Распахни врата полуночи Эксмо Москва 2011 978-5-699-45162-3

Наталья Калинина

Распахни врата полуночи

С любовью – моим родным и близким.

Особо хочу поблагодарить:

мужа – за терпение, помощь и поддержку,

Екатерину – за ценные советы и ювелирную работу,

Арутюнову Нину и Анисимову Ольгу – за переводы и некоторые идеи,

Серхио Мората – за музыку и тексты.

В произведении использованы тексты песен группы «Sergio Morata»

Пролог

«Уходи! Уходи, пока не поздно!» – осторожность не просто кричала, она уже билась в истерике, но я ее не слушала. «Его здесь нет! Нет!» – лгала она, пытаясь меня образумить. А я, стиснув зубы, торопливо шарила расцарапанными руками по шершавой кирпичной стене в поисках выбоин, пробовала на прочность выступающие камни. «Ты оттуда не вернешься!» Я лишь отмахнулась от предупреждений и, обнаружив подходящую выемку, решительно вложила в нее пальцы. «Это безумие, безумие…» – причитала осторожность, не одобряя моих действий. Как послушное дитя, я всегда ходила с ней за руку, лишь однажды ослушалась и выскочила замуж слишком быстро. Но тогда мной двигала «большая неземная любовь»…

Как, впрочем, и сейчас.

Я могла бы тридцать раз, трусливо поджав хвост, дать деру от этой мертвой фабрики с испещренным трещинами-морщинами фасадом, днем отрешенно взирающей пустыми глазницами на снующие по дороге машины, а ночью, подобно неупокоенной душе, погружающейся в призрачное существование. Но чувство, которое двигало мной, оказалось сильнее инстинкта самосохранения и давней фобии. Это оно заставляло забыть об осторожности, это оно впрыскивало в кровь адреналин и, подобно анальгетику, снимающему боль, притупляло ужас. Это оно придавало ловкости и силы моим нетренированным рукам и ногам. И даже обостряло зрение, иначе как объяснить то, что в почти идеальной темноте я могла разглядеть не только смутные очертания фабричного здания, но даже узор старой каменной кладки? «Ночью все кошки серы», – гласит пословица, а я готова была поклясться, что в этой чернильной темени вижу цвета и оттенки: парапет казался мне вишневым, а стена – красно-коричневой.

Уцепившись пальцами другой руки за следующую выбоину в стене, я поставила ногу на парапет и, чуть подтянувшись, выпрямилась. Теперь я находилась в полуметре от земли, и пустая глазница окна оказалась напротив моей груди. Счастье, что окна фабрики расположены низко. Я навалилась грудью на кирпичный подоконник и после некоторых усилий смогла оседлать его. Уверенно перекинула вторую ногу, воображая себя гимнасткой на брусьях (в такой адреналиновый момент мне на ум почему-то пришло воспоминание о школьных уроках физкультуры, на которых я, увы, не блистала). Но на этом решимость дала трещину. Одно дело – находиться по ту сторону фабричного здания, на улице, и другое – уже свесить ноги в его нутро. Что меня ждет там?

Давняя фобия, культивируемая ночными кошмарами, вернулась. На грудь будто навалилась тяжесть, спина и подмышки неприятно взмокли. Дышать стало так трудно, словно воздух разом сгустился до состояния киселя. Еще мгновение – и я бы послушалась приподнявшей голову осторожности и повернула назад, но тут как будто увидела скрючившуюся на полу фигуру, и сердце пронзила боль: а вдруг уже поздно?!

Долой страхи!

Я перекрестилась широким жестом и, зажмурившись, прыгнула. Приземлилась легко и мягко, словно не на бетон, а на разрыхленную землю. Все. Назад хода нет. «Не вернешься!» – пискнула поверженная осторожность. Я сделала первый шаг, и с губ сорвался пронзительный крик: под ногой оказалось что-то мягкое, дернувшееся под резиновой подошвой. В следующее мгновение тяжелая, как могильная плита, тишина взорвалась воплями, и нечто меховое скользнуло по голой щиколотке.

– Крысы! – заорала я, в ужасе отскакивая.

И уже чуть позже по оглушительному «мяу-уууу!» поняла, что потревожила всего лишь бездомных кошек, облюбовавших это заброшенное помещение.

– Чтоб вам… – тихо выругалась я, однако про себя обрадовавшись тому, что нахожусь здесь не одна, и «соседки» мои – кошки, к которым я испытывала симпатию. Куда хуже были бы крысы…

Я вытащила из кармана джинсовых бриджей фонарик и включила его. Луч света выхватил испуганно разбегающихся кошек, затем скользнул по полу – бетонному, но с крупными земляными проплешинами, разъевшими его подобно кариесу, осветил стены и высокий сводчатый потолок. В этом довольно просторном зале не было ни одного предмета, который бы намекал на предназначение помещения. Бывший цех, склад? Унылое место, нагнетающее нерадостные мысли запустение. Я торопливо пересекла зал, освещая путь и стараясь глядеть лишь перед собой, ибо чернота, остающаяся за спиной, пугала. Кто может, помимо кошек, обитать в такой темноте?

Мои страхи.

Паника вновь накатила тошнотой. Я остановилась и зажмурилась, стараясь вызвать в памяти счастливые воспоминания. Теплая ночь, бегущая нам навстречу, мчащимся на мотоцикле со скоростью звездолета. Крепкие объятия. Соленые, пахнущие морем, поцелуи. Мягкий, как мука, и почти не остывший к ночи песок, ласковое нашептывание прибоя… Мне стало легче, страх не исчез, но отступил, давая возможность идти вперед.

Я шагнула в дверной проем и оказалась на площадке, с которой круто вверх устремлялась винтовая металлическая лестница. Первые шаги дались почти легко, но потом я споткнулась, и вибрирующий гул от потревоженной ступени разнесся по всему помещению.

– Осторожно! – машинально воскликнула я и иронично усмехнулась: ведь еще каких-то четверть часа назад послала осторожность со всеми ее предупреждениями куда подальше.

Взывать к осторожности – старая привычка.

Лестница была бесконечной. Преодолевая ступень за ступенью по спирали, я не могла избавиться от ощущения, что оказалась в панцире улитки. Выберусь ли когда-нибудь отсюда? Не знаю.

А за мной по пятам шел мой страх.

Не оглядываться!

Сколько ног топтало эту лестницу в лучшие времена? В этой абсолютной тишине мне вдруг послышался призрачный шелест шагов. Этот звук, напугавший до оцепенения, чуть не заставил меня повернуть назад. Нет-нет, это просто воображение, помноженное на страх! Ну право, кто тут может шуметь, на этой мертвой фабрике, ставшей пристанищем для бездомных кошек?! Может быть, днем сюда еще лазают любопытные мальчишки. Но ночью, ночью в старых помещениях никого нет! Только я, кошки и человек, ради которого я сюда пришла.

Лестничный серпантин наконец-то закончился узкой металлической площадкой. Я с облегчением перевела дух и осветила фонариком полуразрушенную деревянную дверь. Открыть ее не представлялось возможным, она, похоже, вросла в пол. Но посреди нее зияла дыра, в которую я и пролезла.

За дверью оказался узкий, напоминающий траншею, коридор, по одну сторону которого располагались маленькие квадратные комнатки, бывшие, видимо, когда-то кабинетами. Сохранившаяся кое-где мебель в виде столов и шкафов подтверждала мое предположение. Возможно, тут находились бухгалтерия, отдел кадров, комнаты руководства… Теперь это была мертвая зона. Даже крысы, похоже, избегали ее. Зловещая тишина, полное одиночество. Я изо всех сил сжала фонарик, испугавшись того, что он выскользнет из взмокнувшей от страха ладони и я останусь в этом жутком месте в кромешной тьме. Тогда мне уж точно не выбраться. Фонарик я держала в вытянутой руке и водила им нервно, порывисто, будто это был пистолет, а я сама – испуганным и загнанным в угол грабителем, вышедшим на дело впервые. Луч света безбожно прыгал, выхватывая стены, по которым прямо поверх серого бетона, а местами – и по обнажившейся кирпичной кладке черными змеями тянулись к большим круглым розеткам провода. Я спешно отводила фонарик, и в поле света попадала сохранившаяся мебель. Двери некоторых шкафов были распахнуты, и взору представало полуистлевшее содержимое – кипы каких-то бумаг, коробки, стопки конторных книг. Засмотревшись на один из таких шкафов, я налетела на стол, выдвинутый прямо на середину комнаты, и случайно смахнула что-то со столешницы. Упавший предмет отозвался стеклянным звоном. Я осветила фонариком пол и увидела фигурку кошки размером с пол-ладони, отлитую из матового белого стекла. От удара голова с изумрудными глазами откололась. Я подняла части осколков и положила на стол.

– Извини, – сказала я разбитой кошке. – Я не нарочно.

Эта комната оказалась последней. Пробежав остаток коридора, я вышла на другую лестничную площадку. И куда теперь – вверх или вниз?

Я почувствовала себя героиней компьютерной игры. Однажды мне довелось играть в игру, действие которой происходило на заброшенном заводе. Ее очень рекомендовал мне муж, но надолго меня не хватило: первый же монстр за первым же поворотом свалил меня. Да и антураж не понравился тем, что напоминал ночные кошмары. Как странно оказаться сейчас внутри такой игры или, точней сказать, в собственном кошмаре… Так странно… И ожидаемо – это должно было рано или поздно случиться.

Интересно, здесь водятся монстры? Жаббервоги, кракодавры или кто там еще?

Нет. Они водятся в моей фантазии.

А призраки?..

Словно в подтверждение откуда-то сверху донесся скрип и вслед за ним металлическое бряцанье, будто некто пытался разбудить уснувшие десятилетия назад заржавевшие механизмы станков. Спина покрылась холодным потом, и я с трудом удержалась, чтобы не перекреститься.

«На фиг страхи!» – Я попыталась подбодрить себя, но уже мчалась по лестнице вниз. Еще одного серпантина, уводящего все дальше от земли, я бы не выдержала. О том, что мне придется как-то возвращаться, я старалась не думать. Сейчас – только вперед.

Лестница привела меня в огромный, куда больше первого, зал. Я остановилась и обвела его лучом света. Это, похоже, был цех: высокий арочный потолок, маленькие, подобно бойницам, окна, бетонный пол, кирпичное сооружение в углу, напоминающее печь, и какой-то станок, в темноте похожий на многорукого монстра.

Не успела я сделать первый шаг, как услышала из дальнего угла тихий стон. Сердце отозвалось лихорадочной дробью.

– Эй?.. Это ты? – позвала я.

Неужели, неужели?

К стону прибавился шорох, и я, обрадовавшись тому, что нашла, что успела, бросилась вперед. Под резиновыми подошвами мокасин захрустела стеклянная крошка, и мне подумалось, что, попадись под ноги осколки покрупнее, они рассекут мягкую резину в одночасье, а вместе с мокасинами кирдык настанет и ногам. Откуда тут стекло? Разбитые подростками бутылки?

– Это фабрика стекла, разве не знала? – раздался вдруг за моей спиной свистящий шепот.

Я испуганно оглянулась, и когда луч света выхватил из темноты это, закричала от ужаса…

I

«Не лезь не в свое дело. Сунешься – мало не покажется», – предупреждала записка, выуженная мной из почтового ящика. Первая мысль, которая возникла после того, как я увидела странный листок, – это не мне. Привычки лезть туда, куда не просят, у меня не было, я, напротив, отличалась деликатностью. Излишней, по мнению подруги Арины. Но на конверте стояло мое имя: «Скороходовой Анне».

Я в недоумении повертела записку и, словно надеясь найти что-либо, объясняющее странную угрозу, заглянула в конверт, даже перевернула его и потрясла. Пусто. Пожав плечами, сунула «письмо» в карман и стала подниматься на четвертый этаж, с трудом волоча тяжелые сумки с продуктами и морщась от смеси запахов кошачьей мочи, кислых щей и дешевого табака. Этой невыветриваемой вонью, к которой примешивался дух старости, пропитались и стены моей квартиры, не помогало даже то, что окна целый день оставались открыты нараспашку.

«Только ремонт», – вздохнула я, понимая, что пока не могу его затевать. Не столько из финансовых соображений, сколько из-за нежелания ввязываться в новые хлопоты. Совсем недавно закончился мой бракоразводный процесс, выжавший из меня все силы и эмоции, и сейчас мне хотелось только покоя. Одиночество тоже входило в реабилитационную программу после событий, перетряхнувших мою жизнь, будто коробку с домино. Я игнорировала звонки приятельниц, делая исключение лишь для Арины. Не то чтобы воспоминания о бывшем муже вызывали боль, нет, напротив, с поставленными в бракоразводных документах подписями пришло исцеление, но я еще не была готова делиться с миром последними событиями. К счастью, работа у меня надомная – письменные переводы, так что я вполне могла позволить себе такую драгоценную душевно-восстановительную процедуру, как затворничество.

Я вошла в квартиру, приласкала выбежавшую навстречу трехцветную кошку Дусю, сняла сандалии и отправилась на кухню. Воодрузив на старый стол пакеты, принялась разбирать покупки. «Не лезь не в свое дело…» – слова из записки оказались прилипчивыми, как попсовый мотивчик, растиражированный радиостанциями. И чем больше я о них думала, тем сильней становилось подозрение, что письмо – отголосок недавнего развода, во время которого угрозы поступали и от бывшего мужа, и от его новой пассии. Причиной войны стала трехкомнатная квартира в новостройке, которую Константин (во время развода уютное и ласковое «Костя» ушло, уступив место чужому и холодному официальному имени) отказывался разменивать. Жилье было куплено и нашими общими усилиями, и с помощью родных с обеих сторон. При разводе совместно нажитое имущество надлежало делить, но у Константина были свои связи в юридическом мире, поэтому он задался целью лишить меня части квартиры. Но, видимо, даже с его связями достичь желаемого оказалось не так просто, поэтому Костя опустился до банальных угроз. Какое-то время мне даже пришлось жить у Арины, благо в тот период подруга находилась в промежуточной стадии между закончившимися романтичными отношениями и еще не завязавшимися новыми.

Сейчас, выкладывая продукты в пузатый холодильник «ЗИЛ», доставшийся от прежней хозяйки, я думала о том, что мой новый адрес знает лишь бывший муж, родители и Арина. Ни родителям, ни подруге запугивать меня нет резона, значит, все опять упирается в Константина. Надо же, а я, наивная, полагала, что он и его красотка успокоились…

Я еле удержалась от порыва взять телефон и набрать номер бывшего мужа, чтобы высказать все, что думаю об угрозах, и напомнить, что после драки кулаками не машут.

– Мяуууу! – Дуся будто угадала мои мысли. Она бесшумно приблизилась ко мне, мягко тронула лапкой за щиколотку и, задрав голову, с укоризной глядя на меня. «Ну что ты глупишь, хозяйка? – так и читалось в ее взгляде. – Вот еще, звонить ему – предателю!» Кошка даже возмущенно фыркнула, заставив меня невольно улыбнуться:

– Не буду, Дусечка, ты права.

Кошка замурлыкала: «Пррравильно, прррравильно». И потерлась о мои ноги, требуя угощения.

– Сейчас, Дусенька, сейчас…

В тот момент, когда я выкладывала в кошачью миску паштет, зазвонил мобильный. Арина. Легка на помине!

– Привет, ты дома? – протараторила подруга без разделительных пауз и вопросительной интонации.

«Приветтыдома», – вот так мне послышалось. Арина даже не ставила под сомнение тот факт, что я могу находиться где-то еще.

– Ну а где же мне еще быть? Ты сегодня работаешь на Щелковской?

Подруга занимала должность старшего администратора в сети стоматологических клиник, курировала три клиники, одна из которых находилась на Щелковской. Помнится, когда мы узнали, что моя будущая квартира расположена там же, возликовали обе, потому что теперь у нас появлялась возможность видеться и в будни.

– Угу, – ответила она. – Зайду?

– О чем речь! Пообедаем вместе, я только что из магазина, так что мой холодильник полон. Сейчас сварганю что-нибудь.

– Буду через полчаса! – отчеканила подруга и, прежде чем попрощаться, пообещала, что принесет тортик. Возразить я не успела, потому что Арина уже отключила вызов. Я с сожалением вздохнула, потому что как раз сегодня с утра дала себе слово сесть на диету. По крайней мере, не есть сладкое. Но спорить с Ариной было бесполезно: она считала, что отказывать себе в маленьких радостях – преступление.

К приходу подруги я сварила пельмени и сделала салат из свежих огурцов и помидоров. Арина же, как и обещала, принесла торт, слава богу, не жирный сливочный, а легкий йогуртовый.

– Дура ты, Скороходова, дура… – вздохнула Ариша вместо приветствия, обводя взглядом когда-то розовые, а сейчас уже порядком выцветшие «моющиеся» обои в кубик.

«Дура, какая же ты дура! – причитала подруга в свой первый визит, рассматривая сто лет не беленный, весь в бурых пятнах потолок моего нового жилища, и брезгливо морщилась от отвратительного запаха. – Как ты могла позволить Константину так вытереть о тебя ноги?»

Развод закончился-таки разменом «трешки». Бывший муж переехал со своей пассией в двухкомнатную отремонтированную квартиру в хорошем районе, мне же досталась «однушка», напоминающая каморку папы Карло, в хрущевке на загазованной Щелковской. К счастью, пятиэтажка, в которой я поселилась, находилась не на первой линии, а пряталась в глубине зеленых дворов, поэтому воздух оказался относительно чистым – если сравнивать его с тем, которым дышали жители домов, расположенных вдоль дороги. Квартира, в которой до меня проживала какая-то старушка, не видела ремонта как минимум лет двадцать. Обои выцвели и кое-где протерлись до дыр, сантехника проржавела, жир безнадежно въелся в кухонную мебель. Наследник старушки после ее смерти выставил квартиру на продажу в том виде, в каком она ему и досталась.

«Да это ты должна была въехать в «двушку» с евроремонтом, а он со своей кралей – в этот сарай!» – кричала в тот визит подруга.

«Арина, главное, у меня есть квартира. А могло бы и не быть», – ответила я ей тогда.

– Ты пришла критиковать мое скромное жилище и в очередной раз указывать на ошибки? – хмуро осведомилась я сейчас, складывая на груди руки и наблюдая за тем, как подруга, вдоволь налюбовавшись на рыжие разводы на потолке, принялась расстегивать ремешки новых босоножек.

– Нет. Но все же не понимаю, как ты могла…

– Старая песня, смени пластинку, Арин, – поморщилась я.

– Старая, не старая, но мне не нравится эта квартира, – заявила подруга. – Не нравится и в смысле энергетики. Почистить бы ее.

Арина немного увлекалась эзотерикой: раскладывала карты Таро, читала тематические форумы, верила в сглаз и порчу и как-то ходила к женщине, умеющей предсказывать будущее. Я же всегда скептически относилась к подобным вещам, хоть подруга периодически и старалась склонить меня к своему увлечению. Сейчас вот она вбила в голову, что квартира – «нехорошая». Так что стоит приготовиться отбивать не одну атаку. В ответ на ее реплику я хотела сыронизировать, что только тем и занимаюсь, что пытаюсь навести здесь чистоту, но сдержалась.

– Конечно, можно пригласить и батюшку, – рассуждала тем временем подруга, – но лучше одного моего знакомого, он в этом деле…

– Арина! Никого я приглашать не собираюсь.

Арина поджала губы и покачала головой, осуждая мое пренебрежительное отношение к ее советам. Я же просто улыбнулась, закрывая тему, и сделала приглашающий жест в сторону кухни.

– Проходи, там уже все готово.

Я вернулась на кухню, а из коридора послышались причитания уже над судьбой несчастной кошки, которую заставили жить в такой «конуре». «Бедняжечка!» – разве что не голосила Арина и, судя по Дусиному мяуканью, нещадно тискала кошку. «Сиротинушка…» – услышав это, я фыркнула от смеха. Ну это уж слишком!

– Арина, оставь бедную кошку в покое, иначе зацелуешь ее до смерти и сиротинушкой оставишь меня!

– Гринписа на тебя нет, – выдохнула подруга и наконец-то объявилась на кухне. – Ладно уж сама переехала в этот сарай, так почто зверюшку сюда привезла?

– А куда мне ее было девать? – изумилась я. – На улицу? Или оставить этому… Бывшему и его «кукле Барби»? Так им Дуся на фиг не нужна!

– Мне отдать! – припечатала Арина, уже давно сходившая с ума по моей кошке.

– Вот еще! Дусю – тебе. Я ее никому не отдам! И вообще, раз ты так кошек любишь, почему свою не заведешь?

– У меня все бойфренды, как на подбор, страдают аллергией на шерсть, – удрученно вздохнула подруга. – Да и я, как ты знаешь, все время в разъездах по работе, приезжаю поздно. Заведу кошку, так она и будет, бедняжечка, целый день одна сидеть.

– Ну вот, а Дусю забрать хочешь… Логика у тебя, как у блондинки, – съехидничала я, отомстив тем самым подруге за «дуру».

– А я и есть блондинка, – проворчала Арина, наматывая на палец пшеничную прядь.

Я промолчала и, отвернувшись к плите, принялась накладывать в глубокую тарелку пельмени.

Подруга, принюхиваясь, шмыгнула носом.

– Чем будешь угощать? – спросила она, вытягивая шею в желании рассмотреть содержимое кастрюли.

– Пельменями. Пойдет?

– Пойдет. Я голодная как волк! Клади сразу штук двадцать!

Я незаметно для подруги усмехнулась и добавила в тарелку тридцатую пельмешку: съест и не заметит как! Двадцать пельменей для нее – ничто. Арининому аппетиту позавидовал бы и здоровый, проголодавшийся после рабочей смены мужик. Но самое удивительное, что ни сладкое, ни мучное, ни жирное, поглощаемое Ариной просто в неприличных количествах, никак не отражалось на ее фигуре. Подруга оставалась тонкой, как березка. Чудо!

Вот и сейчас она умяла все тридцать пельменей с такой скоростью, что я и глазом моргнуть не успела, доела сметану из пиалы, выцепила из салатницы последнюю дольку помидора и с намеком посмотрела на холодильник, в котором ожидал своей очереди торт.

Я, не сдержавшись, усмехнулась: сколько помню Арину, а знаю я ее с первого класса, она всегда любила покушать.

– Арина, тебя побоятся замуж брать с таким аппетитом!

– А вот и ошибаешься! Моих кавалеров, наоборот, привлекает то, что я не сижу на диетах. Мужчины, знаешь, устали от девиц, способных весь вечер пережевывать единственный салатный листочек и запивать его минералкой. Это ведь ненормально! Один из бойфрендов так и сказал, что смотреть на меня, когда я ем, сплошное удовольствие. Кстати, с Санечкой я рассталась – занудный он до ужаса! Но за мной теперь ухаживает Потап.

Я, услышав имя нового кавалера подруги, усмехнулась: так и представился неуклюжий, косолапый, будто мишка, увалень, дышащий высокой Арине в пупок. Потап!

– Зря смеешься! Ты его не видела! Начинающий актер, красив, как картинка…

И далее последовал короткий, минут на сорок, рассказ о том, как Арина познакомилась со своим актером, сколько у них было свиданий, куда они ходили, о чем говорили, что ели. Я молча кивала, слушая ее щебетание, подливала чай, отрезала новые куски торта, которые Арина съедала с таким аппетитом, будто и не умяла перед этим тридцать пельменей, закусывая их салатом. А сама продолжала думать об анонимной записке.

Возможно, я бы не отнеслась к ней с таким вниманием, выбросила бы и через минуту забыла, если бы не увидела накануне знакомый с детства кошмар. Моя персональная примета никогда не подводила: сон, в котором я бегала по цехам и лестницам заброшенной фабрики, предрекал неприятности. К гадалке не ходи. Жаль только, что нельзя было предсказать их силу и угадать, с какой стороны их ждать. Иногда мне везло и все сводилось к мелким житейским пакостям вроде уроненного в лужу белого плаща. К счастью, чаще всего так и случалось. Но бывало, что жизнь не удовлетворялась легкими щипками и оплеухами и подставляла подножку. Такую, как три месяца назад.

В тот раз я обнаружила своего мужа, якобы находящегося в командировке, обедающим в ресторане в обществе «Барби».

Ничто не предвещало обмана: Костя до последнего вел себя со мной безупречно. Или я, слепая от любви, не замечала знаков, сигнализирующих о том, что наша семейная жизнь съехала не на те рельсы и полным ходом мчится в тупик? Возможно. Но как бы там ни было, в тот момент, когда я увидела своего мужа – любимого и, как думала, любящего, – целующего в надутые губы какую-то чужую тетку, мне показалось, будто меня столкнули с парашютной вышки без парашюта.

Когда во время развода летели купола воздвигнутых, казалось, на веки вечные храмов, я, признаться, решила, что меня пришибет одной из падающих глыб. Это уже потом, кое-как поднявшись на нетвердые ноги, отряхнув от дорожной пыли колени и поплевав на ссаженные ладони, я поняла, что выживу и с обломанными крыльями и, может быть, еще когда-нибудь взлечу. Что катастрофа не носит вселенского масштаба, как решила я поначалу с перепугу, а является лишь переворотом в моем маленьком мирке: старые ценности свергнуты во имя строительства новых. Но мне нужно было принять другую жизнь и взять в руки штурвал. Ведь я, пять лет проживя за спиной мужа, отвыкла управлять жизнью и в чем-то перестала быть собой: не принимала решения самостоятельно, а в выборе чего-либо: будь то блюдо к обеду, новое платье или даже фильм, оглядывалась на желания Константина, частенько в ущерб собственным вкусам. В первые дни после развода я была подобна человеку с атрофированными от долгого лежания на койке мышцами: каждый шаг давался мне с великим трудом, я спотыкалась и падала. Теперь мне предстояло в короткие сроки научиться быть самостоятельной. Я чувствовала себя взрослой теткой, которую вдруг отправили в первый класс изучать азбуку. Но я действительно забыла «буквы» и разучилась складывать слоги в слова!

И вот сейчас, когда я только-только отошла от состояния, вызванного разводом, вновь увидела этот сон. Но теперь кошмар снился мне аж три ночи подряд. Отсыпется ли мне неприятностей в тройном размере, по сравнению с чем измена мужа, развод с дележом имущества, угрозами и запугиваниями покажутся детским лепетом?

– Что с тобой? – вклинился в мои мысли тревожный голос подруги.

Я сморгнула и виновато улыбнулась:

– Прости, отвлеклась…

– Ты так скривилась, будто услышала нечто из рук вон выходящее, а я всего лишь сказала, что Потап младше меня на три года. Тебе это показалось таким ужасным?

– Нет, конечно, нет! Я вообще… не о Потапе думала. Извини. Вот, смотри сама, – я вытащила из кармана записку и сунула ее Арине. Подруга аккуратно вытерла испачканные кремом пальчики о бумажную салфетку и взяла протянутый листок.

– И что это значит? – нахмурившись, спросила она совсем другим тоном, из которого исчезли обманчивые легкомысленные нотки.

Я рассказала, как получила записку.

– Твой бывший! – припечатала подруга. – Или его мымра! Все никак тебя в покое не оставят! Говорила же – заяви на них! Вот они…

– Погоди, Ариш, – перебила я. – Ты действительно думаешь, что записку мне прислал Константин?

– Ну а кто же! – фыркнула подруга и вновь повела плечом. – Если не он, то его подруга.

– Эта записка адресована Анне Скороходовой. Скороходова – моя девичья фамилия, после замужества я, как ты знаешь, взяла фамилию Кости – Дронова…

– И что ты хочешь этим сказать? – пожала плечами Арина. – Твой бывший прекрасно осведомлен, что ты теперь вновь Скороходова. Кто же, как не он! К тому же в эту квартиру ты заселилась совсем недавно, новый адрес знаем лишь я и Константин.

– Еще родители, – уточнила я.

– Еще родители, но им незачем писать тебе такие записки! И мне, кстати, тоже. Могу поклясться в том, что не подбрасывала тебе писем с угрозами.

Подруга озвучила то, о чем недавно думала и я. Значит, подозрения были не напрасными.

– Ясно, – кивнула я, забирая из рук Арины листок. – Спасибо, ты подтвердила мои догадки.

– И что ты собираешься делать с этим? – воинственно спросила подруга, кивая на записку.

– Ничего. Выброшу.

– То есть как «ничего»? – опешила Арина и даже отложила ложечку, которой поедала йогуртовый крем с очередного кусочка торта. – Анна, ты просто образец жертвенности, добродетели и наивности! Нельзя быть такой! Не надо закрывать глаза на причиняемые тебе неприятности и неудобства! Хватит того, что твой бывший этим очень хорошо пользовался. Нужно покончить с угрозами, иначе он так и будет тебя преследовать! А потом…

– Ладно, поняла, – прервала я подругу. – Только с Константином я разберусь сама.

– Ну как хочешь. Только потом не жалуйся на выходки Кости и его подруги. Замок в двери, кстати, поменяла?

Я с улыбкой, уже предчувствуя реакцию подруги, покачала головой.

– Я так и знала! – взорвалась Арина. – И как тебя не ругать за безалаберность! Осторожный человек сделал бы это первым делом. Мало ли что! Твой замок можно скрепкой открыть! Дождешься, влезут к тебе.

– Да у меня и брать нечего, – робко возразила я.

Только Арина уже не слышала:

– И квартиру «чистить» не хочешь. А ведь в ней до тебя жила старуха, которая долго болела и умерла тут. Брр… Я бы не смогла так, как ты – жить спокойно в неочищенной от чужой энергетики квартире. Ладно, ладно, умолкаю, – осеклась она, перехватив мой взгляд.

Посмотрев на серебристые часики на тонком запястье, Арина вздохнула:

– Заболталась… А мне еще в Алтуфьево ехать. Владелец клиник, похоже, задался целью собрать в коллекцию все конечные станции метро. Мотайся теперь целыми днями по окраинам Москвы… Одна радость – ты поселилась на Щелковской.

– Заходи на обед каждый раз, как будешь тут, – великодушно пригласила я.

И Арина рассмеялась:

– Я же тебя объем!

– Про твой аппетит знаю не понаслышке, так что меня им уже не удивишь.

– Ладно, спасибо за приглашение. И за обед тоже. Пойду уж…

Арина поднялась из-за стола, потискала на прощание Дусю и отправилась в коридор.

– Анна, не допускай того, чтобы Костик и его подруга вмешивались в твою жизнь! – сказала она уже после того, как застегнула ремешки босоножек.

– Не допущу, не допущу, успокойся.

– И замок! Замок не забудь поменять! – прокричала Арина уже с лестничной площадки.

Я заверила ее и в этом.

После того как подруга все-таки ушла, я неторопливо вымыла посуду под звучавшие из наушников моего ай-пода песни «Café Quijano» и Хоакина Сабины. Находясь в расстроенных чувствах или тревожась, я в качестве терапии слушала песни на испанском. К этому певучему языку у меня была особая любовь.

Покончив с мытьем посуды, подмела пол, затем загрузила стиральную машину и принялась вытирать пыль с мебели в комнате. Домашние дела успокаивали, наполняли уверенностью в том, что все будет хорошо. Ветер врывался в распахнутые настежь окна, перелистывал оставленные на столе бумаги, не разлетающиеся только потому, что они были с одного конца придавлены толстым русско-английским словарем. И застоявшаяся кислая вонь уходила, прогоняемая сквозняком, и помещение наполнялось другими запахами – нагретого июльским солнцем асфальта, сухой травы, жареной рыбы, приготовляемой кем-то из соседей на обед. Летний запах вкупе со звучавшими в наушниках песнях на испанском вызвал ностальгию. Последний раз я ездила в Испанию вместе с Костей три года назад. И это было счастливое путешествие. Мы состояли в браке чуть меньше двух лет и еще не успели пресытиться друг другом. Наши отношения были острыми, будто чилийский перец, горячими, как нагретый полуденным южным солнцем песок, темпераментными, как фламенко, и одновременно нежными.

Увы, это было так давно, словно в позапрошлой жизни…

Я вздохнула, вытащила из ушей наушники, включила компьютер и завязала в хвост распущенные по плечам волосы. К вечеру мне нужно перевести две статьи: одну с английского – о медицинском препарате, и другую, уже с немецкого, – экономической тематики. Иногда мне попадались заказы на перевод с испанского, но гораздо реже.

Работу свою я любила. Погружение в мир иностранных слов и выражений было подобно путешествию – не только географическому, но и по разным отраслям наук: статьи мне присылали различной тематики – от обзоров моды до юридических бумаг. Так что я не знала заранее, куда мне достанется билет, и словно участвовала в акции «Фортуна» от туристических агентств, по которой лишь на месте узнаешь, что за городок тебе выпадет и в каком отеле тебя поселят. Но не только непредсказуемостью были интересны эти «путешествия». Из каждого я извлекала для себя что-то полезное.

Раньше, когда я была штатным переводчиком в бюро, мои заказы в основном составляла документация – переводы дипломов, справок, свидетельств о рождении и браке. Абсолютно лишенный творчества механический труд – загнать сухой официальный текст в готовые шаблоны. Моя работа в тот период из-за этой «механичности», стандартов и скорости, которую нам задавали, напоминала труд на заводском конвейере. Мы, штатные переводчики, сидевшие в маленькой душной комнатке бюро, будто участвовали в советских производственных соревнованиях – кто переведет больше справок за отведенный срок. Два года назад я ушла с работы и занялась переводами на дому. Многие заказчики, которые прибегали к моим услугам через контору, теперь работали со мной напрямую, рекомендовали меня другим, и моя персональная клиентская база росла. Но с бюро я не прекратила отношений. Так как я была там на хорошем счету – переводила быстро и грамотно, мне до сих пор присылали задания. Только теперь это были не стандартные скучные документы – «текучка», а статьи, многостраничные договоры, инструкции и прочее. Плюс оплачивали мою работу теперь по другому тарифу. Так что, что ни говори, уйдя из штатных переводчиков, я лишь выиграла.

Закончив переводы, я отправила обе статьи в бюро координатору по заказам и увидела новое письмо. Адресат мне не был знаком, но в теме значилось: «Заказ. Для Анны», поэтому я торопливо щелкнула «мышкой».

Письмо оказалось коротким: клиент, представившийся Петром, спрашивал, не возьму ли я в работу его небольшой заказ? Петр ссылался на некого Владислава Короткова (я напрягла память, но не смогла вспомнить заказчика с таким именем), для которого я когда-то переводила какие-то справки с русского на испанский. Владислав остался моей работой доволен и порекомендовал меня своему знакомому. Внизу Петр приписал, что требуется перевод небольшого текста с испанского на русский.

Вечер у меня был свободен, к тому же к переводам с испанского я всегда относилась с особым вниманием, поэтому ответила, что с удовольствием возьму заказ, и указала расценки.

«Ок! Сейчас вышлю!» – сообщил мой собеседник.

И действительно, спустя пять минут я получила другое письмо.

«Пусть вас не удивляет столь странный заказ. Он будет оплачен по двойному тарифу. Перевод нужен сегодня», – приписал Петр.

Заказ и в самом деле удивил, с подобным я еще не сталкивалась: в прикрепленном к письму файле оказался не текстовый документ, а… аудиофайл.

«Что это?» – уточнила я, прежде чем запустить присланный файл.

«Это песня. Переведите ее и, пожалуйста, запишите также текст на испанском».

Я отправила лаконичное «ок», скачала песню и, надев наушники, приготовилась набивать слова.

Но меня хватило лишь на запись первой строфы. Позабыв о том, что заказа ожидает клиент, я, прикрыв глаза и абстрагировавшись от текста, вслушивалась в музыку и голос – сильный и гибкий, льющийся легко и живо, словно родниковая вода по расчищенному руслу. На душе становилось светло, будто ее и вправду омыли ключевой водой. Немного освежающей прохлады, немного тепла и света, чуть-чуть грусти по скрытому за облаком солнцу, взрыв радости от пойманного в ладони солнечного зайчика. Солнце, растопленное в кристально чистой воде – вот такое сравнение пришло мне на ум.

Я слушала гитарные переборы, и казалось, что кто-то невидимый ласково касается струн моей души, выдававших раньше незатейливое дилетантское бренчание, а сейчас, под пальцами маэстро, зазвучавших как райская арфа. Эти переборы в сочетании с глубоким голосом пробуждали эмоции, заводили сердце, дробь которого органично вплеталась в барабанные ритмы. Голос, проникнув в душу, ластиком стирал следы старых неудач. Мои мечты – прежние – умирали, и взамен рождались новые, более смелые.

Слушая песню, я вдруг подумала, что она – персональное послание. Потерянный и вновь обретенный шифр к ячейке, в которой хранились забытые ценности. Не знаю, почему мне так показалось…

…Я очнулась внезапно, будто от неожиданно сморившего сна. Открыла глаза и заморгала от света, показавшегося излишне ярким. В наушниках уже давно была тишина, а незнакомый голос в оправе гитарных переборов продолжал звучать только в моей душе, пуская корни в сердце.

Что это было? Что за странное наваждение? Я потрясла головой и, сдергивая наушники, усмехнулась. Ну что я, право, как маленькая… «Персональный шифр», «ключ от ячейки с ценностями»… Я всегда была неравнодушна к испанским песням и сейчас, услышав одну из них, очаровалась мелодией и приятным голосом. И только.

Напомнив себе, что заказа ожидают, вновь надела наушники и, в этот раз стараясь абстрагироваться от исполнения и сосредоточиться на словах, принялась быстро набирать текст.

Он был простым, без каких-либо сложных метафор, теряющих в переводе свой смысл и требовавших художественной обработки, но интересным. Невольно на ум пришло сравнение с творчеством Хоакина Сабины, хоть на первый взгляд между песнями знаменитого певца и неизвестного общего обнаруживалось мало: не были похожи ни голоса, ни музыка, ни тексты. Разве что песня неизвестной группы, как и у Хоакина, оказалась положенной на музыку историей.

Я записала весь текст. К счастью, произношение исполнителя было четким. В песне рассказывалось о том, как два брата, неразлучные, как близнецы, стали смертными врагами из-за одной красавицы.

В припеве воспевались зеленые, как у кошки, глаза девушки, красота которых разрушила крепкие братские отношения. Дальше же история повествовала о том, как братья долго соперничали за любовь красавицы, пока один из них, младший, не завоевал ее. Но история не заканчивалась счастливо:

В песне не уточнялось, кто из братьев стал убийцей – сыскавший удачу в любви или отвергнутый красавицей. И я решила, что преступление совершил последний. В припеве вновь говорилось о зеленых глазах, которые на этот раз назывались уже не кошачьими, а ведьминскими, приносящими несчастье.

Ох уж эти зеленые глаза… Я поднялась, сделала круг по комнате, вышла в ванную и, прежде чем умыть раскрасневшееся лицо, бросила взгляд в зеркало.

Внешностью я пошла не в красавицу-маму, которая даже сейчас, на пороге пятидесятилетия, оставалась очень привлекательной. Мамина внешность была кукольной: большие голубые глаза с длиннющими ресницами, маленький аккуратный носик, четко вырисованные губы, не утратившие с возрастом аппетитной пухлости. Черты моего же лица казались слишком резкими, словно вытесанными грубыми торопливыми взмахами, а не любовно вырисованными тонкой кисточкой, как у мамы. К недостаткам я относила крупный нос. Но все же меня находили привлекательной: кто-то считал мое лицо, лишенное славянской пухлости и мягкости, экзотичным, но большинство сходилось на том, что главным его достоинством являются большие зеленые глаза редкого изумрудного оттенка и отличная кожа. Что касается фигуры: некая склонность к полноте и невысокий рост компенсировались правильными пропорциями и густой копной каштановых кудрей, оттягивающей внимание от неизящного сложения.

Мама с детства внушала мне, что недостатки нужно превращать в достоинства, а достоинства – подчеркивать. Я отшучивалась, что тогда уж точно буду состоять из одних достоинств.

Я плеснула в разгоряченное лицо холодной воды, вытерлась полотенцем и вернулась в комнату к компьютеру.

Перевод написала быстро, но, уже собираясь отправить письмо заказчику, остановилась. Желание узнать, кто исполняет эту песню, оказалось слишком сильным. Я открыла поисковик и набрала первую строфу песни, потом – вторую и так далее, пока не перебрала весь текст. Ничего не находилось. Значит, остается другой путь, простой – спросить у заказчика.

Я вложила в письмо файл с переводом и ненавязчиво поинтересовалась исполнителем песни.

В ожидании ответа в нарастающем возбуждении нарезала круги по комнате под непонимающим взглядом кошки Дуси. Два раза бросалась к столу, чтобы проверить почту, но ответа все не было и не было. Тогда, чтобы разорвать этот круг, в который я себя сама закольцевала, вышла на кухню, сделала чаю, достала остатки принесенного Ариной торта, проглотила, не ощущая вкуса, маленький кусочек. И, торопливо допив чай, бросилась обратно в комнату.

Есть! Новое письмо! Я нетерпеливо открыла его, пробежала глазами строчки и разочарованно вздохнула. Петр благодарил меня за работу и сообщал, что уже перевел мне деньги за заказ. Мой же вопрос о певце он проигнорировал.

Спать я легла в наушниках, в которых звучала закольцованная испанская песня. Засыпая, подумала, что мне бы очень хотелось увидеть незнакомого человека, чей голос очаровал меня. Хотя бы во сне!

Мне привиделся мужчина тридцати трех – тридцати пяти лет с черными волосами, стянутыми сзади в хвост, невысокого роста и коренастого сложения, одетый в шелковые брюки и свободную яркую рубаху в цыганском стиле, открывающую смуглую грудь с густыми завитками волос. Через плечо у незнакомца был перекинут ремень гитары. Взгляд черных, как безлунная ночь, глаз показался цепким и настороженным, как у хищника, но всего лишь до того момента, когда незнакомец улыбнулся мне. Улыбка смягчала резкие черты его лица – красивого и… опасного.

Когда я, на что-то отвлекшись, повторно взглянула на мужчину, вдруг поняла, что вместо шелковых брюк на нем – застиранные джинсы, гитара исчезла, а цыганская рубаха сменилась майкой, открывающей смуглые накачанные плечи, на одном из которых красовалась татуировка в виде пантеры. «Пойдем?» – Незнакомец протянул мне руку, сопровождая жест располагающей улыбкой. Я, поначалу оробевшая, приободрилась и доверчиво вложила свою ладонь в его. Пальцы у незнакомца оказались холодными и цепкими, они сомкнулись на моем запястье, будто браслет наручника. Я испуганно подняла голову, надеясь увидеть успокаивающую улыбку, но вместо этого наткнулась на хищный взгляд. Секунда – и на губах незнакомца вновь заиграла улыбка. «Доверься мне». Пантера на его плече вдруг выгнула спину, но мгновение спустя вновь свернулась мирным клубком, словно ласковая кошка.

Рамон, Испания, Sanroc, 1929

– Я считаю, что поступил правильно! – в запальчивости воскликнул юноша, смело глядя в выцветшие глаза старой Пепы, уступившей ему по старой привычке самое удобное в ее доме кресло.

Пожилая женщина, слушая Рамона, неодобрительно качала головой, но по морщинистым, обвисшим, как у старого бассета, щекам катились крупные слезы. Ее широкая добрая душа никак не могла принять то, что случилось с ее любимым мальчиком, вынянченным с пеленок. Пепа и не предполагала, что в семье, ставшей ей родной, в которой она верой и правдой служила вот уже третье поколение, может произойти подобное несчастье. Она пришла в семью Сербера еще молодой девушкой – нянькой для новорожденного Луиса, отца Рамона и Хайме. Луиса вырастила, потом и братьев – Рамона с Хайме. И, если бы бог дал, помогала бы в будущем женам Рамона и Хайме ухаживать за их первенцами. Но кто бы мог подумать, что в такой приличной, такой крепкой и дружной семье произойдет раскол? И по чьей вине? По вине девчонки – прислуги в доме, нищей как церковная мышь, не прослужившей у Сербера даже месяца. Старуха поджала сухие морщинистые губы и неодобрительно хмыкнула.

– Пепита, послушай, – взмолился Рамон, складывая на груди руки, – я догадываюсь, о чем ты думаешь. Но не уподобляйся моему отцу, пожалуйста. Ты единственная родная душа, которая у меня осталась. Ты, Пепита, только ты мне теперь и мать, и отец. Неужто тоже отвернешься от меня, вышвырнешь как собаку?

Рамон говорил взволнованно и несколько возвышенно, будто произносил церковную клятву на первом причастии, но голос его дрожал не столько от важности момента, сколько от осознания, что взвалил он на себя непосильную ответственность. И, разговаривая со старой нянькой, он стремился убедить в правильности своего поступка не столько ее, сколько самого себя. Сомнения, будто жучки-древоточцы, уже прогрызли извилистые ходы в его, казалось бы, твердом решении. И если не вытравить их сейчас, все рассыплется трухой. Все – это и его жизнь, и жизнь доверившейся ему Аны Марии. Имел ли он право так поступить – в отношении Аны Марии, в отношении матери? В отношении всей семьи? Имел ли право уверять любимую в том, что справится, что все будет хорошо? И даже если старая Пепа поможет им, как быть дальше? На что жить? Он, двадцатилетний сеньорито из состоятельной семьи, до недавнего времени ведущий праздный образ жизни, как и многие парни его возраста и положения, в одну ночь повзрослел на пару десятков лет – благодаря сомнениям. «А ведь у отца на фабрике и совсем мальчишки работают. Лет четырнадцати-шестнадцати. И все они старше и мудрее меня, потому что знают, как заработать на хлеб».

– Рамон, мальчик мой, одумайся. Вернись к родителям, не ломай жизнь и этой молодой девушке! – взмолилась старая Пепа.

Она – эта старуха с высушенным солнцем и возрастом лицом, с покрытой пигментными пятнами кожей, первая принявшая его, новорожденного, на руки – безошибочно умела читать мысли. Не обманешь ее. За наигранно бодрым тоном Пепа давно научилась слышать его истинное настроение.

– Нет! – упрямо возразил молодой человек. – Нет.

Он даже, зажмурив глаза и стиснув зубы, замотал головой – как делал в детстве, когда наотрез отказывался выполнять чье-то указание.

– Рамон…

– Я уже не ребенок, Пепа, – излишне грубо отрезал он, – а взрослый мужчина! Я взял на себя ответственность за Ану Марию, я порвал с семьей ради нее, отказался не только от отца, матери и брата, но и от любой их помощи. Я не уподобился моему брату-предателю, который выбрал нагретое местечко и деньги взамен живого тепла любящего сердца. Он клялся Ане Марии в любви, но все его клятвы и гроша не стоят, раз он, не колеблясь, предал любовь ради того, чтобы отец не лишил его наследства. Я не такой! Я докажу родителям, что моя любовь – серьезная, а не проходящее мальчишеское увлечение!

На глаза навернулись слезы, но Рамон говорил, не замечая их. Он всматривался в печальное лицо няньки, но видел перед собой юное личико красавицы Аны Марии: ее глаза редкого изумрудного оттенка, большие, с приподнятыми уголками, «кошачьи», вспоминал бархатистую и нежную, словно персик, кожу с натуральным свежим румянцем, развевающиеся на ветру длинные волосы. Когда на душе становилось плохо, грусть одолевала или ярость, Рамон вспоминал тот день, когда впервые увидел Ану Марию, и солнце вновь возвращалось в его мир, души касался теплый луч, и грусть таяла, подобно снегу.

Она появилась в их доме по рекомендации жены управляющего на фабрике. Восемнадцатилетняя Ана Мария родом была из Галисии и в Каталонию приехала на заработки, надеясь, что ее тетка – та самая жена управляющего – порекомендует ее в качестве домработницы в какой-нибудь приличный дом. Так и случилось: Ану Марию взяли в семью фабриканта.

Рамон Сербера спускался по лестнице в гостиную, когда Ана Мария перешагнула порог их дома – робкая, тоненькая, нежная, как лилия. Взгляд зеленых глаз – в пол. Робкая улыбка, чужой, но показавшийся милым акцент.

– О, какой дивный цветок! – раздался восторженный голос за его спиной.

Это Хайме, старший брат, тоже заметил переминавшуюся с ноги на ногу девушку.

Как вышло, что они – два брата, неразлучные, словно сиамские близнецы, ни разу всерьез не повздорившие, стали врагами, соперничая за сердце юной домработницы?

Долгое время Ана Мария дичилась и избегала общества молодых хозяев, но постепенно стала проявлять свой интерес – к Рамону, не к Хайме. Робкие улыбки, взгляды из-под смоляных ресниц, уроненные платки (как в старину!). Рамон летал, Хайме злился, задирал девушку и младшего брата, строил козни и, наконец, в какой-то день поспособствовал тому, чтобы о тайных отношениях Рамона с домработницей стало известно родителям. Скандал! Отец потребовал, чтобы оба сына прекратили общение с «развязной нищей служанкой». Девушка была уволена в тот же вечер. Но Рамон и Хайме, сделав вид, что вняли требованиям отца, продолжили тайно навещать любимую, временно вернувшуюся к своей тетке.

Вскоре отцу стало известно, что оба его сына, так и не помирившись, соперничают за сердце уволенной служанки. Более того, оба желали обручиться с девушкой. Неслыханно: ввести в их состоятельную семью простушку – дочь галисийского рыбака и собирательницы моллюсков! Возмутительно! Отец решил дело своим способом: объявил, что того сына, который не одумается, лишит наследства, а это без малого половина фабрики и часть дома. Старший сын не стал шутить с гневом отца, а Рамон в запальчивости заявил, что настоящая любовь не покупается и не продается за монеты.

– Идешь против отца? Против семьи? – взревел Луис.

– Сынок, одумайся, – бросилась к нему мать. – Послушай отца…

Она протянула к нему руки, чтобы обнять, но Рамон невольно сделал шаг назад. Мать так и осталась стоять с поднятыми руками и растерянностью в глазах.

– Променял мать на эту… – и отец выплюнул оскорбительное слово.

Это решило исход дела.

– Не смей так говорить о ней! Не смей оскорблять Ану Марию! – закричал Рамон, багровея лицом и отмахиваясь от пытавшейся остановить его матери. – Я женюсь на ней! Завтра же! И вам придется принять это!

– В таком случае ты остаешься без дома и фабрики. И тебе придется принять это, – припечатал отец. Его голос хоть и звучал строго, но лицо выдавало внутреннюю борьбу: ведь он практически выгонял любимого сына, отказывался от него. Не такого конца хотел Луис, не такого! Но… Рамон не привык к самостоятельности. Помыкается, поскитается да и вернется в родительский дом, прощения попросит.

– Луис! – бросилась теперь уже к мужу мать.

– А тебе я запрещаю помогать ему! Категорически! Говорит, что уже не мальчишка, так пусть и учится обеспечивать себе жизнь, как мужчина!

Рамон развернулся и вышел. Больше у него не было родителей и дома. У него остались лишь Ана Мария и старая нянька.

Дом няньки стоял в том же поселке, что и семьи Сербера, напротив фабрики. Муж Пепы давно умер, своих детей не было, поэтому жила старуха одна.

– Пепа, прошу тебя только приютить нас на первое время…

– Оставайтесь столько, сколько вам будет нужно, – тихо сказала старая нянька, разводя сухие руки будто для того, чтобы окинуть гостеприимным жестом жилье, но на самом деле, чтобы принять в объятия своего мальчика, столкнувшегося с первой серьезной проблемой.

И Рамон бросился к ней, прижал к себе крепко-крепко старую женщину и, уже не сдерживая слез, прошептал:

– Спасибо… мама.

II

Вчерашняя песня вплелась не только в мои мысли, она доверчиво втерлась в сны и извратила их до абсурда. Такого предательства от песни, понравившейся мне с первых нот, я не ожидала. Будто обнаружила, что аромат очаровавшего меня своей красотой цветка ядовит.

Вначале я долго балансировала между сном и реальностью, то погружаясь в рваную, расползающуюся, словно полуистлевшая ветошь, дрему, то резко выныривая из нее. Меня лихорадило, но не от простуды, а от непонятного нервного возбуждения. А когда я уснула, вновь попала в знакомый кошмар: я шла по территории уснувшей навсегда фабрики, но даже не замечала, что забрела в такое безлюдное место, подчиняясь зову голоса, который заворожил меня накануне. И я следовала за ним, не ведая, что заманивает он в ловушку. Опомнилась уже в дверях какого-то цеха от отчаянного женского крика. Еще шаг – и я бы вышла на освещенный скудным светом лампочки пятачок и оказалась бы словно на подмостках. Счастье, что меня остановил этот крик, потому что развернувшаяся перед глазами сцена была ужасна. Я увидела скрюченное на грязном бетонном полу тело, из-под которого разливалась темная лужа, чуть поодаль – стоявшую на коленях темноволосую женщину, прятавшую лицо в ладонях. И невысокого мужчину с ножом в руке, замеревшего над незнакомкой. Никого из этой троицы я не смогла разглядеть подробно, но в памяти зафиксировался нож – обычный кухонный, используемый для разделки мяса, с длинным прямым лезвием с симметрично заостренным с обеих сторон кончиком, с толстой рукояткой из светлого дерева и тремя «заклепками», удерживающими лезвие. Нож как нож, но он внушил мне такой ужас, что я, глядя на капающую с его лезвия кровь, застыла, не в силах пошевелиться. «Беги! Беги, пока тебя не заметили!» – кричал здравый смысл, а я не могла отвести взгляда от окровавленного ножа.

Меня очень вовремя разбудило сердитое шипение Дуси. Я вынырнула из кошмара, будто из затягивающего омута, вспотевшая, тяжело дышащая, с ощущением тяжести и холода в груди. Смена антуража оказалась такой резкой – вот я еще стояла в дверях фабричного цеха, а уже через мгновение перенеслась в собственную комнату, – что мне понадобилось какое-то время для того, чтобы осознать, где я и почему здесь нахожусь.

– Сон… Слава богу, сон! – тихо воскликнула я, прикладывая руку к груди, где лихорадочно колотилось сердце. И, вспомнив о разбудившей меня кошке, огляделась, ища ее взглядом.

Комнату слабо освещал сероватый предутренний свет, пробивающийся сквозь неплотные шторы. Уже можно было разглядеть детали обстановки: шкаф, стоявший в самом дальнем, хуже всего освещенном углу, стол у окна с компьютером и факсом. Вытянув шею, я заглянула в старое кресло, высматривая в нем кошку, но ее там не оказалось.

– Дуся? – позвала я любимицу.

И вновь услышала сердитое шипение. Странно, моя кошка была очень ласковой и миролюбивой. Редко, когда она шипела, разве что на ветеринара, сделавшего ей прививку, да на Костю. Мужчин Дуся недолюбливала, видимо, из-за того, что все еще таила обиду на ветеринара, а заодно и на всех человеческих особей его пола.

– Дуська? – оглянулась я на ее голос и невольно поежилась, увидев, что одна из штор слегка колышится, а моя кошка, задрав распушенный хвост, бросается на нее с испуганным шипением.

– Дуся, ты чего? – уже громче окликнула я кошку и спустила ноги с кровати. Первое, что мне пришло в голову, – сквозняк. Я привыкла спать с приоткрытым окном. Но когда я резким движением откинула штору, увидела, что форточка закрыта.

Кошка тем временем уже отбежала от окна и вспрыгнула в свое любимое кресло. Но продолжала оттуда взирать на штору с молчаливым беспокойством.

– Дусенька, что тебя напугало? – ласково спросила я, беря любимицу на руки.

Бедное животное под моей поглаживающей спинку ладонью вздрагивало, будто до сих пор не могло прийти в себя от страха. Что же так напугало мою кошку?

– Это, наверное, была мышь, – высказала я другое, шитое белыми нитками, предположение, чтобы успокоить не столько животину, сколько себя. Грызуны теоретически могли водиться в этой квартире, ужасно запущенной прежней хозяйкой. А Дуся – домашняя кошка, ни разу в жизни не видела мышей. Может, страх одержал победу над охотничьим инстинктом? Как знать…

«Мне не нравится, какая здесь энергетика», – не к месту вспомнились слова Арины. И по спине вдруг пробежал холодок, заставивший меня поежиться. А вдруг подруга права? А что, если мои сны-кошмары активизировались под влиянием этой квартиры?

Да ну, ерунда какая…

Я с кошкой на руках сходила на кухню, выпила воды, а затем вернулась в постель, взяв к себе Дусю. Понадеялась, что любимица мурлыканьем успокоит меня, прогонит страхи. Но мой следующий сон оказался не менее жутким.

В этом безумном, длившемся долго-долго сновидении я набирала в поисковике строфы из песни, пытаясь отыскать исполнителя. Но попадала на совсем странные ресурсы: то на форум убийц, где пользователи смаковали подробности совершенных и планируемых преступлений, то на сайт неудачников, потерпевших крах в любви. Это сообщество напоминало общество анонимных алкоголиков тем, что каждый новичок представлялся по стандартной схеме: «Здравствуйте, меня зовут…» Далее упоминались ники – один страннее другого, будто несчастные влюбленные соревновались в вычурности интернет-псевдонима. Только признание «Я выпиваю уже столько-то времени…» заменилась фразой «Я влюблен столько-то месяцев/лет». А далее следовал рассказ о несчастной любви. Обиды, нанесенные возлюбленным/возлюбленной, смаковались с садистским (или мазохистским?) наслаждением. В ответ на каждый рассказ толпа ревела: «Убить! Убить», имея в виду, конечно, обидчиков.

Неожиданно среди этих «анонимных отверженных» я обнаружила бывшего мужа, который… жаловался на меня. По версии Константина, это я его оставила, закрутила роман с другим мужчиной. Толпа и тут была единогласна в приговоре, более того, моему бывшему предлагали различные способы извести меня, один ужасней другого. Меня затошнило, я попыталась закрыть страницу, но комьпютер «завис». Я бесполезно тыкала во все кнопки, в сердцах выдернула из розетки шнур, но монитор все не гас, отображая, как и прежде, страницу с проклятиями в моей адрес и пожеланиями ужасной кончины.

Меня опять же разбудила Дуся, которая вспрыгнула мне на грудь и выпустила когти.

– Дуська! – вскричала я, подскакивая на месте и стряхивая с себя кошку.

Та ушла, гордо подняв распушенный хвост, а я, повернувшись на бок, выключила будильник. Хоть до подъема еще оставалось полчаса, засыпать вновь не хотелось.

Новый день, новые дела, новые открытия. Настоящее – точка на системе координат, разделяющая прошлое и будущее. Все будет хорошо, и никак иначе.

Встав с кровати, я по старой привычке первым делом включила компьютер и, пока он загружался, собрала постель. Мебель в комнате была новой, купленной в «Икее». Покупала я ее наспех, словно торопливо утоляла голод подвернувшимся под руку пакетиком чипсов. Выбирала не из-за дизайна, а по размерам – как впишется в крошечную квартиру. У меня просто не было времени на то, чтобы подготовить жилье как следует: ни Арину стеснять не хотелось, ни родителей, у которых я жила уже после того, как съехала от подруги (у той как раз закрутился новый роман). Я купила лишь самое необходимое – кровать, шкаф, компьютерный стол и стол на кухню, стулья и стиральную машину. Кресло, которое облюбовала Дуся, осталось от прежней хозяйки. Оно в отличие от всей остальной мебели и техники было в приличном состоянии, поэтому я не стала его выбрасывать.

Компьютер загрузился, я проверила почту на наличие заказов и, убедившись, что электронный ящик пока пуст, со спокойной душой отправилась в ванную. Заказы в основном начинали поступать после девяти часов – когда открывалось бюро переводов и другие офисы. Я привыкла вставать в восемь, чтобы за час успеть привести себя в порядок, позавтракать, совершить утреннюю прогулку в хлебный, собраться с мыслями и потом уже приступить к работе.

Приняв душ, я вернулась в комнату. Ясное небо сулило чудесную погоду, и я достала из шкафа не привычные джинсы и майку, а платье с развевающейся легкомысленной юбкой. Сделала легкий макияж – немного румян на скулы и пудры на нос. Накормила Дусю и позавтракала сама. И в приподнятом настроении вышла за дверь.

На пороге лежала карта. Карта Таро, символизирующая смерть. От неожиданности я замерла, почему-то не решаясь ее переступить. Затем, собравшись с духом, наклонилась и подняла.

Я не разбиралась в картах Таро, это Арина ими увлекалась. И в первый момент, признаться, мне стало не по себе: слишком уж красноречивым «намеком» показался символ. Смерть. «Не лезь не в свое дело. Сунешься – мало не покажется…» — вспомнилась вчерашняя угроза. Кто-то продолжал свою гнусную игру. Бывший муж? Его подруга?

В этот раз я не стала церемониться, вытащила мобильный и прямо тут, на площадке, позвонила Константину.

– Еще раз подкинешь мне очередную гадость – заявлю куда следует, – сказала я без приветствий и других вступлений. – Мое ангельское терпение иссякло.

– О чем ты? – удивился бывший муж.

– Ты знаешь. О вчерашней записочке с угрозами и сегодняшнем «привете», оставленном у меня на пороге.

– Анна, у тебя с головой все в порядке? – В голосе Константина послышались раздраженные нотки.

– У меня – да. А вот у тебя, похоже, нет. Костя, не надоело? Детский сад, честное слово!

– Я не подбрасывал тебе никаких записок! Ты мне вообще на фиг не сдалась! – сорвался он на крик.

– Ну, значит, твоя мадам, – не спасовала я. – Уйми ее, а то этим займутся люди в форме.

– Ты мне угрожаешь?!

– Нет, в отличие от тебя предупреждаю.

Я отключила телефон, но не успела сунуть его в карман, как он разразился возмущенной трелью. Константин. Ну да, конечно, он привык к тому, чтобы его слово оставалось последним. Обойдется. Я нажала на сброс и стала спускаться по лестнице. Настроение не то чтобы испортилось, но слегка омрачилась, будто на ясном небе вдруг нарисовалось маленькое облачко.

Все будет хорошо. Облако – это не туча.

Я вышла на улицу и полной грудью вдохнула воздух, слегка отдающий автомобильными выхлопами. Но даже с примесью он показался свежим после подъездной вони.

До ближайшего продуктового магазина было десять минут пешком. Я пошла неторопливо, растягивая время прогулки. А чтобы продлить ее еще, позвонила Арине.

– Представляешь, я опять получила анонимное сообщение, – сказала я после приветствия. – Только на этот раз это было не письмо, а карта Таро, подброшенная на порог.

– Карта Таро? – оживились подруга. – Это женский «почерк». Думаю, что развлекается не сам Константин, а его девушка.

– Возможно. Я Косте уже позвонила, минут пять назад. Он, конечно, все отрицает.

– А ты думала, что признается? – скептически хмыкнула Арина и с жадным любопытством поинтересовалась: – И какую именно карту тебе подложили?

– Карту «Смерть». Тонкий намек? – усмехнулась я.

– Ты ошибочно предполагаешь, что эта карта означает физическую смерть. В зависимости от положения она принимает различные значения. Как эта карта лежала к тебе? Прямо или вверх ногами?

– Арина, ну ты даешь! – рассмеялась я. – Не обратила на это внимание. Подняла, сунула в карман и пошла себе дальше.

– Подняла и сунула в карман? – ахнула подруга. – А вдруг это не просто предупреждение? Вещи могут оставлять на пороге с целью наведения порчи!

– Э, тебя уже понесло! «Порча»…

– Зря смеешься! Все может быть. Ладно, вернемся к карте. Как я тебе уже сказала, она необязательно означает смерть в физическом смысле. Эта карта – символ перемен. Она указывает на полный разрыв с прошлым. «Смерть» можно толковать как отказ от старых идеалов, от прежних действий. Либо, если брать другую интерпретацию, она предупреждает о кардинальных переменах в жизни, конце прежних связей либо переезде.

– Я больше никуда не собираюсь переезжать. Только-только освоилась на новом месте, – невольно повелась я на предсказание Арины.

– Погоди, я еще не все сказала, – остановила меня подруга. – В правильном положении карта Таро, символизирующая Смерть, означает большие изменения в жизни человека. Такие перемены могут вызвать боль и чувство потери, но в итоге приводят к началу новой жизни. В перевернутом же виде – временное бездействие, инертность, сон, потерю веры или надежды, сопротивление или страх перед переменами, крушение неких планов. Но как бы там ни было, она влечет за собой перемены.

– Уф… Я хочу только покоя.

– Знаю, знаю. Я лишь толкую значение карты. Кстати, сейчас мне подумалось, что тот, кто подкинул тебе этот сюрприз, как и ты, мог не знать значения карты и купиться на страшную символику.

– Логично, – только и оставалось согласиться мне. – И я думаю о «женском почерке». Константин удивился обвинениям в его адрес вполне искренне.

– Значит, его подруга, – уверенно припечатала Арина. – Кто знает, какие ветра гуляют в ее пластмассовой голове? Может, она боится, что ты решишь вернуть себе это «сокровище» – своего бывшего мужа? И пугает тебя так, в качестве профилактики.

– Глупо!

– А что умного можно ожидать от пустоголовой «Барби»? Жаль, для заявления в милицию недостаточно улик… Что можешь предложить? Записку с угрозами?..

– Карту Таро, Арина! – рассмеялась я.

Мы немного пошутили на тему того, как бы меня встретили в милиции, принеси я им карту Таро, и распрощались.

Я купила хлеба, а в отделе бытовой химии – антибактериальные салфетки, средство для чистки стекол, новую насадку на швабру и две бутылки со средствами для отмывания жира и ржавчины. Я все еще надеялась привести свое жилище в божеский вид, не прибегая к ремонту. На секунду мне представилась картинка: мой бывший муж со своей глянцевой «Барби» заселился в доставшуюся мне запущенную квартиру. Тряпка в наманикюренных пальчиках красотки смотрелась бы чужеродно, но от этого ситуация лишь приобретала пикантность. Вообразив, как эта красотка елозит мокрой тряпкой по жирным поверхностям старых кухонных шкафов, от брезгливости чуть ли не падая в обморок, я пришла в отличное расположение духа. Конечно, такая ситуация возможна лишь в моем воображении, но даже представляя ее, я получила удовольствие и почувствовала себя отомщенной.

Дома я проверила электронный ящик и увидела три заказа: два – из бюро переводов, один – от постоянного клиента. Пробежав глазами присланные файлы, я кратко ответила, подтверждая получение, затем сходила на кухню за стаканом апельсинового сока и вернулась за компьютер.

Признаться, я надеялась получить еще одно письмо от Петра. Вдруг он расскажет что-то о группе, исполняющей понравившуюся мне песню? Но нет, заказчик просто заплатил за выполненную работу, и на этом наше общение пришло к концу.

Я завершила перевод к обеду. В тот момент, когда я внимательно перечитывала тексты перед отправкой, меня отвлек звонок мобильного. Не отрывая взгляда от монитора, я протянула руку за телефоном и поднесла его к уху.

– Алло?

– Пеняй на себя, если полезешь туда, куда тебя не просят. Сиди дома и не рыпайся, – услышала я чье-то злое шипение. И сразу – так, что я даже не успела как-либо отреагировать, раздались короткие гудки.

Я отняла мобильный от уха так быстро, словно он вдруг раскалился и обжег меня.

– Что за ерунда? – выдохнула я, клацая кнопками, чтобы посмотреть зафиксировавшийся в памяти номер абонента. Черта с два! «Номер не определен». Вряд ли кто-то додумается угрожать с легко определяющегося номера.

Кто звонил – мужчина или женщина, – я тоже не поняла. Голос явно старались изменить, лишив его сочной гаммы, сведя лишь к сухому, как треск сучьев, безличному шепоту. И все же почему-то интуитивно я чувствовала, что аноним был женского пола. Женский почерк…

Еще были свежи воспоминания о звонках Костиной подруги. Она раздобыла номер моего мобильного, звонила в любое время суток и истерично выкрикивала в трубку различные гадости, начиная от унизительных высказываний о моей внешности и заканчивая обещаниями проклясть. Может, этот анонимный звонок опять же от нее? Правда, девушка Константина любила громкие выступления, шипеть и шептать в трубку было не в ее характере. Хотя кто ее знает…

Не лучше ли сразу прояснить ситуацию? Я решительно взяла телефон и вновь набрала номер Константина. Ответа ожидала спокойно, без бьющегося где-то у горла сердца. Хороший признак.

– Костя, привет! – как можно дружелюбней обратилась я к бывшему мужу, когда он взял трубку.

– Чего на этот раз надо? – хмуро осведомился он.

– Поговорить. По телефону. Не бойся, разговор много времени не займет, – продолжила я вполне миролюбиво.

Костя, похоже, немного расслабился, потому что следущий вопрос задал уже без раздражения:

– О чем?

– Костя, просто честно скажи, ты не звонил мне пять минут назад?

– Зачем? – искренне удивился он.

– Ну мало ли… – продолжала гнуть я свою линию. – Костя, понимаю, в последнее время мы с тобой находились в состоянии войны, но до этого, вспомни, прожили почти пять лет в мире. И неплохо прожили!

– Чего тебе надо? – перебил он меня, вновь насторожившись.

– Да расслабься! – рассмеялась я. – Ничего мне от тебя не надо! Живи себе спокойно. Ответь только на заданный вопрос, и честно.

– Да нет же! Не звонил я тебе.

– И записку в ящик не подбрасывал?

– Какую записку?

– С угрозой.

– На фига мне это надо?

– Ну, совсем недавно ты не пренебрегал неким давлением на меня.

– Я тебе никаких записок не подбрасывал! Ни тогда, ни сейчас! – завелся он.

Видимо, период развода тоже оставил ему неприятные воспоминания. Отрицательной чертой характера Константина было то, что вспыхивал он мгновенно, как спичка. Но, к счастью, и «гас» тоже быстро.

– Костя, я просто хотела убедиться, что это не ты, – ласково ответила я. – Ни ты, ни твоя подруга… ммм…

– Ульяна, – машинально подсказал он. И заговорил уже другим тоном, в котором вдруг зазвучали встревоженные нотки: – Погоди, Аня. Говоришь, кто-то тебе угрожает?

– Ну, называть угрозами эти «знаки внимания» слишком громко… Но я то получаю записку в почтовый ящик, то карту Таро с символом Смерти на порог, то анонимный звонок с «просьбой» не лезть не в свое дело.

– И ты первым делом подумала на меня…

– Костя, ну кто еще, кроме тебя, Арины и родителей, знает мой новый адрес? Я никому его не сообщала!

– Это не я, – быстро ответил Константин.

Оттого, что эта фраза была какой-то детской, я невольно улыбнулась.

– И не Ульяна! – бросился он на защиту своей подруги. – На твой счет она уже успокоилась.

– Это приятно. Ладно, Костя, спасибо за откровенность, больше я тебя не потревожу. Надеюсь, что и ты меня тоже.

Мы попрощались, я отложила телефон и улыбнулась: подумалось, что точка в наших отношениях была поставлена не в тот день, когда я застала Костю целующимся в кафе с другой девушкой, и не тогда, когда мы подписали документы о разводе, а сейчас, когда мы вполне мирно поговорили.

Теперь я была уверена в том, что Костя и его Ульяна – ни при чем. Но кто же? И если Костины угрозы я бы не воспринимала всерьез, то сейчас мне стоило быть настороже. Во-первых, я не знаю, кто и почему мне угрожает. Во-вторых, не представляю, насколько опасен этот человек.

Что мы имеем: анониму известны мои имя и фамилия (девичья), адрес и номер мобильного. Круг людей, обладающих этими сведениями, по-прежнему оставался узким: Арина, родители и бывший муж с подругой – и все! Уж не следит ли за мной некто неизвестный?.. Уф, так и до паранойи недалеко. Но, если честно, происходящее меня пока не столько пугало, сколько вызывало любопытство.

«Любопытство кошку сгубило», – вспомнилась мне старая поговорка. Я невольно перевела взгляд на Дусю, которая в это время, распластавшись на полу, лапкой пыталась достать что-то из-под кресла. Видимо, какую-то из своих игрушек. Кошка и так, и эдак подлезала под низкое сиденье, просовывая то одну, то другую лапку, и от усердия разве что не пыхтела. Похоже, игрушка закатилась далеко. Но в тот момент, когда я встала, чтобы помочь любимице, она наконец-то вытащила из-под кресла желаемый предмет.

– Дусенька, что это у тебя? – спросила я, еще не разглядев ничего, но уже предчувствуя нечто нехорошее. – Дай-ка я посмотрю!

Когда я увидела то, что моя любимица извлекла из-под кресла, то невольно вскрикнула.

Это была небольшая, размером с пол-ладони, фигурка кошки, сделанная из матового стекла. Она присутствовала в одном из недавних кошмаров про заброшенную фабрику. Помнится, я уронила фигурку со стола, и голова с изумрудными глазами откололась.

– Ничего себе! – изумленно воскликнула я, рассматривая статуэтку. Голова у нее была на месте, но шею стеклянной кошки опоясывала трещина.

– Надо же… – прошептала я. – Чертовщина!

АНА МАРИЯ. Испания, Sanroc, 1932

Ах, какая боль… Ана Мария, еле сдерживая рыдания и не позволяя себе перейти с быстрого шага на бег, пересекла мост, но вместо того, чтобы повернуть к дому, отправилась дальше, к укрытой лесным мехом горе, крепостной стеной огораживавшей часть поселка. Только свернув на витиеватую дорогу, обвивающую гору, подобно елочной гирлянде, она побежала.

Ана Мария знала, что дорога ведет к скале, торчавшей из зеленого меха леса, будто рог. Если смотреть на эту скалу из поселка, с моста через узкую речушку, то можно было ясно увидеть головы двух каменных монстров, оскалившиеся в беззубых улыбках и так тесно прилегавшие друг к другу, что казалось, будто у них один на двоих рот. Ана любила подолгу стоять на мосту, издали любуясь этим двухголовым чудовищем. И даже придумала сказку про него – каменного хозяина леса, оживавшего ночью и бродившего по своим владениям в поисках еды – сухих веток и грибов.

Ане Марии также было известно, что под этой торчавшей из горы скалой есть небольшая каменная площадка, с которой весь поселок просматривается как на ладони. Вид был прекрасен, но мало кто приходил сюда любоваться им. Возможно, из-за неприятных ощущений, которые вызывали нависающие над тобой каменные «головы». И вправду было немного жутко смотреть снизу вверх на этих монстров, заглядывать им в беззубые пасти, ощущать себя маленькой букашкой и невольно ежиться при мысли, что вдруг они сорвутся и рухнут именно в тот момент, когда ты находишься под ними.

Ана Мария не боялась. С раннего возраста она питала страсть к камням. Помнится, в детстве, каждый раз, когда ей хотелось побыть в одиночестве, она бежала на скалистый берег океана, прозванный Берегом смерти из-за множества кораблекрушений, случившихся в этих местах. Спустившись между валунами по опасно крутой и узкой тропке, о которой знала лишь она одна, девочка присаживалась на плоский овальный камень. Это был ее трон, сидя на котором Ана Мария ощущала себя принцессой из подводного царства, вышедшей на берег, чтобы поговорить с ветром. Она рассказывала чайкам свои горести и радости, шептала волнам, пенящимся почти у самых ног, детские секреты, доверяла мечты ветру, протягивала руки к более сдержанному на улыбки, чем в Каталонии, галисийскому солнцу. Ана Мария, будучи ребенком, представляла себе, что ее настоящий отец – не рыболов Франсиско, а седой, вечно сердитый океан. Как это было давно… Скучала она по родной Галисии, по дикому скалистому берегу, по хмурому суровому океану, по родителям и братьям. Как там мама? Все так же готовит по воскресеньям эмпанаду – пирог с начинкой из рыбы или мяса? Ана Мария сейчас и сама неоднократно пекла для любимого Рамона это кушанье и готовила блюда из галисийской кухни, однако, как ни старалась, не могла воспроизвести тот особый вкус, которым обладала еда, приготовленная мамой. Как там отец? Все так же беспокоят его ревматические боли в натруженных ногах? Как младшие братья?..

Три года прошло с того дня, как Ана Мария покинула родную Галисию и отправилась на заработки в Каталонию. Три года, а будто тридцать три… Но все еще слышался ей по ночам крик чаек и шум океана, снились выкрашенные в яркие цвета рыбацкие лодки, уходящие на промысел, и женщины с подобранными подолами юбок, собирающие моллюсков. А днем ветер подбрасывал ей напоминания в виде запахов рыбы, водорослей, жареных креветок – будто приносил короткие письма с родины. И видела она себя во снах той маленькой девочкой, бегущей на берег Смерти в поисках уединения…

…Эта двухглавая скала в маленьком каталонском поселке, под которой полюбила сидеть Ана Мария, не могла заменить ей необъятный дикий берег, но здесь девушка нашла уединение. И пусть не хватало шума океана, крика чаек и соленых брызг, тающих на губах, но это место давало ей желанное утешение. Рассказывала теперь о своей печале Ана Мария не океану, а этой скале диковинной формы.

Ссутулив плечи, Ана Мария сидела на стволе поваленного дерева, устремив невидящий взгляд на расстилающийся внизу поселок. Ветер ласково гладил ее по волосам, невидимой ладонью стирал со щек влагу, и эти его невесомые прикосновения были подобны материнской ласке. «Не плачь», – шуршали листвой деревья. «Не плачь», – прокричала пролетевшая мимо птица. Чайка! Неожиданная гостья в этом поселке. Ане Марии подумалось, что птица прилетела к ней из далекой Галисии с утешениями от мамы.

– Не буду плакать, – улыбнулась девушка, решительно вытирая щеки и обращаясь к улетевшей чайке. – Не буду. Передай моей маме и отцу, что у нас все хорошо. Рамон меня любит, я его тоже… А деточка… Когда-нибудь будет и у нас.

Если бы бог подарил им с Рамоном долгожданного первенца, о котором они так мечтали! Но нет, месяц проходил за месяцем, а Ана Мария все не беременела.

Сеньора Исабель, владелица овощной лавки, в которой девушка два раза в неделю покупала свежие овощи и фрукты, конечно, не хотела причинить ей боль своим вопросом, вырвавшимся из любопытства, свойственного жителям маленьких деревень. «Ана, ты не беременна? Что-то ты излишне бледная…» – спросила сегодня сеньора Исабель. Из лучших побуждений, но попала Ане Марии в больное место – словно ткнула ножом в незаживающую рану. «Нет», – тихо прошептала девушка, почувствовав, как на глаза наворачиваются слезы. «Пора бы уж вам!» – «прикончила» ее сеньора Исабель. Ана молча положила на полку краснобокий помидор и, повернувшись, выбежала из лавки. «Ана, ты куда?» – понеслось ей вслед. Но девушка даже не оглянулась.

– У нас будет ребеночек. Будет, будет! – шептала сейчас Ана Мария, сжимая кулаки с такой силой, что ногти впивались в ладони.

Но эта физическая боль оказалась слишком слабой для того, чтобы заглушить душевную.

Почти три года они с Рамоном живут в любви и согласии в доме, завещанном им умершей старой Пепой. И все у них есть для счастья – любовь, понимание, крыша над головой, уют и спокойствие. Нет только самого главного – ребенка.

– Твой отец нас проклял, – сказала как-то в приступе отчаяния Ана.

И прикусила язык, увидев, как полыхнули обидой и болью черные глаза мужа.

– Что ты такое говоришь! – закричал Рамон. Но тут же осекся и сник.

– Прости, прости, пожалуйста! – кинулась к нему на шею Ана. Обняла родного, уткнулась носом в шею, вдохнула знакомый запах – миндальную горечь со сливочной сладостью молока, потерлась виском о подбородок мужа.

Отец Рамона умер через год после ссоры с сыном. И, как ни надеялась Ана Мария на то, что свекор оттает, простит Рамона перед смертью, смирится с тем, что снохой его стала девушка из простых, этого не случилось. Луис исполнил свою угрозу и лишил младшего сына наследства – и жилья, и причитающейся ему половины фабрики. Смерть отца Рамон переживал до сих пор, хоть и не показывал виду. Этой болью он не делился с любимой женой, точно так же, как и она скрывала от него тоску по Галисии.

– Ана, небо мое, тебе не за что просить прощения, – грустно ответил Рамон, обнимая ее тонкое тело сильными руками, еще недавно изнеженными, не знавшими физического труда, а теперь крепкими, с жесткими буграми бицепсов, с вздувавшимися на кистях венами. Ради нее, Аны Марии, пошел он против семьи, отказался от отца, матери и брата, от благ и привилегий жизни обеспеченного человека.

Они выплыли, хоть им обоим и казалось, что утонут в неспокойном море жизни, в которое их так неожиданно столкнули со скалы. Но недаром она, Ана Мария, была дочерью седого и мудрого океана. Любовь, взаимная поддержка, понимание стали их спасительным плотом. Старая Пепа протянула им руку и вытащила на берег. А дальше уже они, отдышавшись, принялись строить новую жизнь, ошибаясь, падая, выбирая неверные тропы, разочаровываясь, но ни на секунду не забывая о том, что их спасительный плот состоял из трех крепких бревен – любви, поддержки и понимания.

Только вот ребеночка не хватало… Рамон утешал жену как мог, ни разу не упрекнул. Но видела Ана, что и в его глазах поселились боль и разочарование.

Они жили в слишком маленьком поселке. Все чаще и чаще в булочных и продуктовых лавках Ану Марию спрашивали о том, почему она не торопится беременеть. Однажды задала этот вопрос и свекровь, отношения с которой хоть и не наладились, но несколько смягчились после смерти Луиса.

– Когда же вы порадуете меня внуком?! – воскликнула мать Рамона в одну из случайных встреч в мясной лавке.

Девушка съежилась, будто от удара, и, как-то отговорившись, вышла без покупки. Но, уходя, услышала, как мать Рамона сказала мяснику с досадой:

– Женился на бесплодной… Одна надежда на Хайме – на то, что он найдет себе здоровую девушку.

А что, если им с Рамоном поехать в Галисию? Пусть не навсегда, а хотя бы на месяц, к родителям Аны Марии? Любящий муж уступит ей – он сделает все, что угодно, лишь бы его любимая не грустила. Сегодня же вечером она поговорит с ним!

Принятое решение успокоило Ану Марию, так что она сама не заметила, как задремала. И приснился ей странный сон.

Увидела она человека, одетого в черный плащ с накинутым на голову капюшоном. Вышел этот человек, будто из скалы, и, протягивая ей руку, полупрозрачную, словно из черного дыма, сказал:

– Послушаешь меня, исполню твое желание. Но чем ты готова мне заплатить?

– Да чем угодно! – воскликнула девушка. – Самое дорогое, что есть, отдам.

– Самое дорогое – это ваша любовь, – произнес черный человек. И хоть Анна не видела его полускрытого темным капюшоном лица, девушка поняла, что он усмехается. – Готова ли ты принести такую жертву?..

Очнулась Ана Мария от того, что чуть не свалилась в дреме с бревна. Встрепенулась, потерла кулаками глаза, огляделась и улыбнулась: всего лишь сон! Слава богу, сон. Но какой странный! И какое ужасное решение подсказал ей черный человек…

III

Мой старый кошмар, в котором я бегала по заброшенной фабрике, вновь посетил меня. Такая частота пугала и настораживала. Я сравнивала себя с человеком, находящимся на маленьком островке и наблюдающим за надвигающейся волной цунами. Как не избежать гибели тому бедняге, так и мне не скрыться от грядущих неприятностей. В таком мрачном настроении от переполняющих меня предчувствий я и позвонила Арине, надеясь получить успокоение. Но подруга отреагировала не так, как мне бы хотелось:

– Не снов надо бояться, а людей.

– Думаешь, мне стоит кого-то бояться? – усмехнулась я, отправляясь на кухню, чтобы налить себе воды.

Ужасная духота, нет от нее спасения. Чуть-чуть прохладней становилось лишь к ночи. И хоть жару я любила и переносила довольно легко, но после месяца аномального пекла в мегаполисе тоже сдалась. Спасалась тем, что стаканами пила ледяную воду.

– Я просто так выразилась, не имея в виду ничего и никого конкретно, – поправилась Арина. – Ведь сны сами по себе не могут причинить неприятности, разве что вызывают беспокойство. Если хочешь знать мое мнение, то я думаю, что твои кошмары сейчас не предрекают ничего плохого, а лишь отражают уже пережитое. Развод, к примеру. Скольких нервов он тебе стоил.

– Надеюсь, ты права, – рассеянно отозвалась я, возвращаясь в комнату. Допив воду, я поставила пустой стакан на компьютерный стол и сама уселась в Дусино кресло.

– Что там с угрозами, кстати? – поинтересовалась подруга.

– Ничего. Меня больше не беспокоят. Думаю, что некто наигрался и успокоился.

– Некто? – скептически хмыкнула Арина, намекая на моего мужа.

– Это не Константин. И не его подружка. Я разговаривала с Костей – вполне миролюбиво. Он клялся и божился, что они с Ульяной ни при чем.

– Ну-ну…

– Это не он, Арина.

– Ладно, ладно, хорошо, не он. Тогда кто же?

– Какая теперь разница? Главное, что меня оставили в покое.

– Надеюсь, что… – искренне ответила подруга.

Но закончить фразу не успела, так как я испуганно вскрикнула: стоявший на столе пустой стакан вдруг разлетелся на осколки, будто кто-то попал в него из рогатки.

– Что у тебя там случилось? – встревожилась Арина.

– Стакан разбился.

– Упал на пол?

– Да в том-то и дело, что нет. Лопнул. Осколки повсюду, – с огорчением произнесла я, надевая шлепанцы и подходя к столу. Стакана было не жаль, но меня всегда беспокоило то, что при уборке могу пропустить какой-то осколочек, о который легко порезаться.

– Не нравится мне это, – мрачно выдавила подруга. – Нехорошая энергетика в квартире. Вон уже посуда сама по себе бьется!

– Говорят, это к счастью, – засмеялась я.

– Угу, – хмыкнула подруга. – «К счастью». А что, если и кошмары, о которых ты рассказывала, стали сниться тебе чаще из-за плохой энергетики в квартире?

– Ну, понесло тебя… Сама же сказала, что сны – это пережитое прошлое.

– Выкинь из квартиры хотя бы старые вещи! – не унималась Арина.

Я клятвенно заверила подругу, что так и сделаю – немного позже, когда куплю новый холодильник и кресло для Дуси.

Кстати говоря, о старых вещах… Вполне возможно, что фигурка кошки, которую обнаружила Дуся, принадлежала прежней хозяйке квартиры. Никакой мистики, никакого «материализовалась из сна».

– Не откладывай! – продолжала напутствовать Арина. – Я бы на твоем месте квартиру «почистила», потом сделала бы в ней ремонт и уж тогда бы зажила спокойно.

– Не в квартире дело, Арина, – сказала я.

Подруга лишь хмыкнула, выражая несогласие.

Прежде чем попрощаться, мы договорились о встрече во вторник: Арина в этот день вновь работала на Щелковской. После разговора с подругой я позвонила в ЖЭК и попросила прислать мне слесаря сменить старые замки в двери. Мне сообщили, что слесарь придет только в понедельник, но это меня устраивало. Вполне подожду несколько дней. Я не боялась, что кто-то может ко мне влезть: обивка двери – старый, кое-где протертый почти до дыр дерматин – указывала на то, что живут в этой квартире далеко не богачи. Ценного дома я ничего не хранила: деньги предпочитала держать на карточке, украшения не любила. Самым ценным, пожалуй, являлись далеко не новый компьютер и принтер с факсом. Да еще новая стиральная машинка, но за нее я могла быть спокойна: кому придет в голову переть ее с четвертого этажа? Так что я совершенно не беспокоилась за то, что кто-то заберется в мою «берлогу».

Как оказалось, зря.

Это случилось в воскресенье днем. Я вышла прогуляться, чтобы отдохнуть после работы, с которой не расставалась даже в выходные, и на обратном пути кое-что купить.

Я дошла до метро, спустилась в подземку и проехала до Измайловского парка. Куда уж лучше гулять по аллеям в лесопосадке, чем вдоль шоссе на загазованной Щелковской! Я купила себе эскимо, съела его, сидя на лавочке, а потом, шагая по асфальтированным дорожкам в тени, падающей от широких крон, думала о том, что хорошо бы приобрести велосипед. О том, как возить его со Щелковской в Измайловский парк, если мне вздумается покататься по аллеям, я сейчас не беспокоилась, так как на данный момент для меня была важна мечта, в которой я уже видела себя рассекающей на новеньком, сверкающем на солнце блестящей рамой, велосипеде по изогнутым, как лекалы, дорожкам лесопосадки.

Нет, что ни говори, но в холостой жизни тоже есть своя прелесть.

Я давно уговаривала Костика купить нам по велосипеду, но муж упирался. Ему куда больше нравилось передвигаться по городу на «Мазде». Даже простаивание в пробках не умаляло его радости автовладельца. К велосипедистам он относился со смесью презрения и раздражения, как к некой помехе на дороге. Подозреваю, что ноги этой нелюбви росли из детства: Костик как-то рассказал, что в семилетнем возрасте его пытались научить езде на двухколесном транспорте, позаимствованном у соседа, и закончилось это травматологией. С тех пор к велосипедам он не подходил. Меня же, наоборот, невозможно заставить выучиться водить машину, я боялась дорог, но вот на велосипеде по парку каталась бы с удовольствием.

Надо в один из дней зайти в спортивный магазин.

На обратном пути я купила для Дуси паштетов и, успев уже соскучиться по моей девочке, быстрым шагом направилась к дому.

Едва я вошла в подъезд, как услышала душераздирающие вопли. Так кричать могла только до полусмерти напуганная кошка. Как мать узнает по звуковым оттенкам плача своего ребенка о его желаниях, так и я понимала Дусю – голодна ли она, просит ли ласки, соскучилась ли, требует ли убрать туалет, выражает ли недовольство. Так что, услышав в подъезде кошачьи вопли, я, невольно сравнив их с Дусиными, поняла, что крик бедного животного вызван страхом. Вторая мысль, которая пришла следом за первой и которая заставила меня бежать на четвертый этаж, перепрыгивая через ступени, – кричит моя Дуся.

Так и есть. Я застала бедную кошку на лестничной площадке, с вытаращенными от ужаса желтыми глазами и распушенным хвостом. Дуся в стремлении попасть в закрытую квартиру расцарапала и без того драную обивку двери.

– Девочка моя, – опустилась я перед кошкой на колени.

Дуся ответила мне гневным «Мяв!» и бросилась ко мне в объятия.

– Это я тебя оставила снаружи?

Очень странно. Во-первых, у Дуси нет вредной привычки высовываться на площадку, когда я открываю дверь. Во-вторых, я точно помню, что в тот момент, когда уходила из дома, кошка спала, свернувшись уютным бубликом в своем любимом кресле.

– Как ты тут оказалась? – спросила я, беря Дусю на руки, и, надавив на дверную ручку, поняла, что дверь не заперта.

Я точно помню, что закрывала ее на ключ.

Так и не войдя в квартиру, я тихонько прикрыла дверь и вытащила мобильный.

– Арина, кто-то проник в мою квартиру, – прошептала я, когда подруга ответила.

– Ка-ак «проник»?

– Вот так и проник.

– Ясно, замок ты так и не сменила, а я тебя предупреждала, – вздохнула подруга. – Ну, рассказывай по порядку, что там случилось.

Я торопливо, все так же шепотом, изложила все, что знала об оставленной на площадке перепуганной Дусе и о незапертой двери.

– Надеюсь, у тебя хватило ума не заходить в квартиру? – обеспокоилась Арина. – Злоумышленник все еще может быть там!

Это я и сама понимала.

– Спустись на улицу и звони в милицию!

– Я не одна, Арина, а с Дусей. Ее что, тоже на улицу?

– А что – в квартиру, в которой все еще может находиться преступник? Я сейчас к тебе приеду.

Возразить я уже не успела, потому что подруга сбросила звонок.

Я потопталась на площадке, не зная, что делать: Дуся нервничала и порывалась выскользнуть из моих рук. Тогда я повернулась к соседской двери и решительно нажала на белую кнопочку звонка. Мне открыл мужчина в майке-алкоголичке, спортивных штанах и домашних тапочках. В одной руке у него были очки, в другой – газета. Похоже, я потревожила его во время чтения.

– Добрый день, – поздоровалась я, окидывая быстрым взглядом мощные плечи соседа, рост баскетболиста, внушительные кулаки и грозно топорщащиеся усы. То, что надо!

– Я ваша соседка, – продолжила я под хмурым взглядом мужчины. – Вот из этой квартиры.

– А, новая хозяйка, – отозвался громила неожиданно писклявым голосом. Это было так несовместимо с его внушающей трепет фигурой, что я удивленно вытаращилась на него, будто ожидая, что сейчас из-за его широкой спины покажется маленький человечек – обладатель этого голоска.

– Да, – кивнула я, поспешно маскируя растерянность добродушной улыбкой. – Мне нужна ваша помощь, пожалуйста, уделите мне минуточку…

Дуся на моих руках в знак солидарности мяукнула и уставилась на соседа круглыми глазами.

– Твоя кошка, что ли? Она тут орала так, будто ее за хвост подвесили. Ты ее на площадке, что ли, забыла?

– Нет, нет, это не я, – поспешно пробормотала я. – Тут такое дело…

Я кратко, как пять минут назад Арине, рассказала о вторжении и опасливо покосилась на дверь: а вдруг в квартире действительно кто-то есть и сейчас слушает, как я тут договариваюсь с соседом?

– Так в милицию звони! – пропищал мужик.

– А вдруг там никого нет и у меня ничего не взяли? Не накажут ли меня в таком случае за ложный вызов? Вы не могли бы войти в квартиру со мной, чтобы проверить, не остался ли кто в там? Одна я боюсь.

– Небезопасно – одной, – покачал головой сосед.

– Осип, кто там? – послышался из глубины соседской квартиры женский голос, и мгновением позже из-за спины великана выглянула его жена. Женщина внешне оказалась полной противоположностью мужу: маленькой, худенькой, с мелкими и заостренными чертами лица, похожая на мышку-норушку, сходства с которой добавлял будто специально подобранный байковый халат тускло-серого цвета. Зато голос ее звучал зычно, как у командира на плацу.

– Соседка. Помощи попросила. Я, Свет, сейчас на минуточку… Не беспокойся.

Женщина открыла было рот, чтобы вывалить на меня ворох вопросов, но я вежливо ей улыбнулась:

– Я не задержу вашего мужа.

Осип, на какое-то время скрывшийся в своей квартире, уже появился с молотком в руках и кивнул:

– Пошли!

Он открыл дверь моей квартиры и, сунув голову в проем, крикнул:

– Эй! Есть кто живой?

«Или мертвый», – машинально добавила я и содрогнулась. Не хватало еще накаркать! Кошка, до этого сидевшая на моих руках смирно, вдруг вырвалась и, спрыгнув на пол, шмыгнула внутрь.

– Дуся! – закричала я испуганно, неосмотрительно бросаясь за ней следом.

– Спокойно, – отстранил меня сосед и смело вошел в квартиру. – Эй, я спрашиваю, есть ли тут кто?

С моего одобрения Осип прошел по всей квартире, заглянул в ванную и туалет, даже – в одежный шкаф, чтобы убедиться, что в нем никто не спрятался. Я шла за его широкой спиной, испуганная, но не настолько, чтобы не выискивать взглядом следы чужого присутствия. И не находила. Ничего не выдавало того, что в квартире побывал посторонний.

– Никого, – повернулся ко мне сосед.

– Да, я вижу, – пробормотала я.

– Может, просто забыла закрыть дверь?

– Может, – покорно согласилась я. Нет смысла уверять мужчину в том, что я отлично помню, что дверь запирала и что Дуся оставалась в квартире. – Скорее всего так и было! Спасибо вам! Неудобно, что побеспокоила…

– Да брось! – махнул ручищей мужчина. – Я ж это, по-соседски. Помочь. Правильно сделала, что сама не сунулась. А если бы кто-то тут прятался? Ну теперь можешь быть спокойна – все чисто. Главное, не забывай в следующий раз дверь запирать!

– Не забуду, – улыбнулась я. – После этого случая уж точно не забуду.

«И замки поменяю», – добавила я про себя.

Когда сосед ушел, я отправилась на поиски кошки и обнаружила ее сидящей на шкафу и взирающей на меня оттуда с видимым беспокойством в желтых глазах.

– Мяу, – пожаловалась она мне.

– Дусенька, я тебе верю. Кто здесь был?

– Мяу-у, – уже с другими интонациями, не жалобными, а несколько агрессивными ответила она.

Кошка многое могла бы рассказать, но, увы, на своем языке. Я вздохнула и поманила Дусю на кухню, желая компенсировать пережитый стресс банкой паштета. Кошка не заставила себя долго ждать, грациозно спрыгнула со шкафа вначале на компьютерный стол, потом – на пол и, подняв распушенный пятнистый хвост, прошествовала на кухню впереди меня.

Пока она расправлялась с угощением, я, вернувшись в комнату, обдумывала происшествие. В том, что кто-то побывал тут в мое отсутствие, сомнений не было: я заметила, что сумочка, которую я легкомысленно оставила на столе, вдруг оказалась в кресле. Не Дуся же ее туда перенесла!

Я схватила сумку и вытряхнула ее содержимое прямо в кресло. Вроде бы ничего не пропало: кошелек с наличностью, паспорт, косметичка присутствовали. Даже визитки и дисконтные карты оказались на месте. Компьютер и другая техника – на столе. Я выдвинула по очереди все ящики стола. Сложно было понять, копались в них или нет.

Исследование кухни и ванной тоже ничего не дало. Может, воришка соблазнился легко открываемым замком, но, увидев, что брать тут нечего, ушел? Но тогда почему не взял кошелек, ведь наличности в нем было тысячи три рублями, а еще бумажка в сто евро? Негусто, но все же…

Вот и начались мои неприятности. Что бы ни говорила Арина про то, что кошмары – это отражение уже пережитого, все же я оказалась права. Своим снам я доверяла. Иногда, когда мне нужно было принять важное решение или сделать выбор, формулировала вопрос перед тем, как ложиться спать, и в большинстве случаев через сны получала ответы.

Кроме кошмара, связанного с заброшенной фабрикой, был у меня еще один повторяющийся сон, ставший для меня дверью в другой мир. Правда, снился он мне часто в детстве, потом – все реже и реже, а за годы замужества не привиделся ни разу. Но помнила я его в деталях.

Я видела узкие улицы, напоминающие каменные желоба, ограниченные с двух сторон выстроившимися в сплошную стену старыми домами, возраст которых, возможно, исчислялся не одним веком. Улицы петляли и изгибались, вливались друг в друга, словно реки, то уводили вниз, то круто забирали вверх. Я бродила в этих лабиринтах в одиночестве, но не испытывала страха. С удивлением и удовольствием рассматривала аккуратные чистые балконы и выставленные на них горшки с яркими цветами. Жмурилась от яркого солнца, лучи которого высвечивали здания так, что казалось, будто стены верхних этажей выложены не из камня, а из слитков золота. Нижние же этажи были заняты маленькими магазинчиками. Из открытых окон доносилась эмоциональная речь – быстрая, певучая, звучавшая для меня как музыка. Я не понимала, о чем говорилось, но останавливалась, завороженная, чтобы послушать разговоры и насладиться звучанием незнакомого языка. Некоторые слова я запоминала и, проснувшись, шепотом повторяла их про себя, чтобы не забыть. Мне казалось, что во сне я изобретаю какой-то новый, чудесно-музыкальный язык. Как жаль, что в то время я еще не умела писать!

Помимо речи, из окон слышались незнакомые песни, исполняемые на том же неизвестном мне языке и совсем не похожие на те, что передавали по радио: без советского пафоса, тягучие, надрывные, прекрасные до слез.

Лабиринты улиц обрывались каждый раз залитой солнечном светом маленькой площадью. Начинающиеся на ней ступени вели к торжественному и величественному зданию, которое я по незнанию принимала за Дворец культуры. Это уже позже я догадалась, что видела во снах католическую церковь. Я останавливалась и, задрав голову, рассматривала высокие двери из темного дерева, красноватую каменную кладку и, главное, большие круглые часы. Я так стояла до тех пор, пока по ступеням ко мне не спускался пожилой человек, одетый в добротный светлый костюм. Присев перед мной на корточки, мужчина, которого я про себя звала «дедушкой», улыбался мне и протягивал руку раскрытой ладонью вверх. Я не знала этого человека – кто он и почему так благоволит мне, – но чувствовала к нему сильную симпатию. Смотрела в его темные, будто перезрелые сливы, глаза, и мне казалось, что я отражаюсь в них, будто в затемненном стекле. Не смущаясь, рассматривала его лицо – смуглую, будто пергаментную кожу, морщинки у глаз, в которых застывала улыбка, складки возле тонких и жестких губ, седые брови, густые и неряшливые, смешно похожие на усики майского жука, маленькое родимое пятно на левой скуле. Насмотревшись на этого человека, я вкладывала руку в его теплую ладонь. Мужчина легонько сжимал мои пальцы и что-то ласково говорил на том же незнакомом языке. Но в этот раз я понимала, что он приглашает меня пойти за ним. И я послушно начинала подниматься по ступеням.

Это была моя тайна – прогулки по незнакомому городу. Никому, даже матери, с которой привыкла делиться многим, я о них не рассказывала.

Однажды, когда мне было уже лет семь, я зашла в комнату, в которой отец слушал радио. «Бесаме… Бесаме мучо», – полилось вдруг из приемника. До того дня я ни разу не слышала эту известную песню, но она звучала будто из моих снов. То же музыкальное настроение, те же пронзительные слова на языке из моих снов. Замерев в дверях, я жадно слушала, не замечая, что по моим щекам катятся слезы. Я была одновременно и счастлива, и несчастна. Счастлива, потому что узнала, что этот прекрасный язык существует на самом деле. И в то же время расстроилась, поняв, что он знаком кому-то еще. Ведь в моих снах – моем счастливом мире – он был моей собственностью, секретом, который вдруг стал почти что публичным.

«Это испанский язык», – ответил тогда на мой вопрос отец. И принялся рассказывать про страну, которая, как оказалось, существовала не только в моих снах.

Мое желание выучить испанский язык родители исполнили с удовольствием: довольно быстро нашли мне специальные языковые курсы для детей. Так, с детства, я занялась языками, которые давались мне легко: вначале практически в совершенстве изучила испанский, потом – английский с немецким.

Поток воспоминаний прервал звонок в дверь. На пороге стояли Арина и незнакомый мне молодой человек.

– Это Савелий, – представила своего спутника подруга, пропустив слова приветствия и сделав вид, что не заметила мой недоуменный взгляд. Какой еще Савелий? Ее нового бойфренда, насколько мне помнилось, звали Потапом.

– Савелий – экстрасенс, – пояснила Арина, не дожидаясь моих вопросов.

Молодой человек доброжелательно улыбнулся и слегка поклонился.

Я с любопытством окинула взглядом неожиданного гостя. Почему-то мне думалось, что экстрасенс должен выглядеть по-другому. Немного загадочно или, наоборот, производить представление «человека с чудинкой», может быть, носить бороду и длинные волосы, завязанные в хвост, иметь демонический взгляд («ага, еще раздвоенный язык и рога», – съехидничала бы Арина, если бы прочитала мои мысли). Одним словом, он не должен был выглядеть так обыкновенно. На вид молодому человеку казалось лет тридцать, одет он был в обычную черную футболку, темно-синие джинсы классического кроя и летние «дырчатые» туфли светло-серого цвета. Чуть выше среднего роста, нормального сложения. Отросшие темно-русые волосы слегка растрепаны ветром, но такой легкий беспорядок на голове удивительно шел ему. Черты лица были приятными, мягкими (хотя я предпочитала более резкие линии), нос-пуговка, умные светло-карие глаза, гладко выбритый округлый подбородок. Обычный парень из обыденной жизни. Мне даже на какое-то мгновение подумалось, что Арина пошутила, представив его как экстрасенса.

– Ты не смотри так недоверчиво, скоро сама убедишься в способностях Савелия, – словно прочитала мои мысли подруга. Впрочем, почему «словно»? Мало ли, может быть, знакомство с ясновидящими и экстрасенсами не прошло даром, и Арина теперь умеет читать мысли?

Я смущенно улыбнулась и пригласила гостей пройти в комнату.

– Хотите выпить что-нибудь прохладительное? Жарко очень, – предложила я.

Арина с радостью попросила принести ей сок, Савелий же вежливо отказался и с любопытством огляделся.

Я отправилась на кухню, недоумевая, зачем Арина привела ко мне этого парня.

– Извини, я тебя не предупредила заранее, – раздалось за моей спиной в тот момент, когда я доставала из холодильника пакет с апельсиновым соком. От неожиданности я вздрогнула и резко оглянулась на подругу. Арина стояла в дверях, сложив руки на груди, и глядела на меня с высоты своего роста, как мне показалось, немного снисходительно.

– Но я хорошо представила, что бы ты ответила на мое предложение, и решила действовать на свой страх и риск.

– Ариш, к чему это все? Не понимаю! Ты же ведь знаешь, что мне совершенно неинтересны вещи, которыми увлекаешься ты, и я много раз просила тебя не навязывать их мне. Далее, как вторжение в мою квартиру соотносится с твоим желанием привести ко мне в гости, как ты выразилась, экстрасенса? Вот если бы ты пригласила милиционера или частного детектива, я бы еще поняла.

– Пусть он посмотрит твою квартиру… – начала Арина, а я, усмехнувшись, съязвила:

– А, понятно! Ты привела его в качестве покупателя? Так квартира не продается и не сдается!

– Аня! – рявкнула подруга.

И, спохватившись, выглянула в коридор, испугавшись того, что Савелий мог нас услышать.

– Сейчас вот ты споришь и возмущаешься, а потом меня, может, благодарить будешь, – добавила она уже куда миролюбивей. – Пусть Савелий сам скажет, что он тут почувствовал. Ты не знаешь, какими сильными способностями он обладает! Он может даже описать того человека, который проник в твою квартиру, и, возможно, сказать, с какой целью. Если, конечно, ты мешать не будешь.

– Где ты познакомилась с ним? – смиренно вздохнула я. Протянув Арине стакан с соком, налила и себе.

– Да так… – туманно ответила подруга. – В гостях у одной знакомой… Савелий иногда мне помогает. Впрочем, тебе это неинтересно, так что и углубляться в детали не буду.

Мы вернулись в комнату и заставили гостя сидевшим в кресле с закрытыми глазами. Услышав наши шаги, Савелий, не меняя расслабленной позы и не открывая глаз, поднял руку, словно призывая нас к тишине.

– Пойдем, – шепнула мне Арина и потянула за рукав футболки, приглашая вернуться на кухню. – Не будем ему мешать.

– Забавный он, – пробормотала я, не зная, что еще сказать. С одной стороны, вся ситуация меня почему-то смешила, а с другой – немного щекотала нервы.

– Расскажи про вторжение в квартиру, – попросила подруга, вновь наливая себе сока из выставленного на стол пакета. – У тебя что-то пропало?

– Нет. В том-то и дело.

И я поведала Арине все в мельчайших подробностях.

– Ты точно хорошо проверила вещи?

– По возможности. Может, что-то и взяли, но пропажа пока не обнаружилась. Слушай, Арина, это просто немыслимо!

– Что? То, что влезли в твою квартиру? – вяло отозвалась подруга. – Так я тебя предупреждала: замки нужно было сменить.

– Нет, я не об этом. Немыслимо то, что Дуся свернулась калачиком на коленях у этого Савелия и, кажется, задремала! А ты знаешь, что она – не ручная кошка, только меня любит. А мужчин на дух не выносит.

– А-а, – улыбнулась подруга, ставя на стол пустой стакан. – Так Савелий – необычный мужчина. Кстати, как он тебе?

– В смысле? – вскинула я брови.

– Симпатичный?

– Ну, ничего… Да, симпатичный, – нахмурилась я, уже понимая, куда клонит Арина. Если под «энергетической чисткой» квартиры имелось в виду банальное сводничество, то подруге я такой подставы не прощу. Лишу обеда – и супа, и второго, и компота!

– Между прочим, он не женат, – продолжала невинно мурлыкать Арина, старательно разглядывая что-то в окне.

– Ну а мне-то до этого какое дело? Женат, не женат… Если ты привела его ко мне с целью сватовства, то забирай и уходи. Ненавижу сводничество! И я, между прочим, еще не отошла от развода!

Здесь я немного покривила душой, потому что по Костику уже давно не страдала и о разрыве с ним почти не вспоминала. Но сейчас сочла нужным ввернуть про душевную травму, вызванную разводом.

– Тише, тише, – шикнула на меня подруга, отворачиваясь от окна. – Я просто так сказала. Без намека.

– Смотри мне, Арина. Лишу пельменей! И компота! Кстати, об обеде. Тебя я даже не спрашиваю, будешь ли ты есть, – ты у нас вечно голодная, – улыбнулась я. – А вот чем питаются такие неземные люди, как Савелий? Пищей богов?

– Неземные люди питаются совсем земной пищей, – заверила меня подруга. – Хотя ты ошибаешься насчет того, что я голодная.

– Да ну? – искренне удивилась я.

– Я уже пообедала. Два раза. Но вот от чая бы не отказалась. Да и Савелий, думаю, тоже.

– Спросить бы у него, чего ему хочется, но вдруг он именно сейчас в астрале пребывает? Или как это правильно называется…

– Думаю, что из астрала он вернется голодным: все же это тебе не на трамвае до соседнего угла доехать, – пошутила Арина. И мы рассмеялись.

Я решила сделать бутерброды, благо накупила всяких нарезок. Свежий хлеб тоже был. Я достала из пакета батон и выдвинула ящик стола.

– Помочь? – осведомилась Арина, заглядывая мне через плечо.

– Да я сама справлюсь, но если тебе так хочется, наполни чайник водой, – ответила я, беря из ящика нож. Но, переведя на него взгляд, вскрикнула и разжала пальцы.

Нож с громким стуком упал на пол.

– Что с тобой? – всполошилась Арина. – Обрезалась?

– Нет, – рассеянно ответила я, приседая перед ножом и рассматривая его со стороны, не поднимая. – Чертовщина какая-то…

– Что случилось? – почему-то шепотом спросила подруга, присаживаясь рядом со мной. – Тебя что-то напугало? Таракан?

– Тараканов я не боюсь, – усмехнулась я, постепенно приходя в себя.

И взяв в руки нож, выпрямилась и подошла к окну, чтобы лучше рассмотреть находку.

Это был в точности такой же нож, как тот, что я увидела в недавнем сне: с деревянной рукояткой, потемневшей от времени, с длинным тусклым лезвием, с заточенным симметрично с обеих сторон кончиком. Я хорошо рассмотрела его, ведь именно им в моем сне неизвестный мужчина зарезал другого на глазах у незнакомки. Господи! Как он ко мне попал? Вначале – фигурка кошки, тоже увиденная во сне на фабрике, теперь – этот нож. Если так пойдет дальше, то скоро все предметы из снов про фабрику заполонят мою маленькую квартирку. Только станков мне тут не хватало…

– Аня?.. – позвала Арина.

– Это не мой нож, – глухим голосом ответила я, с ужасом глядя на темное бурое пятно на рукоятке возле лезвия.

– Ты уверена? – усомнилась подруга. – Может, он остался от бывшей хозяйки?

– Кто его знает. Но как он тогда оказался в посудном ящике? Стол – новый, это я его купила, и содержимое ящиков – тоже мое. Все ножи, вилки и ложки были приобретены недавно.

– Может, тот, кто вторгся в твою квартиру, залез ради этого – подкинуть нож?

– Возможно, ты права, – растерянно пробормотала я, не сводя взгляда с бурого пятна. Кровь? А что, если этим ножом кого-то ранили или, о ужас, убили? И потом подкинули мне?

«Не лезь не в свое дело…» – вспомнились мне слова из записки. Этот нож – продолжение чьей-то «игры»? Во что я вляпалась?

– Ариш… – несчастным тоном пробормотала я, присаживаясь на табурет. – Мне это не нравится.

– Мне тоже, – куда более спокойно ответила подруга. И высказала вслух то, о чем я сама только что подумала: о том, что нож – один из «сюрпризов» анонима.

– Арин, это, может быть, и так, но я этот нож видела во сне. Я тебе не рассказала, но это уже второй случай за последние дни, когда приснившаяся вещь материализуется в этой квартире.

Я положила нож на подоконник и, отойдя в другой конец кухни, будто желая держаться от пугающего предмета подальше, рассказала подруге и про фигурку, и про сон, в котором стала невольной свидетельницей убийства на фабрике.

– Интересно. Говорила же, что есть тут что-то такое… – вымолвила подруга и оглянулась на вошедшего на кухню Савелия.

– Ну что? – нетерпеливо спросила она его. – Что скажешь? Что ты увидел?

Я тоже с интересом взглянула на него. Меня напугал нож, и я надеялась получить от Савелия ответ, как этот предмет оказался в моей квартире. Не то чтобы я сразу и вдруг поверила в ясновидение и прочее, но Савелий был мужчиной, и я, как женщина, подсознательно искала у него защиты.

– Я видел человека, который вошел в эту квартиру и что-то искал, – промолвил гость, продолжая стоять в дверях.

– Мужчина? – быстро спросила я. Неужели все-таки Костя?

– Возможно. Скорее да, чем нет, – ответил Савелий после недолгой паузы, во время которой прикрыл глаза и коснулся ладонями висков. – Да, теперь я увидел яснее. Это был мужчина. Описать мне его сложно, так как картина слишком размытая. Могу только сказать, что он среднего роста и носит длинные волосы, завязанные сзади в хвост.

Мы с Ариной переглянулись как по команде, и я угадала, о чем она в этот момент подумала: у моего бывшего короткая стрижка, а значит, это не он. Плюс к тому Костя довольно высок.

– Савва, ты говоришь, что этот кто-то что-то здесь искал? – спросила Арина.

– Да. И, мне кажется, небезуспешно.

– То есть вы хотите сказать, что незнакомец нашел то, за чем приходил? – уточнила я.

– Да. И унес с собой.

– Но у меня ничего не пропало, – вырвалось у меня. Беспокойство заворочалось в груди разбуженным зверьком.

– Вы уверены? – спросил гость таким тоном, будто всерьез ставил под сомнение мое заявление. – Я думаю, что вам нужно еще раз проверить ваши вещи. Что-то пропало, я это чувствую.

– Как, прямо чувствуете, что вошедший сюда унес какой-то предмет? – недоверчиво вскинула я брови.

– Нет. Предмета я не увидел. Но почувствовал настроение этого человека: он получил то, что искал.

Арина незаметно для Савелия бросила на меня красноречивый взгдляд, в котором читалось торжество: «Ну я же говорила тебе! У него – способности!»

– Хорошо, спасибо, Савелий. Я еще раз проверю свои вещи. Будете чай?

– Не откажусь, – не стал ломаться молодой человек, улыбнулся и потер ладонями виски. – Я немного утомился…

Выглядел он и в правду уставшим, будто после тяжелой физической работы. Лицо его было бледным, над верхней губой виднелись бисеринки пота. Мне даже показалось, что Савелию нехорошо.

– Присаживайтесь, – вежливо пригласила я его. – Вы какой чай любите? Крепкий?

– Да. Только я сначала вымою руки.

Я проводила гостя в ванную и вернулась на кухню. Арина уже успела разлить чай по трем чашкам и теперь раскладывала на тарелке бутерброды.

– Проверь еще раз вещи, – повторила она слова своего приятеля, оглядываясь на меня через плечо.

– Проверю, проверю. Хотя все самое ценное на месте. Кстати, Савелий ничего не сказал про то, что квартира – «нехорошая», – не удержалась я от небольшой шпильки в адрес подруги.

– Просто мы его об этом еще не спросили, – невозмутимо ответила та и, подцепив из пластиковой упаковки тонкий ломтик ветчины, отправила его в рот.

Вернулся Савелий, и мы с Ариной замолчали. Выглядел молодой человек уже гораздо лучше: на скулы вернулся румянец, выражение усталости сменилось улыбкой, глаза блестели. Челка у него была влажной, видимо, он не только мыл руки, но и умывался.

– Присаживайтесь, Савелий, – радушно пригласила я. – Арина уже налила вам чай и сделала бутерброды. Или вы хотете что-нибудь сладкое? У меня есть овсяное печенье, увы, не такая уж вкуснятина, но я сейчас на диете, поэтому не покупаю сладости.

– Нет, нет, и бутерброда достаточно! Знаете, эти видения отнимают достаточно сил, я после них себя не очень хорошо чувствую. Но холодное умывание и крепкий чай приводят в норму, – Савелий с готовностью сделал шаг по направлению к столу и вдруг, нахмурившись, изменил траекторию движения и подошел к подоконнику.

– Интересный предмет, – выдавил он, будто через силу, беря нож в руки.

– Да, Савелий, мы хотели у тебя про него спросить, – начала Арина, но молодой человек вдруг поднял руку, будто призывая ее к тишине, и подруга послушно замолчала.

– Интересно, – пробормотал он себе под нос. Я в волнении вытянула шею, рассматривая предмет в руках гостя. Реакция Савелия меня заинтересовала, и я затаив дыхание ждала, что он еще скажет.

Молодой человек тем временем прикрыл глаза. Не знаю, что в этот момент он переживал, что чувствовал или видел, но его лицо сменило несколько выражений, промелькнувших будто узоры в калейдоскопе. Вот брови удивленно взметнулись вверх, а рот округлился, будто собирался произнести букву «о». Мгновение – и я вижу озабоченно нахмуренный лоб и поджатые губы. Еще мгновение – и лицо разгладилось, приняв умиротворенное выражение. И тут же исказилось болью. Савелий даже закусил губу, словно сдерживая стон.

– Ужасно, – вырвалось у него.

Мы с Ариной смотрели на него во все глаза, забыв и об остывающем чае, и о бутербродах, ароматный мясной запах которых привлек Дусю. Кошка вскочила на стул и теперь принюхивалась к стоявшей на краю стола тарелке. На ее мордочке умильно отражалась глобальная борьба: с одной стороны, Дусе ужасно хотелось ухватить кусочек розовой влажной ветчины, раздразнившей запахом аппетит, но с другой – кошка старалась не забывать о том, что она – леди, которой не подобает воровать со стола. За этим было бы забавно наблюдать, но в это время наше внимание было приковано к Савелию.

– Ничего не понимаю! – воскликнул он, резко открывая глаза и бросая нож обратно на подоконник.

Мы с Ариной вздрогнули, а Дуся, воспользовавшись нашим замешательством, ловко подцепила когтем ближайший бутерброд. Ломтик ветчины шлепнулся на пол, кошка проворно соскочила со стула и метнулась с кухни со скоростью молнии, унося краденое лакомство в зубах. Инстинкты победили воспитанность.

– Я же вижу только прошлое, значит, и эта картина не может быть будущим, – жалобно пробормотал Савелий, почему-то глядя на меня то ли с испугом, то ли с сочувствием. – Да, да, я никогда не заглядывал в будущее, только в прошлое. Но этого не может быть!

– Савушка, что ты увидел? – ласково заговорила Арина, подходя к парню и кладя ладонь ему на плечо.

– Фабрику… Какую-то фабрику, – забормотал Савелий, вытаращив глаза, как безумный. Лицо его опять побледнело, над губой показались капельки пота.

– Что ты увидел? – от волнения я перешла на «ты». – Фабрику?

– Да. По всей видимости. Это какой-то цех… Да, цех, – зачастил Савелий и заметался по кухне, сопровождая слова взмахами рук. В этот момент он напоминал большую всполошившуюся птицу, даже голову склонял набок как-то по-птичьи. – Вот такой большой, – парень развел руками. – С плохим освещением, но света достаточно для того, чтобы разглядеть происходящее. С высокими потолками и широкими окнами, с кирпичными стенами. Еще я вижу двоих людей… Они стоят вот так, в дверях цеха. О чем-то спорят… Погодите!

Савелий остановился посреди кухни и, вновь прикрыв глаза, поморщился.

– Нет, три человека. Двое мужчин и женщина, которую я не сразу заметил. В руках у одного из мужчин нож, очень похожий вот на этот. И…

– Что «и»?! – хором воскликнули мы с Ариной, потому что Савелий вдруг замолчал. Вид у него был как у безумного: взъерошенные намокшие волосы, вытаращенные глаза, подрагивающие губы.

– Что произошло, Савелий?

– Убийство, – просипел он внезапно севшим голосом. – Этим ножом убили.

– Кого? – опять хором воскликнули мы с Ариной, испуганно переглянулись и вновь уставились на замершего посреди кухни ясновидящего. – Кого убили?

Он ответил не сразу. Скорбно посмотрел на меня, и этот его взгляд мне очень не понравился.

– Тебя, – вдруг сказал он. И в подтверждение своих слов указал на меня трясущейся рукой.

АНА МАРИЯ, 1933

Она опять видела его – человека-тень. Того, кому была обязана своим несчастным счастьем. Того, кто толкнул ее на грех ради святого дела.

Это было страшное существо, не оставляющее ее в покое с того самого дня, когда Ана Мария задремала в тени, отбрасываемой двухголовой скалой. Решение, которое предложил ей во сне этот темный человек, Ану возмутило. Никогда бы она не пошла на такое. Если бы… Если бы не Рамон, который, устав от ее слез и бесполезных попыток зачать ребенка, не перестал скрывать своего огорчения и уже не удерживался от упреков. Если бы не взгляд мужа – еще так недавно сияющий от любви, а сейчас потускневший, будто давно не чищенное серебро. Он не меньше Аны Марии желал ребенка. Но шли месяцы, складываясь в года, а детей у них все не было. «Наша любовь умирает, как семя, брошенное на неплодородную почву. Не дает всходов. Пустыня – вот наше будущее. Растрескавшаяся, сухая земля без единой травинки. Иссушит нашу любовь эта неудовлетворенная жажда, умрем мы без наших чувств», – так думала с отчаянием Ана Мария, бессонными ночами прижимаясь щекой к прохладной спине мужа. А когда она засыпала, к ней являлся черный человек и искушал своим предложением, как райским яблоком. Но куда хуже были сны, в которых Ана Мария видела пустыню. Чувствовала, как трескаются от жажды губы, как солнце выжигает на коже клеймо, как забивается в легкие горячий песок. Она мучилась, металась на влажных простынях, будила стонами мужа, плакала от бессилия на его плече. И ничего не могла изменить. Бог не давал ей детей, значит, оставалось заключить сделку с дьяволом.

Все получилось так быстро и легко, что она еще долго не могла поверить. А когда осознала в себе зарождающуюся жизнь, пришла в ужас от того, что натворила. Если вскроется правда, муж ее никогда не простит. Да она сама сумеет ли когда-нибудь простить себе это предательство по отношению к любимому человеку? Вот так отблагодарила его за тепло и любовь! Но, глядя на него – счастливого, светящегося от радости, Ана Мария лишь крепче сжимала зубы и кусала губы, боясь, что с них сорвется страшное признание. Молчать и врать – вот ее удел. Молчать и врать…

«Что с тобой?» – удивлялся Рамон, когда она уклонялась от его ласк. И тут же сам отвечал: беременность. Ана Мария тяжело переносила первые месяцы, не до ласк ей было. Муж объяснял холодность и отстраненность жены ее новым состоянием. И не такие причуды свойственны женщинам в положении! Но невдомек ему было, что их любви уже пошел обратный отсчет. Забрал в оплату за исполнение их заветного желания черный человек самое дорогое, чем Ана тогда обладала, – их с Рамоном любовь.

Ее сны теперь были пусты, как опорожненная винная бутыль. Но зато реальность наполнилась кошмарами. Черный человек, раньше приходивший к ней лишь в снах, материализовался в жизни.

Впервые Ана Мария увидела его наяву в тот день, когда узнала о своей беременности. От одолевающих ее эмоций: от радости до страха и чувства вины – она спала плохо, то погружаясь в дрему, то выныривая в реальность. В какой-то момент Ана Мария почувствовала, что замерзла, хотя стояла июльская жара. Холод был такой силы, что девушка вынуждена была встать, чтобы взять одеяло из шкафа в соседней комнате. Она вышла в гостиную, зажгла свет и впервые увидела черного человека наяву.

Непрошеный гость сидел на диване, поджав под себя одну ногу. Очень высокий и худой, одетый в широкий черный плащ. Тень от наброшенного на голову капюшона не давала разглядеть лицо, лишь светились желтым, как у тигра, глаза. Ана Мария вскрикнула от испуга, и непрошеный гость исчез. «Показалось», – решила девушка.

В другой раз она проснулась от ощущения, будто кто-то на нее смотрит. Открыв глаза, Ана Мария увидела в падающем в окно лунном свете склонившуюся над собой высокую худую фигуру в плаще. Черный человек, протянув длинные плетеобразные руки, трогал ее живот. И эти прикосновения были так болезненны, что в какой-то момент Ане Марии показалось, будто длинные пальцы перебирают ее внутренности.

– Что тебе еще нужно?! – вполголоса испуганно воскликнула она.

«Оплату», – послышался голос, раздававшийся будто у нее в голове.

– Я уже отдала тебе самое дорогое, что у меня было!

«Это не твоя плата. Не ты одна заключала со мной сделку», – последовал насмешливый ответ.

– Мой ребенок! Не смей причинять ему вред!

«Придет день, и я за ним вернусь…»

Ана Мария громко закричала и разбудила мужа.

– Это всего лишь кошмар, сон, – приговаривал он всхлипывающей и дрожащей от страха жене, баюкая ее, как маленькую девочку, обнимая и сцеловывая с ее щек слезы.

– Всего лишь кошмар, – эхом отозвалась Ана Мария.

Но слова черного человека было сложно забыть. Придет день…

IV

Тот визит Савелия не выходил у меня из головы еще с неделю. Странный молодой человек. Иногда, думая о том, что он сказал, я старалась убедить себя в том, что этот парень просто немного не в себе, что его слова не стоит принимать близко к сердцу, но, однако, то и дело возвращалась мыслями к тому эпизоду у меня на кухне. «Он просто «прочитал» мой сон, только и всего», – единственное разумное объяснение, которое я смогла дать произошедшему.

Однажды я спросила у Арины, точно ли Савелий видит прошлое, а не будущее? Мне в какой-то момент подумалось, что молодой человек увидел опасность, грозящую мне от ножа. Вдруг он предвидит мою гибель?

– Не знаю. Возможно, – сказала Арина задумчиво.

Подруга была у меня в гостях, и, судя по тому, что она ела приготовленный мною борщ без аппетита, эта тема ее волновала. Арина – и ест без аппетита! Нонсенс.

– Что ты сделала с ножом? – поинтересовалась она, наблюдая за тем, как я нарезаю и кладу в тарелку кусочки хлеба.

– Выкинула, – пожала я плечами. – А что мне с ним оставалось делать? Он точно не мой. Кому принадлежал и для каких целей его использовали – не знаю, так зачем он мне?

Подруга не ответила, уткнулась в тарелку и зачерпнула ложкой борщ.

– Я все же думаю, что твой знакомый увидел мой сон, – произнесла я после долгой паузы.

– Вероятно. А может, это была какая-то картина из прошлого.

– Точно из прошлого?

– Да, уже ведь сказала. Боишься, что он предсказал тебе будущее?

– Кто его знает, – задумчиво протянула я. – И зачем ты его ко мне привела?..

Арина помедлила с ответом. Встала, отнесла в раковину пустую тарелку и, только уже вернувшись за стол, будто оправдываясь, произнесла:

– Савелий – неплохой парень… И способности у него есть. Я подумала, что он может узнать, кто угрожает тебе и кто влез в твою квартиру. На милицию в такой ситуации надежды мало, у нас просто нет никаких материальных доказательств. А мне за тебя страшно. Тем более живешь ты одна. Конечно, легче всего думать, что угрозы – детские шалости. Но все же лучше быть начеку.

– Больше угроз не было, – сказала я, раскладывая по тарелкам картофельное пюре.

– Кстати, обнаружила, что у тебя украли?

– Нет.

Я на самом деле еще раз проверила свои вещи, но не заметила, чтобы что-либо пропало. Возможно, этот «визит» – новый ход в чьей-то игре по запугиванию меня. Влезли, чтобы подбросить нож. А иначе как объяснить его появление в моей квартире?

– Ладно, – нехотя протянула Арина. – Возможно, Савелий ошибся. Каждый имеет право на ошибку.

К концу следующей недели я уже перестала думать о словах Савелия, вторжении и угрозах. Замки в квартире были заменены, новых звонков или записок с угрозами не поступало. И я почти успокоилась.

Как оказалось, зря.

Это произошло в следующее воскресенье. Я возвращалась вечером от родителей, неосмотрительно засидевшись у них допоздна. При выходе из метро основная толпа пассажиров свернула направо – к автовокзалу, к остановкам маршрутного такси. Мне же нужно было прямо. Я шла вдоль шоссе, думая о том, что давно не была в отпуске. В прошлом году у нас с Костей не получилось уехать потому, что у него на работе приключился аврал, а к тому времени, когда он наконец-то получил отпуск, наша семейная жизнь с ним уже закончилась. С мыслями о том, что неплохо было бы съездить куда-нибудь, например в Италию (давно хотелось), я подошла к дому и не сразу обратила внимание на то, что свет возле подъезда не горит. Дом выходил подъездами на сторону какого-то офисного здания, окруженного глухим каменным забором, вдоль которого были густо насажены клены и липы, поэтому без искусственного освещения темнота была почти абсолютной.

Где-то сбоку вспыхнул и погас свет, будто включили и тут же выключили фонарик. И следом за этим я услышала громкий шепот:

– Она?

– Похоже на то, – отозвался кто-то.

Меня вдруг схватили, крепко зажав ладонью рот. Я дернулась, но нападающие держали крепко.

– Тише, сучка, тише. Будешь вести себя хорошо, мы тебя не тронем, – зашипел кто-то на ухо.

Чужие влажные губы касались мочки уха, и это прикосновение было так неприятно, что я вновь задергалась, пытаясь вырваться.

– Тише, сказал же – веди себя прилично.

– Мы тебя, рыбка моя, не тронем. Пока, – захихикал другой. – Нас только предупредить тебя послали. Напомнить о том, чтобы ты не лезла туда, куда тебя не просят. Сиди тихо и делай свои статейки – и все. Поняла, рыбка?

Этот человек сильно картавил, и «рыбка» в его произношении звучала как «лыбка». Может, в другой ситуации это показалось бы забавным, но не сейчас.

– Рекс, зараза, ты куда убежал? – раздался со стороны забора женский голос. – Вот сволочи, опять лампочку разбили! Ну куда это годится? Управы на них нет. Рекс! Иди сюда, зараза!

Вспыхнуло слабое световое пятно, будто некто освещал себе путь даже не фонариком, а мобильным телефоном.

Руки схватившего меня человека разжались.

– Поняла, сучка? – снова прошипел в ухо прежний голос. – Сиди и не отсвечивай. Мы за тобой наблюдаем. Один неверный шаг – и мы вновь тебя навестим, только уже такими вежливыми не будем.

И не успела я даже пикнуть, как в темноте раздался шум быстро удаляющихся шагов.

Я не помнила, как поднялась к себе.

«Уехать. Немедленно уехать. В Италию, в Испанию, во Францию – все равно куда. Хотя бы на недельку, а еще лучше – на две. Я это заслужила», – подумала я и бросилась в комнату к ящику стола, в котором хранила документы. Где-то там лежал мой загранпаспорт. Я уеду куда-нибудь, и там уж точно не буду никому мешать (хотя я по-прежнему не понимала, как и кому я помешала?). Завтра прямо с утра отправлюсь в туристическое агентство и куплю себе тур. И все. Благо, работа фрилансера позволяет сорваться в любой момент с насиженного места.

Подобные мысли меня успокоили. Я открыла коробку, в которой хранила документы, и принялась перебирать бумаги в поисках загранпаспорта.

Его не оказалось. Его не было ни в этой коробке, ни в других местах. Он просто испарился. Я лихорадочно перерыла все в квартире: полки в шкафу, вываливая одежду прямо на пол, ящики, включая кухонные, даже заглянула в холодильник и мусорное ведро. Но паспорта не было. То, что он, возможно, потерялся при переезде или остался на старой квартире, исключалось: я буквально на днях перебирала коробку с документами в поисках одного из дипломов и видела его. Более того, даже открывала, чтобы посмотреть дату, когда он заканчивается, а после положила на место.

Тут же вспомнились слова Савелия о том, что у меня что-то взяли. Загранпаспорт? Злоумышленники предвидели, что я могу попытаться воспользоваться им, и влезли в мою квартиру не только с целью подбросить мне нож, но и украсть паспорт?

Я в отчаянии села на пол посреди вываленной из шкафа одежды и разревелась. Ревела так, будто у меня случилось страшное горе, – подвывая, размазывая слезы по щекам, всхлипывая и причитая. Плакала я не только по утерянному паспорту, с этими слезами уходили страхи, которые змеиным клубком свернулись в глубине души, моя усталость и опустошение, вызванное разводом, мои разбитые надежды, сожаления о перечеркнутом прошлом и неясном будущем. Все неприятности, которые когда-либо обрушивались на меня, уходили с этими слезами. Наверное, так и было нужно.

Очнулась я тогда, когда кошка Дуся, наблюдавшая мою истерику из своего кресла, спрыгнула на пол и потерлась о мои голые ноги. «Хвааатит, хваааатит», – мяукала она. Умная кошка не вмешивалась раньше, давая мне возможность выплакать все свои несчастья.

– Да, Дусенька, уже не плачу. Вот видишь, – улыбнулась я ей сквозь слезы и вытерла глаза ладонью.

– Мррр, – одобрительно промурлыкала кошка.

– Пойдем, угощу тебя вкусненьким, – позвала я любимицу, поднимаясь с пола.

Мне стало намного легче, страх отступил. Я решила, что завтра же с утра отправлюсь в милицию и заявлю об исчезновении паспорта. Паспорт не просто так пропал. Его взяли, чтобы воспрепятствовать моему отъезду.

Еще я подумала о том, что не дам себя запугать. Может быть, укроюсь, как маленькая девочка, в доме родителей. Поделюсь своими страхами с отцом, с которым у меня всегда были доверительные отношения. Или, еще лучше, с мамой. Не стану строить из себя героиню романов, которая старается в одиночку справиться с трудностями. Мне сейчас действительно нужны защита, совет и просто доброе слово от человека, которому бы я доверяла, в котором бы чувствовала силу.

Скорее всего я поступила бы именно так. Если бы не мейл от Петра. Похоже, мой странный заказчик любил загадки, потому что и в этот раз удивил:

«Спуститесь к почтовому ящику, в нем вас ожидает пакет. Я настоятельно советую воспользоваться его содержимым».

Но хоть любопытство и снедало меня, я не торопилась выходить из квартиры. Откуда мне знать, каким на этот раз будет «сюрприз»? Неужели этот Петр думает, что я, растеряв остатки осторожности, брошусь к почтовому ящику за конвертом с сомнительным содержимым? Аж два раза – после того, что стало происходить в моей жизни.

Пока я продолжала сидеть за компьютером, гадая, что же затеял мой удивительный заказчик, от него пришло еще одно письмо:

«Получили?»

«Нет», – кратко ответила я. Нажала на отправку и только после этого подумала, что ничего не потеряю, если вступлю с этим таинственным Петром в переписку и постараюсь получить ответы на свои вопросы.

«Предыдущие записки с угрозами были от вас?» – прямо написала я и замерла в ожидании ответа. Видимо, Петр так же, как и я, сидел за своим компьютером, потому что письмо от него я получила без задержек:

«Нет, я не присылал вам никаких записок. Вам кто-то угрожает?»

«Да. Что находится в конверте?»

«Важные бумаги. Не бойтесь, я ваш друг. Прошу вас, спуститесь к почтовому ящику и воспользуйтесь тем, что в нем обнаружите».

– Загадки, ох эти загадки, – проворчала я. Прямо, что ли, нельзя написать о том, что лежит в конверте? Я ведь просила…

Делать нечего, я встала из-за стола, обула шлепанцы и вышла на площадку.

В почтовом ящике действительно лежал конверт – нестандартного размера, без подписи, без каких-либо опознавательных знаков. Содержимое его было увесистым – не просто тебе бумажный листок.

Я бегом вернулась на свой этаж, вошла в квартиру, осторожно оторвала край конверта сбоку. И вскрикнула от удивления, потому что на руки мне выпала бордовая книжечка, оказавшаяся моим утерянным загранпаспортом!

– Но как…

Может, этот Петр нашел мой паспорт и решил его вернуть? Ха-ха! А не он ли влез в мою квартиру? Не рассматривая остальные бумаги, содержащиеся в конверте, я бросилась к компьютеру и оттарабанила Петру:

«Это вы пробрались в мою квартиру неделю назад?!»

В ожидании ответа я хмурила брови, внутренне восставая против этого Петра.

«Да. Извините, я не хотел вас напугать».

«Зачем вы подбросили мне нож?» – прямо спросила я.

«Какой нож? – удивился Петр. – Мне был нужен лишь ваш паспорт».

«Зачем?!»

Во дела. Зачем ему понадобились мои документы?! Что он с ними делал?! Не нравится мне все это. Не нравится.

«Вы посмотрели паспорт и содержимое пакета?» – ответил он вопросом.

Я хмыкнула и пролистала странички паспорта, не понимая еще, что Петр затеял. Но когда на одной из них я увидела свежую шенгенскую визу, выданную консульством Испании, удивленно ахнула. Что еще за шутки? В нетерпении я заглянула в конверт и вытащила из него авиабилет до Барселоны. Может, этот Петр – экстравагантный богач, который решил отблагодарить меня за перевод песни поездкой в Испанию?

«Ага, и зовут его не Петр, а Ричард Гир. И ты – не Анна Скороходова, а Джулия Робертс. «Красотка-2», все в зале рыдают от умиления», – съехидничала я про себя.

Если бы Петр решил подарить мне путешествие в Испанию, то к билетам бы приложил и ваучер в какой-нибудь отель.

«Посмотрели?» – в нетерпении спросил он, так и не дождавшись от меня ответа.

«Да. И что это значит?»

«То, что вы завтра отправляетесь в Испанию».

Вот так. Я недоверчиво рассмеялась и написала:

«Вы шутите?! С чего вы решили, что я все брошу и отправлюсь в Испанию? Я не знаю, кто вы и чего от меня хотите».

«Лишь то, чтобы вы завтра полетели в Барселону. Позже вы поймете, зачем. Пока я не могу это сказать. Но вам нужно туда поехать…»

Троеточие в конце можно было прочитать по-разному. Например, в свете нападения у подъезда, «вам нужно туда поехать, чтобы скрыться от угрожающих вам людей». Это был бы оптимальный вариант, которым я и сама собиралась воспользоваться, если бы… Если бы этот таинственный Петр не играл со мной в «кошки-мышки», а прямо бы сказал, кто он и что ему от меня нужно.

А не от этого ли меня старались удержать? Мне говорили, чтобы я сидела тихо и никуда не рыпалась. Выходит, мои преследовали знали о том, что мне предложат поездку за границу?

Голова кругом от таких событий… Самыми большими авантюрами в моей жизни были скоропалительное замужество и развод, которые не шли ни в какие сравнения с приключениями, которые происходили в моей жизни сейчас.

«Скажите, Петр, вы носите длинные волосы, завязанные сзади в хвост?» – написала я и усмехнулась: не одному же ему играть в недомолвки и намеки.

«Да. Откуда вы знаете?»

«Большой брат все видит!» – написала я и поставила в конце улыбающийся смайлик. Надо же, а этот Савелий, Аринин знакомый, оказался прав!

Помимо паспорта и билета, в конверте оказался распечатанный на принтере листок с адресом. Санрок – название поселка, куда мне предстояло поехать, Главная улица, 23. Вот что хочешь, то и думай.

«Я должна воспользоваться этим адресом?» – спросила я опять Петра.

«Да. Вы поселитесь в этом доме. А дальше я буду снабжать вас информацией. Постарайтесь как можно скорей выйти со мной на связь, в поселке есть Интернет».

«И все же, Петр, зачем вам нужно, чтобы я поехала в Испанию?».

«Это не мне нужно, а вам», – написал он, выделив жирно слово «вам».

Больше писем от него не приходило.

Я решила рискнуть. Здесь мне угрожают, не лучше ли воспользоваться случаем и переждать «бурю» в другой стране?

Времени, судя по указанной на билете дате, оставалось мало, а еще нужно было собрать вещи и пристроить Дусю.

Я взяла мобильный и позвонила Арине. Подруга с радостью согласилась взять к себе кошку, но потребовала подробного отчета, куда и почему я уезжаю.

– Ой, Скороходова… Испания – это так здорово! Завидую… – мечтательно протянула Арина и, спохватившись, резко сменила тон: – Не вздумай ехать!

– Отчего же? – рассмеялась я. – Я как раз подумывала куда-нибудь съездить, а неведомый Дед Мороз исполнил мое желание.

– Вот именно, что «неведомый», – проворчала подруга. – Забыла, что бесплатный сыр только в мышеловке?

– Арина, этот человек, похоже, не желает мне зла. Напротив, у меня сложилось впечатление, что он хочет защитить меня.

– Тебе опять угрожали? – всполошилась подруга.

Пришлось рассказать ей о нападении возле подъезда. Арина поохала, поахала, но все же пришла к выводу, что мне действительно лучше уехать. Правда, то, что поездку мне подарил неизвестный человек, ей по-прежнему не нравилось. Мне, если честно, тоже. Поступала я легкомысленно. Но… уже приняла решение и не собиралась его менять.

Мы договорились, что вечером я завезу Арине Дусю. Попрощались, и я отправилась собирать чемодан.

АНА МАРИЯ, Испания, 1936

Она решилась. Сгующающиеся свинцовые тучи, из которых скоро прольется дождь, толкнули ее на это отчаянное решение. Ана Мария взяла за ручку сына Хорхе и, мысленно перекрестившись, пошла в сторону фабрики.

В воротах она столкнулась с Пако – четырнадцатилетним подростком, таким худым и маленьким, что и десять лет ему можно было дать только с натяжкой.

– Ана! – воскликнул мальчишка и отчаянно покраснел.

– Привет, Пако! – развеселилась Ана Мария, подозревавшая, что уже давно нравится этому стеснительному подростку. – Я к хозяину. Не видел его?

– У себя, – прошептал мальчишка. И когда Ана Мария уже шла к главному зданию, ведя за ручонку сына, окликнул ее: – Ана, постой! Это… Это тебе.

В его протянутой руке оказалась необычайной красоты фигурка кошки из белого матового стекла.

– Что это? – улыбнулась Ана Мария, принимая фигурку и тут же передавая ее сынишке, с любопытством протянувшему ручонку за диковиной.

– Это подарок тебе, – скромно потупился Пако. – Моя первая поделка. Возьми. Надеюсь, она принесет удачу.

– Спасибо. Да… Пако, можешь пока занять Хорхе, чтобы я могла спокойно поговорить с хозяином. У меня важный к нему разговор.

– Конечно! – просиял мальчишка. Любую просьбу Аны Марии он выполнил бы с великой радостью. Скажи она прыгнуть ему с крыши самого высокого фабричного здания, и он сделал бы и это.

– Пако…

– Да? Что?

– Нет, ничего. Просто пожелай мне удачи, – улыбнулась она.

– Удачи! – послушно сказал мальчишка, принимая в ладань ручонку маленького Хорхе. Малыш закапризничал, не желая расставаться с матерью, и вдруг с силой швырнул фигурку кошки о землю.

– Ой! – испуганно воскликнула Ана Мария, наклоняясь над фигуркой. – Разбилась…

На шее кошки образовалась некрасивая трещина.

– Не переживай, Ана! – ободрил расстроенную девушку Пако. – Я сделаю для тебя новую фигурку, еще лучше! А эту отдадим маленькому Хорхе.

Когда она уже открывала дверь здания, услышала позади себя крик Пако:

– Ана, будь осторожна! Я видел хозяина с черным человеком…

V

Самолет прибыл в аэропорт Барселоны без опозданий. Я прошла через «рукав» и остановилась, чтобы сориентироваться. Терминал был мне незнаком. Раньше я прилетала в терминал А, поэтому сейчас настроилась на то, что к самолету подадут трап, потом автобус отвезет нас к зданию аэропорта, я пройду через раздвигающиеся стеклянные двери и почти сразу окажусь в очереди, ведущей к кабинкам паспортного контроля. А там, за кабинками, начинается зал, где можно получить багаж.

Новый терминал оказался огромен. Не одна я растерянно крутила головой.

Чтобы выйти к кабинкам паспортного контроля, пришлось обогнуть почти весь зал и спуститься по лестнице. Я встала в очередь за молодой женщиной, которая была обвешана сумками ручной клади, как Дед Мороз – подарками. За спиной у девушки висел спортивный рюкзак, через плечо был перевешен еще один – детский, в левой руке пассажирка держала пластиковый пакет, из которого виднелось плюшевое ухо игрушечного медведя, дамскую сумочку и еще пакет из дьюти-фри. От усердия по раскрасневшемуся от духоты и волнения лицу девушки, довольно миловидному, струился пот, но она даже не могла его стереть, так как свободной рукой сжимала ручонку годовалого карапуза. Малыш капризничал и пытался вырваться. Девушка то и дело просила его потерпеть, но мальчик тянул ее назад. Я собралась предложить молодой маме свою помощь: подержать часть сумок, но в этот момент она уже направилась к кабинке пограничника. И в то мгновение, когда девушка на секунду отпустила ручку сына, чтобы достать из сумочки паспорт, малыш воспользовался оплошностью и, плюхнувшись на четвереньки, быстро пополз обратно.

– Сережа! – в отчаянии закричала мама, метнувшись от засмеявшегося пограничника за сыном.

Я быстро ухватила малыша и передала его девушке.

– Спасибо, – поблагодарила она.

– Помочь вам? – предложила я, но мамочка, видимо, не услышала. Торопливо нагрузив на себя сумки и подхватив сына на руки, она скрылась в зале.

Я без проблем прошла контроль, миграционную карту мы заполнили еще в самолете. Улыбчивый черноглазый пограничник, которого хоть снимай для обложки журнала, шлепнул в мой паспорт штамп почти не глядя и на прощание подмигнул.

За кабинками простирался другой зал с транспортными лентами, на которых крутились чемоданы. Тоже огромный. По закону «везения» получать багаж с московского рейса нужно было в другом конце помещения. Я подумала о той молодой женщине с сумками и маленьким ребенком. Как они там? Догнать, чтобы помочь? Но в этот момент увидела, что ей уже помогает какой-то мужчина.

Получив багаж и выйдя в зал ожидания, я остановилась и огляделась. Хоть в письме от Петра не было указано, что меня встретят, в глубине души я надеялась на то, что за мной приедут. Взять такси и назвать нужный адрес не было для меня проблемой, но мне хотелось хоть какой-то ясности. В какую авантюру я ввязалась? Что вообще происходит? Зачем меня сюда направили? Ответы на эти вопросы я и надеялась получить от встречающего. Оглядываясь по сторонам, я искала мужчину среднего роста, который носил бы завязанные сзади в хвост волосы, – единственная примета, которую мне дал экстрасенс Савелий, описавший Петра. Одного мужчину с длинными волосами я увидела, испанца, но тот уже обнялся с девушкой с нашего рейса и удалился с нею под ручку. Меня же никто не встречал. Я вздохнула, подхватила свой чемодан и отправилась на поиски такси.

Сев в желто-черный «Сеат», я назвала адрес, который мне указал Петр, и спросила водителя, сколько времени займет дорога из аэропорта до поселка. Таксист ответил, что не больше получаса, и я немного расслабилась: не так уж далеко от Барселоны. Остается лишь пожелать, чтобы в этом поселке было налажено транспортное сообщение. Я уже успела посмотреть в Интернете, где находится населенный пункт, увидела, что не на побережье.

Мы ехали по автостраде, чинно, в общем потоке машин, строго по своей полосе, не меняя ее без надобности. То и дело попадались знаки, ограничивающие скорость до восьмидесяти километров, и, мельком глянув на спидометр, я убедилась, что водитель придерживается установленных правил. Я с любопытством смотрела в окно, отмечая и совершенно отличную от нашей манеру вождения испанцев: лихачи хоть и встречались, но все же им было далеко до русских экстремалов, мечущихся из полосы в полосу на предельной скорости и без предупредительных сигналов. Машины двигались с предписанной скоростью, хоть и бывало, что нас обгонял какой-нибудь мотоцикл.

Поначалу картина за окном была неинтересной: промышленная зона со складскими помещениями, которая сменилась небольшими земельными участками, разбитыми под сады или огороды. На каком-то участке пути параллельно с автострадой тянулась железнодорожная линия, по которой промчался на огромной скорости пассажирский состав. Я обратила внимание на вытянутую, словно клюв, морду головного поезда, и таксист пояснил, что это скоростной поезд, идущий из Барселоны в Мадрид, а сама дорога носит название AVE[1]. Я решила, что, если выдастся возможность, обязательно прокачусь на этой «птичке» до столицы.

Минут через тридцать пути мелькнул указатель с названием нужного поселка, и я с волнением приникла к окну.

Сам поселок, тянущийся вдоль шоссе и разбиваемый дорогой надвое, оказался небольшим, и не успела я как следует его рассмотреть, как он уже закончился. Дорога повернула налево. Мы проехали еще немного и, не доезжая до огромной горы, отрезанной от поселка шоссе, свернули направо к небольшой незаасфальтированной площадке.

Я расплатилась с выгрузившим мой чемодан таксистом и с бьющимся от волнения сердцем подошла к невысоким металлическим воротам, за которыми виднелся одноэтажный дом с забетонированным подъездом к нему. Декоративный плющ вился по проволочному каркасу, создавая плотный живой тент, сквозь который почти не пробивались солнечные лучи. И густая тень, аппетитная, дразнящая, как налитый соком фрукт, сулила желанную прохладу. Задний двор был плотно засажен деревьями, так что создавалось впечатление, будто дом находится в лесу. Тот, кто его выстроил, явно предпочитал уединение. «Villa Pepita» – было выписано витиеватыми буквами на табличке над дверью.

Я нашла кнопочку звонка и не без робости ее нажала. А вдруг в доме никого не окажется, и что мне тогда делать? Или, наоборот, что делать, если в доме кто-то проживает, но и понятия не имеет о моем приезде? Вдруг я что-то напутала? Или Петр неудачно пошутил? Вообще, это безрассудство – ввязаться в такое сомнительное приключение, купившись на оплаченный билет и готовую визу. Ведь всем известно, что бесплатный сыр – в мышеловке.

Пока я так размышляла, дверь дома приоткрылась, и на крыльце показалась пожилая женщина, одетая, несмотря на жару, в черную юбку, доходившую ей до щиколоток, и темно-синюю блузу с длинным рукавом. Седые волосы хозяйки были аккуратно подстрижены и уложены в элегантную прическу. Морщинистую загорелую шею украшали крупные синие бусы.

– Добрый вечер, – сказала я на испанском.

И замолчала, не зная, как объяснить этой женщине, кто я и почему ее побеспокоила. Ситуация выглядела нелепой.

– Анна? – осведомилась хозяйка после ответного приветствия.

– Да, – улыбнулась я, чувствуя, что с души будто свалился камень: эта женщина знала мое имя, значит, была предупреждена.

Женщина спустилась с крылечка и поспешила мне навстречу. Тонкие сухие губы ее расплылись в радушной улыбке, и без того сильно заметные морщины возле глаз обозначились резче.

– Вы из Москвы?

– Да.

– Я жду вас, – сказала женщина, открывая ворота и пропуская меня во двор. – Меня зовут Кармен. О вашем приезде предупредил Петр.

– Петр? – спросила я, и мое сердце забилось. Может, мне все-таки расскажут, что происходит. Я на это очень надеялась.

– Да, кажется, это его имя. Я правильно произнесла?

– Правильно. Вы с ним знакомы? – продолжала я расспросы, поднимаясь за хозяйкой по ступенькам.

– Он приезжал неделю назад, познакомился. Предупредил, что прибудет молодая девушка из России, и попросил об услуге: привести этот дом в порядок и встретить вас, чтобы отдать ключи.

– Так вы не хозяйка? – вырвалось у меня.

Женщина оглянулась и посмотрела на меня с видимым удивлением:

– Нет. Я думала, что хозяйка – вы.

От неожиданности я едва не выронила ручку чемодана. Это какая-то ошибка! Как я могу быть хозяйкой этого дома?

– Я – соседка, живу вон там, – кивнула сеньора Кармен в сторону окна, в котором я увидела лишь стволы деревьев, которые, видимо, скрывали соседский дом. – Петр сказал, что сюда приедет его хозяйка, Анна, и все.

Она замолчала, но смотрела на меня с таким ожиданием и интересом, будто надеялась, что сейчас я посвящу ее во все подробности того, как стала хозяйкой дома. Кто бы мне это объяснил!

Петр, только он. Мне нужен Интернет, чтобы связаться с ним!

– Кармен, в поселке есть интернет-кафе? – спросила я, не особо надеясь на положительный ответ. Во-первых, эта пожилая женщина может вообще не знать, о чем я ее спрашиваю. Во-вторых, поселок слишком мал. Но ответ сеньоры был утвердительным:

– Петр сказал, что вам понадобится связаться с ним. Интернет вы можете найти в местной библиотеке. Если пойдете гулять по поселку, ее уж вы точно не пропустите: это такое большое двухэтажное здание с окнами во всю стену, через дорогу от «Кондис»[2]. Либо можете поинтересоваться на переговорном пункте, который располагается на той же стороне дороги, что и библиотека, только немного дальше.

– Спасибо! – поблагодарила я женщину.

Соседка провела меня по всем помещениям, показывая и рассказывая, что где находится. К моему приезду основательно подготовились: все было чисто благодаря стараниям сеньоры, холодильник наполнен продуктами, в шкафу я обнаружила несколько комплектов нового постельного белья, плед и полотенца. В ванной – гель для душа, шампунь. В хозяйственном шкафу на кухне – кое-какие средства для поддержания чистоты, несколько кастрюль и сковородок разного размера. Все новое. Когда я выразила желание возместить расходы, Кармен ответила, что все оплатил Петр.

Дом недавно ремонтировали: были покрашены стены, заменена сантехника, на кухне установлена современная техника – от микроволновки до посудомоечной машины, мебельный гарнитур тоже оказался новым. При этом создавалось ощущение, что тут очень давно не жили. Я не могла понять, чем вызвано такое чувство, оно возникло на интуитивном уровне. Просто в доме, несмотря на августовскую жару, было как-то… холодно. В нем не чувствовалось живого тепла. Нет, мертвым дом не был, но казалось, будто он долгое время провел в анабиозе.

– Кармен, скажите, как давно жилье стоит пустым? – спросила я в тот момент, когда соседка показывала мне спальню.

Дом был спланирован так, что все помещения – три спальни, кухня, прихожая – расходились от «сердцевины» – довольно просторной гостиной, – подобно лепесткам цветка. То есть чтобы попасть из одного помещения в другое, нужно было обязательно пересечь гостиную.

Мебели почти не было, видимо, ее выкинули. В одной из спален стояла кровать, купленная в «Икее» (почти точно такую же я приобрела и в свою квартиру), трюмо с зеркалом – старинное, вступающее в диссонанс с кроватью и современным одежным шкафом. В салоне находились пустая этажерка, столик и диван – все купленное в «Икее». Мне подумалось, что готовили этот дом к проживанию в срочном порядке.

– Давно, – нехотя ответила сеньора.

Но не успела я задать ей новые вопросы, как раздался звонок.

– О, это, наверное, Хуан – мой муж, – сказала Кармен, направляясь к входной двери.

Я осталась в гостиной и в то время, пока соседка разговаривала со своим супругом, пыталась осмыслить все, что мне удалось узнать за последнюю четверть часа.

Во-первых, неизвестный мне Петр зачем-то представил меня сеньоре Кармен как хозяйку этого дома.

Во-вторых, дом очень долгое время пустовал. Кому он принадлежал раньше? Почему хозяева его оставили? Где они сейчас? На эти вопросы я еще могу попытаться получить ответ у Кармен, как-никак она проживает по соседству и скорее всего была знакома с прежними владельцами. Но лучше уж отложить этот разговор на потом: мне еще нужно сориентироваться в обстановке и попытаться получить ответы от Петра.

В-третьих, дом хоть и находился в запустении, все же был пригоден для обитания. Не знаю, сколько времени мне предстоит здесь провести. Позже я осмотрю помещения и участок куда детальней, но на первый взгляд все мне показалось вполне симпатичным.

Сеньора Кармен вернулась в тот момент, когда я мысленно прикидывала, разобрать ли чемодан сразу или сначала отдохнуть с дороги. Только сейчас я почувствовала, насколько меня утомили перелет (к тому же мне пришлось рано встать, чтобы приехать в аэропорт заранее), волнение и жара.

– Анна, пойдем к нам – пообедаем? – пригласила соседка. – Хуан приготовил гаспачо и пообещал открыть ради тебя бутылку вина – самого лучшего из тех, что у нас есть.

Я помедлила с ответом, не зная, как объяснить радушной сеньоре Кармен, что сейчас мне куда больше хочется спать, чем есть. В самолете нас покормили, и я еще не испытывала голода. Мне не хотелось обижать ни соседку, ни ее мужа, с которым я еще не познакомилась, но от желания спать у меня даже кружилась голова.

К счастью, сеньора догадалась о моем состоянии.

– Или ты предпочитаешь отдохнуть с дороги? – спросила она.

– Да, – улыбнулась я. – Мне бы хотелось принять ваше приглашение, но я умираю от желания спать.

– Хорошо, отдыхай. Мы приглашаем тебя на обед в воскресенье. По воскресеньям приезжает мой сын с женой и своим сыном, и я готовлю паэлью. Придешь?

Я пообещала, и сеньора Кармен, попросив меня в случае необходимости без колебаний обращаться к ней за помощью, ушла, оставив меня одну.

Я перенесла чемодан в одну из спален. Решив разобрать вещи позже, вытащила только чистое белье, майку, трикотажные короткие шорты и шлепанцы. После прохладного душа упала в кровать и уснула раньше, чем успела коснуться щекой прохладной наволочки подушки.

Спала я крепко, без сновидений, но в какой-то момент вдруг проснулась от неясного шума. Я открыла глаза и поначалу не поняла, где нахожусь. Чужая комната, незнакомая обстановка… Я не без труда вспомнила события. Сон разделил мой день, как апельсин, на половины, и та часть дня-апельсина, которая предшествовала сну, в свою очередь, распадалась на отдельные дольки-события. Вот я еще завтракаю в Шереметьево, а вот уже пью кофе в небе на высоте в несколько тысяч километров. Вот топчусь на пороге дома, а вот уже соглашаюсь на воскресный обед у соседки. Эти события, составляющие один-единственный день, были такими далекими друг от друга, словно и в самом деле разложенные на тарелке апельсиновые дольки.

Шум… Я не сразу вспомнила, что меня разбудили посторонние звуки. Рывком сев на кровати, я торопливо натянула шорты, сунула босые ноги в шлепанцы и прислушалась. Нет, полная тишина. Я решила сходить на кухню выпить воды и вернуться обратно в постель.

Когда я уже находилась в гостиной, вновь услышала шум. Мне показалось, будто кто-то то ли громко вздохнул, то ли всхлипнул. Меня бросило в жар. На цыпочках, затаив дыхание, я прошла туда, откуда донесся странный звук, оказалась на кухне и замерла в дверях от неожиданности.

За столом сидела я сама. Так мне показалось в первое мгновение, потому что у девушки, находившейся за столом, был мой профиль – с большим носом, крутым лбом и аккуратным, четко прорисованным подбородком. Каштановые волнистые волосы, спускающиеся до поясницы, перетягивала зеленая лента, я часто делала себе такую прическу. Девушка сидела, запрокинув голову и прикрыв глаза, ее рот был приоткрыт. Руки лежали на столешнице, и я заметила, что пальцы одной из них сжаты в кулак, словно незнакомка прятала небольшой предмет. Одета непрошеная гостья была в наряд, которого у меня сроду не было, – в пеструю многоярусную юбку длиной до щиколоток и белую блузу в крестьянском стиле с рукавами-фонариками и шнуровкой на груди. Широкий ворот блузы оставлял плечи девушки почти полностью оголенными. Незнакомка была смуглянкой – и это оказалось еще одним различием между нами. Я, белокожая, никогда не загорала до такого насыщенного оттенка.

– Кто вы? – спросила я от неожиданности на русском.

Девушка встрепенулась от звука моего голоса и резко повернула голову. Увидев ее лицо в анфас, я поняла, что наше сходство – отдаленное. Мы были похожи в профиль, но сейчас я видела совсем другое лицо. Ее лицо, хотя его черты и не являлись классически правильными, благодаря совершенству пропорций и плавности линий казалось изумительно красивым какой-то особенной привлекательностью, дикой и загадочной. Красота девушки не имела ничего общего с типичной модельной внешностью, растиражированной глянцем. Будто вдруг передо мной оказалась инопланетянка – с огромными глазами под тяжелыми верхними веками и с немного поднятыми к вискам уголками. Радужка была такой насыщенной зелени, будто напоенная дождями сочная трава.

– Пришла… – прошептала девушка на испанском, не сводя с меня взгляда. – Пришла, – повторила она, и ее глаза при этом блеснули, как у кошки в темноте, вызвав у меня неприятные ощущения. – Давно тебя жду. Не ходи туда, не ходи…

Она медленно развернулась ко мне корпусом, и я вскрикнула от ужаса, потому что только сейчас заметила темное пятно, расплывающееся на белоснежной блузке, и рукоять ножа, торчавшую из груди девушки. Деревянная рукоять, уже хорошо знакомая мне… Глаза девушки, чей слишком яркий блеск еще мгновение назад напугал меня, стали тускнеть – постепенно, как гаснет свет в кинотеатре. Из груди несчастной вырвался хриплый стон, и моим первым порывом было броситься к ней. Но я осталась на месте, глядя то в распахнутые глаза девушки, то на ее руку, пальцы которой были сжаты в кулак, но сейчас медленно разжимались, словно раскрывались лепестки цветка. Мне вдруг подумалось, что этот цветок – ядовит и что мне совершенно не хочется видеть то, что сжимает в кулаке незнакомка. Но, однако же, я не могла отвести взгляда от длинных гибких пальцев. Видимо, умирающей было очень важно успеть показать мне то, что она прятала в кулаке.

Ее пальцы разжались, и я увидела на раскрытой ладони фигурку кошки, которую нашла в своей квартире. Я в недоумении перевела взгляд с ладони незнакомки на ее лицо, будто надеясь получить объяснения. Но приоткрытые губы оставались неподвижны, а глаза остекленели, как у куклы. Из уголка рта потекла темная струйка, закапала на смуглую грудь каплями, расплывающимися по вороту блузки безобразными пятнами. Эти кровавые пятна на вороте блузки расползались по белоснежной ткани, пока не слились с пятном на груди в одно большое. Тараща глаза от ужаса, я попятилась из кухни.

Я пятилась и пятилась, но вот наткнулась спиной на что-то и… проснулась.

Испытывая странное дежавю, я медленно обвела взглядом потолок, скользнула по шкафу с полуоткрытой дверцей, посмотрела на трюмо. Так я уже оглядывала свою комнату – точно в такой же последовательности – после первого пробуждения. Что это было? Сон? А может, и сейчас я все еще сплю? Или уже бодрствую?

Я встала, надела шорты, не в силах отделаться от навязчивого ощущения, что делаю все это во второй раз. Чтобы избавиться от неприятного чувства и осознать себя в реальности, достала мобильный телефон и набрала номер мамы. Когда она ответила, я бодро сказала, что уже на месте и у меня все в порядке.

– Ты поселилась в отеле? На Коста-Брава? – спросила мама, которую я не посвятила в подробности поездки, просто позвонила накануне отлета и сообщила, что уезжаю в Испанию. Мама тогда одобрила это решение: по ее мнению, после пережитых трудностей мне не мешал хороший отдых. Но она даже представить себе не могла, что поездке предшествовали странные происшествия.

– Нет, мама, – призналась я. – Остановилась не на побережье. Мне не хочется пляжного отдыха, туристические места вызывают у меня головную боль, поэтому я сняла через Интернет домик и собираюсь провести в уединении какое-то время. Он находится в небольшом поселке, расположенном в получасе езды от Барселоны, тихом, абсолютно не туристическом. Если честно, я еще не выходила из дома, только успела получить от хозяйки ключи и немного отдохнуть с дороги. Сейчас вот встала. Перекушу и отправлюсь на прогулку – осматривать окрестности.

– Ну что ж, дело твое, – вздохнула мама. – Понимаю твое решение. Знаешь, тихие испанские поселки вызывают у меня больше доверия, чем шумные туристические места с их дискотеками, развлечениями, алкоголем и разгулявшимися отдыхающими. Хотя, прошу тебя, выходи на связь почаще.

– Разумеется! Наведаюсь еще в библиотеку, где, как сказала хозяйка, есть Интернет.

– Скажи на всякий случай название поселка: мне станет спокойней, если я буду знать, где ты находишься.

Я назвала. И мама медленно, со вкусом, раскатывая на языке, будто мягкую карамель, повторила:

– Санрок. Сан-рок…

И замолчала, будто о чем-то задумавшись.

– Мне кажется знакомым это название, – призналась она после паузы. – Только не могу вспомнить, где я его слышала.

Она попросила меня быть осторожной, и мы попрощались. Отложив телефон, я улыбнулась: после разговора с мамой на душе сделалось спокойно. Мне вспомнилось, что в детстве, когда я заболевала, самым лучшим средством от боли и жара становилось мамино присутствие. Вот еще минуту назад мне бывало очень плохо, щеки и лоб пылали, тело ломило от температуры, в горло будто понатыкали иголок, но стоило маме присесть рядом со мной на кровати, положить прохладную ладонь на лоб, наклониться ко мне с поцелуем, перебрать пальцами мои спутанные волосы, как и жар спадал, и боль проходила, и я засыпала счастливая, почти выздоровевшая. Вот и сейчас мне стало так же хорошо, как в детстве. Почему мне об этом вспомнилось? Наверное, потому, что я уже потеряла это чудесное ощущение – такой вот духовно-телесной связи с мамой. Просто повзрослела и вышла замуж. Я так стремилась к самостоятельности, что сама сделала все возможное, чтобы оборвать связующие нас нити. Формальные звонки, формальные визиты, торопливые разговоры, лишенные задушевности, – я будто ставила галочку в дневнике собственной жизни, отмечая выполненные планы: посещение родителей, звонок им. Все.

Сейчас, уже успокоившись после сложного развода, я будто вновь родилась – для другой жизни, другого пути, который еще не нащупала. И, возможно, поэтому, ощущая себя в какой-то мере новорожденной, вновь стала остро чувствовать связь с матерью.

А может быть, еще и потому, что предвидела опасность, грозящую мне. Сейчас мне подумалось, что я поступила опрометчиво, позволив втянуть себя в сомнительную авантюру. Вместо того чтобы просить защиты у родителей, я уехала от них еще дальше.

– Ну-ну, раскисла, – сказала я сама себе. – Тебе уже не три года и не тринадцать, а двадцать семь. Ты – взрослая женщина, справившаяся с разводом, отпустившая бывшего, когда-то очень любимого мужа, не впавшая по этому поводу в депрессию, не поставившая на себе крест, наоборот, возродившаяся. Я – молодец! Хоть и поступила сейчас очень глупо, отправившись неизвестно куда и зачем.

Я подумала, не позвонить ли мне Арине, но решила отложить звонок: вначале хотелось бы поесть и познакомиться с поселком. Однако, выглянув в окно, засомневалась в том, что прогулка сегодня состоится: небо затянули тучи, на улице было сумрачно, почти как поздним вечером, хотя часы не показывали еще и пяти. Поднявшийся ветер беспокоил мирно спящие до этого деревья, и они волновались, качали ветвями, шумели листвой в предчувствии грозы.

Я немного расстроилась, потому что выспалась, была полна сил, и мне хотелось осмотреть поселок и найти выход в Интернет, чтобы написать Петру. Но что делать… Впрочем, и дома есть чем заняться: приготовить ужин, поесть, разобрать вещи, принять душ. А потом можно и почитать.

Я направилась на кухню, но когда проходила гостиную, невольно замедлила шаг и прислушалась, опасаясь, что сейчас, как и во сне, услышу стон. Мне стало не по себе: слишком уж реальным показалось приснившееся. К месту или не к месту вспомнилось видение Савелия, и я поежилась. Почти на сто процентов я была уверена в том, что мне опять приснился этот проклятый нож: именно его рукоятка торчала из груди девушки.

Впечатлительная я, однако. Решившись, я вошла в кухню и, никого там не увидев, с облегчением перевела дыхание и рассмеялась: да уж, действительно, моя впечатлительность переходит границы допустимого. Неужели я всерьез полагала, что встречу там незнакомую девушку?

Готовить не хотелось, и я решила перекусить на скорую руку. В холодильнике оказались нарезки ветчины и сыра, в шкафу-«пенале» – банка растворимого кофе и упаковка сахара. Там же я обнаружила пакет «непрокисающего» молока и завернутый в бумагу свежий багет. Все, что мне нужно. Я налила в чашку молока, поставила в микроволновку подогреть, соорудила бутерброд. Затем всыпала в молоко ложку растворимого кофе и две – сахара.

Позавтракав, я выглянула в окно, увидела, что погода окончательно испортилась. Ветер поднялся такой, что деревья уже не просто раскачивались, они едва не пригибались к самой земле. По подоконнику стучали крупные и частые капли дождя. Мгновение – и с неба хлынул настоящий водопад. Как хорошо, что я не оказалась в это время на улице! Буду надеяться, что за ночь из дождевых туч выльются все водные запасы и распогодится. Сегодняшний вечер проведу с каким-нибудь увлекательным детективом, следя за расследованием чужих загадок и не ломая голову над собственными.

Когда я споласкивала чашку, слушая раскаты грома, свет вдруг мигнул и погас. Кухня погрузилась в идеальную темноту, не нарушаемую ни одним проблеском света. Я словно очутилась в закрытой картонной коробке.

– Этого еще не хватало!

Свечи, мне нужны свечи! Искать на ощупь бесполезно, так как я не знаю, есть ли они в доме. Единственный источник света, который у меня имелся, – мобильный телефон. Но за ним нужно было идти в спальню.

С непривычки натыкаясь на стены, я вышла в гостиную и остановилась, только сейчас поняв, что не знаю, куда идти. Как сориентироваться в кромешной тьме? Где находится моя спальня? Я помнила, что, прежде чем попала на кухню, пересекла гостиную по диагонали, значит, нужная комната должна находиться на противоположной стороне. Но я сама все запутала, в растерянности покрутившись на месте. Так что теперь я не знала не только где находится моя комната, но и где кухня.

– Угораздило же… – с досадой выругалась я, прислушиваясь к шуму ветра за окном. Громовые раскаты смолкли, лишь доносилось шуршание дождя по листьям. Как некстати закончилась гроза! Вспышка молнии, озарившая окрестности, мне бы сейчас очень помогла!

Делать нечего, я решила идти вперед. Но, сделав пару шагов, больно ударилась обо что-то ногой. Охнув, машинально потерла ушибленное место, а затем, пошарив перед собой рукой, поняла, что наткнулась на журнальный столик. Значит, дверь моей спальни совсем рядом – напротив него. Но не успела я обрадоваться, как сквозь шум ливня и ветра пробился другой звук, чужеродный в этой музыке непогоды, как нота из другой партитуры.

Плач. Детский плач. Откуда в доме, в котором, помимо меня, никого нет, плачущий ребенок? «Может, соседский?» – подумала я и тут же впомнила, что нахожусь не в многоквартирном доме. Ближайшие соседи живут через забор.

Плач, тихий, так, будто ребенок хныкал сквозь сон, оборвался, но на смену ему послышался другой голос – женский, он напевал колыбельную с незнакомым мне мотивом.

– Кажется, я схожу с ума, – прошептала я, присаживаясь на столик.

Посидев немного, я вспомнила, что собиралась на поиски мобильного телефона, чтобы с его помощью отыскать свечи. И в этот момент услышала отчетливый стук в дверь.

Я вздрогнула и затаилась. Кто еще по мою душу? На меня нахлынул такой страх, что я боялась даже вздохнуть, не то что пошевелиться.

– Уйди, уйди, – прошептала я, с силой сжимая пальцами края столика. Если завтра Петр не даст мне каких-либо объяснений насчет этого странного дома, я соберу вещи и уеду. В конце концов, я не обещала ему, что буду смиренно тут сидеть! Я – вольный человек, куда хочу, туда и иду!

– Анна, Анна! Открой, это Хуан, муж твоей соседки Кармен! – раздался приглушенный голос, сопровождающийся более настойчивым стуком в дверь.

У меня отлегло от сердца, я обрадованно вскочила и побежала на звук. Не без труда мне удалось справиться с замками. Когда я открыла дверь, увидела приземистого мужчину с фонарем в одной руке. Во второй у него был огромный раскрытый зонт.

– Я – Хуан, – вновь представился он после того, как мы поздоровались. – Кармен обеспокоилась тем, что вы остались без света. Не знаю, когда устранят аварию, надеюсь, что скоро. Чтобы вам не было страшно, мы решили пригласить вас к себе.

Как вовремя! Я обрадованно поблагодарила Хуана и отправилась вместе с ним.

Вечер в компании стариков-соседей пролетал быстро. Мы сидели в гостиной за старинным овальным столом, накрытым вышитой скатертью. Свечи в тяжелом подсвечнике озаряли гостиную мягким светом. Так уютно, как сейчас, мне не было уже давно, даже хотелось, чтобы этот вечер не заканчивался как можно дольше. Кармен приготовила отличнейший кофе, налила его мне в большую кружку и выставила на стол сладости – шоколадные конфеты, печенье собственного приготовления, круассаны. Перед тем как принести угощение, она поинтересовалась, не голодна ли я, но я ответила, что уже поела. Правда, от кофе не отказалась.

Старики оказались довольно любопытными, но их вопросы не касались дома и истории с его приобретением. Они расспрашивали о моей семье, о Москве, работе, учебе, «новио» – женихе. Когда я сказала, что мне двадцать семь лет, я недавно развелась, а до этого пять лет прожила в браке, Хуан удивленно поцокал языком, а Кармен заметила, что местная молодежь не торопится связывать себя узами брака. Женятся в основном уже в возрасте хорошо за тридцать.

– Не то что раньше… – мечтательно протянул Хуан. – Мы с Кармен поженились, когда мне было двадцать два, а ей – восемнадцать. Я вернулся из армии, а все то время, что служил, писал невесте длинные письма – ежедневно. Пишут ли сейчас молодые друг другу? Нет, не пишут…

– Я храню все его письма, – добавила Кармен с нежностью. – Хотя отвечала ему не так часто: мне казалось, что приличной девушке нужно соблюдать репутацию, держать свои чувства при себе.

– Она была красавица, моя Кармен, – ушел в воспоминания старик. – Да и сейчас еще хоть куда! Смотри, какая красотка! А уж какая в молодости была… Да к тому же самая талантливая повариха в деревне! Такие сложные блюда в свои восемнадцать умела готовить, что и опытной сеньоре не всегда под силу! Даже выиграла какой-то конкурс…

– За победу в котором меня наградили кулинарной книгой и денежной премией, – с гордостью добавила Кармен.

Я всматривалась в их лица, высушенные временем и солнцем, сейчас они казались молодыми – то ли из-за приглушенного света свечей, визуально скрадывающего морщинки и отражающегося в глазах блеском, то ли потому, что старики, уйдя в свои счастливые воспоминания, будто сбросили лет тридцать-сорок. Я слушала историю их знакомства. На сердце щемило, на глаза наворачивались слезы, а губы сами собой расплывались в улыбке. Встречу ли я такого человека, с которым в старости буду сидеть так, как Хуан и Кармен, вложив свою морщинистую, покрытую пигментными пятнами сухую ладонь в его, а он будет рассматривать мои пальцы с такой нежностью и таким искренним восхищением, будто это не старческие пальцы с артритными суставами, а тонкие белые пальчики юной красавицы? И сама, гладя своего старика по морщинистой, плохо выбритой щеке, смотреть в его близорукие, выцветшие с возрастом глаза с любовью, читая в них ответное чувство?

Как Хуан и Кармен…

Видимо, грусть отразилась на моем лице, потому что Кармен вдруг, тронув меня за руку, ласково сказала:

– Дочка, ты еще очень молодая. И красивая. Твое сердце не закрыто для любви.

Я кивнула и, сама не зная, как и почему, стала рассказывать этой паре стариков, донесших свою любовь до старости, не расплескав ее по пути, историю своего знакомства с Костиком.

Познакомилась мы, когда я училась на последнем курсе университета. Я подрабатывала в своем первом бюро переводов, а Костя трудился в юридической конторе, расположенной в том же здании. Пересекались во время обеденного перерыва в кафе, мы сначала переглядывались, а потом решили познакомиться. Симпатия была обоюдной, наши отношения вспыхнули так стремительно и разгорелись так жарко, что через месяц после знакомства мы подали заявление в загс.

– В общем, это были довольно счастливые пять лет, – закончила я.

Впервые после развода я подумала о Костике с грустью. Ведь мы действительно прожили эти годы счастливо! Кратко рассказала и о том, почему мы расстались и какой тяжелый получился развод.

– …Но я его простила, – закончила я с улыбкой.

– То, что простила, – хорошо, незачем такой груз в душе держать. А нового мужа ты еще встретишь, – сказала Кармен. – Говорю же, молодая и красивая. Деток у вас нет?

– Нет, – с сожалением ответила я. – Костя не хотел.

Да, он не хотел, тогда как я мечтала о двух детях – мальчике и девочке. Типичная женская мечта о счастье, им разрушенная.

Когда мы наговорились о своих семьях, я решила спросить о доме, в котором поселилась. Меня интересовало, кто раньше в нем жил и как долго дом стоял в запустении.

– По правде говоря, мало что можем рассказать, – разочаровал меня сеньор Хуан. – Мы с Карметой из Андалусии, переехали в Каталонию в молодости – отправились на заработки, как и многие молодые семьи в те времена. Жили то в одном поселке, то в другом, двадцать лет провели в Барселоне. Жилье в этом поселке приобели только шесть лет назад, чтобы стареть в тишине и покое. Так вот, в то время дом, в котором ты сейчас живешь, уже стоял пустой. Я слышал, что раньше в нем жила бездетная семья, и последние годы хозяйка, которая была моложе своего мужа на добрый десяток лет, а то и больше, оставалась в одиночестве. Дом пустует с тех пор, как она умерла.

– И что, никто его не купил? И собственность не отошла к мэрии? – удивилась я.

– Возможно, были другие наследники, которым по завещанию полагался дом. Они и распоряжались собственностью, – добавила сеньора Кармен, наливая мне кофе.

Сделав вид, что ответ меня удовлетворил, я решила, что при случае разузнаю о доме больше.

Я засиделась у соседей допоздна, не ушла даже после того, как дали свет. Мне уже давно не было так тепло и светло, как в их компании.

Когда я покидала гостеприимный дом, хозяева напомнили мне о приглашении на семейную паэлью, я пообещала быть и отправилась к себе.

Наши дома разделял лишь поделенный на две равные части сетчатым забором палисадник. Если бы не этот заборчик, можно было бы пройти напрямую и уже через минуту подняться на крыльцо моего дома. А так приходилось пересечь соседский двор, выйти на улицу и пройти еще немного вперед, к калитке.

Выйдя за забор дома Кармен и Хуана, я невольно замедлила шаг. Там, на соседской территории, я чувствовала себя очень спокойно, совершенно позабыв о своем испуге и о странных звуках, услышанных в доме. Сейчас, когда я оказалась в одиночестве на улице, которая даже не была пешеходной, а представляла собой неасфальтированный пятачок-площадку, на меня вдруг нахлынул такой ужас, что я не могла сделать хотя бы шаг по направлению к дому. Я глянула в его сторону и содрогнулась, увидев, что одно окно ярко освещено. Кто-то забрался внутрь?! И тут же рассмеялась: это ведь я сама оставила свет включенным!

Страх отпустил меня: возвращаться в освещенный дом куда приятней, чем в темный.

Прежде чем зайти в калитку, я решила немного пройтись. Ветер и дождь стихли, о недавнем ненастье напоминали лишь глубокие лужи и раскисшая земля пополам с глиной, на которой я один раз поскользнулась, но удержалась на ногах. Два наших дома – тот, в котором я остановилась, и соседский – находились на краю поселка. Из окна такси я мало что рассмотрела. Помню только длинное жилое здание. Что находилось по другую сторону дороги, я не заметила, так как вглядывалась тогда в это здание из красного кирпича, похожее на знакомые мне «хрущевки», с открытыми балконами и вывешенным на них для просушки бельем.

Осторожно, стараясь не поскользнуться, я дошла до дороги и остановилась. Этот участок улицы хоть и был освещен тусклым желтым светом стоявших вдоль дороги фонарей, но разглядеть, что находится на той стороне, с моего места было невозможно из-за деревьев с раскидистыми густыми кронами. Я увидела лишь часть высокого бетонного забора с воротами, рядом – площадку, на которой ночевали автомобили, и дальше – темную длинную стену еще какого-то здания. Но туда свет фонарей уже почти не достигал, так что рассмотреть что-то не представлялось возможным. И я оставила эту идею до утра.

Вернувшись к дому, я миновала калитку, пересекла двор и, войдя в помещение, остановилась, прислушиваясь. Все спокойно, никого нет.

Как же я, всегда осторожная, немного пугливая, которая всем авантюрам предпочитала стабильность и спокойную домашнюю жизнь, а загадкам – предельную ясность, ввязалась в такое приключение? Пусть я поступила неосмотрительно, но приключение, хоть и пугало, мне… нравилось! Меня будоражило то, что я сделала что-то, идущее вразрез с собственными привычками, будто скинула надоевший кокон, сковывавший движения и ограничивающий свободу, и наконец-то расправила крылья. Я нравилась себе такой – беспечной, немного легкомысленной, неосторожной, любопытной. Действительно нравилась!

Я вошла в дом, зажгла свет и, напевая неопределенный мотивчик, отправилась в спальню. Отыскав мобильный, набрала номер подруги. Хоть уже довольно поздно, а в Москве еще на два часа больше, позвоню. Арина редко ложилась спать рано.

– Ну наконец-то! – выкрикнула в трубку подруга вместо приветствия. – Жду-жду твоего звонка, даже не знаю, что и думать. Как у тебя дела? Как долетела?

Я кратко рассказала и о дороге, и о доме, и о соседях, умолчала лишь о тревожном сне. А потом поинтересовалась, как Дуся.

– Нормально! Скучает – это видно. Но от мясного паштета не отказалась. Поначалу дичилась, а теперь ластится. Не волнуйся, она в надежных руках! Смотрю за ней как за ребенком.

Я попросила потискать кошку за меня и поцеловать ее в макушку.

Перед тем как попрощаться, подруга вдруг заявила:

– Не хотелось бы волновать тебя, но мне звонил Савелий. Спрашивал о тебе. Я сказала, что ты улетела в Испанию. Он вдруг занервничал и попросил тебя быть осторожной. На мои расспросы – что да как – ответил лишь, что чувствует, будто тебе грозит опасность. Мол, от одной ты уехала, но попала под другую, куда более серьезную. Сказал, что то видение, посетившее его, когда он коснулся ножа на твоей кухне, возможно, было связано не только с прошлым, но и с будущим. Твоим будущим. Он, по его словам, уже позже понял, что увидел наслоившиеся картины прошлого и будущего. Савелий опасается, что уже случившееся может повториться. Вот, передала тебе его слова. Может, все же вернешься, а? Понимаю, что Испания, отдых… Но если над тобой висит угроза быть зарезанной, то лучше уж прислушаться.

– Нет, Арина, – твердо ответила я. – Я только приехала и пока не собираюсь уезжать…

Останься я прежней, я бы прислушалась к предупреждению. Но сейчас… Этот поселок, этот дом влияли на меня странным образом: они не отпускали меня. Я будто попала под их власть и стала совершать поступки, мне не свойственные. Мне хотелось остаться, хоть находиться в этом доме и было жутковато. Во мне проснулось несвойственное мне любопытство. Что-то происходило со мной.

VI

Спала я в эту ночь крепко и спокойно. В Москве я привыкла просыпаться в восемь, поэтому ничего удивительного в том, что, учитывая разницу в два часа, проснулась в шесть утра. Спать совершенно не хотелось, и я еще час валялась в постели с книгой. Потом встала, приняла душ, привела себя в порядок, позавтракала и до девяти занималась разбором чемодана. С собой я взяла немного одежды: три майки, две футболки, сарафан, шорты, две юбки – по-летнему яркую «солнце-клеш» длиной до середины икр и короткую джинсовую. Из обуви у меня были удобные мокасины на резиновой подошве и босоножки на танкетке, пляжные тапочки я решила купить здесь. Прилетела я в джинсовых бриджах и футболке. Помимо одежды и косметички, я привезла с собой пару словарей на английском и немецком (хоть и написала клиентам, что собираюсь в отпуск, но мало ли, вдруг мне пришлют срочный заказ, от которого будет трудно отказаться?), несколько детективов в мягкой обложке (хотя собиралась купить здесь книги на испанском), ноутбук.

Я развесила в шкафу одежду, отметив, что не обнаружила утюга. Может, плохо искала? Надо бы спросить у соседки Кармен и, если что, одолжить у нее. Отнесла в ванную косметичку, убрала в тумбочку книги. Все. Заняться в доме больше нечем.

Я надела джинсовую юбку, футболку и мокасины, повесила на плечо сумку с ноутбуком и отправилась на прогулку.

Даже в девять утра парило так, как в полдень. Земля перед домом оказалась твердой и растрескавшейся, будто уже долгое время мучимая жаждой. Эти трещины напоминали приоткрытые в ожидании влаги пересушенные губы. Как странно! Ведь только вчера вечером с неба обрушился целый водопад! Но сейчас, глядя на сухую до пыли серую землю, я усомнилась в том, что гроза прошла на самом деле, а не приснилась.

Меня, привыкшую к тому, что август в Москве – это одновременно и прощальный поклон лета, и визитная карточка осени, уже позвонившей в дверь, жара не напугала, а, наоборот, обрадовала. Я не удержалась и, остановившись, раскинула руки, запрокинула голову, подставляя солнцу лицо и с жадностью местной земли, впитывающей влагу, вдохнула жаркий воздух, мечтая выпить его одним обжигающим глотком – про запас. Как жаль, что нельзя увезти с собой во флаконе этот зной, чтобы потом промозглой московской осенью иногда, в грустные моменты, приоткрывать крышечку и выпускать понемногу, как эфир, волшебный жар, излечивая им грусть и простуды!

Настроение играло как по нотам, и я мысленно уже сочиняла благодарственное письмо Петру, сделавшему мне такой царский подарок.

Но улыбка исчезла, едва я подошла к дороге и взглянула на противоположную сторону улицы. То, что вчера скрывала от меня темнота и ретушивал тусклый свет фонарей, сейчас в солнечном свете предстало во всей своей ужасной наготе. Через дорогу от меня находились ворота с табличкой «Резиденция» – дом престарелых. Но не это напугало меня до холодного пота – другое – то, что пряталось за аккуратным белокаменным забором, огораживающим территорию резиденции.

Фабрика. Заброшенная старая фабрика с несколькими полуразрушенными зданиями из красного кирпича, с чернеющими пустотой мертвыми глазницами окон и бездействующими трубами. Мой кошмар вдруг перенесся из снов в реальность. Теперь на выходе из дома меня будет встречать этот непогребенный скелет.

Я вздрогнула от отвращения и страха, но взяла себя в руки и перешла дорогу, потому что другого пути в поселок не было. Я шла по тротуару в тени от крон шелковиц, стараясь не глядеть в сторону заводских зданий. Но, как обычно бывает, безобразное притягивает взгляд, и я то и дело украдкой посматривала направо. Линия, по которой выстроились фабричные здания, не шла параллельно тротуару, а стремилась навстречу. От меня территорию фабрики отделяла небольшая площадка, предназначенная для парковки автомобилей. Но в месте, где дорога делала поворот, она совсем близко подходила к одному из фабричных зданий.

Кому объяснить эту мою фобию? Какие подобрать слова, чтобы передать весь ужас, который я испытывала? Мне казалось, что, даже если бы я использовала все красноречие, не смогла бы выразить и десятой доли своих ощущений. Чтобы понять меня, нужно с детства видеть мои сны – не просто видеть их, а проживать так, будто они и есть настоящая реальность.

Однако маленькое происшествие вернуло мне прежнее расположение духа. Когда я повернула за угол, обогнув фабричное здание и оставив его за спиной, вдруг услышала громкий скрипучий голос. Оглянувшись, я увидела старика, стоявшего прямо посреди шоссе на пешеходном переходе и отдающего команды в сигаретную пачку, которую он держал наподобие рации у рта. Видимо, старик вообразил себя регулировщиком движения. В первый момент я испугалась, подумав, что пожилого мужчину собьет машина, но автомобили притормаживали, и создающаяся пробка еще больше раззадоривала деда.

– Эй, идиот! – разорялся он, размахивая свободной рукой.

В окно первого автомобиля высунулся водитель и прокричал «регулировщику»:

– Пако, кофе остынет! Поторопись!

– Пако, Фернандо сегодня угощает! – раздалось из окна другого автомобиля.

Из этих восклицаний я сделала вывод, что старика в поселке хорошо знают.

Смысл реплик ускользнул от меня, однако они произвели нужное автомобилистам действие: Пако прокричал в «рацию» что-то совсем неразборчивое и зашаркал в сторону тротуара. И только после того, как он благополучно достиг пешеходной дороги, машины тронулись с места.

Старик приковывал внимание не только чудаковатым поведением, но и запоминающейся внешностью и сочетанием предметов одежды совершенно разных стилей. Лет Пако было около восьмидесяти, а может, и больше. Невысокий, даже мне, низкорослой, всего по плечо. В молодости Пако скорее всего был куда выше, но старость согнула его спину, украсив ее внушительным горбом. Руки старика, сухие, морщинистые, с кожей, покрытой редкими седыми волосами и пигментными пятнами ржавого цвета, казались длинными, как у обезьяны. Он хромал, будто одна ного у него была короче другой (хотя хромота скорее всего являлась следствием сильно искривленного позвоночника, из-за чего нарушилась симметрия тела). Старик шел, припадая на одну ногу, при этом шаг его был мелким, как у китаянки, но тяжелым. Пако вбивал шаги в землю, поднимая облака пыли.

Макушку пергаментного цвета окружала поросль белых ватных волос, такая же поросль торчала из ушей. Носил Пако круглые очки с толстыми стеклами, которые скрывали половину его мелкого морщинистого лица. Одевался старик, как я уже упоминала, довольно своеобразно: белая рубашка с коротким рукавом, галстук, синие спортивные штаны с красными лампасами и пляжные шлепанцы. Причем одежда была чистой, опрятной, отглаженной. Мне подумалось, что Пако живет в доме престарелых.

Пока я растерянно, забыв обо всех приличиях, рассматривала старика, он успел обогнать меня и теперь неторопливо шел впереди. Путь лежал через мост, перекинутый через пересохшую речку, пешеходная тропа была очень узкой, так что мне пришлось плестись за ним. Но я никуда не торопилась. Остановившись на мосту, я с улыбкой рассматривала горы, покрытые густым зеленым мехом лесов. Внимание притягивала огромная каменная глыба, нависавшая над дорогой, серпантином опутывающей гору. Это была даже не столько глыба, сколько скала, издали казавшаяся двумя прижатыми щека к щеке головами монстров с узкими глазницами и широкими распахнутыми пастями. В солнечном свете монстры не казались страшными, напротив, вызывали улыбку, но в вечерних сумерках вполне могли бы нагнать ужас.

Пока я рассматривала с моста горы и раскрывающееся перед ними ладонью пространство, часть которого занимали коричнево-зеленые прямоугольники огородов, старик достиг конца моста, и путь освободился.

Я торопливым шагом пересекла мост, обогнала Пако, невольно ему улыбнувшись, и отправилась дальше.

Было начало августа, и на дверях многих кафетериев и маленьких магазинов, занимающих первые этажи домов, красовались объявления на каталонском «Tancat de 1 dґagost al 1 de setembre»[3]. Август – месяц отпусков в Испании. В это время большинство учреждений закрывают, поселки пустеют, а туристические зоны, наоборот, испытывают наплыв отдыхающих. Разглядывая эти объявления, я обеспокоилась тем, что библиотека, в которой я надеялась найти Интернет, может оказаться закрытой. И как мне быть тогда со связью?

«Глупости! – рассердилась я на себя. – Паникуешь заранее, да так, будто на всем белом свете существует только этот поселок! Сядешь на автобус, отправишься в Барселону, там уж точно найдешь работающее интернет-кафе». Приободрившись, я пошла быстрее.

Библиотеку я обнаружила быстро, даже не пришлось искать. Ее здание издали выделялось из сплошной линии двух-трехэтажных домов высотой и необычным геометрическим дизайном, который я окрестила про себя «космическим». Библиотека и вправду напоминала НИИ или здание космодрома из старых фантастических фильмов про будущее. Она представляла собой небольшой куб, который служил основанием для огромной перевернутой «трапеции». Стены были сплошь стеклянными, причем положение «окон» в «трапеции» было весьма своебразным: одни были вогнуты в здание, другие, наоборот, выгнуты на улицу. В «кубе» находились стойка ресепшена, за которой восседал мужчина лет сорока в крупных очках, и маленький зал с тройкой кресел. В «трапеции» – собственно библиотечные залы. «Трапеция», сильно выступающая за пределы «куба», отбрасывала густую тень, покрывающую в этом месте почти всю ширину тротуара. И в этой тени, как в маленьком оазисе, собирались группки молодежи.

Объявление на двери гласило, что первые две недели августа библиотека будет работать по утрам, а там закроется до сентября. Я обрадовалась тому, что все это время у меня останется возможность выходить в Сеть. Задерживаться на срок более двух недель я не собиралась.

Служащий с ресепшен рассказал, как я могу подключиться к Сети, сообщил пароль и пояснил, что нужно подняться на верхний этаж, считающийся здесь третьим, в России же – вторым.

Зал оказался почти пустым. Я заняла место за первым столом, открыла ноутбук и через некоторое время вошла в Интернет. К своей радости, я обнаружила письмо от Петра, но тут же испытала разочарование его краткостью. Петр, ничего не объясняя, спрашивал меня, как я долетела и обжилась. И все! Я чувствовала себя девочкой, которую угостили конфетой-обманкой. На смену разочарованию пришла злость, и я решительно написала Петру перечень вопросов, на которые желала получить ответы, начиная с того, кто он, и заканчивая тем, что ему от меня нужно. Также я потребовала рассказать мне историю дома, в котором я поселилась.

«Вы слишком много спрашиваете», – ответ пришел так быстро, будто Петр сидел у своего компьютера в ожидании вестей от меня.

«Имею право знать!» – оттарабанила я.

«Конечно, имеете право знать, но всему свое время. Сейчас могу ответить лишь на часть вопросов. Что предпочитаете узнать первым?»

Вот это уже лучше! Я задумалась, с чего бы начать. И решила, что информация о доме сейчас куда важней выяснения личности Петра.

«Кто хозяин этого жилья?» – написала я и, отправив письмо, нервно забарабанила пальцами по столешнице. Что скажет Петр? Совпадет ли его ответ с тем, который мне дала соседка?

«Если вы выполните ряд условий, то будете его хозяйкой», – пришло сообщение.

Ох уж этот Петр, мастер интриги! На мой вопрос он не ответил, но закинул новый крючок, на который я попалась.

«Что за условия?» – написала я и уже после отправки имейла подумала, что мой вопрос можно истолковать так, будто я вступаю в сделку. Хотя ни на какие условия я не собиралась подписываться. Ощущение, будто меня ввели в чью-то игру, как марионетку, лишь усугублялось. Неприятно чувствовать себя фишкой в чьей-то игре.

«Анна, я ваш друг, – писал Петр. – Вы можете доверять мне, ничего плохого я вам не сделаю. Напротив, помогаю. Почему? Не из личного интереса. Я работаю на одного человека, который пока не желает открывать вам свое имя. Он же отдает мне указания насчет того, что рассказывать, а о чем пока промолчать».

Ничего себе! Такой ответ породил лишь больше вопросов. Может, меня готовят в подруги суперагента? Или, не дай бог, в шпионки? А что? Одним из качеств, нужных для такой работы, является, насколько я понимаю, отличное знание иностранных языков. Правда, не представляю, какие тайны испанской глубинки могут интересовать мою страну. Секрет выращивания оливок в условиях нестабильного российского климата? Поиски специального рецепта изготовления хамона или ферментации вин? Но не успела я развить эту тему и выплеснуть свою иронию в письменном виде, как получила от Петра еще одно письмо:

«Анна, мне нужно идти. Пожалуйста, не покидайте поселка, живите в том доме, в котором вас поселили. Завтра или послезавтра я напишу вам больше. До связи!»

Но я не успела придумать, что ответить ему, так как увидела, что в ящике появилось новое сообщение, присланное с незнакомого адреса:

«Знаете ли вы, Анна, то, что ваш отец – неродной вам?»

Сердце пропустило удар. Я вчитывалась в эти строчки, не понимая их смысла. О чем пишет неизвестный? Глупости какие! Растерянность сменилась негодованием: да как он смеет бросаться такими заявлениями! Я сжала кулаки и стиснула зубы, чтобы усмирить поднявшуюся злость на «доброжелателя», посмевшего коснуться грязными ладонями святыни – моей семьи.

«Кто вы?!» – написала я ответным письмом, но мне не ответили. Разговорить адресата таким образом оказалось так же бесполезно, как пытаться пробить броню проезжающего танка, метая в него тапки. Писем в моем почтовом ящике больше не появлялось.

Я спустилась на первый этаж, будто во сне, остановилась в холле, не зная, куда идти, куда себя девать, что делать с этим слишком крепким, будто спиртовая настойка, заявлением. Самое простое решение – позвонить маме. Но как задать ей столь щекотливый вопрос? И, самое главное, я боялась. Боялась реакции мамы, застигнутой врасплох, боялась своей реакции. Я защищалась отрицанием – нет, нет, не правда, не правда! Но сообщение незнакомца все же сделало свое черное дело – посеяло сомнение. А что, если он сказал правду? И что мне с такой правдой делать, как жить дальше?

В одном только была уверена: я не стану меньше любить человека, которого всю жизнь считала своим отцом, несмотря ни на что.

Решившись, я вышла на улицу и достала мобильный телефон.

Мама мне обрадовалась. Мы немного поболтали на отвлеченные темы: я рассказала, как устроилась, как провела вечер и сегодняшнее утро. Я болтала нарочито беззаботно, но голос дрожал, выдавая нервозность.

– Дочь, что-то случилось? – перебила мама в тот момент, когда я рассказывала ей о погоде.

– Да, – не стала увиливать я. Если не решусь сейчас, то не решусь уже никогда. – Мне сообщили, что мой папа – неродной мне. Это правда?

– Кто тебе такое сказал? – ожидаемо спросила мама после паузы – слишком долгой и весомой.

– Неважно. Это правда?

– Ну что ты, дочь… – натянуто засмеялась она.

Если бы не этот смешок, предназначенный показать нелепость предположения, я бы поверила ей. Но моя мама, при всех ее положительных качествах, была неумелой актрисой: играть эмоции либо скрывать их она не умела. Смешок получился искусственным.

– Мама… – упрекнула я ее за эту неискренность.

Между нами всегда царило доверие. Я постараюсь понять родителей и принять причины, по которым они скрывали правду. Но только пусть не будет лжи.

– Ладно, дочь. Но это не телефонный разговор, – уже другим тоном, взяв себя в руки, ответила она. – Мы с папой не рассказывали тебе об этом, потому что не видели необходимости: тот человек погиб еще задолго до твоего рождения, а мой муж всегда относился к тебе как к родной дочери.

– Я знаю, мама. Обещаю, что эта новость не повлияет на мои отношения с папой. Я взрослый человек, в конце концов… Но мне хотелось бы узнать о моем настоящем отце от тебя, а не от чужих людей. Пожалуйста. Пусть больше не будет тайн.

– Хорошо, дочь, – вздохнула она после паузы. – Я расскажу тебе о нем, но не по телефону. Сейчас говорить на такие темы неудобно.

Мы попрощались – несколько неловко и торопливо, будто сбегая. Для нас обеих было облегчением прекратить этот разговор. Мама права: не сейчас. Мне тоже нужно успокоиться, осознать новость, выбившую кирпичи из крепкого фундамента моей жизни. Куда себя девать, куда идти, что делать?

На двери библиотеки я увидела объявление о том, что открылась выставка фотографий поселка, сделанных в период с конца позапрошлого века до окончания гражданской войны. Мне подумалось, что, разглядывая старые снимки, я смогу немного отвлечься от мыслей. Поэтому я вернулась в библиотеку и спустилась на нижний этаж.

Сама комната, отведенная под экспозицию, оказалась небольшой. На стенах висели любительские фотографии, взятые из семейных архивов. Кроме меня, в зале никого не было, и я могла задерживаться у каждой фотографии столько, сколько считала нужным. Я подолгу стояла перед каждым из пожелтевших и выцветших от давности лет снимков, разглядывала наряды того времени, всматривалась в незнакомые лица, пыталась прочитать то, о чем люди думали в тот момент, что происходило в их жизнях, фантазировала на тему, как сложились их судьбы. С особым интересом разглядывала детские фотографии, думая о том, что во время прогулок по поселку могу встретиться с кем-нибудь из тех детей – повзрослевших, постаревших, с морщинами-зарубками на изменившихся лицах, с житейским опытом в глазах, сменившим ребяческое любопытство. Как жаль, что я практически никого не знаю в поселке! А как было бы здорово, рассматривая, к примеру, фотографию этого мальчугана лет шести в матроске, с серьезными карими глазами и с тщательно уложенным чубом, воскликнуть: «Да это же Фернандо (Хосе, Франциско, Хуан, Антонио…), который прогуливается с собачкой! (или пьет кофе в кафе напротив моего дома, ежедневно читает газету в сквере на лавочке…)» Или, любуясь кукольным, торжественным личиком девочки, одетой в честь первого причастия в длинное белое платье, похожее на подвенечное, узнать сеньору Марию (Кармен, Марисоль, Лусию…), бывшую хозяйку рыбной лавочки (или жену сеньора Давида, мать Исабель – парикмахера, к которой запись на две недели вперед…). Семейные праздники, походы, молодежные слеты, местные футбольные матчи, велопробеги – законсервированные на десятилетия эпизоды из еще счастливой довоенной жизни. На снимках, датированных военными 1936–1939 годами, выражения лиц уже другие. Люди здесь серьезные, неулыбчивые. Да и большей частью это были не любительские снимки, а профессиональные, сделанные в ателье. В основном фотографии молодых женщин с детьми, снятые для того, чтобы отправить мужьям на фронт.

Не менее интересно оказалось рассматривать изображения самого поселка в начале прошлого столетия. Вглядываясь в эти черно-белые кадры, я будто играла в игру «найди десять отличий», пытаясь сопоставить увиденное во время прогулки и запечатленное на фотобумаге. Вот главная улица – вполне узнаваемая, заключенная в каменный желоб, образованный фасадами соединенных в сплошную стену домов. Эти здания, существовавшие и сто лет назад, сохранились до сих пор – отреставрированные, отремонтированные, жилые. Церковь, еще относительно молодая в то время, величественно возвышается на своем постаменте. По лестнице спускаются люди, возвращающиеся с воскресной мессы. Только нет пока на этой улице машин – она пешеходная. И не проложен асфальт. Да вот еще на месте новомодного супермаркета зияет дыра.

Я переходила от одной фотографии к другой, читая сделанные к ним подписи, – кто изображен на снимках, каким годом датируются, из чьего семейного архива предоставлены. Немного дольше задержалась перед кадром с фабрикой, датированным 1930 годом. Рассматривая фабрику, снятую, по всей видимости, в ее лучшие времена, я думала о том, что она совсем не кажется мне страшной. От живой фабрики, дышащей трубами, сверкающей целыми стеклами, не исходило угрозы. Опасность я чувствовала от нее мертвой, от такой, какой я ее увидела: вначале – во снах, потом – наяву.

Я где-то вычитала, что причины многих наших страхов или неприятных ощущений кроются в прошлых жизнях. Так, заставляющий ежиться скрип по стеклу похож на лязганье оружия. Что произошло в одной из моих прошлых жизней, что породило нынешний страх?

Я почти закончила осмотр, как вдруг одна из последних фотографий заставила меня ахнуть от неожиданности. Чтобы убедиться в том, что мне не померещилось, я приблизила лицо вплотную к снимку, а потом, наоборот, отступила назад с тем, чтобы взглянуть на него издали и под другим углом. Но нет, все оказалось именно так, как мне и показалось в первый момент.

В самой картинке не было ничего особенного: молодая девушка сидела на ступенях невысокого крыльца, сложив руки на коленях и напряженно глядя вдаль. Но девушку эту я уже видела. Во сне. Ошибки не было: слишком уж запоминающейся внешностью она обладала, даже одежда на незнакомке оказалась точно такой же, как мне и привиделась: цветастая пышная юбка, скрывающая ноги до щиколоток, блуза в крестьянском стиле, оголяющая плечи, с рукавами-фонариками и шнуровкой на груди. Бурную гриву волнистых волос девушки, как и в моем сне, усмиряла лента. Надо же, оказывается, героиня моего кошмара существовала в реальности! А может быть, она жива и до сих пор? Впрочем, в последнем я усомнилась после того, как увидела дату, когда была сделана фотография, – 1932 год. Девушке на ней лет двадцать, а значит, сейчас бы ей уже исполнилось около ста. Маловероятно, что она дожила до такого возраста.

Второй момент, который меня заинтересовал на этой фотографии, – дом. Я узнала и ступеньки, и крыльцо, и часть двора, хоть он и претерпел кое-какие изменения: на снимке рядом с домом стояла каменная лавочка, тогда как сейчас никакой лавки во дворе не было. Дом мне был хорошо знаком уже потому, что я в нем остановилась.

Это что же получается, что эта девушка из моего сна существовала на самом деле? И, более того, проживала или хотя бы просто бывала в доме, в который вчера заселилась я? Значит ли это, что эту девушку постигла страшная участь? Мне стало одновременно и жутко, и интересно. Не каждый день встречаешься с такими загадками.

Из подписи к фотографии я узнала, что девушку звали Ана Мария Фернандес Перейра, а заинтересовавший меня снимок предоставлен из личного архива некой Пилар Морено Гомес. Я решила по возможности выяснить, кто такая эта Пилар, и задать ей свои вопросы.

Я покинула библиотеку и в растерянности остановилась, не зная, куда идти и что делать дальше. Время не подошло и к полудню, впереди почти целый день, и нужно чем-то себя занять. Поселок я уже видела, но решила прогуляться по нему еще раз, выпить кофе, почитать в сквере какую-нибудь из книг, закачанных в мой ноутбук. Потом вернуться домой, приготовить обед, отдохнуть, заняться уборкой. А вечером можно позвонить соседям, чтобы спросить, может, они знакомы с Пилар Морено Гомес, отдавшей снимок из семейного архива в фонд библиотеки. А вдруг старики сами знают девушку с фотографии? Как бы там ни было, я уже поняла, чем займусь сегодня. Когда есть некий план, жить веселее. Я всегда была сторонницей планирования: придерживаться установленного распорядка дня для меня было таким же важным и обязательным, как чистить зубы. Праздношатание выбивало меня из колеи. Конечно, случались дни, проходящие без пользы – когда я просто читала или смотрела телевизор. Но это было редкостью – и не потому, что я не могла позволить себе такие паузы, а именно потому, что от безделья уставала куда больше, чем от интенсивной работы. Когда я прикинула планы на этот день, настроение значительно улучшилось, даже исчез неприятный осадок, вызванный анонимным письмом. Мама объяснит мне все, как и обещала, нужно только немного подождать. Приободрившись, я отправилась гулять дальше.

Я не пробыла в этом поселке и суток, но, неторопливо шагая сейчас по узким, залитым солнцем тротуарам вдоль двухполосного шоссе, чувствовала себя своей. Так, как будто прожила в Санроке не один год. Или, точней, словно родилась здесь, провела детство, потом уехала и вот наконец вернулась. Я знакомилась с поселком, но будто вспоминала его из прошлого. Вот мясная лавка с вывешенными под потолком свиными окороками – хамоном. Черноглазый и черноусый хозяин напевает себе под нос что-то веселое. Мне подумалось, что я знала, как его зовут, но запамятовала. Вот парикмахерская, в которой две молодые верткие девушки, одетые в черные форменные футболки и черные брюки, не прекращая разговора, ловкими движениями приводят в порядок головы клиенток – двух почтенных сеньор. Не здесь ли я раз в два месяца освежаю прическу – подравниваю кончики и стригу челку? Вот маленькая овощная лавочка, хозяйка которой, говорливая пожилая сеньора, отпуская покупательницам краснобокие крупные томаты, обсуждает последние новости. Мне казалось, будто я уже неоднократно покупала фрукты и овощи в этой лавке и меня здесь знают так же, как других постоянных посетителей. И если я сейчас сюда войду, поприветствуют улыбкой, спросят, как у меня дела, посетуют на жару, расскажут, куда уедут через неделю на каникулы. Наваждение. Это чувство действительно было лишь наваждением, странным дежавю. Кто мог меня здесь знать, если я приехала лишь вчера? Но чужая жизнь прядями вплеталась в мою привычную, и так органично, что я уже не могла ни отличить старые пряди от новых, ни расплести эту тугую косицу. Да мне, если честно, и не хотелось. Я дышала этим воздухом, наполненным другими ароматами, и мне казался чужим уже московский воздух. Жара, видевшаяся мне в столице удушающей, здесь воспринималась как дружеские объятия. Я уже давно не чувствовала себя так хорошо, так свободно, так легко. Словно действительно оказалась на своем месте.

Я зашла в лавочку (конечно, никто меня тут и не знал, хотя со мной и поздоровались с вежливой улыбкой), купила яблок и бананов. Мне хотелось прихватить еще овощей, но гулять с сумками было несподручно.

В кафе, расположенном сразу за овощной лавкой, я выпила чашку кофе с молоком. За соседним столиком расположился уже знакомый мне старик Пако. В своей отглаженной рубашке с галстуком он смотрелся несколько странно на фоне других посетителей, одетых в куда более уместные в жару футболки и майки. Старик не обращал на меня никакого внимания, хоть я и пялилась на него довольно неприлично. Я просто не могла не смотреть на него, мой взгляд, который я то и дело усилием воли переводила на проезжающие по шоссе машины или проходящих мимо пешеходов, то и дело возвращался к Пако – к его отглаженному галстуку, белоснежному накрахмаленному воротнику с острыми краями, ватным волосам, окружавшим пергаментную макушку, толстым стеклам очков. На столике перед Пако стояла кофейная чашка, а на блюдечке лежал бутерброд, но старик, пребывая в своем мире, не прикасался к еде. На этот раз, возможно, он воображал себя секретным агентом на задании и что-то с увлечением наговаривал, будто на диктофон, в зажигалку. Какие фантазии витают в его голове? Видит ли он себя молодым ловким агентом или все же отдает отчет в том, что он уже старик? Игра ли для него эта «роль» или он действительно воспринимает воображаемое куда серьезней, чем реальность?

Закончив «репортаж», Пако бережно убрал зажигалку-«диктофон» в карман и наконец-то приступил к кофе. А я поднялась с места, расплатилась и отправилась дальше.

Да, это странно, но я действительно чувствовала себя здесь своей. Я родилась в Москве, прожила в ней много лет, иногда путешествовала, но нигде, включая мой город, не ощущала себя так органично, так «на своем месте», как здесь. Будто до этого носила обувь не своего размера, считая нормальным то, что она жмет, и вдруг переобулась в туфли, сшитые с учетом всех особенностей моей стопы. Я удивлялась этому странному ощущению, но в какой-то момент вдруг поняла его причину. Ответ оказался таким неожиданным и в то же время простым, что я остановилась посреди улицы. Я действительно гуляла по этому поселку – очень давно, в своих детских снах. Допускаю, что это место снилось мне не в точности таким, каким оно оказалось в реальности, но ошеломляющее сходство было – эти узкие балкончики с выставленными на них горшками с яркими цветами, плотно прилегающие друг к другу дома, даже церковь! Я видела эту церковь возле шоссе. Во сне именно по ее ступеням ко мне спускался незнакомый старик с ласковой улыбкой и глазами цвета перезрелой сливы. Я видела! Чтобы убедиться в правильности своей догадки, я свернула с главной улицы на одну из перпендикулярных ей и точно оказалась в полутемном «желобе», таком узком, что два человека с трудом могли бы здесь разминуться.

Надо же… Я тихо рассмеялась: моя детская мечта когда-нибудь оказаться в стране своих грез исполнилась! Таким странным образом, с помощью «волшебника» Петра, подарившего мне путевку в сны моего детства.

– Это не совпадение, не совпадение, – бормотала я себе под нос, поднимаясь по другой улочке обратно к шоссе. – Чему я удивляюсь? У меня со снами всегда были особые отношения…

Во время прогулки я вторично встретилась с Пако. На этот раз старик стоял посреди тротуара и громким голосом исполнял песню. Когда закончил, поклонился невидимым зрителям и пошаркал дальше в сторону резиденции. Я улыбнулась и обогнала его.

На одной из стен я увидела объявление о том, что этим вечером в баре «Disco» состоится музыкальный мини-фестиваль. Было указано несколько названий групп, которые ни о чем мне не говорили (скорее всего местные), но тем не менее я решила пойти.

VII

Бар, в котором проходил фестиваль, находился на противоположном от меня конце поселка, немного обособленно, но на это имелись свои причины: днем это было обычное кафе, в которое приходили за тем, чтобы выпить кофе и съесть бутерброды, но ночью по выходным столы, занимающие большую часть помещения, убирали, чтобы освободить место для танцев, и бар превращался в молодежную дискотеку. Сегодня столы оставили, но сдвинули их плотно, чтобы вместилось побольше народу. На небольшой сцене, неподалеку от барной стойки, уже стояли барабанная установка и микрофон. Я заняла единственный оставшийся свободным столик, сделала заказ – коктейль – и приготовилась ждать. В зале собралась в основном молодежь лет восемнадцати – двадцати пяти, приходили целыми компаниями, состоящими из девушек и юношей. Я недолго оставалась в одиночестве, уже минут через пять к моему столику подошла девушка лет девятнадцати и спросила, может ли она с двумя друзьями занять оставшиеся три места? Я не возражала. Девушка обрадовалась, отлучилась ненадолго и вернулась уже с парнями.

Первое время я чувствовала себя в чужом обществе несколько скованно, но соседи мне достались разговорчивые, и вскоре мы перезнакомились и до начала концерта успели немного пообщаться. Я узнала, что девушку зовут Сандрой, а ее спутников – Габриэлем и Давидом (последний был ее бойфрендом), что пришли они на фестиваль, чтобы поддержать группу «Locos»[4], в которой играет старший брат Давида.

– Он гитарист. И, между прочим, у него нет невесты, – сказала Сандра, обнимаясь с Давидом. – Можем вас познакомить!

Я не успела ответить, как в разговор вмешался второй молодой человек – Габриэль.

– А у тебя есть жених? – с испанской непосредственностью в лоб спросил он.

И я невольно улыбнулась тому любопытству, которое проскользнуло в его взгляде, – смотрел он на меня с мужским интересом. Может, я еще не вышла в тираж, если на меня обращают внимание девятнадцатилетние мальчики, симпатичные, надо сказать? Габриэль был выше среднего роста, худощав, но при этом отлично сложен, как подросший, но еще не до конца оформившийся щенок элитной породы, который в скором будущем обещает превратиться в шикарного пса с идеальным экстерьером. Подождать только немного и чуть-чуть физических тренировок. Лицу его тоже пока не хватало мужественности – взгляд огромных темно-карих глаз был несколько застенчив, хоть Габриэль изо всех сил и старался казаться «бывалым» – смотрел на меня с прищуром, будто оценивая, разговаривал излишне живо и отвязно, маскируя таким образом смущение, сцеживал сквозь зубы грубые слова, которые щедро вставлял в свою речь. И все же он еще оставался ребенком. Целовался ли он вообще? Я скользнула взглядом по вишневым губам Габриэля, не лишившимся еще детской припухлости. И, перехватив его взгляд – завистливый, любопытный, который тот бросил на целующуюся взасос парочку, поняла, что нет.

– Я замужем, – зачем-то сказала я и не сдержала улыбки, заметив в темных глазах разочарование.

– А у меня есть невеста! – несколько воинственно заявил Габриэль, будто мне в пику.

Сандра, услышав это, фыркнула, а Давид изогнул смоляные брови, выражая удивление.

– Правда, мы встретились только два раза, – добавил Габриэль, отчаянно краснея.

От дальнейших объяснений его избавило то, что появившийся на сцене ведущий объявил о начале концерта.

Увы, это оказалась не моя музыка – с претензией на тяжелый рок, но до него недотягивающая. Не цепляли ни тексты, ни игра, ни голоса. Не потому, что исполнение было плохим, нет, дело в том, что мне не нравился подобный стиль. Я сдержанно улыбалась, хлопала больше из вежливости, чем от восторга – в отличие от моих соседей, которых происходящее на сцене поглотило целиком. Сандра то и дело визжала от восхищения, подскакивая на месте, ее спутники криками подбадривали музыкантов, одобрительно свистели и хлопали. Я же чувствовала себя чужой на этом празднике жизни.

Группа, в которой играл брат Давида, показалась мне наиболее симпатичной из всех: голос у солиста был приятным, музыкальная тема прослеживалась. Играли с отдачей, с душой – в отличие от двух предыдущих групп, музыканты которых больше «рисовались», копируя движения известных рок-исполнителей. «Locos» я аплодировала искренне, от души, чем вызвала всплеск радости у соседей по столику.

– Если бы ты не была замужем, мы бы обязательно познакомили тебя с братом Давида, – с сожалением вздохнула Сандра.

Я молча улыбнулась. В мои планы пока не входили знакомства с намеком на романтичные отношения. Когда-нибудь – когда воспоминания о разводе выцветут, как забытая на летнем солнце фотография, когда время отшлифует шрамы от только-только затянувшихся на сердце ран. Может быть, тогда одно из таких семян-знакомств даст зеленый росток, но пока бесполезно ронять семена на выжженную почву, они так и погибнут.

Я решила уйти немного раньше, не дожидаться окончания концерта. Все еще сказывалась усталость после перелета и разница во времени: в Москве я бы уже готовилась ко сну. Я попрощалась с симпатичными мне Сандрой, Давидом и Габриэлем, согласилась выпить с ними как-нибудь кофе и отправилась к барной стойке, чтобы расплатиться за заказ. В это время ведущий объявил выход новой группы – «El gato de cristal»[5]. Судя по тому, что музыкантов встретили обрадованными криками, группа была довольно известной в этих местах.

– Так рано уходите? – отсчитывая мне сдачу, улыбнулся бармен-перуанец с таким сожалением, будто я была здесь самой дорогой гостьей.

– Уже пора, – вежливо улыбнулась я в ответ, оставляя на блюдечке чаевые.

– Надеюсь, вам понравилось выступление…

– Да, очень! – ответила я.

Хоть музыка и оказалась не в моем вкусе, я уходила из этого бара с самыми лучшими впечатлениями и действительно отлично провела время в компании Сандры и ее друзей.

– Приходите еще, – сказал мне официант.

– Обязательно! – пообещала я.

Разворачиваясь, чтобы уйти, я мельком бросила взгляд в сторону сцены, на которой долговязый солист торопливо устанавливал микрофон под свой рост, а стоявшие по оба края от него гитаристы уже тронули струны, извлекая из инструментов первые звуки. Мой взгляд ненадолго задержался на них, но не на солисте и гитаристах, а на девушке-барабанщице. Во-первых, это оказалось несколько неожиданно – не барабанщик, а барабанщица. Все выступавшие до них группы были в мужском составе, за исключением одной, в которой солировала девушка. Во-вторых, не залюбоваться барабанщицей было нельзя: красавица с грацией кошки. Не в ее ли честь названа группа?

Довольно высокая, тонкая и изящная, как статуэтка, она отлично смотрелась бы на страницах глянцевых журналов, но выбрала барабанную установку, за которой, пожалуй, выглядела даже сексуальней, чем позируя в самом откровенном белье. Белая майка выгодно оттеняла ровный загар (тут я завистливо вздохнула, потому что мне никогда не достичь такого красивого оттенка). Черные волосы тяжелой занавесой падали до поясницы, ровная челка скрывала лоб. Ее лицо казалось надменным, как у императрицы, но девушка и являлась императрицей, царившей в собственных владениях. Ее жесты, повороты головы, улыбки, которые она дарила публике, были наполнены величием и собственной значимостью.

Я даже подумала, не задержаться ли на одну песню просто ради того, чтобы полюбоваться игрой барабанщицы? Ее не столько нужно было слушать, сколько видеть. Мельком оглядев зал, я с улыбкой заметила, что мужская половина слушателей явно оживилась: у барабанщицы имелись свои поклонники. Впрочем, и женская половина тоже аплодировала с большим энтузиазмом.

Я все же решила не менять своих планов и уйти, как задумала. Но едва дошла до двери, остановилась – так внезапно, будто меня догнал старый знакомый и положил мне ладонь на плечо.

Незнакомая песня, исполняемая знакомым голосом. Ошеломленная, я оглянулась, недоумевая, как голос, звучащий в моем сердце, вдруг проник в реальность. Это слишком невозможно, слишком сказочно – чтобы в один день исполнились мои мечты, одна из которых шла из детства – прогуляться наяву по улицам «моей страны». И вторая – найти исполнителя присланной Петром песни. А в том, что именно этот голос звучал тогда в моих наушниках, я почти не сомневалась – слишком долго его слушала. Этот голос проник в меня не только через уши, но и через поры. Я вдыхала его, как воздух, и он, растворяясь в крови, теперь тек по моим артериям и венам. Он спутал тогда мои мысли и разбудил тайные желания. Его красота была смертельной – он содержал яд, который мог отравить мое сердце.

С трудом придя в себя, я пригляделась, насколько это было возможно из-за отдаленности от сцены, к солисту. И первое сомнение в том, что я все же ошиблась, впрыснуло в кровь дозу противоядия. Нет, это не он. Не он! Этот долговязый парень не имел ничего общего с тем коренастым мачо, которого я увидела во сне.

Я так доверяла своим снам, что приняла привидевшуюся мне внешность парня как аксиому. Он должен выглядеть так, как нарисовало его мое воображение: невысоким, широкоплечим, с длинными волнистыми волосами, завязанными сзади в хвост, с хищными ноздрями и опасным взглядом черных, как бездна, глаз. С вытатуированной пантерой на плече.

На сцене же стоял совсем другой человек: высокий для своей нации, худощавого сложения, но с рельефными плечами, выдающими завсегдатая спортзала. Черные волосы парня были подстрижены коротко и въерошены по местной моде гелем. Из-за того, что я находилась далеко от сцены, мне сложно было разглядеть его лицо, я лишь заметила, что носил он бородку-эспаньолку. Ничем не примечательный молодой человек в обтягивающей футболке и светлых джинсах, продранных на коленях. Обыкновенный парень с необыкновенным голосом.

«Нет, это не он», – сказала я себе, однако без уверенности и с какой-то странной радостью, разливающейся теплом в душе. Мне не понравился привидевшийся во сне образ, он внушал мне страх, казался демоническим. Сейчас же я видела простого, земного парня.

Голос лился на сердечные раны, тревожа воспоминания о недавнем разводе, разбитой семейной жизни и развеявшихся сигаретным дымом иллюзиях. Впервые за то время, что прошло после подписания бракоразводных документов, я испытала острую грусть и сожаление о том, что мое недавнее счастье оказалось стеклянным. То, о чем пел солист, было созвучно моим собственным переживаниям, и моя душа, приголубленная, обласканная, нашедшая сочувствие, неосмотрительно раскрылась, не ведая, что принимает в подарок троянского коня.

«Прочь, прочь отсюда! – зашептала осторожность, еще не вытравленная до конца. – Беги! Я чувствую опасность!»

Я бы послушала ее, если бы не была стреножена слишком сильной магией этого голоса.

Группа исполнила лишь две песни, вторая из которых оказалась той самой, которую мне прислал Петр, и, сорвав свою порцию аплодисментов и восторженных выкриков, удалилась. Я еще какое-то время постояла в проходе, будто надеясь, что музыканты вернутся, но вместо них на сцену вышел ведущий, чтобы объявить следующую группу. Мне ничего не оставалось, как развернуться и уйти.

Я вышла во двор, вдохнула жаркий воздух, показавшийся огненной лавой, спалившей внутренности только от одного вдоха. Голова кружилась, ноги дрожали, в ушах раздавался звон. Испугавшись, что потеряю равновесие, я присела на бетонную скамью, опустила голову и сжала ладонями виски. Мне было нехорошо. Жара, духота, сигаретный дым плюс волнение от неожиданной встречи, переживания, связанные с разводом, воскресшие под влиянием услышанной песни… Черт побери этого Петра с его письмами, недосказанностями, загадками и неожиданными сюрпризами. В какую игру он меня втянул? Что ему надо? Зачем он прислал мне песню? Как раздобыл ее?

Мне стало немного легче, я выпрямилась, но все же не торопилась подниматься, опасаясь того, что головокружение вернется. Нужно успокоиться, чтобы подумать над происходящим и попробовать найти более-менее разумные объяснения. Сейчас же, находясь на эмоциональном пике, я видела символичность во всем. Даже в названии группы.

В какой-то момент мне подумалось, что я сплю, и это показалось самым реальным объяснением всех событий, случившихся за последнее время.

И все же, все же… Такое ощущение, будто этот Петр знает обо мне слишком много – даже мои сны ему известны. Иначе как объяснить то, что он привел меня в место, неоднократно мне снившееся? Это действительно какой-то длинный абсурдный сон! Попури из старых сновидений и желаний. Фабрика, поселок, семейная тайна, исполнитель песни… Слишком много для одного дня. Слишком. Неудивительно, что от таких потрясений мне стало нехорошо.

Мне не нравится играть вслепую, когда не знаешь, в чьи ворота бьешь. Сейчас я ясно понимала, что меня поставили с завязанными глазами напротив моих же ворот. Я чувствовала собирающееся над головой облако опасности. Воздух был наэлектризован, как перед грозой, тишина казалась зловещей. Кто-то затеял игру, а я была всего лишь орудием. «Не позволяй играть собой», – сказал мне как-то отец. Следовала ли я этому совету? Не всегда. Но никогда еще так явно не становилась чьей-то марионеткой.

Разозлившись, я почувствовала прилив сил. Но в тот момент, когда собралась подняться, дверь бара приоткрылась, и на улицу вышла пара. Длинноволосая девушка с грацией кошки, чья игра на барабанах была такой завораживающей, и высокий молодой человек с голосом, сыгравшим на струнах моей души. Они остановились на крыльце, но освещение было тусклым, так что при всем желании хорошо рассмотреть парня я не могла. Мне показалось, что ему было лет тридцать, и лицо его оказалось довольно привлекательным, лишенным той опасной хищности, которая была присуща герою моего сна.

Глядя на стоящую на крыльце пару, я подумала, что они подходят друг другу, и, словно в подтверждение моих слов, молодой человек обнял девушку и привлек к себе. Она обвила шею парня тонкими гибкими руками и поцеловала его.

Я отвернулась, будто подсмотрела что-то неприличное. Какое мне дело до чужих поцелуев! Но почему-то к гамме разнообразных чувств, пережитых на концерте, добавилось еще одно, определить которое я не смогла. Это было и не огорчение, и не боль, и не ревность (Какое право я имела ревновать незнакомого мне человека, увиденного в первый и, возможно, в послений раз в жизни. Смешно!) в чистом виде, а что-то среднее, будто все эти чувства взболтали в стакане и заставили выпить глоток.

А парочка тем временем, нацеловавшись, уже мирно беседовала. Девушка курила, и до меня доносился тихий звон браслетов, украшавших тонкие запястья. Еще ни разу я не видела, чтобы копеечная бижутерия – пластмассовые цветные браслеты и серьги-кольца – смотрелись на ком-то так не пошло, не дешево, не по-детски, а сексуально. Глядя на нее, хотелось немедленно скопировать ее образ: выстричь челку, выпрямить волосы, вдеть в уши кольца, вставить над губой сережку-«мушку». Но даже скопированный в деталях стиль на другой девушке не выстрелил бы в «яблочко».

Парень, склонившись к девушке, завел ее прядь волос ей за ухо – и этот жест, такой легкий и невинный, показался мне даже интимней и чувственней, чем поцелуй. Он куда красноречивей, чем публичные объятия и страстные поцелуи, рассказывал об отношениях между этими двумя – об их сдерживаемой до удобного момента страсти, об их ласках, которые они дарят друг другу, оставшись наедине, о нежности, с какой смотрят друг другу в глаза.

Я отдала бы пять лет жизни только за одно такое мгновение. Все ласки, которые мне дарил бывший муж, – только за одну такую невинную. Мне подумалось, что можно долго присматриваться к человеку, суммируя положительные качества, взвешивая их, как пакет с черешней, разбивать на спектры свои эмоции в стремлении проанализировать степень своей влюбленности или холодности, а можно просто, без всяких физико-математических вычислений, влюбиться, лишь подсмотрев случайно один жест. Жест, которым он выразил всю глубину своих чувств – увы, – к другой.

Пока я вытаскивала из души неожиданные эмоции, будто из ладони – осколки раздавленного в руке стакана, парочка спустилась с крыльца, подошла к припаркованному неподалеку мотоциклу спортивной модели. Молодой человек снял два шлема. Два шлема – как две зубные щетки в одном стакане.

Взревел мотор, и мотоцикл унес пару в ночь. Оставшись в одиночестве, я постепенно пробуждалась от своих эмоций. Первыми моего слуха коснулись звуки музыки, доносящиеся из бара, – концерт все еще продолжался. Надо же, мне казалось, будто я сидела в тишине, нарушаемой лишь приглушенным разговором девушки и парня… Затем к музыке фоном лег шум проезжавших по шоссе машин. Что за странное наваждение меня посетило?

Я поднялась с лавочки и направилась в сторону поселка.

По дороге за мной увязался котенок. Неуклюжий малыш месяцев двух со смешно взъерошенной белой шерсткой и единственным черным пятном возле носа. Он мирно сидел на ступеньке одного из домов и, казалось, не собирался никуда уходить. Но когда я поравнялась с ним, вдруг тонко мяукнул, словно приветствуя, и побежал за мной. Будто поджидал специально меня.

– Тш… Нет, нельзя. Возвращайся! – сказала я, остановившись. – Иди к своему дому!

Котенок, глянув на меня снизу вверх, вновь мяукнул – не жалобно, не так, как выпрашивают угощение или ласку, а как-то… сердито, будто пытался донести до меня нечто, что я упорно отказывалась понимать.

– Нет! Ты потеряешься, – настаивала я.

Котенок мурлыкнул и потянулся, выставив вперед лапы и выгибая спину – с неожиданной грацией уже взрослой кошки.

– Малыш, давай я отнесу тебя, – присела я перед ним.

Котенок дал взять себя на руки, но когда я опустила его обратно на крыльцо, вдруг зашипел. Опять же, словно взрослая кошка.

– Пока! Будь умницей, – попрощалась я с ним, проигнориров его недовольство.

И быстро пошла прочь. Но все же через несколько метров не выдержала и оглянулась, чтобы проверить, не увязался ли за мной малыш. Нет, в темноте белело пятнышко, замершее неподвижно на ступеньке крыльца. И я, успокоившись, продолжила путь.

Но когда значительная часть дороги была позади и я почти подошла к нужному повороту, меня обогнал этот белый котенок с черным пятнышком на мордочке. Забежав вперед, он сел на асфальт передо мной и громко мяукнул. Что за мистика? Мне почудилось, будто он действительно хочет мне что-то сказать.

– Что, малыш? Не послушал меня? Потерялся?

Глядя на него, я подумала о своей Дусе. Как она там без меня? От этих мыслей стало грустно, и котенок, сидящий на дороге, показался мне очень одиноким. Может, взять его к себе – хотя бы на эту ночь? Накормить, поиграть с ним, а утром отнести к тому дому, возле которого я его нашла, но уже не оставлять на крыльце, а позвонить в дверь и спросить у хозяев, не их ли малыш.

– Ну, иди, – скомандовала я, приседая перед котенком и протягивая ему руки.

Но малыш вдруг резво вскочил и побежал впереди меня, смешно подкидывая задние лапы, будто выдергивая их из вязкой глины. Мы как раз проходили плохо освещенный участок перед старым фабричным зданием, за которым мне следовало свернуть, как вдруг белый маячок метнулся к массивным воротам фабрики, нырнул в какую-то щель и исчез.

– Куда ты?! – рванула я следом за ним в слепом порыве, но, когда мои ладони коснулись шершавой древесины ворот, опомнилась.

– Кис-кис-кис, – позвала я, почти вплотную приближая лицо к щели между створками. – Киса, иди сюда! Это опасно!

Про опасность у меня вырвалось случайно – в свете, видимо, моих собственных старых страхов. Но не успела я подумать о том, что может быть опасного в старом здании для маленького котенка, как из-за ворот донесся громкий кошачий визг, и следом наступила тишина – слишком резко, слишком красноречиво говоря о беде, случившейся с малышом.

– О господи! – вскричала я и что есть силы хлопнула ладонями по воротам. Удивительно, но они, казавшиеся мне запертыми, вдруг легко поддались. Так просто и бесшумно, будто они стояли приоткрытыми, а еще пользовались ими ежедневно и регулярно смазывали петли.

– Киска? Малыш?

Неужели я сделала это – вошла в заброшенное фабричное здание не во сне, а наяву? Наверное, если бы я смотрела на себя со стороны, я бы изумилась. Но сейчас мной двигало лишь беспокойство за котенка, и о собственных страхах я забыла. Еще вдруг подумалось, что страх за другое существо – мое слабое место. Если бы кому-то понадобилось заманить меня в такое страшное для меня место, как фабрика, он бы мог в качестве хода-ловушки использовать это.

– Кис-кис-кис, – вновь позвала я, шагая в темное, пахнущее сыростью и пылью помещение и спешно вытаскивая из кармана мобильник, чтобы осмотреться.

Но едва не повернула обратно: тишина в альянсе с глубокой темнотой – что может быть более пугающим? Я торопливо нажала на кнопку мобильного, заставив экран засветиться, и почувствовала себя немного увереннее.

– Котенок, где ты? Что с тобой?

Я двинулась вперед маленькими неуверенными шажками, освещая себе путь слабым светом от зажатого в дрожащей руке мобильного. Тишина была такой глубокой, что мне казалось, будто я слышала учащенный стук своего сердца. Оно хронометром отсчитывало мои шаги, звук которых глушил толстый слой пыли или высохшей до нее земли. Казалось, будто иду я по муке. А может, эта фабрика и имела отношение к производству муки? Как знать.

– Котенок, маленький… Малыш, отзовись!

Куда он исчез? Если бы что-то с ним случилось, я бы нашла его тут, лежащим в пыли. Ведь, судя по тому, что котенок взвизгнул почти сразу после того, как скрылся в этом помещении, убежать далеко он не мог. Остается надеяться, он не покалечен, а лишь напуган и забился в какую-то щель. Только я так подумала, как слева от меня послышался легкий шорох. Я резко повернулась. Свет мобильника выхватил высокую фигуру в плаще с накинутым на голову капюшоном, которая стояла рядом со мной на расстоянии вытянутой руки. От неожиданности я вскрикнула и выронила телефон. Я не столько услышала, сколько почувствовала по всколыхнувшемуся воздуху, что этот «кто-то» двинулся ко мне. Не дожидаясь, когда он приблизится, я развернулась и бросилась к выходу.

Ужас заключался в том, что в темном помещении я потеряла ориентацию. Слепо тыкалась в стены в поисках ворот, но вокруг были лишь сырые камни. Я металась в этом каменном мешке, будто накрытая банкой муха. Билась о стены, но единственное, чего достигала, – того, что теряла рассудок от страха и паники. Мне то и дело казалось, будто ужасная фигура в капюшоне вот-вот поймает меня за руку. И тогда… Что будет тогда, я, к счастью, не успела додумать, потому что ладони наконец-то коснулись шершавого дерева. Я с силой толкнула ворота и вывалилась на темную улицу.

Не помню, как добежала до дома. Домчалась за считаные минуты. Наверное, еще никогда в жизни я не развивала такую спринтерскую скорость. Остановилась лишь возле калитки – чтобы отдышаться и вытащить ключи. Они звенели где-то в глубине кармана, но я все никак не могла их найти, дрожащие пальцы путались в легкой ткани и, когда нащупывали ключ, не могли его подцепить.

– Анна, ты? – окликнули вдруг меня.

Оглянувшись, я увидела сеньору Кармен, под ручку с мужем идущую по направлению к дому.

– Кармен! Хуан! – обрадовалась я, бросаясь соседям навстречу. И замолчала, не зная, как и что сказать. Слишком много потрясений на сегодня. Слишком много…

– Девочка, что-то случилось? – поняла и без слов соседка. – Пойдем к нам! Расскажешь.

Я не стала возражать, потому что человеческое общение – это то, что мне сейчас было нужно.

VIII

Несмотря на эмоциональные потрясения, проспала я ночь очень крепко и без сновидений.

Страхи, которые в сумерках выросли до размеров великана, утром съежились и стали не больше воробья. Это ночь, рисуя тенями, создает монстров, которые дневным светом стираются, будто ластиком. Сейчас, думая о случившемся на фабрике, я не испытывала ужаса, напротив, мне даже было немного смешно. Я подтрунивала над собственной пугливостью. Ведь та фигура, что мне привидилась, скорее всего являлась игрой моего воображения. У страха глаза велики. Ну право, кто мог бы находиться в заброшенном здании? Никого там не было! Никого.

Мне стало жаль утерянного мобильного, но все же, пусть я и посмеивалась все утро над своим испугом, возвращаться на фабрику ради того, чтобы поискать там телефон, я не решалась. По-крайней мере, в одиночестве. Разве что попрошу о помощи старика Хуана. Мобильный мне был необходим: в нем остались многие контакты.

Вчера я не стала рассказывать соседям о своих приключениях, отговорившись тем, что немного заблудилась и потому разволновалась. Не знаю, поверили ли они мне или просто сделали вид, но эту тему больше не поднимали. Кармен пригласила меня составить им компанию за ужином, и я согласилась. Приготовленные на гриле свежие овощи (сладковатый сочный лук, зеленый и красный перец, цуккини и дольки картофеля) и свиные ребрышки оказались великолепны. А еще великолепней было ароматное вино, которое Хуан щедро подливал мне. И хоть я выпила два бокала, не почувствовала даже легкого опьянения. Мы говорили на отвлеченные темы, в основном рассказывали о своих семьях. Я – о родителях, Кармен – о своем сыне и внуке. В какой-то момент наш разговор коснулся поселка, и я, упомянув о том, что ходила на фотовыставку, поинтересовалась, не знакома ли Кармен с некой Пилар Морено Гомес – женщиной, подарившей библиотеке фотографию. Кармен задумалась, но потом сказала, что знакомых Пилар в этом поселке у нее нет.

– Кстати, ты спрашивала о доме! – воскликнула моя соседка, я разволновалась, предвкушая занимательный рассказ. – Много узнать мне не удалось, не обольщайся… – остудила она мой пыл, убирая со стола остатки ужина и выставляя печенье и шоколадные конфеты. Но потому, как блестели у нее глаза, стало понятно, что кое-что интересное она для меня приготовила.

Со слов Кармен, здесь когда-то жила старая вдова Кристина Родригес Паласиос, и после ее смерти дом семь-восемь лет простоял пустым. Когда-то очень давно Кристина была замужем за неким Рамоном Сербера. Он, будучи старше жены, умер в начале восьмидесятых в возрасте семидесяти пяти лет. Кристине тогда, говорят, едва исполнилось пятьдесят. Детей у супругов не было. Замуж Кристина больше не выходила, так и прожила в одиночестве до самой смерти. «Фамилия ее мужа – Сербера – известна в поселке. Его семья была довольно состоятельная. Им принадлежала фабрика стекла, которая стоит заброшенной уже много лет». Я поблагодарила Кармен за интересный рассказ, записала на всякий случай на листочке названные имена и решила, что сама поищу в библиотеке информацию о фабрике и семье, ею владевшей. В тот момент мне подумалось, что Петр отправил меня сюда ради того, чтобы я расследовала эту историю. Почему мне так подумалось – не знаю. Интуиция. Еще я спросила Кармен об этом Петре – как он выглядел, жил ли в доме, в котором поселил меня, как долго пробыл в поселке. Соседка описала моего благодетеля так же, как Савелий. Ответила, что Петр в доме не жил, а где останавливался – она не знает, что видела она его лишь один раз. Он попросил ее об услуге, заплатил и тут же уехал.

Правда, Кармен припомнила, что три месяца назад в доме ненадолго, на пару дней, останавливалась молодая пара – девушка и парень. Иностранцы (из какой страны они были, как их звали и откуда у них были ключи от дома, Кармен не знала, так как не общалась с ними).

– В мае! Да, точно, в мае! – вспомнила она.

Занятно… Кто это еще такие?..

Сейчас, завтракая кофе и свежим багетом, купленным в булочной рядом с домом, я мысленно составляла план на день. Прежде всего нужно заняться поиском информации о семье, владевшей фабрикой, и о самой фабрике стекла. Не зря она снилась мне и вот предстала воочую. Не зря.

После недолгих раздумий я переоделась в яркий сарафан, который успел отвисеться и разгладиться, так что необходимость в утюге отпала. Взяла ноутбук и вышла за калитку. Старая фабрика пустыми окнами отрешенно взирала на припаркованные возле ворот машины. Солнечный свет безжалостно высвечивал трещины-морщины на ее фасаде, старческие пигментные пятна – темные дыры, образовавшиеся на месте вывалившихся кирпичей. Беззубая парализованная старуха – вот кто она в дневном свете. Вызывающая жалость, брезгливость, но никак не страх.

Я бодро прошла мимо, завернула за угол, приостановилась у деревянных ворот, борясь с искушением коснуться рукой потемневшей рассохшейся древесины, чтобы проверить, на самом ли деле створки не заперты. В помещении фабрики, где-то на полу, должен валяться мой телефон. Сходить за ним сейчас? Я уже почти отважилась, но в последний момент передумала. Лучше дождаться темноты, чтобы не привлекать внимания прохожих, да еще попросить, как и планировала, помощи Хуана.

По дороге я думала об услышанной вчера истории. Как хорошо, что я записала имена! В сложных двойных испанских фамилиях я запуталась еще во время рассказа Кармен. Мексиканский сериал какой-то, ей-богу…

Задумавшись, я проскочила библиотеку и очнулась уже в конце поселка, возле того бара, в котором проходил вчера музыкальный фестиваль. Случайность? Все дома в поселке выстроились в линию, и ничего удивительного в том, что я опять пришла сюда. Но… Вместо того чтобы признать свою рассеянность и повернуть обратно, я толкнула дверь и вошла в бар. Почему бы не выпить чего-нибудь прохладительного?..

Впрочем, я могла придумать тысячу невинных причин, оправдывающих мой порыв – внезапно возникший голод или жажду, или то, что мне понравился антураж, что я надеюсь встретить тут вчерашнюю компанию… Эти отговорки казались похожими на правду, но все же являлись ложью. Что может быть нелепее вранья себе? Да-да, я пришла сюда, потому что мне захотелось освежить впечатления от вчерашнего вечера, услышать завороживший меня голос (пусть и только в воспоминаниях) и, может… Может, подслушать, как бармен, работавший вчера, делится впечатлениями с коллегой – а вдруг ему нравится группа «Стеклянный кот» и, более того, он знаком с ее солистом? Мечты, мечты – невинные и наивные, как у семиклассницы.

Конечно же, бармен был другой – неудивительно, ведь вчерашний отработал ночную смену. Никого из знакомых (а кого я надеялась встретить? Неужто самого солиста, мирно попивающего кофе? Не ври сама себе, будто это не так!) в баре не обнаружилось. Два работяги со стройки, незнакомая пожилая сеньора, завтракающая круассанами, молодой человек, читающий за кофе утреннюю газету. И все. Я сделала заказ и заняла столик у окна.

Попивая апельсиновый сок, я осмелилась на невинные мечты о том, как бы поступила, если бы заинтересовавший (нет-нет, ничего романтического! Просто за-ин-те-ре-со-вав-ший, и только!) меня парень оказался бы тут. Задала бы какой-нибудь вопрос? Разглядывала бы молча и украдкой? Или, напротив, отвернулась и сделала вид (для самой себя!), что он мне вовсе не интересен?

Сок закончился куда быстрей, чем я придумала модель поведения в подобной ситуации. Скорее всего я бы так и сидела, отвернувшись к окну, отпивая нервными глотками сок. И… ничего больше. «Привет, ты классно поешь! Давай дружить!» – идиотское решение. «Привет, у тебя не занято?..» – еще более глупая ситуация в свете того, что пустых столиков полным-полно. Хуже только варианты: «Привет, мы случайно раньше не встречались?» и «Здравствуйте, я туристка, я заблудилась, не подскажете ли дорогу?» Глупо!

Я расплатилась и вышла.

В библиотеке, несмотря на летний – каникулярный – месяц, было достаточно посетителей. Я не стала задерживаться в читальном зале (поиск материалов по истории фабрики решила отложить на потом), а прошла сразу в помещение, где можно было подключиться к Интернету. К счастью, один из столов все еще был свободен, и я заняла его.

Корреспонденции от Петра не поступало. Но зато в ящике оказалось письмо от мамы, присланное с ее рабочего имейла.

«Дочь, я надеюсь, что сейчас у меня хватит решительности дописать это письмо, которое я начинаю уже в четвертый раз и удаляю после пары абзацев. Я загадала: если меня не отвлекут по рабочим вопросам, если я допишу его до конца, то отправлю тебе.

Мы всегда были с тобой близки. Делились женскими секретами, переживаниями, планами, обращались друг к другу за советами, как задушевные подруги. Спасибо тебе, дочь, за то, что ты оставалась со мной откровенной. Я же испытываю вину за то, что скрыла самую главную тайну, которая выжигает мне сердце уже двадцать семь лет и которую ты имеешь полное право знать. Она известна моему мужу, родственникам, и только от тебя, самого родного и близкого человека, я ее скрывала. Я не могла говорить на эту тему и, как знать, если бы не твой вопрос, вероятно, никогда не открыла этот секрет. Прости. Я знаю, как ты любишь человека, которого считаешь своим отцом, только поэтому, чтобы не вносить разлад в твою жизнь, я молчала.

Прости и за то, что открываю тебе такую важную вещь не при личном разговоре, а малодушно прибегаю к переписке. Но порой сложно произнести необходимые слова.

Ты просила рассказать о твоем отце. Биологическом. Хотя странно писать это слово – «биологический», оно какое-то неправильное, искусственное, вызывающее ассоциации с чем-то просчитанным, научным, выверенным, отобранным. Как можно употреблять его, когда речь пойдет о любимом человеке. Лю-би-мом. Раскатываю это слово на языке, оно сладкое, как карамель. Лю-би-мом… Тихо произношу его вслух, оно звучит как музыка. Как звон колокольчиков. Любимый…

Ты – дитя любви. Моя любимая девочка…

Его звали Алехандро. Алехандро Сербера. Алекс, как обращались к нему друзья. Саша – более привычное, мягкое, интимное, как называла его я… Ну вот, теперь ты знаешь его имя. Что касается нашей истории, начну ее с твоего деда, моего отца.

Ты помнишь его?.. Ту домостроевскую строгость, в которой дед воспитывал не только тебя, но и меня – уже взрослую, состоявшуюся женщину, мать дочери-подростка, мужнюю жену? Он звонил мне в девять вечера, интересовался, где ты находишься. И если, не дай бог, ты еще в это время засиживалась у подружек, устраивал такой разнос, будто это мне, а не тебе, было пятнадцать лет. С кем, куда, почему, зачем – ты, помню, здорово обижалась на него за такой контроль. Частенько ссорилась с отцом по этому поводу, кричала, чтобы он оставил тебя в покое. Я, отстаивая твою свободу, словно возвращалась в годы своей юности – в то время, когда мне не хватало смелости на открытый протест.

Я боялась своего отца. А он боялся за мою честь. За мной с юного возраста ходили мальчики, и мой отец опасался, что я слишком рано отдамся соблазнам. Поэтому он запугивал и контролировал меня, прогонял моих поклонников, говорил им обо мне гадости, а мне – о них. Делал он это все не для того, чтобы оградить меня от неприятностей, а из-за своей эгоистичной любви и отцовской ревности.

Я росла слишком робкой девушкой, не радуясь собственной привлекательности. Иногда я думала, что если бы родилась дурнушкой, мне бы жилось куда проще. Тогда я еще не понимала, что дело вовсе не во мне, а в отце. Но как бы там ни было, я прочно заучила его урок: любовь – это грех, грязь, боль и страдания. Проказа. Окруженная поклонниками, я тем не менее оставалась одинокой. Подруги и молодые люди считали меня неэмоциональной гордячкой, холодной, как рыба.

Наверное, тебе странно слышать такие слова от матери, которую ты знаешь как довольно уверенную в себе, привлекательную женщину? Во многом это заслуга человека, с которым я состою в счастливом браке вот уже более двадцати семи лет, который вырастил и воспитал тебя как родную дочь. Он подарил мне много солнечных дней. Но все же самое большое счастье в жизни мне подарил твой родной отец – любовь и тебя.

Мы познакомились с ним на домашнем празднике, устроенном в честь окончания института одним из моих сокурсников. Торжественная церемония вручения дипломов и небольшой банкет прошли в институте, но мы решили продолжить отмечание в более тесной и теплой компании. Я не хотела идти, знала, что дома меня ожидают родители – с поздравлениями и празднично накрытым столом, но поддалась на чьи-то уговоры «заскочить на минуточку». И там увидела его. Алекса. Сашу.

Знаешь, до этой встречи я прочла много романов – тайком от отца, конечно. Если бы он узнал, что я читаю «развратные книжонки», к которым он относил даже классические произведения только на основании того, что в них описывались отношения между мужчиной и женщиной, крупного скандала было бы не избежать. Под контролем отца я читала книги о Второй мировой войне, трудовых подвигах советского народа, о комсомольцах и БАМе. А романы о любви мне тайно подсовывала моя мама. Так вот, возвращаясь к ним – книгам. В романах возникающая любовь описывалась как «искра», «молния», «электричество» и прочими эпитетами. Не знаю, может быть, любовные романы пишут бывшие физики? Я не физик. И не романистка. Поэтому описать то, что происходило между нами в тот первый час знакомства, очень сложно. Не было «молнии», «искры» или еще чего-то там. Не было «химии»… А было понимание – в первое же мгновение, что передо мной стоит хорошо знакомый мне человек.

«Мы знакомы?» – спросила я его. «Нет, – ответил он. – Но я тебя уже давно жду».

Так просто. И я ему поверила, вложила свою ладонь в его – будто делала это каждый день, согласилась с ним уйти, еще даже не сняв туфель, не поприветствовав своих сокурсников.

Мы провели вместе сорок восемь часов – очень мало. Впрочем, для того чтобы насытиться его обществом, мне оказалось бы мало и сорока восьми жизней. Твой отец не был красавцем. Но в нем чувствовалась бездна обаяния. Все мои принципы и страхи, все страхи и принципы моего отца растворились без следа в этих сорока восьми часах. Я забыла о семье, о том, что по возвращении меня ожидает наказание. Это были мои самые важные и самые счастливые сорок восемь часов в жизни, не считая той минуты, когда ты появилась на свет. С тобой мое счастье вернулось, с тобой будто возродился мой любимый.

Его уже двадцать восемь лет как нет на свете. Те сорок восемь часов, о которых я тебе рассказала, были его последними. Слабое утешение, но я находила некоторое успокоение, думая о том, что умер он счастливым. Не знаю точно, что произошло, мне сказали, что это был несчастный случай.

Что я могу рассказать тебе дальше?.. Очень жаль, что у меня не сохранилось фотографии твоего отца, чтобы я могла тебе его показать. Но ты очень похожа на него. У тебя его глаза – зеленые, большие. Его лицо, его улыбка, даже нос ты морщишь совсем как он.

Алекс немного успел рассказать о себе. Лишь то, что его отец – испанец, высланный в Союз в детском возрасте как ребенок войны. Он всю жизнь прожил в Москве и лишь незадолго до нашего с Алехандро знакомства смог съездить на родину. Мне так и не удалось узнать его семью. На память об Алехандро мне осталась маленькая фигурка, которую я подарю тебе, когда ты вернешься из поездки. Вот и все, что я могу рассказать тебе о твоем отце. Немного, увы.

Что еще?

Человек, за которого я вышла замуж, учился вместе со мной и был влюблен в меня с первого курса. Слишком скромный, чтобы выразить свои чувства, он протянул мне руку помощи тогда, когда мой отец со скандалом выгнал меня из дома после тех сорока восьми часов. Человек, за которого я вышла замуж, обнаружил меня рыдающей на лавочке во дворе дома. Отвел к себе, уступил свою комнату. А когда стало известно о гибели Алехандро, отправился к моему отцу и «признался», что это он провел со мной те сорок восемь часов. Я выходила за него замуж, уже зная, что осталась беременной от Алехандро. Но человека, бравшего меня в жены, это не смутило. «Это будет мой ребенок. Наш. Я воспитаю его как своего сына или дочь». Так и вышло. Твой приемный отец искренне тебя любит. Вчера мы долго с ним разговаривали и вместе решили, что тебе нужно рассказать эту историю. Ты сказала мне, что твои чувства к человеку, которого ты всю жизнь считала своим отцом, не изменятся. Я очень надеюсь на это. Он – святой.

Забавно, ты упомянула в телефонном разговоре название поселка, в котором сейчас находишься. Санрок. О нем рассказывал Алехандро… В том поселке его дед родился и прожил до того дня, когда его ребенком увезли в Советский Союз. Совпадение? Не знаю. Ты так и не открыла мне, кто проговорился тебе о нашем семейном секрете…

Вот и все, моя дочь. Надеюсь, ты поймешь меня и простишь.

Береги себя!»

Я сидела, сжав пальцами виски, и бессмысленно глядела на клавиатуру ноутбука. В голове шумело, словно в ней сбились какие-то настройки. Впрочем, так и было – сбилась привычная частота в моей жизни. Я еще не знала, как реагировать на это письмо: мозг не включился, эмоции тоже валялись в нокауте. Не знаю, что меня вышибло одним ударом: неожиданность маминых признаний или то, что история выглядела… не совсем жизненной. Я ожидала куда более приземленного объяснения: скажем, что у мамы случился, так и быть, студенческий роман, но молодой человек ее «поматросил и бросил». Наверное, такую историю я восприняла бы куда спокойней. Мамин рассказ показался мне из разряда сказов о геройски погибших отцах-летчиках или капитанах ледоколов, застрявших во льдах – в общем, тех баек, которыми удовлетворяют любопытство своих детей матери-одиночки.

И все же я поверила. Мне наконец-то стал понятен смысл собственных детских снов, в которых я путешествовала в счастливую страну. Зов крови. Зов генов – как бы пафосно это ни звучало.

Мне опять вспомнился Петр, который направил меня в Санрок. Кто он? Что ему известно обо мне? Какой цели он добивается? «Я работаю на одного человека…» – написал он. Возможно, Петр – действительно лишь исполнитель. Тогда… кто же заказчик? Что, если дед – мой испанский дед – еще жив? И вдруг он вернулся-таки на родину и теперь живет в этом поселке? Хотелось бы с ним встретиться!

Мексиканский сериал какой-то…

Я грустно усмехнулась, и в этот момент ко мне кто-то обратился:

– Простите, если у вас не занято, я могу присесть?

– Да-да, конечно, – ответила я и, не взглянув на человека, убрала с соседнего стула сумку для ноутбука.

– Спасибо.

Только тогда я посмотрела на него. Просто из вежливого интереса. Первое, что заметила, – татуировку на смуглом плече в виде свернувшейся пантеры. Точно такую же, какую видела в одном из своих снов. Но не успела я удивиться очередному совпадению, как поняла: рядом со мной тот самый молодой человек, голосом которого я очаровалась, за чьими поцелуями подглядывала вчера, тот, кого желала увидеть сегодня утром в кафе.

Дела…

Но странно то, что еще утром, думая о нем, я волновалась. Теперь же не испытала ровно ничего, разве что секундное удивление.

В эту минуту меня куда больше занимало мамино письмо. Я подумала, что надо бы выйти на улицу и позвонить ей – сказать, что прочитала ее рассказ, и поблагодарить за откровенность. Но вспомнила, что потеряла вчера телефон на фабрике.

Еще одна мысль – ускользающая, неуловимая, как маленькая юркая рыбка, – не давала мне покоя. Что-то в письме меня зацепило. Какая-то деталь, которая показалась мне важной, но которую я упустила сразу же. Что-то, что-то…

– Вы в порядке? – вдруг спросил мой сосед.

Я встрепенулась и подняла на него глаза:

– Да. А что?

– Нет. Ничего… Просто подумал, что вас что-то сильно расстроило или обеспокоило.

А улыбка у него приятная – располагающая. И лицо симпатичное. Только глаза не ожидаемо темно-карие, а бутылочного цвета.

– Со мной действительно все в порядке, – улыбнулась я в ответ. – Спасибо за беспокойство.

Молодой человек молча развел руками и вновь уткнулся в монитор ноутбука.

Стараясь не шуметь, я встала, убрала компьютер в сумку, перекинула ремень через плечо и, вежливо попрощавшись с парнем, ушла.

Во власти мыслей я отправилась бесцельно бродить по улице. Но когда я уже удалилась от библиотеки на значительное расстояние, остановилась так резко, будто наткнулась на препятствие. Какой-то мужчина, шедший за мной, чуть не налетел на меня. Я извинилась, он с улыбкой кивнул и продолжил свой путь.

Я остановилась, потому что поняла, что именно зацепило меня в письме мамы. Фамилия. Фамилия моего настоящего отца совпадала с фамилией семьи, владеющей фабрикой. Сербера. Конечно, это могло оказаться и простым совпадением, но интуитивно я чувствовала, что должна быть какая-то связь. Поселок слишком маленький, а фамилия – не самая распространенная. Может статься, что по линии отца я имею отношение к этой семье?

Я развернулась обратно к библиотеке. Мамино письмо сбило все планы, я совершенно забыла о том, что собиралась написать Петру, а потом поискать в читальном зале газеты, книги, документы, которые бы рассказали мне больше об этом поселке, и в частности о фабрике. Теперь мне куда сильней хотелось узнать о семье, ею владевшей.

Я вошла в автоматические стеклянные двери библиотеки, с наслаждением окунулась в прохладный воздух и поднялась в зал, который недавно покинула. Молодой человек с татуировкой в виде пантеры на плече продолжал все так же сидеть, уткнувшись в ноутбук. Я приблизилась к столу и остановилась. Сумасшедшее решение, пугающее своей смелостью и окрашивающее щеки румянцем волнения, возникло спонтанно. Я сделала вдох, как перед прыжком в воду, и, ощущая себя семиклассницей, впервые отважившейся пригласить на белый танец незнакомого мальчика, произнесла:

– Простите…

Если он откажет, в этом не будет ничего удивительного и ничего страшного… Не конец света, не конец!

Молодой человек поднял голову и посмотрел на меня вопросительно. Глаза его, показавшиеся мне непрозрачного бутылочного цвета, когда парень был повернут спиной к окну, теперь, когда свет падал ему в лицо, оказались светлыми, серо-зелеными. Светлые глаза в окружении густых смоляных ресниц – что может быть красивее такого контраста? Чеканный профиль, модная бородка, которая ему очень шла, майка, обтягивающая торс, пантера на накачанном плече, светлые джинсы, прорванные на загорелых коленях. И все это в сочетании с божественным голосом – было от чего потерять голову.

Пауза оказалась слишком затянувшейся. Я спохватилась и, стараясь абстрагироваться от внешней привлекательности молодого человека, продолжила:

– Мне не хотелось бы вам мешать, но у меня возник к вам вопрос, очень для меня важный.

Парень приподнял одну бровь, выражая заинтересованность.

– Вопрос связан с одной из ваших песен. Наверное, вы подумаете, что я – одна из ваших поклонниц, использующих любой повод для знакомства с вами… – я произнесла последнюю фразу нарочито шутливым тоном и с улыбкой.

Молодой человек тоже улыбнулся в ответ и подпер кулаком щеку, глядя на меня снизу вверх своими изумительными глазами.

– Не буду вас обманывать – это не совсем так. То есть ваши песни мне нравятся, и как вы поете – тоже. Но вопрос связан с одной запутанной историей, в которую я попала. Это семейное дело… – да простит мне мама спекуляцию ее рассказом! – Мне кажется, именно вы помогли бы мне разобраться с некоторыми моментами…

Я говорила первое, что придет в голову, осознавая, что в его глазах наверняка выгляжу нелепо. Но парень вдруг рассмеялся и притворно вздохнул:

– Как жаль, что вы не одна из поклонниц. Потому что способ привлечь внимание, избранный вами, довольно интересен. Заинтриговали! Как вас зовут?

– Анна.

– Анна, а что, если мы выпьем кофе и спокойно поговорим?

– С удовольствием!

Мы вышли на улицу и заняли один из столиков, выставленных прямо на узкий тротуар, в первом же за библиотекой кафе. Я заказала апельсиновый сок, а молодой человек, представившийся Раулем, кофе со льдом.

– Это странная история, – начала я, намеренно стараясь не встречаться с ним взглядом, чтобы не отвлекаться на посторонние мысли, в которые погружали его глаза-омуты. – Даже не знаю, с чего начать… Наверное, с того, что я – русская, приехала пару дней назад из Москвы.

– Русская? – перебил Рауль удивленно. – У меня мелькнуло подозрение, что ты – иностранка, потому что внешностью ты несколько отличаешься от наших девушек, но ты говоришь так чисто и правильно, что я все же принял тебя за местную.

– Спасибо, – улыбнулась я. – Испанский для меня – второй язык, изучаю его с детства плюс работаю переводчицей. Но испанская кровь во мне тоже есть. Оказывается. Узнала я об этом сегодня – из письма, полученного от мамы. Но я к этому еще подойду.

Официантка принесла заказ. Я сделала паузу, чтобы обуздать мысли, которые вели себя своенравно, словно дикие жеребцы – скакали, волновались, разбегались. Но не в Рауле уже было дело. Сейчас я, постаравшись абстрагироваться от его внешней привлекательности и воспоминаний о голосе, думала лишь о том, чтобы ввести в курс дела незнакомого человека, от которого надеялась получить часть пазлов для моей зияющей дырами картины, передать все так, чтобы история не выглядела придуманной и излишне сериальной. Я посмотрела, как Рауль размешал сахар в принесенном кофе, а затем перелил горячий напиток из маленькой кофейной чашки в бокал, наполненный кубиками льда, сделала глоток сока и вернулась к рассказу.

– Все началось с того, что я получила странный заказ – перевести слова песни…

Он слушал меня внимательно, ни разу не перебил, лишь иногда отпивал маленькими глотками свой кофе и вскидывал бровь, если что-то его удивляло. Идеальный слушатель! Я больше не нервничала в его обществе, напротив, расслабилась и рассказала обо всем, даже о мамином письме. Только о вчерашнем ночном происшествии на фабрике умолчала, как не стала пересказывать и сны. Это показалось мне лишними деталями, которые бы лишали рассказ правдоподобности и возводили бы его в разряд фантастических.

– Интересно, – сказал Рауль после того, как я закончила, одним глотком допил кофе и вдруг, пристально посмотрев мне в глаза, задал тот вопрос, который поставил меня в тупик, но оказался в этой ситуации действительно уместным. Его вопрос оказался стержнем, на который предстояло нанизать все те происшествия-бусины, которые я, оказывается, держала в ладони и сейчас беспорядочно высыпала на стол.

– Анна, а какова цель твоих поисков? Кем ты являешься в этой истории? Играешь ли ты по своим правилам или тобой кто-то управляет?

Действительно… Увлекшись игрой, я позабыла о своих первоначальных опасениях: ведь и мне казалось, будто мной управляют.

– Моя цель – разобраться в том, что происходит, – ответила я. – Хотя… Это, наверное, не самое главное. Сейчас, после того как я прочитала мамино письмо, мне необходимо узнать всю историю. Ради мамы и ради себя. А вдруг мой дед еще жив? Мне бы хотелось с ним познакомиться! Может, он даже не знает, что у него есть внучка!

– Или, напротив, уже знает, – задумчиво проговорил Рауль.

– Что ты хочешь этим сказать? – встрепенулась я и от волнения чуть не опрокинула стакан с остатками сока.

– Просто предположение, – пожал Рауль плечами и напомнил: – У тебя был ко мне какой-то вопрос.

– Да. Прости, я отнимаю твое время. Но эта песня, которую мне прислали, существовала раньше и ты ее просто перепел или она твоя?

– Моя, написанная недавно. В основу легла история, случившаяся в наших местах. Очень романтичная, она как-то сама собой сложилась в песню.

– Вот эта история меня и интересует!

– Она довольно известна в поселке, – начал Рауль, отставляя пустой бокал из-под кофе. – Расскажу то, что знаю, но если тебя заинтересуют подробности, могу расспросить у моей матери. Сама трагедия произошла накануне гражданской войны, но берет начало несколькими годами раньше. Наверное, ты уже видела заброшенную фабрику в конце поселка?

– Да. Я остановилась в доме, находящемся неподалеку.

– Уж не в доме ли, носящем имя Пепиты? – вдруг усмехнулся парень и, поставив локти на стол, подпер кулаками подбородок. На лице его отражалось любопытство, похожее на любопытство школьника, предвкушающего демонстрацию занятного опыта.

– Да. В том самом. А что?

Рауль вновь усмехнулся и покачал головой:

– Так я и подумал. И как? Не страшно?

– Что ты имеешь в виду? – насторожилась я.

– Говорят, что в доме иногда появляется призрак одной из его хозяек. Аны Марии. Сказки, конечно. Какие призраки – в наше время! – рассмеялся Рауль.

Мне же, если честно, стало не по себе.

– Как я уже сказал, история началась несколькими годами раньше гражданской войны и связана она с семьей владельца фабрики – Луиса Сербера. Эта семья обладала достаточными средствами: фабрика стекла, построенная в конце девятнадцатого столетия еще отцом Луиса, в начале двадцатого века приносила хороший доход. У Луиса было два сына – младший Рамон и старший Хайме. Братья между собой отлично ладили, тем более что разница в возрасте между ними казалась незначительной, год или два, так что росли они практически как близнецы. Но когда братьям исполнилось по двадцать с чем-то лет, между ними пробежала кошка. Вернее, женщина – с кошачьими глазами.

Я невольно улыбнулась, услышав «песенное» сравнение, на какой-то момент мне показалось, будто Рауль пересказывает не легенду, а собственную песню.

– В дом Сербера на работу помощницей по хозяйству поступила молодая девушка, приехавшая из Галисии. Попасть в состоятельную семью было не так просто, но девушка пришла по рекомендации своей тетки, проживающей в этом поселке и хорошо знавшей Сербера. Девушку звали Аной Марией. Была она молода и очень красива.

«Я знаю!» – чуть не вырвалось у меня.

Я видела ее и в своих снах-видениях, и на фотографии на выставке в библиотеке.

– В общем, история банальна: оба брата влюбились в девушку. Естественно, родители воспротивились тому, чтобы дети выбрали бедную невесту, но оба брата были так увлечены Аной Марией, что и слушать не хотели никакие доводы. Отношения между братьями тоже ухудшились, став соперническими. Отец молодых людей, видя, что уговорами не поможешь, прибегнул к угрозе: заявил, что лишит наследства того сына, который женится на Ане Марии.

– Бедная девушка, – вырвалось у меня. – Представляю, что она перенесла.

– Мне представить сложнее, – пошутил Рауль с улыбкой. – Я не был на ее месте. Отцовская угроза подействовала лишь на одного брата – старшего. А младший, Рамон, оказался упрямым. Или просто любил девушку так, что ради нее пошел на разрыв с семьей. К слову, Ана Мария из двоих братьев тоже выбрала Рамона, так что их чувство оказалось взаимным. Рамон женился на бесприданнице, а его отец исполнил угрозу: выгнал сына с женой из дома и лишил наследства.

– Жестоко! А что же мать не вмешалась? – возмутилась я.

– Может, и вмешалась, но не нашла слов, чтобы образумить мужа. Или просто не пожелала идти против него. Рамона с Аной Марией приютила старая няня братьев, Пепа – в том самом доме, в котором ты остановилась. Через год она умерла и, так как собственных детей у нее не было, оставила дом Рамону. Через несколько лет у молодых родился сын. Но тут грянула трагедия. Говорят, что Ана Мария изменила мужу с его старшим братом-фабрикантом, с Хайме. И когда обманутый Рамон об этом узнал, он в ярости зарезал и жену, и брата – прямо на фабрике, где застал их вместе. Потом сам Рамон исчез. Как говорили, примкнул к республиканцам. Ребенок, сын, тоже пропал, и больше о нем не слышали. Погиб ли он, был ли отправлен в более безопасные страны вместе с другими детьми войны в тот период, когда Республика пала, – не знаю.

– Я слышала от соседей, что Рамон прожил в доме, носящем имя его няньки, где-то до восьмидесятых годов.

– Да, он вернулся – после долгого отсутствия. Побывал на войне, потом, как говорят, и в тюрьме, затем вернулся, женился и прожил в поселке еще много лет. Вот такая история. Как я уже упоминал, моя мать знает больше, можно спросить у нее.

– Да, спасибо. Мне бы хотелось узнать о семье Сербера. Не знаю, совпадение или нет, но мама написала, что фамилия моего настоящего отца была Сербера.

– Ого! – удивленно воскликнул Рауль.

– А мой дед, по словам мамы, был родом из этого поселка.

– Стоп! – хлопнул ладонями по столу Рауль, так, что столик покачнулся. – Думаешь, тот пропавший ребенок Рамона и Аны Марии – твой дед?

– Это не доказано, – усмехнулась я. – Просто предположение. Вот я и хочу выяснить все, что смогу.

– Ладно, постараюсь тебе помочь. Говоришь, что остановилась в доме Пепиты?

– Да.

– Найду тебя. Кстати, видела объявление, что в библиотеке проходит выставка старых фотографий? Может, тебе пригодится.

– Видела, – улыбнулась я. – Обратила внимание на снимок Аны Марии, очень красивая девушка.

– А, это моя мать фотографию принесла.

– Твоя мама?! – Настала моя очередь удивляться. – Надо же… Не зная, с чего начать, я думала разыскать Пилар Морено Гомес, чтобы расспросить ее о снимке.

– Мир – это платок, – рассмеялся Рауль.

– Мы, русские, говорим, что «мир тесен». Но смысл тот же.

– Особенность маленьких поселков, где все друг друга знают и где потеряться очень сложно. Хочешь что-либо выяснить, расспроси едва ли не первого встречного. А фотография, которая тебя заинтересовала, хранилась в наших архивах, потому что моя семья имеет отношение к Ане Марии. Она в какой-то мере наша родственница. Ведь та тетушка, которая порекомендовала Ану Марию на работу в семью фабриканта, приходится мне прапрабабкой.

– Ничего себе!

– Мир – платок. Или как там вы, русские, говорите? – с усмешкой напомнил Рауль.

– Спасибо за рассказ! Ты мне помог, остается только переварить информацию. Но мне еще хотелось бы выяснить, как ко мне попала твоя песня?

– А вот это интересно и мне, – вздохнул Рауль. – Неизвестный пират? Может, записал на диктофон во время выступления?

– Не похоже, запись довольно чистая. Да хочешь, я тебе покажу письмо! Нужно только войти в Интернет.

– Мы находимся неподалеку от библиотеки, думаю, можно будет поймать сигнал и не возвращаясь в здание, – заметил молодой человек.

Я торопливо вытащила ноутбук из сумки и включила его.

Рауль оказался прав: сигнал удалось поймать без проблем. Но когда я вошла в свой почтовый ящик, ахнула: в нем находилось лишь одно-единственное письмо, присланное с того же адреса, с какого я получила имейл о моем отце. А так все – переписка с Петром, письмо мамы, сообщения от заказчиков – было удалено.

– Что такое? – встревожился Рауль, по моему лицу и восклицанию поняв, что что-то не так.

– Кто-то взломал мой ящик и удалил всю переписку! – с несчастным видом пролепетала я и нажала на единственное письмо.

«Говорили тебе, чтобы не лезла куда тебя не просят! Немедленно возвращайся в Москву. Будешь излишне любопытной – там и останешься».

– Анна? – Рауль неожиданно протянул руку через стол и накрыл мои пальцы ладонью.

Тепло его руки немного привело меня в чувство, я подняла на парня глаза. Но, видимо, выражение их не успокоило его, а еще больше напугало.

– Анна, что случилось?

– Ничего, Рауль. Ничего. Все в порядке.

– Обманываешь.

– Я получила письмо с угрозой. Но это уже мое дело. Спасибо тебе за помощь. Мне и так неловко за то, что я втянула незнакомого человека в свои проблемы.

– Глупости говоришь! Что за угроза? – Привстав, он попытался заглянуть в монитор моего ноутбука.

По интонации его голоса, по встревоженно нахмуренным бровям я поняла, что движет им отнюдь не любопытство.

– Ничего не понимаю. Переведи, пожалуйста!

Я вяло выполнила просьбу.

– Это уже было? В Москве? Тебе угрожали?

– Вот так же присылали анонимные письма. Подбрасывали их, правда, домой в почтовый ящик.

– Анна, если тебе нужна помощь, если страшно тут оставаться, постараюсь тебе помочь. У меня один друг работает в полиции, могу спросить у него совета.

– Спасибо, – натянуто улыбнулась я. – Но, думаю, угрозы пока лишь на бумаге. Сомневаюсь, что мне могут навредить. Чувствую себя в Санроке в большей безопасности, чем в Москве. Но все равно спасибо. Ты очень отзывчивый парень.

– Правильней сказать, любопытный и общительный, – засмеялся он. – Ты меня очень заинтриговала своей историей. Это раз. Два – интересно было пообщаться с иностранкой. Возможно, дальней родственницей. И три… У тебя очень красивые глаза. Глаза кошки. Глаза Аны Марии.

Я не успела ответить, потому что у Рауля зазвонил телефон.

Он извинился передо мной и торопливо вытащил мобильный.

– Привет, Ракель! – с радостной улыбкой поприветствовал он звонившую.

И мне подумалось, что позвонила ему та девушка, барабанщица, с которой я застала его вчера. Настроение, до этого радужное, как переливающийся на солнце мыльный пузырь, лопнуло.

Когда Рауль окончил разговор, я первая, не дожидаясь, пока он скажет, что ему пора, попрощалась с ним, расплатилась за сок и отправилась домой.

Ракель… Так звали барабанщицу. Имя не менее сексуальное, чем ее игра, чем браслеты на ее запястьях, чем томный взгляд жгуче-черных глаз, чем пирсинг-«мушка» над губой. Ракель и Рауль – даже их имена звучат в унисон, как ее игра и его пение. Рауль и Ракель… С каким-то мозахистским наслаждением я смаковала их имена, меняла их местами, но, как говорится, от перестановки мест сумма слагаемых не изменяется. У меня нет ее сексуальности, моя игра на барабанах не доводит мужчин до экстаза – я никогда не держала в руках даже барабанные палочки. Мой взгляд нельзя назвать роковым, моим движениям недостает кошачьей плавности. И все те уроки аутотренинга, которые давала мне мама, оказались бессильными перед природной сексуальностью Ракель. Они не выдержали удара «тяжелой артиллерии», скуксились, сдулись, стерлись в пыль.

Очнись! Проснись!

Проходя мимо здания фабрики, я подумала, что ничего страшного не случится, если я войду в помещение и поищу свой телефон. После письма мамы я чувствовала острую необходимость позвонить ей, она наверняка ожидает звонка, а может, уже сама названивает и тревожится, почему я не беру трубку. Я вернулась обратно за угол, приблизилась к деревянным воротам и толкнула их. Заперто! Причем так глухо, будто их не открывали добрый десяток лет: между полом и дверями не было даже самого узкого зазора, ворота словно вросли в землю.

Но как же так? Ведь вчера открыть их не составляло труда – стоило только притронуться! Я посильней налегла на дверь, толкнула ее плечом – бесполезно. Все равно что пытаться сдвинуть с места прочно засевший в землю валун.

Но ведь я же была там! Это не могло мне присниться! Потерянный мобильный – тому доказательство. Конечно, можно предположить, что я посеяла его где-то по дороге, а визит на фабрику мне привиделся. (Хм… уснула по дороге? Намешали чего-то галлюциногенного во вчерашний коктейль?) Но мне в это не верилось.

Мимо прошла какая-то парочка. Покосившись на меня, все еще топтавшуюся в растерянности перед воротами, девушка с молодым человеком переглянулись и хихикнули. К счастью, ничего не сказали, ушли. Наверное, я привлекала внимание.

Я продолжила свой путь к дому, но подумала, что повторю попытку ночью. А вдруг эти загадочные ворота открываются лишь в темноте? Врата темени… Врата полуночи… Чем не название для триллера?

И все же без связи оставаться нельзя. Для начала позвоню маме с переговорного пункта и сообщу, что у меня все в порядке. А потом куплю новый телефон и местную карточку. Правильное решение, но сейчас у меня не было сил возвращаться в поселок, мне хотелось в тишину дома – выпить сладкого чая, чтобы избавиться от горького привкуса, оставшегося после разговора Рауля с его девушкой и воскресших воспоминаний о подсмотренных поцелуях. Кажется, еще вчера я подумала о том, что можно очароваться человеком, лишь подсмотрев его жест – ласки, которые он дарит другой? Так вот, воспоминания об этом могут послужить хорошим противоядием от «глупостей».

И вправду, глупость… Мне есть над чем подумать.

Дома, выпив чашку сладкого чая, я принесла на кухню блокнот и ручку. Нужно записать все для наглядности, чтобы не запутаться в этом сериале с кучей иностранных имен и родственных связей. Никогда не любила «мыльные оперы», и вот надо же, одна из них приключилась в моей жизни. Может, это какое-то реалити-шоу, а меня снимают скрытые камеры? Кто-то следит за каждым шагом, подкидывает новые загадки, по каплям сцеживает информацию, подстраивает встречи и декорирует все страшилками в виде приключений на фабрике, таинственно появляющимися фигурками и ножами. Или я попала в игру, устроенную персонально для меня, – как, например, герой фильма «Игра». Может быть, на самом деле существует агентство по организации щекочущих нервы игр, и кто-то из близких – Арина, например, и родители, – объединившись, заказал для меня такое персональное шоу? Ради того, чтобы я встряхнулась после развода. Это больше похоже на правду. Я даже, поддавшись порыву, обошла кухню, внимательно разглядывая стены и потолок в поисках замаскированных камер. Но, посмеявшись над своим предположением, вернулась за стол – к раскрытому блокноту. Даже если я – героиня какого-то шоу, от меня ожидают действий. Пожалуй, распутаю этот клубок и без скудных подачек Петра, который не желает делиться информацией, будто найденным сокровищем.

К черту такие «сокровища»!

Прежде всего я разбила истории на три части, условно обозначив их как «далекое прошлое», «прошлое» и «настоящее». К «далекому прошлому» я отнесла рассказанное Раулем. Кратко, пользуясь не столько словами, сколько схемами, законспектировала услышанное на манер условия к задаче по генетике – используя стрелки и крестики.

Значит, Ана Мария (дальняя родственница Рауля) вышла замуж за одного из сыновей владельца фабрики – Рамона Сербера. В связи с чем Рамону было отказано в наследстве. Пара поселилась в доме, в котором теперь остановилась я. Через несколько лет у них родился ребенок. Что с ним потом стало? Погиб или был отправлен в другую страну? В Союз? Может ли он являться моим дедом? Я поставила тут знак вопроса, так как мои предположения оказались слишком смелыми и, увы, пока что бездоказательными.

Далее, легенда повествует, что Ана Мария изменила мужу с его братом, за что и поплатилась жизнью. Убийца, Рамон, не пощадивший и брата, на несколько лет пропадает, а потом вновь объявляется в поселке и женится. Детей от второго брака у него нет.

Искал ли он своего первого ребенка? И что стало с фабрикой – к кому она перешла после его смерти?

Далее, «прошлое» – мамина история, в которой, возможно, и появляется тот самый пропавший сын Рамона и Аны Марии.

Ну и, наконец, «настоящее» – события, в которые втянули меня. С одной стороны, кто-то меня направляет, заранее задав условия и место действия. Петр? Если он работает на моего деда, почему не приведет меня прямо к нему? Зачем отправил меня в Санрок безо всяких объяснений? Желает, чтобы я сама до всего докопалась?

С другой стороны, кто-то еще, помимо Петра, имеет интерес к этой истории, но добивается от меня противоположных действий. А вернее, бездействия. Чтобы я никуда не лезла. Плохо то, что, взломав мой ящик, этот недоброжелатель получил дополнительные карты. И как жаль, что я не запомнила электронный адрес Петра! Как я теперь буду ему писать?!

Черт… Без телефона и оставленных в нем контактов… У меня отвратительная память на номера, я даже не пыталась запоминать их – зачем, когда вся информация хранится в телефонной книжке? За время пользования мобильными телефонами я еще ни разу не теряла их. Наверное, жаль, что не теряла, иначе была бы куда предусмотрительней и копировала бы контакты в блокнот. Счастье, что я помню номера мамы и Арины. Хоть с ними могу связаться.

Немного отдохнув, я вновь вышла в поселок, нашла переговорный пункт и позвонила вначале маме, а потом – Арине. С мамой разговор вышел очень коротким: я сообщила, что у меня все в порядке, но я потеряла телефон. Затем зашел разговор о письме.

– Надеюсь, ты меня поймешь, – сказала мама после паузы. – И простишь за то, что не рассказала это раньше. Либо, напротив, простишь за то, что рассказала.

– Ма, а за эти годы ты ничего не слышала о моем настоящем деде? Испанце?

– Нет, – сказала она. – На память о Саше мне остались ты и фигурка кошки.

– Какой кошки? – встрепенулась я.

– Саша подарил мне стеклянную фигурку кошки, сказал, что она досталась ему от отца, а тому – в память о матери. Он носил ее постоянно, а даря, рассказал мне, что эта фигурка оберегала их семью, а теперь будет ограждать от неприятностей и меня.

– Мама, а как эта кошка попала ко мне?

– К тебе? – удивилась мама. – Не знала, что она у тебя. Я ее искала, искала… Может, она случайно оказалась в одной из твоих сумок с вещами, когда ты переезжала в свою новую квартиру?

– Возможно.

Вот и нет никакой тайны. История с фигуркой разрешилась просто и банально. Как жаль, что я не знала, что статуэтка принадлежала моему настоящему отцу! Я бы взяла ее с собой как талисман. Но поздно – стеклянная кошка осталась в квартире на Щелковской.

На прощание я пообещала маме, что буду осторожной, куплю телефон и сообщу ей новый номер. Потом я позвонила Арине. Подруга рассказала, что Дуся в порядке – привыкла и уже, похоже, не так тоскует по мне и дому.

– Бедная… Один переезд, второй… Кошки тяжело переносят смену дома, – удрученно пробормотала я, больше всего на свете желая сейчас обнять свою пушистую любимицу.

– Между прочим, твоя Дуся подсказала мне вчера одно мудрое решение, – торжественно объявила Арина.

– Ну-ка, ну-ка? – заинтересовалась я.

– Все очень просто! При выборе мужчин нужно прислушиваться к ее мнению! Я вспомнила, что Дуся не любила твоего бывшего мужа – и оказалась права! Сволочью он оказался редкостной…

– Ну, допустим, не такой уж редкостной, – вступилась я за Костю.

– Хорошо, пусть не редкостной, но сволочью. Главное, Дуся сразу раскусила его натуру. Жаль, что ты не придала этому значения. Так вот, я решила прислушиваться к советам Дуси. А началось все с того, что вчера Потап обидел твою чудесную кошку. Он впервые остался у меня ночевать и зарекомендовал себя самым худшим образом. В общем, я его выгнала…

– Арина! – вскрикнула я.

– Ну что ты ахаешь! Что можно ожидать от человека, способного обидеть невинное животное? Потом я вспомнила, что все мои бывшие не любили кошек. По разным причинам, но факт. И ни с кем отношения у меня так и не сложились.

– Ну, не кошки же в этом виноваты, – осторожно заметила я.

– Не кошки, – согласилась подруга. – Но как я могу строить отношения с людьми, не ладящими с кошками, тогда как я сама – кошатница?! В общем, я подумала и решила, что следующий роман у меня будет лишь с человеком, который любит животных так же, как и я, и которому животные отвечают взаимностью.

– Арина, я уже говорила, что у тебя логика – как у блондинки?

– А кто я по-твоему? – не обиделась подруга. – В общем, Аня, не сочувствуй, а поздравь: я свободна и опять в поиске! Правда, на этот раз уже я знаю, чего хочу!

– Кота!

– Кота, – усмехнулась Арина, поняв мою игру слов. – Главное, чтобы не блудливый был и не гадил. А если серьезно, то мечтаю о таком мужчине, с которым бы могла завести кошку.

– Ох, Арина…

– Ты же ведь слышала фразу «интуиция, как у кошки»? К тому же эти животные считаются непростыми. Есть в них что-то такое…

– Дьявольское, – невольно вырвалось у меня. Вспомнилось, как вчера я попала в странную ситуацию на фабрике, в которую меня фактически заманил маленький невинный (такой уж невинный?) котенок.

– Ну прям уж, «дьявольское», – хмыкнула Арина. – Но нечто особенное в них есть, согласись.

– Ага, – послушно подтвердила я, дабы прекратить этот абсурдный, на мой взгляд, разговор.

– Когда возвращаешься? – сменила тему подруга.

Я ответила, что пока не знаю. Мы поболтали немного, но уже не о кошках и мужчинах (хотя мужчины – испанские – мою подругу интересовали!), я передала Дусе привет и попрощалась.

Ночью я спала беспокойно. Мне опять привиделся кошмар. В этом сне я не блуждала по опустевшим полуразрушенным зданиям, а сразу оказалась в одном из цехов. В тусклом освещении я увидела лежащую на полу фигуру с неестественно вывернутыми, будто у сломанной куклы, конечностями. Голова человека была повернута ко мне затылком, но, и не видя его лица, я поняла, что этот несчастный – Рауль. Онемев от ужаса, я присела рядом с ним. По характеру травм было похоже на то, что он упал с высоты. Боясь притронуться к его изломанному телу, я судорожно прикидывала, как выбраться из этого здания, чтобы позвать на помощь. Рауль еще был жив: из его груди с каждым вдохом вырывался хрип. Но, судя по всему, ему оставалось уже недолго. Я поднесла ко рту кулак и что есть силы сжала зубами костяшки пальцев – дабы не закричать от ужаса и горя, не потерять сознание от ощущения собственного бессилия и непоправимости происходящего. Почему-то я знала, что виновата в несчастье. Это я должна была быть на месте Рауля. Я, а не он… Он вдруг повернул ко мне голову. Его глаза казались черными от расширившихся от боли зрачков. Губы парня дрогнули, будто он собирался что-то сказать, и я склонилась над ним, чтобы расслышать его шепот.

– Берегись, – выдохнул он. Его дыхание резануло по уху холодом. Остывающее дыхание умирающего человека. – Берегись, Анна…

Я слышала его, но не слушала, словно завороженная не в силах отвести взгляда от его губ, на которых пенилась кровь. А Рауль вдруг медленно перевел взгляд с моего лица куда-то мне за спину, словно желая указать на опасность. И я, еще не оглянувшись, поняла, что меня ожидает. Только на этот раз кошмар явился не в виде человека-тени в наброшенном на голову капюшоне, а в виде черного смерча. И в этот момент я поняла, что уйдем мы с Раулем вместе, только он – в рай, а меня унесет ветром в преисподнюю. Не за мои грехи, за чужие…

На этом месте я проснулась. Было еще темно. И в этой темноте, повенчавшейся с тишиной, я вдруг отчетливо услышала, как меня зовут:

– Анна, Анна!

Зов доносился из гостиной, но я знала, что в доме, кроме меня, никого из живых нет. Точно помню, как запирала входную дверь, так что ни одна живая душа не могла бы проникнуть.

Я, жмурясь от страха и боясь пошевелиться даже ради того, чтобы зажечь свет (для этого нужно было встать с кровати, так как выключатель находился на противоположной стене), тем не менее вслушивалась в тишину – раздастся ли еще зов или нет? Нет, меня больше никто не звал, мне послышался лишь печальный вздох, да воздух колыхнулся так, словно кто-то близко подошел к кровати.

Не открывай глаза! Не открывай! Мне с трудом удалось сдержать крик. Нахожусь ли я в реальности или все еще продолжаю спать?

«Говорят, в доме живет призрак одной из хозяек», – вспомнились слова Рауля, сказанные вчера. Зачем он рассказал мне об этом?! Встречу – убью! Если доживу до утра…

IX

Дожила. И даже проспала остаток ночи спокойно, без кошмаров. Проснулась я несколько позже, чем обычно, но торопиться было некуда.

Я приняла душ, привела себя в порядок, надела джинсовую юбку и футболку, цвет которой – оливковый – подходил к глазам. Чуть-чуть тронула губы блеском и вышла из дому, решив позавтракать в одном из кафе.

Я не прошла и половины пути, как встретила Рауля – живого и невредимого.

– Привет! – поздоровался он с такой радостью, будто только и мечтал увидеть меня. – А я к тебе!

– Вот как? – сделала я удивленный вид, чтобы скрыть слишком откровенную радость, вызванную таким признанием.

– Хотел пригласить тебя на завтрак и во время него рассказать еще кое-что. А вдруг пригодится! Честно говоря, твоя история меня зацепила…

История. Как жаль, что зацепила тебя история, а не я сама! Пожалуй, если в будущем мне вдруг понадобится подцепить какого-нибудь молодого человека, я буду использовать истории – выдуманные или настоящие. Может, в сочетании с не самой плохой внешностью они будут производить на молодых людей должное впечатление. Только вот, боюсь, непревзойденную Ракель затмить таким образом не удастся.

– Я собрал немного информации про фабрику. А также выяснил, как, возможно, моя песня попала к тебе!

Все это было мне интересно, но гораздо меньше, чем узнать, как пахнет его кожа, какого вкуса его губы, какую бы мелодию извлекли из моего тела его гибкие пальцы, какие тайны таятся на дне этих омутов – то темно-зеленых, то прозрачных в зависимости от освещения.

– Пойдем?

Не о том я думаю, не о том!

– Пойдем, – глухо отозвалась я и покраснела.

Давно со мной такого не было. Да и было ли вообще? Желать малознакомого мужчину так, что, изогни он бровь, намекая на возможность интима между нами, и я забыла бы обо всех приличиях и принципах. Но… Он пригласил лишь позавтракать вместе. К счастью. К несчастью.

Мы заняли тот же столик в том же кафе, что и вчера. Я заказала кофе с молоком и круассан с шоколадом. Рауль же ограничился чашкой кофе.

– Вчера ты спрашивала меня о фабрике, – перешел он сразу к делу. – Так вот, фабрика закрыта с начала восьмидесятых годов – со времен экономического кризиса в Испании, во время которого закрылось не одно предприятие. Как я уже рассказал, принадлежала она семье Сербера. Затем по наследству перешла к одному из братьев – Хайме. Будучи в управлении отца и ранее – деда, фабрика приносила значительный доход, но под руководством двадцатилетнего мальчишки быстро пришла в упадок. Даже оказалась на грани банкротства. Но… года за три до войны вдруг вновь стала приносить прибыль. Во время войны фабрику отобрали и коллективизировали республиканцы.

– То есть фабрика перешла из частной в государственную собственность в принудительном порядке?

– Точно. Но с падением Республики все опять поменялось. Франко вернул собственность первоначальным владельцам. Фабрика перешла к младшему из братьев – тому самому, которого отец лишил наследства из-за неугодной женитьбы.

– То есть убийце своей жены и брата, – покачала я головой. – К Рамону.

– Он оказался единственным живым представителем этой семьи. Ирония судьбы, не правда ли? Бывший республиканец, воевавший за национализацию частной собственности, стал владельцем фабрики. С начала восьмидесятых производство стоит. Хозяин умер, но фабрика отошла в собственность еще кому-то. Вот кто является нынешним ее владельцем, я так и не узнал. Известно лишь, что мэрии хотелось бы получить эту землю, снести пришедшие в негодность здания и использовать территорию под другие постройки. Но владелец земли по каким-то причинам ее не продает.

– А что, если владельцем фабрики теперь является тот утерянный ребенок – сын Рамона? Что, если он не погиб, а оказался в эвакуации в другой стране?

– Возможно!

– И что, если он – мой родной дед?

– Тогда ты можешь оказаться наследницей довольно внушительного состояния. Эта земля, как я уже упомянул, стоит дорого, и мэрия заинтересована в ее покупке.

– Не знаю, что там с наследством, но я могу оказаться твоей дальней родственницей. Если Ана Мария – моя прабабушка…

– Ну да, в таком случае мы происходим из одного рода, – улыбнулся Рауль.

– Голова кругом от таких новостей… Впрочем, это и не новости, а лишь предположения.

– Пей кофе, и головокружение пройдет, – рассмеялся он, показывая безупречно-белые зубы.

Больше о фабрике мы не говорили. Отвлеклись на другие темы, не менее интересные. По крайней мере, для меня. Рауль, обходя острые углы – упоминания о своей девушке Ракель, рассказал о себе: о том, что родился в Санроке, но уже сколько-то лет живет в соседнем поселке: съехал от родителей и снял жилье. Что он хотел бы купить собственную квартиру и уже подумывал об этом, но грянул кризис, возникли сложности с получением ипотеки. Хотя работа у Рауля считается тут довольно престижной – он работал медбратом в государственном госпитале и как госслужащий обладал многими преимуществами по сравнению со служащими коммерческих структур. Для меня признание Рауля в том, что он – медик, прозвучало несколько неожиданно. Я так сжилась с образом Рауля-музыканта, что представить его без гитары – в медицинской форме, ставящим капельницу какой-нибудь старушке, – было несколько странно.

– Сейчас я в отпуске – весь август. А музыка для меня – хобби, которое, конечно, хотелось бы превратить в профессию, но это все мечты, мечты…

– Кстати, о твоей песне! Ты сказал, что знаешь, как она попала ко мне.

– Да. Ребята из группы рассказали. Это отчасти их вина. Правда, они уверяли меня, что сделали это с моего согласия. Но, если честно, что-то мне не припоминается. В общем, после нашего предпоследнего выступления в клубе подошел один человек, иностранец, представился владельцем какого-то там радио и попросил песню для ротации.

– Шито белыми нитками.

– Но, однако же, на наших ребят это произвело впечатление: человеку сделали диск с копией просимой песни и – вуаля! Дальше ты знаешь.

Разговор прервало громкое пение. Вздрогнув от неожиданности, я резко оглянулась и увидела остановившегося в метре от нашего столика старика Пако. Развернувшись к проезжей части лицом, дед что-то высоко голосил, пронзительно. Его песня, увы, была неразборчивой, но старика это не смущало. Неартистично, будто плети, свесив обе руки по бокам, Пако компенсировал отсутствие жестов энергичными встряхиваниями головой – каждый раз перед тем, как взять высокую ноту. Одет старичок был в растянутую, хоть и чистую майку, выпущенную поверх наглаженных костюмных брюк, а на ногах красовались кроссовки. Где он нашел себе такого оригинального стилиста?

– О, это наш Пако! Знакома с ним?

– Уже довелось встречаться, – сказала я, пряча улыбку за поднесенной к губам чашкой с кофе. – Хорошо поет! Возьми его к себе в группу. Хотя бы в качестве бэк-вокалиста.

– Боюсь, такой голосистый бэк-вокалист забьет основной вокал, – рассмеялся Рауль. – Но я подумаю над твоим предложением. С Пако группа наконец-то получит желаемую популярность. Его в поселке любят и уважают, угощают кофе и бутербродами. Он безобидный, хоть и немного не в себе. Старость!

– Сколько ему лет?

– Да много! Даже предположить страшно. Знаю, что он работал на фабрике еще в довоенные времена. Начал свой трудовой путь мальчишкой. То ли тринадцати, то ли четырнадцати лет.

– Выходит, он мог знать Ану Марию?

– И не только знать, – подмигнул Рауль. – По слухам, даже в нее влюбился. Правда, девушка была старше него и уже замужем. Так что первая любовь Пако прошла без взаимности.

– Как жаль! Симпатичный старичок! Думаю, и мальчишкой он был не менее забавным.

– А я, наоборот, представляю его застенчивым и серьезным парнем.

Пока мы делали предложения, Пако закончил выступление, поклонился проезжающим машинам и, повернувшись к нам, вдруг вытянул трясущуюся руку в мою сторону и закричал:

– Анна! Берегись, Анна, он сговорился с черным человеком! Я видел! Уходи, Анна! Иди к мужу и никогда не приходи сюда. Фабрика – не для таких нежных девочек, как ты.

И, резко замолчав, повернулся и зашаркал прочь. Если сказать, что от его слов мне стало не по себе, – значит ничего не сказать. Пако говорил про черного человека – что он имел в виду? В свете своей паранойи и ночных кошмаров мне показалось, что он имел в виду существо из моих видений. И Анной меня назвал…

– Испугалась? – блеснул улыбкой Рауль и, протянув руку, коснулся моих пальцев. В место соприкосновения будто воткнулись тысячи мелких иголочек – не больно, но сладко.

– Если честно, да. Откуда он знает, как меня зовут?

– Думаю, Пако обращался не к тебе. Разве забыла, что он был влюблен в эту самую Ану Марию. Видимо, принял тебя за нее.

– Но он говорил еще о черном человеке…

– А это одна из басен Пако! Думаю, воображаемый им персонаж.

– Мне бы хотелось пообщаться с Пако.

– Сомневаюсь, что из этой затеи что-то получится, – вздохнул Рауль. – Пако давно живет в своем мире, вытащить из которого его очень и очень затруднительно. Не теряй время, Анна. Вряд ли он тебе чем-то поможет.

Я ничего не ответила. На самом деле сейчас мне не хотелось думать ни о персонажах прошлого, ни о фабрике, ни о тем более загадочном черном человеке. Мне хотелось просто быть рядом с Раулем, болтать с ним на любые темы. И желать, чтобы эти моменты длились как можно дольше. Но Рауль сам все испортил:

– Анна, извини, но мне пора ехать. Встреча.

Он не стал уточнять, но я поняла, что «встреча» – это свидание с девушкой. Я постаралась «выдержать лицо», так, чтобы скрыть истинные чувства. Улыбнувшись – может быть, чуть-чуть натянуто, как можно беспечнее ответила:

– Да, да, конечно! А я собиралась зайти в библиотеку, пока она не закрылась! Воспользуюсь компьютером, чтобы проверить почту.

План этот возник спонтанно, в качестве отговорки. Но когда мы попрощались с Раулем и он уехал на мотоцикле, я действительно отправилась в библиотеку.

Мне хотелось отыскать какие-нибудь сведения о Санроке и черном человеке, упомянутом Пако. В то, что это был просто «персонаж его воображения», я не особо верила. Должны же быть какие-то предпосылки, не просто так Пако его выдумал. Может, одна из местных легенд?

Но как я ни искала – вначале в Интернете, потом – в книгах, ничего обнаружить не удавалось. Я набивала в поисковике «черный человек» и попадала на различные ресурсы. Один раз вышла на форум, на котором люди делились тем, что их посещает подобное видение. То ли дьявольский слуга, то ли образ, возникший в результате чьей-то магии. Но ничего относящегося к испанским (и даже каталонским!) легендам я не нашла. Похоже, такого персонажа не существовало. Я пролистала уйму книг по истории Испании и Каталонии (даже честно пыталась читать по-каталонски, не все, конечно, понимая). Бесполезно. Видимо, Рауль оказался прав, и черный человек возник лишь в воображении Пако.

Мне повезло, когда я уже не надеялась. Случайно. И хотя информация была очень скудной и носила справочный характер, она мне помогла.

В руки попался маленький путеводитель по поселку и его окрестностям, выполненный в виде малоприметной брошюрки. Подозреваю, напечатали его небольшим тиражом в какой-нибудь местной типографии и использовали в качестве бесплатного рекламного материала.

В этом путеводителе говорилось, что название поселку Санрок – «святая скала» – предположительно, дала возвышающаяся неподалеку скала странной формы. Известно, что это место считалось в древности святым. Есть поверье, что скала на самом деле являлась одним из окаменевших божеств. К двухголовому идолу, одна из голов которого олицетворяла радушие, другая – гнев, приходили с мольбами об урожае и прибыли.

– Ясно, один из богов плодородия или что-то в этом роде, – пробормотала я себе под нос, рассматривая напечатанную фотографию.

Далее легенда повествовала о том, что взамен просящие сулили идолу лучшую часть своего урожая. И выполняли обещание, принося к подножию скалы дары. Божество было прожорливым, и самым важным считалось «насытить» «злую» голову. Если не отблагодарить идола, он, прогневавшись, посылал «слугу» – черный смерч, который уничтожал и весь урожай и постройки, губил скот и людей. Иногда вместо ветра являлся темный человек. Человек-тень. Кто-то предполагал, что в эту фигуру обращался ветер, и в любой момент «человек» вновь становился смертоносным смерчем. Кто-то считал, что это и было само божество, превращавшееся из камня в подвижную тень, дабы обойти свои владения. Говорилось также, что человек-тень привязан к месту, а именно: к скале.

– Оригинально, – пробормотала я. – Легенды легендами, но почему человек-тень преследует меня? Раньше я видела его во снах. Теперь, если вспомнить случай на фабрике, – наяву. Либо он охотится за мной, либо у меня – паранойя.

А что, если Пако тоже видел черного человека? И кто такой «он», который, по словам старика, сговорился с этой тенью? Неужели Рауль? Нет, не может быть!

Прежде чем уйти, я проверила почту. Пусто, ни одного письма. Петр обо мне забыл. Ну что ж, у меня теперь есть своя цель – найти деда. И я не уеду, пока не пойму, где его искать.

На обед я вернулась домой. Приготовила салат из свежих овощей, пожарила антрекот. Вкусно пообедала, запивая все красным вином. Завтра – воскресенье, и я приглашена на обед к соседям, Кармен и Хуану. Значит, завтрашний день не могу посвятить поискам. Нужно по максимуму использовать остаток текущего.

Когда полуденная жара немного спала, я переоделась в шорты, майку и мокасины и отправилась на прогулку, но уже не по поселку, а выбрала путь, ведущий к поселению на горе.

Я пыталась представить эту дорогу в те времена, когда еще не проложили шоссе, серпантинной лентой огибающего гору. Проходила ли тут пешеходная тропа или все было покрыто густым лесом? Как жаль, что на библиотечной выставке не оказалось ни одной фотографии этих мест!

Я поднималась по пешеходной дороге, отгороженной от шоссе низким металлическим барьером. Красная земля напоминала покрытие на корте. Начала я восхождение торопливо, из-за желания поскорее оказаться на месте, но уже через несколько метров сбавила шаг и пошла медленно, будто совершающая ежедневный моцион старушка. Но не потому, что мне тяжело было подниматься и не потому, что от жары я плавилась, словно забытая на солнце шоколадная плитка. Что-то было в этом месте особое. Стрелки часов замедляли бег, секунды растягивались до минут, минуты же становились часами. Здесь дышалось глубже, а легкие расправлялись, будто наполненный ветром парус. От леса, покрывавшего противоположный от пешеходной дороги склон, шли особые сигналы. Это был не такой лес, к которому я привыкла в Подмосковье. Хоть воздух и наполняли запахи, вызывающие воспоминания о России, – ароматы прелых листьев, грибов, сырости, свежести. Однако испанский был колючим – такое сравнение первым пришло мне на ум. Колючий не потому, что состоял в основном из хвойных деревьев, а потому, что казался неприветливым и жестким. Невысокие местные сосны имели разлапистые, широкие кроны, напоминавшие раскрытые руки, чтобы принять в объятия солнце. И росли они так, словно цеплялись друг за друга ветвями-руками, будто связанные в цепочку альпинисты. Лес казался непроходимым не только потому, что располагался на крутом, почти вертикальном по отношению к дороге склоне, но и из-за такой густоты цепляющихся друг за друга деревьев и кустарников.

Чувствуют ли местные жители те магические флюиды, которые идут от леса и которые ощущала сейчас я?

Дорога сделала очередной поворот, и наконец-то показалась интересующая меня скала в виде двух голов «монстров» с широкими то ли улыбающимися, то ли хищно скалящимися пастями. Скала скрывала собой солнце, и этот участок дороги был единственным теневым. Остановившись напротив глыбы, я посмотрела вверх, разглядывая «головы». Тень, прохлада, мощь нависающей над дорогой каменной махины – и по коже невольно побежали мурашки. Жутковато. Несмотря на то, что по шоссе продолжали проноситься машины, я чувствовала себя тут в одиночестве. Будто отгородилась от реальности прозрачной стеной или попала под стеклянный колпак. Мне подумалось, что это место можно почувствовать лишь в определенном настроении, абстрагировавшись от реальности и настроившись на особую волну. Нужно желать почувствовать особую энергетику этого места. Нужно знать об его особенности. Иначе ничего не выйдет. Скала хорошо скрывает свою магию, как маскирует беззубыми добродушными улыбками свой норов двухглавый каменный монстр.

Я задумалась о том, как поступить – перебежать ли шоссе, чтобы постоять немного под «головами», или ограничиться увиденным и повернуть назад?

– Нинья[6]! Опять ты сюда прибежала! – услышала я вдруг за спиной скрипучий голос, который узнала сразу.

Резко оглянувшись, я увидела ссутуленную фигуру Пако. Надо же, старик, оказывается, способен не только неторопливо шаркать по поселку, развлекая жителей песнями, но и отваживается прогуливаться по этой круто поднимающейся вверх дороге. Я прониклась к Пако еще большим уважением и интересом.

– Нинья, что на этот раз у тебя случилось? Надеюсь, не будешь плакать?

– Нет, я не плачу, – улыбнулась я, вступая в этот странный диалог. Похоже, Пако находился в своей реальности, замершей в его старческой памяти стоп-кадром.

– Правильно! Твои кошачьи глаза, Ана, должны светиться счастьем, а не ронять слезы. Разве забыла, как я называл тебя кошкой? А кошки разве плачут?

Я поняла, что старик вновь принял меня за Ану Марию. Значит, девушка прибегала к скале в те моменты, когда ей становилось грустно. И Пако, бывший в те годы мальчишкой, видел это.

– Эх, Ана, небось выторговала у темного человека молодость – ни капли не состарилась, все так же сладка и упруга, как медовое яблоко. Недаром ты сюда бегала – просила его о молодости, да? А твой верный Пако, над которым ты подшучивала и которого считала слишком молодым для того, чтобы быть твоим поклонником, вон во что превратился. Старое высохшее дерево я, Ана. Ты – все то же спелое свежее яблоко, а я – засушенный пень. Эх!

Старик махнул рукой и, отвернувшись от меня, зашаркал дальше, поднимая шлепанцами пыль, окрашивающую его голые пятки бурым. Но пройдя несколько шагов, он остановился и, глядя на убегающую вдаль дорогу, заголосил по своей привычке песню.

– Погодите! – бросилась я к старичку.

Ноль внимания. Пако уже чувствовал себя на сцене.

– Пако! – в отчаянии воскликнула я. – Пако, послушайте меня! Это я, Ана Мария. Помните?

Да простит он мне этот обман. Но как еще получить от него хоть еще одно зернышко информации? Старик, похоже, был единственным живым свидетелем давних событий, но, увы, пребывал в своем мире, поэтому вызвать его на разговор не представлялось возможным.

– Ана Мария? – встрепенулся он и повернулся ко мне. Старческие глаза сквозь толстенные стекла уставились на меня так пристально, будто сканировали не только мое лицо, но и пытались прочитать мысли.

– Нет, ты не Ана Мария, – вынес свой вердикт старик после долгой паузы. – Не знаю, кто ты, нинья, но у тебя ее глаза. И все же ты не Ана Мария.

– Я Анна! Ее правнучка…

– У Аны Марии не может быть правнучки, нинья. Она осталась молодой, разве не знала? Эх… Ушла моя Ана. Темный человек виноват. А я для нее, нинья, кошку сделал. Моя первая работа. До этого, нинья, я в учениках у мастера ходил, кофе подавал да воду носил. А тут – кошку сделал! Может, не такую уж красивую, какую бы сделал мастер, но вложил я в нее всю свою чистую любовь. Любовь ребенка – чище хрусталя, нинья, запомни! Ана мне сказала: «Пако, последи за моим сыном!» И Пако следил. И кошку просил потом беречь его – сына моей Аны Марии. От черного человека. Лишился сын матери – лишился ее любви, а значит, защиты. Кручинился Пако долго, одним утешался: убережет его любовь, с какой он делал кошку для Аны Марии, ее сына. Эх…

Старик закручинился, и мне показалось, что он вот-вот заплачет. Я почувствовала беспокойство: а если ему станет плохо?! До поселка еще спускаться и спускаться.

– Пако… – тронула я старика за худое плечо. – Пако, погодите…

– Но пасаран! – вдруг воинственно воскликнул он, выбрасывая вверх кулак. В глазах его, яростно поблескивающих за толстыми стеклами очков, не было и намека на слезы и печаль. Старик уже перескочил в другой кадр фильма, который прокручивала его память.

– Идиоты! Варвары! – выплевывал он ругательства, грозя кулаком кому-то невидимому. И так же резко вдруг успокоился и зашаркал себе по дороге вверх.

Ну и как тут быть?!

Но две вещи я уяснила: первое, что стеклянную фигурку кошки сделал Пако. И второе, Ана Мария приходила к скале со своими печалями. Что ее, счастливо вышедшую замуж по любви, могло огорчать? Пако предположил, что просила девушка молодости. Но двадцатилетней ли девушке грустить об этом? Нет, тут было что-то другое. Тоска по родным? Не исключено. Что еще могло огорчать молодую девушку? Красота, любовь, дорогой человек у нее имелись. Бедность? Не знаю, насколько была корыстна Ана Мария.

А может, любовь ушла? Ведь история закончилась тем, что Ану Марию застали во время свидания с братом Рамона. Интуиция подсказывала, что причину нужно было искать здесь. Может, коварная девушка охладела к мужу и воспылала чувствами к его брату, к тому же более состоятельному? Предположения, все предположения…

Когда я уже спустилась с горы, мне вдруг вспомнился рассказ Рауля, а вернее, одна деталь, которую я поначалу упустила. Ребенок у Аны Марии и Рамона родился лишь через несколько лет брака. А вдруг причина горя девушки была в том, что они с мужем никак не могли зачать ребенка? О чем еще может так горевать замужняя женщина? Какое заветное желание поверяет божествам в надежде на его исполнение?

Х

Воскресенье я провела с семьей соседей: наслаждалась общением, вкусной едой, игрой с маленьким внуком Кармен и Хуана. День пролетел незаметно, и спала я в ту ночь так мирно, так сладко, как не спала уже очень давно.

Разбудил меня стук в дверь. Я с трудом открыла глаза, увидела, что утро за окном еще не напиталось красками, заретушированное, будто не умытое, и перевела взгляд на часы. Так и есть, начало седьмого. Кому я понадобилась в такую рань?

Я завернулась в простыню и, зевая, потопала открывать.

– Ой! – От неожиданности я проснулась и смутилась до краски на щеках от своего неприбранного вида. Потому что на пороге стоял Рауль – бодрый, свежий, веселый, невероятно привлекательный в обтягивающей торс светлой футболке, оттеняющей загар, и длинных джинсовых шортах.

– Привет, сонная принцесса! Можно войти?

Я посторонилась, пропуская его. Рауль прошел в гостиную и без приглашения опустился в кресло, тогда как я все еще стояла, напоминая в своей простыне древнегреческую статую.

– Тебе идет! – пошутил он, кивая на мое «одеяние».

Я поплотнее завернулась в простыню и с опозданием поняла, что так еще больше «обнажилась»: ткань была слишком тонкая и, туго обтянутая вокруг фигуры, не маскировала, а подчеркивала ее. Вот черт!

– Извини за столь ранний визит, но мне хотелось сделать тебе сюрприз.

– Он удался, – хрипло выдохнула я. – Мог бы, правда, начать с серенады под окном. Это дало бы мне время привести себя в порядок.

Рауль рассмеялся, запрокинув голову. Потом развел руками:

– Я приходил вчера вечером, но не застал тебя. А телефон ты мне не оставила.

– Ты и не спрашивал, – усмехнулась я. – Впрочем, телефона у меня и нет – забыла на фабрике.

– На фабрике? – удивился он. – Что ты там делала?

Я рассказала Раулю о котенке, умолчав о страшной фигуре в плаще.

– Странно, ворота закрыты, как ты проникла внутрь?

– Не знаю. В тот вечер ворота, похоже, были открыты. Правда, когда я попыталась вернуться и поискать телефон, нашла их запертыми.

– Мы поищем твой телефон вместе. Потом. А сейчас я хочу тебя кое-куда свозить. Покажу тебе чудесные места. Сегодня – день отдыха! Забудь о фабриках, родственниках, историях из прошлого и просто насладись этим днем. Я подумал, что тебе, вероятно, скучно находиться постоянно в Санроке, тогда как погода просто благоволит тому, чтобы поехать поздороваться с морем. Ну как? Едем?

– Едем! – обрадовалась я. – А почему так рано?

– Потому что я хочу свозить тебя на свой самый любимый пляж. Ехать туда почти два часа, и всю прелесть его можно понять лишь рано утром – когда он еще пустой, отдохнувший после ночи. Позавтракаем там же.

Я собралась быстро: полотенце, очки, крем. Надела купальник и сверху – майку и шорты.

– На чем поедем? – спросила я, появляясь перед Раулем.

– На мотоцикле. Не испугаешься?

Испугалась бы – с кем-нибудь другим. Но с ним мне было все равно, на чем ехать – на мотоцикле ли, на звездолете, на метле или просто идти пешком.

– Нет! – уверенно ответила я.

А Рауль вдруг шагнул ко мне и взял мое лицо в ладони:

– Изумительные глаза, – прошептал он. – Невероятные! Это о них говорится в моей песне. Странное ощущение – будто я писал ту песню о тебе и для тебя…

Но не успела я что-либо ответить, как он уже опустил руки и, развернувшись, вышел на улицу.

Все же я несколько поторопилась, считая, будто поездка на мотоцикле не произведет на меня особого впечатления. Первое время я сидела за Раулем, судорожно обнимая его за талию и зажмурившись от страха. Где-то минут через пятнадцать езды осмелилась открыть глаза. И только через полчаса понемногу начала наслаждаться «полетом».

Через два часа, как Рауль и обещал, мы приехали на место.

– Ну как? – с плохо скрываемым волнением, будто ему действительно было очень важно, чтобы пляж мне понравился, спросил он.

Я ответила не сразу. Дыхание сковало восхищение, когда я с высоты горы, на которой мы находились, оглядела окрестности.

Теперь я знаю, как выглядит мой персональный рай. Это маленький безлюдный пляж, сияющий золотом в лучах утренного солнца. Затерявшийся меж двух живописных скал, верхушка одной из которых украшена, будто короной, развалинами настоящего древнего замка. Это то место, где вода кристально-прозрачная, а берег вылизан волнами до леденцового блеска. Где белый песок такой мелкий и мягкий, будто мука. Где на синем бархате морского полотна белеют вдалеке треугольники парусников. Где дуновение ветра такое ласковое, как прикосновение материнской ладони.

Рауль позаботился и о завтраке: достал из багажника мотоцикла, помимо своего рюкзака с вещами и моего пакета, переносную сумку-холодильник с приготовленными бутербродами и прохладительными напитками. Мы не стали сразу спускаться к пляжу, вначале позавтракали, укрываясь в тени низкорослых сосен, растущих на скале и наблюдая за полетом упитанных чаек. Без слов, переглядываясь с красноречивыми улыбками.

А потом, бросив вещи на песок, с разбега рухнули в прохладные объятия моря, поднимая тучи брызг и пугая чаек.

Мы плескались с такой детской радостью, будто было нам всего по семь лет. Играли в догонялки, плавали наперегонки вдоль берега – от одной скалы к другой. Ныряли, выбегали обратно на песок, чтобы через пять минут вновь с визгами и брызгами окунуться в прохладную воду. Когда я в очередной раз уплывала от Рауля, он догнал меня, но не хлопнул ладонью по спине, как раньше, давая этим понять, что теперь моя очередь догонять его, а вдруг поднырнул, подхватил меня и выпрямился, держа на руках над водой. В первый момент мне подумалось, что он придумал новую проказу и собирается бросить меня в воду, и завизжала. Но он, наклонившись ко мне, оборвал визг поцелуем.

Я вновь была влюблена, и меня не смущало то, что это произошло так быстро. Стремительно. Я считала, что во время развода эмоционально высохла, как высыхают, превращаясь в хворост, лишенные живых соков обломанные ветки. Я действительно стала хворостом… настолько сухим, что лишь одной искры оказалось достаточно для того, чтобы разгорелся костер.

В Рауля невозможно было не влюбиться, а мое сердце открылось для него еще тогда, когда я услышала впервые его песню. Я забыла обо всем, не только о том, что мне уже не семнадцать лет, когда влюбляешься просто потому, что тебе подарили улыбку, или потому, что твой герой похож на актера с постера, или потому, что он – самый популярный парень на курсе. Да, я влюбилась так, как влюбляются юные девы – не в человека, о котором я мало что знала, а в дорисованный собственными фантазиями образ. Но сейчас не думала о том, что завтра, возможно, реальность растопит воск моих крыльев и я полечу вниз, теряя, словно перья, иллюзии. Неважно. Я живу сегодняшним днем, текущим моментом, в котором я счастлива так, как не была счастлива ни разу в жизни. Даже с бывшим мужем.

Накупавшиеся, мы сидели на расстеленном полотенце и ели прохладную сочную дыню. Сладкий сок сочился сквозь пальцы, и Рауль сцеловывал его с моих запястьев. А потом кормил меня дыней из своих рук. И было в этом больше интимности, чем в занятиях любовью. Больше, чем в подсмотренном мною его жесте, которым он убирал прядь волос с лица другой девушки. Теперь тот жест не казался мне таким уж красноречивым, нежным. Рауль поцелуями моих запястий признался мне в чувствах куда более откровенно.

Ушли мы с пляжа в обеденное время. Но не стали возвращаться домой. Рауль повез меня в ресторан, в котором, с его слов, готовили самый вкусный на всем побережье суп из рыбы и морепродуктов, а также мясо по какому-то особому, тщательно оберегаемому рецепту. Еда и в самом деле была божественной. А мы – до такой степени проголодавшимися, будто оба просидели на жесткой диете внушительный срок. Мне не хотелось, чтобы этот день заканчивался. Я с тревогой ожидала, что сейчас Рауль объявит, что пора возвращаться домой, и, чтобы еще немного отодвинуть этот печальный момент, съела десерт, хоть уже была сытой.

Но у Рауля имелся другой план.

– Хочешь, я покажу тебе все самые красивые пляжи в этих местах?

Произнес он это таким заговорщицким тоном, будто спрашивал, хочу ли я видеть шкатулку с драгоценными жемчужинами, добытыми им собственноручно.

Впрочем, все те пляжи, которые он мне показал в этот день, действительно были жемчужинами. Мы переезжали с одного на другой, купались, целовались, вновь садились на мотоцикл и ехали дальше.

– Если бы у нас было больше времени… – в какой-то момент, созерцая окунувшееся в море солнце, с горечью произнесла я.

– У нас будет много времени. Целая жизнь. Нет, вечность. Достаточно? – усмехнулся Рауль.

Я не стала уточнять, что он имел в виду. Просто позволила ему вновь везти меня навстречу приключениям и романтике.

Мы так и не вернулись в Санрок в тот день. Рауль сказал, что мы находимся достаточно далеко от дома. Поэтому мы остановились на ночь в придорожном, показавшемся нам более-менее приличным мотеле. И провели такую ночь, которую я поклялась запомнить на всю жизнь.

Утро мы опять встретили на пляже, пообедали и, как ни печально, отправились в обратный путь.

– Выпьем кофе? – спросил Рауль, когда мы уже приехали в наш поселок. Кофе – это еще четверть часа, на которые можно отодвинуть разлуку.

– Давай, – с радостью согласилась я.

– Поехали в бар, в котором проходил фестиваль. Кофе там, на мой взгляд, самый вкусный в Санроке.

Мне было все равно, куда. Лишь бы с ним.

В баре оказалось довольно многолюдно и шумно, но мы заняли столик в укромной нише. И проболтали еще час вместо пятнадцати минут. В один из моментов нас ненадолго прервали: к столику подошел поздороваться молодой человек, которого Рауль представил мне как бас-гитариста из группы. На приглашение присесть за столик молодой человек ответил отказом, и, надо сказать, я этому не огорчилась.

– Где-то я его уже встречала, – сказала я после того, когда знакомый Рауля ушел.

– На концерте, где же еще, – пожал плечами Рауль.

Я согласилась, хотя была уверена, что видела этого коренастого, широкоплечего молодого человека с завязанными в хвост волосами и хищными ноздрями в другой обстановке. Где и когда – вспомнила уже после того, как мы ушли из бара. В одном из своих снов, где же еще… В ту ночь, когда я пожелала увидеть незнакомого мне исполнителя песни. Уже позже я поняла, что приснился мне совсем не Рауль, хоть сон и имел к нему какое-то отношение.

– Что-то не так? – спросил Рауль, заметив, что я задумалась.

– Нет, нет, все так, – я поспешно ему улыбнулась.

Почему мне кажется, будто от гитариста исходит какая-то опасность? Был ли тот сон предупреждением? И как это соотносится с Раулем?

Мы оставили мотоцикл Рауля возле кафе и отправились к моему дому пешком. Когда подошли к фабрике, вновь заговорили о ней. Разговор начала я, признавшись вдруг Раулю в том, что меня с раннего возраста преследует боязнь заброшенных заводских зданий.

– Они мне снятся, с детства снятся, эти кошмарные умершие цеха, проржавевшие лестницы и заброшенные кабинеты с полуистлевшим содержимым раздолбанных шкафов.

– Может, сны порождены «генетической памятью», или как там еще это называется? – предположил Рауль серьезно, хотя я опасалась того, что он высмеет меня. – Ведь Ану Марию, твою возможную прабабку, убили на фабрике.

– Может быть, Рауль, может быть… – проговорила я задумчиво. – Но мои страхи связаны не столько с тем убийством, случившимся в прошлом, сколько со странным предчувствием, что трагедия, моя личная трагедия, еще должна произойти. Будто кто-то ожидает меня на этой проклятой фабрике. Все предрешено, это мой путь. И как бы я ни пыталась избежать этого, ничего не выйдет. В один день я войду на заводскую территорию с тем, чтобы уже никогда не вернуться. Это не паранойя, Рауль. Смотри, если я раньше видела просто сны, то сейчас оказалась от этой фабрики в непосредственной близости.

Я даже, дабы продемонстрировать эту «близость», коснулась ладонью шершавой кладки углового здания.

– Это может показаться смешным… – нерешительно продолжила я.

– Нет, смешным не кажется, – перебил он. – Забавным тоже. Но напомню твои же слова: ты рассказала, что уже однажды вошла на эту фабрику в поисках котенка. И ничего не произошло! Вышла живая и невредимая.

Я лишь вздохнула. Знал бы он… Но рассказывать о фигуре в плаще я не стала. Может, она была лишь плодом моего воображения? У страха глаза велики, как говорится…

– Когда я был гораздо моложе, то бывал на заброшенной фабрике с другими мальчишками моего возраста, – начал Рауль с легкой улыбкой. – Для пацанов такие объекты всегда привлекательны. Так вот, ничего, вернее, никого страшного в помещениях не нашлось. Никто не прячется там, кроме кошек. Хотя фабрика представляет угрозу: она уже настолько старая, что находиться внутри обветшалых зданий опасно. Лет пятнадцать-двадцать назад, когда я туда забирался, лестницы и стены были куда крепче. А сейчас… Кстати, мне вспомнилось, что буквально несколько месяцев назад здесь чуть не произошла трагедия. Случай не стал достоянием общественности, я знаю о нем от моего коллеги, работающего на «Скорой». Тони был в той бригаде, которая приехала по вызову в поселок. «Скорую» вызвала местная полиция после того, как в комиссарию прибежал перепуганный молодой человек, иностранец, если не ошибаюсь, русский, и сообщил, что с его девушкой, похоже, что-то случилось. Молодая пара зачем-то забралась на территорию фабрики. Девушка то ли ушла вперед, то ли отстала от своего спутника. В общем, парень ее потерял. Видимо, отчаявшись найти спутницу самостоятельно, молодой человек кинулся в комиссарию, расположенную неподалеку. Девушку нашли, но была она без сознания. Полицейские вызвали медиков. Ничего страшного с сеньоритой не случилось, это был всего лишь обморок. Но кто-то из полицейских сказал, что той легкомысленной и излишне любопытной паре повезло в том, что они не успели забраться в здания, находящиеся в аварийном состоянии. Иначе могла бы произойти трагедия. Сейчас на эту фабрику даже местные мальчишки опасаются лазить.

– Мне хотелось бы поговорить с твоим другом! – вскричала я, сама удивляясь своей горячности. – Не знаю, правда, чем мне может быть полезен его рассказ, но…

– Без проблем, сейчас позвоню Антонио, – сказал Рауль, вытаскивая мобильный. Поприветствовав приятеля, он протянул мне телефон.

Тони припомнил тот случай, произошедший, с его слов, месяца три-четыре назад. Пара действительно оказалась русской, и девушке, и молодому человеку было по двадцать пять лет. Свое появление на фабрике они объяснили тем, что приехали в поселок к кому-то в гости, решили прогуляться, посмотреть местные достопримечательности и не удержались от соблазна пофотографировать колоритные развалины. Девушка сказала, что в какой-то момент вдруг почувствовала головокружение, и очнулась уже в окружении медиков и полицейских.

– Молодого человека случайно не Петром звали? – сыграла я ва-банк.

Чем черт не шутит! А вдруг?

– Не знаю, – после некоторой паузы ответил Антонио. – Девушку, помню, звали Марией.

– Ну как? – спросил Рауль, когда я вернула ему телефон после разговора с его приятелем. – Рассказал ли он тебе что-то важное?

– Не знаю, – честно ответила я. – Чувствую, что в этой истории может быть какая-то важная для меня деталь, но вот что именно…

А может, это и простое совпадение. Цепляюсь за любые случаи, в которых так или иначе фигурирует фабрика.

Но не об этой ли паре упомянула и соседка Кармен? По времени совпадает.

Еще одно забавное происшествие случилось с нами по дороге. Когда мы уже подходили к дому, вдруг услышали жалобное мяуканье. На дорогу выбежал тот самый котенок, который «заманил» меня в фабричное помещение, – живой и невредимый. Я узнала его по черному пятнышку возле мордочки.

– Ой, смотри! Это тот самый малыш, которого я пыталась выручить! Слава богу, с ним все в порядке!

Котенок сел в желтый круг падающего на асфальт света уличного фонаря и жалобно замяукал.

– Он, наверное, голодный, – присел над ним Рауль. – Кроха какой…

– Потерялся, наверное. Жалко бросать…

Пока я причитала над котенком, Рауль уже выпрямился, держа его на руках. Удивительно, но малыш успокоился, только попытался устроиться поудобней.

– Возьму его к себе, – решительно сказал Рауль. – Отнесу сейчас к родителям, а завтра заберу. Сегодня неудобно: я на мотоцикле…

Мы договорились о встрече на следующий день, и Рауль с котенком на руках ушел.

Ложилась я спать в ту ночь счастливая. Сердце билось теперь в новом ритме, в душе играла музыка, а память превратилась в шкатулку с воспоминаниями-драгоценностями. И я совершенно не думала о том, что счастье может оказаться слишком коротким…

…Мое счастье не дожило и до обеда следующего дня – того часа, когда мы собирались встретиться с Раулем. Он хотел показать мне еще какие-то интересные места – уже не на побережье, а в сердце Каталонии, Барселоне. Но когда я завтракала в кафе, том самом, в котором мы дважды сидели с Раулем, услышала вдруг над ухом веселый голос:

– Привет, красотка!

Подняв голову, я увидела присаживающуся за мой столик Ракель, и сердце сжалось в ожидании неизбежности. Как я могла забыть о существовании этой сексапильной кошки? А Ракель сегодня превзошла все самые смелые ожидания: широкий белоснежный топ, спадающий с одного смуглого плеча, джинсы-«дудочки», которые в отличие от многих девушек ей удивительно шли, завязанные в высокий хвост волосы, прямая челка, густо подведенные глаза, изумительный оттенок кожи, натурально-яркие губы, неизменные серьги-кольца и браслеты на запястьях. Ни капли пошлости, хоть любая деталь из ее образа на другой девушке смотрелась бы вульгарно или дешево.

Движения Ракель были обманчиво-томны, но взгляд смотревших на меня чуть прищуренных глаз оставался цепким.

– Говорят, тебе мой мальчик понравился, – сказала Ракель небрежно, будто сообщила некую банальность.

Вытащив из выложенной на стол пачки сигарету, закурила и выпустила колечко дыма мне в лицо.

– Так вот, красавица, пришла тебя предупредить – по-доброму, как подруга подругу. Рауль – не такой простой парень, каким хочет казаться. Он умеет быть очаровательным, когда это нужно. К примеру, когда хочет охмурить девчонку. Зачем он это делает, спрашиваешь? А просто чтобы досадить мне. Дурачок, думает, что заставит меня так ревновать. Но я уже привыкла к этому. Каждый раз после того как мы повздорим, цепляет первую попавшуюся девчонку, хоть красавицу, хоть уродку – в этом случае он разборчивостью не отличается, очаровывает, а потом подстраивает так, чтобы его «свидание» увидело как можно больше людей, в надежде на то, что кто-то мне донесет. Говорю же, дурачок, надеется вызвать мою ревность. Но первый же не выдерживает и бежит мириться. К чему это я говорю… В воскресенье мы с ним поспорили – из-за ерунды. Уже сегодня Рауль прибегал ко мне мириться. А вчера, наверное, на пляж тебя возил? Слова сладкие говорил? Не обольщайся, дурочка. Я не желаю тебе зла. Просто хорошо знаю Рауля: мы с ним давно вместе, всякое бывало между нами, но, главное, мы все равно друг к другу возвращаемся. Вот видишь, я тебе даже не угрожаю. Хотя, наверное, ты в первый момент подумала, что я пришла запугивать тебя: не засматривайся на моего парня, иначе красоту попорчу. Ничего подобного! Я мирная и добрая девушка, видишь, хочу по-хорошему раскрыть тебе глаза на Рауля. Могла бы еще кое-что рассказать про него, но, думаю, и этого достаточно. Ну ладно, красавица, я пойду. Выпила бы с тобой кофе, но тороплюсь. Приятного аппетита! Выводы, надеюсь, сделаешь правильные.

И она ушла. Чертовка, даже оглянулась и улыбнулась мне на прощание, будто и вправду приятно пообщалась с приятельницей.

Тишина… Гнетущая, давящая. Только слышно, как на кухне капает вода из неплотно прикрытого крана. И эти звуки разбивающихся о металлическую раковину капель разносятся по всему дому, проникают через уши, вбуравливаются в мозг. Пытка «капельницей», пытка мыслями. Нужно только встать, плотно закрыть кран, и прекратится это методичное постукивание, звучавшее набатом по еще одной оборванной в сердце струне. Но нет сил, ноги-руки ватные, как у тряпичной куклы. Я не помню, как расплатилась за кофе, как вышла из кафе и вернулась домой. Просто очнулась уже здесь, лежа на диване и слушая этот перестук капель.

А откуда-то с улицы доносится еле уловимый шум – будничный, живой: гул машин, людских голосов, смех, лай собаки. Шум обычной жизни. Там – шум, здесь – тишина. Там – жизнь, здесь – мертвое пространство. Там – еще есть надежды, здесь – уже ничего нет. Здесь есть только диван с образовавшейся на подушке вмятиной от щеки, есть монотонный звон разбивающихся капель. И пустота в сердце. Когда нет мечты, когда нет надежды, хочется умереть.

Странно, но мне не было так плохо даже в то время, когда я узнала о предательстве мужа. Хотя, по логике, тот удар должен был оказаться сильней: я прожила с Костей пять лет и его измена стала для меня полной неожиданностью. Тогда как с Раулем я познакомилась лишь несколько дней назад, о его девушке мне тоже было известно. Я сама же предпочла забыть это, отравившись романтикой и ложными надеждами.

Чего же сейчас отдаюсь страданиям с таким чувством, будто случилось непоправимое горе? Приключение с Раулем изначально было обречено: мы из разных стран, из разных жизней, то, что случилось между нами, называется курортным романом. И только я подумала так, как поняла причину своей рефлексии: меня несколькими меткими фразами лишили прекрасного воспоминания. Мое райское приключение, которое должно было служить украшением моей скучной жизни, развернули другой стороной, опошлили, уронили в грязь. У меня ничего не осталось на память, даже радужной открытки с пляжным пейзажем, разглядыванием которой я бы согревалась зимними долгими вечерами. Эту открытку вырвали из рук, уронили в лужу и для надежности наступили на нее каблуком.

Я поднялась с дивана, рассудив, что только действиями смогу победить рефлексию. Для начала я собиралась согреться (так странно, в этот душный августовский день я замерзла) сладким чаем. И в этот момент в дверь постучали.

Рауль. Это был он. Как ни в чем не бывало улыбающийся. Привлекательный до щемления в сердце.

– Готова? – весело спросил он с порога, окидывая взглядом мой измятый сарафан. – Я сегодня покажу тебе нов…

– Рауль, – перебила я его. – Я никуда не поеду.

– Почему? Что-то случилось? – растерянно спросил он.

Его обескуражил не только мой тон, но и то, что я не предложила ему войти, уклонилась от поцелуя.

– Я виделась с Ракель.

Почти дословно я передала ему то, что услышала от его девушки. Мне доставляло боль и странное удовольствие видеть, как меняется выражение его лица: от улыбки до негодования.

– Ложь! – воскликнул он, когда я замолчала.

– Что «ложь»? То, что ты привел меня в бар, в котором полно ваших с Ракель знакомых? Неправда то, что ты возил меня на пляж?

– Послушай, Анна, – сказал он, входя в дом без приглашения.

Потянувшись, он сделал попытку взять мои ладони в свои, но я убрала руки за спину.

– Анна, послушай, я хорошо знаю Ракель. Не буду обманывать, у нас были долгие отношения. И то, что между нами случалось всякое, тоже правда. Также она не соврала тебе в том, что в воскресенье мы крупно поссорились. Вернее, я просто решил поставить точку в наших отношениях. Мне надоело ее непостоянство, выходки, капризы. Я многое прощал ей, но всему есть предел.

– О ссоре она тоже не соврала, – тихо сказала я, услышав из всего его монолога лишь эту фразу. – Так, может, и все остальное – правда? Скажи, только честно, бывало ли так, что ты, дабы уязвить Ракель и вызвать ее ревность, использовал другую девушку?

– Было, – нехотя выдавил Рауль после паузы. – Но давно и не так, как тебе преподнесла это Ракель.

– Вот видишь, – грустно усмехнулась я. – Сам же все и подтвердил. Что еще ты хочешь от меня?

Его губы дрогнули, будто он собирался что-то сказать. Но, так и не произнеся ни слова, словно поняв, что любым оправданием забивает гол в свои же ворота, Рауль обреченно махнул рукой, развернулся и ушел.

А я вновь ощутила приступ острой и щемящей… нет, не грусти. Пустоты.

Время было уже полуденное, но еще оставался час до того, как закроется библиотека, и я, вспомнив об этом, торопливо переоделась и почти бегом направилась в поселок. Выйдя в Интернет, я забронировала билет до Москвы на завтра, а потом открыла почтовый ящик. Есть! Одно-единственное письмо, но от Петра.

«Анна, как вы там?» Я не стала вдаваться в подробности, просто написала, что только что купила обратный билет. Я подумала, что Петр попытается уговорить меня задержаться еще на какое-то время – ради своих неизвестных мне интересов – либо вообще проигнорирует мое послание. Но он вдруг написал почти сразу после того, как я отправила сообщение.

«Хорошо. Какой у вас рейс и во сколько прибывает самолет? Я вас встречу. Пожалуйста, пока не сообщайте родным о вашем прилете: мне хотелось бы вначале устроить вам одну встречу. Думаю, вы уже догадались, что я работаю на вашего родного деда, который задался целью разыскать вас. Так вот, завтра вы с ним встретитесь. Согласны?»

«Еще бы!» – ответила я и сообщила время прилета в Шереметьево.

Вечер я провела в сборах. И хоть собирать мне было особого нечего: только одежду и купленные в местном супермаркете гостинцы для родных – вино, хамон, сыр (для деда я тоже припасла коробочку сладостей и бутылку вина с его родины), я специально складывала вещи медленно, растягивая время. Наконец чемодан был упакован. Пора принять душ и ложиться спать. Но выполнить намеченное не удалось, потому что в тот момент, когда я собиралась погасить свет в гостиной, опять раздался стук в дверь. Подумав, что это соседка Кармен, которой я днем сообщила о своем отъезде, я пошла открывать. На пороге стоял тот самый парень-гитарист из группы Рауля, с которым мы случайно встретились накануне в кафе. Выражение его лица было обеспокоенным.

– Анна, вы меня помните? – спросил он, не здороваясь.

– Да, – несколько удивленно ответила я. – Что-то случилось?

– Похоже на то. С Раулем.

Сердце будто оборвалось. Я не смогла произнести ни звука, хоть вопросы и вертелись на вдруг онемевшем языке.

– Рауль сегодня был какой-то странный, – продолжал парень. – Говорил о вас. Сказал, что хочет что-то доказать вам, и… отправился на фабрику.

– Зачем?! – выдохнула я – ко мне вернулась способность выражать свои мысли вслух.

– А я откуда знаю?! – Голос парня сорвался фальцетом от плохо сдерживаемой нервозности. – Он ничего не стал объяснять, сказал, что собирается что-то выяснить ради вас. Попросил меня сопроводить его, но велел остаться за территорией и ждать его там. Прошел уже час, а Рауля нет. Что он там собирался выяснять?! Это вы его туда послали?

– Господи, нет, конечно… – испуганно прошептала я по-русски.

Мне вспомнился недавний сон, в котором я увидела Рауля, лежащего разбитым на полу цеха. И мне стало нехорошо. Спохватившись, я вновь перешла на испанский:

– На фабрику? Говорите, он ушел на фабрику? Понятия не имею, что ему там понадобилось! Подождите, я переоденусь – это не займет и минуты, и мы вместе отправимся на его поиски.

Парень кивнул и вышел на улицу. А я рванула к приготовленным в дорогу джинсовым бриджам и футболке. Фонарик! Еще бы пригодился фонарик, но у меня его не было.

– У вас есть фонарик? – спросила я молодого человека, выйдя на улицу.

– Да. Хотите? – протянул он мне узкую «тубу».

– Спасибо, – поблагодарила я и проверила, как он работает.

Мы побежали к огороженной забором территории фабрики, но не к тому зданию, в котором я недавно побывала, а к проржавевшим воротам, обмотанным цепями. Я бежала так быстро, что едва не сбила с ног мирно шаркающего по направлению к резиденции Пако.

– Нинья! – закричал он мне вслед. – Фабрика не для таких нежных сеньорит, как ты!

Слышала уже… Я торопливо извинилась перед стариком, собираясь бежать дальше.

– Анна, – остановил он, – я сделал для тебя подарок. Погоди, сейчас отдам! Пако присмотрит за твоим сыном, а стеклянный кот обережет тебя.

Несмотря на мое сопротивление, Пако вложил мне в руку стеклянную фигурку. Надо же, опять кошка. Вернее, кот – в пару той кошке, что была у моего отца. Бедный безумный старик. Он так и живет в далеком прошлом – со стеклянными поделками и своей первой любовью к Ане Марии. Бедный старик. А может быть, наоборот, счастливый!

– Спасибо, – я сунула подарок в карман.

Задерживаться не было времени. Мельком оглянувшись, я убедилась в том, что старик, уже позабыв обо мне, неторопливо шаркает к резиденции, и подбежала к уже поджидавшему меня возле фабричных ворот парню.

– Последний раз я видел Рауля здесь, – сказал он. – Давайте, Анна, я вам помогу. А потом перелезу сам.

Перебраться через ворота было несложно даже мне, не обладающей спортивной сноровкой: вставить ногу в зазор, по цепи, как по ступеньке, приподняться еще немного, перекинуть ногу, перехватиться руками, перенести через верхушку ворот вторую ногу, опять использовать цепь в качестве «приступки», спрыгнуть на землю. Все. Молодой человек перебрался еще быстрей.

– Куда он ушел? – оглянулась я на парня.

На территории находилось несколько зданий. Некоторые были соединены между собой, другие стояли отдельно.

– Вон туда, – кивнул мой сопровождающий на самое отдаленное помещение.

Мы бегом пересекли территорию и оказались у здания, фасад которого не удавалось рассмотреть уже в сгущающихся сумерках.

– В окно, полезай в окно, – скомандовал мой спутник. – Я тебе помогу, а потом сам влезу.

Добро пожаловать в кошмар… Вот так он и воплотился в жизнь. Я действительно, как в моих снах, проникла на заброшенную фабрику стекла в поисках расцарапавшего мое сердце человека. Успею ли я? Что случилось с Раулем? Неужели, как и в моих кошмарах, произошло несчастье?

То, что я осталась одна на территории фабрики, а мой спутник куда-то исчез, я обнаружила не сразу, так как побежала вперед и, признаться, в какой-то момент и вовсе забыла о парне.

– Эй! – позвала я его, приостановившись и осветив пройденный участок пути.

Пустота. Подумав, что молодой человек меня нагонит, я решила не терять время и бросилась к винтовой лестнице, ведущей наверх.

Остается надеяться, что финал истории окажется не такой трагичный, как в моих снах…

– Рауль? – звала я.

Свет фонарика, дергающегося в дрожащей руке, выхватывал из темноты разрозненные предметы. Кирпичная кладка стен, пыльный пол, высокий потолок, ступени, ступени, коридоры, коридоры, лестница, еще одна, кабинеты, шкафы, бумажный хлам. Все, как и в моих снах. Все так же.

– Рауль? – опять крикнула я, спустившись в какой-то цех.

– Значит, это правда, – раздался вдруг совсем рядом знакомый голос.

Я дернулась по инерции вперед, но, спохватившись, развернулась и направила фонарик.

Ракель. Она стояла посреди цеха, заведя одну руку за спину и разглядывая меня со злобной усмешкой.

– Значит, мне не соврали насчет того, что у вас тут свидание. Только меня не ожидали, да? Сюрпри-из! Ну, говори, где он?

Она сделала шаг ко мне, и я почувствовала легкий запах алкоголя. Ракель была пьяна – не сильно, держалась она на ногах более-менее твердо, но все же достаточно для того, чтобы поддаться хмельной браваде и агрессии. Я для нее сейчас уже не просто соперница, проигрывающая на ее фоне, а враг. Настоящий враг.

– Ракель, кто тебе сказал такую глупость? – спросила я как можно мягче и дружелюбней.

– Какая разница, кто? Человек, которому я доверяю, вот кто!

– Музыкант из вашей группы? – догадалась я. – Ракель, это была ловушка. Понимаешь? И тебя, и меня заманили сюда, правда, пока еще не понимаю, с какой целью.

– А вот с такой, – вдруг ухмыльнулась она, вытаскивая руку из-за спины. – Ты права, это ловушка. Ловушка на тебя.

В ее руке оказался нож с длинным лезвием. Для разделки мяса. Мясом в этом случае была я. Черт возьми, мои сны действительно сбывались, только финал оказался несколько неожиданным…

– Ракель, ради бога!.. Что за игры? Ты пьяна и сейчас ничего не понимаешь. Потом ведь будешь сильно жалеть о содеянном. Сломаешь себе жизнь!

– А никто и не узнает. Старая фабрика, на которую ни одна душа не сунется, – идеальное место для «несчастного случая», – ухмыльнулась она, шагая ко мне. – Лучше бы ты убралась раньше подобру-поздорову.

– Я завтра уезжаю, Ракель. И, уверяю тебя, не собираюсь отбивать у тебя парня.

– А что же ты сюда помчалась, едва услышав его имя? – усмехнулась она, вытягивая руку с ножом так, что его кончик уперся мне в живот. – Останешься тут с крысами, не уедешь никуда.

– Ра… – начала я и осеклась, услышав странный гул, раздавшийся откуда-то сверху. «Ууууууу», – гудело так, будто в трубу забрался ветер.

– Что это?.. – нервно оглянулась Ракель.

Нас обеих вдруг чуть не сбило с ног сильным порывом ветра, ударившего в нас. Невольно мы оказались прижатыми друг к другу. Нож выпал из руки девушки, но он ее уже и не интересовал. Ракель жалась ко мне, будто испуганный ребенок, и затравленно озиралась.

А от сильного ветра уже сыпались с ужасным звоном остатки оконных стекол. Где-то в углу искрила проводка. Чуть позже раздался скрежет, такой, будто разминал ржавые шестеренки остановленный на долгие годы старик-станок. Вспыхнул и погас свет, осветив на мгновение квадратное помещение цеха. И мне в это мгновение показалось, будто рядом с нами поднимается с пола и медленно распрямляется высокая фигура в длинном плаще.

– Какого черта! Что тут происходит? – истерично взвизгнула Ракель, вцепившись в мою руку с такой силой, что наверняка на коже останутся в виде синяков следы ее пальцев.

Свет мигал с нарастающей амплитудой, искрила проводка, бряцали, будто старинные рыцари доспехами, разбуженные механизмы. Фабрика стряхнула дневное оцепенение и ожила.

– Бежим! – крикнула я Ракель, хоть она и стояла рядом со мной. – Давай же!

Мне пришлось потянуть ее за руку, так как она словно окаменела.

– Я сплю, да?

– Нет, ты пьяна, и это твои глюки, – проворчала я. – Давай же, красотка, шевели ногами! Если сама не хочешь остаться тут с крысами…

Похоже, фобией Ракель были крысы, так как она наконец-то услышала меня и рванула с места, все так же не выпуская моей руки. Теперь она тащила меня.

– Быстрее! – я даже не поняла, кто из нас двоих это крикнул – она или я. Из соперниц и врагинь мы, объединенные ужасом, стали роднее сестер-близняшек.

Переходы, лестницы, коридоры, офисные помещения – все то же самое, только теперь в обратном порядке. Луч света от фонарика скакал так, что я уже давно перестала освещать им путь. Впрочем, свет нам был не нужен, так как фабрика искрила проводкой, мерцала голыми грушеподобными лампочками. Оживший монстр. Когда мы пробегали одно из офисных помещений, створки мирно стоявшего шкафа вдруг распахнулись, и на нас с верхних полок посыпались пыльные бухгалтерские книги. Я, не вырывая своей руки из пальцев Ракель, прикрыла голову рукой с фонариком, но все равно несколько раз ощутимо получила по затылку старыми переплетами. Ракель тоже досталось: она выругалась и жалобно что-то пробормотала.

– Скорее, Ракель, скорее, – прикрикнула я, когда девушка неожиданно остановилась.

– Там… – она ткнула дрожащей рукой куда-то в сторону.

– Что там?! – нервно переспросила я, направляя фонарик в указанную сторону. И не увидела ничего особенного.

– Ужас какой… – выдохнула она.

И вдруг, выпустив мою руку, рванула вперед с такой скоростью, что я быстро упустила ее из виду.

– Ракель! Стой!

Бесполезно. Она умчалась вперед. И напрасно кричала я ей, что разделяться опасно, что мы должны быть вместе, если желаем отсюда выбраться.

Внезапно я почувствовала холод. Нечто, приблизившись ко мне на цыпочках, подуло в затылок. И от этого прикосновения ледяного дыхания замерз не только затылок, все тело будто покрылось инеем. Я почувствовала холод, слабость, головокружение и сонливость. Мне уже никуда не хотелось бежать, просто прилечь прямо на этот пыльный пол и уснуть… Привел меня в чувство отчаянный визг Ракель.

– Что с тобой?! – заорала я, срываясь с места со спринтерской скоростью.

Картины, одна ужаснее другой, замелькали в моем воображении: Ракель упала с лестничной площадки, Ракель зашиб какой-нибудь сорвавшийся со своего места механизм, Ракель догнал тот, кто за нами гнался.

Нет. Ее нога просто застряла между прутьев металлической ступеньки.

– Я не могу выбраться, – со слезами в голосе прокричала она, когда я подбежала к ней. И истерично задергала ногой.

– Погоди! Не суетись! Дай погляжу!

Не понимаю, как нога в тяжелом грубом ботинке умудрилась проскользнуть в такую щель? Зазор между чугунными прутьями был слишком мал для этого. И тем не менее Ракель попала в ловушку.

– Мы погибли, погибли, – расплакалась она и еще отчаянней задергала ногой.

Мне подумалось, что девушка даже готова, как попавший в капкан зверь, перегрызающий себе лапу, сделать нечто подобное. Если бы могла.

– Не погибли, успокойся!

И словно в противовес моим словам по лестнице, с гулом подпрыгивая на ступенях, проскакала тяжелая деревянная бочка. Она пронеслась мимо, чудом не задев нас, вжавшихся друг в друга.

– Она убьет нас! Эта ужасная фабрика! – причитала Ракель.

А к лестнице, судя по гулу, неслась уже другая махина.

Если я брошу тут Ракель, сама успею спастись: до выхода осталось не так далеко. Заманчиво – пожертвовать этой красоткой, чуть не воткнувшей в меня нож с таким хладнокровием, будто я – всего лишь мясная туша. Погибнет Ракель – и никто больше не будет стоять между мной и Раулем (я, кажется, от страха совсем тронулась умом, раз забыла о нашей ссоре).

– Не бросай меня! – застонала, будто прочитав мои мысли, Ракель. – Пожалуйста!

Ну как же тебя вытащить?

По лестнице пронеслась еще одна бочка, от которой нам опять удалось увернуться. Нагнувшись к ноге Ракель, я поняла, что девушку можно освободить, если снять ботинок. Но сложность заключалась в том, что в ступеньке застряла щиколотка Ракель, заключенная в ботинок. Ни расстегнуть сзади «молнию», ни развязать шнуровку не представлялось возможным, так как собачка «молнии» как раз попала между прутьев, а шнурок был завязан в какой-то немыслимый узел. Разве что попробовать разрезать его…

– Погоди, я сейчас, – бросила я несчастной девушке и побежала по лестнице наверх – обратно в цех, в котором мы были. Надо найти оброненный нож Ракель.

– Куда ты?! – завизжала она мне вслед.

Но я уже мчалась по коридорам, перекрытиям, лестницам. Куда? Наверное, навстречу своей смерти.

Мне повезло. В одном из кабинетов неподалеку я обнаружила заостренную железяку, и необходимость в возвращении исчезла. Зажав заточку в кулаке, я бросилась к Ракель и, наклонившись к ее ноге, принялась перепиливать шнуровку. Это мне удавалось с великим трудом, так как железяка – это все же не нож.

– Смотри!!! – завизжала вдруг Ракель.

Я подняла голову и увидела, что девушка уставилась на что-то у меня за спиной. Оглянувшись, я, к ужасу, увидела в тусклом свете, падающем на лестничную площадку из одного из кабинетов, фигуру с накинутым на голову капюшоном. Мгновение – и фигура плавно поплыла к нам.

– Он убьет нас! – голосила Ракель. А я упрямо продолжала перепиливать шнурок на ее ботинке. Я уже понимала, что нам конец: даже если мне удастся высвободить ногу девушки из западни, мы уже не успеем сбежать. У меня еще оставался шанс уйти одной. Но я не воспользовалась им и сейчас.

Мне удалось разорвать шнурок, Ракель выдернула ногу из проклятого ботинка. Но фигура в плаще уже стояла рядом с нами и даже протянула руку, чтобы коснуться нас.

– Беги! – истерично закричала я Ракель. – Черт тебя побери, беги отсюда!

Черному человеку нужна была я, и мне совсем не хотелось, чтобы из-за меня погибла другая девушка. Пусть даже Ракель, которая угрожала мне ножом совсем не в шутку. Ракель, у которой были все шансы выиграть в нашем соперничестве за любимого человека.

– Беги!

Призрачные пальцы уже коснулись моей шеи. Ракель, увидев это, пискнула, будто мышонок, и рванула с места. Надеюсь, ей удастся спастись, она не свернет себе по дороге шею, не упадет с высоты, не провалится в какую-нибудь дыру.

Холод, ужасный холод, превращающий кровь в мерзлые кристаллики. Теперь я знаю, как умру, – меня просто заморозит изнутри. Я превращусь в ледяную скульптуру, которая затем разобьется на мелкие осколки. Вот такой конец меня ждет.

Но, однако, я ошибалась. Темная фигура, ощупав холодными невесомыми пальцами мое горло, вдруг превратилась в смерч. А я оказалась в центре воронки. Меня увлекало его силой, как бумажную бабочку, тащило по ступенькам, по бетонным полам, по решетчатым перекрытиям. И как я ни пыталась уцепиться за что-нибудь, мне это не удавалось. Вокруг меня происходило нечто ужасное: летали бумажные листы, сыпались стекла, трещали искрящиеся провода. А меня все увлекало куда-то силой смерча. Даже если Ракель проявит чудеса доброты и приведет кого-нибудь мне на помощь, будет слишком поздно. Она еще не успеет выбежать за территорию фабрики, как меня затянет в какую-нибудь трубу.

Господи… Мне удалось дотянуться до каких-то перил, но не успела я ухватиться за них покрепче, как воронка увлекла меня дальше. «Фабрика – не для таких нежных сеньорит, как ты», – вспомнились мне слова старика Пако. Вот уж точно, не для моих «нежных ручек» такие испытания. Эх, старик Пако… Что тебе было известно об этом проклятом месте, о чем ты промолчал? Ты ведь знал о многом. Но тебя куда больше интересовало, сумеешь ли ты передать своей любимой Ане Марии поделку. «Стеклянный кот тебя спасет»… Безумный старик.

Вдруг вспомнилось, что мама написала, будто фигурка, сделанная Пако, служила оберегом семье моего настоящего отца. От кого? А если от этого черного человека? Как жаль, что амулет остался в Москве! Может быть, сейчас она спасла бы меня.

Я больно ударилась обо что-то. Меня тащило, а я, словно тряпичная кукла с мягкими непослушными руками, не способными зацепиться и удержаться за какую-нибудь опору, не могла сопротивляться этой силе. Мне уже стало почти все равно, как я погибну – упав ли с высоты, разбившись ли о металлические ступени какой-нибудь лестницы или застряв в трубе – лишь бы эта пытка прекратилась как можно скорей. Я даже перестала сопротивляться: этот ветер сильней меня. Я – простая смертная, слишком слабая для того, чтобы тягаться с разгневанными темными силами. Но интересно, как могла маленькая фигурка кошки оберегать семью моего отца? Какая магия в ней скрыта? Может, черный человек боится стекла? Нет. Ведь он поселился на фабрике стекла. А может, отступает перед кошками? Тоже не верно: с этими животными он вполне благополучно сосуществует.

Фигурка, которую дал мне сегодня Пако, со мной, но она почему-то не работает. А помогла бы мне та стеклянная кошка, что осталась в Москве? Кто знает. Стеклянная кошка… Стеклянный кот…

Такое название дал своей группе Рауль, видимо, наслушавшись старика. Рауль… Глупое сердце встрепыхнулось, будто хулиганистый воробей. Не обманешь его, оно уже безнадежно отравлено магией голоса. И пока оно помнит этот голос, оно пульсирует. Воспоминания зашелестели страницами, как оставленный на сквозняке журнал, замелькали картинки из недавнего прошлого – соленые капли на губах, сладкий сок на запястьях. И вдруг я почувствовала, что смертельная схватка ветра как будто ослабла. Я даже смогла привстать.

«Любовь ребенка чище хрусталя, нинья», – будто наяву услышала я вдруг слова старика. Вот он, секрет! Вот она, магия! Не в самой фигурке было дело и не в материале, из которого она изготовлена, а в содержимом – той любви к Ане Марии, которую вложил в нее Пако.

«Стеклянный кот тебя спасет», – вновь зазвучал в голове голос Пако. И я вдруг все поняла. Не фигурка кошки послужит мне оберегом, а воспоминания. Моя любовь. Мудрый старик, знает ли он, что только что спас мне жизнь?

Но некстати в голове всплыли ядовитые слова Ракель, говорящей, что для Рауля я была лишь средством, чтобы досадить ей. И кольца смерча вновь удавкой сжали мое тело. Меня опять потащило дальше – к какой-то печи. Я закричала и раскинула руки, сопротивляясь заталкивающей меня в раззявленный зев остывшей много лет назад печи силе. Бесполезно. Скоро меня поцелует вечность. «У нас будет много времени. Целая жизнь. Нет, вечность. Достаточно?» – говорил Рауль. Черт возьми, мы были с ним счастливы, пусть только и эти два дня, но так счастливы, что наша любовь казалась безграничной, как Вселенная, и бесконечной, как вечность.

Сладкие, пахнущие дыней поцелуи, звездная ночь, бегущая нам навстречу, мягкий песок, крепкие объятия, клятвы, которые мы давали друг другу не словами, а прикосновениями – мои щит и меч, мое оружие против темных сил, не выдерживающих света, растворяющихся, как от кислоты, от выплеска концентрированного счастья. Любовь – это тот свет, пред которым тьма отступает в бессилии.

Я даже не сразу заметила, что уже стою на ногах – свободная, в тишине вновь затаившейся фабрики. Надолго ли хватит моего «оружия»? Успеть бы добежать до выхода. Не заблудиться бы.

Успела. Не заблудилась. Я выскочила в двери, пересекла двор со скоростью газели, с легкостью перемахнула через забор и… оказалась в объятиях Ракель.

– Наконец-то! – истерично вскрикнула она, ощупывая меня руками, будто не веря, что это я – живая и невредимая. – Что это было? Кто этот – в капюшоне?..

– Черный человек.

– Кто? – изумилась девушка.

– Потом почитаешь местные легенды, некогда мне их тебе пересказывать. Сходишь в библиотеку и возьмешь путеводитель по поселку.

– Что этому черному человеку нужно? – проигнорировала мой ответ Ракель.

– Вернуть долг, – задумчиво пробормотала я.

Похоже, кто-то из моих предков не сдержал обещания. Вот почему черный человек охотится за мной – как за одной из представительниц этого рода. Уехать! Срочно отсюда уехать! Сегодня я получила отсрочку, но это еще не полное спасение. Человек-тень не уничтожен и не «задобрен» возвращенным долгом.

– Ты спасла мне жизнь, – сказала Ракель. – Мне бы хотелось отблагодарить тебя, но все, что я могу сейчас для тебя сделать, это рассказать о Рауле. Я знаю, что ты завтра уезжаешь. И хотя бы поэтому могла бы промолчать. Но мне кажется, что уезжаешь ты с раненым сердцем. Поэтому узнай правду и не жалей о Рауле. Им очень легко очароваться: он красив, обаятелен, талантлив. Но на этом все его положительные качества заканчиваются. Я его хорошо знаю и уверяю тебя, что не встречала человека лживее и расчетливее его. Недавно он проговорился, что тебе по наследству должен обломиться хороший куш, и его глаза сверкали жадностью. Рауль бредит музыкой, нашей группой, его мечта – стать звездой. Но для записи диска и раскрутки нужны деньги. Как-то он сказал, что даже бы женился на какой-нибудь страшной дуре, если бы у нее было достаточно денег. Выводы делай сама. Я не хотела тебе это говорить. Но считаю, что должна была полностью открыть тебе глаза на то, что собой представляет Рауль. Хотя бы для того, чтобы ты по нему не страдала. Как-никак ты спасла мне жизнь. Да, я выбрала оригинальный способ для благодарности, – на этих словах Ракель криво усмехнулась. – Но это все, что я могу сейчас для тебя сделать. Не страдай по нему.

– Спасибо, – искренне ответила я, хотя сердце и сжалось от боли. Дура я, дура…

– Не стоит, – махнула рукой Ракель и повернулась, чтобы уйти.

– Да, это тебе, – спохватилась она и протянула мне что-то. – Безумный старик передал. Сказал, чтобы я отдала это «Ане Марии». Я правильно поняла, что это предназначается тебе?

«Не совсем», – подумала я, принимая от Ракель маленькую фигурку кошки – копию той, что обнаружила в своей московской квартире. Но какая разница? Старик всю жизнь мечтает отдать подарок своей погибшей любимой.

– Пока! Счастливого пути, – махнула мне на прощание Ракель. И ушла.

XI

Утром я попрощалась с соседями, выпила с ними кофе с приготовленными специально для меня Кармен сладостями. Мне не хотелось расставаться со стариками, но все мои дела тут уже закончились. Ничто меня не удерживало.

Я была спокойна, и даже грусть не касалась сегодня моего сердца. Я думала о том, что скоро увижу своих родных, потискаю Дусю, по которой очень соскучилась и, главное, наконец-то познакомлюсь со своим дедом по отцовской линии – как и обещал мне Петр.

Но, однако, одно происшествие нарушило гармонию в моей душе. Когда до приезда такси оставалось полчаса, ко мне пришел Рауль.

– Уезжаешь? – с каким-то отчаянием спросил он, разглядывая мой чемодан. – Вчера ты ничего не сказала об этом.

– А должна была? – иронично осведомилась я. – Впрочем, билет я купила уже после нашей встречи. Меня здесь уже ничто не держит.

Мне подумалось, что в ответ он должен спросить что-то самодовольное вроде «даже я?», но он промолчал. Закусил губу и отвел глаза, упорно стараясь не встречаться со мной взглядом. Пауза затянулась и стала слишком неловкой: я не предлагала Раулю угощения, не стремилась завязать разговор, была холодной и отстраненной.

– Анна, я к вчерашнему разговору…

– Не надо, Рауль. Не надо. Не хочу с тобой спорить. Да, мы провели вместе два замечательных дня, давай и оставим их в памяти незамаранными.

– И все же, Анна. Выслушай меня! Не хочу, чтобы ты уехала, так и считая, что…

– Рауль, ты не знаешь, но вчера кое-что произошло. Подробности тебе расскажет Ракель или твой приятель из группы, не знаю его имени, как и не знаю, зачем им понадобилось заманивать меня в ловушку. Но, как я уже сказала, обратись к Ракель. Так получилось, что вчера я простила ей очень нехороший поступок, а потом как бы спасла ей жизнь – как бы пафосно это ни звучало. Так вот, Ракель по доброте душевной призналась, что тебя очень заинтересовало наследство, которое я могу получить. Вроде бы деньги нужны тебе для раскрутки группы. Что ради денег ты даже женился бы на страшной, но богатой дуре. Нехорошо, Рауль, нехорошо…

– Это тебе Ракель сказала?! – закричал он. – Она?! Господи…

Он запрокинул голову и зашипел, будто от боли.

– Я знал, что она ведьма, но не до такой же степени, черт возьми! Такая ложь! У нее есть все поводы оговаривать меня – из мести за то, что я порвал с ней. Действительно, как-то среди нас – музыкантов – зашел разговор о том, что для записи диска нам нужны деньги. Это было давно, когда мы еще только-только начинали. Но ни слова о том, что я бы женился корысти ради! Даже в шутку такое не говорилось!

– И все же деньги вам нужны – для записи диска.

– О господи… Да нет же! – воскликнул он, теряя терпение. – Диск мы и так скоро запишем: выиграли местный конкурс, главным призом которого была запись в студии! А что касается тебя, то я и слова не сказал о том, что ты можешь стать наследницей земли, на которой располагается фабрика! Не знаю, откуда пошли эти слухи… Я действительно недавно наводил справки о фабрике, но только потому, что хотел рассказать тебе как можно больше о ней!

– Чертова фабрика. Сдалась она мне! – закричала я.

Пережитый накануне ужас вновь накатил удушливой волной. Не нужно мне такое проклятое «наследство».

– Анна, послушай… – тихо сказал Рауль, беря мое лицо в ладони и сверху вниз заглядывая мне в глаза. – Ракель тебя обманула. Придумала все, чтобы окончательно рассорить нас. Ты ее не знаешь. Я не встречал девушки лживей и коварней ее…

– То же самое она сказала и о тебе. Я тебя совершенно не знаю, Рауль. А верить Ракель у меня есть основания: не думаю, что она стала бы лгать человеку, который только что вытащил ее из довольно серьезной передряги!

– Что у вас там произошло? – нахмурился он, опуская руки.

Я машинально тронула горевшую от прикосновения пальцев Рауля кожу щек.

– Неважно, что произошло. Главное то, что я верю Ракель.

– Хорошо! – хлопнул Рауль ладонями по бедрам. – Я приведу ее к тебе, и пусть она повторит все, глядя тебе и мне в глаза! Я докажу тебе, что не обманываю. Мне плевать на то, сколько там у тебя в кошельке! Проклятая фабрика, ты права! Если честно, от всего сердца желаю, чтобы не ты стала ее наследницей! Я помогал тебе не из корысти. Жди, я приведу Ракель, и пусть эта милая девушка еще раз при нас повторит свою ложь!

– Рауль, у меня нет времени ждать, через полчаса такси.

– Я приду через четверть часа!

Он решительным шагом направился к двери и вышел на улицу.

Его слова, а вернее, та ярость, которая плескалась в его потемневших до бутылочного цвета глазах, заронила зерна сомнений. Я и вправду не знала, кому теперь верить. И, стараясь убедить себя в том, что мне совсем неинтересно, придет ли сейчас Рауль, приведет ли Ракель, тем не менее поглядывала на часы. А когда прошло четверть часа, и он не вернулся, я и вовсе села напротив часов и безотрывочно стала следить за стрелкой. Мое сердце стучало в такт часам: тик-так, тик-так, придет-не придет, придет-не придет.

Не пришел. Ни через пятнадцать минут, ни через полчаса, ни тогда, когда такси уже выезжало со двора. Я утешала себя надеждой, что Рауль приедет в аэропорт. Без Ракель. Один. Но приедет. Для меня было очень важно то, чтобы он приехал. Никаких других доказательств и не требовалось – только его появление.

Я специально медлила с регистрацией – подошла к окну одной из самых последних пассажиров. И, прежде чем отправиться за ленту, отделяющую зал ожидания от зала контроля, долго оглядывалась, высматривая среди толпы уезжающих и провожающих Рауля. Я не двигалась с места, надеясь, что хотя бы в последнюю минуту он прибежит, выкрикнет мое имя. Но… так бывает только в сериалах. Я дотянула до самой последней минуты и с большим сожалением зашла за ленту, отсекающую, нет, не меня – от зала ожидания, а мои надежды на счастье.

Не пришел.

Как бы мне ни хотелось сдержать свои эмоции, слезы все же потекли по щекам. Я старательно прятала их, отвернувшись к иллюминатору и глядя на то, как удаляется расчерченная на квадраты земля, как плещется внизу море. Воспоминания о наших счастливых днях вломились непрошеными гостями, и я что есть силы зажмурилась, чтобы не расплакаться еще больше.

Не пришел.

Еще одна надежда, открытка с летним пейзажем, оказалась втоптанной в грязь. У женщин моей семьи короткое счастье.

Самолет приземлился в Москве точно по расписанию. Я быстро прошла контроль, получила багаж и вышла в зал ожидания. Остановившись, завертела головой в поисках невысокого мужчины с завязанными в хвост волосами – так его описал провидец Савелий. Я все еще не могла избавиться от ощущения нереальности, будто та «сериальная» жизнь, из которой я только что вернулась, и была моей настоящей жизнью, а подделкой оказались как раз привычные мне московские будни.

– Анна? – раздалось рядом со мной.

Я повернулась на голос и увидела мужчину в летней светлой рубашке и темно-синих джинсах классического кроя. Лет ему на вид было около пятидесяти, хотя мне почему-то представлялось, что Петру тридцать – тридцать пять. Роста он оказался высокого. Длинные, до плеч, волосы распущены, а не собраны в хвост.

– Я Петр, – представился он, хоть я и так догадалась. – Давайте ваши вещи, я отнесу их в машину. Пойдемте? Или вас кто-то еще должен встречать?

– Нет-нет. Я так и не собщила родителям о своем приезде.

Показалось ли мне или он действительно расслабился, услышав эту фразу?

– Ваш дедушка уже ждет вас, – сказал Петр, усаживая меня в видавший и лучшие времена «Пежо».

– Как его зовут?

– Хорхе Луис.

Я улыбнулась: испанское имя пролилось на мое раненое сердце лечебным бальзамом. Отрешенно глядя в окно на березовые пейзажи, я думала о том, что чувствую себя так, будто мне вырвали внутренности: мне было пусто и больно. Еще утром я ехала по развязкам другой автострады, наблюдая иные места, казавшиеся мне куда более родными, чем подмосковные. Тогда в сердце еще пульсировала робкая надежда на то, что случится чудо: Рауль приедет в аэропорт и попросит меня остаться. И я бы осталась. Та яркая жизнь, казавшаяся в сравнении с московской сериальной, придуманной, казалась мне куда ближе этой. То было мое море, сейчас же я, морская рыба, оказалась в маленьком стоячем пруду с протухшей водой.

Плохо. Очень. Не радует даже предстоящая встреча с моим настоящим дедушкой. Тоскует ли он так же по Испании, как я сейчас? Ведь он родился там, его выдернули из счастливой жизни насильно. Растоптали ее, разрушили. Кто знает, что пережил мой дедушка, ребенком оказавшись без родителей в чужой стране? Я читала про детей войны, и, помню, меня до слез впечатлило то, что потом, после войны, родители на свои просьбы вернуть им детей не получили ответа. Прошли годы и годы, прежде чем советские испанцы смогли поехать на родину.

– Анна, вы плакали? – спросил, оглянувшись на меня, Петр.

– Немного, – призналась я. – Просто… мне было грустно уезжать оттуда.

– Там что-то произошло?

– Нет. В общем, да. Но это так, уже прошло… Правда, – я улыбнулась. – Сейчас я думала о дедушке, о его судьбе, и мне вновь стало грустно.

– Да, судьба у него была нелегкая. Но он желает рассказать вам сам. Простите, Анна, за то, что я вас бросил на какое-то время. Возникли некоторые… э-э-э… затруднения.

– Петр, а зачем вообще понадобилась эта поездка? – задала я тот вопрос, который с самого начала не давал мне покоя. – Не просто же на каникулы вы меня отправили? Или целью было то, чтобы я сама разгадала семейную тайну? Но проще же было просто привезти меня к дедушке…

– Он сам вам все расскажет – таково его пожелание, – уклончиво ответил мой спутник. – Бедный старик сегодня ночь почти не спал – из-за волнения, вызванного предвкушениями встречи с вами.

– Петр, а вы кто? – задала я следующий вопрос. Так лучше – задавать вопросы, поддерживать беседу, так лучше, потому что тогда я не думаю о том, что осталось в другой стране. – Детектив, нанятый дедушкой?

– Нет, – усмехнулся Петр. – Я – сын вашего дедушки. Ваш дядя.

– Опа! – воскликнула я. – Я не знала, что у моего настоящего отца был брат… Значит, вы и о нем, о моем папе, рассказать можете…

– Могу, – кивнул Петр. – Но давайте, Анна, позже. Пусть право первого рассказа о нашей семье останется за вашим дедушкой.

– Хорошо.

За разговорами я не заметила, как мы подъехали к небольшому дачному участку с покосившимся недостроенным домом.

– Не обращайте внимания на то, что на первый взгляд тут – запустение, – словно прочитал мои мысли Петр. – Ваш дедушка очень любит свежий воздух, поэтому летом больше времени проводит на даче. Пойдемте?

Я вышла из машины и отправилась следом за Петром к крылечку из трех деревянных ступеней.

– Прошу! – распахнул передо мной дверь Петр.

И хоть на улице еще было светло, я шагнула в абсолютно темное, как мне показалось со света, помещение. Дедушка настолько любит темноту, что предпочитает закрывать окна ставнями?

– Где-то тут был выключатель, – раздался рядом со мной голос Петра. И в это мгновение что-то мокрое и остро пахнущее крепко прижалось к моему носу и рту.

«Конец», – подумалось мне.

– Папа, что ты делаешь?! – услышала я пронзительный испуганный голос перед тем, как окончательно отключиться.

– Э-э-э, она точно не того? – рассек абсолютную тишину в моей голове незнакомый мужской голос, вызвавший неприятное и острое, как изжога, чувство опасности. От этого ощущения нависшей беды я и очнулась. Открыла глаза и зажмурилась, так как ударивший в них свет оказался слишком ярким. Уже чуть позже я поняла, что свет идет от фонаря, направленного мне в лицо.

– Очнулась! – с облегчением объявил тот же голос.

Я же поморщилась: добро пожаловать в ад, кошмары продолжаются…

– Слава богу, – выдохнул другой голос, женский.

И мгновение спустя я увидела лицо склонившейся надо мной девушки. Незнакомка была привлекательна, но ее красота казалась неброской из-за слишком бледной кожи, белесых ресниц, почти не видимых бровей и льняного цвета волос, кудельками обрамлявшими нежный овал личика девушки. За ее спиной маячила фигура громилы с квадратной челюстью, широченными плечами и кулаками-кувалдами. Такому, пожалуй, и оружия не надо, достаточно слегка двинуть мне в челюсть таким кулачком или просто опустить его мне на макушку.

– Анна, как себя чувствуешь? – беспокоилась незнакомка.

Я показала жестом, что хочу сесть, девушка отпрянула, и я поднялась.

Лежала я на какой-то старой кровати с голым пружинистым матрасом. Видимо, эту кровать уже давно списали из-за ветхости. Как я на ней оказалась? Последнее, что помню, – это как вошла за Петром в дом и… И все. Еще одна ловушка? Сколько же их? Когда это прекратится?

– Анна, не бойся, мы не причиним тебе вреда, – мягким голосом сказала девушка.

Ну да, так я тебе и поверила! Петр тоже уверял, что не причинит вреда… до поры до времени. Прикидывался другом. А в итоге я оказалась в очередной ловушке. Надо что-то делать с собственной доверчивостью…

– Анна, меня зовут Марией, – представилась девушка, возраст которой я определила как двадцать четыре – двадцать пять лет. – Я твоя двоюродная сестра. Дочь Петра.

– А, ну приятно познакомиться, сестричка, – ухмыльнулась я. – Вообще-то, мне дедушку обещали, но, похоже, прозошли кое-какие изменения в сценарии? Или, наоборот, все идет по плану? Петр меня слегка усыпил, а вы довершите. Чем бить будете? Битой, обрезком трубы, кирпичом? По голове? Лучше уж давайте сразу по голове, чтобы я отключилась. Боюсь боли.

– Что это с ней? – удивленно обратился громила к Марии. – Побочный эффект от того, чем ее усыпили?

– Скорее от игр, в которые ее втянули, – вздохнула девушка. И вновь обратилась ко мне: – Анна, это – Коля, мой жених. Это он с виду такой… большой, внушающий опасность. На самом деле очень добрый и мягкий.

Я ухмыльнулась, подумав, что за последние дни кто только не пытался убедить меня в своей дружбе и миролюбии. «На самом деле я – ваш друг», – Петр. «На самом деле я – мирная и добрая девушка…», – Ракель. «На самом деле я не такой, каким меня выставила Ракель», – Рауль. На самом деле, на самом деле… Кому верить?

– Анна, понимаю, у тебя есть причины никому не доверять, но мы не желаем тебе зла, напротив, стараемся охранять тебя.

– От кого?! Чего?!

Девушка вздохнула и, опустив глаза в пол, затеребила нитяную фенечку на запястье.

– Долго рассказывать. Но надо. По дороге все узнаешь.

– Никуда я с вами не поеду!

– Даже к деду? – коварно осведомилась моя похитительница.

– А существует ли он? Что-то я в этом уже сомневаюсь.

– Так поехали, чтобы убедилась и не сомневалась, – рассмеялась Мария. – Нам нужно поторопиться, оставаться здесь опасно: мой изобретательный папочка хоть еще и спит, но скоро проснется. Мне, увы, пришлось принять меры и действовать его же способом, чтобы спасти тебя.

После еще некоторых препирательств и заверений в том, что мне не причинят вреда, я согласилась сесть в машину и отправиться на встречу с дедом.

– Все из-за наследства, – без вступления начала Мария, сев со мной рядом. – Впрочем, рассказывать надо по порядку. Ты знаешь уже, что твой дед – ребенок, высланный в Союз во время гражданской войны в Испании?

Я кивнула.

– Его отец – Рамон – разыскивал его, но встретиться они смогли лишь в начале восьмидесятых, когда дедушка Хорхе впервые выехал из Союза на родину. Правда, пробыл в Испании вопреки ожиданиям совсем недолго. Меня тогда еще на свете не было, и эту историю я знаю от бабушки. Дедушка вернулся подавленным. И было отчего. Всю жизнь он считал своим отцом Рамона, а выяснилось, что тот не только ему не отец, но и является убийцей его родителей.

– То есть?.. – потрясенно воскликнула я и даже привскочила на месте. – Как это?

– А вот так. Рамон не мог иметь детей, и мама дедушки, Ана Мария, зачала ребенка от брата Рамона. Говорят, Рамон сам застал свою жену на фабрике в тот момент, когда она признавалась его брату в том, что ребенок – от него. У Рамона, видимо, уже имелись какие-то подозрения в отношении жены, а тут он их лишь подтвердил. В ярости Рамон убил и жену, и брата. Ребенка пощадил потому, что во время вспышки гнева тот не попался ему под руку. А потом Рамон уже раскаялся в содеянном.

Так вот, наш дедушка вернулся из Испании в подавленном состоянии. Помимо такой истории, он привез новость о том, что унаследует фабрику и дом. Только, с его слов, ему не нужно было «такое проклятое наследство». Видимо, речь шла о том, что его родителей убили на той самой фабрике.

Поездка на родину подкосила нашего дедушку, и он заболел, так сильно, что составлять завещание пришлось уже ему. Теперь уже его сыновья – Алехандро и Петр – наследовали в случае его смерти фабрику и дом в Испании. Но произошло несчастье: умер Алехандро, и мой отец остался на тот момент единственным наследником.

– Как он умер – мой отец? – перебила я Марию с волнением.

– О, это еще одна из семейных тайн, из-за которых разгорелся сыр-бор. Алехандро был болен диабетом, но прожил бы еще многие годы. Так и не выяснилось, что произошло на самом деле. У Алехандро случился приступ, в тот момент он либо находился один (по версии моего отца), либо все же рядом был Петр, который… не помог брату в сложный момент. Просто не оказал ему помощь и хладнокровно дал умереть. Так считает наш дедушка. Но, как я уже сказала, доказать ничего не удалось. Петр клялся и божился, что в тот момент, когда у Алехандро случился приступ, его рядом не оказалось. Так всю жизнь дедушка и прожил, подозревая одного сына в том, что тот погубил своего брата из-за проклятого наследства, и говоря, что братоубийство у нас в крови.

– Дедушка, как понимаю, тогда все же справился с болезнью, – уточнила я, хмурясь. Все внутри меня восставало против обретенного дядьки. Мало того что в ловушку заманил, так еще и, возможно, был убийцей моего отца.

– Мой папа – специфичный человек. Возможно, дедушка не без основания его подозревал. Между братьями всегда было соперничество. Папа считал, что его любили меньше, чем Алехандро. Плюс он очень ценит деньги. Недавно, месяца четыре назад, дедушка опять заговорил о наследстве. Нужно было оформить и переоформить много бумаг, отправиться в Испанию. От поездки он отказался наотрез. Честно говоря, видно было, что любое упоминание о Санроке вызывает у него беспокойство и неприязнь. Я вызвалась помочь. Поехала вместе с Колей.

– Значит, это вы останавливались в доме Пепы три месяца назад, и тебе стало плохо на территории фабрики? – уточнила я, вспоминая рассказ Рауля.

– Да, – ответила Мария и слишком торопливо, будто предугадав мой следующий вопрос и не давая возможности его задать, продолжила: – Когда мы вернулись, требовалось оформить кое-какие документы, я обратилась к знакомому юристу, специализирующемуся на недвижимости, а он порекомендовал тебя и принес нам твое резюме из бюро переводов. Едва дедушка увидел прикленную к нему фотографию, разволновался, так как ты очень напомнила ему его мать. Сходство, надо сказать, заметили и мы с папой: в семье сохранилось несколько снимков моей прабабушки. Дедушка попросил меня разузнать о тебе все возможное и пригласить к нам… Но…

Мария сделала паузу и перевела дыхание, будто то, что она собиралась сообщить, имело для нее большую важность или волновало и причиняло боль.

– Как я уже сказала, мой папа любит деньги. И наследство в виде дома в Испании и фабричной территории он собирался получить в единоличное пользование, без всяких так неожиданно объявившихся племянниц. Оказывается, он знал, что у его брата случился роман с девушкой. Только все эти годы молчал об этом, считая, что та связь была слишком короткой для того, чтобы получилось такое «продолжение», – она улыбнулась, намекая на меня. – Отец тоже бросился, втайне от дедушки, наводить о тебе справки. Я, узнав об этом, поделилась опасениями с дедушкой и спросила совета, как поступить, на что дедушка попросил пока не вмешиваться. Ему хотелось понаблюдать за тем, как поведет себя его сын: предпримет ли что-то, чтобы навредить тебе, и тем самым подтвердит давнее подозрение в том, что он не помог своему брату в критический момент. Или все же мой папа не такой уж злодей… Увы, наихудшие опасения подтвердились: папа развил вокруг тебя какую-то суету, что подтверждало подозрения о том, что ради денег он способен избавиться от конкурентки. Предупредить тебя прямо я не могла: нельзя было допустить, чтобы мой отец узнал, что мы в курсе его планов, так что пришлось действовать намеками. Я надеялась, что ты немного испугаешься, проявишь осторожность и не пойдешь на поводу у папы.

– «Немного испугаешься» – ради этого ты подговорила каких-то амбалов напасть на меня возле подъезда? – недовольно осведомилась я.

– Нет. Я лишь написала тебе пару записок и подбросила карту. Амбалов я не посылала.

– А кто же? Твой папочка?

– Это еще предстоит выяснить, – ответила Мария, но видно было, что спокойствие дается ей тяжело. – Увы, ты не приняла мои «угрозы» всерьез и поехала в Испанию. Тогда я стала действовать более грубо и откровенно: написала тебе два коротких письма.

Помню, помню… Значит, о том, что мой отец мне неродной, я узнала от Марии.

– Пришлось взломать твой ящик с тем, чтобы быть в курсе вашей переписки с отцом. К сожалению, Коля, который этим занимался, немного напортачил и удалил все твои архивы… Прости. Но таким образом мы узнали о твоем возращении и тоже отправились в аэропорт…

– Твой отец вас опередил.

– Увы. Но мы все равно не дали ему сделать ужасное.

– Приехали! – объявил до этого молчавший Коля.

Когда мы с Марией выходили из машины, я спросила у нее, что она увидела в тот день на фабрике, когда ей стало плохо.

– Черного человека, – нехотя отозвалась она. – В плаще и капюшоне.

* * *

Он был похож на доброго сеньора из моих снов – седовласый пожилой человек с мягкой улыбкой и глазами цвета перезрелой сливы.

– Анна, – заключил он меня в объятия, оказавшиеся неожиданно крепкими. – Анна и…

Дедушка перевел взгляд на вторую внучку:

– …Мария. Какое счастье! У меня две внучки. И их зовут как мою мать. Анна, Мария – с вами будто вернулась на землю моя мама.

Эпилог

Октябрь, Москва

Каждая мыльная опера по закону жанра должна заканчиваться хеппи-эндом. Желательно свадьбой или подготовкой к ней. Моя история, которую я, иронизируя, так и называла – «мексиканскими страстями» (неважно, что действие происходило не в Мексике), не стала исключением. Перед тем как пустить финальные титры, я тоже скажу, что готовлюсь к свадьбе. Правда, не к своей, а Арининой. Но это же ведь неважно, чей счастливый поцелуй покажут в последнем кадре? Главное, что нормы романтической истории выдержаны.

Зря я смеялась над подругой и подтрунивала над ее «блондинкиной» теорией поиска идеального мужа, основываясь на кошачьей интуиции. Именно так, прислушавшись к мнению моей кошки, Арина и нашла любимого человека, к свадьбе с которым и готовилась сейчас. Моя Дуся, настороженно относящаяся к человеческим особям мужского пола, свернулась, помнится, уютным клубком на коленях экстрасенса Савелия в его первый визит в мою квартиру. Позже Арина призналась, что Савелий зашел к ней как-то домой по какому-то незначительному поводу, и Дуся, жившая в то время у моей подруги, весь вечер просидела на руках у молодого человека, мурлыкала, делясь с ним какими-то секретами, и потом улеглась спать на том стуле, на котором сидел Савелий. Арина приняла это за знак судьбы и… обратила на Савелия внимание. Правда, никаких особых усилий для завоевания его сердца ей не пришлось прилагать, потому что, оказывается, моя подруга уже давно нравилась молодому человеку, только он по природной скромности не знал, как ей об этом сказать.

Вот так Дуся стала почетной «свахой».

У меня тоже все хорошо. Нормально. Спокойно. Вернувшись из поездки, я сделала ремонт. Все те силы, которые я могла бы потратить на бесполезную рефлексию, я вложила в обустройство жилья и выиграла. Во-первых, мою квартиру теперь не узнать, настолько она стала уютной. Во-вторых, я перестала грустить. Будто, выметая строительный мусор, я вымела «грязь» и из своей души – печаль, обиду, сожаление. Я решила, что сохраню воспоминание о тех счастливых двух днях, что провела с Раулем, но не буду делать из них культа. Спрячу, как убирают в фотоальбом привезенные из отпуска снимки с тем, чтобы иногда, пролистывая его, находить эти кадры и с улыбкой говорить: «Ах, было, было…» И переворачивать страницу, листая дальше.

Как только я «отмыла» от грязи воспоминания о тех двух днях, мне сразу стало легче.

Арине я рассказала о поездке почти все, даже о черном человеке и моих приключениях на фабрике. Только о Рауле не стала говорить. Зачем? Я ведь решила не делать из тех двух дней культа. И хоть Арина заметила, что со мной произошла перемена, и даже выдвинула попавшую в десятку версию, а не влюбилась ли я там в какого-нибудь «знойного мачо», я категорически отмела ее предположение.

Рауль мне снился. Поначалу часто, теперь – все реже и реже. Как только он мне перестанет сниться, мое сердце полностью излечится.

Мои «фабричные» кошмары оставили меня и, думаю, больше никогда не вернутся. Точка поставлена.

Но благодаря этой истории моя семья стала больше: у меня теперь были испанский дед и двоюродная сестра, с которой мы в итоге отлично поладили. Настолько, что частенько выбирались вместе по магазинам или в кино. А потом обязательно навещали деда. Дедушке Хорхе доставляло удовольствие слушать испанскую речь, хоть он и подзабыл ее, но каждый раз просил меня говорить с ним по-испански. Однажды я принесла ему в подарок песню Рауля – так и не поднялась рука стереть ее из компьютера. История родителей, положенная на музыку и так хорошо исполненная, тронула деда до слез.

– Золотой человек – тот, кто написал эту песню! Как бы мне хотелось его увидеть! – воскликнул дедушка.

«И мне», – машинально добавила я. И испугалась силы этого желания.

Я подарила Хорхе фигурку кошки, переданную мне Пако. Другую же, первую, с трещиной на шее, оставила себе – на память об отце.

В одну из наших встреч Мария поделилась со мной сведениями, которых в этой истории не хватало для полноты картины.

Вернувшись из майской поездки в Испанию и напуганная встречей, случившейся на фабрике, она рассказала дедушке о том кошмарном черном человеке, которого ей довелось увидеть. «Это наше семейное проклятие, – сказал дедушка Хорхе. – Я его тоже видел и еле унес ноги. Мой отец посулил черному человеку самое дорогое, чтобы было бы сделано на его фабрике за ее процветание. Так получилось, что самым дорогим оказалась не стеклянная поделка, не кувшин, не драгоценность, а я – ребенок, зачатый там. И так как обещание не было сдержано, черный человек не получил меня, проклятие пало на всю нашу семью и последующие поколения… Черный человек поселился на фабрике и ждет нас».

– К сожалению, тот разговор услышал мой папа, – продолжила свой рассказ Мария, – и вспомнил о нем, когда ему потребовалось избавиться от неожиданной наследницы. Ему пришло в голову принести в жертву тебя. Одним выстрелом убить двух зайцев – и от тебя избавиться, и очистить фабрику от проклятия. Поэтому он и отправил тебя в Санрок. Готовился он поначалу тщательно: собирал о тебе информацию, разговаривал с твоим бывшим мужем. От него и узнал о твоей страсти к испанской музыке и этой стране, так что чем заинтересовать тебя, он уже придумал. Чтобы вынудить тебя уехать, отец разыграл двойную комбинацию: с одной стороны, запугивал тебя (напавшие возле подъезда амбалы были подосланы им. Нож, оказавшийся в квартире, тоже его рук дело), с другой – интриговал, прикидывался другом, намекал, что работает на дедушку. Только вот тщательно подготовить само преступление у него не хватило времени. Он сам пробыл в Испании слишком недолго – и потому, что боялся задерживаться возле страшной фабрики, и потому, что опасался, что мы что-то заподозрим. Поэтому решил устроить тебе ловушку с помощью парня, с которым там познакомился. Это был музыкант.

«Рауль?» – екнуло сердце.

Нет, нет, каким бы ни оказался Рауль, мне не хотелось думать о нем до такой степени плохо. И в ловушку меня заманил не Рауль, а гитарист.

На этом разговор закончился, я и так узнала достаточно семейных секретов.

Еще одно событие произошло в моей жизни, которое, однако, не тронуло так, как знакомство с дедом и его семьей. Я даже была бы куда больше рада, если бы этого не случилось. Мой бывший муж Костя расстался со своей подругой и теперь старался наладить отношения со мной. Я же принимала его попытки с прохладой, хоть, случалось, в разговоре не отказывала. Например, сегодня даже согласилась съездить с ним, чтобы выбрать подарок ко дню рождения его матери. С бывшей свекровью у меня сохранились хорошие отношения.

Костя должен был заехать за мной часа через два, но, видимо, освободился раньше, потому что в дверь позвонили, когда я еще этого не ждала. Я недовольно поморщилась, потому что планировала за эти два часа закончить перевод статьи, а потом неторопливо собраться. Но делать нечего, придется менять свои планы. Радует то, что чем раньше съездим за подарком, тем быстрей я освобожусь.

Я на ходу пригладила волосы и подтянула сползшую с плеча домашнюю футболку. Жаль, что не успела я переодеться, впрочем, что уж стесняться Костю.

Я распахнула дверь, и слова приветствия застряли в горле. Потому что на пороге стоял не Костя, а Рауль. Рауль – собственной персоной! Я даже зажмурилась, будто надеясь проснуться, и снова открыла глаза. Нет, Рауль не исчез, так и продолжал стоять на пороге с растерянной, но вместе с тем радостной улыбкой.

– Как ты меня нашел?! – воскликнула я после того, как ко мне вернулся дар речи.

Рауль молча развел руками, словно говоря: «Вот так и нашел!»

Я, забыв от радости пригласить гостя в квартиру, продолжала держать его на пороге, рассматривая с ног до головы. Первым делом я обратила внимание на то, что он сбрил бородку, и это мне понравилось. Бородка ему шла, но она скрывала совершенную линию его подбородка. Прятать такой подбородок – преступление!

Одет Рауль был в неизменные джинсы и слишком тонкую для московского октября куртку.

– Анна, можно войти? – тихо спросил он, так и не дождавшись от меня приглашения.

– Да, да, конечно! – спохватилась я и, посторонившись, пропустила его в квартиру.

Он перешагнул порог и остановился. Хоть мы оба и старались скрыть волнение, оно проскальзывало в этих неловких паузах, в нерешительности, с которой мы топтались друг перед другом, будто влюбленные школьники, впервые оставшиеся наедине, в смущенных улыбках. Я все еще не верила, что мои сны вновь воплотились в жизнь, только на этот раз счастливо. Все те обещания самой себе не думать о Рауле, забыть, не скучать, не жалеть о том, что ничего у нас не сложилось, рассыпались карточным домиком, стоило мне вновь взглянуть в его глаза.

Помимо гладкого подбородка, было еще что-то новое в Рауле, что-то, не свойственное ему. Что-то, за что зацепился взгляд в тот момент, когда он вошел в квартиру. Я всматривалась в Рауля, не веря в то, что это он стоит передо мной, и одновременно пытаясь обнаружить в его внешности ту неприметную деталь, которая показалась мне чужеродной. Но все, что я видела, было знакомым: глаза бутылочного цвета, меняющие оттенок с темного до прозрачно-светлого в зависимости от освещения, густые брови, длинные черные ресницы. Правильной формы нос, медальный профиль, крутая выемка верхней губы. Даже стрижка осталась той же, хоть сейчас темные волосы Рауля и были растрепаны московским октябрьским ветром.

И все же что-то в нем изменилось.

Я поняла, что именно, тогда, когда Рауль по моему приглашению прошел в комнату. Походка – она была другой. Рауль шел без прежней, свойственной его шагу, легкости, и не усталость оказалась этому причиной. Его походка стала какой-то напряженной, словно ему жали ботинки, но он изо всех сил старался ступать твердо и ровно, не прихрамывать. Еще он как-то немного подтягивал одну ногу, будто ему было трудно сгибать ее в колене.

А может, мне просто это показалось. Устал человек с дороги – вот и все.

– Оно в кошкиной шерсти! – запоздало воскликнула я, увидев, что Рауль присаживается в Дусино кресло.

– Ничего страшного, – улыбнулся он и, подхватив высунувшую любопытный нос кошку, посадил ее к себе на колени.

Дуся вдруг под его ладонью выгнула спину, но не потому, что рассердилась, а, наоборот, от удовольствия. И замурлыкала.

– Забавно! – подняла я брови.

– Что забавно?

– Дуся не любит мужчин. Шипит и прячется.

– Просто нужно любить кошек, и они будут отвечать тебе взаимностью, – пожал плечами Рауль.

– Кстати, как поживает тот котенок, которого мы нашли?

– Живет и здравствует, – засмеялся Рауль. – Толстеет и растет. Правда, поселился он не у меня, а у моей сестры. Так сложились обстоятельства: я долгое время отсутствовал дома, а за котенком нужно было ухаживать, поэтому сестра взяла его к себе.

А я почему-то рассказала Раулю историю Арины и Савелия, упомянув о Дусиной роли свахи в ней.

– Вот видишь! – воскликнул Рауль, почесывая млеющую Дусю за ушком. – Молодец твоя подруга! Я, кстати, согласен с тем, что кошкам нужно верить. Они обладают особой интуицией.

Я с улыбкой следила за этой нашедшей друг друга «парочкой» – Раулем и Дусей.

– Какие доказательства тебе еще нужны? – вдруг серьезно спросил парень, поймав и правильно истолковав мой взгляд.

Что я могла ему сказать? Его приезд уже стал доказательством. Не знаю, как он меня нашел, видимо, все же это было не так просто, потому что задержался почти на три месяца. И все же приехал. Без предупреждения, рискнув.

Мне не нужно говорить ему что-либо, просто хотелось подойти, обнять, поцеловать. Но вместо этого я продолжала топтаться на месте, опираясь одной рукой о край письменного стола. Балерина у станка, и только!

– Я тогда почти поверила тебе, Рауль, – все же сказала я. – Мне не нужно было, чтобы ты привозил Ракель, достаточно, если бы ты приехал сам. Я даже высматривала тебя в аэропорту, чуть не опоздала на регистрацию… Почему ты не приехал?

Пусть он скажет правду! Без красивых слов, так, как есть. Скажет, что не собирался приезжать потому, что я была ему неинтересна? Приму. Остался с Ракель – утешать ее? Что же, и это пойму. Только пусть больше не будет лжи!

А он не стал ничего говорить, мягко спустил Дусю на пол и вдруг подтянул одну штанину джинсов, обнажая ногу до колена.

– Что это, Рауль? – ужаснулась я, увидев, что его голень изуродована свежими багровыми рубцами, какие бы остались после затянувшихся рваных ран.

– Доказательство, – усмехнулся он, глядя мне прямо в глаза. – Вдруг ты мне опять не поверишь?

– Но… – растерянно вымолвила я, переводя взгляд с его ноги на лицо и обратно. – Откуда это? Что случилось?

– Ты меня спросила, почему я не приехал? – вернулся он к моему прежнему вопросу, как ни в чем не бывало одергивая штанину и разглаживая ее ладонями. – Я выскочил от тебя злой как черт – на Ракель, на себя за то, что не смог подобрать нужные слова, на твое неверие. У меня не было времени, чтобы найти другие доказательства того, что меня оговорили. Единственное, что я придумал тогда, – это привезти Ракель и заставить ее повторить свои слова, но только глядя мне в глаза. К счастью, Ракель проживает в Санроке, так что никуда далеко ехать не надо было. К несчастью – ее не оказалось дома. И на мои звонки она не отвечала. Тогда я помчался в тот бар, в котором проходил музыкальный фестиваль, в надежде, что найду там кого-нибудь из хорошо меня знающих людей, чтобы хоть кто-то мог подтвердить, что я не такой, каким меня выставила перед тобой Ракель. Но, как назло, бар оказался почти пустым, если не считать незнакомого пожилого сеньора, мирно почитывающего газету за чашкой кофе, и собственно бармена. Бармен меня знает, но оставить рабочее место он тоже не мог.

Это я уже потом, вспоминая не раз тот день вплоть до мелочей, ругал себя за то, что уехал. Не нужно было тратить время на бесполезные поиски свидетелей, метаться из одного конца поселка в другой. Надо было остаться и подобрать другие слова, способные убедить, попытаться уговорить тебя не уезжать, обнять, не отпускать. Но тогда в горячке мне казалось, что единственное, чему бы ты смогла поверить, – это признаниям самой Ракель.

Когда я вновь подъехал к твоему дому, тебя уже не было. Тогда я опять сел на мотоцикл и помчался уже в аэропорт. Я еще не знал, что и как тебе скажу, но чувствовал, что поступаю правильно. Многие верные решения я принимал во время поездок. Может, ветер успокаивает мешающие адекватно оценить обстановку эмоции, может, адреналин от быстрой езды подпитывает мозг, может, уверенность, с какой я чувствую себя за рулем, гасит сомнения. Вот и во время той поездки я почувствовал, что смогу убедить тебя не только поверить мне, но и упросить остаться.

Он замолчал. Склонив голову набок, с улыбкой рассматривал меня. Свет из окна падал на его лицо, и глаза опять казались светлыми и прозрачными, но не холодными, как северные озера, а теплыми из-за играющих в них солнечных зайчиков. Я ждала, что Рауль продолжит, но он с улыбкой продолжал рассматривать меня, будто ожидая ответа.

– Если бы ты тогда приехал, мне уже никакие бы слова не понадобились, – тихо призналась я. – И если бы попросил остаться, я бы не улетела.

– Я бы так и сделал, – просто ответил он. – Но когда я уже подъезжал к аэропорту, такси, ехавшее чуть впереди от меня по левой полосе, без предупреждения перестроилось вправо. Видимо, водитель не увидел в зеркале мой мотоцикл. Я ничего не успел сделать, все произошло мгновенно: въезжаю в машину, вылетаю с мотоцикла, падаю. Повезло хоть в том, что не оказался под колесами какой-нибудь машины. Но все же вместо аэропорта я попал с переломами в больницу.

Я содрогнулась. Он мог бы погибнуть. А я бы даже не узнала об этом, так бы и продолжала считать его лживым, ветреным, не умеющим сдерживать обещания. Господи…

Мне вспомнилось, что незадолго до этого несчастного случая видела сон про Рауля. Еще один воплотившийся в жизнь кошмар? Пусть только он окажется последним!

– Первые дни после аварии были ужасными, не столько из-за боли, сколько из-за ощущения полного бессилия. Вот у меня еще была возможность что-то исправить, а вот все уже полетело кувырком. Ты уехала, так и считая, что я не сдержал обещания, что лишь подтверждало слова Ракель. А у меня не осталось ни твоего телефона, ни адреса, ни мейла, ни хотя бы твоей фамилии. Ничего! Как тебя искать? И есть ли смысл? Я давал себе отчет в том, что, даже если как-то разыщу тебя, еще не скоро смогу поехать к тебе. К тому времени ты успеешь забыть обо мне. Исправлять нужно было по горячим следам… Честно, я даже надеялся, что со временем успокоюсь, смирюсь, приму эту ситуацию как неисправимую и буду вспоминать о тебе спокойно, без сожаления и грусти. Но когда находишься в замкнутом пространстве без возможности выйти, когда дни слишком однообразны, а ночи проходят в бессоннице, потому что выспался уже днем, когда не можешь отвлечься на какое-нибудь дело, то тебя начинают атаковать мысли и воспоминания, которые неосторожно превращаются в мечты и надежды. Я думал о тебе – и мои дни в госпитале уже не казались такими унылыми, а ночи проходили быстрее. Когда мне становилось худо, я вспоминал твою улыбку и почти забывал о боли. Еще мне часто представлялась наша встреча: придумывать различные варианты ее стало там главным развлечением. Моя мама что-то заподозрила и однажды так и сказала: «Рауль, ты влюбился». Произнесла это не с вопросительной интонацией, а с утверждающей. Я не стал отрицать, только так и позволил ей думать, что «объектом» стала какая-то медсестричка. Даже было немного смешно, когда мама пыталась расколоть меня: когда видела кого-нибудь из медсестер, набрасывалась на меня с расспросами: «Она? Эта? Вон та?» – «Нет, нет, нет», – дразнил я ее. «Эта!» – «рассекретился» я однажды, указав маме на старшую медсестру – сеньору, которой хорошо за пятьдесят и, если честно, далеко не красавицу. «Люблю-не могу, мама, выйду из больницы – женюсь!» – «Чем же она тебе приглянулась, сынок? Старая…» – «Какая же старая, мама! Твоего возраста! А чем приглянулась? Уколы и перевязки делает безболезненно!»

Я рассмеялась, так забавно Рауль рассказывал в лицах происходящее.

– Ну вот, уже смеешься, это хорошо, – с удовлетворением отметил он. – А то смотреть на тебя было жалко: на лице – скорбь, губы дрожат, из глаз вот-вот слезы покатятся. Расчувствовалась, что ли? Ох, женщины!

– Не рассекретился, значит, перед мамой? – смеясь, спросила я.

– Ммм… В общем… Своей младшей сестре проговорился, а она – родителям. Но не беспокойся, они мой рассказ о тебе восприняли с энтузиазмом! Выразили сожаление, что я не познакомил их с тобой, когда ты была в Испании. Ну ничего, еще будет возможность. Надеюсь.

И он с лукавой улыбкой блеснул на меня глазами.

– В один из дней пришла Ракель, – продолжил он уже серьезно, отбросив шутливый тон. – Говорила какие-то слова о том, что нам надо бы попробовать сначала, что наш разрыв оказался ошибкой… О своих чувствах. Я спросил ее, от каких чувств она наговорила обо мне бог знает что? Она стала все отрицать, уверяла, что это ты все придумала. Потом расплакалась, сказала, что ты заманила ее в ловушку – на фабрику, где угрожала ножом…

– Ложь! – возмущенно закричала я. – Все было наоборот! Как она так может говорить – после того, как я не бросила ее в беде и, можно сказать, спасла… И после этого она врет, что это я заманила ее и угрожала ножом?!

– А кто-то еще не так давно заявлял, что верит Ракель, мол, не может человек лгать и вредить тому, кто только что спас ему жизнь. Ну или что-то подобное я от тебя услышал, – поддел меня Рауль. – Говорил же тебе, что Ракель – коварная девушка, ради своих целей идет по головам. Мы с ней рассорились вконец. На прощание она сказала мне, что очень жалеет о том, что я не сломал себе вдобавок ко всему прочему и шею.

– Да разве можно такое говорить?! Господи, ну и тварь… И как ты ее выдерживал? – вырвалось у меня, и я тут же прикусила язык.

Я вовсе не собиралась копаться в прошлом Рауля, но вот не сдержалась.

– Мы были связаны не только личными отношениями, – спокойно ответил он. – Хотя это большая ошибка – смешивать личное с работой. В последнее время мы с Ракель поддерживали отношения скорее ради группы, чем из-за личной привязанности. Мне хотелось, чтобы мы записали диск в старом составе, с нею. У меня нет к ней претензий как к барабанщице. Вернее, не было, потому что теперь Ракель больше не станет играть в нашей группе, как и бас-гитарист, заманивший тебя на фабрику.

– А диск? – спросила я. – Ты говорил, что ваша группа выиграла какой-то конкурс и в качестве награды получила возможность записаться в студии.

– Да, незадолго до знакомства с тобой. Мы планировали запись на сентябрь, но планы сорвались. Во-первых, из-за аварии. Во-вторых, еще не нашли новых барабанщика и бас-гитариста. Так что запись отложилась на неопределенное время.

– Жаль…

– Не страшно. Наверстаем.

– Расскажи, как ты меня нашел, – сбавила я обороты.

– С помощью вот этого, – Рауль вытащил из кармана джинсов мой утерянный мобильный. – Правда, вспомнил о том, что ты говорила о потерянном телефоне, уже после того, как разработал с помощью друзей не один план, как заняться твоими поисками. Но твой мобильный значительно облегчил мне задачу. Мы забрались на фабрику и нашли там этот телефон. Каюсь, нам пришлось его «взломать», чтобы получить доступ к телефонной книжке. Был соблазн начать обзванивать людей из твоих контактов, чтобы спросить твой телефон. Но мне хотелось тебя увидеть. Я купил путевку в Москву, прилетел сегодня, остановился в гостинице и попросил девушку с ресепшена позвонить твоей маме. Девушка по моей просьбе сказала, что нашла этот телефон и хотела бы узнать адрес владельца, чтобы вернуть находку. К счастью, твоя мама не отказала нам в помощи… Вот так я тебя и нашел. Даже не заблудился, хотя честно пытался – в вашем метро и потом в этих улицах с непроизносимыми названиями… Ну вот я рассказал тебе все. Ах да, забыл добавить, что твоя фабрика меня вовсе не интересует.

– Она не моя, – улыбнулась я. – Я категорически отказалась ее наследовать. Согласилась на дом.

– О, так ты у нас теперь не богатая наследница! – обрадовался Рауль. – Значит, теперь у тебя не осталось поводов для отказа мне! Разве что если я тебе совсем-совсем не дорог и не нужен. Но, уверяю тебя, я постараюсь сделать все возможное для того, чтобы подогреть твои чувства, если они остыли.

– Не остыли, Рауль. Кстати, мой дедушка вчера улетел в Испанию, сказал, что у него остались там какие-то незавершенные дела. А теперь, дорогой мой, – сменила я тему, смеясь. – Если ты собираешься отправиться за чемоданом, я тебя не отпущу, даже если ты скажешь, что вернешься через пятнадцать минут. У вас, испанцев, привычка не торопиться. Ушел ты в прошлый раз на пятнадцать минут, вернулся почти через три месяца. Нет, дорогой, за твоим чемоданом мы съездим вместе. Позже. А пока…

– Тшш, – прервал он меня, беря за руку и усаживая к себе на колени. – Мы уже и так слишком долго болтаем.

Его поцелуи пахли морем, а на вкус были такими сладкими, как та дыня, которой он кормил меня из рук.

* * *

… Пожилой сеньор неторопливо подошел к старым деревянным воротам и остановился в нерешительности. Старая фабрика за то время, что он отсутствовал, превратилась в скелет.

– Проклятая, – прошептал он сквозь зубы. – Отняла у меня родителей, отняла сына, чуть не отняла внучек. Да-да, знаю, не в тебе дело, а в том существе, которое поселилось внутри. Ну что ж, я пришел.

Сеньор всем телом налег на скрипучую дверь, и она приоткрылась, пропуская его внутрь.

– Я прожил долгую жизнь, с меня достаточно, – продолжал бормотать он себе под нос, входя в чернильную темноту. – А мои внучки еще только начинают жить. Ну что, проклятый, давай свою темную руку, веди меня в свою берлогу…

Ему не было страшно, напротив. Он знал – своим уходом очищает от тьмы путь дорогих ему людей. В какой-то момент он увидел одобрительные улыбки родителей – Аны Марии и Хайме, – как вспышки света. А еще подумал, что правильно сделал, переписав завещание полностью на внучек.

«У девочек все впереди. Пусть они не знают нужды, а их жизни будут наполнены любовью и светом», – подумал старый Хорхе и улыбнулся.