Николай Басов

Князь Диодор

1

Князь обогнал Стыря, который вел Буланку, груженую их нехитрым имуществом, в поводу. Дорога сужалась, иногда даже непонятно становилось, как тут розвальни могли протиснуться между деревьями, двум верховым рядом было тесно, коленями задевали друг друга. И снега нападало, князев Самвел, потряхивая гривой и прядая ушами, проваливался выше бабок, а ведь зима только началась, да и путь был, как князю подсказали на последнем постоялом дворе, торный, езженный и укатанный. А выходило иначе.

Стырь засмотрелся назад на Буланку, и одна из разлапистых веток скинула с него овчинную казачью шапку, обвалив еще и немалым сугробиком, парень даже зашипел от неожиданности. Но делать нечего, он остановился, неуклюже в теплом своем тулупчике сполз с седла, поднял шапку и побил об ногу, стряхивая мокрый снег. Князь его подождал, оглядываясь по сторонам.

В лесу было темновато. Дни стояли короткие, и сумрачность между высоченными елями со снегом на ветвях сгустилась. Стырь поправил сбрую своего а, взобрался в седло, тронул сначала Буланку, чтобы та не рвала лишний раз губы, потом уже и сам поехал к князю. Тот довернул Самвела на север, к Миркве, и неспешно послал его вперед. Места были такими, что лучше не растягиваться, ехать кучно, вот только – что же у них за кучность такая, всего-то двое людей да три лошади? Для любой лихой ватаги – пожива и только.

От этих мыслей становилось неуютно и как бы холоднее. Князь Диодор проверил пистолеты в седельных кобурах: оружие было вычищено перед дорогой. Он заставлял Стыря перезаряжать и насыпать сухой порох на полку каждое утро, и отстреливал пистолеты не реже, чем раз в три дня. Пока они служили неплохо, еще бы, это была добрая руквацкая работа, из городка верст в двести на юг от Мирквы, почти там же, где находилось имение князей Ружеских, к роду которых принадлежал князь Диодор.

Ружа, добрая и почтенная, где до сих пор жила была матушка с кучей каких-то приживал, где на холмике стояла их церковка святого Полоты, по имени которого батюшка был крещен… Диодор еще ничего не выслужил, хотя годами был, пожалуй, уже постарше отца, когда тот сложил голову в какой-то безымянной битве со степняками, и даже тело его не сумели сыскать, дело-то ранней весной вышло, всех и найти в разбитом копытами снегу и размягшей грязи после того боя не сумели. А еще вернее, дрались конными, в широком поле, с маневрами и нежданными охватами, перекатами отрядов на таком пространстве, что всего, когда кончилось, и не упомнили.

А князю до сих пор виделось, как горевала тогда мать, плакала даже за едой, как от несчастья она высохла и ослабела, словно больная, пока на нее приходской батюшка не прикрикнул, мол, не дело это – так-то горевать, ей жить надобно и сына воспитать. Как ни странно, помогло, княгинюшка успокоилась, стала ровнее, хотя и сердобольной сделалась, теперь-то об этом все знают, и множество людишек, что по тракту мимо Ружи тащатся, к ней забредают.

Небогат был князь, всего достояния – служба, оружие да конь Самвел. Хотя конь знатный, его не раз князю предлагали продать, всего-то сотнику по званию вряд ли такой был уместен, но Диодор Самвела не продавал. Конь его дважды выносил из боя раненного, и тем спасал жизнь, а может, и пуще того – уводил от позорного плена у горцев, которые слыли самыми беспощадными бойцами на южных рубежах руквацкой Империи.

– Князь мой, нам бы до темноты на ночлег набрести, неровен час, в лесу ночевать останемся, – сказал Стырь, потирая нос и щеки, и князю немедленно захотелось сделать то же. – Волки местные, небось, нас уж почуяли. Да и встречных мы давно не видели.

– Ты бы, Стырь, не волков опасался. От них-то есть защита.

– Не-е, князь мой, не может, чтобы под Мирквой лихие люди шалили. Нам же, сказали, всего-то верст тридцать отмахать осталось – и не день пути даже.

– А я говорил тебе, когда еще на южном тракте до снега дошли, что перековать коней нужно. Чего ж ты не сделал?

– Так тот кузнец, который нам зимние подковы торговал, такие деньги запросил, я уж и не знал, куда глаза девать. Да на Миркве, когда доедем, мы за треть той цены перекуемся.

– Вот и не злись теперь.

– А я не злюсь, просто заговорил.

– Тише, – приказал князь, и Стырь умолк, прислушиваясь.

Молчком они ехали довольно долго, лишь скрипел снег под тяжелыми шагами коней да сбруя звенела в тиши вечернего, зимнего леса… И вдруг стало понятно, что же услышал князь.

В середине немалой поляны происходило что-то странное. Показались конные стрельцы в длиннополых кафтанах, окруживших несколько саней, видимо, задержанного зачем-то обоза. Стрельцы, впрочем, на него не все внимание тратили, тут же кто-то густым голосом выкрикнул распоряжение, с пяток стрельцов полетели к князю и его слуге, чтобы не дать снова в лесу спрятаться.

Князь подождал, пока длиннополые стрельцы не начнут его окружать, и лишь тогда, к своему вящему расстройству, понял, что это самая неудачная встреча, какая могла произойти. Это были архаровцы, городская стража Мирквы, о бесчинствах и необузданной жадности которой по всей Империи ходили самые неприятные слухи. Старшой разъезда еще издалека закричал:

– Стоять, ждать… – И что-то еще, может, ругнулся без причины, по привычке.

Тон у него был самый непререкаемый, будто он уже заранее знал, что видит перед собой катов каких-нибудь, либо разведывательный дозор явно недружественной ватаги, а может, и целой вражеской армии. Стрельцы подъехали, замерли, цепко оценивая тюки на Буланке, оружие обоих путников и их коней. Глаза одного из архаровцев так и впились в дорогую сбрую, которой украшал Самвела князь, и в богатый, не вполне дорожный его кафтан.

– Уж не знаю, в каком ты чине, служивый, – миролюбиво обратился к старшому Диодор, – и кто ты по роду, но разве не учили тебя прежде представиться? Ты же не разбойник какой, ты же государев человек, стражник, насколько я понимаю, стольного города Мирквы.

– Надо же, он еще вякает, – удивился архаровец, и небрежно так потянулся за саблей, висевшей у него на поясе. Трудно сказать, хотел ли он достать клинок, или просто у него была такая дурацкая манера, но князь не стал ждать.

Он резко выволок из-за пояса свой дорогущий четырехствольный пистолет. Это была штучка не кавалерийская, а для ближнего боя. Два нижних ствола взводились первым движением, и можно было из них стрелять. Потом следовало взвести два верхних, и дожимать те же курки для последующих выстрелов. Архаровец все понял и замер, сузив глаза от гнева.

– На государевых людей руку поднимаешь?

– Государевы люди так себя не ведут, стражник. Государевы люди сначала спрашивают, с кем им встретиться довелось.

– И с кем же я встретился?

– Сотник руквацких горских войск Диодор Полотич род Кастиан князь Ружеский.

И вдруг раздался совсем другой голос, спокойный, даже немного ленивый, сильный. В этом голосе чувствовалась привычка командовать, и куда больше достоинства, чем могло быть в любом архаровце. Так мог разговаривать только человек, умеющий воевать, не раз сходившийся с настоящим, а не деланным, как у архаровцев, врагом в смертельном поединке.

– И зачем же князь Ружеский едет по дороге, которая зимой и проезжей не слывет?

Вперед выехал восточник с узкими глазами, тощенькой бородкой и темным, непривычным на таком морозе лицом. В руке у него была всего лишь длинная нагайка, но князь понял, что она может быть не менее страшным и быстрым оружием, чем его четырехстволка.

– Кому я должен ответить?

– Стрелецкий сотник Дерпен ог-Фасм дин Каз дин ал Линс, к твоим услугам, князь.

Диодор спрятал пистолет, так и не взведя курков. Нарочито неторопливо отстегнул крышку одной из сумок, висящих перед седлом, порылся в ней, выволок сложенную вчетверо подорожную. По вечеру прочитать ее было мудрено, но если восточник и не умел читать, уж печати-то он разбирать должен был. Впрочем, князь и в этом сомневался, слишком нагло вели себя стражники, могли на своеобычный грабеж решиться, не вникая в грамоты.

Восточник, тем не менее, читать умел. Быстро пробежал подорожную рысьими глазами, еще разок рассмотрел печати, вернул уже с легким поклоном.

– Следуй по своим делам далее, князь. – Он помолчал, развернул коня, посмотрел на подчиненных… А может, и не подчиненные они ему были. Он мог просто угодить в этот архаровский дозор по приказу, или отслуживая какую-нибудь мелкую провинность – уж очень он рознился от всех долгополых, плохо обученных, пожалуй что и глупых, неучтивых и пьяненьких.

– Все же, я хотел бы знать имя вот того, кто потянулся за саблей.

– Стоит ли, князь? Он поторопился, ввиду трудности службы… – начал было восточник, но Диодор оборвал его.

– Дорога не легче вашей службы, сотник Дерпен. Я не прошу, а требую, чтобы было названо имя этого человека.

Длиннополый нахал уже и не рад был, что потянулся к сабле. Сейчас-то он держал руку подальше от рукояти, даже приподнял ее немного, чтобы князь чего не подумал. И скосил глаза вбок, будто никогда и не видел этих двоих, на трех лошадях, выехавших нежданно на его беду из лесу.

– Если не передумаешь дурь его раздувать, разыщешь меня в Миркве, там и поговорим, – чуть усмехнулся Дерпен и оборотился к архаровцам. – Поехали, что ли…

Те резво развернулись, словно только слова и ждали. Ну что же, решил князь, по-своему сотник прав – выдавать своих, какими бы они ни были, пусть и откровенно малопригодными к государевой службе, не с руки. За таким командиром подчиненные не пойдут, и авторитет его будет ниже травы. Может, князь Диодор и сам бы поступил так на месте Дерпена, вот только… У него не могло быть в сотне ни одного из таких обормотов и дураков.

– Еще вопрос, – крикнул им уже вслед, – до столицы далеко ли?

– По этой дороге, князь, версты четыре осталось, – приостановился Дерпен и вдруг улыбнулся, показав крупные, красивые зубы. – Как раз к вечере успеешь.

И стало понятно, почему восточник Дерпен служил тут, а не где-нибудь еще. Он был крещен Патриаршей церковью, единоверец и князю, и Стырю, и даже… Если так можно было признать, всем этим людям, которые служили под его началом.

Князь кивнул, и они со Стырем поехали дальше. После этой дурацкой стычки ехать почему-то стало легче, уже не так томила дорога, и не холодно казалось. К тому же, архаровец не соврал, версты через две показались первые хаты, потом пошли дворы позажиточнее, а потом, князь и присмотреться не успел, как наступил город.

Мирква, третий мир, после которого четвертому не бывать, столица огромной Империи. Шумный даже на расстоянии, еще при подъезде, не очень чистый, с улицами, заваленными снегом поверх деревянных мостовых, с пятнами конского навоза под копытами, с колоколенками, видными издалека, словно бы светящийся куполами даже в наступивших сумерках, с непонятным запахом, ощутимым после легкого, лесного воздуха, который путники вдыхали до сих пор. Когда же они выехали на странную на таком тракте возвышенность, мигом стало видно все – Заречье, построенное напротив треугольного и древнего краснокирпичного кремля, и не вместившееся в него, широко расплескавшееся дворами и улицами полукружие Белого города, обернутое белой же стеной и упертое в реку, и даже еще дальше, уже более чистое и широкое застенье, с садами и привольными службами на подворьях.

Князь придержал Самвела, который играл, перебирая ногами, требуя, чтобы его поскорее определили в теплое стойло, чтобы обтерли, напоили и насыпали вкусного овса. Но князь все любовался, даже Стырь на него глянул пристально, не понимая, отчего они остановились.

А князь попросту думал, как ему теперь ехать. Можно было и через город, по этим нешироким улицам, мимо церквушек, в которые входили горожане на вечерю, через весь этот гомон и многолюдство, а можно и в обход, мимо белых стен, мимо сторожевых монастырей, по тихим, извилистым дорожкам, где не везде и ходят зимою. В таком снегу, да еще вечером, можно было завязнуть, поэтому князь решил ехать через город.

И как ни мягко вывалилась на них Мирква, все же князь испытал некоторое внутреннее неустройство от всего, что предстало перед ними. Сначала стало больше дворов, обнесенных глухими заборами, потом – всего разом. Людей и повозок, которые направлялись на свой постой после торгового дня, хмельных купцов и каких-то разряженных девок, тоже не всегда трезвых, стрельцов, которые ходили по двое-трое, скоморохов, намазанных красной свеклой и черной сурьмой, плохо одетой, пронырливой черни, нищих перед храмами, юродивых, торговцев разным разносным товаром от сластей и пирожков с рыбой до листков с карикатурами и новостями, возков разных, которые тоже съезжались к церквям, что побогаче, покрасивее видом, молоденьких студиозусов с книжками в руках, среди которых были и восточники в зимних халатах, и степняки с прочими окраинцами, уже с запада, в свитках да высоких, непривычных шапках, немало вооруженной челяди в цветных кафтанах каких-то княжеских дворов, сам Диодор и определить не мог каких именно по долгому своему отсутствию… Все это кипело, бурлило даже, наполняя воздух шумом, нескончаемым гамом то ли голосов человеческих, то ли общим басовитым звуком города, как и все остальное, малознакомым, словно и не бывал князь тут прежде, словно не живал на Миркве сызмальства.

Стырь смотрел, смотрел на все, да и начал:

– Князюшка, надоть бы не через город ехать. Тут же яблоку негде упасть, тут же конь копыто не опустит, чтобы не ступить во что-нибудь… непотребное.

– Молчи, – попросил его князь.

– А ты заметил, какие сабельки эти свитские теперь носят, ровно и не сабля, а так… Шпажонка, которой только капусту шинковать, и то, думаю, на первом кочне согнется.

– Они же не для боя их носят, а для формы.

– И я о том же, князь мой, все тут какое-то… не для жизни и не для пользы. – Стырь вздыхал, почти как его Огл, протяжно и с паром от вечернего морозца. – Ох, и за все это мы там, в горах воевали, жизней не щадили ни своих, ни чужих… Знать бы ране.

– Знаешь теперь, – отозвался князь. – И что же, в бой не пойдешь? Подашься в ватажку лихую?

– Нет, – грустно, словно и впрямь сожалея, ответил Стырь. – Мне несподручно, я к другому привык. Не переделаться уже.

За белыми стенами стражников уже не стало, лишь повозки неторопливо протискивались, да редкие конники проскакивали, пригибая головы, чтобы рассмотреть путь под копытами своих скакунов. Князь пробовал не пригибаться, и не сумел, все же склонился, как и прочие. Таков уж был этот город – и знаешь, что проедешь, а все же поджимаешься, привыкаешь к тесноте и толчее, а потом, чего доброго, еще и отвыкнуть не можешь даже в чистом поле.

Снова пошли дворы знати, не главной, не такой богатой, как в Белом городе, но все же привычно, из поколение в поколение зажиточной, давно забывшей, что такое голод или нестиранная рубаха. Наконец, отыскали крепкие резные ворота, немало поплутав и рассомневавшись до того, что чуть ли не жалели, что не спросили дорогу у долгополых стрельцов, которым полагалось бы знать все дома и их жителей. Но все же князь Диодор нашел, или понадеялся, что нашел. Постучал сильно, кулаком, не спешиваясь.

За воротами сразу принялись гавкать собаки, и кто-то закричал. А князь, помимо прочего, отвык уже от деланной грубости слуг, видимо, приучился к обыденной восточной мягкости, которой в мирных, не боевых условиях и горские племена не чурались. На Стыря это тоже произвело впечатление, он заговорил, не понижая голоса:

– Князь мой, мы тут будем словно бы и не служивые даже, а так… прыщики на всей этой столичной морде.

– Ты думай, что говоришь, Стырь, – бросил ему князь, хотя и понимал, почему слуга так-то высказался.

– Эх, если бы ты меня послушал, – не снижая голоса, продолжал свое Стырь. – Не нужно бы возвращаться, женился бы ты на той горской княжне, зажили бы…

– Кто? – грубо запросили с той стороны ворот.

Князь назвал себя. Ворота не отрывались еще долго, но за путниками следили, и Стырь умолк, не хотел больше высказываться. Да и куда уж больше?

Ворота все же расползлись, князь направил Самвела, опять пригнувшись, потому что верхняя перекладина была все же низковата. Видно, хозяин подворья привык не верховым, а на возке разъезжать. Придержав Самвела, Диодор спросил для верности широкого, рябого мужика в одной рубахе, несмотря на мороз, который отворил им проезд:

– Двор кесарева стременного князя Аверита?

Дворовый всплеснул руками из-за раздражения, что его оторвали от какого-то более приятного дела, допустим, от разговоров-пересудов в людской, либо от карт под рюмочку-другую. Прогудел простужено:

– Въезжай уж… Раз прибыли.

Видимо, князь угадал, это был двор Аверита, происходившего когда-то из знатнейших да богатейших на Миркве бояр, хотя в последнее время, как сказывали, обедневшего. Потому что служба у князя не задалась, да и не мудрено. Не любил Аверит ничего другого, кроме как книги читать, потому и ко двору Кесаря хаживал реже, чем следовало бы. И был еще Аверит другом покойного отца Диодора, князя Полоты Кастиана с тех времен, когда они по молодости служили на порубежье, и первая жена его была родной теткой Диодора, сестрой отца, то есть, приходился сотник хозяину подворья не кем иным, как свойский племянником.

Князя Диодора не узнали, но все же встретили, как положено, и дворня разная выбежала, даже помогли из седла выбраться. Он оглядывался по сторонам, пытаясь найти хоть одно знакомое между слуг лицо, но не находил, видно, после второй женитьбы князь Аверит и всех слуг взял от новой жены, или она настояла. Ей-то жить в мужнином доме труднее было, привыкать к новому укладу следовало, вот она и постаралась о своем удобстве. А Авериту, скорее всего, это безразлично было, он только и хотел, чтобы его пореже от книг отрывали, да чтобы напитки разные не переводились, да обеды были вкусными и разными.

Диодор не сразу пошел в дом, посмотрел немного, разминая ноги после долгой езды, как Стырь, не доверяя коней местному конюху, сам принимается и лошадок обихаживать, и с вещичками их немногими разбирается, и все прочее на свой вкус устраивает. Слуги тоже поняли, что вновьприбывшие останутся надолго, по неведомому им пока, но законному праву, и стали помалу ему помогать.

Потом князь поднялся по красному крыльцу в палаты. В светлице, куда его провели, было так натоплено, что у Диодора едва дыхания хватало, но это было даже приятно. Он перекрестился на иконы, скинул кафтан, по-руквацки погрел руки о бок большой, украшенной изразцами печи, присел на боковую, вдоль окон, лавку. Но не вышло у него посидеть.

В комнату с плеском длинного, плотного халата вошел хозяин, князь Аверит, присмотрелся, по-птичьи склонив голову, и вытянул руки, чтобы гостя обнять, загудел тяжелым басом:

– Племянник, вот никак не ожидал! Что на Миркву пожаловал?.. Впрочем, разговоры потом, сначала покормить тебя следует.

Он улыбался, глядя, как Диодор уже по полному разрешению хозяина усаживается за большой стол, как он, тоже улыбаясь, смотрит на Аверита, замечая изменения в его лице, новые морщины, новое выражение глаз.

– Сколько же ты у нас не был?

– Лет шесть или семь, – ответил Диодор.

– Немало, – кивнул Аверит. И тут же обернулся к какому-то прямому и худому, как жердь, слуге, что маячил в дверях. – Что стоишь, неси, что есть, не видишь разве, гость приехал?.. Ты, кстати, как, у меня останешься, или?.. – Вопросительно глянул на Диодора. И сам себе ответил. – Нет, иного не потерплю, у меня стоять будешь. У тебя же своего дома в Миркве нет, вот тут и будешь жить.

– Если позволишь, князь.

– Еще как позволю. А то, понимаешь, и поговорить не с кем. Все куда-то бегают, я понимаю еще – в службу, а то ведь повадились просто так по домам разным ходить, и чем чаще и больше, тем, якобы, лучше, вот и ходят… Ко мне-то давно уже путь забыли, вишь ли, негостеприимен я для всех-то, я только для избранных, для своих, кого люблю, гостеприимен.

– Помню, – улыбнулся Диодор.

– Ну, сейчас водочку нашу, мирквацкую принесут, ее у меня Пелага отменно делает, ты помнишь Пелагу?.. Одна она у меня из старой челяди осталась. Остальные разъехались как-то, кто в имение ушел, кто на мой конезавод… Ты не забыл, как твой отец у меня, бывало, лошадей выезжал. Ох, любил он, любил… И кони его любили. Да у вас в породе многие без лошадок и веселья не знают, и слуги у вас такие же. Помню еще, у тебя был отменный коневод, Шамур, даром что на четверть степняк, а на вторую четверть цыган, так он…

– У меня его сын теперь в ординарцах, всю южную войну со мной прошел. Правда в мальчишках за вороватость прозвище ему дали неблаговидное, Стырем кличут. Но я его от воровства-то отучил, и он таким золотом оказался… Он и сейчас при мне, ты уж вели, мой князь, его принять, как следует, и накормить, и пусть он при конюшне побудет, пока я своими дела займусь.

– Да чего уж, если он в отца пошел, он от конюшни и сам никуда не денется, – махнул рукой князь. И обернулся к слуге, что внес росписной поднос, на котором уместился и графинчик, и две серебряных стопочки, и огурцы с оливками, и лимон с моченой брусникой. – Ты там поспеши с ужином-то, – сказал строго. Тут же налил и поднял свою стопку. – Выпьем за твой приезд, и что успешно добрался, и старика вспомнил и уважил, и не к кому иному поехал, а ко мне.

До ужина, что решили собрать празднично, в большой палате, говорили о разном, вспоминали, что бывало, помянули и матушку Диодора, и первую жену князя Аверита… Но князь опечалился в меру, видно, любил теперь молодую свою жену, не хотел ее огорчать. А потом сели за ужин, который был, как и ожидалось, выше похвал. Князь Диодор, пожалуй, и не едал последние месяцы так вкусно и много, как за этим столом.

Нынешняя жена Аверита тоже к ним вышла, и рюмку женской водки выпила, но строго, без улыбок и внешней радости. Была она лет на пятнадцать моложе супруга, почти такой же высокой, как он, только стройнее, и вкрадчивой в движениях, что часто бывает с сильными, но худыми женщинами. Лицо у нее оказалось скуластым и с тонкими губами, что не часто сочетается, и серыми руквацкими глазами с жестковатым, почти мужским прищуром. Диодор никак не мог понять, красива ли она, но решил, что молодость и здоровье, которое в ней ощущалось, лучше, чем любая девичья краса, которой и цвести недолго, и проходит она безвозвратно.

Вот только его смущало: тетка его, княжна Ружеская, а потом, естественно, княгиня Ниобея Аверита, была веселой, деятельной толстушкой, грубоватой иногда, но умеющей любить и радоваться жизни. Она родила мужу четверых детей, но выжило только двое, а на пятых родах она скончалась вместе с ребенком. Эта же женщина была чуть не полной ей противоположностью.

Она смотрела на гостя со сложным выражением – и выжидательно, словно он должен был что-то неприятное для нее сообщить, и с любопытством, которого он тоже не мог уразуметь. А потом вдруг, без причины с его стороны, а может, он причину эту попросту не понял, стала она на него поглядывать с откровенным неудовольствием.

Но князь-хозяин всем был доволен, быстро начал хмелеть, даже разговор у него сделался заплетающимся. Князь Диодор уже хотел отправиться в баню, которую усердно топили на заднем дворе, но Аверит и не думал отпускать его. Убедившись, что племянник напился-наелся, он повел его в свою библиотеку, которая для него всегда была главным и самым приятным местом в доме.

– Сейчас покажу такое, что ахнешь, князь, – говорил он, обнимая Диодора за плечо. – Я на это четыре пуда серебра чистого извел, и еще не менее пуда придется тратить… Сам все увидишь.

Князь ожидал чего угодно, даже какого-нибудь заумного кодекса древнего царства, случайно уцелевшего в войнах, кипевших во времена великих завоевательных походов первой и второй, не руквацких еще Империй. Но то, что он увидел, было и впрямь неожиданно и удивительно.

Всю несоразмерно огромную комнату, потеснив даже любимое кресло князя и его диванчик, на котором он любил поваляться, занимал низкий, едва выше колена, прямоугольный стол, забранный легкой и плотной серой тканью. Диодор присмотрелся, это был редкий на Миркве шелк, почти невесомый, но крепкий и плотный до такой степени, что из него можно было, пожалуй, и паруса шить. Лежал он, по-видимому, на высоких, выше плеча, тонко изготовленных перекладинах из бронзы, которые проходили через весь стол и со всех его четырех боков. Князь Аверит закричал, повернувшись к двери:

– Свечей сюда, да поболе!

Тут же появился давешний слуга, который нес в обеих руках по здоровенному, на двенадцать свечей шандалу, чуть не приседая под их тяжестью. За ним следовали три мальчишки, каждый из которых тоже волок по такому же шандалу, приседая уже по-настоящему. Князь указал расставить свечи по четырем углам стола, а один поставить пока на столик сбоку, заваленный книгами, из которых торчали разные закладки.

– А теперь!.. – Князь Аверит привычно и умело сдернул завесу, и перед Диодором предстала чуть не вся руквацкая Империя, сделанная рельефными складками по всему столу. – Ты вот что, Тимоха, – продолжил князь, не оборачиваясь к слуге, и наслаждаясь ошеломленным видом гостя, – принеси-ка поднос сюда, да добавь вина, пива и полынной настойки. Мы тут теперь побеседуем обо всем, что на уме и на душе лежит.

Князь Диодор обошел сооружение – иначе не скажешь – и снова, и еще раз. Он не видел прежде такой искусной и точной работы, сделанной с таким любованием и явным удовольствием.

– Мне пришлось двух фрягов, искусных в ювелирности, из самой Гуни приглашать, да еще одного свена с севера, специалиста по картам и по книгам про путешествия. Они уж года три как меня обирают, но зато… – Аверит довольно улыбнулся. – Сам Кесарь ко мне, бывало, заезжает, не со свитой, а частным порядком. И Патриарх многажды бывал, чтобы на работу эту взглянуть. Они уже не раз предлагали ее им передоверить, что государь наш, что Патриарх, да я не согласился. Вот умру, – князь перекрестился, – тогда, говорю, и возьмете, а сейчас, мол, работа незакончена, многое уточнить нужно, переделать даже.

– Что же тут переделывать? – удивился Диодор. – Все в точности, как во сне – спишь и видишь мир наш сверху.

– Не в точности. По ширине, пожалуй, я сам проверял, все точно. Но горы, чтобы рельефнее было, пришлось повыше сделать, и реки некоторые жирнее, и озера чуть расставить… Да еще и города при этом сместились, вот смотри, Мирква наша, вроде, большой город… Ты не поверишь, в нем, как мне один подьячий из Жительного Приказа говорил, триста тысяч живых душ. Триста тысяч! А с мимоезжими да приезжими и до четырехсот может доходить, особенно во времена торжищ разных. А тут всего-то – пятнышко… В общем, города у меня тоже чуток увеличены.

– А по мне, соразмерность… карты этой вызывает восхищение.

– Знаю. Я когда эту штуку затевал, и не думал, что она такой красивой получится. Ан, получилась!

Они выпили, князь Диодор ходил, осматривал те места на макете, где бывал сам, где воевать приходилось. И не уставал удивляться совершенству работы.

– Ты смотреть смотри, князюшка, – сказал князь Аверит, – а все же объясни мне, зачем на Миркву пожаловал?

Диодор сказал, не отрываясь от зрелища, что его вызвали. А он должен был подчиниться. Аверит тут же стал задавать вопросы, что с князем Диодором в последнее время случалось? Тот отвечал, многое вспомнил, но не все, да разве за таким вот разговором обо всем, что с ним на войне бывало, расскажешь?

А потом случилась странная штука, вероятно, сам вид макета, или рассказ Диодора вызвал у князя Аверита необычайный приступ откровенности, неожиданный для него самого. Или рассказ гостя подсказал хозяину, как долго он так-то не разговаривал, и захотелось тоже сказать, какие мысли приходили ему в голову в последнее время, о чем читал и размышлял. А может, он уже изрядно нагрузился водочкой, и повело его… Немного.

– Князюшка мой, – заговорил Аверит вдруг другим голосом, напористым и сильным. – Ты посмотри только! Вот она – наша третья Империя, лежит перед нами скатертью. Кстати, однажды я видел скатерть у одного заморского гостя, на ней тоже карта была выписана, не так искусно, как у меня получилось, но тоже хороша была. Она-то мне и подсказала… Нет, не о том я хотел. Вот Империя, от западных морей и мелких королевств до Желтой страны, от северного океана до южных степей и гор, и еще дальше, до Черного материка. Ведь не бывало еще такой, и как говорят святые мужи, уже не будет.

– Так говорят, – усмехнулся князь Диодор.

– А ведь трещит она по швам, князюшка. Особенно, в последнее время. Иногда думаешь – а вдруг… Не выдержит что-то, лопнет, и тогда вся цепь наших усилий и работ, явлений всей нашей силы – рассыплется?

– Отчего же, князь, может она рассыпаться?

– Охо-хо, дела государственные… Я вот мыслю, князь мой, служивых людей теперь не любят, много денег у людей завелось, любой купец – как князь, разве это дело?

– Дело, князь, дело… – Диодор вернулся за маленький столик, заметил, что уровень водки в графинчике существенно понизился, пока он макетом восхищался, видно, князь Аверит времени не терял. – Иначе мы бы давно уже распались, развалились, если бы за старину да за земельные уделы держались. Много же земель под собой не сдержишь, сил не хватит.

– Не деньги нашу Империю создали, и уж конечно, не сила, о которой ты, кажется, говоришь. Силой мало чего добьешься, да и не было у нас одной только силы, чтобы такую махину отгрохать. Создали мы ее и проще, и сложнее, князь. Создали мы ее верой, а еще правильностью какой-то, которая только в нас, руквацах имеется. – Аверит захмелел уже изрядно, князю Диодору и слушать его было необычно. – Ты вспомни, князь, когда Прохаз открыл неожиданно философский камень, когда стало понятно, что чуть не каждый полудурачок, которому что-то взбредает на ум, может стать колдуном… Настоящим волхвом, силу которого и осознать не всегда удается нам-то, служивым… Так вот, когда они поняли, что это – их оружие, они стали пускать его в ход куда чаще и сильнее, чем хотелось бы. И стали они захватывать земли, стали править то тут, то там, то еще где-нибудь… И не было на них управы. Ведь было же? Было. И взвыли тогда правители разношерстные, поняли, что у них и земля из под ног уходит и власть из рук уплывает.

– Князь мой, – ответил Диодор, – ты же апокрифическую историю рассказываешь. Все же было иначе.

– Нет, друг Диодор, не иначе, а так, как я говорю. Видишь ли, мир наш, Богом созданный, не должен волшебством управляться. Пусть будет это волшебство, я не возражаю… – Аверит пьяно качнул чубом, наклонился к Диодору, понизил голос. – Пусть будут разные, и такие, что науками разными, ремеслами заняты, торговлей опять же, хлебопашеством… Но власть – это другая статья, это людям по праву рождения должно быть дадено, я так думаю. Да и как можно по-другому, ведь власть все же – от Бога… Если правит кто-то другой породы, чем мы, поколениями предков своих власть получившие, то не власть это получится, а навет и позор, неправда и неправильность… И вот, чтобы эти волшебники не взяли верх над людьми, не использовали странности человечьей природы как оружие, мы сделались…

– Да, князь, – улыбнулся Диодор, – есть и такая версия.

– Стали мы из Мирквы… – продолжал князь Аверит. – Вернее, только мы и создали церковь, то есть, научное ответвление при церкви, почти церковную школу… Чтобы волшебников этих разоблачать! И посылали святых людей, которые силой веры своей эту власть волхования научились… одерживать и укорачивать. Разослали их во все земли, которые просили нас об том, а просили-то тогда уж многие. – Аверит со значение поднял палец, обращая внимание Диодора на это заявление. – А еще немного времени спустя, поколения через два-три, не больше… Тогда светские власти чуть не всей земли уже стали приходить под нашу руку, потому что только она была верна и надежна. И разрослась Империя… Да как! – воскликнул Аверит неожиданно. Поднялся, качнувшись, чтобы еще разок посмотреть на макет на низеньком столике. – Не бывало такой Империи, которая вот так бы мирно и уверенно, всего-то за три-четыре столетия образовалась.

– Воевать-то все равно приходится, – высказался Диодор. – Святость святостью, а многие только силу оружия и понимают. Да и нет у нас уже святых с той силой веры, какая прежде бывала, когда Империю создавали.

– Не в войнах дело, без них не обойтись, где-нибудь у нас обязательно дерутся, слишком мы велики и богаты… И при том еще думаю, в святых таких-то, как прежде, необходимости нет. Ведь сила святости – невидимая, незримая сила, и если что-то произойдет, появятся и новые святые, и новые чудотворцы… Наоборот же, хочу сказать, волшебников уже тех нет, которые могли бы силой своего темного искусства людей порабощать. И вот что получается, князь мой… Конечно, это хорошо, и страданий простых людей меньше в нашем-то мире, чем в прежнем, и власть надежнее… Да вот только будто позабыв все прошедшие века, что мы правили, что мы им помогали жить по правде, по-людски, а не под страхом жутких наказаний, все эти мелкие короли да султаны, курфюрсты и беи, все герцоги с мандаринами – все пробуют ныне власть на себя перетянуть. Словно и не было нас никогда, словно уже и не нужны мы им. А ведь самое печальное тут, может, и на самом деле не нужны?

– Так ты об этом думаешь, князь? – спросил Диодор для верности. Он устал и от этого разговора, и от дороги, и от выпитого, а может, и от самого князя Аверита с его непростыми мыслями.

– Получается, у нас и не было настоящей власти, – уже не вполне внятно ответил князь Аверит, продолжая спорить с собой, пробуя объяснять свои мысли себе же. – Так, лишь иногда помогали всем без разбора… А когда помогать стало не для чего… Ох, непростые времена грядут.

В комнате так же неожиданно, как и раньше, возник дворецкий. Постоял, вышколен был – выше похвал, ни слова сказать не решался. Но князь Диодор и сам понял, поднялся уже совсем, чтобы в баню идти перед сном. Да и пора наступила. Аверит мельком посмотрел на него, вздохнул.

– Ладно, знаю… И впрямь заговорились, – сказал князь-хозяин, уже без прежнего напора в голосе. Князь Диодор поклонился ему, прощаясь. Но Аверит все не хотел успокоиться. – Да, князь мой, тебя кто вызвал-то на Миркву?

– Твой сын, – отозвался Диодор. – Пресветлый княжич Выгота Аверитич, подьячий Тайного Приказа. – Он подумал и добавил, чтобы не обижать хозяина: – Завтра, если не возникнет каких-либо тайн и государственных секретов, расскажу, чем он меня встретил.

2

В кремле за красными стенами было тесновато, наверное, и по меркам местных жителей, не говоря уж о князе и Стыре. Те просто растерялись, не зная, где стать, куда отвести коней. И люди тут были все больше важные, в цветных кафтанах, в тяжелых шапках и с легкими саблями на поясах, изукрашенных каменьями так, что глаза слепило.

Тем более, что стрельцов видно не было, спросить было не у кого, они тут если и виднелись, так только по стенам на постах. Князь Диодор посмотрел на это все, и ему захотелось назад, в тихую, провинциальную службу, где и гарнизон до последней собаки знаешь, и тебя все знают, и навозных куч по углам нет, а если они и возникнут невзначай, то можно любому служивому приказать убрать, и тот не посмеет распоряжения сотника ослушаться.

Стырь по привычке своей ворчал. Князь хотел было на него шикнуть, но передумал, пусть ругается, решил он, выражая этим, должно быть, протест против необходимости находиться тут, и против этого вызова, и против той невнятности, в какой оба оказались.

Только одно и радовало, что неожиданно высветило солнышко, и снег местами заискрился на крышах, да воробьи с голубями стали кружить стайками, выискивая то ли поживу, то ли местечко, где можно в лучах погреться. Однако, стало чуть ли не холоднее, только и было удовольствия, что от яркого дня. Тогда князь Диодор с сожалением понял, что помимо прочего, он привык на юге еще и к другому солнышку, и этого вот необычного ощущения другого света ему тоже не хватает.

В Приказе было натоплено, и оказалось очень много ожидающих чего-то людей, которые слонялись от стены к стене чуть не в каждой из комнат, что походили на приемные. Зато были и другие служки, которые писали что-то с непроницаемым видом за конторками, скрипели перьями так, что даже удивительно становилось – как же можно эдак всю жизнь проскрипеть? А все другое в жизни, а небо над крышами домов, над городом?.. И все, что его окружает, и что лежит в необозримых далях неохватных земель? Так нет же, пришлось вот этим-то ребятам скрипеть, и деланно, как показалось князю, суетиться, перебегая иной раз от одной конторки к другой, от одного человека к другому, чтобы… Вот зачем им было нужно, что они тут делали – оставалось для него загадкой. А он не очень-то и хотел ее разгадывать, был уверен, вызвали его для чего угодно, но только не для того, чтобы поставить за такую вот конторку и заставить выводить какие-то, пусть и ответственные, каракули на бумаге или на пергаментах.

Наконец, князь нашел одного паренька, который показался ему не таким озабоченным, как другие. У него и конторка стояла под окном, – зима все же, света мало, – и чистил он свое перышко не торопясь, вникая в это действие, и губы у него не были сложены в злую, неприятную складку… В общем, он показался князю таким, кто может ответить на вопрос.

Диодор и спросил, как ему найти княжича Выготу, подьячего, к которому у него дело. И это было ошибкой. Потому что парень тут же лениво потянулся, и даже отвечать не стал, а зашагал куда-то в угол комнаты, к маленькой, неприметной дверке. Там он остановился и удивленно обернулся, князь Диодор стоял, как стоял, недоумевая.

– Что же ты? – спросил его парень с улыбкой, то ли радуясь, что поставил непрошенного посетителя в тупик, то ли все же проявляя чиновную вежливость. – Я же проводить собрался.

– Вот как? – отозвался князь Диодор неопределенно, поправил кафтан, в котором в Приказе стало жарко, и пошел за пареньком.

Они миновали какую-то комнату, где пришлых было меньше, но пишущих гораздо больше, прошли по расшатанной, скрипучей лестнице наверх, потом поднялись еще, наверное, под самую крышу, и оказались… Вероятно, это была приемная, только другая, не для тех, кто просто заходил с улицы. Тут-то парень, словно бы опомнившись, обернулся к князю и спросил его, принижая голос:

– А кто его спрашивает? Я внизу не расслышал…

Диодор смерил его взглядом и назвался, но дело свое не пояснил, потому что и сам его толком не знал. Писчик подошел к какой-то девице, которая сидела в углу комнаты, у дверей, ведущих неизвестно куда, ближе к окошку, и стал ей что-то шептать на ушко. Вот тогда князь Диодор и решил, что, должно быть, ради этой девицы парень-то и проводил его. Странны дела твои, Господи, подумал князь и стал выискивать глазами хоть какой-нибудь стульчик, где мог бы уместиться и снять кафтан.

Девица тоже оказалась высокой, тощей, словно бы сюда, в Тайный Приказ брали только таких, и ко всему еще конопатой. Вот только это становилось видно, когда она иной раз поворачивалась к окошку. Выслушав пришедшего с князем писца, она кивнула, но ничего больше не сделала. Даже не посмотрела на князя, как он скидывал кафтан, и поправлял свой пояс, как по привычке перевешивал свою тугменскую шашку, чтобы не оставаться без нее даже тут, в присутствии. А это было непросто, ведь пояс висел теперь криво, да и ремни с ножнам перепутались… Ох, думал же Диодор, когда еще одевался в доме князя Аверита, что лучше ее будет по улицам нести через плечо поверх кафтана, и тут бы проблем не было, опять бы поверху перекинул, чуток в пряжке подобрал, и все. Но дурень Стырь не нашел наплечный ремень, ведь не разобрали же они вещи, да и проста шашка по виду была, для дороги больше, не для представительства, вот князь и согласился, чтобы хоть поясом побогаче ее простоту загладить… А не следовало.

И еще князь думал, как это в Империи манера такая завелась – девиц на государеву службу брать? Нет, оно конечно, если дело позволяло, то отчего же и девиц не брать? Вот только в тех краях, откуда князь прибыл, это было вовсе странно. Там девушек не то что в церковь едва отпускали, но обязательно к ним еще и охрану приставляли, хотя бы из поживших и во всем опытных женщин. А о том, чтобы местных, горских красавиц или, допустим, степных барышень в присутствие какое-нибудь без мужчины, вооруженного по полной форме, позволить – такого и в заводе не было. И нескоро могло появиться, даже если допустить, что Империя в целом весьма смягчающе воздействовала на старинные чужеземных народов нравы.

Князь устроился на стульчике, согрелся, даже ворот расстегнул… И прикорнул слегка. Лишь после понял, что ждет уже, почитай, часа два или больше. Он поднялся, размял ноги, подошел к девице, которая читала осьмушки листов бумаги, посмотрел на нее. Головы она не поднимала, поди насмотрелась уже на послушно ожидающего и задремавшего князя.

Другой бы смутился, что чужие люди видели его обмякшим во сне, но за годы своей службы Диодор научился кемарить при любой возможности, впрок, поэтому решил об этом не беспокоиться, спросил тугим, слегка осипшим голосом:

– Сударыня, долго мне еще ждать вызова?

– Ох, да… – девица подняла все же голову.

И тогда князь увидел ее глаза. Ясные, спокойные, светлые настолько, что зрачок только и выделялся… Или освещение было такое? За последние годы князь привык к глазам темным, густо-карим или даже черным, лишь иногда он видел глаза светло-ореховые, а тут… Будто и не глаза совсем. Он-то и забыл, что у него самого такие же светлые глаза, от которых иные южные красавицы, бывало, не могли оторваться, чуть не в обморок падали, хотя и не понимал князь такого странного их поведения.

А сейчас сам чуть не присел от удивления под этим взглядом… Наверное, взгляд обещал в этой девушке и ум, и волю, и странную, немного жесткую и удивительную в барышне решительность. А еще, пожалуй, способность действовать, по крайней мере, князь был уверен, что такая девушка не растеряется и на поле боя. Не могла она растеряться, если, не приведи Господи, придется ей в сражении оказаться.

– Дело твое я не поняла, но… – говорила она медленно, растягивая гласные, и чуть окая, напирая на них, должно, была из северных мест, или даже еще дальше, с берегов морей, что выливались в Полуночный океан.

– Зачем же ждал так долго? – подосадовал князь.

– Вот и скажи мне свое дело, – предложила девица.

Князь достал из внутреннего кармана вызов, и молча положил его в самое светлое пятно на столе под окошком. Она посмотрела на князя внимательно, потом прочитала, еще раз прочитала и поднялась.

– Что ты же раньше, князь, не показал этого? – бросила она с упреком, помахивая в воздухе бумагой, словно Диодор и был виноват.

Исчезла за той самой дверью, которая ни разу не открылась за все время, что князь ждал, не за той, откуда он появился с писцом. Пробыла там недолго, вышла и чуть посторонилась. Смерила князя совсем другим, не строгим, а смягченным взглядом, и показала рукой – мол, проходи.

В кабинете было светлее, чем в приемной, и пустынно. Лишь со стен нависали полки, сплошь заставленные книгами, и были они разными: и самодельные из деловых бумаг, туго забранные хитрыми перевязками и новомодные печатные. Князь еще подумал, что такой библиотеки он и в доме князя Аверита не видывал. Но теперь-то, когда книги стали не переписывать, а печатать, много их набиралось, особенно когда переводить разные иноязычные труды начали. Это было необходимо, пожалуй, даже неизбежно, все же – Империя.

Лишь потом увидел он у дальней стены светлицы широкий стол, почти необъятный, за которым и сидел друг его детства, Выгота Аверитич, прозванный в честь одного из давних королей Пипином. Откуда взялось это прозвище, Диодор сейчас не вспомнил, но решил вспомнить позже.

Они росли вместе, гостили в домах друг у друга месяцами, вместе буянили, когда вымахали в недорослей, учились вместе, лишь после развела их судьба. И так получилось, что теперь Диодор – мелкий офицер с окраинной границы Империи, а давний его друг и родственник княжич Выгота – подьячий, глава какого-то подразделения Тайного Приказа, успешно делающий службу в самой столице. Какие между ними могут быть отношения, подумал князь, и зачем они, к чему приведут?.. Ответа на эти вопросы оставалось ждать недолго.

Княжич Выгота не встал, указал рукой, чтобы Диодор садился перед столом. Кресло, в котором уместился князь, оказалось знатным, не то что скромные стульчики в приемной, а обитое юфтью, с тиснением герба на спинке… Так и есть, со щитом и мечом, и еще другими завитушками, символизирующими старый, нынче редко встречаемый, но все еще действенный герб этого Приказа. Сколько это кресло простояло тут, в этом тереме, сколько в нем побывало людей?..

Выглядел Выгота, прямо сказать, не очень, глаза у него были холодные, жестокие, горевшие зеленоватым огнем, так мог смотреть человек или очень азартный, или уставший до того, что и сам не замечает усталости. Под глазами виднелись темные круги, может и впрямь, он много работал? Хотя по служивым Приказа на нижних этажах князь Диодор этого бы не сказал.

– Я сейчас, – сказал Выгота, откинул перо, которым что-то подчеркивал на большом листе перед собой, и потер глаза.

Для осторожности, должно быть, лист этот он перевернул вверх обратной стороной, вдруг посетитель что-нибудь да углядит на нем? Но в этом не было ни грана оскорбительного недоверия, просто у него такая была манера, такая привычка, он сделал это безотносительно к Диодору. Затем Выгота попробовал улыбнуться. И не очень-то у него получилось, видно, разучились тут улыбаться, или еще не понял, что перед ним сидит родич и друг.

– Как доехал? Тебя позже ждали, – сказал он, подразумевая выполнение своего вызова. – Я так думал, ты не сразу в столицу поскачешь, а в имение свое завернешь. Ты сколько на фронте?

– Лет шесть тому получил туда назначение.

– И как там, в горах?

Обычный вопрос, обычный интерес. И рассказ у Диодора получился такой же обыденный. Ну, горы, в них засели разные тейпы, иногда воюют между собой, иногда дружат,.. если есть с кем совместно сражаться. Перед горами степь, орды бродят, иногда их тоже много, до семнадцати, которые приняли подданство Империи, порой они сливаются, и их становится пять-шесть, не больше. Атакуют горы, дерутся отчаянно, имперцев стараются не трогать, но конечно, и им достается иной раз. Поддерживать порядок сложно, бывает, казачий патруль вырежут, в прошлом году горный аул чуть не в триста душ угнали, и концов не нашли, кого винить в том, кого казнить – непонятно.

– Да, я знаю, – отозвался княжич Выгота, за время рассказа он снова потирал глаза, которые теперь стали отсутствующими, и огонь в них даже поутих. Должно, не очень-то рассказ этот его интересовал, или того пуще – если спросить, он бы толковее рассказал Диодору, как там у них, на южных рубежах дела обстоят.

Если сам все знаешь, подумал Диодор, зачем спрашивать? Но вслух не высказался, все же он видел перед собой начальника, подьячего приказного из Мирквы, не сотнику же ему перечить?

А Выгота-начальник на миг собрался, и вдруг заговорил другим тоном, уже не мягким и дружеским, словно вспомнил о своем чине и своем деле разом:

– Ты ведь там, на юге, разведкой занимался, а порой и политикой местной?

– Занимался, если это политикой можно называть.

– Вот это расскажи.

Диодор снова стал рассказывать, как искал неизвестного им пока вождя из диких, непокоренных горцев. Он на удивление умелым оказался, так устроил, что успешность горских атак резко возросла. Ответные же действия против них никак не удавались. Тогда возникла идея, что кто-то продавал этому вождю все планы, о том, что и как имперцы с союзниками собираются проделать. Вот только главные удары горцев приходились по ульмам степняков, а они – народ очень семейственный и верный договорам, и продавать своих никак не могли. А если предположить, что кто-то из имперских офицеров торгует военными планами, тогда… Но и этого быть не могло, такую разведку противника, если это была обычная разведка, они бы давно почуяли и разбили.

Тогда-то у Диодора появилось соображение, что это – колдун какой-то действует, который либо считывает сознание у кого-то из военачальников, либо внушает им неправильные идеи и распоряжения… Он написал докладную, после которой его заставили заниматься проверкой и разработкой этого предположения уже по-настоящему. Хотя и командование сотней с него не сняли, лишь перевели на гарнизонную, внешне тихую службу в оседлые казачьи селения.

– Это я знаю, – ответил Выгота, прервав и этот рассказ. – За последние три года четыре атамана у вас сменилось. Теперь вот прислали к вам Оприкона Шумейку. Как он тебе? – спросил, как и раньше спрашивал, без перехода.

Диодор подготовиться к такому повороту его любопытства не успел. Пришлось отвечать честно, как и сам о нем, о Шумейке, думал. Какой он резкий, даже грубый, бородатый, низкорослый, говорят, у него в роду почти все карлики…

– Долго не продержится, считает – как он сказал, так и будет, а ведь все не просто, и вовсе не так обстоит… Да и офицеры у нас особенные. Им нужно, чтобы они сами понимали, что делают. А как лучше сделать – каждый убежден, что он не хуже начальства знает. С такими советоваться нужно, или даже увещевать, если они в чем-то не уверены, а не приказывать. – Диодор подумал, быть ли дальше таким же откровенным, и все же досказал: – Понимаешь, у нас ответственность очень велика. Многое, что на нас сваливается, нам же и решать приходится. И без такой самостоятельности – никак не получается.

– Ну, тебе-то грех жаловаться, ведь ты же самостоятелен, – усмехнулся Выгота. – Сам ведь напросился, сам и получил распоряжение… найти этого гипотетического колдуна? И как у тебя с этим?

– Искал, да вот чехарда с начальниками… Не успел, а тут и ты меня вызвал.

– Не жалеешь, что вызвал? Или рад, мол, за неудачу ответственность не нести?

– Нет, не рад, весной я бы его взял. Как бы горцы его не прятали, как бы не защищали. Ловок он, это правда… Но все равно взял бы.

– Твоими бы устами… Впрочем, это от тебя не уйдет. – Выгота снова изменился, стал еще строже, суше, тверже. – Тут такое дело, князюшка, из Парса к нам воззвали, как в прежние времена, похоже, колдовство какое-то у них завелось.

И умолк княжич Выгота, приглядываясь зорче, чем прежде, к собеседнику.

– Почему я?

– Ты же сам говоришь, еще бы весна, и взял бы того колдуна.

Ох, темнил что-то княжич-подьячий. Что-то еще тут было, вот только теперь Диодору и стало ясно, что от того, догадается он, чего не договаривает начальник, и зависит, выберут его для этого дела, либо нет.

– А почему не старца какого-нибудь к ним направить? Сам же говоришь – как в старые времена… А раньше мы всегда старцев к ним отправляли.

– Старцы не понимают в мирских делах ничего, а в политике – еще меньше. И кроме того, старцы слабых колдунов не чуют, не видят их. А тут, видимо, кто-то из таких.

– И что же я должен делать?

– Возьми подорожную, у нас сейчас с дорогами не просто… Авторитетные грамоты мы тебе не хуже, чем для иного посольства устроим, чтобы там не сомневались, что мы именно тебя на это дело направили… И в путь. Сначала доберешься до Руговы, сядешь на корабль торговой Унии, по Северному внутреннему морю дойдешь до Хонувера, там на конях… Нет, не выйдет, – оказывается, княжич Выгота и себя тоже прерывал, видно, была у него такая же привычка, как и глаза протирать без конца. – Придется тебе, князюшка, чтобы поддержать статус, карету выделить, и уже в ней… Опять не так, – княжич даже вздохнул. – Ты лучше карету там же, в Хонувере купишь, город богатый, торговый, с этим трудностей не будет. И прямиком до Парса, уже через месяц там окажешься.

– Понял, – согласился князь Диодор. – Дорогу, правда, я бы другую выбрал, но если ты именно так советуешь…

– Тут что главное, – сказал Выгота, – торопиться нужно. Велика опасность, что следы там заметают, и расследование станет невозможным. И некоторые действия тамошних королей и политиков станут необратимы. И слухи пойдут, для короля Фалемота самые неприятные, но и для нас тоже… А хотелось бы, чтобы ты все это раскрыл, раскопал, злодеев наказал и, может статься, деньги вернул. Тогда дело обернется простой неприятностью, какие всегда происходят, без особых последствий… – Он снова попытался грустно улыбнуться. – А последствия, ежели произойдут, могут быть весьма и весьма значительными.

– Скакать, плыть, торопиться – это понятно, – кивнул Диодор. – Но вот, подойду ли я тамошним? Я же и на феризе забыл, как говорить, с учебы в руки их книг не брал.

– Значит, согласен? – Почти воскликнул Выгота. И воцарилось молчание, потому что Диодор и не понимал прежде, что его согласие спрашивают. А Аверитич продолжил тогда: – В поддержку я тебе людей дам из наших, из Приказа, люди верные. – И вдруг сбился. Задумался, причем по-настоящему, уже оценивая что-то, что было недоступно Диодору, но что за всем этим стояло. – Лучше будет, если ты все распутаешь… Я за тебя перед Кесарем ручался, и перед начальством своим… – И он все же улыбнулся по-хорошему, сумел на этот раз. – По старой дружбе, и по родству нашему… Значит, и ты, если все получится, карьеру сделаешь.

А если нет, подумал Диодор, если дело окажется безнадежным, допустим, местные из Парса помешают, тогда все на меня и свалишь?.. Хитер лис, решил он, да только и мы не просты.

– И с кем я там должен работать? – спросил вслух. – Ведь не просто это, ни с того, ни с сего, свалиться к ним на голову, и начать ворошить то, чего даже они не сумели распутать?

– Лучше будет, – задумчиво проговорил Выгота, – если ты напрямую с послом нашим сразу же поговоришь, с князем Притуном род Чумисом, знаешь его? Впрочем, откуда… Он же там, почитай, лет двадцать живет, на Миркве и не бывает, даже женат там, только сына сюда учиться прислал, да дочь за кого-то из нашего Посольского Приказа выдал, чтобы родню не забыть… Он знает, что тебе предстоит сделать. Сам же нам об этом деле писал, правда, как-то неопределенно… Но ты все прояснишь и все устроишь, так ведь?

– Ты говорил, что людей еще дашь верных.

– Да, там, в Парсе, на людей рассчитывать – неправильно будет, они же сами замешаны в этом. Посему, дам тебе двоих… Нет, троих – так лучше будет. – И снова, по своему дурацкому обыкновению, спросил о другом, совсем не о том, чего Диодор ожидал: – Ты где остановился в городе?

– У батюшки твоего.

– Вот завтра к тебе и придут, – теперь Выгота задумался уже не о том, какие сферы это дело затрагивает, а о том, как бы все с ним, с Диодором, побыстрее и понятнее устроить, это было почему-то видно. По-крайней мере, сейчас он не прятал ни мыслей своих, ни мнений. – Да, будет лучше, если они придут прямо к отцу на подворье. Чтобы вас тут, в городе никто вместе не видел, а то, сам знаешь, народец бывает продажным, мигом донесут парскому послу, а через него не дай Бог… Придут трое, один – маг, не самый ловкий, но учился в трех университетах, западную магию знает лучше прочих. Другой все же старец, без этого нельзя, сам понимаешь, феризы к нам не просто так обращаются, а старину вспомнили. Третьим будет… – Выгота ощерился, словно даже воспоминание об этом человеке заставляло его напрягаться, – сам увидишь, боец – на загляденье. Тоже, кстати, сотник, как и ты, только стрелецкий. – Он подумал еще немного, и завершил свое объяснение. – Можешь положиться на них.

Теперь он смотрел на князя Диодора, словно бы ждал подтверждения, что тот не подведет. Видно, и впрямь, ставки в этой игре, по крайней мере, с его, Выготиной стороны, были велики. Чтобы подчеркнуть это, княжич еще раз проговорил, едва ли не с угрозой:

– Но главный в этом деле – ты. И ты же за все в ответе.

Князь Диодор кивнул, хотя и сам удивился, что так-то легко на все согласился. Но делать теперь нечего, он поднялся из кресла, одернул по привычке полукафтанье, поправил шашку на боку.

– Я понял.

3

Князя Диодора разбудил такой истошный вопль, что он не сразу догадался, что кричит женщина. Открыл глаза, постель была обширной и мягкой, в голове немного шумело, потому что вчера, как он вернулся из Приказа, князь Аверит снова устроил небольшой, по его мнению, выпивон и разговорчик… Который, тем не менее, продлился за полночь, у Диодора и глаза стали слипаться.

Кричали все ближе, князь даже прислушался, что же в доме происходит? Вдруг дверь в его опочивальню распахнулась, и показалась та самая девица из дворни, которую выделили ему, чтобы за ним ухаживать, убирать постель, приносить воду и перебирать вещи, разумеется, с его согласия. Она и вопила, тараща глаза:

– О-ой-е-ей, что ж деется?! Кара-мурза какой-то к тебе, князюшка, к тебе!

Реакция князя Диодора удивила его самого. Еще не разобравшись в чем дело, и почему-то вглядываясь в рябое лицо дворовой девицы, он соскочил с кровати, путаясь в длиннющей ночной рубашке, допрыгал до креслица, в который бросил перед сном свою одежду, и одним рывком вырвал из ножен саблю. И застыл, подобрав свою дурацкую рубашку так, что его волосатые и кривоватые ноги конника, стали видны, должно быть, выше коленок… И только когда девица прыснула вдруг смехом, отвернулась деланно, как всегда эти дворовые и делали, если заставали господ в каком-нибудь не очень приличном виде, проговорила, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться:

– Нет, князюшка, не война же… Человек к тебе. – Она уже смотрела на Диодора, который смущенно перебирал пальцы на рукояти, не зная, что теперь делать. – Страшенный, грозный, черный, как грех… Ты саблю-то опусти, князюшка, он тоже вооруженный, но не воевать же сюда пришел.

Князь опустил клинок, дошел до кровати, стал озираться, чтобы привести себя в порядок. Девица и не думала уходить, оглянулась в коридор, закрыла за собой дверь и оказалась в спальне. Деловито прошлепала разношенными восточными тапками, вышитыми бисером и с поднятыми, заостренными мысками, видно, достались ей от княгини, стала перебирать одежду князя.

Диодор уже и сам понял, что так-то не следовало, а нужно было спросить ее, мол, что да как?.. Армейская выучка подвела, если кто-то в лагере так голосил, то первым делом следовало вооружиться, уже потом спрашивать… Чем вызван крик и по какому поводу?.. Штука-то была в том, что частенько спрашивать было некого, следовало самому разбираться, поэтому князь и бросился к оружию. Он заговорил хрипло после сна:

– А где шашка моя? Я же вчера, когда к кнюзю Авериту ходил в библиотеку, со мной шашка была.

– К библу… теку? А-а, так это ты книжницу так назвал… – девица, оставив в покое одежду, принялась наливать воду из большого кувшина в фаянсовый таз, чтобы князь умылся, всмотревшись при этом в здоровенное, не по комнате, зеркало отличной венецкой работы, тонкое и прямое – на загляденье. – Нет, князюшка, про шашку твою не знаю, а саблю вон, как ты приказал, на кресло решила вешать, неужто не так?

– Раньше надо было, а то в Приказе с простой шашкой не знал, что и делать, – ответил князь. – А теперь уходи, не видишь что ли, мне умыться нужно?

– Так умывайся, я же не про то…

– Убирайся!

Девица медленно, чтобы князю стало еще и неловко, осмотрелась, усмехнулась странно, вышла все же и осторожненько прикрыла дверь. Лишь тогда князь понял, что переполох, который она устроила, был таким же деланным, вызывающим, и возможно, на что-то намекающим, о чем сам князь не хотел и догадываться.

В большую трапезную для гостей князь вошел уже хорошо умытый, выбритый так, что кожу саднило, и за неимением своей шашки, которую забыл, видимо, в библиотеке Аверита, с саблей на боку. Он уже догадался, что прибыл кто-то из людей, которых обещал послать с ним в Парс княжич Выгота, и потому-то при оружии. Не следовало появляться перед подчиненными без оружия, даже здесь, в дружеском доме князя Аверита.

Он осмотрелся мельком и… остолбенел. Потому что посередине огромной гостевой трапезной стоял тот самый восточник, которого князь уже видел, когда они со Стырем подъезжали к Миркве, который одержал архаровцев и подсказал расстояние. А еще он, кажется, представился, вот только князь не очень-то запомнил длинное, как его сабля, имя… Все же князь вспомнил.

– Здравствуй, Дерпен ог-Фасм дин Каз.

– И ты будь здрав, князь Диодор род Кастиан Ружеский, – отозвался восточник низким и спокойным голосом.

Он был все же очень большим, даже не очень-то вмещался в эту горницу, чтобы не сказать иначе – он просто не мог вместиться ни в одно привычное человеческое нормальное жилье. Ему следовало быть только в степной кибитке, или в шатре на две-три дюжины людей, или на коне под ясным, южным, степным же небом.

Девица, которая пробудила князя, вдруг высунулась из двери, посмотрела на всех, снова усмехнулась, показав неровные, но здоровые, молодые зубы, и исчезла. Дерпен чуть шевельнул плечами.

– Князя пошла звать. И чего она так-то причитала, когда я вошел?.. Едва разделся, она – в крик.

– Чумная она какая-то, – отозвался Диодор, – не обращай внимания.

– Нет, она очень красивая, – вдруг со странной смесью восхищения и смущения высказался Дерпен.

– Ладно тебе… Лучше вот что, сядем-ка в уголке, пока слуги завтрак собирают, да подождем князя Аверита за разговором. Откуда родом?

Но ни сесть, ни поговорить им не удалось. В трапезную стали входить слуги, каждый нес что-либо из еды, иногда на довольно больших и красивых блюдах, словно князь Аверит задумал не завтракать, а ранний пир закатить. И восточник замкнулся, не стал ничего рассказывать, лишь зыркал на каждого входящего, будто ждал, что в двери враг какой-нибудь должен появиться. И Диодор догадался, Дерпен не очень-то привык к мирквацкому обхождению, вот и опасается, что не сможет правильно князя приветствовать, или чем-нибудь еще невольно, по незнанию неучтивость выкажет. А это было бы для него неприятно… В общем, он был слишком напряжен, чтобы разговаривать даже о самых обыденных вещах.

Завтракать уселись все вместе. За столом напряженность не исчезла, наоборот, укрепилась и стала непреодолимой. Дерпен почти ничего не ел, лишь пригубливал иногда огромную кружку с крепчайшим бульоном, в котором плавал разваренный до кашицы лук. Кто догадался подать ему такую восточную кружку, Диодор терялся в догадках. Князь Аверит мучился от вчерашнего и тоже ел мало. Жевал какой-то ревень с горохом, иногда отламывал кусочек курицы, но и нежнейшее мясцо, едва отведав зубом, откладывал с кривой гримасой. А еще на столе была вареная и печеная рыба, и что-то из дичи в виде жаркого, так что Диодор и не сумел догадаться, чем же это могло оказаться, и пропасть соленых огурцов и капусты.

Сам он ел гречневую кашу, залитую отличным топленым молоком, да на тарелку для закусок положил себе блинчик, в который была завернута какая-то вкусная рыбка. А потом важно вошла княгиня Настена, почти в парадном платье с высоким воротом. За ней следовала девушка с красными следами недавней пощечины, она отворачивала лицо, стеснялась, но дело свое исполняла молодцом, и подол княжеского халата уложила, чтобы Настене было удобно сидеть, и еды княгине быстренько положила без указаний… Лишь тогда Диодор понял, что они втроем, как простолюдины, наполнили тарелки сами, не ожидая ни слуг, ни приглашения князя. Вот это и была та неучивость, которую, как ни странно, проявил не гость Дерпен, а он сам, князь Диодор.

Эта идея, должно быть, отразилась на его лице, потому что Аверит вдруг, впервые за все утро, улыбнулся.

– А я уж и не знал, прочесть ли мне молитву?.. Ты, князюшка мой, не хмурься, я ведь не слишком набожен. Читаю за столом, только если похмельем не страдаю, и за ужином, конечно, когда день кончается. – Повернулся к Дерпену. – Ты крещен ли, гость ранний?

Тогда лишь разговор попробовал было наладиться, да снова не вполне удачно. Дерпен признался, что он – выкрест в первом поколении, что взят еще мальчишкой в плен, но потом, как вступил в службу, долго воевал на востоке.

– Ага, – не вполне по-княжески заключил Аверит, – тогда можно было бы молитву, и даже должно… Но уж как вышло.

Княгина ела мало, вернее, совсем не ела. Лишь иногда кивала, видимо, раздумывая о чем-то, и все чаще поглядывала на Диодора. Он ей определенно не нравился, или она опасалась, что теперь, как он появился в ее доме, что-то из налаженного порядка могло расстроиться, сделаться неудобным для нее, или неправильным по ее представлениям.

И все же она была красива, в этом князь Диодор решил ей не отказывать. И была в ней еще какая-то сила, возможно, характер был у нее не вполне моложавый, а скорее выдержанный, твердый, настойчивый, свойственный людям уже зрелым и опытным, вынесшим обо всем собственное, неколебимое представление. К тому же, она вела дом, и судя по всему, неплохо, удобно для князя Аверита вела.

Вот только крашеной она была не по времени, и не ела… Почему-то князь подумал, что скорее всего, она уже наелась в опочивальне. Диодор слышал, что теперь такая манера у изнеженных-то барынь пошла, в постели завтракать, хотя, если по чести, очень изнеженной Настена не выглядела. В общем, Диодор решил, что понять тут все равно ничего невозможно, а потому следовало думать не о ней, а о том, что делать дальше.

И опять вышло иначе, не успел князь ни о чем подумать, как внизу, в сенях раздался странный, ни на что не похожий шум, а потом в дверях на миг появилась все та же простоволосая девушка, что разбудила его. Постояла бессмысленно, посмотрела на завтракающих господ и исчезла куда-то. А уже через минуту в отрытой настежь двери появился еще один гость.

Князь Аверит, очевидно, ждал кого-нибудь другого, потому что даже крякнул от неожиданности. Он уже и привстал, чтобы обойти стол, но увидел прибывшего и снова сел. На этот раз уже налил себе почти полный бокальчик золотистого мадярского винца, от чего прежде через силу отказывался.

А новый человек выглядел примечательно. Был он худ какой-то особой, нескладной, едва ли не мальчишеской костистостью, и на его впалых щеках золотилась неприбранная какая-то, не вполне уместная бородка. Волосы оказались у него очень светлыми, почти бесцветными, что особенно подчеркивалось тяжелой, в складках, серо-коричневой хламидой. В таких, как Диодор слышал, ходили западные монахи и магики, что делало неуместным появление этого человека тут, в самом что ни на есть руквацком доме князя Аверита.

Руки человек этот причудливо выгнул перед собой и отдал общий поклон. Лишь тогда заговорил:

– Осмелюсь надеяться, что попал, куда нужно… Федр ди'Спартим, прозванный Густибусом. Меня известили, что появление мое не будет для вас неожиданным.

Маг, подумал князь Диодор, самый что ни на есть проклятый западный маг, или что-то настолько близкое к нему, что различия незаметны. Княгиня поднялась, мельком поклонилась новому гостю, и густым, грудным голосом сказала, обращаясь к князю Авериту:

– Я вижу, князь, у тебя полно дел… У меня, впрочем, тоже. Поэтому, не буду смущать гостей, пойду к себе.

– Иди, – кивнул Аверит, едва ли не с облегчением, – иди, княгинюшка. А мы уж сами тут управимся.

Диодор поднялся даже позже, чем успел Дерпен, и оба поклонами проводили княгиню. Вошедший в столовую маг тоже склонился, но не чрезмерно низко, а вежливо, хотя и в необычной манере, отставив назад ногу и снова вытянув вперед руку. Тут же поднял лицо, еще раз, уже внимательнее осмотрел всех и обратился к Авериту:

– Имею ли я удачу видеть хозяина дома?

Все собравшиеся довольно быстро познакомились, хотя это и было непросто, потому что после выхода княгини со своей девушкой, никто толком не знал, нужно ли продолжать завтрак. Лишь маг Густибус, как он себя назвал, окинул стол взглядом, в котором на миг блеснуло веселье, и тогда, конечно, пришлось садиться и снова приниматься за еду на своих тарелках.

А маг принялся уплетать все подряд, даже налил себе, по примеру Аверита, вина, которое пил, правда, очень осторожно, но похваливал. Вообще, усевшись за стол, он отринул свою деланную высокопарность, стал проще и словоохотливей. Он-то и сломал затянувшуюся паузу, принявшись, даже с набитым ртом, рассказывать о себе.

И оказалось, что он – не вполне маг в обыденном, привычном понимании. На самом-то деле, он оказался ученым, специализируясь на сравнительном маговеденье. Более всего ему понравилось учиться на западе, где он получил даже вполне уважаемый градуир магистра в Холмском университете. Это учебное заведение, по его же словам, было не самым большим или знаменитым в ученых кругах, но все же почитаемым за достойное и вполне приличное.

– Мне в Холмсе было хорошо, – маг Густибус улыбался, – быть может, даже более, чем подобает ученому. Чтобы не расставаться с этим славным во всех отношениях городом, я пытался там обучаться и на юридическом факультете, одном из старейших для мелких западных королевств. А хотя душа у меня к этому не вполне расположилась, и особых высот в казуистике я не снискал, но все же лиценциатом права могу называться без всяких околичностей.

Вот тогда-то князь Аверит приободрился, не каждый день к нему на огонек заходили люди с такими квалификациями. Он наполнил себе вином стаканчик побольше, чем прежде, и ему отчетливо показалось, что день все же может сложиться небезынтересно. А Густибус продолжил, наложив себе в тарелку еще блинчиков с рыбой:

– Но так вышло, что задержаться там на преподавательской должности мне не удалось, пришлось, в силу обстоятельств, о которых тут не место и не время упоминать, отправиться на восток. Вернее, на юг Империи, там я задержался на три года в медресе города Назынь, где…

Дальше он продолжить не сумел, потому что и Дерпен вдруг заинтересовался, Глядя на мага слегка скептически, он спросил:

– А ведь я бывал в Назыни. Хотя… не в медресе учился, а у тамошнего мастера мечей, по имени Алгриб. Ты его, случаем, не встречал?

– Нет, встречать мне его не довелось, почтенный ог-Фасм, – маг, как оказалось, даже имена все запомнил сразу и легко. – У нас, очевидно, были слишком разными интересы. Но я о нем, безусловно, слышал. Вот только в моих кругах, он был известен не как мастер мечей, а как известный поэт и философ, что на Востоке одно и то же.

– Верно, – согласился Дерпен, и на миг за его почти непроницаемой восточной маской промелькнула теплота, может быть, даже удовольствие от разговора. – Хотя по мнению многих, с кем я разговаривал там, его упражнения в стихах уступают его умению фехтовать. Кстати, – он быстро посмотрел на князя Диодора, – ученики меча не одобряют его стихов, слишком много в них темного, не всегда внятного.

Эти двое, без сомнения, найдут общие темы, решил Диодор. И всего лишь потому, что они тут, за тысячи верст от названной Назыни встретились, и у них нашлись общие знакомые. А может, они даже там и встречались, только не запомнили этого, потому что не обратили внимания.

– Друг мой, – начал вдруг князь Аверит, – ты находишься в руквацком доме, где темное в любом виде поминать не пристало.

– Ох, – почти беззвучно сказал Дерпен, – прошу простить мне неучтивость, князь. Я не всегда поступаю, как велит ваш обычай, потому что… всего лишь стрелец, служивый и уже по этой причине – невежа.

– Ну что ты, сотник, – смягчился Аверит. – Не стоит так уж… С кем не бывает.

А Дерпен еще раз поклонился, не вставая из-за стола, и тогда всем, но в первую очередь, князю Диодору стало видно, насколько восточник, в сущности, молод. Лишь непривычка к этому типу лица вводила князя прежде в заблуждение.

– Где ты еще учился, Густибус? – спросил Диодор.

– Совсем далеко на востоке, у океана, который тут принято называть Бескрайним, хотя на морских картах, которые я видел там, он носит другое название. Учился я в академии желтой расы, и золотого, Имперского достоинства.

– Неужто… – у Аверита даже на миг голос прервался. – Неужто в академии Золотого Бу? И до каких же высот ты там поднялся?

– Снова, не слишком высоко я взлетел, – маг улыбался теперь почти все время, напряженность, заметная у него вначале, растаяла без следа. – Но все же экзамен на звание гунь-фу второго класса заслужил. Впрочем, это лишь начальный этап обучения для настоящих мастеров, с коими мне пришлось, опять же, расстаться.

– Гунь-фу второй, – как зачарованный вымолвил Аверит, – значит ты должен…

И умолк, обдумывая, что бы и как бы сказать, чтобы теперь уже в глазах гостя не показаться невежей.

– Кстати, князь Диодор, – заговорил о другом Федр Густибус, – должен тебе подсказать, что прибыл я сюда пешком. И если мы должны куда-либо отправляться в путешествие, будет совсем нелишним, если ты обеспечишь меня какой-нибудь смирной лошадкой.

– Да, – кивнул Диодор, – лошади – это важно. Об этом, впрочем, я хочу поручить заботу моему слуге, по прозвищу Стырь. С ним вам придется непременно познакомиться. – Князь подумал. – А раз уж речь пошла о путешествии, которое мы должны предпринять, тогда, надеюсь, Дерпен, ты тоже проследишь, чтобы на имперской конюшне нас, случаем, не обманули и не подсунули одров каких-нибудь.

Дерпен послушно кивнул, соглашаясь с этим первым на новой службе, поручением. Но князь Аверит подался вперед, заговорив:

– Зачем же на имперской, князюшка мой? Если тебе на представительские расходы да на дорогу мошну выдадут, у меня лошадей и купишь. – Он стал хмуриться от раздумий. – Да я тебе таких коней отдам – загляденье! И прямо сейчас можно их посмотреть, у меня тут многие трехлетки стоят, самый возраст для гонцовых-то коней.

Через некоторое время, приодевшись, все вчетвером вышли из княжеского терема и отправились на конюшню. Она, по мирквацким обычаям, располагалась на заднем дворе, и хорошо отапливалась, потому как зима наступала.

В конюшне пахло навозом, лошадиным потом, кожей, свежими опилками. И кипела работа, да так, что некоторые из конюхов только в рубахах остались. Князь Диодор подивился такой вот армейской выучке в спокойном доме Аверита, но оказалось, что тут все забрал в свои руки Стырь, который не привык, чтобы волынили в уходе за лошадьми.

Князя Диодора это позабавило, Аверита удивило, но не очень, видно было, что он решил Стырю не перечить, когда тот вздумал погонять его конюшенную челядь. Все же, как бы там ни было, Диодор улучил момент, отозвал Стыря в сторонку, и проговорил ему негромко, чтобы другие не слышали:

– Ты вот что, хороших коней нам в дорогу присмотри. Похоже, мы их тут покупать будем.

Стырь сразу все понял и шепотом же отозвался:

– И присматривать нечего, они сразу заметны… Своих каретных, подобранных в масть, князь-хозяин не отдаст, конечно… А тот тяжеловес архаровский с нами пойдет?

– Это теперь наш сослуживец, сотник Дерпен, – ответил Оиодор. – Думаю, ему конь не нужен, он из конных стрельцов, у него свой должен быть.

– То-то мне показалось лицо его знакомым, – в раздумье проговорил Стырь, и вдруг вспомнил. – Так это он нас тогда на южной дороге?.. Ну, так тому и быть, раз сослуживец, старое вон. А кому же тогда мне коней подбирать?

– Да что ты о людях спрашиваешь? Это же моя забота… – Не стал Диодор говорить, что и людей ему уже нашли, что это оказалась, более чем его, забота княжича Выготы Аверитича. Но все же указал ему на мага. Стырь осмотрел его, вздохнул и отозвался:

– Наездник он слабый, ему придется кобылку поспокойней предложить, не то будет придерживать нас… Есть тут такая, иноход, как верблюдица, и несамостоятельная, будет держаться наших-то лошадок. – Теперь Стырь смотрел на стойла, а князь Диодор еще раз удивился этому его дару, ведь не жил он тут и двух дней, а уже знал лошадей, и даже характер каждой представлял себе не хуже, как если бы видел их еще жеребчиками. – Она не быстрая, но и не отстанет, особенно, если этот… арахаровец с нами поедет. Знаю я их коней, на вид здоровенные, а в долгом переходе и грудью волнуются, и ноги разболтанные.

Выслушивать эти разговоры Диодору не хотелось, другая у него была забота, поэтому он оборвал Стыря:

– Учти, еще кто-то с нами будет, ты уж и ему коня подыщи. Его, правда, с нами пока нет, но…

Тогда удивился Стырь.

– А как подыщешь, если его не видно? Каждому человеку – своя лошадка нужна, без этого – никак.

К ним направились все, и даже князь Аверит с Густибусом, которые не переставали говорить о чем-то возвышенном, совсем далеком от лошадей.

– Ты не очень-то, – буркнул, начиная торопиться, князь Диодор. – Сказано тебе, идти будем резво, вот на это и рассчитывай.

И вдруг от дверей конюшни раздался певучий голос:

– Мне сказали, что вы тут, добрые люди. Я – отец Иона. Меня прислал к вам княжич Выгота, как он сказал, для дальнейшей службы.

И действительно, у дверей стоял невысокий, в толстой зимней рясе, очень молодой и раскрасневшийся от мороза батюшка в очках. Очевидно, он и был четвертым участником их путешествия. И несмотря на то, что стекла у него запотели, он улыбался, да так хорошо и покойно, что Диодор даже раньше, чем присмотрелся к нему, подивился, едва ли не позавидовал его радости.

Будто не было в мире нигде вражды и неприязни, будто не было ни жестокости, ни злой магии, за которой теперь им, вчетвером, предстояло охотиться и которую следовало искоренять.

4

Выехали из Мирквы только на третий день, уж очень много нужно было сделать перед таким путешествием, Диодор даже расстроился, сколько хлопот потребовалось для этой, почти дипломатической миссии. Самому-то ему легко было собраться, и по армейской выучке он мог бы отправиться в путь со Стырем часа через два, как получил приказ от княжича Выготы, но для всех других потребовалось столько всего, что он только временами зубами скрипел, объясняя, чего хочет, туповатым или просто нелюбезным писцам в Приказе, всякого достоинства казначейским, служивым прочей масти и даже оружейникам из Арсенала, потому что неожиданно пришло распоряжение снарядить посольство знатно, с пышностью. А вот это, как ни смешно, более всего его и задержало. Едва-едва успели сходить в храм, чтобы помолиться, покаяться и благословение получить на дальний путь и, конечно, на удачное выполнение задания.

Когда выехали, даже легко стало, потому что все эти глупые, на взгляд князя, и может, действительно таковые-то, хлопоты, наконец, окончились. А впереди была дорога, дальняя и неожиданная, со всеми неустройствами и приключениями, которые каждое путешествие обещает, кто бы и как бы к пути ни готовился. Он даже по-новому стал смотреть вокруг, но более всего приглядывался к своим спутникам. На дальних переходах человека всегда видно, и едва ли не лучше, чем на исповеди… Если бы князь ее по какой-либо случайности услышал.

Мирква с этой, западной стороны показалась ему неожиданной, более зажиточной, чем с юга, когда он со Стырем к ней подъезжал, и ведь всякий знает, что Заречье считается богатым, а вот поди ж ты… И дома тут стояли более ухоженные, чем он привык видеть, и дворы были солидней, и люди отличались, словно и не из первопрестольной он отправлялся, а из какого-нибудь северного и торгового города, о которых в армии говорили, что там служить не в пример южным полкам сытнее и спокойнее.

И все же даже Мирква скоро окончилась, пошли всякие подгородние имения, терема, стоящие, будто церкви, на пригорках, чтобы вид из них был подальше, которые потом сменились усадьбами уже настоящего, вотчинного вида, и лишь потом появились дома разного достатка пригородного люда. Но иной раз и дом крестьянина был не хуже усадьбы, ведь видно же было, что крестьянин тут живет, а все же… И скотный двор у него был широк и ухожен, будто конюшня для племенных коней, и жилье в два-три этажа, не считая подклетей внизу, и службы выглядели не скромной деревенской постройкой, а блистали украшениями, росписью, резбой и такой чистотой, что только грязи под ногами коней на тракте удивляться оставалось.

Всем хороша была Мирква с этой стороны, глаз радовала, и сердце грела, вот только… Почему же только с этой стороны она так смотрелась? Должно быть, пробуя избавиться от ненужных мыслей, князь Диодор погнал коней шибче, чем привык в походе. Его Самвел, даром что здоровый был и свежий, пошел, как гонцовый конь, без устали забирая снежную и скользкую дорогу под копыта. Да Огл под Стырем не отставал от привычного своего вожака, увлекая хоть и нагруженную больше обычно, но все же привычно заводную Буланку. А вот остальные коняшки…

Князь попробовал сообразить, может дело в том, что он приказал Стырю коней все же не перековывать на зимние подковы. Им же только чуть нужно было по зимнику пройти, до Руговы, верст под тыщу, не больше. Что это для хороших коней за путешествие?.. А там, на западе, наверное, и снега нет, только дороги мощеные, тогда шипастые подковы на них будут ноги коням бить вовсе немилосердно. Он и Дерпену сказал, чтобы к тому был готов, а уж о тех двух лошадях, которые он для батюшки и мага прикупил у князя Аверита, и говорить нечего, их Стырь и сам бы на шипастой подковке за ворота не пустил.

Но в общем, пока лошади еще красовались, легко держали рысцу, зато седоки… Дерпен, конечно, справлялся, и конь у него – огромный, угольно-темный, с широченной грудью и такими высокими ногами, каких Диодор даже у верблюдов не видел, шел не очень верно и размашисто, но все же шел. Только неровно, то прибавит, даже Самвела перегонит, то вдруг отстанет, забив холодным воздухом легкие. А вот батюшка Иона на своей кобылке, со странным для лошади именем Щука, отставал. Хотя, пожалуй, еще не по своей вине, силы у батюшки были, он мог, пожалуй, в таком темпе, не один день скакать. Зато Федр Густибус на странном, невысоком коньке, которого неизвестно почему Стырь выбрал изо всех, вероятно, не просто так названный Недолей, вовсе стал болтаться в седле, как избитый банный веник, а не всадник, едва они прошли верст тридцать, до Звенийска.

Князь даже спросил Стыря, когда они приостановились в Звенийске, чтобы и коням дать роздых, и перекусить чего-нибудь в обычном придорожном трактире, и Густибусу с батюшкой придти в себя:

– Ты чего это Густибусу такого одра выбрал? Вроде про кобылку говорил?

– Э-э, князюшка мой, – отозвался Стырь, отводя глаза, по своему обыкновению, когда хитрил, – кобылку я почел батюшке Ионе более подходящей. А на этого Недолю ты бы поглядел, когда он в галопе… Ведь нам не о том нужно беспокоиться, что маг-то наш на дороге болтается, сразу же видно, что он не ездок… Зато, если гоньба начнется, скажем, от погони уходить, этот его Недоля так плавно пойдет, что и маг усидит. – Он даже вздохнул, картинно, чтобы князь в нем не сомневался и больше не спорил. – Каким бы снулым до того не казался.

– Так ты об этом подумал? – спросил князь. – О том, чтобы в карьере маг не оставал?

– О чем же еще думать?

– Надеюсь, от погони нам уходить не придется. Зато на дороге он…

– Кто знает, князюшка, кто знает? – Стырь уже смотрел смелее. – Лучше быть всяко готовым, аль нет?

Ох не любил князь, когда Стырь простачком прикидывался, и когда говорил не на чистой рукве, а с этим своим южным балаканьем… Но делать нечего, покупать еще одного коня князь не решился, кто знает, вдруг Стырь правым окажется? Шли-то по таким путям, что по-разному могло обернуться.

В дорогу втянулись легко, но так всегда бывает, когда только из дома выходишь, хотя и думалось о разном, и все больше о грустном… Сильнее всего князя беспокоило, что ему не все обещанные деньги выдали, добавили еще какие-то аккредитивы к тамошним, западным банкам, хотя и сказали, что с этим у них там все очень культурно обстоит, стоит только предъявить, как тут же соберут указанную в бумаге сумму. Такого опыта у князя с западниками не было, он-то привык к весьма непростым выплатам, что у них в армии с восточниками случались. Но понадеялся, что на этом его, все же, казначейские дурачить не станут.

Еще ему приходило в голову, что сам он, как вотчинный хозяин, пожалуй, не слишком хорошо поступил, так-то быстро отправившись в путь, не поинтересовался, что в Руже его творится… Ведь одно дело – письма всякие, и совсем другое, если бы он своими глазами посмотрел, или в крайности, управляющего к себе вызвал, тогда бы яснее было.

И ведь мог он, при желании, немного поупрямиться, дождаться кого-нибудь из имения, всего-то на неделю бы и задержался. Тогда бы у них и денег было больше, правда уже не государевых, а его собственных, но ему бы стало спокойнее… Все же и до него доходили слухи, когда на учебу какую-нибудь, или по другим обязанностям посылали людей на запад, там студиозусам подголадывать приходилось. А теперь одна только надежда и осталась, что князь Аверит, которому Диодор оставил что-то вроде доверенности, присмотрит за всем… Хотя и был Аверит хозяин известный – ему бы только с дивана не слезать, да чтобы графинчик стоял уютненько под рукой… Эх, неправильно все же Диодор свое устроил.

На третий день Дерпен не выдержал, после небольшого спора, который походил на препирательства ветерана-командира с не очень удачным солдатиком, содрал-таки с мага его зимнюю рясу, и заставил нацепить один из своих кафтанов, который смотрелся на маге, как лошадиная попона на козе. Густибус по-прежнему протестовал, но… прошли день, и он успокоился, вдруг сообразил, что стало ему и легче в седле, и что-то там у него уже меньше побаливало. Хотя и продолжал он в седле болтаться киселем, особенно на третьем-четвертом десятке верст дневного перехода.

Честомысл пролетели легко, тут кто-то из прежних сослуживцев Дерпена обнаружился. Они поспособствовали, устроили на ночь в такую казарму при стрельцовой слободе, что все действительно неплохо отдохнули. Хотя Дерпену пришлось полночи сидеть с кем-то из местных за столом, и набрался он так, что для него не отдых получился, а одна мука. Но ему было не жалко, пожалуй, он только радовался, что спутники посвежели.

Смоляну миновали с какими-то купцами, которые, в целом, Диодору понравились, хотя могли бы двигать вперед и побыстрее. Но этому-то обозу торопиться было некуда, деревня, куда они направлялись, никуда убежать не могла, а леса пошли такие, что не одних волков опасаться приходилось. В общем, послушал умных советов князь, и не прогадал, никто их не останавливал, никто нападать на хорошо защищенный и многочисленный отряд не решился. Зато они славно в этом темпе передохнули, хоть и непривычно, – на переходе и вдруг коней не гнать…

Затем пошли уже земли старинной Ржеди, откуда еще лет двести руквацкие полки на запад маршировали, и которую сжигали ответными ударами западники, когда с ними еще воевали, бесчетное множество раз. Тут и ныне стояли какие-то полки, хотя и странно это было – в Империи и так близко от столицы настоящую армию видеть… Но князь присмотрелся, и сообразил, что были это новобранцы, и стояли они тут для доукомплектования, а не по военной необходимости, не иначе.

На всякий случай, Диодор завернул свой отрядик в Ржедь, остановились тут на отдых уже на две ночи и полный день, а он сам сходил в штабную канцелярию, чтобы узнать, не послали ли за ними еще какие-нибудь инструкции, или деньги эти клятые, вдогон. Как ни смешно, но штаб Диодору понравился, было что-то привычно-уютное в нем, и даже обычная армейская бестолковость ему глянулась. К тому же, как частенько получалось чуть не по всей Империи, во всех армейских канцеляриях, его тут же пригласили к тысяцкому, чтобы он рассказал за ужином какие на Миркве новости, или вообще что-нибудь рассказал. Здешний тысяцкий, барон Хурбина род Берку с Беркович оказался ему чем-то вроде дальнего родственника, по крайней мере, он неплохо и княжича Выготу знал, а уж про Аверита, наверное, мог рассказать такое, о чем сам Диодор никогда не догадывался.

И ужин получился такой, что теперь уже не Дерпен, а он сам на следующий день в седле мучился похмельем. Дерпен, конечно, как офицер князю подчиненный, тоже был приглашен, но пил мало, больше за князем приглядывал, которому этого вот гостеприимства досталось нещадно… Его и на другой день приглашали, чтобы продолжить веселую жизнь армии на зимних квартирах, но он сказался необходимостью и не остался.

И все же, оглядываясь на этих посиделках по сторонам, он обратил внимание, что тут было уже много северян, светловолосых и белоглазых, будто и не люди они, а какие-нибудь русалы из старинных легенд. Вели себя эти ребята тоже не вполне привычно, но к князю, должно быть, из-за его знакомства с командиром, отнеслись добродушно и приветливо. Вот только кичливость в них все равно проглядывала, привыкли они тут нос драть, особенно макебурты, которые полагали, что им и Мирква – не закон, хотя в большинстве своем были они патриархального крещения. А в общем, их и в первопрестольной не слишком любили, считали не вполне сытыми даже, привыкшими на деньги Империи жить и из Мирквы всякое довольствие получать.

За Ржедью снова пошли неплохо, вот только между магом и батюшкой какое-то напряжение возникло. Они, когда не скакали, почему-то все время спорили, и ни до чего не договорившись, друг на друга дулись, отчетливо сожалея, что оказались рядом. А потом снова принимались что-то такое выяснять из отношений религий и магий, составляющих духовный смысл Империи, что даже такой терпеливый человек, как Диодор, недоумевал.

Ну какое дело магу было до верований булкиров и их крещения от святого Перматы Плащника? Или наоборот, что мог старец отец Иона сказать об огненных столпах гульсарских земель? Ан поди ж ты, только устроятся на ужин после перегона, только отогреются, как отец Иона начинает:

– Все же, Густибус, раздумал я над твоими словами, что ты мне давеча высказал… Не могли эти столпы вызываться с верой, тут больше магического строения.

– Но ведь отец Прокий, – тут же, как на зов полковой трубы, отзывался Густибус, – признанный ваш старец, писал в «Одолении Невзрачия Огненного», что «несть верований чистых и нечистых, несть ни хоругви, ни штандарта, под которые верующий побоится встать ради дела благого и верой одобряемого, буде оне даже магиками держаны»…

И снова начиналось такое, что Дерпен густым своим басом пробовал осадить мага. А вот когда батюшка чрезмерно увлекался, приходилось вступать князю Диодору, хотя всегда, уважая сан, он прежде взглядами показывал отцу Ионе, что не следует так-то не дружить.

Диодор даже пожалел немного, что именно этих двоих в его команду Выгота назначил, но продолжалось это не слишком долго, лишь до той поры, как эти двое спорили-спорили на ходу да в тишине леса, и доспорились… Под какой-то деревушкой, прослышав их голоса, местная шантрапа из ополчения какого-то местечкового подкомория, собранная, как впоследствии выяснилось, уже не вполне православным старшиной, попыталась их едва ли не ограбить. Пристали-то местные без ума, толком не спрашивая, кого перед собой видят, привыкли, должно быть, с купчишками дело иметь… Вот тогда Дерпен, не доставая оружия, огрел старшину ватажки, который хамствовал более других, своей плеткой по лбу, и этот, с позволения сказать, воин зашатался в седле, отъехал на пару шагов и свалился под копыта коня. Пришлось его, бедолагу бездарного, поперек седла до деревни тащить, в окружении его же воинства.

В общем, дурацкая, конечно, получилась история, Диодор даже подумал, что и сам бы справился, утихомирил дураков ополченских, вот только не успел – Дерпен быстрее управился, хотя и грубее. А вышло даже неплохо. Подкоморий местный, выслушал своего старшину, когда тот очухался, сообразил, что же у него вышло, и чтобы на него не жаловались, устроил им отменный постой. Хотя ночью и опасаться приходилось, что старшина все же, по вольности своей, попробует наверстать упущенное, но… не решился он. Дерпен уж очень грозным выглядел. Зато батюшка с магом, когда им князь объяснил, что они виновны во всем произошедшем, больше не спорили.

К исходу третьей недели вышли, наконец, к Ругове, и выяснилось, что, не считая некоторых задержек и непременного отдыха, чтобы коней не сморить, перегоны у них получились в среднем верст по полста, для зимника – совсем неплохо, а если считать, какими наездниками были батюшка с магом, то и вовсе хорошо. Пожалуй, только для Диодора на Самвеле да Стыря, пусть и с Буланкой в поводу, это казалось не слишком удачным. Но они-то привыкли к безудержной степной скачке, где гонят, пока кони сами не остановятся…

Город начался, как и другие здешние города, с мелких, тихих и спокойных мыз и деревушек. И дома тут оказались с высокими крышами, над которыми торчали совсем не руквацкого вида трубы. Да и люди были иными, зато оказались они любопытными, стоило отряду въехать в какое-нибудь из таких-то поселений, как тут же высыпали на улицы детвора и женщины, чтобы посмотреть на имперцев. А то и мужики в непривычного вида короткополых кафтанах выходили на дорогу, иной раз просто смотрели, а иногда даже пробовали заговорить. И ни страха, ни опаски у них не было, может, потому, что заборы тут были едва в рост человека, на Миркве с таким забором у любого бы добро потащили чуть не светлым днем. А тут как-то обходились, может, и воровства у них не было?

В Ругову прибыли, когда уже темнеть начинало, слишком на местную жизнь засмотрелись, ход сбавили. По обычаю провинций ворота, к которым их дорога вывела, оказались уже на запоре, впускать путников в несветлое время суток полагалось только по необходимости.

Но стоило князю пояснить, кто они и откуда, как из какой-то невеликой на вид будочки выскочил молоденький офицерик с перевязью, кажется, корнета, в шляпе, но без плаща, видно, очень он этой перевязью гордился, и старался, чтобы ее и под факелами видно было, и стал, путая местные слова с руквой, медленно высказываться:

– Мейне херрен, дозволено мне докладать… Докладывать, что надлежит обратить внимание… Спросите…

Вот тогда-то князь Диодор и припомнил свои муки с учебой этого говора, и видимо, получилось у него твердо, потому что корнет обрадовался и, уже не путаясь, прояснил ситуацию на макебурте:

– Надлежит вам обратиться к коменданту таможни, он предупрежден.

– Неплохо, – сказал князь, когда они тронулись на изморенных лошадках по улицам Руговы, в сторону портовой таможни, спросив предварительно краткую дорогу у того же корнета.

– Все может и иначе выйти, – вдруг довольно хмуро высказался Густибус. – В Империи рубежа нет, а тут, на западе…

Он отлично понял разговор с корнетом, которым князь так возгордился, а может, сумел бы еще лучше, еще чище высказать о том, кто они такие, и вызнать всякие обстоятельства.

– М-да, наслышаны, – сказал вдруг и батюшка. – Ну, да ведь это теперь не Империя, а чужбина.

– Чужбина – не мед, – вмешался и Дерпен неожиданной поговоркой, – да есть приходится.

– А пиво их мне не нравится, в нем кислости настоящей нет, – вмешался Стырь. – Взять хоть наш хлебный квасок…

– Нам бы не о пиве, о постое позаботиться, – буркнул князь.

– Так и я о нем, – искренне удивился Стырь.

Таможню нашли легко, потому что почти все широкие улицы вели к порту, и лишь проулочки боковые, глухие и освещенные только окнами на верхних этажах домов, не спускались к морю. И тут выяснилось, что их действительно ждут.

Даже определили в какой-то портовой корчме, не самой презентабельной, но вполне удобной после многодневной-то гонки, когда и спать каждый раз приходилось выбирать – еще до следующего ямщицкого хотя бы двора добраться, или в лесу остановиться… Впрочем, ни разу в лесу не останавливались, это князь Диодор мог себе за достижение записать. Все же обжитой был край, и тракт наезженный, не из таковых, что с юга на Миркву вели.

Они едва успели в этой корчме расположиться, как к ним, заметно запыхавшись, прибежал бледный с белесыми сальными волосами писарь из магистратуры, который на довольно чистой рукве стал говорить, что чуть не неделю занимается их делом. И что они уже завтра могут грузиться на унитский транспорт «Политурс», чтобы плыть в Хонувер. Видимо, юноша этот проделанной работой гордился, потому что частил, выговаривая слова с такой силой, что слюной брызгал:

– Предупрежден о срочности вашего похода, поэтому постарался… И удалось устроить так, что заходов в другие порты у корабля не будет. И еще, замечайте, корабль выбран с надежностью и умом, на нем есть место для коней.

Князь, сидя за грязноватым дощатым столом, с удовольствием ощущая, как тело отогревается пусть жиденьким, но все же теплом общего для таверны зала, спросил, деланно хмурясь:

– Ты, парень, лучше вот что скажи, деньги из Мирквы недостающие, наконец-то прислали мне, или как? – Он подождал, пока писарь удосужится понять его. – Потому что, так и знай, я предупрежден, за получение этих денег в Хонувере даже подьячий Приказа княжич Выгота, уже не поручился. Там же, как мне сказали, деньги и вовсе могут меня не застать.

– Для денег тебе надлежит, господин надпоручик, – юноша стрельнул глазами в князя Диодора с опаской, вдруг ошибся в чине, но ничего, кажется, этот имперец не слишком заботился о своем официальном звании, – завтра выявиться в магистрате…

– Появиться – у нас говорят, – буркнул маг. Он не отходил от князя, на случай, если потребуется в какой-нибудь ситуации переводить.

– Так, выявиться, – не вполне уразумел его писарь.

– Ладно, – решил князь, – завтра, так завтра. А когда я могу найти капитана этого твоего транспорта? Как его зовут, кстати?

– Зовут его, как было предложено, «Политурс», что на языке далеких отсюда унийцев значит…

– Значит, пойдем на корабле торговой Унии, – сказал батюшка с неодобрением. Ему отчетливо хотелось еще хотя бы неделю, что придется провести на корабле, оставаться в Империи, на ее территории, пусть и размером с палубу суденышка. – А почему не на нашем?

– Другие – торговые, очень много будут заходить в порты не вашего предназначения, – терпеливо, видимо привыкнув к некоторой непонятливости всяких мимоезжих из Мирквы, пояснил писарь.

Вот так теперь и будет, решил князь Диодор, ему говоришь одно, а он тебе – другое. Впрочем, и мне, видимо, придется многое вспомнить из чужих-то наречий. Знал бы, что так обернется, можно бы… Впрочем, что бы он сделал, князь и сам не вполне сообразил. Потому что в таверну вдруг вошел еще один из городских стражников в кирасе, и с небольшим, почти руквацким бердышем, за которым следовал изрядно нетрезвый, сухопарый, желтый лицом, и совсем не моряцкого вида человек. Он осмотрел всех пятерых путешественников нимало не смущаясь.

– Так фи и ешть те с'мыя хости, который я долшен достафить в Хонувер?

Оказалось, это был капитан. Ну что же, так было даже лучше. На рукве он говорил с трудом, и слушать его было бы забавно, если бы князь не устал настолько, что даже думать на макебурте не хотелось. Он попросил:

– Густибус, узнай, чего он хочет?

А вот эту фразу капитан, как ни странно, понял.

– Я хотель, чтоп ти уше зафтра за три звона до зафтрак били на борт мой «Политурс». Фетер не шдет, госпотин офисиир. Прилыф – тем поле.

– Что же, это правильно, – решил тогда и князь. – Ловить погоду, спешить и торопиться – это по-нашему. Пусть даже в шторм…

Капитан прервал его грозно:

– Не говорить о шторм, шторм пока нет. Но фетер лофить – это по-нашему, о чьем фас предлагать.

Князь повернулся к писарю.

– Если на три звона пораньше, или что он там имел в виду, то как быть с деньгами?

– О, фсе плачено, – отозвался капитан. – Я не хотель терять контракт, фот и шту фас чуть не половинны-ая нетеля.

– Да я не о том, – сказал князь. И спросил писаря уже в упор: – Так как же?

– Мы люди тоже не весьма далекие от моря, господин, – сказал писарь, впрочем, побелев лицом, предчувствуя хлопоты, которые, вдобавок к тому, что он уже проделал, могли теперь на него обрушиться. – Ветер не ждет, как принято тут говорить… Поэтому, скорее всего, спать мы сегодня ляжем не по часам. Но деньги, если потревожить херра Музду и господина да'Карогу, можно будет… и сегодня.

– Ты уж постарайся, – довольно грозно отозвался князь. – А херр Музда и да'Карога отоспятся другой ночью.

– Тохта не платить в этот таверна за ночь-лехт, – сказал капитан. – Не самый лушший, могу замечай, и враз – на корапль. А косподин Музда, то есть я-й.

– Вот и познакомились, – усмехнулся все же этому выговору князь и протянул руку. – Наконец-то, – сказал он, словно и не его торопили с выходом в море, а он торопил. Да может, так, по правде, и оказалось.

5

Капитан ошибся, когда говорил, что шторма нет, выходить им пришлось уже в очень грозное море. Когда по корпусу их невеликого, компактного кораблика, больше похожего на сундук, чем на средство передвижения по такой неверной стихии, как море, ударили первые сильные волны, князь Диодор даже удивился. Как многие сухопутные люди, он представлял себе воду как природу мягкую, податливую, уступчивую в любом случае, а тут получалось, что эта самая силища могла мять не то что деревянную обшивку, но и крепчайший по виду набор корабля, хотя некоторые из его деталей были чуть не в толщину человеческого торса.

Но хуже, чем эти волны, оказалось то, что шторм как начался, едва они вышли из Руговского залива, так и продолжился, не затихая ни на мгновение. Капитан-то еще крепился, даже вначале радовался, что они идут так ходко. Он прокричал, наклонясь к князю Диодору, который поднялся на шканцы, чтобы осмотреться, все равно, при такой качке, при всех этих непрерывных ударах и скрипах спать было невозможно даже после бессоной ночи:

– Корош итем, княсь! Лушше-й чем думай я…

А вот князю эта веселость показалась странной. Посудину под названием «Политурс» и как-то там дальше, раскачивало так, что она чуть не задевала воду длинными реями, навешанными поперек мачт. А если и не качало, если в промежутке между волнами вдруг образовывалось нечто вроде ровной воды, хотя ровной воды тут не было нигде, корабль шел вперед, вспенивая воду форштевнем с таким креном, какой неосведомленному князю казался запредельным. Он даже спросил для верности:

– А эта лоханка когда-нибудь прежде ходила с таким наклоном?

– Эт-то ничего, кзясь, эт-то корошо, оч-чень корошо. «Политурс» мошет.

Смотреть на то, что может в действительности «Политурс», князю было не с руки. Вскоре его замутило, в его желудке образовалось что-то, смахивающее на надгробную плиту, и для пищи, которую они вздумали есть, едва погрузились и устроились в двух тесных каютах, и для всего его естества. Просто лежит у тебя внутри некий камень, огромный, который никуда не девается… А капитан так еще и обрадовал:

– Тальше бутет ешь весельш-ей… Поверь, княсь!

Верить в это не очень-то и хотелось, но пришлось. Потому что, действительно, стало «весельше».

К полудню этого не очень ясного дня, солнце, которое все же иногда проглядывало, причем не сквозь тучи, как бывает в степи, а почему-то поверх и сбоку от них, бросая на изрядные волны, с которых ветер срывал брызги, косые лучи, как от далекого маяка… И вот даже солнышко скрылось. Сразу стало холодно и серо, будто в комнате без окон, и люди сделались друг на друга похожими, как схожи между собой все тени.

Брызги с верхушек волн теперь падали сбоку и даже сверху, стоя на палубе, каждый оказывался под частым дождем. Волны тоже перекатывали порой через корабль, от чего корпус ощутимо проседал под ногами, поэтому пришлось спуститься под палубу, не хватало еще, чтобы князя смыло за борт.

И все же он заметил еще одну особенность, вода вокруг них закипела. Вся поверхность тяжелой серой воды, насколько хватало глаз, покрылась пеной. Видимость при этом настолько ограничилась, что князь и не сумел даже рассмотреть, есть ли кто из матросов на мачтах, или там уже никого не было… А ведь кто-то из их компании сказал, что кораблей тут, у выхода из Руговского залива так много, что приходится непременно держать матроса в «вороньем гнезде» на главной, самой высокой мачте, чтобы избегнуть столкновения. Что в этой мешанине ветра, брызг и пены мог видет пресловутый матрос, было загадкой. Князь вообще не понимал, как можно усидеть и не вываливаться сверху на каждом из размашистых качаний, которыми мачты с реями крестили волны за ботом.

Под палубой было лишь немногим суше и теплее. А вот скрипы и стоны корпуса сделались чрезмерными, они даже разделились на разные голоса, и в них наблюдалась некая система. Разные, казалось бы, звуки то сливались и усиливались, как струны на хорошо настроенной лютне, то разделялись вновь, словно спорили, какой из частей корабля было в данный момент труднее… В общем, это могло быть забавно, если бы не веяло такой близкой опасностью.

Отец Иона молился, но был не слишком сосредоточен, и даже некоторые слова, привычные с детства, выговаривал с трудом, словно разучился шевелить губами. И мучительное выражение на его лице показывало, что каменная плита в его желудке еще больше, или более угловата, чем у князя. Поэтому Диодор попробовал его разговорить. Но отец Иона был не в настроении. Он, правда, сел с князем на длинную лавку, но ни о чем думать толком не мог, лишь проговорил, прерывая слова глотательными движениями шеи:

– У меня с морем плохо всегда выходит, князь… Да и имя мое – не вполне морским считается… Ох, батюшки, зря я согласился на это путешествие, плохо закончится, для меня-то в особенности… И в роду у нас всем так доставалось на море, что тетка моей бабушки вовсе потонула где-то у Столпов Геркула.

Под вечер его рвало уже с таким чудовищным постоянством, что князь стал привыкать к запаху всего того, что желудок батюшки извергал в широкий кожаный таз. Бурное море и с ним сыграло свою извечную игру – ослабило волю и даже брезгливость.

Все же он сходил за магом, и Густибус, хотя и сам был зеленее и серее воды за бортом, попытался ослабить муки батюшки. Но то ли врачевателем он оказался неважным, то ли болезнь оказалась непривычной и мудреной для него, но батюшке лучше не становилось. Когда стало уже настолько темно, что даже князь догадался, что наступил вечер, к ним в каюту ввалился грязный матрос с косичкой, вымазанной дегтем, и сообщил с широкой, совсем не подобающей ситуации ухмылкой, что капитан просит князя и остальных присоединиться к нему для ужина.

Весть эта князя определенно не порадовала, но он все же отправился. К нему, как ни странно, присоединился и Густибус. Они уселись в капитанской каюте, им подали что-то вроде плохо приготовленной солонины, которая оказалась настолько жесткой, что проще было бы резать прибрежную гальку. Князь немного пожевал хлеба с совсем неплохим чаем, а потом решился даже на отдающую отчетливой гнильцой яичницу с жареным луком, и… Потом он долго проклинал себя за жадность, потому что выворачивало его куда сильнее и чаще, чем батюшку Иону.

Как князь ни крепился, как ни пробовал эту самую окаянную пищу удержать в себе – ничего не получалось. И все же, все же… Он хотя бы был способен подниматься на палубу, чтобы пробовать выбросить из желудка этот самый камень, что для поддержания командирского авторита было необходимо, но… Не всегда удавалось даже до борта дойти и в море попасть всем тем, что из него вылезало. А пищей это называться уже не могло, потому что больше смахивало на буро-зеленую слизь, отвратительную, как все это путешествие, как вся эта жизнь и задание, которое он получил от двоюродного братца Выготы… Одно только и было хорошо, если постоять на палубе, то слизь с груди и с рук сбивал ветер с брызгами, так что под палубу князь спускался все же немного очищенным. И как правило, освеженный резким и соленым ветром, от которого иной раз, правда, выступали слезы.

Как ни удивительно, лучше всех вел себя Стырь, но у него было дело – он ходил за лошадьми, которым, впрочем, тоже доставалось, и может, поболе, чем людям. Он заходил к князю и жаловался почему-то высоким, едва ли не визгливым голосом, какого у него прежде не бывало:

– Князь-батюшка, ты сходи к этому капитану окаянному, скажи ему, чтобы он как-нито корабль свой проклятущий осторожнее проводил… Ведь совсем извелись лошадки, Огл мой даже не стоит уже, его на весу подвязать пришлось.

Но князь к капитану, естественно, не ходил, не до того ему было. Он думал о море и о том, что если доведется ему из Парса все же возвращаться, ни за что, ни за какие коврижки он не выберет путь по морю. Пусть придется хоть дюжину границ и рубежей пересекать, пусть придется по самым что ни есть клоповым корчмам ночевать, или даже в лесу, но по морю – никогда и ни за что… И все же, он нашел силы на третий, кажется, день сходить и посмотреть, как обстояло дело с другими его попутчиками, в соседней каюте.

Дерпен, славный воин на суше и редкой силы человек, по словам мага, как лег пластом, когда они еще из залива выходили, так и не вставал. И стеснялся же слабости своей, и мучился от уязвленной гордости, а все равно… Против природы ничего поделать не мог.

И самое отвратительное, как признался один из матросов, с которым Стырь, как всегда, спелся, чтобы все же ему хоть кто-нибудь помогал с лошадьми, ветер оказался таков, что идти приходилось галсами. И помимо воли этот самый Стырь, едва разговаривающий на чужих языках, и не знающий моря, пожалуй, еще меньше князя понимающий, что с ними происходит, как-то уже стал соображать и эти галсы, и ветер, и даже свел дружеские знакомства на кухне, которая называлась камбузом, чтобы заваривать для коней овес… Князь, посмотрел на него, посмотрел, и понял, что если бы судьба этого самого Стыря, пусть даже и природного степняка, который и речки привык форсировать не иначе, чем вброд, забросила на корабль, он бы уже через месяц-другой, в худшем случае, через пол-года сделался бы настоящим матросом, и даже косичку отрастил, и в дегте ее измазал. Такой уж был человек, и этому оставалось только удивляться.

На четвертый день с корабля сорвало парус, капитан ругался так, что даже через визг ветра и удары волн, и через скрипы корпуса и хлюпанье воды в трюме, был слышен его голос. Слов разобрать было невозможно, но князь этому не огорчился, даже порадовался. Потом, сорвало еще один парус, и что-то чуть не обломилось… Но как бы там ни было, капитан все же умелый оказался, да и команду, хоть и небольшую, не пальцем делали. В общем, они справились.

И то ли капитан сбавил ход, то ли решил, что идти нужно более плавно, потому что его «Политурс» не выдерживает, но стало чуть-чуть полегче. Князь этому даже не сразу поверил, но… Прошел час, потом другой, и он сумел подняться.

По своему обыкновению, отправился на кормовую часть палубы, где стоял, широко расставив ноги, капитан Музда. Около него все тот же широченный матрос с косичкой, упираясь обеими, на редкость мускулистыми руками в толстенный румпель, правил кораблем.

Море по-прежнему кипело, но где-то на горизонте едва-едва, тонкой полоской проступил свет. Что это значило, князь не знал, капитан еще издалека ему крикнлу:

– Ты, княсь… корош, что так!

– Туго нам приходится, капитан?

– Тухо?.. Не так, хоть… – Капитан обернулся на рулевого, и наклонился к князю. – Три почки-и ворвань просай за порт. Три!.. Опычно, в самый шторм я две кидай, не больше… А тут – так получайся.

Князь знал, что иногда моряки вываливают за борт что-то жирное, масло какое-нибудь или ворвань, чтобы хоть чуть утихомирить волны. На всякий случай он сказал:

– И команды у тебя немного, как я погляжу, капитан.

– Нет, команта корош. В самый хват, как вы, руцки, говоряйте. – Он подумал, что-то оценивая на горизонте, на верхушках мачт, и добавил: – Я есть купец, хандловый, а не зольдат… Польсую то, как во Фнутрене море нет корсарен, и перег опасный я есть знайт. Фот посашу фас на перег, пойду ф океан, дале, уже и зольдатен и протчий мериман заперу с сопой, в океан бес такой уже нелься.

Этот разговор все же успокаивал, главным образом потому, что капитан этот собрался, оказывается, дальше в океан идти, и ни черта не опасался… Хотя, чего бы он мог опасаться, раз уж это было его ремесло, его судьба и жизнь?

На шестой день, совершенно неожиданно для всех, кто мучился во время этого перехода, они вышли к земле. Видимо, капитан Музда не врал, когда говорил, что берега эти знает хорошо. Или та самая светлая полоска, которую князь случайно заметил во время своей последней… прогулки, оказалась долгожданным предвестником окончания шторма. Или просто, согласно Книге, не посылает Господь человеку более жестоких испытаний, чем он может выдержать, а значит, все же и эта мука должна была кончиться. И она, кажется, заканчивалась.

К Хонуверу, странно и непривычно выглядящему с моря, как тонкая полоска красноватых крыш и человеческого дыма, а не туманной мороси, что висела над морем, дыма, который не мог разогнать даже ветер, подошли под вечер. Но оказалось, что нужно было еще изрядно идти по реке, которая относила корабль назад, в море, к волнам и более упругому и напористому ветру. Капитан попробовал войти в реку самостоятельно, но у него не получилось.

Тогда, только-только стало смеркаться, он приказал бросить якорь и вывесить флаг, требуя к себе местного пилота. Но на берегу загорались огоньки домов, дым стал в вечереющем воздухе невидимым, небольшая стайка кораблей под разными флагами, стоящая у причальных стенок и просто на течении реки, тоже сделалась невидимой на фоне серо-коричневого, совсем не заснеженного берега, а к ним никто и не думал высылать лодку с лоцманом.

Капитан злился, почему-то бегал и ругался на матросов, а потом поднялся к румпелю, где больше не было рулевого, и принялся так орать, что даже князя это удивило. Оказалось, капитан таким образом нагонял на себя смелость, чтобы все же войти в эту реку и пристать к берегу. В темноте, ориентируясь по каким-то странным признакам, и по маяку, который сбоку отбрасывал в море свои неяркие, не всегда даже видимые лучи, капитан двинулся вперед. Он шел так осторожно, что даже на корабле стало тихо, лишь звучали резкие, как во время боя, приказы, да ноги матросов гулко били по палубе, когда они бросались исполнять распоряжения – подтянуть то или ослабить иное…

В общем, худо-бедно, к стенке они подошли, и встали, перебросив на здоровенные чугунные, кажется, тумбы крепежные канаты. И вот тогда капитан Музда показал себя, потому что стал торопиться с выгрузкой, не дожидаясь ни нормальных таможенников, ни разгрузочной бригады, хотя князь где-то слышал, что погрузкой-выгрузкой должны заниматься только какие-нибудь местные обитатели.

При этом он орал, что слишком долго ждал лоцмана и, следовательно, должен торопиться изо всех сил. Князь вспомнил, что капитан Музда и в Ругове так же метал грома и молнии, и что он даже хотел тут пополнить команду, может быть, прихватить еще какой-либо груз… Но решил, что такова была странность этого человека – насколько он бывал нетерпелив и шумлив, настолько же он оказывался умелым в море. Было в этом что-то глубоко личное, что-то характерное для капитана Музды, но… В общем, решил князь, это не его дело, тем более, что вряд ли они когда-нибудь еще могли встретиться.

Так-то вот в темноту, лишь изредка освещаемую непривычной формы фонарями, капитан и выгрузил своих пассажиров, их лошадей, и разумеется, немногую поклажу. И как почти сразу стало ясно, лучше бы князю было не философствовать, а уговорить капитана, чтобы они переночевали на борту «Политурса». Потому что ложились тут рано, и искать нормальный ночлег было уже поздно, как предупредили какие-то люди из таможни, которые все-таки появились невесть откуда. И которые занялись своими прямыми обязанностями, то есть, отправились на «Политурс», чтобы проверить бумаги, и содрать, конечно, положенную плату за стоянку и все прочее, чем зарабатывал портовый люд.

А в тавернах, окружавших порт, останавливаться не хотелось. Дерпен, который немного оправился, пока они находились в относительно спокойной воде, и маг, который присоединился к нему добровольным переводчиком, походили вокруг, посмотрели, и решили, что дело это не только неблагодарное, но, возможно, опасное. Уж очень неспокойно тут было, как и во всех больших портах, впрочем.

Дилемма эта несколько угнетала князя, потому что он совершенно не представлял себе, что же им теперь делать. Но положение спас Густибус, который потолкался вокруг лошадей, о чем-то поговорил со Стырем, а потом подошел к князю, который в некоторой даже грусти сидел на причальной тумбе.

– Не знаю наверное, князь, как и где лучше остановиться, никогда тут прежде не бывал… Но помнится, кто-то говорил мне, что есть в Хонувере один порядочный и пользующийся хорошей репутацией каретный мастер. Может, у него спросить? Ведь если мы заявим, что нам нужна карета, а может, и дормез, он непременно приютит нас, как своих клиентов.

Делать было нечего, лошадкам нужно было хотя бы немного постоять в нормальных стойлах, чтобы очухаться от морского буйства. Да и Диодора это устраивало, поэтому отправили все того же мага с Дерпеном искать этого мастера… И вдруг все весьма быстро устроилось.

И даже с удобствами, потому что чего-чего, а уж комнат в немалой мастерской какого-то суетливого старичка, к которому они попали, оказалось немало. Старичка, впрочем, постоянно сопровождала странного вида и богатырского сложения женщина в темно-коричневом, заплатанном платье. Она-то, выслушав приказы этого самого старичка, который даже ночной колпак не снимал, разговаривая с нежданными гостями, выдала пахнувшие лавандой простыни, одеяла, подушки и указала куда кому ложиться повелительными жестами, не произнося при этом ни слова. Князю достался широкий и жестковатый диван, Дерпену жуткая конструкция из скрипучих досок и раздавленного матрасика, похожая на развалившуюся оттоманку, а мага с батюшкой устроили, из уважения к их сану и учености, в странного вида шкафах, где и ноги-то было трудно вытянуть, но где, по местной традиции, полагалось спать. Стырь устроился, конечно, на конюшне, и по собственному свойству, и из расчета ночевать в незнакомом месте поближе к коням.

Но только-только они расположились, только глаза сомкнули, как вдруг со всех сторон едва ли не разом ударили колокола. Город, как выяснилось, уже просыпался, хотя еще темно было. Но князь поворочался и решил, что следует подниматься, потому что в чужой монастырь со своим уставом не ходят… Или не плавают – как у них получилось.

Так вот невыспавшись, ощущая боль и ломоту от ночлега и прочих неудобств последних дней, пришлось отправляться на кухню, где им предложили, опять же жестами, пожевать каких-то булочек с тмином и выпить кофе, хотя каждый и пожалел вслух, что невозможно заказать рыбки с грибами и яйцами, или даже котлет каких-либо жареных, или пусть бы пирогов с капустой, а еще лучше, с зайчатиной… Но делать нечего, поели и выпили, что нашлось, а затем принялись за дело.

Стырь пошел с батюшкой выбирать карету или дормез, как предложил ненароком маг. А Диодор, Дерпен и Густибус отправились отмечаться в городскую магистратуру, и заодно розыскать кого-нибудь, кто справлял тут обязанности имперского консула. Все же следовало узнать, не пришли ли вести из Империи, которые обогнали их, пока они болтались в море, по эстафете. А потом еще следовало зайти в банк, и окончательно разобраться с деньгами, так и недополученными в Ругове, о которых у князя и беспокойство как-то само собой проходить стало… В общем, работы было по горло, и делать ее, кроме них самих, было некому.

6

Дороги здешние оказались почти без снега, лишь в низинках грязь смешивалась с наледью, но и той было не много, весной в Империи бывало и побольше, там и тяжеловозам не всегда удавалось пройти. К тому же, князь присмотрелся и заметил, что западники очень за дорогами ухаживают, если у них и случался где-нибудь снег, то как правило его аккуратно сваливали в сторону, образуя нечто… что для смеха, кажется, Дерпен назвал сугробами.

Дормез оказался не прост, маг, зная повадки местных, и климат, и даже, вероятно, дороги, по которым им теперь приходилось ехать, выбрал очень необычный, на взгляд имперцев, экипаж. У него были колеса, отличные, легкие, с резными спицами, но сверху на крыше экипажа оказались еще и четыре полоза, то есть, при желании, из него можно было сделать почти обычные для Руквы сани, хотя тут, на западе эту возможность оставили про запас. Раздумывая над этой конструкцией, князь заметил, что задние полозья крепились очень плотно, намертво, зато передние оставались поворотными, чтобы лошадям было не туго на разворотах, как в Империи не делали. К тому же, и рессорная подвеска здорово облегчала ход, особенно в вагончике, который был изнутри обшит еще и дешевой, грубой, но все же кожей поверх какой-то мягкой набивки.

Вот только печка, установленная в дормезе, была слабовата, по мнению батюшки. Он вообще относился к экипажу с некоторой долей ревности, словно то обстоятельство, что он со Стырем его выбрал, сделало его ответственным за удобства пассажиров. И частично, за их презентабельность на этих дорогах.

Топить печь было сложновато, дрова тут продавались чуть ли не по щепочкам и весьма недешево. Больше было хвороста какого-то, а то и просто сухой травы, смахивающей на камыш, но маг утверждал, что потом будет легче, может и настоящие полешки удастся прикупить. Для имперцев, живших в лесном краю, привыкших отапливаться чуть не цельными бревнами, это было странно.

С упряжью тоже получилось не совсем обычно, а по-местному, что-то прикупили-добавили, что-то из упряжи чуть переделали-пристегнули, и… сумели запрячь всех коней цугом – князева Самвела и Дерпенова Табаска как ведущих, за ними Стыревого Огла и незаменимую Буланку, и лишь последней парой, самой легкой, как выразился Стырь, поставили Недолю мага и батюшкину Щуку. Еще не вполне получалось с форейтором, правда, когда выезжали из Хонувера, каретный мастер дал им в помощь одного своего подручного, хотя князь и хотел бы двух поднанять, но и дал-то только на три дневных перегона, потом следовало опять же находить кого-то в помощь. Порадовало, правда, что по словам всех местных, с форейтором сложностей быть не должно, потому что им-то любой мальчишка из придорожных городков согласился бы стать, если за представительностью особенно не гнаться.

Но хоть и шли о шестиконь, а к вечеру, может быть, от непривычного, тяжелого и сырого воздуха, а может, от грязных и все же вязких дорог, лошади уставали. Иной раз приходилось чуть не с обеда коней уже не торопить, и надеяться, что они продержатся до вечера, но чаще получалось, что останавливаться и искать дочлег начинали куда раньше, чем хотелось бы.

Но и тут, как-то само собой, выработался привычный ритм, все же деревеньки или, точнее, маленькие городки, в которых они останавливались, укладывались спать едва не засветло, поэтому, в общем, и ранний ночлег выглядел разумным… Если бы не ранние подъемы, к которым пока никто не привык. Действительно, если уж выезжать поутру затемно, то и ехать хотелось все же долго, а все равно получалось, что кони выдыхались раньше.

Впрочем, и Стырь уставал, да еще как. Вести шестерку оказалось настолько трудно, что он сам попросил о помощи. Князь по привычному армейскому порядку стал к нему подсаживаться на козлы и вел лошадок чуть не треть дневного перегона, пока у него не начинали отваливаться руки, особенно в кистях, пока не затекали до деревянной нечувствительности ноги, от необходимости постоянно упираться в передок, чтобы кони ненароком не стащили под переднюю ось, и пока глаза не начинали болеть и слезиться от ветра, бьющего в лицо.

Тогда уже и Дерпен, вполне дружественно, стал третьим их возничим. Пока князь и Стырь отогревались в дормезе, он бодро сидел на козлах, и казалось, мог бы сидеть бесконечно, силы-то ему было не занимать, вот только возчиком он оказался не самым умелым, и оттого тоже уставал, хотя и не признавался. Когда степняка следовало менять, вернее всех понимал Стырь. Поглядывая в окошки, он начинал вдруг суетиться, одевался и стучал в переднюю глухую стенку экипажа, чтобы Дерпен остановился. По каким признакам он определял, что восточник выдохся, князь так и не разобрал. Стырь только и сказал, что дормез «кидать начинает», если возчик устает, и еще добавил, что это виднее всего на поворотах.

Конечно, князь подозревал, что Стырь заботится не о Дерпене, а о лошадках, и как-то по их поведению чувствует, что пора меняться, потому что при плохом управлении они уставали быстрее, но ничего об этом не стал говорить. Все получалось так, как получалось, и в целом, пока неплохо.

И все же сидеть в закрытом со всех сторон коробе, который когда мерно, а когда ухабисто раскачивался, тоже было непросто. К концу каждого перегона князь отчетливо жалел, что не может пересесть в седло и пустить своего Самвела по дороге, надеясь на его стать, выносливость и силу. Верхом ему было бы легче… Но для других, пожалуй, все же тяжелее, кроме, опять же, Стыря. Поэтому они тащились, пусть и с печкой под боком, но медленнее, чем могли бы.

В дормезе, во время этих перегонов, каждый занимался своим делом. Батюшка привычно спорил с магом о происхождении растений и животных, о космогонии и человеческой природе, но уже без былого азарта. Было похоже, что как-то незаметно для князя оба этих… специалиста сумели в чем-то убедить друг друга, а вернее всего, сошлись на том, что оба воззрения – магико-научный и религиозный – на обсуждаемые предметы всего лишь дополняются, а не противоречат один другому. Или они пришли к уважению взглядов противной стороны, что тоже произошло не сразу, но все же произошло.

Помимо того, выяснилось, что батюшка любит готовить, и умеет даже простой чай сделать так, что мигом навевались воспоминания о доме, о тепле, о далекой Рукве… Он даже взял на себя обязанность готовить на плитке не слишком изысканные, но сытные и вкусные с мороза обеды, и сам же предложил на остановках, когда давали роздых лошадям, ходить на местные рынки. Князь поопасался было за него, но тут-то и стало понятно, что бытюшка не прост, и никакого языкового барьера у него с местными не возникало. Оказалось, что батюшка Иона знает шесть языков, из которых три были западными, и целую кучу диалектов, количество которых он и сам, кажется, представлял весьма смутно.

Поэтому и на рынках он объяснялся с отменной бойкостью, правда, по мнению мага, не любил и не умел торговаться. Поэтому Густибус иногда ходил с ним вместе, что было только на руку остальным, потому что тащить корзины с увесистыми продуктами одному Ионе было не по силам.

И со стражниками он объяснялся уверенно, и те быстро успокаивались при виде этого незнакомого и дальнего экипажа, переставали хмуриться, когда отец Иона начинал им растолковывать кто к ним нагрянул, и откуда, и с обычной своей усмешкой, поблескивая очками, показывал какие-то подорожные, которые он узнал уже через пару-тройку дней настолько хорошо, что сам бодро шуршал в дорожной сумке князя, выбирая какой-нибудь из документов, полученных в Миркве и в консульстве Хонувера.

Этих самых застав и всяких постов проезжать приходилось по нескольку за день. Князя это сначала удивляло, но потом он привык. И все же, по вечерам, засыпая, не переставал удивляться тому, что обнаруживал и в этой стране, и в своих спутниках. Однажды он спросил Иону:

– Батюшка, а почему же ты раньше не говорил, что полиглот?

– Не стоило тратить внимание твое, князь Диодор.

– А зачем тебе столько языков? – спросил тогда и Дерпен.

Батюшка завздыхал, даже немного поворочался на своем топчане, в огромной голой комнате той таверны, где им в ту ночь пришлось остановиться. И тогда, со своей лавки отозвался уже Густибус:

– Тут и гадать не стоит. По обычаю, Империя всегда высылала своих старцев во все концы земли для борьбы, сам знаешь с чем… – говорить о магии ему, по ночной поре, не хотелось. – Вот его для того и готовили. А какой же он будет скиталец в незнакомых землях, если языков не знает?

После такого объяснения, и князь занялся языками. То есть, засел у левого бокового окошка, которое было чуть светлее прочих, и дым к тому же от печки относило в другую сторону, и стал читать многоязычный западный словарь, который удосужился прихватить с собой из Мирквы, из библиотеки князя Аверита. Словарь оказался чтением любопытным, вот только когда одно и то же слово переводилось в разных вариантах, приходилось немало соображать, чтобы выбрать для себя достоверное, опорное его значение. Но тут ему, помимо фериза и макебурта, помогала колонка с полонским словников, и хотя руквы в словаре не было, от этого все же делалось понятнее.

А если князь начинал сомневаться в чем-то, всегда можно было спросить у мага, и тот начинал объяснять… Вот только, иногда столь долго и подробно, настолько широко и многозначно, с примерами, с переносными смыслами слов, что его хотелось остановить. Зато он щеголял очень хорошим произношением, чем князь тоже пользовался, потому что с фонетикой у него обстояло не очень.

Увлеченный новым своим делом, князь не заметил, как проехали низменные, болотистые и не очень снежные места вблизи Хонувера, потом миновали широкое устье великого Инра, главной реки здешних мест, которая не замерзала в середине, что позволяло даже зимами не прекращать тут речной навигации, и выехали на взгорья перед Смен-буном, которые уже больше походили на Рукву, и даже заросли какими-никакими, а все же лесами. Городки тут были очень спокойные, и люд был настолько уверенным в себе, в завтрашнем дне, и в том, что мир устроен наилучшим образом, что даже Дерпен удивился.

– Это что же за земля такая, если люди тут и войны не помнят? – спрашивал он, посматривая по сторонам с опаской, которую в нем, человеке оружия, вызывало излишнее спокойствие и мирская тишь.

– Нет, не так, – отозвался Густибус, – войны тут бывали лютейшие. И должно быть, потому что воевали очень долго, да и поныне воюют, люди привыкли, что это дело профессионалов. А остальных это и не заботит вовсе.

– Так что же, обывателей тут не трогают во время войн?

– Бывало, конечно… Вон Магетбур разграбили и сожгли так, что… До сих пор имя этого командующего со страхом и ужасом произносят. Но это редкость, такое бывало, пока Империя не вмешивалась.

– Что же мы тогда не вмешались? – спросил и батюшка, с нежданным интересом.

– Не успели, кажется, – сказал тогда князь, который военную историю знал совсем неплохо. Хотя, по собственному бы желанию, и по необходимости, конечно, знать следовало еще лучше. – Прибыли, когда все было кончено. Да этого самого Фа-Штейна и самого потом загнали в болота, а когда его армия стала вымирать от голода и болезней, принудили сдаться. Так что его войско от этого зверства выиграло лишь тюрьмы, галеры и бесчестие.

– Карать после преступления – не дело, – вынес свой приговор батюшка. – Смысл власти, чтобы не допускать преступлений, и никак иначе.

– Местная полиция и надзорная служба с тобой бы не согласились, – усмехнулся Густибус. – У них обычай – карать именно после того, как что-то неподобающее произошло. И то не всегда, а если удается доказать вину. – Он вздохнул. – Иной раз такие хитрые бестии попадаются, что все знают – он это сделал, ограбил кого-нибудь, или даже убил, а доказать невозможно, тогда отпускают.

– Ты же маг, – с упреком отозвался батюшка. – Неужто трудно выяснить, кто прав, а кто виновен? Да самыми обычными средствами это можно определить!

– Оборотная сторона войны с магией, – буркнул Густибус. – Была бы наша воля… Мы бы не то что виновного находили, а еще до того, как он задумал что-либо, отыскивали и карали.

– Нет, – сурово высказался тогда князь. – Была бы воля магов, они бы сами, в первую очередь, стали и убивать, и грабить. Насмотрелись мы уже на это, как только силы магические к человеку приходят, он начинает считать себя выше других, выше закона, выше всякой даже власти. Не было бы этого, кто бы стал вас трогать?

– Отлично сказано, князь, – поддержал его батюшка.

– Я еще думаю, – подвел Дерпен итог спору, – что обычаи разные – не просто так случаются. Если так тут повелось, значит, должно быть.

Наконец, пологие, лесистые холмы тоже проехали. И оказались совсем в других землях. Тут уже не было привычной власти торговых, и потому довольно зажиточных городов, а начались области, где исстари держались баронских привилегий. То есть, пошли Смен-бун, Велковык, Сточень, очень старые хотя и некрупные по руквацким меркам города.

И что было в них хорошо, почти каждый из этих маленьких, даже микроскопических дворов содержал пусть и не вполне настоящий, но все же небольшой университет, а случалось, что и полноценную капеллу. Еще тут стала уже заметнее, чем прежде, власть западной церкви, которая к вящему сожалению батюшки не принадлежала к патриаршеству, а держалась папского вселенского образца. Он даже распереживался как-то:

– Нет, ну что это за вселенская церковь такая, а? Это мы-то, имперцы, и то считаем, что патриархия – не вселенская. А эти-то, только в своих баронствах и сидят, так им сразу всемирность подавай!..

– Может, потому они и вселенскими себя считают, что у них земли – кот наплакал, им хочется общности, единения, кристендома, – ответил ему Густибус. – У нас же, на Рукве, земли – немерено, у нас и рубежей нет, у нас и люди по-другому устроены. Потому-то нам – не всемирность нужна, она у нас сразу за околицей, и конца ей не видно… Нам бы оторваться от нее, своих бы приветить… Потому у нас – патриаршество.

– Разумно, – так батюшка, кажется, впервые с магом согласился.

И князь подумал, что именно на этом утверждении – необходимости служить Империи, оба эти спорщика и помирятся. Причем, по-настоящему, с открытой приязнью, если не с подлинной дружбой, как до дела дойдет.

Густибус, вспомнив прежние свои штудии на западе, выпросил у Стыря, который привычно заведовал обычными в дороге расходами, горсть мелкой монеты и накупал себе чуть не в каждом городе календарей и листков. Это и князю пришлось по душе, потому что он теперь, отвлекаясь от словаря, пытался читать их после мага.

Смена обстановки подействовала и на Дерпена, который вдруг пристрастился пить местное вино, которое, правда разбавлял водой чуть не до двух третей, и покупал много местных фруктов, которых в Рукве всегда было маловато. Еще он подолгу сидел у правого окна, смотрел в сторону, что-то соображая или вспоминая. На вопрос мага, зачем он пьет, ведь в его народе это не принято, Дерпен чуть не через два часа, как был задан вопрос, отозвался, что ему как выкресту можно. К тому же, он хочет понять, какая в вине может быть истина, на что батюшка ехидно улыбнулся:

– Ты, воин, пей – не пей, а здешних все равно не поймешь. Вот когда подраться с ними придется, тогда, может быть.

– Так драку я по-своему проведу, – удивился такому обороту Дерпен. – Как же иначе? Я драться в четверть силы не приучен.

– А у нас, в четверть силы тоже не пьют, – хмыкнул было князь.

– Пьют, – отчего-то утратив обычную свою веселость, отозвался батюшка, – как раз четвертями и пьют.

Тогда, чтобы закончить спор, Диодор посмеялся и составил Дерпену компанию. Но в следующий раз батюшка, сходив на рынок в центре какого-то крохотного городка, кажется, под названием Мечиз, приобрел тыквенную флягу полонской водки, и тогда князю разбавленного вина уже не захотелось. Водка была отменной, вот только горчила, потому что оказалась то ли с обыденным в этих местах тмином, то ли с какой-то другой травой. От нее у него быстро побежала голова, и он решил, что учиться и пить одновременно не получится. В общем, он решил пока не пить, тем более, что у него расстроился желудок.

А вероятнее всего, это произошло потому, что Густибус, как-то составив в одной из мелких местных столиц компанию батюшке в походе на рынок, накупил и хваленой Велковыской колбасы, и жареных Сточенских сарделек из свинины, и полувареных яиц в тесте, и даже магетбурского знаменитого паштета. И про салаты не забыл… Когда всю эту действительно на редкость вкусную снедь умяли, под вечер сделалось плохо уже всем. Но по-настоящему прихватило почему-то только князя, он даже подумывал, что на следующий день в перегон не стоит уходить, а то как бы ему уже по необходимости лежать не пришлось.

Но за ночь, выпив настою, который ему сделал Дерпен из сушеных корочек граната, несварение у него прошло. И он под утро поднялся-таки, тем более, что дороги уже мало оставалось. Как-то вот так, незаметно, они проехали все эти земли, отмахали с лишком двести лье, или более восьмисот верст, и теперь оказались перед землями Кебера, последнего перед Парсом крупного города.

Тут уже все говорили на феризе, только со странным выговором, в котором князь без труда замечал влияние макебурта. И к тому же, он-то мог на этот раз и не менять Стыря на козлах, потому что тот, намаявшись за последние дни, нанял вдобавок к поднаемным форейторам двух возничих, что оказалось тут обычной практикой. Поэтому князь, завернувшись в плащ, спокойно дремал в углу дормеза, сквозь сон раздумывая о том, что путешествие, в общем, подходит к концу.

7

Кебер оказался городом изрядным и, по мнению здешних жителей, столице королевства Парсу ни в чем не уступал. Дома стояли тут так же плотно, грязи на улицах было немного, а главное, в городе имелся герцогский двор, с огромным, темным, на взгляд Диодора, угловатым и чрезмерно старым замком.

К замку этому, стоящему на холме, князь присмотрелся особо. Было видно, что его переделывали множество раз, может, веками достраивали. Древняя часть, сделанная в стиле старинного готического креста, почти совсем была скрыта новейшими постройками, более светлыми, высокими и с менее остроугольными крышами. А потом из этого старого основания вырастали совсем уже недавние, выстроенные не долее двух-трех поколений тому назад, дополнения, которые грешили вычурностью, обилием украшений, чрезмерной белизной стен и множеством окон. Становилось ясно, что эта часть замка никогда не была задумана для войны и для противодействия осаде, здесь бы любую атаку, даже не очень сильного войска, попросту не сумели бы сдержать.

Еще на склонах холма, на котором замок находился, был разбит обширнейший парк, именно парк, а не сад или хозяйство. Герцогские предки, судя по всему, не любили, чтобы службы находились слишком близко, с их шумом, суетой слуг и разными запахами. Кухня герцога, все же, находилась в пристройке к замку, с обширным двором, и трубы ее изрядно дымили, это тоже можно было сразу увидеть, к тому же, на дворцовую кухню вела отдельная, наезженная дорога.

Оценив все это, князь Диодор решил, что двор этот, сам город, да и герцогство – живет весело, беспечно, с размахом тратит деньги, добытые крестьянами и ремесленниками, и не нуждается ни в какой особой защите, кроме как, возможно, от тараканов с кухни.

Город князю и всем его спутникам тоже не слишком понравился. По нему бродило слишком много разодетых людей, которые на чрезмерно широких бульварах торжественно раскланивались или же манерно отворачиваясь от людей другого, дельного вида, торговцев и богатых мастеровых, которые и походкой отличались от благородного сословия, поспешая по делам. Разделение это на две слишком заметные касты так бросалось в глаза, что даже батюшка удивился.

– Лоск-то всегда бывает излишним, князь, вот только… – Он помолчал и неожиданно добавил: – Нам придется ему соответствовать.

– Вероятно, – процедил Диодор сквозь зубы, рассматривая парочку офицеров, которые были одеты не хуже придворных франтов, даже в кюлоты с какими-то дурными лентами под коленями, и вооружены шпажонками, от коих в серьезной стычке не могло быть никакого проку.

– Я к тому, что вы-то – люди вполне светские, вам можно так же… обрядиться. А мне что делать?

– А ты ничего не делай, – посоветовал ему маг. – Оставайся в своей ряске, как приехал.

– Не о себе забочусь, – вздохнул батюшка. – Мне бы ваше достоинство не уронить.

– А и впрямь, – пробурчал Дерпен, разглядывая широкую витрину из дутого стекла выставленную пряму на улицу, за которой находилась полка с ножами и короткими саблями. – Раз уж тут оказались, вероятно, придется и нам приодеться.

Князь задумался, это могло быть серьезно. Лоск лоском, но очень-то отличаться от местных – тоже не дело. Странным оказалось лишь то, что это заметили батюшка с Дерпеном.

– Хорошо, – решил князь, может быть, немного сгоряча. – Давайте, раз уж у нас есть время и возможность, попробуем тут… приодеться по-местному.

В этом он был все же не весьма уверен, да и покупать ничего не хотелось. Но когда вернулись в гостиницу, простенькую, но чистую и близкую ко всем главным торговым площадям города, то неожиданно выяснилось вот что. По какому-то из приказов герцога всех путешественников, которые тут останавливались, нужно было как-то регистрировать. И вот когда предыдущим вечером Густибус весьма небрежно, как и прежде случалось, доложил держателю гостиницы, кто они такие, и что направляются в Парс, тот дал знать в канцелярию герцога.

И пока они спокойно себе бродили по городу, к ним уже с утра прибыл посыльный, который передал приглашение явиться вечером на обед к герцогу. Так идея приодеться по местной моде сделалась настоятельной. К тому же, следовало опробовать возможность путешественников вписаться в местное общество, не выделяясь чрезмерно, а как бы растворясь среди прочего дворянства.

Поэтому, после полудня, вместо того, чтобы отправиться дальше, в сторону Парса, пришлось расспрашивать гостиничного хозяина, где тут можно быстро и не слишком дорого найти портных. Хозяин долго не размышлял, и тут же выделил для гостей слугу, который проводил их к местному кутюрье, как тут было принято говорить, расположившего свое ателье в огромном доме, обращенном к речке, что протекала под герцогским холмом.

Собственно, ателье занимало весь первый этаж этого дома, без перегородок, с одним огромным залом, в котором трудились чуть не с полсотни разных портных. Тогда-то князь впервые оценил, что и такое простое дело, как пошив одежды, можно делать с размахом, и с некоторым даже блеском художества. Ими занялись сразу же, мгновенно оценив, что эти гости за ценами не постоят, и что тут хозяина ждет немалый барыш.

Следующие пару часов вся компания, включая Стыря, провела за выслушиванием советов о том, как и что следует носить в Парсе, а равно в Кебере, который столице ни в чем не уступает, ну да тут это говорил каждый, кто чем-либо торговал. И дело это по-правде оказалось непростым – примерять и кургузые камзолы, и тяжкие, зимние по местному представлению, плащи с опушенными мехом капюшонами, и башмаки с невиданными пряжками, и пресловутые кюлоты с завязками… Хотя и суетно это было, а по мнению князя, вовсе не нужно, вот только… Могло так оказаться, что все же нужно. Поэтому он терпел.

Как оказалось, сапоги тут были не приняты, обходились башмаками и чулками. Причем чулок требовалось очень много, и разных, потому что они быстро пачкались и изнашивались. Вообще, вся одежда, на которую князь и его спутники отважились, выглядела на редкость непрактичной, словно бы домашнее одеяние в Рукве, и какой-то ненастоящей. Нет, на самом деле, какой мороз мог бы выдержать камзол, сделанный до пупа, и оставляющий, к тому же, голую шею, которую следовало укутать только в высокий, чуть не до ушей, плоеный воротник?

В общем, согласно советам пресловутого кутюрье или его помощников – князь так и не разобрал среди всех этих людей, которые ими занимались, кто же тут хозяин – все они довольно-таки приоделись, причем по-разному. Самому князю пришлось последовательно обряжаться и в обыденный, служебный, смахивающий на руквацкий, полукафтан, и в парадное платье, до последней подвязочки похожее на местное, в котором ему и посоветовали быть на вечернем обеде у герцога, и в зимнее, долгополое, принятое только в этом году одеяние с очень широкими плечами. Дерпен выбрал себе что-то вроде привычного халата, только с таким расунком, что от него рябило в глазах, и короткую, похожую на стрелецкую ферязь, хотя могучие бицепсы воина в рукавах едва уместились, как портновские их не подгоняли и не дошивали прямо на нем. Батюшка остался в чем-то наподобие рясы, и еще разохотился на очень плотную накидку из небеленой козьей шерсти, которую полагалось подвязывать ярко-зеленым поясом, плетенным, как утверждал портной, из сложнейшим образом обработанной конопли, и с крупной серебряной пряжкой. Маг тоже хотел было найти привычную для себя хламиду, но неожиданно для всех, обрядился по манере местных франтов, и его высокой, худой фигуре это, как ни странно, подходило более всего другого.

Даже Стыря пришлось одевать в серый зимний плащ с пелериной и в темно-синюю ливрею, что его изрядно развеселило. Зато он первым изо всех справился с этим делом, и даже позаботился о местных синих и белых рубашках из плотной хлопчатой ткани, с широкими рукавами и удобным отложным воротом.

В конце концов, было решено, что, несмотря на то, что купили, по сути, одежду готовой, а не заказали ее шить, лишь подогнали тут же, в ателье, выглядеть они стали весьма по-местному, не по-свойски. А уж денег на все это барахлишко ухлопали столько, что экономный Стырь только зубами заскрипел, когда принесли окончательный расчет. Зато он оказался хватом, когда стало ясно, что теперь в дормезе места для всех обновок не хватит, то сумел там же, в ателье, приобрести четыре весьма удобных кожанных чемодана, которые можно было везти на крыше, поверх полозьев, и скорее всего, по словам все тех же мастеровых, ни дождь, ни снег их обновки не испортят.

– Это мы еще посмотрим, – злился Стырь на местные цены. – Может, местный снежок или дождик эти чемоданы и не намочит, зато наши-то распогоды…

– Нет, – отозвался Густибус, спокойно помогавший слуге со всеми сложностями по поводу платы за приобретенное. – Тут тоже дожди бывают знатные. И еще обильнее, чем у нас. Океан же близко, и он не замерзает, как у нас реки. И бывают они и зимой, и летом, круглогодично.

– До лета мы тут не задержимся, – продолжал злиться Стырь.

Пришлось князю его немного осадить. Тем более, что теперь он выбирал себе рубахи и всякие мелочи, вроде дополнительных манжеток.

– И что же, тебе тут ничего не нравится? – спросил он Стыря.

– Зачем же сразу – ничего? Многое нравится, служаночки у них ничего себе…

Хохот всей этой чужеземной компании, кажется, заставил даже самых занятых портных оглянуться. Батюшка, отсмеявшись, проговорил:

– И что удивительно, я замечал, это внимание твое, Стырь, не остается без ответа. На тебя ведь тоже заглядываются.

– Знаю, – отозвался Стырь, одновременно смущенный и польщенный этим смехом и скрытым в нем одобрением. – Вот только языкам я не учен. А не то…

Диодор все же выговорил слуге:

– Ты с этим осторожнее, парень, неизвестно еще какие у них тут политесы, можешь нарваться.

– Нарвусь, так ты меня вытащишь ведь, князюшка мой. Да и какие политесы? Дело это одно на всех, и везде… – И заметив, что князь нахмурился, быстро добавил: – Что же делать, если они сами высматривают, может у нас для них новина какая окажется?

– Я тебе дам, новину, будешь у меня на конюшне сидеть, пока от дури своей не откажешься, – продолжал строжить слугу князь.

Вот на это Стырь опять с непререкаемой убежденностью отозвался:

– Так и лошади здешние, князюшка, даром животина умная, тоже новины смотрит. Только уж не у меня, а у Самвела твоего, Табаска Дерпенского, и даже у Буланки нашей…

Теперь рассмеялись даже некоторые из портновских, которым маг, как оказалось, малозаметно переводил этот разговор. А князь посмотрел на всех своих спутников впервые после выезда из Мирквы с мыслью, что, может, и сложится у них компания, раз так-то смеются сообща. И Стырь все же толковый малый, только вот… боек слишком, может, и придется угомонить его, но в дороге это было кстати. Да и не глуп он, поэтому, скорее всего, и дальше не поглупеет, все правильно будет понимать.

Расплатившись окончательно уже в гостинице, куда было доставлено столько ворохов одежды, сколько князь только на армейских складах и в магазейнах видел, расположились немного передохнуть. После походов по городу захотелось есть, но тут уж гостиничный хозяин посоветовал им повременить – обилие и разнообразие герцогского стола вошли в поговорку по всему королевству, и даже за его пределами, тратить аппетит на гостиничную снедь было неразумно.

Поэтому попросту выкупались как следует в горячей воде, что в дороге не всегда выходило, и приодевшись, отправились к герцогу Кеберскому. Стырю было наказано отвезти их, и посторожить дормез у какой-нибудь конюшни, что опять же получилось не слишком по-местному, потому что большая часть гостей прибыла не в экипажах, а в носилках. Но с этим, в виду путешествия, было сложно, и кажется, местные распорядители все поняли правильно.

Дворец герцога, пристроенный к старому замку, который князь высматривал еще днем, поражал воображение не столько роскошью и богатством, сколько вычурностью этого богатства. Создавалось впечатление, что все деньги герцог тратил именно на украшательство, и еще, пожалуй, на кухню… Ведь на обед явилось не менее чем три сотни разных гостей.

Сначала все торжественно собрались в пустом зале, где играла негромкая музыка, но никто не танцевал, а все переходили от одной группки к другой, чтобы подчеркнуто раскланяться и перекинуться парой слов. Имперцы недолго стояли особняком, к ним тоже стали подходить, представляться, и раскланиваться, что послужило князю еще одним поводом для удивления. Потому что поклоны эти бывали такими долгими, с разнообразными шажками, прыжками и разными прочими телодвижениями, что немногим отличались от танца. Он даже подумал, что тратить время на такие поклоны, – что может служить большим доказательством беспечности и праздности здешнего общества?

Потом состоялся выход герцога и герцогини. Они прошлись по образовавшемуся коридору людей, милостиво отдавая улыбки в разные стороны, но было отчетливо видно, что герцог уже настолько пьян, что едва способен говорить. Герцогиня чуть смущенным взглядом показывала, мол, такое бывает, и многие из присутствующих с пониманием к этому отнеслись.

Потом уселись, собственно, обедать. Перемен было столько, что путешественники не поспевали уследить за всеми. По руквацкому обычаю еду полагалось расставлять на столе, а приносить с кухни только то, что могло остыть. Тут же оказалось, что на столе стояли только приборы, а блюда разносили слуги, предлагая их по очереди, впрочем, как заметил князь, каждому что-то свое, и по категориям гостей – иным подавали одно, другим – другое, попроще, или даже вовсе вареные овощи с какой-то кашей, лишь для вида приправленной мясным соусом.

Имперцам, впрочем, подавали, как именитым гостям, хотя и не так обильно и искусно, как за главным столом, за которым восседал герцог с герцогиней, какой-то из папских прелатов, кажется, местный епископ, и несколько разодетых в пух и прах дворян со своими женами. Имперцы ели, как и положено воинам, сначала помногу, потом поменьше, потом вовсе почти не ели, лишь клевали что-то, чем потчевали их на удивление расторопные слуги. Пили тоже немало, сначала каждый сам по себе, потом прозвучало несколько здравиц и пришлось подниматься на ноги, чтобы обозначить понимание и согласие с хозяевами стола, а потом…

Князь Диодор и Дерпен пили очень осторожно, хотя вина, которые им подливали в разнообразные и многие кубки и фужерчики, были выше похвал. Маг пил еще меньше, главным образом потому, что, не переставая, с кем-либо разговаривал, иной раз и через стол, за которым они оказались по специальной подсказке герцогского гофмаршала. Батюшка за всем следил, поблескивая своими очками и добросовестной улыбкой, разговаривал очень немного, а пил только подкрашенную лимоном воду, которая пузырилась после какой-то особой выдержки.

А потом все в зале изменилось, так бывает на шумных сборищах, и почувствовать это не очень сложно. И князь тоже сообразил – гости перепились. Герцог поднялся, прошелся вдоль столов, причем не все даже офицеры вставали на ноги при его приближении. А он, оказавшись в окружении знакомых лиц, разошелся. Кому-то из слуг вылил на голову свой кубок, потребовал лучшего вина, что-то стал выкрикивать, и опять же, не все его офицеры поддержали, некоторые, как жевали и переговаривались, так и продолжили, не обращая внимания на сюзерена.

Тут к князю пристал странного вида молодой, с едва пробивающейся бородкой местный чинуша, который и на прием пришел в строгом служебном кафтане. Говорил он по-полонски, но так, что ни слова было не разобрать, хотя пришлось князю ему что-то отвечать и тоже на полонском. Чиновник тут же стал говорить чуть более понятно, и оказалось, он представляется, что он какой-то лиценциат и служит при герцогской канцелярии, а еще при университете, который по его словам, весьма неплох, вот только… Дальше Диодор ничего не понял, но зато хорошо понял Густибус, который и повел переговоры далее на феризе.

Неожиданно все поднялись, видимо набивать брюхо было уже не под силу никаким едокам, зато, совершенно неожиданно, многие отправились танцевать, предводительствуемые герцогиней, которую вел на этот раз не герцог, а местный епископ, что было странно. Но делать нечего, поднялись и имперцы.

В зале, под торжественные и тягучие поначалу звуки, лиценциат из университета снова оказался рядом с князем, и стал вдруг очень инетерсоваться целью их поездки. Пришлось сделать вид, что князь его не понимает, и после выразительного взгляда, который отпустил своим Диодор, даже маг сделал вид, что более интересуется танцами, чем разговорами.

Музыка на этот раз стала очень громкой, видимо, потому, что и музыканты изрядно выпили, да и гости танцевали после двух-трех туров не слишком старательно. А еще через некоторое время, где-то в углу зала молодые петушки из офицеров вдруг затеяли чуть не драку. Диодор посмотрел на них, оба из ссорящихся ему не понравились, были они красными, злыми и один из них, что был побойчее на вид, так сжимал губы, что нетрудно было догадаться, что он, возможно, по-настоящему жесток.

Гофмаршал вмешался в их ссору, попробовал заставить одного из буянов вернуть вытащенную наполовину шпагу в ножны, но тут, к вящему удивлению Диодора, вмешался герцог. Он обрадовался казусу, увлек офицеров, и теперь за ними пошли уже многие. Перед выходом в сад из большого и полутемного зала, с окнами чуть не до пола, герцог выхватил у ливрейных слуг два фонаря, выбежал в своем парадном камзоле на снег, и потребовал, кажется, настоящей дуэли.

До дуэли дело не дошло. Как-то странно вышло, князь и сам не понял, но оказался вдруг в центре круга, потому что герцог, заметив его, предложил ему быть дуэльмейстером, и невзирая на протесты Диодора, едва проговоренные на феризе, сунул ему в руку один из фонарей. И все стали смотреть на князя, а герцог продолжал бегать, размахивал руками и что-то выкрикивал.

Вот тогда, тоже не вполне внятно для князя, вперед выступил Дерпен. Он спокойно вытащил из рук Диодора фонарь, воткнул его в снег, потоптался, скинул свою ферязь, и жестами подсказал обоим поссорившимся сразиться с ним на кулачках. Сначала местные не поняли, но потом… Герцог вдруг пришел в восторг. Он даже попробовал говорить с Дерпеном по-полонски, но слова его звучали еще с более непривычным и диким выговором, чем у давешнего лиценциата, поэтому Густибусу пришлось за всех переводить.

Бойцы, кажется, уже и сами были не рады, что все так обернулось. Тот, что был все же постарше, попробовал улизнуть, но ему не позволили. Другой тоже смотрел на своих товарищей, явно обращаясь за поддержкой. А князю на ухо прошептал батюшка, который, как оказалось, все понимал лучше князя:

– Они боятся драться, наслышаны про умение руквацев сражаться без оружия, пустой рукой.

Очевидно, что-то похожее и Дерпену сказал Густибус, который не отходил теперь от него, переводил что-то и отвечал за него веселящимся офицерам. Впрочем, не только эти люди получали удовольствие, князь мельком оглянулся на дворец, там у окон собралось немало зрителей, и среди них высокими прическами выделялись дамы.

– Батюшка, а нельзя ли как-нибудь незаметно отсюда…

– Не выйдет, князь, Дерпена не выпустят, кажется.

– Глупо получается, – вздохнул князь.

– Или наоборот, кто-то очень постарался, чтобы вышло именно так, как вышло.

Это тоже было правильно. Князь и сам понимал, что все это могло быть подстроено. Но что же теперь делать?

И лишь Дерпен ни о чем не волновался. Он расхаживал, разминая руки и странно, чуть шире обычного расставляя ноги в не вполне удобных новеньких башмаках. Наконец, кто-то из офицеров, подзадориваемый общим гамом, выкрикнул предложение, чтобы двум драчунам, с которых все началось, в подкрепление вышло еще человека три-четыре. Дерпен согласно кивнул, даже, кажется, обрадовался, улыбнувшись, чтобы это было не слишком заметно, в сторону темного парка.

А дальше все обернулось очень просто. Шестеро местных попробовали было звездой, с разных сторон атаковать Дерпена, который стоял на месте, почти не выходя за пределы образовавшегося круга. Молодой из предполагаемых дуэлянтов попробовал махать ногами, кто-то из более умелых, разогнавшись, бросился на восточника, чтобы связать его борцовским захватом, еще кто-то просто решился достать его кулаками… И ничего из этого не вышло.

Дерпен качнулся в одну сторону, в другую, неуловимо ушел от атаки борца, перехватил руку боксера, нырнул под ногу молодого дуэлянта, и… Неожиданно он уже стоял над лежащими телами. А на снегу то там, то сям появились пятна крови. Тот, что пытался бить ногой, не мог подняться, Дерпен его так хватил о землю и притопнул, что он теперь только корчился. Боксер сидел, зажимая нос и губы, из которых потоком вытекала юшка, борец был без сознания, у него, кажется, дело обстояло хуже всех. Трое других сумели подняться, но вид у них теперь был далеко не геройский, драться они больше не горели.

Дерпен, холодно поблескивая глазами, мельком поклонился в одну сторону, в другую, и пошел подбирать свою ферязь, которую теперь со скромной улыбкой держал батюшка, готовый помочь воину одеться. Герцог разразился криками восторга, словно ради этого представления и был устроен весь обед, который только теперь несомненно удался. Обхватив за плечи Дерпена, который казался рядом с тщедушным герцогом великаном, хозяин замка повел восточника, в зал, где на столах уже остались только кувшинчики с вином. Князь, понимая, как все это бестолково и бессмысленно, отправился за ними.

А герцог что-то горячо втолковывал Дерпену, что переводил не отходивший от них Густибус. Князь попробовал было оказаться в стороне, но герцог и его заметил и заставил подойти. Маг тем временем, стал и ему переводить:

– Какая стать, он говорит… – Густибус поискал глазами винные кубки на столах. – А теперь считает, что нужно обязательно выпить. Только не так, как эти, гм… девочки, это он про офицеров своих… А по-настоящему.

– Может, не стоит? – замялся князь, но его никто не слушал.

Герцог Кебер только обнимать его за плечи принялся, а сам показал что-то слугам, и те вдруг выволокли ко всей компании совершенно невероятную, размерами до полуведра стеклянную штуковину, в которой по кайме плескалось… Что это было, князь не разобрал. Но герцогу этого показалось мало, он стал выливать в нее разные вина, до каких только мог дотянуться на столе.

Бурда получилась жуткая даже не вид, впрочем, это никого не смущало. А затем герцог поднял чашу, больше смахивающую на церковную купель, и попробовал из нее пить. У него получилось плохо, потому что он шатался. Тогда он протянул ее Дерпену, тот жалко улыбнулся по сторонам, но вокруг него уже стояли офицеры, с которыми он дрался, поддерживаемые своими друзьями, потому что после драки они не могли вполне очухаться. Тогда Дерпен стал пить, хотя и не очень, большую часть старательно выливал себе на грудь, так что даже герцогу стало жалко вина, он отобрал чашу и передал ее, беспрерывно лопоча что-то, тому, кто бросился на Дерпена с кулаками. Кровь запеклась у того вокруг ноздрей, и одного зуба не было, когда он, криво улыбаясь, тоже принялся пить.

Одобрительные возгласы офицеров подтвердили, что все происходит правильно. Потом напоили еще и того, кто махал ногами, но бедняга сразу же, как от него убрали чашу, сел и стал давиться, его подхватили под руки и повели скоренько куда-то, где его, наверняка, вывернуло наизнанку.

После этого, по-прежнему обнимая Дерпена за плечи, герцог стал говорить, что сам он тоже несомненный имперец, потому что где-то когда-то служил под мирквацкими знаменами, с кем-то из Империи по сию пору знается… А Диодор попробовал протрезветь усилием воли, и это ему отчасти удалось.

Князь знал за собой такую особенность, от сильного желания он умел собраться и начинал думать по-особенному, иногда даже получалось, что при этом соображал лучше и точнее, чем обычно. Вот и сейчас он вдруг понял, что понимает герцога. А тот продолжал разглагольствовать:

– Мне не только ваше, имперское, умение драться нравится… Я полагаю, что потому-то вашу штыковую атаку никому в целом свете удержать не удавалось, что вы такие вот… У вас же в деревнях главное развлечение – драться на кулачках, разве нет?

Густибус что-то перевел Дерпену… А тот вдруг ответил заплетающимся языком, и все умолкли на миг. Густибус отчетливо ответил за воина на феризе:

– А нас на кулачках только холопы дерутся, и это правда – для удовольствия. Воины же дерутся иначе, более умело.

Почему-то это вызвало новый прилив радости у всех, и теперь чашу, по-прежнему все время наполняемую чем придется, в том числе, как почти с ужасом заметил князь, даже полонской водкой, пустили по кругу. Когда она дошла до Диодора, и тому пришлось к ней приложиться, после него ее перехватил все тот же лиценциат из герцогской канцелярии. Он и вправду выпил немало, так что даже следующий из ожидающих почти вырвал лохань из его рук, чтобы продолжить этот странный ритуал, но тут же, повернувшись к князю с улыбкой, сказал, на этот раз уже на неплохой рукве:

– В питии ваше руквацкое умение мы почти постигли.

– Если не превзошли его, – усмехнулся князь.

И он почти закрыл глаза, потому что вдруг увидел, что лиценциат этот был трезв, как стеклышко. Он даже бравировал тем, что остается трезв, хотя должен был по всему лежать где-нибудь в сторонке, как тот офицер, которого утащили в парк.

– Хотелось бы поговорить, князь, – сказал лиценциат, намереваясь, видимо, продолжить расспросы.

– Позже, – отозвался князь, – позже, если позволишь.

Его за рукав из общей кучи, образовавшейся вокруг разошедшегося герцога с пьяненьким Дерпеном, вытащил батюшка. Вот он-то был спокоен, и хотя улыбался обычной своей улыбкой, на этот раз она выходила напряженной.

– Прошу тебя, князь, не хмелеть. Что-то этому парню, – он кивнул в сторону лиценциата, который пытался снова протолкать к ним, – от нас нужно.

– Откуда зна-аешь? – спросил князь. – Может, он пр… прос-то, – язык его не слушался, – развлекает… вле-кает мня?

– Он что-то принял для трезвости, – тихо отозвался батюшка, – только не пойму, магия тут или медицина?

Внезапно в зал вошла герцогиня, предводительствуя целым сборищем разных дам, из которых многие были весьма целеустремленны остановить этот офицерский загул, и обратить внимание на себя.

– Тогда так… – решил Диодор, – Иона, придерживай меня, сильно.

Он оперся на руку батюшки чуть не всей тяжестью и протолкался вперед. Герцогиня что-то выговаривала мужу с нескрываемым раздражением, у нее даже пятна пошли по не вполне красивому, суховатому лиц. Некоторые из ее дам тоже отвели в сторонку своих кавалеров, так что пройти оказалось возможно.

Дерпена почти так же, как Иона князя, или даже еще крепче, придерживал Густибус. Князь строго посмотрел на воина и проговорил почти без звука, на койне, который странно прозвучал под этими сводами, в окружении этих людей:

– Уходим, немедля.

И снова, как уже бывало, стало на мгновение очень тихо, все умолкли. Герцогиня даже обернулась к ним, герцог качнулся, попробовав повернуть голову. Князь сделал вид, что широко улыбается и кланяется почти на местный манер, с широким отступом назад, вот только разогнуться у него не очень-то получалось. Но батюшка не сплоховал, подхватил его, выпрямил.

И Дерпен двинулся за ними, странно приседая, и пробуя раскачивать головой, будто она не держалась на его шее. Густибус сделал отчаянно извиняющуюся улыбку, и тоже поволок его. Они шли к выходу, а герцогиня вдруг стала говорить что-то резко и зло. Князь заставил себя слушать, хотя выговор герцогини теперь был совсем незнакомым, с какими-то прищелкиваниями, но фериз князь теперь все же разбирал, еще оставалось в нем эта вот… расширенность сознания:

– Дикари, они и есть… Имперцы! Учтивости не знают, только и умеют, что…

Дальше князь не расслышал, они оказались перед широкой лестницей, ведущей к выходу. Густибус выглядел ошеломленным то ли такой бестактностью князя, то ли его решительностью, то ли словами герцогини, которые он-то уж понял совершенно.

– Все же не следовало так, – пробормотал он.

Тогда князь почти обернулся к нему, и твердо, по-командному, несмотря на внезапную икоту, переспросил:

– А ка-ак? Раз мы здесь ок-казались? – Потом он опомнился, и почти весело сказал батюшке: – Ты, если взялся, тащи теперь меня… в карету – слуги ж вокруг, донесут герцогине. Б-будем соблюдать эт-ту игру.

А потом еще подумал – знать бы только, что же это за игра такая? И зачем она кем-то устроена?

8

До Парса оставалось едва ли два дня пути, но с похмелья ехали медленно, тащились как на похоронах. Самое удивительное было то, что изрядно пьяным оказался и Стырь. Он едва мог править, и все время подходил к князю, чтобы что-то ему объяснить едва ворочающимся языком.

Зато батюшка был спокоен, и скептически поглядывал на своих спутников, а теперь, когда они оказались в парских землях, можно было бы сказать и компаньонов. Дерпен страдал больше всех. Как бы он ни притворялся перед кеберским герцогом, что пьет из его лохани ту жуткую смесь, которой герцог решил отметить его победу в рукопашной, как бы ни проливал эту бурду на грудь, все же в его желудок, мало пригодный для спиртного, попало, видимо, достаточное количество, чтобы воин был недовольным и всего стыдился. Также трудновато приходилось, конечно, и князю, но его еще вечером своими травами отпоил Густибус, и как показалось Диодору, маг и сам выпил немало настоев из своих пузырьков.

Но по-настоящему лечить следовало бы только Стыря. Тот не только тяготел к неумеренной разговорчивости, но и на козлы взбирался так, что князь всерьез захотел его сменить, и уступил только после того, как Стырь пьяно и неубедительно, но решительно, вздумал этого не допустить. То есть, было проще уступить ему и понадеяться на удачу, чем спорить.

Удачи хватило не надолго, не успели они проехать и десяток миль, как Стырь, пьяной рукой направил дормез прямиком на одну из каменных тумб, которыми тут вдоль дорог что-то обозначали – то ли расстояния, то ли бывшие некогда границы между королевствами. Впрочем, отмечать границы тут, по мнению князя, было глупо, они так часто менялись во всех прежних войнах и из-за нынешней частной политики, браков и обмена территориями, что уж всяко срывать и переставлять эти тумбы приходилось бы местному люду постоянно… Если бы этим было кому заниматься, и за правильностью этих разметок следить.

Поломка оказалась незначительной, только добрались до ближайшего городка, как уже к обеду экипаж был снова готов в путешествию. Но одна особенность князя заинтересовала. Когда они сидели в таверне, пережидая ремонт, к ним очень уж учтиво стал подкатывать хозяин заведения. Он и так, и эдак пытался выказать свое почтение, настолько, что даже пришлось его спросить – мол, откуда он знает, кто они и что будут тут проезжать? Ведь теперь издали их невозможно было отличить от местной публики, ну, почти невозможно… И у них был Густибус, был даже батюшка, который мало чем отличался от местных монахов, и все тот же Стырь, не снимающий свою новую накидку… На что простодушный, румяный хозяин весело отозвался:

– Так мне сказали, чтоб я…

И лишь тогда что-то свое сообразил, осекся и исчез в кухне, причем всю компанию стала обслуживать почти такая же румяная служанка, а может, и не служанка, а дочь хозяина, уж очень на него лицом была похожа. Когда же князь решил продолжить этот разговор, поразмыслив, что все это обстоит довольно странно, то выяснилось, что хозяина нет и не будет до вечера.

Тронулись в путь. Князь не мог не задуматься об этом, и у ближайшей переправы через крохотный, по меркам Империи, ручей, через который и мост не следовало ставить, но который тут все же поставили, да еще и с вооруженной охраной, чтобы сдирать местный налог, Диодор стал расспрашивать сержанта. Парень оказался бравый, по всему видно, что старослужащий, а значит, неразговорчивый и внимательный. Но и он все же не устоял перед полупистом, странной монетой в пять ливров, что по словам Густибуса, было едва ли не больше, чем этот сержант получал за неделю.

– Все просто, господин, – хмуро и осторожно, чтобы не заметили подчиненные, проговорил стражник. – Еще утром тут был гонец, который про вас изрядно нарассказал.

– Что он мог рассказывать, если мы тут еще не проезжали? – князь все же решился говорить на феризе, потому что маг, который стоял рядом, мог не понять важности разговора, и неправильно его перетолковать.

– И я ничего почти в том не понял, – ответил сержант. – Только ты уж, принц, помалкивай, что я тебе о том сказал. Мне было велено только расспрашивать тебя, или кого-нибудь из ваших. Но не подавать виду, что я вас тут поджидаю.

Поехали дальше, князь уже почти все понял. Теперь за ними следили, и слежка за ними была такой плотной, что их не только преследовали, выясняя, возможно, у каждого хозяина в таверне, где они ненароком задержались или отобедали, о чем говорили странные путешественники, но и обгоняли, чтобы обратить внимание всех стражников и прочего придорожного служивого и торгового люда, что к их разговорам следует прислушиваться.

Против этого оказывалось то обстоятельство, что ни один из местных не мог хорошо знать рукву и был не способен передать их переговоры между собой. Но в пользу этой версии говорило то, что предупреждать этих самых сержантов или трактирщтков без последующего их опроса, то есть, следуя за их дормезом, было бы глупо. Даже если бы их слова кто-то и понял, они бы не достигли того… кто все это наблюдение устроил.

Покачиваясь на неровностях дороги в отремонтированном дормезе, князь предупредил всех, чтобы теперь держали ушки на макушке, разумеется, поговорив и со Стырем. Тот лишь пьяно покивал в ответ и предложил снова нанять тут платных возчиков, уже до самого Парса. Князь посмотрел на него, и отказался, ответив, что это будет ему уроком.

Новость путешественники восприняли спокойно, маг лишь кивнул, соглашаясь, что это возможно, и отозвался так:

– Однако, отвык я от этого.

– От чего именно? – спросил его батюшка.

– Культура, – туманно отозвался Густибус и неожиданно выругался так, что даже князь подивился, он и от Стыря не слышал таких-то замысловатостей.

Тогда Дерпен повернулся к князю и, пробуя собрать глаза в осмысленный взгляд, заметил:

– Знаешь, кна… князь Диодор, я тож-же заметил… Почувствовал. Только думал, что мнится мне. Ан нет, не мнится, ока… Оказалось.

– Ты спи лучше, – посоветовал ему князь. – С теми, кого послали приглядывать за нами, мы уж сами как-нибудь управимся, если потребуется.

– А зачем управляться? – спросил тогда отец Иона.

Князь ему улыбнулся успокаивающе.

– Не знаю пока, мы ничего не можем с этим поделать… Теперь у меня нет уверенности, что эта слежка установлена после Кебера. Может, и раньше была, только мы ее не заметили.

– Верно, – согласился Дерпен, по-прежнему пробуя выглядеть трезвее, чем он был. – Теперь… и-эх… Добраться бы скорее до Парсы.

– До Парса, – поправил его маг. – Ваша восточная Парса… – он подумал, прежде чем продолжить. – Отсюда, должно быть, за полторы тыщи лье находится… Что в верстах…

Дальше он говорить не мог, и убедившись в этом еще раз, уснул, как и Дерпен.

До какого-то не очень удобного, но довольно спокойного постоялого двора добрались уже перед темнотой, и князь с удовольствием убедился, что его предостережение оказалось действенным. Все, включая Стыря, разговаривали только о постелях, о еде и еще о хороших дорогах, по которым катили последние дни.

Следующий день прошел с откровенной торопливостью. Князю хотелось завершить путешествие, добраться до Парса как можно скорее, но неожиданно пошел снег, и это сделало дорогу куда труднее, чем прежде. А может, и снегопад был не виноват, все же снежок тут падал такой мягкий и реденький, что его, по руквацким меркам, вообще не стоило принимать в расчет. Но лошади откровенно выдохлись за все эти бесконечные перегоны, и тянули едва-едва. Да и возчик, которого князь нанял-таки из жалости к Стырю, оказался какой-то квелый, не умел ни погонять, ни удерживать долго гоньбу. Поэтому ночевать пришлось снова в какой-то гостинице.

И третий день прошел вяло, по мнению князя, вот только одно и оказалось полезным – когда подъехали все же почти в темноте к столице королевства, все уже протрезвели настолько, что было не стыдно показаться перед здешним послом. Только Стырь, деревенщина эдакая, никак не мог привести себя в чувство, за что Дерпен, вполне по-восточному, прихлопнул его слегка по плечу. Стырь, как ни удивительно, от этого все же очухался, и даже попробовал было за последним обедом не пить вовсе.

Этот местный обычай выставлять на каждом обеде, и даже завтраке, не говоря уж об ужине, пару-тройку винных кувшинов, стал князя раздражать. Он и сам пробовал пить только воду, но она оказалась настолько невкусной, настолько отдавала гнилостным запахом, что он, в конце концов, стал поступать по примеру Дерпена и батюшки – разбавлял ее до половины вином. И только Густибус пытался пить одну воду, да еще Стырь, после того, как Дерпен его пристыдил своим пристуком.

Когда проезжали Сенные ворота Парса света еще было достаточно, зато, как и раньше, с низкого, серого неба посыпалась снежная крупа. Это делало и свет, и окружающие дома лучше, краше, чем они были, кажется, на самом-то деле. Зато когда оказались в городе, и принялись петлять по узким и на редкость грязным улицам, стало ясно, что ничего в этой столице, с позволения сказать, особенно красивого нет как нет. Или они въехали в Парс с самой неудачной стороны, такое тоже могло случиться.

Батюшка неожиданно высказался, что слышал, что город этот шаловлив, и тогда Дерпен достал из своего тюка какой-то мелкий пистолет и пару крепких дубовых штырей, скрепленных кованной цепочкой. Батюшка похмыкал на такую браваду и задумал об этом потолковать основательней, но неожиданно и Густибус выволок ту самую дурацкую шпагу, которую прихватил в Кебере, и поставил под руку. Тогда и говорить стало не о чем.

А потом, к счастью, дома пошли краше и выше, даже не дома уже, а дворцы, и площади приняли вполне привычный по Миркве, широкий и раскидистый вид, и стало ясно, что они подъезжают к дворянской части города, где и находилась посольская колония Империи.

Так и оказалось. Тут между двумя весьма ухоженными и богатыми дворцами, прямо на аллее, с обеих сторон обсаженной голыми по зиме, но пушистыми от снега деревьями, стоял почти обычный мирквацкий терем, с уместными завитушками, с высоким крыльцом, с подклетями, которые могли запросто выполнять и оборонительные функции, и с окнами, забранными привычным руквацким переплетом. Вот только ограда перед этим домом была не высокая и глухая, а чугунная, черная и видимая насквозь, как сеть. Это и был шат-о'Рукваци, главное здание имперской колонии в Парсе, в которой по совместительству размещалось посольство.

И только тут князь Диодор неожиданно для себя понял, что за последние дни неплохо выспался, и может не только вести любые переговоры с послом, но и, пожалуй, ждет их. Впрочем, пока Стырь принялся за коней, а остальные путешественники устроились в теплой и привычно обставленной приемной, его тоже подержали в какой-то светелке, обвешанной шпалерами и чудно выглядящими картинами на холстинах в тяжких и резных деревянных рамах. Лишь потом ввели в библиотеку, где стояли отличные кресла, мягкие и удобные, как восточные диванчики. Тут же почему-то предложили закурить, но князь, разумеется, не курил, и относился к этому обычаю западников неодобрительно.

А потом появился странноватый распорядитель, высокий, с удивительно вытянутой головой, словно его растили, подложив с обоих висков дощечки, чтобы он стал похож не на человека, а на рыбу какую-нибудь. И впрямь, в его лице было что-то рыбье, вот только князю чрезмерно рассматривать этого типа не хотелось. Ему хотелось доложиться и выслушать все-таки объяснение – зачем его таким спехом гнали сюда, и что за дело ему предстоит. Но распорядитель посольства повел себя иначе, чем князь ожидал.

– Князь Диодор Полотич род Кастиан Ружеский, – заговорил секретарь голосом низким и красивым, совсем не подходящим к его вытянутой голове, – рад приветствовать тебя в Парсе.

При этом он раскланивался в манере, которую князь уже видел в Кебере, с отступами, легкими приседаниями и нелепыми подпрыгиваниями, словно они были на официальном приеме. Не такого хотел бы князь, и это его раздосадовало.

– Позволь представиться, секретарь посольства шевалье Атеном д'Ош, к твоим услугам.

Князь смотрел на него некоторое время молча, потом произнес:

– Мне бы не с тобой поговорить, Атеном, а с…

– Никак невозможно, князь. Его превосходительство посол находится на ассамблее за городом, и прибудет… Я не уверен, но он может появиться даже завтра.

– А послать за ним возможно? – спросил князь Диодор.

– Приношу извинения… – Дальше из этого типа посыпались такие залихватские и велеречивые объяснения, по-прежнему смешанные с извинениями, что досада князя только усилилась.

Пришлось сказать ему прямо, почти по-армейски:

– Ты спокойнее, Атеном, я не привык еще к вашему обращению. Давай к делу, известия новые из Мирквы есть?

Слова секретарь посольства выговаривал чудно, иногда проглатывая звуки, а иногда взрыкивая, что делало его речь скачущей. И был это, по-видимому, не акцент, а просто отсутствие привычки говорить на рукве. Но Атеном старался, и все отчетливей произносил слова, пытаясь сойти за настоящего имперца.

– Новых известий, которые я мог бы передать тебе, князь, нет. Мы просто получили известие о предполагаемом прибытии… всех вас, и готовились к тому, что… Да, мы думали, что вы будете здесь позднее.

– Это почему же?

– Торопиться вам, по нашему мнению, смысла не было. Жизнь тут идет неспешно.

Князь посмотрел на секретаря удивленно.

– Не знаю, как живут чиновные в Парсе, но я-то по-другому думал. Я офицер, еще пару месяцев назад воевал на наших южных рубежах… А на войне все делается бегом, Атеном. Иначе я не обучен.

– Нам известно, что ты – офицер. И это нас весьма удивило, ведь дело, которым ты, кажется, должен будешь заниматься, не подлежит…

– Вряд ли стоит тебе судить о том, кто и как должен заниматься делом, которое мне поручено. – Князь и сам не ожидал, что у него получится такой вот выговор этому… длинноголовому. Но раз так вышло, значит, так тому и быть. Все же князь смягчил тон. – Так когда я смогу переговорить с послом?

– Хорошо, я пошлю за ним, – отчего-то вздохнул Атеном, – с известием о вас. Но только, все же… торопиться не след. Вы прибыли – это главное.

И в армии такое тоже бывало, то говорят, мол, быстрее и еще быстрее, а то вдруг оказывается, что нужно ждать и ждать. К этому князь привык, каждый, кто служил по-настоящему, к этому привыкал. А все же неуместная, почти детская досада князя не проходила, он представил себе дорогу, по которой они гнали, останавливаясь только для того, чтобы кони передохнули и люди могли поесть… Ну, как тут было не досадовать? А Атеном, тем временем продолжал:

– Князь, ты не понимаешь, посол наш тут не весьма в дела вникает, я не меньше его знаю…

– То-то и плохо, что ты, шевалье Атеном, похоже, привык к этому.

На эту едва ли не грубость секретарь неожиданно поклонился, но видно было, что его задело и пренебрежение князя Диодора, которое в эти слова вкралось, и резкость тона.

А сам-то князь и сообразить не мог, почему набросился на этого бледного, высокого секретаря. Должно быть, решил он, потому что тот был разодет по местному обычаю, и в самые яркие кюлоты, какие князь только видел, к тому же, с бантиками под коленями.

9

Пока посла не было, князь изрядно приспал в глубоком кресле, и ведь не очень даже хотел спать, думал, что вполне свеж и готов к любому разговору, а оказалось, что… Все же, спал он, должно быть, чутко, потому что когда на дворе имперской колонии раздались какие-то стуки, ржание и голоса людей, он проснулся. Не очень еще понимая, что происходит, почти с удивлением обозрел комнату с книжными полками, припомнил, как тут оказался, и поднялся.

Одна нога затекла, да и ранена она когда-то была, князь, прихрамывая на нее, подошел к окну. Стекло было широким, чистым, прозрачным до удивительности, и выходило в главный двор. Там уже двое слуг в привычных красных кафтанах с широкими рукавами уводили на зады отличный поблескивающий темным лаком экипаж, в который была запряжена четверка отменных, подобранных в тон карете, коней. Небольшие фонарики по бокам кареты освещали только истоптанный снег и продолжающуюся метелицу, вероятно, очень необычную для Парса.

Потом где-то захлопали двери, князь потянулся, прошелся еще разок по библиотеке. К его удивлению, возле кресла, в котором он дремал, на низеньком столике, удобном только для книги или подсвечника, стоял поднос, на котором мирно и нетронуто покоились серебряный кувшин с кубком, небольшое серебряное же блюдо с виноградом и яблоками, а сбоку, в похожей на небольшой кораблик лоханочке, под крышкой, оказалась остывшая уже утка в винном соусе. Оказывается, его пытались подкормить, вот только он не дождался и не заметил, как это принесли… А ведь стоило проснуться, князь внезапно почувствовал, что голоден.

Часы в высокой деревянной тумбе, похожей на сторожевую башню, показывали почти пять утра, значит, князя-посла все же заставили вернуться в Парс с ассамблеи, на которой он гостил. Ну, подумал князь Диодор, будет мне на орехи от его превосходительства, если он каким-нибудь невыспавшимся или голодным окажется. Или с похмелья, например, или еще по какой-либо причине.

Но посол вошел в библиотеку улыбаясь, хотя и с красными от недосыпания глазами. И руки он раскинул, словно по-руквацки и вполне по-товарищески собирался Диодора обнять. Впрочем, объятий не получилось, посол вдруг заинтересовался судком с уткой, втянул шумно воздух, с печалью посмотрел на Диодора и небрежно оттолкнул поднос пальцем.

– Вижу, ты не вполне на наши харчи налегал, князь? Ну, это поправимо, – он еще раз посмотрел на виноград, особенно внимательно на винный графинчик. – Нет, лучше будет заказать все снова. Не то еще простудим желудки, а тут, князь, иметь здоровый желудок – это очень важно. По тому, как мы будем тут местную кухню привечать, кое-кто начнет судить о положении дел в Империи… И не возражай, сам знаю, что смехотворно, но так тут принято.

Он уселся в другое кресло, нашел незамеченный ранее Диодором колокольчик, и разлил в воздухе негромкую, но вероятно, слышимую далеко за стенами трель. Потом еще раз посмотрел на Диодора.

Была в его взгляде привычная усмешка, а никакой злости или тем более похмельного расстройства не было ничуть. Князь Диодор тоже присмотрелся к послу Империи в этом пусть не самом значимом, но все же полусамостоятельном королевстве.

Человеком князь Притун род Чумис был, скорее всего, неплохим. В нем, возможно, что и с годами, собралось немало природного добродушия, происходящего от хорошего здоровья и крепкого духа. К тому же, как князь Диодор узнал еще в Миркве, жил он в Парсе добрых четверть столетия, начинал еще каким-то мелким писцом, потом дослужился до окольничего, что было с его родословной не очень сложно, а потом, за какие-то заслуги получил звание подьячего Посольского Приказа и, соответственно, стал полномочным послом Империи. Случилось это уже более десяти лет тому, и ныне князь Притун был, вероятно, одним из самых старых и заслуженных посольских служивых, каких только Империя разбросала по всем полуподчиненным ей землям.

А с такими послужными достоинствами, следовательно, он имел ко всему и всякому немалую привычку и закалку. Да и не мог он быть человеком вздорным и мелочным, или чрезмерно избалованным и не умеющим поступать как должно на этой должности. Не таков был двор Парса, не таковы были местные люди, их чаще приходилось прощать и снисходительно не замечать чего бы то ни было, чем копить недовольство.

В общем, при этой встрече взглядами князь Притун князю Диодору понравился, и может быть, мелькнула у него мысль, дело тут может получиться во многом благодаря поддержке из посольства.

И все же, князь Притун, когда рассмотрел-таки Диодора внимательно, вздохнул, кажется, от усталости и скачки, которую нетерпеливость гостя ему задала, и спросил уже менее весело, чем когда его встретил:

– Что же ты, князь, подождать не захотел?.. Ведь и дело терпит, и время позднее… Вот и Атеном жалуется, что ты на него кричал… А он у меня главный куртье, считай, распорядитель и в делах, и по хозяйству, если моя дражайшая Комта род Стампа сама не распоряжается.

Князь Диодор знал, что без выговора не обойдется, а все же был доволен, что его отказ отправляться на боковую заставил и посла торопиться.

– Князь, я мог бы до завтра ждать, да в Приказе княжич Выгота Аверитич, возможно, не захотел бы того.

Тогда и князь Притун окончательно решил не спорить. Стал строже, спокойнее, и хотя глаза у него, как были красными от усталости, так еще и потемнели, он собрался, сел прямее, что при его-то расплывшейся, уже немолодой фигуре было непросто. Князь Притун начинал думать, и составлять в уме разговор, которым следовало объяснить князю Диодору, почему он тут оказался. На всякий случай, он сказал примирительно:

– Ты, Диодор Полотич, не серчай, у нас тут все провинциально устроено, и ждать мы-то привыкшие.

– Вот и славно, если ты понимаешь, что в Миркве по-другому заведено. Я жду, что ты имеешь сообщить о том, зачем нас сюда таким спехом гнали.

Но князь Притун все никак не мог, или не хотел, начать. Он снова взял колокольчик, позвонил. И тут же, словно бы ожидая повторного звонка, в библиотеку вошел Атеном с новым подносом. Куртье, как выразился посол, поставил его на столик перед своим начальником, переставил что-то с подноса прежнего, убрал лишнюю посуду, отошел в сторонку и стал у стеночки. Уходить он явно не собирался, и с этим следовало считаться.

А князь Притун принялся хозяйничать над свежеприготовленными судками, и не поднимая головы, негромко высказывал:

– Дело, князь, по которому тебя прислали, вовсе непонятное. И не я тебе, а ты мне о нем скоро расскажешь, я же и не знаю почти ничего.

По всему, князь посол собирался еще разок поужинать, может, третий за вечер, стакан вина налил гостю, наложил на тарелку тонкой работы свежесоленой рыбы и фаршированных яиц.

И Диодор, неожиданно для себя, оценил это поведение – посол учил его тому, как в Парсе велись дела, включая переговоры. Диодор усмехнулся, неторопливо отведал вина и кушаний. Все было приготовлено так умело, что есть захотелось еще сильнее.

На эту улыбку князь Притун отреагировал умно, кивнул, соглашаясь с этой улыбкой, сам усмехнулся в усы. Лишь глаза у него уже не улыбались, он думал, и жестко, точно готовился излагать.

– На юго-западе от нас тут, почитай, возле самой границы королевства, есть небольшое графство. Маленькое, там всего-то гарнизоном тысячи две пехоты расписаны, да три сотни кавалерии. И лишь чуть больше в случае войны они в главные полки Парса поставляют… Но считается оно богатым и древним. Оттуда, кстати, и род Карбов происходит, хотя… Я настолько дальний родственник королевскому дому, что только одна фамилия и осталась, я ведь по второй, здешней своей фамилии дю Карб, возможно, тебе об этом говорили на Миркве? Нет?.. Ну это не важно.

Диодор медленно жевал и слушал, вот только вино вдруг показалось ему резким и отчетливо незнакомым, чужим. Он наблюдал за послом. Только одно его и смущало теперь, что Атеном не вышел из комнаты. Все же, поддерживая разговор, который Притун повел по-своему, вернее, по-здешнему, он заметил:

– То-то, я гляжу, ты по-нашему не очень внятно говоришь.

– Да руквац я, на три четверти, если не больше. И учился на Миркве, хотя… Где я только не учился. – Глаза князя Притуна немного смягчились, но снова стали вдруг твердыми и умными. – В том графстве есть одна легенда, она гласит, что иногда, раз в два-три поколения появляется некто, у кого есть способность на недолгое время, может, всего на несколько часов, оказываться очень похожим на любого человека, с которым у него… длительное знакомство бывало. Эту легенду тут, в Парсе, многие знают, она и в наших сборниках изложена, у Линеи Сказительницы, Топка Вестисмысла…

– Я сказки читать начну, когда в отставку выйду, – уронил князь Диодор. – Ты дело рассказывай.

Притун кивнул, соглашаясь. Такой он был человек, выдрессированный и службой, и собственным своим складом.

– Примерно, три года назад обанкротился очень известный страховой дом, принадлежавший, как тут водится, известным арматорам на юго-западном же побережье. Тут часто бывает, что владельцы кораблей и грузы страхуют, и вообще на регистрах зарабатывают, сам понимаешь – смежные заработки, гарантии обязательствам, работа в известном кругу людей… Все это служит и рекомендацией предприятию, чтобы дела легче получались. Так вот, тело главного держателя акций этого дома, практически, его хозяина, нашли только через месяц, как предприятие это пришло к окончательному упадку. И странно как-то нашли, с помощью одной местной ворожеи. Ее даже на какое-то время арестовали, подозревая сговор, но… в конце концов отпустили. Удивительно другое, смерть несчастного арматора, человека с безупречной репутацией до того, как его торговый дом разорился, ворожея эта определила наступившей месяца за три до нахождения тела. За это время из кассы пропали все ценности, все деньги и все сколько-нибудь значимые документы. А ведь его многие видели в течение этого времени, и на балу их гильдии, и на прочих торговых собраниях. Он подписывал бумаги, он действовал как предприниматель, как владелец этого самого торгового дома… Вот только, как выяснилось, нещадно обворовывал собственное предприятие.

Князя Диодора удивлял этот рассказ. Ничего подобного он прежде даже не мог бы вымыслить, но оказалось, такое тоже бывает.

– То есть, один из диких магов научился притворяться другим человеком, и не на короткое время, а на долгий срок, в несколько месяцев, как минимум, чтобы… Нажиться на чужом разорении?

Посол тоже дожевал, отодвинул почти опустевшее свое блюдо. Все же Диодору показалось, отодвинул не потому, что насытился, а потому, что перестал ощущать вкус пищи. Он думал о другом, так и у Диодора случалось, когда он задумывался изрядно.

– Попутно он разорил многих и многих, кто верил ему, поступил прямо как настоящий преступник. Сумма украденного тогда имущества, – продолжал посол, – оценивалась в четверть миллиона ливров. За такие деньги можно чуть не четверть того графства купить, или даже завоевать его, в крайности, на три-четыре тысячи солдат со всей амуницией этого бы хватило. И на полгода боевых действий…

– Та-ак, – протянул Диодор, – насколько я понимаю, ливр – это вроде бы как наша гривка, десяток их дает почти имперский рубец? Верно?

– Почти, – князь Притун слегка покривился, должно быть, ему такая вот простецкая арифметика была не по нраву. Но уточнять сумму, учитывая содержание и качество серебра в монете, привес лигатуры или точность чеканки, которая традиционно в Империи считалось выше, не захотел, не это было важным. – Хотя, я думаю, можно было бы сказать… Да ладно, просто мы экономней, чем ты сказал, с деньгами обходимся, это и для дела правильно выходит.

– Нет, князь, если я в чем-то путаю, ты поправь меня.

– Для больших сумм, можно и так, как ты… – Посол поднял бокальчик с вином, с отчетливым удовольствием сделал пару глотков, отставил его, снова взял и принялся вертеть в пальцах. – Теперь король Фалемот обратился к нам, потому что из его казны, прошу заметить, уже не торгово-арматорского дома, а из государственной казны совсем немалого и вполне благополучного королевства, неизвестно каким образом испарилось два миллиона ливров, а это уже не шутки. Король, конечно, не может объявить себя банкротом, но фактически он в этом качестве и пребывает.

– То есть, – опять переспросил князь Диодор для верности, – этот некто, кто так ловко оборачивается иной личностью, сумел наложить свою лапу и на государственную казну?

– На государственную и королевскую, на обе казны разом, – поправил его князь Притун. – Кто именно это сделал и каким образом – совершенно непонятно. И нет никакого просвета, чтобы в этом разобраться… Более того, есть опаска, что он не остановится и сумеет вытрясти еще не один миллион серебряных ливров, или крундов, или ефимок, или гривок, если по-нашему, или золотых дактилей и маркетов где-нибудь еще. Повторяю, если его не остановить, сам он навряд ли остановится. – Посол смерил князя Диодора внимательным взглядом, оценивая, а по силам ли раскрыть ему эту загадку? И добавил, чеканя каждое слово: – Империя должна в этом деле оказать действенную помощь Парсу.

Князь Диодор сидел огорошенный.

– Больно сумма велика. – И чтобы отвлечься от огромности цифры, которую ему сообщил князь Притун, он повторил: – Оказать действенную помощь…

Князь Притун грустно кивнул.

– И незаметную, поелику возможно, потому что, если станет известно, что король лишился казны, от него не только солдаты и офицеры разбегутся, его запросто могут и власти лишить. Кому же охота служить за честное слово или даже за обещания короля? А это грозит всей имперской политике в этом регионе невиданными осложнениями, или даже… Сложность вот еще в чем, помимо политики, – посол вздохнул, – тут у нас, князюшка, запад, тут привыкли только монете верить, и давно уже привыкли. Так что, даже не этого ката, вора окаянного прошу тебя отыскать и поймать, но и деньги найти. Не мог же он, негодяй, такие деньги растратить, это даже герцогу Кеберскому не удалось бы, не говоря уж о менее известных кутилах.

10

Только и коснулась голова князя Диодора подушки, а уже над ним стоял куртье Атеном со слегка надменным и обиженным лицом, видимо, требуя, чтобы он поднимался. Князь хотел спросить его, мол, что случилось? Но тут же догадался, понял, что ничего не случилось, просто наступило утро.

– Твои уже поднялись, – сказал Атеном со своим странным рукво-феризским выговором. – И даже князь посол поднялся. – Он помолчал, чтобы Диодор усвоил это событие. – Вызвал меня, отдал распоряжение касательно вас.

– И что? – все же Диодор был еще не вполне проснувшийся.

И лишь тогда понял, да, его-то ребята улеглись все, как прибыли, а он посла Притуна ждал… Нужно было, наверное, послушать этого шевалье Атенома, не торопиться, и князя Притуна не вызывать с ассамблеи. Можно же было, ох, можно было отдохнуть, к местной жизни привыкая. Но теперь ничего другого ему не оставалось, как подниматься. И приниматься за очередные дела, хотя, что это были за дела, пока оставалось непонятно.

Свой путь они проделали, они были в Парсе, и чем теперь заниматься, как браться за дело?.. Но все уже было решено за него, и к счастью, от князя Диодора не зависело.

Перекусить тоже не вышло, их дормез, такой уютный на зимних западных дорогах, тут, в городе, в какой-никакой, а все же столице казался неуклюжим и громоздким, зато был уже заложен. Даже кони, кажется, слегка отдохнули в местных конюшнях, и топали ногами, привычно требуя отправляться дальше. Поэтому князь Диодор, не чинясь, перехватил кусок какой-то лепешки с намазанным на ней толстым слоем местного масла, присыпанного сухой петрушкой и какими-то еще сухими травами, и стал жевать уже в дормезе, где сидели все, включая Атенома. Стырь, впрочем, сел на козлы, вторым возничим, потому что ему-то полагалось знать, куда они поедут, да и не любил он сидеть с барами в тесноте, и еще при чужих. А чужим был Атеном, который, как тут же выяснилось, даже велел вчера не разгружать их повозку, а оставить, как было.

Поехали, сначала какими-то площадями, залитыми зимним, неярким даже в Парсе солнцем, потом сделалось темновато, и очень близко за окнами проплывали дома и стены незнакомой постройки, смотреть стало нечего. Диодор дожевал свою лепешку, и Дерпен молча протянул ему горячую фляжку, стало понятно, что воин сумел убедить местных, что им поутру не вино нужно, а горячий взвар. И он оказался выше похвал, был густым и сварен на грушах. Диодор с удовольствием и благодарностью выпил чуть не половину, прежде чем вернул флягу.

Атеном сидел в их компании как чужой, и совсем по-иному, куда более живописно разодетый, и даже пахнувший какой-то местной душистой водой. К тому же, он был хмур, угрюм и даже более высок лицом, чем вчера показалось Диодору. Все помалкивали, или не знали, как себя вести, или тоже все же не выспались.

С какого-то момента дормез вдруг стал крутить, и показалось, что их чуть не специально везут по самым неудобным дорогам, а затем… Завернули в такие запущенные и малолюдные улочки, что даже деревья стали появляться. Значит, решил Диодор, возможно, что и из города выехали. Проехали еще немного, где-то зачем-то постояли, снова тронулись.

Брусчатка, которой были вымощены центральные улицы и площади, давно кончилась, откуда-то пахнуло холодком, который меньше ощущался в городе, значит, догадка князя подтвердилась. Он хотел было постучать и остановить экипаж, чтобы посмотреть, где же они оказались, и лишь потом сообразил, что делать этого не следует. Все же они не на большой дороге были, их вез кто-то из обслуги посольства, а там наверняка знали, куда и зачем следует ехать.

И все же путь их длился долго, батюшка Иона даже стал растерянно вертеть головой, неужто Парс настолько велик, что вот они едут и едут, а места, куда они должны прибыть, не видно? Но тут-то они и свернули с дороги, пошли по более мягкому проселку, постояли, сбоку прокричали что-то, спрашивая, зачем и куда они? Сверху отозвался сиплый, незнакомый голос, видимо, второго, помимо Стыря, возчика, заскрипели ворота, они прогрохотали под низкими воротами, в которые дормез едва протиснулся, и сделав полукруг, остановились.

Это был дом, построенный по местной загородной моде, по сути – замок, с двором, с колодцем под низким навесом и стенами с трех сторон, обращенными к дороге. Сам дом, кажущийся забытым, замыкал двор с дальней от ворот стороны. Он сразу Диодору понравился, хотя и понятно было, что тут давно никто не жил, и за окнами угадывалась стылая по зимнему времени пустота.

При доме оказался какой-то привратник, тот самый, верно, что и спрашивал, кто они такие. Он стоял по старой солдатской привычке расправив плечи, выпятив грудь. Вот только стоять ему было трудно, потому что одна его нога, ниже колена, оканчивалась грязноватой и не очень аккуратно обструганной деревяшкой. Был он, как и все почти этим утром, хмурым, невыспавшимся, хотя по парским меркам время было уже не раннее, и оброс совсем по-руквацки окладистой бородой.

– Вот тут, князь, – сказал Атеном, – вам и предстоит жить. Дом, вернее отель этот принадлежит посольству, чтобы… – Он помялся. – В общем, для приема гостей. А так как вы тоже гости, князь Притун решил, что…

Он умолк. Диодор глянул на него, усмехнулся и кивну.

– Понятно.

Дом оказался почти готов для приема жильцов. И внутри выглядел куда лучше, чем показался снаружи. Стырь тут же принялся налаживать хозяйство, хотя, разумеется, сначала обиходил лошадок, этого у него было не отнять. Оно и правильно, подумал Диодор, люди-то могут о себе позаботиться, а кто о конях позаботится, если не Стырь?

Диодор, еще прежде чем разделся, стал ходить по комнатам. Дом был для них пятерых великоват, и слишком тут было много всего. Мебель стояла пыльная, но очень красивая, пожалуй, некоторые вещи даже князь Аверит не отказался бы заиметь. Много было, как и везде тут, мягких подушек на стульях, превращенных в креслица или диваны. Почти все столы закрывали полотняные чехлы. Шкафов тоже оказалось немало, были даже северные шкафы, в которых полагалось спать, хотя в Парсе, привыкшем к широкому и удобному жилью, спали все же на кроватях. Вот их тоже оказалось немало, верно, тут могло уместиться не очень стесненно до полусотни разных людей, Диодор заметил это, при том, что еще не ходил по хозяйствам. Но он не очень любил заходить в людские, не его это было дело.

Все же, для верности, он отправился на кухню, нашел там немалый, пахнувший гарью камин, которым тут пользовались вместо печи. В целом, пыли на кухне было меньше, и посуда была на месте, и посудные буфеты были аккуратно заперты и готовы к тому, чтобы кто-то принялся тут хозяйничать… Да, и этим, похоже, следовало теперь заниматься. Вот только не хотелось.

Чтобы отвлечься от мыслей об обязательном устройстве жилья, Диодор пошел искать остальных. Первым, по следам на снегу двора, он отыскал Дерпена, тот выбрал себе старую, покосившуюся и сыроватую, но вполне вместительную башенку с огромной кроватью под балдахином. Она стояла чуть сбоку от ворот, и выглядела еще менее жилой, чем остальной дом, но тут воин уже пробовал разместить свои немногие вещи. И они так странно смотрелись в этом пустом, холодном, чужом помещении, что Дерпен стоял, опустив руки, и заметно обрадовался, когда Диодор к нему заглянул.

– Князь, – проговорил он густым своим голосом, – а зачем нам это? Не на год же мы тут поселимся?

На этот вопрос князь ответа не знал, и Дерпен, сообразив, что неудачно высказался, пошел с ним, чтобы осмотреться пошире.

По голосам они нашли Густибуса с Ионой, которые опять заспорили, на этот раз о том, где кому обитать. Магу хотелось занять небольшую спаленку поблизости от большой комнаты, где стояли пустые книжные полки и имелся вполне уютный камин, перед которым стоял широкий и слегка продавленный диван, а в небольшом эркере находилось бюро, за которым можно было писать, не заботясь о свечках, потому что его с трех сторон освещали высокие и светлые, несмотря на затянувшую их паутину, окна.

Ту же комнату захотел и батюшка, но он в конце концов согласился на крохотную каморку, расположенную подальше, и имеющую отдельный выход наружу, на выложенную плитами площадочку, с которой неширокая лестница выводила во двор, и продолжалась отдельной дорожкой к молельне, пристроенной к главному дому. В самой молельне находился алтарь, небольшой иконостасик и иконы по стенам. Вот они были правильными, руквацкими, только мало их оказалось. В темноте молельни Диодор, который оказался там с Дерпеном и Ионой, узнал только Благочестивого Федра и Нила Устроителя. Они смотрели на пришлых мирквацев с досок как старые друзья, которые неожиданно заглянули к ним, и за которых теперь следовало отвечать перед Вседержителем.

В общем, к обеду все как-то устроилось, и даже появилась толстая, слегка неопрятная женщина, которую привел все тот же Атеном, и определил, как распорядительницу, которая согласилась кормить и ухаживать за всей компанией. Тетка эта не представилась, поглядывала на имперцев сурово, но сразу же выделила наметанным глазом Стыря, и запрягла его в дело. Вдвоем они отправились на ближний рынок и уже через часок, разгоряченные, притащили вполне достаточные на первый день припасы. О том, на каком языке они общались, князь Диодор не собирался даже гадать – тетка эта и не думала говорить на рукве, а уж Стырь в отместку, решил говорить на таком южном диалекте, что его и князь не всегда понимал.

А спустя еще час снова появился Атеном. На этот раз он был еще бледнее, зато за ним двигалась целая процессия. Она состояла из черырех женщин и двоих мужичков, которые очень торжественно и уважительно поздоровались с одноногим привратником. Оба мужичка на него чем-то неуловимо смахивали, вот только бород у них не было.

Одну из женщин, насколько понял князь, распорядительница тут же назначила кухаркой, двух – помоложе и постарше – горничными, они должны былм прибираться в покоях и одновременно прислуживать. Четвертую, самую неряшливую и пожилую, определили посудомойкой и прачкой, и насколько князь понял речь распорядительницы, она же должна была помогать остальным своим товаркам.

Плотного и лысого мужичка отправили на конюшню, хотя Стырь и расстроился, когда Диодор высказал, что ему теперь при конях дела будет не много. Другого, почти совсем мальчишку, по имени Креп, назначили в посыльные, и как ни странно, в переводчики. По-руквацки он говорил странно, в чем-то похоже, а в чем-то совсем иначе, чем говорил Атеном, но он все понимал, и опять же, по словам куртье, бывал услужлив. Такая рекомендация Диодора удивила, он даже переспросил:

– Вот этот?.. Услужлив? Да ты посмотри на его хитрую рожу, он же обыденный парский проныра, который за пару грошей и хозяев продаст, и чего доброго, столовое серебро украдет.

Атеному было не до споров, он хотел, кажется, только разобраться с устройством всей компании, по распоряжению князя Притуна, и побыстрее исчезнуть. Поэтому он отозвался не слишком вежливо:

– Он сын хорошего человека, и не станет воровать. А что касается хитрости, так это к лучшему, князь, без хитрости в нашем деле не обойтись.

Тогда-то князь Диодор и решился поговорить с Атеномом напрямую.

– Атеном, мы бы могли обойтись и меньшими… удобствами.

– Не знаю, на что ты, князь рассчитывал, но… Не нам о том думать, все уже решено. А дом… Оживить его нетрудно. – Он осмотрелся по сторонам вполне парского холла, в котором они стояли, и непонятно добавил: – То же могу сказать и о людях, которые теперь, князь, будут вам служить.

Так напрямую разговориться не удалось, поэтому князь только сокрушенно покачал головой, но вслух сказал:

– Тогда вынужден признать, что ты, Атеном, молодец.

Диодор и сам не мог бы объяснить, почему решил похвалить куртье. Тем более, что тот в его похвалах не нуждался. Что сразу же и выявилось, когда Атеном резковато отозвался:

– Меня князь посол к тебе в помощь определил, и придется мне некоторое время, по крайней мере, тоже тут послужить. А ты, как я заметил, привык, чтобы все получалось быстро.

Диодор усмехнулся. Не вполне четкое понимание Атеномом руквы рождало какое-то странное, непривычное отношение, которое он-то попытался наладить, да вот, по-видимому, не слишком удачно.

– Это – есть, ничего не возражу.

Атеном вдруг очень внимательно, почти враждебно посмотрел на князя Диодора, вздохнул, отвел глаза, и тогда лишь отозвался негромко:

– К тому же, хочу, чтобы все было ясно с самого начала. Меня эта служба, это задание не устраивает. Я бы хотел, чтобы все оставалось, как было, и жить хочу при моем настоящем господине. Вот только… без меня тебе не обойтись.

Диодор удивился, такая откровенность от этого длиннолицего была и впрямь удивительна. Видимо, князево желание поговорить без околичностей куртье было замечено, хотя он и понял это по-своему, да так, что теперь и князь решил, что выяснять отношения преждевременно. Поэтому он, нахмурившись, отозвался:

– Это мы еще посмотрим.

И вдруг Атеном размяк лицом, в его глазах даже появилась та самая западная хитрость, к которой Диодор еще не привык, но с которой все же следовало считаться, коль уж они тут оказались.

– Ты все же, князь, думай о том, как дело свое сделать, тогда… И я свою награду получу, можешь не сомневаться. – Атеном еще разок оглянулся, ничего, разумеется, нового не увидел, повернулся к выходу и через плечо бросил: – На сегодня, князь, все, теперь вам устраиваться следует, а я в посольство вернусь. Если будет что-то нужно, ты знаешь, где меня найти.

И вышел, причем даже дверь их нынешнего дома заскрипела по-особенному, словно соглашаясь с Атеномом, что к этим имперцам относиться нужно именно так, как он себя повел. И никак иначе. Все же гордые они тут, на западе, подумал князь, или это у них практичность такая?

Слуги тоже как-то расположились, и уже к вечеру, еще до ужина, действительно, все как по мановению волшебной палочки устроилось удобно и привольно. Князь походил по дому, чтобы знать, что где находится, но плохо почему-то запоминал. Дом был все же незнакомой, чужой постройки. Наконец, Диодор решил, что дом запомнится сам, когда захочет того.

А для успокоения отправился на конюшню коней морковкой угостить. На него сдуру принялся ворчать конюх, которого им привел Атеном. Смысл его негромкой, но явно неблагоприятной для князя речи, можно было понять так, что нечего, мол, коней баловать, они и без того езженные, а лишняя ласка их только испортит. Князь попробовал было поговорить с ним, но не удалось, у нового конюха было действительно немало работы и к разговорам он был не склонен.

Ужин прошел в большом зале, новая горничная, под присмотром домоправительницы, или как еще ее можно было величать – мейстерины, подала какую-то фасоль под сладким перцем и странного вида жаркое, которое все же по солдатской привычке не слишком привередничать все умяли так, что и соуса не осталось. Вот только хлеб никому не понравился, даже маг разразился тирадой, что мирквацкий хлебушек вкуснее будет.

Общего разговора не получалось, все слишком вымотались в дороге, и еще устали от обилия впечатлений. Поэтому спать легли рано, как здешние говорили – не зажигая свечей, то есть, когда едва-едва стемнело. Тем более, что их горничная, с помощью мейстерины, так постелила, что любо-дорого было в кровати укладываться.

Князь все же немного посидел перед тлеющим камином, выслушал версию батюшки, что дрова и тут плохие, один хворост, никаких полешков не сыскалось в дровяном сарайчике, и понял, что тоже устал. Вот ведь, думалось ему, когда он слипающимися глазами смотрел на язычки куцего пламени, и как вялый дым уходит в дымоход, в армии куда больше успевал исполнять, а поди ж ты, вымотался как новобранец. Да он и был, к сожалению, новобранцев в этом деле, в этом городе. Эта мысль князя доконала, и он тоже отправился к себе.

Но случилось иначе. Стырь немного повредничал днем и все же добился своего, почти без смущения решил спать в крохотном, всего-то на одну кровать будуарчике, примыкающем к комнате, которую выбрал себе спальней Диодор. И когда он услышал, что князь укладывается, неожиданно пришел, сел в одной нательной рубахе на высокий стульчик, уставился в окно, из которого открывался вид на весь двор, и подпер щеку кулаком.

– Ты чего? – спросил князь.

– Ага, князюшка мой, наверное, не ожидал, что я так близехонько к тебе окажусь? – Стырь говорил нескладно, видно было, что тоже умаялся. – А если тебе кликнуть кого захочется ночью? И мне бегать через весь двор – не привык я… А так все будет, как в армии заведено.

Князь зарылся в большие, пышные, но и тугие, не руквацкие подушки:

– Ты что же, решил по-армейски постоем тут расположиться?

– Лучше же будет, – отозвался Стырь. Но думал он о другом. – Князь, ты как думаешь, нужно караулом двор обходить?

– Зачем? В городе живем, людей вокруг много.

– Все же, ворота я проверю ночью, – решил Стырь. – Мало ли что? Здешние люди для меня – потемки, я в них ничего не разбираю. Вон, я просил два факела у воротницкой запалить, а они токмо один оставили.

– Они еще один у входа в дом воткнули, – сонно отозвался князь. – Всего два и получилось.

– Нет, что ни говори, князь, а слишком бережливые они. – Опять Стырь помолчал, дрогнул плечами, холодно ему сделалось. – И в спальнях не топят, говорил мне Густибус, что у них так заведено, чтобы под одеялом греться. А мы-то привыкли на печке…

– Ты бы не дрожал тут и не рассуждал, а спать шел.

– Идти-то, пойду, куда ж денусь… Да вот о Шамидоре думаю.

– О ком?

– Да о конюхе новом. Он, конечно, за лошадьми ходить умеет, слов нет, но без души как-то.

Князь сонно подумал, вот ведь как, Стырь, простецкий человек, а вдруг – философствовать начал. Но к этому князь привык, многие соображения Стыря бывали острее и точнее, чем иной раз у самого князя получалось. Диодору мешали происхождение, образование и привычка к дворянскому обращению, а Стырь все понимал иначе и проще, зато правдиво. Видно, такой вот день настал для князя, когда ему люди все, что думали, говорили, не смущаясь. Поэтому он, на всякий случай, спросил:

– Еще чего?

Вопрос этот Стырь знал, так Диодор спрашивал, когда хотел знать мысли человека.

– Город – чужой, и люди чужие, – проговорил Стырь.

– Говорят, на чужбине особая тоска наваливается, – отозвался князь, решив немного Стырю помочь. – Ностальжи называется по-здешнему, совсем другая штука, чем меланколи, например. Вот уж не думал, что ты к этому способным окажешься.

– Э-э, князюшка, я на родине, почитай, и не жил, как из мальцов поднялся, сразу в службу пошел, так что… мне все – дом родной, лишь бы свои вокруг были… И кони, конечно, как же без них?.. А тут иначе, боюсь, без души и люди-то живут.

– Спать иди, – уже строго приказал князь.

Стырь по-прежнему не послушался.

– Оно, конечно, Империя, у нас всего много, и везде бывать приходится… Я вот думаю, князь мой, ты бы сказал домоправше нашей меня местному говору учить, а то что же я за денщик твой, если по-чужому говорить не могу?

– Да иди ты спать, ирод окаянный! Завтра же опять подниматься придется ни свет, ни заря!

– Иду, князь, иду. Но прикажи все ж.

После рассусоливаний, которые так неожиданно из Стыря вылились, и самому князю вдруг уснуть стало сложно. Он послушал, как в недалекой своей каморке Стырь укладывается на скрипучую кровать и что-то шепчет, то ли молится, то ли ругается на холод. Хотя, вряд ли молится, наверное, все же, жалеет, что печей в спальнях феризы не ставят. И подумал, может, ему жаровню какую-нибудь отыскать, чтобы он угли из камина к себе в комнатуху затаскивал? Мейстерине это, конечно, не понравится, но ничего, обвыкнет.

После этого мысли князя перекинулись на всю их компанию. Несмотря на проведенные в дороге недели, он почему-то не мог представить себе, каковы будут в деле и Дерпен, и Густибус, и батюшка… Впрочем, нет, думать нужно наоборот – батюшка, Дерпен, и лишь в последнюю очередь Федр Густибус. Хотя, если вспомнить, как Дерпен дрался в Кебере, наверное, он хорош. И с батюшкой им свезло, его добродушие, неизменно хорошее настроение – это не последнее, что может пригодиться в деле. Только бы знать, что это за дело такое?..

Где-то в отдалении заскрипели рассохшиеся полы. Видно, кто-то ходил по дому, что-нибудь проверял, не мог успокоиться. А ведь и слуги нас опасаются, продолжил размышления князь. Даже мейстерина эта, и та не представилась, не очень-то склонна, видимо, на короткое знакомство идти. Лишь приседает по-местному, да слуг гоняет, чтобы они тоже приседали, когда имперцев видят.

В Рукве слуг тоже школили, иногда требовали, чтобы они кланялись, когда господа проходят мимо. Но в обычные дни не очень-то это и соблюдалось, не то, что годами, поколениями жили вместе, и едали, бывало, за одним столом, и в церквях стояли рядом, и работать вместе случалось, если барина к тому тянет… В Рукве все было знакомо, мило и привычно. Там любой человек был отчего-то заранее знаком и понятен, а тут… И что же это я, почти разозлился Диодор, от Стыря что ли заразился тоскою?

Дом продолжал поскрипывать, отогреваясь каминами и кухонной печью… Впрочем, нет, решил князь, печь внизу на ночь пригасили, бережливые они, как заметил все тот же Стырь. Диодор устроился поудобнее, собираясь все же спать. Но тут же подумал, что постель пахнет совсем уж незнакомым запахом, не неприятным, скорее, даже успокаивающим, но все же каким-то странным. И ведь ясно же, что это какая-то местная трава, а может, и не совсем местная, феризы – они могли ради ароматов из таких краев травы привезти, что только удивляться останется. Очень они любят удобства разные, хотя, если по-честному, наши тоже любят. Только не случилось князю с ними познакомиться, на войне разное бывает, не бывает только чрезмерного удобства.

Хорошо хоть, в баню сходить удосужились, это в самом деле здорово. Банька, конечно, оказалась, тоже не чета руквацким, слишком просторной, и камня в ней было многовато, такую баньку по-настоящему и не прогреешь, тем более местным сушняком, а не нормальными дровами. Да и вода отдавала запахом то ли болота, то ли непомерно длинного водопровода. Даже в степях уж на что вода нехороша бывала, а так-то не пахла. Но как бы там ни было, а все же это была баня. Даром что ли дом этот имперское посольство прикупило?

И чего они так летели сюда, продолжал думать князь Диодор, вот даже князь Притун говорит, что не было особого спеха… Его мысли от этой немудрящей идеи вдруг свернули на то, что ему и остальным теперь предстояло.

Да, теперь-то дело требовало другого, не гоньбы, какая только у ямщиков бывает, а очень точного исполнения задания, данного Тайным Приказом далекой отсюда Мирквы. Придется думать, ходить к разным людям, разговаривать с ними, приглядываться к тому, как тут что устроено, и так же думать придется Дерпену, Густибусу и батюшке Ионе… Тем более старательно, что им такой вот дом выделили, который, как в старых сказках, спал-спал, а потом они приехали и разбудили его…

И сколько же они тут проживут? Может случиться, что год, а может, и неделями все обойдется. Лучше бы, конечно, побыстрее обернуться, и для службы хорошо, и для Выготы с начальством, и для дела… И князь, не заметил, как все же уснул, даже не услышал, как верный Стырь тишком прошел через его комнату, чтобы обойти двор и проверить еще разок двери с окнами. Около князя Стырь постоял, пробуя разглядеть Диодора в кровати, кивнул и пошел дальше, в им сами же придуманный обход нового жилья.

11

Утро выдалось хмурое, сырое, серое, как некрашеное полотно. И за окнами висела такая тяжелая, труднопробиваемая мгла, что князь Диодор даже засомневался, не рано ли он проснулся, может, стоило еще немного поваляться в кровати, все равно непонятно было, рассвет наступил или не вполне еще. Но город просыпался, хотя тут, на окраине особого шума не было. Только где-то в отдалении кричал одинокий петух, да отгавкивались от него местные собаки.

Все же князь решил подниматься и оказался прав. Остальные тоже поднялись и даже собрались уже в главной столовой, кроме батюшки. Князь этому подивился и попросил горничную сходить за ним, как оказалось уже и батюшка поднялся, и пораньше прочих, только он устраивал свою молельню. К остальным он пришел замезший, потирающий руки, довольный светом и тем, что успел сделать. Как обычно, он улыбался, поблескивая в утреннем, не совсем верном свете своими очечками.

Ели молча, еда была хороша, но в меру. Видно, даже стряпуха еще не освоилась с новыми своими господами, не знала, что им поутру лучше всего помногу и пожирнее следует готовить, а не эти дурацкие местные рогалики с черным кофе, который больше был похож на тот деготь, каким моряки свои корабли смазывают.

Одеты все были тоже весьма презентабельно, даже Дерпен приоделся, правда, по-своему, по-восточному – невысокие башмаки с пряжкой, панталоны, короткий кожаный колет, и шарф вместо пояса, за который зачем-то сунул длинный кинжал. Видно, учился у Густибуса одеваться так, чтобы и не позорить Империю, и в соответствии со своей раскосой и темноватой физиономией. Глядя на него, и жуя эти рогалики с маслом и какой-то сладкой местной сельдью, которую все же попросил подать батюшка, Диодор сказал:

– После завтрака соберемся в библиотеке, будем думать и предполагать, что следует делать.

– Нам бы понять, зачем вообще мы тут оказались? – мельком, не очень уверенно отозвался Густибус.

– И это проясним, – отозвался князь.

После завтрака, когда каждый еще разок пробежал взглядом стол, потому что все же голодно вышло, отправились в ту комнату с камином, которую князь определил как библиотеку. Огонь в камине еще не разожгли, пришлось вызывать мейстерину, и просить ее сделать это побыстрее. Пока мальчишка Креп возился с помощью горничной над огнем, Дерпен сходил-таки на кухню и попробовал что-то там стянуть у кухарки. Она изумилась такому вторжению в свою вотчину, но сообразила, что следует наложить на поднос более плотной еды, и прибавила к ней неизбежный кувшин с вином. Когда восточник, не чинясь, сам приволок эту снедь, все устроились и принялись подкрепляться вторично.

Густибус намазал себе изрядный кус хлеба не патокой, а маслом, щедро сдабривая его сухой травой для вкуса, и осторожно разбавляя вино водой. Такую же снедь в кресле жевал и Дерпен. Только батюшка обошелся все теми же рогаликами, которые по-местному окунал в молоко. Оно было подозрительным на вид, больше смахивало на пахту, но Диодор решил на это внимания не обращать, и тоже налил себе стакан, который все же был приспособлен для вина, но за неимением более подходящей посуды, обошелся тем, что есть. Посылать еще раз горничную или мейстерину на кухню он поленился.

Неожиданно в комнату сунулся тоже позавтракавший, но по-прежнему голодный Стырь. Князь посмотрел на него, и ординарец все понял, промямлил:

– Я за дверью постою, если что, зови, князюшка.

Расселись, жуя и прихлебывая каждый свое. Князь Диодор еще разок окинул взглядом комнату, она была, наверное, удобной, если подольше тут пожить и к ней привыкнуть. И огонь добавлял уюта, и занавески, которые теперь очень плавно обрисовывали тот зимний свет, который падал в окна, хотя они, наверное, были лучше летом, под прямым солнышком. И кресла были отличными, и диван удобным. А поднос с едой на столе казался самым уместным и полезным предметом обстановки, особенно для Дерпена, который намазывал уже второй кус хлеба. Только полупустые полки нагоняли тоску, но и их уже обмели, пыли видно не стало.

– Нужно сказать стряпухе, – жуя, невнятно проговорил Дерпен, – чтобы они поутру кашу какую-нибудь готовили. Хоть гороховую, но лучше гречу. И чтобы бульон давали с вареной курицей.

– Я лучше бы жареных колбасок с яишней просил, – высказался Густибус. – Мне-то посты соблюдать – не по чину… А еще лучше, пусть окорок жарят.

– Нет, отчего же, – вступил батюшка, – рогалики эти с молоком вполне… Только хорошо бы маку на них вместо тмина, или изюму в тесто, а то непривычно.

Князь посмотрел на мага, тот кивнул, все уразумев и соглашаясь.

– Ладно, этим я займусь, объясню мейстерине, что люди мы нетребовательные, но все же кормить нас поутру следует сытнее. – Он внезапно воодушевился, даже свой бокальчик отставил. – Дело в том, что у них очень быстро второй завтрак случается. Мы-то к нему непривычные, вот нам пока и голодно.

И умолк, потому что увидел, что князь сидит за столом в высоком кресле, чуть развернувшись к камину, и думает. Лицо его при этом сделалось отдаленным, словно он был один, и никого и ничего не слышал. А потом стал говорить.

Передал свой разговор с князем-послом Притуном. Кратко, не вдаваясь в излишние подробности, и скрывая свое недоверие ко всей этой истории, пояснил, чего от них теперь ждут. И здесь, в Парсе, и там, в Империи, на Миркве.

Дерпен как сидел истуканом, так и остался, лишь дожевал и замер. Даже глаза ни разу не отвел, чтобы подумать над услышанным, или он таким становился, когда именно соображал. Батюшка ощутимо напрягся, стало понятно, что ему все предприятие показалось и чуждым, и неприятным, и может быть, невыполнимым. Либо ему следовало поразмышлять над услышанным дольше других. И несомненно, помолится еще ему нужно было, хотя он и получил благословение на это путешествие, и на все, что им предстояло, но хотелось теперь ему укрепиться духом. Тогда-то он поймет, решил князь, что нет у них другого выхода, как разрешить всю ситуацию разом.

А вот Густибус как жевал, так и продолжал, пока слушал. Лишь пару раз по его лицу пробежало странное выражение, словно быстрый нервный тик, так он, вероятно, выражал свое непонимание. И он стал сразу же задавать вопросы.

– Князь, – спросил он, едва Диодор умолк, – да как же такое возможно? Ведь не просто тут с деньгами обращаются, до них еще добраться нужно, каким бы доверенным и проверенным человека не считали. Это же западники, уж они-то умеют монеты считать.

– Монеты считать все умеют, – буркнул Дерпен.

– Они по-другому считают, точнее и откровеннее… – И маг закончил свое глубокое замечание: – И нельзя же всех подряд обмануть подложными приказами?

Диодор подумал еще разок, убедился, что он, вроде бы, все рассказал правильно, ничего существенного не упустил, и все сформулировал, как и ему рассказывали.

– Как видишь, оказалось возможно, – заметил он. – А что касается подложных приказов… Так тут и к дисциплине приучены, не только деньги считать… Это, похоже, их и подвело.

– Дисциплина не может подвести, – вставил свое мнение Дерпен.

– Легенды – легендами, князь, – снова стал спрашивать Густибус, – а что известно про того, кто у них на юге с арматорами пошуровал?

– Теперь это уже неважно, дом арматорский разорился, все, кто с ним дело имел, тоже понесли убытки, как я говорил. Деньги исчезли. Человек, который все это устроил, тоже на месте не остался, наверное. – Князь потер свой свежевыбритый подбородок. – А вернее следует сказать, что не человек это был, а человечий оборотень… Умеющий принимать чужой облик, и пользующийся этим необычайно ловко.

– Если он настолько смел и искусен, – неуверенно заговорил батюшка Иона, – как же его определить? Ведь не дураки же тут живут, наверняка его и местные… преподобные видели, и не определили его.

Он размышлял о том, что у него не хватит умения увидеть оборотня, даже если он с ним нос к носу столкнется. Диодор посмотрел на отца Иону, решив поддержать его.

– Зато у нас взгляд со стороны, батюшка, мы не очень-то зашорены тем, что привыкли к здешней жизни. Это наша выигрышная особенность.

– Как раз это – о двух концах палка, – пробурчал Дерпен. – Мне, например, почти все местные на одно лицо кажутся. Я их только по платью и определяю – кто мужчина, а кто женщина. И то не всегда уверен.

Кажется, воин даже не шутил. Иона задумчиво проговорил:

– Значит, оборотень этот, на той арматорской компании потренировался, прежде чем на большее воровство решился? И решился-то потому, что там, на юге все получилось.

– Несомненно, – подтвердил князь.

– И еще, при том, подучился, – добавил Густибус, тоже серьезный, каким его князь никогда прежде, кажется, не видел. – Ведь не каждый знает, как обворовать и государственную, и королевскую казну едва ли не единым махом. Это, судари мои, сложно, на этом запросто и погореть можно.

Отец Иона вздохнул так тяжко, так глубоко, что князь, сам не замечая того, даже одну бровь поднял от удивления.

– И нам его теперь найти следует?

– Таково наше задание, наша служба, батюшка.

– Уму непостижимо! Как же мы с этим справимся?

Князь бы тоже развздыхался, если бы ему не полагалось демонстрировать уверенность и несомненность их победы. Поэтому он заговорил о другом.

– Я прошу вас обратить особое внимание вот на что… Дело приняло такой оборот, что действовать нам придется и скрытно, пока возможно, и очень грамотно, точно. Никаких лишних шагов предпринимать не следует, иначе нас же потом в разглашении этой государственной тайны и обвинят.

– Пожалуй, да, – кивнул Дерпен. – Такое бывает.

– Попробуем составить план наших действий, насколько я себе его представляю. Во-первых, нужно понять, как такое стало возможным? Что конкретно предпринимал этот неизвестный нам пока вор-оборотень, чтобы… заграбастать едва ли не всю парскую казну. Во-вторых, довольно отчетливо прослеживаются действия, согласно которым он в одиночку этого устроить не мог. Значит, нам нужно искать его сообщников, тех, с кем он это воровство провернул. Узнаем их, возможно, узнаем и про него достаточно, чтобы выследить и захватить. В-третьих, следует серьезно подумать о том, чтобы отследить пути, по которым он вывозил из Парса деньги.

– Это необязательно, – вставил маг. – Они вполне могут быть тут же, в городе, где-нибудь в потайном месте, но недоступном, тут таких достаточно, поверьте мне.

– Таких и на Миркве достаточно, – сказал Дерпен. – И в любом стольном городе, и вообще – везде.

– Если они тут, тогда… Это хорошо, – сказал Диодор, – это просто замечательно, если они тут. Потому что, помимо прочего, успех нашего следствия будет оцениваться и по тому, найдем мы деньги или нет. Если найдем, нам многое простится, ежели мы какие-либо ошибки по ходу совершим. А то, что мы их совершим… Этого, кажется, не избежать.

Густибус вдруг полез в карман и достал серебряную монетку, повертел в тонких пальцах, взвесил на ладони.

– Два с лишним миллиона ливров, это же… – Для доказательства своего соображения, он дотянулся до стола, за которым сидел Диодор, и положил серебряную чешуйку перед ним сбоку от кубка с недопитым молоком.

Князь тоже повертел серебряный ливр, действительно похожий на гривку Империи.

– Да, – согласился он, – два с лишним миллиона – это не один десяток ящиков. Весьма тяжелых. Для их перевозки не один воз потребуется. Вот если учесть золотую монету… – Он задумался, хорошо бы знать, какова доля в похищенном приходилась на серебро, а какая была в золоте. Нет, это неважно, да и не узнать этого теперь. – Все равно, возами придется это богатство перевозить. Тем более, что королевская казна, это не просто деньги, это слитки, серебряная и золотая посуда, сокровища, подсвечники, дорогое оружие…

Внезапно батюшка встрепенулся.

– А охрана? А возчики, может, грузчики?

– Они, скорее всего, солдатами обошлись, – сказал Дерпен.

– Тут не грузчики, тут гвардейцы нужны и под командованием доверенного офицера, – согласился князь. – Без офицерского пригляда все это казалось бы подозрительно, а они все же сумели и казну вывезти, и ни в ком в законности своих действий подозрений не посеять.

– Вот этого офицера и следует найти, – заметил тогда Густибус.

– Но сначала, – продолжал князь, – следует узнать, как же он захапал столько и почему ему это было позволено до такой степени, что только сейчас, через многие месяцы после того, как он свое воровство осуществил, это стало известно. Да, вот еще что, четвертое в моем плане – почему обратились к нам, в Миркву?

– Как почему? – удивился Густибус. – Дикой магии испугались. С ней, если хочешь знать, шутки плохи. Если есть такой, кто может в кого угодно обращаться, тогда и власти уверенной в державе, почитай, нет.

– При том положении, – раздельно высказался князь, – в котором они оказались, бояться – слишком большая роскошь, нужно действовать. – Он помедлил. – Значит, какое-то расследование проводилось. Но вот почему оно окончилось такой неудачей, что воззвали к имперскому Тайному Приказу?..

И вот тогда Густибус выдал совершенно замечательное соображение, кстати, когда-то мысли Диодора шли, примерно, в таком же направлении:

– А может, они и не хотят, чтобы мы во всем разобрались? Может, они как раз хотят, чтобы мы на этом расследовании провалились? А тогда и с Парса в имперскую казну подати уменьшат, и нас можно будет… как ты, князь, говоришь, обвинить в разглашении государственной тайны, в общем, всех собак понавешать.

Помимо воли, Диодор улыбнулся. А батюшка строго спросил:

– Что навело тебя на такую-то чушь?

– Да то, что мы для выполнения этой миссии не пригодны! Ну, посмотрите, кто же мы такие? Князь – солдат, служака с отдаленной окраины, он и запада не знает, и по-феризски не слитно говорит. Ты, батюшка, слов нет, в богословии, может, и дока, но для понимания света, понимания всего, что нас теперь окружает, практически непригоден. Дикую магию, возможно, почувствуешь, но сумеешь ли с ней справиться?

Батюшка в который раз вздохнул.

– Для того молитвы есть, чтобы научиться понимать. И рассудок, вкупе со здравым смыслом. А чтобы с магом этим воровским справиться – тебе придется постараться. На то тебя и взяли.

Вот чего князь не хотел теперь допустить, чтобы между этими двумя опять пикировка началась, теперь нужно было, чтобы они стали единой, сплоченной командой. Вот только, подумал князь, какая-то у него слишком умная команда получилась, и спорить горазды, и образование им не в помощь оказывается, а в нежеланные сомнения… Или именно из-за образования они и горазды на споры?

– В том, – сказал он, чуть подняв голос, – что мы были для этого дела назначены, свое разумение есть. Нас для такого задания заподозрить трудно, и в то же время, мы можем с ним справиться… Если поймем, как само воровство устроилось.

– Не знаю, – пожал плечами Густибус, – все же следили за нами… Не просто так.

– Об том, как понять воровство, тебе, князь, подумать следует, – сказал Дерпен, нахмурившись. И как-то по интонации его голоса стало ясно, что вспомнил он, что в одном чине с князем.

– Следует, – согласился князь. – Мне обо всем теперь думать следует.

Потому, хотел он добавить, что дело это разрешить необходимо. Все равно необходимо, что бы о нем батюшка, Дерпен и Федр, и остальные, что в Миркве остались, не полагали.

Но не успел добавить-то, потому что дверь скрипнула, и в образовавшуюся щель просунулся Стырь. Он был взъерошен, и глаза у него были круглыми, как пресловутые ливры.

– Господин мой князь, тут… – договорить он не успел.

Дверь распахнулась уже широко и почти без скрипа, Стырь отлетел в сторону, будто унесенный ураганом, и в комнату вошел Атеном, а за ним… По властному, резкому и тяжелому лицу этого человека, еще прежде, чем по его одежде, богатой и чрезмерно украшенной какими-то самоцветами, стало видно, насколько он облечен властью. Привычной и несомненной.

К тому, чтобы начинать все сейчас, даже не договорив со своими подручными, князь Диодор, как ни удивительно, оказался готов. Он поднялся и поклонился вошедшим на свой манер, по-руквацки. Пусть они, парсы эти, тоже привыкают, что скакать козликом, приседать и прищелкивать подошвами, размахивать руками и строить дурацкие мины он не будет. А будет он теперь в их дела вникать и во всем разбираться строго, даже пристрастно, и тоже – на свой, на имперский манер. Раз уж сами не разобрались.

12

Куртье Атеном нелепым шажком вбок уступил проход в дверях и необычным для него высоким голосом почти закричал:

– Оприс Тамберсил, главный распорядитель канцелярии, верховный маг двора его величества короля Фалемота.

– Ого, – забурчал едва слышно Дерпен, – у них еще маги придворные остались со старых времен.

Князь Диодор вышел вперед, потому что важная персона, именуемая Оприсом Тамберсилом, ждал именно этого, так и не войдя в комнату по-настоящему. Пока он стоял, его пытливые, умные и чуть желтоватые глаза окинули всю комнату, всех сидящих тут четырех людей и впились с непонятным значением в Диодора. А потом он сделал движение головой, которое при большом желании можно было принять за приветствие.

Хорошо, что он не начал танцевать при поклоне, подумал князь, сразу видно не вполне светского человек, а добывшего себе все титулы и должности трудом, умом и успехами в службе. Это князю тоже понравилось.

Оприс еще раз двинул головой, здороваясь уже со всеми тут находившимися. Князь довольно бегло представил свою команду, каждый по-своему поднимался и приветствовал распорядителя королевской канцелярии и мага. Батюшка Иона – по-пастырски, Дерпен – по-восточному, почти как перед вызовом на бой, а маг Густибус довольно сложным поклоном, обозначая свою роль в этой компании.

Снова расселись, Оприс был недоволен таким многочисленным собранием, и с особым сомнением посмотрел на Атенома, но князь не спешил даже куртье отослать. Впрочем, секретарь посольства сам, помявшись, решил вдруг оставить комнату. Он даже промямлил:

– Мне нужно там, в приемной… Если понадоблюсь, зовите меня, месиры.

Оприс уселся поуверенней в глубокое кресло, снова обвел всех проницательным взглядом своих желтых глаз.

– Король поручил мне ввести вас в это дело, князь, – проговорил он глуховатым, каким-то стиснутым голосом. – Будет лучше, если вы и впредь будете докладывать мне о ходе расследования. Только мне, понимаете?

– Несомненно… – Диодор замялся с титулом. Оприс его понял.

– Вообще-то мне пожалована милостью короля грамота на титул виконта, князь, но виконтство мое так незначительно, что все при дворе обычно обращаются ко мне по имени. Лишь подчиненным я не даю спуску, но в данном случае… Не уверен, что вы к ним относитесь.

– Верно, – вздохнул с облегчением князь. – Моим прямым начальством в данном случае был и остается лишь Тайный Приказ Империи, сьер Оприс.

– Разве вы?.. Не посольство от Кесаря? – удивился Оприс.

– Приказ об этом поручении был отдан от его имени, – неопределенно высказался князь.

Конечно, Кесарь являлся по феризским представлениям Императором, но не мог же князь пояснять главе королевской канцелярии, что он в Империи являлся весьма номинальной фигурой, которая далеко не всегда осуществляла исполнительное, оперативное управление. Структуру власти в Империи Опрису следовало бы знать самому, и не задавать дурацких вопросов, мешающих тому, ради чего они сюда прибыли. К счастью, ответ Оприса вполне князя успокоил:

– Никогда не понимал различий между вашим Кесарем и Императором Священной Империи макебуртов, который выбирается собранием курфюрстов. Думал, что у Кесаря все же больше реальной власти.

– У него больше власти хотя бы потому, что Священная Империя макебуртов входит в Империю как составная часть, – отозвался князь. Глупый разговор получался, поэтому он добавил: – Будет лучше, если ты, сьер Оприс, по-прежнему станешь к нам относиться как к чрезвычайному посольству по тому делу, которое мы все должны обсудить.

– Расследовать, князь. И как тебе, без сомнения, говорил ваш посол, князь Притун, по возможности вернуть деньги. Вот только… – и тогда Оприс уже с откровенным недоверием еще раз обсмотрел всех троих подчиненных Диодора.

– Ты можешь говорить свободно, сьер Оприс, – высказался князь Диодор. – Отсюда ничего не уйдет, а для дела будет полезнее, потому что люди эти будут точнее и вернее знать, что им искать, и с чем придется иметь дело.

– Даже если и так… Впрочем, да… – нехотя согласился Оприс. – Ваша деятельность, насколько я понимаю, создаст столько слухов и мнений, что долго это в тайне не продержится. – Он задумался. – Хотя, если по чести, ситуация настолько невероятна, что… До правды сплетники и болтуны вряд ли додумаются. – Он поднял голову и снова очень внимательно посмотрел на Диодора. Тому стоило большого труда понимать Оприса правильно, но пока, ценой изрядной сосредоточенности князя, это у него, кажется, получалось. Оприс и сам это каким-то образом понял и сделал весьма существенную уступку. – Будет лучше, если ты, князь Диодор, будешь задавать мне вопросы. Я не могу сообразить, как изложить всю… предысторию этого дела.

– Хорошо, – согласился князь. – Кто проводил расследование с вашей стороны, когда преступление открылось?

– Это был один из моих подчиненных, человек высочайших достоинств граф Апель род Моршток Менгский. Расследование это ни к чему существенному не привело… И по этой причине король хочет, чтобы именно я работал с вами.

– Надеюсь, он фиксировал свое расследование хотя бы в виде каких-либо докладных записок?

– Он не только отчитывался передо мной устно, но и вел довольно подробный журнал, который я регулярно получал и почитывал, чтобы понимать направление его действий. Не знаю, как сказать, я довольно далек от специфики полицейской работы… Но выглядели его поступки и решения, порой, довольно странно. Тем не менее, благодаря его расследованию я знаю, в общих чертах, что произошло.

– Об этом мы тоже поговорим, позже, – князь тоже собирался с мыслями. – А пока, виконт Тамберсил, расскажи, что известно тебе и, следовательно, что вообще знают об этом деле при дворе.

– В канцелярии его величества, – поправил князя Оприс, как ни скромен он был в своих повадках, но достоинства и своей действительной важности умалять не хотел. – При дворе знают мало, если вообще хоть что-то… Дело обстоит так. Более полугода назад, еще весной, к торговому дому одного из богатейших и влиятельнейших людей королевства месье Четомысла обратился сам король, приватным порядком. И под залог своего слова и расписок, скрепленных малой королевской печатью, попросил об очень крупном займе. По свидетельству наших агентов, Четомысл чуть не всех своих должников едва ли не ограбил, вывел все оборотные средства из собственных предприятий, но деньги все же собрал и передал их…

– Неужели настолько выгодные условия этого займа предложил… лжекороль? – спросил внезапно Густибус. И смутился, потому что вмешиваться в разговор он не должен был.

Оприс покосился на него, но все же ответил:

– Детали мне неизвестны, лучше будет спросить об этом Четомысла. Тебе, князь, – Оприс снова уставился на Диодора, – он не откажет в пояснениях. В общем так, воз со всеми деньгами исчез, попросту испарился не вполне понятным образом.

– Как именно, сьер Оприс? – вкрадчиво спросил Диодор, который решил все же, именовать своего посетителя как он привык, по имени.

– По словам самого Четомысла, и по свидетельству тех его служащих, которых расспросил Апель, в условленный заранее, чрезвычайно засекреченный срок в главном здании его банка, едва ли не в хранилище его богатств, появилось несколько солдат одной из гвардейских рот короля под командованием лейтенанта.

– Что это за человек? – спросил князь.

– Лейтенант этот не раз проявлял свою верность королю и доблесть в службе. Известная фигура при дворе, и хотя поговаривают, что он кутила, гуляка и бабник, но… У нас таких много, эти недостатки не мешают ему оставаться одним из доверенных людей короля.

– Как он получил приказ исполнить свое дело? Письменно или?..

– Нет, по словам графа д`Атум, так зовут этого лейтенанта, король во время одного из его дежурств самолично подошел к нему и недвусмысленно приказал сделать то, что он и исполнил.

– Это был именно сам король и никто другой?

– Он в этом не сомневается, при дворе граф служит около шести лет, за это время он видел короля множество раз и в самых разных обстоятельствах, ошибиться он не мог. – Оприс снова вздохнул и сел свободнее, видимо, разговор утомлял или раздражал его, не каждый день государственному секретарю и магу кто-то задавал вопросы, на которые нужно было отвечать. Обычно все происходило наоборот, он спрашивал, а кто-то вертелся ужом на сковороде, чтобы ответы были правдивыми и в то же время понравились, хоть сколько-нибудь, виконту Тамберсилу. – И вот еще что – я ему верю. Можете положиться на мое магическое образование и умение, он не лжет.

– Так, – кивнул князь Диодор, – граф д`Атум забрал воз с этими деньгами, в окружении немногих солдат для охраны такой невероятной суммы, и увез?..

– Он перевез экипажи за двадцать лье от города, от Парса… – Оприс запнулся, мучительно замолчал даже. – Дальше начинается нечто невообразимое. В чистом поле, проверившись, чтобы вокруг не было даже работающих крестьян, граф д`Атум, выполняя волю короля, оставил возы с имуществом, отозвал своих солдат на расстояние до четырехсот шагов, то есть, чуть меньше четверти мили. Разумеется, он наблюдал с холма, что происходит. Из ближайшего леска неожиданно появились какие-то люди, которых за расстоянием он рассмотреть как следует не сумел, окружили весь обоз и угнали его… Разумеется, в неизвестном направлении. Проследить за ними графу было строжайше запрещено.

– Так исчезли деньги господина Четомысла, – подытожил Густибус, уже не стесняясь. – Произошедшее графа д`Атума не удивило?

– У него еще не было достаточного понимания необычности происходящего, чтобы… о чем-то всерьез беспокоиться.

– В самом деле? – спросил князь.

– Интриги в нашей части света, князь, особенно при дворе, вошли в поговорку, – уже с заметным раздражением отозвался Оприс. – Я понимаю графа, к тому же, по его словам, ему случалось выполнять не менее головоломные и необычные приказы, поэтому он не очень-то обеспокоился. Далее… Через три или четыре дня тот же лейтенант граф д`Атум таким же образом вывез деньги из банка другого нашего финансового магната – банкира барона Ротшеста.

– Сьер Оприс, – прервал его князь, спокойно и задумчиво, государственный секретарь даже не удивился этому, по-видимому он уже стал привыкать к излишне вольной манере этого разговора. – В какой момент граф д`Атум передал Четомыслу расписки короля?

– В его доме, перед тем, как увезти деньги. – Оприс едва заметно усмехнулся. – Без них Четомысл не выпустил бы этот обоз с деньгами из своего дома. – И он догадался, о чем думает князь, упредил его невысказанный вопрос своим ответом. – А лейтенант получил расписки из рук короля при получении этого странного распоряжения, то есть, за несколько дней до всей этой… финансовой операции, если ее так можно назвать. Расписки были письменным ручательством и гарантией правильности его собственных действий.

– Понимаю, – кивнул князь Диодор. – И с банкиром Ротшестом произошло то же самое, ты говоришь?

– Шаг в шаг, до последней буквы, как у нас говорят, – кивнул Оприс. – Только место, где он передал воз с деньгами банкира неизвестным людям, вынырнувшим неизвестно откуда в чистом поле, было уже другим. По возвращению в Парс лейтенант через королевского лакея получил в награду перстень с небольшим бриллиантом и мешочек с деньгами, которые следовало раздать солдатам, принимавшим участие в этом деле, такова обычная форма благодарности сюзерена за исполненное поручение в наших краях. Но все же он начал думать, сопоставлять… И лишь по прошествию нескольких месяцев, когда возникли слухи, что кто-то… заграбастал чрезмерную сумму, принадлежащую королю, он сходил с докладом к маршалу тет Рену, и тогда-то все это дело открылось.

– Следовательно, расписки короля находятся до сих пор у господина Четомысла и барона Ротшеста? – спросил Густибус, который тоже о чем-то усиленно размышлял.

– Разумеется, – отозвался Оприс. – Они от них не отказались, потому что, по их словам, виделись именно с королем, и то, что встреча эта произошла в сугубо приватном порядке, ничего не меняет. Тем более, что во время этих… визитов был подписан и указанными господами и… человеком, назвавшимся королем Фалемотом, генеральный договор, со всеми обговоренными условиями, который эти расписки всего лишь дополняют… В свое время, если преступление не будет открыто, договора будут предъявлены к оплате, вернее, к выполнению изложенных в них требований, и король… Король Фалемот вынужден будет их погасить, хотя не имеет к этим займам никакого отношения.

Оприс задумался ненадолго. Потом почему-то отчетливо разозлился, сделался красным, даже немного подался вперед, чтобы с еще большим жаром продолжить свою речь:

– Более того, Мер тет Никомед, секретарь Палаты пэров, как выяснилось, по прямому распоряжению короля тоже перевел деньги из государственного казначейства. Как он передал объяснение, якобы, короля Апелю Морштоку во время расследования – будто бы для реорганизации госслужбы, всех государственных структур. Передача денег была обставлена очень схоже с теми двумя случаями воровства под залог королевских расписок, и это так же объяснялось необходимостью секретности… Правда, тут был задействован и один из торговых домов где-то на севере страны, я там даже никогда не бывал… – Оприс Тамберсил нахмурился, сокрушаясь. – Разумеется, узнать кто и как украл деньги из казначейства, теперь не представляется возможным.

– Удивительно получается, – вздохнул батюшка Иона, – огромные капиталы, переходят из рук в руки как горстка денье на рынке, и никому в голову не приходит спросить самого короля, что это все значит?

– Ну, какие-то объяснения исполнители этих приказов все же получали, – высказался Густибус, обращаясь к батюшке. – Другое дело, что они оказались лживыми, но некоторое время они этих людей удовлетворяли, следовательно, для целей настоящего вора оказались действенными.

– Также, – вздохнул Оприс, – председатель Государственного совета и секретарь Палаты пэров королевства, Мер тет Никомед, один из самых доверенных людей его величество короля Фалемота чуть ли не лично, опять же по приказанию короля, вывез из различных замков короля и даже некоторой знати несколько возов посуды, сокровищ и дорогого оружия. Все это тоже испарилось. Замок, куда они это отправили, принадлежит королю, но каждый раз по дороге эти обозы перехватывались неизвестными людьми, они предъявляли письменный приказ короля и… уводили все эти богатства куда-то еще. Люди Мера Никомеда тоже не проявили по этому поводу беспокойства, потому что такие вещи происходили и ранее, правда не с такими громадными средствами… Далее настала очередь Тампы тет Копмуса Сасумонского, главного казначея и распорядителя двора его величества, – произнес Оприс хмуро и совсем негромко. – Король как-то вызвал его к себе, объяснил, что он хочет вложиться в некое немалое предприятие, то ли отправить куда-то корабли, которые следует отменно оснастить, то ли дать в долг кому-то, кто эти самые торговые операции осуществим… И отправил куда-то около полумиллиона ливров, уже из своей, королевской казны. Снова скрепив долговые бумаги малой королевской печатью… Эти полмиллиона ливров, преимущественно золотом, исчезли неизвестно куда, как и все остальные.

– Кстати, – поинтересовался Густибус, – кто имеет право распоряжаться этой малой королевской печатью?

– Прежде всего, я сам, – признал со вздохом Оприс. – Еще, разумеется, распорядитель дворе его величества… Тампа тет Копмус Сасумонский. – При этих словах он сделал какую-то гримаску, на что князь Диодор обратил внимание. – И еще, разумеется, сам король, когда ему нужно заверить какие-либо бумаги. Но и я, и тем более Тампа… Сасумонский, – добавил он через легкую запинку, – во всех случаях неукоснительно выполняем волю короля, при обращении к этой печати.

– С Сасумонским, сьер Оприс, у тебя не слишком дружественные отношения? – спросил князь.

– Тампа… доставлял мне прежде немало хлопот. Но у него есть два неоспоримых достоинства – он честен и служил распорядителем двора еще при отце короля Фалемота, Винтоне ди'Парсе.

– Малая королевская печать – это в вашем королевстве… весьма серьезно, не так ли? – спросил для верности князь.

– Весьма, князь. Она служит неукоснительным подтверждением слова или распоряжения короля. – Оприс махнул головой, как лошадь, отгоняющая мух, избавляясь от каких-то смутных и тяжелых своих мыслей. – Но вот какая штука… Подделать ее, в принципе, не составляет труда. Это мог бы сделать любой сколько-нибудь искусный ювелир или резчик по металлу. Что, по-видимому, и было проделано. Причем, с подлинным искусством, Апель Менгский весьма подробно изучил едва ли не каждый случай ее использования за последние полгода, но не нашел никаких злоупотреблений. Тебя, князь, этот путь расследования никуда не приведет, он уже отработан… твоим предшественником. Если печати на расписках поддельные, то выглядят не хуже подлинной.

– Тогда, сьер Оприс, – снова вмешался маг, – было бы лучше заменить ее.

– Это и было проделано по настоянию Апеля едва ли не сразу, как выяснилось, что существует эта подделка. Все государственные органы были извещены, что старая печать отменена, а вводится новая. И пока за последние два месяца не было ни одного случая воровства… известным нам способом.

– Разумно, – согласился князь. – Какие еще печати могли быть применены при… этих фальшивых займах? Какие вообще печати существуют для подобных целей?

– Печатей, удостоверяющих приказ короля всего четыре – Большая и Малая государственные, Большая и Малая королевские. Но первые три – не для расписок, они бы вызвали недоумение при… любой трансакции, даже подтвержденной личным участием короля или лжекороля в деле, – сказал Оприс. – Полагаю, как и в Империи, для использования каждой из этих печатей заведен определенный порядок, статут применения, и нарушать его было бы слишком большим риском для вора.

– Понятно, – сказал князь. – Сьер Оприс, как открылось это дело? Ведь, насколько я понимаю, государственные мужи, которые, как они думали, исполняют волю короля, не слишком озаботились тем, что они сделали?

– Не слишком, – снова вздохнул Оприс. – Дело открылось, как я уже сказал, после того, как лейтенант граф д`Атум хорошенько обдумав все, отправился к маршалу тет Рену, который этому юноше покровительствует. Маршал когда-то служил с отцом графа… Он выслушал доклад лейтенанта, и следует сказать, сначала ему не поверил, тем более, что некоторые из гвардейцев короля к тому времени были отправлены куда-то служить, и даже перстень, который граф получил от королевского лакея, он продал, выручив изрядную для себя сумму. Но лейтенант настаивал, маршал отправился к королю и тогда открылось… Повторяю, это может служить подтверждением того, что лейтенант в данном случае проявил себя подлинным слугой короля, которого, правда, использовала злая воля преступника… Но так же, по-видимому, были использованы и более значимые персоны нашего королевства, и Тампа Сасумонский, и Мер тет Никомед, и даже Четомысл с бароном Ротшестом, а уж их-то на мякине не проведешь, – Оприс слабо и неубедительно усмехнулся. – Так, кажется, говорят у вас в Империи?

– Так говорят, – согласился мельком Густибус, словно именно он и был тут природным, подлинным имперцем.

– Что за человек этот граф Апель род Моршток Менгский, – спросил князь. – И почему, если ему так много известно, ты пришел сюда без него?

Оприс снова тряхнул головой.

– Граф был отличным работником, главным в той полудюжине людей, которые были отряжены для расследования этого дела, но вот что получилось… Все они при странных обстоятельствах погибли, а сам Моршток был найден мертвым в каком-то кабаке на улице Старой Голубятни полтора месяца тому, примерно, в середине октября. Так как более верить я никому не хотел, мне пришлось обратиться в имперский Тайный Приказ, и вот вы появились здесь. – Оприс снова обвел всех имперцев взглядом. – И вам, любезный князь, тоже, по всей видимости, грозит опасность. Возможно, вас и ваших людей тоже попробуют уничтожить.

– Только в том случае, если это будет вору выгодно, – отозвался князь.

– Не понимаю? – заинтересовался Оприс.

– Если он уже не убрался туда, где ни денег, ни следов мы не разыщем.

– Ты подразумеваешь?..

– Я думаю, что вор времени даром не терял и вполне может чувствовать себя в безопасности, используя то время, ту передышку, которую он получил, пока курьер отсюда летел в Миркву, и пока мы добирались сюда. – Князь помолчал. – Еще возможно, что вор все же угомонился. Затаившись и уничтожив все следы, он чувствует сейчас себя совершенно спокойно и уверенно. Не опасаясь того, что я тут открою при расследовании.

– Логично. Так что же, все зря? – Оприс, определенно, не привык сдаваться, у него это попросту не вмещалось в сознании, он даже слегка растерялся.

– Не знаю, в этом следует убедиться, – сказал князь. – В любом случае, мы попробуем что-нибудь сделать… И может быть, найдем след, все же оставленный вором, который он не считает для себя опасным. Какую версию Моршток считал основной?

– А что тут считать? – снова нахмурился Оприс. Возможно, князь не вполне удачно использовал слова, хотя на рукве этот вопрос прозвучал бы вполне обыденно. Впредь Диодор решил выражаться точнее. – Во всех случаях приказы были отданы человеком, который был или очень похож на короля, либо… Был его магическим воплощением. Собственно, с этого все и началось, и без этого ничего бы у вора не получилось, будь у него хоть все четыре главные печати королевства… Ты знаешь легенду об оборотне?

– Знаю.

– Тем лучше. Вот эту версию, как ты сказал, Моршток и расследовал по-настоящему. – Оприс сел прямее, показывая, что разговор подходит, по его разумению, к концу. – Что ты, князь, намерен делать?

Князь постарался улыбнуться как можно мягче. И ответил:

– Будет лучше, сьер Оприс, если ты этого пока не узнаешь… Кроме двух вещей. Я полагаю, тебе не составит труда переслать мне тот журнал Морштока, который он вел по данному делу, и второе – мне надлежит встретиться с королем. Чтобы он потвердил мои полномочия.

Оприс думал всего лишь мгновение.

– Я смогу пригласить вас всех четверых на торжества, которые состоятся в конце следующей недели, через одиннадцать дней.

– Нет, слишком долго. К тому же, я хотел бы поговорить с ним в приватной обстановке.

– Тогда, пожалуй, еще лучше, если без торжественных представлений… Завтра вечером, после ужина, приходите в Лур, главный королевский дворец тут, в Парсе, и я проведу вас к нему в кабинет. Думаю, его согласие получить будет нетрудно. – Оприс, главный распорядитель королевской канцелярии поднялся, и тогда опять стало видно, насколько он разодет по местной моде. Но все же, как уже считал князь, человеком он был дельным, что и подтвердил последними своими словами: – Король очень хочет найти деньги и покарать преступника.

13

Князь посмотрел из окна, как Атеном усаживал Оприса в его двуконную карету, мелкую, сделанную только для переездов по узеньким улочкам Парса, с ливрейным на запятках, и как куртье с поклоном отступил, наконец, когда карета тронулась, резко выворачивая, чтобы попасть в ворота отеля с одноногим привратником. Князь чуть повысил голос:

– Стырь!

Слуга появился не сразу, но все же появился, поправляя выбившуюся из-под ремня рубаху. Что-то в нем даже в этой сугубо парской одежде отчетливо напоминало южно-руквацкие степи, коней, ветер над ковылем и скачку с резкими, никогда тут в Парсе не слышимыми гиканьями. Князь неодобрительно внешне, но с тайным удовольствием осмотрел его.

– Ты бы прибрался, что ли… Ходишь, как растяпа какой-то, ведь не слуга, а солдат.

– Князь, так я по лестнице бегом, как заслышал тебя…

– Ладно, ты вот что… Не выпусти Атенома, куртье этого. Он сейчас нам нужен будет.

Стырь развернулся и снова бегом кинулся вниз, за Атеномом.

– М-да, мои бы так приказы выполняли, – пробурчал с завистью Дерпен.

– Я вот чего не могу понять, – протянул батюшка Иона, огорченно потирая лоб. – Неужто все это – ради денег? И ведь не просто так, а людей режут и убивают… Этого Морштока Менгского, еще пятерых служивых… Да неужто?

– Ради денег тут, на западе, и не такое творят, – мельком отозвался Густибус. – Да и у нас… бывает.

Говорили на рукве, благо чужих больше в библиотеке не имелось.

– У нас убивают, да, но от голода, от неустройств, а эти… Что же, от сытости тоже убивать можно? – продолжал допытываться батюшка, пораженный своей догадкой. – Это же – бред какой-то, болезнь, ужас, ад бесовский! Дана же человеку жизнь, даны превосходные возможности испытать в ней все сущее, а они ее тратят как… тупицы какие-то… на то, чтобы деньги добывать? И чем больше, тем лучше?.. – Он помолчал. – Не понимаю. Хоть казните – не понимаю.

– Батюшка, сейчас не о том, – сказал ему князь, чтобы отвлечь огорченного Иону от его мыслей.

– Хорошо, ну, добыл ты денег, добыл миллионы этих ливров, а потом-то что? Как же жить дальше?.. Неужто благодать за них купить можешь? Или признание людей и любовь их стяжаешь?

В комнату вошел Атеном. Из-за его плеча вынырнул на миг Стырь. Князь сделал ему знак, чтобы он вошел в комнату. Тот тихонько притворил дверь, ожидая распоряжений.

– По крайней мере, собственная значимость несколько разрастается, когда человек богат, – отозвался Густибус. – И начинает ему казаться, что он лучше других, и когда расплачивается, может показаться, что другие-то ему благодарны.

– Исполнение разумного и без денег возможно, – сказал Дерпен.

– Благодарность от кого-то… Ну, допустим, – продолжал батюшка, – можно получить. И то – не всегда, люди малоблагодарные бывают… Но вот зависти, гнева, злобы даже – еще больше на тебя выльется, если неправедно деньги добывал. А большие-то деньги разве праведными бывают?

– Все, – рубанул воздух ладонью князь, – об этом, если будет охота, потом поговорим. Сейчас о другом.

– Так и я о том же, какое же устройство в себе нужно иметь, чтобы?.. – продолжил было батюшка.

Диодор отошел от окна, к тому креслицу, на котором сидел, когда разговаривал с секретарем королевской канцелярии, и тогда-то стало тихо. Неожиданно он усмехнулся.

– Правильно думаешь, отец Иона. – Он посмотрел на куртье. – Атеном, объясни мальчишке рассыльному, которого ты привел к нам, где обитают эти Четомысл и банкир с титулом барона, а если не сумеешь, отправляйся-ка к ним прежде нас, чтобы он дорогу запомнил. И главное, прошу добиться, чтобы они нас приняли.

– А если их нет в городе? – спросил Атеном, едва шевельнув губами. – Или заартачатся они?.. Им-то какое дело до твоего расследования?

– Поступай, как найдешь нужным, как у вас принято, но если заартачатся… Действуй именем виконта Оприса Тамберсила. Это должно сработать.

– И это все? – куртье даже голову повесил на грудь от раздумий.

– А завтра к вечеру по обещанию Оприса ты должен будешь помочь нам с аудиенцией у короля Фалемота.

Куртье тихо ахнул.

– Скорее всего, к королю пойдешь со мной… – Князь поправился: – То бишь, с нами. – Он повернулся к остальным имперцам. – Дерпен, ты тоже должен идти, их дворцы, вероятно, самое опасное место для нас и есть, если я правильно понимаю, как здешняя жизнь обстоит.

– К примеру, тот же Кебер взять… – кивнул Густибус.

– С оружием? – вскинулся Дерпен. – Тогда так, я возьму с собой…

– К королю с оружием не ходят, – высказался Атеном.

– Это будет частный визит, – буркнул князь. – И принять он нас должен незаметно для других, по крайней мере, так задумано.

– Я попробую выглядеть, как местные, – с увещеванием в голосе сказал Дерпен Атеному. – Вот только шпаги их… Ну, что это? Один тычковый удар – и все… Нет, я возьму саблю с большим кинжалом, и пару пистолетов.

– Дерпен, – позвал князь.

– Что?

– Не на бой же собираешься, не в сражение. Оружие желательно носить скрытно, незаметно, понимаешь? Тебе следует не столько об оружии заботиться, сколько замечать, как именно они попробуют на нас напасть, если попробуют… И по возможности, так устроить, чтобы избегнуть этого.

– А получится ли? – спросил Дерпен уныло.

– Думаю, что нет, – ответил князь Диодор, Дерпен сразу воспрял, едва ли не обрадовался. – Вот думай об этом, следи, наблюдай, и конечно, не дай нам пострадать, когда это нападение произойдет, если… произойдет.

– Если их будет не больше полудесятка… – отозвался Дерпен. И свой ответ закончил неожиданно: – Зачем же стычки избегать, ведь можно и пленного прихватить, и вызнать у него что-либо?

– Вряд ли те, кого на нас, возможно, натравят, что-то будут знать. И сегодня тоже с нами будь, когда отправимся к местным богатеям. И ты, отец Иона, тоже готовься, придется сегодня побегать.

– Князь Диодор, у меня работы в молельне – невпроворот, – сказал батюшка, не желая смириться с приказанием.

Если бы отец Иона не распереживался так после ухода Оприса, возможно, князь его бы сегодня не беспокоил. Но его следовало обязательно включить в дело, поэтому князь решил настаивать.

– Сегодня пойдешь с нами, отец Иона, и не спорь, пожалуй. Ты умеешь отличать ложь от правды, слышишь то, что стоит за словами, которые люди произносят. И мне это твое умение необходимо.

– Это каждый умеет, – почти азартно отозвался батюшка, как во время споров с Густибусом по дороге в Парс.

– Все, да не все, – сказал князь. – Не так, как это у тебя получится. – Он смягчил тон. – Батюшка, встречаться нам сегодня придется с людьми торговыми, лукавыми, а знать правду необходимо.

– Мне не следует привыкать к тому, чтобы вмешиваться в мирские дела.

Князь сжал губы, по его скулам перекатились желваки, то ли от гнева, который он привычно подавил, то ли из-за глубокого, свойственного всей его натуре несогласия с тем поведением, которое выбрал отец Иона.

– Ты – в нашей группе, тебя послали сюда именно для того, чего я сейчас от тебя прошу. Идти придется.

И батюшка склонил-таки голову, соглашаясь.

– А мне что делать? – спросил Густибус негромко.

– С тобой так…

Князь отвел мага в дальний угол библиотеки и очень негромко стал ему что-то объяснять. Маг не отозвался ни разу, только время от времени вскидывал голову и пристально вглядывался в Диодора, словно бы не верил своим ушам. Наконец, он вскричал так, что расслышали остальные:

– Но ведь это работа… на месяцы! Это же диссертация, князь!

– Месяцев у нас нет, Густибус, – сказал князь тем же твердым тоном, каким он заканчивал препирательства с Ионой. – У нас нет даже недель. Торопить я тебя не могу, потому что дело и впрямь непростое, но очень прошу тебя справиться дня за три, а если получится, то еще быстрее.

– О-ох! – только и выдохнул маг.

Князь повернулся к остальным, и тут же увидел Атенома.

– Как, месье, ты еще здесь? – он разом перешел на фериз. – У тебя есть задание, ты должен его исполнить… А ты еще здесь!

– Я полагал, – пролепетал куртье, – что совещание продолжается.

– Теперь у тебя меньше времени, чем было раньше, – высказал князь. – Ровно столько, сколько нужно, чтобы мы втроем переоделись и дошли до дома месье Четомысла.

Чего греха таить, повредничал с куртье князь Диодор, мог бы и спокойнее сказать, увещевательную интонацию выбрать. Но так уж сложились у него отношения с этим длиннолицым, что… почти беспричинно хотелось его строжить, едва ли не тычками погонять, и не иначе.

Атеном быстро поклонился и вышел, еще дверь за ним не закрылась, как он уже заголосил:

– Креп, несносный мальчишка, где ты?.. Эй, слуги, куда мог подеваться этот?..

Дерпен не выдержал и хмыкнул, батюшка тоже прикрыл лицо рукой, малопричинный смех при его сане не поощрялся.

– А тебе, Стырь, в течение дня задание такое будет… Возможно, от Оприса, королевского секретаря, который у нас был, придет человек, скорее всего, писец какой или чинуша, может, с охраной, если я правильно ситуацию понимаю. Ты должен будешь взять у него журнал какой-то, или книгу, в общем, кипу бумаг. Прими его хорошенько, угости чем-нибудь, и главное – не спускай с этого журнала глаз.

– Так, князюшка мой, головой отвечаю, – бодро отозвался Стырь. Он был доволен, что ему тоже поручили дело, хотя бы и такое невзрачное.

– А теперь, батюшка и месье Дерпен ог Фасм, – князь чуть улыбнулся, – переодевайтесь побогаче, попробуем пустить пыль в глаза, как тут принято.

Креп вернулся нескоро, едва ли не к обеду время подходило, но по тому, как он запыхался, на обратной дороге все же резво бежал. Князя он нашел в его комнате, где Диодор пробовал о чем-то думать в одиночестве, по армейской привычке к картам, разрисовывая какие-то схемы на четвертушке листа мелким пером. Мальчишка доложил, странно расставляя ударения и грассируя, когда попробовал докладывать на рукве:

– Месир Атеном д'Ош разговаривал с господином Четомыслом, а ныне отправился к барону, и просил передать… Что месье Четомысл ждет тебя, князь, сегодня же, лучше прямо сейчас. Завтра, сказано, времени у него не будет.

Разумеется, после такого извещения отправились без промедлений, тем более, что Дерпен с батюшкой тоже были готовы. Мальчишка дорогу запомнил и вел уверенно. Правда, батюшка с Дерпеном с удовольствием посмотрели бы на обденную жизнь Парса, но недосуг был, князь спешил.

Дом Четомысла находился довольно далеко от отеля руквацкого посольства, и на задах дворянской части Парса, ближе к реке. Выглядел он не очень привычно для местной архитектуры, склонной к изрядным украшательствам. Это был довольно компактно сложенный из камня куб, с маленькими, как в крепости, окошками, с узкой дверью, выходящей прямо на улицу. Зато внутри него оказался немалый атриум, окруженный галереями с четырех сторон, и в этом-то дворике толпилось люди, которые о чем-то договаривались, а порой спорили, может, торговались. В выходящих в этот дворик нишах за высокими конторками там и сям писцы важно записывали что-то в необъятных объемов книги. Товаров тут никаких не было, князь догадался, что торговый дом Четомысла был так широко и богато устроен, что сделки тут только оформлялись, склады находились где-то еще, может быть, даже и не в самом Парсе, а и в других городах королевства. Судя по всему, дела торговые тут кипели, как бы Оприс не утверждал, что оборотные средства этого купца почти все были украдены.

Куртье Атенома тут уже не было, как сказал Креп, он отправился договариваться о следующей встрече, которую хотел бы иметь сегодня князь. Диодор спросил:

– А если барон почему-либо не согласится встретиться с нами сегодня?

– Так он же велел на это, чтобы я бежал к нему, сразу же, как вас сюда приведу, – пожал плечами, не очень уместно, Креп. – А вас просил возвращаться в отель, и ждать там.

– Что-то немилосердно он нас гоняет, – тихонько пожаловался отец Иона, впрочем, с меньшим напором, чем спорил с князем утром. Смотреть на местную жизнь ему было все любопытнее.

– Это не он, это князь нас так-то гонять вздумал, – едва заметно усмехаясь, сказал Дерпен.

Довольно скоро к князю, батюшке и восточнику подошла девица в белой блузе и широкой юбке, из отличной восточной ткани, и пришепетывая что-то на птичьем языке, так что князь и не понял ее, повела за собой.

Во время этого шествия князь заметил одну странную особенность. Как ни пытался Дерпен выглядеть по-местному, он все равно выделялся среди парсов, как колокольня среди хибарок, в своем здешнем платье он даже еще больше привлекал внимание, чем если бы вырядился по-восточному. Князь вздохнул, и решил впредь для таких вот походов раздобыть для воина именно чужеземный наряд, тогда еще оставалась надежда, что он не будет бросаться в глаза – все же парсы были не слишком любопытны, если им все казалось понятно. А так, как получилось ныне, они еще и начинали думать и что-то подозревать, чего не хотелось бы.

Даже на батюшку Иону в его рясе, в общем, смотрели реже, хотя и тут, может быть, что-то следовало изменить. О том, как выглядел он сам, князь задумывался меньше, потому что не мог посмотреть на себя со стороны. Но на всякий случай решился и спросил девушку, которая в своей широченной юбке шагала перед ними, указывая путь:

– Как ты узнала, красавица, что именно мы добиваемся приема у месье Четомысла?

Девушка с готовностью обернулась и прыснула, прикрыв губы ладошкой.

– Так вас, принц, не заметить так же трудно, как булыжник в постели.

Они прошли сначала по галерее, где писцов было еще больше, а торговцев меньше, потом миновали почти настоящую гостиную, в которой в углу стояла лишь одна конторка, потом прошли переходом, где играли в кости двое охранников, и наконец попали в кабинет самого Четомысла.

Глава торгового дома и заемщик его величества короля Фалемота, месье Четомысл поднялся из-за стола, и вышел к гостям. Посмотрел суховато на девушку, и та мигом исчезла, пролепетав что-то непонятное.

– Прошу садиться, мессиры, – Четомысл указал на низенькие, почти восточные диванчики, расставленные полукругом перед окнами кабинета. – Сейчас принесут лимоны и вино, – он чуть усмехнулся, но тоже, скорее из вежливости, чем от радушия, – с моих собственных виноградников, урожая четырехлетней давности. Некоторые его находят превосходным. – Он еще разок, оказавшись к окнам спиной, так что его лицо стало малоразборчивым, оглядел троих своих посетителей. – Прошу учесть, господа, что я человек торговый, и не очень-то соблюдаю законы благородного знакомства, а потому…

– Мы тоже, месье Четомысл, – признал и князь, ожидая, чтобы хозяин дома сел на свои диванчики первым. Он быстро представил отца Иону и Дерпена, а затем представился сам.

Четомысл был совсем не стар, хотя волосы его уже отчетливо пробивала седина. Еще у него оказались усы, чрезмерно черные на его-то бледноватом лице, с закрученными вверх кончиками, что было бы уместно для какого-нибудь гвардейца или гусара, но никак не для купца и торговца.

Одет он был в простой кафтан, туго облегающий его полненькую фигуру, и в длинные кюлоты, которые совсем неблагородно собрались в гармошку внизу, над крепкими кожаными башмаками с простыми латунными пряжками, так что даже не видно было ни дюйма чулок. И воротник он носил простой и широкий, и даже заметно застиранный, что из-за местного не очень хорошего мыла было вовсе не удивительно. Пальцы его были испачканы в чернилах, которые даже создавали траурную кайму под ногтями.

Зато глаза месье Четомысла привлекали внимание, в них светился ум, воля и, пожалуй, умение очень точно рассчитывать людей, которые ему были надобны тем или иным образом. Еще в них был азарт особого рода, который князь не мог бы определить, потому что редко с ним встречался – возможно, это был азарт добывания денег, как определил это свойство батюшка Иона, азарт игрока, азарт раз и навсегда выбранного для себя дела. В целом, этот человек мог стать опасным, если бы князю и его подчиненным было чего от него опасаться.

В комнату снова вошла девушка в широченной юбке, на этот раз с подносом, на котором было много чего еще, помимо вина и лимонов. Месье Четомысл тут же, на правах хозяина, наполнил три высоких стаканчика, отлично сработанных из серебра, золотистым, терпко пахнувшим вином, но сам принялся пить кофе из большой фарфоровой чашки, выдавив в нее чуть не весь лимон целиком.

– Угощайтесь, господа, если бы не разгар работы, я бы и сам с вами выпил, – он усмехнулся чуть желтыми зубами, и князь понял, что пить Четомысл не стал бы ни за что. Он вообще производил впечатление человека, который не любит, когда его сознание затуманено хотя бы стаканом вина. – Перейдем к делу, – он не смущаясь выплюнул на специальную тарелочку лимонную косточку. – Что вы желаете знать?

– Некто, представившись королем Фалемотом взял у тебя займ… – начал князь.

Четомысл тут же повернулся к девушке, которая терпеливо ждала, не последует ли новых распоряжений, и сделал ей жест уйти. Когда она закрыла за собой дверь, он посмотрел на князя Диодора исподлобья, словно бык, выбирающий место для удара рогами.

– Вы расследуете это дело… по приказу Его Величества?

– Пока… не вполне, месье Четомысл, – вынужден был признать князь. – Скорее, по распоряжению имперского Тайного Приказа. Но как только мы получим аудиенцию у короля, без сомнения, он подтвердит наши полномочия.

– Значит, вы из Мирквы. И его величество вызвал вас… Тогда многое понятно.

– Что именно? – не удержался князь.

– Хотя бы то, что вы прибыли так тихо и неприметно… Даже я толком не знал, что вы уже здесь. – Четомысл опять вежливо усмехнулся. – Признаться, я хотел было отказать, когда ко мне пришел со странной просьбой этот мальчишка Атеном из вашего, имперского посольства… Знаете, я теперь многому не верю, после того, что случилось.

Разумеется, он не верил и раньше, подумал про себя князь. Но вслух спросил:

– Какова была сумма, месье Четомысл?

– Я отдал около семисот тысяч ливров, князь. Сумма эта названа так определенно, хотя некоторые вещи, которые я внес в ее счет могли бы стоить при умелой продаже чуть больше. Но, повторяю, сумма названа именно такая.

– Какие вещи? – не понял князь.

– В основном это была драгоценная посуда, куда богаче, чем пользуюсь я сам, – Четомысл чуть заметно кивнул на серебряные стаканчики с налитым вином. – Еще там были драгоценные камни, но их было не много. Знаете, я не вполне разбираюсь в них, потому что не занимаюсь этим… товаром. Хотя, приходится, – он вздохнул, словно бы сожалел, что настолько богат, – знаете ли, положение обязывает. – Внезапно Четомысл еще больше набычился, глаза у него стали сухими и жесткими, как блеск копейного острия. – Если деньги не будут возвращены, я потерплю такие убытки, что… Лучше об этом не думать.

– Под чье слово ты рискнул такой суммой, месье Четомысл? Как выглядел человек, который просил тебя о займе.

– Под слово короля. Мы неплохо знаем друг друга, и давно вели разные общие дела, хотя, – он чуть отвернулся, ровно настолько, чтобы ничего нельзя было прочитать на его лице, – преимущественно, в частном порядке. Он был сначала в маске, которую я все же попросил его снять. Он снял, и предложил мне такие условия под обеспечение этого займа, что… Чего скрывать, у меня закружилась голова от этого предложение. Я бы мог, при желании, отойти после этой операции от дел, и остаток своих дней прожить… Как принц.

Ты бы мог прожить остаток своих дней как принц и с теми деньгами, которые у тебя уже есть, снова подумал князь. И на этот раз, ради разнообразия, все же высказался вслух. Думать об этом человеке и не договаривать до конца было трудно, он все равно читал все на лице собеседника. У него это был такой же обыденный рефлекс, как необходимость дышать. Четомысл чуть откинулся назад, теперь князь мог отчетливо видеть, каков он бывает, когда торгуется.

– Это не так, князь. Выйти из некоторых дел очень трудно, и потому что на тебя рассчитывают партнеры, и потому что всегда находится какой-нибудь новый вариант заработать.

Князь отхлебнул вина, обдумывая следующий вопрос. Вкуса вина он, впрочем, не почувствовал.

– Расписки короля, которые ты получил, отдавая деньги королевским гвардейцам, не вызвали у тебя настороженности?

– Разумеется, нет. Они были составлены очень грамотно, и подтверждались малой королевской печатью. Скажу больше, они были очень похожи на те расписки, которые король уже выдавал мне при похожих обстоятельствах. Только сумма на этот раз, как я говорил, была существенно больше. Но я и с этим справился, собрал требуемые деньги, и передал их… как ты уже знаешь, гвардейцам.

– Собирая деньги, ты не обращался к королю еще раз, например, за уточнением каких-нибудь особенностей договора?

– Нет, конечно, как я мог?.. К тому же, он просил меня держать это в тайне. Подробностей я не помню, все же много времени прошло… Но по просьбе графа Морштока я все очень отчетливо ему пересказал, когда мы встречались. Моршток все записал, принц, ты найдешь все детали в его записках. Кстати, они сохранились?

– Я посмотрю, – кивнул князь рассеянно, потому что думал в этот момент, что гораздо больше, чем эти детали, его интересует та версия, которую разрабатывал Моршток, и из-за расследования которой его убили. – Какие именно дела с королем ты уже имел в прошлом?

– Прежде у нас было три займа, он так же приходил ко мне, и так же договаривался… Вот только степень секретности, пожалуй, была менее строгой. И чуть по-другому были обставлены гарантии возврата средств.

– Куда пошли те деньги?

– Не уверен, что знаю все дворцовые расходы… Кажется, он оплачивал однажды королевскую гвардию, второй раз перевел крупную сумму своей конкубине графине Витенбор, а в третий заем торжественно наградил своих генералов, которые выиграли для него какую-то войну на восточных окраинах королевства.

– Значит, до этого случая король Фалемот считался честным заемщиком.

– И сейчас считается таковым, без сомнения.

– Каковы были суммы в прошлых его займах?

– Гораздо меньше, кажется, все три займа уложились в сумму в сто семьдесят тысяч.

– Месье Четомысл, подумай хорошенько, прежде чем ответить на мой следующий вопрос. Тебя не смутила сумма, которую он запросил последний раз?

– Смутила. Но я уже давно не опасаюсь оперировать большими суммами, это как бы входит в счет дара богатства, которым Господь наградил меня и мое семейство. Кроме того, как я говорил, он предложил очень хорошие условия. В частности, откуп на три или даже четыре южные провинции королевства.

Князь счел возможным не скрывать своего удивления.

– Откуп в Империи запрещен, он разоряет крестьян и прочих честных обывателей.

– Запрещен лишь в законах и документах Империи, которые мы, как королевство свободное и неделимое, можем толковать довольно широко… Хотя, если подумать, это не вполне откуп, а скорее, ограниченные условия пользования доходами этих провинций, что я лишь случайно назвал откупом.

Внезапно, батюшка странно дернул шеей, и князь Диодор его понял. Но к сожалению, это было не важно.

– На что король собирался, по его словам, истратить занятые у тебя деньги на этот раз?

– На обновление армии и флота, кажется, но не уверен. К тому же, это все равно бессмысленно, ведь денег, как нам известно, нет, они куда-то пропали. И королевская казна тоже пуста, – Четомысл запнулся, все же он высказался так, как ему бы не следовало.

– А раньше король говорил о желании неким образом укрепить свою армию и флот?

– Не знаю, я не член Государственного совета, – должно быть, из-за последней проговорки, Четомысл впервые с начала разговора показал, что начинает раздражаться. – Как у вас, имперцев, говорят – рожей не вышел. – Все же Четомысл попытался взять себя в руки. И потому снова улыбнулся. – Да и скучно это, наверное.

Не намного скучнее, чем просто богатеть везде, где только возможно, подумал князь Диодор, но вслух опять ничего не произнес. Кажется, он выяснил все, что хотел тут выяснить. Вот только этого было мало даже для первичных версий.

Когда они пошли обратной дорогой, батюшка Иона с малопонятным вздохом на рукве произнес чуть слышно:

– Без сомнения, он – это он, торгаш и богатей, каких поискать даже в этих зажиточных землях, князь. Никакой подмены на оборотня или на другую подходящую для этого фигуру, как ты полагал, тут нет.

– А я и не полагал, – признался князь. – Самой подходящей фигурой, как ты выразился, батюшка, пока является король, а вовсе не заимодавцы.

– И все же я не понимаю, – опять начал батюшка. – Такая одержимость деньгами и доходами, богатством и властью, какую оно приносит, если все же приносит, это же – баловство и необузданность… Я думал прежде, что это не только несчастные люди, но и неуверенные в себе изначально, нуждающиеся в подтверждении своей значимости и силы, а оказалось… Оказалось, – он чуть понурился, – что это не так, все сложнее. И даже лукавство, которое ему свойственно, не от слабости, как утверждают святоотеческие авторы, а просто – профессиональное, что ли…

– Да, – неожиданно согласился Дерпен, который долгонько помалкивал. – Слабым его не назовешь, даже я это заметил. Хотя и не говорю на феризе.

14

На обратном пути имперцы попали под дождь. Улицы и площади Парса обезлюдели, все попрятались, только кое-где поданные короля Фалемота бегом спешили до дома. Сначала князя это позабавило, бояться дождя он не привык, но потом так получилось, что батюшка нахохлился в плаще, и Дерпен в очень плотном своем зимнем полухалате-полушубе поднял плечи, пробуя спрятать голову от нещадно заливающей его воды с неба.

Тогда и князь Диодор понял, что это не реденький и привычный руквацкий дождик, а настоящий ливень. Дождище заливал глаза и дышать становилось трудно, уже через несколько минут его коротка шубейка промокла так, что по спине отчетливо потекли капли. Пришлось им поторапливаться, как и прочим.

Но идти под дождем оказалось далеко, и когда они все же дошли, то промокли не меньше, чем рыбы в пруду. Раздеваясь в своей комнате, чтобы надеть сухое, руквацкое и привычное платье, князь с удивлением обнаружил, что даже его белье можно было выжимать, то есть, он промок до нитки. К тому же, все замерзли, хоть и мягкая, феризская, но все же зима стояла, а не лето.

А потом появился куртье Атеном, который еще с порога библиотеки, где все собрались погреться у камина, объявил, вытирая мокрые свои волосы немалого размера платом:

– Барон будет у нас сам, он согласился с нами отужинать, – он почти с неудовольствием осмотрел имперцев, сидящих перед не желавшим разгораться огнем.

Батюшка чуть не влезал в пламя, чтобы согреться, от Дерпена, хотя он сидел и дальше Ионы, почему-то едва ли пар не валил, хотя он тоже, как и князь, переоделся в сухое. Маг Густибус сидел в едва освещенном вечерним светом уголке у окошка и лениво, нечасто, как заметил князь, перелистывал страницы огромного фолианта, безнадежно пробуя осветить их какими-то на редкость тусклыми и неровно горевшими свечками.

А сам князь расчихался, и ноги у него мерзли, и голова плохо соображала. Около него немного посуетился Стырь, который предлагал, должно быть, по подсказке мейстерины, то особенную бутылку с горячей водой, чтобы князь согрелся, то рюмку пахучей местной водки из провинции Коняк, которую Диодор не умел пить в чистом виде, и о которой почти с тоской думал, что из нее было бы неплохо сделать обычную жженку. Потом Стырь уселся на низенькой скамеечке в сторонке и принялся чистить оружие князя и Дерпена, которое, разумеется, тоже попало под дождь, а потому требовало ухода.

– Стырь, – простуженным голосом приказал князь, – сходи-ка на кухню, узнай, что у нас есть из местных блюд. Не пришлось бы в ресторацию какую-нибудь бегать, чтобы этому барону потрафить.

– Барон… очень разборчив в еде, – обеспокоился и Атеном. – Действительно, как же я не подумал? – И он куда-то умчался.

Князь Диодор выпил большую кружку кофе с щедрой порцией пресловутой водки, причем питье получилось вовсе неплохим, и отправился соснуть перед ужином. Но едва он сомкнул веки, как его уже будила служанка. На феризе она бойко доложила:

– Месье барон прибыл, принц, его можно увидеть из твоего окна.

Князь, немного посмущавшись этой девицы, все же дошел в ночной рубахе до окна и успел заметить между косами дождя, как к двери главного дома их отеля торопливой рысцой подбегают четверо ливрейных носильщиков, которые тащат узенький портшез. За ним двигались четверо охранников, причем двое несли что-то вроде укороченных бердышей, а двое оказались даже с легкими фузеями, похожими на конногвардейские карабины.

Как они смогут стрелять под таким дождем, почему-то подумал князь, и выгнав служанку, принялся одеваться. В главную гостиную он вошел уже когда барон устроился в кресле перед камином, вытянув вперед ноги. Сначала именно эти вот длинные и чуть кривоватые ноги в шелковых чулках привлекали внимание Диодора.

Лишь потом князь различил сбоку и куртье Атенома, который весело и негромко о чем-то с бароном раговаривал, и Густибуса, который тоже, хотя и с меньшим успехом, кажется, пытался развлекать гостя. Князь подошел к этой живописной компании. Барон поднялся.

Он был на удивление молод, что только заметнее обозначалось тем пушком, который покрывал его щеки и губы и которым барон, без сомнения, гордился, по-крайней мере, он часто его приглаживал тонким, похожим на дамский, платком. Лоб у него был широким, и глаза оказались расставлены так далеко, как Диодор прежде видел только у восточников. Высокие, едва ли не руквацкие скулы барона придавали глазам веселое и какое-то знакомое выражение. Князь с удивлением обнаружил, что феризский банкир походит на одного из его давних знакомых, корнета-кавалериста, который, по слухам, прошедшим летом погиб где-то в степях под Колыванью.

Чтобы соблюсти формальности знакомства, Атеном представил барона. Тот молча протянул ладонь для рукопожатия, хватка у него была крепкой и мозолистой, она выдавала тот секрет, что банкир частенько ходит в хороший фехтовальный зал, где ему спуску не дают, заставляют тренироваться всерьез. При этом он улыбнулся.

– Шевалье д'Ош уже заочно познакомил меня со всеми… обитателями этого имперского отеля. И даже дал точные характеристики каждому.

– Вероятно, не очень лестные, – неожиданно для себя проговорил князь, к тому же, не узнавая своего грудного, сипловатого голоса.

– Напротив, он охарактеризовал каждого из… вашего посольства весьма учтиво.

Говорил барон не очень разборчиво, пожалуй, только в этом и чувствовалось его не вполне благородное происхождение. Дворянство Парса, как заметил князь, гордилось своим феризом, и выговор у них бывал очень четким, даже щегольским, словно произношение было непременным добавленим к родовым грамотам.

– Князь, – проговорил Атеном, – я просил нам подать сюда, людей барона покормят на кухне.

– А батюшка с Дерпеном?

– Батюшка, возможно, не поднимется, он нездоров от сегодняшнего дождя, а месье Дерпен…

Дверь открылась, и в комнату вошли Дерпен с батюшкой Ионой. Оба были в привычной реквацкой одежде, лишь чуть тщательней, чем обычно, на все крючки застегнутой. Оба выглядели в этом зале немного чужими, на взгляд князя, хотя ему бы следовало ощущать чужой всю эту обстановку, и камин, и этого вот барона, а вовсе не своих соотечественников.

Расселись. Князь заметил, что все почти с интересом ждут, что им предложат. Мейстерина со служанкой, которая за ней неотступно следовала, торжественно стала обносить всех ужином. На взгляд имперцев, снедь была выше похвал, хотя и не приготовленная здесь, а как догадался каждый, привезенная с кухни посольства, потому что ничего подобного у них прежде не бывало.

Тут оказались и перепелиные пироги, и устрицы под очень светлое, шипучее вино, и какие-то паштеты и даже сыр под зверской силы бульон, раскаленный, как железо в горниле. К тому же, вдоволь было фруктов, чему сам Диодор обрадовался, от чрезмерно перченой и вообще набитой специями парской кухни у него быстро пропадал аппетит.

А вот месье Ротшест обозревал стол с лениво скрытым неодобрением, причем, настолько, что это заметил Атеном и принялся многословно ссылаться на походные условия жизни имперцев, и барон-банкир, вздохнув, покорился.

Так они и сидели, о деле, памятуя один из советов посла князя Притуна, Диодор за кушаньями не заговаривал. Лишь когда все сколько-то насытились, а блики огня все заметнее стали играть на стенах зала, барон проговорил:

– Нужно все же было приехать ко мне, господа. У меня бы ужин прошел и вкуснее, и веселее, если бы вы того пожелали.

Князь припомнил, что о нем рассказывал Атеном. Свое богатство барон получил от деда, почему-то, в силу каких-то непонятных семейных обстоятельств, оно миновало его отца, о котором Атеном знал очень мало, как похоже, вообще очень мало было известно в Парсе. За годы после своего совершеннолетия, барон приумножил состояние весьма умело, потому что и дед его едва ли не с детства вводил в торговые и банковские дела, да и получил он недурное образование, нацеленное именно на экономические знания, на денежные и торгово-банкирские операции.

При этом, объяснил Атеном, барон считался куда как светским человеком, он был вхож в лучшие дома королевства, и даже приближен ко двору, бывал на балах, и разумеется, за ним числилось три или четыре дуэли, вызванные любовными похождениями. Конечно, это были местные, куда как нестрашные дуэли, мало схожие с теми, какие были приняты в Империи, где дуэлянты рубились отчаянно, а стреляться вообще было принято не дальше шести шагов.

В глазах местной старой знати это делало его почти своим, хотя ему, конечно, не прощали простонародного происхождения, если возникало желание чем-то его унизить. Но поглядывая на барона, князь понимал, что желание такое должно было появляться не часто, Ротшест выглядел человеком, который умеет не только постоять за себя, но и сделает это в общепринятой тут манере.

В этот вечер барон был одет строго, в черный камзол с белым кружевным воротником, из всех украшений он выбрал лишь богатую шпагу, которую отстегнул и оставил в одном из кресел, что стояли у стены зала, возможно, специально для этой цели. В кресле же он оставил и шляпу, а не внизу, как плащ. Шляпа была интересной, узкой, вероятно, модной лишь в торгово-промышленном сословии, с небольшим перышком, весьма непохожим на те роскошные и дорогие страусиные перья, которые носили высокородные щеголи.

– Господин Атеном известил меня о характере вопросов, которые ты, князь Диодор, собираешься мне задать. Задавай.

– Какова сумма, занятая у тебя королем, месье барон?

– Девятьсот тысяч, – легко сказал Ротшест.

– Возможно, ты не вернешь эти деньги, – чуть помедлив, вмешался Густибус. Барон его определенно заинтересовал.

– Мне ли не знать?

– Господин Четомысл может получить в откуп, как он сказал, три или четыре провинции. Что это значит в вашей банкирской практике?

– Откуп запрещен, – барон улыбнулся так хитро, что не возникало сомнений, что про себя он договорил – но если очень хочется, тогда… – Со своей стороны могу выразить мнение, что Четомысл… Он жесткий человек, он использует это свое право. А это значит – частное право устанавливать налоги, накладывать секвестр на некоторые операции, которые он будет проводить в собственных интересах, и следовательно, разорение многих и многих семей, собственность которых, в конце концов, он тоже присвоит, якобы, в погашение того долга, который сделал королю.

– Это нечестно, – пробурчал батюшка Иона. – Наравне с духовенством и дворянством, зажиточные слои простонародья тоже являются опорой трона и власти. Если их грабить… Тогда и законность власти может подвергаться сомнению.

– Святой отец, – барон обрадовался, что батюшка понимает фериз, вот только обратился к нему по-своему, – наша церковь тоже борется с откупщиной, но если король не наложит прямые запреты… Скорее всего, так и случится. Повторяю, потому что мэтр Четомысл известен как очень жестокий… владетель своих финансов. Конечно, пострадают люди, простые люди, у которых вытянут все деньги, имущество, которое они наживали, быть может, поколениями.

– Господин барон, твой долг тоже сделан в расчете на откупы? – вкрадчиво поинтересовался князь еще раз, чтобы получить прямой ответ.

– Нет, я просил лишь о снижении отчислений с моих банковских операций. И еще, в счет разрешения вывозить золотую монету за наши границы. Сейчас, как ты знаешь, князь, это запрещено, золото нам добывать неоткуда, у нас нет приисков в королевстве, поэтому этот товар мы везем издалека… – Барон на мгновение задумался, в нем отчетливо проступил точный и умный банкир, специалист по денежным расчетам и по финансам. – Таким образом, платежеспособность на многие операции, как бы они не были в конечном итоге выгодны, заморожена. Вот чтобы в исключительном порядке, только для моего банкирского дома, это правило не соблюдалось, я и ссудил королю заем.

Князь Диодор, хотя никогда не интересовался финансовым благополучием Парского королевства, о чем-то подобном слышал. Он даже знал, что тут, на Западе существуют специализированные биржи, торгующие исключительно металлами, в том числе, разумеется, и золотом.

– И все же, если ты, месье барон, получишь оговоренное в долговых документах короля право, у тебя будет очень мощное средство, чтобы… У тебя появится клиентела из более мелких, провинциальных банков и торговых домов?

– По сравнению с моим банковским домом, даже не провинциальные, а все прочие банки, и не только Парского королевства, но и наших ближних соседей, – спокойно отозвался Ротшест, – можно считать мелкими. – Он помолчал, словно сам же прислушивался к тому, что сказал. – Да, это так, я ведь, главным образом, банкир, наживаюсь на рассчетных операциях… И лишь после этого, совсем немного, страховщик, например, для некоторых арматоров.

– Полагаю, для многих, – вставил Густибус. Что-то за этой его фразой стояло, может быть, он тоже наводил справки о банкирском доме Ротшестов, хотя это было не его дело, и в любом случае, весьма далеко от его прямой специальности.

– Если честно, для очень многих. Кредитование и страхование корабельных грузов… Когда король выполнит свои обязательства, этот рынок в королевстве перейдет ко мне… Скажем так – на четыре пятых.

– Это покроет заем? – спросил князь.

– Готов признать – покроет с большим доходом для меня… Но таковы были условия сделки.

– Значит, опять будут страдать простые люди, как ты сам выразился, – добавил батюшка, обращаясь к барону.

– Кто-то ведь должен расплачиваться за… воровство, если уж оно произошло. – Барон лениво отломил кусочек острого, резковато пахнущего, но действительно великолепного на вкус сыра, и пожевал его, добавив листик петрушки. – И как обычно бывает, совсем не те, кто его допустил. Такова жизнь, как мы тут, в Парсе привыкли говорить.

– Как был сделан заем? – для порядка, чтобы ввести расспросы, которые он вынужден был делать, в некое подобие системы, спросил князь.

– Со мной частным образом связался его величество король Фалемот. Он даже почтил мой скромный дом своим посещением, где мы и обговорили условия.

– Тебя не смутила сумма?

– Нисколько. Условия были выгодными, а слово короля не подвергается сомнению.

– Кто еще присутствовал при этом разговоре?

– При таких разговорах не допускаются лишние. Кстати, и на эти вопросы я не ответил бы никому иному…

– Лучше на них все же отвечать, – отозвался князь, – иначе именно тебя, барон, могут сделать жертвой воровства. Ведь настоящего займа, как я понимаю, не было, король ничего тебе не должен, и документы, которыми ты располагаешь, фальшивы.

– Нет, – убежденно отозвался барон, – у нас такое невозможно. Ведь я действовал по распоряжению государя.

– Это может быть поставлено под сомнение судебной коллегией Империи, – медленно сказал князь, – если в том возникнет необходимость. Как король выглядел во время этого посещения твоего дома?

– Обычно… Впрочем, нет, он был в маске, и при нем было только трое слуг, которых он оставил у дверей моего кабинета. Он был… Знаете, в этих, в чрезмерно широких кюлотах вверху, и весьма тесных, на мой взгляд, внизу, у сапог, и в простом плаще… Когда он уходил, он снова воспользовался маской, и как я заметил, даже слуги обращались к нему, хотя и с должной почтительностью, но без титулования.

– Ты не обращался к нему за подтверждением этой сделки? – поинтересовался князь, наливая себе еще один стаканчик вина. Есть ему не хотелось, а вино усмиряло дрожь, которая и после сна пробивала его.

– Нет, только однажды, месяца через полтора после его визита, во время летнего бала в имении герцога д'Окра, я спросил, каким он находит выполнение условий с моей стороны. Ответом было, что все хорошо, и он всем доволен.

– Барон, ты уверен, что это был именно король Фалемот Парский?

– В тот день его видели десятки людей, конечно, тот прием был не самым широким, но все же… Это был прием, который герцог устраивал королю. Нет, сомнений у меня не возникло и не возникает до сих пор – это был король.

Князь задумался, Дерпен склонился над своей тарелкой, тихонько позвякивая ножом, кажется, ему понравилась ветчина из дичины, Густибус вгляделся в потемневшее вечернее окно, поднялся и, чтобы не тревожить беседу, тихонько принес снизу свечей со Стырем напару. Атеном старался удержать свое лицо в неподвижности, но непрерывно то краснел, то становился бледен, он нервничал слишком откровенно. Батюшка, который стал выглядеть еще болезненней, чем в начале ужина, тем не менее мужественно предложил:

– Барон, попробуй этот паштет, кажется, он неплох. Жаль, что мне приходится держать уже рождественский пост.

– Ах, святой отец, вам было бы лучше отведать моих пирогов, их делают и с ревенем, и с капустой, и даже с фасолью. Это очень вкусно, и ничуть не нарушает запретов Патриаршей церкви.

Князь тоже, как и Атеном, долго смотрел на барона и батюшку, но не видел их, а думал о том, чего и сам не мог бы определить вслух. Если бы кто-нибудь приказал ему высказаться, он бы, пожалуй, сказанул что-нибудь вроде того, что барон так по-парски хорошо воспитан, что даже в своей неискренности умеет быть искренним, но это было бы, конечно, очень местное остроумие, тот, кто не бывал тут, в Парсе, его бы, возможно, и не понял. А еще лучше, если бы замечание это произнести на феризе – странно играл иногда этот язык, словно местное вино, даже не вполне внятные замечания на нем звучали словно бы исполненные смысла и значения. На рукве эта фраза показалась бы бесполезной, или того хуже, нелепой.

Князь едва ли не усилием воли заставил себя сосредоточиться. Он прислушался к тому, что говорил барон, а Ротшест обращался-то именно к нему:

– Впрочем, теперь я вспоминаю, король был чрезмерно весел, либо просто… Впрочем, если учесть, какие вина нам подавали в замке герцога д'Окра, его веселье никого не могло удивить.

– Барон, – спросил князь, не вполне учтиво перебивая его, – кто еще был на том приеме, у герцога д'Окра? Не было ли там герцога Кеберского? И видел ли ты их вместе, рядом, например, во время разговоров между ними?

– Разумеется, – чуть усмехнулся барон, – почти все время. Оба герцога, д'Окр и Кебер, давние друзья и, как горворят, пардон, на рынках – оба давние собутыльники, они вели себя весело и очень… непринужденно. И конечно, они часто составляли компанию его величеству… Они же троюродные братья, если я правильно помню генеалогию королевского дома. – В том, что он помнил ее очень подробно и правильно, сомнений не возникало ни у кого, но эта оговорка была барону зачем-то нужна. – А что, князь, у тебя есть какие-то подозрения относительно Кебера? Или д'Окра?

– Пока нет, – вздохнул князь Диодор, – но мне хочется понять, что же тут неправильно.

– Это я понимаю, – согласился небрежным тоном Ротшест. – Но ведь уже было расследование, и мы не получили никаких ощутимых достижений. Скорее, наоборот, ведь бедняга Менгский оказался убит. А его расследование… О нем даже вспоминать неудобно, настолько оно вышло беспомощным. – Неожиданно он улыбнулся, смягчая свой приговор, так или иначе, а сделанный в адрес соотечественника. – И я полагаю, если вы будете так… питаться, вас тоже может постигнуть неудача, в силу того, что вы не распробуете нашу кухню. А она великолепна, правда, не в этот раз.

Атеном снова покраснел и чуть странно хихикнул. Он вообще теряется в присутствии людей богатых и властных, с неудовольствием заметил про себя князь. Но вслух спросил:

– Барон, перед тем, как вы объясните мне превосходные качества феризской кухни, скажите, какая печать стоит на документах, подтверждающих распоряжение короля о займе?

Князь знал ответ от Оприса Тамберсила, но как бы ни складывался этот разговор, вопрос все равно следовало задать.

– Они были скреплены малой королевской печатью. И на генеральное соглашение, которое мы заключили при указанной приватной встрече в моем доме, и все восемнадцать расписок, каждая из расчета пятидесяти тысяч ливров в серебряной монете или в гарантированном на эту сумму обеспечении.

– Генеральное соглашение король принес с собой, не так ли?

– Да, он был настолько уверен в том, что я не посмею отказать ему в займе, что подготовил этот документ заранее, – снова чуть усмехнулся в свои молоденькие усики барон. – Расписки же были переданы при получении денег.

– Помимо короля эти… расписки были еще кем-либо заверены?

– Признаться, это меня тогда тоже насторожило, но подпись короля, поставленная в твоем же присутствии, заверенная малой королевской печатью, не нуждается в ином свидетельском подтверждении.

– Он подтвердил получение денег? – полувопросом продолжил князь.

– Нет, это часть операции его уже не касалась. Деньги были мной собраны и выданы в личный королевский заем, на его расходы. – Барон задумался, мельком посмотрев на князя, и заметив, что тот ждет объяснения этой неуверенности, нехотя добавил: – Припоминаю, что государь обмолвился в разговоре со мной, когда настаивал на такой странной форме передачи ему затребованной суммы, что хотел бы принять участие в некотором предприятии, обещающем немалые доходы… Разумеется, в строжайшей тайне… Для небольшого увеличения собственной казны.

– Как ты думаешь, барон, почему распорядитель королевской казны, Тампа тет Копмусат не обратился за подтверждением этого займа к королю? Насколько я понимаю, он был вовлечен в это дело… Он же не мог не знать, что для конвоя сокровищ и последующей передачи их… неизвестно кому, призваны королевские гвардейцы?

– Король не любит, чтобы его беспокоили по пустякам, – снова очень легко, даже простецки ответил Ротшест. Такая манера разговора выдавала в нем немалый опыт скрывать свое истинное отношение к происходящему.

Барон вдруг задумался, и тогда-то и только тогда стало видно, каким он бывает, когда думает о серьезных вещах. Его лицо изменилось, стало твердым, словно бы вырезанным из камня. И оно стал холодным, выказывающим немалую силу воли и, пожалуй, даже жестокость, в которой в начале разговора сам же барон обвинил Четомысла. Но он тут же заметил, с каким вниманием на него смотрят сотрапезники, и на редкость невинно улыбнулся.

– Спешу заметить, князь, что это совсем не разговор о нашей великолепной кухне, который вы мне обещали.

Умением выворачиваться из нежелательной для него ситуации, подумал князь едва ли не с легкой завистью, барон-банкир не уступал никакой древней знати королевства, а пожалуй, и превосходил многих. Иначе бы он не разбогател в стране, где манеры и повадки нарочитой легкомысленности не вошли в поговорку, где они имели столь большое, едва ли не определяющее значение.

15

Атеном сидел тихонечко, умел уходить в тень, становиться незаметным – незаменимое качество для куртье, подумал Диодор. И все же он присматривался к нему, не понимал он его, хотя сейчас и не важно это было, но вот застряла мысль, и князь не мог от нее избавиться.

Когда барон Ротшест род Согбенус отъехал, дождь усилился, Дерпен даже сказал на рукве, может быть, чтобы вернуть всех к реальности, которая, что ни говори, а здорово размывалась этим дождем:

– Промокнет барон. И никакие носилки его не выручат.

– Портшез, любезный друг, – негромко отозвался Густибус, – благородный портшез. Носилки… Это что-то другое, скорее строительное. Портшезы вошли тут в моду совсем недавно, когда стали увлекаться временами второй, общемирской Империи. Стали откапывать их статуи, отменные, кстати, нашим умельцам такое мастерство и не снилось.

Он думал о чем-то совсем другом.

– Переводить их авторов стали неумеренно, – добавил батюшка осторожно. – Нехристи беспутные, язычники… Только те-то, кто вторую Империю строил и завоевывал, еще имеют прощение, а вот нынешние, которые веру не чтут…

– Чтут, батюшка, – буркнул Густибус. – Еще как чтут! Но что же тут поделаешь, если умны они были по тем временам, если у них красота была хоть и нехристианской, но чистой, свежей, сильной?

В общем, разгорался обыкновенный спор этих двоих. А в голове у Диодора возник некоторый сумбур, который этим вот словопрением только подкреплялся. Князь и злился на себя, и понимал, что после встречи с таким вот бароном иначе и быть не могло – уж очень барон был учтив и благовоспитан. И в то же время, слишком он был сложным, может быть, даже чрезмерно умным человеком для поприща, которое себе избрал. Впрочем куртье свидетельствовал за него, когда рассказывал, что не сам он выбрал банкирскую стезю, что все за него решил его дед, пресловутый Согбенус, и барону нынешнему осталось только покориться. Они тут на западе очень прилежны в клановой и цеховой семейственности.

Неожиданно высказался Атеном:

– У нас говорят, что таких, как барон, хорошо иметь в друзьях.

– Верное замечание, – нехотя согласился Диодор.

Густибус вдруг что-то понял про себя, поднялся, прошелся по гостиной, провел странно руками, и даже про несогласие с батюшкой забыл. Все следили за ним. А князь уже понял и удивленно поднял брови, ожидая объяснений.

Само собой подразумевалось, что маг в отеле займется проверкой секретности, будет смотреть, чтобы за всеми, кто тут обитает, не было магической слежки. Такую слежку в этом городе организовать несложно. И магов диких, пусть не слишком знающих, но продающих свое умение кому угодно, кто способен заплатить, в Парсе было достаточно, и отношение двора к его заданию тоже оставалось непонятно, и слежку за ними еще в дороге кто-то устроил, правда, не очень ловко, но все же…

Князь слышал, что отслеживать магические маячки мог только тот, кто хорошо представлял себе помещение, за которым следовало следить. Или хорошо знать человека, слова и действия которого нужно было подсматривать. Насколько князь представлял себе, ни его, ни кого-либо другого из команды местные маги знать как следует не могли, не было у них достаточного представления ни об их образе мышления, ни об их прошлом, и уж тем более, о том, как они себя чувствовали, оказавшись в Парсе.

А вот место можно было просматривать и считывать, вероятно, даже разбирая те слова, которые в наблюдаемом помещении произносились. Разобраться же, кто и что именно говорил, не составляло труда, как не составляло труда найти образованного человека, который мог бы переводить эти разговоры с руквы на фериз. Причем, опять же, князю было известно, в маленьком помещении, в очень тесном месте, например, в их дормезе, эта магия не осталась бы незамеченной ни одним магом, ее бы сразу уразумели и ликвидировали, конечно. Но осознать вот в такой гостиной, что происходит, даже выученному, хорошо тренированному магу, каким представлялся Густибус, было трудно. В чем тут дело, Диодор не знал, что-то ему пытались объяснить когда-то про отражающие или отраженные объемы, но он не понял.

Поэтому будет лучше если он станет относиться к принятым тут, в Парсе, интригам и тайным вмешательствам, как к реальной угрозе, тогда не станет неожиданностью, если кто-то выступит против них. Он еще раз посмотрел на Густибуса, потом мельком проверил поведение Атенома. Тот сидел как сидел, только уже с пониманием хлопал глазами, при этом лицо его вытянулось, он стал еще заметнее похож на какую-нибудь рыбу, вытащенную из воды, оказавшуюся на крючке. Делать нечего, князь предложил:

– Перейдем в библиотеку, мессиры.

В библиотеке он еще разок посмотрел на мага, Густибус осмотрел пустоватую комнату, кивнул, первым уселся перед камином, как бы разрешая думать и говорить вслух. Князь тоже расселся удобно, Стырь последил за ними, потом пошел в гостиную, чтобы собрать и перенести всю снедь к новому месту.

– Итак, – заговорил князь, когда все остальные тоже устроились, – оба наших богатея, которые пострадали от этого воровства, – нам не союзники. Оба уверены, что свое они все равно получат. Не верят, что король откажется от не им данных обещаний, а это очень скверно.

– Ты рассчитывал на другое, князь? – спросил Атеном.

– Рассчитывал, – признался Диодор.

И хотел продолжить, но вдруг Густибус решился.

– Князь, прошу тебя заметить, что барон Ротшест… латентный, скрытый маг, причем, немалой силы. Если бы он посвятил свое время обучению магии, если бы у него было желание и нашлись достойные учителя, он бы стал… весьма продвинутым в нашем ремесле специалистом. Не уверен, что он поднялся бы до магистерской степени в гильдии восточных магов, или тут, на западе дошел бы до высоких и ответственных постов, кои занимаю только настоящие мастера недюжинных достоинств и силы.

– Ты уверен? – зачем-то спросил батюшка.

– Так вот почему ты искал то, что барон мог там оставить, – усмехнулся Дерпен.

По-видимому, он перевел эту фразу с ибрита, чуть не основного языка южных восточников на рубежах Империи, она звучала не очень правильно даже на рукве, если бы ее перевести на фериз, она и вовсе утеряла смысл.

– Даже если ты признал в нем латентного мага, как же ему удалось?..

– Если у него был кто-то, кого он нанял и кому приказал следить за нами, особливо за нашими переговорами, князь… – Густибус задумался. – Хотя магическое дистантное подслушивание, это сложный трюк, но все же возможный… – И маг зачастил, словно кто-то мог его прервать в любое мгновение. – Так вот, если кто-то уже зарядил заклинание, тогда самому барону достаточно было всего лишь поставить магический маяк, всего лишь воткнуть его в любое место, сколько-нибудь интересное наблюдателю… А еще лучше, навести на помещение, где многое происходит, штуки три таких маяков, и тогда все это место будет не то что прослушиваться, но и просматриваться.

– Наша гостиная, например, – буркнул Дерпен.

– Ага, – сказал батюшка, – и все же подсматривать лучше даже для вас, магов, чем просто слышать?

– Есть специалисты, которые читают по губам, – не понял его Густибус, – поэтому следить за тем, кто что сказал, можно и глазами.

– И как же он сумел поставить маячки? – опять спросил батюшка. Он сейчас помогал князю сохранить лицо, задавая слишком уж глупые вопросы. – Ты сколько насчитал, Густибус?

– Три штуки, два довольно четких, третий, пожалуй, я бы не нашел, если бы не смотрел уже очень внимательно. Первый, как обычно, для подглядывания, он поставил так называемым заведенным заклинанием в потолок, чуть в стороне от свечной подвески. Второй, обеспечивающий возможность слышать все, в гостиной произнесенное, вклеил в подлокотник кресла, куда складывал шпагу со шляпой. Третий… Нет, пожалуй, я неправильно понял, барон не замаскировал его так удачно, а просто у него не хватило сил, чтобы с этим третий маячком справиться – все же выучки подлинной у него нет. Но он это сделал, когда разговаривал с нами… – Густибус чуть усмехнулся. – По тому, как он это ловко, не глядя, сделал, чувствуется, что он проделывал такой трюк довольно часто, вероятно, против конкурентов. Поставил он его, когда провел рукой над картиной с битой на охоте дичью, что висит в углу.

– Так что же, – удивился батюшка, – ему достаточно посмотреть куда-нибудь, провести рукой, и все, маячок готов?

– При этом еще нужно задействовать заклинание, – Густибус чуть замялся, – что-то определенное думать и чувствовать, концентрировать волю и энергии, причем, желательно, на разных уровнях сознания… Впрочем, как я слышал, коммерческие и дикие маги накладывают на человека такое заклинания заранее, их остается только задействовать, а это уже гораздо легче, с этим, бывало, и обычные люди справлялись, если имели к тому охоту. – Он чуть помолчал, еще раз проверяя свои впечатления от того, что по этому поводу сам же сказал. – Но барон, как я сказал, не обычный человек, у него это хорошо получилось.

– Ты вот что, Густибус, – сказал князь медленно, жалея, что тут присутствует Атеном, но избавиться от него было бы невежливо, к тому же, он мог еще понадобиться. – Ты ничего с этими штуками не делай пока, не глуши их, не снимай, оставь все, как есть.

– Какая удача, что богатство и родовое влияние не сделали его еще одним магом, – сказал батюшка.

– Он и так банкир изрядный, – сказал Атеном, – а скоро станет еще и влиятельным.

– Когда получит привелегии, оговоренные фальшивым договором короля, – добавил Дерпен.

– И все же, откупщину, даже если мы и потерпим поражение, допускать нельзя, – высказался батюшка Иона.

Атеном снова сказал, поднимаясь и чуть-чуть, вежливо, в сторону зевая от усталости:

– Вы мало что сможете сделать, если потерпите поражение. – При этом глаза его довольно тоскливо смерили потоки воды, которые заливали забранные переплетом окна.

– Шевалье д'Ош, – сказал князь, – у тебя есть возможность проследить за тем, чтобы виконт Оприс прислал нам весь журнал следователя Морштока, целиком, а не отдельные какие-либо его части?

– Завтра же займусь этим, – сказал куртье, и лишь тогда стало видно, насколько он устал.

Густибус неуверенно предложил:

– У нас есть еще несколько свободных комнат, Атеном. Ты бы мог остановиться тут на ночь, это никому не помешает.

Куртье мельком посмотрел на князя, Диодор медленно кивнул. И Атеном позволил себе уговорить, правда, тут же попробовал изобразить и выгоду такого положения дел, потому что тогда он с Дерпеном для охраны мог бы поутру сразу отправиться в канцелярию… Князь прервал его:

– Еще для верности Стыря с собой возьмите. И лишний боец, и лучше будет ему с поручениями приучаться тут бегать, а не мальчишке этому. Креп пусть только переводит для него, если возникнет в том надобность.

– Все же, – заговорил Атеном, начиная продумывать ситуацию, – будет лучше, князь, если ты при этом станешь выдавать ему записки, адресованные в учтивой форме тому, к кому его посылаешь.

– Да знаю я, – сказал князь.

И на этом все как-то быстро завершилось, окончился день.

Уже в спальне, привычно размышляя о том, как же рано эти западники встают, и как немного, в общем-то спять, князь услышал, что вошел Стырь. В своей ночной рубахе, в накинутой на плечи руквацкой шубейке, он прошел к окну и уселся на стул, привычно опершись на подоконник.

– Ворота и окна проверил. Лошади тоже в порядке, – сказал он. – Батюшка пошел в молельню, на него здорово подействовало, что тут скоро людей обирать разными поборами станут.

– Может, не станут, если мы деньги найдем, – отозвался князь.

– Ты, князюшка, не думай, я не в том сомневаюсь, что ты чего не исполнишь. Я вот полагаю, что они, феризы эти, все одно поборы устроят, никто из них не упустит такой возможности заграбастать чего лишнего. Не такие они люди-то, чтобы… – Он тяжко замолк.

– Что-то ты сердобольным стал. Прежде за тобой такого не водилось.

– Так хоть и чужие, но все же люди. – Вдруг Стырь слегка воодушевился. – Конечно, живут, как барчуки, это правда, но и то… видно, что из последних сил работают. Чтобы так-то жить, – добавил он, если князь его в чем-либо не понял. – А бедноты у них все одно хватает… И еще знаешь что, князюшка мой, я заметил, что бань у них нет. Моются редко, я хоть и привык к армии, да к лошадям, но и то меня иной раз пробирает от их запахов.

– Служанку что ли облапил? – спросил князь Диодор сонно.

– Нет, служанки у них чистые, – признался сразу во всем Стырь, – все же при господах, и банька у нас в отеле имеется, правда пара настоящего, разогретого не добьешься от этой-то печки, но все же… Нет, тут еще ничего, а вот на рынке… У нас бы таких чумичек, что тут торгуют, и с улицы бы погнали за нерадивость, а тут – хоть бы хны, никто и не замечает.

– У них леса мало, топить нечем, дрова дороги, вот и экономят, – сказал князь.

Потом Стырь еще что-то говорил, но князь уже спал. А когда проснулся, опять не по-феризским часам, а гораздо позже, завтрак уже был готов. И дождь кончился, хотя какая-то морось оставалась в воздухе. Мейстерина, сухо поджимая тонкие и бледные с утра губы, доложила:

– Шевалье д'Ош и восточный человек с твоим слугой, принц, ушли поболе часа тому. Выходили, когда на колокольне святой Анны отзвонили девять ударов. – И сразу же, без перехода: – Тебе подогреть то, что вчера из посольства доставили, или имперскую кашу с гренками подать?

Каша оказалась вкусной, тем более, что кухарка в нее порезала мелкими кусочками недоеденную вчера ветчину из дичины, и получилось отлично, как князь и любил, лишь чуток жирно. Гренки тоже оказались неплохими, хотя и были сделаны из подсохшего хлеба. Зато их пропитали нежнейшим оливковым маслицем с топлеными сливками. И чай наконец-то кухарке удался, не этот кофе, от которого у князя иногда поджимался желудок.

А потом все снова закрутилось. Не успел Диодор после завтрака решить, не отправиться ли ему на задний двор, чтобы пострелять из пистолетов и немного, для практики, помахать саблей, хотя после еды это было и не с руки, но тут, на западе завтраки такими были, что очень уж отяжелевшим себя князь не чувствовал… А еще можно было найти Густибуса и выяснить, до чего он сумел докопаться. В общем, не успел князь ни на что решиться, как прибыли Дерпен со Стырем. Атенома с ними не было, оно и понятно, куртье определенно отправился в посольство, докладывать, что и как тут, в отеле происходит.

– Куртье позже подойдет, – сказал Дерпен вместо приветствия, входя в библиотеку, отряхивая капли с волос.

– А как все прошло в канцелярии виконта Оприса? – спросил князь, взвешивая в руке небольшую, до странного легкую книжицу, забранную в дешевенький картон.

Из книжки торчали разного цвета листочки, и формата они были разнообразного, не все помещались под обложкой, некоторые были сложены, чтобы под обложкой все же поместиться. Видно, тут были записки Морштока, которые он делал не для начальства, а для себя, по ходу работы, чтобы чего-то не забыть.

– Да быстро все получилось, – отозвался Дерпен. А потом посмотрел на князя чуть подозрительно. – Ты не хочешь пистолеты свои опробовать? Если позволишь, князь, я и твои возьму, займусь ими на заднем дворике.

Князь рассеянно кивнул, и восточник, зычно кликнув Стыря, ушел, довольный, словно мальчишка, которому позволили наряжать рождественскую елку.

Усевшись в библиотеке наискосок от Густибуса, который по-прежнему торчал за конторкой со стопой толстенных книг, которые и читал-то маг с выражением едва ли не страдальческим, князь Диодор попробовал еще раз оценить книжку Морштока. Она была легкой, она была небрежно сшитой и совсем не обещала сколько-то разумное объяснение того, над чем князь в последние дни размышлял. Но для князя пока только в ней и заключались хотя бы какие-то разгадки, поэтому он принялся за дело.

Почерк Апеля род Морштока Менгского был торопливым, небрежным, с сильным наклоном, где-то князь Диодор слышал, что такой бывает у людей, которым не дается красивое, «уставное» письмо, как это называлось на Миркве. Читать его было нелегко, но возможно, и только тогда князь сообразил, чего он опасался – что бывший главный следователь Парса использует какой-нибудь шифр, который бы еще предстояло разгадывать. Но, с другой стороны, эти же записки должен был читать и Оприс, а значит, тому, что все заметки были сделаны без затей, не следовало удивляться.

Он и не заметил, как неожиданно из заметок, едва облеченных в слова, в какие-то непонятные значки или же в сокращения чуть ли не до единой буквицы, стал вдруг ощущать, о чем и как думал граф Моршток, стал явственно понимать ход его размышлений. И эти размышления, оказались ясными, вразумительными, едва ли не математически точными.

Моршток пошел по пути простому, и в то же время, очень феризскому – чтобы не обижать знать подозрениями, он решил найти лабораторию, в которой могли происходить превращения оборотня. Причем, в городе, и таким образом, чтобы это оставалось незаметным, неуловимым для всех, кого он мог бы встретить, даже находясь в облике короля Фалемота. При этом граф Моршток думал следующим образом…

Где-то во дворе, чуть приглушено ударил выстрел, потом еще раз, и еще. Густибус поднял голову, посмотрел в окно, на князя.

– Наши? – спросил он, тоже был увлечен работой.

– Дерпен со Стырем отстреливают пистолеты, – отозвался князь рассеянно. – Пороха в треть нормы кладут, кажется.

– Так дождь ведь…

– Что же, и под дождем, случается, приходится стрелять.

Стрельба за окнами стала чаще, видно, решили и в скоростном заряжании поупражняться. Князь Диодор почти с удовольствием разгладил страницу, где доводы Морштока были выведены отдельными строчками, а некоторые даже обведены в рамки. Итак, место, которое использовал для своих операций оборотень, должно быть спокойным, и далеким от глаз всяческих наблюдателей. По-крайней мере, любое нежелательное наблюдение должно стать сразу заметным. И кроме того, как подчеркнул граф Менгский, это должно было иметь какое-либо объяснение, если бы там появились, предположим, ливрейные лакеи или солдаты прикрытия.

Что-то он знал по поводу солдат, подумал князь Диодор, но отметив это про себя, тут же стал читать дальше. Во-вторых, по поводу магической лаборатории Моршток полагал, что в этом месте могли появляться даже весьма высокие особы, причем, каждый случайно заметивший это, решил бы, что таковое их появление не имеет никакого чрезвычайного значения. Третье предположение Морштока вызвало у князя уже легкое неудовольствие, потому что граф подумал, что в этом месте должны быть какие-либо медицинские услуги, хотя бы такие, какие способны оказывать фельдшер или повитуха… Что-то в сознании князя при этом заскрипело, он тут же решил, что граф думал о деле хорошо, правильно, потому что – широко. Но ведь князь определенно предположил, что они ищут мужчину, именно мужчину, женщины и дети как-то не умещались в тот замысел, который провернул оборотень, если, разумеется, это был оборотень… Тут тоже нужно хорошенько все обмыслить, решил князь Диодор, и сделать по-своему, а не как граф предполагал.

В итоге, таких мест в Парсе не могло быть чрезмерно много, писал далее граф Моршток. И он вывел скромную колонку разнообразных заведений, но только одно обвел картушем, а все остальные зачеркнул, причем иногда столь жирно, что князь Диодор не мог проверить, правильно ли думал при этом отборе граф, и убедительно ли его решение. В итоге, насколько понял Диодор, граф решил, что всем требованиям могут удовлетворять только очень хорошие публичные бани, с кабинами и разными входами-выходами.

Таких бань в Парсе оказалось всего три. Моршток выписал их на трех отдельных страницах, и внизу добавил, почему принимает каждую, как возможный объект расследования. Первая баня находилась во дворце, за тренировочным залом. Граф решил, что она не подходит, потому что слишком много людей там друг друга знали, и никому не удалось бы оставаться там малозаметным. Либо, заметил Моршток, при многократном использовании этой бани для неблаговидных целей по двору пошли бы сплетни. Правильно, подумал князь, разок туда, конечно, сходить было бы возможно для оборотня. Но не более того.

Второе место носило довольно вычурное название, но князь понял, что это была гильдейная купеческая баня, которой пользовались, среди прочих, всякие чиновники, богачи из простонародья, и даже некоторые северные посольские, у которых собственных удобных купален не было. Это место очень хорошо подходило под все условия, придуманные графом, вот только… Именитые и благородные ее посетители там оказывались чрезмерно на виду. И потому граф на странице, отведенной этому месту, поставил больше значков вопроса, определенно выводя ее из списка возможного расследования.

Читая этот лист книжки несколько раз, подумывая, справедлив ли был граф в своих предположениях, князь вдруг понял, что едва ли не каждая из строчек, каждое слово, которое граф записал, скрывало огромную, порой долговременную и изнурительную полицейскую работу. Это вызывало уважение, и попутно князь с неудовольствием заметил, что он сам-то к такой работе не готов, он бы ее с качеством и упорством графа Менгского провести не сумел. По крайней мере, пока не сумел бы…

Третьим местом, заподозренным графом, оказался нак называемый Водяной Дворец, немалый комплекс построек, принадлежащих, как ни удивительно, королевской казне, и содержащийся на средства короля. Он стоял чуть выше по течению реки Сенки, уютно устроившись со всеми своими многими и порой весьма укромными баньками в лесу, который по руквацким меркам на лес, конечно, никак не походил, скорее на ухоженный парк, но которым жители Парса с большим удовольствием пользовались для своих нужд, в том числе, и для потайных встреч. Вот там граф Менгский и организовал наблюдение, там и начал проводить основную работу.

При этом, шесть доверенных подручных графа выяснили, что там прижилась некая старуха, формально прислуживающая в банях, а на самом деле, по слухам, оказывающая некие сложные услуги тем, кто ее нанимал. Гласный ее доход составляла покупка иной раз очень дорогих туалетных принадлежностей… у одного торговца, лавочка которого находилась на улице Старой Голубятни. По данным Морштока торговец этот, помимо всех торговцев, при Водяном дворце устроившихся и своего места, разумеется, никому не желающих уступать, переправлял какие-то мыла, притирания и пахучие воды некоторой особе, имя которой менгский обозначил как «Х», и за которым князь сразу же понял предполагаемого оборотня, кем бы он ни оказался. Человек этот, или нечеловек, – нелюдь, подумал князь мельком, – для своих планов и действий пользовал небольшой и изрядно потаенный павильон, называемый почему-то Колодцем, о котором даже полицейским графа удалось узнать не слишком многое. По-крайней мере в книжке Морштока страница, отведенная для накапливаемых фактов, зияла пустотой. Но кажется, именно вследствие этой скрытности, Моршток и заподозрил, вполне разумно, по мнению князя, лабораторию превращений оборотня…

Этим Моршток и занимался, когда на всю группу следователей стали нападать, и подчистую вырезали в разное время и в разных местах, а потом еще и Морштока подловили. Организованы эти ловушки была, судя по всему, мастерски. Либо, опять же подумал князь, у них не было сильных бойцов, полицейские по всем статьям уступали уличным убийцам или нанятым для этого дела бретерам. Причем, по-видимому, предателей в команде Морштока не оказалось, потому что Оприс сделал приписку – среди найденных трупов были опознаны все полицейские, этим делом занимающиеся.

Князь еще разок хорошенько перечитал все записи и почти с сожалением к полицейским подумал о том, что они зря, как оказалось, не приняли в расчет возможную магическую слежку. Им следовало бы, пусть и нарушая какие-то местные предписания, о которых князь не имел ни малейшего понятия, и которые не собирался принимать во внимание, выделить достаточно искусного мага, подобно тому, как Густибуса выделили для его группы. Этим можно было объяснить неудачу расследования, проведенного Морштоком. И не только этим, решил князь Диодор, раздумывая уже по-своему.

16

Ввечеру дождь стал еще гуще, не просто сильным, а проливным. Стырь даже ворчать начал на князя, когда тот обряжался в своем покое, мол, не дело в такие хляби разверстые выходить из дома, но князь только посмотрел на него, и слуга замер. Все же спросил, для верности:

– Князюшка мой, а может, я с тобой?

– Не может. – Князь для верности еще разок подумал, твердым движением вделся в перевязь с местной шпажонкой, купленной еще в Кебере. Его сабля запоминалась бы даже под плащом.

Внизу, перед выходной дверью уже стояли Дерпен и Атеном, куртье слегка нервничал. Чтобы поддержать длинноголового секретаря, князь сказал:

– У тебя, Атеном, вид заправского вояки.

– У меня?.. Да что ты, князь, я же не воин… – Он действительно смутился.

– Ты бы взял свою четырехстволку, князь, – густо произнес Дерпен.

– Взял он, взял, – из-за плеча некстати вылез Стырь.

А может, и кстати, Дерпен стал помягче, если это было вообще возможно. Все же делать командиру непрошенные предложения он не умел, не привык. Поэтому восточник спросил Стыря:

– Почистил после сегдняшнего?

Делать такие замечание этому служивому с детских пор тоже не следовало, князь даже и не подумал бы. Стырь только посмотрел на Дерпена, и тот, нахмурившись, кивнул, мол, ладно, коли так.

Вышли во двор отеля. Помимо дождя тут бился еще и ветер, причем факел у ворот даже притухал под его порывами, чтобы снова разгореться через миг. А ведь это в обнесенном стенами дворе, решил князь, что же на улицах-то будет?

Идти пришлось далеко. Атеном даже пожаловался пару раз, что следовало бы все же взять экипаж, чтобы добраться в Лур посуше, но еще днем он сам и заметил, что на это визит к Его Величеству следует отправиться незаметно, чтобы никто ничего не понял и не разобрал. Иначе, подсказал он, потом отбиться от запросов будет трудно, каждый, кто только имеет на это право, начнет выяснять, что же делали имперцы в королевском дворце?

– И даже, – высказал он, когда они уже почти пришли, – те, кто не имеет на это право, тоже будет спрашивать. Местная политика – дело такое, что нужно со всеми поддерживать хорошие отношения, без этого не то, что сплетни не узнаешь, но и на рауты приглашать перестанут.

Верно, решил князь, следует придумать какую-либо версию их появления и жизни тут, в Парсе. Пусть те, кто думает, что занимается политикой, решат, что им что-то известно, тогда они подуспокоятся.

Дерпен разомкнул уста только раз.

– Все ж, князь, следовало бы Густибуса взять. Он и подсказать что-нибудь оказался бы горазд.

С магом за обедом, который по-местному устроили уже весьма поздно, когда на Миркве за ужин садились, произошла маленькая война. Он очень хотел тоже участвовать в этом визите, но князь сумел настоять, чтобы маг остался дома. Как это ему удалось, он и сам хорошенько не помнил, думал о другом, разговаривал и даже жевал механически, что заметила мейстерина и отчетливо, подавая ему блюда, поджала немолодые губы. Ей не нравилось кормить этих руквацев, которые и в тонкости приготовленного не вдаются.

На площади перед дворцом они приостановились, чтобы осмотреться. Лур, этот главный и самый торжественный из дворцов короля Фалемота, представлял собой строение, кое князь отчетливо сравнил бы с какой-либо роскошной казармой, на которую не пожалели денег, чтобы ее изукрасить разными барочными розетками, колоннами, выступающими из стен, дорогими окнами и множеством каминных труб. И он был слишком уж длинен, закрывал всю площадь, даже выходил на набережную. Пожалуй, треть окон, выходящих на площадь, еще светилась, но свет этот был не слишком ярок.

– Не очень-то дворец весел, – заметил князь.

– Когда король уходит к себе, многие отправляются по домам, – отозался Атеном, – из тех, кто во дворце не живет.

– И много таких? – с интересом спросил Дерпен.

– Да почитай, почти весь двор тут, в Парсе, домами живет, в Луре только те, без кого король обойтись не может – лакеи, секретари, врач, фризер…

– И брадобрей тут обитает?

– Как же без этого, кто же будет государя брить или мозоли срезать, если он ночью не уснет?

– Как мы внутрь попадем? – перевел князь бессмысленный разговор к делу.

Они обошли темный угол дворца, и вышли на его зады. Тут светились уж совсем немногие окна. И только над одним подъездом бился встревоженный ветром огонь факела. Вот Атеном и свернул в эту арочку, больше похожую на нишу, куда можно было протиснуться только в одинарном портшезе, да и то возникали сомнения – сумеют ли носильщики тут уместиться. Постояли в темноте, лишь Дерпен и может тут хоть что-то рассмотреть, подумал князь. Атеном несильно постучал навесным молотком. Снова постояли, и вдруг дверь приоткрылась, видимо их осмотрели с той стороны и уразумели, кто пришел, несмотря на тьму.

Сначала внутрь проник Атеном, который что-то стал объяснять, потом протиснулся князь Диодор, а вот для Дерпена пришлось открывать все же пошире. Они оказались в небольшом холле без окон, освещенном лишь парой-тройкой свечей, с полом, выложенном черно-белыми плитами. Куда-то наверх вела лестница, она пропадала в такой густой тени, что даже Дерпен глуховато заворчал по-своему, не на рукве.

А перед ними оказалась служанка, закутанная в тонкий плащик до самых глаз. В таком наряде выходить в зимнюю погоду было так же бессмысленно, как переплывать море в бумажной лодочке. Гости сняли плащи, отряхнулись как могли, вытерли волосы и лица от дождя, под ними на плиточном полу образовались грязные лужи – ведь начала идти пришлось по совсем немощеным улицам, брусчатка появилась лишь в дворянской части города.

Служанка помолчала, потом сделала странный жест, Атеном ее понял, подошел к нише, в которой находились какие-то деревянные распорки, повесил свой плащ и шляпу. То же сделали и Дерпен с князем. Из темноты вдруг выступил охранник, спокойный, ленивый, как все они бывают, с рукой на шпаге. За поясом у него торчали два пистолета, искусно украшенные серебром. Служанка подняла руку, и охранник мигом отступил. Пропускают с оружием, понял князь, и кажется, следует это принять как знак доверия.

Шли по коридорам и каким-то не вполне даже прибранным переходам около четверти часа. Если бы знать, что тут так все сложно, заметил Атеном, можно было бы взять свечи из черно-белого холла. Он со своими подслеповатыми глазками, испорченными бесконечной писаниной и чтением бумаг, несколько раз чуть не грохнулся, хорошо, Дерпен его поддержал, а потом уже поддерживал постоянно, сжимая ему локоть. И так же неожиданно, как все тут, похоже, происходило, оказались в одном из рабочих кабинетов короля. Закутанная служанка осталась за дверью, проходя мимо нее, Диодор отчетливо ощутил запах лаванды и местной пудры, которую делали из пшеничной муки с тальком.

Кабинет оказался невеликим, всего-то шагов на десять. Как водится, тут умещался стол и кресло за ним. Но у противоположной стены стоял еще и диванчик. Когда раскланялись, причем король даже не поднимался, все на этот диванчик, повинуясь жесту короля, и уселись, хотя было тесновато рядом с Дерпеном.

Король был грустен, под глазами при этом свечном свете у него отчетливо залегли тяжкие, густые тени. Губы его нервно подрагивали, а сам он кутался в плотный шлафрок, накинутый поверх тонкой рубашки с открытым воротом. В кабинете и на самом деле было холодновато, да еще и дуло откуда-то, пламя свечей не оставалось спокойным, играя при этом тенями на стенах, обитых темноватой тканью со сложными рисунками. Ни книг, ни книжных подставок тут не имелось, лишь сбоку виднелась еще одна дверь, не та, через которую вошли Диодор сотоварищи.

Королю Фалемоту ди'Парсу было под сорок, в его разделенных наровно со лба волосах, забранных сзади в косичку, пробивалась седина. И присматривался он к гостям, чуть склонив голову, похоже было, он оказался близорук, как и Атеном. Или плоховато выдел, когда не хватало света. Но заговорил он голосом молодым и звонким, князь Диодор со странной смесью восхищения и неудовольствия отметил высокородное по местным меркам проглатывание окончаний.

– Прошу, господа из Империи. Судя по вашим сапогам, погода разгулялась не на шутку?

Атеном принялся велеречиво и многословно опрадываться, но король только махнул бледной при свечах, несильной рукой.

– Полноте, месье д'Ош, в капризах погоды никто не бывает виновен. – Он помолчал, князь рассматривал его, надеясь, что неяркий свет скроет его чрезмерное любопытство, Дерпен почему-то осматривал верхний ряд лепнины, где стены переходили в потолок, вероятно, искал то ли отдушины, через которые их можно было подслушать, то ли потайные бойницы, откуда в них могли целить невидимые охранники. – Мне передали, что вы хотите со мной переговорить.

– Это была моя просьба, государь, – сказал Диодор, и еще раз, сидя, поклонился, надеясь, что это не будет неучтивостью.

Король побарабанил по столешнице чистыми пальцами, и резковато вскинул голову.

– Уже поздно, князь Диодор, – он с удовольствием выговорил имя на руквацкий манер, пробуя звуки, как пробуют незнакомое вино. – На политесы времени нет, спрашивай, что хотел от меня узнать.

Князь Диодор набрал побольше воздуха, но куда же ему было деваться? Он ведь и прибыл в Парс, пуще того, пришел сюда, в Лур, чтобы спрашивать, поэтому он решился.

– Государь, мне бы хотелось понять вот какую вещь, ты действительно не мог отдать распоряжения об этих пяти займах?

– Пяти? – король даже брови поднял в недоумении. – Ты не ошибся, князь?

– Помимо займов на сумму более полутора миллионов ливров у господина Четомысла и барон Ротшеста, пустой оказалась твоя собственная казна, а также были вывезены совсем немалые деньги из твоих замков и мелких владений, а вдобавок был еще один заем у какого-то торгового дома где-то на севере королевства.

– Да, получается, пять, – грустно согласился король. – Немало, куда как немало.

– Так нам сообщил виконт Оприс Тамберсил, – добавил князь Диодор.

– Я этого определенно не делал… Не мог бы сделать, если бы и захотел. Даже не понимаю, как у воров это получилось. По-моему, это все слишком сложно, даже головоломно, при том что… – Он задумался, опустив голову, механически поправил свечу в шандале на краю стола.

– Может быть, кто-то внушил тебе эту мысль, – сказал князь, понимая, каким он выглядит остолопом, – незаметно для тебя? И ты, не заметив, что действуешь по чьей-то указке…

– Ты, князь, полагаешь, что я страдаю раздвоением личности? – король бледно усмехнулся. – И провалами памяти заодно?.. Нет, думаю, эта версия к нашему случаю не подходит. Если бы на меня было в какой-либо форме совершено магическое нападение, это не осталось бы незамеченным… Да любой местный дуралей-магик тут же появился бы во дворце, в надежде, раскрыв заговор, получить какое-нибудь место или должность.

Следовало признать, что начало разговора выходило неудачным. Кроме того, Диодор не все понимал, как хотелось бы, но передоверять этот разговор переводу Атенома он ни в коем случае не собирался.

– Государь, полицией Парса проводилось расследование, кроме того, полагаю, ты много думал о том, кто мог бы устроить этот… финансовый заговор. У тебя есть подозреваемые?

– Никого… – Король Фалемот опять вскинулся, задирая подбородок так высоко, как только мог, поглядывая на собеседника полуприкрытыми глазами, которые, тем не менее, даже при слабом свете странно заблестели. – Никто не мог бы устроить то, что у нас тут вышло. Но вот встречный вопрос, князь, ты знаешь легенду об оборотне? Который умеет принимать облик каждого, кого захочет…

Диодор тоже позволил себе чуть-чуть усмехнуться.

– Государь, меня так часто и так активно именно к этой версии подталкивают, что я начинаю думать, это неспроста.

– Но ведь это единственно разумное объяснение, князь. Кто-то принимал мой облик, и обеспечивал таким образом исполнение… Отнюдь не моих распоряжений… Хотя и тут есть сложность. Потребовать от моих приближенных, повторяю, ближайших слуг, чтобы они пустили в ход королевскую печать – это уже довольно сложная интрига. И все же, похитители как-то этого добились.

– Государь, знают ли твои приближенные слуги в каждый момент времени, где ты находишься? Я имею в виду…

– Я понял, князь. Как правило, они знают, конечно, но не всегда. Когда я выезжаю на охоту, либо пребываю в гостях у какого-нибудь из своих подданных, можно устроить… маскарад с переодеванием и представиться мной, хотя… Все же это очень непросто. Нужно точно рассчитать время, нужно очень правильно сыграть роль и сделать так, чтобы потом в случившееся поверили.

– Кроме того, требовалось, чтобы почти полгода ни ты, государь, ни слуги не заподозрили этой подмены, да и всей интриги в целом.

– Это уже легче, я не люблю переспрашивать о сделанном, кроме того, еще беднягой Морштоком было высказано подозрение, что на все эти операции была наведена такая степень секретности, что ни в каких докладах упоминания об этих займах не делалось. Вот и вышло, что в течение полугода, как ты заметил, серьезных подозрений не возникало.

– Кто первым заметил, что что-то неладно?

– Насколько я понимаю, Оприс, как и положено королевскому секретарю, – король пожал плечами. Я не помню точно, но кажется… Лучше будет, если ты это выяснишь у него, князь.

– Чье мнение при обсуждении этого дела показалось тебе, государь, наиболее верным?

– Мер… Мер тет Никомед, секретарь Палаты пэров, как ты, наверное, знаешь. Он сказал, если бы Парс был чуть меньше и малолюднее, у нас не было бы таких денег, и не было бы таких убытков. А если бы мы оказались чуть больше, тогда административная система со многими вовлеченными инстанциями не позволила бы провернуть такой грандиозный обман всего лишь на доверии, на обещаниях, на простых подменных обязательствах. Видишь ли, князь, у нас действительно не самое большое королевство в Империи, все всех знают, и по несколько раз встречаются за неделю… Не доверять, когда видишь кого-либо изо дня в день, – немыслимо. И потому, когда человек просит о чем-то, это запоминается… Когда же прошу о чем-либо я, тогда исполнение и не требует серьезного подтверждения. По давно заведенному образцу поведения.

– И все же воровство совершилось, государь, и удалось, к сожалению.

– Это печально, – коротко отозвался король. Он определенно начинал думать, что и эта встреча с имперцами, и сам разговор были лишними, и можно было бы без этого обойтись.

– Кто более всего пострадает от этого воровства?

– Люди. Мы вынуждены будем исполнить обязательства, данные не мной, а это значит… Откуп, очень невыгодные режимы торговых или банковских операций, отставание в вооружении и в государственной организованности. И все же… Да, более всего пострадают наши обыватели, наши несчастные люди, которые вынуждены будут раскошелиться, чтобы воровство хоть как-то загладить. Разумеется, мой двор тоже пострадает, но… наши потери будет легче перенести, примерно, как в обычной проигранной войне, не более того. Как известно, короли от этого не умирают.

А вот люди, пожалуй, что и умирают, подумал Диодор. Но вслух решил эту тему больше не обсуждать. Тем более, что пора было, кажется, задавать тот вопрос, который он с самого начала полагал главным, ради которого эта аудиенция и была устроена:

– Государь, не было ли у тебя каких-то странностей, плохих снов, необычных страхов?

– Не понимаю, что ты имеешь в разумении, князь?

– Если допустить, что некто прикидывался тобой, принимал твой облик в силу магических способностей… По некоторым мнениям, это не может не сказываться тем или иным образом на тех, чей облик оборотень принимает. Поэтому еще раз спрашиваю…

– Не нужно, я понял. – Король снова побарабанил пальцами, глядя на свечу. Только бы он ответил честно, Диодор даже зубы сжал от этого желания. – Я действительно последнее время чувствую себя… не так, как хотел бы того, князь. Неуверенно себя чувствую. Иногда мучают и плохие сны… Вот страхов, пожалуй, у меня не было, я не очень-то боюсь того, что не может мне повредить. – Лишь проговорив это, король Фалемот осознал, что высказался-то он неправдиво. – Нет, должен признать, князь, что ночные кошмары случаются. Но не больше, чем со всеми остальными смертными, подверженными этой и прочим сходным напастям.

– Что-нибудь определенное при этом происходит? – спросил князь. – Например, какой-либо повторяющийся сон, или чья-то знакомая личина во сне?

– Нет, ничего памятного, – король опять грустно усмехнулся, – во сне не происходит. Даже наоборот, я вспоминаю, что мне снилось что-то неприятное, но при этом, как правило, высыпаюсь хорошо… – Он вдруг чуть отвернулся, тени под глазницами у него стали заметнее. – Обычно-то я сплю не весьма крепко, бывает, что по целым ночам ворочаюсь в постели.

– Последний вопрос, государь, – князь Диодор опять не вполне знал, как спросить о том, что он хотел знать, каким тоном, какие слова следует выбрать, и как их выстроить. – Ты даешь мне право проводить расследование до конца, до полного выявления этого действительно крупного и разветвленного заговора против Парса? Даже если окажется, что в него вовлечены приближенные к тебе люди?

Король задумался уже всерьез, со стороны могло показаться, что он даже не услышал князя.

– Это условие мне не нравится, – очень тихо проговорил он, Диодор его едва расслышал, – при других бы обстоятельствах… Но придется, князь, согласиться на это твое требование. Увы, – вздохнул он напоследок.

Остаток разговора прошел в выяснениях, как через Атенома, якобы, по посольским каналам, король будет получать доклады о ходе расследования. Причем, куртье выяснял это тоном напористым, всем – и голосом, и позой, и чрезвычайно пышными фразами – демонстрируя вассальную верность государю, а король соглашался вяло, то ли из-за усталости, то ли ему это было на самом деле малоинтересно. Он бы, кажется, вообще не получал никаких подобных докладов, или переложил все на плечи Оприса Тамберсила.

Назад имперцев повела все та же служанка, она оставалась в своем плащике, который и не подумала снять, словно бы от того, узнает ее при случае князь или нет, хоть что-то зависело. Их плащи за время, пока они разговаривали наверху, сделались как жесткая кора деревьев, и вовсе не напоминали мягкую и совсем недешевую ткань. Но делать нечего, одеваться пришлось, и когда они вышли из дворца, стало ясно, что дождь не стал реже.

По дороге Атеном принялся восхищаться простотой и рассудительностью короля, пока Диодор на него не зашипел:

– Ты говоришь, куртье, слишком громко для этих улиц.

– Полагаешь, могут подслушать?

Все же Атеном был не слишком умен. А может, подумал князь, князь Притун специально нашел себе такого вот исполнителя… И все же Атеном на время умолк. Но лишь до тех пор, пока не вздумал рассуждать о том, что теперь ему бы неплохо дойти до шат-о'Рукваци, чтобы доложить обо всем своему прямому начальнику. На что Дерпен, уразумев о чем идет речь, нехотя пробурчал:

– Может и зря мы обратно той же дорогой пошли. Как думаешь, князь?

Диодор еще раньше заметил, что восточник стал беспокойным, и вытирает ладони о камзол под плащом, чтобы они оставались сухими. А когда ушли с относительно освещенных улиц, он и вовсе освободил рукоять сабли и кинжала. Они у него по кавалерийской привычке были прихвачены кожаной петелькой, чтобы случайно, допустим, во время джигитовки, не вылетали из ножен.

Глядя на эти однозначные приготовления, и князь незаметно, под плащом вытащил свой маленький, четырехствольный пистолетик. Вот только порох мог намокнуть от всех этих непогод. Да и кремни, если дойдет до пальбы, Стырь мог оставить прежние, с дневных своих упражнений, из экономии, хотя чего уж теперь-то?..

Еще князь, конечно, убедился, что может выдернуть шпагу из ножен и из-под плаща одним движением, и стал внимательнее всматриваться в темень у домов, где ни одно окно, конечно, уже не светилось.

Молчания Атенома хватило ненадолго, он снова, ничего не подозревая и ничего не заметив, принялся тихонько на этот раз, но не менее многозначительно восхищаться тем, как он сам разговаривал с королем…

А потом три фигуры выскочили из тьмы какого-то уже полудеренского проулка, и в слабом мглистом свете, который тут даже под дождем откуда-то находил себе дорогу, блеснули три клинка. Вернее, четыре, выдернув шпагу, князь еще не перевел ее в положение так называемой «изящной» манеры для боя, а уже понял, что краем глаза видел и четвертый клинок, у кого-то из нападавших во второй руке была или леворучная дага, или фехтовальный кинжальчик, или простой засапожный нож. А может, и не простой, успел подумать князь, а с захватом против шпаги противника, от которого не успеешь освободиться, как получишь три-четыре дюйма клинка в живот… Странно, несмотря на происходящее, он еще размышлял при этом, и даже точнее и внимательнее, чем обычно. Еще он, конечно, чуть не до рези в глазах, всматривался в фигуры напастников, но разбирал мало, помимо тьмы, их еще изрядно скрывали темные шарфы на лицах.

Дерпен отреагировал тоже весьма быстро, он оттолкнул Атенома за себя, и лишь тогда, кажется, обернулся. Сзади он увидел что-то, что его не порадовало. Князь тоже тогда обернулся, и вовремя, четверо других бойцов закрыли возможность к отступлению, причем каким-то невероятным образом Диодор заметил, что у одного из этих, сзади, была валлона, очень длинная рапира, приспособленная только для тычка, только для одного удара. Владение ею, тем не менее, означало, что боец им попался не худой, потому что нанести этот удар довольно гибким и малопредсказуемым по мнению князя, клинком, а потом еще и выдернуть ее и снова вступать в схватку – это свидетельствовало о много. Поэтому именно в парня с этой рапирой он и выстрелил в первого.

Выстрел прозвучал на удивление негромко, или за шумом дождя по крышам и мостовой звуки как-то особенно скрадывались. Но он осветил вспышкой и эту улочку, и эти фигуры. Впрочем, князь снова увидел лишь отброшенные назад, за плечи плащи и темные повязки на лицах.

В того, в кого он целил, князь определенно попал, и сам нападающий согнулся, несильно, но руки его оказались прижаты к груди, в бою он участвовать более не мог. Его даже попробовал подхватить кто-то из этой четверки, но другой, чуть более рослый и агрессивный, прорычал что-то на таком местном наречии, что у князя осталась уверенность – это была не парская разновидность фериза. Вот в этого высокого он попробовал выстрелить из второго ствола. Именно, что попробовал… Потому что кремень звякнул о промокшую «терку», – так называлась дощечка с насечкой для высекания искр, – но выстрела не получилось.

А потом пришлось уже отмахиваться шпагой, взвести вторично курки князю не позволили. Он отбивался удачно, возможно, потому, что двое других нападающих помощь высокому оказывали не вполне верно. То есть, они бились, конечно, и некоторые их выпады были опасны, но главным образом – из-за темноты, их легко можно было не увидеть, не заметить… Два таких удара князю даже пришлось принимать на пистолет, и хотя это был не большой седельный, а малый пистолетик, у него получилось, хотя бы и пассивно, но и от того тоже был прок.

Затем сбоку выступили еще какие-то тени, вернее, конечно, люди, которые казались тенями. По-видимому, имперцев обложили серьезно. И хотя Дерпен, судя по крикам из-за спины, сражался весьма удачно, уже дважды князь расслышал стоны и хрипы, но с этими подошедшими он все равно не мог оказать князю никакой помощи. Вот почему ничего не происходит с куртье, мелькнуло в голове у князя, неужто ранен?..

Он все же сумел взвести курки снова, проведя пистолетом о свой колет сбоку, словно бы пригладив себя, и тогда едва ли не с мстительным удовольствием выстрелил в длинного и в того парня, которого видел хуже – тот наседал слишком умно, пожалуй, был опаснее последнего, оставшегося на ногах. Длинного отбросило к стене, и он так громко и неожиданно страшно захрипел, что князь понял – у него пробито легкое. А второй упал, сложившись чуть не втрое.

Последний из нападающих вдруг развернулся и бросился бежать… Князь сразу развернулся. И сделал это преждевременно, это вначале нападающие, понадеявшись на численное преимущество, могли действовать клинками, но это не значило, что у них не было огнестрельного оружия, которым мог бы ударить и раненый… Но уж очень князю было важно знать, что происходило позади него.

А тут ничего особенного и не происходило… уже. Дерпен как сунул Атенома за себя, осознавая в нем самого слабого бойца изо всей из команды, так и не выпустил вперед. То есть, куртье пробовал то с одного бока восточника оказать ему помощь, то с другого, но Дерпен невозмутимо, как в тренировочном зале, или на площадке для учебных поединков, заталкивал его за себя и орудовал исключительно сам. Причем так здорово, что несмотря на то, что перед ним еще оставалось трое каких-то остолопов, создавалось впечатление, что это он на них нападает, а не они. Он именно что рубился, отводил их шпаги высоко в стороны резкими, короткими и злыми ударами, и выискивал в открывавшейся зоне возможности для ударов. Пожалуй, он бы и на самом деле с врагами уже расправился, если бы не необходимость еще прикрывать отчаянно мешающего ему Атенома, и если бы он был уверен, что успеет вернуть себе из тела противника свою тяжелую саблю прежде, чем получит ответный удар.

Но когда князь обернулся и осознал расклад боя, восточник, словно именно такого вот понимающего зрителя ему и не хватало, сделал необычную штуку. Едва ли не подпрыгнув, он ногой в плотном сапоге блокировал атаку на среднем уровне одного, левой рукой и почти плечом толкнул другого, так что тот не мог не отлететь назад, и проткнул третьего. Причем ударил изрядно, когда их по инерции развернуло, что князь успел заметить, как кончик Дерпенова клинка вышел из плаща этого бедняги…

Тогда-то сзади и ударил выстрел. Князь тут же повернулся. Стрелял, конечно, высокий, он сумел, выронив свою шпагу дрожащими и, без сомнений, окровавленными руками, вытащить пистолет, взвести курок и… Вот только из-за боли и подкатившей слабости он уже прицелиться как следует не сумел. А потому закачался и упал на мостовую не князь и не Дерпен, и даже не Атеном, а тот боец, шпагу которого восточник отбил в прыжке сапогом. Его оружие звонко покатилось по мостовой, которая тут под ногами все же оказалась…

И все разом кончилось, больше нападающих на ногах не осталось. Даже тот высокий, который говорил на непонятном наречии, от толчка пистолетного выстрела откинулся на стену дома.

– Ты цел? – спросил Дерпен, причем по его тону было понятно, что он мало сомневается в ответе.

– Они даже не успели на меня как следует навалиться, – отозвался князь. – Чего же мне быть не целым-то?

– Ну, что? – спросил Дерпен быстро, еще не утихомирившись после горячки боя. – Отыщем тех, кто может выжить и прихватим с собой для допроса?

Атеном вдруг дико взвизгнул, сделал скачок в темноту и картинно ударил шпагой длинного, который пробовал подняться. Удар пришелся под голову, в горло или куда-то близко, этот человек упал и сразу же умер.

– А ты молодец, – признал князь. – Я только и успел, что четыре раза выстрелить да отбить пяток-другой выпадов, а ты уже с ними…

Он присмотрелся к темным пятнам, которые лежали на мостовой перед Дерпеном. Складывалось впечатление, что он даже не отступал, несмотря на многих нападающих, он где стоял в начале боя, там, примерно, и остался. И впрямь, дошло до князя, куда же ему было отступать, ведь за его спиной находился куртье…

– Сколько их с твоей стороны было? – спросил князь, не разбирая павших в темноте.

– Кажется, шесть… Или семь… Да еще один убежал. – Дерпен взвесил свою саблю в руке, словно проверял ее баланс, наклонился, небрежно, о плащ одного из тех, кто лежал, вытер клинок, чтобы кровь на нем не оказалась случайным клеем, и сунул в ножны. – А вообще-то свезло нам, князь. Тот, что стрелял…

– Свезло, Дерпен, без сомнения.

Атеном, отчего-то тяжело дыша, словно он был главным участником боя, подошел к ним, вытирая кровь нежным платочком.

– Уходить нужно, и срочно, иначе… Стражники могут набежать. И разбираться они, кто на кого напал, не будут.

– Так мы что же, и пленных не захватим? – удивился Дерпен.

– Для этого у нас еще будет возможность, – отозвался Диодор. – А эти, судя по всему, и знать ничего не знают… Что нам нужно.

Они пошли, сначала не очень быстро, Дерпен все еще осматривал стены и даже некоторые из окон по сторонам улицы. Потом прибавили шагу, потом чуть не побежали, так что Атеном едва ли не отставать стал. Дерпен же начинал думать. Когда стало ясно, что по крайней мере, до своего отеля они дойдут в целости, он высказался, как всегда, немного туманно:

– Я вот что полагаю, слишком все легко получилось, князь. – Они отшагали чуть не десяток домов, когда он докончил: – Наверное, это – ложное нападение. Может, еще сегодня снова полезут… Понадеявшись на нашу безалаберность.

– Как так? – куртье еще ничего не понимал.

А князь Диодор вдруг развеселился, причем так очевидно, что даже попробовал успокоиться. Но веселье его, как он ни старался, не проходило. И потому, должно быть, он с Дерпеном легкомысленно согласился.

17

Все сидели молча, ели неохотно, Диодору так вообще кусок в рот не лез. Наверное, сказалось наконец-то пережитое напряжение боя… Там, на незнакомой улице Парса, где-то в темноте. Дерпен тоже жевал отвлеченно, Атеном был говорлив вначале и многое рассказал, преувеличивая заслуги Дерпена, называя его величайшим воином, какого он только встречал, хотя и князю воздавая хвалы. Многое в его рассказе было неправильно, не так, как на самом деле получилось, но ни князь, ни Дерпен куртье не прерывали, не до того было.

Внутренне они готовились к новому бою, что уж говорить, если восточнику пришла такая вот блажь подозревать в этой драке фактор отвлечения, значит, следовало Дерпена послушать. Вернее, согласиться с ним, и ничего более. Поэтому и мысли кое-какие неприятные в голову лезли. Главным было вот что – если это нападение было ложным, отвлекающим, то какой же будет настоящая атака, какими силами? И справятся ли они с ней?

От этого более всего расстроился батюшка, он даже побледнел немного. Но Диодор, присмотревшись к нему, решил, что труса праздновать отец Иона не будет, сделает все, что от него потребуется. Хотя, лучше бы потребовалось немного, а еще вернее, оставался бы он в стороне… Густибус тоже занервничал, но подумав, сообщил, что появилась у него кое-какая идея – имелись у него три колбы из тонкого стекла, жалко их, конечно, но если налить в них какой-то раствор, название которого князь и не пробовал запомнить, а потом, когда придется биться, бросить их под ноги нападающим, тогда образуется некое облачко, от которого многие из них мгновенно уснут, просто завалятся, где стояли и все – делай с ними, что хочешь.

– Ты бы, Густибус, с такими штуками поосторожней обошелся, – уронил Дерпен. – Неровен час, под ноги своим и бросишь, тогда уже не мы, а они с нами сделают, что хотят.

– Это почему же я под своих-то брошу? – немного взъярился маг.

– Почему, почему… От нервов. Боец ты не слишком опытный, с тобой в драке может и не такое произойти.

– Этого не будет, – твердо проговорил Густибус. И повернулся к князю.

– Делай, – согласился князь, – только замечание Дерпена тоже учитывай. Постарайся действовать без нервов, с самым холодным отношением и по весьма точному раздумью. Да, и еще… Лучше где-нибудь с краю двора, а то ведь драка может очень широкой получиться, придется из одного угла в другой перебегать, и тогда, если на это твое магическое облачко налетишь, оно… Опять же, против своих сработает. Кстати, оно надолго остается?

– Я же говорю, это не химическая штука, – по-прежнему нервно, но уже и раздраженно отозвался Густибус, – а магическая, вернее, полумагическая… Действует только на того, кто оказался над разбитой колбой. Он засыпает, падает и лежит… Долго. Я толком не знаю, никогда такими опытами не занимался, но если все получится, будут они, как миленькие, отбывать в прострации часа два, или даже больше. А после и на этом месте можно оказаться и ходить через него, и что угодно над ним совершать, оно будет уже дезактивировано.

– Только через два часа через него ходить можно? – Дерпен почти изумился.

– Да нет же! Ходить можно будет сразу. – Маг еще разок подумал, – ну, почти сразу, как только оно на кого-либо уже подействует. – Он еще разок что-то посчитал, возведя очи горе. – Да, при нынешнем положении созвездий, сразу, едва ли пять-семь счетов пройдет после того, как колба разобьется.

– Так тут и астрология замешана, – негромко проговорил батюшка. – Ох-хо-хонюшки… Не сподручно может выйти, восточник прав.

– Тогда – нормально, – кивнул Дерпен. – Даже, могу так сказать – полезная штука. Например, при операции, если руку или ногу приходится отнять.

– Давайте об этом не будем, хотя бы – пока… – Батюшка поднял голову. – А может, и не будет никакого нападения?

– Может, и не будет, – согласился князь. – Только лучше его все же ждать, – он усмехнулся, и едва заметно передразнил отца Иону, – «пока»…

В дверь библиотеки, где они сидели, просунулся Стырь. Вот он был радостен, как жених перед свадьбой. Перепоясался Диодоровой шашкой, ничего ему при этом не сказав, засунул за отворот камзола два пистолета, натянул на голову казацкую шапку. И еще Стырь все время улыбался, от чего его лицо становилось совсем уж глуповатым.

– Слуг предупредил? – спросил князь. – И еще, Стырь, ты бы мне саблю достал, а то шпага… Она и есть – шпага, даже погнулась заметно.

– Все сделано, – отрапортовал слуга, – наилучшим образом. Сабля тоже тебя ждет, с сухой одеждой, на твоей кровати.

– Тогда садись, пожуй чего-нибудь.

Стырь потер от возбуждения руки, уселся сбоку, на краешке дивана рядом с Дерпеном, и принялся отправлять себе в рот огромные куски ветчины с хлебом, и еще прикусывал лучком. Зеленый лук в начале зимы – это было необычно и казалось несравненно вкуснее всех изысков феризской кухни. Пусть даже лук и был парниковым, то есть, не слишком сочным, не духовитым и не острым.

Атеном покрутил головой, и спросил полупридушенным голосом. Очевидно, он переживал сильнее других, хотя уже почти и не боялся.

– А может, я все же… В посольство отправлюсь? Ведь доложить нужно, и кроме того, можно будет стражников сюда привести, тогда они не сунутся.

– Если все обстоит так, как я полагаю, – отозвался князь, – может, ты за ворота и выйдешь, но до конца улицы уже не дойдешь. Тем более, не доберешься до посольства.

– Думаешь, следят они за нами?

– А как же?.. Непременно следят, – отозвался Стырь с набитым ртом. Но тут же смутился, даже слегка покраснел. Бросил осторожный взгляд на князя, тот специально для него нахмурился. Стырь вскочил. – Ну ладно, спасибо за хлеб-соль, пойду еще разок все проверю.

Посидели, Атеном теперь нервничал, все время даже помимо своей воли оборачивался к окнам, чрезмерно внимательно всматривался в темень за переплетом, потом даже встал и отправился осмотреть двор.

– Можно прикинуть, с какой стороны они, скорее всего, появятся, – предложил Дерпен. Он тоже чувствовал, что это общее молчание – не дело, так и хорошим бойцам случалось разнервничаться.

– Нет, подумаем о другом, – решился князь. И кратенько пересказал свой разговор с королем Фалемотом. Закончил он так: – Я вот что подумал, если кто-то каким-либо образом заставил короля все же сделать эти займы, ну, допустим, получил возможность управлять им, словно бы марионеткой…

– Так ты не веришь все же в оборотня? – спросил мельком батюшка.

– Я стараюсь думать обо всем, – пояснил князь. – Итак, король, в силу тех или иных обстоятельств, возможно, все же займы эти сделал… А я подумал, может, ему создали впечатление того, что этого не было? Что скажешь, Густибус, ты же у нас специалист по таким штукам? Ведь существует, я где-то слышал, «ложная память»?

– Нет, князь. Если тебе нужно мое мнение – это почти невозможно… То есть, да, заставить человека делать что-то без его воли – такое бывало, и в книгах старых весьма много об том написано. Но чтобы при том еще и сознание, и память исключить… Нет, это невозможно, это магия такой меры, такой силы, что… Такого мага любой студент почувствовал бы за сотню миль. Не водится уже таких, – он чуть сбился, – по-крайности, в нашей части света.

Молчание, нездоровое и нежеланное, снова могло возникнуть. Да и Густибус разговорился, князь не мог не воспользоваться моментом. Он спросил:

– А что ты выяснил по моему поручению?

И тут выяснилось, что Диодор просил мага в эти дни выяснить, что известно про человечьего оборотня по старым местным легендам. И что написали об этом и магики прошлых лет, и отцы церкви, которые не могли, конечно, не трактовать этот феномен со своей стороны. Густибус приосанился даже, хотя и неуверенность в нем стала заметней. Такой вот был он человек, что обе крайности возникали в нем одномоментно.

– Я проштудировал по твоей просьбе, князь, только два кодекса… Беды Справедливого, который много занимался природой человека как таковой, и Лусианты Святой, это, так сказать, взгляд обывательской церкви… Не Высокой Церкви, не высших ее иерархов и мыслителей, а упрощенное представление, склонное к легендам и сказкам, профанное мнение, если угодно. И вот что оказалось, человеческое оборотничество когда-то существовало, но потом исчезло. Совсем исчезло. Разумеется, тут многое зависит от крови, от родства, как Беда предупреждает, нужно кровно принадлежать к семье, где это было замечено, чтобы опасаться того же в детях… – Густибус чуть отвлекся, глаза у него слегка затуманились. – Тогда, во времена Беды, шла подлинная война с волшебством и волхованиями, и его утверждение, вероятно, многих спасло от костра или виселицы, потому что желание нечистых на руку губителей переложить собственные какие-нибудь преступления на других, обвинив их в колдовстве и таком-то оборотничестве, было распространенным…

– Ты ближе к нашему делу держись, – предложил Дерпен.

– А вот Лусианта… Очень разумная монахиня, и чрезвычайно грамотная для той поры, даже скрипторием одного из монастырей заведовала, и сама немало писала… А вы знаете, как трудно было женщине подняться до таких постов в стародавних орденах?.. – На этот раз он сам сумел себя обуздать. – Я вот что думаю, она правильно и точно заметила – человечье оборотничество очень сложно, может, это самое сложное, что только бывает в человеке.

– Почему же? – удивился Дерпен. – Я немало таких баек знаю…

– Вервульфов ловили, и даже изучали, – подал свой голос и Атеном, а о нем все почти забыли. – Их сущность известна… На востоке немало рассказывают и о тигриных либо лисьих оборотнях… Есть даже непроверенный слух о драконьем оборотне, хотя драконы уже давно в нашем мире не живут. А есть еще кто-то, кто обитает высоко в горах, видом сходен с человеком, только покрыт беловатой шерстью и очень силен…

– Оборотни волчьи, оборотни больших рыб или воздуходышащих водных животных, прочие всякие, – это да, это бывает, – согласился маг. – Тут штука в другом. И поведение вервульфа, и поведение других зверей, воплощенных из человека, может быть обосновано инстинктом, может быть продиктовано привычной бездушной сущностью зверя. А вот воплотиться в другого человека – это чрезвычайно сложно, почти невозможно, потому что человек…

– Суть обладает душой, бессмертной и боговдохновленной, – закончил за него батюшка. Он тоже слушал с удовольствием, желание князя отвлечь всю компанию от пустопорожнего ожидания удачно исполнилось.

– Именно, – кивнул Густибус.

– Куда же душа у них девается? – спросил Дерпен. – Когда они… переходят в животность?

– Есть мнение, что у оборотня души нет, – сказал отец Иона. – Или она препоручена врагу человеческому… – Он покосился на темные, ночные окна.

– Есть и другая догадка, что она у них тоже становится животной, – чуть усмехнулся маг. – Хотя церковь и настаивает на единственности человека как духосодержащей сущности, но магия учитывает и так называемые малые души, которые есть у животных, у рыб и растений. А кое-кто даже полагает, что есть и элементальные души, в старину называемые гениями, у природных образований, у рек, гор или полей… Словом, в местности, на которую мы приходим и где поселяемся.

– Теперь уже я вынужден, маг, при всем уважении к твоим изысканиям, просить тебя не вдаваться в схоластику, а сообщать полезные нам сведенья, – сказал князь. Густибус понятливо кивнул.

– По-настоящему можно воплотиться в человека только в том случае, если знать его с детства, нужны воспоминания о нем, и весьма обширные, едва ли не с детской его поры, а не просто приближенность к копируемому человеку. Без этого, как говорила Лусианта, как раз можно обойтись… И еще, как утверждает молва, тот, кто просидел в образе другого человека значительное время, становится на него похожим, перенимает его приемы и повадки… Тут возникает какая-то сложная связь между самим оборотнем и тем, в кого он переиначился, и люди это хорошо чувствуют. Как и сами оборотни, впрочем… В общем, так – находиться под личиной другого человека долгое время невозможно, чтобы это не стало заметно прежде всего тому, в кого оборотень… перевоплотился. Лусианта даже описывает случай, когда один человек прямо на улице, походя узнал того, кто пытался долгое время под его личность воплощаться.

– В нашем случае это осталось незаметно, – уронил Атеном, который, оказалось, тоже весьма внимательно слушал, – прежде всего, королю Фалемоту.

– Это свидетельствует, что при дворе оборотня нет, – высказался князь. – По-крайней мере, среди подчиненных, служивых людей двора. Значит, мы можем подозревать в оборотничестве, если думать об этой версии, только тех, кто может при дворе вполне свободно… не показываться.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Дерпен.

– Мы можем исключить людей, которые не несут при короле служебных обязанностей. Таких как Оприс или Тампа Сасумонский, например… Но это не значит, что они не могли задумать весь заговор, зная о природе этого оборотничества то, что мы только сейчас узнаем.

– А вот заимодавцы наши, верно, уже подпадают под подозрение, – Атеном даже привстал от возбуждения.

– Их тоже нелегко подозревать, – вздохнул князь, – потому что их риск как раз в том и состоял, что король мог в конце концов и отказаться признать эти заемные обещания, тогда бы они потерпели огромные убытки, что для них невозможно… Нет, думаю, они тоже не могут быть заподозрены в этом.

– Но он же признал обязательства!

– Заранее этого вор знать не мог. А стоит ли затевать сложную и многоярусную интригу для того, чтобы… Потерять деньги? – Князь подумал, и добавил: – И это, господа, объясняет еще тот факт, что арматор с юга был убит в конце концов. Вероятно…

– Он узнал этого оборотня, либо узнал, что кто-то под него воплощается, согласно Лусианте, и чтобы дело, в конце концов, выгорело, его пришлось… – договорил за него маг. – Согласен, князь, я об том же подумал, когда прочитал тот текст.

Тогда батюшка, который сидел хмурый и внешне рассеянный, спросил задумчивым голосом:

– А никаких там для человечьего оборотничества, как для вервульфов, например, не требует полных лун, или особенных приливов?

– Насколько я понял древние бестиарии – нет, ничего такого не требуется.

– Жаль. Но все же я думаю, нужно про них знать что-то еще, вот только что?

Князь предложил:

– Теперь давайте пофантазируем – кто же тогда?.. Предлагайте любого, кто приходит на ум. Но слуг мы, по уже названной причине, к злодеям не приписываем.

– Учитель самого нашего короля, – выпалил Атеном. – Он знал его с детской поры, и был близок к нему долгие годы…

– Эту версию мы отработаем, – кивнул князь, – вот только… Что скажешь, Густибус, может учитель наследника престола оказаться скрытым магом?

– К королю любого, сколько-нибудь способного к магии человека не подпустят на пушечный выстрел, – отозвался маг лениво.

– Да и любят они своих воспитанников, как приемных детей, и зла к ним не питают, – добавил батюшка. – Я бы по этой причине и тех, с кем король рос, и кто теперь занимает верхушку местной аристократии, тоже исключил.

– Не обязательно, – отозвался Дерпен. – Если даже кто-либо и вырос вместе с королем… Видишь ли, батюшка, среди власть имущих – вполне случается, что не то что брат против брата идет, но и сын строит козни против отца, чтобы получить престол, или дети убивают кого-то из ближайшей родни, чтобы… получить власть в наследство. К сожалению, это – в природе человека.

– Да, случается, что дети, вырастая, начинают строить козни, – согласился батюшка. Но тут же и добавил. – Но воспитатели, нет, думаю, они этого не способны сделать без очень веских оснований.

– Вообще-то, убедительно, – нехотя признал князь. – Нужно как следует познакомиться с семьей короля, с наследником и его окружением. Если и не он сам принимал решение об этом воровстве, в его окружении вполне может оказаться кто-то, кого сменившаяся в Парсе королевская власть вознесет на самый верх… Да, придется об этом позаботиться.

– Что же получается, – отец Иона был все же недоволен, – что дети опаснее для взрослых и уже состоявшихся людей, чем… враги?

Князь ему не ответил, только посмотрел внимательно и чуть заметно вздохнул.

– Атеном, кто наследует королю Фалемоту Парскому?

– У него двое детей. Сын, принц и наследник трона Бальдур тет Вегетнот ди'Парс, и принцесса Никомея тет Вегетнот. Оба еще очень молоды, Бальдуру, кажется, едва перевалило за семнадцать, принцессе же не исполнилось и пятнадцати годов.

– И у них есть свои учителя, которые… – хотел о чем-то заметить Дерпен, но вопроса его Атеном не дождался, восточник умолк.

– У них те же воспитатели, что и у короля, кажется. Учителя, конечно, другие, но я бы не настаивал на подозрениях в отношении учителей. Они-то, как раз, как заметил князь, люди служивые, приходящие и премного обязанные королевской фамилии. В случае же смены власти, пусть Господь не попустит такого раньше времени, они снова вернутся к состоянию обывательскому и ничем не примечательному.

– Получается, что так, – кивнул князь. – Хотя, я все же думаю, мы проверим тех, кто еще остается при наследниках, но помнит детство нынешнего короля, помнит его принцем.

– А вот это, – сказал батюшка, – по-моему, и есть самое плохое. Потому что теперь ясно, оборотнем может стать каждый. Ведь не обязательно воспитываться или учиться вместе с королем… О том, каков он был, да и каким он стал ныне, можно, помимо прочего, еще и рассказать… – Батюшка грустно-прегрустно улыбнулся. – И даже есть люди, которые этим занимаются весьма умело, например, сказители или биографы разные…

– Нет, – мотнул головой Густибус, – о царствующих лицах не дозволено разглашать… ничего такого.

– У нас есть актеры, – не очень кстати влез в разговор Атеном, – которые под видом представления драм прежних лет очень прозрачно намекают на то, что изображают и властвующих монархов. Это даже модным становится, по крайней мере, многие из знатных особ это приветствуют, и такие актерские труппы пользуются успехом, даже делаются знаменитыми и, следовательно, обогащаются более своих коллег.

– Актеры?.. – переспросил князь Диодор, который хотя и внимательно следил за тем, кто о чем высказывался, на этот раз оказался застигнутым врасплох, по-крайней мере, так остальным показалось. – Актеры… – повторил он, уже думая о чем-то своем.

– Актерство было бы неплохим ремеслом для человечьего оборотня, – усмехнулся Дерпен.

– Так только кажется… У него было бы слишком много зрителей, – почти гневно высказался маг. – А сама эта способность – дар потаенный…

– Или проклятье… потайное, – добавил батюшка. – Не забывайте, за это ведь и на костер можно угодить. – Он чуть набычился при таких-то словах, поблескивая очками. – Во второй Империи вообще полагали, что актеры не имеют души, или предают ее нечистым силам, и потому заставляли на подиуме играть рабов…

– И чуть не каждый второй из императоров в актерских действах участвовал, – добавил Дерпен, усмехаясь, очевидно поддразнивая батюшку. Видимо, он был невысокого мнения и об императорах и о самой той Империи.

– Достоверно известно участие в представлениях только Нуна, которого еще в христианской литературе называли Лицемером. Так вот, этот Нун Лицемер – исключение все же, – сказал маг. – И не только из правила, высказанного батюшкой, но изо всех правил, которые тогда бытовали.

В комнату чуть не сбив дверь с петель влетел Стырь.

– Командир, ворота оказались открыты… Подкупили, кажись, одноногого… Они уже во дворе.

Князь вскочил на ноги, добежал до сабли и своих пистолетов. Дерпен поднимался медленно, но у него в руках оказалось оружие, он уже готовился и к тому, что их могли застать и в библиотеке.

– Много их?..

– Очень много, – прокричал Стырь издалека. Он уже куда-то убежал, дернул так, что князь и не заметил.

18

Дерпен оказался все же впереди князя. И шагал он вроде бы неторопливо, а Диодор за ним едва успевал угнаться. Вылетели они во двор почти вовремя, темные, незнакомые тени только входили в него, а вернее, вливались едва ли не потоком, и было их… Да, Стырь, против своего обыкновения не преувеличил, их было много, примерно, под два десятка.

Князь хладнокровно присел на одно колено, чтобы прочнее была опора, и расчетливо ударил из своих седельных пистолетов, и сейчас же в ответ зазвучали выстрелы противника, он тоже кое-чему научился после драки на улице. Дерпен как-то мягко, удивительно даже для князя, который следил за ним краем глаза, чтобы понять, как будет действовать восточник, переместился в самый темный участок стены, размазался и едва ли не исчез.

Князь выстрелил еще раз, и только тогда понял, что никакой особой тактики в бою не будет, а он-то внутренне отдал это на усмотрение Дерпена, решив оставаться чуть позади и сбоку, чтобы противники не обошли его хотя бы с одного фланга. С другого, как он предполагал, будет Стырь, но того не было видно, как и Густибуса. Зато вполне воинственно из-за больших дверей показался батюшка, даже в этом слабом свете блестя очками. Или у князя и ночное зрение обострилось в виду обстоятельств?..

В дверь тут же ударили пули с противным визгом. Батюшка не стрелял, Диодор хотел было понять, что с ним, но пришлось стрелять из третьего пистолета в здоровенного детину в широко развевающемся плаще. Князь подумал, что не стоило заряжать пистолеты пулями, тут бы подошла картечь, какой в горах валят злобных тамошних кабанов, но и плащ громиле не помог, он упал головой вперед, в мелкие дворовые лужи, которых из-за дождя оказалось немало.

Тогда-то князь поднял свою четырехстволку, кто-то сзади нападающих еще пробовал перезарядить мушкеты, их-то князь и выцелил, ударил из всех четырех стволов по порядку. Два раза попал точно, третий из мушкетников закачался, и что-то закричал, но оружия не выпустил, четвертый раз все же промахнулся. Дождь заливал глаза, и хотя князь его не чувствовал, что-то эта вода делала со зрением… А перед ним уже было трое со шпагами, и хотя они чуть притормозили, этого времени хватило только на то, чтобы князь крикнул батюшке:

– Отец Иона, перезаряди, будь добр…

Удачно крикнул, батюшка выстрелил, неумело вытянув руку подальше вперед, и странно полусогнувшись из освещенного подъезда, но все же понял, подскочил, вырвал пистолет из рук Диодора, и тут же нырнул опять к небольшому облачку света из дверей… Кстати, там же и дождя не было, у батюшки все могло получиться, князь вечером мельком видел, как сначала Дерпен, а потом и Стырь учили его заряжать оружие.

Клинки столкнулись в воздухе с таким… мокрым лязгом, что князь удивился. Но потом понял, так шпаги звучат, когда натыкаются на саблю, а не на другую шпагу. Он обманул довольно лихим вывертом шпагу противника, и вырвал ее из руки невысокого, с люто горящими глазами парня. Ударить, впрочем, не успел, тот побежал за своим клинком в бок, куда шпага улетела, а на князя уже насело два его приятели. Князю удалось сильнейшим ударом так согнуть шпагу первого, как он и сам не ожидал, видно, сталь у этого клинка была дешевой, грубой и ломкой… А вот второй оказался врагом посильнее.

И ведь еще другие подойдут, вспомнил князь, и попытался справиться с этим парнем побыстрее, но у него не получилось, или тот умел защищаться от рубящих, тяжелых ударов сабли в реальном бою, или князь сам никак не мог сосредоточиться. И тогда вдруг сверху, в продолжавших подходить противников ударило подряд, с самыми малыми интервалами три выстрела. Вот они-то были сделаны как нужно, даже в этой кутерьме, в темноте и под дождем. Карчечь завизжала, как никогда не визжат пули, даже если о камень рикошетят… Впрочем, это была, неверное, не картечь. Стырь, чертов… молодец, мог для такого боя и гвоздей нарубить, раны эти… рубцы оставляли невероятные, прицелиться и понять заранее, куда они полетят, было невозможно, но сейчас это было неважно, а важно было, что они… Все же влетели в подходящих врагов, скашивая их едва ли не лучше, чем если бы Стырь выстрелил по ним из пушки.

И где он только эти три ствола нашел, подумал князь об ординарце… А Стырь вдруг с гиканьем вскочил на край темного окошка, из которого только что стрелял, и спрыгнул вниз, со второго этажа. Перекатился через плечо, как будто с коня на полном скаку соскользнул, и бросился вперед с двумя саблями в руках, кажется, прикрывая Дерпена с другого бока, как князь и думал про него-то ранее…

Число врагов заметно уменьшилось, теперь их во дворе не было, зато перед князем оказались сразу четверо, внимание Диодора резко сжалось, смотреть в сторону, где сражались Дерпен со Стырем, стало некогда.

А еще он заметил, как кто-то незнакомый сунулся было в двери, но батюшка выстрелил, и снова, в который раз в насыщенном влагой воздухе развернулся вытянутый, густой дым, на миг пронизанный горящими частицами пороха… Да, дверь была прикрыта. Потом отец Иона выпалил еще разок куда-то в другую сторону, потом попробовал пальнуть в одного из тех, с кем рубился – другого слова было не подобрать – и князь. Выстрел вышел неудачным, батюшка, кажется, чуть самому князю башку не снес, но все же, как ни странно, попал, один из противников отвалился, выронил свою рапирку и, зажав руку у локтя, стал пятиться к воротам из отеля.

Итого, перед князем оказалось трое, причем один с погнутой шпагой, а второй весьма и весьма осторожный. Князь принялся за того, кто старался его все же пробить длинными, не очень точными, но сильными тычками из такой дали, что князь со своей саблей, конечно, никак не мог до него добраться. Он финтил, пробовал подбить его рапиру повыше, чтобы со второй рукой, в которой был его кинжальчик, вырваться вперед, но… И этого не получилось. Его остановил тот, который был погнутым, парадоксально, но непрямой клинок каким-то образом сделал его даже более опасным, особенно сейчас, в этой тьме, тускло отливающей неверным светом и насыщенной дождевыми каплями.

В общем, князю никак не удавалось продвинуться вперед, а ведь нужно было… И противников нужно было кончать, конечно, ни о какой попытке брать кого-то в плен, и речи не было, следовало идти туда, куда, кажется, двинулся Дерпен… Его едва ли не окружили противники, волчьим своим чутьем почувствовав в нем самого опасного из имперцев, самого неукротимого и неумолимого бойца. Князь Диодор пробовал, но… не мог, не получалось у него.

Даже следить за тем, что там, где-то в двадцати шагах сбоку от него происходит, было трудно, не говоря уж о том, чтобы переместиться туда же… Происходило там что-то непонятное. Кажется, кто-то очень высоко пролетел по воздуху, чуть ли не как птица, еще кто-то визжал, не переставая, и кажется, уже давно, прерывая визг хриплыми вдохами… Хотя еще миг назад князь мог бы поклясться, что этого голоса не слышал. Кто-то ухал, как сова, вероятно, пробуя пустить в ход что-то невероятно тяжелое, может, топор…

И все же, князь каким-то непонятным чувством, даже не зрением, вдруг понял, что в окне, откуда стрелял Стырь, появился Густибус, он широко размахиваясь куда-то вдаль, в глубину двора что-то кидал. Там слабо вспыхивали и тут же пропадали сине-рыжие сполохи – раз, другой, третий… В кого они попадали, что они совершали, какой урон наносили врагу, князь видеть не мог. Но потом снова начал стрелять батюшка, и странное дело – эти выстрелы вдруг прозвучали так осторожно, так вкрадчиво, будто и не выстрелами были из князевой же четырехстволки, а каким-то хлопком, будто кто-то собирался к себе внимание привлечь, но так и не решился сделать это по-настоящему. Князь помимо воли понял, что едва ли не смеется над батюшкой за такую его… умеренность.

А потом стало ясно, что перед князем остался только один из врагов. Он почти не заметил, как рубанул одному по руке, причем крепко рубанул, хотя и не отсек ее полностью, а второго, зазевавшегося погнутого пробил-таки отмашкой снизу, той задней верхней третью клинка, которую по давнему кавалерийскому обычаю тоже затачивал. Отмашка эта получилась не вполне, но все же мускулы противника где-то вверху его неумеренно выставленной ноги зацепила, князь даже рукоятью почувствовал, как самый кончик сабли задел, кажется, кость, твердую и неподатливую, как выдержанное дерево.

Но возвращал клинок Диодор слишком долго, даже в этой темноте, последний из его противников, самый точный и умелый, ударил-таки, едва ли не от плеча, чтобы получилось посильнее, едва ли не со скачком вперед, чтобы наверняка… Вот только князь успел согнуться и уйти вправо, а потом развернулся на месте, едва не зацепив набирающим скорость и силу кинжалом стену оказавшегося чрезмерно близко дома, и всадил так, как мясник режет мясо, всей тяжестью, в брюшину незадачливого тыкальщика… Крови в нем оказалось столько, что она попала на лицо князя, на его грудь, но самое скверное было то, что ее очень много оказалось на рукояти его сабли.

Князь попробовал выдернуть кинжал, но он засел так глубоко, что они стояли с противником несколько долгих мгновений, раскачиваясь, и этими своими рывками князь удерживал его на ногах. Тогда, бросив кинжал, князь развернулся с одной саблей в сторону двора. Он подумал, если бы кто-нибудь из врагов оказался перед ним, его песенка на этом свете была бы спета, пока он тут вместо боя борьбу какую-то затеял… Без сомнения, такую возможность не упустил бы, кажется, и безногий однорукий калека, причем он не сумел бы ему помешать, потому что был блокирован медленно валившимся на него, уже умирающим врагом.

Он все же осмотрелся. Дерпен был впереди, Стырь пробовал подняться с колена, упираясь в землю своей саблей, словно костылем. Мерцание, которое разлилось во дворе от магических колб, бесполезно сникло куда-то, исчезло, словно его и не было никогда. Батюшка чуть опасливо, выставив вперед князев пистолет, переступал неширокими шагами в темноту, в которой, кажется, ни черта не видел.

Где-то в доме отчаянно голосили служанки, и еще кто-то отрывисто плакал, словно бы выплевывал из себя эти всхлипы. В окне, высунувшись чуть не до половины, висел посыльный мальчишка Креп, у него в руках тоже было что-то блестящее, но князя это не заинтересовало. Дерпен еще бился, еще звенел саблей против трех противников, каждый из которых, судя по неуверенным жестам, тоже был подранен, но они-то сражались, а князь – осматривался…

Диодор оказался у плеча Дерпена несколькими скачками, вот только удивился, когда понял, что левая его рука не вполне действует, видно, отбил ее своим выпадом с кинжалом в кулаке, что-то растянул или даже подвывихнул, в общем, необходимую верность и ловкость в ней утратил. А еще, почему-то, в его сапоге хлюпало, очень неприятно хлюпало. Он на миг опустил глаза, на его правом бедре темнело отвратительное кровавое пятно, ткань была разодрана, но кожа тоже не белела, она сочилась кровью, которая стекала, как раз… в сапог. И когда они успели его ранить? Плохо это было, плохо оказалось и то, что он не заметил раны. Такие вот отчаянные и зажатые нервным напряжением дураки долго не живут, их убивают даже не очень умелые противники.

Один из тех, с кем бился Дерпен, принял атаку князя, но едва они успели обменяться парой ударов-выпадов, как восточник вдруг подскочил, ногой в грудь сбил одного из двоих своих оставшихся противников. Тот покатился назад с красотой неописуемой, через плечи и голову. И подняться ему после такого удара было уже трудно, впрочем, он был и до того измотан, его-то как раз винить в неловкости было бы грешно… Последний из тех, кто стоял против Дерпена развернулся и во всю оставшуюся в нем прыть побежал к воротам.

Противник князя покрутил головой, понял, что остался в одиночестве, и тоже бросился бежать… А Дерпен трудно, едва ли не с мукой в каждом мельчайшем движении выпрямился, постоял, и вдруг во весь рост, даже не согнувшись, как деревянный, рухнул на брусчатку лицом. Как будто не он только что, всего-то считанные мгновения назад в прыжке сбил с ног одного из нападавших…

Князь уже присел около него. А рядом оказался верный Стырь, он тяжело дышал, по лбу у нег текло столько крови, что ею можно было красить забор, но сквозь эту кровавую маску глаза слуги горели восторгом победы. И он же первым догадался крикнуть:

– Батюшка, маг… Густибус, сюда! Что-то с господином нашим восточником тут… – Все же дыхание он еще не восстановил.

Батюшка оказался рядом, едва князь поднял голову, чтобы присоединиться к воплю Стыря.

– Вижу, вижу, сейчас… – Он уже ощупывал Дерпена, и при том хмурился. Не поднимая головы, добавил: – Ты бы, Стырь, умылся, неровен час, кровь в глаза попадет, от этого же слепнут, ты знаешь?.. Когда она сворачивается там – ни один хирург помочь не в силах…

– Это меня, князюшка мой, кто-то по башке перетянул, – едва ли не хвастливо сказал Стырь, не обращая на слова батюшки внимания. – Но у них же и шпаги не острые, или меня рапирой достали…

– Иди, все же, умойся, – строго приказал князь. – Слыхал, что отец Иона сказал? Мне слепой слуга не нужен.

– Да как же умываться-то, когда их всех обойти и осмотреть надо, вдруг кто еще не понял, что побежден?..

Князь со Стырем осмотрели двор отеля. Это было действительно – зрелище. Раненных почти не было, то есть, кто-то еще ворочался, но так трудно, так медленно и с такой болью, что князю стало ясно – долго эти ребята не проживут. Холодное оружие вообще оставляет мало шансов на то, что тот, кого им от души угостили, выживет все же. Даже и настоящий доктор, хирург, каким бы искусным не был, мало что мог сделать после настоящей рубки.

И было врагов много, пожалуй, что поболе дюжины… Тел, распростертых на земле. И это при том, что не всех, должно быть, было видно. Их уже обходил конюх, за ним, опасливо подбирая юбки, следовала мейстерина. По лицу ее можно было прочитать, что о таком безобразии, устроенном ее имперскими постояльцами, она даже не подозревала прежде. Зато по всему было видно, что с ней и служанками, которые еще не решались выйти из дома и жались у освещенных изнутри дверей, ничего страшнее сырости от дождя не произошло. И на том спасибо, подумал князь.

Густибус как-то незаметно тоже тут же оказался, в руках у него был неширокий, но глубокий тазик, в котором плескалась вода, он осторожно промывал раны Дерпена. Стырь сам, опираясь на свою саблю, черпал эту воду и пробовал умыться, как ему приказал батюшка Иона, хотя получалось, что он только размазывает кровь по всей своей роже.

– Все же отбились, – как-то невнятно на этот раз произнес Стырь, ведь не железный же он был, и его одолевала слабость от потери крови и после перенесенного напряжения боя.

А князь дошел, припадая все больше на раненую ногу, до ворот, и тогда-то увидел в темной нише неподвижное тело с избитой деревяшкой вместо ноги. Было похоже, что привратника попробовали подкупить, вот только рассчитываться с ним никто не собирался, его попросту зарезали, хотя, судя по всему, не слишком бесшумно зарезали. И выставленный в дозор Креп это услышал, да и сам Стырь не дремал.

Князь закрыл ворота, зачем-то даже заложил их поперечным брусом, а потом позвал:

– Креп, быстро – сюда! – Надо отдать ему должное, паренек действительно выскочил из темноты мгновенно. – Будешь моими ногами. Нужно обойти тех, кто еще шевелится…

– Так ведь уже преподобный ваш… – зачастил Креп на феризе, – занимается, и обходит…

– На рукве, парень, говори. – Князь вынужден был все же опереться даже на такое вот хрупкое и юное подспорье, но мальчишка и тут не сплоховал, уперся, поднатужился, и принял часть веса Диодора, помогая ему идти. – Ты в стороне был, не видел, где Атеном?.. Что-то я нашего куртье из виду потерял… Вернее, даже не видел его ни разу.

– Он же свято-ому ойче… ойтче помогал из пистолей, – начал докладывать Креп, – еще в прихожей у двери, а потом… Туды такой злобный и сильна-й враг вбег, что… Они дрались, но куртье его все ж уколой… заколол. Вот и сам получай по голова… Оба же там ляжайт.

От волнения Креп и торопился так, что его мудрено было понять, и путал слова, звуки, даже порядок событий, которым только что был свидетелем. Густибус откуда-то сбоку отозвался:

– Я нашего куртье уже осмотрел, князь. Он ранен, но жить будет. Кажется, у него сотрясение мозга и небольшое рассечение повыше левого виска.

К князю подошел батюшка. Он присел у его ноги и твердыми, ловкими пальцами стал ощупывать рану на бедре.

– Ерунда это, батюшка, порез всего-то.

– Помалкивай, князь, не твое дело сейчас раны оценивать. Это уж мое…

– Ты бы лучше Стырю, коли с Дерпеном справился…

– Нам ты нужен не меньше, чем Дерпен, – он уже принялся бинтовать какой-то тканью ногу князя поверх его разодранной штанины. – Не хватало еще, чтобы ты от малокровия свалился.

Одна из служанок бежала опрометью куда-то с огромной, на удивление сухой развевающейся простыней, которой предстояло быть разорванной на бинты. Другая приняла у Густибуса таз с водой и что-то тихо причитала в другом конце двора. А мейстерина твердым тоном, не допускающим никаких сомнений, приказывала кухарке:

– Ты вот что, любезная, наши господа имперцы, кажется, не хотят угомониться, и чтобы поддержать их силы, принеси-ка бутылку бренди, да выбери лучшего. И стаканчики не забудь, а то знаю я вас – не прикажешь, ничего как следует не сделаете.

Конюх разрывался на части, пробуя помогать Стырю, который обходил лежащих врагов, выискивая из них того, кто мог бы еще оказаться опасным, и чем-то помогая батюшке, который уже отошел от князя, и под не желающим стихать дождем присматривался к раненным, к которым его подзывал Стырь.

А ведь он не только раненых ищет, он раздумывает, кого можно будет потом еще и допрашивать, догадался князь. Молодец, настоящий боец и толковый, распорядительный служака. Нужно будет для него сержантское назначение выхлопотать, хотя… Иметь сержанта в денщиках – для сотника это как-то не сподручно, но что-то сделать для него придется.

А потом он еще разок осмотрелся, и поворачиваясь на одном месте на этот раз чуть не упал. Хорошо, та служанка, что с простыней носилась, поддержала его на пару с Крепом. И лишь тогда князь подумал, что они и на этот раз победили. Без дураков, одолели и победили тех, кто явился к ним с оружием в руках. Это было здорово, хотя ясности о том, какой они на самом-то деле понесли ущерб, еще не было. Но это можно было выяснять не торопясь, и конечно – с сознание того, что они несомненно живы.

19

Князь Диодор сидел в библиотеке, пил тихонечко тот самый бренди, серебряный стаканчик с которым ему всучила мейстерина. Нога начинала болеть все сильнее, он и хотел бы добраться до окна и еще разок посмотреть на двор, где теперь гомонили служанки, и что-то еще происходило, но не мог. Или не хотел, и позволил самому себя же уговорить, что это будет для него трудновато.

Но подниматься все же пришлось, потому что вдруг стало так тихо, что… В общем, можно было подумать, что враги опять вернулись. На этот раз очень удачно, потому что сражаться никто из имперцев больше не мог бы. Даже Стырь, который, похоже, пострадал меньше других, не был на это способен, хотя… Кто его знает? Князь все же дошел до окон.

Это были не враги, просто во двор медленно, осторожно, придерживая шпаги перед собой, входили городские мундирные стражники. И где-то за ними в бледноватом, как всегда бывает по утрам, свете факелов иногда промелькивал плюмаж их офицера. Они рассыпались по двору, лишь тогда у ворот оказался и сам офицер, князь не мог рассмотреть его перевязь, но и в темноте было видно, что это кто-то важный, чином не ниже поручика, а может, и сам капитан архаровцев Парса. Он стоял и ждал, чтобы ему кто-то объяснил, что тут произошло, разбираться самостоятельно в том, что он видел, этот чин, похоже, не привык.

Навстречу ему, покачиваясь, вышел… Густибус. Он был еще более сутул, чем обычно, голова у него была перевязана, рука тоже была притянута к груди какой-то белой тряпкой, но он был там, и это оказалось неплохо. И то, что он жив, усмехнулся про себя Диодор, тоже неплохо, без помощи этого невнятного, в общем-то, вздорноватого человечка было бы трудно.

В библиотеку грустно вошел батюшка. Его очечки были мокры от дождя, и он почему-то не хотел протереть стекла. Он помялся, подошел к князю, тоже сделал вид, что смотрит во двор, но определенно, ничего не видел.

– Дерпен плох, князь мой, – сказал он, впервые, кажется, на памяти Диодора употребив это вовсе не служебное обращение. – Очень большая потеря крови. Думаю, может и не выжить вовсе, если вдобавок к ранам, что я на нем нашел, у него еще и внутренние кровотечения остались. До них-то я добраться не умею, не хирург все же…

– Он воин, он должен… – Лишь тогда князь понял, что уговаривает или даже пробует приказывать не тому, кому следовало бы… Ну что толку рычать на батюшку, если Дерпен там, у себя… – А кстати, где он?

– Где же ему быть? У себя, в башенке, около него оставили одну из служанок посмышленей, она, вроде бы, его жалеет. Ухаживает, хотя… Нашу бы какую к нему, он же, если что-то и скажет, так она не поймет. – Отец Иона на миг задумался. – Впрочем, нет, женщина добрая, поймет, по глазам прочитает, чего ему надобно.

В дверь сильно стукнули, и почти тотчас вошел Густибус. За ним, действительно, с капитанской перевязью шпаги ввалился стражник. Оба были даже красны немного от пререканий, которые между ними, похоже, случились.

– Князь Диодор… – начал Густибус на рукве.

– Прошу говорить на том языке, которым здесь, в стольном городе Парсе принято изъясняться, – прорычал капитан местных архаровцев.

– Прошу садиться, капитан, – князь спокойно указал на диванчик перед тем низеньким столом, за которым они, бывало, так весело ужинали.

– Мне некогда рассиживаться, – буркнул капитан, и все же сел, даже ноги вытянул, и еще вполне сердито покосился на камин, который дымил, никак не собираясь разгореться.

– Отчего же вдруг – некогда? Как раз теперь время есть, – мирно сказал батюшка, и тоже присел сбоку.

– Я вижу, принц, что у вас тут настоящее сражение произошло. Я требую объяснений.

– А вот объяснений тебе, капитан, знать не положено. Потому что отчитываюсь я за все перед теми, кто несравненно выше меня и тебя, кто будет весьма недоволен, случись тебе что-либо узнать.

– Кто же это? – капитан насуплено смотрел на князя, Диодор вполне спокойно обозревал это настроение архаровского офицера, но ничуть его не жалел.

– Полагаю, что даже этого тебе говорить я не вправе. – И князь сделал странную для себя вещь, он попробовал улыбнуться и сделать широкий жест. – Может быть, стаканчик вина, капитан?

От такого почти оскорбления парский архаровец вскочил. Рука его непроизвольно дернулась к рукояти шпаги, но князь задумчиво проследил это его движение, и капитан нехотя руку-то опустил.

– Тогда я вынужден буду допросить всех остальных, кто тут был… во время этой стычки.

– И этого я советую тебе не делать.

– Да вы тут что же?.. Раз имперцы, значит, вам можно творить… беззакония?! Убивать, стрелять так, что весь Парс, поди, не спит уже, и все гадают, уж не нападение ли врагов каких?.. А ты сидишь тут, улыбаешься как майская дева, и ничего не пробуешь мне сказать?! – Он вдруг ощерился, и князь понял, что как и все архаровцы, этот капитан может быть жестоким, и тупым, когда считал это для себя удобным и выгодным. – Да я вас всех могу запечь за решетку!… – вдруг вполне отчетливо проговорил он на рукве.

– По-нашему говорят – упечь за решетку, – подсказал ему батюшка спокойно. – Неважнецки у тебя, капитан, с руквой обстоит. – Он даже вздохнул. – Учи рукву-то, учи, пригодится, если хочешь и дальше по службе подниматься.

Казалось, капитана хватит удар. Он провернулся на каблуках на одном месте, потом подбежал к двери и заорал, да так, что где-то внизу грохнулся металлический поднос о каменные плиты, видимо, служанка испугалась и что-то уронила… А капитан еще раз проорал:

– Сюда, охрана!

Но вместо бегущих со всех ног его слодат по ступеням широкой лестницы на второй этаж прозвучали совсем другие, умеренно скорые, едва ли не тихие шаги, в которых звучало гораздо больше уверенности, чем князь мог себе представить у кого бы то ни было, кроме… И это оказался, он, посол Мирквы в Парсе, князь Притун.

– Чего шумишь, капитан? – спросил он небрежно, протискиваясь мимо него в библиотеку, и строго отодвинув его плечом. Он прошел в комнату, тяжко сел на диван, разом заняв едва ли не всю его ширину, хотя на нем обычно умещалось три человека, включая и Дерпена. – Ты бы не орал, как полоумный, а поблагодарил этих вот… достойных людей за то, что они, по сути, сделали сегодня ночью твою работу.

Видимо, князя-посла капитан знал, потому что, несмотря на злое лицо, все же склонился в поклоне, а потом и вовсе молча подошел к Притуну. Теперь он ждал, определенно ждал. А Притун обратился к князю Диодору.

– Ко мне в посольский дом прибежал твой мальчишка, князь. Крепом назвался. И сказал, что надобно тут быть непременно. Правильно ты его послал.

– Я? – удивился князь Диодор, пробуя подняться, но все же не сумел, нога действительно теперь горела огнем.

– Ты, князюшка, – кивнул батюшка Иона. – Как только стало ясно, кто на ногах остается и не пострадал, первым делом отправил его в посольство наше.

– Не помню, – вполне по-феризски пожал плечами Диодор.

– Это не важно, что не помнишь, – махнул рукой князь Притун. Вдруг он повернулся всей своей грузной фигурой к капитану. – А ты, капитан, все кричишь, всем грозишь острогом? Эх, был бы ты понятливей, глядишь и впрямь от тебя какой-нибудь толк вышел…

Капитан побагровел, он определенно не привык, чтобы с ним так разговаривали.

– Я вынужден буду…

– Вот что, князюшка, – на рукве обратился Притун к Диодору, – ты забери пока своих-то людей и оставь нас с ним, – он небрежно мотнул головой в сторону капитана, который тоже теперь прислушивался, видно, не все понимал на иноземном языке. – Я поговорю, как получится, и может, договоримся до чего-нибудь нам всем полезного.

Пришлось князю выйти из библиотеки, да он и рад был. Спустился во двор, тут стражники Парса уже снесли всех убитых к стене у ворот. Двоих или троих впрочем, придерживали, не зная, что же с ними делать. Князь подозвал к себе жестом одного из архаровцев. Выскочил огромный, с низким лбом, детина с сержантской кокардой на шапке.

– Сколько нашли? – спросил его князь бледными губами.

– Раненых трое, господин, еще двенадцать убитых или… Или они скоро будут считаться убитыми. Одному кишки выворотило, у другого течет кровь изо рта, хотя рана в боку, не понимаю, что за дела?

– Раненые говорить могут?

– Один может, другой без сознанки, третий… Вот третий ругается, орет, чтобы его вылечили, но он все одно выживет, кажись. Только вот толкового он ничего не скажет, мелкая сошка, не он остальных-то привел сюда.

– Откуда знаешь? – спросил князь.

– Так это известный разбойник, господин, он уже два раза почти попадался нам, да как-то выпутывался… Ничего, на этот раз не выпутается. Будут ему галеры, если повезет, а то, может, и на виселицу проводим. За такой-то разбой уж точно не пощадят его.

– Густибус, – обернулся князь назад, – ты бы поговорил с ними что ли?.. Многого, конечно, они не знают, скорее всего, наемники, привыкли попросту того слушать, кто им монету обещал. Но хоть что-нибудь?..

– Было бы проще, если бы я мог им что-нибудь обещать, князь, – сказал маг на рукве. – Они бы тогда торговаться начали, и своих нанимателей, может, выдали бы. Иначе… Даже не знаю, как и разговаривать с ними.

– Пообещай тому, кто что-нибудь дельное нам выдаст, что судить его будут не по местным законам, то бишь – галеры или виселица, – а по нашим. У нас же, может, его и на поселение в Сибирь сошлют, все же жизнь сохранят.

Сержант тоже оказался не просто так, а известное слово для себя уловил.

– Сибир – это Трансильвания ваша такая? – спросил он для верности, раскатисто употребив звук на конце названия.

– Точно, – князь не мог не улыбнуться, – Залесье, если в переводе.

– Князь, – попросил батюшка, – я, если кто-то из них отходить собирается, пойду все же к ним, пусть и по патриаршему обряду, но приму покаяние… Вот только передать тебе, что они скажут, я не смогу. Сам понимаешь, исповедь должна между нами остаться.

– Иди, батюшка, исполни свой долг христианский, – согласился князь.

У ворот послышались громкие голоса, кажется, в мирквацкий отель прибыл еще кто-то. Князь попытался присмотреться, но ничего не разобрал, перед глазами висела какая-то пелена, мешающая видеть… И не вдаль даже, а на такое вот расстояние, которое до ворот простиралось.

Но это, как ни удивительно, прибыли похоронные дроги. Кто их вызвал, как они сюда прибыли, князь не имел ни малейшего понимания. Поэтому он подумал, подумал, и отправился все же наверх, где князь-посол что-то слишком уж долго с капитаном разговаривали.

Когда он вошел в библиотеку, тут уже царил почти что настоящий мир и покой. Даже стаканчики с непременным в Парсе вином у каждого в руках оказались, и князь Притун говорил что-то о том, чего Диодор никак не ожидал.

– И вот получается, хотя бы в Парсе и была запрещена всякая магия, капитан, но этот отель, по границам стен, является территорией Империи, или точнее, даже Мирквацкого государства. Тебе это понятно?

– Служанки сообщили, что этот маг ваш, пусть и выученик наших университетов, что-то такое использовал… – Капитан как был прежде, так и оставался насупленным и непреклонным. – Потому, принц Притун, обязан я буду доложить о том маршалу Рену. Никак иначе не получится.

– Ежели не получится, значит, докладывай. Только сам-то толково расскажи, что тут увидел. А то знаю я вас, вам бы, архаровцам, кого угодно схватить и в казематах своих замариновать без срока.

– Здесь, как я понимаю, – капитан снова ощерился, пока говорил это, даже слюной брызгал от едва удерживаемой злобы, – в казематы никого замариновать не получится.

– Мы же договорились, капитан.

Архаровский офицер поднялся, бухнул своим стаканом о стол перед князем Притуном, так что вино переплеснулось через край, и звякая подкованными сапожищами вышел, ни с кем не попрощавшись у двери.

– Там похоронные дроги приехали, – сообщил князь Диодор, с удовольствием присаживаясь перед князем Притуном. – Не думал, что они так-то быстро сподобятся. Они – прямо как будто за углом ждали.

– Может и ждали, – уронил Притун. Он сидел, хоть и красный, может, тоже от злости, но все же был чем-то доволен, это без труда читалось в его умных, желтоватых глазах. Наконец, он обратил свой взор на Диодора. И заговорил о другом, не о том, что ожидалось. – А ты князюшка, и люди твои – молодцы. Да еще какие! Ты даже не представляешь, до чего же вы молодцы!

– Как так? – не понял Диодор.

– А так, вы же их тут положили без счета…

– Почему же без счета, счет как раз есть… Двенадцать убитых, раненых трое… С ними сейчас батюшка и Густибус, пробуют хоть что-то разузнать по скверному их положению.

– Да, раненых придется лечить, может, сообщат, кто их нанял… А все же удачно, что вы почти не пострадали. Это же получается, что наши бойцы раз.. в несколько превосходят их-то, парских бретеров. И ведь не шпана какая-то на вас напала, а самые что ни есть лихие шпажисты, убийцы и изверги, от которых тут даже стражники бегали… И вы их… Ничего не скажешь, князь, лихо. Лихо! – Он даже ударил кулаком, в котором не было стаканчика, по столу перед собой.

– А ты, князь-посол, я вижу, утихомирил этого вот… – в интонации Диодора было столько же вопроса, сколько и подтверждения.

– Ну, это не сложно было.

– Какой аргумент оказался против капитана действенным?

– Я предупредил его, что он чинит препятствия имперскому Тайному Приказу, а это значит, что его действия будут рассматриваться на Миркве. А потому, если он будет вести себя в прежнем духе, оскорбительно для имперского расследования, я сумею добиться, чтобы его кандидатуру там оценили особо, допустим, на предмет, незаконной торговли веселыми девушками из простонародья в городе Парсе. Всем известно, что их обирает именно городская стража. А это значит, что он очень скоро не просто лишится своего поста, но и, возможно, будет лишен дворянства, а что это для него значит – он получше меня знает. – Князь Притун невесело, а скорее, зло рассмеялся. – И за него, скорее всего, никто из Лура не заступится, не до того им теперь, и не станут они спорить с нашим-то Тайным Приказом.

Диодор сумел сдержать дрожь, вызванную приступом то ли боли, то ли омерзения. Но может, все же привык он более к армейским, а не к гражданским порядкам, а в армии все эти житейские передряги решались по-другому, и даже не без налета хотя бы и грязноватой, но все же романтики. Он знал даже офицеров, которые сходились с веселыми девушками, хотя в надлежащий круг общения их, разумеется, все равно никогда не допускали.

– Оказывается, и из подлости городской стражи можно извлечь правильное решение, если знать как это сделать.

– Можно, князюшка мой. И интриги тут никакой нет, это обычная практика, подразумевающая и посольскую службу, и местную политику.

А Диодор уже думал о другом, Притун это заметил.

– Привратника этого, одноногого, который, по всему, нас продал, будем хоронить?.. – договорить ему князь-посол не дал.

– За наш счет. Более того, раз он погиб в нашем отеле, придется выплатить компенсацию семье. Не очень большую, но по меркам таких людей – все же значительную. Империя – это тебе не просто так, иногда приходится быть щедрыми.

– Мне бы не хотелось этим заниматься. Надеюсь, можно будет это поручить Атеному?

– Кому же еще, хотя… Он только отдаст распоряжения, для такого дела у нас есть другие люди, калибром помельче. – Князь-посол стал внимательным, как хороший охотничий пес, заметивший признаки дичи, он даже наливал себе вино из кувшинчика как-то замедленно, продолжая следить за Диодором. Наконец, спросил: – О чем ты все же думаешь, князь?

А Диодор думал о многом сразу, как-то так у него сейчас соображала голова, что на чем-то одном остановиться он не мог. Пробовал понять, кто такой упомянутый капитаном маршал Рен? Что, возможно, вызнают от пленных Густибус с отцом Ионой?.. Ради чего это нападение на них было совершено?.. И что теперь следовало бы сделать, чтобы досадить противнику как можно больше?

Диодор знал это состояние после боя, когда уже и тревога ушла, и победа не представляется чрезвычайным достижением.. И начинает казаться, что мир вокруг малореален. Тогда только вот самым простым вещам и можно верить – хлебу, вину, друзьям, оружию… Не более того. Значит, думать следовало не сейчас, не теперь, а после того, как он выспится хотя бы.

Но ответить князю Притуну тоже следовало.

– Доложить Опрису нужно, – сказал он вяло.

– Опрису я сам все расскажу, – быстро отозвался Притун. – По старой-то дружбе – оно вернее будет. – И он снова зло смеялся, да так, что даже Диодору стало ясно, никакой особой дружбы у князя-посла с главным магом Парского королевства не было как нет, но сотрудничество они вынуждены были наладить, и наладили уже давно. Пожалуй, что и прочно наладили. Притун и сам заметил, что слишком выдал себя, поэтому вдруг сделался почти беспечным, этот переход в лице его был так занимателен, что как ни устал Диодор, а все же с интересом ждал, что же посол скажет. А тот заговорил совсем уж доверительно, опять маскировался, наверное: – Собственно, Оприс, князь мой, это неправильное написание его имени по-нашему, на рукве. На бурте, – наверное, так сокращенно князь-посол называл макебуртский язык, – это звучит как Обер, на волландском – Обри, а по-феризски его имя будет Юбер… Все-то мы, руквацы, по своему управляем, и не замечаем того, что обижаем этим, случается, что и достойных людей… – Он опять нахмурился, обдумывание каких-то его мыслей, ради которых он и взял эту как бы паузу, закончилось. – Что еще?

Князь Диодор поразился такой способности посла, даже позавидовал ему слегка, такие возможности он бы и сам приобрел, если бы знал, как это сделать.

– На Миркву писать, или рано еще?

– И это возьму на себя. Опять же правильно окажется, если я свое участие в твоем расследовании обозначу, – князь Притун снова беззвучно смеялся.

И тогда князь Диодор поведал, как предложил пленным рассказать, что они знают, за то, чтобы их судили по законам Империи. И даже с заранее данным обещанием о выселении в Сибирь.

Посол допил кувшинчик вина, который стоял перед ним.

– Не хотелось бы всякую человечью дрянь к себе-то тащить… Но раз ты обещал, придется и это условие выдерживать. Хотя, кажется, их признание ничего не даст в итоге. Или ты по-другому полагаешь?

– Все одно, князь, их бы придержать, вдруг кто-то из них признает того, кто всю банду нанял? Мы же не знаем, как и о чем они между собой говорили, когда собирались на это нападение. А когда мы ворога поймаем…

– А ты поймаешь? – перебил Диодора князь Притун. – Что же, неплохо, что ты так думаешь. – Он с заметным неодобрением посмотрел в свой пустой стаканчик, но никого звать не стал, чтобы принесли еще вина. – Лады, подержу их в подземелье нашего посольства, у нас там есть несколько казематов, кажется. Только недолго, сам понимаешь, держать этих мерзавцев даже в подземелье собственного дома – невелика радость. К тому же и охрану придется теперь усиливать на случай, если до них добраться попытаются.

– Люди должны быть верные, – сказал Диодор. – Их же проще теперь отравить, чтобы не разговорились… И следов никаких не останется.

– Труднее будет их у маршала Рена выцарапать, когда капитан ему доложит… Впрочем, я попробую, как сказал. – Внезапно Притун слегка воодушевился. – Послушай, князь, а на этих, которых ты захватил, кого-нибудь из главарей заговора можно попытаться поймать?

Диодор дал слабину, и ведь уверен был, что это ни за что не получится, но решил пока согласиться с князем-послом, уж очень он был нужен для дела.

– Я в это не слишком верю, но попытаться стоит, князь.

– А ты не сомневайся. Я-то склонен и за соломинку хвататься в этом деле, не то что за этих типов… – Ох, умен был князь-посол, даже слишком, на вкус Диодора. Тут же спросил снова, и пожалуй, что резко: – Но тебе что-то еще покоя не дает, признайся же старику.

Диодор подумал снова, он теперь явно чувствовал, как устал. И потому решил, что не будет большого вреда, если и впредь останется полулукавым.

– Думаю о том, почему так быстро приехали дроги похоронные? Не идет это у меня из головы.

Теперь Притун на миг призадумался, хотя определенно, соображал не о самом вопросе, а о том, почему именно так отозвался Диодор.

– Так им ведь платят за каждый труп, который они обнаружат и подберут на улицах славного города Парса. А тут еще и поживиться за счет самих трупов можно, они же не ограблены были… Хотя теперь-то, когда архаровцы раньше появились, конечно, немное им достанется.

– Платят? – кажется, соображал Диодор уже совсем туго, и языком ворочал с трудом.

– По шесть денье за каждого, и поверь, это для них немалые деньги. – Разговор определенно пошел куда-то не туда, его следовало заканчивать, это было обоим разговорщикам ясно, как день. Поэтому Притун поднялся, и на этот раз улыбка его была теплой и правильной. – Вообще, насколько я понимаю, ты тут успешно начинаешь работать, князюшка.

Диодор тоже поднялся, тоже улыбнулся, сопровождая посла великой Руквы к двери из библиотеки. Сказал на прощанье:

– И я так думаю, господин мой князь.

Они раскланялись и расстались. Наконец-то. Но князя, пока он шел к себе в спальню, все еще мучило – правильно ли он поступил, что не все свои вопросы задал Притуну, ведь ничто его, кажется, не сдерживало, мог бы и расспросить… Вот только, почему же ему не захотелось его расспрашивать?

20

Стырь наклонился над князем так низко, что и его лицо было в темноте незнакомым, от этого-то князь и проснулся. Да, подумал он, так бывает со всеми, оценивая улетевший уже сон, непонятный, тяжелый, и такой краткий, что о нем теперь и вспомнить было нечего.

– Ты чего?

– Так, батюшка князь мой, там пришли из дворца ихнего, то бишь, из Лура. Записку принесли, Густибус прочел, рапорядился, чтобы будили тебя.

– Где записка? – Диодор попробовал подняться, боль в ноге, которая утишилась в покое сна, ударила чрезмерно, он снова упал на подушку. Да так, что и сам застыдился своей слабости, не так уж он был ранен, чтобы изображать тут… И потому начал выговаривать Стырю: – Ты бы, парень, хотя бы имена произносил правильно, что ли?.. Не Густи-и-ибус он, а Гу-устибус, понял?

– А мне так на язык легло, – отозвался Стырь уже от небольшого шкапчика, где князь хранил свой парадный наряд, и отчего-то при том улыбаясь.

– Ну и что, что так легло? Только глупость свою показываешь.

– Не-еа, князь, я так свое простонародное происхождение показываю, и ничего боле.

– Тебя бы не в солдаты отдать должно, и не в конюхи даже, а в скоморохи.

– Скоморох из меня вышел бы неважнецкий, а вот… подручный твой на все руки – в самый раз.

Вот и поспорь с таким-то народом, думал Диодор, одевшись и тяжеловато спускаясь в библиотеку, они за словом в карман не лезут, у них на каждое замечание – сотня отговорок и все такие бойкие, словно заранее придуманы… В библиотеке никого не было, князь даже пожалел, что прогнал Стыря, сейчас бы он пригодился, помог бы дотащиться до гостиной.

А вот там находился невысокий, очень прямой человек, который держал одновременно в руках и свою шляпу, украшенную богатым, редким пером, и шпагу, от которой, в отличии от многих других здешних-то веяло ухоженностью, скромностью и силой. Людей с таким оружием следовало уважать, это замечалось за версту, шпага, без сомнения, побывала во многих передрягах, настолько, что каким-то образом обточилась, едва ли не вылизалась, как самый надежный инструмент, у которого уже ничего не отнимешь, как у крестьянского плуга. Почему-то шпага сделала Диодора вежливым ранее, чем лицо или повадки неизвестного пока гостя.

Лик его тоже был чем-то неуловимым весьма схож со шпагой, резковатое, тонкое, выразительное не более, чем невидимый глазом, парящий удар в сердце противнику. Даже цвет глаз был неопределим, только и выделялись в них очень густые ресницы да задумчивое выражение. Вот только задумчивость эта была не от отвлеченности, а наоборот – от желания спрятать пристальный и проникающий глубоко интерес ко всему, что творилось вокруг.

– Шевалье Манрик тет Алкур, капитан дворцовой гвардии короля Парса, – представился тот, кто владел замечательной шпагой, и принялся раскланиваться, широко подметая пол драгоценным пером.

Князь тоже представился, раскланялся почти на парский манер, потом все же сел, извинившись, что ему трудно стоять. Про себя же подумал, что теперь понятно, почему капитан не выпустил из рук шляпу, без нее его поклоны были бы нелепыми, а так, как он их сделал… почти естественными. Подтверждая догадку князя, капитан вытащил из-за обшлага небольшую складку бумаги, впрочем, уже легко развернутую. Князь прочитал.

– Здесь написано, что меня вызывает маршал Рен, или я неправильно прочитал подпись?

– Все правильно, маршал Парского королевства граф Бажак тет Рен… – Внезапно капитан улыбнулся кончиком губ. – У него еще много прочих титулов.

– Он пишет, чтобы я явился к нему сейчас же.

– Моя карета, впрочем не очень хорошая, но для тебя, принц, я вытребовал на дворцовой конюшне лучшую, на какую имею право, ждет внизу. – Шевалье тет Алкур стал еще прямее, хотя еще миг назад это казалось невозможно. – Обещаю, что я не только доставлю тебя во дворец, но и привезу назад.

– Значит, придется ехать, – почти тоскливо объяснил князь, возможно, себе же. Обернулся к двери: – Эй, кто там есть?.. Пришлите ко мне Густибуса.

– Лучше будет, если ты все же поедешь, несмотря на ранение, принц. При дворе говорят, что оно не очень опасное. – Он немного помолчал. – При дворе после этой ночной драки говорят, что вы все тут – несравненные рубаки. Кстати, и после той драки, которая случилась на улице, тоже… – Он франтовским жестом надел шляпу, чуть поправил. – А маг вашего посольства будет ждать нас внизу, я уже распоря… Я просил его, и он обещал одеться для этого визита быстро, как только сумеет. Мы можем трогаться.

– Трогаться – так трогаться, – согласился князь. Поднялся все же тяжко, его за локоть, вполне по-дружески, поддержал капитан. – А еще я попрошу тебя, шевалье т'Алкур, – он и не заметил, как научился сокращать слова здешним образом, не как они писались на феризе, а как произносились, – попрошу обращаться ко мне все же не принц, а по-рукве – князем.

– По-нашему, князь и есть принц… – капитан снова улыбнулся, у него была хорошая улыбка, искренняя, хотя и сдержанная, – князь Диодор Ружеский.

Густибуса все же пришлось чуток подождать, но совсем немного. Он ввалился в карету даже запыхавшись, и этим словно бы попросил извинение за задержку. Поехали молча, капитан с интересом рассматривал князя и его саблю, которую тот успел нацепить в прихожей, где ее почти насильно впихнул ему в руки верный Стырь. А сам князь пытался определить заранее, что и как следует говорить этому нежданному маршалу Рену, и вообще – стоило ли ему хоть что-то говорить? Эх, соображал он, Атенома бы сюда, он бы подсказал… Но его не было, вероятней всего, он вылечивался в посольстве, или еще где-нибудь, где жил вне службы.

На половине пути Густибус решился на сообщение князю:

– Батюшка Иона остался при раненых, – это значило, что он надеется что-то из них вызнать, – а еще решил принять участие в похоронах. Так что у него и завтра будет полно дел. Отпевание состоится в одной из близких к посольству вселенских церквей, наш привратник-то покойный был…

– Понятно, – кивнул князь. То, что одноногий привратник принадлежал к местой церки, сомнений не вызывало, служить в посольском отеле и не быть патриаршьего крещения – такое разрешалось. – Но у нас может случиться немало собственных дел, поэтому тебе туда являться не след.

Густибус понятливо кивнул. Приехали и не быстро, и не слишком нескоро. Нога разболелась у князя больше, чем он того хотел бы. Потом пришлось еще куда-то подниматься по мраморным лестницам, но капитан не подвел, он был рядом и показывал дорогу. А два или три раза даже сделал жест, чтобы чуть ли не поддержать Диодора, но тот в его помощи теперь не нуждался, если уж очень ударяло, он хватался за рукав мага. Тот сокрушенно вздыхал, а когда дошли до приемной маршала, наклонился и едва слышно сказал:

– Прости, князь, не догадался опий с собой захватить, ты бы выпил и все бы как рукой сняло.

– Пить не стал бы, – ответил князь. – Мне свежая голова нужна.

Но свежей головы все никак не получалось.

В отличие от капитана гвардейцев маршал Рен оказался приодет в шелка, золотую парчу, и весь искрился таким количеством драгоценностей, словно без этого никак не мог обойтись. Немалые камни, иногда величиной чуть не с ноготь мизинца, блистали у него на пряжке пояса, на перевязи, на пряжках башмаков, и даже на шляпе, которая лежала сбоку от его рабочего стола на специальной подставочке.

И под стать своему наряду он вел себя. Едва завидев князя, который еще не успел и поклониться, вскочил и принялся едва ли не орать, наливаясь дурной краснотой:

– Ты, принц, не посмотрю, что из Мирквы… Не посмотрю, что солдат, и что наших изрубили в капусту!.. Почему мне не доложено вовремя, принц? Что ответишь-то?.. Как можно появиться тут, а мне, губернатору стольного города Парса не доложить?.. Что теперь скажешь?

– Князь Диодор Полотич Ружеский, к твоим услугам, – решил все же представиться князь, хотя, судя по всему, его тут уже знали заочно все, кому не лень. Он постоял, подумал, осмотрелся, и увидел кресло. – Мне нужно сесть, господин маршал, я не очень способен стоять сейчас.

Маршал побагровел еще более, зачем-то потянулся к шляпе, потом отдернул руку. Постоял, словно перед противником, с которым непременно придется сражаться, хмуро кивнул, и даже, как показалось князю, попробовал выйти из-за стола, должно быть, меняя манеру поведения.

– Хорошо, принц, садись. – И он обвел насупленным взглядом из-под кустистых, каких-то неровных, клокастых бровей спутников князя.

Князь, усаживаясь в удобное, обитое нежнейшим шелком кресло сбоку от большого рабочего стола маршала, совсем не подходящее к кабинету воителя, тоже незаметно посмотрел на них. Густибус стоял со слегка отсутствующим лицом, посматривая зачем-то на большую карту Парского королевства, которая украшала одну из стен кабинета. Капитан тет Алкур тянулся, по своему обыкновению, и чувствовалось, что он может стоять так часами без малейшей усталости.

– Так что же ты должен мне доложить? – продолжил маршал, уже не таким громовым, как в начале разговора, голосом.

– Доложить, граф? – Диодор сделал вид, что размышляет. – Не совсем понимаю, должен ли я что-то тебе докладывать?

– А как же? Прибыли к нам едва ли не тайком, если не сказать – по-воровски… Устраиваешь чуть не войну в городе, убиваешь подданных его королевского величества… И вдруг!.. Ничего не хочешь сказать?

Он мог орать так, как выяснилось, немалое время, почти столько же, сколько собирался стоять навытяжку капитан дворцовой гвардии.

Кажется, подумал князь, зря он совершил этот вояж. Не следовало приезжать, может, на это и намекал капитан, который все же обязан был исполнить поручение маршала по доставке письма, но… Слишком уж тонко он на это намекал, князь сразу не понял, и сам вылез со своим решением не во время. А затем было уже поздно. Или дело было в том, что Густибус стал готовиться к этому визиту?.. Впрочем, нет, не следует винить других, если сам-то сдурил.

А все же и это положение можно было использовать. Князь едва не улыбнулся при такой мысли. Вот только, не слишком ли… это будет фальшиво? Ведь дураку же понятно, что он – не из тех, кто выдает серьезные сведенья касательно секретного поручения от такого вот едва ли не нелепого наскока…

– Сражение устроили не мы, – сказал князь наконец, воспользовавшись мгновением, когда маршал Рен решил перевести дух. – На нас напали, и хотел бы я, господин маршал, посмотреть на поведение твоих солдат, когда на них нападают… Скорее я мог бы высказать претензию… Выказать огорченность, что охрана правопорядка в стольном городе Парсе, где служит губернатором такой известный и почтенных воин, как ты, обстоит так недопустимо небрежно.

– Так ты еще и в претензию ударился?.. – не поверил своим ушам маршал. Видимо, его очень давно укоряли в чем-либо последний раз, и он забыл каково это – выслушивать упрек, едва ли не прямое сомнение в его компетенции.

– В претензии не я, а посольская необходимость, маршал. К тому же, я не вижу причину – зачем нас вызвали, когда и без того всем все ясно.

– Мне не ясно, – рявкнул маршал.

И как они только войны с таким-то дуреломом ведут?.. Если ведут, подумал князь. Впрочем, он давно усвоил нехитрую истину, что офицер бывает весьма, гм… неумным, попросту дураком отпетым, но войну он у тебя выиграет. Каким-то образом воинский талант с высоким интеллектом в обычной жизни бывал не всегда дружен, и это тоже следовало учитывать.

Молчание натянулось. Маршал походил перед князем, вернулся за стол, оглядел всех еще раз из-под своих странных бровей, и кивнул, словно бы обещая больше не орать, а действительно заняться делом.

– Я слушаю – что за поручение у тебя князь тут, в Парсе?

– Мне приказано найти безопасный путь, по которому можно… – Диодор деланно оглянулся на стоящих капитана и Густибуса. И решился, якобы, потому что безмерно доверял и им, и самому маршалу – главное было не переборщить с проникновенностью тона. Впрочем, он решил поторговаться: – Мне нужно, господин маршал, познакомиться с некоторыми вашими офицерами, которые перевозили деньги от заемщиков по… неправедному распоряжению короля… неизвестно куда. Ты ведь знаешь эту историю?

Маршал, когда Диодор это произносил, даже застыл спиной к нему, не успев вернуться за свой стол. Но когда князь к нему обратился напрямую, дошел все же до кресла, сел, снова зачем-то потянулся к шляпе, потом все же потрогал, но не более. Поднял голову и тяжело произнес:

– Зачем это? Они же не виноваты, как было всем объяснено… И я придерживаюсь того же мнения, принц. Они ни в чем не замешаны, только как в выполнении приказа… Который, может, и неправеден, но отдан был так, что и другие, более высокие положеним люди на него поймались.

– Они в этом деле уже замешаны, признаешь ты это или нет, – отозвался князь. – А познакомиться мне с ними придется, и лучше будет, если ты пообещаешь мне это, маршал тет Рен, сейчас.

– Ничего не могу обещать. – Он подумал, если это было для него вообще возможно. Даже внутренне опять слегка взъярился. – Это что же – выстроить их перед тобой, а ты будешь перед ними расхаживать и вопросы разные задавать? Так что ли?!

– Можно и так, – отчего-то вздохнул князь. – А сообщить им следует то, что я все же прибыл сюда по распоряжению имперскогоТайного Приказа, и действую тут по прямому позволению и распоряжению короля Фалемота.

Маршал расстроился, против такого вот оборота у него не было ни одной возможности к сопротивлению. Он даже опять стал дергаться лицом, только вот не краснел больше.

– Его величество, что же, сам дал тебе такое вот… позволение?.. – последнее слово маршал выделил, словно бы пробовал издеваться над торговцем на рынке, который вдруг да утверждал, что продает свою редьку или дешевое вино по прямому распоряжению… Подумать только – самого короля!

– Полагаю, он дал его с радостью и облегчением, – мягко сказал князь.

Казалось, маршалу сзади воткнулась тонкая, но очень острая спица.

– Почему это – с облегчением?

– Ты потом узнаешь и все поймешь, господин маршал. Сначала обещай и при мне отдай распоряжение капитану тет Алкуру, это, кажется, в его компетенции. Ведь он командует всеми гвардейцами, служащими в Луре, не так ли?

– В общем, да, – маршал повесил голову. Разговор с князем, как он ранее представлял его себе, получался совсем иным. Наконец, он поднял голову, посмотрел на капитана. – Сделаешь, – бросил резко и быстро.

Капитан дворцовой гвардии мягко, словно был скроен из одной ваты, поклонился. Такое движение не смог бы повторить ни один танцор, сколько бы он ни репетировал перед этим. Так мог поклониться только человек, проводивший каждодневно по четыре-шесть часов в тренировочном зале на протяжении многих десятилетий, и имеющий к тому же подлинный талант к таким упражениям… И не выпускающий себя из тисков жесточайшей, эффективнейшей дисциплины.

– А теперь?.. – продолжил маршал, но князь его перебил.

– А теперь то, что я имею честь тебе сообщить. Мне приказано разведать путь, безопасный путь, по которому из Мирквы могли бы доставить изрядный груз сюда, в Парс.

– Какой груз? Из чего этот груз будет состоять? Что ты опять, принц, начинаешь путать меня?.. Или сам путаешься? Может, ты и не знаешь ничего?

– Груз будет состоять, возможно, из мелкой монеты, а также из монет такого достоинства, что этого даже я не знаю, господин маршал. А может быть, он будет состоять из серебра в виде прутков для изготовления монет уже тут, в Парсе, и золотых слитков, которые в изобилии добываются у нас в Сибири, в Империи, из которых опять же, можно отлично изготовить значительную, столько потребную ныне Парскому королевству сумму денег.

– Та-а-ак, – маршал потер лоб, вид у него был ошарашенным. Но он все же быстро привел себя в чувство. – Полагаю, что…

– Полагаю, что эти сведенья составляют значительную тайну, маршал, и следовательно, разглашению не подлежат.

– Разумеется, – кивнул маршал весьма отвлеченно, – разумеется… – Он с тщательно сделанной строгостью посмотрел на капитана т'Алкура. – Ты это тоже учти, капитан. За твоего… мага я-то не в ответе, принц, – он опять повернулся к князю Диодору. – Ты сам за него отвечаешь.

– Вот почему мне предстоит посмотреть на твоих офицеров, которые, очень возможно, в эту операцию также будут вовлечены, – сказал князь.

– Да, теперь понимаю… Значит, Империя решила помочь нам… В наших неожиданных трудностях? Хм, это… Это очень хорошо, принц. Да, теперь я понимаю твое положение. – Внезапно он попробовал улыбнуться, и лучше бы этого не делал. – Так вот, принц, когда многое стало ясно, пожалуй, мы можем теперь работать вместе! Согласись, что легче же стало, когда у тебя появился при дворе такой-то союзник. А что я теперь твой союзник, полагаю, сомнений не вызывает?

Он еще что-то говорил, пока князь вдруг стал очень неуклюжим, неловким, словно бы у него заболела нога больше прежнего, и принялся откланиваться.

Наконец, они вышли в приемную маршала, тут было пусто. Охрана перед маршальской дверью тоже куда-то испарилась, вероятно, ее незаметно отослал капитан, еще когда они входили. Это была какая-то очень провинциальная манера соблюдать секретность, но князь против нее не возражал, потому что… Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, – мог бы он ответить на любые предположения.

– Князь, – вполне по-дружески спросил капитан, поглядывая на князя чуть печально и с каким-то значением, которое опять же трудно было понять, – когда ты хочешь познакомиться с нашими офицерами?

– Прямо сейчас, если к тому есть возможность. И разумеется, офицеры нужны самые верные, проверенные и достойные.

– Они все достойны, – ответил капитан, списав эту бестактность князя, вероятно, на его боль от раны. – Тогда пойдем в кордегардию, там нам будет удобно.

В кордегардии, как везде в помещениях подобного толка, было шумно, но едва вошла эта троица, все тут находившиеся довольно быстро угомонились, стали твердыми и ясными, как умеют становиться понятными одни только солдаты, хорошо послужившие и много перевидевшие за свою жизнь. При желании князь мог бы вообразить себе едва ли не житейские условия каждого из них, едва ли не количество монет в кошельке каждого, едва ли не то, какие мысли его одолевают и какие сны ему снятся.

– Господа, – обратился к ним капитан, – прошу всех выйти, и прислать сюда графа Абитура д'Атума, барона Дренчена тет Сопату и графа Семпера тет Нестелека…

– Я здесь, капитан, – вперед вышел юноша, у которого едва пробивался пушок на верхней губе.

Капитан посмотрел на него и чуть улыбнулся. Не составляло труда догадаться, что этот вот молоденький гвардеец был любимцем здешней компании, что у него очень внятная судьба, известная каждому, кто тут находился, и не менее внятные мысли о службе, о карьере и о понятиях чести и верности королевской службе.

– Войдешь с остальными, – приказал капитан. – Все, господа, исполняйте.

Все вышли. Капитан посмотрел на князя. И тоже многое понял про него, а может, понял еще раньше. Солдат же видит солдата, как князь только что увидел этих вот… молодцов.

– Ты, князь, как я слышал, тоже из служивых. И твой чин…

– Я всего лишь стольник, капитан. Невелика птица, если откровенно, – улыбнулся Диодор. – Твой же чин, по сравнению с моим, если считать, что гвардейские звания на две ступени выше армейских, полковник, так что…

– Важно не это, – отозвался капитан, и по голосу его стало понятно, что это не просто учтивость, – а то, как и где солдат служил, и какую должность он ныне исполняет. Твое задание, которое ты получил от Тайного Приказа Мирквы, делает тебя чрезвычайным послом, как это называется, при дворе. Следовательно, чинами рядиться не будем.

– Пусть так, – легко согласился князь. Этот человек, капитан гвардии, ему определенно нравился.

– И как тебе мои подчиненные?

– Оказывается, я соскучился по армейским порядкам, – вдруг очень откровенно признался князь. Густибус даже обиженно посмотрел на него, но все же промолчал. – А люди у тебя хорошие.

Потом вошли трое, все в плащах королевских гвардейцев, все как на подбор – прямые, сильные, уверенные и веселые, будто шли не к начальству неведомо для чего, а в поход… Да ведь они так же и в сражение пойдут, решил князь.

– Итак, – капитан встал, прошелся перед своей небольшой шеренгой, – господа гвардейцы явились, как ты просил, князь.

Пришлось Диодору подниматься, обходить этих троих. Он смотрел на них, раздумывая, кто же из них отвозил деньги торговца Четомысла и банкира-барона Ротшеста… неизвестно кому. Поэтому почти вопросительно повернулся на миг к Густибусу, который глазами показал на самого высокого, черноволосого парня, у которого странно сочеталась нежность кожи лица и чернота пробивающейся изрядной уже щетины на скулах. Князь остановился перед ним.

– Граф Абитур д'Атум? – спросил Диодор.

– К твоим услугам, принц, – он чуть было не принялся раскланиваться, но в строю, каким бы малым он ни был, этого делать не полагалось, поэтому он все же удержался, бегло взглянув на своего капитана.

Хорошее, простое и вместе с тем породистое лицо, ясные синие глаза, от которых деревенские девицы, должно быть, сходили с ума, твердая повадка солдата, умеющего и знающего свою службу. Кажется, князь понял, почему именно этому человеку король поручил… То есть, разумеется, не король, а тот, кто королем только прикинулся… В общем, в этом еще предстояло разобраться, если даже и возникали сомнения. Впрочем, сомнения возникали только в отношении того, кто отдавал приказ, но не в отношении этого парня, который приказ исполнил.

– Участвовал в трех походах, – заговорил сбоку капитан, да так, словно мысли сами возникали в сознании князя, и будто никто их ему не подсказывал. – Оказывал многие, порой весьма серьезные услуги королю и королевству.

– Я попрошу тебя, граф, остаться, а остальных, кроме Густибуса, конечно, все же выйти, – и князь извинительно развел руками. Когда все вышли, он посуровел и строго спросил: – Граф д'Атум, ты единственный, кто доказано видел оборотня, если это был оборотень, когда он приказал тебе… Исполнить поручение касательно денег, переданных неизвестно кому.

Граф согласно кивнул или поклонился, нюансы между этими жестами князь прочитать не сумел, да это было и неважно.

– И я же, как выяснилось, едва ли не первый, кто поднял по этому поводу тревогу, принц. Меня удивило…

– Да, что тебя удивило?

– То, что этот человек… это существо, которое представлялось королем, было каким-то… Я не могу определить это с достоверностью, принц, но оно было не то, чем бывает обычно человек.

– Как это? Попробуй все же объясниться, это очень важно, граф.

– Это существо было… более реально, чем мы обычно представляем человека. Почему-то именно это осталось в памяти. Человека, с которым мы обычно разговариваем, даже если это персона очень высокого положения, мы видим, не вдаваясь в его облик, в его повадки, в его… признаки и приметы, так? – спросил он, словно бы нуждаясь в подтверждении того, что его понимают. Князь кивнул, но мог бы этого не делать, графу д'Атуму и без того было понятно – ради этого его и вызвали. – Мы не вдаемся в мелочи… А тогда, когда я получал эти приказы от… ненастоящего короля, он был… Я его таким никогда не видел, вернее, никогда таким его не представлял. Я буквально ощущал, каким вином пахнет его дыхание, как у него выбилась прядь из-под края шляпы, я видел у него родинку на шее, вот здесь, – граф ткнул себя пальцем в тяжелой перчатке под правую мочку уха. – Я готов был поклясться на Книге, что это был он, именно король…

– А раньше ты, граф, замечал эту родинку? – спросил маг.

– В том-то и дело, что нет.

– А обоняние у тебя хорошее? – продолжил свое Густибус.

– Хотя мой отец и выращивал на своих виноградниках лолзу четырех сортов, – усмехнулся лейтенант, – и способен был по запаху отличить урожай пятилетней давности от вина трехлетней выдержки, в этом я пошел не в него. Обычно я чувствую только лук и чеснок, если их положили в кушанье достаточно.

– А одежду ты, случайно, не видел так, словно бы каждый стежок был крупнее, яснее и виднее для тебя, чем…

– Именно так, месье маг! – воскликнул д'Атум. – Я потом вспоминал, что видел, кажется, как нити его одежды были сотканы.

– И снилось это тебе?.. – закончить маг не успел.

– Не только снилось! Я не мог забыть этого вот чудного ощущения даже наяву. Оно не забывалось, совершенно не забывалось. Многое другое я забыл, как обычно, а вот этого разговора с королем… Никак не мог от него избавиться, вернее, от чрезмерной яркости впечатлений о нем. Нет, я не умею объяснить…

– Ты уже объяснил, – вздохнул маг Густибус и посмотрел на князя Диодора.

– Ты уверен, граф, что это твое чрезмерно яркое впечатление от того разговора, когда тебе были отданы эти приказы… не вызвано тем, что тебе казалось – ты видишь перед собой именно короля, своего сюзерена, богоданного государя, которому ты приносил присягу?

– Да что же я – крестьянин, что ли? – почти обиделся граф. – Я видел государя и раньше, и часто вижу, мы же призваны охранять его во многих случаях. И потом, все же прошу не забывать, я – офицер, а просто так лейтенатский патент в Луре не выдают.

– Ты прав, – согласился князь. – Прошу меня извинить, граф, за последний вопрос. Значит, ты поднял тревогу, как сам выразился, потому что…

– Воспоминания об этом деле не проходили, никак не забывались, – подхватил лейтенант. Он даже слегка помрачнел. – И сейчас они почти так же сильны, как и тогда, когда я только… Когда получил это распоряжение.

– Да, – вздохнул Густибус, – и на то, чтобы это выснить, как раз и потребовалось время… Которое прошло от исполнения приказов, и до того момента, когда ты подал рапорт, вызвавший расследование по поводу денег. Это понятно.

– Ты очень помог нам, лейтенант граф д'Атум, – сказал князь.

Гвардеец поклонился, прощаясь, в сдержанной, солдатской манере, а не в обычаях здешних хлыщей, и вышел, но дверь за ним не успела закрыться, как в кордегардию вошел своей отточенной походкой капитан Манрик тет Алкур.

– Мессиры, – объявил он, – по распоряжению маршала во избежание повторений ночного происшествия гвардия берет на себя функции эскорта и охраны вашего посольства, куда бы вы теперь не направились.

Возможно, он ожидал возражений, но их не последовало. Князь все же подумал, уж не слишком ли он перегнул палку в своей маленькой интриге с маршалом? Но вслух произнес:

– Тогда я уверен, что карета, в которой нас доставили сюда, возможно, отвезет нас и обратно.

– Я же обещал это, князь, – почти с укором отозвался капитан.

– Тогда на этом – все, – облегченно вздохнул князь, отлично понимая, что ничего на этом не закончилось, что поговорить об этом с Густибусом будет необходимо именно по свежим впечатлениям.

Но в кордегардию, с многочисленными расшаркиваниями и приветствиями вошел… Атеном, куртье имперского посольства в стольном городе Парсе. Увидев князя Диодора, он снова принялся раскланиваться, причем его повязка на голове белела так значительно, словно он для того и снял шляпу, а затем, выпрямившись, куртье со строгим лицом веско произнес:

– Князь Диодор, у меня к тебе важнейшее поручение.

21

Втроем они шагали по коридору, причем Атеном, естественно, по дороге с кем-то раскланивался, и это мешало объяснить, куда они, собственно, направляются. Князь присматривался к куртье с подозрением, уж не хочет ли он ему в спокойной обстановке сообщить, что удалось вызнать от пленных, но прошло слишком мало времени, и эта надежда была маловероятной, как бы костоломы посла не брали пленных в оборот. А возможно, куртье следовало разговорить, и потому князь дождался, пока никого поблизости не будет, спросил, деланно хмурясь:

– Шевалье д'Ош, я как-то не удосужился спросить у тебя, как ты проявил себя в стычке в отеле?

Куртье сморщился, даже коснулся зачем-то повязки на голове, под шляпой. Потом, едва ли не отвернувшись, что делало его ответ не вполне слышным, отозвался быстро:

– Неважно проявил себя, князь, следует признать. Сначал заряжал батюшке пистолеты, это у меня получалось сноровистей, чем у него, потом же, когда в прихожую ворвался этот дурелом, схватился с ним, но справился только с помощью батюшки. А когда стал приходить в себя и выбрался во двор, где все сражались, кто-то огрел меня по башке. Даже и вспоминать нечего, – он помолчал, – и сказать нечего. Уж извини, что я таким неловким оказался.

– Так ты все время и провалялся перед дверью? – спросил Густибус с интересом.

– Об этом-то я и говорю, – грустно отозвался Атеном. – Меня за победу вашу все похваляют, а мне самому… Только князю-послу Притуну признался, что не следует меня за героя величать, – акцент и неправильные формы слов у него стали заметнее, чем обычно.

– Жаль, что так вышло с тобой, – вынес вердикт князь. А про себя подумал, что впредь рассчитывать на куртье не следует, потому что не вполне ясно же осталось, насколько он на их-то стороне, мог и хитрость какую-нибудь устроить во время ночного боя, мог и не вполне верным оказаться.

Была в нем такая вот привычка доверять только тем, кто с ним рядом сражался, кто доказал свою верность кровью противника. И ничего с собой поделать не мог, или не хотел, хотя и признавал, что игра, в которую они оказались тут замешаны, была по ставкам таковой, что даже если бы Атеном одолел нескольких из нападающих, и тогда следовало бы держаться с ним осторожно.

Они спустились по длинным лестницам в подвалы дворца и стали пробираться такими темными и сырыми коридорами, в которых даже воздух пах крысами. Но Атеном шел уверенно, должно, знал, что делает. И оказались в высоком и широком для подземелья помещении с тремя дверями, если князь правильно посчитал едва освещенные сырыми факелами ниши, но лишь перед одной из них стояли два охранника.

Охранники знали, должно быть, Атенома, потому что смерили пришедших взглядами, но послушно расступились, звякнув тяжелыми, невиданными прежде в Парсе тяжкими кирасами. У одного в руках был бердыш, а у другого что-то вроде протазана, но он обращался с ним не вполне привычно.

Дверь открыли после долгих и гулких стуков, но все же открыли. Человечек, впустивший их, тоже был похож на крысу, низенький, с длинным, вертлявым носом, а еще больше это сравнение подтверждалось седой, неопределенного серого цвета косичкой, которая спадала на плотную, из тяжелого бархата мантию, которая когда-то была расшита серебряными знаками и галунами, а сейчас была запачкана пятнами от различных реактивов и даже в двух-трех местах прожжена.

Густибус немного даже оживился, понял, что попали они в обыденную магическую лабораторию, которая, как оказалась, в Луре имелась. В плотном, густом, как туман, полумраке, который не пытались разогнать даже многие подсвечники с толстыми, оплывшими свечами в них, кто-то негромко наговаривал что-то, спотыкаясь на длинных и сложных словах незнакомого князю языка. И лишь когда они вышли в центр помещения, когда Диодор достаточно прислушался, оказалось, что это очень старый, но все же узнаваемый в некоторых выражениях ибрит, язык давнего и едва не запрещенного тут, на западе, колдовства.

Скромно одетый и низкорослый паренек, едва ли не карлик, поправляя очки, здорово похожие на те, которые носил батюшка Иона, читал невероятных размеров книгу, едва ли не ползая по страницам носом. А за длинным столом, сплошь уставленным какими-то колбами, перевитыми стеклянными трубочками, колдовал Оприс Тамберсил. Мельком князь подумал, может и фамилия его не так звучит, а искажена мирквацкой привычкой твердо произносить звуки, как вышло-то с его именем, которое князю нравилось теперь больше – Юбер.

– Виконт Оприс Тамберсил, – раскланялся Атеном. – Я привел их.

Верховный маг королевства, помимо прочих своих величаний, вытер руки почти об такую же мантию, какую носил и крысоподобный человечек, остающийся теперь непременно сзади, с сомнением посмотрел на них, и все же отказался от слишком уж разнообразных поклонов, просто кивнул.

– Очень вовремя пришли, мессиры, – сказал он своим странноватым, невыразительным и в то же время сильным голосом. – Как раз сейчас магическая смесь, над которой я уже три дня тружусь, будет готова.

В колбе перед ним, под которой горел ярко-синий порошок, выложенный на асбестовую лепешку, удерживаемую сложным штативом, бурлила и иногда выплескивала клубы темного переливчатого дыма какая-то жидкость. Еще к этой колбе подходили трубки разной формы из трех других весьма сложно устроенных химико-магических приборов, но князь в этом ничего не понимал, лишь покосился на Густибуса, который смотрел на все с любопытством, и даже, судя по блеску его глаз, что-то понимал.

– Какова цель этой… смеси? – спросил князь, поздоровавшись с Оприсом так же суховато и сдержанно, как и он с ними, пришедшими.

– Дело вот в чем, – королевский маг Парса еще разок с сомнением осмотрел другую колбу, где дым, охлаждаемый водой, журчащей так сильно, что даже некоторые трубки тряслись, оседал в очень плотную, маслянистую жидкость, и продолжил. – У Морштока осталась вдова, когда его убили, она его похоронила и отправилась то ли за утешением, то ли для улаживания каких-то имущественных дел в деревню, в имение Морштока. Потом она еще получила некие известия, что у ее матушки, живущей, примерно, в той же стороне нашего королевства, что-то разладилось со здоровьем, и она к ней тоже заехала… В общем, не было ее тут, в Парсе едва ли не два месяца.

Только сейчас князь понял, что юнец, читающий древний трактат, не умолкал ни на минуту, и продолжал бормотать невнятные слова, лишь чуть отступил, чтобы не перебивать своим голосом Оприса. А тот наконец-то этого не выдержал, смерил свою стеклянную конструкцию взглядом, и сказал человечку с крысиным хвостом:

– Даль-Шем, проследи за конденсацией. А ты, – он повернулся к юноше, – можешь больше не читать, все у нас и так уже – или получилось, или совсем не получилось, сколько бы ты ни читал. – Он повернулся к князю сотоварищи. – Тут, в городе она оставила одного из вернейших своих слуг, чтобы он присматривал за домом. Когда вернулась, следов от этого весьма доверенного старичка не было никаких, а все в их доме оказалось перевернуто вверх дном. Не поленились даже некоторые из несущих балок дома просверлить, выискивая тайник. Из стен были выбиты кирпичи, а уж что касается сундуков, ларей и рабочего стола Морштока – то они годились разве что на растопку камина, или как говорят у вас на рукве – на лутщины… Да, так говорят?

– То есть, их расщепили до лучин? – князь вымолвил слово правильно, чтобы Оприс не сомневался, что его поняли.

– Что-то эти люди, которые перевернули дом бедняги-Морштока, искали, причем так тщательно и старательно, что не пропустили… Ни одной возможности.

– И судя по всему, не нашли? – спросил князь. – Иначе свой обыск где-нибудь бы да закончили?

– Я узнал об этом три дня назад. Вдова сама пришла ко мне, в слезах, расстроенная, чего-то она там лишилась, что-то у нее украли, как водится, из драгоценностей или вещей мужа, что она хотела бы сохранить. – Королевский маг посуровел. – Но эти взломщики не обратили внимания на три зеркала, которые в доме имелись. Причем, одно было в кабинете Морштока, хотя что оно там делало, я понятия не имею, просто придумать не могу, зачем полицейскому иметь в кабинете зеркало. Чтобы любоваться на себя, что ли?.. Вон оно лежит, – Оприс небрежно кивнул в сторону тяжелого, старого, венетской работы стекла, плоско лежащего на невысоких чурбаках под слеповатыми окошками. – А зеркала, как известно, могут быть отличным отображением… В нашем случае, тех, кто рылся в кабинете моего покойного ныне подчиненного.

– Виконт Тамберсил, – едва ли не торжественно обратился князь, – я не совсем понял твой рассказ. Вдова точно не знает, что искали в ее доме?

– В этом я уверен, – сказал сьер Оприс, обменявшись сложным взглядом со своим помощником с хвостиком, – ее допросили… вернее, расспрашивали, конечно, очень тщательно, и с использованием таких штук, что я уверен – лгать она не могла. Нет, конечно, все были с ней обходительны, но… Она женщина не слишком вникавшая в дела своего мужа, единственным ее достоинством и было, что она любила его, да и поныне любит… Но с женщинами такое случается сплошь и рядом.

– И то, что искали неизвестные взломщики у Морштока, им не досталось? – продолжал гнуть свое князь.

– В этом я тоже уверен… В той мере, разумеется, в какой вообще можно быть уверенным хоть в чем-либо в нашем мире. – Он снова повернулся к своему прибору. – Полагаю, искали они документы Морштока, которые я передал тебе. Ты их изучил?

– Да, но пока никаких выводов не… добился, – вздохнул князь Диодор.

– Жаль. Впрочем, это сейчас не слишком важно. А важно вот что, если мой опыт прикладной магии получится, мы увидим этих людей, которые ломали стол Морштока. И если сумеем рассмотреть их лица, неизбежно отражаемые этим зеркалом, тогда… Да, тогда мы сумеем их взять и вызнать все у них самих.

– Если узнаем их, – глуховато пробурчал помощник Оприса.

– Да, если узнаем, – согласился королевский маг, – но в этом-то у меня сомнения нет. Не так уж много доверенных слуг у тех… Кто мог задумать этот обыск, чтобы… Впрочем, посмотрим, ждать уже нечего. Приступим.

Он осторожно снял с огня выкипевшую почти досуха колбу, что-то бормоча, возможно, заклинания, а может быть, и молитвы, произнесенные такой скороговоркой, что ни одного слова князь не разобрал. Подержал ее в своих тонких, умелых, хотя и грязноватых пальцах, взболтал охлажденную из дыма маслянистую жидкость, изучающе высматривая что-то в ее глубине.

Дошел до зеркала и приказал:

– А теперь, смотрите все. Особенно, прошу ничего не упустить тебя, мэтр Густибус. Ты же не просто так получал свои магические дипломы, должен уметь… – Далее опять пошла какая-то ученая тарабарщина, и князь послушно встал у основания зеркала, которое довольно легко было определить по чуть большим пятнам грязи на стекле и отслоившейся амальгаме. А Оприс тем временем продолжал. – Зеркало хорошее, хотя и содержалось не вполне аккуратно. Прошу учесть, что оно может показать и прежние какие-нибудь виды или людей, которые оказывались перед ним за много лет до интересующего нас времени. Поэтому следите очень внимательно, думаю, вы поймете, что нам следует увидеть в нем… После сравним наши видения.

Они все вшестером, включая и мальчишку, отложившего книгу, которую его попросил не читать Оприс, расположились перед зеркалом, королевский маг что-то еще побормотал себе под нос почти неслышно, причем, как заметил князь, что-то шептал и похожий на крыску помощник, и тоненькой струйкой вылил жидкость на стекло. Она тяжело, медленно и беззвучно растекалась в разные стороны чуть мутноватыми язычками.

И почти тотчас поверхность зеркала изменилась. До этого она, освещенная серым светом из окон и множеством свечей, показывала лишь потолок магической лаборатории, высокий, темный, в трещинах и потеках грязи, в пятнах копоти от факелов и со вспученными кусками отслоившейся штукатурки. А теперь же…

Князь мог бы поклясться, что теперь она показывала окно, за которым неслышно покачивалось дерево, кажется, обыкновенный вяз. И кто-то перед этим окном проходил размытой, неясной, полупрозрачной тенью, почти каждый раз в другом обличье – то со шляпой на голове, то в плаще, который тяжело обливал эту неясную фигуру… Но рост этой фигуры не менялся, по-видимому, это был один и тот же человек. Потом зеркало потемнело, и стало ясно, что на столе, который тоже каким-то образом угадывался в видении, вызванном магической жидкостью, горят свечи, а окно было почти неразличимо за ними и определенно темным… Человек в длинном парике сидел и что-то писал за этим столом, но лицо его рассмотреть было невозможно… И вдруг все кончилось. Зеркало совершенно определенно показывало разгромленный кабинет, стол теперь лежал кучей неопрятных деревянных чурок и обломков, вяз за окном был голым и унылым, а свет, поднимающийся, казалось, из глубины зеркала, медленно угасал, уступая свету тех свечей, которые горели вокруг него здесь и сейчас, в этой вот потайной, подземной комнате.

– Жаль, – чуть резковато произнес Оприс Тамберсил. – Я рассчитывал, что выявление видимостей будет длиться подольше. Но… Впрочем, пусть сначала каждый выскажет, что он заметил, на что обратил внимание.

Начал Атеном, он увидел лишь лицо Морштока, Густибус сразу же подтвердил, что видел то же, но еще… служанку, несомненно, служанку, которая наводила в кабинете, в комнате, которую он тоже рассмотрел, порядок, смахивая пыль, иногда отмывая полы, иногда переставляя что-то на столе, по всей видимости, писчие принадлежности. Князь сказал об окне, дереве и бледной тени, как ему показалось, хозяина кабинета.

Помощник мага и юнец заговорили на таком диковатом феризе, что князь только головой покрутил от досады, но Оприс их отлично понимал, выслушал внимательно, только чуть смущенно или негодующе похмыкал в заключение. А может, они потому-то так и заговорили, что не хотели выдать то, что увидели в зеркале, чужим, по их мнению, имперцам. Наконец, Оприс и сам заговорил.

– Признаться, я ждал от этого… эксперимента большего. Но тоже, к сожалению вынужден признать, что ни лиц тех, кто обыскал рабочее место Морштока, ни каких-либо других их видимостей не заприметил. И это очень странно, господа. Очень. – Он помолчал, еще разок с сомнением посмотрел на окончательно потухшее зеркало, и тяжело опустил голову, вернулся к столу, где по-прежнему горел синий порошек перед опустевшим штативом. – Ранее мне это удавалось множество раз, а ныне… Нет, что-то тут не так. Вероятно, те, кто раскурочил и стол, и все остальное в этой комнате, находились под сильнейшей магической защитой. А это значит, что люди, которым отдали приказ обыскать дом Морштока, знали и о моих возможностях, и о том, что зеркало ни в коем случае разбивать нельзя. – Он чуть грустно усмехнулся. – Если бы они его разбили, тогда мы бы определенно выявили в осколках их видимость, хотя бы и… Так сказать, по виду снизу, из-под их сапог. Если бы хоть один из них наступил на эти осколки, мы бы их выявили, – повторил он с явным сожалением. – Да и смерть, так сказать, зеркала, как всякая смерть, конец вещи, сильнее проявилась бы в тот момент… Допустим, когда наносили удар. Эх, – он резко ударил кулаком в ладонь другой своей руки, – да кто же это у нас такой просвещенный в магии?

– Тем не менее, – ровно отозвался князь, – фактом остается, что кто-то искал что-то, о чем ты не подозреваешь, мессир Тамберсил, в кабинете Морштока. Мне не кажется, что они искали лишь его записки, которые он тебе и без того передал. Они полагали, что отыщут… Нет, даже не догадываюсь, что они могли искать.

– Как факт остается, что зеркало они не разбили, – буркнул королевский маг, совершенно определенно задумываясь, что еще он может сделать, чтобы выявить таинственных охотников за… чем-то, что прежде принадлежало Морштоку. – Ну ладно, возможно, это еще не конец.

Он поднял голову, внимательно посмотрел на своих гостей, теперь они ему мешали, и следовало как можно скорее откланяться. Что князь с обоими своими спутниками и сделал, по возможности, более не отнимая у мага лишнего времени. Когда они двинулись назад по темноте подземелья, один из охранников перед дверью магической лаборатории высказался, не подозревая, что тишина и эхо этих коридоров отлично разнесут его слова:

– Не очень-то весело, дядюшка Тук, стоять тут день напролет. Если бы знать, хотя бы, чем они там, за дверью занимаются?..

– Не нужно было у сержанта в кости выигрывать, Коста, – отозвался другой охранник более пожилым, тугим и простуженным голосом. – Теперь терпи. Он тебя от этого поста не скоро отставит.

Почему-то эти простые слова подействовали на князя самым угнетающим образом, он и из подземелий поднялся наверх, в суету и шум королевского дворца, многолюдство его коридоров и залов, повторяя про себя этот немудреный разговор охранников.

Против ожиданий князя, карета, на которой он приехал в Лур, все еще ожидала его. Капитан тет Алкур не разочаровал его, как и обещал – раз уж привез князя, то проследил, чтобы его и отвезли обратно в сухости и комфорте. Ну, почти в сухости, потому что несмотря на плотно закрытые дверцы сырой воздух все же нашел щели, и на тисненой коже в некоторых местах даже появились пятна дождевой мороси, окутавшей город.

Атеном придержал дверцу кареты, пока внутрь забирался князь. Нога у него совсем перестала работать, даже непонятно было, как он только что шел по коридорам, поднимался по лестницам.

– Ты с нами? – спросил его князь.

– Нет, мой князь, – кажется, куртье так впервые назвал Диодора. – Мне тут еще нужно кое-что сделать по распоряжению князя Притуна.

Ему определенно не хотелось оказаться в их компании, не хотелось ехать в отель – сыграло свою роль признание в том, что бойцом он оказался неважнецким, решил князь. Густибус даже поднял руку, чтобы вместо раскланиваний вполне по-дружески, поддерживающе похлопать Атенома по плечу, но не стал и того делать. Лишь забрался на сиденье перед князем, который из-за ноги уселся слишком уж широко, и закрыл твердой рукой за собой дверцу.

Атеном что-то сказал вознице, который как сидел, так и оставался, похоже на козлах все время, что они в Луре провели, и карета тронулась, едва ли не с радостью коней, с их веселым перестуком подков по брусчатке, с плеском кнута в воздухе. Князь и маг посидели немного в молчании.

Князь слушал, как скрипят колеса, кажется, по пути сюда, во дворец, он этих равномерных поскрипываний не разобрал. Теперь же они почему-то стали громче, или нацеленность его внимания была направлена на другое?.. Густибус сказал:

– Все же добились мы кое-чего, князь. Я о том, что впечатление того офицерика…

– Офицера, мэтр Густибус, – поправил его князь. Он не любил, когда славное офицерское звание как-либо принижается.

Густибус сделал вид, что пробует распознать дома за смутными стеклами. Снял шляпу, вытер лоб. По его виду стало видно, что несмотря на то, что Оприс Тамберсил назвал свой опыт с зеркалом небрежным, и быстро успокоился после его провала, сам-то Густибус на него рассчитывал, и сил, должно быть, истратил немало. Да так немало, что даже устал, всего-то за несколько минут, что они вглядывались в ту стеклянную поверхность, залитую магической какой-то жидкостью.

– Как думаешь, свое варево сьер Юбер сделал на совесть? Или только так – для видимости?

– Ответить со всей уверенностью невозможно, князь. Может, он действительно постарался, а может… Так вот о чем ты думаешь?

– Если бы его… эксперимент, как он выразился, удался, хотя бы чуть, в малой мере, тогда бы многое стало понятнее. А так, как вышло… Тут слишком о многом приходится соображать, и многое подозревать.

– Мне показалось, он не меньше нашего хотел добиться успеха.

Брусчатка закончилась, кони побежали веселее, карету сильно качнуло на повороте, нога князя снова туго и как-то неопределенно заныла, он даже переложил ее по-другому, но и это не помогло.

– Следовало тебе все же не перевязывать ее, а сшить, – сказал маг. – Как нитками шьют белошвейки, знаешь? Выпил бы ты опия, и выдержал бы операцию… А когда срослось бы, мы бы эти нитки из тебя выдернули.

– Я бы и так выдержал, без твоих настоев. – Все же князь вздохнул. – Может, и следовало, да теперь уж говорить об этом не стоит. Как думаешь, кто нашептал про нас маршалу Рену?

Но Густибус сказал совсем о другом.

– Все же знаешь, князь Диодор, зря ты ему сообщил, что мы тут разведываем, как бы нам из Мирквы сюда деньги доставить. Во-первых, это неправда, а во-вторых… Или все же правда? – Он искательно посмотрел на князя, но тот опустил голову, и под полями его шляпы глаз видно не было. Тогда маг добавил: – Он же теперь по всему Луру об это растрезвонит.

– Пустое. – Князь поднял голову, глаза у него оставались спокойными, хотя и наполненными сдерживаемой болью.

Маг вдруг развеселился. Даже хлопнул себя по бедру, выражая удовольствие от внезапной догадки.

– Ага, ты это намеренно ему сказал? В хитрость пускаешься, князь? А я-то думал… – И маг окончательно замолк.

Перед отелем их ждало недоразумение. Не успели они повернуть к воротам, как кто-то зычным и привычно-сиплым голосом закричал, кони даже сдали назад от этого окрика. Князь прислушался. Кто-то что-то требовал, кто-то что-то пробовал объяснить. Потом дверца кареты требовательно раскрылась, и перед лицами обоих ее пассажиров предстала усатая и хмурая физиономия. Князь стал подниматься, с особенной остротой ощущая, как было бы хорошо, если бы нога все же не болела. В руке у него уже появился каким-то образом кинжал.

Усатый стражник даже отпрыгнул, с рукой на эфесе шпаги. А князь вышел, припадая на раненную ногу, тут же прислонился спиной к стенке кареты, забрызганной грязью чуть не до окошек, даже непонятно было, где они так изгваздались, ведь ехали почти все время по брусчатке…

– Стой! – закричал стражник, поднимая руку. За ним уже стояло двое подчиненных с клинками наголо. Еще один, чуть подальше, раздувал фитиль такой древней фузеи, что князь даже подивился, как и откуда такая могла попасть в стольный город Парс.

– С кем имею честь? – холодно спросил князь, все же доставая свою саблю.

Сержант принялся раскланиваться. Сгибался он не очень, из-за грязи.

– Прошу простить нас, принц, мы не поверили, что один из экипажей гвардии может оказаться тут… – Что-то он еще бормотал. Из ворот отеля показался Стырь, с тяжелым мушкетом в руках, с саблей на боку и с пистолетами за поясом.

– Что происходит? – спросил его князь, тоже понимая, что вышла какая-то глупость.

– Князюшка мой, – Стырь бросился вперед, чуть не закрывая князя своим телом от гвардейцев, которые, по его мнению, ничего не соображая, могли больших глупостей натворить. – Тут, пока тебя не было, прислали охрану, сказывают, что днем будут перед воротами четырех держать, а ночами вдвое против того, и даже вкруг стены попробуют обходить… Ты уж не обессудь, князюшка, не мог я их-то предупредить как следовало бы.

– Густибус, – князь смерил взглядом возницу, который сидел на своих козлах бледнее собственного не слишком чистого отложного воротника, – давай не въезжать во двор, раз уж мы тут выбрались из этой табакерки. Пусть карета назад отправляется. – А сержанту он выговорил: – Нужно было все же вызнать, служивый, против кого оружием тут грозить не следует.

Стражники снова раскланялись, но уже не слишком изыскано, видимо, привыкли более, чтобы им кланялись, либо сообразили как-то, что наказание за их ошибку не последует.

Густибус тоже вышел, что-то негромко передал вознице, тот сразу защелкал кнутом, разворачивая карету. Как и разные прочие обыватели, оставаться слишком долго там, где много архаровцев, он не желал, хотя и сам служил на конюшенном дворе дворцовых гвардейцев.

22

За обедом князь почувствовал себя бодрее, даже немного духом воспрянул. И разумеется, при этом стал замечать, как после ночной стычки чувствуют себя остальные. Пока Густибус рассказывал о том, что и как происходило во дворце, причем не скупился на разного рода нелестные замечания по поводу маршала, Диодор приглядывался все внимательнее к батюшке.

Поэтому, едва дождавшись, когда поток словоизвержения мага иссякнет, он прямо обратился к отцу Ионе:

– А каково обошлось все на похоронах?

– Обошлось, – вяло улыбнулся батюшка, и даже очки снял, чтобы спрятаться от этого слишком пристального внимания.

– А точнее?

– Точнее некуда, князь. Отпели, как получилось, семья его… Вернее, два сына, у которых уже и свои дети, приняли нашу лепту, но все ж не вполне довольны остались. Одно слово, как ты выразился, – обошлось.

Этот не вполне понятный разговор прервала мейстерина, которая, на этот раз самолично разнося обед, вдруг принялась негромко высказывать князю, что готовить и для тех, кто их охраняет, ее кухарка не подряжалась. А еще, высказалась она, эти солдаты к ее служанкам пристают и руки распускают… Густибус сидел красный от сдерживаемого смеха, батюшка слушал с интересом даже, но при этом все же оставался по-прежнему унылым. А князь не знал, что и отвечать. Наконец, нашелся, как ему показалось, спросил у батюшки, как с Дерпеном? Тогда только мейстерина умолкла, но князь знал, что теперь будет пилить его что есть у нее мочи, даже Стырь не зашитит.

А еще он решил, что слишком уж вольно себя мейстерина ведет, даже в руквацких деревнях, где нравы, как сказывали, у слуг и господ бывают куда как вольные, ни одна ключница, ни одна доверенная по хозяйству распорядительница не посмела бы вот так за обедом выговаривать ему… Вот только где была эта Руква? И когда ее снова доведется увидеть?

Все дело было, конечно, в том, что мейстерина посмотрела-пригляделась к князю, и решила, что и она может на него набрасываться. И ведь не ошиблась.

С Дерпеном было неладно, раны его оказались куда опаснее, чем вчера-то помнилось, или чем Дерпен показывал воодушевленный победой. Теперь же он чуть не по-настоящему боролся за жизнь. Лекарь из посольства хотел до вечера просидеть, но его батюшка все же отослал отдохнуть, и лекарь обещал вечером явиться вновь, чтобы оставаться с раненым ночь напролет. Зачем и почему это было нужно, князь не разобрался.

А потом батюшка сам, должно быть, сообразил что-то свое, и отвел князя прямиком в постель, под предлогом и его осмотреть, раз уж о ранах заговорили. Густибус увязался было за ними, но батюшка строго отослал его, чтобы он Дерпеном занялся, и если получится, помог ему своими настойками. Оставшись вдвоем в полумраке князевой спальни, батюшка действительно помял Диодору ногу и развздыхался.

– Скользкий удар у вражины получился, князь. Да ты и сам знаешь, что с такими ранами бывает, а выходит, зря я тебя послушал. Зашивать эту рану нужно было… Тут еще видишь, какая неприятность, клинок-то был не хорош, с зазубринами, которые от рубки с другими клинками происходят, и это значит, что рана не резанная получилась, а рваная глубоко в мускуле.

– Батюшка, что тебя беспокоит, – спросил князь напрямую, – Дерпен?

– Не вполне, князь мой… – Батюшка откровенно повесил голову. Такого его князь еще не видел, даже нос у него заострился от горестных размышлений, и очки заблестели едва ли не влажно. – А горюю я оттого, что оружие пришлось в руки брать. Я же… Эх, не могу тебя даже и сказать.

– Давай, батюшка, говори, раз уж начал.

– Я-то понимаю, так вышло все: мы же в путешествии, и для отражения нападения необходимо было, для спасения други своя… А все же – нехорошо это. Я уж и при посольстве батюшке покаялся, и он отпустил мне грех. Да ведь не принять это за грех, это же… Я бы и сам, может, отпустил кому иному при таких кондициях, а сам вот… Не могу принять отпущение, не получается у меня, князь, раздрай у меня выходит.

– Батюшка, у нас, бывало не раз, что и монахи воевали. Страна такая, судьбина такая, что без оружия – не спасем мы ни Родину, ни веру нашу. – Князь подумал. – И за воинов моления идут, почитай, во всех храмах. И святыми наши воители бывают, и покровители небесные для солдата есть, не остаются воины одни, без промысла Избавителя…

– Так-то – оно так, но ведь я не солдат, я же… воин Христа, а не земной рати. – Он молчал долго, уже не глядя на князя, проговорил, наконец: – У меня теперь и молитва не получится как должно.

– Ты сам-то в чрезмерные моления теперь не впадай, ты мне для дела нужен, ради которого мы сюда направлены, отец Иона.

– Да я молился уже, и ясности в чувствах своих не снискал… Ты вот что, – горячо заговорил он вдруг, наклонясь к князю, лежащему на подушках, – ты дозволь мне крестным ходом отель этот поганский обойти хотя бы по внутренним стенам.

– Ну отчего же этот отель, пристанище наше, и вдруг – поганское? Все ж Парс – тоже христианский город, да и не с руки нам, имперцам, у которых едва не две трети земель вне нашего патриаршества расположены, такую суровость допускать. Это мелким князькам здешним под стать, у которых – на башню замковую влезешь и все их владения разом оглядеть получится… И то борьба идет, чтобы не допускать чрезмерного ригоризма, с их Орденом Собаки всерьез спорят, даже запрещают иногда их жестокости.

– Так что же, не дозволяешь крестный ход?

Ну и как князь мог этого не дозволить? Поэтому сразу после вечери, которая проходила в молеленке, вооружась теми орудиями литургики, которые батюшку не устроили, но других-то все равно не было, отец Иона в полном облачении, сам князь прихрамывая, но помогая как служка с иконой Нила Устроителя, Густибус со строгим донельзя лицом, с тяжелым изображением своего небесного покровителя Федра, Стырь со свечами, мейстерина, мальчишка Креп, и две присоединившиеся к ним служанки, пошли, как было договорено, вдоль внутренней стороны стен.

Не слишком правильным этот ход был, но уж что оказалось – тем и обошлись. Батюшка даже торопиться и чуть волноваться стал, потому что, как сказал ему мальчишка Креп, Дерпен несмотря на свое состояние тоже порывается к ним присоединиться. Этому мальчишке, природному парсианину, даже захотелось сразу за ним идти, помогая наравне с князем, но батюшка строго отослал его назад, к служанкам.

А потом стали в молельне, и батюшка такую службу устроил, так уверенно, чисто и ясно обратился к высокому, небесному Покровительству, что лучшего князь давно уже не испытывал. И молитва у него легкой получалась, и так просто было ее возносить, так точно всплывали в его сознании знакомые с детства слова и чувства… Словно бы подхватывал их у батюшки и без труда, с благодатной радостью выносил перед святыми иконами, и ввысь, в Небесное Царствие…

А потом началось что-то не вполне внятное. Сначала вокруг, даже и за стенами молеленки установилась тишина, вот только нехорошая она была. Князь еще молился, уже за матушку, сестру, за друзей, коих вспоминал в этой-то молитве очень хорошо и явственно, как вдруг поймал взгляд Густибуса. И он бы не заметил этого взгляда, да вот прочитал в его глазах едва ли не настоящий… страх. Это было настолько неподходящим выражением, что князь попытался сообразить, что же вокруг происходит. И с трудом, с сожалением отрываясь от благодати, которой была напоена его душа, вдруг понял…

Вышел во двор из молеленки, Густибус бросился ему помогать, даже батюшка за их спинами сбился на миг в какой-то литании, но тут же стал читать еще крепче, ее отчетливей и… прекрасней. Но князь это уже слушал как бы сквозь вату, потому что снаружи творилось…

Отель их стоял, как стоял. Стены, довольно широкий для жилья двор, конюшни под дальними стенами, какие-то кусты, почти прозрачные по зиме, несколько деревьев, которые… Были словно бы солнцем освещены, хотя какое солнце-то тут зимой, под дождевыми облаками, да еще чуть не ночью? Служанки жались в главных дверях, со свечами, которые они держали сейчас высоко, впрочем, света от них было все равно мало. В воротах, у факелов, которые князь почему-то тоже едва мог увидеть, хотя они-то уж ввечеру должны были гореть и ярко, и светло, стояло несколько стражников, присланных капитаном тет Алкуром. Князь еще подумал, что надо бы поговорить с ними, удостовериться, что за люди, да он не успел, а значит, это нужно было выспрашивать у Стыря… Все это было явственно и различимо, но в то же время князь смотрел на это как бы сквозь толстое, мутноватое стекло, или сквозь дождь, которого не было… Вот только, – что за странность? – сразу же за воротами, и над стенами, по ту их сторону, дождь совершенно определенно моросил, Диодор даже заметил косы капель, которые свивал непонятный ветер.

Да ведь в самом-то отеле дождя не было! Князь понял, что глаза его обманывают… Вот только они его не обманывали – дождь в Парсе шел, а над ними его совсем не было. Только над ними, по границам стен, которые обошли они крестным ходом. И еще, стены вокруг них медленно, неуверенно, не везде ровно и заметно наливались…

Вот тогда князь и понял, что лошади в конюшне как-то слишком уж громко топают ногами по дощатому настилу, что служанки и даже стражники испуганы, что свет этот непонятный становится все пуще, и уже настолько ярок, что едва ли не факелы у ворот затмевает, потому-то он их и не разобрал сразу.

Дальше все сделалось и вовсе небывало. Время будто замерло, вернее, все застыло, как муха в янтаре, но батюшка в молельне дочитал службу, и вышел, решив, что он сделал, что хотел. Тоже осмотрелся, и еще более, как показалось князю, погрустнел. Шепнул одними губами, или так его голос звучал в том свете, который их теперь заливал?..

– Князь, пойдем в дом, тебе лечь нужно, лица на тебе уже не осталось.

Словно и не происходило вокруг ничего особенного, прошли они в дом, служанки чуть не с радостью заперлись, стражники у ворот тоже набились в каморку, где раньше ночами располагался одноногий привратник, и так затопили тамошнюю внутреннюю печку, что стало казаться, будто пристроечка занялась пожаром. Все это князь видел теперь, даже ни во что не вглядываясь.

Его уложили в кровать, батюшка пошел переодеваться, сказал, что по дороге зайдет к посольскому лекарю, который, как оказалось, приехал к Дерпену, но ни во время крестного хода, ни во время молений нигде не показывался. Густибус устроился в кресле, что стояло в княжеской спальне, вытянул ноги в грязноватых башмаках. Ему определенно хотелось о чем-то поговорить.

– Нужно что-нибудь, князь? – спросил он простуженным, сиплым голосом. Или тоже волновался, только вида не подавал. – Ты скажи, я рад буду исполнить.

– Густибус, что это было? – Князь поворочался, устраиваясь удобнее. – Что это может значить?

– Ты о свечении, князь?.. Это просто. Следил кто-то за нами, да так искусно, так сильно… – маг помолчал. – Я должен был бы почувствовать, но вот беда, был настроен иначе, и оттого… А может, издалека следили, только очень издалека, так что обычные магические практики оказались не применимы.

– Откуда? – спросил князь. Он чувствовал, как из него вместе с воодушевлением молитвы уходит и трезвость мысли. – Могли следить, допустим, из Венсена, замка, где ныне принц с принцессой парские воспитываются?

– Не знаю, что и ответить, – отозвался Густибус. – Возможно, князь, что еще дальше. Все же, если я правильно помню карту здешних окрестностей, Венсен не слишком далек. Если бы наблюдали оттуда, я бы сумел… Хотя бы направление почувствовал.

Маг умолк, да так, что князь понял: без его расспросов, он опять не заговорит.

– И что теперь мне думать? – спросил он. – Как мне все это понимать?

– А думай, князь, что хочешь, да только – слежка эта теперь-то ослабеет. Если совсем не исчезнет. Молитва у батюшки нашего оказалась такой силы и направленности, что… Не местным проходимистым и недоучившимся магам с ним соревноваться. Я это тебе вполне доказательно отвечу, когда еще те маячки, что у нас в гостиной были расставлены, проверю. Думаю, что с ними все кончено, нет их больше, и с тем, кто их наколдовал, скорее всего, ныне же случится ве-есьма неприятный приступ. – Густибус как-то очень уж зло протянул слово «весьма», князю показалось, что маг даже сердит на то, что ему, магу со степенями, не позволили снять их ранее. – Это, так сказать, ответ нашего батюшки Ионы на их происки, с отдачей магической силы. – И неожиданно он добавил: – Эти вот магические отдачи были как раз моей дипломной работой в Холмсе, и я в этом кое-что разумею.

– Думаю, что разумеешь многое, – князь вдруг с удивлением обнаружил, что его трясет, попросту, как при высокой температуре, его начинала бить дрожь. – Ты иди, Густибус, тебе силы тоже нужны будут завтра… Если встретишь, пришли мне Стыря.

– Он, поди, служанок успокаивает, – высказался маг. – Ума не приложу, князь, на каком же языке они говорят? Ведь я замечал, Креп совсем им не помогает, они его гонят, наверное, откровенные у них разговоры-то, не для мальчишки его возраста… А все ж, как они друг дружку понимают?

И тогда, словно по мановению продолжающегося волшебства, в спальню просунулась голова Стыря. Он был взлохмачен, глаза у него отчего были шальные, но он был полон энергии и хотел услужить князю. Или поговорить у него было о чем, при виде Густибуса он даже слегка расстроился. Князь это заметил, сказал твердо:

– Ты входи, входи, ты мне еще помочь должен.

Густибус тряхнул своей белесой головой так, что даже Стырь отпрянул, но все же, делать нечего, поднялся, пошел к двери. Оттуда почти холодно поклонился, обиделся, наверное, на прощанье заметил:

– Все ж, я зайду позже, посмотрю, что тут и как.

Стырь закрыл за ним дверь, даже прислушался немного, раздаются ли шаги по коридору. Вот это было лишнее, не мог маг Густибус подслушивать у дверей, как служанка какая-нибудь, это было бы и глупо, и совсем не по его положению, как говорил батюшка, не по его статуту.

– Как там? – спросил князь. И без перехода: – Ты мне что-нибудь теплое приготовь, что-то плох я.

Стырь забегал, принес с кухни две бутыли с горячей водой, потом вздумал было перетаскивать из своей спальни трехногие жаровенки, но тут уж князь его остановил. Тогда только слуга малость успокоился, тоже уселся, но в отличие от мага, на свое любимое место, на сундучке, перед широким подоконником и ясным окошком. И князь понял, что он опять начнет излагать собственные соображения о жизни, только ныне Диодор был рад этому.

– Да-а, – протянул Стырь для начала, – достается нам тут, князюшка. Уж не говоря о слугах этих, из коих иные так бестолковы, что даже я, не самый разумный прислужник, и то удивляюсь – чего ж они не выучились-то? – Он, как уже бывало, подпер щеку кулаком, и речь его стала невнятной, что хорошо вгоняло в сон. – А еще они, князь, боятся. И раньше-то боялись, все думали, что против их вороватого люда у нас и отпора не получится. Теперь, сдается мне, нас побаиваются. А ныне, после этого крестного хода, что батюшка Иона устроил, пуще того будут…

– Какого отпора у нас не получится? – князь не очень-то ясно соображал, трясучка накатывала все сильнее.

– Да от этих бретеров разных, бригантов, или как их по-местному… О них же среди простых людей тут такая слава ходит, что с ними никто и сладить не сумеет. Они знаешь как удивились, когда мы их чуть не снопами положили? А теперь еще и чудеса, что с крестным ходом проявились.

– Густибус сказал, что батюшка так службой всю местную магию подавил. Хотя, конечно, это уж слишком заметно проявилось.

– Нужно будет, князюшка мой, так-то вот почаще обходить. И может, даже не внутри стен, а снаружи.

– Тебе дай волю, ты тут и монастырь устроишь, – все же хотелось, чтобы таких серьезностей не было, поэтому князь проговорил вдобавок, – только смешанный, чтобы служанок не изгонять.

Стырь хмыкнул. Князю было уже так нехорошо, что он даже не понял, искренне это, или его ординарец так к нему подлизывается.

– А что, стены есть, батюшка Иона тоже есть… Можно и монастырь. Если тут такое гнилое место, тогда уж лучше и без служанок обходиться. Тут же город большой, кого угодно поднанять получится, и мужчин, чтобы они кашеварили или, скажем, портомойничали.

– Ты лучше скажи, стражники тебе как показались?

– Да никак не показались. Глупые, в городе служить только и обучены, нет в них… не знаю, как сказать, князюшка, но они опасности не разбирают заранее, и службу не разумеют, и оружие содержат так, что я бы от Титыча не одну зуботычину за это схлопотал в прежние времена.

– Что-то я сержанта такого у нас по службе не помню?

– Так это дядька мой, он меня еще до службы строжил, он с батюшкой твоим, князем Полотой, на войну ходил, пока ему ногу не покалечило. Он сейчас, поди, при матушке твоей, так что разминулся ты с ним как-то.

Дальше князь не услышал, потому что уснул. Хотя по-прежнему разбирал голос Стыря, который долго еще что-то излагал и, похоже, спорил со спящим князем.

А потом, уже перед утром, у него возникло странное ощущение, которое было непросто понять, и уж совершенно невозможно было передать. Ему сквозь сон стало казаться, что он неким образом отделился от самого себя же, что он расстался с телом, и взлетел над всем Парсом. И открыл, что люди продолжали жить в нем своей жизнью, что было в городе очень много всего, о чем князь никогда бы не догадался, если бы вот так не… вышел из своего тела. Кто-то задумывал мелкие, неинтересные интриги против своих близких, иногда и родных даже, потому что хотел стать кем-то иным, не похожим на себя. Кто-то мечтал о любовном приключении, которых и так, вообще-то, бывало немало, но все же хотело чего-то еще, нового и необычного. Кому-то мнилось, что с богатством разрешатся все трудности жизни, все злоключения, какие этих людей постигали, но и это было не так, потому что любые деньги не могли принести успокоенности и радости, которых эти вот жадные уже не понимали, просто разучились принимать это во внимание, как разучиваются иногда разговаривать на другом языке, если долго им не пользоваться. И было много чего другого…

Это и была жизнь, которую князь так вот неожиданно стал понимать чуть не всю целиком, во всем ее бурном, а иногда и унылом великолепии, либо даже во всей ее убогости и жалкости. И он слегка испугался этого состояния, хотя отлично понимал, что ничего плохого с ним лично в этом сне произойти не может.

Он запомнил этот сон, и раздумывая над ним, решил что попросту слишком много с ним за один день случилось необычного, магического, а это просто так не проходит, это способно воздействовать на такие стороны и струны человеческой природы, что остается с этим только примириться, и довольствоваться тем, что происходило это все же во сне, не наяву, и возможно, никогда больше не повторится. И лишь тогда он понял, что это был сон, который уже оказался ему знаком, он к князю Диодору уже приходил, и вызывал почти такие же мысли прежде, после просыпания.

Оттого и утро настало как-то незаметно. Князь поднялся, умылся, побрился даже, приоделся как следует, спустился к завтраку, и почти половину всего завтрака жевал, не чувствуя вкуса, не замечая своих сотрапезников, едва сознавая, где находится. Лишь Густибус вывел его из этой зачарованности, объявив, что ночь прошла куда как беспокойно.

– Почему? – спросил князь.

– Так ведь к Дерпену врача местного три раза пришлось звать. Он и впрямь был… нехорош, – пояснил маг. – Оказывается, лекарь разбирается в своем ремесле, ожидал этого и готовился даже. Вот и прилег у нас в какой-то каморке, где ему мейстерина постелила.

– Что с Дерпеном? – опять спросил Диодор.

Батюшка к разговору интереса не проявлял, как жевал свои блинчики с медом, так и продолжал, должно, и сам поднимался к раненному воину, или успел уже переговорить с врачом.

– Утром врач сказал, что опасность еще не миновала, но теперь дело пойдет на поправку, потому что Дерпен борется. И пусть медленно, но выздоровеет.

– Жаль, что медленно, – отозвался князь, едва не с удивлением ощущая, что и сам начинает чувствовать вкус пшенной каши с молоком, которую щедрой рукой наложила ему в тарелку мейстерина этим утром. – Он был бы нужен.

– Ты князь и сам не до конца здоров, – буркнул батюшка.

– А что же лекарь этот с нами за стол не сел? – спросил князь рассеянно. – Заодно бы и познакомились.

– Спит, – коротко отозвался батюшка.

Тогда в гостиную, где они, оказывается, находились, вероятно, потому, что магические маячки слежения после молитвы батюшки растаяли, испарились без следа, исчезли, как будто их и не было никогда, строевой походкой вмаршировал Стырь, который был хоть и в небрежно застегнутой рубахе, но все же выглядел молодцом. Лишь одно и было неладно, что он казался каким-то сырым, вероятно обходил стражников, мельком подумал князь.

– Там… притащили кого-то к нам на носилках здешних.

Густибус фыркнул, батюшка спокойно и едва ли не устало усмехнулся. А Диодор так посмотрел на Стыря, что тот тут же стал поправлять рубаху и застегивать пуговицы камзола.

Это оказался Атеном, сегодня он был без повязки вокруг головы, но зато звенел шпагой, которую поправлял все время, привыкая к этому новому для него атрибуту наряда. Князь догадался, что куртье после ночного боя решил сделаться крутым воякой, и начать изучать шпагу как полагается, с тренировками. Шпага подходила к его длинной фигуре не больше, чем морской парус обычной деревенской телеге.

– Князь, – заговорил Атеном, после непременного ритуала раскланиваний, – к нам в посольство прибег… Прибежал посыльный из Лура от казначея его величества с просьбой незамедлительно с тобой переговорить.

И Диодор снова, как по приказу, ощутил, что нога начинает разбаливаться, мешая ему ходить и даже раскланиваться принятым тут образом. Ему бы, по всему, следовало устроиться перед камином, с книжкой какой-нибудь для вида, подумать о том сне, в котором могло оказаться и что-то любопытное, даже полезное для расследования, потому что голова у князя на удивление хорошо работала в том-то сонном состоянии, но приходилось все отставить, и заняться выполнением нелепой просьбы.

– Атеном, напомни-ка, как его зовут, – попросил князь.

– Казначея Парского королевства, главного распорядителя королевского двора зовут сьер Тампа тет Копмусат, граф Сасумон, граф ла Винж, барон…

– Как его зовут при дворе, – перебил куртье Густибус.

– Графом Сасумонским. И он весьма влиятельная фигура.

Далее князь опять отвлекся от окружающего, оделся механически, словно деревянная кукла, с помощью Стыря, который заметил повадку Диодора этим утром и бросился помогать. Но одевался, должно, не очень быстро, потому что когда вышел, на их невысоком крылечке, всего-то в две ступени, топтался Густибус в полном параде, и Атеном, разумеется. Куртье пояснил:

– Князь, ты будешь добираться до Лура в посольских носилках. И отнесут тебя назад, как князь Притун приказал.

– А ты как же?

– А я, – куртье повесил голову, – невелика птица, так у вас на рукве говорят, пешком потом уж как-нибудь.

Тащиться в носилках князю вдруг понравилось, вот только он вспоминал, как доложил о них Стырь этим утром, и не мог не улыбаться. Но все равно ему нравилось, даже нога стала немного утихать.

Ждать пришлось недолго, но все же пришлось. Когда их потом ввели в какую-то совсем уж аскетично обставленную светлицу, князь даже подумал, что опять ждать придется, не может же быть таким рабочий кабинет – тут даже полок с бумагами не было. Но это оказался именно кабинет королевского казначея, графа Тампы Сасумонского. Он и сам сидел в углу кабинетика, да так скромно и тихо, что его и заметить было мудрено. Но когда он поднялся, когда Диодор вгляделся в него, стало ясно, что скромность в этом человеке никак не отражает его внутренней силы.

Он был, пожалуй, что невысок, в очень странном длинном парике, который не столько прятал, сколько подчеркивал лысину под ним, наверное, голую, как Сухая степь в Рукве, без единого волоска. И глаза у него были красными, они хорошо подходили к этой лысине и всему этому лицу, такому же красному, но в них едва ли не как на иных шпалерах, развешанных по стенам Лура, горела привычная, едва ли не лютая ярость. Сразу начинало казаться, что спокойным этот человек не бывает никогда, и к этому, вероятно, уже все привыкли, даже король Фалемот ди'Парс.

– Принц, – заговорил граф даже не дождавшись, когда же пришедшие закончат кланяться, прежде всего, куртье, разумеется, – по дворцу была распространена сплетня о том, что из Империи к нам будет выслан какой-то заем, о котором я, казначей короля, да живет он вечно, не имею ни малейшего понятия.

Прежде всего князя удивил в устах столь примечательной личности оборот о вечной жизни парского короля. Нет, конечно, в прежние-то времена его употребление считалось не просто уместным при любом упоминании государя, но и обязательным. Вот только обычай этот уже давно стал отмирать, и теперь даже простолюдины его не придерживались, а тут его использовал… явно не последний человек в государстве, и по титулам, и по должности.

– Меня предупредили, что это должно держаться в секрете, – вымолвил князь.

– В каком секрете? – едва не заорал граф-казначей, становясь мигом похожим чем-то неуловимым на маршала Рена. – Уже весь двор знает, а те, кто еще не знает, узнают в ближайшие же часы!

– И маршал был об том предупрежден, – добавил князь, как бы не заметив вспышки графа.

Королевский казначей определенно попробовал взять себя в руки.

– Секреты у нас специфические, принц, и тебе следовало бы это знать. Неужто посол Империи, принц Притун не инструктировал тебя?

– У меня не было сомнения, что уж маршалу я могу довериться.

– Но я ничего не знаю об этом займе, принц. Еще раз – ничего, – граф почти проскандировал последнее слово, будто это что-то да обозначало.

– Об том, будет ли заем, и каковы его размеры, я ничего не знаю, – скромно отозвался князь, даже потупился слегка, хотя это и было неучтивостью. – Мне приказали лишь узнать пути, безопасные пути возможной доставки чего-то, и это надлежит исполнить.

– Непохоже, – буркнул казначей, – что ты чего-то да не знаешь.

– И отчитываться об исполнении того, что надлежит быть исполненым, мне приказано только перед послом князем Притуном и королем Фалемотом Парским, да живет он вечно… – Князь едва ли не усмехнулся. – Именно в таком порядке, граф.

Королевский казначей прищурил один глаз, почти закрыл его, и сразу стал отчего-то на вид, по крайней мере, еще умнее. Он даже прошел к своему столу, едва не крохотной и тем не менее разноуровневой конторке, за которой можно было писать и стоя, и сидя. Такого предмета обстановки князь еще не видел.

– Вот как, – похоже было, что граф-казначей разговаривал сам с собой, и больше не было в нем ни следа возмущения, тем паче, крика. – Это… меняет дело, пожалуй.

А ведь с ним можно договориться, подумал князь, пусть и пользуется граф Тампа какой-то невнятной репутацией при дворе. Вот только бы сесть куда-нибудь. Он даже сделал жест к креслу, что стояло сбоку от конторки.

– Да, да, садись, принц, – сказал Тампа, не поднимая головы. Оказывается, ему это было не нужно, чтобы видеть своих посетителей.

Густибус твердым шагом дошел до кресла и подвинул его, помогая князю усаживаться. Граф поднял голову.

– Говорят, наши олухи со шпагами недооценили вас. – Он смерил князя сложным взглядом, возможно, тоже пришел к каким-то своим выводам. – И крепко недооценили. Сказывают, у вас и потерь не было.

– Один из наших людей серьезно ранен, граф. Но мы все ж говорили о маршале Рене, который, как оказалось, не вполне сдержал условия нашего договора о молчании по поводу…

– Самый вздорный дурак во всем королевстве, – опять взорвался граф, не дослушав князя. – Так что, сам виноват, принц Диодор, следовало бы знать, коли уж прибыл сюда, к нам, с кем и как именно следует говорить. Вот со мной – можно, – завершил он довольно неожиданно.

– Теперь я и сам это вижу, – князь улыбался уже откровенно. – Как бы там ни было, я прибыл по твоему вызову, и разговариваю… Хотя не слишком многое могу сообщить тебе, граф, но все же не следует и этого недооценивать.

– Об аудиенции у короля Фалемота, да живет он вечно, я знаю, – снова чуть замедленно проговорил граф Тампа Сасумонский и поправил парик, сделав свою лысину еще заметнее. Теперь он откровенно изучал обоих спутников князя Диодора, не решаясь говорить слишком прямо.

Хотя, он мог и не говорить ничего о настоящем деле князя, по нему было видно, что он обо всем догадался. Разумеется, провести его не удалось бы хитрецам и получше князя. А впрочем, князь ведь и не слишком секретничал, лишь говорил все так, что графу самому обо всем полагалось догадываться, такой уж он был человек, казначей короля. Для него это было даже просто и естественно, как другому чихать при простуде, вот только эта специфическая простуда его была, похоже, хронической.

– Ты мне вот что скажи, граф, при дворе нет ли кого, кто еще помнит короля принцем, или даже еще раньше, мальчиком? – заговорил князь, решившись брать эти переговоры в свои руки.

Граф Тампа еще раз смерил взглядом всех троих, и решил им помогать. Диодор от облегчения даже сел прямее.

– Мальчики тоже бывают принцами… – отозвался граф Тампа, но при том думал уже, как и что ответить. – Как не быть? Учителя его… короля нашего Фалемота, да живет он вечно, уже нет, умер лет пять назад. – Граф-казначей даже слегка предался воспоминаниям, недоступным Диодору. – Хороший был человек, звали его Насет тет Сан-Ло маркиз Костумский. Но есть нянюшка его, баронеса Темерия Унашитская, вдова барона Жана-Ива тет Ксав Унашита… – Граф продолжал о чем-то своем размышлять. – Он был моим другом, – добавил он неожиданно.

Это решило дело, князь решился. И даже сам поразился, как у него могла возникнуть такая мысль? Но теперь ее следовало исполнить.

– И где же она?

– Где же ей быть? Сидит в загородной королевской резиденции, там же и наследник престола, принц Бальдур тет Вегетнот ди'Парс и дочь короля, принцесса Никомея тет Вегетнот. Она их тоже опекает, хотя… Скорее уже принцессу, в дуэньях у нее. Все же Темерия – дальняя родня королевской фамилии, только очень дальняя.

– Мне надлежит с нею встретиться. И для того попрошу тебя, грая, дать мне какое-либо рекомендательное письмо к ним. Коли уж ты был другом ее мужа, она тебе больше поверит, чем официальным прочим бумагам.

– Ты что, князь? – насторожился граф Тампа Сасумонский, даже впервые с начала разговора назвал Дидора правильно, по рукве. – Думаешь, она злоумышленница?

– Еще бы хорошо поговорить с принцем и принцессой, – задумчиво проговорил Диодор, словно и не расслышал эти вопросы казначея. – Да, к ним тоже хорошо бы иметь рекомендацию… Это возможно?

– Не понимаю, – вот теперь сьер Тампа разозлился вполне по-настоящему. Уж очень не хотел он подвести свою старую знакомую баронессу Унашитскую.

– Нельзя ли обставить это как визит вежливости, – продолжил князь, будто был скроен из буйволовой кожи в несколько слоев, и никак иначе. – Или хотя бы как любопытство заезжего имперца, который хочет побольше узнать о королевской фамилии Парса, чтобы… Ну, версию-то теперь о том, что деньги на армию должны быть присланы при моем посредстве, мы пока менять не будем.

Вот тут граф опять не сплоховал, вцепился в князя таким взглядом, что тому и вправду не помешали бы кожи буйвола.

– Пока? Так это ты… Ох, князь, если бы не прямое распоряжение государя, да я бы тебя… – Он затих, впрочем, молчание его длилось недолго, куртье за спиной князя лишь успел как-то придушенно перевести дух, да судя по шелесту ткани, вытер пот на лбу.

Граф Тампа, наконец, решился. Поднял голову, посмотрел на князя, словно бы видел его впервые.

– Хитер, имперский посланник по особым поручениям, ничего не скажешь. И где вас таких берут… Впрочем, принц, тебе виднее, как и что совершать, я в этом деле давно уже ничего не понимаю.

– С тех пор, как убили Морштока? – мягко спросил князь.

– Допустим, что так, хотя он передо мной по подчиненности своей сьеру Опрису не отчитывался, конечно… – И так же неожиданно, как за ним князь уже приметил ранее, граф сказал: – А вы бы спелись, принц, с Морштоком. Я имею в виду, ты бы ему понравился. И он, пожалуй, что тебе тоже.

Теперь уже не только Атеном, но и Густибус вполне слышно выдохнул воздух носом. Оба были откровенно не рады, что вошли в этот кабинет с князем, а не остались в приемной, но формально могло показаться, что состояние и рана Диодора того требовала. И все же у графа Тампы с имперским посольством теперь могли возникнуть некие… трения. Уж очень явно князь надавил на графа, и тот, как ни удивительно, этому поддался.

– Поступай как знаешь, князь. Сегодня же ввечеру пришлю тебе письма к… указанным тобой особам.

– Еще одно, граф, – сказал князь, поднимаясь на ноги. – Ты знаешь легенду об оборотне, который где-то на юге обокрал арматорский дом?

– Разумеется, принц, – похоже было, что сьеру Тампе было о чем подумать, о чем-то своем, казначейском, без сомнения, но он терпеливо слушал Диодора, не выпроваживал его малозаметными, но такими действенными тут, в Парсе, жестами высокопоставленного чиновника.

А ведь, пожалуй, его и не Тампой зовут, подумал некстати князь, это мы на рукве привыкли все огрублять, плохо прислушиваясь к здешнему звучанию даже имен, даже таких вот… влиятельных по всем статьям персон. Возможно, зовут его Томассио или Томф.

– Мне хотелось бы, граф, чтобы ты, как известный человек в королевстве, дал мне такое же рекомендательное послание к человеку, который мог бы мне всю эту историю рассказать, что называется, из первых рук.

– В самом графстве Леже я никого не знаю, из влиятельных дю Карбов никого не осталось… А вот в Натене я, пожалуй, могу тебя рекомендовать, – настала очередь графа Тампы улыбнуться, хотя сделал он это неохотно, – епископу Норминусу тет Сен-Роберу.

Что стояло за этой улыбкой князь не понял. И не пытался понять.

– Если он осведомленное во всем произошедшем лицо…

– Он весьма осведомлен, – уже жестковато проговорил граф Тампа без тени улыбки. – Если тебя интересуют безопасные пути доставки чего-то, чего ты не знаешь, это будет, на мой взгляд, несколько необычно. Но… в остальном у тебя никаких неприятностей не будет.

– Если ты, сьер Тампа, мне поможешь, тогда и я в том буду уверен, – согласился князь.

– Письма у тебя будут, как я и обещал, к вечеру, – твердо, завершая этот разговор, произнес королевский казначей.

23

Письма, однако, прибыли не в тот же день, а к вечеру следующего. Князю это оказалось на руку, он даже выспаться успел, и нога его отпределенно подживать начинала. Правда, он заподозрил тут некую интригу своих компаньонов, придержавших письма, но выяснять ничего не стал.

Впервые после Мирквы он отдохнул и почувствовал себя спокойным. Даже спал так, что из кровати вылезать не хотелось. И оттого пришло ему в голову, что неспроста так выходило, могло оказаться, молитва батюшки не только обелила, очистила их отель, но и сняла что-то, что за неимением другого обозначения следовало назвать все же порчей, наведенной на них неизвестно кем и неизвестно для какой цели.

Он даже обсудил это с Густибусом, но тот стал отнекиваться, мол, слишком это незнакомая ему магия, и деревенская какая-то, не стоит над тем голову ломать. Батюшка на такие же расспросы кротко отозвался, что молитва лишней не бывает, и если удалось ему, к счастью, помочь им, то и хорошо, а подробностей он не знает и знать, Бог даст, никогда не сподобится.

И князь решил, что следует все же приниматься за дело. Тогда он, организовав через незаменимого Атенома на второй день после разговора с Тампой, прибытие эскорта, состоящего из трех конных гвардейцев во главе с уже знакомым ему молодым графом Семпером тет Нестелеком, отправился в королевский замок Венсен.

Ехать было весело, непролазная грязь, которая так невыгодно зимой отличала Парс от Мирквы подмерзла и стала твердой. Причем сделалась не совсем каменной, как бывает на Рукве в морозы, а удобной для коней, рассыпающейся, об которую и кони ноги не били чрезмерно, а ступали без опаски увязнуть или забрызгать всадника до самых ушей.

Выехал князь без помощников, у остальных тоже были дела и заботы. Дерпен, понятное дело, выздоравливал, и следовало дать ему еще нельку-другую времени, батюшка должен был помогать ему в том, у него неплохо получалось, не хуже, чем у посольского лекаря, а маг снова засел за свои книги, исполняя приказ князя вызнать как можно больше про оборотня. Вот про Стыря князь серьезно призадумался, брать ли его с собой, ведь ординарец мог пригодиться в этой поездке, да еще как. Но все же оставлять отель совсем без доверенного человека, годного к бою, не решился, к тому же, следовало приглядывать за охраной, приданной им из дворца, Стырь для этого отлично подходил, и потому князь решил обходиться без него.

Раздумывая о том, как он все-таки привязался ко всем людям, прибывшим из Империи с ним сюда, в Парс, он с четырьмя гвардейцами миновал заставу, которая по старинке называлась в честь каких-то ворот, вероятно, бывших тут некогда, и вдруг засветило солнышко. Князь не видел его, почитай, уж неделю, а потому обрадовался яркому свету, как и каждый радовался бы на его месте.

Да и что могло быть лучше? Перед ними простиралась дорога, забот никаких срочных у князя на душе не было, дома, выстроенные на местный, весьма солидный манер, довольно скоро стали редки, как и телеги с повозками, груженные разным необходимым городу товаром, как и люди, порой удивляющие его необычностью своей зимней одежды, а вокруг все шире стали раскрываться сначала небольшие участочки при домах, потом уже и поля, которые делались привольнее с каждой милей пути. А потом появились уже и рощи, обещающие со временем смениться если не настоящими дикими лесами, то уж, по крайней мере, такими зарослями, которые могли со скидкой на здешнюю безлесность их несколько заменить. И еще вокруг поднялись холмы, на которые князь смотрел с удовольствием после последних недель, проведенных в тесноте города.

Кони у гвардейцев оказались не слишком выносливые, или были все же застоялые, привыкшие только к малым городским перебежкам от одной конюшни до другой, поэтому они уже через час-другой стали от Самвела отставать. И то сказать, коню князя передышка пошла лишь на пользу, он и отъелся как следует, и отдохнул, а потому рвался вперед, словно спущенный с тетивы арбалетный болт, за его-то прытью и привычкой к дальним переходам, иной раз на многие сотни верст с редкими привалами, лошадкам гвардейцев было не угнаться.

Поэтому кавалькада несколько растянулась по дороге, и лишь чалая кобылка графа тет Нестелека еще пыталась угнаться, как говорят лошадники, за темно-караковым в гречку здоровенным Самвелом, который легко нес князя, оказавшегося во главе их отряда. Но может, граф и удержался бы за князем, да вот необходимость все время оглядываться назад, на трех подчиненных ему бедолаг, придерживала его, а на иных поворотах он и вовсе останавливался ожидать их.

Князь смилостивился, тоже стал придерживать коня, поэтому в кучку они все же сбились, хотя теперь гвардейцы сознательно держались позади, может, застыдившись своей неторопливости, либо из-за обычного в солдатах чинопочитания. Князь, представлявший примерно, куда им следует держать направление, спросил все же графа Семпера для верности:

– Граф, как думаешь, когда мы до Венсена доберемся?

– С твоей скачкой, принц, полагаю, недолго после полудня.

Диодор привычно уже попросил юношу называть его не принцем, а князем, и пояснил ровным голосом:

– Это не скачка, граф Семпер. Если все по-моему обернется, скачка впереди будет.

– Все же попрошу тебя, кня-яс, – юноша все же неправильно произнес обращение, – сбавить ход. Наши-то лошадки… – он даже засмущался немного от вынужденного признания, – вровень с твоим конским «богатыр» идти не могут.

Он и руквацкое слово «богатырь» произнес с акцентом, но попытка была неплохая. Может он и впрямь таков, каким кажется, подумал князь, приглядываясь к юноше, – неглупый, в меру добродушный, спокойный и любопытный к людям. После этого внутреннего, неприметного посторонним признания друг друга завязалась беседа. Начало, как со всеми служивыми, князь положил простым вопросом:

– Каково тебе служится, граф Семпер?

– Если такое возможно, кня-яс, обращайся ко мне по моему нынешнему чину – сержант. На лейтенантский-то патент, пока в той же роте служит мой брат, мне рассчитывать не приходится.

– Чего так?

– У нас есть такое неписанное, но неукоснительное правило, что старший родственник или наследник фамилии должен иметь как минимум на один чин выше. А раз я – младший, тогда… – Он даже вздохнул, но видно было, что с этой неудачей он давно смирился и не придавал ей чрезмерного значения.

– Ничего, Семпер, все у тебя еще впереди, и чины, и почет, и уж конечно офицерские патенты.

– Я бы мог, конечно, – продолжал свое граф, оглянувшись и убедившись, что никто из подчиненных его слышать не мог за дальностью, – перейти в армию, но служба там – не сахар, как и тебе, кне-ес, должно быть, известно. Да и служить меня с детства приучили там, где приходится, а не там, где хочется.

– Но все же почета в королевской гвардии, поди, поболе выходит?

– Не скажи, кнес.

Совсем он от этого слова отбиваться стал, уж лучше бы по-своему обращался, решил Диодор, граф даже два раза одинаково его произнести не умел.

– Тогда так, Семпер, обращайся ко мне по имени – Диодором меня зовут… А что не так в гвардейской-то службе?

– Видишь ли, принц Диодор, род у нас хоть и не самый знатный, но все же в королевстве известен. Служить с таким именем тяжко, я даже подумывал себе какое-либо простонародное прозвище взять, да брат не позволяет. Говорит, что нас должны знать просто потому, что мы есть, что мы служим и что приближены к королю, да живет он вечно, – граф озорно блеснул глазами, когда произносил эту присказку, должно быть, рассчитывал, что князь примет ее за шутку, хотя бы и своеобразную. – Вот только приближенность эта – ни Богу свечка, ни черту кочерга, как у вас говорят.

Князь посмеялся, оценив знание графом простонародных руквацких поговорок.

– Неужто небогата эта служба?.. Давно ли получали денежное довольствие? – напрямую спросил князь.

– Давно, принц, даже не припомню когда. Прежде, бывало, по три, а то и четыре раза в год получали, каждый раз к новому сезону. Теперь, сказывают, даже на весеннюю выплату в будущем году не приходится рассчитывать.

– Чем же весенние деньги так нехороши?

– Деньги как раз хороши всегда, плохими не бывают… Но сомневаются у нас многие, что мы их дождемся. А после зимы всегда нужно многое купить из обмундирования, из пропитых-проеденных вещей… А то и в поход, если он случится, отправиться будет не с чем. – Они отмахали чуть не четверть версты, пока граф снова заговорил. Князь его не торопил, ждал, чтобы Семпер сам обо всем, что думает, рассказать решился.

– Перед зимой не дали, прошел слух, что менять будут что-то по армии, и лишь тогда нами займутся. Против этого никто особо не возражал, в городе у многих есть иные возможности на житье денег добыть, да и из имений многим присылают, у нас – все же гвардия, на те подачки, что от службы перепадают, почти никто не живет… Но ведь весной-то – вовсе необходимо! Вот мне долги нужно отдать, за постой квартирохозяину заплатить, нужно седло новое, прежнее я проиграл в кости, это вовсе у брата взял, шпагу следует править, а то я, почитай, ее в фехтовальном зале избил всю, одежда под новые манеры необходима, чтобы достойно при дворе появляться. А теперь – что?

Что-то непривычно было от фериза слышать такие слова, они всегда, при любых, даже и неблагоприятных обстоятельствах скрывали свои неудачи, так были воспитаны, такая у них была особенность поведения… Что-то тут было не так. Поэтому князь спросил напрямую:

– И почему же весенней выплаты не будет? О чем говорят среди гвардейских?

Но юный граф уже и сам сообразил, что слишком разоткровенничался перед этим имперцем, и умолк, даже губы надул, изображая, что от холодного ветра в лицо. Но вовсе не ответить было бы невежливо, и он отозвался, уже отворачиваясь назад, к своим сослуживцам:

– Ничего я не знаю. А говорят разное, может, и неправда это.

Значит, известия о воровстве, о том, что казна пуста, не секрет, по крайней мере, для гвардейцев, решил князь. И всю оставшуюся дорогу раздумывал над этим, вот только не слишком плодотворно.

Миновав три или четыре небольших городка, в каждом из которых жителей было не больше, чем в какой-нибудь рядовой руквацкой деревушке, они выехали на совсем уж другую дорогу. Тут и тополя местные, растущие ввысь, были ухоженными, и поля представлялись не для урожая, а чтобы радовать глаз да пустить коня прямо по жниве, и под копытами их лошадок появилась брусчатка. Они подъезжали. Замок Венсен оказался куда ближе, чем князь полагал, примерно так же, как на Миркве кесарев дворец в Звенийске стоял.

Вот только от загородной резиденции кесаря, устроенной в лесу и относительно небольшой, Венсенский замок отличался тем, что был широким, со многими, раскинутыми окрест постройками, с садами и парками, которые были получше ухожены, чем иные из цветников. И дорога сделалась вновь грязной, чувствовалось, что тут то ли климат мягче, то ли разъезжали поболе, чем по местным дорогам, хотя это и было странно.

Сам дворец показался князю сначала излишне простым, чуть ли не как казарма какая-то, но приглядевшись, в изогнутом дугой строении он увидел и частички украшательства, то там, то здесь из здания вырастали башенки, пристройки, а совсем уж сбоку виднелся зимний сад, состоящий сплошь из стекла и казавшего издали тонкого переплета, поддерживающего прозрачные стены.

Тут же их остановили двое стражников, одетых причудливо, как на старинной картинке, в штанах с буфами, в расписных неведомыми зверями камзолах, и в плащах, в которые не постыдился бы нарядиться ярмарочный скоморох. В руках у них были, тем не менее, мушкеты, только похожие на дорогие охотничьи, с гравировкой по стволу и накладками на ложе, блестевшими, как хорошее столовое серебро. И патроны у этих двух были не уложены, как полагается, в сумку, а висели чередой сверкающих стаканчиков, будто причудливые подвески, на специальной портупее.

Трое гвардейцев остались при конях и с одним из разодетых стражников, а другой, не чинясь, провел князя Диодора и графа в немалый, залитый солнцем зал, пристроенный к основному зданию. Тут был огромный камин, холодный, почему-то показавшийся и бессмысленным, как старая и пустая кастрюля. Но перед ним оказалось немало диванчиков, кресел и даже восточных пуфов, на которых тоже можно было сидеть, если бы они не выглядели такими чудными.

Спустя всего лишь несколько минут откуда-то – в этом огромном зале мудрено было заметить все двери – появился суховатый пожилой морщинистый человек, державшийся так важно, будто он был канцлером небольшого королевства. Не представляясь, он резковато раскланялся, потом принял письма, которыми Диодора снабдил королевский казначей. Прочитав печати, и узнав, кому они предназначены, он удивился, но выразил это лишь поднятой вверх бровью, и удалился.

А что же, подумал князь, даже с этими письмами тут могут и не принять его. Но задавать подобный вопрос графу, расположившемуся на небольшом диванчике и определенно приходящему в себя от немилосердной для него скачки, он не стал. Зато потом все получилось неплохо. Опять, неизвестно откуда в зале оказалась невысокая, тщательнейшим образом причесанная старушка, с живым и добрым лицом, которая отчаянно для своего возраста поспешала к князю. За ней следовал давешний пожилой распорядитель, и по тому, как он порывался помогать старушке, а то и утишить ее семенящую походку, было видно, насколько он к ней по-дружески расположен.

– Баронесса Унашитская, – представил старушку распорядитель, и с графом, мигом вскочившим на ноги при появлении новых персон, они отошли в сторону.

А ведь она не такая уж и старушка, подумал князь, раскланиваясь и попутно вглядываясь в немного встревоженные глаза баронессы. Пожалуй, лет ей не намного больше, чем матушке, или даже меньше, просто она не привыкла принимать незнакомцев.

– Баронесса, – начал князь, хотя ему отчего-то было неловко, – я попрошу тебя не волноваться. Ничего страшного не происходит, просто я…

Старушка вдруг улыбнулась, и такая еще женщина в ней проявилась разом, что князю и самому стало удивительно, как он несправедливо подумал о ней всего несколько мгновений до того.

– Я знаю, что ты скажешь, молодой человек. Ты исполняешь приказ, и тебе надлежит что-то узнать. – Она осмотрелась. – Давай сядем. Тебя представили как князя из Империи.

– Точно так, я князь Диодор Полотич Ружеский, сотник имперских войск, прибыл сюда по распоряжению Тайного Приказа Империи…

– Сотник, – баронесса Унашитская не спрашивала, она пробовала слово на вкус, – это ведь не очень высокий чин, что-то вроде поручика?

– Это казачий чин, баронесса, – отозвался князь, усаживаясь напротив своей собеседницы, выбравшей местечко под высокими окнами, в которые светило солнце.

– Ого, даже казак! – Баронесса смотрела на Диодора с такой смесью деланного испуга и чистейшего любопытства, что князь едва не засмеялся. С этой… старушкой все же, ему было отчего-то и весело, и спокойно. – Была я знакома с одним вашим казаком, атаманом… Как же его звали?.. Нет, не помню, давно это было, и память моя стала уже не та, что в прежние времена.

– Баронесса, вот к памяти твоей я и приехал обратиться, – сказал князь, и подумал, что его фраза на феризе звучит, должно, не слишком грамотно. Но баронесса снова лишь улыбнулась, и продолжала его разглядывать. Она заметила его заминку, и тут же по-своему пришла на помощь.

– А мне передали, что ты хочешь видеть принца и… Только с принцессой Никомеей тебе придется несколько осторожно разговаривать, она не привыкла к новым людям. Даже если все это делается по приказу… – фразу она произнесла с отчетливым вопросом.

– Да, все это делается по прямому распоряжению его величества короля Фалемота, – и князь добавил, про себя усмехнувшись: – да живет он вечно.

Баронесса сразу успокоилась, слова князя ей было достаточно, чтобы больше не думать, что тут таится какая-то интрига, которая может принести какие-либо неприятности ее воспитанникам.

– Хотя те письма, что ты привез, составил мой давший друг Тампа, – уронила она.

– Так получилось, баронесса.

– Называй меня госпожой Темерией, я уже давно отвыкла чиниться с людьми… столь молодыми, как ты. Задавай свои вопросы.

– Слушаюсь, госпожа Темерия. Только прошу тебя отнестись к моему вопросу столь же внимательно, как если бы спрашивали по очень настоятельному делу, – опять не вполне правильно получилось, подумал князь, что-то у него с официозными фразами на феризе было не так, как должно.

– Отвечу со всем тщанием, – отозвалась Темерия Унашиткая, снова показав свою чудесную улыбку. – Очень весело тут, – она мельком обозрела весь зал разом, – говорить столь официально. Так что же, принц Диодор?

– Кто из людей, очень хорошо знавший короля Фалемота в юности, или даже в детстве, остается в достаточной силе, чтобы?.. Чтобы отдавать распоряжения, которые касаются самых важных для королевства обстоятельств?

– Полагаю, что таких людей немного, князь.

Несмотря на возраст и видимую доброту, баронесса отнюдь не утратила остроты ума и хорошей, правильной реакции в разговоре. Она немного посерьезнела, но улыбка все же таилась в ее глазах – вероятно, она находила забавным, что такие вот молодые люди, как князь, а возможно, и вообще все вокруг нее, занимаются какими-либо важными для королевства обстоятельствами.

– Полагаю, таких людей всего лишь двое. Это, без сомнения, виконт… То есть, ныне герцог Кебер, и вторым будет герцог д'Окр. – Она немного подумала. – Да, Кост д'Окр тоже должен быть назван. Хотя, по-настоящему короля в детстве знал лишь Кебер. Они ведь родственники, одной крови, и воспитывались вместе, и были, насколько я помню те времена, – она так улыбнулась, что князю стало ясно, она помнит их куда лучше, чем то, что произошло, к примеру, на прошлой неделе, – друзьями не разлей водой. Так говорят у вас, в Империи?

– Так говорят, – согласился князь, удивившись отчетливому руквацкому произношению баронессы. – А чем вызвана твоя оговорка по поводу герцога Кеберского?

– Так ведь он получил титул герцога специальной грамотой короля Фалемота, – небрежно отозвалась баронесса Темерия Унашитская. – Они троюродные братья и друзья, и король Фалемот сделал его герцогом лишь недавно, это был, как бы, его подарок к свадьбе.

– Я встречался с герцогом Кеберским, хотя, следует признать, это получилось неожиданно и ненамеренно, но суждения на его счет у меня сложились.

Совсем неожиданно баронесса нахмурилась, оказывается, она умела и так.

– Как я слышала, женился он странно. И хотя в супруги ему досталась достойная женщина, графиня из нашего старого рода… Но видишь ли, она откуда-то с юга, а южане – известные весельчаки и гуляки. – Она о чем-то сама с собой спорила, вероятно, потому что добавила: – Нет, он не уронил себя браком. И богата она оказалась настолько, что теперь двор Дренчена один из первых среди всех наших соседей… Но говорят, он пьет. А просто так этого не бывает. Люди его склада начинают безобразить, когда не встречают любви или понимания, молодой человек.

Суждения у баронессы, по всему, оказались весьма твердыми, незыблемыми даже. Для воспитательницы королевских потомков это было, разумеется, необходимо.

– Баронесса, ты назвала его?.. – Она поняла.

– Он носит имя Дренчена тет Сопаты герцога Кеберского, князь. Но он с детства настолько не любил ни имя свое, ни самый свой род, что за ним как-то постепенно установилось имя всего лишь по его… герцогству.

– Понятно. А ныне Кеберский и герцог д'Окр часто бывают при дворе?

– Реже, чем им бы того хотелось, как я думаю. Но все же гораздо чаще, чем это бывает у государей вообще, тем более, у государей, чьи земли соседствуют. И дружба их, князь, я уверена, редко омрачается какими-либо расстройствами или интригами.

– А их жены? – спросил князь, будто бы по варварской имперской привычке утратил необходимую меру учтивости.

– Наша королева умерла, супруга д'Окра, как сказывают, ведет очень отвлеченный от него образ жизни, они могут не встречаться месяцами, я думаю… Про герцогиню Кеберскую я знаю так мало, что не могу ответить на твой вопрос.

– Баронесса, не могла бы ты припомнить что-то особенное про этих троих? Нечто, чего обычно не любят вспоминать, но что было им свойственно в прежние годы?

– И что стало определяющим их качеством в нынешнем их положении, не так ли? – закончила вопрос Темерия Унашитская. Она подумала. – Нет, вроде бы, ничего… Вот разве что?.. Лет с восьми и почти до отрочества наш нынешний король, а в те времена принц-наследник, страдал необычным недугом…

Она умолкла, рашая, стоит ли говорить об этом. Наконец, она тряхнула головой, и продолжила:

– Он страдал лунатизмом, возможно, страдает до сих пор. Насколько я знаю, это с годами проходит, но не у всех. Это единственное, что я могу припомнить.

Князь сидел, затаив дыхание, и одновременно, опасался, что это будет слишком заметно. Для того, чтобы не показать своего напряжения, он спросил снова:

– Его лечили от этого… недуга?

– Разумеется. Насет Костумский, прежний учитель государя, ныне покойный, потратил немало времени, чтобы найти подходящих врачей, способных справиться… с этой неприятностью. Одно время это казалось невозможным сделать, но после все обошлось. – Вот тут баронесса снова нахмурилась. – Я не вполне понимаю, князь, чем вызваны эти расспросы? Неужто король Фалемот сам не знает, как давно это было и как это, в сущности, незначительно?

– Кажется, он и сам уже не помнит об этом, баронесса.

– Я так и думала, – внезапно, она поднялась, зашуршав своими юбками, гордо вздернув свою седую голову, но все же улыбнувшись. – Если у тебя, князь, больше нет вопросов, я пойду выясню, примет ли тебя принцесса.

– Меня так же устроила бы встреча и с принцем Бальдуром.

Баронесса повернулась к седому распорядителю, который сидел в сторонке и о чем-то негромко разговаривал с графом Семпером.

– Жан, узнай пожалуйста, не будет ли принц так любезен, чтобы принять нашего гостя из Империи для ничего не значащей беседы?

Так свои расспросы Диодор ни за что не определил бы, но баронесса Темерия лучше знала характер своего воспитанника, и потому решил не протестовать. Князь остался с графом наедине.

– Унашитскую у нас все очень любят, – сказал граф. – Когда она приезжает в Лур, всегда выстраивается почетный караул, предусмотренный лишь для коронованных особ. – Он улыбнулся. – Ей такие приемы очень нравятся.

Спустя несколько времени в зал, где они находились, снова вошел Жан, чему князь совсем не удивился. Он попробовал по лицу распорядителя понять, примет ли их принцесса, и еще за десяток шагов понял, что этому не бывать. Распорядитель поклонился еще раз и строго сказал:

– Принцесса сейчас занята, мессиры, но она будет сегодня на ужине. Если вы соблаговолите остаться, она, без сомнения…

Князь уловил брошенный искоса взгляд графа Семпера, юноше очень хотелось остаться, но князь думал об ином. И почти не надеясь на достойный ответ, он спросил о принце.

– С принцем все просто, – отозвался Жан. – Он сейчас играет в воланы в спортивном зале, и если не ушел оттуда, уделит вам внимание.

И Жан, не добавив более ни слова, отправился куда-то в угол всего этого залитого солнышком зала, из которого уходить совсем не хотелось, хотя бы и складывались тут разговоры у князя не самым лучшим образом. Они прошли по каким-то коридорам, сплошь увешанным старыми доспехами, щитами и оружием, потом перешли в анфиладу комнат, забранную таким количеством шпалер, что они висели перекрываясь краями, как черепица. А затем все трое сразу оказались в зале, похожем на крытый манеж, казавшийся низким из-за своей ширины, по сравнению с которотым то место, где князь разговаривал с Темерией Унашитской представлялся чуть не обыкновенной комнатой.

Принц Бальдур ди'Парс действительно играл в воланы, и уже давно, настолько, что рубашка его потемнела от пота, да и к лицу его прилипли пряди темных волос, выбившихся из короткой косицы на затылке. Едва они появились, принц закричал, оказалось, он сделал очень удачный удар, и его противник, мальчишка едва ли не деревенской наружности, с отчаяньем закричал:

– Так нечестно! Я видел…

– Видел, только отбить не сумел, – торжествующе отозвался принц, повернулся к новым людям в зале и пошел к ним.

Перед князем и графом Семпером принц Бальдур все же посерьезнел, даже сделал попытку раскланяться, но ракетка для воланов не очень-то подходила для церемоний, она была слабой заменой положенной в таких случаях шляпы. Впрочем, принц мог бы раскланиваться и не снимая шляпы, подумал князь, кто знает все особенности протокола тут в Венсене. Они представились, принц присмотрелся к графу.

– Мы определенно встречались, – вымолвил он. Граф подтвердил. – А я-то думал, что вы оба из Империи.

– Не все, принц, – князь решил взять разговор в свои руки, хотя это было нелегко. – Но поверь, я выполняю волю короля, прямое его распоряжение.

– Тогда… я слушаю, кназ, – отозвался принц, довольный тем, что может так лихо вставить руквацкое словцо. Возможно, у него был даже хороший учитель руквы, вот только учился-то он все же неважно. Но князь уже привык, что его титул тут коверкается самым немилосердным образом.

Диодор все же посмотрел на графа, тот все понял, отошел к юноше, который играл против принца. Взял у него из рук ракетку, взвесил в ладони, попробовал даже подбросить волан и отбить его, князь следил за ним и думал, как задать вопрос, который хотел прояснить… Задать-то его было просто, но сложно было получить настоящий, подлинный ответ.

– Принц Бальдур, прошу тебя ответить очень… взвешенно, – заговорил он, наконец.

– Я всегда отвечаю то, что думаю, – небрежно и уверенно отозвался принц. – Из-за этого Темерия называет меня даже простоватым, но ей это позволено.

– Не расспрашивал ли кто-либо тебя об отце?

– Об отце… О короле Фалемоте ди'Парсе? – переспросил принц. – Не понимаю, какое это имеет значение? Да у нас, поди, о нем все знают. Он же воспитывался тут, в Венсене. Живы еще и слуги, которые помнят его проделки чуть не до мелочей, есть и те, кто выслушивал эти рассказы и тоже о них знает.

– Слуги меня пока не занимают, – сдержанно отозвался князь. А про себя подумал, что вот именно – пока. Если он не найдет заговорщиков против королевства среди тех, кого наметил себе, придется, возможно, идти по второму кругу, в который уже по необходимости нужно будет включить и слуг. – Я имею в виду более высоких особ.

Принц пожал плечами. Граф и мальчик с ракеткой вежливо отошли еще дальше, князь еще раз, мельком, подивился размерам этого спортивного зала. Обе фигурки сделались маленькими и незначимыми, и еще стало видно, что высота потолков, поддерживаемая длинными, составленными из нескольких бревен балками только по какому-то обману зрения представилась сначала небольшой, на самом-то деле потолок свисал очень свысока, пожалуй, тут можно было стрелять даже из небольшого лука по высокой дуге от стены к стене.

– Никто особенно подробно про государя не расспрашивал. Это было бы глупо, потому что сразу же стало бы известно. Даже я, находясь тут, далеко от двора, доложил бы о том… Да, доложил бы Опрису или Тампе, ты им уже докладывался, кназ? – Кажется, даже конструкции своих фраз принц строил, подражая Темерии Унашитской, причем, сам того не замечал.

– Разговаривал, но не докладывал, а расспрашивал, как и тебя сейчас, принц.

– Вот как? – это было сказано резковато, между зубов, как тут по-феризски называлось. Но в чем-то более основательном это помогло, принц успокоился, ведь если этот имперский князь мог расспрашивать о чем-либо таких особ, значит и для него в таком обороте дела никакой неучтивости не было.

– Мог ли кто-либо выяснить это еще где-нибудь? – спросил князь. – Или выяснить как-то незаметно, допустим, задавая мелкие, внешне не значащие ничего вопросы у многих людей, чтобы потом составить общую картину того, что его интересует?

– Я не понимаю, что этого «кого-либо» могло бы интересовать?

– Сведения о юности короля Фалемота, – князь и в самом деле не слишком удачно сформулировал свои вопросы, но теперь с этим приходилось только мириться.

– О нем сколько-нибудь достоверно может все знать только Темерия, – принц все же задумался, отвечая. – Но с ней ты уже говорил… Нет, даже не знаю, кназ, какой еще ответ следует тебе дать.

А если бы я знал, какие именно мелочи интересуют предполагаемого оборотня, чтобы прикинуться королем, чтобы надеть на себя именно его личину, подумалось князю, все оказалось бы проще. Теперь следовало выходить из этого разговора, который ничего не дал, но тем не менее, определенные формальности следовало соблюсти. Князь даже улыбнулся от этой мысли, раньше она ему в голову не приходила.

– Принц, не существует ли тут, в Венсене записок какого-нибудь приближенного в прошлом к королю Фалемота лица? – Он пояснил, чтобы принцу было понятно: – Которые можно прочитать и составить себе представление о том, каков король был в юности?

– Записки?.. Книга, то есть? Нет, князь, такой книги быть не может. Если бы о ком-то стало известно, что он ведет подобный дневник, это было бы… Таким нарушением принятых правил, что такого человека сочли за шпиона. – Он еще подумал. – Или около того… Есть, правда, официальные генеалогические трактаты, но их и так все знают, в них и заглядывать никому не нужно. Даже я знаю их, ведь знать собственную родословную необходимо, не так ли? Разве у вас, в Империи, по-другому?

– Нет, не по-другому, так же. А что тебе известно о королеве Лионели, твоей матери?

– Знаю, знаю теперь, что ты спросишь? – юноша почти рассмеялся. – Нет ли у нас и о ней каких-либо трактатов или дневников? – Он все же посерьезнел. – Нет, о матушке моей, королеве, у меня вообще почти не осталось в памяти ничего. Она же давно умерла, мне еще и шести лет не было.

– А родом она?.. – князь не знал, как продолжить. О таком обороте дела он прежде хорошенько не думал, но теперь, пробуя понять что-либо едва ли не на ощупь, идея о том, что следует задать эти же вопросы и о королеве, бывшей супруге короля Фалемота, могла оказаться полезной.

– Она герцогиня д'Окр, нынешний герцог – ее брат, хотя и младший, но все же он – мужчина, наследник и продолжатель рода. – Принц опечалился, боль от потери матери, пусть и давней, но незажившей, проявилась на его лице.

– Я слышал, что король и герцог д'Окр – большие друзья, – сказал князь.

– Были большими друзьями, теперь же… герцог стал странноват, как говорила Темерия. Он слишком много времени занимается какими-то опытами, как сказывают, даже мага у себя при дворе приветил, – принц опустил голову, словно бы стеснялся такого поведения со стороны родного дяди. – А некоторые говорят, что даже многих магов… Что он пробует выяснить – не знаю, но сьер Оприс к нему ездил не так давно, всего-то в конце лета, кажется.

– Ездил? – князь опять не знал, как закончить вопрос. К счастью природная живость принца ему и тут сослужила службу.

– Чтобы расследовать этот его интерес. И ничего, разумеется, не последовало, все же герцог, помимо прочего, пэр королевства, непременный член Государственного Совета, и еще имеет кучу всяких титулов и привилегий. А впрочем, если бы виконт Тамберсил что-то там и открыл непотребное, это, конечно, наружу бы не вышло. Просто герцогу предложили этого больше не делать, и он бы послушался распоряжения.

Да, теперь необходимость ехать в герцогство д'Окр стала для князя Диодора совершенно определенной. Он даже загрустил, но не потому, что это вышло так неожиданно, а потому, что у него не было рекомендательного письма… Впрочем, какое же письмо тут могло иметь вес? Только от самого короля, а получить его было бы непросто. Если вообще, сколько-то возможно.

– Принц, ты любишь играть в воланы? – спросил князь, постаравшись сделать свой тон беспечным и необязательным.

– Очень люблю… – Внезапно он подобрался, словно заподозрил в вопросе какую-то хитрость, – Разумеется, когда не охочусь. Но в наших окрестностях часто охотиться не получается, слишком много полей и мало лесов.

– А есть ли у тебя тут достойные учителя фехтования?

Принц по-прежнему ничего не понимал, но все же решился отвечать более увлеченно.

– Как же без этого, кназ? Фехтование – это одно из главных тут развлечений, вот только… Учителя есть, но знаешь ли, – принц все же решился, – есть одна особенность. Тяжелая рапира или шпага меняют координацию, мне потом довольно трудно переходить на ракетку для игры в воланы, – он даже взвесил свою ракетку, которую так и не выпустил из рук, на ладони, чтобы показать, что и держать ее следует иначе, чем шпагу. – Если я увлекаюсь шпагой, а такое пару раз случалось, то в воланы проигрываю даже… – Принц быстро оглянулся на своего партнера по игре. – Проигрываю даже барону Шосту, вон тому, что приходится внуком Темерии.

– Принц, ты сам часто встречаешься с королем Фалемотом, да живет он вечно? – серьезно спросил князь.

– Нет, встречаемся мы в последнее время не слишком часто, – признался принц со вздохом. – У короля какие-то сложности возникли, он погряз в делах… Да и вообще, дел у него слишком много. – Принц ди'Парс даже крепче сжал ракетку. – Он же во все пробует вникнуть, как будто Совета пэров нет, или Государственного совета хотя бы?.. Я бы так не хотел, – признался он.

Князь улыбнулся насколько мог дружественней.

– И все же, принц, скоро тебе уже придется принимать участие и заседаниях Палаты пэров, и может быть, вообще переселиться в Лур.

– Да знаю я… – в его голове прозвучала досада. Но он тут же добавил: – Знаю, кназ. Вот только, скучно это. Король, правда, любит, когда я там сижу, он думает, что я могу там чему-то научиться, да только я-то мало что понимаю, и это кажется мне еще скучнее, чем учить рукву вашу… – Кажется, по обычной манере юности, споткнувшись на слишком откровенном признании, принц решил быть дерзким.

– Что же, принц, мы обо всем, что меня интересовало, поговорили, надеюсь, что не утомил тебя расспросами.

Принц подумал, что переход от прежнего тона, едва ли не доверительного к этому холодноватому соблюдению этикета вызвано именно его дерзостью, и потому решил быть все же милостивым и вежливым. Он тоже поклонился, и тут же спросил светским тоном:

– Кназ, а будешь ли ты на рождественском балу, что состоится в Луре через две с небольшим недели?

– Не уверен, принц, но если получу приглашение…

Принц нашел выход, как сгладить свою оплошность, как он полагал, в этом разговоре.

– Тогда считай, кназь, что я тебя приглашаю.

– Это честь для меня, принц. Теперь, если обстоятельства позволят, не премину там быть.

– Обстоятельства? – принц уже смотрел в сторону площадки для воланов. Граф Семпер и юный барон Шост уже направлялись к ним, заметив по жестам принца и князя, что их переговоры подходят к концу. – Ах да, у тебя же есть еще и обстоятельства… А не хочешь ли ты, кназ, сыграть со мной в воланы? Только предупреждаю, что играю я хорошо, и даже очень хорошо.

Князь отговорился тем, что ему как раз в фехтовании правильная координация важнее, чем в ударах ракеткой по волану. И они с графом тет Нестелеком ушли.

Вроде и недолго они были в этом большом и, несмотря на внешнюю нескладность, удобном для жизни дворце, а солнце уже зашло. И откуда-то сбоку, кажется, от прудов, стал наползать туман. И в нем почему-то стал заметен запах влажной прели, гнили даже, как князю показалось, болотного разложения, что было, все же странно почувствовать зимой.

Они нашли своих коней. Трое гвардейцев дружелюбно расспрощались с разодетым стражником, который с ними вместе коротал время, вероятно, они составили друг о друге недурное мнение. Вот только князь был не слишком уверен, что он вел переговоры тут с пользой для дела. Он так глубоко задумался, что едва не вздрогнул, когда граф спросил его:

– А мы разве не останемся тут на ужин, на который нас пригласили? – Он намекал на то, что князь не видел еще принцессу.

Но князь думал совсем о другом. О том, что жизнь семей, как ни удивительно, проходит именно через женскую болтовню, их интерес к подробностям и разной ерунде. Когда это теряется, как в случае с королем, исчезает и нечто тонкое между детьми и отцом.

Конечно, из разговора с принцессой князь мог бы больше узнать из того, что ему было нужно, что он хотел бы прояснить тут, но он уже представлял себе этот разговор. И отчетливо понимал, что после того, как он раговаривал с Темерией Унашитской и принцем, из этого мало что полезного получится. Принцесса будет вежлива, холодна и замкнута, так что терять время и оставаться тут, дожидаясь ужина, не хотелось. Да, именно что – не хотелось терять время.

Почему-то князю захотелось иного, у него отчетливо возникло предположение, что он может опоздать сделать что-то… Что следовало сделать как можно быстрее. Это было для него пока неясно, неопределенно, но он знал – следует спешить и торопиться. А потому он сказал:

– Мы тут не остаемся на ужин, граф. Мы направляемся… в Натен, кстати, у нас есть и рекомендация…

Граф, пока они отъезжали по аллее, заспорил, стал отнекиваться тем, что ни у него, ни у сопровождающих их троих гвардейцев нет денег для такого путешествия, но князь подавил возражения, заметив, что расходы берет на себя. Тем более, мрачновато подумал он, невелики эти расходы и будут, при здешних-то расстояниях и отличных дорогах.

24

Клячи гвардейцев выбились из сил еще до вечера, когда следовало бы думать об ужине. Граф тет Нестелек отмалчивался, пока они ехали совсем в другом направлении, чем он предполагал, но князь не обращал на это внимания. Ему было о чем подумать.

Поужинав, и заплатив за постой местному трактирщику, он все же сходил на конюшню и понял, что с такими лошадьми у него будет больше мороки со своим эскортом, чем дела. Конечно, Стырь сказал бы обо всем точнее, но князь и сам посмотрел и решил, что гвардейцев следует отослать в Парс. О чем объявил им перед тем, как удалиться в комнату, выделенную ему для сна. Семпер сразу же заспорил:

– Князь, у нас же приказ. Конечно, ты изменил маршрут, но это ничего не значит с формальной точки зрения.

– Не забывай, Семпер, ты и твои люди поступили мне в распоряжение. И оно таково, чтобы эти трое возвращались назад, в свои конюшни и казармы.

– А ты не забывай, кня-яс, что ты еще недавно был ранен, и если на нас нападут… Нам двоим со сворой бригандов не управиться.

– Будем скакать быстро, никто на нас не нападет, просто не успеет, – невпопад отозвался князь.

Он думал, что граф говорит о тех, кого могли за ними выслать из Парса, а сам Семпер, похоже, полагал, что и местных лиходеев в округе хватает, которых они могут ненароком встретить, так что говорили они о разном.

– Как бы ни было, а я все же остаюсь с тобой, – решил молодой тет Нестелек. – Хотя бы и один.

– Я и сам хотел тебя о том просить, – улыбнулся князь. И посчитал разговор законченным.

Да так, собственно, и было. Утречком трое гвардейцев, хмуро поглядывая на князя с графом, поседлали своих коней, которые тоже осматривались удивленно, словно были не согласны с тем, что еще и сегодня нужно куда-то направляться и двигаться. Они развернулись и уехали, а граф с князем, который сразу же задал своему Самвелу хорошую рысь, направились дальше, на юго-запад, по отличной дороге, где и выдерживать направление было не нужно, ухоженная лента расстилалась перед ними очень ровно, разумно, и было видно, что тут столько поколений подряд ездило, что и лишние повороты или объезды невпопад сгладились.

Граф Семпер оказался, конечно, не самым сильным конником, но все же темп князя выдерживал. Вот только его кобылке приходилось нелегко. Граф даже подумал сменить ее и подобрать на обратном проезде, но Диодор суховато объяснил ему, что возвращаться они могут уже иначе, и если лошадь ему дорога, то делать этого не следует.

Расстояния тут были не в пример Рукве едва ли не смехотворны для князя. До Натена, лежащего где-то в устье реки Луры, было едва триста верст, то есть, столько же, как от Мирквы до Яросли, хорошего города, в который князю пару раз приходилось ездить. Там, в Яросли находился один из старых полков, в котором Диодор хотел бы служить, потому что к нему был приписан еще его батюшка, да вот незадача, не удалось ему уговорить тамошнего полковника, чем-то Диодор ему не понравился, или показалось тому полковнику, что сын погибшего и не найденного на поле боя князя Полоты Ружеского будет слишком явным напоминанием о той, давней неудаче.

Все же это была не Руква, не Империя, и тут держаться следовало иначе. Хотя ехать было удобно, тем более, что на третий день пошел снег. И был он по-руквацки мягким, пушистым, легким и почти вкусным. Он облепил деревья и кусты, они будто бы обросли белыми, ватными листьями. И воздух сделался чуть более морской, о чем предупреждал еще в Парсе Густибус, но все же еще не соленым, а скорее… тихим. Так тихо от этого снежка сделалось, что скакать было замечательно приятно.

Только одно и удивляло князя, что они мало все же встречали на дороге проезжих. Он спросил о том графа, и Семпер, кутаясь в свой не слишком плотный дорожный кафтан, объяснил:

– Сам же видишь, кня-яс, какой снег ныне удался! Ни пройти, не проехать, что поделаешь – стихия… Вот и сидят все по домам, все равно же пути нет.

– Как нет? – удивился князь. – Замечательная дорога, а что снежка немного нападало, так это даже и коням в радость.

– Положим, мне-то не в радость, – продолжал хмуриться граф, – это только вам, северным медведям, в радость оказывается… В общем, греются все, а не по дорогам шастают, так уж у нас снега встречают.

Князь еще разок про себя подивился изнеженности феризов, но больше об этом не заговаривал. Да и говорить-то теперь с графом было мудрено, он после этих пробежек едва больше чем в шесть-семь десятков верст так уставал, что сразу же после вечерней трапезы в какой-нибудь гостиничке или даже вовсе в придорожном трактире, засыпал каменным сном.

Как ни легка и быстра была эта дорога, все же пять дней она у них потребовала. Князь бы уложился быстрее, но граф не мог большего, и пришлось на то согласиться. Диодор даже пожалел, что взял графа с собой, все же и его следовало бы отправить в Парс с гвардейцами, тем более, что странноватое ощущение, что следует торопиться, как возникло тогда, в Венсене, так и не оставляло его. Вернее, конечно, князь и сам был торопыга, каких поискать, и привык гнать по делу или без дела, но на этот раз он очень уж отчетливо знал, что время может быть упущенно, и знал, по давней своей склонности, что не простит себе, если действительно куда-то опоздает. Токмо было бы неплохо знать, куда именно он должен успеть, но это, как и многое другое, оставалось пока непонятно.

Хотя и зависело только от него самого. Ему и никому другому следовало обо всем догадаться и все сообразить, но он понимал, что мало еще обо всем понимает и знает мало, хотя кое-какие мысли все же его одолевали, причем, некоторые были таковы, что о них он не сказал бы не то что Густибусу, но и батюшке Ионе.

В Натен приехали под вечер, и граф даже не сдержал напавшей на него говорливости, видно, в предчувствии близкого и долгого, как он полагал, отдыха. Они миновали город, и лишь тут, подивившись про себя такому-то собственному же быстрому обучению привычной для местных секретности, Диодор задал графу вопрос, что ему известно о Натенском епископе.

– Так вот к кому мы ехали, – подивился вслух граф, но тут же стал отнекиваться, мол, ничего определенного ему не известно.

Князь попробовал настаивать. И граф Семпер добавил:

– Всем известно, что в подвалах местного аббатства уже лет четыреста делают отличный, очень известный по всей стране, сладкий и вкусный ликерчик.

С такой-то информацией князь и приехал к монастырю, расположенному на берегу реки, чуть в стороне от старого города, больше напоминавшему замок или небольшой, провинциальный мирквацкий кремль.

Монастырь был расположен на холме, возвышающейся надо всей этой ровной местностью, по сути, уже эстуария немалой по местным меркам реки. Сама Лура темной, незамерзающей полосой протекала одним из своих рукавов под холмом, а вокруг расстилалось пространство, лишь кое-где перебитое кучками домов или кущами. Все выглядело бы неуютно, если бы князь не понимал, что это вынужденно, потому что сильные ветры с близкого уже океана, который отчетливо чувствовался за западной грядой песчаных валов, были едва ли не постоянны, и способны оказывались не только искривлять сосны, но и выглаживать всю окрестную местность.

В самом монастыре, несмотря на павшие на землю сумерки, еще чувствовалась незатихшая жизнь. Кто-то прохаживался у ворот, освещенных неровно горевшим факелом, кто-то сбоку покрикивал на мулов или другую скотину, зашедшую или затащившую телегу в снег, да и в домах еще горели там и сям огоньки, что для провинции было делом необычным, потому что укладываться на сон местные привыкли, конечно, очень рано.

Маячившая перед воротами фигура оказалась не привратником, а служкой в рясе, который должен был, по идее, продавать какие-то бумажные отпущения грехов. Почему он стоял тут так поздно, князь не понял, он вообще не одобрял этой практики вселенской церкви отпускать грехи за деньги, без подлинного покаяния, но… не его это было дело. Он спросил у служки, который был худ, как-то особенно нечесан и все время дрожал от холода:

– Мне следует встретиться с епископом, брат.

– Епископ, поди, уж не примет, – отозвался монашек, почему-то старательно отвернувшись, делая вид, что разглядывает что-то в дальней темноте.

– Все же прошу доложить о нашем прибытии, мы здесь не по блажи оказались, а есть у нас к епископу послание.

– Ты вот что, брат, не дури, – вмешался куда более резким тоном граф тет Нестелек. – Вызови-ка привратника, да пусть он передаст епископу о нашем приезде, как было тебе сказано, да пусть для нас приготовят места в странноприимном доме, как и стойла для коней.

Резкий тон графа оказал действие, и дальше все прошло куда быстрее, чем можно было ожидать по первому разговору. Графа с князем впустили внутрь стен, они спешились, коней их приняли люди в рясах, а потом куда-то тут же увели, что для них было самым лучшим. Потом обоих путешественников провели в высокий зал, в котором гуляли такие сквозняки, что иногда из какого-то темного угла раздавался едва ли не гул, как из каминной трубы.

И тут же появился какой-то человечек в рясе из плотной небеленой шерсти, который с поклонами проводил гостей по нависшим высоко над землей открытым переходам в другое строение. На этих переходах, пусть они и были устроены с крышей, поддерживаемой искусно резанными столбиками, князь и сам почуял, как тут холодно и сыро. Странное дело, ехали – не замечали, а вот постояли немного, и сразу стало так зябко, так противно, что они оба с графом почти сразу же бросились к огню, жарко горевшему в камине епископской приемной.

Монах в небеленой рясе постоял, и ушел, буркнув, что епископ сейчас будет. И он действительно появился, большой, тучный, с губами, измазанными жиром после той трапезы, от которой его оторвали. Но если его и можно было заподозрить в недовольстве от помехи, которую ему учинили двое нежданных посетителей, он этого никак не выражал, а может, и в самом деле был даже рад приезду гостей из столицы королевства.

Епископ был один, он тут же проверил огонь, потом они представились, и оказалось, что сан совсем не уменьшает необходимых тут раскланиваний, по крайней мере, со стороны мирян. Епископ же просто уселся на высоко сделанный стул неподалеку от огня, и протянул руку для поцелуя, перекрестив князя и графа на вселенский манер. Граф не преминул воспользоваться этой возможностью, князь Диодор остался в стороне.

– Что привело вас, дети мои, в сей приют тишины и спокойствия? – спросил епископ, весело, совсем не по-монастырски посверкивая глазами.

– Служба, – сказал князь, чтобы сразу определить роли. – Я имперский посланник, князь Диодор Полотич Ружеский. А граф тет Нестелек лишь помогает мне в этом, гм… вояже.

И он насколько мог выразительно посмотрел на Семпера, потому что тот не догадывался уйти, а скорее всего, не хотел покидать жарко натопленную комнату. Но уйти все же пришлось, с необходимыми для такого случая поклонами и словами совершеннейшего почтения.

Когда граф выходил, он чуть не столкнулся с все тем же монахом в светлой рясе, который ожидал чего-то по ту сторону двери, или возвращался в приемную епископа, отдав какие-то распоряжения, и которому епископ тут же приказал накормить гостей, подав ужин в кельи, где им предстояло и ночь провести. Когда дверь все же закрылась, епископ снова посмотрел на князя Диодора.

– Узнаю руку столицы, секретность и тайна – вот хлеб, которым там питаются, – он улыбнулся, и на миг стало видно, какой это, в сущности, добродушный человек.

Ну что же, подумал князь, добродушие часто уживается с привычкой к откровенности, хотя ожидать совершенного благорасположения от него князь опасался, неспособных к осторожности людей на таких постах церкви все же не бывало.

Князь передал рекомендательное письмо от Тампы Сасумонского. Епископ дочитал письмо едва до половины, как протянул руку к колокольчику, и попросил принести вина. Белесый распорядитель или секретарь сразу же внес кувшинчик с вином, и лишь тогда епископ тет Сен-Робер стал читать дальше. Потом он смотрел на огонь, и по его виду нетрудно было понять глубину его задумчивости.

Получив в руки простой оловянный кубочек вина, епископ пригубил его, и когда прислуживающий им монах ушел, снова посмотрел на князя, который пережидал эту паузу с удовольствием отогреваясь.

– У нас неплохое вино, не правда ли, князь?

– Мне многие здешние вина нравятся, святой отец. – Он ждал еще каких-либо вопросов, после которых мог бы задать и свои.

Епископ усмехнулся этому непривычному для себя обращению, но поправлять князя не стал. Видно, он и сам с удовольствием вспоминал те годы, когда его так называли в монашеской юности. Потом он стал чуть строже, и заговорил о деле.

– Значит, слухи о том, что королевство находится в сложном положении из-за… финансовых неурядиц настолько верны, что пришлось обратиться к Империи?

– По словам короля Фалемота, не следует преуменьшать эти трудности.

– Ты, князь, виделся с королем?

– Практически, я действую по его прямому приказу, святой отец.

– Жаль, коли так, – коротко отозвался епископ. – То есть, я не о королевском тебе распоряжении, а о том, что слухи на этот раз оказались правдивыми, к сожалению, – повторил он. – И он стал пить вино, протянув ноги к огню. – Что тебя в действительности привело сюда, в наши края, сын мой?

– Я хотел бы как можно больше узнать о том оборотне, который, как сказывают, разорил, прикинувшись главой здешнего арматорского дома, немало дотоле богатых и благополучных семейств.

– А что тебе уже известно? – спросил епископ.

Князь Диодор кратко рассказал, что вызнал из разговоров с имперским послом князем Притуном, и что добавил к его представлениям Густибус.

– Ты не терял времени даром, – с непонятным выраженим проговорил епископ, то ли осуждая князя за его знание, то ли находя его мнения соответствующими действительному. – Но что же я могу, в таком случае, тебе сообщить, князь?

– Кого в этом подозревали, святой отец? В столице не было сказано об том ни слова, но ведь кого-то же подозревали? И для этих подозрений наверняка были основания?..

– Расследование, конечно, было, и у меня в личной библиотеке осталось немало бумаг, которые при этом расследовании были мне поданы. Но сколько-нибудь значимых улик следователи из Парса не обнаружили. А подозревали многих, очень многих. – Он еще подумал. – Более всех подозревали, как тебе ни покажется это удивительно, графа д'Атума, с младшим сыном которого ты сюда и прибыл.

– Семпер тет Нестелек – младший сын графа Атумского? – Князь даже смешался немного от эдакой неожиданности. – И следовательно, его брат..?

– Их отец, старый граф д'Атум, проживал тут неподалеку, едва три десятка десятка ваших верст от Натена до его замка пролегают. Он был не очень умен, не слишком образован, но он был христианином, князь. И в том не может быть сомнения.

– Святой отец, ты полагаешь, что оборотнем может быть только нехристианин?

– Не знаю, не знаю, – епископ снова задумался. – Сейчас, когда ты так спрашиваешь, я и сам думаю, что наша версия в поиске того… преступника и вора, пожалуй, страдала некоторой наивностью. Если бы мы могли провести расследование вновь, пожалуй, от этого было бы больше проку. Но этого, все же, не вернешь?

– Почему?

– Многие люди, так или иначе участвующие в том воровстве, разъехались. Некоторых уже нет на этом свете.

– Да ведь прошло едва три или четыре года?

– Прошло уже пять лет с небольшим, сын мой. Для людей в наше беспокойное время это значительный срок.

– А почему их подозревали?

– Семейство д'Атум было не слишком дружным, как сказывали, старый граф немало пил, и в молодости был гулякой, каких поискать, а под старость и вовсе стал неуправляемым. Но с пьяницами это частенько случается. И вот какое дело, князь, он всегда считался небогатым, даже в наших скудных краях. Некоторые полагали, что дочь графа Констенсилия не выйдет замуж, просто потому, что не сыщет достойного для ее титула приданного. Но потом, спустя год или два, она все же вышла замуж, и как говорят, весьма удачно, за высокого по роду и изрядно богатого простофилю, и деньги для ее приданного все же нашлись. – Епископ вздохнул. – Видимо, старый граф был не столько беден, сколько попросту скуп, и когда он умер, я полагаю, от излишей приверженности к крепким винам, его дети отлично устроились, сыскав где-то в замке причитающееся им наследство.

– Я разговаривал с графом Семпером, святой отец, он живет, по его словам, от одной выплаты гвардейского денежного довольствия до другой. По всей видимости, так же обстоит и с его старшим братом, а ведь он – лейтенант гвардии, ему полагается быть примером для своих подчиненных, в том числе и по дружескому участию в судьбе своих людей, что подразумевает необходимость держать и стол для наиболее неблагополучных из них, и оказывать иногда помощь…

– Это не обязательно, князь. Это как раз обязательно для старших офицеров в нашей армии, как и в вашей, я полагаю. Но для простого лейтенанта…

– Для гвардейского лейтенанта.

– Тогда придется заметить, что в столице можно прокутить любые деньги, князь, и тебе это должно быть понятно. Пожалуй, оба молодых графа тем и отличились, в противоположность от юной графини, распорядившейся своей частью наследства самым разумным для женщины образом – обратив его в невестино приданное.

– Что ты сейчас знаешь о ней, святой отец, о ее нынешнем положении?

– Ровным счетом ничего, князь. Она, как и ее братья, уехала отсюда, земля была продана, пусть и за бесценок, поскольку долги старого графа и впрямь оказались очень велики, но он переводил их на счет своих земель, и потому с этими долгами граф Абитур тет Нестелек д'Атум все же рассчитался. Иначе их не считали бы благородными людьми. – Епископ налил себе еще вина. – Кстати, князь, как оба молодых графа зарекомендовали себя на службе в Луре?

– Насколько я понял капитана королевских гвардейцев шевалье тет Алкура, они служат образцово.

– Так я и думал, – задумчиво проговорил епископ. – А никаких странностей в поведении, никаких особенностей их жизни в столице не замечено?

– Я не настолько сведущ в столичных слухах, святой отец, но вроде все их особенности не выходят за грань допустимого для молодых офицеров в столице.

– Больше всего меня сбивает в оценке того, давнего расследования то обстоятельство, что оборотень был мужчиной, – сказал епископ по-прежнему задумчивым тоном. – Те распоряжения, те займы, которые далал… сделало притворившееся несчастным Валором существо, если дело обстоит именно так, как мы сейчас обсуждаем…

И епископ замолчал. Вероятно, Валором, упомянутым епископом, был тот самый арматор, дом которого разорился, и которого сейчас поминают в этом краю как самого злостного банкрота, которому поверили люди, и доверие которых он обманул.

– Тогда, святой отец, еще одна тема для разговора, надеюсь, он будет столь же откровенным, – проговорил князь. – Что ты можешь сказать про герцога д'Окра, близкого друга короля, который…

– Да, понимаю, что ты хочешь спросить. Церковь не одобряет его магические исследования. Но пойми же, князь, это – именно исследования, и ничего больше. Он нанимает всяких не слишком чистых на руку магов, причем делает это едва ли не в открытую, он тратит много денег, но ведь и доход у него немалый, он пробует, вероятно, как и многие до него, и как будет, несомненно, и после нас… Пробует отыскать магический способ изготавливать золото. Видишь ли, серебра в горах, которые находятся в его владениях, довольно много. Их разрабатывают уж не знаю сколько столетий, у него есть и неплохие мастерские по очистке этого металла. И химики, которые с этой работой связаны.

– А если он все же думает не о том, чтобы добыть золото?

– Все, что мы знаем о нем, свидетельствует именно об этом. – Епископ помолчал, вздохнул, этот оборот разговора он явственно считал уже излишним. – Но и золото он изготавливать не может. Он никак не выглядит богатым или даже просто зажиточным для своего титула, к тому же, золото дьявольской чистоты никогда не поступало из его герцогства. И мы бы несомненно это узнали, если бы случилось иначе. А еще могу сказать, что у короля безо всякого сомнения, есть там свои глаза и уши, и даже немалое количество шпионов, которые известили бы короля Фалемота, если бы герцогу удалось что-то из ряда вон выходящее.

Он выпил вина, резковато отставил свой кубок. Делать нечего, хотя князь и хотел бы поговорить об этом более подробно, но было понятно, что беседа завершена.

Епископ кивнул в ответ на его поклон.

– Я пожалуй еще кое-что могу для тебя, князь, сделать. Хочешь сейчас, если не сильно устал, а хочешь поутру – тебя проводят в мою библиотеку. Посмотришь записи, о которых я тебе говорил, касаемые расследования банкротства и смерти Валора. Отберешь нужные, их можешь забрать с собой. Так как, звать монаха?

Диодор добрался до своей кельи перед рассветом и без сил рухнул на тощий тюфяк, кишащий клопами. Его с трудом разбудили колокола, призывающие святых братьев на утреннюю молитву. Однако против ожиданий, Диодор почувствовал, что выспался. Вкусив от монастырской трапезы, они с Семпером тронулись в путь.

И снова совсем не в ту сторону, в какую предполагал Семпер. Он даже рот раскрыл и коня приостановил, когда на одном из поворотов дороги, как и прежде, хорошей, ухоженной, князь вдруг развернул своего Самвела на юг.

– Разве мы… не в Парс возвращаемся? – спросил он, чуть подрагивая холодными губами.

– Нет, граф, нужно все же нам еще с одним человеком поговорить, чтобы я совсем уж уверен стал, что… – Вот что он должен был понять, князь и сам толком не знал. Но все же договорил: – Что начинаю хоть что-то понимать.

И от скачки, во время этого путешествия, его мысли не прояснялись. Правда, иногда возникало странное чувство, что вот сейчас, может быть за тем поворотом, все, что он слушал от других, что он и сам думал прежде, вдруг да выстроится в стройную версию, в гипотезу, согласно которой можно будет уже и действовать, чтобы… Да, чтобы сделать последние шаги в этом деле, и тогда все станет понятно – кто враг и вор, а кто друг и невиновен, кто на этом несчастье королевства собирается нажиться, а кто потерял надежду и кому будет худо.

На этот раз граф вдруг и сам догадался, куда они направляются. Вечером другого дня на одном вполне захудалом постоялом дворе он вдруг воскликнул за ужином, когда им не смогли предложить даже пулярку, а лишь какую-то кашу с салом и чесноком:

– Кне-язь, ты же собираешься поговорить с герцогом д'Окром!

– Верно, граф, – усмехнулся князь. – С ним, или с кем-то, кто посвящен в его… магические исследования. А еще я все же хочу узнать, что и как происходило во время посещения его двора королем Фалемотом, когда… некто отдал приказ твоему брату о том, что следует собирать деньги и передавать их таким странным образом – в чистом поле, неизвестно кому.

– У нас есть на это позволение?.. – задумался граф. – Если нет, то прошу тебя учесть – герцог не самый вежливый и покладистый из правителей нашей страны, он может на нас и зло сорвать, хотя бы за то, что его в чем-то противозаконном заподозрили.

– Возможно, для нас все это будет непросто, – вздохнул теперь и Диодор. – Но сделать это все же следует, иначе мы попросту… недоделаем требуемое.

Поутру они снова поехали по удивительно малолюдной для такого государства дороге, хотя снега тут стало меньше, он уже не лежал ровной скатертью, даже по обочинам был истоптан и изрыт кем-то, кто проезжал тут ранее. Но этого князь не замечал. Слова, проговоренные за последние дни, и его мысли, передуманные по ночам, на жестких, чужих подушках, вдруг сложились все же в одну догадку, которая… Он даже Самвела так дернул уздой, что тот поднялся чуть не на дыбы, и выбросил в воздух тяжелое, недовольное ржание с горячим дыханием пополам… Граф с интересом посмотрел на Диодора.

– О чем-то вспомнил, князь, чего не исполнил в Натене у епископа тет Сен-Робера?

Кажется, более другого он опасался, что князь опять развернет коней, и они будут должны снова изменить направление и направиться уже в третью сторону от Парса, в другой угол их страны на поиски чего-то, чего граф не знал и не понимал. Но князь, улыбнувшись, отозвался:

– Не так все… хлопотно, граф. Оказывается, я просто не догадался о… О таком простом деле, о котором должен был догадаться куда раньше.

– Это грозит нам новыми разъездами? – уныло спросил граф Семпер.

– Нет, – сказал Диодор, – едем дальше, как и собирались, на юг, в герцогство д'Окр. То, о чем я подумал, находится в Парсе, и может подождать.

Они снова пустились в путь, вот только после догадки, осенившей князя, тот и вовсе перестал придерживать своего коня, а следовательно, графу и его совсем не склонной к таким пробегам кобыле пришлось вовсе тяжело. Они даже отставать стали заметнее, но теперь князь обращал на это не слишком много внимания. Он торопился.

Снова торопился, и если раньше он полагал, что делает это по какому-то велению Провидения, то теперь он и сам хотел побыстрее закончить эти разъезды, эту монотонную и не неинтересную ему уже поездку.

К вечеру третьего дня после выезда из Натена они проехали маленьким и узковатым мостом через ручей, который и доброго слова по руквацким меркам не заслуживал, и их приостановил стражник со странного вида пикой. Оказалось, что они въехали в герцогство д'Окр, чему князь обрадовался, а граф встретил эту новость со своей прежней смесью опаски и надежды на скорое возвращение в столицу. Но до замка герцога и столицы всех окрестных земель и владений нужно было еще скакать чуть не целый день, а потому они решили остановиться в харчевенке, которая носила смешное название «Петух и кабан». В названии этом, вероятно, отмечалось, что путники могут тут получить кушанья из разных видов мяса, да так и оказалось.

Примечательная своей необъятной толщиной тетка, владелица и главная повариха заведения, постояльцам обрадовалась, тут же приказала какому-то замухрышке, который посмотрел на свою госпожу таким затравленным взглядом, словно она была удавом, вычистить как следует коней обоих высокородных господ, и подала на стол действительно отличный куриный суп с фасолью, чечевичную кашу, обильно залитую душистым свиным сальцом, жареный окорок и яичницу на почти необъятной сковороде. К тому же, по местному обычаю, она принесла пук зелени, оказавшейся не совсем увядшей, вероятно, где-то на задах харчевни имелись еще и парники. Вот только ржаной хлеб оказался тут не очень хорош, чему князь расстроился, но все же поели они с графом вкусно, давно у них так не получалось.

За такое гостеприимство следовало отблагодарить не только звонкой монетой, но и разговором, и князь попробовал было с хозяйкой о чем-либо потолковать. Но она отвечала ему на таком странном и заковыристом феризе, словно бы князь действительно очутился в чужой стране, где об этом языке знали только то, что он где-то существует. Даже граф слушал ее, раскрыв рот, в котором была видна не до конца прожеванная яичница.

Должно быть князь тоже устал от немалой гонки по дорогам Парского королевства, потому что хотя еды оставалось еще немало на их столе, он почувствовал, что глаза слипаются.

Так уж получилось, что на втором, низеньком этаже харчевни было всего-то три комнаты для постояльцев, но потому что в средней текла крыша от чрезмерного снега, и так как больше других посетителей не было, их с графом положили в разных концах длинного строения харчевни. И замок в его комнате князю не понравился, он был, конечно, простой, вырезан в незапамятные времена каким-то местным умельцем из не очень даже прочного дерева, но все же как-то еще запирался.

Князь улегся и почему-то ощутил не клопов в тюфяке, а то, чего он опасался больше – запаха мышей. В этой низкой комнате, в которой приходилось и раздеваться согнувшись, с маленьким окошком, забранным расшатанным переплетом, постоянно дребезжащим от ветра, бьющего с юга, спать было так же трудно, как выполнять нудную и неприятную работу.

Или даже какую-то страшную работу, которая сопряжена не с риском для жизни, а с чем-то более скверным, может, с риском потерять себя, превратиться в ходячую куклу с широко раскрытыми глазами, бездушную и подчиненную чужой, холодной, враждебной воле, от которой некуда было бы спрятаться… Сон был хмурым, каким не бывает даже ненастье. Диодор почему-то понимал, что спит, и в то же время его голова работала, как заведенная нескончаемой пружиной детская игрушка. И даже мысли его стали такими же детскими, боязливыми, опасливыми… И не зря.

Он вдруг открыл глаза, перед ним в почти сплошном мраке комнаты, в котором он, тем не менее что-то видел, стоял кто-то еще, кто вышел, как бывает в детских кошмарах, беззвучно из темного угла комнаты. Только человек этот – да и человек ли? – держал в руке длинную, тонкую, как спица, рапиру, которая ощутимо упиралась в горло князя. Диодор попробовал подняться, вытащить спрятанный под подушкой верный свой четырехствольник, но не мог пошевелить даже рукой, тело отказалось ему подчиняться. И чем больше он старался, тем больше потел, но не больше… Это было ужасно, он даже понял, что еще немного, и у него начнет болеть голова.

Она уже сейчас болела, от этой способности видеть в темноте, от этого бессилия, от этой фигуры, что нависла над ним, от полной подчиненности… неизвестно кому.

– Слушай, имперская собака, – жестко прошептал неизвестный, – и запоминай, иначе я приду опять, где бы ты не находился.

От ужаса, охватившего его, князь хотел бы забиться в кровать глубже, но это было так же невозможно, как и достать пистолет.

– Минувшей ночью герцог д'Окр что-то вывез из своего замка, ты не должен ехать к нему… Груз был сложным, и при нем было много охраны. Для него даже выстроили специальную крытую повозку, в которую, помимо герцога, заглядывал только его маг.

Князь открыл рот, он хотел задать вопрос, хотя спросить что-то у этой фигуры было так же трудно, и даже нелепо, как спрашивать что-либо у волн моря или у самой смерти… И тем не менее, это ему удалось.

– Кто же грузил его?.. В крытую повозку?..

Темная фигура отшатнулась, и одновременно рапира, которая и так уже поцарапала горло князю между ключицами до крови, прижалась сильнее, значит, как-то очень отдаленно, словно бы и не он это придумал, этот некто в темноте опасается его, князя Диодора Полотича Ружеского! Это было открытие… Но и после него легче князю не стало, его подчиненность неизвестному посетителю ничуть не уменьшилась.

– Ты еще и говоришь… Грузили самые приближенные слуги герцога, но это неважно… Про его магические способности – ерунда, всем известно, что он не маг. Потому и истратил столько монет на волшебников.

Фигура стала чуть-чуть удаляться, вернее, таяла во тьме. Ужас от этого не стал меньше, дрожь прошла по телу князя, он и хотел бы остановить ее, и не мог этого добиться, тело предавало его, как и пистолет, который оставался под подушкой…

– Он погрузил магическую машину, которая управляет всем… в королевстве. Но из его дворца отсюда, из герцогства, она управляет хуже, чем может делать то же из Парса… Поэтому он везет ее в столицу. Ты понял?

Князь, как это ни нелепо звучит, устал от этой фигуры, устал бороться с собой, чтобы хоть что-то сделать, или хотя бы попробовать… Он снова закрыл глаза, острия у его горла не было, дверь тихо скрипнула, когда незнакомец уходил, переплет окна по-прежнему сильно и звонко бился от ветра… И все кончилось. Вернее, кончилась ночь.

Диодор открыл глаза, за вторую половину ночи, уже после посещения его комнаты… призраком, он все же сумел уснуть по-настоящему. Вот только голова у него раскалывалась, будто в нее набухали расплавленного свинца, или хуже – как будто его мозги испекли, даже на тяжкий и неверный зимний рассвет, каким бы слабым он ни был, смотреть было больно. И руки у князя дрожали, как у старого алкоголика, и ноги приходилось переставлять едва ли не усилием воли, потому что сами они не жалали сделать ни шагу.

И все же, князь понял, что все для него завершилось благополучно – он был жив, его не убили. И более того – ему сообщили такие сведенья, которые он сам никак не рассчитывал получить. Даже если бы он приехал в герцогский замок, если бы и нашел кого-нибудь, кто его недолюбливал и потому был склонен выложить про него все, что знал, вероятно, он не узнал бы ничего про герцога… А было ли это на самом деле? Или у него случился просто невероятный, чудовищный кошмар?

Он исследовал замок в его комнату, открыть его было бы просто, но он оказался закрытым. А это значило… Нет, все же и закрыть его, может быть, было возможно для того, кто предстал пред ним в таком фантомном обличье ночью. Тогда Диодор ощупал горло, и на нем определенно имелись свежие, еще даже не вполне затянувшиеся царапины, значит, ночной призрак все же был, ему ничего не привиделось. Хотя и жаль было, что он не сумел дотянуться до пистолета. Ведь можно было стрелять в ногу, хотя, вернее всего, следовало бы стрелять в плечо, чтобы сразу выбить шпагу у противника,.. кем бы он ни был.

Толстая хозяйка таверны и ее забитый подручный поднялись еще раньше князя, она даже буркнула на своем неразборчивом наречии, что так спать в дороге – попусту время терять. И сидя за столом, пытаясь впихнуть в себя вчерашнюю кашу, которая казалась ему накануне такой вкусной, князь присмотрелся к ней.

Утром она была какая-то другая. Все такая же толстая, в утреннем свете даже еще старше, чем ему вчера показалась, привычно неопрятная, неприбранная, в пышных, чрезмерных юбках, но… Другая все же. И лицо у нее было чуть другим, более жирным, с нечистой кожей, с чуть другой прической, чем ему казалось прежде… И она так же, как и граф, как и сам князь, все время терла пухлой рукой лоб, и морщилась от малейшего звука, даже от звука наливаемого в оловянные стаканчики вина, которое граф пил сморщившись, а сам князь так обильно разбавлял мутноватой водой, что там и вина к концу завтрака почти не осталось.

– Сегодня, – сказал князь, причем голос и сами слова его не слишком-то слушались, произносились не намного выразительней, чем у хозяйки, – далее не поедем. Мы возвращаемся, граф.

– Вот те на! – удивился Семпер. – Скакали же на юг, и вдруг… Что-то случилось? – спросил он, пристально вглядываясь в князя.

Но князь не стал ему ничего рассказывать о ночном своем посетителе. Он промолчал весь день, что они скакали по дороге в Парс. И хотя и он, и граф старались изо всех сил, проехали в тот день они до сожаления немного, едва поболее тридцати верст, что для обоих коней и для их ездоков было куда как мало, вполовину меньше, чем князь хотел бы… С таким темпом добраться до столицы и тем паче – догнать герцогский обоз, нечего было и надеяться.

А жалко, что так-то они ослабели и едва ли не растерялись. Подсмотреть, что же волок герцог в столицу, на дороге было бы легче. В Парсе узнать, что привез герцог, если призрак сказал правду, и что-то туда было привезено, будет вовсе невозможно, думал князь Диодор. И потому пробовал погонять своего Самвела, как и тащить за собой графа… Но это оказалось бесполезно, ехать быстрее, чем тем, первым после ночевки в «Петухе и кабане» днем они смогли лишь когда до Парса оставался всего один переход верст в сорок, не раньше. Они опоздали, они не сумели догнать герцогский обоз, и с этим ничего поделать было уже невозможно.

25

День стоял такой солнечный, что князь даже шляпу натянул поглубже, чтобы глаза спрятать, когда они проехали последнюю заставу. Миновав городских стражников, он обернулся к графу Семперу:

– Теперь-то я, граф, доберусь, пожалуй, можем и расстаться здесь.

– Нет, князь, – он все же выучился говорить это обращение почти правильно, – я уж лучше доеду с тобой до того отеля, где вы, имперцы, обитаете. И мне будет спокойнее, и дело будет доведено до конца.

– Что значит – до конца? – полюбопытствовал князь.

– Так просто… – отмахнулся граф. И тут же поправился: – Так говорят у нас иногда, когда нужно все сделать чисто, чтобы начальство потом гнев и пламень не изрыгало.

Возможно, это была шутка. Он действительно проводил князя до ворот отеля, где жили имперцы, и раскланявшись с ним и с охранниками, королевскими гвардейцами, которые по-прежнему торчали перед воротами, как им и было приказано, и которых граф, без сомнения, хорошо знал, уехал, с удовольствием оглядывая все вокруг, явно наслаждаясь тем, что эта непонятная для него поездка подошла к концу.

А князь, когда появился, и когда обуздал неумеренный порыв приветствий от всех, начиная со Стыря и кончая, как ни поразительно, мейстериной, уселся обедать, потому что, как выяснилось, и сам проголодался, и время подошло. За обедом он и рассказал почти обо всем, что с ним произошло. От его рассказа все ошеломленно притихли.

Густибус даже жевать перестал, смотрел на князя так, что тому неловко стало наслаждаться картошкой со сладким перцем и хорошо пропеченным окороком, которые им подавал Стырь. Мейстерину он каким-то образом во время этого разговора сумел удалить, хотя, наверное, для него это было нелегко.

– Ты чего? – спросил князь Густибуса.

– Все просто, князь, знал бы я, что с тобой произошло, не дал бы тебе трапезничать, пока…

Дверь в гостиную заскрипела уже знакомым звуком и появился Дерпен. Воин был еще не вполне в силе, он и шел-то, опираясь на одну из горничных, которая смотрела на него так, что становилось понятно – предложи Дерпен ей вот так всю жизнь его водить, она посчитала бы это своей самой большой удачей. А он времени не терял, с удовольствием отметил князь, вставая восточнику на встречу. Они раскланялись, хотя князь и заметил, что Дерпен лучше бы приобнял его в руквацкой манере.

– Ну, ты как? – спросил Дерпен, усаживаясь, с таким видом, словно не он тут боролся за жизнь после ранений, выздоравливал и вообще был в опасности, а именно князь Диодор.

Его нога под халатом, когда тот распахивался при ходьбе, была затянута повязкой, и вокруг головы белел бинт, и правую руку он держал так, чтобы случайно не потревожить предплечье… Да и под тонкой рубашонкой на груди угадывались тугие перевязки, но в глазах у Дерпена уже играло веселье, и хотя он немного похудел, но улыбался от души. Видеть это было приятно.

– Я? – оторопел немного князь. – Отлично, вот опоздал ты, а я тут рассказал про свои похождения, если их так можно назвать.

Дерпен все понял, посмотрел на свою провожатую, мотнул головой на дверь.

– Иди, милая, я уж тут сам как-нибудь, или Стырь поможет.

Девица удалилась со странно опечаленным и в то же время рассерженным видом. Наблюдать за ней показалось бы забавно, если бы не нужно было заниматься делом. Батюшка стал негромко пересказывать Дерпену все, что только что услышал от князя. А Густибус, еще разок очень внимательно смерил князя взглядом, и пояснил:

– Видишь ли, князь, есть способы понять, чем и как тебя отравили. Нужно только некоторое количество крови у тебя взять, и провести кое-какие опыты.

– Где же ты опыты собираешься проводить? – спросил князь. – Ведь у нас тут лаборатории нет.

– Не в колбах да ретортах дело, а в том, что… реактивов нет, – вздохнул Густибус. – Впрочем, у меня предложение, ты напиши Опрису записку, я выкачаю из тебя крови и быстренько смотаюсь в Лур. Если все получится, как я думаю, уже к вечеру получим какой-нибудь результат.

– Стоп, я не вполне понимаю, – вмешался батюшка. – Какого результата ты ждешь?

– Что его отравили чем-то, вызывающим или галлюцинации, или другое умопомрачение.

– В той таверне «Петух и кабан»? – еще раз переспросил батюшка.

– Ты же сам говоришь, что тебе даже тетка, хозяйка таверны показалась иной поутру, – пояснил Густибус, обращаясь к князю. – Значит, это могла быть не она… Да перестань ты есть, князь! Сказано же тебе, в кровь будут поступать вещества этой вот пищи, это затруднит анализ… Давай я у тебя сразу кровь возьму, и займусь этим делом, пока ты все не испортил.

– Князюшка не может испортить, – вдруг негромко, но довольно решительно вмешался в разговор Стырь. Князь посмотрел на него грозно, но его слуга и не думал отступаться от своего мнения. – Это та колдунья все испортила, а не он. Эх, был бы я там…

– Все же много времени прошло, – проговорил с раздумьем князь. – Не понимаю, неужели и на шестые сутки возможно…

– Возможно, – буркнул маг, уже поднимаясь. – Только не нужно все ухудшать.

– Ладно, Густибус, что для этого кровопускания нужно?

– Я сейчас вернусь…

И Густибус ушел. Батюшка посмотрел, как Дерпен осторожно, чтобы не испачкать халат едой, пробует тоже пообедать левой рукой, а затем вдруг сказал:

– Мы тут тоже не вполне бездельничали. Густибус нашел какой-то древний трактат про оборотничество, князь. И выяснили, если я правильно понял то, что там было записано…

– Так он и тебя просил этим заняться, батюшка? – поинтересовался князь со вздохом. Он ведь хотел, чтобы задание, которое он дал Густибусу оставалось в тайне, но вот – не вышло.

– Он не вполне разумеет барский язык, лишь хорошо читает на наргизе, князь. Пришлось ему… Там было сказано, что в восточной магической школе была такая техника, как психическое оборотничество.

– Это еще что такое? – спросил Дерпен с набитым ртом.

– Все дело в том, опять же, если я правильно понял, чтобы внушить другому человеку, что он видит перед собой не того, с кем, собственно, разговаривает, а другого кого-либо, если магу нужно, чтобы этот человек увидел этого другого. Внушение зависит, конечно, от таланта самого мага, его способности вызывать, гм… галлюцинации в этом другом человеке. Но вот какая штука, самым главным инструментом этой техники считают воспоминания того, кому эти видения внушаются. И как всякие воспоминания, по сути, похожие на сон наяву, они бывают очень яркими, сильными, подробными… И всегда совпадают с тем, что этот внушаемый уже когда-то видел.

– Ну, это нам мало что дает, – отозвался Дерпен. – Или все же дает? – Он посмотрел на князя.

А князь поглядывал на свою тарелку, где стыла отличная картошечка, и ждал. Кушать он после ругани мага не решался, может и впрямь результат проверки, которую задумал Густибус, будет зависеть от того, сколько и чего он съел.

Вот тут и появился Густибус с судком для собирания крови, с ланцетом и перевязками, чтобы кровь потом уже остановить. Он отвел князя в сторонку, к книжному столику и умело принялся за дело. Князь подумал было, что этим своим кровособиранием маг испортит остальным аппетит, но по виду Дерпена решил, что этого не произойдет. Тот как жевал с наслаждением, иногда даже закрывая глаза от удовольствия, так и продолжил, а батюшка и вовсе поднялся и следил за всем происходящим, ему было интересно.

Потом со звяканьем Густибус стал собирать свою медицинскую посуду, сообщив:

– Теперь мне торопиться нужно, князь, иначе…

– Ты вот что, Густибус, ты Стыря с собой возьми. Так мне будет спокойнее.

Густибус кивнул, соглашаясь, Стырь поднялся из уголка, где тоже жевал, придерживая миску перед собой и вполне ловко орудуя местной вилкой.

– Господин маг, князюшка, – Стырь переводил глаза с одного на другого, – мне бы пару минут, чтобы снарядиться…

– Только быстро, – прошипел Густибус. Он уже соображал, как быстрее добраться до Лура.

Они оба вылетели из комнаты, едва ли не как пробка из бочки с перебродившим шипучим вином, Дерпен даже беззвучно хохотнул им вслед, а князь и забыл за те несколько дней, что не видел его, о такой вот особенности восточника.

Дерпен еще разок осмотрел стол.

– Я нужен тебе, князь? – Он помолчал. – Видишь ли, я еще не вполне…

– Нет, все в порядке, Дерпен ог-Фасм, отправляйся-ка к себе и выздоравливай далее. А мы, батюшка, займемся делом. Думаю, твоя помощь будет небесполезна.

Он с батюшкой Ионой прошел в библиотеку, где в потайном отделении конторки хранил книжку, в которой покойный Моршток делал записи. Взял ее, подошел поближе к окну, поймал на страницы побольше света.

– Что думаешь об этих вот чистых листах, батюшка?

– Листы как листы, бумага… А что?

– Пришла мне в голову одна идея, вернее, идейка, когда я от епископа отъезжал. Сейчас мы с тобой ее проверим. Ты знаешь что-нибудь о симпатических составах?

Батюшка приободрился.

– Знаю, князь, и даже немало знаю. Для тех книжников, каким меня сначала хотели воспитать, это необходимо, ведь многое на старых страницах писалось так, чтобы только догадливый и внимательный человек понял.

– Что ты думаешь об этих вот кружках и стрелочках? – спросил князь, передавая батюшке книжку.

– Это обозначение сносок или отсылок. Но нужно точно знать, где что искать. Хотя, постой-ка… Если в кружке нет обозначения самой книжки, значит… Это значит, что сама эта книжка и подразумевается, так ведь?

Батюшке потребовалось всего-то чуть времени, чтобы догадаться о том, о чем сам князь думал несколько дней… Ну, не то, чтобы очень уж напряженно он об этом думал, но все же размышлял, как умел, и когда это придумал, то и решил, что он – не лыком шит. А тут – отец Иона со своей догадливостью… Впрочем, нет, батюшка этот трюк знал, а князю пришлось его, собственно, изобретать заново, и применительно к Морштоку, так что заслуг у него было побольше.

Они попросили принести с кухни очень тонкую металлическую тарелку, и пока за ней ходила мейстерина, соорудили из шандалов и кочерги для камина некое подобие мангала, на который эту тарелку и поставили. Потом зажгли побольше свечей, подставили их под тарелку и положили на нее книжку страницами вниз.

– Как думаешь, получится? – спросил князь.

– Тут бы установить что-нибудь поустойчивей, – отозвался батюшка, – и огонь сделать сильнее… Но если сразу и не выйдет, попросим Густибуса помочь. Может, тут нужно в парах аммиачной селитры нагревать эти страницы, или еще что-то придумать… Это же не просто, князь, бывают такие чернила, что иначе кроме как в специальных условиях и не проявляются.

– А мы его записи не испортим?

– Давай-ка лучше сначала убедимся, что они вообще есть. Кстати, не из-за этих ли записей неизвестные перерыли Морштоку кабинет? Да, глупый вопрос… Надо полагать, что из-за них, другой причины нет.

– Не думаю, что тут как-нибудь сложно записи сделаны, – отозвался князь. – Все же он их для себя вел. Правда, не хотел, вероятно, даже Опрису показывать, потому-то и спрятал так.

Странный у них обмен мнениями получался, но обоим было все понятно, а чего же еще хотеть?

Подождав некоторое время, пальцем проверив, как накалилась тарелка, батюшка снял книжку Морштока, быстро посмотрел несколько страниц. Потом проверил их сосредоточенным взглядом на свет.

– Не те мы страницы избрали, он просто переворачивал книгу и писал с ее конца, как с нового начала. Давай еще ее нагревать.

Они подогрели еще разок, и вот тут на первой странице и на ее обороте проявились бледно-коричневые и местами розоватые буквы. Батюшка посмотрел, передал книжку князю. Это было похоже на фериз, буквы по крайней мере были те же, вот только не было на этом языке таких диковато выглядящих буквосочетаний. И все было написано одной беспрерывной строкой, без пропусков или знаков.

– Странный шифр, – не обрадовался этому открытию князь. – Не хочется из-за него время терять.

Но батюшка, который взял в свои руки все это непростое дело, вдруг всмотрелся, потом еще разок и кивнул.

– Думаю, я это смогу прочесть, ведь тут всего-то барский язык, не самый известный в Парсе, только записанный местными буквами… Да, так и есть. И по-барски написано сначала слева направо, а с конца строки справа налево, потом снова слева. Змейка получается, так у нас иные из старых книг тоже писались века три-четыре тому.

– Ну, батюшка, – с благодарностью сказал ему князь, – ты – голова!

– Ты вот что, князюшка мой, бери бумагу и садись писать. Я буду переводить, а ты записывай. Не думаю, что это нужно, но лучше будет, если мы сразу же, как проявим эти буквицы, так их и повторим по-своему, а то, неровен час, упустим, а бывает же, что буквы только на несколько минут проявляются, потом их… достать уже труднее будет, если вообще возможно, не зная рецептуры.

Князь в такую возможность тоже не верил, но все же послушал отца Иону, совет мог оказаться дельным. Они принялись за работу, князь писал, батюшка неторопливо, чтобы князю было удобно, переводил. Сначала текст шел довольно понятно и даже грамотно, но потом пошли только какие-то краткие выкладки, звучащие довольно необычно. А потом и вовсе все стало малопонятно из-за сплошных сокращений, будто покойному графу и этого было достаточно, а о большем он не заботился.

В целом, получалось, что Моршток, действительно, делал эти записи только для себя. Иногда просто отмечая какую-либо мысль, пришедшую ему в голову, чтобы обдумать ее позднее. Но и из этих записей складывалось общее представление его размышлений, его версий и предположений.

Выходило, что граф Моршток вел не одно расследование, о котором князь уже знал, по поводу лаборатории, где оборотень мог бы превращаться в видимость короля, но и другое, по поводу того, как этот самый оборотень или кто-то из его подручных мог бы приобрести бумагу, не отличимую от той, на которой ранее писал расписки настоящий король.

Особое внимание Моршток уделил поискам малой королевской печати, которой эти бумаги были подтверждены. Но тут, кажется, его постигла первая в этой версии неудача, печатей по всей стране оказалось так много, что достать ее было, в общем-то, не сложно. Как предположил сам граф-следователь, печать, плотную блямбу из цветного, зеленого или синего сургуча можно было срезать с другой какой-либо грамоты, которые в изобилии хранились в королевском архиве. Вот для того, чтобы найти возможного злоумышленника, который это сделал, он тоже потратил немало времени. Но никого не сыскал, и хотя об том не было прямо указано в этих заметках, по тону и по характеру новых замечаний становилось ясно, что он попробовал было поискать их на тех доверительных грамотах, которые король когда-либо посылал некоторым своим приближенным дворянам. Эта работа требовала уже гораздо больше времени и сил, чем прочесывание королевского архива, и она только набирала обороты, когда записи оборвались.

– Не понимаю, – задумался батюшка, – может, он сменил симпатическую рецептуру? Может, перешел на другие потаенные чернила?

– Нет, отец Иона, – с грустью отозвался князь, – похоже, здесь записи кончаются, потому что самого Морштока убили.

– Возможно, но я все же проверил бы и мое соображение.

– Проверяй, – согласился с ним князь, – только уже с Густибусом. Он у нас, похоже, специалист по части химии и лабораторных исследований.

Батюшка отложил книжку, задул свечи, по-прежнему горевшие под тарелкой на шатком их сооружении. Присмотрелся к князю, который сидел задумчиво, как будто и не живой.

– О чем думаешь, князь?

– О том, как Моршток исследовал подписи под королевскими обязательствами, которые лжекороль выдал этим обоим, торговцу и банкиру. – Князь, в поисках смысла или подходящих слов смотрел в потолок, жевал губу. – Он исследовал их магическим образом и довольно пристрастно… Даже своего начальника, Оприса, для того привлек. Но получилось, что…

– Что получилось? – спросил батюшка, потому что князь умолк. – Я не заметил этого, должно быть, потерял хватку читать по-барски.

– Читать, переводить и сразу же мне диктовать – не тем у тебя, батюшка, была голова занята, чтобы замечать такие вот тонкости, – усмехнулся князь. – А получилось у него, что этот анализ не выявил такой простой вещи, что… Что подписи эти сделаны мужчиной.

– Не понимаю, – признался батюшка.

– Подписи под обязательствами лжекороль, явившийся на тайную деловую встречу как с Кастелем Четомыслом, так и с Ротшестом Согбенусом, ставил при них. Это можно считать подтвержденным, потому что и они так говорят, и Моршток, дотошный полицейский, это проверил, по крайней мере, он с этим соглашается. Но если эти подписи поставлены королем, тогда… Тогда непонятно, почему же магическая и почерковая экспертиза этих подписей не свидетельствует, что их поставил именно мужчина! Ведь характер письма, штрихов и твердость руки должна быть засвидетельствована… И Моршток отметил, когда проверял эти подписи, что уверенности в этом нет…

– Он проверил, – согласился батюшка, – и признал, что подписи или похожи на королевские, или даже сделаны самим королем Фалемотом. Но прочее…

– И попутно сделал пометку, что маги, проверяющие подписи, а их было несколько, не сумели увидеть в руке, их поставившей, мужского характера. Словно бы кто-то другой, третьего рода, – князь опять усмехнулся, – их сделал. Словно бы возможна сущность, лишенная определенности в этом признаке. – Он опять подумал. – Эх, молодец он все же, наш граф Моршток! Мне бы под его началом тут работать, а не самому голову ломать. Я бы у него многому научился.

– Так под чьим-либо началом работать – не велика заслуга, князь. И тебе так думать не следует…

Даже договорить батюшка не успел, потому что в библиотеку ввалился Стырь. Глаза у него были широко раскрыты, рот раскрыт, всем видом он показывал, что случилось что-то из ряда вон, он даже дышал с трудом, будто только что бежал что есть мочи.

– Князь мой, батюшка… Там, у терема герцога Докрского маршал Рен осаду устроил. Требует, чтобы герцог сдавался, и чтобы отдал свою магическую машинку, которую только что привез из своего герцогства!

– Стырь, – приказал князь. – Приведи себя в порядок, доложи как положено.

– Меня Густибус прислал, князюшка, он сам только что узнал случайно… Спешить нужно, маршал Рен войска туда нагнал, вот-вот на штурм пойдет, если герцог ему не подчинится. А он и не думает подчиняться, бой будет, не иначе.

Князь соображал секунду, не долее. Потом выговорил с досадой и злостью.

– Граф Семпер, предатель, подслушивал, когда мне в «Петухе с кабаном» про герцогскую магическую машину неизвестным было рассказано… Подслушал и доложил по начальству, шпион окаянный. Пошли скорее…

– Князь, я – с тобой, – решил батюшка. – Если они найдут эту машинку, будет лучше, если мы вместе на нее хотя бы посмотрим.

Все же Парс был немалым городом, что сейчас весьма сердило князя. Он бежал, едва не теряя шляпу и путаясь в плаще, который ему все же успел набросить на плечи верный Стырь. Батюшка оказался даром что такой вот невысокий, на вид полненький, но бежал как мальчишка, даже не отставал от него. А Стырь, все время оглядываясь, несся впереди, показывая дорогу. Но князь и сам бы понял, куда следует направляться, потому что оттуда доносились мушкетные выстрелы, и довольно частые, иногда сливающиеся в подлинную пальбу.

Прохожие при виде этой троицы, а пуще того – от звуков войны где-то неподалеку, вели себя по-разному. Кто-то поднимал голову к небу, пробуя угадать где и что именно происходит, кто-то расходился в стороны, давая дорогу, но всем было понятно – происходит что-то важное и необычное.

Они пробежали полгорода, все то расстояние, которое разделяло отель, где проживали имперцы, и дворец герцога д'Окра едва за четверть часа. Но события перед дворцом их не ждали, они разворачивались так, как и положено на войне – быстро и резко, без задержек и ожидания тех, кто к этим событиям не успел.

Когда имперцы вынеслись из какой-то узенькой и грязной улочки на немалую площадь, устроенную перед дворцом, стоящим в роскошном и величавом одиночестве, отдельно от всех других окрестных зданий, что было для Парса весьма необычно, бой уже кипел. Перед чугунной же оградой, чем-то смахивающей на ту, что окружала тут и имперское посольство, выстроилось в твердую, почти настоящую боевую линию не менее, чем две роты гвардейцев.

Две трети из них мушкетеры, мельком, привычным взглядом оценил князь. Половина из мушкетных гвардейцев палила, что было мочи, по окнам и по крыше дворца, где засело всего-то два-три десятка слуг герцога, которые пытались отстреливаться. Отбивались они, впрочем, не слишком умело, видно же было, что это именно слуги, а не солдаты.

За спинами королевских стрелков, за двумя распряженными телегами вдобавок, поставленных тупым углом перед главными воротами ограды, находился и сам маршал Бажак тет Рен, в роскошном мундире, в шляпе, которую украшало такое перо, что его видно было за версту. Он воевал, и это занятие ему очень нравилось. Даже плащ на маршале развевался в этом густом, напитанном солнцем и дымом от выстрелов воздухе как-то по-особенному, или по-военному.

В руке маршал держал шпагу и явно собирался указать направление атаки, которая вот-вот должна была начаться. И он что-то кричал зычным голосом, почти перекрывая безостановочную пальбу по дворцу. Но крик его князь разобрал, когда подбежал к нему всего-то на расстояние шагов двадцати, потому что маршал стоял к нему, бегущему, спиной.

– Граф, раздери твоих олухов, когда я приказал тебе зайти еще и с боковой улицы?! Ты почему не исполняешь?..

Тут князь увидел, что правым флангом построения командует граф Абитур тет Нестелек д`Атум, который пробовал на самом деле ввести своих подчиненных хотя бы в составе плутонга в узенькую, похожую на проходной двор, улочку вдоль ограды герцогского дворца. Но солдаты не хотели сразу оказаться так близко к противнику, еще не сломленному, готовому стрелять и способному попадать в них.

– Сьер маршал, – обратился к Рену князь, – ты действуешь не так, как следовало бы. Кто приказал тебе идти на этот бессмысленный штурм?

– А почему я должен тебе это объяснять, принц? – Маршал перестал на время орать и командовать, и повернулся к князю. Он нахмурился, разобрав, кто перед ним. Такой оборот дела ему не понравился.

Тут сбоку, от повозки вперед шагнул капитан королевских гвардейцев шевалье Манрик т'Алкур. Он умел не только в комнатах оставаться незаметным, он умел то же и на улицах, и даже в бою. Он быстро и резковато поклонился князю.

– У маршала Рена есть сведенья, что герцог творит преступление против короны, князь. И сведенья эти в высшей степени достоверны.

– Чего уж тут секретничать, это граф Семпер сообщил про магическую машину, не так ли?

– Может быть, – буркнул маршал, по-прежнему хмурый, но готовый дать отпор любому, кто попробует помешать ему штурмовать герцогский дворец.

– Не может быть, а именно так. И наличие этой магии, и действия герцога с его изобретением подпадают под расследование, которое провожу я. Поэтому…

– Ничего не поэтому… – не вполне удачно выразился маршал. – Я готов поднести эту машинку и самого герцога его величеству. И я это сделаю, чего бы мне это не стоило. А будешь ты тут вертеться, притворяясь, что проводишь какое-то расследование, или нет – это твое дело, князь. Все, теперь не мешай. – Маршал снова обратился к противнику и к своим воякам, которые палили уже все, и с позиции в два ряда, когда передние стоят на одном колене. Били они теперь по дверям дворца, которые все больше превращались от попаданий тяжелых пуль в решето, в щепки, в труху. – Лейтенант д'Атум, да зайди ж ты справа и придави огнем, когда мы пойдем на штурм!

– Капитан, – обратился князь к тет Алкуру, – на два слова.

Они отошли, около них тут же оказались батюшка Иона и Стырь, который хмурился, что было для его улыбчивой физиономии весьма необычно.

– Слушаю тебя, принц, – капитан гвардии оставался спокойным, словно был не под пулями, а на балу, или даже вовсе в каком-нибудь дамском будуаре.

– Что происходит? Почему принято такое решение? И знает ли о том король?

– Нет, король не знает. Но господин маршал уверен, если его действия завершатся успехом, и он не видит причин, почему бы они могли не быть успешными, – ровным голосом проговорил капитан т'Алкур. – А тогда, он уверен, король его одобрит. Видишь ли, принц, это очень просто. Он сразу докажет, каков он перед королем молодец, и к тому же, он обойдет вас, имперцев, раскрыв и лично ликвидировав этот заговор, если заговор, разумеется, существует.

– А если герцог всего лишь маг-любитель, если его машина имеет лишь побочное какое-нибудь назначение? Если он вообще не замешан ни в каком заговоре?

– Такую возможность господин маршал, мне кажется, не рассматривал.

– Кто ему доложил о том, что произошло в «Петухе и кабане»? – спросил князь.

– Где?.. Ах, это не важно, где и что именно произошло. Сначала я докладывал маршалу, что герцог д'Окр доставил в Парс магическую машину, способную влиять на волю и сознание людей. Когда он потребовал подробности, о них рассказал еще и граф Семпер Атумский, в моем присутствии. После этого господин маршал принял решение, и вот – мы здесь.

– Почему было решено, что эта машина способна влиять на сознание и волю людей?

– Так пояснил нам граф Семпер.

– Где он?

– Кажется, он сейчас в Луре, вызван к королю. Впрочем, я не уверен. – Капитан помолчал. – А у тебя есть сомнения, что это обстоит именно так, как он нам докладывал?

Но князь Диодор думал о чем-то другом, он не ответил на этот вопрос капитана. Он поднял голову, на что-то решившись.

– Капитан, мы пойдем с вами, когда будет штурм герцогского дворца. И мы должны посмотреть на эту машину, что бы и как бы тут не происходило.

– Этому я не могу помешать, – склонил голову капитан. – Да и не намерен мешать, если ты того захотел. Ведь у тебя тоже есть приказ, который следует исполнить, не так ли?

26

Стрельба с левого крыла стала вдруг гораздо плотнее, пули засвистели, залетая даже в центр построений на площади. Князь дошел до одной из телег, которые должны были укрыть гвардейских офицеров, и стал смотреть на дворец герцога. Батюшка, все же чуть пригибаясь, пошел с ним. Грохот слева так уже усилился, что он должен был чуть не до крика поднять голос:

– Князь, ты бы не высовывался так-то!.. Если нужно смотреть, то можно и не подставлять голову под пулю.

Но князь, даром что военная косточка, не обращал на тяжелые мушкетные пули с крупный лесной орех никакого внимания. Одна из них, сухо взвизгнув, ударила в доски, пробила одну, но застряла в другой, прямо перед батюшкой, тот дрогнул, но все же не отступил. А князь словно бы и не заметил того.

– Отец Иона, смотри, – он чуть не за шиворот выволок батюшку повыше, чтобы и тому было видно. – Вон служба, там – конюшни, жаль, что открытые, может коней поранить… Главные залы дворца этого… Эх, жалко, я не знаю их обычного устройства, мне бы сейчас сообразить, где у него может быть магическая лаборатория.

– Полагаешь, он затащил машину эту в самый дворец? – спросил батюшка.

– В службах каких-нибудь ее располагать бессмысленно, и неосторожно, батюшка, слишком там много народу толчется всегда, и всех не отследишь, не проконтролируешь… И вот нам нужно сообразить, где она находится, чтобы… – Он чуть помолчал, потом продолжил размышлять вслух. – Наверное, не в этих башнях, раз, два… Всего четыре башни, и две из них большие, можно было бы, кажется… Нет, наверное, все же не там. Машину, а она немаленькая, верно, тащить вверх по ступеням неудобно, значит…

Но что это значит, князь не пояснил, умолк, продолжая разглядывать дворец герцога.

– Да о чем ты, князь?

– Нам придется, отец Иона, пробиться туда раньше всех, ну, кроме защитников, конечно… Придется оказаться там едва ли не прежде, чем герцогские начнуть сдаваться.

– А они будут сдаваться?

Пробурчав что-то, чего батюшка не разобрал, князь еще более вылез вперед, и над телегой и даже чуть не в нее, чтобы рассматривать дворец перед собой с высоты. Почему-то всегда кажется человеку, что сверху он увидит все точнее и яснее, а может, думал отец Иона, и впрямь, лишь каких-то мелочей, какого-нибудь ряда малых окон не хватает сейчас князю, чтобы знать, по каким ходам-переходам следует ему бежать, когда они окажутся внутри герцогского терема, как сказал Стырь. А кстати?..

Батюшка стал оглядываться, и вдруг заметил и княжеского ординарца. Тот тоже занимался делом, нет, он не воевал, конечно, но он где-то сумел раздобыть почти с полдюжины гранат, которые сейчас и принес к князю в какой-то сетке, увязанной, словно бы небольшой мешок. Перебежал он из какой-то улочки, не подумав, как казалось, что одной пули достаточно, чтобы они все взорвались от того пороха, которым гранаты были начинены.

Стырь добежал, тяжко вжался в борт телеги, за которой стоял и князь.

– Князюшка Диодор, я вот тут… сообразил, – он с торжеством поднял свою сетку перед князем. Тот рассеянно оглянулся, кивнул.

– Отлично, Стырь, молодец, удачно раздобыл.

Батюшка приоткрыл было рот, чтобы спросить – что же тут удачного, если их сейчас так легко всех взорвать, но не успел. Откуда-то слева на штурм дворца пошли королевские гвардейцы. С десяток из них сумели перебраться через неглавные ворота, которые оказались сделаны в ограде сбоку.

– Верно, там должны быть и ворота, – проговорил князь негромко, – а то кареты въезжают во двор, а выезд им может быть закрыт другими подъезжающими… Все же разумно у феризов такие штуки устроены.

Кто-то довольно умело принялся палить по атакующим гвардейцам, трое из них растянулись, но один был еще жив, он пытался отползти, оставляя за собой страшный след изрытого и густо окровавленного снежка. Кажется, это и решило дело. Кто-то из тех, кто остался по другую сторону ажурных и не слишком высоких ворот закричал, и тогда на штурм с той, левой стороны ограды бросилось уже гораздо больше людей.

Некоторые стреляли, некоторые уже и стрелять переставали, попросту отбрасывали мушкеты и вытаскивали из ножен шпаги либо сабли. Впрочем, сабельщиков было немного, привычка феризов драться тонкими и легкими клинками взяла вверх, летели вперед именно для того, чтобы фехтованием одолеть противника, доказав и свое умение, и свою смелость.

Маршал Рен, который незадолго до того ушел на правый фланг, к графу Абитуру д`Атуму, вдруг снова появился в центре, он уже и за телеги не прятался.

– Хоть и дурень, – промолвил князь, приглядываясь к нему, – а все же не трус. И на том спасибо.

Маршал во всем своем великолепии являл, конечно, самую выгодную мишень, но в него никто не попадал, или не стрелял изначально. Он вился в дыму близких выстрелов и спереди, и сзади, словно бы заговоренный против любого ранения. Даже свой роскошный зимний плащ, подбитый мехом, сбросил где-то, чтобы тот ему не мешал. Неподалеку от него творилось что-то малопонятное. И лишь присмотревшись, батюшка Иона разобрал, что это капитан гвардейцев шевалье Манрик тет Алкур готовит что-то особенное.

Наконец, началось… Вперед выбежало трое гвардейцев, впрочем, сам капитан от них далеко тоже не отставал. Одного из них свалили пулей, тяжело пробившей грудь храбреца навылет, так что кровищи сзади, из его спины, брызнуло даже больше, чем при попадании спереди. Он упал, из его ослабевшей руки выкатилась граната с длинным, тлеющим фитилем. Капитан успел добежать до нее и вырвал этот фитиль прежде, чем граната взорвалась, по сути, среди его людей. Двое же других, вызвавшихся на это отчаянное дело, все же добежали, один пристроил гранату у замка, закрывающего ворота, успев ее к тому же примотать чем-то вроде длинного и узкого шарфа. Другой втиснул гранату в основание створки у петли, чтобы она эту петлю разбила, и одним движением тоже как-то укрепил… Батюшка смотрел во все глаза.

Оказалось, что этот второй, вероятно, более опытный воин, собрал в подобие равновесной связки две гранаты, и сейчас они повисли через черную, чугунную петлю заранее увязанные воедино, как две огромные и страшные градины… Оба храбреца попытались отбежать назад. Один вдруг поскользнулся на льдистой мостовой, тяжко, подняв в воздух неслежавшиеся снежинки, грохнулся, второй, не задумываясь, подскочил к нему, вздернул вверх, обхватив сзади, со спины, и оба уже успели отбежать-отковылять от приговоренных ворот, когда раздался взрыв. Все же оба этих молодца стояли слишком близко к разрыву, обоих повалило, с одного из них, который не удосужился поскользнуться, даже шляпу сорвало. Но когда снег и дым рассеялись, они оба поднялись под приветственные крики своих товарищей, которые тотчас с жердями, более похожими на оглобли, в руках бросились вперед, чтобы и ворота доломать, и в парк перед герцогским дворцом ворваться.

– Стырь, – оказалось, что князь Диодор тоже за всем внимательно следил, – а ты кресало с кремнем раздобыл?

– А как же, князюшка? У меня и получше чего есть, – и Стырь торжественно хлопнул по кожаному мешку, из которого поднимался дым, в таких хозяйки носили фитили для разжигания печей, когда пальцы драть об кресало было лениво.

– Тогда – вперед, – скомандовал князь. И не слишком громко добавил: – От меня – ни на шаг…

Они добежали до каменных столбов ограды, чуть передохнули, потом когда впереди прозвучали взрывы, раскрывшие и главные ворота дворца, снова побежали. Как ни отчаянно атаковали гвардейцы, люди герцога тоже не дрогнули, многие из них продолжали отстреливаться, даже Стырь, уж на что был вояка, а и то споткнулся об одного из застреленных, но тут же поднялся и бросился догонять князя, почему-то давясь от смеха… Видеть это было совсем необычно в таких-то обстоятельствах, вот князь, когда они добежали до дворца и уже поднялись по широкому, сделанному на руквацкий манер, крыльцу, прокричал, пробуя перебить пальбу изнутри, которая тут стала гораздо громче:

– Чего ржешь?

– Увидел, как наш батюшка, – Стырь переложил, не торопясь, гранаты в левую руку, и указал на Иону, – придерживая ряску, в атаку бежит.

– Вот дурень, – отозвался батюшка. – Мне же неудобно, если не придерживать полы-то повыше!

– Ты, отец Иона, не серчай на него, он всегда такой шебутной в бою бывает. Ты, главное, не отставай только, очень тебя прошу, – сказал князь твердо.

В прихожем зале дворца на уровне груди плавал дым от выстрелов, как низкое облако, вот только запах был совсем не такой, как пахнут облака, а отдавал вонью серы, гари и смерти. Этот запах батюшка потом вспоминал, просыпаясь по ночам…

На полу кто-то бился, еще кто-то стонал, но над ним уже склонился кто-то, пробуя облегчить муку боли или даже тоску по уходящей, истаивающей жизни. Батюшка чуть было не шагнул к раненным, но князь уже откуда-то спереди зарычал, да так страшно и нечленораздельно, что отец Иона тут же бросился за ним, будто и не его это было дело – помогать умирающим.

Они спустились вниз, и никто из них, кажется, кроме князя, уже не понимал, почему нужно искать подвалы, когда самая жаркая рубка поднималась по ступеням наверх, на крышу дворца и в его стрельчатые башни, которые князь посчитал по углам главного здания.

Тут-то к ним выскочило двое перепуганных солдатиков, в иных, не гвардейских колетах, Стырь тут же выволок пистолет, спрятав за собой связку гранат. В руке у князя тоже была сабля, но он поднял руку, пробуя избежать кровопролития.

– Предлагаю вам сдаваться, ребята, – звонко сказал он, и его голос так уверенно разлетелся по коридорам, что один из герцогских стал опускать протазан, которым всерьез собирался сражаться.

– А ну, дураки, – на рукве, но с очень внятной интонацией угрозы, прорычал Стырь, – делай, что говорят, не то!..

И его голос помог поболе, другой из стражников тоже дрогнул и вдруг со звоном уронил свою рапиру на каменный пол, повернулся и побежал назад, в густую темноту, которая лишь далеко по коридору рассеивалась неярким факелом.

– Та-а-ак, – удрученно проговорил князь. – И где же нам теперь искать эту проклятую магическую лабораторию? Я-то думал этих вот остолопов спросить…

– Так их догнать, что ли? – спросил Стырь.

Батюшка подумал, и вдруг понял, что князь-то прав, магическую машину герцог убрал в подвал, и она, определенно, находилась где-то поблизости. Если бы он был чуть менее взволнован сражением, если бы сумел успокоиться, он бы ее почувствовал даже сквозь стены. Она давала ощутимый магический фон – тяжелый, густой, насыщенный, и в то же время… чем-то очень опасный. Да, именно ощущение опасности батюшка и ощутил, а вовсе не магическую составляющую этой радиации. Но что это такое, и чем было вызвано, он не знал, не понимал еще. Не в том он был состоянии, чтобы помочь князю… Или все-таки в том, что надо, и помочь мог бы, если бы был храбрее?

– Тогда давайте рассуждать, – сказал князь почти спокойно. – Машина не маленькая, иначе бы ее не на повозке специальной везли, а в карету бы она уместилась. Значит… – он прошелся вдоль коридора, вернулся, сказал, останавливаясь возле дверей со свежими следами переделки. – Взрывай тут, Стырь. Только не переборщи, чтобы ничего не сломать внутри.

Стырь стал прилаживать бомбу к замку и пару навесил на петли одной из створок двери. Князь с батюшкой отошли подале.

– Все будет, как надо, князюшка, ты уж не сомневайся… Вот черт! – Он распахнул свой камзол, оторвал от рубахи полосу ткани, стал что-то подвязывать. Запалил длинные фитили посередине, чтобы они догорели быстрее, вернулся к князю, чуть запахавшись даже, видимо, придерживал дыхание от старательности. – А огонь чуть не погас в сумке-то, едва раздул его снова.

Они встали за угол коридора, князь посмотрел на батюшку своими очень светлыми серыми глазами так спокойно, словно бы чему-то тихо, проникновенно радовался, и даже чуть улыбнулся, кивнул. Потом грохнуло так, что у отца Ионы уши заложило, и что-то тяжко просвистело в сразу ставшем густым воздухе, от этого трудно сделалось дышать. Но все были, конечно, целы. Батюшка хотел выглянуть, но князь дернул его и так закричал, что даже через временную глухоту после близкого взрыва было его слышно:

– Назад!

Снова грохнуло, на этот раз в отдалении. Стырь выглянул все же, подумал, потом, тоже поднимая голос, сообщил:

– Я не виноват, князюшка мой, это первым взрывом бомбу с петли откатило.

– Хорошо, хоть догадался с другой стороны петли рвать, не то ее бы прямо к нам и… откатило, – вздохнул князь. – Балбесом ты все же бываешь, Стырь.

– Нет, я догадался, куда их навешивать, – они вышли и потопали по коридору к двери, от которой мало что осталось. – Не первый же раз… Только узлы из рубашки ненадежные, князюшка, вот и не выдержали.

– А еще гранаты у тебя остались? – спросил князь. – Вдруг мы ошиблись, и другие двери тоже рвать придется?

Но они не ошиблись, и другие двери подрывать не пришлось. Они это поняли сразу, как только вошли в пролом и миновали густой дым. Они были в магической лаборатории герцога д'Окра, вот только… Это была еще недействующая лаборатория, ее еще не успели запустить в дело.

В большом, и даже весьма высоком зале на специальном постаменте, срубленном из неструганых досок, стояло что-то, похожее на… Собственно, батюшка не знал, на что это похоже, лишь в каких-то книгах, которые он когда-то читал, он видел похожее сооружение. Сложная и тяжелая, местами из мрамора, а местами из черного гранита пирамидальная тумба, вся пронизанная нежными, стеклянными трубочками, в которых текли какие-то жидкости, среди которых были и синие, и зеленые, и даже желтые, но больше всего было красных, иногда как кровь, но порой розоватые и почти прозрачные. Под некоторыми из колб, в которые они втекали или из которых вытекали, на сложных державках приделанных к основной тумбе, горели почти невидимым пламенем горелки, издающие тяжкий, мертвящий запах. На самой вершине была установлена какая-то тарелка, размером с колесо от экипажа, и она блестела так ярко, что становилось ясно – это золото, не иначе. На этой-то тарелке лежал огромный, чуть не в две головы человека стеклянный шар, в котором…

Батюшка пригляделся, так и есть, в этом шаре странно и неопределенно, словно дым, промелькивали какие-то образы, и было это настолько необычно, настолько дико, что он… Он и не заметил, как начал читать одну из молитв против воздушных бесов, приносящих ужасные видения в наш мир, и вызывающие у людей мороки и сомнения, сокрушающие крепость их духа и мыслей.

Стырь с саблей наголо в одной руке и пистолетом в другой быстро обошел все помещение, чтобы проверить, не прятался ли кто-нибудь по углам зала, но никого не нашел, все ушли либо защищать дворец, либо попросту разбежались, как давешние охранники.

Князь осмотрел машину, внимательно проследил, как к ней подходят металлические трубки из трех других сооружений. Первым был большой чан, в котором явно производился газ для светильников, другой был похож на батарею резервуаров, из которых в машину закачивались какие-то жидкости, еще более яркие, чем текли по трубкам самой главной машины, а третий был вовсе ни на что не похож. У него имелись какие-то круглые, как у часов, циферблаты с делениями и странно выглядящими знаками, незнакомыми даже батюшке. Еще тут были какие-то краны, только открывающие не жидкости, а что-то еще, словно бы что-то могло протекать по простым пруткам металла, и перекидные включатели из яркой меди, то есть, в одном положении эти включатели держались сбоку, а в другом соединяли медные щеки одинакового размера. Все это было непонятно, незнакомо, чудно, и пахло… магией. Хотя, не только магией.

– Князь, а ведь тут не только магия, я полагаю, – сказал батюшка. – Тут есть и человеческая выдумка, вроде инженерного искусства.

Для верности он продолжал молиться, вспомнив уже такие молитвы, которые полагал прежде давно и прочно забытыми. Некоторые из них могли бы помочь, некоторые, как он и сам думал, помогали не очень. Но он же не знал, что тут может пригодиться, вот и старался, на всякий случай, использовать все, что только приходило в голову.

– Жаль, что Густибуса тут нет, – сказал князь. – Он бы многое запомнил и даже понял, не в пример нам. А теперь я и не уверен, дадут ли нам еще на нее посмотреть, не заграбастает ли всю эту… прелесть король себе для исследований, не поделившись открытыми знаниями с Империей?

– А нужны ли такие-то знанья нам? – спросил вдруг Стырь чуть иным, чем обычно, голосом – трудным, несмешливым, едва ли не сдавленным.

– Раз уж такие знания будут у Парса, – отозвался князь, – то лучше, чтобы они и у нас имелись. Иначе, что же мы за империя такая, которая меньше, чем наши подчиненные союзники осведомлена?

В коридоре послышались тяжкие шаги сразу многих людей. Стырь бросился к дверям, в руке у князя вдруг появилась сабля, но пистолет он еще не выхватил. Батюшка тоже сделал шаг вперед, будто и он был вооружен, хотя никакого оружия у него, конечно, не имелось.

В дверь ввалилось сначала четверо гвардейцев, а за ними… Князь опустил свой клинок. Это был капитан тет Алкур. Он быстро осмотрелся, дернул усы в знакомой уже ухмылке, спрятал шпагу в ножны.

– А ты быстр, князь, прежде нас тут оказался. И как узнал, где искать следует?

– Сообразил вот… – отозвался князь. – Что с защитниками?

– Что тебе за дело до них? – спросил капитан. – А-а, понятно… Нет, магов герцогских или его мастеровых подручников мы трогать не будем, понятно же, что они нам потребуются. – Капитан подошел к машине. Произнес неожиданно: – Красиво, никогда не думал, что магия может быть не вонючей или тошнотворной, но и красивой… А солдат его добивают на крыше, маршал предлагает им сдаваться, но там герцог засел, и они не сдаются пока, его слушают.

– Говорили – магия, а тут вона што, – простонародно сказал один из гвардейцев, разглядывая машину. Это был пожилой уже, усатый пикинер с таким количеством бросательных ножей на перевязи, что они блестели, затмевая его легкую кираску.

Блестели?.. Князь резко обернулся. Так и есть, машина изменилась, стала другой, чем вначале, когда только трое имперцев вошли в этот зал. Шар наливался светом, в нем даже появилось что-то пульсирующее, мягко, но отчетливо бьющее по глазам. И звук в зале стал иным – густым, тяжким, басовым, будто кто-то рядом мягким молотком бил по тяжелому кимвалу… Князь еще раньше, чем батюшка, все понял.

– Капитан, – Диодор подлетел к гвардейцам, дернул т`Алкура за плечо, потому что тот неотрывно смотрел на стеклянный шар, то ли задумавшись, то ли зачаровавшись его вспышками. – Уводи всех отсюда, и даже с крыши уводи… Всех! – Капитан едва сумел повернуть к князю голову, глаза у него сделались бессмысленными, в них не было обычной для этого человека воли и силы. – Уводи всех! И маршала… Маршала Рена не забудь.

А потом они пошли назад, сначала неуверенно, потом побежали уже. Некоторые из солдат бросились наверх, где еще продолжалась реденькая стрельба, чтобы предупредить товарищей, кто-то и не послушал распоряжений капитана, становящихся все более толковыми и резкими, выскочил наружу, некоторые тут же, во дворе герцогского двора остановились, не решаясь отступать дальше, но князь толкал их, отводя как можно дальше, даже за ограду…

Из дверей дворца повалили гвардейцы, их было немало, но все же не все, как с тоской понял князь. Была их едва ли половина того числа, что должны были в сам дворец пробиться, и объяснялось не потерями их в стычках с защитниками, а просто капитан не решился совсем оставить взятый с таким трудом дворец без своих людей. И капитана между этими выходящими не было, а был… Да, в середине самой большой команды гвардейцев выступал маршал Рен, который вышел, прищурившись, осмотрелся, заметил имперцев, стоящих перед воротами ограды, и решительно направился к ним. Еще издалека он заорал своим привычно-зычным голосом:

– Что за черт тебя попутал, принц Диодор?! Разве ты не знаешь, что теперь мы – хозяева положения, зачем отрываешь моих людей от того, что им приказано сделать?..

Договорить он не успел. Страшный, невероятной силы взрыв поднял, как на миг показалось, весь дворец герцога д'Окра в воздух, а потом все скрылось в пламени необычайного синего и красного цветов, которые потемнели, слились воедино, и уже фиолетовым грибом поднялись выше к низкому из-за облаков небу. От этого взрыва и облака изменили, как показалось, свой цвет, стали бурыми, прорываясь черно-красными сполохами догорающего пламени.

Удар от этого взрыва был таков, что гвардейцев, успевших выбежать из дворца, раскидало, как игрушечных солдатиков могло бы свалить настоящее пушечное ядро. Даже маршал полетел по воздуху, будто ему приделали сзади крылья, с которыми он никак не мог совладать… Это было последнее, что увидел князь Диодор, чуть прежде, чем ударило его самого. Он понял, что его тоже опрокинуло и волочит по мостовой, но все же пробовал подняться. Хотя бы ничего не видел там, где только что стоял герцогский дворец и немалое количество людей. Там клубился дым и была жуткая, едко пахнущая гарью и магией чернота. И едва он это понял, чернота накрыла и его.

27

Он помнил, что его куда-то несли, потом еще переносили, потом уложили на кровать. Он был бы рад уснуть, чтобы так не болело тело, особенно голова, но это оказалось безнадежным делом, почему-то голова проснулась и стала работать не соразмеряясь с телом, почти отдельно, хотя он и понимал: если соображает, значит, жив. Вот только голова болела и стала огромной, почти во всю комнату, где он оказался. Тогда он раскрыл глаза.

Кто-то незнакомый, склонившись над ним, беззвучно шевелил губами, он не мог разобрать ни звука. Он сфокусировал зрение, и тогда понял, что лежит у себя в кровати, тело его, как ни мало оно было по сравнению с головой, помнило эту перину и одеяло. Вот только подушку голова не хотела вспоминать, он остановил головокружение усилием воли.

Это был, конечно, батюшка Иона, только часть лица у него слегка обгорела, и он был без своих очков. Поэтому глаза стали другими, чем Диодор привык их видеть. Тогда он попробовал вернуть себе слух, не сразу, но и это удалось.

– бед-наг.. казар-воп… – дальше шло что-то вовсе неразборчивое.

– Что? – спросил князь Диодор, и обрадовался, что может говорить.

– Я говорю, – будто издалека долетел до него голос батюшки, – что ты не очень пострадал. Вот только досталось тебе, князь, поболе остальных, ведь ты стоял почти на двадцать шагов ближе к взрыву.

– Нет, что ты до этого сказал?

– Я думал, ты слышишь, глаза же открыл, – Батюшка сделал жест, словно поправлял очки на носу, но их, разумеется, не оказалось, он сокрушенно покачал головой. – Бедняги, которые остались во дворце, все погибли, до единого человека. Маршала спасли, он каким-то образом только синяков себе насажал, и уже орет… Правда, теперь у него есть оправдание, будто бы он плохо и сам себя слышит, – батюшка чуть улыбнулся. – Он спрашивает, почему его не предупредили, что во дворце установлена адская машина?

– Это была не адская машина, а магическая… И к нему тет Алкур пошел, чтобы убедить его людей увести.

– Шевалье т'Алкура больше нет, – сказал батюшка. – Достойный был человек.

Иону как-то боком оттиснул Стырь, у него голова была перевязана белой тряпицей, на ней проступили темные пятна, но в целом он был жив и даже бодр. А что такому сделается, почти с неодобрением подумал князь, такой из огня выйдет, и еще удивляться будет, что ему волосы опалило, хотя бы и там, где почти две сотни людей заживо сгорели.

– Князюшка, тебе бы полежать… Правда, – совсем невпопад добавил он, – из дворца уже за тобой прибегали, требуют на государственный Совет.

– Это – да, – кивнул и батюшка. – У них большой сбор, все пэры королевства, сколько их есть в Парсе, должны быть. И тебя тоже зовут, но я объяснил им, что ты ранен серьезно.

– Ничуть не серьезно, – князь сел в кровати. Голова все же кружилась, хотя и меньше, чем еще минуту назад. – Стырь, подай штаны.

– Нет, так не пойдет, – убежденно отозвался батюшка. – Ты лежал бы, князь, вот если еще раз придут и потребуют, тогда… Я посмотрю, отпускать ли тебя.

Князь все же оделся, спустился с помощью Стыря в библиотеку, уселся в кресло, камин уже горел весело и жарко, даже халат хотелось распахнуть, чтобы дышалось свободнее. Через пару минут, как князь уютненько устроился, в комнате оказались Дерпен с Густибусом. Маг жестом почти заправского лекаря поднял князю одно веко, другое, помял шишки на голове, кивнул.

– В общем, голову тебе взрывом обдало, князь, но соображения ты, похоже, не терял. Не то пришлось бы тебя со льдом на лбу не один день в постели продержать.

– Эй, а кто тут главный? – шутливого тона, однако, не получилось, слишком уж медленно и трудно князь произносил слова. – Мне решать, со льдом или…

– Решать как раз нам с батюшкой, – поджал губы Густибус. Потом, без перехода, вздохнул: – Эх, меня там не было.

– Ага, еще бы тебя лечили, – кивнул Дерпен.

– Ты батюшку осмотрел? – спросил князь.

– Он в порядке. Не совсем, конечно, но гораздо лучше, чем ты. И ординарец твой почти не пострадал, только башку об тележное колесо расшиб, и кровищи вытекло, будто из серьезной раны. Но все ж, он… – маг посмотрел на князя, – службу нести может.

– Хорошо, коли так… – Диодор замолк, потому что к головокружению еще и приступ тошноты добавился.

Густибус это заметил, поднялся, но снова сел напротив, суховато кивнул. Он еще чего-то хотел, князь с собой справился и взглядом спросил мага, что тот еще имеет сказать.

– А утром сегодня, наконец-то, князь, мы поняли с Оприсом, там, в его лаборатории…

– Ты покороче, маг, – сурово выговорил Дерпен, – видишь же, плохо ему.

– Не было в твоей крови ничего, что свидетельствовало бы о том, князь Диодор Полотич, что тебя чем-либо опоили в «Петухе и кабане», ну ничегошеньки не было.

– Ага, и что это значит? – снова едва разлепил губы князь.

– А значит это, друже, – вмешался и Дерпен, которому все эти объяснения казались слишком уж многословными, – что не было тут химии, одна только магия. Проклятая, сильная, зловещая магия…

– Верно, – кивнул и Густибус. – Правда, какова должна быть магическая сила того, кто тебя так-то вот схомутал, как ты рассказывал, чтобы ты и пистолеты не мог бы достать – я не представляю.

– Если я правильно все помню, – добавил Дерпен, – он все же мог разговаривать, даже пытался этого магика, который такое с ним творил, расспрашивать… – он улыбнулся, чем-то довольный. – Магик этот еще ошарашился, что князюшка наш все же его о чем-то стал расспрашивать.

Князь припомнил все, что с ним тогда в той таверне было, но это сейчас, по нынешнему его состоянию и положению показалось и далеким, и неважным. А важным ему казалось совсем другое. Он поднял голову, она в размерах по ощущениям немного все же уменьшилась, вот только болела все же.

– Тогда давайте соображать о машине той, что мы видели в герцогском подвале, пока все в памяти живо. Позовите отца Иону, если он сможет, и дайте бумагу. Густибус, садись ближе, будем рисовать, кто что из машины этой магической запомнил. Да, Стыря тоже зовите, только рассадите нас врозь, чтобы каждый свое вспоминал и рисовал, без подглядки.

Так и вышло, что спустя уже малое время все трое, видевших магическую машину герцога д'Окра сидели и сосредоточенно, без подглядок, как сказанул князь, водили карандашами по бумаге. Карандаш князю попался тонкий, местный, он ломался чаще, чем хотелось бы, или у него руки дрожали. Но он попробовал изобразить, где схематично, а где и в какой-либо пропорции к главному устройству со стеклянным шаром, машину, подводки к ней от трех других агрегатов, а потом еще и изобразил главную тумбу с трубками и подставленными колбами. Они трудились долго, за окном уже и темнеть немного начало, а князь почти забыл, что у него голова раскалывалась, так увлекся.

Батюшка тоже рисовал, но судя по всему, получалось у него не очень, хотя запомнил, вероятно, поболе чем князь, почему-то в его памяти можно было быть уверенным. Стырь все изобразил странно одушевленно, чуть ли не похоже на лошадь с парой разновозрастных жеребцов, только глаза чуть подрисуй и хвост, и можно называть сие творение «Табун на выпасе», не иначе.

Под такие-то дружеские насмешки и подначки, они сложили свои рисунки, и князь стал сравнивать их, едва удерживаясь, чтобы не поправлять не свои рисунки. Наконец, он спросил, ни к кому особенно не обращаясь:

– А эти, из ведомства Оприса или еще кого-нибудь, обломки-то разбирают? Пробуют понять, что же мы видели там, в подвале дворца?

– Конечно, – кивнул Стырь прежде всех. – Еще дым не рассеялся, как там уже было двое из Лура, и разговаривали они, будто старые знакомые, а один-то был как раз в мантии. Значит, из магов Оприса был, – он вдруг заметил, что все на него смотрят, и смутился, не привык так-то свободно с барами держаться. – Ну, мне так показалось, – голос его упал до шепота.

– Молодец, что заметил, – ободряюще кивнул князь. – Теперь ты, батюшка. Что-то у тебя все очень… архитектурно вышло. Словно бы ты решил какую-то часовню изобразить. Вот это что?

Батюшка объяснил, что так у него получилась горелка с пламенем, хотя пламени, пожалуй, вышло больше, чем он видел.

– Ладно, тогда вот что… Густибус, ты можешь по этим рисункам сказать, что это была за машина, и зачем ее создали? Постарайся, вспомни, не видел ли ты чего-то подобного прежде? Или в книгах каких с чертежами и рисунками?

Густибус думал долго, у него даже морщины собрались на лбу.

– Предлагаю вот что, я наведу на тебя чары, князь, будто ты рисовальщик великий, и тогда ты гораздо лучше все изобразишь. Такие опыты по обострению умений и памяти у нас в Холмсе проводились, может, и у меня получится. Тогда можно будет сказать все с большей уверенностью.

– Нет, – сказал батюшка строго. – Лишать человека его естества, да это же… прямая дорога бесов приглашать, чтобы они человека одолели.

– Ну, бесноватым князь вряд ли сделается, – попробовал спорить маг.

– Ты все же подумай хорошенько, Густибус, – сказал вдруг Дерпен. – Ты же можешь увидеть здесь то, чего они толком нарисовать не сумели. Ведь можешь…

Стырь поднялся и ушел. Густибус сел в кресло перед камином, даже Дерпен ему уступил, перебрался на диванчик, потому что магу теперь нужно было зачем-то смотреть на пламя.

Они сидели, мейстерина со Стырем принесли свечей, потому что темно уже сделалось. Густибус пошуршал рисунками, потом поднял голову. Глаза у него были такими отсутствующими, что всем было видно – думать, как сейчас думал маг, было невероятным, нечеловеческим даже трудом. Хотя, решил князь, как раз самым что ни на есть человеческим, больше-то все равно некому в этом мире думать, кроме людей.

– У меня есть гипотеза, – сказал Густибус чужим, измененным голосом. – Возможно… Прошу понять, я не утверждаю, только предполагаю, что герцог сделал машинку свою, чтобы взять под контроль какого-то человека, возможно, одного-единственного человека. Разумеется, наилучшей целью для этого, является король,.. – маг даже чуть вдрогнул, теперь, когда он заговорил, страшное напряжение его мыслей постепенно перестало на него так невероятно давить. – И посредством оной машины он мог заставить его… действовать, как было угодно герцогу.

– То есть, – вмешался Дерпен, – он мог заставить его сходить к банкирам этим, занять денег, а перед тем потребовать у своих чинуш, чтобы они честь по чести подготовили долговые обязательства, даже в этими малыми королевскими печатями?.. Так, что ли?

– Король был бы для такого опыта идеальной кандидатурой, – маг теперь говорил свободнее. – У него же был мальчишеский лунатизм, а это значит, что он был к этому изначально склонен. – Густибус еще подумал. – Я полагаю, что… этот эксперимент возможен, хотя и требует присутствия мага невероятной силы. Ну, то есть, по моим представлениям – очень сильного мага. Для другого какого-нибудь специально обученного такой магии адепта это было, может статься, и вовсе не сложно.

– А как же тогда эта история с арматором на юге? – спросил батюшка, близоруко щуря глаза. – Или там тоже могла быть такая же машина, вот только мы о ней не знаем?

– Может, арматор тамошний тоже страдал лунатизмом, – сказал Дерпен батюшке. – Тогда получается, что никакого оборотня не было. А был герцог, который придумал эту машину, сумел как-то призвать к себе специального мага какого-то… Эх, с герцогом бы поговорить. Или хотя бы с его магами.

– Если он не оставил кого-то из своих наемных магов при своем дворе на юге, допросить нам будет некого, – ответил ему батюшка. – А мне почему-то кажется, что он их всех приволок сюда. С тем обозом, с каким и машину доставил.

– Подожди-ка, – князь даже руку поднял, чтобы Густибус к нему повернулся, – я же спрашивал короля о его снах и ночном поведении. И он ничего не помнит. Значит, нужно не только заставить его делать то, чего хотел бы герцог, но и лишить его после этого памяти? Да так, чтобы у него и сомнений не оставалось, что он в те ночи, когда посещал Кастеля Четомысла и барона Ротшеста, спокойно спал у себя в опочивальне?

– Заменить память сложно, мы уже об этом говорили, – отозвался Густибус, – но возможно, князь. – Он помолчал, взвешивая такую возможность. – Он спал, а его действиями жестко управляли, заставили одеться, куда-то идти, приказывать слугам, чтобы те в нем не сомневались… И так вплоть до слов, которые он произносил, обговаривая условия этих займов, и даже со способностью поставить свою подпись под договорными документами… И все думали, что он в сознании. – Он задумался, да так, что его и выводить из этой задумчивости почему-то никто не решался.

– Значит, это возможно? – все же спросил его Дерпен.

– Если герцог продвинулся в своих магических разработках достаточно далеко, и денег на этот заговор истратил немало, тогда…

А князь сидел и тоже думал, как бы ни болела у него голова. И чувствовал при этом – что-то тут не так, как предполагал Густибус. Все было иначе. Вот только он не мог бы внятно объяснить даже самому себе, что ему в этом предположении не нравится. Но что-то ему не нравилось, это точно.

– Значит, никакого оборотня не было, – сделал свой вывод Дерпен.

Внизу раздался такой шум, что Стырь подскочил, словно сидел на углях, выбежал и вернулся скоро уже слегка растрепанным.

– Князюшка мой, там опять эти… В Лур требуют тебя всенепременно, – он выговорил это слово с заметной гордостью. Видно, жизнь в Парсе и его заставила следить за новыми словами и оборотами речи.

Князь поднялся, ни Густибус, ни даже батюшка не посмели ему перечить, что-то было в его взгляде, заставившее их промолчать. Он одевался хоть и медленно, но старательно. Потом оказалось, что носилки, которые за ним прислали, сырые настолько, что Стырь, который обещал на всякий случай везде быть подле князя, сбегал в дом и выволок настоящую руквацкую шубу. С тем и тронулись по этому вызову, хотя никому из имперцев и не хотелось принимать его всерьез, может, кроме самого князя.

Стырь и впрямь, все же прихватив что-то из оружия, побежал рядом с носилками, пробуя оставаться все время рядышком с кожаной занавеской портшеза, но из-за толчеи на улицах все ж немного отставал. А князь следил рассеянно, как его ординарец пробивается через многих людей на этих улицах, и о чем-то своем думал. Впрочем, думать очень уж долго не пришлось, местные носильщики свое дело знали хорошо, двигались чуть не бегом.

Ему даже не дали толком раздеться, какой-то из камердинеров, который говорил на ужасной рукве, может, из посольства, просто сорвал с его плеч верхний кафтан, и едва не в спину стал подталкивать, потому что князю еще трудновато было идти быстро по все этим лестницам, коридорам, проходам и анфиладам. Наконец, он оказался в большой приемной, он никогда прежде здесь не был, а тут было на что посмотреть, особенно этим вечером, потому что оказался он среди весьма знатной публики. Но и осмотреться ему не дали, к нему подошел князь Притун, за которым следовал неприметный Атеном, они раскланялись быстро, по-руквацки, лишь куртье стал размахивать руками и качаться вперед.

– Да хватит тебе уже, – буркнул на него князь-посол. И обратился к князю Диодору. – Да, брат, заварил ты кашу, мне тут теперь вовек до конца не расхлебать.

– Чем же так все плохо? – спросил Диодор.

– Да получилось-то, что весь заговор раскрыл маршал Рен. – Князь Притун даже лоб наморщил, пробуя быстренько высчитать, какой ущерб такой оборот дела доставит Империи. – Пожалуй, он теперь и должность главнокомандующего получит, а каков он на войне, ты и сам видел, там, перед дворцом д'Окра… Впрочем, я не о том, ты – вот что… Тебя сейчас вызовут на Совет пэров, это серьезно, весьма серьезно, князь, так ты попробуй все же объявить им, что маршал воспользовался тем, что ты расследовал, и никак по-другому… Лады, князь?

– Я-то попробую, но что из этого получится, за то уже не поручусь, князь Притун, – и князь Диодор вполне по-местному пожал плечами. У феризов этот жест получался красноречивым и многозначным, у него – не очень.

К ним подошел кто-то из ливрейных, тронул князя за руку, и увел его в дверь, которая привлекала множество взглядов у всех собравшихся. Двери эти показались князю чрезмерно тяжелыми, они могли бы сдержать атаку какого-нибудь противника.

Его ввели в небольшую по местным, лурским меркам комнату. За длинным столом сидели люди с тяжелыми, грозными лицами, были даже две женщины, большинство из собравшихся князь не знал, и растерянно подумал при этом, что он мало еще знает Парское королевство и его высшее дворянство.

– Мессиры, – сказал король Фалемот, который сидел во главе стола, – прошу обратить ваше внимание на князя Диодора Ружеского. Именно его усилиями мы вызнали о замысле герцога д'Окра.

– Но дело-то решил маршал Рен, – буркнул кто-то весьма отчетливо.

– Нужно все же выяснить, в чем этот замысел заключался, – добавила изукрашенная немыслимым количеством бриллиантов почтенная дама, которая не стесняясь мяла в руках немалых размеров батистовый платок. – Может, он и не был настолько-то преступным, как тут говорилось.

– Мадам, – с укором обратился к ней король, дама умолкла, но на Диодора не посмотрела, должно быть, негодовала, что при ней герцога д'Окра называли изменником.

Король осмотрел еще раз лица всех собравшихся, чуть усмехнулся и продолжил:

– Мне не меньше вашего жаль, что бедняга д'Окр погиб. Но вы же знаете простонародную поговорку, кто худое задумал, тот и сам в яму упадет.

– Там как-то иначе, государь, – сказал шевалье Оприс, который тоже тут оказался, только Диодор его сразу не заметил.

– Да какая разница, государь, что он задумывал, если у нас в королевстве творились такие дела, – зычно, как он умел, загрохотал и маршал Рен. То ли он тоже был пэр королевства по рождению, то ли его специально пригласили на это заседание, как победителя и главного свидетеля успеха. Логики в его фразе было не много, но этого никто, кажется, не заметил. – Теперь можно считать заговор раскрытым и подавленным, мы можем считать все, что творилось прежде, оконченным.

Князь еще раз, уже не думая ни об этикете, ни о приличиях, осмотрел всех собравшихся. И прочитал на их лицах то, что и опасался увидеть – торжество и даже ликование, может быть, отчасти смешанное с гневом, потому что многие тут, без сомнения, герцогу сочувствовали, потому что были из одного политического лагеря с ним, но… Без сомнения, все полагали, что дело по поводу всего того, что в королевстве происходило, завершено, окончено, как сказал маршал Рен.

Недоумение князя заметил король, и кивнул ему, разрешая говорить. Но говорить князю следовало очень осторожно и точно, иначе он только ухудшил бы и без того весьма сложную ситуацию.

– Государь, я не думаю, что дело окончено.

– Вот как? – спросила дама в бриллиантах. – Отчего же так?

– Я не нашел деньги, мадам, – ответил князь. – А это было одним из условий…

– Чепуха, мой милый принц, – буркнула старуха. – Мы тут посидели, подумали, очень даже подумали, – она метнула на кого-то из сидящих подалее от короля гневный взгляд, видимо думанье в Палате пэров на этот раз происходило не без горячих споров, – и решили, что герцог, да простит Господь его прегрешения, потратился на магов и создание этой самой ужасной машины, которая… – она примолкла, но лишь на мгновение, – с таким грохотом взорвалась сегодня, – закончила она свой вердикт, победно посмотрев на Диодора.

– Любезный князь, – мягко обратился к нему и король, – во владения герцога на юге, где находятся его главные замки, конечно же, послана рота гвардейцев, с моим предписанием обыскать все, что только подпадает под малейшие подозрения. Надеюсь, все же, что он не вполне истратил украденное, и часть средств, необходимых государству и короне можно будет там сыскать.

– Государь, – упрямо, и понимая, что именно этим упрямством он может все испортить, сказал князь Диодор, – я все же полагаю, что дело не окончено. У меня есть сомнения, что герцог был единственным замешанным в этом заговоре лицом. И тому есть подтверждения…

Завершить свой монолог он не успел, потому что маршал Рен, надутый как индюк, еще более громогласно, чем прежде, прервал его.

– Разумеется, принц, мы попробуем выявить всех остальных заговорщиков, до последнего из них, но теперь… Твое следствие можно считать завершенным. – Он посмотрел на короля, улыбаясь сквозь усы и бородку. – Можно полагать, что воровства более не будет.

Они пришли к тем же выводам, что и мы там, у себя, в отеле, подумал князь. И как ему было объяснить, что он-то эти выводы считал неверными, что он по-прежнему, а сейчас еще более отчетливо понимал – что-то тут не так, как казалось и этим людям, и похоже, всем остальным в его команде. Но эти люди, в отличие от его имперцев, располагали властью, и могли, если пожелают, остановить его, приказать не предпринимать действий, которые могли бы разрушить это сложившееся уже решение.

И тогда Диодор догадался, что если бы даже все обернулось по-другому, если бы герцог д'Окр не погиб, его бы как-то отругали, даже выслали бы в его дворец на пару-тройку лет, пока все это не забылось бы, а потом… Он снова появился бы тут, в Парсе, и может статься, даже еще более влиятельным и могущественным.

Ведь он был одним из них, из пэров Парса по праву рождения и наследования, другом короля с детства, родственником очень многих, если не всех, сидящих тут, герцогом самого большого из владений, входящих в королевство составной частью, едва ли не ровня самому королю по древности власти и влияния на этих землях… Хотя, все же, не ровня.

Нужно будет поговорить с королем еще раз, решил князь, склонив голову. Здесь, в присутствии всех этих людей его слабые возражения не будут приняты всерьез, их попросту не заметят. А в разговоре с королем можно будет выдвинуть свои соображения, и что более важно, не исключено, что король их поймет. Вот только бы удачно сформулировать их, хотя бы для себя самого привести в порядок, самому осознать – что же ему в таком окончании этого дела не нравится.

И тогда он вдруг понял, что все смотрят на него, ждут чего-то, чего он не понимал. Хотя, с другой стороны, чего же тут не понимать – ждут покорности, изъявлений согласия, ждут признания окончания дела, в том виде, в каком они и сами полагали его законченным… Собственно, его согласие было бы не так уж и важно, но… За ним стояла Империя, он получил свое задание от Тайного Приказа. И поэтому от него также ждали согласия прекратить расследование.

Ах как жалко, что он не успел познакомиться и поговорить с герцогом, многое стало бы яснее, и как выявилось теперь, дало бы ему дополнительные возможности отстаивать свою правоту, требовать продолжения следствия.

Король понял, что князь Диодор не согласен с ними, и мягко, настолько мягко, как только умел, вдруг сказал, обращаясь к пэрам королевства:

– Мессиры, полагаю, что наш гость и князь Диодор заслуживает нашей общей признательности за проделанную здесь работу и за службу нам, нашему королевству. – Он снова усмехнулся, увидев на лицах собравшихся тут людей самые разные эмоции, от негодования и едва подавленного неудовольствия до откровенного облегчения и неприкрытой радости. – Думаю, что отличным способом выразить признательность будет приглашение его сотоварищи на Рождественнский бал, который будет дан от имени короля здесь, в Луре через… – Он чуть повернулся к сидящему справа от него человеку.

Наверное, это Мер тет Никомед, подумал князь, секретарь Палаты пэров. Но ответил королю на безмолвный вопрос не он, а Тампа Самумонский, который сидел чуть не на самом дальнем от короля конце стола, и оставался незаметным, как-то размазывался среди всей этой родовитой знати, словно бы мелкий мотылек, залетевший в гущу больших и ярких бабочек.

– Всего-то через шесть дней уже, государь, – сказал сьер Тампа. Король поблагодарил его кивком, и снова посмотрел на князя.

Теперь в его глазах читалась и усталость, и покорность, едва ли не та же самая, которую пэры ждали от князя Диодора.

– И разумеется, я благодарю тебя, князь, – сказал король.

Князю оставалось только откланяться, но и это он сделал не вполне правильно, не по-местному, а по-руквацки или слишком уж по-военному. Он еще не успел выйти, как бриллиантовая старуха тут же стала твердить, что их феризы гораздо лучше воспитаны, чем имперцы, которые варвары варварами, и таковыми-то остаются даже перед милостью короля, и другого от них ждать нечего…

– Он же даже не поблагодарил короля, – чуть визгливым голосом заметила она прежде, чем за князем закрылась наконец-то тяжелая дверь, и он мог ее еще слышать. – Все же я настаиваю, чтобы независимо от того, будут ли деньги найдены, дети д'Окра не были лишены наследства…

– Госпожа графиня, – обратился к ней шевалье Оприс, – майорат, коим является герцогство несчатного погибшего герцога, отчуждению не подлежит даже в пользу короны, и даже за то преступление…

– Не так уж он и виноват. К тому же дети, государь… У него остались дети, это тебе не Кебер, у которого наследников быть не может.

Она уже забыла о князе и о том, что он им говорил. И что он был в этой комнате, и его им всем представлял король. Она, как и все другие пэры королевства, полагала себя всегда и во всем правой, и уж тем более в этом деле, пусть даже деньги и не нашлись, не обнаружились в итоге проведнного князем расследования.

Князь вышел, дольше медлить было бы неучтиво, дверь за ним один из слуг закрыл с звуком, который словно бы подтвердил, что дело, по которому он оказался в Парсе действительно закончено. Закрыто, как и эта тяжелая дверь.

28

Назад в отель, где жили имперцы, князя, конечно, в портшезе не понесли. Пришлось ему идти самому, опираясь на Стыря, да еще с той дурацкой шубой, наброшенной на плечи, которую ему подкладывали для сухости. И путь этот показался князю долгим, может, и впрямь ему следовало бы не послушаться приказа из Лура и отлеживаться? Стырь старался, но что он мог, по большому счету, сделать?

В отеле царила легкая суматоха, вызванная тем, что Густибус хотел отправиться на расследования остатков машины герцога, и к нему порывался присоединиться Дерпен, который самоуверенно утверждал, что ему так будет лучше, и может, вяло подумал князь Диодор, он не так уж оказался бы неправ. Он и раньше замечал, что у хороших бойцов было такое вот свойство – если они разнеживались и слишком долго пребывали без дела, они выздоравливали хуже и даже со всякими осложнениями, а если все же принимались за дело, несмотря на боль и общую слабость, ранения затягивались быстрее и о себе не напоминали.

Но все же батюшка на своем настоял, Дерпена не пустил, и восточнику пришлось остаться на ужин, который пришелся как нельзя кстати решила подавать мейстерина. Она тоже включилась в жизнь этого дома, в дела своих беспокойных постояльцев, и хотя ворчала по привычке, дело свое понимала уже куда лучше, чем прежде. Даже Стыря по его же признанию перестала шпынять, оценив в нем и верность князю и стремление быть полезным.

Князь за этим ужином как-то выпал из действительности, он вдруг понял, что не думает ни о деле, ему порученном, ни о том, как его повелительно отставили от расследования в Палате пэров, ни о словах, которые он там услышал, ни о бале, куда они все вчетвером были приглашены, ни о возвращении в Миркву, ни о том даже, будут ли его работой в Парсе довольны в Тайном Приказе… Вообще ни о чем не думал.

Он что-то сжевал за столом, под неумолчные препирательства Дерпена с отцом Ионой, который все еще дулся, и таким образом давал выход своему недовольству, затем отправился спать. Он и спал непробудным, каменным сном до следующего утра. А утром, которое он рассматривал в окно очень долго и безо всякого удовольствия, кивнув Густибусу, сообщившему за завтраком, что снова отправится в лабораторию Оприса, чтобы хоть что-то уразуметь в обломках машины, которые тщательно собрали и отнесли туда, и тыкая вилкой в разваренную рыбу, которую им приготовили совсем не по-руквацким, и даже не по местным рецептам, а так, что ее и есть-то не хотелось, спросил:

– Охрану-то, как мне показалось, сняли перед нашим отелем?

– Еще вчера, – отозвался Дерпен. Этим утром он был бледен, видно его вчерашний порыв компаньонствовать магу, действительно оказался преждевременным. – Теперь-то защищать нас не от кого, дело закрыто.

– Как те двери, – смутно пробормотал князь.

– Что? – переспросил его батюшка, мигом встревожившись.

– Нет, я так, – Диодор улыбнулся отцу Ионе. – Батюшка, а не взяться ли нам за чтение тех бумаг, которые я привез от епископа Натена?

Батюшка сразу воспламенился.

– Что следует в них искать, князь?

– Не знаю, но когда мы это увидим, возможно, поймем… – Он подумал. – Впрочем, нет, следует понять, не было ли каких-то слухов или просто деревенских пересудов о том, что эта девушка… Юная графиня д`Атум где-то самопроизвольно, случайно показалась кому-то иной, чем…

– Ты полагаешь, что она все же могла быть оборотницей? – сразу же вцепился в князя и Густибус. – Но мы ведь доказали как дважды два, что оборотня не было, это была лишь глупая легенда, привязанная к этому делу ни с того, ни с сего… Да и мужчину мы по всем показаниям ищем, а не женщину.

– Вот он и хочет убедиться в том, потому что совсем уж ни с того, ни с сего ничего не бывает, – буркнул Дерпен. – Может, она обучила того оборотня, которого мы ищем, стала его наставницей… – Все же очень силен в нем был дух Востока, согласно которому ничего без учителя ни у кого, несмотря на природный талант, получиться как следует не могло.

А впрочем, задумался князь, вдруг в этом что-то есть?.. Не самый маг-оборотень, а тот, кто его чему-то необычному принялся обучать, чтобы до денег короля и государственной казны Парского королевства все же добраться?.. Не в один ход возможную интригу продумать, а в два, или даже в три… Но на это у него не было сил, и князь решил действовать, как и задумал.

И остальные все по-своему порешили, восточник отправился обходить отель и дом, а может и к своей девице заглянуть, Густибус ушел в Лур, батюшка с князем засели в библиотеке, чтобы читать бумаги из пачки, привезенной князем из Натена в грубой седельной сумке и до сих пор не разобранной.

Так они и сидели, читали, иногда друг другу кидали ничего не значащие фразы, вот князь однажды поинтересовался:

– Странно, что Дерпен не расспрашивал про штурм герцогского дворца.

– Это он тебя не расспрашивал, – отозвался батюшка, откладывая очередной прочитанный лист, – а меня так дотошно клевал своими вопросами, я уж не знал, как и ноги от него унести.

Или вот еще, спустя чуть не час, князь обронил ненароком:

– Нужно вызнать как-либо, кому в голову пришла светлая идея меня вчера в Лур вызвать?

– Атенома спросить следует, хотя… Нас теперь, поди, и князь Притун не заметит, а уж куртье этот и подавно.

Совсем к вечеру, когда уже перекусили на скорую руку и свечи стали зажигать, князь вздохнул.

– Зря я тебя, отец Иона, на это чтение пригласил. Ты же чуть не носом по бумаге водишь.

– Я плохо читаю, когда света мало. А так я буковки разбираю, князь, хоть и очков нет. И интересно все же мне.

– Нужно будет мейстерину попросить к тебе очкового мастера вызвать.

– Уже, князь, уже побеспокоился я о себе-то… Вот только труд это долгий, вручную они все сами делают, без помощников даже, потому и принесут очки-то лишь через несколько дней.

Стырь пару раз забегал, потом вдруг возник с такой торжественной миной, что князь и не хотел, а заметил его тайное торжество.

– Что случилось?

– Князюшка, я пришел сообщить, что баньку истопил. Дурацкая банька-то, пару в ней крутого не добьешься, но я все ж… Дерпен там уже сидит.

Банька – это было хорошо, они отложили свои бумаги, многие из которых были и вовсе лишними, но князь продолжал думать, что может обнаружить хоть что-то в любой, самой незначительной, беглой заметке, которые на бумаге кто-либо мог оставить, поэтому читали старательно, и даже перечитывали, и друг за другом, и за собой тоже. Князь с батюшкой подустали, а потому парок показался еще приятнее, и попарились они так, как с Мирквы не удавалось.

Распаренные, уселись ужинать, за темным окном снова пошел дождь, а потом вдруг и Густибус с Атеномом явились. Густибус за едой глотал все огромными кусками, так что Дерпен его даже спросил участливо:

– Вас там что же – не кормят?

– Да забыли как-то о том, – отозвался маг. И воодушевился вдруг, наверное, успел первый голод насытить. – Эта машина – что-то невероятное! Никто из тех, кто с нами ее пробует разобрать, ничего не понимает, но действие ее должно быть очень… небывалым. Впрочем, до выводов еще далеко.

– А будут выводы?

Атеном, которого тоже пригласили к столу, потому что он был голоден не менее Густибуса, вздохнул, и его длинное лицо покрылось какой-то странной сеточкой едва заметных морщинок, князю сразу стало ясно, каким куртье будет в старости.

– По всему, об этом говорить рано, – вздохнул куртье. – Но многие из тех, кто там крутится, у обломков этих, говорят, что вряд ли мы чего-то толкового добьемся. Слишком все это незнакомо нам, даже принципы ее работы непонятны, не то что – для чего или против кого она была создана.

– А ты, Атеном, как там оказался? – спросил его батюшка.

– Да просто…

– Его князь Притун заставил добиваться, чтобы меня для изучения остатков машины допустили, – объяснил Густибус, снова усиленно жуя. – Вот он там и пригодился.

Князь отложил вилку, аппетита у него снова не было, хотя он и признавал, что обед приготовлен знатно, пожалуй, еще никогда их стряпухе не удавалось так пикантно и удачно сочетать вкусы имперцев и традиционную феризскую кухню. Даже Атеному нравилось, это было видно. А может, они и сами привыкать уже начали к тому, что им тут подавалось, что приходилось есть изо дня в день.

– Не только, – сказал куртье. – Меня еще князь Притун просил позаботиться о том, чтобы к вам для Рождественского бала лучших кутюрье зазвать. Иначе вы можете там, гм… несколько переполох поднять своим видом… Фраппировать всех можете, а это будет неучтивостью, прежде всего, по отношению к королю.

– И когда же нам ждать этих самых кутуров?.. – спросил Дерпен грубовато. И только тогда сообразил: – Портных, что ли?

– Я хотел вам сообщить, что завтра до полудня еще они обещали быть тут.

Тогда-то князь и решился. Он еще разок посмотрел, с каким увлечением Атеном пробует залитые острой подливой блинчики с малосольной семгой, и спросил:

– А по поводу тех пленных, которых мы взяли при нападении на наш отель, хоть что-то у тебя есть нам сообщить?

– Нет, их допрашивали, одного даже побили немножко, но они ничего не знают. И не мудрено, – куртье Атеном поднял палец, подчеркивая свое соображение, – они по принципу банды лихой собрались, у них всеми переговорами с нанимателем и даже деньгами главный занимался, и они ему доверились. А он, как известно, погиб, поэтому и это безнадежно выглядит, тем более, все уверены, что причиной всему – герцог д'Окр, который, как известно, тоже погиб… К сожалению всего двора.

Князь и сам предполагал, что ничегошеньки от напавших на них бретеров они не узнают, а потому задал следующий вопрос, ради которого, собственно, и начал этот разговор. Первое его замечание было сделано лишь для того, чтобы Атеном разговорился и хоть немного потерял обычную осторожность.

– Что говорят в Луре, как удалось обоим братьям Атумским уцелеть?

– Граф Семпер был после дороги, ему следовало привести себя в порядок, и еще он, как доложил маршалу Рену об этой машине герцога, сказался тем, что его еще кто-то вызывает, не знаю кто именно… – небрежно высказал Атеном. – А граф Абитур, как ты и сам, наверное, видел, упал перед самым штурмом на гололеде, – куртье с удовольствием произнес это руквацкое словцо, – и не мог поспеть за своими же гвардейцами, когда они пошли на штурм.

Вдруг его глаза стали узкими, как щелки, он так и впился в князя, который меланхолично поправлял свечу перед собой.

– Князь, ты же не думаешь?.. Нет, это невозможно. Взрыв произошел, как решили в Луре из-за того, что святой отец начал в том месте читать ваши руквацкие молитвы, это общее мнение… – Он растерянно посмотрел на батюшку Иону.

– Ох, как я не люблю это обращение, – вздохнул отец Иона и тоже отложил вилку, – лучше уж преподобным бы называли. Да, я стал читать… Мне по должности положено читать, когда вхожу в какой-либо магический вертеп… То есть, в лабораторию, – он с легкой опаской покосился на Густибуса, но тот сидел, словно бы громом ударенный.

– Отец Иона, – спросил он, – не думаешь же ты, что энергия самоуничтожения была запущена твоими молитвами?

– Я так не думаю, похоже, все остальные так думают.

– Да это же… Это какой же силы должна быть твоя молитва, если?..

– У нас весь отель засветился, когда он молитвой какую-то магию снимал, – спокойно сказал Дерпен. – Чего уж там от машины герцога ждать, которая специально для самоуничтожения была настроена? Ясное дело, батюшка все там и взорвал своей литанией.

– Не литанией, а охранительной молитвой к святым отцам-праведникам, заступникам… – батюшка прервал себя. И уставившись удрученно в тарелку, прошептал: – Это сколько же там душ солдатских я погубил?

– В том никто не виноват, кроме герцога, может, – сказал Дерпен. – Или даже маршала, который бездумно на тот штурм тех солдат отправил. Ты не виноват, батюшка, – сказал он с нажимом.

Но было ясно, хоть и не считали отца Иону виновным во взрыве все, кто знал произошедшее, сам он так не думал.

– Да-а, – протянул Дерпен. – И как тебя, князь, угораздило сообразить, что машина удумала взорваться – ума не приложу. Нет, ты все же скажи.

– Изменилось там что-то, я и не понял, что именно, но… стало ясно, что-то опасное там было заготовлено, – признался князь. И тут же обратился к Атеному: – А как бы узнать, шевалье д'Ош, за кого все же графиня д`Атум вышла замуж? Что с ней сейчас происходит? Поддерживает ли она с братьями какую-либо связь? Ведь братья-то должны знать, где их сестрица?

Это была ошибка. И то, что князь так непривычно торжественно обратился к куртье руквацкого посольства, и то, как много он задал вопросов сразу.

– У нас, князь, не всегда бывает, что высокородные на виду остаются. Можно же уйти в монастырь, можно… Да что угодно можно, хоть и замуж за какого-то не слишком знатного человека выйти, или вообще за границу переселиться и там взять себе какое-то подходящее, но ничего не значащее имя. Можно еще и вовсе титул не афишировать… Нет, князь, я не думаю, что даже графы Атумские должны знать, где и как с их сестрой сейчас обстоит.

Это был приговор. Князь с удивлением посмотрел на куртье, да и уткнулся в свою тарелку. Было ясно, что тут он уже ничегошеньки не добьется, как бы ни старался. Вот только непонятно всем осталось, зачем же он так упорно об юной графине д'Атум расспрашивал.

– Все же, говорят, у нее оказалось немалое приданное, – вставил свое слово Густибус. – Это могло и не затеряться в общем-то мнении.

– Судя по тому, что мне Семпер рассказывал о своем житье-бытье, денег у графов не много, – заметил князь, по-прежнему уныло. – Может, все же послать за обоими д'Атумами и спросить их о сестре?

Тут уж Атеном не выдержал.

– Князь, дело закрыто.

Князь Диодор посмотрел на него, грустно улыбнулся каким-то своим мыслям, и отозвался нехотя:

– Не уверен. – И вдруг снова спросил, на этот раз, как всем показалось, и вовсе без толку: – Когда герцог Кебер пьяницей сделался?

– Он всегда был… склонен. – Атеном определенно чувствовал себя на редкость неловко. – Но не до такой степени, как теперь… Это все знают.

– А когда он женился?

– Ты думаешь, что герцог?.. Но он же не мог быть оборотнем в Натене… Да и легенда эта, может, всего лишь легенда.

– Ты не ответил, – снова, чуть не отворачиваясь, заметил князь.

– Он женился два года назад, может, чуть раньше. – Атеном бросил салфеточку на стол, которую клали по феризскому обычаю рядом с прибором. Поднялся, посмотрел поочередно на всех, сидящих до того с ним за столом. – Все, что ты меня спрашивал, князь Диодор, я доложу князю Притуну.

И ушел, да так по-особенному ушел, что все его даже глазами проводили. Лишь перед дверью, почти в темноте недолго пораскланивался, а потом дверь за ним закрылась. После этого всем и говорить расхотелось, да и аппетит пропал.

С небольшим опозданием после полдня следующего дня в отеле имперцев появилось двое подмастерьев и один какой-то тощий парень с очках, прыщавый, некрасивый во всем своем облике и во всех повадках. Но он приволок с собой образцы тканей, какие-то ленты, галуны, пуговицы и много чего еще. Он почти сразу объявил мейстерине, которая перед ним вдруг утратила свою воинственность и сделалась чуть ли не покладистой, чего прежде за ней не замечалось:

– Времени у нас не много, а сделать должно изрядно много… Посему, любезная, прикажи своим подручным как-либо без тебя несколько дней обходиться, а сама займись-ка тем, чтобы здешние господа не слишком у нас время отнимали, у нашего господина есть и другие заказы, помимо всяких имперских.

Не знал кутюрье этот, что дело имеет не с избалованными и изнеженными феризами, к которым привык, должно быть, за годы своей работы, а почти с солдатами, куда более строгими по повадкам и поведению. И что не капризов незнакомых ему заказчиков следует опасаться, а того, что они наоборот, слишком покладисты будут, и к произведениям его мастерства окажутся глухи и невнимательны.

Он расположился в одной из комнат, прежде стоявших пустой, а двух своих мастеровых устроил со слугами, и принялся приставать ко всем, чтобы снимать мерку. Особенно долго ему пришлось уговаривать Дерпена, но зато он сумел так накричать на Стыря, что тот, не понимая ничего, пришел даже князю сказать, что если этот… типус еще раз попробует так с ним разговаривать, он ему нос все ж расквасит. И перед князем он нудел, пыхтел, ворчал, измерял что-то так долго, что тот не выдержал:

– Месье, не знаю как вас… Прошу поторопиться, у меня есть чем заняться помимо прихорашиваний с тобой и со всем этим… барахлом, – почти возопил князь, на что его ординарец, видимо уже привыкший к портновскому мастеровому, даже вмешался.

– Нет, князюшка, ты пойми, как мне маг давеча говорил, этот бал Рождественский, чуть не главное событие тут, в стольном городе Парсе. Если же ты будешь не по-местному выглядеть, то и тебе самому станет неудобно.

– Вот именно, принц, – воинственно поддакнул кутюрье, словно бы понял Стыревую рукву, отставив руку с ленточкой для измерений так, что князю почти неловко стало. – Ты же и сам понимать должен, что это – тоже часть службы, и может быть, одна из самых значимых – выглядеть перед его величеством во всем блеске твоего титула и звания… Я лишь помогу подчеркнуть сие, и сделаю это со всем тщанием. – А закончил он свою репризу совсем уж неожиданно: – Даже ваш преподобный отец Иона согласился быть уступчивым моим-то вкусам и моим знаниям о сложном предмете дворцового наряда.

– При чем тут наш батюшка? – оторопел от такого хода портновской мысли князь.

– Ему труднее всего было, как я понял, согласиться на сутану, кою я попытаюсь для него сложить, принц. Но и он все же согласился, придется и тебе соглашаться, как следует тому быть.

Ну что тут было делать, с такими людьми, со всей этой ситуацией и укладом здешней жизни, со всем этим Парсом и пристрастием феризов непременно к дорогим и нелепым нарядам? Да и с этим балом заодно уж?!

Потом случилось так, что очки, новые и в золоченой оправе батюшке принесли. Он был счастлив так ясно и чисто, что даже князь его захотел поздравить. Удержало его только то, что было это… как-то не по-мужски и не по-солдатски. Почти то же самое, что поздравлять с увечьем.

В общем, князь по всеобщему мнению сделался излишне раздражительным и одновременно задумчивым, хотя о чем он размышлял, оставалось загадкой. И наконец, всего-то за пару уже дней до Рождественского бала произошло еще одно событие.

Стояла ночь, дом как-то особенно долго, протяжно и глуховато поскрипывал под порывали зимнего ветра. Сам князь спал, вернее, пробовал спать, потому как сон его все время перебивался какой-либо очень определенной мыслью, идеей, которая всплывала у него почти как наяву – трезво, ясно, пожалуй, даже чересчур ясно, от этого он даже просыпался, хотя и не хотел все же просыпаться. Это длилось уже не один час, а пожалуй, что и не первую ночь. Такое здесь, в Парсе, с ним происходило уже не раз, он даже стал подумывать, не является ли его этот излишне напряженный, едва ли не вымученный сон каким-то свойством, которым он заразился у феризов?

И вдруг он чуть не подскочил в своей кровати. Посидел в ночной рубашке, таращась во тьму, и вдруг стал подниматься. Пошел даже к двери, не замечая того, потом вернулся, попробовал закутаться в одеяло, потому что в спальне, по-местному правилу, было все же холодно, едва пар от его дыхания не шел. Он полежал, что-то чертя пальцами в темном воздухе перед собой, потом снова поднялся, стал искать свечу на столике сбоку, ничего не нашел, опрокинул лишь какой-то кувшин, который упал на пол и разлетелся на осколки.

Из своей комнаты выскочил Стырь, пробуя локтями удерживать штаны, которые напялил поверх ночной рубашки, а ладонями совсем уж невероятным образом высекал огонь, чтобы подпалить кусочек труда, который кстати оказался в подсвечной чашке. Сама свеча в подсвечнике была у него прижата к животу, а еще он глазами пытался хоть что-то разобрать из того, что происходило в спальне князя.

Князь Диодор как увидел его, так и засмеялся, тихо так, по-ночному, но совсем не по-свойски, а визгливо, диковато даже. Стырь все же попробовал князя на ощупь в его кровати отыскать, чтобы разобраться, кто так вот может смеяться. Наконец, свечу запалил, разглядел, что князь укутанный в кровати сидит, и немного стал успокаиваться. Лишь спросил для верности:

– Князюшка, ты чего так-то?

– Как именно? – не понял князь. Он сидел под одеялом и почему-то дрожал, словно был в ознобе.

– Должно, нужно что-то, князюшка мой?!

Но ничего Диодору от Стыря было не нужно, он даже его замечать перестал.

Потом все понемногу успокоилось. Князь приоделся немного, и отправился зачем-то в библиотеку, и долго в халате копался в бумагах, которые они с батюшкой читали последние дни. И наконец, уж под утро, успокоился, отыскав какой-то листок.

А потом наступил рассвет. Ясный, не по-парски чистый, со снежком, с перезвоном колоколов, с разговорами мейстерины и кухарки на кухне, с тихим воплем мальчишки Крепа, которого поставили сторожить ворота, и который, похоже, как всегда уснул на своем посту, пока его за ухо не попробовал за небрежение оттягать Стырь, который тоже не сумел более уснуть, и потому отправился обходить на всякий случай отель.

А князь сидел перед камином, в котором все же сумел разжечь об головешки, оставшиеся с вечера, новый огонь, и думал, уже спокойно, без особых хождений или прочих нелепостей. И кажется, даже звуки просыпающегося дома, к которым он за прошедшие недели жизни тут и привыкать стал, ему теперь только помогали. Это был последний день перед балом в Луре по приглашению короля.

И глядя на князя, вот так странно устроившегося вместо того, что бы спать, даже Стырь понял, что там должно было еще произойти нечто, задуманное князем, чего никто не понимал из имперцев, сколько им об этом поутру, когда все уже проснулись, Стырь ни рассказывал. Лишь батюшка вздохнул, и высказался веско:

– Похоже, мы увидим что-то, что сделает из князя или героя и молодца, или…

– Нам придется убираться отсюда со всей возможной скоростью, – добавил Дерпен неожиданно, и все заметили, что это вовсе не шутка.

29

Снег под полдневным солнцем стал таять, а потом и вовсе сошел. Как на беду, с запада на стольный город королевства насела огромная туча, стало холодно, сыро, противно, никакого праздничного настроения под таким небом и быть не могло. Густибус переживал, что их выгоняют из города, и он не сможет как следует изучить машину. Батюшка жалел, что одну какую-то икону не сможет взять с собой на Миркву. Дерпен вообще ворчал, что от местного вина у него стало портиться в желудке, и он бы с удовольствием выпил рюмаху-другую полонской водки, да вот, никто из слуг даже приблизительно не может сказать, где же ее можно тут купить.

А князь по-прежнему сидел в библиотеке, и ворошил бумаги, которые они с батюшкой уже выучили, как всем казалось, наизусть. Потом он занялся очень непростым дело, стал эти бумаги рвать, да так тонко и осторожно, будто бы не рвал их в клочья, оставляя корявые исписанные завитки, а наоборот, восстанавливал драгоценный старинный фолиант, в котором можно было бы вычитать, кто же виновен во всем произошедшем в Парском королевстве.

К тому же он, нимало не смущаясь, что день праздничный, и потому у всех будет по горло дел, отослал мальчишку Крепа за Атеномом. Тот сходил, вернулся и сказал, что князь-посол отказал князю Диодору в присылке куртье. Диодор даже помрачнел от этого, но все же не совсем. И тут же послал того же Крепа с весьма скоро написанными письмами к королевскому магу шевалье Опрису Тамберсилу, и заодно уж к королевскому казначею и распорядителю королевской казны, рассудив, что эти двое еще могут ему помочь.

После полудня, когда все распаренные в баньке и хмурые от плохой погоды и неопределенности собственного положения уселись за второй легкий завтрак, потому что первый, ранний и вовсе не заметили – все же научились имперцы подниматься по-местному, с первыми ударами колоколов на многих местных звонницах, – Густибус вдруг стал спрашивать князя, что тот задумал.

– Кое-что и впрямь задумал, – отозвался князь Диодор. – Хотелось бы, чтобы все ж получилось, вышло, как мне мнится, но… Кто же знает, нас ведь отставили от этого дела. Не уверен ни в чем, и это самое скверное, что может быть.

– А точнее можешь сказать? – спросил Дерпен.

– Нет, – признался князь. – Если скажу, вы сомневаться начнете, и меня на смех поднимете. А мне нужно быть уверенным, не сомневающимся ни в своей правоте, ни в том, что все произойдет так, как, я полагаю, должно произойти.

– Да что произойти-то должно? – спросил и батюшка.

– Я тебе, батюшка, после скажу, вот трапезничать окончим, и я тебя попрошу об одной вещи.

– Все любопытнее становится, – отозвался Густибус. – А мне ты не хочешь чего-либо сказать?

– Тебе и Дерпену нужно быть около батюшки, все время, и смотреть в оба. – Голос у князя сделался каким-то сварливым и хриплым, будто боевые распоряжения делал, а не к балу королевскому готовился.

– Около тебя, оказывается, быть не следует, да? – пробурчал Дерпен. – Мол, сам с усами?.. – Он помолчал. – Ты бы все же сказал, князь, что задумал.

– Не могу, – опять со вздохом отказался князь. – Есть тому и еще причины, кроме ваших сомнений. – Он еще разок взвесил в уме свои идеи, и даже головой покачал, отказываясь. – Будет лучше, если вы ни о чем не будете догадываться.

– А я вовсе не догадываюсь, – сказал Дерпен, и чуть улыбнулся в свои тонкие и негустые восточные усики. – Ни об этом, ни о том, ни о малом, ни о большом, ни о прямом, ни о кривом, ни сейчас и ни потом…

Кажется, он начинал прибаутничать, а это означало, помимо прочего, что он окончательно и уже несомненно выздоровел.

Трапеза завершилась не вполне обыденно, потому что пришли вдруг целой гурьбой еще портные, которые принесли кучу всяких безделок к той одежде, которую усиленно изготавливали где-то в глубине дома прежние, приведенные ранее кутюрье. Делать нечего, пришлось еще и одеваться, а потом и вовсе случилась невиданная штука. В ворота, преодолев не вполне уверенный заслон, который пробовал оказать Креп, мягко вкатилась четырехместная, местами чуть ли не серебряная карета с гербом Тайного Приказа Мирквы на обеих дверцах. Вот тут уже всем стало не до смеха, коли дело принимало такой торжественный оборот.

Одевались долго, главным образом, по вине все тех же портных. Они то одно приладят, потом кто-то посмотрит, покачает головой, и многословно объясняя что-то свое, портновское, снимет, а приладит другое. Причем объясняли даже не знающему ни слова на феризе Дерпену. Это было бы забавно, если бы ни длилось столько времени, что князю захотелось всю эту братию разогнать.

Но все же приходилось терпеть, к тому же, как ни удивительно, вновьприбывшие помощники принесли и вполне по росту пошитый кафтан для Крепа. Князь поинтересовался:

– А это для чего?

– Так месье Атеном д'Ош приказал, – отозвался самый пожилой и опытный из них. – Мне было даже сказано, если он будет и впредь выглядеть как… – он старательно смодулировал голос под руквацкую размеренность, – огор-родо-но-й пу-галь, мы за эту работу денег не получим. – Он едва ли не взволновано смотрел на князя. – Подразумевается, что за одежду для этого мальчишки, а не за весь наш тут труд и товар.

Князь почти свирепо повернулся к Крепу.

– Ты знал?

– Знал, принц, – признался мальчик. – Знал об этом приказе сьера Атенома.

– Что он тебе еще приказал? Подслеживать за нами тоже приказал?

– Нет, князь, этого он не говорил. Просто просил добиться, чтобы я был на балу, могу отчего-то ему или вам потребоваться.

– Это ты уже со Стырем решай, – смилостивился князь.

И так получилось, когда они уже в новом и полном своем едва ли не ослепительном обмундировании вышли, чтобы в эту новоявленную карету рассаживаться, и Стырь, тоже в новой ливрейке черно-серебряных цветов герба Тайного Приказа, уже стоял у ее дверцы, за его плечом находился Креп, одновременно и злой, и смиренный, как ягненок. Князь присмотрелся к нему, оказывается, он канючил:

– Дядя Стырь, возьми меня с собой. Мне же куртье шевалье д'Ош приказал с вами быть.

– Мне куртье – не указ. Я так думаю, что тебя все же гнать следует, слишком долго нас объедал… И ты, парень, не всю мелочь сдаешь, когда тебя за чем-либо на базар посылают.

– На рынок, дядя Стырь, по-нашему то… А все же, возьми меня, хочется хоть одним глазком, хоть снаружи на королевский бал посмотреть, дядя Стырь.

Тогда Стырь по солдатской привычке, но на вполне различимом феризе вдруг так ответил мальчишке, как и не на каждом из Парских рынков самые бойкие торговки могли отваживать вороватых мальчишек. Князь даже удивился. И оттого, еще разок поглядев на поникшего Крепа, приказал:

– Ты его все же возьми, Стырь. Видишь же, он в лакейском, будет с тобой на запятках. – Князь подумал миг, решился и уже твердо добавил: – И он впрямь может понадобиться.

В карете, пока ехали, все расселись так неудобно, что даже за сохранность своих нарядов забеспокоились. Особенно Дерпен. Ему очень понравился недлинный восточный халат, в ярких и широких желто-синих полосах, больше смахивающий на руквацкий кафтан, отлично пошитые порты с небольшими изумрудными бантами у колен, тонкие и плотные чулки с чем-то вроде растительного плетеного орнамента, чудные башмаки с длинными носами. Вот только поясной нож, выделанный как местный кинжал, тоже привезенный из посольства, изукрашенный невероятным количеством разным каменьев, иные величиной чуть не с голубиное яйцо, вызывал у него раздражение. Он все время ворчал:

– И как таким, пардон, оружием можно хоть как-то ударить противника в настоящем, а не потешном бою? – Он тоже набрался феризчины, как оказалось.

– Думаю, до настоящего боя не дойдет, – рассеянно отозвался князь.

– Ага, князь, а ведь свой четырехствольник ты все же захватил, – отозвался Дерпен. – Ты бы его получше спрятал, что ли?.. Торчит ведь из подмышки справа, слепой только не увидит.

У князя действительно там был карман, пришитый по его требованию, в который он этот пистолет и сунул, ему-то казалось, что сделал он это довольно удачно, специально же перед зеркалом проверил, но после слов восточника как-то все это иначе показалось… А впрочем, решил князь, от Дерпена никакое оружие не спрячешь, это у него само собой получается, а вот другие-то и не заметят.

– Вообще-то являться на королевский бал вооруженным запрещено, – сказал Густибус.

– Это для них – королевский бал, – отозвался князь, раздосадованный еще и этим замечанием. – А у нас последний шаг в нашем расследовании намечается.

– Последний? – спросил батюшка. Он был облачен в странноватую сутану, вроде тех, что носили высокородные местные церковные иерархи, и все время улыбался, должно быть, потому, что здешние очки оказались не хуже прежних, и он не мог им нарадоваться.

– И к сожалению, единственный из нам еще доступных, – вздохнул князь.

Но больше ничего пояснять не стал, потому что заметил, как заиграли глаза Густибуса, который хотел бы знать больше, но… ничегошеньки, разумеется, от князя не добился, хотя всю дорогу пытался его разговорить. Когда приехали, начались всякие хлопоты по правильному расположению кареты в очереди таких же или даже более роскошных карет, по высаживанию перед парадными дверями, со сниманием шуб, купленных еще в Кебере, которые тут почему-то сразу показались провинциальными, по правильному вступлению во дворец, по разъяснениям, как именно их следует представлять…

Их представил какой-то высокий мажордом, когда они еще только поднимались по широкой лестнице, в ряду таких же как и они, приглашенных, разодетых и блестящих не менее, чем Дерпенов кинжал. Князь спросил Густибуса, не рано ли выкрикнули их имена, на что маг, заметно напряженный, отозвался:

– Рано, разумеется. Но тут уж нередко так случается, они же нас в лицо не знают.

– А поесть чего-либо тут удастся? – спросил Дерпен.

– Насколько я понимаю, – отозвался маг снова, – сначала можно будет съесть чего-нибудь в задних комнатах, но и то, не очень. Застолье обещает быть позднее, к полуночи.

Батюшка ничего не спрашивал. Он вообще, после того, как князь с ним недолго переговорил еще в отеле, сделался кротким, задумчивым, и частенько шевелил губами, читая беззвучные молитвы для себя. Лишь иногда улыбался по-прежнему, поправляя очки.

Огромный зал, в котором уже звучала довольно красивая музыка, наполнялся людьми. Многие из них отходили к стенке, но некоторые, видимо, из самых именитых, оставались в центре, ожидая выхода короля с наследником и принцессой. По их повадкам князь прочитал, что свое место поближе к будущему королевскому следованию через зал, они не уступили бы ни за что в жизни.

К имперцам никто не подходил, да и вообще, как-то мало еще переходили даже самые бойкие из гостей от одной группы к другой, что казалось несколько необычно, ведь эти люди знали друг друга едва ли не лучше, чем членов своей семьи. Князь снова спросил об том Густибуса.

– Разговаривать пока следует поменьше, князь, – ответил маг. – До выхода короля и его приказа отрыть бал следует соблюдать, гм… сдержанность.

И вдруг в дверях, через которые прибывали гости, случилась какая-то суматоха, и маждордом, объявляющий прибывших, вышел вперед чуть не на дюжину шагов, а потом хлопнул своим посохом по полу и провозгласил:

– Его светлость герцог и ее светлость герцогиня Кеберские!

Кебер с супругой и следующим за ними неотлучно хмурым, хотя и разодетым, подобно все остальным, слугой вышли из каких-то других дверей, чем остальные гости. Они на миг остановились, герцогиня улыбалась, ее лицо, еще более широкое и набеленное пудрой, чем князь помнил по памятному ужину в Кебере, выглядело застывшей маской. Герцог напротив, был оживлен, правда по его губам пробегала какая-то странная гримаса, похожая на тик, и князь с удивлением понял, что герцог опять весьма и весьма нетрезв. Даже тут, среди этих людей, перед выходом ко всем гостям короля он умудрился изрядно нагрузиться вином.

Вокруг них тотчас собралась публика, потому что герцог в отсутствии короля, без сомнения, был самым именитым среди гостей. Кебер раскланивался, едва ли не кривляясь, если бы князь заподозрил в нем хоть какое-то наличие юмора, он бы так и подумал, что герцог дразнит всех пританцовываниями с поклонами, не иначе. Зато герцогиня являла собой едва ли не монумент, она и кланялась-то едва-едва, зато, как было видно даже издалека, ревниво следила, чтобы книксены и поклоны всех остальных были и долгими, и глубокими. Все же у нее на голове, в пышной и изрядно сложной прическе поблескивала маленькая герцогская корона, этого, решил князь с усмешкой, у нее было не отнять.

Затем прибыл имперский посол князь Притун род Чумис, и князь опять поразился его умению быть во всем ровным и точным, потому что сразу после него стали входить самые высокопоставленные гости и самая высокородная знать. Среди них была и та матрона, которую князь Диодор уже видел в Палате пэров королевства, по-прежнему блестевшая от неисчислимых бриллиантов так, что она могла показаться, скорее, люстрой, подвешенной к потолку зала, а не живым человеком, если бы была хоть немного больше размерами, и виконт Оприс Тамберсил, и королевский казначей граф Тампа тет Копмус Сасумон, и множество других лиц, к которым князь, как оказалось, незаметно для себя уже присмотрелся, а некоторых даже узнавал.

Потом возле имперцев совсем неожиданно оказался барон Ротшест тет Согбенус, очень изящный, манерный даже чуточку более того, чем он был на ужине в имперском отеле. Раскланявшись, он поинтересовался небрежным тоном:

– Твое дело завершено, князь, как я слышал? – И не дожидаясь ответа, спросил снова: – Вот только деньги, как я слышал, отыскать не удалось, не так ли?

– Собственно, я все еще подумываю, что это возможно, – отозвался князь.

И тут же, снова вполне неожиданно, откуда-то из-за его локтя выступил мсье Кастель Четомысл, который не мог или не захотел упустить разговор князя с бароном-банкиром. Это было понятно, что знал один из них, должен был непременно знать и другой, коммерческие и банкирские обязанности требовали этого неукоснительно. Четомысл изобразил на своем сухом лице удивление, как будто он еще умел чему-то удивляться.

– Вот как, принц Диодор? Странно, ведь твое посольство, как сказывают, скоро отбывает восвояси, в Империю.

– Это так, сьер Четомысл, – отозвался Диодор, слегка нарушив местный обычай в именовании торговца. – Но сегодня здесь бал…

– И потому следует забыть обо всем грустном, – с улыбкой добавил барон Ротшест и отошел.

Четомысл тут же устремился за ним, хотя бы и на некотором расстоянии. Видеть эту пару было бы весело, тем более, что светский барон отчетливо торговца поддразнивал, но от этих людей теперь в королевстве зависело слишком многое, и князю при мысли о том становилось не до веселья.

К тому же, ему следовало приниматься за то, что он задумал предыдущей бессонной ночью. Он твердым шагом, почему-то отчетливо услышав, как скрипят его новенькие башмаки, дошел до князя Притуна, за которым стоял Атеном, и поклонился обоим в отчетливой руквацкой манере. Князь-посол улыбался, как и многие в этой части зала, холодновато, не вполне искренне, но зато привычно. На поклон князя Диодора он ответил небрежно.

Князь наклонился к нему так, чтобы не мог слышать никто другой, даже Атеном, который стоял всего-то в полутора шагах от них.

– Князь, я хочу… вынужден просить тебя о помощи. – Князь Притун поднял глаза на Диодора, улыбка у него на губах медленно угасла. – Мне нужно, чтобы обоих графов Нестелеков, обоих, понимаешь… Абитура и Семпера как-то вытащили из этого зала и придержали пока в какой-нибудь из местных комнат, куда никому более, кроме стражи, не будет доступа. Ты знаешь, как это лучше всего сделать, князь, и потому… Помоги мне.

– Что ты задумал, Ружеский? – одними губами, почти беззвучно спросил князь Притун. – Неужто тебе мало того, что я и так пытаюсь сгладить… фактическую неудачу твоего расследования?

– Оно еще не закончено, князь.

– Что ты задумал?

– Ты сам все увидишь, недолго уже осталось, – сказал князь. И снова со всей горячей убедительностью, на какую был способен, попросил: – Помоги мне, и тогда… Если не получится, тогда уж казни, князь.

– А может еще и не получиться? – князь Притун нахмурился, улыбки больше не было в его глазах, хотя со стороны, может быть, он все еще мило беседовал о пустяках с соотечественником. На миг он задумался, потом решительно отозвался: – Если это важно…

– Это очень важно, может быть, самое важное, что я собираюсь тут сделать.

– Тогда лучше всего с этим справится… маршал Рен, когда он появится в зале, я сумею, может быть, это устроить.

Если бы не Притун, подумал мельком князь Диодор, пришлось бы просить о том… шевалье Манрика т'Алкура, если бы он был жив, разумеется. Как-то так получилось, что к славному капитану дворцовой королевской гвардии он испытывал вполне дружеские чувства, и почему-то мало сомневался в ответной дружественности. Но капитан погиб, и виноват в этом, хотя бы частично, был и князь Диодор… А впрочем, капитан погиб, как командир, как солдат, и тут уж оставалось только отдать ему должное уважение.

Постепенно бал становился шумнее, веселее и более искренним, как и музыка, которая теперь гремела не переставая. Один танец сменял другой, одна мелодия перетекала в другую почти без пауз, вот только танцоры, как всегда, оставались едва ли не те же самые все время. Конечно, чаще это была молодежь, очень юные девушки и такие же молоденькие офицеры и кавалеры. И князю Диодору как-то не пришло в голову, что он и сам почти того же возраста, как все эти танцующие и веселящиеся пары, что он ничем не отличается от них по всем признакам… Кроме одного – он был занят, продолжал исполнение приказа, который должен быть исполнен во что бы то ни стало, до законченного результата, до конца, до самого ясного разрешения всей этой сложной ситуации в целом. И никак иначе.

Внезапно музыка замерла на самой неудачной для исполнителей ноте, у главных дверей зала возникла заметная пустота, сбоку от этих дверей стоял мажордом и стучал по полу своим посохом три раза, а затем провозгласил:

– Его величество король Фалемот ди'Парс! Его высочество принц Бальдур тет Вегетнот ди'Парс, ее высочество принцесса Никомея тет Вегетнот ди'Парс.

Как-то особенно громко зашуршали платья женщин, и затопали тяжелые шаги мужчин, все собрались в одну плотную стаю, а потом словно бы по мановению невидимого меча расступились и выстроились прямым коридором, пролегшим между этими дверями и креслами, выставленными на небольшом возвышении в другом конце зала. Двери раскрылись, щурясь от яркого света тысяч свечей, в зал вступил король. За ним вполне беспечно выступал принц, ведя за руку принцессу. Князь видел ее впервые, она показалась ему не очень красивой, даже коса ее, заплетенная с какими-то изысками местных фризеров, только подчеркивала ее неброский, едва ли не простой деревенский облик. К тому же, принцесса была смущена, хотя рядом и находился ее брат, а за ней почти шаг в шаг выступала еще и баронесса Темерия Унашитская.

Вот она-то улыбалась, высматривая в толпе всех людей, присевших или склонившихся в глубоких поклонах, знакомые ей лица. За ними уже шагах в пяти, не менее того, выступал и разодетый маршал тет Рен, блестевший от множества украшений едва ли не более всех собравшихся, только та усыпанная бриллиантами старуха, которая была пэром королевства, могла с ним хоть как-то соперничать.

Мажордом объявил Унашитскую, и лишь затем, с заметной паузой, выкрикнул титулования маршала. Они тоже были пышными, велеречивыми, и куда более длинными, чем титул короля. По собравшимся пробежал легкий всплеск недоумения, видимо, король никогда прежде не выходил в сопровождении маршала, но тот так светился полным и безоблачным счастьем фаворита, что за одно это… его можно было бы пожалеть. Даже князю Диодору, далекому от местной политики, стало ясно, что в этот миг маршал нажил себе врагов больше, чем за всю жизнь и предыдущую карьеру.

Король прошел среди едва ли не выстроившихся как на плацу гостей, некоторым он протягивал руку, двух женщин он приветил легким поклоном, кому-то улыбнулся, кому-то сказал несколько слов… Это было обыденное для него действие, но без труда можно было догадаться, что этот выход короля и его поведение среди этих людей еще долгие месяцы будут обсуждаться и в столичных салонах, и в замках служилых дворян, и даже среди тех, кто на этот бал не попал, но хотел бы знать о нем все досконально, до последних мелочей.

Король поднялся на помост с креслами, приготовленными специально для него, для принца, принцессы и для баронессы Темерии Унашитской. Все расселись, впрочем, лишь после того, как король объявил, собственно, о начале бала. Но появление этих особ подействовало на многих слегка замораживающе, и танцы стали более сдержанными, и поведение едва ли не всех теперь в этом зале сделалось более официальным.

Веселился от души, как князю на время показалось, только маршал тет Рен. Он наслаждался, он плавал в центре внимания, которое, по-настоящему, было обращено на короля Фалемота, но и ему перепадала теперь немалая его доля.

Потом с королем раскланялись и опустились на почти такие же кресла и герцог Кебер с герцогиней. Герцог стал что-то весело рассказывать королю, тот улыбался, чуть кивал, но в его лице без труда читалась все та же привычка, едва ли не скука, которую князь Диодор заметил в нем еще при его выходе. Потом за спиной принца, который о чем-то очень осторожно разговаривал с принцессой, появился… Князь даже глазам своим сначала не поверил, но это был он – Жан, высокий и морщинистый распорядитель дворца в Венсене. Вероятно, тоже весьма титулованная особа, но забывший уже о своем титуле, и занятый только тем, что он стоял за креслом принца, готовый исполнить любое его пожелание.

Среди возобновившегося, так сказать, веселья собравшихся маршал тет Рен отправился обходить знакомых, с кем-то раскланивался, кому-то что-то говорил своим громовым голосом, который, однако, теперь едва перекрывал оркестр, вступающий в свои права в присутствии короля Фалемота все вернее и громче.

Князь Диодор следил за всем происходящим так, что Густибус его довольно неожиданно попросил сдерживаться. И батюшка, который смотрел на все едва ли не отсутствующим взглядом, положил ему на кулак свою руку.

Вот маршал подошел к имперскому послу, вот князь Притун что-то стал говорить ему, наклонившись чуть более обычного, маршал пожал плечами, попробовал было идти далее, к другим своим знакомым, но князь-посол, – вот ведь молодец! – заступил ему путь, и снова что-то сказал, уже чуть нахмурившись, согнав улыбку с лица. Маршал взглянул на него удивленно, но потом оба пошли куда-то. На миг князь Диодор потерял их из виду, и заметил лишь тогда, когда маршал что-то резко и хмуро о чем-то приказывал двум гвардейцам с офицерскими перевязями, которые тут в зале тоже оказались, правда в самом темном и дальнем от короля углу.

Потом на миг все снова растворилось в круговерти уже весьма бойких танцев, князь Диодор даже стал уставать от напряжения, которое он тут испытывал, потому-то, наверное, и не заметил, как около него оказался князь Притун, который негромко обратился к нему:

– Гвардейцы по приказу маршала будут играть с обоими д`Атумами в дальних комнатах в карты. Им даже приказано изрядно проиграть, чтобы те не могли формально тут появиться по закону выигравших, которые должны предоставить партнерам возможность отыграться… Что дальше, князь?

Князь смотрел на него, не решаясь произнести слова, которые он должен был произнести. Наконец, он переборол себя, решился.

– Теперь, князь Притун, самая главная проверка… Вернее, предпоследняя, но тоже очень важная. Нужно передать герцогине Кеберской вот эту записку.

И он вытащил из-за обшлага своего камзола обрывок какой-то бумаги. Это был именно обрывок, свернутый таким образом, чтобы все же не разворачиваться, и для этого по краю склеенный, должно быть, за неимением другой возможности, расплавленным от огня свечным воском, в который эти края окунули.

– Что это? – не понял князь-посол. – Ты не мог бы составить записку, ну… более презентабельно, что ли?

– Тут важно, кто написал эти строки, князь, а не ее вид. К тому же, мне кажется, на балу, в спешке, могло так получиться, что и на таком-то обрывке случается писать, если очень нужно, а подходящего прибора под рукой не сыскалось. – Князь подумал. – Лучше будет, если записку передаст…

– Ты посмотри на них, князь, – похоже было, что Притун откровенно разозлился, или разнервничался, начиная понимать, что стал участником изрядно сложной и далеко идущей интриги. К тому же, действовать ему приходилось, ничего в происходящем не понимая. Но все же он был человеком чести, и к тому же посольским с очень долгим стажем, он сознавал, что начав эту игру, ее следует продолжать. – Они сидят так, что любой лакей привлечет к себе внимание, даже если просто станет на нижнюю ступень этого возвышения.

– Вот поэтому я прошу тебя, чтобы записку передал Жан, не знаю, как его еще зовут… Тот, что стоит за креслом принца.

– Это шевалье Жан тет Су, – князь-посол размышлял, и при том пробуя заметить всех, кто мог на них ненароком смотреть, – И это… это возможно. Но лучше я сделаю все сам, вторично просить маршала о чем-либо… Он может попросту взорваться от злости, или заподозрит, что его как-то используют. Оба варианта, насколько я понимаю, нам не подходят.

Имперцы остались на месте, причем Дерпен и Густибус обменивались очень сложными взглядами, лишь батюшку, казалось, мало что беспокоило. Густибус даже посмотрел на него удивленно, потом еще удивленнее, но все же ничего ему не сказал. А князь-посол Притун двинулся вбок, потом он пропал из вида, и вдруг шевалье тет Су, странно двинув головой, ушел куда-то, минуя сидящих короля, принца с принцессой и Кеберов по очень дальней дуге. Спустя некоторое время он появился снова, и как прежде, занял свое место за креслом принца. Вот только чуть сбоку от него, мягко передвинувшись к… герцогине.

Князь Диодор смотрел, смотрел, пробуя ничего не упустить, и все же едва увидел, как герцогиня зачем-то опустила руку, а когда ее подняла… улыбалась по-прежнему. Но теперь она обмахивалась веером, и пару раз прижала веер к губам, а затем почти закрыла лицо, всего на миг, но и этого князю показалось достаточно. Он глуховато скомандовал:

– Все, теперь следуйте за мной, и что бы ни случилось, молчите, иначе… Много неприятного может произойти. И ты, бытюшка, должен быть готов.

– Я почти готов, – вздохнул отец Иона. – Но разве в таком деле знаешь наверное, готов ли ты?

– К чему следует быть готовым? – спросил Дерпен, но князь его уже не услышал.

Он прокладывал себе дорогу к тем дверям, из которых Кеберы вступили в этот зал. Теперь они стояли раскрытые, в них входили и из них выходили разные люди, и было вполне естественно оказаться подле них… До той поры, пока не смолкла музыка. Как всегда в таких случаях, в зале проиходила некая легкая суматоха, кавалеры отводили своих дам на место, ими прежде занимаемое, потом танцоры подходили к новых дамам, все переговаривались и смотрели на то, кто с кем и кого приглашает, это было на руку тому,.. кто хотел бы хоть на миг остаться в этом зале незаметным.

Имперцы проходили через толпу гостей, стоящих порой весьма плотно, так что приходилось дожидаться возможности миновать их, чтобы не ломиться и не толкаться, и потому дело это было непростым. Но князь во главе своего малого отряда все же двигался в нужном направлении, лишь иногда оглядывался, и как понял Густибус, смотрел он на короля… или на Кеберов. Но вдруг, совсем неожиданно для имперцев, занятых своим делом, перед ними оказался принц Бальдур ди'Парс.

Он улыбался, у него даже глаза блестели, юноша получал от бала огромное удовольствие. Заметив князя, он кивнул ему и сделал навстречу пару шагов.

– Князь тет Руж, – сказал он, все же довольно удачно произнося руквацкий титул, – рад видеть, что ты принял мое приглашение.

– Принц, – князь склонился в поклоне. Принц едва ли не в упор, с очевидным любопытством разглядывал спутников Диодора, без труда выделив их по одежде ли, по другим признакам среди прочих, парских дворян. Оказаться неучтивым было нельзя, поэтому князь представил всех по очереди.

– Значит, вы четверо и есть посольство Тайного Приказа? – После этих слов принца Бальдура вокруг установилась едва ли не тишина, насколько она была теперь возможна в этом зале. – О вас немало говорят, и все по-разному, – продолжал беспечно принц Бальдур. – Одни считают вас главными виновниками несчастья, произошедшего с герцогом д'Окром, другие полагают, что вы всего лишь выполнили то, что должны были сделать…

– Принц, я приму любую оценку моих действий, – снова склонился князь, заметно пробуя принца обойти, но тот все никак не хотел отпустить имперцев.

– Как тебе этот прием, князь? И хотелось бы услышать от тебя, нравится ли наша музыка? Бывает, что я и сам люблю послушать музыкантов, тогда их приходится вызывать отсюда, из Лура… А более всего, знаешь ли, я люблю флейту, и сам иногда к ним присоединяюсь на этом инструменте, чтобы сыграть иные сонаты.

– Все это весьма любопытно, – сказал Густибус принцу, неожиданно догадавшись, что следует делать, и выступив вперед, почти отталкивая князя от принца, и кланяясь вторично. – Осмелюсь заметить, принц Бальдур, это выдает пылкую натуру…

– Пылким меня вряд ли стоит полагать… А это, насколько я понимаю, и есть знаменитый восточный поединщик, которого вы привезли с собой? Нам герцог Кеберский увлекательно рассказал как принимал вас у себя, и что из этого вышло.

А князь в этот момент еще раз обернулся и почти с ужасом увидел, что кресло герцогини Кеберской пусто. Тогда, не дожидаясь продолжения разговора с принцем, он схватил за рукав сутаны батюшку Иону, и уже не обращая внимания на учтивости, они бросились к двери, которую наметил князь ранее. Проталкиваться пришлось грубовато, на них оборачивались, и даже шикали в спины, но князю было не до того.

Они вывалились все же из основной толпы гостей. Здесь только ливрейный лакей стоял у спуска по длинной лестнице и находилось трое офицеров разных полков, которые густо смеялись над чем-то. Князь бросился вниз по лестнице бегом, батюшка снова, как во время памятного штурма дворца герцога д'Окра, едва за ним поспевал. Они сбежали один пролет лестницы, второй, оказались на широкой площадке с раздвоением пути, мягко сбегающего широкими дугами в зал перед выходными дверями…

По одной из них почти бежала герцогиня Кеберская. Куда девались ее величественные замедленные жесты?.. Она именно сбегала, подобрав свое широкое платье, и все же успевала каким-то образом осматриваться вокруг, оборачиваться даже, рискуя упасть на этих ступенях.

Князь бежал за ней, и вдруг, к величайшему своему удовольствию заметил двух стражников, гвардейцев, который в своих форменных укороченных плащах стояли перед выходом, наблюдая за тем, что разворачивалось у них на глазах. Тогда князь закричал так, что его голос почти громовым эхом прокатился по пустому вестибюлю:

– Герцогиня, остановись! Гвардейцы, заступите ей дорогу, именем короля!

Герцогиня обернулась, она была в этот миг какой-то мокрой, волосы из ее сложной прически выбились, неряшливые локоны висели, почти скрывая часть ее лица. И она тяжело дышала, все же ей, весьма грузной даме, совершать такие пробежки было нелегко и непросто.

Оба гвардейца переглянулись. Один из них был моложе своего напарника, и он заколебался, опасаясь перекрыть путь такой именитой особе, как герцогиня Кеберская, он этого не умел, такое у него просто не умещалось в сознании, в представлениях о мире, в знании этикета, в воспитании, наконец. Но второй гвардеец, чуть постарше, с широким и красным лицом, может быть, чрезмерно красным от выпитого вина, вытянул левую руку вперед, будто бы собирался герцогиню толкнуть в грудь, и сделал шаг вперед. Рука его, прежде покойно лежащая на рукояти шпаги, теперь сжимала эту рукоять, будто бы он собирался обнажить клинок.

Князь пошел чуть медленнее, и герцогиня стала смотреть на него, сначала нахмурившись, потом уже зло сверкая глазами, словно бы недоумевала, что какой-то приезжий князек пробует отдавать приказы королевским гвардейцам, и даже требует, чтобы она остановилась… А потом она встала в позу, будто прямо сейчас вот с этим имперцем, с князем Диодором Ружеским собиралась сражаться, хотя оружия у нее в руках не было.

А может, и есть где-то, подумалось князю, ведь крохотный, дамский кинжальчик, южной работы, невидимый ни для кого, кто этого типа оружия не знает, и был у нее, и следовательно, его надо бы опасаться… Князь уже спустился на пол вестибюля, и его шаги звучали теперь звонко, как и бывает по каменным плитам, вот только башмаки его опять противно скрипели, от этого он едва ли не рассмеялся, пусть даже и весьма неуместным смехом.

Батюшка остановился на одной из лестничных площадок, возвышаясь над этим залом, словно был на кафедре, и тогда князь оглянулся к нему, кивнул:

– Батюшка, – позвал он негромко.

– Отче наш, иже еси на Небеси, на святится имя Твое, да пребудет царствие Твое… – Начал он читать на старой, торжественной рукве, и голос его звучал почти спокойно, несмотря на всю напряженность положения, в котором все оказались.

И тогда герцогиня отпрянула, глаза ее расширились, лицо исказилось, будто бы в нее плеснули дымом благовонной миры из кадила, будто бы ее поставили перед иконой Всех Святых, по легендам и преданиям, самым действенным Образом для изгнания нечистой магии, или вообще, изгоняющим всякую нечистоту из человека… Вот только, в данном случае, – из человека ли?..

А батюшка все так же негромко, обычным своим голосом, почти не поднимая тона, будто только для себя самого, начал уже другую молитву, и это была такая молитва, какой князь никогда прежде не слышал, потому что она была предназаначена – он догадался об этом почти сразу – для изгнания бесов, для изгнания страхов, для изгнания всего, что в ней и не называлось даже, потому что все же это была молитва, обращение к Небесному, а не к низкому или хотя бы просто к человеческому, которое всегда и изначально грешно, со времен падения нашего Первопредка и до конца времен, когда Господь явится вторым Пришествием, и защитит нас, наконец, от всяческих пагуб.

Князь Диодор стоял и был готов, как ему казалось, к любой неожиданности, но то, что произошло, все же застало его врасплох. Потому что лик герцогини Кеберской и ее фигура неуловимо, но все же заметно, вдруг… изменились, перетекли во что-то другое, ранее ей не свойственное. Или во что-то, что было в ней, но оставалось прежде незаметно, невидимо глазом обычного человека, даже такого человека, каким был князь.

Теперь это было лицо совсем незнакомой девушки, тонкой, красивой, чем-то похожей на принцессу ди'Парс, лишь чуть более грубоватой… Или более сильной, уверенной в себе, более яркой какой-то нездешней даже красотой, может быть, южной, с полными губами, черными, как смоль, волосами и горящими глазами, полными… Да, князь не обманывал себя, в глазах этой новой девицы читалась дьявольская гордость, презрение ко всему, что ее окружало или могло окружать, чуть ли не презрение ко всему миру разом, и при том в них была еще… мука, какая-то нездешняя, нечеловеческая боль от чего-то невообразимого…

Вдруг глаза ее сделались иными, это было страшно, чудовищно, хотя – и князь отдавал себе отчет, что позже ему придется в этом покаяться, – при все при том и необыкновенно притягательно, как бывает притягательным нечто редкостное и невиданное прежде… Это были глаза мужчины, умного, пожилого, опытного, спокойного, во всем привыкшего к успеху, к уважению окружающих.

Тогда и лицо герцогини стало меняться под стать этим глазам, это было лицо такого же пожилого и умудренного мужчины, и вся голова ее стала иной, даже прическа вдруг сделалась иной, будто бы магии превращения было тесно только в этом теле, а она захватывала и более обширное пространство вокруг.

Даже тело в верхней части стало меняться, сквозь колеблющиеся, будто отражение в неспокойной воде, волны, исходящие от герцогини. Внезапно проявился кафтан, твердая посадка мужской головы на развернутых плечах, затем появились усы, могущие быть гордостью любого гвардейского поручика или сержанта… И снова все стало меняться, все, что князь Диодор видел перед собой, колебалось, уплывало или наоборот, всплывало откуда-то из таких глубин, о которых и думать было запрещено… А спустя несколько мгновений перед князем стоял уже король Фалемот, вернее, его изображение таким, каким он мог быть на парадном портрете, едва ли не в кирасе, высоко охватывающей горло, защищающей его грудь, прикрывающей его плечи и предплечья латными пластинами…

А потом все снова изменилось, и князь опять не заметил как и когда это произошло, но перед ним, растерянная и страшная во всем своем уже вовсе нечеловеческом, безобразном виде снова стояла герцогиня. Только теперь она была сломлена, и руки ее беспомощно упали вдоль тела, вот только теперь это были руки очень усталой, побежденной врагини, которыми она даже не пробовала защититься от пристального взгляда, какой князь не сводил с нее.

И тогда сзади раздались твердые, едва ли не успокаивающие шаги. Князь обернулся на миг. Это был король Фалемот, он спускался по ступеням, и были в его бледном, как полотно, лице почти те же боль и растерянность, что и в лице герцогини. Он миновал князя, который не решился помешать ему, и подошел к герцогине. Она подняла голову, убрала мешающие ей теперь волосы.

Король протянул руку, и взял нетвердыми, дрожащими пальцами что-то у нее, и лишь тогда князь заметил, что это была та записка, которую он с помощью князя-посла Притуна и мажордома из Венсена Жана тет Су, просил передать Кеберской. Король развернул ее, прочитал, повернулся к князю.

– Не понимаю, что это? – спросил он глуховато.

– Это обрывок из каких-то писем, как я думал, из бумаг, что находились у епископа Норминуса тет Сен-Робера, государь.

– «Многое открылось, они придут, едва закончится…» – прочитал король вслух. – И это все… Я не понимаю, князь.

Князь все же попробовал стоять прямо, хотя у него отчего-то заболела голова, и еще жутким напряжением в комок боли свернулся желудок, может быть, после перенесенного напряжения. В общем, если бы не король, и если бы ему не требовалось объяснять свои действия, он бы, охотнее всего, просто лег бы где-нибудь на диванчик или хотя бы в глубокое мягкое кресло, в изготовлении которых парские ремесленники были непревзойденными мастерами.

– Среди бумаг, государь, которые, как я уже сказал, сыскались у епископа Норминуса, были и бумаги, изъятые во время тамошнего следствия у старого графа тет Нестелека д`Атума, отца и герцогини, и обоих твоих офицеров гвардии братьев графов Атумских.

– Я знаю их, – сдержанно кивнул король.

– Я полагал, что запись эта сделана рукой старшего из братьев, графа Абитура д`Атума. Это было необходимо учесть на тот случай, если герцогиня хорошо знает его почерк. И я вырвал именно эти слова из бумаги, чтобы она подумала, будто бы будет арестована за известное тебе воровство… – Он оглянулся, за балюстрадой, ограничивающей площадки лестницы стояли чуть не все приглашенные на бал гости, многие нависали над вестибюлем едва ли не с риском для жизни, но никто и не думал сделать шаг назад, отступить в зал, из которого по-прежнему приглушенно долетала какая-то неровная музыка. И князь решил говорить не слишком уж подробно. – Будто бы будет арестована сразу после бала.

– Тут нет ни слова о бале, – протянул король чуть задумчиво. – Я прочитал всю записку.

– Верно, государь, но она должна была подумать, что граф Абитур д`Атум не успел составить более подробную и точную записку. Или у него не было для этого возможности.

– Кажется, начинаю понимать, – король медленно кивнул. – Продолжай.

– Мне нужно было вывести ее из равновесия, из уверенности, что она избежала подозрений в… преступлении. Лучшего способа я попросту не придумал, государь. – Князь вздохнул. Страх, который и здесь, в этом зале охватил его, как и в таверне «Петух и кабан», когда он впервые столкнулся в герцогиней в ином облике, уже проходил. На этот раз он подействовал на князя слабее, хотя оба стражника были испуганы до того, что молодой из гвардейцев даже опустился на колени, наблюдая изменения герцогини. – Я не ожидал, что она попробует сразу же бежать. Я лишь надеялся, что у нас возникнет возможность уединиться и тогда батюшка, по моей идее, должен был прочитать одну из молитв, а молитвы у него, государь, очень сильные, отель, в котором мы как-то совершили крестный ход, засветился после…

– Я знаю, мне докладывали, – снова кивнул король.

– Если бы она сумела убежать, и привела себя в порядок, вернула самообладание, ее уже гораздо труднее было бы застать врасплох, чтобы батюшка мог над ней читать. К тому же, нас высылают из Парса, полагая дело завершенным, и я не осмелился бы нарушить это распоряжение… – Князь снова на миг задумался. – Хотя ранее ты и давал мне позволение идти в этом расследовании до конца, до самой неприятной правды, какая только может открыться.

И вот тогда произошла еще одна довольно неожиданная штука, какой князь никак не мог предполагать. Король поднял голову, посмотрел долгим, задумчивым взглядом на всех, собравшихся наверху людей, мельком взглянул на Дерпена и Густибуса, которые осторожно, пробуя не привлекать к себе лишнего внимания тоже спускались по лестнице, чтобы присоединиться к князю Диодору и батюшке Ионе, твердо впился глазами в лицо князя, и раздельно произнес:

– Полагаю, князь Диодор Ружеский, что приказ этот не может быть отменен. Тебе лучше бы уехать сегодня, а еще вернее, сейчас же.

Князь уже набрал воздуха, чтобы возразить, или высказать свое соображение по поводу такого распоряжения, но… Выдохнул воздух и поклонился, спорить тут было бы безумием. Когда он разогнулся после поклона, он все же едва слышно, одними губами спросил короля:

– Государь, могу я задать герцогине Кеберской один вопрос? Всего один, государь.

– Да, если он не слишком… нескромный, – согласился король, повертев в пальцах, чуть испачканных чернилами, записку, вырванную князем и с такими сложностями переправленную герцогине, вызвавшей такие неожиданные последствия.

Князь на едва слушающихся его ногах сделал к герцогине два шага, больше он не мог, пусть и побежденная, пусть и сдавшаяся, раскрытая в своем злом умысле и недобрых действиях, но герцогиня вызывала у него страх, и преодолеть его, даже в присутствии короля было нелегко.

– Герцогиня, – князь не мог не сделать подобающего полупоклона, – каково было предназначение машины, созданной герцогом д'Окром, которая взорвалась… – он даже сумел слегка улыбнуться, – с таким шумом? – Герцогиня промолчала. И князь вынужден был задать следующий вопрос: – Кого в государстве она должна была дистанционно контролировать, если была для этого приспособлена?

Герцогиня вздернула подбородок, и стала казаться едва ли не выше князя, хотя была едва до его плеча ростом. Она и посмотрела на Диодора так, что тот почувствовал, что лучше бы ему снова поклониться, выпрашивая ответ на свой вопрос. Но он уже понимал, что ответа не будет ни при каких обстоятельствах. Это была месть герцогини за то, что он победил, одолел ее.

– Полагаю, князь, что на этом мы остановимся, – вмешался и король, уже чуть более уверенно, чем прежде, может быть, потому, что к ним спускался уже и маршал Рен, и принц Бальдур, и даже баронесса Темерия Унашитская, которая, как было ясно, вот так же не дрогнув пошла бы за принцем, своим воспитанником, и в самое адское пекло. – Не забывай, я приказал тебе с остальными твоими… соратниками отбыть из Парса сегодня же.

Он чуть замешкался, все же проявление такой неблагодарности было ему не свойственно. Но то, что открылось в результате действий князя Диодора было настолько необычно, порождало такие сложности во всем королевстве, что он остался при своем решении. И потому добавил:

– И приказ мой тебе надлежит выполнить. Надеюсь, что приставлять к вам гвардейцев, чтобы они проследили за вашей… расторопностью, не следует?

И что оставалось князю? Он только поклонился, соглашаясь с королем, и мерным голосом отозвался:

– Гвардейцы не нужны, государь. Разумеется, мы подчиняемся.

30

Все же дормез был отличный, правда, скрипеть он начинал все сильнее, и Стырь, дурья башка, никак не мог этот раздражающий скрип убрать, хотя смазывал оси и всякие железки чуть не на каждом постоялом дворе, где они останавливались, но пока безрезультатно. Но экипаж все же ехал, и дорога опять стелилась впереди, вызывая и возбуждение, и дремоту – одновременно.

Однако не гнали, князь Диодор сколько-то торопил всех, пока не выехали за пределы Парского королевства, но потом обмяк, стал вялым, спал чуть не сутками, и никак не мог наспаться, а они поехали лениво, чему даже Стырь, кажется, был рад.

Впрочем, поначалу все помалкивали, действительно, даже пробовали не смотреть друг на друга лишний раз, что в тесноте было не всегда сподручно, но все же, все же… Постепенно это затишье прошло, и как прежде маг начал подкупать какие-то листки на рынках с местными известиями, и были они такими разнообразными, что и батюшка к ним пристрастился. Дерпен же где-то у Магетбура купил себе флягу настоящего шнапса, выпил чуть не половину, и тоже попробовал спать, как князь, а водку отдал Стырю. Еще он чистил теперь оружие, да так рьяно, что даже жалко становилось и все те клинки, которые он со звоном драил, и пистолеты, которые разбирал-собирал чуть не до винтика, каждый из этих винтиков едва не полируя. В общем, каждый занялся своим делом, но по-прежнему все больше молчком.

Лишь иногда по утрам ругали постоялые дворы, на которых останавливались, хотя и ругали-то, скорее, по привычке, или от безделья, чем за что-то настоящее, все понимали, что окажутся скоро в своих имперских землях, и там придорожные трактиры, где придется останавливаться, будут вовсе похуже.

Так проехали почти все земли малых макебуртских владений, где едва ли не каждый барон мнил себя владыкой в своих пределах не менее, чем какой-нибудь настоящий падишах или король. Два или три раза даже возникало нечто вроде недоразумений с подорожными, то есть, стражники недоверчиво перебирали бумаги, на этот раз, к сожалению, не имперские, а всего-то из парских канцелярий, щурились и требовали еще какую-то дополнительную мзду, но вот на это у них денег уже осталось немного, и потому проезжать приходилось все же доказывая, что они – не просто так, а хоть и малое, но посольство. Лишь иногда, на крайний случай, Густибус, который привык уже объясняться со стражниками, выкладывал последний козырь – они ездили в Парс по распоряжению Тайного Приказа Империи. Тогда от них отставали, связываться с этим учреждением никто по-настоящему не хотел и пробовать, все равно это было бы и бесполезно, а в случае серьезных неурядиц, могло обернуться плохо для самих дорожных архаровцев.

Потом пошли уже земли довольно обширных королевств восточных макебуртов, сильно размешанные, как их называли, малыми руквацкими племенами – серпенами, венетами, чехами и варукинами. Тут на дорогах уже было неспокойно, приходилось даже выспрашивать о попутных купеческих караванах, которых оказалось так мало, что князь велел сместиться на север, к западным границам Полонских земель. Так и сделали.

И оказались они где-то в восточной Помрани, довольно любопытной стране, где обитали и пруты, одно из малых макебуртских племен, и полонцев уже было чуть не до трети населения, и собственно, помранцы, составлявшие местную земельную и служивую знать. И говорили здесь на такой смеси макебурта и полонщины, что проще было переходить на рукву, которую, конечно, знали многие даже на постоялых дворах, хотя и корявили ее так, что иной раз и Стырь ни слова не понимал.

Дороги тоже стали ухабистыми и неухоженными, конечно же далеко не везде брусчатыми, а просто засыпанными гравием, наколотым из твердого северного гранита. И тут уже было совсем не просто поднанять возчиков, поэтому, Дерпен, как прежде, стал подменять Стыря на козлах. А вот князя Диодора пока этим не беспокоили, почему-то все теперь относились к нему осторожно, словно бы к раненому. Он это сквозь свои сны как-то разобрал, и попытался изменить, ведь не привык же оставаться в стороне от работы, если мог и даже должен был ее выполнять, но не очень успешно, его по-прежнему мало трогали.

Так наступил один из дней, которые бывают, когда внешне неожиданно, но совершенно закономерно, только по глубинным каким-то причинам, все или многое разом вдруг меняется. И началось-то это неожиданно, как подобные штуки частенько и происходят. Дормез притормозил, и в заднюю дверцу, дыша холодом и ветром от гонки, ввалился Стырь. Он подустал и был мокрым, частенько обтирал лицо, а может, потому-то обтирал, что только что на обочине хорошенько умылся снегом.

Он посидел на своем привычном месте, у дверки дормеза, пересел к печке, подкинул пару полешков, и скинул свою шубу, в которой обычно сидел на козлах. Потом осмотрел всех и твердо произнес:

– Ох, говорил я князюшке, не стоит брать с собой этого Крепа, мальчишка же совсем, силенок у него не хватает, чтобы форейторствовать по-толковому.

Батюшка, который читал какие-то из купленных Густибусом в последнем городке листов, поднял голову, поправил свои очечки, сказал спокойно, даже сонно:

– Собирались поспешно, Стырь, не до разговоров было, и не до споров с тобой… Может, потому князь и уступил.

– Кому ж, уступил, батюшка? Я же противился, – продолжил Стырь. – Опять же, говорил, на конях он сидит неловко.

– Крепа тебе поручили, – неожиданно прогудел Дерпен, не отрываясь от созерцания чего-то за окошком, не оборачиваясь. – Тебе его и школить.

– Да как же его?.. На конях с измальства сидеть нужно, а он городской, – почти с отчаянием заявил Стырь. – Я и так, когда еще на козлы местных парских раздобывать удавалось, на князева Самвела садился, а его на твоего Табаска громоздил. Пробовал показывать, что и как делается, а он…

– Видать, плохо показывал, – вздохнул Густибус, тоже отрываясь от какого-то чтения.

Хотя читать он в последнее время что-то мало стал, все больше писал нечто в нетолстую, забранную в клеенку дорожную тетрадку, которую купил где-то по случаю. Хотя с письмом у него и трудности были, потому что чернильницу-невыливайку еще можно было согреть на груди, на шнуре, специально для этого в нее вдетом, а вот когда чернила на пере застывали, тогда уж писать становилось невозможно, и оставалось только перо очинить по-новому.

Маг с неудовольствием стянул через голову свою чернильницу, сунул ее поближе к печке, и почти свирепо уставился на Стыря, словно тот был виноват, что в дормезе такой холод стоял, который их слабенькая печка одолеть не могла.

– Показывал, как надо, – твердо отозвался Стырь, – а то, что он неумелый, так я в том не виноват.

Князь Диодор вдруг зашевелился, обтер лицо ладонями и сел прямее.

– Не виноват, Стырь, – кивнул он. – Только я, как вспомню, как Креп просил нас его с собой захватить, так и не жалею ничуть. Все ж, помощник тебе, какой ни на есть. – Он помолчал. – А силенки к нему придут, и навыки появятся, и очень скоро, оглянуться не успеешь, уже не ты его обучать форейторству станешь, а он будет тебе высказывать, что ты не так делаешь. Дай только срок.

– Это мы еще посмотрим, – огрызнулся Стырь. Но призадумался.

– Ого, кто проснулся, – усмехнулся Дерпен. – А мы-то уж полагали, что ты у нас в Спящую принцессу превратился, знаешь, князь, такую парскую сказку?

– Ее, кажется, принц какой-то разбудил поцелуйчиками, – рассеянно отозвался князь. – А кто же меня-то целовать будет? – Он поднял голову. – А вот откуда ты, Дерпен ог-Фасм, эту сказку знаешь?

Густибус хмыкнул так, что батюшка даже оглянулся на него.

– Так он же со служанкой в Парсе… спознался, не иначе, она ему и нашептала сказку.

– И на каком же языке нашептала? – спросил батюшка чуть смущенно. – Она, кажется, на рукве ни бельмеса, а он – так же на феризе…

– Ну, когда двое с охотой смилуются, то и язык не нужен общий, – вынес свой вердикт Густибус. – Хотя, для того, чтобы сказки рассказывать перед сном, предположим… Да, для этого все же языки знать следует.

– Вот и я о том же, – батюшка неуклюже в своей шубейке повернулся к князю. – Тут главное слово – предположим. Очень много нам пришлось в последнее время предполагать, разгадывать даже… Хотя, кто же спорит, все, вроде бы, получилось, не так ли, князь?

И князь понял, что ситуация созрела. Потому что думали-то в последнее время, когда от Парса стали уже удаляться, об одном и том же – что же там с ними, собственно, произошло?

Разговор этот был даже необходим. Он должен был подвести конец этой их деятельности, поставить точку, если не в их путешествии, которое должно было завершиться только на Миркве, то по крайней мере в их задании, все же выполненном, и без сомнения, для них оконченном. Хотя и не для других оконченном, для князя-посла Притуна многое еще происходило, как и для всего Парского королевства… Но они могли о том и не узнать ничего, не по рангу им было, их роль в этом деле уже была отыграна, и делиться с ними последними сведеньями никто, конечно, не был обязан. Князь даже думал, что и в Миркве, в Тайном Приказе он может не узнать, чем же все завершилось. Только если старый друг княжич Выгота по-родственному расскажет, а так – нет, могло все и неизвестным для него остаться, засекреченным, как все это дело и началось.

И тогда Дерпен первый произнес фразу, которую князь уже давно ожидал, проговорил лениво, едва ли не в восточной манере:

– А я все же не понимаю… – И вдруг умолк.

– И я не понимаю, – добавил тогда Густибус. – Вроде бы все происходило на глазах, все знаю, любые мелкие повороты… событий. А вот поди ж ты, не понимаю. Не ожидал даже, что так-то выйдет в конце.

– Я о чем-то подобном все же подозревал, – отозвался и батюшка Иона, – когда князь стал говорить, что не только мужчина мог быть оборотнем. Но что все выйдет, как вышло… Это и для меня оказалось неожиданным. Может, пояснишь нам, князь?

– Да что же пояснять? – сонно похмурился князь.

– Едва ли не все, – с заметным жаром отозвался Густибус. – Даже то, как теперь дальше-то все станется?

Князь посмотрел на всех по очереди, даже Стырь, казалось, забыл о печке и повернулся к нему с азартом. А может, он уже согрелся, подумал князь и понял, что никуда ему не деться, придется и в самом деле, держать речь.

– Когда собирались, князь Притун прикатил к нам в отель, помните? Конечно, помните…

– И вы вдвоем почти на четверть часа ушли в библиотеку, – поддержал его Густибус. – Мы думали, он деньги привез и подорожные на обратный путь.

– Верно, привез, он их заранее приготовил, потому у него и подготовка всего нам необходимого почти не заняла времени… – согласился князь. – Но не только с тем он к нам приехал. Я еще и расспросить успел, как все будет по его-то мнению. А его мнение, мессиры, – он суховато улыбнулся, – многое значит, потому что более сведущего человека в делах Парского королевства не сыскать во всем Посольском Приказе. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Будет все просто. Вернее, уже было, тогда еще, едва бал окончился… По приказу короля Фалемота маршал Рен послал две роты для обыска Кеберского замка, причем он, кажется, заручился еще и приказом самого герцога Кебера.

– Понятно, – кивнул Дерпен. – Тому деваться было уж некуда, осталось только королю помогать, и хоть в какой-то степени обелить себя, коли так уж с его женитьбой вышло. – Он тоже призадумался. – Я еще удивлялся, что он на такой-то женился, ведь мог бы себе, кажется, выбрать кого и пригляднее…

– Она могла оказываться для него самой обворожительной и прельстительной, Дерпен, – сказал вдруг батюшка. – Ты забыл, с кем… или с чем ему пришлось иметь дело.

– Да, она могла бы, – кивнул маг. – Что у них там, в спальне творилось, теперь никто не узнает по-настоящему.

– Свечку-то над ними, понятно, никто не держал, – добавил Стырь простонародную мудрость.

– И не хочу того знать, – выдохнул батюшка, – спасать герцога теперь следует его-то духовникам… Не иначе. Давай дальше, князь.

– Обоих графов тет Нестелек д`Атумских, конечно, арестовали прямо за игорным столом, причем оба сопротивления не оказали, просто сдались и все. Семпер сразу же стал говорить… Оказывается, у них в роду оборотничество передавалось только по женской линии, и они виновны лишь в том, что посчитали, что пойманы не будут, и послушали свою сестрицу, конечно.

– Ничего себе – «конечно»… – удивился Дерпен. – Это же измена, как ни крути. Или ты иначе судишь, князь?

– Нет, так же, как и вы, – князь опять чуть улыбнулся. Все же спаялась у них команда… – Старший, граф Абитур, кажется, еще признался, что золото, у них в Кебере находится, и его найдут, конечно, не могут теперь-то не найти. Так что с этим проблем быть не должно. Гораздо интереснее было, по словам князя Притуна, что поведала все же королю сама… герцогиня-оборотница. – Он прервал себя. – Нет, все же, графиня, с разводом у герцога, если все пойдет так, как князь Притун предвидит, сложностей не будет, как с исключительным случаем. А может, ее и вовсе дворянства лишат, король Фалемот, хоть и уважает титулы своих подданных, но может пойти на поводу у верховной знати, а в той среде у графини Нестелек влияние слабое, Палата пэров королевства может ей в титуле и отказать вовсе.

Князь помолчал, потом вдруг потянулся к одной из бутылок с вином, которая осталась еще после проезда вдоль реки Рен, хотя парскому оно и уступало. Уж в винах-то они немного разбираться научились, вернее, привычка сказалась все же. Налил князь себе чуть не целый серебряный стаканчик, и тут же Стырь бросился разливать вино остальным, и себя не забыл. Даже батюшка принял стаканчик из рук верного княжеского ординарца, кивнул, рассеянно поблагодарив, спросил:

– Так что же, праздновать успех нашего дела станем?

– Отчего же не праздновать? – спросил Густибус. – Но ты продолжай, князь.

– Как прояснил князь-посол, род графов д`Атумов действительно один из самых старых и именитых на юге. И служили они королям, которые еще и ди'Парсами не назывались, верно и истово, как и полагается служить, но вот с прадедом у них неприятность вышла. Соблазнила его какая-то… ведьма – не ведьма, но оборотница, тоже, скорее всего, прикинулась обольстительной, и потому пошли у них… В общем, боялись девочек из этого рода, в самой семье боялись. К счастью, не все этим… недугом оказывались заражены. Только одна из них по-настоящему и не умела себя сдерживать. Тогда-то…

– Лет за двести до нынешних времен, – подсказал Густибус, который слушал, боясь упустить хотя бы слово.

– Да, примерно, двести лет назад… Тогда и появилась эта легенда. Но была она все же не вполне правильной, не оборотничество, как оно описывается в старых трактатах, появилось в этой семье, а психическое оборотничество.

– Да, помню, – кивнул батюшка и долил себе воды в вино. – Интересно мы тогда об этом порассуждали.

– Полезно получилось – это важнее, батюшка, – поправил его князь Диодор. – Ведь вот какая штука, сначала я не думал, что оборотень существует. А потом… сопоставил такую особенность, господа. Пьянство отца, старого графа д`Атумского, и пьянство герцога Кебера – оба случая показались мне не просто проявлением их слабости или распущенности, а вызванными более основательными причинами. Понимаете, она над ними как-то «нависала», они ей подчинялись, и это дало такое вот… искажение их природы.

– Всего лишь пьянство? – спросил Дерпен.

– И путь к знанию об обоих людях, которых она решила имитировать. Арматора хорошо знал его же собственный сын, с которым она закрутила любовь, как я понял из бумаг епископа Сен-Робера. А короля еще с детских пор знал Кебер, за которого она вышла замуж.

– Но как же ты догадался все же, что это – она? – спросил батюшка.

– Нет, тут любопытнее другое, – вмешался Густибус. – Она на арматоре проверила свое умение, а после решила ударить по королю Фалемоту и по государству в целом. Неужто ей мало было того, чего она от первого воровства своего добилась?

– Она себя неуловимой полагала, – прогудел Дерпен, – что ее никто и никогда не сумеет на воровстве этом поймать.

– Я думаю, – медленно сказал князь, – тут другое. Не умела она быть вне игры… Понимаете, она должна была свой талант проявлять, не умела иначе, он, этот ее талант, требовал быть примененным. Иначе, полагаю, что-то с ней самой могло худое выйти. И это очень важно… – Он помолчал, слова почему-то давались ему с заметной трудностью. – Собственно, на этом я ее и попробовал ловить на балу, чтобы в ней эта ее особенность стала проявляться независимо от ее воли, даже вовред ей, несмотря на всю ситуацию, в которой она оказалась. Только так, – он вздохнул, – я мог, собственно, доказать, кто она такая есть… И чем является.

– Это тебе отлично удалось, – с улыбкой признал Дерпен.

– Не только ему, – вмешался Густибус. – Но и батюшке нашему.

Князь неожиданно весело обозрел всю команду, всех своих компаньонов.

– Да все вложили в результат дела свою лепту, и каждый оказался… едва ли не незаменимым. Батюшка отмолил отель, и потом отчитал герцогиню… А еще высказал несколько очень дельных предложений. Про Дерпена я вообще не говорю, без него мы бы уже давно под землю ушли, и совершенно бестолково, без малейшей пользы.

– Как бедный Моршток… – вставил Дерпен.

– Нет, он-то как раз с большой пользой погиб, и люди его не напрасно сгинули, – снова вздохнул князь. – Без его бумаг, без его предварительного расследования мы бы так скоро и успешно результата не добились бы. Он оказался молодцом, хотя и не узнал об этом.

– Согласен, – кивнул тогда Дерпен. – Без этого графа Морштока многое показалось бы иначе. Может, мы бы и нападение на наш отель пропустили, оказались не подготовленными к такой-то агрессии… А впрочем, нет, я бы вряд ли о таком обороте событий не подумал, все же…

– Так или иначе, но его смерть оказалась тем сигналом, который мы приняли в расчет, – высказался Густибус на своем иногда чрезмерно умном и не слишком внятном языке. – Вот только я оказался малополезен.

– Густибус, – сказал князь, – ты читал трактаты, и ты подсказал соображения, как оборотницу следует ловить.

– Я и много вздора, наверное, наговорил и ошибочные предположения делал…

– Теперь это не важно, а важен результат, который у нас все же состоялся, – прервал его батюшка. – Ты, князь, не отвлекайся, нам еще многое выяснить требуется. Вот мне не понятно, ты говорил, что герцогиня, будем называть ее все же нынешним титулом, обоих братьев своих чуть не в бедности держала, отчего это, неужто она жадной до такой-то степени оказалась?

– Не думаю, – отозвался князь. Теперь стало казаться, что разговор этот, на который он вначале с такой неохотой пошел, начинает даже забавлять его. – Тут другое, она умела очень сильно влиять на людей, и по отношению к братьям это было, возможно… Одним из условий их участия в воровстве этом. Понимаешь, батюшка, когда я второй раз с ней в оборотническом обличье столкнулся, под лестницами Лура, она уже гораздо менее меня испугала, я уже мог бы с этим бороться…

– По-моему, ты и первый раз, князь, не слишком-то дрожал перед ней, – высказался Дерпен. – Она же поразилась тогда, в «Петухе и кабане», что ты еще и разговаривать можешь, значит, она на это не рассчитывала. Она хотела тебя парализовать, ввести в полное подчинение, а ты… Нет, не преувеличивай свой страх, ты и там себя показал.

– Как бы ни было, но она очень сильна. А иначе бы ей взрослые мужчины, солдаты, офицеры, заботящиеся о своей чести, не подчинялись бы, – сказал князь. – А еще менее ей подчинялись бы бриганты, наемники разные, те ведь к женщинам весьма… малопотребно относятся, у них это вроде одного из условий профессии является… А они при всем том, если подумать, очень сильно выступили, и дрались по-настоящему, как не всякие настоящие воины умеют, и уже потом, когда князь Притун выживших допрашивал в своих казематах, ничего не сказали, ни в чем не признались.

– Может, не знали? – спросил Густибус.

– Может, и не знали толком, но все же… Полагаю, что тут и этот вот страх, который она умела нагонять на людей, сказался. Они верны ей оказались, как это ни удивительно.

– Я вот чего не понимаю, – медленно заговорил батюшка, тоже размышляя вслух, – почему она герцога д'Окра выдала с его машиной?

– Это-то просто, – усмехнулся Дерпен. – Князь уже близехонько к ней подобрался, вот она и решила перевести подозрение на герцога. Тем более, – добавил он убежденно, – что это у нее получилось. Не забывал, Густибус, нас же после этого из королевства выгонять стали. И дело посчитали закрытым, свалив все на него.

– Да, и это тоже, – согласился князь. – Признаться, ход был мастерским, и он ей вполне удался, если только не считать…

– Что? – спросил Дерпен.

Князь посмотрел на своих спутников и товарищей, на каждого по очереди, даже на Стыря, который сидел, слушал как завороженный, было похоже, что даже мигнуть опасался, чтобы не пропустить чего-нибудь. Ох, подумалось князю, пойдут теперь разговоры в его сотне в пересказе этого вот говоруна-ординарца, конца и краю не станет… Еще и приврет чего-нибудь, но как же с этим теперь справиться? Все же бесполезно будет, Стырь ведь тоже там был, и полезен оказался, не хуже остальных.

И князь сказал совсем другое, не о том, о чем хотел прежде сказать:

– Князь Притун заметил, что теперь с герцогиней какие-то юридические казусы могут произойти. Если бы она не убивала Морштока, и по ее вине не погиб бы д'Окр, может, ее бы судили по местным законам, и для нее, не исключено, все бы даже обошлось. А так, возможно, ее будут судить по законам Империи, и это обойдется ей гораздо дороже… Он как-то это пояснил, но я не все понял, – он улыбнулся собственной глупости.

Но как бы он ни улыбался, а все заметили, что он не хочет рассказать о чем-то, что было гораздо интереснее для остальных, чем выдуманные судейские казусы. И потому Дерпен, как самый отважный изо всех князевых компаньонов, равный ему по званию, открыл было рот, чтобы задать следующий вопрос, но…

Сзади послышались крики, дормез неловко качнулся, съезжая на обочину, все повалились, причем Стырь чуть головой в печку не влетел, но вскочил едва ли не раньше всех на ноги, и не закидывая себе на плечи свою шубейку, выскочил из дормеза, причем в его руке каким-то чудом уже оказалась сабелька, отсвечивая матовым светом этого хмурого дня.

Князь выскочил вслед за ним, разумеется со своим четырехствольником, но и с клинком, вот только, должно быть, случайно, у него под рукой оказалась та самая парская шпага, которую он не любил, но он торопился. А уже вслед за ним оказался Дерпен, который был вооружен едва ли в полную свою амуницию. Батюшка с Густибусом выскочить не успели, но все же высунулись на подножку задней двери дормеза, чтобы тоже не оказаться без дела.

Но это оказался всего лишь гонец, хотя бы и в плаще с эмблемой Парского королевства, или даже с вензелем короля Фалемота ди'Парса. Он догнал экипаж, еще не остановив коня, лихо соскочил в дорожную грязь, тут же подбежал ко всем выстроившимся, словно для боя, имперцам, и после мелких, лишь обозначенных, а не настоящих поклонов, вытянулся перед князем Диодором, и точеным, насмерть выученным жестом выдернул из камзола пакет и вручил князю.

Дерпен по привычке отдал ему честь. Зато Стырь недоверчиво мерил его взглядом, словно ожидал какого-нибудь подвоха, мгновенного нападения. А князь спокойно, словно бы ожидал того, спрятал свой пистолет, сунул шпагу подмышку, и кивнул гонцу. Спросил на феризе:

– Как же ты нашел нас, молодец?

– Приказ был догнать, принц, – отозвался гонец. – И я расспрашивал всех, кого миновал, о вашем дормезе. Он приметный, принц, найти было легко.

– Та-ак, – протянул князь, рассматривая печать на сургуче пакета, она несла на себе вензель короля Фалемота. – На словах тебя просили что-либо передать?

– Нет, принц, только догнать и вручить пакет. – Гонец все же неловко помялся. – Но мне было сказано, что ответа ждать не следует.

– Даже так? – буркнул Густибус.

– Мне было сказано, что вы продолжите свой путь… в цесарство Мирквацкое, – уже тверже добавил гонец.

– Коли так, – князь тоже вытянулся, – благодарю тебя, молодец. – Он обернулся к наемным возницам дормеза, которые тоже сошли с козел, чтобы понять, что происходит. – Можем ехать далее, – сказал он им уже на рукве.

Гонец поехал назад куда как неторопливо, Дерпен, который забрался в экипаж после всех прочих, даже протолкнув перед собой Стыря, проводил его взглядом в заднее оконце. Отчего-то он никак не мог утратить свою настороженность, которая появилась в нем, едва экипаж остановился.

– Что же там, князь? – спросил нетерпеливый Густибус.

Князь поудобнее устроился у печки, неторопливо сломал печать, прочитал недлинное послание, перечитал. И спрятал на груди, никому более его не показывая. Настороженность и его не покидала, только она была другая, задумчивая и какая-то внутренняя, не то что у Дерпена.

– Князюшка, не томи, – попросил тогда и батюшка.

Диодор отчего-то кивнул, улыбнулся.

– Это послание от короля. Его величество благодарит нас за службу, сообщает, что мне присвоено звание капитана войск Парского королевства. Еще мне присвоен орден Чести, а это… Не знаю, кажется, довольно значимая награда.

– В Парском королевстве это личная награда короля, князь, – сказал Густибус. – Ею даже посол князь Притун не удостоен. Может, лишь теперь дадут…

– А что по существу? – простодушно, поблескивая своими новыми очками спросил батюшка Иона.

– Его величество разрешил мне задать герцогине Кеберской один вопрос, когда мы… раскрыли ее. – Князь говорил медленно, и на лице его вдруг проступила какая-то давняя, накопленная за много недель усталость. Не составляло труда догадаться, что скоро он опять впадет в свое сонное состояние, и будет спать еще немало дней, прежде чем станет собою прежним. – Я спросил ее, что это была за машина? Тогда, при ее аресте она мне не ответила. А вот в разговорах с королем сказала, что знала о машине герцога д'Окра уже довольно давно, чуть не два года, и что герцог с ней об этом разговаривал, убеждая никому не рассказывать.

– Так что же это за машина такая? – спросил Дерпен.

– Герцогиня не знает ее смысла. Но вот что любопытно, она утверждает, что в ее назначении ничего толком не понимал и сам д'Окр, ему просто приходило в голову это устройство, время от времени, и он ее строил, издерживая при этом чуть не все доходы своих владений, и даже влезая в немилосердные долги. – Князь подумал еще, и почти с отчаянием добавил: – А король Фалемот не забыл своего разрешения об том моем вопросе герцогине, и сейчас исполнил его… передо мной, перед нами. Как мог, так и исполнил.

– Только мало что при этом прояснилось, – вставил Густибус.

– Нет, – отозвался князь задумчиво, – кое-что прояснилось. Представьте, герцог что-то придумывает, причем сам не знает, что именно. А графиня Нестелек, пусть и имеет какую-то оборотницу в своих предках, неожиданно обучается этому редчайшему и очень действенному колдовскому дару, причем, именно обучается, может статься, неожиданно даже для себя самой… – Князь неловко помолчал. – Я все же полагаю, что это в ней проявилось уже в девичестве, до этого она ни в чем подобном виновна не была. А это значит… Это значит, что сломалось что-то в королевстве Парском. Таких внезапных выбросов колдовской энергии быть не может, обычные тамошние колдуны и маги – это всего лишь ученики, неумехи, неловкие следователи старым и очень мощным традициям, не более того.

– Ну, все же не такие неумехи, как ты полагаешь, – вздумал с ним спорить Густибус. – Кое-что и они умеют, например, ставят подслушивающие и подсматривающие маячки, как у нас в отеле случилось.

– Все равно, – буркнул Дерпен, – это, по сравнению с прошлыми магами, куда как слабо. Но ты опять не договорил, князь, что же это значит?

– Что за обоими этими нашими разоблаченными магиками, – сказал князь, слабо улыбаясь, – за герцогом д'Окром и за герцогиней Кебер, возможно, стоит кто-то более мощный, сильный и изобретательный, чем мы полагали прежде. Кто-то, кто и внушил им эти действия каким-то неизвестным нам образом. Какая-то тень, которую мы не почувствовали, кого не увидели… Как ни старались.

– Тень?.. Странно, ты думаешь, мы не тех отыскали? – спросил батюшка.

– Отыскали тех, кого следовало. Ведь нам приказано было найти главаря воровства, и отыскать деньги… – И князь опять вздохнул. – Всего лишь… Но этого, как я теперь подозреваю, мало, очень мало. Нужно было думать более широко, более… охватно. А мы, похоже, этого не сделали, не сумели сделать. Хотя как это следовало сделать, даже теперь я не представляю, ведь это всего лишь тень… Тень преследовать очень трудно, может, и не по нашим возможностям даже…

– Да куда уж шире? – удивился Дерпен. – И так вон… Ты капитаном стал, орден тебе какой-то исключительный присвоили…

– Да и заговор мы все же раскрыли, – улыбнулся батюшка. – Но я все же не понимаю, как же ты про герцогиню все же догадался, князь?

Князь уставился в потолок дормеза, неожиданно спросил:

– Только обещайте мне не смеяться, не насмешничать.

Молчание было ему ответом. Тогда князь признался.

– Мне пришло в голову, что герцогиня не носила почти никаких украшений, и она одна такая в том обществе оказалась, едва ли не единственная изо всех.

– Не понимаю, – сказал Дерпен.

– А ведь и впрямь! – Густибус вдруг пришел в восторг, смешанный с удивлением, даже с каким-то ошеломлением. – Ведь это же было на поверхности… – Он повернулся к батюшке и Дерпену, словно бы именно он доказывал им что-то. – Ведь везде сказано, что драгоценные камни, а порой и золото с серебром оказывают на магические операции самое непосредственное воздействие… Они не поддаются магии или искривляют ее, делают иной, приближают ее к собственной, порой и непредсказуемой природной заданности драгоценных камней или украшений… Ай да князь!

– Теперь я не понимаю, – сдержанно, терпеливо, но все и с заметным недоумением сказал батюшка.

– Да ведь это же просто! Она не носила драгоценностей, потому что не смогла бы тогда по своей прихоти оказывать вот это психическое действие на тех, в ком нуждалась, кого запугивала, как заметил князь, возможно даже, не могла бы перетекать в те личины, в которые умела превращаться, как мы видели в Луре во время бала… Она боялась драгоценностей, потому что они не позволили бы ей быть тем, кем она в действительности была. Вот это да! И как же мы этого прежде-то не заметили.

– Пожалуй, – Дерпен повернулся к батюшке, – теперь я начинаю понимать.

– Да, – кивнул батюшка Иона.

Все умолкли. Молчание длилось и тянулось, даже Стырь вдруг уронил чеканный дорожный стаканчик из имущества князя Диодора, который прежде держал в руках, не упуская возможности выпить господского винца.

– Да, – сказал и он. И тут же добавил своим простуженным за последние дни голосом: – Но ведь это заметил только князюшка?

– Князь, – Густибус не мог отвести от князя Диодора глаз, – да ведь это… Это же целая диссертация, и с хорошим итогом по всему, что ты заметил в герцогине-оборотнице. Ведь ко всем тем трактатам, которые я читал и тебе пересказал, следует еще присовокупить это свойство психического оборотничества – они не терпят драгоценностей! Вот это да, – протянул он, никак не успокаиваясь.

– Оказывается, князь, ты не зря был командиром, – сказал Дерпен. – Ты сделал, получается, больше всех нас, как бы пред тем нас и не хвалил.

– А ты сомневался?.. – протянул Стырь, но тут же устыдился своей нескромности, и принялся подливать в стаканчик еще вина.

– Полагаю, князь, тебе следует быть довольным, – батюшка улыбнулся, – и собой, и тем, что так все обернулось.

А князь Диодор уже откинулся, оперся плечами о стенку дормеза, полагая как следует соснуть, даже свою шапку, уже не западную, а нормальную, руквацкую, в какой из Мирквы выезжал, натянул на глаза, по-солдатски.

– Я бы и был доволен, батюшка, – сонным голосом проговорил он, – если бы не думал о том, другом, кто за всем этим колдовством в Парсе стоял, по моему мнению… Был бы, – повторил он, – да вот незадача – это еще не конец нашей истории. Теперь бы мне снова с ним, этим неизвестным, с тенью этой окаянной как-либо столкнуться, чтобы добраться до него. – И он уже в который раз вздохнул. – Но это от нас не зависит, кажется. А жаль. – Он помолчал. – Не люблю незаконченного дела… Впрочем, еще посмотрим.

– Да, – улыбнулся батюшка Иона и прикрыл князя дорожным одеяльцем. – Поживем – увидим, как и что обернется.

– А диссертации, – Дерпен повернулся к Густибусу, – по всему, дописывать придется тебе, маг. Князю до них дела нет.

– И допишу, – запальчиво отозвался Густибус, – вот только чернильницу отогрею. И даже больше напишу, как у нас все там получилось – тоже напишу. И про тебя, Дерпен ог-Фасм, напишу, и про батюшку. – Он перевел взгляд на Стыря. – И даже про тебя, Стырь, упомяну.

– Только чтоб я в записях тех не слишком глупым вышел, – попросил Стырь. – И чтоб кони у нас на загляденье казались. И чтоб жизнь наша на Парсе предстала сознательной и высокой, как было на деле-то…

– Эх, – вздохнул Густибус, очинивая новое перо и взбалтываньем пробуя разморозить чернила для письма, – всего-то не опишешь, сдается… Но все же попробую. Только и вы мне помогайте.

– Бог в помощь, – кивнул ему батюшка.

– А мы, – Дерпен толкнул локтем в бок Стыря, – пойдем-ка, сменим наших возчиков и мальчишку этого, Крепа. Что-то медленно они тащатся, а домой попасть побыстрее хочется. Загостились мы на чужбинах-то.

И он ловко вышел на ходу из дормеза, чтобы криками остановить его и сменить тех, кто сидел до той поры на козлах. Стырь, не раздумывая, выскочил следом, лишь шубейку с шапкой натянул.

Сквозь тучи слабо проглядывало солнце, поднималась метелица, почти руквацкая, как дома, на Миркве бывает.