю в лоб.

— Дуэль на расстоянии пяти метров. Кто кого поджидал? Живой кровью не изойдет? Смотри, старлей, мы труп на себя повесим.

Старлей присел рядом с Котовым: откинул край плаща, дрожащими пальцами поправил наливающийся кровью спецпакет, сказал:

— Я его поворачивать боюсь. Вроде пуля попала в бок, а может, она до легких дошла или еще где... Отвечай потом.

Подъехала, “скорая”, милиционеры, облегченно вздохнув, отошли в сторону. Пока врач занимался с раненым, подкатили и оперативники. Они отметили положение тела Котова и разрешили его забрать, а сами занялись покойником.

Плотный мужчина в сером плаще склонил массивную голову над покойником и равнодушно сказал:

— Мудаком был покойник, стрелять не умел, с семи шагов не сумел уложить и поймал пулю лбом. А тот, что увезли, молодец, с такой раной, да после падения, мастерски выстрелил.

— Товарищ подполковник, — обратился к нему оперативник помоложе и протянул удостоверение, которое вынул из внутреннего кармана трупа. — Капитан... контрразведка.

— Разберемся. — Подполковник сунул удостоверение в карман. — Сейчас мафия удостоверения со званием ниже капитана и не выдает. А где второй пистолет?

— Здесь, товарищ подполковник, — старлей патрульной машины с гордостью протянул полиэтиленовый пакет с пистолетом Котова.

— А гильза? Мать вашу, менты называется. Вижу, курили, травили наверняка, а гильзу поискать недосуг?

* * *

Иван проснулся от робкого стука в дверь. Экран телевизора мерцал голубоватым светом, походил на огромный глаз. Иван понял, что передачи уже закончились, включил стоявший рядом торшер, взглянул на часы. Уже два часа. Давно он не спал так глубоко и спокойно, да еще сидя. Стук в дверь повторился. Иван провел ладонью по пустому карману, оружия при нем не было, да и быть не могло.

Он откашлялся и, не наигрывая, спросил злым сонным голосом:

— Кто? Ночь, черт побери!

— Иван, открой, это я, — ответил тихий женский голос.

— Кто “я”? — Иван подошел к двери, но “глазка” в ней, естественно, не было. Он долго сомневался, если бы его решили брать, то придумали бы более разумный, тихий способ.

Иван открыл дверь, профессионально сделал шаг в ворону, и женщина, Пытавшаяся его обнять, провалилась в пустоту. Он подхватил Лялю, еще молодую крашеную блондинку среднего роста, закрыл дверь и спросил:

— За деньгами пришла?

— Ванечка! — Она все-таки обняла его. — Ну что дура-баба от ревности и злости не придумает! — Она прижималась к нему грудью и бедрами, пыталась поцеловать.

От нее пахло вином. Иван брезгливо отстранился, взял крепко за руку, усадил в кресло.

— Ну что ты еще придумала?

— Да ничего, Ванечка! Ничего! Повиниться пришла! Ну откуда же я знала, что ты такой серьезный и секретный? Говорят, в тюрьму меня посодют! Дак я же не знала, зла не хотела, глупость да ревность бабья! Любила я тебя! Так жили складно, и вдруг ты пропал! Ни словечка! Теперь-то я понимаю!..

Иван сообразил, что ребята припугнули девок, усмехнулся, налил стакан минералки, протянул женщине:

— Выпей, успокойся! Я скажу, никто тебя, дуру, не тронет!

— Вот счастье-то! — Лялька начала судорожно пить, облилась и, отряхиваясь, якобы случайно, расстегнула блузку, открыв пышные груди.

Ивану стало смешно, он протянул руку, потрепал одну из грудей.

— Ляля, ты же знаешь, я умный мужик, застегнись.

— Уж и не мила? — Она прикрыла кофточку.

— Дурочку не валяй, мила не мила! — Он почувствовал желание и отошел в сторону. — Работа у меня.

— Сейчас ночь, людям спать положено. — Она оглядела Ивана. — Хотя ты вроде и не ложился. Я надергалась, знаю, ты не пьешь, шла к тебе, дрожала, глоток сделала. Ваня, мне выпить необходимо.

— Пей, но у меня нету, не держу.

— Расскажите вы ей... Цветы, мол! — Лялька расслабилась, похорошела, легкой походкой направилась к серванту, на котором стояла початая бутылка коньяка, лежали фрукты.

— Забыл. Приятель заходил, мы обедали.

— Знаю я тебя, монаха! — Лялька налила в бокал коньяка, выпила, хрустнула яблоком, повернулась лицом к Ивану, распахнула кофточку, подняла тяжелые, еще не дряблые груди. — Замиримся? И я уйду, забуду, не знала никогда, даже не видела!

Иван заколебался не от того, что хотел эту полупьяную женщину. Просто она предлагала самый простой выход.

Почувствовав его нерешительность, Лялька бросилась к Ивану, начала его раздевать, повалила на кровать и буквально изнасиловала.

Вскоре он женщину выпроводил, предупредив, чтобы она свои последние слова не забывала.

* * *

Еще не было и семи утра, когда Станислав проснулся от телефонного звонка, был чертовски зол, так как вставал обычно в восемь, последний час был самый сладкий. Станислав открывал глаза каждые десять-пятнадцать минут, с восторгом отмечал, можно еще подремать. А тут — грубо, неинтеллигентно, раньше семи! Злость его сменило любопытство, кто может звонить? Никто из группы в эту ночь не работал.

— Слушаю, — произнес он как можно миролюбивее.

— Из Склифосовского говорят, — сквозь треск и шум донесся женский голос. — Вы Ячко? Вас просят срочно приехать.

— Еду! — ответил он, вскакивая и натягивая брюки.

— Кофе успеешь? — крикнула из кухни жена.

— Когда в планетарий начнут вызывать, — пробормотал он, надевая плащ, раскладывая по карманам ключи, пистолет и наручники.

Москва еще не проснулась окончательно, “Мерседес” летел по полупустым улицам. В мозгу свербили последние слова генерала о необходимости беречь Гурова. Ну, Склифосовского — не морг, хирургию и реанимацию мы проходили.

Станислав чуть не сбил бросившегося к машине инспектора ГАИ и вскоре увидел за спиной “канарейку”. “Разочарование вас ждет, господа хорошие”, — подумал Станислав, пересек Садовое в неположенном месте, встал у Склифосовского, побежал в приемный покой, кого-то оттолкнув, он навалился на барьер и сказал:

— Моя фамилия Крячко, от вас сейчас звонили! Но приемная института Склифосовского не то место, где можно кого-то напугать или удивить. Немолодая сестра что-то писала, подняла на Станислава красные кроличьи глаза и, продолжая писать, спокойно спросила:

— Вы к кому, гражданин?

— Да откуда я знаю?.. Позвонили...

— Он ко мне! — Инспектор ГАИ положил Станиславу на плечо руку в перчатке.

— Отойди, — прошептал Крячко, чуть шевельнув губами.

— Ячко приехал? — спросила молоденькая девушка, прижимая к груди папку с бумагами, появляясь из бокового прохода.

— Приехал! — Станислав отшвырнул руку инспектора, подбежал к сестре.

— Быстрее! — Сестра засеменила по лестнице. – С ума можно сойти! Больной не дает делать переливание крови, пока не явится какой-то Ячко. А у самого уже и пульса нет, кровью истек.

— Кто? Как фамилия?

— Псих ненормальный — его фамилия! — Сестра бежала по длинному коридору. — Нам приносят истекающего кровью человека, мы у него фамилию спрашиваем? Входите!

Крячко вошел в палату, белые халаты расступились. Станислав увидел серое лицо, клок черных волос, торчащий нос, узнал Котова.

— Делайте переливание! Немедленно! — кричал какой-то толстяк, судя по его пунцовому лицу, у него крови было предостаточно.

— Переливание, Гриша! — сказал Крячко. — Иначе ты не сумеешь мне ничего сказать и сорвешь операцию.

— Какая операция? — кричал красномордый. — Кровь немедленно, мы его до операционной не довезем! Какой идиот распорядился привезти его в палату? Его следовало класть на стол немедленно. И кровь! Кровь!

Котов приоткрыл глаза, увидел Станислава и улыбнулся.

— Я здесь, и все будет в норме! Гриша твоя основная задача — принять кровь. Сделай это для нас! Держись!

— Хорошо говоришь, — шептал врач, подталкивая Станислава. — Говори, не давай ему уходить, продержись хоть немного.

— Ты классный сыщик, Григорий! Я знал, ты нас не подведешь и выйдешь на подонка.

Григорий хотел что-то сказать, но Станислав опередил:

— Гриша, ты молодец, но старших не перебивают. Ты потерпишь, когда местный генерал разрешит, ты мне все расскажешь.

— Пульс! — сказала сестра.

— Везите! — Маленький краснолицый врач грубо оттолкнул Крячко.

Каталку повезли в операционную, рядом бежала сестра, поддерживала какой-то сосуд с прозрачным раствором. Люди в белых халатах вытеснили Станислава в коридор; понимая, что в ближайшее время с Котовым не поговорит, полковник спустился на первый этаж, где инспектор ГАИ разговаривал с молодым парнем в штатском, но явно с милицейской физиономией.

— А, приятель! — Гаишник распахнул объятия. Думал, едешь в Склиф, так людей можно давить? — Вы к раненому приехали? — спросил молодой, доставая муровское удостоверение.

Станислав оглянулся, увидел дверь с буквой “М”, двинулся в туалет, приговаривая:

— Самое подходящее место для ментовских разборок.

— Я уже на тебя времени потерял, никакой зарплаты не хватит, — входя следом за Станиславом в туалет, сказал гаишник, но тут же столкнулся со взглядом Крячко, почуял, что не туда попал, и уже миролюбиво закончил: — Менты тоже люди, понимаю, но вы бы хоть свой "мерс" переставили, “скорым” мешаете.

— Переставь и не забудь вернуть. — Крячко протянул гаишнику ключи от машины, повернулся к молодому инспектору, предъявил свое удостоверение, кивнул:

— Рассказывай.

— Товарищ полковник...

— Товарищи в компартии заседают, а я — господин полковник. Слушаю вас, лейтенант.

— Господин полковник, может, в МУР подъедем, вы с начальством поговорите. — Парень оглядел туалет. — История серьезная, а место здесь не совсем подходящее...

— Короче, парень, ты не знаешь, что мне можно говорить, а чего нельзя. Понимаю, по-своему ты прав.

Доброжелательный тон полковника подействовал на молодого опера ободряюще.

— Господин полковник, вы когда-то тоже были лейтенантом.

— Лучше не говори, — Станислав взглянул на потолок, где-то там, наверху, оперировали Григория.

— Ваш сотрудник человека убил... Капитана ФСБ.

— Молодец, Григорий, не знал, что он так здорово стреляет, — сказал Станислав. — А где произошло?

Вернулся гаишник, отдал ключи, козырнул и ушел. — Господин полковник, — парень смотрел с отчаянием. — Ладно. Я буду ждать здесь. Ты отправляйся в контору, срочно найди начальство или дежурного по городу, скажи, что о происшедшем следует немедленно сообщить старшему оперативному уполномоченному по особо важным делам главка полковнику Гурову. Запиши его домашний.

— Понял. — Оперативник записал, шагнул к двери, когда Крячко сказал:

— Учти, парень, дело решают минуты.

* * *

Полковник Крячко не знал, что эти минуты уже прошли.

Григорий Котов пришел в сознание уже в Склифосовского, когда его перекладывали с носилок на каталку. Какие-то мысли и образы появлялись и раньше, но Григорий не мог ухватиться, сосредоточиться. Когда его везли по больничному коридору, он внезапно четко осознал, что ранен, вспомнил, как это произошло, хотел схватить шагавшего рядом санитара, не мог двинуться, понял, что пристегнут, попытался заговорить, вновь потерял сознание.

Затем он пришел в себя от того, что ему разрезают одежду, делают какие-то уколы, молодая женщина, низко наклонившись, смотрит в его глаза. В горле булькнуло, он раздельно, словно пьяный, произнес:

— Срочно позвоните Крячко... — назвал номер. — Я буду драться... Подохну... Позвоните немедленно.

С переливанием крови происходила задержка не из-за того, что Котов буйствовал, не оказалось крови нужной группы. Врач велел сестре позвонить. Если бы сестра позвонила сразу, Крячко приехал бы, и Котов был в сознании, тогда оперативники еще успевали. Но все сложилось не так, и сестра задержалась со звонком, девушку попросили помочь при перевязке...

В тот момент, когда Станислав напутствовал молодого опера, торопил его, в гостиничном номере, который занимал Иван, раздался телефонный звонок.

— Ну? — сказал Иван, сняв трубку.

— Спускайся, оформляйся, иди направо, на углу тебя будет ждать машина, — произнес незнакомый Ивану голос.

Случайностей в жизни происходит значительно больше, чем принято думать. Гулящая Лялька встретила Ивана, с которым рассталась пять лет назад за тысячи километров от Москвы.

Вердин опасался, что “крестник” может испугаться и скрыться, потому выставил за Иваном наблюдение. Так надо было такому случиться, что это оказались два парня, которые недавно столкнулись с Котовым на огороде у дома Ивлева и в результате цветочника упустили, и офицеры получили от Вердина по самую завязку. Проводя “разбор полетов”, Вердин несколько раз повторил, что Григорий Котов — человек полковника Гурова, очень опытен и крайне опасен в рукопашной. Когда капитан-гэбэшник дремал у столба, проклиная дурачковую работу, и услышал приближающиеся шаги, подумал: подгулявший возвращается домой. Оружие переложил, в карман исключительно, чтобы придать себе значимость. Когда прохожий вошел в светлый круг фонаря, гэбэшник мгновенно узнал жида с огорода. Он не мог быть здесь случайно, понял капитан. Напарник в машине в конце квартала, одному мне мента не одолеть. На все рассуждения и принятие решения капитану отводилась целая секунда. Мент в нескольких шагах, промахнуться невозможно, капитан выстрелил, плотнее прижался к фонарю, услышал, как мент упал, и осторожно выглянул... Остальное известно.

* * *

— Болевой шок, большая потеря крови, пулю извлекли, жизнь вне опасности, — врач говорил неторопливо, равнодушно, разглядывая рентгеновские снимки и неодобрительно поглядывая на молодого коллегу, который топтался рядом.

Полковник Крячко не топтался, стоял как вкопанный, хотя оба врача ясно давали ему понять, мол, разговор окончен, отправляйтесь, у нас дела, плевать, что вы какой-то милицейский чин.

— Спасибо, доктор, — сказал Станислав. — Когда он проснется, можно будет поговорить?

— Допросить? — Врач глянул недобро, вернул рентгеновские снимки коллеге. — Я бы с операцией повременил.

— Григорий мой друг, нет надобности его допрашивать, — ответил Станислав, глядя на равнодушных хирургов и думая, что все профессионалы одинаковы, адаптируются к чужой боли, а иначе им не выжить.

— Послушайте, — хирург повернулся к Станиславу, поморщился. — Жизнь вашего друга вне опасности, обратитесь к лечащему врачу.

— Спасибо, доктор, — остальные слова Станислав проглотил, поклонился.

Григорий Котов проснулся, рассказал Станиславу, почему пошел в гостиницу. Крячко не ответил, что на задержание особо опасного преступника в одиночку бросаются лишь пионеры, приказал спать и уехал.

В гостиницу, конечно, съездили.

* * *

Генерал Орлов сидел за своим столом, был одет в мягкий шерстяной пуловер и потому находился в прекрасном настроении. История его ухода с коллегии прошла незамеченной. Немолодой человек, стало неважно с сердцем, он интеллигентно, по-английски, вышел. Болен и готовится к операции Президент, на самом верху летят головы, в прокуратуре решается вопрос о возбуждении уголовного дела против министра. Кому какое дело до стареющего генерала? Первый зам после злополучной коллегии обронил:

— К Петру Николаевичу обращаться только в случае крайней необходимости, пусть отдохнет.

Орлов являлся “картой” в разыгрываемом пасьянсе не участвующей, его с удовольствием оставили в покое.

Он надел свой любимый пуловер и блаженствовал, наводя порядок в своем огромном хозяйстве. Изображая сердечника, генерал пил не кофе, а чай, поглядывая на присутствующих в кабинете Гурова, Крячко и Нестеренко покровительственно и доброжелательно.

— Не такие уж вы скверные сыщики, как порой кажетесь. Ну, искали человека в бандгруппировках, а человек спокойно проживал в гостиницах. Сколько гостиниц он сменил за полгода? Двенадцать гостиниц, считай, экскурсия по Москве.

Гуров стоял на излюбленном месте, у окна, курил, пускал дым в форточку и друга и начальника не слушал. Решит сказать что-либо по делу, позовет. А пока хочется поболтать, пускай болтает. Станислав свою дурацкую улыбочку нацепил, гадает, смотался Иван Скоморохов из Москвы или сменил документы и торгует на рынке. Когда спецслужба обеспечивает документами, у человека неисчислимое количество тропинок в большом городе.

— Лев Иванович! Лев Иванович! — громко сказал Орлов. — Извините, что нарушаю ваш покой. Соблаговолите присесть на этот стульчик, попробуем немножко поработать.

— Господин генерал, попробовать всегда можно, — Гуров отлепился от окна и сел на самый неудобный стул. — Реально мы можем сдвинуться с места, если нам поможет подполковник Вердин. Но так как именно он является рабочим звеном операции, то его помощь равносильна самоубийству и совершенно нереальна. Убитый Котовым капитан официально находился за штатом в распоряжении кадров. Тем не менее мы значительно продвинулись в поисках неизвестного, так как на сегодня имеем его словесный портрет.

Станислав кашлянул и взглянул на Гурова жалостливо. Тот перехватил взгляд друга и сердито продолжал:

— Тебе, Станислав, следовало стать не сыщиком, а критиком. Указывать на избитые истины в нашем деле — самое простое. Да, кроме этого “Ивана”, в Москве ежедневно находятся еще несколько мужчин с аналогичными приметами. Во всех гостиницах, где он проживал, наш “Иван” был одет под приезжего бизнесмена средней руки. Документы ему сменили, он переоделся, изменил социальный статус, два дня не побреется, перестанет мыть руки — и наша розыскная ориентировка гроша ломаного не стоит. Однако у него возникнет маленькая сложность. Сейчас, Станислав, ты перестанешь глупо улыбаться и скажешь нам, с какой сложностью столкнется “Иван” и как он ее будет преодолевать.

— Жилье, — сказал Нестеренко, который неловко чувствовал себя среди старых друзей, невольно становился посторонним.

— Спасибо, Валентин, ты настоящий друг, — ответил Станислав. — Хотя, если человек получил новые документы и изменил социальный статус, что может помешать ему вновь поселиться в какой-нибудь заштатной гостинице?

— А кто поручится, что главк не даст команду и все участковые не проверят на своей территории гостиницы и не сделают выборку среди мужчин, поселившихся за последние двое суток? — спросил Нестеренко, почувствовав одобрительный взгляд генерала, и чуть было не покраснел.

— Значит, все против Станислава Крячко? Хорошо, отставим гостиницы, надеюсь, в бывшем КГБ осталась хоть одна задрипанная конспиративная квартира? — спросил Станислав, тут же смутился. — Ладно, считайте, я глупостей не говорил. Вердин не положит гранату в карман в надежде, что ее не найдут. А почему я один должен подставляться? Пусть Лев Иванович умное предложит.

— Сдаешься, трус? — спросил Гуров. — Я тебе сто раз говорил, летосчисление началось от Рождества Христова.

— С перестрелки под фонарем! — Крячко схватился за голову. — Почему капитан оказался у гостиницы? “Иван” гэбэшникам необходим, но они ему не верят и сторожат, боятся, что парень смоется. Так где же он может находиться?

— Загородная охраняемая резиденция, — тихо предположил Нестеренко.

— Или на Гавайях! — усмехнулся Гуров.

— Стыдно, полковник! — резко сказал Орлов. — Если бы я тыркал тебя каждый раз... Хватит. Вы, ребята, молодцы! Вы практически своего “Ивана” вычислили. Он задержан за хулиганку или мелкую кражу, содержится в КПЗ, или как она сейчас называется.

— ИВС, — подсказал Нестеренко.

— Практически все, — подвел итог Орлов. — Осталось только человека разыскать и задержать.

— Неплохо было бы придумать статью, по которой мы его станем задерживать, — сказал Гуров и пожал плечами.

Глава тринадцатая

Гуров впервые вошел в квартиру Котовых. Григорий и Настя поженились тихо, никого из друзей не звали. Григорий говорил неправду редко, только из оперативных соображений, а тут его словно с цепи сорвало: он, не моргнув глазом, сочинил историю о многолетнем романе, который позавчера благополучно завершился в загсе, и он, старый убежденный холостяк, теперь человек женатый. Крячко устроил по данному поводу скандал, мол, теряем близких людей, а сообщают о “похоронах” задним числом, лишают людей законного повода попьянствовать. Нестеренко лаконично высказался о природной еврейской скупости, что Гриша с радостью и собственные похороны “зажмет”, но сие от него не зависит. Гуров услышал в словах Котова ложь, но разбираться не счел нужным. Хочется человеку соврать, пусть врет, семья — дело святое.

Григорий хотел устроить скромный междусобойчик, но Настя выступила категорически против. Соберутся сыскари, от них не скроешь, что Григорий познакомился с будущей женой по приказу начальства, начнутся шутки И пересуды, мол, человек спутал, дамочку следовало в тюрьму проводить, а он девушку в загс поволок.

В общем, свадьбу Григорий зажал, выпили после работы в кабинете и разбежались по обычным делам.

Гуров давно усвоил: все неприятности должен разрешать старший, потому известие, что Григорий находится в Склифе, принес в квартиру он, полковник Гуров. Сутки перед этим Насте по телефону морочили голову, мол, муж срочно выехал в область и связи с ним нет.

Итак, Гуров впервые вошел в квартиру Котова, Настю узнал влет, она ему понравилась тогда, в буфете аэропорта Шереметьево, когда сыщик стоя пил кофе. Что лучшая защита — это нападение, знают даже депутаты Госдумы. — Здравствуйте, — Гуров вручил Насте цветы и поклонился. — Предупреждаю вас, красавица, сокрытие уголовного преступления уголовно наказуемо. Пытаться обмануть женщину может лишь человек недалекий или крайне самоуверенный.

Настя бросила цветы на тумбочку, схватила Гурова за лацканы плаща, втащила в прихожую.

— Что с ним?

— Жив! В порядке...

— Едем! — Настя критически оглядела свой домашний халат, тяжело опустилась на стоявший рядом стул, начала обуваться.

— Нас не пустят, — Гуров опустился на колени, помог Насте надеть сапожки.

— Это вас не пустят! — Настя гордо выставила живот. — Нас пустят!

Гуров даже и не пытался сопротивляться, помог спуститься по лестнице, усадил женщину в машину. Всю дорогу он рассказывал, куда именно попала пуля, как прошла, что задела, что миновала. Рассказал об опасности, которая возникла в связи с большой потерей крови. Гуров знал точно, ничто так не успокаивает, как правда, ее узнают по запаху и на вкус, женщина определяет правду даже на ощупь.

И Настя погладила Гурова по плечу, отерла ладонью лицо, даже похлопала себя по щекам.

— Теперь Гриша до самых родов будет дома.

И тут Гуров вспомнил, что ребята у Князя Гочишвили застрахованы.

— Может, я глупость скажу, так вы меня, Настя, не судите, — сказал Гуров осторожно, тут же решил о страховке не говорить и сменил тему: — Жизнь Григория вне опасности, но ему необходим покой, вы уж держитесь, пожалуйста.

Настя глянула на Гурова недобро, сказала:

— Гриша мне уши прожужжал, какой у него начальник умный.

— Человеку свойственно ошибаться. — Гуров припарковался у приемного отделения, выскочил из машины, открыл Насте дверцу, взял под руку, поднялся по ступенькам.

* * *

Станислав и Нестеренко сидели в дежурной части и при помощи молодого офицера составляли список изоляторов временного содержания. Конечно, он имелся и в отпечатанном виде, но переселения отделений милиции и передвижения ИВС происходили быстрее, чем перепечатывались соответствующие документы. — Как часто меняется контингент задержанных? — спросил Станислав. Лейтенант взглянул удивленно, Нестеренко толкнул Крячко в бок, тихо сказал:

— Ты засиделся в министерстве, господин полковник. ИВС не что иное, как проходной двор, одни люди входят, другие выходят.

— Бежать легко? — прошептал Станислав.

— Смотря кому и смотря где, — ответил Нестеренко. — Если особо опасного поместили — одно, а коли подрался по пьянке и никто не знает, штрафовать поутру или по мелкому оформлять, так его и без конвоя выпустят за сигаретами сбегать. Случается, человека по подозрению в убийстве взяли, а дежурный об этом не знает.

— Так как же мы работаем? — удивился Станислав.

— А как вы команды даете, так и работают, — зло ответил Нестеренко. — Генерал сказал, человек задержан за хулиганку или мелкое воровство. И вопрос решен. А кто “Ивана” в ИВС Москвы искать будет? Мы с тобой, вдвоем? А ты, опер, забыл, что в каждом ИВС, проще по-старому — КПЗ, половины людей нету. Один на допросе, один на выезде, один в гараже с ментами водку пьет. Другого на экспертизу повезли. Да мы с тобой, как мартышки по джунглям, будем шастать.

— А чего же ты вчера молчал?

— У вас больно победный вид был, огорчать не хотелось.

— А ты считаешь, что генерал обязан знать, что под какими нарами вытворяется? — обозлился Станислав. — Мол, мы на земле пашем, а вы паркеты шаркаете? Так? Ты мне свой характер не показывай. Хотел мне гвоздь в жопу воткнуть, так теперь его из своей задницы и вытаскивай. Садись за отдельный стол, возьми бумаги, рисуй проект приказа за подписью генерала Орлова. Сочиняй, кому что в отделениях следует сделать, чтобы господин Нестеренко мог поставленную перед ним задачу выполнить.

— Станислав, я же так, для примеру...

— А я очень даже конкретно! — перебил Крячко. — Задание должно быть выполнено. Потому садись, пиши проект приказа, придумай, чем конкретно в отделениях милиции нам могут помочь.

* * *

Подполковник Федор Васильевич Уткин исполнял обязанности начальника тюрьмы, клял судьбу и зануду-кадровика, который два года назад бравого оперативника превратил в тюремного надсмотрщика. Можно было на тюрьму не соглашаться и гордо уйти на пенсию. Так поступили многие сослуживцы Уткина, его ровесники. Он недавно столкнулся с одним коллегой, майором, когда тот выходил из роскошного лакированного “БМВ”. Отставник служил в какой-то охранной фирме и получал ежемесячно больше начальника управления. Уткин знал ребят, которые устроились, а он нет, потому и работал тюремщиком.

На самом деле в судьбе Уткина был виноват лишь он один. Он многие годы числился оперативником, но никогда им не являлся. Оперативная работа хороша или плоха, это на чей вкус, тем, что не имеет временных границ. Оперативник работает столько, сколько он считает нужным, и проверить его практически не представляется возможным. Территория отделения милиции, районного управления или города в любом случае — большая территория. И когда оперативник говорит, мол, я пошел либо поехал, то куда пошел или поехал, никто толком не знает, ведь сказать все можно. Значит, качество работы оперативника определяется не тем, сколько времени он ходил или ездил, а тем, что конкретно он привез. А можно выразиться еще точнее и циничнее, как оперативник работал, определяется тем, что он на следующий день или вечер, а возможно и утро, написал. Одни люди писать любят и умеют, из ничего конфетку сделают, другие — работают здорово, а пишут неохотно, а то и вообще не пишут.

И даже опытному начальнику порой сложно разобраться, его оперативник хорошо работает или ловко пишет. Существует еще непростой нюанс — хорошему и умному начальнику ловкие писаки тоже нужны. Когда составляется квартальный отчет, то плеснуть в него воды совсем нелишне. А у опера, который “пашет”, в отчетах воды не найдешь.

Воду в отчетах видят и капитаны, и полковники, и генералы. Все видят, однако молчат, потому что все решает последняя цифирь. Большая цифирь — хорошая работа, малая цифирь — дурная работа. А из чего цифирь по существу состоит, то тайна великая есть.

Уткин отлично писал и к положенному сроку получил звание подполковника. Но в любом подразделении розыска со временем знают, кто есть сыщик, а кто лишь ловкий писарь. О том, что Федор Васильевич Уткин потрясающий писарь, в райуправлении знал каждый. И когда кончилось время, срок службы подошел к концу, то кадрах встал вопрос, куда писучего подполковника девать. Некоторые сыскари, уходившие по выслуге лет, в кадрах о переходе на другую работу, пусть с повышением, даже не разговаривали. В определенных местах ребят давно ждали. Оформив пенсию, они шли на ту же сыскную работу, только совсем за другие деньги.

Подполковника Уткина, кроме сварливой жены, никто нигде не ждал, потому он согласился на работу тюремщика. Единственной радостью в его однообразной, тусклой жизни была не очень молодая смазливая девица по имени Флора, которая не была стопроцентной профессионалкой, но и не упускала возможности отобрать у мужика деньги. Она работала в каком-то ларьке и ждала мужа, отбывающего два года в заведении, где Уткин был вторым человеком. Супруг Флоры шел по делу бандитской группы, следствие тянулось полтора года, он получил лишь два, так как следователь до конца не разобрался, то ли супруг являлся соучастником, то ли оказался не вовремя в неположенном месте. В общем, отбывать шесть месяцев мужика в лагерь не послали, сказали, перекантуешься в тюрьме, где рабочие руки всегда нужны.

Уткин и встретился с Флорой у дверей тюрьмы, там и началась их “пылкая” любовь. Встречались на квартире у женщины, дома подполковник рассказывал байки о сильной занятости на службе. Жену, кроме зарплаты, в муже уже давно ничего не интересовало, женщина и не слушала, чего он бормочет, вернувшись запоздно.

Когда полковник Огарков “заболел”, Уткин стал исполнять обязанности начальника тюрьмы, положение его осложнилось, так как пришлось действительно задерживаться на службе. Хитрая Флора подсказала ему: сошлись на усиленный режим, скажи, ночевать в кабинете приходится. За несколько суток у Уткина даже сутулость пропала, он помолодел, стал меньше курить. Однако начались затруднения с деньгами.

Однажды он пришел к Флоре, как обычно, около семи и неожиданно застал у нее мужчину. Уткин был не трус, но силенкой не отличался, потому застрял в узкой прихожей.

— Чего не позвонила? — зашипел он. — Кто такой?

Флора не смутилась, подтолкнула его в спину и громко ответила:

— К тебе, милок, пришли. Это мне следует вопросы задавать.

— Флора, мы же договорились! — Мужчина поднялся из-за богато накрытого стола. — Здравствуйте, уважаемый Федор Васильевич, — гость шагнул навстречу, уверенно протянул руку. — Зовите меня Николай Николаевич, я к вам по интересному делу, потому не стал приглашать к себе. В данной ситуации формальности ни к чему.

Уткин непроизвольно пожал протянутую руку, он чуял начальство на расстоянии. Гость был невысок, плотен, одет в дорогой костюм. Рука у него была холеная, но крепкая.

— Должен предупредить, что служебных разговоров я в частной беседе не веду. — Уткин произнес фразу легко, так как за тридцать лет службы повторял ее неоднократно.

Ему и выполнять свой зарок не составляло никакого труда, никакими секретами он не обладал, взяток ему никогда не предлагали.

— Правильно! — весело согласился гость. — Присаживайтесь, выпьем по рюмочке.

— Мужики, у вас свои дела, а мне надо к соседке заскочить. Бывайте и не скучайте! — Флора взмахнула полной ручкой и исчезла.

Хоть и был он оперативником паршивым, однако сразу сообразил, что встреча запланирована, от разговора никуда не деться, потому Уткин без лишних слов сел к столу, даже расстегнул китель, кивнул и молча выпил.

— Люблю деловых людей, — гость сразу налил по второй. — Чего огородами колдыбать, когда надо сразу в атаку.

Уткин выпил вторую, отставил рюмку, сказал:

— Кто вы — не спрашиваю, знаю, не скажете. Так чего надо? Камеру хорошую определить или передачу без досмотра передать? Все, кроме оружии. — Он положил на тарелку салат, кусочек балыка.

— Несерьезно мыслите, Федор Васильевич. — Гость собрался налить по новой, но Уткин свою рюмку убрал. — Из-за такой малости стал бы я приезжать и вас беспокоить? Люди, пославшие меня, — он указал вилкой на потолок, — такой ерундой не интересуются.

Уткин в жизни не перечил начальству, не употреблял резких выражений, предпочитал согласиться. И вдруг взбунтовался, и не выпитая водка придала ему смелости, а тычок вилкой в потолок и снисходительная улыбочка гостя.

— Коли вы, уважаемый, такие большие начальники, так и решайте вопросы на своем уровне! А без приглашения да с бутылкой к участковому приходят! Да и не к каждому, другой околоточный так по шее навешает, вы свою ксиву и достать не успеете!

Гость заметно вздрогнул, налил себе рюмку, выпил, согласно кивнул.

— Бутылка — дань обычаю, уважаемый Федор Васильевич. Мы вам хорошие деньги предложить намерены. — Безвозмездный подарок? — Уткин и сам не мог понять, отчего закусил удила. Не желал же он на незнакомце отыграться за долгие десятилетия безрадостной холуйской службы. — Если вы побег задумали, так опять не по адресу. Вашим хозяевам требуется зам по режиму...

Зазвонил стоявший на тумбочке телефон.

— Не трожьте, то Флоркины дела. — Уткин сильно выдохнул, словно сидел под водой до невозможности.

Телефон два раза тренькнул, умолк, зазвонил снова. Гость аж лицом посерел, схватил трубку, икнул и с придыханием произнес:

— Слушаю.

Он слушал и дурнел лицом буквально на глазах. Гость хотел что-то сказать, но лишь хватал ртом воздух. Уткин понял, что некто весь разговор слушал и теперь гостю выговаривает. Уткин не слышал ни слова, но по лицу Николая Николаевича понимал, что слова ему говорят несладкие. А раз такой самоуверенный тип на промокашку стал похож, значит, говорит с ним Большой Человек. Уткин тоже сник, революционный запал в нем кончился. Чем ни занимайся на оперативной работе долгое время, хоть в крестики-нолики с утра до вечера играй, определенные навыки сами по себе вырабатываются. Он ловко просчитал таблицу умножения. Раз его связь с Флорой установили, прислали человека, разговор прослушивали, значит, гость не хвастался, когда тыкал вилкой в потолок. И, следовательно, его, подполковника Уткина, дело хреновое, ничего решить и изменить он не в силах, надо лишь кивать и соглашаться.

— Хорошо. Понял. Не сомневайтесь, — сказал гость и положил трубку, посмотрел на Уткина ненавидяще, а произнес ласково: — Уважаемый Федор Васильевич, вас просят выйти на улицу и сесть в машину, которая стоит у подъезда.

Уткин хотел сказать, а если я не пойду? А начну орать и бить стекла? Он даже взял со стола бутылку, увидел в глазах гостя такой ужас, что глупые мысли враз из головы вылетели. Уткин налил себе рюмку, выпил, застегнул мундир и направился к дверям, где столкнулся с Флорой. Видимо, женщине тоже пару слов шепнули, она молча подала любовнику плащ, закрыла за мужчинами дверь.

У подъезда стоял темный лимузин неизвестной Уткину марки. Задняя дверь машины приоткрылась, бывший гость, а ныне сопровождающий помог Уткину сесть вовнутрь, дверь за ним мягко чмокнула, и лимузин покатился, мотора даже не было слышно.

Окна в машине затемненные, между водителем и задним сиденьем стекло, человека, который сидел рядом, Уткин видеть не мог.

— Добрый вечер, Федор Васильевич, извините, что грубо нарушил ваши планы, но порой не мы руководим собственными поступками. Заставь дурака Богу молиться, так он себе лоб расшибет. Я разочарован в своем подчиненном, и он это вскоре почувствует. Вам, как и каждому россиянину, известно, что в стране бардак. Кто, где, с кем, против кого — никому ничего не известно. Вы можете удивляться, что вас, рядового офицера, путают в большую политику. Но порой история зависит от одного поступка отнюдь не великого человека. Уткин плохо понимал, что говорит неизвестный. Но прекрасно ощущал: лично для него, подполковника Уткина, все происходящее закончится очень плохо. — Если бы Каплан в свое время не промахнулась, не известно, кто бы сегодня правил Россией.

— Я и стреляю скверно. — Уткин понимал, что говорит глупость, как снайпер он не мог никого интересовать, заставил себя хмыкнуть и добавил: — Шутка.

— Стреляете скверно, а выстрелить можете очень даже хорошо. Объяснимся. Во вверенной вам тюрьме в настоящее время содержится приговоренный к высшей мере террорист Тимур Мурадович Яндиев. Верно?

— Да. Он ждет помилования. Они все ждут.

— Понятно. Помиловать может лишь Президент. Он сейчас болен, ерундой заниматься не будет. Остается премьер. Но будет ли Черномырдин сейчас заниматься подобными вопросами? Безусловно не будет. Значит, террорист может ожидать помилования долгие месяцы, годы. Казалось бы, пустяк! Сидит человек и пусть сидит, когда-нибудь расстреляют. Лебедь заключил в Чечне позорный мир. Фактически Россия признала себя побежденной. Чечня победила Россию! По их телевидению показывают фотографию вашего Тимура и говорят: “Вот Москва приговорила чеченца к смертной казни, но не смеет привести собственный приговор в исполнение, боится мести чеченских боевиков”.

— Ну, это уж слишком! — не выдержал Уткин. – Дайте мне нужную бумагу, завтра я прикажу пустить этого боевика в расход!

— У нас всегда бумага главнее чести и совести! Где сейчас взять такую бумагу? Не идти же мне к Виктору Степановичу с подобным вопросом. Он меня слушать не станет и будет прав.

— Так что же делать? Я не могу отдать приказ, не имея официального документа.

— Федор Васильевич, документ будет, только не следует его слишком тщательно изучать.

Уткин все понял и чуть было не произнес слово “фальшивый”, но инстинкт самосохранения сработал, и подполковник почти уверенно ответил:

— Тщательно документы изучают в научно-техническом отделе. Мы, чиновники, получаем документ, пишем соответствующий приказ — и к исполнению.

— Вы сколько лет служите, Федор Васильевич? Знаю, четверть века. Я распоряжусь, чтобы вас перевели в кадры ФСБ на соответствующую должность и присвоили звание полковника.

Машина остановилась в квартале от дома, где жил Уткин. Он выскочил из шикарного лимузина и зашагал к дому.

На другой стороне улицы высокий широкоплечий мужчина приостановился и закурил, при свете зажигалки взглянул на часы и невольно осветил лицо. Это был Георгий Тулин.

Он подошел к новым палаткам, которые были поставлены вместо старых, разнокалиберных, частью облезлых. У палаток в такой поздний час почти никого не было, один-два человека шелестели купюрами, поднося их ближе к свету, чтобы не спутать. Тулин тоже вынул из кармана деньги, любой оперативник знает, хочешь затеряться, делай то же, что и окружающие. Тулин выбирал водку, сегодня это было делом сложным, требующим большого профессионализма. Государственный аппарат лепил марки и штампы споро, но частник никогда от начальства не отставал. И, ориентируясь только на наклейки, можно было купить такую жидкость, что ни одна специализированная лаборатория не в силах определить химический состав содержимого.

Сложность задачи, которую решал в настоящее время Тулин, заключалась не столько в том, чтобы выбрать из множества сортов водки бутылку, которой не отравишься, но жизненно важно было выяснить на этой сумеречной мокрой улице — он, Тулин, один интересовался шикарным лимузином и вышедшим из него скромным подполковником или присутствуют еще любознательные?

Бутылки разные, наклейки красивые, всамделишные они или фальшивые? Улица как улица, как тысячи других, машины едут по мостовой, люди идут по тротуарам. Кто из них кто? Вон мужик к водостоку прислонился, домой дойти не в силах или трезвый абсолютно и ждет чего? Вроде спокойная улица, движение ритмичное и следом за лимузином ни одна машина быстро не ушла. Вон через дом, “жигуль” стоит, промок бедняга, в салоне вроде никого, так ведь с такого расстояния точно не определишь. А если подойти, так определишь точно, но в случае, если это “та” машина, засветишься еще точнее. А что машина стоит, не едет, так ничего не значит, передали по радио, что лимузин прошел, пассажира высадил, и лежат себе ребята на сиденьях, “спят”, ждут, когда он свою бутылку купит и отвалит. Нехороший “жигуль”, хотя и плохого в нем ничего нет.

— Гражданин, вы будете чего брать? — спросила девица в ларьке.

— Бутылку настоящей водки, — ответил Тулин. — А вы случайно раньше не в милиции работали? Слово “гражданин” у вас шибко натурально получается.

Сквозь муть стекла в палатке были видны два парня в кожаном, они явно прислушивались, но пока молчали.

— У нас вся водка настоящая, выбирайте и ступайте себе, товарищ. — Продавщица хотела закрыть окошко, но Тулин тянул время, ждал, может, “жигуль” себя проявит, и положил на прилавок широкую ладонь.

— Я милицию позову, — заявила продавщица.

— К чему, когда у тебя в гнезде два таких горных орла? Будьте любезны, красавица, дайте мне, пожалуйста, бутылку “Столичной” производства завода “Кристалл”.

Девушка презрительно скривилась, взяла с полки бутылку, поднесла к окошку, повернула этикеткой:

— Читайте, надеюсь, грамотный?

Тулин забрал у продавщицы бутылку, взглянул на этикетку, неодобрительно покачал головой, легким движением отвинтил пробку и сделал из бутылки солидный глоток. Поднося бутылку к губам, он повернулся, взглянул на “Жигули”.

— Деньги! — крикнула продавщица.

Тулин аккуратно закрутил крышку, положил бутылку в окошечко.

— Если это “Кристалл”, то ты нецелованная девушка. Дай шоколадку, закусить необходимо.

Из палатки выскочили два парня в коже.

— За бутылку заплати...

Договорить парень не сумел, так как от резкого удара в живот согнулся, начал хрипеть. Тулин на второго парня не обращал внимания, смотрел на “Жигули”, увидел, как задняя дверь машины чуть приоткрылась и тут же захлопнулась.

— Я же тебе сказал, девочка, дай закусить, — сказал Тулин продавщице, взглянул на парня, который достал нож, заорал: — Ты дашь мне закусить или я разнесу твою халупу на стеклышки! — Он схватил из рук растерянной девицы шоколадку, развернул, сунул в рот.

Уже собрались зрители, человек пять-шесть, держались в отдалении. Парень, получивший удар, выпрямился. Тулин шагнул ко второму.

— Есть у тебя ножик! Все видели, можешь убрать, а то отниму. — Тулин видел, как за лобовым стеклом “жигуленка” появилась голова, машина чуть подала назад, развернулась и уехала.

— Пацаны, — миролюбиво сказал Тулин и вытер с губ шоколадку, — я приключений не ищу, дайте бутылку нормальной водки, расстанемся по-хорошему.

Новая бутылка уже лежала в окошке, Тулин ее взял, сунул в карман, молча прошел между охранниками.

* * *

Гуров открыл дверь, взглянул на Князя, отиравшего платком пышные усы, посторонился, пропуская его в квартиру, кивнул и крикнул:

— Мария! Твой поклонник пришел!

Мария вышла из спальни, нахмурилась, узнав позднего гостя, сухо сказала:

— Здравствуйте, Шалва, проходите. И не обращайте на мое настроение внимания, я сержусь на него. — Она кивнула на Гурова и вернулась в спальню.

Сыщик стянул с гостя влажный плащ, повесил на вешалку, указал на кухню.

— Здравствуй, заходи.

— Извини, что с пустыми руками. — Шалва вновь отерся платком, прошел на кухню.

Гуров выдвинул для гостя стул, достал из холодильника бутылку водки, две тарелки с закуской, включил чайник, насмешливо спросил:

— Как поживают уважаемые? Москвичи вам не сильно мешают?

— Дорогой, я думал, ты уже остыл, — сказал Шалва, осторожно присаживаясь на узкий для его габаритов стул. — Я не чайник, чтобы закипать и остывать. В Чечне мир, твои друзья могут вернуться домой.

— Если в Чечне мир, так пусть туда ваши политики отдыхать едут.

— Наши политики в Грозный, а ваши политики в Москву?

— Слушай, хватит, а? Я не чеченец, я грузин!

— А мне без разницы. Твои уважаемые друзья слово не держат...

— Лев Иванович, прошу, все взрослые люди, каждый за себя отвечает. Ты от нашего уговора отказался?

— Во-первых, не было никакого уговора. Я сказал, разберусь, возможно помочь — сделаю. Во-вторых, вы все смуглолицые: грузины, армяне, азербайджанцы, чеченцы, разберитесь между собой. Разберитесь, только не на московской земле. Вам только слова скажи, вы все гордые, самостоятельные! А как драться да воровать, так лучше Москвы места найти не можете. — Лев Иванович, ты русский мужчина, сильный, слабого защищать должен.

— Я должен? А ты знаешь, сколько у меня долгов? Если меня на мелкие кусочки разрезать и всем, кому я должен, раздать, то не хватит. Да, забыл! — Гуров налил гостю в стакан водки, себе лишь плеснул. — У меня парня тяжело ранили, я не страховой агент, порядков не знаю, ты разберись. Между прочим, у него жена на последнем месяце, наследника ждут.

— Какой разговор? — Шалва выпил, отер усы. — Давай запишу, все сделаем.

— Тебе позвонят, все расскажут, — ответил Гуров, его перебил телефонный звонок. — Слушаю, — ответил сыщик. — Ну? Так плохо! А вот это меня не интересует, Станислав! Я не могу за каждым из вас со слюнявчиком ходить. С койки сдернуть и домой. Я скоро приеду. Я знаю, что ночь! Меня это не касается! Моей головой отвечаешь! Да, тебя Шалва Гочишвили найдет, дашь ему все данные по Котову.

Гуров положил трубку, пошел в гостиную, взял блокнот, записал в нем телефон Крячко, вырвал страницу, передал Шалве.

— Зовут Станислав, ты его знаешь, свяжись с ним, он поможет решить вопрос с раненым.

— Зачем Станислав? — Шалва крутил листок в толстых пальцах. — Дай телефон жены раненого, я сам подъеду.

— Лично? — спросил Гуров.

Князь не уловил иронии, ударил по широкой груди.

— Зачем слова говорить? Подъеду к женщине, все сделаю.

— И она у тебя за кровь мужа деньги возьмет? Одно слово — Князь! Гордый человек! Сейчас уходи, завтра делай, что тебе говорят.

— Хорошо, — Шалва поднялся. — Лев Иванович, а мы больше не друзья?

— Веришь — не веришь? — Гуров снял с вешалки плащ грузина. — Уважаешь — не уважаешь? Ты взрослый человек, у тебя внуки. Жизнь покажет.

Гуров закрыл за Шалвой дверь, подошел к спальне, постучал.

— Чего тебе? — спросила Мария.

Гуров вошел. Мария, сидя на кровати с ногами, читала.

— Я виноват, прости, но у меня сейчас трудные дни.

— Так в жизни черных дней больше, чем светлых. Что значит виноват и прости? Трудные дни! Ах ты, Боже мой!

Ты мужчина, держи себя в руках!

— Ты права, я должен. Но мне хоть изредка нужна твоя помощь.

— Ты сейчас уходишь?

— Ненадолго. К концу твоей утренней репетиции я вернусь.

Мария отложила сценарий, взглянула на часы, усмехнулась.

— Действительно, ненадолго. Подожди. Я дам тебе переодеться.

Мария понятия не имела, куда и зачем уезжает Гуров, но четкими, быстрыми движениями, даже не задумываясь, она доставала из шкафа вещи, так мать ежедневно собирает сына в школу.

Тонкий мягкий свитер, воротник под горло, темный комбинезон из плотной непромокаемой ткани. Его подарили Гурову десантники много лет назад, Гуров о нем давно забыл и понятия не имел, что Мария знает о существовании комбинезона. Полушерстяные носки, ботинки на толстой подошве, скорее полусапожки со шнуровкой. Такие ботинки он хотел купить себе в Германии, денег не хватило. Вездесущий Станислав прознал, ребята скинулись и купили ему к какому-то юбилею. В заключение Мария сдернула с вешалки ветровку, в карман которой сунула вязаную шапочку.

Лишь бы погасить назревавший скандал, Гуров был согласен надеть подводный скафандр, а отобранная Марией одежда была теплой и удобной. Возможно, если бы он долго думал и выбирал, то и сам бы выбрал именно эти вещи. Но Гуров никогда бы не стал долго выбирать одежду. Мария же все сделала за считанные минуты.

Гуров быстро переоделся, как ему казалось, незаметно сунул в карман “вальтер” и сказал:

— Твоя репетиция заканчивается примерно в двенадцать? Я постараюсь успеть.

— Не дури, репетиция никогда не заканчивается в одно и то же время, это зависит от творческого подъема или настроения героинь. Так что двигай прямо домой. Назначаю тебе встречу на кухне.

— Договорились. — Он чмокнул Марию в висок и ушел.

Мария долго смотрела на закрывшуюся дверь, словно не зная, чем теперь заняться, и неожиданно перекрестилась.

* * *

Было не так уж и поздно, около двенадцати, но дождевая пыль приглушала и без того неяркие и редко стоявшие фонари, а яркие порой встречавшиеся рекламы новых магазинов только подчеркивали ночную темень.

Встречные машины мигали фарами, убирая дальний свет, но делали это далеко не все, многие иномарки слепили. Шоссе, ровно поблескивая, обманывало фальшивой гладью, но москвичи отлично знали, что в любом месте можно встретить неосвещенный барьер или открытый люк. Как и многое в России, Москва перестраивалась, потому была опасна вдвойне.

Гуров вел машину мягко и осторожно, глядя не столько на дорогу, сколько ориентируясь на тормозные огни впереди идущих машин. Если на дороге ловушка, они предупредят. Вскоре он выехал на Дмитровское шоссе, выбрал осторожно едущую “Волгу” и держался за ней метрах в пятнадцати, так они и шли в невидимой связи. Их постоянно обгоняли, нервные били светом или возмущенно сигналили, но Гуров был невозмутим и терпелив.

Он знал, что должен доехать и обязательно переговорить с полковником Огарковым. Гуров устал от безнадежной борьбы с прослушиванием. Техника совершенствовалась, уследить за ней становилось невозможным. Кроме того, человек, думающий о том, слушают его или нет, превращался в комок нервов, становился никаким работником. Надо не гадать, исходить из худшего и противостоять. Допустим, что его разговор с Крячко слышали. Станислав не дурак — определенно он будет не один, и ввязываться в драку с ним крайне опасно. Если встречу решат предотвратить, то перехватить легче именно его, полковника Гурова. У Вердина или другого человека с большими возможностями не так уж много времени. Хотя такому неприятелю не надо вылезать из теплой постели, когда у него под рукой телефон и готовые исполнители. Никаких бандитских разборок быть не должно, все в рамках закона. Необходима лишь достоверная легенда или несчастный случай. Скорее второе. А возможно, их не слушали, все пройдет тихо, спокойно, он просто дует на воду.

Гуров прекрасно знал дорогу и считал наиболее удобным местом шоссе, километрах в пяти-шести за Кольцевой. “Пежо” — машина скоростная, но может использоваться на любом грунте. Гуров понимал, что если его и собираются остановить, то силой и скоростью успеха им не добиться.

Решение пришло в последний момент, когда появился светящийся пост ГАИ. Гуров свернул на площадку, где демонстрировались останки машины неустановленной марки. Припарковавшись, он запер машину и поднялся к дежурному инспектору.

— Приветствую стражей порядка, — сказал Гуров, предъявляя удостоверение. Сейчас ему было наплевать, имеет он дело с мафией или перед ним менты-труженики. — Разрешите воспользоваться телефоном?

Сержант посмотрел удостоверение внимательно, даже передал напарнику, почтительно козырнул.

— Прошу, господин полковник, — и передвинул аппарат поудобнее.

— Спасибо, — Гуров забрал свое удостоверение, убрал во внутренний карман. — Как проще соединиться с дежурным по МВД?

— По линии ГАИ? — спросил сержант.

— Нет, с ответственным дежурным министерства.

— Мы, господин полковник, с такими верхами не общаемся, — ответил сержант.

Не мудрствуя лукаво, Гуров набрал ноль-два и вскоре говорил с дежурным.

— Привет, служба, полковник Гуров из главка генерала Орлова. Я на Дмитровке с поста на Окружной. Мне позвонил один нужный человечек, он неподалеку, но на машине к нему не подъедешь. Я оставляю свою машину и двину ножками. Вы не сочтите за труд, скажите местной власти, чтобы к моему возвращению машина оказалась в порядке. Коллега, долг долгом, а дружба дружбой, на улице темень, глаз выколи. Я для дежурных человек посторонний, не могу приказать, мол, стой, дружище, на ветру, сторожи чужую тачку. Хорошо, спасибо, коллега. — Гуров передал трубку сержанту, который смотрел зло и недоуменно. — Извини, сержант, но у вас тут не то что колесо, салон унести могут. Я вернусь через час, а может, и через три.

Гуров знал, что от поста ГАИ до дома Огаркова по шоссе около двенадцати километров, но по прямой вдвое ближе, однако этой дороги, которая, собственно, и дорогой не являлась, была тропинкой местных жителей и вела через поле, кустарник неизвестно куда, Гуров не знал. Идти в абсолютной темноте, под моросящим дождем было сплошным безрассудством. Шагать по шоссе — идиотизмом. Если заслон существует, его уже предупредили и Гурову элементарно проломят голову и “ограбят”. Если все это лишь перестраховка и пустые домыслы, то какого черта было бросать машину и создавать себе трудности? Интуиция подсказывала: прохода по шоссе для него нет. Ночью, в полной темноте, существует множество вариантов, чтобы остановить человека.

Он стоял метрах в ста от ГАИ и метрах в десяти от шоссе. Мимо пролетали машины. Гуров не сомневался: оставив машину, он поступил правильно. Самое страшное, что его ждет, это он продрогнет, устанет, возможно, сильно простудится, но не более того. Сержанты знают, что о приезде на пост полковника предупрежден ответственный дежурный МВД. И тронуть полковника вблизи от поста никто себе не позволит. Здесь пока не Чечня.

В десятке шагов Гуров увидел поваленное дерево, подойдя ближе, выяснил, что это дуб и вырван давно, так как совсем высох, ветви абсолютно голые, а корневища торчат лохматой бородой. Сыщик повернулся к шоссе спиной, закурил и стал думать. Если у Станислава все прошло хорошо, то он уже на месте и ждет. Но долго он сидеть в доме не будет, поймет, я не могу подойти. Да и на шоссе он мог заметить какую-нибудь гадость, якобы сползшую с дороги машину, буксующую в грязи, и суетящихся во круг людей. Он поймет, что я напролом не полезу, а объезжать по такой жиже нельзя. Он мужичок хитрый, поймет, что я где-то здесь. Скорее всего Станислав возьмет Соню и пса и отправится меня искать.

В поле раздался какой-то звук, через секунду в грудь Гурова жарко пахнуло. Волк стоял тихо, толкал мордой в бок. Сторожевой пес, памятливый, виделись однажды, узнал. Гуров огладил огромную голову. Волк особой радости не выказал, попятился.

Гуров пошел за собакой по целине. Ну как могла Мария предвидеть, что понадобятся высокие ботинки? Вскоре они вошли в кустарник.

— Битый опер, а в темном поле куришь, — сказал Станислав так обыденно, словно они встретились не ночью в поле, а в условленное время у памятника Пушкину.

Тут же громоздилась гигантская фигура Сони. Гуров пожал его ладонь, обхватить которую не смог. Стоявший тут же Тулин был, конечно, мельче Сони, но тоже мужик, здоровенный.

— Привет, десантник, — кивнул ему Гуров. — Вы, я чувствую, приготовились к серьезному бою.

— Лев Иванович, их там четверо, якобы машина увязла. Мы их как детей возьмем, — убежденно сказал Тулин. — Надо разок по соплям дать, чтобы не наглели.

— Георгий, за что ты людей учить будешь? — спросил Гуров. — У людей и так беда, машина увязла. Нам их даже в отделение доставить не за что, документы проверить.

— Они наверняка с оружием.

— Офицеры службы безопасности имеют право на ношение оружия. Выбрось из головы, Георгий. Кроме глупостей, возможно, случайной жертвы, ничего путного произойти не может. Считай, мы с ними разошлись по нулям, можно сказать.

— То и обидно, со всяким говном и по нулям. — Но чувствовалось, Тулин говорит лишь для собственного успокоения, соображает, ситуация сложилась патовая.

— Дискуссия закончена, вперед! — скомандовал Гуров.

Волк уже исчез в темноте. Соня, знающий дорогу, двинулся первым, за ним шагали Гуров и Тулин, замыкал шествие Крячко.

— И как ты узнал, что на въезде на проселок тебя ждут? — спросил Станислав, явно не ожидая ответа, продолжал: — Не пойму, на что люди рассчитывают? Без стрельбы тебя не взять, да и со стрельбой сильно проблематично. Они что, здесь Буденновск решили устроить?

Конечно, в такой глуши можно нормальный бой провести, а уходить как?

Станислав был горд собой, выполнил сложное задание, начальника встретил, догадался. Похвалы не дожидался. Так это обычно, начальство на то и существует, чтобы одобрять молчанием.

Пять верст по осклизлой земле — дорога не в радость. Но шли мужики здоровые, тренированные, и меньше чем через час их встретил Волк, крутившийся у открытой калитки.

Хозяин в тренировочном костюме, на ногах подбитые Толстым войлоком валенки с обрезанными голенищами, встретил гостей в просторных сенях.

— Разувайтесь, орлы, иначе мы после вас полы вовек не отмоем. Соня, ты ребят прими у себя, моим вином угости, а мы с Львом Ивановичем чайком побалуемся.

Хозяин держался ровно, но внутренне сердился, полагая, что в его возрасте подобные шалости несолидны. К Гурову и ко всей истории с Тимуром Яндиевым седой полковник относился двояко. С одной стороны, он боевому оперу верил и симпатизировал. Расстрельные дела Огарков не любил, в его длинной службе трижды убивали невиновных. И хотя полковник к происшедшему отношения не имел, совесть шебуршилась, и всех троих он до сегодняшнего дня хорошо помнил. Гурову он верил, но уж больно от действий важняка попахивало авантюрой и партизанщиной. Существует Закон, и воевать с ним дозволено только законным образом, а иначе и он, полковник, начальник тюрьмы, в этой жизни лишним получается. Пока сыщик говорил. Огарков соглашался, как следовали выводы, которые требовали от начальника тюрьмы противоправных действий, он замирал, искал обходной маневр.

— Нет никаких обходных путей, вы должны выполнить свой долг, — Гуров старался не сердиться, говорить спокойно.

— Мой долг — верность Присяге, Царю и Отечеству.

Нет у офицера другого долга. Могу отказаться выполнить приказ, подать в отставку.

— Тогда приказ выполнит другой, хотя бы ваш трусливый Уткин, — сказал Гуров. — Главное, преступный приказ.

— Это кто сказал? — Огарков отодвинул чашку, нагнулся, вынул из шкафа бутылку с наливкой собственного приготовления, налил в граненые рюмки. — Не убоишься?

— Убоюсь, — кивнул Гуров. — Однако выпью. Крепость была убойная, слезы на глазах сыщика выступили, но не пролились.

— К вам, Игорь Семенович, вице-премьер по вопросу выполнения приговора когда-нибудь приезжал?

— Не удостоили. — Огарков силу своего зелья знал, поэтому лишь пригубил.

— А подполковника Уткина удостоили.

— В отставку подам! — решительно заявил Огарков.

— Да уволят вас, Игорь Семенович! Непременно уволят! — успокоил хозяина Гуров. — А торопиться не следует.

* * *

Утром полковник Огарков вошел в свой кабинет, махнул рукой на обомлевшего Уткина, спросил:

— Как тебе кресло, не жмет?

— Здравия желаю, товарищ полковник! — Уткин запоздало вскочил. — Уже выписались и здоровы? Поздравляю. — Он быстро освободил кресло начальника.

— Если человек после полтинника утром проснулся и у него ничего не болит, значит, он умер, — ответил Огарков избитой пословицей. — Радикулит является и исчезает без приглашения. Таких, как я, держат долго, предпочел сбежать.

Заверещал один из телефонов. Огарков ткнул в него пальцем, сказал:

— Погоня! Скажи, что полковник на работу вышел, в данный момент отлучился в сортир.

Уткин осторожно поднял трубку и представился:

— Подполковник Уткин у телефона. — Испуганно взглянул на Огаркова. — Здравия желаю, товарищ генерал! — Выслушал ответ, подобострастно хихикнул. — Виноват, господин генерал, но в настоящий момент... Я по своей инициативе никогда не вру, — и протянул трубку Огаркову.

— Приветствую, господин генерал! — бросился в атаку Огарков. — Что, нечем заняться, коли с утра пораньше беглых симулянтов вылавливаете? В госпитале полно серьезно больных ментов, а главному врачу нет другого дела, как старого здорового пердуна в койку вернуть! А вы молодой еще, не кричите на меня! Давно пора на пенсию отправить, в гости прийти да стакан выпить. Замены не найдете? Вот когда замену разыщете, тогда и звоните, а сейчас от дела не отрывайте. Целуй красавицу невестку, Скажи, тебе давно пора дедом становиться. А Петровичу передай, чтобы он сам себе клизму поставил.

Прошел день, второй... пятый. В тюрьме ничего нового не происходило.

Глава четырнадцатая

Нестеренко с двумя операми обходили изоляторы. Изредка к ним присоединялся Станислав Крячко. Для начальства двинули легенду, что особо опасный преступник по поддельным документам устроился в одном из изоляторов по обвинению в совершении незначительного преступления. Редкий случай, когда розыскники работали под легендой, которая полностью соответствовала действительности. Отклонение от истины заключалось в том, что совершение разыскиваемым террористом “Иваном” преступления не было доказано. Он лишь подозревался, и не более того. А содержался он в окраинном замызганном изоляторе по обвинению в карманной краже под именем настоящего карманника, который мотал свой срок в местах за колючей проволокой.

Как бы медленно ни работало следствие, а оно не может работать быстро, следователи не стахановцы и тачать дела на нескольких станках одновременно не способны, но дела продвигаются. И суд не способен работать быстрее разумного, иначе превратится в поточную линию, и не дай Бог кому на ту линию попасть.

И возят милиционеры подозреваемых к следователям, процесс этот остановить нельзя никаким приказом.

А Иван сел рядом с конвойным в “канарейку”, сунул в рот жвачку. Он был в сапогах, телогрейке, сутул, в облезлом кроличьем треухе, небрит и не походил на фоторобот, составленный по описанию работников гостиниц никаким краем. В гостиницах проживал бизнесмен, а в “канарейке” везли истинного бомжа. Он был без наручников, так как ни по статье, ни по внешнему виду никакой опасности не представлял. Для двух сержантов и конвойного обычная работа — отвезти шмыря в райуправление да привезти затем обратно.

Иван прошмурыгал по облезлому линолеуму коридора, вышел в другую дверь во двор и сел в поджидавшую его “Волгу”.

Вскоре он входил в конспиративную квартиру, где его поджидал Вердин. Иван брезгливо сбросил телогрейку, сел на диван, стянул сапоги и сказал:

— Пока я душ не приму, никакого разговора не будет.

— Хорошо, иди мойся, я чай приготовлю, — ответил Вердин, отправляясь на кухню. Была бы его воля, так не дрогнувшей рукой пристрелил бы этого мерзавца.

Но вопрос решал не Вердин. В кабинет, где решался данный вопрос, Вердин и входа не имел. Готовился к проведению ряд акций, направленных на взрыв установившегося в Чечне мира. На кону стояли миллионы долларов. Чечня походила на муравейник, где, казалось, бестолково суетилась масса муравьев. Бестолковость всех передвижений являлась мнимой, на самом деле каждый муравей знал свой маневр.

Вердин знал свой, старательно его выполнял, потому и терпел Ивана и ему подобных.

Когда Иван помылся и сменил белье, бриться было нельзя, хозяин налил чай, подвинул тарелку с бутербродами.

— Ну хорошо, мы идем тебе навстречу, — сказал Вердин. — Не желаешь сниматься на видео, черт с тобой. Расскажешь всю историю подробно одному человеку. Но, извини, цена будет другая.

Ни о какой цене Иван давно не думал, он считал себя смертником, тянул время, искал выход. И, слушая гэбэшника, не верил ни одному слову. Ясно, ему предлагается не выход, а более изощренная ловушка. Однако следовало играть, если он даст понять, что давно никому не верит, его убьют мгновенно.

— Рассказать без кинокамеры? Да с большим удовольствием. — Он умышленно запнулся, спросил: — А как с деньгами?

— Обсудим.

— Не пойдет. Сначала обсудим, затем полностью расплатимся, а опосля сказки Шахразады. Одного не пойму, на хрен я вам вообще нужен? Историю вы знаете не хуже моего, расскажите кому следует, а со мной рассчитаетесь по-хорошему, и забудем.

— Верно мыслишь, одно плохо, я не хозяин. Твой вариант просто напрашивается, и я его предложил. Но человек, готовый тебя заменить, категорически отказался, заявив, что ему необходим только первоисточник. Мол, я, — Вердин ткнул себя в грудь, — не на всех этапах присутствовал лично, могу какой-нибудь мелочи не знать, а сыплются именно на мелочах. Ты сам расскажешь, у человека будут к тебе вопросы.

— Он что, собирается встать перед судом? — удивился Иван и поверил в невозможное.

— Встретишься, спросишь, — сухо ответил Вердин. — Учти, если тебя найдет Гуров, отвечать на вопросы суда будешь ты лично.

* * *

Гурову было необходимо встретиться с начальником отдела ФСБ полковником Кулагиным. Они, давние приятели, встречались в обход официальных отношений неоднократно. Как правило, встречи проходили в кафе за чашкой кофе, случалось, что оперативники видели, что их наблюдают, возможно и слушают. Два старших офицера различных спецслужб обсуждали общие дела, трудились на общее благо, а встречались тайно, словно заговорщики, так как подобные контакты без санкции руководства не поощрялись. Да и что греха таить, оба прекрасно знали, и в милиции, и в контрразведке встречалось достаточно двурушников. Взять того же Вердина, ведь не случайно он руководил подразделением, напрямую подчиняющимся верхам.

Такое положение раздражало, даже унижало офицеров, и в этот раз Гуров решил встретиться с приятелем открыто, демонстрируя контролирующим подразделениям личный, а не служебный характер встречи.

Гуров позвонил приятелю по городскому телефону, сообщил, что в отпуске, спросил, когда можно зайти по личному вопросу, не попасть в запарку или на совещание.

В назначенный час сыщик вошел в кабинет контрразведчика и радостно сказал:

— Здравствуй, Павел, обожаю мешать людям работать. — Он, улыбаясь, указал на стены и потолок, состроив вопросительную гримасу.

— А черт его знает, — в тон приятелю ответил хозяин, выходя из-за стола, пожимая Гурову руку и подвигая кресло. — Осень, какая погода на дворе — одному Богу известно. — Он положил перед гостем стопку бумаги и карандаш, вернулся на свое место. — Отпуск, а ты сидишь в Москве.

— Как обычно, хвосты не успел подобрать, кое-что доделаю и сваливаю на юга. Слышал, ты в этом году в Турции отдыхал. Об Анталии до меня доходили очень противоречивые слухи, одни хвалят, другие ругают. Я собираюсь со своей принцессой, она девушка с запросами. — Гуров говорил и быстро писал, затем передал листок Кулагину.

— С одной стороны, на твой вопрос ответить очень просто, — говорил смеясь Кулагин, прочитав: “Мы с тобой недоумки, коли не способны разгадать Вердина”. — Зависит, господин полковник, какими деньгами вы располагаете.

Кулагин на оборотной стороне записки Гурова черкнул несколько слов, протянул обратно. “Зачем ему нужна видеокамера?” — прочитал Гуров и ответил:

— Наши оклады известны, но на хороший тур наскребу. Хотел приобрести видеокамеру, хорошая оказалась не по зубам, а плохие вещи покупать не люблю. Может, доживем и, отправляясь в отпуск, будем получать в конторе. Мол, развлекайся, опер, снимай, закончишь — отдашь.

— Понял, — Кулагин кивнул. — Но, думаю, ты на пенсии окажешься значительно раньше.

— Ты оптимист, Павел, — Гуров поднялся, — за что и люблю. Еще недельку, дней десять буду в Москве. Звони. — Он отсалютовал и вышел.

Уже вечером Павел Кулагин позвонил и сказал:

— Он получил для служебного пользования.

— На кой черт? — не сдержался Гуров. — У друзей подобных вещичек несчитанное количество.

— Ты хочешь, чтобы я спросил? — язвительно спросил Павел.

— Спасибо, и тебе не болеть. — Гуров положил трубку, взглянул на сидевшего на диване Станислава со злостью. — Он получил. Зачем?

— Ответить? — флегматично спросил Станислав. — Всегда рад помочь. Отвечаю чистосердечно — не знаю.

Вновь зазвонил телефон. Гуров, нарушая традицию, снял трубку, недовольно сказал:

— Слушаю.

— Полковника Гурова, пожалуйста.

— Гуров слушает, — он вздохнул, не ожидая от звонка ничего хорошего.

Интуиция подвела сыщика, потому что неизвестный абонент сказал:

— Господин полковник, говорит помощник дежурного по городу. К нам обратился неизвестный, судя по всему, человек без определенки. Он очень хочет вас видеть.

— Сейчас подъеду, — ответил Гуров и кивнул Станиславу на дверь. — Поехали, нас желает видеть неизвестный. Если бы встречу назначили под фонарем, я послал бы тебя одного.

— Понятно, — кивнул Станислав, усаживаясь за руль своего “Мерседеса”. — Самый распространенный подарок от неизвестного — это пуля. Я всегда знал, что ты меня любишь.

— Правильно, рули в контору на Петровку. Постовой взглянул на документы приехавших равнодушно, козырнул и спросил:

— Вам кого? Станислав взглянул на незнакомых молодых офицеров, сказал:

— Так проходит земная слава. Нам никого, молодой человек, мы прохожие.

Из-за барьера вышел немолодой майор, козырнул:

— Здравия желаю! Не узнаете?

— Признаю, имя запамятовал, — ответил Гуров. — Кто звонил?

— Я звонил, Лев Иванович, — ответил майор. — Свой кабинет не забыли? Вот и пройдите, вас ждут.

Сыщики поднялись на четвертый этаж, Гуров постучал в дверь и вошел. Кабинет не изменился, как и во всех учреждениях, заменили лишь портрет на стене. За столом сидел полковник Соболь, в углу примостился невзрачный мужичонка с сонным, равнодушным лицом.

Соболь вышел из-за стола, пожал сыщикам руку, сказал:

— Береженого Бог бережет.

— Верно, Виктор Сергеевич, — ответил Гуров. — Перекрестись, рука не отвалится. Зачем лишним людям знать, что вы меня вечерком приглашали?

— Лев Иванович, мне кажется, что у нашего помощника имеется для вас небезынтересная информация.

Что в кабинете находится агент, оперативникам объяснять не следовало. Сыщики срисовали его с первого взгляда.

— Мне выйти? — спросил Соболь.

— Я не такой нахал, как выгляжу, — улыбнулся Гуров. — Виктор Сергеевич, вы пройдите в свой кабинет, расскажите Станиславу городские новости. Он в министерстве совсем пылью покрылся. Да! — Гуров ударил себя ладонью по лбу, подошел к агенту, сказал: — Извините, я сей минут, — и вышел с офицерами в коридор.

— Я тебя понял, — сказал Крячко. — Иди работай, я с Виктором наш вопрос обмозгую.

Беседа оперативника с агентом — штука архисложная. И, несмотря на то, что человек должен был рассказать Гурову то, что недавно уже говорил, а скорее всего и написал, от этого разговор не становился легче.

— Давайте знакомиться. — Гуров прошелся по кабинету. — Меня зовут Лев Иванович, и в розыске я пашу третий десяток лет. — Он подошел, пожал лежавшую на колене агента безвольную руку. — А вас как величать?

— Штырь, — агент отдернул руку. — Если желаете, можете называть Емельяном. Никогда менты по-людски вести себя не обучатся. Я вышел в полдень, через два часа обещал домой вернуться, а сейчас сколько? То один душу вынимал, то другой, вы так уже четвертый. Думаете, коли покормили два раза, так и ладушки? А меня дочка дома ждет, отец из “командировки” должен вернуться.

— Я значительно постарше, так что извини, если на “ты” буду обращаться, — сказал Гуров, взял агента под руку, усадил в кресло за столом, подвинул телефон. — Давай, Емельян, для дома легенду сочиним. Значит, поезд опоздал на три часа, нормальное дело. На перроне при тебе мужчине голову проломили. Мужчину на носилки, а тебя в ментовку как свидетеля. Годится? А жена начнет возникать, ты мне трубочку дашь, я улажу. Годится?

Агент улыбнулся, сверкнул прекрасными зубами, стал выглядеть на свои неполные тридцать.

— И откуда вы такой объявились? — Он начал быстро набирать номер. — Киса, это я. Почему в вытрезвителе?.. Как договорились, в рот не брал. Не веришь? Где? В ментовке я, свидетелем загребли...

Агент сунул Гурову трубку, полковник четко заговорил:

— Добрый вечер, уважаемая... говорит ответственный дежурный майор Крячко. Мы приносим свои извинения за задержку вашего супруга. Он оказал нам неоценимую помощь, а у нас тут... — Гуров хлопнул ладонью по столу — Девушка, милая, у нас тут случается такой бардак... Ну почему всегда? Часто. А в Думе порядок? В общем, так, мы сейчас тут бумажки кое-какие дооформим и на машине доставим вашего супруга к подъезду. Хорошо, передам. Спасибо.

— Лев Иванович, поклон низкий. Третий год с вами мучаюсь, а человека встретил впервые.

— Брось, Емельян, в ментовке хорошие парни встречаются, только замордованные они шибко. Так говоришь, освободился ты в полдень, а пробыл десять часов, устал как собака. Так чего ты такое интересное сообщил, что краснознаменная с тобой никак расстаться не может?

— Командир, поверите, сам не пойму. Кажется, такого же, как я, ненароком разоблачил.

— А где работал?

— В камере, как положено, — ответил агент и назвал, ИВС на другом конце города. — Парились мы вчетвером, я одного дохляка разрабатывал, пушка у него имеется, он в несознанку сидит. И правильно делает, что не колется. Нету против парня ничего, еще чуток подержат и выгонят.

— А он потом из того шпалера твою жену порешит, — обронил Гуров. — Ладно, я о другом, кто еще в камере отдыхал?

— Вот из-за того щипача мне сегодня покоя не дают, теперь вас вызвали. Я утром сказал своему оперу, сокамерника вчера на допрос увезли, а он обратно мытым вернулся. И в чистом белье к тому же. Так я вам скажу, ежели это ваш парень, так у него не опер, а лох. И если бы вместо меня серьезный человек сидел, так он бы вашего мытого ночью придавил. А потом доказывай, кто из троих убийца.

— Погоди, Емеля, — остановил агента Гуров. — Я вроде не совсем дурной, а не врублюсь, о чем ты толкуешь.

— Да ничего особо хитрого. В обед мужика забрали, вроде как на допрос, а к вечеру взад привезли, чую, от него непривычно пахнет. Сначала особо не трехнулся, думаю, дело обычное, свежим воздухом, дождичком пропитался. В тюремной хате воздух застойный, параша, мы потеем да газу поддаем, человек с воли всегда свежесть приносит. Час проходит, второй, мужик уже должен нашим духом пропитаться, а от него все иначе пахнет. Я будто случайно к его голове наклонился, чую, чистым пахнет, чуть мылом отдает. Ну не туалетным, на то у них ума хватило, так хозяйственное мыло тоже дух имеет. Сначала меня злость взяла, думаю, напарника мне сунули, а не сообщили. Потом кумекаю, ежели он с опером беседовал, так ему помыться в конторе и негде вовсе. Да и повадки у него не наши, ничего о себе не рассказывает, совета не просит, сторонится да помалкивает. Начал я внимательно за ним наблюдать, смотрю, спать укладывается, так неудобно ему, непривычно, прохари стянул, завязки из-под штанов торчат белые, чистые. Вот и все, — агент развел руками. — Мутный мужик, похож на агента, да не он, но и не просто арестант.

Гуров достал из кармана бумажник, как бы между прочим спросил:

— А росту он какого?

— Тоже интересно. Моего он росту, но так горбатится, малышом смотрится. А таракан по стенке бежал, мужик поднялся на носки, выпрямился, как хлопнет. Я потом примеривался, до того места еле достал.

Гуров положил перед Емельяном двести тысяч.

— Мне уже заплатили, да и за что такие деньжищи, — пробормотал агент, но деньги взял быстро и тут же убрал.

— У меня к тебе личная просьба, купи дочке “Сникерс”, а жене букетик цветов, — сказал Гуров. — Передай, мол, от ментов за то, что задержали.

— Она решит, меня по головке охерачили. Цветы! Перебьется, не девка нецелованная!

— Я тебя до дверей дома довезу, а букетик купи, Прошу.

— Балуете. А везти меня некуда, я на Пушкинской живу.

В дверь стукнули. Вошли Соболь и Крячко, последний не преминул заметить:

— Пришли к консенсусу?

— Спасибо большое, Виктор, — Гуров пожал Соболю руку. — Ты с меня имеешь.

Полковник дернул болезненно щекой, отвернулся. Емельяну отметили пропуск, Гуров и Крячко вышли с агентом на улицу. Гуров указал на “Мерседес”, оказал:

— Садись, подбросим. Чувствуется мне, что не шоколадку дочке и не цветы жене, иное ты купишь.

— За теми дверями, начальник, ваша власть кончается. — Агент посмотрел на “Мерседес”, вздохнул. — На такой тачке ездить не приходилось.

Когда агент, спрятав в карман плитку шоколада и держа три гвоздики, словно флаг, сплюнул под ноги и вошел в подъезд, сыщики отъехали.

— А ты не думал, что его в округе знают, увидят, как его привезли, плохо могут подумать? — спросил Станислав.

— Думал. А как плохо? Что его менты на “мерсе” к подъезду довозят? Извини, такой фантазии у них нет. Ты чего не спросишь о результатах?

— У тебя на лбу печатными буквами написано. Это ты считаешь, что имеешь физиономию мраморную, словно у Аполлона Бельведерского. В цвет вышли, интересно, что дальше будем делать?

— Тут и вопросов нет. Станислав, ты такой головастый, вмиг придумаешь.

— Наконец оценил по достоинству. — Станислав ухитрился одновременно и самодовольно усмехнуться, и взглянуть на друга хитрым глазом. — Поутру отправляемся в городскую прокуратуру к великому законнику Федулу Ивановичу Драчу и докладываем ему исключительную правду.

— Значит, ты не поедешь? — с невинной улыбкой произнес Гуров.

— Без комментариев? У нас есть все основания подозревать, что задержанный за карманную кражу имярек имеет поддельные документы и является особо опасным преступником. Мы просим санкции на его задержание сроком до тридцати суток с содержанием не в ИВС, являющимся проходным двором, а в Бутырской тюрьме.

— Молодец, Станислав, ты мыслишь глобально, однако забываешь о важных мелочах. На следующий день появляется адвокат. Есть кому позаботиться, чтобы адвокат не задержался. Ставлю сто против одного, карманная кража даже не слеплена, она сложена. Знаешь, карты складывают домиком, тронешь пальцем, все сыплется.

Я думаю, в той краже просто потерпевшего нет, он был, потом испарился. А красивые слова типа “есть все основания подозревать” у адвоката не вызовут даже улыбку. Фигурант будет немедленно освобожден, да не под подписку о невыезде, а вчистую, за отсутствием состава преступления.

— Все верно, — Станислав кивнул. — Я тебя просто проверял. Мы занимаемся привычным делом — ждем.

Они катили уже к дому Гурова, когда их обогнала сверкающая иномарка — “мерс” Крячко не отличался чистотой, — взвизгнув тормозами, остановилась у подъезда. Дверцы лимузина распахнулись, появились букеты, выскочил стройный молодой человек, галантно протянул руку, из машины вышла Мария.

— И вечный бой. Покой нам только снится, — изрек Крячко, взял лежавший между сиденьями милицейский жезл.

— Оставь, — лениво сказал Гуров, но Станислав не мог отказать себе в удовольствии.

Он подошел к дверце водителя, постучал милицейским жезлом в стекло.

— Мальчики, спасибо, что довезли, я вас предупреждала, — сказала Мария.

Но возбужденная группа южан выносила из машины цветы и шампанское, не обращая на окружающих внимания.

— Одно уважение, дорогая! Никаких дурных мыслей! Ванну шампанского и цветы! Исключительно из уважения к таланту! Ты — богиня.

Гуров уже стоял рядом с Марией, но на него никто не обращал внимания.

Станислав стукнул в окно сильнее, спросил:

— Разбить или откроете?

Стекло приспустилось, в щель высунулась денежная купюра.

— Дай этому менту сотню баксов, пусть катится! — крикнул самый молодой и пьяный из компании.

— Я тебя прошу. — Мария дернула Гурова за рукав. — Был тяжелый спектакль, я устала. Ну, мальчики, поклонники, обычное дело!

— Что обычное дело? Ванна шампанского и розы для тебя обычное дело? — крикнул молодой и пьяный.

— Мария, ты с этим жмотом пила на брудершафт? — спросил Гуров.

Из четверых грузин один оказался постарше и трезвее и сообразил, что история складывается не по хорошему сценарию.

— Простите, генацвале! Молодежь! Южная кровь! — сказал он и заговорил быстро по-грузински.

— В Тбилиси нет театра? — холодно спросил Гуров. — Кровь горячая — хорошо, ее можно остудить.

Из-за лимузина вышел Станислав и громко объявил:

— Мне дали взятку в сто долларов. Водитель явно не трезв, и я расцениваю сто долларов как оскорбление.

— Слушай, дай менту, чтоб заткнулся...

Неожиданно Мария взорвалась, залепила говорившему пощечину, маханула и Гурову, но он был начеку, и женщина промахнулась.

— Пошли немедленно отсюда! Быстро! Нацию позорите! Ну, поехали, поехали! Я удержу этих мужчин! — кричала она.

— С мужчинами мы сами... — Парнишка не успел договорить, его зашвырнули в машину.

Старший из грузин, примерно ровесник Гурова, тяжело вздохнул, поклонился Марии.

— Извините, пожалуйста, и большое спасибо за спектакль.

— Пожалуйста, — Станислав вложил сто долларов в нагрудный карман пиджака разумного гостя и добавил: — Скажите мальчикам, чтобы они обходили русских женщин стороной.

— Спасибо, но последнее — вопрос спорный, — грузин еще раз поклонился и сел в машину.

— Вы споры решайте дома, — посоветовал Гуров.

— Ребята, вы вели себя на удивление прилично. — Мария обняла Станислава.

— С каждым случается, — отшутился Станислав. — Я поехал, надеюсь, доберетесь без приключений. — Он кивнул на подъезд и побежал к машине.

— Погуляем? — Мария взяла сыщика под руку. — Скажи, ты все знаешь, жизнь становится психованной или это мы стареем?

— Всего понемногу, — философски ответил Гуров.

— Еще недавно подобные сцены вызывали у меня лишь смех. А сегодня я боюсь. И признаюсь, я боюсь не выпивших мальчишек, а тебя. Ты своим спокойствием и молчанием вызываешь тревогу.

— На юридическом языке это называется “источник повышенной опасности”.

— Ты должен меня любить, охранять, лелеять, а не держать непрерывно в напряжении.

— Дорогая, чтобы охранять, пистолет должен быть заряжен.

— Ну хватит! Идем домой, я есть хочу, умираю.

* * *

Обстановка в кабинете генерала Орлова была самая обычная. Хозяин сидел в кресле, откинувшись и закрыв глаза, Крячко оседлал стул и чему-то улыбался. Нестеренко сидел, словно отличник на первой парте. Гуров стоял у окна, курил, пускал дым в форточку.

— Как здоровье Григория? — спросил Орлов, отстранился от спинки кресла, навалился на стол.

— Нормально, Петр Николаевич, двигается на поправку, — ответил Станислав.

— Это хорошо, — задумчиво произнес генерал. — А то, что вы не можете получить материал, годный для передачи в прокуратуру, это плохо.

— Еще Владимир Владимирович Маяковский написал, — обмолвился Станислав.

— Что? — Орлов не сразу среагировал на реплику, даже тряхнул головой, затем сердито ответил: — Ты наглец, Станислав.

— Есть простенькое соображение, — вмешался Гуров, погасил сигарету и занял свое место. — Господ следует подтолкнуть.

Станислав и Нестеренко смотрели выжидающе, а Орлов сказал:

— Давай, давай, не на эстраде, нечего держать паузу.

— Им невтерпеж прыгнуть, не могут подгадать момент, следует помочь.

— Так помоги, а не рассуждай! — Орлов сердился. А Гуров не любил, когда с ним разговаривали в подобном тоне.

— Слушаюсь, господин генерал. — Гуров кивнул коллегам на дверь. — Я, собственно, и хотел получить ваше разрешение. Прыгаем, ребята, здесь неглубоко! — Он распахнул дверь, пропустил вперед Станислава и Нестеренко, шагнул на порог, когда Орлов сказал:

— Когда совсем нечего будет делать, доложи свои соображения.

— Слушаюсь, господин генерал! — Гуров щелкнул каблуками и вышел.

Орлов скорчил недовольную гримасу и сказал:

— В принципе я и не виноват. Он такой уродился!

Глава пятнадцатая

Хозяин кабинета, мужчина лет пятидесяти, обладал абсолютно непримечательной внешностью. Скучное лицо, волосы редкие, обозначивающиеся залысины, на висках седина, брови бесцветные, чуть видны, глаза под стать, маленькие и блеклые, возможно, в детстве были карими. Обычный чиновничий костюм, рубашка с галстуком, по внешности то ли бухгалтер, может, директор мелкого предприятия. Но письменный стол размером с бильярдный, ряд разноцветных телефонов, факс придавали чиновнику значительность. О кабинете и говорить нечего, таких размеров кабинеты можно было увидеть только в кино. Но то была вольная фантазия режиссера, так как среди живущих вряд ли кто видел такой кабинет.

Подполковник Вердин был выше среднего роста, хорошо сложен, но сейчас, вытянувшись перед огромные столом, казался игрушечным оловянным солдатиком.

— Непонятно, как человек ложится спать в госпитале, а утром оказывается в своем служебном кабинете, — хозяин говорил так тихо, что Вердин, пытаясь не упустить ни слова и не рискуя подойти ближе, натужно вытягивал шею.

— Виноват, но охрану ставить не рискнули, боялись привлечь внимание... — начал оправдываться Вердин, хозяин кабинета перебил:

— Не бормочите под нос, говорите нормально.

— Госпиталь милицейский, случается, сыщики лежат, они народ внимательный, дотошный, — сказал Вердин, глотая ненависть к хозяину. Есть порода людей, которые всю жизнь ничего не делают, ни за что не отвечают, только руководят.

Контрразведчик ошибался, такой человеческой породы не существует. Хозяин кабинета прожил жизнь рабом. Чем выше он заползал и больше становился кабинет, тем тяжелее цепи.

— Мы обзавелись в госпитале верным человеком, — вдохновленный молчанием хозяина, Вердин заговорил увереннее. — Когда объект уехал, мы узнали мгновенно. Я поднял людей, но в его машине находилась вооруженная охрана.

Вердин умолчал о том, что ночью к Огаркову приезжал полковник главка, которого пытались безуспешно перехватить.

— Мышиная возня, — сказал хозяин. — Уберите этого упрямого старика, не желаю слышать его имени. Все критикуем, наши предшественники подобных преград не имели. Я недавно подписывал расходный ордер, за такие деньги можно купить армию. Меня заверили, что создан отряд профессионалов. А вы не способны остановить машину с двумя охранниками.

— Простите, мы не можем в десятке километров от Москвы завязывать бой. Здесь не Чечня.

— Чечня чуть южнее, и только. Я сказал, уберите. Иосиф Виссарионович говорил: есть человек — есть проблема... Продолжение вы, наверное, знаете. Свободны.

* * *

Соня с Волком проводили полковника Огаркова до калитки, подождали, когда он сядет в “Волгу” и скроется за деревьями.

“Волга”, переваливаясь, катила по проселочной дороге. Стоя в кустах, человек в бинокль наблюдал за машиной.

— Конечно, здесь самое удобное место, — сказал он, опуская бинокль.

Его напарник щелкнул секундомером, ответил:

— Как отсюда уходить? Пока выберешься на шоссе, все перекроют. Или ты хочешь получить баксы посмертно?

* * *

Подполковник Уткин, сидя в своем кабинете, листал газету, ничего нового найти не удавалось. Одного сняли, другого поставили... Сняли... Сняли. Читая о снятых головах и золотых погонах, Уткин получал удовольствие, хотя освободившиеся должности его никак не касались. Ведь хромого не интересует новость, что открылась вакансия солиста балета Большого театра.

Уткин не любил своего начальника, хотя полковник был невзыскателен и молчалив и они почти между собой не разговаривали. Уткин, изнывающий от безделья, завидовал Огаркову, который был постоянно занят, и, хотя порой повышал голос на подчиненных, они его любили. Уткина не то чтобы не любили, относились к нему как к постороннему, обращались только по службе, когда миновать подполковника не представлялось возможным. Он приходил и уходил по звонку, клял свою жизнь, но уйти на пенсию не решался. Потом в его жизни появилась женщина, безысходная рутина нарушилась, затем сверкнул луч сказочной надежды. И всего-то требовалось, чтобы седой старикан полковник провалялся в госпитале еще пару дней и успели пустить в расход приговоренного.

Он, Федор Васильевич Уткин, мог стать полковником, человеком уважаемым, с положением, пенсия позже также была бы соответствующей. Так нет, этот белоголовый карлик словно жить без тюрьмы не может, сбежал из госпиталя, явился! И все рухнуло. Уткин ничего не знал о заговоре, не знал цели, которой добивались могущественные люди, и уж, конечно, не подозревал, что если бы все состоялось, как было условлено, то его жизнь не стоила бы и копейки, а весила бы ровно девять граммов. Хотя встреча Уткина с вице-премьером происходила в темном брюхе лакированного лимузина, факт, что последний перед недалеким подполковником засветился, был вполне достаточен для вынесения Уткину приговора.

Знай Уткин истинное положение вещей, молился бы за здравие своего шефа и желал бы ему долгие-долгие лета жизни, но сейчас Уткин теребил выученную наизусть газету и клял полковника последними словами.

Коротко постучав, в кабинет вошел помощник дежурного офицера.

— Товарищ подполковник, получена срочная телефонограмма, — сказал лейтенант и протянул Уткину узкий листок бумаги.

Уткин взглянул на отпечатанный текст и взорвался:

— Лейтенант, вы что, неграмотный? Тут черным по белому написано: “Полковнику Огаркову”.

— Я грамотный, товарищ подполковник, потому прочитал слово “Срочно”. А так как товарищ полковник на час отъехал, решил доложить вам.

— Какие срочности могут быть в тюрьме? — недовольно сказал Уткин, увидел, что телефонограмма подписана генералом, замолчал и углубился в текст.

“Начальнику... К восемнадцати часам прибыть в мое распоряжение для участия в трехсуточной инспекторской поездке”.

Уткин даже затряс головой, не веря в собственное счастье, прочитал вторично, проставил время и дату, расписался.

— Извините, лейтенант, не разобрался я сразу, голос повысил, вы все сделали правильно. Как только полковник появится, доложите ему немедленно.

— Слушаюсь, — лейтенант взял телефонограмму, вышел и подумал, что этот козел остается на трое суток старшим по хате, значит, за побелкой можно не смотреть и забивать “козла”, но без Бати вновь станет скучно, а служба — и так веселого мало.

Вскоре вернулся Огарков, долго ругался с кем-то по телефону, затем вызвал к себе Уткина.

— Вы уже знаете, я на трое суток уезжаю, если к моему возвращению стену во внутреннем дворике не добелят, вы возьмете кисть собственноручно. У нас служба скучная, но не дом инвалидов. Не забудьте, что у Крысалова завтра в двенадцать истекает срок карцера.

* * *

Командировку Огаркову организовал Гуров. Во-первых, он считал, что старому полковнику грозит опасность, во-вторых, сыщикам надоело ждать и они решили подтолкнуть неприятеля. За Вердиным следовало установить наружное наблюдение. Серьезных оснований у Гурова не было, точнее, основания просто отсутствовали. Если даже выписать “наружку”, то она начнет работать дня через три, а то и через неделю. В милиции не хватало транспорта, бензина, современных средств связи, в достатке имелись лишь генералы.

Но за Вердиным следовало присмотреть, потому Гуров с Крячко расстелили на столе карту Москвы и пометили известные уже адреса, по которым бывал Вердин. Если он направлялся в место известное, объект можно было “бросать” и “брать” его в адресе, а не светиться у него на хвосте всю дорогу. Машин было всего три, из них две иномарки, которые для серьезной работы не годились. И вообще, вся задумка с “наружкой” на машинах, которые объекту известны, водители известны, все сплошная липа. Поэтому Гуров решил прилепить машине контрразведчика “маяк”, следить за его передвижениями на расстоянии.

События, связанные с полковником Огарковым, тюрьмой и необходимостью думать о защите жизни Тимура Яндиева, на сутки заслонили собой сообщение камерного агента. Человек, привлекший к себе внимание, содержался в ИВС, побег из которого для серьезного человека, да еще имевшего поддержку с воли, был делом плевым. Содержался он под именем Ивана Трофимовича Кустова, тщательной проверке не подвергался, она требовала времени. Следовало его негласно сфотографировать, доказать фото Тимуру Яндиеву.

Гуров находился в цейтноте. Проверка, фотографирование — это время. Но если содержащийся в ИВС тот самый, искомый человек, то ему ничего не стоит из своего укрытия бежать. Точнее, его увезут те же люди, которые привезли, и “золотая рыбка” уйдет буквально из рук. Следовало что-то срочно предпринять, используя свое имя и связи, а куда без них в России денешься? Гуров, не очень заботясь, что в легенду поверят, под видом того, что в ИВС авария в системе водоснабжения, добился, что две камеры освободили как аварийные и Ивана Кустова “временное перевели в изолятор, расположенный во дворе всем москвичам прекрасно известного красивого желтого дома, находящегося по адресу: Петровка, 38.

При перевозке Кустова в сопроводительных документах возникла “путаница”, и Вердин своего подопечного из поля зрения на время потерял. Положение подполковника тоже нельзя было назвать простым. Конечно, контрразведке найти человека, содержащегося в одном из московских ИВС, было делом нескольких минут, следовало только нажать кнопку. Сложность заключалась в том, что надо было нажать официальную кнопку. А какое отношение может иметь подполковник, начальник спецподразделения контрразведки, к карманнику? Данная сложность тоже была сравнительно легко преодолима, но на это также требовалось время.

Вердин позвонил следователю милиции, который занимался карманкой Кустова. Подполковник не был лично знаком с замордованным текучкой лейтенантом, лишь дважды разговаривал по телефону. Следователь, естественно, не знал звания и должности абонента, считал, что беседует с журналистом. Услышав вопрос о карманнике, которого перевели из одной камеры в другую и “газета” не может его найти, мент вспылил:

— Вам что, совсем делать нечего? Президент болен, в верхах люди глотки друг другу перегрызли. Киллеры по улицам чуть ли не с флагами ходят. У меня сейф не закрывается, серьезные дела на столе лежат. А вас какой-то щипач интересует. Потерпевший по делу толком не допрошен, и я его найти не могу. Вашего Кустова не в другую камеру переводить следует, а на улицу гнать...

Если бы Вердин мог разговаривать официально, милицейский следователь бросил бы все свои архиважные дела и занимался бы Иваном Кустовым круглые сутки. Но подполковник не выслушал гневную тираду до конца, положил трубку. Через день-другой Иван найдется, полковник Огарков неожиданно уехал, следовало срочно форсировать вопрос с Тимуром Яндиевым.

Вердин уже снял телефонную трубку, как неожиданно вспомнил разговор с высокопоставленным лицом, упоминание о наличии профессиональных боевиков, убийц, готовых по первому сигналу... Такие люди, конечно, имелись, но они подчинялись отнюдь не Вердину. Сам подполковник боевой силы не имел, а она могла понадобиться в любой момент. Он подумал о Тулине и задании, которое давал ему: навести мосты с действующей бандитской группировкой. Собственно, именно для этого Вердин и вернул чужого агента в строй. Человека вербовали беспомощный старпер генерал-полковник и покойный шеф Батурин. Тулин своего задания тогда не выполнил, но никого не сдал, держался достойно. Судя по его докладу, связь с группой Ямщикова установить удалось. Связь следует проверить, реанимировать, да и Тулин застоялся, от него практически нет отдачи.

Подполковнику повезло, он быстро разыскал Тулина. Вердину показалось, что бывший десантник и незадачливый киллер звонку обрадовался, хотя и разговаривал в обычной манере: “а пошел бы ты подальше”.

— Георгий, ты Якова не забыл? — спросил Вердин.

— Видел днями, он не цветет, но уже пахнет.

— Повидайся, скажи, мол, нужны две тачки с ребятами, выслушай, что он за них хочет, скажи, надо посоветоваться. Но мы их возьмем, только людей проверь лично.

— Можно, — равнодушно ответил Тулин. — Но я не в деле, стар уже в салочки гоняться.

— Ты переговори, а детали обсудим, — сказал Вердин. — Тебе вечера хватит?

— Если свижусь, так хватит.

— Завтра в девять, — Вердин разъединился, набрал другой номер.

* * *

Хотя подполковнику Уткину и позвонили, официально уведомили, что в помиловании приговоренному к высшей мере Яндиеву отказано и смертника сегодня заберут, когда прибыл автозак и старший конвоя офицер внутренних войск предъявил официальную бумагу, подполковника охватил мандраж.

Приговор приводили в исполнение не в тюрьме. За человеком приезжал автозак, конвой не милицейский, внутренние войска. Приговоренного увозили, и больше его никто никогда не видел.

Уткин держал в руке плотный глянцевый лист, смотрел на него ослепшими от страха глазами, сумел разобрать лишь бланк Президента да что чернила черные и молча кивнул.

— При выводке будете присутствовать? — спросил молодцеватый старлей так спокойно и равнодушно, словно! речь шла о погрузке в фургон скота.

— Это обязательно? — спросил Уткин, еле сдерживая икоту.

— По форме, товарищ подполковник, а в действительности дайте команду, а мы люди привычные, справимся.

Уткин вызвал дежурного, сказал необходимые слова. Дежурный офицер козырнул, глянул на подполковника презрительно и вместе с офицером внутренних войск вышел из кабинета.

Уткин попытался прочитать полученную бумагу, разобрал лишь президентскую подпись, документ зарегистрировал и убрал, напротив фамилии Яндиева коряво написал: “Убыл”, убрал документы в сейф.

Подполковник пытался услышать за толстыми стенами какой-либо шум или звук отъезжающей машины, но тюрьма, как обычно, хранила молчание.

“Вот так, был человек и нет человека”, — подумал подполковник Уткин и начал листать лежавший на столе “АиФ”.

* * *

В ресторане, где некогда Тулин впервые встретился с Ямщиковым-Ляльком, бывший десантник бывал дважды, сидел с главой группировки за одним столом, но ни о каких делах не говорили. Обслуга в кабаке к Тулину привыкла, уважала за умеренность в спиртном и пунктуальность в расчетах. Ближайшее окружение босса молчаливого новичка не ревновало, он в дружки не лез, держался сторонне, уважительно, однако без подобострастия. Однажды бригадир сказал Ляльку, кивнув на сидевшего поодаль Тулина:

— Нравится мне мужик, самостоятельный, сейчас такого встретишь редко. Но делать ему здесь совсем нечего, женского интереса нет, и с ребятами он не сходится. Руку готов отдать, он из органов.

— Мне-то какое дело? — ответил Лялек. — Хоть из уголовки, хоть из ФСБ, мне едино. Я мелкий коммерсант, налогоплательщик аккуратный. Хотя вряд ли он из службы, меня бы предупредили, все давно схвачено.

Лялек держался равнодушно, но любопытство разбирало. Ясно, не простой мужик, где живет, чем занимается — неизвестно, ничем не интересуется, знать конкретно ничего не может. Однако зачем-то захаживает.

Обедал Тулин всегда один, ни приятелей, ни женщин с ним никогда не было, к Варьке он интерес потерял.

Однажды Лялек пришел в кабак, увидел Тулина, который сидел, как всегда, в одиночестве за угловым столиком, сказал сопровождавшим ребятам, что скоро подойдет, и подсел к Тулину.

Он привстал и кивнул, налил рюмку водки, подвинул фирменную селедку, вежливо спросил:

— Как жизнь, Яков Семенович?

— Живу пока. — Лялек кивнул и выпил, закусил и спросил: — Какой интерес у тебя в здешнем кабаке?

— А тут один интерес. — Тулин разрезал кусок мяса, усмехнулся. — Видно, никогда твой шеф готовить не научится. Надо мне разок на кухню зайти, тебе бифштекс приготовить.

— Заботливый, — усмехнулся Лялек. — Я тебе вроде вопрос задал.

— Какой у меня интерес? — повторил Тулин. — Хочу, чтобы ты ко мне пригляделся, привык. Я сейчас на перепутье, возможно, с просьбой обращусь. — С какой, если не секрет? Денег не дам, у тебя обеспечения нуль.

— Меня однажды сильно по голове ударили, но не все мозги выбили. — Тулин наполнил рюмки. — Деньги у меня есть, возможно, я у тебя пацанов попрошу одолжить. К твоим делам отношения не имеет.

— Полагаешь, одолжу втемную? — Лялек дурно оскалился. — Может, ты задумал дворцовый переворот сотворить?

— Не держи за дурака, Яков Семенович. Я не генерал, и фамилия у меня другая. Если пацаны понадобятся, так для разового использования.

— Ну-ну, — Лялек больше пить не стал, поднялся. — Такая услуга возможна, но она дорого стоит.

На том разговор и закончился. Среди судомоек Тулин приобрел если не агента, то осведомителя. Однажды помог одной девчушке-мотыльку от троих настойчивых “ухажеров” избавиться. Позже довез девчонку до метро. Она влюбилась в “рыцаря”, предлагала услуги, он категорически отказался, но сказал, мол, возможно, позвонит, на кухне имелся телефон.

Когда Вердин поручил Тулину вновь встретиться с Ляльком и договориться в отношении двух машин и шести боевиков, Тулин позвонил своей поклоннице, попросил сообщить немедля, когда Лялек придет трапезничать. Телефон свой он дал девчушке заблаговременно.

Такой день настал. Тулин пришел в кабак, глянул на стол, за которым обедал Лялек с парнями, отметил, что на шестерых всего две бутылки водки, и занял свое место в углу. Когда официантка приняла заказ, Тулин сказал:

— Передай Якову Семеновичу низкий поклон, скажи, освободится, пусть подойдет на минутку.

Официантка взглянула испуганно, но просьбу выполнила. Лялек девушку выслушал, на Тулина даже не взглянул. Он понял, бандит проявляет норов, приготовился ждать. Когда Тулин допивал четвертую чашку кофе, Лялек подошел, упал на стул, грозно выговорил:

— Кому требуется со мной потолковать, сам подходит, а не зовет будто мальчишку.

— Извини, Яков Семенович, прав ты абсолютно. Однако ты в компании кушаешь, а у меня разговор для двоих.

— Приперло, значит! Ну, выкладывай.

* * *

Убийцу, который содержался под стражей как Иван Кустов, через двое суток вернули с Петровки в знакомый ИВС, и он успокоился. Неожиданная “командировка” в самое пекло, под бок МУРа, напугала Ивана. Он решил, что Вердин потерял власть и он, убийца, попал в руки Гурова. Страхи были напрасны, родная камера встретила его по-дружески. Из троих сокамерников осталось двое, но это дело обычное, народ сортируется. Одни уходят в суд, затем на этап, другие вообще выскакивают на волю.

В камере пованивало химией. Ивану пояснили, что никакой протечки труб не было, а лепилы, так в зоне называли врачей, обнаружили какие-то палочки, то ли туберкулеза, может, холеры, потому делали дезинфекцию.

— Я в ООН напишу! — кричал заключенный по кличке Щука. — За двое суток клопов не выведешь, не то что болезнь серьезную!

Звякнули ключи, и недовольный осипший голос произнес:

— Иван Кустов, на выход. Сызнова следак тебя требует, видно, не может точно определить, какой рукой ты лопатник у лоха увел.

В камере хохотнули, а Иван привычно заложил руки за спину, подмигнул сокамерникам, сказал:

— Невиновного трудно засадить, оттого и мучаются. — И вышел из камеры.

Конвой был знакомый, наручников не надевали, а молоденький прыщавый сержант, как обычно, пнул Ивана ногой под зад, когда заключенный садился в милицейский “козлик”.

* * *

Дорога была знакомая, охрана равнодушная, никто и внимания не обратил, что, когда они выехали со двора, за ними двинулся серый, видавший виды “Москвич”. Василий Иванович знал свой драндулет досконально, второй передачей не пользовался, педаль сцепления выжимал аж до пола. Сидевшие позади Нестеренко и Крячко на дрожь, которая порой охватывала машину, реагировали философски.

— Чапаев, ты, главное, не встань ненароком, — заметил Станислав.

— Не боись, он хоть и с норовом, но свое дело знает, — ответил Светлов.

Гуров на “Пежо” ехал позади, держась на солидном интервале, скоростная машина могла достать милицейский “козлик” за считанные секунды.

Два дня назад Гуров вновь посетил обитель полковника Огаркова, виделся с Тимуром Яндиевым, который на фотографии уверенно опознал Ивана. Для прокуратуры и суда такое опознание было как филькина грамота, но Гурову оно согрело кровь, доказало, что он вышел на столбовую дорогу.

Куда везли убийцу, Гуров не знал, и, когда милицейская машина остановилась у кирпичного здания районного управления, это было неожиданностью.

Ивана вывели, Крячко понял, что ему светиться в райуправлении ни к чему, Гурову тем более, можно знакомого человека встретить, и послал в здание Нестеренко. Так как дом был ментовский, арестованный под охраной, то отставной полковник особо не торопился. Когда же он через пять минут в коридоре управления столкнулся с сержантами, которые конвоировали Ивана, то они были без задержанного. Зная милицейские нравы, Нестеренко остановил сержантов и начальственным тоном спросил:

— В какой кабинет отвели арестованного?

— В какой кабинет? — Один из сержантов пожал плечами. — Мы его, как всегда, местному лейтенанту передали. Он его сам в нашу машину приводит.

Очень быстро выяснилось, что в здании имеется второй выход, а лейтенанта с указанными приметами в управлении никто не знает. Во дворе, куда выходит черный ход, удалось сразу же найти парнишку лет десяти, который видел, как два дяденьки, один в милицейской форме, другой в черном ватнике, сели в серую “Волгу” и уехали, вот только что, совсем недавно.

Быстро допросив напуганных сержантов, Гуров выяснил, что привозят они Ивана сюда в третий раз, у следователя арестованный сидит всегда долго, и лейтенант всегда приводит его в машину сам.

Удалось найти и молоденького следователя, за которым числился арестованный Иван Кустов. Мальчишка начал было разговор на повышенных тонах, заявил, что “своего” карманника со дня первого допроса и очной ставки с потерпевшим больше не видел. Но Гуров привел следователя в кабинет замначуправления, и гонор у парня мгновенно пропал.

Подполковник пенсионного возраста отпустил следователя, смотрел на Гурова затравленно.

— Я все понимаю, господин полковник, — говорил он упавшим голосом. — Наш сарай использовали как проходной двор, брали арестанта для каких-то своих надобностей. Так ведь назад отдавали, может, и сегодня отдадут. А моей вины в происшедшем вообще нет.

— Ну, вашу вину не мне определять. — Гуров, что для него было совсем несвойственно, тоже растерялся. — Хотя обращаю ваше внимание, что срок задержания сегодня истек, а ваш следователь даже не шелохнулся.

— Верно, но к происшедшему это не имеет отношения, — вяло ответил подполковник. — Но если его раньше возвращали, то и сегодня вернут.

— Это вряд ли, — ответил Гуров и пошел к своим оперативникам, сел в “Пежо” со Станиславом.

— Так лопухнуться — надо уметь, — со свойственной ему прямотой заявил Станислав. — Ты старший, ты гений, думай. Они закончили свою операцию с чеченцем, русский уголовник им больше не нужен.

— Так они возили взад-вперед Ивана лишь потому, что Тимур сидел в камере смертников?

— Не знаю! Однако не сомневаюсь — сегодня последняя поездка. Иван сюда не вернется. Он больше не нужен.

Если можно друга внезапно возненавидеть за то, что он посмел сказать тебе в глаза правду, то именно такое чувство испытывал Гуров. Он уговаривал себя, что Станислав высказывает мысль здравую и не виноват, что они споткнулись за шаг до финиша. Гуров убеждал себя, что человек не побежден, пока не сдался, необходимо найти неординарное решение, но не видел его.

* * *

Кабинет ресторана был рассчитан человек на десять-двенадцать, соответственно сервировали и стол. Но сидели за ним лишь трое. В дальнем торце, где обычно располагается самый почетный гость или тамада, сидел Иван. Он был модно небрит, такую, примерно недельную, щетину можно видеть на лицах крутых парней американских боевиков и нашего телеведушего Леонида Парфенова. На убийце была белая рубашка без галстука и клетчатый пиджак.

Слева от “героя” располагался подполковник Вердин в своем обычном цивильном костюме, а справа — полноватый усмешливый парень лет тридцати, который сидел, слегка отодвинувшись от стола, закинув ногу на ногу, держал на колене блокнот и поигрывал карандашом.

Перед Иваном стояло блюдо с зажаренным молочным поросенком, и убийца, которому в принципе обстановка не нравилась, поглядывал на блестящую спинку поросенка завороженно, порой сглатывал слюну. О вазочках с икрой, запотевших бутылках и прочей ерунде, которая обязательна для солидного стола, упоминать скучно.

— Режь, Иван, это твой приз за храбрость, — сказал Вердин.

— Бесплатных пирожных не бывает, командир. — Иван взял нож, тронул пальцем лезвие. — Ты мне сначала объясни, за чей счет банкетик. Ежели я должен за него своей шкурой заплатить, так я не согласный. Последний раз мы толковали, мол, встретимся, я прошедшую историю нарисую. Ни о каких торжествах толковища не было.

— Не любишь поросятинку, закуси икоркой, — ухмыльнулся Вердин.

— А когда я с допроса на нары хмельной вернусь, там уже петлю намылят? — поинтересовался Иван.

Убийца настолько точно предсказал задуманное Вердиным, что подполковник изумился, но выдержал взгляд приговоренного, рассердился, и злость придала его ответу особую достоверность.

— Как тебя привезли в Москву в мешке да в лаптях, так у тебя до сего дня на ногах следы от онучей. Сам готов у спящего друга портки спереть, так и о других думаешь. Я тебе мальчик? Водку предлагаю, а легенды у меня нет? Я тебе еще с собой бутылку дам и пару сотен баксов. На обратном пути ментов за водкой пошлешь, скажешь, что тебе дружки через адвоката передали, а следователь парень нормальный, сговорчивый. Вы приедете пьяненькие, дежурного угостите. Полагаешь, ты в замке Иф содержишься и такое впервые? Дежурный причастится, его зам хлебнет, а от них до вашей конуры, что в камере до параши. Ты что, с сокамерниками толковище имел, знаешь что? Ты для них фраер залетный, и только. Приволок ханку и молоток...

Вердин замолчал, налил себе рюмку, черпанул ложкой икру, выпил, закусил.

— Не желаешь, дело твое, велю чаю тебе подать. Парень с блокнотом что-то черканул и сказал:

— Любезный, по правде сказать, маленькое застолье — моя идея. Хочу, чтобы вы расслабились, изобразили мне происшедшее в лицах, чтобы я в роль вошел, кожей почувствовал.

— Да не пью я, мать вашу! — вспылил Иван. Он начинал верить, что выберется из дела живым, привычное спокойствие пропало, убийца начал дрожать.

— Так последняя блядь когда-то девушкой была, — философски изрек сосед. — Сорок лет не пил, а сегодня выпил, и всех делов.

Иван мучился сомнениями, знал, гэбэшникам верить нельзя, да и больно красиво и складно все, словно понарошку.

— А ты что же, фраерок, заместо меня решил с судом потолковать? — Иван очухался, глянул на соседа насмешливо. — Решил, что суд, что церковь грехи отпустят?

— Сам больной, решил, все хворы? Я в суде что хочешь заявлю, и ничего мне не будет. Во-первых, наркоман, на учете скоро пять лет. Главное, я, когда ты автобус рванул, в Москве отсутствовал. Меня, если желаешь знать, даже в России не было. — Он достал из кармана паспорт. — Можешь взглянуть, виза выездная, виза въездная, все чин чинарем. И в Хельсинки сводный оркестр свидетелей наберется, с которыми я там водку пил и кололся в то время, когда твой автобус в Москве кувыркался. А что я в суде говорил? — Парень взглянул на копчик собственного носа, лицо у него стало абсолютно дебильным. — Так у меня галлюцинации. Я в кино такой взрыв видел... Я даже запах тротила чую.

— Кончай, Александр, ты кого хочешь до дурдома доведешь. — Вердин налил себе вторую. Иван подвинул свою рюмку.

— Наливай, командир. Думаю, коли вся Россия употребляет, я от двух стопарей тоже не помру. — Он выпил одним глотком, словно воду, профессионально выдохнул и пояснил: — Я видел, как ее глушат столько раз в жизни, что похож на мужика, который в театре из-под пола слова актерам подсказывает.

Началось обычное застолье, после третьей рюмки Иван порозовел, голос у него раскатился, движения стали свободными, размашистыми.

— Ты придержи, Иван, — сказал Вердин. — А то с непривычки развезет, “мама” не выговоришь.

— Меня что удивляет! — Иван хрустнул корочкой свинины. — Пустили в расход этого чечена, которому я рюкзачок подсунул, шухер поднялся до небес. А сколько их в Чечне положили, никто толком и не знает. Рвануло автобус, пятерых разметало, среди них двое ребятишек. Все на рога встали! А пять душ, считай, одно прямое попадание в подвал в Грозном! Этих журналистов пришили! Каких?

— Холодов и Листьев, — подсказал Вердин.

— Во-во! Так в Москве крестный ход, телевизоры чуть не разорвались. Пацаны! Любую живую тварь жалко! Ежели он по ящику говорил и в газету писал, так у него мать другая? Я почему на дело согласился? Кровопийца? Да я не хуже многих. Сто лет прошло, они не знают, кто команду дал Грозный изничтожить! Зажрались, заврались, на всех плевать хотели, трава не расти. И все говорят, говорят, какую-то правду ищут. Да ты в зеркало взгляни, там вся правда и обнаружится Старикам на прокорм не платят, сами миллиарды теряют, будто пятак в дырявом кармане, и ни одного виновного! Автобус я рванул в Москве, все чуть не обосрались! А тот же автобус в Буденновске на шурупы разбери, комиссию соберут, чтобы было кому пайку увеличить.

Мне самому взрывать чего в голову не придет. Да я, окромя спичек, ничего и не взрывал отроду. И где ее, взрывчатку, взять, понятия не имею. Ребята, которые меня подговорили, не сантехниками работают, у них все необходимое имеется. Говорят, сунь ты одному чечену узелок под ноги, скажи, что в тряпках деньги на святое дело, да сваливай, и чтобы парень-чечен свалил из автобуса обязательно. Мол, мешочек нужный человек подберет. Ну а когда рванет, мы чечена того за жабры и возьмем. А он в Чечне роду знаменитого. По суду ему вышку наверняка определят, вот скандала-то будет. Я поначалу-то несогласный был, но, когда разговор за баксы пошел, я и задумался. Ну и рассудил, людей так и так убивают, и пользы от их смерти никакой. А тут мне навар солидный. Ну а за совесть я уже говорил, дом с крыши течет. Пусть дни верха перестелют, до крыльца дело не скоро дойдет.

Вердин согласно кивал, его напарник делал вид, что записывает.

— Александр, все понял? — спросил Вердин.

— Да, вроде ясно. — Парень убрал карандаш, сунул блокнот в карман. — Я им такую речь толкну, содрогнутся. Можно я добавлю, кто чего людям перед выборами обещал и чего мы имеем?

— Да не к месту вроде? — усомнился Вердин.

— Скажи, скажи. — Иван вытер жирные губы. — Ты, парень, не в себе, чего хочешь говорить можешь. А людям лишний раз услышать не мешает.

— Иван, ты пить кончай, еще переодеться следует, — сказал Вердин.

— У, шкура вонючая, аж воротит! — Иван поднялся. — Вы когда меня из узилища вытащите? Я, когда меня в камеру на Петровку перевели, уже совсем было распрощался со своей молодой жизнью.

— Рано распрощался, — улыбнулся Вердин. — Тебе еще жить и жить. — А сам подумал, что если запись прошла нормально, то парню не дожить и до вечера. — Ты пройди пока в служебный кабинет, обожди, я кое с кем переговорю, уточню обстановку, возможно, ты в каземат уже не вернешься, и мы с тобой рассчитаемся.

Вердин хотел своими глазами увидеть выступление истинного террориста по телевизору, позвонить хозяину, тогда и решить вопрос с Иваном окончательно.

* * *

Гуров пригласил Нестеренко в “Пежо”, вся группа собралась вместе, оставалось решить, что конкретно делать. И решить должен был Гуров, а он этого не знал. Нестеренко мял в руках фашистскую газетенку, в которой на первой с границе жирными буквами красовалась надпись:

“Правительство ведет в Чечне мирные переговоры и расстреливает в Москве чеченца, вина которого не доказана”. Бывший опер не хотел показывать полковнику паршивый листок, но Гуров его уже читал и в своих рассуждениях учитывал.

Рядом сидели коллеги, соратники, желавшие старшему только помочь, но невольно своим присутствием громоздили на него дополнительную тяжесть. Хотели они того или нет, в их молчании явственно угадывалось ожидание результата.

Совершенно не к месту Гуров представил себя фокусником, стоящим на эстраде с пустым цилиндром в руке. Публика ждет, она убеждена, сейчас маэстро достанет из цилиндра живого голубя. И только он, полковник Гуров, знает, что цилиндр пуст.

Природные способности, выработанное десятилетиями упрямство идти всегда до конца помогли Гурову посмотреть Нестеренко в глаза и сказать:

— Ну что, дружище, сейчас все зависит от нас с тобой. Если сегодняшний день последний, а судя по всему так оно и есть, то вчера Вердин совершил некий поступок, который окончательно подготовил день сегодняшний. А наблюдал вчера подонка отставной полковник, действующий сыщик Валентин Нестеренко. Ты рассказываешь, где Вердин вчера бывал, что делал, я слушаю, мы думаем.

Нестеренко машинально смял газету, сунул в карман, взглянул на Станислава Крячко, как бы прося у него помощи. Станислав не скорчил по привычке смешную гримасу, сжал кулаки и напрягся так, что на лице вздулись вены.

— Известно, я вел объект одной машиной, вынужден был его временами “терять”, таких перерывов было... — Нестеренко вынул из кармана блокнот, коротко взглянул, убрал и продолжал, в записи не заглядывая: — Три, на двенадцать минут я его отпустил на Лубянской площади, он двигался по кругу внутренним левым рядом, а я правым, наружным, и он ушел в сторону Садового, где сделал правый поворот, я угадал, точнее, мне помог “жучок” на его машине, я увидел его уже у Курского вокзала.

Нестеренко описал еще два отрыва объекта от наблюдения, вычертил весь его путь по Москве, отметил места остановок, выход из машины, время отсутствия. Заходил Вердин в здание бывшего Госплана, в собственную контору, на Ленинградский рынок, в кафе или маленький ресторанчик на Беговой, в два магазина: один на Тверской, другой на Полянке. Из магазинов выходил с пакетами. Из своей конторы вынес черный кейс. В девятнадцать ноль восемь он вернулся домой, в двадцать Нестеренко передал наблюдение Станиславу.

Крячко согласно кивнул и сказал:

— До восьми он не выходил, затем пришла служебная “Волга”, отвезла его в контору, где я передал Вердина ребятам Кулагина.

Гуров позвонил Кулагину, не здороваясь, спросил:

— Где сейчас моя любимая?

— Обедает, — ответил контрразведчик.

— Где именно обедает?

— Перезвони, я уточню.

— Что конкретно мы ищем, Станислав? — положив трубку, спросил Гуров.

— Я ничего не ищу, жду, когда ты вытащишь из-за пазухи кролика. — Крячко отвернулся.

— Станислав, мы даже мыслим с тобой одинаково! — неожиданно развеселился Гуров, ниоткуда возникла твердая уверенность удачи. Он закончил на совершенно не свойственном ему языке:

— Чтобы я пропал, но мы сейчас их сделаем.

Глава шестнадцатая

Гуров словно излучал энергию. Станислав перестал смотреть в окно, повернулся и уверенно сказал:

— Видеокамера! Не гвозди забивает, создана для съемки. Снимать Вердину нечего, не шпион... Снимать можно только арестанта. Зачем — вопрос другой... Вчера он искал место для съемки.

Гуров показал другу большой палец.

— Беговая, кафе или частный ресторанчик, — Гуров махнул рукой Светлову и тронул машину с места. Тут же заверещал телефон. Гуров снял трубку.

— Павел? Хочешь отгадаю, где обедает моя любовь? Откуда? Я к твоему аппарату подключен! Шутка! Быстро пришли туда оперативников с оружием.

* * *

Вердин сидел в кабинете директора кафе, второй раз смотрел кассету с записью горячечного монолога Ивана Кустова.

Ни сам Вердин, ни его напарник с блокнотом и карандашом в кадр не попали. Иван оказался на редкость фотогеничным, на экране смотрелся вестерновским героем, держался свободно, говорил энергично, запинаясь, он помогал себе мимикой, чем усиливал эффект сказанного.

Поросенок, словно поставленный перед выступавшим рукой талантливого режиссера, поблескивал поджаренной спинкой.

Вердин был очень доволен результатом, который превзошел самые смелые ожидания.

— Молодец, Виктор Олегович, ты мужик головастый, — похвалил он себя вслух, выщелкнул кассету, аккуратно уложил в коробочку, затем в кейс.

Подполковник не знал, что, просмотрев видеозапись дважды, потерял драгоценное время и поставил себя в крайне тяжелое положение. Торжествуя, он снял телефонную трубку, набрал номер, соединившись, сказал лишь одно слово:

— Вперед!

* * *

“Пежо” влетел на Беговую. Нестеренко приподнялся на сиденье, севшим от напряжения голосом сказал:

— Тормози!

Оперативники выскочили из машины, Станислав зашептал:

— А вот и серая “волжанка” с мордоворотом за рулем.

— Стоп! — Гуров остановился, развернулся на сто восемьдесят градусов и, достав неторопливо сигареты, начал прикуривать. — Мы прибыли на место, но не одни, Станислав, разуй глаза.

Напротив кафе стояла серая “Волга”. “Пежо” остановился, не доезжая во “Волги” метров двадцать, а вот чуть дальше по этой же стороне улицы в этот момент припарковались джип-“Чероки” и “жигуль” девятой модели. Кто находился в машинах, разглядеть не удавалось. Но факт, что машины подлетели на скорости и встали как вкопанные, из машин вышли водители и с деловым видом подняли капоты, а изнутри никто не выходил, свидетельствовал, что дела Гурова и его двух оперативников складываются не лучшим образом.

— Радует, что к нам относятся серьезно, — юмор и оптимизм Станислава были неиссякаемы.

— С минуты на минуту к нам тоже подъедут, — сказал Гуров.

— За минуту из автомата можно уложить не троих, значительно больше, — ответил Станислав.

Гуров не знал, что оперативники из ФСБ не выехали, полковника Кулагина вызвали на большой ковер, и Павел беспомощно пытается доказать, что ему надо немедленно...

К “Пежо” подъехал “Москвич”, но Светлов был без оружия, а его тачка в данной ситуации могла служить лишь отвлекающей мишенью.

— Прохожих, мать их... словно нарочно согнали, — матюгнулся Нестеренко.

— Все. Останемся живы, договорим. — Гуров жадно затянулся сигаретой. — Как только Иван выйдет, огонь по колесам “волжанки”. Мы со Станиславом берем Ивана, Валентин, двигаешься вдоль домов, стреляешь в колеса их машин. Я забираю Ивана, ухожу на “Пежо”, вы пытаетесь нас прикрыть. Попробуйте с Чапаевым сесть им на хвост, отвлеките их. Где же Павел, мать его.

Дверь кафе открылась, на улицу вышли “лейтенант” и Иван. Гуров и Крячко бросились к ним, Нестеренко выстрелил в переднее колесо “Волги”, побежал вдоль домов.

На улице на мгновение повисла тишина, затем поднялись крики, начали сигналить машины, два “жигуленка” сцепились в железных объятиях, образовалась “пробка”.

Гуров, не вынимая “вальтера” из кармана, прострелил “лейтенанту” ногу. С непривычки пьяный Иван остановился, улыбаясь; Крячко ударил его рукояткой пистолета по шее, стараясь не вырубить сознание, иначе придется тащить на руках. Гуров защелкнул на убийце наручники, швырнул его в “Пежо”, сам сел за руль и сумел в создавшейся автомобильной сумятице развернуться в обратную сторону.

Первые секунды схватки нападавшие выиграли, но шок миновал, и джип, сигналя, тоже двинулся поперек дороги. Как назло, грузовиков, которые обычно забивают Беговую, рядом не оказалось, а легковушки, испугавшись мощной машины, тормозили, пытаясь увернуться от столкновения с джипом. Он задел какой-то “жигуль”, выбросил его на тротуар, развернулся и бросился вдогонку за “Пежо”.

На свободной трассе джип не мог достать “Пежо”, но на забитой машинами улице, он, несмотря на свои габариты, получил преимущество. Легковушки шарахались от мощной машины, освобождали дорогу, в тот момент когда легкий изящный “Пежо” пытался лавировать в плотном потоке.

“Москвич” Светлова безнадежно застрял в “пробке”, нервно сигналили водители, бестолково свистел инспектор ГАИ.

Крячко сидел рядом с Нестеренко на заднем сиденье “Москвича”, неумело перевязывал руку оперативника и, словно заклинание, повторял:

— Он уйдет! Я знаю, он уйдет! Откуда бандиты? Это же не оперативники, Валентин!

Нестеренко, сжав зубы, матерился и на глупые вопросы не отвечал.

— Тулин! — Крячко, помогая себе зубами, разорвал рукав и наконец обнажил раненую руку Нестеренко. — Сквозная! Тебе повезло, парень! — Он начал мастерить жгут, чтобы перетянуть руку выше ранения и остановить кровь.

— Тулин! Сука! Я никогда ему не верил! Мудак, я был обязан доказать Гурову!

— Стасик, ты еще соплив, чтобы доказывать Гурову, — неожиданно сказал сидевший за рулем Светлов. — Не знаю, кто вызвал сюда боевиков, но придумал это не Тулин. — Он открыл “бардачок”, достал бутылку коньяка, протянул Нестеренко. — Хлебни как следует, во все времена помогало.

Гуров в зеркало заднего вида наблюдал, как джип неумолимо приближается, как опустилось одно стекло, мелькнул автоматный ствол. Сыщик хотел обмануть преследователей, перестроился на ряд левее, будто собирается уйти в тоннель под Ленинградским шоссе, тут же вернулся вправо, имея впереди метров пятьдесят свободного пространства, оторвался, но ненадолго, впереди поворачивал грузовик с прицепом. Джип попросту снес какую-то легковушку, перестроился и рванулся следом за Гуровым к Ленинградке.

Здесь, на Ленинградском шоссе, обычно стояла машина ГАИ, порой и две, но так случается, если вы превысили скорость. Сейчас, когда Гуров собирался совершить грубейшее нарушение и пересечь шоссе, выехав на противоположную сторону, милицейских экипажей не было, лишь напротив маячил одинокий инспектор. Ничего не сообразит и не успеет, если его не срежут из автомата.

На заднем сиденье Иван сначала забился в угол, не мог сообразить, что происходит. Машина незнакомая, мужик за рулем чужой, решительный. Свобода, казалось, он уже ощущает ее вкус, сменилась наручниками. Гуров был живой человек, в горячке задержания не успел подумать и сковал руки Ивана спереди. Он смотрел на браслеты, на голову незнакомца, который явно от кого-то удирал. Водила был враг, ясно без слов. Иван выполз из угла, примерился и ударил Гурова наручниками. Иван не учел, что водитель непрерывно смотрит в зеркало заднего вида, маневры Ивана видит прекрасно и от удара легко уклонился.

— Они гонятся не за мной, а за тобой! – сказал Гуров. — Тебя приговорили, Иван.

Гуров увернулся от хлынувшего слева потока машин, начал пересекать шоссе, когда стоявший впереди инспектор ГАИ, находившийся точно напротив нарушителя, засвистел что было мочи и замахал полосатым жезлом.

— Ты бы лучше спрятался, дружище, — пробормотал Гуров, видя, как джип вылетает следом на площадь.

Пока он оценивал ситуацию с джипом и гаишником, потерял из виду Ивана, который, изловчившись, накинул на горло Гурову цепочку наручников. Сыщика спас валик-“подзатыльник”, голова не откинулась, сознание он не потерял, ударил правой рукой сидевшего сзади Ивана вслепую и вывернулся из-под ослабшей металлической петли. Все это заняло пару секунд, но ногу с педали газа он сбросил, что дало возможность бандитам приблизиться вплотную. Он ударил по педали тормоза, машина жалобно взвизгнула. Джип пролетел мимо, из окна выпустили автоматную очередь, Гуров выскочил на асфальт, схватил инспектора за жезл, дернул на себя и крикнул:

— За машину, служба! Ложись!

Сержант поскользнулся, упал и спас свою жизнь. Из джипа дали длинную очередь, стреляли неумело, женский крик донесся аж с бульвара. И в унисон автоматной очереди и женскому крику взвыла милицейская сирена. “Канарейка” приближалась со стороны Белорусского вокзала, и ни разу в жизни полковник Гуров не любил милицию так крепко.

Джип умчался в сторону “Сокола”. “Канарейка” встала, из нее выскочили два омоновца и сержант милиции. Гуров благоразумно положил свой “вальтер” на багажник “Пежо” и поднял руки. Ему очень хотелось заглянуть в машину, убедиться, что Иван на месте, жив и здоров.

— Опустите руки, предъявите документы, — сказал прибывший сержант.

По манере держаться и говорить Гуров сразу понял, что перед ним офицер. Гуров протянул свое удостоверение, неспешно взял “вальтер”, аккуратно вытер носовым платком. Сыщик знал, что в подобных случаях главное — сохранять спокойствие и не допускать резких движений.

Подъехал “Москвич”, выскочил из машины Крячко, рванул дверцу “Пежо”, сунул туда голову и отпрянул.

— Ну и вонища! Они, кажется, обосрамшись.

* * *

Вердин услышал стрельбу, когда прощался с хозяином заведения, рядом переминался невзрачный худой парень лет двадцати с небольшим, который проводил съемку. Он все хотел Вердину что-то сказать, но, услышав пальбу на улице, подхватил кейс и шмыгнул служебным ходом во двор. Вердин тоже не задержался, хлопнул хозяина по плечу, сказал:

— Позвоню, — и тоже ушел черным ходом. Был велик соблазн выйти на улицу и выяснить, что там произошло. Но Вердин уже давно вырос из коротких штанишек, когда поддаются соблазну. Он вышел во двор, прошел и следующий двор, оказался в незнакомом переулке, где увидел высокого, коротко стриженного парня с кожаной сумочкой под мышкой, в общем, типичного молодого бизнесмена, который отпирал дверцу сверкающего “БМВ”.

— Не делайте резких движений, молодой человек! — Вердин подошел к бизнесмену вплотную, прижал его правую руку в кармане длинного пальто. — Я офицер госбезопасности и не собираюсь вас грабить. За домами снова раздалась стрельба.

— Это мои люди, — Вердин старался говорить спокойно, но понять, что у парня в кармане, подполковник не мог, а чтобы достать оружие, необходимо руку бизнесмена отпустить.

Тот также просек ситуацию, оценил физическую кондицию Вердина, который был на голову ниже и килограммов на двадцать легче.

— Твои люди стреляют, а ты сматываешься. — Парень ухмыльнулся. — Я не хочу гадать, кто кого гоняет, мне не нужны неприятности, предъяви ксиву, и я подброшу тебя.

Вскоре Вердин вошел в свой кабинет. Телефон звонил так, что грозил взорваться.

— Слушаю! — сорвав трубку, крикнул Вердин.

— Слушать следовало раньше, малыш! Гуров взял твоего парня. Я попытаюсь его нейтрализовать... Пошел бы ты... — дальше последовала знакомая всему миру русская матерная ругань. — Перестань психовать, найди мне Тулина. Гуров доверяет ему, Георгий уберет Ивана. Мы сделаем вид, что ничего и не происходило.

— А деньги?

— Если бы у меня на погонах было столько звезд, Я бы не думал о деньгах, беспокоился о душе.

Вердин откинулся в кресле, долго молчал и наконец сказал:

— С ним не следует воевать, его необходимо убить. Давно.

* * *

Мария выбежала из подъезда, дверца стоявшей у тротуара “Волги” предупредительно открылась, и актриса уселась на переднее сиденье.

— Привет, мальчики! У вас новая машина... Да и сами вы вовсе незнакомые. Если я опоздаю на пробы, то виноваты будете только вы... Хотя режиссер...

“Волга” тронулась, сидевший на заднем сиденье мужчина обхватил левой рукой Марию за горло, а правой прижал к ее губам марлевый тампон.

— Тебе спешить некуда, у нас с тобой уйма времени.

— Ты бы ее перетащил на заднее сиденье, — сказал водитель. — И не держи в голове глупости, мы с тобой офицеры.

— Вспомнила бандерша, как девицей была, — сидевший позади взял безвольное тело актрисы под мышки, с большим трудом перетащил к себе. — Вроде тоненькая, а в теле. А в отношении нашего офицерства ты лучше помалкивай, не береди раны. Я, когда вечерами душу водкой глушу, одним успокаиваюсь: если наши правители такое блядство творят, то уж наши грехи Бог и не примечает.

— Я на правителей облокотился, — ответил водитель. — У меня дед жив, полный Георгиевский кавалер, так я с ним за один стол боюсь сесть. Чувство такое, словно в церкви помочиться собрался.

* * *

Гуров припарковался у подъезда, сразу узнал американскую длиннющую неизвестной марки машину Шалвы. Парадоксально, сыщик собирался прийти домой и позвонить Князю, столкнувшись с ним у дома, видеть грузина не хотелось. Главное — Гуров не желал ничего говорить, объяснять, даже хвалебные слова ему были сегодня отвратительны.

Он хотел тишины и покоя, хотел сидеть у себя дома на диване, обнимать Марию и смотреть телевизор, в котором выключен звук.

Гуров представил могучие объятия Шалвы, бурный восторг, бесконечные поздравления и обязательное приглашение к столу. Не хотелось ему сейчас слушать чужие тосты, шумные непонятные разговоры. Ему было лишь необходимо увидеть деда Тимура Яндиева, его задубленное солнцем и годами лицо, объяснить, что все в порядке, и пусть он поймет, что русские совсем неплохие парни.

Он вышел из машины, и синхронно открылась дверца впереди стоявшего лимузина, из которого поднялась богатырская фигура Князя. Они пошли навстречу друг другу, Гуров протянул руку, но Шалва обнял его за плечи и сказал:

— Любой богатырь может терпеть поражение. Ты бился как лев...

— Шалва, я когда-нибудь утону прямо посередине твоей речи, — раздраженно перебил Гуров, неожиданно понял, что Князь ничего не знает и пытается успокоить мента, который не сумел сдержать своего слова.

— Стоп, Князь! Я слова не давал, лишь сказал, что попробую. — Гуров поднял голову и увидел, как из тоннеля вылетела машина.

Сыщик не любил машины, которые едут слишком быстро и прижимаются к тротуару. Гуров подсек ногу Князя, и в обнимку они упали на асфальт. Окно проносившегося “Ниссана” приспустилось, но из него не ударила автоматная очередь, а вылетело письмо. Гуров вскочил на ноги легко, помог встать Шалве, который тряс огромной головой и очумело вращал глазами. Гуров не стал объясняться, поднял плотный конверт без адреса и какой-либо надписи, достал лист белоснежной бумаги с водяными знаками, прочитал: “Меняем твою девчонку на нашего парня и забудем”, был указан номер телефона.

— Ты чуть не убил меня. — Князь ощупывал себя, желая убедиться, что все составляющие на месте. — Что за письмо?

— Так, — Гуров убрал конверт в карман, ладонью ощупал собственное лицо, как это делают люди незрячие, желая познакомиться с человеком. — Поедем к деду Яндиева, садись в машину, я сейчас вернусь.

Он поднялся на свой этаж, осмотрел замки, прошел по квартире. Постороннего человека Мария никогда бы не впустила. Судя по всему, ее взяли на улице.

Гуров присел на диван, набрал указанный в записке номер, включился ответчик:

— Сейчас дома никого нет. Если вы желаете...

Он дослушал до конца, выждал гудок и сказал:

— Я получил ваше письмо. Понял и согласен. Технику обмена обсудим в шестнадцать часов.

* * *

Дед Яндиева жил на даче, но не в каменном гробу, изображающем дворец, а в обычном деревянном доме с мансардой, огороженном кособоким штакетником. Калитка цеплялась верхней петлей за столбик, почему-то не падала.

Когда Шалва и Гуров вышли из машин и ступили через несуществующий порог, дача ожила. Навстречу гостям вышли два молодых чеченца. Гуров мог поклясться, что автоматы парни оставили за дверью, но оружие при них имелось. Сыщик невольно, чисто профессионально, отметил, что у одного пистолет, у второго граната, и сказал:

— Здравствуйте. Хозяева, тем более молодые, должны здороваться первыми.

— Гость не приходит учить, — ответил парень, который был явно постарше. — Зачем вы пришли?

— Я хочу видеть деда Тимура Яндиева, — сказал Гуров; прекрасно понимая, что ведет себя совершенно неприлично, но все не мог оправиться от нокдауна, который ему нанесло известие, что Мария захвачена.

Князь оттеснил Гурова, быстро заговорил, и, хотя сыщик не знал чеченского и никакого другого, понял:

Шалва объясняется на двух, возможно трех, языках.

— Я говорил со старшим рода, хочу говорить с ним, — грубо перебил Гуров.

Дверь в дом открылась, на пороге стоял дед Яндиев. Гуров отстранил опешившую охрану, подошел, поклонился и сухим деревянным голосом произнес:

— Я обещал помочь. Ваш внук жив, его будут снова судить. — Он запнулся под горящим взглядом старика, тяжело вздохнул и уже нормальным тоном добавил: — Я уверен, Тимура оправдают.

Наступила пауза, тут же заговорили все разом, только дед молчал, но прислонился костлявым плечом к косяку.

— Ты почему молчал? — Шалва пытался схватить Гурова за плечи, но тот увернулся, шагнул на порог, обнял деда за плечи, ввел в комнату, усадил в кресло.

— Газеты писали...

— Мы узнали через своих людей...

Дальше речь велась на незнакомом языке. Гуров опустился на шаткий табурет, стоявший рядом с креслом деда, почувствовал на своем плече легкую руку, в ответ лишь кивнул. Он не слышал незнакомую речь, перемежавшуюся русскими словами, думал, что террориста придется отдать и оправдание Тимура будет затруднено. Но ему, Гурову, плевать на всех чеченских пацанов, ему нужна Мария. И нет такой цены, которую он за нее не заплатит. Он выпил рюмку какой-то крепкой вонючей жидкости, увидел на тумбочке телефонный аппарат, поставил перед собой, набрал номер.

— Полковник Огарков, — ответил начальник тюрьмы.

— Говорит Гуров. Здравствуй, Игорь Семенович, извини, но мне нужен к телефону Тимур Яндиев.

— Умом тронулся? Преступник в камере, ты много на себя берешь, Лев Иванович.

— Много, — согласился Гуров. — Но, если бы я брал на себя меньше, ты бы уже имел на своей совести еще одного невинно убиенного. Я доказал невиновность парня.

— Доказывают прокуратура и суд.

— Ты бы остаток жизни доказывал людям, что парня расстреляли, когда ты находился в командировке. Подведи его к телефону, с мальчиком хочет поговорить его дед.

— Но я не могу, он содержится...

— Мне плевать, где он содержится. Игорь Семенович, ты начальник и все можешь.

— Дай твой номер, я перезвоню, — сдался Огарков.

— Люди видели, что Тимура взял конвой и погрузил в труповозку, — тихо сказал один из охранников.

— Его лишь перевезли в другой корпус, — ответил Гуров, прислонился к теплой печке и задремал.

Способность Гурова засыпать в самые неподходящие для этого моменты жизни поражала окружающих. Однажды на очередном медосмотре он сказал об этом врачу. Тот выслушал его внимательно и ответил:

— Не считайте себя загадкой природы, дружочек. У вас просто хороший предохранитель, когда нервы оказываются на пределе, предохранитель вас отключает. Такое устройство, к сожалению, имеется не у каждого, но я таких людей встречал. Сходите в церковь, поставьте свечку!

Гуров очнулся от топота и громкого крика, открыл глаза и увидел Тулина, который стоял в центре комнаты, криво улыбался и стряхивал с руки одного из молодых охранников. У их ног лежал Вердин.

Старик что-то сказал, парень отцепился от Тулина, отошел в угол.

— Я считал, Тулин, тебя уже нет в Москве, — сказал Гуров.

— Ты знаешь, как я тебя ненавижу? — вопросом ответил ему Тулин. — Но еще больше тебя я ненавижу этого. — Он пнул пытавшегося встать Берлина. — Из Георгия Тулина решили агента сделать! Падлы!

Что с Тулиным неблагополучно, Гуров догадывался, понял окончательно, когда Станислав доложил, что Георгий провожал машину вице-премьера, которая довезла подполковника Уткина до дома. Но Гуров не боялся иметь дела с двойным агентом, главное, что человек не знал лишнего. Гуров лишил Тулина свежей информации, понимал, что он — человек вконец запутавшийся и неуправляемый. Почему-то, чисто интуитивно, Гуров не сомневался, что стрелять в него Георгий не станет. Такая возможность у Георгия была, он ею не воспользовался, а кто не выстрелил в первый раз, не выстрелит и во второй. Гуров полагал, что вот-вот Тулин просто исчезнет. Появление его здесь, сейчас, да еще с Вердиным, было полной неожиданностью, которые сыщик не любил.

— Ты зачем явился? — спросил Гуров.

— Расплатиться, не люблю оставаться должным. — Тулин стоял в центре комнаты, широко расставив ноги, держал правую руку в кармане кожанки. — Я хотел вас оставить один на один! Бодайтесь! Ты зря взял женщину, твоя жизнь сразу подешевела. — Он нагнулся, схватил Вердина за воротник, легко поставил на ноги, хлопнул по спине. — Это тебе, полковник, теперь мы в расчете. — Вынул из кармана телевизионную кассету, положил на стол.

— Думаешь, мне дерьма не хватает? — Гуров все еще, не мог врубиться в ситуацию.

— Ты обменяешь его на свою мадам, — в голосе Тулина чувствовалась растерянность, он не ожидал от Гурова подобной реакции.

Гуров качнулся, у него страшно заболела голова, перед глазами поплыла зелень, он вцепился ногтями в печку, стараясь не упасть.

И совершенно неожиданно рассмеялся Вердин.

— Господин полковник не способен убить пленного офицера, — продолжая смеяться, сказал он. — А значит, и обмен невозможен.

— Человек! — Голос деда Яндиева не шелестел, звучал ясно. — Подойди и опустись на колени, чтобы ты мог видеть мои глаза.

Молодые охранники мгновенно поставили Вердина на колени перед креслом Яндиева. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Вердин опустил голову, дед спросил:

— Что ты увидел?

— Вы можете убить человека, — еле выговорил Вердин.

— Ты плохо смотрел. Ты будешь умирать очень долго, станешь лизать угли, чтобы тебя убили.

Зрение вернулось к Гурову, он впервые увидел, что лицо человека может быть действительно белым как бумага.

— Уведите его, — сказал дед.

Охранники накинули на голову Вердина петлю, вывели из комнаты.

— Прощай, полковник, — Тулин шагнул к двери.

— Обожди, Георгий, — Гуров заставил себя выпрямиться. — Ты живешь в перевернутом мире. Если ты сумеешь встать на ноги и на тебе не будет крови, найди меня.

Тулин молча вышел, дед Яндиев спросил:

— У тебя украли жену? — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Украли за то, что ты защитил чеченца.

— Человека защитил, человека, — сказал Гуров. Зазвонил телефон. Гуров снял трубку.

— Слушаю.

— Бывший начальник тюрьмы, — невесело пошутил Огарков. — Я не сильно побеспокоил тебя? Говори.

И в трубке зазвучал молодой голос с заметным акцентом:

— Господин полковник! Моя жизнь — твоя жизнь!

— Не разбрасывайся, Тимур, еще пригодится. — Гуров передал трубку деду.

Старый чеченец заговорил размеренно, спокойно. Они говорили недолго, но Гуров успел подумать, что никогда не поймет чеченца, даже если выучит язык. Старик вернул трубку Гурову.

— Тебя снова будут судить, Тимур. Я постараюсь, чтобы суд состоялся быстрее. До свидания. — И, не ожидая ответа, положил трубку, обратился к деду: — Скажите, чтобы привели...

Он не сказал кого, но старик кивнул, взял палку, постучал в стену.

Тут же привели Вердина.

— Развяжите его, — сказал Гуров. Когда подполковника развязали, сыщик продолжил: — Позвони, распорядись, чтобы Марию отвезли домой.

Пока происходили данные события, Шалва держался незаметно, молчал. Сейчас положил руку на плечо Гурова, сказал:

— Разреши мне хоть что-нибудь сделать, дорогой! Гад скажет, куда ехать, я заберу Марию, отвезу домой, позвоню сюда.

Вердин прикрыл трубку рукой и быстро сказал:

— Обмен будет происходить одновременно.

— Нет, Князь заберет Марию, позвонит сюда, я тебя отпущу, — ответил Гуров.

— А какие у меня гарантии?

— Мое слово. — Гуров отобрал у Вердина трубку. — Женщину сейчас заберут. Подтверди, — и вернул трубку подполковнику.

Вердина снова заперли. Князь получил адрес и уехал.

— Господин, можно спросить? — сказал один из охранников. — Нельзя! — Гуров налил две серебряные чарки, чокнулся с дедом. — Долгие лета! — Выпил огненную жидкость, взглянул на молодого охранника. — Я не могу ответить ни на один твой вопрос. Много лет пройдет, прежде чем мы с тобой сможем разговаривать. И не мы, потомки наши. Они будут умнее.

* * *

Мария принимала душ, Гуров валялся на диване, разговаривал по телефону:

— Все кончилось, Станислав, можно сказать, ничего и не начиналось, все без изменений, нашу мышиную возню никто и не заметил. Позвони Петру, сообщи, у меня не получится.

Мария в белом атласном халате прошла из ванной в спальню, остановилась в дверях. Гуров поднялся с дивана, направился в ванную, когда Мария сказала:

— Подойди на минуточку.

— Сейчас, встану под душ и приду, — ответил Гуров.

— Нет! Подойди сейчас!

Он привычно пожал плечами, подошел, хотел Марию обнять, она отстранилась, погладила его по лицу.

— Несчастный ты человек, Гуров. Можно я уйду от тебя?

Он помолчал и ответил:

— Зачем ты спрашиваешь? Дверь открывается изнутри.

— Спрашиваю... Если силы ко мне вернутся, я могу прийти снова?

Гуров кивнул и пошел принимать душ.

Эпилог

Судебное разбирательство продолжалось три дня. Обвиняемый отсутствовал, человек, которого звали Иваном, удавился в тюремной камере. Ранее осужденный Тимур Яндиев был оправдан за отсутствием состава преступления Гуров, Крячко, Нестеренко, Котов вышли из здания суда К ним подошла группа чеченцев. Они подталкивали друг друга, не решаясь, кому говорить, но Гуров опередил:

— Нет, земляки, мы не пойдем за ваш стол. Это не оскорбление, просто надо немного подождать.

На другой стороне улицы за рулем “Жигулей" сидела Мария. Она смотрела на Гурова, потом медленно тронула машину и уехала.

— Ты видел? — спросил Станислав.

— Я достаточно ясно выразился, — ответил Гуров. — Надо немного подождать.

г. Москва, 4 ноября 1996 года