Николай Леонов

Беспредел

Пролог

Абасов Рафик Асад-оглы, статный тридцатипятилетний красавец, одевался элегантно на английский лад и походил бы на британца, если бы не был смугл и черноволос. Он говорил по-русски в совершенстве, на английском и французском с легким акцентом.

Отец Рафика долгие годы работал в представительстве Азербайджана в Москве. Мальчик закончил московскую школу, затем университет, работал два года под началом отца, отучился в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию и улетел в Англию, в Оксфорд.

Благополучие отца и сына Абасовых объяснялось не столько их способностями, сколько родственными связями. Брат отца, родной дядя Рафика, был секретарем ЦК, его ценили в Москве, принимали в Политбюро. Отсюда и возможность продолжить образование в Англии.

Блестяще образованный молодой человек вернулся в Россию, где прожил сознательную часть своей жизни вдали от Баку, на азербайджанском, конечно, говорил, но больше любил русский и Москву, да и друзья его жили здесь, и он понимал: историческая родина не примет его с распростертыми объятиями.

Державу потряс распад на самостоятельные государства, а семью Абасовых швырнуло с Олимпа менее значительное событие. Еще вчера всесильный дядя был выведен из ЦК, оказался не у дел.

Отец Рафика остался в Москве, работал на скромной должности в посольстве, новые власти Баку не очень привечали старых работников. К тому же Максуд, так звали отца в восемьдесят девятом (после кончины жены — она сгорела от рака), женился на русской. Но что было для того времени престижно, стало теперь бельмом на глазу.

Молодой денди вернулся в отчий дом в девяносто первом, но, лишенный поддержки некогда мощного семейного клана, был мало кому нужен: соплеменники ценили связи и деньги, а не оксфордское произношение, университетские дипломы и умение носить смокинг.

Официальная Москва Рафику временную прописку продлила, но постоянную давать не торопилась. Квартира у отца была четырехкомнатная, места хватало, но случилась беда. Вера, жена Максуда, начала поглядывать на пасынка отнюдь не с материнским интересом. Максуд, роста среднего, с необъятным животом и лысиной, в свои пятьдесят восемь выглядел значительно старше, а рядом со стройным, высоким красавцем сыном смотрелся просто старым.

История настолько тривиальна, что ее не то, что рассказывать — упоминать-то грешно. Отец с сыном любили друг друга. Рафик отца уважал. Вера молодому человеку совершенно не нравилась, но что можно сделать с упрямой русской женщиной на ее территории, в России, Только сдаться.

Сын собрал свой оксфордский багаж, обнял отца, тот отер усы, развел руками. Он и выгнать эту женщину из дома не мог: в Москве прописка — хотя и не Конституция, но стабильность гарантирует. Вера, как всякая женщина, поняв, что и с молодым азером у нее ничего не выйдет, обрадовалась, когда несостоявшийся любовник с квартиры съехал. Не дай Бог, старый козел прописал бы своего отпрыска — жилплощадь пришлось бы делить на троих.

Рафик сунулся было в гостиницу, но даже скромный номер стоил для него как для иностранца — денег космических.

Он поселился, не имея на то никаких прав, в общежитии университета, давал уроки английского и французского, на что и жил. Он имел горячую кровь предков, как уже говорилось, был красив и элегантен, смотрелся иностранцем, каковым по сути и являлся. Местные красотки положили на него глаз, но успеха не имели. Рафик оказался человеком ушедшего века, и не то что переспать с женщиной — показаться с ней в компании, протанцевать дважды считал для себя чуть ли не официально сделанным предложением.

Как часто случается, если парень ничей, то женщины за него не воюют, со временем смиряются, считая достопримечательностью. “А вот у нас есть Рафик! Хорошо? А у вас такого нет!”

На втором курсе филологического факультета училась девчонка-полукровка, отец — азербайджанец, мать — русская, звали студентку Насиба Джагыр-Кызы. Конечно, никто такого имени произнести не мог, и однокашники окрестили девушку Настей, чаще звали Ксюшей. Внешностью девушка не отличалась: ни хороша, ни плоха, училась средне, только с английским у нее серьезно не ладилось.

Она пришла на занятия к Рафику Асадовичу, мужественно промолчала час, хотела тихо сбежать, но ловкий джигит девушку перехватил. И, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь.

— По-английски ты не говоришь? А по-русски? — Рафик крепко держал девушку за руку. — Ты из Баку?

Надо сказать, Рафику не рассказали о соплеменнице ничего плохого, лишь удивлялись — как, мол, девчонка прилетела в Москву, поступила в университет, даже перешла на второй курс.

— Как будем жить дальше, Насиба? — спросил Рафик по-азербайджански, усаживая девочку за стол. — Папа будет прилетать, приносить чемоданы денег... Чем все кончится?

Насиба привстала, поклонилась.

— Я не хотела в Москву, уважаемый Рафик Асад-оглы. Я умею многое готовить, я быстрая, ловкая по дому, я могу стать матерью многих детей, — она взглянула на него голубыми, совсем не смущающимися глазами.

— Хорошо, — он отпустил руку девушки. — Старайся жить честно. Возвращайся в Баку, выходи замуж, рожай детей...

— Но теперь я этого не хочу!

— Тогда, — рассмеялся Рафик, — занимайся днем и ночью, выучи русский и английский или подними интеллект до должного уровня. — Он погладил девушку по голове и добавил: — И забудь о папином кошельке.

Слезы брызнули из глаз Ксюши, и она сразу превратилась в маленькую обиженную девочку.

На факультете никто не обращал внимания на дружбу блондинистой девчонки с лощеным выпускником Оксфордского университета. Все знали, что Рафик дает частные уроки, а это дело обычное.

Взаимоотношения у них были странные. Ксюша ходила за Рафиком, но на расстоянии, ненавязчиво, он вроде бы не замечал ее, но, когда она на несколько минут исчезала, искал ее взглядом, чувствовал себя беспокойно, словно потерял что-то.

Девушка влюбилась в Рафика в тот момент, когда увидела его в первый раз. Известно, мужчины порой бывают толстокожи. Рафик долго не замечал ее влюбленных глаз, хотя окружающие не только знали о чувствах Насибы, но даже устали данную тему обсуждать. Рафик прозрел и со свойственным его предкам темпераментом принялся за дело. Он встретился с отцом, получил благословение, сделал девушке предложение.

Свадьбу устроили вскладчину, хотя отец Рафика и возражал, — в роду существовали иные обычаи, но на достойное застолье денег не было, цены летели вверх, и женились они, как обыкновенные студенты.

Когда беременность скрывать стало невозможно, Рафик начал решать жилищную проблему. Декан был членом Моссовета, стареющему ученому нравился молодой Рафик. После некоторых формальностей Рафик и Насиба получили московскую прописку и комнату. Счастье молодых казалось беспредельным. В положенные сроки Насиба, которую подруги упрямо называли Ксюшей, хотя если уж переделывать ее имя на русский лад, ее следовало звать Настей, родила и неожиданно расцвела, похорошела.

Но жизнь, решив преподносить Рафику сюрпризы, понеслась вскачь. Его пригласили в посольство Азербайджана и предложили вернуться.

Ничего неожиданного в этом предложении не было. Брат отца, недавно опальный партаппаратчик, вернулся во власть, стал членом правительства.

Канцелярская машина обычно работает крайне медленно, только очень внимательный человек заметит, что шестеренки все-таки крутятся. Но случается — дым стоит коромыслом, все начальники на месте, бумаги подписываются мгновенно.

Рафик Абасов только прилетел в Баку, а уже на следующий день был принят премьером, а через месяц приземлился в Лондоне, где вскоре вручил свои верительные грамоты.

Вчера — никто, сегодня — полномочный посол Азербайджана. В Лондоне Рафик и Насиба, которую тут же стали называть “госпожа Настя”, произвели фурор своей открытостью, обаянием и гостеприимством и, конечно, своим английским. Абасовы быстро добились успеха, особенно в светских кругах.

Журналисты даже заключили негласный договор: не использовать ради сенсации по-детски наивные заявления госпожи Насти.

Через два года Насиба родила дочь, Рафик работал успешно, ничто не предвещало серьезных перемен.

Глава первая

Он родился в пятьдесят шестом году во Львове, и хотя отец у него был поляк (так было записано, самого батю Николай никогда не видел), а мать — украинка, мальчишки звали его русским. Во Львове никогда не любили русских, а на окраине города, где лепилась хибара Росиных, русским называли всякого бездельника, хулигана и пьяницу. Отца не было, мать стирала и убирала в соседних домах, так что происхождение его было далеко не дворянским.

Одни пацаны Николая уважали, другие презирали, но боялись все поголовно. Как бы в отместку за безродье и нищету природа наградила его недюжинной силой, а улица воспитала злость и жестокость. В пятнадцать лет он дрался на равных со взрослыми мужиками, пил и курил, конечно, воровал и был пойман. Но свидетели, дело произошло на базаре, и потерпевший очных ставок с “убивцем” не выдержали, а так как происхождения он был самого пролетарского, к тому же малолетка, дела даже не завели.

Призвали в армию Николая Росина за два месяца до срока, тут уж военком постарался.

Солдатом он оказался неплохим, можно сказать, хорошим. Работы никакой не гнушался, сызмальства привык, бегал, прыгал, подтягивался на равных со “стариками”, а когда дело дошло до драки, то он сразу уложил троих и лишь потом стал выяснять, зачем они к нему подошли.

На замирение потребовали литровку самогона. Николай дал гонцу в лоб, затем сходил в ближайшую деревню и принес четверть. “Старики” его признали полностью, и он раньше всех получил лычку.

Все шло нормально, начальство Росина не замечало, о чем еще может мечтать солдат? Кореша уважали, поселковые девки любили. Он был невысок, но статен, а прищур его голубых глаз действовал на них сильнее бронебойного снаряда.

Казалось, ничто не предвещало потрясений, но Политбюро, видимо, решило, что все слишком хорошо и как бы народ от жиру на Кремль не пошел, потому послали людей воевать в Афганистан. Что нам афганцы, что мы им? До сегодняшнего дня не выяснено. Однако десять лет люди убивали друг друга старательно, даже с фантазией. Николай научился стрелять лежа и с ходу, в живот и в спину, между глаз и в сердце, в душманов, стариков, женщин и детей, резать ножом и колоть, многому он научился, еще большего насмотрелся. Он видел, как оставляют раненых, потому что самолет генерала перегружен награбленным. В общем, он видел войну во всей ее красе, главное, он понял: война совершенно бессмысленна, но почему-то не прекращается. Даже когда все газеты мира написали, что война кончилась, людей продолжали убивать.

Наконец, Рощин, какой-то писарь переврал “с” на “щ”, чем лишил воина двух боевых наград, вернулся в Россию, где его никто и нигде не ждал.

Некоторое время он болтался без дела, однажды попал в чужую разборку и, выученный убивать, убил.

Тут ему дважды повезло; убийство не удалось доказать, а в камере он познакомился с интеллигентнейшим человеком, который за четыре месяца, пока тянулась эта бодяга, прочитал смышленому парню полный курс лагерных наук. Так что вышел из тюрьмы Николай Рощин без орденов и дипломов, но с высшим юридическим образованием. Мало того, многоопытный учитель, некогда закончивший Сорбонну, используя нехитрые предметы камерного быта, научил Николая, как пользоваться ложкой, вилкой и ножом, рассказывал, сколько за столом подают тарелок и рюмок, как подзывать официанта, провожать и встречать даму.

Уроки маэстро пользовались в камере огромной популярностью, педик Каленый с удовольствием изображал даму и не садился, пока ему не подадут скамейку.

Разодрали на полосы полотенце, учились завязывать галстук, с хохотом обсуждали, какие носки надевают к какому костюму.

Все хохмили, подгоняя время, лишь Николай относился к учебе серьезно — почему-то верил, что в жизни все пригодится.

Он не прожил на воле и месяца, как его пригласили в сильную преступную группировку, опытные бойцы всегда в цене, но не прижился, воровская стая пришлась не по душе. И не то чтобы Рощин был чистюлей, война от подобных глупостей отучила. Но воровские законы ему были противны, коллективный грабеж казался мелким. Рощин вновь стал волком-одиночкой.

И тут Грачев, тогдашний министр обороны, решил, что маршал должен ездить не только на “Мерседесах”, но и на танке, и рванул на Грозный. Николай уже знал: с народом воевать можно, но победить нельзя. Потому Рощин устроился на хорошую должность во второй эшелон российских солдат, где восемнадцатилетним пацанам объясняют, что винтовка состоит из приклада, цевья и ствола, и начал их бить и калечить, приговаривая, что чем дольше лежишь в госпитале, тем дольше живешь.

Занятия, которые проводил Николай Рощин, назывались “обучение рукопашному бою”. В этом, казалось бы, непростом деле ему в дивизии не было равных, и война в Чечне прошла для Николая бескровно, но душу покалечила окончательно.

Жизнь человека ничего не стоит, в верхах сидят подлецы и подхалимы, а воровать — дело благородное, только попадаться не стоит. Но он не шел на хозяйственную работу, где воровать сам Бог велел. Обучал мальчишек, и у него получались неплохие бойцы, злые и беспощадные, как и он сам.

Все кончается. Когда высшие чины наворовали по горло, война затухла. Человек не может съесть больше, чем в него влезет, так и украсть, казалось бы, можно беспредельно, ан нет, есть предел.

Война не закончилась, затухла. Отдельные, еще голодные шакалы убивали, брали заложников, чего-то тащили, но народ устал, люди хотели жить:

Рощин, опять без орденов, приехал в Москву, начал искать работу.

* * *

Рафика Абасова пригласили в Баку. Человек слишком долго жил в Лондоне. На родине были и другие, желающие занять его пост. Очень уважаемая семья, даже клан, желала сменить посла в Лондоне, пыталась оказать давление на Президента, но последний уперся, и стали искать иные пути.

Посол с семьей летел через Москву, где собирался провести несколько деловых встреч. Недруги решили воспользоваться случаем, задержать Рафика в Москве любыми способами и при возможности — убрать.

Хотя Азербайджан стал суверенным государством, “чекисты” Баку нашли знакомых “чекистов” в Москве, обратились к ним, подкрепив просьбу достаточно солидной суммой долларов. К тому же представилась возможность нанести двойной удар и не только устроить на теплое местечко родственника уважаемых людей, но и основательно поколебать дружбу Москвы и Баку.

Первое дело, конечно, деньги, затем люди. Деньги достали быстро, а с людьми получилась накладка. Большой генерал был не глуп, приказал в операции использовать только русских: они не отличают кавказцев друг от друга. Свидетели должны видеть только русских, и никаких боевых контактов. У нас методы тихие. Действуйте. Шереметьево — режимный объект, хорошо охраняется, действуйте тонко. Правительственную делегацию следует увезти из Шереметьева так, чтобы никто и не шелохнулся.

Большой генерал вызвал генерала поменьше, спросил: “Задача ясна?”

Первой мыслью генерала-исполнителя была мысль о болезни, даже операции. Грыжу давно следует удалить. Но он отогнал эту мысль — не поймут и не простят. Генерал Костылев, хотя и бывал в Афганистане, был человек не шибко смелый. Однако приказ есть приказ.

* * *

Все для Рафика Абасова сложилось в этой истории неудачно, если сказать по-русски — “сошлось”. Один из замов руководителя госбезопасности Азербайджана (он как раз и был близким родственником семьи, которая желала заместить Рафика на посту в Лондоне) в прошлом имел спекулятивные связи с неким русским доцентом из Московского университета. Деляги открыли “линию” из “Бакы” в Москву: с Каспия гнали вкусную рыбку, из Москвы — деньги. Дружба было оборвалась в горестный момент Беловежья, но вскоре вспыхнула с новой силой: доцента оценили как крупного демократа и назначили в Систему на ответственный пост. Когда новоиспеченный азербайджанский генерал оказался по делам в Москве — он позвонил старому другу-спекулянту и обрадованно узнал, что тот теперь тоже “чекист”. Встретились, обмыли как положено, условились помогать друг другу — буде возникает надобность. Когда же оная у азербайджанского друга возникла — русский друг все понял правильно и, как Большой генерал, вызвал генерала маленького, честного, но трусливого Костылева. Тот был на грани пенсии, вырос и сформировался в те времена, когда любая просьба любого негодяя из Партии или Системы рассматривалась как пожелание самого Ленина.

Что же касается “преступных группировок” — Костылев был профессионал и понимал, что в то безрадостное мгновение, когда спецслужба опустится до прямого контакта с уголовным миром, — она перестанет существовать. Для общения с “низами” есть МВД, милиция. Она — помойка по призванию и определению, ее дело чистить сортиры и свалки. У Костылева — еще по далеким коммунистическим временам (он тогда служил в Третьем управлении КГБ, в орбите которого было и МВД в целом) остались связи в Главном управлении Уголовного розыска. Был там один майор (теперь уже генерал-майор), который наболтал лишнего в нетрезвом виде на свадьбе у приятеля и сгорел бы синим пламенем, если бы ни Костылев. Подполковник Костылев сжалился над дурачком и дело замял — бескорыстно, по-человечески. Теперь Костылев знал точно: генерал милиции Зотов ничего не забыл и исполнит все, о чем ни попросит “старший брат”. Мент и познакомил Костылева с Рощиным, представив генерала как “нуждающегося человека”. Рощин был “на связи” у Зотова. Это особая история, и она заслуживает того, чтобы рассказать о ней отдельно.

* * *

Дождь упал сразу. Казалось, в небе опрокинули огромную шайку воды, она о воздух разбилась на брызги и стала долбать по городу. Зотов стоял в двух шагах от подъезда, но, пока эти два шага сделал, промок до нитки.

— Зонтик надо таскать, — произнес человек, стоявший в дверях. — Здорово, давно не видались.

Человек в гимнастерке был не кто иной, как Николай Рощин. Он оказался здесь совершенно случайно. Люди улетали в космос, ходили по Луне, но так и не познали, что есть случай, который подстерегает их за углом дома или, как сейчас, в обшарпанном подъезде.

Рощин и Зотов встречались однажды в Афганистане. Если для Зотова та встреча была лишь давно перевернутой и забытой страницей, то для Рощина она осталась незаживающей раной.

Взвод потерял в стычке с душманами больше половины людей, с собой удалось унести лишь троих раненых, остальных бросили среди чужих скал. Рощин цедил из алюминиевой кружки спирт, не хотел ни о чем думать, лишь бы напиться и заснуть, когда в блиндаж вошли три офицера. Для них этот тихий блиндаж был передовой, появление здесь золотопогонников расценивалось в штабе как героизм.

Солдаты вскочили, Рощин остался сидеть и лишь отставил кружку со спиртом.

— Плохо воюете, — заявил впереди идущий, судя по всему, только прилетевший начальник.

Стеганая куртка закрывала его погоны. — Встаньте, сержант!

— Ногу прострелили, — равнодушно ответил Рощин. Никакого ранения он не получил, но быть уличенным во лжи не боялся. Николай в тот момент вообще ничего не боялся.

Сержант смотрел в холеное лицо офицера так внимательно, словно знал, что запомнить это лицо совершенно необходимо.

Офицер порассуждал о том, что бойцов нужно беречь и, наконец, убрался. Один из солдат сказал, что это — крупное говно из штаба и с ним надо разговаривать осторожнее.

— Пристрелить бы его, — мечтательно произнес Рощин и вновь взял кружку.

И вот спустя столько лет Рощин мгновенно узнал Зотова, хотя на том сейчас серела форма полковника милиции. Ненависть колыхнулась в Рощине, словно он вернулся в блиндаж, почувствовал боль потерь и обжигающий вкус спирта.

* * *

— Дождь пошел как-то сразу, — оправдывался Зотов, осматривая свой сразу же вымокший мундир.

Рощин снял с Зотова фуражку, ударил о колено, затем этой фуражкой стряхнул с полковника воду и вновь надел тому на голову.

— Будь здоров, воин, полковник милиции сраный. Что молчишь?

Только теперь вспомнил Зотов непримиримые глаза сержанта Рощина и давний уже разговор с ним в блиндаже. Но ответить не успел...

Когда очнулся, понял — пистолета нет, бумажника нет, голова болит. Рощин стоял рядом, беспечно курил; увидев, что Зотов пришел в себя, взял его под мышки, поставил на ноги, четко, не очень громко сказал:

— Дурака не валять.

Ливень кончился, вышли под моросящий дождь, Рощин толкнул дверь первого же кафе, отвел Зотова в угол, усадил, сделал заказ, спросил:

— Ну что, погоны жмут или трусы узкие? Выпей рюмку, простудишься.

— Пистолет отдай, — пробормотал Зотов. — На мне форма, я на помощь сейчас позову, а тебе — конец.

— Позови. Я тебе дырку и сделаю, — Рощин показал под скатертью пистолет Зотова. — Так что лучше молчи. Живешь один?

— Один. Ты... это, не играйся с оружием. Там патрон в патроннике.

— Еще лучше, — Рощин чувствовал, что случайную встречу можно использовать для выполнения давно вынесенного приговора. — Ты в моих глазах отвечаешь за гибель всех моих товарищей — тогда, в Афгане. Живешь недалеко?

— Рядом, — Зотов чувствовал себя то ли во сне, то ли под гипнозом.

— Идем, — Рощин сунул пистолет в карман, помог полковнику подняться.

* * *

Квартира Зотова оказалась нешикарная, половина мебели стояла нераспакованная, в ящиках.

— Приезжаешь, уезжаешь? — спросил Рощин.

— Приезжаю.

— Золотой ты мой! Значит, тебя и в доме не знают, — обрадовался Рощин. — Давай по сто грамм и начинай свою одиссею.

Здесь ошеломленный Зотов вспомнил о газовом пистолете — лежал в коробке, на подоконнике, — хотел подарить приятелю на день рождения. Только вот как добраться... Чертов сержант дока, если просечет — финиш мгновенно и безболезненно.

— Черт с тобой... — произнес Зотов. — Убить хочешь? Отомстить за прошлое? Афганистан? Афган как бы? Мне еще тогда твои глаза не понравились... Злые. — Зотов встал и медленно направился к подоконнику. — Ладно, берег дочери на свадьбу, а теперь угощу тебя. Французский коньяк, да не какой-нибудь там “Наполеон”, тут, знаешь ли, приезжал Президент Франции, договаривались о контактах... — Не сводил глаз с завороженно слушающего Рощина; тот, как всякий простой человек, млел и таял от рассказов о “высших”, это видно было. — Ну, я предложил, чтобы ихняя жандармерия и наша, так сказать, милиция законтачили... — уже открывал коробку, срывая клейкую ленту.

— А чего она такая маленькая? — изумленно спросил Рощин.

— Так коньяк еще от Людовика Первого! — натужно улыбнулся Зотов. — Ценность-то какая! — Выстрелил в лицо Рощину, того словно сильным ударом свалило на пол. Рухнул, закатил глаза, дышал прерывисто, со свистом. “Еще сдохнет, не дай Бог... — подумал было полковник милиции, но тут же рассмеялся: — Чушь. Взял грабителя с поличным. Молодец! А даже если и откроется, что давняя связь, по Афгану еще? И что? А ничего”.

Связь... Он вдруг понял, что в руки приплыла весьма крупная щука. Это выродок — даже если он и мастер-одиночка (не говоря уже о том, что вполне может быть и в стае) — не просто агент, а находка самой высшей пробы. Завербовать, а потом внедрять — по надобности. Класс!

Связал намертво, вызвал опергруппу, на следующий день пришел к поверженному сержанту в “одиночку”. Разговор был короткий и действенный. Уже через полчаса Рощин дал подписку о сотрудничестве и легко сдал свою “боевую” группу, бандитов второй руки. Министр выслушал доклад, сказал задумчиво: “Их всех надо бы... А?” — “А как же, товарищ министр!” — радостно отозвался Зотов. Через неделю, во время работ по разборке флигеля на территории старой тюрьмы на двоих подельников Рощина рухнула вполне случайно двутавровая балка...

Но сержанту об этом не сказали. Возможная месть бывших сотоварищей и, главное, огласка “ссучивания” были лучшей гарантией “сотрудничества” с “органами”. Рощин стал служить бывшему врагу верой и правдой.

* * *

Зотов встретился с генералом Костылевым на конспиративной квартире ФСБ. О том, что это именно конспиративная, а не явочная квартира, было ясно многоопытному зотовскому глазу хотя бы потому, что комнаты имели не вполне жилой вид, а на стене висела плохая картина, изображавшая рыбную ловлю. Фужеры и рюмки в серванте давно покрылись вековой пылью (сам Костылев их не мыл, а на прислугу у ФСБ давно уже денег не было). “На явочной хозяйка давно бы все вымыла и вычистила, — подумал Зотов. — Ну, да ведь моменты нынче, а не времена...”

— Нашел человека? — сухо спросил Костылев.

— Да. Мой агент. Псевдоним — Солдатов. Боец, убийца, умен, находчив. Я ему, естественно, ничего не сказал.

— Ты, естественно, ничего и не знаешь, — без улыбки отозвался Костылев. — Как сообщил обо мне?

— Мол, есть человек, нуждается. Остальное — дело ваше. Я могу идти?

— Ступай и забудь. Я, конечно, благодарен и не забуду.

— Очень тронут, — ухмыльнулся, не сдержавшись, Зотов. — Я только обязан предупредить, предостеречь: агент полагает вас особью преступного мира. Задание, которое дали агенту мы — помочь нуждающемуся человеку. Ясно: мы несем ответственность только в рамках задания. Так что будьте крайне осторожны. На этом и распрощались.

* * *

Костылев нашел Рощина на согласованном месте точно и в срок. Всмотрелся: и правда — глаза — два шила, злющие. Но в лице точечки, россыпью, некоего интеллекта. Не дурак, хитер, силен. Решил держать себя как преступный авторитет — на “вора в законе”, подумал, не вытянуть, обхождения не хватит.

— Здесь говорить не станем. В “Савое” бывал?

— Бывали-с... — Рощин тонко улыбнулся. — Любите хорошую кухню?

— Идем, — Костылев рассыпаться не стал, не положено. Они ведь не друзья.

В зале Рощин заинтересованно обвел взглядом золоченую лепку, зеркала на потолке и вздохнул:

— Правильно “Комсомольская правда” писала когда-то... Жизнь прошла мимо.

— Она вернулась, считай, что так. На мгновение. А если сладимся... И навсегда.

Приступили к закуске. Костылев жадничать не стал и из авансированной азерами суммы заказал икры разной, рыбки красной и белой, “Смирновской”.

— Мне мучительно больно за бесцельно прожитые годы, — произнес сквозь кашу во рту Рощин. — Премного благодарны.

Ирония не понравилась, но поезд тронулся, отступать было поздно.

— Дело стоит тридцать тысяч баксов, — сказал Костылев ровным голосом. — Задержишь на срок указанных лиц, а еще лучше, отправишь на луну — получишь все сполна. От меня лично. С благодарностью. Попытка выкрутиться безжалостно пресекается. Никаких вбок-назад. Любой инициативе — стоп. Все понял?

— Вы так говорите... — протянул Рощин. — Здесь? — огляделся. — За этим столом?

Костылев поймал изучающий глаз. “А он не прост, совсем не прост, этот агент ментовский... Надо держать ухо востро”.

— Не держи за лоха. О чем базар? То и исполняй. А об вечном покое мы позаботимся без тебя. Здесь все жуки, но жучков не ставят. Если не ведено. Все понял?

— Ладно. Мне — тридцать. А общий гонорар — он каков?

“Вот сволочь... — Костылев обмер. — Подставил суку чертов мент... Да ведь это — явный прокол!”

— Я бы тебе ответил на языке... Но скажу, как в детстве мама говорила: любопытной Варваре нос оторвали. Усек?

— Я пошутил, — Рощин тщательно вытер рот крахмальной салфеткой и громко рыгнул. — Давайте о деле.

Еще полчаса Костылев объяснял — где получить милицейское обмундирование и оружие, документы и транспорт. Назвал несчастного Рафика. Напоследок сурово сдвинул брови:

— Все должно выглядеть, как чрезвычайное задержание. Что бы он там ни орал на публику — никто не поверит. Азеров в Москве не любят, чем они шикарнее одеты — тем больше ненависти в русском человеке. Так что вы работаете безопасно и наверняка. Деньги выдам тебе, а вот станешь ли ты делиться с братвой... Твое дело. Из личного опыта скажу так: чем денег лично у меня больше — тем лично мне лучше. Все понял? Тогда пошли.

У парадного Костылева ждал ничем не примечательный “жигуль” шестой модели. Перехватив удивленный взгляд “подельника”, Костылев выдавил улыбку:

— Главное — не светиться. Тебя подвезти?

— До метро. А если не жалко — до Марьиной, там обретаюсь.

Что заставило многоопытного Костылева принять предложение? Это навсегда останется загадкой. Рощин сел рядом, на переднее сиденье, машина рванулась с места и понеслась по счастливым демократическим улицам в некогда обетованное воровское место — Марьину Рощу.

По дороге не разговаривали, Костылев вдруг ощутил несварение от обильной острой пищи и тоску в сердце. Рощин косил волчьим глазом и тоже молчал. В тихом переулке велел остановиться и, посматривая загадочно, произнес со значением:

— Человек — располагает, а Бог — предполагает.

— Наоборот, — отозвался Костылев, нетерпеливо уже ожидая, когда же наконец скользкий пассажир опростает автомобиль. В этот момент Рощин и нанес удар ножом в шею, под правое ухо. Генерал всхлипнул и потек под сиденье.

Машину Рощин отогнал на безлюдный угол кладбища, у стены. Здесь не хватятся до утра, если не дольше. Путь к единоличному успеху был открыт. Совесть не мучила по причине ее полного отсутствия, оковы сотрудничества с Зотовым наконец-то пали навсегда. Пусть теперь Зотов объявляет всероссийский и всеэсенговский розыск, обращается с Интерпол — все это говна-пирога. Ничего боле не может милиция, нарыв на теле народа, куча бездельников и лоботрясов...

Собирая нехитрые пожитки на “хазе”, Рощин думал о том, что затея возникла дурацкая, исполнить ее будет крайне сложно. Во-первых, все “пункты”, указанные покойником-заказчиком, отпали сами собой. Там ни машин, ни оружия, ни форменной одежды более не получишь. Да и зачем? Этот ныне мертвый придурок из госбезопасности (а откуда же еще? Рощин сразу все понял, как только собеседник стал рассказывать об арсеналах и каптерках. У мафии этого ничего нет и быть не может за ненадобностью. Прокололся фээсбэшник чертов, скиксовал, гаденыш неживой...), может быть, всерьез уверовал, что кроме государства никто в стране ничем не владеет и сделать ничего не может. А зря... Есть друзья. Сколько их служит в той же московской милиции? До гроба преданные не присяге несуществующему “народу” и еще менее существующему “руководству”, а фронтовой, боевой, кровавой дружбе, выстраданной не речами о том, “как надо”, а выжженными кишлаками, спаленными женщинами, детьми, выколотыми глазами душманов, выжженной землей, и без того, впрочем, мертвой...

Соберем друзей, сделаем дело, а выйти на “заказчика мероприятия” — это раз плюнуть. Это не долго и затрат не потребует.

Первое дело — хата, думал Рощин. Где держать такую ораву? Известно, лист следует прятать в лесу, человека — среди людей. Из Москвы не вывозить ни в коем случае. В другом месте они будут светиться, как фонарь над дорогой. Второе — разделить. Отца держать с сыном, мать — с дочерью. Искать будут в Подмосковье, решат, заготовлена дача. Вообще они будут считать, что имеют дело с умными, расчетливыми людьми. Потому умных ходов не делать.

Как увезти четырех людей, Рощин знал, а не получится, значит, судьба. Жить в Москве без денег нет смысла. Как получить деньги, он тоже знал, а не выйдет, значит, не судьба. Она занимала в его планах процентов пятьдесят, если не больше: Такой шанс он считал очень высоким, часто в бою у него не набиралось и десяти.

Теперь люди. Он позвонил Леше, спокойному, флегматичному сержанту, который оставил два пальца в Чечне, воевал и в Афганистане, где получил Красную Звезду, но дошла до него лишь медаль “За боевые заслуги”, и Лёха за ней в военкомат не пошел.

Рощин знал, Лёха годился, он жил бедно, вкалывал чернорабочим, любил Родину умеренно, чтобы не сказать жестче, называл ее мачехой.

Был еще Юрка, блондинистый, горбатый, сильный, словно плоскогубцы. Сирота. Нищий. Умеренно пьющий. Он боялся только ранения в живот, так как имел язву, порой повторял: если в живот влепят, могут язву убить, как я без нее жить буду? Юрка тоже годился, был смел, два раза умирал, единственный недостаток — безумно любил детей. Чеченский пацаненок ему пулю в бедро засадил, так он его на одной ноге поймал и в госпиталь с собой уложил, сказал, мол, брат. А пареньку грозил, мол, будешь шуметь, я тебе пулю, что ты мне в ногу засадил, не подарю. Позже Юрка достал серебряную цепочку, продел сквозь пулю и соорудил парню амулет. Они были действительно словно братья, только один черненький, другой беленький.

Не откладывая надолго, Николай собрал друзей, рассказал о деле. Ребята выслушали, затем Лёха басом сказал:

— На месте смотреть надо.

— К месту ты явился, командир, — сказал Юрий Заров. — Нищета обрыдла. А рисковать для нас — дело привычное.

— Что делает перво-наперво боец, прежде чем начать бой? — спросил Рощин. — Ищет укрытие. Использует ландшафт либо копает. Допустим, мы такие ловкие и семью захватили. Куда мы денемся?

— Я квартиру получил в Бибиреве, — Юрий несколько смущенно улыбнулся. — Двухкомнатную. Жена ушла с каким-то бизнесменом. Я в •“апартаментах” один маюсь.

— Тебе всегда везло, — обронил Лёха. — Помнишь, в “волчьей пасти” нас “духи” накрыли? Ты один и выполз.

— А ты. Большой, там остался? — ощерился Заров.

— Не говорю, ты вытащил. Но то другая история.

— Как вам обоим мозги не отшибло? — усмехнулся Рощин.

— Мы все помним, командир, потому и подписываемся, идем с тобой. Нам с этой власти причитается. Она нам не мама.

— Бибирево, говоришь? Поехали, смотреть будем.

Дом, где располагалась квартира Зарова, был заселен лишь наполовину. На верхних этажах не было раковин и унитазов. Рощин посчитал, все складывается к лучшему, новоселы не знают друг Друга.

В квартире афганцев встретил Шамиль, тот самый мальчишка-чечен, который стрелял в Зарова, валялся с ним в госпитале, теперь жил у него, втихую воровал на ближайшем рынке.

— Ну, как? — Заров развел руками. — Еще не все, — он достал связку ключей, отпер соседнюю квартиру. — Жилище Ивана. Наш человек, ногу оставил там, тут заимел было жену, получил хоромы, а девка сбегла. Одноногий, без денег, кому нужен? — Афганец прошелся по квартире, остановился у кадки с диковинным растением. — Это Федя, его Ваня вместо ноги из Афгана приволок, мне ведено его поливать. Ванька подался к матери в деревню, когда вернется, не говорил, не раньше уборочной, это точно.

— Квартиру запри, будет как резерв главкома, — Рощин вернулся в квартиру Зарова, глянул на Шамиля, спросил: — Парень не болтун?

Шамиль зыркнул черными глазами, отвернулся, а Заров ответил:

— Честно скажу, огнем не жег, а иначе слова не вытянешь. Иной раз такая злоба берет, вроде и брат имеется, а поговорить не с кем.

— Годится, — Рощин почесал затылок. — Паренек сгодится, — он достал пачку долларов, которые забрал из кармана покойного Костылева. — Валюту надо поменять, купить раскладушки, одеяла, подушки, жратвы на неделю...

К вечеру квартира имела семь койко-мест, полный холодильник еды. Появился в одной из комнат и большой круглый стол, и восемь вполне приличных стульев. Доллары Заров поменял, но деньги вернул Рощину почти целиком. Объяснение тому было довольно простое. Новоселы тащили из своего старого жилья всю мебелишку, оставить духу не хватало. Приехав в новую квартиру, люди пытались старье как-то пристроить, кому удавалось, многие выносили привезенное на улицу. Шамиль в первый же день это заметил и под лестницей оборудовал нечто похожее на склад. А мальчишкам-конкурентам либо тем, которые хотели поживиться “добром” Шамиля, чеченец показал нож и лаконично сообщил:

— Пахан велел не трогать.

Рощин одобрительно все осмотрел, определил: задняя комната для “гостей”, большая проходная — хозяйская.

Затем разведчики оставили Шамиля и поехали ближе к центру, где быстро экипировались: серые костюмы, черные туфли, носки, рубашки, даже галстуки. Последние умел завязывать только Рощин.

Когда они переоделись, сходили в парикмахерскую, то выглядели не то гэбэшниками, не то некой “охранной структурой”.

* * *

Начальник убитого Костылева генерал Рыгалин расхаживал по своему кабинету и матерился на чем свет стоит.

У дверей стояли, вытянувшись, два полковника, старались на разгневанного начальника не смотреть.

— Чекисты... Мать вашу... Генерала, собственного начальника потеряли! Где Костылев?

— Телефон не отвечает, — пробормотал один из полковников и вспотел. — Съездили на квартиру, звонили, глухо.

— Соседи, кто в доме видел его? — Почувствовав неладное, Рыгалин голос убавил.

— А он на сердце не жаловался? Полковники переглянулись, пожали плечами, один тихо сказал:

— Может дверь вскрыть?

— В Склиф звонили? Какие там в районе лечебницы? Ищите, ищите, дверь сломать несложно! — вновь повысил голос Рыгалин.

* * *

Посол с семьей прошел из самолета “рукавом”, в здании их встретили пограничники, минуя формальности, взяли паспорта, прошли в гостевую. Посол Азербайджана в Москве приветствовал коллегу из Лондона. Судя по краткости его речи, Рафик понял: настроение в Баку снова изменилось и дядю то ли отстранили совсем, то ли задвинули на незначительный пост. Рафик ответил крайне вежливо, но коротко, московский посол тут же уехал, сопровождающие его чиновники исчезли мгновенно.

Насиба, не обращая внимания на протокольные хитрости, держала детей за руки и считала чемоданы, которые носильщики укладывали на тележке.

* * *

Водитель “Мерседеса”, который прислали за Рафиком и семьей, стоял, опершись на багажник, курил и презирал окружающих. Он принадлежал к посольству иностранного государства и усмешливо смотрел на суматоху, на всесильных гаишников, которые обходили его машину стороной. Известно, прислуга знает все. Шофер знал, что встречает опального человека, потому не смахивал пылинки с сидений, не протирал лишний раз стекла.

Заров подошел к водителю, достал пачку “Мальборо”, предложил закурить. Когда шофер отказался, закурил сам, согласно кивнул:

— Аллах все видит.

Водитель по строгому костюму определил в мужчине фээсбэшника, улыбнулся и взял сигарету.

— Аллах сейчас отвернулся, — и закурил.

— Все в порядке? — спросил Заров.

— Ну? — водитель презрительно махнул рукой. — Кому нужна сброшенная из игры карта?

— Тоже верно, — Заров стоял так, что водителю не был виден маленький Шамиль, склонившийся к переднему левому колесу.

* * *

Через несколько минут “Мерседес” с семьей Рафика неспешно катился к Ленинградскому шоссе. Машин вокруг было немного, но достаточно, чтобы ехавшее следом такси, за рулем которого сидел Лёха, никому не бросалось в глаза. Да и смотреть-то, в сущности, было некому. Еще одно такси, за рулем которого был Рощин, и на заднем сиденье примостился Шамиль, на переднем — Юрий Заров, шло параллельно “Мерседесу” Рафика. Конечно, если бы посольский водитель вез Человека, то не позволил бы каким-то “Волгам” ехать вровень, поддал бы газу, и неизвестно, чем бы это кончилось, но вскоре у посольской машины начало стучать левое переднее колесо. Некоторое время водитель терпел, хотя и новичку было бы ясно: колесо спустило.

Шофер, злобно кривясь, сказал:

— Колесо надо сменить.

Рафик понимал, что парень ведет себя оскорбительно, и с издевкой спросил:

— Может, помочь?

— Момент, момент! — заторопился шофер, вспомнив, что перегнул палку, когда в аэропорту не вышел из машины, не помог женщине сесть.

Сейчас он выскочил, открыл багажник, чтобы достать запаску, но это было делом не простым: сначала следовало вынуть чемоданы.

— Проблемы? — спросил у шофера гэбэшник, с которым они курили пять минут назад.

С другой стороны шоссе, загораживая “Мерседес” от встречного потока машин, остановилось такси, из которого вышли Рощин и Лёха Большой. Он обхватил голову шофера могучей рукой, резко дернул, шейные позвонки сломались почти беззвучно.

Рощин открыл перед Рафиком дверь.

— Дальше вы поедете в другой машине. С другой стороны уже вывели Насибу, вынесли детей, из “Мерседеса” в такси быстро перебросили вещи.

Рафик встретился с Рощиным взглядом, сразу все понял, севшим голосом произнес:

— Дети...

— Господин посол, и супруга и дети будут в полном порядке, — сказал Рощин. — Только не делайте глупостей.

Труп водителя забросили в “Мерседес”, а неприметные такси ушли в город. Рощин взглянул на свой хронометр:

— Меньше двух минут, — он усмехнулся. — Без тренировки это совсем неплохо.

До дома Зарова добрались без приключений. Сначала в квартиру провели детей, Насибу и Рафика, быстро пронесли багаж. Лёха и и Заров бросились к машинам.

Никто из новоселов, да и прохожих, не обратил внимания на два такси, которые подлетели к дому, а через минуту укатили: жизнь текла своим чередом.

Рощин и Шамиль остались с “гостями”. Шамиль завладел вниманием маленькой Гемы, катал ее по квартире, начал обучать какой-то незнакомой игре. В машине, когда малышка, разлученная с мамой, разволновалась, он сунул ей под носик какой-то наркотик, Гема стала заторможенной и сонной. Насибу пугали глаза этого мальчика, они были пустыми, мертвыми.

— Рафик, — прижимаясь губами к уху мужа, шептала Насиба, — ты сильный, ходил в спортзал, тренировался. Неужели ты не справишься с этим русским?

— Один на один я мог бы попробовать, — шептал Рафик. — Один шанс из десяти я имею. Но парень приставит нож к горлу Гемы, и все закончится.

— Сколько лет вы обучались в разных там университетах, — сказал Рощин, он будто материализовался из воздуха, — столько лет меня учили убивать. Мне нужны деньги, я не убью господина посла, я сломаю ему руку. — На лице бойца была холодная улыбка. — Наложим шину, истратим бинты, вообще много бессмысленной возни. Не надо толкать мужа в пропасть.

Спокойное лицо Рощина не изменилось, лишь небольшой шрам на лбу покраснел.

Вскоре вернулись Алексей и Заров, они отогнали машины в другой конец города.

Девочка Шамиля совершенно не боялась. Через час они играли, словно родные. Шамиль таскал девчонку по квартире, порой перекидывал через плечи, приговаривая: держись, упадешь, плохо будет.

Рафик держался достойно, понимал, что захвачен, что со временем ему объяснят условия освобождения. За семью он не волновался, знал: все они представляют ценность только живые. Посол сидел с сыном и женой на раскладушке, успокаивая их, убеждая, мол, вскоре все образуется. Октай, так звали мальчика, наблюдал за происходящим с любопытством, ему было шесть лет, он понимал, что их всех взяли в плен, но свято верил в могущество отца и не волновался. Насиба слушала мужа вполуха, не сводила глаз с дочери и страшного парня, который не отпускал Гему ни на шаг.

Когда Насиба видела, как обращаются с ее крошкой, то, закусив шаль, рыдала и однажды прошептала: зверь. Слух Шамиля был действительно звериный, он услышал, подошел к сидевшей на полу матери, спросил:

— Женщина, ты знаешь, как с детенышем обращаются звери?

— Она не хотела тебя обидеть, — вмешался сидевший рядом посол.

— У меня было два брата, — Шамиль поднял за руку Гему, осмотрел. — Один был больше, другой меньше, солдаты убили их.

— Я не верю! — закричала Насиба.

— Они не нарочно стреляли маленьких детей. — Казалось, лицо Шамиля вырезано из дерева. — Они выпили и просто стреляли, чтобы им было весело.

Висевшая на одной руке Гема начала хныкать. Шамиль забросил ее за шею и вышел.

— Ты мужчина, ты должен что-то сделать! — шептала жена.

Рафик поднялся, сзади шагнул Заров и ударом сбил его с ног. Жена подтащила мужа к себе, мальчонка выглядывал из-за плеча матери и молча плакал.

— За что ты его? — спросил Рощин.

— За яму, в которой я просидел две недели. Похитители сели за стол, выпили по стопке водки, закусили хлебом.

— Будем считать, начало прошло удачно, — сказал Рощин. — У кого сколько рублей? Доллары пока менять не будем.

Когда все сложили и посчитали, набралось около четырехсот тысяч.

— Забыли купить детям фрукты. Юрик, сходи, купи бананы, яблоки, виноград. Тащи сюда посла. Абасов вошел, держа голову слегка набок. Рощин подтолкнул ему стул, сказал:

— Мы хотим получить за вас выкуп. Кому лучше дать телеграмму?

— Нас не отдадут без боя, — ответил посол. Надо сказать, держался он хорошо.

— Ты мужчина наверняка умный. Мы сами залезли в эту ловушку, никакого боя не будет, только трупы.

— Не я решаю, — ответил посол.

— Плохо, должен все решить ты. Тогда мы получим деньги и уйдем. Ты и семья останутся живы, — Рощин попытался улыбнуться.

— Гарантии?

— Ты не на переговорах. Выброси из головы глупую мысль, что раз вы знаете нас в лицо, мы вас обязательно убьем. Мы не хотим ожесточать ГБ, милицию, восстанавливать против себя людей. Все зависит от тебя. Если твое правительство согласно заплатить три миллиона долларов, ни один волос не упадет с вашей головы. Начнется стрельба — мы умрем все. Только мы уже умирали, мы попрощались с жизнью. Ты не знаешь, как это страшно. И у тебя семья. А у нас нет никого.

— Ты прав, но меня не послушают. Престиж страны и прочее... Пообещают, посадят снайперов...

— Ты не уговоришь своих? — спросил Рощин.

— А ты отпустишь меня на переговоры?

— Допустим, я тебя отпущу, ты пойдешь в посольство, объяснишь, как дела. Они скажут, что такой суммы у них нет, нужно время, чтобы собрать деньги. Ты согласишься, пойдешь в гостиницу “Метрополь”, снимешь номер, будешь ждать, пока не принесут деньги. Если мы увидим за домом наблюдение, значит, ты продал свою семью.

— Они могут найти вас без меня, — сказал посол.

— Не могут, — уверенно сказал Рощин. — У них нет ни одной ниточки.

— Они обманут меня, — обреченно произнес посол. — Меня легко обмануть.

— Как же тебя назначили послом? — удивился Рощин. — Мне это безразлично. Ты не пойдешь в свое посольство по другой причине. Три миллиона стоишь именно ты, посол. Когда они заполучат тебя, никто за женщину с двумя детьми мне ничего не заплатит. Так что отдыхай.

Хлопнула входная дверь, все вздрогнули, лишь Рощин сунул руку в карман. Вернулся Юрий с пакетами фруктов.

— С ума сойти, все есть, только плати. Который год уже, а я привыкнуть не могу! — Он положил на стол связку бананов, пакет с виноградом и яблоками, достал батон и бутылку водки...

— Я думаю, с выпивкой надо кончать, — сказал Рощин.

— Верно! — Юрий ударил кулаком по столу. — Завтра и покончим.

Глава вторая

Полковник-важняк Гуров многое не любил в жизни. Но если бы ему предложили назвать наибольшее из зол, он бы уверенно произнес: большое оперативное совещание в кабинете министра.

Но в подобных случаях никого не спрашивают и Гурова тоже. Он из принципа, может, из упрямства, пришел в штатском костюме. Друг и непосредственный подчиненный полковник Станислав Крячко вздохнул, слово у койки умирающего, а непосредственный начальник генерал-лейтенант Петр Николаевич Орлов попросту отвернулся.

Гуров на подобные мелочи давно уже не обращал внимания, сел за стол, выложил перед собой две ручки и блокнот, хотя ничего писать не собирался.

Вел совещание первый заместитель министра генерал-полковник Шубин Василий Семенович, мужик неплохой, даже душевный, но в оперативной работе тупой. Это было нормально, оперативных работников в такие верха не пускают. Но, как говорится, кто на земле не пахал, тот и в облаках не летает. Но говорят мудрые слова в коридорах да в сортирах, а решают кадровую политику на коврах и дачах. Прошу не путать.

Гуров лишь мельком взглянул на собравшихся и понял: кроме болтовни и общих указаний, ничего ждать не приходится. По правую руку от Шубина располагался крупный чин из ФСБ, соответственно и весь ряд по эту сторону занимали контрразведчики. По левую руку от Шубина сидели менты, многих из них Гуров знал лично, даже водку с ними пил.

Операция, проводимая совместными усилиями милиции и контрразведки, редко приводит к хорошим результатам. И все это знают, а сделать ничего не могут. Потому как для этого один из министров должен сказать Президенту, мол, дайте нам, мы сделаем. А где такого дурака найдешь? А коли гуртом навалимся, так и отвечать гуртом станем, каждому по щелбану и вновь по углам.

Дело, которое предстояло обсуждать, Гуров знал, довольно тухлое дело. Сегодня в семь тридцать утра из аэропорта Шереметьево-2 похищены, исчезли, пропали, испарились, как угодно, посол Азербайджана в Англии с женой и двумя детьми. Семья летела из Лондона.

Посол находился в Великобритании уже давно, вел дипломатические переговоры и весьма успешно, получил прекрасную прессу. Королева удостоила жену посла личным приемом, передала в подарок детям Азербайджана много фунтов. И почему-то Москва, а не Азербайджан получила восторженный факс с кучей комплиментов в адрес Рафика Абасова и его супруги. Превозносились их манеры, особенно английский, упоминалось даже о примерном поведении детей.

Великолепная семья из Лондона прилетела, прошла пограничный и таможенный контроль, состоялась короткая официальная встреча, посол Азербайджана в Москве и прилетевший посол из Лондона обменялись речами, после чего каждый сел в свою машину и покинул аэропорт. Прилетевший уехал из Шереметьева вторым, так как получал багаж.

Но машина посла, прилетевшего из Англии, в посольство не прибыла. Вскоре ее обнаружили в двух километрах от аэропорта, водитель был мертв, семья исчезла.

На данный момент удалось установить, что “Мерседес” посольства видели стоявшим на месте его обнаружения, у машины было проколото переднее колесо, рядом стояли две машины такси. Но проезжавшие не обратили на происходящее никакого внимания, приняв все за обычное дорожное происшествие.

Врач установил, что у водителя сломаны шейные позвонки, подобным образом разведчики “снимали” вражеских часовых. В преступных группировках встречались и войсковые разведчики.

Почему у посольской машины не было сопровождения, никто сказать не мог.

Пограничники утверждали, мол, гости контроль прошли и ступили на землю России, следовательно, находились в ведении управления охраны, то есть местной контрразведки, которые, в свою очередь, утверждали, что посольскую машину должна была сопровождать служба охраны посольства.

Давнишний знакомый Гурова, недавно получивший генерала, замначальника контрразведки Кулагин заявлял, что высокопоставленная семья Границу не пересекала, пограничники получили лишь квиточки да паспорта прилетевших, посла, жену и детей не видели. Препирательства прервал первый заместитель министра Шубин, сделав это в не свойственной ему грубой форме:

— Прекратите! Вы закончите спор на даче, будучи штатскими лицами. Работа по розыску ведется?

Генералы молча кивнули.

— Ясно, похищение было спланировано, разработано самым тщательным образом. Вызвано оно скорее всего заявлением посла английской прессе, что Азербайджан не делит мир на мусульманский и христианский и будет жить по законам Европейского сообщества. И хотя они не являются больше вассалами Москвы...

— И никогда не являлись! — выкрикнули из-за стола.

— Не являлись, — повторил Шубин, но взглянул на крикуна недобро. — Но Азербайджан — брат России и будет последовательно придерживаться ее политики в Европе.

— Кому-то политика министра не понравилась, — подал реплику начальник ОМОНа.

— Мусульманам, больше некому, — ответил начальник МУРа, генерал Тяжлов.

— Самая грубая ошибка, Анатолий Сергеевич, если мы начнем работать против мусульман, — ответил Шубин. — Возможно, этого от нас и ждут.

— Разрешите? — генерал Орлов тяжело поднялся. — Сейчас сложно делать выводы. Когда похищают людей, всегда выдвигают требования. Появятся требования, мы определим и цель.

На совещаниях Орлов обычно молчал, сейчас его слушали с удвоенным вниманием.

— Мое мнение, цель — деньги. Преступление не носит национальной политической окраски. Обыкновенная уголовщина. Скорее всего за делом стоят политики, так они и при аварии самолета присутствуют.

— Подписывает нам приговор, — шепнул Станислав.

— Собственный приговор, — поправил Гуров.

— Полковник Гуров, что вы шепчетесь? — спросил Шубин. — Вы не согласны с Петром Николаевичем?

Станислав поднялся.

— Полковник Крячко, — представился он. — Шептался я. Если бы мы были не согласны со своим шефом, мы бы молчали.

— Дерзкие эти сыскари, управы на них нет! — негромко сказал начальник управления кадров.

— Мое терпение кончилось! — Гуров поднялся. — Генерал-лейтенант, последнюю Красную Звезду вы получили за нашу работу в Смоленске, где полковник Крячко рисковал жизнью! А вы подшивали в тот момент бумажки.

— Хватит, — миролюбиво произнес Шубин.

— Нет!.. — чувствовалось, Гурова понесло и могло вынести из министерства.

— Сядь, Лева! Выдохни! — одернул его генерал Орлов.

Гуров, как послушный ученик, опустился рядом.

— Мы уже пытались работать вместе, — продолжал Орлов, — не получается, и нечего время терять. У нас разные методы, различная агентура, иные взаимоотношения на иерархической лестнице. Мое предложение — работать параллельными курсами, в случаях их пересечения конфликты не раздувать, решать мирным путем. Подробности мы уточним с генералом Кулагиным.

— О сроках я не говорю, — Шубин, морщась, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Наверняка наш МИД уже получил ноту, завтра, а может и к вечеру, на телевидении нас ударят, затем начнут бить бесконечно. Не обращать внимания, с прессой вести себя корректно.

— Легко сказать, — обронил кто-то.

— Полагаете, легко? — Шубин оглядел зал. Многие потянулись к стоявшим на столе бутылкам, начали поглощать воду, словно только что вырвались из объятий Сахары. Все присутствующие понимали, министра нет неспроста. Над головой Шубина занесена карающая десница Президента. Сейчас абсолютно ясно, кто ответит.

— Ну, а если мы семью вернем в целости, в отутюженной одежонке и начищенных туфельках? — неожиданно громко спросил Гуров.

— Наглец! — Шубин взглянул на Гурова, затем перевел взгляд на Орлова, улыбнулся: — Как говорит один мой наглый подчиненный: это вряд ли!

* * *

Когда совещание закончилось, Крячко, Кулагин, Орлов и Гуров собрались в кабинете у генерала.

— Я полагал, что у тебя чувство меры имеется, только очень далеко, — сказал Орлов, стаскивая мундир.

— Мера на месте, а юмор близко, — ответил Гуров. — Может, это и не видно, но я человек на удивление юморной. Нельзя заканчивать совещание траурным маршем, — он взглянул на часы. — Станислав, кати в Шереметьево, узнай, что там Валентин с Григорием накопали. И разыщи мне “бригадира” тех бандитов, которые там под видом таксистов работают.

— Яшу искать, все равно, что гоняться за памятником Ришелье на небезызвестной лестнице в Одессе.

— Яша Рунбель, известный одесский пахан, отличается феноменальной физической силой, острым умом и непроходящей аллергией на работу. Обаятельный человек, слова правды не скажет даже перед угрозой распятия, — Орлов уже говорил на одесский манер. — Он не любит мокрых дел, но может зарезать за неосторожное слово. Скажите, зачем вам Яша, я отвечу, годится он или нет.

— Я собираюсь заключить с ним сделку.

— Как? — Станислав чуть не упал со стула. — А последние деньги в акции МММ вы вложить не желаете?

— Я не люблю рисковать, мне нужен верный человек! И почему ты еще здесь?

— Тороплюсь, мой полковник, тороплюсь! — Хромая на две ноги, Станислав вышел из кабинета.

Как только дверь за Станиславом закрылась, Гуров посерьезнел.

— Ну что, господа хорошие, вмазались мы по самое некуда? Паша, — обратился он к Кулагину, — давай делить этот кусок дерьма, валять его, мять, решать, что делать.

Кулагин был моложе Гурова года на три-четыре, уже генерал, работал с розыскниками не впервые и завидовал их легкой походке в этой полной крови и грязи жизни. Молодой генерал был умен и понимал, что атмосфера несерьезности, кажущаяся бравада свойственна не ментам-оперативникам вообще, а данной группе, и создают его Станислав и Гуров. Взаимоотношения между ними отнюдь не простые, каждый до тонкости изучил свой маневр, и никто не позволит себе выйти за рамки дозволенного. А сидит над всем простоватый генерал Орлов, следит, чтобы “мальчики” не заигрались, вожжой подергивает, чтобы с ходу не сбились.

Как оперативник Кулагин считал себя ровней Станиславу, а Гурова почитал неизмеримо выше. Однако Павел прекрасно отдавал себе отчет в том, что Лев Иванович поставил себя так высоко, как ему бы никогда не удалось встать в ФСБ. Там бы такому самостоятельному и гонористому быстро чубчик обстригли, узду накинули, поставили в строй. Надо еще учитывать, что в судьбе любого, Гурова в частности, госпожа Фортуна играет роль не последнюю. Сначала Гурова прикрывал генерал Турилин, затем подрос Орлов и стал генералом. Тут и Станислав рядом, тоже фигура не слабая. Любой всесильный генерал затылок до плеши прочешет, прежде чем увольнение подписать. Нет их, мастеров-колдунов, перевелись. Одного еще как-то можно прибрать, двоих, так кровью изойдешь, а троих, так...

— Павел, у вас есть конкретные предложения? — прервал размышления Кулагина генерал.

— Чего? — Кулагин не мог вернуться в сегодня, потому решил обидеться: — А с каких это дел, Петр Николаевич, вы со мной официально заговорили? Я вам на ногу наступил? Десять лет Пашкой бегал, а тут Павел и на “вы”? Обижаете.

— Я, честно сказать, Паша, твоего отчества вспомнить не мог. Ты генерал, в должностях мы равны...

— Но совесть я пока не потерял, свое место в розыскном деле знаю, — перебил Кулагин. — Лев Иванович, может, и без званий и без должностей нас поглавней. Мое предложение вам не интересно, любой школьник знает, что дуб могучий, а ветер пронзительный и смерть дышит в лицо.

Орлов, прикрыв ладошкой рот, улыбнулся, а Гуров хохотнул с удовольствием.

— Выехать в Шереметьево и заново попытаться определить, как перехватили семью посла, каким образом вывезли с аэропорта? Я могу много интересного рассказать. Продолжить?

— Валяй, — Орлов ободряюще кивнул. — Чтобы громить бастионы, надо их иметь. Ты будешь строить, мы будем громить. И так до бесконечности.

— Согласен! — обрадовался Павел. — Только строить будет Гуров, ломать дело не хитрое.

— Ряженые, — сказал Гуров. — В аэропорту находились ряженые. Пограничники, работники служб, таможни, установим. Люди, которые беспрепятственно могли подойти к семье посла. За эту часть операции я отвечаю. В дальнейшем возможны варианты. Ряженый берет чемодан и малыша...

— Чемодан не годится, одна рука бандита должна быть свободна, — возразил Орлов.

— Верно, — кивнул Гуров. — Хотя если второй ряженый приставляет ствол к боку посла и шепчет: “Пройдем этой дверью”?

— Зачем осложнять, если возможно держать и пистолет и малыша? — согласился Гуров.

— Осложнять не стоит. Один несет ребенка, другой говорит пару фраз, — согласился Гуров.

— Но посла встречала охрана и лимузин, — возразил Кулагин.

— Так посла, не Президента, где охрана на два шага не подпустит, да еще надзирающие стоят... Сам знаешь. Прилетели, общая неразбериха, посла сторонкой, мимо очереди, — рассуждал Гуров. — Службы разные, люди в лицо друг друга не знают. Чемоданы...

— Ты забыл паспортный контроль, — подсказал Кулагин.

— Паспорта у гостей какой-нибудь чин отобрал, сказал, указывая на дверь: “Сюда, пожалуйста”. Начнем выяснять, кто конкретно встречал, в сменах запутаемся. Там наши, ваши, служба охраны, внутренняя служба, — Кулагин махнул рукой.

— Можно проще, был посол и нет посла, а женщин и детей много, — сказал Орлов. — Лева, кончай молчать, выкладывай свои соображения.

— Следует дать по рукам, чтобы надолго запомнили. Работать по прямому пути следования семьи нужно обязательно. Павел, это твое дело. И фирма твоя, с давних времен людей пугает. А я с группой оперов займусь дорогой навстречу. Людей много, потоки перемешиваются, вроде это плохо, но есть люди, которые много видят и знают. Я попытаюсь с некоторыми переговорить, нажать, попытаться решить вопрос мирно. Серьезной драки никто не хочет.

* * *

Приметы некоторых похитителей получили хорошие, вызывал недоумение парнишка, крутившийся у посольского “Мерседеса”. Судя по описанию, ему было не более двенадцати-тринадцати лет.

Кулагин смотрел больными глазами, именно в его части операция провалилась, а ведь казалось, так просто найти такси, которые увезли семью почти от здания Шереметьева.

Гуров рассматривал фотороботы двух подозреваемых и почти не сомневался, что усатый блондин с небольшим шрамом на лбу тот самый, о котором ему сообщила агентура, старший сержант, по другим данным старлей, то ли Русин, то ли Рубанов или Рубинов? Низковато звание для такого масштабного дела, однако чем черт не шутит. Послать запросы в части? В какие части, все переформировано, многие демобилизованы. Но канцелярская машина крутилась, хотя одной фамилии было явно мало.

Послали запросы в места заключения. Пришел лишь один ответ, что Всеволод Рубинов убит при попытке к бегству.

— Обкакались, господа хорошие, — подвел итог генерал Орлов. — И контрразведка, и розыск, я не делю на ваших и наших, мы с тобой, Паша, обыкновенные говнюки. Ты как полагаешь, пацан, что крутился у машины, из банды или посторонний?

— Не знаю, не думал, Петр Николаевич, — ответил Кулагин.

— Боевик, — уверенно ответил Гуров. — Наше производство, лично изготовили.

— Это как понимать? — спросил Рыгалин, генерал контрразведки. — Его мать родила, отец воспитал. Я попрошу тут политику не вмешивать.

— Согласен, никакой политики, обыкновенный бандитизм, — спокойно ответил Гуров. — Он в футбол должен гонять, а мы из него бандита изготовили. Три свидетеля говорят о его мертвых глазах. Парень в цирке их приобрел или мама таким родила? Мы его таким изготовили, вот ты, генерал, и я.

— Прошу не “тыкать”, не забывайтесь, полковник!

— Я забуду, плевать, кадры запишут навечно...

— Заткнитесь! — Орлов хлопнул ладонью по столу. — Что мне министру докладывать?

— Упустили из-за разгильдяйства служб, — громко сказал Станислав. — Не станем же мы на старости лет врать?

— Простите, Петр Николаевич, у нас имеется свой план действий, — Рыгалин, который был в равной должности с Кулагиным, но как более опытный аппаратчик подмял Пашу и завладел инициативой.

— Так, прекрасно! Секретарь, занесите в протокол, контрразведка желает работать самостоятельно.

— Не желает, а вынуждена, — поправил генерал.

— Раз так, то поясните, пожалуйста. Почему вынуждена? Вы не исключаете утечку информации?

— Не исключаю. Ваши офицеры общались в Шереметьеве с блатными.

Орлов прыснул в кулак, его широкое лицо налилось кровью. Генерал еле удерживался, чтобы не расхохотаться. Наконец он справился с собой:

— Грустно слышать, что вы это заметили. Я им всыплю, конспираторы хреновы. А вам, сообщу по секрету, оперативник получает от налогоплательщика деньги именно за общение с преступным элементом. Ну ладно, пошутили и хватит. Кто имеет свой план, свободен, к вечеру доложить результаты.

Двигая стульями, несколько смущенно прощаясь, половина оперативников ушли. Орлов заметил Кулагина, удивился:

— Паша, а ты чего?

— У меня плана нет, хочу чужие секреты послушать.

— Ну-ну, — одобряюще сказал Орлов. — Ничего нового ты не услышишь, а бредятину, если она у господина Гурова имеется, он от стеснительности мне один на один сообщит.

— Отчего же, Петр Николаевич, — ответил Гуров. — Могу публично. Необходимо заглянуть в госпитали.

— Или в ясли? — насмешливо прищурился Орлов.

— Ну, зачем же... Преступники сделали дело и легли на дно. Где это дно?

— Вот-вот, — подзадорил Орлов. — Где же?

— Судя по их почерку, — невозмутимо продолжал Гуров, — они не просто бандиты. Чувствуется военный опыт. Может — афганцы? Имеют право на специальное лечение. Я не прав?

— Перспективно, — согласился Орлов.

— На такую работу следует направить Гришу Котова. Он человек упорный и терпеливый. Орлов почесал лысеющую макушку:

— Ну-ну. У кого чего?

— Нечего и думать, Петр Николаевич, — сказал обычно молчавший Нестеренко. — Таксисты. Они каждую машину в лицо без номера знают. А главный там Яша Врубель. А Яша станет говорить только с Львом Ивановичем.

— Согласен, Валентин. Это самое серьезное, что у нас имеется. Плохо, что снова Лев Иванович... Признаться, он мне изрядно надоел, — Орлов взглянул на Гурова, вздохнул, повернулся к Крячко.

— Станислав?

— После похищения самая серьезная проблема — место содержания заложников. Это сложный вопрос. Как их ни переодевай, они иностранцы. Ни в какой санаторий не сунешься, нужны частные квартиры.

Зазвонил телефон, Орлов снял трубку.

— Орлов слушает. Понял. Как? Гуров выезжает. Гуров поднялся, одернул пиджак, привычным движением поправил галстук.

— Павел, тебя касается в первую очередь. Убит генерал Костылев, — сказал Орлов. — Найден в машине, у кладбища.

— Этого-то за что? — Кулагин перекрестился. — В жизни ничего не делал. Странно как-то...

* * *

Из машины воняло. Гуров понял, что трупу уже дней пять. Вокруг кольцом стояли автоматчики. Гуров посторонился, пропуская Кулагина. Сержант неожиданно взял удостоверение генерала в руки, начал рассматривать.

— Неграмотный? — поинтересовался Гуров. Подлетел капитан, козырнул Кулагину, указал на Гурова:

— Посторонних приказано не пускать.

— Вот и уйди отсюда, капитан! Не доводи до греха! — повысил голос Павел.

Появился генерал Рыгалин, еще недавно убеждавший Орлова, что имеет свой план раскрытия, спросил раздраженно:

— Паша, зачем ты привел милицию? Сами не обойдемся?

— Кто обойдется? Остынь! Кто раскрывать станет? Ты или я?

— У нас есть следователи, оперативники...

Кулагин сорвался:

— Были! — закричал он. — Менты хоть часть профессионалов сохранили, а мы ни хера! Я тебе профессора привел, ты в ножки поклониться должен... И убери этого дурака с ружьем! — Павел оттолкнул сержанта.

В машине ничего заслуживающего внимания не обнаружили. В техпаспорте и водительском удостоверении стояла фамилия: “Чугунов”, Павел перехватил насмешливый взгляд Гурова, буркнул: “Прикрытие, как ты понимаешь. Только вот на хер оно ему понадобилось?”

Гуров не любил проводить осмотр места преступления. Когда приезжала бригада с Петровки, то сыщик хотя бы знал кого-то, сейчас суетились чужие люди. Гуров обратил внимание на высокого сутулого человека в массивных очках. Он молча смотрел на происходящее.

— Здравствуйте, — сказал, подходя, Гуров. — Что же вам так не нравится? Судя по вашему возрасту, вы видите не первый труп в своей жизни.

— В моей жизни многого не хватало, только не трупов, — ответил врач.

— Отчего умер этот человек? — спросил Гуров. Врач снял очки, протер их, снова надел, затем сказал:

— Вы знаете, что без вскрытия...

— Конечно знаю, доктор. Но я не прошу у вас заключение, мы с вами просто разговариваем.

— Более чем странный вопрос. — Врач был явно доволен начавшимся разговором. — Имеется труп с колото-резаной раной в шее. Что вам еще требуется?

— Ваше мнение.

— Видно, вы давно в розыске.

— Так, пару лет, — ответил Гуров и посмотрел на врача с большим вниманием.

— В качестве предположения могу сказать, что человека убили ударом ножа. Бил профессионал высокого класса. И даже не пытался скрыть свой профессионализм.

— Вы сообщили ваши предварительные заключения?

— Зачем? Здесь они никого не интересуют.

— Обижаетесь, уважаемый, — Гуров нашел взглядом Кулагина и окликнул: — Паша! — Когда Кулагин подошел, Гуров сказал: — Доктор, не откажите в любезности, повторите генералу свой рассказ. Он мне показался крайне интересным.

...Отпечатки на руле явно принадлежали Костылеву. Других не нашли ни на ручках дверей, ни на стекле.

— Странно, не осталось ничего... — заметил эксперт.

— Ничего странного, — Гуров посмотрел на доктора. — Работал профессионал, вот и все.

Когда труп увезли, а “жигуль” погрузили на эвакуатор, к Гурову подошел недавний сержант, начальник караула.

— Извините, товарищ полковник, я ведь не знал... — произнес застенчиво. — Служба, сами понимаете...

— Прощен, ступай, — улыбнулся Гуров.

— Я тут бумажку подобрал... — сержант полез в карман камуфляжной куртки. — Хотел отдать своим, да они какие-то неприступные, рот боишься открыть.

— Правильно боишься. Ты служишь в специальном войсковом подразделении и должен знать: на месте совершения преступления трогать ничего нельзя! — непримиримо сказал Гуров. — Что за бумажка?

Сержант протянул визитную карточку. “Чугунов Семен Калистратович, директор бюро путешествий”. На обороте косым выработанным почерком был записан телефон. Гуров с трудом сдержал восклицание. Эти телефоны ему ли не знать? Это же родная Огаревка, черт бы ее взял! Генерал Зотов, будь он неладен! Ему-то что понадобилось в Федеральной Службе Безопасности?

Гуров только вернулся в кабинет Орлова, как на приставном столике зазвонил телефон. Орлов снял трубку:

— Слушаю вас, Василий Семенович. Понял, — провел ладонью по лацкану штатского пиджака. — Разрешите прибыть в штатском? Объясните министру, что вы застали меня в момент выезда в город. — С минуту Орлов слушал со скучающим видом, потом спокойно ответил: — Объясните, мы не штабные чиновники, а оперативники. Если министр никуда не торопится, я могу переодеться. Слушаюсь! — Он положил трубку, повернулся к Гурову. — Дело на контроле у Президента. Сейчас у министра посол Азербайджана. Иду на выволочку, ты сидишь здесь, думаешь. Телефоны — на секретаря.

Гуров, волнуясь, показал находку. Орлов с недоумением повертел визитку в пальцах, поднял скучающий взгляд. За нарочитой скукой проглядывала явная растерянность.

— Что думаешь, полковник?

— Нечего тут думать... — хмуро бросил Гуров. — Министру надо докладывать. Только...

— Не тяни за ширинку. Лева.

— Попадет к министру — стухнет-сдохнет, увянет и рассохнется, — ровным голосом проговорил Гуров. — А здесь пахнет не керосином. Гнусностью здесь пахнет!

— Ну, ты уж так, сразу... — поморщился Орлов.

— Да. Сразу, товарищ генерал. Подпишите справку с красной полосой. По моей подписи спецотдел правды не откроет. А вот по вашей...

— Ты... о какой правде? — посерел Орлов.

— О той самой, вы все поняли. Человек, который кокнул генерала ФСБ Костылева, — на связи у Зотова, вот что я вам скажу! Проверяйте или лучше запишите на бумажке: агент — это тот самый афганец, Росин-Рощин. А вот зачем это все понадобилось — вопрос...

— А ты. Лева, маг и волшебник... — тихо сказал Орлов. — Заполняй, я подпишу. Проверим твои способности...

* * *

Гуров ехал в Шереметьево-2. Никаких новостей генерал Орлов от министра не принес. “Необходимо всех разогнать и набрать новых”. “Все продались и работать не хотят или не умеют”. “Позор на всю Европу!” “Дело на контроле у Самого!” Если через три дня семья посла в полном здравии не отбудет в Баку, погоны у всех снимут и пришьют к заднице!

— А почему именно три дня? Не два, не четыре, именно три? — озорно спросил Гуров и выскочил из кабинета прежде, чем Орлов успел схватить чернильницу.

Дело на контроле Президента — факт и положительный и отрицательный одновременно. Можно требовать технику и людей, что неплохо. Могут заставить ежедневно являться к чиновнику с докладом. Он ни черта в работе не понимает, дает идиотские указания и задает еще более идиотские вопросы. В самолетостроение они не лезут, в медицине не командуют, а в розыскном деле понимает каждый. Придется жертвовать временем Станислава. Он со своей идиотской улыбкой, соглашаясь с самыми противоречивыми указаниями, за несколько дней отобьет охоту к ежедневным докладам. В кругу приятелей чиновник будет с наслаждением рассказывать, какие дебилы служат в милиции. Стерпим, дело привычное.

Гуров остановил машину около зала прилета и тут же увидел Крячко:

— Ты нашел Яшу?

— Здесь. С рабочего места ни на шаг, обворуют.

— Ты сказал, что от меня?

— Сказал. Но Яша не кричал “ура”. Мне показалось, что он сразу двинул в буфет. Есть уголовник, с которым у тебя не было бы дружеских отношений?

Станислав взял Гурова под руку, повел в здание аэровокзала.

— Извини, злой стал, на себя не похож. Яша Рунбель сидел на шатком стульчике за кривым столом, положив на него свою огромную руку; казалось, стол сейчас упадет. Сам Яша походил на гору, он не глотая, лил в глотку пиво. Увидев Гурова, Яша встал. Некогда рыжая, а сейчас глянцево-лысая голова его поднялась над толпой, и Яша двинулся по залу. Люди шарахались, Яша двигался ровно, не отклоняясь, и через несколько секунд перед бывшим одесским биндюжником образовался коридор.

— Найди инспектора ГАИ, — говорил Гуров Станиславу. — Объясни, мы работаем по делу, взятому на контроль Президентом. Моя машина должна стоять у левых дверей при выходе из зала.

Станислав двинулся к выходу, Яша вошел в какую-то дверь без вывески. Гуров последовал за ним. Комната была квадратная, за столом боролся со сном усталый капитан милиции.

— Привет, Иван, вызывал? Вот и я, — сказал Яша, придавливая один из стульев.

Капитан протер слезинки в углах глаз, кивнул, взглянул вопросительно на Гурова. Лицо капитана было серое, чувствовалось, офицер держится из последних сил. Гуров молча предъявил удостоверение, кивнул на стоявшую в углу солдатскую койку, сухо сказал:

— Прилягте, капитан. Я за вас подежурю. Пока я здесь, вам ничто не грозит.

В этой же комнате за канцелярским столом что-то писали Котов и Нестеренко. Гуров сделал вид, что их не знает, лишь спросил:

— Сотрудники? — И, получив утвердительный ответ” перестал обращать на них внимание. — Что-то ты неласковый, Яков. — Гуров лукаво взглянул на Рунбеля.

— Столько лет жду, когда ясный сокол явится по мою душу, — Яков ощерился. Напротив полковника сидел матерый уголовник, пахан. Он расправил широченные плечи, положил на стол покрытые светлой шерстью кулаки, увидел на лице Гурова усмешку, сплюнул под ноги.

— Яша, я держу тебя за полуинтеллигентного человека, а ты прямо на глазах опускаешься? — удивился Гуров. — Люди еще не сказали друг другу ни единого слова, не выпили глотка водки, ты уже нервами играешь.

— Старше вы меня. Лев Иванович. Признаю. Три месяца — не держите меня за дурака. Я же не совсем ушибленный, все понимаю. В девять утра тут затерялась семья айзеров...

— Посол с супругой и двумя детьми! — перебил Гуров. — Если тебе отшибло память и из сотни твоих грабителей нельзя выдавить ни слова, последуют самые печальные последствия.

— Бог с вами. Лев Иванович, вы мне угрожаете? — Яша рванул рубашку на груди так осторожно, что она даже не треснула.

— Я не угрожаю, башку оторву, — Гуров взглянул на часы. — Сейчас девятнадцать-пятнадцать, к десяти утра я должен иметь полный расклад, кто из твоих парней стоял на парковке, кто пил кофе, кто сидел в сортире. Кто что слышал, видел, мог видеть или слышать. Ты, Яша, уже большой мальчик, должен понимать, когда можно шутить, когда следует говорить серьезно. Я вернусь завтра в девять. Говорили мы с тобой об оставленной в такси фотокамере “Сони” — вчера вечером. — Гуров поднялся.

Оперативники стояли у машины Гурова. Увидев начальника, Крячко любезно распахнул водительскую дверцу, все заняли места и поехали. Следовало поговорить, а возвращаться в душный кабинет с беспокойным телефоном на столе не хотелось. Съехали с трассы, встали в теньке. У оперативников нашлась минералка и бутерброды.

— Валентин, слушаем тебя, — сказал Гуров, закуривая.

— Нас с Григорием можно слушать порознь и вместе, толку мало. — Нестеренко жевал травинку и недовольно морщился. — По прилете ничего особенного не произошло. Люди бывалые отмечают, что не было обычных для южан объятий, длинных речей и застолья. И вообще встречающих оказалось на редкость мало. Обменялись короткими речами, и московский посол уехал, гостя до машины не проводил.

— Видно, там власть сменилась, — предположил Котов. — И посол в Лондоне оказался лишним.

— Нас не касается, — сказал Крячко. — Интересен высокий блондин в штатском, разговаривавший с водителем, и парнишка, крутившийся рядом с машиной, возможно, он и подложил шип под переднее колесо.

— Я уже говорил, имеются у меня агентурные данные на одного афганца, служившего и в Чечне. Боевой разведчик, возможно, старлей, — Гуров помолчал. — Вроде бы имел тягу к преступной группировке, но отошел. А у нас имеются два трупа. Люди убиты явно бывшими разведчиками. Удар ножом профессиональный. — О подозрениях в адрес генерала Зотова Гуров не сказал ни слова.

— Верно, Лев Иванович, но главное — это такси и таксисты, они много чего знают, хорошо, что на контакт с нами пошли, — высказался Крячко.

— Не любят они нашего брата, — заметил Котов.

— А кто нас любит? — усмехнулся Станислав. — И только в день получки.

— Не будь циником, — оборвал друга Гуров.

— А почему мы вообще занимаемся данным вопросом? — спросил Станислав. — Существует служба безопасности, генерал Кулагин. Пусть они по сантиметру вымеряют весь путь семьи от трапа самолета и до посадки в машину, умчавшую их в лесные дали. Кто встречал? Кто видел встречавших? Какая машина? По-моему, я рассказываю картину пятидесятых годов. В те годы мы расправлялись с врагами, как повар с картошкой.

— В кино, — вставил Котов.

— Не перебивай старших! — Станислав сделал вид, что рассердился.

С шоссе скатилась машина ГАИ, из нее вышел загорелый здоровяк, весело спросил:

— Водочку распиваем на природе? Очень пользительно, особливо за рулем.

— Так мы же не за рулем пьем, а на травке, — Крячко поднялся, отряхнул брюки, обнял инспектора за крутые плечи, пошел с ним по проселку к машине ГАИ, что-то шепча на ухо.

Инспекторская “Волга” лихо вырулила на шоссе и исчезла в потоке.

* * *

Летом в девять совсем светло. Когда Гуров пришел домой принять душ и переодеться, Мария встретила его в полупрозрачном пеньюаре, который лишний раз доказывал, что она все еще очень привлекательна.

— Здравствуй, герой! — весело закричала она. — Я видела “Новости”, можешь ничего не рассказывать. Свежая рубашка, светлый костюм и прочее, все необходимое, на кровати. “Боржоми” и иное — в холодильнике, кофе — на плите, я к тебе даже не приближаюсь. Я отправляюсь на вечеринку к Аське, обещаю вести себя в рамках приличия.

— Привет, бандитка! — Гуров швырнул пиджак на диван, снял туфли, почувствовав прилив нежности и благодарности к женщине, которая терпит его отвратительный характер, отвратительную работу и делает вид, что ей безумно весело.

— Маша, признайся, в кого ты такая умная? — спросил Гуров, вытягивая ноги и расслабляясь. — Может, у вас весь род такой?

— Абсолютно! — весело согласилась Мария. — Мы все в праматерь свою, Еву. Жила такая девица на земле, ты, может, и не слышал?

— Слухи. Оперативник не верит слухам, тем более лживым. Все от одной девицы, а умных женщин наперечет.

— Ты бы вздремнул минут несколько, разбужу. Гуров вскочил и, срывая на ходу влажную рубашку, рванулся в душ. Мария вошла следом, огладила его левый бок, уже задубевший, но не совсем здоровый шов, след от удара Тулина.

— Выйди, я стесняюсь, — он задернул шторку и начал намыливать голову. — Чем меньше волос, тем больше забот.

— Не греши, он все слышит, — Мария перебросила через шторку полотенце. — Седеешь потихоньку, и то это я от зависти. Если мою башку отмыть, ты мальчиком окажешься.

— Ты, кажется, опаздывала?

— Я пунктуальна только в делах. На вечеринки я всегда опаздываю. — И с пафосом произнесла: — Смотрите, кто пришел! Опять у этой стервы новая кофточка! — Мария рассмеялась и вышла из ванной.

Приняв контрастный душ, Гуров надел халат, сел в гостиной и набрал номер сотовой связи Шалвы Гочишвили.

— Я слушаю, — ответил сочным голосом Князь.

— Мир тебе и долгие годы, Князь. Гуров беспокоит.

— Ты не можешь меня побеспокоить, генацвале! Твой голос вносит радость в мое старое сердце, — ответил Шалва.

— Ты слишком мудр, Шалва, понимаешь, мой звонок, лишняя тревога, — усмехнулся Гуров.

— Я всегда рад разделить тревогу друга, — ответил грузин.

— Привет, Шалва, береги мальчика, я улетаю! — крикнула Мария в трубку, поцеловала Гурова в щеку и прошла своей шикарной походкой к двери.

— Поцелуй женщину, джигит!

— Хорошо, Шалва. Но только завтра, сегодня мы уже не увидимся, — Гуров перешел на серьезный тон: — Знаешь, зачем я звоню?

— Конечно, только разговор не по телефону. Я могу заехать за тобой минут через тридцать.

— Буду ждать, — Гуров положил трубку и начал тщательно одеваться.

Они были знакомы больше двадцати лет. Некогда сыщик выдернул грузина из-под высшей меры, затем Шалва ушел в легальный бизнес, но связи в уголовной среде сохранил огромные. Они встречались два-три раза в год, оказывая друг другу услуги некриминального характера. Последний раз Шалва обратился с просьбой. Чеченский парень был обвинен и осужден за теракт в Москве. Погибли люди, чечена ждала “вышка”. Шалва поклялся, что была провокация и внук его друга не виноват.

Гурову на высоком уровне “посоветовали” не лезть в дело. Но сыщик верил грузину, влез в дерьмо по самые уши, вылез сам и спас мальчишку.

Он вышел из квартиры, поднялся на этаж, спустился на лифте до второго этажа, вышел во двор, только затем на бульвар. На Гурове был коричневый пиджак, кремовые брюки, на набалдашнике изящной трости сыщик крутил шляпу-конотье. Он был одет соответственно моде тридцатых-сороковых годов, и, как бы выразились его клиенты, “нахально мазал под иностранца”. Россияне так давно не одеваются. Но Гуров не любил толпу и маршевый оркестр.

Сыщик прошелся вдоль Никитского бульвара, как бы любуясь закатом, но когда акулообразный “Линкольн” притормозил рядом, легко прыгнул в салон.

— Ты быстр и опасен, как барс, — сказал Шалва.

— Я тебя прошу, не говори красиво, — Гуров закурил, положил ноги на сиденье. — Ты сам силен, словно буйвол, только в тебе лишних пятьдесят килограммов.

— Люблю покушать. Бог простит. Куда ты хочешь поехать?

— Надо поговорить, но уверен, что нас “ведут”. Твою машину знает каждый, я оделся, словно паяц, надеюсь, это поселит в их головах простенькую мысль, что у нас не конспиративная встреча.

— Я могу отвезти тебя в одно место, где мы можем поговорить. Как к этому отнесется Мария?

— Она умная женщина.

— Влюбленная женщина — только женщина, мальчик.

* * *

“Мерседес”, который “вел” “Линкольн” Шалвы, держался на расстоянии и не выделялся из вечернего потока машин. В “мерее” сидели двое мужчин среднего возраста и специфической сыскной наружности.

— Только мы начинаем совместную операцию, как сплошные проверки и перепроверки, — сказал водитель.

— Начальству виднее, — равнодушно ответил “пассажир”. — Но, судя по одежде Гурова, мы с тобой тянем пустышку. Обыкновенные бабские дела. Я никогда не верил в супружескую верность полковника. Здоровый молодой мужик, хороша у него девка, слов нет, сам знаешь, нас завсегда налево тянет. Да и Князь давно от дел отошел, ничем сегодня помочь менту не может.

— Согласен, — кивнул водитель. — Только наше дело телячье, сказано — проследить и по возможности прослушать, мы выполняем. И никогда наружку за таким асом вести не станут, прокатимся и в стойло. Ты мне лучше скажи, сколько лет мы Шалву знаем, а слушать его тачку не научились.

— Его машина защищена лучше танка, у Гурова тачка скромнее, то тоже в наушниках одни помехи.

“Линкольн” еле втиснулся в переулок, остановился у прозрачных дверей, зато две атлетические фигуры в темной униформе были видны издалека.

— Лучше и не подъезжать, один наверняка из наших, но внутри у меня аппаратура имеется, я раз в неделю захожу, совмещаю приятное с полезным, меняю “жучки” и трахаю отличную девочку, — сказал водитель.

— Дурак, ты трахаешь кого тебе подставляют и с разрешения начальства.

— Плевать, все одно удовольствие, — хохотнул водитель, проехал мимо темного переулка, остановился за углом.

— В нужный момент тебе такие карточки покажут, импотентом станешь.

— Глупости, мадам у меня на стальном крючке.

— Заменят на золотой и вынут тебя без белья на обозрение.

Глава третья

В квартире стояла тишина, в одной комнате на надувном матрасе дремали посол с супругой, рядом на ватнике спал сын Октай, мальчишка вел себя спокойнее всех.

В другой комнате на тахте, которую Шамиль приволок со двора, лежали, переговариваясь, Рощин и Лёха Большой.

— Не нравишься ты мне, Лёха, скис. С чего бы это? Такое дело провернули. Ну, не дадут три миллиона, один дадут точно. Не захотят они людьми рисковать и позориться на весь мир.

— Это наш позор, не ихний. Коня украсть — позор, а человека, да еще с детьми — так позорище.

— Так ты что, передумал?

— Отстань, старшой, без тебя тошно.

В углу комнаты на драной раскладушке валялся Юрий и, всхрапывая, что-то бормотал.

В большой кухне лежал на полу Шамиль, Гема попкой лежала на полу, а головку положила чечену на грудь.

Неожиданно Юрий сел, посмотрел непонимающе, словно пьяный, затем вдруг перекрестился.

— Юрок, ты вроде некрещеный, — усмехнулся Рощин.

Юрий поднялся, вытер слюнявый рот, сплюнул в угол:

— Чертовщина привиделась. Николай, давай в магазин схожу, одуреть от тоски можно. — Он с хрустом выпрямился, задержал дыхание. — В Аф-гане сутками в засаде сидел, холод, грязища, шорохи чудятся, у меня сосед заснул, проснулся без головы. А тут живешь как барин, все тебе плохо.

— Человеку угодить трудно, — вставил Лёха.

— Характер выдержали, пора телеграмму давать, — сказал Николай. — Зови дипломата.

Когда Рафик пришел, Николай сказал:

— Садись за стол, будем сочинять письмо султану.

Рафик подвинул блокнот, взял ручку.

— Пиши послу. Как ты к нему обращаешься?

— Смотря по обстановке.

— Обращайся официально, — Николай зевнул, почесал за ухом. — Уважаемый..., захвачен со своей семьей в заложники. Людям нужны деньги, никаких политических мотивов они не имеют. Три миллиона долларов, только наличными. В случае отказа или попытки найти нас будет зарезана дочь. Ваш Рафик. Буду звонить завтра в десять утра. — Поедешь в Центральный телеграф, пошлешь телеграмму.

— Куда поеду? — растерялся Рафик. — Один?

— Не один. Я пошлю двух человек, но не тебя охранять, куда ты денешься? Чтобы ты “хвост” за собой не привел. Хотя зачем тебе “хвост”? — лениво спросил Рощин. — Как к двери подойдут, здесь уже ни одного живого не будет.

В зеленых глазах и ленивой усмешке Рощина было что-то больное.

Из соседней комнаты вышел Шамиль, держа на руках спящую Гему.

— Если в магазин, то я тоже пройдусь, — сказал он, ставя девочку на пол.

— И я! — закричала Гема.

— С тобой мы пойдем завтра, — Шамиль был лишь мальчик, но голос у него был настоящего мужчины.

Девчушка заплакала и убежала к матери.

— Вы командир, Николай, но не нужно ехать на Центральный телеграф. Там охрана, сигнализация. Зайдем на ближайшую почту, договорюсь с пацанами, они отошлют телеграмму. А лучше я на базар зайду, найду чечена, так будет вернее, — сказал Шамиль.

Они взяли хозяйственную сумку, деньги, вышли на улицу. Невысокий Шамиль, стараясь походить на мужчину, держался очень прямо, словно юнкер на плацу. Заров сильно сутулился, двигался вихляющей походкой, походил на пьяного.

— Плохо ходишь, командир, на бомжа похож, — сказал Шамиль, добавил: — Извини.

— В спине ваша пуля застряла, вынуть нельзя, — флегматично ответил Заров. — А может и не ваша... афганская, забыл уже. Меня помалу часто цепляли.

Шамиль остановил группу подростков, о чем-то спросил, видно, ответили грубо, — в руке чечена сверкнул нож.

— Стоп! — Заров шагнул в группу, вроде несильно ударил самого высокого кулаком по голове. Тот упал на колени, завалился на бок. — Ребятки, — Заров улыбнулся, — у вас спросили, надо ответить.

— Рынок два квартала прямо, затем налево, — ответил кто-то из группы.

— Спасибо, мальчики, — улыбнулся Заров. — Увидите милиционера, не говорите ему ничего, не надо.

— Командир, откуда в тебе такая сила? Ты худой с виду, дохлый. А? — спросил Шамиль.

— Бабка заколдовала, — ответил Заров, протянул руку. — Дай нож.

— Священный. Моего деда. Его нельзя бросать, — быстро заговорил Шамиль.

— Я сказал, отдай, — Заров вошел во двор, оглянулся, воткнул нож в землю, вогнал пальцем, затер землей, поставил в это место веточку, растер подошвой. — Нож деда нельзя поднимать в уличной драке. А нас за него посадить могут.

Долго шли молча, наконец Шамиль не выдержал и спросил:

— А ножом деда можно отрезать голову Геме?

Заров сглотнул с такой силой, словно хотел проглотить огромный кусок.

— Я зачем тебя откормил и говорить выучил?

— Я говорить умел, только не хотел.

— Хорошо, тогда скажи, зачем я твою пулю из своего тела вынул, цепью на твою шею повесил? — спросил Заров.

— Я должен помнить, убивать человека нельзя. А мы что делаем? Захватили людей, требуем...

Заров схватил пацана за куртку, поднял на вытянутой руке.

— Я тебя прошу, друг! Очень прошу, помоги мне купить зелени и отправить телеграмму.

Заров поставил парня на ноги, расправил на нем одежду, сказал:

— Будут деньги, я тебе хорошую одежду куплю.

— Деньги нам не дадут, — уверенно сказал Шамиль. — Я бы ушел в Грозный, тебя оставить не могу.

— Спасибо, — ответил Заров. — Нам нельзя расставаться, мы с тобой кровные братья.

Они обошли небольшой базарчик, купили, что требуется, когда Шамиль остановился у продавца персиков.

— Гема любит персики.

— Я тоже, но у нас мало денег.

Шамиль что-то сказал продавцу.

Тот достал пакет, положил несколько персиков, гроздь винограда, протянул Шамилю. Они заговорили на своем языке. Парень сунул пакет в общую сумку, сказал:

— Брат, дай мне телеграмму и иди за нами.

Шамиль с торговцем зашли в маленькое почтовое отделение. Заров ждал на улице. Через некоторое время те вышли, не прощаясь, направились в разные стороны. Шамиль подошел к Зарову:

— Телеграмму отослал земляк, он неграмотный. А тетка на почте чуть в обморок не упала.

Шалва вошел в зал первым. Встретили его громким вздохом и аплодисментами. На Гурова смотрели выжидающе, смущал яркий костюм, канотье и трость. Человек чем-то походил на лакея. Зал напоминал небольшой театр, в партере столики, площадка для солисток, затемненные бархатом ложи. Тихая скрипка и рояль не мешали приглушенным разговорам.

В партере располагались девять столов, один был свободен. Шалва сел без приглашения, кивнул “мадам”, которая для своей должности была удивительно молода и хороша собой. Она присела, Гуров опустился на стул рядом и с любопытством оглядел зал. Двое мужчин отвернулись, лицо сыщика не дрогнуло, он лишь пристально взглянул на хозяйку, она почему-то покраснела.

Шалве подали запотевший бокал белого вина, он лишь пригубил.

— Как живешь, девочка? — густой голос Князя заполнил зал.

— Спасибо, Князь, будете ужинать, где желаете сидеть? — Мадам явно волновалась.

— Мы перекусим, желаем сидеть удобно. — Огромные карие глаза гостя смотрели внимательно.

— Прошу, — она легко поднялась и направилась за кулисы, где разминались две актрисы, одетые ни во что.

Пройдя узким коридором, хозяйка нажала кнопку, двери раздвинулись. Гости оказались в квадратной комнате метров двадцати, обставленной и как столовая, и как кабинет одновременно. Гуров сразу понял, что двери стальные, окна фальшивые. Обеденный стол занимал центр комнаты, кресла вокруг были кожаные кабинетные, письменный стол перечеркивал один из углов.

— Девочка, кухня кавказская, коньяк, водка, связь отключи, заходи только одна, — Шалва нажал какую-то кнопку, из стены выдвинулась тахта со множеством подушек.

— Девочки? — спросила хозяйка.

— Ты красавица, какие еще девочки? — удивился Шалва. — Стол накрыть могут слуги, не таскать же тебе тарелки. Распорядись и посиди с нами.

— Хорошо. — Хозяйка взяла трубку, быстро что-то проговорила.

Сыщик снял пиджак, сел за письменный стол, включил маленькую лампу, незаметно сунул “вальтер” под лежавшие на столе газеты.

— Расскажи новости: кто бывает? Не беспокоят ли тебя?

— Ты знаешь. Князь, я не слушаю чужих разговоров, — ответила хозяйка; судя по фигуре и пластике движений, она была в недалеком прошлом либо балерина, либо циркачка. — Гости случаются разные, посторонний сюда не зайдет. Меня не беспокоят. Люди государственные заглядывают, ведут себя достойно, девочки не жаловались. Бывают и воры, и разбойники, но с оружием к нам входить запрещено, — она взглянула на Гурова.

Стол накрыли быстро, умело, две миловидные девчушки исчезли бесшумно, как и появились. Хозяйка оглядела их работу, поправила два прибора!

— Связь отключена, магнитофон выключен, сотовым телефоном здесь пользоваться нельзя, мой телефон красный. — Она улыбнулась, и только тогда Гуров понял, что ей за тридцать, ближе к сорока. — Я большая поклонница вашей супруги. — Она подошла к Гурову, положила руку ему на плечо. — Вы можете себя чувствовать совершенно свободно, расслабьтесь. Желаю приятной беседы и хорошего аппетита.

— Шалва, почему я ничего не знал об этом месте? — Гуров налил водки и залпом выпил. — За твой род!

— Я очень многого не знаю о тебе, Лев Иванович. А знаю я тебя двадцать два года.

— Двадцать один, — поправил Гуров.

— А поверил я тебе окончательно только четырнадцать месяцев назад, когда ты спас Тимура. Кровь вяжет, единственное, что вяжет мужчину. Виноват, Лев Иванович, любовь тоже вяжет.

— И долги, — Гуров снова выпил, Шалва осуждающе покачал головой, но тоже выпил без тоста.

— Ты пришел получать долги? — Шалва потемнел лицом.

— Я пришел к другу за помощью, — укоризненно ответил Гуров.

Раздался тихий звонок, стальная дверь раздвинулась, в комнату вошла хозяйка:

— Вас спрашивает старый, плохо одетый человек.

— Хорошо, я сам встречу гостя. — Шалва поднялся, заторопился к дверям и вскоре вернулся с лохматым стариком, которого Гуров в первый момент не узнал.

Когда старик попытался поцеловать сыщику руку, он признал деда Яндиева, внука которого сыщик в прошлом году спас от расстрела. Гуров, обняв старика за костлявые плечи, почувствовал запах грязной одежды и немытого тела, сказал:

— Не обижай, отец, — и обратился к Шалве: — Баня или ванная имеется? И одежду необходимо сменить.

Шалва поднял лохматую бровь, взглянул на хозяйку. Через несколько секунд старика увели две молодые девушки.

Гуров лег на покрытый ковром диван, автоматически сунул под подушку пистолет, закрыл глаза: надо подумать. Старика Яндиева наверняка пригласил Шалва. Значит, он считает, что старейшина понадобится.

Хозяйку звали Дана, и она была родной дочерью Шалвы Гочишвили и совершенно не походила на грузинку. Ее мать была русской казачкой, и пошла девочка в нее, лишь характером походила на молодого отца. Он и заведение построил для дочери, которую любил с легким чувством ревности, и отношений с Даной не афишировал. Он всю жизнь желал сына. Бог не дал. Шалва буянил, в молодости дочь не признавал, позже смирился. Немногие знали об их родственной связи, но все блатные ведали: Дана под рукой Князя, и оказывали ей должное уважение.

Когда Гуров дремал. Дана с тоской спросила:

— Где ты таких мужиков достаешь, отец?

— Воина можно взять только в бою. И не хвали меня, дочка, “таких мужиков” у меня и есть один. И не я его у врага отбил, а он меня. Хотя он моложе, я знаю свое место, знай и ты. Был бы я честным джигитом и воевал на своей земле, могло сложиться по-другому. Но я хоть и в прошлом, да вор, и живу в России. Он однолюб, и смотреть на него — дело пустое. И не будем об этом никогда, — он с нажимом проговорил последнее слово.

Гуров сел легко, будто и не дремал, зорко глянул на Дану:

— Красавица, ваши чаровницы не утопят деда? И велите его постричь и приодеть. Размер и фасон подберете?

— Уже распорядилась, а меня Даной зовут.

— Я знаю, и вы дочь Шалвы, значит, мой друг. И лучше иметь одного настоящего друга, чем десять никчемных и хвастливых любовников.

Боковые двери открылись, и вошел статный мужчина среднего роста. Смуглый, седая прядь на широкий лоб, глаза под кустистыми бровями молодые, одет по-цыгански или мадьярски. Красная рубаха опоясана витой тесьмой, темные брюки заправлены в легкие мягкие сапоги. Борода и усы аккуратно подстрижены, отливают синевой, это седой волос мешается с черным. После бани и переодевания Яндиев стал другим человеком.

Шалва и Гуров поднялись, выждали, пока старший сядет, наполнили рюмки. Яндиев поднял свою:

— Тосты говорить не умею. Желаю, чтобы больше живых осталось, — кивнул и выпил.

— В словах заблудиться можно быстрее, чем ночью в лесу, — сказал Гуров. — Мне необходимо знать, что чечены не имели отношения к похищению в Шереметьеве. Второе, по моим данным, около месяца назад в Москве объявился Крутой по кличке Рус. Его фамилии перечислять не буду. Около сорока лет, среднего телосложения, любит бывать в дорогих ресторанах и шикарных гостиницах, располагает значительными деньгами, бритый, я имею в виду лицо, голубоглазый, часто щурится. Обучен всему, чему могут обучить три войны. Сам выходец из Львова, но на родину возвращаться не собирается. Не любит блатных, общается только с равными или с людьми не криминального прошлого. Может тяготеть к верхам фашистского толка. На сегодняшний день он ни в одной из московских группировок не замечен.

Глава четвертая

В этот раз собрались у Орлова в узком кругу. Генерал, Гуров, Станислав, Котов и Нестеренко. Орлов не страдал манией преследования, но в данном случае, когда один из вопросов касался ФСБ, посчитал за лучшее уединиться.

— Я не буду говорить, что главное, а что второстепенное, жизнь постоянно все ставит с ног на голову. Просто очертим круг вопросов, который необходимо решить. Нам не хватает людей, решим, кому и что мы отдадим на сторону.

— Я готов пахать от зари до зари, лишь бы чужих в бригаде не было, — сказал Станислав.

— Учту твои пожелания, — Орлов открыл лежавшую перед ним папку. — Посольство Азербайджана получило телеграмму. Захватчики требуют деньги, сумма три миллиона. Ни сроков, ни угроз в телеграмме нет. Так пишут очень уверенные в себе люди. Телеграмма отправлена из Бибирева, контрразведчики там уже работают.

— Они нам наработают, — буркнул Крячко.

— Станислав, еще слово, и я выставлю вас из кабинета. Телеграмма составлена грамотно, но, как выяснили контрразведчики, отправитель — колхозник, не читает по-русски. Сегодня, — Орлов взглянул на часы, — захваченный посол будет лично звонить в Азербайджанское посольство, чтобы договориться о месте, времени и технике передачи денег.

— Но практически это осуществить крайне сложно, — сказал Нестеренко.

Гуров лишь осуждающе покачал головой, промолчал, ответил Орлов:

— Ты плохо подумал, Валентин. Захвачен не самолет и не больница, а четыре человека. Бандитам очень просто будет получить деньги. Семью отпустить, посла оставить. Перевести деньги в швейцарский банк, получить подтверждение, после чего отпустить и посла. О телевидении и прессе, которая будет нас ежедневно поливать дерьмом, я не говорю.

— Мы в данной истории никого не волнуем, — сказал Гуров. — Основное, чтобы не пострадал ни один из заложников.

— Пока Азербайджан не соглашается платить деньги, — заметил Орлов. — Я пытался говорить в Администрации Президента, предлагал заплатить деньги России, позже разобраться с Азербайджаном. Оказалось, что генерал МВД для этих мальчиков никто, и разговаривать они могут только с министром. Главное, я выяснил, у мальчиков и конкретных денег нет. Или я не на тех попал? В общем, дипломат из меня никакой. Лева, может, ты через свои связи добудешь деньги? Позже рассчитаемся.

— Позор, Россия не может выкупить людей, захваченных в ее главном аэропорту, — сказал Котов.

— Данный вопрос отложим, он не в нашей компетенции, — Орлов перевернул страницу. — Вот что мы имеем на сегодня — убит генерал ФСБ. Как утверждает Паша Кулагин, генерал этот в своей жизни не совершил ни одного поступка, ни плохого, ни хорошего. Думаю, генерал убит войсковым разведчиком. Поведение убийцы доказывает, что он человек очень спокойный и педантичный. Я поторопил нашу науку, утром они мне сказали, что в крови убитого обнаружено незначительное количество алкоголя. Спрашивается, о чем они говорили около часа? Вот справка Спецотдела. В картотеке секретной агентуры четко значится некто Русин, ну — и так далее. Он был на связи у Зотова. Уже кое что? — посмотрел на Гурова. — Как я и предположил: ты. Лев Иванович, маг, а также и волшебник. Русин — Росин — Рощин — афганец, мастер рукопашного боя, с любым ножом — на “ты”. Он встречается с генералом ФСБ Костылевым. Зачем? Предположим:

Зотов получил предложение от Костылева...

— Спросим Зотова? — сказал Крячко.

— Ты, что ли? — без улыбки осведомился Орлов. — Я задал этот вопрос министру. Он... — Орлов обвел присутствующих глазами, — он сказал, что не в курсе дела, руководство ФСБ к нему не обращалось, но... Министр считает, что дело архиделикатное — он теперь Ленина перечитывает, вот и употребил это словечко, и что спрашивать Зотова до полного выяснения мы не будем. Теперь скажу я свое мнение. Здесь грязь и мерзость на личных межведомственных связях. Скажу громко; если есть в моем кабинете прослушка, — пусть слушают и докладывают, если совести хватит... Так вот: кто-то решил устранить посла Азербайджана в Англии. Сами на территории России не решились или не смогли. И тогда нашли... людей... А кого же еще? Две ноги, туловище, руки и голова. Люди. К примеру — генерала Костылева. А тот — генерала Зотова. Лев Иванович, покопайся — не пересекались ли в прошлом пути Костылева и Зотова? Ну, и Зотов предоставил своего человека. А тот и сработал...

— В... кандалы гада! — задохнулся Крячко.

— Охолони... — хмуро произнес Орлов. — Мы ничего никогда не докажем. Все это только предположения.

— Обоснованные, — вставил Гуров. — А вы, товарищ генерал, и мне сто очков вперед дадите...

— Должность такая. Лева... А и докажем? Ведь это — по-ли-ти-ка? А если так — братский русский народ поцелуется на определенном высоком уровне с братским азребайджанским...

— Азербайджанским, — уточнил Крячко.

— А мне нравится как Михаил Сергеевич произносил, — уперся Орлов. — И что? Ну, и то-то. На этом, орлы-менты — все. А теперь собственно к делу. Тому и такому, то и какое мы с вами реально осилим.

— Дерьмовый расклад, — сказал Гуров. — Я уже давал себе слово не задерживать никого крупнее карманника.

— А если серьезно? — спросил Орлов.

— Ты генерал, тебе и решать.

— А если обратиться к Шубину? Генерал-полковник, первый зам... — предложил Котов.

— Петр Николаевич, разрешите? — генерал по-ученически поднял руку. — Идти наверх, искать приключений, значит губить заложников и все равно за все отвечать. Тут ничего не сделаешь, так карта легла.

— Если это заготовка ФСБ и они знают, где прячутся бандиты и заложники, нам петля. Своих людей они не пошлют, а мы получим только трупы, — сказал Гуров. — Но Паша Кулагин человек...

— Имеет двоих людей, — влез Станислав. — Ты его не трожь. С нами они справятся, но кровью умоются. А своего генерала им изничтожить, что ромашку в поле сорвать.

Орлов закрыл папку, похлопал ладонью.

— Григорий, ты чем занимаешься?

— Разрешите на почту заглянуть. Телеграмму отправлял, может, и безграмотный колхозник, но рядом кто-то находился. Клянусь. И еще, — Котов достал из кармана монету, зажал в кулаке, протянул Орлову две руки. — Отгадайте, в каком кулаке монета? Предупреждаю, монета в этой руке, — он выдвинул правую руку. — Так в какой руке монета?

Орлов, усмехаясь детской игре, ударил по правой.

— Верно, — согласился Котов и показал, что правая рука пустая, а монета в левой руке. — Так называемая психологическая двухходовка. Они телеграмму дали из Бибирева. Вот они там и живут. Посчитали просто: нас ищут, почту мгновенно засекут и подумают, не придурки же преступники заходить на почту своего района? И станут искать где угодно, только не в Бибиреве.

— А что? В этом что-то есть! — усмехнулся Орлов.

— Не что-то, а пирожок с мясом, который вы мне проиграли! — Котов рассмеялся. — А та почта моя. Водителем старшему сыщику Котову назначается Валентин Нестеренко. Разрешите выполнять?

— Идите, — Орлов махнул рукой и вновь начал массировать бугристую голову. — Нам, ребятки, не так важно преступников захватить, как не допустить провокации, стрельбы и трупов. Все повесят на нас. Не просто увольнение, позор, вся жизнь на помойку. Если авторитеты — а я уверен, что исполнителями будут только они, спецслужба-то — вдохновители, должна остаться в белом — знают, где находится группа, мы обязаны опередить их и встать между двумя силами. Надо понимать, потери с нашей стороны неизбежны. Решается судьба каждого из нас, и не в том смысле, останется он жив или умрет. Около тридцати лет назад каждый понимал: рано или поздно, его достанут. Будет подведена черта, как ты прожил эту жизнь, как о тебе станут вспоминать.

— Если авторитеты не знают места нахождения группы, мы имеем серьезные шансы, — заметил Гуров.

Орлов долго молчал, неумело улыбнулся и спросил:

— Лева, даже ты не знал, что я умею говорить красиво?

— Знал, — отрубил Гуров. — Ты не догадываешься, как много я о тебе знаю.

* * *

Николай решил, что посол должен звонить не из Бибирева, а с другого конца Москвы. Они неважно ориентировались в городе и не знали, какие в метро случаются пробки, добирались до Бабушкина черт знает сколько времени.

Посла сопровождали Рощин и Заров — мастера рукопашного боя, Шамиль и Лёха Большой остались с семьей. Рощин пистолет не взял, приказал Юрию Зарову надеть необъятный пиджак Лёхи и очки с простыми стеклами.

— Нас могут разыскивать по приметам, надо прикрыть твою костлявую сутулую фигуру. Рафик, — обратился он к послу, — ты должен понять, мы боремся за свою жизнь и жизнь твоей семьи, будь мужчиной. Если мы в метро потеряем друг друга, встречаемся на площади Революции у фигуры дискоболки. Если захочешь обратиться к милиционеру, значит, такова твоя судьба. Поехали.

Наконец они выбрались на улицу, пошатались между телефонами-автоматами, Абасов вошел в кабину, Рощин закурил, ожидая.

Телефонистка ответила таким ленивым и сонным голосом, словно в посольстве был полный порядок, все дремали над газетами.

— Здравствуйте, говорит Рафик Абасов, — сказал посол.

— Да, слушаю, — телефонистка растерялась.

— Я хочу говорить с послом.

— Он уехал, вы же должны были позвонить в десять.

— Был на приеме у Ельцина, — не сдержался Рафик. Он понимал, что случившееся могут оценивать по-разному. Но жирный ленивый голос телефонистки вывел из себя.

— Где вы находитесь? — подключился мужской голос.

— Один идиотский вопрос ты задал, у тебя осталась минута. Вы говорили с Баку? Правительство собирается платить за нас деньги?

— Вопрос прорабатывается.

— Если мы встретимся, я набью тебе морду, — Рафик положил трубку. Рощин показал ему большой палец и направился к метро. Заров двинулся следом.

Орлов тоже положил трубку, покосился на Гурова.

— Будем ставить на Бибирево. Сыщиков — к выходам из метро. Если кого заметят, не трогать, меня больше других интересует Рус. Он мозг дела, мне следует с ним переговорить.

Засады у метро ничего не дали. Человек” похожий на посла, замечен не был.

* * *

Рядом со зданием почты, из которой была отправлена телеграмма, стояло три палатки, торгующие сникерсами и пылесосами. Котов в парусиновом костюме москвича пенсионного возраста прошелся вдоль палаток, выбрал цветочницу, купил одну гвоздику, подарил продавщице средних лет с лицом человека, с которым жизнь обошлась неласково: женщина явно пила, причем с утра и, надо полагать, до беспамятства.

— Миша, — Котов протянул худую руку. Женщина снимала с розы вялые лепестки, придавая ей товарный вид.

Некогда Котов разрабатывал мошенника, который увлекался цветоводством, и был в курсе дел.

— Если вы назовете свое имя, я расскажу, как лучше сохранить срезанные розы, — Котов улыбнулся.

— Жениться решил? — не поднимая глаз, спросила женщина. — Ну, Клава, на пиво все равно не получишь.

— Клава, кто же в такую пору пиво пьет? — возмутился Котов. — Водой изойдешь, ослабнешь. Если уж пить, то сейчас можно себе позволить маленькую рюмку коньяка.

Роза в руках торговки сломалась, она бросила цветок в ведро.

— Ты смотри, трезвый и без вчерашнего, — Клава утерла широкое лицо несвежим вафельным полотенцем. — Не употребляешь, небось кодировался? Ерунда все это, кто пьет, тот пьет...

— Я могу выпить рюмку, — Григорий оглядел грязный павильон, непривлекательные цветы, пахнущую сивухой Клаву.

— Выгонят меня, торговать я не умею, да и... — она махнула рукой.

Котов купил в соседней палаточке два шкалика и два банана. Вскоре Клава, расслабленная, отдыхала на лежанке, а Гриша занялся уборкой.

Через два часа палатку словно подменили. Григорий выбросил пустую посуду, протер пол влажной тряпкой, надраил стекла до зеркального блеска, увядшие цветы убрал, лучшие приблизил к витрине, взял два ведра, в одно поставил розы, в другое — бордовые и белые пионы и сел торговать рядом с преобразившейся палаткой.

К тому времени Клава протрезвела, умылась, даже причесалась, занялась делом.

Григорий думал, что никто из банды на почту больше не придет, но мимо пройти обязан. Судя по всему, почту они засекли, когда в магазин ходили и еще пойдут. О разговоре с посольством Котов уже знал, разговор настраивал на оптимистический лад. Гриша не верил, что бандиты могут прислать в посольство голову ребенка. Россия сегодня — бандитская страна, но со своим уставом. Отрезать голову ребенку могут только “отморозки” и то по сильной пьянке. Отморозков к семье посла не подпустят.

Смотреть на улицу — большое искусство, надо обладать не только терпением и хорошим зрением, надо уметь поставить на глаза “фильтры”, как бы надеть очки с узкой полоской прорези и смотреть только в нее, окружающий мир не видеть. Начнешь крутить головой, цепляться взглядом за ненужное, быстро устанешь, глаза начнут слезиться, и ты уже не смотровой.

Григорий настроил свои “очки” на парнишку. Опер полагал, что если кого и пошлют в магазин, так это его. Молодой, шустрый и незаметный, оттого, что пацанов на улице тьма. Но разыскиваемый, по мнению опера, должен обладать рядом не совсем обычных для своего возраста качеств. Он не может скакать, поддавать ногой банку или пустой пакет, он должен идти и держаться на улице, как человек взрослый, солидный, с достоинством.

Часа через три Григорий заметил, что улицу “держат” двое штатских, судя по пиджакам, с оружием.

Котов связался по радиотелефону с Крячко.

— Нестеренко, вижу двух штатских, кого-то поджидают в моем районе.

— Ты не мог наследить?

— Нет. Исключено.

— Терпи. Когда начнут уходить, попытайся выяснить, кто такие.

— Понял.

И только Григорий отключился, как увидел Шамиля. Опер узнал его сразу, парнишка был точно такой, каким Котов его и представлял. Шел уверенно, не смотрел по сторонам, скрылся за дверью универсама. Оперативники передвинулись ближе к магазину, радости или удивления не выказали.

Парень “засвечен”, понял Котов. Но его не беспокоят, значит, знают, где живет. Интересно, объявлен розыск, дело на контроле, а сотрудники милиции смотрят на разыскиваемого и ухом не ведут.

Он решил дождаться, когда парень выйдет из магазина, и пройти за ним. Вот это будет успех! Через час он понял, что разыскиваемый из магазина не выйдет. Оглядев торговый зал. Котов двинулся в служебные помещения, свернул за угол и оказался у двери, шагнул через порог и вышел на улицу.

Подобное с ним случилось лишь однажды, лет двадцать восемь назад. Он вернулся к своим цветам, понял, что лопухнулся вчистую. “Оперативников” в переулке не было.

* * *

На утреннем совещании Котов сидел, опустив голову, его длинный нос чуть ли не касался подбородка. Орлов был задумчив. Гуров, Нестеренко и Станислав молчали.

— Ты напрасно грызешь себя, Григорий, — Орлов опасливо посмотрел на телефон. — Ты не совершил ошибки, важно, ты их засек, они тебя — нет. Ведется игра, о правилах которой мы только догадываемся. Разберемся. Похоже, оперативники лишь исполнители, им приказано засечь мальчишку, и только. Не факт, что они знают его точный адрес. — Генерал помолчал и произнес загадочную фразу: — Голова слишком далеко от рук и ног, связь не налажена и рвется.

И только Гуров, поняв генерала, ответил:

— Еще не факт, что они ведут одну игру. Хуже, что в коррупции замешана милиция, мундир пачкают. Ах, Зотов, Зотов...

Орлов взглянул на часы, было ровно девять утра, раздраженно спросил:

— Где Кулагин, если и он тоже...

— Нет, Паша наш человек, — резко ответил Гуров.

— Доверчивость — один из твоих недостатков, — Орлов переложил лежавшие на столе карандаши, они брякнули о полированный стол, словно были железные.

Секретарь генерала, миловидная Верочка, служившая при шефе уже второй десяток лет, с трудом приоткрыла дубовые двери:

— Петр Николаевич, к вам генерал Кулагин. Просить или пусть подождет?

Орлов постучал пальцем по столу, ответил:

— Дождешься, сошлю в машбюро. Верочка взглянула на Гурова равнодушно. Все в жизни кончается, и безнадежная любовь тоже, дернула бровкой, открыла дверь шире и сказала:

— Прошу вас.

Павел вошел, обронил общее:

— Здравия желаю, — и с хмурым видом уселся на свой стул.

В кабинете Орлова у каждого было свое место: так, Гуров предпочитал подоконник, где курил “втихаря”, а Станислав любил сидеть в одиночестве за столом для совещаний. Все садились за стол лишь тогда, когда Орлов занимал кресло во главе. И вообще, порядки и отношения в кабинете начальника главка были специфические. Так, если сюда ходил первый замминистра, он не командовал, сидел среди оперативников, а истинным хозяином в кабинете была Верочка, которая отдала свою молодость этим людям и охраняла даже от кремлевских орудий.

— У меня ничего нового, — недовольно сказал Кулагин. — По делу об убийстве Костылева все по-прежнему. Господин Гуров обещал помощь, как обычно обманул, а у нас мозгов не хватает.

— Лева, я не ожидал, — Орлов был в мундире, так как ждал вызова к министру, и это раздражало его больше, чем все неприятности, вместе взятые.

— Виноват, — Гуров погасил сигарету: — Петр Николаевич, а может, сядем за стол, как люди?

Орлов, стариковски кряхтя, снял мундир, повесил на спинку своего кресла, легко пересек кабинет и занял место во главе стола:

— Откройте воду, скажите мадам, чтобы дала кофе. Приготовьте блокноты, ручки, начинаем мозговой штурм. Работают все, — он повернулся к Котову, — обиженные, сопливые — тоже.

— По убийству у меня все в ажуре, — начал докладывать Гуров. — Я проверил все заведения в центре, престижные, конечно. Рассуждал так: Костылев поведет Рощина для разговора именно в заведение, ведь традиция, как ни крути... Так вот: в “Савое” опознали и Костылева и Рощина, слава Богу, Рощин не только в картотеке, но личное дело на него Зотов завел. Метр и официант категорически утверждают, что обслуживали именно Костылева и Рощина, а швейцар подтвердил, что оба уехали на “жигуле” шестой модели, за рулем сидел Костылев, рядом — Рощин. Кстати: удар ножом нанесен левой рукой, выворотно, по-боевому, большой палец у лезвия — это как в карате, когда в последний момент выкручивает полуоборот. Уверен: на допросе Рощин все это подтвердит. Все, коллеги, я насочинял, теперь вы насочиняйте лучше.

— Костылев был пустое комсомольское место... — задумчиво произнес Кулагин. — Сам он такое бы никогда не придумал. Значит, ему приказали. Весьма простая и весьма опасная мысль. Мне оторвут не только голову.

— У вас в верхах свои разговоры, у нас с Гришей свои, — сказал Нестеренко. — Скажи, сын земли обетованной, ты подход к участковому организовать можешь?

— Я его видел, убежден, что мы подружимся, если вместе отправимся бить евреев, — ответил Котов.

— Мысль неплохая, — Нестеренко взглянул на Орлова. — Вы как, одобряете, Петр Николаевич?

— Пробуй, но учти, если он тебя расколет, пожар.

— Обижаете, генерал. Напиток — все, что льется, тема разговора — все беды от них, о жильцах ни слова.

— А что? — в глазах генерала появился интерес. — Может, и выкрутится. Оружие и удостоверение оставь в сейфе.

— Ясно, неопознанный труп, — вставил Станислав и схоронился за плечо Гурова.

— Григорий, возвращайся к цветочнице. Гуров, отправляйся в госпиталь, ищи друга по Афгану, приметы тебе известны. Разрешаю снять рубашку, похвастаться своими дырками. Станислав, в машину и на окраину Бибирева, как резерв главного командования и осуществления связи. Ну а ты, генерал, — обратился Орлов к Кулагину, — возвращайся в свою контору, изображай вселенскую скорбь по поводу отсутствия результатов. Рыгалин должен найти замену покойнику и установить связь с авторитетами. Я сижу здесь, дремлю, жду результатов и держу наготове свою задницу на случай очередной порки.

* * *

Николаю Рощину очень не нравилось настроение товарищей. Даже у Шамиля исчезла жесткость, решительность, глаза стали задумчивыми. Он часами играл с Гемой, ползал по полу, возил девочку на себе, кормил, умывал, сажал на горшок, из волчонка превратился в образцовую няньку. Николай успокаивал себя, говоря, что это рецидив воспоминаний о расстрелянной семье.

Совершенно непонятны были два опера из местного отделения. Ну, капнули им, мол, на улице появился чечен с боевым ножом. Остановили, задержали. Ножа не нашли, прочитали справку госпиталя, где написано, парень лежал на предмет психического и физического восстановления. Что делают нормальные менты? Идут с парнем в квартиру, устраивают шмон. Чего нашли — за решетку, не нашли — доложили начальству. Что делать с беженцами, никто не знает, да еще малолетка.

Рощин быстро бросил в соседнюю квартиру рваный матрас, плитку, кастрюльку, остатки еды, дал Шамилю ключи. Задержат, веди, показывай, объясняй, друг старшего брата, погибшего в Грозном, пустил пожить, сам к матери в деревню умотал.

Складно Рощин все придумал, только оперы в квартиру не идут, но за парнишкой явно приглядывают. Не перетрудятся два вооруженных амбала на такой тяжкой работе? Непонятно. Если они опознали в Шамиле бандита, одного из объявленной в розыск группы, активнее должны быть. Крупное дело, ордена, премии!

И что думает Баку? Есть посол с семьей, нет посла, им без разницы? Послать им голову малышки? Николая аж передернуло. И сам не сделает и никого не заставит, а начнет давить, так и придушить могут. Боевые товарищи, мать их ети! Ну не могу я ребенку голову отрезать! Чуть не закричал Рощин и... напился.

Утром он принял душ, побрился, слегка опохмелился и позвал посла. Всех остальных разогнал, запер дверь, приготовил кофе, спросил:

— Поедете в свое посольство? Рафик смотрел на него грустными глазами, молчал, наконец с трудом выговорил:

— Думаете, дело в Баку? Нет, уважаемый, потерян главный стержень человека, он вот-вот опустится на четвереньки и полезет на дерево. И начнется обратный Процесс. Обратиться к прессе, поднять скандал? Правительство наплевало на своего посла! Ну и что? Ответят, что не наплевало, а решает проблему, а ситуация все время была под контролем. Три миллиона долларов — это энное количество пенсий и невыплаченных зарплат. Преступники поняли безнадежность своей затеи и сдались. Вас посадят в тюрьму. Вы уже воевали в Афганистане, теперь посидите в России. Меня снимут вне зависимости ни от чего. Если бы вы меня не захватили, меня бы тоже сняли. Если мы тихо разойдемся, уедем из Москвы, меня арестуют за соучастие в провокации. Вас будут искать, найдут или не найдут, победит демократия.

— Чертов чучмек, я и так все знаю! — закричал Рощин. — Если бы тебя захватили “духи”, то отрезали бы твои уши и пальчики Гемы.

— Я знаю! Спасибо тебе, великий русский брат, за твое благородство! — В голосе Рафика звучала ирония. — Только ты не режешь не из благородства, в тебе генетически это не заложено.

— Считаешь, я не могу убить?

— Ты убийца, Николай, но ты убийца-воин. Ну, хватит! У тебя есть предложения? Я согласен.

— Поезжай в свое посольство и скажи, что если в трехдневный срок они не заплатят деньги, твою семью убьют. Из пистолета я могу.

— Не можешь. Ты способен убить только меня. Женщину и детей ты не тронешь, да и друзья тебе не дадут. Потому ты меня не отпустишь.

* * *

Генералу Кулагину не требовалось изображать тоску, настроение было гнетущее. Он понимал: если посол с семьей захвачен уголовниками, да еще с санкции ФСБ, то шансов на успех нет. Однако было стыдно за гнусную возню и не менее гнусную смерть бездарного, но простого и безобидного генерала Костылева. Кулагин понимал, что за событиями стоит политика. А господа из правительства или окружения Президента, какую бы грязную историю ни замыслили, обязательно попытаются воплотить ее в жизнь руками службы безопасности. Вроде бы она и существует лишь затем, чтобы оберегать высоких сановников от помоев и стирать их грязное белье. Эдакая прачечная при господском туалете.

В дверь кабинета тихо постучали. Кулагин обрадовался, хотя и понимал: от столь робкого стука ничего хорошего ждать не приходится.

— Входите! — крикнул генерал.

В кабинет как-то бочком, воровато, вошел недавний заместитель Кулагина полковник Васильев. На прошлой неделе полковника перевели в другое управление тоже на должность заместителя, только подчинялся он теперь Рыгалину.

— Здравствуй, Семен, рад видеть, — Кулагин поднялся из-за стола, искренне пожал руку гостю. — Что это ты скребешься, как мышь, и в кабинет пролезаешь бочком, будто чего украсть собрался.

По лицу Васильева генерал сразу понял: у бывшего заместителя неприятности, но виду не подавал и с вопросами не лез. В службе безопасности не поощрялись тесные отношения между сотрудниками разных управлений. И красноречивый взгляд Васильева на телефон лишний раз это доказывал. В конторе никто не знал, прослушиваются кабинеты или нет. Конечно, кое-кто знал, но даже начальник управления и его заместитель были не в курсе. А обратиться с подобным вопросом к Председателю никому и в голову не приходило. К тому же можно было запросто нарваться на встречный вопрос: “А вам есть что скрывать?” Кулагину порой хотелось устроить скандал и заявить: “Да, и очень многое. К примеру, я хочу с приятелем обсудить свои взаимоотношения с тещей и не желаю, чтобы кто-то это слышал, а затем печатал на бланке с красной полосой и вкладывал в мое личное дело”.

Но год шел за годом, положение не менялось, известно лишь, что существует клан неприкасаемых, но кто в него входит, оставалось тайной.

Генерал Кулагин на даче Председателя водку не пил, и потому был лишь обыкновенным чиновником.

При предыдущем Председателе хотели высоким окладом перетащить в контору из МВД Гурова. Даже пригласили для предварительного разговора, но полковник, беседовавший с Гуровым, имел неосторожность указать на телефон и скривиться, как бы дружески предупреждая. На что Гуров мгновенно отреагировал:

— Скажите, коллега, а правда, что жена первого вице во сне храпит?

— Откуда же мне знать? — растерялся полковник.

— Ладно, скромник, вся Москва говорит, а ему и знать неоткуда. У меня тут был роман-экспресс с одной из высокопоставленных. Я уже решил было, что обустроился, сам знаешь, на полковничье жалованье не разбежишься. И девка недурная, но у нее оказались ноги холодные, а я этого черт как не люблю.

Но тут сыщик явно перегнул палку. Когда запись дали прослушать людям, хорошо знающим Гурова, они лишь посмеялись: голову он вам морочил, уважаемые. Лев Иванович в подобном тоне вообще не разговаривает. Тем более о женщинах, да еще с посторонними людьми.

Мудрые контрразведчики не знали, что Гуров умышленно “перегнул палку” и вышел от разочарованного и испуганного “вербовщика”, весело насвистывая. Явившись к Орлову, он в красках рассказал о происшедшем, заявив, что ничего не имеет против коллег, но он милицейский сыщик и менять эту чертову работу на иное не согласен. А после столь “откровенного” разговора ФСБ станет обходить его стороной и глупых предложений делать не станет.

Генерал Кулагин вспомнил давнишнюю историю, подмигнул полковнику и строго сказал:

— Семен Фролович, вы служите у генерала Рыгалина, а я сейчас занят, прошу извинить, — и жестом показал, чтобы полковник подождал его в коридоре.

* * *

Генерал и полковник обедали в скромном частном кафе. Васильев все мялся, не решаясь начать разговор. Кулагин отодвинул тарелку, взял чашку кофе, сказал:

— Семен, не дури и выкладывай. Ты меня не один год знаешь, дальше информация не пойдет.

— Не знаю, как сказать, — Васильев замялся.

— Прямо и по-русски.

— Рыгалин не знает, где содержится посол Азербайджана, но ведет непонятную игру. Он беседовал сегодня со мной больше часа, я понял, что семью похитили не наши, не уголовники, а некие солдаты, воевавшие в Афганистане и Чечне. Под нашей эгидой, так сказать. Они войсковые разведчики, люди опытные, сильные, далеки от политики. Костылев погиб, потому что излишне доверился. Агент, судя по всему, решил весь выкуп положить в собственный карман. Захватчики требуют выкуп, но сейчас они его не получат, так как действуют слишком мягко. Посол имеет в Баку много недругов, в нашей элите единого отношения к вопросу не существует. Пока не прольется кровь, не завопят газеты и телевидение, дело с мертвой точки не сдвинется. Мне предложено встретиться с уголовным авторитетом, передать номер телефона конспиративной квартиры. А зачем и что будет дальше — не знаю. Существует заявление Президента, но генерал-полковник — мой непосредственный начальник. Если я, нарушая его приказ, толкнусь в Администрацию Президента, меня схарчат на первом же пороге.

— Когда ты должен встретиться с уголовником? — спросил Кулагин.

— Сегодня вечером. Время, место, имя человека мне сообщат позже, — ответил полковник, облегченно вздохнул.

Кулагин понял, Васильев врет, ему не хватило смелости, но генерал не осуждал подчиненного, который и без того подставился максимально. А человек хочет жить, и у него семья. И главное он сообщил.

— Я тебя выведу из этой истории, тень на ботинки не упадет. Стоит тебе встретиться с авторитетом, как в драку ввяжется уголовный розыск. У них среди криминала каждый третий на крючке. Информация от тебя ушла спокойно, а уж как ею распорядятся уголовники, как она попадет в ментовку, никто и никогда не узнает, — Кулагин увидел на лице полковника облегчение, тоже улыбнулся. — Только, Семен, кличку авторитета ты мне сообщи.

Глава пятая

Генерал Орлов выслушал Кулагина, снял телефонную трубку, набрал номер, соединился с Крячко.

— Станислав, всем делаем отбой, всех оперативников ко мне. Гурова в первую очередь. Как понял?

— Нормально. Выполняю, — ответил Станислав.

Орлов соединился с начальником МУРа.

— Толя, здравствуй, Орлов говорит. Ты помнишь, что у меня дело на контроле в верхах?

— Помню, Петр Николаевич, удивлен, что не беспокоишь.

— Рад, что положение твое облегчил, к девятнадцати часам собери для меня десяток бойцов. Не хороших сыщиков, а бойцов. Бывших спортсменов, стрелков, хулиганов.

— Последнего навалом, Петр Николаевич.

— Обеспечь транспорт. Пусть парни проверят оружие, бронежилеты, запасутся едой, кофе и терпением. Спасибо, — Орлов положил трубку, взглянул на Кулагина.

— Вы вроде бы ждали, Петр Николаевич? — спросил контрразведчик.

— Паша, родной мой, я жду и предполагаю сутками, а знаю крайне редко. Так что твоей информации цены нет. И не бери в голову дурные мысли о чести флага и прочее. Мы под одним флагом — российским. А подлецы и предатели, к сожалению, есть везде. И в нашем хозяйстве их не меньше, если не больше, чем у вас. Люди объединяются не по цвету погон, а по своему нутру, гнилые по одну сторону, приличные — по другую.

— Знаю, а все равно противно, — махнул рукой Кулагин.

— Мы же говновозы, и от нас не может пахнуть розами, — усмехнулся Орлов.

— Я напрасно напоминаю, однако не удержусь. Вы, Петр Николаевич, моего парня уберегите, двиньте легенду, откуда дровишки.

— Непременно. Сохранность источника — главная заповедь розыскника. Спи спокойно. Выведем твоего.

Кулагин уехал. Начали подтягиваться оперативники. Первыми прибыли Нестеренко с Котовым. Валентин рассказал, что поутру уже выпил с участковым, обругали футбол и всех пархатых, стали лучшими друзьями. Нестеренко выбрал момент, поинтересовался, где отставнику за недорого квартиру снять. Участковый ответил, мол, кто сдает, так сдал еще по весне. А богатенькие и депутаты, коих в тех домах много, поставили стальные двери и только бойницы не проделали, готовы к обороне. На том разговор и затух. Но Валентин считает, перспектива имеется, так как после второго пузырька участковый предложил через день приехать, может, что появится.

— Местные оперативники по улице прогуливались, но вели себя некачественно, пассивно, — коротко сообщил Котов.

Орлов всех терпеливо выслушал, затем рассказал о визите генерала Кулагина.

— В каком доме и квартире живут и как к ним подойти? — философски изрек Котов.

— Сын пустыни, ты ничего не понял? — возмутился Нестеренко. — Зачем безопасность устанавливает связь с авторитетами?

— Я это понял, когда тебя из школы выгнали за бестолковость, — огрызнулся Котов. — Хотя извини, у нас никого ниоткуда за дурость не выгоняли. Ты же до полковника дослужился.

— Идите, отдыхайте, сбегайте в столовую, — сказал Орлов. — Лева, задержись.

Гуров сел на свой стул, закинул нога на ногу, взглянул на друга отчужденно.

— Как тебя понять? — сухо спросил Орлов.

— Простите, Петр Николаевич, как вас прикажете понимать? — Гуров подвинул к себе массивную пепельницу, которой никогда не пользовался, достал сигареты и закурил.

Орлов размышлял несколько секунд, болезненно поморщившись, спросил:

— Ты считаешь, я не должен был звонить в МУР?

— Смотря какие цели вы преследуете, господин генерал.

— Прекрати кривляться! — Орлов шарахнул кулаком по столу. — Изволь разговаривать нормально.

— Я не понимаю тебя, Петр. Не понимаю, — Гуров развел руками. — Никакой хитрости в твоем поступке не усматриваю. А умышленно предупреждать уголовников о нашей готовности считаю глупостью, на какую ты не способен. Так что, извини, не понимаю.

Орлов сжал пальцами шишковатый лоб.

— И ты сжег источник, — продолжал Гуров. — Офицера, предупредившего Павла, в ближайшие дни убьют. Что с тобой, дружище, может, ты заболел? Ты сошел с земли так давно, что забыл, как по ней ходить? Или сегодня МУР — контора, в которой мы с тобой служили четверть века назад? Когда ты, мой начальник, не спрашивал, откуда получена информация, если она не прошла официально по агентурным каналам? Я тебя добиваю? Извини, замолчал.

Орлов начал шарить по карманам. Гуров вскочил, подал нитроглицерин.

— Что же делать? — Орлов растерялся, Гуров увидел такое впервые и не знал, куда смотреть. — Позвонить Тяжлову и отменить приказ? Как я объясню? А почему я должен что-то объяснять?

— Ты подставил человека. Если Паша отошлет офицера в Воркуту в командировку, это только докажет его вину и отсрочит исполнение.

— Офицер не подчиняется Кулагину, — Орлов начал шарить рукой по столу. — Налей коньяка.

Гуров вскочил, плеснул коньяк в стакан. Орлов выпил, утерся, снял трубку, прямой номер с начальником МУРа не отвечал.

— Позвони заму, особо не распространяйся и побольше мата, — подсказал Гуров.

Орлов снова набрал номер, когда ответили, сказал:

— Виктор? Орлов говорит! Ты с кем там треплешься по телефону? Где Тяжлов? В министерстве совещание? Сукин сын, у нас нет никакого совещания! Вы там совсем мышей не ловите! Ладно, с Анатолием я разберусь! И с тобой тоже! За что? Знал бы за что, убил бы! Я приказал собрать группу захвата на девятнадцать, так отменяю к едрене матери! Я тут разрабатываю одного, он дал интереснейшую информацию, вернулся в камеру, хихикает... Ну, к нему с вопросами, он поначалу отмахивался, а потом в голос заржал и говорит, мол, генерал-старпер меня мотал, так я ему такую тюльку двинул. Умора! Это каково мне, старому сыщику, слышать? А вы болтаетесь неизвестно где. Все! Отбой! А начальнику своему скажи, чтобы на глаза мне не показывался! — Орлов в сердцах бросил трубку.

— МХАТ! — Гуров показал Орлову большой палец и растерянно добавил: — Неужели они Тольку завербовали?

Орлов среагировал не сразу, тряхнул головой, растер ладонью сердце.

— Чего?

— Где Тяжлов? Ты проводишь операцию” о которой начальник МУРа не знает. На какое совещание он поехал? Может, он тебе нужен? Тяжлов обязан быть на месте!

— Да будь оно все проклято! Дай выпить... Воды дай!

Гуров открыл минералку, наполнил стакан, сам хлебнул из горлышка.

— Ты нервами не бренчи, насчет Тяжлова я лишь недоумение высказал. Может, я и на воду дую, просто в страшное время живем. Утром бреешься, смотришь на себя в зеркало, вдруг не узнаешь. Может, это и не ты совсем? Я тебе в страшном грехе признаюсь. Когда ты рассказал о Кулагине и своем приказе Тяжлову, я подумал, а ведь Петр не может не понимать, что, собирая десяток оперов, хоть одну суку, да зацепит. Значит, понимает? А если понимает, так что творит? Знаешь, как я тебя реабилитировал? Полагаешь, о совместных годах вспомнил, о дружбе, о том, что Петр продать физически не может? Ни хрена! Я понял, тебе меня не обмануть! Понял? И ты это отлично знаешь. Значит, ты просто ошибся.

— Спасибо за это, — Орлов устало кивнул. — Если об обмане и продаже слышишь и читаешь только с перерывом на сон, так человек с ума сойти может. Лева, серьезно, может, стар стал, уходить пора? — Он смотрел на Гурова, как человек смотрит на врача, ожидая решающего диагноза.

— Ты старомоден. Вокруг продают быстрее, чем ты адаптируешься. И я старомоден, ты недавно сказал, что я доверчив. Верно. Во мне доверие выше подозрительности. Человек с возрастом приобретает болезни и другие недостатки. Он чувствует себя молодым, но это обман, необходимо помнить, сколько тебе лет. И как бы ты себя ни ощущал, ты соответствуешь своему возрасту. Ночью, надеюсь, ничего не произойдет, отложим все решения на завтра.

— А если авторитеты решат...

— Они не глупее нас с тобой. Услышав о сборе группы захвата, они затаятся. Лоб в лоб бодаться с настоящими операми никто не захочет. Ну, давай! — Гуров обнял друга, тряхнул его. — Я отпускаю ребят. А завтра соберемся пораньше, часиков в восемь. Да, кстати... Я был в кадрах, сослался на тебя. Давным-давно Зотов что-то ляпнул, тогда от КГБ, в Особом, был у нас как раз Костылев. Все ясно?

Гуров вышел в приемную, чмокнул Верочку в щечку, ушел к себе.

— Я думал, ты смотался за кордон! — заявил Станислав, улыбаясь, но осматривая друга цепким взглядом.

— Хотел, тормознули пограничники, — ответил Гуров и, почувствовав в глазах друга вопрос, отвернулся. — На сегодня все отменяется. Все, что вы слышали в кабинете шефа, вы никогда не слышали. В МУРе группа сегодня не собиралась. Желающие выпить, прошу ко мне. Мадам умотала на два дня.

Нестеренко и Котов отказались сразу, понимая, что они для такого междусобойчика недостаточно с Гуровым близки.

— Оставь машину, я тебя подброшу, утром за тобой заеду, — сказал Станислав.

— Хорошо. Вот черт, совсем забыл, мы завтра собираемся в восемь. Не забудь позвонить Валентину и Гришке.

Развалившись в “Мерседесе” друга, Гуров снова закурил.

— Ты ему сказал, что он ошибся? — спросил Станислав.

— Ничего я ему не говорил, — Гуров включил кондиционер.

— И мне не скажешь?

— Нечего, а то бы обязательно.

— Ты мне друг?

— Спрашиваешь!

— Так какого черта я тебя везу?

— Хочешь выпить, как сегодня выражаются, на халяву.

— Ненавижу это слово.

— Я тоже.

— Так зачем говоришь? — Крячко выругался, вытер губы платком. — Извините, вы не любите русского языка. И пить я у тебя не буду.

— Правильно. Мне нальешь, закусишь, там со вчерашнего вечера осталось. Артисты гуляли, они народ богатый.

— Это ты мне говоришь? — Крячко было обидно, что Гуров молчит о разговоре с Петром. Они друзья уже третий десяток лет, и Станислав считал, несмотря на разницу в служебном положении, они все трое равны.

— Ты знаешь, почему я молчу? — неожиданно спросил Гуров. — Я люблю тебя, парень. А существуют вещи, которых лучше не знать.

— Не подлизывайся, зайду, выпью, — Станислав припарковался у подъезда Гурова. — А эта семерочка нас второй раз обгоняет, — Крячко указал на уходящие к Никитским воротам “Жигули”.

— В третий, — поправил Гуров. — Они меня третий день “водят”. Наружка ФСБ. Хлопотная у них служба, никогда не знаешь, кто свой, а кто чужой.

Глава шестая

— Да не включай ты свою секретку, она от дураков, — сказал Сыч, выйдя из машины, глядя, как Чума запирает машину.

Илес Татаев, чеченец, упрямо возился с замком, приговаривая:

— Как вы, русские, говорите, подальше положишь, поближе возьмешь.

Два авторитета, русский Иван Тещин, по кличке Сыч, и чеченец Илес Татаев, кличка Чума, вошли в ресторан “Фиалка”, который официально принадлежал Семену Фролову, а фактически переходил из рук одной преступной группировки в руки другой, и только последние два месяца работал без стрельбы, так как Сыч и Чума договорились о замирении.

— Пусть на ноги станет, надо нам хоть одно спокойное место иметь, — сказал при заключении перемирия Сыч.

И Чума с ним согласился:

— Согласен. Баран должен шерстью обрасти.

Когда у него из-под кожи ребра торчат, ни шубы, ни шашлыков.

Сейчас два авторитета вошли, спокойно, без охраны и оружия, сели за столик, как обыкновенные граждане. Хозяин знал о перемирии, обновил мебель, нанял хорошего повара, но, увидев гостей, все-таки врезал официантке по заднице.

— Шевелись, люди пришли голодные. Народа было половина ресторана, но то были не люди, лишь посетители, хотя и с ними обращались достаточно вежливо.

— Ты повтори, Илес, я не очень понял. Какая история с послом и зачем нам она? — спросил Сыч.

— Три русских бойца захватили семью посла Азербайджана в Англии и не могут получить за нее выкуп. Вы, русские, хорошо сражаетесь, но плохо торгуете. Думаете, захватил, попросил деньги, получил, пей водку.

— Я ничего не думаю. Чума, людей в жизни не захватывал. Бог миловал, — Сыч наполнил рюмки.

— Деньги захватывал, наркоту отнимал, золото брал, — Чума поднял рюмку, поклонился и выпил.

Он уже десять лет жил в Москве, обрусел, забыл кавказские тосты.

— Ты все брал, — продолжал Чума. — Но самый дорогой товар — это человек.

— Извини, Илес, это ваши дела, — ответил Сыч. Русский лукавил, он прекрасно знал ситуацию, знал, что названа сумма в три миллиона, но не хотел лезть вдело, считая его слишком опасным.

— Мой человек, он тоже русский, имеет поддержку вашей безопасности. Мы сейчас вместе, я не хочу один хватать слишком много. Сегодня можно было забрать этих дипломатов, я бы получил за них деньги, тебе половина.

Сыч все знал, и то, что в МУРе была объявлена тревога и что ее отменили, но чутье ему подсказывало, лезть в дело не стоит, опасно.

— Если все так просто, зачем тебе я и мои люди? — наивно спросил Иван Тещин.

— Я на твоей земле, должен уважать хозяев, — лицемерно ответил Илес Татаев.

Он тоже все знал, но опасался, что его обманут и люди попадут в засаду. А сейчас он особо насторожился: русский упорно отказывался от столь заманчивого предложения.

Иван Сыч не хотел ссориться с чеченцами, надоела затяжная война, второй месяц они жили в мире, имели неплохие деньги. Он не был жаден, не рвался захватить все, его устраивало сегодняшнее положение. Но Сыч был битый авторитет, знал, что, заканчивая разговор отказом, многим рискует, и решил приоткрыть карты.

— Если режешь баранов, не бросайся за лишним куском на волчью стаю, можешь сам остаться без шкуры. Менты и госбезопасность состоят из разных людей. Если один продажный, не значит, что его сосед не всадит тебе пулю. Там есть очень матерые волки. Мне не нравится, Илес, что они собрали стаю, затем ее распустили. Ты спрашиваешь мое мнение, так не обижайся, ты хочешь броситься быстрее, тебя подгоняют три миллиона. А я тебе говорю, обожди. Ты знаешь точный адрес квартиры, где прячут дипломата?

— Я знаю улицу, два мента пасут ее с утра и до вечера, — ответил Илес.

— Так я тебе скажу, они худшие менты в районной уголовке. Их могут пустить по ложному следу, просто навести в засаду. Я был на этой улице, видел твоих ментов, видел мальчика твоего племени, Шамиля. Что он имеет прямое отношение к делу, не факт. Менты даже не знают точно, где он живет, не были у него в квартире. А если Шамиль лишь сирота из Грозного? — Иван осуждающе покачал головой. — Ты торопишься, Илес.

— Ты все знаешь. Сыч! Так почему молчал? — Чума понял, что не прав, и горячился еще больше. — Ты говорил о дружбе.

— Я не хочу лезть в это дело, там госбезопасность и хорошие сыщики утро, — спокойно ответил Сыч. — Слишком опасно.

— У русских жидкая кровь. Вы хотите взять три миллиона и не рисковать! — Чума понял, что говорит лишнее, но остановиться не мог.

— Кровь какая есть, но лишней у меня нет. На такое дело я не могу послать людей, а сам сидеть, кушать и пить. Люди меня не поймут. Если идти, то я должен идти сам, а я боюсь, — Сыч глянул хитро. — Ты не признаешься, что боишься? А я признаюсь.

В ресторан вошел вор в законе по кличке Куба. Человек неопределенного возраста и неизвестной национальности. Он имел пять или шесть ходок за колючку, в воровских кругах пользовался авторитетом, хотя сам последние годы на дела не ходил, жил на долю с общаковских денег, давал советы, участвовал в разборках. Года три назад Кубе на сходке молодой авторитет сказал в лицо:

— Ты пенсионер. Куба, от тебя уже нет никакого толка.

— Я свое отсидел, — ответил Куба спокойно, растягивая свои толстые губы, за них он и получил давным-давно такую странную кличку. — Если меня возьмут, мне уже не вернуться, а я хочу умереть на воле. А расходы на меня небольшие, я их, как могу, отрабатываю. Когда тебе. Штамп, станет хорошо, совсем хорошо, ты придешь за советом к Кубе.

Вор увидел Сыча и Чуму, не подошел, ждал, когда позовут. Сыч легко поднялся, пересек зал, поздоровался, спросил:

— Может, выпьешь с нами по пятнадцать капель, Куба?

Старый вор кивнул, прошел следом за Иваном, пожал руку Илесу и сел за стол. Наполнили рюмки, положили на тарелку гостя закуску, молча выпили. Когда Куба закусил, ему налили вторую, он перекрестился и рюмку чуть отодвинул.

— Когда был молодой, пил водку бегом, теперь пью с передышками. У вас дела, уважаемые, я не помешал?

— Рады такому гостю, — ответил Чума. — Хотели спросить, можно взять хорошо и не рисковать?

— Здесь ответа нет, Илес, — Куба достал сигарету, но не закурил, лишь понюхал. — Для одного человека рубль уже много, для другого — сто тысяч пустяк. Извиняйте, я все в старых ценах. Один участкового по другой стороне обходит, другой опера замочит и спит хорошо.

— Извини, отец, ты с настоящими сыщиками сталкивался? — спросил Сыч.

— И никому не пожелаю, — Куба пригубил из рюмки. — Когда говорят, что менты продажные и дураки, не верьте. Среди наших авторитетов и даже воров в законе есть и продажные, и дураки. Люди все разные, менты и чекисты тоже разные. Случается, мент у тебя одной рукой взятку берет, а другой рукой на тебя наводит. А есть и такие, что слово у мента, как кремень, обещал — сделает. У нас есть мастера, и у них они имеются. Я последний раз на такое верное дело подписался, сто против рубля можно было ставить. Меня предупреждали, не лезь, там матерые волки. Я решил, дело верняк, и сунулся, так цел остался лишь случаем, улицы не успел перейти. Там наших поровну поделили, одних “скорая” увезла, других — легковая, но в наручниках, — Куба допил вторую рюмку, перевернул. — Настоящего вора не перевоспитаешь, стоящего мента не купишь. Если знаешь, что старый сыщик на тебя вышел, гуляй с девкой, пей водку, жди, пока он о тебе забудет. Не меряйся с ним силой, не надо. Он рискует только жизнью, а ты — жизнью и свободой. И старых волков не трогайте, стая не прощает. И через десять лет достанут, и в зоне достанут. И зачем лбом столбы сбивать, когда их можно обходить?

— Вижу, крепко тебе досталось, отец, — сказал Илес Татаев.

Куба посмотрел на него долго, тяжело покачал головой и, не торопясь, ответил:

— А ты не завидуй и чаще в зеркало смотрись, умному все видно, — Куба поднялся, перекрестился и пошел к выходу.

— У него плохой глаз, — сказал Чума. Сыч ничего не ответил, понял, с чеченцем сближаться опасно. “Ишь ты, значит, если человек, который говорит правду, имеет дурной глаз, говорить следует только в цвет, то, что Чума хочет услышать. Но разыскивать дипломата, пытаться его отбить у русских солдат я все равно не стану, — твердо решил он. — Пусть воюют без меня”.

* * *

Оперативники, как и договаривались, собрались в кабинете Гурова в восемь утра.

— Надумали что-нибудь, имеются свежие идеи, — спросил Гуров. — Петр сейчас у Шубина на очередной выволочке. Нам к нему с пустыми руками идти не имеет смысла. По непроверенным агентурным данным, авторитет, с которым ищет связь госбезопасность, некто Иван Тещин, по кличке Сыч. Известно, Сыч ко всей истории с похищением относится крайне осторожно. Но там же имеется другая фигура. Илес Татаев, кличка Чума, его группировка состоит из осевших в Москве чеченцев. Татаев более агрессивен. Вчера они вместе ужинали, судя по всему, ни до чего не договорились.

— Что происходит, черт побери? — возмутился Станислав. — Мы знаем район, чуть ли не улицу, где содержат заложников, и не способны определить точный адрес? Мы менты или дворники? Хотя дворники нашли бы нужную квартиру за несколько часов.

— Мы можем, Станислав, — ответил Гуров. — Но через отделение милиции. А там каждый второй коррумпирован. А кто первый, кто второй — неизвестно. А если мы сунемся, а уголовники, опережая нас, начнут ломать двери, мы явимся и найдем трупы?

— Но ведь должен быть какой-то выход, — тихо произнес Котов.

— Вот ты и предложи, — чуть не рявкнул Нестеренко.

Гуров, наводя тишину, поднял руку, снял трубку, начал набирать номер. Телефон долго не отвечал. Гуров терпеливо слушал длинные гудки, пока на другом конце провода не раздалась басовитая хриплая ругань на грузинском языке.

— Ну, извини! Ну, виноват! — сказал Гуров. — Это прекрасно, что у тебя крепкий сон, Шалва. Грузин откашлялся, сипло ответил:

— Доброе утро, дорогой Лев Иванович. Это не крепкий сон, а крепкая чача, которую я пил вчера.

— И крепкое здоровье, — добавил Гуров. — Прежде, чем ты перевернешься на другой бок, скажи, старый Яндиев еще в Москве?

— Спит в соседней комнате, — ответил Шалва.

— Разогрей себе хаш, мне свари кофе, сейчас приеду.

— Почему я не сломал ногу прежде, чем встретил вас, уважаемый Лев Иванович?

— Давай, буди старика, сунь его под душ, еду, — Гуров положил трубку. — Чеченцев я попробую остановить.

Старик Яндиев никогда не ездил на “Кадиллаке”, даже не знал, что бывают такие большие и богатые машины. Но когда водитель остановился на окраине Бибирева и Шалва распахнул перед стариком заднюю дверь, Яндиев вышел так спокойно, с таким достоинством, словно от рождения и не знал другого отношения.

— Пусть Аллах не забывает тебя, отец, — сказал Шалва, поклонился и уехал.

Каменные коробки одинаковых домов строились, как войска на параде, и напоминали таежные сосны, в те края Яндиев был сослан еще молодым. Он присел на скамейку, хотя не устал, чувствовал себя отлично. С того дня, как русский спас внука Тимура, Яндиев как бы помолодел. Яндиев пытался восстановить неторопливый ритм своей жизни, но понимал: это так же безнадежно, как вернуть молодость. Он в неоплатном долгу перед русским, а долги необходимо отдавать, так велел Аллах.

Когда русский высказал свою просьбу, Яндиев сдержал улыбку, молча кивнул. Ему сказали, что отвезут его в крошечный уголок новой Москвы, но старик видел бесконечные ряды огромных домов, торопливых людей, которые не здоровались, проходили мимо, словно неживые, не видели, не знали и не интересовались соседом.

Если бы в прошлой жизни кто-нибудь рискнул сказать старейшине рода Яндиевых, что он встанет утром, торопливо соберется и отправится выполнять задание русского мента, старик плюнул бы тому человеку в лицо. А сейчас он сидит и думает, как лучше выполнить полученное задание, показавшееся ему легким, незначительным.

Чеченские мальчики осели в Москве, живут без Аллаха в душе, не чтут законы хозяев, мальчикам надо вправить мозги, напомнить им, что их земля в крови, жилища их дедов разрушены, их сородичи голодают.

Любой город начинается с вокзала, а центр его — базар. Шалва дал ему пачку денег, Яндиев деньги спрятал, сейчас, посидев на лавочке и прикинув расстояние до домов, длину первого ряда, терявшегося в солнечной дымке разгоравшегося дня, старик понял, без машины не обойтись.

Он встал на краю тротуара, поднял руку, и сразу остановилась машина. Яндиев сел рядом с водителем, объяснил, что надо ему на ближайший базар.

Молодой крепкий русский парень сплюнул в окно:

— Какой здесь рынок? Давай, дед, я отвезу тебя в Москву, на настоящий рынок. Ты покупаешь или продаешь?

Яндиев и забыл, когда его последний раз называли на “ты”, поежился.

— Я не торгую, ищу внука, — пояснил он и отвернулся.

— Ваших здесь тьма! — водитель тронул машину. — Ты какой масти? Я вас не различаю. Черные и черные.

— Я из Грозного, — обронил Яндиев.

— Я так и не понял, отделились вы или нет? Кончили убивать или продолжаете? Надо вас обратно в тайгу сослать, там настреляетесь, места много...

— Останови машину, — тихо, но твердо сказал Яндиев.

Русский притормозил, глянул насмешливо” сказал:

— Сиди, князь, сейчас приедем. Ты со своей гордостью сидел бы в Грозном, чего в Москву понесло? Тут народ разный, могут на твою седину не посмотреть, разденут, разуют, все отнимут, дадут раза, тебе до самого Грозного хватит. Приехали, вылезайте, князь. Желаю найти своего внука и чтобы не ограбили тебя, отец.

Яндиев полез за деньгами, но русский развернулся и уехал.

Он шел вдоль палаток, останавливался у торговавших с лотков, наконец услышал чеченскую речь, сдобренную русским матом. Разговаривали трое парней, одеты на русский манер, воняет вчерашней водкой, неприятные люди, но выбирать не приходилось, и Яндиев схватил одного за рукав и резко сказал:

— Ты зачем язык дедов пачкаешь? Ты еще глаза не открыл, а уже ко рту поднес! Ты какого рода будешь?

— Отойди, отец, не доводи до греха, — сказал парень, но осекся, запоздало сообразив, что с ним говорят на языке предков.

— Человек грешен, отец, — сказал другой. — Мы только люди, прости нас.

— Илеса Татаева знаешь? — спросил старик. — Я прибыл из Грозного, мне нужно видеть Илеса. Найдите его, скажите, Шамиль Басаев ему слово просил передать. Я посижу здесь, — он ткнул палкой в стоявшую в тени скамью. — Подожду.

Яндиев сел и закрыл глаза. Он понимал, ждать придется долго.

Чеченцы зашли в одну из палаток, выпили по сто граммов, чтобы в голове прояснилось.

— Надо тебе было на родном языке выступать, или русского не знаешь?

— Ты говорил, что на прошлой неделе пил с Илесом. Знаешь, как его найти?

— Сорок человек пило, я с ним и рядом не стоял, — ответил молодой чеченец, производивший впечатление самого сообразительного. — Мансур, этот дед опасный человек, мы должны протрезветь и найти Татаева.

— Пойдем к Магомеду, он подскажет, где искать.

Солнце уже совсем спряталось за ближайшие дома, когда Яндиев почувствовал, что на ветхую скамью сели, и проснулся. Он только глянул на соседа, сразу определил, что он чеченец и не торговец, а воин.

— Здравствуйте, мне сказали, вы искали меня, — сказал Илес.

— Велик Аллах, если ты, Илес, помнишь, что было вчера, — сказал старик. — Мы будем здесь сидеть или ты пригласишь меня к столу?

Они сидели за столом, говорили об общих знакомых в Грозном. Выяснили, кто жив, кто остался, кто уехал. Разговор носил разведывательный характер. Татаев хотел убедиться, что старик действительно из Грозного и глава сильного рода. В разговоре имели значение не только имена, названия улиц и знание обычаев, но и манера говорить, смотреть и слушать. Наконец, Яндиеву разговор надоел и он довольно резко сказал:

— Ты давно не был на родной земле, забыл, старшему невежливо задавать так много вопросов.

— Извини, отец, нам приходится быть осторожными. Прошу не сердиться. Я попал в Москву не по своей воле, меня послали по делу, я старался. Шамиль знает, как много подарков он получил из Москвы. В той помощи была и моя доля. Я слушаю тебя.

— Я стар, многого не понимаю. Шамиль боевой командир, и не мне ему указывать, когда следует повесить ружье на ковер. Я говорю только то, что мне ведено передать. Чеченцы в Москве должны торговать, копить деньги, а не воевать. Я слышал, Илес, ты снова заряжаешь карабин, оставь. Твоя война не принесет пользы твоему народу. Мы с Баку должны жить мирно. Пусть не на все вопросы мы смотрим одинаково, но Аллах един, и мы все его слуги. Я стар и не умею говорить красиво, надеюсь, ты понял меня.

— Я понял вас, отец, хотя мне странно, что большой человек в Чечне в курсе моих маленьких забот.

— Ты достаточно взрослый человек, решай сам, я сказал и ушел. Ты остался и отвечаешь за свои действия.

* * *

Вскоре рядом с бредущим по улице стариком остановился “Мерседес”, задняя дверца открылась, Яндиев сел в машину и уехал.

Наблюдавший за ним Татаев подумал, что все происшедшее крайне странно, но лучше упустить выгоду, чем навлечь на себя гнев Шамиля Басаева.

Яндиев, откинувшись на упругое сиденье сказал:

— Передайте Льву Ивановичу, надеюсь, молодой волк понял меня правильно.

— Спасибо, отец, — ответил Станислав и вылетел на Окружную дорогу.

* * *

А в квартире, где жили посол с семьей и бывшие воины-интернационалисты, а ныне бомжи и преступники, стояла гнетущая тишина.

Сегодня Рафик вновь звонил в посольство, тот же мужской голос поинтересовался, как здоровье детей и супруги, заверил, что Президент лично ознакомлен с делом. Ясно, жизни уважаемого господина посла и его семье не угрожает конкретная опасность, все заняты поисками альтернативного решения.

— Не ищите автомат, по которому мы с вами разговариваем. Я не могу бросить семью, прийти в твой кабинет и набить тебе морду. Но когда-нибудь это обязательно произойдет, — Рафик повесил трубку, вошел в метро, затерялся в толпе, когда рядом с телефоном-автоматом остановилась оперативная машина. Генерал Кулагин взглянул на пустую кабинку, снял трубку городского телефона и набрал номер, по которому только что велся разговор. Когда номер ответил, Кулагин сказал:

— Слушай, особист, с тобой говорит генерал ФСБ. Ты играешь чужими жизнями и своей тоже.

— Не забывайтесь, генерал, мы суверенная республика!

— Я имел твой гребаный суверенитет! Передай послу дословно. Еще двое суток промедления, я размножаю фотографию Рафика Абасова, раздаю своим людям. На следующий день начинает работать телевидение и говорить радио. Через несколько часов подключается мировая пресса. Ты понимаешь, как будет выглядеть вся история? А если погибнут дети, тебе точно не жить. Не знаю, кто тебя убьет, ублюдок, но что убьют, это точно. Я отвечаю.

Кулагин положил трубку, задумался. Чиновника он отлаял, пригрозил, но ведь тот ничего не решает. Баку, да и Москва ведут себя более чем странно. Громогласно произносится, что необходимо срочно просечь, разыскать, наказать, а фактически ничего не делается. Работает лишь генерал Орлов да несколько приближенных к нему оперативников. Действительно серьезно охраняется лишь тайна похищения. Генерал подумал, какой бы шум поднялся в любой цивилизованной стране, захвати бандиты посла с семьей да еще с двумя детьми. Деньги были бы выплачены немедленно, люди освобождены, а затем все службы, объединившись, начали бы гон. И тут преступников не спасли бы никакие банковские тайны, переводы со счетов на счета, бесконечное дробление сумм, выловили бы все, до доллара. Главное, конечно, непременно задержали бы преступников. Такое необходимо сделать, чтобы показать налогоплательщикам: никто обидеть их не может, государство за них кому угодно глотку перегрызет. И доказать преступному сообществу — существует черта, которую никому переступить не дано.

А тут только слова, слова, слова. И какой-то засранный генерал-полковник Рыгалин дирижирует оркестром, манипулирует, рискует людьми, а прилюдно лишь скорбно вздыхает и разводит руками.

Дирижирует, естественно, не он, ему ноты подкладывают. Кому и зачем такое нужно? О чем не могут договориться политики, рискуя человеческими жизнями? Они не понимают, что без конца так продолжаться не может, все тайное становится явным. Когда потечет кровь, вся грязь выплеснется наружу. Не только Совет Европы, весь цивилизованный мир отвернется от нас.

Но если я, генерал ФСБ, не знаю подводных течений, то что говорить о людях, не занимающихся подобными проблемами? Видимо, не только народ, но и спецслужбы никогда правды не узнают. А кто и узнает, так попадет под машину, выбросится из окна, вместо аспирина случайно выпьет цианид. Уж в чем человечество преуспело, так это в способах уничтожать себе подобных.

* * *

Рафик вспоминал свой недавний разговор с посольством и старался не показать жене и сыну, как он расстроен и оскорблен отношением к нему правительства республики. Он знал, что имеет много врагов в окружении Президента. Могущественные люди не принимали чужака, который появился ниоткуда и занял столь высокий пост. Когда дядя вошел в Совмин, часть людей к нему переметнулась, противник отступил. Когда положение дяди пошатнулось, вспомнили о Рафике, убедили Президента отозвать посла из Лондона.

Но нельзя же бросить соотечественника с семьей, оставить в руках бандитов и ничего не предпринимать. А что можно сделать? Найти человека в Москве — дело безнадежное. Но когда их увозили из Шереметьева, дело не могло обойтись без спецслужб.

Жена села рядом с ним, погладила по голове, словно ребенка.

— Ты знаешь, что я заметила, дорогой? — Она прижалась к нему, заглянула в лицо. — У этого маленького... ну, у Шамиля, стали другие глаза. Они живые, и он смотрит на Тему с таким вниманием, даже любовью, я перестала его бояться. Они не тронут нас, я чувствую. Вот только их старший, блондин со шрамом, стал, кажется, злее. Он не может злиться на нас, мы ему ничего плохого не сделали.

— Сделали, — глухим голосом ответил Рафик. — Люди сделали ему много плохого, он считает, люди должны ему... И правильно считает. Его убивали, но не убили, а товарищей его добили и неизвестно, за что. Он долго жил как зверь и стал зверем, я напрасно откровенно разговаривал с ним, он еще больше возненавидел меня.

— За что? — прошептала жена.

— За свою судьбу. За мой университет и Кембридж, за то, что я не лежал в грязи, не терял товарищей, не убивал людей. За все, что есть у меня и нет у него. Его использовали, изувечили и выбросили, и кто-то должен заплатить. Рядом я. Был бы другой, платил бы другой. Ты должна знать правду, быть готовой, чтобы в тяжелую минуту не растеряться. Он не тронет детей и тебя, но если применят силу, первая пуля моя. И это справедливо. Я должен был пойти в армию, а уехал в Лондон учиться. Я нормальный человек, но и он человек и не способен ни забыть, ни простить.

Глава седьмая

Гуров не знал, за что ухватиться, и вновь приехал в Шереметьево, чтобы встретиться с Яшей Рунбелем.

— Все сроки истекли, приятель, — сказал Гуров, усаживаясь за стол, который занимал Яша, и отодвигая кружку пива. — Я не верю, что у тебя нет для меня новостей.

Яша залпом выпил кружку пива и ответил:

— Когда я вижу вас, полковник, то ужасно худею. Мне необходимо восстановиться. Не скажу, что нашел золото, но я отыскал парня, который, по моему разумению, имеет для вас определенный интерес. — Он выпил еще одну кружку и замолчал.

— Хорошо, познакомь нас, — сказал Гуров.

— Вещами не возьмете? — сонливость с лица Яши пропала, он смотрел настороженно. — Какая у меня гарантия, Лев Иванович, что вы парня не упрячете в камеру, не начнёте его колоть на наши мелочные дела?

— Мое слово, — ответил Гуров.

Яша посмотрел на свою ладонь, словно прикидывая, сколько слово полковника весит, видимо, остался доволен, тяжело поднялся:

— Ждите, человек сейчас подойдет. Гуров взял чашку кофе, занял чистый стол, когда к нему подошел молодой, спортивного вида мужчина со стаканом томатного сока в руке, сел рядом, взглянул без симпатии:

— Меня зовут Иван, мне передали, что вы человек слова.

— Ходят такие слухи, — Гуров достал четыре рисованных портрета разыскиваемых. — Мне очень нужны эти люди.

— Я стукачом никогда не был, даже Яша не заставит меня ссучиться, — Иван мельком взглянул на рисунки. — У вас хороший художник.

— Эти люди обречены, мы их можем только спасти, хотя санаторий их не ждет. Их ищут убийцы, ищем мы, зависит, кто окажется быстрее, — сказал Гуров. — Вам решать.

— Надеюсь, Яша отвечает за свои слова, — задумчиво произнес Иван и спросил: — ФСБ или МУР?

— Уголовка.

— А кто хочет их замочить?

— Политики наняли людей, — ответил Гуров.

— Кровососы, — Иван сморщился, как от зубной боли. — Я не люблю вас, полковник.

— Разумно, — Гуров кивнул.

— Но кровососов я не люблю больше, — Иван отпил из стакана, отодвинул в сторону рисунки. — Прошлым летом я с ними лежал в одном госпитале. Русого зовут Юрием, чернявого — Шамилем, — Иван назвал госпиталь. — У блондина было прострелено бедро, гноилось, привезли из-под Грозного, хотели отнимать ногу по яйца. Чернявый тоже валялся при смерти, гнойники, крайняя степень истощения. Крови не хватало, так сестры свою давали, парнишку вытащили. Когда чернявый пришел в себя и сняли капельницу, он затащил матрас под койку блондина, там и отлеживался. Он чечен. Все время молчал. Блондин, когда кризис прошел, объяснил, что они кровные братья. Начали ходить, маленький таскался за большим, словно собачка. Все.

Иван допил сок и, не прощаясь, ушел.

Гуров нашел Яшу:

— Ты имеешь с меня.

— Не кашляйте, самое лучшее — мне вас никогда не видеть.

— Не зарекайся, — Гуров нашел свой “Пежо”, связался с Крячко; — Ты можешь разыскать Григория?

— Обязательно, командир.

— Я в Шереметьеве, еду в контору, скажи Котову, чтобы он немедленно связался со мной. Лучше, если он застанет меня в машине.

* * *

Гриша Котов встретился с Гуровым, получил подробные указания, как ни торопился, добрался до нужного госпиталя только к шести часам. Накупив в палатке “сникерсов”, “стиморол” и шоколадок, он отыскал хирургическое отделение, где обаяние и пустяшные подарки оперативника оказались действеннее удостоверения.

Госпиталь был достаточно благоустроен, даже чист, но койки стояли и в коридоре, сестер явно не хватало.

Отловить сестру, вручить ей презент, поговорить несколько минут — максимум, что удавалось оперативнику. К ночи отделение немного успокоилось. Измученные девушки отдыхали в сестринской.

Григорий вскипятил самовар, устроил чай, начал осторожные расспросы. Сестры отвечали неохотно, смотрели устало и настороженно. Наконец оперу повезло, он отыскал девушку, которая только что заступила в ночь и была не столь уставшей.

— Зачем вам Шамиль, случилось чего? — прямо спросила она.

— Родственники разыскивают, — попытался соврать Котов.

— Он круглый сирота, — отрезала сестра и ушла в палату.

К утру Котову удалось создать атмосферу некоторого доверия.

Сестру звали Катя, она работала в отделении третий год, хорошо помнила и чернявого Шамиля, и русского Юрия, сказала, что их выписали по весне в нормальном состоянии. Фамилии больных она не помнит. Григорий понимал, что девчонка врет, что добром ничего не добьешься: вошел в кабинет главного врача:

— Выслушайте меня, профессор. Дело идет о жизни и смерти.

Главный взглянул на Котова безразлично, сухо ответил:

— У нас по нескольку раз в день решается данный вопрос. Уберите это, — он брезгливо оттолкнул удостоверение Котова. — Мне уже доложили о вас. Два дня назад здесь были ваши коллеги, задавали те же вопросы, позже мы выяснили, что карточки больных пропали, словно нельзя было выписать интересующее, — профессор подозвал сестру.

— Девочка, проводи рыцаря плаща и кинжала до дверей. Мне надо на операцию...

Остальное сыщик не слышал, вышел из госпиталя и увидел Нестеренко, стоявшего у машины.

— Поехали или ты решил малость подлечиться? Котов сел в машину и только заметил, что сжимает какую-то бумажку. Опер ее развернул и прочитал: “Заров Юрий Николаевич, 1962 года рождения”.

— Звони в адресное, я нашел, однако, — Котов повеселел.

— Поздно, Маша, пить боржоми, когда почка отвалилась, — флегматично ответил Валентин, включая мотор. — Нас отстранили от дела.

* * *

Генерал Орлов сидел в кабинете первого заместителя министра генерал-полковника Василия Семеновича Шубина и, сдерживая гнев, говорил:

— Столько сил требуется, чтобы удержать оставшуюся горстку российских сыщиков в главке, а вы без объяснения причин отстраняете нас от дела. Ребята хлопнут дверью и уйдут! Кому станет лучше?

Шубин сохранял внешнюю бесстрастность, но в голосе его слышалась обида:

— Вы умудренный жизнью человек, Петр Николаевич, прекрасно понимаете, каждый чиновник действует в рамках своих полномочий.

— Я хочу знать, кто, на каком основании, с какой формулировкой подписал приказ об отстранении Главка от конкретного дела.

— Подписал я, мне приказал министр, — ответил Шубин.

— Что значит приказал? Такие вещи на основании устных заявлений не делаются. Где приказ министра? Где документы? На основании нашего разговора я людей с дела не сниму и работы не прекращу.

— Если меня отстранят, вернут вам Бардина, станет легче? — усмехнулся Шубин. — Министр не станет подписывать приказ, а без него и я не подпишу. Что вы как мальчик, ей-богу? Сказали министру в Администрации, что президент недоволен. Министр обязан реагировать.

— Что, Президент, — Господь Бог? К нему нельзя обратиться, спросить, в чем дело? — Орлов не снижал напора.

— Можно, — ответил Шубин, — но лишь один раз. Во дворце не любят нарушения протокола.

— Я достаточно стар, давно ничего не боюсь. Один раз, так один раз. Но пусть соизволит ответить.

— Не соизволит, — Шубин грустно улыбнулся. — Вас к Президенту не пустят. И меня не пустят. А министр с подобной ерундой не пойдет. И правильно сделает, потому что не царское это дело — решать, кому какое дело вести.

— Договорились! — Орлов поднялся. — Вот вручат приказ, я распишусь, дам соответствующие распоряжения. Министру поклон, а этому проходимцу Рыгалину передайте, если он подвернется моим ребятам, у него могут начаться осложнения со здоровьем.

— Петр Николаевич! — пока Шубин выходил из-за своего огромного стола, Орлов уже вышел из кабинета.

Генерал-полковник вернулся в кресло, нажал кнопку, сказал:

— Соедините меня с Рыгалиным, — и добавил, уже тише: — Знал бы ты — кто накапал. Зотов, так-то вот. И ничего не поделаешь...

* * *

Гуров никогда не видел Орлова, даже в его молодые годы, таким возбужденным, даже яростным.

— Подписать бумагу они боятся! А подтереть собственную задницу не опасаются? Приказа о нашем отстранении пока не существует, мы продолжаем работать!

Нестеренко и Котов не были сотрудниками главка, потому тихо сидели в кабинете Гурова, ждали.

— Наплюй ты на это дело, Петр, — философски изрек Станислав. — Приказано разбираться Рыгалину? Флаг ему в руки!

— Да? А если образуются трупы, вся грязь выплеснется на страницы газет и экраны телевизоров? Приказ о назначении генерала Орлова ответственным за розыск и освобождение посла Рафика Абасова и его семьи существует. А приказа об освобождении засранного генерала от данных обязанностей нет в природе. Кто ответит за трупы? Как ты, такой умный, спать будешь?

— Солженицын написал в свое время: “Бодался теленок с дубом”. Ты получил устное распоряжение, изволь исполнять! — Станислав даже повысил голос.

— Уймись, сопляк! Я знаю, что мне исполнять! А ты будешь исполнять мои приказы!

Гуров курил, пускал дым в открытую форточку, спокойно заметил:

— Мы, пожалуй, пойдем, Петр. Будем у себя. День только начинается, может, еще дождик будет.

Гуров и Станислав вернулись в свой кабинет, где их ждали Котов и Нестеренко. Они уже знали о том, что отстранены от дела, сидели тихие, подавленные.

На своем столе Гуров увидел рапорт Котова о том, что Заров Юрий Николаевич проживает по адресу... и даже номер телефона.

— Молодец, Гриша, — Гуров отодвинул рапорт в сторону. — Мы продолжаем работать.

— Лев Иванович, данные на Зарова наши коллеги получили два дня назад, — тихо сказал Котов.

— И ничего не происходит, — Крячко пожал плечами. — Я полагал, что знаю об оперативной работе буквально все.

— А это не оперативная работа, а грязная возня, — сказал Гуров. — Если мы туда сунемся, бить по голове станут именно нас.

И, словно услышав Гурова, зазвонил телефон.

— Слушаю вас внимательно, — привычно ответил Гуров.

— Именно внимательно, уважаемый Лев Иванович, — сказал начальник МУРа Тяжлов. — Вы все не можете забыть, как в определенный момент не застали меня на месте. Теперь вы понимаете, что вовремя уйти от телефона тоже надо уметь.

— Я никогда не сомневался в вашей предусмотрительности, Анатолий Сергеевич, — ответил Гуров. — Потому вы начальник и генерал, а я опер и полковник.

— Лев Иванович, по старой дружбе предупреждаю, не выкаблучивайся. Да, ты большой опер, ты давно мог стать начальником МУРа, не захотел, холуйская должность, а вы дворяне...

— Вы ведь звоните по делу? Ну, вот и давайте, — перебил Гуров.

— Как желаете, но я действительно отношусь к вам с огромным уважением. По городу передана телефонограмма: задержать машины марки “Мерседес” и “Пежо”... Номера говорить?

— Догадываюсь. Основания? Кто подписал? — спросил Гуров.

— Подозреваются в наезде на пешехода, подпись дежурного по городу. Все понимают, что бред, но задержат сразу, как только вы выедете со своей стоянки. И ты понимаешь, часов несколько вам с Крячко придется отвечать на различные вопросы.

— Не стыдно?

— Я разглашаю служебную информацию, пытаюсь объяснить вам, что я не продажная шкура, а только живу по установленным правилам.

— Спасибо, Анатолий Сергеевич, — Гуров тяжело вздохнул, положил трубку.

Гуров объяснил Станиславу ситуацию, Крячко выматерился, но заметил:

— Однако Тяжлов — человек, не испугался...

— Твоя наивность, Станислав, непонятным образом уживается с твоей хитростью. Тяжлову приказали позвонить и предупредить нас. Никто не желает скандалов, не хотят наживать в нас открытых врагов. Мол, сидите тихо в своей конторе и не питюкайте. — Что ж, я, увы, давно уже понял, кто за всей этой возней стоит, — задумчиво произнес Гуров, снимая телефонную трубку и нерешительно возвращая ее на место.

— Мысль правильная, — сказал Станислав. — Но звонить от секретаря Орлова я тоже не рекомендую.

— На весь главк у них аппаратуры вряд ли хватит, — Гуров поднялся и вышел из кабинета.

Сыщик толкнулся в одну дверь, в другую, на третьей ему повезло. В кабинете сидел опер и, судя по его недовольному лицу, отписывал накопившиеся бумаги.

— Привет, Витя, — сказал Гуров. — Я пришел к тебе на выручку.

— Здравствуйте, Лев Иванович, — опер встал, — лучше сидеть в бесперспективной засаде, чем писать пустые рапорта.

— Согласен, поэтому сходи, покури, а мне надо пошептаться по телефону, а у меня в кабинете люди.

Опер не курил, но с радостью швырнул бумаги в сейф, брякнул ключами и вышел. Гуров позвонил Шалве, услышав бас грузина, раздраженно сказал:

— Здравствуй, Князь. Гуров. Не говори длинные слова. Я вроде бы арестован, подъезжай к салону напротив моей конторы и забери меня отсюда. Только не на своем “Кадиллаке”. Если у тебя нет другой машины, возьми такси. Старик еще у тебя?

— Да, дорогой...

— Все, все! — перебил Гуров. — Через тридцать минут я буду стоять за витриной и ждать.

Выйдя в коридор, Гуров махнул оперу рукой, когда тот подошел, сказал:

— Я к тебе не заходил.

— Ясно, Лев Иванович, все образуется.

— Я бы тебе ответил, что конкретно образуется само, да ты еще слишком молод и можешь разочароваться в жизни, — Гуров хлопнул парня по плечу и вернулся в свой кабинет.

— Мы тут решаем, может, по этому телефону позвонить? — сказал Станислав. — Узнать, на месте Юрий Заров?

— Легче позвонить генералу Рыгалину и спросить, — ответил Гуров, снимая пиджак, наплечную кобуру и перекладывая “вальтер” в карман. — Деньги у кого имеются? Хотя не надо, я возьму в другом месте.

— Минуточку, — Крячко поднял руку, — прежде, чем вы скроетесь, извольте распорядиться, чем заниматься нам, грешникам.

— У тебя сейф забит макулатурой, садись и пиши. Григорий возвращается к своей цветочнице, следит, чтобы она с утра не напилась. Валентин его довозит, затем смотрит дом Зарова, проверяет подъезд, этаж, куда выходят окна, балкон. Учтите, ребята, если засвечиваетесь, имеете полную возможность провести ночь крайне некомфортабельно. Оружие не брать, не драться, вести себя примерно.

— В отношении оружия. Лев Иванович, ошибаетесь, — возразил Станислав. — Там может возникнуть перестрелка. Сотрудник обязан вмешаться.

— Раз вы такие умные, поступайте, как знаете. Буду звонить, — Гуров шагнул к дверям, приостановился. — Скорее всего звонить не стану, но до конца рабочего дня вернусь обязательно, — и вышел.

В вестибюле, бросив быстрый взгляд на служебное удостоверение Гурова, вахтер подождал, пока тот оказался вне здания и снял трубку телефона:

— Только что прошел...

* * *

Когда Гуров вышел из подземного перехода, дверь припаркованного неподалеку “Мерседеса” приоткрылась. Гуров сел, пожал Шалве руку, сказал:

— Поехали к тебе, я голодный.

В доме у Гочишвили было, как всегда, тихо, гостеприимно. Стол накрыли быстро, традиционная зелень, сациви, лобио, легкое белое вино. Старик Яндиев низко поклонился Гурову, вновь опустился в кресло, закрыл глаза. Шалва ухаживал за гостем, вопросов не задавал. Гуров ел, пил кофе, курил, не зная, как начать разговор.

— У тебя неприятности, — прогудел Шалва. — Тебе нужен совет, ты не знаешь, как спросить. Начинай с середины, можно с конца, мы старые люди, поймем.

— Я не знаю, как дают взятки, на каком уровне, — сказал Гуров задумчиво. — Дело касается Баку и Москвы. Кто и что должен сделать, чтобы крупный министр отказался решать свои вопросы, устранился. Почему правительство не беспокоится о своем после?

— Хотят другого посла, — ответил старик. — Президент назначил и забыл, а министр данного человека не хочет. Он хочет своего зятя, брата, много чего, может быть, он хочет. Шайтан.

— А как министр другого государства может надавить на советника Президента России?

— Зачем давить? — удивился Яндиев. — Можно попросить. У любого советника имеются свои проблемы. Можно помочь в решении такой проблемы и обратиться с просьбой. Люди наверху — это замкнутый круг, они связаны друг с другом взаимными обязательствами. Если человек их не выполняет, то выпадает из круга.

— Тебя все еще мучает вопрос Рафика Абасова? — спросил Шалва.

— Я не знаю Рафика, мне плевать на круг, пусть он рассыплется к едрене фене, но я чувствую, люди дошли до черты, еще чуть — начнут убивать друг друга. А за жизнь человека я отвечаю, а мне мешают, вяжут, парализуют. Когда будут трупы, то все исчезнут, я останусь. И это будут мои собственные трупы. А там дети. Мне пятый десяток, у меня совесть.

— Иметь совесть — удовольствие дорогое, — сказал Шалва.

Старик сказал что-то на своем языке, Шалва ответил, подвинул телефон, начал набирать номер:

— Старейшина просит меня соединить его с Грозным. У старика есть внучка, которая живет в Баку, ее муж большой человек.

— Какой-нибудь секретарь четвертого помощника, — пробормотал Гуров, но Яндиев услышал” тонко улыбнулся.

— Когда в большой машине не крутится маленькое колесико, машина стоит.

Шалва соединился, передал трубку старику. Яндиев говорил долго, даже стукнул сухоньким кулачком по столу, вернул трубку Шалве, сказал:

— Скажи этому ишаку свой номер телефона, передай, что я жду.

Шалва объяснялся с трудом, чувствовалось, он говорит на чужом языке. Наконец он отсоединился, выругался, пояснил:

— Верно, что ишак, простых вещей не понимает. Надо ждать, будут звонить из Баку.

Шалва с Яндиевым начали играть в нарды, Гуров пошел в другую комнату, включил телевизор, убрал звук и думал о том, что муж внучки — “большая” сила. А он, полковник и опер-важняк, дурак и наивный человек. Если министр устранился, значит, получил указание одного из вице-премьеров, и изменить ситуацию можно, лишь дав обратный ход.

Гуров не заметил, как задремал, очнулся от резкого телефонного звонка. В соседней комнате разговаривали на непонятном языке, видимо, не на одном, а на двух, даже трех, порой Яндиев кричал. Наконец телефон звякнул, наступила тишина. Гуров вошел, налил себе коньяку и молча сел за стол.

Глава восьмая

Итак, разговор с Баку состоялся. Гуров не верил в успех. Слишком фантастично было предполагать, что два пожилых кавказца, используя свои родственные связи в Баку, могут повлиять на события в далеком Азербайджане, изменив ситуацию в Москве на уровне Администрации Президента.

Гуров пригубил коньяк и закурил. Нетактично задавать вопросы людям, попытавшимся поднять неподъемное.

Яндиев перебирал четки, Шалва хрустел зеленью и пил легкое белое вино. Сыщик видел, что Князь, рассерженный разговором, сейчас постепенно успокаивается. Он дважды взглянул на Гурова с усмешкой, довольно огладил пышные усы.

— Отец, разреши мне объяснить нашему русскому гостю ситуацию? — Шалва поклонился Яндиеву.

— Когда Лев Иванович спасал моего внука, то был хозяином и уважаемым полковником. Сегодня он пришел за советом и стал лишь русским гостем, вроде даже просителем? — старик осуждающе покачал головой. — Князь, ты обижаешь меня и весь наш род.

— Прости, отец, я слишком долго живу вдали от родины, — Шалва склонил тяжелую голову.

Гурова всегда раздражали многословие и велеречивость кавказцев, видимо, в данный момент он тоже должен что-то сказать, но он молчал. Пусть распинаются друг перед другом, надоест, скажут о деле. Шалва, видимо, понял его настроение, заговорил деловито:

— Мы выяснили, все дело в должности. Вопрос, кого назначить послом в Лондон, был уже решен, когда Президент неожиданно вызвал из Москвы Рафика, подписал указ и сказал уважаемым людям, чтобы они помолчали, послом в Лондоне должен быть не бывший партаппаратчик, не чей-то близкий родственник, а человек, хорошо образованный. Президент обидел многих людей, но никто не становится на пути рассерженного слона. Все указания выполнили, человек с семьей улетел в Лондон, но память у людей осталась. И бывший претендент на сладкую должность жив, здоров и ждет своего часа.

Шалва замолчал, давая возможность Гурову задать вопрос, но сыщик лишь понимающе кивнул, закурив новую сигарету.

— Мы не знаем точно, — продолжал Шалва, — но полагаем, что с определенными людьми в Москве была достигнута договоренность. Рафика не собирались убирать, слишком громкий скандал, его решили как-то скомпрометировать. Но в дело неожиданно вмешались русский солдаты, и семью похитили. Это всем было на руку, оставалось только подольше не освобождать его. Человек, проведший определенное время неизвестно где, не может быть послом. У Президента много дел, он не хочет ссориться с уважаемыми людьми, решили, пусть будет, как будет. Аллах велик, все видит.

— Пусть людей убьют, значит, такова воля Аллаха, — не сдержался Гуров.

— Ты христианин, мы уважаем твоего Бога, — негромко произнес старик Яндиев.

Гуров сорвался и сказал:

— Значит, если бы я не вмешался в дело твоего внука и его расстреляли бы... — сыщик замолчал, после паузы закончил: — У Аллаха и Президента много дел, за всем не уследишь.

Разговор прервался, наступила долгая пауза, наконец Яндиев тихо сказал:

— Продолжай, Князь, Лев Иванович не обязан знать все наши обычаи. У него своя вера.

Гуров понимал, что должен молчать, но поднявшаяся в нем злость оказалась сильнее разума.

— У меня совесть и долг, можно называть их верой, суть не меняется.

Яндиев не рассердился, чему-то скупо улыбнулся, кивнул. Шалва продолжал:

— Уважаемый человек, который очень хочет жить в Лондоне, давно ждет награждения орденом. Человеку передали, если он подождет с поездкой в Англию, ему не придется ждать награждения. Разумный человек знает, синица в руках лучше, чем журавль в небе. Тем более, что человеку обещают, журавль не улетит надолго. Журавли всегда возвращаются.

“Вот так делается политика, назначают послов, убивают людей”, — думал Гуров, вслух спросил:

— И вы остановите генерала Рыгалина?

Шалва и Яндиев недоуменно переглянулись, затем Шалва сказал:

— Мы не знаем никакого генерала. В Москве свои проблемы, но выкуп за Рафика будет заплачен немедленно.

* * *

Гуров вернулся в министерство после пяти. Станислав, потный и злой, упрямо писал бумаги; увидев друга, криво улыбнулся:

— Тебя дважды спрашивал Петр. Я ему сказал, что ты гуляешь в Александровском саду. Иди, он ждет тебя. Мне уже никто ничего не говорит, ну ни старший опер, ни ваш друг, я лишь прохожий.

— Заткнись, Станислав. Я лопатой разгрузил машину дерьма, устал и хочу выпить. Собирай свои бумаги, я схожу к Петру, и мы с тобой уматываем к чертовой матери. А точнее, ко мне домой, где выпьем, и я тебе расскажу страшную сказку...

Орлов взглянул на вошедшего Гурова, махнул рукой на стул, продолжал писать. Закончив, поднял голову:

— Я велел тебе сидеть на месте. Мои распоряжения — это мелочь?

— Не заводись, сам знаешь, ты ничего не велел.

— Вызывал Шубин, интересовался, как продвигается дело по розыску похищенных. — Орлов бросил на Гурова быстрый взгляд. — Там, на природе, тебе ничего нового не шепнули?

Гуров недоуменно пожал плечами.

— Шубин же отстранил нас от дела.

— Такого разговора не было, он лишь поинтересовался новостями.

— Они поступили ранним утром. Я не докладывал, так как интерес к делу был потерян, — спокойно ответил Гуров.

— Мы не дипломаты, а оперативники” — повысил голос Орлов. — Я тебе русским языком сказал, приказа о передаче всех дел в ФСБ не существует, значит, твоя работа продолжается. Все перевернулось, генерал Рыгалин получил другое задание. Твой друг Павел Кулагин десять минут по телефону рыдал от счастья.

— Случается, — заметил Гуров, налил себе воды. — Мы имеем данные на одного из подозреваемых захватчиков. Выполняя ваше задание, я распорядился проверить обстановку в близлежащих кварталах, расположение дома, квартиры, окон и балконов. Важно не торопиться, главное, не спровоцировать бандитов. Судя по всему, они опытные бойцы. Атака, спуск с верхнего этажа, взрыв двери здесь не годится. Мы должны обойтись без ОМОНа, рассчитывать только на оперативников.

— Лева, тебе не кажется, что ты меня учишь? — Орлов почесал за ухом. — Выждем, получим указания начальства, будем решать.

Гуров вернулся в кабинет, где застал распаренных Нестеренко и Котова.

— Григорий, выкладывай, у тебя получается лучше, — сказал Нестеренко.

Котов встал, заметив ухмылку Станислава, снова опустился на стул.

— Успехи в торговле цветами я опускаю, — начал Котов. — Мы осмотрели дом, обычный для Бибирева небоскреб, нашли нужный подъезд, поднялись на последний этаж, спустились пешком. Никаких пьяных, гулящих, любителей газетного чтения, все чисто и спокойно. Квартира Зарова на третьем этаже, имеется пожарная лестница. Дверь в квартиру обыкновенная, можно выбить ногой, замки — один смех. На той же площадке еще две квартиры. Хозяева одной живут на даче, владелец другой уехал в деревню к матери. Две квартиры имеют общую лоджию с легкой перегородкой. В принципе квартира беззащитна.

* * *

А в квартире Зарова все было без перемен, люди устали находиться взаперти, исключение составлял лишь Шамиль, который рыскал по окрестным кварталам, недавно вернулся, принес Геме мороженое, завел Рощина на кухню и возбужденно сообщил:

— Все менты ушли в отпуск.

— Что ты говоришь, парень? — Николай Рощин сел на табурет. — Они нас нашли и бросили? Ты в своем уме? Это какая-то хитрость. Они не хотят лезть в квартиру, опасаются за жизнь посла и семьи. Нас выманивают на улицу.

Зазвонил телефон, который все эти дни молчал. Рощин перешел из кухни в комнату, смотрел на аппарат, трубку не брал.

Из другой комнаты вышел посол, тоже смотрел на телефон.

— Может, мне подойти? — спросил Юрий Заров. — Только я номер никому не давал.

— Надо ответить, — сказал Рафик. — Глупо делать вид, что здесь никого нет. Звонит человек, уверенный, что в квартире кто-нибудь да находится.

— Подойди, — Рощин пожал плечами. — Лично я никого не жду.

Посол снял трубку и ответил:

— Вас слушают.

— Господин посол? Здравствуйте, что же вы перестали звонить? Деньги на ваш выкуп, ровно три миллиона долларов, вторые сутки лежат в моем сейфе.

Рафик узнал немного гнусавый голос чиновника.

— Что вы молчите?

— Думаю, как вы узнали номер? И что кроется за столь заманчивым предложением? — ответил посол.

— Ничего не кроется, кроме желания освободить вас без всякого риска.

Рощин понял, о чем идет разговор, и отобрал у Рафика трубку.

— Нашлись деньги? — усмехнулся он. — Прекрасно! Сейчас я вам расскажу, как их мне передать.

— Пожалуйста, слушаю вас.

— Значит так, вы упаковываете деньги в чемодан...

— В два чемодана, — поправил чиновник.

— Вы упаковываете деньги, — спокойно повторил Рощин. — И завтра в двенадцать дня приносите их на Пушкинскую улицу к дверям банка.

— Как я вас узнаю?

— А зачем вам меня узнавать? Надеюсь, в данный момент там не окажется толпы людей с двумя чемоданами. Я возьму у вас деньги и положу их в банк. Когда из Мюнхена придет подтверждение, что деньги получены, вы явитесь по данному адресу, где найдете всю семью в полном здравии.

Если меня арестуют или деньги не поступят в Мюнхен, значит, вы получите господина посла и его семью мертвыми. Договорились?

— Конечно, конечно! Завтра ровно в двенадцать у дверей банка на Пушкинской улице.

— Дело сдвинулось, — Рощин положил трубку, — теперь, уважаемый господин посол, ваша жизнь в руках ваших соплеменников.

Рафик точно не знал, однако догадывался, что в Правительстве и Администрации Президента у него много врагов. Он для элиты Баку был человек абсолютно чужой, жил и учился в Москве, затем в Англии, одевался и вел себя как европеец, главное, он не имел многочисленной семьи, обширных родственных связей, то есть был лишен мощной поддержки в среднем звене чиновников, которые в действительности и решали большинство вопросов политической жизни. У него не было врагов, но он не имел и друзей в Москве. Для местной элиты он всего лишь “какой-то” азербайджанец, неизвестным способом вылезший на политическую арену. В бывшем Союзе МИД решал все вопросы, сегодня в ведомстве России свои интриги и войны, и никому нет дела до посла другого государства. Психологически для Москвы “другое государство” осталось маленьким, незначительным островком, который отделился, со временем приплывет обратно. Так как захват посла и его семьи еще не попал в поле зрения телевидения и прессы, то и отношение к самому факту было не очень серьезным. Когда в Чечне захватили тележурналиста, об этом и говорили, и писали все. А тут посол с женой и детьми, и полное молчание. А ведь о данном факте знает достаточно широкий круг людей, и стоило одной газете проговориться, тут же откликнулось бы в Европе, а в Англии так наверняка, и покатился бы снежный ком, увеличиваясь на глазах. Рафик видел, что его захватчики растеряны, они не политические бойцы, несчастные, изувеченные войнами люди.

Лишь главарь Николай, со шрамом на лбу, держался твердо и был готов идти до последнего. Маленький Шамиль потерял фанатичный блеск в глазах, они превратились в глаза задиристого пацана, готового в любой момент подраться, но отнюдь не убивать безоружных людей. А тут еще неожиданно вспыхнувшая привязанность к маленькой Геме, которая, видимо, ассоциировалась у него с потерянной семьей.

Рафика раздирали сомнения: если чиновник посольства не врет и правительство выделило деньги на выкуп, все может быстро и благополучно закончиться. Но если это привычная для Востока хитрость и русских заманят в ловушку, неустойчивый мир взорвется, и флегматичные солдаты, готовые сегодня все бросить и уйти, окажутся припертыми к стене, то все кончится катастрофой. У них откроются зарубцевавшиеся раны, и хлынет кровь. Расстрелять четверых безоружных людей — дело нескольких секунд, и никакие супермены не успеют их освободить. Сейчас русские солдаты ведут себя спокойно, даже вежливо. Но и динамитная шашка, пока фитиль не подожжен, лишь мертвый кусок материи.

* * *

Воспользовавшись тем, что охрана в переулке исчезла, Алексей, которого все звали Большой, отпросился у командира Рощина съездить домой, сказав, что ему необходимо сменить белье и обувь. Вернулся он к вечеру, отер пот с лица и, ухмыльнувшись, сказал:

— Николай, нервы у меня уже не те, в родном городе чувствую себя, как в тылу у “духов”. — Он развязал привезенный рюкзак и выложил на стол автомат “узи”, два пистолета с запасными обоймами. — Я живым не дамся, прости, что обманул и рисковал, но это барахло я тащил из Афгана, брал в бою, только в бою у меняй отберут.

Рощин осмотрел оружие, покачал головой, сказал:

— Будем надеяться, что оно нам не понадобится, чувствую, дипломаты не хотят скандала, решили тихо заплатить и умыться.

Алексей был далеко не так прост, как выглядел, и коротко ответил:

— Дай Бог! Но, как говорится, хочешь мира, готовься к войне.

— Утром мы с Шамилем поедем в центр. Он пацан, но врожденный разведчик. Поедем порознь, я буду держаться в стороне, улицы днем похожи на муравейник, вычислить нас трудно. Если Шамиль определит, что человек с деньгами нас действительно ждет, я подойду, если они готовят ловушку, надеюсь, мы ее унюхаем и вернемся.

Заров с сомнением покачал головой:

— Я не верю, Шамиль им не нужен, они хотят заполучить тебя.

— Юрка, а раньше нас не убивали? — спросил Рощин. — Я давно уже труп, мне рисковать уже нечем. Сорвем банк — значит, наша взяла, а понадобится умереть, так в последний раз. Но лазать по помойкам и убирать их сортиры я не буду.

* * *

К ночи противники посла вновь победили. Попытки прорваться к Президенту закончились ничем. В конце концов он раздраженно сказал:

— Вы хотите попасть в цивилизованный мир? Я назначил цивилизованного посла. Желаете решать семейные дела? Оставьте меня в покое, посылайте в Лондон бывшего секретаря ЦК или муллу, мне все равно. Ко мне по данному вопросу больше не обращаться.

И “ястребы” кинулись к телефонам... Подняли с постели нужного вице-премьера России, а генерал Рыгалин и не ложился.

Противная сторона тоже звонила в Москву, только на совсем иной уровень. Защитники посла разбудили Шалву с Гочишвили, объяснили старику Яндиеву, извинились, сказали, что ничего не могут сделать.

— Я дал слово, — ответил старейшина. — Передайте этому ишаку, если он не хочет решать дело миром, значит, будет война. У него, кажется, дочь и внуки? Настоящий мужчина первым делом охраняет покой семьи.

Шалва позвонил Гурову домой.

— Извини, Лев Иванович, но наши мирные инициативы, как пишут в газетах, закончились провалом. Мы пытаемся сломать ситуацию, но я уже больше в успех не верю. Еще раз извини.

* * *

Если еще не горели и не стреляли — Гуров начинал день стереотипно: в пять утра поднялся и сделал гимнастику, чисто выбрился, принял контрастный душ, оделся парадно. Он еще не знал, что предпринять, поэтому действовал автоматически. Он быстро просчитал, что через своего министра ничего не добиться. Чтобы остановить чиновничий беспредел, нужен человек покруче. Необходимо попасть к вице-премьеру. Как это сделать? Сыщик перебрал в памяти всех сильных мира сего, с кем сводила судьба. Кому он, сыщик Гуров, помогал? На даче у спикера? Он давно не спикер, не у дел, да и по характеру не годится. Нужен не политик. Значит, подойдет крупный финансист. А самый крупный, конечно, Горстков. Два года назад Гуров помог дочери миллиардера, практически спас ее, и у сыщика с Горстковым установились дружеские отношения.

Гуров взглянул на часы, только шестой, но Юрий Карлович поймет, и сыщик набрал номер. Горстков ответил сразу:

— Доброе утро, Юрий Карлович, вы будете очень смеяться, но это Гуров.

— Доброе утро. Лев Иванович, — ответил Горстков. — Судя по времени, оно для вас не очень доброе.

— Даже если бы мне сейчас собирались отрезать голову, я бы вас не беспокоил. Разговор идет о жизни семьи, двух маленьких детях. Чиновники заигрались, люди могут погибнуть.

— Что я? — миллиардер был конкретен.

— Мне нужно поутру попасть к одному из вице-премьеров.

— Ну, — Горстков тяжело засопел. — Я участвую в международном проекте и встречаюсь с одним молодым человеком, занимающим подходящий пост. Насколько мне известно, он не курирует ваше ведомство.

— Неважно, явитесь к нему без звонка, возьмите меня под видом секретаря либо эксперта. Все-таки вице — не Президент...

— Вы тяжелый человек.

— Абсолютно согласен.

— Подъезжайте к моему дому через час.

— Благодарю, — Гуров положил трубку, открыл блокнот, посмотрел номер Юрия Зарова и набрал номер. Отстранение подумал, что за такой звонок уволят еще до обеда.

— Ну? — ответил грубый мужской голос. — Не спится?

— Мне нужен человек со шрамом на лбу, возможно, имел кличку Рус.

— Зачем? И кто вы такой?

— Так, один мент, хочу сказать несколько слов. Наступила пауза, затем более спокойный голос произнес:

— Слушаю вас.

— Здравствуйте, — Гуров вздохнул. — С вами вели переговоры о деньгах?

— Допустим, — ответил Рощин.

— Власть переменилась, не выходите из квартиры и ждите неприятностей. Я чуть старше вас по званию, слабоват, но попытаюсь их остановить.

— Учту, маленький мент, — Рощин бросил трубку и выругался.

Гуров позвонил знакомому телекомментатору, но тот оказался в отпуске. Сыщик привычно набрал номер Станислава, вовремя положил трубку, рассудив, что не имеет права втягивать в историю семейного человека. Выгонят из конторы, не беда, устроимся, но сейчас запросто убить могут. Днем возвращается Мария. Черкнуть ей пару слов. Зачем?

* * *

История развивалась по древнему, затасканному сценарию. Генералы рассматривают карты. Рядовые чистят стволы и наматывают портянки.

Илес Татаев без охраны приехал к Ивану Тещину на квартиру, долго звонил в стальную дверь, пока в глазке не замельтешило, и севший, оттягивающий в хрипоту голос не спросил:

— Кто? Чего надо?

— Иван, это Чума. Я приехал один, есть разговор.

— Вижу, что один, да не верю. Может, у тебя по бокам люди стоят, — Сыч мрачно выругался, загромыхал засовами. — Входи.

Чеченец открыл дверь, в прихожей никого не было.

— Запри за собой, проходи на кухню, дверь направо, — прохрипел Сыч из глубины квартиры. Чума запер засовы, обернулся, в него уткнулись два автомата. Он кивнул у словно его встречала радушная хозяйка, вынул из-за пояса пистолет, протянул рукояткой вперед, дал себя обыскать, прошел на кухню.

Иван дрожащими руками доставал из холодильника свертки с закуской, бутылку водки, косил глазом:

— Молчи, пока не приму, ничего не соображаю.

— Мне чай.

— Вася, сделай гостю чай, — Иван налил стакан, цедя сквозь зубы и отрыгивая, еле проглотил, опустился на стул, обхватил ладонями голову, ждал, пока достанет.

Один из автоматчиков включил чайник, сыпанул в кружку заварку и ушел.

Иван тяжело вздохнул, протер слезящиеся глаза, налил еще полстакана, выпил, откусил кусок колбасы.

— Неласково встречаешь, — Чума присел в плетеное кресло. — Мы с Тобой вроде братья, на крови клялись.

— Так кровные братья и убивают, — Сыч откашлялся. — Посторонние в мокрые дела не лезут. Ну, что у тебя?

Илес объяснил, что ментов от дома, где держат дипломата, убрали, и ему обещано, что после первого выстрела минут тридцать в переулке никто не покажется. Он сам, Илес Татаев, участвовать не может, людей не даст, но наводка абсолютно точная, дело плевое.

— У солдат пистолет, может, два, но ребят можно уговорить, и дипломата с семьей забрать. За работу Иван получит два миллиона “зеленых”.

— Ой, Илес, достал ты меня с этими айзерами. А если сделаю, ты из моего района уйдешь?

— Могу уйти, так придут другие, — усмехнулся Чума. — Тебе одному такой кусок не удержать.

— Пусть у меня голова болит! — Иван опохмелился, почувствовал легкость. — Уйдешь?

— Сделаешь, уйду. Но тогда ты получишь не два миллиона, а полтора.

— Да подавись! — Иван вновь отпил из стакана и крикнул: — Парни, идите сюда, разговор имеется.

* * *

Рабочий день еще не начался, но клерки уже суетились, и вице-премьер пил чай в кабинете. Увидев Горсткова, он не удивился, пожал миллиардеру руку, не менее радушно поздоровался с Гуровым.

— Вы меня извините, у человека к вам срочное дело, а я на минуточку отлучусь, — сказал Горстков и вышел.

— Чаю хотите? — Молодой чиновник взглянул на полковника внимательно, с некоторым любопытством. — Я сразу подумал, что вы мало похожи на секретаря, — он мельком, но достаточно открыто посмотрел на часы.

Гуров коротко изложил суть проблемы.

— Почему вы не обратитесь к своему министру?

— Министр получает указания от вас.

— От меня лично он никаких указаний не получает. Уважаемый господин полковник, вы обратились не по адресу.

— Я не знаю, от кого лично получает указание министр, — сдержанно ответил Гуров. — Я не знаю, исходят они из Совмина или окружения Президента. Но я знаю, что в Москве похищена семья иностранцев, и в случае прямого нападения они могут все погибнуть. Их кровь прольется на флаг России.

— Вы, случаем, не поэт? — поинтересовался чиновник, продолжая пить чай.

— Нет, я только офицер милиции. Я человек старомодный, совесть и честь мундира для меня не просто слова.

— А все чиновники равнодушные люди и взяточники, — хозяин кабинета положил в рот дольку лимона, отодвинул стакан. — И что вы мне предлагаете делать?

— Вы можете позвонить моему министру и спросить у него, как продвигается дело по розыску похищенного посла, — ответил Гуров.

— А как я объясню Президенту, что ввязываюсь в историю, которая не имеет к моим обязанностям никакого отношения? — спросил чиновник.

Гуров уже обдумал подобный вопрос и сразу ответил:

— К вам обратился финансист Юрий Карлович Горстков, которому данный вопрос задают его западные коллеги. И вы посчитали, что накануне подписания многомиллиардных соглашений скандал с убийствами и прочим криминалом России совершенно не нужен.

— Вы излишне часто повторяете слова: честь, флаг, Россия, — раздраженно сказал чиновник и вновь взглянул на часы. — Хорошо, я обдумаю ваше предложение. Всего доброго.

* * *

После разговора с неизвестным ментом Николай Рощин, усадив за стол Юрия Зарова и Лёху Большого, объяснил создавшуюся ситуацию.

— Что предпримем, однополчане?

Заров, как обычно, сидел ссутулившись. Лёха мял свои огромные ладони, сопел, долго молчал, наконец, смущаясь, произнес:

— Когда можешь, так наступаешь, случается, отходишь назад. Только сопляки считают, отступать стыдно.

— Верно, Большой, надо линять отсюда, — поддержал товарища Заров. — Пяток автоматчиков, и мою квартиру превратят в решето. Предупредим Рафика и тихо уйдем, из Москвы смотаем. Россия большая. Дипломату ничего не сделают, он потерпевший. К тому же иностранец.

Рощин облокотился на стол, подбородок упер в сильные ладони, молчал, кашлянул, через силу сказал:

— Вы правы, здесь ловить больше нечего, я только солдат, пират-захватчик из меня не получился. Втравил я вас, извиняйте.

— Кончай, командир, мы не малые дети, — ответил Заров. — Разбуди посла, скажи, мол, мы уходим.

— Правильно, — Рощин кивнул. — Идите, — он положил на стол пачку долларов, которые взял у генерала. Ты, Юрка, через месяц можешь сюда вернуться, квартира твоя, ты не ведаешь, что здесь творилось. А ты. Большой, спокойно возвращайся домой, ты ни в чем не замешан. Уверен, никто копать не станет, властям наша история — кость в горле, кончилось, и забыли.

Заров с Алексеем переглянулись. Юрий, более разговорчивый, сказал:

— Не понял, командир. А ты куда?

— Я тут побуду, — ответил Рощин. — Власть хреново сдает, передергивает. Понимаете, звонили нам из ментовки, значит, они наших айзеров забирать не собираются. ФСБ... Думаю, теперь им здесь нечего делать. У них все отыгралось. Полагаю, пришлют нормальных уголовников. Ну, этих я немного знаю. Я посла у власти забрал, я власти и вернуть должен.

— Николай, ты меня знаешь, — Заров пожал костлявыми плечами. — Я тут побуду.

— Ваши дела, вы ребятки взрослые, — Алексей поднялся. — Пока все тихо, я свое барахлишко переберу, взгляну, в каком оно состоянии.

Как известно. Большой привез из дома рюкзак с оружием, сейчас разложил, начал рассматривать.

Рощин разбудил посла, его жену и сына. Гема спала в другой квартире, вместе с Шамилем.

Рафик быстро оделся, хмуро выслушал Рощина, сказал:

— Я так понимаю, меня родные партийцы в очередной раз продали?

— В политике не разбираюсь, — сердито ответил Рощин. — Заберите свои вещи, возьмите жратвы и перебирайтесь в соседнюю квартиру.

Шамиль уже не спал, кормил девочку кашей. Увидев посла с семьей, парень недовольно сказал:

— Вроде договорились, здесь моя территория.

— Зайди, командир, — Рощин вернулся в квартиру Зарова, когда Большой распаковывал свой арсенал.

Шамиль тут же схватил пистолет, ловко передернул затвор.

— Не балуй, положи, — Юрий навис над парнишкой. — Тебе, как взрослому, ответственное задание поручают, а ты в войну играешь. Твои подопечные люди гражданские, им рядом воин необходим, дух поддержать. Если гости пожалуют, а ты из пистолета стрельнешь? Бандиты из “Калашникова” по двери полоснут, ты женщин подставишь, — Заров отобрал у Шамиля “Макарова”. — Каждый должен знать свой маневр. По мысли, в твою квартиру сунуться не должны. Если стрельба начнется, рано или поздно менты появятся. Ты, парень, человек бывалый, разберешься, кто есть кто. Дверь откроешь только гостям и сдашь своих подопечных. Ты малолетка, тебя не тронут, — боец взялся за цепочку, висевшую на шее Шамиля, сунул ему под нос пулю. — Не забывай, брат, ты мой должник.

Две легковые машины с автоматчиками остановились в квартале от дома Зарова. Иван Сыч из машины не выходил, давал последние указания:

— Значит, нам нужен дипломат с семьей, солдат можно мочить, но сначала я попытаюсь с ними договориться. Нам лишняя стрельба не нужна. Народ уже пополз на работу, вы свои “калаши” заверните.

Сыч поднялся к квартире, позвонил.

— Кого надо? — спросил Рощин, стоя за дверным косяком на случай прямого выстрела.

— Командир, давай решим дело миром. Никто тебе миллионов за дипломата не отвалит. Я даю вам по десять штук “зеленых” на брата, и вы тихо уходите, — сказал Сыч.

— А ты кто будешь? — поинтересовался Рощин.

— Я вроде старосты этого района, так что вы, милые, на моей земле.

— Главу администрации, ментов, госбезопасность отменили?

— А тебе чего? Они живут отдельно, я отдельно. Послушай доброго совета, бери деньги и уматывай. Неужто не навоевался?

— Хватило, — усмехнулся из-за двери Рощин. — Только что-то я вас, боевых, ни в Афгане, ни в Чечне не видел. Предложение твое подходящее, но лишь для дураков. Только мы из квартиры выйдем, вы нас из автоматов уложите. Так что приходи в другой раз, когда чего лучше придумаешь.

— А не пожалеешь? — Сыч ударил в дверь ногой, едва не выбив ее.

— Я обычно первым не стреляю, но будешь так себя вести, привычке изменю, — сказал Рощин.

— Не прощаюсь, — Сыч спустился по лестнице.

* * *

Когда Шамиль услышал выстрелы, то схватил столовый нож, взял за шиворот Гему. Насиба тронула безвольно за плечо мужа и опустилась на пол.

Рафик рванулся к дочери, Шамиль бескровными губами прошептал:

— Уйди, дипломат, я защищу лучше. Тащи сюда своего сына да подбери с пола жену, она лежит на линии огня.

Шамиль уложил детей под окном, а посла и Настю укрыл в ванной, сам встал у двери за косяк, поднял нож.

* * *

Бандиты сразу вырубили телефон, весь дом обесточили. Через несколько минут к квартире на цыпочках подошел помощник Сыча и тихо проклеил замочную скважину взрывчаткой. Дверь неожиданно открылась. Заров заранее отпер замок, привязал к ручке веревку, стоя за углом, дернул на себя, дал короткую очередь, уложил “минера”.

— А, мать твою! — выругался Сыч, стоявший на пролет ниже, поднялся на несколько ступенек, швырнул в открытую дверь гранату. Не только квартиру, тряхнуло весь дом.

— Посол с семьей могут выйти! — крикнул Сыч. Опытные бойцы находились в другой комнате, взрыв и осколки лишь изрешетили стены и нехитрую мебель.

— Староста, тебе только палатки грабить! — крикнул Рощин.

Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Рощин выглянул в лоджию, никого не увидел и на время о лоджии забыл.

А два боевика взломали дверь в квартире на этаже выше, заперли растерявшуюся хозяйку в ванной, накинули на перила “кошку”, приготовили веревки. Спуститься на лоджию Зарова было делом секундным.

Сыч полоснул из автомата вдоль крохотного коридора, влетел в первую комнату, упал на пол, прошил очередью дверь смежной комнаты.

— Мудак лежит на полу, — прошептал Заров, опустился на четвереньки, высунул из-за косяка ствол и дал по низу “слепую” очередь, но Сыча уложил наповал.

Но в лоджии за спиной Рощина и его товарищей уже стояли два автоматчика. С расстояния в пять-шесть метров не мог промахнуться даже слепой. Автоматные стволы вздрогнули, бывшие разведчики упали. Рощин перехватил пистолет в левую руку, одного автоматчика “снял”.

За окнами завыли милицейские сирены. Но было уже поздно. Лёха Большой был убит, Заров умирал, Рощин истекал кровью.

— Ни за что погибли, — прошептал Заров, кровь пузырилась на его губах.

— А в Афгане... В Грозном ты умирал за что... — Рощин поднялся на колени и рухнул.

Так закончили герои-интернационалисты свой последний бой.

Гуров опередил милицейские машины, но опоздал. Он вошел в квартиру, оглядел трупы и прошептал:

— Пересилил себя молодой вице, позвонил... Думал долго... Дела государственные, они тонкого подхода требуют.

Эпилог

Семья посла осталась в живых. Но ее судьба, как и судьба Шамиля, неизвестна.

Орлов выслушал нотацию министра. Гуров получил выговор. Генерал Зотов ушел на пенсию. Когда Закона нет — это самый легкий исход...

1 августа 1997 г.

Москва