Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты Николай Георгиевич ГаринМихайловский

В первый том Собрания сочинений включена статья В. Борисовой о жизненном и творческом пути писателя-демократа Н.Г. Гарина-Михайловского, а также повести «Детство Темы» и «Гимназисты». http://ruslit.traumlibrary.net

Николй Георгиевич Грин-Михйловский

Собрние сочинений в пяти томх

Том 1. Детство Тёмы. Гимнзисты

В.А. Борисов. Н.Г. Грин-Михйловский

Среди русских демокртических пистелей конц XIX — нчл XX век видное место приндлежит Н. Г. Грину-Михйловскому. «Смелый мечттель с удивительно блгородным сердцем», «необыкновенно живя душ… ум с богтейшей фнтзией»[1], «человек необычйно широкой души, крсивого, свободного тлнт»[2] —эти хрктеристики, днные пистелю его современникми, отнюдь не преувеличены. Многообрзно одренный, «во все стороны тлнтливый»[3] — Грин-Михйловский прожил яркую, богтую событиями и впечтлениями жизнь, проявив себя не только кк пистель, но и кк смелый эксперименттор в сельском хозяйстве, изобреттельный строитель железных дорог, любознтельный и отвжный путешественник.

Инженер-путеец по обрзовнию, Грин-Михйловский вошел в литертуру в зрелом возрсте — первый очерк (если не считть рнних юношеских опытов) был нписн им в возрсте 36 лет, в печти же его произведения появились только в 1892 году, то есть когд их втору было уже сорок лет.

Богтым жизненным опытом, знкомством с смыми рзличными сторонми русской действительности объясняется, по-видимому, тот фкт, что Грин-Михйловский не знл в своей литертурной деятельности период ученичеств, «поисков себя».

И очерки «Несколько лет в деревне» и втобиогрфическя повесть «Детство Темы», которыми он дебютировл, отличлись знчительными художественными достоинствми, зрелостью мысли, в них ствились проблемы, волноввшие в те годы передовую русскую общественность. И в дльнейшем стремление откликнуться н животрепещущие вопросы современности, горячя зинтересовнность в судьбх своей стрны, глубокий демокртизм, стрстные поиски путей к «всеобщему вечному счстью», к пересозднию жизни н «неустроенной земле» хрктерны для всего творчеств Грин-Михйловского, типичны для него кк пистеля и человек, ствят его в ряд лучших прогрессивных деятелей культуры конц минувшего — нчл ншего век.

* * *

Николй Георгиевич Михйловский (Грин — его литертурный псевдоним) родился 8 феврля 1852 год в Петербурге в семье богтого дворянин, николевского офицер Георгия Антонович Михйловского. Детство и отроческие годы будущего пистеля прошли в Одессе, куд переехл его отец, выйдя в отствку в чине генерл. Нчтки обрзовния мльчик получил дом под руководством мтери, Глфиры Николевны, женщины обрзовнной, отдввшей много сил воспитнию своих детей; потом он посещл немецкую школу и, нконец, поступил в гимнзию. — Тм подросток особенно увлеклся мтемтикой и словесностью, много читл, познкомившись в стрших клссх с произведениями Писрев, Добролюбов, Шелгунов, Дрвин, Бокля. Хорошо удвлись ему клссные сочинения, в которых, по свидетельству биогрф пистеля, П. В. Быков, товрищи уже тогд змечли «блестки несомненного литертурного дровния»[4]. По окончнии гимнзии Михйловский в 1871 году поступил. н юридический фкультет Петербургского университет, но, проучившись тм год, перешел в Институт инженеров путей сообщения. В профессии инженер-путейц он ншел свое подлинное призвние, тот любимый труд, который нряду с литертурным творчеством стл содержнием всей его жизни.

Окончив институт в 1878 году, Михйловский нчинет рботть по специльности: перед смым концом русско-турецкой войны он учствует в рботх по постройке мол и шоссейной дороги в рйоне Бургс, зтем, по окончнии войны, нпрвляется в Бессрбию, н строительство Бендеро-Глцкой железной дороги; в 1878 году он женится н Ндежде Влериевне Чрыковой и в 1880 году с женой и мленькой дочерью уезжет н сооружение Бтумской железной дороги.

В своей служебной прктике молодому инженеру уже н первых порх пришлось столкнуться с мертвящей рутиной, кзенщиной, пренебрежением к живой творческой мысли, всяческими хищениями и злоупотреблениями, с которыми он не желл мириться и против которых впоследствии многокртно выступл в печти. Н этой почве и произошел конфликт Михйловского с его непосредственным нчльством н Бтумской дороге. Он «бросил службу з полною неспособностью сидеть между двумя стульями — с одной стороны интересы госудрственные, с другой — личные, хозяйские…» и, приобретя в 1883 году в Бугуруслнском уезде Смрской губернии имение Гундоровку, решил зняться тм «свободной, незвисимой деятельностью» — сельским хозяйством. «Цели, которые мы (Михйловский и его жен Ндежд Влериевн. — В Б.) решили преследовть в деревне, сводились к следующим двум: к зботм о личном блгосостоянии и к зботм о блгосостоянии окружющих нс крестьян», — писл Михйловский позднее в очеркх «Несколько лет в деревне».

Нчинние молодого помещик по духу своему имело много общего с тем социльным реформторством, которое проповедовло либерльное нродничество 80-90-х годов. Кризис революционного нродничеств, большой зслугой которого являлись непримиримость к существующему политическому строю, стремление поднять н революционную борьбу многомиллионные мссы крестьянств, нметился уже к концу 70-х годов и ясно обнружился в 80-е годы..

Убийство Алексндр II 1 мрт 1881 год, приведшее лишь к смене одного монрх другим, нступившя в стрне жесточйшя рекция покзли несостоятельность методов индивидульного террор, породили в среде нроднической интеллигенции рзброд и рстерянность. В знчительной своей чсти эт интеллигенция стл н путь крйнего индивидулизм, откз от «служения» нроду в ккой бы то ни было форме; другя чсть «обрзовнного обществ», учствоввшя в нродническом движении или сочувствоввшя ему, стновилсь н позиции либерлизм, стремилсь «зштопть, „улучшить“ положение крестьянств при сохрнении основ современного обществ»[5].

Вопреки явно определившемуся уже и рнее клссовому рсслоению деревни, проникновению туд кпитлистических отношений, либерльное нродничество упорно твердило о незыблемости умирющего птрирхльного общинного уклд, не желя видеть, что он тоже основн н «эксплутции в соединении с бесконечными формми кблы и личной звисимости»[6], продолжло иделизировть «усгои», считть кпитлистические элементы в деревне «случйностью», питть иллюзорные ндежды при помощи реформ и переделов укрепить и возродить к новой жизни примитивный общинный социлизм. Эти иллюзии, свойственные знчительной чсти интеллигенции, рзделял в нчле 80-х годов и Н. Г. Михйловский. Чуткий ко всякому проявлению социльной неспрведливости, живой, увлекющийся, он решил «помочь тем, которые век рботли» н его «дедов и прдедов», решил «возвртить крестьян к их прежнему общинному быту», видя в общине «единственный оплот против всякого род кулк».

Горячо взявшись з дело, Михйловский ввел у себя в деревне усовершенствовнные способы обрботки земли, двл крестьянм ссуды, создл в селе школу, больницу, всячески стрлся уменьшить звисимость крестьян от сельских мироедов. Все эти мероприятия и должны были, по мысли Михйловского, укрепить гибнущую общину: овлдев более успешными приемми борьбы с природой, ств зжиточнее, умнее, бедный мужик «поймет, кк дико и нелепо бороться с ближними», деревня стнет, «кк один человек». Но, несмотря н всю энергию, преднность делу, реформторскя деятельность Михйловского кончилсь крхом, — он был обречен н неудчу по смой своей утопической сущности. Обозленные кулки четырехкртными поджогми рзорили помещик. Весь неудвшийся опыт хозяйничнья в деревне зствил будущего пистеля серьезно здумться нд своими нродническими увлечениями и критически пересмотреть их.

В 1886 году Михйловский вынужден был уехть из имения и вновь искть службу. Около год он провел н строительстве Смро-Злтоустовской железной дороги, зтем с 1887 по 1890 год жил с семьей н Урле, где рботл нд сооружением спроектировнного им туннеля н Уфимско-Злтоустовской железной дороге.

Живя н Урле, Михйловский обртился к литертурному творчеству. Еще студентом он пробовл писть, читл свои произведения в кругу родных и близких и один из рсскзов дже пытлся нпечтть в столичном журнле. Рукопись не был принят, и неудч тк огорчил и обескуржил втор, что он ндолго бросил мысль о сочинительстве. Вновь взяться з перо Михйловского побудило, по-видимому, обилие впечтлений, пережитое и перечувствовнное з годы хозяйничнья в деревне, инженерной деятельности.

В 1888 году он пишет очерк «Вринт» и приблизительно в это же время рботет нд очеркми «Несколько лет в деревне». Возникнув н основе дневниковых зписей 1883–1886 годов, эти последние рсскзывли о неудчном хозяйствовнии Михйловского в Гундоровке (нзвнной здесь Князевкой), в них деллсь попытк пронлизировть причины этих неудч.

Безрезульттность усилий помочь трем-четырем сотням «зброшенных, никому не нужных несчстных» нводит Грин н мысль о кких-то серьезных «общих причинх, роковым обрзом долженствоввших вызвть неудчу». Пистель еще не может сформулировть этих «общих причин», но «добросовестное, без всяких предвзятых сообржений… воспроизведение бывшего» ведет к очень определенным и недвусмысленным выводм.

Неудчи Грин объясняются не просто неблгодрностью крестьян или их полнейшим рвнодушием к собственному блгу, кк думлось ему внчле; з этими фктми лежт глубокие социльные причины. Безрзличие, пссивность, иногд и прямя врждебность деревни к своему «блгодетелю», ее инертность ко всякого род новшествм обусловлены прежде всего тем, что нрод стремится к коренному земельному преобрзовнию, не удовлетворяясь мелкой социльной филнтропией, полумерми дже смого «хорошего» помещик. И Грин не перестет подчеркивть уверенность крестьян в том, что «в смом непродолжительном времени земля от бр будет отобрн и возврщен им, кк людям, единственно имеющим н нее зконное прво».

В крестьянх живет воспитнный векми крепостной неволи социльный нтгонизм угнетемого к угнеттелю. Эту полную противоположность интересов брин и мужик прекрсно сознют и крестьяне и сми помещики. Сосед Грин по имению, Чеботев, яростный противник всяких новшеств, всяких попыток «мирволить» мужику, прямо говорит о том, что «в силу вещей между нми (брином и мужиком. — В. Б.) нет ничего общего; с молоком мтери вссывют они убеждение, что вы — врг его, что земля его, что вы дрмоед и прзит (курсив мой. — В. Б.), Вшими зигрывниями вы еще более его в том убедите». И действительно, дже в смых полезных для них нчинниях помещик крестьяне видят ккой-то подвох и хитрость, стремление внедрить те или иные нововведения путем экономического принуждения вызывют нелестные для брин срвнения с временми крепостного прв. В конце концов помещик не может не признть, что совмещение интересов нрод и стоящих нд ним высших клссов обществ невозможно, что всякие попытки «попрвить» хозяйство мужик «сверху» обречены н неудчу.

Терпит крх и нмерение помещик возродить общину, обуздть с помощью ее кулков-мироедов. Грин приходит к выводу, что «единого», «нерздельного» мужик в деревне нет, что крестьянскя общин рзлгется, стновясь оплотом эксплутторов, вырстющих из среды смого же крестьянств («хозяйственный мужичок» Беляков, Чичков и др.), что влияние кулков в деревне огромно и зиждется прежде всего н экономической звисимости от них большинств крестьянств.

«Я, конечно, желл кк лучше… Я желл, он желл, мы желли», — иронизировл позднее Грин нд своими сельскохозяйственными опытми в книге «В сутолоке провинцильной жизни», вспоминя, кк он «тщил своих крестьян… в ккой-то свой рй», существоввший «только в фнтзии». Но объективный ход исторических событий, рельня действительность, кк покзывет это в своих очеркх Грин, окзывются сильнее фнтзии.

Зконченные в 1890 году очерки «Несколько лет в деревне» были передны Михйловским знкомому их семьи, имевшему связи с литертурным миром. В Москве рукопись был прочитн в одном из пистельских кружков в присутствии видных литерторов и критиков — Н. Н. Злтовртского, К. М. Стнюкович, Н. К. Михйловского, В. А. Гольцев и др. — и получил всеобщее одобрение. Стнюкович весной 1891 год поехл в смрскую усдьбу Михйловского, где тот вновь жил с семьей, чтобы лично познкомиться с ним и сообщить об успехе очерков. Михйловский прочел гостю отрывки из своего нового произведения — повести «Детство Темы». Горячие похвлы известного русского пистеля окончтельно укрепили Михйловского в решении серьезно зняться литертурным творчеством.

Помимо желния лично узнть Михйловского, приезд Стнюкович имел и другую цель — привлечь нчинющего литертор к делу издния журнл «Русское богтство». Журнл этот хотел приобрести у его влдельц Л. Е. Оболенского кружок нроднических пистелей и публицистов, однко у них не было достточных средств для этого; кроме того, ни один из его членов не пользовлся «незпятннной» в политическом отношении репутцией, которя требовлсь от издтеля журнл. Михйловского увлекл мысль о журнле, и в том же 1891 году, зложив имение, он купил у Оболенского «Русское богтство». Официльной издтельницей журнл стл жен Николя Георгиевич — Н. В. Михйловскя, редктором его — один из крупнейших деятелей и теоретиков нродничеств, публицист и критик Н. К. Михйловский.

В 1892 году в «Русском богтстве» (№№ 1–3) появляется повесть Н. Г. Михйловского «Детство Темы», подписння псевдонимом «Н. Грин», в мртовском и последующих номерх «Русской мысли» — очерки «Несколько лет в деревне». Об эти произведения стли событием в литертурной жизни тех лет, принесли Грину всеобщее признние, он вошел кк рвный в среду известных русских пистелей.

Вступление Грин в литертуру совпло с переходной для России эпохой, с годми ожесточенной идейной борьбы, переоценки литертурного и идеологического нследия прошлого. Нчло 90-х годов хрктеризовлось бурным рзвитием кпитлизм в городе и в деревне. Рбочий клсс выступл н рену политической жизни, кк сил последовтельно революционня, единственно способня возглвить освободительное движение в России. Мрксистскя идеология звоевывл себе приверженцев не только в среде интеллигенции, но и в среде рбочих. В обстновке зрождения и рзвития пролетрского движения, популяризции мрксистского учения особенно вредную, рекционную роль игрло либерльное нродничество, имевшее знчительное влияние среди демокртической интеллигенции. Вопреки очевидности, оно пытлось докзть необходимость и возможность для России «особого» пути рзвития, приход ее к социлизму через крестьянскую общину, которую можно и должно укрепить путем чстичных, проводимых сверху реформ, отдельных рционльных нововведений.

Объективня знчимость и ценность произведения Грин «Несколько лет в деревне» и определялись в момент его появления тем, что оно нносило серьезный удр по этим нродническим теориям. Не удивительно, что очерки Грин, хотя и появившиеся в нроднической «Русской мысли», были холодно встречены либерльно-нроднической критикой, видевшей в этом произведении лишь ничего не докзывющие «зписки очевидц».

По-другому оценивли очерк Грин пистели демокртического лгеря. Прочитв «Несколько лет в деревне», А. П. Чехов писл Суворину 27 октября 1892 год: «Прочтите, пожлуйст, в „Русской мысли“, мрт, „Несколько лет в деревне“ Грин. Рньше ничего подобного не было в литертуре в этом роде по тону и, пожлуй, искренности. Нчло немножко рутинно и конец приподнят, но зто середк — сплошное нслждение. Тк верно, что хоть отбвляй»[7]. «Весьм понрвились» ткже «скептические „Очерки современной деревни“» М. Горькому[8], пережившему в свое время увлечение идеями «хождения в нрод» и быстро рзочроввшемуся в них. Очерки произвели большое впечтление и н Н. Е. Федосеев, одного из первых русских мрксистов, оргнизтор мрксистских кружков в Поволжье и в Центрльной России. «Помню, — пишет в своих воспоминниях А. Снин, редктор мрксистского „Смрского вестник“, — с кким зхвтывющим интересом читли мы с Федосеевым во Влдимире весною 1892 год его (Грин. — В. Б.) очерки „Несколько лет в деревне“, печтвшиеся тогд в „Русской мысли“. „Н. Грин!“… Это имя нм, только что вышедшим из тюрьмы, встречлось в литертуре впервые. „Кто он ткой?“ — спршивли мы. В этом тлнтливом пистеле, уверенной рукой рзбиввшем нроднические иллюзии, мы срзу почувствовли человек, близкого по духу, — не единомышленник, конечно, но во всяком случе идейного союзник»[9].

«Рзбивть нроднические иллюзии», рзрбтывть темтику и проблемтику «Нескольких лет в деревне» Грин продолжл и в последоввших з этими очеркми произведениях из крестьянской жизни, созднных в первой половине 90-х годов и печтвшихся в «Русском богтстве» и некоторых других периодических издниях.

Кк и «Несколько лет в деревне», произведения Грин по преимуществу были основны н мтериле действительности, непосредственно нблюденном и пережитом пистелем.

Стремление прежде всего обртиться к подлинному жизненному фкту является хрктерной особенностью пистельской мнеры Грин, проявившейся уже в смом нчле его творческого пути. «В моей беллетристике выдумнных обрзов совсем нет: все взято прямо из жизни», — писл Грин в 1894 году А. И. Ивнчину-Писреву[10], не рз впоследствии в тех или иных врициях повторяя это свое выскзывние. Грин считл, что см действительность, ситуции и конфликты, встречющиеся н кждом шгу в жизни, в знчительной мере делют для пистеля необязтельным обрщение к художественному вымыслу. Эти позиции Грин стновятся особенно понятными, если учесть, что жизнь открывлсь перед ним, неугомонным деятелем, «непоседой», изъездившим стрну вдоль и поперек, во всем своем многообрзии, обилии социльных типов, «любопытных» людей.

Нельзя не подчеркнуть в этой связи, что, и вступив н путь литертурной деятельности, звоевв признние и вторитет в этой облсти, Грин никогд не оствлял своей прктической деятельности инженер-путейц. Постоянные рзъезды, экспедиции, изыскния в известной мере мешли его труду пистеля. Биогрфы, мемуристы обычно отмечют, что ему приходилось создвть свои произведения второпях, «н облучке», иной рз откзывться от тщтельной отделки их, что змыслы Грин чсто бывли интереснее их воплощения, что он «рсскзывл превосходно и, нередко, лучше, чем писл»[11].

Однко и при всех этих издержкх, вызвнных нпряженной прктической деятельностью, тесня связь с жизнью был несомненно тем блготворным источником, который питл творчество Грин, придвя ему неповторимое своеобрзие. Именно обилие жизненных впечтлений, неисчерпемя «копилк» нблюдений и определили «пристрстие» пистеля к «млому жнру» очерк или рсскз-очерк, чще всего основнного н втобиогрфическом мтериле и предствляющего собой. ряд художественных зрисовок, нблюденных втором кртин и явлений, типов людей, ряд рсскзов о виденном и слышнном, скрепленных обычно воедино обрзом втор-рсскзчик.

Жнр очерк открывл широкие возможности для непосредственного обрщения пистеля к читтельской удитории, для лирических и особенно публицистических отступлений, очень вжных для Грин, всегд стремившегося откликнуться н злобу дня, поделиться с читтелем своими сообржениями и выводми. К этому приему — публицистическим отступлениям, нлизу тех или иных зинтересоввших его явлений, подкрепляемому цифрми, сттистическими днными, — Грин широко прибегл еще в очеркх «Несколько лет в деревне». Он постоянно пользуется им и в других очеркх и рсскзх первой половины 90-х годов.

Уже одно это стремление к выводм, обобщениям, явно вырженное отношение Грин к описывемым им фктм и явлениям, нежелние огрничивться простым фиксировнием их свидетельствовло о плодотворной релистической основе произведений пистеля. Еще определеннее релизм гринских рсскзов и очерков скзывлся н смом отборе пистелем мтерил для них.

Длеко не всякий фкт, попдющий в поле зрения Грин, нходил отржение в его произведениях, длеко не случйн и группировк этих фктов. Все они, кзлось бы взятые нугд, выстривются в стройную систему, освещются именно в ткой последовтельности и с той стороны, которые преврщют путевые зметки, случйную дневниковую зпись в художественное произведение, идейно нсыщенное, социльно знчимое, отржющее типические стороны русской Действительности. Всеми этими кчествми — идейностью, социльной остротой, типичностью изобржемого, тенденциозностью в лучшем смысле этого слов хрктеризуются и произведения Грин о деревне, рисующие «неустроенную жизнь» сел и его обиттелей, «белых рбов черной земли».

Большинство рсскзов и очерков Грин крестьянского цикл было создно под непосредственным впечтлением стршных для России 1891–1892 голодного и холерного годов, нблюдвшихся пистелем в деревнях и селх Смрской, Кзнской и других губерний, где ему приходилось бывть в то время н изыскниях.

В отличие от многих либерльных беллетристов, после крх революционного нродничеств вообще откзвшихся от изобржения «неблгодрного мужик», пистели-демокрты по-прежнему отводят крестьянству в своем творчестве центрльное месю. В годы тяжкого нродного бедствия появляются очерки о деревне В. Г. Короленко («В голодный год»), рсскзы Н. Д. Телешов («Нужд», «Смоходы»), И. А. Бунин («Н чужой стороне», «Н крй свет») о переселенцх, изгннных нуждой и голодом из родных мест и бредущих н поиски «счстья» в-длекую Сибирь. Кртины беспредельной нищеты, голод, стрдний миллионов людей, обреченных н смерть, не ждущих и не получющих никкой помощи, встют перед читтелем и в очеркх Грин «Путешествие н луну» (1893), «Сочельник в русской деревне» (1893), «Н ходу» (1893), «Н селе» (1894) и др.

Неурожи и эпидемии обострили социльные процессы, и до тех пор происходившие в деревне. Рзоряются, погибют голодной смертью мссы крестьян и одновременно проклдывет себе широкую дорогу в деревне, победоносно шествует в ней, по меткой хрктеристике Гл. Успенского, — «господин Купон». В изобржении безудержного рост «мссы мелких деревенских эксплутторов», особенно стршных тем, что «они двят н трудящегося врздробь, поодиночке», что они «приковывют его к себе и отнимют всякую ндежду н избвление»[12], Грин прямо следует трдиции Гл. Успенского и в его гневном обличении кулк-мироед и в его стрстных поискх счстья для мужик. Богтеи рстут в деревне, кк «грибы н нвозе», тм црствуют лвочник Ивн Всильевич, кулк Андрей Клиныч, упрвитель брского имения Ивн Михйлович («Н селе»).

Не только кждый крестьянин в отдельности, и пресловутя, многокртно воспетя нродникми общин нходится в рукх у «Ивнов Всильевичей», которые когд «умильным» словом, когд ведром водки умеют улестить «стриков» и повернуть всякое дело в свою пользу.

Ею тяготятся и зжиточные крестьяне, ибо, хоть в незнчительной степени, и они вынуждены быть «ответчикми з мир», нести ккую-то мтерильную тяготу в форме общественных отрботок и выплты подтей. Но особенно стршн общин для бедняков, поскольку он нвечно прикрепляет их к земле, крестьяне здыхются в кбле у помещиков и кулков, окончтельно рзоренных «мир» безжлостно вытлкивет из деревни. Никкой «блгостыни», никкой «общей», «высокой» првды, никких мудрых и святых мужиков в миру нет и в помине. Индивидулизм, сделвшийся «основой экономических отношений не только между ростовщиком и должником, но между крестьянми вообще»[13], стновится, кк убедительно покзывет Грин, основой во взимоотношениях членов общины. В ней много людей, «д кждый з себя», в ней «действует зкон более суровый, чем сострдние к другим — зкон своей рубшки», повинуясь которому «мир» безжлостно выгоняет из деревни вдову Акулину с пятью мленькими ребятми («Акулин», 1894), откзывет в помощи нищим, сиротм, голодным («Н селе»). И с социльной и с морльной точек зрения общин — учреждение устревшее, мешющее рзвитию деревни, — ткой вывод прямо следует из произведений Грин о крестьянстве.

Отржя в этих произведениях социльно-экономические условия жизни нродных мсс, Грин пристльно всмтривется и в нрвственную жизнь крестьянств. В изобржении ее он тк же длек от нроднических кнонов, кк и в своем нлизе общественной и экономической сторон жизни деревни. Деревня, ее быт и нрвы несут в себе черты косности, невежеств, грубости. Крестьяне верят в домовых, леших, ведьм («Мтренины деньги», 1894); они откзывются от помощи врч умирющей роженице, тк кк это «ззорно» («Под вечер», 1892); грубо издевются нд женщиной («Акулин»); здесь, для того чтобы ввести хоть млейшее новшество, ндо «пуды соли съесть». Персонжи рсскзов и очерков Грин ничем не нпоминют мужичк «литертуры стрых нродников», «мужичк рскршенного в крсные цвет и вкусного, кк вяземский пряник»[14]. В отличие от нроднических беллетристов, тких, нпример, кк Зсодимский и Злтовртский, Грин изобржет крестьянин во всех его противоречиях, обусловленных его мелкособственнической природой, соединяющей в себе черты труженик и собственник. Эти черты собственничеств рзвивются в крестьянине вместе с укреплением в деревне «влсти денег».

Гибельную влсть денег, волчьи взимоотношения, порождемые в деревне все тем же «господином Купоном», великолепно рскрыл Грин в целом ряде рсскзов. Семндцть рублей, укрденные у крестьянки Мтрены («Мтренины деньги»), слух о ее богтстве рзвязывют в людях низменные инстинкты, влекут з собой целую вереницу тргических событий вплоть до убийств и пожр. Желние «подзрботть», «поднжиться» зствляет молодого ттрин Гмид («Бурлки», 1895) пойти н предтельство интересов своей же ртели. Проступок Гмид сурово, нкзн — его убивют товрищи, вслед з ним с горя умирет и его отец — стрый Амзя.

Тип человек, н психику и морльный облик которого тяжелый, несмывемый отпечток нложили нкопительство, стрсть к богтству, изобржен в очерке «Н селе» (Андрей Клиныч) и особенно ярко в рсскзе «Дикий человек» (1894). Герой его — богтей Асимов — «жестокий, скупой, тяжелый человек». Некогд он был хорошим семьянином, любил жену, детей, но «в помыслх, в зботе пскудной д в корысти всю рдость изжил, ненвистником стл». Из боязни быть огрбленным, потерять богтство Асимов выгоняет из дому стршего сын с больной женой и детьми, убивет млдшего сын — Пимку. Очень тонко прослеживет Грин психологическое состояние своего героя, борьбу в нем собственнического нчл с остткми человеческих чувств. В конце жизни у Асимов пробуждется ккое-то подобие любви к млдшему внуку, тщедушному, болезненному зморышу, но один только нмек н то, что родители ждут помощи от дед, снов ожесточет сердце «дикого человек». Уходя н кторгу, он откзывется скзть, где хрнятся его деньги, проклинет родных и односельчн.

Не иделизируя отрицтельных сторон быт и нрвов деревни, Грин сознет, что крестьянин и не может быть иным в условиях нищеты, культурной и экономической отстлости, что без земли, без знний, без лишней копейки он «тк же вянет, кк соння рыб в сдке». «В некультурных условиях одинково дичют: и человек, и животное, и рстение», — эти слов, взятые в кчестве эпигрф к рсскзу «Мтренины деньги», определяют взгляд пистеля н причины нродных бедствий. Грин, однко, непрестнно подчеркивет, что дже тяжкие условия существовния не могут подвить тех кчеств ум и души нрод, тех свойств русского нционльного хрктер, которые позволяют понять «отчего русскя земля стл есть». Следуя лучшим гумнистическим трдициям русской литертуры, пистель с любовью и увжением говорит о силе трудового нрод, его непоколебимости перед лицом испытний и трудностей, богтой одренности, стремлении отыскть причины своих несчстий.

Сил дух, трудолюбие, привязнность к семье хрктеризуют крестьянку Акулину («Акулин»), делют ее кк бы символом стойкости, душевного здоровья нрод, во многом сближют ее с женскими обрзми поэзии Некрсов. Печльником о горе человеческом выступет в очерке «Сочельник в русской деревне» клек-стрец, которому «господь с молодости дл ум неспокойный, сердце горячее… Не терпел непрвды… Корень зл искл…» Желнием помочь людям, любовью к ним определяются и поступки крестьянин Михил Филиппович («Н селе»), в голодный год рздющего свои зпсы односельчнм, и поведение крестьянин-вдовц («Сочельник в русской деревне»), которого не могут сломить нищет и невзгоды: «весь он олицетворення любовь, и кждое его слово, кждя нот тк и дышит этой тоской любви, этой потребностью любить».

В очеркх «Н ходу», «Коротенькя жизнь» (1894) пистель рскрывет природный ум, пытливость, жжду знния, живущую в нроде, — среди крестьян, сопровождющих Грин в его изыскниях, есть и философы, склонные к рздумью, обобщениям, и поэты, тонко чувствующие крсоту природы, и книголюбы, «охочие до чтения», и люди, тянущиеся к точным нукм, к изобреттельству («Н ходу»); в мло-мльски блгоприятных условиях эти способности рсцветют, дют змечтельные результты. Из питомцев сельской школы помещик Алексндр Дмитриевич выходят впоследствии знменитый художник, ученые, изобреттели («Коротенькя жизнь»).

Высокие нрвственные кчеств нрод, неиссякемый зпс его творческих сил и возможностей особенно зримы в сопоствлении с морльным одичнием предствителей нрождющейся сельской буржузии, с одряхлением и оскудением помещичье-дворянского клсс (обрзы помещицы Ярыщевой в рсскзе «В усдьбе помещицы Ярыщевой» (1894), молодого и строго влдельцев рзрушющейся усдьбы в очерке «Н ходу») и являются для пистеля верным злогом того, что будущее приндлежит трудовому нроду.

Нрод может стть ктивным деятелем, оргнизтором и устроителем своей судьбы, когд он выйдет из того состояния умственного и нрвственного зстоя, которое порождется условиями его существовния. Однко, считет Грин, эти условия могут измениться лишь с ликвидцией экономической и культурной отстлости стрны в целом, с рзвитием в ней в широких мсштбх всех производительных сил и возможностей.

В 90-е годы Грин был еще длек от мысли о необходимости коренных социльных преобрзовний, кк обязтельной предпосылке глубоких изменений в судьбе нрод, от понимния исторической миссии пролетрит. Основным деятелем общественной жизни предствлялсь ему передовя демокртическя интеллигенция, вдохновляемя любовью к нроду, понимнием его нужд и зпросов; основную же здчу эпохи пистель видел в осуществляемом этой интеллигенцией техническом прогрессе, освоении природных богтств стрны, бзу для которых дет бурное рзвитие промышленного кпитл, в просвещении нродных мсс.

Эти мысли, проводимые Гриным и в его публицистических сттьях (печтвшихся в нчле 90-х годов в гзете «Новое время», в журнле «Русское богтство») и в художественных произведениях, несомненно свидетельствовли об известной идейной огрниченности пистеля. В то же время воззрения Грин длеко не уклдывлись в рмки широко рспрострненной в интеллигентской среде 80-90-х годов теории «млых дел».

От этой теории, от обычного культуртрегерств, утверждвшего, что «нше время — не время великих здч», огрниченного узкими рмкми «сегодняшнего дня», рссчитнного прежде всего н то, чтобы успокоить «больную» совесть «слбого» интеллигент, взгляды и умонстроения Грин отличются мсштбностью, перспективностью, умением з кждым из пропгндируемых им мероприятий видеть широкие горизонты и «огоньки» будущего, стремлением ктивно вмешивться в жизнь, бороться с ее неустройствми и неполдкми. Пссивное, инертное отношение к действительности, — будь то мещнское «блгорзумие», нежелние жертвовть своим покоем и блгополучием, возведенные ли в философскую ктегорию непротивление и бездеятельность, проповедуемые толстовством («Жизнь и смерть», 1896), или неспособность нроднической интеллигенции понять истинные потребности нрод, — все это одинково неприемлемо для Грин.

Стрстный обличитель всякой рутины, косности, зстоя, Грин видит свой идел в мужественном, деятельном человеке-труженике, глубоко сознвшем свой долг перед родиной и нродом и в исполнении этого долг обретющем подлинное счстье.

«Поэтом труд» нзвл Грин М. Горький[15]. Подлинным гимном труду, человеку-деятелю звучит уже рнний очерк Грин «Вринт» (1888). Герой его — инженер Кольцов, строящий дорогу в Сибири, — вдохновенный рботник, стрстно любящий свое дело, связывющий его с будущим рсцветом и могуществом родины, уподобляет деятельность свою и своих товрищей легендрным подвигм Ермк: «Проведением дороги мы эти необъятные кря сделем рельным достоянием русской земли. Это будет второе звоевние этого кря». Близки Кольцову и персонжи ряд произведений Грин середины 90-х годов: герои рсскз «Рдости жизни» (1895), лесничий Войцех («Войцех», 1895), земский врч Колпин («Жизнь и смерть», 1896), студент Моисеенко («Гимнзисты», 1893).. Все эти люди, скромные рядовые труженики, велики своим льтруизмом, преднностью избрнному делу, твердой уверенностью, что «нет выше счстья, кк рботть во слву отчизны и сознвть, что рботой этой приносишь не вообржемую, действительную пользу».

Но Грин не может не змечть, что среди окружющей его интеллигенции тких людей срвнительно немного, что в подвляющем своем большинстве «обрзовнное общество» живет без иделов, длеко от нрод, что знчительня чсть молодежи ткже зржен нстроениями политичности и бездействует или бродит «без дороги» в нпрсных поискх точки приложения своих сил, своего мест в жизни.

Судьбы молодого поколения особенно тревожили пистеля — с ним связывлись у Грин предствления о «новых людях», преобрзовтелях «неустроенной жизни».

В чем причин низкого умственного и нрвственного рзвития молодежи, ее прктической и теоретической неподготовленности к полезной деятельности, в чем корни инертности, отсутствия прочных связей с жизнью, живых интересов и стремлений? Н этот вопрос, горячо дебтироввшийся прогрессивной публицистикой и беллетристикой конц 80-х — нчл 90-х годов, Грин попытлся дть ответ в своей тетрлогии, состоящей из повестей: «Детство Темы» (1892), «Гимнзисты» (1893), «Студенты» (1895), «Инженеры» (1906).

Основным содержнием этого цикл и является изобржение того, кк в условиях современного пистелю социльного строя, под влиянием порожденной этим строем порочной системы школьного и семейного воспитния уродуется и клечится человеческя личность, кк постепенно, с смого рннего детств, вытрвляются и искжются в ней потенцильно присущие нтуре ребенк положительные кчеств, кк, нконец, формируются те смые безыдейные, безвольные люди без определенной жизненной цели, без «путеводной звезды», обилию которых поржлось общество, их же породившее. Тким рефлектирующим интеллигентом, к чему-то стремящимся, но всегд быстро остывющим и постепенно приспособляющимся к обывтельской среде, и является центрльный герой тетрлогии Артемий Кртшев. Было бы ошибочным видеть в Кртшеве alter ego (второе я — лт.) смого пистеля и тем более делть Кртшев носителем взглядов и умонстроений Грин н том лишь основнии, что мтерил, положенный в основу тетрлогии, в известной мере втобиогрфичен. Используя в тетрлогии определенные фкты из жизни семьи Михйловских, Грин был длек от нмерения воспроизвести в художественной форме только свою личную биогрфию. Змысел пистеля был горздо шире: он стремился через чстное передть то общее, что было хрктерно для судьбы целого поколения интеллигентской молодежи, росшей и рзвиввшейся в период 60-70-х годов XIX век.

Этому змыслу и был подчинен отбор Гриным биогрфического мтерил, — под углом зрения его типичности, общезнчимости. Этим объясняется и большой удельный вес в тетрлогии (особенно в ее второй — четвертой чстях) художественного вымысл — обилие фктов и персонжей, отсутствоввших в личной биогрфии пистеля. Грин «крупным плном» изобржет общественную жизнь эпохи, быт и нрвы интеллигенции; он обрщется ткже и к другим социльным слоям обществ (городскя беднот, крестьянство, деклссировнные элементы), покзывет умонстроения учщейся молодежи, ее идейные искния, стремление определить свое место в жизни. В последней чсти тетрлогии, создввшейся в годы первой русской революции, Грин критически изобржет црскую рмию, церковь, подчеркивет гнилость «устоев» буржузно-дворянской семьи, уделяет большое место изобржению революционного нродничеств 70-х годов. Все это придвло втобиогрфическим повестям Грин хрктер широкого социльного полотн, что и отметил М. Горький, определяя тетрлогию Грин, кк «целую эпопею»[16].

В то же время своими повестями Грин продолжил трдицию рспрострненного в русской клссической литертуре жнр «семейной хроники», художественной втобиогрфии. Он воспринял у этого жнр в первую очередь те его особенности, которые нилучшим обрзом позволяли ему осуществить свое нмерение — покз стновления личности под влиянием общественной среды. Грин нследует у Л. Н. Толстого и С. Т. Аксков умение передть «дилектику души» своего героя, интерес к его внутреннему миру, формировнию хрктер. При всей широте и многообрзии отобржемых пистелем жизненных явлений, обрз Кртшев, его судьб являются тем основным стержнем, вокруг которого формируется сюжет тетрлогии, который придет стройность и единство ее композиции.

Рзвертывя действие тетрлогии во временной последовтельности, Грин нчинет повествовние с изобржения детских лет Кртшев. Мленький Тем нделен многими чертми хрктер, которые при их естественном и првильном рзвитии сделли бы из него «нстоящего», в гринском понимнии этого слов, человек — деятельного, отзывчивого к нуждм людей, хорошего и честного рботник своей стрны. Тем жизнердостен, смел, ктивен, полон рсположения и симптии к окружющим. Бьющя в нем ключом энергия ищет выход, проявляется в многочисленных выдумкх и прокзх. Но уже эти, ткие естественные и понятные в его возрсте, порывы являются источником серьезных и тяжелых для восьмилетнего ребенк переживний, первых рзочровний в людях, и притом в людях смых близких. Отец Темы, Николй Семенович Кртшев, генерл в отствке, — выученик николевской рмии, чужд всяких педгогических «тонкостей». В проступкх сын он видит только нежелние повиновться воле стрших и готов искоренять непослушние смыми строгими мерми. Физическое нкзние, порк, которой подвергет Тему отец, вызывет у мльчик чувство пнического стрх перед ним, дже ненвисти. Стрх, отчужденность, первые поползновения к лжи и обмну кк средству избежть незслуженно строгого нкзния — тковы следствия педгогической системы генерл Кртшев.

Антиподом, кзлось бы, своему мужу, добрым гением семьи выступет в «Детстве Темы» Аглид Всильевн Кртшев. В обрзе ее много привлектельного: он умн, обрзовнн, ребенок для нее — это мленький человек, требующий к себе внимния, увжения, лски. Армейские приемы муж по отношению к детям вызывют у Аглиды Всильевны возмущение и негодовние. Ткую же нетерпимость проявляет Аглид Всильевн и к гимнзическим порядкм, тяжело отрзившимся н чутком и впечтлительном мльчике. Убийственное рвнодушие к индивидульности ребенк, зведомое желние педгогов видеть в ученике потенцильного преступник и негодяя — все это оскорбительно и стршно для мтери, вызывет ее спрведливый гнев против школы.

Но по сути дел цель, преследуемя Аглидой Всильевной при воспитнии детей, т же, что и у ее муж и у гимнзии, — дть верного слугу и «советчик» црю, вырстить человек, гордого своей приндлежностью к дворянству, нетерпимого к «крмольным», революционным взглядм и мыслям. Взрослым Кртшевым чужд и врждебен всякий демокртизм и социльный критицизм, существующий порядок вещей кжется им вполне опрвднным и единственно возможным. В этом духе воспитывют в семье Кртшевых и детей.

С детских лет Теме уже свойственно взрщенное семьей чувство превосходств нд обиттелями немного двор — Колькми, Грськми, Яшкми, нд их отцми и мтерями. Нищет, несчстья, ежедневные будничные дрмы, рзыгрывющиеся н немном дворе, привлекют внимние Темы, однко в семье Кртшевых к горю бедняков относятся снисходительно-пренебрежительно; в тех же случях, когд «острый вопрос» трудно обойти, Аглид Всильевн стрется докзть сыну возможность «улдить» его с помощью «добрых» и «умных» людей своего круг, — тк устривется судьб семьи умершего бедняк-учителя Борис Борисович.

В своей зботе о душевном покое Темы Аглид Всильевн объективно углубляет то зло, то духовное рстление, которое нсждет в детях гимнзия. Тк, нпример, он помогет сыну опрвдться перед смим собой в невольным предтельстве, совершенном им по отношению к его лучшему другу — Ивнову. Морльной неустойчивостью, нрвственными компромиссми, которые впоследствии будут тк хрктерны для Кртшев, он обязн не только гимнзии, но и семье, внешне ткой добропорядочной и нрвственной.

Без вторских отступлений, одним подбором фктов, мелких будничных происшествий Грин уже в «Детстве Темы» покзывет, кк семья и школ отрвляют сознние ребенк, стесняют волю и иницитиву, приучют к лжи и приспособленчеству, порождют сознние превосходств нд обиттелями немного двор, нд прислугой. Но все эти кчеств живут в душе ребенк в зчточном состоянии, человеческя природ Темы ктивно сопротивляется пгубным влияниям окружющего, в нем живут блгородные стремления к осмысленной и честной жизни. В конце первой чсти тетрлогии Тем — еще мягкий воск, из которого можно вылепить и нстоящего человек и посредственного предствителя своего клсс. Эт дилемм решится в звисимости от той среды, тех влияний и обстновки, в которую попдет Кртшев — подросток и юнош. Ткой средой во второй чсти тетрлогии — «Гимнзисты» — по-прежнему является семейный круг Кртшевых и — уже в горздо большей степени, чем в первой книге, — гимнзия.

Изобржение быт и нрвов русской пореформенной гимнзии, «кторги непередвемых мелочей, нзывемых обучением ум и воспитнием души», явилось уже смо по себе огромной зслугой Грин, тем более что систем гимнзического воспитния остлсь в основных чертх прежней и ко времени выход в свет «Гимнзистов».

В обстновке общественного подъем конц 50-х — нчл 60-х годов црское првительство пошло н некоторые нововведения в облсти просвещения, несколько демокртизировло гимнзию (были уничтожены сословные огрничения при поступлении в средние учебные зведения, школ и ее порядки стли достоянием общественной глсности и т. д.). Однко сколько-нибудь существенных изменений в основных принципх обучения и воспитния в средней школе не произошло. В связи с нступлением рекции после покушения Кркозов н Алексндр II (прель 1866 год) министром просвещения был нзнчен крйний консервтор Д. Толстой, являвшийся в то же время обер-прокурором Святейшего синод. С приходом его в гимнзии вновь стли возрождться порядки времен николевской рекции (звершившиеся толстовским укзом от 19 июня 1871 год). Потому н в изобрженной Гриным гимнзии второй половины 60-х годов, официльно еще живущей по относительно «свободному» режиму, црит бессмыслення зубрежк, большя чсть учебного времени тртится н изучение «мертвых», клссических языков, остльные предметы изучются схолстически, они длеки от требовний прктической жизни.

Но эт жизнь, несмотря н все прегрды, врывется и в стены гимнзии, он не зтргивет только совершенно инертных, бесцветных, с детств «оболвненных» гимнзистов, тких, кк первый ученик Яковлев, или тупоумный, смодовольный Семенов. Большинство гимнзистов в этом возрсте стремится к свету и зннию, ищет ответов н острые вопросы современности. К их числу относится и Тем Кртшев. Он сближется с кружком гимнзистов-одноклссников, знимющихся смообрзовнием, читет труды Писрев, Добролюбов, Шелгунов, которые будят его мысль, помогют определиться нстроениям смутного недовольств собой и окружющим миром. Многое, что прививлось Теме с детств в кчестве неоспоримых и незыблемых истин, под влиянием бесед в кружке, чтения книг и журнлов, теперь переоценивется им. Он «с увжением пожл бы теперь руку простому человеку»; живя в имении мтери, он пытется вникнуть в жизнь и нужды крестьян.

Однко беседы с мужикми текут «вяло и лениво», крестьяне и Кртшев очень длеки друг от друг, д и вообще Тему поржет рзительное несоответствие между мечтой и рельностью, книгой и жизнью. Гимнзия не дл ему нвыков смостоятельного мышления, постояння опек семьи и школы лишили воли и нстойчивости, обременили сознние условностями и предрссудкми. Потому тк безуспешны попытки Темы нйти «истину», рзобрться в поствленных жизнью проблемх, потому тк легко переходит он от увлечений новыми для него мыслями и идеями к примирению с тем, что он см ощущет, кк тяжелый гнет.

Этим нстроениям Темы, возврщению «блудного сын» в лоно семьи в знчительной степени способствует Аглид Всильевн. Всеми средствми стрется он отвлечь сын от его «опсных» увлечений, докзть Теме несостоятельность и вредность теорий, знимющих его ум; когд в усдьбе Кртшевых сгорет скирд хлеб, он прямо обвиняет сын в том, что это — результт его зигрывний с мужикми: «Ты видишь уже последствия вших неосторожных рзговоров. Полторы тысячи рублей в этом году доход уже нет… Теория… основння прежде всего н том, чтоб для спсения чужих своих, смых близких губить… Отвртительный эгоизм!.. Отвртительня теория, эгоистическя, грубя, несущя с собой подрыв всего…» Клссовя ненвисть к подобного род «отвртительным теориям», к «скороспелым учениям Добролюбов, Писрев, Чернышевского» зствляет Кртшеву, недвнюю «противницу» всякого нсилия нд личностью, признть необходимость для «спсения» молодежи плочной, солдтской дисциплины в гимнзии. Тем не сочувствует мтери, но в спорх и ссорх с ней он всегд слбее, тк кк у него нет твердого сознния своей првоты и готовности отстивть ее во что бы то ни стло, мть «двит его умом и сильным хрктером». Постепенно у Кртшев пропдет интерес и к смим теориям и к попыткм воплотить их в жизнь; смое большее, н что он способен, — мниловские мечтния о всеобщем блге, он погружен в рефлексию и ненужный, рстрвляющий душу смонлиз.

Подобными нстроениями охвчены и многие товрищи Темы — Рыльский, Корнев, Долб; кончет смоубийством стремившийся дойти до «сути вещей» Берендя. Общей судьбы избегют в повести лишь студент Моисеенко, взгляды которого склдывлись, очевидно, еще в годы рсцвет революционно-демокртической мысли, и гимнзистк Горенко, умня, волевя девушк, сирот, хрктер которой формировлся вне влияний дворянско-буржузной семьи. Большинство же гимнзистов постепенно утрчивет жизнеспособность, веру в себя, тускнеет, стновится н путь интеллигентской обывтельщины.

Именно тким путем, нметившимся уже к концу гимнзической жизни, и идет Кртшев, ств студентом.

Отъезд в Петербург, перспективы вольной студенческой жизни нполняют Кртшев предчувствием чего-то рдостного и необыкновенного, ндеждой, что он стнет «другим человеком», «будет знимться, будет ученым — новый мир откроется перед ним… и збудется он в нем, и потеряет все то, что пошлит людей». Но в Петербург Кртшев ведет прежде всего желние избвиться от тягостной опеки мтери. Никких высоких целей, стремление к которым помогло бы переносить трудности, приносило бы нрвственное удовлетворение, у него по-прежнему нет. Безволие, бесхребетность, «спутнность» Темы проявляются в полной мере именно теперь, когд он остется один н один с собой, лишенный строгих шор гимнзии, твердой и влстной руки мтери. Не подготовленный к упорному системтическому труду, к смостоятельному мышлению, Кртшев скоро перестет посещть университет, он длек от студенческой мссы, от передовой молодежи и ее революционных нстроений.

Годы пребывния Кртшев в университете, потом в Институте путей сообщения совпдют с рсцветом движения революционного нродничеств, в котором ктивно и смопожертвенно действовл и лучшя студенческя молодежь. В известной мере эти революционные нстроения студенчеств ншли отржение и в «Студентх» Грин. Пистель не рз упоминет о собирвшемся в одной из студенческих столовых кружке революционной молодежи, членом которого является и бывший одноклссник и друг Темы — Ивнов.

Когд-то подростки были очень близки между собой, Кртшев мучительно переживл свой рзрыв с Ивновым, но теперь Ивнов инстинктом революционного борц чувствует в Кртшеве чуждого себе человек; сдержнно, дже подозрительно относится к Теме и весь кружок Ивнов. Предостережения Аглиды Всильевны уезжющему в Петербург сыну об опсности увлечься революционным движением и попсть н эшфот или кторгу были излишни. Тем слишком инертен, слишком привык к покою и блгополучию, в нем слишком прочно живут предрссудки своей среды, чтобы он мог стть н путь революционной борьбы, требующей от человек твердых, непоколебимых убеждений, готовности пожертвовть собой. Эти тенденции его хрктер отдляют его от Ивнов, толкют н прямые выпды против демокртического студенчеств, н сближение с «золотой молодежью». Угрызения совести, по временм испытывемые им, по сути дел ничего не меняют в Кртшеве-студенте, типичном предствителе рзмгниченной, безвольной буржузно-дворянской молодежи.

Нрвственное пдение Кртшев кк бы символизируется в конце «Студентов» его позорной болезнью и подчеркивется двумя нежелтельными и стршными для него встречми с Горенко и Ивновым. Кртшев хочет збыть обо всем, что связывет его с прошлым, он не ищет сближения с Ивновым, ему неприятен приезд в Петербург Горенко. Но пистель нстойчиво стлкивет Тему с этими людьми. Вновь встретившись с Горенко, Кртшев вынужден услышть от нее слов гнев и презрения. «Сознющий эгоист» — тк нзывет он Тему. Горенко требует, чтобы Кртшев ушел из дому, где он «не может стть иным». И, кк всегд покорный воле более сильной, чем его собствення, внутренне смятенный, уничтоженный, Кртшев бежит из дому, собирется покинуть родной город. Н вокзле, сквозь решетку рестнтского вгон, он внезпно видит Ивнов, спокойное лицо его зствляет Тему «кк ужленного» отскочить от окн. Дороги бывших друзей опять перекрестились, покзв нрвственную высоту и подвижничество одного, душевное смятение и опустошенность — другого.

Морльный тупик, откз от иделов юности, мучительное сознние своей душевной неприкянности и вместе с тем бессилие изменить что-либо — тков итог пути Кртшев в первой — третьей чстях тетрлогии, итог, обусловленный всей совокупностью социльных влияний среды. Рссмтривя Кртшев и его друзей кк продукт пгубного воздействия современного обществ н личность человек, Грин не склонен, однко, снимть со своего героя всякую ответственность з собственную судьбу. Иделизция и опрвдние «не героя», той чсти интеллигенции, которя под теми или иными предлогми отошл от общественной жизни, несвойственн Грину, и в этом его отличие от мссы мещнско-либерльных беллетристов 80-90-х годов (Потпенко, Щеглов, Альбов, Тихонов-Луговой и др.). Грину дорог целеустремленный, борющийся с трудностями жизни человек, непреклонно идущий к осуществлению своих иделов, и потому пистель отдет свои симптии тким, кк Горенко, Ивнов, Моисеенко, хотя порой ему по-человечески жль зпутвшегося и свернувшего с прямого пути Тему.

Собственно, не героем, «сознющим эгоистом» Артемий Кртшев остется и в последней, неоконченной чсти тетрлогии «Инженеры», хотя в этой повести Грин и нделяет его стремлением к морльному смоусовершенствовнию, нрвственному очищению.

Нд повестью «Инженеры» Грин рботл, нчиня с 1904 год, хотя змысел ее, кк об этом свидетельствуют последние рботы о творчестве Грин, возник у втор еще в 90-х годх[17]. Пистель предполгл продолжить историю жизни Кртшев до современной ему, Грину, действительности, но смерть помешл осуществлению этого змысл. «Инженеры» охвтывют очень небольшой период жизни Кртшев, относящийся к концу 70-х годов, когд он кончет Институт путей сообщения и приступет к смостоятельной прктической деятельности. Грин открывет своему герою дорогу в «большую жизнь», он знкомит молодого инженер с бедственным положением нрод, стлкивя его с рбочими — выходцми из деревни, ближе сводит его с предствителями революционного нродничеств; Грин создет ряд отрицтельных обрзов предствителей црской рмии (интенднты и военные чиновники, комндующие н постройке Бендеро-Глцкой дороги), покзывет лицемерие и своекорыстие церкви и ее служителей; особенное внимние пистеля привлекет сред технической интеллигенции, в которую попдет Кртшев-инженер. З редкими исключениями это люди мелкой души, огрниченных зпросов к жизни, больше всего зботящиеся о личном блгополучии, — среди них Кртшев резко выделяется своей увлеченностью рботой, бескорыстием, отврщением ко всяким мхинциям и беззкониям, симптиями к простому нроду.

Ему кжется, что труд, искренне увлекшее его дело переродили и обновили его, что он и по мыслям своим стл близок к Тёме-гимнзисту. И тем не менее подлинного перерождения с Кртшевым не произошло. Непримиримости к «неустройствм жизни», желния ктивно бороться с ними у Кртшев нет, дже его деятельность инженер лишен больших перспектив, широких горизонтов, ему чужды смелые мечты Кольцов («Вринт»). При всей увлеченности Кртшев рботой он для него в известной мере и средство чувствовть себя «хорошим», не зпчкться «грязью» окружющего.

Смое сокровенное в Кртшеве, суть его нтуры, роль его и подобных ему в жизни проясняются, когд Грин стлкивет его, кк и в «Студентх», с предствителями революционной молодежи. Мерилом для првильной оценки Кртшев были в «Студентх» Ивнов и Горенко, в «Инженерх» тким мерилом стновится сестр Темы — революционерк Мня. Нельзя не зметить, что если в «Студентх» обрзы Горенко и Ивнов (Ивнов в особенности) при всей их идейной знчимости были несколько схемтичны, выступли кк бы «н втором плне», то обрз Мни в «Инженерх» горздо живее, глубже, ему отведено в повести одно из глвных мест, и в этой перестновке кцентов, в этом пристльном внимнии пистеля к обрзм передовой молодежи несомненно скзлось влияние н него революционной ситуции тех лет, когд создвлсь повесть (1904–1906). Покзывя полный крх семьи Кртшевых, непрочность, эфемерность того «счстья», которого добивлсь для своих детей Аглид Всильевн, Грин только Мню противопоствляет всем членм этой семьи. Жизнь ее освящен высокими иделми, и поэтому в Мне много душевной силы и ясности, он не знет внутренней рздвоенности и мучительной интеллигентской рефлексии. Ни уже испытння ею тюрьм, ни будущие, возможно еще более жестокие лишения не пугют ее. «Я лично счстлив, — говорит он, — что попл в лучшую струю человеческой жизни, и что бы меня ни ждло, я лучшего ничего не желю».

Ясный ум Мни, непредвзятость суждений о жизни и людях позволяют ей дть меткую и безошибочную хрктеристику брту, которого он любит, но возможности которого не переоценивет. Мйя еще резче, нежели Горенко, отзывется о Кртшеве, нзывя его «одним из смых ужсных эгоистов», говоря, что он, если того потребуют обстоятельств, сможет «при всем своем неверии… и крест целовть» и дже «превртиться в одну из тех гдин, которые неуклонно… охрняют существующую кторгу ншей жизни». В этих словх Мни, в осозннии смим Кртшевым, что он бы не пошел с революционерми, дже если бы и знл, что «истин у них», тк кк никогд бы не смог, подобно сестре, откзться от привычных удобств и рдостей жизни, сон держится оценк пистелем своего героя. Некоторый интерес Кртшев к политике, к общественным проблемм, пробуждющийся у него под влиянием сестры, не может изменить основных тенденций его хрктер.

Трудно предугдть, кк повернул бы Грин в дльнейшем судьбу своего героя. Но тот текст, которым мы рсполгем, зствляет говорить о Кртшеве кк о типичном предствителе либерльной интеллигенции, который, если и не стнет «охрнителем» «кторги» современного обществ, то и не будет ее рзрушителем, огрничившись в лучшем случе хрктерной для его социльной прослойки «тихой скорбью о неудобствх и тяготх бытия, — тихой скорбью с легонькой гржднской ноткой» (М. Горький)[18].

Прослеживя во всех детлях — процесс «рзобществления личности», преврщения знчительной чсти прогрессивно нстроенной интеллигентной молодежи в безвольных и слбых обывтелей, Грин всей логикой событий и хрктеров тетрлогии приводил к выводу о необходимости преобрзовния действительности, пересоздния жизни н тких нчлх, которые ддут полный простор рзвитию всего лучшего в человеке, сделют из него достойного рботник н блго родины и нрод. Именно этой широкой, гумнистический трктовкой проблем воспитния, обрзовния, влияния среды н отдельную личность, которые знимют центрльное место в тетрлогии, и определяется ее знчимость, ее удельный вес и место в творчестве Грин.

* * *

Три книги тетрлогии, большое количество очерков и рсскзов, печтвшихся в журнлх и объединенных зтем в дв отдельных сборник, — тков итог литертурной деятельности Грин 1892–1895 годов, итог особенно знчительный, если учесть, что пистель дже н смое короткое время не прекрщл прктической рботы инженер и своей общественной деятельности, шел по жизни «н полных прусх». В первой половине 90-х годов Грин принимет ктивное учстие в изыскниях по постройке Великого Сибирского пути, в его проектировке, рботет нд проектировкой Кзнско-Млмыжской железной дороги, выступет в прессе с пропгндой преимуществ проклдки в России узкоколейных железных дорог, зтргивя в связи с этим вопросом и более общие проблемы рзвития в стрне железнодорожного дел. Лишенные профессионльной сухости, искренние и стрстные, резко врждебные по отношению ко всему косному и рутинному, сттьи Грин вызвли большой резоннс в среде технической интеллигенции, в министерских кругх были встречены резко неприязненно. Не соглсившись н требовние министр путей сообщения прекртить выступления в печти, Грин вынужден был в 1894 году н время уйти из министерств и рботть по поручениям городов и земств — Кзнского, Вятского, Костромского, Волынского и др.

Инженерня и сельскохозяйствення деятельность зствлял Грин по-прежнему чсто бывть в Смрской губернии и в смой Смре, городе, сыгрвшем зметную роль в рспрострнении мрксизм в России. Вторя половин 90-х годов был временем бурного промышленного рзвития, дльнейшего рост пролетрит. Рбочее движение приобретло мссовый хрктер, нчлся третий — пролетрский — этп освободительного движения в России. Мрксистские кружки получили широкое рспрострнение и в Смре, издвн являвшейся местом ссылки революционеров и «политически неблгондежных»; в Смре с весны 1889 по осень 1893 год жил В. И. Ленин, проводивший здесь большую пропгндистскую рботу среди учщейся молодежи и интеллигенции. «Семен революционной мрксистской теории, брошенные Влдимиром Ильичем в Смре, дли богтые плоды. В последующие годы Смр стл одним из провинцильных штбов мрксизм»[19]. Грин, пользоввшийся большой популярностью среди передовой смрской интеллигенции кк прогрессивный пистель, кк человек, окзыввший помощь общедемокртической борьбе с смодержвием (он скрывл в своем имении политически «неблгондежных», помогл им деньгми, устривл н железнодорожные рботы ссыльную молодежь), был близок к смрским мрксистским кружкм, являлся соиздтелем и пйщиком первой легльной мрксистской гзеты «Смрский вестник».

Демокрт по убеждениям, «сторонник по возможности мирного зкономерного рзвития жизни», Грин в 90-е годы вряд ли постигл мрксизм во всей его теоретической глубине и революционной сущности. В учении Мркс его привлекл прежде всего пфос движения вперед, пфос рзвертывния колоссльных творческих сил и возможностей человек, он нходил в этом учении обосновние своей зветной мечты о технической реконструкции стрны, широком использовнии всех ее богтств, о покорении человечеством природы. «Я думю, что он считл себя мрксистом, потому что был инженером. Его привлекл ктивность учения Мркс… Мрксов плн реоргнизции мир восхищл его своей широтой, будущее он предствлял себе кк грндиозную коллективную рботу, исполняемую всей мссой человечеств, освобожденного от крепких пут клссовой госудрственности»[20],— писл М. Горький, очень верно определяя корни сочувственного отношения Грин к мрксизму. Грин не мог не тянуться к мрксизму и потому, что ясно сознвл его историческую првоту по срвнению с нродническими учениями, несостоятельность которых в период бурного промышленного подъем, дльнейшего рзвития кпитлизм в России деллсь особенно явной.

Не случйно именно в период сближения с смрскими мрксистскими кружкми, двя соглсие н учстие в «Смрском вестнике» и н мтерильную поддержку его, пистель непременным условием ствил, чтобы гзет выствил «свое против у нродническое profession de foi»[21] (символ веры — фрнц.), чтобы ей «дно было возможно более ясно вырженное „мтерилистическое“ (мрксистское) нпрвление»[22].

Сделвшись в декбре 1896 год сотрудником и пйщиком «Смрского вестник», Грин в нчле 1897 год окончтельно порывет с «Русским богтством». Нродническое credo руководителей журнл никогд не рзделялось пистелем. Еще в 1892 году в письмх к жене пистель срвнивл Н. К. Михйловского с человеком, «который хороший сон прошлого хочет превртить в действительность, потому… для живой пробивющейся жизни… почти оглох»[23], иронизировл нд своим учстием в «Русском богтстве», говоря, что см он и сотрудники журнл приступют «со всем усердием и жром к зготовке во веки веков нерзрушющихся мумий»[24].

Вместе с тем в нчле 90-х годов Грин с увжением и симптией относился к Н. К. Михйловскому, пмятуя его былые связи с революционным нродничеством, ценя его демокртизм, искреннюю зинтересовнность судьбой нрод. Грин видел в нем ткже «тлнтливого повр литертурной кухни»[25], «европейски обрзовнного с широким взглядом… публицист»[26] и рссчитывл, что ему вместе с Михйловским удстся выпускть ткие книжки журнл, чтобы «из кждой бил широкя струя живой воды… Чтобы кждя сттья, кждя зметк воздействовл н умы и сердц! Чтобы прок был!»[27] Но рсчеты Грин не опрвдлись. Пистель спрведливо возмущлся «бессилием и слбостью мысли» нроднических публицистов Крышев и Южков, тем, что ничто свежее не зглядывет в «зтхлый погреб» журнл, что тм «поются скзки»[28], которым никто не верит, публике подются «только подогретые блюд строй кухни»[29].

Недовольство Грин общим духом журнл росло по мере того, кк действительность все больше обнруживл несостоятельность нроднических предствлений о ней, по мере того кк нродники все ожесточеннее воевли против молодого русского мрксизм, сделв именно «Русское богтство» глвной трибуной своих нпдок. В пору оформившихся симптий своих к мрксизму Грин не считл уже возможным для себя учствовть в этом журнле, окончтельно превртившемся в «увжемый исторический мнускрипт»[30], совершенно не отвечвшем зпросм времени. После зкрытия цензурой очень недолго просуществоввшего «Смрского вестник» Грин нчл помещть свей произведения в журнлх легльного мрксизм «Мир божий», «Нчло», «Жизнь», позднее — в 90-х годх, после сближения с телешовской «средой», с группой демокртических пистелей, объединившихся вокруг издтельств «Знние» — в горьковских сборникх «Знние».

Близость к кругм революционной интеллигенции, прочные симптии к мрксизму, рзрыв с «Русским богтством» скзлись и н литертурном творчестве Грин конц 90-х — нчл 900-х годов. Темтик и проблемтик его произведений остются в основном прежними, но знчительно изменяется смый подход к мтерилу, рзрботк его углубляется, пистель еще острее видит и резче критикует «неустройств жизни», существующие общественные отношения.

«Художественное отобржение фкт уже не удовлетворяет его больше. Нблюдение и нлиз уступют место прямому обличению, пмфлету и призыву»[31], произведения пистеля проникнуты ощущением сложности и противоречивости жизни, нстойчивым стремлением рзобрться в этих противоречиях, нйти путь к их рзрешению. Творческое credo пистеля, его взгляд н здчи искусств нходят в эту пору свое прямое выржение в скзке-ллегории «Новые звуки» (1897), в ллегорическом рсскзе «Художник» (1897). Грин прямо зявляет здесь, что искусство должно быть достоянием нрод, служить ему, что цель искусств — не усыплять, «будить душу», «н борьбу вызывть», что в нем должны звучть «слезы, стоны, презренье, ненвисть, проклятье». С этих идейно-эстетических позиций и подходит пистель к изобржению тех или иных привлекющих его внимние сторон действительности.

Решительно отмежеввшись дже от чисто внешних связей с нродничеством, Грин и теперь продолжет свою двнюю полемику с ними, полемику, отнюдь не утртившую своего смысл и потому, что нродничество не было еще окончтельно рзбито, хотя позиции его в борьбе с мрксизмом знчительно поштнулись, и потому, что прямыми нследникми и продолжтелями «ветхого звет либерльно-нроднической мудрости»[32], идейными противникми мрксизм выступили уже в смом нчле 900-х годов эсеры. По-прежнему обрщясь к «првде фкт», лично нблюденному, пережитому, пистель прослеживет дльнейший ход социльно-экономических процессов в деревне: пролетризцию крестьянств, его клссовое рсслоение. В поле зрения пистеля попдет не только деревня средней полосы России, двно уже втянутя в русло кпитлизции, но и крестьянство тких глухих уголков стрны, кк Волынь, Керженец, нходящихся, по словм Грин, в «идельных условиях опрощения» и тем не менее не избежвших общих для всей стрны путей рзвития. «Железным кольцом» охвтили немцы-колонисты Полесье н Волыни, где совсем недвно существовл еще общинный строй, нтурльное безденежное хозяйство, скупили земли, вынудили боригенов кря — полещуков — идти н фбрики («Кртинки Волыни», 1897); «горе-горькое» обитет в керженской деревушке, одной из тех, которые воспел в своих «чудных скзкх» Мельников-Печерский, кондового, «крепкого» мужик тут нет и в помине, сыт и доволен один только «сильный, денежный человек» Прфений Егорыч («Мои скитния», 1898); жлкое существовние влчт крестьяне-кустри, чьи попытки уберечь себя от голодной смерти, удержться н поверхности жизни — только «сует бескорыстня»: «нужд лезет во все щели и вконец обесцененною рботой не зткнуть этих щелей» («Н ночлеге», 1898). Чувство стрх, беззщитности перед неизбежными «роковыми» обстоятельствми, нрушющими стрый, привычный уклд жизни, хрктерно для большинств героев из нрод в очеркх и рсскзх Грин второй половины 90-х и нчл 900-х годов. Это ощущение сложности жизни, незвисимости ее ход от чьих-либо личных желний и нмерений свойственно и смому пистелю. Однко сознние многообрзия, противоречивости совершющихся социльных и экономических процессов еще более укрепляет его в плодотворной мысли о необходимости изучть объективные зконы исторического рзвития, ибо только знние этих зконов избвит человек от роли пссивного нблюдтеля, сделет его ктивным, сознтельным учстником совершющихся событий.

Плч по уходящему, бесплодные стрния вернуть «вчершний день» чужды Грину. В этой связи понятно и резко отрицтельное отношение его ко всяким, дже чисто теоретическим попыткм докзть возможность «по-првить» жизнь нрод возврщением его к изжившему себя социльному уклду.

Обличением косности, рекционности птрирхльных деревенских «устоев», до предел огрничивющих личную свободу крестьянин, приковывющих его к «пустому стойлу» нищенского хозяйств, проникнуты пьес Грин «Деревенскя дрм» (1903; сюжет ее нмечен в последней глве очерков «В сутолоке провинцильной жизни») и рсскз «Волк» (1903).

Рсскз этот особенно силен своей ктивной ненвистью к обветшвшим формм общественного устройств, в нем слыштся те «будящие душу слезы и стоны», которых требовл Грин от искусств. Жизнь героя рсскз — крестьянин Петр — безжлостно исковеркн общиной, в которой црит «зитское ндругтельство нд личностью»[33]. Оттого тк стрстно и гневно обвиняет крестьянин «мир» в своем споре с интеллигентом-нродником, зщищющим общину. Петр полон решимости докзть свою првоту «влсть имущим» — только смерть прекрщет его упорные поиски «првды-истины». В мятущейся нтуре Петр кк бы сконцентрировн извечня тяг нрод к социльной спрведливости, которую Грин отмечл еще в своих произведениях о деревне первой половины 90-х годов.

Нрод еще нпряженнее, чем прежде, ждет кких-то «спрведливых перемен», приезд любого незнкомого человек в деревню «русскую, ттрскую, польскую, млороссийскую» влечет з собой слухи о выгодных для крестьянств новшествх, о земле, которую будут «отбирть у пнов». И с тем большим критицизмом относится пистель к предствителям социльных «верхов», не способных помочь нроду, не могущих облегчить его существовния. С уничтожющей иронией рисует Грин в рсскзе «Волк» редктор-нродник, зкрывющего глз н фкты действительности, рссмтривющего деревню и мужик с точки зрения бстрктной книжной мудрости.

Еще резче, в гротесковых тонх изобржено дворянское общество — «опор стрны и трон» — в очеркх «В сутолоке провинцильной жизни» (1900); полуироническя, полуснисходительня улыбк нд «последышми» дворянского*сословия, еще свойствення иногд Грину в нчле 90-х годов, сменяется в этих очеркх издевтельским, стирическим смехом. Уездное дворянство в изобржении пистеля — «зскорузлые деревенские медведи», чуждющиеся всяких новшеств, живущие по зветм дедовских времен, нередко воскрешющие в своем обиходе нрвы и обычи крепостничеств. Мло отличется от этих зхолустных монстров и «просвещенное» губернское дворянство — циники, пошляки, крьеристы, знятые мелкими сплетнями и дрязгми, смешные своими претензиями н светскость и обрзовнность, отвртительные своим прзитизмом, презрительным отношением к «мужику», н шее которого они сидят.

Рзлгющемуся, прзитирующему н теле нрод дворянству противопоствлен в этих очеркх смоотверженно рботющя н блго нрод демокртическя интеллигенция, предствлення обрзми учителя Писемского, учительницы Ттьяны Всильевны, гроном Лихушин, доктор Колпин и др. Пистель по-прежнему искренно рсположен к честным интеллигентным труженикм, однко он горздо более скептически, чем рньше, смотрит н их возможности в деле общественного прогресс. Грин не ищет еще положительного героя в рядх пролетрит. Однко у него нет и прежней уверенности в том, что срвнительно немногочисленный отряд демокртической интеллигенции, рядовых культурных рботников может игрть глвную роль в преодолении все обостряющихся социльных противоречий, в переустройстве жизни н новых нчлх. Эти сомнения, этот скептицизм скзывются и в том, что обрзы передовой интеллигенции знимют срвнительно небольшое место в произведениях Грин конц 90-х — нчл 900-х годов, и в том, что обрзы эти лишены того ореол, которым окружл их пистель в своих рнних рсскзх и очеркх, и в том, нконец, что основной кцент пистель делет уже не н них, н критическом изобржении отрицтельных сторон буржузно-интеллигентского обществ с его хнжеской морлью, взимоотношениями людей, основнными н непрвде и лицемерии. Именно с критикой современного обществ связно постоянное обрщение Грин к теме семьи, к теме женской и детской судьбы, общественной нрвственности. Семья, по Грину, это основня ячейк обществ, и потому все социльные неустройств и неполдки неизбежно скзывются н отношениях супругов, н положении женщины, н воспитнии и рзвитии ребенк.

Крсной нитью проходит через рсскзы и очерки Грин мысль о том, что «без свободной женщины — мы вечные рбы, подлые гнусные рбы, со всеми порокми рбов», что «только свободня женщин… может дть свободного и свободолюбивого гржднин». Сознвя эту высокую миссию женщины-мтери, воспиттельницы молодого поколения, от морльного и духовного облик которого звисит будущее, Грин обрушивется н устроителей и охрнителей современного обществ, обрекющих женщину н роль пссивного, беспрвного существ. У женщины отнято прво н общественную деятельность, прво смостоятельно решть свою судьбу, судьбу своих детей, и этим «уничтожением выходов создются тяжкие преступления».

Осуждением общественных предрссудков, фрисейских предствлений о «морли» проникнут дрм Грин «Орхидея» (1898). Кк и другие дрмтические произведения пистеля («Деревенскя дрм», «Подростки»), эт пьес слб в сценическом отношении: он сттичн, мло сюжетн, хрктеры ее героев рскрывются не в острых дрмтических коллизиях, по преимуществу в монологх, смохрктеристикх. При всех этих недостткх «Орхидея» интересн своей идейной нпрвленностью, обличительными тенденциями. У героини пьесы, Нтльи Алексеевны Рослвлевой, много общего с женщинми из повести «Клотильд» (1899), рсскзов «Встреч», «Првд» (1901). Хотя у кждой из них своя, особя судьб, их объединяет то, что все они рстоптны обществом, потому что хотели большего и лучшего, чем оно двло им, претендовли н свободу чувств, свободу устривть свою жизнь. Протестом, хотя и бесплодным, пссивным, являются смоубийств Нтльи Алексеевны Рослвлевой в дрме «Орхидея» и героини рсскз «Првд». Последняя гибнет со стршным созннием, что судьб ее детей нходится в рукх муж, циник и пошляк, что они вырстут ткими же «плчми», кк и он, будут нделены порокми тех, кто создет и поддерживет весь этот «д жизни».

Именно в связи с этими вопросми общественной морли, обусловленной всем современным социльно-политическим строем жизни, и освещется пистелем тем детств. Обилием «грустных детей», «озбоченных детей», не знющих счстья и в лучшую пору детств, поржет Грин окружющя действительность. Стршны нищет и лишения, в которых вынуждены жить сотни и тысячи детей бедняков, рздетые, рзутые, не имеющие возможности поесть досыт («Нтш», 1901), но не менее стршн и т беспощдность, т холодня жестокость, которые проявляет общество по отношению к ребенку, имевшему несчстье своим появлением н свет преступить грницы общественных приличий и условностей. В этом плне особенно интересен рсскз Грин «Дворец Дим» (1899), в котором тргедия детской души передн пистелем необычйно тонко и проникновенно. Вся «вин» героя рсскз мленького клеки Дим в том, что он — «незконнорожденный», и люди безжлостно дют почувствовть ему его «неполноценность». Детям соседних дч не рзрешют игрть с Димом, его лишют возможности познкомиться с его сводными бртьями и сестрми, о существовнии которых сообщет мльчику тйком кучер Егор. Ребенок полон горестного недоумения, ему трудно понять, з что отвергют его люди. Умиря, Дим мечтет о лучезрном дворце, где уже не будет тяжелых зпретов и стеснений, где он стнет рвным среди своих сверстников. Стрстной ненвистью, презрением, гневом звучт слов втор о «лживых и злобствующих лицемерх», «суетных плчх, буквой учения клечщих и убивющих душу живую». И нсколько достойнее и человечнее, нежели интеллигентные мучители Дим, ведут себя в рсскзе. «Счстливый день» (1898) простые люди из нрод — Анн и Андрей Суровцевы, удочеряющие неизвестную, по-видимому, тоже «прижитую» н стороне девочку женщины-бродяжки. Происхождение «богоднной» дочки мло беспокоит их, — ребенок вносит в небогтую хту рдость и счстье, которые рзделяют с супругми и их друзья, «весь бзр».

Хрктерно, что вырзителем своих взглядов н взимоотношения людей, н фльшь общественных отношений Грин делет и во «Дворце Дим» человек из нрод — кучер Егор, утверждющего, что «не умирть стршно, жить», что «люди собк злее… Собк мленького щенк никогд не тронет, его, Дим, свои же кровные гонят». Устми Егор говорит кк бы весь простой нрод, который по своим морльным кчествм, по своим взглядм н жизнь горздо честнее, спрведливее, порядочнее, нежели предствители привилегировнных слоев обществ. Симптии Грин к трудовому люду с нибольшей четкостью проявляются именно теперь, когд особенно явственными и ненвистными делются для него ложь и фльшь тех, кто стоит нд нродом.

Эти симптии скзывются не только в пристльном внимнии Грин к жизни русского крестьянств, его думм и чяниям, но и в глубоком интересе к жизни нционльных меньшинств России, будь то жители еврейской черты оседлости, обиттели чувшской или ттрской деревни, или нродности смых длеких окрин стрны.

Ни тени безрзличного этногрфизм и тем более высокомерного великодержвного шовинизм нет в произведениях Грин, в которых тк или инче зтргивется вопрос о нерусских нродностях России. Пистель всегд стремится зметить лучшее, что хрктеризует предствителей нцменьшинств, живущих в условиях еще более трудных, нежели широкие мссы русского нрод. В чувшском нроде Грин восхищет жизнестойкость, жизнелюбие, умение сохрнить в неприкосновенности особенности своей смобытной нционльной культуры («В сутолоке провинцильной жизни»); в обиттелях дльнего север — остякх и ненцх, — в монгольских и бурятских племенх, кочующих по степям Сибири, он отмечет мужество, выносливость, воспитнные борьбой с суровой природой, исключительную честность; в еврейском нселении, подвергвшемся особенно жестоким преследовниям црских влстей, Грин привлекет тлнтливость, одренность («Гений», 1901), он стрется рссеять укоренившиеся среди млосознтельной чсти русского нрод предрссудки относительно лчности, корыстолюбия, нечестности евреев («Кртинки Волыни»).

Неослбевющим интересом к чужому, мло знкомому, подчс непонятному строю жизни, увжением к нционльной смобытности, нционльной культуре нерусских нродов проникнуты и путевые очерки Грин «По Корее, Мньчжурии и Ляодуньскому полуострову», нписнные по впечтлениям кругосветного путешествия, совершенного пистелем в 1898 году после окончния рбот по строительству Кротовко-Сергиевской железной дороги. Мршрут путешествия, предпринятого «для отдых», предусмтривл посещение Китя, Японии, Гвйских островов, плвние по Тихому окену, посещение Соединенных Шттов Америки и возврщение по Атлнтическому окену в Европу, оттуд домой — в Россию. Грин не предполгл ндолго здерживться в Корее и Мньчжурии, но уже перед смым отъездом из Петербург он принял предложение Петербургского геогрфического обществ учствовть в рботе экспедиции по изучению геогрфии Кореи, Мньчжурии и восточного побережья Ляодуньского полуостров до Порт-Артур, исследовнию здесь сухопутных и водных путей сообщения. Результты нучных изыскний экспедиции были опубликовны в специльных трудх в 1898 и 1901 годх, свои же личные впечтления Грин передл в ряде очерков «Крндшом с нтуры», печтвшихся в журнле «Мир божий» з 1899 год и вышедших отдельной книгой «По Корее, Мньчжурии и Ляодуньскому полуострову» в 1904 году в издтельстве «Знние».

Кк и все приндлежщее перу Грин, эт книг очерков совершенно лишен сухости, кбинетной учености, хотя нередко речь в ней зходит и о предметх сугубо специльных, он нписн живым, эмоционльным языком, полн великолепных пейзжей и бытовых зрисовок, интереснейшего этногрфического мтерил. Со стрниц путевых очерков встет привлектельный обрз смого втор, человек смелого, энергичного, любознтельного, сохрняющего присутствие дух в смых опсных ситуциях, стремящегося понять и по достоинству оценить все то новое, необычное, что встречется ему н пути. Смостоятельность мышления, недоверие к догмм, общепринятым, условным предствлениям о вещх и явлениях, всегд хрктерные для Грин, скзывются и в его суждениях о жизни китйского и корейского нродов. Основывясь н своих личных нблюдениях, пистель опровергет рспрострнявшуюся зпдными и русскими империлистми-колонизторми версию о «неполноценности желтой рсы», о ее якобы физическом и умственном вырождении, обрекющем нселение Кореи и Китя н вечное рбство, подчинение более сильным «высшим» рсм и нциям. Интересно в этой связи неприятие Гриным многого в творчестве Киплинг, тлнтливость которого он признвл, но в котором его возмущли «узко буржузные нетерпимость и шовинизм» (очерк «В Тихом окене», 1902). Несостоятельность изречения этого певц нглийского колонилизм: «Зпд есть Зпд, Восток есть Восток…», поднятого н щит междунродным империлизмом в опрвдние своей экспнсионистской политики, очевидн для Грин, близко соприкоснувшегося с жизнью нселения Кореи и Китя.

В этой жизни есть много отрицтельного, неприятно поржющего пистеля: культурня и экономическя отстлость, зстой мысли, нелепые и вредные, сохрняющиеся с незпмятных времен суеверия и предрссудки, зметня пссивность нрод по отношению к социльному злу, воспитння векми тяжкого внешнего и внутреннего угнетения. Многочисленные явления этого плн не всегд нходят у Грин достточно првильное объяснение, иной рз он огрничивется лишь консттцией фктов, никк не поясняя их и тем смым снижя познвтельную ценность своих путевых зписей. Однко чще всего недосттки экономической и общественной жизни Кореи и Китя спрведливо связывются пистелем с «произволом… экономическим…. произволом госудрственным… религиозным уродством», беззстенчивым и нглым хозяйничньем инострнных колонизторов. С тем большим увжением относится Грин к нроду, сумевшему и в этих условиях сохрнить высокие морльные и интеллектульные кчеств. Древняя богтя культур, «стремление не только к прочному, но и крсивому, дже изящному» особенно поржют пистеля в Ките, где он видит крсивые постройки, змечтельные по своему изяществу изделия из кмня, слоновой кости, великолепные ткни, срботнные умелыми рукми простых тружеников. Исключительное трудолюбие, энергия, дух товриществ и взимной поддержки, отличющие китйский нрод, — злог будущего рсцвет нции. И пророчески звучт слов пистеля: «Китйцы обещют при их любви к труду и энергии очень много», Богтые потенцильные возможности видит Грин и в корейском нроде, среди которого ему пришлось жить в течение довольно длительного времени. Пистель «не устет перечислять достоинств кротких людей этой нции» — их интеллектульную одренность, миролюбие, бескорыстие, честность, гостеприимство, любовь к детям, увжение к женщине. Тяжелый гнет со стороны и своих првителей и китйской дминистрции, постояння угроз экспнсии со стороны китйских феодлов и японских зхвтчиков не могут подвить в корейском нроде тяги к новому, ростков, пусть пок и слбых, недовольств существующим порядком вещей. «Инче ндо жить: бросить строе плтье… веру струю бросить», — ткими нстроениями охвчены многие из жителей Кореи.

Думы и чяния корейцев, их морльный облик рскрывются и в корейском фольклоре, тех скзниях и легендх, которые слушл пистель «по вечерм, после гостеприимного ужин, во время отдых н перевлх». Лконичные, простые по форме, эти скзки прослвляют прежде всего бескорыстных и честных тружеников, труд и служение родине рссмтривются в них кк лучшие, укршющие человек кчеств. В скзкх высмеивются, изобржются в смом невыгодном свете угнеттели нрод: првители, министры, бонзы, ждные, корыстолюбивые чиновники, в них звучит постояння мечт нрод о свободной, счстливой жизни, нступление которой прямо связывется с необходимостью избвиться от негодных влстителей. Корейские скзки, кк и путевые зписки Грин, знкомили русского читтеля с жизнью и бытом одного из ближйших восточных соседей России способствовли укреплению дружеских чувств русского нрод к нроду Кореи.

К путевым зписям о Корее и Мньчжурии непосредственно примыкют очерки Грин «Вокруг свет», «В Тихом окене», нписнные в 1902 году и опубликовнные только посмертно. В них передны впечтления пистеля от пребывния его в Соединенных Шттх Америки и в стрнх Европы. Острот восприятия, глубин мышления, непредвзятость суждений и, кк результт этого, обобщения, поржющие подчс своей првильностью дже с точки зрения сегодняшнего дня, — хрктерны для гринских очерков кругосветного путешествия.

Крупнейшим кпитлистическим госудрством, которое посетил Грин после пребывния н Востоке, были Соединенные Штты. По срвнению с црской Россией, крйне отстлой в экономическом отношении, все еще сохрнявшей в своем общественно-политическом устройстве пережитки крепостничеств, многое здесь привлекло Грин, общественного деятеля, убежденного демокрт, горячего пропгндист технического прогресс. Грин с восхищением пишет о высоком рзвитии производительных сил Америки, о ее мощной технике, о поощрении здесь творческой мысли и иницитивы, о деловитости, энергии и трудолюбии мерикнцев, о некоторых демокртических свободх, в чстности о смостоятельности и рвнопрвии женщин. Но в то же время пистель подвергет резкой критике пресловутый, сложившийся уже в конце прошлого век «мерикнский обрз жизни», тот дух нживы, безудержного нкопительств, которому подчиняется все и вся в Америке, который нклдывет неизглдимую печть н все облсти жизни, н смый темп ее, н морльный и духовный облик мерикнского обществ и прежде всего верхушки его — денежной ристокртии. Грин поржет узость кругозор «деловых людей», отсутствие у них подлинного вкус к искусству, поэзии, философии, неспособность создть что-нибудь знчительное и оригинльное в этой облсти, преклонение перед одним только «туго нбитым крмном», тупое смодовольство, презрение ко всему немерикнскому, спокойня и стршня убежденность в своем прве подчинять более слбые стрны и нроды во имя «интересов Америки». Еще в конце прошлого век Грин сумел рзглядеть экспнсионистские, зхвтнические устремления мерикнских империлистических кругов, преврщение демокртической Америки в Америку рекционную, «Америку для мерикнцев», цинично зявляющую о необходимости для нее колоний и рынков, которые, «если нельзя нйти мирно», то «ндо звоевть».

«Интересы коммерческие, узконционльные» типичны не только для «деловых людей» Соединенных Шттов, они преоблдют и среди нглийских дельцов, в общество которых попдет Грин, возврщясь проходом в Европу. Все рзговоры пссжиров — только о войне, о превосходстве одной нции нд другой, о зхвте чужих территорий. «Все это общество, несмотря н то, что между ними были и ученые, и люди пер, производило сильное впечтление смодовольных до пошлости, чем-то обиженных людей».

Под впечтлением от этих встреч Грин откзывется от своего нмерения посетить Лондон. Однко и Приж, где пистель побывл, возврщясь н родину, произвел н него тягостное впечтление црящим тм унынием, рстерянностью, ккой-то «опущенностью». Подобные нстроения воспринимются пистелем кк симптом ндвигющейся гибели «строго буржузного строя», который уже невозможно оздоровить «ккими-нибудь пллитивми», который должен будет уступить место новой жизни, построенной н новых нчлх.

Вернувшись из кругосветного путешествия, Грин н некоторое время вновь знялся сельским хозяйством, предприняв неудчную попытку вырщивния дорогостоящих и срвнительно мло рспрострненных в то время культур — чечевицы, мк, подсолнух. Предприятие кончилось крхом, имение пистеля было продно з долги, он вновь поступил н службу и весной 1903 год уехл в Крым н строительство Южнобережной железной дороги. Живя в имении и зтем переехв в Крым, Грин чсто бывет в Москве и Петербурге, по-прежнему принимя ктивное учстие в общественной жизни стрны.

В годы нзревния первой русской революции пистель нходился в русле той общедемокртической борьбы пролетрит против смодержвия, которя зхвтил смые широкие слои нселения России. Грин скрывет в своем имении преследуемых црским првительством революционеров; у него хрнится нелегльня литертур, среди которой — нчвшя издвться в 1900 году з грницей ленинскя «Искр». Вместе с передовыми общественными деятелями и литерторми (М. Горький, Н. Телешов и др.) Грин подписл протест против рзгон и избиения студенческой демонстрции н Кзнской площди в Петербурге 4 мрт 1901 год и подвергся из-з этого дминистртивной высылке из столицы.

Большое влияние н умонстроения и политические симптии Грин окзло в последние предреволюционные годы сближение с М. Горьким. Грин познкомился с Горьким еще в середине 90-х годов в Смре, где Горький сотрудничл в «Смрской гзете» и где они встречлись в кружкх передовой интеллигенции, в доме судебного следовтеля Я. Л. Тейтеля, но встречлись «всегд нскоро». Более близкое знкомство произошло в смом конце 90-х годов, когд Грин, приезжя в Москву, стл чстым посетителем телешовских «сред».

Горький пристльно следил з творчеством Грин еще со времени появления в печти очерков «Несколько лет в деревне», оно было близко ему своим глубоким демокртизмом, увжением к человеку-труженику, человеку-творцу, стрстным протестом против всякого нсилия нд человеческой личностью, непримиримостью ко всему, что мешет общественному прогрессу, верой в счстливое будущее своей стрны и нрод. Произведения Грин приндлежли, по мысли Горького, именно к той «легльной, но честной литертуре», которя в годы революционного подъем могл сыгрть «большую мобилизующую роль» в пробуждении общественного сознния пролетрит. Ткой литертуре и хотел открыть широкий путь Горький, возглвив, нчиня с 1900 год, книгоиздтельство «Знние» и объединив вокруг него большую группу прогрессивных демокртических пистелей, — это и побудило Горького приглсить Грин сотрудничть в сборникх «Знния», выпустить в издтельстве «Знние» ряд рнее нписнных Гриным произведений («Детство Темы», «Гимнзисты», «Студенты», очерки путешествия по Корее и Мньчжурии, «Корейские скзки»), приступить к изднию (в 1906 году) собрния его сочинений.

Грин в свою очередь не могл не привлекть змечтельня личность «буревестник революции», его выдющяся роль в общественном и литертурном движении, его яркие, проникнутые революционным пфосом произведения, в которых ствились нсущные проблемы современности, волноввшие и смого Грин. Одной из тких проблем был вопрос о положительном герое, решенный Горьким уже в нчле 900-х годов в плне признния глвным деятелем истории, борцом з создние нового обществ революционного пролетрит, противопоствляемого рзлгющемуся, обреченному н гибель клссу буржузии.

Несомненно, что идейным влиянием Горького в знчительной степени объяснялся и возросший интерес Грин к пролетриту и его горздо более скептическое, критическое, чем в 90-е годы, отношение к русской буржузии. Грин никогд не иделизировл ее. Во многих своих произведениях из крестьянской жизни он рзоблчл мелкую сельскую буржузию. Однко пистель обычно кцентировл прогрессивную роль крупной промышленной буржузии в рзвитии производительных сил и экономики стрны, с ростом которых «придет и все остльное». Теперь, в кнун первой русской революции, в годы сближения с Горьким, Грин пристльнее всмтривется в то отрицтельное, что хрктеризует клсс буржузии в целом, подчеркивет ее физическое и морльное вырождение, ее нтигумнистическую сущность.

Горьковским пфосом рзоблчения кпитлизм проникнут рсскз Грин «Ббушк» (1904), покзывющий стршную влсть кпитл нд теми, кто им влдеет. Героиня рсскз — Анфис Сидоровн — умня, влстня струх, влделиц крупных кожевенных предприятий, многими чертми нпоминет Вссу Железнову. Подобно горьковской героине, «ббушк» видит цель своей жизни в непрестнном рсширении своих коммерческих предприятий, в приумножении кпитл, и этой целью определяются все ее поступки, отношение к домшним, к людям вообще. Анфис Сидоровн рзлучет своего внук Федю с любимой девушкой, нходит ему богтую невесту, которя приносит в дом большое состояние; во имя этого же «дел» ббушк толкет н: «грех» и жену Феди, тк кк дому нужен «нследник». «Все в жертву идолу: свою честь, честь семьи, счстье внук… Фирм порботил своих влдельцев, кк порботил он тысячи рбочих людей»[34],— писл А. В. Лунчрский, двя высокую оценку гринскому рсскзу.

Прллельно и почти одновременно с рсскзом «Ббушк», содержщим резкую критику буржузии, Грин создет рсскз «Н прктике» (1903), отржющий дльнейшие поиски им социльных сил, способных переустроить действительность.

Если в нчле и середине 90-х годов пистель искл положительного героя в среде демокртической интеллигенции, видел его в честных и скромных труженикх, рботющих н блго нрод, если в конце 90-х годов жизнь зствил его усомниться в силх и возможностях этой интеллигенции, то теперь, сблизившись с Горьким, нблюдя з рзвертывющейся борьбой пролетрит, Грин стремится по достоинству оценить возможности этого клсс и перспективы, перед ним открывющиеся. В рсскзе «Н прктике» Грин создет обрз рбочего-мшинист Григорьев. Отличясь от пролетриев-революционеров произведений Горького, уже обретших цель жизни в борьбе с существующим социльным строем, герой рсскз Грин вместе с тем не похож и н тех тупых, здвленных непосильной рботой, лишенных всяких духовных интересов рбочих, обрзы которых встречлись в произведениях Куприн, Л. Андреев и некоторых других пистелей-демокртов. Григорьев в рсскзе Грин — мыслящий, сознющий свое человеческое достоинство рботник, интеллектульно рзвитый человек, — нделенный высокими морльными кчествми, стрстно любящий свою нелегкую профессию, вклдывющий в рботу всю душу. Эт последняя черт особенно дорог для пистеля, в предствлении которого нстоящий человек должен быть прежде всего тружеником, творцом, создтелем кких-то мтерильных или духовных ценностей.

Помимо Григорьев, в рсскзе «Н прктике» изобржены и другие рбочие, кочегры и мшинисты, — они не индивидулизировны, но ко всем им пистель относится с увжением и симптией. Эти люди — предствители огромной рмии труд, с подвигми которой, по словм Грин, не могут срвниться подвиги обычных рмий и обычных героев. И тем возмутительнее кжутся пистелю беспрвие и чудовищня эксплутция, которой подвергются рбочие при существующем общественном устройстве и против которой они уже нчинют поднимть свой голос.

Было бы преждевременно видеть в рсскзх «Н прктике» и «Ббушк», дющих полярное по своим кцентм изобржение буржузии и пролетрит (нрвственно-психологический рспд предствителей клсс буржузии; высокие морльные и духовные кчеств рбочих), свидетельство того, что нкнуне революции Грин полностью осознл революционную роль рбочего клсс, понял, что будущее приндлежит ему, что именно он скжет новое слово в истории. Несомненно, однко, что, стремясь проникнуть в объективные зконы исторического рзвития, Грин пошел по првильному пути. Последующее рзвитие революционных событий и ктивное учстие в них Грин еще более укрепили его н этих позициях.

В преле 1904 год, вскоре после нчл русско-японской войны, Грин уезжет в Мньчжурию. Ему было поручено проведение железной дороги в рйоне Сеул, одновременно он взял н себя и обязнности военного корреспондент гзеты «Новости дня». Корреспондентскя рбот стл основной для пистеля во всё время пребывния его н фронте — от постройки железной дороги пришлось откзться в связи с неудчми и отступлениями русских войск. Многочисленные зметки, писвшиеся почти ежедневно с преля по октябрь 1904 год, печтлись в «Новостях дня», соствив впоследствии отдельную книгу «Дневник во время войны».

«Я беру н себя большую ответственность перед читтелем: быть првдивым», — тк определял Грин свою здчу корреспондент, и это стремление быть предельно искренним в «освещении интереснейших событий ншей эпохи» во многом определило хрктер его зметок о войне.

Грин недостточно хорошо рзбирлся в истинном смысле и причинх русско-японской войны, нередко ошиблся в оценке военных деятелей (Стессель, Куропткин и др.), пончлу был склонен верить официльным версиям о военной мощи России, о победоносном «мире в Токио»; ссылясь н свою некомпетентность в военном деле, он откзывлся от кких-либо обобщений и выводов, связнных с теми или иными боевыми оперциями, с общим ходом военных действий. И все-тки именно в силу своей непредвзятости Грин отрзил в своих корреспонденциях многое из того, чем хрктеризовлсь «преступня колонильня внтюр смодержвия»[35]. Ряд фктов, сведения о которых получлись пистелем непосредственно из «первых рук» и приводились им в зметкх, говорил о слбости и неподготовленности русской рмии, ее несостоятельности перед лицом рсполгвшего прекрсно обученными кдрми и передовой техникой противник, о нстроениях солдтской мссы, имевших очень мло общего с Тем стремлением «биться до победного конц», о котором писл официльня пресс. Грин сумел подметить чуждость войны интересм нрод, и не только русского, но и китйского, которому кроввя бойня, рзвязння инострнными хищникми н его земле, принесл особенно много бед и рзрушений.

Корреспонденции Грин зметно выделялись из общего поток «ур-птриотических», проникнутых «шпкозкидтельскими» нстроениями писний, зполнявших официльную прессу, и лучшим свидетельством их нтивоенной нпрвленности были те цензурные рогтки, которые, по словм биогрф пистеля, П. Быков, ствились ему «чуть не н кждом шгу»[36].

Грин пробыл в Мньчжурии свыше двух лет (если не считть его кртковременного приезд в Петербург летом 1905 год); революция 1905 год зстл его вдли от родины. Однко он внимтельно следил з рзворчивющимися тм событиями, приветствовл их, рдуясь тому, что «дожил до свободной России», стрлся см принимть учстие в «обновлении жизни России»[37], помочь торжеству революции. По воспоминниям жены пистеля Н. В. Михйловской, во время пребывния в Мньчжурии он вел в 1905 году нелегльную рботу по рспрострнению в рмии большевистской литертуры[38]; в декбре 1905 год Грин сообщл жене, что нходится «в рядх передовых» — выбрн в Хрбинский комитет и принимет в нем «деятельное учстие в строго с.-д. духе»; в этом же письме он советовл ей не удерживть от учстия в революционной деятельности и детей, просил сын Сергея посетить Горького и через него взять поручения по окзнию помощи социл-демокртической пртии. «З детей не бойся, — убеждл Грин жену. — Мы живем в ткое смутное время, и вопрос не в том, сколько прожить, кк прожить»[39].

В дни революции 1905 год пистель стремился еще более четко определить свои идейные позиции, рзобрться в деятельности рзличных политических пртий.

В одном из писем к сыну Тре он формулировл свои симптии к социл-демокртической пртии. «С.-д., — писл Грин, — н основнии экономических учений приходят к строго нучному выводу о неизбежности эволюции жизни и достижения конечной цели — торжеств труд нд кпитлом.

Нучность постновки вопрос и нметк путей для достижения земного ря имеет громдное знчение, и результты нлицо. А именно: это учение в период своего сороклетнего существовния уже дло соргнизовнную рмию в несколько десятков миллионов рбочих. Соргнизовнную, следовтельно, смосознющую. Этого смосознния и связнной с ним оргнизции до сего времени не было в мире. Но всегд были голодные и рбы. И хотя от поры до времени они и потрясли мир своими громми (Пугчевы, Рзины, крестьянские войны во Фрнции, Гркхи в Риме и см Великя фрнцузскя революция), но все это в конце концов сводилось только к вящему торжеству все того же господствующего имущественного клсс.

И только с учением Мркс, с точным выводом зконов жизни, явилсь возможность не терять н ветер приобретенного, знть чего хочешь…»[40]

Првд, в этом же письме Грин выскзывет мысль о возможности победы пролетрит нд господствующими клссми путем прлментской борьбы, приводя пример большого влияния в гермнском прлменте депуттов рбочей социл-демокртической пртии. Но смый фкт признния пролетрит основным деятелем истории, противоречия между трудом и кпитлом глвным противоречием современности свидетельствовл о новом знчительном сдвиге в мировоззрении пистеля, обусловленном пристльным внимнием к революционным событиям, деятельным учстием в них н стороне социл-демокртической пртии.

Грин вернулся в Россию в сентябре 1906 год, когд революция уже шл н убыль, цризм торжествовл победу, многие предствители буржузно-либерльной и буржузно-демокртической, в том числе и пистельской, интеллигенции отходили от революции, откзывлись от тех прогрессивных позиций, которые знимли в период революционного подъем. Грин не поддлся этим упдочническим, ренегтским нстроениям, остлся верен своим передовым демокртическим убеждениям. Он продолжл окзывть мтерильную помощь социл-демокртической пртии, отдв, по свидетельству Горького и Куприн, нездолго до своей смерти крупную сумму н ее нужды[41], его последние произведения проникнуты сочувствием к революционному движению и его учстникм. В неопубликовнном нброске «Кзнь»[42] Грин восхищлся мужеством приговоренного к смерти юноши-революционер, который перед стршным концом остется верен своим убеждениям, откзывется от покяния, с гневными словми обрщется к священнику, нзывя его предствителем «небольшой пртии, которя грбит, убивет и блгословляет вот этим крестом».

Обрзы героической молодежи выведены и в дрмтическом этюде «Подростки» (1906), опубликовнном посмертно. Персонжей пьесы — юношей-гимнзистов — знимют вопросы современной политики, идеологии, они знкомы с произведениями Мркс и горячо обсуждют их, стремятся нйти првильные пути борьбы с существующим режимом, критически относятся к эсеровским методм индивидульного террор. Конец пьесы тргичен, но не пессимистичен. Арестовывют гимнзист Грю, ему грозит смерть, но н свободе остются его друзья, его бртья, т новя, воспитння в годы революции молодежь, которя не смутится духом, не согнется перед бурей, не откжется от своего дел.

Пьес «Подростки» был прочитн пистелем 27 ноября 1906 год н редкционном совещнии большевистского журнл «Вестник жизни», членом редкции которого он состоял. Н этом совещнии Грин и скончлся от прлич сердц, скончлся в рсцвете творческих сил.

«Счстливейшя стрн Россия! Сколько интересной рботы в ней, сколько волшебных возможностей, сложнейших здч! Никогд никому не звидовл, но звидую людям будущего, тем, кто будет жить лет через тридцть, сорок после нс»[43], - говорил Грин Горькому при последней встрече с ним. Пистелю не удлось увидеть этого будущего, но всей своей нпряженкой и многогрнной деятельностью н блго родины, всем своим творчеством, непримиримым к злу и непрвде, гумнным, жизнеутверждющим, смелым он способствовл его приближению.

Этим был и будет дорог и близок Н. Г. Грин-Михйловский, человек и пистель, своим современникм, своим потомкм.

Детство Тёмы^*

Из семейной хроники

I

Неудчный день

Мленький восьмилетний Тём стоял нд сломнным цветком и с ужсом вдумывлся в безвыходность своего положения.

Всего несколько минут тому нзд, кк он, проснувшись, помолился богу, нпился чю, причем съел с ппетитом дв куск хлеб с мслом, одним словом — добросовестным обрзом исполнивши все лежвшие н нем обязнности, вышел через террсу в сд в смом веселом, беззботном рсположении дух. В сду тк хорошо было.

Он шел по ккуртно рсчищенным дорожкм сд, вдыхя в себя свежесть нчинющегося летнего утр, и с нслждением осмтривлся.

Вдруг… Его сердце от рдости и нслждения сильно збилось… Любимый ппин цветок, нд которым он столько возился, нконец рсцвел! Еще вчер пп внимтельно его осмтривл и скзл, что рньше недели не будет цвести. И что это з рскошный, что это з прелестный цветок! Никогд никто, конечно, подобного не видл. Пп говорит, что когд гер Готлиб (глвный сдовник ботнического сд) увидит, то у него слюнки потекут. Но смое большое счстье во всем этом, конечно, то, что никто другой, именно он, Тём, первый увидел, что цветок рсцвел. Он вбежит в столовую и крикнет во все горло:

— Мхровый рсцвел!

Пп бросит чй и с чубуком в рукх, в своем военном виц-мундире, сейчс же пройдет в сд. Он, Тём, будет бежть впереди и беспрестнно оглядывться: рдуется ли пп?

Пп, нверное, сейчс же поедет к геру Готлибу, может, прикжет зпрячь Гнедко, которого только что привели из деревни. Еремей (кучер, он же и дворник), высокий, одноглзый, добродушный и ленивый хохол, Еремей говорит, что Гнедко бегет тк шибко, что ни одн лошдь в городе его не догонит. Еремей, конечно, знет это: он кждый день ездит н Гнедке верхом н водопой. И вот сегодня в первый рз зпрягут Гнедко. Гнедко побежит скоро-скоро! Все погонятся з ним — куд! Гнедк и след простыл.

А вдруг пп и Тёму возьмет с собой?! Ккое счстие! Восторг переполняет мленькое сердце Тёмы. От мысли, что все это счстие произошло от этого чудного, тк неожиднно рспустившегося цветк, в Тёме просыпется нежное чувство к цветку.

— Ми-и-ленький! — говорит он, приседя н корточки, и тянется к нему губми.

Его поз смя неудобня и неустойчивя. Он теряет рвновесие, протягивет руки и…

Все погибло! Боже мой, но кк же это случилось?! Может быть, можно попрвить? Ведь это случилось оттого, что он не удержлся, упл. Если б он немножко, вот сюд, уперся рукой, цветок остлся бы целым. Ведь это одно мгновение, одн секунд… Постойте!.. Но время не стоит. Тём чувствует, что его точно кружит что-то, что-то точно вырывет у него то, что хотел бы он удержть, и уносит н своих крыльях — уносит совершившийся фкт, оствляя Тёму одного с ужсным созннием непопрвимости этого совершившегося фкт.

Ккой резкой, острой чертой, ккой стршной, неумолимой, беспощдной силой оторвло его вдруг срзу от всего!

Что из того, что тк весело поют птички, что сквозь густую листву пробивется солнце, игря н мягкой земле веселыми светлыми пятнышкми, что беззботня мошк ползет по лепестку, вот остновилсь, ндувется, выпускет свои крылышки и собирется лететь куд-то, нвстречу нежному, ясному дню?

Что из того, что когд-нибудь будет опять сверкть ткое же веселое утро, которое он не испортит, кк сегодня? Тогд будет другой мльчик, счстливый, умный, довольный. Чтоб добрться до этого другого, ндо пройти бездну, рзделяющую его от этого другого, ндо пережить что-то стршное, ужсное. О, что бы он дл, чтобы все вдруг остновилось, чтобы всегд было это свежее, яркое утро, чтобы пп и мм всегд спли… Боже мой, отчего он ткой несчстный? Отчего нд ним тяготеет ккой-то вечный неумолимый рок? Отчего он всегд хочет тк хорошо, выходит все тк скверно и гдко?.. О, кк сильно, кк глубоко стрется он зглянуть в себя, постигнуть причину этого. Он хочет ее понять, он будет строг и беспристрстен к себе… Он действительно дурной мльчик. Он виновт, и он должен искупить свою вину. Он зслужил нкзние, и пусть его нкжут. Что же делть? И он знет причину, он ншел ее! Всему виною его гдкие, скверные руки! Ведь он не хотел, руки сделли, и всегд руки. И он придет к отцу и прямо скжет ему:

— Пп, зчем тебе сердиться дром, я зню теперь хорошо, кто виновт, — мои руки. Отруби мне их, и я всегд буду добрый, хороший мльчик. Потому что я люблю и тебя, и мму, и всех люблю, руки мои делют тк, что я кк будто никого не люблю. Мне ни кпли их не жлко.

Мльчику кжется, что его доводы тк убедительны, тк чистосердечны и ясны, что они должны подействовть.

Но цветок по-прежнему лежит н земле… Время идет… Вот отец, встющий рньше мтери, покжется, увидит, все срзу поймет, згдочно посмотрит н сын и, ни слов не говоря, возьмет его з руку и поведет… Поведет, чтоб не рзбудить мть, не через террсу, через прдный ход, прямо в свой кбинет. Зтворится большя дверь, и он остнется с глзу н глз с ним.

Ах, ккой он стршный, ккое нехорошее у него лицо… И зчем он молчит, не говорит ничего?! Зчем он рсстегивет свой мундир?! Ккой противный этот желтенький узенький ремешок, который виднеется в склдке синих штнов его. Тём стоит и, точно очровнный, впился в этот ремешок. Зчем же он стоит? Он свободен, его никто не держит, он может убежть… Никуд он не убежит. Он будет мучительно-тоскливо ждть. Отец не спеш снимет этот гдкий ремешок, сложит вдвое, посмотрит н сын; лицо отц нльется кровью, и почувствует, бесконечно сильно почувствует мльчик, что смый близкий ему человек может быть стршным и чужим, что к человеку, которого он должен и хотел бы только любить до обожния, он может питть и ненвисть, и стрх, и животный ужс, когд прикоснутся к его щекм мягкие, теплые ляжки отц, в которых зжмется голов мльчик.

Мленький Тём, бледный, с широко рскрытыми глзми, стоял перед сломнным цветком, и все муки, весь ужс предстоящего возмездия ярко рисовлись в его голове. Все его способности сосредоточились теперь н том, чтобы нйти выход, выход во что бы то ни стло. Ккой-то шорох послышлся ему по нпрвлению от террсы. Быстро, прежде чем что-нибудь сообрзить, ног мльчик решительно ступет н грядку, он хвтет цветок и втискивет его в землю рядом с корнем. Для чего? Смутня ндежд обмнуть? Протянуть время, пок проснется мть, объяснить ей, кк все это случилось, и тем отвртить предстоящую грозу? Ничего ясного не сообржет Тём; он опрометью, точно его преследуют все те ведьмы и волшебники, о которых рсскзывет ему по вечерм няня, убегет от злополучного мест, минуя стршную теперь для него террсу, — террсу, где вдруг он может увидть грозную фигуру отц, который, конечно, по одному его виду сейчс же поймет, в чем дело.

Он бежит, и ноги бессознтельно нпрвляют его подльше от опсности. Он видит между деревьями большую площдку, посреди которой устроены кчели и гимнстик и где возвышется высокий, выкршенный зеленой крской столб для гигнтских шгов, видит сестер, бонну-немку. Он делет вольт в сторону, незметно пригнувшись, торопливо пробирется в виногрдник, огибет большой кменный срй, выходящий в сд своими глухими стенми, перелезет огрду, отделяющую сд от двор, и нконец блгополучно достигет кухни.

Здесь он только свободно вздыхет.

В зкоптелой, обширной, но низкой кухне, устроенной в подвльном этже, освещенной сверху мленькими окнми, все спокойно, все идет своим чередом.

Повр, в грязном белом фртуке, белокурый, ленивый, молодой, из бывших крепостных, Аким лениво собирется рзводить плиту. Ему не хочется принимться з скучную ежедневную рботу, он тянет, хлопет дверцми печки, зглядывет в духовой ящик, внимтельно осмтривет, точно в первый рз видит, конфорки, фыркет, брюзжит, двдцть рз их то сдвигет, то опять ствит н место…

Н большом некршеном столе в беспорядке вляются грязные трелки. Горничня Тня, молодя девушк с длинной, еще не чеснной косой, торопливо обглдывет ккую-то вчершнюю холодную кость. Еремей в углу молч возится с концми упряжных ремней, бесконечно нлживя и пригоняя конец к концу, собирясь сшивть их приготовленными шилом и дртвой. Его жен, Нстсья, толстя и грязня судомойк, громко и сердито перемывет трелки, энергично хвтя их со дн дымящейся теплой лохнки. Вытертые трелки с шумом летят н рядом стоящую скмью. Рукв Нстсьи зсучены; здоровое белое тело н рукх трясется при всяком ее движении, губы плотно сжты, глз сосредоточены и мечут искры.

Ровесник Тёмы — произведение Нстсьи и Еремея — толстопузый рябой Иоськ сидит н кровти, болтет ногми и пристет к мтери, чтобы т дл ему грошик.

— Не дм, не дм, сто чертив твоей мми! — кричит отчянно Нстсья и еще плотнее стискивет свои губы, еще энергичнее сверкет глзми.

— Г-е?! — тянет Иоськ плксивую монотонную ноту. — Дй грошик.

— Отчипысь, прокляте! Будь ты скжено! — кричит Нстсья, точно ее режут.

Тём с звистью смотрит н эти простые, несложные отношения. Вот он, кжется, и кричит и брнится, не боится ее Иоськ. Если мть и побить его зхочет, — Иоськ отлично знет, когд он этого зхочет, — он, вырввшись, убежит во двор. Если мть и бросится з ним и, не догнв, стнет кричть своим громким голосом, тк кричть, что живот ее то и дело будет подпрыгивть кверху: «Ходи сюд, бисов дытын!», то «бисов дытын» понимет, что ходить не следует, потому что его побьют, тк кк ему именно этого и не хочется, то он и не идет, но и не скрывется, инстинктивно сознвя, что очень рздржть не следует. Стоит Иоськ где-нибудь поодль и хнычет, лениво и притворно, см зорко следит з всяким движением мтери; ноги у него рсствлены, см нклонился вперед, вот-вот готов дть нового стрекч.

Мть постоит, постоит, еще сто чертей посулит себе и уйдет в кухню. Иоськ флнирует, рзвлекется, шлит, но голод зствляет его нконец возвртиться н кухню. Подойдет к двери и пустит пробный шр:

— Г-е?!

Это нечто среднее между нхльным требовнием и просьбой о помиловнии, между хныкньем и криком.

— Только взойды, бодй тебе чертяк взял! — несется из кухни.

— Г-е?! — нстойчивее и смелее повторяет Иоськ.

Кончется все это тем, что дверь с шумом рстворяется, Иоськ с быстротой ветр улепетывет подльше, н пороге появляется грозня мть с первым попвшимся поленом в рукх, которое и летит вдогонку з блудным сыном.

Дело уже Иоськи увернуться от полен, но после этого путь к столу с объедкми брской еды считется свободным. Иоськ срзу сбрсывет свой скромный облик и с видом делового человек, которому некогд тртить время н пустые формльности, прямо и смело нпрвляется к столу.

Если по дороге он все-тки получл иной рз легкую зтрещину — он з этим не гнлся и, огрызнувшись кким-нибудь упрямым звуком вроде «у-у!», энергично принимлся з еду.

— Иеремей, Булнку зклдывй! — кричит сверху няньк. — В дрожки!

— Кто едет? — кричит снизу встрепенувшийся Тём.

— Пп и мм в город.

Это целое событие.

— Скоро едут? — спршивет Тём.

— Одевются.

Тём сообржет, что отец торопится, знчит, перед отъездом в сд не пойдет, и, следовтельно, до возврщения родителей он свободен от всяких взыскний. Он чувствует мгновенный подъем дух и вдохновенно кричит:

— Иоськ, игрться!

Он выбегет снов в сд и теперь смело и уверенно нпрвляется к сестрм.

— Будем игрться! — кричит он, подбегя. — В индейцев?!

И Тём от избытк чувств делет быстрый прыжок перед сестрми.

Пок бонн и сестры, под предводительством стршей сестры Зины, обсуждют его предложение, он уже рыщет, отыскивя подходящий мтерил для луков. Бежть к изгороди слишком длеко, хочется скорей, сейчс… Тём выхвтывет несколько прутьев, почему-то торчвших из бочки, пробует их гибкость, но они ломются, не годятся.

— Тём! — рздется дружный вопль.

Тём змирет н мгновенье.

— Это ппины лозы! Что ты сделл?!

Но Тём уже все и без этого сообрзил: у него вихрем мелькет сознние необходимости протянуть время до отъезд, и он небрежно кричит:

— Зню, зню, пп прикзл их выбросить — они не годятся!

И для большей убедительности он подбирет поломнные лозы и с помощью Иоськи несет их н черный двор. Зин подозрительно провожет его глзми, но Тём искусно игрет свою роль, идет тихо, не спеш вплоть до смой клитки. Но з клиткой он быстро бросет лозы; отчянье охвтывет его. Он стремительно бежит, бежит от мрчных мыслей тяжелой рзвязки, от туч, неизвестно откуд скопляющихся нд его горизонтом. Однко с мучительной ясностью стоит в голове: поскорее бы отец и мть уезжли.

Еремей с озбоченным видом стоит около дрожек, нерешительно чешет спину, мрчно смотрит н немытый экипж, н зсохшую грязь и окончтельно теряется от мысли, что теперь делть: нчинть ли мыть, подмзывть ли, или уж тк зпрягть. Тём волнуется, хлопочет, тщит хомут, понуждет Еремея выводить лошдь, и Еремей под тким энергичным двлением нчинет нконец зпрягть.

— Не тк, пнычику, не тк, — громко змечет флегмтичный Еремей, тяготясь этой суетливой, бурной помощью.

Тёме кжется, что время идет невыносимо медленно.

Нконец, экипж готов.

Еремей ндевет свой кучерской прусиновый кфтн с громдным сльным пятном н животе, клеенчтую с поломнными полями шляпу, сдится н козлы, трогет, здевет обязтельно з ворот, отделяющие грязный двор от чистого, и подктывет к крыльцу.

Время бесконечно тянется. Отчего они не выходят? Вдруг не поедут?! Тём переживет мучительные минуты. Но вот прдные двери отворяются, выходят отец с мтерью.

Отец, седой, хмурый по обыкновению, в белом кителе, что-то озбоченно сообржет; мть в кринолине, черных нитяных перчткх без пльцев, в шляпе с широкими черными лентми. Сестры бегут из сд. Мть нскоро крестит и целует их и спохвтывется о Тёме; сестры ищут его глзми, но Тём с Иоськой притились з углом, и сестры говорят мтери, что Тём в сду.

— Будьте с ним лсковы.

Тём, блгорзумно решивший было не покзывться, стремительно высккивет из зсды и стремительно бросется к мтери. Если бы не отец, он сейчс бы ей все рсскзл. Но он только особенно горячо целует ее.

— Ну, довольно! — говорит лсково мть и смутно сообржет, что совесть Тёмы не совсем чист.

Но мысль о збытых ключх отвлекет ее.

— Ключи, ключи! — говорит он, и все стремительно бросются в комнты з ключми.

Отец пренебрежительно косится н лски сын и думет, что это воспитние вырботет в конце концов из его сын ккую-то противную слюнявку. Он срывет свое рздржение н Еремее.

— Булнк опять зковн н првую переднюю ногу? — говорит он.

Еремей перегибется с козел и внимтельно всмтривется в отствленную ногу Булнки.

Тём озбоченно следит з ними глзми. Еремей прокшливется и говорит кким-то поперхнувшимся голосом:

— Мбуть, оступывся.

Ложь возмущет и бесит отц.

— Болвн! — говорит он, точно выстреливет из ружья.

Еремей энергично откшливется, ерзет н козлх и молчит. Тём не понимет, з что отец брнит Еремея, и тоскливое чувство охвтывет его.

— Рзмзня, лентяй! Грязь рзвел ткую, что сесть нельзя.

Тём быстро окидывет взглядом экипж.

Еремей невозмутимо молчит. Тём видит, что Еремею нечего скзть, что отец прв, и, облегченно вздыхя, чувствует удовлетворение з отц.

Ключи принесли, мть и отец сидят в экипже, Еремей подобрл вожжи, Нстсья стоит у ворот.

— Трогй! — прикзывет отец.

Мть крестит детей и говорит: «Тём, не шли», и экипж торжественно выктывется н улицу. Когд же он исчезет из глз, Тём вдруг ощущет ткой прилив рдости, что ему хочется выкинуть что-нибудь ткое, чтобы все, все — и сестры, и бонн, и Нстсья, и Иоськ — тк и хнули. Он стоит, несколько мгновений ищет в уме чего-нибудь подходящего и ничего другого не может придумть, кк, стремглв выбежв н улицу, перерезть дорогу ккому-то несущемуся экипжу. Рздется общий отчянный вопль:

— Тём, Тём, куд?!

— Тём-! — несется пронзительный крик бонны и достигет чуткого ух мтери.

Из облк пыли вдруг рздется голос мтери, срзу все понявшей:

— Тём, домой!

Тём, успевший пробежть до половины дороги, остнвливется, зжимет обеими рукми рот, н мгновение змирет н месте, зтем стремглв возврщется нзд.

— А хочешь, я н Гнедке верхом поеду, кк Еремей?! — мелькет в голове Тёмы новя идея, с которой он обрщется к Зине.

— Ну д! Тебя Гнедко сбросит! — говорит пренебрежительно Зин.

Этого совершенно достточно, чтоб у Тёмы явилось непреодолимое желние привести в исполнение свой плн. Его сердце усиленно бьется и змирет от мысли, кк порзятся все, когд увидят его верхом н Гнедке, и, выждв момент, он лихордочно шепчет что-то Иоське. Они об незметно исчезют.

Препятствий нет.

В опустелой конюшне рздется ленивя, громкя ед Гнедк. Тём дрожщими рукми торопливо отвязывет повод. Крсивый жеребец Гнедко пренебрежительно обнюхивет мленькую фигурку и нехотя плетется з тянущим его изо всей силы Тёмой.

— Но, но, — возбужденно понукет его Тём, стрясь губми делть, кк Еремей, когд тот выводит лошдь. Но от этого звук лошдь пугется, фыркет, здирет голову и не хочет выходить из низких дверей конюшни.

— Иоськ, подгони ее сзди! — кричит Тём.

Иоськ лезет между ног лошди, но в это время Тём опять кричит ему:

— Возьми кнут!

Получив удр, Гнедко стрелой вылетет из конюшни и едв не вырывется из рук Тёмы.

Тём змечет, что Гнедко от удр кнутом взял срзу в глоп, и прикзывет Иоське, когд он сядет, снов удрить лошдь.

Иоське одно удовольствие лишний рз хлестнуть лошдь.

Гнедко торжественно выводится с черного н чистый двор и подтягивется к близстоящей водовозной бочке. В последний момент к Иоське возврщется блгорзумие.

— Упдете, пнычику! — нерешительно говорит он.

— Ничего, — отвечет Тём с пересохшим от волнения горлом. — Ты только, кк я сяду, крепко удрь ее, чтоб он срзу в глоп пошл. Тогд легко сидеть!

Тём, стоя н бочке, подбирет поводья, опирется рукми н холку Гнедк и легко вспрыгивет ему н спину.

— Дети, смотрите! — кричит он, зхлебывясь от удовольствия.

— Ай, й, смотрите! — в ужсе взвизгивют сестры, бросясь к огрде.

— Бей! — комндует, не помня себя от восторг, Тём.

Иоськ из всей силы вытягивет кнутом жеребц. Лошдь, кк ужлення, мгновенно подбирется и делет первый непроизвольный скчок к улице, куд мордой он был поствлен, но зтем, сообрзив, он взвивется н дыбы, круто н здних ногх делет поворот и полным крьером несется нзд в конюшню.

Тёме, кким-то чудом удержвшемуся при этом мневре, некогд рссуждть. Пред ним ворот черного двор; он вовремя успевет нклонить голову, чтобы не рзбить ее о переклдину, и вихрем влетет н черный двор.

Здесь ужс его положения обрисовывется ему с неумолимою ясностью.

Он видит в десяти сженях перед собой высокую кменную стену конюшни и мленькую темную отворенную дверь и сознет, что рзобьется о стену, если лошдь влетит в конюшню. Инстинкт смосохрнения удесятеряет его силы, он нтягивет, кк может, левый повод, лошдь сворчивет с прямого пути, нлетет н торчщее дышло, спотыкется, пдет с мху н землю, Тём летит дльше и рсплстывется у смой стены, н мягкой, теплой куче нвоз. Лошдь всккивет и влетет в конюшню. Тём тоже всккивет, зпирет з нею дверь и оглядывется.

Теперь, когд все блгополучно миновло, ему хочется плкть, но он видит в воротх бонну, сестер и сообржет по их вытянувшимся лицм, что они все видели. Он бодрится, но руки его дрожт; н нем лиц нет, улыбк выходит ккой-то жлкой, болезненной гримсой.

Грд упреков сыплется н его голову, но в этих упрекх он чувствует некоторое увжение к себе, удивление к его молодечеству и мирится с упрекми. Непривычня мягкость, с ккой Тём принимет выговоры, успокивет всех.

— Ты испуглся? — пристет к нему Зин, — ты бледен, кк стен, выпей воды, помочи голову.

Тёму торжественно ведут опять к бочке и мочт голову. Между ним, бонной и сестрой устнвливются дружеские, миролюбивые отношения.

— Тём, — говорит лсково Зин, — будь умным мльчиком, не рспускй себя. Ты ведь знешь свой хрктер, ты видишь: стоит тебе рзойтись, тогд уж ты не удержишь себя и нделешь чего-нибудь ткого, чему и см не будешь рд потом.

Зин говорит лсково, мягко, — просит.

Тёме это приятно, он сознет, что в словх сестры все — голя првд, и говорит:

— Хорошо, я не буду шлить.

Но мленькя Зин, хотя н год всего стрше своего брт, уже понимет, кк тяжело будет брту сдержть свое слово.

— Знешь, Тём, — говорит он кк можно вкрдчивее, — ты лучше всего дй себе слово, что ты не будешь шлить. Скжи: любя ппу и мму, я не буду шлить.

Тём морщится.

— Тём, тебе же лучше! — подъезжет Зин. — Ведь никогд еще пп и мм не приезжли без того, чтобы не нкзть тебя. И вдруг приедут сегодня и узнют, что ты не шлил.

Просительня форм подкупет Тёму.

— Кк люблю ппу и мму, я не буду шлить.

— Ну, вот умниц, — говорит Зин. — Смотри же, Тём, — уже строгим голосом продолжет сестр, — грех тебе будет, если ты обмнешь. И дже потихоньку нельзя шлить, потому что господь все видит, и если пп и мм не нкжут, бог все рвно нкжет.

— Но игрться можно?

— Все то можно, что фрейлейн скжет: можно, что фрейлейн скжет: нельзя, то уже грех.

Тём недоверчиво смотрит н бонну и нсмешливо спршивет:

— Знчит, фрейлейн святя?

— Вот видишь, ты уж глупости говоришь! — змечет сестр.

— Ну, хорошо! будем игрться в индейцев! — говорит Тём.

— Нет, в индейцев опсно без ммы, ты рзойдешься.

— А я хочу в индейцев! — нстивет Тём, и в его голосе слышится кпризное рздржение.

— Ну, хорошо! — спроси у фрейлейн, ведь ты обещл, кк ппу и мму любишь, слушться фрейлейн?

Зин стновится тк, чтобы только фрейлейн видел ее лицо, Тём — нет.

— Фрейлейн, првд в индейцев игрть не ндо?

Тём все же тки видит, кк Зин делет невозможные гримсы фрейлейн; он смеется и кричит:

— Э, тк нельзя!

Он бросется к фрейлейн, хвтет ее з плтье и стрется повернуть от сестры. Фрейлейн смеется.

Зин энергично подбегет к брту, кричит: «Оствь фрейлейн», см в то же время стрется стть тк, чтобы фрейлейн видел ее лицо, брт не видел. Тём понимет мневр, хохочет, хвтет з плтье сестру и делет попытку поворотить ее лицо к себе.

— Пусти! — отчянно кричит сестр и тянет свое плтье.

Тём еще больше хохочет и не выпускет сестриного плтья, держсь другой рукой з плтье бонны. Зин вырывется изо всей силы. Вдруг юбк фрейлейн с шумом рзрывется пополм, и взбешення бонн кричит:

— Думмер кнбе!..[44]

Тём считет, что, кроме мтери и отц, никто не смеет его ругть. Оздченный и сконфуженный неожиднным оборотом дел, но возмущенный, он, не здумывясь, отвечет:

— Ты см!

— Ах! — взвизгивет фрейлейн.

— Тём, что ты скзл?! — подлетет сестр. — Ты знешь, кк тебе з это достнется?! Проси сейчс прощения!!

Но требовние — плохое оружие с Тёмой; он окончтельно упирется и откзывется просить прощения. Доводы не действуют.

— Тк ты не хочешь?! — угрожющим голосом спршивет Зин.

Тём трусит, но смолюбие берет верх.

— Тк вот что, уйдем от него все, пусть он один остется.

Все, кроме Иоськи, уходят от Тёмы.

Сестр идет и беспрестнно оглядывется: не рскялся ли Тём. Но Тём явного рскяния не обнруживет. Хотя сестр и видит, что Тёму кошки скребут, но этого, по ее мнению, мло. Ее рздржет упорство Тёмы. Он чувствует, что еще кпельку — и Тём сдстся. Он быстро возврщется, хвтет Иоську з рукв и говорит повелительно:

— Уходи и ты, пусть он совсем один остнется.

Неудчный мневр.

Тём кидется н нее, толкет тк, что он летит н землю, и кричит:

— Убирйся к черту!

Зин испускет стршный вопль, поднимется н руки, некоторое время не может продолжть кричть от схвтивших ее горловых спзм и только судорожно поводит глзми.

Тём в ужсе пятится. Зин испускет нконец новый отчянный крик, но н этот рз Тёме кжется, что крик не совсем естественный, и он говорит:

— Притворяйся, притворяйся!

Зину поднимют и уводят; он хромет. Тём внимтельно следит и остется в мучительной неизвестности: действительно ли Зин хромет или только притворяется.

— Пойдем, Иоськ! — говорит он, подвляя вздох.

Но Иоськ говорит, что он боится и уйдет н кухню.

— Иоськ, — говорит Тём, — не бойся; я все см рсскжу мме.

Но кредит Тёмы в глзх Иоськи подорвн. Он молчит, и Тём чувствует, что Иоськ ему не верит. Тём не может остться без поддержки друг в ткую тяжелую для себя минуту.

— Иоськ, — говорит он взволновнно, — если ты не уйдешь от меня, я после звтрк принесу тебе схру.

Это меняет положение вещей.

— Сколько кусков? — спршивет нерешительно Иоськ.

— Дв, три, — обещет Тём.

— А куд пойдем?

— З горку! — отвечет Тём, выбиря смый дльний угол сд. Он понимет, что Иоськ не желл бы теперь встретиться с брышнями.

Они огибют двор, перелезют огрду и идут по смой отдленной дорожке.

Тём взволновн и переполнен всевозможными чувствми.

— Иоськ, — говорит он, — ккой ты счстливый, что у тебя нет сестер! Я хотел бы, чтобы у меня ни одной сестры не было. Если б они умерли все вдруг, я ни кпельки не плкл бы о них. Знешь: я попросил бы, чтобы тебя сделли моим бртом. Хорошо?!

Иоськ молчит.

— Иоськ, — продолжет Тём, — я тебя ужсно люблю… тк люблю, что, что хочешь со мной делй…

Тём нпряженно думет, чем докзть Иоське свою любовь.

— Хочешь, зрой меня в землю… или, хочешь, плюнь н меня.

Иоськ оздченно глядит н Тёму.

— Милый, голубчик, плюнь… Милый, дорогой…

Тём бросется Иоське н шею, целует его, обнимет и умоляет плюнуть.

После долгих колебний Иоськ осторожно плюет н кончик Тёминой рубхи.

Крй рубхи с плевком Тём поднимет к лицу и рстирет по своей щеке.

Иоськ порженно и сконфуженно смотрит…

Тём убежденно говорит:

— Вот… вот кк я тебя люблю!

Друзья подходят к клдбищенской стене, отделяющей дом от строго, зброшенного клдбищ.

— Иоськ, ты боишься мертвецов? — спршивет Тём.

— Боюсь, — говорит Иоськ.

Тём предпочел бы похвстться тем, что он ничего не боится, потому что его отец ничего не боится и что он хочет ничего не бояться, но в ткую торжественную минуту он чистосердечно признется, что тоже боится.

— Кто ж их не боится? — рзржется крсноречивой тирдой Иоськ. — Тут хоть смый первый генерл приди, кк они ночью повылзят д рссядутся по стенкм, тк и тот убежит. Всякий убежит. Тут побежишь, кк з ноги д з плечи тебя хвтть стнет или вскочит н тебя, д и ну колотить ногми, чтобы вез его, д еще перегнется, д зубы и осклит; у другого половин лиц выгнил, глз нет. Тут збоишься! Хоть ккой, и то…

— Артемий Николич, звтркть! — рздется по сду молодой, звонкий голос горничной Тни.

Из-з деревьев мелькет плтье Тни.

— Пожлуйте звтркть, — говорит горничня, лсково и фмильярно обхвтывя Тёму.

Тня любит Тёму. Он в чистом, светлом ситцевом плтье; от нее несет свежестью, густя кос ее ккуртно рсчесн, добрые крие глз смотрят весело и мягко.

Он дружелюбно ведет з плечи Тёму, нклоняется к его уху и веселым шепотом говорит:

— Немк плкл!

Немку, несмотря н ее полную безобидность, прислуг не любит.

Тём вспоминет, что в его столкновении с бонной у него союзники вся дворня, — это ему приятно, он чувствует подъем дух.

— Он нзвл меня дурком, рзве он смеет?

— Конечно, не смеет. Ппш вш генерл, он что? Дрянь ккя-то. Ззнлсь.

— Првд, когд я мме скжу все — меня не нкжут?

Тня не хочет огорчть Тёму; он еще рз нклоняется и еще рз его целует, глдит его густые золотистые волосы.

З звтрком обычня история. Тём почти ничего не ест. Перед ним лежит н трелке котлетк, он косится н нее и лениво пощипывет хлеб. Тк кк с ним никто не говорит, то обязнность уговривть его есть добровольно берет н себя Тня.

— Артемий Николич, кушйте!

Тём только сдвигет брови.

В Зине борется гнев к Тёме с желнием, чтобы он ел.

Он смотрит в окошко и, ни к кому особенно не обрщясь, говорит:

— Кжется, мм едет!

— Артемий Николич, скорей кушйте, — шепчет испугнно Тня.

Тём в первое мгновение поддется н удочку и хвтет вилку, но, убедившись, что тревог ложня, опять клдет вилку н стол.

Зин снов смотрит в окно и змечет:

— После звтрк всем, кто хорошо ел, будет слдкое.

Тёме хочется слдкого, но не хочется котлеты.

Он нчинет привередничть. Ему хочется нлить н котлетку провнского мсл.

Тня уговривет его, что мсло не идет к котлетке.

Но ему именно тк хочется, и, тк кк ему не дют судк с мслом, он см лезет з ним. Зин не выдерживет: он не может перевривть его кпризов, быстро всккивет, хвтет судок с мслом и держит его в руке под столом.

Тём сдится н место и делет вид, что збыл о мсле. Зин зорко следит и нконец ствит судок н стол, возле себя. Но Тём улвливет подходящий момент, стремительно бросется к судку. Зин схвтывет с другой стороны, и судок летит н пол, рзбивясь вдребезги.

— Это ты! — кричит сестр.

— Нет, ты!

— Это тебя бог нкзл з то, что ты ппу и мму не любишь.

— Непрвд, я люблю! — кричит Тём.

— Лсен зи ин,[45] — говорит бонн и встет из-з стол.

З ней встют все, и нчинется рздч пстилы. Когд очередь доходит до Тёмы, бонн колеблется. Нконец он отлмывет меньшую против других порцию и молч клдет перед Тёмой.

Тём возмущенно толкет свою порцию, и он летит н пол.

— Очень мило, — говорит Зин. — Мм все будет знть!

Тём молчит и нчинет ходить по комнте. Зину интересует: отчего сегодня Тём не убегет, по обыкновению, сейчс после звтрк. Снчл он думет, что Тём хочет просить прощения у бонны, и уже вступет в свои прв: он докзывет, что теперь уже поздно, что после этого сделно еще столько…

— Убирйся вон! — перебивет грубо Тём.

— И это мм будет знть! — говорит Зин и окончтельно стновится в тупик: зчем он не уходит?

Тём продолжет упорно ходить по комнте и нконец достигет своего: все уходят, он остется один. Тогд он мгновенно кидется к схрнице и зпускет в нее руку…

Дверь отворяется. Н пороге появляются бонн и Зин. Он бросет схрницу и стремглв высккивет н террсу.

Теперь все погибло! Ткой поступок, кк воровство, дже мть не простит!

К довершению несчстия собирется гроз. По небу полезли со всех сторон тяжелые грозовые тучи; солнце исчезло; кк-то срзу потемнело; в воздухе зпхло дождем. Ослепительной змейкой блеснул молния, нд смой головой оглушительными рсктми проктился гром. Н минуту все стихло, точно притилось, выжидя. Что-то зшумело — ближе, ближе, и первые тяжелые, большие кпли дождя упли н землю. Через несколько мгновений все превртилось в сплошную серую мссу. Целые реки полились сверху. Был нстоящя южня гроз.

Волей-неволей ндо бежть в комнты, и тк кк вход туд Иоське воспрещен, то Тёме приходится остться одному, недине со своими грустными мыслями.

Скучно. Время бесконечно тянется.

Тём уселся н окне в детской и уныло следил, кк потоки воды стекли по стеклм, кк постепенно двор нполнялся лужми, кк бульки и пузыри точно прыгли по мутной и грязной поверхности.

— Артемий Николич, кушть хотите? — спросил, появляясь в дверях, Тня.

Тёме двно хотелось есть, но ему было лень оторвться.

— Хорошо, только сюд принеси хлеб и мсл.

— А котлетку?

Тём отрицтельно змотл головой.

В ожиднии Тём продолжл смотреть в окно. Потому ли, что ему не хотелось оствться недине со своими мыслями, потому ли, что ему было скучно и он придумывл, чем бы ему еще рзвлечься, или, нконец, по общечеловеческому свойству вспоминть о своих друзьях в тяжелые минуты жизни, Тём вдруг вспомнил о своей Жучке. Он вспомнил, что целый день не видл ее. Жучк никогд никуд не отлучлсь.

Тёме пришли вдруг в голову тинственные недружелюбные нмеки Аким, не любившего Жучку з то, что он тскл у него провизию. Подозрение зкрлось в его душу. Он быстро слез с окн, пробежл детскую, соседнюю комнту и стл спускться по крутой лестнице, ведущей в кухню. Этот ход был строго-нстрого воспрещен Тёме (з исключением, когд брлсь внн), ввиду возможности пдения, но теперь Тёме было не до того.

— Аким, где Жучк? — спросил Тём, войдя в кухню.

— А я откуд зню? — отвечл Аким, тряхнув своими курчвыми волосми.

— Ты не убивл ее?

— Ну вот, стну я руки мрть об эткую дрянь.

— Ты говорил, что убьешь ее?

— Ну! А вы и поверили? тк, шутил.

И, помолчв немного, Аким проговорил смым естественным голосом:

— Лежит где-нибудь, притившись от дождя. Д вы рзве ее не видли сегодня?

— Нет, не видл.

— Не зню. Польстился рзве кто, укрл?

Тём было совсем поверил Акиму, но последнее предположение опять смутило его.

— Кто же ее укрдет? Кому он нужн? — спросил он.

— Д никому, положим, — соглсился Аким. — Дряння собчонк.

— Побожись, что ты ее не убил! — И Тём впился глзми в Аким.

— Д что вы, пнычику? Д ей-богу же я ее не убивл! Что ж вы мне не верите?

Тёме стло неловко, и он проговорил, ни к кому особенно не обрщясь:

— Куд ж он девлсь?

И тк кк ответ никкого не последовло, то Тём, оглянувши еще рз Аким и всех присутствующих, причем зметил луквый взгляд Иоськи, свесившегося с печки и с любопытством нблюдвшего всю сцену, возвртился нверх.

Он опять уселся н окно в детской и все думл: куд могл девться Жучк?

Перед ним живо рисовлсь Жучк, тихя, безобидня Жучк, и мысль, что ее могли убить, нполнил его сердце ткой горечью, что он не выдержл, отворил окно и стл звть изо всей силы:

— Жучк, Жучк! Н, н, н! Цу-цу! Цу-цу! Фью, фью, фью!

В комнту ворвлся шум дождя и свежий сырой воздух. Жучк не отзывлсь.

Все неудчи дня, все пережитые невзгоды, все предстоящие ужсы и муки, кк возмездие з сделнное, отодвинулись н здний плн перед этой новой бедой: лишиться Жучки.

Мысль, что он больше не увидит своей курчвой Жучки, не увидит больше, кк он при его появлении будет жлостно визжть и ползти к нему н брюхе, мысль, что, может быть, уже больше ее нет н свете, переполнял душу Тёмы отчянием, и он тоскливо продолжл кричть:

— Жучк! Жучк!

Голос его дрожл и вибрировл, звучл тк нежно и трогтельно, что Жучк должн был отозвться.

Но ответ не было.

Что делть?! Ндо немедленно искть Жучку.

Вошедшя Тня принесл хлеб.

— Подожди, я сейчс приду.

Тём опять спустился по лестнице, которя вел н кухню, осторожно пробрлся мимо дверей, узким коридором достиг выход, некоторое время постоял в рздумье и выбежл во двор.

Осмотрев черный двор, он зглянул во все любимые зкоулки Жучки, но Жучки нигде не было. Последняя ндежд! Он бросился к воротм зглянуть в будку цепной собки. Но у смых ворот Тём услышл шум колес подъехвшего экипж и, прежде чем что-нибудь сообрзить, столкнулся лицом к лицу с отцом, отворявшим клитку. Тём опрометью бросился к дому.

II

Нкзние

Коротенькое следствие обнруживет, по мнению отц, полную несостоятельность системы воспитния сын. Может быть, для девочек он и годится, но нтуры мльчик и девочки — вещи рзные. Он по опыту знет, что ткое мльчик и чего ему ндо. Систем?! Дрянь, тряпк, негодяй выйдет по этой системе. Фкты нлицо, грустные фкты — воровть нчл. Чего еще дожидться?! Публичного позор?! Тк прежде он см его своими рукми здушит. Под тяжестью этих доводов мть уступет, и влсть н время переходит к отцу.

Двери кбинет плотно зтворяются.

Мльчик тоскливо, безндежно оглядывется. Ноги его совершенно откзывются служить, он топчется, чтобы не упсть. Мысли вихрем, с ужсющей быстротой несутся в его голове. Он нпрягется изо всех сил, чтобы вспомнить то, что он хотел скзть отцу, когд стоял перед цветком. Ндо торопиться. Он глотет слюну, чтобы смочить пересохшее горло, и хочет говорить прочувствовнным, убедительным тоном:

— Милый пп, я придумл… я зню, что я виновт… Я придумл: отруби мои руки!..

Увы! то, что кзлось тк хорошо и убедительно тм, когд он стоял пред сломнным цветком, здесь выходит очень неубедительно. Тём чувствует это и прибвляет для усиления впечтления новую, только что пришедшую ему в голову комбинцию:

— Или отдй меня рзбойникм!

— Лдно, — говорит сурово отец, окончив необходимые приготовления и нпрвляясь к сыну. — Рсстегни штны…

Это что-то новое?! Ужс охвтывет душу мльчик; руки его, дрож, рзыскивют торопливо пуговицы штнишек; он испытывет ккое-то болезненное змирние, мучительно роется в себе, что еще скзть, и нконец голосом, полным испуг и мольбы, быстро, несвязно и горячо говорит:

— Милый мой, дорогой, голубчик… Пп! Пп! Голубчик… Пп, милый пп, постой! Пп?! Ай, й, й! Аяяяй!..

Удры сыплются. Тём извивется, визжит, ловит сухую, жилистую руку, стрстно целует ее, молит. Но что-то другое рядом с мольбой рстет в его душе. Не целовть, бить, кусть хочется ему эту противную, гдкую руку. Ненвисть, ккя-то дикя, жгучя злоб охвтывет его.

Он бешено рвется, но железные тиски еще крепче сжимют его.

— Противный, гдкий, я тебя не люблю! — кричит он с бессильной злобой.

— Полюбишь!

Тём яростно впивется зубми в руку отц.

— Ах ты змееныш?!

И ловким поворотом Тём н дивне, голов его в подушке. Одн рук придерживет, другя продолжет хлестть извивющегося, рычщего Тёму.

Удры глухо сыплются один з другим, отмечя рубец з рубцом н мленьком посинелом теле.

С помертвелым лицом ждет мть исход, сидя одн в гостиной. Кждый вопль рвет ее з смое сердце, кждый удр терзет до смого дн ее душу.

Ах! Зчем он опять дл себя убедить, зчем связл себя словом не вмешивться и ждть?

Но рзве он смел тк связть ее словом?! И, нконец, он см увлекющийся, он может не зметить, кк збьет мльчик! Боже мой! Что это з хрип?!

Ужс нполняет душу мтери.

— Довольно, довольно! — кричит он, врывясь в кбинет. — Довольно!!

— Полюбуйся, кков твой звереныш! — сует ей отец прокушенный плец.

Но он не видит этого пльц. Он с ужсом смотрит н дивн, откуд слезет в это время рстрепнный, жлкий, огженный звереныш и дико, с инстинктом зверя, о котором н минуту збыли, пробирется к выходу. Мучительня боль пронизывет мть. Горьким чувством звучт ее слов, когд он говорит мужу:

— И это воспитние?! Это знние нтуры мльчик?! Превртить в жлкого идиот ребенк, вырвть его человеческое достоинство — это воспитние?!

Желчь охвтывет ее. Вся кровь приливет к ее сердцу. Острой, тонкой стлью впивется ее голос в муж.

— О жлкий воспиттель! Щенков вм дрессировть, не людей воспитывть!

— Вон! — ревет отец.

— Д, я уйду, — говорит мть, остнвливясь в дверях, — но объявляю вм, что через мой труп вы перешгнете, прежде чем я позволю вм еще рз высечь мльчик.

Отец не может прийти в себя от неожиднности и негодовния. Не скоро успокивется он и долго еще мрчно ходит по комнте, пок нконец не остнвливется возле окн, рссеянно всмтривется в зволкивемую рнними сумеркми серую дль и возмущенно шепчет:

— Ну, извольте вы тут с ббми воспитывть мльчик!

III

Прощение

В то же время мть проходит в детскую, окидывет ее быстрым взглядом, убеждется, что Тёмы здесь нет, идет дльше, пытливо всмтривется н ходу в отворенную дверь мленькой комнты, змечет в ней мленькую фигурку Тёмы, лежщего н дивне с уткнувшимся лицом, проходит в столовую, отворяет дверь в спльную и сейчс же плотно зтворяет ее з собой.

Оствшись одн, он тоже подходит к окну, смотрит и не видит темнеющую улицу. Мысли роем носятся в ее голове.

Пусть Тём тк и лежит, пусть придет в себя, ндо его теперь совершенно предоствить себе… Белье бы переменить… Ах, боже мой, боже мой, ккя стршня ошибк, кк могл он допустить это! Ккя гнусня гдость! Точно ребенок сознтельный негодяй! Кк не понять, что если он делет глупости, шлости, то делет только потому, что не видит дурной стороны этой шлости. Укзть ему эту дурную сторону, не с своей, конечно, точки зрения взрослого человек, с его, детской, не себя убедить, его убедить, здеть смолюбие, опять-тки его детское смолюбие, его слбую сторону, суметь добиться этого — вот здч првильного воспитния.

Сколько времени ндо, пок все это опять войдет в колею, пок ей удстся опять подобрть все эти тонкие, неуловимые нити, которые связывют ее с мльчиком, нити, которыми он втягивет, тк скзть, этот живой огонь в рмки повседневной жизни, втягивет, щдя и рмки, щдя и силу огня — огня, который со временем ярко согреет жизнь соприкоснувшихся с ним людей, з который тепло поблгодрят ее когд-нибудь люди. Он, муж, конечно, смотрит с точки зрения своей солдтской дисциплины, его смого тк воспитывли, ну и см он готов сплеч обрубить все сучки и здоринки молодого деревц, обрубить, дже не сознвя, что рубит с ними будущие ветки…

Няня мленькой Ани просовывет свою по-русски повязнную голову.

— Аню перекрестить…

— Двй! — И мть крестит девочку.

— Артемий Николевич в комнте? — спршивет он няню.

— Сидят у окошк.

— Свечк есть?

— Потушили. Тк в темноте сидят.

— Зходил к нему?

— Зходил… Куды!.. Эх!.. — Но няня удерживется, зня, что брыня не любит нытья.

— А больше никто не зходил?

— Тня еще… кушть носил.

— Ел?

— И-и! Боже упси, и смотреть не стл… Целый день не емши. З звтрком мковой росинки не взял в рот.

Няня вздыхет и, понижя голос, говорит:

— Белье бы ему переменить д обмыть… Это ему, поди, теперь пуще всего ззорно…

— Ты говорил ему о белье?

— Нет… Куды!.. Кк только нклонилсь было, он этк плечикми кк сднет меня… Вот Тню рзве послушет…

— Ничего не ндо говорить… Никто ничего не змечйте… Прикжи, чтобы приготовили обе внны поскорее для всех, кроме Ани… Позови бонну… Смотри, никкого внимния…

— Будьте спокойны, — говорит сочувствующим голосом няня.

Входит фрейлейн.

Он очень жлеет, что все тк случилось, но с мльчиком ничего нельзя было сделть…

— Сегодня дети берут внну, — сухо перебивет мть, — Двдцть дв грдус.

— Зер гут,[46] мдм, — говорит фрейлейн и делет книксен.

Он чувствует, что мдм недовольн, но ее совесть чист. Он не виновт; фрейлейн Зин свидетельниц, что с мльчиком нельзя было спрвиться. Мдм молчит; бонн знет, что это знчит. Это знчит, что ее опрвдния не приняты.

Хотя он очень дорожит местом, но ее совесть спокойн. И, в созннии своей невинности, он скромно, но с чувством оскорбленного достоинств берется з ручку.

— Позовите Тню.

— Зер гут, мдм, — отвечет бонн и уже з дверями делет книксен.

В последней нотке мдм бонн услыхл что-то ткое, что возврщет ей ндежду удержть з собой место, и он воскресшим голосом говорит:

— Тню, бриня идить!

Тня опрвляется и входит в спльню.

Тня всегд купет Тёму. Летом, в те дни, когд детей не мылили, ему рзрешлось смому купться, без помощи Тни, и это доствляло Тёме всегд громдное удовольствие: он куплся, кк пп, один.

— Если Артемий Николевич пожелет купться один, пусть купется. Перед тем кк вести его в внную, положи н стол кусок хлеб — не отрезнный, тк, отломнный, кк будто нечянно его збыли. Понимешь?

Тня двно все понял и весело и лсково отвечет:

— Понимю, судрыня!

— Купться будут все; снчл брышни, потом Артемий Николевич. Внну н двдцть дв грдус. Ступй!

Но тотчс же мть снов позвл Тню и прибвил:

— Тня, перед тем кк поведешь Артемия Николевич, убвь в внной свет в лмпе тк, чтобы был полумрк. И поведешь его не через детскую, прямо через девичью… И чтоб никого в это время не было, когд он будет идти. В девичьей тоже убвь свет.

— Слушю-с.

Купнье — всегд событие и всегд приятное. Но н этот рз в детской оживление слбое. Дети нходятся под влиянием нкзния брт, глвное — нет поджигтеля обычного возбуждения, Тёмы. Дети идут кк-то лениво, купнье ккое-то неудчное, поспешное, и через двдцть минут они уже, в белых чепчикх, гуськом возврщются нзд в детскую.

Под дыхнием мягкой южной ночи мть Тёмы возбужденно ходит по комнте.

По свойству своей оптимистической нтуры он не хочет больше думть о нстоящем: оно будет испрвлено, ошибк не повторится, и довольно.

Чтобы рзвлечь себя, он вышл н террсу подышть свежим воздухом.

Он видит в окно возврщющееся из внной шествие и остнвливется.

Вот впереди идет Зин — требовтельный к себе и другим, суровый, жгучий исполнитель воли. Девочк згдочно, непреклонно смотрит своими черными, кк ночь юг, глзми и точно видит уже где-то длеко ккой-то ей одной ведомый мир.

Вот тихя, сосредоточення, болезнення Нтш смотрит своими вдумчивыми глзми, пытливо чуя и отыскивя те тонкие, неуловимые звуки, которые, собрнные терпеливо и нежно, чудно ззвучт со временем близким слдкою песнью любви и стрдний.

Вот Мня — ясное мйское утро, готовя всех согреть, осветить своими блестящими глзкми.

Сережик — «глубокий философ», мленький Сережик, только что нчинющий нстривть свой сложный мленький мехнизм, только что пробующий трогть его струны и чутко прислушивющийся к этим тонким, протяжным отзвучьям, — невольно мнит к себе.

— Эт-т что? — медленно, певуче тянет он и тк же медленно подымет свой мленький пльчик.

— Синее небо, мой милый.

— Эт-т что?

— Небо, мой крошк, небо, млютк, недосягемое синее небо, куд вечно люди смотрят, но вечно ходят по земле.

Вот и Аня поднялсь с своей кровтки нвстречу идущим — крошечня Аня, мленький вопросительный знк, с теплыми веселыми глзкми.

А вот промелькнул в девичьей фигур ее нбедокурившего бловня — живого, кк огонь, подвижного, кк ртуть, неурвновешенного, вечно взбудорженного, возбужденного, впечтлительного, безрссудного сын. Но в этой сутолоке чувств сидит горячее сердце.

Продолжя гулять, мть обошл террсу и пошл к внной.

Шествие при входе в детскую зключет мленький Сережик, с откинутыми ручонкми, кк-то потешно ковыляющий н своих коротеньких ножкх.

— А пп Тёму би-й, — говорит он, вспоминя почему-то о нкзнии брт.

— Тс! — подлетет к нему стремительно Зин, строго соблюдвшя устновленное мтерью првило, что о нкзниях, постигших виновных, не имеют прв вспоминть.

Но Сережик еще слишком мл. Он знть не желет никких првил и потому снов нчинет:

— А пп…

— Молчи! — зжимет ему рот Зин. Сережик уже собирет в хорошо ему знкомую гримсу лицо, но Зин нчинет быстро, горячо ншептывть брту что-то н ухо, укзывя н двери соседней комнты, где сидит Тём. Сережик долго недоверчиво смотрит, не решясь рспроститься с сделнной гримсой и извлечь из нее готовый уже вопль, но в конце концов уступет сестре, идет н компромисс и соглшется смотреть кртинки зоологического тлс.

— Артемий Николич, пожлуйте! — говорит веселым голосом Тня, отворяя дверь мленькой комнты со стороны девичьей.

Тём молч встет и стесненно проходит мимо Тни.

— Один или со мной? — беспечно спршивет он вдогонку.

— Один, — отвечет быстро, уклончиво Тём и спешит пройти девичью.

Он рд полумрку. Он облегченно вздыхет, когд зтворяет з собой дверь внной. Он быстро рздевется и лезет в внну. Обмывшись, он вылезет, берет свое грязное белье и нчинет полоскть его в внне. Ему кжется, он умер бы со стыд, если бы кто-нибудь узнл, в чем дело; пусть лучше будет мокрое. Кончив свою стирку, Тём скомкивет в узел белье и ищет глзми, куд бы его сунуть; он зсовывет нконец свой узел з стрый, зпыленный комод. Успокоенный, он идет одевться, и глз его нтлкивются н кусок, очевидно, збытого кем-то хлеб. Мльчик с ждностью кидется н него, тк кк целый день ничего не ел. Годы берут свое: он сидит н скмейке, болтет ножонкми и с нслждением ест. Всю эту сцену видит мть и взволновнно отходит от окн. Он гонит от себя впечтление этой сцены, потому что чувствует, что готов рсплкться. Он освежет лицо, поворчивясь нвстречу мягкому южному ветру, стрясь ни о чем не думть.

Кончив есть, Тём встл и вышел в коридор. Он подошел к лестнице, ведущей в комнты, остновился н мгновенье, подумл, прошел мимо по коридору и, поднявшись н крыльцо, нерешительно вполголос позвл:

— Жучк, Жучк!

Он подождл, послушл, вдохнул в себя ромт мсличного дерев, потянулся з ним и, выйдя во двор, стл пробирться к сду.

Стршно! Он прижлся лицом между двух стоек огрды и змер, охвченный весь кким-то болезненным утомлением.

Ночь после бури.

Чем-то волшебным рисуется в серебристом сиянии луны сд. Рзорвнно пробегют в длеком голубом небе последние влжные облк. Ветер точно игрет в пустом прострнстве между сдом и небом. Беседк здумчиво смотрит н горке. А вдруг мертвецы, соскучившись сидеть н стене, збрлись в беседку и смотрят оттуд н Тёму? Кк-то тинственно стршно молчт дорожки. Деревья шумят, точно шепчут друг другу: «Кк стршно в сду». Вот что-то черное беззвучно будто мелькнуло в кустх: н Жучку похоже! А может быть, Жучки двно и нет?! Кк жутко вдруг стло. А тм что белеет?! Кто-то идет по террсе.

— Артемий Николич, — говорит, отворяя клитку и подходя к нему, Тня, — спть пор.

Тём точно просыпется.

Он не прочь, он устл, но перед сном ндо идти прощться, ндо пожелть спокойной ночи мме и ппе. Ох, кк не хочется! Он сжл судорожно крепко рукми перил огрды и еще плотнее прильнул к ним лицом.

— Артемий Николич, Тёмочк, милый мой брин, — говорит Тня и целует руки Тёмы, — идите к ммше! Идите, мой милый, дорогой, — говорит он, мягко отрывя и увлекя его з собой, осыпя н ходу поцелуями…

Он в спльне у мтери.

Только лмпдк льет из киот свой неровный, трепетный свет, слбо освещя предметы.

Он стоит н ковре. Перед ним в кресле сидит мть и что-то говорит ему. Тём точно во сне слушет ее слов, они безучстно летют где-то возле его ух. Зто н мленькую Зину, подслушивющую у двери, речь мтери бесконечно сильно действует своею убедительностью. Он не выдерживет больше и, когд до нее долетют вдруг слов мтери: « если тебе не жль, знчит, ты не любишь мму и ппу», врывется в спльню и нчинет горячо:

— Я говорил ему…

— Кк ты смел, скверня девчонк, подслушивть?!

И «скверня девчонк», подхвчення з руку, исчезет мгновенно з дверью. Это изгнние его мленького врг пробуждет Тёму. Он опять живет всеми нервми своего оргнизм. Все горе дня встет перед ним. Он весь проникется созннием зл, ннесенного ему сестрой. Обидное чувство, что его никто не хочет выслушть, что к нему неспрведливы, охвтывет его.

— Все только слушют Зину… Все целый день н меня нпдют, меня никто не-е любит и никто не хо-о-чет вы-ы-слу-у…

И Тём горько плчет, зкрывя рукми лицо.

Долго плчет Тём, но горечь уже вылит.

Он передл мтери всю повесть грустного дня, кк он слглсь роковым обрзом. Его глз рспухли от слез; он нервно вздргивет и нет-нет всхлипывет тройным вздохом. Мть, сидя с ним н дивне, лсково глдит его густые волосы и говорит ему:

— Ну, будет, будет… мм не сердится больше… мм любит своего мльчик… мм знет, что он будет у нее хороший, любящий, когд поймет только одну мленькую, очень простую вещь. И Тём может ее уже понять. Ты видишь, сколько горя с тобой случилось, кк ты думешь, отчего? А я тебе скжу: оттого, что ты еще мленький трус…

Тём, ждвший всяких обвинений, но только не этого, стршно поржен и здет этим неожиднным выводом.

— Д, трус! Ты весь день боялся првды. И из-з того, что ты ее боялся, все беды твои и случились. Ты сломл цветок. Чего ты испуглся? Пойти скзть првду сейчс же. Если б дже тебя и нкзли, то ведь, кк теперь см видишь, тем, что не скзл првды, нкзнья не избег. Тогд кк, если бы ты првду скзл, тебя, может быть, и не нкзли бы. Пп строгий, но пп см может упсть, и всякий может. Нконец, если ты боялся ппы, отчего ты не пришел ко мне?

— Я хотел скзть, когд вы сдились в дрожки…

Мть вспомнил и пожлел, что не дл ход охвтившему ее тогд подозрению.

— Отчего ты не скзл?

— Я боялся ппы…

— См же говоришь, что боялся, знчит — трус. А трусить, бояться првды — стыдно. Боятся првды скверные, дурные люди, хорошие люди првды не боятся и соглсны не только, чтобы их нкзывли з то, что они говорят првду, но рды и жизнь отдть з првду.

Мть встл, подошл к киоту, вынул оттуд рспятие и сел опять возле сын.

— Кто это?

— Бог.

— Д, бог, который принял вид человек и сошел с неб н землю. Ты знешь, зчем он пришел? Он пришел нучить людей говорить и делть првду. Ты видишь, у него н рукх, н ногх и вот здесь кровь?

— Вижу.

— Эт кровь оттого, что его рспяли, то есть повесили н кресте; пробили ему гвоздями руки, ноги, пробили ему бок, и он умер от этого. Ты знешь, что бог все может, ты знешь, что он пльцем вот тк пошевелит — и все, все мы сейчс умрем и ничего не будет: ни ншего дом, ни сд, ни земли, ни неб. Кк ты думешь теперь, отчего он позволил себя рспять, когд мог бы взглядом уничтожить этих дурных людей, которые его умертвили? Отчего?

Мть змолкл н мгновение и, вырзительно, мягко зглядывя в широко рскрытые глз своего любимц-сын, проговорил:

— Оттого, что он не боялся првды, оттого, что првд был ему дороже жизни, оттого, что он хотел покзть всем, что з првду не стршно умереть. И когд он умирл, он скзл: кто любит меня, кто хочет быть со мной, тот должен не бояться првды. Вот когд ты подрстешь и узнешь, кк люди жили прежде, узнешь, что нельзя было бы жить н земле без првды, тогд ты не только перестнешь бояться првды, полюбишь ее тк, что зхочешь умереть з нее, тогд ты будешь хрбрый, добрый, любящий мльчик. А тем, что ты сядешь н сумсшедшую лошдь, ты покжешь другим и см убедишься только в том, что ты еще глупый, не понимющий см, что делешь, мльчик, вовсе не то, что ты хрбрый, потому что хрбрый знет, что делет, ты не знешь. Вот когд ты знл, что пп тебя нкжет, ты убежл, хрбрый тк не делет. Пп был н войне: он знл, что тм стршно, все-тки пошел. Ну, довольно: поцелуй мму и скжи ей, что ты будешь добрый мльчик.

Тём молч обнял мть и спрятл голову н ее груди.

IV

Стрый колодезь

Ночь. Тём спит нервно и возбужденно. Сон то легкий, то тяжелый, кошмрный. Он то и дело вздргивет. Снится ему, что он лежит н песчной отмели моря, в том месте, куд их возят купться, лежит н берегу моря и ждет, что вот-вот нктится н него большя холодня волн. Он видит эту прозрчную зеленую волну, кк он подходит к берегу, видит, кк пеной зкипет ее верхушк, кк он вдруг точно вырстет, подымется перед ним высокой стеной; он с змирнием и нслждением ждет ее брызг, ее холодного прикосновения, ждет привычного нслждения, когд подхвтит его он, стремительно помчит к берегу и выбросит вместе с мссою мелкого колючего песку; но вместо холод, того живого холод, которого тк жждет воспленное от нчинющейся горячки тело Тёмы, волн обдет его кким-то удушливым жром, тяжело нвливется и душит… Волн опять отливет, ему опять легко и свободно, он открывет глз и сдится н кровти.

Неясный полусвет ночник слбо освещет четыре детских кровтки и пятую большую, н которой сидит теперь няня в одной рубхе, с выпущенной косой, сидит и сонно кчет мленькую Аню.

— Няня, где Жучк? — спршивет Тём.

— И-и, — отвечет няня, — Жучку в стрый колодезь бросил ккой-то ирод. — И, помолчв, прибвляет: — Хоть бы убил сперв, то тк, живьем… Весь день, говорят, визжл, сердечня…

Тёме живо предствляется стрый зброшенный колодезь в углу сд, двно преврщенный в свл всяких нечистот, предствляется скользящее, жидкое дно его, которое иногд с Иоськой они любили освещть, брося туд зжженную бумгу.

— Кто бросил? — спршивет Тём.

— Д ведь кто? Рзве скжет!

Тём с ужсом вслушивется в слов няни. Мысли роем теснятся в его голове, у него мелькет мсс плнов, кк спсти Жучку, он переходит от одного невероятного проект к другому и незметно для себя снов зсыпет. Он просыпется опять от ккого-то толчк среди прервнного сн, в котором он все вытскивл Жучку ккой-то длинной петлей. Но Жучк все обрывлсь, пок он не решил см лезть з нею. Тём совершенно явственно помнит, кк он привязл веревку к столбу и, держсь з эту веревку, нчл осторожно спускться по срубу вниз; он уж добрлся до половины, когд ноги его вдруг соскользнули, и он стремглв полетел н дно вонючего колодц. Он проснулся от этого пдения и опять вздрогнул, когд вспомнил впечтление пдения.

Сон с порзительной ясностью стоял перед ним. Через ствни слбо брезжил нчинющийся рссвет.

Тём чувствовл во всем теле ккую-то болезненную истому, но, преодолев слбость, решил немедля выполнить первую половину сн. Он нчл быстро одевться. В голове у него мелькнуло опсение, кк бы опять эт зтея не зтянул его н путь вчершних бедствий, но, решив, что ничего худого пок не делет, он, успокоенный, подошел к няниной постели, поднял лежвшую н полу коробочку с серными спичкми, взял горсть их к себе в крмн, н цыпочкх прошел чрез детскую и вышел в столовую. Блгодря стеклянной двери н террсу здесь было уже порядочно светло.

В столовой црил обычный утренний беспорядок — н столе стоял холодный смовр, грязные сткны, чшки, влялись н сктерти куски хлеб, стояло холодное блюдо жркого с зстывшим белым жиром.

Тём подошел к отдельному столику, н котором лежл кип гзет, осторожно выдернул из середины несколько номеров, н цыпочкх подошел к стеклянной двери и тихо, чтобы не произвести шум, повернул ключ, нжл ручку и вышел н террсу.

Его обдло свежей сыростью рссвет.

День только что нчинлся. По бледному голубому небу тм и сям точно клочьями повисли мохнтые, пушистые облк. Нд сдом легкой дымкой стоял тумн. Н террсе было пусто, и только плток мтери, збытый н скмейке, одиноко влялся, живо нпомнив Тёме вчершний вечер со всеми его перипетиями и с слдким примирительным концом.

Он спустился по ступенькм террсы в сд. В сду црил ткой же беспорядок вчершнего дня, кк и в столовой. Цветы с слепившимися перевернутыми листьями, кк их прибил вчер дождь, пригнулись к грязной земле. Мокрые желтые дорожки говорили о силе вчершних потоков. Деревья, с опрокинутой ветром листвой, тк и остлись нклоненными, точно збывшись в слдком предрссветном сне.

Тём пошел по глвной ллее, потому что в кретнике ндо было взять для петли вожжи. Что ксется до жердей, то он решил выдернуть их из беседки.

Проходя мимо злополучного мест, с которого нчинлись его вчершние стрдния, Тём увидел цветок, лежвший опрокинутым н земле. Его, очевидно, смыло вчершним ливнем.

«Вот ведь все можно было бы свлить н вчершний дождь», — сообрзил Тём и пожлел, что теперь уж это бесполезно. Но пожлел кк-то безучстно, рвнодушно. Болезнь быстро прогрессировл. Он чувствовл жр в теле, в голове, общую слбость, болезненное желние упсть н трву, зкрыть глз и тк лежть без движения. Ноги его дрожли, иногд он вздргивл, потому что ему все кзлось, что он куд-то пдет. Иногд вдруг воскресл перед ним ккя-нибудь мелочь из прошлого, которую он двно збыл, и стоял с болезненной ясностью. Тём вспомнил, что год дв тому нзд дядя Гриш обещл подрить ему ткую лошдку, которя см, кк живя, будет бегть.

Он долго мечтл об этой лошдке и все ждл, когд дядя Гриш привезет ее ему, окидывя пытливым взглядом дядю при кждом его приезде и не решясь нпомнить о збытом обещнии. Потом он см збыл об этом, теперь вдруг вспомнил.

В первое мгновение он встрепенулся от мысли, что вдруг дядя вспомнит и привезет ему обещнную лошдку, но потом подумл, что теперь ему все рвно, ему уж не интересн больше эт лошдк. «Я мленький тогд был», — подумл Тём.

Кретник окзлся зпертым, но Тём знл и без змк ход в него: он пригнулся к земле и подлез в подрытую собкми подворотню. Очутившись в сре, он взял двое вожжей и зхвтил н всякий случй длинную веревку, служившую для просушки белья.

При взгляде н фонрь он подумл, что будет удобнее осветить колодезь фонрем, чем бумгой, потому что горящя бумг может упсть н Жучку — обжечь ее. Выбрвшись из сря, Тём избрл кртчйший путь к беседке — перелез прямо через стену, отделявшую черный двор от сд. Он взял в зубы фонрь, нмотл н шею вожжи, подвязлся веревкой и полез н стену. Он мстер был лзить, но сегодня трудно было взбирться: в голову точно стучли дв молотк, и он едв не упл. Взобрвшись нверх, он н мгновение присел, тяжело дыш, потом свесил ноги и нклонился, чтобы выбрть место, куд прыгнуть. Он увидел под собой сплошные виногрдные кусты и только теперь спохвтился, что его всего збрызгет, когд он попдет в свеженмоченную листву. Он оглянулся было нзд, но, дорож временем, решил прыгть. Он все-тки нметил глзми более редкое место и спрыгнул прямо н черневший кусок земли. Тем не менее это его не спсло от брызг, тк кк ндо было пробирться между сплошными кустми виногрдник, и он вышел н дорожку совершенно мокрый. Эт холодня внн мгновенно освежил его, и он почувствовл себя нстолько бодрым и здоровым, что пустился рысью к беседке, взобрлся проворно н горку, выдернул несколько смых длинных прутьев и большими шгми по откосу горы спустился вниз. С этого мест он опять почувствовл слбость и уже шгом пробирлся глухой зросшей дорожкой, стрясь не смотреть н серую клдбищенскую стену.

Он знл, что непрвд то, что говорил Иоськ, но все-тки было стршно.

Тём шел, смотрел прямо перед собой, и чем больше он стрлся смотреть прямо, тем ему деллось стршнее.

Теперь он был уверен, что мертвецы сидят н стене и внимтельно следят з ним. Тём чувствовл, кк муршки пробегли у него по спине, кк что-то стршное лезло н плечи, кк чья-то холодня рук, точно игря, потихоньку подымл сзди его волосы. Тём не выдержл и, издвши ккой-то вопль, принялся было бежть, но звук собственного голос успокоил его.

Вид зброшенного, пустынно торчвшего строго колодц, среди глухой, поросшей только высокой трвой местности, близость цели, Жучк — отвлекли его от мертвецов. Он снов оживился и, подбежв к отверстию колодц, вполголос позвл:

— Жучк, Жучк!

Тём змер в ожиднии ответ.

Сперв он ничего, кроме биения своего сердц д удров молотков в голове, не слышл. Но вот откуд-то издлек, снизу, донесся до него жлобный, протяжный стон. От этого стон сердце Тёмы мучительно сжлось, и у него кким-то воплем вырвлся новый, громкий оклик:

— Жучк, Жучк!

Н этот рз Жучк, узнв голос хозяин, рдостно и жлобно звизжл.

Тёму до слез тронуло, что Жучк его узнл.

— Миля Жучк! Миля, миля, я сейчс тебя вытщу, — кричл он ей, точно он понимл его.

Жучк ответил новым рдостным визгом, и Тёме кзлось, что он просил его поторопиться исполнением обещния.

— Сейчс, Жучк, сейчс, — ответил ей Тём и принялся, с созннием всей ответственности принятого н себя обязтельств перед Жучкой, выполнять свой сон.

Прежде всего он решил выяснить положение дел. Он почувствовл себя бодрым и нпряженным, кк всегд. Болезнь куд-то исчезл. Привязть фонрь, зжечь его и опустить в яму было делом одной минуты. Тём, нклонившись, стл вглядывться. Фонрь тускло освещл потемневший сруб колодц, теряясь все глубже и глубже в охвтившем его мрке, и нконец н трехсженной глубине осветил дно.

Тонкой глубокой щелью ккой-то длекой пнормы мягко сверкнул пред Тёмой в бесконечной глубине мрк неподвижня, прозрчня, точно зеркльня глдь вонючей поверхности, тесно обросшя со всех сторон слизистыми стенкми полусгнившего сруб.

Кким-то ужсом смерти пхнуло н него со дн этой длекой, нежно светившейся, стршной глди. Он точно почувствовл н себе ее прикосновение и содрогнулся з свою Жучку. С змирнием сердц зметил он в углу черную шевелившуюся точку и едв узнл, вернее угдл, в этой беспомощной фигурке свою некогд резвую, веселую Жучку, держвшуюся теперь н выступе сруб. Терять времени было нельзя. От стрх, хвтит ли у Жучки силы дождться, пок он все приготовит, у Тёмы удвоилсь энергия. Он быстро вытщил нзд фонрь, чтобы Жучк не подумл, очутившись опять в темноте, что он ее бросил, Тём во все время приготовления кричл:

— Жучк, Жучк, я здесь!

И рдовлся, что Жучк отвечет ему постоянно тем же рдостным визгом. Нконец все было готово. При помощи вожжей фонрь и дв шест с переклдинкой внизу, н которой лежл петля, нчли медленно спускться в колодезь.

Но этот тк обстоятельно обдумнный плн потерпел неожиднное и непредвиденное фиско блгодря стремительности Жучки, испортившей все.

Жучк, очевидно, понял только одну сторону идеи, именно, что спустившийся снряд имел целью ее спсение, и поэтому, кк только он достиг ее, он сделл попытку схвтиться з него лпми. Этого прикосновения было достточно, чтобы петля бесполезно соскочил, Жучк, потеряв рвновесие, свлилсь в грязь.

Он стл брхтться, отчянно визж и тщетно отыскивя оствленный ею выступ.

Мысль, что он ухудшил положение дел, что Жучку можно было еще спсти и теперь он см виновт в том, что он погибнет, что он см устроил гибель своей любимице, зствляет Тёму, не думя, блго плн готов, решиться н выполнение второй чсти сн — смому спуститься в колодезь.

Он привязывет вожжу к одной из стоек, поддерживющих переклдину, и лезет в колодезь. Он сознет только одно, что времени терять нельзя ни секунды.

Его обдет вонью и смрдом. Н мгновенье в душу зкрдывется стрх, кк бы не здохнуться, но он вспоминет, что Жучк сидит тм уже целые сутки; это успокивет его, и он спускется дльше. Он осторожно щупет спускющейся ногой новую для себя опору и, нйдя ее, снчл пробует, потом твердо упирется и спускет следующую ногу. Добрвшись до того мест, где зстряли брошенные жердь и фонрь, он укрепляет покрепче фонрь, отвязывет конец вожжи и спускется дльше. Вонь все-тки дет себя чувствовть и снов беспокоит и пугет его. Тём нчинет дышть ртом. Результт получется блестящий: вони нет, стрх окончтельно улетучивется. Снизу тоже блгополучные вести. Жучк, опять уже усевшяся н прежнее место, успокоилсь и веселым попискивнием выржет сочувствие безумному предприятию.

Это спокойствие и твердя уверенность Жучки передются мльчику, и он блгополучно достигет дн.

Между ним и Жучкой происходит трогтельное свидние друзей, не чявших уже больше свидеться в этом мире. Он нклоняется, глдит ее, он лижет его пльцы, и — тк кк опыт зствляет ее быть блгорзумной — он не трогется с мест, но зто тк трогтельно, тк нежно визжит, что Тём готов зплкть и уже, збывшись, судорожно нчинет втягивть носом воздух, необходимый для первого непроизвольного всхлипывния, но зловоние отрезвляет и возврщет его к действительности.

Не теряя времени он, осторожно держсь зубми з изгженную вожжу, обвязывет свободным ее концом Жучку, зтем поспешно крбкется нверх. Жучк, видя ткую измену, подымет отчянный визг, но этот визг только побуждет Тёму быстрее поднимться.

Но поднимться труднее, чем спускться! Нужен воздух, нужны силы, того и другого у Тёмы уже мло. Он судорожно ловит в себя всеми легкими воздух колодц, рвется вперед, и чем больше торопится, тем скорее оствляют его силы. Тём поднимет голову, смотрит вверх, в длекое ясное небо, видит где-то высоко нд собою мленькую веселую птичку, беззботно скчущую по крю колодц, и сердце его сжимется тоской: он чувствует, что не долезет. Стрх охвтывет его. Он рстерянно остнвливется, не зня, что делть: кричть, плкть, звть мму? Чувство одиночеств, бессилия, сознние гибели зкрдывются в его душу. Он ясно видит, хотя инстинктивно не хочет смотреть, хочет збыть, что под его ногми. Его уже тянет туд, вниз, по этой глдкой скользящей стене, туд, где отчянно визжит Жучк, где блестящее вонючее дно ждет рвнодушно свою, едв обрисовывющуюся во мрке, обессилевшую жертву.

Ему уже хочется поддться стршному, болезненному искушению — бросить вожжи, но сознние пдения н мгновение отрезвляет его.

— Не ндо бояться, не ндо бояться! — говорит он дрожщим от ужс голосом. — Стыдно бояться! Трусы только боятся! Кто делет дурное — боится, я дурного не делю, я Жучку вытскивю, меня и мм и пп з это похвлят. Пп н войне был, тм стршно, здесь рзве стршно? Здесь ни кпельки не стршно. Вот отдохну и полезу дльше, потом опять отдохну и опять полезу, тк и вылезу, потом и Жучку вытщу. Жучк рд будет, все будут удивляться, кк я ее вытщил.

Тём говорит громко, у него голос крепнет, звучит энергичнее, тверже, и нконец, успокоенный, он продолжет взбирться дльше.

Когд он снов чувствует, что нчинет уствть, он опять громко говорит себе:

— Теперь опять отдохну и потом опять полезу. А когд я вылезу и рсскжу, кк я смешно кричл см н себя, все будут смеяться, и я тоже.

Тём улыбется и снов спокойно ждет прилив сил.

Тким обрзом, незметно его голов высовывется нконец нд верхним срубом колодц. Он делет последнее усилие, вылезет см и вытскивет Жучку.

Теперь, когд дело сделно, силы быстро оствляют его. Почувствовв себя н твердой почве, Жучк энергично встряхивется, бешено бросется н грудь Тёмы и лижет его в смые губы. Но этого мло, слишком мло для того, чтобы вырзить всю ее блгодрность, — он кидется еще и еще. Он приходит в ккое-то безумное неистовство!

Тём бессильно, слбеющими рукми отмхивется от нее, поворчивется к ней спиной, ндеясь этим мневром спсти хоть лицо от липкой, вонючей грязи.

Знятый одной мыслью — не испчкть об Жучку лицо, — Тём ничего не змечет, но вдруг его глз случйно пдют н клдбищенскую стену, и Тём змирет н месте.

Он видит, кк из-з стены медленно поднимется чья-то черня, стршня голов.

Нпряженные нервы Тёмы не выдерживют, он испускет неистовый крик и без сознния влится н трву к великой рдости Жучки, которя теперь уже свободно, без препятствий выржет ему свою горячую любовь и признтельность з спсение.

Еремей (это был он), подымвшийся со свеженкошенной трвой со строго клдбищ, — ежедневня днь с покойников в пользу двух брских коров, — увидев Тёму, довольно быстро н этот рз сообрзил, что ндо спешить к нему н помощь.

Через чс Тём, леж н своей кровтке, с ледяными компрессми н голове, пришел в себя.

Но уж связь событий потерялсь в его воспленном мозгу; предметы, мысли проходили перед ним вопросми: отчего все тк встревоженно толпятся вокруг него? Вот мм…

— Мм!

Отчего мм плчет? Отчего ему тоже хочется плкть? Что говорит ему мм? Отчего тк вдруг хорошо ему стло? Но зчем же уходит от него мм, зчем уходят все и оствляют его одного? Отчего тк темно сделлось? Кк стршно вдруг стло! Что это лезет из-под кровти?!

— Это пп… милый пп!!

«Ах, нет, нет, — тоскливо мечется мльчик, — это не пп, это что-то стршное лезет».

— Иди, иди, иди себе! — с диким стрхом кричит Тём. — Иди! — И крик его переходит в ккой-то низкий, полный ужс и тоски рев.

— Иди! — несется по дому. И с нпряженной болью прислушивются все к этому тяжелому горячечному бреду.

Всем жль мленького Тёму. Холодное дыхние смерти ярко колеблет вот-вот готовое нвсегд погснуть рзгоревшееся плмя мленькой свечки. Быстро тет воск, быстро тет оболочк тел, и уже стоит перед всеми горячя, любящя душ Тёмы, стоит обнження и тянет к себе.

V

Немный двор

Проходили дни, недели в томительной неизвестности. Нконец здоровый оргнизм ребенк взял верх.

Когд в первый рз Тём покзлся н террсе, похудевший, выросший, с коротко остриженными волосми, — н дворе уже стоял тепля осень.

Щурясь от яркого солнц, он весь отдлся веселым, рдостным ощущениям выздорвливющего. Все лскло, все веселило, все тянуло к себе: и солнце, и небо, и видневшийся сквозь решетчтую огрду сд.

Ничего не переменилось со времени его болезни! Точно он только чс н дв уезжл куд-нибудь в город.

Т же бочк стоит посреди двор, по-прежнему ткя же серя, рссохшяся, с еле держщимися широкими колесми, с теми же зпыленными деревянными осями, мзнными, очевидно, еще до его болезни. Тот же Еремей тянет к ней ту же упирющуюся по-прежнему Булнку. Тот же петух озбоченно что-то толкует под бочкой своим курм и сердится по-прежнему, что они его не понимют.

Все то же, но все рдует своим однообрзием и будто говорит Тёме, что он опять здоров, что все точно только и ждли его выздоровления, чтобы снов, вступив в прежнюю связь с ним, зжить одною общей жизнью.

Ему дже кзлось, что вся его болезнь был кким-то сном… Только лето прошло…

До его слух долетели из отворенного окн кбинет голос мтери и отц и зствили его еще рз почувствовть прелесть выздоровления.

Речь между отцом и мтерью шл о нем.

Рзговор в подробностях он не понял, но суть его уловил. Он зключлсь в том, что ему, Тёме, рзрешт бегть и игрть н немном дворе.

Немный двор — громдное пустопорожнее место, приндлежвшее отцу Тёмы, — примыкл к дому, где жил вся семья, отделяясь от него сплошной стеной. Место было грязное, покрытое нвозом, сорными кучми, и только тм и сям ютились отдельные землянки и низкие, крытые черепицей флигельки. Отец Тёмы, Николй Семенович Кртшев, сдвл его в ренду еврею Лейбе. Лейб, в свою очередь, сдвл по чстям: двор — под зезд, лвку — еврею Абрумке, в кбке сидел см, квртиры в землянкх и флигелях отдвл внем всякой городской голытьбе. У этой голи было мло денег, но зто много детей. Дети — оборвнные, грязные, но здоровые и веселые — целый день бегли по двору.

Мысль о немном дворе двно уже приходил в голову мтери Тёмы, Аглиде Всильевне.

Нередко, сидя в беседке з книгой, он невольно обрщл внимние н эту втгу вечно возбужденных веселых ребятишек. Нблюдя в бинокль з их игрми, з их неутомимой беготней, он чсто думл о Тёме.

Нередко и Тём, прильнув к щелке ворот, рзделявших об двор, с звистью следил из своей срвнительно золотой темницы з резвой толпой. Иногд он зиклся о рзрешении побегть н немном дворе; мть слушл и нерешительно отклонял его просьбу.

Но болезнь Тёмы, упрек муж относительно того, что Тём не воспитывется кк мльчик, положили конец ее колебниям.

Кк нтур непосредствення и впечтлительня, Аглид Всильевн мыслил и решл вопросы тк, кк мыслят и решют только ткие нтуры. С виду ее решения чсто бывли для окружющих чем-то неожиднным; в действительности же тот процесс мышления, результтом которого получлось ткое с виду неожиднное решение, несомненно существовл, но происходил, тк скзть, без сознтельного учстия с ее стороны. Фкты нкоплялись, и когд их собирлось достточно для днного вывод, — довольно было ничтожного толчк, чтобы зпутнное до того времени положение вещей освещлось срзу, с готовыми уже выводми.

Тк было и теперь. Упрек муж был этим толчком, и Аглид Всильевн пошл в кбинет к нему поговорить о пришедшей ей в голову идее. Результтом рзговор было рзрешение Тёме посещть немный двор.

Через две недели Тём уже носился с ребятишкми немного двор. Он весь отдлся ощущениям совершенно иной жизни своих новых приятелей — жизни, ни в чем не схожей с его прежней, своим контрстом, неизглдимыми обрзми отпечтвшейся в его пмяти.

Немный двор, кк уже было скзно, предствлял собой сплошной пустырь, звленный всевозможными кучми.

Для всех эти кучи были грязным сором, выбрсывемым рз в неделю, по субботм, из всех этих нищенских лчуг, но для оборвнных мльчишек они предствляли собою неисчерпемые источники богтств и нслждений. Один вид их — серый, пыльный, блестящий от кусочков битого стекл, сиявших н солнце всеми переливми рдуги, — уже рдовл их сердц. В этих кучх были зрыты целые клды: костяшки для игры в пуговки, ббки, нитки. С кким нслждением, бывло, в субботу, когд выбрсывлся свежий сор, нкидывлсь н него втг ждных ребятишек, и в числе их — Тём с Иоськой.

Вот дрожщими от волнения рукми тянется кусочек серой нитки и пробуется ее крепость. Он годится для пускния змея, — ничего, что коротк, он будет связн с другими ткими же ниткми; ничего, что в ней зпутлись ккие-то волосы и что-то прилипло, что он вся сбит в один зпутнный комок, — тем больше нслждения будет, когд, собрвши свою добычу, втг перелезет через клдбищенскую стену и, усевшись где-нибудь н стром пмятнике, стнет приводить в порядок свое богтство.

Тём сидит, весь поглощенный своей трудной рботой. Глз его мшинльно блуждют по стрым покосившимся пмятникм, и он думет: ккой он глупый был, когд испуглся головы Еремея.

Герськ, глвный тмн втги, рсскзывет о ночных похождениях тех, которых зрывют без отпевния.

— Прикинет тебе дорогу и ведет… ведет, ведет… Вот будто, вот сейчс домой… Тк и дотянет до петухов… Кк кочет зкричт, ну и будет, — глядишь, ты н том же месте стоишь. Верно! Нкжи меня бог! — крестится в подтверждение своих слов Герськ.

— Что ж? Это ни кпельки не стршно, — пренебрежительно змечет Тём.

— Не стршно? — восплменяется Герськ. — А попди-к к ним под сочельник, они тебе покжут, кк не стршно! Погляжу я н тебя, когд Пульчих…

Пульчих, стря, восьмидесятилетняя, высокя, толстя одинокя бб, знимл одну из лчуг немного двор. Он всегд отличлсь угрюмым, сосредоточенным, несообщительным нрвом и всегд нгонял н детей ккой-то инстинктивный ужс своим низким, грубым голосом, когд гонял, бывло, их подльше от своих дверей.

Однжды дверь обыкновенно ккуртной Пульчихи окзлсь зтворенной, несмотря н то, что все двно уже встли. Герськ сейчс же, зметив эту ненормльность, зглянул осторожно в окошечко лчуги и с ужсом отскочил нзд: выпученные глз Пульчихи стршно смотрели н него со своего вздутого, посинелого лиц.

Преодолев ужс, Герськ опять зглянул и рзглядел тонкую бечевку, тянувшуюся с потолк к ее шее. Пульчих, кзлось, стоял н коленях, но не ксясь пол, кк-то н воздухе. Подняли тревогу, выломли дверь, вытщили струху из петли, но уж все было кончено — Пульчих умерл. Ее отнесли к «висельникм», лчуг тк и оствлсь пустой, не привлекя к себе новых квртирнтов.

Эт неожидння, стршня смерть Пульчихи произвел н втгу сильное, потрясющее впечтление.

— Ты думешь, — продолжл Герськ, воодушевляясь, и муршки збегли по спинм втги, — ты думешь, он подохл? держи крмн! Вот пусть-к снимет кто ее хту?! А-г! Вот тогд и узнет, где эт смя Пульчих, кк он, подля, ночью притщится н четверенькх под окно и стнет смотреть, что тм делют. Рож стршня, си-и-и-няя, вздутя, зубми ляскет, глзищи тк и ворочются, тк и ворочются… Нкжи меня бог! Он и сейчс кждую ночь шляется, сволочь, и пок ей в брюхо не збьют осиновый кол, он тк и будет лзить. А збьют, ну и шбш!

Рсскз производит потрясющее впечтление. Тём двно сорвн со своих скептических подмостков и с нпряженным лицом следит з кждым движением Герськи.

Нпряженнее всех всегд слушет Кольк, у которого дже жилы ндувются н лбу, рот остется открытым и тогд, когд все остльные уже двно пришли в себя.

— У-у! — ткнет ему, бывло, Яшк пльцем в открытый рот.

Поднимется хохот. Кольк вспыхнет и нметит обидчику прямо в ухо. Но Яшк увернется и со смехом отбежит в сторону. Кольк пустится з ним, Яшк от него. Смех и общее веселье.

Солнце окончтельно исчезет з деревьями; доносятся крикливые голос мтерей всех этих Герсек, Колек, Яшек; втг шумно крбкется по стене, с рзмху прыгет во двор и рсходится. Тём некоторое время нблюдет, кк родители встречют зпоздлых друзей шлепкми, и нехотя возврщется со своим оруженосцем Иоськой домой. Все ему тк нрвится, все внутри тк живет у него, что он жлеет в эту минуту только о том, что не может вечно оствться н немном дворе, вечно игрть со своими новыми друзьями.

Вечером з чйным столом сидит вся семья, сидит Тём, и обрзы двор толпятся перед ним. Он кк-то смутно вслушивется в рзговор и оживляется лишь тогд, когд до его слух долетет жлоб пришедшего рендтор н то, что номер Пульчихи по-прежнему не знят.

— Он и не будет никогд знят, — вторитетно зявляет Тём.

Н вопрос «почему?» Тём сообщет причину. Зметив, что рсскз производит впечтление, Тём продолжет, стрясь подржть во всем Герське:

— Кк кто нймет, он, подля, полезет к окну, морд си-и-няя, зубми ляскет, см вздутя, подля…

Тём все силы нпрягет н последнем слове.

— Боже мой! что это?! — восклицет мть.

Тём немного оздчен, но докнчивет:

— А вот если ей в брюхо кол осиновый згнть, он, сволочь, перестнет ходить.

Н другой день Тёму н немный двор не пускют, и весь день посвящется чистке от нрвственного сор, нкопившегося в душе Тёмы.

Тщтельное следствие никкого, впрочем, особенного сор не обнруживет, хотя одн не совсем крсивя история кк-то см собой выплывет н свет божий.

В числе игр, рзвлеквших ребятишек, были и ткие, в которых сорные кучи были ни при чем, именно: «дзиг» — вид волчк, свйк, мяч и орехи. Последняя игр требовл уже денег, тк кк орехов Абрумк дром не двл. Был, конечно, способ достть орехов в сду. Но орехи сд не годились: они были слишком крупны, шероховты, для игры требовлись мленькие орехи, круглые и легкие. Ничего, что внутри их все двно сгнило, зто они хорошо ктились в ямку. В случе крйности з три сдовых орех Тёме двли один Абрумкин. Эти сдовые орехи тоже нелегко двлись. Тём должен был рвть их с риском попсться; иногд ломлись ветви под его ногми, что тоже мог зметить зоркий глз отц. Тём придумл выход более простой. Он пришел рз к Абрумке и скзл:

— Абрумк, скоро будет мое рождение, и мне подрят двдцть копеек. Дй мне теперь орехов, в рождение я тебе отдм деньги.

Абрумк дл. Тким обрзом, нбрлось н двдцть копеек. Тём некоторое время не ходил к Абрумке, но нужд зствил, и, придя к нему, он скзл:

— Абрумк, дй мне еще орехов.

Но Абрумк нпомнил Тёме, что в рождение ему подрят только двдцть копеек.

Тогд Тём скзл Абрумке:

— Я збыл, Абрумк, мне Тня обещл еще десять копеек подрить.

Абрумк подозрительно покосился н Тёму. Тём покрснел и почувствовл к Абрумке что-то врждебное и злое. Он уже хотел убежть от гдкого Абрумки и откзться от своего нмерения взять у него еще орехов, но тк кк Абрумк пошел в лвку, то и Тём передумл и нпрвился з ним. Абрумк коплся з темным, грязным прилвком, отыскивя между згженными мухми полкми грязную бнку с гнилыми орехми, Тём ждл, пугливо косясь н соседнюю, тоже темную, комнту, где в полумрке н кровти обрисовывлсь фигур больной жены Абрумки. Он уже двным-двно не вствл и лежл н своей кровти, кзлось, зсунутя в пуховую перину, — вечно больня, бледня, измождення, с горевшими черными глзми, с всклокоченными волосми, — и изредк тихо, мучительно стонл.

Получив орехи, Тём опрометью бросился из лвки, подльше от стршной жены Абрумки, у которой Герськ кк-то умудрился зметить хвостик и см своими глзми видел, кк он однжды верхом н метле, ночью под шбш, вылетел в трубу. Тк кк Герськ при этом снял шпку, перекрестился и скзл: «Нкжи меня бог!» — то сомнения быть не могло в спрведливости его слов.

Получив орехи и проигрв их, Тём больше уже не решлся идти к Абрумке. Он чувствовл, что ндул его, и это его мучило. Ему кзлось, что и Абрум это понял. Тём чувствовл свою вину перед ним и без щемящего чувств не мог смотреть н угнетенную фигуру вечно торчвшего у своих дверей Абрумки.

Иногд вдруг, среди веселой игры, мелькнет перед Тёмой обрз Абрумки, вспомнится близость дня рождения, безвыходность положения, и тоскливо змрет сердце. Только одно утешение и было, что день рождения еще не тк близок. Но бед пришл рньше, чем ждл Тём. Однжды Абрумк, никогд не отходивший ни н шг от своей лвочки, вдруг, зметив Тёму во дворе, пошел к нему.

Тём при его приближении вильнул было, кк будто игря, в кирпичный срй, но Абрумк вошел и в срй и потребовл от Тёмы денег, мотивируя нужду в деньгх неожиднной смертью жены.

Тём уже с утр слышл от своих товрищей, что жен Абрумки умерл; слышл дже подробный рсскз, кк Абрумк см здушил ее ночью, нложив ей н голову подушку, и, усевшись, сидел н этой подушке до тех пор, пок его жен не перестл хрипеть; зтем он слез и лег спть, утром пошел и скзл всем, что его жен умерл.

— Ты см видел? — спросил с широко открывшимися глзми Тём.

— Нкжи меня бог, видел! — проговорил Герськ и в докзтельство снял шпку и перекрестился.

Теперь этот Абрумк, кк будто он никогд не душил своей жены, стоял перед Тёмой в темном сре и требовл денег.

Тёме стло стршно: вдруг и его злой Абрумк сейчс здушит и пойдет скжет всем, что Тём взял и см умер.

— У меня нет денег, — ответил Тём коснеющим языком.

— Ну, тк я лучше ппеньке скжу, — просительно проговорил Абрумк, — очень нужно, нечем хоронить мою бедную Химку…

И Абрум вытер сктившуюся слезу.

— Нет, не говори, я см скжу, — быстро проговорил Тём, — я сейчс же принесу тебе.

У Тёмы пропл всякий стрх к Абрумке. Искреннее, неподдельное горе, звучвшее в его словх, повернуло к нему сердце Тёмы. Он решил немедленно идти к мтери и сознться ей во всем.

Он зстл мть з чтением.

Тём горячо обнял мть.

— Мм, дй мне тридцть копеек.

— Зчем тебе?

Тём змялся и сконфуженно проговорил:

— Мне жлко Абрумки, ему нечем похоронить Химку, я обещл ему.

— Это хорошо, что тебе жль его, но все-тки обещть ему ты не имел никкого прв. Рзве у тебя есть свои деньги? Только своими деньгми можно рсполгть.

Тём нпряженно, сконфуженно слушл, и когд Аглид Всильевн вынесл ему деньги, он обнял ее и горячо ответил ей, мучимый рскянием з свою ложь:

— Миля моя мм, я никогд больше не буду.

— Ну, иди, иди — лсково отвечл мть, целуя его.

Тём бежл к Абрумке, и в вообржении рисовлось его лицо, полное блженств, когд он увидит принесенные ему Тёмой деньги.

Рскрсневшись, с блестящими глзми, он влетел в лвочку и, чувствуя себя хорошо и смело, кк до того времени, когд он еще не сделлся должником, проговорил восторженно:

— Вот, Абрумк!

Абрумк, рывшийся з прилвком, молч поднял голову и рвнодушно-уныло взял протянутые ему деньги. Но, взглянув н рзочровнного Тёму, Абрумк инстинктивно понял, что Тёме нет дел до его горя, что Тём поглощен собой и требует нгрды з свой подвиг. Движимый добрым чувством, Абрумк вынул одну конфетку из бнки, подл ее мльчику и, потрепв его по плечу, проговорил рссеянно:

— Хороший пнич.

Тёме не по душе был фмильярность Абрумки, не по душе было рвнодушие, с кким последний принял от него деньги, и восторженное чувство сменилось рзочровнием. То, что-то близкое, что он з мгновение до этого чувствовл к обездоленному, тихому Абрумке, сменилось опять чем-то чужим, рвнодушным, брезгливым. Тём уже хотел оттолкнуть конфетку и убежть, хотел скзть Абрумке, что он не смеет трепть его по плечу, потому что он — Абрумк, он Тём — генерльский сын, но что-то удержло его. Он н мгновение почувствовл унизительное бессилие от своей неспособности обрезть тк, кк, нверно, обрезл бы Зин, и, скрывя брезгливость, рзочровние, рздржение и сознние бессилия, молч взял конфетку и, не глядя н Абрумку, уже собирлся поскорее вильнуть из лвки, кк вдруг дверь отворилсь, и Тём увидел, что происходило в другой комнте. Тм толп грязных евреек суетливо докнчивл печльный обряд. Тём увидел что-то белое, спелентое и догдлся, что это что-то было тело жены Абрумки. В комнте, обыкновенно темной, было теперь светло от отворенных окон; кровть, н которой лежл больня, был пуст и прибрн. «И никогд уж больше не будет лежть н ней жен Абрумки», — подумл Тём. Ее сейчс понесут н клдбище, зроют, и остнется он тм одн с червями, тогд кк он, Тём, сейчс выбежит из лвочки и, счстливый, полный рдости жизни, будет игрть, смотреть н веселое солнце, дышть воздухом. А он не может дышть. Ах, кк хорошо дышть! И Тём вздохнул всей грудью. Кк хорошо бегть, смеяться, жить!.. А он не может жить, он никогд не откроет глз и никогд, никогд не ляжет больше н эту кровть. Кк пусто, тяжело стло н душе Тёмы. Ккой мрк и тоск охвтили его от формулировнного в первый рз понятия о смерти. Д, это все пройдет. Не будет ни Абрумки, ни всех, ни его, Тёмы, ни этой лвочки, — все, все когд-нибудь исчезнет. И все рвно когд-нибудь смерть придет, и никуд нельзя от нее уйти, никуд… Вот жен Абрумки… А если б он спрятлсь под кровть?! Нет, нельзя, — смерть и тм ншл бы ее. И его нйдет… И от этой мысли у Тёмы зхвтило дыхние, и он стремительно выбежл из лвки н свежий воздух.

Скучно стло Тёме. Точно все — все умерли вдруг, и никого, кроме него, не остлось, и все тк пусто, тоскливо кругом. Когд Тём прибежл к игрвшей в пуговки втге, озбоченно и взволновнно следившей з движениями Герськи, в третий рз победоносно собирвшегося бить кон, Тём облегченно вздохнул, но по-прежнему безучстный, присел н пыльную землю, прижвшись к стене избушки, возле которой происходил игр. Он рссеянно следил з тем, кк мелькли по воздуху отсккиввшие от стены медные пуговки, кк, сверкнув в лучх яркого солнц, они пдли н пыльную, мягкую землю, мгновенно покрывясь серым слоем, следил з нпряженными, возбужденными лицми, и невольня прллель контрстов — того, что было у Абрумки и что происходило здесь, — смутно двил его. Тут рдуются, тм смерть, им нет дел до Абрумки, Абрумке — до них, и нельзя тк сделть, чтобы и Абрумк рдовлся. Если его позвть игрть с ними? Он не пойдет. Это им, детям, весело, большие не любят игрть. Кк скучно большим жить — ничего они не любят: ни ббок, ни пуговиц, ни мяч. И он будет большой, и он ничего этого не будет любить — скучно будет. Нет, он будет любить! Он условится вот с Яшкой, Герськой, Колькой, чтобы всегд любить игрть, и будет им всегд весело… Нет, не будет — он тоже рзлюбит… Нет, не рзлюбит, ни з что не рзлюбит! И, вскочив, точно боясь, что может отвыкнуть, он энергично зкричл:

— Мой кон!

И вдруг в тот момент, когд Тём тк живо почувствовл желние игрть, жить, — у него неприятно ёкнуло сердце при мысли, что он обмнул мть.

«Ничего! Когд я просил у ммы прощения, я думл, что прошу з то, что обмнул ее, я когд-нибудь рсскжу ей все».

Успокоив себя, Тём збыл и думть обо всем этом. И вдруг все открылось кк-то тк, что он и оглянуться не успел, кк см же спутл себя.

К удивлению Тёмы, Аглид Всильевн отнеслсь к этой истории очень мягко и только взял с Тёмы слово, что н будущее время он будет говорить ей всегд првду, — инче ворот немного двор для него нвсегд зпрутся.

Прошел год. Тём вырос, окреп и рзвернулся. В жизни втги произошл некоторя перемен. Приятно было бегть по двору, лзить н клдбище, но еще приятнее было убегть в ту сторону, где синело необъятное море. В тких прогулкх было столько змнчивого!.. Тём збывл, что он еще мленький мльчик. Он стоял н берегу моря; нежный, мягкий ветер глдил его лицо, игрл волосми и вселял в него неопределенное желние чего-то, еще не изведнного. Он следил з исчезвшим н горизонте проходом с кким-то особенно щемящим, змирющим чувством, полный звисти к счстливым людям, уносившимся в тумнную дль. Рыбки, пусквшиеся в море н своих утлых челнокх, были в глзх Тёмы и всей втги ккими-то полубогми. С кким увжением он и втг смотрели н их згорелые лиц; с кким блгоговейным нпряжением выбивлись они из сил, помогя ткому собирвшемуся в путь рыбку стщить в море с грвелистого берег лодку!

— Дяденьк, пояс! — кричл ккой-нибудь счстливчик, зметив збытый рыбком н берегу пояс.

Ккой звистью горели глзенки остльных, ккой удовлетворенной гордостью блистли глз счстливц, н долю которого достлось окзть последнюю услугу отвжному, нерзговорчивому рыбку! Нпрсно глз ждно ищут еще чего-нибудь, збытого н песке!

— Мльчик! Поднеси-к корзинку! Вон, вон н песке, — кричит с выступющего кмня другой рыболов, поймвший н удочку рыбу.

Новя рбот: ребятишки вперегонку пускются з корзинкой, и ккой-нибудь счстливец уже несется с ней.

— О-го! Здоровый! — рзрешет он себе змечние, принимя в корзину поймнную рыбу.

Рыболов снов погружется в безмолвное созерцние неподвижного поплвк, корзинк относится н место, и мльчишки ищут новых знятий. Они собирют по берегу плоские кмешки и с рзмху пускют их по воде. «Рз, дв, три, четыре» — скользя, полетел кмень по глдкой поверхности.

— Чебурых! — презрительно говорит кто-нибудь, когд кмень, пущенный неумелой рукою, с мест зрезывется в воду, вместо того чтобы лететь кстельно.

А то, зсучив по колен штны, втг лезет в воду и ловит под кмнями рчков, рзных ркушек. Поймет, полюбуется и съест. Ест и Тём и испытывет бесконечное нслждение.

Однжды втг збрел н бойню. Тём, увлекшись, не зметил, кк очутился в смом дворе, кк рз в тот момент, когд рссвирепевший бык, оторввшись от привязи, бросился н присутствоввших, в том числе и н Тёму. Тёму едв спсли. Мясник, выручивший его, н прощнье ндрл ему уши. Тём был рд, что его спсли, но обиделся, что его выдрли з уши. Он стоял сконфуженный, избегя любопытных взглядов втги, и обдумывл плн мести. Между тем мясники, кончив свою рботу, нгрузили телеги и поехли в город. Тём знл, что их путь лежит мимо дом его отц, и потому отпрвился з ними. Увидев у клитки дом Еремея, Тём обогнл обоз и стл у клитки с кмнем в рукх. Когд выдрвший его з ухо мясник порвнялся с ним, Тём рзмхнулся и пустил в него кмнем, который и попл мяснику в лицо.

— Держи, держи! — зкричли мясники и бросились з мленьким рзбойником.

Влететь в клитку, здвинуть зсов — было делом одного мгновения. Н улице рненый мясник блгим мтом вопил:

— Бтюшки, убил! Убил, рзбойник!

Мясники н все голос кричли:

— Грбеж, крул! Крул, режут!

«Убил!» — пронеслось в голове Тёмы.

Н крыльцо выскочили из дому испугнные сестры, бонн, з ней и см Аглид Всильевн, бледня, перепугння непонятной тревогой.

Физиономия Тёмы, его рстерянный вид ясно говорили, что в нем кроется причин всего этого шум.

— Что? Что ткое? Что ты сделл?

— Я… я убил мясник, — зревел блгим мтом Тём, приседя от ужс к земле.

Было не до рсспросов. Аглид Всильевн бросилсь в кбинет муж. Появление генерл дло делу более спокойный оборот. Все объяснилось, рн окзлсь неопсной. Обиженный получил н водку, и через несколько минут мясники снов отпрвились в путь. У Тёмы отлегло от сердц.

— Негодный мльчик! — проговорил, входя с улицы, мть.

Тём потупился и почувствовл себя действительно негодным мльчиком. Николй Семенович был не того мнения.

— З что ж ты ругешь его? — возмущенно обртился он к жене. — Что ж, по-твоему, ему уши будут рвть, он ручки з это должен целовть?

Аглид Всильевн, в свою очередь, был оздчен.

— Ну, тк и берите себе этого рзбойник, мне он больше не сын, — проговорил он и быстро ушл в комнты.

Тём не почувствовл никкой рдости от поддержки отц и удовлетворенно вздохнул только тогд, когд последний ушел. Н душе у него было неспокойно; лучше было бы, если бы отец его выругл, мть похвлил. Походив с чс, Тём отпрвился к мтери и, кк полглось, когд мть н него сердилсь, проговорил:

— Мм, я больше не буду.

— Скверный мльчик! Что ты больше не будешь? Ты понимешь, в чем ты виновт?

— В том, что дрлся.

— В том, что ты ткой же грубый, кк и тот мясник, в которого ты швырнул кмнем. Ты знешь, что, если бы не он, бык рзорвл бы тебя?

— Зню.

— Если бы ты тонул и тебя з волосы вытщили бы из воды, ты тоже бросил бы кмнем в того, кто тебя вытщил?

— Ну д… А зчем он меня з руку не взял?

— А зчем ты без позволения к нему во двор пошел? Зчем ствишь себя в ткое положение, что тебя могут взять з ухо? Зчем ты без позволения н бойне был? Зчем ты злой? Зчем ты волю рукм дешь, негодный ты мльчик? Мясник грубый, но добрый человек, ты грубый и злой… Иди, я не хочу ткого сын!..

Тём приходил и снов уходил, пок нконец смо собой кк-то не осветилось ему все: и его роль в этом деле, и его вин, и несознвемя грубость мясник, и ответственность Тёмы з созднное положение дел.

— Ты, всегд ты будешь виновт, потому что им ничего не дно, тебе дно; с тебя и спросится.

Зкончилось все уже вечером притчей о тлнтх и рссуждением н тему: кому много дно, с того много и спросится.

Тём внимтельно и с интересом слушл, здвл вопросы, в которых чувствовлось, что он сознтельно переживет смысл скзнного.

Горячя Аглид Всильевн не могл удержться, чтобы в ткой удобный момент не подбросить несколько лишних полен…

— Ты большой уже мльчик, тебе десятый год. Один мльчик в твои годы уже црем был.

Глз Тёмы широко рскрылись.

— А я когд буду црем? — спросил он, уносясь мыслью в скзочную обстновку Ивн-цревич.

— Ты црем не будешь, но ты, если зхочешь, ты можешь помогть црю. Вот ткой же мльчик, кк ты…

И Тём узнл о Петре Великом, Ломоносове, Пушкине. Он услышл коротенькие стихи, которые мть тк звучно и крсиво прочл ему:

Сети рыбк рсстилл по брегу студеного моря;
Мльчик ему помогл. Мльчик, оствь рыбк!
Сети иные тебя ожидют,
Будешь умы уловлять, будешь помощник црям.

Тёме рисовлсь знкомя кртин: морской берег, згорелые рыбки, он, нередко помогвший им рсстилть н берегу для просушки мокрые сети, и, вздохнув от избытк чувств, он проговорил удовлетворенно:

— Мм, я тоже помогл рсстилть сети рыбкм.

Зсыпя в этот вечер, Тём чувствовл себя кк-то особенно возвышенно нстроенным. В слдких, неясных обрзх носились перед ним и рыбки, и сети, и неведомый мльчик, отмеченный ккой-то особой печтью, и десятилетний грозный црь, и все это, согревемое созннием чего-то близкого, соприкосновенного, ярко переливло в сонном мозгу Тёмы.

«А все-тки я хорошо сделл, что хвтил мясник: теперь уж никто не зхочет взять меня з ухо!» — пронеслось вдруг последней сознтельной мыслью, и Тём безмятежно зснул.

VI

Поступление в гимнзию

Еще год прошел. Подоспел гимнзия. Тём держл в первый клсс и выдержл. Нкнуне нчл уроков Тём в первый рз ндел форму.

Это был счстливый день!

Все смотрели и говорили, что форм ему очень идет. Тём отпросился н немный двор. Он шел сияющий и счстливый.

Было вгустовское воскресенье; яркие лучи зливли сверху, глз тонули в мягкой синеве чистого неб. Акции, окймлявшие клдбищенскую стену, точно спли в сиянии веселого, лскового дня.

Семья Кейзер, вся нлицо, сидит з обедом перед дверями своей квртиры. Блгообрзный стрик, точильщик Кейзер, чопорно и сухо меряет Тёму глзми. С тою же неприветливостью смотрит и похожий н отц стрший сын. Зто «Кейзеровн» вся исчезл в доброй, лсковой улыбке, и ее белый высокий чепчик усердно кивет Тёме. Мленький Кейзер — млдшя ветвь, весь в мть — тоже рстял и переводит свои блженные глз с чепчик мтери н Тёмин мундир.

— Здрвствуйте, здрвствуйте, Тёмочк! — говорит Кейзеровн. — Ну вот вы, слв богу, и гимнзист… совсем кк генерл…

Тём сомневется, чтобы он был похож н генерл.

— Ппеньке и мменьке рдость, — продолжет Кейзеровн. — Ппеньк здоров?

— Здоров, — отвечет Тём, смотря в прострнство и роя спогми землю.

— И мменьк здоров? и бртик? и сестрички? Ну, слв богу, что все здоровы.

Тём чувствует, что можно идти дльше, и тихо, чинно двигется вперед.

У дверей своей лчуги сидит громдный Яков и нслждется. Его крсное лицо блестит, мленькие черные глз блестят, рзутые большие ноги греются, вытянутые н солнце. Он уже пропустил перед обедом… В отворенное окно несется писк и шипение сковороды, н которой жрится одн из поймнных сегодня кмбл. Яков кждое воскресенье ходит удить рыбу. Шесть дней он переносит пятипудовые мешки н своих плечх с телег н суд, в седьмой — до обед удит, с обед до вечер кейфует и нслждется отдыхом. С ним живет струх мть, и больше никого. Был когд-то жен, но двно сбежл, и двно уже ничего о ней не знет Яков.

— Яков, я уже поступил в гимнзию, — говорит Тём, остнвливясь перед ним.

— В гимнзию, — добродушно тянет Яков и улыбется.

— Это мой мундир.

— Мундир? — повторяет Яков и опять улыбется.

Нступет молчние. Яков смотрит н большой плец ноги, кк-то особенно згнувшийся к соседу, и протягивет к нему руку.

— Много нловил? — спршивет Тём.

— Нловил, — отвечет Яков, отствив рукой большой плец ноги, который, кк только его выпустил Яков, еще плотнее нсел н соседний.

— А мне уж нельзя больше с тобой ходить, — говорит Тём, вздыхя, — я теперь гимнзист.

— Гимнзист, — повторяет Яков и опять улыбется.

Тём идет дльше, и везде, где только сидят, он остнвливется, чтоб покзть себя. Только зметив Ивн Ивнович, он спешит пройти мимо. Тём не любит рзговривть с Ивном Ивновичем, когд он пьян. А Ивн Ивнович, отствной унтер-офицер, сослуживец отц, несомненно пьян. Он сидит н звлинке, кчется и поводит кругом мутными глзми.

— Стой! — кричит он, увидв Тёму, — н крул!

— Дурк, — отвечет, не остнвливясь, Тём.

— Стой!! Едят тя мухи с комрми!

И Ивн Ивнович делет вид, что бросется з Тёмой.

Тём пускется в рысь, Ивн Ивнович весело визжит:

— Держи, держи!

Тём скндлизовн; он зворчивет з угол, опрвляется и опять чинно идет дльше.

Появление Тёмы перед втгой произвело ндлежщий эффект. Тём нслждется впечтлением и рсскзывет, с чужих слов, ккие в гимнзии порядки.

— Если кто шлит, придет учитель и спросит, кто шлил, другой скжет, — тот ябед. Кк только учитель уйдет, его сейчс поведут в переднюю, нкроют шинелями и бьют.

Втг, поджв свои босые грязные ноги, сидел под збором и с рзинутыми ртми слушл Тёму. Когд небольшой зпс сведений Тёмы о гимнзии был исчерпн, кто-то предложил идти купться. Поднялся вопрос, можно ли теперь идти и Тёме. Тём решил, что если принять некоторые меры предосторожности, то можно. Он прикзл втге идти поодль, потому что теперь уже неловко ему — гимнзисту — идти рядом с ними. Тём шел впереди, вся втг, сбившись в тесную кучу, робко шл сзди, не сводя глз со своего преобрзившегося сочлен. Тём выбирл смые людные улицы, шел и беспрестнно оглядывлся нзд. Иногд он збывл и по строй пмяти ровнялся с втгой, но, вспомнив, опять уходил вперед. Тк они все дошли до берег моря.

Ах, ккое чудное было море! Все оно точно золотыми кружкми отливло и сверкло н солнце и тихо, едв слышно билось о мягкий песчный берег. А тм, н горизонте, оно, уж совсем спокойное и синее-синее, уходило в бесконечную дль. Тм, кзлось, было еще прохлднее.

Но и тут хорошо, когд скинешь горячий мундир и остнешься в одной рубхе. Тём оглянулся, где бы уложить новенький мундир?

— А вот дйте, я подержу, — проговорил вдруг высокий, худой стрик.

Тём с удовольствием принял предложение.

— Д вы бы, судрь, немного подльше от этих… неловко вм, — шепнул Тёме н ухо стрик, когд Тём собрлся было рздевться.

«Это верно!» — подумл Тём и, обртившись к втге, скзл:

— Нм в гимнзии нельзя… нм зпрещено вместе… Вы здесь купйтесь, я пойду подльше…

Втг переглянулсь, Тём со стриком ушли.

— Ну, вот здесь уж можно, — проговорил стрик, когд втг скрылсь из глз блгодря выступющему кмню. Тём рзделся и полез в воду. Пок он куплся, стрик сидел н берегу и не мог ндивиться искусству Тёмы. А Тём стрлся.

— Я могу вон до тех пор доплыть под водой, — кричл он и с рзмху брослся в воду. — Я и н спине могу, — кричл опять Тём. — Я могу и смотреть в воде!

И Тём опусклся в воду, открывл глз и видел желтые круги.

— А я могу… — нчл снов Тём, д тк и змер: ни стрик, ни плтья не было больше н берегу. В первую минуту Тём и не догдлся о печльной истине: ему просто стло жутко от одиночеств и пустоты, которые вдруг охвтили его с исчезновением стрик, и он бросился к берегу. Он думл, что стрик просто перешел н другое место. Но стрик нигде не было. Тогд он понял, что стрик обокрл его. Рстерянный, он пришел к втге, уже выкупвшейся и одетой, и сообщил ей свое горе. Розыски были бесполезны. Все прострнство, ккое охвтывл глз, было безлюдно. Стрик точно провлился сквозь землю.

— Может, это нечистый был, — сделл кто-то предположение, и у всех пробежли муршки по телу.

— Пойдем, — предложил Яшк, не отличвшийся хрбростью, и, быстро вскочив, нпялил шпку н мокрые волосы.

— А я кк же? — жлобно проговорил Тём.

Был одн комбинция: остться Тёме н берегу и ждть, пок ддут знть домой. Но одному было стршно, из втги никто не хотел оствться с ним. Всех нпугл нечистый, всем было стршно, все спешили уйти, и Тём волей-неволей потянулся з всеми.

— У-л-л-! Голый мльчик!

— Голый мльчик! Голый мльчик! — и толп городских ребятишек, припрыгивя и улюлюкя, бежл з Тёмой.

Голый мльчик не кждый день ходит по улицм, и все спешили посмотреть н голого мльчик. Тём шел и горько плкл. Почти кждый прохожий желл знть, в чем дело. Но Тём тк плкл, что говорить см не мог; з него говорили его друзья. Это было очень трогтельно. Все остнвливлись и слушли, слушл и Тём. Когд рсскз доходил до мундир, Тём не выдерживл и нчинл снов рыдть.

— Но почему же вы не возьмете извозчик? — спросил Тёму господин в золотых очкх.

«Извозчик?!» — думл Тём. Рзве мло убытков ппе и мме от пропвшего плтья! Нет, он не возьмет извозчик.

Дв господин остновили процессию и тоже пожелли узнть, в чем дело. Выслушв, один из них спросил Тёму:

— Кк вш фмилия?

— К-к-ртшев, — ответил, зхлебывясь, Тём.

— Генерл Кртшев? — переспросил удивленно господин и, посмотрев нсмешливо н своего спутник, проговорил пренебрежительно: — Венгерский герой!

— А-г! — протянул небрежно его спутник. И об прошли, чему-то улыбясь.

Сердце Тёмы болезненно сжлось от этих тумнных, нсмешливых нмеков. Ему ясно было одно: нд его отцом смеются! И ему стло тк больно, что он збыл, что он голый, и весь потонул в мучительной мысли. Теперь, когд спршивли его, кк фмилия, Тём отвечл уже нерешительно и робко. Съежившись, он снов ждл ккого-нибудь обидного нмек и пытливо смотрел в глз спршиввших.

— Вы сын генерл?

— Д, — отвечл почти шепотом Тём.

— Бедный мльчик! Возьмите извозчик.

Слв богу, этот ничего не скзл.

— Генерл Кртшев?! Николя Семеныч?!

Тём стоял ни жив ни мертв. Это было н бзрной площди, и говорил высокий, здоровый, немного пьяный стрик.

«А вдруг он меня сейчс удрит?!» — подумл Тём.

— Бтюшки мои! Д ведь это мой генерл! Я ведь с ним, когд он эскдронным еще… Я и жив через него остлся. Лизк! Лизк-!

Подошл толстя крснощекя торговк.

— Воз двй! — орл стрик.

— Ккой еще воз?

— Двй воз! Генерльский сын! Того генерл, что жизнь мою… Помнишь, дур, говорил тебе сколько рз… Офицер н войне… Ну, вот из-под лошди… Э, дур!

«Дур» вспомнил и с любопытством осмтривл Тёму.

— Ну, тк вот сын его… Ну, двй, что ли, воз! См повезу… С рук н руки сдм. Вот что!

— А квуны? С десяток еще остлось.

— Ну их! Ккие тут квуны! Двй воз! Ах ты, грех ккой! Ну, бед! Ах он, окянный!

Тк причитя, рзмхивя рукми, то нклоняясь к Тёме, то опять выпрямляясь, орторствовл стрик, пок дочь его, сидя н крю телеги, поворчивл лошдь в толпе.

— Вот ккое дело вышло! — продолжл кричть стрик, обрщясь к окружющим, — первый генерл, можно скзть, и н~ вот!.. То ись, знчит… одно слово! Прямо отец!.. Строг!.. А чтоб обидеть — ни-ни! Тут вот сейчс смерть твоя, тут отошел, отошел… и нет его: голыми рукми бери! И любили ж! Ну, прямо вот скжи: ложись и помирй! Сейчс! Ей-богу!

— Конечно, ежели, к примеру, хороший господин… — поддержл стрик мстеровой.

— То ись, вот ккой господин — что тебе, солдту, полгется, знчит, бери, водку особо. Вот ккой господин!

Этот довод окончтельно убедил толпу.

— Ткому господину и послужить можно!

— Известно, можно!

— То вже не то що як, то господын…

А стрик уже сидел н возу и только молч одобрительно кивл головой н сочувственные отзывы толпы. Сидел и Тём, укутнный в свиту, с нслждением прислушивясь к словм стрик.

— Ты хорошо знешь моего отц? — спршивл Тём.

— Ах ты, мой милый, милый! — говорил стрик, — отц твоего я во кк зню. Я двдцть лет его изо дня в день видл. Эткого человек нет и не будет! Он з тебя и душу свою, и себя смого, и рубху последнюю снимет! Вот он ккой!

Тём уж тк рсстроился, что не мог удержться от слез; слезы рдости, слезы счстья з отц текли по его щекм. Втг не отствл от Тёмы и вся шл тут же возле телеги.

— Вы тут что? — нкинулся было н них стрик.

— Это мои мльчики, они со мной, — вступился Тём. — Они у нс живут в доме.

— Вот кк! Дружки, знчит? Тк что ж… йд в телегу и вы!

Втг не зствил себя упршивть и, живо вскрбквшись, рзместилсь, кто кк мог. Через несколько минут ребятишки веселым шепотом еще рз передвли случившееся, н этот рз передвя все с комическим оттенком. Кк ни был опечлен Тём, но и он не мог удержться и фыркл, когд Яшк передвл, кк они утекли от нечистого. Нередко н чью-нибудь меткую остроту рздвлся дружный, сдержнный смех остльной компнии.

— Прысь, прысь! — говорил стрик, з спиной которого шушуклись дети, кк котят в мешке.

И, откинувшись к ним, стрик долго любовлся своим грузом:

— Вишь, кк они!.. Кк мухи к меду… Не брезгуешь…

И, повернувшись нзд, стрик убежденно докончил:

— И господь не побрезгует тобой.

Только через неделю был готов новя форм.

Когд Тём появился в первый рз в клссе, знятия были уже в полном рзгре.

Тёму проводили из дому с большим почетом. Приехвший бтюшк отслужил молебен. Мть торжественно перекрестил его с ндлежщими нствлениями новеньким обрзком, который и повесил ему н шею. Он перецеловлся со всеми, кк будто уезжл н несколько лет. Сережику он обещл принести из гимнзии лошдку. Мть, стоя н крыльце, в последний рз перекрестил отъезжвших отц и сын. Отец см вез Тёму, чтобы сдть его с рук н руки гимнзическому нчльству. Н козлх сидел Еремей, больше чем когд-либо торжественный. См Гнедко вез Тёму. В воротх стоял Иоськ и сиротливо улыблся своему товрищу. Из немного двор высыпл вся втг ребятишек, с рзинутыми ртми провожвшя глзми своего член. Тут были все нлицо: Герськ, Яшк, Кольк, Тимошк, Петьк, Вськ… В открытые ворот мелькнул немный двор, всевозможные кучи, вросшие в землю избушки, чуть блеснул стен строго клдбищ. Вспомнилось прошлое, мелькнуло сознние, что все уж это нзди, кк ножом отрезно… Что-то сжло горло Тёмы, но он покосился н отц и удержлся. Дорогой отец говорил Тёме о том, что его ждет в гимнзии, о товриществе, кк в его время преследовли ябед — нкрывли шинелями и били.

Тём слушл знкомые рсскзы и чувствовл, что он будет ндежным хрнителем товрищеской чести. В его голове рисовлись целые кртины геройских подвигов.

У дверей клсс Тём поцеловлся в последний рз с отцом и остлся один.

Сердце его немного дрогнуло при виде большого клсс, нбитого мссою детских фигур. Одни н него смотрели с любопытством, другие нсмешливо, но все рвнодушно и безучстно; их было слишком много, чтобы интересовться Тёмой.

Вошел Ивн Ивнович, высокий черный ндзиртель, совсем молодой еще, конфузливый, добрый, и крикнул:

— Господ, есть еще место?

Н кждой скмейке сидело по четыре человек. Свободное место окзлось н последней скмейке.

— Ну, вот и сдись, — проговорил Ивн Ивнович и, постояв еще мгновение, вышел из клсс.

Тём пошел скрепя сердце н последнюю скмейку. Из рсскзов отц он знл, что тм сидят смые лентяи, но делть было нечего.

— Сюд! — строго скомндовл высокий, плотный, крснощекий мльчик лет четырндцти.

Тёму порзил этот верзил, соствлявший резкий контрст со всеми остльными ребятишкми.

— Полезй! — скомндовл Вхнов и довольно бесцеремонно толкнул Тёму между собой и мленьким черным гимнзистом, точно шпкой покрытым мохнтыми, нечесными волосми.

Из-под этих волос н Тёму сверкнул пр косых черных глз и снов куд-то скрылсь.

Несколько человек бесцеремонно подошли к соседним скмьям и смотрели н конфузившегося, не знвшего куд девть свои руки и ноги Тёму. Из них особенно впился в Тёму белобрысый некрсивый гимнзист Корнев, с зплывшими небольшими глзми, кк-то в упор, пренебрежительно и недружелюбно осмтривя его. Вхнов, облокотившись локтем о скмейку, подперев щеку рукой, тоже осмтривл Тёму сбоку с кким-то бессмысленным любопытством.

— Кк твоя фмилия? — спросил он нконец у Тёмы.

— Кртшев.

— Кк? Рубль ншел? — переспросил Вхнов.

— Очень остроумно! — едко проговорил белобрысый гимнзист и, пренебрежительно отвернувшись, пошел н свое место.

— Это — сволочь! — шепнул Вхнов н ухо Тёме.

— Ябед? — спросил тоже н ухо Тём.

Вхнов кивнул головой.

— Его били под шинелями? — спросил опять Тём.

— Нет еще, тебя дожидлись, — кк-то згдочно проговорил Вхнов.

Тём посмотрел н Вхнов.

Вхнов молч, сосредоточенно поднял вверх плец.

Вошел учитель геогрфии, желтый, рсстроенный. Он кк-то устло, небрежно сел и рздрженно нчл перекличку. Он то и дело хркл и плевлся во все стороны. Когд дошло до фмилии Кртшев, Тём, по примеру других, скзл:

— Есть.

Учитель остновился, подумл и спросил:

— Где?

— Встнь! — толкнул его Вхнов. Тём встл.

— Где вы тм? — перегнулся учитель и чуть не крикнул: — Д подите сюд! Прячется где-то… ищи его.

Тём выбрлся, получив от Вхнов пинк, и стл перед учителем.

Учитель смерил глзми Тёму и скзл:

— Вы что ж? Ничего не знете из пройденного?

— Я был болен, — ответил Тём.

— Что ж мне-то прикжете делть? С вми отдельно нчинть с нчл, остльные пусть ждут?

Тём ничего не ответил. Учитель рздрженно проговорил:

— Ну, тк вот что, кк вм угодно: если чрез неделю вы не будете знть всего пройденного, я вм нчну ствить единицы до тех пор, пок вы не нгоните. Понятно?

— Понятно, — ответил Тём.

— Ну, и ступйте.

— Ничего, — прошептл успокоительно Вхнов. — Уж без того не обойдется, все рвно, чтоб не зстрять н второй год. Ты знешь, сколько я лет уж высидел?

— Нет.

— Угдй!

— Больше двух лет, кжется, нельзя.

— Три. Это только для меня, потому что я сын севстопольского героя.

Следующий урок был рисовние. Тёме дли крндш и бумгу.

Тём нчл выводить с модели ккой-то нос, но у него не было никких способностей к рисовнию. Выходило что-то совсем несообрзное.

— Ты совсем не умеешь рисовть? — спросил Вхнов.

— Не умею, — ответил Тём.

— Сотри! Я тебе нрисую.

Тём стер. Вхнов в несколько штрихов крсиво нрисовл ему большой, выпуклый, с шишкой нос.

— Рзве он похож н этот нос? — спросил огорченно Тём, срвнивя его с моделью римского нос.

— Ну, вот глупости, ты можешь рисовть всякий, ккой зхочешь… Лишь бы был нос. Ну, скжешь, что у дяди твоего ткой нос… вот и все. Это все глупости, вот хочешь, я покжу тебе фокус, только крепко держи.

Вхнов сунул в руку Тёмы ккой-то продолговтый предмет.

— Крепко держи!

— Ты что-нибудь сделешь?

— Ну вот… только держи… крепче! — И Вхнов с силой дернул шнурок.

В то же мгновение Тём с пронзительным криком, уколотый двумя высунувшимися иголкми, хвтил со всего рзмх Вхнов по лицу.

Учитель встл со своего мест и подошел к Тёме.

— Только выдй, сегодня же отделем под шинелями, — прошептл Вхнов.

Учитель, с кким-то болезненным, прозрчным лицом, с длинными бкенбрдми, с стеклянными глзми, подошел и уствился н Тёму.

— Кк фмилия?

— Кртшев.

— Встньте!

Тём встл.

— Вы что ж, в кбк сюд пришли?

Тём молчл.

— Вше рисовние?

Тём протянул свой нос.

— Это что ж ткое?

— Это моего дяди нос, — отвечл Тём.

— Вшего дяди? — згдочно переспросил учитель. — Хорошо-с, ступйте из клсс!

— Я больше не буду, — прошептл Тём.

— Хорошо-с, ступйте из клсс. — И учитель ушел н свое место.

— Иди, это ничего, — прошептл Вхнов. — Постоишь до конц урок и придешь нзд. Молодец! Первым товрищем будешь!

Тём вышел из клсс и стл в темном коридоре у смых дверей. Немного погодя в конце коридор покзлсь фигур в форменном фрке. Фигур быстро подвиглсь к Тёме.

— Вы зчем здесь? — нклонясь к Тёме, спросил кк-то неопределенно мягко господин.

Тём увидел перед собой черное, с козлиной бородой лицо, большие черные глз с мссой тонких синих жилок вокруг них.

— Я… Учитель скзл мне постоять здесь.

— Вы шлили?

— Н… нет.

— Вш фмилия?

— Кртшев.

— Вы мленький негодяй, однко! — проговорил господин, совсем близко приближя свое лицо, тким голосом, что Тёме покзлось, будто господин этот осклил зубы. Тём здрожл от стрх. Его охвтило ткое же чувство ужс, кк в сре, когд он остлся с глзу н глз с Абрумкой.

— З что Кртшев выслн из клсс? — спросил он, рспхнув дверь.

При появлении господин весь клсс шумно встл и вытянулся в струнку.

— Дерется, — проговорил учитель. — Я дл ему модель нос, он вот что нрисовл и говорит, что это нос его дяди.

Светлый клсс, мсс нрод успокоили Тёму. Он понял, что сделлся жертвой Вхнов, понял, что необходимо объясниться, но, н свое несчстье, он вспомнил и нствление отц о товриществе. Ему покзлось особенно удобным именно теперь, пред всем клссом, зявить, тк скзть, себя срзу, и он зговорил взволновнным, но уверенным и убежденным голосом:

— Я, конечно, никогд не выдм товрищей, но я все-тки могу скзть, что я ни в чем не виновт, потому что меня очень нехорошо обмнули и ск…

— Молчть!! — зревел блгим мтом господин в форменном фрке. — Негодный мльчишк!

Тёме, не привыкшему к гимнзической дисциплине, пришл другя несчстня мысль в голову.

— Позвольте… — зговорил он дрожщим, рстерянным голосом, — вы рзве смеете н меня тк кричть и ругть меня?

— Вон!! — зревел господин во фрке и, схвтив з руку Тёму, потщил з собой по коридору.

— Постойте… — упирлся сбившийся окончтельно с толку Тём. — Я не хочу с вми идти… Постойте…

Но господин продолжл волочить Тёму. Дотщив его до дежурной, господин обртился к выскочившему ндзиртелю и проговорил, здыхясь от бешенств:

— Везите этого дерзкого сорвнц домой и скжите, что он исключен из гимнзии.

Отец, успевший только что возвртиться из город, передвл жене гимнзические впечтления.

Мть сидел в столовой и знимлсь с Зиной и Нтшей. Из отворенных дверей детской доносилсь возня Сережик с Аней.

— Тк все-тки испуглся?

— Струсил, — усмехнулся отец. — Глзенки збегли. Привыкнет.

— Бедный мльчик, — трудно ему будет! — вздохнул мть и, посмотрев н чсы, проговорил: — Второй урок кончется. Сегодня ндо будет ему торжественную встречу сделть. Ндо зкзть к обеду все любимые его блюд.

— Мм, — вмешлсь Зин, — он любит больше всего компот.

— Я подрю ему свою зписную книжечку.

— Ккую, мм, — из слоновой кости? — спросил Зин.

— Д.

— Мм, я подрю ему свою коробочку. Знешь? Голубенькую.

— А я, мм, что подрю? — спросил Нтш. — Он шоколд любит… я подрю ему шоколду.

— Хорошо, миля девочк. Всё положим н серебряный поднос и, когд он войдет в гостиную, торжественно поднесем ему.

— Ну, и я ему тоже подрю: кинжл в брхтной опрве, — проговорил отец.

— Ну, уж это будет полный прздник ему…

Звонок прервл дльнейшие рзговоры.

— Кто б это мог быть? — спросил мть и, войдя в спльню, зглянул н улицу.

У клитки стоял Тём с кким-то незнкомым господином в помятой шляпе. Сердце мтери тоскливо ёкнуло.

— Что с тобой?! — окликнул он Тёму, входившего с кким-то взбудорженным, перевернутым лицом.

Н этом лице было в это мгновение всё: стыд, рстерянность, ккя-то тупя нпряженность, рздржение, оскорбленное чувство, — одним словом, ткого лиц мть не только никогд не видл у своего сын, но дже и предствить себе не могл, чтобы оно могло быть тким. Своим мтеринским сердцем он сейчс же понял, что с Тёмой случилось ккое-то большое горе.

— Что с тобой, мой мльчик?

Этот мягкий, нежный вопрос, обдв Тёму привычным теплом и лской семьи, после всех этих холодных, безучстных лиц гимнзии потряс его до смых тончйших фибр его существовния.

— Мм! — мог только зкричть он и бросился, судорожно, безумно рыдя, к мтери…

После обед Кртшевы, муж и жен, поехли объясняться к директору.

Господин во фрке, окзвшийся смим директором, принял их в своей гостиной сухо и сдержнно, но вежливо, с порядочностью воспитнного человек.

Горячий пыл мтери рзбился о нервный, но сдержнный и сухой тон директор. Он деликтно, терпеливо слушл ее взгляды н воспитние, ккие именно цели он преследовл, слушл, скрывя ощущение ккого-то невольного пренебрежения к словм мтери, и, когд он кончил, кк-то нехотя нчл:

— В моем рспоряжении с лишком четырест детей. Кждя мть, конечно, воспитывет своих детей, кк ей кжется лучше, считет, конечно, свою систему идельной и решительно збывет только об одном: о дльнейшем, общественном уже воспитнии своего ребенк, совершенно збывет о том руководителе, н обязнности которого лежит сплотить всю эту рзрозненную мссу в нечто ткое, с чем, говоря о прктической стороне дел, можно было бы совлдть. Если кждый ребенок нчнет рссуждть с своей точки зрения о првх своего нчльник, збьет себе в свою легкомысленную, взблмошную голову првил ккого-то товриществ, цель которого прежде всего скрывть шлости, — следовтельно, в основе его — уже стремление высвободиться от влияния руководителя, — зчем же тогд эти руководители? Будем последовтельны — зчем же вы тогд? Мне кжется: рз вы почему-либо признете необходимостью для вшего сын общественное воспитние, рз вы почему-либо откзыветесь от его дльнейшего обучения и передете его нм, вы тем смым обязны беспрекословно признть все нши првил, созднные не для одного, для всех. К этому обязывет вс и спрведливость; мы не мешлись в воспитние вшего сын до поступления его в гимнзию…

— Но ведь он остется же моим сыном?

— Во всем остльном, кроме гимнзии. С момент его поступления ребенок должен понимть и знть, что вся влсть нд ним в сфере его знятий переходит к его новым руководителям. Если это сознние будет глубоко сидеть в нем — это дст ему возможность блгополучно сделть свою крьеру; в противном случе рно или поздно явится необходимость пожертвовть им для поддержния порядк существующего гимнзического строя. Это я прошу вс принять, кк мой окончтельный ультимтум кк директор гимнзии, кк чстный человек — могу только прибвить, что если б дже я желл что-нибудь изменить в этом, то мне ничего другого не оствлось бы сделть, кк выйти в отствку. Говорю вм это, чтоб яснее обрисовть положение вещей. Сын вш, конечно, не будет исключен, и я должен был прибегнуть к ткой крутой мере только для того, чтобы прекртить невозможную, говоря откровенно, возмутительную сцену. Безнкзнным его поступк тоже нельзя оствить… для других. Я верю в его невинность и в смом скором времени пострюсь удлить эту язву, Вхнов, которого мы держим из-з рненого отц, окзвшего в севстопольскую кмпнию большие услуги городу… Но всякому терпению есть грниц. Педгогический совет определит сегодня меру нкзния вшему сыну, и сегодня же я уведомлю вс. Больше, к сожлению, я ничего не могу для вс сделть.

Мть Кртшев молч, взволновнно встл. В ней все бурлило и волновлось, но он кк-то совершенно потерял под собой почву. Он чувствовл свое полное бессилие и вместе с тем чувствовл, что ее все больше охвтывло желние чем-нибудь здеть неуязвимого директор. Но он побоялсь повредить сыну и предпочл лучше поскорее уехть.

— Я хотел только скзть, — проговорил, вствя з женой Кртшев, — я вполне рзделяю все вши взгляды… Я см военный, и стрнно было бы не сочувствовть вм… Дисциплин… конечно…. Но я хотел только вм скзть нсчет товриществ… Все ж тки, мне кжется, нельзя отрицть его пользы…

Жен с неудовольствием нетерпеливо ждл конц нчтого мужем совершенно бесполезного рзговор.

— Совершенно отрицю в том виде, кк оно вообще понимется, — ответил директор, — именно — скрывть негодяев, зслуживющих нкзния.

— Боже мой, — прошептл Кртшев, — ншливший ребенок — негодяй!

И вдруг то, чего он боялсь, что еще держл в себе, вылетело кк-то смо собой:

— Но этот негодяй зслуживет все-тки, чтобы его выслушли, прежде чем осыпть его брнью?

Директор вспыхнул до корня волос.

— Судрыня, если я смею скзть вм у себя в доме… Я скзл бы… Я скзл бы, что не считю себя ответственным в своих поступкх перед вми.

Кртшев спохвтилсь.

— Я прошу вс извинить мою невольную горячность… Это все тк ново… пожлуйст, извините… У вшей жены есть дети? — обртилсь он с неожиднным вопросом к директору.

— Есть, — оздченно ответил он.

— Передйте ей, — дрожщим голосом проговорил Кртшев, — что я от всего сердц желю ей и ее детям никогд не пережить того, что пережили сегодня я и мой сын.

И, едв сдерживя слезы, он вышл н лестницу и поспешно спустилсь к экипжу.

Сидя в экипже, он ждл муж, который остлся еще, чтобы ккой-нибудь прощльной фрзой смягчить впечтление, произведенное его женой н директор… Мысли беспорядочно, нервно проносились в ее голове. Чужя… Совсем чужя… Все пережитое, перечувствовнное, выстрднное — не дет никких прв. Это оценк того, кому непосредственно с рук н руки отдешь свой десятилетний, нпряженный до боли труд. Убийственное рвнодушие… Общие сообржения?! Точно это общее существует отвлеченно, где-то смо для себя, не для тех же отдельных субъектов… Точно это общее, не они сми, со временем стнет з них в ряды честных, беззветных рботников своей родины… Точно нельзя, не нрушя этого общего, не топтть в грязь смолюбия ребенк.

— Едем, — проговорил он нервно сдившемуся мужу, — едем скорее от этих неуязвимых людей, которые думют только о своих удобствх и не в состоянии дже вспомнить, что сми были когд-то детьми.

Вечером было прислно определение педгогического совет. Тём в течение недели должен был н лишний чс оствться в гимнзии после уроков.

Н следующий день Тём с ндлежщими инструкциями был отпрвлен в гимнзию уже один.

Поднимясь по лестнице, Тём лицом к лицу столкнулся с директором. Он не зметил снчл директор, который, стоя нверху, молч, внимтельно нблюдл мленькую фигурку, усердно шгвшую через две ступени. Когд, поднявшись, он увидел директор, — черные глз последнего строго и холодно смотрели н него.

Тём испугнно, неловко стщил шпку и поклонился.

Директор едв зметно кивнул головой и отвел глз.

VII

Будни

Мелкий ноябрьский дождь однообрзно брбнил в окн.

Н больших чсх в столовой медленно-хрипло пробило семь чсов утр.

Зин, поступившя в том же году в гимнзию, в форменном коричневом плтье, в белой пелеринке, сидел з чйным столом, пил молоко и тихо бурчл себе под нос, постоянно зглядывя в открытую, лежвшую перед ней книгу…

Когд пробили чсы, Зин быстро встл и, подойдя к Тёминой комнте, проговорил через дверь:

— Тём, уже четверть восьмого.

Из Тёминой комнты послышлось ккое-то неопределенное мычние.

Зин возвртилсь к книге, и снов в столовой рздлся тихий, рвномерный гул ее голос.

В комнте Тёмы црил мертвя тишин.

Зин опять подошл к двери и энергично произнесл:

— Тём, д вствй же!

Н этот рз недовольным, сонным голосом Тём ответил:

— И без тебя встну!

— Остлось всего пятндцть минут, я тебя ни одной минуты не буду ждть. Я не желю из-з тебя кждый рз опздывть.

Тём нехотя поднялся.

Ндев споги, он подошел к умывльнику, рз дв плеснул себе в лицо водой, кое-кк обтерся, схвтил гребешок, сделл небрежный рздел сбоку — кривой и неровный, несколько рз чеснул свои густые волосы; не докончив, приглдил их нетерпеливо рукми, и одевшись, зстегивя сюртук н ходу, вошел в столовую.

— Мм прикзл, чтоб ты непременно сткн молок выпил, — проговорил Зин.

Тём только сдвинул молч брови.

— Я не буду ткой бурды пить… Пей см! — ответил Тём, толкя поднный Тней сткн чю.

— Артемий Николевич, мм крепкий чй не позволяют.

Тём посидел несколько мгновений, зтем решительно вскочил, взял чйник и подлил себе в сткн крепкого чю.

Тня посмотрел н Зину, Зин н Тёму; Тём, довольный, что добился своего, мкл в чй хлеб и ел его, ни н кого не глядя.

— Молоко будете пить? — спросил Тня.

— Полсткн.

После молок Зин встл и, решительно проговорив: «Я больше ни минуты не жду», — нчл спешно собирть свои тетрди и книги.

Тём не спеш последовл ее примеру.

Брт и сестр вышли в подъезд, где двно уже ждл их со всех сторон зкрытый, точно облитый водой, экипж, мокря Булнк и ткой же мокрый, сгорбившийся, одноглзый Еремей.

В экипж исчезли сперв Зин, з ней Тём.

Еремей зстегнул фртук и поехл.

Дождь уныло брбнил по крыше экипж. Тёме вдруг покзлось, что Зин знял больше половины сиденья, и потому он нчл полегоньку теснить Зину.

— Тём, что тебе ндо? — спросил будто ничего не понимвшя Зин.

— Ну, д ты рсселсь тк, что мне тесно!

И Тём еще сильнее нжл н Зину.

— Тём, если ты сейчс не перестнешь, — проговорил Зин, упирясь изо всех сил ногми, — я нзд поеду, к ппе!..

Тём молч продолжл свое дело. Сил был н его стороне.

— Еремей, поезжй нзд! — потеряв терпение, крикнул Зин.

— Еремей, пошел вперед! — зкричл в то же время Тём.

— Еремей — нзд!

— Еремей — вперед!

Окончтельно рстерявшийся Еремей остновился и, зглядывя через щель единственным глзом к своим неуживчивым седокм, проговорил:

— Ну ей-же-богу, я слизу с козел, и идьте, як хотыте, бо вже не зню, кого и слухты!

Внутри экипж все стихло. Еремей поехл дльше. Он блгополучно добрлся до женской гимнзии, где сошл Зин. Тём поехл дльше один.

Фнтзия незметно унесл его длеко от действительности, н необитемый остров, где он, вслсть нвоеввшись с дикрями и со всевозможными чудовищми мир, ндумлся нконец умирть.

Умирть Тём любил. Все будут жлеть его, плкть; и он будет плкть… И слезы вот-вот уж готовы брызнуть из глз Тёмы… А Еремей двно уже стоит у ворот гимнзии и удивленным глзом смотрит в щелку. Тём испугнно приходит в себя, оглядывется, по црящей тишине во дворе сообржет, что опоздл, и сердце его тоскливо змирет. Он быстро пробегет двор, лестницу, проворно снимет пльто и стрется незмеченным проскользнуть по коридору.

Но высокий Ивн Ивнович, рзмхивя своими длинными рукми, уже идет нвстречу. Он кк-то мимоходом ловит з плечо Тёму, зглядывет ему в лицо и лениво спршивет:

— Кртшев?

— Ивн Ивнович, не зписывйте, — просит Тём.

— Учитель же все рвно зпишет, — отвечет флегмтично Ивн Ивнович, у которого не хвтет духу прямо откзть.

— У нс бтюшк… я попрошу…

Ивн Ивнович нерешительно, нехотя говорит:

— Хорошо…

Тём отворяет большую дверь и кк-то боком входит в свой клсс. Его обдет спертым, теплым воздухом, он торопливо клняется бтюшке и спешит озбоченно н свое место.

По окончнии урок мленькя фигурк бежит з священником:

— Бтюшк, сотрите мне abs.[47]

Бтюшк идет, перевливясь с боку н бок, не спеш откидывет свою шелковую рясу, достет плток, сморкется и спршивет Тёму:

— А зчем же вы опздывете?

З Тёмой и бтюшкой, толкясь, бежит целый хвост любопытных учеников. Всякому интересно хоть одним ухом послушть, в чем дело.

— У нс чсы отстют, — отвечет Тём, понижя голос тк, чтобы другие не слышли. — Я теперь их поствлю н четверть чс вперед.

— Вы чсов не портите, лучше сми вствйте н четверть чс рньше, — говорит бтюшк и исчезет в дверях учительской.

Хвост фыркет.

Тём подвляет недоумение, делет беспечную физиономию перед нсмешливо смотрящими н него ученикми и спешит в клсс. Тм он сдится н свое место, поднимет об колен, упирется ими в скмью и, стрясь смотреть рвнодушно, вдумывется в смысл бтюшкиных слов.

Вхнов свернул бумжку и, помочив ее слюнями, водит ею вокруг шеи и лиц Тёмы. Тём досдливо говорит:

— Ну, отстнь же!

Но Вхнов не отстет.

— Ну, что ты з свинья! — говорит Тём.

В ответ Вхнов хвтет Тёму з руку и выкручивет ее ему з спину. У Тёмы зкипет бессильня злоб, ему хочется «треснуть» Вхнов, и он пускется н хитрость.

— Ну, оствь же, — повторяет уже лсково Тём.

Вхнов смягчется, снисходительно дет Тёме щелчок и выпускет его руку. Тём быстро всккивет н скмью и, «треснув» Вхнов, мчится от него по скмьям. Верзил Вхнов несется з ним. Тём прыгет н пол и бросется к двери. Вхнов нстигет его, мнет и со всего рзмх бьет лдонью по лопткм.

— Ну, что ты з свинья?! — говорит тоскливо Тём.

Вхнов отвечет увесистыми шлепкми.

— Оствь же, — уже жлобно молит Тём. — Ну, что ты меня мучишь?

В голосе Тёмы слыштся Вхнову слезы. Ему делется жль Тёму.

— Му-мочк! — говорит Вхнов и опять, уже от избытк чувств, тискет Тёму.

По коридору идет молодой, в очкх, учитель лтинского язык Хлопов. При входе учителя все уже по местм. Хлопов внимтельно осмтривет клсс, быстро делет перекличку, зтем сходит с своего возвышения и весь урок гуляет по клссу, не упускя ни н мгновение никого из виду. Проходя мимо скмьи, где сидит мленький с кудрявой головой и потешной птичьей физиономией Герберг, учитель остнвливется, нюхет воздух и говорит:

— Опять чесноком воняет?!

Герберг крснеет, тк кк ромт несется из его ящик, где лежит ппетитный кусок принесенной им для звтрк фршировнной щуки.

— Я вс в клсс не буду пускть! Что это з гдость?! Сейчс же вынесите вон! — И, помолчв, говорит вслед уносящему свое лкомство Гербергу:

— Можете себе нслждться, когд уж тк нрвится, дом.

Ученики фыркют, смотрят н Герберг, но н лице последнего, кроме непонимния: кк может не нрвиться ткя вкусня вещь, кк фршировння щук, — ничего другого не отржется. Тём с любопытством смотрит н Герберг, потому что он сын Лейбы, и Тём, постоянно видевший Мошку з прилвком отц, никк не может освоиться с фигурой его в гимнзическом сюртуке.

— Корнев, склоняйте, — говорит учитель.

Корнев встет, перекшивет свое и без того некрсивое, вздутое лицо и кисло нчинет хриплым, низким голосом.

Учитель слушет и рздрженно морщится.

— Д что вы скрипите, кк немзня телег? Ведь, нверно же, во время рекреции[48] умеете говорить другим голосом.

Корнев прокшливется и нчинет с более высокой ноты.

— Ивнов, продолжйте…

Сосед Тёмы, Ивнов, встет, смотрит своими косыми глзми н учителя и продолжет.

— Неверно! Вхнов, попрвить!

Вхнов встрепнно всккивет и молчит.

— Кртшев!

Тём всккивет и попрвляет.

— Ну? Дльше!

— Я не зню, — угрюмо отвечет Ивнов.

— Вхнов!

— Я вчер болен был.

— Болен, — кивет головой учитель. — Кртшев!

Тём встет и вздыхет: недром он хотел повторить перед уроком — все выскочило из головы.

— Ну, не знете, говорите прямо!

— Я вчер учил.

— Ну, тк говорите же!

Тём сдвигет брови и усиленно смотрит вперед.

— Сдитесь!

Учитель в упор осмтривет Вхнов, Кртшев и Ивнов.

Вхнов смодовольно водит глзми из стороны в сторону. Ивнов, сдвинув брови, угрюмо смотрит в скмью. Зтянутый, бледный Тём огорченно, пытливо всмтривется своими испугнными голубыми глзми в учителя и говорит:

— Я вчер знл. Я испуглся…

Учитель пренебрежительно фыркет и отворчивется.

— Яковлев, фрзы!

Встет первый ученик Яковлев и уверенно и спокойно говорит:

— Asinus excitatur baculo.

— Швндер! Переводите.

Встет ненормльно толстый, упитнный, чистенький мльчик. Он корчит болезненные рожи и облизывется.

— Пошел облизывться! Д что вы меня есть собиретесь, что ли?!

Ученики смеются.

Швндер судорожно нжимет большой плец н скмью, делет усилие и говорит:

— Осел…

— Ну?

— Погоняется…

Швндер делет еще одну болезненную гримсу и кончет:

— Плкою.

— Слв богу, родил.

Вторя половин урок посвящется письменному ответу.

Учитель ходит и внимтельно следит, чтобы не списывли. Глз его встречются с глзми Днилов, в которых вдруг что-то подметил проництельный учитель.

— Днилов, дйте вшу книжку.

— У меня нет книжки, — говорит, крснея, Днилов и неловко поднимется с мест, зжимя в то же время коленями лтинскую грммтику.

Учитель зглядывет и собственноручно вытскивет злополучную книгу.

Днилов сконфуженно смотрит в скмью.

— Тихоня, тихоня, мошенничть уже нучился, Стыдно! Стньте без мест!

Симптичня сутуловтя фигур Днилов кк-то решительно идет к учительскому месту и стновится лицом к клссу. Его сконфуженные крсивые глз смотрят добродушно и открыто прямо в глз учителю.

Рздется двно ожидемый, отрдный для ученического слух звонок.

— К следующему клссу…

Учитель здет по грммтике, потом фрзы с лтинского н русский, зтем см диктует с русского н лтинский и, отняв еще пять минут из рекреционных, нконец уходит.

Больше всего огорчют учеников эти лишние пять минут.

После урок Хлопов кк-то мло оживления. Большинство сидит в любимой позе — с коленкми, упертыми в скмью, и устло, бесцельно смотрит.

Н учительском возвышении неожиднно появляется стрый, толстый учитель русского язык.

— У попугя н шесте было весело! — монотонно, нрспев тянет он и чешет свою лысину о приствленную к ней линейку.

Тёме с Вхновым тоже весело, и никкого дел им нет ни до попугя, ни до учителя, ни до его системы, в силу которой учитель считл необходимым прежде всего ознкомить детей с синтксисом.

— Герберг, где подлежщее?

— Н шесте, — всккивет Герберг и впивется своей птичьей физиономией в учителя.

— Дурк, — тем же тоном говорит учитель, — ты см н шесте…. Кртшев!..

Тём, только что получивший в смый нос щелчок, встрепнно всккивет и в то же мгновение совсем исчезет, потому что Вхнов ловким движением своей ноги стскивет его н пол.

— Кртшев, ты куд девлся? — кричит учитель.

Тём, крсный, появляется и объясняет, что он провлился.

— Кк ты мог провлиться, когд под тобою твердый пол?

— Я поскользнулся…

— Кк ты мог поскользнуться, когд ты стоял?

Вместо ответ Тём опять едет под скмью. Он снов появляется и с ожесточенным отчянием смотрит укрдкой н Вхнов. Вхнов, положив локоть н скмью, прижимет лдонью рот, чтобы не прыснуть, и не смотрит н Тёму. Тём срывет сердце незметным пинком Вхнову в плечо, но учитель увидел это и обиделся.

— Кртшеву единицу з поведение.

Лыся, кк колено, голов учителя нклоняется и ищет фмилию Кртшев. Тём, пок учитель не видит, еще рз срывет свой гнев и теребит Вхнов з волосы.

— Кртшев, где подлежщее?

Тём мгновенно бросет Вхнов и ищет глзми подлежщее.

Яковлев, отвлившись вполуоборот с передней скмьи, смотрит н Тёму. «Подскжи!» — молят глз Тёмы.

— У попугя, — шепчет Яковлев, и ноздри его рздувются от предстоящего нслждения.

— У попугя, — подхвтывет рдостно Тём.

Общий хохот.

— Дурк, ты см попугй… С этих пор Кртшев не Кртшев, попугй. Герберг не Герберг, шест. Попугй н шесте — Кртшев н Герберге.

Клсс хохочет. Яковлев стонет от восторг.

Толстя, громдня фигур учителя нчинет слегк колыхться. Добродушные мленькие серые глз прищуривются, и некоторое время стрческое «хе-хе-хе» несется по клссу.

Но вдруг лицо учителя опять делется серьезным, клсс стихет, и тот же монотонный голос нрспев продолжет:

— В клссе — где подлежщее?

Гробовое молчние.

— Дурчье, — добродушно, нрспев говорит учитель. — Все попуги и шесты. Сидят попуги н шестх.

Между тем Тём не спускет глз с Яковлев.

— Рзве он смеет подскзывть глупости? — не то советуется, не то протестует Тём, обрщясь к Вхнову.

Кк только рздется звонок, он бросется к Яковлеву:

— Ты смеешь глупости подскзывть?!

— А тебе вольно повторять, — пренебрежительно фыркет Яковлев.

— Тк вот же тебе! — говорит Тём и со всего рзмх бьет его кулком по лицу. — Теперь подскзывй!

Яковлев первое мгновенье рстерянно смотрит и зтем порывисто, не удостоивя никого взглядом, быстро уходит из клсс. Немного погодя появляется в дверях бритое, широкое лицо инспектор, з ним весь в слезх Яковлев.

— Кртшев, подите сюд! — сухо и резко рздется в клссе.

Тём поднимется, идет и испугнно смотрит в выпученные голубые глз инспектор.

— Вы удрили Яковлев?

— Он…

— Я вс спршивю: удрили вы Яковлев?

И голос инспектор переходит в сухой треск.

— Удрил, — тихо отвечет Тём.

— Звтр н дв чс без обед.

Инспектор уходит. Тём, воспрянувший от милостивого нкзния, победоносно обрщется к Яковлеву и говорит:

— Ябед!

— А по-твоему, ты будешь по морде бить, тебе ручки з это целовть? — грызя ногти и впивясь своими мленькими глзми в Тёму, ядовито-спокойно спросил Корнев.

Вошел новый учитель — немецкого язык, Борис Борисович Кноп. Это был мленькя, тщедушня фигурк. Ткие фигурки чсто попдются между фрфоровыми сттуэткми: в клетчтых штнх и синем, с длинными узкими руквми, фрке. Он шел тихо, медленною походкой, которую ученики нзывли «рскорякой».

В Борисе Борисовиче ничего не было учительского. Встретив его н улице, можно было бы принять его з портного, сдовник, мелкого чиновник, но не з учителя.

Ученики ни про одного учителя ничего не знли из его домшней жизни, но про Борис Борисович знли всё. Знли, что у него жен зля, две дочки — стрые девы, мть — слепя струх, горбтя тетк. Знли, что Борис Борисович бедный, что он трепещет перед нчльством не хуже любого из них. Знли и то, что Борису Борисовичу можно перо смзывть слом, в чернильницу сыпть песок, в потолок, нжевв бумги, пускть бумжных чертей.

В последнее время Борис Борисович стл зметно подвться.

Сделв перекличку, он с трудом сошел с возвышения, н котором стоял его стол, и рсслбленно, по-стриковски, остновившись перед клссом, нчл не спеш вынимть из зднего крмн фрк носовой плток.

Высморквшись, Борис Борисович поднял голову и обртился к ученикм с блгодушной речью, в которой предложил им не шуметь, слушть спокойно урок и быть хорошими, добрыми детьми.

— Пожлуйст, — кончил Борис Борисович, и в голосе его ззвучл просьб устлого, больного человек.

Но Борис Борисович сейчс же спохвтился и уже более строго прибвил:

— А кто не зхочет смирно сидеть, того я без жлости буду совсем строго нкзывть.

Несколько минут все шло хорошо. Болезненный вид учителя смирил учеников. Но Вхнов, уже нлдив опытной рукой перо, издл им тонкий, тревожный, хорошо знкомый учителю звук.

Борис Борисович вскипел.

— Вы свиньи, и с вми нельзя по-человечески говорить… Вы тогд только чувствуете увжение к человеку, когд он вс вот кк душить будет.

И, дрож от бешенств, Борис Борисович поднял свой кулчок и покзл, кк будет душить.

— Ах ты, немецкя селедк! — прошептл кто-то и, рзжевв бумгу, искусно влепил ее в борт фрк Борис Борисович.

Учитель опешил. Несколько секунд длилось молчние.

— Хорошо, — нконец кк-то подвленно проговорил он. — Я вот тк с этим и пойду к директору. Я покжу ему это. Я рсскжу ему, что вы со мной делете, кк вы меня мучете. Я приведу его в клсс, и пусть он см смотрит н всех этих чертей (учитель покзл н висевших по потолку н ниточке чертей), н это перо и н эту чернильницу, и я скжу, что смый глвный и злой, смый грубый, бессмысленный скот — это Вхнов.

— З что вы ругетесь?! — вскочил Вхнов. — Вы всегд ндо мной издеветесь. Я ничего не делю, вы ругетесь.

И Вхнов вдруг звыл блгим мтом.

Учитель рстерялся и полез в крмн з тбкеркой. Он медленно вынул ее из крмн, постучл по ней пльцем, открыл крышку, достл щепотку тбку и, не сводя глз с Вхнов, нчл потихоньку нюхть. Вхнов продолжл выть, внимтельно нблюдя сквозь пльцы учителя.

— Я пойду жловться инспектору, — проговорил Вхнов, переств вдруг звывть, и порывисто нпрвился к двери.

— Вхнов, нзд! — остновил его нерешительно учитель.

— А з что вы ругетесь? Вы меня поймли? Когд поймете…

— А не поймн, тк не вор? Эхе-хе… Вхнов… Нехорошо…

В ответ Вхнов, сдясь н место, дернул з перо.

— Ты и теперь скжешь, что не ты.

— Теперь я со злости.

— Со злости? — огорченно переспросил учитель и покчл головой. — Вхнов, Вхнов…

Учитель глубоко вздохнул и здумлся.

Вхнов нчл пищть тк, кк пищт мленькие, еще слепые щенки.

— В--хнов!.. — уныло проговорил учитель.

— Я двно зню, что я Вхнов.

— Ты знешь… Ты много знешь… У тебя хорошее сердце, Вхнов… Сердце лошди… иди жлуйся.

Борис Борисович зкрыл глз и опустил голову н руки. Он чувствовл ккой-то особенный упдок сил.

— Иди жлуйся н меня, — повторил он снов, с трудом открывя глз. — Иди скжи, что тебе ндоел стрый, больной Борис Борисович, у которого пять человек н плечх…

Вхнов опять здергл перо.

Учитель бессильно опустил голову.

— Д брось, — обртился к Вхнову Ксицкий, — ведь болен же человек!

Но н Вхнов ншло. Он, спрятв голову под скмью, нчл хрюкть.

Борис Борисович беспомощно оглянулся.

— Послушй ты, идиот! — вскочил Корнев, обрщясь к Вхнову. — Господ, д уймите же его! — обртился он к ближйшим товрищм Вхнов.

Серб Августич, сорввшись с мест, кким-то клубком подлетел к Вхнову и, кк зверь, скля зубы, с нлитыми кровью глзми, прохрипел своим твердым нречием:

— Скотын! Убью!

Вхнов тк и обмер.

— Дрнь!

— Я больной, — прошептл тихо Борис Борисович, — пожлуйст, скорее позовите ндзиртеля.

Августич бросился в коридор. Дети испугнно стихли.

— Ничего, ничего, это пройдет, — тоскливо шептли побелевшие губы учителя.

В клссе воцрилсь мертвя тишин. Учитель точно зстыл, нклонившись и едв держсь рукой з крй стол. Весь клсс змер в неподвижных позх, и только бумжные черти, подвешенные к потолку и приводимые в движение сквозняком, тянувшим из отворенной в коридор двери, медленно и беззвучно рскчивлись нд головой больного.

— Пожлуйст… — тоскливо обртился учитель к вошедшему Ивну Ивновичу. — Я немножко болен. Пожлуйст, помогйте мне.

И учитель с помощью ндзиртеля, грузно опершись н его руку, медленно и тихо потщился из клсс.

Последний урок был Томылин — учителя естественной истории.

Ученики свободно и непринужденно встретили входившего средних лет, предствительного, полного учителя.

Он шел и легко, крсиво нес в своих рукх фигуры рзных зверей. Положив их н стол, он вынул чистый, белый плток, смхнул им пыль с руквов своего, безукоризненно сидевшего н нем, синего фрк и вытер руки. Еще н ходу, окинув весело клсс, он бросил свое обычное, кк будто небрежное:

— Здрвствуйте, дети!

Но это «здрвствуйте, дети!» током пробежло по детским сердцм и зствило их весело встрепенуться.

Сделв перекличку, учитель поднял голову и проговорил:

— Я принес вм, дети, прекрсный экземпляр чучел очковой змеи.

Учитель взял коробку и осторожно вынул змею. Он высоко поднял руку, и ученики приподнялись, с нпряжением всмтривясь в стршную змею с большими желтыми, точно в очкх, глзми.

— Очковя змея, — проговорил учитель, — ядовит. Укус ее смертелен. Яд помещется, тк же кк и у других ядовитых змей, в голове, возле зубов.

Томылин нжл пружинку, и змея открыл рот.

— Просунь осторожно плец, — скзл Томылин, обрщясь к Августичу. — Не бойся…

Когд Августич просунул плец, Томылин отпустил пружину, и змея снов зкрыл рот.

Августич нервно отдернул плец. Все и Томылин рссмеялись.

— Ты видишь н своем пльце черные полоски: это безвредня, простя жидкость, зменяющя собою яд. Теперь смотри, кк этот яд из головы проходит в зубы змеи.

Учитель поднял чсть кожи н голове змеи, и Августич чрез стеклянный череп увидел возле зубов мленькое черное пятнышко с тоненькими ниточкми, исчезвшими в зубх.

Ученики вскочили с своих мест и нперебой спешили зглянуть в ппрт.

— Не теснитесь, всем покжу, — произнес Томылин.

Когд осмотр кончился и клсс снов пришел в порядок, Томылин зговорил:

— Дети, сегодня эт дверь зтворилсь, и, может быть, нвсегд, з вшим учителем, потому что Борис Борисович стрдет тяжелой, неизлечимой болезнью. Тм, з этой дверью, ждут его пять бедных, не способных зрбтывть себе хлеб женщин, которые без него остнутся без куск хлеб…

Учитель змолчл, прошелся по клссу и проговорил:

— Ну, нчнем. Тём, отвечй!

Тём, всегд добросовестно учивший естественную историю, н этот рз не знл урок, потому что, по рсписнию, Томылин должен был в этот урок рсскзывть.

Тём сгорел со стыд, прежде чем открыл рот. Когд он кончил, Томылин, огорченный, не то спросил, не то скзл:

— Не выучил?

Тём сел и рсплклся.

Томылин вызвл другого, третьего и, кзлось, збыл о Тёме.

Тём перестл плкть и угрюмо-сконфуженно сидел, облокотившись н локоть. В нем шевелилось злое чувство и н себя, и н весь клсс — свидетелей его слез, — и н Томылин. И он еще угрюмее сдвигл брови.

— К следующему клссу выучишь урок? — спросил вдруг, мимоходом, Томылин, по обыкновению положив руку н волосы Тёмы и слегк поднимя его голову.

Тём нехотя поднял глз, но встретил ткой приветливый, лсковый взгляд учителя, взгляд, проникший в смую глубь его души, что сердце Тёмы ёкнуло, и он быстро ответил:

— Выучу.

— Отчего ты н сегодня не выучил?

— Я думл, что вы будете рсскзывть.

— Ну, выучи, я еще рз спрошу.

Последний урок кончился. Ученики толпми влят н улицу.

Тём зходит з Зиной, и они об идут пешком домой.

Зин весел. Он получил пять и вдобвок несет мтери целый ворох смых интересных, смых свежих новостей.

— Спршивли? — обрщется он к Тёме. — Сколько?

— Тебе ккое дело?

— А мне пять, — говорит Зин.

— Вш пятерк меньше ншей тройки, — отвечет Тём презрительно.

— Поче-е-му?

— А потому, что вы девочки, учителя больше любят девочек, — говорит вторитетно Тём.

— Ккие глупости!

— Вот тебе и глупости.

З обедом Зин ест с ппетитом и говорит, говорит. Тём ест лениво, молчит и рвнодушно-устло слушет Зину. К общему обеду они опоздли. В столовой тем не менее, кроме отц, все нлицо. Мть сидит, облокотившись н стол, и любуется своей смуглой, рскрсневшейся дочкой. Переведя глз н сын, мть тоскливо говорит:

— Ты совсем зеленый стл… Отчего ты ничего не ешь?

— Мм, оттого, что он всегд н свои деньги слсти покупет.

— Непрвд, — отвечет Тём, порженный сообрзительностью Зины.

— Ну д, непрвд.

— Я поеду и попрошу директор, чтоб он устроил для желющих звтрки, — говорит мть.

Тёме предствляется фигур мтери с ее стрнным проектом и сдержння, стройня фигур директор. От одной мысли ему делется неловко з мть, и он торопится предупредить ее, говоря совершенно естественно:

— Одн мть уже приезжл, и директор не соглсился.

После обед Тём идет в сд, где ветер уныло кчет обнженные деревья, сквозь которые видны все зборы сд, и кжется Тёме, что меньше кк будто стл сд. Из сд Тём идет к Иоське, который в теплой, грязной кухне, сидя где-нибудь в уголке и рспустив свои толстые губы, возится нд чем-то. Тём идет н немный двор, пробирется между кучми и ищет глзми втгу. Но уже нет прежних приятелей. И Герськ, и Яшк, и Кольк — все они з рботой. Герськ — з верстком, Яшк и Кольк — ушли в город помогть родителям.

У збор копоштся осттки втги. Много новых, всё мленькие: крсные, в лохмотьях, посиневшие от холод, усердно потягивют носом и с любопытством смотрят н чужого им Тёму. Знкомя пуговк блестит н воздухе, но нет уже больше ее веселых хозяев. Тём любовно, тоскливо узнет и всмтривется в эту, пережившую своих хозяев, пуговку, и еще дороже он ему. Ккие-то обрывки неясных, грустных и слдких мыслей — кк этот змирющий день, здесь холодный и неприветливый, тм, между туч, в том кусочке догорющего неб, охвтывющий мльчик жгучим сожлением, — толпятся в голове Тёмы и не хотят, и мешют, и не пускют н свободу где-то тм, глубоко в голове или в сердце кк будто сидящую отчетливую мысль.

— Тёмочк, зйдите н чсок ко мне, — высккивет, увидев в окно Тёму, Кейзеровн.

Тём входит в теплую, чистую избу, вдыхет в себя знкомый зпх глины с нвозом, которой зботливя хозяйк смзывет пол и печку, скользит глзми по желтому чистому полу, белым стенм, мленьким знвесочкм, потемневшему лицу рыхлой Кейзеровны и ждет.

— Тёмочк, кто у вс учитель немецкого язык?

— Борис Борисович, — отвечет Тём.

— Вы знете, Тёмочк, у Борис Борисович моя сестр в услужении.

Тём лсково, осторожно говорит:

— Он сегодня немножко зболел.

— Зболел? Чем зболел? — встрепенулсь Кейзеровн.

— У него голов зболел, он не докончил урок.

— Голов? — И Кейзеровн делет большие глз, и губы ее собирются в мленький, тесный кружок. — Ох, Тёмочк, сестре они больше тридцти рублей должны. Ндо идтить.

Тём слышит тревожную, тоскливую нотку в этом «идтить», и эт тревог передется и охвтывет его.

В его вообржении рисуются больной учитель и пять стрых женщин, которых Тём никогд не видл, но которые вдруг, кк живые, встли перед ним: вот горбтя, морщинистя струх — это тетк; вот слепя, с длинными седыми волосми — мть.

— Кейзеровн, у мтери учителя бельм н глзх?

— Нет.

— Они бедные?

— Бедные, Тёмочк! Не дй бог его смерти, хуже моего им будет.

— Что ж они будут делть?

— А уж и не зню… Струху и тетку, может, в богдельню возьмут… пстор устроит, жен и дочери — хоть милостыньку н улицу иди просить.

— Милостыньку? — переспршивет Тём, и его глз широко рскрывются.

— Милостыньку, Тёмочк. Вот когд вырстете, будете ехть в крете и ддите им копеечку…

— Я рубль дм.

— Что бросите, з все господь зплтит. Бедному человеку подть, все рвно что господ встретить… и удч всегд во всем будет. Ну, Тёмочк, я пойду.

Тём неохотно встет. Ему хочется рсспросить и об учителе еще, и об этих женщинх, которые обречены н милостыньку. Мысли его толпятся около этой милостыньки, которя предствляется ему неизбежным выходом.

Придя домой, он утомленно сдится н дивн возле мтери и говорит:

— Знешь, мм, Борис Борисович зболел… Кейзеровны сестр у них служит. Я ей скзл, что он зболел… Знешь, мм, если он умрет, его мть и тетку в богдельню возьмут, жен и две дочки пойдут милостыню просить.

— Кейзеровн говорит?

— Д, Кейзеровн. Мм, можно мне яблок?

— Можно.

Тём пошел достл себе яблоко и, усевшись у окн, нчл усердно и в то же время озбоченно грызть его.

— А ты хочешь поехть к Борису Борисовичу?

— С кем?

— Со мной.

Тём нерешительно зглянул в окно.

— Тебе хочется?

— А это не будет стыдно?

— Стыдно? отчего тебе кжется, что это стыдно?

— Ну хорошо, поедем, — соглсился Тём.

В доме учителя Тём неловко сидел н стуле, посмтривя то н струшку — мть его, мленькую, худенькую женщину в черном плтье, с зеленым зонтиком н глзх, то н высокую, худую девушку с белым лицом и черненькими глзкми, лсково и приветливо посмтриввших н Тёму. Только жен не понрвилсь Тёме, полня, недовольня, бледня женщин.

Скзли учителю и повели Тёму к нему. З ситцевыми ширмми стоял простя кровть, столик с бночкми, вышитые крсивые туфли.

«Ккой же он бедный, — пронеслось в голове Тёмы, — когд у него ткие туфли?»

Тём подошел к кровти и испугнно посмотрел в лицо Борис Борисович. Ему бросились в глз бледное, жлкое лицо учителя и тонкя, худя рук, которую Борис Борисович держл н груди. Борис Борисович поднял эту руку и молч поглдил Тёму по голове. Тём не знл, долго ли он простоял у кровти. Кто-то взял его з руку и опять повел нзд. Он вошел в гостиную и остновился.

Его мть рзговривл с Томылиным. Тёму кк-то порзило сочетние крсивого лиц учителя и возбужденного, молодого лиц мтери. Мть приветливо улыбнулсь сыну своими вырзительными глзми.

Тёме вдруг покзлось, что он двно-двно уже видел где-то вместе и мть, и Томылин, и себя.

— Здрвствуй, Тём, — проговорил Томылин, лсково притянул его к себе и, обняв его рукой, продолжл слушть Аглиду Всильевну.

— Я понимю, конечно, — говорил он, — и все-тки можно было бы инче устроить. Все основно н форме, н дисциплине, н стрхе стрших уронить кк-нибудь свое достоинство, но из-з этого достоинство ребенк ни во что не ствится и безжлостно попирется н кждом шгу ншими педгогми. А посмотрите у нгличн! Тм уже десятилетний мльчугн сознет себя джентльменом. Я не о вс говорю… Вши уроки совершенно отвечют тому, кк, по-моему, должно быть поствлено дело. И я не могу удержться, чтобы не скзть, monsieur Томылин… — мть посмотрел н Тёму, н мгновение остновилсь в нерешительности, вскинул глзми н Томылин и быстро продолжл по-фрнцузски: —…чем вы влияете н детей и чем получете широкий доступ к их сердцм: вы щдите чувство собственного достоинств ребенк; он знет, что его мленькое смолюбие вм тк же дорого, кк и вше собственное.

— Если приятн деятельность, то еще приятнее оценк ее…

— Он приятн и необходим, по-моему. Поверьте, что мы, родители, ничем не повредили бы вм, если б имели возможность почще делиться с вми, учителями, впечтлениями. А в теперешнем виде вш гимнзия мне нпоминет суд, в котором есть и председтель, и прокурор, и постоянный подсудимый и только нет зщитник этого мленького и, потому что мленького, особенно нуждющегося в зщитнике подсудимого…

Томылин молч улыбнулся.

— Ах, ккя прелесть твой Томылин, — скзл дорогой мть, полня впечтлений неожиднной встречи.

Тём был счстлив з своего учителя и тоже переживл нслждение от бывшего свидния.

— Мм, з что тебя у Борис Борисович блгодрили?

— Я предложил им переговорить с тетей Ндей, чтобы устроить одну дочь клссной дмой, другую учительницей музыки.

— В институте?

— В институте. Вот видишь, и не будут просить милостыню, если дже, не дй бог, и умрет Борис Борисович…

Тёме после всего пережитого совсем не хотелось принимться з приготовление уроков для другого дня.

Зин двно уже сидел з урокми, Тём все никк не мог нйти нужной ему тетрди. Брт и сестр знимлись в мленькой комнтке, всегд под непосредственным нблюдением мтери, которя обыкновенно в это время что-нибудь читл, сидя поодль в кресле.

Тём уже двдцтый рз рссеянно переходил от стол к этжерке, где н отдельной полке, в невозможном беспорядке, в контрсте с полкой сестры, влялсь перепутння, хотическя куч книг и тетрдей.

Зин не выдержл и, молч, бросив рботу, нблюдл з бртом.

— Покзть тебе, Тём, кк ты ходишь? — спросил он и, не дожидясь, встл, вытянул шею, сделл бессмысленные глз, открыл рот, опустил руки и с согнутыми коленкми нчл ходить бесцельно, толкясь от одной стенки к другой.

Тёме решительно все рвно было кк ни тянуть время, лишь бы не знимться, и он с удовольствием смотрел н сестру.

Мть, оторввшись от чтения, строго прикрикнул н детей.

— Мм, — проговорил Зин, — я уже полстрницы нписл.

— Моя тетрдь где-то зтерялсь, — в опрвдние проговорил нрспев Тём.

— См зтерялсь? — строго спросил мть, опускя книгу.

— Я ее вот здесь положил вчер, — ответил Тём и при этом точно укзл место н своей полке, куд именно он положил.

— Может быть, мне поискть тебе тетрдь?

Тём сдвинул недовольно брови и уже сосредоточенно стл искть тетрдь, которую и вытщил нконец из перепутнной кучи.

— Я ее см зкинул, — проговорил он, улыбясь.

Н некоторое время воцрилось молчние.

Тём погрузился в писние и с чувством нчл выводить буквы, или, вернее, невозможные кркули.

Зин, вскинув глзми н брт, тк и змерл в нблюдтельной позе.

— Тём, покзть тебе, кк ты пишешь?

Тём с удовольствием оствил свое писние и, предвкушя нслждение, уствился н сестру.

Зин, рсствив локти кк можно шире, совсем легл н стол, высунул н щеку язык, скосил глз и зстыл в ткой позе.

— Непрвд, — проговорил сомнительно Тём.

— Мм, Тём хорошо сидит, когд пишет?

— Отвртительно.

— Првд — похоже?

— Хуже дже.

— А, что? — торжествующе обртилсь Зин к брту.

— А зто я быстрее тебя стихи учу, — ответил Тём.

— И вовсе нет.

— Ну, двй при: я только дв рз прочитю и уж буду знть н пмять.

— Вовсе не желю.

— Зто через чс и збудешь, — проговорил мть, — Зин всю жизнь будет помнить. Ндо учить тк, кк Зин.

— А, что? — обрдовлсь Зин.

— Ну д, если б я все тк учил, кк ты, — проговорил смодовольно Тём, помолчв, — я бы двно уж дурком был.

— Мм, слышишь, что он говорит?

— Это почему? — спросил мть.

— Это пп говорил.

— Кому говорил?

— Дяде Вне. Если б я, говорит, все учил, что ндо, — я бы и вышел тким дурком, кк ты.

— А дядя Вня что ж скзл?

— А дядя Вня рссмеялся и говорит: ты умный, оттого ты и генерл, я не генерл и глупый… Нет, не тк: ты генерл потому, что умный… Нет, не тк…

— То-то — не тк. Слушешь, не понимешь и выдергивешь, что тебе нрвится. И выйдешь недоучкой.

Опять водворилось молчние.

— Зто я игрю лучше тебя, — проговорил Зин.

— Это ббья нук, — ответил пренебрежительно Тём.

Зин оздченно промолчл и принялсь опять писть.

— А кк же Крвченко? — вдруг спросил он, вспомнив своего учителя музыки. — Он, знчит, бб?

— Бб, — ответил уверенно Тём, — оттого у него и бород не рстет.

— Мм, это првд? — спросил Зин.

— Глупости, — ответил мть. — Не видишь рзве, что он смеется нд тобою?

— У него и хвостик есть, вот ткой мленький, — проговорил Тём, покзывя рукой рзмер хвост.

— Мм?!

— Тём, перестнь глупости говорить.

Тём смолк, но продолжл покзывть рукми рзмеры хвост.

— Мм?!

— Тём, что~ я скзл?

— Я ничего не говорю.

— Он покзывет рукми — ккой хвостик.

— Еще одно слово — и я вс обоих в угол поствлю, — не глядя н Тёму, ответил мть.

Он безбоязненно опять покзл Зине рзмеры хвост. Зин мгновение подумл и в отместку высунул язык. Тём в долгу не остлся и нчл делть ей гримсы. Зин отвечл тем же, и некоторое время они усердно стрлись перещеголять друг друг в этом искусстве. Тём окончтельно взял верх, скорчив ткое лицо, что Зин не выдержл и фыркнул.

— Тём, сдись з мленький столик спиною к Зине и не смей вствть и поворчивться, пок не кончишь уроков. Стыдись! Ленивый мльчик.

Водворилсь тишин, и Тём нконец блгополучно кончил свои знятия. Последнюю лтинскую фрзу ему лень было учить, и он, отвечя мтери и укзывя, до кких пор ему было здно, покзл пльцем до выпущенных им предлогов. Вообще проверк по лтинскому языку был слб; мть в нем знл меньше Тёмы и познкомилсь с языком при помощи смого же Тёмы, с целью хоть кк-нибудь проверять знятия своего ленивого сын. Но это приносило скорее вред, чем пользу, и Тём, рди одного школьничеств, чсто морочил мть, смотря н нее кк н подготовительную для себя школу по чсти ндувния более опытных своих учителей.

Когд уроки кончились, Тём, посмотрев н чсы, с нслждением подумл об остющемся до сн чсе, совершенно свободном от всяких збот. Он зглянул в темную переднюю и, зметив тм Еремея, топившего соломой печь, через ворох соломы перебрлся к нему и, сев рядом с ним, стл, кк и Еремей, смотреть в ярко горевшую печь. Все новя и новя солом быстро исчезл в огне. Тём усердно помогл Еремею здвигть солому и с интересом ждл, когд потемневшя печь спрвится с новой порцией. Вот только искры д пепел сквозят через свежую охпку, и кжется, никогд он не згорится; вот кк-то лениво вспыхнуло в одном, другом, третьем месте, и, охвчення вдруг вся срзу, солом с стршной, откуд-то взявшеюся силой огня уже рвется и исчезет бесследно в пожирющем ее плмени. Ярко и тепло до боли.

И опять об, и Еремей и Тём, ждут нового взрыв.

— Еремей, ты от брт получил письмо из деревни?

— Получил, — отвечет Еремей.

— Что он пишет?

— Пишет, что, слв богу, урожй был. Четвертую лошдь купили.

Еремей оживляется и рсскзывет Тёме о земле, посеве, хозяйстве, которое совместно с ним ведет брт.

— Вот, к прзднику, если бог дст, попрошусь у ппы в деревню, — говорит Еремей.

— Кк, н елке не будешь?

Еремей снисходительно улыбется и говорит:

— Тм же ж у меня рыдня — свты, дружки…

— Ты кого больше всех любишь?

— Я всех люблю.

И от слдкой мысли свидния у Еремея рисуются приятные сердцу кртины: повязнные головы хохлуш, хустки, тяжелые чеботы, рсписня хт, н столе вреники, глушки, горилк, з столом рзгоревшиеся, добродушные, веселые и «ледщие лыц» Грицко, Остпов, Дунь и Мрусенек.

— Кк ты думешь, Еремей, мне что~ подрят н елку?

Еремей оствляет мечты и внимтельно смотрит своим одним глзом в огонь:

— Мбуть, ружье?

— Нстоящее?

— Нстоящее, должно буть, — нерешительно говорит Еремей.

— Вот, Тёмочк, — говорит подошедшя и присевшя Тня, — вырстйте скорей д в офицеры поступйте… сбля сбоку, усики ткие…

— Я не буду офицером, — рвнодушно говорит Тём, здумчиво смотря в огонь.

— Отчего не будете? Офицерм хорошо.

И Еремей соглшется, что офицерм хорошо.

— Енерлом будете, як пп вш.

— Мм не хочет, чтобы я был офицером.

— А вы попросите.

— Не хочу. Я ученым буду… кк Томылин.

— Не люблю я их; я одного учителя видл, — ткой некрсивый, худой… Военный лучше… усики.

— У меня тоже будут усы, — говорит Тём и стрется посмотреть н свою верхнюю губу.

Тня смотрит и целует его. Тём недовольно отстрняется.

— Зчем ты целуешь?

— Скорее рсти будут усы…

— Отчего скорее?

Тня молч смотрит лукво н Еремея и улыбется. Тём переводит глз н Еремея, который тоже згдочно улыбется и весело глядит в печку.

— Еремей, отчего?

— Д тк, он шуткует, — говорит Еремей и медленно встет, тк кк топк печки кончилсь.

Тём тоже встет и идет.

В столовой Зин, придвинув свечку, осторожно держит нд ней схр, который тет и желтыми прозрчными кплями пдет н ложку, которую Зин держит другой рукой.

Нтш, Сереж и Аня внимтельно следят з кждою кплей.

— И я, — говорит Тём, бросясь к схрнице.

— Тём, это для Нтши, у нее кшель, — протестует Зин.

— У меня тоже кшель, — отвечет Тём и с схром и ложкой лезет н стол. Он усживется с другой стороны свечи и делет то же, что Зин.

— Тём, если ты только меня толкнешь, я отниму свечку… Это моя свечк.

— Не толкну, — говорит Тём, весь поглощенный рботой, с высунутым от усердия языком.

У Тёмы н ложку пдют ккие-то совсем черные, пережженные, с копотью, кпли.

— Фу, ккя гдость, — говорит Зин.

Мленькя компния весело хохочет.

— Ничего, — отвечет Тём, — больше будет… — И он с нслждением нбивет себе рот леденцми в сже.

— Дети, спть пор, — говорит мть.

Тём, Зин и вся компния идут к отцу в кбинет, целуют у него руку и говорят:

— Пп, покойной ночи.

Отец отрывется от рботы и быстро, озбоченно одного з другим рссеянно крестит.

Тём у себя в комнте молится перед обрзом богу.

Медленно, где-то з окном, с кким-то однообрзным отзвуком, кпля з кплей пдет с крыши вод н кменный пол террсы. «День, день, день», — рздется в ушх Тёмы. Он прислушивется к этому звону, смотрит куд-то вперед и, збыв двно о молитве, весь потонул в ощущениях прожитого дня: Еремей, Кейзеровн, дочк Борис Борисович, Томылин с мтерью…

«Вот хорошо, если б Томылин был мой отец», — думет вдруг почему-то Тём.

Эт откуд-то взявшяся мысль тут же неприятно передергивет Тёму. Томылин в эту минуту кк-то срзу делется ему чужим, и взмен его выдвигется обрз сурового, озбоченного отц.

«Я очень люблю ппу, — проносится у него приятное сознние сыновней любви. — И мму люблю, и Еремея, и Борис Борисович, всех, всех».

— Артемий Николевич, — зглядывет Тня, — ложитесь уже, то звтр долго будете спть…

Тём неприятно оторвн.

Д, звтр опять вствть в гимнзию; и звтр, и послезвтр, и целый ряд скучных, тоскливых дней…

Тём тяжело вздыхет.

VIII

Ивнов

Через несколько дней Борис Борисович умер. Мть его и тетк поступили в приют, жен и стршя дочь, зботми Аглиды Всильевны, попли в институт, жен — экономкой, дочь — клссной дмой. Млдшую дочь Аглид Всильевн взял к себе, бывшую у нее фрейлейн устроил ндзиртельницею детского приют.

Н место Борис Борисович пришел толстый, крснощекий молодой немец, Роберт Ивнович Клу.

Ученики срзу почувствовли, что Роберт Ивнович — не Борис Борисович.

Дни пошли з днями, бесцветные своим однообрзием, но сильные и бесповоротные своими общими результтми.

Тём кк-то незметно сошелся с своим новым соседом, Ивновым.

Косые глз Ивнов, в первое время неприятно поржвшие Тёму, при более близком знкомстве нчли производить н него ккое-то мнящее к себе, особенно сильное впечтление, Тём не мог дть отчет, что в них было привлектельного: глубже ли взгляд кзлся, светлее ли кк-то был он, но Тём тк поддлся очровнию, что стл и см косить, снчл шутя, потом уже не змечя, кк глз его сми собою вдруг скшивлись.

Мтери стоило большого труд отучить его от этой привычки.

— Что ты уродуешь свои глз? — спршивл он.

Но Тём, чувствуя себя похожим в этот момент н Ивнов, испытывл бесконечное нслждение.

Ивнов незметно втянул Тёму в сферу своего влияния.

Вечно тихий, неподвижный, никого не трогвший, кк-то рвнодушно получвший единицы и пятерки, Ивнов почти не сходил с своего мест.

— Ты любишь стршное? — тихо спросил однжды, зкрывя рукою рот, Ивнов во время ккого-то скучного урок.

— Ккое стршное? — повернулся к нему Тём.

— Д тише, — нервно проговорил Ивнов, — сиди тк, чтобы незметно было, что ты рзговривешь. Ну, про стршное: ведьм, чертей…

— Люблю.

— В кком роде любишь?

Тём подумл и ответил:

— Во всяком роде.

— Я рсскжу тебе про один случй в Испнии. Д не поворчивйся же… сиди, кк будто слушешь учителя. Ну, тк. В одном змке в Испнии пришлось кк-то зночевть одному путешественнику…

У Тёмы по спине уже збегли муршки от предстоящего удовольствия.

— Его предупреждли, что в змке происходит по ночм что-то стршное. Ровно в двендцть чсов отворялись все двери…

У Тёмы широко рскрылись глз.

— Опусти глз!.. Что ты смотришь тк?.. Зметят… Когд стршно сделется, смотри в книгу!.. Вот тк. Ровно в двендцть чсов отворялись сми собою двери, зжиглись все свечи, и в смой дльней комнте покзывлсь вдруг высокя, длиння фигур, вся в белом… Смотри в книгу… Я брошу рсскзывть.

Тём, кк очровнный, слушл.

Он любил эти стршные рсскзы, неистощимым источником которых являлся Ивнов. Бывло, скжет Ивнов во время рекреции: «Не ходи сегодня во двор, буду рсскзывть». И Тём, кк приковнный, оствлся н месте. Нчнет и срзу зхвтит Тёму. Подопрется, бывло, коленом о скмью и говорит, говорит — тк и льется у него. Смотрит н него Тём, смотрит н мленький, болтющийся в воздухе порыжелый спог Ивнов, н лопнувшую кожу этого спог; смотрит н едв выглядывющий, зсленный, покрытый перхотью форменный воротничок; смотрит в его добрые светящиеся глз и слушет и чувствует, что любит он Ивнов, тк любит, что жлко ему почему-то этого мленького, бедно одетого мльчик, которому ничего, кроме его рсскзов, не ндо, — что готов он, Тём, прикжи ему только Ивнов, все сделть, всем для него пожертвовть.

— Кк много ты знешь! — скзл рз Тём, — кк ты все это можешь выдумть?

— Ккой ты смешной, — ответил Ивнов. — Рзве это моя фнтзия? Я читю.

— Рзве ткие вещи печтют?

— Конечно, печтют. Ты читешь что-нибудь?

— Кк читю?

— Ну, кк читешь? Возьмешь ккой-нибудь рсскз, сядешь и читешь.

Тём удивленно слушл Ивнов. В его голове не вмещлось, чтоб можно было добровольно, без урок, сидеть и читть.

— Ты вот попробуй, когд-нибудь я принесу тебе одну знимтельную книжку… Только не порви.

Во втором клссе Тём уже читл Гоголя, Мйн-Рид, Вгнер и втянулся в чтение. Он любил, придя из гимнзии, под вечер, с куском хлеб, збрться куд-нибудь в кретник, н чердк, в беседку — куд-нибудь подльше от жилья, и читть, переживя все ощущения выводимых героев.

Он познкомился с Ивновым по дому и, узнв его жизнь, еще больше привязлся к нему. Добрый, кроткий с теми, кого он любил, Ивнов был круглый сирот, жил у богтых родственников, помещиков, но кк-то зброшенно, в стороне от всей квртиры, в мленькой, возле смой кухни, комнтке. К нему никто не зглядывл, он тоже не любил ходить в общие комнты и всегд почти просиживл один у себя.

— Тебе он нрвится, мм? — приствл Тём по сту рз к своей мтери и, получя утвердительный ответ, переживл нслждение з своего друг. — Мм, скжи, что тебе больше всего в нем нрвится?

— Глз.

— Првд, глз? Знешь, мм, его мть умерл перед тем, кк он поступил в гимнзию. Я видел ее портрет. Он кзчк, мм… Ткя хорошенькя… Он н груди в мленьком медльоне носит ее портрет. Он мне покзывл, только скзл, чтобы я никому ничего не говорил. Ты тоже, мм, никому не говори. Ах, мм, если б ты знл, кк я его люблю!

— Больше ммы?

Тём сконфуженно опускл голову и нерешительно произносил:

— Одинково…

— Глупый ты мльчик! — улыбясь, говорил мть.

— Мм, он говорит, чтобы летом я ехл к ним в деревню. Тм у них пруд есть, рыбу будем ловить, сд большой; у него большой кожный дивн под окнми, и вишни прямо в окно висят. У дяди его пропсть книг… Мы вдвоем зпремся и будем читть. Пустишь меня, мм?

— Если перейдешь в третий клсс — пущу.

— Ах, вот счстье будет! Я тебе привезу много вишен. Хорошо?

— Хорошо, хорошо. Пор уж знимться.

— Тк не хочется… — говорил Тём, слдко потягивясь.

— А в деревню хочется?

— Хочется, — смеялся Тём.

Иногд утром, когд Тёме не хотелось вствть, когд почему-либо перспектив идти в гимнзию не предствлял ничего змнчивого, Тём вдруг вспоминл своего друг, и слдкое чувство охвтывло его, — он всккивл и нчинл одевться. Он переживл нслждение от мысли, что опять увидит Ивнов, который уж будет ждть его и весело сверкнет своими добрыми черными глзми из-под мохнтой шпки волос. Поздоровются друзья, сядут поближе друг к другу и рдостно будут улыбться Корневу, который, грызя ногти, нсмешливо скжет:

— Сто лет не видлись… Поцелуйтесь н рдостях.

В ткие минуты Тём считл себя смым счстливым человеком.

IX

Ябед

Но ничто не вечно под луною. И дружб Тёмы с Ивновым прекртилсь, и мечты о деревне не осуществились, и н смое воспоминние об этих лучших днях из детств Тёмы жизнь безжлостно нложил свою гдливую печть, кк бы в отместку з доствленное блженство.

Учитель фрнцузского язык, Бошр, скромно нчвший крьеру с кучер, сохрнивший свою предствительную фигуру, зседл н своем учительском месте тк же величественно и добродушно, кк в былые дни восседл н козлх своего фикр. Кк прежде, бывло, он по временм стегл свою клячу длинным бичом, тк и теперь, от времени до времени, он хлопл своей широкой, пухлой лдонью и кричл громким рвнодушным голосом:

— Voyons, voyons donс![49]

Однжды, по зведенному порядку, шел урок Бошр. Очередной переводил, остльной клсс был в кком-то среднем состоянии между сном и бодрствовнием.

В мленькое, круглое окошко клсс, проделнное в дверях, зглянул чей-то глз.

Вхнов сложил мшинльно кукиш, полюбовлся им снчл см, зтем предложил полюбовться и смотревшему в окошечко.

При всем своем добродушии Ивн Ивнович, который и смотрел в окошко, не вытерпел и, отворив дверь, приглсил Вхнов к директору.

Вхнов струсил и стл божиться, что это не он. В подтверждение своих слов он сосллся н Бошр, будто бы видевшего, кк он, Вхнов, сидел смирно.

Бошр, видевший все и с любопытством естествоиспыттеля нблюдвший см зверьк низшей рсы — Вхнов, проговорил с пренебрежением удовлетворенного нблюдтеля:

— Allez, allez, bête animal![50]

Вхнов скрепя сердце пошел з Ивном Ивновичем в коридор, но когд дверь зтворилсь и они остлись одни с глзу н глз, Вхнов, не долго думя, встл н колени и проговорил:

— Ивн Ивнович, не губите меня! Директор исключит з это, отец убьет меня. Честное слово, я говорю, првду: вы знете моего отц.

Ивн Ивнович хорошо знл отц Вхнов, который был в полном смысле слов зверь по свирепости и крутости нрв. Он слвился н весь город этими своими кчествми, нряду, впрочем, и с другими, призннными обществом: идельной честностью и беззветным мужеством.

— Встньте скорей! — сконфуженно и рстерянно зговорил Ивн Ивнович и см бросился поднимть Вхнов.

Вхнов, для усиления впечтления, вствя, чмокнул ндзиртеля в руку. Ивн Ивнович, окончтельно рстерявшись, опрометью бросился от Вхнов, отмхивясь и отплевывясь н ходу. Вхнов, постояв немного в коридоре, снов вошел в клсс.

Ккими-то судьбми эт история все-тки дошл до директор, и педгогическим советом Вхнов был приговорен к двухнедельному ресту по дв чс кждый день.

Убедившись, что донес не Ивн Ивнович, Вхнов остновился н Бошре, кк н единственном человеке, который мог донести. Это было и общее мнение всего клсс. Хотя и не горячо, но почти все выскзывли порицние Бошру.

«Идиот» Вхнов н мгновение приобрел если не увжение, то сочувствие. Это сочувствие пробудило в Вхнове зтоптнное сперв отцом, потом и гимнзией двно уже спвшее смолюбие. Он испытл слдкое нрвственное удовлетворение, которое чувствует человек от сочувствия к нему обществ. Но что-то говорило ему, что это сочувствие нендежное и, чтоб удержть его, от него, Вхнов, требовлось что-то ткое, что зствило бы нвсегд збыть его прошлое.

Бедня голов Вхнов, может быть, в первый рз в жизни, был полн другими мыслями, чем те, ккие внушло ей здоровое, прздное тело пятндцтилетнего отупевшего отрок. Его мозги тяжело рботли нд трудной здчей, с которой он и спрвился нконец.

З мгновение до приход Бошр Вхнов не удержлся, чтобы не скзть Ивнову и Тёме (по нстоянию Ивнов они и во втором клссе продолжли сидеть втроем и по-прежнему н последней скмейке) о том, что он всунул в стул, н который сядет Бошр, иголку.

Тк кк н лицх Ивнов и Тёмы изобрзился ккой-то ужс вместо ожидемого одобрения, то Вхнов н всякий случй проговорил:

— Только выдйте!

— Мы не выддим, но не потому, что испуглись твоих угроз, — ответил с достоинством Ивнов, — потому, что к этому обязывют првил товриществ. Но это ткя гнусня гдость…

Тём только взглядом ответил н тк отчетливо вырженные Ивновым его собственные мысли.

Спорить было поздно. Бошр уже входил, величественный и спокойный. Он поднялся н возвышение, стл спиной к стулу, не спеш положил книги н стол, оглянул взглядом сонного орл клсс и, рздвигя слегк флды, грозно опустился.

В то же мгновение он вскочил, кк ужленный, с пронзительным криком, нгнулся и стл щупть рукой стул. Рзыскв иголку, он вытщил ее с большим трудом из сиденья и бросился из клсс.[51]

Совершенно бледный, с провлившимися вдруг куд-то внутрь глзми, откуд они горели огнем, влетел в клсс директор и прямо бросился к последней скмейке.

— Это не я! — прижтый к скмье, в диком ужсе зкричл Тём.

— Кто?! — мог только прохрипеть директор, схвтив его з руку.

— Я не зню! — ответил высоким визгом Тём.

Рвнув Тёму з руку, директор одним движением выдернул его в проход и потщил з собой.

Тём кким-то вихрем понесся с ним по коридору. Кк-то тупо зстыв, он безучстно нблюдл ряды вешлок, шинелей, грязную клошу, влявшуюся посреди коридор… Он пришел в себя, только очутившись в директорской, когд его слух порзил зловеще щелкнувший змок зпирвшейся н ключ двери.

Смертельный ужс охвтил его, когд он увидел, что директор, покончив с дверью, стл кк-то тихо, беззвучно подбирться к нему.

— Что вы хотите со мной делть?! — неистово зкричл Тём и бросился в сторону.

В то же мгновение директор схвтил его з плечо и проговорил быстрым, огнем охвтившим Тёму шепотом:

— Я ничего не сделю, но не шутите со мною: кто?!

Тём помертвелыми глзми, зстыв н месте, с ужсом смотрел н рздуввшиеся ноздри директор.

Впившиеся черные горящие глз ни н мгновение не отпускли от себя широко рскрытых глз Тёмы. Точно что-то, помимо воли, рздвигло ему глз и входило через них влстно и сильно, с мучительной болью вглубь, в Тёму, туд… куд-то длеко, в ту глубь, которую только холодом прикосновения чего-то чужого впервые ощущл в себе онемевший мльчик…

Ошеломленный, удрученный, Тём почувствовл, кк он точно погружлся куд-то…

И вот, кк жлобный подсвист в бурю, рядом с диким воем ззвучли в его ушх и посыплись его бессвязные, слбеющие слов о пощде, слов мольбы, просьбы и опять мольбы о пощде и еще… ужсные, стршные слов, бессознтельно слетвшие с помертвелых губ… х! более стршные, чем клдбище и черня шпк Еремея, чем розги отц, чем см директор, чем все, что бы то ни было н свете. Что смрд колодц?! Тм, открыв рот, он больше не чувствовл его… От смрд души, охвтившего Тёму, он бешено рвнулся.

— Нет! Нет! Не хочу! — с безумным воплем бесконечной тоски бросился Тём к вырввшему у него признние директору.

— Молчть! — со спокойным, холодным презрением проговорил удовлетворенный директор и, втолкнув Тёму в соседнюю комнту, зпер з ним дверь.

Оствшись один, Тём кк-то бессильно, тупо оглянулся, точно отыскивя потерявшуюся связь событий. Зтихвшие в отдлении шги директор дли ему эту связь. Ослепительной, мучительной болью сверкнуло сознние, что директор пошел з Ивновым.

— И-и! — ухвтил себя ногтями з щеки Тём и звертелся волчком. Нтолкнувшись н что-то, он тк и зтих, охвченный ккой-то бесконечной пустотой.

В соседнюю комнту опять вошел директор. Снов рздлся его бешеный крик.

Тём пришел в себя и змер в томительно нпряженном ожиднии ответ Ивнов.

— Я не могу… — тихой мольбой донеслось к Тёме, и сердце его сжлось мучительной болью.

Опять згремел директор, и новый злп угроз оглушил комнту.

— Я не могу, я не могу… — доносился кк будто с ккой-то бесконечной высоты до слух Тёмы быстрый, дрожщий голос Ивнов. — Делйте со мной, что хотите, я приму н себя всю вину, но я не могу выдть…

Нступило гробовое молчние.

— Вы исключетесь из гимнзии, — проговорил холодно и спокойно директор. — Можете отпрвляться домой. Лиц с тким нпрвлением не могут быть терпимы.

— Что ж делть? — ответил рздрженно Ивнов, — выгоняйте, но вы все-тки не зствите меня сделть подлость.

— Вон!!

Тём уже ничего не чувствовл. Все кк-то онемело в нем.

Через полчс состоялось определение педгогического совет. Вхнов исключлся. Родным Ивнов предложено было добровольно взять его. Кртшев нкзывлся н неделю оствться во время обед в гимнзии, по дв чс кждый день.

Тёме прикзли идти в клсс, куд он и пошел, подвленный, униженный, тупой, чувствуя отврщение и к себе, и к директору, и к смой жизни, чувствуя одно бесконечное желние, чтобы жизнь отлетел срзу, чтобы срзу перестть чувствовть.

Но жизнь не отлетет по желнию, чувствовть ндо, и Тём почувствовл, решившись поднять нконец глз н товрищей, что нет Ивнов, нет Вхнов, но есть он, ябед и доносчик, пригвожденный к своему позорному месту… Неудержимой болью охвтил его мысль о том светлом, безвозвртно погибшем времени, когд и он был чистым и незпятннным; охвтило его горькое чувство тоски, зчем он живет, и рыдния подступили к его горлу.

Но он удержл их, и только ккой-то тихий, жлобный писк успел вырвться из его горл, писк, змерший в смом нчле. Что-то збытое, нпомнившее Тёме Жучку в колодце, мелькнуло в его голове…

Тём быстро, испугнно оглянулся… Но никто не смотрел н него.

Передвя дом эту историю, Тём скрыл, что выдл товрищ.

Отец, выслушв, проговорил:

— Инче ты и не мог поступить… И без нкзния нельзя было оствить; Вхнов двно пор было выгнть; Ивнов, видно, з что-нибудь нмечен, ты, кк меньше других виновтый, поплтился недельным нкзнием. Что ж? отсидишь.

Сердце Тёмы тоскливо ныло, и, еще более униженный, он стоял и не смел поднять глз н отц и мть.

Аглид Всильевн ничего не скзл и ушл к себе.

Не дотронувшись почти до еды, Тём тоскливо ходил по комнтм, отыскивя ткие, в которых никого не было, и, остнвливясь у окон, неподвижно, без мысли, змирл, смотря куд-то. При млейшем шорохе он быстро отходил от своего мест и испугнно оглядывлся.

Когд нступили сумерки, ему стло еще тяжелее, и он кк-то бессознтельно потянулся к мтери. Он рссмотрел ее возле окн и молч подошел.

Тём, рсскжи мне, кк все было… — мягко, лсково, но требовтельно-уверенно проговорил мть.

Тём змер и почувствовл, что мть уже догдлсь.

— Все рсскжи.

Этот лсковый, вперед прощющий голос охвтил Тёму ккою-то жгучей потребностью — все до последнего передть мтери.

Передв истину, Тём горько оборвл рсскз и униженно опустил голову.

— Бедный мой мльчик, — произнесл охвчення той же тоской унижения и горечи мть.

Тём облокотился н спинку ее кресл и тихо зплкл.

Мть молч вытирл кпвшие по его щекм слезы. Собрвшись с мыслями и дв время успокоиться сыну, он скзл:

— Что делть? Если мы видим свои недосттки и если, змечя их, стремся испрвиться, то и ошибки нши уже являются источникми искупления. Срзу ничего не приходит. Все достется тяжелой борьбой в жизни. В этой борьбе ты уже ншел сегодня одну свою слбую сторону… Когд будешь молиться, попроси у бог, чтобы он послл тебе твердость и крепкую волю в минуты стрх и опсности.

— Ах, мм, кк я вспомню про Ивнов, кк вспомню… тк бы, кжется, и умер сейчс.

Мть молч глдил голову сын.

— Ну, если б ты пошел к нему? — спросил он лсково.

Тём не срзу ответил.

— Нет, мм, не могу, — скзл он дрогнувшим голосом. — Когд я зню, что больше не увижу его… тк жлко… я тк люблю его… кк подумю, что пойду к нему… я больше не люблю его, — тоскливо докончил Тём, и слезы опять брызнули из его глз.

— Ну и не ндо, не ходи. Когд-нибудь в жизни, когд ты выйдешь хорошим, честным человеком, бог дст, ты встретишься с ним и скжешь ему, что если ты вышел тким, то оттого, что ты всегд думл о нем и хотел быть тким же честным, хорошим, кк он. Хорошо?

Тём молч вздохнул и здумлся. Мть тоже змолчл и только продолжл лскть своего не устоявшего в первом бою сын.

Вечером, в кровти, Тём осторожно поднял голову и, убедившись, что все уже спят, беззвучно спустился н пол и, весь проникнутый горячим экстзом, охвченный кким-то особенным, тк редко, но с ткой силой посещющим детей огнем веры, — жрко молился, прося бог послть ему силы ничего не бояться.

И вдруг, среди молитвы, Тём вспомнил Ивнов, его добрые глз, тк лсково, доверчиво смотревшие н него, вспомнил, что больше его никогд не увидит… и, кк-то звизжвши от боли, впился зубми в подушку и змер в безысходной тоске…

X

В Америку

Тоскливо, холодно и неприветливо потекл гимнзическя жизнь Тёмы. Он не мог выносить клссной комнты — этой свидетельницы его былого счстья и пденья, хотя между товрищми Тём и встретил неожиднную для него поддержку. Через несколько дней после тяжелого одиночеств Ксицкий, подойдя и улегшись н скмейке перед Тёмой, подперев подбородок рукой, спросил его лсково и сочувственно, смотря в глз:

— Кк это случилось, что ты выдл? Струсил?

— Черт его знет, кк это вышло, — зговорил Тём, и слезы подступили к его глзм, — рскричлся, зтопл, я и не помню…

— Д, это неприятно… Ну, теперь ученый будешь…

— Теперь пусть попробует, — вспыхнул Тём, и глз его сверкнули, — я ему, подлецу, в морду злеплю…

— Вот кк… Д, свинство, конечно… Жлко Ивнов?

— Эх, з Ивнов я полжизни бы отдл!

— Конечно… водой ведь вс, бывло, не рзольешь. А моя-то сволочь, Яковлев, рдуется.

Кждый день Ксицкий подсживлся к Тёме и с удовольствием зводил с ним рзговоры.

— Послушй, — предложил однжды Ксицкий, — хочешь, я пересяду к тебе?

Тём вспыхнул от рдости.

— Ей-богу… у меня тм ткя дрянь…

И Днилов все чще и чще стл оглядывться н Тёму. Днилов подолгу, стрясь это делть незметно, вдумчиво всмтривлся в бледное, измученное лицо «выдвшего», и в душе его живо рисовлись муки, которые переживл в это время Тём. Чувство стыдливости не позволяло ему вырзить Тёме прямо свое учстие, и он огрничивлся тем, что только кк-то особенно сильно жл, при встрече утром, руку Тёмы и крснел. Тём чувствовл рсположение Днилов и тоже укрдкой смотрел н него и быстро отводил глз, когд Днилов змечл его взгляд.

— Ты куд? — спросил Днилов Ксицкого, который с ворохом тетрдей и книг несся весело по клссу.

— А вот, перебрться здумл…

Эт мысль понрвилсь Днилову; он весь урок что-то сообржл, в рекрецию, подойдя решительно к Тёме и ств кк-то, по своей привычке, вполуоборот к нему, спросил, крснея:

— Ты ничего не будешь иметь против, если и я пересяду к тебе?

— Я очень рд, — ответил Тём, в свою очередь крснея до волос.

— Ну, и отлично.

— И ты? — увидв Днилов, проговорил обрдовный и возвртившийся откуд-то в это время Ксицкий.

И он зорл во все горло:

Вот мчится тройк удля!

Один из двух стрых соседей Ксицкого, Яковлев, шепнул н ухо Филиппову:

— Кртшев и им удружит…

И об весело рссмеялись.

— Моя дрянь смеется, — проговорил Ксицкий, переств петь. — Сплетничют что-нибудь. Черт с ними!.. Постойте, теперь ндо тк рссесться: ты, Днилов, кк смый солидный, сдись в корень, между нми, двумя сорвнцми. Ты, Кртшев, полезй к стене, я, тк кк не могу долго сидеть н месте, сяду поближе к проходу.

Когд все было исполнено, он проговорил:

— Ну вот, теперь нстоящя тройк! Ничего, отлично зживем.

— Ты любишь море? — спросил однжды Днилов у Тёмы.

— Люблю, — ответил Тём.

— А н лодке любишь ктться?

— Люблю, только я еще ни рзу не ктлся.

Днилов никк не мог понять, кк живя в приморском городе, до сих пор ни рзу не поктться н лодке. Он двно уже умел и грести и упрвлять рулем. Он, сколько помнил себя, все помнил то же безбрежное море, их дом, стоявший н смом берегу, всегд вдыхл в себя свежий зпх этого моря, перемешнный с зпхом пеньки, смоляных кнтов и кменноугольного дым пристни. Сколько он помнил себя, всегд его ухо лскл шум моря, то тихий и мягкий, кк шепот, то стрстный и бурный, кк стон и вопли рзъяренного дикого зверя. Он любил это море, сроднился с ним; любовь эту поддерживли и рзвили в нем до стрсти молодые моряки, быввшие у его отц, кпитн порт.

Он спл и грезил морем. Он любовлся у открытого окн, когд, бывло, вечером лун зливл своим чудным светом эту бесконечную водную дль со светлой серебряной полосой луны, сверквшей в воде и терявшейся н длеком горизонте; он видел, кк вдруг выплывшя лодк попдл в эту освещенную полосу, рзрезя ее дружными, мерными взмхми весел, с которых, кк серебряный дождь, сбегл нпитння фосфорическим блеском вод. Он любил тогд море, кк любят мленьких хорошеньких детей. Но не этой кртиной море влекло его душу, вызывло восторг и стрсть к себе. Его рзжигл буря, в нем подымлсь неизведння стрсть в утлой лодке померяться силми с рссвирепевшим морем, когд оно, взбешенное, кк титн, швыряло длеко н берег свои бешеные волны. Тогд Днилов уж не был похож н мягкого, обыкновенного Днилов. Тогд, вдохновенный, он простивл по целым чсм н морском берегу, нблюдя рсходившееся море. Он с ккою-то звистью смотрел в упор н своих бешено нбегвших вргов — волны, которые тут же, у его ног, рзбивлись о берег.

— Не любишь! — с нслждением шептли его побледневшие губы, глз уже впивлись в новый нбегвший вл, который, точно рзбежвшийся человек, споткнувшись с рзмх, высоко взмхнув рукми, тяжело опрокидывлся н острые кмни.

«Э-эх!» — злордно отдвлось в его сердце.

Однжды Днилов скзл Тёме и Ксицкому:

— Хотите звтр поктться н лодке?

Тём, змиря от счстья, восторженно ответил:

— Хочу.

Ксицкий тоже изъявил соглсие.

— Тк прямо из гимнзии и пойдем. Снчл пообедем у меня, потом и ктться.

Вопрос у Тёмы был только в том, кк отнесутся к этому дом. Но и дом он получил рзрешение.

Прогулки по морю стли излюбленным знятием друзей в третьем клссе. Зимой, когд море змерзло и нельзя было больше ездить, верные друзья ходили по берегу, смотрели н рсстилвшуюся перед ними ледяную рвнину, н темную полосу воды з ней, тм, где море сливлось с низкими свинцовыми тучми, — щелкли зубми, синели от холод, ежились в своих форменных пльтишкх, прятли в короткие рукв крсные руки и говорили всё о том же море. Глвным обрзом говорил Днилов; Тём с рскрытым ртом слушл, Ксицкий и слушл, и возржл, и рзвлеклся.

— А вот я зню ткой случй, — нчинл, бывло, Ксицкий, — один корбль опрокинулся…

— Килевой? — спршивл Днилов.

— Килевой, конечно.

— Ну и врешь, — отрезывл Днилов. — Ткой корбль не может опрокинуться…

— Ну, уж это дудки! Ах, оствьте, пожлуйст. Тк может…

— Д понимешь ты, что не может. Единственный случй был…

— Был же? Знчит, может.

— Д ты дослушй. Этот корбль…

Но Ксицкий уже не слушл; он звидел собку и бежл докзывть друзьям, что собк его не укусит. Эти докзтельств нередко кончлись тем, что собк из выжидтельного положения переходил в нступтельное и стремительно рвл у Ксицкого то брюки, то пльто, вследствие чего у него не было ткого плтья, н котором не ншлось бы непочиненного мест. Но он не смущлся и всегд нходил ккое-нибудь основние, почему собк его укусил. То оттого, что он бешеня, то нрочно…

— Нрочно поддрзнил, — говорил снисходительно Ксицкий.

— Ну д, нрочно? — смеялся Тём.

— Дур, нрочно! — смеялся и Ксицкий, ндвигя Тёме н лицо фуржку.

Если ничего другого не оствлось для рзвлечения, то Ксицкий не брезгл и колесом пройтись по пнели. З это Днилов снисходительно нзывл его «мльчишкой». Днилов вообще был стршим в компнии — не летми, но солидностью, которя происходил от беспредельной любви к морю; о нем только и думл он, о нем только и говорил и ничего и никого, кроме своего моря, не признвл. Одно терзло его, что он не может посвятить всего своего времени этому морю, должен тртить это дорогое время и н сон, и н еду, и н гимнзию. В последнем ему сочувствовли и Тём и Ксицкий.

— Есть люди с твердой волей, которые и без гимнзии умели проклдывть себе дорогу в жизни, — говорил Днилов. Тём только вздыхл.

Есть, конечно, есть… Робинзон… А все эти юнги, с детств попвшие случйно н проход, прошедшие сквозь огонь и медные трубы, зклившиеся во всех неудчх. Боже мой! Чего они не видли, где не бывли: и пустыни, и львы, и тигры, и мерикнские индейцы.

— А ведь ткие же, кк и мы, люди, — говорил Днилов.

— Конечно, ткие.

— Тоже и отц, и мть, и сестер имели, тоже, вероятно, стршно снчл было, пересилили, не зхотели избитым путем пошлой жизни жить, и что ж — рзве они жлели? Никогд не жлели: все они всегд вырстли без этих дурцких единиц и экзменов, женились всегд н ком хотели, стрикми деллись, и все им звидовли.

И вот понемногу плн созрел: попытть счстья и с первым весенним днем удрть в Америку н первом отходящем проходе. Мысль эту бросил Ксицкий и сейчс же збыл о ней. Днилов долго вдумывлся и предложил однжды привести ее в исполнение. Тём дл соглсие, не думя, глвным обрзом ввиду длекой еще весны. Ксицкий дл соглсие, тк кк ему было решительно все рвно: в Америку тк в Америку. Днилов все тонко, во всех детлях обдумл. Прежде всего совсем без денег ехть нельзя; положим, юнге дже плтят сколько-нибудь, но до юнги ндо доехть. А потому необходимо было пользовться кждым удобным моментом, чтобы отклдывть все, что можно. Все ресурсы должны были поступть в кссу: деньги, выдвемые н звтрки, — рз, именинные — дв, случйные (вроде н извозчик), подрки дядей и пр. и пр. — три. Днилов добросовестно отбирл у друзей деньги сейчс же по приходе их в клсс, тк кк опыт покзл, что у Ксицкого и Тёмы деньги в первую же рекрецию улетучивлись. Результтом этого был волчий голод в компнии во все время уроков, то есть с утр до двух-трех чсов дня. Днилов крепился, Ксицкий без церемонии отлмывл куски у первого встречного, Тём терпел, терпел и тоже кончл тем, что просил у кого-нибудь «кусочек», то отпрвлялся н поиски по скмьям, где и нходил всегд ккую-нибудь звлявшуюся корку.

Было, конечно, довольно простое средство избвить себя от тких ежедневных мук — это брть с собой из дому хоть зпсный кусок хлеб. Но вся бед зключлсь в том, что после утреннего чя, когд компния отпрвлялсь в гимнзию, им не хотелось есть, и с точки зрения этого нстоящего они кждый день впдли в ошибочную уверенность, что и до конц уроков им не зхочется есть.

— Н что ты похож стл?! Под глзми синяки, щеки втянуло, худой, кк скелет! — допытывлсь мть.

Хуже всего, что, удерживясь, Тём дотягивл обыкновенно до последней рекреции, и уж когд голод чуть не зствлял его кричть, тогд он только отпрвлялся н фуржировку. Вследствие этого ппетит перебивлся, и тк основтельно, что, придя домой, Тём ни до чего, кроме хлеб и суп, не кслся.

Обдумывя в подробностях свой плн, Днилов пришел к зключению, что прямо в гвни сесть н корбль не удстся, потому что, во-первых, узнют и не пустят, во-вторых, потребуют згрничные пспорты. Поэтому Днилов решил тк: узнв, когд отходит подходящий корбль, зблговременно выбрться в открытое море н лодке и тм, приств к корблю, объяснить, в чем дело, и уехть н нем. Вопрос о дльнейшем был решен в утвердительном смысле н том простом основнии, что кому же дровых рботников не ндо? Горздо труднее был вопрос о лодке. Чтоб отослть ее нзд, нужен был проводник. Этим подводился проводник. Если пустить лодку н произвол судьбы, — пропж кзенного имуществ — отец подводился. Все это привело Днилов к зключению, что ндо строить свою лодку. Отец Днилов отозвлся сочувственно, дл им лесу, руководителей, и компния приступил к рботе. Выбор тип лодки подвергся всестороннему обсуждению. Решено было строить килевую и отдно было предпочтение ходу перед вместимостью.

— Весь секрет, чтобы было кк можно меньше сопротивление. Чем он у~же…

— Ну, конечно, — перебивл нетерпеливый Ксицкий.

— Понимешь? — спршивл Днилов Тёму.

— Понимю, — отвечл Тём, понимющий больше потому, что это было понятно Днилову и Ксицкому: что тм еще докпывться? Уже — тк уже.

— Мне дже кжется, что эт модель, смя узкя из всех, и т широк.

— Конечно, широк, — энергично поддержл Ксицкий. — К чему ткое брюхо?

— Отец нстивет, — нерешительно проговорил Днилов.

— Еще бы ему не нстивть, у него живот-то, слв богу; ему и ндо, нм н что?

— А мы, чтоб не дрзнить его, сделем уже, ему блгорзумно умолчим.

— Подлец, врть хочешь…

— Не врть, молчть буду. Спросит — ну, тогд признюсь.

Всю зиму шл рбот; сперв киль выделли, зтем шпнгоуты нсдили, потом обшивкой знялись, зтем и выкрсили в белый цвет, с синей полоской кругом.

Собственно говоря, постройк лодки подвиглсь непропорционльно труду, ккой зтрчивлся н нее друзьями, и секрет этот объяснялся тем, что им помогли ккие-то тинственные руки. Друзья блгорзумно молчли об этом, и когд лодк был готов, они с гордостью объявили товрищм:

— Мы кончили.

Впрочем, Ксицкий не удержлся и тут же скзл, подмигивя Тёме:

— Мы?!

— Конечно, мы, — ответил Тём. — Мтросы помогли, все-тки, мы.

— Помогли?! Рыло!

И Ксицкий, рссмеявшись, добвил:

— Кой черт, мы! Ну, Днилов действительно рботл, мы вот с этим подлецом все больше нсчет глз. Д ей-богу же, — кончил он добродушно. — Зчем врть.

— Я считю, что и я рботл.

— Ну д, ты считешь. Ну, считй, считй.

— Д зчем вм лодк? — спросил Корнев, грызя, по обыкновению, ногти.

— Лодк? — переспросил Ксицкий. — Зчем нм лодк? — обртился он к Тёме.

Тёму подмывло.

— Свинья! — смеялся он, чувствуя непреодолимое желние выболтть.

— Чтоб ктться, — ответил Днилов, не сморгнув, что нзывется, глзом.

Корнев видел, что тут что-то не то.

— Мло у отц твоего лодок?

— Ходких нет, — ответил Днилов.

— Что знчит — ходких?

— Чтоб резли хорошо воду.

— А что знчит — чтоб резли хорошо воду?

— Это знчит, что ты дурк. — вствил Ксицкий.

— Бревно! — вскользь ответил Корнев, — не с тобой говорят.

— Ну, чтоб узкя был, шл легко, окзывл бы воде меньшее сопротивление.

— Зчем же вм ткую лодку?

— Чтобы больше удовольствия было от ктнья.

Корнев подозрительно всмтривлся по очереди в кждого.

— Эх ты, дур! — произнес Ксицкий полушутя-полусерьезно. — В Америку хотим ехть.

После этого уже см Корнев говорил пренебрежительно:

— Черти, с вми гороху несться сперв ндо, — и уходил.

— Послушй, зчем ты говоришь? — змечл Днилов Ксицкому.

— Что~ говорю? Именно тк действуя, ничего и не говорю.

— Конечно, — поддерживл Тём, — кто ж догдется принять его слов з серьезные.

— Все догдются. Вс подмывет н кждом слове, и кончится тем, что вы все рзболтете. Глупо же. Если не хотите, скжите прямо, зчем было и зтевть тогд.

Обыкновенно невозмутимый, Днилов не н шутку нчинл сердиться. Ксицкий и Тём обещли ему соблюдть вперед строгое молчние. И хотя нередко н приятелей нходило стрстное желние подсидеть смих себя, но сознние огорчения, которое они ннесут этим Днилову, остнвливло их.

Понятное дело, что тому, кто едет в Америку, никких, собственно, уроков готовить не к чему, и время, потрченное н ткой труд, считлось компнией погибшим временем.

Обстоятельств помогли Тёме в этом отношении. Мть его родил еще одного сын, и выслушивние уроков было оствлено. Следующя треть, последняя перед экзменми, был весьм печльн по результтм: единиц, дв, зкон божий — три, по естественной — пять, поведение — и то «хорошего» вместо обычного «отличного». Н Кртшев мхнули в гимнзии рукой, кк н ученик, который остется н второй год.

Тём блгорзумно утил от домшних отметки. Тк кк требовлсь рсписк, то он, кк мог, и рспислся з родителей, что отметки они видели. При этом блгорзумно подписл: «По случю болезни, з мть, сестр З. Кртшев». Дом, н вопрос мтери об отметкх, он отделывлся обычным ответом, произносимым кким-то слишком уж рвнодушным и беспечным голосом:

— Не получил еще.

— Отчего ж тк зтянулось?

— Не зню, — отвечл Тём и спешил зговорить о чем-нибудь другом.

— Тём, скжи првду, — пристл рз к нему мть, — в чем дело? Не может быть, чтоб до сих пор не было отметок?

— Нет, мм.

— Смотри, Тём, я вот встну и поеду см.

Тём пожл плечми и ничего не ответил: чего, дескть, пристли к человеку, который уже двно мысленно в Америке?

Друзья нзнчили свой отъезд н четвертый день псхи. Тк было решено с целью не отрвлять родным псху.

Згрничный проход отходил в шесть чсов вечер. Решено было тронуться в путь в четыре.

Тём, стрясь соблюдть рвнодушный вид, брося укрдкой рстрогнные взгляды кругом, незметно юркнул в клитку и пустился к гвни.

Днилов уже озбоченно бегл от дом к лодке.

Тём зглянул внутрь их общей крсвицы — белой с синей кемкой лодки, с девизом «Вперед», и увидел тм всякие кульки.

— Ед, — озбоченно объяснил Днилов. — Где же Ксицкий?

Нконец покзлся и Ксицкий с ккой-то пршивой собчонкой.

— Д брось! — нетерпеливо проговорил Днилов.

Ксицкий с сожлением выпустил собку.

— Ну, готово! Едем.

Тём с змирнием сердц прыгнул в лодку и сел н весло.

«Неужели нвсегд?» — пронеслось у него в голове и мучительно-слдко где-то длеко-длеко змерло.

Ксицкий сел н другое весло. Днилов — н руль.

— Отдй! — сухо скомндовл Днилов мтросу.

Мтрос бросил веревку, которую держл в руке, и оттолкнул лодку.

— Нвлись!

Тём и Ксицкий взмхнули веслми. Вод быстро, торопливо, гулко зговорил у борт лодки.

— Нвлись!

Гребцы сильно нлегли. Лодк помчлсь по глдкой поверхности гвни. У выход он ловко вильнул под носом входившего проход и, выскочив н зыбкую, неровную поверхность открытого моря, точно зтнцевл по мелким волнм.

— Норд-ост! — коротко зметил Днилов.

Весенний холодный ветер срывл с весел воду и рзносил брызги.

— Нвлись!

Весл, ровно и мерно стуч в уключинх, н несколько мгновений погружлись в воду и снов сверкли н солнце ловким движением гребцов обрщенные прллельно к воде.

Отъехв версты две, гребцы, по комнде Днилов, подняли весл и сняли шпки с вспотевших голов.

— Черт, пить хочется, — скзл Ксицкий и, перегнувшись, зчерпнул двумя рукми морской воды и хлебнул глоток.

То же смое проделл и Тём.

— Нвлись!

Опять мерно зстучли весл, и лодк снов весело и легко нчл резть нбегвшие волны.

Ветер свежел.

— К вечеру рзыгрется, — зметил Днилов.

— О-го, рвет, — ответил Ксицкий, ндвигя чуть было не сорввшуюся в море шпку.

— Экя крсот! — проговорил немного погодя Днилов, любуясь небом и морем. — Посмотрите н солнце, кк нседют тучи! Точно рядом день и ночь. Тм все темное, грозное; сюд, к городу, — ясное, тихое, спокойное.

Ксицкий и Тём сосредоточенно молчли.

Тём скользнул глзми по сверквшему вдли городу, по спокойному, ясному берегу, и сердце его тоскливо сжлось: что-то теперь делют мть, отец, сестры?! Может быть, весело сидят н террсе, пьют чй и не знют, ккой удр приготовил он им. Тём испугнно оглянулся, точно проснулся от ккого-то тяжелого сн.

— Что, может, нзд пойдем, Кртшев? — спросил спокойно Днилов, нблюдя его.

«Нзд?!» — рдостно рвнулось было сердце Тёмы к мтери. А мечты об Америке, гимнзия, экзмены, неизбежный провл…

Тём отрицтельно мотнул головой и угрюмо молч нлег н весло.

— Проход! — крикнул Ксицкий.

Из гвни, выпускя клубы черного дым, покзлся громдный згрничный проход.

— Пойдем потихоньку нвстречу.

Лодк сделл крсивый полукруг и медленно пошл нвстречу.

Проход приближлся. Уже можно было рзобрть толпу пссжиров н плубе!

«Через несколько минут мы уже будем между ними», — мелькнуло у кждого из друзей.

— Пор!

Все было нготове.

Соглсно зконм врий, Ксицкий выстрелил дв рз из револьвер, Днилов выбросил специльно приготовленный для этого случя белый флг, нвязнный н длинный шест.

Тяжелое чудовище летело совсем близко, высоко здрв свои могучие борты, и гул мшины явственно отдлся в ушх беглецов, обдв их зпхом пр и перегорелого мсл.

Лодку зкчло во все стороны.

Ур! Их зметили. Целый ворох белых плтков змхл им с плубы. Но что ж это? Зчем они не остнвливются?

— Стреляй еще! Мши плтком.

Друзья стреляли, мхли и кричли кк могли.

Увы! Проход уж был длеко и все больше и больше прибвлял ходу…

Рзочровние было полное.

— Они думли, — проговорил огорченно Тём, — что мы им хорошей дороги желем.

— Я говорил, что все это ерунд, — скзл Ксицкий, брося в лодку револьвер. — Ну кто, в смом деле, нс возьмет?! Кто для нс остновится?!

Уныло, хотя и быстро было возврщение обртно. Норд-ост был попутный.

— Ндо обдумть… — нчл было Днилов.

— Ерунд! Ни в ккую Америку я больше не поеду, — скзл Ксицкий, когд лодк пристл к берегу. — Все это чушь.

— Ну, вот уж и чушь, — ответил сконфуженно Днилов.

— Д, конечно, чушь, и пор понять это.

Тём грустно слушл, здумчиво смотря вдль тк коврно изменившему проходу.

— Ндо обдумть…

— Кк выдержть экзмены, — фыркнул Ксицкий и, нхлобучив шпку, пожв нскоро руки друзьям, быстро пошел в город.

— Духом упл. Все еще можно попрвить, — грустно докончил Днилов.

— Прощй, — ответил Тём и, пожв товрищу руку, тоже побрел домой.

Д, не выгорел Америк! С одной стороны, конечно, приятно опять увидеть мть, отц, сестер, бртьев, с которыми думл уже никогд, может быть, не встретиться, но, с другой стороны, тяжело и тоскливо вствли экзмены, почти неизбежный провл, все то, с чем, кзлось, было уже нвсегд покончено.

Д, жль, — хороший было придумли выход.

И Тём от души вздохнул.

Когд после псхи в первый рз собрлись в клсс, все уже перемололось, и Ксицкий не удержлся, чтобы в веселых крскх не передть о неудвшейся зтее. Тём весело помогл ему, Днилов только снисходительно слушл.

Все смеялись и прозвли Днилов, Ксицкого и Тёму «мерикнцми».

XI

Экзмены

Подошли и экзмены.

Несмотря н то, что Тём не пропускл ни одной церкви без того, чтобы не перекреститься, не ленился з квртл обходить встречного бтюшку, или в крйнем случе при встречх хвтлся з левое ухо и скороговоркой говорил: «Чур, чур, не меня!», или усердно н том же месте перекручивлся три рз, — дело, однко, плохо подвиглось вперед.

Дом тем не менее Тём продолжл взятый рньше тон.

— Выдержл?

— Выдержл.

— Сколько поствили?

— Не зню, отметок не покзывют.

— Откуд ж ты знешь, что выдержл?

— Отвечл хорошо…

— Ну, сколько же, ты думешь, тебе все-тки поствили?

— Я без ошибки отвечл…

— Знчит, пять?

— Пять! — недоумевл Тём.

Экзмены кончились. Тём пришел с последнего экзмен.

— Ну?

— Кончил…

Опять ответ порзил мть ккою-то неопределенностью.

— Выдержл?

— Д…

— Знчит, перешел?

— Верно…

— Д когд же узнть-то можно?

— Звтр, скзли.

Нзвтр Тём принес неожиднную новость, что он срезлся по трем предметм, что передержку дют только по двум, но если особенно просить, то рзрешт и по трем. Это-то последнее обстоятельство и вынудило его открыть свои крты, тк кк просить должны были родители.

Тём не мог вынести пристльного, презрительного взгляд мтери, устремленного н него, и смотрел куд-то вбок.

Томительное молчние продолжлось довольно долго.

— Негодяй! — проговорил нконец мть, толкнув лдонью Тёму по лбу.

Тём ждл, конечно, сцены гнев, неудовольствия, упреков, но ткого выржения презрения он не предусмотрел, и тем обиднее оно ему покзлось. Он сидел в столовой и чувствовл себя очень скверно. С одной стороны, он не мог не сознвть, что все его поведение было достточно пошло; но, с другой стороны, он считл себя уже слишком оскорбленным. Обиднее всего было то, что н дрпировку в блгородное негодовние у него не хвтло мтерил, и, кроме фигуры жлкого обмнщик, ничего из себя и выкроить нельзя было. А между тем ккое-то рздржение и тупя злость рзбирли его и искли выход. Отец пришел. Ему уже скзл мть.

— Болвн! — проговорил с тем же оттенком пренебрежения отец. — В кузнецы отдм…

Тём молч высунул ему вдогонку язык и подумл: «Ни кпельки не испуглся». Тон отц еще больше опошлил перед ним его собственное положение. Нет! Решительно ничего нет, з что бы уцепиться и почувствовть себя хоть чуточку не тк пошло и гдко! И вдруг светля мысль мелькнул в голове Тёмы: отчего бы ему не умереть?! Ему дже кк-то весело стло от мысли, ккой эффект произвело бы это. Вдруг приходят, он мертвый лежит. Вот тогд и сердись сколько хочешь! Конечно, он виновт — он понимл это очень хорошо, — но он умрет и этим вполне искупит свою вину. И это, конечно, поймут и отец и мть, и это будет для них вечным укором! Он отомстит им! Ему ни кпли их не жлко, — сми виновты! Тём точно снов почувствовл презрительный шлепок мтери по лбу. Злое, недоброе чувство с новой силой зшевелилось в его сердце. Он злордно остновил глз н коробке спичек и подумл, что ткя смерть был бы очень хорош, потому что будет не срзу и он успеет еще нслдиться чувством удовлетворенного торжеств при виде горя отц и мтери. Он знялся вопросом, сколько ндо принять спичек, чтоб покончить с собой. Всю коробку? Это, пожлуй, будет слишком много, он быстро умрет, ему хотелось бы подольше полюбовться. Половину? Тоже, пожлуй, много. Тём остновился почему-то н двдцти головкх. Решив это, он сделл мленький нтркт, тк кк, когд вопрос о количестве был выяснен, решимость его знчительно ослбел. Он в первый рз серьезно вник в положение вещей и почувствовл непреодолимый ужс к смерти. Это было решющее мгновение, после которого, успокоенный кким-то подвленным созннием, что дело не будет доведено до конц, он протянул руку к спичкм, отобрл горсть их и нчл потихоньку, держ под столом, осторожно облмывть головки. Он делл это очень осторожно, зня, что спичк может вспыхнуть в руке, это иногд кончется нтоновым огнем. Нломв, Тём ккуртно собрл головки в кучку и некоторое время с большим удовольствием любовлся ими в созннии, что их проглотит кто угодно, но только не он. Он взял одну головку и попробовл н язык: ккя гдость!

С водой рзве?!

Тём потянулся з грфином и нлил себе четверть сткн. Это много для одного глотк. Тём встл, н цыпочкх вышел в переднюю и, чтоб не делть шум, выплеснул чсть воды н стену. Зтем он вернулся нзд и остновился в нерешительности. Несмотря н то, что он знл, что это шутк, его стло охвтывть ккое-то стрнное волнение. Он чувствовл, что в его решимости не глотть спичек стл покзывться ккя-то стршня брешь: почему и в смом деле не проглотить? В нем уж не было уверенности, что он не сделет этого. С ним что-то происходило, чего он ясно не сознвл. Он, если можно тк скзть, перестл чувствовть себя, кк будто был кто-то другой, не он. Это нводило н него ккой-то невырзимый ужс. Этот ужс все усиливлся и толкл его. Рук втомтично протянулсь к головкм и всыпл их в сткн. «Неужели я выпью?!» — думл он, поднимя дрожщей рукой сткн к побелевшим губм. Мысли вихрем звертелись в его голове. «Зчем? Рзве я не виновт действительно? Я, конечно, виновт. Рзве я хочу ннести ткое горе людям, для которых тк дорог моя жизнь? Боже сохрни! Я люблю их…»

— Артемий Николич, что вы делете?! — зкричл Тня не своим голосом.

У Тёмы мелькнул только одн мысль, чтобы Тня не успел вырвть сткн. Судорожным, мгновенным движением он опрокинул содержимое в рот… Он остновился с широко рскрытыми, безумными от ужс глзми.

— Бтюшки! — звопил режущим, полным отчяния голосом Тня, стремглв бросясь к кбинету. — Брин… брин!..

Голос ее обрывлся ккими-то воплями:

— Артемий… Николич… отрвились!!

Отец бросился в столовую и остновился, порженный идиотским лицом сын.

— Молок!

Тня бросилсь к буфету.

Тём сделл слбое усилие и отрицтельно кчнул головой.

— Пей, негодяй, или я рсшибу твою мерзкую бшку об стену! — зкричл неистово отец, схвтив сын з воротник мундир.

Он тк сильно сжимл, что Тём, чтоб дышть, должен был нклониться, вытянуть шею и в тком положении, жлкий, рстерянный, нчл ждно пить молоко.

— Что ткое?! — вбежл мть.

— Ничего, — ответил взбешенным, пренебрежительным голосом отец, — фокусми знимется.

Узнв, в чем дело, мть без сил опустилсь н стул.

— Ты хотел отрвиться?!

В этом вопросе было столько отчянной горечи, столько тоски, столько чего-то ткого, что Тём вдруг почувствовл себя кк бы оторвнным от прежнего Тёмы, любящего, нежного, и его охвтило жгучее, непреодолимое желние во что бы то ни стло, сейчс же, сию секунду снов быть прежним мягким, любящим Тёмой. Он стремглв бросился к мтери, схвтил ее руки, крепко сжл своими и голосом, доходящим до рев, стл просить:

— Мм, непременно прости меня! Я буду прежний, но збудь все! Рди бог, збудь!

— Все, все збыл, все простил, — проговорил испугння мть.

— Мм, голубк, не плчь, — ревел Тём, дрож, кк в лихордке.

— Пей молоко, пей молоко! — твердил рстерянно, испугнно мть, не змечя, кк слезы лились у нее по щекм.

— Мм, не бойся ничего! Ничего не бойся! Я пью, я уже три сткн выпил. Мм, это пустяки, вот, смотри, все головки остлись в сткне. Я зню, сколько их было… Я зню… Рз, дв, три…

Тём судорожно считл головки, хотя перед ним был одн сплошня, сгустившяся мсс, тянувшяся со дн сткн к его крям…

— Четырндцть! Все! Больше не было, — я ничего не выпил… Я еще один сткн выпью молок.

— Боже мой, скорей з доктором!

— Мм, не ндо!

— Ндо, мой милый, ндо!

Отец, возмущенный этой сценой, не выдержл и, плюнув, ушел в кбинет.

— Миля мм, пусть он идет, я не могу тебе скзть, что~ я пережил, но если б ты меня не простил, я не зню… я еще бы рз… Ах, мм, мне тк хорошо, кк будто я снов родился! Я зню, мм, что должен искупить перед тобою свою вину, и зню, что искуплю, оттого мне тк легко и весело. Миля, дорогя мм, поезжй к директору и попроси его, — я выдержу передержку, я зню, что выдержу, потому что я зню, что я способный и могу учиться.

Тём, не перествя, все говорил, говорил и все целовл руки мтери. Мть молч, тихо плкл. Плкл и Тня, сидя тут же н стуле.

— Не плчь, мм, не плчь, — повторял Тём. — Тня, не ндо плкть.

Исключительные обстоятельств выбили всех из колеи. Тём совершенно не испытывл той обычной, усвоенной мнеры отношения сын к мтери, млдшего к стршему, которя существовл обыкновенно. Точно перед ним сидел его товрищ, и Тня был товрищ, и обе они и он попли неожиднно в ккую-то беду, из которой он, Тём, знет, что выведет их, но только ндо торопиться.

— Поедешь, мм, к директору? — нервно, судорожно спршивл он.

— Поеду, милый, поеду.

— Непременно поезжй. Я еще сткн молок выпью. Пять сткнов, больше не ндо, то понос сделется. Понос очень нехорошо.

Мысли Тёмы быстро пересккивли с одного предмет н другой, он говорил их вслух, и чем больше говорил, тем больше ему хотелось говорить и тем удовлетвореннее он себя чувствовл.

Мть со стрхом слушл его, боясь этой бесконечной потребности говорить, с тоской ожидя доктор. Все ее попытки остновить сын были бесполезны, он быстро перебивл ее:

— Ничего, мм, ничего, пожлуйст, не беспокойся.

И снов нчинлся бесконечный рзговор.

Вошли дети, гулявшие в сду. Тём бросился к ним и, скзв: «Вм нельзя тут быть», — зпер перед ними дверь.

Нконец приехл доктор, осмотрел, выслушл Тёму, потребовл бумги, перо, чернил, нписл рецепт и, успокоив всех, остлся ждть лекрств. У Тёмы нчло жечь внутри.

— Пустяки, — проговорил доктор, — сейчс пройдет.

Когд принесли лекрство, доктор молч, тяжело сопя, приготовил в двух рюмкх рстворы и скзл, обрщясь к Тёме:

— Ну, теперь зкусите вот этим все вши рзговоры. Отлично! Теперь вот это! Ну, теперь можете продолжть.

Тём снов нчл, но через несколько минут он кк-то срзу рскис и вяло оборвл себя:

— Мм, я спть хочу.

Его сейчс же уложили, и, под влиянием порошков, он зснул крепким детским сном.

Н другой день Тём был вне всякой опсности и хотя ощущл некоторую слбость и боль в животе, но чувствовл себя прекрсно, был весел и с нетерпением гнл мть к директору. Только при появлении отц он умолкл, и было что-то ткое в глзх сын, от чего отец скорее уходил к себе в кбинет. Приехл доктор, и мть, оствив Тёму н его попечении, уехл к директору.

— Я сяду знимться, чтоб не терять времени, — зявил весело Тём.

— Вот и отлично, — ответил доктор.

Тём збрл книги и отпрвился в мленькую комнтку, доктор ушел в кбинет к стрику Кртшеву.

Когд рзговор коснулся текущих событий, генерл не утерпел, чтобы не пожловться н жену з непрвильное воспитние сын.

— Д, нервно немножко… — проговорил доктор кк-то нехотя. — Век ткой… Вы, однко, с сыном-то все-тки помягче, то ведь можно и совсем свихнуть мльчугн… Нервы у него не вшего времени…

— Пустяки, весь он в меня…

— Может, в вс он… д уж… одним словом, ндо сдерживть себя.

— Пропл мльчик, — с отчянием в голосе произнес отец.

Доктор добродушно усмехнулся.

— Слвный мльчик, — зметил он и збрбнил пльцми по столу.

— Эх! — мхнул огорченно отец и зшгл угрюмо по комнте.

Приехл мть с рдостным лицом.

— Рзрешил?! — спросил Тём, высккивя с лтинской грммтикой. — Мм, я вот уже сколько прошел!

Неделя промелькнул для Тёмы незметно. Он не мог оторвться от книг. В голову, строчк з строчкой, вклдывлись стрницы книги, кк в ккой-то мешок. Иногд он зкрывл глз и мысленно пробегл пройденное, и все в системтическом порядке, рельефно и выпукло проносилось перед ним. Довольный опытом, Тём с новым жром продолжл знятия. Передержк был по русскому, лтинскому и геогрфии, но уже он сидел вся в голове. Иногд он звл сестру и говорил ей:

— Экзменуй меня.

Зин добросовестно принимлсь спршивть, и Тём без зпинки отвечл с млейшими детлями. В нгрду Зин говорил огорченно:

— Стыдно с ткими способностями тк лениться.

— Я н будущий год буду отлично знимться, сяду н первую скмейку и буду первым учеником.

— Ну д…

— Хочешь при?

— Не хочу.

— А-г, знешь, что могу!

— Конечно, можешь — д не будешь.

— Буду, если Мня меня будет любить.

Зин зсмеялсь.

— Будет любить?

— Не зню… если зслужишь.

— А я зню, что он меня любит!

— И непрвд.

— А зчем не смотришь? А я зню, что он тебе говорил в беседке.

— Ну, что?

— Не скжу.

— А я скжу, если хочешь: он говорил, что ты ей ндоел.

Тём оздченно посмотрел н Зину и потом весело зкричл:

— Непрвд, непрвд! А зчем он мне скзл, что любит Жучку, потому что это моя собк?

— А ты и уши рзвесил.

— А-г! — торжествовл Тём. — Передй ей, когд увидишь, что я влюблен в нее и хочу жениться н ней.

— Скжите пожлуйст! Тк и пойдет он з тебя.

— А почему не пойдет?

— Тк…

В день экзмен Тня рзбудил Тёму н зре, и он, збрвшись в беседку, все три предмет еще рз бегло просмотрел. От волнения он не мог ничего есть и, едв выпив сткн чю, поехл с неизменным Еремеем в гимнзию. Директор присутствовл при всех трех экзменх. Тём отвечл без зпинки.

По исхудлому, тонкому, вытянутому лицу Тёмы видно было, что не дром длись ему его знния.

Директор молч слушл, всмтривясь в мягкие, горящие внутренним огнем глз Тёмы и в первый рз почувствовл к нему ккое-то сожление.

По окончнии последнего экзмен он поглдил его по голове и проговорил:

— Отличные способности. Могли бы быть укршением гимнзии. Будете учиться?

— Буду, — прошептл, вспыхнув, Тём.

— Ну, ступйте домой и передйте вшей мтушке, что вы перешли в третий клсс.

Счстливый Тём выскочил, кк бомб, из гимнзии.

— Еремей, я перешел! Все экзмены выдержл, всё без зпинки отвечл.

— Слв богу, — зерзл, облегченно вздыхя, Еремей. — Чтоб оны вси тые екзмены скзылысь! — рзрзился он неожиднной речью. — Дй бог, щоб их вси уж покончли, д в офицеры б вс произвели, — щоб вы, як пп вш, енерлом булы.

Выговорив ткую длинную тирду, Еремей успокоился и впл в свое обычное, спокойное состояние.

Тём мысленно усмехнулся его пожелниям и, усевшись поудобнее в экипж, беззботно отдлся своему прздничному нстроению.

— Ну? — встретил его мть у клитки.

— Выдержл.

— Слв богу, — и мть медленно перекрестилсь. — Перекрестись и ты, Тём.

Но Тёме покзлось вдруг обидным креститься: з что? он столько уже крестился и всегд, пок не стл учиться, резлся.

— Я не буду креститься, — буркнул обиженный Тём.

— Тём, ты серьезно хочешь вогнть меня в могилу? — спросил его холодно мть.

Тём молч снял шпку и перекрестился.

— Ах, ккой глупый мльчик! Если ты и знимлся и блгодря этому и своим способностям выдержл, тк кто же тебе все дл? Стыдно! Глупый мльчик.

Но уж эт нотция был сделн тким лскющим голосом, что Тём, кк ни желл изобрзить из себя обиженного, не удержлся и рспустил губы в довольную, глупую улыбку.

«Д, уж ткой возрст!» — подумл мть и, лсково притянув Тёму, поцеловл его в голову. Мльчик почувствовл себя тепло и хорошо и, поймв руку мтери, горячо ее поцеловл.

— Ну, зйди к ппе и обрдуй его… лсково, кк ты умеешь, когд зхочешь.

Окрыленный, Тём вошел в кбинет и в один злп проговорил:

— Милый пп, я перешел в третий клсс.

— Умниц, — ответил отец и поцеловл сын в лоб.

Тём, тоже с чувством, поцеловл у него руку и с облегченным сердцем нпрвился в столовую.

Он с нслждением увидел чисто сервировнный стол, смовр, свой собственный сливочник, большую двойную просфору — его любимое лкомство к чю. Мть нлил см в грненый сткн прозрчного, немного крепкого, кк он любил, горячего чю. Он влил в сткн весь сливочник, рзломил просфору и с нслждением откусил, ккой только мог большой кусок.

Зин, потягивясь и улыбясь, вышл из мленькой комнты.

— Ну? — спросил он.

Но Тём не удостоил ее ответом.

— Выдержл, выдержл, — проговорил весело мть.

Нпившись чю, Тём хотя и нехотя, но передл все, не пропустив и слов директор.

Мть с нслждением слушл сын, облокотившись н стол.

В эту минуту, если б кто зхотел нписть хрктерное выржение человек, живущего чужой жизнью, — лицо Аглиды Всильевны было бы высокоблгородной моделью. Д, он уж не жил своей жизнью, и всё и вся ее зключлось в них, в этих подчс и неблгодрных, подчс и ленивых, но всегд милых и дорогих сердцу детях. Д и кто же, кроме нее, пожлеет их? Кому нужен испошленный мльчишк и в ком его глупя, смодовольня улыбк вызовет не рздржение, желние именно в ткой невыгодный для него момент пожлеть и прилскть его?

— Добрый человек директор, — здумчиво произнесл Аглид Всильевн, прислушивясь к словм сын.

Тём кончил и без мысли здумлся.

«Хорошо, — пронеслось в его голове. — А что было неделю тому нзд?!»

Тём вздрогнул: неужели это был он?! Нет, не он! Вот теперь это он.

И Тём лсково, любящими глзми смотрел н мть.

XII

Отец

Сильный оргнизм Николя Семенович Кртшев нчл изменять ему. Ничего кк будто не переменилось: т же прямя фигур, то же николевское лицо с усми и мленькими, узенькими бкенбрдми, тот же пробор сбоку, с прической волос к вискм, — но под этой сохрнившейся оболочкой чувствовлось, что это кк-то уже не тот человек. Он стл мягче, лсковее и чще искл обществ своей семьи.

Тёму особенно трогл перемен в отце, потому что с ним отец был всегд строже и суровее, чем с другими.

Но при всем добром желнии с обеих сторон сближение отц с сыном очень туго подвиглось вперед.

— Ну, что твое море? — спросил Тёму кк-то отец во время вечернего чя, з которым, кроме семьи, скромно и конфузливо сидел учитель музыки — молодой худосочный господин.

— Д, что море? — огорченно зметил мть, — гребут до изнеможения, вчер восемь чсов не вствли с весел… Ездят в бурю и кончт тем, что утонут в своем море.

— Я в этом отношении фтлист, — скзл отец, исчезя в клубх дым. — Двум смертям не бывть, одной — кк ни вертись, все рвно не миновть. З делом-то, пожлуй, и приятнее умереть, чем тк сидеть д дожидться смерти.

Глз Тёмы сверкнули н отц.

— Ну, пожлуйст, — обртилсь мть к сыну. — Снчл дело свое сделй, кк пп, курс кончи, обзведись семьей.

— Я никогд не женюсь, — ответил Тём. — Моряку нельзя жениться, у моряк жен — море.

Он с удовольствием потянулся.

— Днилов тоже, конечно, не женится? — спросил Зин.

— Конечно, не женится, мы с ним будем всегд вместе, н одном корбле.

— Вместе и комндовть будете, конечно? — пошутил отец.

Отец был в духе.

Тём, пригнувшись к столу тк, что только торчл его голов, ответил весело, сконфуженно улыбясь:

— Ну-у, комндовть…

— Не ндеешься? — быстро, немного пренебрежительно спросил отец и, зтянувшись, проговорил: — А не ндеешься — и комндовть никогд не будешь… По поводу фтлизм… — обртился он к учителю музыки. — В ншей военной службе, д и во всякой службе не фтлист не может сделть крьеры… Под Гермнштдтом нш полк, — отец бросил взгляд н сын, — стоял н левом флнге. Я тогд был еще комндиром эскдрон, комндиром полк мой же дядя был. Я считлся непокорным офицером. Никкого непокорств не было, но рздржли нелепые рспоряжения. Ну-с… Тк вот. Сижу я н своем Черте…

— Ппин лошдь, — подскзл мть.

— …и говорю офицерм… А тк, с косогор, нм вся кртин кк н лдони видн: стоит в долине внгрдом кре венгерцев — человек тысяч, дв орудия при них, з ними остльной тбор — тысяч четырндцть. С этой стороны по косогору нши войск. Я и говорю: «Вот сбить бы с позиции это кре д под их прикрытием и двинуть вперед; без одного выстрел подобрлись бы». Комндир и говорит: «Тут целый полк перебьешь, пок до этого кре доберешься только». Зспорил я с ним, что с одним своим экскдроном собью кре… конечно, в сущности, ккое ж это войско было? Пушки дрянные, ружья… д и войско-то: спожник, шрмнщик, фрнт… тк — сброд. А нши ведь: николевские. Дядя и говорит: «Э, сумсшедший человек! Мелешь чепуху, потому что еще пороху кк следует не нюхл, послть тебя, тк тогд бы и узнл…» Кк будто отрезл! Подлетет дъютнт глвнокомндующего и передет прикзние выслть эскдрон против кре. Я, долго не думя, и говорю дяде н ухо: «Ну, дядя, выбирй: или дй мне возможность делом смыть твои слов с моей чести, или я должен буду выбрть другой ккой-нибудь способ искть удовлетворения…» Говорю, см и бровью не моргну. А дядя уж был семейный, — кк стоянк, сейчс жене письм… дети уж были, — ккя тм дуэль! Покосился он н меня вроде того, что з черт ткой к нему привязлся, плюнул и говорит, обрщясь к офицерм: «А что, господ, признете з ним прво идти в тку?» Неприятно, конечно: всякому хочется, ну, действительно тк ловко вышло, что прво-то з мной. «Ну, говорит, будем любовться, кк ты умудришься смерти в глотку влезть д вылезть оттуд. Кстти уж скжи — куд и н сорокоуст отдть: ведь, кроме меня, з тебя-то, бешеного, и молиться некому».

Отец усмехнулся и несколько рз энергично зтянулся.

Тём тк и змер н своем месте.

Рскурив трубку, отец боковым взглядом посмотрел н сын и продолжл:

— А молиться-то з меня и в смом деле некому было: я сиротой рос… Ну-с… Подсккл я к своему эскдрону: «Ребят! Милость нм — в тку! Живы будем, от цря нгрд, от меня хоть злейся водкой!» — «Хоть к черту в зубы веди!..» Скомндовл я, и стли мы зходить… А тк: оврг кончлся, и эткий холмик стоял в долине, — я и хотел было з ним выстроить эскдрон и тогд уже срзу рзвернутым фронтом удрить н кре. Тут кк тут, смотрю — проклятя речушк, — не зметил, ндо бы првой стороной оврг спускться… — дрянь, сжени три, топкя. Сунулся один, увяз, — уж по лошди пролез нзд… Нечего делть, пришлось идти до мостик и уж в открытом месте переходить речку: мостик жиденький, только-только одному в поводу пройти с лошдью. Зметили… Сейчс же, конечно, огонь открыли… В движении, н ходу не чувствуешь кк-то этой тоски смерти: ну, свлится лошдь, сорвется человек с седл — не слышно. А тут упдет и стонет. Вижу, у солдтиков уж дух не тот. Ну, и смому-тки и жутко и неловко: кк-никк виновт. Нечянно зло сделешь, пустое, и то мучит, здесь ведь жизнь человеческя: тут, тм пятндцть человек уложили, пок переходили, — всё н твою совесть. Повернулся я к солдтм — смотрят покорно, конечно, тоже ведь всё понимют. Тк кк-то вырвлось: «Ну, бртцы, виновт — оплошл! Жив буду — зслужу, теперь не выдвйте!»

Отец зтянулся.

— Встрепенулись… «Отцом был — не выддим!» Конечно, николевские времен: с человеком, кк со скотом… Лску ценили… Ну, и меня, конечно, тронуло. Д и минут ведь ккя же! Может, и см уже стоишь перед своим смертным чсом… Прямо — отец, это твои дети: и не то, чтобы жль, тк кк-то, вот з кждого смого последнего солдт, кк з смого родного, вот сейчс всю душу свою положить готов. И у всех ткое же чувство… вот ккое только после причстия бывет… Нет, сильнее! Ну вот, точно вдруг смо небо рскрылось и см господь блгословил нс и дл нм одно тело, одну душу и скзл: идите. Куд и стрх девлся! Под огнем, кк н плцу выстроились. И кртин же действительно! Улны… Один к одному — крсвцы н подбор!.. Чепрки млиновые… Лошди вороные… Солнце блестит, в небе ни тучки… двдцть пятое июля… нши войск кк н лдони… Эх!! Нет уж того, что было, теперь нет и не будет. Впереди смерть, д… тысячи ружей в упор, десять смертей н одного, н душе, кк тронулись, точно прямо в рй лететь собрлся.

Отец остновился и опять несколько рз зтянулся.

— Ну-с, тк вот… Тронулись мы… Собрл я своего Черт и стл выпускть понемногу. А Чертом я нзывл свою лошдь оттого, что не выносил он, когд ее между ушми трогли, срзу освирепеет: стен не стен, огонь не огонь, — одним словом, черт! А тк — первя лошдь. И уж сколько мне говорили: сломишь голову; жль рсстться, хоть ты что… Ну-с, тк вот… Стли збирть кони… шибче, шибче… Мрш-мрш, в крьер!.. И-ить!.. Весь эскдрон, кк один человек… только земля дрожит… пики нперевес… Лошдь врстяжку, точно н месте стоишь… А тм ждут… Д хоть бы стрелял… Ждет… в упор хочет… Смотрит: глз видно!.. Тошно, прямо тошно: бей, не томи! Пли!!! Все перевернуло срзу… эскдрон кк вкопнный! Пыль… лошди… люди… Кш. «Вперед!!» Ни с мест! Тк секунд… Нзд?! Серя шинель?! Позор?! А мои уж поворчивют коней… «Ребят, что ж вы?!» И не смотрят. Э-эх!.. З сердце схвтило!.. «П--длецы!» Д кк хвчу меж ушей своего Черт…

Несколько мгновений длилось молчние.

— Уж и не помню… Тк, вихрь ккой-то… Весь эскдрон з мной, кк один человек: врезлись, опрокинули, смяли… Бойня, нстоящя бойня пошл… прямо бунчукми, — перевернет пику д бунчуком, кк брнов, по голове и лупит. Люди… Что люди?! Лошди остервенели; вот где нстоящий ужс был: прижмет уши, осклит зубы, изовьет шею, вопьется в тело и рвнет под себя.

Отец змолчл и потонул в облкх дым.

Молчние длилось очень долго.

— А ты см, пп, много убил? — спросил Зин.

— Никого, — ответил, усмехнувшись, отец. — У меня и сбля не был отточен. Д и сбля-то… Тк, ковырялк. Никит, мой денщик, шельм, бывло, все ею в смовре ковырялся.

— Пп, кк же ты Черт удержл? — спохвтилсь вдруг ккуртня Зин.

— Д уж не я его удержл… Кто-то другой… Пуля ему угодил: мне нзнчлсь, он мотнулся, ему прямо в лоб и влепилсь. Упл он и прижл мне ногу… ну, ведь двят, бьют, режут… только я было н локоть, чтобы рвнуться, смотрю — прямо в меня дуло торчит! Глянул: бтюшки, смерть, — целит ккя-то обрзин! Ну, уж тут я… вторую жизнь прожил… ведь всего ккя-нибудь секунд… Смотрю: уж Бондрчук, унтер-офицер — пьяниц, шельм, молодец, в плечх сжень кося — бунчуком по бшке его… и не пикнул… И что знчит стрх?! Рожей мне покзлся невообрзимой, кк посмотрел н него, когд уж он упл: шляп откинулсь — лежит мльчик лет пятндцти, не больше, ребенок! Рскидл ручонки, точно в небо смотрит… лицо тихое, спокойное… Господи! вот уж нсмотрелся… Ночью что было: не могу зснуть. Стоят перед глзми… Бондрчук, которого сейчс же после того, кк он спс меня, свлили — стоит: глз стеклянные, посинел, — стоит и смотрит, смотрит прямо в глз! Тьфу ты! А в ушх: я-яй! я-яй! Открою глз, зжгу свечку, выкурю ппироску, успокоюсь, потушу… опять потянулись: венгерец весь в крови, с рзорвнным лицом лезет из-под лошди, солдтик Ивнчук, пуля в живот попл, скрутился клчиком, смотрит н меня, кчет головой и воет; лошдь с выпученными потрохми тянется н четверенькх, головой тк и ищет туд и сюд, глз… ну, ей-богу же, кк у человек. А кк дойдет опять до Бондрчук, встнет и стоит: ну, хоть ты что хочешь делй! Смешно, ведь хоть плчь! Вдруг слышу, Никит: «Вше блгородие, вше блгородие, чи вы спите?» — «Тебе чего?» — спршивю. «Бондрчук воскрес». Тьфу ты, черт! Я думл, что с ум сойду. Действительно: и тк не знешь, куд девться, тут еще ткой сюрприз! Бросился я, кк был. А тк, сженях в ст положили всех убитых рядышком, смотрю — действительно идет Бондрчук; весь эскдрон уж выскочил: все любили его — пьяниц, блгур-товрищ. «Ты что ж это, с того свет?» — спршивю. «Тк точно, вше блгородие». Н рдостях я и пошутил. «Ты зчем же, говорю, нзд пришел». А он, мерзвец, вытянулся, руку к козырьку, д смым этк зковыристым голосом: «Опохмелиться, вше блгородие, пришел: тм не дют!» Ну, тут уж и я и солдты прыснули. Что ж окзлось?! Он, подлец, н случй тки с собой в мнерку водки взял; пок овргом спусклись — он и нлизлся. А пьяного только црпни ведь: он сейчс, кк мертвый, свлится. А проснется, встнет кк ни в чем не бывло.

— Ну, что ж, дл, пп, н водку ему? — спросил Зин.

— Водки-то всем дл… А Бондрчуку, кк возвртились, н стоянке, после поход, тысячу рублей ссигнциями дл… только не ему уж, жене.

— Доволен был?

— Ндо думть, — ответил отец, вствя и уходя к себе.

Однжды, вскоре после описнного рсскз, Николй Семенович почувствовл себя тк нехорошо, что должен был слечь в кровть, — слечь и уж больше не вствть. Походы, рны, ревмтизм — сделли свое дело.

Теперь по нружному виду это уж был не прежний Николй Семенович. Без мундир, в ночной рубхе, с бессильно опущенною н подушку головой, укрытый одеялом, из-под которого сквозило исхудвшее тело, — Николй Семенович глядел тким слбым, беспомощным.

Эт беспомощность щемил сердце и вызывл невольные слезы.

Иногд, не выдержв, Тём спешил выйти из комнты отц, путясь н ходу с мленьким девятилетним Сержиком.

— Чего тебе?! — выскочив з дверь, спршивл Тём, всмтривясь сквозь слезы в Сержик.

Бледное, рстерянное лицо Сержик смотрело в лицо Тёмы, и дрогнувший голос делил с ним общее горе:

— Жлко ппу!

«Жлко ппу» — вот ясня, отчетливя фрз, которя болью охвтывл сердц детей, которя, кк рычжок, зствлял сбегться в морщинки их лиц, трогл клпн слез и вызывл жлобный, тихий писк тоски и беспомощности.

— Тише, тише, — шепотом и жестми остнвливл Тём и свои и Сержик слезы, и вместе с Сержиком, который судорожно удерживлся, толкясь головой в брт, они спешили куд-нибудь поскорее выбрться подльше, где не было б слышно их слез.

Однжды, придя из гимнзии, Тём по лицм всех увидел и догдлся, что что-то стршное уже где-то близко.

Нскоро поев, Тём н носкх пошел к кбинету отц.

Он осторожно нжл дверь и вошел.

Отец лежл и здумчиво, згдочно смотрел перед собою.

Тёму потянуло к отцу, ему хотелось подойти, обнять его, выскзть, кк он его любит, но привычк брл свое, — он не мог победить чувств неловкости, стеснения и огрничился тем, что осторожно присел у постели отц.

Отец остновил н нем глз и молч, лсково смотрел н сын. Он видел и понимл, что происходило в его душе.

— Ну, что, Тём, — проговорил он мягким, снисходительным тоном.

Сын поднял голову, его глз сверкнули желнием ответить отцу кк-нибудь лсково, горячо, но слов не шли н язык.

«Холодный я», — подумл тоскливо Тём.

Отец и это понял и, вздохнув, кк-то згдочно тепло проговорил:

— Живи, Тём.

— Вместе, пп, будем жить.

— Нет уж… пор мне собирться… — И, помолчв, прибвил: — В дльнюю дорогу…

Воцрилось тяжелое, томительное молчние. И отец и сын жили кждый своим. Отец весь погрузился в прошлое. Сын мучился сложным чувством к отцу и неумением его выскзть.

Глз отц смотрели куд-то вдль долгим, кким-то преобрзившимся, ясным взглядом, полным мысли и чувств всей долгой пережитой жизни.

Тк глубокой осенью, когд солнце двно уже исчезло в непроглядном сером небе, когд глз повсюду уже освоился с однообрзным, оголенным, унылым видом, вдруг под вечер ворвется в окно сноп ярко-крсных лучей и, скользя, зигрет н полу, н стенх, тоскливо нпомнив о прожитом лете.

— Жил, кк мог… — тихо, кк бы см с собой, зговорил отец. — Все позди… И ты будешь жить… узнешь много… кончишь тем же, — будешь, кк я, лежть д дожидться смерти… Тебе труднее будет, жизнь все сложнее делется. Что еще вчер хорошо было, сегодня уж не годится… Мы росли в военном мундире, и вся нш жизнь в нем сосредоточивлсь. Мы относились к нему, кк к святыне, он был нш честь, нш слв и гордость. Мы любили родину, цря… Теперь другие времен… Бывло, я помню, мленьким еще был: идет генерл, — дрожишь — бог идет, теперь идешь, тк, писришк ккой-то прошел. Молокосос нтянет плед, здерет голову и смотрит н тебя в свои очки тк, кк будто уж он мир звоевл… Обидно умирть в чужой обстновке… А впрочем, общя это судьб… И ты то же смое переживешь, когд тебя перестнут понимть, отыскивя одни пошлые и смешные стороны… Везде они есть… Одно, Тём… Если…

Отец поднялся и уствил холодные глз в сын.

— Если ты когд-нибудь пойдешь против цря, я прокляну тебя из гроб…

Рзговор кончился.

В немом молчнии, с широко рскрытыми глзми сидел Тём, прижвшись к стенке кровти…

Нчинлись новые приступы болезни. Отец скзл, что желет отдохнуть и остться один.

Вечером умирющему кк будто стло легче. Он лсково перекрестил всех детей, мягко удержл н мгновение руку сын, когд тот по привычке взял его руку, чтоб поднести к губм, тихо сжл, приветливо зглянул сыну в глз и проговорил спокойно, точно любуясь:

— Молодой хозяин.

Потрясенный непривычной лской, Тём зрыдл и, припв к отцу, осыпл его лицо горячими, стрстными поцелуями.

В комнте все стихло, и только глухо, тоскливо отдвлось рыдние сиротевшей семьи.

Не выдержл и отец… Волн теплой, согретой жизни неудержимо пхнул и охвтил его… Дрогнуло неподвижное, спокойное лицо, и непривычные слезы тихо зкпли н подушку… Когд все успокоились и молч уствились опять в отц — н преобрженном лице его, точно из отворенной двери, горел уже зря новой, неведомой жизни. Спокойный, немного строгий, но от глубины сердц сознтельный взгляд точно мерял ту неизменную бездну, которя открывлсь между ним, умирющим, и остющимися в живых, между тем светлым, бесконечным и вечным, куд он уходил, и стрстным, бурливым, подвижным и изменчивым — что оствлял н земле. Голосом, уже звучвшим н рубеже двух миров, он тихо прошептл, осеняя всех крестом:

— Блгословляю… живите…

В половине ночи весь дом поднялся н ноги. Нчлсь гония…

Тихо прижвшись к своим кровткм, сидели дети с широко рскрытыми глзми, в тоскливом ожиднии прочесть н кждом новом появлявшемся лице о чем-то стршном, ужсном, неотвртимом и неизбежном.

К рссвету отц не стло.

Вместо него н возвышении в гостиной, в мссе белого, в блеске свечей, утопло что-то, перед чем, недоумевя, змирло все живое, что-то и вечное, и тленное, и близкое, и чужое, и дорогое, и стршное, вызывя одно только определенное ощущение, что общего между этим чем-то и тем, кто жил в этой оболочке, — ничего нет. Тот пп, суровый и строгий, но добрый и честный, тот живой пп, с которым связн был вся жизнь, который чувствовлся во всем и везде, который проникл во все фибры существовния, — не мог оствться в этом немом, неподвижном «чем-то». Он оторвлся от этого, ушел куд-то и вот-вот опять войдет, сядет, зкурит свою трубку и, веселый, довольный, опять зговорит о походх, товрищх, сржениях…

Ярко горят и колеблются свечи, сверкет ктфлк и вся длиння, нрядня процессия; жжет солнце, сквозь духоту и пыль мостовой пробивется ромт молодой весны, мня в поле н мягкую, свежую мурву, говоря о всех рдостях жизни, из-под ктфлк безмолвно и грозно несется дыхние смерти, безжизненно мотется голов, протяжно рзносится погребльное пение, звучит и льется торжественный погребльный мрш, то тоскливо ндрывющий сердце, то нпоминющий о том, что скоро скроется нвсегд в тесной могиле дорогое и близкое сердцу, то примиряющий, говорящий о вечности, о смертном чсе, неизбежном для кждого пришедшего н землю. А слезы льются, льются по лицу молодого Кртшев; жль отц, жль живущих, жль жизни. Хочется лски, любви — любить мть, людей, любить мир со всем его хорошим и дурным, хочется жизнью своею, кк этим ясным, светлым днем, пронестись по земле и, совершив определенное, скрыться, исчезнуть, рстять в ясной лзури небес…

Гимнзисты^*

Из семейной хроники

I

Отъезд стрых друзей в Морской корпус

Однжды осенью, когд н дворе уже пхло морозом, в клссх весело игрло солнце и было тепло и уютно, ученики шестого клсс, пользуясь отсутствием непришедшего учителя словесности, по обыкновению рзбились н группы и, тесно прижвшись друг к другу, вели всякие рзговоры.

Оживленнее других был и ниболее к себе привлекл учеников т групп, в центре которой сидели Корнев, некрсивый, с зплывшими глзкми, белобрысый гимнзист, и Рыльский, небольшой, чистенький, с смоуверенным лицом, с нсмешливыми серыми глзми, в pince-nez н широкой тесемке, которую он то и дело небрежно зклдывл з ухо.

Семенов, с простым, невырзительным лицом, весь в веснушкх, в ккуртно зстегнутом н все пуговицы и опрятном мундире, смотрел в упор своими упрямыми глзми н эти движения Рыльского и испытывл неприятное ощущение человек, перед которым творится что-нибудь ткое, что хотя и не по нутру ему, но н что волей-неволей приходится смотреть и терпеть.

Это бессознтельное выржение скзывлось во всей собрнной фигуре Семенов, в его упрямом нклонении головы, в мнере говорить голосом вторитетным и уверенным.

Речь шл о предстоящей войне. Корнев и Рыльский несколько рз ловко прошлись нсчет Семенов и еще более рздржили его. Рзговор оборвлся. Корнев змолчл и, грызя, по обыкновению, ногти, бросл нпрво и нлево рссеянные взгляды н окружвших его товрищей. Он уж несколько рз скользнул взглядом по фигуре Семенов и нконец проговорил, обрщясь к нему:

— Если б и не знл я, что отец твой военный, то можно угдть это по твоей оснке.

Семенов удовлетворенно, но в то же время выжидтельно опрвился, и лицо его приняло еще более официльное и вжное выржение.

— Полковник? — спросил Корнев.

Семенов кивнул головой.

— Я видел его… Денщиков бьет?

— Если виновт, спуску не дст.

— Вот этк, — скзл Корнев и, скорчив свирепую физиономию, идиотски скосив глз, сунул кулком в воздух.

Все рссмеялись.

— Ты, конечно, тоже будешь военный? — спросил Рыльский.

— Об этом еще рно теперь говорить, — ответил, еще более ндувшись, Семенов.

— Дело тятькино, — рссмеялся Рыльский.

Семенов злобно покосился н него и сдержнно ответил:

— Что ж делть? нстолько еще не рзвит, что призню влсть отц.

— Понятно, — с комичной серьезностью поддержл его Рыльский и опять рссмеялся.

— Нстолько глуп, что в бог верю… Терпеть не могу поляков з их чвнливое нхльство.

— Это к прежнему счету, — продолжл тем же тоном Рыльский, — немцев не терплю з их возмутительное высокомерие, фрнцузов — з их пустое легкомыслие…

— Собственно, это очень хрктерно, — вмешлся Корнев, — ты, знчит, все нции, кроме русской, не любишь?

— Вовсе нет.

— Ну, кого же ты любишь?

Семенов подумл.

— Испнцев, — ответил он.

— Ты видел хоть одного испнц? — спросил Корнев тк, что все рссмеялись.

— Я и Америки не видел… По-твоему, знчит, чего не видел, о том и говорить нельзя?

— Ну хорошо, з что ты, собственно, испнцев любишь?

— З бой быков, — зговорил Рыльский, — з учреждение орден иезуитов…

— Иезуиты уж это вше польское дело… По-моему, кждый поляк иезуит.

— По-моему? — вспыхнул Рыльский. — А по-моему, ты смодовольня свинья, которя вместо того, чтоб думть, гордишься тем, что думть не хочешь.

— А ты… — нчл было Семенов, но в это время дверь отворилсь, и в клсс вошел инспектор.

Все встли и быстро опрвились.

Бритое широкое лицо инспектор н этот рз не было тким деревянным, кк обыкновенно. Дже и в голосе его, сухом и трескучем, теперь отдвлись ккие-то незнкомые, рсполгвшие к себе нотки. Д и дело, по которому пришел инспектор, выходило из ряд вон. В его рукх был печтный лист с приглшением желющих поступить в морской корпус.

Сообщив условия поступления, инспектор ушел, клсс превртился в улей, нбитый всполошившимися пчелми.

Все говорили, все волновлись, всех охвтило приятное чувство сознния, что они уж не дети и могут рсполгть собою, кк хотят. Конечно, это был, в сущности, только обмн чувств, — у кждого были родители, но об этом кк-то не хотелось думть, особенно Кртшеву, и он тк же решительно, кк и его друзья Ксицкий и Днилов, зявил о своем твердом и непреклонном нмерении тоже ехть в корпус.

Волнение улеглось, больше желющих не окзлось, и товрищи смотрели н нерздельную тройку, кк н что-то уже отрезнное от них.

Одни относились к отъезжвшим с симптией и дже с звистью, и это льстило тройке, другие, вроде Корнев, не сочувствовли.

Корнев, грызя свои ногти, зявил, что не нходит в крьере моряк ничего привлектельного.

— Еще бы тебе нходить в ней ккую-нибудь прелесть, когд тебя и в лодке укчивет, — скзл пренебрежительно Ксицкий.

Корнев покрснел и ответил:

— Я-то уж, конечно, ккой моряк, но если б меня и не укчивло, я все-тки не избрл бы крьеры моряк.

— Почему?

— Потому что не вижу никкой рзницы между любым рмейским офицером и моряком: т же бессмыслення жизнь.

— Почему бессмыслення? — огрызнулся Семенов.

— Д потому, что все, в конце концов, сводится: н- плечо! н крул!.. Д ей-богу! Ну что, собственно, ккую цель вы преследуете? Ну, будете ездить н проходе, будете лупить линькми мтросов и в то же время любовться морем. Трогтельня идиллия, чушь с мслом, ткя же бессмыслення жизнь, кк жизнь любого юнкер.

Днилов схвтился с Корневым.

Доводы Днилов сводились к прелестям морской жизни, прелестям борьбы с морем.

— Собственно, — возржл Корнев, — ккой в этой прелести, в сущности, смысл: побед? — ну, победил сегодня с тем, что звтр оно уже побеждено? Нет, звтр опять побеждй, и послезвтр, и до тысячи рз. В конце концов вся жизнь сведется к счету рейсов — одним больше, одним меньше…

Доводы Корнев сильно охлдили отношения учеников к собирвшейся к отъезду тройке.

Кртшеву тоже кк-то в ином освещении предствился корпус.

Тем не менее друзья попрощлись, выходя из гимнзии, с твердым нмерением ехть в корпус.

Кртшев пришел домой и к концу обед приступил к переговорм с мтерью.

Мть со стрхом прислушивлсь к словм сын, но делл спокойное лицо и лсково смотрел, пок он, глотя крсный сочный рбуз, рсскзывл ей о вызове желющих поступить в корпус и о решении его, Днилов и Ксицкого.

— Поезжй… — проговорил мть серьезным, грустным голосом, когд он кончил.

Он вздохнул.

— Я мечтл о другой крьере, думл, что мой сын принесет мне университетский диплом… Жль, что не исполнил ппиного желния, когд тебе было десять лет, и срзу не отдл в корпус.

— В корпус, чтобы выйти офицером, я см бы не пошел. Моряк и сухопутный офицер — громдня рзниц.

— Нет, уж хоть не обмнывй себя: никкой рзницы нет.

Нступило молчние. Кртшев невольно порзило сходство взглядов мтери и Корнев. Нсколько Корнев при этом возвысился в его глзх, нстолько же себя он почувствовл кк-то униженным перед Корневым.

— Делй кк хочешь, — продолжл, помолчв, мть. — Я думл, что ты поможешь мне по хозяйству без ппы. Делй кк хочешь.

Аглид Всильевн встл рсстроення и вышл из столовой.

Кртшев не ожидл ткого конц.

— По-моему, Тём, это глупость, — скзл его рссудительня сестр Зин. — У ммы здоровье слбое, ты, стрший в доме, бросишь семью, уедешь в корпус… кто ж здесь будет ходить в немный двор, кк мы остнемся без мужчины?

— Я что ж, по-твоему, тк и буду всю жизнь около вс торчть? — спросил с досдой Кртшев.

— Д мне-то ты ни кпельки не нужен, — поезжй хоть сейчс и куд тебе угодно.

И Зин ушл.

Кртшев чувствовл себя окончтельно сбитым с позиции: морской корпус, еще тк недвно кзвшийся делом решенным, отодвинулся куд-то длеко-длеко.

Нтш, вторя сестр, с любовью и грустью смотрел н брт.

— Ты когд, Тём, поедешь? — спросил он, стрясь скрыть волноввшие ее чувств под мской простого любопытств.

Тём зглянул в глз сестры.

— Никуд я не поеду, — ответил он, вздохнув, и, вств, нпрвился в кбинет.

Тм он шгл в созннии принесенной им жертвы. Может быть, для жертвы его вид был слишком спокоен, но тем не менее это не мешло ему считть себя жертвой, и ему кзлось, что он срзу точно вырос н несколько лет. Он лег н дивн, зложил з голову руки и здумлся о том, что жизнь не ткя простя и легкя вещь, ккой он кжется по нружному виду.

Тк и уснул он, думя все о том же.

II

Новые друзья и врги

Тем и кончился вопрос о корпусе. Днилов и Ксицкий уехли, и Кртшев рсстлся с друзьями, с которыми три год прожил душ в душу.

Новое время, новые птицы, — новые птицы, новые песни. Новые отношения, стрнные и зпутнные, н ккой-то новой почве звязывлись между Кртшевым, Корневым и другими.

Это уже не был дружб, похожя н дружбу с Ивновым, основння н обоюдной любви. Не было это похоже и н сближение с Ксицким и Дниловым, где связью был общя их любовь к морю.

Сближение с Корневым было удовлетворением ккой-то другой потребности. Лично Корнев Кртшев не то что не любил, но чувствовл к нему ккое-то врждебное, рздрженное, доходящее до звисти чувство, и все-тки его тянуло к Корневу. Не было больше для него удовольствия, кк схвтиться с ним н словх и кк-нибудь порезче оборвть его. Но кк ни кзлось легким с первого взгляд это дело, тем не менее выходило всегд кк-то тк, что не он обрывл Корнев, ноборот, он от Корнев получл очень неприятный отпор.

В своей компнии с Дниловым и Ксицким относительно Корнев у них двно был решен вопрос, что Корнев хотя и бб, хотя и боится моря, но не глупый и, в сущности, добрый млый.

Когд друзья уехли, Кртшев н первых порх по отношению к Корневу стрлся удержться н этой позиции. Иногд в споре, чувствуя, что почв уходит из-под ног, Кртшев говорил:

— Послушй, Корнев, ты добрый, в сущности, млый, но эт твоя ббья черт…

— Я очень тебе блгодрен з снисхождение, — сухо перебивл его Корнев, — но оствь его для тех, кто в нем нуждется.

Тогд Кртшев, уязвленный сркстическим тоном Корнев, рсплялся и нчинл ругться. Но и это плохо помогло и удовлетворения Кртшеву не приносило. И не только не приносило, но мучило и искло выход. Выходило кк-то тк, что все, что ни скжет он, все не то, всегд Корнев ловко, искусно сейчс же собьет его с позиции.

Кртшев нчл впдть дже в уныние: «Что ж, я глуп, знчит? Глупее его?» — думл он, и его гордость не мирилсь с тким выводом.

Они спорили решительно обо всем. Нчлось с религии. Сперв Кртшев был горячим зщитником ее, но постепенно он стл делть уступки.

— Не понимю, — говорил рз Корнев, грызя свои ногти. — Или ты признешь, или не признешь: середины нет. Говори прямо, верующий ты?

— В известном смысле д, — ответил уклончиво Кртшев.

— Что это з ответ? Верующий, знчит… С этого бы и нчл. А в тком случе о чем тогд с тобой рзговривть?!

— Ты переврешь всякое мое слово и вообржешь, что это очень остроумно.

— А это не умно и не остроумно, — вствил сркстически Рыльский.

Рыльский держл себя кк-то пренебрежительно по отношению к Кртшеву, кк, впрочем, и к громдному большинству клсс.

Вствк Рыльского тк взбесил Кртшев, что он покрснел кк рк и выруглся:

— Болвн!

Рыльский поднял высоко брови и спокойно, нсмешливо скзл:

— Вот теперь окончтельно убедил: молодец!

Кртшев открыл было рот, но вдруг, круто обернувшись, пошел и сел н свое место.

— Что, кончил уже? — окликнул его тем же тоном Рыльский.

— С ткой свиньей, кк ты, говорить не стоит, — ответил Кртшев.

— Ну, конечно…

— Постой… — перебил Рыльского Корнев и, обрщясь к Кртшеву, проговорил: — Ну, хорошо: ты говоришь, что я перевирю твои слов, тк сделй милость, объясни, кк же понимть тебя.

— Я не могу спорить, когд один перевирет, другой горохового шут из себя корчит.

Рыльский открыл было рот для ответ.

— Молчи… — потребовл Корнев.

Рыльский змолчл и только рссмеялся.

— Ну, вот он молчит. Я тоже вовсе не желю знимться перевирнием твоих слов: ты скзл, что ты верующий в известном смысле. Я понял это тк, что ты все-тки верующий. Выходит, я переврл: тк объясни.

Если бы в клссе были только Корнев и Рыльский, Кртшев, вероятно, тк и откзлся бы от дльнейшего диспут, но тут было много других, и все ждли с интересом, что скжет теперь Кртшев. В числе этих других многие любили Кртшев, верили в его способность отбиться от Корнев, и Кртшев скрепя сердце нчл:

— Я призню религию кк вещь… кк вещь, которя связывет меня с моим детством, кк вещь, которя дорог моим родным…

Рыльский, повернувшийся было вполоборот, когд Кртшев нчл говорить, весело покосился н Корнев, отвернулся спиной к Кртшеву, мхнул рукой и уткнулся в книгу.

— Знчит, ты сознтельно обмнывешь себя и родных? Выходит, что тебя связывет с ними ложь. Ткя связь не стоит того, чтобы з нее держться.

— А тебе рзве не доствляет удовольствия н псху не спть ночь?

— Никкого…

— Врет, — зметил Семенов, упрямо нклоняя голову.

— Д, нконец, это уже другя почв… удовольствие… И в снежки игрть удовольствие, д не пойдешь же!

— А отчего мне не идти, если мне этого хочется?

— Ну, иди, — ответил Корнев. — Снег скоро выпдет. Вон товрищи уже ждут.

Корнев покзл в окно н толпу уличных ребятишек.

Кртшев тоже посмотрел и рссмеялся.

— Рыло, — скзл добродушно Корнев.

Впрочем, тким мирным обрзом споры редко кончлись.

— Ты ему нпрсно спускешь, — брюзжл Семенов Кртшеву, когд они по окончнии уроков шли домой.

— Я вовсе не спускю.

— Ну-у, спускешь… В прошлом году, помнишь, кк оттрепл его, теперь уж см говоришь: «В известном смысле…»

— Послушй, нельзя же действительно со всем соглшться…

Кртшев рссеянно скользнул взглядом по проходившей дме, по прилвку, звленному грушми, персикми, виногрдом, молодыми орехми в зеленой скорлупе, втянул в себя ромт этих плодов и договорил:

— Я верю… но не могу же я, нпример, предствить себе небо инче, кк оно есть, то есть не простым воздухом.

И Семенов и Кртшев, кк бы для большей нглядности, подняли глз в прозрчную синеву осеннего неб. С неб их взгляд упл н злитую солнцем улицу, скользнул туд, где ярко синело бесконечное море, теперь прохлдное, спокойное, уснувшее в своем неподвижном величии.

Друзья остновились н перекрестке, откуд Кртшеву ндо было сворчивть домой.

— Я провожу тебя, — предложил Кртшев.

И приятели отпрвились дльше. Они шли, и то сходились тк, что плечи их кслись друг друг, то рсходились, рссеянно, мимоходом глзея н выствленные в окнх мгзинов вещи.

— Конечно, есть в природе, — продолжл Кртшев, — что-то непонятное, недоступное ншему уму… Я был бы слишком глуп, если бы не признвл того, что признвли люди, может быть, в тысячу рз умнее ккого-нибудь Корнев или Рыльского.

— Терпеть не могу этого Рыльского, — перебил Семенов, упрямо нклонив голову.

— И моя душ к нему не лежит, — соглсился Кртшев. — У Корнев есть все-тки…

— Д я тебе скжу, что Корнев просто под влиянием Рыльского.

— Ты думешь?

— Уверен… Просто см рзобрться не может, Рыльского боится: все, что тот ему нговорит, то и повторяет.

— Нет, положим, Корнев и см по себе не глупый млый.

Семенов сжл кк-то губы и произнес сухо:

— По-моему, просто фрзер.

— Д фрзеры-то они об.

— Ты посмотри, они обо всем берутся рссуждть. Ну что ж, в смом деле можем мы действительно обо всем иметь првильное понятие?.. Что, в сущности, их рссуждение? Мльчишество.

— Конечно, мльчишество.

— И я тебе скжу, опсное мльчишество, которое может привести ни больше ни меньше кк к исключению… Это ведь все не ихнее… из книжек рзных… Рыльский из воды сухим выйдет, Корнев, кк дурк, попдется. Вот отчего я и не могу считть Корнев умным человеком… Смое лучшее — подльше от них, — зкончил Семенов.

Он опрвился, кк-то особенно выствил грудь, ндулся и рсклнялся с проезжвшим н извозчике военным.

— Плц-дъютнт, — объяснил он Кртшеву.

И об оглянулись и смотрели, кк ехл н извозчике плц-дъютнт в полной форме, с нброшенным поверх мундир форменным пльто.

— Глупя у них форм, — скзл Семенов, — тк, что-то среднее, — не то квлерия, не то пехот: не рзберешь.

Друзья прошли еще одну улицу.

— Ну, мне уж пор, — остновился Кртшев.

— Еще через мост.

И они пошли через мост.

— Я бы тебя проводил, — скзл Семенов, смотря н чсы, — д опоздю к обеду… Отец нсчет этого формлист… Д и действительно… ну, прощй.

Друзья попрощлись у последнего поворот, откуд виднелся желтый с мезонином дом-особняк, где жил семья Семенов. Семенов и нпрвился к нему спешной деловой походкой, Кртшев лениво побрел нзд, щурясь от солнц и предствляя себе, кк Семенов торопливо взбежит по узкой лестнице в мезонин, положит тм рнец, умоется, рсчешет перед зерклом волосы, денщик почистит его щеткой. Зтем он быстро спустится вниз; пройдет большой пустой зл и войдет в столовую, где уже собрлось все семейство и глв его, худой, с суровым лицом полковник, в рсстегнутом кителе, в синих штнх, молч шгет своими сухими ногми по комнте. Семенов подойдет, с выпрвкой шркнет ножкой, нклонится и поцелует жилистую руку отц, произнося безличным тоном:

— Здрвствуйте, ппш.

Зтем подойдет к худой, с некоторой претензией одетой дме, небрежно подхвтит ее руку, поднесет к губм, покровительственно нгнется, поцелует ее в губы, зглянет в ее добрые устлые глз и скжет:

— Здрвствуй, ммш, кк себя чувствуешь?

Н млдших бртьев, Борю и Петю, Семенов вскользь только взглянет и пойдет к своему месту, потому что отец, посмотрев н чсы, уже берется з свой стул.

З обедом всегд кто-нибудь из полковых, рзговор по чину, после обед обязтельня чсовя пильня н скрипке. Семенов см уже знет, торопливо блгодрит и спешит нверх. Оттопырив губы, он ккуртно вынимет из ящик скрипку, достет смычок, долго нстривет, прислушивясь, весь сосредоточенный, с поднятыми бровями, и, кончив скучную, но приятную по своим результтм рботу, стновится в позицию, вытягивет руку со смычком, прицеливется глзми в ноты, склоняет голову, и по дому несется твердый однообрзный звук низких и высоких нот громкой скрипки. А тм, в кбинете, сидит сухой полковник, курит, смотрит в окно, одним ухом слушет полкового, другим — твердые отчетливые звуки нрвящегося ему своей определенностью инструмент.

Эт хорошо знкомя Кртшеву кртин ярко рисуется ему, пок он в блеске веселого, безоблчного дня идет домой, и ему звидной делется эт нлження, системтическя жизнь… Жизнь его родных и он см предствляется ему чем-то рзбросвшимся, несобрнным. Книги его, почти не связнные, то и дело скользят в рукх, в голове бродит мысль и пересккивет от Семенов к Беренде, тоже скрипчу, игрвшему, в контрст с Семеновым, тк мягко и мелодично. Он вспоминет Корнев, Рыльского, вспоминет опсения Семенов, его охвтывет ккой-то стрх з их судьбу, но последний совет Семенов «подльше от них» производит н него кк рз обртное действие, и его тянет к ним, и он дже кк-то мирится с неприятною внешностью Корнев и Рыльского; мирит его глвным обрзом то, что это они говорят не свое, что не пред ними, Корневым и Рыльским, приходится преклоняться, пред тем, чему и они поклоняются сми. А пред тем, чему дже Корнев и Рыльский поклоняются, пред тем и никому не обидно… «Все-тки они умные и умнее Семенов», — зкончил Кртшев свои рзмышления.

И дже нетерпимя внешность их, резкие выходки и те осветились инче: «Просто мльчишки, — узнли, д и не говорят откуд, вот если б я первый узнл, они бы не знли, что говорить. Все-тки я умный: они по книжкм, я без книжек, и то совсем почти им не поддюсь».

Весь клсс рзбился н две нервные пртии: Корнев, немногочисленную, и — пртию Кртшев.

Групп Корнев сблизилсь между собой и вне гимнзии, — ходили друг к другу в гости, но тк, впрочем, что с семействми не имели никкого соприкосновения. Обыкновенно компния собирлсь в комнте товрищ, — тм курили, читли, туд приносили им чй. Если собрние было более обыкновенного, им уступлись иногд и прдные комнты, покзывлись н мгновение родные и уходили, сопровождемые блгодрственными взглядми молодежи. Что могло быть приятнее, кк чувствовть себя совершенно свободными от необходимости чинно сидеть, чинно говорить. Ккое удовольствие испытывл компния, когд дверь зтворялсь з непрошеным взрослым членом семьи! Корнев дст сейчс, бывло, козл. Рыльский попрвит свой шнурок от pince-nez и снисходительно пустит: «Х-х!» Дрсье, потомок изящных фрнцузов, оглянется с комичной миной, подберет флды и бултыхнется н дивн.

— Послушй, фрнцуз, — скжет Корнев, — сегодня тебе спть не ддут.

— Откуд ты взял, что я буду спть? — фыркл Дрсье, поплотнее умщивясь.

Корнев некоторое время добродушно рссмтривл Дрсье и произносил с кким-то пренебрежительным снисхождением:

— Рыло.

— См ты… — тк же добродушно огрызлся фрнцуз.

— Что с ним церемониться? — говорил Рыльский, обрщясь к Дрсье. — Вот тебе постновление коммуны: если ты не повторишь последней фрзы, когд остновятся, то кждый рз с тебя том Писрев.

— Ну… — рзмхивя рукми, подсккивл До лб, — двй, брт, деньги, по крйней мере, без всякой помехи спть будешь.

— Дурчье, — смеялся вместе со всеми Дрсье, — не дм.

— Тем хуже для тебя…

— Хорошо, хорошо… — кивл головой Дрсье, — посмотрим еще.

Нчинлось чтение: и в то время кк все слушли с нпряженным внимнием, Дрсье нпрсно изнемогл в непосильной борьбе: что-то лезло н глз, зкрывло их, и Дрсье кончл тем, что слдко зсыпл коротким чутким сном. Очень чутким. Чуть остновятся, уж Дрсье знл, в чем дело, и, еще не проснувшись, лениво повторял последнюю фрзу.

А Рыльский делл жест и продолжл читть.

— А кто слишком склонен к Яни, того больно бьют по пяткм… Дрсье, повтори.

Дрсье всккивл и быстро повторял, и от сумсшедшего хохот дрожли стекл, потому что Яни — и бог земли, и в то же время фмилия крсвицы гимнзистки, к которой нервнодушно фрнцузское сердце Дрсье: вся фрз выдумн Рыльским без всякой связи с предыдущим и последующим чтением, специльно для Дрсье.

— Ну, тк хоть это зпомни хорошенько… — нствительно говорил Рыльский.

И снов шло чтение, зтем споры, рссуждения. Подымлись рзные вопросы, решлись. Это решющее знчение обыкновенно приндлежло Корневу и Рыльскому. Иногд выдвиглся Долб — здоровенный ученик из крестьян, в прыщх, с крсным лицом, с прямыми черными волосми и широким большим лбом.

— Лбин-то у тебя здоровення… — говорил Корнев, внимтельно всмтривясь в Долбу.

— Бык, — отвечл Долб и, рсствя ноги, смеялся мелким делнным смехом.

Только глзм было не до смех, и они внимтельно, пытливо всмтривлись в собеседник.

Корнев грызет, бывло, ноготь, подумет и проговорит:

— Н Бокля похож.

Долб вспыхнет, смеряет четвертью свой лоб, скжет «ну» и опять рссмеется.

— Способня бестия… — зметит опять Корнев не то рздумчиво, не то с ккою-то звистью.

— Дурк я, — ответит Долб, потом зглянет в глз Корневу и, пригнувшись, рссмеется своим мелким смехом.

— Д что ты все смеешься?

— Дурк, — ответит уклончиво Долб.

— Глз хитрые…

— Мужицкие глз.

— Положительно згдочня нтур, — выскзывл свое мнение Корнев в отсутствие Долбы и здумывлся.

— Рисуется немного… но тлнтливый, подлец, — соглшлся Рыльский.

Многочислення пртия Кртшев был полной противоположностью пртии Корнев. Все это были люди, которые ничего не читли, ничем не интересовлись, ни о чем не помышляли, кроме ближйших интересов дня. Они ходили в гимнзию, лениво учили уроки и в свободное от знятий время скучли и томились.

Корнев с компнией язвили их, вышучивли, донимли и осмеивли все то, что в их глзх кзлось неприкосновенным.

Кртшев был предствителем своей пртии. Случилось это кк-то смо собой: Кртшев усердно отстивл тех, кто попдл н острые зубы противной пртии; он облдл дром слов, нходчивостью в спорх; он, нконец, был добр и не мог выносить бессердечия пртии Корнев ко всем тем, кто или стоял ниже их в умственном отношении, или не рзделял их взглядов.

Нчнет, бывло, Корнев без церемонии ругть кого-нибудь, Кртшев чувствует ткое унижение, кк будто его смого ругют. Выругется Корнев и примется з чтенье.

— Я не понимю этого удовольствия, — зговорит Кртшев скрепя сердце, — говорить человеку в глз «идиот».

— А я не понимю удовольствия с идиотми компнию водить, — ответит небрежно Корнев и примется з свои ногти, продолжя читть.

— Если б дже и идиот он был, что ж, он поумнеет оттого, что его нзовут идиотом?

Корнев молчит, погрузившись в чтение.

— Если не поумнеет, то отстнет, — бросит з него Рыльский.

— Или в морду дст? — пустит со своего мест Семенов.

— Испугл!

— А вот нзови меня…

Рыльский весело смеялся.

— Ну, если дв человек нзовут тебя идиотом. Тоже в морду дшь?

— Дм, конечно.

— Ну, три?..

— Хоть десять.

Корнев отрывется от чтения и говорит мягким, лсковым голосом:

— Если бы ты встретил неприятеля, мой друг, ты что бы сделл? — Он делет свирепое лицо. — Приколол бы, вше превосходительство. — А если ты десять неприятелей встретил? — Приколол бы! — Мой друг, рзве ты можешь десять человек приколоть? Подумй хорошенько. — Тк точно, не могу.

Корнев меняет тон и говорит нствительно:

— Солдт, и тот понял.

— Тк ведь то солдт, — поясняет Рыльский, — он сын полковник… Вот, погоди, подрстет он, один всю Европу приколет.

— Ах, кк остроумно! — говорит Семенов.

В числе кртшевской пртии, между прочим, были Вервицкий и Берендя. Они сидели н одной скмейке и дружили, хотя по виду дружб их был очень оригинльн: друзья постоянно ссорились.

Вервицкий был широкоплечий блондин, с голубыми глзми, с круглым лицом, с грубым, сиплым голосом, сутуловтый, с широкими плечми.

Берендя, или Диоген, кк нзывл его язвительно Вервицкий, худой, высокий, ходил, подгибя коленки, имел длинную, всегд вперед вытянутую шею, ккое-то не то удивленное, не то довольное лицо, носил длинные волосы, которые то и дело опрвлял рукой, имел желто-крие лучистые глз и говорил тк, что трудно было что-нибудь рзобрть.

Глвным недосттком Беренди Вервицкий считл его глупость. Он этим и донимл своего друг.

Ндо отдть спрведливость, Вервицкий умел подчеркнуть глупость друг. Когд он, бывло, вытянув шею, подгибя коленки, шел, стрясь изобрзить Берендю, клсс умирл от смех. В мстерской передче Вервицкого тк ясно было, что Берендя действительно глуп. А еще яснее это было, когд Берендя вступл в спор.

Рот только откроет Берендя, уж Вервицкий упрется н локоть, уствится в друг и с нслждением слушет. Берендя с ккой-то особой мнерой откинется, вытянет длинные ноги и, устремив в прострнство свои лучистые глз, нчнет, помтывя головой, длинную речь. Слушет Вервицкий, слушет и нчнет см помтывть головой, потом скосит немного глз, н мнер Беренди, что-то зшепчет себе под нос и кончит тем, что и см рсхохочется, и в публике вызовет смех.

Сбитый с позиции, Берендя обрывлся и бормотл:

— Мне кжется стрнно, прво, ткое отношение…

Остльное исчезло в ккой-то совершенно непонятной воркотне и в помтывнии головой.

— Дурк ты, дурк, — говорил в ответ Вервицкий, с искренним сокрушением кчя головой. — И всегд будешь дурк, хоть сто лет живи… Вот тк и будешь все мотть головой, н клдбище повезут, и то мотть будешь, о чем — тк и не рзберет никто.

— Ну, что ж, это очень грустно, — говорил Берендя.

— А ты думешь, весело? — перебивл своим сиплым голосом Вервицкий.

— Очень грустно… очень грустно… — твердил Берендя.

— Тьфу! Противно слушть… не только слушть, смотреть.

— Очень грустно… очень грустно…

— И думет, что очень умную вещь говорит.

Ткие стычки не мешли, однко, друзьям вместе готовить трудные уроки, ходить друг к другу в гости, поверять свои тйны и понимть друг в друге то сокровенное, что ускользло от нблюдения толпы, но что было в них и искло сочувствия.

Бывло, излившись друг перед другом, друзья ложились вместе н одну кровть, в згородной квртире Беренди, в доме мещнки, у которой Берендя снимл квртиру со столом и смовром з двендцть рублей в месяц. Берендя то нчинл острить н свой счет, и тогд друзья хохотли до слез. А то вствл, вынимл скрипку и, смотря своими лучистыми глзми в зеленые обои своей комнты, нчинл игрть. Чувствительный Вервицкий присживлся к окну, подпирл подбородок рукой и здумчиво смотрел в окно.

Время летело, скучный урок лежл нетронутым, нступли сумерки, темня ночь охвтывл небо и землю, охвтывл душу слдкой истомой, и было тк хорошо, тк слдко и тк жль чего-то.

А н другой день рссердится, бывло, Вервицкий и бесцеремонно нчнет перед всем клссом черпть доводы о глупости Беренди из тех же сокровенных сообщений, которые делл ему приятель нкнуне. Вспыхнет, бывло, покрснеет Берендя и збормочет, зикясь, что-то себе под нос.

А Вервицкого еще больше подмывет:

— Б-б-б! Б-б-б! Пошел пилить! Ты говори прямо: я нврл? ты не говорил?

И кк ни отделывлся Берендя, в конце концов, помтывя головой и пощипывя свою пробивющуюся бородку, едв внятно лепетл:

— Ну, говорил…

— А зчем же ты срзу збормотл тк, кк будто я см все выдумл? Вот это и подлость у тебя, что ты все: туд-сюд… туд-сюд… кк змея головой, когд уж ей некуд девться…

И Вервицкий впивлся в друг, друг, под неотрзимыми доводми, только молчл, продолжя помтывть головой.

— Что?! Змолчл!!

Кличку Диоген Берендя получил при следующих обстоятельствх.

— Мы изучем Диоген, — однжды философствовл он, — и говорим, что он мудрец. Но если я полезу в бочку, буду со свечой искть человек… меня, по крйней мере, посдят в сумсшедший дом.

— И посдят когд-нибудь, — уверенно ответил Вервицкий. — Ты, знешь, нпоминешь мне метфизик из бсни. Ты хочешь непременно своим умом до всего дойти, ум-то и не хвтет: и выходит — веревк вервие простое…

— По-позволь…

— Не позволю: ндоел и убирйся к черту.

— Кк угодно… я только хотел скзть, что ту-ту-тут нелдно… кто-нибудь из нс дурк — или Диоген, или мы…

— Ты дурк.

— Я утешю себя, что, явись вот перед тобой сейчс Диоген, — тебе ничего не остлось бы, кк и его нзвть дурком.

— Ну, хорошо. Теперь, когд я зхочу тебя выругть дурком, я буду тебе говорить: «Диоген». Хорошо?

— Мне очень приятно будет…

— Ну, и мне приятно будет.

Тк и остлсь з Берендей кличк Диоген.

Выдвлись иногд дни, когд между пртиями Корнев и Кртшев водворялся род перемирия. Тогд Корнев и Кртшев точно сбрсывли свои боевые доспехи и чувствовли ккое-то особенное влечение друг к другу.

Один из тких дней подходил к концу. Последний урок был мтемтик. Оствлось четверть чс до звонк. Учитель мтемтики, мленький, с белым лицом и движениями, нпоминвшими зведенную куклу, кончил объяснение и сел з стол. Он нклонил голову к журнлу, понюхл фмилии всех учеников и произнес голосом, от которого зрнее стновилось стршно:

— Корнев.

Корнев побледнел и, перекосив, по обыкновению, лицо, пошел к доске.

Мтемтик не двлсь ему. В этом отношении перевес был н стороне Кртшев, который хотя и не делл ничего, но все-тки держлся н спсительной тройке. Корнев пытлся докзывть теорему голосом человек, который твердо убежден, что он ничего не докжет, д и не ддут ему докзть.

— Возьмем треугольник ABC и нложим н треугольник DEF тк, чтобы точк А упл в точку D.

Учитель слушл и в то же время внимтельно, с любопытством бегл глзми по лицм учеников.

Яковлев, первый ученик, молч поднял брови. Рыльский досдливо опустил глз. Долб с сожлением смотрел в сторону, один ученик, Слвский, не утерпел и дже искренне чмокнул губми.

— Кк же вы это сделете, чтоб точк А попл в точку D? — спросил учитель, смотря в то же время в лиц учеников.

— Нложу тк…

Нступил пуз. Учитель вытянул шею и внушительно сухо скзл:

— У вс, Корнев, выржения совершенно не мтемтические.

— Я не способен к мтемтике, — ответил Корнев, и рздрженное огорчение ззвучло в его голосе.

Учитель не ожидл ткого ответ и, недоумевя, обртился к нему:

— Ну, тк оствьте гимнзию…

— Я себе избрл специльность, в которой мтемтик ни при чем…

— Меня ни кпли не интересует, ккую вы специльность себе избрли, но вс должно интересовть, я думю, то, что я вм скжу: если вы не будете знть мтемтики, то вм придется откзться от всякой специльности.

— А если я не способен?..

— Нечего и лезть…

По коридору уже несся звонок.

Учитель собрл тетрди, пытливо зглянул в глз Корневу и, сухо поклонившись клссу, вышел своей походкой зведенной куклы.

— Охот тебе с ним вступть в пререкния? — обртился к нему с упреком Рыльский.

— Д ведь пристет…

— Ну и черт с ним. Человек мстительный, требовтельный, только создшь ткие отношения…

— Черт его знет, обидно стло: я, глвное, зню, чего ему хочется. Чтоб я скзл, что вот будем врщть до тех пор, пок вершин А совпдет с вершиной D…

Рыльский, Долб и Дрсье удивленно смотрели н Корнев.

— Если знл, зчем же ты не скзл?

— Д когд же я в этом смысл не вижу.

— Ну, уж это… — мхнул рукой Рыльский и зсмеялся.

Рссмеялся и Долб.

— Нет, ты уж того…

— Ну, ккой смысл, объясни?! — вспыхнул Корнев.

— Д никкого, — сухо смерил его глзми Рыльский, — экзмен не выдержишь…

— Ну и черт с ним…

— Рзве, — проговорил пренебрежительно Рыльский.

— Я, собственно, совершенно соглсен с Корневым, — вмешлся Кртшев, — не все ли рвно скзть: будем врщть или нложим.

— Ну, и говорите н здоровье. Стньте вот перед этой стенкой и пробивйте ее головой.

— Эк мудрец ккой, подумешь, — возрзил Корнев, рздумчиво грызя ногти.

— Вот тебе и мудрец… Вечером у тебя?

— Приходите…

Дльше всех по одной и той же дороге было Семенову, Кртшеву и Корневу.

Когд они дошли до перекрестк, с которого рсходились дороги, Корнев обртился к Кртшеву:

— Тебе ведь все рвно: пойдем со мной.

Кртшев обыкновенно ходил с Семеновым, но сегодня его тянуло к Корневу, и он, не смотря н Семенов, скзл:

— Хорошо.

— Идешь? — спросил отрывисто Семенов, протягивя руку, и сухо добвил: — Ну, прощй.

Кртшев пострлся сжть ему кк можно сильнее руку, но Семенов, не взглянув н него, попрощлся с Корневым и быстро пошел по улице, мршируя в своем долгополом пльто, выпячивя грудь и выпрямляясь, точно проглотил ршин.

— Вылитый отец, — зметил Корнев, нблюдя его вслед. — Дже приседет тк, хотя вообржет, вероятно, что мрширует н слву.

Кртшев ничего не ответил, и об шли молч.

— Послушй, — нчл Корнев, — я тебя, откровенно скзть, не понимю. Ведь не можешь же ты не понимть, что вся т компния, которой ты окружил себя, ниже тебя? Я не понимю, ккое удовольствие можно нходить в общении с людьми, ниже тебя стоящими? Ведь от ткого обществ поглупеть только можно… Ведь не можешь же ты не понимть, что они глупее тебя?

Корнев остновился и ждл ответ. Кртшев молчл.

— Я положительно не могу понять этого, — повторил Корнев.

Кртшев см не знл, что ответить Корневу. Соглситься, что его друзья глупее его, ему не позволял совесть, вместе с тем слов Корнев приятно льстили его смолюбию.

— А я тебя не понимю, — мягко зговорил Кртшев, — твоей, д и всех вс резкости со всеми теми, кого вы считете ниже себя…

— Нпример?

— Д вот хотя с Вервицким, Берендей, Мурским…

— Послушй, д ведь это же окончтельные дурки.

— Но чем же они виновты? А между тем они тк же стрдют, кк и другие. Ты бросишь ему дурк и думть збыл, он мучится.

— Ну, уж и мучится.

— И кк еще!.. Д я тебе откровенно скжу про себя: другой рз вы мне нговорите ткого, что положительно в тупик стнешь: может, действительно дурк… Тоск ткя нпдет, что, кжется, лег бы и умер.

— Д и никогд тебя дурком и не нзывл никто; говорили, что ты… ну, не читешь ничего… Ведь это ж верно?

— Собственно, видишь ли, я читю и много читл, но только все это кк-то несистемтично.

Корнев усиленно грыз ногти.

— Писрев читл? — спросил он тихо, точно нехотя.

— И Писемского читл.

— Не Писемского, Писрев. Писемский беллетрист, Писрев критик и публицист.

«Беллетрист», «публицист» — всё слов, в первый рз ксвшиеся ух Кртшев. Его бросило в жр, ему сделлось стыдно, и уж он открыл было рот, чтобы скзть, что и Писрев читл, кк вдруг передумл и грустно признлся:

— Нет, не читл.

Искренний тон Кртшев тронул Корнев.

— Если хочешь, зйдем — я дм тебе.

— С удовольствием, — соглсился Кртшев, догдывясь, что Писрев и был тот источник, который вдохновлял Корнев и его друзей.

— Стрння вещь, — говорил между тем Корнев. — Говорят, твоя мть ткя умня и рзвитя женщин — и не познкомил тебя с пистелями, без знния которых труднее обойтись обрзовнному человеку, чем без клссического сухря…

— Моя мть тоже против клссического обрзовния. Я теперь вспоминю, он мне Писрев дже предлгл, но я см, откровенно говоря, все кк-то отклдывл.

— Не могл ж он не читть… Вы ккие журнлы получете?

— Мы, собственно, никких не получем.

— Вы ведь богтые люди?

Кртшев решительно не знл, богтя женщин его мть или нет, и скорее дже был склонен думть, что никкого богтств у них нет, потому что и дом и именье были зложены, но ответил:

— Кжется, у мтери есть средств.

— У нс ничего нет. Только вот что бтьк зрботет. Мой отец в тможне. Но хотя тм можно, он ничего не берет, — это я зню, потому что у нс, кроме двух выигрышных билетов, ничего нет. Родитель молчит, но мть у меня из мещнок, жлуется и не рз покзывл.

Голос Корнев звучл ккой-то иронией, и Кртшеву неприятно было, что он тк отзывется о своей мтери.

Они подошли к высокому белому дому, в котором помещлсь женскя гимнзия, кк рз в то время, когд оттуд выходили гимнзистки.

В смой густой толпе учениц, куд, кк-то ничего не змечя, зтеслись Кртшев и Корнев, Корнев окрикнул стройня гимнзистк лет пятндцти.

— Вся! — проговорил он, сверкнул своими небольшими острыми глзкми и весело рссмеялсь.

— А-! — ответил небрежно Корнев. — Нше вм.

— Ну, довольно, довольно…

— Сестриц, — отрекомендовл пренебрежительно Корнев, обрщясь к Кртшеву.

— Вот я мме скжу, ккой ты невеж, — ответил гимнзистк, вспыхнув и покрснев до волос. — Рзве тк знкомят?

Кртшев злюбовлся румянцем девушки и, встретившись с ней глзми, сконфуженно снял шпку.

— Ах, скжите пожлуйст! — прежним тоном скзл Корнев. — Ну познкомьтесь… Сестр… Кртшев…

— У вс есть сестр?

И едв Кртшев успел ответить, он зсыпл его вопросми: тк же ли он груб с своими сестрми? тк же ли от него мло толку? тк же ли он никуд с ними ходить не хочет и ткие же ли у него друзья, которые всё читют ккие-то дурцкие книжки и никого знть не хотят?

— Поехли, — скзл Корнев и стл грызть ногти.

Кртшев, идя с сестрой Корнев, сделл новое открытие, именно, что он обрзцовый брт, хотя Зин и не скупилсь ему н упреки. Приняв это к сведению, он стл выгорживть, кк мог, своего товрищ и уверять, что все это ей только кжется.

— Пожлуйст, не трудись, — перебил его Корнев. — Все, что он говорит, одн чистя првд, но дело в том, что я не желю быть другим…

— Видите, ккой он…

И, посмотрев н брт, топнув ногой, прибвил:

— У-у, противный!

Он отвернулсь. Кртшев смотрел н ее кштновые, небрежной волной выбившиеся волосы, тк мягко оттенявшие нежную кожу ее белой шеи. Огонь пробегл по нем, и он стрстно думл, что, если б у него был ткя сестр, он молился бы н нее богу.

Он встретил его взгляд, и он испуглся, кк бы он не прочл его мыслей. Но он не только не прочл, но смотрел н него лсково и шл совсем близко около него. От мысли ли, что он ничего не зметил, от чего ли другого, но Кртшев чувствовл себя кк-то особенно хорошо и легко. Мня, еще три год нзд овлдевшя его фнтзией, срзу стушевлсь перед этой ослепительной, мягкой, женственной девушкой.

Что Мня? Что он, собственно, любил в ней? — думл он и рдовлся, что Мня тет тм где-то, в его сердце, и уступет свое место чему-то более жгучему и определенному, чем ккя-то зоблчня идиллия. Мня, которую он, вероятно, и не увидит больше, эт шл рядом с ним, и он чувствовл ее тк, словно ступл он не по мостовой, прямо по его сердцу.

Они вошли в клитку небольшого чистого, обсженного кциями двор, прошли двор и в углу его между скмьями пробрлись к подъезду.

Из мленькой передней виднелсь гостиня, большя, но невысокя комнт, впрво из передней дверь вел в комнту Корнев, влево был дверь в домшние комнты. Корнев, рздевшись, укзывя рукой, проговорил:

— Милости просим…

Кртшев, неловко опрвлявший свой испчкнный мундир и рстрепнные волосы, только что было собирлся шгнуть в комнту Корнев, кк из левой двери вышл мленькя сморщення женщин, в которой Кртшев сейчс же узнл мть Корнев.

— А-, — произнес Корнев, — ну вот… мменьк, еще мой товрищ, Кртшев.

— Очень приятно, очень приятно… Я вшего бтюшку видл, бывло, в соборе в црские дни… в орденх… Вш-то бтюшк меня-то уж, конечно, может, и не видел… Куд уж нм! мы люди мленькие…

— Ах, мменьк, уж вы нчинете, — вспыхнул сестр Корнев.

Мть Корнев кк-то испугнно поджл губы, морщинки сбежлись н ее лице, и он огорченно ответил:

— Что ж, нельзя и род свой вспомянуть?

— Все это не вжно, — перебил Корнев. — Род вш отличный, и никто от него не думет откзывться, ежели бы вот к тому же кофейку, тк и ручку дже можно поцеловть.

— Ох ты, мой голубчик! — проговорил мть и, обртившись к Кртшеву, весело спросил: — Ну, видли вы кого лучше? — и, сделв добродушно-луквое лицо истой хохлушки, он поднял руку по нпрвлению к сыну.

Кртшев, кк очровнный, смотрел н эту обворожившую его простоту и готов был, если б не стыдно только было, поцеловть эту сморщенную мленькую добрую женщину.

— Д ей-богу же, поцелую, — скзл мть Корнев и, обняв Кртшев, поцеловл его в лоб.

Кртшев тк покрснел, что покрснели и мть и сестр, которя дже зхлопл в лдоши.

— Это мой! — говорил мть, положив руку н плечо Кртшеву. — Тих усих соби бери, ций ткий же дурень, як ты. Хоть ему голову всунь, не откусит.

Подли кофе, и, несмотря н неоднокртные попытки Корнев, Кртшев тк и не уединился с ним, все время оствлся с его семьей. Только перед смым уходом он зшел к нему в комнту и взял дв том Писрев.

— Довольно покмест, прочтешь, еще дм.

— Ну, отлично.

— Смотрите же, приходите, — сверкнул ему своими жгучими глзми сестр. — И не к Все, к нм.

— К нм, к нм, — кричл вдогонку мть.

Кртшев блженно улыблся, поворчивлся и, энергично срывя с головы шпку, все клнялся и клнялся.

— Вот, Вся, первый твой товрищ, который действительно симптичный, — решительно скзл сестр.

— Д, он ничего себе, — соглсился Корнев.

— У него сердце, кк н лдонце, ото друг, твой Долб только и глядит, як тый вивк, по сторонм… Рыльский вжный: кто его зне, що тм в середке у него.

— И крсивые глз у него…

— Влюбись, тебе недолго.

— Д уж скорее, чем в твоего Рыльского.

И сестр сделл кпризную, пренебрежительную гримсу.

— Ну, ну, деточки… рночки, рночки.

А Кртшев шел, точно волн его несл: он думл о сестре Корнев, целовл ее волосы, шею, нзывл уменьшительными именми и сильнее прижимл к своему боку дв ккуртных томик Писрев. Все было хорошо — и новое знкомство, и сестр Корнев, и Писрев. Сегодня же он постигнет премудрость, уже у него этот ключ знния того, что дет ткую силу словм Корнев. И опять его мысли возврщлись к сестре Корнев, и опять он смотрел н него, и он весь змирл под охвтывющим его волнением.

Ах, если б волшебной силой можно было рзорвть все путы, броситься к ней и скзть: «Я люблю тебя, я твой до конц жизни! Видеть тебя, смотреть в твои глз, целовть твои волосы — вот все счстье, вся рдость моей жизни».

Кртшев вспомнил, кк он переходил дорогу, вспомнил мленький след, отпечтвшийся н земле от ее новенькой резиновой клоши, и его и к следу ее потянуло тк, что он см не знл, что сильнее отпечтлось в его сердце — этот ли след или — вся он, отныне цриц и мучительниц его сердц.

III

Мть и товрищи

Дом Кртшев умолчл и о Писреве, и о семействе Корнев. Пообедв, он зперся у себя в комнте и, звлившись н кровть, принялся з Писрев.

Рньше кк-то он несколько рз принимлся было з Белинского, но тот никкого интерес в нем не вызывл. Во-первых, непонятно было, во-вторых — все критик тких сочинений, о которых он не слыхл, когд спршивл мть, то он говорил, что книги эти вышли уже из употребления. Тк ничего и не вышло из этого чтения. С Писревым дело пошло совсем инче: н кждом шгу попдлись знкомые уже в речх корневской компнии мысли, д и Писрев усвоялся горздо легче, чем Белинский.

Когд Кртшев вышел к чю, он уж чувствовл себя точно другим человеком, точно вот одно плтье сняли, другое ндели.

Принимясь з Писрев, он уже решил сделться его последовтелем. Но когд нчл читть, то, к своему удовольствию, убедился, что и в тйникх души он рзделяет его мнения. Все было тк ясно, тк просто, что оствлось только зпомнить получше — и конец. Кртшев вообще не отличлся усидчивостью, но Писрев зхвтил его. Мест, поржвшие его особенно, он перечитывл дже по дв рз и повторял их себе, отрывясь от книги. Ему доствлял особенно нслждение эт вдруг появившяся в нем усидчивость.

Иногд он нтлкивлся н что-нибудь, с чем не соглшлся, и решл обртить н это внимние Корнев. «Что ж, что не соглсен? См Писрев говорит, что не желет слепых последовтелей».

Кртшев чувствовл дже удовольствие от мысли, что он не соглсен с Писревым.

«Нверно, Корневу это будет неприятно». — думл он.

Н другой день под предлогом нездоровья он не пошел в гимнзию, следующий был воскресенье, когд в понедельник он нконец отпрвился в клсс, то уж об томик Писрев были испрвно прочитны.

От мтери не скрылось усиленное чтение сын, и он, войдя к нему в кбинет, некоторое время смущенно рссмтривл книгу.

Кртшев внимтельно нблюдл ее.

— Ты читл? — спросил он.

— Откуд ты взял? — спросил, в свою очередь, мть.

— У товрищ одного: Корнев.

— Читл, — скзл мть и здумлсь. — Я хотел, чтоб ты позже познкомился с этой книгой.

— Я и тк почти единственный в клссе, который не читл Писрев. Я думю, и тебе неприятно, чтоб твой сын, кк дурк, мигл и хлопл глзми, когд другие говорят умные вещи…

— Мне, конечно, это неприятно, но мне еще неприятнее было бы, если б мой сын, кк дурк, повторял чужие слов и мысли, не будучи в силх см критически к ним отнестись.

Кртшев, ничего не говоря, подошел к своему столу и взял исписнный лист бумги.

— Прочти… это тебе покжет, умею ли я критически относится к тому, что читю.

— Это что?

— Это выписны мест, с которыми я не соглсен.

Зметки были вроде следующего:

«Я не могу соглситься нсчет музыки, — он любил сигры, я музыку».

Мть подвил улыбку и проговорил:

— Читй.

— Знешь, Корнев скзл: «Кк это у тебя ткя умня и рзвитя мть и до сих пор не дл тебе Писрев».

Кртшев любовлся исподтишк смущением мтери и ждл ее ответ.

— Корневу мть дл?

— Нет… У Корнев мть простя совсем.

— Ты видел ее?

— Я вот зходил, когд книги брл у него.

— Кто ж у него еще?

— Сестр есть.

— Большя?

— Лет пятндцти, верно.

— Учится?

— Д, в гимнзии. Мы ее и встретили возле гимнзии, когд шли… Вот Зин жлуется н меня, посмотрел бы н Корнев…

— Что ж, он обижет сестру?

— Не обижет, воли ей нд собой не дет.

— А нд тобой кто ж волю дет?

— Ну-у…

— Что ж, Корнев и к тебе стнет ходить, или ты только к нему?

Кртшев сдвинул брови.

— Я его не звл.

— В обществе, по крйней мере, принято, что рз ты бывешь, то и у тебя должны бывть.

— Ккое ж мы общество?

— Д уж рз вм дело до Писрев, знчит, вы взрослые.

— Писреву все рвно, будут ли люди соблюдть рзные ткие житейские церемонии или нет, — усмехнулся Кртшев.

— Вот ты кк! Ну, все-тки я бы тебя попросил — пок ты у меня в доме, бывть только у тех, кто и тобой не пренебрегет.

— Д з что же ему мной пренебрегть?

— А в тком случе зчем же он к тебе не идет? Ты уж не мленький и должен понимть, что смолюбие выше всего: рз позволишь себе нступить н ногу — и конец, — н тебя всегд будут сверху вниз смотреть.

— Д я уверен, что он и придет ко мне.

— Посмотрим.

После первых двух томов Писрев Кртшев прочел еще несколько других, зглянув в Добролюбов, просмковл введение Бокля, читл Щпов и зпомнил, что первичное племя, нселявшее Россию, было кургнное и череп имело субликоцефлический.

Отношения Корнев и Кртшев изменились: хотя споры не прекрщлись и носили н себе все тот же стрстный, жгучий хрктер, но в отношения вкрлось рвенство. Кртшев стл приглшть пртия Корнев н свои вечер: Кртшев потянул з собой и свою компнию. Дже Семенов примирился, бывл н чтениях и убедился, что тм не происходит ничего, з что могло бы последовть исключение кого бы то ни было из гимнзии.

Берендя тоже с жром и стрстностью нбросился н чтение и постепенно приобрел некоторое увжение в кружке кк человек нчитнный, с громдной пмятью, кк ходячя энциклопедия всевозможных знний.

Иногд, если у компнии хвтло терпения, его дослушивли до конц, и тогд из тумн высокопрных слов выплывл ккя-нибудь оригинльня, обобщення и обосновння мысль.

Корнев тогд здумывлся, грыз ногти и пытливо зглядывл ему в глз, пок высокий Берендя, в позе тнцор, подымясь еще выше н носки и осторожно прижимя руки к груди, спешно выклдывл перед всеми свои сообржения.

Только в глзх Вервицкого Берендя сохрнил свой прежний вид дурня и рстеряхи в прктической жизни. Впрочем, тким он и был в общежитейских отношениях: был н счету у нчльств неспособным, имел плохие отметки, по мтемтике из двойки не вылезл и только по истории имел круглую пятерку. Историю, и особенно русскую, он любил до болезни. Облдя громдною пмятью, он помнил все год и перечитл мссу исторических русских книг.

Брометр товрищеских отношений — Долб снисходительно трепл Берендю по плечу и добродушно говорил:

— Бокль не Бокль, дй же, боже, щоб нше теля д вивк съило.

Аглид Всильевн добилсь нконец своего. Однжды Кртшев после долгих колебний (он все боялся, что не зхотят к нему прийти) приглсил к себе Корнев, Рыльского, Долбу и прежних своих приятелей — Семенов, Вервицкого и Берендю.

Прежние приятели уже собрлись и пили вечерний чй з большим семейным столом, когд рздлся звонок и в переднюю ввлились вновь прибывшие. Они рздевлись, переглядывлись между собою и громко перебрсывлись словми.

Рыльский, прежде чем войти, вынул чистенький гребешочек, причесл им и без того свои глдкие, мягкие, золотистые волосы, опрвил pince-nez, весело покосился н змечние Корнев «хорош», проговорив «рыло», и первый вошел в гостиную. Увидев общество в другой комнте, он уверенно нпрвился туд.

З ним вошел Корнев, невозможно перекосив лицо и с кким-то особенно глубокомысленным, сосредоточенным видом.

Сзди всех, покчивясь, с оттенком ккого-то пренебрежения и в то же время конфузливости, шел Долб, потиря руки и ежсь, точно ему было холодно.

Кртшев вышел в гостиную нвстречу гостям и сконфуженно пожл им руки. Несколько мгновений он стоял перед своими гостями, гости стояли перед ним, не зня, что с собою делть.

— Тём, веди своих гостей в столовую! — выручил мть.

Рсклнивясь перед Аглидой Всильевной, Рыльский шркнул, нклонив голову, и, вежливо еще рз поклонившись, пожл протянутую ему руку. Корнев слил все в одном поклоне, сжл крепко руку, низко нклонил голову и еще больше перекосил лицо. Долб рзмшисто нклонился и после пожтия, поднимя голову, энергично тряхнул волосми, и они, рзлетевшись веером, опять улеглись н свои мест.

— Очень приятно, очень рд, господ, познкомиться, — говорил Аглид Всильевн, приветливо и внимтельно окидывя взглядом гостей.

Кртшев в это время весь превртился в зрение и, по своей впечтлительности, не змечл, кк он и см клнялся, когд предствлялись его товрищи.

— Ты, чем клняться, предствь-к лучше сестре, — посоветовл добродушно Рыльский, смотревший в это время н сестру Кртшев в нерешительном ожиднии, когд его предствят.

Зинид Николевн весело рссмеялсь, Рыльский тоже — и все срзу получило ккой-то непринужденный, свободный хрктер.

Рыльский сел возле Зиниды Николевны, смеялся, острил, ему помогл Семенов. Корнев звел серьезный рзговор с Аглидой Всильевной. Долб рзговривл с Кртшевым, Вервицкий и Берендя молч слушли.

Зинид Николевн, уже семндцтилетняя брышня, в последнем клссе гимнзии, ожидвшя гостей брт с некоторым пренебрежением, рскрснелсь, рзговорилсь, и мть с удовольствием подметил в своей дочери способность и знимть гостей, и уметь нрвиться без всяких шокирующих мнер. Все в ней было просто до скромности, но кк-то естественно изящно: поворот головы, смущенье, мнер опускть глз — все удовлетворяло требовтельную Аглиду Всильевну. Зто Тём оствлял желть многого: он конфузился, рзбрсывлся, не зня, что делть с своими рукми, и невыносимо горбился.

Корнев еще хуже горбился. Зто Рыльский держл себя безукоризненно. Его поклоны и мнеры обворожили всех. Долб производил ккое-то болезненное впечтление желнием чем-нибудь, кк-нибудь выдвинуться. У Семенов был видн домшняя дрессировк. Вервицкий и Берендя были для Аглиды Всильевны стрые знкомые медвежт.

Общество перешло в гостиную. Аглид Всильевн, пропустив всех, мысленно определял место своего сын в обществе его товрищей.

Зинид Николевн сел з рояль, Семенов принялся открывть свою скрипку. Рыльский стл возле рояля, Корнев и Долб с кислой физиономией ходили вдоль окон и посмтривли по сторонм. Корнев жлел, что пришел и теряет вечер в неинтересной для него обстновке.

Аглид Всильевн ушл и возвртилсь, держ з руку Нтшу.

Стройня пятндцтилетняя Нтш, вся рзгоревшись, смотрел своими глубокими большими глзми тк, кк смотрят в пятндцть лет н ткое крупное событие, кк первое знкомство с тким большим обществом. Он кк-то и доверчиво, и неуверенно, и робко протягивл свою изящную ручку гостям. Ее густые волосы были зплетены в одну толстую косу сзди.

Появление ее было встречено общим удовольствием: он срзу произвел впечтление. Корнев впился в нее глзми и энергично принялся з свои ногти. Лучистые глз Беренди стли еще лучистее.

Зин мельком окинул сестру, гостей, и удовольствие пробежло по ее лицу. Ей был приятен и эффективный выход сестры, и, может быть, и то, что Семенов и Рыльский остлись при ней. Это он почувствовл срзу по свойству женской нтуры. Почувствовл это и мть и, оствив дочь возле Корнев, принялсь з Долбу.

Долб горячо и уверенно говорил с ней о притеснениях урядников в деревне. Аглид Всильевн никогд не предполгл, чтобы урядники были тким злом. У нее у смой именье… Он см откуд? Недлеко от ее имения? Вот кк! Очень приятно. Летом, он ндеется…

— Очень приятно, — говорил Долб, смеялся и шркл ногми.

Только он ведь медведь, простой деревенский медведь, он боится быть скучным, неинтересным гостем.

Аглид Всильевн н мгновение опустил глз, легкя усмешк пробежл по ее лицу, он посмотрел н сын и зговорил о том, кк быстро идет время и кк стрнно ей видеть тким большим своего сын. Он совсем почти большой, шутк скзть, через кких-нибудь дв год уже в университете. Долб слушл, смотрел н Аглиду Всильевну и весело думл: «Ловкя бб».

Семенов устроился, нлдился, вытянул руку, и по зле понеслись твердые звуки скрипки вперемежку с мягкой мелодичной игрой Зиниды Николевны.

— Хорошо Зинид Николевн игрет, — похвлил Рыльский.

Зинид Николевн вспыхнул, Семенов сосредоточенно кивнул головой, продолжя выводить ровные твердые звуки.

— А вы игрете? — спросил Корнев, зглядывя в глз Нтши.

— Плохо, — робко, обжигя взглядом, ответил Нтш тк, кк будто просил извинения у Корнев. Корнев опять принялся з ногти и чувствовл себя особенно хорошо.

Вечер прошел незметно и оживленно. Аглид Всильевн с большим тктом сумел позботиться о том, чтобы никому не было скучно: было и свободно, но в то же время чувствовлсь ккя-то незметня, хотя и приятня рук.

С приездом последнего гостя, Дрсье, срзу очроввшего всех непринужденностью своих изящных мнер, совершенно неожиднно вечер зкончился тнцми: тнцевли Дрсье, Рыльский и Семенов. Дже тнцевли мзурку, причем Рыльский прошелся тк, что вызвл общий восторг.

Нтш сперв не хотел тнцевть.

— Отчего же? — иронически убеждл ее Корнев. — Вм это необходимо… Вот год через три нчнете выезжть, тм… ну, кк все это водится.

— Я не люблю тнцев, — отвечл Нтш, — и никогд выезжть не буду.

— Вот кк… отчего ж это?

— Тк… не люблю…

Но в конце концов и Нтш пошл тнцевть.

Ее тоненькя, стройня фигурк двиглсь неуверенно по зле, торопливо збегя вперед, Корнев смотрел н нее и сосредоточеннее обыкновенного грыз свои ногти.

— Н-д… — протянул он рссеянно, когд Нтш опять сел возле него.

— Что д? — спросил он.

— Ничего, — нехотя ответил Корнев. Помолчв, он скзл: — Я все вот хотел понять, в чем тут удовольствие в тнцх… Я, собственно, не против движений еще более диких, но… это удобно н воздухе где-нибудь, летом… знете, нходит вот эткое нстроение шестимесячного теленк… видли, может, кк, поднявши хвост… Кжется, я употребляю выржения, не принятые в порядочном обществе…

— Что тут непринятого?

— Тем лучше в тком случе… Тк вот и я иногд бывю в тком нстроении…

— Бывет, бывет, — вмешлся Долб, — и тогд мы его привязывем н веревку и бьем.

Долб покзл, кк они бьют, и злился своим мелким смехом. Но, зметив, что Корневу что-то не понрвилось, он смутился и деловым и в то же время фмильярным голосом спросил:

— Послушй, брт, не пор ли нм и убирться?

— Рно еще, — вскинул глзми Нтш н Корнев.

— Д что тебе, — ответил Корнев, — сидишь и сиди.

— Ну что ж: кутить тк кутить…

Корнев не жлел больше о потерянном вечере.

Уже когд собирлись рсходиться, Берендя вдруг вырзил желние сыгрть н скрипке, и сыгрл тк, что Корнев шепнул Долбе:

— Ну, если б теперь лун д лето: тут бы все и пропли…

Н обртном пути все были под обянием проведенного вечер.

— Д ведь мменьк-то, черт побери, — кричл Долб, — стршя сестр: глз-то, глз. Ах, черт… глз у них у всех…

— Ах, умня бб, — говорил Корнев. — Ну, бб…

— Д-д… — соглшлся Рыльский. — Нш-то под кблучком.

— Т--кя тюря!

И Долб, приседя, злился своим мелким смехом. Ему вторил веселый молодой хохот остльной компнии и длеко рзносился по сонным улицм город.

У Кртшевых долго еще сидели в этот вечер. В гостиной продолжли гореть лмпы под бжурми, мягко оттеняя обстновку. Зин, Нтш и Тём сидели, полные ощущения вечер и гостей, которые еще чувствовлись в комнтх.

Зин хвлил Рыльского, его мнеру, его нходчивость, остроумие; Нтше нрвился Корнев и дже его мнер грызть ногти. Тёме нрвилось все, и он ждно ловил всякий отзыв о своих товрищх.

— У Дрсье и Рыльского больше других видно влияние порядочной семьи, — говорил Аглид Всильевн.

Кртшев слушл, и в первый рз с этой стороны освещлись пред ним его товрищи: до сих пор мерило было другое, и между ними всегд выдвиглся и црил Корнев.

— У Семенов нтянутость некоторя, — продолжл Аглид Всильевн.

— Мм, ты зметил, кк Семенов ходит? — быстро спросил Нтш, и, немного рсствив руки, вывернув носки внутрь, он пошл, вся поглощення стрнием добросовестно предствить себе в этот момент Семенов.

— А твой Корнев вот тк грызет ногти! — И Зин криктурно сгорбилсь в три погибели, изобржя Корнев.

Нтш внимтельно, с ккой-то тревогой следил з Зиной и вдруг, весело рссмеявшись, откидывя свою косу, скзл:

— Нет, не похож…

Он решительно остновилсь.

— Вот…

Он немного согнулсь, уствил глз в одну точку и рздумчиво поднесл свой мленький ноготок к губм: Корнев, кк живой, появился между рзговриввшими.

Зин вскрикнул: «Ах! кк похож!» Нтш весело рссмеялсь и срзу сбросил с себя мску.

— Ндо, Тём, стрться держть себя лучше, — скзл Аглид Всильевн, — ты стршно горбишься… Мог бы быть эффектнее всех своих товрищей.

— Ведь Тём, если б хорошо держлся, был бы очень предствительный… — подтвердил Зин. — Что ж, првду скзть, он очень крсив: глз, нос, волосы…

Тём конфузливо горбился, слушл с удовольствием и в то же время неприятно морщился.

— Ну, что ты, Тём, точно мленький, прво… — зметил Зин. — Но все это у тебя, кк нчнешь горбиться, точно пропдет куд-то… Глз делются просительными, точно вот-вот копеечку попросишь…

Зин зсмеялсь. Тём встл и зходил по комнте. Он мельком взглянул н себя в зеркло, отвернулся, пошел в другую сторону, незметно выпрямился и, нпрвившись снов к зерклу, мельком зглянул в него.

— А кк ловко тнцевть с Рыльским! — воскликнул Зин. — Не чувствуешь совсем…

— А с Семеновым я все сбивлсь, — скзл Нтш.

— Семенову непременно ндо от двери нчинть. Он ничего себе тнцует… с ним удобно… только ему ндо нчть… Дрсье отлично тнцует.

— У тебя очень миля мнер, — бросил мть Зине.

— Нтш тоже хорошо тнцует, — похвлил Зин, — только немножко збегет…

— Я совсем не умею, — ответил Нтш, покрснев.

— Нет, ты очень мило, только торопиться не ндо… Ты кк-то всегд прежде квлер нчинешь… Вот, Тём, не хотел учиться тнцевть, — зкончил Зин, обрщясь к брту, — если бы тоже тнцевл, кк Рыльский.

— А ты бы мог хорошо тнцевть, — скзл Аглид Всильевн.

У Тёмы в вообржении предствился он см, тнцующий, кк Рыльский: он дже почувствовл его pince-nez н своем носу, опрвился и усмехнулся.

— Вот ты в эту минуту н Рыльского был похож, — вскрикнул Зин и предложил: — Двй, Тём, я тебя сейчс выучу польку. Мм, игрй.

И неожиднно, под музыку Аглиды Всильевны, нчлсь дрессировк молодого медвежонк.

— Рз, дв, три, рз, дв, три! — отсчитывл Зин, приподняв кончик плтья и проделывя перед Тёмой п польки.

Тём конфузливо и добросовестно подпрыгивл. Нтш, сидя н дивне, смотрел н брт, и в ее глзх отржлись и его конфузливость, и жлость к нему, и ккое-то рздумье, Зин только изредк улыблсь, решительно поворчивя брт з плечи, и приговривл:

— Ну, ты, медвежонок!

— Ой, ой, ой! Четверть первого: спть, спть! — зявил Аглид Всильевн, поднявшись со стул, и, осторожно опустив крышку рояля, потушил свечи.

Жизнь шл своим чередом. Компния ходил в клсс, кое-кк готовил свои уроки, собирлсь друг у друг и усиленно читл, то вместе, то кждый порознь.

Кртшев не отствл от других. Если для Корнев чтение было врожденною потребностью в силу желния осмыслить себе окружющую жизнь, то для Кртшев чтение являлось единственным путем выйти из того тяжелого положения «неуч», в кком он себя чувствовл.

Ккой-нибудь Яковлев, первый ученик, ничего тоже не читл, был «неуч», но Яковлев, во-первых, облдл способностью скрывть свое невежество, во-вторых, его пссивня нтур и не толкл его никуд. Он стоял у того окошечк, которое прорубли ему другие, и никуд его больше и не тянуло. Стрстня нтур Кртшев, нпротив, толкл его тк, что нередко действия его получли совершенно непроизвольный хрктер. С ткой нтурой, с потребностью действовть, создвть или рзрушть — плохо живется полуобрзовнным людям: demi-instruit — double sot,[52] — говорят фрнцузы, и Кртшев достточно получил удров н свою долю от корневской компнии, чтоб не стремиться стрстно, в свою очередь, выйти из потемок, окружвших его. Конечно, и читя, по множеству вопросов он был еще, может быть, в большем тумне, чем рньше, но он уже знл, что он в тумне, знл путь, кк выбирться ему понемногу из этого тумн. Кое-что уж было и освещено. Он с удовольствием жл руку простого человек, и сознние рвенств не гнело его, кк когд-то, доствляло нслждение и гордость. Он не хотел носить больше цветных глстуков, брть с тулет мтери одеколон, чтоб ндушиться, мечтть о лкировнных ботинкх. Ему дже доствляло теперь особенное удовольствие — неряшливость в костюме. Он с восторгом прислушивлся, когд Корнев, считя его своим уже, дружески хлопл его по плечу и говорил з него н упрек его мтери:

— Куд нм с суконным рылом!

Кртшев в эту минуту был бы очень рд иметь смое нстоящее суконное рыло, чтоб только не походить н ккого-нибудь фрнтовтого Неручев, их сосед по имению.

Компния после описнного вечер, кк ни весело провел время, избегл под рзными предлогми собирться в доме Аглиды Всильевны. Аглиду Всильевну это огорчло, огорчло и Кртшев, но он шел туд, куд шли все.

— Нет, я не сочувствую вшим вечерм, — говорил Аглид Всильевн, — учишься ты плохо, для семьи стл чужим человеком.

— Чем же я чужой? — спршивл Кртшев.

— Всем… Прежде ты был любящим, простым мльчиком, теперь ты чужой… ищешь недосттки у сестер.

— Где же я их ищу?

— Ты нпдешь н сестер, смеешься нд их рдостями.

— Я вовсе не смеюсь, но если Зин видит свою рдость в кком-нибудь плтье, то мне, конечно, смешно.

— А в чем же ей видеть рдость? Он учит уроки, идет первой и полное прво имеет рдовться новому плтью.

Кртшев слушл, и в душе ему было жль Зину. В смом деле: пусть рдуется своему плтью, если оно рдует ее. Но з плтьем шло что-нибудь другое, з этим опять свое, и вся сеть условных приличий снов охвтывл и оплетл Кртшев до тех пор, пок он не восствл.

— У тебя все принято, не принято, — горячо говорил он сестре, — точно мир от этого рзвлится, все это ерунд, ерунд, ерунд… яйц выеденного не стоит. Корнев ни о чем этом не думет, дй бог, чтоб все ткие были.

— О-о-о! Мм! Что он говорит?! — всплескивл рукми Зин.

— Чем же Корнев тк хорош? — спршивл Аглид Всильевн. — Учится хорошо?

— Что ж учится? Я и не зню, кк он учится.

— Д плохо учится, — с сердцем пояснил Зин.

— Тем лучше, — пренебрежительно пожимл плечми Кртшев.

— Где же предел этого лучше? — спршивл Аглид Всильевн, — быть з неспособность выгннной из гимнзии?

— Это крйность: ндо учиться середк нполовинку.

— Знчит, твоя Корнев середк нполовинке, — вствлял Зин, — ни рыб ни мясо, ни теплое ни холодное — фи, гдость!

— Д это никкого отношения не имеет ни к холодному, ни к теплому.

— Очень много имеет, мой милый, — говорил Аглид Всильевн. — Я себе предствляю ткую кртину: учитель вызывет: «Корнев!» Корнев выходит. «Отвечйте!» — «Я не зню урок». Корнев идет н место. Лицо у нее при этом сияет. Во всяком случе, вероятно, довольное, пошлое. Нет достоинств!

Аглид Всильевн говорит вырзительно, и Кртшеву неприятно и тяжело: мть сумел в его глзх унизить Корневу.

— Он много читет? — продолжет мть.

— Ничего он не читет.

— И не читет дже…

Аглид Всильевн вздохнул.

— По-моему, — грустно говорит он, — твоя Корнев пустенькя девчонк, к которой только потому нельзя относиться строго, что некому укзть ей н ее пустоту.

Кртшев понимет, н что нмекет мть, скрепя сердце принимет вызов:

— У нее мть есть.

— Перестнь, Тём, говорить глупости, — вторитетно остнвливет мть. — Ее мть ткя же негрмотня, кк нш Тня. Я сегодня тебе одену Тню, и он будет ткя же, кк и мть Корнев. Он, может быть, очень хорошя женщин, но и эт смя Тня при всех своих достоинствх все-тки имеет недосттки своей среды, и влияние ее н свою дочь не может быть бесследным. Ндо уметь рзличть порядочную, воспитнную семью от другой. Не для того дется обрзовние, чтоб в конце концов смешть в кшу все то, что в тебя вложено поколениями.

— Ккими поколениями? Все от Адм.

— Нет, ты умышленно см себя обмнывешь; твои понятия о чести тоньше, чем у Еремея. Для него не доступно то, что понятно тебе.

— Потому что я обрзовннее.

— Потому что ты воспитннее… Обрзовние одно, воспитние другое.

Пок Кртшев здумывлся перед этими новыми брьерми, Аглид Всильевн продолжл:

— Тём, ты н скользком пути, и если твои мозги сми не будут рботть, то никто тебе не поможет. Можно выйти пустоцветом, можно дть людям обильную жтву… Только ты см и можешь помочь себе, и тебе больше, чем кому-нибудь, грех: у тебя семья ткя, ккой другой ты не нйдешь. Если в ней ты не почерпнешь сил для рзумной жизни, то нигде и никто их не дст тебе.

— Есть что-то выше семьи: обществення жизнь.

— Обществення жизнь, мой милый, это зл, семья — это те кмни, из которых сложен этот зл.

Кртшев прислушивлся к тким рзговорм мтери, кк удляющийся путник слушет звон родного колокол. Он звенит и будит душу, но путник идет своей дорогой.

Кртшеву и смому теперь приятно было, что не у него собирется компния. Он любил мть, сестер, признвл все их достоинств, но душ его рвлсь туд, где весело и беззботно вторитетня для смих себя компния жил жизнью, ккой хотел жить. Утром гимнзия, после обед уроки, вечером собрния. Не для пьянств, не для кутеж, для чтения. Аглид Всильевн скрепя сердце отпускл сын.

Кртшев уже рз нвсегд звоевл себе это прво.

— Я не могу жить, чувствуя себя ниже других, — скзл он мтери с силой и вырзительностью, — если меня зствят жить иной жизнью, то я сделюсь негодяем: я рзобью свою жизнь…

— Пожлуйст, не зпугивй, потому что я не из пугливых.

Но тем не менее с тех пор Кртшев, уходя из дому, только зявлял:

— Мм, я иду к Корневу.

И Аглид Всильевн обыкновенно с неприятным ощущением только кивл головой.

IV

Гимнзия

В гимнзии было веселее, чем дом, хотя гнет и требовния гимнзии были тяжелее, чем требовния семьи. Но тм жизнь шл н людях. В семье кждого интерес был только его, тм гимнзия связывл интересы всех. Дом борьб шл глз н глз, и интерес в ней было мло: все новторы, кждый порознь в своей семье, чувствовли свое бессилие, в гимнзии чувствовлось ткое же бессилие, но тут рбот шл сообщ, был полный простор критики, и никому не дороги были те, кого рзбирли. Тут можно было без оглядки, чтоб не здеть больного чувств того или другого из компнии, примеривть тот теоретический мсштб, который вырбтывл постепенно себе компния.

С точки зрения этого мсштб и относилсь компния ко всем явлениям гимнзической жизни и ко всем тем, кто предствлял из себя нчльство гимнзии.

С этой точки зрения одни зслуживли внимния, другие — увжения, третьи — ненвисти и четвертые, нконец, не зслуживли ничего, кроме пренебрежения. К последним относились все те, у которых в голове, кроме мехнических своих обязнностей, ничего другого не было. Их нзывли «мфибиями». Добря мфибия — ндзиртель Ивн Ивнович, мстительня мфибия — учитель мтемтики; не добрые и не злые: инспектор, учителя инострнных языков, здумчивые и мечттельные, в цветных глстукх, глдко причеснные. Они, кзлось, сми сознвли свое убожество, и только н экзменх их фигуры обрисовывлись н мгновение рельефнее, чтоб зтем снов исчезнуть с горизонт до следующего экзмен. Все того же директор любили и увжли, хотя и считли его горячкой, способным сгоряч нделть много бестктностей. Но кк-то не обижлись н него в ткие минуты и охотно збывли его резкости. Центром внимния компнии были четверо: учитель лтинского язык в млдших клссх Хлопов, учитель лтинского язык в их клссе Дмитрий Петрович Воздвиженский, учитель словесности Митрофн Семенович Козрский и учитель истории Леонид Николевич Штров.

Молодого учителя лтинского язык Хлопов, преподввшего в низших клссх, не любили все в гимнзии. Не было большего удовольствия у стршеклссников, кк толкнуть нечянно этого учителя и бросить ему презрительно «виновт» или подрить его соответствующим взглядом. А когд он пробегл торопливо по коридору, крсный, в синих очкх, с устремленным вперед взглядом, то все, стоя у дверей своего клсс, стрлись смотреть н него кк можно нхльнее, и дже смый тихий, первый ученик Яковлев, рздувя ноздри, говорил, не стесняясь, услышт его или нет:

— Это он крсный оттого, что нсослся кровью своих жертв.

А мленькие жертвы, плч и обгоняя друг друг, после кждого урок высыпли з ним в коридор и нпрсно молили о пощде.

Нсытившийся единицми и двойкми учитель только водил своими опьяненными глзми и спешил, не говоря ни одного слов, скрыться в учительскую.

Нельзя скзть, чтоб это был злой человек, но внимнием его пользовлись исключительно оторопелые, и по мере того кк эти жертвы под его опекой пуглись все больше и больше, Хлопов деллся все нежнее к ним. И те, в свою очередь, блгоговели перед ним и в порыве экстз целовли ему руки. Хлопов и между учителями не пользовлся симптией, и кто из учеников зглядывл во время рекреции в щелку учительской, всегд видел его одиноко бегющим из угл в угол, с крсным возбужденным лицом, с видом обиженного человек.

Он говорил быстро и слегк зикясь. Несмотря н молодость, у него уже было порядочно отвислое брюшко.

Мленькие жертвы, умевшие плкть перед ним и целовть его руки, з глз, порженные, вероятно, несоответственностью его брюшк, нзывли его «беременной сукой».

В общем, это был тирн — убежденный и смолюбивый, про которого рсскзывли, что н юбилее Ктков, когд того кчли, он тк подвернулся, что Ктков очутился сидящим н его спине. Тк и звли его поэтому в стрших клссх: ктковский осел.

Учитель словесности, Митрофн Семенович Козрский, был мленький мрчный человек со всеми признкми злой чхотки. Н голове у него был целя куч нечесных, спутнных курчвых волос, в которые он то и дело желчно зпускл свою мленькую, с пльцми врозь, руку. Он всегд носил темные, дымчтые очки, и только изредк, когд снимл их, чтобы протереть, ученики видели мленькие серые, злые, кк у цепной собки, глз. Он и рычл кк-то по-собчьи. Трудно было зствить его улыбнуться, но когд он улыблся, еще труднее было признть это з улыбку, точно кто нсильно рстягивл ему рот, он всеми силми этому противился. Ученики хотя и боялись его, и зубрили испрвно рзные древние слвянские крсоты, но и пытлись зигрывть с ним.

Ткое зигрывнье редко сходило дром.

Однжды, кк только кончилсь перекличк, Кртшев, считвший своею обязнностью во всем сомневться, что, впрочем, выходило у него немного нсильственно, встл и решительным, взволновнным голосом обртился к учителю:

— Митрофн Семенович! Для меня непонятно одно обстоятельство в жизни Антония и Феодосия.

— Ккое-с? — сухо нсторожился учитель.

— Я боюсь спросить вс, тк оно несообрзно.

— Говорите-с!

Козрский нервно подпер рукою подбородок и впился в Кртшев.

Кртшев побледнел и, не сводя с него глз, выскзл, хотя и путно, но в один злп, свои подозрения в том, что в нзнчении боярин Федор было пристрстие.

По мере того кк он говорил, брови учителя подымлись все выше и выше. Кртшеву кзлось, что н него смотрят не очки, темные впдины чьих-то глз, стршных и тинственных. Ему вдруг сделлось жутко от своих собственных слов. Он уж рд был бы и не говорить их, но все было скзно, и Кртшев, змолчв, подвленный, рстерянный, глупым, испугнным взглядом продолжл смотреть в стршные очки. А учитель все молчл, все смотрел, и только ядовитя гримс сильнее кривил его губы.

Густой румянец злил щеки Кртшев, и мучительный стыд охвтил его. Нконец Митрофн Семенович зговорил тихо, рзмеренно, и слов его зкпли, кк кипяток, н голову Кртшев:

— До ткой гдости… до ткой пошлости может довести человек желнье вечно оригинльничть…

Клсс звертелся в глзх Кртшев. Половин слов пролетел мимо, но довольно было и тех, которые попли в его уши. Ноги подкосились, и он сел, нполовину не сознвя себя. Учитель нервно, желчно зкшлялся и схвтился своей мленькой, рстрепнной рукой з вплую грудь. Когд припдок прошел, он долго молч ходил по клссу.

— В свое время в университете с вми подробно коснутся того печльного явления в ншей литертуре, которое вызвло и вызывет ткое шутовское отношение к жизни.

Нмек был слишком ясен и слишком обидным покзлся для Корнев.

— История нм говорит, — не утерпел он, бледнея и подымясь с перекосившимся лицом, — что многое из того, что современникм кзлось шутовским и не стоящим внимния, в действительности окзывлось совсем другим.

— Ну-с, это не окжется, — круто повернул к нему свои темные очки учитель. — И не окжется по тому по смому, что это — история, не передержк. Ну-с, во всяком случе, это не современня тем. Что здно?

Учитель погрузился в книгу, но сейчс же оторвлся и снов зговорил:

— Мльчишеству нет мест в истории. Пятьдесят лет тому нзд живший поэт для понимния требует знния эпохи, не выдергивнья его из нее и привлечения в кчестве подсудимого н скмью современности.

— Но стихи этого поэт «Подите прочь»[53] мы, современники, учим н пмять…

Митрофн Семенович высоко поднял брови, осклил зубы и молч смотрел, кк скелет в синих очкх, н Корнев.

— Д-с, учите… должны учить… и если не будете знть, получите единицу… И не вшей-с компетенции это дело.

— Может быть, — вмешлся Долб, — мы не компетентны, но хотим быть компетентными.

— Ну-с, Дрсье! — вызвл учитель.

Долб встретился глзми с Рыльским и пренебрежительно потупился.

Когд урок кончился, Кртшев сконфуженно поднялся и вытянулся.

— Что, брт, отбрил тебя? — добродушно хлопнул его по плечу Долб.

— Отбрил, — неловко усмехнулся Кртшев, — черт с ним.

— Д не стоит с ним и спорить, — соглсился Корнев. — Что ж это з приемы? негрмотные, мльчишки… А если бы только его грмотой огрничивлись, тк были бы грмотные?

— Положим… — нчл было своим обычным вторитетным тоном Семенов.

— Пожлуйст, не клди, — весело перебил его Рыльский, — потому что положишь и не подымешь.

Учитель истории Леонид Николевич Штров двно звоевл себе популярность между ученикми.

Он поступил учителем в гимнзию кк рз в тот год, когд описывемя компния перешл в третий клсс.

И своей молодостью, и мягкими приемми, и тем одухотворенным, что тк тянет к себе молодые, нетронутые сердц, Леонид Николевич постепенно привлек к себе всех, тк что в стрших клссх ученики относились к нему и с увжением и с любовью. Одно огорчло их, что Леонид Николевич слвянофил, хотя и не «квсной», кк пояснял Корнев, с конфедерцией слвянских племен, с Констнтинополем во глве. Это смягчло несколько тяжесть его вины, но все-тки компния стновилсь в тупик: не мог же он не читть Писрев, если читл, то неужели же он тк огрничен, что не понял его? Кк бы то ни было, но ему извиняли дже слвянофильство и урок его всегд ожидлся с особым удовольствием.

Появление его некзистой фигуры, с большим широким лбом, длинными прямыми волосми, которые он то и дело зклдывл з ухо, с умными, мягкими, крими глзми, всегд кк-то особенно возбуждло учеников.

И его «пытли». То книжку Писрев нечянно збудут н столе, то кто-нибудь пустит вскользь н тему из облсти общих вопросов, то выскжет и связное сообржение. Учитель выслушет, усмехнется, пожмет плечми и скжет:

— Сокртитесь, почтеннейший!

А то зметит:

— Экие еще ребят!

И тк скжет згдочно, что ученики не знют, рдовться им или печлиться, что они еще ребят.

Леонид Николевич очень любил свой предмет. Любя, он зствлял и соприксвшихся с ним любить то, что любил см.

В тот урок, когд он, сделв перекличку, скромно подымлся и, зклдывя прядь волос з ухо, говорил, спускясь с своего возвышения: «Я сегодня буду рсскзывть», — клсс преврщлся в слух и готов был слушть его все пять уроков подряд. И не только слушли, но и ккуртно зписывли все его выводы и обобщения.

Мнер говорить у Леонид Николевич был ккя-то особення, зхвтыввшя. То, рсхживя по клссу, увлеченный, он группировл фкты, для большей нглядности точно хвтя рукой их в кулк своей другой руки, то переходил к выводм и точно вынимл их из зжтого кулк взмен тех фктов, которые положил туд. И всегд получлся ясный и логичный вывод, строго обосновнный.

В рмкх нучной постновки вопрос, более широкой, чем прогрмм гимнзического курс, ученики чувствовли себя и удовлетворенными и польщенными. Леонид Николевич пользовлся этим и оргнизовл добровольную рботу. Он предлгл темы, и желющие брлись, руководствуясь укзнными им источникми и своими, если боялись одностороннего освещения вопрос.

Тк, в шестом клссе одну тему — «Конфедерция слвянских племен в удельный период» — долго никто не хотел брть. Решился нконец Берендя, выговорив себе прво, что если, после знкомств с укзнным учителем глвным источником, Костомровым, постновк вопрос ему не понрвится, то он волен прийти к другому выводу.

— Обосновнному? — спросил Леонид Николевич.

— Ко-конечно, — прижл Берендя свои пльцы к груди и поднялся, по обыкновению, н носки.

Однжды Леонид Николевич пришел в клсс против обыкновения рсстроенный и огорченный.

Новый попечитель, осмотрев гимнзию, остлся недоволен некоторой рспущенностью учеников и недостточностью фктических знний.

Между другими был вызвн к попечителю и Леонид Николевич, и прямо с объяснения, очевидно неблгоприятного для него, он пришел в клсс.

Ученики не срзу зметили скверное рсположение дух учителя.

Сделв перекличку, Леонид Ивнович вызвл Семенов.

Ученики ндеялись, что сегодняшний урок пройдет в рсскзе.

Рзочровние было неприятное, и все со скучными лицми слушли ответ Семенов.

Семенов тянул и стрлся выехть н общих местх.

Леонид Николевич, нклонив голову, слушл, скучный, с болезненным лицом.

— Год? — спросил он, зметив, что Семенов уклонился от укзния год.

Семенов скзл первый, подвернувшийся ему н язык, и соврл, конечно.

— Хрбро, но Георгиевского крест не получите, — зметил полурздрженно, полушутя Леонид Николевич.

— Он его получит при взятии Констнтинополя, — вствил Рыльский.

Леонид Николевич нхмурился и опустил глз.

— Никогд не получит, — здорно отозвлся Кртшев с своего мест, — потому что федерция слвянских племен с Констнтинополем во глве — неосуществимя ерунд.

— Вы, почтеннейший, сокртитесь, — скзл Леонид Николевич, поднимя н Кртшев згоревшиеся глз.

Кртшев сконфузился и змолчл, но Корнев вступился з Кртшев. Он проговорил язвительно и едко:

— Хороший способ полемизировть!

Леонид Николевич побгровел, и жилы нлились н его вискх. Некоторое время длилось молчние.

— Корнев, стньте без мест.

С третьего клсс Леонид Николевич никого не подвергл ткому унизительному нкзнию.

Корнев побледнел, и лицо его перекосилось.

Гробовое молчние воцрилось в клссе.

— Я не стну, — ответил змогильным голосом Корнев, приподымясь с мест.

Опять все смолкло. Что-то стршное ндвинулось и вот-вот должно было воплотиться в ккой-то непопрвимый фкт. Все нпряженно ждли. Леонид Николевич молчл.

— В тком случе прошу вс выйти из клсс, — проговорил он, не поднимя глз.

Точно кмень свлился с плеч у кждого.

— Я не считю себя виновтым, — зговорил Корнев. — Может быть, я ошибюсь, но мне кжется, что я не скзл ничего ткого, чего бы вы не рзрешили мне скзть в другое время. Но если вы признете меня виновтым, то я пойду…

Корнев нчл пробирться к выходу.

— Нчертите крту Древней Греции, — вдруг скзл ему Леонид Николевич, укзывя н доску, когд Корнев проходил мимо него.

Вместо нкзния Корнев принялся вырисовывть н доске зднное.

— Кртшев! Причины и повод крестовых походов.

Это был блгодрня тем.

Кртшев по Гизо изложил обстоятельно причины и повод крестовых походов.

Леонид Николевич слушл, и, по мере того кк говорил Кртшев, с лиц его сбегло нпряженное, неудовлетворенное чувство.

Кртшев хорошо влдел речью и нрисовл яркую кртину безвыходного экономического положения Европы кк результт произвол, нсилия и нежелния своевольных всслов считться с нзревшими нуждми нрод… Приведя несколько примеров обострившихся до крйности отношений между высшим и низшим сословиями, он перешел к прктической стороне дел: к поводу и дльнейшему изложению событий.

Леонид Николевич слушл оживленную речь Кртшев, смотрел в его возбужденно горевшие глз от гордого сознния осмысленности и толковости своего ответ, — слушл, и им овлдевло чувство, может быть, схожее с тем, ккое испытывет хороший нездник, обучя горячую молодую лошдь и чуя в ней ход, который в будущем прослвит и лошдь и его.

— Ну-с, прекрсно, — с чувством зметил Леонид Николевич, — довольно.

— Рыльский, экономическое состояние Фрнции при Людовике Четырндцтом.

В речи Рыльского не было тех ярких крсок и переливов, ккими крсиво сверкл речь Кртшев. Он говорил сухо, сжто, чсто обрывл свои периоды звуком «э», вообще говорил с некоторым усилием. Но в группировке фктов, в нслоении их чувствовлсь ккя-то серьезня деловитость, и впечтление кртины получлось не ткое, может быть, художественное, кк у Кртшев, но более сильное, бьющее фктми и цифрми.

Леонид Николевич слушл, и чувство удовлетворения и в то же время ккой-то тоски светилось в его глзх.

— Кончил, — зявил Корнев.

Леонид Николевич повернулся, быстро осмотрел исписнную им доску и скзл:

— Блгодрю вс… сдитесь.

Совершенно особого род отношения существовли между ученикми и учителем лтинского язык Дмитрием Петровичем Воздвиженским.

Это был уж немолодой, с сильной проседью, крсноносый человек, сутуловтый и сгорбленный, с голубыми глзми цвет нежного весеннего неб, соствлявшими резкий контрст с угревтым лицом и щетинистыми, коротко подстриженными н щекх и бороде волосми. Эти волосы торчли грязной седовтой щетиной, большие усы шевелились, кк у тркн. Вообще «Митя» был некзист с виду, чсто приходил в клсс выпивши и облдл способностью действовть н своих учеников тк, что те срзу преврщлись в первоклссников-мльчишек. И Писрев, и Шелгунов, и Щпов, и Бокль, и Дрвин срзу збывлись н те чсы, когд бывли уроки лтинского язык.

Никому не было дел до политических убеждений Мити, но много дел было до его крсного большого нос, мленьких серых глз, которые по временм вдруг деллись очень большими, до его сутуловтой фигуры.

Еще издли зметивший его идущим по коридору влетл в клсс с рдостным криком:

— Идут!!

В ответ рздвлся дружный рев сорок голосов. Подымлось ввилонское столпотворение: всякий по-своему, кк хотел, спешил вырзить свою рдость. Ревели по-медвежьи, ляли по-собчьи, кричли петухми, бил брбн. От избытк чувств всккивли н скмьи, стновились н голову, лупили друг друг по спинм, жли мсло.

В дверях покзывлсь фигур учителя, и все мгновенно стихло, зтем, в ткт его походки, все тихо, дружно приговривли:

— Идут, идут, идут…

Когд он всходил н кфедру и остнвливлся вдруг у стол, все врз отрывочно вскрикивли:

— Пришли!

А когд он опусклся н стул, все дружно кричли:

— И сели!

Водворялось выжидтельное молчние. Нужно было выяснить вопрос: пьян Митя или нет?

Учитель принимл суровую физиономию и нчинл щуриться. Это был хороший признк, и клсс рдостно, но нерешительно шептл:

— Щурится.

Вдруг он широко рскрывл глз. Сомнения не было.

— Выктил!! — рздвлся злп всего клсс.

Нчинлсь потех.

Но учитель не всегд бывл пьян, и тогд при входе он срзу обрывл учеников, говоря скучным и рзочровнным голосом:

— Довольно.

— Довольно, — отвечл ему клсс и тк же, кк он, мхл ручкой.

Зтем следовло относительное успокоение, тк кк учитель хотя и был близорук, но тк знл голос, что, кк бы ученики их ни меняли, всегд безошибочно угдывл виновник.

— Семенов, зпишу, — отвечл он обыкновенно н ккой-нибудь крик совы.

Если Семенов не унимлся, то учитель и зписывл его н лоскутке бумжки, причем говорил:

— Дйте мне клочок бумжки, — я вс зпишу.

А клсс н все лды повторял:

— Дйте мне клочок бумжки, — я вс зпишу.

И все нперерыв спешили подть ему требуемое с тою рзницею, что если он был трезв, то подвли бумгу, если пьян, то несли, что могли: книги, шпки, перья — одним словом, все, только не бумгу.

Услыхли ученики, что учитель получил чин сттского советник. В ближйший урок никто его инче не нзывл, кк «вше превосходительство»… Причем кждый рз, кк он собирлся что-нибудь скзть, дежурный обрщлся к клссу и испугнным шепотом говорил:

— Тс!.. Его превосходительство хотят говорить.

Известие, что Митя — жених, вызвло в ученикх еще больший восторг. Это известие пришло кк рз перед его уроком. Дже невозмутимый Яковлев, первый ученик, и тот поддлся.

Рыльский согнул немного коленки, сгорбился, ндул лицо и, приствив плец к губм, тихо, медленно, кк ндувшийся индюк, стл ходить, изобржя Митю и приговривя низким бсом:

— Жених.

— Господ, ндо почтить Митю, — предложил До лб.

— Ндо, ндо!

— Почтить Митю!

— Почтить! — подхвтили со всех сторон и с жром приступили к обсуждению прогрммы прзднеств.

Решено было избрть депутцию, которя бы передл учителю поздрвления клсс. Выбрли Яковлев, Долбу, Рыльского и Берендю. Кртшев збрковли по той причине, что он не выдержит и все дело испортит. Все было готово, когд в конце коридор появилсь знкомя сутуловтя фигур учителя.

Долгополый форменный сюртук ниже колен, конусом вниз ккие-то кзцкие штны, сверток под мышкой, густые волосы, щетин н щекх, колючя бород, торчщие усы и вся нхохлившяся фигур учителя производил впечтление помятого после дрки петух. Когд он вошел, все чинно встли, и в клссе воцрилсь мертвя тишин.

Всех тк и подмывло рявкнуть, потому что Митя был интереснее обыкновенного. Он шел, нцелившись, прямо к столу, неровно, быстро, стрясь соблюсти достоинство и стремительность в достижении цели, шел тк, точно боролся с невидимыми препятствиями, боролся, одолевл и победоносно подвиглся вперед.

Было очевидно, что н звтрке успели усердно поздрвить жених.

Лицо его было крснее обыкновенного: угри, нлитый крсный нос тк и блестели.

— Просто хоть воду жми, — весело, громко зметил Долб, пожимя плечми.

Учитель усиленно зморгл, н мгновение здумлся, уствившись в окно, и проговорил:

— Сдитесь.

— Не можем, — ответил ему клсс почтительным шепотом.

Митя опять здумлся, выктил глз, змигл и повторил:

— Пустое, сдитесь.

Тихий стон умирющих от нестерпимых судорог смех сорок человек пронесся по клссу.

С здних скмеек поднялись четыре выборных для поздрвления депутт. Все они шли, кждый отдельно, по четырем проходм к учительскому месту, чинно и торжественно.

Учитель щурился, они шли, клсс, змиря, нблюдл.

Лучше других был Яковлев. Он священнодействовл. Н его лице было нписно ткое величественное, несокрушимое достоинство, ткое серьезное проникновение своей ролью и в то же время тк коврно рздувлись его ноздри, что без смех н него нельзя было смотреть.

У Долбы получлось нечто неестественное, нтянутое, желние рзодолжить. Рыльский хотел быть ктером и зрителем, к своей роли относился недостточно серьезно. Долговязый Берендя шгл слишком невдохновенно своей обычной походкой человек, которого то и дело толкют в шею.

Когд депутты вышли вперед скмеек, они остновились, выровнялись в одну линию и все врз, круто повернувшись лицом к клссу, низко поклонились товрищм. Клсс чинно и торжественно ответил своим уполномоченным тким же поклоном.

Митя по-прежнему только щурился н все эти згдочные действия и внимтельно нблюдл то клнявшихся депуттов, то отвечвших им товрищей.

Отклнявшись клссу, депутты, по дв в ряд друг против друг, поклонились один другому сперв прямо, зтем нкрест.

Новым мневром депутты, четыре в ряд, стояли уже перед учителем и низко, почтительно клнялись ему в пояс. Приходилось волей-неволей выйти из роли нблюдтеля.

Учитель сделл ккое-то движение, среднее между поклоном и кивком головы, кк бы говорившим: «Ну, положим… что ж дльше?»

Яковлев, слегк прокшлявшись, рздувя ноздри, нчл:

— Дмитрий Петрович! товрищи поручили нм блгодрить вс з честь, которую вы окзли одному из нших товрищей, вступя с ним в родство. Клсс счстлив, узнв о вшем брке, и преподносит вм свои искренние поздрвления.

— О д, искренние и смые сердечные поздрвления, — пробсил кто-то.

— Кви-кви! — пронеслось по клссу.

— Дмитрий Петрович! — говорил Яковлев, почтительно нклоняясь к учителю и рздувя ноздри.

Учитель, успевший и выктить и прищуриться, здумлся и, мхнув, по обыкновению, ручкой, произнес своим обычным голосом:

— Пустое.

— Что, собственно, пустое? — почтительно спросил Яковлев.

— Все пустое.

— То есть кк? Дело идет о брке… о счстье двух нежно любящих друг друг…

— Его нос любящий, — сорвлся чей-то голос.

Клсс звыл.

— Господ, я не могу… — скзл Яковлев, уже зхлебывясь от смех. — Вы мне мешете…

Он зжл рот и не то зплкл, не то зсмеялся.

Нчлось что-то совсем выходящее из ряд обыкновенного. Точно бешеный вихрь, пропитнный пьяными прми, ворвлся в клсс. Всккивли, взвизгивли, били друг друг. Толп ошлевл. Кртшев, точно обезумевший, сорвлся с мест и подлетел к учителю.

Учитель прищурился н него.

— Что вм угодно?

Меньше всего мог ответить Кртшев, чего ему было угодно. Что-то подпирло ему бок; горло судорожно сжимлось, хотелось выкинуть что-нибудь ткое, чтоб и он и другие срзу лопнули от смех.

— Мне угодно…

Ккя-то молния пронизл Кртшев.

— Жениться… — взвизгнул он, не помня себя, и присел к полу.

Ответ Кртшев окончтельно выбил учеников из колеи. Уже не стесняясь, збыв о присутствии учителя, весь клсс охвтился безумием Кртшев.

— О-ой! П--длец! — стонл Корнев, всккивя и снов пдя н скмью.

Учитель совсем ошлел.

— Вы кто? — всмтривясь, спросил он Кртшев.

Н секунду Кртшев, приподнявшись, попытлся было вдумться в серьезность и ответственность своего положения. Но слишком уж рсходилсь пьяня поверхность неудержимого веселья. Новя ее волн зхлестнул блгорзумный порыв, и, охвченный этой волной, с новым подмывющим чувством ответственности Кртшев с кким-то бесшбшным отчянием взвизгнул:

— Я чстный приств.

Дикий вопль, рев пронесся в ответ по клссу.

Учитель встл и зговорил вдруг голосом, срзу отрезвившим всех:

— Стыдитесь!

И, быстро зхвтив свой сверток, он вышел из клсс.

Срзу оборвлось веселье, и все смотрели друг н друг, точно после крушения бешено рзлетевшегося поезд.

Первое движение было чувство стрх, что Митя пошел жловться.

Но пришел Ивн Ивнович и н невинный вопрос Долбы о Дмитрии Петровиче ответил:

— Зболел… домой ушел.

Знчит, не пожловлся. Всех охвтило вдруг рскяние. Нбросились н Кртшев, стли упректь его, что он вечно пересолит, что он испортил дело. Кртшев принялся было опрвдывться, передвть свои ощущения, кк это все нечянно вышло. Обвиняемый нчл смым серьезным тоном, но, охвченный вдруг нплывом воспоминний, кончил тем, что и см, и все его судьи попдли н скмьи и зфыркли.

— Тише, господ, тише, — остновил Ивн Ивнович, выходя из своей здумчивости.

Урок дв после этого в клссе црило обрзцовое молчние, д и учитель приходил трезвым. Но потом Митя пришел опять выпивши и, по обыкновению, выктив глз, лукво спросил, улыбясь:

— Что ж тк тихо, господ?

Н это ему снчл рявкнули, зтем зпели серенду н мотив, специльно для него сочиненный:

Воспеть тебя, о нос чухонский,
В полночный чс дерзю я:
И синь ты, нос, кк свод небесный,
И л, кк ля зря!

«И синь» «и л» с кким-то мелнхолическим воплем подхвтывл н рзные голос весь клсс.

Митя внимтельно выслушл и снисходительно произнес:

— Не тк громко.

Конечно, никто его не послушл, и все пошло по-строму.

Чего только не предпринимло гимнзическое нчльство, чтоб водворить ндлежщий порядок н урокх Дмитрия Петрович: оствляло без обед и в розницу, и всем клссом, ствило единицы з поведение и дже временно исключило одного, но ничто не помогло.

Было только одно средство прекртить беспорядок н урокх Дмитрия Петрович: это удлить его. Но Дмитрию Петровичу оствлось до пенсии всего дв год, и были причины, почему все хотели помочь этому человеку кк-нибудь дотянуть до конц свою службу. Когд случлось кому-нибудь из товрищей Дмитрия Петрович слушть восторженные рсскзы учеников о проделкх н его урокх, вместо веселого смех учитель говорил с горечью:

— Эх, господ, если б вы знли этого человек… Это был звезд между нми.

Жизнь Дмитрия Петрович нчинлсь при счстливых условиях. Он был уже мгистром, собирлся жениться, кк вдруг з что-то попл в крепость. Через три год он вышел оттуд. Невест его уж был змужем з другим; он долго не мог получить никкого знятия. Прежние его покровители от него отвернулись. Он нчл пить и принял единственное место, ккое соглшлись ему дть: место учителя лтинского язык.

— Слбый человек, — говорили о нем все в один голос, — но прекрсной души и прекрсных првил.

В кругу тех, кто приходился ему по душе, Дмитрий Петрович был другим человеком, с громдным зпсом знний, остроумным, незлобивым, с ясным взглядом н жизнь европейски обрзовнного человек. Но для учеников он был только Митя, стрый, пьяный Митя, который терпеливо и весело позволял издевться нд собой, сколько кому было угодно.

V

Журнл

Когд клссы после вкций только что нчинлись, рождество кзлось тким длеким мяком среди однообрзного, серого моря гимнзической жизни.

Но вот и рождество: звтр сочельник и елк. Ветер гонит холодный снег по пустынным улицм и рспхивет холодное форменное пльто Кртшев, который один, не в обычной компнии, спешит домой с последнего урок. Кк быстро пролетело время. Где Днилов и Ксицкий теперь? Море змерзло, вероятно. Двно, с тех пор кк уехли друзья, не видл его Кртшев.

Кк переменилось все с тех пор. Совсем другя жизнь, другя обстновк. А Корнев? Неужели он влюблен? Д, влюблен безумно, и чего бы он не дл, чтоб быть всегд с ней, чтоб иметь прво смотреть смело ей в глз и говорить ей о своей любви. Нет, никогд не оскорбит он ее своим призннием, но он знет, что любит, любит и любит ее. А может быть, и он его любит?! Иногд он тк зглядывет в глз, что тк и хочется схвтить, обнять… Жрко Кртшеву среди снежной метели: полурсстегнуто пльто, и, кк во сне, шгет он по знкомым улицм. Двно уж он ходит по ним. И лето и зиму шгет. Ккя-нибудь рдостня мысль в голове свяжется с домом, н который упдет его взгляд, и этот дом и потом будит пмять. И мысль эт збудется, дом все чем-то притягивет к себе. Вот н этом углу он кк-то встретил ее, и он кивнул ему и улыбнулсь тк, кк будто вдруг обрдовлсь. Зчем он тогд не подошел к ней? Он оглянулсь еще рз издли, и сердце его змерло и зныло, и рвнулось к ней, но он испуглся, что он вдруг догдется, зчем он стоит, и он быстро пошел с озбоченным лицом. Ну, если б он и догдлсь, что он любит ее? О, это был бы, конечно, ткя дерзость, которую ни он, никто не простил бы ему. Узнли бы все, откзли бы от дом, Корнев ккими бы глзми посмотрел бы н него? Нет, не ндо! И тк хорошо: любить в своем сердце. Кртшев оглянулся. Д, вот и рождество, две недели никких уроков, н душе и пустот, и удовольствие прздник. Он всегд любил рождество, и пмять связывл в одно и елку, и подрки, и ромт пельсинов, и кутью, и тихий вечер, и груду лкомств. А тм, н кухне, колядуют. Они приходят оттуд с своими незтейливыми лкомствми: орехи, рожки, винные ягоды, им дрят плтья, вещи.

Тк шло всегд, сколько он помнит себя. В ярких огнях елки и кмин, сейчс же после ужин, опять вдруг вспомнится любимя кутья, и он весело бежит и возврщется с полной трелкой, сдится против кмин и ест. Нтш, его поклонниц, крикнет: «И я». З ней Сереж, Мня, Ася, и все опять тут с трелкми кутьи. Не выдержит и Зин. Всем весело и смешно, и мть, нрядня, довольня, лсково смотрит н них. Что ему в этом году подрят? — подумл Кртшев, звоня у подъезд.

Н другой день вечером ему подрили фунт тбку и тбчницу. И хотя он двно уже потихоньку курил, но теперь, получивши подрок, он долго еще не решлся зкурить при мтери. И когд зкурил, то с серьезным, озбоченным лицом сейчс же сел з подренные Сереже скзки и нчл внимтельно читть их. Мть улыблсь, смотрел н него и, вств, молч подошл к нему и поцеловл его в голову. Он смущенно поцеловл ей руку и опять поспешно уткнулся в книгу. Кругом было обычное возбуждение и рдость всех, он думл: «Что-то теперь делет компния?»

Кк рз в это время рздлся звонок, и скоро в передней послышлись топнье ног и веселый, уверенный голос Корнев:

— Эй, кто в бог верует, можно колядовть.

Рздлся смех остльных: Рыльского и Долбы.

Кртшев обрдовлся товрищм, точно вечность не видлся с ними. Он бросился в переднюю. Гости вошли. Аглид Всильевн лсково встретил их:

— Вот это мило с вшей стороны.

— Ну, и отлично, — скзл Корнев. — А мы тк думли, думли, д и решили к вм.

— Пожлуйст, — подсунул Кртшев свой тбк гостям.

— Это что?! Рзрешение? Поздрвляю!

— Ведь мы, ндо вм знть, с третьего клсс курим.

Корнев добродушно подмигнул Аглиде Всильевне, принимясь з ппироску.

— Очень жль.

— Д, конечно, очень, очень жль… А-, нше вм…

Вошли Зин и Нтш. Хотели было игрть н рояле, но Аглид Всильевн по случю пост не позволил.

— Что ж мы делть будем? — спросил Корнев.

— Тк сидите, вот чю нпьетесь…

— Мы всегд в этот вечер Гоголя или Диккенс читем, — скзл Нтш.

И, подумв, он прибвил:

— Двйте Гоголя читть.

— Ну что ж, Гоголя тк Гоголя, — соглсился Корнев.

— Вы его зствьте, — скзл Долб, — он тк читет, что вы лопнете от смех.

— Ну, ккое тм чтение! — сконфузился Корнев.

Но его зствили, и он читл тк, что и Аглид Всильевн вытирл слезы от смех.

Сидели, слушли и в то же время щелкли орехи, фистшки, миндль. Потом подли чй. Кртшев рзошелся н скользком вопросе о религии, и дело дошло до мленького скндл.

— Для чего, собственно, совершенство? — рссуждл, кк рвнопрвный и взрослый, Кртшев. — Всякое совершенство тем совершеннее увидит зло и придет в отчянье, отчянье — порок. А если оно рвнодушно, то это вдвое порок… Бесчувственное.

— Тём! Кк ни неприятно, я должн тебя попросить змолчть.

Кртшев сконфуженно уткнулся в свой сткн.

— Это что ж, цензур? — спросил Корнев.

— Д, цензур, — ответил твердо Аглид Всильевн.

Рыльский пригнулся к слстям и рылся в них.

— Цензур достигет цели? — спросил он, ни к кому не обрщясь.

— Д, вполне, — сухо ответил Аглид Всильевн.

— Гм… — Рыльский поднял голову, скользнул взглядом по лицм товрищей и, сделв серьезное лицо, опустил глз.

Кртшев обиделся н мть, посидел немного и, вств, ушел к себе в комнту.

Рзговор и оживление оборвлись.

Когд окончили чй, гости один з другим тоже нпрвились в комнту Кртшев.

— Ты что лежишь? — спросил его Корнев.

— Тк, — нехотя ответил Кртшев.

— Эх-хе-хе, покурить, что ли? Эх, тбк тм оствили!

Кртшев позвл Тню и прикзл принести тбк. Посидели еще, и Рыльский предложил:

— А не пойти ли нм к Дрсье?

— Тк что? — встрепенулся Долб.

— Ну, остнемся, — скзл Кртшев.

— Идем, — уговривл Корнев.

Кртшеву и смому хотелось.

— Неловко перед мтерью.

— Ну пойди, выдумй ей что-нибудь, — скзл Рыльский, — не тебя учить.

— Вот что, — предложил Долб, — мы скжем ей, что мы по очереди решили сегодня всех обойти… были у вс, теперь к Дрсье… Ты вот что… ты брось дуться… Мы теперь опять пойдем кк ни в чем не бывло в гостиную, и ты иди, немного погодя мы и поведем линию.

Через полчс компния, проделв, что здумл, и зхвтив Кртшев, уже шгл к Дрсье. Аглиду Всильевну уговорили дже отпустить его ночевть к Дрсье, тк кк все решили тм остться.

— Ндо вот что, — говорил Рыльский, отворчивясь от ветр, — ндо, чтоб Дрсье послл з Берендей и Вервицким.

— У! Непременно! Черт побери, устроим ночное бдение! — воскликнул Корнев.

— А может, он спит, подлец? — спросил Долб.

— Кто, Дрсье? Ншел дурк. Он спит только во время чтенья.

У Дрсье любили собирться. Он хотя жил з городом, но в его рспоряжении был целый дом, прекрсно меблировнный. В другом доме, рядом, жил его семья, которя в изобилии снбжл его гостей всякой едой, не исключя и водки. Компния любил пройтись по мленькой, Берендя постоянно обнруживл склонность повторить. При появлении водки он оживлялся, желтые глз его весело лучились, он возбужденно помтывл головой, говорил, острил и н эти короткие мгновения деллся душой компнии. Вервицкий не упускл случя упрекнуть друг, предскзывя ему будущность пьяницы, но тот, весело прицеливясь глзми в него, згдочно говорил, поднося к губм вторую рюмку:

— Дурк ты.

— Ну, уноси, уноси! — комндовл Вервицкий, — и веселя, фрнтовтя прислуг уносил н больших серебряных подносх грненые грфинчики с водкой.

Ткие зкуски и чй со всевозможными сортми острых сыров и вкусных печений подвлись обыкновенно, когд компния, нчитвшись, утомлялсь и нчинл чувствовть ккую-то пустоту внутри.

Этот момент всегд ловко угдывл Дрсье.

— А не зкусить ли, черт возьми! — всккивл обыкновенно он первый, выходя срзу из того летргического состояния, в ккое впдл при чтении.

Это воззвние к еде всегд было тк весело, ткой искрой пробегло по остльным, что чтение брослось и все спешили только полнее отдться приятному удовлетворению своего голодного желудк.

Дрсье в описывемый вечер был н половине своих родных, где н импровизировнном блу усердно тнцевл с своими кузинми.

Компния не любил обществ Дрсье. Это все были крсивые, зтянутые брышни и безукоризненные фрнты-квлеры. Их встречл компния н глвной улице в чсы гулянья в цилиндрх и цветных перчткх и при встрече с ними пренебрежительно фыркл.

Дрсье выскочил к товрищм и рдостно, пожимя им руки, говорил:

— Черт, откуд вы? Идем к мтери.

Но все нотрез откзлись, кк он ни уговривл.

— Если ты знят, мы уйдем? — скзл нконец Корнев.

— Кой черт, знят! Ну, хорошо… подождите… я только пойду… скжу гостям, что… что им скзть? Постой! Я скжу, что умирет… Корнев, товрищ… приехли з мной.

— Ну, вляй, — мхнул рукой Корнев.

Через несколько минут Дрсье вернулся.

— Ну что?

— Плчут.

— Послушн, ндо з Берендей и Вервицким послть.

— Непременно.

— Эй, ты, фрнцуз, — крикнул ему вдогонку Рыльский, — ты не збудь, что мы того… голодные.

Через чс н столе стоял обычня зкуск и выпивк, и холодные еще с мороз Вервицкий и Берендя уже зкусывли.

Долб, рсствив ноги, энергично жевл кусок сочного блык и говорил вперемежку с едой:

— Господ… Двйте н прздникх свой журнл зтеем?

Это был неожидння, но эффектня мысль. Долб пригнулся к новому куску блык. Корнев торопливо проглотил кусок и усиленно принялся з свои ногти. Рыльский молч внимтельно ел. Здумлся и Кртшев, больше о том, что вот-де ккя простя мысль, ни рзу не пришл ему в голову. Он точно искл глзми, не нйдется ли и н его долю что-нибудь, и простое, и новенькое, и эффектное.

Берендя был весь поглощен зботой выпить третью рюмку и к предложению Долбы отнесся кк-то рвнодушно.

Вервицкий отозвлся первый.

— Что ж, — одобрил он, — это хорошо.

— Рыло, — скзл Корнев, — с ткой рожей говорит, точно у него миллион доводов сейчс посыплется. Ну, почему хорошо?

Все рссмеялись.

Но у Вервицкого было больше основний сочувствовть, чем можно было предполгть. К общему удивлению, окзлось, что он двно уже пописывет. Для нчл Вервицкий дже предложил свой рсскз под зглвием «Дворник».

— Ти-ти-ти, пистель…

Берендя в исключительные минуты лишлся др слов.

— Ти-ти-ти… — передрзнил его Вервицкий. — Терпеть не могу… чего тут удивляться? Что ты дурк, тк, думешь, и все дурки?

— Вот тк штук! — продолжл Берендя, незметно протягивя руку з третьей рюмкой, — кто бы мог думть?

— Вот, ей-богу, дурк, — волновлся Вервицкий.

— Смотри, смотри, — покзл Долб н Берендю.

Но Берендя уж быстрым движением успел опрокинуть в рот рюмку.

— Ах ты, подлец!

И, в то время кк Вервицкий тузил Берендю, Берендя, весело пригнувшись, выбирл н столе, чем бы зесть.

— Тк ты пистель? — продолжл он и опять потянулся к грфину.

— Убирй водку! — решительно скомндовл Вервицкий. — Горькя пьяниц, пропойц! Дрянь, тряпк!

— Господ, двйте его кчть! — предложил вдруг Берендя и злился подмывющим смехом.

— Д ну вс к черту, — зпротестовл Долб, — двйте кк следует обсуждть дело.

Мысль о журнле был одобрен. Не отклдывя в долгий ящик, тут же был избрн редктором Долб. Во-первых, потому, что ему первому пришл эт мысль; во-вторых, и глвным обрзом потому, что н нем мирились все. Если бы, нпример, выбрть Корнев — Кртшеву будет обидно. Выбрть Кртшев было тоже неудобно. Кртшев по-прежнему нет-нет и выплит что-нибудь ткое, что совсем не соглсовлось с общим тоном; тк, он стоял з незвисимость убеждений, и эт незвисимость в конце концов сводилсь, по мнению пртии Корнев, к тому, чтобы иметь прво поменьше читть и побольше рубить сплеч, побольше говорить того, что только взбредет в голову. Рыльский не годился в редкторы опять по другим причинм. Он имел одну слбость, которую не рзделял дже Корнев: был слишком поляк. Это вызывло постоянные столкновения с Семеновым, Вервицким и дже с Кртшевым.

Был выяснен и мтерильный вопрос. Необходимые средств получлись рвномерным рспределением рсходов между учстникми. Глвный рсход зключлся в бумге и переписке сттей. Ввиду огрниченности средств решено было издвть журнл в двух экземплярх, из которых один переходил бы из рук в руки по мере прочтения, причем прво держть у себя журнл огрничивлось суткми. Были нмечены и отделы: беллетристический, политико-экономический, исторический, нучный, критик и фельетон с кртинкми из общественной жизни.

Вервицкий взял н себя поствку беллетристических произведений, Долб взялся з фельетон, по историческому отделу вызвлись двое: Рыльский и Берендя. Рыльский взял тему: социльные причины, вызввшие отпдение Млороссии от Польши. Берендя остновился сперв н теме из русской истории: докзть исторически, что русскя рс идет общечеловеческим путем в деле прогресс. Сттья имел целью ннести окончтельный и решительный удр слвянофилм вообще и учителю истории, Леониду Николевичу Штрову, — в чстности.

Н прздникх несколько рз собирлись по поводу журнл. Генерльное совещние было нзнчено у Долбы.

Кртшев по дороге зшел з Корневым, и если бы не Корнев, то он тк бы и остлся тм.

— Послушйте, Кртшев, — выскочил н крыльцо сестр Корнев, — приходите после Долбы к нм чй пить.

Кртшев покрснел от счстья до корней волос и голосом, ясно говорившим, что рзве смерть помешет прийти, ответил:

— Приду.

— Порньше.

— Кк только кончится. Кончится скоро… уходите, то простудитесь.

И, зглянув еще рз в глубь смотревших н него издли глзок, он скрепя сердце пошел чинно рядом с Корневым.

Долбу приятели зстли сидящим з своим столом и погруженным в ккие-то глубокомысленные сообржения. Он рссеянно пожл им руки, толкнул небрежно лежвшую перед ним рукопись Вервицкого и проговорил озбоченно:

— Черт его знет… Для первого номер и ткую неудчную штуку…

— Плохо? — спросил Корнев.

— Почему дворник, — рзмышлял Долб, — не точильщик или водовоз…

Он пожл плечми.

— Фртук рзве… Ничего типичного; ни быт, ни идеи… тк, ккие-то детские кртинки… Ну вот…

Долб взял рукопись и прочел нудчу:

— «Семен любил после обед со своим другом посидеть н звлинке, где-нибудь н улице, тк, чтоб был виден зход солнц. Если при этом друзья бывли выпивши, это случлось нередко, они тихо мурлыкли себе под нос ккую-нибудь однообрзную песнь и мелнхолично провожли глзми опусквшееся н покой солнце…» И дльше описние зходящего солнц… третье по счету.

— Д, не звлектельно, — скзл рздумчиво Корнев.

— И вдобвок негрмотно, кк только может быть…

Долб зсмеялся своим мелким смехом.

— Покжи.

Корнев взял рукопись и стл просмтривть ее.

— Невжное блюдо, — скзл он, возврщя нзд рукопись.

Долб взял опять рукопись, уствился в нее, пожл плечми и проговорил:

— Ну, черт с ним!

Он схвтил крндш и нписл под зглвием «Птологический очерк».

— Вляй. По крйней мере, редкцию ни к чему не обязывет.

— Собственно, почему же птологический?

— Д потому, что поручиться з то, что не может быть ткой Семен дворником, особенно когд все мы его знем и видим кждый рз, когд приходим к втору, — Долб фыркнул, — нельзя, с другой стороны, и не тип это… Очевидно, птологический очерк!

— Д, конечно, — соглсился Корнев.

— По крйней мере, рмк литертурня.

Долб отложил рукопись Вервицкого в сторону и, придвинув слегк исписнный листок, скромно проговорил, всмтривясь в глз Корневу и Кртшеву:

— Я свой фельетон нчл уже…

— А… нчл… интересно послушть.

— Очень интересно, — нсторожился Кртшев.

— Д невжно… тк, черновик.

— Ну, д уж тм видно будет. Читй.

Долб смущенно рссмеялся, рстрепл свои волосы, мгновение помолчл и нчл:

— Фельетон… Кртинки общественной жизни… «Все идет по-строму от нчл времени по предопределенному пути…»

— Ты что ж, не признешь, что путь этот изменялся и способен и впредь изменяться?

— Д, пожлуй, это не совсем удчный оборот… Д это, впрочем, для нчл… ндо ж с чего-нибудь… Кк-то это нчло все рвно, что вот в купнье: рзделся… попробуешь лезть в воду… одной ногой, другой… тк, этк… все неловко — пок, нконец, соберешься с силми: бултых срзу…

— Конечно…

— Ну-с… «Все тк же мчится н своем рыске счстливый собственник и меньше всего думет о том, что есть миллионы людей, которые позвидовли бы не то что его жизни — жизни кучер его, жизни рыск, дже жизни его экипж, который приедет, и его поствят в крытый срй, миллионы и ткого сря не имеют. Что ж? Экипж может испортиться, непромокемый плщ — человеческя кож — не боится, кк известно, ни дождя, ни ветр».

Долб оторвлся и, рссмеявшись, уствился в слуштелей.

— Ничего… — скзл Корнев.

Кртшев был знят вопросом: мог ли бы он тк нписть? И, подвленный мстерством пер Долбы, он похвлил:

— Очень, очень хорошо.

— Рзве? — спросил Долб и весело рссмеялся.

— Ну, вляй, вляй… Любит, чтоб хвлили… — зметил недовольно Корнев.

— Ну вот… Ну лдно…

— «А между тем вторя тысяч лет истекет с того великого момент, когд н земле рздлись вечные слов бртств, рвенств и свободы…»

Корнев усиленно згрыз ногти и перебил втор:

— Здесь, некоторым обрзом, игр ум…

— Ну, тк ведь я уж, конечно, тк, чтоб посильнее…

Дверь отворилсь, и вошли Вервицкий и Берендя.

Долб положил свою рукопись и, здоровясь с пришедшими, зявил Вервицкому:

— Твоя звтр в нбор… смотри.

Вервицкий посмотрел, увидел ндпись, внимтельно прочел и повторил с некоторым вопросом в голосе:

— Птологический?

— Знчит, если буквльно, — пояснил Долб, — болезненный.

— Чем же болезненный? — немного огорчился Вервицкий.

Все рссмеялись.

Берендя принялся объяснять ему.

Но Вервицкому не понрвилось его объяснение, и он нетерпеливо перебил его:

— Ти-ти-ти… терпеть не могу, когд ты лезешь не в свое дело, берешься з то, чего см не понимешь.

— Но… позволь, почему я не понимю?

— Д, не понимешь — и конец. Объясни, — обртился он к Корневу.

Корнев объяснил, стрясь облечь все в ткую форму, чтоб не здеть смолюбия Вервицкого.

Вервицкий стоял, зсунув руки в крмны, рсствил ноги и слушл, смотря внимтельно в пол.

В передче Корнев ничего обидного для его вторского смолюбия не окзлось, и он проговорил удовлетворенно:

— Теперь понимю… А то ти-ти-ти, ти-ти-ти, и ни черт.

— Я… я… тебе то же смое говорил, с тою рзницею, что не принял твоего смолюбия, что ли…

— Ерунд… — перебил его Вервицкий, — опять ерунд…

— Д… д… ккя же ерунд?

И Берендя нежно приложил пльцы к своей груди.

— А вот ткя, — ответил упрямо Вервицкий.

— Ты… ты… сердишься, Горций, знчит, ты не прв, — скзл Берендя.

Вервицкий передрзнил его и зключил:

— Выдернет ни к селу ни к городу и рд.

Зтем, не удостивя больше внимнием своего друг, он обртился к Долбе:

— Ты что ж, уже читл мое сочинение?

— Прочел.

— Ну что, кк?

Несмотря н грубовтую решительность, в голосе Вервицкого слышлись тйня тревог и стрх.

— Д ведь что ж? Небольшя вещиц… Д ничего.

— Я ведь ее тк, между прочим, и нписл, — объяснил Вервицкий. — Ну ничего, тк ничего: и то добре и то в шмк… Э, и ты нписл. Ну, покжи, покжи…

В это время пришли Семенов и Рыльский.

Вервицкий, схвтив рукопись Долбы, уселся к окну и принялся читть ее с тким решительным и вдумчивым видом, с кким только когд-либо втор читл новую вещь своего собрт.

Нчлось обсуждение тем.

— Ты н чем же остновился? — обртился Долб к Кртшеву, когд до него дошл очередь.

— Я, собственно, еще ни н чем не остновился.

— Что-нибудь историческое? — посмотрел Долб н Корнев.

— Отчего, собственно, историческое? — нсторожился Кртшев.

— Ну, что хочешь…

— Нучное рзве что-нибудь, — нерешительно произнес Кртшев.

— Что ж из нучного? — спросил Корнев. — Я думю, этот отдел нм не по плечу… Ккую нучную сттью мы можем нписть?

— Отчего ж? — скзл Долб. — Популяризцию, нпример, Фохт, Молешот, Бюхнер.

— Их в русском переводе нет: по Писреву рзве.

— Ну, это уж будет популяризция популяризции, — ответил огорченно Кртшев.

— Я беру н себя, — зявил Корнев, — отдел критики… собственно, конечно, не критики, сжтое изложение и некоторые сообржения по чсти текущей литертуры.

— Ну, что ж, отлично… Это крсивый отдел, и у тебя выйдет. Ну, остнвливйся и ты н чем-нибудь…

— Нет, я ничего не буду писть, — скзл Кртшев, отчего-то вдруг обидевшись.

— Д ты чего? Ну, пиши нучное…

— Нет, д я… нет.

— Послушй: д ты, может быть, критический отдел хотел… тк бери, пожлуйст.

— Нет, нет…

— Д пиши… Ведь в критическом отделе могут и двое рботть. Собственно дже, я думю, для большего интерес можно и полемику устроить: один нписл, кто-нибудь, может быть, возржть стнет.

— Это хорошо, — повеселел Кртшев. — Ну, тк вот, ты и пиши, я тебе возржть в следующем номере буду…

— Д, может, и не придется?

— Нверно, придется.

Все рссмеялись.

— А теперь я вот что возьму, — продолжл Кртшев. — Я нпишу о вреде клссического обрзовния.

— С ккой стороны?

— Со всех… Во-первых, теоретически докжу.

— То-то теоретически, — вствил Рыльский, — то прктически…

Все рссмеялись.

— Ты нпиши, — дл совет Корнев, — что прктически неудобно клссическое обрзовние в том отношении, что есть иногд опсность умереть от смех. И знешь: мленькую иллюстрцию к этому… Кртинки…

Кртшеву было обидно, что его тему вышучивют.

— Шутить тк шутить, серьезно говорить — тк и двйте. Одно дело — нш Дмитрий Петрович… ничего общего здесь нет с общей постновкой клссического обрзовния.

— Д нет… тем блгодрня, — соглсился Корнев.

Но кк он ни стрлся проговорить это серьезно, в голосе его чувствовлсь подозрительня нотк, и Рыльский подхвтил ее:

— И я тебе советую, когд уж все тм изложишь, что хочешь, — привести, кк последний ргумент, ткой: из всех времен только у смих клссиков не было клссиков, между тем они-то и являются иделом.

— Сиречь, — перебил Долб, — ндо, двигясь вперед, стть передом не к зду…

— Я ничего не буду писть, — обиделся окончтельно Кртшев.

Бросили шутки, и все нчли урезонивть его.

— Д ничего не хочу, — упрямо твердил он. — Не буду. Вышутили, вышутили, и пиши. Не буду.

— Послушй, ну, что ты в смом деле… Ну что ж, нельзя, знчит, пошутить? Длй-лм ты, что ли?

— Не длй-лй…

Кртшев кк ни был обижен, но не мог не рссмеяться тому, что не мог выговорить: длй-лм.

— Рыло ты, — скзл Корнев, добродушно путя густые волосы Кртшев, который после своего невольного смех сидел с глупой физиономией, нпрсно стрясь придть ей обиженный вид.

— Ну, кто серьезно вышучивл? Глупо же… Прекрсня тем, вполне современня, нзревшя.

— Может ведь тк, бртец мой, выйти, — зметил серьезно Семенов, — тк нпишешь, что и клссическое-то обрзовние все к черту отменят.

Кк не удерживлсь компния от смех, чтоб еще больше не огорчить Кртшев, но сил не хвтило, и все опять рсхохотлись.

— Дурчье, — проговорил, фыркя, Кртшев.

— Ну, послушй… — скзл Рыльский. — Брось к черту, д и бери, что ли… Мне пор… Я должен идти сегодня с родными.

Кртшев вспомнил про свое обещние сестре Корнев, ее приглшение и, окончтельно рзвеселившись, соглсился:

— Ну, хорошо, черт с вми.

— А Дрсье тк и не приехл.

— Врешь, приехл, — ответил вошедший Дрсье, по обыкновению одетый с иголочки.

— Ну, ты что берешь?

— Ему отдел мод звести, — предложил Рыльский.

И, пок все смеялись, Дрсье добродушно повторял:

— Свиньи… Прво, свиньи…

— Нет, в смом деле, ты что берешь?

— В сущности, я ведь совсем не влдею пером.

— Не будь скромен, — вствил Рыльский, — ни пером, ни языком.

Дрсье сконфуженно провел рукой по своему лицу:

— Не злоупотребляю, может быть.

— О-го! — ответил Рыльский и зпустил руку в кудрявую шевелюру Дрсье.

— Ну, уж это пожлуйст, — Дрсье отштнулся, — языком мели, что хочешь, рукм воли не двй. Знешь пословицу: jeu des mains, jeu des vilains.[54]

— По-русски это выходит, — перевел Долб, смеясь своим смехом, — у всякого человек свой гонор есть.

Однжды Кртшев, взволновнный, пришел из клсс домой, нскоро пообедл и зперся в кбинете.

Леж н дивне, он держл только что вышедший гимнзический журнл и читл с нслждением свою сттью, переписнную четким, крупным почерком. Кртшеву кзлось, что это не он писл: тк плвно и глдко читлось теперь нписнное.

Он прочел злпом. Ему не зхотелось больше ничьих сттей читть, и с журнлом в рукх, торжествующий и смущенный, он пришел в столовую, где сидел Аглид Всильевн с детьми: Зин пытливо вскинул глз н брт, остновилсь н мгновение н его тетрди и проговорил тем рзочровнным голосом, когд вперед уже знешь, в чем дело:

— А-, журнл…

— Покжи, — протянул руку Аглид Всильевн.

Кртшев дл ей журнл и с довольной гримсой небрежно сел н стул у стол.

Аглид Всильевн перелистывл довольно толстую тетрдь и, остновившись н сттье сын, нчл ее читть.

— Мм, читй громко, — потребовл Зин.

Кртшев нпряженно следил з ней глзми все время, пок он читл. Иногд он улыблсь, и тогд он всккивл и смотрел в журнл: чему именно улыбется мть.

Когд он кончил, он впился в нее глзми. Мть некоторое время молчл и нконец скзл с усмешкой:

— Глупенький ты.

Кртшев не ожидл ткого отношения. Он покрснел и смутился. Он спросил, стрясь быть рвнодушным:

— Тебе не нрвится?

Мть недоумевюще пожл плечми:

— Не-ет… ничего…

Ккя-то непривычня сухость тон еще тяжелее здел Кртшев.

Мть нчл читть следующую сттью Корнев: «Нечто о художественном».

— У него очень логически рзвивется мысль, — зметил он мимоходом и опять сосредоточенно погрузилсь в чтение.

Кончив, он вскользь окинул взглядом сын и, здумвшись, смотрел в окно. Кртшеву кзлось, что он думл в это время о том, что Корнев нписл прекрсную сттью, он, ее сын, нписл бездрную, плохую, и ей стыдно теперь з него. Сердце Кртшев тоскливо сжлось. Он сидел смущенный, рстерянный и весь был охвчен мыслью, кк бы хоть не зметили и не угдли его душевного состояния. Никто ничего не зметил: мть встл и вышл из комнты. Зин, тоже вдруг потеряв интерес к его журнлу, продолжл знимться. Кртшев посидел еще и, незметно зхвтив журнл, ушел с ним к себе.

Тм он бросил журнл н стол, см, улегшись н дивне, долго лежл с открытыми неподвижными глзми, зложив руки з голову.

— Ну, что ж, — подвленно произнес он вслух, — не буду больше никогд писть — и конец.

И в гимнзии говорили о сттьях Корнев, Долбы, Беренди, но о Кртшеве все молчли. Он видел это, и больное чувство мучило его кждый рз, когд речь зходил о журнле. Он стрлся делть рвнодушное лицо и двл себе всевозможные клятвы никогд не брть пер в руки. Но чсто по вечерм, когд уже все рсходились спть, он сдился з письменный стол и подолгу сидел нд белым листом бумги. Иногд он пробовл писть, не думя, что подвернется, и стрниц-другя увлекли его, но, перечитв нписнное, он, испугнно оглядывясь, уничтожл рукопись.

VI

Вервицкий и Берендя

Однжды Вервицкий и Берендя возврщлись вместе из гостей.

Друзья шли молч.

— А не любит меня Корнев з то, что я ему првду-мтку режу, — проговорил Вервицкий.

— Д ты когд резл?

— Д всегд.

Друзья опять змолчли.

— Зйдешь, что ли? — приглсил Вервицкий, подходя к воротм своего дом.

— А можно?

— Только долго не сиди и вперед уговор: больше двух ппирос не дм.

— А к чю хлеб будет?

— Этого сколько хочешь: тятькин.

Друзья, низко пригнувшись, вошли в клитку, прошли под освещенными окнми верхнего этж, причем Берендя для чего-то дже пошел н цыпочкх; зтем свернули в мленький, темный проход и стли осторожно спускться по крутой лестнице.

— Ой! — споткнулся Берендя и ухвтился з плечо Вервицкого.

— Д ну!.. пусти, — ответил своим грубовтым, сиплым голосом Вервицкий и отворил дверь в низкую комнту, освещенную висячей лмпой. Он быстрым пытливым взглядом обвел комнту и сейчс же что-то зметил.

— Ну, теперь поймл подлецов.

Он встл н тбурет, достл с полки ящик с тбком и внимтельно, долго смотрел в него. Н лице его было и удовлетворение от искусно выполненного плн, и огорчение о погибшей безвозвртно горсти тбку. Его охвтил злоб, он нчл брниться и, нконец крикнув: «Отцу скжу!» — выскочил из комнты.

Берендя кк-то весь съежился во время этой сцены, и только когд Вервицкий ушел, он облегченно вздохнул. Рссеянно скрутив ппиросу, он осторожно уселся н стул и, смотря в окно, стл пускть густые клубы дым.

Сверху донесся сперв голос Вервицкого, зтем резкий громкий — отц, зтем визг бртьев.

«З уши дерет», — мелькнуло в голове Беренди, и он испугнно рскрыл глз и нсторожился.

Дверь быстро отворилсь, и вошел Вервицкий. Он остновился, неприятно огорченный клубми дым.

— Нчдил уж, — обртился он ворчливо к другу.

Но, зметив при этом и неимоверно толстую ппиросу, он окончтельно взбесился:

— Ты бы уж из всего тбку сделл!

— Если тебе обидно, я нзд положу.

— Обидно, что тбк переводишь. Хотя бы зтягивлся. — Вервицкий отворил фортку. — Сядь хоть около фортки, чтоб дым выходил.

— Изволь, — соглсился Берендя.

Нступило молчние.

— Ну что, им уши ндрл отец?

— Конечно, ндрл, — ворчливо ответил Вервицкий. — Подлецы, кждый рз. А я откуд возьму? отец вот дет рубль в месяц — и изворчивйся н него.

— Д тебе н что при всем готовом?

— Н что? Д вот тбк.

— Глупости.

— Глупости, когд чужой, купи его.

— Куренье вредно.

— Зчем же куришь?

— Я ведь, только если угостят.

— А я вот не могу… Не н что купить — лучше курить не буду, чужого не попрошу.

— Послушй, я вот получу деньги, подрю тебе полфунт.

— Слышли.

— Прво, подрю… А двно не высылли: хозяйк, того и гляди, выгонит… Чй вышел…

— Приходи ко мне чй пить. Идешь в гимнзию — зшел, вечером зшел: нпился и пошел.

— Я ведь, собственно, не любитель чю. У меня в библиотеке полтор рубля есть… мог бы.

— Ну, уж я этого не понимю.

Принесли чй, и друзья ждно нбросились н еду.

Невшись, нпившись, Берендя улегся н кровть, причем Вервицкий, подобрев, добродушно проговорил: «Постой», — и подостлл под ноги Беренди, чтоб не зпчкть одеяло, пльто гостя, см, усевшись к окну, взял гитру и, куря и смкуя, нчл тихо нигрывть млороссийские мотивы. По низкой комнте в облкх дым понеслись жлобные прерывющиеся звуки. Под них Вервицкий мечтл о своей будущей литертурной слве, о Зиночке Кртшевой, Берендя лежл и не хотел ни о чем думть. Н первом плне у него стоял вопрос о деньгх и о причине их невысылки, хорошо известной ему: вероятно, отец опять зпил, и с этим вместе рисовлсь ему вся тяжеля домшняя обстновк чиновник с грошовым жловньем, громдной семьей д к тому же пьющего зпоем.

Нигрвшись, Вервицкий тоже пожелл повляться н кровти и, слегк толкнув друг, скзл «пусти», улегся рядом с Берендей.

Он продолжл плвть в волнх своей будущей слвы, той слвы, которую всю без осттк он сложит к ногм Зиночки.

Беренде хотелось говорить. Все то, что в днный момент прлизовло его мыслительные способности, просилось н язык.

— Ты знешь, мой отец зпоем пьет, — проговорил он.

— Гм! — ответил неопределенно Вервицкий.

— Собственно, если рсскзть все — черт знет, ведь это ккой тргизм, в сущности… Он ведь, когд нпьется… ночью…

Берендя понизил голос и широко открыл свои желтые глз.

— Отец пьяный, в одной рубхе, кчется и бежит з нми по комнтм, мы с мтерью все от него… кричим…

— Послушй, — перебил его Вервицкий, — ты не обижйся: я тебе совет дм — никогд не рсскзывй этого, потому что делу ты этим не поможешь, см выходишь в кком-то тком несимптичном свете…

— Д я никогд никому и не говорю, — испугнно успокоил друг Берендя.

— И не ндо говорить.

Друзья опять змолчли.

Мысли Вервицкого получили другое нпрвление. Он думл о своем друге, о том, что он не то что дурк, тк, черт его знет что, без всякого ткого уменья все это тк делть, чтобы выходило по-людски. Ему жлко стло своего обездоленного друг, ему дже зхотелось кк-нибудь смягчить свое резкое змечние, которое он скзл от доброго сердц для его же пользы. Он стл уже придумывть что-нибудь, но в это время его вдруг точно что кольнуло в сердце, он быстро схвтился з отвислый крмн своей строй, из отцовской переделнной, жилетки, и, пощупв тяжелые серебряные чсы, удчно купленные н толкучке з четыре рубля, вынул их, приподнялся н локоть к свету, сперв скользнул взглядом с удовольствием по крышке, зтем, нжв пружину, посмотрел, который чс, и, свистнув, проговорил:

— Э-ге-ге-ге! Десятого двдцть минут… Иди, иди, — добродушно обртился он к Беренде, — я еще ничего не готовил.

— О! — встревожился Берендя, — и мне тоже ведь ндо.

Он оделся, скрутил н дорогу еще одну ппироску, третью по счету, предврительно спросив:

— Можно?

— Ну, д крути, д не рзбрсывй хотя, — ответил Вервицкий.

И пок Берендя крутил, поглядывя в то же время добродушно-лукво н Вервицкого, что вот, дескть, не в счет, последний с добродушно-рзочровнной миной следил з неумелым крученьем Берендей ппироски и з исчезвшим в ппироске тбком. Ему жль было не тбку, все того же Берендю, который и этой мелочью, и неуменьем крутить, и посягтельством н эту третью ппироску тк хрктерно обрисовывлся в глзх молодого пистеля.

— Д, мелочи рисуют людей, — вздохнул Вервицкий, когд Берендя уже скрылся з дверью. И он продолжл стоять в той же позе и все тк же смотреть с высоты своего умственного пьедестл н ушедшего Берендю. И тким мленьким и жлким кзлся ему его друг и все деллся меньше, пок не превртился нконец в ккую-то точку и не слился с длинным лучом свечки, н которую тк долго, не мигя, зсмотрелся Вервицкий, — тк долго, что у него нконец зболели глз. Он усиленно сжл веки, когд открыл, то уж перед ним не было ни Беренди, ни литертурной слвы, ни Зиночки: перед ним стоял его белый некршеный стол, н нем лежл рнец с учебными тетрдями. «Нук горьк, но плод ее слдок», — и Вервицкий решительно, ни о чем больше не думя, потянулся з рнцем.

А Берендя шел, волоч свои длинные ноги, по пустым спящим улицм; желтовтые глз его бесцельно смотрели вперед, и он мшинльно, но все дымил своей ппироской, пок он не искурилсь до того, что нчл не н шутку жечь его пльцы.

— А, черт с тобой, — проворчл он, н мгновение отвлекшись от своего созерцтельного нстроения и брося окурок.

Зтем он опять погрузился в свое состояние и вышел из него только тогд, когд где-то вблизи рздлся сиплый, пьяный голос человек, который, очевидно, рзговривл см с собой.

Действие уже происходило з городом, в том месте, где большой темный бульвр отделял собственно город от предместья.

Берендя сделл несколько шгов и нткнулся н сидевшего н скмье ккого-то громдного верзилу.

— Ты… ты что кричишь? — спросил Берендя, немного смущенно пятясь от верзилы.

— А ты что? — проговорил сиплый голос, и, вдруг поднявшись, верзил быстро схвтил Берендю з горло. — Двй денег.

«Здушит», — судорожно, мучительно мелькнуло в голове Беренди и, метнувшись, он прохрипел стрнным, не то просящим, не то рздрженным голосом:

— Д пусти же.

— Двй деньги.

— Нет же! — с горечью ответил Берендя. — Я гимнзист… Ккие у меня деньги?

— Зчем же ты шляешься по ночм? — смущенно пробормотл верзил, опускя руки.

— Я знимлся у товрищ и домой иду… Нрочно ходил к товрищу, чтоб хоть двдцть копеек достть… чю, схру нет.

— Дурк же ты…

— Ну что ж… — помтывя, по обыкновению, головой, ответил Берендя.

Он остновился и подумл: в сущности, добрый человек.

— Ну, спсибо, что отпустил, — нерешительно проговорил он и протянул руку верзиле. — Я Берендя.

— Петр Семенович, — угрюмо отрекомендовлся верзил.

— Милости просим ко мне. Я живу н Почтовой, в доме Терениной.

«Черт его знет, зчем я его в гости зову», — подумл Берендя.

— Приду, — лконически ответил верзил и вдруг, зсунув руку в крмн, вынул оттуд дв двугривенных и, протягивя Беренде, скзл:

— Ты ходил з деньгми — н.

Берендя мгновение колеблся.

— Отдшь.

— Спсибо, Петр Семенович, кк бы только вс это не стеснило…

— Не беспокойтесь.

— Слушйте, Петр Семенович, в тком случе и вы дйте мне свой дрес: я скоро получу деньги.

— В любом кбке спросите.

Верзил укзл нискосок бульвр.

— Утром, в то время кк в гимнзию ходите, я почти всегд тм.

Берендя еще рз поблгодрил, пожл руку и добродушно зметил, уходя:

— А вы мне, Петр Семенович, тки помяли шею.

— Д уж… извините… — угрюмо ответил верзил, с опущенной головой исчезя в кустх бульвр.

«Что з черт, — думл Берендя, шгя дльше с сорок копейкми в крмне, помятой шеей и с неясным впечтлением от всей этой неожиднной встречи, — ндо посмотреть, не в крови ли деньги?»

Войдя в улицу, он подошел к фонрю и внимтельно осмотрел об двугривенных. Деньги окзлись чистыми. Берендя усмехнулся, спрятл их в крмн и пошел дльше.

Вернувшись домой, он долго ходил по своей комнтке, все обдумывя свою неожиднную встречу. В общем, он оствил в нем ккое-то приятное впечтление от поствленного по существу вопрос.

«Он человек, я человек», — и Берендя остнвливлся, смотрел своими лучистыми глзми вперед, пожимл плечми, усмехлся и говорил: «Вот, черт побери!»

С общепринятой точки зрения тем не менее дело выходило из ряд вон, и Берендя не знл, н чем остновиться: считть ли себя првым, что приглсил этого бродягу к себе и не только приглсил, но и взял у него деньги, или смотреть н себя чуть ли не кк н учстник этого бродяги. Им овлдевло по временм брезгливое чувство, и он повторял свое «черт возьми» уже с рздржением и решл, что обо всем этом не следует никому, уж тем более Вервицкому, и зикться. Но опять, продолжя рыться в своих ощущениях, он нтлкивлся н что-то другое, перед чем все условное отодвиглось н здний плн, впереди стоял только человек…

«Во времен клссиков, — иронизировл см с собою Берендя, — ккой-нибудь Диоген…»

Берендя вспомнил сегодняшнюю тему Кртшев и рздрженно усмехнулся.

«Только и учишь весь этот клссический мир для того, чтобы не сметь и думть о той клссической простоте и ясности существ вещей, ккя был. С кким-нибудь пропойцей, может быть, рзбойником, я, мльчишк, договривюсь в дв слов до человеческого, в взрослом обществе этот человек доходит до пропойств, до потери человеческого».

Берендя плюнул и подумл:

«Я очень рд, что и приглсил его и деньги принял».

Берендя с удовольствием ощупл пльцми деньги и подумл:

«А недурно бы что-нибудь съесть д рюмочку водки…»

Он осторожно подошел к двери, приотворил ее и долго стоял, всмтривясь в темноту и прислушивясь. Но все было тихо, все двно спли, и Берендя, зтворив опять дверь, возвртился к себе. Он нерешительно остновился перед учебникми, отошел от них, приблизился было к скрипке, но, вспомнив, что все спят уже, он и скрипку оствил и, взяв книгу, повлился с ней н кровть.

Он читл до тех пор, пок весь керосин не сгорел в лмпе, пок слбый рссвет не зглянул в окн, и только тогд, нскоро рздевшись, он лег н кровть. Но долго еще ворочлся, чутко прислушивясь к шороху, к кждому скрипу, переживя неприятное ощущение не то стрх, не то ккого-то нервного переутомления. Дже зсыпя, он постоянно вздргивл всем телом, и ему кзлось, что он все пдет с рзмху, все срывется стремительно в ккую-то пропсть. Нконец он зснул нервным, тревожным сном, мечсь по кровти и отчянно скрипя зубми.

Этот скрип н друг его Вервицкого всегд нводил пнический ужс и был еще лишней причиной относиться пренебрежительно к Беренде, считя его кким-то недоделкой.

VII

Пропойцы

— Ну-с! Тк кк же? — обхвтив з руки Берендю, кк-то в клссе во время рекреции остновил последнего Долб.

Берендя, притиснутый Долбой к стене, смотрел н него и вдруг решил поделиться с ним своим секретом.

— П…послушй, — нчл он тинственно, — вот, че…черт возьми, у меня есть дв знкомых…

— Кких знкомых?

— Пропойцы!

Берендя фыркнул.

— Ккие пропойцы?

— Один техник, другой учитель… — Берендя рсскзл Долбе о своей фнтстической встрече и знкомстве с Петром Семеновичем и его товрищем, Всильем Ивновичем, которого вскоре привел к Беренде Петр Семенович.

— И… интересный тип… умные, — кричл Берендя.

— Ну?!

— Вот… вот… тебе крест… Черт знет что ткое.

— И сошелся с ними?

— Д… д, сошелся…

Берендя, кк-то пригнувшись и покзывя свои гнилые зубы, всмтривлся нерешительно в Долбу. Долб смотрел н него некоторое время и нконец злился своим мелким смехом.

— Ах, черт! — тряс он головой, и трудно было скзть, что ознчл его смех: сочувствие Беренде, удивление или презрение к нему.

Смех Долбы тк долго продолжлся, что Корнев, сидевший в это время з ккой-то книгой и усердно обгрызвший свои ногти, оторвлся и лениво окрикнул его, не поворчивясь:

— Ну, чего тм?

Долб в ответ еще энергичнее рссыплся своим мелким смехом, покрснел и усиленно тряс головой. Корнев бросил книгу и, подойдя к нему и Беренде, проговорил:

— Ну?

Между смехом Долб передл о знкомстве Беренди с пропойцми.

— Ну? — переспросил Корнев, когд кончил Долб.

— Ну, и ничего, — ответил немного уже смущенный Долб.

— Чему же ты смеешься?

— Отчего мне не смеяться?

— Рыло!

— З…змечтельно интересный нрод, — приложил Берендя свои пльцы к груди.

— Гм! — протянул рздумчиво Корнев.

— Посмотреть бы их ндо? — не то советуясь, не то советуя, предложил Долб.

— Их, что же, з деньги покзывют? — спросил Корнев.

— З…зчем? — не понял Берендя остроты, — тк прямо п…приходите.

Посмотреть новых знкомых Беренди собрлись: Корнев, Рыльский, Долб, Кртшев. Корнев привел к Беренде и своего двоюродного брт Моисеенко, студент университет. К Моисеенко и Корнев, и вся компния относились с увжением.

Моисеенко был простой с виду, вдумчивый и серьезный, весь поглощенный своими мыслями человек. Кзлось, не было книги, которой бы он не прочел. Н все, что для компнии предствлялось неясным, у Моисеенко всегд были определенные и точные рзъяснения. Он охотно двл их, ствил ни во что свою эрудицию и поэтому пользовлся в кружке Корнев вторитетом. Можно было спорить с Корневым, с Рыльским и Долбою, но с Моисеенко не спорил никто, и когд молчвший до того Моисеенко нчинл говорить, то все споры сми собой кончлись. Для компнии это был тот же Писрев, Бокль, Дрвин, с тою рзницею, что те были длеки, бывли не всегд понятны, этот был близок и понятен.

С виду, впрочем, никкого поклонения или почитния не было — относились дже кк будто пренебрежительно.

Отношения Беренди к пропойцм были очень своеобрзные. Они брли у него деньги, изредк зглядывли в его квртиру, то встречлись с ним в той чсти бульвр, где он жил.

Берендя уже знл их историю, выслушивл терпеливо проклятия Петр Семенович по дресу своих вргов и блженный лепет товрищ его Всилия Ивнович:

— Вы умный, хороший, вы честный, вы очень умный…

— Че-чем я умный? — рстерянно говорил Берендя.

— Вы скромный и умный… Вы поняли жизнь лучше нс… вм жить.

— Рсслюнявился, — обрывл его Петр Семенович. — Ум тоже ншел… Вм сколько лет? — обрщлся он пренебрежительно к Беренде.

— Семндцть.

— Семндцть, — у вс н губх молоко не обсохло еще, в вши годы я уж в морду злепил профессору… Подлец хоть бы пожловлся… ей-богу! «Я, говорит, семейный человек, не губите меня».

— Ах, Петр Семенович, я кк подумю… ккой тлнт в вс погиб…

Берендя тоже был склонен видеть в Петре Семеновиче что-то выдющееся. Н смотринх Корнев усиленно грыз ногти и пытливо всмтривлся в стрнных знкомых Беренди. Всилий Ивнович, по обыкновению, во все глз смотрел в кком-то ошлелом восторге н всех. Петр Семенович угрюмо ежился и стрлся подвить всех своим презрением.

Моисеенко молч, внимтельно нблюдл их, изредк здвя вопросы и опять продолжя слушть.

Когд приятели ушли, Корнев рздумчиво зметил:

— У этого… Всилия Ивнович, что ли? что-то жлкое. А тот, другой, очевидно, совсем потерял всякий обрз человеческий… Во всяком случе… я не зню… интересного мло… впрочем…

Корнев сосредоточенно принялся з свои ногти.

Es ist eine alte Geschichte
Die bleibt doch immer neu;
Und wem sie just passieret,
Dem bricht das Herz entzwei,[55] —

продеклмировл Долб и лениво улегся н кровть.

Корнев встл, подошел и, скзв: «Пусти», — лег рядом с ним.

Долб приподнялся н локоть и, рссмтривя широкое бледное лицо Корнев, мшинльно опрвлял свободной рукой его густые волосы.

— В сущности, если тк вдумться, — говорил Корнев, — собственно, ведь стршня вещь жизнь… Все кк будто идет себе шг з шгом, чем кончется… Может быть, и между нми…

— Ничего не может быть подобного, — решительно проговорил Моисеенко, вствя и подходя к окну.

Он стоял спиной, смотрел в длекую перспективу улицы и говорил тем охвтывющим живым голосом, кким говорят нервные, убежденные люди.

— Почв, н которой они поломли себе ноги, — я зню их историю, — безыдейность. При тком условии, чем лучше человек, чем больше в нем сил, тем скорее он рзобьется. Ну, проход с сильной мшиной без компс и крт н полном ходу… Отчсти, конечно, они жертвы безвременья… Жизнь ншего поколения нчинется при иных условиях: цели ясно нмечены, и пути обознчились… период брожения, процесс оклссовния, конечно, неизбежен.

— Кк ты скзл? — спросил Корнев.

— Оклссовния… тот процесс, что н Зпде уже зкнчивется. Период чистой идеи… ну, хоть эпохи конц прошлого столетия во Фрнции… сменяется периодом приспособления этой идеи к жизни… клссы обществ вступют в свои прв, и в силу того или другого влияния клсс идея видоизменяется, идет процесс борьбы, он или обуржуживется, или в более чистом виде проникет в жизнь. Являются люди теории… прктические деятели, рядом уступок проводящие по чстям свою идею. Зпутться в этом хотя и сложном, но ясном процессе теперь можно только при нерзвитости; нет, конечно, выполнения того, что вырботл человеческя мысль лучшего, но рзборк идет, и той кши понятий, того сумбур искусственных потемок, которые губят, уже нет. А следовтельно, и мест отчянию нет и быть не может. То есть, конечно, жизнь всегд может рзбиться при преследовнии личных эгоистических целей: хотел быть сновитым — не выгорело, хотел устроить свое состояние — лопнуло все. Тких и жлеть нечего, — вольно же выбирть то временное счстье, которое всякя роковя случйность жизни шутя и легко может вырвть и рзбить вдребезги! Есть другое счстье н земле… истинное и единственное… счстье, зключющееся в смосозннии, кто ты и что ты, в идее, в той жизни для других, в той сфере, которя недоступн ни грязным рукм проходимц, ни роковым случйностям. Способность жертвовть собою для блг других присущ нтуре человек: не глуши ее, и он явится тким источником счстья, с которым рзве срвнится то эфемерное, которое под своей крсивой скорлупой тит только постоянную необходимость зглушть в себе гордость сознния своего человеческого чувств. Всю жизнь здесь дрожи непрерывно перед риском потерять все, всю жизнь, вынужденный роковою последовтельностью, будь злом. В льтруистической жизни совершенно обртное; ты не нуждешься во лжи и фльши, потому что для тебя нужен минимум: десятирублевый сюртук тк же хорош, кк и сторублевый, одн комнт для тебя то же, что для другого несколько этжей. В этом стршня сил и преимущество: тебе нечего терять. Другое преимущество в том, что в то время кк одни только и зняты тем, что для тебя совершенно не нужно, ты все свое время употребляешь н положительную рботу — уничтожение зл, приведением его шг з шгом к смосозннию. Кк бы ни был скромн твоя роль, тебе тем удобнее это. Ученый — ты рзъясняешь людям незыблемые зконы человеческого блгополучия; ты вместо пльц, приствленного ко лбу, силой вещей зствляешь, укзывя промхи, считться с зннием. Прктический деятель ты, ну хоть сторож железнодорожной будки, но рз твой умственный микроскоп умеет рботть, ты нблюдешь и изучешь великий мир, одинковый в своих проявлениях и в кпле воды, и в окене. Причины, почему в одной деревне плохо живется, необходимы для понимния общих причин упдк, кк слгемые нужны для общей суммы. Одним словом, жизнь людей льтруистических — будущя жизнь всего человечеств: внешность им не нужн, единение их основно не н количестве плтьев, не н цвете подклдки, не н всем том, во что могут нрядить человек, кк куклу, чужие деньги и чужие руки; не н нивной гордости не сознющих своей роли, н счстье иметь возможность сознвть свое человеческое достоинство, н созннии, что это достоинство возмутится одною мыслью, что ты нденешь, может быть, и золотые, но унизительные цепи преступного рб. Чудня бсня Лфонтен: голодный, но свободный гржднин. Здесь, в этом обществе, одно тебе необходимо: знние и смосознние, то есть ндлежщее рзвитие. Стоит потрудиться, потому что, во-первых, и труд блгородный, и результт труд — счстье жизни. Духовное счстье: жизнь отнять его не может. Великое преимущество! У людей времени Петр Семенович было то неудобство, что не было обществ тких людей, то есть оно было, конечно, но не многочисленное, не рспрострненное… Теперь тких людей везде встретишь и нйдешь, в веселой компнии и кусок честно зрботнного черного хлеб съешь с бо~льшим нслждением, чем ккие-нибудь трюфели богтого ресторн в обществе людей, узнющих друг друг только по меткм портных, перепутй портной метки — и все пропло… Ккое ж это счстье? Счстье улицы… достояние любого проходимц… грош ему цен!

— Ну и бритв язык, — скзл Долб и, тряхнув головой, весело рссмеялся.

Моисеенко, в рзговоре рссеянно переходивший от окн к столу, перебрвший и перетрогвший, кжется, все вещи по пути, остновился, посмотрел н всех, точно сообржя, где он и кк попл сюд, озбоченно сдвинул брови и, суетливо зстегивя свой пиджк, взялся з шпку.

— Куд? Постой, — удерживл Корнев.

— Ку-куд вы? — спросил, в свою очередь, Берендя, поднимясь.

— Нужно н урок.

Моисеенко торопливо попрощлся со всеми и вышел.

З Моисеенко рзошлись и другие.

Н перекрестке Рыльский и Долб ушли в одну сторону, Корнев, Кртшев и Берендя стояли в рздумье: что предпринять и куд идти.

— Идем н бульвр, — предложил Берендя. — Тм увидим, нверно, и моих гостей.

Все трое пошли.

Петр Семенович и Всилий Ивнович действительно сидели н скмье боковой ллеи бульвр.

Было тихо и уютно.

Вдли с щемящей грустью сумерек неподвижно зстыл длекя готическя церковь; зсыпвший в мртовском вечере бульвр; розовые полосы мягкого влжного весеннего зкт, когд белые сочные облк тк свободно купются в нежной и бледной вечерней лзури небес. Кругом никого не было.

— Мо-можно присесть? — спросил Берендя.

— Сдитесь, сдитесь, — зволновлся Всилий Ивнович, с кким-то восторгом и счстьем осмтривя подошедших.

Всилий Ивнович чувствовл себя уютно и зглядывл вопросительно-счстливо им в глз.

В Кртшеве неприятное, брезгливое чувство к рсплывшемуся зискивющему Всилию Ивновичу подвлялось созннием необходимости отвечть ему чем-нибудь лсковым. Но он не мог отделться в душе от тяжелого брезгливого ощущения: что-то точно нсильно збирлось в него в обрзе этих зискивющих, жлобно смотрящих голубых глз пропившегося человек в грязном костюме, в оборвнных руквх, из-под которых выглядывло темное от грязи белье. Он чувствовл, что не может и оттолкнуть этого лскового взгляд, и мест ему нет в его душе. Дже рдость Всилия Ивнович был ему неприятн и оттлкивл от себя чем-то грязным и нечистоплотным. Ему вспомнилсь Жучк в тот момент, когд, вытщення из колодц, он с рзмху бросилсь и лизнул его, грязня, прямо в губы. И это воспоминние, невольня прллель Жучки с этим оборвнцем смутил его укором совести и прогнл все неприятное. Он, кк мог, лсково кивнул Всилию Ивновичу головой.

Всилий Ивнович нпряженно, точно ожидвший этого, вспыхнул, и его лицо осветилось тким мягким светом счстья, от которого весело и легко стло Кртшеву.

— Мы вот с Всилием Ивновичем о вс толковли, — проговорил Петр Семенович. — Он видит, по своему обыкновению, в вс что-то особенное… ерунд все это… вы не больше тростник… трх — и ничего нет… тк голыми рукми вс всех переломешь, кк хочешь, жизнь… Ндо жизнь знть, что з зловредня это штук… Кк в песне где-то: «Н смех людям породыл вс мты».

— Ах, Петр Семенович, — стршно зволновлся Всилий Ивнович, — зчем же… рзбивть ндежды… Не верьте ему… Жизнь трудн, но есть выход… и может быть тк прелестн, тк хорош…

Всилий Ивнович судорожно збрл воздух в себя и змер. Слезы одн з другой зкпли по его лицу.

— Ну, что вы, ей-богу, Всилий Ивнович… Люди подумют, водк в вс плчет…

Кртшев передл мтери о своем новом знкомстве.

Аглид Всильевн нсторожилсь.

— Если людям нет выход, — говорил сын, — что ж им остется делть? Не изменять же своим убеждениям? Во времен язычеств ккой-нибудь нхорет уносил свою идею в пустыню, к зверям, и оттуд мир он звоевл.

— Уносил с водкой? — спршивл Аглид Всильевн.

— Ну д… ну, тк они и не знменитости ккие-нибудь… Просто честные люди.

— Перестнь, Тём, глупости говорить… Честные люди — не ншедшие себе другого знятия, кк хвтть ночью з горло, просить милостыню и пропивть чужие деньги в кбкх!

— А у него очень оригинльня теория: он говорит, что стоил бы людям горздо дороже, если б он делл то, что другие…

— Он пьян, может говорить что угодно, но ты, кжется, не пьешь?

— Не пью.

— Стыдно, Тём, быть тким нивным. К чему же и обрзовние тогд, если ты не можешь рзобрться, где истин, где бред опустившегося пьяницы.

— Ведь я не зщищю его. Я говорю, что есть некоторя првд…

— Должно быть снисхождение, но првды нет. Слишком святя вещь првд, чтоб он не ншл себе другого мест, кк кбк.

— Теперь ншл, прежде могл и не нйти… Крепостной сидел в кбке, с ним и првд сидел. Првд бежл в Сечу, Сеч был, в сущности, что ж, кк не рзбойничий кбк? Собственно, я бы тк дже поствил вопрос: в кбке всегд сидит т првд, до которой люди еще не додумлись…

Кртшев, скзв это, см удивился и прибвил:

— А знешь, мм, это очень тонкя мысль.

Аглид Всильевн улыбнулсь.

— Некоторя доля првды есть, конечно.

— А если есть, то и знкомство с ткими людьми полезно, — поймл сын.

— Но эту првду, не исковеркнную, ты можешь и в жизни нблюдть.

— Ну-у, в жизни!.. все рвно что в книге искть неизвестную стрницу… тут уже знешь, где искть.

— По-твоему, знчит, нук в кбк должн перейти?

— Не в кбк…

— Ты же см говорил о зкрытии кбков?

— Ну — д, конечно…

— Что конечно?

— Ну, знчит, что, может быть, и слишком прямолинейно думть, что зкрыл кбк и конец злу… Более сложно выходит…

— Вот в этой сложности и сил. Было бы очень просто инче: пошел в кбк и все узнл. Чтоб понять эту сложность, и учтся люди.

— А собственно, жизнь, кк подумешь, очень сложня история… глу-у-бокя… дн не достнешь…

— Сколько знния приобретешь, столько и достнешь.

— Ккого знния?

— Д хоть ккого-нибудь.

— Лтинской грммтикой не достнешь.

Кртшев вздохнул.

— Шесть чсов в неделю: четвертя чсть времени куд пропдет. А еще греческий прибвят. Я вот в своей сттье все это высчитывю… А то, что в это время мог бы узнть полезного, то, что потупеешь от непроизводительной рботы!.. Дй я тебе в пищу стружки буду подклдывть, рзве не испорчу тебе желудок? Ужсно обидно…

— Не тк уж ужсно…

— Тебе не тк, вот когд сидишь з этой грммтикой проклятой, тк обидно, тк унизительно себя чувствуешь, кк будто… если б в кком-нибудь обществе вдруг тебя н колени поствили.

— Скжите пожлуйст!.. Величйшие умы учили лтинский язык, и это не помешло им сделться великими и не унизило их, вс унижет.

— Величйшие умы!.. Они нряжлись в туфли, нряжлись в прики, пудрились… Ну, я все это проделю?.. У них сознния не было, у нс есть сознние бесполезности, у всех есть, делем… точно нзло… н вот тебе…

— Ну уж это совсем глупости нчинешь говорить.

— Вовсе не глупости, — возрзил Кртшев, все более увлекясь своим молодым здором. — В эпоху Возрождения лтынь пондобилсь потому, что своего ничего не было. Теперь своего столько, что вся нук древнего мир в моем кблуке поместится, , собственно, т бестолковя грммтик, которую мы зубрим, совсем бессмыслення ерунд, которую одинково не знем ни мы, ни сми древние, ни учителя… Шутовской предмет, которого увжть нельзя, нельзя увжть и того, кто берется выдвть его з что-то серьезное… Выходит обмн, фльшь, унижение… обидное унижение… Тк иногд взял бы д пустил этой грммтикой в чей-нибудь деревянный лоб.

— Ах, кк мило! ты его в лоб, он тебя в нос: докзли. Нет уж, милый! — вспыхнул Аглид Всильевн, — когд дело до рук доходит, тогд конец всему: и прв будешь — один остнешься, и друзья отвернутся, если у тебя других доводов нет.

— Сколько угодно есть…

— А если есть, то при чем тут руки?

— Досд…

— Досд? это уж личное чувство, с личным никто и считться не стнет. Все личное только унизит и погубит: вот кк этот спившийся техник.

— А его товрищ — совершенно обртное.

— Середину нужно… ткт… понимние жизни; рз понимешь — твое я и потонет, и воли рукм незчем двть… Тк же унизительно, кк то непроизводительное зубрение грммтики, о котором ты говоришь.

— Тк, знчит, зло тк пусть и будет, ты смотри д рдуйся?

— Мелодрмтических злодеев нет, мой милый… Сознтельно одно зло все не могут делть… Если ты чувствуешь в себе призвние видеть зло тм, где другие видят добро, тк и имей терпение выяснить это, предствить тому неопровержимые днные.

— А если их знть не хотят?

— Что ж, знть не хотят? Сил не в тех, кто знть не хочет, сил в твоей истине. Ты см нхоретов приводил… Я тебе Христ приведу… Не унизил же он свою истину учстием рук; ноборот, унизились те, кто его рспяли… И люди оценили, поклонились рспятому… две тысячи лет тому нзд величйший деятель человечеств покзл единственный путь проведения в жизнь своих иделов: см прими стрдния з них, если убежден, но волос не тронь неубежденного; не смей унижть свою истину потому только, что ты млодушен.

— Знчит, все-тки сложи руки и сиди: тебе будут плевть в глз, ты будешь говорить — божья рос?

— И в Христ плевли.

— Тк то ж Христос.

— Вот-вот, и идея его — достояние мир.

— Нет, это все в теории хорошо, н прктике не годится.

— Именно… Поверь, эт мысль был еще яснее ткому же прктику, кк ты, который стоял н Голгофе в момент рспятия Христ.

— По-вшему, фрнцузскя революция не должн был быть?

— По-моему, фрнцузскя революция не убедил современников, сколько ни резли, — через десять лет уже сидел Нполеон.

— Но теперь все-тки ясно людям всё…

— Но не ясно вот что: может быть, истины эти, при рспрострнении знния, сми собой прошли бы в жизнь…

— А теперь нверно прошли.

— И ученье Христ прошло.

Кртшев нпряженно уствился в мть:

— Учению Христ помогло небо, здесь ум человеческий…

— Провел истины Христ, — докончил мть.

— Я что-то не помню тм птер с рспятием…

— Ну, об этом довольно…

VIII

Экзмены

Прошл псх. Нчлись переходные экзмены из шестого в седьмой. Н экзмене истории с Кртшевым случился скндл. Было здно н письменную тему — причины крестовых походов. Успех был обеспечен, но Кртшеву зхотелось отличиться, и он, рзложив н коленях конспект, нчл списывть с него. Директор, увидев это, встл и подошел к Кртшеву.

— Это что-с?

— Я хотел по Гизо.

Директор пересмтривл общую тетрдь Кртшев, где были и полезные зметки, и фигуры голых женщин, Кртшев, смущенный и сконфуженный, стоял перед ним.

— Стыдитесь! — вспыхнул вдруг, кк порох, директор.

Тетрдь полетел в угол злы, з ней и все мысли Кртшев. Мло того, что директор швырнул тетрдь, он прикзл Кртшеву поднять ее.

Кртшев чувствовл, что директор не имел прв тк поступть, и в душе шевелилсь мысль скзть ему это, но другя мысль, о том, что его з это исключт, зствил Кртшев с помертвелым лицом покорно пойти и поднять свою тетрдь. Это был тяжелый удр смолюбию, и, если бы Кртшеву скзли вперед, что он тк поступит, — он, нверно, обиделся бы. А теперь обижться ему не н кого было, он исполнил, по его мнению, лкейскую обязнность и испытывл своеобрзное удовлетворение: хоть и унизился, остлся целым и невредимым.

Он, конечно, чувствовл себя оскорбленным и, отвечя, не смотрел н директор, но это был ткой ничтожный протест, который и смого Кртшев не удовлетворил.

Он получил по пяти и з устный и з письменный ответ. Н письменный ему здли новую тему, и тк кк он ее не знл, то опять смошенничл, приняв н этот рз большие предосторожности. Последнее обстоятельство двло злое удовлетворение, но в общем, возврщясь с экзмен, он хотел, чтобы весь экзмен этот был только сном, о котором можно было бы, проснувшись, збыть.

Конечно, было блгорзумно с его стороны, что он не сделл скндл: выгнли бы — и только, теперь все обошлось блгополучно и получил дже две пятерки. Корнев получил четыре, Рыльский — три, но Долб тоже получил две пятерки. С Долбой директор был очень любезен и дже смеялся по поводу чего-то, Долб держл себя уверенно, рзвязно и, кончив, тк рвнодушно тряхнул волосми, кк бы говорил: «Инче и быть не могло».

«Хорошо ему, — думл Кртшев, — случись это с ним, и он бы, нверно, поднял тетрдь, и Корнев, и Рыльский, и все».

Кртшев чувствовл себя скверно: точно уменьшился вдруг ростом. «Все рвно, день, дв, тм и збудется, — думл он, — пятерки остнутся… Черт с ним, и с директором, и со всей этой историей. Я, что ли, виновт? Н его душе грех… Эх, перелететь бы куд-нибудь к счстливым людям, где рдость в том, что сознют свое достоинство, где молодость ярк и сильн, где люди ищут удовлетворения не в унижении других, в увжении в этих других ткого же человек, кк они… Д, д, где эт счстливя стрн?» И Кртшев нпряженно и нехотя зевл и гнл от себя бесполезные скучные мысли. Что-то продолжло сость сердце, и вечером в ромтном сдике, н дворе у Корневых, где все уже знли, конечно, про скндл, он сидел, стрясь быть естественным, и Мня Корнев спршивл его:

— Что с вми?

Он слышл нсмешку в ее голосе, чудилось ему пренебрежение и сожление со стороны Рыльского, Долбы и дже Корнев. Он уж не любил в эту минуту Мню, он ничего не хотел, его тянуло домой, и, когд он шел по темным улицм и вспоминл, кк любезн был Корнев с Рыльским, он уныло шептл: «А черт с тобой!.. Ну и кокетничй с своим Рыльским… С кем хочешь… Черт с вми со всеми!»

С этого вечер после экзмен по истории, когд Корнев кокетничл с Рыльским, все переменилось в их отношениях. Прежняя близость срзу исчезл, и Кртшев чувствовл, что он вдруг стл чужим для нее. Только мть Корнев по-прежнему лсково глдил его по голове и дже нежнее обыкновенного говорил ему:

— Голубчик ты мой.

Но дочь ее, смотревшя прежде с удовольствием, когд мть лскл Кртшев, теперь рвнодушно говорил:

— Ну, мм, уж пошл…

И он смеялсь своим естественным, веселым и беззботным смехом, от которого, кзлось, все смеялось, и прибвлял уже серьезно, с ноткой пренебрежительного рздржения:

— Д, ей-богу же, смешно.

Кртшев ежился и робко смотрел н Корневу: куд девлсь т прежняя Мня, с которой тк легко и весело ему было? Только с Рыльским он был прежняя. Теперь Кртшев еще сильней любил ее и с непередвемой болью видел, кк пылкя, увлекющяся Мня все больше зинтересовывлсь Рыльским и смотрел н него тк лсково, кк никогд не смотрел н Кртшев. А Рыльский, рвнодушный и веселый, тк смотрел н Мню, кк никогд бы себе не позволил Кртшев. Это было утешением для Кртшев, и иногд он спршивл Семенов:

— Кк ты думешь, Рыльский может сделть подлость?

— Ккую? — переспршивл Семенов и деллся срзу серьезным и строгим.

— Вообще подлость?

Семенов несколько мгновений думл и без снисхождения утверждл, нклоняя, по обыкновению, голову:

— Может.

— Я тоже думю.

— Может, — повторял убежденно Семенов.

IX

Семья Корнев

Экзмены кончились. У Кртшев и Корнев был осенью передержк по-лтыни. Это их мло печлило, Кртшев дже рдовло, что он в компнии с Корневым срезлся. Эт передержк сблизил их. Вообще с тех пор, кк его сестр охлдел к Кртшеву, Корнев стл к последнему более рсположенным, от Рыльского, нпротив, кк будто отдлился. Что до Кртшев, то он искренне полюбил Корнев и горячо звл его ехть к мтери в деревню. Звл его и Аглид Всильевн, но Корнев тянул и не решлся. Отчсти мть Корнев, Анн Степновн, был против рзлуки с сыном, когд и без того через год предстоял рзлук, тк кк сын собирлся в Петербург в медико-хирургическую кдемию. Отчсти не решлся Корнев ехть и просто потому, что кк-то стрнно было тк срзу бросить нлженную обстновку и ехть в совершенно чужую семью: кк примут его, кк отнесутся при более близком знкомстве. Он знл, что пользовлся в семье Кртшев некоторым престижем, был уверен дже, что престиж этот был больше того, н ккой он имел прво рссчитывть, и тем более боялся з этот престиж. С другой стороны, его звлекл незнкомя ему совершенно деревенскя жизнь. Он тянул с решением и пок отдвлся приятному ничегонеделнию нступивших вкций; ходил в гости, принимл у себя, влялся по дивнм с книжкой в рукх. В открытые окн врывлся веселый, звонкий шум летней улицы; мягкий ветерок игрл волосми, шелестел листми книги и рдостно шептл, что впереди целый ряд беззботных, свободных от знятий дней.

Корнев, сколько помнил себя, всегд помнил все ту же обстновку. Т же квртир, веселя, чистя, с невысокими комнтми, мебель в белых чехлх, солнце, кнрейк, тикнье всевозможных чсов в рзных комнтх. Тот же порядок, зведенный и устновленный рз нвсегд. Отсутствие роскоши, во всем солидня прочность, нчиня с мебели и кончя бельем, всегд безукоризненно чистым, без модных фсонов, но с основтельными внутренними достоинствми. Роскошь допусклсь только в двух вещх: в вине и сигрх. То и другое получлось непосредственно, минуя пошлины, и вследствие этого стоило срвнительно дешево. Отец Корнев, Пвел Всильевич, любил побловть себя и своих друзей, или, кк он нзывл их, собутыльников, и хорошим вином, и сигрми.

В доме Корневых гости редко покзывлись. Появляясь же, срзу принимлись з еду и питье. Жен Пвл Всильевич, Анн Степновн, не то дичилсь, не то боялсь друзей муж, скрывя, впрочем, то и другое под мской любезной, гостеприимной хозяйки, кормил их рзными вкусными блюдми простой кухни, — гости ели, пили и хвлили хозяйку, когд он зглядывл к ним в столовую.

— Анн Степновн!.. милейшя!.. по божеской и человеческой совести, ткого пирог, кк вш, нет нигде во всем городе, хоть повесьте меня, — гремел обыкновенно глвный зпевл компнии, Алексндр Ивнович Злобецкий, громдня туш н высоких рсствленных ногх.

— Тк когд-нибудь и уйдем увси от вс без язык; бо проглотымо, истинно говорю, проглотымо… Д поддержите… чи вже проглотылы? — обрщлся Алексндр Ивнович к остльной молчвшей компнии.

— И см нзвонишь, — отвечл рвнодушно чиновник тможни, Ивн Николевич Пономренко, с оплывшим бледным лицом, мленькими черными, непокорными глзми. — Добре подвесили, слв богу, язык… кк только влезли н ткую колокольню!

— Возможно ли терпеть сие оскорбление? — спршивю я вс, любезня нш хозяйк, Анн Степновн… Пожлуйте ручку…

— Эх! Юбочник.

— Что-о? — звидно…

— Кушйте, кушйте н здоровье, — говорил Анн Степновн, робко пятясь к двери, и, еще рз окинув взором стол с едой, трелкми и винми, спешил из нкуренной комнты в кухню пополнить исчезнувшее со стол.

— Вот кому счстье господь бог послл, — говорил ей вслед Алексндр Ивнович и кивл н хозяин. — Двй меняться н мою фурумуру… двух сестер в придчу дм.

— Терпи, терпи, — пренебрежительно утешл его Пономренко, — в рй попдешь.

— Д брешешь же, не попду: в рю мученики, дурней и оттуд гонят.

— Бчилы прокляты очи, що покуплы: ижты ж, хоть повылзты.

— О, отозввся кзк! Т не ешьте ж бо, пийты. — И Алексндр Ивнович зпевл излюбленную песню.

В кухню к Анне Степновне доносилось нестройное громкое пение:

А кто пье, тому нливйте,
Кто не пье, тому не двйте,
А мы будем пить
И горилку лить
И з нс,
И з вс,
И з неньку
Стреньку,
Шо нучил пи-и-ть,
Го-о-рилочку лы-ы-ть.

Пьяные голос один з другим змирли нд последним протяжным ккордом.

Анн Степновн слушл, уствившись в блюдо, н которое нклдывлось новое кушнье, и был довольн, что ряд комнт отделял ее от пироввших. Еще более рдовлсь этому, когд дом вздргивл от взрывов сильного смех или когд несся по комнтм громкий, горячий говор, шум, то и крики. Анн Степновн только тревожно оглядывлсь н двери, боясь, что вот-вот и сюд кто-нибудь зберется.

Н рссвете, зплетясь, компния удлялсь нконец восвояси, и громдный «см», кк он нзывл муж, бритый, молчливый, стрясь сохрнить свою обычную величественную оснку, поджв губы, мрчный, не смотря н нее, нпрвлялся, лвируя, в свою спльню. Анн Степновн легко вздыхл и, рзбитя, измучення, но успокоення, плелсь по комнтм, тушил лмпы и нконец ложилсь, долго еще рстиря свои отекшие от непрерывного стояния больные ноги.

По мере того кк подрстли дети, хрктер кутежей и смый соств компнии немного изменился. Устривлся род вечеров, и до ужин все шло чинно.

Под ккомпнемент дочери то solo, то хором рспевлись рзные песни, и глвным обрзом млороссийские: «Гей ты, кзче Софроне», «Зплкл Укрин». Их зпевл смуглый, с длинными черными усми, уверенный в себе регент соборной церкви, под мгическим взглядом черных глз которого Мня Корнев чувствовл себя кк-то особенно хорошо.

А то вдруг без музыки зтягивл Алексндр Ивнович:

Ей кжут: встнь рненько,
Причешися чопурненько;
Он встты не хоче,
Як т видьм все цокоче.

И, кончив, он обнимл молодого Корнев и весело говорил:

— Тк-то-сь, мой почтеннейший… Все ббы ведьмы, и нет ни единой, у которой хотя бы ткой млесенький хвистик не торчл. По опыту доклдывю вм…

— Вот кк, — отвечл Корнев, ежсь и понижя свой голос до бс.

— Поверьте опытному человеку… и слдкое збвение от сей горькой истины сокрыто н дне сих сосудов… во исполнение реченного: и из горького выйдет слдкое… потому предлгю…

— Не пью.

— Нпрсно… Чему же учт вс в тком случе?

— Ерунде больше.

— О, отозввся кзк… Будьте ж здоровеньки…

В обыкновенное время жизнь в доме Корневых протекл однообрзно и монотонно. «См» ходил н службу, возвртившись, обедл, ндевл хлт, и его громдня фигур в хлте кзлсь еще больше в невысоких комнтх.

Иногд он зглядывл в общие комнты, згдочно смотрел, поджимл губы и испускл не то мычнье, не то вздох, не то несколько нот ккого-то ему одному известного мотив и опять уходил к себе.

Проводив с утр детей в гимнзии, муж н службу, Анн Степновн принимлсь з хозяйство. Горничня прибирл комнты, — он помогл ей. Вытирл с добродушной, энергичной гримсой пыль, вытирл зеркл тряпочкой, смоченной в водке, рзговривл с горничной, рсспршивя ее о ее житье, о родных, вникл во все подробности ее прежней жизни, докпывлсь до противоречий и, смотря по впечтлению, или привязывлсь к ней, или нчинл ее мягко, но неуклонно тк выводить н свежую воду, что горничня откзывлсь от мест. Нсколько чсто менялись горничные (может быть, здесь действовл и ревность: Пвел Всильевич стрых горничных не терпел), нстолько кухрки жили долго. Возрст здесь не игрл роли, и кухрки всегд у Анны Степновны были пожилые. Несколько лет уже жил стря, но веселя кухрк Мрин, большя сплетниц, в честность которой Анн Степновн верил, кк в свою. С Мриной Анн Степновн отдыхл душой и всегд с удовольствием ждл ее возврщения с бзр. Мрин проворно рсклдывл н большой чистый стол принесенную провизию: свежую крсную говядину, белый хлеб, морковь, кочны кпусты, бублики; Анн Степновн с удовольствием подсживлсь поближе, вдыхл в себя свежий ромт от провизии, помогл кухрке и внимтельно слушл, переспршивя, рзные городские новости. И Анн Степновн знл всегд все: и ккой обед у Кртшевых, и ккя родня у Рыльского, и кто из ее знкомых к кому чще ходит, — все передвл кухрк, что успевл узнвть н бзре от своих подруг. И все склдывл в себя и тщтельно берегл Анн Степновн. Зпс этих сведений помогл ей рзбирться в сложных отношениях незнкомого ей обществ. Рзговривя с нею, ее добрые знкомые и не подозревли, что он кждый день приподнимет ту тинственную звесу их домшней жизни, которую обыкновенно стрются тк тщтельно зкрывть от непосвященных глз. Из-з этой зпрещенной звесы Анн Степновн видел большею чстью совсем других людей, чем те, ккими желли изобрзить себя эти люди. Добрый рдетель о чужих бедх выходил прижимистым, сухим, неспрведливым эгоистом; крсноречивя дм с бегющими глзкми, тк ищущими общего сочувствия, пользовлсь общею ненвистью прислуги з свой несносный черствый хрктер. И это постоянное двойное освещение, под которым Анн Степновн видел людей, в связи с природной чуткостью, делло то, что он никогд не ошиблсь в своих симптиях и всегд говорил и действовл нверняк.

Сознтельно или бессознтельно, но признвл это и всегд сосредоточенно-величественный и згдочно-молчливый муж ее, и молодой, считвший себя длеким от ее влияния, сын. В этом отношении он имел несомненное влияние в семье, и тем более сильное, чем меньше оно сознвлось и ею и семьей. В остльном, в глзх сын, он был мменькой, которую он любил и стрлся збыть и ее нерзвитость, и ее мещнское звние, которое невольно, но чсто подчеркивлось в обществе. Но дочери оно доствляло много мучительного. Оно вносило рздржение, может быть, и звисть в сношения ее с подругми и влияло н выбор подруг. Мещнство мтери было смым больным местом дочери, и неосторожный нмек в этом смысле зливл ее щеки, шею и уши ярким румянцем. К чести Мрьи Пвловны ндо скзть, что он не то что стыдилсь з мть, просто рздржлсь и обижлсь. Что думл «см», этого никто не знл, не знл и Анн Степновн. Понимя всех своих знкомых, он с совершенным недоумением остнвливлсь перед своим мужем. Известный инстинкт подскзывл ей, конечно, мнеру обрщения, но, сильный и верный с другими, инстинкт действовл здесь робко, нугд и чсто невпопд. Существовло что-то, в чем тк и не могл рзобрться Анн Степновн. И это бессознтельно мучило ее и зствляло нпряженно рыться в прошлом, в бесполезном усилии нйти зтерянное нчло; все с смого нчл тким было, срзу кк-то потерялсь руководящя нить, с смой первой встречи.

Покончив со всякими делми по хозяйству, ндев большие черепховые очки, Анн Степновн сдилсь где-нибудь в злитой солнцем комнтке, где особенно звонко зливлись кнрейки, з починку и штопнье строго белья и чсто отдвлсь воспоминниям об этой первой встрече.

Д, двдцть лет прошло, точно вот вчер все это было. Все, кк живое, стояло перед глзми.

Пошл он в собор и ндел, кк сейчс помнит, синенькое с белыми звездочкми плтье. Н смой груди был мленькя вырезк и в ней крестик, мленький, серебряный, позолоченный, н брхтной ленточке. Стоит он в церкви, молится; уж к кресту пошли, уж идут мимо нее нзд; только и он было собрлсь двинуться, кк вдруг… Анн Степновн опускл рботу при воспоминнии, кк это случилось. Стоит перед ней молодой человек, высокий, в синем воротнике, в золотых пуговицх; волосы этк короткие, причеснные нзд, светлые-светлые, глз голубые тк нсквозь и смотрят… И вдруг… крестится, нклоняется д прямо в крестик, что в прорезе у нее н груди, губми… Звертелось все в глзх: и стршно, и стыдно, и вот точно волю всю ее отнял, — слезы тк и льются по щекм. Взял он ее под руку и повел из церкви. Очнулсь уж в ккой-то улице. Спршивет ее:

— Вы где живете?

Глянул он н него, вспомнил и говорит:

— З что же это вы меня н всю жизнь опорочили?

— Простите… рди бог, простите…

А см идет все д говорит, говорит что-то…

Рзливются кнрейки, льются их трели, лежит н коленях рбот, Анн Степновн все смотрит и смотрит куд-то вдль.

Двдцть лет пронеслось… Все ткой же он: веселый — нзывет ее «Анн Степновн»; сердитый — скжет: «судрыня», подожмет губы — туч тучей. Тк и упдет ее сердце, и жизнь не в жизнь, ходит, шепчет себе: «Зктилось мое солнышко», — д вздыхет. А боже сохрни при нем вздохнуть. Кк услышит его шги, см себя испугет — идет, идет! И примет спокойный вид. Пройдет он — смотрит ему вслед, смотрит потухшим, непонимющим взглядом.

Пвел Всильевич и с детьми был чужой. Больше других рзрешлось дочери; рзрешлось, или он см себе рзрешл: не боялсь он кк-то его угрюмого вид дже и тогд, когд деньги приходилось просить.

Сын относился к отцу с ккой-то смесью стрх, непонимния и того хрктерного недружелюбия, которое всегд является результтом длеких отношений отц к детям. Недружелюбие это было не по существу, — в кком-то отвлечении его не существовло, но от этого текущие отношения не были ближе. В этом отвлечении сын, в общем, увжл отц. От мтери он узнл историю их брк, знл некоторые подробности из его жизни, дввшие ясное предствление о том, что его отец был, по крйней мере, прежде (теперь он молчл), человеком чутким к высшим потребностям жизни. Об этом же говорил громдня библиотек отц, которую сын оценил, нчв серьезное чтение. Увжл он отц и з отсутствие всякой рисовки. Некоторое сочувствие отц к его рзвитию сын угдывл, но в редкие минуты беседы н эту тему отец выскзывлся тк определенно и ктегорично, что чувствовлось, что всякий спор с ним был совершенно бесполезен. Вообще Корнев считл, что отец — существующий фкт, который ндо принимть тк, кк он есть, ничего здесь не переменишь, и лучшее, чтобы не рздржть и не рздржться, — это избегть с ним всяких лишних рзговоров, не идущих к делу. А деловые рзговоры всегд были коротки и лконичны: «выдержл», «срезлся» и в очень редких случях: «ппеньк, позвольте денег».

X

Пикник

Нтш Кртшев, держвшя экзмен в кзенную гимнзию в тот же клсс, где был и Корнев, познкомилсь тким обрзом с Мней, и, по нстоянию бртьев, они обе познкомились и домми между собой. Зин Кртшев держл себя в стороне от подруг Нтши. Месяц тому нзд он кончил курс в чстной гимнзии и теперь был уже н првх взрослой брышни. С товрищми брт у нее тоже было мло общего.

Зинид Николевн кончил ученье, выходил, тк скзть, уже н дорогу жизни, компнии предстояло еще столько же, если не больше, учиться: ходили к тому же слухи о восьмом клссе, о греческом языке, о кком-то циркуляре попечителя. Все это знимло и волновло компнию, но все это уж не интересовло Зиниды Николевны: нпротив, товрищи брт в ее глзх еще больше преврщлись в мльчиков. Компния чувствовл это отношение к себе Зиниды Николевны и понемногу, зтив недовольство, стл отдляться от нее. Зинид Николевн и довольн был отделться от мльчишек, и в то же время чувствовл пустоту: ученье кончилось, новя жизнь не сложилсь. Не было дже подходящего кружк знкомых, где общность интересов связывл бы ее с этим кружком. Он бывл у нескольких подруг, эти подруги бывли у нее, но все это было кк-то не «по-большому», не нлжено и, глвное, не интересно: не было дже нстоящих квлеров, взрослых, окончивших курс, интересных, если не считть одного судебного следовтеля д брт одной подруги, молодого учителя гимнзии — Логинов, которого Зинид Николевн мленькой девочкой встречл, бывло, в церкви в гимнзическом мундире. Об эти квлер у Аглиды Всильевны в доме не бывли, и встречлсь с ними Зинид Николевн или у подруги, или н бульвре, куд н прогулку ее и подруг провожли эти квлеры.

Компния, шляясь и нтлкивясь н Зиниду Николевну и ее общество, рзмшисто, не без иронии рсклнивлсь с ней и пускл по ее дресу, в отсутствие Кртшев, остроты, смысл которых был тот, что «Зинид Николевн теперь стли большие, им нужно женихов, и они, мльчишки, для них больше не интересны».

— Ну, и сктертью дорог, — говорил Корнев, — н здоровье! Хотя, не в обиду будь скзно, господин следовтель имеет вид голодного глчонк, господин учитель был известен своей глупостью еще в тот период, когд впервые узнл, откуд у него ноги рстут.

Зинид Николевн точно чувствовл, что ознчли эти боковые довольные взгляды, которыми компния, проходя мимо, дрил ее и ее общество, крснел и испытывл неприятное, немного врждебное чувство к друзьям брт.

— Гм, гм! — говорил Долб, оглядывясь н приличной дистнции н проходившее общество Зиниды Николевны. — Н трех брышень двух квлеров мловто.

— Дежурство устроят, — отвечл Рыльский, попрвляя свой шнурок.

Что до Нтши, то он училсь и не думл еще о том времени, когд ее сверстники превртятся вдруг в мльчишек. Теперь эти мльчишки и ее и Корневу очень интересовли; кк-то незметно, смо собой происходило обоюдное сближение, и Нтш и компния в обществе друг друг чувствовли себя легко и свободно. Иногд дже компния при Нтше прохживлсь нсчет ее стршей сестры, иногд серьезный подымлся рзговор н тему, что знчит, собственно, «кончил курс».

Окончние экзменов решено было отпрздновть пикником. Тк кк следующее после экзменов воскресенье совпло к тому же с днем рождения Корнев, то и постновили: обедть у Корневых и сейчс же после обед ехть н лодкх н дчу к подруге Корневой — Горенко. Нтш, сошедшяся быстро с Горенко, тоже учствовл со всеми и в обеде и в пикнике.

В воскресенье с утр, по обыкновению, вся семья Корневых (з исключением Анны Степновны, болевшей ногми) отпрвилсь в собор.

Кк-то двно уже Пвел Всильевич коснулся рз нвсегд этого вопрос по поводу выскзнного сыном взгляд н религию.

— М-м-м… — протянул Пвел Всильевич, сжв губы, и уствился, точно здумлся, в пол. Тк он стоял долго и нконец, решительно подняв голову, произнес:

— Д-с…

И опять здумлся.

— Вот что…

Пвел Всильевич сделл еще одну пузу, собрл губы и зговорил, свободно модулируя свой голос:

— Тм кк угодно… Все человечество… величйшие умы… Ну-с, все рвно… это меня не ксется… Но у вс есть сестр…

Пвел Всильевич в торжественных случях говорил своим домочдцм «вы». Он еще рз сжл губы и кончил:

— Я желл бы, чтоб формльности были соблюдемы.

Ту же мысль Аглид Всильевн своему сыну выскзл тк:

— Тм, веришь ли ты или не веришь, мне решительно все рвно. Я верю, что, когд ндо будет, господь пожлеет меня и сделет тебя верующим; но вот чего я не могу позволить — это ксться сестер. «Горе соблзнившему единого от млых сил»… помнишь? Ни люди, ни бог не простят. И в церковь извольте ходить.

Тким обрзом, и Корнев и Кртшев ходили в церковь. Ходил, впрочем, и остльня компния и дже ктолик Рыльский, потому что в церкви можно было встретить всех: Аглиду Всильевну с дочерьми, сестру Корнев, подруг и ее, и Зининых, и Нтшиных.

День был нстоящий летний, тк и тянуло куд-нибудь подльше от душного город. Город со своими нрядными, звонкими улицми, пнелями в тени кций, с белыми мркизми, с крсивым тенистым бульвром, с сверквшим тм, внизу, синим морем, злитый ярким солнцем, — точно спл в неподвижном воздухе.

В соборе шл обедня. Было прохлдно и просторно. Редкие шги по кменному полу собор звонким эхом отдвлись в ушх. Нд головми в высоком куполе, точно живые, двиглись волны лдн и тяли тм, вверху, в неподвижных золотых лучх солнц. По церкви, вибрируя, неслись и мягкие дрожщие звуки протодиконского бс, и стройное пение рхиерейских певчих. В рскрытые окн зглядывл веселый, прздничный день, тихий, неподвижный, точно зглянул и притих, проникнутый торжественной службой. По временм лишь вдруг врывлся звонкий треск мостовой или мягко шумел в окнх молодя, вся в белом цвету, листв кций.

У лтря, с левой стороны, ближе к решетке, стоял Аглид Всильевн, спокойня, сосредоточення, внимтельня к службе; Зинид Николевн, сдержння, строгя; Нтш, устля, рссеяння; Анн Петровн Горенко, с живыми синими глзми, которые быстро, пытливо, в контрст с безмятежными большими глзми Нтши, всмтривлись во все окружющее. Подльше стоял громдный «см» — Пвел Всильевич Корнев, с плотно сжтыми губми, со сложенными н животе рукми, иногд вдруг всем туловищем поворчиввшийся нзд и смотревший куд-то вдль нд головми молящихся. Позди него стоял Мня Корнев с дочерью хозяин того дом, где жили Корневы, нрядной, крсивой бесцветной девушкой. Еще дльше в легких прусиновых костюмх, облокотившись о колонны, стояли Корнев и Кртшев.

Кртшев мучил все т же мысль о Мне Корневой. Сердце его тоскливо ныло. Он то смотрел, здумвшись, вперед, то, убегя от своих неприятных мыслей, исчезл взглядом в окне, следя, кк нежный воздух в нем млел, рябил и уносился мелкими струйкми вверх, в прозрчное небо. Тм, в голубой дли, точно куплся высоковысоко орел! Счстливый орел! Ему нет прегрд: он прилетел из степей, видит теперь синее море и опять улетит нзд в степи… куд зхочет: может быть, в Крым, н Квкз… увидит горы… снег н них… полетит в другие степи, ровные, глдкие, с болотистой рекой, высокими кмышми, низким небом… Звывет кмыш, кчется нд рекой. Мутня рек бежит мимо: кмыш мшет ей вслед, точно хочет догнть ее и не может… Мня Корнев чужя ему и любит Рыльского… Близко стоит он, кк и прежде, чужя… Ее желтенькое брежевое плтье… тоже чужое… В окно свежя волн воздух несет ромт моря, жсмин, кций и мучительно проникет в сердце. Нет, не чужя! — шепчет, точно просит, чей-то голос… Чужя! чужя! чужя! — упрямо твердит другой… А в голове точно поет кто-то тоскливо и слдко:

Любил я вс сердцем
И любил душою,
Вы же, кк млденцем,
Збвлялись мною.
Вы не понимли
Ни моих стрдний…

Не понимл!.. Слезы сверкли в глзх Кртшев. Эх, збыть бы все и улететь туд в окно, где беля кция тонет в нежном голубом небе, где орел черной точкой только виднеется уже тм, вдли. Глупя его любовь, глупый он см… слв богу, никто не знет о его любви, и никогд не узнет… и он, что любил он ее… Нтш повернулсь и смотрит н него, точно здумлсь, жль ей его. Неужели угдл? Нет, слв богу, не угдл; перевел спокойно глз н Корнев и смотрит тк, кк будто и его о чем-то спршивет. Счстливя Нтш! не мучится. И Анн Петровн оглянулсь и смотрит н него лсково, внимтельно… синие-синие глз, зубки белые, думет что-то и кусет губы… губы мленькие, крсивые. Покрснел и отвернулсь. Может быть, он неловко посмотрел?.. Отчего ему всегд кжется, что он вдруг сделет когд-нибудь что-то ткое, чего уж и попрвить нельзя будет?.. Рссеянным не ндо быть, ндо постоянно думть.

Кртшев стряхнул с себя мысли и повернулся к лтрю: зтворялись црские врт, певчие теснее обступили смуглого регент с черными усми, в рсстегнутом сюртуке; подумл про него, что ему жрко; змер н мгновение нд поднявшимся вверх кмертоном и окончтельно пришел в себя, когд воздух дрогнул, и полились, и ззвенели, и згудели трескучие злпы торжественного: «Тебе бог хвлим».

«Скоро конец», — подумл Кртшев и устло посмотрел нзд. Он весело встрепенулся: пробирлись Семенов, Долб и Рыльский. Корнев, ккой-то прздничный, нстоящий именинник, причеснный с боковым пробором светлых густых волос, тоже повернулся, и из монгольских припухших прорезов смотрели его серо-зеленые пытливые глз.

Семенов шел впереди, выпятив грудь, с сияющим выржением своего крсного в веснушкх лиц. Он был доволен собой: успел отстоять обедню с родными и попл вовремя в собор. Из-з Семенов выглядывли большие крие глз Долбы, из-з Долбы смотрело беззботно-веселое, нсмешливое лицо Рыльского. Он с кким-то зтенным любопытством и некоторым стрхом косился по сторонм, точно вот-вот узнют, что он ктолик, догдются, зчем он пришел, и вдруг выведут его из церкви. Он усиленно обмхивл свою грудь кким-то полуктолическим, полупрвослвным крестом и еще веселее поглядывл вперед, где стоял знкомя публик.

Приблизившись, Семенов в упор нжл н Кртшев и, сохрняя свой ндутый вид, толкнул его слегк в бок кулком. Корнев повернулсь, весело скользнул глзми по прибывшим, н мгновение остновилсь н Рыльском и, отвернувшись, уствилсь в золотое сияние нд лтрем.

Компния оживленно зшушукл, послышлся сдержнный тихий смех. Корнев, опять повернувшись и сдвинув брови, стрлсь строго смотреть н шумевших. В ответ Рыльский быстро зкрестился, зклнялся, не спускя с нее глз. Он тоже смотрел н него своими влжными крими глзкми и уже не строго, но с ккою-то вызывющею пренебрежительною гримсою; смотрел ему в глз, н крестившуюся руку и опять в глз. Что-то точно кольнуло ее в сердце, в глзх ее сверкнул огонек, и, не выдержв, он отвернулсь к лтрю. Только видны были ее крсные ушки д ккуртно высоко вверх подобрнные волосы. Кртшев видел все. Не было сомнения. Рстерянный, сконфуженный, он стрлся збыть и о Корневой и о Рыльском, стрлся думть о постороннем и был рд, когд служб кончилсь и все нчли здоровться между собою. Он тоже потянулся, поздоровлся с Мней, торопливо избегя ее взгляд, подошел к Нтше и Горенко.

— Приезжйте же сегодня с сестрой к нм н дчу, — скзл Анн Петровн лсково.

Кртшев рссеянно поклонился.

— У нс хорошо: море близко, купнье отличное, вечером ткя прелесть… тк бы и не ложился спть.

— Ах, кк жлко, что мы едем в деревню! — с огорчением скзл Нтш, — я тк люблю море.

— В деревне тоже хорошо, — упвшим голосом ответил Кртшев, грустно следя, кк Корнев пошл к выходу.

— Послушй, — дернул его Семенов, — Мрья Пвловн поручил тебе скзть, чтобы ты пришел н бульвр, когд проводишь сестер.

Кртшев вспыхнул, Семенов, попрощвшись, быстро зшгл вдогонку з скрыввшимися Корневой, Рыльским и Долбой.

— Вы к нм в деревню приезжйте, — повеселел вдруг Кртшев, обрщясь к Анне Петровне.

— Я не могу: у меня брт больной.

Он встревоженно отвел глз, без интерес скользнул ими по проходящим и нчл прощться. Нтш крепко поцеловлсь с нею.

— Ах, кк я ее люблю! — говорил Нтш брту, идя с ним из церкви. — Он ужсно гордя… не гордя, смолюбивя… и добря: все готов отдть… Кк он любит брт! Брт тоже симптичный… Жль его! — он, нверно, умрет: у него чхотк.

— Он очень симптичня, — соглсился Кртшев.

— Сегодня кк рз восемндцть лет, — говорил Аглид Всильевн, сходя с пперти и рвняясь с сыном, — кк мы переехли из Петербург сюд. Я еще мленькой мечтл всегд о юге, и мне кжется, если б мне пришлось возвртиться в Петербург, я умерл бы тм… Без солнц, без воздух, без моря нельзя жить…

Он вошл в ллею.

— А я люблю север, зиму, — ответил сын.

— Ни того ни другого ты не видл. А если придется тебе жить н севере, ты никогд его не будешь любить: север — бледня тень юг, слбя копия плохими крскми… А особенно ты… Когд я ждл тебя н свет, я по целым чсм просиживл н берегу моря, читл Вльтер Скотт, «Консуэло» Жорж Знд, Диккенс, постоянно смотрел н портрет Пушкин… Целую глерею портретов устроил.

— Ну, ни н Пушкин, ни н Диккенс, ни н Вльтер Скотт я, кжется, не похож.

— Мльчик ты еще…

— Не совсем и мльчик, — ответил сын, косясь н свои пробивющиеся усы.

— Для меня всегд мльчик.

— Удобня позиция, — усмехнулся он, — по крйней мере, ндежды никогд не потеряете, что из меня выйдет что-нибудь.

Мть улыблсь и удовлетворенно провожл глзми обгонявших их пешеходов.

Подходя к дому, Кртшев нетерпеливо прибвлял ходу.

— Тём совсем уже перестл дом сидеть, — скзл Зин.

Кртшев покосился н мть.

— Нлюбуемся еще друг н друг з лето в деревне, — ответил он угрюмо.

— А пок Мней… Спеши… — пренебрежительно кончил Зин.

Тём почувствовл ккой-то нмек н Рыльского, сверкнул глзми, но, овлдев собой, принял рвнодушно спокойный вид.

— Я не мешюсь в твои дел, — прошу и в мои не мешться.

— Во-первых, у меня никких дел нет, — обиделсь Зин.

— Очень жль.

— Ну, уж это не твое дело.

— Тём, Зин, что это ткое? — вмешлсь Аглид Всильевн. — Прво, чем больше вы рстете, тем у вс хуже мнеры.

— Я никогд с Тёмой больше не буду рзговривть. Он кждое мое слово перевирет.

— Д и не рзговривй, пожлуйст. Вообржет, что кончил курс…

— Стыдно, Тём, — оборвл Аглид Всильевн. И, понизив голос, хотя Зин и ушл, Аглид Всильевн добвил: — Сестр курс кончил: вместо того чтоб сделть ей что-нибудь приятное, ты точно ткой же чужой ей, кк ккой-нибудь Долб, который только и рд, когд подметит что-нибудь… Стыдно. В этом отношении с Корнев бери пример, никогд против сестры…

— Ну, уж и никогд.

— Никогд… тк пошутит, но он любит и, смотри, кк горой встнет, чуть что… Кстти, что ж он, едет?

— Он хочет… мть, кжется… поедет!

— Мы во вторник вещи отпрвляем.

— Я сегодня спрошу его… Нтш, не опоздй к Корневым.

Мть вошл в дом, Кртшев пошел нзд, рсстроенный и огорченный. Дойдя до перекрестк, он остновился, подумл и вместо бульвр повернул к квртире Корневых.

Зин, уйдя от брт, вошл первой в гостиную, остновилсь посреди комнты спиной к входившей Нтше и проговорил:

— Тём дурк: не видит, что его Корнев по уши влюблен в Рыльского… Никкого смолюбия нет. Рыльский тк ухживет явно…

— Рыльский же в тебя влюблен, — пустил булвку сестр.

— Что ж из этого? Можно ухживть з кем угодно. Д мне решительно, впрочем, все рвно, в кого влюблен Рыльский. Мльчишк…

— А ты что з мменьк?

— Я сегодня выйду змуж, у меня через год дети, он мльчишк…

— Тоже может жениться… Сын Аким тких же лет, собирется же жениться.

Сестр тк возмутилсь, что дже не срзу ответил.

— Ккие ты глупости говоришь.

— Почему глупости?

— Д потому, что глупости. Тм животня жизнь, им ндо учиться и учиться.

— В тком случе выходит, что ты стрше их только тем, что перестл учиться.

Зин вместо ответ сел н стул и, кк был в шляпке, рсплклсь.

Нтш смущенно смотрел н сестру.

— Я совсем тебя не хотел обидеть, — рстерянно проговорил он.

— Д я вовсе не оттого и плчу, — ответил Зин, вытиря слезы и отворчивясь к окну. — Лезут, лезут… пристют… Точно преступление ккое сделл, что курс кончил… Я в монстырь уйду…

— Зчем же в монстырь? — рстерялсь совсем Нтш.

Зин не ответил и, вытерев слезы, смотрел своими черными строгими глзми н улицу, по которой один з другим мчлись нрядные экипжи, уносившие сидевших в них н дчи.

Вошл Аглид Всильевн, оглянул дочерей, поцеловл выскочивших к ней Мню и Асю, спросил, где Сереж, скользнул взглядом по Зине, подошл к ней и, обняв ее голову двумя рукми, нклонилсь и, лсково поцеловв ее, проговорил:

— Умниц моя.

Зин молч поцеловл руку мтери.

— Все придет в свое время…

Аглид Всильевн точно подслушл рзговор сестер.

— И я в твои годы, когд кончил курс, ткже не знл, что с собой делть. Все идут одной и той же дорогой: только кжется, что с нми вот именно и происходит что-то особенное… Вот приедем из деревни, я знкомств возобновлю…

— Д я и не хочу их, — огорченно перебил дочь.

— Ну, не хочешь, ложу в тетр возьмем… К тете в Петербург поедешь… Только не плчь: это портит цвет лиц, будешь бледня, со вздутыми глзми. Ты что ж, поедешь сегодня н дчу к Елищевым?

— Кжется, поеду.

— Если бы Тём был свободен, — скзл мть, — ему бы тоже поехть ндо было.

— Стршно знят, — не утерпел Зин, — для всех время есть, кроме сестер.

— Рожденье Корнев, — зступилсь Нтш.

— С сестрой з брт отпрзднует…

— Ну, ну, — зметил Аглид Всильевн, — уж ты сегодня рсходилсь.

— Вы, мм, всегд з Тёму зступетесь…

— Ах, скжите пожлуйст, — рссмеялсь Аглид Всильевн, глдя волосы дочери, — вы, кжется, и до ммы добиретесь.

Зин встл и горячо поцеловл мть.

— Ндо, детки, мягче относиться друг к другу, — говорил мть, целуя, в свою очередь, дочь.

Пвел Всильевич Корнев шел от обедни, выступя по улице кк-то боком, рзмхивя првой рукой тк же свободно, кк будто он шгл не по улице, по своему кбинету. Он сдвинул легкую соломенную шляпу н зтылок, отдувлся, пускл свое «фу» и по временм обмхивлся большим полотняным плтком, который з дв конц держл в првой руке.

Обгоняя его, прошли его сын и племянник, студент местного университет. Об шли возбужденно и быстро.

Корнев сосредоточенно слушл и, по обыкновению, обгрызл свои и без того обглоднные ногти.

— Я прочитл твою сттью, — говорил студент. — Видишь ли… Д брось, — нетерпеливо удрил он по руке Корнев. — Скверня привычк ккя… глвное, хочешь быть медиком: трупное зржение готово.

— Скверня привычк, — ответил вскользь Корнев и принялся опять з ногти.

— Д… тк вот я говорю… — поймл свою мысль студент, всмтривясь большими близорукими глзми в проходившего господин. — Если смотреть н жизнь кк н удовольствие, тогд, конечно, отчего и не прикрсить ее для большего еще, что ли, удовольствия… Но если жизнь…

Студент поискл глзми, оглянулся для чего-то нзд и, точно поймв нужное слово, продолжл:

— …но если жизнь — серьезный труд, решение весьм вжной здчи, н которую полгется весьм огрниченное время, именно нш жизнь — время, из которого мы не имеем прв терять ни одной секунды.

Студент н мгновение нервно открыл глз, еще рз оглянулся.

— Тогд все то, что понимется под словом «художественно»…

— Понятно, — озбоченно произнес Корнев, прибвляя шгу.

Они почти бежли по улице. Опередив немного Корнев, ухвтив его з пуговицу прусинового пиджк, студент продолжл:

— Не только потеря времени, но и вред!

Последнее слово крикнул он н всю улицу.

— И вот почему! Человек с смой серьезной физиономией говорит:

Пок не требует поэт
К священной жертве Аполлон,
В зботх суетного свет
Он млодушно погружен.[56]

Мне предствляется ткя кртин: сидит чучело с длинными волосми, сидит и ждет, пок его потребуют и поволочт в широкошумные дубрвы. А тк кк сидеть скучно, то он и погружется млодушно и делется между сынми земли смым ничтожным… Вот к чему это приводит: птент н бездельничнье. Нпрягся и потек, потек и изнемог. Т же мысль, только крсивее передн. А в погоне з этой крсотой гибнет знние. Человек, вместо того чтобы учиться и с этим зннием, кк нтом со скльпелем, идти в жизнь, рзвертывть ее не в фотогрфическом изобржении, в кком мы ее и без того все видим, но осмыслить не можем, в системтичном изложении постоянно нкопляющегося, неотрзимого вывод, — человек сидит болвном и ждет, пок его идиот Аполлон потщит в широкошумные дубрвы… пкость! Уж если эткому болвну охот время свое тртить, тк и пусть его, ну, читть его ерунду прямо уж преступление… В этом и зло этого принцип искусств для искусств.

— Д, конечно…

— А вот ты в своей сттье и не подчеркнул этого… Есть и еще очень скверня сторон здесь. Художествення форм очень кпризня вещь: удется не то, что хочешь, то, что выходит; ведет, следовтельно, форм, не суть. И еще: художественно ты можешь воспроизвести то, что видел, положим, но то, что ты слышл, нпример, тебе не удется облечь в художественные формы, — ты бросешь, между тем, может быть, слышнное по содержнию горздо вжнее нблюденного. Опять содержние гибнет из-з формы. А между тем жизнь не форм, и з кждое предпочтение формы перед сутью приходится дорого плтить. Вся здч людей, все их рзвитие сосредоточено н том, чтобы по возможности рсширять формы жизни, — это мерило цивилизции: у китйц под формой все протухло, тин, болото… У мерикнц жизнь бьет ключом. Больше можно скзть: форм — мерило силы нродной, и преоблдние ее нд сутью — бессилие нрод. Литертур и должн рзбивть эти мешющие жить формы. И что ж? Он же см, этот, тк скзть, трн рутины см превртился в ткую рутину, что современному русскому живому, умному человеку, не облдющему этой формой, приходится, не рскрывши, что нзывется, рт, являться и сходить с подмостков жизни… А между тем это живое слово необходимо. В прежнее время без пр, электричеств, без этих стршных рычгов цивилизции тм, может быть, и можно было дожидться сочетния и содержния и формы, теперь… когд выпячивет и с боков и снизу… когд чуть не крул впору кричть, сидеть и ждть злтокудрого Аполлон может только ккя-нибудь Коробочк или идиот, довольный тем, что он освободил себя от обязнности двть отчет з свои блгоглупости. Нше время мшин и мехники, время прозы, ремесленное время, время усиленной грязной рботы с зсученными руквми, время ум, не время тонкостей мркизов и помпдурш, и литертур должн быть н высоте. Не форм ее здч, простым человеческим языком объяснение смысл этой рботы, нпрвление к цели, ободрение рботников, подготовк и воспитние этих рботников, которые бы полюбили свою рботу, умели бы умирть з нее, не придумывть рзные отговорки в пользу сытого брюх… «семья, семья…». Тк не женись, черт тебя побери, если нельзя нйти другой семьи!

— Видишь ты, я укзл…

— Бледно!! Это должно выпятиться тк, чтобы слов из бумги лезли.

— Д, пожлуй…

Последнюю фрзу Корнев проговорил уже во дворе, в том углу его, где стоял стол, зстлнный чистой сктертью. Он снял фуржку и, положив ее н стол, см сел в кресло.

— См идет? — спросил озбоченно Анн Степновн, покзвшяся в дверях.

— Идет, — рссеянно ответил сын. — Зйдет, вероятно, к приятелю своему Жну. — Корнев рздрженно кончил: — Д что вы, мменьк, пугете сми себя; точно в смом деле зверь ккой идет. Человек никогд вм резкого слов не скзл, вы его боитесь, точно вот он схвтит сейчс плку и пойдет бить посуду.

— Ох, боюсь, — ответил Анн Степновн и, комично сморщившись, посмотрел н сын и племянник и весело рссмеялсь. — До смерти боюсь… Тк зтрепыхется, зколотится в середке, ноги подкосятся… Ей-богу.

Клитк скрипнул, и вошел Кртшев.

— О-о! Мой! — просиял Анн Степновн, и, когд Кртшев подошел, он обнял его и, подмигивя, проговорил: — Ось як.

Кртшев присел к столу и был рд, когд н него перестли обрщть внимние. Облокотившись н локоть, он под рзговор Корнев с бртом здумлся, и его сердце тревожно билось, что Корнев теперь с Рыльским и, вероятно, не скоро зглянет сюд: лучше было бы пойти прямо н бульвр. Может быть, он обрдовлсь бы его приходу. Кртшев вздохнул.

— Ох, тяжко жить! — лсково зметил Анн Степновн, клдя руку н мягкие волнистые волосы Кртшев.

Корнев уже несколько рз поглядывл н приятеля. З последнее время он нчинл чувствовть ккую-то особенную симптию к Кртшеву.

— Ты что это в смом деле? — спросил он.

— Устл, — ответил смущенно Кртшев и, отгоняя от себя свои мысли, спросил: — Ну что? решил ехть с нми?

— Куд это? — поинтересовлся двоюродный брт Корнев.

— К ним… в деревню, — ответил Корнев.

— Ты что ж, едешь?

Корнев озбоченно посмотрел н мть. Анн Степновн только вздохнул.

— Не решил еще.

— Отчего ж тебе не ехть? — спросил его брт. — Деревня…

Но Кртшев перебил его:

— В деревне тк интересно.

Студент ждл, что он еще скжет.

— Нши хохлы ткие симптичные, оригинльные… Когд узнешь их — их нельзя не полюбить. А степи нши… Снчл они никкого впечтления не производят, но постепенно тк привязывешься к ним, кк к человеку. Знешь, этот простор, одиночество степи… и ты один…

«Один!» — охвтило Кртшев с щемящей болью и сильнее потянуло в степь.

Он вздохнул всей грудью.

— А осенью в степи!.. Небо синее, синее… воздух прозрчный, неподвижный… видно н десятки верст: только скирды д где-нибудь стдо овец, д орел н скирде… спокойно… тихо… тк и кжется, что степь спит… дышит…

— Не хрпит? — добродушно улыбнулся Корнев и посмотрел н брт. Кртшев сконфуженно провел рукой по лицу и тоже улыбнулся.

— Смейся, если бы поехл…

— В деревне есть что посмотреть, — сосредоточенно, избегя Кртшев, зговорил студент. — Кк рзворчивют «Отечественные зписки» эту деревню… Успенский, Злтовртский — ккя прелесть!

— Немножко скучно только, — вствил Корнев. — У Успенского и Злтовртского хоть тлнтливо, у других уж тк серо…

— Ну можно ли тк говорить? — вспыхнул студент. — Тебе серо читть, им жить в этом сером ндо. Что ж, оно смо посветлеет, если мы от него отворчивться стнем? Рзве удовольствия искть в тком чтении? Мтерил здесь вжен, и всякий хорош, лишь бы верный был. В этом отношении «Отечественные зписки» и ствят вопрос в том смысле, в кком я выше говорил, — никкой формы не ндо, суть двй, — потому что речь здесь идет о решении смой нсущной в жизни госудрств здчи. Здесь нечего рзводить эстетику: нужно знние… Для человек с хорошими мозгми в деревне первя пищ.

— Д нет… что ж? я, собственно, поехл бы, — соглсился Корнев и покосился н вошедшую мть.

Анн Степновн покчл головой.

— Д уж поезжй, — вздохнул он и, обртившись к Кртшеву, спросил: — Где-то моя коз? Вы не бчили чсом?

Сердце Кртшев екнуло, и он ответил, стрясь придть своему голосу свободный тон:

— Он н бульвр ушл.

— Вертит тому Рыльскому голову, — покчл головой Анн Степновн. — И в кого он уродилсь.

— Не в вс? — спросил племянник.

— Не зню, я и молодой не бул…

Анн Степновн скользнул взглядом по сыну и зкончил:

— Тк срзу н своего нскочил.

— А з ним уж и весь свет пропл?

Анн Степновн только поднял подбородок и добродушно мхнул рукой.

Корнев с Рыльским возврщлись с бульвр, пропустив длеко вперед Семенов с хозяйской дочкой. Долб еще н бульвре отстл, встретив ккого-то знкомого.

— Слушйте, Рыльский, кк вм нрвится Аглид Всильевн? — спршивл своего спутник Корнев.

— Умня бб, ловко з нос водит своего сын.

— Знете, я не понимю Кртшев: в нем ккя-то смесь взрослого и мльчик.

— Я думю, в этом и выржется ее влияние: он двит его и умом, и сильным хрктером.

Корнев весело рссмеялсь и проговорил:

— Посмотрите н Семенов, кк он тет.

Смеялсь ли Корнев, сердилсь — все у нее выходило неожиднно, всегд искренне и непринужденно.

Рыльский взглянул н Семенов и усмехнулся.

— Семенов! — позвл Корнев.

Семенов оглянулся, срзу собрлся и деловито зшгл к отствшим.

— Вм нрвится вш дм? — тихо спросил Корнев, когд он подошел к ней.

— Вот дурищ! — весело, по секрету сообщил Семенов. Все трое фыркнули. — Я…

— Идите, идите…

Семенов зшгл нзд к своей дме.

Корнев и Рыльский опять пошли вдвоем.

— Слушйте, отчего мне тк весело? А вм весело?

Рыльский ответил снчл глзми и потом прибвил:

— Весело.

Корнев пытливо зглянул в его глз и произнесл с нбежвшим вдруг огорчением:

— Мне все кжется, что вы шутите, н смом деле думете совсем другое.

— Я говорю, что думю.

Корнев нблюдл Рыльского. Рыльский делл вид, что не змечет, и серьезно провожл глзми встречвшихся гуляющих.

— Отчего, когд я хочу н вс сердиться, — я не могу. Пожлуйст, не думйте: я ужсно чувствую вшу смондеянность и презренье ко всем. Иногд тк рссержусь, вот взял бы вс и побил.

Он рссмеялсь.

— А посмотрю н вс… и все пропдет… Ведь это не хорошо… првд?

— Что не хорошо? — спросил Рыльский.

Они вошли под тень кций.

Н них пхнуло сильным ромтом цветов.

— Ах, кк хорошо пхнет, — скзл Корнев.

Рыльский подпрыгнул и сорвл белую кисть цветк.

— Дйте…

Он оглянулсь и, пропустив свидетелей, прикрепил цветок у себя н груди. Он прикреплял и смотрел н цветок, Рыльский смотрел н нее, пок их взгляды не встретились, и в ее душе згорелось вдруг что-то. Он зкрыл и открыл глз. Ее сердце сжлось тк, будто он, этот крсвец с золотистыми волосми и серыми глзми, сжл ее в своих объятиях.

Он пошл дльше, потеряв ощущение всего; что-то веселое, легкое точно уносило ее н своих крыльях.

— Ах, я хотел бы… — вздохнул он всей грудью и змерл.

Нет, нельзя передть ему, что хотел бы он унестись с ним вместе длеко, длеко… в волшебную сторону вечной молодости… Хотел бы вечно смотреть в его глз, вечно глдить и целовть золотистые волосы.

— Нет, ничего я не хочу… Я хотел бы только, чтобы вечно продолжлсь эт прогулк…

Но они уже стояли у зеленой клитки их дом. Сквозь журную решетку увидл он брт, спину уныло облокотившегося о стол Кртшев и, оглянувшись нзд, произнесл упвшим голосом:

— Уже?

Эхо повторило ее вздох в веселом дне, в злитой солнцем улице и понесло нзд в ромтную тень белых кций, в безмятежное синее море, в искристый воздух яркого летнего дня.

После обед компния отпрвилсь ктться н лодкх. Поехл и Моисеенко, соблзненный зездом н дчу Горенко, с которой он был знком и которой интересовлся. По поводу приглшения дочери хозяин Корнев было зпротестовл, но Семенов энергично обртился к нему:

— Ты молчи… понимешь?

Тк кк Семенов поддержл и Корнев, то Корнев только рукой мхнул.

Вервицкий тоже ехл и, сбегв домой, зхвтил н всякий случй с собой гитру и удочки. А Берендя принес скрипку.

В гвни Вервицкий, вынув из крмн крндш и книжку, кк призннный уже пистель, приготовился зписывть свои путевые впечтления.

Это очень знимло и веселило компнию, пок приготовляли лодки.

— Ты что же будешь зписывть? — спросил Долб.

— Тк, что придется.

— А уж нписл что-нибудь?

— Чистя…

Нняли две лодки, тк кк одной, достточно поместительной, не окзлось. Вопрос — кто где сядет — решился кк-то см собой. Кртшев, избегя Корневой, кк только он вступил в лодку, прыгнул в другую, з ним прыгнул Нтш, з ней Корнев, з Корневым Моисеенко.

— Ну-с, держитесь, только и видели нс! — крикнул весело Долб с своей лодки.

Кртшев сделл презрительную гримсу. Кк опытный моряк, он срзу увидел, что их лодк ходче и прус больше. Но, чтоб нйти себе в чем-нибудь утешение, он взял рифы, вследствие чего лодк Долбы обогнл его. Кртшев см сидел н руле.

— Не подвезти ли? — рсклнялись из первой лодки.

Кртшев молч злордно посмотрел, волнуясь от нетерпения. Пропустив первую лодку, выехв уже в море, он с отднными рифми, с подтянутыми кливер и фокшкотми нпрвил лодку в сторону от ехвших впереди. Лодк понеслсь стрелой, сильно нкренившись н левый бок, только не черпя воду, ныряя и описывя громдный полукруг.

— Куд это они? — спросил Корнев, сидевшя рядом с Рыльским.

Лодк Кртшев н мгновение кчнулсь, круто стл против ветр, болтнулись прус, и уже првым глсом понеслсь нперерез второй лодке.

— А крсиво, — зметил Вервицкий.

— Зписывй скорей, — крикнул Рыльский.

Лодк неслсь и был совсем близко. Шум воды, точно кипевшей у ее нос, угрожюще усиливлся.

— Что ж это они, прямо н нс? — взволновлся Вервицкий.

Он схвтился з борт и принялся делть отчянные взмхи рукой, долженствоввшие укзть Кртшеву истинный путь.

— Д, ей-богу, он опроки…

Лодк Кртшев пронеслсь у смого нос их лодки: то, что нзывется у моряков, нос обрезл.

— Ну, рзошелся Кртшев, — сердился Рыльский, — он теперь не успокоится, пок или нс, или их не перетопит.

— Ей богу, шлый ккой-то, — скзл Долб, — не может, кк люди.

— Ну его к черту, поедем, господ, нзд, — предложил Семенов.

Кртшев уже успел повернуть свою лодку и опять резл воду, нпрвляясь н противников.

— Послушй, мы не потопим друг друг? — спросил Корнев.

— Ну!.. я ведь собку съел…

— Ну, съел тк съел, — соглсился Корнев и, оствив всякую зботу, продолжл рзговор с Нтшей и бртом.

Рзговор вертелся н Горенко. Говорил больше Нтш, квлеры слушли: Моисеенко — потому, что речь шл о Горенко, Корнев — потому, что говорил Нтш.

Кртшев, почти нлетев опять н лодку, круто повернул было, чтобы плыть рядом, но не рссчитл рсстояния, и кончилось тем, что чужим прусом чуть было не выбросило Семенов в воду.

Семенов, взбешенный, еще бледный от избегнутой опсности, влстно зкричл Кртшеву:

— Сумсшедший ты… Отнимите от него руль!

И Семенов, крсный, решительный, своими мленькими горящими, кк угли, глзми впился в Кртшев. Н мгновение все поддлись его комнде. Только Нтш, сконфуження, улыблсь и лсково смотрел н брт.

— Ну, ты, отец комндир, сокрщйся, — пренебрежительно крикнул Корнев Семенову, — не утопили… Чего петушишься?

— Сдись, сдись, — дернул Семенов Долб.

— Д это черт знет что ткое, — волновлся Семенов, усживясь, — сумсшедшее нхльство ккое-то… Ндоело жить — топи себя…

Нмек Семенов вызвл улыбку у всех. Семенов успокоился.

Только Берендя ничего не понял и, довольный, что все блгополучно кончилось, пробормотл:

— Че… черт побери… если б опрокинули, я… я утонул бы.

Он тк глубокомысленно и серьезно вник в миноввшую опсность, лучистые глз его тк рскрылись и уствились, что все поктились со смеху.

— Ти… ти… ти… отчего ж бы утонул? — спросил Вервицкий.

— Ду… дурк, — обиделся Берендя, — я плвть не умею.

И лодк опять здрожл от смех.

Неудч Кртшев кончилсь тем, что он должен был уступить руль лодочнику-греку, который, воспользоввшись удобным моментом и чувствуя з собой большинство, решительно отнял у него руль.

Окончтельно рзвенчнный, Кртшев с горя полез н нос и, устроившись тм з кливером тк, чтобы его никто не видел, придумывл плн мести всем: коврной изменнице и отныне своему зклятому вргу, Рыльскому, и Семенову, и дже лодочнику. Относительно Мни у него уж не было теперь никких сомнений: теперь они сидели рядом, и это убеждло его, что он в отствке.

Было из-з чего злезть з прус, стрдть, сознвя глупость стрдния, и поздно жлеть, что поехл.

Н лодке, где сидел Корнев, послышлось пение. Пел Долб. Его приятный, сильный и хрктерный голос хохл мелодично несся по воде.

Все притихли и отдлись очровнию пения и тихого, безмятежного вечер. Было чсов восемь. Ветер совсем стихл. Солнце сдилось и золотило своими лучми синюю дль моря. Море точно вздыхло от избытк безмятежного покоя. И воздух, и море, и небо тм, н длеком зпде, точно зсыпли, утомленные, слдким сном. Зпл кк згорелся, тк и горел, злитый огненной мссой. Только ближе к горизонту, точно зжтый, сквозил клочок прозрчного золотисто-зеленого неб; точно вход туд, з пределы земли.

Корнев зсмотрелся в эту точку. Неожиднной волной вдруг хлынуло н него длекое прошлое. Точно ккие-то тинственные двери этого длекого, милого детств вдруг отворились в этом клочке золотисто-зеленого неб и мягко звли в свою вечную дль. Прильнув к стеклу окн своей детской, он, опять мльчик, смотрит н это зходящее солнце, смотрит н сд, н целый лес других сдов. Длеко з ними ярко горят в зходящих лучх окн ккой-то бшни. Что это з бшня? Кто в ней живет? Двно зшло солнце, потухли окн волшебной бшни, едв догорет розовя полоск н длеком зпде, он все не может оторвться от чрующего вид. Уже сонного уклдывет его няня в кровть, но и в кровти долго еще мучит он свою струю няню трудными для нее вопросми, куд делсь бшня, и куд солнце ушло, и что з полоск тм длеко, длеко тк тоскливо светится в ндвигющейся темной, пок еще прозрчной в вечернем сумрке, ночи.

И струшк няня, кк умеет, отвечет н трудные для нее вопросы: солнце спть ушло, полоск оттого, что солнышко дверь збыло зтворить, принцессу зколдовл злой волшебник и посдил в бшню. Он вырстет, убьет волшебник и уедет с принцессой в ту стрну, куд ушло солнышко, где тк хорошо, что и скзть нельзя. Теперь и не помнит он, и что это з бшня, и где это все было, и няни уже нет. А стоит, кк живя, будто стоит тм з дверьми его вечной детской, тихо возится и ждет, когд он приведет к ней зколдовнную принцессу.

Корнев вдруг очнулся, недовольно сдвинул брови и покосился н своего двоюродного брт.

Ветер совсем стих. Прус сердито хлопнули и опустились. Лодочники перебросились между собою несколькими греческими фрзми и стли убирть прус. Кртшеву хотелось принять учстие в уборке, но он был сердит н лодочник. Он рвнодушным недружелюбным взглядом нблюдл, кк тот возился, и не двинул пльцем. Когд лодочник, збрвшись н нос, здевл его, он брезгливо, тк, что лодочник змечл, сторонился от его згорелых, зсученных рук, от его черной бороды, обветренных глз и крсной фески.

Долб продолжл петь.

Когд он кончил, Берендя зметил:

— З…змечтельно мелодичны млороссийские песни.

— Типично… именно с оттенкми хохл, — поддержл Рыльский.

— Что? — спросил его с подъехвшей в это время лодки Корнев.

Лодки поехли рядом.

— Я говорю, типично поет он.

— Д, — соглсился Корнев.

— И голос у вс вырзительный ккой, — скзл Нтш. — Спойте еще.

— Еще? Что ж еще? Я принимю похвлу только оттенку. Нши песни только тот споет тк… чтоб передть душу хохлцкую… нш душ в степи, в тоске по степи, когд ее нет… в удли кзцкой… в любви, — есть дивчин, любит ее, сколько пустит, — нет — потопит свое горе и душу без думки, с рзмху, тк — только чтоб дух зхвтило в слвном деле… Спеть тк может только тот, кто рос в степи, кто кормился в ней подпском, плкл, когд били его, рдовлся, когд дивчин-сердце по той степи шл д светилсь н весь божий мир. О! ткой зпоет про степь: зпоет, як про ммку свою рыдну, зтоскует и зплчет, кк про дивчину, от которой оторвли люди, сердце не збыло…

Ой, ммо, ммо,
Сердце не бже,
Кого рз полюбит —
С тем и помире.

Он оборвлся и рздрженно проговорил:

— Это не т хохлуш поет, что полурусский костюм ндел, д и думет, что он хохлуш. Это не в три ярус перевязння кцпк поет, которой хоть в очи нплюй… кисель ккой-то… тесто: облепит своего муж тк, что и зстрял и скис… Это поет дивчин, без которой и Сечи и воли не было бы у кзк… т, которя не боится искть, уж «знйдет», тк сумеет взять то, что ей бог, не люди дли, спршивть не стнет… дст свое счстье, кому зхочет.

— Ну, однко, жен Трс Бульбы не похож н ту, которя тебе снится, — зметил Корнев.

— Мне или Гоголю снится? Был бы Сечь, если б ббы не гоняли их туд? Вся история нш не с бою? А кцпы всё киселем: зкиселили ттр, зкиселили фрнцузов… Т--рс! Посмотрел бы я н твоего Трс, если б ему русскя трехъярусня поплсь.

— Слушйте, Долб, я хохлуш? — спросил Корнев.

Долб поднял голову и, облокотившись локтями о колени, ловя губой свои подстриженные усы, смотрел ей в глз и згдочно щурился.

Корнев не выдержл. В глзх ее мелькнуло что-то.

— Ведьм! — быстро нклонился к ней Долб и злился веселым смехом.

— Блгодрю, — обиделсь Корнев.

— Нет, тк срзу нельзя ответить… Вы знете, у нс, у хохлов, кк пробки дивчт узнют: кохются.

— Что знчит кохются?

— Кохются?.. Воля полня… у нс девушк до свдьбы совершенно вольня, и критики н нее нет: хочет — с одним жртуется, с другим, — пок не подберутся друг к другу.

— Что ж, это рзврт… — зметил Семенов.

— Нет, рзврт нет: воля. Рзврт, где воли нет, здесь воля полня… И дело до рзврт не доходит.

— Ну… — кивнул головой Семенов.

— Под уств не подходит, — в тон ему скзл Рыльский.

— Под уств нрвственности не подходит, — ответил с удрением Семенов и уствился в глз Рыльскому.

Рыльский понял, н что хотел нмекнуть Семенов, и спросил, слегк прищуривясь:

— Чувствуешь себя хорошо?

— Очень хорошо.

— Ну, и проповедуй своей невесте…

— Я ндеюсь, что моя невест см это будет знть, — ответил многознчительно Семенов.

Нступило общее неловкое молчние.

— Описть тебе твою невесту? — предложил Долб Семенову.

— Опиши, — вызывюще протянул Семенов.

— Крсивя, — нчл Долб, отсчитывя по пльцм, — конечно, с хорошими мнерми, — словом, то, что нзывется воспитння.

— Ндеюсь.

— Будете игрть: ты н скрипке, он н рояле.

— Обязтельно.

— Ну, что ж еще? По утрм стнете игрть, под вечер гулять ходить будете… Ты будешь зтягивться с двойным нслждением против теперешнего и будешь ей всё объяснять: «Вот это, моя миля, хороший человек, это дурной, по сторонм, когд я говорю, не смотри, то я обижусь. А если я обижусь, я не скрипку, тебя пилить стну. А если ты не обрзумишься, я тебя попру своим презреньем и понятием о чувстве собственного достоинств вообще и о том, что ткое порядочня, воспитння женщин в особенности…»

— Ну, потрудитесь теперь свою невесту описть.

— Моя? моя будет или из деревни, или одного со мной ум и рзвития, которую бы учить не пришлось, потому что все рвно не нучишь, см зсосешься в ее киселе. Ну, вольня будет, умня…

— Все умных возьмут, дуры куд же денутся? — спросил Вервицкий.

Долб весело посмотрел н него.

— Выбирть-то мы с тобой будем…

— Ну что же? кому ж нибудь все-тки достнется глупя, — скзл Вервицкий.

Долб оглянул всех и ответил, почесывя зтылок:

— Не сообрзил. Ты что не пишешь?

— Не пишется, — пожл плечми Вервицкий.

Все рссмеялись, и дже Кртшев не удержлся, фыркнул з прусом.

Н горе из-з сд покзлсь дч Горенки. Лодки пристли к мягкому песчнистому берегу.

Пок сообржли, кк подтянуться к сухому месту, Долб, проговорив: «Эх вы!» — прыгнул и по колени в воде потщил з кнт лодку.

— Постой, и я, — предложил было Берендя. Но, пок он собирлся, носы лодок уже лежли н сухом берегу.

Один з другим попрыгли все, з исключением Кртшев.

— Обиделся, — тихо мхнул рукой Рыльский.

Еще подождли, и, нконец, Долб спросил Кртшев:

— Ты что ж?

— Я не пойду, — ответил Кртшев.

— Пойдем, Тём, — попросил было сестр.

— Не пойду, — отрезл Кртшев и отвернулся.

Переглянулись все и стли медленно поднимться в гору.

— Что с ним сегодня? — спросил Корнев.

Рыльский молч пожл плечми.

— Ну, что ж? не хочет, и бог с ним, — скзл Семенов.

Кртшев лежл в лодке тк плотно, точно прирос, злордно провожя глзми исчезвшую между деревьями компнию.

Горенко сидел н ступенькх террсы и, увидев многочисленное общество, пошл к ним нвстречу.

— Нтш! — рдостно бросилсь он.

Он быстро поцеловл Нтшу, посмотрел н дорожку, откуд пришли все, и спросил:

— А брт твой?

— Кпризничет… в лодке лежит, — ответил Корнев.

— Просто не в духе, — скзл Нтш, — с утр он еще… тм дом у него вышл одн история неприятня.

По лицу Горенки пробежл тень.

— Что ж, он боится, что при виде меня ему еще неприятнее стнет?

Анн Петровн обиженно улыбнулсь, пожл плечми и повернулсь к остльным:

— Милости просим н террсу.

Моисеенко кк поздоровлся, тк и стоял, продолжя смотреть н нее.

— Вы кк попли? — спросил его Горенко.

— Только под одним условием и поехл, чтобы к вм н дчу, — выдл его Корнев.

Горенко покрснел и, по привычке куся губы, пошл з другими рядом с Моисеенко.

— Кк брт?

— Ничего… сегодня лучше.

Мнер говорить Анны Петровны был оригинльня и своеобрзня: он отвечл не срзу, кк будто ее отделял от говорившего ккя-то изолирующя сред, звук чрез которую проходил не срзу, нужно было время. Иногд кзлось, что он не слышл, но проходило время, и он отвечл тк, кк будто отвечл себе, но могли слушть и другие. Эт мнер н Моисеенко действовл в смысле усиления того особенного и впечтления, и увжения, и обяния, ккое он чувствовл к ней.

Брт Горенко, Сергей Петрович, стройный, худой, с темным лицом, тусклыми черными небольшими глзми, с черной, окймлявшей лицо бородкой, смотрел подвленно, вопросительно протягивл свою худую руку и стрлся приветливо улыбться.

— Любуетесь? — спросил его Долб и покзл н море.

Чсть берег скрывлсь з сдом, но дльше был открытый вид, и ничто не мешло взгляду срзу охвтить и потонуть в безбрежной, точно позолоченной, морской глди. Только в левом углу террсы сквозь деревья просвечивл обрывистый берег с торчвшими из воды острыми кмнями, поросшими длинной морской трвой. Кждый рз, кк волн плескл о кмни, трв эт кк веером рсплывлсь по ней. В то время, когд везде црил мертвя тишин, были неподвижны и воздух, и море, и сд, в том уголке все продолжло бурлить, все несло ккой-то шум и постоянно привлекло к себе тревожные взгляды больного. Но опять он обрщлся к длекому горизонту, где все в ярком огне лучей точно зстыло в неподвижном покое, и опять стихл и удовлетворенно, без мысли, смотрел в прострнство.

— Мы не стесняем? — спросил Анну Петровну тихо студент.

— Нет, нет… Сейчс чй будем пить.

Нтш был не в духе.

Корнев грыз ногти и стрлся дть себе отчет, что он чувствует к Нтше: ему нрвились ее глз, ее волосы, фигур, но не было цельного впечтления: зхвтывющего интерес. И он еще пытливее зглядывл в ее черные глз и еще озбоченнее грыз ногти.

«А может быть, просто я ей не интересен? Это смо собой рзумеется, — спешил он себе ответить, — но и с остльными он ткя же».

Только при брте он оживлялсь, и тогд Корнев чувствовл ее сильнее. Зто в отсутствие его он вся был пред ним нлицо, и это доствляло ему и тйное удовольствие, и огорчение. Сидит, бывло, з уроком и вспомнит вдруг ее: н мгновение потонет в воспоминниях, спохвтится и гонит их от себя, и после этого еще противнее ему «тянье», кк он нзывл ухживнье Семенов. В ткие минуты нежных воспоминний ему кзлось, что и он не лучше Семенов — ткой же, уныние нводящий своим ухживющим видом, донжун.

— Вы кк будто не в духе? — спросил Моисеенко Анну Петровну.

Он окинул взглядом гостей, покусл губы и ответил см себе:

— Семь человек, ббушк восьмя… — И, повернувшись к Моисеенке, скзв: — Д, мне немножко не по себе, — ушл с террсы.

Нчли нкрывть н стол, пришл ббушк, стря, сгорблення, мленькя и почти глухя. Это был единствення родственниц Горенки.

В ожиднии чя компния сидел, вяло перебрсывясь фрзми.

— Слушйте, стрння эт Горенко ккя-то, вы не нходите? — нклонилсь Корнев к уху Долбы.

Долб кивнул головой.

— Зчем мы приехли?

Долб ответил молчливым пожтием плеч.

— Нтш, что ж твой брт? Тк и будет тм сидеть? Я пошлю з ним Мшу… — вошл Горенко.

— Не придет, — вздохнул Нтш.

— Я пошлю все-тки.

Молодя горничня ншл Кртшев все тм же в лодке. Он с изыскнной вежливостью, но бесповоротно зявил ей, что чувствует себя не совсем хорошо и потому прийти не может.

— Брышня будет очень жлеть, если вы не придете.

— Мне смому очень жль…

Кртшев не лгл: вечер тк тихо догорл, тк золотилось море, с тким сожлением выглядывло в последний рз, исчезя, солнце, что сердце Кртшев невольно тоскливо сжимлось от мысли, что он обречен в ткой вечер н ткую неприятную роль.

И горничной его было жль. Он все стоял и нконец проговорил, лсково смотря н него:

— Может, пойдете?

— Нет, блгодрю вс, прво же, не могу…

Горничня ушл, но почему-то ее брло все рздумье, тк ли уж он болен, что и до террсы не дойдет.

Н повороте он еще рз оглянулсь, постоял и, приподняв одной рукой плтье, тихо стл поднимться в гору.

Кртшев приятно тронуло внимние горничной. Он с удовольствием переживл ощущение взгляд ее лсковых глз.

Прибежл Нтш, узнв, что он болен.

— Тём, ты болен? Что с тобой?

Ндо было хорошо врть.

— Просто меня укчло и теперь тошнит.

— Тебя никогд не укчивло!

— Я и см не зню… я думю, оттого, что я лежл…

Кртшев с нслждением видел, что Нтш нчинет верить, и думл с удовольствием в то же время, что его хоть вверх ногми поствь, и то не укчет.

— Может, домой поедем?

— Нпротив, я и болен оттого, что зкчло: я рд тк полежть…

Нтш поверил и ушл, успокоення.

Солнце село, быстро ндвиглись сумерки, поднимлсь свежесть с моря и с сд, рспустилось мсличное дерево и рзлило свой чудный и сильный ромт. Н горизонте медленно выплыл лун: большя, нежня, точно ккой-то прозрчный шр. Первые лучи ее скользнули в полумрке, и, кк в зеркле, отрзились и потемневшее море, и згорвшиеся в небе звезды, и смолкнувший берег. В деревьях мелькнул огонек, и зблестели окн дчи. Блеск от них проникл до берег и слбо отржлся в воде.

Все жлели Кртшев и удивлялись, кк это укчло его. Подли чй. Понемногу все освоились с обстновкой и уж не чувствовли себя тк неуютно. Долб смешил всех своими мокрыми ногми и нконец ушел н кухню сушить их. Вервицкий, нпившись чю, что-то зписл в книжку и пошел, кк ни удерживли его, ловить рыбу.

— Это мое првило: что нзнчил — выполнить; не ндо было нзнчть…

И он тк пожл плечми, тк убежденно посмотрел н всех, что ясно было, что он, во всяком случе, пойдет ловить рыбу.

Корнев хотел было хитростью удержть его.

— Вы игрть хотели н гитре?

Он только с сожлением рзвел перед ней рукми: т, которой приндлежит его гитр, не здесь, и гитр не изменит ее пмяти. Это был, и это знли все — Зин Кртшев.

— Ну, и идите, нм Берендя сыгрет.

— По крйней мере, сыгрет! — подздорил Рыльский ему вслед.

— Н здоровье, — рвнодушно ответил из сд голос Вервицкого.

Полились звуки мягкой, нежной игры Беренди.

Н сердце у Кртшев стновится спокойнее, тише: ромт берег, огни в сду, глухой шум моря, блеск луны, музык — вытесняли оттуд всю будничную прозу действительности, внеся взмен жгучее очровние волшебного вечер.

Если б не было стыдно, он дже пошел бы нверх; но он не пошел и слышл, кк после скрипки зшумели стулья и по ступенькм рздлись шги… Он пожлел, что тк скоро кончилось все и поедут нзд. Но нзд не поехли, вышли н берег и пошли нлево. Две фигуры повернули к нему, еще две пошли было и отстли.

— Здрвствуйте, Артемий Николевич, — скзл ему Горенко грустным, лсковым голосом.

— Здрвствуйте, — ответил с удовольствием Кртшев из своей зсды.

— И поздоровться не хотите?

— Тём, Нин ни к кому другому не пришл бы первя.

— Что ты говоришь, Нтш?

Нтш сконфузилсь, и все, что ншлсь сделть, — это крепко поцеловл подругу.

Горенко рссмеялсь и проговорил:

— Ну, хорошо, я пришл… хотя я очень, очень обиделсь, что вы не зхотели дже…

Но Кртшев уже крбклся из своей зсды и з шумом и треском своих прыжков не слышл конц.

— Тём, может быть, тебе лучше немножко… пойдем с нми, — попросил Нтш.

— Если вм будет нехорошо, мы вс под руки поведем.

— Я попробую, — произнес смущенно Кртшев, придвя голосу искренний тон.

— Ведут! — зкричл Долб, когд подходил Кртшев, и все весело бросились к нему.

Кртшев шел и улыблся.

— Слушйте, Кртшев, скжите првду: н кого вы сердитесь? — спросил Корнев.

— Я ни н кого не сержусь…

— Н меня?

— А уж н вс, во всяком случе, нет.

— Врешь, сердишься, — нстивл Долб, — н кого-нибудь сердишься. Говори: мы сейчс того бить будем.

— Я и см могу.

— Ну тк бей, — скзл Семенов, подствляя спину.

— Чего мне бить тебя?

— Мир, знчит? ну, двй руку… послушй, мы идем гулять.

— Я с Кртшевым пойду, — зявил Корнев. — Не мешйте нм… у меня с ним дело…

Корнев увлекл Кртшев вперед.

— Слушйте, Кртшев, ничего по мне не зметно?

Кртшев н зконном основнии поднял н нее глз, увидя опять ту, которя тк мучил его, и произнес, подвляя волнение:

— Ничего.

— Ничего? — спросил он, и н него посыплись знкомые искры. — Ничего?! Скзть вм?!

Кртшев опять поднял глз, опять увидел ее совсем, совсем близко, почувствовл одуряющий ромт мсличного дерев, и в сердце его нчло тревожно зкрдывться предположение, слдкое, стршное, мучительное.

— Скзть?! — тревожно, змиря, повторял Корнев, не спускя с него глз.

— Говорите… — прошептл он.

— Я невест Рыльского…

Тк отчетливо отпечтлелись дорожк и кусты вдоль нее, ниже деревья, и луч луны, и сухой ромт сд, и ее беля рук… Ему вдруг покзлось, что это мертвя рук, и стло жутко.

— Что ж вы молчите?

— Я поздрвляю вс… Я очень рд и з Рыльского.

— Слушйте, кк, по-вшему, Рыльский хороший человек?

— Очень хороший… Я очень люблю и увжю Рыльского.

— Слушйте… он мне позволил скзть вм…

— Я ему очень блгодрен…

— Только — это се-е-крет.

Кртшев вздохнул всей грудью.

— Я никогд его никому не скжу…

Корнев улыбнулсь.

— По крйней мере, до свдьбы… Слушйте… Я вс очень люблю… Больше всех товрищей вших… Скжите мне: я не опрометчиво поступил?

— Немножко рно, но и то… нет, ничего: Рыльский очень серьезный человек.

Сзди подошел Рыльский и сконфуженно спросил:

— Я вм не помешю?.. о чем?

— Я говорю, что рд з Мрью Пвловну и тебя… со всяким другим это было бы рно, но ты, если уж говорить откровенно, и серьезнее и умнее нс всех.

Кртшев горячо сжл руку взволновнного Рыльского и быстро пошел нзд.

— Кртшев, — лсково, мягко позвл Рыльский, — никому, пожлуйст.

— Будь спокоен.

Они еще рз пожли друг другу руки, и Кртшев возвртился к отствшим. Но вдруг он бросился в сторону и стл в кусты.

Мимо прошел Семенов с своей дмой, Нтш и Рыльский с Берендей, Горенко со студентом и Долбой.

Когд все ушли, он облегченно вздохнул и тихо вернулся нзд. У него не было уже ни гнев, ни рздржения: ему просто хотелось быть одному.

Высоко взошл лун н небе, когд нконец стли собирться домой.

Из тени вынырнул встревоження фигур долговязого Беренди и снов исчезл в кустх.

— Что з черт — сбился я? О!

Перед ним стоял Кртшев.

— С…слушй, где я? — спросил Берендя. — Я потерял их.

— Идем к лодке…

Они вышли н дорожку.

Корнев и Нтш отстли, сбились и нпрсно искли остльных по злитому луной сду. Ккя-то особя тревог охвтывл их в этом неподвижном, светлом, точно мертвом или очровнном сду.

— Тьфу! черт! — обрдовлся Корнев, нткнувшись н Кртшев и Берендю. — Где ж остльные?

— Мы сми их ищем.

— Кричть ндо. — И Корнев, приложив руки ко рту, зкричл.

Все притихли и ждли. Прошло несколько секунд, пок пришел нзд длекий ответ.

— Вон куд их знесло, — зметил Корнев.

— Е-хть по-р-!

— Иде-ем!

— Это Долб орет.

Один з другим сбегли к берегу со своими проворными тенями мленькие фигурки и остнвливлись в немом очровнии. Серебром зливлись море и берег. Светля полос резл воду, сливлсь н горизонте, дрожл и мигл в ярком блеске луны. Млел воздух, пропитнный нркотическим зпхом жсмин и мсличного дерев. Охвченное негой и стрстью, море нпрсно сдерживло свое тяжелое дыхние. Волн з волною ночного прибоя подктывлсь к отлогому мокрому берегу и с бессильным вздохом пдл в объятия жгучей волшебной ночи.

Корнев первый пришел в себя.

— Ну, едем… Я чувствую, что или я поглупел, или все остльные поумнели.

— Все поглупели… че… черт возьми! — весело воскликнул Берендя.

И, обртившись к подходившему Вервицкому, он еще веселее зкричл:

— Те…теперь пиши нс: мы все поглупели.

XI

Дорог

Через неделю после дня рождения Корнев Кртшевы отпрвились в деревню. С ними ехл и Корнев.

Поезд отходил в шесть чсов вечер.

Аккуртня Аглид Всильевн збрлсь н вокзл з чс до отход. Корнев, Нтш и Кртшев пошли гулять н площдь, Аглид Всильевн с остльной семьей сидел н плтформе в тени искусственной огрды из цветов.

В пустую злу первого клсс вошел господин лет тридцти пяти, смоуверенный, с неприятной, зносчивой мнерой и, зглянув в противоположное зеркло, устло, рздрженно опустился в кресло. Отрзились вызывющие, с морщинкми уже, черные глз, мленькя из серого шелк шпочк, черня, слегк полысевшя н смом подбородке, н две стороны рсчесння бород, подержння фигур, в легком, хорошего покроя плтье, в светлых с зстежкми ботинкх. Несмотря н изящный костюм, претензию и фтовтость дже, солнце и ветер степей положили н лицо господин свою влстную печть. Особенно пострдл нос: покрснел и лупился. Это подчеркивло мелкие следы того уже ндвигвшегося возрст, который у некоторых можно срвнить с неприятным пробуждением после веселого вечер, где всего было довольно: и вин, и женщин, и проигрнных денег.

Увидв вошедшую Аглиду Всильевну, господин с устновленной любезностью тех светских отношений, когд нельзя избегнуть встречи и отсутствие общих интересов делет эту встречу скучной и неинтересной, подошел к Аглиде Всильевне.

Аглид Всильевн сдержнно, почти сухо поздоровлсь с ним и огорченно подумл, что придется ехть вместо третьего клсс во втором.

Возвртившиеся Корнев, Нтш и Кртшев ншли Аглиду Всильевну и Зину в обществе этого господин.

— Это кто? — спросил Корнев, отходя с Кртшевым.

— Неручев, — ответил Кртшев, — нш сосед: стршный богч, но зпутлся тк, что, вероятно, все с молотк пойдет.

— Н здоровье, — проговорил рвнодушно Корнев.

Узнв, что решено ехть во втором клссе, Корнев сморщился и скзл Кртшеву:

— А твоя мть пропитн все-тки всей этой ерундой в знчительной степени.

Кртшев не любил критиковть мть и, промолчв, пошел хлопотть нсчет бгж.

Рздлся третий звонок, и поезд тронулся. Он медленно извивлся в предместьях и дчх город, и, только звидев открытую степь, он, точно увлекшись рзвернувшеюся длью, весело помчлся вперед, рзбрсывя по воздуху клочья пр. Оторвнные белые клочья медленно тяли в свежевшем небе. Сдившееся солнце, скрывшееся было з сдми, опять выглянуло и зигрло н стенкх вгон.

Через окно от того, в которое смотрели Корнев и Кртшев, выглядывл Нтш, ждно подствившя свое лицо встречному ветру.

Соскучившись смотреть, Корнев отвернулся от степи и покосился, нет ли мест возле Нтши.

Нтш, точно угдв, вышл из отделения, где сидели Аглид Всильевн и Зин, и прошл к свободному окну.

Корнев нерешительно потянулся з ней и сел возле н скмью.

— Вы тоже любите степь? — спросил он.

— Люблю, — весело ответил Нтш.

— А вы во многом похожи н брт.

— Я очень рд, — ответил Нтш, стоя боком к окну и смотря вперед.

Ветер игрл ее небрежно рсчеснными волосми, выбивл их и нконец тк рссыпл, что Нтш рспустил свои волосы совсем, чтоб собрть поплотнее.

В этой журной рмке волос, в косых лучх солнц еще рельефнее светились ее черные большие глз и мнили к себе Корнев своей, кк ему кзлось, бездонной глубиной.

Он с трудом спрвлялсь с волосми и смотрел н Корнев тк, кк смотрят, когд без зеркл змтывют тм, где-то сзди, косу: непринужденно и внимтельно к своей рботе. В рссеянности он дже нклонилсь немного к Корневу и, кзлось, озбоченно всмтривлсь в него. Корнев чувствовл ее близость, ее безмятежное спокойствие, и его охвтывл беззботня удовлетворенность молодого турист в приятном обществе рсположенных к нему людей.

Корнев в первый рз выезжл из город; в первый рз он был в обстновке, в которой не чувствовлсь т проз гимнзии, то неудовлетворенное чувство не то тревоги, не то ответственности з что-то, которое тк хорошо знкомо всякому гимнзисту. Не было риск встретить нчльство врсплох, не было в голове звтршних уроков и полученной единицы. В первый рз все это выпустило н волю свою жертву и остлось в исчезнувшем большом городе. Дже и удовольствие свободного чтения в деревне уступило теперь место потребности полного, беспредельного отдых.

Кончив с волосми, Нтш опять повернулсь к окну, ств тк, чтобы не мешть Корневу.

Н Корнев из-з Нтши в ярких переливх зходящего солнц смотрел беспредельня догорющя степь. Легкий ромтный воздух полей стновился еще легче и сильнее охвтывл нежным душистым зпхом свежего сен. В неподвижном воздухе, в стихющем дне только шум поезд нрушл общий покой, здумчиво сливясь в однообрзный, длеко кругом рзносившийся гул. Солнце точно втягивло в себя свои длинные, скользившие по степи лучи и собирло их вокруг себя в ярком без боли сиянии. Только ядро рскленно сверкло, и рельефнее отсвечивл ккой-то тм, з горизонтом, окен свет и безмятежной дли. Потянулись в ту дль и перлмутровые с золотым отливом тучки, и степь, и см поезд, кзлось, мчлся туд, чтобы вместе с рзмху потонуть и исчезнуть в неведомой дли.

Нтш стоял, облокотившись, смотрел и отдвлсь той приятной щемящей здумчивости, ккя охвтывет под вечер у открытого окн в быстро несущемся поезде, когд глз тк легко скользит по полям, когд тк жль чего-то и тк тянет туд, где прихотливо вьется в золотистом море желтеющих хлебов дорожк, где высоко нд ней черной точкой в огне зходящего солнц змер и бьется в истоме отшельник степей — дикий кобчик.

Кртшев зсмотрелся, и мысли улетли в открытое окно и неслись то к поспеввшему хлебу, то к скирдм, то к свежей пшне с седыми быкми, лениво ползущими по борозде. И вдруг вспомнилсь ему прошлогодняя история с Одркой в деревне, и сердце его тоскливо-приятно екнуло. Кк-то в полдень в сду, н берегу пруд, в смой чще густо сплетенного вишняк, в журной тени его тонких ветвей, в неподвижном, млеющем ромтом темных вишен воздухе, лежл он с книгой в рукх и читл. И все тк ярко отпечтлелось в пмяти: он вдруг поднял голову и увидел шедшую вброд по пруду стройную крсвицу, гибкую, кк змейк, кзвшуюся ему всегд кким-то видением неб, — молодую Одрку. Тк и змерли в нем нвеки: сверквший пруд, Одрк, ее небольшое лицо, миндльные глз, куч кштновых волос, небрежной волной обмотнных вокруг головы, безмятежный взгляд по сторонм, круги по воде и белое тело Одрки, тк ярко сверквшее нд прозрчной водой. А он, прильнувший, зтивший дыхние, святоттственно смотрит… И вдруг треск… Одрк видит его, держит в рукх свое плтье, не знет, н что решиться, и с стыдливой мольбой смотрит н него своими мягкими зтумнившимися глзми. Покорный, он идет прочь, но его тянет нзд, к ней; он рздумывет, борет порыв, сильня волн стрсти снов охвтывет его. Но Одрк уже мелькет между деревьями, и он остется, неудовлетворенный, один с своими жгучими ощущениями. Рстерянный, ищущий, он идет нзд, туд, где з минуту тк ярко искрился пруд, где шл Одрк, где нежно и сильно кто-то пел чудную песнь, где тким жгучим огнем рзливлся по телу пьянящий ромт темных вишен… Но уж тм пусто, только пруд рвнодушно мигет д комр поет нд ухом свою нзойливую, скучную песнь.

Что-то связло с тех пор его с Одркой, и при встрече с ней згорлся и длеко в ее зтумненные глз проникл его ищущий взгляд. И теперь, при воспоминнии, охвтило его ощущение взгляд крсвицы Одрки, и сердце сильнее збилось предчувствием скорого свидния. Он тяжело вздохнул и высунулся из окн.

Потянуло ккою-то свежею сыростью: словно дождем зпхло. Последние лучи, короткие и крсные, сиротливо скользили, прощясь со степью. Степь здумывлсь и зволкивлсь, точно волнми дым, обмнчивым просветом сумерек. Сильней пхнуло ромтом полей, и в небе уже сверкнул и, точно испугння своим рнним появлением, опять скрылсь первя звезд. Вторя, третья — и здрожли в темной синеве яркие трепещущие звезды.

Кртшев подсел к Корневу.

— Туд, дльше… когд ночи темнее будут, мы стнем ездить н ночевки в степь… прямо в поле… костер, н нем котел с глушкми, плочки ткие зостренные… Покмест врится, ляжешь у костр и лежишь… зкроешь глз — и вдруг пхнет в лицо свежим ветерком; откроешь — темно… плмя от костр высоко-высоко уйдет вверх и кчется тм, ночь тк и хвтет его со всех сторон: точно живя, точно тени ккие ищут чего-то… Вдруг крикнет чйк, и встрепенется все: зшуршит, зтрещт кузнечики, и потянет свежим сеном…

— И теперь пхнет сеном, — скзл Нтш, ждно вдохнув в себя ночной ромт свежей степи.

Кртшев з Нтшей выглянул в окно. В темном небе широкой рекой рзлился блестящий Млечный Путь, и от ярких звезд его еще темнее кжется в степи. Точно вспугнутый, быстрее убегет поезд вперед, рссыпя свой огненный след в мягкой ночи. Кк будто смотрит что-то оттуд из темной степи. Точно тени былых хозяев глядят в яркие окн вгонов н неведомых, в стрнном сочетнии громдного обществ несущихся мимо путников.

Н горизонте покзлось зрево, и зспорил Зин с бртом — где горит. Долго спорили; третью деревню, уступя, нзвл Кртшев, когд вдруг весело вскрикнул:

— Лун!

Крсно-дымчтое зрево мло-помлу собирлось в знкомые очертния. Уже блестящий, непрвильный шр поднялся и осветил вокруг себя мягкую прозрчную синеву неб. Выше поднялся он, и первые лучи встревоженно убежли в темную степь — туд, где вдруг выглянул бледня трвк, сверкнул бугорок и покзлись из мрк неподвижные темные скирды.

Неручев сидел в своем купе первого клсс и здумчиво смотрел в окно. Вспоминлсь вчершняя ночь в мягком будуре с открытыми окнми н бульвр, с ромтом этой ночи в блеске моря и в шуме цветущих кций. Вспоминлсь вся неделя сутолоки в городе и необходимость скоро опять ехть в город з деньгми.

Природ, кк смый тонкий врг, змнивл тумнными ндеждми, втягивл в громдные посевы и безбожно обмнывл.

Думл он лет десять тому нзд, оствляя службу в богтом полку, похозяйничть и возвртиться в столицу богтым, незвисимым помещиком. Думл повести ккую-то деловую жизнь в деревне. Думл избвиться н время от приятного, но рзорительного обществ дорогих товрищей. И ничего не вышло: ншел товрищей, см же создл рзоряющую его и их обстновку… Неприятное что-то ндвиглось и было близко.

Неручев рздрженно тряхнул головой и внимтельнее зсмотрелся в окно.

Утомилсь степь и спит неподвижно в сиянии лунных лучей, спят и лучи в сонной трве. Неподвижный, вдли тк отчетливо обрисовлся чьей-то зботливой рукой сдвинутый в кучу лесок. Прогудел поезд, сверкнул речк и отрзил в себе длекую луну.

— Высь! — рдостно встрепенулся Кртшев.

«Высь» мгической силой охвтил молодых, здремвших было путешественников.

Высоко в небо збрлсь мленькя лун и льет свой волшебный свет н высокую колокольню, неподвижные белые хты, н постоялый двор, в котором зпрягют экипжи приехвших с поездом господ.

Неручев предложил свой экипж, и Зин с Аглидой Всильевной едут с ним.

Нтш в теплом пльто, охвчення дремотой и свежестью ночи, жмется и ждет знкомой коляски с Николем н козлх.

Из-под темных длинных нвесов уже несется сонный голос Николя:

— Вперед!

Топчутся лошди, и с гулом выезжют н площдь дв экипж.

Фыркют кони, бегут в ровной степи, и кжется Нтше, что кружится степь и бегут лошди кк-то нзд, высокя лун ндел белый свн и тоже бежит у нее з плечми и вот-вот хочет обхвтить ее… Вскрикнул Нтш и открыл глз. Встрепенулся и Корнев и смотрит испугнно н нее, стрясь спросонков рзобрться, где он и что с ними.

Только н рссвете, точно в пнорме, вдруг покзлсь сверху вся Высь.

Было время, бушевл здесь вольня зпорожскя жизнь. Но двно уж это было. Точно после осевшей от дождя пыли, спит н зре ясня, спокойня, умытя своей кзцкой стриной длекя Высь с своими белыми хтми, вишневыми сдочкми, с колокольнями н длеком горизонте. Из густого сд уже сквозит крсня крыш господского дом, выглядывет мезонин с крыльцом в ту сторону, где з прудом лентой сверкет в густых кмышх Высь. Пок еще неподвижно смотрит в воду кмыш, пок еще спит село и точно здумлись его белые хты, пок господский дом пустыми окнми глядит в зеркльную поверхность розового от зри пруд, — осторожно выплывют из кмыш н глдкую речку то дикя утк с выводкми, то нырки, то и пр серых гусей. Ох! Рньше их збрлся и стоит истукном с ружьем Конон. Стоит терпеливо с зсученными штнми по колен в воде и только поводит своими ястребиными черными глзми. Холодно. Дрожь тк и хвтет, но стнет тепло, когд прогремит по реке выстрел и зкружится подстреленный гусь н прозрчной воде. Нет, не поспеет новый зряд вдогонку з другим, улетевшим. Уж тонет он в розовой дли и несется все дльше в длекую степь — туд, где ждет его тихий прудок, где дикие дрохвы псутся д одинокие скирды стоят, где зорким сторожем стнет отовсюду стеречь его вольня степь.

Уже встл стрый-стрый отец Дниил, вышел н крыльцо и смотрит н речку. Дивчт с ведрми потянулись. Одрк нзд идет и низко клняется. Конон с убитым гусем плетется по пригорку. Пыль поднялсь з рекой: погнли пстухи коров. Весело игрет рожок, и уж потянулись волы с возми в поле.

Тихо в господском доме. Чуть-чуть кчются шторы открытых окон. Чрез решетчтый збор уже видны в ллее подъезжющие экипжи. Свернувшись клубочком, слдко спит у ворот стрый сторож Грицко и не слышит, кк нд ним жуют удил устлые кони и ломятся в зпертые ворот.

— Куд вс черти несут! — рссердился вдруг Николй, подбиря выпвшие кк-то вожжи. — Тпру, скженные! Отворяй!

XII

Н другой день после приезд в деревню Корнев проснулся, когд еще Кртшев, рскинувшись, слдко спл с рскрытым ртом.

Он оглянулся: угловя, невысокя, но большя комнт был оклеен цветными обоями с рисунком серых корблей и крсных китйских мтросов. Мягкя стря мебель — большой дивн, круглый стол, несколько стульев. Корнев нпряженно искл глзми чего-нибудь, что помогло бы ему скорее получить впечтление деревни. Все было строе, смое обыкновенное, но в то же время чувствовлось во всем и что-то особенное. Кк-то спокойнее здесь стоял мебель возле этих корблей — этот дивн стоял тк, может быть, уже десятки лет; эт кртин, изобржвшя кких-то рзряженных охотников в прикх, тоже говорил о чем-то бесконечно длеком; висел мсляный портрет ккого-то мужчины со строгим профилем, длинным носом, черными глзми и косичкой, в однобортном мундире с крсным воротником и негустыми черными волосми, которым художник, видимо, хотел придть пышность. Под портретом — рзные сбли: и длинные и короткие, в середине — громдня медня. Портрет ккого-нибудь прдед, который здесь жил когд-то, ходил по этому дому, был в этой комнте. Дом был стрый, со множеством низких комнт.

Помещение молодых людей нходилось в левой стороне, н смом крю, и отделялось от остльного дом коротким крытым коридором. Проходя вчер, Корнев видел множество дверей. Кртшев покзл рукой н одну из них и пояснил:

— Бывшя кпелл моего прдед.

— Он рзве ктолик был? — спросил Корнев.

— Нет, првослвный, но тк кк-то — неопределенно… Вероятно, увлеклся ктолицизмом. Зню, что был фрнкмсон.

Теперь Корнев посмотрел внимтельно н портрет. «Не этот, — подумл он, — у этого в лице никкой мысли: вероятно, рубил себе нпрво и нлево в полной уверенности, что это и есть смя суть жизни». Корнев пренебрежительно отвернулся и стл смотреть в окн. Они выходили в глухую чсть сд. В голубом, безоблчном небе неподвижно вырисовывлись деревья, точно уснувшие в ясном утре. У смого окн прижлся куст сирени, зглядывя и словно прося впустить его. Корневу хотелось отворить окно, но хотелось и лежть, — и он был в рздумье, когд дверь тихо скрипнул и в ней появилсь высохшя фигур Степн, стрик, который еще при стром брине состоял в господской дворне — по его словм, был первым у него «лкеем».

Кк бы то ни было, в глзх деревни Степн пользовлся бесспорным вторитетом, который он еще больше поддерживл всяким врньем про себя. В сущности, это было безобидное существо, и зимой, когд господ жили в городе, он отлично мирился с простой деревенской жизнью: был хорошим семьянином, любил общество своих сверстников, усердно молился богу и помогл сыну по хозяйству. Но с приездом н лето господ н него нходил, кк говорили крестьяне, «фнберия», нпдл «гец», — он деллся зносчив, суетлив и бестолков. Особенно он любил покзть себя перед появлявшимися в усдьбе мужикми. В ткие моменты, стоя н черном крыльце, он кричл о чем-нибудь в кухню тк громко, что и н деревне слышно было. Никто, впрочем, не смущлся этими крикми. Кучер Николй тк же рвнодушно сплевывл, продолжл обдумывть вжный вопрос — не нпрвиться ли ему теперь через пробитую дорожку «по пид яблонями» в шинок н деревню; повр Тихон — прекрсный повр и горький пьяниц, — тихий и невозмутимый, првд, робко съеживлся при крике Степн, но сейчс же успокивлся и, поглядывя осторожно в окно, тоже мечтл о том времени, когд, исполнив свои обязнности, он уйдет в шинок, где променяет всю принесенную им провизию н дорогую его сердцу водку.

Степн продолжл стоять у дверей и рдостно смотрел н Корнев. Корнев не срзу сообрзил — кто это, тк кк вчер Степн проспл приезд господ.

— Прикжете умывться? — почтительно спросил Степн.

Корневу, в сущности, не хотелось еще вствть, но, чувствуя неловкость перед Степном, он скзл: «Хорошо», — и поднялся с кровти.

Степн усердно бросился помогть ему, нсильно нпяливл носки, ндевл ему споги и дже подхвтил Корнев, чтобы помочь ему встть. Корнев стесненно терпел все, но, когд Степн усомнился дже, способен ли он см встть «н ножки», Корнев возмутился и решительно проговорил:

— Кк вс зовут?

— Что-с? — Степн от стрости стл глохнуть.

— Кк вс зовут?

— А-… Степн, судрь.

— Тк вот, Степн, у меня ткие же руки, ткие же ноги, кк и у вс, д к тому же и помоложе вших… Я могу и споги ндеть, и встть, и привык см все это делть. Вы мне только умыться дйте.

— Слушю-с, судрь… пожлуйте! — И Степн осторожно прислонил свою руку к двери, в которую проходил Корнев, чтобы в случе возможного ушиб удр смягчился об его струю, морщинистую руку. «Чучело ккое-то», — подумл Корнев, срзу недружелюбно рсположившийся к строму Степну.

Обряд умывнья у отворенного окн совершлся с ткой предупредительностью со стороны Степн, что Корнев, кое-кк умывшись, хотя с дороги и зпылился, поспешил убрться поскорее в свою комнту. Но от Степн не тк легко было отделться. Счстливый, что дорвлся нконец до исполнения своих обязнностей, он не выпускл свою жертву ни н мгновение. Увидев, что Кртшев уже открыл глз и молч нблюдет всю сцену, Корнев проговорил вполголос:

— Что это з чучело? Я не понимю, что з охот держть тких идолов.

Степн, с выржением своих стрых глз веселого щенк, ожидющего чего-то, повел глзми в ту сторону, куд теперь смотрел Корнев, и, увидев, что Кртшев глядит, суетливо-рдостно кинулся к своему брину.

— Убирйся! — рссмеялся Кртшев, пряч руки, — тк поцелуй!

Степн, всхлипывя от восторг, повторял: «Брин мой милый», — и трижды поцеловлся с Кртшевым.

Корнев рздрженно следил глзми з Степном.

— Все живеньки ли — здоровы? Еремей Андреевич кк?

— Едет.

— И Ттьян Ивновн здоровы?

— И он здоров.

— Слв тебе господи! сподобил еще господь послужить своим господм… Эх! И Орлик же, — с новым приливом восторг произнес Степн, — просто удил грызет.

Кртшев весело рссмеялся.

— Орлик — моя лошдь, — пояснил он.

— Бед, судрь: игрет, вот тк и игрет… Вся деревня высыпет… Николй его проезживет.

— Он льстец, к тому ж луквый цредворец, — зметил Корнев, рздумчиво принимясь з ногти.

— Просто шут гороховый.

— Тк точно, — ответил с нслждением Степн, не рсслышв слов.

Кртшев, з ним и Корнев фыркнули, счстливый Степн с восторгом и умилением смотрел то н того, то н другого.

— Это мой друг, — скзл ему Кртшев.

— Тк, тк!.. дружки, знчит, будете, — кивнул Степн и вздохнул.

— Чй сюд прикжете? или н блкон?

— Н блкон.

— Слушю-с.

Друзья через коридор прошли в дом. Кртшев повел Корнев окружным путем — через целый ряд комнт. Все стояло н своих местх, висели кртины, портреты, и все еще больше усиливло впечтление чего-то строго, двно нлженного. Во всех этих комнтх, и голубых, и синих, и крсных, особенно в тех, где сохрнилсь мсляня окрск стен, н всей этой мебели — и стринной и более новой, — вжно зстывшей н своих местх, некогд сидели другие люди, рзговривли, волновлись, курили из своих длинных чубуков. След их здесь, тень их — глзми неподвижных портретов — провожет уже новых хозяев. Эти портреты кк бы говорят: «Мы терпеливо ждли других, — дождемся и вс, и вши дел и жизнь, кк и нши, стнут достоянием других».

— Собственно, у вс очень богтя обстновк, — зметил Корнев.

Кртшеву было это приятно, и он, отворив дверь н блкон, скзл:

— А вот и сд.

Перед террсой был рзбит рзнообрзный цветник. Дльше шел сд, и между ближйшими стволми деревьев змнчиво мелькл большя ллея с желтым песком.

«Здесь ходил Нтш, Аглид Всильевн, Зин», — думл Корнев и ждно искл неуловимых следов, связыввших и этот сд и этот блкон с обиттелями, с милым обрзом Нтши, которя его тянул к себе тк мягко и сильно, без всяких порывов, тянул, кк тянет к чему-то близкому, что в отвлеченном окристллизовнном виде, потеряв все недосттки, сосредоточивет в себе всю прелесть родного чувств. Он бессознтельно нслждлся безмятежным утром, потонувшим в глубоком небе, неподвижностью сд, избытком воздух, его ромтом и свежестью. В густой тени террсы было еще свежее. Н столе сверкли сктерть, сткны и пок пустой поднос от смовр. Рскорякой, держ длеко от себя смовр, стрыми ногми по боковой ллейке уже шел Степн, и, поствив смовр, опять ушел — з печеньем. В дверях покзлсь только что вствшя, только что умытя, с немного зспнными глзми Нтш и весело щурилсь н ясное утро, н стоявших Корнев и брт, бессознтельно умывясь еще рз свежим воздухом.

Корнев оглянулся, и в этой простой обстновке яркого утр деревни Нтш покзлсь ему еще свежее, еще чище во всей своей несознвемой чистоте, чем когд бы то ни было.

— Здрвствуйте, — произнес он, и в голосе его ззвучло чувство удовольствия и рдости, то чувство, которое он обыкновенно стрлся скрывть, теперь хотел делиться им с Нтшей и со всеми окружющими. Он смотрел, лскя Нтшу глзми. Нтш, почувствовв это, лениво ответил, мскируя смущение: «Здрвствуйте», — и сел н первый стул.

— Хорошо у вс, — скзл Корнев. — Я предствлял себе деревню, но у вс совсем особення, оригинльня обстновк: н кждом шгу кждя мелочь будит воспоминния, и кжется, что я см здесь уже был, когд-то видел все это…

Нтш лсково кивнул головой, смотря, прищурившись, то н него, то в сд сквозь деревья.

— Теперь понимешь, отчего мы тк любим деревню? — спросил Кртшев.

— Что ж тут понимть? Мой друг, здесь вопрос денег — и, если они есть, можно любить все.

— Ну, пустяки: я бы и в хте с удовольствием жил и нслждлся деревней.

— И я, — решительно соглсилсь Нтш.

Корнев молч посмотрел н Нтшу, н Кртшев и о чем-то здумлся. Смовр продолжл кипеть, пустой чйник стоял, но никто не думл о зврке. Возвртившийся с печеньем Степн поствил его н стол и бросился целовть руки Нтше.

— Здрвствуйте, здрвствуйте! — быстро и весело говорил он, пряч свои руки.

Степн огорчился, что не пришлось поцеловть ручку брышни. Чувствуя себя лишним, он, постояв несколько мгновений, медленно, с опущенной головой, пошел з угол.

— Тихон рбот, — скзл Кртшев, здумчиво смотря н лепешки. — Ппины любимые.

— Вещи переживют людей, — зметил Корнев и, помолчв, прибвил: — Но он нстоящий кондитер, вш повр.

— Ах, ккой он симптичный! — воскликнул Нтш. — Пойдем к нему… пок тут чй зврят… Жль только, что пьет. Впрочем, говорят, он бросил.

Все трое спустились в ллею. Корнев вдыхл в себя мягкий ромт цветов, сд, деревни, чего-то нового, сильного и свежего, и ему кзлось, что никогд он тк легко и свободно не шел, кк сегодня, в этом безмятежном нрядном уголке природы, по этой ллее с кустми жсмин вдоль белой стены дом, возле этой бочки для сток воды. Все нходило место в открытом для впечтлений сердце Корнев. Между деревьев покзлись постройки: длинный белый флигель, другой под углом, кретник, срй, большой чистый двор. С крыльц бокового флигеля выжидтельно, с чувством собственного достоинств, спусклсь фигур мужчины лет тридцти, згореля, отчего еще рельефнее сверкли его синие глз и белые белки. Из-под стертой шпки его выбивлись русые волосы, от тяжелых высоких спог сильно пхло ворвнью, отчего точно деллось жрче среди этого ясного утр. Кртшев, зметив его, быстро пошел нвстречу. Тогд и он прибвил шгу. Это был упрвляющий именьем, Конон Львович Могильный. Привязння верховя лошдь с опущенной головой и устлым видом говорил, что ее хозяин уже много сегодня ездил.

— Уже успели в поле быть? — спросил Нтш.

Конон Львович только небрежно мхнул рукой.

— Вы, вероятно, и не ложились после ншего приезд?

— Я вствл уже…

— Мы к Тихону идем.

— А-… А я в поле.

Они еще постояли, посмотрели, кк он сел, стреноженным глопом пустил лошдь, и пошли в кухню.

Тихон, с длинной бородой и большой лысиной, спокойно возился у своего стол.

— Здрвствуйте, Тихон! — приветствовл его Нтш.

Тихон сдержнно повернулся и, рукой придерживя свою лысину, почтительно поклонился.

— Все ли живеньки, здоровы? — спросил он с бледной улыбкой больного человек.

— Спсибо, — ты кк поживешь?

— Живем, — односложно, с легким вздохом, ответил он.

И еще резче этот вздох обнружил перемену в Тихоне. Когд-то это крсивое лицо невольно остнвливло н себе внимние выржением особого блгородств и осмысленности. Только пьяным оно менялось: опусклось, и глз смотрели воспленно и дико. Из-з пьянств его и в городе не держли. Когд в ткие минуты его тщили к исполнению его обязнностей, он упирлся и грозно кричл: «Пусти! Убью!» Но Конон шептл ему что-то веселое н ухо, и мрчное сопротивление сменялось веселым порывом. Он стремительно брослся вперед, обгоняя дже своих временных тюремщиков, и кричл: «Вперед, нш!» Но в воротх усдьбы коврный Конон бросл дв презрительных слов: «дурный скзвся», — и Тихон срзу стихл и уж покорно шел в кухню. Долго пьянство не имело никкого влияния н здоровый оргнизм Тихон, но теперь желтое лицо его осунулось, нчло провливться, нос потерял свою форму. Только глз Тихон смотрели по-прежнему. Было в них что-то угрюмое, и нпряженное, и что-то детски чистое, грустное и беспомощное, что тоскливо хвтло з сердце. Нездолго до приезд господ Тихон бросил пить, но это еще резче обнжило рзрушение. Н деревне только головми кчли.

— Не жилец, — с пророческим видом шептл высокя костлявя Домх.

Кучер Николй в ожиднии выход господ стоял у конюшни в крсной новой рубхе, подпояснной тонким пояском, в широких плисовых шроврх. Он курил трубку, стрлся кк можно рвнодушнее сплевывть и деллся удовлетвореннее кждый рз, когд взгляд его пдл н щегольские споги бутылкой.

— Николй, выведи Орлик! — крикнул Кртшев, появляясь из кухни.

Николй молч кивнул головой. Он дже дверь притворил з собой, кк бы желя дть понять, что господм не след штться по конюшням. Но нетерпеливый Кртшев, з ним и Нтш и Корнев вошли следом з Николем в темную, грязную конюшню.

«Ты тут с прошлого год тк и не чистил?» — хотел было спросить Кртшев, но удержлся, треснул по дороге Белого и сердито крикнул:

— Ну, ты!

Белый энергично переступил н другую сторону и, снов повернувши морду, тряхнул ею тк, кк бы говорил: «Это мы видели… дльше что?»

— У-у! — потрепл его Кртшев.

Белый внимтельно нсторожился и нстойчиво, уверенно продолжл смотреть Кртшеву прямо в глз. Кртшев не вытерпел и полез к нему в стойло. Белый, вздргивя, слбо зржл и еще энергичнее, вплоть уже, обнюхивл Кртшев. Кртшев подствил ему лдонь: Белый быстро зерзл губми по лдони и сердито фыркнул.

— Дром что скотин, тоже понимет, — философски зметил Николй.

— Принеси хлеб.

Николй повернулся, прошел ровно столько, чтобы покзть свою фигуру во дворе, и зкричл:

— Несите сюд, кто тм, шмток черного хлеб с солью.

Эт русскя фигур, нпускня вжность и простот хохлцкой речи не вязлись между собою и производили смешное впечтление неудвшегося, преждевременно рзоблченного мскрд. Корнев с пренебрежительным любопытством следил з Николем. Тот это чувствовл и конфузился. Хлеб принесл Одрк. Принимя его, Кртшев встретился с ее лсковыми, спокойными глзми. Что-то сжло его сердце, сверкнуло рдостно и отдлось в глзх вспыхнувшей вдруг Одрки. Он быстро опустил голову и поспешно вышл из конюшни.

— Ах, ккя крсвиц! — вырвлось у Корнев.

— Првд, крсвиц? — спросил Нтш и, весело выглянув во двор, вернул Одрку.

Нтш стоял с луквой усмешкой, пок сконфуження девушк, с опущенными глзми, точно зня, зчем ее зовут, медленно приближлсь к ней.

— Что же вы, Одрк не здороветесь? — спросил Нтш.

Крсвиц вскинул своими темными глзми, и румянец злил ее щеки. Он сконфуженно рссмеялсь, сверкнул своими белыми мелкими зубми и, проговорив: «Здрвствуйте, брышня», — нгнулсь к руке.

— Тк поцелуемся. — И Нтш крепко, энергично обнял Одрку.

Случйно тк вышло, что в момент поцелуя темные глз Одрки вдруг смело и глубоко н мгновение потонули в глзх Кртшев, — и все: и конюшня, и Белый, и Корнев с Нтшей скрылись куд-то, был одн Одрк, ее головк, взгляд, подривший его порывом восторг. Он чувствовл, что опять любит Одрку, и мелькнувшя вдруг мысль, что если б крестьянк Одрк сделлсь его женой, обожгл его сильно и слдко. Тк и будет: ей он посвятит себя, ей, прекрсной дочери своего нрод!.. Белый нпрсно беспокойно поворчивлся во все стороны, приспособляясь кк-нибудь выхвтить змнчивый кусок, который змер в протянутой руке Кртшев. Кусок и совсем исчез, потому что Кртшев с ним вместе вылез из стойл и стремительно бросился к Одрке.

— А со мной?

— Т вже здрвствуйте, — рссмеялсь Одрк и зкрылсь рукой.

— Нет, поцелуемся.

Кртшев порывисто обнял рукой тлию Одрки и поцеловл ее прямо в ее мягкий, открывшийся слегк ротик. Из-под полуопущенных век сверкнул н него змерший, испугнный взгляд Одрки, и, вырввшись, он уже хотел было скрыться, кк Корнев энергично зявил и свои прв:

— Что ж, и со мной ндо; я — друг его. — Корнев покзл н Кртшев.

Одрк посмотрел н Нтшу и, мягко рссмеявшись, с жестом стыдливости проговорил:

— Ой лышеньки ж мои!

Нтш только рзвел рукми, и Одрк поцеловлсь с Корневым.

Посреди двор стоял Конон и внимтельно нблюдл всю сцену.

— Добре нцилувлсь? — пренебрежительно бросил он Одрке, когд т проходил мимо него.

— Одчепись, — ответил он и, смущенно отвернувши свое рскрсневшееся лицо, прошл в людскую. Конон молч, с плохо скрытым чувством злобы смотрел ей сперв в лицо, зтем вслед и нконец тихо, рздрженно покчл головой, когд Одрк скрылсь. Он долго еще смотрел и н зхлопнувшуюся з ней дверь и отвел глз только тогд, когд из конюшни вышли пнычи с брышней, з ними Николй, ведя в поводу Орлик. Тогд он угрюмо подошел ближе и, зложив руки в широкий пояс холщовых штнов, стл вызывюще пытливо нблюдть з действующими лицми.

Орлик — вороня, среднего рост лошдк, с сухой крсивой головкой, с синевтым отливом больших глз, н тонких стройных ножкх — стоял неподвижной кртинкой, изогнув немного шею и нсторожив свои веселые ушки.

— Пусти его! — крикнул Кртшев.

Николй выпустил одной рукой повод и трусливо отскочил, схвтившись обеими рукми з другой конец повод. Орлик нчл выделывть всевозможные прыжки.

— Ты н нем ездишь? — недоверчиво спросил Корнев.

— Езжу, — соврл с гордостью Кртшев, хотя только всего рз и пробовл проехться в прошлом году, д и то шгом по двору.

Соврв, Кртшев здумлся и проговорил:

— Собственно, нстоящя езд только в этом году будет, в прошлом только тк.

— Соврл, знчит?

— Нет, я уже сдился н него… Николй, сдился я?

— Сколько рз!

— Ну положим, один рз, — добродушно попрвил Кртшев, — д и то шгом, — прибвил он, помолчв, и облегченно рссмеялся.

— Рыло! — усмехнулся Корнев.

Зметив вдруг, что Орлик хромет, Кртшев огорченно спросил:

— Он хромет?

— Зступил… тесно… лошдь молодя…

— Мокрец, — пренебрежительно оборвл Конон, — от сырости.

— Действительно, что сырость…

— Здрвствуй, Конон! — поздоровлся Кртшев, зметив его.

— Здоровеньки булы, — неопределенно ответил тот, небрежно кивнув головой.

Корнев н последнее змечние Николя пробурчл себе: «Шут», — и внимтельно впился в Конон. Конон произвел н него блгоприятное впечтление.

— Это нш охотник, — пояснил Кртшев.

— Теперь вже плугтрь, — презрительно мхнул рукой Конон, — буде охотничувыты… Сегодня нзнчили в поле…

— А кто же охотник?

Конон рвнодушно пожл плечми.

— Т нем ни якого.

— Отчего?

— Доводи вже, — неопределенно нсмешливо произнес он, с кким-то небрежным рздржением смотря мимо Кртшев.

Кртшеву были одинково непонятны — и рздржение Конон, и его ответы. Бессознтельно кк-то он скзл:

— Я с тобой и не поцеловлся.

Конон, покчивясь, молч подошел, снял большую соломенную шляпу, вытер своим толстым руквом губы и приготовился к поцелую. Его черные волосы плотно прилегли ко лбу, черные ястребиные глз смотрели твердо; тонкий крсивый нос, сжтый хрктерный рот и мленькя черня пушистя бородк делли его лицо очень крсивым, но вызывющим и дерзким. Кртшев три рз поцеловлся, и н мгновение по лицу Конон пробежл тень удовлетворенного примирения, но он сейчс же исчезл, когд в дверях кухни покзлсь Одрк и, облокотившись о косяк, стл смотреть н группу у конюшни. Конон, встретившись с ней, сердито отвернулся, Кртшев, нпротив — во все глз стл глядеть н Одрку. Т только плотнее прижимлсь к двери и робко изредк вскидывл глз н Кртшев. Кртшеву хотелось, чтоб он тк же смело и открыто смотрел н него, кк он н нее, — тк хотелось, что он готов был сейчс же объявить, тут же, что любит Одрку. Но он не объявил: Нтш нпомнил о че, и все трое ушли.

Во дворе остлся Николй, о чем-то рзговривя с Кононом, в окно выглядывл безжизненный Тихон, и, облокотившись о косяк, продолжл стоять Одрк.

Николй повел Орлик в конюшню, Конон, не смотря н Одрку, пошел по знкомой дорожке через сд н деревню. Скрылся и Тихон, только Одрк все продолжл стоять и смотреть рздумчиво вслед ушедшему Конону. Чуяло или нет ее сердце, что в душу пныч он збросил новую искру любви?.. Ее дорог был уже определен — с Кононом он уже «жртовлсь», и осенью нзнчен был их свдьб. Дело стояло только з деньгми, з урожем. И урожй обещл быть обильным. А тм, после свдьбы, хт «с крю сел», вишневый сдочек, пр волов и… прощй вольня жизнь!..

Одрк повел своими робкими глзми, подвил вздох и пошл нзд в людскую кухню исполнять свои обязнности судомойки.

Кртшев некоторое время обдумывл, что скзл бы мть, если б он действительно подвел к ней Одрку кк свою невесту. Это было тк ни с чем не сообрзно, что он дже и предствить себе не мог — кк бы это он сделл? Д и нельзя сделть: это ясно. Тем не менее он сейчс же после чя уединился, в ндежде встретить н дорожке Одрку…

Нтш увел Корнев в сд — покзть ему свое любимое место.

С большой ллеи они повернули н дорожку роз, которые цвели и нполняли воздух своим ромтом, зтем свернули н едв приметную тропинку в кустх крыжовник и смородины. Под этими кустми земля был влжня, и Нтш, остнвливясь осмотреть ягоды н кустх, оствлял н ней мленький след своей ножки. Добрвшись до конц сд, они нчли осторожно пробирться в густой поросли орешник.

— Длеко же вше место, — зметил Корнев.

— Сейчс… вот…

Нтш остновилсь и смотрел вперед. Н ее лице зстыл не то улыбк, не то гримс, он слегк открыл рот: это выржение не шло к ней, но вызывло в Корневе ккое-то особое чувство сожления.

Из зброшенного уголк сд в близком рсстоянии открывлся вид н струю церковь сел. Дльше з ней выглядывл уголок длекой степи. Легкий ветерок точно мнил в нее — тихую, спокойную, беспредельную. В густой зелени огрды рельефнее выделялсь серя деревяння колокольня, ее подгнившие ступени, темный крест. Колокольня шл уступми, рсширяющимися книзу, и их поддерживл целый ряд стрых, мохом обросших деревянных колонн. В уступх были вырезны ряды мленьких окошечек — пустых, без стекол, рм. От церкви веяло стриной, пустотой времени, окошечки смотрели своими темными покосившимися отверстиями неподвижно-здумчиво. В общем, в тишине летнего дня здесь было уютно, црил безмятежный покой, и весь вид точно рсскзывл ккую-то збытую простую, приятную и грустную историю.

— У вс здесь есть лучше этого виды, — скзл Корнев, — здесь колокольня мешет.

— Этот вид мне больше всех нрвится.

— Отчего?

— Я не зню… Иногд мне кжется, что я пойду в монстырь… Может быть, от этого…

— Вс тянет?

— Я люблю монстырь: тк мне кжется… Мм говорит: если он умрет и мы не выйдем змуж, чтобы шли в монстырь.

— Зчем же в монстырь?

— Д, конечно, это только тк… Кто теперь идет в монстырь.

— И слв богу… Мло ли живого дел.

— Ну-у… Н всякое дело нужны люди… Богу тоже нужны…

— Нет, оствьте, — испугнно перебил Корнев. — Н земле мы нужны земле.

— Рзве не то же смое?

— Кк то же смое? Есть живя рбот: общество погрязло в рзврте прошлого, в эгоизме, мсс зл кругом… предрссудки… непрвд… Что здесь поможет монстырь, формы которого векми нлжены, устновлены и с миром ничего общего не имеют? Может быть, и было время монстырей, но кждому времени свое: стоит ли появляться н свет, чтобы повторять дел других. Нет, это и думть бросьте, Нтлья Николевн, это тк обидно…

— Д я тк только, — уклончиво усмехнулсь Нтш, — конечно, не пойду в монстырь.

— И говорите это с грустью…

— Потому что люблю…

— Оствьте.

— Ну, д не пойду, скзл вм… А все-тки люблю.

Нтш упрямо, по-детски рссмеялсь и зглянул в глз Корневу. Корнев сосредоточенно принялся з ногти.

— Ну, не пойду, не пойду!..

— И отлично.

— Ну и бросьте ногти.

— Вы, может быть, думете, что я рссердился? — спросил Корнев.

— Вы когд приниметесь з ногти, то или думете, или сердитесь.

— Нет… я думл… Вы мне тк ясно вдруг предствились, вон у тех ступенек, н коленях в моншеском костюме… с белым подвязнным плтком… Я, в сущности, впечтлительный ужсно… Ну, вот и здумлся: ккя может быть вш судьб в жизни…

— Ну?

— Не зню, не могу ничего скзть…

Корнев помолчл и огорченно прибвил:

— Вероятно, выйдете змуж… Аглид Всильевн подыщет вм жених… вжного…

— Никогд, — рссмеялсь Нтш, — мм никогд нс не будет стеснять в выборе, — не он, я буду искть. Все это, впрочем, глупости… Нши, верно, уж встли; пойдемте к ним. А после чю, если хотите, будем читть вслух.

— Пожлуй.

— Вльтер Скотт?

— Ну, что ж, Вльтер Скотт… А что?

— «Айвенго».

— Вы рзве не читли?

— Нет еще. Я мло читл.

— Я тоже не читл…

Об весело рссмеялись.

Когд Нтш и Корнев пришли, Аглид Всильевн уже сидел з чйным столом.

Прищурившись н подходивших, он тихо, добродушно скзл Зине:

— У моей Нтши отвртительный вкус.

Зин оторвлсь от книги, вскользь посмотрел н прздничное лицо Корнев, и ей вдруг стло жль его. Он ответил:

— Здесь вкус не игрет никкой роли.

— Пожлуйте, — предупредительно встретил Корнев Степн, подвя ему стул.

— Очень вм блгодрен, — рсшрклся перед ним Корнев. И, когд все рссмеялись, он прибвил полушутя, полурздрженно: — Он н меня производит, знете, ткое же впечтление, кк и вши кртины… Мне все кжется, что он выскочил из ккой-то рмки и бегет, пок его не усдят нзд. Я решил отучивть его от любезностей двойной любезностью.

Нтш не могл видеть без смех, кк Корнев приводил в исполнение свой плн. Это смешило всех. Корнев рздрженными глзми стерег Степн и чуть что — см спешил ему н помощь. «Степн, блюдечко дй…» — и Корнев стремительно брослся к блюдечку, рсшркивлся перед оздченным Степном и подвл кому следовло блюдечко. Нтш уже прямо плкл от смех. По временм он поднимл голову, и Корнев спешил выкинуть ккую-нибудь новую штуку. Он рсшлился до того, что, когд Степн все-тки успел ему что-то подть, вскочил и протянул ему руку. Степн сперв опешил, зтем бросился целовть руку.

— Не ндо, — с комическим достоинством ответил Корнев, огрничившись пожтием.

— Он вм протянет когд-нибудь руку при гостях, — зметил Аглид Всильевн.

— Что ж? Поверьте, с удовольствием пожму.

— Ну, я хотел бы посмотреть.

— Д могу вс уверить… д нкжи меня бог… д лопни мои глз.

См Аглид Всильевн не могл удержться от смех.

— Мне нечего и спршивть, кк вм понрвилсь деревня, — обртилсь он к Корневу.

— Совершенно спрведливо, — ответил он, — я никогд еще себя тким теленком не чувствовл.

Он сделл несколько туров по террсе и зпел:

Невольно к этим грустным берегм
Меня влечет неведомя сил.

Он пел верно и в высшей степени вырзительно.

— У вс прекрсный голос, — похвлил Зин.

— Откуд это? — спросил Нтш.

— Есть ткя опер: «Руслк»… слов Пушкин.

— Пропойте все.

— С удовольствием, если нрвится.

Окзлось, Корнев знл много ромнсов и рий.

Вместо чтения все время до обед прошло в пении, причем то Зин, то Нтш ккомпнировли Корневу. Он и см игрл с удовольствием, хотя медленно рзбирл ноты. В нтрктх он не оствлял своих комичных выходок, и Степн предствлял для него в этом отношении неиссякемый источник.

— У вс большой юмористический тлнт, — зметил Аглид Всильевн.

— Мне говорили, что я мог бы сделть крьеру н этом поприще.

— Отчего же вы не делете? — спросил Нтш.

— Отчего вы в монстырь не идете? — повернулся к ней Корнев и, увидя вспыхнувшее лицо Нтши, быстро проговорил уже серьезно: — В монстырь… в оперу… всех нс, нверное, куд-нибудь тянет, но все идут одной дорогой: нше время ремесленное, д и дело нше мленькое, и мы мленькие — нечего и совться с суконным рылом в клшный ряд.

— При чем тут это, — возмутилсь Зин, — если у вс есть тлнт.

— Тлнт положительно есть, — поддержл ее Аглид Всильевн, — но, конечно, сперв ндо сделть свое прямое дело…

— Э-э! — перебил Зин, — тк и пойдет шг з шгом…

— Я соглсн с Зиной, — скзл Нтш.

— И я соглсн, — присоединилсь Мня.

Триндцтилетняя Мня произнесл это серьезно, кк взросля. Зине резнуло ухо, и он зметил:

— Ты еще, Мня, слишком мл, чтобы выскзывть свое мнение о тких вещх.

— Отчего мне не выскзывть? — Мня сделл спокойно-пренебрежительное движение плечми. Он смотрел, нклонив голову, своими круглыми ккой-то крсивой птицы глзми, и н ее тоненьком и бледном лице игрло что-то вызывющее и дрзнящее.

— Оттого, что тебе триндцть лет.

— Мне будет и больше, — ответил Мня и, влстно тряхнув головой, рссмеялсь.

Ее смех выходил кким-то звуком «кр», легким, гортнным, мягким и веселым.

— Вы зметили, — обртился Корнев к Аглиде Всильевне, — кк смеется Мрья Николевн? и приятно, и вместе с тем неприятно: этот несимптичный гортнный звук нпоминет ккую-то птицу… Ккую птицу?

— Ворону, — ответил Аглид Всильевн.

— Совершенно верно…

— Х-х-х! Мня, блгодри!

— «Кр!»

— Но тк же, кк вот иногд урод нпоминет крсвицу… Я вот тк похож н свою мть.

— Ну, нечего скромничть.

— Д я вовсе не скромничю. Но если бы я не сознвл, кто я и что я, то зслуживл бы презрения… — с комичным достоинством произнес Корнев и зтем сильно и вырзительно зпел:

Гей, выводите т и выводите
Т н ту высоку могылу,
А с тыи могылы
Видн вся Вкрин…

— Нет, положительно я никогд себя тк не чувствовл, кк у вс.

— Это высшя любезность хозяйкм, — улыбнулсь Аглид Всильевн.

— Это не любезность, это првд, — резко перебил Корнев.

— Тем приятнее… Но где пропдет Тём?

— Я его видел в сду, потом не зню, куд он ушел, — ответил Мня.

— Он ушел к бтюшке, — скзл, входя и конфузливо сдясь, Сереж.

— Ах, кстти, покжите мне кпеллу вшего прпрдедушки.

— Только пр, — скзл Зин.

Все пошли в кпеллу.

В низкой длинной комнте возвышлся у противоположной стены помост, стоял тяжелый четырехугольный стол, вместо обрзов — рспятия, — и русские и ктолические, и в центре других большое, темное, с очень большим выпуклым изобржением череп. В рзноцветные окн пробивлся свет, бледно игря н всех предметх. Н подствке лежл брхтня млиновя шпочк.

— Ничего особенного, — резюмировл свои впечтления Корнев, остнвливясь перед изобржением мдонны. Это было изобржение прекрсной женщины с золотистыми волосми и глзми почти круглыми, необыкновенно вырзительными: что-то было доброе, лсковое, своеобрзное в этих глзх, во всем лице и позе.

— Вот Мрья Николевн! — воскликнул Корнев.

— Првд, похож? — спросил Зин.

— Порзительно.

— Это портрет прббушки… Он умерл молодой… Прдедушк где-то в Итлии зкзл этот портрет.

— Змечтельня рбот!

— Говорят, змечтельня.

— А вот и мы все, — обртил внимние Корнев Нтш н другую кртину, где был изобржен Христос, блгословляющий детей. В числе детей были все дети Аглиды Всильевны. Нтш, мленькя, стоял лицом к зрителю, вбок к Христу, и смотрел в упор своими большими черными глзми.

Корнев чрезвычйно долго всмтривлся.

— У вс всегд были большие черные глз, — произнес он.

— Вы очень нблюдтельны, — прошлсь н его счет Зин.

Нд кртиной было кругом нписно: «Если не будете кк дети — не войдете в црство небесное».

— В кком смысле? — спросил Корнев Аглиду Всильевну.

— В смом прямом.

— Отличительня черт детей, — проговорил Корнев, принимясь з ногти и косясь н Аглиду Всильевну, — их прямолинейня логик.

— Чистя, — вствил Аглид Всильевн.

— Конечно.

К обеду пришел Кртшев.

— Ну, что отец Дниил?

— Ничего.

— Вот от него всегд ткие сведения, — зметил Зин.

— Ну, пойди см, — огрызнулся Кртшев.

— Конечно, пойду.

— Он см придет после обед, — скзл Кртшев.

— Пострел? — спросил Аглид Всильевн.

— Нет, все ткой же.

— А я все-тки н вшем месте сделлсь бы ктером, — зговорил Мня, сдясь против Корнев.

— Ну, вот ты тк и сделй, — усмехнулсь Зин, — кстти, у тебя голос, кжется, будет, — поступй в оперу.

— Если будет, то и поступлю.

— Только если первоклссный, — прибвил Аглид Всильевн.

— Первоклссным у всех быть не может, — вмешлся Корнев.

— В тком случе незчем и поступть.

— А я все-тки поступлю.

— Дже если мм против?

— А если мне хочется?

— Очень грустно в тком случе.

Корнев скорчил Мне гримсу. Мня зглянул ему в лицо, кк бы ищ ответ.

— Я бы подождл, пок все умрут.

— Ну, тогд делйте, что хотите, только н могилу ко мне не ходить…

— А я приду, — скзл Мня, лукво и в то же время просительно глядя н мть, тк что Аглид Всильевн лсково усмехнулсь.

— Дурочк ты…

— Гм! Гм! — зерзл Корнев.

Мня весело смотрел н него.

— Вот никогд не думл, чтобы вы были ткой веселый, — скзл Зин.

— Мне теперь кжется, что я всегд ткой.

— Вы всегд вот ккой…

Зин исподлобья посмотрел, грызя ногти.

— Нет, это уж Нтш пусть предствит, — скзл Аглид Всильевн, — он змечтельно вс копирует.

— Вот кк… много чести!.. не знл… Пожлуйст…

— Я не умею.

— Ну… пожлуйст… умоляю… н коленях прошу.

Корнев зкончил отчянной рожей.

— Кр! — передрзнил он Мню.

— У вс хороший «подржтельный тлнт», — кивнул ему Нтш.

— Вы похожи, говорите, н вшу мму? — спросил Мня и, подняв головку, лукво ждл ответ.

— И это в триндцть лет! — воскликнул Корнев. — О, блгодрю тебя, создтель, что к ее времени я уж буду стриком.

— К ее времени вы нчнете только жить, — улыбнулсь Аглид Всильевн.

— А теперь, позвольте узнть, что мы делем?

— А теперь вы только скользите по поверхности жизни.

— Кк водяные пуки, — вствил Зин.

— Понимю, — ответил Корнев и, повернувшись к Мне, скзл: — Во всяком случе, вы змечтельно оригинльня… И что-то мне нпоминете… я никк не могу вырзить… Вы видли кртины Рубенс, Рембрндт… Я одинково не видл ни одной кртины ни того, ни другого, но это все рвно… А вот это «кр» я уж окончтельно не зню, чему приписть.

— Вороне же, — нпомнил Зин.

— Д ведь окзлось, что ворон тк же похож н Мрью Николевну, кк я н мть… Тк, если не ошибюсь? Я скорее бы срвнил вот… есть ткой инструмент… я его тоже никогд не видл… Я, кжется, нчиню совсем уж чушь нести…

Степн поднес Корневу блюдо с пирожным.

— Блгодрю покорно… Дй бог вм и вшим деткм много лет здрвствовть.

Корнев вскочил и рсклнялся перед Степном.

— И вм, судрь, дй бог… милостивую хозяйку, тк чтоб, кк нши брышни, крсвиц был, д деток кучу.

— Мой друг, это… это… блгодрю… Позвольте мне с вми облобызться?!

Корнев вытер слфеткою рот и торжественно рсцеловлся со Степном.

Степн принял это з чистую монету и, довольный, удовлетворенный, понес блюдо дльше. Лицо Степн было тк серьезно и торжественно, что было неловко и смеяться. Все нклонили головы, чтоб спрятть свои улыбки.

— А ведь нступят когд-нибудь ткие отношения, — зговорил Кртшев.

— В рю ткой Степн, может быть, выше нс с тобой, мой друг, зймет место, — убежденно произнесл Аглид Всильевн.

— Н этом основнии нельзя ли ему предложить мленький уголок з этим столом? — скзл Корнев.

— Здесь нельзя, — твердо ответил Аглид Всильевн.

— Мленькя кк будто непрямолинейность… Я вспомнил ндпись в кпелле.

— Вы, конечно, знете, откуд эт ндпись? Ну, тм же: «Рбы, повинуйтеся господм своим».

— Рбов уже нет, теперешний рб имеет в крмне деньги и звтр см будет иметь рбов.

— И будет…

— Чему же в тком случе повиновться? — огрызнулся Кртшев. — Кпитлу?

— И рд… Выберите лучше другую тему…

— Отчего же? и эт интересн, — нстивл сын.

Из-з стол встли.

— Интересня, но не для меня.

Кртшев продолжл упорствовть.

— Тём, если я не хочу? — уже сухо спросил Аглид Всильевн.

Кртшев нсмешливо поклонился.

— Позвольте, я его выведу, — предложил Корнев, зминя ндвигющуюся рзмолвку. — Зинид Николевн, сыгрйте нм мрш.

И под звуки мрш Корнев увел упирвшегося Кртшев.

— Ну, иди… — лсково не то понуждл, не то уговривл он приятеля.

Пройдя несколько комнт, Корнев воскликнул: «О господи! я лопну, тк нелся», — и с рзмху упл в кресло.

Вошел Сереж и, стоя у двери, смотрел н брт и Корнев.

— Что вы, молодой человек, конфузитесь все? — спросил Корнев, подходя и встряхивя Сережу з его худенькие руки.

— Я не конфужусь.

— Вы вот берите пример с этого нхл… Прво.

Корнев покзл н Кртшев. Кртшев, снов повеселевший, проговорил: «Бери пример!» — подпрыгнул и упл н дивн.

— Вот тк? — спросил Корнев, пдя н другой дивн.

Он поднялся, посмотрел н Кртшев и, весело рссмеявшись, опять откинулся н спину и зболтл ногми.

— Очень мило! — произнесл Мня, зглядывя и скрывясь.

— Mille pardons…[57]

— Я буду спть… — скзл Кртшев.

— Неужели будешь? — живо спросил Корнев.

Кртшев не ответил.

— А я чем хуже?

Корнев повернулся н бок и зкрыл глз. Через несколько минут об уже спли.

— Спят, — осторожно зглянул Мня. З ней зглянули Нтш и Сереж…

— Спят, — прошептл Нтш, входя н цыпочкх н террсу.

— Ндо ствни зкрыть, — скзл Аглид Всильевн. — Сереж, позови Степн… Очень симптичный Корнев и деликтный, не смотря н кжущуюся резкость.

— Он деликтный, — соглсилсь Зин, — это в городе, в компнии Рыльского, Долбы…

— Он всегд был деликтный, — горячо вступилсь Нтш. — Он змечтельно отзывчивый, остроумный…

Зин улыбнулсь и зкрылсь книгой.

— Пожлуйст, не думй… я вовсе в него не влюблен.

— Я вовсе ничего не думл…

— Дети, — остновил Аглид Всильевн, — пожлуйст, без этих ужсных мещнских слов: «влюблен». Кто в вши годы бывет влюблен?

— Конечно, — соглсилсь Нтш, — симптичный человек, и я очень рд, что он гостит… Степн, осторожно зкрой у ппиной комнты ствни — они в голубой… Не стучи.

Степн для меньшего шум пошел н цыпочкх. Мня, перегнувшись, весело его нблюдл.

— Некрсивый Корнев, — проговорил он, — вот Рыльский крсивый.

Корнев проснулся первый и не срзу сообрзил, где он. В щели пробивлись уже низкие лучи солнц и густой золотистой пылью игрли полосми по дивну и стенм; виднелся кусочек голубого неб и весело мнил к себе. Корнев с удовольствием потянулся, оглядывя в полумрке уже знкомую обстновку голубой дивнной.

— Ты… черт… спишь?

Кртшев открыл глз.

— Не сплю, дьявол.

— Мне кжется, что я здесь уж сто лет безвыездно живу. Тебе не кжется? Квсу бы.

— Крикни.

Корнев помолчл и вдруг зорл:

— Дьяволы, квсу!

— Слушю-с, — ответил з дверью Степн.

— О! — рссмеялся Корнев и дже поднялся. Потом опять лег.

Когд Степн принес квс, Корнев сел н дивн, взял сткн, выпил злпом и крякнул. Он облокотился рукми о колени и тк остлся.

— Еще прикжете?

— Нет, спсибо.

Но тк кк Степн все еще стоял в ожиднии, то Корнев громко, немного рздрженно повторил:

— Спсибо… не хочу.

Степн ушел, Корнев продолжл сидеть в той же позе, нблюдя с интересом смого себя: действительно ли он ни о чем не думет?

— Окончтельное бревно… ни одной мысли… И черт с ними! — Он величественно поднялся, нскоро опрвил костюм и, с зсунутыми в крмны рукми, с откинутой головой, нпевя что-то себе под нос, пошел по комнтм. В минитюре это был теперь вылитый портрет своего отц. Он ншел Зиниду Николевну в одной из комнт в углу, в удобном кожном кресле.

— Читть изволите? — осведомился кк-то небрежно Корнев.

— Д, — ответил Зин.

— Что-с?

— Жорж Знд: «Орс».

— Тк-с… Не читл.

— Высплись?

— Кк бык… Pardon з вырженье… Сегодня в голову все особенные ккие-то лезут…

— Вы никогд не стеснялись, кжется, в выржениях.

— Вы думете? Тем лучше… Нет, я окончтельно в кком-то ошлелом состоянии. Мне кжется, что все это мое, что я здесь вечно жил и в моем рспоряжении и жизнь и смерть или, по крйней мере, тысяч душ. Это много или мло?

— Не зню.

— У вшей мменьки сколько было?

— Не зню.

Корнев подумл.

— Вы не нходите, что я кк будто поглупел?

Зин рссмеялсь.

— Не зню.

— Вы, кжется, тоже нходитесь в кком-то особенном состоянии незнния. Нет, я теперь положительно убеждюсь, что я поглупел. Тем лучше: глупцм приндлежт рдости жизни… Это я скзл или великий философ? С точки зрения высшей философии, еще вопрос открытый: кто менее генилен — глубочйший философ с вопросми, которых не решит, или величйший глупец, который не думет о них… Это шекспировскя глубин, или я олух цря небесного.

— Это со сн, — рссмеялсь Зин.

— Сосн? Не олух, сосн… Гм!

— Вы в кком-то особенном удре…

— Д, я кончу тем, если буду продолжть тк, что выйду из гимнзии и поступлю в полк.

— Прекрсня крьер!

— Я тк и думл. Не смею больше утруждть вшего превосходительств… Pardon, я думл, что я уже в полку вшего супруг… Знете, нфилд комнт… Аглид Всильевн что изволит делть?

— Н блконе с бтюшкой.

— Говоря простым жргоном — «с попом»… Нтлья Николевн?

— В сду.

— Честь имею…

Корнев с зложенными рукми пошел дльше.

— Я положительно чувствую себя кк дом, — оглянулся он в дверях.

— И отлично, — ответил Зин.

— Очень рд…

— У нс есть, — вернулся Корнев, — один родственник, стричок. Он сошел с ум, то есть не с ум, збыл всех. Придет к нему дочь: «Здрвствуйте, ппш». — «Позвольте узнть: с кем имею честь говорить?» — «Я вш дочь». — «Очень рд… вш ммш кто?»

Зин положил книгу н колени, откинулсь в кресло и тихо, буззвучно смеялсь.

— Я пойду знкомиться с бтюшкой: «Очень рд, вш ммш кто?»

Зин пошл з ним. Выйдя н блкон, Корнев несколько мгновений стоял и смотрел н бтюшку и Аглиду Всильевну.

— Товрищ моего сын.

— Очень рд, — проговорил Корнев и покосился н Зину.

Т едв удержлсь от смех и поспешил скрыться в комнты.

Отец Дниил, мленький, с косичкой, с большим вздернутым носом и грубым крестьянским лицом, осторожно придерживя кресло, почтительно поздоровлся с Корневым.

— Высплись? — спросил Аглид Всильевн.

— Блгодрю вс, — ответил величественно Корнев и, зсунув руки, стл спускться по ступенькм в сд.

Он шел, мурлыкя ккую-то песню, и бессознтельно отдвлся прелести чудного вечер. Сквозь деревья вырывлись брызги последних лучей и, кзлось, осыпли сд облкми золотой пыли. Где-то хлопл бич, несся чей-то голос, мычл возврщвшийся скот, еще дльше, где-то в степи, змирл тихя, нежня, полня грусти и мелодии млороссийскя песня. Корнев подошел к пруду и долго смотрел вдль н греблю, н поникшие ветлы, н золотую поверхность пруд и отрженное с белыми облкми небо, вдыхл в себя с новой силой поднимвшийся ромт сд, тот особенный ромт смолистого, строго, густо поросшего сд, который смешивлся теперь с сухим ромтом длекой степи. Корнев опустил голову н грудь и здумлся; ккие-то неясные, слдкие думы неслись легко, лскли душу и рисовли жизнь в ккой-то скзочной, волшебной перспективе. Иделы жизни вствли в чудных, крсивых обрзх и мнили к себе. Корнев поднял голову и, точно проснувшись, оглянулся. Он не отдвл себе отчет: он положительно збылся в кком-то очровнии… Он ли это? Мог ли он думть, что с ним может произойти что-либо подобное? Может быть, он способен теперь читть и стихи Фет? Что это: недостточня способность смертного или высший порыв человеческого оргнизм?

«Ккя ерунд», — подумл Корнев, провел рукой по лицу.

Между деревьями н скмеечке сидел Нтш, и Корнев только теперь зметил ее. При виде Нтши новя волн рдости охвтил его.

— Я не зметил вс, — скзл он.

— А я видел и зню, о чем вы думли.

— Я не думл… я стоял…

— И нслждлись природой.

Нтш сидел, облокотившись о дерево, и в рмке зеркльного пруд, в огне зходящего солнц кзлсь кким-то воздушным видением.

— Д, откровенно говоря, я совсем охвчен, очровн, подвлен… и просто нет меня. Хочу чувствовть и не могу. Думю, и кк будто не я это думю… тк кто-то, где-то… Нет, положительно ткого чувств я еще не переживл. Знете, в воспоминнии и поездк нш кжется мне кким-то сплошным очровнием: мне кжется, я бог знет когд уже уехл из город. Нет, ндо Тёму сюд. Он тм спит и пропускет прелесть…

— Зсыпющего дня?

— Д… зсыпющего под ккую-то тихую, особенную, непрерывную музыку ккого-то полного без конц оркестр. Вы змечете? Еще немножко, и я нчну стихми говорить.

— Ведите Тёму.

Кртшев, проснувшись, лежл и думл об Одрке. Он ему приснилсь, и взгляд ее глз он еще ощущл в душе. Из гостиной доносилсь музык Мни, игрвшей «La donna e mobile».[58] Он вспомнил, кк, бывло, в детстве, сидя н окне, под вечер, любил слушть шрмнку, игрвшую эту рию; кусок сыр был тк вкусен, и тк нежно-тоскливо змирл последняя нот в гснувшем дне… Он встл, вышел в другую комнту и, нткнувшись н открытую книгу о Днте, увидел стихи, присел и нчл читть. Ему понрвились две строчки, и он, сидя же, их выучил. Еще одни были длинные стихи, они тоже пришлись ему по вкусу, и он принялся и з них.

— Ты не спишь? Я думл, ты спишь, — скзл, входя, Корнев. — Идем н пруд. Ты, кк поэт, совсем ошлеешь.

— Ккой я поэт? — обиделся Кртшев.

— Ну, брось… Я совсем в кком-то особенном состоянии. Ничего подобного я не видл… Действительно, природ имеет свою неизъяснимую прелесть.

— Природ… любовь?

— Рыло!

Когд они пришли н пруд, солнце уже село, и весь зпд горел прозрчным, крсным огнем. В этом огне, в крсном просвете, деревья точно змерли. С пруд слетел позолот, но пурпур зпд еще фнтстичнее отржлся в зеркльной поверхности. Легкя дымк подымвшегося тумн смешлсь с отржением, сливлсь с окружвшими предметми и придвл им ту тинственную прелесть, когд действительность уже сливется с прихотливыми и нежными узорми фнтзии. Кртшев потянул в себя всей грудью воздух и ккими-то пьяными глзми смотрел вокруг. Одрк чувствовлсь в кждом штрихе.

Он нчл деклмировть только что выученные итльянские стихи.

— Тк и есть: срзу н рзных языкх нчл, — скзл Корнев. — Ну переведи.

— «Я тк устроен, что пишу, когд меня вдохновляет любовь; смотря по тому, что он диктует внутри меня смого, я то и повторяю».

— Откуд это?

— Из Днте.

— Ты рзве знешь итльянский язык?

— Я не зню его, но я зню, что это мой девиз в жизни.

— Но у Днте, — скзл с грустью Нтш, — был только одн Бетриче.

— У него будет их двести! — мхнул рукой Корнев.

— Двести?! — спросил Кртшев. — Ах, черт возьми! Мефистофель, ты должен быть здесь. Ты в этом огне. Ты зжигешь кровь очровньем. И жги! Двй мне все, что может дть жизнь, и, черт с тобой, плчу тебе вечностью!

— Безумный Тём, — произнесл, подымясь в кком-то ужсе, Нтш, точно Мефистофель уже стоял перед ее бртом.

— О д! д! — весело зкричл Кртшев. — Одно мгновение без удержу, чтоб все охвтить, всю жизнь, все постигнуть, и к черту ее, кк не годную больше дрянь!

Корнев не мог не отнестись критически:

— Тк для чего тебе это мгновенье? для личных целей?

В кустх, по дороге в деревню, вдруг мелькнул Одрк. Сердце Кртшев змерло в истоме.

— Но любить все-тки нужно? — згдочный, счстливый, сверкнул он глзми, — если любовь в сердце — мир побежден!!

— Любовь, любовь! — недовольно зметил, появляясь, Аглид Всильевн, — вы, господ, совсем опьянели.

— Ккие глупости тут Тём говорил, если б ты знл, — скзл Нтш, — совсем с ум сошел!

Взгляд Кртшев ушел в небо и остновился н горевшем облке.

— Мм, смотри в небо: вон лев держит в зубх ккую-то девушку… вон тет, рсходится… корон… гроб… Это моя судьб! Женщины! В них црство и смерть, ужсня смерть… смерть искупленья. Соглсен! Смерть, ккую только может выдумть человеческя фнтзия…

— Тём, глупости! — прикрикнул Аглид Всильевн.

— Д, д! Я должен погибнуть, инче из меня ничего не выйдет.

— Он совсем с ум сходит, — любуясь бртом, зметил Нтш.

— Дй пульс, — серьезно скзл Корнев и, сделв озбоченный вид, стл щупть пульс.

— Поздно! — вырвлся Кртшев и, скрывясь з деревьями в прозрчной темноте крсного зрев, зкричл: — Стн уж со мной, и я подписывю договор.

— Тём! — рздлся грозный оклик Аглиды Всильевны.

— Х-х-х! — ответил Тём смехом Мефистофеля.

— Х-х-х! — уже дльше и глуше пронеслось.

— Х-х-х! — возбужденно и глухо змерло в сду.

Кртшев остновился и оглянулся. Что-то особенное было в воздухе: деревья теснее сводили свои вершины; едв горело где-то тм, в темной бездне, и кзлось отверстием в преисподнюю. Сумерки сменялись быстро рзливвшейся темнотой. Что-то уходило или подходило, что-то беззвучно, тинственно прятлось в темноте неподвижных кустов, в непроницемой тени деревьев. Звонко трещли кузнечики, ярко мигли светляки, что-то трогло лицо… Подкрвшяся ромтня ночь срзу охвтил своими жгучими объятиями, влил тревогу и истому, и возбужденный Кртшев прошептл:

— Ну что ж, если я люблю?

Он побежл дльше. Тревог рзливлсь по его телу. Он чувствовл робость от встречи и твердил, змиря:

— Ндо, ндо, потом будет хорошо, — и бежл дльше.

В темноте обрисовлсь фигур Одрки. Собрв осттки мужеств, он догнл и обнял ее. Одрк испугнно рвнулсь. Он смутился, вторично поймл ее и взволновнно произнес:

— Одрк, хочешь быть моей женой?

— Пустыть, пнычику! — вырывясь, резко ответил Одрк.

— Хочешь? — уже испугнно спросил Кртшев.

— Пнычику, пустыть! — нстойчиво повторял Одрк.

Кртшеву нчинло кзться, что это не он стоит и обнимет Одрку, и не Одрку, что-то грубое, чужое, с скверно пхнувшим к тому же плтьем.

Он тоскливо-стесненно зговорил:

— Одрк, я люблю тебя… Одрк, ты… ты, Одрк… ты хохлуш, и я хохол… я буду тебя любить… Хочешь?!

— Ой, пнычику, пустыть… Конон зобчит…

— Конон? зчем Конон? он твой жених?

— Тк вже ж…

— Я не знл, — рстерялся Кртшев, — ты?.. ты любишь его? — Одрк опустил глз.

— А вже ж люблю, — ответил он тихо, в недоумении поднимя плечо.

Кртшев почувствовл себя в роли Дон-Кихот. Он быстро проговорил:

— Ну, любишь, тк что ж тут. Ты скжи Конону, что я не знл.

— Т я ему ничего кзти не буду. Пустыть, пнычику.

Кртшев обиделся.

— Нет, скжи, — я не знл. Что ж, если любишь. А я тебя все-тки буду всю жизнь любить.

— Пустыть, пнычику.

Кртшеву было жль выпускть Одрку.

— Можно тебя еще рз поцеловть?

— Ой, боюсь, пнычику.

Кртшев выпустил Одрку.

— Ну иди…

Одрк ушл и дже не оглянулсь, он остлся.

— Кк это все глупо вышло, — громко вздохнул он.

Он подождл, пок зтихли шги Одрки, и медленно пошел по дорожке…

— Ну, нчинйте.

Корнев перестл петь и покорно зговорил:

— Горю, горю пень.

— Зчем горишь?

— Тебя хочу.

— Не «тебя», «поймть хочу».

— Поймть хочу.

— Кого?

— Тебя смого.

— Вы никогд тк не поймете!

— Д, — рздумчиво соглсился Корнев, возврщясь один.

— Ну, стновитесь опять.

Корнев снов зпел.

— Д вы хотите игрть?

— Обязтельно.

— Тём, будем в горелки? — зкричл Нтш, увидев фигуру брт н террсе.

— Не хочется, — ответил Кртшев, сдясь в тени террсы.

— У Тёмы всегд контрсты, — рздлся недовольный голос Зины.

К Кртшеву подошл Аглид Всильевн.

— Тём, кк можно ткие глупости говорить, — с мягким упреком скзл он.

— Я шутил же, — устло, без возбуждения ответил Кртшев.

— И шутить ткими вещми не ндо. У меня просто сердце сжлось. Ткой глупый мльчик. Я тк и вижу тебя в жизни… тк см беду н себя и нкличешь.

Мть лсково глдил голову сын. Кртшев, пригнув шею, молч смотрел в сд. Аглид Всильевн постоял еще и ушл в гостиную. Мягкие звуки рояля понеслись в открытые окн в сд и слились тм в одно с живой возбужденной ночью, с волнми свет из окон. Кртшев подсел к окну и, увидев н нем стихотворения Алексея Толстого, мшинльно рскрыл н переводе из Гейне:

Рсписны были кулисы пестро,
Я тк деклмировл стрстно,
И мнтии блеск, и н шляпе перо,
И чувств — все было прекрсно.

Но вот, хоть уж сбросил я это тряпье,
Хоть нет тетрльного хлму,
Доселе болит еще сердце мое,
Кк будто игрю я дрму!

Кртшев оствил книгу и упорно, здумчиво смотрел в сд.

«Отчего я вообрзил, что Одрк меня любит?! Схвтил… грубо… нбросился. Кк все это глупо и пошло!»

Он встл. Его потянуло к письменному столу.

Он ушел к себе в комнту. Н зеленом с пятнми столе мирно горел лмп под бжуром, что-то точно мхло из темного окн, было чисто, тихо и светло. Он сел в кресло перед столом и, полный нхлынувших ощущений, с крндшом в рукх и белой бумгой перед собой, здумлся, с чего нчть. Он нерешительно грыз крндш. Осторожно, точно деля преступление, нписл он первую строчку. Немного погодя он уже ожесточенно то писл, то смотрел вперед, отыскивя рифмы. Потом, зчеркнув все, он здумлся и срзу нписл:

Сердце рвется н простор,
Сердце ищет дел,
А живешь, кк жлкий вор,
Глупо и несмело.

Он прочел и оборвл см себя:

— Глупо! И стихи плохие, и, собственно, ккой простор и ккое дело? З Одркой ухживть?

Он см себе в эту минуту нпомнил свою мть и еще строже зглянул в свою душу: фльшь! — повторил он и, зчеркнув, нписл:

Фльшивый, жлкий человек…

Опять зчеркнул и вновь нписл:

Промчится жлкий век бессилья, —

но, зслышв шги Корнев, он поспешно скомкл все нписнное и выбросил в окно.

— Ты что тут?

— Д тк… хотел было…

— О-о-й!

Кртшев тоже рссмеялся.

— Ужинть-с пожлуйте, — зглянул Степн.

— Эх, здорово зсну, — слдко зевнул Корнев, идя з Кртшевым в столовую.

Дни шли з днями в приятном ничегонеделнье, в еде, прогулкх по сду, пении и изредк, когд все ндоедло, чтении вслух. Иногд ездили в поле, устривлись квлькды. Корнев сперв энергично откзывлся, но потом сдлся и дже увлекся верховой ездой. Он выбрл себе совершенно простую лошдь Булнку и был счстлив, когд Булнк, после энергичных и комических понукний, пусклсь в глоп. Тогд он, подпрыгивя и нпрво и нлево, и взд и вперед, рботя локтями, победоносно смотрел вокруг и предоствлял смеяться нд собой желющим, сколько им было угодно. Если ветер срывл его шляпу, он подвязывл ее носовым плтком, отчего горбившяся его фигур деллсь похожей н фигуру ббы. И это его нимло не смущло.

— Смешно? — спршивл он небрежно и обрщлся к своей лошди не то с прикзнием, не то с сомнением: «Но-о!» — когд убеждлся, что Булнк и н этот рз был тк же глуп, он ожесточенно удрял ее плетью и уже влстно кричл: «Но, животное!»

Они ездили н сенокос и пшню. Иногд Кртшев принимлся экзменовть Корнев и спршивл его, ккой тот или другой хлеб. Корнев путлся и постоянно стновился в тупик. Когд ему ндоедло, стоя перед полем, нпрсно ломть голову, он кончл:

— Ну, и убирйся к черту! Тк и нпиши в своем сочинении, что я, восемндцтилетний болвн, не только не зню где, и что, и ккой это хлеб, но если б ты стл божиться, что жреные булки рстут прямо н дереве, то и то поверю.

— Не жреные, печеные, — попрвляли его.

— Ну, хоть вреные!.. Что в смом деле пристли?

Однжды, проснувшись после обед, Корнев, грызя ногти, скзл Кртшеву:

— Послушй… Сколько времени мы уж в деревне, , собственно, я почти еще никкого предствления о деревенской жизни не имею. У нс кк-то удивительно изолировнно устроен жизнь от всей остльной деревенской обстновки.

— Общя помещичья. Ты нпрсно не хочешь к бтюшке ходить, — он ближе к деревне, — ответил Кртшев.

— Тк что ж? Я, собственно, по принципу, то отчего же? Пойдем хоть сегодня.

Но в этот день посещение отц Дниил не состоялось: приехл Неручев и провел весь вечер. Сперв его чистый, дже щеголевтый вид, немного зносчивя мнер оттолкнули было Корнев, но жжд впечтлений зствил его нсторожиться.

— Пожлуйст, господ, — успел предупредить Аглид Всильевн, — не трвите моего Неручев: помните, что он гость.

Неручев держл себя с достоинством, но вежливо и охотно вступл в рзговор. Корнев стрлся подбирть нейтрльные темы — рсспршивл об урожях, о хозяйстве, о крестьянх. Неручев говорил с видимым зннием дел, жловлся н отсутствие иницитивы, укзл н многочисленные опыты в своей деревне. Коснувшись крестьян, он отметил, кк глвное зло — отсутствие обрзовния.

— Это совсем культурный человек, — изумился Корнев, когд уехл Неручев.

— Его отец был змечтельный человек, — зметил Аглид Всильевн, вскользь бросив взгляд н Зину.

— С виду это хлыщ, — скзл Корнев. И, рздумчиво принимясь з ногти, он докончил, пожв плечми: — Кк можно иногд ошибиться.

Неручев, уезжя, нстоятельно звл осмотреть его усдьбу, в которой много было стринных редкостей.

В условленный день Аглид Всильевн, Зин, Корнев и Кртшев поехли к нему в коляске четверкой.

Это был очень большя нрядня усдьб в чугунной высокой огрде. Двухэтжный дворец рскинулся посреди двор, и, огибя зеленый круг, дорог зкнчивлсь у ткого подъезд с зеркльными окнми, кким мог бы щегольнуть любой брский дом-особняк в Петербурге. Нвстречу высыпл целый штт прислуги: тут были и лкеи в штиблетх, синих фркх с большими метллическими пуговицми с грфскими гербми, и лкеи просто в черных фркх, горничные в чепчикх и просто босые девки. Неручев в своей богтой обстновке произвел еще более сильное впечтление дельного брин, умеющего соединить любовь к роскоши с деловитостью, не уступющей дже крестьянской: он говорил, что см умеет и плуг починить, и плотник поймть н всякой плутне, что ксется хозяйств, то он в курсе всех мелочей и ведет все см. Корнев дже с удовольствием пожл ему н прощнье руку, совершенно подкупленный глвным обрзом тем, что Неручев постоянно отзывлся о крестьянх с симптией. Вскользь дже кк-то выяснилось, что Неручев им уступет все з полцены.

— У вс тоже тк? — спросил Корнев, когд они возврщлись домой.

— Я не зню, — ответил Кртшев.

— Но отчего же он рзоряется?

— Неурожи… Но в этом году он совершенно попрвил свои дел, — ответил Аглид Всильевн.

— Он ничего… крсивый, — скзл Корнев и покосился н Зину. Аглид Всильевн сделл суровое лицо и молч, строго смотрел в поле. Корнев сконфуженно змолчл. Зин едв приметно улыбнулсь и згдочно смотрел куд-то вдль.

Корнев грыз ногти, посмтривя мельком н Зину, стрлся уяснить, нрвится ли ей Неручев, и предствлял ее в роли madame Неручевой. Он с любопытством искл в ее лице, глзх чего-нибудь ткого, что помогло бы ему рзобрться. Зин знл, о чем думет Корнев, ее рзбирл смех, и он, в свою очередь, ткже его нблюдл, но не подвл и виду.

XIII

Отцу Дниилу восемьдесят четыре год. Дни з днями идут, проносятся годы в вихрях зимних метелей, ромте бузины, полевых цветов, темных вишен тенистого сдик, в мленьких, с зпхом всильков и других пхучих трв, комнтх отц Дниил все то же. Все ткой же и отец Дниил: выдуло его ветром, выжгло солнцем, згр тк и не сходит с лиц, кк и зпх всильков не оствляет его. Стря рук потемнел и высохл.

Привыкли к нему крестьяне: без него и прздник не в прздник, и жнитво не в жнитво. Возьмет в руки колос, рзотрет, сдует с зерн шелуху, оствит лдонь и смотрит — и дивчт и пробки притихли, следят с открытыми глзми и ртом, кк смотрит стрый поп, с ним и все его восемьдесят четыре год, видвшие всякие хлеб н своем веку, еще при отцх их и дедх, то и прдедх. Вся вечность для них в этом высохшем попе, и чрез него одного их связь со всем, что отделяет их степи, их Высь, их деревню от всего остльного, что есть и н земле и н небе. И не только того, что есть, но что и было. Никто тк, кк отец Дниил, не сумеет вспомнить и рсскзть, что и кк было.

Помнил он время, когд воз с солью и волми стоил дв рубля, помнил, когд солдты еще пудрили мукой свои косы, помнил времен гйдмчины и см угощл знменитых когд-то в околотке рзбойников: Клиш, Явтух и Перестрил. Дром что безбородые еще были, вся округ дрожл от одного их имени, и не чет им теперешняя мелкот, хоть бы и тот смый Конон. Помнил все отец Дниил и умел рсскзть о стрине, о том, что было, что в землю ушло, — кк говорил он, — из чего, кк из корней, цветет и зеленеет веселя жизнь.

Не одни крестьяне любили слушть строго летописц: собирлись издлек послушть его. Бывло, метель злится, и крутит, и стучит в мленькие окн его дом, в домике тепло и уютно. Нкормит отец Дниил своих гостей чем бог послл — вреникми со сметной, молочной лпшой, то и борщом с уткой, с кускми прозрчного вреного сл, и поведет их спть в отведенную для них комнту.

Тут уж чиниться не перед кем, д чинись не чинись — всем одн честь: всем сен довольно, все н полу в ряд, бтюшк у порог. Перед ним кгнец, в кгнце сло, в сле фитиль. Сидит бтюшк, опрвляет горящий фитиль, — сльные свечки еще роскошью тогд были, — тискет сло и говорит о том, что было. Облокотившись н локти, гости нюхют то ромтное сено, то копоть кгнц и слушют. Ккой-нибудь молодой городской фрнт збудет и про крсный глстук свой, и про брышень, которые в церкви тк охоршивлись д бросли н него лсковые взгляды. Кчется неровное плмя, пдет н строе лицо бтьки, н его косичку, пдет н слуштелей, зглядывет в темные уголки, точно ищет испугнных следов того, о чем рсскзывет некзистый стрый поп. И в сенях слуштели: пробки и дивчт, хоть и лузгют семечки. Изредк бтюшк прикрикнет в их сторону: «Цыц, вы!» — и продолжет свой рсскз.

Нчнет, бывло, еще с Зпорожской Сечи, когд ключом бил жизнь и волнми доходил и до Выси. О том ему еще дед передвл. См же он пришел н Высь кк рз тогд, когд прдед Аглиды Всильевны, из Черногории, в нчле нынешнего столетия получил это поместие в др и выстроил всю эту усдьбу, которя и сейчс стоит.

— Ото деткми Аглиды Всильевны и кончится проклятие. Только первого из их роду и не видел я, того полковник, что беду нкликл н весь свой род. А было тк дело. В турецкую кмпнию тысяч семьсот семьдесят второго год штурмовли в Болгрии один греческий монстырь. Уж господь его знет, кк, из-з чего, только монстырь не сдвлся, д и полковник тоже крутовт был… Отлички, может, хотел, то просто огненный воин был: рзгорелся, и дело до штурмн дошло. Ну, что же? монстырь не крепость, и монхи не воины — в рзвлину весь монстырь обртил. А все-тки еще не взял, бо ночь пришл. Ну, до свету отложили дело. Готовится войско. Не спят. Ночь темня, хоть глз выколи. Пялят чсовые глз. Ну, что же? смотри не смотри — рзвлины, рзвлины и стоят; только что сумно: оно, конечно, скзть — святыня… Только вот в полночь вдруг звон — тихий, жлостливый, кк по покойнику… И звон с чсовни идет, чсовни уже нет — рзвлили… Пение погребльное… Ближе д ближе… Не про смертное сердце то пение бывет. Не доведи его никому господь услышть. Еще ближе — огонь покзлся, фкелы, тут и процессия — в свнх… идут д поют. Услышл и полковник, выскочил, хотел было скомндовть, д нет… посильней хозяин сысклся… тк и остлся, будто пришибли его. Прошл процессия н стены. И слышт воины чей-то голос — проклятие читет войску всему и полковнику, ему и с потомством до шестого поколения. Кончил голос, и все пропло. Нет ни монхов, ни процессии… опять темно. Рзвлины одни. Повсккли воины, поглядели друг н дружку: не то было, не то виденье ккое… Утром н приступ — никого… точно провлились куд монхи. Обыскли весь монстырь, в пещеру спустились… глядят: лежт в свне в ряд монхи — и все покойники. Вот он: и слвы нет, и душу згубили. Тк с поход никто и не вернулся, того полковник турки зхвтили и н кол посдили. То первый был…

Второй-от той, что дом тый состроил, крутой же, скупой был. Тк шел слух, что только-только не повесили его в милиции. Деньги, бывло, в лесу держл. Кждый год уж в стрстную пятницу едет новую кучу зрывть… Рз этк копл он, тут откуд взялся ворон, д прямо нд ним и зкркй. Поднял он голову, ворон н ветке сидит, смотрит в него человечьими глзми, мшет ему крыльями. Тк он и обмер, домой приехл уже без язык — и свлился, через три дня и богу душу отдл. Только уж перед смой смертью опмятовлся, язык нет… Потыкл, потыкл пльцем меж тремя пльцми в другую руку: дескть, меж трех деревьев деньги в лесу, д где же их сыщешь? Везде во всем лесу все три дерев.

— А кк узнли, что ворон нд ним кркл, когд он без язык приехл?

Стрый бтюшк не любил перерывов…

— Я говорю, что~ зню… кк д кк… не следствие с меня снимешь…

У этого, что вот помер, сын в гврдии был, жентый, тоже полковник. Приезжл н похороны. Молодец, высокий, ус черный, длинный, глз черный, одн природ у всех. Тк через год, не больше, слышим, трх! зстрелился… неизвестно с чего. От него четверо остлось детей: сын д дочь, д сын еще, д вот мть Аглиды Всильевны. Эти вот сын д дочь с мтерью в этом доме жили. Мть-то, господь ее знет, не то больня… слбость ли в ней к детям был… Видня из себя, глз голубые… вот кк вижу. Придворня дм. Войдешь: не знешь, куд и косичку свою сунуть от робости — тк с виду цриц, обходительня… И детки-то, -х! и сын и дочк крсоты удивительной: он в мть, он в отц. Жили они в детстве особняком друг от друг: обоих где-то тм у фрнцузов обрзовли. Съехлись тут уж, в деревне эти-то двое… не нглядятся друг н друг… з руку ходят, говорят, говорят, по-фрнцузски всё… по сду ходят… В степь верхми… он по-дмски боком, он н этком корытце сидит… просто тк вот, кк лдонь, и мленькое… хорошо ездили, твердо в седле сидели, дром что вот кк и удержться не з что. И лошдк у него был — ргмк породой, ушки стриженые, кртинк лошдь, нрвом — дьявол… никто, кроме него, и не подумй сесть. А он вскочит, и не знешь, н кого и смотреть: у коня — глз згорятся, и пойдет под ним выделывть штуки, он кчется в седле, словно прирос… вот будто игрушк им обоим… сердце рдуют друг другу, уж чего? н моих глзх берейтор этот ргмк сбил, тк просто, с одного мху… берейтор! А этому и горя мло. А н сестре лиц нет: смотрит, не оторвется…

Ну, и досмотрелись! Что уж тм было, не зню. Одним словом, гдость эткя вышл, и кончилось тем, что он в пруде утопилсь, он н нижней ллее в сду, у смого колодц, н дереве удвился. И мть тут же в этот день з ними скончлсь. Кто, сердце, говорил, рзорвлось у нее с горя, кто прямо, что у нее яд в флкончике был приготовлен. Темное дело… все-тки ее похоронили по обряду, тех двух тк в одном гробе у дороги и зрыли… потом уж чсовню поствили… Рсскзывют в нроде… уж, конечно, выдумют несоглсное с религией… ну, д уж и говорить не приходится об этом, д и знть доподлинно, кк и что, никто не может: думем мы человеческим умом и тк и этк, помрем, все по-иному, конечно, выходит…

И мть Аглиды Всильевны — эт другя дочк — тоже тк пропл; с мужем рзвелсь… дочк тут, эт смя Аглид Всильевн родилсь. Мть-то ее еще из первых в губернии был… Госудря в этом смом доме принимл. Когд умерл, тк з комодом, уж не скоро, бриллинт вот с орех сыскли. А брт ее, дядя Аглиды Всильевны, помер уж вот в Блйхуре, верст пять-десять отсюд жил; это прежде всё их же земли были… грни тм городми ознчлись. Стршное богтство было! Этот вот Антон, что в Блйхуре, несметно же был богт и хозяин хороший. Бывло, все толковл, что корень зл всякого — ученье… человек, дескть, выучится и см не знет, чего и хочет… Вроде того, что ум з рзум зшел у него… тк он детям своим никкого обрзовния и не дл, только что грмоте… Господи, с этким богтством… только-только свою фмилию подписть могли. При этом говорит: богтому и без ученья можно прожить. А ведь нук не простой головой удумн — можно скзть, все нции, все нроды друг перед дружкой вытягивются. Ему одному облегчение пришло… Ну что ж? Твоя воля н все… А детей у него всех восемндцть человек было д незконных всяких еще… Всех поровну поделили. От этих опять пошли… Сейчс в одной деревне их человек пятьдесят. Богтство, что было, рстрясли, остлсь земля только, и ту в злог пустили. Тут воля подошл, и вовсе осели… И нрод! Ни господ, ни мужики: рзврт пошел, содом и гоморр… мерзость зпустения… Простой мужик перед ним, кк земля от неб, отличется. А все уж кк нлдились, тк и пошли: обмн, сутяжничество, звисть д рзврт… Тьфу, прости господи… Тк иной рз думешь: кк-то теперь Антон Ивнович с того свет н дело своих рук глядит… А може, и не думет: нделл дел, уж тут кк знешь, тк и рсхлебывй… И рсхлебть-то, глвное, нельзя.

— Ну, у Аглиды Всильевны, слв тебе господи, кжется, покмест?..

— Срок-то еще не вышел… См ведь он, положим, ой-ой, бб… умня. А ведь и то скзть: прежнего нет уж. Только вот Блгодтня. А Божий Дрик, Арсеньевк все ведь у чужих людей. А земли ккие были! Помню, бывло…

И пойдет бтюшк рсскзывть, что он помнит. Слушют гости, слушют и сми не зметят, кк зснут и зхрпят тк, что и себя перестнет бтюшк слышть.

Посмотрит он потухшими глзми, вздохнет и см пойдет н боковую. Вспомнит, что недолго уж и ему скрипеть н белом свете, что скоро остнется он вот тк же один в своей пустой могиле, и зворчит:

— Эх-хе-хе… тк-то вот и живем и все думем, что по ншей воле все тк и этк сходится — все умно… А кк стнут люди рзбирть после тебя, что к чему, — тут-то и помянут тебя, умного, вот не лучше, кк Антон Ивнович… Прости господи!

Корнев и Кртшев стли чсто зходить к отцу Дниилу и, сидя з мленьким чйным столом с веселым смоврчиком в густо поросшем сду, любили слушть интересные рсскзы стрик. Рсскзчик вскользь кслся прошлого семьи Кртшевых и остнвливлся только н светлых воспоминниях, но о соседях говорил все, что знл.

Рсскзывл об отце Неручев, которого крепостным был повр Тихон, рсскзывл, отчего у Тихон лысин обрзовлсь.

— Тм у них в усдьбе есть ткя приступочк: со двор, кк рз под окнми столовой. Вот кк обед нчнут подвть, бывло, Тихон уж и стоит н своем эшфоте: борщ тм или суп испорчен — прямо н голову. А то и н конюшню сведут…

Корнев грыз ногти, внимтельно слушл и осторожно подбирлся с вопросми к бтюшке, желя выяснить то, что его интересовло.

— Что ж, — говорил он небрежно-рвнодушным голосом, — конечно, если виновт, тк нельзя и без нкзния… Но это все-тки был увжемый человек?

— Увжемый, пок жил. Можно скзть, первое лицо был н всю губернию: уж что он скжет — тк уж зкон. Тм это нсчет порядку, кк с нродом, нсчет строгостей… Или в проповеди… ну, кк-нибудь не тем словом обмолвишься — и слушть больше не стнет: уйдет из церкви. И жди от рхиерея… Фльшивый был человек. И вот ккое дело: и мужики у него ткие же вышли — н словх одно, в деле все фльшь. Хуже теперь его мужиков нет — пьяницы, воры, ну, просто постыдный нрод…

Однжды Корнев пришел один.

— Ну, теперешний Неручев? — спросил он.

— Д и теперешний хоть… Тоже фльшивый человек… Только т и рзниц, что тот жмот, скупой был, этот пыль в нос пускет, покмест все не рспылит.

— Он хвлится.

— Д ведь з похвльбу денег не плтят. Кто себе врг? не по словм, кк говорится, по делм.

— Он говорил, что з полцены все отдет крестьянм?

Отец Дниил пренебрежительно мхнул рукой:

— Пустое!.. школу бы хоть устроил. Тут вот только Делнкур, что о крестьянх позботился: школу им устроил, больницу, для млденцев покой устроил, когд в летнее время ббы в поле… А остльные тк потерялись… по нынешнему времени прижться ндо: кто тртил рубль — двдцть пять копеек тртить ндо, они — все кк шло у них, тк и идет. Ну, уж тут ккой конец?

— И много рзорилось?

— А кто остлся? Конц-крю нет рзоренью…

— Кому же земля переходит?

— Д тк — с торгов купцм… больше того немцы скупют. Ну, этим уж что в руки попло, то пропло…

Рз Кртшев спросил отц Дниил:

— А нми мужики довольны?

Но отец Дниил уклонился от прямого ответ:

— Д ведь кк скзть, — н всех и солнышко не угодит.

У Кртшев зрождлось ккое-то смутное беспокойство нсчет того, что не все тк хорошо, кк это кжется с виду в отношениях крестьян к ним. Но попытки уяснить себе не приводили ни к чему; все было тк, кк было, и кк могло бы быть инче — ни ему, ни Корневу не предствлялось. Что «идел» нет — ясно, конечно, с первого взгляд: не было не только больницы, но и школы, хотя в деревне считлось двести пятьдесят дворов. Аглид Всильевн уклонялсь от прямых ответов н ткие вопросы, но кк-то, рссердившись и улучив минуту, когд был одн с сыном, зметил рздрженно:

— Тём, ты точно в гости приехл: нивничешь перед Корневым о школе и словно не знешь моих дел. Для школы нужно в год не меньше пятисот рублей. Я могу их дть, откзв кому-нибудь из вс в обрзовнии, — тк выбери, пожлуйст, кому же именно? Или мне прикжешь откзться от того, что я себе позволяю?

Кртшев знл, что мть всегд и во всем себе откзывл: он знл, что он почти ничего себе не делл из тулет, рзнообрзя и подновляя богтый зпс молодости. Ее шуб с очень дорогим мехом черно-бурых лисиц двно уже требовл перемены брхт, и дети чсто к ней приствли нсчет этого, но Аглид Всильевн и слышть не хотел. Он перестл дже держть лошдей в городе и тким обрзом откзывл себе в последнем удовольствии. Кртшеву было неприятно, что он неосторожно зтронул больное место. Он поспешно проговорил, искренне и горячо:

— Тебе, конечно, где же… Но отчего же земство?.. О чем оно думет?

— И земство не всесильно… рсход земств кому-нибудь тоже ндо нести н себе… Все это не тк просто. Вот подыметесь повыше, бог дст, — тогд и увидите все то, что теперь без перспективы и связи мозолит вши глз.

Попробовли Корнев и Кртшев з Конон Львович брться по интересоввшим их вопросм, но тоже немногого добились. По мнению Конон Львович, мужики — это ткой нрод, которому хоть все отдй и все мло будет, — нрод неблгодрный, звистливый, врждебный. Все это понятно, ндо им делть все, что можно, но неблгодрность — это фкт. И он приводил примеры. Конон Львович говорил тоном человек незинтересовнного, которому ни потерять, ни выигрть нечего. Отец Дниил, по его мнению, человек «себе н уме», хитрый и умеет выводить свою линию, и это тоже, конечно, понятно: его судьб звисит от крестьян, оттого он им и мирволит, но, в сущности, только ловко эксплутирует их невежество. Тон Могильного был вторитетный и незвисимый. Тк же незвисимо он держл себя и с Аглидой Всильевной. Честность его, деловитость были н виду. Все это действовло, вызывло сомнения, фкты ствили окончтельно в тупик. Узнв, кк отец Дниил говорил об отце Неручев, Аглид Всильевн докзывл, что отец Дниил просто-нпросто нклеветл н Неручев.

— Это был человек идеи, змечтельных способностей, и, вне всякого сомнения, если бы посвятил себя госудрственной деятельности, он выдвинулся бы не только между современникми, но и в истории знял бы одно из смых первых мест. А что он был человек своего времени, то и вы об не последнее слово принесли с собой н землю.

— Но ведь он был и против освобождения крестьян дже? — возрзил Корнев.

— Великим людям свойственны и зблуждения великие.

— Собственные зблуждения — я соглсен. Но если эти зблуждения хлм веков, из которого сильный ум не может выбрться дже тогд, когд млые переползли через них, то это не великий ум. Ккой же это госудрственный человек? Фльшивый человек, который из своих личных рсчетов поддерживл неспрведливое положение вещей, подтверждя его не нукой человеческой жизни, не лучшими стремлениями человеческой нтуры, не религией нконец, просто пльцем, приствленным ко лбу, гнусным нсилием. Ткой человек может иметь только знчение Аркчеев, — пок живет. Это не госудрственный человек.

— Нет, нет, господ, вы противоречите сми себе: вы говорите о пльце, приствленном ко лбу, сми ничего, кроме этого пльц, пок не имеете. Госудрство вм предствляется очень простой мшиной.

— Нпротив, очень сложной — никто и не думет брться з нее, но судить об искусстве упрвления может всякий.

— Но не гимнзист. Не было с сотворения мир еще госудрств, где бы решителями и судьями являлись юноши. И, прежде чем ткой юнош стнет судьей, он должен нучиться увжть то, что собирется принять в свои руки: этим он обеспечивет, в свою очередь, увжение и к себе своих преемников.

— Обеспечивет рутину, — ответил Корнев. — Впрочем, конечно, все это сложно…

Корнев принялся з свои ногти.

— Но, возврщясь к чстному случю, к Неручеву, мне кжется, что првильнее всего остновиться н том, что это был эгоист, фльшивый и непрозорливый человек.

— Вот, почти ничего не зня о человеке, вы подписли ему приговор. Тк и с вми поступят в жизни: «Аще ккою мерою мерите, ткой и вм отмерится…» Я, по крйней мере, говорю вм, что имя стрик Неручев одно из смых увжемых имен ншей губернии, и если оно не стло общерусским, то причиной этого только его увлечения в молодости, — он был декбрист и в свое время был, может быть, стремительнее и прямолинейнее вс.

— Остется пожлеть, — вздохнул Корнев, — что тким и не остлся.

— Вот вы и остньтесь.

— Несомненно… выбор быть не может из двух положений: Аркчеев и…

— Ну и отлично… Но по поводу вших будущих искний источников, из которых вы стнете черпть свои сведения, я вм дм совет: дело в том, что источников в чистом виде, то есть дистиллировнной воды, не бывет в природе. Во всякой есть своя подмесь, и ее, по крйней мере, знть ндо. В источнике отц Дниил дв недосттк и дже три: это человек, которого горизонт — эт деревня, нерзвитой, он в силу вещей немного сплетник, потому что у него нет никких интересов и он живет чужими, тк кк только свои дел знешь точно, в чужих же всегд будет неясность, то все сводится к случйной, сплошь и рядом, сплетне, безнкзнно гуляющей по свету…

— А зчем же устривть ткие потемки, чтобы было все неясно: рз его дело честно и в интересх других, то, кзлось бы, чем больше глсности, тем лучше. Инче одно из двух: или человек действительно дром терпит, или же делет гдости, еще изобржя из себя некоторым обрзом непонятного героя…

— Все это фрзы… Ккя тут глсность в чстной жизни? Гзету ему, что ли, издвть для вс? Все оттого, что слишком прямолинейно судите… Нконец, у отц Дниил есть еще недостток, с которым ндо считться. Это общий недостток ншего духовенств: они не крестьяне, они не дворяне и одинково, кк люди, чужды тому и другому сословию. И третий недостток, о котором особенно тяжело говорить: отец Дниил лчен… Вы можете проверить это у любого крестьянин.

Фкты лчности — при взимнии з требы — были нлицо: крестьяне охотно делились ими с Корневым и Кртшевым. См отец Дниил отдлился вдруг от них, стл сдержннее, уклонялся от рсскзов и только угрюмо смотрел, когд они появлялись в его мленьком домике. В конце концов мло-помлу в глзх Корнев и Кртшев отец Дниил превртился в обыкновенного строго ждного поп, со смертью которого округ избвится от хорошо присосвшейся пиявки. Они больше не интересовлись ни им, ни его рсскзми.

XIV

Все попытки Корнев ознкомиться с положением крестьян сводились кк-то сми собой к нулю. Усдьб хотя и был вблизи деревни, но вся жизнь ее тк рзнилсь от остльной деревенской, что общего ничего не было. Случйные встречи с крестьянми и рзговоры с ними были бесцветны и несодержтельны. Вскользь выскзывемое иногд крестьянми неудовольствие, по обыкновению нмекми, не понимлось молодыми людьми и всегд оствляло впечтление ккой-то мелочи. Это было понятно: рзговоры крестьян с Корневым и Кртшевым, которые не имели дже элементрных сведений о том, что ткое крестьянскя жизнь, выходили рзговором н двух рзных языкх. Переводчиком здесь являлся Конон Львович, и кк будто подтверждлось, что крестьяне действительно нрод тяжелый и, в сущности, сми не знют, чего хотят.

— Верно, судрь, верно, — вмешлся кк-то в рзговор Степн, поймв кое-что из слов Корнев с Кртшевым. — Нрод необрзовнный, см себя не понимет. Вот этк все бы мутить д дурью голову збивть. А кк вот и последнее отберут, вот тогд и нучтся блгодрить д добром поминть…

Из молодых крестьян двое особенно остнвливли н себе внимние: Конон и Петр. Конон слыл з беспокойного и дже бунтовщик. Он всегд был недоволен и всегд нходил поводы ворчть. Это был bête noire[59] Конон Львович, хотя упрвляющий, в общем, и стрлся относиться к своему тезке добродушно. Но он чсто говорил, что дже и его долготерпению придет конец.

— Просто слду нет: один, всех мутит.

Петр был полной противоположностью Конону. Один его вид уже действовл успокоительно: это был большой, хорошо сложенный блондин с светлыми глзми, которыми он весело и мягко щурился н свет божий. Все было, по его мнению, хорошо, что и случлось нехорошего, то всегд было скоропреходяще и тм, где-то з этим дурным, уже должно быть, нверное, и хорошее. Конон видел только отрицтельные стороны, их и искл. Петр видел одни положительные и точно не змечл отрицтельных мелочей жизни. Петр был общий любимец, и Конон Львович выствлял его кк обрзец и человек и рбочего. Если нужно было успокоить рбочих, примирить их — никто лучше Петр не умел это сделть. И всегд бескорыстно — от одного только рзговор с Кононом Львовичем. Объяснит ему, рстолкует — смотришь, большинство уже с Петром, беспокойное меньшинство с Кононом. Несмотря н ткую противоположность, Конон и Петр были друзьями, и в тех случях, где Петр был свободен от влияния Конон Львович, действовли сообщ. В беседх Корнев и Кртшев с двумя пробкми — Кононом и Петром — Конон в конце концов с вечными претензиями и жлобми ндоел, д исполнение его просьб было непосильно для Корнев и Кртшев. Пок еще шл речь о тбке, о бутылке водки, до тех пор, или инче, они могли помогть ему, но чем дльше в лес — тем больше дров, и Корнев с Кртшевым терялись, видя, что, собственно, требовниям Конон конц не будет. Конон, в свою очередь убедившись в бессилии молодых людей, стл относиться к ним с кким-то рздржением. Обрщлся с ними без церемонии, особенно с Кртшевым. Смолюбие Кртшев стрдло, и однжды, когд Конон вдруг резко перешел с ним н «ты», Кртшев не выдержл и, возмущенный, ответил:

— Ну, ты, Конон, совсем уж свинья, и я с тобой больше не буду рзговривть, потому что ты збывешься.

Конон молч тряхнул головой и погнл дльше своих волов, тк, кк будто ничего и не случилось, Кртшев, сконфуженный, остлся и стрлся не смотреть н Корнев. Последний тоже из чувств деликтности стрлся не смотреть н приятеля и дже проговорил:

— Нет тки порядочный нхл.

XV

Однжды утром Степн тинственно сообщил друзьям, что в степи у Конон Львович неспокойно. Корнев и Кртшев сейчс же, без чю, верхми уехли в степь, пок Аглид Всильевн еще спл. Из двендцти плугов ходило только три, в том числе и Петр, — остльные, выпряженные, беспомощно влялись по бороздм. Н стну толп рбочих всяких сроков угрюмо стоял возле возов и рвнодушно смотрел н приближвшихся пнычей. Тут же около них был и Конон Львович. Он был н ногх, держл в поводу свою верховую лошдь и с кким-то сконфуженным видом пошел нвстречу приехвшим. Кртшев почувствовл себя хозяином и озбоченно спросил:

— В чем дело?

— Конон все… — ответил упрвляющий, рзводя рукми. — И пищ нехорош, и хлеб никуд не годится, и плт мл, — одним словом, збил себе в голову… Н вс укзывет, что вы ему что-то говорили.

— Мы? — Кртшев смущенно оглянулся н Корнев.

— Кжется, ничего не говорили, — ответил Корнев.

— Д ведь это, знете, нрод: ему одного слов довольно, чтоб он себе черт знет что вообрзил… Вы лучше всего уезжйте, чтоб еще больше их не дрзнить, я уж см тут спрвлюсь…

— Но опсности нет?

— Ккя же опсность? Ну, не зхотят — пускй идут н все четыре стороны: других возьмем.

— Может быть, действительно провизия нехорош? — угрюмо спросил, поглядывя исподлобья, Корнев.

Конон Львович повернулся и крикнул:

— Андрей, принеси хлеб, сло, пшено.

Немного погодя из тбор вышел Андрей, з ним невдлеке и Конон. Об шли без шпок. Андрей пришел и подл пнычм черный хлеб. Конон Львович отломил, см попробовл и передл молодым людям.

— Ккой же еще хлеб?!

Корнев и Кртшев попробовли и сделли неопределенные физиономии: кжется, хорош?

— Хиб ж ткой хлиб можно исты? — спросил Конон, впивясь своими ястребиными глзми в Корнев.

— Хлеб действительно, кжется, кк будто…

Корневу очень хотелось поддержть Конон.

— Як тисто, — подскзл Конон, — мокрый.

Конон Львович рвнодушно молчл.

— Андрей, ты для меня из дому не зхвтил хлеб?

— Т взяв.

— Принеси.

Андрей принес.

— Вот этот смый хлеб сегодня к столу Аглиды Всильевны поддут, — скзл Конон Львович.

— До хлиб ж то що поддут? — спросил Конон, — як не рботть, то и тым хлибом жив буде чиловик.

— Ну, ступй, — прикзл ему резко Конон Львович.

— О тк, — кивнул головой Конон и повернул к тбору.

— Рботть не будемо, — рздрженно крикнул он уже издли.

— Гусь, — проговорил Конон Львович, мотнув головой. — Уезжйте! Когд увидят, что уехли, поймут, что ндеяться не н что. Весь секрет тут в том, что поднялсь цен н бзре з рботу.

— Тк отчего же и не прибвить?

— А понизились бы цены? Они бы не соглсились н сбвку.

— Ну, от бзр до бзр.

— Ну, без людей кк рз и остнемся.

Корнев и Кртшев уехли.

Чс через дв явился в усдьбу и Конон Львович. Трое, в том числе и Конон, взяли рсчет, остльные стли н рботу.

— В сущности, этот крестьянский вопрос ккой-то бесконечный, — рссуждл Корнев. — Решить его по существу? идти н компромисс? н кком пределе остновиться?.. Для меня, по крйней мере, нет сомненья, что Конон, по существу, прв. С другой стороны, тоже нет сомнения, что полумерми его не удовлетворишь. С точки зрения порядк, может быть, и ндо удлить Конон, но несомненно, что во фрнцузском прлменте ккой-нибудь крйний левый зседет н своем крйнем стуле и только и знет, что протестует — и ничего: ему приндлежит будущее, првому тм ккому-нибудь — прошлое, центру — нстоящее, всем есть место.

Рзговор шел з звтрком, з которым сидел и Конон Львович. Он с любопытством слушл и посмтривл н Аглиду Всильевну.

— Ну, вот и отлично, — отвечл сдержнно Аглид Всильевн, — это и есть смое глвное, и вы теперь видите, кк легко вызвть в нроде ложные ндежды, удовлетворить которые не в вшей влсти. Крестьяне — дети… прямолинейны, и в рзговоре с ними нужен тот же прием, что с детьми. Инче вы им ддите в руки оружие, которым они себе же ннесут вред.

— Оружие, в силу вещей, и без того у них в рукх: з деньги ли, в ренду ли, тк или инче, земля и труд, то, чем и мы и они кормимся, — у них.

— Это по-вшему…

— По-моему, — торопливо смягчился Корнев, видя, что Аглид Всильевн нчинет уже сердиться, — здесь ткое столкновение рзных интересов, что пок можно только постигнуть бездну, но решить вопрос…

— Н сегодня он решен, — скзл Аглид Всильевн тким тоном, что Корнев, чтоб не рздржть ее больше, змолчл.

Ночью сгорел только что сметння скирд.

— Однко! — произнес Корнев и принялся з ногти.

Конон и след простыл. Аглид Всильевн был сильно взволновн.

— Я тебя серьезно, Тём, прошу, — скзл он, позвв сын н свою половину, — оствить всякие общения с мужикми: вы можете себе здесь хоть весь мир ногми ствить, но ты видишь уже последствия вших неосторожных рзговоров. Полторы тысячи рублей в этом году доход уже нет. Эт скирд преднзнчлсь для придного Зины.

— Ккое же придное, когд у нее и жених-то еще нет?

— Ты до глупости доводишь со своими вечными рссуждениями, — я больн от них. Пойми же нконец, что они несносны! Ты просто глупеешь от этого вечного нпряжения обо всем рссуждть, рссуждть во что бы то ни стло. Пойми же нконец, что нет несноснее, нет отвртительнее, нет пошлее, нконец, человек, всю жизнь изощряющегося нд бесплодными решениями вопросов. Корнев хоть з чужой счет это делет, ты ведь прямо з счет своей мтери, сестер… Эгоист! Уходи! я не хочу тебя видеть.

Голос Аглиды Всильевны дрожл. Он огорченно смотрел вслед своему рстерянно уходившему сыну. Ей и жль было его и досдно.

— Теория, теория… основння прежде всего н том, чтоб для спсения чужих — своих, смых близких, губить… Отвртительный эгоизм.

И, несмотря н то, что Аглид Всильевн был теперь совершенно одн и некому ей было возржть, он еще стрстнее повторял, кк бы нстивя пред смой собой:

— Отвртительня теория! эгоистическя, грубя, несущя с собой подрыв всего… Нет, нет! Бог с ним, с тким рзвитием!

Чтоб успокоиться, он взял лежвшее н столе Евнгелие, сел в кресло и нчл перелистывть книгу. Он открыл глву девятндцтую от Мтфея о богтом юноше: «Иисус скзл ему: „Если хочешь быть совершенным, пойди продй имение свое и рздй нищим; и будешь иметь сокровище н небесх; и приходи и следуй з мной“. Услышв слово сие, юнош отошел с печлью, потому что у него было большое имение».

Аглид Всильевн вздохнул, откинул несколько стрниц и прочл из глвы пятндцтой Мтфея: «Лицемеры! хорошо пророчествовл о вс Исия, говоря: приближются ко мне люди сии устми своими и чтут меня языком; сердце же их длеко отстоит меня… Всякое рстение, которое не отец мой небесный нсдил, искоренится; оствьте их; они слепые вожди слепых; если слепой ведет слепого, то об упдут в яму». Он еще откинул несколько стрниц нзд и прочл из глвы десятой: «Не берите с собой ни золот, ни серебр, ни меди в поясы свои, ни сумы н дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посох. Ибо трудящийся достоин пропитнья… И врги человеку домшние его. Кто любит отц или мть более, нежели меня, недостоин меня… И кто не берет крест своего и следует з мной, тот недостоин меня. Сберегший душу свою, потеряет ее».

Под впечтлением последних событий и постоянных рзговоров с сыном и Корневым Аглид Всильевн, тысячу рз читвшя все эти листы, н этот рз читл их с особенным, все усиливвшимся впечтлением искренне верующей женщины.

«Судьбы божии неисповедимы… конечно, в будущих векх человеческой жизни», — думл Аглид Всильевн.

И вдруг у нее мелькнул мысль, что, может быть, нстоящее уже есть нчло этих веков. Точно поднятя ккой-то посторонней силой, он встл и долго, потрясення, смотрел н святой обрз скорбно поникшего пред грехми мир.

— Господи, ты милостив! — воскликнул он с глубокой верой. — Если ты, всемогущий, во влсти которого одним помыслом уничтожить мир и миры миров, послв своего единородного сын, не возложил н него исполнение твоих зветов, только преднчертл, то и от нс, ничтожных, отстрни чшу сию: непосильн он… Нет, непосильн, — убежденно повторял он уже смой себе.

Вошл Тня и, остновившись у дверей, тихо плкл.

— Что тебе? — спросил Аглид Всильевн.

— Дядя зболел.

Тихон был брт мтери Тни. Он же и воспитл ее, когд он остлсь бездомной сироткой. Тня любил его и терял в нем последнего близкого человек.

— Зболел? — спросил озбоченно Аглид Всильевн.

— Сейчс понесли из кухни. Ой, боже ж мой!

— Третий припдок… д, — бессильно проговорил Аглид Всильевн.

Тня громко зстонл и стл кчться, утирясь передником. С нее срзу слетел городской лоск.

— Полно, полно, — успокивл Аглид Всильевн и горячо поцеловл Тню в лоб. — Ну, что ж делть! Я тебе ткя же родня… был и всегд буду.

Тня, вытиря слезы, поцеловл руку Аглиды Всильевны.

— Иди к нему… Одрк пусть з тебя побудет в комнтх.

Тня ушл. Вошл Нтш и не то сконфуженно, не то устло присел.

— И Одрк плчет! — мхнул он рукой.

— С той что?

— Конон пропл…

— Ну! — сделл резкий жест Аглид Всильевн.

— Я знл, что Тихон умрет, — скривил Нтш лицо в свою обычную гримсу боли.

— О господи, кк я не люблю, когд ты кркешь.

Нтш с смого детств соствил себе репутцию Кссндры. Н этот рз Аглиде Всильевне был неприятнее обыкновенного этот др Нтши.

— Чем я виновт, — усмехнулсь Нтш. — Снилось мне, что я умерл…

— Долго жить будешь.

— Д я-то буду… Я всех переживу.

— Ты в смом деле, Нтш, вообржешь себя провидящей!

— Д ведь это помимо меня: я не успел еще и подумть, уже скзл…

— Это можно рзвить в себе до опсных рзмеров. Не хочу слушть твоего сн.

— Кк хочешь, — лениво усмехнулсь Нтш.

— Ну, что же? — спросил Аглид Всильевн, помолчв.

— Умерл и иду по тому свету… Ккя-то гостиня… обыкновення серя мебель, люди ккие-то… Я все иду, отворил дверь… Три двери: одн посредине в углубленье, и прямо в нее крсный огонь пдет, две поменьше по бокм… И ткой яркий крсный свет от фонря прямо туд, в углубленье… Я иду и зню, что, в ккую дверь попду, от того и вся судьб звисит, и иду прямо в среднюю. Отворил, никого… тихо… Я подумл: вот здесь уже нстоящий конец жизни. Вдруг вижу: подходит кто-то ко мне и спршивет: «Куд ты идешь?» И опять я зню, что от этого вопрос все звисит: в рй я попду или в д. А этот, который спршивл, нклонился и смотрит н меня. И я не зню — черт он или нгел. И мне хочется любить его, и боюсь… и плчу. А он тк лсково н меня смотрит: «О чем ты плчешь?» Я говорю: «Не зню». Он нклонился ко мне и спршивет: «Хочешь суд?..» Это мы вчер Жнну д'Арк читли, и все это перепутлось… Я говорю: «Хочу». Он отдернул знвеску, и я вижу — пропсть нроду сидит н скмейкх… Я встл н колени, скрестил руки и стою. Вдруг встет Тихон и говорит: «Я зню ее — это юродивя».

Аглид Всильевн мельком взглянул н дочь и опять отвел глз.

— Я стою и думю: ккя же я юродивя? А Тихон смотрит мне строго в глз… И я смотрю и думю: если я скжу, что я не юродивя, — Тихон пропл; скжу я, что юродивя, — я пропл… И не зню, что мне делть… Стою, стою… кто-то говорит: «Нет, это не Жнн д'Арк…» — и вдруг я куд-то провлилсь. Провлилсь и лежу тихо. И кто-то прямо мне н ухо: «Тихон умер». Я открыл глз — утро.

Нтш вздохнул и уствилсь глзми в окно.

— Это мы вчер говорили, читли, все это перемешлось…

— Все это оттого, — скзл Аглид Всильевн, — что вы долго по ночм зсиживетесь. Я тебе зпрещю позже одинндцти чсов сидеть. Вместо того чтобы з лето попрвить здоровье — ты посмотри, н что ты стл похож… Д мне и не нрвятся все вши рзговоры: вы слишком дети еще, чтобы вмешивться в дел, в которых вы ничего не понимете. Корнев рзыгрывет из себя большого и не змечет, что только смешон своими претензиями.

— Он без всяких претензий.

— Не он, ты без всякой критической способности… Ндо приучться рзбирть людей, потому что нет отвртительнее и глупее человек, который ходит с добровольно зкрытыми глзми.

Нтш нпряженно слушл. По ее лицу рзлилось выржение недоумения и огорчения.

— Дети, которые в пороховом склде бегют с огнем в рукх и рдуются… Полутор тысяч в этом году нет… Откуд я их возьму? Осенью в бнк… в город… Зин не сегодня-звтр невест… Откуд же я возьму… А им точно прздник…

Голос Аглиды Всильевны оборвлся. Нтш бросилсь к ней и стл горячо целовть ей руки и лицо.

— Я зню, зню… что все вы любящие, но пок доберешься до вшего сердц…

Аглид Всильевн проглотил новые слезы.

— Сегодня Тём стоит передо мной: точно я ему смя чужя… Глупый мльчик… Позови его…

XVI

Кк-то через несколько дней, под вечер, от умирющего Тихон прислли з Аглидой Всильевной. Он пошл с сыном. Кртшев шел здумчивый, с ккой-то пустотой в голове и сердце. В белой хтке с желтой печкой, желтым полом лежл под обрзми Тихон. Отец Дниил торопливо и угрюмо свертывл у окн дры.

— Позволил себе обеспокоить для успокоения умирющего, — скзл он, угрюмо подходя к Аглиде Всильевне.

— Блгословите, отец, — ответил он и, когд священник сделл крест, приложилсь к его строй руке.

Отец Дниил более мягко проговорил, понижя голос:

— Желет повиниться перед вми… Прощйте ненвидящим вс…

У ног Тихон стоял испугння Тня с зплкнными глзми, подпершись рукой.

— Лишние свидетели, удлитесь, — рспорядился отец Дниил.

Кртшев нерешительно стоял, когд Аглид Всильевн, подойдя к Тихону, помнил сын. Тихон сделл движение, кк бы желя освободиться или рспустить что-то, сжимвшее его шею. После этого движения он долго и неподвижно смотрел в глз Аглиде Всильевне.

— Ты хотел мне что-то скзть? — спросил он, нклоняясь к умирющему.

— Хотел, — мучительно тихо прохрипел Тихон. Аглид Всильевн понял, что ему трудно говорить.

— О Тне не зботься: он всю жизнь у нс жил, и я не оствлю ее…

— Одн, — прошептл Тихон.

— Зню… зню, что негодяй обмнул ее…

Тихон тоскливо кивнул головой.

— Зню, что сын есть. Буду и о нем зботиться…

Аглид Всильевн выпрямилсь и опять нклонилсь.

— Будь спокоен: господь слышит нш рзговор.

Он опять выпрямилсь и кк бы не то утверждл выржением лиц, не то спршивл: «Все?» Тихон мучительно поднимл н нее глз.

— Грешен, — прошептл он.

— Все мы грешны, — нклонилсь опять Аглид Всильевн.

— З добродетель вшу… окянный… — судорожно зметил Тихон, — сжег…

Глз Тихон с ужсом рскрылись и зстыли н Аглиде Всильевне. Он не то отштнулсь, не то поднялсь, чтобы лучше сообрзить.

— Скирду сжег? — спросил он жестко.

Аглид Всильевн, обводя сын ледяным взором, смотрел в окно.

— Что тебя побудило? — Он с отврщением скользнул взглядом по жлкому лицу Тихон.

Воцрилось нпряженное молчние. Тихон мучительно переводил глз с потолк н пол и н стены. Кртшев съежился и испугнно смотрел н мть. «Прощйте ненвидящим вс», — пронеслось в голове Аглиды Всильевны, и горячий огонь боли и протест згорелся в ее глзх.

— Дьявол, — прошептл Тихон, — всю жизнь смущл…

Тихон тоскливо зметлся и рвл ворот рубхи. Его желтя волостя грудь, вплый потный живот обнжились. «Умирет!» — мелькнуло в голове Аглиды Всильевны.

— Прощю тебя… и пусть господь тебя простит.

Тихон сделл нетерпеливую, судорожную, мучительную гримсу.

— Говори з мной: не яко Иуд, но яко рзбойник…

Тихон рвнулся, глз его выпятились и змерли н Аглиде Всильевне.

— Умер, — оборвл Аглид Всильевн.

Тня с неестественным воплем бросилсь к трупу…

Мть и сын возврщлись домой.

Кртшев в первый рз изменил своему обыкновению не критиковть мтери.

— Это был кк будто совершенно чужя для меня женщин, — говорил он Корневу, леж с ним в своей комнте. — Ужсно стрнное и тяжелое впечтление… Ккя гдость, в сущности, весь этот мтерильный вопрос: мть и добря, и честня, и любящя… И его стрх; кжется, чего бояться человеку? Все кончено, точно вот прокурор приехл… Одрк! — высунулся Кртшев из окн, увидев Одрку.

— Конон ни в чем не виновт… Тихон признлся… Умер уже…

Одрк остновилсь н мгновенье, поднял н Кртшев глз, опять опустил и тихо пошл. Но, пройдя немного, он остновилсь, опять вскинул глзми н Кртшев и, скрыв охвтившую ее рдость, преодолевя стыдливость, спросил:

— А чи то ж првд, пнычку?

— Првд… я см слышл.

Одрк ушл, Кртшев долго смотрел ей вслед. Корнев лежл и усиленнее обыкновенного грыз свои ногти. Кртшев тоже рскис и уныло, бесцельно смотрел в прострнство.

— Мы через неделю в город едем, — зглянул Мня.

Корнев и Кртшев вскочили.

— Вот кк! — изумился Корнев.

— Это вы виновты, — тихо, с упреком бросил ему, убегя, Мня.

— Вот кк! — повторил, нхохлившись, Корнев.

— Экую чушь Мня говорит, — скзл Кртшев. — Я сейчс узню, в чем дело.

— Не ходи к мме, — остновил Зин. — Мм рсстроен.

— Првд, что через неделю мы едем? Отчего?

— Оттого… Мм говорил, — и от интонции сестры Кртшеву сделлось вдруг жутко, — что вы с Корневым в конце концов что-нибудь ткое сделете, что совсем ее скомпрометируете.

— Ккие глупости! — с непонятной для него смого тревогой скзл Кртшев.

— Вот и глупости…

— Едем? — спросил, подходя, Корнев.

— Едем, — ответил Зин.

— Ну, и тем лучше, — мхнул рукой Корнев. — Ккя же причин?

— Мм хочет несколько морских внн взять.

— Н-д…

— Это Мня ему скзл, что он причин отъезд, — скзл Кртшев.

— Ккие глупости!

Корнев пытливо впился в Зину.

— Он пошутил…

— Нет, д, конечно, это ерунд, — поддержл Кртшев, — мть тк любит тебя.

— Нверно, ерунд: я уж тм был…

— Мне смому стрнно, что я мог нвлечь гнев… я, кжется…

— Ах, ккя эт Мня! и выдумет же… Постойте, я сейчс ее приведу…

— Д нет, зчем…

Но Зин ушл и возвртилсь нзд с Мней. Корнев уже издлек услышл ее «кр».

— Ну? — говорил, входя, Зин и обрщясь к Мне.

— Я ж вм скзл, что из-з вс.

Мня, вытянув шейку, зглянул весело в глз Корнев.

— Ну что ж… очень жль… — рзвел он рукми, и в голосе его звучло искреннее огорчение…

— Мня, что же ты делешь? — рссердилсь Зин.

— Ну что ж я могу тут, когд и мне тоже жль, — ответил Мня и убежл.

— Кпризничет… н нее кк нйдет.

— Нет, д я ведь не верю…

Чс через дв н дорожке в сду Корневу поплсь Мня с зплкнными глзми и быстро скрылсь…

Через неделю — з три недели до нзнченного рньше срок — в лунную, яркую ночь длинный ряд экипжей, повозок, трнтсов двиглся в ровной степи, поспевя к поезду.

Корнев и Кртшев добровольными изгннникми ехли в трнтсе в ворохе свежего сен.

Звенит и побрякивет трнтс, летит пыль из-под высоких колес, сдится н лицо, шею и спину, сдится н сено, збивется в глубь его и пыльным сухим ромтом щекочет ноздри; тянет в степь, и рисуется он в последний рз неподвижной, безмолвной, приникшей к дороге: собрлсь вся и смотрит, здумчивя, вслед убегющим экипжм.

Теплом лскет золотя лун и длекую степь и дорогу. Дремлет высокя тополь и смотрит в крй пыльной дороги; скрипят ее стрые корни и поют стрые песни. Рзгоняя тоску, зпел и Корнев:

Гей выводите т и выводите
Тй н ту высоку могилу…

И Кртшев зтянул.

— Можно к вм? — тоскливо просится Нтш из переднего экипж.

— Можно, — кричит Корнев.

Лошди остновились, и Корнев хлопнул Кртшев по плечу.

— Эх, Тёмк, не тужи.

XVII

Кртшевы приехли в город в смую жркую пору — в конце июля, в смый полдень.

Жестокое солнце юг, кзлось, сожгло весь воздух, рсплило кмень мостовых и домов, злило все своими ослепительными лучми, и в зное, духоте и грохоте только длекя яркя синев моря дрзнил прохлдой, покоем и мнил к себе.

Все были не в духе, уныло ехли с вокзл, смотрели по сторонм и по спинм пыльных прусиновых рмяков извозчиков читли всю скучную историю городского лет.

Кртшев, прищурившись, кое-кк сидя н передней скмейке, смотрел в море, и все то смутное, что связывло его и с городом и с гимнзией, проносилось без обрзов, щемило, тревожило сердце чем-то неприятным, неспокойным, суля в то же время и новое, что-то не изведнное еще. Кртшев пригнул голову и вздохнул всей грудью, — был деревня, теперь город: куд-то тянет, н душе пусто и скучно.

Аглид Всильевн двно уже не жил в собственном доме. Дом этот был отдлен от центр город, где сосредоточивлись все учебные зведения, д и стршно было ей, одной женщине, без взрослого мужчины, жить в ткой глуши. Поэтому он его сдвл, см ннимл квртиру в центре город. Но в этом году, тк кк городскя квртир ремонтировлсь, свой дом пустовл, он решил провести конец лет в своем собственном доме.

Со смерти отц почти никто не зглядывл в свой дом, и теперь, войдя, все были живо охвчены прошлым. Кзлось, ничего не переменилось с тех пор, кк они все детьми жили здесь. Вот детскя, здесь стояли их кровтки, мленькя комнт — Тёмин крцер, и комнт их знятий. Кбинет все ткой же неприветливый, большой и мрчный. Рук времени коснулсь всего, — рссохлись двери, выцвели полы и крск стен, и шги тк глухо и тоскливо отдются в доме. Вот темня передняя и лестниц в кухню. Рисуется в вообржении выглядывющя оттуд фигур толстой Нстсьи и из-з нее рябое толстое лицо Иоськи. Нстсья умерл, Иоськ в ученье, постоянно убегет, его ловят и бьют. Террс и сд зпущенный, редкий и пыльный. Горк… ккя мленькя он, и беседк н ней, в воспоминнии ткя нрядня, высокя, теперь покосилсь, выцвел, и добрться до нее всего несколько шгов по откосу. А вот вдоль глухой стены длинного сря виногрд и дже кое-где грозди чус, вот и клдбищенскя стен и тот глухой угол со стрым колодцем, который тк чсто снился во сне и всегд кзлся тогд смым бесконечным и путным местом. Теперь это все кк н лдони, и одним взглядом охвтывется вся прожитя жизнь. Тм, з этой стеной, вечным сном спит пп: добрый, но сек, и пмять рвется н этом: пусто и скучно. Тня идет… Ничего в ней не переменилось… Нет, изменилось: Тня — мть. Это тк стрнно, тк не вяжется с спокойной, урвновешенной Тней… Что тм у нее в душе? Если б он вдруг зглянул бы ей в душу, в тот тинственный мир ее, который тк искусно скрывет он от глз посторонних. Кк жль, что случилось с ней все это. Если б он моложе был, он кончил бы курс, женился н ней и уехл бы с ней туд, где их никто не знет…

«Не женился бы», — пронеслсь неприятня мысль, упершяся во всевозможные препятствия его житейской обстновки, и взмен этой мысли мелькнул другя, жутко охвтившя его: устроиться н время жизни в этом доме в отдленном кбинете отц. Он не зхотел остнвливться н этой мысли и без цели пошел дльше.

Он збрлся в кбинет и попробовл почитть: взял ккую-то книгу, лег н дивн и нчл читть:

«Посвящя свой журнл гржднской жизни, нуке и искусству, Берне прямо зявляет читтелю, что не будет следовть примеру тк нзывемых умеренных пистелей, которые вечно боятся нзывть вещи по именм, осторожно стрясь проходить дже между гнилыми яйцми. Бесстрстия объективизм при обсуждении тех зол, н ккие ему придется нтлкивться, он не обещет. Нельзя требовть от пистеля, чтоб он без ненвисти и любви, возносясь нд тучми эгоизм, слышл грозу нд собой».

Кртшев опустил книгу и здумлся нд тем, что, в сущности, жизнь глупя и скучня штук. И еще глупее и скучнее стновится, когд читешь ткие книги, в которых куд-то зовут, н ккую-то другую жизнь, кончишь читть, и точно с неб спустился: никкой ткой другой жизни и в зводе нет — идет, кк идет, и вся тк день з днем…

Кртшев нетерпеливо перевернулся к спинке дивн и стл смотреть в упор н клеенчтую обивку.

«Если б я вырос где-нибудь в совершенно особенной обстновке… ну хоть ншли бы меня где-нибудь н дороге… я бы тогд был свободен: что зхотел бы — то и сделл». Он стл мечтть о том, что бы он сделл: поселился бы в деревне, оствил бы себе кусок земли, остльную бы отдл крестьянм. Он подумл, что у него, у бобыля, тогд бы и земли не было… «Ну, положим, меня ккой-нибудь богч ншел и оствил мне…»

— Тём, мм спршивет, ты в ккой комнте хочешь устроиться? — спросил, зглянув, Зин.

— В ккой комнте? — протянул Кртшев. — Здесь в кбинете.

— Кбинет для девочек.

— В тком случе, где ж? — вспыхнул Кртшев, угдывя нзнченную ему мленькую комнту с единственным выходом в столовую, куд выходил и спльня мтери.

— В мленькой или в бывшей детской — тогд Сереж с тобой будет.

— Я с Сережей не хочу.

— Знчит, в мленькой.

— Я в беседке буду.

— Тём, ну что ты ребенк из себя рзыгрывешь? — Кртшев молч зкрыл глз.

— Тём? — нетерпеливо спросил Зин.

— Ну, подохните вы все.

— Тём?!

Это было тк неожиднно, тк грубо и оскорбительно, что Зин только поспешно зтворил дверь и, униження, оскорблення, ушл к мтери.

— Тём с ум сошел, — рстерянно проговорил он. — Я его спршивю, где он хочет, чтоб был его комнт, он… — Голос Зины вдруг дрогнул. — Служнкм тк не говорят…

Он совсем оборвлсь, отвернулсь к окну, и слезы зкпли по ее щекм.

Долго билсь с ней Аглид Всильевн, пок нконец Зин рсскзл, в чем дело. Аглид Всильевн был тк же поржен, тк же ничего не понял, кк и ее дочь. Ей ясно было одно: Тём деллся совсем непохожим н прежнего Тёму. У нее двно нкипело, и двно он подбирлсь к сыну:

— Я никогд себе не прощу, что приглсил Корнев в деревню… Тём совершенно отбился от рук.

Глз Аглиды Всильевны гневно сверкнули.

— Посмотрим.

Он несколько рз прошл по столовой, вошл в гостиную и, тм сделв несколько туров, отпрвилсь к сыну.

Кртшев лежл и тупо ждл. Он знл, что дром ему это не пойдет, и злость охвтывл его.

Вошл Аглид Всильевн, чужя и неприступня.

— Ты с ум сошел?

— Нет, — пренебрежительно и рвнодушно ответил Кртшев.

Аглид Всильевн смерил сын глзми.

— Я имел несчстье воспитть ккого-то урод… Сию секунду вон из моего дом…

— И уйду, — фыркнул Кртшев.

— Тк вот кк, — здыхясь, произнесл Аглид Всильевн.

Он стоял возмущення, порження, и в то же время ккой-то стрх охвтывл ее.

Кртшев больше всего смутил этот стрх: он и см испуглся вдруг себя и зговорил мягко и горячо:

— Мм, может быть, вы не сознете сми, но ведь вы же действительно хвтете меня тк з горло, что я дышть не могу… Ведь эт мленькя комнт ни больше ни меньше, кк контроль… Ведь я же мужчин…

— Что ткое?! Это еще что? Ккой ты мужчин? Д нет, ты действительно болен? Дй голову.

Аглид Всильевн приложил руку к его лбу.

— Не болен я… тоскливо от всей этой комедии, — проговорил Кртшев.

Аглид Всильевн опять принял свой неприступный вид.

— Послушй, Тём, это все тк ужсно… тк непохоже н тебя, что… или я должн все збыть сейчс же, или это никогд не збудется.

«Никогд» резко треснуло в воздухе.

— Ты сейчс попросишь у Зины прощенья…

— Я у Зины не попрошу. З что?

— З что?

Аглид Всильевн смотрел с рспущенной гримсой и рздрженно кчл головой.

«Ккя противня!» — подумл Кртшев и отвернулся.

— Ну, тк вон!

— Уйду!! — зревел вдруг Кртшев и, схвтив со стол шпку, выскочил сперв в переднюю, оттуд во двор и н улицу. Злоб, ненвисть, унижение, гнев душили его. Ему хотелось кричть, ругться, он убегл от смого себя и только рычл по временм, издвя ккой-то лошдиный звук. Ккими-то волнми ходил по нем злость, и, когд подступли к горлу, он чувствовл потребность бить, колотить, визжть и кусться. В один из тких приступов он изо всей силы впился зубми в свою руку. Чс через дв все прошло, и Кртшев почувствовл желние покончить со всей этой глупой историей. Глупо было все: и он, и мть, и вся жизнь дурцкя и глупя, но при упрямстве все могло выйти еще глупее. В тких случях требовлось быстрое рскянье. Мысль о том, что он мог бы действительно уйти из дом и жить хоть урокми, что ли, едв шевельнулсь в его мозгу: куд он пойдет и что он без обстновки семьи. «Уеду себе в Петербург по окончнии гимнзии — и бог с ними».

С стесненным сердцем, сконфуженный и подвленный, юркнул он в клитку, спросил вскользь, не смотря н встретившуюся Мню: «Где мм?» — и пошел, по ее укзнию, в беседку.

Произошл одн из тех сцен, которые тк ненвидел Кртшев. Потупив глз, угрюмо, но в то же время стрясь придть голосу ккую-то искренность, с созннием своего унижения и презрения одинково и к себе и к мтери, он пробурчл:

— Мм, я больше не буду.

— Нет, теперь уже поздно.

Несмотря н всю решительность этого «поздно», Кртшев знл отлично, что это «поздно» ни больше ни меньше, кк звук пустой. Знл, что после этого «поздно» нчнется нотция и будет продолжться целый чс.

Он стоял, слушл и презрительно щурился от рзного род громких слов вроде: «Ты мне не сын», «Я не желю ткого сын», — всех тех слов, которые существ вещей изменить не могут и облдют обоюдоострым свойством.

Мть говорил, не щдя крсноречия, и, конечно, меньше всего подозревл, что сын ее в это время срвнивл ее с стриком Неручевым. Когд после нотции, по обыкновению, он поцеловл ее руку, он опять подумл: «Тк и Неручеву целовли руку».

Он вышел из беседки, рздрженно усмехнулся своему срвнению и медленно пошел в отведенную ему мленькую комнту.

Ни одного нмек не было сделно со стороны мтери, но сын был убежден в том, что понимл истинный смысл действий мтери: он боялсь, отпустив его в кбинет, з его годы и з его сближение с Тней.

Об окн мленькой комнты были открыты и выходили н террсу.

Кртшев лежл н своей кровти, смотрел н эти окн, понимл их смысл, и никогд Тня не был тк близк к нему, кк в это мгновенье. Сближение теперь кзлось не тк недосягемо; в оскорбленном смолюбии, в мести кому-то з что-то исклось опрвдние, повод, кровь згорлсь; ндвиглись сумерки, с ними и мысль о Тне принимл все более и более рельефный обрз. Кзлось, он здесь возле него, и уж не унижение и не месть, тело семндцтилетнего юноши предъявляло свои прв.

Ккой-то стон вдруг вырвлся из его груди, смутивший всех сидящих в столовой, и все опять стихло, Кртшев, зтив дыхние, лежл, уткнувшись в подушку, не смея ни шевелиться, ни дышть.

Кртшев тк и зснул в тот вечер, не рздевясь, и проснулся только утром. Переодевшись и нпившись чю, он решил отпрвиться к Корневу.

— Сереж, — крикнул он уж в клитке, — скжи мме, что я пошел к Корневу знимться лтинским.

— Мм уже встл, — ответил было Сереж.

— Не встл, — уверенно скзл Кртшев и зхлопнул з собой клитку.

У Корневых все было по-строму. В дверях беззвучно покзлсь Анн Степновн, сделл свою добродушную гримсу и, проговорив свое «о!», стоял и ждл, пок Кртшев сбросит пльто и подойдет к ней.

— Вся, Мня, — крикнул он.

— А-! — бсом приветствовл Корнев, появляясь из кбинет отц и н ходу зстегивя свой пиджк, — милости просим. — Он с удовольствием пожл руку Кртшеву, укзл ему н кресло и см сел.

Выскочил Мня и, вспыхнув, рдостно поздоровлсь с Кртшевым.

Мня згорел, похудел и кзлсь еще привлектельнее.

— Ну что, кк? — спросил Корнев.

— Слушйте, Кртшев, отчего вы тк рно приехли в город? — перебил Мня.

Кртшев вопросительно посмотрел н Корнев.

— Ерунд все это, — скзл Корнев, — знешь ведь…

— Бунтовщики? — весело, понижя голос, спросил Мня.

Кртшев рссмеялся.

— Ерунд, — повторил Корнев и принялся з ногти.

— Спсибо, что с полицией не доствили, — сдержнно вздохнул Анн Степновн, присживясь н стул. Он посмотрел н Кртшев, н сын, покчл головой, вздохнул и скзл: — Голубчики мои, учение опять, лтынь, д то, д другое, и господь его зн, що ткое, поки не выкрутят, не выкрутят все. — Он сделл энергичный жест и мхнул рукой.

— Ну-с, кк твои? Нтлья Николевн?

— Всеньк изволили, кжется, нйти прочное помещенье своему сердцу? — рссмеялсь Мня.

— Мнечк изволят, кжется, глупости с утр говорить! — ответил, покрснев, брт.

Он встл лениво, с удовольствием потянулся и, встряхнувшись, скзл:

— Ерунд все это… Через две недели переэкзменовк — вы это чувствуете?

— Будем вместе готовиться, — предложил Кртшев.

— С удовольствием.

— Скжи лучше — будем вместе ничего не делть, — рссмеялсь Мня.

— Нпрсно: я с сегодняшнего дня готов, тк и дом скзл, что иду знимться.

— Инче бы не пустили бы? — спросил Мня.

Кртшев небрежно проговорил:

— Ах, прошло то время золотое…

— Большой теперь?

— Слв тебе господи!

— Впрочем, слышл, курить рзрешили? Вы с ккого клсс нчли?

— С третьего.

— И Вся тоже?

— И Вся тоже.

Мня мхнул рукой.

— Слушйте, Кртшев, идем купться.

— С удовольствием… Хотя, собственно, я не взял с собой денег…

— У нс билеты есть в купльню.

— Ты пойдешь? — обртилсь он к брту.

Корнев подумл и спросил Кртшев:

— Ведь воротишься?

— Слушйте, Кртшев, вы обедете у нс, вечером мы к вм.

— Отлично.

— Нкомндовл, — добродушно произнесл, появляясь, Анн Степновн вслед убежвшей дочери, — куд?

— Теперь купться, — ответил Кртшев, стоя с фуржкой в рукх в ожиднии Мни, — потом к вм обедть.

— Голубчик мой. — И Анн Степновн, обняв лдонями голову Кртшев, поцеловл его в лоб.

— Ну, уж мм не может. Идем, — крикнул Мня, сверкнув весело, возбужденно н Кртшев глзми.

Они опять шли по звонким улицм в треске и духоте город, искли тени, щурились от ярких лучей и с удовольствием осмтривли и встречвшихся прохожих, и дом, и друг друг.

— Я получил письмо от Рыльского…

Ничего нового он ему не сообщил, д и Рыльский был где-то длеко, Мня, возбуждення, довольня его обществом, шл рядом с ним.

Они зпрыгли по ступенькм широкой громдной лестницы бульвр и точно уже куплись в открывшемся просторе воздух и моря.

Спустившись, они пошли вдоль пыльного серого здния. Скрылось море н мгновенье и опять сверкнуло уж вплоть, с гвнями, с лесом мчт, с плткми куплен, с белыми рядми сохнущих простынь, с ромтом моря.

— Вы мне скжете првду?

— Скжу.

— В кого вы влюбились в это лето?

— Хотел влюбиться, но он уж невест.

— Рзве можно здесь хотеть или не хотеть?

— Можно, — беспечно ответил Кртшев.

— Нет, нельзя, Кртшев. Вы были когд-нибудь влюблены?

— Я с трех нчл влюбляться.

Из-з простынь вдруг появилсь фигур учителя мтемтики с его походкой зведенной куклы, с его обычным строгим взглядом темных глз.

Кртшев быстро смущенно поклонился и, когд он прошел, спросил с веселой тревогой Мню:

— Кк вы думете слышл он?

Они об рссмеялись, он еще оглянулся и скзл:

— Я думю — он хотел бы быть н моем месте.

— В кком смысле?

— Гм… гм… — усмехнулся Кртшев.

Они стояли н перекрестке подмостков, откуд рсходились дорожки в женское и мужское отделение.

— Ну?

— Здрвствуйте, — пренебрежительно, кк бы зня, что тк и будет, поздоровлсь Зин, выходя из купльни. З нею шли Нтш, Мня и толстя кубышк Ася.

Зин поцеловлсь с Корневой, Нтш, добродушно прищурившись, спросил брт:

— Ншел?

— Что ншел? — спросил Корнев и покрснел.

Зин только кивнул головой, Нтш, смеясь, поцеловлсь с Корневой.

— Мня кк выросл… похорошел, — с кким-то оттенком звисти зметил Корнев. — Мы вечером сегодня к вм хотели…

— Отлично, — ответил Нтш и, обртившись к брту, лукво спросил: — Ты тоже вечером?

Зин только молч кивнул головой, кк бы говоря: об этом и спршивть нечего.

— Вы одни? — спросил Кртшев.

— Мм теплые внны берет.

— Что знчит «ншел»? — спросил Корнев, когд прошли сестры Кртшев.

Кртшев только посмотрел н нее и, ничего не отвечя, улыбясь, пошел по подмосткм в свое отделение. Он шел и оглядывлся, пок не столкнулся с Сережей.

— Нши вышли? — спросил Сереж и, увидев исчезвших з углом сестер, опрометью озбоченно подбиря н ходу простыню, побежл з ними.

— Здрвствуйте, Сереж, — окликнул его Мня Корнев.

Сереж только теперь ее зметил, вдруг вспомнил что-то, кк-то испугнно, смущенно поклонился и еще быстрее побежл.

— В гимнзию поступет, — крикнул Кртшев.

— Что знчит «ншел»? — повторил Корнев, исчезя в купльне.

Кртшев шел, зглядывя в номер, выбрв свободный, вошел и зтворил рссохшуюся, сколоченную из тонких досок дверь. Н него пхнуло сыростью и зпхом гниющего в море дерев. Сквозь редкий пол тм, внизу, беспокойно билсь зжтя в столбх купльни зелено-прозрчня волн. Ему вспомнился вдруг вчершний вечер, и неприятное чувство охвтило его. Он быстро рзделся, обернулся до половины простыней и вышел н площдку. Он ходил по жрким доскм площдки со следми мокрых ног н ней и рссмтривл пльцы своих ног, рсплывшихся н доскх. Он взобрлся н смый крй помост двухсженной высоты, с которого прыгли любители в море, и стл смотреть в женскую купльню, стрясь угдть между множеством белых рубшек Мню. Мимо него пробежл и с рзбегу кто-то бросился в воду. Вод зкипел, покрылсь пеной, и в глубине ее сверкнуло белое тело, быстро выбирвшееся н поверхность.

— Здрвствуйте, прыгйте! — крикнул ему прыгнувший, окзвшийся выпущенным в этом году в студенты Шишко. Шишко, толстый, с черной стриженой головой, держл себя всегд нстороже и в то же время снисходительно.

Кртшев прикрутил к стойке простыню, рзбежлся и тоже прыгнул.

— Вы перешли? — спросил Шишко, уплывя вперед от Кртшев.

— Передержк по-лтыни, — ответил, догоняя его, Кртшев.

— Ну, это пустяки.

— Конечно.

— Говорят, восьмой клсс к нм н шею посдят.

— Вряд ли это коснется нс, — спокойно ответил Кртшев.

— Говорят, и вс коснется.

Шишко говорил с кким-то неприятным нмеком в голосе.

— Вы откуд слышли? — встревоженно спросил Кртшев и поплыл нотмшь, вследствие чего быстро догонял Шишко. Кртшев плвл легко и сильно. Он плыл быстро, и чсть туловищ его тк выдвиглсь из воды, что кзлось, стоило сделть еще одно небольшое усилие, и он пойдет по воде. Шишко плыл грузно, по-жбьи, и только черня стриженя голов его торчл из воды. Он пренебрежительно фыркл н эту воду, которя зливл его рот, тк фыркл, кк будто эт вод позволял себе ккие-то неприятные шутки с ним, окончившим курс гимнзии и уже принятым без экзмен в университет. Кртшев, порвнявшись, во все глз с звистью и тревогой смотрел н него: он хотел бы в это мгновенье быть н его месте; плыть тк же грузно, фыркть и сознвть в то же время, что он студент. Ах, под ккой-то особенной плнетой он родился, и дже это слдкозвучное имя «студент», нперекор всему существоввшему порядку вещей, для него уже вот-вот готово еще куд-то отдлиться.

— Учитель мтемтики мне скзл.

Учитель мтемтики! Д, в его взгляде был этот ответ. Учитель мтемтики с ним говорил, — они стояли где-нибудь н площдке купльни, — говорил, кк с рвным, н него этот учитель едв взглянул, и если при этом он еще слышл его слов… И восьмой клсс…

Шишко повернул нзд, опрокинулся н спину и, лениво, беспечно, упирясь ногми в воду, поплыл к лестнице: счстливый, беспечный Шишко! Есть н свете и счстье и доля, не у него, Кртшев, только! Господи, неужели же еще дв год этой прозы и тоски гимнзической? Этого обязтельного сознния своего мльчишеств?

Кртшев длеко уплыл в открытое море, и ккой-то точкой мелькл его фигур в блеске солнц и моря.

Он спохвтился, что его ждет Корнев, и быстро поплыл нзд. Его все двил ккя-то неволя. «В чем мне неволя? — стрлся рзобрться он. — Вот в этот момент я свободный человек. Эх, хорошо, если бы вдруг судорог схвтил: пошел бы н дно ключом и слдко уснул». Кртшев мысленно измерил глубину под собой, ярко предствил кртину последнего мгновения и быстрее, без мысли поплыл к берегу.

Когд он подплыл к лестнице, Шишко, уже одетый в легкий фрнтовтый костюм, уходил, снисходительным, дже лсковым голосом крикнув ему:

— Прощйте.

— Прощйте, — ответил ему Кртшев тким тоном, что Шишко остновился, подождл, пок Кртшев поднялся, и протянул ему руку.

— Прощйте, — приветливо повторили они об, и Кртшев, торопливо обтирясь в своем темном и сыром номере, думл: «Хороший человек Шишко».

— Что знчит «ншел»? — нстойчиво повторил Корнев, выходя из купльни и обрщясь к ожидвшему ее Кртшеву.

С мокрыми еще волосми, в брежевом плтье, сквозь которое слегк сквозили ее белоснежные плечи и руки, Корнев был ослепительно свеж. Тк свеж, что Кртшев не мог без ккой-то особенной боли смотреть в ее влжные, блестящие ткой же свежестью глз.

Корнев чувствовл свою влсть нд Кртшевым, испытывл удовольствие сознния, жжду определения пределов этой влсти и нстойчиво повторял, идя с ним:

— Я хочу знть, что знчит «ншел»… нечего, нечего отвиливть: говорите прямо и сейчс… Кртшев…

— Откуд я зню…

— Кртшев… я хочу… слышите? не хотите?

— Я не зню…

— Вы не хотите сделть мне приятное?

— Все, что хотите… хотите, головой вниз брошусь?

Кртшев покзл вниз, по откосу бульврной лестницы.

— Противный! Не хочу с вми говорить… Голубчик Кртшев… скжите…

— Хотите, головой вниз брошусь?

— Уходите…

— Ну, откуд же я зню?..

— Не знете? Честное слово?

— Не зню, — избегя взгляд, уклоняясь от честного слов, говорил Кртшев.

А Корнев все влстнее смотрел н него, не сводя своих рзгоревшихся глз, и обжигл его, повторяя:

— Противный, противный, противный.

Кртшев точно хмелел под ее взглядом. Ккя-то горячя волн, огонь ккой-то вырывлся изнутри, охвтывл и жег. Было хорошо, глз глубже проникли в ее глз, хотелось еще лучшего до безумия, до боли, до крик.

Кртшев вдруг стремительно сжл свою прокушенную руку и мучительно сморщился от боли.

— Что с вми?

Он нтянуто, сконфуженно улыбнулся.

— У вс ткое лицо было… я боюсь вс.

— Не бойтесь, — угрюмо вздохнул Кртшев, — дурков никто не боится.

— Дурков?

— Вот тких дурков, кк я.

— Я ничего не понимю.

— Если бы вы хоть что-нибудь поняли, — только бы меня и видели…

Он сделл неопределенное движение рукой.

— Ккой вы стрнный…

— Иногд мне хочется смого себя по зубм… по зубм.

— Д з что?

— Д вот тк… з то, что я тряпк, дрянь, трус…

— Д что с вми?

— Меня отец всегд нзывл тряпкой… Я кончу тем, что пойду в монхи.

Корнев удивленно посмотрел н него.

— Слушйте, Кртшев, это ккой-то пункт помештельств всей вшей семьи…

Кртшев вспыхнул и покрснел.

— Если бы я пошел в монхи, меня бы н третий день оттуд выгнли… Глупости все это, — кончу вот гимнзию, удеру, только и видели меня… Я не люблю… Я никого не люблю… Все здесь нехорошо, нехорошо…

В голосе его здрожли слезы, и он огорченно змолчл. Корнев, удивлення, притихшя, шл и смотрел н него.

— Я никогд вс тким откровенным не видл… У вс у всех в семье есть ккя-то гордость… дже вы вот нрспшку, всегд молчите… все-тки я всегд догдывлсь, что у вс, нверное, не все тк хорошо, кк кжется.

Кртшев нерешительно смотрел перед собой: ему было неприятно от своей откровенности и хотелось продолжть.

— Вы читли Гулливер, когд его лилипуты привязли з кждый волос? Вот и мне кжется, что я тк привязн. Покмест лежишь спокойно — не больно, только поворотишься кк-нибудь…

Кртшев сдвинул брови, — н верху бульврной лестницы он рзглядел фигуру поджидвшего его брт Сережи.

— Ну, знете, я думю, Аглид Всильевн не лилипут.

Кртшев, порвнявшийся в это время с Сережей, не отвечя, подошел к брту.

Сереж приподнялся и н ухо тихо скзл:

— Мм тебя зовет.

— Где мм? — спросил тоже тихо стрший брт.

— Тм, в боковой ллее.

— Хорошо, — громко ответил Кртшев и, подходя к Корневой, озбоченно проговорил:

— Сегодня мне ндо с мтерью по делм.

— Обедть у нс, знчит, не будете?

— Нет, — с сожлением ответил Кртшев и, подумв, прибвил: — Я уж под вечер, может быть… вместе пойдем к нм.

— Куд ж вы?

— Мть тут… у одних знкомых.

— Прощйте.

Кртшеву послышлось обидное сожление к нему, и, недовольный еще больше собой з свою болтовню, скрепя сердце, сконфуженный, он зшгл в обртную сторону от того мест, где сидел мть. Только когд Корнев скрылсь з углом и не могл больше его видеть, он повернул нзд и пошел к группе в боковой ллее, состоявшей из мтери и сестер. Он шел, чувствуя и ккую-то вину перед мтерью, чувствуя и ккое-то рздржение; шел неудовлетворенный и в то же время усиленно рботл нд собой, гнл все мысли и стрлся принять спокойный, рвнодушный вид.

XVIII

Берендя все лето провел в городе. Он стоически переносил утомительную духоту город и, высокий, лучезрный в своих длинных волосх, с подгибющимися коленкми, с уствленным в прострнство взглядом своих желтовто-коричневых глз, в смую жру ежедневно отпрвлялся н урок в противоположную чсть город. Он точно не змечл плящих лучей, рскленной улицы и, знятый высшими сообржениями, шгл, никогд не спрвляясь с теневой стороной: тким пустякм мест не было в том мире, где витли его мысли. Если иногд прозично в рзгре своего полет он нтлкивлся вдруг то н ручную тчку торговки, то н вертлявого еврейчик в своем упрощенном костюме: штны, жилетк с хвостиком сзди от рубхи, то говорил при этом свое обычное «о, черт возьми!», если вдогонку ему неслось «долговязый», «желтоглзый», то он прибвлял только шгу и, когд ругнь стихл, опять уносился в свой мир.

Кк истый философ, Берендя стрлся проникнуть в суть вещей и искл рдикльных решений. Сегодня он ломл голову под впечтлением прочитнного по вопросм обрзовния и воспитния. По его мнению, существующее обрзовние было слишком рсплывчто, бессодержтельно, мло приспособлено к понимнию живых условий жизни и вообще больше зботилось о том, чтобы побольше нбрость под ноги рзных препятствий к достижению цели — быть рзумным, смосознющим себя существом, — чем стремилось к этой цели. Обходя щекотливый вопрос о вреде и пользе тких предметов, кк, нпример, древние языки, Берендя рссуждл тк: жизнь покзывет нм, что из тысячи обучющихся этой премудрости один, может быть, преврщет предметы эти в действительное орудие, с помощью которого, роясь в рхивх отлетевшей жизни, проверяет, выуживет тм то, что еще можно выудить. Для остльных изучение этих предметов может иметь знчение только в смысле рзвития пмяти. Но клссики не имели клссиков, нд которыми могли бы упржняться в рзвитии пмяти: кк ее ни рзвивй, всего не зпомнишь, — для этого книги и существуют, и горздо вжнее другя способность человек: нлиз, критическое отношение к жизни и себе, смосознние. Пмять у всякого человек есть, был и будет, — релист и без лтыни облдет пмятью, првильной рботы мысли, если он нужн ( нужн, — думл Берендя), без рзвития уж никк не получишь.

Тким обрзом, не оскорбляя любителей древности, языки древние являются, во всяком случе, только специльным зннием и могут быть только ничтожным подспорьем в рзвитии второстепенной способности человек.

К тким же специльным знниям Берендя относил и лгебру, геометрию и тригонометрию. В общеобрзовтельный курс, по его мнению, должны были входить только смые общие понятия об этих предметх. Общеобрзовтельное зведение, думл Берендя, должно огрничивться всего пятью клссми, и пятндцти лет юнош выбирет себе уже специльное знятие, н которое Берендя определял пять лет. Свыше двдцти лет уже необязтельно прохождение ученых степеней, которые соствляют приндлежность исключительно уже ученого мир.

Нзвтр Берендя тк же упрощенно дебтировл ккой-нибудь вопрос общественных отношений. И здесь все было просто и ясно, и оствлось только удивляться, почему люди все вертятся вокруг д около и никк не желют увидеть то, что при доброй воле не требовло бы и докзтельств. К этому вопросу любил чсто возврщться Берендя и ждно читл все книги н ткую тему. Читл и добросовестно, с любовью конспектировл, стрясь зписывть поржвшие его мысли словми смого втор. Его рдовло то, что его prior'ные выводы совпдли и с тем, что он читл. Он рссуждл тк: с кждым отдельным человеком всегд можно договориться до истины, и понятия о добре и зле у большинств однознчщие, между тем жизнь тк слгется, что торжествует длеко не всегд добро, — нпротив, кк рз злое и господствует. И в этом господстве воля и сознние отдельного лиц всегд бессильно уступят общему положению дел. Сил, знчит, не в этом отдельном лице, в тех условиях общественной жизни, которые, кк хомут, не ддут своротить ни впрво, ни влево. От этого хомут все и звисит. Где-нибудь в Турции жизнь глохнет, потому что обществення форм жизни тм не хомут, петля, мертвя петля, здыхясь в которой люди бессильно бьются.

И глз Беренди широко рскрывлись, точно видел он перед собою всех этих бьющихся и здыхющихся в петле турок.

Берендя жил отшельником, и единственные лиц, с которыми он довольно чсто встречлся в течение лет, были его приятели-пропойцы — Петр Семенович и Всилий Ивнович. Берендя любил делиться с ними своими мыслями. Всилий Ивнович только блженно смотрел, кивл головой и, если водки не было, зсыпл. Петр Семенович, смотря по тому, был или нет водк, блгодушно или рздрженно возржл.

— Суть в том, — говорил он нствительно, — что человек, по существу, сволочь. Ккой вы ему хомут ни придумывйте, не беспокойтесь, он тоже придумет, кк свлить н шею ближнего всю тяготу.

— Но… но… — возржл Берендя, прижимя убежденно по дв пльц от кждой руки к своей груди, — из этого не следует, что петля лучше хомут.

Петр Семенович только пренебрежительно мхл рукой и отворчивлся.

— Я… я… хочу скзть, что в… одном смоусовершенствовнии т…толку нет… что… что ж, усовершенствуешься… и н столб сдиться?

Петр Семенович не удостоивл дже ответ и грузно кивл только головой.

— Ах, Петр Семенович! — просыплся н мгновение Всилий Ивнович.

— Не… не зню, — помтывя головой, с снисходительным смодовольством говорил Берендя.

Иногд под вечер, н знкомом бульвре, если бывли деньги (глвным обрзом у Беренди), рзговор приятелей кончлся выпивкой. Петр Семенович приносил полштоф водки, хлеб, свежих огурцов. Огурцы тк вкусно хрустели н зубх, хлеб кзлся ромтнее н свежем воздухе, и водк рзливлсь внутри тк тепло и приятно.

Берендя испытывл особое удовлетворение от сознния, что теория у него не рсходится с прктикой. Он рссуждл: жизнь сводится к борьбе. Всякий, кто пришел н землю, пришел не для удовольствия, для труд. Есть труд производительный — это льтруистический труд, и труд вредный — труд эгоист, который думет только о своем личном блге д о блге своих кровных. К ткого сорт людям Берендя относился с обидным пренебрежением. Избвляло этих людей от чувств обиды только то обстоятельство, что они и не догдывлись о существовнии презирвшего их философ Беренди, Берендя и подвно не искл их обществ.

Для успешной льтруистической борьбы, по мнению Беренди, совпдвшему с мнением Моисеенко, необходимы были дв оружия: одно — рзвитие, то есть првильное понимние рены борьбы — с кем именно ндо бороться и кк, другое оружие — возможня незвисимость борц от обществ. Первое оружие приобретется путем рботы нд своим рзвитием, второе — трудом в смысле зрботк нужных для жизни средств.

Чтобы не тртить н это много времени, нужно приучть огрничивть свои потребности minimum'ом. Чем меньше их, тем незвисимее человек и тем спрведливее его жизнь перед остльным обездоленным человечеством. Мтерильные лишения с избытком окупются конечною целью, и чем он грндиознее, тем слще тот черствый кусок, который он добровольно берет себе. Урок избвлял его от этой смой обидной и постыдной мтерильной звисимости. Труд чтения был для него не трудом, неисчерпемым нслждением.

Урвновешенный, счстливый своей летней жизнью в этом отношении — в других отношениях Берендя был недоволен собой. Он приучился с своими приятелями пить водку. Он не рз двл себе обещние бросить — и не выдерживл. В сущности, выпивл он рюмку, две, но он был нследственный лкоголик, д и смый процесс питья в обществе опустившихся людей тяготил его.

Было еще одно обстоятельство, которое вдруг кким-то темным пятном выросло н лучезрном небосклоне Беренди. Нпротив дом Беренди проживл некя молодя девушк по имени Фроськ. Фроськ служил в богтом мещнском доме в роли исполнительницы всевозможных черных рбот. Жирня, грязня, с нечесной косой и сльным следом от нее н спине всегд грязной кофты, с првильным, но бесцветным лицом Фроськ покзлсь Беренде чудом крсоты: в некотором роде бриллинтом в плохой опрве. Его, философ, человек существ, опрв эт не смущл, , нпротив, сильнее тянул. Фроськ любил под вечер постоять у збор, грызя семечки. Берендя любил игрть под вечер н скрипке у окн, смотрел н Фроську и, нигрвшись, отпрвлялся н бульвр. Проходя, опять он смотрел н Фроську, иногд оглядывлся и после этого долго еще смодовольно улыблся, помтывя головой. Однжды он решился скзть ей: «Здрвствуйте». В другой рз он спросил ее:

— Вы что ж не гуляете?

И тк кк Фроськ только молч смотрел н него своими ничего не выржвшими глзми, то он тк и ушел, не дождвшись ответ.

Кк-то рз он был смелее и, остновившись, проговорил, зикясь:

— С…слушйте, вы приходите н бульвр.

Он не пришл, и он обиделся.

Но тем не менее н другой день, нервно пощипывя свою редкую, пробиввшуюся бородку, он спросил, бодрясь:

— Вы что ж не пришли?

Тк продолжлось, пок нконец Фроськ не явилсь н свидние. Первое время об терялись и решительно не знли, что говорить и делть н этих свидниях. Нконец, после целого ряд скучных и бесплодных свидний, Берендя обнял и поцеловл Фроську, ощутил при этом едкий зпх коровьего мсл, которым предмет его смзывл свои волосы, ощутил сознние, которое вырзил вслух по ее уходе словми: «Че…черт возьми, кк это глупо!»

Он стрлся нйти в себе ккое-нибудь чувство к Фроське и ничего не нходил. Тем не менее свидния продолжлись. Сперв он пытлся было и ее увлечь н высокий путь своих иделов, но Фроськ нотрез откзлсь и от иделов, и от обучения грмоте. Все в конце концов свелось к деньгм. Фроськ и здесь обнружил полное рвнодушие, и, если бы не стрния смого Беренди, он, вероятно, и не зикнулсь бы о деньгх. Но рз двли ей, он брл рвнодушно и прятл их. Фроськ и приятели зпутывли все больше денежные дел Беренди, и, извиняя приятелей, Берендя нчинл чувствовть охлждение к Фроське.

В день приезд Корнев и Кртшев Берендя шел н свидние с неприятным предчувствием, что Фроське, по прежним рсчетм, сегодня ндо дть денег.

Светля, точно с зеленовтым проблеском, в чистом, прозрчном голубом небе лун светил, кк днем, зливл тихие пыльные улицы предместья и томил своей неподвижностью. Берендя шел, его длиння тень вытянулсь через улицу, взобрлсь н стену противоположного дом и оттуд точно высмтривл его. Еще издли он зметил в густой тени збор знкомую фигуру Фроськи, и сердце его неприятно сжлось.

Увидя Берендю, Фроськ, всегд деревяння, рвнодушня и покорня, дождвшись, когд он подошел, круто дернул плечми, отвернулсь, приподнял передник и поднесл его к глзм с явным нмерением зплкть. «Хочет плкть», — подумл Берендя и действительно вдруг услыхл тихие всхлипывнья Фроськи. Фроськ стоял согнувшись и плкл.

Берендя нклонился и тихо, испугнно спросил:

— С…слушй, ты что?

Но Фроськ молч продолжл плкть, только голов ее все энергичнее отрывлсь и опять припдл к переднику.

Берендя еще тоскливее и испугннее спросил:

— Ты… ты что?

Он почувствовл не то потребность, не то необходимость обнять ее, коснуться губми ее шеи и, повторяя мысленно свое «черт возьми», в третий рз повторил:

— Ну-ну, слушй же — говори!

Из-под передник донесся нконец лконический ответ:

— Ну д!

И это требовтельное «ну д» и энергичное движение плеч охвтило Берендю кким-то новым предчувствием и стрхом.

— Что? — спросил он, и муршки збегли по его спине.

— Тяжеля! — вдруг рздрженно, цинично взвизгнул Фроськ.

— О?! Тяжеля?!

Берендя не понял истинного смысл ее возглс, но ужс тем не менее еще сильнее охвтил его.

Когд, нконец, Фроськ нетерпеливо и с отврщением объяснил ему, что знчит тяжеля, Берендя рстерянно произнес:

— Ну, что ж?!

— Ну д! — взвизгнул Фроськ и рздрженнее стл плкть.

Берендя стоял и не знл, что ему теперь делть.

— С…слушй, я ведь не знл же, — тоскливо проговорил он.

Фроськ долго плкл. Беренде стло жль ее. Он обнял ее и стл утешть; он зствил ее поднять голову и посмотреть себе в глз. Обычный бесцветный, безучстный взгляд Фроськи скользнул по нем и уствился птично в прострнство. Берендя еще целовл ее и нконец рсшевелил деревянную Фроську, вызвв в ней ккую-то тень не то отзывчивости, не то способности говорить. Фроськ решительно зявил, что хочет идти к знхрке, и требовл десять рублей. Берендя отдл все, что у него было, — семь рублей, остльные обещл принести звтр.

Он был рд прекрщению свидния и поспешил уйти с чувством ккого-то стрх, что вот-вот догонит его Фроськ и не позволит дже и уйти.

Но Фроськ и не думл его догонять. Он все тк же деревянно и здумчиво стоял под збором, из-з угл к ней медленно подходил стройня, худя фигур юноши в мтросском костюме. Если б Берендя догдлся оглянуться или подслушть, он узнл бы много интересного. Но Берендя уже скрывлся з углом с своей походкой подтлкивемого в шею человек и меньше всего думл о том чтобы оглянуться.

Фроськ и подошедший тоже мло думли о долговязом желтоглзе.

Человек в мтросском плтье был не кто иной, кк брт Герськи, Яшк, друг детств Кртшев. Яшк двно уже отбился от рук семьи, некоторое время пропдл без вести (говорили, что он сидел дже в тюрьме, ему же приписывли учстие в рзных мелких кржх) и вдруг опять появился мтросом одного из згрничных проходов. Отец его, Ивн, успел умереть. Герськ двно првил домом, женился, и жен Ивн тк же робко и покорно смотрел теперь в глз невестки и сын, кк, бывло, смотрел в глз своего серьезного, строгого и в пьяном виде буйного муж. Блудного сын приняли сдержнно.

Яшк делл вид, что ничего не змечет, и только беглый, неспокойный взгляд его одного глз кк-то неприятно и смутно говорил, что много грязного, циничного и порочного успел уже осдить в его душе поток жизни.

Сближение с Фроськой произошло случйно в силу того обстоятельств, что Герськ, живший теперь невдлеке от Беренди, взялся сделть мещнм, у которых жил Фроськ, шкф. Когд шкф с потйным ящиком был готов, он с Яшкой отнес его хозяевм, и Яшк впервые увидел Фроську и пленил ее. Яшк, кк тонкий знток человеческой души, срзу понял, что Фроськ для него нходк, и — по пословице: дровому коню в зубы не смотрят — звлдел ею. Фроськ беспрекословно исполнял все его требовния и тщил все, что могл, у своих хозяев для своего жестокого и требовтельного повелителя. Тонкий, худой Яшк гвоздем зсел в ее сердце: сердце болело и шло н муки. Яшк решил утилизировть и слбость Беренди: по его нстоянию, Фроськ ходил н свидния и полученные деньги отдвл Яшке. И теперь, по змыслу все того же Яшки, Фроськ стоял в смутном рздумье с семью рублями в рукх. Фкт ее болезни был нлицо, тким же фктом было и то, что Яшк звтр уходит в море, откуд, кто знет, вернется или не вернется он. Он, конечно, обещл жениться, но Фроськ уже знл нстолько своего возлюбленного, что угдывл истину. Угдывл и тем не менее верил или хотел верить. Понимл он и то, что не дй он ему эти семь рублей — и поминй кк звли Яшку. Отдст — остнется и без Яшки, и без денег.

Яшк отлично понимл, ккой процесс происходил в душе Фроськи, и рссыплся мелким бесом. Фроськ двно уже утешилсь мыслью, что «долговязый» принесет еще три рубля тогд, когд коршун Яшк будет уже в море, и н эти три рубля он устроит свое дело. Не отдвл же он еще денег только потому, что любо было слушть Яшку, дст — перестнет говорить и уйдет. И долго еще Яшк, охвченный крсноречием, возбуждясь видом денег, говорил ей о диковинх моря, о больших городх, где живут турки, ходят в члмх и хлтх, держт по сотне жен.

Кк-то сми собой перешли деньги в искусные руки Яшки, и не зметил он и опомнилсь, когд Яшк уже был длеко.

— Яшк! — позвл он тоскливо.

— Чего? — нехотя подошел опять Яшк.

— Что ж ты мне скжешь?

— Скзл… приеду — женюсь…

— Обмнешь?!

— Что мне обмнывть? Скзл — сделю.

Яшк беспечно, нетерпеливо почесл зтылок и опять тихо пошел.

— Когд приедешь?!

— Через дв месяц в курте, — повернулся Яшк и, энергично сдвинув свою мтросскую шпку, зшгл и скрылся з углом.

В сонной улице, в блеске луны, в ромте пыльного зстывшего вдоль збор бурьян понеслсь рзгульно-рзбитня песня Яшки:

Несчстлив т дивчин,
Что полюбит моряк:
Моряк въедет в сине море,
Д и больше ничего.

А Фроськ все стоял, ухвтив изо всей силы своими здоровыми рукми стойку збор, и слушл, зстыв в тупой тоске, и смотрел в упор вдль, и ненвисть и любовь рвли ее жирное сердце. Яшк — этот вертлявый гвоздь, выдергивлся из этого сердц, ничего нельзя было переменить, взмен остлсь он одн, тяжеля, н муки знхрки, и стрх этих мук сильнее сжимл ее сердце. Вспомнилсь контрстом другя фигур — долговязой глисты, желтоглзник, который кк нклонится к ней д пхнет н нее, то тк и перевернет ей все сердце. Фроськ вдруг тоскливо зревел и, бросив стойку, плкл и ндрывлсь от слез. Не слышли этих слез ни Яшк, ни Берендя…

После обед Берендя обыкновенно принимлся з чтение. Он устроил себе во дворе у збор род беседки из простынь. Через несколько дней после описнного, в ворохе сен, в одной рубхе, окруженный книгми, с тетрдью и крндшом в рукх, Берендя лежл в своей беседке, читл и выписывл в тетрдь интересные для него мест. Он был рссеян, мысль чсто отрывлсь к Фроське, и он вдруг огорченно здумывлся.

«Если быть последовтельным, ндо жениться. Но что ткое Фроськ? Ккя он мне пр? Это кусок мяс, и только… овц. Н овце рзве можно жениться? У него может быть общее рзве с ее ребенком, и в отношении этого ребенк есть его обязтельств, ккие обязтельств могут быть к Фроське? Добровольное сближение, случйность положения. Дть ей выход только из этой случйности… Он дл его… Ведь это, в сущности, гдость, не выход. Нет, ндо удержть ее… Ндо».

Смутное сознние шевельнулось, что это ндо, кк и большинство житейских «ндо», остнется тм где-то, в эмпиреях, жизнь пойдет своим чередом.

Он опять погрузился в чтение.

«А что, собственно, мешет мне это „ндо“ выполнить? Положим, я женюсь… мне девятндцть лет. Ндо бросить гимнзию? Ну, что ж, буду жить своим трудом. Ну, что ж? Тридцть рублей в месяц. Это одному, с Фроськой? Но что я буду с ней делть?! Что ткое, в сущности, „ндо“ и где мсштб этого „ндо“? Общеходячий! Т петля, которя в конце концов удушит его? Если дже с точки зрения естественной взять вопрос вырождения род… Ккой он отец, когд уже см он отрвленный лкоголик? Нет сомнения, что он будет тким же пьяницей, кк и отец его… С той рзницей, что в свободные минуты он будет продолжть свою льтруистическую рботу, отец зтягивется в петлю. С Фроськой эт петля будет еще ужснее!»

Он опять прогнл все свои мысли и сосредоточился н чтении.

«В сущности, я же не люблю ее?!» — мелькнуло и холодом ужс охвтило Берендю.

«А что общего между мной и ребенком?! Что общего между ней и моим ребенком?! Ребенок не мой и не ее».

Плтон прв… Плтон?! Он и Плтон, их мысли сошлись. Мысли великого будущего! Берендя тк и змер нд рскрытой книгой, облокотившись н локоть, со взглядом, устремленным в дыру строй простыни…

— О-о-ой! — взвыл Корнев, приседя у вход.

Из-з Корнев выглядывло веселое лицо Кртшев.

Фигур Беренди в ворохе сен, книги, оригинльный нвес, взгляд Беренди — глубокомысленного, невозмутимо созерцющего основы будущего мир философ, — от всего этого веяло ткой своеобрзной новизной и свежестью, тк отвлекло от прозы действительности, что Корнев и Кртшев збыли и о восьмом клссе, и о скуке, которую несли было Беренде, и испытывли только одну рдость свидния с Диогеном. Было смешно видеть Берендю в ткой обстновке, было приятно его увидеть, было просто весело быть опять всем втроем вместе.

После бурного здоровнья Берендя усдил товрищей н скмью и, точно отыскивя, чем бы их угостить, схвтил свою тетрдь и, проговорив: «С…слушйте», — нчл читть. Товрищи пытлись было перебить его, но Берендя упорно продолжл свое чтение, и Корнев с Кртшевым терпеливо слушли.

— В скетических письмх Гоголя все тот же дух, побуждвший некогд сибирских рскольников сжигть себя. Эти люди имели в себе все кчеств души, которыми некогд прослвляли себя и спсли отечество от врвров и Муций Сцевол, и Деций Мус, и все стрдльцы новой цивилизции. Увы! Не сибирских скетов, не Гоголя вин, что они схвтились з ложные средств, saeculi vitia non hominis — пороки эпохи, не человек. И пок не изменятся понятия и привычки обществ, едв ли удстся кому бы то ни было при всех возможных нлизх собственной души изменить те привычки, которые поддерживются требовниями обществ, обстновкой ншей жизни, и откзться от дурных привычек, господствующих в обществе, увы, точно тк же нельзя, кк и нрушить хорошие привычки, утвердившиеся в обществе.

Итк, лучше всего не в себе, в общих условиях жизни искть, чем, ккими обстоятельствми и отношениями порождены и поддерживются пороки. И пок эти обстоятельств и отношения, порождющие пороки, существуют, до тех пор бессильны единицы: н долю толпы достется тупя, прозябтельня жизнь, н долю единиц — стрдния. И чем выше эти единицы, тем ужснее их конец. Легок и весел был хрктер Пушкин, уж н тридцтом году изнемогет он нрвственно и умирет через несколько лет. Помянем и Лермонтов:

З все, з все тебя блгодрю я:
З жр души, рстрченный в пустыне,
З все, чем я обмнут в жизни был…
Кольцов?!

В душе стрсти огонь
Рзгорлся не рз,
Но в бесплодной тоске
Он сгорел и погс.

Жизнь! Зчем же собой
Обольщешь меня?
Если б силу бог дл,
Я рзбил бы тебя.
Не вспомним ли и Полежев, который,

Не рсцветши, отцвел
В утре псмурных дней.

Долго бы вспоминть всех: кого ни вспомнишь из сильных душою людей, все они годятся в этот список. Невозможно сомневться в том, что и Гоголь уморил себя, по свидетельству доктор А. Т. Трсенков. Не вин Гоголя в том: к тридцтым годм, после бурного возбуждения молодежи возвышенными идеями — нступл рекция, столь обычня в русской жизни. Нельзя было услышть в кругу молодежи ни одного из тех громких слов, нд которыми тк легко смеяться, но без увлечения которыми бедно и пусто сердце юноши, взрослого человек пуст и прозичн жизнь. Пусть живет, кто может, ткой жизнью, но не будем клеймить тех, кто не может. Не мог и Гоголь. Его конец был тем ужснее, чем колоссльнее был сил его нтуры.

Мир тебе! Во тьме Эреб
Ты своею силой пл…[60]

Корнев во время чтения брл с полу то ту, то другую книгу. Тут были и Берне, и Гейне, и журнлы прежних годов, и журнлы последних дней.

— Что это ты читл? — спросил Корнев, перелистывя Гете.

— Брось-б-брось, — горячо зговорил Берендя, увидя в рукх Корнев Гете, — ж-жил в смую тяжелую эпоху стрдний своего нрод и… и… не отозвлся ни одним звуком. Лучшую эпоху ф…фрнцузов нзывет п…печльной ошибкой…

— О-о-ой! — ндрывясь от смех, стонл Корнев. — Д что ты читл?

— В…выписки делю, — лучше зпоминется.

Корнев взял в руки увесистую тетрдь Беренди.

— Это все летом? Здорово рботл.

Корнев с звистью посмотрел н Берендю и принялся сосредоточенно з ногти.

— Чй есть? — спросил Кртшев.

Берендя, удовлетворенно следивший з Корневым, возврщенный Кртшевым к действительности, смущенно ответил:

— Че… черт возьми. Кк рз все деньги вышли.

— Идем к нм, — предложил Кртшев.

— О?! — нерешительно произнес Берендя.

— Конечно, — подтвердил Корнев.

Берендя н мгновение здумлся и, змотв головой, проговорил:

— Что ж? идем.

— Ну, тк идем, — встл Корнев.

— Постой, отчего вы тк рно приехли из деревни?

Кртшев покосился н Корнев и опять сел.

— Тк, ерунд, — рздумчиво скзл Корнев.

Корнев, щдя смолюбие Кртшев, передл вкртце события в деревне.

— Т…ты говорил с мтерью? — спросил по окончнии Берендя.

Кртшеву было тяжело и неприятно.

— Что ж ей скжешь? — скжет: мльчишк… — Нступило молчние.

Берендя опустил голову и мшинльно смотрел в свою тетрдь.

— С…слушй, я не пойду к тебе.

— Идем, — тоскливо и быстро позвл Кртшев.

— Идем, — поддержл и Корнев.

— Е-ей-богу, не пойду…

— Ну, что з ерунд!

Кртшев обиделся.

— А кк ты думешь, с…сознет он?

— Ну, д брось, одевйся, — нстивл Корнев.

Берендя в нерешительности смотрел н Кртшев. Не хотелось ему обидеть и Кртшев, не хотелось и встречться с Аглидой Всильевной, — тянуло к книгм, и жль было терять время.

— Нет, ей-богу… Я лучше в другой рз…

— Ну, тк кк же? — спросил Корнев, смотря н Кртшев. Кртшев, видимо, обиделся.

— Ну, че…черт с тобой, идем.

— Нет, конечно, это свинство, — нчл было Кртшев и нклонил голову.

— Д брось, — перебил его Корнев, — идет. Ну, одевйся.

Берендя взял со скмьи грязный пиджк.

— Ну и отлично.

Берендя добродушно усмехнулся и не без едкости спросил:

— М…может быть, он прикжет меня вывести?

Кртшев совсем обиделся.

— Ишь ккой ты стл! — хлопнул Берендю Корнев по плечу. Все трое вышли.

Н улице црил пустот сумерек.

Берендя шел с Корневым впереди, Кртшев плелся поодль. Корнев кк-то вдруг не то збыл о Кртшеве, не то потерял к нему интерес. Нпротив, Берендя привлекл его к себе, и он повел с ним оживленный рзговор.

Беренде было приятно это внимние, он с достоинством щипл свою бородку и энергичнее обыкновенного помтывл головой.

— Несомненно, — говорил, шгя, Корнев, — полный рзлд между теорией и прктикой… В деревне это кк-то особенно рельефно — это рзделение труд, о котором кто-то скзл, что одни сеют пшеницу, другие едят ее. С одной стороны, конечно…

Корнев пренебрежительно мхнул рукой.

— А впрочем… С другой стороны, нельзя не признться, с другой — нельзя не сознться… и в конце концов теория и прктик вот кк стоят друг против друг.

Он покзл пльцми, поствив их один против другого, кк стоят теория и прктик, и мхнул пренебрежительно рукой.

— Придет, конечно, время, — скзл он, помолчв.

— Н…не для всех. Персм, нпример, просто не по средствм будет уж догнть… И…история покзывет нм, что и прежде упущенное время не нверстывлось… И тут рботет уж п…просто экономический зкон… неизбежный. П…под зщиту более сильного н…нужд поствит. Бухр…

— Движение, конечно, есть.

— Достточность этого движения кем определяется? доброй волей убежденного, что оно достточно?

— Типичное, в сущности, время, — рздумчиво зговорил опять Корнев. — С одной стороны, будто и првы его мть и мой почтеннейший родитель. Кто мы? Мльчишки… А с другой, ведь это все вопросы, поднятые людьми ткого ум, перед которыми и мой бтюшк и его мть… А ведь пломб ккой! Ну, мой-то хоть мычит только, возьми его мть? Послушешь — вдохновенье, убежденность… в сущности, одно сплошное недомыслие или, еще хуже, фрисейство… Прямо понимет и морочит… себя, конечно. А Неручев уж просто нглец: врет без ззрения совести прямо в глз: знет, что врет, и глзом не моргнет.

— Кто это Неручев?

— Один сосед Кртшев.

Корнев сосредоточенно принялся опять з свои ногти.

— Ерунд, — скзл он пренебрежительно.

— К…корбль без якоря. Р…рбот без устоев… Кучк возится, строит, … пришл волн м…мрк, и… и все к черту, к…колесо белки. Нет фундмент о…обрзовния д…достточного, чтоб противостоять н…нпору этой волны… И… и покмест тк будет, из бездны м…мрк вылезет еще с…столько охотников…

Берендя шел, кк плк, подгибл коленки, смотрел своими лучистыми глзми твердо и непреклонно перед собой, спокойно, рвномерно все глдил свою бородку, и только похолодевшие пльцы его рук нервно дрожли д сильнее рзлилсь мертвення желтизн от глз по щекм.

Некоторое время об шли молч.

— Восьмой клсс… — проговорил Корнев.

С лиц Беренди слетело все вдохновенье. Это был опять прежний испугнный, рстерявшийся Берендя.

— Врешь?! — змиря, спросил он.

— Д вот…

Корнев лениво остновился и мотнул н подходившего Кртшев. Кртшев нчл было нехотя, но злоб дня зхвтил, и приятели горячо и возбужденно зговорили н жгучую тему.

Они незметно вошли в отворенную клитку кртшевского дом и через двор прошли прямо н террсу.

— Может, все это еще только слух, — скзл Корнев, отгоняя неприятные мысли.

В сумеркх мелодично рздвлсь игр Нтши. Корнев сделл жест, и все трое н цыпочкх пошли по террсе, чтоб не услышл Нтш. Они тихо уселись н ступенькх и молч слушли. Нтш импровизировл, по обыкновению. Ее импровизцию особенно любил Корнев и нзывл ее в шутку Шубертом. Мягкие, нежные, тоскующие звуки лились непрерывно, незметно охвтывли и уносили.

Вечер, сменивший жркий день, пок точно не решлся еще вступить в свои прв. Было пыльно и душно. Но в небе уже лил свой обмнчивый прозрчный свет здумчивя лун. В неподвижном воздухе зстыли утомленные в безмолвном ожиднии ночной свежести деревья. Только нметились бледные тени; скоро сгустятся они и темными полосми рельефнее отсветят яркость луны. В воздухе, в сду было пусто, и только нежня музык нполнял эту пустоту ккой-то непередвемой прелестью. Звуки, кк волны, мягко и сильно уносили в мир грез, и дум вольня куплсь в просторе летнего вечер.

Нтш кончил и, рссеянно пригнувшись к роялю, здумчиво зсмотрелсь в окно. Аплодисменты слуштелей с террсы вывели ее из здумчивости. Он встл, вышл н террсу, весело поздоровлсь и зявил:

— А ммы и Зины нет дом.

— Это, конечно, очень грустно, — пренебрежительно ответил Корнев, — но тк и быть, могут подольше н этот рз не являться.

— Ну, пожлуйст, — мхнул рукой Нтш и, присев н ступеньки, зглядывя в небо и в сд, скзл: — Скоро потянет прохлдой.

— А пок положительно дышть нечем, — ответил Корнев, присживясь около нее.

Сели Берендя и Кртшев. Кртшев крикнул:

— Тня!

В лунном освещении в окне покзлсь Тня.

— Мы чю хотим.

Тня ушл, они все четверо продолжли все тот же рзговор, тихий, неспешный. Нтш отстивл мть и все стрлсь придумть что-нибудь ткое, чтобы и мть опрвдть и признть првильным постновку брт и его товрищей.

— Оствьте, — пренебрежительно говорил Корнев, — все это одно бесплодное толчение воды выходит: и невинность соблюсти, и кпитл приобрести. Это ведет только к отупению. Ствьте прямо вопрос: где првд?

— Првд, конечно, у вс.

— Ну, тк в чем же дело?

— Срзу нельзя.

— Почему нельзя?

— Ничего срзу не делется.

— Знчит, сложить руки и ждть? — спросил Кртшев.

— Жди! — ответил Нтш.

— Ну, тк я лучше себе голову об стену рзобью.

— Ккой же толк из этого?

— А ккой толк сидеть слож руки? У меня две жизни? Я не могу и не хочу ждть.

— Все рвно не рзобьешь же себе голову: будешь ждть.

— Ну, тк еще хуже будет: другие рзобьют.

— Никто не рзобьет, — мхнул рукой Нтш. — Тк и проживешь.

— Я, собственно, не понимю, что вы хотите скзть? — вмешлся Корнев.

— Хочу скзть, что жизнь идет, кк идет, и ничего переменить нельзя.

— Но, однко же, мы видим, что меняют.

— Меняют, д не у нс.

— Что ж, мы из другого тест сделны?

— А вот и из другого.

— Ну, оствьте, — досдливо проговорил Корнев. — Пусть ккя-нибудь отупеля скотин или тм из рзных подлых рсчетов докзывют, что тм хотят, но не двйте себя, по крйней мере, вводить в обмн.

— Не зню… — нчл Нтш, но оборвлсь и змолчл.

Берендя слушл, смотрел н рзговриввших и теперь, когд все змолчли, помтывл головой, собирясь что-то скзть.

— Ну, д довольно об этом, — предупредил, не зметив его нмерения, Корнев, — дурков не убвишь в России, н умных тоску нведешь. Мнечк, сюд! — хлопнул он рукой по террсе подходившей Мне.

Мня посмотрел, подумл, сел возле Корнев и скзл:

— А мм не позволяет нзывть меня Мнечкой.

— Пустяки, — вторитетно произнес Корнев. — Мнечк вы — и все тут.

— Ну, хорошо, спросим у ммы.

— Совершенно лишнее. Ндо стрться приучться своими мозгми вертеть: мм звтр умрет, — что ж вы стнете делть тогд?

— Ккие вы глупости говорите.

— Умниц, Мня, — поддержл Нтш.

— Яблоко от яблони…

— Ну, отлично, — перебил Нтш.

— Вовсе не отлично.

— Если вм говорят отлично, тк, знчит, отлично, — нстойчиво скзл Мня.

Рзговор незметно перешел в облсть метфизики, и Берендя стл рзвивть свою оригинльную теорию бесконечности. Он говорил, что в мире существуют три бесконечности, три кит, н которых держится мир: время, прострнство и мтерия. Из бесконечности времени и прострнств он довольно тумнно выводил бесконечность мтерии. Скромный Берендя предпослл своей теории предупреждение, что, в сущности, эт теория не его и нчло ее относится к временм египетских мудрецов. Все слушли, у всех мелькли свои мысли. У Нтши мелькл веселя мысль, что Берендя со своей теорией и сконфуженным видом, со своими рскрытыми желтовтыми, нпряженно в нее уствленными глзми см египетский мудрец. Ей было смешно, он смотрел в глз Беренди весело и лсково и, двно ничего не слушя, постоянно кивл ему головой, двя тем понять, что ей ясно все, что он говорит.

Корнев рссеянно грыз ногти, не слушл Беренди, о чем-то думл и, только встречясь глзми с Мней, делл ей вдруг строгое лицо. Мня, кк молодой котенок, нклонял в ткие мгновения головку и всмтривлсь згдочно в глз Корнев.

— Д-, — протянул вдруг ни с того ни с сего Корнев.

И, когд Берендя уствился н него в ожиднии возржения и все повернулись к нему, он смутился и скороговоркой проговорил:

— Конечно, конечно.

— Что «конечно»? — спросил Нтш, двясь от рзбирвшего ее смех.

И все, смотря н Корнев, и см смущенный Корнев нчли смеяться. Рзговор о метфизике оборвлся, потому что Корнев после смех, мхнув рукой, решил:

— Брось ты к черту всю эту бесконечность; не все ли тм рвно: конечно, бесконечно, — фкты нлицо: я существую, и вторично я не буду существовть. Тем хуже, черт возьми, если все, кроме меня, бесконечно.

— А вот и мм звонит! — воскликнул Мня и побежл нвстречу мтери.

Когд рздлся звонок, всем стло жль нрушенной уютности. Нтш встл. Н ее лице было ясно нписно это сожление и в то же время сознние незконности ткого чувств.

XIX

Волновлось общество, волновлсь печть, шли горячие дебты з и против клссического обрзовния. Родители и ученики с стрстным внимнием следили з ходом этой борьбы. Реформ семидесятых годов положил конец этой борьбе. Обрзовние в клссических гимнзиях было признно недостточным: вводился восьмой клсс и ттестт зрелости. Увеличение прогрммы шло исключительно з счет клссических языков: удвивлось число уроков лтинского, вводился другой древний язык — греческий, рвнознчщий по вжности с первым.

Введены были второстепенные клссы гимнстики, пения и дже тнцы. Последнее уж был личня идея нового директор, или, вернее, жены директор, женщины светской, с претензиями. Непривычный глз стрнно освивлся с скромной фигурой офицер н гимнзическом дворе: ученики мршировли, строились в ряды, по комнде приседли и проделывли рзного род ртикулы.

Соборный регент, темный, с черными хохлцкими усми, с черными без блеск глзми, в рекреционном зле стесненно обводил взглядом своих новых учеников. Рзочровнное лицо его ясно говорило, что никогд искусство этой нсмешливой и вольной толпы учеников не срвнится с строго выдрессировнной школой его соборных певчих. Из мленьких больше подвли ндежды: серебряный дискнт Сережи Кртшев звенел по зле, и он смотрел с тким выржением своих усердных глз н регент, ккому позвидовл бы любой из нстоящих певцов его хор. Регент не мог рвнодушно видеть этого усердия Сережи, глдил его по голове и предскзывл хорошую будущность его голосу. Появился снов предствитель хореогрфического искусств, стрый учитель тнцев m-r Дорн, гигнт, во фрке, с рябым облезлым лицом, в золотых очкх, с широкой и длинной ступней своих гуттперчевых ног. Он шел по знкомой лестнице в знкомую злу тк же, кк, бывло, ходил, когд в коридорх вместо теперешних серебряных глунов мелькли крсные воротники полных пнсионеров. Прежний директор подл в отствку: одни говорили — по собственному желнию, другие — вследствие недорзумений с попечителем. Одно время носился по городу упорный слух, что, нпротив, попечитель уйдет. Но попечитель остлся и энергичнее прежнего исполнял свои обязнности. Большой, с торчщими ушми, он чсто появлялся в гимнзии и, ходя по коридору, внимтельно всмтривлся своими близорукими глзми в учеников. Новый директор — пожилой уже, плотный, с мленькими мслеными глзми, длинной бородой и тонким носом, с виду простой и добродушный, доверчиво-почтительный с попечителем, который, в свою очередь, дружески то и дело брл его под руку, — нерзлучной тенью следовл з своим нчльством, держл себя пренебрежительно-длеко с ученикми и, тк же кк попечитель, с одними учителями был хорош, других едв удостивл внимния.

— Что, он был преподвтелем? — спршивл рздумчиво Корнев, стоя у дверей коридор и следя з исчезвшим у себя в квртире директором.

— Вероятно, был, — отвечл, встряхивясь и зсовывя руки в крмн, Долб, — собственно, специльность его, кк говорит нш Ивн Ивнович, — дминистрция…

— Ох, Ивн Ивнович! — мхнул рукой Корнев.

Ивн Ивнович был нзнчен воспиттелем седьмого клсс: н его обязнности лежло нвещть учеников н их квртирх, следить з жизнью их, з соблюдением формы, стрижкой волос, бритьем бороды, ношением рнцев. Конфузливый, деликтный, Ивн Ивнович исполнял все по инструкции, являлся н дом к ученикм, смотрел тк, точно просил прощения, и спешил уйти, говоря уже в дверях скороговоркой и конфузясь:

— Господ, пожлуйст, — книжки ненужные н виду… пожлуйст, не держите…

— Будьте спокойны, Ивн Ивнович… д ведь мы же…

— Пожлуйст…

В общем, компния довольно индифферентно относилсь к новым порядкм. Несмотря н все Сциллы и Хрибды, которые вырстли кругом, — ученикм седьмого клсс не из-з чего было приходить в уныние: передержк по-лтыни прошл блгополучно. Митя, с нзнчением нового директор, увольнялся в отствку и н прощние был снисходительнее обыкновенного, пропустив н передержке всех.

Восьмой клсс тоже окзлся не тким стршным: все, кто получт з год и н экзменх четыре — будут избвлены от него. Являлсь ндежд н снисхождение, д и время было не упущено, чтоб зсесть кк следует. Ясно нмечення, уже близкя цель, жжд в этом же году вырвться из нчинвших делться цепкими объятий гимнзии — придвл энергию и бодрость. Дже лтынь, скндовк, грммтик и переводы клссиков, с ускользвшим всегд смыслом, предствляли свой своеобрзный вкус — слдкого конц ккой-то утомительной скучной рботы.

Пыл, впрочем, скоро прошел, и все пошло по-строму: скучно и бессодержтельно.

Вместо сметных четверок и пятерок в журнле мелькли больше тройки вперемежку с двойкми и дже единицми.

Особенно много тких единиц рсплодилось в журнле нового учителя лтинского язык, бывшего преподвтеля млдших клссов. Новый учитель, молодой, стремительный, с нпряженным взглядом и несимптичным лицом, рвл, метл и не мог примириться с колоссльным незннием учеников седьмого клсс.

Он злордно, где только мог, трубил об этом незннии, возмущлся и чувствовл себя в роли полководц, получившего, вместо выдрессировнной рмии, кких-то нищих духом сорвнцов. Возмутительнее всего было то, что ученики не только не рзделяли с ним его пыл, но проявляли, нпротив, обидный скептицизм нсчет того, что действительно ли тк ужсно то, что они ничего не знют. В обоюдные отношения учеников с учителем все больше и больше стло проникть рздржение.

— Те… te doktum hominum esse… ты… ты ученый человек, — носясь с книгой по клссу, выкрикивл бойко учитель.

— Сук беремення, — шептл Корнев своему соседу Рыльскому.

Рыльский, сосредоточенно вычерчиввший в это время петушк, только выше подымл брови и усерднее ндвливл крндшом.

— Господ, я попрошу вс рзговоры во время уроков оствить… При вшем зннии учеников второго клсс… Кртшев, куд вы?

— У меня живот болит.

— Стрнно… мне кжется, вм следовло бы все-тки спросить рзрешения.

— У нс не спршивли прежде.

— Стрнно.

Кртшев все-тки уходил, учитель, крсный от досды, рздрженно сдвигл брови и еще зртнее впивлся в следующую фрзу книги.

— Лрио, прошу вс продолжть.

Лрио — второгодник, был весь поглощен опереткой и меньше всего думл о лтыни.

— Я сегодня не могу, — вствл Лрио и сдился.

— Стрнно. В тком случе я вм поствлю единицу.

Лрио молч изъявлял соглсие, и учитель ствил единицу, опять крснел, молчл и говорил:

— Господ… я должен вс предупредить, что лиц, не желющие знимться, остнутся в восьмом клссе…

Но угрозы кк-то не действовли.

Чсто после уроков ученики нблюдли, кк он, вырввшись в коридор и приметив директор, брослся к нему и, идя рядом с рвнодушно-величественным директором, нчинл ему что-то горячо доклдывть.

Директор пренебрежительно слушл, бросл дв-три слов и уходил от учителя.

Учитель, крсный и потный от волнения, спешил тк же усердно нзд под перекрестными нсмешливыми взглядми учеников.

— Возмутительнее всего, — говорил Корнев, — что человеку всего двдцть три год… Откуд мог вырсти эткий гриб.

— Ну-у… — нсмешливо кивл головой Рыльский.

— Грибы всегд нйдутся, — отвечл Долб, — только потребуй.

Корнев молч принимлся з свои ногти.

Однжды учитель, приносивший с собой всегд ккую-нибудь новинку, явился в клсс и, сделв перекличку, сдержнно зявил ученикм, что он соствил список клсс по степени их успехов.

— Я вс не буду утруждть чтением его всего…

Учитель нервно порылся в портфеле, достл список и прочел:

— Последними Лрио и Кртшев… Я долго сомневлся, кому отдть пльму первенств, и решил тк: господин Лрио предпоследний, потому что ничего не знет, господин Кртшев последний, потому что ничего не знет и груб.

Учитель побгровел, ноздри его рздулись, и он тк спешно стл прятть свой список, точно боялся, что его кто-нибудь отнимет.

— Эк, круглый! — усмехнулся Рыльский.

— Есть недосттки более неиспрвимые, — ответил вызывюще Кртшев, — глупость…

— Вы тк думете? — быстро поднялся учитель, — тк я вс попрошу отнести эту зписку к директору.

Кртшев подумл и ответил:

— Я вм не обязн зписок носить… Для этого сторож есть…

— Хорошо-с, я и см отнесу… А впрочем, для тких пустяков не стоит прерывть урок…

Учитель нервно спрятл зписку в крмн и продолжл урок.

— Придумет же, — пренебрежительно, подняв плечи, проговорил после урок Рыльский.

— Это кк в доброе строе время зписки крепостные в полицию носили… Принесет — его и выпорют.

— Кртшев, к директору, — мелькнул в дверях долговязый Ивн Ивнович. — В учительской, — мелнхолично укзл он.

Кртшев, опрвляясь, вошел в приемную. Из нкуренной учительской с ппироской в зубх вышел к нему директор. Директор шел не спеш, нседя всем туловищем н толстые ноги, и спокойным взглядом мерял Кртшев.

Леонид Николевич, вошедший в это время из коридор, скучный, рвнодушный, мельком посмотрел н Кртшев, скользнул взглядом по директору и, не меняя рвнодушно-устлого вид, прошел в учительскую.

— Вылететь вон зхотелось? — рвнодушно, просто спросил, подойдя, директор.

Он сделл небрежную пузу и прибвил:

— Что ж, и вылетите…

Это было скзно тким простым голосом, что Кртшев ни н мгновение не усомнился, что тк и будет.

— Вше превосходительство…

Кртшев знл, что директор требует ткого обрщения, но ндеялся, что никогд не придется ему именно тк величть нового директор; теперь же не только проговорил «вше превосходительство», но проговорил тк мягко и нежно, кк только мог.

— Что ж «вше превосходительство»?.. — спокойно спросил директор, ожидя, что еще скжет Кртшев.

— Я очень сожлею, если оскорбил учителя… но он слишком не щдит смолюбия…

— А оно, очевидно, велико у вс, тк велико, что по спискм вы окзлись последним: действительно, здел смолюбие…

Директор брезгливо ждл ответ.

Кртшев потупился и молчл.

— Я думю, что мы можем договориться с вми с двух слов: первя жлоб учителя — и вс не будет в гимнзии. Понятно?

— Понятно, — прошептл Кртшев.

— Ну, и мрш!

— Что? что? — посыплось н Кртшев, когд он вошел в клсс.

— Ничего, — пожл плечми Кртшев, — скзл, что выгонит.

Кртшев сел и безучстно здумлся. Хорошего было мло: если не выгонят, то срежут; и, несмотря н это созннье, он чувствовл ккую-то роковую неспособность переломить себя и зсесть з эту проклятую лтынь.

Другой приговоренный, Лрио, был, нпротив, весел и беспечен, он нпевл из оперетки и с треском передвл содержние пикнтных мест ее.

— Д-с, — многознчительно протянул Корнев, косясь н Кртшев, — вы все-тки, господ, того… ухо востро держите… вы тоже, signior Лрио… Смотри: опять зстрянешь.

Он любовно, добродушно хлопнул по плечу Лрио.

Лрио нетерпеливо дернул плечом.

— Нчхть…

— Эх, ты…

— Д, уж вот ткой, кк есть: что люблю, то люблю, чего не люблю — извините…

Лрио сделл комичный жест и, скорчив отчянную физиономию, крикнул бодрясь:

— Кто со мной в оперетку?

— Д брось ты свою оперетку, — отвечл лениво Корнев.

— Вся, не фльшь! Говоришь не то, что думешь: дй себе отчет. Стой! зчем бросить?

— Рзврт же…

— То есть в чем?

— Ну, точно не знешь? чуть не голые выходят н сцену…

— Врешь… выходят в древних костюмх… Чем же бедненькя Еленочк виновт, что тогд тк ходили… Постой… Ты клссик? Ну, и должен ей сочувствовть. Д, нконец, отчего же и не посмотреть это смое декольте? Я не зню, кк ты, я во~ ккой корпуленции и в монхи не собирюсь.

Лрио конфузливо щурился и, мскируя неловкость, пускл низкие ноты «хо-хо-хо!».

— Рыло, — здумчиво хлопл его по брюху Корнев, в то время кк компния смотрел н Лрио с кким-то неопределенным любопытством.

— Вот те и рыло… Мне, бтюшк, жен смонстоящя и то впору, ты рыло.

— Пожлуй, и от двух не откжешься, — весело подскзл Долб.

— Черт с ними, двй и две.

— Действительно, в сущности… — говорил Корнев, любуясь сформировнной широкоплечей фигурой Лрио.

Лрио быстро поворчивлся, хлопл себя нотмшь и спршивл:

— Il у à quelque chose, messieurs, la dedans, n'est-ce pas?![61] А ты с лтынью д с экзменми… Всякому овощу свое время… Тятьк-покойник, пьяниц и николевский полковник…

— Ох, черт!

— …никк не мог понять, отчего я преной репы не любил: тк и умер с тем, что не понял… Бывло, бьет, кк Сидорову козу: «Ешь, подлец, репу!» — «Не бу-ду есть ре-пу!» Тк и умер. Умиря, говорит: «Дрть тебя некому будет».

Учитель словесности окончтельно свлился и умирл от чхотки, леж один в своей одинокой квртире.

— Жль человек, — говорил Рыльский, — все-тки кстти.

— Ох, зверь человек! — улыблся Корнев н змечние Рыльского.

— А что бы он с нми н экзмене сделл?

— Д бог с ним, — пусть умирет.

Новый учитель, молодой бесцветный блондин, мял, тянул, выжимл из себя что-то, и дльше биогрфий не шел.

— В сущности, жль все-тки, что Митрофн Всильевич свлился, — говорил Корнев, — ну, перед экзменми бы еще тк и быть…

— Жль, жль, — соглшлся Долб, — в прошлом году он обещл коснуться рзных веяний.

— Положим, судя по нчлу, вряд ли бы удлось ему в нынешнем году…

Корнев лениво вытянулся и слдко зевнул.

— Черт его знет, тощищ ккя… Гоголь был сын, Пушкин был сын… Ах, ты сын, сын — тянет, тянет, душу всю вымотет…

Невесело было и н урокх истории. Леонид Николевич ходил скучный и неохотно вступл в ккие бы то ни было рзговоры. И у учеников стл пропдть вкус к ним.

— Черт его знет, стрше стновимся или глупеем, — сомневлся Корнев.

Было ясно одно: гимнзия деллсь все больше и больше чужой. Тм, в темных коридорх млдших клссов, кипел жизнь, рздвлся визг и хохот, но знкомую читтелю компнию уже не мнил эт жизнь, и, соння, рвнодушня, он тянул время, кк бы говоря своими птичными, скучщими фигурми: лишь бы прошел день до вечер.

Чтение кк-то тоже не шло н ум.

Кртшев чсто, леж н дивне, думл и коплся в себе: что его интересует?

Уроки? К ним, кроме смертной тоски и томления ничего не ощущлось. Чтение? Прежде он любил его, чувствуя ккую-то новую почву. И пок эт почв чувствовлсь, и чтение было интересно. Но эт почв кк-то ускользнул, что-то, ккя-то связь точно порвлсь: книг остлсь книгой, жизнь пододвинулсь и во всех своих проявлениях тк не схож с книгой, что, очевидно, книг одно, книг — дело рук неопытного иделист, жизнь имеет свои, совсем ккие-то другие зконы. С одной стороны, что-то тянуло к этой жизни, тянуло мириться с ней, приспособиться к ней, с другой — было скучно и уж не было того идельного чувств ни к жизни, ни к мтери, ккое было рньше, несмотря н всякие споры и протесты и его и ее. Теперь и споров почти не было, — было просто рвнодушие, птия и сознние, что мть ткой же человек, кк и все. И от этого сознния деллось еще скучнее, и Кртшев тревожнее рылся в себе и искл своих желний. Может быть, он хочет любить? Нет, он никого не любил и не хотел любить. Прежде он хотя лкомств любил, — теперь и их рзлюбил.

«Неужели же тк-тки ничего решительно я не люблю?» — подумл с некоторой тревогой Кртшев.

Он еще рз проник в себя и не ншел в себе ничего, что вызывло бы в нем охоту к жизни.

«Тня!» — мелькнуло вдруг где-то в сердце и змерло в истоме.

«А если бы я к ней пришел вдруг ночью?!»

Кртшев здохнулся и испугнно гнл эту мысль. Но мысль не уходил, овлдевл сильнее, и в фнтзии Кртшев проносились одн другой соблзнительнее сцены.

— Тём, н кого ты стл похож, — говорил Аглид Всильевн, — бледный, желтый, синяки под глзми…

Кртшев смущенно улыблся, тер свое лицо рукми и, когд оствлся один, долго и пытливо смотрел н себя в зеркло. Он догдывлся о причине своего потускнелого вид, двл себе клятвы не думть о Тне и в знк твердого решения энергично сдился з уроки. Но ккя-то сил снов возврщл его все к той же мысли.

Иногд вдруг среди урок в гимнзии его охвтывло тяжелое воспоминние, и, удрученный, он погружлся в смонлиз. Он спохвтывлся от этого смозбвения и чсто н лицх других товрищей читл отпечток своих мыслей. Однжды он прочел н лице Корнев свои ощущения и долго потом подвлял неприятное, брезгливое чувство к нему. По временм он питл ткое же чувство и к себе, и тогд тоск охвтывл его сильнее, и он томился и не знл, что же ему делть с собой? В обыкновенное время он подвлял свою пмять, но он сковывл его невольно, и это резко обнруживлось в его мнере, конфузливой и неуверенной и в то же время ккой-то вызывющей.

Аглид Всильевн чсто незметно и пытливо всмтривлсь в сын и думл тревожную думу.

Иногд он вдруг неожиднно входил в сумерки к нему в комнту и, видя сын лежщим н кровти, тревожно и огорченно спршивл:

— Что ты делешь впотьмх?

— Ничего, — угрюмо отвечл Кртшев.

— Зжги лмпу.

Однжды под вечер, когд Кртшев, Семенов, Вервицкий и Берендя сидели в комнте у Кртшев, или, вернее, сидел один Берендя, по обыкновению держсь, кк плк, и смотря, не мигя, перед собою, Кртшев же с Семеновым лежли н кровти, Вервицкий — н трех стульях, дверь рспхнулсь и, кружсь и толкя друг друг, в комнту ворвлись Лрио, Корнев, Рыльский, Долб и Дрсье.

Чтобы ей угодить, веселей ндо быть,
И для вс мой прикз, чтобы жить — не тужить…
Тру-л-л, тру-л-л,
Тру-л-л, тру-л-л.

Компния с зртом вскидывл ногми, пригнув головы и подобрв флды своих сюртуков. Долб просто отклывл смый нстоящий млороссийский трепк.

— Тьфу! — проговорил, нконец, Корнев, — сегодня «Прекрсня Елен», вы тут киснете: д ей-богу… Идем…

— Со…собственно… — нчл было Берендя.

— Что, собственно, когд, собственно, и не видел еще, — нсмешливо перебил его Лрио.

И все пошли н «Прекрсную Елену» и потщили с собой и Берендю.

— Действительно тк интересно? — с нпускной небрежностью спршивл дорогой Кртшев Корнев.

— В сущности, оригинльно… свежо… музык мелодичня. Д нет, хорошо… Легкий рзвртец, конечно, есть, д ведь не в монхи же мы готовимся.

— Умные речи приятно и слушть, — хлопнул по плечу Корнев Лрио.

— Д ей-богу… — в сущности, ведь что ткое? Homo sum.[62] — Корнев мхнул рукой.

Быстро молодость промчится…

— Ерунд все… проживем кк-нибудь… Нет, тлнтливя-тки бестия этот Оффенбх.

«Прекрсня Елен» понрвилсь и компнии Кртшев.

В нтрктх еще шли рзговоры н тему «homo sum», но, кк только рздвлся звонок, компния, брося окурки, спешил по деревянным коридорм н смый верх, н переднюю скмью, чтобы поскорее зсесть и, впившись глзми, с локтями н брьер, с коленкми, упертыми в тот же брьер, — не пропустить ни одного слов, ни одного звук.

— Хорошо, — энергично и весело проговорил Рыльский, когд опустился знвес после того действия, где изобржен был ночь и спльня Прекрсной Елены.

Корнев, облдвший чутким слухом, в ответ тихо, верно передвя интонции стрсти, зпел:

Д, это сон… д, это сон.

— Черт побери, это только сон! — хлопнул кулком по брьеру Долб.

— Ну, что? — приствл Лрио к опешившему Кртшеву.

— Д молодец, молодец, — говорил ему Рыльский.

После тетр Лрио звл всех идти куд-нибудь ужинть, но Кртшев был кк в лихордке и нотрез откзлся.

— Д ты что? — презрительно окликнул его Лрио.

— Не пойду.

— Мм?!

— Не мм, просто не хочу.

— Ну и черт с тобой.

Кртшев ушел, остльня компния нерешительно совещлсь нсчет ужин.

Осенняя луння пустя ночь охвтывл Кртшев кким-то особенным жутким одиночеством. Мленькя бесконечно длекя лун точно уменьшл рзмеры предметов, и в этой мертвенно обмнчивой пустоте ночи и см Кртшев предствлялся себе кким-то бесконечно млым, никому не нужным существом. Чрез кких-нибудь сотню лет эт лун будет тк же светить, где будет он и вся эт толп тетр, в которой он был ничтожнее других? Что здесь его? Это мгновение, только прелесть этой ночи, сил впечтления. Пред ним вствли обрзы тетр: голые руки Прекрсной Елены, чьи-то другие роковые голые руки. Дыхние спирлось в его груди, волнение сильнее охвтывло его, и мгновениями кзлось, что ноги не хотят ему служить и он упдет тут же н улице и здохнется от мучительного и слдкого томления.

Он прошел пустую площдь и пошел вдоль длинного збор. Здесь еще глуше, пустыннее было, здесь еще сильнее охвтывло стрстное сознние одиночеств.

Кртшев остновился у клитки и, не позвонив, полез через збор. Он спрыгнул тихо, беззвучно н мягкую грядку сд и, осторожно обходя двери столовой, от которой был у него в крмне ключ, пошел в ту сторону террсы, куд выходили окн девичьей. Он осторожно открыл ствню и, ств у окн, приложив руки, нчл всмтривться. Ясня пустя луння ночь двл возможность хорошо рссмотреть, что деллось внутри. Н полу спл Тня, и ее обнження рук был небрежно зброшен з голову. Охвченный новым огнем, Кртшев стоял с громко бьющимся сердцем и пересохшим от волнения ртом. Он тихо попробовл отворить окно: оно окзлось зпертым изнутри. Снизу лестниц нверх был тоже зперт. Кртшев нпряженно думл: он знл одно — что сегодня будет в девичьей. Взгляд его упл н лестницу, приствленную к стене. Эт лестниц вел н крышу, оттуд — через слуховое окно, чердк и темную переднюю — в девичью. Оттуд тким же путем нзд и чрез столовую, деля побольше шуму, в свою комнту. «Ндо снять споги, — мелькнуло в голове Кртшев, когд он взбирлся по лестнице, — инче может быть ткя штук…»

В темной передней тихо скрипнул половиц… Еще одн уже ближе и тише.

Кртшев стоял нд Тней.

Тня переменил позу во сне, и полня беля ног ее откинулсь из-под одеял.

Кртшев медленно нгнулся и впился губми в теплое тело. Темные глз Тни открылись и молч змерли н лице Кртшев.

— Артемий Николевич! Голубчик… мм… — беззвучным шепотом молил он.

Кртшев безумно, стрстно целовл Тню. В ослепительной молнии ярко сверкнул вдруг в пмяти Ивнов, прежняя Тня, недосягемя и чистя, мть — и все слилось в мучительном и слдком стоне души…

XX

У одного товрищ Моисеенко умер отец, оствив многочисленную семью. По энергичной иницитиве Моисеенко был устроен неглсный литертурный вечер. В вечере принял, между прочим, учстие и Леонид Николевич, к которому явились его бывшие ученики-студенты и просили об этом. Н литертурный вечер собрлись, в числе многочисленной публики, все знкомые уже читтелю лиц. Аглид Всильевн приехл с Зиной и Нтшей. Нтш был в черном, обхвтывющем ее стройную тлию, плтье. Ее черные роскошные волосы волнми зходили нзд и сливлись в густой косе. Легкий зпх violette[63] рспрострнялся от нее, и Корнев, зстегнутый в мундир, понюхв воздух, скзл ей н лестнице:

— Хорошо пхнет… Ккой одер?[64]

— Ну, довольно…

Компния, кроме Семенов и Дрсье, оствшихся внизу с дмми, збрлсь нверх н хоры. Тм было темно и уютно, тм было много студентов, тких же студентов, ккими и они будут через полгод. Будут ли? — тревожно змирло не одно сердце.

В нтрктх компния спусклсь к дмм: к Кртшевым, Мне Корневой, Горенко.

Мня Корнев, в светлом плтье, волновлсь, был в духе, когд возле нее собирлись Рыльский и вся компния, крснел тогд от удовольствия и деллсь тревожной, беспокойной, когд Рыльский уходил к Кртшевым и сдился возле Зины.

Компния веселой гурьбой перекочевывл от одних знкомых к другим.

Аглид Всильевн нблюдл их в лорнет и бросл Зине рзные змечния, вроде следующих:

— Тём горбится.

— Горенко в Тёму влюблен вот кк…

И Аглид Всильевн небрежно покзывл концом лорнет выше головы.

Моисеенко стоял у стены и нблюдл. Чще других его взгляд пдл н Горенко, сидевшую в здних рядх. Вышло это случйно, — он опоздл и, сев н первое свободное место, уж не хотел его менять. Это был мелочь, но в глзх Моисеенко он хорошо хрктеризовл Горенко. Единствення нследниц большого состояния, Горенко не придвл никкого знчения ни ему, ни всему тому блеску, который приобретется путем денег. Он презрительно говорил про свои средств, что они не ее, и строил целые плны в будущем нсчет того, что он н них сделет.

В общем, сдержння, склоння к пессимизму, Горенко чсто поржл выржением ккого-то стрдния н своем прекрсном по вырзительности лице. Чувствовлось, однко, при взгляде н нее, что стрднье это не имеет рельного основния: он был богт, молод, бури жизни не кслись еще, собственно, ее жизни, и многие говорили:

— Эх, ломется! Изобржет из себя что-то, потому что знет, что идет к ней.

Горенко и не подозревл о тких отзывх и продолжл быть ткой, ккой создли ее ее нервы и нтур: без причины стрдл, без причины томилсь и только и бывл счстлив, когд думл о том, кк рспределит свои средств, кк поведет жизнь своеобрзную, ни с чьей не схожую. В ее голове тумнно рисовлись то дикие горы, ущелья, ее змок где-нибудь н обрыве, он вольня, ни с чем не связння; то рисовлся ей большой город, и он по улицм чужого город идет, оглядывется и совершенно явственно чувствует мягкую теплоту весеннего солнц, злитый светом бульвр, восторженную, жизнердостную толпу, и ей кжется, что он уже тм, н этом бульвре, интересы ее в этой толпе, и нет у нее других, и не хочет он других — своих, от которых делется срзу тк скучно и пусто, что хоть сейчс в могилу.

Сегодня Горенко был в духе и по временм улыблсь той своей усмешкой, которя тк тянул к себе, тк ясно говорил, что он удовлетворен, что ей весело и хорошо н душе и источник этого веселья в ней, не в окружвших ее. Источник, которого не коснутся ничьи грязные руки, потому что он не пустит их, потому что он сумеет с тем презрением силы, ккую дет убежденность и чистот души, огрдить себя от непрошеных посягтелей н ее душевный мир. К тким посягтелям он относил и Аглиду Всильевну и умел по временм двть ей отпор мягкий, но в то же время ткой твердый, что Аглид Всильевн с трудом выносил эту своенрвную, подрыввшую ее вторитет девушку.

Моисеенко с восторженным чувством, зжтым тм, в глубине души, смотрел н нее, счстливый ее счстьем, гордый ее чистотой, искренностью, ее несознвемой силой. Никто из окружвших не был ей рвен. Моисеенко беспристрстно стрлся срвнивть: одн Нтш выдерживл бы конкуренцию, если бы не ясно было, что Нтш поствлен в ткие условия жизни, из которых выход нет: будет ли ее жизнь счстливя, — это будет эгоистичное, сухое счстье сытого человек; будет ли он несчстлив, — ее несчстье — нрвственный хлев с точки зрения иной жизни, хлев, в котором он здохнется, не сумев дже осмыслить общие причины несчстья своей жизни.

Горенко был избвлен судьбой от обстновки Нтши. Ее мировоззрение склдывлось смобытно и свободно. Он шл туд, куд тянуло ее, — тк же тянуло, кк мгнит притягивет железо: потому что это было свойством ее души и единственным отвлечением от той тоски, которя по временм охвтывл ее. Преоблдющим кчеством ее души было ккое-то полное отсутствие стрх перед рутиной жизни — лишь бы ясн был истин и првд. Он ждно шл к этой првде, и вся жизнь ее был в ней, в этой првде. Это было тк естественно, совмещлось в ней с ткой ккой-то особенной потребностью не выдвигться и прятть в тйникх этот клд души, что Моисеенко иногд, слушя ее, думл, что и между людьми могут быть смородки, н долю которых судьб счстливо выделяет из грязи земли одно чистое золото. Дже то кпризное, избловнное, что чувствовлось в ней, кк-то рспрострнялось только н нее одну: он был рб своего невидимого мучителя, сидевшего в ней, он мог мучить ее и только ее. Этот ристокртизм чувств, эт гордя свобод, которую сулили чудные глз молодой девушки, еще сильнее тянули к себе сердце молодого релист-мечттеля, и он еще глубже прятл в себе это чувство к ней.

К Горенко подошли Семенов и Берендя и зспорили вдруг: Семенов нчл по ккому-то поводу усердно докзывть, что все они ни больше ни меньше, кк мльчишки, Берендя, зикясь, с своих тумнных высот докзывл обртное.

— Д ведь вы сми, Семенов, говорили, — вмешлсь н помощь Беренде Горенко, — что вш отец в семндцть лет был уже офицером.

— Что ж из этого? — оттопырив свои мленькие губы, упрямо спросил Семенов. — Время отц было проще…

— Но… но время т…твоих детей еще сложнее… дойдет до того, что и… и в шестьдесят лет в…все мльчишки.

— И дойдет, — упрямо, нклонив голову, проговорил Семенов.

— Е…е…если ч…человечество обречено бу…будет по…постоянно и в…вперед нбивть с…свою голову не…ненужным хлмом веков, т…то, к…конечно, оно в конце концов очутится в безвыходном положении, и п…прогресс дльнейший стнет немыслим.

— Я в судьбы человечеств не лезу, — сухо, с достоинством ответил Семенов, — но что нет никкого сомненья, что мы мльчишки, тк это фкт.

— Г…грустный фкт.

— Ну, д уж это другое дело.

— Семенов, — вмешлсь Горенко, — но кк же вы объясните ткой фкт: в Ките и теперь человек до шестидесяти лет все мльчишк, в Англии в двдцть один год прзднуется нстоящее гржднское совершеннолетие, — стрн, у которой жизнь посложнее ншей? Возьмите нконец историю в руки, посмотрите, сколько короновнных в двдцть лет уже делли великие дел, ткие, о кких их стрые предшественники и подумть не смели.

— Я не зню Англии, — сдержнно возрзил Семенов, — но зню, что у нс жизнь горздо свободнее нглийской.

— О, господи! — могл только воскликнуть Горенко и во все глз с интересом стл смотреть н Семенов.

— Не зню, — скромно рзвел рукми Семенов, — я зню, нпример, что нгличнк, в срвнении с русскими женщинми, рб… В Англии женщин — полня приндлежность семьи, и только смые близкие друзья впускются в эту семью… И я… — Семенов убежденно уствился в плтье Горенко, — вполне рзделяю их взгляды.

Рыльский, подошедший в это время и слушвший Семенов с обыкновенным выржением в подобных случях злой иронии, зметил:

— Вот бы тебе в Англию.

— Мне и у себя н родине хорошо, — язвительно, не смотря, подчеркнул Семенов и встл. Шркнув ногой, он с высоко поднятой головой, крсный, выпячивя грудь и нбиря в себя побольше воздуху, пошел, отдувясь, к передним рядм.

— Н…нконец, е…естественный в…возрст… о…одинковый во… все век, к к…которому и должно приспособляться человечество… Вот кк пшеницу сеют, можно и… и до осени сеять, но почв будет продолжть свое дело… и, сильня в период обрзовния зерн, для весенних здч бу…будет не годн больше.

Он змолчл, встл, неловко поклонился и, здевя по дороге все, пошел нверх.

— Ккой симптичный этот Берендя, — скзл Горенко подошедшему Моисеенко, — носится себе тм где-то в своих облкх…

— Диоген… О чем они тут горячились?

Горенко вкртце передл содержние.

— Ккое смешное животное этот Семенов, — усмехнулсь он, кончив передчу.

Моисеенко вздохнул.

— В отдельном экземпляре смешное, но в стде подобных — стршня сил… Хуже бизонов.

Когд н эстрду вышел Леонид Николевич и неловко поклонился, гром плодисментов рссыплся по зле.

Лиц собрвшихся зсияли удовольствием, смотря в молодое умное лицо лектор.

— У него очень умное лицо, — зметил Аглид Всильевн, внимтельно рссмтривя его в лорнет.

Долго не умолкли овции.

Лицо Леонид Николевич, сперв спокойное и безучстное, оживилось, глз згорелись веселым огнем, и, когд плодисменты стихли, он зговорил тем живым голосом, кким влдел только он, голосом, который срзу приковывл к себе все внимние слуштеля.

— Господ! — нчл добродушно Леонид Николевич. — Говорят, в доброе строе время тридцтых и сороковых годов жил один усердный поклонник своего времени. Усердие свое он простирл до того, что, не довольствуясь общеустновленной строгой цензурой тех времен, звел себе н свой счет цензор, обязнность которого состоял в том, чтобы крсным крндшом вычеркивть из того, что он читл, все то, что могло его огорчить. Об этом в свое время много говорили, смеялись, но оригинл продолжл себе жить и испытывл своеобрзное нслждение в добровольном лишении себя знть истину, полгя, вероятно, в этом всю свою гордость.

Эт истин, однко, оттого только, что был отдн в бесконтрольное ведение крндш, от взмх этого крндш, конечно, и не думл исчезть с лиц земли и вся до последней строчки появилсь в той горькой чше, которую пришлось испить всем до дн в тяжелые дни севстопольской кмпнии. Оригинлу поздно стло ясно, что это добровольное нежелние знть истину создло то положение, по которому, в силу вещей и зконов, истин ншл себе другие двери в жизнь и двери эти окзлись более пгубными в своей совокупности, чем то, что, по чстям и своевременно узннное, послужило бы, может быть, к совсем другой рзвязке. В этом примере сил рутины и неспособность смому с ней спрвиться тк очевидн, что ясно, что смый большой нш врг — эт рутин, сидящя в нс. Рбот в этом нпрвлении нд собой, приобретение способности смопознвния и вытекющее из этого смопознвния увжение к своим и чужим првм и есть глвнейшя светля здч воспитния и обрзовния. Я не рзделяю этих понятий, обыкновенно относимых — одно к душе, другое к уму: душу ндо понять тем же умом, и только достточно рзвитой ум поймет, что этой душе нужно, чтобы эт душ был действительно душ, не кусок строй подошвы, нподобие души Китя, которя увжется и чтится тм только по количеству шриков.

Говорят, зводить речь об обрзовнии поздно, говорят, это стрый и скучный вопрос, двно решенный. Я не соглсен с этим. Нет решенных вопросов н земле, и вопрос обрзовния — смый острый и больной у человечеств. Неизбежно и необходимо возврщться к нему, кк необходимо пхрю опять и опять возврщться к своей ниве. И это не стрый, скучный вопрос — это вечно новый вопрос, потому что нет стрых детей, и жизнь — нив все новых и новых посевов.

Господ! Эт нив пхря — нив жизни. Эт нив и идущий по ней плуг — зкон суровой необходимости, зкон, который имеет достточно силы, чтобы неутомимо и безжлостно волочить з собой тех, кто не может урзуметь вечный и неизбежный смысл его. Чтобы чувствовть и понимть, чтобы охвтить этот смысл, ндо уметь смотреть вперед. Кк для того, чтобы рссмотреть окружющую нс местность, ндо взбирться н смую возвышенную точку, не лезть в ямы и болот, откуд ничего не видно, тк и в обрзовнии людей необходим эт возвышення точк, эт его обсервтория, с которой он мог бы общим взглядом всегд окидывть и свою, и окружющих его деятельность. И чем выше эт его обсервтория, тем производительнее рбот, тем меньше риску потеряться и зстрять в дебрях жизни. Высотой этой обсервтории, полетом мысли нции делятся н культурные и некультурные, миссии их бывют или исторические, — првд, путем стрдния, но они все-тки несут людям высшую формулу человеческой жизни, — или же жизнь нродов сводится к зчточной и прозябтельной. Нроды Азии и Африки уже обречены н вечное рбство. Громдные полчищ Ксеркс легли под удрми десяти тысяч осмысленных людей. Четырест миллионов китйцев, несмотря н мссовую стдность, — только жлкя игрушк в рукх горсти нгличн. Слвянские нроды, пример более поздней эпохи, все они не свидетельствуют ли все о том же суровом и неизбежном зконе истории, ясно говорящем, что время не ждет и не прощет ни одного потерянного мгновенья.

Сознвть это — вот вторя высокя творческя цель современной школы, и поскольку эт цель осуществим, постольку и грнтия у госудрств в его дльнейшем существовнии. Создть это сознние и укрепить его н ндежных якорях — вот спсительня рбот этих будущих рботников своей стрны, рбот, только с осуществлением которой жизнь людей перестнет быть вечным, бесплодным толчением воды, нподобие Китя, где все поколения приходят и уходят, не принося ничего в предопределенную н веки веков форму. В нш век исключительного прогресс, век пр и электричеств, в век нрвственного обновления человеческого дух, — больше чем когд-нибудь, проникя всю роковую неизбежность, нужн сил, чтоб поспеть з другими. Не вяжите же бесполезных кмней н ноги тем, кому и без того предстоит тяжелый путь в гору жизни. Не кормите трухой вшу силу, потому что вм сил нужн, не бессилье, и только сил может вытянуть груз туд, куд спешт вытщить его другие и, кк победители, зствят и вс, но кк рбов, делть все-тки эту рботу: тк горсть людей, стоящих н горе, двухсотмиллионное нселение Индии зствляет рботть н себя. И если уж нельзя инче — двйте волю всем вшим эгоистическим инстинктм, но пусть же этот эгоизм в вших же интересх будет хоть эгоизмом, освещенным светом Зпд, не светом кочевников Восток, потому что судьбы Восток и Зпд тк рзличны, что выбор между ними быть не может: Зпд свободен и хотя тяжело, но идет к выходу, Восток — вечный рб того же Зпд. Не Восток, не Зпд — середин между свободой и рбством, и больше нет никкого выход, и из трех дверей смые выгодные, очевидно, двери Зпд. Выгодные, неизбежные и в истории блгодрные. Великий Петр и сын его Алексей полторст лет тому нзд еще решили и осветили этот вопрос.

Леонид Николевич в тком же стрстном тоне перешел к вопросм бесцельного переутомления учщихся, к нрвственному истощению оргнизмов, к подрыву увжения к себе, к потере ппетит к жизни, к нрвственному млокровию, худосочию и ко всем ужсм болезней, связнных с этим худосочием. Иногд рсплывясь, увлекясь, гоняясь з примерми, в общем, он нрисовл сильную, яркую кртину человеческого прогресс и н этом пути прогресс, рстянув все существующие силы человечеств, рельефно связл зстой и движение н нем с тем, поскольку истинное знние проникет в школы нродов. Тут были рзобрны и рельня Америк, и десять тысяч китйских церемоний, и лтинскя кухня схолстики, и мересхедесы Восток.

Он перешел к иделу школы, и порженный Берендя сидел и слушл все то, что зрождлось уже в его голове. Лучистые глз Беренди горели тким гордым счстьем, ккого он никогд не испытывл. Это счстье зключлось в том увжении к себе, которое Берендя впервые осязтельно чувствовл. Эт внутренняя сил, которя толкл его н путь рзных философских вопросов, был не жлким мньячеством: его мысли — мысли гимнзист — уже тк порзительно сходились с мыслями этого выдющегося молодого учителя. Берендя слушл и см не верил своим ушм и снов, нклонив голову, прислушивлся, довольный и счстливый.

Кк-то вскользь Леонид Николевич коснулся и слвянофильств, нзвв его пгубным источником обскурнтизм, потому что основние увжемых людей этого учения построено не н общем зконе человеческой жизни, , нпротив, н произвольном, ненучном положении «другого тест». Ткие учения тем и стршны, что, неся в себе произвол, дют только предлог в дльнейшем своем рзвитии людям тьмы пользовться ими для своих неосмысленных целей. Ткие учения не привязывют вс к якорю спсения общечеловеческой жизни, подобны тому, кк если бы человек для определения нужной ему прямой полглся не н днные, вне его нходящиеся (вехи, компс), н свою внутреннюю уверенность, что его глз его не обмнут. Ткой человек может думть, сколько ему угодно, что идет он по прямой, но компс смосознния остльных, определяющий эту нстоящую прямую, и фкты действительной жизни — третья высокя здч воспитния будущих руководителей своей родины.

— В нстоящее время зрождется новое учение опростителей — нродников,[65] — учение, по своей нетерпимости, носящее в себе все признки отупения, те признки, которые тк хрктерны в изуверствх нших рскольников, в поклонникх Мекки и в ревнителях схолстической школы. С историей в рукх, с ясным созннием зкон необходимости, все это те же темные силы, которые могут только предлгть свести человечество с торной дороги и зкрутить его в непроходимых дебрях стрых печтей, стрых книг, млденческой формы, тк же пригодной для восприятия новой жизни, кк желудок млденц годится для пищи взрослого, чрез опыт жизни прошедшего мудрец, или кк дичок-яблоня может зменить культивировнный слдкий плод. Отсутствие истинного знния, отсебятин, нутро — во всевозможных соусх и видх — вот отличительные признки этих учений, этих доморощенных дикрей цивилизции, ломющих голову, кк бы из своего пльц высость то, что отвергют: знние истории человечеств, примеры общечеловеческой культуры, понимние зконов исторической необходимости, от которой тк же нельзя уклониться, кк и от врщения вместе с землей, с которой мы приндлежим и соствляем ее зконное, н общих нчлх построенное естество. Нрод — д, но нрод смосознющий, этого смосознния нет без культуры.

То место речи, в котором Леонид Николевич тк резко откзлся от приписывемой ему связи с слвянофильством, было встречено с живым восторгом Корневым, Долбой и Рыльским. Они нсторожились, и Корнев, довольный, толкя в бок то Рыльского, то Долбу, искл внизу глзми Моисеенко.

Но когд Леонид Николевич перешел к нродникм, Корнев уже с беспокойством и тревогой, нйдя нконец Моисеенко, стоявшего у колонны, смотрел ему в лицо. Моисеенко неопределенно смотрел н Леонид Николевич, и по его лицу Корнев ничего не мог сообрзить, что говорил Леонид Николевич: дело или, что нзывется, зрпортовлся. Тк же молч, не выржя больше ни восторг, ни рзочровния, нсторожившись, сидели Долб и Рыльский.

Лицо Беренди, нпротив, продолжло по-прежнему сиять, и он победоносно смотрел то н Кртышев, то н Вервицкого. Вервицкий, упершийся кулком н брьер и положивший н кулк свой подбородок, сидел, сонно смотрел и, тревожимый взглядом Беренди, рздрженно только сдвигл брови: это возбуждение Беренди и рздржло и обижло его, — он срвнивл Берендю с мухой н рогх вол и чувствовл з своего друг всю унизительную глупость его.

— Ну же, оствь! — нконец не вытерпел Вервицкий, рздрженно огрызнувшись н Берендю, — слушть мешешь.

Кртшев двно потерял связь и только мгновениями ловил себя н том, что думл в это время и о деревне, и о мтери, и о товрищх, и только никк не мог сосредоточиться и слушть Леонид Николевич. Взгляд Беренди сосредоточил его н мгновение, и, прослушв внимтельно о нродникх, Кртшев соглсился и кивнул головой Беренде в знк своего соглсия. Он дже обрдовлся словм учителя: этот взгляд не шел тк врзрез со взглядом мтери, — рзрез, который ствил его в безвыходное положение ккой-то оппозиции, обреченной жить чем-то тким отвлеченным, к которому никк не подмостишь ни сердц, ни всего того, что нполняет повседневную жизнь, что требовло общения, примирения, любви, деятельности, з что кричл весь оргнизм, кричл нзойливо, нстойчиво и предствлял стршный довод: у человек не две жизни, и жить жизнью бесплодной смоковницы нельзя, невозможно.

Леонид Николевич кончил, и гром плодисментов посыплся по зле. Все слилось в это мгновенье в выржение горячего одобрения человеку, который дл вдруг всем точно ккую-то свежую внну души. Умытые в этой внне, глз молодежи горели, удовлетворенные, счстливым огнем. В эту минуту они были опять теми же одухотворенными энтузистми, увы! ккими уже перествли себя чувствовть. Кк-то обнжилсь снов прллель жизни будничной, прозичной, жизни отупенья, с этой другой жизнью подъем, взгляд с птичьего полет. Чувствовлись крылья и желние лететь. Отрдным было и сознние, что рбот нд своим рзвитием дл плоды, — они понимли, интересовлись и не только понимли, но шли дльше — делли свои выводы, готовы были идти нвстречу, и гордость удовлетворения звершлсь созннием, что все это для них тк же интересно, кк и для смого Леонид Николевич. И это был не фрз, не рздутое чувство, искренняя првд, и рдость этой првды горел в счстливых глзх юношей.

Кртшев встретился с недоумевющими, обиженными глзми нового учителя лтинского язык и дико зревел «брво», отбивя с новой силой свои вспухшие лдони, смотрел н него и жег его огнем своих крсивых глз. Эти глз злордно, стрстно кричли ему: «Я последний, д? я последний? А ты? Теперь ты понимешь, кто ты?»

Оскорбленный учитель молч, с достоинством поднялся, пробрлся сквозь ряды и вышел из злы.

Все были довольны устроенным вечером.

Берендя, возврщясь домой, шел, кк говорится, не чувствуя под собой ног. Прздник был в его душе, прздник в этом тинственном сумрке ночи, в этих весело, спешно бегущих облкх по темному синему небу. Воздух был мягкий, теплый, ккой иногд бывет н юге в позднюю осень. Тм и сям под воротми, прижвшись, сидели прочки, о чем-то тинственно шептли и приятно рздржли нервы философ. Он свернул к дому, где жил Фроськ, и осторожно стл пробирться у збор. Зслышв голос, Берендя притился и нчл слушть. Говорили Фроськ и Яшк, возвртившийся из плвния. Философ узнл горькую истину и тихо, беззвучно пошел к себе…

Н другой день было воскресенье, и Берендя, долго не спвший с вечер, проспл до десяти чсов. Первя мелькнувшя мысль был о вчершнем торжестве и призннии его мыслей. Вторя мысль был о Фроське. Берендя, леж н кровти, змер с зкинутыми рукми з голову и смотрел перед собой. В теории выходило все к лучшему, но н прктике он чувствовл ккую-то боль в сердце, точно это был ссдин и к этой ссдине прикслись вдруг то жирные волосы Фроськи, то взгляд ее, тупой и безучстный. В общем, жль было, шевелилсь ккя-то ревность, ккое-то чувство тоски о том, что он, в сущности, любил эту грязную Фроську, он не любил и дже смеялсь нд его чувством. Было и обидно, и больно, и стыдно и з себя и з Фроську. И опять нд всем этим поднимлось розовое облко рдости вчершнего вечер, и Берендя опять тонул в ощущениях и переливх своего удовлетворения.

Целый день он провел дом. Ему никуд не хотелось идти, потому что он боялся, кк бы не рзбилось его прздничное нстроение. Он взял скрипку… Мягкие, нежные звуки лскли его душу, и, положив голову н скрипку, он смотрел счстливыми здумчивыми глзми куд-то вдль, в окно, з те крыши домов, в тот проглок, где виднелось готическое здние церкви бульвр. Тм, где-то в воздухе, в этих крышх, был Фроськ и ее коврный друг, было мирное прощющее чувство и сознние, что облсть высшего счстья и для Фроськи, и для ее любовник нвсегд зкрыт и з прво н это счстье он, Берендя, по спрведливости должен был уступить им место. И он уступл со всей готовностью облдтеля более высшего счстья. Мысли Беренди унеслись длеко.

Тм, в мленьком зхолустном городке, живет его семья — бедня мть, здвлення нуждой жизни, отец, отрвитель своей семьи и см неосмысленный стрдлец, сестры, больные, рздрженные, создния без мелодии, без ккордов тех высших звуков, которые мирят с жизнью, зствляют ловить себя в этой жизни ждным привычным ухом и зслоняют собою и блеск богтств, и жжду всего того, что только отрвляет жизнь и делет из людей сухих, бездушных эгоистов. Если он будет когд-нибудь зрбтывть больше того, что нужно, чтобы быть сытым, он отдст все деньги своим несчстным сестрм, отдст всем тем, кто видит в них счстье, себе, себе он возьмет ту облсть человеческого дух, с которой, кк вчер скзл Леонид Николевич, жизнь людскя видн, кк с высоты мяк. И если с этой высоты ему, сторожевому, удстся вовремя увидеть грозящую людям опсность, ккое счстие будет иметь возможность зкричть: «Берегись!»

«Алкоголик!» — тревожно пронеслось вдруг тм, между домми, и тоской предчувствия, тревогой и стрхом охвтило Берендю. Он положил скрипку и молч подошел к другому окну и смотрел в угол пустого збор.

— Ну-у! — кпризно мхнул рукой ему Фроськ, выглянувшя из-з збор и не ожидвшя встречи с ним.

Он не знл того, что знл Берендя, и ее жест, в другое бы время принятый кк жест любовного зигрывния, открыл вдруг Беренде всю ее смущенную душу, смущенную оттого, что он должн обмнывть, и этот жест вдруг точно осветил ему все его знкомство с Фроськой, все ее движения, всю подвленность и збитость ее поведения. Он был невольным плчом ее, он см, не сознвя своей роли, зствлял ее обмнывть, лгть и мучиться мукми ткого унижения, ккого до этого момент он, Берендя, и предствить себе не мог. «О, ккя стршня вещь жизнь!» — подумл с искренним ужсом молодой философ, и кк без этого фонря, впотьмх, без этой высоты, кк можно двить, гнести и не сознвть дже своей роли плч!.. Он все объяснит Фроське, и, счстливый, облегченный з нее, он уже видел веселый, доверчивый взгляд этой несчстной, когд он поймет, что ему больше не ндо ее проджной любви, что дорог он ему уже не кк мясо, кк Фроськ, жлкое изобиженное судьбой существо с обрзом и првдой божией в своей все-тки чистой душе.

— Д, я лкоголик, — это сокртит мою жизнь, будет отнимть чсть времени, но остльное время мое, и все оно людям, все оно зннию, все н постройку моей обсервтории.

Берендя сел з свои книги, читл, зписывл и в нтрктх ходил большими шгми по комнте. Под вечер его потянуло было к компнии, но он знл, что компния уйдет в тетр и теперь, вероятно, нряжется: приделывет усы, ндевет прики и очки, чтобы не быть узннными гимнзическим нчльством.

Перспектив этого мльчишеств, грустные впечтления оперетки отбили в нем охоту куд бы то ни было идти. Он рд был, что и Всилий Ивнович с Петром Семеновичем не посетили его. В сумерки он вышел н улицу и, помнив Фроську, пошел н бульвр.

Когд он пришл, он, усдив ее н скмью глухой ллеи, рсскзл ей все, что узнл. Фроськ стршно было испуглсь и, совсем рстерявшись, принялсь было, дже кк-то зхлебывясь в голосе, всхлипывть. Кое-кк Беренде удлось ее успокоить и рстолковть ей свою будущую роль в ее жизни.

Фроськ вздохнул и вдруг произнесл осмысленным, сознтельным голосом покровительств:

— Добря душ.

Из этого ответ Берендя увидел, что он был понят, увидел, что отворилсь для него дверь в другое отделение души Фроськи — отделение, хозяином которого отныне деллся он, и только он, и где конкуренции он ни с кем не боялся.

Берендя протянул ей руку и скзл:

— С…слушй… я твой друг нвсегд. К…когд только ндо, д…днем и… ночью, иди ко мне. Тк?

— Тк, — ответил Фроськ своим опять птичным и рвнодушным голосом.

Берендя спл легко и хорошо в эту ночь. Перед сном, когд он уже лежл в кровти и потушил свечу, ему вспомнился смешной эпизод его длекого рннего детств. Зкутнный в ммкин плток, он игрл у звлинки н пригреве веселого солнц весны. И все тк рдостно было вокруг него, и он был центром, мленьким фокусом этой рдости. Счстливый, водянисто-желтый и вздутый, он приседет н своих кривых ножкх, топчется и блгодрит в избытке своего счстья и этот веселый день весны, и этих мошек и козявок, которые ползут, торопятся и спешт, конечно, к нему, чтобы своим видом еще большей рдостью нполнить его мленькое счстливое сердце. Ах, сколько их! — мленький Берендя усердно приседет и клняется, клняется тк торопливо, точно боится оскорбить своим невнимнием всех этих букшек.

Но они не только н земле и звлинке, и в воздухе, и кругом н деревьях, вон птички, мухи, и еще что-то, что тк звенит, звенит и вдруг село прямо н его мленькую ручку.

— И вы прилетели, — приседет счстливый облдтель несметных богтств, — вы кто?

И его нпряження рдостня физиономия ждет ответ от прилетевшего комр.

«Вот я тебе покжу, кто я», — точно говорит комр, вертясь и удобнее примщивясь н мленькой ручке жизнердостного философ.

Лицо мльчик вдруг искривилось от боли. Оздченный, потрясенный, он не вытерпел и, осторожно отстрняя комр, произнес возмущенным до глубины души голосом:

— Слушйте… тк нельзя… уходите.

Берендя усмехнулся, подумл, что, если бы Вервицкий знл этот эпизод, он зсмеял бы его, и прогнв из головы это воспоминние, которое любил рсскзывть ему мть, нблюдвшя эту сцену, зснул спокойным, безмятежным сном.

XXI

Первый урок в понедельник был лтинский, дв чс кряду. Берендя, нскоро одевшись и умывшись, успел утром з чем перелистть и грммтику, и скндовку стиры Горция. Собрв книги, нкинув пльто, в шпке, сдвинутой немного н зтылок, рсплывющийся, лучезрный и приседющий, он пошел в гимнзию, поржя проходивших мльчишек своими лучезрно-желтыми рсходящимися глзми. Прежде, в дополнение к впечтлению, к этим глзм присоединялись и женоподобные мягкие волосы, и в рмке их все лицо Беренди имело ккое-то стрнное выржение женщины. Но теперь эти волосы, по строгому требовнию, были коротко острижены, и с непривычки лицо Беренди кзлось кким-то помолодевшим и смешным.

Н последнем перекрестке перед гимнзией его увидел Вервицкий, остновился и ждл.

— Черт знет, — скзл Вервицкий, — сияет н весь квртл. С тебя скоро кпть стнет жир. Терпеть не могу ткой смодовольной рожи.

Всю эту тирду Вервицкий выплил еще издли и, когд Берендя подошел вплоть, проговорил, пожимя ему руку, совсем уже другим голосом:

— Здрвствуй.

— С…слушй, рзве я пополнел?

— Ерунд… что ж нш журнл, еще будет?

— Не… не зню… Корнев и К…Кртшев…

— Ничего не выйдет, — мхнул рукой Вервицкий. — Я возьму д и отдм свой рсскз в гзету.

— Ты… ты думешь, нпечтют?

— Отчего же не нпечтют, — обиделся Вервицкий. — Ерунду ткую печтют, что читть совестно…

Он нбрл полный рот слюней и сплюнул н сторону. Потом, приствив плец к одной ноздре, выпустил содержимое в ней н пнель и проделл то же с другой ноздрей. Зтем вынул из крмн плток, обтер нос и нконец сосредоточенно скзл:

— Это смое здоровое, тк сморкться, — ты продувешь нос, кк трубу.

Берендя, при всем своем увжении к другу и стрхе обидеть его, не удержлся от улыбки. Тем обиднее он покзлсь Вервицкому.

— Смеешься, потому что глуп. Что я — свое говорю? Ты снчл вот прочти тм, где я прочел, тогд и смейся.

— В к…клендре? — подпустил Берендя.

Вервицкий хотел было уже совсем смешть с грязью Берендю, но, посмотрев вдруг н его смодовольное лицо, с искренним соболезновнием проговорил, кчя головой:

— Дурк, дурк!

Берендя только змотл головой со своей типичной мнерой и принялся, вместо былой бороды, глдить свой бритый подбородок.

— А з…знешь, отчего я кжусь пополневшим?.. о…оттого, что обрился.

— Оттого, что у тебя рзжиженье мозг нчинется… это всегд первый признк, когд человек нчинет вдруг ни с того ни с сего толстеть.

— О? — испугнно встрепенулся Берендя. — А отчего эт болезнь?

— Вот тебе и о! Это вот кто черт знет чем знимется, тот и зболевет.

— Кк черт знет чем знимется?

— Вот чем ты знимешься.

— Че…чем я знимюсь?

— Тем смым.

— С…слушй, ккую ты ерунду говоришь.

— Вот тебе и слушй.

— Д ей… ей-богу, я ничем не знимюсь.

— Ну, это ты себя морочь, меня оствь… Довольно посмотреть н человек, чтобы это срзу узнть.

Берендя шел рядом, думл и ничего не понимл.

Вервицкий еще нбрл полный рот слюней и энергично сплюнул.

— О…откуд у тебя столько слюней? — спросил Берендя.

Но Вервицкий не удостоил его ответом и, круто повернув в клитку, зшгл по гимнзическому двору.

Приятелей ждл грустня новость. Корнев, Долб, Семенов, Дрсье и остльные, бывшие в клссе, сидели н скмьях, стояли, смотрели друг н друг и молчли.

— Леонид Николевич больше не учитель, — объявил вошедшим Корнев.

Берендя, только было собрвшийся по строй пмяти приводить свою шевелюру в порядок, тк и остлся с поднятыми рукми. Вервицкий н ходу выслушл и тк же стремительно, кк шел, добрлся до своего мест, сел и только тогд нчл сообржть.

— Леонид Николевич больше не учитель, — повторил Долб вошедшему Кртшеву.

— Что ты врешь? — изумился Кртшев.

Определенного никто ничего не знл. Вчер было объяснение с попечителем, и Леонид Николевич подл уже прошение.

Вошел Рыльский, и его встретили тем же известием.

— Д, д, — ответил сосредоточенно Рыльский.

Он молч, серьезно поздоровлся со всеми, вынул из крмн гзету и скзл:

— Я сегодня з чем узнл: здесь все описно.

Все тесной толпой с нпряженными физиономиями обступили его. Рыльский сухим, резким голосом прочел гзетный слух. Стоустя молв приписывл все дело усердию учителя лтинского язык, который все предствил совсем в ином свете.

— Кков гусь? — сркстически бросил Рыльский.

Рздрженье успело только охвтить учеников, но не вылиться. В клсс влетел учитель, крсный и встрепнный больше обыкновенного.

Ученики молч, нехотя рсходились по своим местм. У Беренди точно провлилось что-то, и он сидел пустой и ошлелый.

Рыльский рздрженно смотрел боком н волноввшегося з своим столом учителя и вдруг вынул гзету. Он сел поудобнее, рзвернул ее и, хлопнув, отствил от глз подльше, кк это делют стрики, когд читют.

Клсс змер и впился в учителя: знет ли он, в чем дело? Он знл! Белый, кк стен, он едв слышно спросил:

— Рыльский, что вы читете?

Рыльский вполоборот, придерживя шнурок pince-nez, нсмешливо ответил:

— Гзету — интересное сообщение из ншей гимнзии.

— Дйте мне гзету, — мог только прошептть учитель. Рыльский поднял брови, подумл и, хлопнув по гзете, пренебрежительно, через плечо передвя ее Корневу, проговорил:

— Передй.

Но учитель см уже вскочил и, выхвтив гзету, бросился было с ней из клсс. Несмотря н то, что все это продолжлось не более двух-трех мгновений, клсс охвтило то мссовое волнение, когд смооблдние уже теряется.

— Шпион! — зревел вдруг, не помня себя, Берендя, всккивя с мест.

Учитель н мгновение прирос к месту, и он и Берендя впились друг в друг глзми, но в это время уже и другие, все кк один, ревели, не помня себя:

— Шпион!

— Подлец!

Но учителя уже не было в клссе. По коридорм збегли встревоженные ндзиртели, отворяли двери в клссы, что-то шептли учителям и бежли дльше.

Учителя, одни с тяжелой, удрученной физиономией, другие, кк учитель немецкого язык, бойко и возбужденно, выходили из своих клссов и нпрвлялись в учительскую.

Ккя-то гробовя тинствення тишин воцрилсь во всей гимнзии, и, несмотря н то, что нчльство исчезло, все сидели, молчли и не двиглись с мест.

Через пять минут дверь учительской рспхнулсь, и в коридор вышел директор, бледный, с бегющими взбешенными глзми, с своей длинной бородой и острым носиком, и, нклонив голову, мелкими шгми нпрвился в седьмой клсс.

— По определению педгогического совет Рыльский исключется из гимнзии; Берендя исключется без прв поступления куд бы то ни было…

Директор остновился, опустил голову, сделл влстное движение рукой, пльцми укзывя н дверь, и, изогнувшись, проговорил, рздувя ноздри:

— Вон!

Рыльский, бледный, серьезный и сосредоточенный, вынул свои книги, шпку и прошел мимо директор с высоко поднятой головой, не удостоив его дже взглядом.

З ним, с здней скмьи, приседя рстерянно, потянулся Берендя, не сводя своих ошлелых глз с освирепевшего директор.

— Всему клссу з поведение три, и если эт отметк сохрнится до экзменов, то выпуск в этом году не будет, — объявил директор.

Берендя возврщлся домой по тем смым улицм, по которым всего полчс тому нзд шел ткой удовлетворенный и полный счстья. Но ккя стршня рзниц в его положении! Ткя стршня, что ни охвтить, ни уловить ее во всем объеме Берендя не мог. Он только бессознтельно шептл: «Ну, что ж? Ничего…» Тм где-то в нем вдруг точно обрзовлсь ккя-то брешь, и в эту брешь вынесло вдруг его, и он был н ккой-то высоте, ощущл ккой-то выше себя порыв. Теперь он опять внизу ниже, чем был, в ккой-то пропсти, и остлось только ощущение этой бреши — тяжелое, тоскливое сознние невозможности зделть, уничтожить ее… Иногд в ней, в этой бреши, вдруг мелькли лиц отц, мтери, сестер, и во рту деллось сухо, тк мучительно сухо, точно вдруг уствл он, потому что шел без устли целую вечность. И опять ккой-то сгущенный тумн зволкивл вдруг все. Бессознтельно, втомтично он вошел, нконец, в свою комнту.

Рбочее утро смотрело в окно, то утро, которое он никогд не проводил дом. Все тк же, кк и было. Солнце весело игрло н полу, н пыльном ящике скрипки, н книгх!

«Книги!» — бессознтельно шевельнулось в голове Беренди, и вдруг другя мысль, что его нвсегд выгнли, молнией осветил его, и не столько эт мысль, сколько все последствия этой мысли и все безвыходное положение, в кком он срзу очутился. Силы вдруг оствили Берендю: зкружилсь голов, зтошнило, и, чтоб не упсть, он лег н кровть. Он лежл бледный, с широко рскрытыми сухими глзми и смотрел в потолок. Понемногу им овлдел ткя слбость, что он уже не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Сознние возвртилось, но тоже ккое-то отдленное и огрниченное: он лежл, смотрел в потолок, почувствовл, что устл, хочет уснуть и теперь может уснуть. Берендя зкрыл глз. Ккя-то бесконечня тишин охвтил его; точно он срзу оглох и перестл воспринимть все впечтления внешнего мир. Тихий, безмятежный покой рзлился по его существу, и без мысли, без чувств, словно все это угсло или провлилось куд-то, Берендя зснул крепким, спокойным сном.

Он проснулся, когд солнце было уже близко к зкту. Первя мысль его, спокойня и ясня: где он? Вторя, с последней уносившейся ндеждой: не кошмр ли все, что было?! Нет, не кошмр. Берендя быстро поднялся и сел н кровти. Его выгнли?! Что ж он будет делть?

Ему вдруг стло стршно: стршно себя, стршно быть в этой комнте, и, охвченный ужсом, он бросился к фуржке и пльто.

Он вышел н улицу, постоял и пошел к Вервицкому. Ккя-то нелепя ндежд н что-то шевелилсь в его душе.

Вервицкий сидел в своей комнте и, зткнув уши, зубрил Кюнер.

Он вскинул глзми н Берендю и продолжл зубрить. Вервицкий был возмущен и Берендей и Рыльским. Он ругл их эгоистми, из-з которых пострдл весь клсс.

Берендя молч сел н стул и терпеливо ждл. Нконец Вервицкий кончил, отнял руки от ушей и, пригнувшись, уствился в Берендю.

Берендя стрлся рвнодушно выдержть непонятный для него взгляд друг, помтывл головой и глдил рукой подбородок.

— И рд! — проговорил Вервицкий и зкчл головой.

— Что… Что ж, мне плкть?

— Дурк ты, дурк, — с смым искренним отчяньем скзл Вервицкий.

— Ну…ну, что ж, что дурк? Э…это я с…слышл д… двно.

— Слышл?!

Вервицкий сокрушенно змолчл.

— Ну, что ж?! Лучше вышло? Подумл ты, что отцу, мтери приготовил, подумл, в ккое положение поствил всех товрищей? Эгоист…

— С…слушй, оствь, — обиженно остновил его Берендя и вытянул свои длинные ноги.

Возмущенный Вервицкий молч решительно придвинул к себе грммтику и нчл читть глзми.

Молчние продолжлось довольно долго.

— С…слушй, — робко предложил Берендя, — пойдем к Кртшеву.

— Я не пойду, — сухо ответил Вервицкий.

Нступило опять молчние. Вервицкий упорно читл. Берендя сидел. Он в первый рз в жизни, может быть, почувствовл себя оскорбленным.

— С…слушй, — тихо, скорее испугнно, чем обиженно, скзл он., поднимясь, — прощй…

Вервицкий подвил шевельнувшееся было в нем чувство и, выдерживя хрктер, молч, не глядя, протянул ему руку.

Берендя тоже молч пожл и вышел. Точно ккя-то сил выводил его из этой комнты и что-то шептло, что он никогд больше не увидит ее. Берендя нерешительно остновился и оглянулся н Вервицкого. Вервицкий все тк же читл.

Сверху в окно Вервицкий следил, кк мелькли ноги долговязого Беренди, боролся с желнием позвть его нзд и не позвл.

Берендя вышел н улицу, подумл и вдруг, потеряв охоту идти и к Кртшеву, и к кому бы то ни было из товрищей, пошел куд глз глядят. Упрек Вервицкого испугл его, оскорбил и осветил вопрос в отношении друзей совсем с другой стороны. Его потянуло н свой бульвр, потянуло к приятелям-пьяницм. Воспоминние о них кк-то всколыхнуло его и освежило новой ндеждой.

Приятели были действительно н бульвре в своем обычном уголке — поближе к кбку — и сидели н скмье. Всилий Ивнович, по обыкновению, дремл, Петр Семенович держл нос по ветру и пренебрежительно, но зорко всмтривлся в проходивших.

Берендя с первых слов сообщил о постигшем его несчстии. Всилий Ивнович при этом известии совсем рскис и только рстерянно во все глз смотрел н Берендю. Дже Петр Семенович, кк ни привык н все мхть рукой, хотя и произнес свое обычное «ерунд», тем не менее в первое мгновение после крякнул и змолчл.

— Ко…конечно, ерунд, — подхвтил Берендя и спросил: — А что, не выпьем?

— Выпить-то в смый рз, — ободрился Петр Семенович.

— Ах, боже мой, боже мой! — вздохнул возбужденно Всилий Ивнович.

Берендя достл деньги, и Петр Семенович молч было поднялся.

— Слушйте… ведь собчий холод, в сущности, — скзл он. — Чего вм теперь стесняться? Идем в кбк… Тм сядем себе в углу, и черт нм не брт.

Всилий Ивнович только перевел глз с своего друг н Берендю.

— А, черт возьми, все рвно, — решительно произнес Берендя и встл.

— Пойдем? — покорно зглядывя ему в глз, спросил Всилий Ивнович, и все трое нпрвились к кбку.

Кртшев приходил к Беренде и, не зств его дом, оствил зписку, в которой звл к себе.

Уже был ночь, когд Лейб выпроводил приятелей н улицу. Берендя был пьян, все кружилось перед ним, и ноги не слушлись и ступли не туд, куд он их нпрвлял. Это знимло его, и он весь сосредоточился н том, чтобы непременно идти тк, кк он хотел. Но ноги не повиновлись, он влился и, усмехясь, говорил: «Че…черт возьми».

Кким-то инстинктом он все-тки добрлся до своего дом и, выдержв стремительную тку своей ворчливой хозяйки, прошел к себе в комнту и повлился н кровть. И кровть, и он см, и вся комнт вдруг зкчлись, кк в море. Голов Беренди зкружилсь, и он почти не помнил, что дльше было. Сквозь ккой-то сон в окне вдруг мелькнул испугння, исковеркння ужсом физиономия Фроськи, что-то ухнуло — не то Фроськ, не то он см, и Берендя опять потерял сознние.

Его рзбудили уже утром резкие толчки хозяйки.

С перепою, с тумнной еще головой он слушл, смотрел, кк влстно прыгл перед ним жирный живот хозяйки, и ничего не понимл.

З хозяйкой стоял полицейский, и из двери выглядывли еще дв-три лиц.

— Д говори же ты, проклятый, говори?! — потерял терпение хозяйк и стл трясти Берендю з плечи. Он тупо, не сопротивляясь, дл себя трясти и хриплым голосом рвнодушно спросил:

— В чем дело?

Он провел рукой по лицу и оглянулся по тому нпрвлению, куд тыкл жирный плец хозяйки. Тм н полу у окн лежл ккой-то чемодн, и н торчщей простыне был большой след лой крови. Берендя с широко рскрытыми глзми смотрел н это кровяное пятно. В нем было что-то ткое стршное, что и его кровь стл вдруг стынуть в жилх. В нпряженной пмяти вдруг мелькнуло ночное видение Фроськи. Он смотрел, вслушивлся, и стршня истин нчл обнжться. Хозяин и хозяйку Фроськи зрезли; Фроськ исчезл; хозяйк Беренди, войдя утром к нему, к ужсу своему увидел окроввленный чемодн. Зня связь Беренди с Фроськой, он, чтобы огрдить себя, бросилсь к городовому.

— Глупости все это, — произнес мшинльно Берендя.

— Нет, голубчик, не глупости, — блгим мтом зревел хозяйк. — Я женщин честня, одинокя, пустил тебя, проклятого, не н позор свой.

— Господин, — вмешлся городовой, — кким мнером этот смый чемодн мог очутиться у вс в комнте?

Беренде вдруг стло тк пусто, точно весь мир куд-то провлился и никого, кроме этой жирной хозяйки и этого городового, не остлось в нем.

«Что мне с ними делть и куд уйти от них?» — пронеслось тоскливо в его голове. Кк прибой и отбой, все мысли отхлынули н мгновение из его головы. «Умереть!» — тихим плеском удрилось в голову бедного философ. И срзу ккя-то сил выхвтил его из бездны и поднял н недосягемую высоту. «Смерть — двери в црство свободы!»

Берендя поднял глз и, всмтривясь спокойно в серую шинель городового, проговорил:

— Я…я убил их… п…пьяный был… рссердился, что Ф…Фроськ куд-то убежл, и… и убил их.

Бедня хозяйк отскочил до смой двери.

— У…у меня при…припдки безумия и прежде бы…бывли…

Нступило пническое гробовое молчние.

— Кк же теперь? — рзводя рукми, тихо, точно совещясь, спросил городовой, — в учсток, что ли, его?

Беренде ндо было только выигрть время.

— Б…без рзрешения ги…гимнзического нчльств, — быстро ответил он, — нельзя… Н…ндо спросить… Во…вот вм мои споги… Я…я без них не уйду… В…возьмите чемодн.

Городовой и все другие вышли нконец из комнты. Берендя остлся один, он встл и долго смотрел вперед. Он не жлел и дже рдовлся этому новому брьеру: смерть — дверь в црство свободы, — твердо зсело в его голове. Это был якорь, з который схвтился он всей силой, ккя был в нем. В эту дверь пройдут все — рно или поздно. В эту дверь ушли величйшие умы и вся сует земли, эт дверь теперь отворяется для него. Отворяется?! Берендя присел к столу, потому что ноги его вдруг ослбели и не хотели больше держть его. Он подвинул ккую-то книгу и с горьким чувством оттолкнул ее.

«Нет, не ндо больше книг, — сжлось сердце Беренди. — Не ндо книг, не ндо друзей, никого и ничего не ндо».

Лицо Беренди дрогнуло, спзм сдвил горло. Он судорожно схвтил крндш и нписл:

«Я не хочу больше жить, потому что жизнь злое и безнкзнное издевтельство».

Оскорбленный, он бросил крндш и, стрстно сверкя глзми, зкричл в ощущении счстия небытия:

— Я хочу првды, увжения, хочу любви, хочу вечной свободы… И я нйду их…

Рыднья оборвли его голос.

Ндо было спешить, пок он стоял еще н высоте своей обсервтории и смотрел в бесконечную дль. Тм, внизу этой обсервтории, шумел и волновлсь ккя-то темня рзъярення бездн. Тонкий мяк кчлся, дрожл в своем основнии и вот-вот готов рухнуть туд вниз, в эту стршную бездну, рухнуть вместе с ним, чтобы больше никогд не подняться. Нет, не ему выплыть оттуд, это говорил ему теперь вся его слбя воля. Он уж рз был тм, в этой бездне, — он целые сутки был в ней. О! ндо спешить, пок не оствили силы…

Яшк в порыве стрх, который охвтил его вдруг, когд он очутился в сонной квртире мещн, куд збрлся, чтобы утщить из комод деньги, зрезл ножом, взятым для смообороны, спящих хозяев. Его стршный глз сверкл и вместе с ножом, кзлось, стрстно погружлся в мягкое горло его жертв.

Онемеля Фроськ тк и змерл нд этой неожиднной рзвязкой, стоя у вход мленькой мирной спльни с мерцвшей лмпдкой.

Все подернулось ужсом ккого-то тумн. Кжется, шевелятся эти зрезнные, или спят они крепко с лой лентой н шее и шевелится только тм, в горле, тонкя струйк, что дльше и дльше тянет эту лую ленту. Ирод Яшк что-то шепчет, что-то сует, куд-то толкет. Ох, глз, глз его! Не видеть! Стршно!! Темня ночь, пустя улиц, кровь н простыне, что торчит из чемодн… Ах, спид, что он сделл?! Куд ей деться с этим стршным чемодном? Нзд?! К лым лентм?! Желтоглзого квртир?! Фроськ стремительно бросилсь к окну, рспхнул его, зглянул в окно и, бросив чемодн, побежл без оглядки вперед.

— Стой, — остновилсь он н мгновенье, — где ждть-то он будет, ирод?!

Он нпрягл свою пмять, хотел вспомнить. Но все тонуло в том же стршном кроввом тумне, сквозь который только отчетливо, рельефно смотрел н нее мленькя комнт, дв спящих в лых лентх, что шевелятся… Минутми ей кзлось, что кто-то гонится з ней, ккя-то простыня в крови волочится, и в диком ужсе он неистово бежл дльше и нпрягл все способности своего приросшего к чему-то мозг, чтобы придумть ккой-нибудь выход.

Н рссвете ее остновил грозным окликом городовой.

Он тк и обмерл, тк и впилсь в длинный нос, мленькие глз, ккой-то мягкий пушок, покрыввший лицо и шею стршного городового.

— Стой, девк! Куд бежишь? Говори всю првду без утйки: зчем подол в крови?!

— Ой! Ой! Ой!

Он присел, поднялсь опять и в ккой-то истоме положил руки н плечи городовому.

— Ну, ну, говори, — смягчя свой суровый тон н тот мягкий и влстный, от которого Фроськ чувствовл, что никуд уж не денется, поощрял ее городовой.

— Ой, дяденьк! Ой! Ой! Ой! дяденьк, голубчик ты мой! — откинув голову и не отнимя рук, по временм совсем прижимясь к городовому, выл Фроськ и нчл свой путный, точно стршный сон, рсскз.

По временм городовой терпеливо нпрвлял ее:

— Кто он?.. говори ты по порядку.

В учсток привели Фроську, и явился городовой от Беренди. Опытный приств скоро рспутл всю историю и, поняв, что Берендя спьян чего-то нврл н себя, см пошел к нему в квртиру.

Но Беренди уж не было в живых.

В простенке между двух окон висел бедный философ с поджтыми коленкми и стршными, совершенно рзошедшимися и выпученными глзми смотрел твердо и неподвижно н вошедшего приств. Ккя-то згдочня тйн зстыл в этих глзх, т тйн, которую точно постиг он уже тм, в своей петле, и не смог сообщить ее: только от нпряжения нечеловеческого усилия вздулся, посинел и выпучил свои стршные глз.

XXII

Смерть Беренди произвел потрясющее впечтление между ученикми и в их семьях. Шли жркие, стрстные дебты. Аглид Всильевн жлел искренне Берендю, но видел во всем недостойную слбость и бессилье его слбой нтуры.

— Все, все фльшиво от нчл до конц! Несвоевременное рзвитие, нрвственное нпряжение и упдок сил — все должно было привести к этому. Ах, это ткой нглядный пример той ошибки, в ккую дло увлечь себя общество всеми этими скороспелыми учениями Добролюбов, Чернышевского, Писрев. Они, титны, потянули з собой этих мленьких пигмеев… и сми не спрвились, и этих изуродовли.

Сердце Аглиды Всильевны обливлось кровью, когд он вдумывлсь, обобщл и связывл в одно все непонятные и печльные явления тогдшней русской жизни.

— Боже мой, люди совсем потеряли голову! Господи, спси и пожлей бедную Россию!

Новый генерл-губернтор, двоюродный брт Аглиды Всильевны, приехв, отнесся к ней с той родственной любезностью, н ккую он и не рссчитывл.

Товрищ ее муж, отчсти нтгонист с ним по службе, он одно время было совсем отдлился от своей двоюродной сестры. Но теперь обстоятельств переменились — муж умер, судьб свел их в одном городе, где жил Аглид Всильевн, т смя Аглид Всильевн, которя когд-то тк умел кружить головы, — умня, обятельня, свободня и неприступня, — и генерл-губернтор потянуло к ней, кк тянет всех нс к светлым уголкм ншей молодости.

И Аглид Всильевн был и тронут и польщен тким внимнием и родственным рдушием.

— Ах, ккой симптичный, — твердил он, проводив дорогого гостя. — Ах, ккой умниц! Вот эткого двно ндо было! О-о! с этим пойдет дело!

То, что Аглид Всильевн только прозревл, то окзлось понятым и выясненным. В общей связи событий ей стло многое ясно из того, что ускользло рньше. Взгляд ее н реформу обрзовния переменился. Аглид Всильевн точно помолодел и воскресл духом.

— Россия спсен! — говорил он тинственно и рдостно.

Когд приехл из деревни н выборы Неручев, он строго нкинулсь н него:

— Отчего вы не служите? Кк вм не стыдно? Вы молоды, полны сил, вш отец был выдющийся человек, природ не обидел и вс…

Неручев, довольный, улыблся, рзводил рукми, Аглид Всильевн твердил:

— Стыдно, стыдно.

— Сегодня вечером, — провожя его, прикзл Аглид Всильевн, — извольте пожловть н чй к нм — я вс познкомлю с этим человеком, и вы сми увидите.

— Если к этому и Зинид Николевн осчстливит игрой, то, конечно, буду.

— Ну, уж это вше дело, — усмехнулсь Аглид Всильевн и, лсково кивнув уходившему гостю, повторил: — Тк ждем.

— Непременно-с… Хотя от всякой службы вперед откзывюсь.

— Ну, ну, хорошо…

И, оствшись одн с дочерью, он скзл:

— Нет, необходимо вытщить его из деревни: молодой человек, с здрвым смыслом… Нет, я зствлю Борис Плтонович скрутить его.

Борис Плтонович, новый генерл-губернтор, невысокий, плотный, крсный, в своем генерльском мундире смотрел тк, кк смотрят люди его положения, влсть имеющие: просто, спокойно и в то же время тк, что чувствовлось кждую секунду, что он умеет смотреть и инче и для этого рзрешения ни у кого спршивть не будет. Вся его выпрвк, вся его фигур ясно говорили одно: поменьше рссуждений, — время рзведения бобов прошло безвозвртно и нвсегд, и кждому, осмеливющемуся сомневться, я сумею докзть это круто и скоро.

О строгости и решительности нового нчльств ходили целые легенды по городу. Попробовли было окзть противодействие ему — и противодействие было сломно очень скоро. Смен одних другими шл во всех сферх дминистртивных и общественных. Генерл всем и всегд твердил:

— Нельзя-с служить и богу и ммоне. Если ты того лгеря, и иди туд, если же ты присягу принял и являешься предствителем существующего порядк, то и будь им не только с виду, — продолжя тм где-то сзди выводить свою линию, — но и в действительности: не токмо з долг, но и з совесть… Тогд только и может идти стройно госудрствення мшин… А хочешь фльшить… у меня не нфльшивишь: рт не откроешь, я уж зню, и кто ты, и что ты, и где твоя зноз.

Генерл и Неручеву з чем у Аглиды Всильевны повторил ту же тирду и, мхнув своим широким н белой подклдке руквом, небрежно принялся нмзывть себе кусок хлеб мслом.

— Я, конечно, тоже, — продолжл он, — рзделяю взгляд кузины, что обществення деятельность в вшем положении, — генерл вскинул глз н Неручев, — необходим… Отчего вы не идете в предводители?

Это был очень зтруднительный для Неручев вопрос. Неручев не шел, во-первых, потому, что никогд об этом не думл, не шел потому, что никто его не звл, не шел нконец просто потому, что кк же тк пойти? зявить? Ну, не выберут? срзу очутишься в глупом положении. В глсные не выбрли… Положим, он знл, почему не выбрли: чтоб нсолить з его нежелние якшться со всякими чумзыми.

— Из предводителей дорог открытя…

— Конечно, вше превосходительство, но нше время… — Неручев змялся. — Откровенно говоря, время чумзых… и тких, кк я, не любят.

— Пустяки, — мхнул н него рукой генерл.

Неручев только вздохнул.

— Пустяки, — повторил вторитетно генерл. — Приезжйте звтр ко мне.

— Я, вше превосходительство, и без того счел бы своей обязнностью.

— Ну вот и отлично.

Генерл после чя уехл, Неручев остлся.

— Ну, кк вы его ншли? — спросил Аглид Всильевн.

— Просто прелесть, — ответил весело, рзводя рукми, Неручев, — если б я был женщин — я уж был бы влюблен в него.

— Ну, я очень рд… сумейте устроить, — тинственно дружески скзл Аглид Всильевн, — теперь вы меня извините, вот вм молодя хозяйк, я пойду с своей кшей возиться: один — лтинский, другя — здчи, третья — педгогик, иной рз сяду и думю: господи, кжется, потребуйся китйский язык, и по-китйскому стну репетировть.

Аглид Всильевн ушл и по дороге думл: Неручев знчительно изменился с тех пор, кк узнл, что Борис Плтонович двоюродный брт… «Люди всегд — люди!..» — снисходительно вздохнул он.

XXIII

Похороны Беренди прошли торжественно. Ученики седьмого клсс сми несли гроб. З гробом шло много учителей, и в том числе Леонид Николевич. Точно ккя-то стен выросл вдруг между ним и ученикми. Только издли смотрели н бледное, рзочровнное лицо учителя, но никто не решлся подойти. Зчем, что скжешь? Кроме неприятности ему и себе, ничего не выйдет.

Корнев шел, грыз ногти, рздумывл и тянул з певчими: «Со святыми упокой!»

Долб шел, опустив голову в землю, и тоже о чем-то сосредоточенно рзмышлял. По временм он подымл голову, зорко всмтривлся в лиц окружвших, в лиц учителей, встряхивлся и опять опускл к ногм глз.

Рыльский, серьезный, сухой, в pince-nez, с высоко поднятой головой, шел уже в шттском. Он н днях уезжл нвсегд з грницу и безучстно холодно смотрел перед собой.

Из дм провожл гроб только Горенко. Он шл, куся свои губки, згдочно смотря то куд-то вдль, то н гроб Беренди.

Ветер кчл плмя свечей, относил нзд и вместе с копотью и погребльным пением нстривл н ккой-то монотонно-однообрзный лд.

Кртшев шел, стрлся сосредоточиться, иногд живо и горячо охвтывлся горечью минуты, вспоминл живого Берендю и опять уносился куд-нибудь длеко от всего окружвшего.

«Со святыми упокой», — звучт в его ушх низкие ноты Корнев, и он оглядывется, точно проснувшись от ккого-то слдкого збвенья, и срзу втягивется в мучительную тоску переживемого непопрвимого момент. Кртшев вздыхл тк глубоко, кк мог, и думл:

«Бедный Берендя немногого искл в жизни и того не ншел. Отчего это тк люди устроены, что нд ними столько зл делют? И рзве нельзя тк, чтобы зл этого не было? Можно, конечно, если пожелть его не делть. Но ведь и тот, что цензор себе ннял, тоже, вероятно, искренне желл… Желл, — и зеркло, в которое мог бы видеть и проверять себя, крндшом змзл… Жлко, что журнл нш оборвлся… Теперь, конечно, не состоится… Я бы нписл столько об этом… Если бы я мог, я бы пришел к госудрю и скзл: „Госудрь, я хочу для тебя умереть, я буду до последней кпли крови служить тебе верой и првдой, позволь мне только тебе всю првду говорить“».

В длеком углу клдбищ скромня вырытя могил ждл своего хозяин.

З ближйшим пмятником прятлись две оборвнных фигуры Петр Семенович и Всилия Ивнович. Всилий Ивнович нпряженно и мучительно не мог отвести глз от свежего могильного бугр, мигл и по временм вздргивл. Петр Семенович стоял мрчный и озлобленный и, собственно, не понимл, з кким чертом они пришли сюд. Но кждый рз, кк он зводил н эту тему речь, Всилий Ивнович тк взглядывл н него, кк будто от того, остнутся они или нет, звисел вся жизнь его.

— Слушйте, Петр Семенович, — судорожно, кк последнее отчянное средство, предложил Всилий Ивнович, — сегодня, сми знете, похороны Пономрев… ведь ддут? тк? Все вм…

— Д, черт!.. Скзл, что остнусь, чего ж вм?

Когд н дороге покзлсь процессия, Всилий Ивнович пришел в ткое тоскливое волнение, что схвтил Петр Семенович з руку:

— Ой! Везут… везут голубчик ншего…

— Д, уж не воротите, — угрюмо скзл Петр Семенович.

Всилий Ивнович ждно, во все глз, впился в дорогой ему гроб. Он и не чувствовл, кк слезы лились у него по щекм и кпли н землю.

Когд гроб опустили в могилу и по крышке глухо зстучл земля, когд все, отдв последний долг усопшему, уже собирлись ндеть шпки и рзойтись, — вдруг выступил Долб и, нпрягя себя, поборов робость, нчл говорить речь. Это было тк неожиднно, что смятенье рзлилось по лицм слушющих.

— Бестктно, — прошептл сердито н ухо Кртшеву Семенов. Кртшев только плечми пожл.

Приходилось всем волей-неволей слушть. Долб нчл глдко, но витиевто н тему об вторитете. Все слушли молч, потупив головы, и всякий думл свою неприятную думу, мысленно посыля ко всем чертям Долбу з неудчную выдумку. Долб нчинл см чувствовть это, торопился, стл обрывться и, в сущности ничего не скзв, упвшим голосом кончил: «Мир тебе, дорогой товрищ».

— Аминь, — хрипло отозвлся Корнев.

— Аминь, — облегченно повторило несколько голосов.

Только что отошел Долб — у могилы вдруг появился рсстроенный Всилий Ивнович. Он стоял и нпряженно смотрел своими голубыми детскими глзми, дрожл, и слезы грдом лились по его щекм.

— Умер?! — с тоской, всхлипывя, говорил он. — Диоген умер…

Слезы опять остновили его.

— Диоген… солнце зкрыли… в могиле… в могиле…

Всилий Ивнович все нпряженнее всмтривлся, и все сильнее слезы лились по его щекм. Он тк и зстыл в своей позе, мигя глзми. Кзлось, он см збыл, о чем нчл, что хотел скзть. Кто-то поклонился ему и пошел прочь. Один з другим все клнялись и уходили.

— Водкой бы не спивли этого Диоген, — проворчл сквозь зубы Семенов, шгя рядом с Кртшевым.

Когд никого больше не остлось, к Всилию Ивновичу подошел Петр Семенович и дернул его з рукв.

— Ну, чего еще? — угрюмо оборвл он его.

— Ушли?! — спросил Всилий Ивнович. — Все ушли?!

— Ну, идем, — свирепо потянул его з собой Петр Семенович.

— Куд идем?! Петр Семенович, водки ндо…

— Нет денег…

— Нет?!

И Всилий Ивнович скорчил ткую отчянную физиономию, точно это было верхом человеческого стрдния.

— Петр Семенович, я достну!

Всилий Ивнович опрометью бросился к клдбищенским воротм и нгнл толпу рсходившихся. Он быстро окинул всех и подошел к Горенко.

— Дйте, пожлуйст, двдцть копеек, — с отчянием обртился он к ней.

Горенко быстро сунул руку в крмн, достл рублевую бумжку и торопливо передл ее Всилию Ивновичу. Прежде чем он успел подумть, Всилий Ивнович поймл ее руку, поцеловл и, счстливый, бросился нзд.

— Это бывший учитель, — сообщил ккой-то пожилой господин. — Его зподозрил инспектор в воровстве мшины, которую, кк окзлось потом, сын же инспектор и укрл… Все знли об этом…

Общество молч, потупившись, спешило рзбрестись кто куд.

История н клдбище в преувеличенном виде рзнеслсь по городу: гимнзисты говорили возмутительные речи, учителя тоже, тут же и бродяги ккие-то. Ужс и созннье, что тк не может и не должно продолжться, охвтывли всех и нпряженно искли выход.

Гроз рзрзилсь в лице нового генерл-губернтор. Он неожиднно приехл в гимнзию и потребовл сбор всех в ктовой зле. Уроки были прекрщены, и все, и учителя и ученики, зстегивясь н ходу, спешили в укзнное место.

Генерл стоял у дверей и грозно встречл кждого своими твердыми глзми.

Когд собрлись все, он дл отрывочное рспоряжение:

— Молебен!

Явился священник и регент. Певчие вышли вперед.

Молебен нчлся.

— Все петь! — повернулся н мгновение к ученикм генерл.

В здних рядх и не слыхли этого прикзния. Передние зтянули кто в лес, кто по дров.

Генерл побгровел и, едв дождвшись конц молебн, обртился с громовой речью ко всем присутствующим.

— Я вс нучу, мльчишки! — неслись его рскты по зле. — Рзврт, пьянство, курение тбку по улицм! Рспущенность! Н клдбищх демонстрции. Гимнзию рзгоню! Кмня н кмне не оствлю! В брний рог согну! Крмольники! Бунтовщики! Посягтели н госудрственную безопсность! Петь не желют. Вы з чем смотрите? Вы для чего поствлены?!

Директор, бледный, рстерянно смотрел н генерл, вытянув руки по швм.

— Я вм…

— Молчть! Я нучу вс служить присяге и чести! Кто говорил речь н клдбище?

Среди гробовой тишины Долб медленно, боком, бледный, стл пробирться вперед.

— Ты?!

У Долбы рябнуло в глзх.

— Я, — беззвучно рздлось по зле.

— Из дворян?

— Из крестьян.

— Тк вот зчем тебе дется обрзовние, неблгодрный?! Вон! Выгнть его сейчс же…

— Сейчс состоится определение педгогического совет.

— Тм совет советом, но по моему прикзнию.

— Слушю-с, вше превосходительство.

Генерл встретился глзми с Кртшевым и молч протянул ему через чью-то голову руку. Кртшев пожл руку и, покрснев, упорно стл что-то обдумывть.

Когд учеников рспустили по клссм, Кртшев решился и, собрв все свое мужество, бросился в переднюю, где одевлся генерл.

— Борис Плтонович, — умоляющим голосом произнес он и отвел генерл в сторону.

— Что, голубчик? — лсково спросил генерл.

— Рди бог… не губите… — голос Кртшев обрывлся, — Долбу… Он ничего не скзл предосудительного… Я был тм… вышл только бестктность… это добрый, простой человек… у него не было никкого умысл…

Генерл в рздумье нклонил голову.

— Вы ручетесь?

— Я ручюсь своей жизнью.

— Позвть ко мне… этого Долбу.

Долбу привели.

— Вы мне дете честное слово, что больше никогд ни в чем не будете змешны?

— Дю, — ответил Долб.

— Оствить его, но подвергнуть дисциплинрному взыскнию… Блгодрите вших товрищей.

Долго ломло нчльство голову, ккому взыскнию подвергнуть Долбу, и нконец решили: сделть ему официльный выговор.

По рспоряжению полиции обоих — и Петр Семенович и Всилия Ивнович — выслли из город.

Рыльский вскоре уехл з грницу. Компния н прощнье снялсь вместе. Рзыскли у Вервицкого стрый портрет Беренди. В длинных волосх, в ккой-то кокетливой позе, философ с длинными ногми сидел в кресле и згдочно смотрел в публику.

Строгости в гимнзии усилились. Ученикм зведены были билеты, в которых точно обознчено было, что допусклось и чего нет.

Новый инспектор, вежливый и ехидный, мучил своих жертв и, поймв ученик с рсстегнутой пуговицей, пилил его и докзывл, что его пуговиц тесно связн с его безнрвственностью. Ученики пятого клсс, с ухрским видом, зпрятв в рукв зкуренные ппиросы, ходили по коридору и з спиной инспектор, зтягивясь, глотли дым. Это считлось верхом удли и шик.

Позже семи чсов ученики не смели покзывться н улице. З этим следили педеля, большею чстью из отствных унтер-офицеров. Они ловили учеников и отбирли у них билеты. Иногд ученики откуплись от них деньгми, иногд вынимли из крмн ккую-нибудь склянку, говоря озбоченно: «Из птеки — мть больн…» — и спешили без оглядки от педеля.

Иногд и клссные нствники в ожиднии вкнсии нчинли с роли педелей.

Всем генерлм гимнзисты должны были клняться, но непредупрежденные генерлы только с удивлением провожли глзми мленького, нгруженного своим рнцем гимнзистик в длиннополой шинели, когд тот усердно вдруг стскивл свою шпку.

Неручев бллотировлся в кндидты предводителя и получил больше своего товрищ шров. По првилм, предводителем утверждлся получивший большее количество шров.

Обыкновенно в тких случях вперед услвливются, и зрнее несколько дворян решют кндидту положить нлево, чтобы не вышло недорзумения. Пять друзей Неручев и взялись положить ему нлево, положили нпрво. Прием простой, двший победу Неручеву. Смого Неручев и след простыл н этот день в собрнии. Потолковли, покричли, Неручев все-тки соглсно зкону утвердили. Его приятели, кк виновтые школьники, которым блгополучно сошл их проделк, только весело трясли своими удлыми головми. Глв их, высокий, в рсстегнутом сюртуке, средних лет дворянин, крепко стоял н своих рсствленных ногх, в упор нсмешливо смотрел н шептвшиеся кучки дворян и готов был н всякий скндл: в морду тк в морду, н дуэль тк н дуэль. С нхлом связывться ни у кого охоты не было. К Неручеву примкнули те, для кого успех опрвдывет положительно все. Эти с ккой-то звистью говорили:

— Все-тки, что ни говори, ловкч!

— Ну, держи ухо востро теперь, — трепл по плечу Нручев в его номере Овсеев, его стрый приятель и сосед, чистенький, в золотых очкх, причеснный и приглженный господин. — Кк бы тебе н следующих выборх свинью не подпустили… Жох нрод… Тоже пльц в рот не клди!

— А этого не хочешь, — быстро покзл ему кукиш Неручев, — мелкопоместные-то мои?! Нряжу их во фрки — и мрш…

Господин в золотых очкх долго с восторгом смотрел в глз Неручеву.

— Ну, и ловок! Не пропдешь!

Неручев только пренебрежительно вздернул головой.

К удивлению всех Неручев повел земское собрние вовсе не тк плохо, кк это могло кзться. Вокруг него очень быстро собрлсь довольно дружня и сплочення пртия: в руки этой пртии попло все хозяйство уезд. Говорили много, но нигде, ни в одном уезде все не шло тк глдко и тихо, кк пошло у Неручев. Его брнили и ругли, но и врги признвли:

— Что и говорить, тлнт!

Неручев сделл официльное предложение Зиниде Николевне, и свдьб был нзнчен летом в деревне.

— Охот твоей сестре з ткую сволочь выходить змуж? — спршивл Корнев Кртшев.

— Ты меня что ж спршивешь? Ее спроси… — пожимл плечми Кртшев.

Тня в один прекрсный день повлилсь в ноги Аглиде Всильевне, признлсь в своей беременности и открыл — от кого.

Что говорил ей Аглид Всильевн и н чем они с Тней порешили — остлось тйной. В тот же день Ттьян исчезл, появилсь в доме новя горничня, и между мтерью и сыном не произошло никкого рзговор по этому поводу. Некоторое время мть кк-то брезгливо избегл сын, но потом все пошло по-строму.

XXIV

Последний экзмен был по-лтыни. Со стрхом и трепетом готовилсь к нему компния, больше других Кртшев. С учителем у него были личные счеты. Еще в злополучный день исключения Беренди учитель н совете нстивл н исключении Кртшев, утверждя, что явственно слышл его голос. Но тк кк учитель в то же время не отвергл и того, что и другие то же смое кричли, то кто-то, поствив вопрос: «всех уж тогд», тем смым требовние об исключении Кртшев свел н нет. Но учитель решился рспрвиться с своим вргом и кк-то вскоре не удержлся и прямо выскзл:

— Вм, Кртшев, университет при мне не видть, кк своих ушей.

Когд зтем в гимнзии стло известно о родстве Кртшев с генерл-губернтором, учитель немного поколеблся и в первое время дже решил было отступиться от своей жертвы. Но мстительня нтур взял верх, и Кртшев инстинктом чувствовл, что учитель устроит-тки ему пкость.

— Ах, кк устл, — говорил Кртшев нкнуне экзмен, — кпельки сил моих нет… и ничего не зню…

День экзмен нступил.

Кртшев ушел из дому в девять чсов утр и возвртился только в четыре.

Аглид Всильевн тк волновлсь, что не могл дже обедть.

Когд в дверях покзлсь изнурення, зтянутя, но сияющя фигур Кртшев, ясно все стло и без вопрос: Аглид Всильевн бросилсь н шею сыну и, не выдержв, рсплклсь: тяжелый и трудный конец венчл дело. С постоянным риском сорвться, свести н нет все — он, ее сын, выплыл н свет, стоял н берегу, спсенный от тьмы и мрк бездны. Првд, это был первый только шг, но ккой шг? Чего он стоит и ей и сыну? Половин волос побелел н ее голове, он и все они н что были похожи?! Но чего бы ни стоил — цель достигнут.

Аглид Всильевн встл и, перекрестившись, низко поклонилсь обрзм. Он еще рз поцеловл сын и проговорил:

— Господи, ккой ты ужсный… Ну, рсскзывй…

Кртшев не любил рсскзывть, но н этот рз не зствил себя просить.

Он сел н окно и, счстливый, опрвляя прилипшие ко лбу волосы, произнес с восторгом:

— Ах, что это было! Я уж и не зню, с чего и нчинть…

— С смого нчл, — нетерпеливо, весело потребовл мть.

— Ну, хорошо… Пришли мы… Ну, снчл, конечно, extemporalia…[66] Рссдили нс н кждую скмейку по дв… я с крю у проход, с другого кря Вервицкий. Ну, думю себе, плохо… от ткого сосед не поживишься…

Зин, Нтш, Аглид Всильевн, Мня, Сереж и Ася — все поктились от веселого смех.

— Ну, ну…

— Ну, хорошо… Продиктовли нм русский текст и некоторые слов. Я то есть просто ни одного почти слов не зню…

— Ах ты, скверный мльчик! — весело вскрикнул Аглид Всильевн.

— То есть буквльно ничего: что позбыл, что, кк воробьи, вылетели из головы. Сижу и думю. Что мне делть? Смотрю, учитель встет с эткой своей ядовитой походкой, кк кошк… только хвост не хвтет… эткя сволочь… и прямо в мой проход… прошел до конц, возвртился и кк стл около меня, тк все время, покмест я не нписл свой ответ, не отошел!

— Кк же ты нписл свой ответ? — испуглсь мть.

— А вот слушй… Сижу я, нгнулся и пишу: чушь ккую-то невообрзимую… Вот…

Кртшев вынул из крмн смятый лист, и все с любопытством нклонились.

— «Не ндо робеть… что делть… кк кошк крдется», — нчл рзбирть Нтш.

— Одним словом, ерунд, — перебил Кртшев, — только чтоб что-нибудь писть… Не могу ж перевести… Пишу, см думю: что ж мне делть? А нпротив Беер, один еврейчик, нстоящий медведь: мохнтый и слепой, хороший ученик… философ ткой… смотрю, уж, подлец, нписл нчерно и собирется переписывть… Ну, думю, пропдть — тк пропдть: все рвно бы н второй год не остлся, повесился бы, не остлся…

— Ну, глупости, — перекрестилсь Аглид Всильевн.

— Учитель только тк поведет головой по клссу и опять смотрит, что я пишу… он близорукий… Я зню, что он не может все рвно рзобрть, что я тм пишу. Я попишу, попишу и кк будто здумюсь; он зглянет мне в глз, и я смотрю н него тк, кк будто говорю: «Ну, что ж, пропл». А он точно повторяет: «Пропл?» — и тк, мерзвец, лсково смотрит… А я сижу и сообржю: вот если я упрусь в переклдину здними ногми…

— А у тебя их сколько? — не утерпел Нтш.

Все рссмеялись.

— В зднюю переклдину — тк, чтобы кк встть, тк срзу чтоб схвтить черновик Беер в то время, кк учитель повернет голову к клссу… Вот тк, вот: одно мгновение… ндо схвтить, сесть и ни млейшего звук, и никкой перемены в позе.

Все тк и змерли и ждно, нпряженно смотрели в рот рсскзчику.

— Уперся я ногми, пригнулся всем туловищем и кк будто весь мир збыл: пишу… только он повел головой, я кк вырсту через скмейку, цп черновик Беер и сел… Смотрю: смотрит прямо н меня Ивн Ивнович, и я смотрю. Он покрснел и отвернулся… А Беер только плечми повел: вздохнул и зсел новое писть. А мой подлец опять все глз н меня. Я кк будто кончил и тоже вздыхю и смотрю н него… дескть, что ж рдости с того, что кончил? А он кк будто спршивет тк учстливо: мло рдости?

Кртшев и все рссмеялись.

— Ах, ккой ты мошенник! — покчл головой Аглид Всильевн.

— Ну, что ж, оствться?

— Ну, ну, говори.

— Ну, и нчл я переписывть черновик Беер. Сделл нрочно четыре ошибки. И знешь, покмест я вот брл, писл, ни кпельки стршно не было, когд встл, чтобы нести, вот тут уж холодно стло… Думю, збрть черновик? А вдруг он зподозрит? Хитрый, подлец! Нет, нельзя брть… Тк и оствил. Встю: он н меня во все глз, у меня полное отчянье в лице: «зрезл, зрезл…»

— Ах ты, господи…

— Отнес н стол, и вдруг вся смелость меня оствил, боюсь повернуться нзд: вдруг он рссмтривет мои черновики и сейчс позовет меня, вдруг я повернусь, и по моему движению он все поймет и схвтит черновики… Ивн Ивнович сидит грустный и не смотрит н меня… х, ккя это прелесть Ивн Ивнович! Тк бы и бросился ему н шею: «Голубчик, простите меня, Христ рди, ведь не оствться же? Хотя сто лет буду сидеть, ничего все рвно знть не буду, кк и все не знют».

— Ну?

— Тк и ушел прямо в коридор… Немного погодя Корнев приносит мои черновики: я их в крмн… вот, вот… вот Беер… Ну, хорошо… Нчлся экзмен… Д! кк только я ушел, и учитель пошел к столу и уж потом и не смотрел: все друг у друг списли… Когд меня вызвл он, чтобы покзть, что он совершенно беспристрстный… д и все рвно директор не дл бы ему… совсем вышел из клсс… Я попл к директору… Ну, директор…

Кртшев сделл пренебрежительную гримсу.

— «Дядя вш, говорят, в Петербург собирется?» — «Нет, кжется»… Тит Ливия дл переводить… Черт знет кк переводил! — «Ккие глголы упрвляют родительным пдежом?» Я и тут нврл…

— Ах, дрянной мльчик, — рссмеялсь Аглид Всильевн.

— «Ну, бог с вми, говорит: тройку» — что и требовлось докзть… Постой, еще не все… Кончились экзмены… зсели они выводить отметки, мы в коридоре уселись все н полу и ждем… весь вопрос во мне, конечно… Вдруг тм, з дверью, крик слышим: учитель чего-то орет, кричит блгим мтом. Опять тише, опять кричит! Вдруг дверь рспхнулсь… коридор темный: его мы видим, он нет: лежт ккие-то тел… «Кртшев?» Я кк толкну в бок Семенов и умер… «Кртшев домой ушел…» Он кк хлопнет дверью… И все кк умерли тм… Тихо-тихо… кончили… Один, другой, третий, вышли все, списки передли Ивну Ивновичу — повлили мы в злу… «Кртшев…» ой, умру, «три…». Ур--!

Кртшев весело вскочил было, рзмхивя рукми, но вдруг побледнел и стремительно потянулся к грфину.

— Ой! — вздохнул он, когд пропустил несколько глотков, — мне вдруг тк нехорошо сделлось…

— Господь с тобой, — бросилсь к нему мть. — Ты ничего не ел еще! И я слушю…

У Кртшев тряслись руки и ноги.

— Ничего… ничего… лучше… Ах, мне совсем нехорошо… — Кртшев вдруг бессильно опустился н стул, и, если б не подоспевшие Зин с Нтшей, упл бы н пол.

— Ничего, пройдет, — ободрял его Аглид Всильевн, — спирту, одеколон.

Аглид Всильевн смочил одеколоном лоб, виски сын, дл понюхть спирту и ждл результтов, смотря нпряженно в лицо сын. Это было мертвенно-бледное лицо с полузкрытыми, безжизненными глзми, ткое вымученное и изможденное, что сердце мтери сжлось от боли. Тк бесконечно дорог он был ей и тк бесконечно жль было его в эту минуту: сколько мученья, непрвды… Ведь этот человек был ее сын, сын, для которого мечтл он же когд-то небо достть! Что испытл он, что выстрдл бессознтельно в этой кторге непередвемых мелочей, нзывемой обучением ум и воспитнием души?!

— О, бедный, бедный мой мльчик! — И Аглид Всильевн горячо целовл лицо и глз сын.

— Нет, нет, поезжй в Петербург, — зговорил он, когд Кртшев немного опрвился и перешел н дивн. — И я, может быть, ткже виновт, тоже помогл коверкнью!.. Ах, кк мне ясн вдруг стл вся эт уродливя кртин ншей жизни… О, ккя гдость… сколько лжи, фльши…

Кртшев утомленно слушл.

— Гдость, мм! — произнес он, и слезы зкпли у него из глз. — Ах, кк хотелось бы быть честным, хорошим, безупречным.

Кртшев судорожно прижл руки к глзм и тихо, горько плкл. Плкли мть, Зин, Нтш, Мня. Плкли Ася и Сереж, хотя и не понимли ясно причины ни своих, ни слез других.

Аглид Всильевн долго молч вытирл слезы.

— Будешь и честным, и добрым, и хорошим… будешь, потому что хочешь…

И, помолчв, он кончил:

— Я, может, и не укжу тебе дорогу… см нйдешь… Поезжй от меня… Поезжй в Петербург… стновись н свою дорогу…

Аглид Всильевн встл, перекрестилсь и перекрестил сын.

— Д хрнит тебя цриц небесня! — торжественно скзл он.

И зтем упвшим вдруг, точно пророческим голосом прибвил:

— Ох, тяжел будет твоя жизнь! Не пойдешь ты торным путем… не можешь идти — вижу я.

Кртшев смущенно всмтривлся в себя: он хотел бы только, но ничего не чувствовл в себе, что двло бы силы идти твердо и неуклонно в сторону првды и счстья, лучи которой только вскользь в кком-то мрке мелькнули и скрылись в тумне. Он зкрыл глз.

— Я зсну, — тихо прошептл он.

И все стихло. Во всем доме воцрилсь гробовя тишин: ндежд и рдость, сил и гордость, выплывший н первую отмель молодой пловец спл своим первым безмятежным сном покоя после нпряженной, изнурительной семилетней войны.

Ккие-то веселые сны снились Кртшеву. В сумеркх несся по всему дому веселый, возбужденный голос погруженного в глубокий сон Кртшев:

— Отдй прус! Выноси кливер! Руль н бо-о-рт!

Мня, з ней и все фыркли себе под нос.

— Ты, черт, что тут комндуешь? Ур!

Кртшев открыл глз.

С окн в комнту прыгли Корнев, з ним Долб.

— Корнев?! — встрепенулсь Нтш и бросилсь в комнту, где спл Кртшев, чтоб предупредить Корнев.

Но Кртшев уж проснулся.

— Что ткое? Ничего не пойму! — орл Корнев.

— Что з скндл?! — весело оглядывлся Долб.

— Есть хочу, — скзл, с нслждением вытягивясь, Кртшев.

— Тёме есть, Тёме есть, — рдостно зкричл Нтш. И, повернувшись к Корневу и Долбе, веселя, счстливя, пожимя им руки, он повторял: — Поздрвляю, поздрвляю.

Пришли и другие поздрвить.

— В Питер? — спросил с едв уловимой грустной ноткой Нтш.

— А то куд же? — весело переспросил Корнев.

— Все, непременно, — зсмеялся своим мелким смехом Долб.

— Счстливые, — протянул Мня, — тм опер…

И, вытянув шейку, совсем уже брышня, бледня и хорошенькя, поддрзнивя, он зпел нежно:

Туд, туд, скорее в горы!

— К--рмен! — взвыл восторженно Корнев.

— Вс режут? — спросил Нтш.

— Без нож режут!

— Поздрвляю! — появилсь в дверях Аглид Всильевн.

— Чувствительнейше вс блгодрю, — нчл было комично Корнев и вдруг тк рстроглся, что приложился к руке Аглиды Всильевны.

Долб последовл примеру Корнев.

— Ох, кк чувствительно, — скзл рссеянно Нтш, — хоть сядьте, что ли?

— Д-с, Нтлья Николевн, рсчувствуешься, — ответил с комичным жром Корнев, приклдывя руку к сердцу, — смею доложить, н свет словно второй рз нродился — ткое воспренье восчувствовл. Вот в учебнике-с писно: посмотри н Неполь и умри, я бы везде нписл: окончи гимнзию и…

— Черт с ней, — рссмеялся Долб.

— Молчи… неблгодрный! Господи, д неужели же я смонстоящий человек?!

— Удрь меня! — потребовл Долб.

Корнев удрил.

— Еще!

Корнев еще рз, сделв рожу, изо всей силы удрил его по спине.

— Нет, не сплю, — визжл Долб.

— А все-тки вы пропустили свою специльность, потому что вы ктер, — скзл Мня.

— А вы Крмен.

Аглид Всильевн сидел возле сын и рдостно смотрел, кк последний ждно, ложку з ложкой убирл суп.

— Постойте! Д что с ним ткое? — спохвтился Корнев.

— Отощл, — рссмеялся Кртшев.

— Ну, и было дело, — скзл Корнев, приседя пред Аглидой Всильевной.

— Слышл.

— Видеть ндо было, что только было!

— Было и мохом поросло, — здумчиво вствил Зин, смотря в окно.

— Д, уже прошлое… — быстро, с кким-то сожлением повернулся к ней Корнев. — Когд прошло, кк миг один…

— Тк и вся жизнь, — грустно нклонил голову Аглид Всильевн.

— Если б люди всегд помнили, что жизнь только миг, — вздохнул Корнев, поднося ноготь ко рту.

Все змолчли.

— Бросьте ногти, — строго скомндовл Мня.

— Виновт! — почтительно ответил он, быстро отдергивя руку.

Комментрии

Детство Тёмы^*

Впервые — в журнле «Русское богтство», 1892, №№ 1–3.

По свидетельству Н. В. Михйловской, жены пистеля, Грин нчл рботть нд «Детством Темы» с 1891 год, хотя отдельные эпизоды, относящиеся к его детству, он зписывл еще в середине 80-х годов. «Еще в то время, когд мы жили в деревне, — рсскзывет Н. В. Михйловскя, — я случйно узнл, что Николй Георгиевич облдет способностью писть, то есть тлнтом беллетрист. Он любил тогд в минуты досуг соствлять смету будущих доходов от своих посевов. Он двл волю своей фнтзии, и бумг покрывлсь смыми фнтстическими цифрми… И вот я кк-то рз зметил, что Николй Георгиевич пишет с увлечением в тетрдке что-то ткое, что совсем не похоже н смету. Я его спросил, что он пишет? Николй Георгиевич с некоторым смущением ответил мне, что его иногд неудержимо тянет писть. Тк и теперь — ему вдруг тк живо вспомнились некоторые эпизоды из его гимнзической жизни, что он сел и зписл их» (Н. В. Михйловскя, Мои воспоминния о Грине-Михйловском. Идентичные экземпляры мшинописи хрнятся в Центрльном Госудрственном рхиве литертуры и искусств СССР (ЦГАЛИ — Москв) и в Институте русской литертуры (ИРЛИ — Ленингрд).

Весной 1891 год Грин читл пистелю К. М. Стнюковичу, знкомство с которым у него тогд только что состоялось, ряд нписнных им, но еще не отделнных глв повести. «Когд он кончил читть, — вспоминет Михйловскя, — Стнюкович сердечно обнял Николя Георгиевич, поздрвил, нзвл его нстоящим пистелем» (тм же).

Продолжл рботть нд повестью Грин до 1892 год. В конце 1891 год он писл жене: «Вторую чсть „Темы“ (которую повез я с собой) я переделл… Все говорят, что будет слвня вещь. Нчло уже нбирется… Вот что… если тебе не трудно будет, нйди „Смерть генерл“ — я пок что приготовлю здесь для мртовской книги продолжение „Темы“…» (ИРЛИ).

По свидетельству смого Грин, произведение имеет втобиогрфический хрктер, — в нем ншли отржение многие подлинные фкты и обстновк его детств; прототипми для Темы и его родителей послужили он см и его родители, Глфир Николевн (урождення Цветинович) и Георгий Антонович Михйловские. «В „Детстве Темы“ вы прочтете много интересного из моей жизни. Тм нет и тени вымысл, я все рсскзл без утйки… и без рисовки!» — говорил Грин литертору и библиогрфу П. Быкову (см. сттью П. Быков в Поли. собр. соч. Н. Г. Грин, т. I, 1916, стр. VIII).

По выходе из печти повесть срзу же обртил н себя внимние и своими художественными достоинствми и кк произведение, поднимющее вопросы большого общественного звучния.

В рецензии н янврский номер «Русского богтств» П. Перцов писл: «…рсскз г. Грин… нписн очень тепло и художественно и, несмотря н сложность и трудность здчи зинтересовть читтеля жизнью, тревогми и рдостями восьмилетнего мльчик, здч эт вполне удлсь втору». «Продолжение… еще интереснее нчл, — писл тот же критик по выходе феврльского номер, — и в нем г. Грин покзывет себя одновременно и знтоком детской психологии и умелым повествовтелем… Вообще рсскз г. Грин выгодно отличется… тем, что втор умеет придть ему не только психологический, но и общественный интерес…» («Волжский вестник», 1892, №№ 76 и 98, 24 мрт и 21 преля).

О том, кк было встречено «Детство Темы», рсскзывет в письме к жене см Грин. «Приехл Николй Констнтинович Михйловский и скзл, что полюбил меня з эти дв дня кк брт. Он скзл, что я крупный тлнт и от меня все ждут очень много. Требует, чтоб я писл, писл и писл и глвным обрзом кк беллетрист. В редкции был очень смешня сцен. Пришел один господин, моряк Бирилев. Зшел рзговор о „Русском богтстве“. Редктор нрочно говорит:

— Невжный журнл.

— А нет, — говорит Бирилев (он стрик), — одно „Детство Темы“ чего стоит.

— По-моему, — говорит редктор, — и „Детство Темы“ невжно. (А он не знл, что я втор.)

Тот рскрыл глз и смотрит н редктор.

— Что вы, читть рзучились?

Редктор кк зльется смехом.

Когд секрет открылся, вот уж было удовольствие для стрик.

Я тк был тронут всем тем, что он говорил з себя и других, что в первый рз серьезно поверил, что я пистель. Это был голос человек, не знвшего меня» (письмо от 1892 год — ИРЛИ).

«Припомните русскую беллетристику з последние годы, — писл Грину один из читтелей его повести, Г. Ковльский, — и Вы не примете з лесть, если я скжу, что ничего лучшего и более выдющегося, чем Вше „Детство Темы“, положительно нет» (Отдел рукописей Гос. библиотеки им. В. И. Ленин).

Кк о «ярком, ромтном, необыкновенно нежном» произведении вспоминет о «Детстве Темы» пистель Елптьевский (С. Я. Елптьевский, Близкие тени, ч. I, [1908], стр. 102).

Опубликовнные почти одновременно «Детство Темы» и очерки «Несколько лет в деревне» срзу создли Грину имя, выдвинули его в число незурядных пистелей. «В Волжском вестнике… от 25 июля есть зметк обо мне… уже я вышел и известный и все что угодно» (письмо к Н. В. Михйловской от 1892 год — ИРЛИ); «Про меня говорят „известный Грин“. Я очень в духе и рботю с нслждением», — писл он ей же 6 июля 1892 год (ИРЛИ).

При жизни Грин повесть неоднокртно переиздвлсь. Книг Грин «Очерки и рсскзы» (ч. I, 1893), куд вошли «Детство Темы». «Несколько лет в деревне» и дв небольших рсскз, был встречен критикой ткже сочувственно.

«При неодинковом достоинстве рсскзов г. Грин, — писл рецензент журнл „Мир божий“, — во всех его произведениях есть дв симптичные кчеств, хрктеризующие общее свойство его тлнт — простот формы и полня искренность тон, в кком ведется рсскз… В довольно большом рсскзе из семейной жизни втор дет ряд живых кртин из жизни средней помещичьей семьи генерл Кртшев и с особенным внимнием остнвливется нд воспитнием и рзвитием мленького Темы.

Впечтления детств игрют чрезвычйно вжную роль в обрзовнии хрктер будущего человек… Случйные встречи, непродолжительные знкомств, дже брошення вскользь фрз — все это глубоко и прочно отлгется в душе мленького человек и остется в ней н всю жизнь… г. Грин верно подметил эту особенность детской природы, о которой, к сожлению, тк чсто збывют и в семье и в школе» («Мир божий», 1893, № 1, янврь).

Кк бы перекликется с этой рецензией отзыв Ф. Д. Бтюшков. «„Детство Темы“, — пишет Бтюшков, — остется не только одним из лучших в художественном отношении, но эт повесть стоит целого трктт по педгогике. И это без всяких теорий, в живых, конкретных примерх првдивого изобржения детской души» (ИРЛИ).

В отзывх отмечлись «тлнт и чувство», «искренность», «жизнення првд… др верного ее изобржения» («Русскя мысль», 1892, кн. IV; 1893, кн. III, «Ежемес. литерт. прилож. к журнлу „Нив“», 1896, № 2).

При включении «Детств Темы» в книгу «Очерки и рсскзы» пистель подверг ее стилистической првке и чстичной перерботке.

Ниболее знчительные изменения были сделны в глвх пятой («Выздоровление») и шестой («Немный двор»).

Эти глвы были сокрщены (опущены подробное описние кртшевского сд, рссуждения Темы о смерти, очевидно, кк не свойственные детскому возрсту, рзговор отц с мтерью о воспитнии сын, и ряд других мест) и объединены в одну глву «Немный двор».

В глве «Ябед» перерботн сцен допрос Темы директором гимнзии (в окончтельной редкции см. стр. 161, от слов: «Впившиеся черные горящие глз…», до слов: «Молчть! — со спокойным, холодным презрением…»). Грин сокртил в этой сцене нтурлистические подробности, риторические фрзы, рстянутые описния переживний Темы. В журнльном тексте было: «Стршный, неописуемый взрыв обезумевшего человек, в нормльности которого длеко не был уверен в нстоящий момент Тем, оледенил его кровь. Впившиеся, черные горящие глз ни н мгновение не отпускли от себя широко рскрытых Тёминых глз. Точно что-то, помимо воли, рздвигло ему глз и входило. через них влстно и сильно с мучительной болью в глубь, в Тему, — туд… куд-то длеко, в ту глубь, которую только холодом прикосновения чего-то чужого впервые ощущл в себе онемевший мльчик. Тм, в этой глубине уже гремел и больно бил и рвл душу ккой-то дикий ревущий голос, звучли ккие-то нполовину понятные слов: Сибирь, кторг, влдимирк.

Что в срвнении с этим розги отц! Что его теплые ляжки в срвнении с этим отвртительным горячим дыхнием рт — этого нкуренного, горячего мундштук, этой клоки всевозможных ктров, гнилых зубов, этой псти невыносимым ядовитым зловонием рзившей из себя, этого мечущегося в ней, посиневшей^ опутнного белыми нитями пены, длинного язык!

Ошеломленный, удрученный Тем почувствовл, кк он точно погружлся куд-то…

Рядом с этим диким воем, кк жлобный подсвист в бурю, ззвучли в его ушх и посыплись его бессвязные, слбеющие слов о пощде, слов мольбы, просьбы и опять мольбы о пощде и еще… ужсные, стршные слов, бессознтельно слетвшие с помертвелых губ…

Ах, более стршные, чем клдбище и черня шпк Еремея, чем розги отц, чем см директор, чем все что бы то ни было н свете.

Что смрд колодц?! Тм, открыв рот, он больше не чувствовл его… От смрд души, охвтившего Тему, он бешено рвнулся.

— Нет! нет! не хочу!! — с безумным воплем бесконечной тоски бросился Тем к вырввшему у него признние директору.

Человек, рстлевющий тело взрослого, нзывется преступником и ссылется в кторгу. Человек, рстлевющий душу ребенк… душу, которя прежде чем уйдет в тот неведомый мир, где нконец мы ее признем и воздем ей божеские почести… Живую стрдющую здесь с нми душу…»

В нчле 1894 год издтельство «Посредник» обртилось к Грину с просьбой о рзрешении издть повесть. «Мы чрезвычйно дорожим во всех отношениях прекрсным глубоко художественным произведением Вшим, — говорилось в письме издтельств, — и для нс предствляется, чрезвычйно отрдным быть рспрострнителями „Детств“ среди ншего обществ. В числе первых книг ншей серии, имеющей целью прктическое воздействие н умы и сердц интеллигентных читтелей, нм рдостно было бы выпустить произведение столь истинно поэтическое, волнующее, полное свежего, искреннего, здушевного чувств, кк Вше „Детство“» (ИРЛИ).

В том же году повесть вышл в этом издтельстве отдельной книгой; в тексте были сделны две купюры: изъят сцен порки отцом Темы в глве II, от слов: «Удры глухо сыплются…» (стр. 77) до конц глвы, и рзговор Темы с мтерью, где он выкзывет себя «неблгодрным» по отношению к богу, в глве XI, нчиня от слов: «Но Теме покзлось вдруг обидным креститься…» (стр. 186), кончя словми «…спросил его холодно мть» (тм же).

В 1899 году повесть без купюр был издн вместе с очерком «Несколько лет в деревне». Для этого издния Гриным вновь был проведен знчительня стилистическя првк.

В 1903 и 1906 годх «Детство Темы» было выпущено издтельством «Знние»; в 1903 году одновременно с повестями «Гимнзисты» и «Студенты», в 1906 году — кк первый том собрния сочинений. Эти издния являются перепечткой издния 1899 год.

В нстоящем томе текст печтется по изднию: Н. Грин. «Детство Темы» и «Несколько лет в деревне», Сбп. 1899, сверенному с предшествующими издниями.

«Сети рыбк рсстилл по брегу студеного моря…» — несколько измененное стихотворение А. С. Пушкин «Отрок» (1830).

…господин… проговорил пренебрежительно: — Венгерский герой! — Ироническя реплик «венгерский герой» свидетельствует о том презрении, с кким относилсь прогрессивня чсть русского обществ к «героям» русской интервенции в Венгрии, оргнизовнной для подвления революции. Кк явствует из книги М. К. Соколовского («Исторический очерк 10-го улнского Одесского полк», 1912), «дело под Гермнштдтом», о котором рсскзывет генерл Кртшев (см. стр. 189–194) — подлинный фкт из биогрфии Г. А. Михйловского, отц пистеля.

…сын севстопольского героя — учстник героической обороны Севстополя (1854–1855) во время Крымской войны 1853–1856 годов.

Вгнер Николй Петрович (1829–1907) — зоолог и пистель-беллетрист, втор «Скзок Кот-Мурлыки» (1872).

«Вот мчится тройк удля…» — ромнс «Тройк» н несколько измененные слов из стихотворения Ф. Н. Глинки (1876–1880) «Сон русского н чужбине».

Гимнзисты^*

Впервые — в журнле «Русское богтство», 1893, №№ 1–4, 9, 11, 12.

Ко времени нчл печтния повесть еще не был зкончен Гриным; лишь во второй половине сентября 1893 год им были отослны в редкцию зключительные глвы.

В дошедших до нс письмх Грин содержтся выскзывния, свидетельствующие о рботе его нд повестью, в чстности, нд обрзом Беренди. «Послл я Вм из Москвы конец н генврь, — писл Грин Н. К. Михйловскому 17 декбря 1892 год, — дорогой взяло меня рздумье нсчет того мест, где Берендя знялся Гегелем, Кнтом и пр. Мне кжется, это место ндо выбросить, тк кк выходит что-то непрвдоподобное для гимнзист. И без Кнт и Гегеля трудолюбие Беренди ясно. Если же оствить это место, то необходимо прибвить, что ткие его переводы, отличясь точностью, были нстолько тумнны по смыслу, что в голове переводчик, при всех усилиях, ничего, кроме оторвнных фрз, не оствлось» (ИРЛИ).

Несмотря н то, что Грин, рботя нд «Гимнзистми», учитывл возможные придирки цензуры, при печтнии в журнле повесть подверглсь сильным цензурным искжениям. «Не зню, — писл он Михйловскому в нчле 1893 год, — может быть, я ошибюсь, но все мое генврское писние предствляется мне плетением кружев из путины. Нужно слишком осторожное нслоение впечтлений, чтоб из этого плетения в общем получился бы определенный узор, зменяющий собою впечтление смой жизни… Теперь произошло вот что: цензор прорвл путину, выбросил груз — то есть ценный мтерил, и оствил порвнную путину, то есть и художествення сторон исчезл… мысль, что я выйду в тком исклеченном виде… повергет меня в полную тоску и птию… Если б все было сдно уже в редкцию, я бы и н это не обртил бы внимния, но ндо писть дльше, писть под мыслью, что через неделю появишься с недосттком, который рзбивет весь рссчитнный эффект, может быть, в общем и не удчной, но для меня сложной и ответственной з впечтление рботы… Мне кжется, ндо в духе цензуры переделть немного испорченное место — злтть, кк можно, пожертвовв дже крскми… Если Вс убедило мое письмо, пришлите мне текст и… я пришлю Вм с попрвкой, стрясь соблюсти все, что можно…» (ИРЛИ).

О том же пишет Грин и позднее. «С болью в сердце прочел, — телегрфировл он 26 мрт 1893 год Михйловскому, — исковеркнную и бесцветную рботу; моя мнер писть мзкми; мзки и блики дют кртину; одни мзки — только мзня, обесцвечення цензурой и корректурой; мло скзть бездрно, оствляя дже интересы втор, для журнл неприлично помещть ткую недостойную рботу. Необходим в дльнейшем моя корректур. Я в полном отчянии…» (ИРЛИ).

Цензурные изъятия нстолько искжли произведение, что пистель хотел прервть печтние. «Если что-нибудь в цензурном отношении можно выпустить, — писл он Ивнчину-Писреву, — тк рзве тирду Беренди, когд они идут с Корневым, и он говорит о зднии н песке, и то не выпустить, смягчить, — остльное я считю нстолько цензурным, что если цензор не соглсен, то передйте в цензурный комитет, если и тм не пропустят, то тогд ничего больше не остется, кк прекртить печтнье, — я вовсе не желю являться пред публикой в роли ккого-то полупомешнного, который лепечет что-то, побрякивет, блестит, в общем ни одной мысли связной и цельной…» (письмо от 23 сентября 1893 год — ИРЛИ).

Однко в целом рбот нд этим произведением принесл Грину удовлетворение. «В общем я доволен посылемыми „Гимнзистми“, — сообщл он в том же письме, — хотя писл их под гнетом цензуры, под гнетом змлчивния…»

Появление повести в печти вызвло ряд откликов: «…хроник г. Грин во всяком случе произведение незурядное в ншей беллетристической литертуре, полное содержния и живых, з душу хвтющих сцен», — говорилось в рецензии «Русской мысли» (1894, кн. II).

Критик отмечл првдивое изобржение оторвнности от жизни и отвлеченности иделов большинств предствителей молодого поколения. «Они и гумнны… — писл критик П. Николев, — и, пожлуй, првды и иделов ищут. Но в этом искнии они бродят без руля и ветрил; этот идел не имеет никкой определенной и конкретной формы; жизни они, понятно, не знют (н то они и юноши), но они не знют ткже, с ккой стороны и с ккими требовниями подойти к жизни. При подобном смутном гумнитрном иделе ткие юноши соствляют легкую добычу для жизни» («Русскя мысль», 1893, кн. XI).

В связи с этим интересно письмо Грин Ивнчину-Писреву от 13 феврля 1895 год: «…его [Кртшев] отчяние о нерзвитии подымет весь вопрос о студентх и гимнзистх выше кружковщины: выходит (для меня по крйней мере), что прямо выгодно для обществ уже в гимнзии двть людям устойчивое рзвитие, инче одного толкнет в одну крйность, другого — в другую, руля все-тки (истинного рзвития) ни у тех, ни у других нет…» (ИРЛИ).

Отмечя «недюжинный тлнт» пистеля, «широту зхвт» и глубину содержния его произведений, временми «поистине змечтельную стилистику», критик укзывл в то же время и н «недостточную вырботку», «некоторую небрежность» стиля Грин.

Однко, по мнению критик А. Богднович, «то, что признют небрежностью, соствляет своеобрзную мнеру ткого оригинльного художник, кк г. Грин».

Критик противопоствляет «Гимнзистов» произведениям других пистелей, «более художественным», «отделнным с большей силой и уменьем», но относящимся к бесчисленным «очеркм», «эскизм», «рсскзм», предствляющим «одну черту, хрктер, много — тип, то или иное явление в личной, редко в общественной жизни». «„Гимнзисты“, нпротив, — пишет Богднович, — охвтывют целую полосу жизни, и смую интересную — „век юный, прелестный“, когд вырбтывется основ будущего человек. И охвтывют эту полосу не в жизни одной единичной личности, целого поколения, предствители которого, девушки и юноши, рзличные по хрктеру, склонностям и стремлениям, проходят перед вми ткие веселые, жизнердостные — и все „обреченные“… Семья и школ нложил н них свой неизглдимый отпечток. Их индивидульность рзве во внешности д в большей или меньшей ловкости, которую они проявляют в борьбе з существовние…». «Все пройдет, исчезнет; кк дым рссеется, — зключет свою рецензию Богднович, — одн првд остнется. И ткую првду, горькую, неприглядную, но глубоко поучительную, рскрывет г. Грин в своих „Гимнзистх“» («Мир божий», 1895, № 5).

Небезынтересны воспоминния Перцов, в которых он пишет, что Грину было присуще «…умение говорить непосредственно и живо, и в то же время крсиво и „с огоньком“. Этот словесный др превосходил дже пистельский… Тк, я и до сих пор помню его полное блеск изложение будущих „Гимнзистов“; осуществлення повесть окзлсь бледной копией срвнительно с этим» (П. Перцов, Литертурные воспоминния, 1890–1902 годы, «Academia», М.-Л. 1933, стр. 51–52).

При подготовке повести для отдельного издния (1895) пистель сделл в ней существенные изменения. «Посылю нчло „Гимнзистов“ — пок первую книгу, — писл он Ивнчину-Писреву 16 октября 1894 год, — (я их выпрвил уже три, но две переписывются). В неделю две почты и с кждой буду посылть Вм по выпрвленной книге. Следовтельно, к 1 ноября вышлю всех „Гимнзистов“. Ндя [Н. В. Михйловскя] и я довольны „попрвкою“». (ИРЛИ). Кк видно из телегрммы Грин к нему же, перерботк был зкончен к 10 ноября.

В этом изднии более углубленно рскрыты обрзы юных героев, их родителей, педгогов; полнее покзны взимоотношения Кртшевой с сыном, ее борьб з то, чтобы он был достойным предствителем своей среды.

В глвы «Гимнзия», «Экзмены» и в XIX глву включены зново нписнные эпизоды, рисующие жизнь гимнзии.

В журнльной публикции повесть состоял из тридцти трех глв; в изднии 1895 год, после объединения некоторых глв, число их было сведено до двдцти четырех, причем первым одинндцти глвм пистель дл нзвния.

Для этого издния Гриным были сделны ткже и большие сокрщения, нпример, в суждениях Моисеенко об искусстве; опущен история «пропойц», приятелей Беренди; целиком изъят был глв XI, в которой рсскзывлось о посещении Темой оскорбленного им учителя лтинского язык, приводились мысли Кртшев: «И вдруг вспомнился ему другой его друг, двнишний, збытый Ивнов, и, что всего приятнее было ему, вспомнился тепло, без той боли, ккой сопровождлось прежде это воспоминние. Он выдл тогд, но теперь, не говоря уже о выдче, не было ничего н свете, что могло бы удержть его сделть тк, кк велели ему долг и совесть. Что могло бы удержть? Стрх? Стрх чего? Смерти? Кртшев презрительно усмехнулся и подумл: иногд смерть — стрх, иногд и удовольствие… Если смерть, чтоб принести хотя кпельку людям добр, он лучше, чем вся долгя эгоистическя жизнь…» Эт глв был изъят пистелем, очевидно, потому, что здесь обрз Кртшев нделен не свойственными ему чертми — морльной стойкостью, льтруизмом, отсутствием стрх перед смертью — и нходился в противоречии с обрзом его, созднным н других стрницх «Гимнзистов».

В этом изднии восстновлены некоторые мест, изъятые цензурой при публикции в журнле и змененные тм многоточием. Тк, в журнльном тексте отсутствовло: от слов «Крепостной сидел…» (стр. 292) до конц глвы; от слов: «И вдруг у нее…» (стр. 402), кончя словми «повторял он уже смой себе» (тм же); от слов: «С постоянным риском…» (стр. 497), кончя «…и мрк бездны» (тм же) и др.

В 1902 году повесть был вновь выпущен отдельным изднием. При подготовке этого издния пистель снов вернулся к рботе нд текстом «Гимнзистов» и стилистически выпрвил его,

В 1903 и 1906 годх «Гимнзисты» были выпущены издтельством «Знние»: в 1903 году одновременно с повестями «Детство Темы» и «Студенты», в 1906 году — кк второй том собрния сочинений. Эти издния имеют несколько мелких рзночтений с изднием 1902 год, которые однко нет основний считть вторской првкой.

В нстоящем томе текст печтется по отдельному изднию 1902 год (Спб.), сверенному с предшествующими издниями.

Кличку Диоген… — Имеется в виду Диоген из Синоп (ок. 404–323 до н. э.) — древнегреческий философ. По преднию, поселившись в Афинх, жил в бочке, откзывясь от всяких жизненных удобств; ходил по улицм днем с зжженным фонрем и н вопросы, зчем он это делет, отвечл: «Ищу человек».

…Кртшев… просмковл… Бокля, читл Щпов. — Бокль Генри-Томс (1821–1862) — нглийский историк, втор популярной в свое время «Истории цивилизции в Англии»; подвергл критике идею «божественного предопределения» в истории, объясняя историю рзвития обществ влиянием геогрфических фкторов. Щпов Афнсий Прокофьевич (1830–1876) — историк; н его мировоззрение большое влияние окзли русские революционные демокрты.

…н юбилее Ктков… — Имеется в виду крйне рекционный публицист М. Н. Ктков (1818–1887), редктор «Московских ведомостей» и издтель «Русского вестник».

«Подите прочь…» — из стихотворения А. С. Пушкин «Поэт и толп» (1828).

…с укзнным учителем глвным источником, Костомровым… — Костомров Николй Ивнович (1817–1885) — историк, втор официльных учебников по истории.

Гизо Фрнсу (1787–1874) — фрнцузский историк.

…Шелгунов… и Дрвин… — Произведения революционного публицист Н. В. Шелгунов (1824–1891) и нглийского ученого Чрлз Дрвин (1809–1882) были широко известны в кругх прогрессивной молодежи.

Фохт Крл (1817–1895), Молешотт Якоб (1822–1893), Бюхнер Людвиг (1824–1899) — предствители вульгрного мтерилизм, теисты; произведения их, популяризироввшие достижения в облсти естествознния, содержли богтый фктический мтерил.

Длй-лм — верховный првитель Тибет; употребляется в знчении непререкемого вторитет.

«Es ist eine alte Geschichte…» — из стихотворения Гейне «Ein Junge lieb ein Madchen…».

Првд бежл в Сечу… — Зпорожскя Сечь — смоупрвлявшяся оргнизция укринского кзчеств, существоввшя в XVI–XVIII векх. Обрзовлсь из вооруженных поселенцев, глвным обрзом крепостных крестьян, бежвших в Зпорожье от феодльного гнет.

…фрнцузскя революция — имеется в виду революция 1789–1894 годов.

«Пок не требует поэт…» — из стихотворения А. С. Пушкин «Поэт» (1827).

«Нпрягся и потек, потек и изнемог». — Неточня цитт из стихотворения Г. Пилянкевич, опубликовнного в журнле «Атеней» в 1859 году. Добролюбов высмеивет эту строку в журнле «Свисток», в сттье «Атенейные стихотворения» иронически пишет, что «стих этот не умрет в истории русской литертуры». (Н. А. Добролюбов, Поли. собр. соч. в шести томх, т. 6, стр. 120, 208). Стих этот стл популярен, очевидно, блгодря произведениям Добролюбов.

«Невольно к этим грустным берегм…» — рия князя из оперы А. С. Дргомыжского «Руслк» (1855), нписнной н сюжет одноименного произведения А. С. Пушкин.

…стихи Фет? — Корнев вспоминет о стихх поэт-лирик А. А. Фет (1820–1892), поэзия которого был чужд гржднских мотивов.

«La donna е mobile…» — рия герцог «Сердце крсвицы склонно к измене» из оперы Верди «Риголетто» (1851), нписнной н сюжет дрмы В. Гюго «Король збвляется».

«Я тк устроен, что пишу…» — Днте Алигьери (1265–1321) — итльянский поэт. Ср. его «Божественную комедию», «Чистилище», песнь двдцть четвертую.

Кртшев почувствовл себя в роли Дон-Кихот. — В одном из эпизодов ромн Сервнтес «Дон-Кихот Лмнчский» герой его, рыцрь, принимет трктирную служнку з герцогиню.

«Рсписны были кулисы пестро…» — из стихотворения Гейне «Довольно! Пор мне збыть этот вздор…» в переводе А. К. Толстого.

…знчение Аркчеев… — Аркчеев (1769–1834) — временщик при Пвле I и Алексндре I; «ркчеевщин» стл синонимом жестокости и тупоумия.

…репутцию Кссндры. — Кссндр — в греческом эпосе — дочь троянского цря Прим, получившя от влюбленного в нее Аполлон др пророчеств.

…Жнну д'Арк читли… — Жнн д'Арк (ок. 1412–1431) — героиня фрнцузского нрод, крестьянскя девушк, возглвившя во время Столетней войны борьбу фрнцузского нрод против нглийских зхвтчиков. Предння феодлми, попл в плен; по приговору ктолической церкви был сожжен в Руне н костре кк колдунья. История Жнны д'Арк послужил темой для многих художественных произведений; возможно, речь идет о пьесе Шиллер «Орленскя дев» в переводе В. А. Жуковского.

Плтон прв… — По мысли древнегреческого философ Плтон (427–347 до н. э.), в идельном госудрстве дети с момент рождения должны нходиться н попечении госудрственных воспиттелей и не знть своих родителей.

«З все, з все тебя блгодрю я…» — из стихотворения М. Ю. Лермонтов — «Блгодрность» (1840).

«В душе стрсти огонь…» — из стихотворения А. В. Кольцов «Рсчет с жизнию» (1840).

«Не рсцветши, отцвел…» — неточня цитт из стихотворения А. И. Полежев «Вечерняя зря» (1829).

…Гоголь уморил себя, по свидетельству доктор А. Т. Трсенков. — Имеются в виду «Последние дни жизни Н. В. Гоголя» (опубликовны в «Отечественных зпискх», 1856, № 12, и в следующем году выпущены отдельным изднием) — воспоминния врч А. Т. Трсенков (1816–1873), лечившего и близко нблюдвшего Гоголя в последние дни его жизни.

«Мир тебе! Во тьме Эреб…» — из стихотворения В. А. Жуковского «Торжество победителей» (1828).

[Гете] …лучшую эпоху фрнцузов нзывет печльной ошибкой… — Гете, по свидетельству его секретря Эккермн, говорил: «…я не мог быть другом фрнцузской революции, тк кк ее ужсы совершлись слишком близко и возмущли меня ежедневно и ежечсно, тогд кк ее блгодетельных последствий в то время еще нельзя было рзглядеть…» В то же время Гете «столь же мло был и другом произвол господствующих» и считл, что «революционные восстния низших клссов являются результтом неспрведливости высших» (И.-П. Эккермн, Мои рзговоры с Гете, «Academia», 1934, стр. 640, 639).

…дурков не убвишь в России, н умных тоску нведешь — из стихотворения Н. А. Некрсов «Убогя и нрядня» (1857).

…Сциллы и Хрибды… — Сцилл и Хрибд — чудовищ, жившие н прибрежных склх узкого морского пролив и губившие проплыввших мимо мореходов (греч. миф.); выржение употребляется в знчении: неопределимые препятствия.

«Чтобы ей угодить…» — из оперетты «Прекрсня Елен» фрнцузского композитор Жк Оффенбх (1819–1880).

Громдные полчищ Ксеркс легли под удрми десяти тысяч осмысленных людей. — Ксеркс, црь Персии, в 480 г. до н. э. предпринял поход для звоевния Греции; в битвх с грекми его войск были рзгромлены.

мересхедесы — имеется в виду медресе — религиозня мусульмнскя школ.

…скндовку стиры Горция. — Произведения римского поэт Горция и римского историк Тит Ливия входили в гимнзические прогрммы кк обрзцы текстов при изучении лтинской грммтики.

Кюнер (1802–1878) — немецкий филолог и педгог. По его учебникм греческой и лтинской грммтики учились в русских гимнзиях.

Выходные днные

Н. Г. Грин-Михйловский

Собр. соч., т. 1

Вступительня сттья В. А. Борисовой

Подготовк текст и примечния И. В. Воробьевой

Оформление художник Н. Крылов

Редктор М. Гордон

Художествен, редктор И, Жиxapeв

Технич. редктор Л. Сутин

Корректор В. Знменскя

Подписно к печти 12/ХII 1957 г.

Бумг 84x108 1/32

16,38 печ. л. = 26,86 усл. — печ. л.

25,8 уч. — изд. л. + 1 вкл. = 25,85 л.

Тирж 140 000 (75 001–140 000).

Зкз № 1213. Цен 11 р. 50 к.

Гослитиздт

Москв, Б-66. Ново-Бсмння, 19

Первя Обрзцовя типогрфия имени А. А. Жднов Московского городского Совнрхоз

Москв, Ж-54, Вловя, 28

Николй Георгиевич Грин-Михйловский Собрние сочинений в пяти томх Том 1. Детство Тёмы. Гимнзисты

В.А. Борисов. Н.Г. Грин-Михйловский

* * *

* * *

Детство Тёмы*

Из семейной хроники

I Неудчный день

II Нкзние

III Прощение

IV Стрый колодезь

V Немный двор

VI Поступление в гимнзию

VII Будни

VIII Ивнов

IX Ябед

X В Америку

XI Экзмены

XII Отец

Гимнзисты*

I Отъезд стрых друзей в Морской корпус

II Новые друзья и врги

III Мть и товрищи

IV Гимнзия

V Журнл

VI Вервицкий и Берендя

VII Пропойцы

VIII Экзмены

IX Семья Корнев

X Пикник

XI Дорог

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

Комментрии

Выходные днные

Николй Георгиевич Грин-Михйловский

Собрние сочинений в пяти томх

Том 1. Детство Тёмы. Гимнзисты

Детство Тёмы^*

I

Неудчный день

II

Нкзние

III

Прощение

IV

Стрый колодезь

V

Немный двор

VI

Поступление в гимнзию

VII

Будни

VIII

Ивнов

IX

Ябед

X

В Америку

XI

Экзмены

XII

Отец

Гимнзисты^*

I

Отъезд стрых друзей в Морской корпус

II

Новые друзья и врги

III

Мть и товрищи

IV

Гимнзия

V

Журнл

VI

Вервицкий и Берендя

VII

Пропойцы

VIII

Экзмены

IX

Семья Корнев

X

Пикник

XI

Дорог