Михаил СОКОЛОВ

ГЛАДИАТОР

Часть 1

МЕСТНЫЙ КОЛОРИТ

Глава 1

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

В середине огромного полупустого музейного зала были расставлены скамейки, чтобы посетители, обалдевшие от гипнотического однообразия морских волн, могли немного отдохнуть. Николая, вообще-то, всегда тошнило от всяких там музеев, включая и краеведческие, но в этот, Айвазовского, заглянул по причине жары, которая, как и он, почему-то избегает подобных заведений. Да, по причине жары и смутного, все возрастающего раздражения.

Уже несколько часов, с самого приезда в город где-то в закоулках сознания зрела убежденность, что за ним следят.

Интуиции своей он доверял, иначе уже не раз мог оказаться.., да нет, точно стал бы трупом. А так становились трупами другие (надо отметить, очень многие), имевшие несчастье по глупости нападать на него.

Он присел на скамейку, подобно трем другим зомбированным посетителям, уставшим бродить в поисках хоть какого-то разнообразия в этих бесконечных волнах, и уставился на громадное, метра три на шесть, не меньше, полотно с изображением шторма. Интересно, как такие огромные картины протаскивают через столь маленькие двери? Конечно, по частям: отдельно разобранную раму, отдельно скатанный ковром шедевр…

Утром Николай приехал из Москвы, где в пыльном каменном пекле стало ему невмоготу, приехал, но разницы не ощутил; было еще более томно, лишь влажный резкий бриз со стороны моря несколько освежал.

На вокзале, сойдя с подножки вагона, он ловко увернулся от назойливых аборигенов, увешанных написанными от руки объявлениями о сдаче комнат, квартир и домиков, но тут столкнулся нос к носу с двумя ментами. Стоит взглянуть в глаза представителям правоохранительных органов, как тебя незамедлительно привлекают. Неважно, где: в Москве, Вашингтоне (где он не бывал) или здесь, в солнечном раю Феодосии.

Наверное, стражам порядка есть что скрывать за серо-синими мундирами, поэтому они не терпят любопытных взглядов. Впрочем, что может интересовать нормального обывателя в каком-то мусоре? Как бы то ни было, стоило ему задержать взгляд на великолепной паре, как его тут же остановили.

– Ваши документы!

Капитан лет тридцати был крупный, толстый, с вислыми казацкими усами и здоровенной красной физиономией уверенного в завтрашнем борще человека.

Старший лейтенант на несколько лет моложе (может, двадцать пять уже стукнуло) представлял собой нередко встречающийся на южной Руси тип идеального арийца: высокий, ростом почти с Николая, белобрысый красавец. В Москве такому – только показать его в нужном месте – была бы обеспечена головокружительная карьера, ибо даже страной у нас, так или иначе, правит прекрасный пол.

Глядя поверх голов движущегося потока пассажиров, молодой нетерпеливо постукивал дубинкой по бедру, всем своим видом показывая, как ему надоело ждать, пока Николай найдет документы, хотя не прошло и минуты.

Николай протянул паспорт, мент буквально выхватил его и, не раскрывая, отдал капитану. Тот полистал документ:

– Из Москвы, значит. По какому делу?

– В отпуск приехал.

– Отпускник, значит. Надолго?

– Не знаю еще. Может, на неделю, может, на месяц.

– Не определился, значит. А это что? – увидел сложенную бумажку, развернул, стал читать.

– О-о! Да ты из наших. Смотри, Валерка, капитан СОБРа. Ага! Сводный отряд быстрого реагирования.

А почему бумажка, где удостоверение?

– Старое утеряно, новое после отпуска выпишут.

Пока справку взял.

– Ладно, печать есть. Валерка, запомни: Казанцев Николай Иванович, капитан в отпуске.

– Ну что, капитан, отдыхайте, – старлей протянул паспорт со справкой. – Бывай.

Он лихо козырнул, и менты продолжили патрулирование.

Николай отправился бродить по узким улочкам Феодосии, сползающим к морю, устал, разомлел и решил зайти отдохнуть в музей. Созерцание шторма, а также возможность просто посидеть в холодке, расслабила, но тут он вновь напрягся, почувствовав на себе пристальный, прямо-таки экстрасенсорный взгляд откуда-то со стороны прохода. Не поворачивая головы, Николай вытащил предусмотрительно купленную булку и принялся жевать. Устремленный на него взгляд стал острее. Наконец он как бы нехотя оглянулся. Восседая на инвентарном табурете, на Николая подозрительно уставилась антикварного вида старушенция из музейных сторожевых крыс. Видимо, его габариты и явное равнодушие к местному шедевру, а также физиономия бандита с большой дороги показались старушенции подозрительными. Заметив, что на нее обратили внимание, музейная вошь снялась с табурета и байковыми шажками направилась к нему. Остановившись на безопасном расстоянии, строго проблеяла:

– Здесь не столовая, а музей.

– Уплочено, – нагло заявил Николай и стал подниматься, нависая всеми своими ста девяносто четырьмя сантиметрами над пожилой молью. – Где тут у вас выход?

Старушка рассерженно махнула рукой в нужном направлении.

– Я, пожалуй, поплыву отсюда, – доверительно сообщил старушенции Николай и пояснил:

– А то как бы не захлебнуться во всех ваших морях-океанах.

Он ухмыльнулся и пошел к выходу.

Плечом толкнув дверь, Николай вышел на покатую, залитую солнцем улицу. Как жарко! Налетая друг на друга, ворчливо рокочут прожорливые голуби. Дует знойный, но все равно освежающий ветер, пахнущий, как всегда у моря, рыбой, водорослями и романтическим приключением. Пробежала голая такса, вместе со своей тенью деловито таща за собой на поводке мальчика в матросском костюмчике. Солнце, фиолетовые тени домов и прохожих, сами прохожие, прокопченные и бледные, – все течет, скользит вниз, к морю: еще шаг, и за поворотом, в устье улицы, появится его плотный бирюзовый блеск.

Он приехал сюда невзначай, на день, на два, на неделю, воспользовавшись передышкой после удачно проведенной операции, с пачкой премиальных и желанием выгодно обменять купюры на покой, отсутствие стрельбы, угроз, на бездумное тюленье копошение в песке, словом, на все то недоступное обычно, всегда плывущее где-то за горизонтом обыденности, принадлежащее другим, но все же входящее и в личную систему счастья.

Из открытого окна первого этажа, мордой раздвинув кисейные занавески (горшочек с геранью, угол застеленного белой скатертью стола, полумрак чужой жизни – мелькнули и пропали навсегда), вышла и с подоконника на тротуар мягко спрыгнула серая пыльная кошка. Заиграла музыка, потом голос Киркорова запел о чем-то пленительно-бесовском. В летнем кафе за столиком под матерчатыми цветными зонтиками сидели люди и пили пиво.

Спустившись к морю, он вошел в дорической несокрушимости беседку, где в тени над рассыпанной крупой, ни на кого не обращая внимания, суетились вездесущие голуби! Николай вытащил пачку сигарет и, закуривая, со странным чувством смотрел на бескрайнюю густую синеву моря, переходящую вдали в ослепительную серебристость, на солнечные блики, игравшие на бортах прогулочных лодок, и чувствовал, как вновь накатывают тревога и раздражение. В чем дело? Его никто здесь не знает, не может знать. Это просто исключено…

По туфле нагло топтался голубь. Клевал ее, видимо, перепутав табачную пыльцу с крупой. Николай схватил птицу. Повернув крохотной головкой, она разглядывала его блестящим глазом. Странно, ворона по умственному развитию едва ли не превосходит высших приматов, во всяком случае, не глупее шимпанзе, а в голубиной головке – бездна тупости. И обе птицы живут среди людей.

Он разжал ладонь, но голубь не улетал, раздумывал.

Потом снялся, сделал круг и вновь приземлился под ноги.

Николай уже пытался сегодня обнаружить преследователя. Возвращался по собственным следам, сворачивал в переулки, крутился на месте – все тщетно.

Это ватное преследование интриговало и действовало на нервы. Конечно, у него хватает врагов, которые с удовольствием отправили бы его на тот свет, но почему здесь? Почему не в Москве, где все было бы логично и понятно?

Он прошелся по набережной, щурясь от яркого солнца на синее море, на выжженное бледное небо. Коричневые голые тела на подстилках у воды, сумки с обязательной едой, бутылки с водой и спиртным, флирт, карты. Недалеко, забытый, женского пола младенец доковылял до соседней группы из двух пар (мужики явно выраженные кавказцы, девицы русские), нагнулся под прямым углом, старательно насобирал рассыпанную по одеялу черешню, резко поднялся, едва не упав навзничь, выправился, деревянно повернулся и тут же был застигнут шумной мамашей, мгновенно сделавшей сразу три дела: отобрала ягоды, шлепнула заревевшее дитя и извинилась перед соседями. Абреки дружно смеялись и щедро отсыпали черешню. В фартуке вокруг чресел, в брюках и толстой фланелевой рубашке тяжело шел пожилой мужчина с сумкой и бодро орал: "Пирожки с капустой, черешней, картошечкой!

Пирожки!.."

Жарко. Сумка оттягивает плечо, он чувствует легкую усталость, но не знает, что предпочесть: окунуться в море или поискать затененное прохладное место? Как же все-таки восхитительно почти мгновенное (сутки пути уже истончились, прозрачно осели где-то в памяти) это перемещение из столицы в здешний солнечный кипящий рай! Все в нем затрепетало от восторга, ясного, забытого: влажные запахи юга, моря, безделье, ожидание чарующего наслаждения… Он все понимал: резкий крик чаек, на волнах качавшихся белыми поплавками среди фланирующих лодок и заплывших за буйки голов, и благодушную скученность худых и толстых тел, и неизменную обезьяну, поводком прикованную к переносному стенду, с которого смотрели фотографические осколки прошлого: где эти люди? живы ли? все так же молоды и счастливы?..

Глава 2

ПРИНЯЛИ ЗА ДРУГОГО

Он огляделся, вновь ощутив чье-то назойливое внимание. Опять никого. На противоположной стороне улицы, наискосок – небольшой, скромный, трехэтажный особняк, свежеокрашенный в южный розовый цвет. Тонкие красные буквы неоновой вывески не бросаются в глаза. Ресторан-бар "Альбатрос". Оттуда вышел и облокотился о железные перила крыльца негр в темно-синем, расшитом золотом мундире, – лицо, как мокрая галоша. Издали весьма импозантен.

Привратник или вышибала. А может, метрдотель, хотя вряд ли. Достав из кармана пачку сигарет, длинными шоколадными пальцами извлек одну с золотым фильтром. Убрал пачку и закурил от зажигалки. Спрятал зажигалку, сложил на груди руки и застыл, полузакрыв глаза. С кончика сигареты срывалась тонкая струйка дыма – как от тлеющего на рассвете костра.

Николай наискосок перешел улицу и направился к ресторану. Негр кивнул ему, словно доброму знакомому.

Ресторан был, естественно, пуст. Слишком рано, еще нет трех. Лишь за двумя столиками сидели случайные посетители. В баре находилось человек двадцать мужчин и женщин, и все они повернулись, когда Николай стал спускаться по ступенькам, ведущим из вестибюля в бар. Как и негр, некоторые еще ему кивнули. Может, здесь так принято? Как-то непривычно после хмурой московской недоверчивости ощутить легкую южную приязнь. В зале стояли темные пластиковые столы и кресла, а вдоль стен, подсвеченные тусклыми светильниками, блестели зеркала. За стойкой хозяйничал толстомордый щербатый бармен.

Николай прошел к стойке. На одном из табуретов скучала пташка, заметив Николая, сразу оживилась.

– Как обычно? – неожиданно спросил бармен.

Хитрым насмешливым лицом он напоминал телевизионного ведущего из передачи "Диалоги о животных". Так сказать, дитя естественного перестроечного отбора в чистом виде. Отличный костюм (Николай отметил, что у него лично такого никогда не было и, может, и не будет), белая рубашка, широкий яркий галстук и огромный золотой перстень-печатка на левой руке, как ни странно, гармонировали с выбитым верхним резцом.

– Да? А что я обычно пью? – спросил Николай.

– Джин с тоником, – в тон ему ответил бармен, протягивая толстую ладонь с грубо набитыми костяшками пальцев. – Что еще можно пить в такую жару?

– Давай джин с тоником, – согласился Николай, сделав вид, что не замечает протянутой руки. – И смотри, водой не разбавляй.

Парень ухмыльнулся.

– Как прикажете, босс.

Он плеснул в стакан джин, разбавил тоником и протянул Николаю.

– Чего так рано? И с поклажей. И вид какой-то потрепанный.

Его насмешливая фамильярность Николаю не понравилась. Ему вообще не нравились такие вот ловкие бармены. Поиграв желваками, он сказал:

– Не удивлюсь, если узнаю, что тебе затыкают пасть твоей же бутылкой. Зуб таким же образом выбили?

– Понял, – сказал бармен. – Тебе девочка, кстати, не нужна? Новенькая, из Ростова. Сегодня первый день, только приступила, – кивнул он на томно улыбнувшуюся жрицу.

Темные волосы, серые глаза, пухлые губки, лет девятнадцать-двадцать. В Ростове, как и везде, жрать, наверное, нечего, а пожить красиво хочется. Это как из школьных опросов: "Кем ты хочешь стать? Отдыхающим".

– Как тебя зовут, крошка? – спросил Николай.

– Мэри, – так же томно ответила она. – А вас?

– Серж, – сказал он и пояснил, – по нашему Серега.

Бармен хохотнул, а Мэри покраснела.

Зазвонил телефон. Бармен извлек из-под стойки трубку, слушал несколько секунд.

– Хотите с ним поговорить? Он здесь рядом.

На лице Николая отразилось удивление.

– Положил трубку. Ну ладно, еще позвонит. Тебя спрашивал.

Николай удивился. Что-то тут не то. И эта слежка, которую он не замечал, но чувствовал. Теперь вот…

В общем, все ясно. Видимо, его приняли за кого-то другого.

– Кто спрашивал? – спросил Николай.

– Не назвался. Так берешь ее? – бармен кивнул на Мэри.

– Устарел я для таких развлечений, – ответил Николай и повернулся к девушке:

– Извини, детка, сегодня я занят.

– Да хватит и десяти минут, – осклабился бармен.

– Заткнись, не то я тебе еще пару зубов выдавлю.

Николай все-таки достал бармена, тот больше не ухмылялся.

Николай выпил еще стакан коктейля, угостил поскучневшую Мэри и закурил.

– Где тут у вас туалет? – спросил он.

Бармен удивился:

– Будто не знаешь. По лестнице и направо.

Развернувшись на табурете, Николай лениво разглядывал публику. Полумрак, тускло рассеиваемый настенными светильниками, создавал иллюзию уединения. Он затянулся, долго выпускал дым. Какой-то мужик, развлекающий двух телок (или наоборот), заметив его взгляд, поднял рюмку с вином и кивнул, приглашая за свой столик. Николай отрицательно мотнул головой, лишний раз убедившись в правильности своей догадки: его принимают за кого-то другого.

Он пошел по проходу вдоль столиков. На ходу бросил сумку в кресло у свободного столика. Поднялся по ступенькам и, минуя ресторанный зал, повернул направо. Пустующая летом обширная гардеробная с рядами оголенных вешалок, закрытые двери (администрация? номера?). В торце коридора табличка, извещавшая о наличии туалета. Свернул налево к мужскому.

Вошел.

Туалет был большой. Длинная, светлая, облицованная кафелем комната, с одной стороны писсуары и умывальник, с другой – несколько кабинок и пустой промежуток стены. Здесь, закрыв глаза, видимо, в полной отключке почти повис задрипанный мужичонка. Огромной лапой его придерживал за шею здоровенный бугай, ростом почти с Николая, где-то метр девяносто. Мужичонка мерно сотрясался под тяжкими хлюпающими ударами верзилы. Николай мгновенно оценил: здесь не дерутся, просто забивают. За происходящим наблюдал приземистый, широкий, как шкаф, громила, сразу повернувший к Николаю изрытое крупными оспинами лицо. Несколько секунд он с сомнением всматривался в Николая, потом махнул ему рукой: проваливай, мол.

В Николае вспыхнуло чувство гадливости, смешанное с ненавистью. Он шагнул навстречу тоже двинувшемуся вперед квадратному подельнику.

– Ребята! Может, хватит?

– Мужик! Сгинь отсюда!

Николай чувствовал, что заводится. Привычное чувство ярости холодно веселило.

– Ты что, мужик, не понял?

– А ну-ка отпусти его. Я тебе говорю.

Бугай перестал бить свою жертву, оглянулся, всмотрелся в Николая.

– Надо же, как похожи.

И тут же кивнул квадратному:

– Разберись!

Квадратный подельник с презрительной ухмылкой стал медленно вытаскивать кастет и, неторопливо прилаживая к руке его кольца, двинулся на Николая.

Гнев в груди Николая вспыхнул ярким пламенем, красным залило глаза, но жар тут же смешался с ледяным холодом. Николай ждал.

Квадратный приблизился и неожиданно резко выбросил вперед руку с кастетом, которую держал под мышкой. Николай едва успел отклониться от удара.

Один из шипов кастета царапнул щеку. От ответного удара бандит куда-то провалился. На какой-то момент его угреватая морда оказалась почти рядом и тотчас же взлетела вверх.

С наслаждением и дикой силой Николай ударил бандита локтем снизу в подбородок. Точно снизу вверх.

Славно. Скользнув вслед парящему телу, настиг и ногой в пах добавил немного ускорения. Тут же повернулся.

Бугай оставил свою жертву, рухнувшую на плиточный пол, и ринулся к Николаю. Николай лягнул его в колено, но этого было недостаточно, чтобы остановить такую тушу. Отклонившись вправо, Николай нанес ему удар коленом в живот. Потом еще и еще. Ярость требовала выхода.

Тяжело дыша, огляделся. Бугай валялся под ногами, квадратный рябой поднимался с колен. Ему Николай врезал ногой в челюсть. Тот свалился и затих.

Зашевелился и бугай, постанывая, пытался встать на четвереньки. Николай за волосы вздернул ему голову и с хрустом вбил колено в лицо.

Вроде все. Подошел к коротышке. Землистая кожа, уши, которые хлопают на ветру, разбитый рот, синяки.

Хорошо поработали.

Возбуждение от схватки проходило. Как всегда, откуда-то из глубины души, омрачая радость победы, поднималось неприятное чувство. Сволочи! Нигде от мрази не спрячешься. Отдохнуть, называется, приехал!..

Он вышел из туалета, спустился в бар. Бармен, сильно смахивающий на моржа (как он сразу не определил?!), насмешливо спросил:

– С облегчением?

– Чего? – не понял Николай, но тут вспомнил, что уходил в туалет.

– Да, с облегчением. Пошли кого-нибудь в сортир, там три чувака спят. Двоих уложил я, хотя они первые начали.

Хитрая усмешка медленно сползла с толстого лица.

Осознав, что Николай не шутит, бармен, то и дело поглядывая на него, вынул из-под стола телефон и стал набирать номер. Девушка тоже взглянула на Николая встревоженно и в то же время с любопытством.

– Сколько с меня? – спросил Николай. – Я, пожалуй, пойду.

Бармен машинально ответил, Николай бросил на стойку купюру и, кивнув на прощание Мэри, ушел.

Глава 3

ПЛЯЖНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Негр в униформе все еще курил. Весь аккуратный, гладкий, ловко собранный, он, вероятно, вслед за дымом своей сигареты мысленно уносился к далеким берегам Занзибара, где в тростниковом дворе жили его предки, конечно, местные короли, а его, наследника обширных стад, забросило в эту Россию, в какой-нибудь лумумбарий имени Патриса Лумумбы, где торговать наркотиками стало стремно, и вот работает теперь в ресторане, откуда лишь мысленно можно вернуться домой.

Николай прошел мимо негра, кивнул на прощание.

Небо раскаленное, выжженное до белизны, и где-то далеко одиноко плывут маленькие облачка. Солнце ли, сразу рухнувшее ему на плечи, или выпитый коктейль был тому виной, но он сразу покрылся потом, а по хребту медленно потекли струйки.

Четвертый час. Пора подумать о ночлеге. Он решил снять комнату и неторопливо направился к вокзалу.

На синеву моря больно было смотреть. Дымились мясным духом жаровни уличных шашлычников.

Он сразу почувствовал голод. Почему бы и не поесть?

Николай свернул к ближайшим столикам, заказал шашлык и бутылку пива. Устроился под зонтиком.

Приятно обдувал ветер с моря. Красота.

Утолив голод, вытащил сигареты, закурил. Возле столиков, как обычно, крутились голуби. Рядом с жаровней, подняв нос, в терпеливом трансе застыла собака. Неподалеку сидели два пацана лет семнадцати, пили пиво, курили. К ним подошла кремовая девчушка в красном платьице (юбка развевалась на ветру), вся лучась радостью, за руку поздоровалась с приятелями, села за столик.

Николай докурил, встал и отправился на вокзал, где сразу же снял недорого "домик в саду рядом с морем" и уже через час был на месте.

Хозяйкой оказалась дородная женщина с коричневым чисто южным лицом и светло-желтыми, крашенными луковичной кожурой, волосами. Она напористо уговаривала его еще на вокзале, оттирая товарок мощным плечом, и добилась-таки своего; Николай поддался на ее уговоры и теперь не жалел.

Домишко был славный. Белый, словно игрушечный, но со всеми атрибутами настоящего дома: окошки, ставенки, дверь, даже печная труба, общей площадью метров десять. Стоял действительно среди яблонь, груш и черешен. Но они не мешали солнцу пробиваться внутрь (его здесь было больше чем достаточно, кстати); осторожно влезая в низкую дверь, он вынужден был наступить на солнечный квадрат на полу. Солнечные лучи заползли и на низенькую кровать у окна.

А еще ему понравился незнакомый, но какой-то домашний жилой запах, какой, разумеется, не учуешь в намертво урбанизированной Москве.

В общем, домик пришелся по душе. Хозяйка, сияя солнечным нимбом желтых волос, выслушала его комплименты жилью, и поскольку финансовые вопросы были решены, не стала задерживаться.

Николай вошел в очаровавший его игрушечный домик и, медленно закинув руки за голову, в блаженном солнечном опьянении свалился на постель. Незаметно уснул. Ему приснилось что-то очень легкое и хорошее, словно он плыл или парил над чем-то, может и враждебным, но совершенно неопасным в тот момент для него, и только рожи, грязные, угрожающие рожи, гримасничали снизу. Он засмеялся во сне и сразу проснулся, а в окне уже синели сумерки.

Решил прогуляться к морю. Как хорошо на юге! Воздух прохладно-душен, сад благоухает целым океаном ароматов. Николай в плавках вышел на улицу, прикрыв за собой калитку, и по дороге, заранее показанной услужливой хозяйкой, направился к морю. Сколько здесь женщин! Глаза разбегаются. Прошел большой драный кот, злобно спугнув шарахнувшуюся прочь черную собачонку. Киоски с пивом (он купил бутылку), легким вином, сигаретами. Девушка в белых обтянутых брючках… Бросила заинтересованный взгляд… С гулом и громовыми взрывами промчалась древняя иномарка. Местные дети двух рас: светло-арийской и черно-смуглой. Пахнет морем и негой. На набережной, под шатрами каштанов, толпы гуляющих, слышен смех, то тихий, то громкий, сливаются с сумерками загорелые женские ноги, а в небе ярко горит серебристый месяц..

Дивная ночь!

И вдруг снова, как утром, волной накатила тревога.

Забытое было ощущение слежки вернулось. Но лишь на мгновение. Шашлычные жаровни со светящимися угольками вокруг, круглые столы на тротуаре, маленькие поленницы дров на растопку, чарующий смех девушек – вся праздничная курортная обстановка рассеяла вспыхнувшие вновь подозрения.

Пиво Николай выпил на ходу, с наслаждением ощутил разлившееся по телу тепло и захотел еще.

Николай купил три бутылки пива, соленых орешков и, глядя на медленно зажигающиеся в вышине звезды, которые то вспыхивали, то бледнели, словно к каждой был подключен реостат, стал спускаться по ступенькам на пляж.

Пляж, сумеречно освещенный фонарями, блестками неоновых вывесок и витрин, был почти пуст. Это если сравнивать с дневным лежбищем. Конечно, толпы отдыхающих рассосались по всяким злачным местам, но и здесь, нет-нет, да и попадались искатели ночной романтики.

В одном месте, совсем недалеко от воды, метрах в пяти-шести, Николай нашел пустующие деревянные лежаки и занял крайний в ряду. Хотелось окунуться в море. Он разделся и пошел к воде. Остановился. Волны с шорохом накатывали на берег, от воды веяло свежестью, пахнувшей необъятными морскими просторами. Николая охватило чувство беспричинного счастья. Он сорвался с места и, пробежав несколько метров, упал, сбитый с ног упругим сопротивлением; погрузился с головой, вынырнул и поплыл, поплыл… к буйкам, дальше, взмахами руки разбивая колющее млечное сиянье лунный лучей. Упоительно, непередаваемо хорошо, до боли!

Он долго плавал, нырял, потом лежал на воде, погружаясь взглядом в лучистое мерцание разгоравшихся звезд.

Вернулся на берег, открыл бутылку пива, с жадностью выпил всю до дна, лег, устремив взгляд вверх.

Какое дивное ощущение! Он наедине с небом. А на набережной, до которой рукой подать, журчание голосов, женские вскрики, смех. Проехала машина. Запахло дымом и жареным мясом. Захотелось перекусить.

А вверху!.. Темно-синее бездонное небо, крупные звезды – такие бывают только на юге – и словно между звездами пролег плотный от светил Млечный Путь, склоняющийся к ночному черному горизонту.

Вдруг послышались приближающиеся голоса и смех.

Пахнуло сигаретным дымом. Звуки становились все явственней. Николай повернул голову и увидел трех парней и двух девиц, которые тоже устраивались на лежаках. Какая жалость! Они нарушили его уединение.

Николай достал сигареты, закурил. Восторженный настрой, так редко посещающий его, медленно исчез.

– Молодой человек! Мы вам не помешаем? – звонко, с рвущимся наружу смехом, крикнула одна из девушек.

– Конечно, нет, – бодро ответил Николай и отхлебнул пива. – Будьте моими гостями.

Его непритязательная шутка вызвала взрыв смеха, и кто-то из мужчин предложил:

– Парень, присоединяйся к нам, чего это ты там один балдеешь.

– Спасибо, ребята. У меня еще есть пиво, – попытался отказаться он.

– Пиво! – презрительно сказал другой. – Разве пиво надо пить в такую ночь? Ленка! А ну-ка, сообрази.

К Николаю подошла и близко наклонилась девчушка… Тонкие черты лица, влажные полные смеющиеся губки, бархатно блестящие глаза.

– У, ты какой! – с восхищением сказала она, откровенно обозревая его с ног до головы. – Настоящий красавчик! Пойдем к нам.

Она схватила Николая за руки (в одной была сигарета, в другой – бутылка пива) и потянула к себе.

– Пошли. Я теперь от тебя не отстану, красавчик.

Да, давно его не называли красавчиком. Конечно, женщины на него западают, но – красавчик! Он ухмыльнулся. Впрочем, глупо было сопротивляться столь прелестной русалке с узенькими ленточками вместо купальника. Он послушно пошел за ней, сел на лежак рядом со всеми. Лена тут же плюхнулась ему на колени, так что пришлось ее обнять. Мужики не выказывали недовольства. Плевать.

– Ну что, за знакомство? – предложил длинный сухо мускулистый парень и протянул Николаю стакан, наполовину заполненный водкой. – Тебя как кличут? Я – Вова, этот толстячок – Игорь, а коротышка, – указал он на плотного, бугристого, схожего с тем квадратным, которого Николай сегодня метелил в сортире, – Вадик. Ленку ты знаешь, а этот цветочек – Марина.

– Николай! – сказал он и поднял стакан.

Наступила пауза, на которую он не обратил внимания, тем более что все вдруг как-то суетливо поднесли к губам стаканы. Выпил и Николай.

– Угощайся, – сказал Вова. – Поклюй колбаски, сыра. Помидоры, огурцы, бери что найдешь.

Николай взял кружок колбасы, ломтик сыра и помидор. С наслаждением проглотил. Оказывается, сильно проголодался. Может, это купание нагнало аппетит? Или водка?

Водка провалилась вниз, и стало еще прекраснее.

Лена ерзала на его коленях, откровенно прижималась.

Повернула к нему смеющееся личико, жадно облизнулась.

– Красавчик! – сказала она и уперла руки ему в плечи, предлагая откинуться на лежак.

Игры, конечно, еще те… Но как приятно!

Вадим поднялся с бутылкой шампанского, потянулся, глядя на море, стал вливать в себя содержимое.

Николай медленно откинулся назад. Не сводя с него глаз, Лена продолжала давить ему на плечи, прижимая к лежаку. А где-то музыка, где-то смех… Другим тоже хорошо.

В этот момент ему показалось, у Вадима подвернулась нога и он, как-то по оси сворачиваясь, стал падать на песок, взмахивая, чтобы удержать равновесие.

И тут сильный удар по голове разом выключил и море, и раскалившиеся уже звезды, и эту кошку Лену, и всех этих новых друзей…

Черт побери!

Глава 4

ЗАХОРОНЕНИЕ В МОРЕ

Сильно болела голова. Он открыл глаза и долго всматривался в снежно-белую дорогу, ровно тянувшуюся далеко-далеко к горизонту. Вдруг понял, что лежит на корме. Большой катер летел куда-то, оставляя за собой кипящий след. Еще он сообразил, что крепко связан по рукам и ногам и лежит в одних плавках, руки заведены за спину, а правое плечо затекло и потеряло чувствительность.

Он вздохнул и вместе с воздухом выдохнул стон. Память медленно возвращалась. Он вспомнил, как глупо попался на удар Вадима, вспомнил и отблеск бутылки, падающей ему на голову, и похотливые глазки Ленки, и собственную глупость… Как глупо попался!

Но за что? Он попытался перекатиться на другой бок.

Это хоть и с трудом, но удалось. Рядом лежал какой-то мужик, раскинув руки в стороны. Не связан. Глаза закрыты: спит либо в отключке. И морда побита. Когда взгляд Николая упал на огромные, казалось, парусящие под ветром уши, узнал: тот самый коротышка, которого избивали в туалете ресторана.

Николай приподнялся, сел. Дверь в рубку была открыта, и в сером предрассветном мареве, сгущенном в глубине помещения, все же увидел и узнал длинную мускулистую фигуру за штурвалом. Это был Вова.

Катер между тем мчался куда-то. Справа за кормой виднелась узкая полоска побережья. Они уплывали в глубь моря. В этот момент Вова оглянулся, осклабился и махнул рукой, что-то крича. Шум мотора заглушил слова.

Дальше все происходило без суеты, но достаточно быстро. Вова, видимо, закрепил штурвал, потому что, когда он двинулся к Николаю, катер продолжал ровно нестись вперед. Он остановился перед коротышкой и Николаем. Улыбка у него на лице сменилась торжествующей гримасой.

– Ну что, Колян, отвоевался?

– Что тут вообще происходит? А ну-ка, развяжи меня.

Тот не слушал.

– Попались, пацаны. Теперь вам кранты, – злорадно сообщил он.

И добавил с насмешливой доверительностью:

– Ничего, все там будем.

Он вернулся в рубку и вскоре снова появился с большим будильником и пакетом.

– Это чтобы нагляднее было, – пояснил Вова, кивая на будильник. – Гляди, стрелка звона почти рядом с большой. Как только большая стрелка доползет, будет… Знаешь что будет? Будет большой "бум".

Он поставил будильник метрах в двух от них, придавил с боков какими-то железками. Позади него положил пакет. Проводки от пакета прикрепил к будильнику, что-то завел, что-то включил, в общем, бомба была готова.

Вова перехватил взгляд Николая, ухмыльнулся.

– Правильно мыслишь. Минут через пятнадцать вознесетесь, как агнцы, высоко и надежно. Если успеешь развязаться и попытаешься отсоединить будильник, все тут же взлетит к чертовой матери. Если попробуешь все вместе приподнять, тоже взорветесь. Не советую пробовать. А там, как знаешь.

Ну, не смею больше задерживать и спешу откланяться.

Он в последний раз любовно осмотрел механизм и поднялся.

– Эй, Вова! – окликнул его Николай. – Меня-то за что? Что я вам сделал?

– Сволочь! Спроси своего дружка, – уже другим тоном посоветовал Вова.

Он сунулся в рубку, что-то схватил, кинулся к борту, перелез. Через несколько секунд оттуда раздался тонкий, пронзительный звук, видимо, лодочный мотор. Тут появилась и, задрав круглый нос, быстро унеслась прочь резиновая лодка.

Катер, тело коротышки, море и он – одиночество висельника. Он поднялся на ноги, безнадежно огляделся. Полоска побережья оставалась на том же расстоянии. Вдруг взгляд его наткнулся на мутные глаза соседа. Только что вроде были закрыты. Шевельнулись губы. Какой-то звук.

Николай упал на колени и наклонился к серому лицу.

– Колян! – прошептал коротышка. – Они меня достали. Пришлось обо всем рассказать.

Он сделал паузу, собираясь с силами.

– Но я их обманул. Дома.., у меня.., на…

Он умолк на полуслове, и по бледности, разлившейся по его и без того серому лицу, Николай понял: отошел лопоухий.

Николай бросил взгляд на стрелку часов. Осталось минут десять. Надо торопиться. Лег на бок, подтянул ступни к рукам за спиной и лихорадочно, на ощупь стал распутывать узлы. Взгляд его не мог оторваться от большой стрелки, все ближе подбиравшейся к красной черте, за которой обычно начинается трезвон.

За три с половиной минуты удалось освободить ноги.

Попытался вывернуть руки вперед, однако ноги, хоть и согнутые, как у эмбриона, не пролезли в связанное кольцо. Еще минуту потерял.

Вскочив, бросился в рубку. Огляделся. Ничего подходящего. Вниз шла лестница в каюту, куда он и скатился, как куль.

Диваны вдоль бортов. Большой стол посередине.

Перегородка с проходом. Бросился туда. Отлично, маленький камбуз. Заглядывая через плечо, открыл ящик стола. Звякнули вилки, ложки. Ни одного ножа. Выдвинул еще и, уже не веря себе, заметил выкатившийся из глубины маленький железный столовый ножик… оказавшийся невероятно тупым.

Черт!

Вдруг вспомнил, мельком отмеченное ранее: над рундуком, заполненным, видимо, песком, пожарный щит с причиндалами. Николай буквально взлетел наверх. Топор был там. – Николай вскочил на ларь, и только тогда ему удалось снять топор, лезвие которого, когда-то остро заточенное, лишь слегка поржавело, и только. Даже лучше.

Зажав коленями рукоять, он быстро, как мог, стал перерезать, перетирать веревки. Он был уверен, что взрыв уже должен был прогреметь. И удивлялся отсрочке. Скорее всего ошибался; нетерпение, страх, желание спастись убыстряли ход времени.

Вдруг напряженно оттянутые руки разошлись.

Свободен!

И тут, вместо того чтобы кидаться в воду, метнулся к трупу коротышки, мельком бросив взгляд на часы.

Вроде между стрелками был еще просвет. В карманах ничего нет. Только время потерял. Не раздумывая более, кинулся к ближайшему борту, оттолкнулся что есть силы и ласточкой вонзился в воду. Как можно глубже и дальше. Он плыл под водой, пока хватало воздуха, и в какой-то момент действительно всем телом почувствовал, как вздрогнуло море, слабо толкнув и его.

Когда он вынырнул, катер уже пылал и развороченная корма выплескивала все новые и новые языки огня.

Еще раз громыхнуло, видимо, бак с горючим, и уже весело и безнадежно засверкало, зазмеилось: дым, протуберанцы, агония…

Ну и ладно. Повернувшись, он неторопливо поплыл к ставшей снизу еще более узенькой и едва расцвеченной поднимающимся солнцем полоске берега.

Хорошо!

На небе осторожно появились и как-то незаметно быстро расползлись прозрачные перья облаков, окрашенных в розовые и желтые тона восходящим светилом. Море было спокойным, легкие волны, мягко ударяя в затылок, нисколько не мешали плыть, наоборот, помогали. Чтобы не терять сил, Николай плыл брасом и с каждой минутой настроение его улучшалось. Он смотрел вперед, туда, где, съедая предрассветную сырость, наползали солнечные лучи, заливая огнем тонкую полоску пляжного песка и желто-розовые дома в просветах густо посаженных изумрудных и малахитовых деревьев. Николай радовался морю, воде, так плотно державшей его между небом и дном, радовался спасению, но еще больше тому, что сонный отпуск, в благости которого он в глубине души сомневался, неожиданно превратился в отдых активный, дав Николаю возможность совместить полезное с приятным.

Он представлял себе, как доберется до всей этой шпаны, как поговорит с ними, спросит, почему они такие нехорошие? И они исправятся, потому что выхода другого не будет. Думать об этом было так приятно, что он захохотал, чем не преминула воспользоваться очередная волна, ловко напоив его. Откашлялся.

Между тем облака уплотнились, ветер немного посвежел, но берег был уже близко, и вскоре Николай вышел на песок. Пляж здесь оказался дикий, ни лежаков, ни деревянных зонтиков с периметром сиденья вокруг ножек (словно юбочка мухомора или бледной поганки) не присутствовало. Он еще в воде пригляделся к местности, сориентировался и теперь сразу повернул вправо к городу, оставив за спиной начинающиеся холмы, потом скалы, заросшие густым лесом и близко подступающие к воде.

Шел он бодро, по кромке воды, где набегавшая волна делала песок более плотным. Какая все же нелепость! – он не мог не думать о происшедшем. Недалеко чайки покачивались на волнах, некоторые стояли на плотном, увлажненном песке, и при его приближении либо отбегали на своих тонких прямых ножках, либо – что было чаще – взлетали, резко и негодующе ругаясь. То, что его приняли за другого, к тому же тезку, уже бесспорно. Этот Колян, видимо, досадил местной группировке, и ребята попробовали расправиться и с ним, и с приятелем Коляна – лопоухим коротышкой, только что безболезненно почившим в бозе. Он ухмыльнулся, вспомнив, что для коротышки лишь конечный этап был более-менее спокойным. Это когда лопоухого уже приняли за мертвого. Ну да ладно.

И чуть не заскрипел зубами от злобы, вспомнив, что приехал всего сутки назад, тихо, мирно приехал, не собираясь и не желая никому портить жизнь. Ну ладно, посмотрим! Он захохотал, мысленно ловя фрагменты картин, которые тут же воспроизвело услужливое воображение.

Да уж, покажу я вам!

Так незаметно он и дошел до лежаков, где так глупо попался. Подходил с надеждой, которую рассудком отметал. Но все равно до последнего мгновения взгляд искал джинсы, рубашку, туфли. Пакет с оставшейся бутылкой пива могли прибрать мусорщики, – святое дело, – а вот штанов жалко, совсем новые, купил перед отъездом из Москвы, а главное, других нет.

Ничего не поделаешь. Придется идти в плавках.

Он еще раз заглянул под лежаки, машинально порылся в песке, пожал плечами и отправился домой, в игрушечный домик, который ему так и не удалось освоить в первую ночь.

Было часов семь. По улицам уже торопливо шли люди, сразу видно, местные, судя по деловому утреннему настрою. Спешили на работу. Он перешел дорогу, миновал ресторан-бар "Альбатрос" с моржом-барменом и где, как теперь ясно, осуществлялась завязка событий, и наконец свернул на нужную ему улочку.

На него поглядывали, чаще рассеянно, поскольку пляж был совсем близко. Но когда густая синева воды скрылась и он оказался голым в мире деловом и цивилизованном, положение изменилось. А может, это ему просто показалось. Правда, какая-то полная женщина с ногами, похожими на слоновьи, медленно, вперевалку проходя мимо, оглянулась и что-то прокричала пронзительно и грубо, но тут, к счастью, показалась знакомая калитка.

Николай зашел в свое жилище, по пляжной инерции проверил целостность вещей и денег и, для приличия накинув рубашку, направился к дому хозяйки.

Крикнул в открытую дверь, и женщина сразу же вышла, улыбаясь не только губами и глазами, но и всеми ямочками и морщинками своего загорелого лица.

– Валентина Петровна! Тут со мной неприятность случилась, – сказал он и обстоятельно доложил о краже, умолчав о драке и других непонятных обывателям приключениях.

Так что, уважаемая Валентина Петровна, я остался без брюк. Хочу у вас попросить какие-нибудь штаны, чтобы дойти до магазина. В плавках, наверное, не пустят.

– Ой! – радостно воскликнула Валентина Петровна. – О чем речь! Дадим вам брюки. От мужа остались.

Отчего же не дать.

Была она несказанно рада, что просьба оказалась пустяковой, не требующей никаких финансовых затрат с ее стороны.

– Отчего же не дать мужчине брюки…

Он дождался девяти часов, когда открываются промтоварные магазины, и пошлепал. Именно так, ибо совершенно забыл об обуви. Брюки к тому же были здорово коротки, не достигали и щиколоток. В общем, зрелище он представлял еще то.

Ладно. В магазине уже через пятнадцать минут он был облачен в новые джинсы и очень удобные туфли, наподобие мокасин. И хоть выбирал подешевле, непредвиденные траты больно ударили по премиально-отпускному бюджету.

Ничего, сказал он сам себе, как-нибудь перебьюсь.

Глава 5

НЕ ЖИТЬ ТЕБЕ БОЛЬШЕ

Вышел из магазина, и тут же пахнуло чем-то жареным. Захотелось есть. Рядом с магазином оказалась чебуречная, и через открытые по причине жары и традиции окна, вместе с марлевыми занавесками сквозняком выдувались различные невыносимые запахи.

Николай зашел в полупустой зал с десятком высоких столиков для тех, кто ел на ходу, взял у черненькой улыбчивой продавщицы четыре чебурека и бутылку пива. Зверски хотелось есть, и он с наслаждением впился зубами в растекающуюся мясным соком, прожаренную мучную плоть.

Валентине Петровне вернул брюки в целости и сохранности, еще раз поблагодарил и наконец почувствовал, что готов к активному отдыху: первым делом отправился к щербатому бармену.

Дверь в ресторан "Альбатрос" была открыта, хотя до начала работы ресторана оставалось часа два, точно он не знал, потому что вместе с брюками пропали и часы. Ресторан открывался в двенадцать. Николай прошел через неизменную здесь занавеску, предохраняющую от внешней заразы, то бишь от мух, и оказался в тихом полумраке спящего еще заведения.

Но тут навстречу ему шагнул только что гармонично вписывающийся в полумрак негр-швейцар.

– Еще закрыто. Позже заходите.

– Как же позже, дорогой, если у меня личный разговор к вашему бармену, – сказал Николай и попытался обойти цербера. Настырный негр, продолжая отрабатывать зарплату, преградил ему путь.

– Слушай, скандинав, – сказал Николай, – мне нужно только поговорить. Бармен здесь?

– Здесь, но сейчас нельзя. После двенадцати.

Выведенный из терпения, Николай взял негра левой рукой за брючный ремень, а правой за ворот поблескивающей золотым шитьем униформы, приподнял и отставил в сторону. Здоровый, однако, негр. Тот сделал движение, которое вполне можно было принять за угрозу, поэтому Николай, уже шагнувший вперед, на миг остановился и взглянул ему в лицо. Теперь физиономия Николая да плюс еще левитация, только что совершенная африканским мужиком, сделали свое дело, и негр сразу сник. В этом люди и собаки (может, и другие твари, кто знает) схожи: потеряв точку опоры, очутившись в чьих-то руках или зубах, перестают сопротивляться.

– Ну, если знакомый… – пробормотал негр и отступил.

Николай спустился по ступенькам в какой-то мертво-пыльный, осиротевший без людей бар и сразу нашел того, кого искал.

– А, Колян! – приветствовал его бармен. – Давненько не заглядывал. Еще кого-нибудь хочешь отметелить? Нам это, знаешь, ни к чему.

– Как тебя звать? – резко прервал его трепотню Николай.

У бармена округлились глаза в насмешливом удивлении:

– Тебе что, Колян, память вчера отшибло? По кумполу сильно врезали?

Последнее, как возможный, хотя, конечно, маловероятный намек на пляжное приключение, взъярило Николая.

– Ты можешь ответить на простой вопрос?

Тот пожал плечами.

– Всю жизнь звали Аркадием.

– Так вот, Аркаша, ты мне, дружок, сейчас назовешь имена тех трех парней, которых я оставил вчера в сортире. Предупреждаю, времени у меня нет, а шуток я не понимаю.

Ехидная ухмылка исчезла с его щербатой морды.

Он зло прищурился.

– У тебя и впрямь память отшибло. Ты же лучше меня их знаешь.

Он наклонился к Николаю через стойку, всмотрелся.

– Слушай, а ты сам кто такой? То-то я еще вчера заприметил. Шрама на щеке нет, залысина пропала.

Я еще подумал, парик, что ли, надел.

– Раз ты такой наблюдательный, объясняю. Я только вчера приехал в ваш занюханный городишко. Ни Серого, ни Белого, ни тебя, Аркаша, ни сортирных обитателей, вообще никого здесь не знаю. А теперь хочу узнать. Вы меня задели. За самую печенку задели.

Аркадий еще несколько секунд всматривался в Николая и наконец поверил. Ощерив зубы с черной недостачей впереди, злобно прошипел:

– – А ну проваливай, падла!

Неожиданно и очень отработанно он ударил Николая в лицо правой рукой. Но, как ни быстр был удар, Николай успел поймать его кулак, зажать и резко согнуть вниз. Сгибаясь, пальцы разжались, ладонь беспомощно подогнулась в запястье, что-то там хрустнуло, Аркадий взвыл. Не давая опомниться, Николай хлестнул его по носу расслабленными пальцами правой руки и, ухватив за ворот, стал медленно выводить из-за стойки.

От боли в растянутом запястье бармен не то стонал, не то скулил; при каждом всхлипе из носа пузырилась кровь.

Николай вплотную притянул Аркадия к себе и только тогда отпустил его руку.

– Ну что, парень, будешь отвечать или продолжим?

Тот сузил сверкнувшие глаза и ударил левой рукой Николая в ухо. Не усвоил, видно, мерзавец! Все еще болевшая со вчерашнего вечера голова вновь загудела, как главный колокол храма Христа Спасителя. Никак не слабее. Но Аркашке не удалось воспользоваться инициативой. Охваченный холодной страшной яростью, Николай схватил его за волосы и несколько раз ударил о стойку бара. Раздался треск, а следом нечленораздельное мычание Аркадия.

Николай приподнял его лицо и захохотал.

– Обещал еще пару зубов тебе выдавить? Видишь, даже перевыполнил обещание.

Может, и не следовало горячиться, но события последних суток здорово потрепали ему нервы.

Ну и морда!

Николай взял со стойки бутылку открытого пива, встряхнул. Там больше половины. Вылил пиво на Аркадия, стараясь, чтобы струя обмыла лицо.

– Сволочь! Тварь! Покойник! Не жить тебе больше.

Говорил он невнятно из-за отсутствия передних зубов. Николай ухмыльнулся вновь.

– Ладно, говори, шепелявый ты наш. А то, может, продолжим?

Он подвел уже не сопротивляющегося Аркадия к столу и усадил в кресло. Вернулся к стойке, нашел полотенце и два бокала граммов на сто пятьдесят. Из ряда откупоренных бутылок выбрал коньяк. Вернулся к столику и сел напротив.

– На, вытрись, – он бросил полотенце Аркадию. – Смотреть на тебя тошно.

– Гад! Все равно я тебя замочу.

– Хорошо, но это потом.

Николай налил по полному бокалу, придвинул один Аркадию.

– За знакомство.

Аркадий, что-то продолжая бормотать, взял бокал и опрокинул себе в глотку. Тут же зашипел, замотал головой – спирт ожег открытые раны. Вдруг, подвигав челюстями, прямо на стол выплюнул два зуба.

– Я тебе это припомню!

Николай выпил коньяк, достал сигареты.

– Будешь?

Аркадий молча взял одну. Николай дал ему прикурить, закурил сам. Коньяк ли, одержанная победа, сигареты – нет, все, вместе взятое, значительно улучшило его настроение. Он выпустил дым в потолок, одновременно разглядывая лицо бармена. Пожалуй, придется еще вставлять зубы – страшное зрелище!

– Я слушаю.

– Самый здоровый – Кит. Поменьше – Селезень.

Тот, кого били, – Упырь.

– А имена?

– Имена? Кита зовут Андреем.., кажется, Филимонов, Селезня – Николаем Селезневым, а Упырь и есть Упырь. Никто не помнит, как он прозывался раньше.

– Почему Упырь?

– Рожа у него зеленая, и лопоухий в придачу – Упырь.

– За что его били?

– Проворовался, наверное, вот босс и послал ребят разобраться.

– Босс? Кто такой босс?

– Слушай, может, тебе действительно жить надоело?

– Не твое дело. Кто такой босс?

– Качаури Отари Карлович. Кличка Барон. Он здесь над всеми босс.

– Знаешь Вову? Длинный такой, худощавый.

– Знаю. Это Лом, тоже человек босса.

– А Игоря и Вадима?

– Это Бык и Селезень. Они все при боссе в заведении. Там у него дом отдыха.

– А Колян тут при чем?

– Вот уж не знаю. Он, кстати, тоже на шефа работает.

– Так хорошо. И последнее, где живет Упырь? Адрес?

– Адрес простой: Безбожная улица, тринадцать.

– Надо же, как подгадали! – восхитился Николай. – Упырь живет на Безбожной улице. Как туда добраться?

– Проще простого, – охотно ответил Аркадий. – Выйдешь из "Альбатроса", свернешь налево и по набережной – до конца. Там будет улица Приморская.

По ней пойдешь до первого перекрестка. Там и ищи.

Николай затушил окурок в пепельнице. Помолчал, собираясь с мыслями. Вроде все выяснил.

– Ну лады. Пойду я. Сколько с меня?

– Да пошел ты!.. Еще успеешь заплатить.

– Ну, ну, – сказал Николай. – Тогда пока.

– Иди, иди.

Глава 6

КРОВАВАЯ РАЗБОРКА В ЖИЛИЩЕ УПЫРЯ

Николай миновал не замечающего его негра, толкнул плечом невесомую занавеску. Зажмурился от слепящего солнечного света, ударившего в глаза. Ну и жара! На небе ни облачка. А ведь утром так хорошо наползали. Он вытащил сигарету, закурил, поглядывая по сторонам.

Набережная обсажена невысокими каштанами с зелеными, колючими теннисными шариками семян, то и дело срывающимися на газон, чтобы тут же треснуть, обнажив коричневый эмбрион. По ней запыленная, мягкая на ощупь (можно легко сделать отпечаток пальца) двурядная дорога, предназначенная для массовых гуляний, но сейчас тут то и дело проносятся автомобили, оставляя следы рисунка протекторов, вполне различимые. Набережная несет в обе стороны не только людей, но и собак, кошек, голубей, тележки мороженщиков и тележки с горячими пирожками.

А напротив, посыпанная солнечным инеем, яркая синь моря. Она выпукло простирается до самого горизонта и сливается с ним. Сверкает так, что смотреть больно.

Вдали мелькают паруса, совсем близко от берега проплыла яхта, чуть поодаль – прогулочные лодки, весла неумело ловят набегающие волны.

Незаметно выкурил полсигареты. Пора. Повернул налево и пошел по набережной, где собрана львиная часть увеселительных заведений города: бары, рестораны, ночные клубы, кинотеатр, чебуречная…

Дойдя до конца, нашел Приморскую улицу, с одно-, двухэтажными домами старой и очень старой постройки, разумеется, каменными, окрашенными в бело-желто-коричневые тона. Здесь росли акации, огромными узловатыми кронами нависавшие и над проезжей частью, и над тротуарами.

А вот и Безбожная улица. Он нашел тринадцатый номер: одноэтажный белый домишко, двумя маленькими окошками слепо выглядывавший на улицу. Стена покосилась от времени. Железные ворота не поддались, а вот калитка, тоже из металла, отходила изрядно, открывая простой затвор, наброшенный на скобу.

Николай поискал вокруг глазами, нашел веточку и с ее помощью тут же оказался внутри.

Ну что? Посмотрим, как жил Упырь. Маленький пустой дворик. Слева стена дома, дверь, еще одно окошко. Какой-то сарай: гараж или хозблок. Николай отвлекся. Упырь ясно сказал, что оставил кое-что дома.

Жаль, не успел сказать, что именно и где. Это крайне облегчило бы поиск.

Окна закрыты, дверь – тоже. Времени вскрывать замок нет. Николай отошел на несколько шагов, разбежался и ногой вышиб хилую дверь. Хорошо, что не квартира. А то из всех дверей стали бы высовываться соседи. Внутри пахло так же, как и в снятом им домишке. Только примешивалась еще какая-то кислая затхлость. Что в принципе понятно, учитывая внешность Упыря. Николай ухмыльнулся и продолжил осмотр.

Маленький коридор выходил в кухню с газовой плитой, посудой, чем-то вроде мойки и еще разным хламом, сваленным по углам. Глаз выхватил валенки, облезлого плюшевого медведя, сварочный трансформатор – вещи, не совсем соответствующие месту, зато много говорящие о хозяине. Дверь в жилое помещение была приоткрыта. Николай вошел.

Дощатые крашеные полы с истертыми тропками, по которым, видимо, чаще всего ходил лопоухий Упырь.

Шкаф, купленный, вероятно, родителями хозяина еще во времена собственной молодости, диван у окна, стол, покрытый толстой темной скатертью, и тонко жужжащие повсюду мухи. Видимо, для Упыря дом был скорее логовом, чем жилищем.

Николай мельком заглянул в спальню, увидел кровать, неубранную постель, платяной шкаф, треснувшее зеркало у стены и вернулся в большую комнату.

С чего начать? Где он может прятать таинственное "что-то"? Начал со шкафа, перебрал белье, где хозяйки обычно прячут деньги, – ничего. Когда с полками было покончено, исследовал карманы пальто, дубленки и нескольких костюмов. В обуви тоже ничего не было.

Вдруг Николай услышал какие-то звуки и насторожился. Замер, прислушался. Что это, черт побери!

Звякнуло. Да, со двора.

Он метнулся к окну и стал так, чтобы его не было видно. Осторожно выглянул из-за шторы. Никого. И тут услышал скрип несмазанных петель входной двери.

Кто бы это мог быть?

Он легко (благо мягкие мокасины позволяли ступать бесшумно) подскочил к двери на кухню, сейчас приоткрытой. Прятаться за дверь не имело смысла, потому что смутно знакомые голоса уже были рядом, в двух шагах; вошедшие оглядывали кухню и шепотом переговаривались.

– Думаешь, он здесь? – спросил один.

– Не знаю. Времени было достаточно. Мог и уйти.

Николай ждал. Вдруг в проеме показалось вздернутое вверх длинное дуло.., нет, глушитель. Он мгновенно выбросил левую руку, схватил оружие и, не давая ни себе, ни противнику ни мгновения передышки, всем телом толкнул… Падая в комнату, тот открыл напарника. Сзади стоял Вадим, вчера на пляже ударивший его бутылкой, и Николай ребром ступни (туфли были мягкими и не смягчали удар) заехал ему в нос.

Все произошло с молниеносной быстротой! Действуя, он фиксировал каждую деталь, каждое движение.

Вова-убийца, чье оружие он перехватил, был именно он, едва почувствовав хватку Николая, уцепился свободной рукой за глушитель и, пользуясь преимуществом в рычаге, направил дуло в цель.

Николая спасло то, что, вложив в удар ноги всю силу, он использовал инерцию корпуса: резкий нырок вниз, добавивший эффективность выпаду, помог ускользнуть от пули. Выстрел прозвучал сухо, тихо и зловеще.

Но повторить его Вове Николай не дал. Выпрямляясь, он правым локтем саданул Вову под ухо и, не отпуская пистолета врага, отбросил того в центр комнаты. Сухой цепкий Вова не выпустил оружия: его отнесло, раздался еще выстрел.., потом хруст пальцев, вскрик.

С треском костяшек выворачивая пистолет, Николай поднял падавшего на колени Вову страшным ударом колена в подбородок. Тот взвился в воздух, рухнул на стол, потом на пол и затих. Вадим тоже не шевелился.

Тяжело дыша, разъяренный Николай настороженно прислушивался. Громко жужжали мухи, скрипнула половица, по дороге проехала машина… Вроде все. Он взглянул на трофейное оружие, стал внимательно осматривать. Какой прекрасный образец! Конечно, подделка, но классная. Американский пистолет-пулемет "АГРАМ-2000". Ничего нет совершеннее классного оружия, и только недоноски и женщины не понимают его прелести. Но не таскаться же по городу с такой пушкой? А оставлять не хотелось.

Так, эти все еще отдыхают. Николай подошел к Вадиму, наклонился, вынул из руки пистолет. Вгляделся в разбитую морду. Н-да! Нос снесен куда-то вверх. Пощупал пульс на шее. Черт! Готов собака! Бросился к Вове – тот тоже не дышал.

Ничего себе! Перестарался. Одному вбил кость носа в мозг, у второго не выдержали шейные позвонки.

Ну а что делать?

Он добросовестно обыскал теплые трупы: бумажники, ключи, запасные обоймы… У Вадима на щиколотке, в мягкой кобуре – маленький мелкоколиберный револьвер. Идея ему понравилась, и он пристегнул оружие к своей ноге. Ключи. Неизвестно от чего…

А у Вовы и от машины. В бумажниках – водительские права: Владимир Николаевич Семенов, тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, и Вадим Николаевич Костомаров, тысяча девятьсот семьдесят седьмого. Еще в бумажнике оказались доллары. У одного шестьсот двадцать, у другого триста шестьдесят.

Итого: девятьсот восемьдесят. Почти тысяча долларов: его отпуск начинал расцвечиваться новыми красками.

Николай прислонился к стене, раздумывая, что еще надо сделать. Прежде всего стереть отпечатки пальцев, оружие придется оставить здесь.., буквально под носом, а, значит, невидимый, висел на гвоздике ключ с привязанным к нему листком. Николай сорвал его, развернул. Корявым почерком там были выведены три цифры, а также сообщалось о том, что пакет находится на катере в сейфе, за зеркалом.

Очень здорово! Что за катер, что за пакет? Впрочем, выяснить это легко, хотя где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что катер, взлетевший сегодня на воздух (а потом благополучно канувший в тартарары), и есть тот самый, что упомянут в записке. Однако все требует проверки.

Николай сунул ключ в карман, нашел подходящую тряпочку, тщательно протер автомат "АГРАМ", на всякий случай и бумажники, прежде чем рассовать их по карманам равнодушных хозяев, занялся створками шкафа, потом еще раз огляделся, отметив, что, войдя, так ни к чему больше и не прикоснулся.

Он вышел во двор (калитка была приоткрыта, хотя он закрыл ее за собой), выглянул на улицу. Выходя, поставил затвор калитки вертикально, чуть с наклоном и, хлопнув дверцей, удовлетворенно услышал позади скрежещущий звук падения железа в паз. Вот дверца и заперта.

Напротив стоял роскошный джип. Что-то подсказывало, что именно на нем приехали его знакомцы. Он подошел к машине, попробовал открыть. Когда удалось, сел на водительское сиденье и закурил.

Глава 7

В ГОСТИ К БАРОНУ

День в самом разгаре. Со всей этой беготней он забыл, что находится на юге. Николай вытащил сигарету, закурил. Настроение, в общем-то, было прекрасное. Голова, с утра сдавленная, словно тисками, почти не болела. А главное, в очередной раз, несмотря на старания противной стороны, выжил он, а не те плохие ребята. Пятнистая тень акаций падала сквозь тонированное стекло на джинсы, но капли солнечных лучей, проникая сквозь густую крону, сильно жгли.

У ворот соседнего дома сидела маленькая южная собака палевых пыльных мастей, а рядом, маскируясь под асфальт, свернулся клубочком кот. Из калитки дома, возле которого стоял джип, вышла средних лет женщина в ситцевом платье без рукавов и выплеснула ведро грязной воды на газон, где, игнорируемые равнодушными прохожими, росли помидоры. Выплеснув ведро, женщина пристально посмотрела на него, но, наверное, ничего не увидела сквозь черноту стекол, вздохнула и ушла.

Николай сунул ключ зажигания в гнездо, отжал сцепление и тронул машину с места. Выбросив дотлевший окурок, снова закурил. Хотелось пить. Наудачу пошарив в бардачке, нашел бутылку пива, открыл на ходу и, прихлебывая, продолжил путь.

Конечно, можно было заняться поисками катера, чтобы довести это дело до конца. Но насколько же мала вероятность того, что он сможет обнаружить место гибели. Впрочем, с этой точки зрения, ситуацию лучше не рассматривать: глаз, как говорится, алмаз – Николай прекрасно запомнил ориентиры, да и расстояние можно было приблизительно рассчитать. Не в этом дело. Дело в том, что, очутившись в гуще чужих событий, не имеет смысла пассивно ждать нового поворота, ибо нет ничего страшнее, чем стать жертвой, тот, кто сам не нападает, всегда подвергается нападению. "В общем, положение безвыходное", – подумал он и ухмыльнулся.

Выехав на набережную, Николай притормозил возле пожилого аборигена. Что он местный, можно было сразу определить по глубоко пропеченным, с чисто южным капиллярным расположением, морщинам.

– Отец! Не подскажешь, как доехать до заповедника?

Тот остановился, взглянул на Николая водянистыми глазами и обстоятельно ответил:

– Подскажу. Поедешь по набережной, не сворачивая, выедешь на шоссе, потом на первую грунтовую дорогу налево.

– Долго добираться?

– Это смотря чем. Пешком, часа полтора-два, на твоей машине минут за двадцать доедешь. Тебе что там надо?

– Санаторий. Или дом отдыха.

– А-а-а! – протянул тот. – Замок Барона. Найдешь, не заблудишься.

– Барон?

– А ты разве не к Отари?

– Его что, Бароном называют?

– А кто же он, если не Барон? Он тут все здесь скупил и всем управляет. А мы так!.. – махнул старик рукой с чисто русской мазохистской покорностью. – Ну, езжай.

Он обошел машину и также неторопливо, как беседовал с Николаем, двинулся по тротуару мимо целого ряда увеселительных заведений (в этот ранний час закрытых и для людей более достойных), мимо двух молодых мам, забывших обо всем на свете от счастливой возможности сообщить подружке что-то очень важное, что они и делали, постоянно перебивая друг дружку. Одна крепко держала за ручку малыша в белых трусиках и маечке, который весь извертелся, пытаясь высвободиться, а у второй мамы малыш в красных трусиках и розовой маечке все же вырвался, доковылял до урны, достал из нее апельсиновую корочку и поднес ко рту, но мама настигла его и отшлепала.

Николай допил пиво, выбросил окурок в окно и продолжил путь.

Конечно, начинать надо с Барона. Помня указания старика, Николай выехал на шоссе и минут через пятнадцать действительно увидел слева наезженную грунтовую дорогу, на которую и свернул, сразу оказавшись в густом, хоть и прокаленном солнцем лесу.

Петляя вслед за дорогой, он вдруг в просветах между деревьями увидел впереди что-то белое. Что именно, понять он не мог. Что-то очень большое и как бы внизу. Впрочем, еще въезжая на грунт, он заметил подъем; скорее всего заповедник располагался на тех холмах и скалах, которые он видел, когда плыл утром.

И вот наконец он прибыл. Нет, до цели еще оставался километр витой дороги, спускавшейся по холму к берегу, но заставила его притормозить, а потом и остановиться сверкающая феерия внизу. Дом отдыха был огромен. Если то, что открылось его взору, можно вообще назвать домом отдыха. Никаких привычных казенных стен: белый, ослепительно поблескивающий, остановленный в высоте взрыв невероятных крыльев, а между ними – перламутровая раковина, построенная не из какого-то там материала, а из головокружительного движения. Стеклянные перекрытия чередовались с калейдоскопными сияющими сегментами (витражи? цветовая внутренняя подсветка?). Овальные озерца плавательных бассейнов в глубине. Он даже представить себе не мог, сколько средств понадобилось, чтобы, вгрызшись в скалы и холмы заповедника, отгрохать такой комплекс. И впервые в душу закралось сомнение: по силам ли ему здесь зарываться?

"Ну уж нет", – решил он и ухмыльнулся. Снова полез в бардачок, пошарил, пива не нашел, но не огорчился. Обойдется без пива. Достал сигареты, выудил одну из пачки, закурил. И снова принялся осматривать здание и местность внизу. Теперь уже без особого восторга.

Дорога вела прямо к приоткрытым воротам, где возле будки охранника валялся голый по пояс парень.

Вообще, весь комплекс был огорожен проволочной оградой. Парень у ворот загорал. "Здесь проблем не будет", – решил Николай. Дальше ступени главного входа под этой роскошной раковиной, которая больше годилась для маленького стадиона, но в то же время прекрасно вписывалась в здешний ландшафт. Оба крыла по бокам, вероятно, гостиничные корпуса, а может, еще что-нибудь. От них двумя полупрозрачными лентами, соединяющимися ближе к берегу, стекал ажурный акведук, через который можно дойти к причалу прямо из дома. У причала покачивались яхты, катера, водные мотоциклы…

Хорошо живет Барон!

Николай выбросил сигарету, отжал тормоз и начал спускаться.

Охранник, несмотря на видимую расслабленность, заметил его еще издали, зашел в сторожку, повесил на шею автомат Калашникова и вышел за ворота, преградив путь. По мере приближения Николай отмечал, как, всмотревшись в машину, охранник вновь расслаблялся. По всему видно, узнал машину. Николай ухмыльнулся; парню был уготован сюрприз.

Охранник его все же остановил. Не сумев заглянуть сквозь тонированное стекло, обошел капот и сунулся в окошко. Вдруг увидел незнакомого, отшатнулся было, но тут же спросил:

– Ты, Колян? А где Володька с Вадимом?

Еще что-то мелькнуло в его лице, он подобрался, невзначай навел автомат.

– А ты что здесь делаешь? Ты же у шефа в клетке…

– Вглядись внимательнее, дурак! – презрительно сказал Николай. – Какой я тебе Колян? Колян лысый и со шрамом. Я просто его двойник, и меня тоже зовут Николаем. Еду я к боссу, ребята одолжили машину, пока сами на деле, вот я и приехал. Тебе что-нибудь еще непонятно? Нет? – да? – пропускай.

Парень краем уха прислушивался к его наглой трепотне, а сам что-то напряженно соображал.

– Стой здесь. На счет тебя не было никаких указаний. Мне надо позвонить.

– Подожди, еще что-то важное скажу, – остановил его Николай.

Он полностью опустил стекло дверцы и поманил охранника. Тот сдуру пригнул лицо, и Николай с силой, снизу вверх вонзил указательный и средний палец ему в ноздри. От неожиданности и боли тот взвыл. Свободной рукой Николай неловко, но надежно перехватил ствол и резко бросил лицо парня на край заранее приоткрытой дверцы. Тот, хоть и не очень сильно, но впечатляюще врезался переносицей в твердый острый металлической край. Рассек лоб, и брови сразу стало заливать кровью. С всхлипом вытащив пальцы, Николай схватил парня за волосы, нагнул голову и сильно толкнул, одновременно приподняв автомат, чтобы ремню было легче соскользнуть с шеи.

Вот и все. Как жаль, что нельзя засечь время подобных стычек! "Ведь что интересно, – подумал Николай, – кажется, будто прошло минуты три, не меньше. А на самом деле меньше секунды. Видимо, временем действительно управляет сознание, потому что все хорошее пролетает мгновенно, все плохое тянется целую вечность. Однажды, помнится, нехорошие люди продержали его несколько часов голым в каменном склепе, и он был уверен, что его заживо похоронили.

Вот тогда… Впрочем, это дела давно минувших дней, не стоит отвлекаться.

Николай вышел, отволок парня в сторону и сел за руль. Автомат положил рядом на сиденье. Когда отъехал, парень, шатаясь, брел к будке. Звонить, наверное. Ладно, пускай народ всполошится, посмотрим.

В принципе он приехал сюда говорить, а не поджигать этот здешний сыр-бор. Раз он включен в события фактом недоразумения, глупого причем, ибо, как только что узнал, вчера вечером его стукнули по голове только потому, что не удосужились узнать о том, что настоящий Колян находится в клетке. Интересно, что здесь подразумевают под клеткой? И вообще, они все тут виноваты, потому что не дали ему спокойно отдохнуть. Мысль показалась забавной, и он захохотал.

Николай остановил машину у главного входа. Никого. Приоткрыл дверцу. Ворвался свежий бриз. Позади, метрах в пятидесяти, мерно дышало море; волны, шипя и рокоча, набрасывались на берег, потом с шорохом отползали, перестукиваясь галькой. Ссорились вездесущие чайки.

Николай закурил, выпустил дым в сторону дверцы.

Все-таки хорошо на юге. Он вышел и захлопнул дверцу. В небе ни облачка.

Край гигантской раковины козырьком нависал над стеклянными дверьми и уходил дальше к причалу, сливаясь с акведуком. Парадный вход. Возможно, им не пользуются, иначе чем объяснить отсутствие людей.

Ведь сейчас самый разгар сезона.

Он огляделся. На пляже было множество павильонов, лежаки и шезлонги стояли под навесами. То здесь, то там виднелись группки людей. На воде ослепительно сверкали паруса виндсерфингов, яхт, гудели моторы водных мотоциклов. Нет, хоть и элитарный, но отдых наблюдался.

Он поднялся по ступеням; впереди в стекле вырос огромный квадратный силуэт – и исчез, едва Николай вступил в тень. Двери были закрыты. Он поискал глазами звонок, нажал кнопку и долго не отпускал.

Никто, однако, не вышел.

Бросив впустую трезвонить, Николай вернулся к джипу. Выбросил дотлевшую сигарету, достал новую.

Закурил. Если не выйдут, пока он курит, придется искать другие входы. Но что-то ему подсказывало, что выйдут обязательно. Да и не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы прийти к такому выводу. Один звонок охранника у ворот должен был взбудоражить всю здешнюю свору. То, что никто не выходит, могло означать Лишь одно: внутри совещаются, спешно решают его судьбу или готовят какую-нибудь особо пикантную пакость.

Тут за стеклом замелькали сильфиды, движение усилилось, сгустилось в отдельные фигуры, близко подплывшие к дверям, створки немедленно разошлись, пропустив небольшую группку люд ей. Двоих Николай сразу узнал: Николай Селезнев по кличке Селезень и Андрей Филимонов по кличке Кит – его сортирные крестники. Еще трое были из той же породы мясных ублюдков – крутые парни, "шестерки" разных там мокрых дел. Все были вооружены чем попадя, но, в общем-то, однообразно: дубинки, у одного нунчаки, у другого – цепь, еще американская бита для игры в бейсбол. Сразу видно, что цель у них одна: не просто убить (застрелить, чего проще!), а медленно, сладострастно хакая, забить до смерти. Было во всем этом столько примитивного, животного, безумно-подросткового, что волна гнева захлестнула Николая.

Однако это не мешало ему изучать странную троицу, оставшуюся на крыльце, тогда как пятеро костоломов уже медленно спускались по ступеням под палящие лучи солнца.

Остались женщина и двое мужчин. Один высокий, лет за пятьдесят. Сытая жизнь облила его слоем сала, и, видимо, нелегко ему было носить свое тяжелеющее тело. С виду сильный, уверенный в себе. Внешность типичного кавказца, насмешливое превосходство во взгляде – это, конечно, хозяин. Второй мужик – весь какой-то серый, невзрачный, с длинным лошадиным лицом. Даже высокий рост не делал его приметным.

Он стоял позади своих спутников, нависая над ними подобно вопросительному знаку, и внимательно, хотя и отстранение, наблюдал за разворачивающимися внизу событиями. Женщина.., нет, девушка, лет семнадцати-восемнадцати, была красива той ошеломляющей восточной красотой, которая проявляется в ранней молодости, особенно если к восточной крови примешивается славянская. Видимо, мать у нее русская.

Смуглая, черные как смоль волосы, коралловые губы, агатовые глаза. Внешность необычайно яркая. Но ничто не нарушает гармонии.

Засмотревшись на девушку, Николай едва не забыл о маневрах боевиков, медленно окружавших его. Вернул к действительности спокойный голос главаря, конечно, Барона, то бишь Качаури Отари Карловича.

– Всыпьте ему, мальчики, по первое число.

Первым из мальчиков ринулся к Николаю туалетный Кит. Именно он был вооружен битой, что, учитывая его габариты, делало дубину смертельным оружием. На ходу он закрутился, замахиваясь, и тут же со страшной силой бита засвистела, рассекая воздух. Попади голова Николая под траекторию этого снаряда, череп превратился бы в разбитое сырое яйцо. Представив себе такую картину, Николай даже пригнулся и зажмурился от неприятного холодка, пробежавшего по хребту. Однако это лишь удесятерило его ярость:

Кит еще продолжал раскручиваться вслед за битой, когда кулак Николая врезался ему в ребра. Ярость, страх, бешенство в совокупности дают неожиданный результат: кулак как-то мягко, хоть и с треском, провалился внутрь. Кит замер, выпустив биту, тут же подхваченную Николаем, из горла у него брызнула кровь (видимо, было повреждено легкое), и завалился.

– Ну что, мальчики, продолжим? – в веселом остервенении спросил Николай и двинулся к оставшимся четырем бандитам.

Они было ринулись на него все вместе, но начавшаяся суета заставила двоих остановиться. Вперед выступили два мужика. Один с цепью, другой с нунчаками. Этим требовался размах. Тот, что с нунчаками, был представителем желтой расы. Именно желтые, пользуясь всеобщей голливудско-дебильной мифологией, успешно делают свой маленький бизнес, представляя свою расу самой талантливой в данной области. Помнится, однажды Николай в спарринге встретился с одним вьетнамцем, который после войны с Америкой резонно считал всех белых врагами.., чуть не пропустил удар; парень перед ним вновь замелькал как пропеллер своими деревяшками, выжидая момент всадить Николаю в лоб тяжелый брусок, который при умелом ударе мог начисто вышибить мозги. Раздражал и второй, тоже раскручивающий свою цепь. И именно он первый начал, резко хлестнув Николая цепью по ногам. Подпрыгивая, чтобы избежать удара, Николай выставил биту перед собой, в надежде запутать крутящиеся совсем близко нунчаки. Это удалось, биту едва не вырвало из руки, и вокруг палки с треском обвились цепочка и один из ударных брусков.

Приземляясь после прыжка, Николай попытался заодно прижать и цепь ногами, но бандит успел ее выдернуть. Ладно. Схватив биту второй рукой, Николай рванул, вырвал рукоять нунчака из рук восточного ниндзя, тем самым обезоружив его. Тот немедленно ударил ногой Николая в грудь, с трудом сохранив равновесие, повернулся и, уже не имея возможности отбить встречный удар, мужественно встретил лицом рухнувшую сверху биту.

Трое. Двое с милицейскими дубинками, один с цепью. У Николая нунчаки и дубинка. Нунчаки оружие деликатное. Ими, при умении, и слабосильный может разогнать толпу. Безоружную и неумелую. Как все русские, Николай предпочитал дубину. На всякий случай засунув нунчаки за пояс, он ждал. Тревожило молчание той парочки на ступенях у входа. Ни тебе подбадривания, ни тебе беспокойства – просто молчаливое внимательное наблюдение.

Парень с цепью вновь бросился в атаку и уже целился не по ногам, а в голову. Инерционное оружие.

Пригнувшись, Николай вновь, как и с нунчаками, подставил биту: цепь наматывалась быстрее, чем противник пытался ее оттащить к себе. Конец цепи неожиданно так задел по голове выше уха, что в глазах потемнело. Справившись с болью, Николай схватил цепь и рванул к себе; бандита швырнуло к нему, где и произошло столкновение локтя Николая с носом мерзавца.

Теперь двое. Один из них – Селезень: квадратный рябой любитель кастетов. Вспомнил и тут же заметил: блеснуло на левом кулаке острие шипов. У второго в правой руке милицейская дубинка, в левой – кастет.

Николай с битой двинулся к ним. Бандиты зашевелились, расходясь в разные стороны. Энтузиазма у них уже не наблюдалось. И если бы не зрители на ступенях, парни, возможно, подумали бы об отступлении.

Или схватились бы за пистолеты. Но и то, и другое запрещено.

Пригнувшись, Николай достал битой Селезня по голени, тот заорал, упал на колено. Второй ударил; дубинка скользнула по сразу занемевшему плечу, и тут же кастет царапнул затылок. Николай не пытался замахиваться, ударил кулаком с зажатой круглой рукоятью биты в близкую рожу.., круглый набалдашник биты неожиданно попал бандиту прямо в рот, где Николай яростно его прокрутил, с удовольствием слыша хруст и треск.

Вырвав изгрызенный набалдашник, ударил со всей силы по ногам, слыша, как трескаются перебитые кости, еще раз по поднятой в защите руке. Потом сломал руку и Селезню и лишь тогда, тяжело дыша, остановился. Вот и все;

Глава 8

ЗАКОНЫ СУЩЕСТВУЮТ ДЛЯ БЫДЛА

И вдруг опять, вместе с солнцем, на него обрушилось опустошение. Привычная радость победы, скорее, просто удовлетворенный инстинкт выживания оставался при нем. Пустота же.., пустота, вероятно, явилась следствием того, что бесчисленные стычки, драки, поножовщины, катализатором которых необъяснимым образом становилось само его присутствие, уже давно потеряли смысл. Если раньше, по глупости, Николай пытался объяснить свой ратный путь высоким, отмеченным провидением и судьбой предназначением, то теперь давно смирился. Так происходит потому, что происходит. Ни судьба России, ни судьба мира тут ни при чем. Просто кому-то выпало быть президентом (мы знаем кому), кому-то ассенизатором, а кому-то бойцом.

Мужчины и девушка молча смотрели на Николая.

А он на них. Девушка поправила рукой выбившийся локон, повернулась и что-то сказала Барону. Тот коротко ответил, согласно кивнув.

Они не боялись.

Николай сделал по направлению к ним несколько шагов и вдруг ощутил неуместность деревянной дубины в своей руке. Странно! От этой троицы исходило нечто, что мгновенно сумело выдернуть его, Николая, из собако-волчьей системы координат, где он только что пребывал. И надо сказать, небезуспешно.

А вокруг слышались стоны и хрипы… Николай пошарил в карманах, нашел зажигалку, пачку сигарет.

Вытащил одну, закурил. Потом решительно направился к стоявшим в тени наверху людям.

Они спокойно ждали.

Николай остановился метрах в полутора от них. Затянулся, выдохнул дым. Девушка вблизи выглядела просто ослепительно. Под полупрозрачным платьицем угадывалось нечто столь восхитительное, что мужики, наверное, от одного взгляда на нее срочно нуждались в холодном душе… Ничего другого они просто не могли себе позволить. За этим строго следил Барон.

Внимательно оглядев девушку с ног до головы и оценив прямой взгляд агатовых глаз, Николай наконец посмотрел на главаря. Тот неожиданно шагнул вперед, протянул Николаю руку.

– Качаури Отари Карлович.

Николай выпустил дым прямо ему в лицо и, не подав руки, заметил:

– Барон, значит.

Прятавшаяся в усах и в глазах Качаури усмешка так и рвалась наружу. Во всяком случае, было видно, что пренебрежительное отношение Николая нисколько не задело его, а даже позабавило. Девушка с холодным равнодушием и очень отстранение наблюдала за происходящим. Лошадиная морда длинного не выражала почти ничего – лишь вежливое любопытство. Он словно бы давал понять: не трогайте меня, я здесь по долгу службы, и все это меня совершенно не интересует.

Так мог бы вести себя телохранитель, однако своим безобидно простецким видом этот мужик не тянул на силовика.

– Кое-кто меня называет Бароном. Но, верите ли, с некоторых пор мне это не нравится, – сообщил Качаури.

Однако смешливость в изгибе губ утверждала обратное. Чувствовалось, что ему необычайно льстят преклонение и зависть.

– Позвольте представить, моя дочь. Нина.

– Николай.

Качаури ухмыльнулся и, кивнув себе за спину, сказал:

– Крокодил. Или лучше просто Геннадий Иванович. Наш спецназ.

Упомянутый Крокодил, или Геннадий Иванович, спокойно посмотрел Николаю в глаза и едва заметно кивнул. Качаури перевел взгляд на своих поверженных бойцов.

– Ловко это вы их. Знаете, не поверил бы, если бы не видел собственными глазами. Я вот не верю, что всему этому можно обучиться. Мое глубокое убеждение, что это природный дар. Если ты не рожден Эйнштейном, то хоть тебя всю жизнь учи, а Эйнштейн из тебя не получится. И Каспаровым надо родиться. И Шекспиром. То же самое и здесь. Вон мой Цой. В Японии пять лет стажировался. Не знаю, какой по счету черный пояс имеет. А что со своими палочками творит!.. Вот с этими, – кивнул он на нунчаки за поясом у Николая, – уму непостижимо! А вы его за какие-то пару секунд изуродовали. Нет, талант надо беречь и лелеять, – заметил Барон, сделав широкий жест рукой.

– Прошу быть нашим гостем, Николай Иванович.

Нина!

Красотка Нина взмахнула густейшими ресницами, искоса метнула на Николая опаляющий изумрудно-бирюзовый взгляд и величественно кивнула. Николаю ничего не оставалось, как принять приглашение.

Качаури повернулся и шагнул к стеклянным дверям, словно бы намереваясь протаранить их. Но те ловко раздвинулись, и вот уже опаловый светящийся полумрак принял их. Крокодил неслышно замыкал шествие.

Здесь было светло. Изнутри стало заметно, что многие отсеки стен, которые извне выглядели бетонными или металлическими, представляли собой по-разному тонированные стекла, так же разно пропускавшие и свет вовнутрь. Были фрагменты и витражные. В совокупности это насыщало внутреннюю атмосферу особым сиянием, что удачно гармонировало с каменной отделкой интерьера. Плиточное покрытие стен, пол, из которого, словно выдутое стеклодувом Гефестом (если бог занимался бы и каменным литьем!), выползала балюстрада молочно-голубоватой каменной лестницы. В общем, все было сотворено как бы из одного материала, словно весь хол, а может, и дворец были выточены из гигантского опала, оттого и создавалось это нежнейшее, радужное сияние…

И сколько же сюда было вбухано денег! Какие чудовищные суммы становятся достоянием отдельных наших граждан!.. После этого только и остается, что мучиться над такими важными вопросами, как, например: в чем смысл последних его драк? И как этот смысл согласуется со взмахом влажных ресниц прекрасной Нины? Или с геморроем Качаури?

Смысл в том, что все бессмысленно.

Они пересекли пустой огромный зал и подошли к овальным нишам, функциональное назначение которых, конечно, угадывалось – лифты, разумеется, – но исполнение (как и все здесь) было необычным и оригинальным.

Качаури нажал выпуклость в стене, и полированная каменная плита медленно уползла в стену, открыв кабинку с небольшим диванчиком, куда немедленно села Нина, слегка оголив при этом свои очаровательные ножки. У Николая пересохло во рту. Нина взмахнула опахалом своих ресниц и бросила мимолетный взгляд на Николая. Он поспешил отвернуться. "Не хватало еще покраснеть", – подумал он и ухмыльнулся.

Наблюдавший за всем этим Качаури улыбнулся, Крокодил смотрел в сторону. В этот момент кабина, запечатав внутренние стеклянные двери, поползла вверх.

Николай ожидал чего угодно, но не того, что произошло. Неожиданно они словно пронзили полированную монолитность здания и вырвались наружу. Это было так неожиданно! Почти темнота, слабо прореженная едва теплившимся огоньком скрытой лампочки, и вдруг – ослепительно синеющее море, огромным серебристым куполом дрожащее внизу. К этому часу прибавилось парусов, разбросанных и там, и здесь, словно стая белоснежных чаек, упавших на волны, среди которых оказался и красавец лебедь – большое трехмачтовое судно с полной оснасткой парусов медленно проплывало среди мельтешни водных мотоциклов, описывающих вокруг белые обзорные круги.

Вновь вошли в массив камня, и тусклая красная лампочка совсем попритухла после ярчайшего света дня снаружи. Лифт остановился, дверь, подождав пару секунд, раздвинулась. Они вышли в коридор, застланный ковровой дорожкой нежнейшего кремового цвета. Ноги по щиколотку тонули в ворсе, и надо было следить, чтобы ступня не запуталась случайно, чтобы не брякнуться лицом об пол. Николай вновь ухмыльнулся, живо представив, как они все вчетвером брякаются, причем коротенькая юбочка Нины, конечно же, задирается повыше, оголив прелестную попку восточной принцессы в невидимых купальных трусиках.

Наконец подошли к темно-коричневой тускло-блестящей двери, похоже, дубовой. Качаури вынул пластиковую карточку, сунул в приемную щель в стене, и дверь, сухо щелкнув, отворилась.

Они сразу попали в большой зал, где пол был полностью покрыт традиционным персидским (или похожим на персидский) красно-черно-пестрым ковром.

Аналогичный ковер висел и на стене, перекрещенный двумя кривыми саблями. Еще там были пригвождены старинного вида пистолеты, а под ними нашла себе место низкая, без ножек персидская тахта, тоже покрытая ковром. Вообще, ковров здесь был явный перебор, впрочем, это на славянский вкус Николая. Хозяин же, судя по фамилии и виду, человек восточный, могущественный, почему бы ему и не удовлетворить собственные желания, доставшиеся ему от предков. Так думал Николай, примериваясь куда бы ему сесть.

Качаури широко махнул рукой.

– Присаживайтесь, Николай Иванович.

Николай плюхнулся в кресло, возле которого стоял стеклянный столик, выдутый, казалось, из единого куска стекла. Стыки, во всяком случае, не заметны; этакий раскрывшийся цветок, с полированной верхней плоскостью. Оригинально. Столешница слабо светится радужными переливами теплых тонов. На столике хрустальная пепельница. Николай вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. Крокодил неслышно прошел в угол комнаты, сел на стул и растворился среди мебели.

– Нина! Будь добра, девочка, сооруди нам что-нибудь легкое.

– Вы что предпочитаете? – обратился Качаури к Николаю. – Коньяк, вино, коктейль?

– И водку, – усмехнулся Николай. – Да нет, все равно, – великодушно согласился он.

Нина вышла в соседнее помещение. Проход туда не был завешен дверью. Оставался овальный проем в восточном луковично-арочном стиле, облицованный по краю прохладным даже издали, полированным камнем.

Качаури упал в мягкое кресло напротив Николая и, разглядывая гостя, сам невольно раскрывался. Несмотря на определенную многословность, с которой он встретил Николая, видно было, что человек он тяжелый, угрюмый, обычно холодно-жестокий в медлительных словах и поступках. А может, впечатление это навязано другими похожими на него людьми, которые встречались раньше… Качаури был высокий, плотный, немного сутулый, грубо-черноволосый, с темными горскими усами, большеносый и добродушно-наглый, когда это необходимо. Словом, Отари Карлович Николаю не понравился с первого взгляда, но причин выказывать свое отношение к нему пока не было, так что приходилось молчать. Тут Нина вкатила столик с бутылками и бокалами, сразу завязнувший в длинном персидском ворсе, в котором не только колесики путались, но спокойно могли бы гнездиться крысы; она обошла столик и потянула его за собой. Довезла. Один бокал, наполненный темной прозрачной жидкостью, с долькой апельсина сверху, поставила перед Николаем (он поблагодарил), второй протянула отцу, третий взяла сама и устроилась на тахте. Крокодилу, то есть Геннадию Ивановичу, ничего не предложила.

Тот не прореагировал, значит, все в порядке вещей.

– Все никак не могу отойти от впечатления: давно уже не видел такого прекрасного боя, – вновь затрагивал Качаури забытую было тему.

– Нина, дочка, скажи, как тебе понравилось?

– Очень понравилось, – равнодушно ответила Нина.

– Ах, женщины! Ничего-то они не понимают, – покачал головой Качаури.

– Я ведь сам в прошлом боксер. Однажды даже попал во второй состав сборной Советского Союза по боксу. А дальше не смог. Признаюсь, с русскими в боксе делать нечего. Я в том смысле, что все равно они победят. И знаете почему? Я еще тогда понял, что русские и негры – да, русские и негры – не чувствуют боли, поэтому и побеждают.

"Интересное наблюдение", – подумал Николай, но спорить не стал: грузину виднее, он был бит в сборной Союза.

Пойло в бокале было слабым, но на вкус приятным.

Он отпил несколько глотков и, пользуясь тем, что Нина не обращала на них внимания, стал исподтишка ее разглядывать. Она полулежала на тахте и тянула через соломинку содержимое своего бокала. Что за чудо эта Нина! В ее тонком алебастровом лице, озаряемом блеском зубов, есть что-то древне дикое. Черные блестящие глаза, осененные волшебными ресницами, глядят как-то внутрь себя – с тусклой первобытной истомой…

– По сути дела, Ницше, конечно, прав, утверждая, что для некоторых людей необязательно следовать общечеловеческим законам, – сказал Качаури, прервав размышления Николая.

Какое-то время, переключив внимание на девушку, он перестал слушать. Но тут вдруг заинтересовался.

– Это вы кого имеете в виду? – поинтересовался он. – Уж не себя ли?

– Напрасно иронизируете, молодой человек. – Не все ли равно, кого я имею в виду. Истина остается истиной, кого бы она ни касалась. Только не надо вульгаризировать мои слова. Это как современные СМИ, особенно телевидение: говорят, как будто бы вещи правильные и общеизвестные, но с таким вывертом, что все сразу переворачивается с ног на голову. И уже начинаешь сомневаться, кто детей рожает: женщины или пассивные голубые любовники. Это я не о себе, сам я телевизор не смотрю, – добавил он с усмешкой.

Николай вытащил из пачки еще одну сигарету, закурил. Выпустил густую струю дыма, немедленно подхваченную ветерком, свободно залетавшим в открытую балконную дверь.

– Вы меня запутали, – усмехнулся он. – Вы имеете в виду теорию о сверхчеловеке?

– Частично. Но сверхчеловек относится скорее к сфере абсолюта. А мне не хотелось бы залезать в такие дебри. Есть множество других градаций. Сами подумайте, вот в России существует десяток-другой миллиардеров. Они разбогатели за три-четыре, максимум пять лет. Это вам не Форд какой-нибудь, который начинал с одной-двух машин. У нас миллиардерами становятся сразу. Судите сами, возможно ли это законным путем? Ведь по сути дела новоявленные российские богачи попросту заграбастали десятки миллионов у простых людей, которым только и остается подыхать без зарплаты.

– Не пойму, к чему вы клоните? – спросил Николай.

Качаури лукаво усмехнулся, словно знал, но скрывал что-то очень забавное.

– Понимаете, Николай Иванович, эти богачи вывели себя из сферы действия законов, в том числе общечеловеческих, потому и стали богатыми. Закон существует для быдла, а некоторые считают, что они сами себе закон. Что, например, можно сделать с таким, как Березовский? Сами подумайте. Ну, найдут что-нибудь против него, арестуют. Это может кончиться тем, что вся тюрьма, куда поместят господина Березовского, станет на него работать. Честный человек не берет взяток, потому что их ему не дают. Но если у тебя зарплата две тысячи рублей, ты никогда не откажешься от ста тысяч долларов.

– Откажусь, – холодно сказал Николай.

– Да? – Качаури вдруг как-то насмешливо посмотрел на него, прищурился, вроде подмигнул. Впрочем, Николаю это, может быть, только показалось.

– Неужели откажетесь? – продолжил Качаури, чуть ли не ерничая. Это так не шло его грузной, тяжеловесной фигуре, да и всему каменному его виду, что было неприятно смотреть.

– Откажусь.

– Значит, ваша цена выше, только и всего.

Было во всей этой беседе что-то отвратительное.

Но что? Николай не мог понять. Главное, он даже не мог сообразить, что тут вообще происходит. Он терял нить, суть происходящего ускользала. Час назад он прибыл сюда с твердым намерением разобраться в той чехарде, в которую сам был невольно втянут. И начало вписалось в систему того, как он представлял себе выяснение обстоятельств. Но после драки, которая должна была быть только началом разборки, он вдруг оказался в этом кабинете; в углу сидит, растворясь в стене, мужик напротив скучает, прелестнейшая дева мерно мерцает черным бархатом своих ресниц-бабочек, и ее папашка (которого ради дочки-красавицы слушаешь) несет какую-то ахинею.

Николай решительно встал, подошел к столику с бутылками, выбрал коньяк постарше и щедро налил себе в опустевший стакан. Вернулся к креслу, сел, отхлебнул большой обжигающий глоток и приготовился терпеливо внимать дальнейшему.

– Вы говорили о сверхчеловеках… – напомнил он. – Некоторые люди, по-вашему, имеют право нарушать общечеловеческие законы, потому что они сверхлюди. Я так понимаю? – ухмыльнулся он.

– Не совсем так, даже совсем не так, хотя тут такие нюансы, что можно повернуть и так и этак.

В этот момент Нина сползла с тахты, подошла к столику, что-то плеснула себе в стакан и, не глядя ни на отца, ни на Николая, вышла на балкон, оставив после себя тонкий шлейф духов. Качаури и Николай проводили ее взглядами, и хозяин продолжил:

– Может, вы знаете, но каждый человек, наряду с прочими инстинктами, типа самосохранения, имеет инстинкт подчинения и инстинкт власти. Повторяю, каждый. Это врожденные инстинкты, и они крайне необходимы для выживания вида. Человек ведь был создан для жизни в небольшом коллективе: в семейной группе, роде, племени. Если рядом не было никого сильнее, в человеке просыпался вождь, если были более сильные, в дело вступал инстинкт подчинения.

Это, повторяю, врожденное.

Николай стал невольно прислушиваться.

– Вы хотите сказать, что принцип единоначалия является врожденным?

– Именно. Вы, Николай Иванович, сразу схватили суть. Не человек в ходе развития социальной структуры додумался до иерархии с вождем во главе, нет, любой коллектив, любое сообщество в целях выживания нуждается в строгой иерархической пирамиде. Не важно, рассматриваем ли мы человека, волка или стайных приматов.

Николай одним глотком допил свой коньяк, достал еще одну сигарету, машинально закурил. За легкой кисейной занавеской волновал, нет, крайне раздражал ее неясный, зыбкий силуэт. Минутный интерес к теме, так бурно развиваемый Качаури, прошел, а выпитый коньяк, жара, близость моря и прелестной девушки за балконным стеклом возбуждали и томили.

– Ну и что с того? – грубо и рассеянно спросил Николай. – Мне-то какое дело до того, что где-то у меня внутри теплится инстинкт подчинения?

Качаури рассмеялся. Николаю казалось, что и он непонятно почему взвинчен и ведет разговор в несвойственной ему манере.

– Все дело в том, – торжественно произнес Качаури, – что включение того или иного механизма – инстинкта подчинения или власти – практически необратимо. Человек, по каким-то причинам осознавший себя (пусть и не вполне четко) подчиненным существом, навсегда останется рабом. Это может относиться и к народу в целом. Вот за время диктатуры пролетариата население России превратили в рабов, и это уже необратимо. То-то весь мир удивляется вашему терпению. А это просто необратимые изменения в психике этноса. Любой другой народ стучал бы касками не по асфальту, а этими бы касками – по головам тех, кто ими по-идиотски управляет. Я не хочу сказать, что исключений не бывает.., как раз те, кто стал властью – финансовой или административно-исполнительной, все равно – именно они испытывают на себе необратимость этого наследственного закона власти, но с обратным знаком по сравнению с быдлом.

– Вы хотите сказать, – мягко спросил Николай, – что мы стали необратимым быдлом?

Было ему жарко и душно, и он старался унять дрожь пальцев, державших сигарету. От страшной ярости трудно было дышать, и он поклялся в душе доказать этому напыщенному индюку…

– Я же просил вас не вульгаризировать мои слова.

Вы понимаете все буквально, а я хочу подвести вас к пониманию теории, на мой взгляд, безупречно красивой.

– Как же еще мне вас понимать, если вы прямо говорите, что я – быдло.

– Беру свои слова назад и прошу меня извинить, если, сам того не желая, задел вас. Но вы должны оценить мою доверительность: вас-то ни в коем случае нельзя соотнести ни с каким подчинительным рангом. Вообще, это состояние – состояние власти, или, по-другому, инстинктивная уверенность в своем исключительном праве творить недоступное другим, – это уже вненациональное, внерасовое качество. Таких, как мы, – единицы. Во всем мире подобных нам всего несколько тысяч, может, десятков тысяч, и наше мировоззрение иного качества. Именно о таких, как мы, грезил Ницше; оковы совести, религиозной морали и всех прочих сдерживающих пут, что гармонично держат в узде нормальных людей, для нас не существуют. Понимаете меня?

– Нет, – злобно сказал Николай.

Он поднялся с кресла и налил себе еще коньяка.

– Вы много пьете, – заметил Качаури без осуждения. Просто констатировал.

– Мне это на пользу, – буркнул Николай и отпил большой глоток.

С балкона, отведя рукой полупрозрачную голубоватую занавеску, вошла Нина. Тоже подлила себе в стакан, подошла к Николаю и молча взяла пачку "Кэмела", брошенную им на столик. Достала сигарету и, не глядя на него, слегка наклонилась. Николай, злясь почему-то и на нее, протянул дрожащий огонек зажигалки. Нина вернулась на тахту и улеглась, каким-то образом включив невидимую музыку.

– Вернемся все же к теме, – сказал Качаури. – Вы говорите, что не понимаете меня, а я думаю, просто не хотите понять. Я подсовываю вам зеркало, а вы не хотите взглянуть, чтобы не увидеть самого себя. Мне достаточно было всего сутки понаблюдать за вами, чтобы понять – вы наш.

– Не понимаю, к какому разряду вы меня так упорно причисляете, – решительно сказал Николай. – Я никогда не стремился к власти, в отличие от вас, наверное. И мне на все наплевать. Мне, честно говоря, и на вас наплевать, если вам угодно. И я не только не понимаю, что за бесплатный сыр вы мне подкладываете, но и не хочу этого понимать.

– Позиция, достойная уважения. Не правда ли, Нина?

Девушка искоса взглянула на отца, но ничего не сказала.

– Хорошо, не буду вас долго занимать. Хочу только сказать, что возможность примыкать к тому или иному разряду людей – рабов или вождей! – часто происходит по лотерейному принципу. Я вновь упрощаю, потому что даже быть избранным в депутаты уже можно, только имея определенный набор качеств. Это уже потом самосознание коренным образом меняется и человек становится политиком, то есть индивидуумом без чести и совести. Это, разумеется, с точки зрения банальнейшего обывателя. Не бесчестным, а просто надчеловеком, если хотите, сверхчеловеком.

Именно потому все эти наполеоны, Сталины, Клинтоны и Пиночеты так бездушно жестоки и не останавливаются перед кровью во имя собственного закона и собственного права, который считают выше и справедливее закона и права мелкой черни, где-то там внизу копошащейся под ногами гигантов.

– Пиночета поприжали. Да и Наполеон как-то не так кончил.

– Ну и что? Мелкие людишки в силу собственного ничтожества пытаются укусить колосса.

– Короче, – равнодушно сказал Николай, – я-то тут при чем?

– Вы? – запнулся Качаури и окинул его оценивающим взглядом. – Одну минуту, я вас ненадолго покину. Надеюсь, не будете скучать? – он многозначительно вскинул кустистые брови и вышел.

Николай снова закурил. Нина не обращала на него никакого внимания. Геннадий Иванович так и не повернул свою крокодилью голову, когда хозяин покидал комнату. Николай вышел на балкон. Море. С боков огромного здания нависают скалы, испещренные каменистыми тропинками, ползущими сквозь мелкий сосновый лес прямо к пляжу. Середина дня; жарко, воздух, насыщенный запахом горячей хвои, загустел и зыбко колышется; море не дышит, словно замерло, уснувшее в сиесте сверкает, прыгает крупными серебряными солнечными каплями… Только цикады стрекочут. Посмотрев вниз, он увидел недалеко от джипа, который он реквизировал утром, милицейский синий "жигуленок", возле открытой передней дверцы стоял и курил даже издали сразу узнаваемый вчерашний ариец. В этот момент он вдруг вздернул лицо и внимательно посмотрел вверх. Николай встретился с ним взглядом и, хоть разделяло их расстояние в пять-шесть этажей, словно бы оказался рядом. Николай ухмыльнулся и выдул дым вниз. Ариец отвернулся. Николай вошел в комнату.

Качаури уже вернулся. И не один. Рядом с ним, добродушно с чем-то соглашаясь, стоял вислоусый капитан-милиционер. Увидев Николая, милиционер оглядел его, кивнул: "Здорово, капитан!" – и вдруг заметил в углу Крокодила. Что-то в лице его изменилось, во всяком случае, исчезла добродушная сытость.

Он подчеркнуто вежливо поздоровался: "Мое почтение, Геннадий Иванович" – и уже собрался уходить, оставив какие-то бумаги Качаури. Геннадий Иванович, едва заметно кивнув капитану в ответ на приветствие, проводил его взглядом.

Качаури глазами указал Николаю на кресло, приглашая сесть. Сам тоже сел. Секунду-другую просматривал листки, затем повернулся к Николаю:

– О чем это мы?.. Ах, да. Хочу еще раз повторить, что суточное и вначале случайное наблюдение за вами, дали мне основание причислить вас к так называемым вождям. Вы, не в пример многим, презираете условности, признаете только собственные правила и ни во что не ставите чужую жизнь. Поэтому предлагаю вам поселиться на время отпуска у меня. Вот и Нина присоединяется. Правда, дочка?

Девушка взмахнула черными бабочками-ресницами – сладострастно, мучительно медленно – и легко кивнула в знак согласия.

– Зачем вам это? – осведомился Николай. – Признайтесь, вам от меня что-то нужно.

– Чистейший альтруизм. И потом, хочу предложить вам работу.

– Ну вот, уже горячее. Что за работа? Просто любопытно. Это не значит, что я принимаю ваше предложение. Я приехал сюда отдыхать, а не работать.

– О-о! Работа не тяжелая. Будете следить за порядком на пляже. Вдруг объявятся какие-нибудь хулиганы, а ведь у нас и женщины отдыхают. Последние два года никаких хулиганских происшествий, слава богу, не было, но мало ли? Ведь за оградой нашего пляжа постоянно шляются целыми стаями малолетние наркоманы. Это уже, согласитесь, не люди. К нам забираться они не рискуют, но все когда-нибудь случается впервые. Я вам заплачу за месяц десять тысяч долларов. Думаю, это справедливо. Не правда ли? Да и не будет это вам обременительно. Увидев вас в деле, могу с полной уверенностью это утверждать.

Сумма, предложенная Качаури, несколько смутила Николая. Он в раздумье рассматривал носки своих мокасин. На самом деле он сразу решил дать согласие, а раздумывал над тем, почему Качаури решил задержать его у себя. Было в этом что-то темное, запутанное, вроде тех сумбурных и идиотских разглагольствований о сверхчеловеках.

– ., имею же я право, если захочу, защитить понравившегося мне человека, Качаури.

– вдруг поймал он фразу – Что вы сказали? – переспросил Николай.

– Я говорю, – продолжил Качаури, – что у меня вы будете в полной безопасности. Я всегда могу договориться с нашей милицией и не позволить дать ход делу.

– Какому делу? – спросил Николай, сразу напрягшись и замирая от предчувствия чего-то упущенного, что неизвестностью своей может представлять угрозу…

– Да вот же, – протянул Качаури бумаги. – Разве я не сказал? Это протоколы и свидетельские показания…

Николай взял листки. Поверхностного взгляда было достаточно, чтобы уловить суть. Он прочел внимательнее. Вполне грамотно составленные документы утверждали, что Казанцев Николай Иванович, прописанный в городе Москва на улице Мещанской, дом семь, совершил двойное убийство – Семенова Владимира Николаевича, тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, и Костомарова Вадима Сергеевича, тысяча девятьсот семьдесят седьмого года рождения.

Убийство упомянутых граждан произошло по адресу: улица Безбожная, дом тринадцать.

Второй протокол гласил об уничтожении катера, принадлежащего Сухорукову Игорю Степановичу, известному по кличке Упырь и убийстве последнего с помощью неустановленного взрывного устройства.

И так далее.

– Ну и что? – уже совсем другим тоном, грубо и злобно буркнул Николай. Злоба в нем накипала, и он не мог подавить ее. "Зачем это нужно Барону? – мелькнула мысль. – Зачем я нужен Барону?.."

Он протянул листки Качаури, почти ничего не видя перед собой. Было такое чувство, что, сорвись он, и от Качаури Отари Карловича, несмотря на его альтруизм и древние боксерские навыки, останется мокрое место. И где-то продолжало роиться уже отвлеченно любопытствующее: "Зачем это Барону?.."

Глава 9

ДВА КУСКА ЗА УТРО

День был на редкость жарким, не менее сорока градусов в тени, и жгучее, качающееся на виражах дороги солнце то обливало обтянутые грязно-синим сукном ноги, то наползало на щеку каким-то даже тяжелым мягким огнем. Как всякий блондин, старший лейтенант Орлов Валерий Михайлович солнца не любил, но как местный житель, выросший на покрытом крупной горячей галькой пляже, привык не замечать тяготы, представлявшиеся другим чудесной экзотикой. Словом, одно уравновешивало другое; сидел он за рулем "жигуленка", внешне подтянутый, даже какой-то холодно подтянутый, а рядом, откинувшись под охлажденный скоростью ветер из окошка, плавился его напарник, капитан Сапожков Павел Игоревич. И если лейтенант Орлов был раздражен, то капитан, несмотря на потоки пота, многослойными солевыми разводами пропитавшие его защитную рубашку, был доволен, благодушен и умиротворен.

Они уже минут десять ехали по грунтовой дороге заповедника, когда лейтенант решил нарушить молчание.

– Ну? – однозначно спросил он, и капитан, сразу повернув голову, сделал непонимающее лицо.

И тут же не выдержал, заулыбался, усы расползлись в стороны и вмиг заблестело, облитое поднырнувшим солнцем лицо.

– Все о'кей, парень.

Капитан сунул руку в карман брюк, вытащил слипшиеся листки мокрых банкнот, отделил несколько и сочно, всей ладонью прилепил к колену напарника.

Лейтенант Орлов брезгливыми холодными пальцами правой руки быстро пересчитал.

– Здесь триста. А сколько всего дал?

Капитан заулыбался и помахал в воздухе толстым пальцем.

– Твоя доля триста. Всего Барон отслюнявил кусок. Знаешь, почему тебе триста, а мне семьсот? Не знаешь? Тогда я тебе анекдот старый расскажу. Хочешь?

– Валяй, – холодно согласился лейтенант.

– Так вот, хохол режет сало, а негр смотрит и просит дать попробовать кусочек. "Так ты есть не будешь" – говорит хохол. "Почему?" – удивляется негр. "Так я ж не дам!" – заявляет хохол.

И досказав, капитан разражается таким густым. безудержным, полнокровным смехом, что, казалось, виной начавшейся тряски не невесть откуда взявшиеся ухабы, а сама машина, лихо пустившаяся отплясывать гопака. Отсмеявшись, капитан Сапожков не пожелал расставаться с приятной темой.

– Ты сколько лет у нас служишь после училища?

Три года? А я одиннадцать. Понимаешь теперь, почему тебе триста, а мне семьсот зеленых? Так я ж больше не дам.

И вновь взрыв смеха поражает автомобиль.

Они выехали на укрытое огромными бетонными плитами шоссе, залитое по стыкам размягченным асфальтом.

– Не обижайся, парень. Ты у нас холостой, а у меня жена и двое спиногрызов. Так что все по справедливости. Еще заработаем.

Он потянулся за сигаретами, забытыми у лобового стекла, как вдруг его бросило на спинку кресла; включив сирену, старший лейтенант Орлов резко увеличил скорость, догоняя "БМВ" впереди.

Скоро иномарка была настигнута, прижата к обочине и остановлена. Заглушив мотор, Орлов неторопливо вышел, забросил автомат на спину и, постукивая дубинкой по бедру, медленно пошел к нарушителю.

Это действительно был нарушитель. Причем не один. В машине их сидело четверо, включая водителя.

Номера машины, а также лица пассажиров указывали на чеченское происхождение. Это тоже усугубляло провинность. Конечно, главная их вина состояла в том, что у старшего лейтенанта Орлова оказалось плохое настроение. Если бы не это, он сумел бы хладнокровнее оценить ситуацию, но сейчас отступать не хотелось, хотя напряжение заметно сгустило воздух.

А чеченские ребятки смотрели непонимающе, и снисходительно, и нагло-насмешливо – все вместе. Оглянувшись, старший лейтенант прицепил дубинку к поясу, одновременно мягко перебросил автомат вперед, успев передернуть затвор. Сзади, благоразумно прячась за приоткрытую дверцу, целился из "Калашникова" капитан.

– Документы!

– Какие документы? Шеф, вот возьми документы.

Загляни, все как надо.

Орлов, всем нутром ловя малейший всплеск движения внутри салона, невидяще раскрыл картонные права. Так, Султан Махмудович Салтанов. И сложенные пятьдесят долларов.

– Выйдите, товарищ водитель, и откройте багажник.

– Как хочешь, брат, – пожал плечом Султан Махмудович Салтанов.

Он вышел из машины. В салоне все мертво застыло.

У капитана за стеклом дверцы бешено округлились глаза. Стараясь не перекрывать собой линию обстрела у капитана, лейтенант Орлов заглянул в багажник. Куча барахла, сумки, ящик. Нацелив дуло автомата в живот Салтанову Султану Махмудовичу, Орлов сунул руку куда-то внутрь маскировочного барахла, нащупал край резинового коврика, подлез ниже.., маленькие гладкие пакетики…

– А это что? Наверное, это вы так соль фасуете? – протянул на ладони несколько полиэтиленовых пакетиков.

У чеченца бешено сузились глаза. Он весело рассмеялся, словно напряжение, только что сковывающее его, отхлынуло.

– Зачем соль? Мы так мел фасуем, начальник. На вот, посмотри, – сказал он и полез рукой в карман.

И сразу все замерли, словно время остановилось; солнце, за мгновение до того прикрывшееся легким прозрачным облаком, чайка, близко испускавшая неумолкающий крик, лица мужиков в салоне…

Водитель протягивал пакетик, раздутый чем-то туго скрученным…

– Посмотри, шеф, конечно, мел.

Сунув в карман полученные доллары, старший лейтенант Орлов возвратил документы.

– Все нормально. Можете ехать.

Он не стал возвращаться сразу, подождал, пока водитель закроет багажник, сядет за руль и "БМВ", рванув с места, не исчезнет за поворотом.

После этого на негнущихся ногах старший лейтенант Орлов возвратился в "Жигули", к капитану, молча крутившему пальцем у виска, сел на водительское место и тут обнаружил, что и его только что сухая рубашка насквозь пропиталась потом, хоть выжимай.

Струйки пота продолжали стекать за воротник, щипало в глазах. Орлов сунул руку в нагрудный карман за платком, нащупал гладкий цилиндрик, испугался непонятно почему, но сразу вспомнил: доллары.

– Он вытащил бумажки и пересчитал, предварительно проверив на разрыв. Настоящие. Десять сотенных купюр. Отделив три бумажки, протянул напарнику.

– Твоя доля.

И словно включил молчавшего доселе капитана.

– Идиот! Пацан! Тебе что, жить надоело? Я подам рапорт, чтобы тебя от меня убрали к чертовой матери!

Ты что, не видел с кем связывался? Нет? Совсем рехнулся?

Впрочем, деньги взял, а через двадцать минут, когда они уже въезжали в город, забыл все, повеселел, что-то насвистывал в усы; дело стоило того – за утро заработали по куску зеленых. Хорошо!

Глава 10

ЖИВОЙ СРЕДИ МЕРТВЫХ

Город встретил невидимым для них, привычным с детства солнечным кипением; спешащие куда-то по магазинам в обеденный перерыв распаренные толстые бабы под легкими балахонами платья, и прохладные девицы под невесомыми трепещущими платьицами, тоже куда-то летящие. Это все местные. А ближе к набережной лениво дефилировали отдыхающие приезжие, до красноты облитые солнцем и той южной негой, что неизменно приземляет за столики летних кафе, где пиво…

– Давай дернем пивка? – предложил старший лейтенант Орлов капитану Сапожкову.

Мог бы и не спрашивать, потому что чем же еще возместить столь обильную с утра потерю жидкости?..

– Давай. А то как подумаю, с чем придется еще сегодня возиться… Надеюсь; они там еще не совсем протухли.

И капитан Сапожков от души расхохотался.

Подрулив к обочине, старший лейтенант Орлов заглушил двигатель.

– Пойдем? Или сюда принести?

– Вообще-то, в машине как-то безопасней. А с другой стороны, – вслух рассуждал капитан, – можем мы себя людьми почувствовать? Как ты?

– Можем, – серьезно подтвердил старший лейтенант Орлов.

– Тогда пошли.

Они вспугнули стаю каких-то молокососов, посчитавших за лучшее слинять от греха, взяли по паре бутылок пива, стаканы, сели под большим матерчатым зонтиком, живо наполнили стаканы и, изобразив в воздухе что-то вроде тоста, выпили залпом. Потом еще, еще.

Капитан мгновенно поправился широким горячим ликом и, посасывая длинный висячий ус, рассуждал:

– Оформлять как будем? Ладно, на месте немного пошукаем, может, что найдем, что тот раз пропустили.

– Посмотрим, – согласился старший лейтенант Орлов.

Он допил очередной стакан, посмотрел на капитана посоловевшими глазами и пожаловался:

– С утра не жрамши. Есть хочется.

– Давай. А я воздержусь, чтобы потом не сблевать.

Забыл, куда сейчас поедем?

– Плевал я, – сказал старший лейтенант Орлов. – А я хочу.

– Ну и жри. Потом на себя пеняй.

Орлов пошел к стойке и взял порцию курицы-гриль, обильно посыпанную красным перцем. Вернувшись, с аппетитом вонзил белые крепкие зубы в пропеченное мясо и вмиг обглодал кости. Капитан Сапожков досмотрел до конца процесс, поднялся и на ходу спросил:

– Еще по бутылочке?

Орлов молча кивнул. Капитан принес две бутылки пива. Они молча осушили вновь наполненные стаканы и закурили. Ехать, конечно, никуда не хотелось.

Здесь, под матерчатым зонтиком, ветер с моря овевал мокрые рубашки, пиво расслабило и особенно приятно было курить. Отсюда хорошо просматривалась желтая полоска пляжного песка, полная коричневых тел, вплотную подходившая к пенным волнам, негромко наползавшим на берег. Лейтенант полез в карман за платком и вновь нащупал что-то скользкое, сродни долларовому пакетику, реквизированному у чеченцев.

Он вытащил несколько пакетиков – три на три сантиметра – и непонимающе уставился на них. Вспомнил; как мог забыть! Именно из-за этой дряни их чуть не отправили к праотцам.

– Как думаешь, что это?

Капитан Сапожков лениво посмотрел.

– У чечни взял? Героин, наверное. Попробуй.

Старший лейтенант Орлов надорвал запаянный пакетик и высыпал щепотку на ноготь большого пальца. Осторожно коснулся языком. Кокаиновый холодок.

– Кокаин, кажется. Будешь?

Капитан Сапожков вновь покосился, испрашивая "внутренний голос, который, видно, дал согласие, и протянул руку.

– Давай.

– Сейчас, – сказал старший лейтенант и, приблизив остаток порошка к правой ноздре, сильно втянул.

Насыпал еще немного на ноготь, втянул и другой ноздрей. Отдал пакетик капитану Сапожкову.

Ноздри стеклянисто зазвенели, холодок онемения пополз выше, и эта стеклянистость вдруг волшебным образом заморозила мир; желтое стеклянное солнце пронзало длинными стеклянными лучами зеленовато-бурые волны, медленно ставшие на дыбы, люди застыли на песке, мартышка пляжного предпринимателя спрыгнула с плеча фотографируемой девчонки и поплыла в воздухе, словно чайка над ней, прибитая к голубому небесному своду. Старший лейтенант Орлов горделиво выпрямился, потому что лишь один он оставался живым и страшно сильным среди окружающего поделочного реквизита. Даже капитан Сапожков, в этот момент имитирующий шумное втягивание волшебного порошка в красный, прикрытый висячими усами нос, стал сразу тем, кем и был всегда: большой куклой мужского пола, служащей воле невидимых мастеров для маскировки пустоты…

Старший лейтенант Орлов был взволнован своим внезапным открытием и миссией быть единственным живым мужчиной, героем, мужественным защитником.., едва касаясь носками казенных ботинок асфальта, он поплыл к патрульной машине, открыл дверцу, сел на водительское место. Подтверждая его наихудшие подозрения в нематериальности, рядом возник капитан Сапожков, хмуро захлопывающий дверцу.

Солнце немедленно выключили, сразу сник накал свечения, на небе нарисовали тучку, глупо несоответствующую общей дневной картине.

– Может, дождик будет? – с надеждой предположил капитан Сапожков, и сам же возразил:

– Вряд ли, сейчас сдует.

И верно, поднялся ветерок, взметнув неподалеку два смерча; пылевой, с вкраплениями мелких бумажек, и голубиный, по спирали вознесшийся на крышу ближайшего дома; тучка задвигалась быстрее, несмотря на обширность собственного фронта, вмиг соскочила со светила, и все пошло по-старому. Жара.

– Поехали, что ли? – спросил старлей капитана.

Тот сонно махнул рукой, старлей завел мотор, отжал сцепление и нажал на педаль газа.

Через пятнадцать минут они входили в железную калитку, часа два назад не запертую, а просто задвинутую ими же.

Во дворе не стали задерживаться и сразу прошли через выбитую дверь в дом. После яркого света дня сразу погрузились в полумрак, озвученный ровным мощным гудением; неизвестно как проникшие сюда толстые мясные мухи облепили лицо трупа, широко раскинувшегося на полу кухни.

Они шагнули вперед, и, потревоженное приближением людей, взвилось в воздух черное с зеленым отливом облако, прошло сквозь них, над ними, закружилось вихрем и вновь упало на изуродованное опрокинутое лицо.

– Дай-ка мне еще порошочку, – хрипло сказал капитан. Старлей молча протянул ему пакетик и, перешагнув труп, прошел в комнату, где в углу, так же безразлично, как и сотоварищ, раскинулся второй несчастливец.

– Как ты думаешь, их все-таки этот Казанцев замочил? Что-то не верится. Второй день в городе, и так развернуться.

– А черт его знает. Может, он специально для этого приехал. Да и какое нам дело? Мы ничего не видели, ничего не слышали. Протокол все равно липа, сам знаешь. Барон просто очередного лопуха к рукам прибрал. Не он первый, не он последний. Недели через две все равно нам же придется констатировать его смерть. Не впервой, а? Получили свои денежки, а остальное нас не касается. Полдня еще только прошло, а уже воняет. Твой как там? Тоже протух или еще держится?

Орлов поморщился. Кокаин подействовал, и капитан Сапожков разболтался. Поплыл, падла.

– Надо бы потихоньку сделать запрос в Москву на счет этого отпускника. Если это все же его рук дело, хорошо бы получить подтверждение из Москвы. Так, неофициально, – предложил Орлов.

Он вытащил уже початый пакетик кокаина, насыпал порцию на ноготь, вдохнул. И тут же со всей ясностью вобрал в себя окружающее: шкаф, скатерть на столе, каждую трещинку в половицах у входа, гвоздь на стене, на который вешают плащ, а может, и ключи.

С особой четкостью и омерзением увидел, словно увеличенную сильной лупой, огромную мясистую зеленую муху, откладывающую в этот момент горку белых личинок на вывалившийся кончик мертвого языка.

– Вот сам и займись, старлей. Заедешь в управление к капитану Середе, скажешь, что я просил, он и организует запрос. Передай, что я в долгу не останусь.

Слышь, проверь карманы у своего еще раз, в моем "капусты" точно нет. Это же мужик Барона, а он своим хорошо платит. Поищи.

Еще через двадцать минут они присели на диван у окна. Ничего не нашли, что обоим не прибавило настроения. Закурили, рассеянно поглядывая по сторонам.

– Значит, так, Упырь наш осведомитель. Мы решили заехать к нему, давно не видели, а тут разгром.

Будем держаться этой версии. Как, ничего? Сойдет? – спросил капитан Сапожков.

– Хорошо, – согласился старлей Орлов.

Глава 11

ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЮ, ТОВАРИЩИ МИЛИЦИОНЕРЫ

Через пятнадцать минут после их звонка по мобильному телефону подъехала опергруппа. Водительские права были при трупах, с идентификацией проблем не возникло. К тому же все знали потерпевших: местные. Фотограф мешал своими вспышками нормально функционировать мухам, капитан-техник добросовестно опылял возможные отпечатки, начальство в составе полковника Сидоренко Павла Ивановича и подполковника Мишина Владимира Михайловича бесцельно топталось в сторонке. Первый начальник городского Управления внутренних дел, второй – его заместитель. Оба курили и следили за работой подчиненных. Полковник Сидоренко был несколько уменьшенной копией капитана Сапожкова, во всяком случае, чрезвычайно похожими их делали одинаково вислые усы и плотная, на горилке и сале замешенная добротная плоть. И почему-то он недолюбливал капитана Сапожкова, возможно, не желая видеть собственное отражение, хоть и более крупно слепленное, в обличье подчиненного. Подполковник Мишин Владимир Михайлович, крупный, широкоплечий мужчина лет тридцати семи, с мясистым веснушчатым лицом не был ни на кого похож, поэтому не выказывал ни к кому неприязни. Обоим же командирам нравился всегда подтянутый и сухо энергичный облик старшего лейтенанта Орлова, которого капитан Сапожков потащил за собой, когда его подозвали.

Полковник Сидоренко сразу учуял пивной дух, хотел вспылить, но, присмотревшись к старшему лейтенанту Орлову, смолчал. Слегка только поморщился. Но и отметил:

– Опять пиво на дежурстве хлещете. Я вот вас!..

И все. Слушал, как капитан Сапожков, торопясь и заикаясь от усердия, передавал обговоренную со старшим лейтенантом Орловым версию обнаружения тел.

– Упыря вчера видели в ресторане "Альбатрос".

Между ним и потерпевшими (кивок в сторону трупов) произошла ссора.

– Кто такой Упырь? – не поднимая глаз от рассохшихся половиц, спросил полковник Сидоренко и вдруг, выпятив грудь и грозно снизу вверх взглянув на потерявшегося капитана, рявкнул:

– Вы офицер или кто? Что за Упырь?! Привыкли, понимаешь, по фене, русский язык уже не понимают.

Имя, фамилия, отчество?

– Сухоруков Игорь Степанович по кличке Упырь.

Работал вместе с потерпевшими у Качаури Отари Карловича по кличке Барон. Вчера у Сухорукова Игоря Степановича произошла ссора с потерпевшими в ресторане "Альбатрос". Сегодня мы со старшим лейтенантом Орловым решили заехать узнать у Упыр.., у Сухорукова Игоря Степановича причину ссоры. Хозяин не обнаружился. Обнаружились трупы потерпевших.

– Почему вы заинтересовались этой ссорой? Причина? – мягко вмешался похожий на огромного рыжего зверя кошачьей породы (а иногда просто на кота) подполковник Мишин. Он переступил с ноги на ногу мягко и упруго, и старший лейтенант Орлов вспомнил, как на тренировках по боевому самбо подполковник Мишин расправлялся с двумя-тремя спарринг-партнерами.

– Уп… Сухоруков Игорь Степанович был нашим осведомителем. Вчера он должен был позвонить вечером и не позвонил.

– От кого вы узнали о стычке Упыря, то есть Сухорукова с.., потерпевшими? – спросил подполковник Мишин, и полковник Сидоренко вновь вскинул усы.

– Да, – вставил он. – От кого?

Капитан покраснел, и от него так понесло пивом, что даже старший лейтенант Орлов учуял, даром что на равных потреблял.

– Бармен ресторана "Альбатрос" Аркадий Тагер, тоже наш осведомитель. Он нам с утра позвонил и сообщил о драке.

– Все-таки драка, – вновь вмешался полковник Сидоренко. – Езжайте сейчас же в "Альбатрос" и снимите показания с этого бармена. Ясно?

– Так точно! – отчеканил капитан Сапожков и, довольный, что легко отделался, тут же постарался исчезнуть, увлекая за собой и старшего лейтенанта Орлова, который в этот момент вдруг ясно ощутил себя статистом в этой дурацкой пьесе, куда его запихнули обстоятельства, послеармейская неустроенность и случай; однажды его, пьяного, задержали органы правопорядка и, проникшись чувством внезапного товарищества, уговорили идти в училище, а потом на совместную службу.

Старший лейтенант Орлов, добравшись до машины, сел на место пассажира ("Надоело. Посиди теперь ты за рулем") и вновь вынул пакетик, тут же предложив капитану Сапожкову. Тот не отказался, и они шумно и однозвучно приобщились к чеченскому подарку.

Посвистывая, согнув слегка спину и натянув соленую материю мясистым загривком, капитан Сапожков шарил под сиденьем; вынул банку пива, протянул старшему лейтенанту Орлову, перестал свистеть и, шумно дыша, полез вниз еще глубже. Старший лейтенант Орлов открыл теплое, негодующее от жары пиво, пролил немного сырой пены на колени, отпил и проследил документальный просмотр той же сцены с открыванием банки в исполнении напарника.

Капитан Сапожков смахнул пену с колен и посмотрел на часы.

– Смотри-ка, уже пять, – сообщил он. – Но ничего: не мы работаем на время, а время работает на нас, – многозначительно произнес он и включил мотор левой рукой, потому что в правой держал недопитую банку пива.

И тут все вокруг стало потихоньку бледнеть, зыблиться непроизвольным волнением тумана – и заструилось рядом: очертания деревьев на тротуарах в окруженных асфальтом квадратах живой земли, машины, которые они обгоняли, и машины летящие навстречу, извиваясь восьмерками, пропадали в воздухе, но еще ярче вдруг засинела разлитая лазурь моря и беспорядочные, полные остаточного смысла точки, – напряженные руки капитана Сапожкова на руле, прозрачный плексигласовый набалдашник ручки переключения скоростей с выплавленной внутри розой; на мгновение мелькнуло у дороги нахмуренное лицо Татьяны, одноклассницы старшего лейтенанта Орлова, о которой он думал намедни, и вот исчезло все, и в заполненном чужими людьми доме Упыря, оба ушедших боевика с наслаждением укрыли лица принесенными кем-то простынями, и с противным диким воем пролетела мимо машина реанимации, и старший лейтенант Орлов вдруг нашел себя в патрульной машине, с недозволенной лихостью влетавшей на тротуар перед входом в ресторан "Альбатрос".

Капитан Сапожков заглушил двигатель, поставил машину на ручной тормоз и повернулся к старшему лейтенанту Орлову.

– Ну как, парень, самочувствие?

– Отлично, герр капитан, – ответил старлей, на самом деле испытывая приятное чувство легкости и силы.

– Тогда пошли.

Они вышли и заперли дверцы.

Из прохладного полумрака фойе выступил полутемный Абдулка, служащий здесь экзотической приманкой уже второй год; контраст между сапожной кожей и обыденной унизительностью неприглядной службы неожиданно оставлял довольными всех: посетителей неизвестно почему, а Абдулку – щедрыми чаевыми.

– Здравия желаю, товарищи милиционеры, – сказал Абдулка.

– Привет, камарадо! – отозвался капитан Сапожков. – Аркадий на месте?

У негра сделалось удивленное лицо.

– И вы тоже? Этак его ненадолго хватит.

– Что такое? – встрепенулся капитан Сапожков.

– Днем заходил его друг. Очень крутой друг. Теперь у Аркадия лицо плохое.

– Что значит плохое? – недоумевал капитан Сапожков.

Старший лейтенант Орлов нетерпеливо похлопывал дубинкой по ноге. И почему-то вид его стал нервировать негра.

– Дрались они. Друг сильнее оказался, – пояснил негр.

– Что за друг? Опиши. Как зовут.

– Очень высокий. Очень сильный. Меня одной рукой поднимал и отодвигал. Странный. Белый, как он, – указал на старшего лейтенанта Орлова. – Его Аркадий называл Николаем. Нет, Серым.

– А фамилия его не Казанцев? – вдруг встрепенулся старший лейтенант Орлов.

– Откуда мне знать? Ничего не знаю, – замкнулся хитрый инородец.

– Пошли, старлей! – кивнул капитан Сапожков и, грохоча каждой ступенькой, спустился вниз.

За капитаном, мягко ступая, шел старший лейтенант Орлов. Дубинка мерно постукивала по ноге. Он был свеж, прохладен и ловко-быстр.

Аркадий стоял спиной к стене и к немногочисленной публике за столиками у стен. И не обернулся на шум дробных капитанских ступенчатых шагов. Не обернулся и на мгновенно смолкнувший говор голосов, перебивавший обычно неслышную мелодию. При виде блюстителей порядка наступила естественная тишина. Аркадий, протирая невидимый стакан ослепительной в полумраке салфеткой, напрягся спиной, но не оглянулся.

– Парень! – сказал капитан Сапожков, взбираясь на высокий одноногий табурет, дальний родственник фортепьянного безразмерного стульчака. – Парень!

А ну-ка, повернись к нам передом, а к бутылкам задом.

Девица, сидевшая рядом через табурет, не сдержавшись, фыркнула. Капитан Сапожков одарил ее доброжелательным взглядом и посоветовал:

– Ты, девица, сгинь ненадолго. Нам надо перекинуться парой слов с хозяином прилавка.

Девушка взглянув на бармена, соскользнула с табурета и, шатко ступая, пошла длинными ножками на страшно высоких каблуках к свободному столику. Капитан оторвался от приятного зрелища и взглянул на Аркадия, чью физиономию уже несколько секунд внимательно изучал старший лейтенант Орлов.

– О-о-о! – радостно воскликнул капитан Сапожков. – Ну у тебя и рожа, Шарапов.

И то! Было на что посмотреть! В полумраке синяк и гематомы вокруг носа устрашали насыщенной чернотой, а злобно искривленные губы открывали не менее мрачный провал рта.

– Это все твой дружок? – насмешливо поинтересовался капитан Сапожков.

Аркадий злобно сверкнул глазами.

– Что будете пить? – спросил он.

– Давай нам по бутылочке пивка, Шарапов, – не унимался капитан Сапожков. Старший лейтенант Орлов продолжал холодно и молча изучать лицо Аркадия. Тот ловко метнул невидимые стаканы к посетителям и открыл две бутылки пива. Капитан и старший лейтенант налили себе по стакану пива, выпили и, достав сигареты, закурили.

– Ну, рассказывай, – продолжил капитан Сапожков. – Что? Как? Почему?..

– О чем вы? – явно шепелявя, переспросил Аркадий. – Ничего не понимаю.

– Довольно болтовни, парень, – вдруг рявкнул капитан. – Сегодня в обед здесь был некий Казанцев Николай Иванович. Меня интересует, почему у вас произошла ссора и зачем Казанцев отсюда отправился к Упырю?

– Казанцев? – У Аркадия удивленно округлились глаза. – Не знаю никакого Казанцева.

Удивления он, впрочем, не испытывал. И особенно не старался. У старшего лейтенанта Орлова от внезапной злобы под смугло-розовой кожей скул забегали желваки. Он продолжал молча рассматривать бармена. Того, однако, больше заботила реакция посетителей, обративших внимание на рявканье капитана.

– Объясняю для дураков. Где-то в тринадцать сорок пять мне по сотовому позвонил Барон и просил подстраховать его ребят в доме Упыря, потому что ты ему незадолго тоже звонил и сообщил о некоем разбушевавшемся приезжем. Сообщаю для путаников. Приезжий – Казанцев Николай Иванович – сейчас находится в добром здравии у Барона и принят в свиту. Либо ты раскидываешь мозгами и все вмиг кумекаешь, либо тебя ждут неприятности. Или ты начинаешь говорить, или…

– Я ничего не знаю. Я звонил Барону… Ничего не знаю.

– Что ты заладил: ничего не знаю, ничего не знаю.

Конечно, не знаешь. Вот мы сейчас проверим у твоих посетителей документы и задержим по подозрению…

А в отделении намекну, что их задержали по твоей наводке. Как тебе это понравится?

Аркадий мигнул, и капитан понял, что предложенная перспектива бармену не понравилась. Однако он пока не сдавался.

– Думаю, это не понравится и хозяину.

– С Бароном мы договоримся. Кроме того, парень, когда мы закончим сортировку твоих подозрительных клиентов (капитан Сапожков перешел почти на шепот, словно боялся, что его услышат за столиками), мы вернемся за тобой. Почему бы тебе не провести лет десять на казенных харчах?

Аркадий забеспокоился, но все равно не верил.

– Я ничего не сделал.

– Может быть, может быть. Но, допустим, мой напарник, очень хороший инспектор, кстати, найдет у тебя тут пару пакетиков беленького порошочка? Лейтенант, у него тут, наверное, кокаин валяется по всем углам? Как думаешь?

Старший лейтенант Орлов продолжал злобно двигать желваками. На вопрос капитана Сапожкова медленно и молча кивнул.

Бармен затравленно оглядел обоих и вдруг махнул рукой недавно отошедшей девице.

– Эй, Мэри! Иди сюда!

Когда та ломано приблизилась, сказал:

– Пригляди тут. Нам надо с шефами уединиться.

Усекла? Девушка кивнула и пошла за стойку.

– Пойдем отсюда, – указал Аркадий куда-то; в стену, где тут же открыл неприметную дверь.

– Зачем?

– Ну не здесь же? – раздраженно сказал Аркадий и махнул рукой в сторону столиков.

Они вошли за барменом в небольшую почти жилую комнату. Почти, потому что атмосфера притона ощущалась и здесь. У зеркальной стены стоял широкий диван, застеленный шелковым красным покрывалом.

Зеркальным был и потолок, что сразу направляло мысль в определенное русло. Пахло приторными духами, еще чем-то.., застоявшимся табачным дымом.

Напротив дивана, возле встроенного в стену небольшого бара, находился столик, рядом кресла, чуть дальше (чтобы удобнее было смотреть с ложа) – телевизор с видеомагнитофоном.

Капитан Сапожков плюхнулся в кресло. Старший лейтенант Орлов с красными пятнами поверх желваков на скулах отошел к бару и стал невидяще смотреть сквозь бутылки.

– Выпить не желаете? – спросил уже сдавшийся Аркадий.

– Валяй, – добродушно махнул рукой капитан Сапожков. – Плесни чего-нибудь полегче.

– Джин с тоником?

– Валяй.

Аркадий быстро вскрыл банки с разбавленным джином и перелил их в бокалы. Старший лейтенант Орлов тоже взял свою порцию. На Аркадия он смотрел, и почему-то это того тоже беспокоило.

– Колян тоже вчера джин с тоником пил.

– Колян? – удивился капитан.

– Это я его так назвал. Сначала ошибочка вышла.

Вот я вашего приезжего так и назвал.

– Нашего? – еще больше удивился капитан Сапожков.

– Ну нашего, – согласился вконец сникший Аркадий, чем доставил капитану удовольствие.

– Рассказывай, – взмахнул капитан стаканом.

Аркадий добросовестно рассказал о первом посещении приезжего Николая Казанцева, которого он почему-то принял за известного всем Коляна.

– И шрама не было, и залысины… А вот попутал же!..

Старший лейтенант Орлов достал сигареты, зажигалку и закурил. Он медленно отвернулся и, так и не садясь, принялся смотреть сквозь Аркадия.

– Это когда он второй раз пришел, сегодня утром.

Мы еще не открывали. Теперь все стало понятно. Да он и не скрывал, что приезжий. И борзой, тварь.

– Чем это он тебя? – неожиданно спросил старлей Орлов.

Бармен понял.

– Да мордой и об стойку. Здоровый, зараза.

– Рассказывай, рассказывай, – поощрил его Сапожков, беря сигарету у Орлова и позволяя тому поднести огонька.

Аркадий стал рассказывать о вчерашней драке приезжего с Селезнем и Китом, когда тот случайно зашел в сортир, где и проходила экзекуция последних над Упырем.

– Филимонов и Селезнев, – пояснил капитан Сапожков старшему лейтенанту Орлову, и без того хорошо знавшему упомянутых представителей местного криминалитета.

Выслушав перечень событий, помолчал, выдувая дым и нервируя бармена.

– Все? – спросил наконец капитан Сапожков.

– А что еще? Все.

– Тут вопросы задаем мы. Затем и пришли. Что Кит и Селезень не поделили с Упырем? Зачем воспитывали его в сортире?

– Точно не знаю. Кажется, что-то он напутал с малым тотализатором. Но я не знаю, это не мое дело.

Капитан Сапожков хмыкнул.

– Начал, так продолжай, парень. И что-то не верится, чтобы Упырь рискнул мухлевать с большим или малым тотализатором. Раскалывайся, парень.

– Говорю вам, одни догадки.

– А мы послушаем и твои догадки. Мы умные, мы шелуху отсеем, а семечки потребим.

– Какие семечки? – удивился Аркадий.

Капитан Сапожков захохотал, старший лейтенант Орлов не сводил глаз с Аркадия и молча курил.

– Продолжай, умник, – сказал капитан Сапожков.

– Думаю, сам Упырь не согласился бы. А когда вчера сюда пришел и Колян.., то есть приезжий, похожий на Коляна, тут я вспомнил, что последнее время часто видел их вместе…

– Кого видел? – терпеливо выяснял капитан Сапожков.

– Упыря и Коляна. Я подумал, может, Упырь с Серым чего-то там напортачили. Колян мужик беспечный, рисковый. Мог и уговорить Упыря. А тот принимал ставки, сами знаете. Коляна уже, говорят, повязали, а вчера Кит и Селезень Упыря привели, ну и стали долбить. Может, насчет "капусты"?..

– И откуда тебе все, это известно, парень?

Аркадий развел руками:

– Вы же знаете, как это происходит, гражданин капитан. Сидим у стойки бара, один скажет одно, другой – другое.

– Упыря, значит, прикончили, – вдруг сказал капитан. Сказал равнодушно, словно просто констатировал факт. Старлей метнул на него взгляд, но промолчал.

– Наверное, прикончили, – ничего не заметил Аркадий. – Ночью его катер сгорел, может, и он тоже.

Мало ли? Его здесь по полной программе отделали.

– Кто же его убил? Может, Семенов и Костомаров? – продолжал вдохновенно импровизировать капитан Сапожков.

– Это Лом и Бык? – удивился бармен. – Они-то тут при чем?

– А при том, умник ты наш, что после твоего звонка боссу сегодня утром их кто-то замочил в доме Упыря. И если ты все нам не выложишь, тебе каюк, парень.

При этом неожиданном известии Аркадий, угодливо присевший на краешек дивана прямо напротив Сапожкова, отпрянул. Несложная эволюция мыслей и догадок легко читалась на его изуродованном службой лице. Он наконец испугался. У старшего лейтенанта Орлова еще ярче вспыхнули на щеках пятна. Он сильно затянулся и выдул густую струю дыма.

– Не может быть! – воскликнул Аркадий. – Ничего я не видел, никому не звонил.

– Успокойся, гладиатор, – сказал капитан, чем буквально добил беззубого бармена. Тот от испуга стал совсем белый.

– Какой гладиатор?! Какой из меня гладиатор?!

– С кем еще, кроме Коляна, общался Упырь? – неожиданно вступил в разговор старлей. – Приятель?

Баба?

– Приятель? Баба? Какая баба?! Какая баба могла быть у Упыря? – ошеломленно бормотал Аркадий – Если только Кобыла? Она и живет тут где-то рядом, с детства знают друг друга…

– Кто там Кобыла? – холодно выспрашивал Орлов. – Как зовут? Где живет?

– Зовут? Ленка Анютина. Я у нее Мэри на время пристроил. Мэри адрес знает.

– Кобыла? Почему Кобыла?

– Я тебе потом расскажу, старлей, – вклинился тут капитан Сапожков. – Это же Ленка Анютина. Она в свое время – не поверишь, – могла в одну ночь двадцать мужиков через себя пропустить. И хоть бы что!

Ладно, пойдем, – внезапно прервал он сам себя. – Знаю, где она живет. А ты, парень, держи рот на замке, и все будет в порядке. Никто не узнает, что ты тут нам наплел.

Они встали и направились к дверям. Аркадий последовал за ними и выгнал из-за стойки девушку, о чем-то с улыбкой беседующую с двумя случайно забредшими молокососами. Капитан Сапожков и старший лейтенант Орлов шли к выходу, сопровождаемые скрытными взглядами посетителей. Вдруг, уже на середине зала, старший лейтенант круто повернулся и, решительно чеканя шаг, вернулся к стойке бара. Аркадий, не двигаясь, затравленно смотрел на него. Старлей схватил бармена за волосы и без какого-либо выражения на строгом античном лице несколько раз приложил того физиономией к стойке. Потом повернулся и окончательно вышел.

Глава 12

КРОКОДИЛ ЗАМЕТАЕТ СЛЕДЫ

Аркадий, не замечая взглядов ни дальних посетителей за столиками, ни ближних пацанов у стойки, озабоченно смотрел вслед милиционеру. По подбородку текла кровь и капала на белую рубашку и дорогой, сегодня раз уже спасенный, а теперь безнадежно испорченный костюм. Бармен напряженно думал. Решившись, поискал глазами испуганную Мэри, указал на стойку, а сам, повернувшись, вышел в заднюю дверь.

В комнате подошел к телефону на столике, мгновение поколебался и набрал номер Качаури…

Старший лейтенант Орлов вышел из ресторана и мимо мудро пребывающего вне событий (все равно не касающихся его) негра Абдулки прошел к машине, где за рулем уже сидел Сапожков.

– Знаешь, я тут подумал.., кажется, я забыл, где живет Кобыла Анюта. С ума сойти! Когда мне было шестнадцать, нет, даже пятнадцать!.. Забыл. Слушай, сходи-ка в бар, возьми эту… Мэри. Раз она живет у Кобылы, пусть покажет.

– Постой! – схватил он за рукав дернувшегося к дверце Орлова. – Давай еще твоего порошочку дерябнем. Что-то мне поплохело.

Каждый высыпал себе на ноготь щепотку порошка, с шумом вдохнул. Потом еще щепотку на другой ноготь, втянул другой ноздрей. Пока они сидели в баре, изменилась погода. Жара давила еще сильнее, но стало сумрачно от туч – кажется, надвигался дождь.

Впереди вдруг вспыхнуло, словно закоротила дуга троллейбуса, набережная с шустро убегавшими пляжницами на мгновение озарилась золотом, где-то прокатился гром, крупными звездами зашлепал по лобовому стеклу и пыльному капоту быстрый резкий дождь, тотчас же, однако, прекратившийся. Низко застелившийся дым от азербайджанских мангалов залетел в окошко; пахнуло едко и приятно…

– Ну иди, – сказал капитан. И добавил:

– За что ты этого жмурика? Я приостановился, видел.

– Кого? – бесстрастно спросил старлей.

– Ладно, иди.

Орлов вновь вошел в ресторан, уже освещенный по случаю непогоды и оживленный загнанными начавшимся дождем людьми. Он спустился вниз, и вновь замолкли разговоры, дав свободно плыть мелодии. За стойкой Аркадия не было, вместо него завороженно следила за приближением милиционера давешняя девушка. Мэри, да. Старлей подошел к стойке, постоял мгновение, схватил тонкое запястье.

– Пойдешь со мной. Будешь дорогу показывать.

Она, не отрывая взгляда от прекрасного бледного лица, вышла из-за стойки и покорно пошла за ним.

Он на ходу вдруг сказал:

– Поставь стакан.

Только сейчас она заметила, что все еще держит в руке бокал. Она на ходу поставила его на пустой столик. Они вышли, сели в машину на заднее сиденье (капитан оглянулся, но ничего не сказал) и минут через двадцать были на месте.

Всю дорогу девушка не смела, да и не хотела высвободить руку, стиснутую ладонью старлея.

Улица Рыбная, где проживала Кобыла, тоже принадлежала старому городу. Здесь тесно лепились одно-двухэтажные дома, часто с маленьким двориком и проволочным каркасом сверху, увитым незрелым еще виноградом. Именно в такой дворик они и попали, когда девушка отперла ключом узкую дверь рядом с наглухо забитыми воротами. Свежепобеленный кирпично-каменный дом стоял на фундаменте, снизу сложенном из грубо скрепленных известкой валунов, выше поднималась кирпичная стена.

Дверь в дом была не заперта. Отведя марлевую занавеску, капитан вошел первым, следом старший лейтенант, забывший отпустить руку проводницы. Воздух в доме с затворенными окнами за белыми тюлевыми занавесками был горяч, как в печи. Капитан шумно чертыхнулся, споткнулся о порог. Оглянулся на старшего лейтенанта и посоветовал:

– Ты тут пока оглядись, а я хозяйку найду.

– Вот сюда, – сказала вдруг девушка и указала на неприметную дверь. – Меня здесь поселили.

За окнами уже чернела темнота, в которой то и дело вспыхивали молнии, теперь уже голубые, и катился, точно по ухабам, гуд грома. Глядя на прекрасное лицо милиционера, на глаза, бесстрастно устремленные на нее, девушка подумала: непонятно, как она вообще здесь оказалась? Зачем так вспыхивает этот великолепный голубой свет? Отчего так прекрасен этот молодой мужчина?

Они вошли в ее комнату; все было погружено в полумрак.

– Пустите, – тихо попросила девушка, и ему при-. шлось сделать усилие, чтобы понять ее просьбу. – Подождите меня здесь, – и она скрылась за перегородкой.

Он с бессознательной покорностью остался стоять посреди комнаты (автомат на спине, дубинка пристегнута к поясу, запасные рожки к автомату в подсумке).

За окном все шире сверкали молнии, будто стараясь поглубже заглянуть в комнату, все настойчивее катился гул, холодно и грозно плыло перед глазами, и тут из-за перегородки донеслось:

– Идите сюда…

Он бездумно повиновался, вошел за перегородку и увидел ее уже в постели; светлый, обтянутый простыней контур, который он в диком порыве обнажил, сорвав преграду…

Через несколько минут в комнату ввалился капитан Сапожков, огляделся в полумраке, что-то услышал, ухмыльнулся и вышел, тихо и тщательно прикрыв за собой дверь. Чуть позднее старший лейтенант Орлов курил, сидя на постели, в открытое окно вместе с накаленным за день, умытым сейчас воздухом веером влетали брызги, ровно шумел ливень, и ярко трепетали долго не исчезающие в глазах вспышки молний: да, все случилось так просто, и непонятно, почему она оказалась девственницей, заколдованной принцессой из ресторанного вертепа по имени "Альбатрос".

Старший лейтенант Орлов услышал рядом порывистый вздох, повернулся, увидел только светящийся в полумраке силуэт и наклонился.

– Я не понимаю, – с трудом выговорил он.

– Чего?.. Я только вчера приехала и встретила на вокзале Аркадия. Денег нет, какие деньги!.. Не знаю.

Приехала на море, дура… Аркадий уговорил.., сразу не выпустил, хотел, наверное, сам… Я сказала, что еще ни разу…

И вдруг странное чувство, о котором он раньше не подозревал, неудержимо, с каждым мгновением стало расти в нем.., к ней… Он наклонился, поцеловал ее в губы, она порывисто обняла его, и тут кто-то постучал в скрипнувшую дверь. Деликатно кашлянув, капитан Сапожков сказал:

– Старлей! Давай допросим Кобылу, а потом… это.., как хочешь.

Не зажигая света, он нашел автомат, пояс с экипировкой, все остальное… Привел себя в порядок, вышел, прикрыв за собой дверь.

В проеме другой комнаты горел свет, и пропитой гнусавый голос пьяно тянул:

– Ну что ты, Пашунчик, пристал? Говорю же тебе, что ничего давно не знаю, ничего не вижу. Ничего не слышу.

– Ну Упыря хоть знаешь?

– Упыря знаю. Мужчина хоть куда, плюгавый только, но мужчина хоть куда.

Старлей вошел в неряшливо убранную комнату, где за круглым столом, заставленным объедками, пустыми бутылками и другим мусором, сидели капитан Сапожков и крупная, грузная старуха, как с первого взгляда показалось лейтенанту. На самом деле было ей лет тридцать пять – сорок, не больше, но контраст и, главное, наплыв грязного естества, замутившего явление его внеземных – (О! Он так чувствовал!) ощущений, заставил вновь расцвести пятна румянца на его бледно-мраморных ланитах офицера.

Под ногами звякнули бутылки. Старлей взглянул вниз: ящик пива.

– Угощайтесь, молодые люди, – гнусаво запела хозяйка.

Пиво. Весь день пиво, подумалось лейтенанту, но жажда, вновь вспыхнувшая в нем, заставила наклониться и взять бутылку.

Капитан, уже успевший открыть свою бутылку, подтолкнул открывалку. Старший лейтенант с облегчением выпил полбутылки и стал слушать. Капитан Сапожков начал с того, на чем его прервали.

– Не морочь голову, Анюта. Раз я говорю, что ты живешь с Упырем, значит, точно знаю.

– Может, и живу, только ничего о нем не знаю. Он уже второй день не показывается.

– Значит, ты его не видела ни вчера, ни сегодня? – продолжал уточнять капитан.

– Не видела, не видела.

– А позавчера видела?

– Позавчера видела. Ночью пришел, а утром слинял.

– Значит, вчера ты его должна была видеть, раз он утром ушел.

– Пашунчик! Что ты заладил: видел не видел. Лучше давай выпей, вспомним былые денечки. Вроде и мы с тобой не чужие.

– Гражданка Анютина! – строго произнес капитан Сапожков. – Не забывайтесь. Вас допрашивает представитель правоохранительных органов. Мы тут не на посиделках.

– Тю-ю! – воскликнула Кобыла. – А я думала, вы в гости зашли и угощаетесь моим пивом.

– Если не хочешь отвечать на мои вопросы, придется проехать с нами в отделение милиции, где тебя сунут в общий обезьянник, и ты будешь сидеть минимум трое суток, пока не решат, что с тобой делать.

– Пашунчик! – запела она. – Да что я тебе такого сделала? Я же сказала, что ничего не знаю! За что же меня в обезьянник? Чего я там не видела?

– Гражданин капитан! – рявкнул Сапожков. – Какой я тебе Пашунчик!

– Молчу, все, все, молчу, – перепугалась хозяйка.

– Знаешь, что тут может произойти в ближайшее время? Не знаешь, – строго произнес капитан Сапожков. – А произойдет вот что. Мы со старшим лейтенантом произведем у тебя поверхностный осмотр, а так как ты баба неаккуратная, наверняка найдем у тебя пару пакетиков наркотика. Предположительно, кокаина. Ты ведь любишь нюхать кокаинчик, правда?

– Даты что, Пашунчи-к!

– Молчать! Гражданин капитан!

– Конечно, гражданин капитан, кто же еще? Но неужели ты так поступишь со старой знакомой, Пашунчик?

– Извини, Анюта, но дело прежде всего. Нам необходима полная информация об Упыре. Будешь говорить? Где Упырь?

– Откуда мне знать?

– Вопросы задаем мы! – вновь рявкнул капитан Сапожков. – Где Упырь?

– Не знаю, – наконец-то всерьез перепугалась Кобыла. – Правда, не знаю. Он пришел, ночью пришел, позавчера. Кого-то боялся. Сказал, что провернул большое дельце и теперь сможет зажить, как человек. Мол, и мне перепадет. Хотел переждать ночь и сразу слинять, пока Барон не спохватился.

– Значит, он Барона обокрал?

– Почему обокрал? Может, он и плюгавый мужчинка, но не совсем же дурак. Мне показалось, он что-то там за спиной Барона схимичил. Но воровать!.. – не такой же он дурак.

– Он один все провернул или ему кто помог?

Елена Анютина, сейчас особенно похожая на большую кобылу, обвела их взглядом и вздохнула.

– Нет, не один. Один бы он не решился. Это его Колян надоумил. Что-то связанное с тотализатором.

Это когда последний раз сам Колян участвовал в играх. Что там они сделали, не знаю. Правда, не знаю.

Знаю только, что Упырь должен был вчера утром удрать, а потом, через несколько дней, когда улягутся страсти, и Колян за ним.

– Надо проверить на вокзале, не поездом ли он слинял? – повернулся капитан к старлею. Или…

– А у Упыря машина была? Может, он на машине уехал? – повернулся капитан к женщине.

– Зачем? – удивилась та. – У него же катер какой!.. Целая малогабаритная квартира. Он же в свой катер был влюблен, как не знаю в кого. Он же на катере и спал, и дневал. У него там и душ был, и грядки, что-то выращивал. Даже сейф был где-то спрятан в трюме, он там и держал все свои деньги.

Капитан вновь повернулся к старлею.

– А это мысль. Надо поискать катер. Если что, объявим в розыск.

Он вновь повернулся к Кобыле.

– Ладно, одевайся. Поедем в отделение.

– Я же сказала, что ничего больше не знаю! – закричала Кобыла. – Ты не имеешь права арестовывать честную женщину! Слышишь, не имеешь права!

Вдруг лицо ее испуганно вытянулось, отчего и впрямь стало походить на лошадиную морду. Она смотрела поверх их голов в сторону двери. Но тут же догадка осветила ее лицо, и она радостно воскликнула:

– Геннадий Иванович! Объясните им, что я ничего не знаю. Я Упыря уже два дня не видела. Как и говорила, вчера утром уехал, и все. Объясните им.

Капитан Сапожков и старший лейтенант Орлов одновременно оглянулись. В дверях, еще не успев выпрямить шею, согнутую из-за низкой для него притолоки, стоял Крокодил. То бишь Геннадий Иванович, правая рука Барона, человек-тень, незаметный, бледный и опасный. И странно спокойное, даже чуть печальное лицо его было страшно похоже лошадиными чертами на испуганную Кобылью физиономию.

Он был в накинутом на плечи, насквозь промокшем длинном плаще, а из-под полы целил в работников милиции длиннющим глушителем, навернутым на ствол короткого автомата.

– Сидите, сидите, – спокойным глуховатым голосом посоветовал Крокодил офицерам. – Главное, автоматы на пол. И спокойно, спокойно.

Не переставая целиться точнехонько в обоих ментов, он как-то мягко обтекал их по кругу. Обошел стол и остановился рядом с Кобылой.

– Автоматы! Ну же!.. Медленно, медленно на пол.

Вот и прекрасно, – похвалил он их.

– Что они тут спрашивали? – мягко поинтересовался он у женщины.

– То же, что и вы вчера. Об Упыре.

– Вы что-нибудь рассказали?

– Они пригрозили найти у меня наркотики. Тогда мне точно была бы крышка.

– Вы что-нибудь рассказали? – повторил он без нажима, даже еще более мягко.

– Не больше, чем вам. Я же ничего не знаю.

– Ну ладно, это уже не имеет никакого значения.

Он повернулся к капитану Сапожкову и старшему лейтенанту Орлову.

– Вы как из ресторана "Альбатрос" уехали, так Аркадий нам сразу и позвонил. Видите, немного не успел. Ну ничего. Это уже не имеет никакого значения.

Он вдруг быстро протянул руку с автоматом в сторону, приставил дуло глушителя к виску Кобылы и нажал на спусковой крючок. Раздалось два тихих хлопка, и голова женщины взорвалась, забрызгав все позади себя кровью и мозгами. Ее отбросило вслед за выбитой плотью, и, рухнув на пол, она еще несколько секунд быстро-быстро подергивала ступнями.., и замерла.

Старший лейтенант Орлов завороженно наблюдал весь этот ужас, одновременно очень медленно нагибаясь за "Калашниковым".

– Не советую, – покачал головой Крокодил. – Насчет вас у меня не было никаких указаний. Вам, кстати, надлежит сейчас же явиться с докладом к полковнику Сидоренко Павлу Ивановичу. Он вас ждет. Так что успокойтесь.

Вдруг он удивленно повел лицом в сторону двери.

Старший лейтенант Орлов оглянулся. В дверях стояла Мэри и с ужасом смотрела на труп у стены. Она медленно подняла кисть ко рту и прикусила тыльную сторону ладони. Выражение лица у Крокодила впервые стало озабоченным. Но тут же прояснилось. Старший лейтенант дотянулся-таки до автомата на полу. От Крокодила этот его маневр не ускользнул.

– Не советую, – повторил он. – Насчет девушки я тоже не имею никаких указаний. Если она будет молчать, указаний и не последует. Думаю, она будет молчать, правда ведь?

Мэри медленно кивнула. Старлей все еще держал руку на автомате, лежащем на полу.

– Капитан! Успокойте вашего напарника. Все кончилось, я ухожу. А вам советую, – обратился он к старшему лейтенанту Орлову, – раз уж вы так неприкрыто дорожите своей знакомой, увозите ее отсюда и где-нибудь спрячьте до поры до времени. Мало ли какое завтра может последовать указание.

Говоря это, он уже плавно и мягко как бы перетек к двери. Мэри в ужасе отшатнулась, когда он приблизился к дверному проему.

– И последнее, – донесся от входа его равнодушный негромкий голос, – когда будете докладывать полковнику Сидоренко, передайте мои слова, что Кобылу скорее всего убил Упырь. Может быть, Семенов Владимир или Костомаров Вадим. Им уже все равно.

Хлопнула входная дверь, и все смолкло. Сквозь шелест почти прекратившегося дождя с улицы донесся шум отъезжающей машины. Мэри (кожа тыльной стороны ладони закушена зубами) скользила по стене на пол, словно бы ее не держали ноги. Капитан Сапожков и старший лейтенант Орлов обменялись взглядами. Потом старлей выпрямил затекшую спину и поднял наконец автомат. Капитан тоже взял в руки "Калашников". Липко, с мерным интервалом что-то срывалось и капало на пол. И кисло, удушливо пахло…

Глава 13

НЕПРИЯТНОСТИ ТОЛЬКО НАЧИНАЮТСЯ

Оптимизм капитана Сапожкова был стержнем, на котором держалась его добродушная уверенность в преходящести зла. А может, основой служила сама его хорошо слепленная фактура: дородность, красноликость и жизнелюбие. Именно он сориентировался первым, мгновенно нашел в буфете покойницы бутылку (хорошего) коньяка, открыл, налил в выставленный в буфете хрустальный бокал изрядную порцию и заставил выпить впавшую в транс девушку. Ему пришлось несколько раз мягко постучать, если не отеческой, то братской ладонью по ее застывшему личику, добиться проблеска разума в отрешенных до сего момента очах и разом вылить вино в раскрывшийся – возможно, для крика – рот.

Мэри едва не захлебнулась, но отдышалась с помощью похлопываний по спине, после чего капитан Сапожков приказал напарнику:

– Отведи-ка ее пока в комнату. Нам тут обговорить кое-чего надо.

Старший лейтенант Орлов медленно поднялся и, держа автомат на изготовку, пошел к Мэри.

– Эй, парень! – окликнул его капитан. – Опусти ствол.

И – что уже само по себе говорило о жизнестойкости натуры – пошутил:

– Ты же не расстреливать ее ведешь, правда?

Оба – и девушка, и старлей – одновременно обернулись и посмотрели на капитана. И до чего же похоже было выражения их лиц.., смысл которых, впрочем, не дошел до сознания капитана, просто махнувшего им рукой: идите, мол.

Когда старлей Орлов вернулся, капитан Сапожков уже приготовил большие, граммов по сто пятьдесят, бокалы и доверху наполнил коньяком.

– А ну-ка, старлей, жахнем. Нам это сейчас не повредит. Даже наоборот. Ты туда не смотри, – посоветовал он, – ты пей.

И первый выпил, как воду.

– Закусить нечем, да оно и ненужно. Все равно не опьянеем.

Он вытащил пачку сигарет и предложил Орлову:

– Кури.

Оба закурили. Выдыхая дым в потолок, капитан Сапожков рассуждал:

– Доложить о трупе все равно придется. Надо будет вызвать опергруппу. Девицу советую убрать (он быстро взглянул на встрепенувшегося старлея и поспешил поправиться), спрятать, я хотел сказать. Нечего ей в свидетелях светиться. Вишь, какое дело, Крокодил прямым текстом заявил, что начальство в курсе. Да, ну и дела. Первый раз не знаю, о чем докладывать.

– Вот что, – подумав, сказал он, – бери свою даму и езжай куда-нибудь пристрой ее. Хоть к себе. В ресторан ее теперь нельзя отправлять, мало ли?.. Ты же сейчас один живешь в этой.., малосемейке. Вот и придумай что-нибудь. Я пока вызываю опергруппу, здесь еще час буду, не меньше. Если начальство не пожелает прибыть, делать нечего, придется ехать к Сидоренко.

Он глубоко затянулся, выпустил дым из ноздрей, посмотрел на Орлова.

– Ты тем временем заедешь в Управление к капитану Середе и попросишь организовать запрос в Москву насчет этого Казанцева. Запомни: Казанцев Николай Иванович. Потом жди меня. Я подъеду, пойдем на ковер вместе. Говорить буду я, а ты молчи или поддакивай. Усек?

– Усек, – кивнул старший лейтенант Орлов. – Но что говорить будем?

– Как что! Приехали к подружке Упыря, а она уже готова. Пришил ее либо сам Упырь, либо Семенов с Костомаровым. Мало ли?

– А этому так и спустим?

– Ты это о ком? – не понял капитан Сапожков.

– О ком, о ком? О Крокодиле.

– Да ты что, парень! – едва не поперхнулся дымом капитан Сапожков. – Совсем ококаинился?! Ты это брось!

– Противно.

– Всем противно, а порядок нарушать нельзя.

Барон – это сила! Помнишь, пока он сюда не явился, сколько у нас тут швали расплодилось? А-а.., не помнишь. Ты в то время еще служил. А я вот помню. Вечером на улицу нельзя было выйти, пристукнуть могли за пачку сигарет.

– А сейчас?

– Что сейчас? – не понял капитан Сапожков.

– А сейчас не убивают? – кивнул старший лейтенант на извилисто раскинувшийся труп Кобылы.

– Сравнил. Она в жернова попала. Упырь облапошил хозяина, а эта могла разболтать. У Барона вся власть держится на авторитете. Если у кого мысль возникнет повторить еще какой трюк, а потом другой, третий, то все покатится под откос. Тогда одним-двумя трупами не отделаешься.

– Все равно противно.

– Ах ты, чистоплюй! – вконец рассердился капитан Сапожков. – Если ты такой принципиальный, езжай к Барону и выскажи ему все в глаза. Но сначала за свой счет закажи себе похороны. Да и девке твоей тоже. Ее-то зачем оставлять в живых? Не куролесь, парень, – добродушие быстро возвращалось к капитану. – Давай двигай, а то уже седьмой час. Можешь машину взять. Я, если что, пешком дотопаю, тут недалеко.

Старлей Орлов увез девушку. Капитан позвонил в Управление и доложил об обнаружении еще одного трупа.

– Они у тебя там сегодня, будто грибы после дождя появляются, – пошутил знакомый дежурный. – Жди, высылаем группу.

Капитан ждал. Было ему невесело, потому что опыт – сын ошибок трудных – безошибочно подсказывал ему: неприятности только начинаются. А капитан Сапожков, несмотря на внешнее добродушие и определенную (в иных глазах) глуповатость, был человеком хитрым и скорее сообразительным, чем наоборот; кругом витала опасность, странно сгущалась неопределенная тревога, и это очень и очень не нравилось опытному старшему инспектору.

Подумав, он позвонил подполковнику Мишину Владимиру Михайловичу. Тот взял трубку то ли в машине, то ли просто на улице. Фоном доносились звуки машин, голосов… Капитан Сапожков начал было докладывать, но подполковник Мишин его перебил:

– Я в курсе. Хорошо, что позвонили мне. Как закончите, явитесь с докладом в Управление. Ко мне.

Не к полковнику Сидоренко, а ко мне. Это, кстати, его распоряжение. И не позже чем через час. Как поняли?

– Понял. Буду через час.

– Жду.

И отключился, оставив после себя короткие гудки, целый ворох вопросов и новые опасения.

Глава 14

ГОРДИЕВ УЗЕЛ

Подполковник Мишин действительно ехал в машине. В тот момент, когда ему позвонил капитан Сапожков, его машина стояла на перекрестке, ожидая зеленого сигнала светофора, и он с удовольствием вдыхал вползающий через открытые окна, освеженный после нежданной грозы и еще не успевший в полной мере пропитаться выхлопным газом воздух. Он поднес трубку к уху, узнал голос капитана Сапожкова, помрачнел, потому что уже все знал из разговора с полковником Сидоренко несколько минут назад по этому же сотовому телефону. Ситуация премерзкая. Самое гнусное то, что ничего нельзя изменить. Изменить в русле того потока событий, который стронулся после глупейшей выходки Упыря и Коляна, то есть Кравчука Николая Николаевича, зарвавшегося подобно многим, кто внешнее материальное благополучие, обвалом украсившее их жизнь, принимает не как подарок судьбы, а как плату за свою внутреннюю исключительность.

"Умный человек, – думал подполковник Мишин, косвенно имея в виду себя, – умный человек знает, насколько зыбка опора под каждым, и если сегодня ты богат, завтра можешь быть беднее бедных, и если сегодня свободен, завтра можешь оказаться в местах не столь отдаленных, более того, по большому счету, сама жизнь висит на волоске, как бы ты не был уверен в обратном". И подумав об этом, подполковник Мишин помрачнел. Ненадолго. Для него пока все шло прекрасно. Он был здоров, силен, относительно богат.

Красивая жена и двое рыжих (значит, от него) близнецов дополняли систему его счастья. Он имел новенькую "Ауди", доставшуюся ему – смешно сказать! – по стоимости подержанного мотоцикла. А еще дача в заповеднике, которую он построил по собственному проекту, и яхта, купленная в Прибалтике, и любовница, которую – он узнал об этом на днях и совершенно неожиданно из пришедшего домой письма, едва не прочитанного супругой, – он, оказывается, делил эту девчонку со своим непосредственным начальником – с кем, с кем!.. – с пошляком, с ничтожеством… Подполковник Мишин на ходу достал сигарету, утопил кнопку электрозажигалки, дождался щелчка и прикурил.

Полковник Сидоренко – хитрый жук! – решил препоручить ему разговор с капитаном Сапожковым.

Не хочет портить себе нервы, да и светиться лишний раз кому охота. Вот и заставил его, заместителя. Что же сказать этому толстому мешку сала? Рассказать вскользь, беззаботно о каком-нибудь трагическом эпизоде из своего боевого прошлого? Чушь! Не поймет. Шутливо пожаловаться на нищенскую зарплату и на всеобщую зависимость.., от других источников финансирования? Притвориться человеком с широкими взглядами, стоящим выше национальной злобы, понимающим… Что понимающим? Что все они тут, в Управлении, находятся только потому, что Барон соглашается их терпеть? Что они и сутки не продержались бы, не будь Барон ими доволен? Что неизвестно, кто все же ими управляет: министры-финансисты или такие, как их любимый Качаури Отари Карлович?

Подполковник Мишин вообразил Барона, его мясистые пологие плечи, крепкое, облитое жиром тело, постоянные силовые заигрывания с ним, чемпионом города, который никогда не посмеет ответить в полную силу на его дружеские пинки и толчки… О! Как же иной раз хотелось! Но дети?.. Но семья?.. Но любовница, наконец, не говоря уже о яхте, машине, даче, ежемесячных, почти сталинских, толстых конвертах с зарплатой!.. Однажды, несколько лет назад, он сам лично задержал троих преступников, серьезно покалечив одного, успевшего полоснуть ножом… Вот наиболее яркое воспоминание о службе – единственное!

Раньше мечтал о героических буднях – собственных, собственных! – а получилось так глупо, так мелко, так.., сытно… Старший лейтенант Орлов, плакатный образец, отчетливый служака. И как-никак свой, честный товарищ. Аккуратен. Что еще? Ладит с сослуживцами. Характер твердый, нордический… И какой-то Крокодил, имеющий право требовать отстранения товарища…

Подполковник Мишин доехал до Управления.

Припарковался рядом с новеньким "Мерседесом" полковника Сидоренко (стоимостью с подержанный велосипед) и прошел мимо дежурного. У себя в предбаннике попросил Свету-секретаршу (сейчас с виртуозной скоростью печатавшую на компьютере очередную халтуру) не пускать старшего лейтенанта Орлова, ежели тот придет.

– Займи его чем-нибудь, Светочка.

Что вызвало на щечках Светочки непонятный румянец.

– Капитана Сапожкова сразу ко мне.

Прошло полчаса. Подполковник Мишин смотрел в открытое окно. Семь двадцать. Омытый дождем воздух розово светился. Свежо, озонно. Запыленная было листва деревьев глянцево зазеленела. Птицы. Воробьи чирикают, голуби гугукают. Райское торжество. Птички божьи не знают ни заботы ни труда… Внезапный щелчок внутреннего телефона, и Светин голосок тонко сообщил:

– Капитан Сапожков.

Подполковник Мишин наклонился к микрофону:

– Пусть войдет.

До чего все-таки похож на Сидоренко. Одна порода. Запорожцы пишут письмо турецкому султану. Доволен жизнью, работой, семьей. Впрочем, как и все они.

– Орлов здесь? – прежде всего спросил подполковник.

– Да. Позвать?

– Нет. Как раз этого делать не надо.

Подполковник Мишин еще раз посмотрел в окно.

На подоконнике близко сидел голубь и, словно не веря каждому глазу в отдельности, смотрел обоими поочередно.

– Докладывай, капитан.

Подполковник Мишин встал, движением руки остановил немедленный подъем капитана и, слушая сообщение, мягко прохаживался по кабинету.

Выслушал. Остановился напротив капитана, думая не столько о новом трупе неизвестной ему гражданки, сколько о том, как мучительно трудно передать то, о чем говорить вслух никак нельзя. Как сказать? Пиши рапорт об увольнении? Почему? Потому что логика сумасшедшего убийцы диктует политику управления кадрами?

– Значит, вы обнаружили труп гражданки… Анютиной?

– Так точно, товарищ подполковник. Анютина Елена Григорьевна.

– Да, да. Я в курсе. И вы считаете, что убил ее Упырь, то есть Сухоруков Игорь Степанович? Или же Семенов Владимир Николаевич с Костомаровым Вадимом Сергеевичем?

Капитан Сапожков вздернул вместе с усами голову.

Пристально посмотрел на подполковника. Тот отвернулся, дав капитану возможность собраться с мыслями, подошел к окну, вспугнул все еще не верящего глазам своим сизаря. Достал сигареты.

– Будете курить, капитан? А я закурю.

Капитан сглотнул. Мысль лихорадочно работала.

Почему-то подумалось о старшем лейтенанте Орлове, которого не пустили в кабинет… Что такое?.. И тут вдруг ясно соткалась из воздуха лошадиная физиономия Крокодила… Может, это?

– Да, я так считаю. Убили они… Да, конечно. Скорее всего Семенов вместе с Костомаровым. Потом их настиг Упырь у себя дома, отомстил и скрылся на своем катере.

– Его катер сегодня утром взорвался в море.

– Ну вот, – нерешительно произнес капитан Сапожков. – Семенов и Костомаров убили Анютину, заминировали катер и сами тоже погибли. От руки Упыря. А тот потом отплыл на своем катере и подорвался, – уже увереннее заявил капитан.

Он вспотел, говоря всю эту чушь. Сильно захотелось курить. Подполковник Мишин продолжал смотреть в окно. Потом отошел от него и снова сел в кресло. Потушил окурок. Посмотрел на капитана. Тот мигнул.

– Вот и хорошо, – твердо резюмировал Мишин. – Вот и разобрались. Вы напишете рапорт на имя полковника Сидоренко, и дело, считай, закрыто. С этим все, капитан.

И вновь замолчал. Вообще, все было так непохоже на обычно решительного подполковника. Его ступенчатая речь, какие-то глупые заминки… Вновь всплыла морда Крокодила. Все мы одним миром мазаны… Только что, думал капитан, у меня в гараже стояла "Волга", а "Ауди" и "Мерседес" – под окнами Управления.

– Капитан! Иногда лучше сразу разрубить узел…

Помните из истории?.. Был в древней Азии мелкий царь. Некий Гордий. Он связал такой узел, который никто не мог развязать. Тогда Александр Македонский взял и разрубил его. Не помните? "Гордиев узел", так и называется. Так о чем это я?.. Да, вы заметили, что я приказал пустить только вас, а старшего лейтенанта Орлова оставил в приемной? Вы же знаете, как я к нему отношусь… В общем так, случайно, повторяю, случайно возник узел. И его следует разрубить, потому что развязать его невозможно. Ведь никто из нас не хочет хоронить товарища? Лучше, если он напишет рапорт, мы подпишем. По собственному желанию. Прямо сегодня.

В этот миг в уже начавшем лиловеть воздухе вновь сгустилась перед капитаном Сапожковым морда Крокодила, сухая равнодушная усмешка.

Черт побери!

– Понимаете, капитан?! Это патология, но мы ничего не можем сделать, сами понимаете, правая рука… его никто не сдаст.

"Быстро как темнеет", – подумал капитан Сапожков. Он все-таки закурил, выдохнул дым и помахал " перед собой растопыренной ладонью. Вздохнул.

– Вот и хорошо, капитан. И лучше бы ему завтра же уехать. Характеристики, направление, все что угодно, мы ему можем выслать потом. Надо сберечь товарища. Ну все, можете быть свободным.

Дождался, пока капитан выйдет. Не зажигая света, прошел сквозь сгущающийся сумеречный воздух. На улице еще кажется светло. Сильно ударил кулаком по левой ладони. Громкий хлопок! – невольно оглянулся на дверь. Мерзкая, подлая жизнь!

Подполковник Мишин вздохнул, посмотрел на часы, вспомнил, что полковник Сидоренко отпустил его, увидел, что еще не поздно и можно заехать на часок развлечься, но потом решил отправиться домой. Устал, вымотался за день.

Глава 15

НИНА ЗНАКОМИТСЯ

Солнце медленно тонуло, поджигая низкие облака, слоями нависающие над горизонтом; снизу они рдели черно-багровым огнем, потом шла темно-синяя полоска, еще рубиновый слой, а выше, рассеиваясь, как и положено по небесным правилам, плавно высветлялись до обычных снежных тонов, лишь тронутых по контуру нежнейшей розовой и лазурной каймой. Поверхность моря была потревожена раскаленной рдеющей полосой, тянувшейся прямо к берегу, а с боков все быстро остывало, и чем далее, тем гуще синела вода, лежащая спокойно и плоско, а над ней зло и жалостно надрывались чайки, чуя близкую непогоду.

На всякий случай Николай решил перебраться под ближний навес. Людей на пляже почти не было, так – одинокие пары и редкие компании, беспокойно крутящие головами туда-сюда и, наконец, еще нехотя, но все быстрее собирающиеся уходить.

Николай же был сыт, слегка пьян, чувствовал себя великолепно, а надвигающийся катаклизм ожидал с тайным восторгом. Вообще, с того самого мгновения, как он узнал, что прочно сидит на крючке, который ловко (что там ловко! мастерски!) дали ему заглотнуть, с этого момента его пребывание здесь окончательно обрело смысл, и привычное чувство холодной ярости вновь веселило сердце; допинг опасности, без которого жизнь давно уже казалась пресной, ярил кровь.

Он приоткрыл глаза: как все изменилось за эти несколько минут! Только что пребывавшие на горизонте черно-сизые тучи вдруг раздавили небо. Душно, жарко, но поднимающийся ветерок уже несет предчувствие мокрого Озноба. Он встал с лежака. Стало совсем темно. Оглянулся: в шумной гробовой черноте заповедного леса то и дело, еще беззвучно, разверзались волшебные зеленые бездны. Потом вдруг раскатилось, раскололось в небесных высотах и тяжко-каменно, вместе с первыми крупными каплями, прокатилось… Радостное и тревожное чувство!.. Как же хорошо жить! Николай вышел из-под навеса, запрокинул голову; холодные тяжкие капли стали бить по щекам, векам, лбу. Сорвавшись с места, он кинулся бежать к воде, мягко споткнулся о вмиг посеревшую воду, справился, сделал еще несколько шагов, рухнул в невозможно теплую, чудно парную воду и, уже растворяясь во всем окружающем нечеловеческом буйстве, поплыл, поплыл, не оглядываясь.

Потом ливень зашумел так, низверглось столько воды, что, казалось, удивительным, как еще можно дышать. Где-то очень близко с дробным шипением вонзались в море молнии, громыхали оглушительно, он нырнул – первобытные раскаты ничуть не казались тише. Было необыкновенно, восхитительно!..

Он, вырвавшись до пояса из воды, хохотал, кричал, но не слышал собственного голоса.

Как хорошо!

Но все слишком быстро кончилось. Стена воды поредела, вернулась в лоно моря; будто подгоняемые невидимыми пастухами, стадо тучных туч дробно пробежало, громыхая невидимыми копытами уже над городом, и вмиг посветлело, стало вновь жарко. Песок парил, сильно пахло водорослями и той свежестью, что связана только с морем. А ближе к горизонту, но еще высоко, ослепительно белели ярко освещенные уже невидимым солнцем великолепно круглящиеся облака.

Николай взял сухой лежак и, преодолев редкую стену капели с пластиковой гофрированной крыши, отнес его и вещи ближе к воде. В пакете еще гремело.

Он заглянул внутрь и выбрал банку джина с тоником.

Выпил, глядя на вмиг посиневшее море и на тоскующих, но тоже умытых чаек, сейчас толпами – взад-вперед – снующих по кромке твердого песка у воды.

Вынул сигарету, закурил. Ощущение рая, которого он не знал, но все же надеялся постичь в отпуске, вдруг овладело им.

Что может быть лучше для бедного человека, чем такое вот времяпрепровождение!

Откинувшись на лежак, он закрыл глаза, продолжая, однако, курить. Ленивый шорох отползающих волн, мягкое тепло отовсюду… Вспомнился вдруг тягуче-вкрадчивый голос Качаури…

– ., собственно, чему вы удивляетесь? Я человек деловой и привык во главу угла ставить собственные интересы. Как и любой. Разве для вас это не характерно? Что мы вообще имеем? Нет, вы уж выслушайте меня. Вы приехали вчера. Ну, немножко взвинтили моих ребят. Я же не требую, чтобы они думали. Думаю здесь я, а они должны выполнять мои указания. Ну, обмишурились, приняли вас за другого, проявили излишнюю активность. Так ведь и вы не остались в долгу. Я же оценил ваши действия, вы мне понравились, я предложил вам непыльную работу. Но знать-то я вас не знаю. Мало ли, что вы боец СОБРа из Москвы.

Знаем мы вашего брата: сегодня вы криминалитет громите, а завтра мочите кого-нибудь по наводке того же криминалитета. Не обижайтесь, разве так не бывает?

– Нет! – злобно сказал Николай.

– Нет? – насмешливо переспросил Качаури. – Ну нет, так нет. А перестраховаться я должен. Мне эти протоколы даром не нужны. Когда вы меня покидать будете, можете их забрать, вставить дома в рамочку и застеклить. Но пока вы здесь, мне нужны гарантии.

Признайтесь, это справедливо.

– Нет.

– Вот и отлично. Надеюсь, наше знакомство оставило приятное впечатление не только у меня, но и у вас тоже?

Качаури откинулся в кресле, с усмешкой оглянулся на Крокодила, потом посмотрел на дочь и вновь подвернулся к Николаю.

– Не возражаете, если вашим обустройством займется моя дочь?

Против этого Николай возражений не имел, конечно. А Качаури уже поднимался.

– Нина, будь добра, золотце!

И уже протягивал Николаю руку.., которую тот, поколебавшись на мгновение, на этот раз пожал. За что и был награжден быстрой насмешливой улыбкой в уголках усатого рта Барона.

Нина подошла к двери и, приостановившись, оглянулась через плечо. Николай пошел за ней.

Вышли в коридор и по кремовой дорожке дошли до лифта. По дороге, неожиданно для Николая, она взяла его под руку. И вдруг удивилась:

– Что это там у тебя?

– Где? Ничего.

Она на ходу пощупала его руку. Покачала головой:

– Надо же! Какой ты сильный!

Они подошли к нише лифта. Нина нажала выпуклость сбоку. Каменная плита уползла в сторону, открыв кабину с диванчиком. Девушка увлекла Николая за собой. На пульте нажала цифру "три", стеклянные дверцы сошлись и почти сразу рухнули в солнце.

Вновь ощущение, что висишь над бездной – бездной моря, скал, леса, – возникло.., но тут кабина, так и не погрузившись в стену, остановилась. Дверцы разошлись в коридор, они вышли.

Здесь была зеленая ковровая дорожка, а стены оказались выложены полированными малахитовыми плитами, что, конечно (учитывая современное истощение уральских залежей), не совсем соответствовало действительности: наверное, пластик.

Они шли рядом. Нина держала его под руку. Она едва доставала Николаю до плеча. Девушка была ослепительно красива. И это очень злило почему-то. Возле очередной двери, как и все здесь пронумерованной (цифра "семь"), она остановилась, вынула из невидимого кармана ключ и сунула в замочную скважину.

Дверь тут же открылась, и Нина, еще не входя, уже протягивала Николаю ключ.

– Возьми, это твой номер.

Он думал, она не зайдет, но Нина вошла первой.

Планировка была такой же, как и в номере ее отца.

Большой холл, ярко освещенный солнцем, балкон, двери в соседние комнаты. Пол покрыт бледно-голубым паласом. Очень пушистым.

– Идем, я все тебе покажу, – сказала она, вновь потянув Николая за собой.

Они вышли в соседнюю комнату, оказавшуюся спальней. Широкая двуспальная кровать (весьма предусмотрительно!), журнальный столик, два кресла, шкаф. Еще одна дверь, в ванную комнату. Большая, овальная, почти круглая ванна, шкаф с банно-прачечными принадлежностями: несколько разномерных махровых халатов, пузырьки с шампунем и еще с чем-то…

– Идем дальше, – сказала Нина.

Они вернулись в холл. Нина махнула в сторону неприметной, окрашенной под цвет стены, двери:

– Туалет. Через него тоже можно в ванную пройти.

Подошла к большому холодильнику, открыла.

– Это чтобы не умереть от жажды.

Холодильник был битком набит банками, бутылками, бутылочками. Отдельно пиво, вода, отдельно крепкие напитки. Нина взяла банку с пепси.

– Будешь?

– Я лучше пива, – сказал Николай.

– Бутылочку или баночку? А впрочем, сам смотри.

Теперь это твое.

Николай взял бутылку пива, Нина указала на столик рядом. Там лежала открывалка. Николай ухмыльнулся и большим пальцем сковырнул пробку. Очень эффектно. Нина подняла брови.

– Ого! – сказала она. – Ты действительно сильный.

Они сели в кресла у столика. Голубая искусственная кожа. Очень удобно, мягко. Пили каждый свое и поглядывали друг на друга.

– Дай сигарету, – неожиданно попросила она.

Николай вытащил пачку.

– У меня только "Кэмел".

– Ничего, сойдет.

Он дал ей прикурить и закурил сам. Вновь молчали, курили. Она несколько раз поднимала на него глаза.

Не произносила ни слова. Николай тоже. У нее задралась юбочка, когда она положила ногу на ногу. Маленькая ступня с красными ногтями пальцев выглянула между красными ремнями лакированных сандалий.

В мочках маленьких ушей – золотые капельки сережек.

– Надо показать тебе, где ресторан, – неожиданно сказала она. – Завтрак в девять часов, обед в два, ужин в семь тридцать. Но если проголодаешься, можно зайти в любое время. Или позвони по телефону – принесут.

– Сколько за это сдерут?

– Ты почти гость, все бесплатно. Все, кто у нас поселяется, обслуживаются бесплатно.

– У вас сервис, – сказал Николай.

– Для гостей – да.

– А я гость?

– Ты? – она окинула его взглядом с ног до головы. – А ты сомневаешься?

– Нет, но…

Она перебила, словно рассуждая:

– Надо бы показать, где бассейн, сауна, гимнастический зал… Но, я думаю, надо же чем-то и завтра заняться? Как ты?

Он был не против. – – Ну что, пошли? – спросила она.

Нина поднялась и направилась к двери. Николай догнал ее и, взяв за руку, повернул к себе; ее лицо запрокинулось, она посмотрела ему в глаза. Не вырывалась. Он поцеловал ее страстно, чуть ли не с ненавистью. Она дрожала всем телом.

Наконец они оторвались друг от друга.

– Ты будто наказывал, – неожиданно сказала она, пытаясь высвободиться. Он отпустил ее, но она, вдруг закинув руку ему за шею и с каким-то вздохом облегчения, сама прильнула к его губам. Целовались долго, пока неожиданная мысль не пришла ему в голову: слишком все совершилось быстро и хорошо. Может быть?..

– Что с тобой? – тихо спросила она.

– Ничего, прошло.

Она взяла его под руку.

– Пойдем.

Они вышли. Дверь сама захлопнулась, но ключ (или то, что здесь называлось ключом) был у него в кармане. На этот раз пошли не к лифтам, а в другую сторону. Здесь, в коридоре, его порыв стал казаться глупым: этакая расплата за собственное томление. Однако сейчас он шел свободнее; поразительная красота спутницы действовала уже не так убийственно.

Ему показалось – так было и на самом деле – светильники над головами вспыхивали ярче, заметно снижая накал после того, как проходили люди. Эффекты.

А скорее всего, просто экономия электричества. Подошли к большой двери, которая тяжело распахнулась передними. Огромный холл, сверху опоясанный галереей, где они и оказались, бледно-розовые диски ламп на потолке; в полупрозрачных сегментах стен – слегка искаженная панорама окрестностей: море, паруса, поросшие лесом прибрежные скалы, – и все чередуется витражными картинами, где центральное место занимает гигантское лицо Качаури, напротив – Нина, а вокруг множество мелких хищных зверей, носороги, римские воины в блестящих юбочках. – Они ступили на оранжевую дорожку, которая немедленно, но очень плавно дернулась под ногами; их понесло вперед. Надо же! Словно лента эскалатора в московском метро, но горизонтально направленная.

Впереди, метрах в десяти, раскрылись лепестки люка, куда лента, трансформировавшись в пологий эскалатор, не стала их опускать.

Серебристая лестница. Голубая анфилада. Какие-то коридоры. Николаю показалось, что они спустились уже не на один этаж, он посмотрел на Нину; она, задумавшись, не ответила на его взгляд. Вдруг лента горизонтально выпрямилась и плавно остановилась перед новой большой дверью. Они прошли через медленно открывшийся дверной проем и попали в еще один большой зал с беспорядочно расставленными столами, напоминавший ресторан.

– Наш главный ресторан, – сказала Нина. – Мы здесь едим, когда приезжают гости. – Она заглянула ему в глаза, отвернулась. – Завтра прибывают наши основные клиенты. Послезавтра начинается программа развлечений. Еще через день все разъедутся.

– Так быстро! – удивился Николай. – Каким же образом все это ваше великолепие окупается?

– О-о-о! – равнодушно и насмешливо воскликнула она. – Еще как окупается. Но об этом после, я думаю, тебе не мешает поесть. Как ты?

Он почувствовал голод. Ухмыльнулся.

– Мой принцип – никогда не отказываться от кормежки. Тем более твой папа обещался мне прилично заплатить.

– Еда бесплатно, – сказала Нина.

– Для всех?

– Да, для всех.

– Ничего не понимаю! Как же тогда все окупается?

Чем?

Нина не ответила. К ним шустро катился по сверкающему паркету толстый, веселый, похожий на конферансье мужик. Во фраке и с белой бабочкой.

– Нина Отариевна!..

– Миша! Накорми гостя. Да и мне дай чего-нибудь перекусить. В каком-нибудь люксовом зале.

– А где же еще?! – искренне удивился Миша, которому вполне можно было дать и сорок, и пятьдесят, и более лет.

Он шустро покатился перед ними, каким-то необъяснимым образом, несмотря на скорость передвижения, даже не опережая их. Николай подумал о высоком профессионализме. Впрочем, где же и быть профессионализму, как не в местах, где сам воздух пахнет долларами. А здесь этот запах источали и стены.

Зал, куда их привели, был не очень большой, почти круглый, метров двадцать в поперечнике, с единственным столом точно посередине, под огромной хрустальной люстрой, при их приближении немного опустившейся вниз и медленно начавшей заливать воздух жемчужно-розовым светом, который усиливался каким-то перламутрово-блестящим цветом стен. У Николая уже начинало рябить в глазах. С непривычки хотелось просто плюнуть на пол. Он ухмыльнулся и сел на предложенный мягкий стул с высокой средневекового образца спинкой.

Тут все разом заструилось вокруг вместе с негромкой музыкой, перед ним возникли разные блюда и блюдечки, бокалы и рюмки, приземлился румяный поросеночек с петрушкой во рту и жареной картошкой по бокам, вплыл небольшой осетр, что-то заливное, салаты, овощи-фрукты… Николай решительно опередил чью-то услужливую руку в белой перчатке, сам схватил графин с прозрачной жидкостью, оказавшейся, как он и надеялся, водкой, щедро плеснул в рюмку побольше, выпил залпом и посмотрел на Нину.

Она улыбалась.

– Ты поешь, – все еще усмехаясь, сказала девушка.

Николай принялся есть. Как и всегда, аппетит у него был превосходный, и все остальное функционировало прекрасно. Он еще пару раз отвлекался, дабы налить себе водки, на мгновение опережая услужливую перчатку. Наконец насытился.

– Хорошо! – сказал он и откинулся на высокую, не очень удобную спинку стула.

– Да, восхитительно! – согласилась Нина, ни к чему не притронувшаяся, кроме салата.

– Что восхитительно? – не понял Николай.

– Смотреть, как ты ешь, – улыбнулась она. – Словно стихия.

– А я и есть стихия, – скромно подтвердил он.

– Начинаю подозревать.

Тут – согласно сценарию ужинов, наверное – свет чуть померк, стал более розоватым, официанты исчезли вместе с недоеденным, возник дымящийся кофейник, чашки кофе, сигареты "Кэмел" перед ним и какие-то длинные коричневые – перед Ниной. Здесь же находилась и бутылка коньяка, который Николай (почему бы и нет?) подлил в кофе себе и – Нина опустила ресницы в знак согласия – ей тоже. Закурили каждый свое.

– Ты много пьешь, – вдруг, как и отец недавно, заметила Нина.

– Это плохо?

– Не знаю.

– Я пью, – с чувством сказал Николай, – потому что жизнь моя еще не обрела высокую цель, которой можно было бы посвятить всего себя, которая захватила бы все мои мысли и чувства!

– Браво! Браво! – Она слабо захлопала в ладоши. – Расскажи-ка лучше о себе.

– Не думаю, что это доставит мне удовольствие.

Даже ради такой кошечки, как ты.

– Знаешь на кого ты похож? – медленно спросила она, высунув кончик языка и тронув контур верхней губы.

– На кого?

– На большого и очень опасного зверя.

– А-а! – кивнул он. – Я злой и страшный серый волк…

– Нет, правда. Я видела, как ты расправился с ребятами.., получил от этого удовольствие… Да?

– Тебе понравилось?

– Может быть. Смотреть, как дерутся звери!.. – она затуманенно смотрела куда-то в прошлое. Передернула плечиком. – Ужас! И одновременно оторваться нельзя.

– Где же ты видела, как дерутся звери? – что-то заставило Николая насторожиться.

– Где? – Она посмотрела на него, рассмеялась. – Не все ли равно?

– Налей-ка мне коньяка, – попросила она.

Николай налил ей граммов тридцать. Она медленно выпила. Затянулась сигаретой. Выдохнула дым через ноздри.

– А ты когда-нибудь видел бой хищных зверей?

– Тебя так это развлекает?

– И все-таки.

– Да, – ответил Николай и заволновался, хотя воспоминание давно уже потускнело и не ранило, как прежде. – Я.., я однажды попал в переплет. Причем ты знаешь.., только без аналогий.

– Хорошо. Говори!

Глаза у нее были внимательные, блестящие.

– В общем, тогда я сразу после Чечни демобилизовался, стал работать в милиции, и меня внедрили к одному местному мафиози.

– Что, что? – наклонилась она над столом.

– В общем, мы с ним не сработались… Нет, он меня не раскрыл, меня просто мое начальство сдало. Ау этого сумасшедшего пахана был один бзик, так, хобби. Купил старый крематорий, переоборудовал в лабиринт-ловушку и стал запускать народ. С кем не уживется – туда. Ну и меня тоже. Вот и все.

Она смотрела на него молча. Губы ее шевельнулись, раскрылись, вновь сомкнулись. Что было в ее глазах?

Изумление? Восхищение? Страх?

– Почему ты молчишь? – спросил Николай.

– Так.., там тоже были дикие звери?

– Почему тоже?

– Ну.., мы говорили, ты сразу вспомнил о чем-то…

Он невольно усмехнулся; усмешка получилась горькая.

– Там на меня натравили львицу. Представляешь?

Выпустили голого, в чем мать родила, без оружия, вообще… И львицу.

Долгое молчание, и вдруг:

– Ты ее убил?

– Странно, почему ты об этом спросила? Вместо того, чтобы поинтересоваться, как удалось спастись?

– Убил.. – вдруг произнесла девушка совсем тихо, видимо, думая о чем-то другом. Ее руки с дотлевающей сигаретой медленно опустились, попали в пепельницу, смяли коричневый цилиндрик.

– Налей мне еще коньяку, – попросила она.

Выпила и вынула сигарету. Николай щелкнул зажигалкой. Она снова выдохнула дым из ноздрей.

– Как тебе это удалось?

– Ну, мне удалось прыгнуть ей на спину, и я коленями раздавил ей ребра.

– Раздавил…

– Ну да. Осколки костей и проткнули ей все.., легкие, сердце.., не так все было и трудно. Быстро.

– Должно быть, это жутко.., один на один, – содрогнувшись, проговорила она почти шепотом. И умолкла, задумавшись. Николай старался не смотреть на нее.

По периметру зала, погруженного в интимный полумрак, скользили бесплотные тени обслуги, заведенные ритмом незнакомого ему ритуала.

– Мне надо с тобой серьезно поговорить, – сказала Нина.

– Говори.

– Не сейчас. Позже. Я не знала…

Она вновь задумалась.

– Нет, ничего. Мне кажется, не так все и страшно.., даже более того… Может быть…

– Тю-тю-тю-тю! – насмешливо сказал он. – О чем ты, крошка? Страшно? Кто посмел вызвать у тебя страх?

Мы их!..

Он налил себе коньяка, выпил. Нина, словно очнувшись, внимательно разглядывала его. Он закурил.

Она не откликнулась на его тон, смотрела серьезно, оценивающе. Пришла к какому-то выводу.

– Время еще есть. Надо все продумать, чтобы не допустить ошибки.

Николай ничего не понял. Пожал плечами. Надо будет, расскажет.

Нина курила, не сводя с него глаз, словно продолжая оценивать его. Вообще, конец трапезы был как-то скомкан. Не то просто пошел по иному руслу; Николай не понимал. Чушь все!

– Я должна идти. Ты пока осмотрись. На пляже все тоже бесплатно. Насчет твоих служебных обязанностей.., нет у тебя никаких обязанностей. Об этом мы еще поговорим. С отцом не надо, только со мной, – сказала она деловито.

Они поднялись. Николай стоял, покачиваясь с пятки на носок, глыбой нависая над девушкой. Благодушие. Всеобщий кайф. Нина улыбалась:

– У тебя вид сытого зверя.

Николай снова закурил и тоже ухмыльнулся.

– Какого?

– Еще не определила…

– Медведя?

– Сейчас ты похож на кота.

– Хорошо, что не на болонку.

– Было бы неплохо, наверное.

– Для кого? – поинтересовался он, и оба рассмеялись.

– Пошли, – сказала она.

Николай выпустил струю дыма в потолок. Так и стоял бы. Или сидел. Или лежал. Подумав, широким махом руки захватил со стола початую бутылку коньяка. Подумать только! Такой коньяк он не пил несколько лет, а тут его море разливанное. Нина взглянула на бутылку, но ничего не сказала. Повернулась и пошла к двери. Николай за ней.

Вышли в холл вестибюля.

– Тебе туда, – махнула Нина рукой. – Лифт, третий этаж, седьмой номер.

– О'кей.

Она повернулась и исчезла за какой-то дверью. Куда идти? К себе в седьмой номер? Почему бы и нет?

Можно захватить что-нибудь из холодильника полегче, и на пляж. Николай подошел к лифту и нажал уже известный бугорок. Плита отошла, он зашел, посмотрел на пульт с рядом вертикальных кнопок, нашел цифру "три", нажал. Лифт немедленно взвился к солнцу.

Его лучи ослепили, но в следующий миг Николай уже открыл дверь в казавшийся сейчас полутемным коридор.

Открыть ее не составило труда. Он сунул стержень ключа в замочную скважину, и дверь, щелкнув, открылась. Не потребовалось даже поворачивать ключ.

Так, плавки на нем. Он их не снимал со вчерашнего вечера, когда его так долбанул покойник. Он ухмыльнулся. Затянулся было, но сигарета неожиданно стала окурком. Ладно. Пошел к холодильнику, открыл. Подумал и вытащил из хладного нутра несколько банок пива и две-три джина с тоником. Захватил еще какие-то орешки в пакетиках. На холодильнике лежали новые полиэтиленовые пакеты. Все здесь продуманно. Сунул банки и закусь в пакет. Бутылку коньяка тоже взял.

Огляделся. Делать здесь больше нечего. Да и эта девчонка советовала идти на пляж. Он вышел.

В лифте нажал самую нижнюю кнопку. Кабина стала падать. Сразу темно, только тускло рдеет сверху светильник и прыгают огоньки индикатора этажей.

Ему показалось, что для двух этажей лифт шел слишком долго. Наконец остановился. Дверь распахнулась.

Он вышел.

Вышел и уперся грудью в ствол "Калашникова".

– Ваш пропуск! – сухо сказал мужик в камуфляже.

Николай недоуменно огляделся. Узкий серый бетонный коридор. С одной стороны, метрах в десяти, железная дверь, с другой – коридор делал поворот.

Тоже метрах в десяти. Из-за угла появился еще один автоматчик.

– Пропуск! – потребовал первый охранник.

– Мужики, вы чего? – весело спросил Николай. – С какого фронта сбежали?

Вместо ответа громко лязгнул передернутый затвор. Судя по всему, здесь не любили шутить.

– Какой пропуск?! Я на пляж иду, а вы – пропуск!

Часовой присмотрелся. Может, почувствовал пары выпитого Николаем за день спиртного. Охранник чуть расслабился.

– Вы нажали не ту кнопку. Вам нужен первый этаж.

– Ну да!

– А это нижний подвальный. Сюда без спецпропуска прохода нет.

– А что здесь такое? – миролюбиво спросил Николай.

– В лифт! – решительно приказал охранник.

Второй тоже громко передернул затвор.

– Я вижу, вы ребята серьезные, – заметил Николай. – Ухожу, ухожу…

Он вошел в лифт. Физически ощущая нацеленный в область груди ствол, неторопливо оглядел панель управления в лифте. Действительно: цифры от восьми до нуля сверху, и еще две кнопки внизу. Очень интересно. Нулевой, это скорее всего тоже подвальный этаж.

– Мне на пляж…

– Цифра "один", – сказал суровый охранник.

Николай ухмыльнулся и нажал единицу. Кабина закрылась, лифт рванулся вверх. Еще раз ухмыльнувшись, Николай подумал, что его пребывание здесь становится все более интересным.

Глава 16

AX ТЫ, МЕРЗАВОЧКА

И тут, разом стряхнув недавнее прошлое, он вновь нашел себя на лежаке. Уже стемнело. Только что солнце поджигало море и низкие облака над собой, только что светло-вишневый раскаленный диск светила остужался в воде – и вдруг темень. Хорошо на юге! Как непохоже на нормальную жизнь. Здесь жизнь без полутонов, здесь яркий день и черная ночь без сумерек, и звезды крупнее, и луна туманно-золотистым столбом падает в зеркальную млечность моря с чисто айвазовским вызовом.

Приподнявшись, он вновь пошарил в пакете. Бутылка.., коньяк. На донышке еще сильно булькает.

Нет, не хочется. Поискал среди банок, легко читая при свете месяца. Еще один джин с тоником, остальное пиво. Вскрыл банку джина, выпил. Нашарил пачку сигарет, зажигалку, закурил. Откинувшись на лежаке, приготовился раствориться в этой мультипликационной ночи… Что-то горячее, обволакивающее рядом… и шепот:

– Красавчик! А мне сигаретку?

Что за черт! Он открыл глаза: рядом, всем телом прильнув к нему, лежала девушка. От неожиданности-" едва не смахнул ее с лежака.

– Ты кто такая, красавица?

– Не узнаешь? – послышался легкий смешок. – А я думала, ты меня навеки запомнил.

– Нет, крошка, не узнаю. Ну да ладно, какая разница! Возьми вот сигарету.

Он снизу поднес огонек зажигалки, загадочно выхватив черты ее лица из светлого мрака. Что-то действительно знакомое.., полные смеющиеся губки, тонкий носик… Ах ты!..

– Ах ты, мерзавочка! – покачал он головой. – Ах ты, кошка!..

– Узнал, – звонко рассмеялась Лена.

Да, это была вчерашняя бандитка, так ловко отвлекшая его внимание перед бутылочным ударом Вадима.

– Как же ты смеешь, предательница ты этакая, после всего еще и подходить ко мне?

– Ну котик!.. – поерзала она у Николая под боком. – Не сердись.

Впрочем, сердиться у него не получалось. Вся эта южная экзотика, весь этот лунно-звездный настрой!..

Он пытался взрастить в себе негодование…

– Предательница!

– Кого я предала? – неожиданно она села, видимо, для того, чтобы перейти в наступление. – Кого?

Тебя? Да я тебя только вчера увидела. Мне сказали, что я должна отвлечь чувака, чтобы было удобнее его трахнуть. Что у тебя в пакете? Пиво? Отлично.

– Это же нехорошо как-то…

– Еще чего! Я выполняла свою работу. И хорошо выполнила. Мне за это платят.

– А за что еще тебе платят?

– За все. Не думаешь же ты, что я здешняя наследница? – говорила Лена, рассматривая названия банок. – Вот! Немецкое пиво люблю.

Она повернулась к Николаю.

– Слушай, давай не будем. Сейчас же я не работаю.

Да и ты сейчас, я вижу, свободен. Два свободных человека встретились в пустынном мире!.. Я говорила, красавчик, что от тебя не отстану.

Он ухмыльнулся и тоже сел. Опять закурил. Лена схватила его за руку.

– Какие у тебя мышцы! Шварценеггер ты мой!

Николай не выдержал и захохотал.

Лена уселась поудобнее, одной рукой обнимая колени, другой поднося пиво ко рту. Контур ее обозначился на фоне снежно-серебряной плащаницы моря!..

Николай взял бутылку с остатками коньяка, отхлебнул из горлышка, протянул ей. Лена поставила банку рядом с собой, взяла бутылку, понюхала, тоже отхлебнула. Глядя на нее, Николай стал декламировать:

Сегодня я вижу, особенно весел твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв…

Лена повернулась к нему и, помахивая банкой в ритм слов, продолжила:

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад,

Изысканный бродит жираф.

– Ничего себе, котенок, откуда ты знаешь Гумилева?

– Оттуда. Куда уж мне, я в колледжах ваших не училась, да?

Она засмеялась, отхлебывая пиво.

– На самом деле, я ученая девица, перешла на пятый курс философского факультета МГУ. А сюда, вишь, судьба занесла, подрабатываю. Прилично, надо сказать, платят. Но ты меня поразил! Откуда ты-то знаешь? Ты – бог войны, Марс! Рэмбо! Не знаю еще кто…

– А-а! Был у нас в отряде один, любил этот стишок.., все декламировал… – Облачко затмило его ясное настроение, он отогнал, не сейчас, что вспоминать?..

– И что же?

– Ничего.., так. Стишок я запомнил, что-то там… про эту ночь, луну…

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Николай покачал головой, вспоминая:

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет…

– Дальше не помню, – посетовал он, там еще черная дева, страсть молодого вождя…

– Боже мой! Как прекрасно! Знаешь, и жизнь поганая, и люди – хуже нет, а вот за такую ночь!., вот, тебя встретила, Самсона древнего, а ты Гумилева у моря читаешь!.. Дай еще твоего коньяка.

– Ты, дева, еще расплачешься. Вот, вспомнил:

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…

Ты плачешь? Послушай.., далеко, на озере Чад,

Изысканный бродит жираф.

– Дай я тебя поцелую, котенок!

Она машинально подставила ему щечку, слегка оттолкнула.

– Ах! Какая во всем музыка! Как все звучит: и это море, и луна!..

– И ты, моя прелесть! У тебя так кожа блестит под луной, дай я тебя еще поцелую. Вот сюда и сюда… какие у тебя ножки!..

– Послушай… Изысканный бродит жираф…

Когда они уходили, месяц уже перешагнул к лесу, и море потемнело, слившись с мраком воздуха, и все вокруг, кроме бессонных цикад, озвучивающих высокую пляску летучих мышей, давно уже спало.

Глава 17

ВСЕ ТЕПЕРЬ ЗА ДЕНЬГИ

Он проснулся рано утром от яркого солнечного тепла на лице; открыл глаза – солнце немедленно прыгнуло в спальню и ослепило, но, когда вновь осторожно приоткрыл веки, чтобы взглянуть на часы, увидел, что еще рано: шесть двадцать. Да, рановато.

Николай сполз с кровати, огляделся: бирюзовые розы обоев, приоткрытая дверца полированного шкафа, распахнутая настежь дверь балкона. Увидел на спинке кресла пляжное полотенце, опоясал чресла и вышел на балкон.

Утро, однако, в разгаре. На пляже видны отдельные жаворонки, то бишь люди, коим недоступна сладость позднего сна: кто-то разминался, кто-то барахтался в воде… Впрочем, приятно, свежо дышалось. В стороне, ближе к стенам громадного комплекса – отделанный цветным кафелем бассейн, бодро сверкающий на солнце. Перед бассейном – травяная лужайка, выложенная шахматным образом квадратами тоже цветных плит. Там же – шезлонги с откидными спинками, подставки для ног, бело-голубые зонты.

Николай вошел в комнату; в большом зеркале напротив отразилась балконная дверь, взметнувшиеся голубенькие занавеси и бледноватый, еще совсем не загорелый громила – он сам. В постели продолжала по-детски посапывать коричневая Лена. "Надо же! – подумал он. – Первый раз спал с философом. Это если ей верить. А впрочем, почему не верить?.."

Прошел в ванную комнату, плотно прикрыл за собой дверь и, скинув полотенце с бедер, стал под душ.

Горячая вода скоро взбодрила, смыв субъективные следы ночных утех.

Выйдя из-под душа, вновь встретил свое отражение в зеркальной стене. Критически оглядел. Да, здоров мужик. Сухие узлы мышц. Хорошо еще, что мирная жизнь как-то разгладила все эти бугры; раньше и раздеться на пляже было бы неудобно. А впрочем, все ерунда.

В шкафчике для белья отыскал самый большой халат. Кроме того, обнаружилось отделение с набором почти безразмерных эластичных плавок. Натянул подходящие и мимо и не думающей пробуждаться Лены (какие волшебные сны ей снятся?!) прошел в гостиную, где сразу направил стопы к холодильнику. К приятному своему удивлению, убедился, что учиненное вчера опустошение ликвидировано и все свободные места вновь заняты. Взял бутылку пива, открыл и с наслаждением выпил.

Вернулся в спальню, оделся. На полу валялись невесомые лоскутки Лениных купальных трусиков и лифчика. Он вспомнил, что вчера ночью она так и пошла с пляжа, беззаботно прижимаясь к нему. И все сошло, хотя кто-то – очень смутный! – все же попадался на пути.

Он вышел, захлопнул за собой дверь номера и спустился в ресторан. На всякий случай. И угадал: дежурный во фраке (не Миша) проводил его к столику, предложил шикарно оформленное меню, что-то на ходу посоветовал, и тут же перед Николаем оказалась яичница с жареной ветчиной, какие-то бутерброды, салат, большой бокал пива, кофе (на всякий случай) и почему-то пачка сигарет "Кэмел". Что ж, неплохо.

Он поел, открыл предложенную пачку и закурил.

Дежурный во фраке вновь материализовался.

– Что-нибудь еще?

– Шеф! – лениво сказал Николай, и мужик мигнул обоими глазами, но на внимательной физиономии больше ничего не произошло. – Вчера я оставил перед главным входом машину, где бы мне ее сейчас отыскать?

– Очень просто. Если хотите, я вас провожу.

– Ну зачем же беспокоиться…

– Здесь нет никакого беспокойства. Могу послать человека вас проводить.

Человеком оказался паренек лет восемнадцати, который и довел Николая до железных ворот, наподобие тех, что вешают на свои гаражи обитатели собственных загородных коттеджей. Такие двери открываются по горизонтальной оси, но для громадного комплекса они маловаты. Паренек, впрочем, позвонил в соседнюю, обычную дверь, которая, вдруг щелкнув, спросила, что им надо?

– Пришли за машиной, – ответил малый и, кивнув Николаю, тут же удалился.

Дверь между тем, щелкнув уже по-другому, открылась. Николай вошел в коридор, по которому уже спешил навстречу одетый в темные брюки, белую рубашку и ярко-красный галстук представитель среднего класса лет двадцати пяти.

– Какая у вас машина?

– Джип "Чероки" – Николай показал ключи.

– А-а! Это на котором Лом ездил? – спросил было парень, но вдруг спохватился.

– Извините, – сказал он. – Вам сюда.

Николай проследовал в кабинку, оказавшуюся лифтом. Они спустились на этаж и попали в огромный подземный гараж с пустующими ячейками боксов вдоль проезжей части.

Служащий проследил за его удивленным взглядом, правильно истолковал и счел нужным пояснить:

– Сегодня к вечеру начнут заполняться. Завтра здесь уже будет все забито. То же самое и в другом крыле.

– Сколько же здесь машин помещается?

– Если под завязку, то около ста.

– Не так уж и много.

– Сюда на машинах приезжают только любители или особо важные персоны, которые могут и самолетом машину перевезти.

– Даже так! – удивился Николай. – Кто же это такие?

Представитель среднего класса, разговорившийся, вероятно, исключительно потому, что демократично-джинсовый вид Николая стирал всякую социальную грань, вздернул брови и, дабы сомнений не оставалось, многозначительно указал пальцем в потолок, не сказав больше ни слова. И так понятно.

Тут и дошли. Джип стоял в боксе, Николай его узнал, черненького.

– Вы первый раз? – спросил служащий.

– Что?

– Первый раз берете здесь машину?

– Да.

– Тогда я сяду за руль и покажу, как выезжать.

– О'кей.

– Николай отдал ключи и сел на место рядом с водителем. Парень выехал, свернул налево и, одолев длинный пролет, осторожно въехал в очень просторный бокс.., вернее, в то, что на первый взгляд показалось боксом. Сзади зашумело, Николай оглянулся и увидел опускающуюся стальную решетку. Потом пол под ними дрогнул и лифт (это был грузовой лифт) пополз вверх.

Поднимались недолго. Остановились. Впереди стала наклоняться в их сторону тяжелая железная дверь. Та самая, к которой снаружи подвел его посыльный. Оставалось только выехать. Что он и сделал.

Ворота были закрыты. Николай коротко просигналил. Из будки выполз просыпающийся охранник с "Калашниковым" на плече и, зевая, отправился вручную открывать ворота. Пока открывал, Николай вспомнил о вчерашнем трофее, пошарил под сиденьем, ничего не нашел, оглянулся и, случайно бросив взгляд на пол, увидел под своим креслом ремень и складывающийся металлический приклад автомата. Надо же, как бережно здесь относятся к чужой собственности!

Он же вчера оставил этот "Калашников" на переднем сиденье после того, как обезоружил часового. И автомат не изъяли, а просто сбросили на пол, чтобы не маячил. Может, действительно, взяв его на службу, Качаури таким образом распорядился и к его персоне относится всерьез. Если это так, то единственный несерьезный человек здесь он сам.

Ворота открыты, путь свободен. Он махнул все еще зевающему парню в открытое окошко и поехал дальше.

Воздух свеж, чуть влажен и пронизан какой-то праздничной розоватой дымкой. Пошли деревья. Солнце неуклонно восходило по пустому небу, и, хоть время настоящей жары еще не наступило, все было полно ожиданием пекла. Пока же, преодолевая пологие буераки и небольшие подъемы, Николай сквозь ровный рокот мотора мог слышать свист, треньканье, чириканье и пронзительные трели птиц, а может, иных каких-либо певче-голосистых тварей. Он немедленно закурил, привнося завершающий штрих в несложную систему удовольствий попавшего на лоно дикой природы горожанина. Мысль развить, впрочем, до конца не удалось, ибо мелькнуло впереди – сначала неясно, чуждо, потом увереннее, нагляднее – бетонно-плиточное полотно шоссе, и вот уже мысли урбанизировались, настроились на деловой городской лад, а ветерок, гуляющий через открытые окна, выдул чуждую романтику.

А вот и город.

Николай уверенно направился к набережной. Было два дела, которые он хотел завершить в первой половине дня, до того, как новый заезд властных и денежных мужей захватит и его в орбиту неведомых пока забот: во-первых, хотел уладить все с домовладелицей, в доходном доме которой ему так и не довелось заночевать, а во-вторых… Додумать он не успел, потому что возле уличного кафе, где он еще не удосужился отметиться, вдруг заметил знакомый синий "жигуль" с милицейской каймой на боку, а метнув взгляд в сторону столиков, выделил могучую фигуру казацкого капитана. Очень кстати.

Николай припарковался сзади патрульной машины, закрепил ручной тормоз, заглушил мотор, поднял стекла дверей и вышел. Машину он запер во избежание соблазнов.

Капитан был, как ему показалось, поражен неприятно. Увидев Николая, застыл, забыв челюсти в мягком сочном бедре курицы-гриль, тут же в киоске и приготовленной. Глаза его обежали Николая сверху донизу и снизу доверху, поделились добытой информацией с мозгом, после чего внутренний приказ был отдан куда следует и процесс жизнедеятельности организма возобновился: зубы вновь защелкали, подбородок неопределенно указал на место рядом с собой, руки, занятые дичью, сделали попытку вспорхнуть, во всяком случае, на языке жестов явно извинились, что участвовать в приветствии не могут.

Николай ухмыльнулся и сел рядом.

– Привет и тебе, капитан.

Тот наконец прожевал:

– Ты чего, капитан, в такую рань? Или не спится на новом месте?

– А ты бы на моем месте спал? – спросил Николай без всякой задней мысли.

Капитан тут же перестал жевать и странно посмотрел на него. Потом вновь занялся курицей.

– Слава богу, я для таких ролей не гожусь, – пробурчал он.

– Что ты имеешь в виду? – привычно включаясь в систему служебных подначек, спросил Николай.

– То же, что и ты, – решительно отбрил его капитан.

Они помолчали. Капитан обсасывал крылышко, Николай закуривал. Потом встал и, подойдя к киоску, купил бутылку пива. Вернувшись, отхлебнул несколько глотков, после чего сказал:

– Слышь, капитан, не подскажешь, где тут у вас можно взять на прокат акваланг и лодку с мотором?

Капитан удивился бровями, взял стоящий перед ним бокал с пивом, вылил в себя изрядное количество содержимого и только после этого отозвался:

– Чего ж у Барона не взял? У него этого добра больше, чем надо.

– Мало ли что есть у Барона?

– Так ты у него работаешь или нет? – Маленькие глазки капитана остро сверкали. Потом что-то мелькнуло в них. – И то! Нам какое дело? Говоришь, акваланг и катер? Могу помочь. Только деньги нужны. Без денег ничего сейчас не делается, сам понимаешь, капитан.

– Сколько тебе надо?

– Не мне, – отмахнулся капитан. – В качестве залога и прокатной платы. А сколько, там договоришься. Ты когда хочешь взять?

– Да хоть сейчас.

– Сейчас? – хмыкнул капитан. – Хорошо.

Он вынул из кармана мобильный телефон, набрал номер, подождал и вдруг зычно заорал:

– Семен Маркович? Это Сапожков. Не узнаешь?

Ну отлично.

Он подмигнул Николаю и вновь ушел в трубку.

– Как поживаешь, Семен Маркович? Потихоньку?

Да, да, мы вот тоже.., в коже… Я чего звоню, – немного погодя и что-то прослушав, крикнул он. – Тут мой коллега, москвич, хочет взять акваланг и лодку на пару часов.., ну да, пару-тройку… Конечно, я объяснил, что к чему… Рапан, наверное, хочет пособирать ракушки. Зачем же еще. А что, новичкам-то и везет, сам знаешь. Так я его посылаю? Ну да, хоть сейчас. Ну и отлично. Ну, будь! Не забывай. Пока.

Капитан спрятал телефон и залпом допил пиво из своего поллитрового бокала, оставшегося здесь еще с дореформенных времен.

– Улажено. Через час можешь подъезжать, брать снаряжение и нырять. Ты, кстати, знаком с аквалангом?

– Было такое увлечение. Давно, правда. Но как-то даже все лето проработал подводным археологом.

– Когда же сподобился? Или у вас в Москве в органах много свободного времени?

– Завидуешь? Хочешь эмигрировать из родного города?

– Интересуюсь.

– Да нет, это я сразу после школы. В школе была секция подводного плавания, а на лето набирали в археологическую экспедицию в Анапу.

– Ну ладно, – отжимая пенные усы, сказал капитан, – можешь нырять себе, меня ты успокоил. Поедешь так…

И он стал подробно объяснять дорогу до водной станции, где раньше помещался комплекс ДОСААФ, а теперь, когда приоритет содействия поменялся и вместо армии и флота нашими лучшими друзьями стали заокеанские братья, теперь там поселились коммерческие конторы и конторки, предпочитающие вид из окна на море, а также Общество спасения на водах, которое и было нужно Николаю.

Время пока не поджимало. Распрощавшись с коллегой, Николай сел в свой джип и сразу закурил. Было начало девятого. Точнее, восемь пятнадцать. Солнце уже жарило вовсю. Недалеко, под вывеской часовой мастерской, почтенного вида старичок в черном передничке и с венчиком остаточного пуха вокруг блестящей тонзуры, энергично выбивал половичок о ствол ближнего каштана, а вокруг, не зная, как все объяснить, в недоумении толпились голуби. Прошел серый грязный кот с обгрызенными ушами. Голуби шарахнулись от него к старичку и – тот хлестко шлепнул половичком – взлетели от избытка сенсорного напряжения. Из соседней дворовой арки осторожно выехала светло-голубая "Победа", в ее сумрачном нутре сквозь экономные тюремные окошки угадывалось кипучее мельтешенье обширного семейства: прилипшее к стеклу детское личико, сменившее его толстое голое Женское плечо, расплющенное поворотом, озлобленная морда черненькой собачки над ухом замученного водителя, плыла тупоносая пластмассовая лодка на багажном верху. Из галантерейного магазина вышла средних лет продавщица в казенном кружевном передничке и крикнула что-то приятное старичку, немедленно сделавшему реверанс. Солнце играло на остриях волн до самого горизонта, а здесь, на набережной, выбирало, словно ворона, маленькие блестящие вещи: хромированный диск колеса промелькнувшего "БМВ", дверные ручки магазина, натертые ладонями покупателей, оберточную фольгу в витрине киоска.

Николай повернул ключ в гнезде, завел мотор и, трогая машину с места, увидел в зеркале разговаривающего по телефону капитана за столиком.

А еще через пятнадцать минут он уже шел почерешне-яблочно-абрикосовому саду к своему домику, который, учитывая его собственные габариты, а также воспоминания детского мира "Чиполлино", смело можно было бы назвать "домиком сеньора Тыквы".

Кстати, он вспомнил свой единственный сонный отдых здесь: ноги его полностью не умещались на кровати, что могло бы в другой ситуации стать причиной накапливающегося раздражения.

Николай взял паспорт, деньги были при нем. Больше здесь делать нечего, и он пошел к хозяйкиному дому. Валентина Петровна, плотно налитая щедрым южным солнцем, весело говорила, буквально ошеломляя быстротой речи, ласковыми увещеваниями, приглашением заходить почаще, словом, за всей этой трескотней явно прослеживалось опасение лишиться платы за жилье. Странный какой-то жилец, который за двое суток заходил всего пару раз, и то ненадолго.

Николай мигом рассеял ее сомнения, уплатив из своих отпускных за месяц вперед. С трофейными долларами чувствовал себя миллионером, а терять место не хотелось: мало ли что ожидает дальше? То состояние, в котором он здесь завис, еще не прояснилось до конца, а наметки прозрения лишь напрягали. И весело, и холодок опасности бодрит душу, так что нельзя забывать о тылах, одним из которых и было здешнее жилье.

В общем, Валентина Петровна, получив деньги, расцвела, подобно солнышку, тут же игравшему на желтых соцветиях подсолнечника. Николай предупредил, что, может быть, несколько дней вообще не покажется. Это, однако, нисколько не огорчило хозяйку, возможно, даже наоборот, хотя румяное крепкое лицо ее выражало неподдельное сочувствие по поводу возможного отсутствия… Его проводили до машины, наличие которой так поразило Валентину Петровну, что впервые натуральное выражение сменило хорошо, жизнью отрепетированную личину. Наверное, она задумалась: не продешевила ли, взимая обычную плату с такого необычного жильца?.. Однако поезд ушел… как и джип Николая, вслед ему Валентина Петровна колоритно махала невесть откуда извлеченным красненьким платочком.

Глава 18

ЗАБЫТЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

Водную станцию Николай нашел быстро. Пришлось только свернуть налево по набережной, потом проехать между задними стенами бетонных боксов – то ли автогаражей, то ли лодочных; между ними и шла дорога. Сверху не хватало колючей проволоки, чтобы смутное ощущение принудительной закрытости оформилось вполне.

Как всегда, море ослепляло. И странно было видеть, как за волнорезами водной станции оно волновалось и беспорядочно блистало, подсиненное небом; внутри же медленно масляно колыхалась, словно дышала, успокоенная гладь воды, где – то здесь, то там – торчали большие высокие поплавки, которые, сощурившись от бликов, высматривали прокопченные рыбаки.

Николай не знал, что Семен Маркович носил фамилию Акула, потому как капитан счел достаточным назвать имя и отчество. Привык видно. Николай же, спросив какого-то парня, где он может найти Семена Марковича, услышал: "Акулу? Кажется, в учебном классе".

Решив, что начальствующее лицо просто заслужило такое прозвище, пошел искать учебный класс. Нашел. Там был лишь пацан в плавках, сообщивший, что Акула у себя в кабинете. Николай пошел по указанному коридору, где в конце была дверь с табличкой, красиво звучащей: "Начальник". Вероятно, когда-то фамилия начальника изображалась ниже и на другой табличке, даже какой-то смутный след оставался, но сейчас и скорее всего стихийно победил лаконизм.

Николай повернул ручку двери и вошел в небольшую узкую комнату. Затертый старенький стол с пишущей машинкой, несколько казенных стульев с дерматиновыми сиденьями, на стенах – наглядная агитация в виде плакатов, где стилизованные гибкие парни всячески измывались над утопающим: на одном плакате некто крупный рот в рот приникал к беспомощному подростку, а столпившиеся кругом бугаи ждали своей очереди.

У стола отсутствующей машинистки, возле шкафа с цветными картонными папками, была дверь во вторую комнату. Николай постучал и вошел.

Кабинет был большой, просторный и запущенный.

Напротив входа стол, покрытый зеленым сукном, а поверх – толстое стекло. Рядом – полутораметровый сейф. Два окна, одно открыто, но все равно канцелярский пыльный дух стойко не желал выветриваться. На вешалке серая летняя шляпа, вся сплошь в мелкую дырочку. На уже упомянутом столе, помимо огромной чугунной чернильницы с мамой медведицей и двумя медвежатами (один из которых, попутав бочонок с медом и сосуд с чернилами, норовил оный спереть, но застыл, бедолага, на веки вечные), находились еще папки, потертый портфель и модель яхты.

За этим столом сидел пожилой ветеран в темно-сером полотняном костюме с желтыми металлическими пуговицами. Короткие седые волосы полковника в Отставке (кстати, он им и оказался). В ушах и носу рос пух, такой длинный, что в нем могла запутаться муха.

Под бледными, водянистыми глазками набухали темно-фиолетовые мешки, испещренные морщинками и сосудами. Щеки лоснились, и судя по цвету короткого острого носа, его обладатель в свое время любил сообразить на троих. Из-под воротника, словно мышонок из норки, выглядывал маленький крепкий узел узкого черного галстука.

– Семен Маркович? – вопросительно сказал Николай.

– А вы от капитана Сапожкова? Очень приятно, Акула, – он протянул маленькую сухую руку.

– Акула? – переспросил Николай, впрочем, уже догадавшись.

– Вы насчет лодки и акваланга?

– Да…

– Садитесь, прошу вас, – он указал на стул напротив.

Николай сел.

– Надеюсь, вы взяли с собой паспорт?

Николай предъявил. Пока тот листал страницы, Николай принюхался к нему через стол. От Акулы исходил сухой, отдающий плесенью запах.

Просмотрев паспорт, Семен Маркович снял телефонную трубку и набрал номер.

– Акула, – сказал он и продолжал:

– Зайди, у нас посетитель.

Он положил трубку и сообщил:

– Паспорт останется у нас, пока вы не вернете оборудование согласно инвентарным номерам.

В это время хлопнула дверь предбанника, раздались быстрые шаги, и в кабинете сразу стало тесно.

Мужик был среднего роста, но шустрый до невозможности. Не вдаваясь в подробности, вернее, сам творя эти подробности, он с ходу быстро стал сыпать:

– Семен Маркович! Вы оформляйте, мы сейчас пойдем, подберем для товарища катер. Вы на сколько берете? – уже обращался к Николаю и, не дослушав:

– Очень хорошо, только чтобы к вечеру вернули, сами понимаете, порядок прежде всего, да и суточные расценки это вам не почасовая плата, вернее, наоборот, все равно…

Было ему лет тридцать, плечи имел покатые, носил вконец истертую тельняшку, видом своим, кстати, выдававшую в нем опытного морского волка.

– Вам катер большой или "Волжанки" достаточно?

Если вы один, то "Волжанки" достаточно. С аквалангом знакомы? Хорошо, а то был тут один – шляпа! – зацепился и лежит на дне, друг спас, а то бы каюк. Вас предупредили, что это будет стоить двести долларов, и если опоздаете, то…

– Валерий Семенович! – замахал тут руками Акула. – Здесь вам не эллинг, идите туда с клиентом.

– Понял, понял, Семен Маркович, – шустрый моряк ухватил за руку Николая и потащил за собой.

– Старой закалки, – снисходительно, в то же время уважительно пояснил он. И добавил:

– Меня зовут Валера, а вас?

– Николай.

– Кого-то вы мне напоминаете, – сообщил мимоходом Валера. – Народу много, всех не запомнишь.

Вы уже брали у нас снаряжение?

– Первый раз.

– Ну и ладно.

Кипучая энергия его жизнедеятельности прервалась лишь однажды. Валера уже подготовил акваланг, проверил вместе с Николаем, постучал пальцем по манометру, принес маску, ласты и даже сетку для рапан, за которыми, конечно же, и отправлялся чувак.

Все это они вместе отнесли в железную лодку по имени "Волжанка", мирно дремавшую у причала с поднятым над водой винтом мотора.

– Коррозия сильная. Хорошо, где пресная вода.

Там моторы и не вытаскивают из воды. Это же надо!

А у нас попробуй не вытащи, тут же соль все сожрет.

А вы в отпуск или как? Где остановились?

– У Качаури Отари Карловича. В его доме отдыха.

Тут Валера и застопорился. Он как раз укладывал на дно лодки баллоны акваланга. Услышав, застыл, медленно повернул голову, посмотрел на Николая.

– Вы не работаете? Отдыхаете? – недоверчиво спросил он.

– Считай так, отдыхаю.

– Тогда.., тогда зачем вы у нас берете? У него же…

Хотя это же ваше дело, правда? Вы платите за прокат, мы ничего не видим и не знаем. Правда, да?

Пришлось согласиться.

Николай отдал Валере двести баксов (расписки или иного документа, естественно, не подразумевалось), попросил присмотреть за машиной, дернул шнур зажигания, завел мотор, вывел лодку из тихой заводи водной станции и.., вперед.

Ровно и дико ревет "Вихрь", лодка гулко грохочет днищем о гребни волн, а позади за кормой шумит и кипит бледно-снежная дорога.

Дул сладкий ветер, и солнце горячо стояло в вышине. Николай сбросил рубашку, брюки и летел, летел…

Вокруг широко и свободно трепетала колючим серебром равнина моря, на берегу раскинулся город, постепенно уходя все дальше в сторону. Жарко пекло солнце, но скоро, гораздо быстрее, чем он думал, показались скалы заповедника, и ему уже пришлось высматривать, напрягая память, зыбкие приметы своей цели.

Наконец доплыл. Во всяком случае, берег напротив был вроде бы тот. Ему, однако, пришлось сделать несколько широких кругов, прежде чем появилось приблизительно похожее место. Как и советовал Валера, сбросил на всякий случай плавучий якорь – что-то вроде небольшого парашюта с поплавком, надел ласты, маску, трубку и прыгнул в воду.

Как давно он не нырял в маске! С восемнадцати лет.

Было тогда все впереди, любое ощущение казалось преддверием в то необыкновенное, что ждет за порогом – еще шаг, и откроется прекрасное, далекое, ожидаемое. Но уже тогда знал, как опасно откладывать что-либо на потом, всегда надо пользоваться единственным случаем, даже вот таким, вроде бы не имеющим ничего общего с памятью его прежнего.

И он стал кругами плавать по поверхности, лишь опустив маску под воду и изредка продувая дыхательную трубку от случайного захлеста воды. Он плавал, далеко видя все внизу в зеленоватом свете подводных сумерек.

Все было такое знакомое, прежнее; ощущение свободы, легкости, силы – все отвлекало его от цели, которая тут же перестала казаться столь важной. Дно было неровное, совершенно черные бездны перемежались холмистыми возвышенностями. Видимость – метров тридцать-пятьдесят.., впрочем, точно он определить не мог, руководствуясь ощущениями… Грубо-древняя, горбатая, какая-то окаменевшая от времени до вечной несокрушимости, видимая поверхность дна, покрытая колыхающейся травой – спутанными зарослями, где изредка и зыбко мерцал бок проплывающей рыбы… Одно сразу бросалось в глаза, одно указывало, что все-таки кое-что изменилось за прошедшие десять лет с тех пор, как он, еще мальчишкой, юношей, нырял в море, но, может быть, только здесь: прежде не было под водой столько мусора, столько грязного, черно-мрачного лома, столько отходов бестолково-хозяйственной деятельности: большие и малые остовы судов, железные конструкции, колыхающийся мусор вперемежку с водорослями, обломки… И чем глубже, тем все более мрачным, потусторонним виделся этот темнеющий в мерцающей бездне хлам. Но среди зыбких контуров этих подводных захоронений ему так и не удалось обнаружить полусгоревший катер.

Глава 19

В БЕЗДНЕ

Прошел час, прежде чем ощущение безнадежности предпринятого поиска стало в нем укрепляться. Он несколько раз заводил мотор и менял место поиска, чтобы вновь убедиться в тщетности своих усилий. Все было немо и просторно, спокойно и печально – печалью пустыни, спящей бездумной равнины. Иногда только особенно густые заросли внизу медленно, осторожно трепетали листьями и стеблями от ровного тока слабого невидимого течения, которое тянуло откуда-то с черных глубин, иной раз холодно касаясь и его. Он плыл – тень его плыла вместе с ним, под ним, особенно заметная на встречающемся мелководье, напротив скальных отвесов, так похожих на заброшенные в веках крепостные стены; широкие рвы лежали в зеленой мути, и только на вершинах, куда чернеюшая иловая муть не доставала, освещены были белые ровные скальные плоскости и траурным глянцем переливались блики.

Наконец, когда продолжительность его активного купания стала приближаться к двум часам, он понял, что зря тратит время. Нырнул еще раз, еще. Взобрался на лодку и лежал, впитывая солнце озябшей бледной плотью. Потом завел мотор, огляделся последний раз – левее, почти километрах в трех, ослепительно сверкала жемчужина качаурьевского комплекса, по сторонам же – поросшие лесом скалы; дал газ и вновь днище с гулом запрыгало по твердым волнам.

Что-то заставило его сделать последнюю попытку.

Наверное, просто для очистки совести, тем более что место точно не соответствовало запечатленным в памяти, пускай и зыбким, ориентирам.

Сбросив плавучий якорь, надел маску, ласты – нырнул. Катер, почти вертикально скользнувший кормой вниз по склону подводного холма, лежал как на ладони метрах в двадцати – двадцати пяти под ним, совсем рядом. Склон полого уходил вниз, казалось невероятным, что утонувшее судно сумело попасть именно на гребень, а не скользнуть вниз, в чернильную тьму сероводорода, мертво колыхающегося метрах в ста пятидесяти под ним. Черное море – мертвое море. На глубине. Но здесь, под ним, весело и плавно бродили солнечные блики по какому-то слишком даже целому остову катера. Следы пожара были видны, корму изрядно разворотило, но не обломки же перед ним?..

Он вернулся в лодку, надел акваланг, попробовал, как сидит загубник. Не забыл и фонарик. Пора. Рухнув баллонами вниз, повис среди пузырьков, потом медленно стал погружаться. Катер лежал – вот он, рукой подать! – совсем близко. Он казался сейчас немного шире и длиннее, чем был. И мрачное, осторожное безмолвие усиливалось сиплым проходом воздуха в загубнике, каким-то постукиванием на глубине, скрежетом и тонкими, въедливыми голосами лодочных моторов где-то очень далеко. Погружение было таким же, как и десяток лет назад. Только тогда рядом с ним были товарищи, да и ныряли они за давно смирившимися утопленниками: к греческим усадьбам, потухшим очагам, амфорам и живым блистательным мозаичным фрескам, часто встречающимся на античных поверхностях бассейнов и стен. Было так весело, столько крикливого азарта, столько уверенности в бесконечности этих солнечных мгновений… Там был его закадычный друг, Павел Субботин, так любивший Гумилева. Вместе с Павлом его и призвали в армию, и его побитую голову он однажды нашел на футбольном поле у села горных джигитов… Как все быстро протекло и завершилось на его глазах – и всего десять лет! – так быстро и на его глазах!..

Он медленно стал опускаться к усопшему судну.

Интересно, там ли Упырь или его сдуло взрывом и последующим погружением? Искаженный водой катер казался гораздо большим, чем накануне утром, когда Николаю пришлось так стремительно ретироваться.

Кормовая палуба изрядно пострадала от пожара, а последовавший взрыв смешал все здесь в какую-то беспорядочную путаницу из досок и еще чего-то зеленовато-серого. Сюда лезть, как он намеревался, смысла не было. Обязательно напорешься на что-нибудь. Или зацепишься – без напарника попадать в переделки не стоит.

Он поплыл к рубке – дверь открыта, и он смутно различил лестницу в трюмный мрак. За сутки откуда-то нагнало ила, и казалось, муть, словно пыль в том, верхнем, мире, припорошила все вокруг серовато-черным налетом. Может, это уже шутила шутки глубина, поглощавшая красно-теплые тона спектра. Лезть в темноту трюма не хотелось: атавистический страх – могильный страх – ознобом пробегал по хребту. Как тихо и как немо! Он шире отодвинул дверцу рубки, и вдруг петли заскрипели так неожиданно громко, так жутко!.. Еще раз оглянулся. Все пространство вокруг катера – склон, каменные обломки, черно-зеленые стебли водорослей – узорно пестрело в мерцающих зеленоватых сумерках.. Он решительно снял фонарик с пояса и медленно поплыл внутрь. Темно. Проплыл над ступеньками. Дверца трюма тоже полуоткрыта… луч фонарика запутался в ковре на полу каюты, поднялся выше, вдруг внезапно что-то мелькнуло и с бешеной быстротой, бледно-белой торпедой метнулось к нему – он вне себя шарахнулся в сторону, что-то схватило акваланг, дыхательный шланг – голова у него сразу оледенела и стянулась, сердце разорвалось и замерло… Николай заставил себя замереть вместе с остановившимся сердцем, чувствуя его в себе, как тяжкую ношу. Что это было? Огромная, раздутая страхом рыба? На привидение Упыря не похоже, помельче все же, насколько успел заметить. И что-то продолжало держать акваланг. Закинул руку за голову, стал медленно ощупывать: конечно, зацепился за ручку двери.

Чуть в сторону и свободен.

Такое ужасное ощущение!.. Он решил выбраться из трюма и немного передохнуть, просто увидеть свет, хоть и подводный. Осторожно развернувшись, выплыл вверх по ступеням, попал в рубку, потом на палубу.

И вдруг здесь, уже на свету, под толщей воды высотой с пятиэтажный дом, четко ощутил, что кто-то на него пристально смотрит. Черт побери! То же самое он заметил, приехав в город два дня назад, но то в городе, а тут, под водой, на глубине!.. Только что глупо пережитый призрачный ужас, видимо, исчерпал лимит страха; Николай оглянулся… В зеленых сумерках воды, в пяти-шести метрах от него замерли дельфины: два поближе и два над головой, хотя и мордами к нему.

Все они были неподвижны и, казалось, внимательно смотрели на него, хотя, конечно, глаз на таком расстоянии и при таком освещении видеть не мог.

Все вместе: и недавнее столкновение с рыбой в трюме, и глупый ужас, на мгновение, но завладевший им, и эти огромные поросята перед ним – разозлили и одновременно успокоили. Николай заметил, что так и не выключил фонарик. Выключил, прицепил к поясу и, показывая пустые руки, медленно поплыл к ближним дельфинам. Зачем? Наверное, хотелось разрядки.

У него не было и тени сомнения, что эти огромные животные – чем ближе, тем больше они казались! – совершенно не опасны.

Он сделал несколько медленных гребков ластами, и вот уже мог дотянуться до дельфина, но не стал, боялся спугнуть. Один вдруг подплыл, покачал плавниками, нырнул под него. Второй буквально заглядывал в маску и, казалось, добродушно улыбался. Подплыли еще двое, и Николаю удалось коснуться одного, того, что продолжал заглядывать в маску. Этого оказалось достаточно для знакомства: дельфины отошли в сторону, постояли, словно раздумывая, и вдруг, повернувшись разом, ушли.

Однако же эта встреча успокоила и взбодрила. Недавний атавистический ужас, овладевший им на мгновение, исчез, как ему показалось, окончательно. Решил снова спуститься в трюм. Тем более что минут десять потерял, это точно. Последний раз оглянувшись – вверху пузырем вздыбился голубовато-серый свод, в который совершенно чужеродно вмялось днище его металлической лодки. Откуда-то, может, от проплывавшего вдали корабля, доносились звуки работающего мотора. – И все-таки, спускаясь в кают-компанию катера, он внутренне сжался, проплывая вход. На этот раз никто не пытался взбодрить его нервную систему. Он завис в центре комнаты над длинным столом, на миг показавшимся теннисным. Вообще-то, почему бы и нет, если доходы, а главное, мечта могли подстегнуть Упыря, хотя бы образом отдыха, походить на какого-нибудь мафиозного авторитета из кинофильма. От движения воды, которую здесь, в замкнутом пространстве каюты, стронул он сам, стало хуже видно: в конусе света плясали пылинки, невидимая муть, деревянные щепки.

Николай повел фонариком по сторонам в поисках зеркал, потому что помнил из записки – сейф спрятан за каким-то зеркалом. И все время пытался нащупать логику захоронения Упырем сейфа.

Было здесь темно, хотя в иллюминаторы и пробивался остаточный свет. И казались они сейчас слабо подсвеченными мониторами компьютера или севшими кинескопами телевизоров – экранное окно видишь, но оно не освещает и в темноте. Под лучом фонарика кружились и рачки, и мелкие рыбешки, и удивительно быстро проникающая внутрь плотная муть.

Николай подплыл к большому зеркалу, попытался отыскать потайную дверь, не сумел. Пришлось ударом гантели, обнаруженной на полу, разбить зеркало. Но сейф он так и не обнаружил. Больше зеркал здесь не было, и пришлось продвигаться в другое помещение.

Дальше, он помнил, был камбуз. Да, газовая плита, кухонный стол, полка на стене с зеркальной дверцей.

Открыл дверцу, нашел несколько бутылок – водка, коньяк, виски.., банки с этикетками – соль, специи… все в прошлом, разумеется.

И ни намека на сейф! Николай сорвал полку со стены – пустое, нет ничего. Вдруг возле стола увидел едва приоткрытую дверь, на которую вчера утром в спешке не обратил внимания. Дверь вела либо в кладовку, либо в кормовой отсек трюма. Скорее последнее, потому что ни в кают-компании, ни здесь в камбузе не было на потолке пролома от взрыва, который, конечно же, повредил и днище, раз катер оказался на дне.

Николай потянул на себя уже приоткрытую дверцу, попытался открыть – не поддается. Просунул обломок доски, вытащил. Еще одна доска, уже длинная, выпала в проем. Мешал фонарик в руке. Не выключая, прицепил к поясу, чтобы, хоть и рассеянный, свет оставался. Вцепился в створку и, озвучивая усилия каким-то даже визгом разбухшего дерева, открыл.

Ни черта не видно! Отцепил фонарик, повел лучом.

Конечно, в этом месте и прогремел взрыв, совсем не затронувший другие части катера. Все разворочено: доски, щиты. Николай одной рукой держал фонарик, .другой разбирал завал.., фанерный щит, треснувший вдоль… Он ломал его, сгибая мокрую древесину. За щитом доски, еще один наклонно стоящий щит, который удерживали обломки обшивки прямо над почти метровой дырой в днище.

Схватив фанеру, рванул на себя. Щит завалился к борту, и с него мягко перевалилось что-то плавучее, растопыренное, словно обрубок ствола с ветвями.., и близко, вплотную уставились на Николая выеденные неведомыми тварями черные глазницы Упыря.

Не раз уже испытываемые за время нынешнего купания нервы устали пугаться. На мгновение Николай застыл, перемогая.., даже больше отвращение, чем испуг, тут же оттолкнул труп, мягко, плавно завалившийся на дно.

Николай осмотрелся: сверху, сквозь решетчатый завал палубных досок, стал пробиваться свет. Он попробовал рвануть на себя несколько сдерживающих в упоре обломков, стал расширять дыру. Отсюда можно было бы и вылезать, дабы не проделывать обратный путь по мертвому судну.

Он замер, ибо под лучом фонарика холодно блеснуло отражение… Осколок большого зеркала еще держался на досках, какая-то кабинка, а вот – распылитель воды, душевая. Он приблизился к стене; доски по контуру зеркала обрезаны, действительно, похоже на дверцу, от воды разбухшую и прочно заклинившуюся в пазах. Он ударил кулаком, еще раз, еще. После нескольких ударов стало казаться, что дверца поддается, От резких движений поднялась муть. И вот наконец дверца открылась, и под лучом фонарика мелькнуло нечто геометрически правильное, конечно, стальной ящик сейфа, стоявший в неглубокой нише.

Николай извлек сейф наружу и поставил на ближайшую кучу мусора, составленного из досок, погнутой арматуры, бутылок, еще чего-то. Так или иначе, нашел: стандартный, сантиметров пятьдесят на семьдесят, покрашенный защитной серой краской. Хорошо еще, что не требуется взламывать; Николай достал ключ, переданный ему незнакомым покойником по имени Упырь, и вставил его в замочную скважину.

В ушах неожиданно загудело. Возможно, действительно звуки проходящего недалеко корабля, а может, и кладбищенское окружение погибшего судна подействовало-таки. Николай провернул ключ, чувствуя, что замок поддается. Какая-то маленькая, не больше ладони, рыбка подплыла и с интересом стала следить за его манипуляциями; замок щелкнул, и дверца открылась.

Николай посветил фонариком: пистолет, две запасные обоймы, а в другом отделении – небольшой округлый "дипломат", в котором, вероятно, и находилось сосредоточие всех прошедших за двое суток смертей. Сейчас не имело смысла открывать. Он взял атташе-кейс, подумал и захватил пистолет, не забыв и запасную обойму. Пригодилась сетка для ракушек-рапан, всученная ему моряком Валерой. В сетку он положил пистолет и обойму, в правой руке оставался фонарик, в левой – "дипломат". Вроде все.

Николай, медленно обходя препятствия, стал подниматься наверх, к расширившемуся отверстию в палубе. Рыбка продолжала сопровождать его, держась рядом с маской. Посветлело. Узко, но с предельной осторожностью, стараясь уберечь воздушный шланг, пролезть было можно. Подняв руку с "дипломатом", он поставил его на доски вверху и, не выпуская портфель из руки, выплывал следом. Тут все и произошло: кто-то невидимый вдруг сильно рванул кейс, пальцы разжались скорее от неожиданности, он уже высунул голову и успел заметить замах удара… Николаю удалось отклонить голову, и ясно блеснувшее лезвие, слегка задев шею, перерезало ему воздушный шланг.

Он резко ушел вниз: за ним никто не последовал. Стало темнее; нападавший спешно заваливал освобожденный Николаем выход мусором, чем-то даже придавливая тяжелым, металлическим.

Николай выплюнул ненужный загубник и, схватив ртом воздушный шланг, попытался вдохнуть. Это ему удалось, но с воздухом в дыхательное горло попало немного воды – он едва не закашлялся, справился и… черт! Уже реальный страх охватил его: ларингоспазм!

Спазм голосовых щелей, что может быть хуже под водой?! Едва не поддался панике. Справился. Сунул в горло пальцы, спазм другого рода, рвотный, расширяющий горло рефлекс, боль стихла…

Аховое положение. Он сидел на полу, среди ребристых шпангоутов и лихорадочно думал, как выжить.

Рядом сидел – будто напоминание о бренности сущего – безглазый труп Упыря и, словно пытаясь взглянуть, повернул голову к Николаю.

Помня давним инструктором вдолбленное правило, стал круговым движением массировать пальцем межключичную впадину – точку, связанную с органами дыхания. А воздуха уже не хватало катастрофически, надо было рискнуть.

Николай, продолжая зажимать воздушный шланг, сунул его в рот, стараясь теперь не оставлять на вдохе ни капли воды и вдохнул, глубоко вдохнул. И сразу так захотелось дышать, дышать изо всех сил!.. Вынул шланг изо рта, сделал выдох, быстро сунул обратно в рот, сделал вдох так, что чуть ребра не заныли… Как мучительно хотелось сорваться, дышать, дышать!.. Но что-то уже получалось, и сознание, уже без контроля воли, справлялось…

,С такими дыхательными упражнениями лучше не рисковать лезть через заваленную сверху дыру. Упырь качал головой, словно соглашался с ним. Рыбка, сопровождавшая недавно Николая, вдруг вплыла в конус света, ткнулась в пустую глазницу трупа, что-то отщипнула… Николай сделал еще один вдох, поднялся и поплыл обратно через дверь, в камбуз, потом в кают-компанию, по лестнице – в рубку и наверх.

Время, казалось, остановилось. Он еще дважды останавливался, чтобы глотнуть воздуха, и все время со страхом ожидал ларингоспазм. Обошлось. Посмотрел наверх, увидел два днища. Итак, лодок две. У одной происходило какое-то мельтешенье, видимо, его враг только забирался в лодку. Значит, не в голове звенело, он на самом деле слышал звук мотора подплывающей лодки. За ним, вероятно, следили. А охотились, конечно, за "дипломатом". "Вновь его используют", – с гневом подумал он и тут же едва не глотнул с воздухом воды. Следовало сохранять хладнокровие, если он хотел выбраться отсюда.

Оглядевшись, нашел не то пиджак, не то рубашку, в общем, какой-то предмет одежды, превратившийся в тряпку, зацепил за пояс. Прицепил ненужный уже фонарик. Стал подниматься наверх, стараясь не думать о декомпрессии. Надеялся, что не так уж долго был на глубине и азот не успел насытить кровь. Авось, пронесет.

Всплыв к чужой лодке, Николай, держась под железным днищем, сделал еще глоток воздуха. Днища – он разглядел пока поднимался – совершенно одинаковые и отличить лодки можно лишь по бестолково болтавшемуся в волнах плавучему якорю возле лодки Николая.

Он надеялся, что на поверхности волн пузыри выдыхаемого воздуха (да и прорывающегося из воздушного шланга) не будут заметны. Надо спешить. Добрался до подвесного мотора и, понимая, как рискует, ежели в этот момент противник его включит мотор, обмотал припасенной тряпкой винт подвесного мотора. Обмотал и еще обвязал болтающиеся концы материи. Теперь можно плыть к своей лодке, вылезать и – благо пистолет при нем, а патроны за сутки вряд ли отсырели – устроить надводный бой. Но можно также использовать фактор внезапности.

Над ним днище вдруг загрохотало, кто-то шагал, внезапно мотор кашлянул, натужно загудел, тряпье дернулось, закрутилось по оси, глухо взбалтывая воду, потом что-то там заклинило, вращение приостановилось, хотя вверху продолжало сипло гудеть.

Николай этого ждал. Теперь, когда винта можно не опасаться, приблизился к корме поближе, прячась, конечно, под днищем. И когда стали поднимать винт мотора (правильно заподозрив, что причина поломки здесь), Николай сильным рывком бросил тело вверх.

Он выпрыгнул до пояса, близко увидел растерянную, какую-то знакомую физиономию. В порыве не стал разбираться, схватил мужика за шею и сильно рванул к себе. В общем, возмездие настигло вероломного вора, и он с шумом и брызгами врезался в воду метрах в двух-трех от лодки. Пока тот барахтался, Николай быстро забрался на борт – все в считанные мгновения – и замер, пораженный. Почему-то меньше всего ожидал увидеть здесь девушку из бара-ресторана "Альбатрос". Как ее? Да, Мэри. "Значит, – подумал Николай, – бармен Аркадий. Он заказал".

Глава 20

ВСЕ РАЗЪЯСНЯЕТСЯ

Между тем Николай уже достал пистолет из сеточки, загнал патрон в ствол и направил на Мэри.

– Оружие?

Она помотала головой и перевела взгляд на выплывшего.., ну, конечно, старлей, давешний милиционер-ариец! Без формы он его сразу не узнал. Тот смотрел на Николая из воды с выражением.., впрочем, непонятным выражением. Плевать.

– Плыви к носу и вылезай. Только без телодвижений. А то я живо продырявлю и тебя, и… Мэри, – предупредил Николай.

Вроде все. Он быстро снял ненужный уже акваланг.

"Дипломат" лежал возле девушки, и, как видно, его открывали – на деревянной решетке настила только что выливали воду. Милиционер уже залезал в лодку.

Николай прошел к девушке на нос.

– Иди, милая, к нему, – махнул стволом пистолета в сторону арийца, вскарабкавшегося в лодку.

Девушка поднялась и, неловко шагнув через скамейку, села рядом с парнем. Николай, держа сообщников на прицеле, нагнулся и поднял крышку кейса, действительно приоткрытую.

Собственно, этого он и ожидал. "Дипломат" был битком набит пачками стодолларовых купюр. Он пересчитал количество пачек в верхнем слое.., пять на четыре, всего двадцать пачек… И слоев – четыре…

Всего восемьдесят пачек по десять тысяч долларов.

Итого – восемьсот тысяч долларов. Неплохой улов, едва не стоивший ему жизни. Впрочем, плевать: солнце, сверкающая синь кругом, сумасшедшие крики чаек немедленно настроили его на оптимистический лад. И как же захотелось выпить пива!..

Николаю показалось, кто-то из них дернулся. Парень? Он быстро вскинул опущенный было ствол. Девушка в страхе закрыла собой старлея. Тот немедленно отвел ее в сторону и попытался затолкать за спину.

Что-то было тут не правильно и глупо. Николай понял: и парень, и девица старались закрыть собой друг друга. Все это как-то выпадало из обычных ролей уголовных подельников, но разбираться сейчас не было времени.

Николай пошарил глазами вокруг. Ага! Рядом лежала большая спортивная сумка. Он заглянул: пакет с бутербродами, пистолет, оказавшийся газовым (надо же!

Против него – и с газовым!), и упаковка банок .. – увы! – пепси. Ну и ладно. Он взял банку, вопросительно качнул в сторону бандитов. Парень отрицательно мотнул головой, а девушка, может, от испуга, от которого все еще никак не могла оправиться, судорожно кивнула. Николай наклонился и поставил банку на лавку между ними. Она несмело дотянулась, взяла и, похоже, не знала, что делать дальше. Николай взял и себе банку воды. Оба молча с шипением вскрыли теплую воду и, глядя друг на друга, выпили.

– Теперь рассказывайте! – приказал Николай и предупредил:

– Если скажете правду, может быть, я вас тогда сдам живыми. А так… – он с сожалением покачал головой.

Поверила только девушка. Вопросительно посмотрела на молчавшего парня.

– Валера!

Тот тоже посмотрел на нее, потом на Николая. На скулах вспыхнули красные пятна и поползли по желвакам. Чем-то этот парень Николаю нравился. Девчонка тоже, но по-другому, конечно. Интересно, каким образом заезжая проститутка вдруг стала подельницей милиционера?

– Что тебе надо? Что рассказывать?

– Все. Говори по порядку. С чувством, с толком.

Как? Что? Почему? Чем занимался Упырь? Откуда достал такие деньги? Как вы тут оказались, если я сам только утром решил сюда сплавать? А еще расскажи, как ты, мусор, надумал стать убийцей да еще девчонку особой потянул?

– Я уже не мусор, – равнодушно ответил тот.

– Как так? – не понял Николай. – Ну, легавый.

Как еще нас в народе называют?

– Я с сегодняшнего дня уволен из органов.

– Да ну? – удивился Николай. – Быстро это здесь делается. Или ты давно намылился? В общем, рассказывай. Неохота тебя за язык тянуть.

– Так с чего начинать?

– Я уже сказал, с начала. Или с моего приезда.

К удивлению Николая (впрочем, неособенному), парень стал все подробно излагать, даже слишком подробно. Судя по всему, рассказывая, снова анализировал события. Мэри, чуть ли не раскрыв рот, слушала. Когда Валера рассказал о своих вчерашних приключениях, Николай злобно захохотал.

– Ох, не могу! Правоохранители недоделанные.

Выходит, все вы тут в услужении у Барона? Все сверху и донизу? Чем же это он вас купил?

– Деньгами, – равнодушно ответил бывший милиционер. – Чем же еще? Деньгами и жизнью. Он все может отобрать. И жизнь тоже.

– Значит, из-за нее, – Николай кивнул на покрасневшую Мэри, – Крокодил тебя мгновенно невзлюбил? А так как Крокодил правая рука Барона, то тебе каюк, если ты не уберешься? Я правильно понял?

Валера вновь кивнул.

– Ну и псы! – восхищенно сказал Николай. – И никто не воспротивился? Можно было бы сообщить в столицу, мало ли? Служба безопасности, наконец. Чего же это вы так?

Валера посмотрел на Николая и ничего не ответил.

Лишь равнодушно махнул рукой. Николай думал.

– Нет, все-таки никак не возьму в толк. А я зачем нужен? Я еще понимаю, использовать меня для того, чтобы найти эти бабки, – он пнул ногой кейс. – А потом отобрать, как вы пытались. Да, – спохватился он, – почему вдруг вы, стали следить утром за мной?

Он вдруг с досадой хлопнул себя по лбу.

– Ну конечно, капитан! Он же сразу тебе позвонил.

Выходит, он следит сейчас за нами? Вот гадюшник!

Вот навозники!

Ну что? – продолжил он, – меня здесь как подсадного держат? Или как ищейку, чтобы потом все забрать? За кого меня здесь держат? – злобно и весело допытывался он.

Бывший старлей посмотрел на него, что-то ответное мелькнуло на его лице. И, спокойно глядя Николаю в глаза, ответил:

– Тебя держат за гладиатора, "шестерка".

И Николай, и Мэри недоуменно смотрели на Валеру.

– Не понял, – сказал Николай. – Повтори.

И тот повторил:

– Ты станешь не сегодня завтра мясом. Тобой зверюшек будут кормить или заставят с толпой драться.

Хотя, – он окинул взглядом сухое громадное тело Николая, – может быть, некоторое время ты еще проживешь, вон бугай какой. А теперь делай со мной что хочешь, но ее, прошу, отпусти. Она ни в чем не замешана. Даже не знала, что мне здесь надо.

Николай отмахнулся. Который раз за эти сутки его душила ярость. Это было физически невыносимо.

К ярости примешивался стыд. Ну почему? Почему он который раз уже попадается?! Он вспомнил, как то же самое с ним произошло несколько лет назад, тогда, после дембеля, один к одному!.. Прошлый опыт заставил его мгновенно во все поверить, мгновенно связать концы с концами. Так вот почему Нина затаив дыхание слушала, как он рассказывал о своем давнем бое со зверем!..

Он даже замычал от нестерпимого стыда! Его, его!

Так глупо, по-детски пытаются поймать. Парень и девушка с удивлением смотрели на Николая. А он скрежетал зубами, ковырял стволом в досках, вытаращенными глазами смотрел по сторонам, будто пытался найти что-то. Или кого-то…

Но скоро справился. Достал еще банку воды, не спрашивая, кинул парню. Потом еще одну, для Мэри.

Открыл, жадно выпил.

– Чем занимался Упырь у Барона?

– Наличным тотализатором.

– Что это такое? Если есть наличный, то должен быть и безналичный?

– Да. Безналичным руководит дочь Барона. Нина.

Безналичный – это главные деньги. Наличные – так, для развлечения власть имущих.

– Это наличный сбор? – спросил Николай, кивнув на портфель.

– Как видишь. Упырь, видно, с Серым решили взять кассу и рвануть. Видишь, чем все закончилось?

– Я вижу, что деньги Барон не получил…

– Ну так… – начал было Валера, однако Николай, не слушая, продолжал:

– ., и не получит.

Валера удивленно посмотрел на него.

– Так ты не на Барона работаешь? Мы же вчера привозили протоколы. Тебе ведь деваться некуда. – Он осекся, уловив выражение лица Николая, и продолжил:

– Да нет, куда тебе! Это же организация! Здесь сегодня министров будет больше, чем в городе собак.

Не думай, не советую.

– Советовать будешь ей. И то, если она согласится.

Николай вновь отметил взгляд, который Мэри бросила на Валеру. Неужели у них все так серьезно? Впрочем, все чушь!

– Как тут Колян сумел прилепиться?

– Тоже гладиатор. Один заезд выжил, подумал-подумал и решил линять отсюда. Уговорил Упыря и теперь, по слухам, сидит в клетке.

– Это он уговорил Упыря?

– Конечно. Не сам же тот придумал. А Колян рисковый мужик, боец. Я с детства еще помню, что он тут вытворял. Он еще тогда на брусьях триста раз отжимался. Здоровый был. Ты на него чем-то похож. Только Колян более потрепанный, часто сидел. Теперь ему конец. У Барона полный зверинец тварей: собаки, гиены, тигры, львы, медведи. На людей он уже его не пустит, а зверьми затравит точно.

– Ну ладно, это мы еще посмотрим, – задумчиво произнес Николай.

– Ты что, думаешь войти в игру? – спросил Валера. – Не советую. Бери деньги и сматывайся. Ты в отпуске, это самое лучшее. И нас отпусти. Меня предупредили, что, если я сегодня отсюда не уберусь, за мою жизнь и гроша ломаного не дадут.

– Кто предупредил?

– Начальник Управления, полковник Сидоренко, передал своему заму подполковнику Мишину, а тот через капитана Сапожкова передал мне.

– Ну и цепочка. Может, телефон-то испорченный?

С тобой лично отцы не говорили?

– Вот еще! Передали, и то хорошо. Обещали все документы выслать, если что.

– А ты им веришь?

– Если Барон не будет на мой счет проявлять активность, то почему бы и не помочь ничтожному старлею. Им ведь тоже стыдно, – пояснил Валера.

– Стыдно. Будет им еще и стыдно, и видно. Это я обещаю, – сказал Николай и вдруг спросил:

– А ты сам присутствовал на этих.., представлениях?

– Куда уж нам. Мы люди ничтожные. Даже наши полковники и то не удостаиваются такой чести.

– А какие суммы крутятся на безналичном тотализаторе?

– Кто же его знает? Упырь как-то говорил, что сотни миллионов. Да как-то не верится.

– Сотни миллионов? Долларов?

– Не деревянных же!

– Ладно, – сказал Николай. – Допрос окончен.

Освободи винт и подгребай к моей лодке.

– Что с нами будет? – впервые за все время спросила девушка.

Николай оглядел ее с ног до головы. Она покраснела и прижалась к Валере.

– Голос подавать не разрешено, красотка, – назидательно изрек Николай.

Валера, перегнувшись, освобождал винт от тряпья. Освободил и с беспокойством, немного утихшим за время разговора, поглядел на Николая. Тот вновь вспомнил о пистолете и, как бы невзначай, направил на них. Мотор взревел, потом снизил обороты и медленно подтянул лодку к "Волжанке" Николая.

– Бери свой акваланг и положи в мою лодку, – приказал Николай. – Он тебе больше не понадобится.

Эти двое беспокоились все сильнее.

– У вас кровь на шее, – вдруг сказала девушка.

Он провел ладонью.

– Так, царапина, уже подсыхает. Это твой подельник меня убить хотел, – пояснил Николай. – Лучше надо было метиться, а то лишь акваланг порезал.

Валера между тем уже переложил свой акваланг в лодку Николая. Напряжение незаметно нарастало. Николай вдруг задумался. Потом, словно бы очнувшись, медленно оглядел парня и девушку. Поколебался. Взял свободной рукой "дипломат" и быстро перешел в соседнюю лодку. Положил портфель на лавку перед собой, но пистолет не опустил.

– Вытащи все из сумки и пустую передай мне, – сказал он девушке.

Та медленно поднялась и, старательно избегая смотреть на Валеру, выполнила приказ.

Николай открыл "дипломат", запустил внутрь свободную руку и, сколько смог захватить пачек, переложил в сумку.

– Вы в город собирались заезжать? – неожиданно спросил он.

– Нет, – ответил парень, – смысла не было. У меня тут недалеко в поселке машина припрятана. Сели бы, потом в Керчь, через пролив – и ищи-свищи, – с горечью закончил он.

– Умный? Акваланг твой или напрокат брал?

– Напрокат.

– У Акулы?

– Да.

– Отдавать уже не думал?

– Я им дал сто баксов и сказал, что ежели утону, пусть деньги себе берут.

– Сто баксов!? – переспросил Николай.

– Да, сто, – удивленно подтвердил тот.

Вновь помолчали. Николай переводил взгляд с девушки на парня.

– А она тебе зачем? – вдруг спросил он.

– Тебе какое дело?! – сразу озлобился бывший старлей.

– Но-но, – поводил Николай стволом, – я спрашиваю, вы отвечаете.

– Мы хотим пожениться, – вдруг вмешалась девушка.

– Да ну? А он тоже хочет? – насмешливо спросил Николай.

По тому, как обнял девушку парень, и так все было ясно.

– Любовь с первого взгляда, – прокомментировал Николай. И добавил задумчиво, мыслями уже находясь далеко:

– Сделайте, как и задумали. Вы здесь мне больше не нужны, только мешаться будете. Да и вам небезопасно оставаться.

– Да, вот еще что, – сказал он, внимательно наблюдая, как тень тревоги вновь наползает на их озаренные надеждой лица. – Без денег как будете?

И бросив в их лодку "дипломат" с валютой, оттолкнулся.

– Бывайте, а я тут еще немного поразвлекусь. Дел, знаете, полно.

Глава 21

НИНА ЖДАЛА ВЕСЬ ДЕНЬ

Направляясь к водной станции, Николай какое-то время еще видел за кормой лодку старлея. Он и его крошка были в шоке от неожиданного подарка судьбы. Подумав о том, что выступил в роли благодетеля, Николай с трудом сдержал смех.

Он подумал, что эти три дня совсем не скучал. И подивился собственной глупости: отдать первым встречным такую кучу денег! На самом деле он поступил благоразумно. Ибо, привыкнув к мысли о капитале и пересчитав пару раз перед сном все эти зеленые бумажки, он тоже вмиг мог уподобиться разной там истонченной плесени, подобной той, что маячит на телевизионных экранах.

Николай ухмыльнулся. На самом деле каждый человек раб своих страстей. Один не может не копить деньги – и копит, другой не может жить без шлюх – и не живет. Антиквариат, дачи, машины, виллы, самолеты, яхты и бизнес-империи – все это наркотики, делающие их владельца рабом. Вот и он своего рода наркоман, без воли и даже без желания бороться с главным своим пороком: очертя голову бросаться в игры со смертью. Впрочем, не всели равно, вечно никто не живет.

Так оптимистично подытожив рассуждение о смысле бессмысленности жизни, он вновь ухмыльнулся.

Однако как бы не сладиться. Солнце. Солнце горит в выцветающем небе, а внизу сверкает на гребне каждой волны. Он заглянул в пустую сумку, где одиноко болтались пять банковских пачек, и пожалел, что не приказал Мэри оставить хотя бы банку с пепси.

Вспомнив об этой влюбленной парочке, покачал головой. Удивительно ощущать себя добрым самаритянином. Жаль только, что все мимолетно и поддается немедленному разрушению: деньги, полученные столь чудесным образом, будут немедленно потрачены (благо в наше время есть на что потратить), а последующие трудности обязательно ударят по неокрепшему союзу милиционера и, возможно, несостоявшейся шлюхи… Николай покачал головой, весело недоумевая: уж не позавидовал ли он честному чувству двух молодых неопытных людей?..

Водная станция приближалась. Уже был виден проход в бухту, защищенную волнорезом. "Хватит думать о чепухе, – решил он. – Надо подумать о том, что лично его ожидает". Объективно рассуждая, ничего хорошего. Он мясо, приготовленное на корм четвероногой и двуногой скотине. Одни будут есть, другие наблюдать. Мгновенно вспыхнула злость, постоянно плещущая где-то наготове. Легковоспламеняющаяся душа, пропитанная горючим эфиром… Ладно, будет вам забава.

Значит, гости не собираются сегодня завтра Ждать эти важные персоны наверняка не станут, поэтому представление следует ожидать уже сегодня к вечеру.

Нет, скорее всего завтра. Сегодня не все прибудут, надо дождаться всех. Доходы идут от тотализатора Немного наличных – он вспомнил атташе-кейс, набитый долларами! – гораздо больше безналичных И сегодня же надо ожидать прямого предложения принять участие в боях Непонятно, какова во всем этом роль Нины, любимой дочери Барона, всеобщего хозяина?

Он завел лодку в бухту и мимо загорелых медлительных рыбаков проплыл к месту, откуда почти два с половиной часа назад отплывал и куда уже спешил шустрый моряк Валера.

Валера оказался наблюдательным парнем Он сразу заметил, что акваланг другой, искоса бросил взгляд на Николая, тут же взглянул на сумку милиционера, которую тоже, вероятно, признал, открыл было рот и закрыл Он, оказывается, обладал целым букетом достоинств, к наблюдательности, например, прибавлялась сообразительность. Николай дал ему еще сотню, и на хитром лице морского волка теперь не отражалось ничего, кроме удовлетворения от хорошо прожитого утра.

– Машина в целости и сохранности, – тут же сообщил он.

– Это хорошо. Ты не мог бы принести мне и паспорт, чтобы не ходить к вашей Акуле?

– Конечно Николай прошел к джипу, открыл дверцу, бросил сумку на сиденье, заглянул в проход за спиной между креслами (автомат мирно ожидал хозяина), закурил Напротив термометр на стене станции показывал тридцать семь градусов. Это в тени. То-то, одевшись, он почувствовал кожей ткань рубашки: немного обгорел, конечно. Мимо проходили люди, преимущественно голые. У женщин и девчонок тесемочки трусиков держались чуть ли не на талии, что доставляло удовольствие не только обладательницам голеньких попок, но и зрителям Неизвестно, кому больше.

Прибежал взмыленный боцман с паспортом На этот раз ничего не получил, а все равно остался доволен.

Николай включил мотор, отжал сцепление и отправился в дом отдыха Качаури.

По дороге, однако, заехал в свой, снятый на месяц домик, где в саду вновь встретил хозяйку, Валентину Петровну, тут же запевшую:

– Вот и хорошо, вот и отлично, а то я уж подумала, вы опять пропадете. Сегодня обязательно приезжайте ночевать У вас, наверное, друзей много?

По голосу ее и по виду нетрудно было догадаться, что и отсутствие Николая не слишком ее опечалит.

А там?.. Кто их знает, женщин.

Николай, раскланиваясь, прошел в домишко, проверил свою сумку, вещи, нашел полиэтиленовый пакет, сунул в него паспорт и пачки долларов. Одну впихнул в карман Стоя посреди комнаты, внимательно огляделся.

В углу, вместе с косами чеснока, висел капроновый чулок, набитый луком Он отодвинул овощи в сторону и подвесил пакет с паспортом и пачками долларов на один из гвоздиков. Потом вернул связки чеснока на место, прикрыв чулком с луком. Все как было, а пакета не видно.

Вот и ладно Не прощаясь с Валентиной Петровной, вышел из дома, незамеченным прошел через сад, закрыл за собой калитку. Вытащил пачку сигарет из кармана, достал сигарету, прикурил. Рубашка прилипла к спине.

На солнце градусов сорок пять. Он сел в душный салон и скоро уже был на набережной. В заднем кармане брюк туго сидела пачка валюты. На ходу извлек доллары и бросил рядом на сиденье.

Возле магазина готовой одежды, класс которого подчеркивали белые заграничные двери с горящими на солнце почти золотыми ручками, он остановился Выйдя из машины, ступил на цветные плиты тротуара (словно попирая панцири стилизованных черепашек-ниндзя), окружавшие вход в магазин. Вошел.

Здесь было прохладно. К нему ринулась было симпатичная цыпочка, но ей дали пощебетать ровно столько, сколько потребовалось, чтобы издали убедиться в платежеспособности посетителя. Николай и не скрывал этого, держа в руке прихваченную с сиденья джипа пачку долларов. Доллары и послужили доказательством серьезности его намерений.

Ему быстро подобрали летний серо-голубой костюм, пару рубашек, туфли, два галстука: ярко-синий в черную полоску и такой же, только красный. Еще подобрали темные очки, все заставили примерить, долго восхищались его великолепным видом (цыпочка искренне) и огорчились неподдельно, когда он стал раздеваться, чтобы переодеться в дешевенькое собственное одеяние, в котором пришел сюда.

Он заплатил семьсот двадцать условных единиц, получил большую, перевязанную голубенькой лентой коробку и теперь уже окончательно отбыл в заповедник.

Николай приостановился на холме перед спуском к комплексу Барона. Внизу было заметно оживление.

Возле ворот стояли два охранника в камуфляжных костюмах. С автоматами на плечах и потоками пота под одеждой. В этот момент как раз проверяли документы у белой, издали словно отлитой из полированного молочного стекла, видимо, японского происхождения машины. Тот охранник, что смотрел протянутые из окна документы, одновременно что-то диктовал в телефон, наверное, данные гостя. Послушал несколько секунд, возвратил, отступил, ворота распахнулись, и машина проехала.

Возле главного входа уже стоял десяток других машин, некоторые отъезжали и исчезали в грузовом лифте, немедленно опускавшем за собой тяжелые двери. Суетились какие-то ребята в галстуках, выносившие из машины баулы, чемоданы и просто сумки: дом отдохновения активно встречал достойных гостей.

Глядя на всю эту суету и понимая, что косвенным образом все это солнечное кипение внизу творится и за его счет, он злобно и мстительно стал приглядываться. Но отсюда, сверху, подробностей было не разглядеть, лица людей казались похожими, ни разу не виденными. А прибывшее количество голых в ярких купальниках людей на пляже и причале, вероятно, состояло из нетерпеливых любителей природы.

Он услышал издали приближающийся шум мотора и решил поехать первым. Тронулся. Темный "Крайслер" величиной с дом пронзительным гудком сдул его с узкой дороги и прошелестел мимо. Николай уже готовился, поддав газу, следовать за гигантом, как вдруг его лобовое стекло взорвалось, он инстинктивно упал на сиденье рядом, прикрывая рукой лицо от осколков, мелкими градинками осыпавших его. И только через мгновение, когда услышал металлический удар по металлу кузова, а следом рассыпалось еще одно стекло, понял, что в него стреляют.

Дальше все прошло очень быстро: он правой рукой с пола подхватил автомат, другой распахнул дверцу со стороны пассажирского сиденья и, отталкиваясь ногами и рукой, уже летел через дорогу в заповедные заросли. В зарослях прыгнул в сторону, попал в какую-то канаву, затих, попытался определить, откуда бьют, и не смог, потому что наступила тишина.

Да, стекла не взрывались, кузов не дребезжал от тяжких огнестрельных ударов, и лишь отдалялись звуки двух работающих моторов: затихающий шепот мастодонта и более резкий, тающий в небе вертолетный.

Почему-то он сразу уверился в том, что стреляли с вертолета. А когда вернулся к машине, окончательно убедился в правильности догадки, найдя пробоины в капоте и на крыше салона. Всего пробоин было пять, а с учетом двух разбитых стекол приходилось констатировать меткость стрелка: с движущегося вертолета и так относительно кучно!..

Николай следил за вертолетом сколько мог. Мог недолго, потому что вертолет скоро скрыли холмы, когда, уже где-то за городом, тот пошел на снижение. "Ладно, даст бог выясню", – подумал он. Так или иначе, концентрация событий оставалась высокой.

Мотор его машины продолжал тихо работать и, кажется, не был поврежден. Он открыл капот и бегло проверил. Ничего не обнаружив, сел в кабину и наконец тронулся вниз по петляющей между скал дороге.

Оба охранника, еще незнакомые Николаю, молча оглядели повреждения, один зачем-то сунул палец в пробоину, покачал головой.

– Где это тебя?

– Здесь наверху. Какой-то вертолет. Вы не в курсе, что тут за боевые вертолеты летают?

Теперь покачал головой другой охранник.

– Мало ли летают…

– Весело у вас, – резюмировал Николай и отъехал.

Документы не проверили, значит, насчет его имеются особые инструкции. Какие только? Все позволялось, пока не придет час "X". И тогда его возьмут в оборот. В зеркале заднего вида он увидел, что охранник говорит по телефону, вероятно, докладывает о его прибытии.

Николай поставил свой раненый джип рядом с обогнавшим его "Крайслером". Шофер, похожий на всех шоферов в мире, как раз открывал дверцу, откуда не вылезал, а почти выходил высокий видный мужчина в сером костюме неземного покроя. Не замечая шофера, он тем не менее что-то сказал неведомо кому, но так степенно-тихо, что относиться это должно было именно к тому. Впрочем, ни шофер, ни хозяин не замечали хамства, за годы перестройки прошедшего высокую школу эволюции и обретшего градационные различия.

Серый господин бросил взгляд на Николая, взвесил его на социальных весах, чуть дольше смотрел на простреленный джип, бросил в воздух еще несколько тихих слов и пошел к входу, навстречу спешащему мальчику в галстуке.

Николай взял коробку с одеждой, вспомнил о забытом всеми автомате, замялся было, но тут же нагло повесив его на плечо, двинулся вслед за все-таки очень знакомым ему серым господином.

В вестибюле его ждали. Видимо, охранник у ворот сообщил. Но того, кто его ждал, он сейчас увидеть не предполагал.

Почти пританцовывая от нетерпения и одновременно чудным образом сохраняя важность хозяйки, – странное сочетание, почти на грани возможного, подумал Николай, но тут же отвлекся, немедленно очарованный – к нему навстречу в красной, похожей на соломенную шляпке спешила Нина. Она была в очень легком темно-красном, почти лиловом платье с черной каймой. И радостно дрогнули, увидев его, ее необыкновенно мерцающие ресницы – дрожащий вспыхивающий блеск в глазах, улыбка счастья и возбуждения, невольно изгибающая ее губы, – Николай вдруг отчетливо осознал, как хотел увидеть Нину. Он стоял с костюмной коробкой, с автоматом на спине – и глупо билось сердце, лоб стянуло, а торжествующая Нина уже брала его под руку и вела за собой.

Все прошло мгновенно, но какой оставило след!

Николай шел рядом с Ниной в каком-то недоумении.

Через ладонь чувствовал ее всю и не мог ничего понять: наваждение? гипноз? или только сейчас созревшее последствие тех поцелуев?..

– Куда мы идем? – спросил он.

– К тебе. Ты оставишь свою коробку и.., ты хочешь есть? Мы можем что-нибудь с собой взять на пляж.

– Мы пойдем на пляж?

– Да, я тебя ждала, ты весь день пропадал и вчера… – Облачко затмило ее ясный лик, но тут же вновь вернулось сияние.

– Я бы не отказался перекусить. Завтракал часов в семь и ничего больше не ел.

– Вот и хорошо.

Они вошли в лифт, мигом доехали, потом по малахитовому коридору дошли до его номера. Щелкнув замком, открылась дверь. Нина сразу же прошла к телефону, подняла трубку и, приказав соединить с кухней, сразу стала обсуждать меню. Сообщив, куда принести заказ, повернулась к Николаю. Он тем временем прошел в спальню, убедился, что Лены нет, записку не оставила, и, сбросив коробку и автомат на кровать, вернулся в гостиную и уже стоял у открытой дверцы холодильника. Так хотелось пить!

– Будешь что-нибудь? – спросил он ее.

– Что и ты, – быстро ответила Нина.

И это было приятно.

Он взял три банки пива, одну отдал ей, а оставшиеся две тут же выпил. Оказывается, об этом он тоже подсознательно мечтал. Упал в кресло, вытянул ноги и закурил.

Нина подошла, села на ручку кресла, взяла сигарету из его пальцев.

– Пойду в душ, жара… – сказал он и поднялся.

Нина, затягиваясь, смотрела на него, и молчаливый дрожащий блеск затененных ресницами волшебных глаз завораживал его.

Когда Николай вышел из душа, на одном из столов были расставлены тарелки.

– Я первое блюдо не взяла, мы же на пляж идем, лучше захватим фруктов. Я-то не голодна, а ты ешь.

Нина взяла себе джин с тоником, Николай же предпочел водку. Выпив, стал с жадностью поглощать еду: салат из огурцов и помидоров, салат "рыбный с майонезом и зеленью, огромный кусок свиной отбивной с рисом и зеленым горошком, после взял заливную рыбу, что вконец развеселило молча наблюдавшую за ним Нину.

– У меня появилось ощущение, что ты и меня можешь съесть, – пояснила она сквозь смех.

– Конечно, – решительно подтвердил Николай, – маслом намажу и слопаю.

Из солидарности он тоже выпил джина с тоником.

Потом закурил. Настенные часы показывали половину второго, – Ну что, пойдем? – спросил он.

– Пойдем.

Нина положила в пакет яблоки, груши и мандарины, и они вышли.

Глава 22

НЕЛЮДИ

На пляже Нина решительно потянула его прочь от причала.

– Здесь много народа. Пойдем за ограду, я знаю совершенно безлюдную бухточку. Одна я не могу туда ходить, с большой компанией и охраной не так интересно. Ну а с тобой мне сам черт не страшен.

И это тоже было приятно.

В ограде была калитка, вернее, небольшие ворота, возле которых тоже дежурил охранник. Нину он узнал, но все равно позвонил кому-то. Потом выпустил их.

– От кого вы так предохраняетесь? – спросил он ее.

– От всех. Сейчас же нищих развелось!.. И наркоманов полно. Молодежь, здесь им раздолье, делают, что хотят. Ночью тут лучше не показываться. Запросто убьют. А женщин насилуют. Облавы устраивают, а толку-то. Каждый год этих наркоманов становится вдвое больше. Это же статистика, геометрическая прогрессия.

Немного погодя насыпной пляж кончился; песок постепенно истончался, ближе подходя к кромке воды.

Стали попадаться камни, крупные обломки, а скальные отвесы, служащие внутренней основой всех окружающих холмов, наклонялись все круче.

Нина показывала дорогу. Идти пришлось довольно долго. Вначале поднялись по достаточно утоптанной дорожке на холм и вдоль обрывов над морем двинулись дальше. Потом пошли крутые каменистые тропинки сквозь мелкий смешанный лесок, с душистыми представителями южных хвойных, и, когда вновь внизу открылось море, спуститься было нельзя, да и пляжа как такового не было: скалы поднимались прямо из воды.

Был самый разгар дня, все плавилось вокруг, ветерок почти не освежал, и только густел воздух от запахов земли, камней и горячей хвои, и только ритмично шуршали волны и резко отовсюду ругались чайки.

А то и дело открывающееся море синело и больше кололо сплошными крупными серебряными звездами…

Наконец Нина сбежала по тропинке к достаточно просторному заливчику, сбросила шляпу на песок, оглянулась. Николай, сошедший шагом, уже подходил.

Он положил сумку рядом с ее шляпкой, а Нина уже расстилала что-то похожее на скатерть, на которую, едва разувшись, стала босыми ногами и тут же начала раздеваться.

Николай снял туфли, рубашку, брюки, бросил все рядом на песок. Хотелось сразу окунуться. Он уже предчувствовал обжигающую прохладу, смывающую пот и усталость. Надо же, не накупался сегодня! Впрочем, юг – здесь можно купаться бесконечно. Нина повернулась к нему спиной, попросила расстегнуть длинную, почти до талии "молнию". Высвободила плечи, и платье легким холмиком легло вокруг щиколоток. Купальника под платьем не оказалось. Нина, не глядя на Николая, переступила платье и, вся коричневая от загара, сильная, тонкая, крепкая, пошла по песку к серо-зеленым волнам, невысоко вздымавшимся, прежде чем обрушить на берег пену на гребне.

У воды Нина остановилась, сделала еще шаг – волна сразу рухнула ей на колени, – оглянулась, все еще щурясь от ослепительного солнца, улыбнулась и махнула Николаю рукой.

– Пошли, вода совсем теплая.

Нинины слова вывели из столбняка, в который ввергли его неожиданная нагота и совершенно невыразимая неземная ее прелесть. Впрочем, все было и так ясно: Николай поспешил к ней. Нина его дождалась, протянула руку.

– Ты в плавках? – скользнула взглядом. – А я люблю без всего. Ну пойдем.

Берег круто уходил в глубину, и метрах в трех от берега дно достать было трудно даже ему. Нина поплыла дальше, дальше, туда, где волны не так круто вздымались и где свободно трепетала колючим серебром равнина моря. Потом ныряли, плескались, пытались лежать на волнах, а устав, поплыли к берегу.

Легли на псевдоскатерть и, как это обычно и бывает, почувствовали жажду. Взяли по банке пива, открыли и стали пить. Николай достал сигареты, предложил Нине. Она потянулась мокрыми пальчиками, осторожно, за фильтр, взяла сигарету. Он поднес ей огонь зажигалки, прикурил сам. Они сидели рядом.

– Я еще с утра хотела на пляж сходить, но не нашла тебя.

– Я был занят.

Она, затягиваясь и изредка делая глоток из банки, стала глядеть вдаль, зарываясь ступнями с красными лакированными ноготками в песок; потом мельком взглянула на него, пригляделась и, усмехнувшись, сказала вдруг:

– Вижу, я тебе нравлюсь.

– Конечно, нравишься, котенок, – сказал Николай и лег на живот. – Еще бы не нравишься. У тебя фигурка загляденье, а ножки – прямо лестница на небо. А глазки!.. Я таких глазок еще не видел. Только ты сейчас… – он замолчал, подыскивая слова.

– Что я?

– От тебя сейчас холодком повеяло.

– Ты наблюдательный. Это потому, что я вспомнила почему-то…

Нина замолчала.

– Что ты вспомнила, крошка?

– Ты способен безумно полюбить женщину? – вдруг спросила она.

Николай ухмыльнулся, но тут же согнал улыбку, боясь, что она заметит и обидится.

– Конечно, котенок.

Он взял Нину за руку, и она не отняла ее.

– А почему ты спросила? Ты во мне сомневаешься? – он пододвинулся к ней.

– Понимаешь, я до последнего времени думала, что уже никогда никого не смогу полюбить.

– Я так понимаю, что у тебя была несчастная любовь. Хотя нет, беру свои слова обратно. Как же можно тебя не полюбить? Может, ты полюбила, а он оказался голубым? Сейчас, знаешь, такое повсеместно встречается. Так, что ли, крошка?

– Да нет, понимаешь, совсем другое. Я еще не встречала человека, которого могла бы полюбить, – она бросила быстрый взгляд на Николая. – В общем, до последнего времени не встречала. И дело совсем не в том. Понимаешь, меня вырастил отец, мама умерла, когда я была маленькой. Папа стал для меня всем, он и маму заменил. А потом.., а потом…

– Что потом? Ты выросла, он отдалился, наверное, уже не понимал тебя, и ты почувствовала себя покинутой и одинокой.

– Не совсем так. Нет, совсем не так. Понимаешь, он действительно меня перестал понимать, но не в этом дело…

– Так в чем же?

– Когда я была еще совсем девчонкой, меня: изнасиловали.

Николай молчал, ее ладонь безжизненно замерла в его руке.

– Отец знал? – нарушил он наконец молчание.

Нина кивнула.

– И что?

– Ничего. Я не могу тебе всего рассказать. Пока не могу.

Солнечный жар тек все гуще, тела их давно обсохли. Николай сел, не выпуская ее пальцев, и другой рукой обнял за накаленные плечи.

– Если тебе тяжело, лучше не вспоминай сейчас.

Нина быстро-быстро закивала опущенной головой, и Николай испугался, что она сейчас заплачет.

Он взял сумку с продуктами, выбрал два больших апельсина. Пошел к воде, где заблаговременно придавленный камнем был притоплен пакет с банками.

Взял две банки джина с тоником, вернулся и предложил Нине. Они открыли банки и стали пить. Потом Николай сунул себе в губы две сигареты, прикурил и одну дал ей. Нина благодарно кивнула. Было приятно пить относительно прохладный напиток. Солнечный жар и разбавленный жар спиртного соединялись; конечно, Николай сочувствовал, что говорить. Он очистил апельсин и протянул Нине. Она взяла, стала отделять дольки и есть-.

– Понимаешь, – сказала она, – после того случая, я как бы и жить перестала. У меня все внутри было выжжено. Весь мир превратился в головешки, все сгорело.

Я всех возненавидела. Я не знала… Я ничего не знала, думала ничего подобного со мной не могло произойти. С любой другой девчонкой, но не со мной. А после пришла к выводу, что все мужчины, все люди такие… и решила мстить.

– Кому?

– Всем, – отрезала она. – Люди снаружи все гладкие, хорошие, добрые. А внутри черные, страшные, гадкие.

– Сейчас же ты так не думаешь? – спросил он.

– Думаю. Нет.., не обо всех.

Николай вновь взял ее руку, поднес к губам, поцеловал.

– Обо мне, крошка, ты надеюсь, так не думаешь?

Она взглянула на него своими волшебными глазами с черными бабочками ресниц и вдруг засияла, осветилась улыбкой. Странно, он тоже как-то забыл, что она тут сидит совсем голенькая.

Не совсем забыл. Обняв ее за плечи, наклонился и приник к жарким, влажным от джина с тоником губкам…

– Вы только посмотрите на этих любовничков! – Резкий, визгливый голос совсем рядом вернул их к действительности. Он быстро оглянулся. По тропинке со скалы спускались подростки, человек десять. Худые, загорелые, грязные. Две девицы, а остальные… семь человек – парни лет по шестнадцати-восемнадцати. Сальные волосы у девушек беспорядочно свисали по плечам и лицу, отчего головы их время от времени привычно дергались, дабы расширить обзор. У парней волосы были стянуты сзади в хвосты. Джинсы и майки, маскируясь в окружающей среде, приобрели грязно-серый цвет: майки светлее, брюки – темнее.

– Это наркоманы, – испуганно шепнула Нина.

Николай поднялся. Нина торопливо надевала платье.

– Ты, герла, не торопись. Ты нам такая больше нравишься. Мы сейчас с твоим чуваком разберемся, а потом и тебя ублажим. Ты не одевайся, зря силы тратишь, все равно щас разденем, – с надрывом говорил длинный худой парень, может, лет двадцати, видимо, главарь банды.

Тем временем подтянулись и остальные. Пацаны несли велосипедные цепи, железные прутья. Только у главаря в руках ничего не было, такое оружие, видимо, ему по статусу, да и по наглой готовности к насилию не требовалось. Впрочем, он пребывал сейчас в нерешительности, что-то его смущало, может быть, отсутствие страха в лице этого бугая, очень здорового на вид, но что один может сделать против семерых?

Он вдруг быстро завел руку назад, вытащил засунутый за брючный пояс пистолет и направил на Николая.

– Оружие! И живо!

Внезапно, только сейчас справившись с "молнией" на платье, вперед шагнула Нина. Голос ее дрожал от негодования:

– Да вы хоть знаете, с кем разговариваете?! Я дочь Барона! Прикажу, и от вас всех тут мокрого места не останется!

– О-о-о! – визгливо засмеялся главарь. – Какая птичка к нам пожаловала! Успокойся, баронесса, когда ты нам надоешь, мы, может быть, тебя отдадим за выкуп. Много просить не будем. Заплатит твой папочка миллион баксов или пожалеет за доченьку?

Я слышал, он у тебя страшный богач.

Было в их лицах нечто похожее, нечто роднившее всех – и парней, и девушек, – делавшее всех одним стадом. Ну конечно, взгляд. Расширенные зрачки, пелена, не дающая им четкого обзора из той наркотической реальности, в которой они все пребывали и по законам которой действовали и здесь. Они были насквозь пропитаны героином, марихуаной, кокаином, гашишем, в общем, всем тем, что так нетрудно стало доставать в наше свободное пореформенное время.

Отчаянный вскрик Нины каждый из них воспринял вроде по-разному: кто ухмылялся, кто хихикал, показывая пальцем, девицы от смеха попадали на песок ("Ой! Насмешила! Я от смеха вся мокренькая!"), но и здесь общая визгливая дебильность роднила всех.

– Вон отсюда, ублюдки! – негромко сказал Николай. – Шагом марш по тропинке. Чтобы духу вашего здесь не было.

Внезапно обе мокренькие девицы, разом кончив смеяться и не обращая внимания ни на Николая, ни на Нину, кинулись к их пакетам. Видимо, они сначала наблюдали сверху. Одна подняла мокнущий в волнах пакет и торжествующе заверещала:

– Тут пиво! И джин есть! Живем!

– И закусь! – отозвалась вторая, стоя грязными коленками на их скатерти.

Тут уж выдержать больше было нельзя! Николай схватил ее за волосы, приподнял и, особенно не стараясь, влепил кулаком по зубам. Девица отлетела к ногам главаря, поднялась тут же, визжа от ярости во весь свой вмиг ставший беззубым рот. Боли, как и предполагалось, она уже не могла чувствовать. Так, ощущения.

Главарь отшвырнул ее назад и, мерзко ухмыляясь, достал свободной рукой из кармана складную бритву.

Раскрыл. Повертел перед собой, ловя лезвием солнце.

Брезгливая ярость, давно клокотавшая в Николае, наконец прорвалась. Он сделал шаг вперед. Ну почему мразь всегда торжествует! Почему эта плесень так уверена в своей силе? Может быть, потому, что обычные люди, соблюдая закон, ждут и от закона помощи? А кто становится над законом, знает, что закон защищает только сильных. Попробуй пришибить кого из них – посадят. А этим – плевать. Они на собственном опыте убедились, что выбор жертвы – за ними.

Николай ударом ноги выбил у главаря пистолет.

Высоко взлетев в воздух, он упал ближе к воде. Полет был странно-синхронно озвучен воплем главаря, так что падение пистолета прекратило и крик. Девчонка, все еще стоявшая у воды с пакетом их баночного пива, кинулась к пистолету. Ей наперерез неожиданно метнулась Нина. Девица успела нагнуться, но тут же коленка Нины врезалась ей в лицо. На этом женский бой был окончен.

Все следили за непредвиденной схваткой. Осатаневший от ярости главарь, мотая черным хвостом волос, сипел:

– Теперь не только твою девку-баронессу кончим, но и тебя поимеем. А потом порежем на куски, зажарим и сожрем. Я буду не я!..

Николай выбросил вперед левую руку, перехватил кисть с блестящим лезвием, легко завернул. Ручка у вождя тонкая.., слабенькие жгутики мышц, крупный локтевой сустав… Жаль, что нет еще определения наркомана, как существа только похожего на человека и одновременно врага человека. Беспощадный враг, живущий только местью.., себе и другим. Себе, потому что остатки человекоподобия мучают, другим, потому как чем они, другие, лучше?!

Завернув руку парня за спину, Николай осторожно вынул бритву из скрюченных пальцев (вождь вопил!), сложил, бросил стоявшей в сторонке с пистолетом Нине.

Банда со странной тупой нерешительностью наблюдала за развивающимся действием. Николай еще круче завернул руку вновь завопившего главаря, потянул и с неожиданной легкостью, но с оглушительным треском, сломал конечность в суставе. Этот уже не боец!

Удивительно, как можно бояться таких недоносков.

Впрочем, и кошки можно испугаться, а у этих цепи, прутья…

Шагнув к самому большому из оставшихся, ударил ребром ладони по правой ключице. Вновь вместе с криком выпало на песок и оружие.

– Я же сказал, вон отсюда, ублюдки!

Ублюдки вдруг, словно соображение стало коллективной функцией, повернулись и неловко, оступаясь, побежали по тропинке наверх. Дабы в их потусторонних мозгах не зародились планы отмщения, Николай взял у подошедшей к нему Нины пистолет и несколько раз пальнул спринтерам между ступней и по веткам над головами. Своего главаря бандиты, конечно, забыли. Отрезанной от тропинки оказалась и девица с пакетом. Она стояла, словно не понимая перемены обстоятельств. А может, действительно не понимала?

Потом медленно стала обходить их.

– Пакет! – сказал Николай и протянул руку.

Девица покорно отдала пакет и, повернувшись, потрусила за всеми.

Николай пнул главаря по ребрам.

– Вставай, скотина! И убирайся. Мы тебя отпускаем.

Тот с тихим скулением поднялся и пошел прочь, пытаясь поддерживать неестественно завернутую за спину руку.

– Эй! – крикнул ему Николай. – Стой!

Тот остановился.

– Ты забыл попрощаться.

В мутных глазах блеснул просвет. Змеиная улыбка сморщила тонкие губы.

– Когда доберемся до вас, мы тебя не сразу будем резать. Мы тебя будем резать, когда ты сам об этом попросишь.

– Вторую руку сломать?

Тот плюнул в знак презрения, не рассчитал: липкая слюна приклеилась к подбородку и, качаясь, стала спускаться к груди. Он уже не замечал ничего. Повернулся и пошел следом за своей нечеловеческой бригадой. На этот раз не останавливаясь.

Николай повернулся к Нине.

– Не очень они и страшны. Так.., вроде бродячих собак. Надо их пинками учить. А нет, палку взять, больше толку будет.

– Я знала, что с тобой мне бояться нечего, – сказала Нина, обвила рукой его шею, привлекла к себе и горячо, торопливо поцеловала.

– Правильно, крошка, мне надо доверять, – ухмыльнулся он и добавил:

– А хорошо, что мы отстояли нашу собственность, – он указал на пакет. – Мне опять пивка захотелось.

– И мне, – призналась Нина.

– Так в чем же дело? – спросил Николай, и они засмеялись.

Она села на скатерть.

– Шагом марш, ублюдки! – сквозь смех повторяла Нина. – Забыл попрощаться!..

Открыли бутылки, сидели, пили пиво, курили. Молчали.

Солнце стало склоняться за скалы, было еще очень жарко, но палящий зной уходил за светилом, и чуть-чуть посвежел влажный ветерок.

– Окунемся перед уходом? – спросил ее Николай.

– Нет уж. Дома под душем ополоснусь. А ты?

– Да нет, уже исчерпал лимит.

Она поняла по-другому и улыбнулась.

– Неожиданно как. Ну пойдем?

– Пойдем.

– Тогда отпусти мою руку и одевайся. Видишь, я в платье.

Она хихикнула.

Николай оделся, и они пошли обратно. Путь их не был ничем омрачен. Глядя на повеселевшую Нину, Николай не переставал думать о том, насколько глубоко она увязла в делах отца и правильно ли он делает, не пытаясь спросить об этом ее в лоб?

Охранник издали заметил их, открыл загодя ворота и ждал.

– Я уж начал беспокоиться. В вашей стороне недавно были слышны выстрелы.

– Да ну? – удивился Николай. – Вот уж не думал, там же скалы, деревья… Да и море шумит.

– Так это вы? – успокоился охранник. – А то я собирался уже доложить.

– Что же не доложил? – ухмыльнулся Николай. – Как-никак дочка хозяина.

– Никакая я не дочка, я сама по себе, – вдруг рассердилась Нина.

– Так инструкции нет, – не слушая ее, обеспокоился конопатый, рязанского вида парень. – Я охранять должен эти ворота, никого на территорию не пускать, стрелять в подозрительных случаях без предупреждения…

– Ладно, ладно. Все нормально, – успокоил его Николай.

Нина тоже успокоилась и молча слушала, даже улыбалась. За эти сутки, вернее, с первой их встречи, улыбаться она стала чаще. Николай отнес это на свой счет и решил при первом же удобном случае спросить обо всем. Даже невзирая на ее положение. То есть близость к власти и ее, власти, интересам. Впрочем, инстинкт и профессиональный опыт советовали ему не торопиться.

В лифте они расстались. Николай собрался выйти на своем этаже, но, задержав его, Нина сказала, что зайдет за ним к ужину.

– Сегодня первый гостевой ужин.

Она посмотрела на часы.

– Скоро пять. Я зайду минут в двадцать седьмого.

Подожди, – спохватилась она. – У тебя есть что надеть?

– А как же, – самодовольно ухмыльнулся Николай. – Ты разве не заметила, что я пришел с коробкой?

– Я заметила автомат, – проявила она свою наблюдательность. – Что в коробке?

– Костюм, рубашки, галстук.

– Какого цвета костюм?

– Серый. Нет, голубой. В общем, что-то светлое.

Она на мгновение задумалась. Легкая, чуть заметная косина сделала ее еще более привлекательной.

– Знаешь что, я тебе через полчаса пришлю людей.

Ты никуда не выходи из номера.

– Хорошо.

Она помахала пальчиками, и Николай вышел.

Часть 2

ГЛАДИАТОР

Глава 23

ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОТКРЫТИЕ ИГР

В номере он первым делом зашел в спальню. Лены не было. Да и не могла же она без ключа зайти. Правда, заходят же в номер уборщицы…

Автомат и коробка с костюмом лежали в кресле в гостиной. Николай пошел в душ и постоял под горячей водой. Потом, не одеваясь, просто накинул халат и, пройдя в гостиную, открыл холодильник. Плеснул в стакан водки, поискал чем разбавить, нашел пакет томатного сока. Со стаканом и сигаретой плюхнулся в кресло. Он думал, не следует ли активизировать сбор информации? Впрочем, неблагодарное это дело – заниматься сбором информации в таких нерабочих условиях. Он пил коктейль, затягивался, выпускал дым размытыми кольцами и приходил к выводу, что еще ни один его отпуск не проходил столь оригинально.

Его, конечно, хотят использовать поярче, а значит, есть большая вероятность остаться здесь навсегда.

Имеется в виду, не выйти из этих стен живым. Если бы не его фатализм, если бы не постоянное заигрывание со смертью, возможно, и позволившее ему выжить во всех передрягах.., он бы уже давно был зарыт где-нибудь на нерусской земле. И он вновь отхлебывал красный холодный коктейль и старательно, толчками выдохов пытался изобразить кольца дыма. В принципе все и так ясно, размышлял он. Сегодня торжественный ужин завтра развлечения. За это время надо детально проработать план, как выйти из всей этой фантасмагории не просто живым, но и с прибылью.

Зазвонил телефон. Николай снял трубку. Вежливый голос попросил Николая Ивановича и сразу перешел к делу.

– Пожалуйста, назовите ваши данные.

От неожиданности Николай не сразу понял, что от него хотят. Первой мыслью было, что вот профукал инициативу и уже выясняют его весовую категорию, чтобы подобрать противника. Мысль, конечно, идиотская. Он представил себя, выходящего на ринг с медведем одного с собой веса, и фыркнул. Конечно, это Нина, ее распоряжение. Но все равно переспросил:

– Для чего?

– Распоряжение Нины Отариевны. Мы должны подобрать вам гардероб к ужину.

– Ага! Ну валяйте.

– Ваши данные. Рост, вес, размер обуви. Все, что помните.

– Рост – сто девяносто пять. Вес – сто пятнадцать.

Объем талии – девяносто пять, груди – сто тридцать, плеч – сто сорок пять. Что-нибудь еще? Да, размер обуви – сорок пять.

– Странно, – проговорил голос в трубке, – вы не портной случайно?

– Это почему же? – предположение рассмешило его, и он ухмыльнулся.

– Обычно, кроме роста и веса, никто о себе ничего не знает. Кроме женщин, конечно. Хотя у вас такие габариты… Вы, наверное, спортсмен?

– Что-то вроде этого.

– Ну хорошо. Через полчаса вас устроит?

– Вполне.

– Ждите, – сказал голос и спрятался за короткими гудками.

Николай рассматривал себя в зеркале, когда зашла Нина. Незадолго до этого принесли смокинг, причем вежливый голос звонил еще раз, прося извинить за задержку, поскольку возникла необходимость подогнать… Фигуры, знаете, не всегда стандартные, сейчас мало атлетически скроенных мужчин. Наконец пришли двое: пожилой мэтр с круглым брюшком и подмастерье из банка в зеленом галстуке и с чехлом в поднятой руке, где и находился заветный костюм. Когда Николай оделся, его огладили, сдули пылинку, отошли в сторону, вновь подошли, замерли в профессиональном экстазе и тихо удалились.

В зеркале же напротив громадный, косая сажень в плечах молодец, плавно поворачиваясь туда-сюда, пытливо, но с явным удовольствием на слегка покрасневшем от первого загара лице, придирчиво оглядывал себя. Костюмчик, даром что подгонка шла по телефону, сидел как влитой. И вообще, словно бы светился, озаряя мимоходом и владельца, то бишь самого Николая.

Такого, несколько нарциссированного Николая и застала Нина. Впрочем, он тут же забыл о собственной персоне, очарованный таинственным и прекрасным эльфом, радостно представшим перед ним. Она была в темно-сиреневом бархатном платье, плотно облегавшем ее высокую грудь, талию, а дальше свободными текучими складками низвергающемся до тонких сухих щиколоток. В черных волосах что-то ярко-жемчужно сверкало. Лебединую шею украшало жемчужное колье. Все эти подробности хоть и были отмечены им, но скорее профессионально, закоулками сознания. На самом деле, он ничего не видел, кроме самой Нины. И в очередной раз даже сильнее, чем недавно на пляже, Николая поразила ее красота. На пляже он был пьян другим. Теперь, когда предстоящее мероприятие словно бы возвело социальную границу между ними, он увидел: Нина не просто красива, она прекрасна. И это еще больше отдаляло ее. Не потому, что он побаивался таких совершенных женщин, отнюдь нет, просто считал, что все, имеющее налет божественности, должно находиться в эмпиреях. Его мгновенное остолбенение быстро прошло; сполна насладившись произведенным эффектом, Нина смотрела на часики.

– Уже двадцать пять минут восьмого. Пора идти.

По замыслу отца, я должна взять на себя роль хозяйки вечера. Хотя бы в начале. Так что какое-то время обойдись без меня.

Нина окинула его взглядом, что-то промелькнуло на ее личике.

– Тебе, наверное, и не дадут скучать…Такому…мужчине. Все, пошли, – решительно сказала она и взяла его под руку.

Уходя, он еще успел увидеть в зеркале, как их отражения тоже параллельно ускользают в совершенно похожем и совершенно недоступном мире.

Они вновь повторили вчерашний путь, и вновь, вступив на транспортер под неусыпным взором Качаури, Николай подивился чудовищным затратам, произведенным ради пустого эффекта. За эти деньги вполне можно было бы построить еще один лифт.

Вечер уже начался, судя по количеству людей, собравшихся здесь. Отовсюду несся равномерный, как в улье, шорох движения, фон голосов и приглушенная музыка. С прошлого раза здесь все изменилось. Что?

Да, убрали столики по всему залу. И еще что-то?.. Зал стал больше… Возможно, убрали стены между соседними залами. Может, так и было предусмотрено изначально? Вместо стен – огромные экраны, на которых негромко исполняли песни… Газманов, теперь вот Долина. Видимо, чтобы все это не превратилось в какофонию, звук был предельно приглушен. Нина, сжав его руку, ушла. Везде стеклянистые колонны, которых раньше не было, сквозь них головокружительно сновали разноцветные тени, расплывчато акварельные.

Народ все прибывал и прибывал. Почти у самой стены, занимая едва ли не третью часть огромного помещения, находилась возвышенность, двумя большими крылами охватывая весь зал. На этом, скорее, помосте, разделенные равными промежутками для прохода, были ступенчато расставлены столы; выше всех находились столы заднего ряда. Люди в зале медленно передвигались по залу, беседуя друг с другом. Было очень много молодых женщин, разодетых столь откровенно роскошно, что все это походило на ярмарку.

Может, здесь и была ярмарка. "Тщеславия, например", – подумал Николай.

Он не знал, куда смотреть. Перед ним стоял высокий мужчина, держа под руку женщину в багрянце с узором "павлиний глаз". Мужчина повернул голову, и Николай узнал в нем серого господина из гигантского "Крайслера". Теперь на нем был костюм из черной ткани с едва заметной мерцающей полосой и такого же неземного покроя. Он тоже узнал Николая, но, видимо, не мог вспомнить, где его видел. Кивнул, потом вдруг вспомнил и, нахмурившись, отвернулся. "Элита", – со злобой подумал Николай и отошел. Между тем певцы и певицы со стен куда-то исчезли, белодымчатые стекловидные плоскости озарились цветными вспышками. В глубине, на центральной части помоста, где находился самый большой из столов, началось какое-то особенно заметное шевеление. Высокий свод тоже зажегся быстрыми цветными зарницами. Вдруг тяжелый пурпурный отблеск, профильтрованный сквозь прозрачный материал свода и настенных экранов, озарил всех собравшихся. Казалось, в самом дальнем углу гигантского зала зажгли электрическую дугу, сродни сварочной, только цветную и огромную.

Разноцветье беспрерывно скачущих между экранами и по потолку лазерных огней потускнело; млечность параболических сводов и настенных экранов начала розоветь. Воздух загустел, стал быстро насыщаться запахами; Николай уловил хвойный, но тут же началась какофония тропических цветочных ароматов, и все присутствующие, видимо, бывшие здесь уже не раз, захлопали в ладоши. На экранах появились: чье-то огромное лицо, его быстро сменило изображение животных.., люди в римских латах, вероятно, гладиаторы, оскаленная морда тигра.., и вновь вспышка, уже зеленая, после которой повсеместно утвердился над залом огромный лик Качаури, величественно загремевший:

– Уважаемые господа! Рад приветствовать вас на открытии очередных ежемесячных игр, на этот раз пополнившихся новыми участниками, которые никого из нас не разочаруют.

Качаури переждал спонтанные выражения одобрения, новые рукоплескания, снисходительно повел огромными глазами с красными сосудами в белках и объявил:

– А теперь, господа, прошу занять столы. Вечерняя развлекательная программа начинается.

Новичков среди присутствующих Николай узнал сразу. Это было нетрудно. Люди вокруг между тем начали броуновское движение, быстро упорядочившееся. Новичков извлекали из толпы официанты и провожали на места. Кто-то взял Николая за локоть. Он оглянулся. Это была Нина.

– Пойдем, – сказала она, увлекая его за собой.

Николай уже ни минуты не сомневался, что Нина активно участвует во всем этом грандиозном действе, по крайней мере в роли управительницы, в чью задачу входит доставить бычка, то есть его, Николая, до места заклания. И странно, не было у него на нее злости. Видимо, потому, что с самого начала она представляла иную сторону, а возможная ее роль прямо вытекала из этого. Конечно, было неприятно: слишком естественно играла она свою роль. Ну да ладно, тем более руки у него развязаны, думал он, еще повоюет.

Нина вела его к центру возвышения. Они поднялись по ступенькам к большому столу, сервированному с внешней стороны, скорее всего для того, чтобы обзор любого из приглашенных не был ущемлен и экраны, а главное, все пустующее пространство зала было открыто. На крыльях помоста столы располагались рядами, каждый последующий выше, как ряды стульев в театре. А кроме того, – только сейчас заметил, – поверх потолка, оказавшегося искусственной лазерной иллюзией, шла галерея, где сидели гости рангом пониже, так или иначе, отметил он, все эти сотни приглашенных нуворишей были пристроены.

На настенных экранах вновь появился Качаури, во главе стола ждал, пока дочка Нина не подведет бычка.

Подвела.

– Уважаемые господа! Позвольте представить вам нашего нового гостя, Казанцева Николая Ивановича.

Тут вдруг Качаури исчез с экранов и на его месте возникла худощавая злобная физиономия. Его, Николая. Собственная. И он отвлеченно, в который раз, подивился, что в нем, таком неандертальном, находят женщины. Впрочем, ладно.

Он обвел глазами рукоплещущий зал и поднял кулак в жесте приветствия. Исполинский кулак с ороговевшими костяшками погрозил со всех стен. Народ почему-то зашелся в восторге.

Но вот сели. Качаури, слева Нина, потом он, Николай. Рядом с ним сидел страшно знакомый мужик: чей-то представитель, что ли? Плевать. Ему было немного смешно, но, в общем-то, пережил он всю эту комедию довольно неплохо. Поражала только исключительная наглость и уверенность в себе Качаури. Он даже не удосужился ввести его в курс дальнейших событий, полагая, что птичка (или бычок) все равно в клетке. Подумав о клетке, он вспомнил Коляна, где-то сидевшего в настоящей клетке.

– Я тебе все объясню. Потом, – шепнула ему Нина.

– Тебе что-нибудь положить? – галантно спросил он.

– Спасибо. Официанты на что?

И действительно, из-за спин вытягивались руки, наливая фужеры, рюмки, бокалы. Чтобы отвлечься, он занялся едой, в изобилии представленной на столе.

После первого приступа голода, который он утолил жареным мясом, приготовленным по изысканнейшему рецепту, чего, кстати, Николай не заметил, он хлопнул сто граммов водки и вновь принялся за мясо. Следящая за ним Нина пальчиком подозвала двух лакеев-официантов, те, следуя приказу волшебного перста, поставили перед Николаем сразу приглянувшегося ему поросенка и трех жареных, похожих на воробьев-переростков перепелок. Баловство в виде птичек попробовал, понравилось, еще выпил водки, съел кусок убиенного младенца свиной национальности и вдруг заметил поблизости красно-коричневого омара, которого, впрочем, уже кто-то начал разнимать на сегменты. Перенятым у Нины движением пальца стронул с места дюжего лакея, у которого под фраком наверняка прятался "узи", а в "бабочке" бодрствовала телекамера. Лакей понял его желание, проследив за направлением перста, бесцеремонно указывающего на чужой пир, вздрогнул, зыбко исчез. Николай добавил еще граммов сто, как вдруг перед ним материализовался личный омар, который вместе с пивом и занял его на некоторое время.

Нина же улыбалась очень довольная.

А внизу уже некоторое время, как чертики из шкатулки, наяву возникали газмановы, лещенки, Киркоровы, потом пожаловалась на судьбу Долина, Укупник не захотел жениться на женщине, все это обретало громадную ипостась на стенных экранах и время от времени там мелькал и его, Николая, насыщавшийся лик, после чего лица избранной публики обращались к нему, и приходилось, не вставая, делать величественный жест рукой, премного его веселивший.

Так пролетел час, в течение которого вокальная богема неутомимо пела. Вдруг, словно по взмаху дирижерской палочки, народ стал стекать вниз, и начались танцы.

К этому времени омар был съеден, запит пивом, чувствовал себя Николай великолепно, а необычность ситуации и, главное, его личная роль во всем этом – все возбуждало и пьянило. Он встал и помог встать Нине. Когда они спускались по ступенькам, на них смотрели. Из танцующих большинство мужчин были пожилого возраста, женщины же – молоденькие. Вероятно, власть приехала сюда преимущественно с секретаршами. Знакомых лиц действительно было много. Впрочем, узнавать знакомые по телевизору лица было почему-то так противно, что он предпочел просто танцевать, не глядя по сторонам.

– Ты что, же, весь год здесь обитаешь? – спросил он Нину.

Она обняла его за шею, прижалась всем телом, и маленькие ножки в сиреневых туфельках легко и мерно задвигались по скользкому паркету в такт музыки.

– Конечно, нет. Я учусь.

– Школьница?

Она улыбнулась, и через его плечо продолжала разглядывать зал; несмотря на то что все здесь ей были известны и волшебный блеск первых девичьих впечатлений уже потускнел, все же она была возбуждена. Власть, тем более когда сам пребываешь в центре всего, чарующе притягательна и дивно, прелестно пьянит.

– Я учусь в Англии. В колледже. А через год поступлю в Оксфорд. Или в Америку поеду, в Кембридж. Как папа решит. Он все за меня решает, мой папа.

Николай отметил изменение интонации, но не особенно обратил внимание. Другая мысль уже овладела им, он обдумывал…

– А ты не хочешь? – машинально продолжал ее расспрашивать.

– Что? Учиться? Люблю, – сказала она, тоже думая о чем-то своем.

В этот момент музыка прекратилась. Нина посмотрела на его лицо, близко склоненное к ней, и ему показалось странным после всего, что творилось тут с ними, найти этот взгляд, полный любви. Ах! Нежность, любовь, ненависть, предательство, смерть.., все вместе, что может быть ближе!.. И почему он об этом подумал, встретившись с ней взглядом?..

Они вернулись к столу, но не сели. Остановились с внешней стороны, подняли бокалы с вином (за полнотой бокалов следили бдительные официанты) и стояли, наблюдая за мельтешеньем черно-пестрых фигур внизу. Рядом пышно-важный папа Качаури потчевал известного демократа в рясе, кажется, прошлогоднего созыва, но успевшего зацепиться за власть коготками. А иначе, чего бы ему здесь делать?

– Вы, уважаемый Отари Карлович, не понимаете, как и все, впрочем, что бога, рая, мира в душе нельзя достичь мишурой. Посмотрите вниз, посмотрите на этих блестящих людей, цвет новой России, элиту. Если бы можно было сейчас заглянуть им всем в душу, в душу, я повторяю, не в мысли – для этого и усилий предпринимать не надо, да, в душу, вы бы увидели все круги ада, так красочно описанного Данте. Вы меня понимаете, уважаемый Отари Карлович?

– Вы пейте, батюшка, пейте.

– Рай и ад! – морщась, продолжал демократ-расстрига, целясь вилкой в маринованный огурец. – Никто здесь не понимает, нет. Все: сатана, бог, рай, ад – все в душе. Душа – космос, душа – вселенная.

Сатана – отец лжи. Если человек лжет – во благо ли другим, себе, – он в руках сатаны. У всех у нас в душе ад, как мы ни хорохоримся.

– Так вы, батюшка, ересиарх, – добродушно заявил Качаури, подмигивая Николаю. – А может, вы вообще атеист, признайтесь. Здесь все свои.

– Верую, верую, что когда будет рай в душе…

– Это вы уже говорили, батюшка, – прервал его Качаури. Видимо, ему доставляло удовольствие произносить это – "батюшка". – А как же после смерти?

Там есть рай?

– Сын мой! Рай – отсутствие сатаны. Сделай рай в душе, живи без сатаны, тогда и после смерти попадешь в рай.

– Вы, батюшка, софист. В любом раю, особенно доморощенном, всегда заводится свой змей, – обреченно покачал головой Качаури. И добавил:

– В раю тепло, там яблоки…

– Я ненадолго отлучусь, – сказал Николай Нине, поставил пустой бокал на стол.

Качаури тут же небрежно спросил:

– Вы нас надолго покидаете? Разве вам не весело?

– Как же здесь может быть не весело? – заметил Николай, кивая на пестрое, пронизываемое цветными вспышками шевеление внизу. – Никогда не был на подобной.., тусовке.

– Мне еще хотелось с вами поговорить.., детальнее, – многозначительно сказал Качаури.

– Я скоро вернусь, – пообещал Николай и стал спускаться вниз.

Внизу оглянулся: все – Барон, Нина, даже расстриженный демократ – смотрели ему вслед. С разными выражениями. Николай махнул им рукой, и улыбки вернулись на их лица.

Глава 24

КУНСТКАМЕРА

Внизу кипело веселье. Тем более непосредственное, что контингент подобрался одного круга и даже возраста. Все друг друга знали, никто из мужчин не стеснялся обильного живота, потому что все его имели, не стеснялся неумения танцевать, потому что здесь собрались не жиголо какие-то там, а совсем наоборот.

И воистину, это было так, потому что женская половина присутствующих блистала весельем, молодостью, яркостью нарядов, длинными ногами и умением танцевать.

Николай ухмыльнулся, поймав взгляд одной дивной высокой нимфы, прильнувшей к плечу плешивого чернявого покровителя. Пара чем-то напоминала кабаре-дуэт "Академию", только дева была помоложе да покрасивее. А взгляд был ясен, яснее некуда. Подмигнув изнывающей от восхищения красавице, Николай пошел дальше, ловко лавируя среди танцующих пар.

Возле эстрадного пятачка стеной стояли слушатели. Пела звездная Королева. Маленькая, крепенькая, шаловливая и кокетливая, она жутко нравилась большинству, особенно группе из мастодонтов, в которой аполитичный Николай сразу узнал известных представителей известных кругов. "Все это очень смешно", – подумал он и, не дослушав, но все же сопровождаемый песенкой, пошел к выходу.

"Кунсткамера, да и только!" – думал он.

У двери поймал пробегавшего официанта. Парень озабоченно щурился, но пытался сосредоточиться.

– Как пройти к лифту?

– К какому? Центральному?

– Ну да, у главного входа.

– Вам не в эту дверь, господин… – вдруг официант узнал Николая, это было видно по лицу. – Я провожу, идите за мной.

Мог бы и не провожать: дверь находилась метрах в тридцати. Официант подвел, извинился и исчез.

Дверь была огромная, двустворчатая, резная. По бокам стояли два.., привратника, да, привратника, охраняющие врата. Выше двух метров точно. И тоже в "бабочках". А под мышками точно прятали пистолеты.

Один из бугаев с приближением Николая немедленно стал приоткрывать тяжелую створку, заменяя собой механизм, вроде тех, что служат в аэропортах или открывают двери главного входа баронского замка.

Николай вышел в фойе, но в другой стороне от входа. Сквозь стеклянные двери блеснуло море. Плита лифта немедленно стала уползать в стену, открылись стеклянные створки, он зашел и прежде всего, еще не нажимая кнопку этажа, закурил. В зеркале сбоку от диванчика видел беспечного, немного утомленного возлияниями и прочими наслаждениями гангстера.

А что? Очень похоже по американским фильмам с участием Лунгрена, например. Если только тот снимался в гангстеровских фильмах.

"Пожалуй, пора", – подумал Николай. Внутренне он был собран, слегка, впрочем, расслаблен, что было допустимо и даже полезно. Ну все. Он нажал кнопку этажа и стал ждать.

Лифт остановился, и дверь стала открываться. Он шагнул вперед, и, как и в прошлый раз, в грудь ему уперся ствол автомата. Но сейчас был уже не прошлый раз, теперь он ожидал этот ствол, безопасный пока, потому что автомат беспечно поставлен на предохранитель, да и передернуть затвор – на это тоже надо время.

– Ваш проп…

Все. Николай сильно толкнул охранника ладонью в лицо. Того отбросило к стене в двух метрах и с ясным сухим хрустом затылком ударило о побеленный бетон.

Справа в двадцати метрах коридор поворачивал.

Звук шагов…

Николай рванулся вперед. Получилось что-то вроде тройного прыжка с места.

Туго ударил в лицо воздух. Удобнее было бы в джинсах и без этого парусного пиджака.

Из-за угла начал высовываться ствол "Калашникова". Охранник уже что-то услышал, торопился.

Николай схватил рукой за ствол, выдернул из-за угла ошеломленного мужика и, продолжая дугу движения, плашмя вмял того в бетон.

Тишина. Заболела толчковая нога. Нельзя делать такие рывки без разминки. Охранник медленно сползал по стене, оставляя за собой буреющий на глазах след. Ничего, заживет.

Николай вырвал из неподатливой руки автомат, быстро обыскал парня: подсумок с запасными рожками к автомату, нож на поясе, резиновая дубинка. Поспешил к лифту. Лифтер (или как тут у них называется наряженный на этот пост?) уже лупал глазами, приходя в себя. Николай отобрал у него автомат. Кроме запасных рожков к автомату, обнаружил пистолет в плечевой кобуре. Мужик поднял руку к затылку, застонал.

Николай нагнул ему голову, череп цел, заживет и это. Отодвинув слегка голову незадачливого часового в сторону, примерился и сильно ударил ребром ладони под ухо. Полчаса отдохнет точно. Может, и больше.

Вернулся ко второму. Этот тоже постанывал. Точно так же успокоив и его коротким ударом под ухо, Николай за руку подтащил тело к первому охраннику.

Почти напротив лифта – не завешенный дверью проход. Николай шагнул туда, коридорчик сворачивал направо.., маленькая комната, монитор, пустая кабина лифта и мелкий надоедливый писк зуммера. Вдруг лифт на экране стал закрывать створки двери, изображение мигнуло, слегка изменило ракурс, но внутренность лифта осталась. В правом верхнем углу замелькали цифры:

– 1, 0, 1, 2… Сразу прекратился писк зуммера, хотя изображение осталось. Несложный механизм охранительного поста прояснился: зуммер включался, когда лифт опускался ниже первого этажа.

Всего было два подвальных этажа: нулевой и тот, где он сейчас имел счастье пребывать.

Николай затащил оба тела в мониторную камеру, у одного снял плечевую кобуру, у другого – ножны с пояса. Все надел на себя, приладил так, чтобы было незаметно для посторонних. Обоих потерпевших поражение бойцов в обнимку сложил на диване у стены.

Вроде все. Можно начать инспекторский обход.

Повесил автомат на плечо и вышел. Запасные рожки и рожок со второго автомата взял с собой.

Он прошел до конца коридора и повернул. Перед ним был огромный зал, сродни тому, подземному гаражу, где он брал джип. Такие же бетонные колонны, держащие потолок, а боксы, где там держали машины, здесь были забраны решетками и превращены в вольеры. И везде сновали люди. Все серо: бетонные стены, потолок, пол. Но нет подземельной сырости и прохлады. Наверное, для комфорта животных. И, как бы в ответ, рухнул, словно вместе с потолком, львиный рык. Ничего себе!

Николай вышел из-за угла и пошел вдоль решеток.

На него никто не обращал внимания. Ни на него, ни на автомат на плече.

Ну что ж, обычный зоопарк. Звери хищные, или звери злобные, в общем, те, кто может нападать либо оказать сопротивление. Несколько драных, сухо хохочущих гиен, челюсти которых – где-то он слышал – по силе сравнимы с львиными. Вот и лев, недавно взорвавший рыком воздух. Николай посторонился, пропуская служащего с тележкой, полной опилок. Пошел дальше. Несколько африканских буйволов, которые считаются чуть ли не самыми свирепыми созданиями Африки, стая волков. Еще был леопард, потом тигр.

Потом подряд три медведя. Следом шел вольер с носорогом. Интересно, против кого могут выставлять носорога? Пять диких кабанов, каждый в своем закутке, чтобы не ссорились… Конечно, можно было бы расстрелять сейчас все рожки, спасти и божьих тварей и себя от излишне крутых поворотов судьбы. Но в этом варианте были свои минусы: во-первых, он бы навлек на себя внимание охраны со всего дворца, могли бы начать стрелять и в него, и, во-вторых, зверей жалко, и, в-третьих, а это главное, там наверху тусуется столько силовиков из стран СНГ, что и спрятаться негде, ежели даже удастся унести ноги. Нет, увы. Этот путь – не наш путь. И так он позволяет себе больше, чем дозволено простому милиционеру. Николай ухмыльнулся, достал сигарету и закурил.

– Здесь не курят, – мимоходом предупредил служащий.

"Ну да, тебя не спросили", – подумал Николай и продолжил экскурсию. Зверюшкам это, конечно, неприятно. Но здесь должны быть клети и для людей.

Где-то здесь сидит этот пресловутый Колян?

Он схватил за рукав возвращающегося откуда-то служащего, только что сделавшего ему замечание по поводу курения.

– Стой, парень! Где тут сидит Колян?

– По инструкции мы не имеем права…

– Отставить! Ты что, парень, не видишь, кто перед тобой? Мне надо доложить хозяину. А ну веди, чтобы я не искал.

Парень был плюгавый, видно, из облагодетельствованных местных. Было ему лет двадцать шесть – двадцать семь. Он смерил Николая внимательным взглядом, оценил костюм, автомат, не думающую гаснуть сигарету, вздохнул и повернул свою тележку.

– Идите за мной.

Что ж, пошли.

Идти-то было совсем нечего. Через пару боксов кончились клетки. В последних обитали собаки: кавказские, доберманы, лайки и доги. Все вперемешку.

Странно, как они между собой не передрались?

За боксами пошел сплошной бетон стены, метров тридцать длиной, с неприметной дверью.

– Сюда, – сказал проводник, повернулся и пошел по своим делам.

Николай толкнул дверь. Она была не заперта. Он вошел и попал в коридор между стеной и решетками, за которыми располагались жилые клети метров на пятнадцать каждая. Квадратных метров, имеется в виду. Весь зал очень походил на американскую тюрьму, как ее показывают в дешевых фильмах для развивающихся стран, и, вероятно, был сделан по видеообразцу.

В клетушках имелись кровать, стол, стул, штанга, боксерский мешок, кое-какие тренажеры. И, конечно, люди. Так сказать, образцово-показательная тюрьма.

Навстречу спешил еще один жующий на ходу охранник. Его стол находился в конце коридора, он надзирал за порядком, а сейчас устроил себе перерыв на ужин.

– Кто разрешил? Сюда нельзя! – встревоженно выкрикивал он, на ходу перекидывая со спины автомат. – Ваш пропуск!

– Пропуск? – переспросил Николай, разглядывая дожевывающего охранника.

Запахло копченой колбасой. И огурцами. "Их что, здесь не кормят по-настоящему? – подумал он. – Или этот просто проголодался?" Он заметил, что обитатели клеток смотрят на них.

Мужик остановился в метре, наставил автомат.

– Кто вы такой? – спросил он, разглядев качество костюма и начиная подозревать в посетителе кого-нибудь из гостей.

Николай, не отвечая, схватил правой рукой направленный на него ствол, сильно рванул на себя, одновременно выброшенным левым кулаком удерживая метнувшееся вперед лицо; не ожидавший нападения надзиратель, ошеломленный ударом в лоб, смотрел, ничего не соображая. Автомат удержать не смог, ремень соскользнул с плеча, приклад оказался в удобной позиции и всего в полуметре от физиономии. Николай воспользовался этим: приклад бросил вперед, смял нос и "мягкие ткани лица", а с ними и всего охранника. Кто-то из зрителей по ту сторону прутьев вежливо захлопал в ладоши.

Все клетки были заполнены, и на беглый взгляд здесь сидело человек десять. Все в спортивных костюмах, большинство голые по пояс. Здоровые ребята, спортсмены, сразу видно.

– Сейчас я вас, мужики, выпущу, – пообещал Николай.

– Подожди! – вдруг сказал кто-то. – Откуда ты такой взялся? Может, мы не хотим уходить?

– Как так? – не понял Николай. – Я же вас могу выпустить. Охраны сейчас нет, спит охрана. Проведу, никто не хватится.

Он нагнулся над лежащим без сознания надзирателем, поискал в карманах и нашел связку ключей.

У ближайшей клетки стал подбирать ключ, открыл.

Все молча его разглядывали. Он открыл еще одну клетку, еще… Вдруг сообразил, что никто и не думает выходить.

– Вы чего, мужики? Я гарантирую…

– Слышь, паря, это тебя я завтра буду мочить? – вдруг спросил обитатель очередной клетки, которую Николай собирался открыть.

– Ты что, сосунок, не сообразил еще, что все мы здесь добровольцы? Вишь ты, спаситель явился! Дорогу к свободе указал. А что нам там делать с этой свободой?

Николай его узнал. Мужик был почти с него ростом, только тяжелее килограммов на десять-пятнадцать. За счет лишнего веса, конечно. Однако и жир не мог скрыть могучие мышцы Коляна. Разумеется, это был Колян. И если бы не явная залысина, мудро приподнимавшая лоб, не шрам на щеке от некогда глубокой рваной раны, зажившей самостоятельно и потому не украшавшей владельца, можно было сказать, что оба смотрелись в зеркало.

– Ну что уставился, Робин Гуд?

– Ты Колян?

– Ну, Колян, а дальше что? Теперь вот, когда я тебя увидел, могу сказать, что завтра не просто кокну, а с большим удовольствием это сделаю. Приходят тут идиоты-чистоплюи, освобождают массы. Ты спроси раньше, почему никто уходить не хочет?

– Ну и почему? – машинально спросил Николай.

Разговор ему не нравился. Ему все не нравилось. Из тех отсеков, которые он открыл, никто не выходил. Кое-кто уже отвернулся, потеряв к нему интерес, занялся своими делами. Один выжимал штангу, другой что-то писал за столом. Но большинство продолжало прислушиваться.

– А потому, что если они выживут, то получат свои законные сто тысяч зеленых.

– А если не выживут?

– Тогда эти сто кусков получат их семьи. Понял, сосунок?

– А ты что получишь?

– Что я получу, тебя не касается. Тебе достаточно знать, что завтрашний день ты не переживешь. Мне говорили, что ты легавый? Представляешь, с каким удовольствием я сверну шею легавому?

Он повернулся, словно бы обращался к сочувствующим слушателям, и густо захохотал. Теперь еще больше стало между ними различий. Чему, впрочем, удивляться? Николай как-то, еще в институте, читал, что даже однояйцевые близнецы, воспитанные в разных условиях, хоть и мистически копируют друг у друга основные вехи: болезни, женитьбы, увлечения, – могут стать совершенно разными личностями. Кажется, так. Впрочем, здесь тема с близнецами не звучала: ничего не могло быть общего между ними, кроме случайного сходства.

– Упыря убили, – сообщил он.

Колян пристально посмотрел ему в глаза. Хотел что-то сказать, но промолчал.

– Его взорвали вместе с катером, – пояснил Николай.

Колян ухмыльнулся.

– А мне это зачем знать? Мне-то что?

– Тебя тоже в любом случае убьют. Если ты сейчас уйдешь, можешь спасти свою шкуру. Да и мне хлопот меньше.

– Ишь! Благодетель! Ты забыл о своих корешахлегавых. Меня везде ваши схватят. А за кордоном – Интерпол. Теперь только в Чечне можно отсидеться. А зачем мне Чечня? Завтра прикончу тебя, вот и свобода, и деньги.

– Зря надеешься, – заметил Николай. – А впрочем, дело твое.

Он неторопливо стал подбирать ключ к клетке Коляна, открыл.

– Вольному воля, – сказал он. – Я свое дело сделал. Хочешь – уходи, нет – сиди в клетке, раб.

– Завтра посмотрим, кто из нас раб и кто из нас труп, – пообещал Колян.

Разговор потерял для Николая всякий интерес. Он еще раз огляделся.

– Кто-нибудь передумал оставаться? – громко спросил он.

Никто не отозвался. Николай бросил ключ в ближайшую клетку.

– Черт с вами, гладиаторы хреновы. Оставайтесь.

Тешьте публику. Я пойду.

Он постоял над лежащим без сознания охранником.

– Выходит, зря я его выключил? – посетовал он. – Что у вас здесь за кунсткамера!

Николай покинул эту добровольную тюрьму и без приключений добрался до выхода. Лифтер и его напарник все еще были без сознания. Николай оставил им автоматы, рожки, но пистолет и нож экспроприировал. Особенно нож понравился: тяжелое, толстое лезвие, отличная балансировка – хоть кидай, хоть режь вручную.

Глава 25

ФАВОРИТ

Он поднялся на лифте до первого этажа, вышел.

В холле вестибюля бродили те, кого уже успел утомить праздничный прием. Двери зала были приоткрыты, и оттуда доносилась музыка. Створки выглядели такими тяжелыми, что становилось понятно, почему к ним изнутри приставлены два амбала.

Николай вошел. Зал кишел людьми, музыка заполняла все огромное пространство, пела песню, кажется, Алена Апина, сполохи цветных лазерных взрывов мгновенно пронизывали все вокруг. Он не успел сделать и нескольких шагов, как на него почти упала женщина. Локтем обхватив его за шею, потянулась, быстро поцеловала в щеку и, отпустив, радостно сверкнула глазками. Это была Ленка.

– Ну ты даешь! – весело вскричала она. – Из кандидата в покойники сразу в главные гладиаторы! Ты, наверное, какой-нибудь чемпион Олимпийских игр?

Или чемпион мира? Знала бы, ни за что не согласилась бы участвовать тогда на пляже.

Была она одета в длинное зеленое платье с бесконечным разрезом чуть ли не до талии. При каждом движении длинная ножка становилась еще длиннее и каким-то чудным образом слепила глаза. Вернее, делалось невидимым все, кроме собственной ее прелести.

– Ты куда пропала, крошка? – весело спросил Николай.

– Тоже делаю карьеру. Представляешь, мне удалось подцепить – ты не поверишь! – самого…

Она перешла на шепот и назвала действительно очень известного политика еще горбачевских времен, удивительно солидного и благообразного.

– Врешь! – усомнился Николай. – Он же старенький.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – быстро сплюнула она через левое плечо. – Как бы не сглазить. Мне какое дело?

А что пожилой, так это даже лучше: меньше забот, больше благодарности. Ты не поверишь, но он мне уже сделал кое-какие предложения. Если не сорвется, значит, не зря я здесь место пробивала. Жутко вспомнить, чего мне это стоило!

Песня смолкла, раздались аплодисменты там, где располагалась эстрада. Вновь зазвучала музыка, кто-то из незнакомых запел. Кажется, мужской голос. Сейчас, при неистовом поголубении богемно-политической элиты, трудно различать и вторичные признаки.

Хотя, возможно, пел парень.

– Желаю тебе удачи, малышка! – сказал Николай.

– Но как же ты согласился? Тут говорят, что ты будешь драться с Гоблином? Это правда?

– Все может быть, все может быть, – сказал он. С Гоблином, так с Гоблином. Мне, правда, еще никто не делал никаких предложений, но, может быть, здесь так принято?

– Как? – удивилась Лена. – Тебе еще ничего не говорили?

– Представь себе, крошка, меня наняли каким-то охранителем пляжа за десять кусков в месяц. И все.

– Ой, не могу, – весело воскликнула Лена. И вдруг встревожилась. – Слушай, а может, ты сейчас тихо выйдешь, и пошли они все к черту! Я тебе свой московский телефон дам, позвонишь, что-нибудь придумаем.

– Нет, крошка. Не привык я бегать от неизвестности.

– Ну и зря. Кстати, не называй меня этим дебильным "крошка" и прочее.

– Хорошо, крошка, – кротко согласился Николай.

Она быстро взглянула на него и провела ладонью по его щеке.

– Извини, Коленька. Видишь, какая тут жизнь.

Волчья. Вот и срываешься, дорогой. На самом деле мне приятно быть крошкой. Любой женщине приятно. Просто здесь не до нежностей. Я и так тут с тобой вчера чуть не сорвалась.

– Все. Забыли, крошка.

Она невесело улыбнулась.

– Так что ты знаешь о Гоблине, или как там его еще?

– Я его не видела, по правде сказать.

– Я же не спрашиваю, видела ли ты его? Я спрашиваю, что ты знаешь?

– Немного. Наверное, как и все. У Барона живет какой-то чудовищной силы мужик. Он его где-то в Средней Азии купил. Или на Кавказе. В общем, чудовище. Он его выпускал всего несколько раз. Говорят, он просто разрывает противников на части.

Николай покачал головой.

– Успокоила. А я думал, меня хотят стравить с Серым.

– С ним, вероятно, тоже. Но, я слышала, Барон не считает, что Колян тебе соперник. Поэтому он хочет выставить тебя против Гоблина.

– А ты, оказывается, много знаешь. Спасибо, – иронично поблагодарил Николай. – Спасибо, что меня так высоко ценят.

– Пожалуйста. Только это к Барону.

Лена жалостливо покачала головой.

– А может, все-таки ноги в руки и в Москву? А, Коленька?

Он улыбнулся, потому что первый раз в жизни ему оказывала покровительство женщина. Во всяком случае, пыталась оказать покровительство.

– Ты улыбаешься? – спросила она. – О чем ты думаешь?

– Я думаю о том, что всю жизнь недооценивал себя. Вы за эти три дня открыли мне глаза. Когда Барон предложит мне этого Гоблина, я поторгуюсь еще об оплате.

– Ой, Коленька, надеешься переиграть Барона?

Николай отвернулся и посмотрел в зал, потому что ее лицо перестало быть лицом влюбленной женщины.

Когда мгновением позже он услышал ее смех, снова повернулся к ней и обнял за плечи.

– Ничего, крошка. И не в таких переделках были.

Спасибо, что сказала а Гоблине. А телефончик все же как-нибудь дай.

– Коленька!..

– Да?

– Если мне удастся ночью…

– Не беспокойся, крошка. Делай карьеру.

И он побрел прочь…

Пересечение зала – трудное занятие, особенно если он полон людьми и они расслабились настолько, что позабыли об условностях.

Николая запомнили, и если вначале инерция отстраненности действовала в общепринятом смысле, то теперь поглощенное спиртное сделало будущего аренного бойца достоянием всех и каждого. Его пытались остановить, что-то кричали, дергали за рукав. Он пробирался вдоль стены в обход людских толп и внезапно очутился среди длинноногих девиц, окружавших Качаури. Ну вот, на ловца и зверь бежит.

Качаури, судя по резким словам, срывающимся с его улыбающихся сторонним наблюдателям губ, как раз работал. Сейчас он то ли отчитывал девочек, то ли просто отдавал распоряжения. Наверное, последнее, потому как девы одна за другой разлетались после его инструктажа. Работа, конечно.

– Отари Карлович, – произнес Николай, не обращая внимания на нежное и пикантное женское окружение, – нам все-таки надо бы поговорить. Прояснить ситуацию до конца. А то, сами понимаете…

– Вы фаворит! – выдохнула одна прелестная крошка, задержавшаяся возле него. Она как раз проходила мимо с каким-то рыжим мужиком, улыбающимся настолько приятно, что тут же хотелось его стукнуть, дабы сменить приятное и презрительное равнодушие на более натуральное выражение. Хотя что может быть натуральнее гордыни?

– Простите меня, моя радость, – сказал Николай, ловя ее ручку и поднося к губам, – очень жаль, что ратные дела не дают мне возможности задержаться возле вас.

С этими словами Николай бесцеремонно взял за локоть Качаури и потянул его к центру зала. Тот, удивленный фамильярностью, посмотрел на руку Николая, перевел взгляд на его глаза, затем опять на руку.

Так как это не возымело действия, он подчинился.

Они начали продвигаться через зал, мимо множества беседующих друг с другом людей. Высоко над головами плыли разноцветные огни – либо лазерные спецэффекты, либо скользящий неон. Тихо звучала фоновая музыка.

Люди жужжали и копошились, словно пчелы в улье.

Судя по опустевшим столам на помосте, все перекочевали вниз.

Им, слава богу, удалось ни на кого не наступить.

Дышалось легко. Невидимые озонаторы впрыскивали заодно с освеженным воздухом какие-то цветочные ароматы. Вероятно, по традиции все мужчины были одеты в черные костюмы вроде того, что презентовали Николаю.

Женщины, как уже было отмечено, напоминали ярких бабочек.

– Я прослышал о том, что меня хотят использовать не в качестве охранника пляжа, а совсем в другом, – сказал Николай.

– Так оно и есть.

– Почему же мне не сказали? Почему я узнаю об этом от других?

– А зачем говорить раньше времени? Умный догадается, что с простым наемником так не носятся, как с вами. А дураку вообще не следует ничего знать.

Разумно?

– Не знаю. Но опыт подсказывает, что здесь пахнет смертью. И этот запах мне не нравится.

– Неужели смертью? А мне казалось, здесь приятно пахнет.

Качаури повернул голову на тугой шее и бросил на него насмешливый взгляд.

– Все эти ваши запахи легко забиваются запахом долларов.

– Десять кусочков ничем не пахнут.

Качаури густо и весело захохотал.

– Вы мне все больше и больше нравитесь.

– А вы мне нет.

– Оно и понятно: хозяин здесь я. Я тасую карты, а вы ждете, что я вам выкину.

– Я могу встать из-за стола, из-за вашего стола, – резко заметил Николай.

– Не кипятитесь. Вы еще не знаете всех условий игры.

Они наконец выбрались к помосту и, одолев ступени, поднялись к своим местам. Здесь была Нина и еще какой-то седой южный красавец, который, после того как Качаури что-то шепнул ему на ухо, молча склонил голову и удалился, бросив любопытный взгляд на Николая и пламенный – на Нину.

Они сели за стол. Выросшие за спиной официанты застыли в ожидании дополнительных указаний, но тут же исчезли, отпущенные хозяином. Все рюмки, бокалы и прочая посуда были вновь наполнены.

Николай взял рюмку водки, неопределенно махнул в сторону обоих Качаури и выпил. Закусил оливкой.

Подумал и отрезал кусок поросенка. Он был еще горячим. Успели подогреть, что ли?

Он украдкой взглянул на Качаури. Взгляд проследовал дальше, поймав через несколько столов Крокодила. Тот, ни на кого не обращая внимания, что-то ел.

Но, когда Николай посмотрел на него, тоже поднял глаза, поймал взгляд и равнодушно улыбнулся. Будто своим мыслям.

Николай взял вновь наполненную водкой рюмку и выпил. Пока ходил-гулял, разыгрался аппетит.

– Что вы хотели мне предложить? – повернулся он к Качаури. Нина между тем продолжала молчать. Барон медленно растянул губы в улыбке.

– Хочу предложить много денег. Очень много.

Проницательные темные глаза, всепонимающая манера говорить, цепко держа собеседника одним лишь взглядом. Редкие, но выразительные жесты, когда кажется, что он прямо-таки режет воздух ладонью. Черные волосы, на висках седина, высокие скулы, сталинские усы.

Барон здесь хозяин, он правит этим балом, и, по всему видно, происходящее вокруг доставляет ему неизъяснимое наслаждение, которое он и не скрывает.

Краем глаза Николай замечает, как Крокодил встает из-за стола и куда-то уходит.

Краем другого глаза по-прежнему видит напряженное ожидание в глазах Качаури и Нины.

– Подозреваю, с вашими подходцами эти большие деньги чаще всего остаются у вас. Говорите яснее: сколько? за что? каким образом?

– Сто тысяч долларов. Вы должны будете драться без правил с одним бойцом. Он сделает все, чтобы вас убить. Вы – как хотите.

– Зачем Коляну моя смерть?

– О-о! Вы знаете его имя? – Качаури бросил озабоченный взгляд на Нину. Она сделала едва заметный жест отрицания.

– Со сбором информации вы успешно справляетесь. Что-нибудь еще выяснили? – спросил Качаури.

Николай пожал плечами.

– Когда тебя загоняют в угол, как вы со своими протоколами, приходится быть пошустрее. Но я так и не понял, что Колян имеет против меня?

– Ничего особенного. Ему сказали, что Упыря убрали вы и деньги взяли тоже вы. Кроме того, ему пообещали, что, если он вас убьет, ему простят его.., прегрешения. Даже оставят здесь работать.

– Я польщен вашей откровенностью. – Голос Николая звучал несколько натянуто. – Кроме того, меня разбирает любопытство: кто такой Гоблин?

– Ото! С вами следует держать ухо востро.

– Только не надо опять начинать! – отмахнулся Николай.

– Хорошо. Гоблин – это наш основной фаворит.

Пока его никто не смог победить. Я не предлагаю вам биться с ним, потому как не уверен, что вы сумеете хоть недолго продержаться. Но, если бы вы согласились, вам выплатили бы куда больше. Скажем, пятьсот тысяч долларов.

– У вас тут, я вижу, печатный станок. Ну и размах!

Николай посмотрел на Нину. Она спокойно слушала отца. Но Николаю показалось, что это спокойствие дается ей с большим трудом. Почему она так волнуется? Почему Качаури все время играет с ним, будто кошка с мышкой? Вопросы, вопросы…

– Это плата за страх. Кстати, если боец погибает, деньги, согласно завещанию, пересылаются любому указанному лицу. Если никого нет, то, конечно же, они остаются у нас.

– Я тоже должен буду писать завещание?

– А вы согласны? – быстро спросил Качаури.

– Что? – спросил Николай. – Что согласен?

Качаури засмеялся.

– С вами приятно иметь дело.

– А с вами нет. От вас исходит запах мертвечины.

Качаури улыбнулся.

– Мертвечины? Вы хотите меня оскорбить?

– Нет, просто констатирую факт. Кстати, с вашим Серым я, пожалуй, соглашусь завтра выйти.

– Вот и отлично. Я удовлетворен.

Качаури взял из вазы большое яблоко, с хрустом надкусил.

– Не хотите ли потанцевать? Молодежь любит танцевать.

– После общения с вами хочется еще выпить, – ответил Николай, беря рюмку.

– Где, кстати, вы только что были? – неожиданно спросил Качаури.

– Гулял. Должен вам сказать, у вас такой огромный дворец, такой огромный!.. Есть где погулять, – ухмыльнулся он.

– Ну, ну, – проговорил Качаури.

– Пожалуй, пойду-ка еще пройдусь, – сказал Николай.

– Не хотите ли кого-нибудь в компанию?

– Обойдусь, в одиночестве лучше думается.

– Ну, значит, по рукам. Завтра можно на вас рассчитывать?

– Только Колян, только Колян.

Глава 26

НОЧНОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ В ГОРЫ

Он встал из-за стола, чувствуя, что выпил и съел достаточно, больше не хотелось. Не глядя по сторонам, не обращая внимания на попытки заговорить с ним и дружеские похлопывания по плечу, он прошел до все еще приоткрытой двери, возле которой продолжали отдыхать привратники-бугаи.

Вышел в вестибюль, ярко, празднично освещенный. Особенно ярко после цветного полумрака зала.

Входная дверь вежливо пропустила его наружу и, закрывшись за ним, почти отсекла громкие музыкальные звуки праздника.

Здесь уже была ночь. Черная, томительная южная ночь с млечной россыпью звезд и неумолчным рокотом несдающихся волн.

Николай прошелся по пляжу. Хотелось уйти подальше от этой сверкающей громады здания, стеклянно-сияющей сзади. Побыть одному, уйти от тревожных чувств, навеянных переизбытком спиртного.

Было странно, он не мог понять… Может, Ленка права и следует, пока есть возможность, уйти отсюда? Ведь его здесь ничто не держит. Барон заблуждается. Эти липовые протоколы не имеют для него никакого значения. И вообще, они ничего о нем не знают. А он уже узнал достаточно. Так почему же он еще здесь?

Николай запрокинул голову: над ним быстро, ломано ткали воздух летучие мыши. Их было ужасно много: темные быстрые молнии на фоне огромных серебристых звезд. И где-то спрятался месяц…

Он здесь три дня, отпуск едва начался, а он уже завяз: старший лейтенант со своей девчонкой. Упырь, двое его убийц, последовавших за ним по тропе небесных охотников. А еще Нина, а еще жизнелюбивая Ленка, а еще Барон с замком и всеми своими угодьями.

А еще вся эта эсэнговская знать, где нет только президентов и членов правительств, потому они безупречны и ни в чем не бывают замешаны.

Что же тогда мучает его? Что?

– Ворон считаете? – услышал он за спиной вежливый голос. – Вороны давно спят. Или, может быть, звезды? Бесполезное, скажу я вам, занятие.

Насмешка все же чувствовалась в этом безликом ватном голосе. Николай повернулся. Сзади, заслоняя часть дворца, длинно и узко взметнулся совершенно черный силуэт.

– Это ты? – узнал Николай.

– Я? Кто я?

– Крокодил.

– Вот интересно, меня здесь в лицо никто Крокодилом не называет.

– А как тебя называют?

– И на "ты" никто не называет, – словно не слыша, сам с собой разговаривал тот.

– Как же тогда?

– Геннадий Иванович.

– Это длинно. Я тебя буду Крокодилом величать.

Скажи мне. Крокодил, ты только женщин привык убивать или мужиков тоже?

– Кто попадется.

– А за что? Босс приказывает или тебе самому дозволено выбирать?

– Все во имя дела.

– А ты ханжа, Крокодил. Хочу тебе по секрету сказать, не люблю холуйствующих рептилий.

– У каждого свой вкус, – усмехнулся тот.

– Нет, ты, Крокодил, послушай. Не ускользай.

Когда я встречаю рептилию, мне хочется ее раздавить. И я, что интересно, давлю.

– Вам следует отдохнуть. Завтра трудный день.

– Ты заботишься обо мне. Ты заботишься, да? Люди такие неблагодарные, ты заботишься, а они неблагодарные.

Николай подошел к нему вплотную. Месяц вдруг вырвался из-за тучки, ярко залил все вокруг необыкновенно белым светом. Длинная физиономия Крокодила была над ним. "Не меньше двух метров", – подумал Николай. При неожиданно ярком лунном свете видна была вместо лица ничего не выражающая маска. Николай почувствовал гадливость и, особенно не напрягаясь, ударил в подбородок. Так ясно представил, как Крокодил хладнокровно расстреливает пьянчужку, так ясно, будто сам видел, а не слышал от влюбленного старшего лейтенанта.

Крокодил длинно, как жердь, завалился на песок.

Николай сделал шаг вперед. С закрытыми глазами, словно бы во сне или в сомнамбулическом трансе, Крокодил медленно извлекал из-под полы пиджака пистолет-пулемет "АГРАМ-2000" с длиннейшим глушителем и, хоть и не видя, точно целился в Николая.

Уже не с отвращением, а скорее с гадливым удивлением Николай нагнулся, отобрал оружие, выпрямился и ударил носком туфли телохранителя в висок.

Не для того, чтобы убить, просто, чтобы успокоить на время.

Повернулся и быстро зашагал по дороге. Ему казалось, что движение успокаивает. Дорога привела к КПП, где у ворот его остановил охранник. Посветил фонариком в лицо и неожиданно, без слов пропустил, скользнув напоследок лучом по руке, в которой Николай все еще сжимал рукоять пистолета.

Николай попробовал куда-нибудь приспособить пистолет, но глушитель сильно мешал. На ходу отсоединил, сунул в карман, а пистолет закрепил за поясом. Дорога слепо фосфоресцировала под луной. Он сошел с дороги, двигаясь почти на ощупь, оказался на склоне и стал карабкаться, цепляясь за траву, кусты, деревья. Не думал – куда? зачем? – лез и лез, прилагая все силы. Ему хотелось утомить мышцы, довести себя до изнеможения.

Вдруг склон окончился. Николай оказался на поляне, окруженной низкорослыми деревьями. Моря здесь не было видно, но оно все еще слышалось даже отсюда, шумело за спиной. Он быстро пошел в сторону от моря: хотелось самым коротким путем забраться на скалу, возвышающуюся над всем окрест.

Он обходил деревья, вытянув руки, чтобы вовремя отводить ветки. Выйдя вскоре еще на одну поляну, вспугнул стадо каких-то животных. Скорее всего диких свиней, а может, и оленей; животные шумно, треща ветками, унеслись сломя голову прочь. Месяц вновь исчез за тучками. Вслушиваясь в темноту, он терпеливо ждал, когда вновь станет светло. Ожидание затянулось. Наконец он услышал идущий снизу, продолжительный далекий шум – гул, с которым ветер разгонял волны. Не раздумывая, направился в противоположную сторону.

Вновь разорвались облака, стало светло, и ближняя вершина поплыла над ним; он двинулся напрямик по склону, не обращая внимания на то, что временами, погружаясь в переплетения кустарников, перестает что-либо видеть.

Взобравшись наверх, обнаружил, что находится на небольшом скальном выступе, который чуть выше был уже покрыт сухим, трещавшим под ногами мхом.

Вновь начался подъем, и, по мере того как он поднимался, скала постепенно становилась отвеснее. Последние метры ему пришлось лезть на ощупь, выискивая пальцами и ступнями скальные трещины. Сердце сильно стучало. Он полз все быстрее и радовался, что почти ничего не видит и, значит, высота под ним не мешает. Он уже стал бояться, что это восхождение никогда не кончится. Но тут ему повезло – огромный треугольник тьмы, во вновь наступившем лунном затмении мрачно зависший над головой, оказался неожиданно близко.

Последние метры путь ему освещал месяц. Он карабкался сзади валунов, иногда шатких, иногда очень прочно выдерживающих ступни – и вот долез. Сел на камень; сзади была небольшая покатая поляна, дальше внизу росли кусты, отдельные деревья, а еще ниже вновь начинался лес.

Перед ним – до горизонта и дальше – ширилось, полное серебристых уколов, живое, страшно живое море. Он постепенно приходил в себя. Отсюда – совсем близко – виднелась дорога, по которой он уже несколько раз ездил в город и обратно. Минуя спуск к дому отдыха, она шла и дальше, поверх склона. Он видел ее до огромного раздвоенного клена, росшего чуть ниже, потом все терялось во мшистом лунном сумраке. Он подумал, что спускаться будет легко. Этот путь наверх, это отчаянное карабканье к вершине, неожиданно внесло покой в душу. И то, что казалось не так давно совершенно непереносимым: идиотские здешние интриги, театральная алчность, предательство Нины, которое и предательством нельзя было назвать – просто хорошо выполненной работой, – все отошло на задний план.

Рядом послышалось громкое шуршанье, и, фыркая, как маленький паровоз, мимо прошел еж. Остановившись рядом, задрал кверху узкую мордочку, принюхался, еще раз громко фыркнул и ушел.

Николай закурил, на мгновение ослепив себя. Но зрение тотчас же вернулось. Он вдыхал дым, чувствовал сладкую негу в жилах и, чудно протрезвевший, ожидал, когда можно будет спускаться вниз. Воздух был серебристым от звезд и месяца; он внимательно смотрел, как медленно выплывают из ночи ущелье, осыпь, перелески – все, чего поверхностный взгляд не замечал; наконец, впервые за последние часы он почувствовал в себе покой, смирение с тем, что его ожидает, и мог – без суеты и печали – думать о завтрашнем дне…

Величественно, бесконечно пролегала над ним млечная дорога, и он, успокоенный и счастливый, медленно встал и начал спускаться по осыпи на юг, к сияющему огнями дворцу.

Глава 27

ГОБЛИН

Спустя час он уже шагал через ворота мимо вновь узнавшего его охранника. А еще через десять минут вошел в заполненный людьми вестибюль. Лифта не было. Николай нашел замаскированную под выпуклость стены кнопку вызова и, слушая музыку и чье-то эстрадное пение все еще не угомонившегося праздника, ждал. Он чувствовал усталость, даже нет, не усталость, просто успокоение, которое он с таким трудом обрел. И сквозь шум крови в висках и совпадающий с пульсом ритм музыки он наугад отсчитывал этажи, которые, спускаясь, проходил лифт.

Плита отошла в стену, кабина открылась. Из тех немногочисленных людей, что группами или в одиночку шатались по холлу вестибюля, с ним не зашел никто.

Николай ступил в кабину. Нажал кнопку своего этажа. Лифт прыгнул в ночь. Сквозь прозрачные стены видно было разлитое черное море, вдалеке, ярко обозначенный контурными огнями, пытался взлететь на столбах иллюминаторных огней пассажирский катер. Дверь открылась, залив кабину светом и сразу сделав ночь невидимой. Словно по наитию, Николай нажал кнопку восьмого этажа. И когда приехал, не удивился, что к открывшейся двери лифта шагнул автоматчик.

– Ваш пропуск?

Охранник вдруг узнал Николая. Это было видно по его лицу. Наверное, все смотрели трансляцию с экранов внизу. Он помялся и сказал извиняющимся тоном:

– Сюда разрешается проходить только по пропускам.

– А что здесь?

– Служебные помещения. Компьютерный зал, мониторы слежения. В общем, центр электронной безопасности.

– Внешней или внутренней?

– А черт его знает. Наверное, все вместе.

– Ну давай, охраняй, – сказал Николай. – Счастливо.

– Спокойной ночи.

– А сколько сейчас времени? – спохватился Николай.

– Уже первый час. Двенадцать двадцать две.

Николай нашел кнопку следующего этажа. Дверца захлопнулась и почти сразу стала расходиться.

Коридор такой же, как и его, третий. Только здесь ковровая дорожка кремового цвета. Он был здесь в номере у Качаури. Николай дошел до конца коридора, открыл торцевую дверь и вышел на лестницу, ведущую только вниз. Странно, а если лифт заблокирует, как тогда попасть в этот компьютерный центр? Должен быть и запасной ход.

Он стал спускаться вниз, выглядывая на каждом этаже в коридор. Все одинаково, менялись лишь цвета дорожек и пластиковые, под камень, плитки стен.

Николай спустился на первый этаж и пошел ниже.

На нулевом этаже открыл дверь, вышел. Здесь пол коридора был покрыт линолеумом и ярко освещался цепью светильников на потолке. Он шел, пробуя на пути двери, почти все заперты. Открыты только кладовые помещения, забитые какими-то коробками.

Явственно доносился запах еды. Возможно, здесь располагается кухня. Так и есть: очередная дверь вела в огромный, шумящий, шипящий, гремящий и орущий зал. Он вошел. Мимо пробегал парень в белом халате.

– Вы ошиблись, сюда нельзя, здесь кухня, – сообщил он на бегу, но вдруг, не снижая скорости, сделал крюк и вернулся.

– Я вас узнал, – сообщил он. – Вы новый гладиатор. Дадите автограф?

– Дам.

Парень отвернулся и громко свистнул. Потом крикнул, перекрывая рабочий гам:

– Светка! Тащи блокнот. Фаворит автографы раздает.

Кто-то восторженно завизжал, рабочий ритм нарушился, целая бригада девиц в белых халатиках и шапочках а-ля поваренок ринулась к нему, и некоторое время он расписывался в подставляемых листочках.

– А вам не страшно драться с этим чудовищем? – спросила какая-то кроха из поваренков. – Я видела его всего раз – ужас!

– Он что, правда, такой страшный? – поинтересовался Николай.

– Ужас! – повторила она. – А вы его разве не видели?

– Увы.

– Как же это вы согласились?.. Не посмотрев.

На нее шикнули, кто-то из подруг дернул за шапочку.

– Да нет, это я так, – попыталась загладить неловкость кроха. – Вы справитесь, вы тоже большой.

Уверенности в ее голосе не было.

– А где он находится? – спросил Николай, ни к кому не обращаясь. Все поняли, о ком идет речь.

Парень, встретивший его первым, указал пальцем в пол!

– Там. Его в отдельных апартаментах держат.

Что-то припоминалось.

– Это налево, если на лифте спускаться?

– Точно. А вы там уже были?

– Бывал, только в ту дверь не входил.

– А у вас пропуск есть? Хотя, конечно, вы, наверное, на других условиях работаете.

– Чем кто?

– Ну, чем все остальные гладиаторы. Они по контракту в клетках своих должны сидеть. Во избежание…

– Во избежание чего?

– Ну, мало ли? Нервы сдадут, захотят сбежать.

Мало ли?

Здесь было очень жарко. Стояли большие электрические плиты с конфорками всех размеров от самых маленьких, бытовых, до огромных, диаметром сантиметров в шестьдесят-семьдесят. И везде кастрюли, сковороды, везде шипело, кипело, журчало, жарилось и взрывалось. Вдоль стен стояли столы с ящиками, коробками, банками. На одном свободном восседали толстые роскошные коты. Штук пять, не меньше.

Кошек было вообще много. "Что естественно, – подумал Николай, – мышей тут, наверное, еще больше".

– Я пойду, – сказал он. – А как вы еду вниз носите? – полюбопытствовал на всякий случай.

– На грузовом лифте, – махнул рукой все тот же парень. – Можно и пешком, по лестнице. Эту дверь почему-то не охраняют.

– Надо же! – удивился Николай и вышел.

Он спустился этажом ниже и попробовал дверь.

Действительно, открыта и не охраняется. Нос, хоть и был забит разными вкусными запахами еще в кухне, сразу почуял звериный дух. Так же ходили по залу служащие, так же рыкали хищники, так же тявкали, лаяли и повизгивали. Николай, прячась за бетонными колоннами, направился к охранявшему вход в лифтовый коридор мужику. Вытащил из-за пояса пистолет-пулемет. Глушитель не стал крепить, так как стрелять не собирался. Ему удалось подобраться незаметно.

Охранник, прислонившись плечом к стене, ушел, видимо, в свои думы. Да и реагировать их приучили только на шум открывавшихся дверей лифта.

Николай похлопал его стволом по плечу.

– Мужик!

Тот повернулся.

– О, нет!..

Это был один из помятых недавно парней. Николая он, разумеется, узнал. Оба охранника, вероятно, то ли не доложили о нападении, то ли их не посчитали нужным сменить.

А морда у него была разбита прилично. В том месте, которым Николай приложил его к бетонной стене..

– Тихо, тихо, тихо, – успокоил его Николай. – Автомат.

Тот обреченно протянул оружие.

– Мне нужно взглянуть на Гоблина. Ключ у тебя или у напарника?

– У него.

– Главное, не дергаться. Я посмотрю и сразу уйду.

Сам понимаешь, мне с ним драться, а я еще не видел.

Говоря, он осторожно заглядывал за угол. В ярко освещенном коридоре никого не было. Конечно, чего здесь ходить, когда все видно в мониторе.

– Пошли, – сказал Николай. – И, повторяю, без глупостей. Да, извини за прошлый раз. Правда, не хотел, но вы же не пускали.

Тот что-то промычал. Они вошли в коридор – впереди охранник, за ним – Николай. У лифта свернули в мониторную, где нашли дремлющего напарника. Автомат лежал на полу, парень спал на диване.

Николай разбудил его; тот ничего не понял спросонья. Но быстро уяснил обстановку.

– Вас как, связывать, вырубать или будете вести себя хорошо?

Мужики согласились вести себя хорошо.

Николай пропустил их вперед. Тот, что дежурил у мониторов, открыл ключом замок, распахнул дверь в темный коридор и отступил в сторону.

– Вот, он здесь.

– Почему света нет?

– Он не выносит света. Сразу приходит в ярость.

Бешеным становится. Как на арене.

– Больной, что ли?

Охранник пожал плечами.

– Это уж точно. Но если свет не включать, ведет себя тихо.

– Хорошо. Где он?

– По коридору налево. Там его клетка.

Николай поправил висящие на плече автоматы, махнул стволом "АГРАМа"

– Давайте вперед. Мне не хотелось бы оказаться взаперти с вашим больным.

Охранники пошли первыми. Он за ними. Свернули за угол. Света, доходящего из лифтового коридора, было, в общем-то, достаточно.

И вот наконец Николай стоит перед прутьями. Насколько можно видеть, – а глаза быстро привыкают к полумраку, – здесь такой же точно вольер, как и у прочих спортсменов-добровольцев. Только нет тренажеров, нет штанги и гантелей. Нет и письменного стола, нет стульев… По всей длине комнату-камеру разделяет толстая портьера. Возле дверцы валяется поднос с железными мисками, недоеденный кусок мяса, кажется, сырого…

– Ему заносят поднос с едой и уходят. Когда поест, бросает его здесь, – пояснил тот, кто открывал дверь.

– Вообще-то он смирный и обычно с ним никаких хлопот. Не разговаривает. Русского языка не знает…

Но вообще-то понимает кое-что. Как животное. Его, наверное, ничему не учили, – продолжил все тот же, не в меру разговорчивый охранник. – А вид у него, конечно, еще тот.

– Эй, Гоблин! – негромко крикнул он. – Гоблин!

Послышалось скрипение пружин. Кто-то вставал с кровати. Потом портьера отдернулась, и вышел…

Вышел…

Вышел огромный – метра два с половиной, может, чуть меньше, во всяком случае – широкий, – Николай казался самому себе подростком рядом с ним, – тяжелый… Подошел, взялся за прутья и, приблизив лицо, стал осматривать нового человека.

Кто-то из охранников громко сглотнул.

Огромное, бесформенное, явно дебильное лицо.

Губы, словно оладьи, сложенные в улыбку. Улыбку идиота. Эту физиономию, казалось, сначала топором вырубали, а потом долго исправляли погрешности обухом.

Гоблин явно не зря получил свое имя. Он стоял голый по пояс, так что можно было хорошо рассмотреть его огромные от природы мышцы, делавшие его фигуру поджаро-крупной. Естественно, все залито жиром, но в меру.

Глаза сверху вниз смотрели на Николая. Без мысли, без любопытства, спокойно и равнодушно. Казалось, его рассматривает нечто… Он не мог подобрать слов.

Так могла бы его рассматривать стихия, если бы имела глаза.., море, ветер, цунами… Сама смерть может так смотреть: равнодушно, не видя, с отсутствующей улыбкой…

Николай содрогнулся в душе. Не потому, что испугался, хотя и это нельзя было отрицать, просто впервые он видел рядом с собой бессмысленную, нечеловеческую мощь, антропоморфным образом сработанную и от этого еще более жуткую.

И в этот момент он понял, что должны были испытывать древние, видя в темноте дьявола, в чаще леса – лешего, в омуте ощущать, как водяной тянет их вниз.

Утерянные иррациональные страхи, восставшие в этом полумраке в образе стоявшего перед ним получеловека.

Николай повернул голову к охранникам, как и он, завороженно разглядывавшим Гоблина.

– Он хоть что-нибудь понимает или полный идиот?

– Унитазом научился пользоваться. Так что не полный. А вначале под себя ходил. Соответственно габаритам.

– Давно он здесь?

– Месяцев шесть. Его пару раз только и выпускали. Двоих разорвал, еще и крови напился. Этому его учить не пришлось. Может, он среди зверей вырос?

Среди медведей, например.

– Теперь не узнаешь, – сказал второй охранник.

Гоблин вдруг глубоко вздохнул – грудь, словно мехи, раздувалась, раздувалась!.. – повернулся и скрылся за портьерой.

– Вот и все. Теперь он не появится до ужина. Не понимаю, как можно решиться выйти против этого чудовища?

– Я сам не понимаю, – сказал Николай и вышел.

За ним последовали охранники.

– Заприте! – приказал Николай. – И возьмите свои автоматы. Я, пожалуй, лифтом поеду.

Он вызвал лифт и, ожидая, все же поглядывал за ребятками. Они угрюмо повесили автоматы на плечи, разумно не пытаясь снимать их с предохранителей, или передергивать затвор.

Лифт прибыл. Николай махнул рукой на прощание и унесся вверх, на свой этаж.

"Поздно как! – думал он, открывая дверь. – Наверное, часа два".

В гостиной он снял пиджак, отстегнул кобуру с пистолетом, снял с пояса нож в ножнах. Все оружие сложил на столик.

Прыгая на одной ноге, справился с брюками. Пошел в ванную, стянул плавки, залез под душ. Как всегда, горячая вода сняла усталость. Страшно захотелось.., пива? Нет, джин или водку с тоником. Успеется.

Завернувшись в халат и шлепая босыми ногами, прошел в гостиную. Взял из холодильника две банки джина с тоником. Плюхнулся в голубое кресло, вытянул ноги, тут же утонувшие в длинном ворсе ковра.

Открыл банку и стал пить. Взял на столике сигареты.

Он не помнил, его это сигареты или нет. Узнав какую он курит марку, ему все время приносили "Кэмел".

Это пачка была запечатана.

Николай допил банку джина, вскрыл еще одну, отхлебнул. Встал, по пути выключил свет и прошел в спальню.

Открыл балкон. Вышел. Хорошо! Теплая-теплая южная ночь. Море внизу шумит. Мелькнула совсем близко летучая мышь. Видимо, свет и тепло привлекают ночных насекомых, а те – летучих мышей.

Щелчком отшвырнул окурок и двумя глотками до, пил банку. Поставил ее на пол. Пластик перил слегка холодил ладонь. Далеко на горизонте светились огни большого судна.

Что ждет его завтра? "Ничего страшного", – легкомысленно подумал он и вернулся в спальню.

А когда упал в кровать, то вместо прохладной простыни погрузился в горячее, мягкое, упругое и обжигающее… Слова не нужны.

Он услышал легкий смешок, гибкие руки обвили шею, он сам обнял… Все было так, как он даже не ожидал…

Потом, когда пришло время разговоров, он понял, что это Нина. Разговоры разговаривать как-то опять не получилось. Лишь часа через два, когда дыхание успокоилось и мысли обрели стройность, Нина шепотом, на ухо, рассказала ему о своих планах.

Николай согласился, что придумано хорошо. С этими мыслями и со счастливой улыбкой на устах он заснул. Она тоже.

Глава 28

ОЖИДАНИЕ ВЫХОДА НА АРЕНУ

Утром Николай проснулся поздно, в десятом часу.

Точнее, в девять пятнадцать, если верить настенным часам. Нина спала рядом, сладко жмурилась во сне и тыкалась носом ему в подмышку. Николай осторожно дотянулся рукой до пачки сигарет на тумбочке. Сигареты он здесь не оставлял, скорее всего принесла Нина.

А может, принесли вездесущие сервисные работники. Пачка была новая, невскрытая. Пришлось трудиться одной рукой, потому что жалко было извлекать вторую руку из-под прелестной черненькой головки Нины.

Он лежал и курил, вспоминая прошлую ночь, их неистовое узнавание друг друга, и наслаждался утробным теплом разделенной постели, утренней тишиной, ленивым течением времени: завтрак можно заказать в любой момент, вся заваруха с чертовыми поединками начнется только к вечеру, во всяком случае, не раньше трех-четырех часов, как сказала ему вчера Нина.

Утренний ветерок выдувал легчайший тюль балконной занавески, и медленно, робко, но с непреодолимым упорством по полу крался к кровати опрокинутый солнечный квадрат окна.

Со спинки кресла небрежно свисало Нинино сиреневое платье, изгибом контура словно бы сохраняя текучую прелесть ее тела, сейчас так непосредственно ощущаемого им. А на столике рядом с кроватью, на столике, который можно было бы тронуть носком ноги, если вытянуть ее из простыни, небрежной горкой громоздился добытый за последние дни арсенал: автомат Калашникова, пистолет в наплечной кобуре, отличный нож в ножнах и этот американский, красиво литый по руке пистолет-пулемет "АГРАМ-2000" левого производства, что, впрочем, не имело никакого значения. Где-то внизу, невидимые для него, стояли туфельки, может, что-нибудь еще, вроде пояска, а в кресле, под брошенным платьем, или где-нибудь еще – колье, снятое вчера с ее шейки; все это такое трудносовместимое собрание предметов в этой комнате имело, конечно, свое значение, сейчас непонятное ему, но наполнявшее радостью. Он был исполнен блаженного чувства: это был ясный разряд неги, едва ли не силой оставляющий его в постели. Лучше этого ощущения ничего не могло быть на свете.

С тумбочки, как ужаленный, грянул телефон, криком своим не только пробудив Нину, но заставив и его руку метнуться. Он даже сломал кончик сигареты о трубку. Вкрадчивый голос округло объяснил, что звонит по поручению Нины Отариевны, распорядившейся вчера по поводу завтрака… Тут сонная Нина отняла у него трубку:

– Алло! Да, да… В силе. Минут через тридцать.

Именно так.

Трубка была возвращена, положена на аппарат, а сама распорядительница с блаженным вздохом вновь поникла растрепавшейся за ночь прелестной головкой на затекшую руку Николая. Но тут же сорвалась, выскользнула из постели, потянулась, облитая желтым солнцем, и вдруг сдернула простыню с нервно дернувшегося Николая…

Потом был душ. Ожидая своей очереди, Николай залез в холодильник, где нашел, что искал, – бутылку пива. А за то время, пока он был в ванной, Нина успела сходить к себе и переодеться в менее бальное платье, но тем не менее столь же невидимое для Николая: ослепляла, оглушала и оглупляла сама она, а не ее туалеты.

Они завтракали, стараясь не думать о времени, неумолимо отсчитывающем осязаемые минуты. Сказано больше ради красного словца, так как Николай, думая о предстоящей схватке, не испытывал особых эмоций – чушь! очередная драка, мало ли!.. А вот Нина, возможно, трепетала, во всяком случае, ей казалось, что она испытывает волнение, страх… Быстро проходящий, впрочем, при взгляде на Николая.

Он же выпил еще пару бутылок пива, съел понравившуюся ему свиную отбивную с жареной картошкой, пару огромных помидоров, апельсин, кусок ананаса, чтобы вспомнить забытый с детства вкус, и закурил.

Затем пошли на пляж, более или менее заполненный брезгливой публикой, взяли два лежака, которые Николай отнес как можно дальше от прочих любителей морских ванн. Разделись и оба в купальных трусах (у нее – одно название) легли на лежаки. Дань условностям, соблюденная наполовину, – Нинина высокая крепенькая грудь победно метила в самые сердца проходящих на дистанции поражения мужиков.

Солнце навалилось. Солнце мигом обласкало насквозь, и скоро Николай почувствовал, что становится раскаленно-прозрачным, наливается пламенем, выжигающим последнюю влагу из тела.

Так можно было расплавиться окончательно. Николай приподнялся, сел. По ложбинке между пластами грудных мышц ручейком стекал пот, петляя среди золотистых колечек волос. Нина сонно-вопросительно смотрела с соседнего лежака. На ее спине происходила обратная, нежели у Николая, метаморфоза: струйка влаги стекала вдоль позвоночника и, достигнув талии, не могла одолеть подъем, отчего скатывалась набок, увлажняя доски лежака… Ослепительно белые чайки прогуливались у берега, а рядом, приоткрыв от жары клювики, прыгали цветом маскирующиеся под песок воробьи.

– Пойдем? – предложил он. – Я скоро не выдержу.

Нина согласно кивнула, поднялась, и они вместе пошли к воде, необычно спокойной сегодня. Вода теплая. Соленая муть в глазах, искры солнца на ресницах.

Они плавали долго, полчаса, час, целый день, сутки.

Наконец вышли в новый, посвежевший день.

– Хочешь на мотоцикле покататься? – спросила Нина.

– Конечно. "Отчего же и не покататься", – подумал он.

Нина покопалась в сумочке, бывшей на этот раз при ней, и извлекла из мелких недр мобильный телефон. Деловито набрав номер, небрежным движением головы отвела волосы от уха, приложила трубку, представилась и стала распоряжаться. Результатом ее – чирик, чирик – распоряжений был усиливающийся гул мотора, и вот уже одно из разукрашенных, блестящих до ослепления глаз чудовищ было доставлено.

– Садись. Я сзади умещусь.

– Нет уж, давай спереди, так мне удобнее, – не согласился Николай.

Он не ошибся насчет удобства; они сели, мотор взревел, Николай поддал газу, Нину вдавило в его широкую грудь – полетели!..

И все же, даже в самый разгар отчаянных виражей – с наклоном полета, плотным веером брызг, радужно превращающихся в драконье крыло, помогающее выпрямиться, – он чувствовал, что блаженно-бездумный день был всего лишь попыткой скрыть от себя мерзейшую мысль: впервые обстоятельства и внешние силы заставляли его рисковать жизнью за деньги. Не ради долга, не ответственности ради – он был банальнейшим образом куплен. И если результат первого разговора с Качаури казался ему смешным, потому что никакие там протоколы по большому счету не могли бы его заставить делать то, чего он не хочет, то сейчас!.. Наживкой, конечно, выступила эта восточная прелестница. И сначала только ради нее самой, потом уже соглашаясь с ее желанием, теперь он вынужден просто исполнять чужую волю.

И все же это его особенно не тревожило. Как это… когда-нибудь все бывает первый раз – пошлейшая печать обыденности, добродушная ухмылка сатаны, поймавшего в сети новую невинную жертву…

Облако забрало солнце, наполовину обесцветив жемчужное сияние качауринского дворца. Николай направил ходкий полет мотоцикла к коричневой точке ожидавшего их наемника. Заглушив мотор, почти выполз агрегатом на песок, помог сойти Нине.

Ослепительно загорелся край облака, и солнце выскользнуло. Оно источало такую жгучую, блаженную силу, что Николай вновь упал на лежак. Нина опять разговаривала по телефону, и очень скоро причинно-следственная связь материализовала двух голых парней в пестрых шортах до коленок, большой холодильный ящик и длинную палку свернутого пляжного зонта, немедленно раскрытого, дабы не сажать раньше времени батареи принесенного агрегата.

Нина открыла крышку и обернулась к Николаю.

– Пиво или воду?

– Пиво, котенок.

Она улыбнулась и протянула запотевшую бутылку. Парень в пестрых трусах тут же подскочил и легким движением руки с зажатой открывалкой сорвал пробку.

Пиво холодное, но не ледяное, проваливалось внутрь с мучительным наслаждением. Как здорово! Теперь сигарета.., рекламный набор туристического сервиса… – но своя правда не виновата, если с ней совпадает правда, взятая бедняком напрокат.

Вот так, то попивая пиво, закусываемое солеными орешками и сигаретой, особенно остро идущей под празднично-оздоровительную обстановку, то плавая среди заметно поднявшихся волн, то вновь во всю мочь мотора летая по волнам, они не замечали ход времени, пока Нинин телефон не запищал испуганно и по ее напряженным глазам Николай не понял: пора.

В лифте расстались. Он повернулся к ней. Она окинула его быстрым взглядом – взгляд зажегся уже знакомым ему огнем, она порывисто подняла свои прекрасные руки, взяла его за голову, посмотрела на него долгим взором и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и оба глаза и оттолкнула. Николай вышел на своем этаже. Нина осталась, пообещав зайти, когда придет час.

Двери лифта отсекли прощальное помахивание пальчиков (все как-то тянуло облечь обыденность в одежды символизма). Николай дошел до своей двери, открыл и оказался дома.

В номере наведен порядок, особенно заметный в спальне: кровать застелена, оружейная пирамида тщательно разобрана, причем орудия убийства, кажется, протертые от пыли, аккуратно разложены на столе строго по ранжиру: "Калашников", "АГРАМ", "Макаров" в кобуре, нож…

Еще раз в душ, потом в холодильник за банкой полюбившегося здесь джина с тоником. После позвонил все же в столовую и попросил принести чего-нибудь мясного и без гарнира, дабы, когда на то будет необходимость, пища не тяжелила организм.

Вскоре принесли телятину в винном соусе. Он с удовольствием съел ее, после чего задремал прямо в кресле. Во сне же печальный Гоблин, зажавший рот и нос слабо дергающемуся Качаури, внимательно смотрел умирающему в глаза и объяснял сидящему напротив Николаю, что грань между жизнью и смертью, последний, так сказать, шаг в мир иной, есть таинство великое, сосредоточение мирового замысла и постичь его – вот наша задача.

Глава 29

НАЗАД В ПРОШЛОЕ

Николай проснулся, сразу закурил, выпил еще пива и, ухмыляясь, думал: какой странный сон!

Часы на стене показывали половину шестого, Николай удивился. Как долго он спал! Часа два, не меньше. Впрочем, в этом не было ничего удивительного.

Странно то, что ему дали спать: ни Нина, ни сам Барон, ни кто бы то ни было из тех, кому надлежало следить за распорядком дня, не потревожили его.

По-настоящему задуматься над этим ему не дал Качаури. Он постучал в дверь, дождался, когда Николай откроет, и с холодной усмешкой в усах шумно вошел.

– Ну, герой, Брюс Ли вы наш, хорошо выспались? – громко спросил он, по-хозяйски оглядываясь и все замечая: небрежно брошенную одежду, опустошенную посуду из-под пива и джина, тарелки с остатками пищи, неуловимый холостяцкий дух, немедленно поселившийся в полуказенном номере. – Мы специально не тревожили, хотели дать выспаться.

– Откуда вы знаете, что я спал? – спросил Николай, что-то заподозрив, но Качаури уже громко смеялся.

– Дорогой! Посмотрите в зеркало и не будете задавать такие вопросы.

Положим, это не ответ. Сейчас, конечно, видно, что Николай спал, но откуда он мог об этом знать, не заходя?

– Ознакомьтесь с программой на сегодня, – сказал Качаури, вытащил из кармана сложенный буклет и протянул Николаю.

Это было что-то вроде театральной программки.

Глянцевая бумага, хорошая полиграфия, сочные краски. Название: "Программа суперпоединков". Он открыл первую страницу. Здесь были изображения пяти разнопородных собак, начиная с немецкой овчарки и кончая овчаркой кавказской. Среди них затесались один доберман и две лайки. Все собаки имели номера.

На другой странице разворота были изображены пять волков: три самца и две самки. Тоже под номерами, нанесенными прямо на шерсть. И хоть он уже догадался, все же спросил:

– Зачем номера?

– Как зачем? В них вся соль! Мы же серьезное предприятие, потому и пользуемся кое-каким успехом. Номер нужен, чтобы знать, на что ставить.

– Тотализатор?

– Точно. Люди приезжают с большими деньгами.

Вы и представить себе не можете, какие здесь собрались деньги!

– Вы имеете в виду людей? – ухмыльнулся Николай.

– Не все ли равно? – под усами вновь появилась усмешка. – Будто вы смотрите на меня иначе, чем на источник ста тысяч долларов, которые сегодня можете заработать.

– А если иначе?

– А если не поверю? Впрочем, разговор в принципе тупиковый. Ладно, поясняю дальше. Вы можете поставить любую сумму как на отдельное животное, так и на всю группу в целом. Я имею в виду собак или волков, без разницы.

– Да, гадюшник, – заметил Николай. – Впрочем, зрелище, конечно, хоть и похабное, но, наверное, заводное.

– Еще бы! Это же у всех у нас в крови. Я имею в виду бывших советских, а ныне эсэнговых граждан.

Нас уже приучили к крови, самое время теперь извлекать из этой крови прибыль.., и удовольствие.

– Назад в древность, – равнодушно произнес Николай.

– Назад к культуре античности. Конечно, нам не хватает размаха, но со временем это придет. Вон, НАТО устраивает мелкие войны, а когда это войдет в систему, можно будет подключать и тотализатор.

– Ну, ну, – сказал Николай и перевернул страницу.

Дикий кабан и медведь. Секач матерый, если судить по описанию: клыки по двадцать два сантиметра, вес двести семьдесят килограммов. Медведь примерно такого же веса и роста (от пяток до затылка) около двухсот двадцати сантиметров.

– Я бы на медведя поставил, – заметил Николай.

– А кто вам мешает? – оживился Качаури. – Деньги за поединок вам в любом случае выплатим, так что можете дерзать. У нас ведь расчет ведется в конце игр.

– Подумаю, – буркнул Николай и снова перевернул страницу.

– Можете опоздать. Медведь с кабаном скоро начнут. Будете ставить?

– Нет, – отказался Николай и стал листать дальше.

Там были еще медведь и тигр, а на последнем развороте – фотография двух однояйцевых близнецов.

Один с залысиной, другой с густой светлой шевелюрой.

– Это мы специально усилили сходство, – улыбнулся Качаури, уже успевший развалиться в кресле, но продолжавший зорко наблюдать за Николаем.

– Хорошо хоть плавки оставили, – буркнул Николай.

– Да уж. Сначала была мысль изобразить вас в чем мать родила, но потом решили, что не стоит. Незачем отвлекать публику, – он захохотал.

Николай поморщился и вдруг обратил внимание на дога рядом с лысым близнецом.

– А собака зачем?

– Чтобы уравнять шансы. Я же видел вас в деле, зачем же мне халтурный бой. Вы его сразу можете кончить, а мне будут нарекания от публики. У меня же публика не простая. Если им что не понравится, они не просто могут закрыть, но и посадить пожизненно за жестокое обращение с животными. Понимать надо, – с насмешливой злобой говорил Качаури.

– А мне, значит, отдуваться за успех вашего бизнеса? – заметил Николай, отлично зная, что все равно выйдет на арену.

Как это всегда бывает, когда сознание вдруг переключается на новую, более грозную, опасность, прежние страхи начинают казаться если не смешными, то незначительными. Теперь, когда он уже мысленно представил перед собой человека и этого пса, он точно так же мысленно примеривался к этому грозному тандему, как недавно к одному Коляну. И с тем же самым смутным беспокойством.

Вообще, волнение все сильнее и сильнее охватывало Николая по мере того, как близилось время боя.

– Нам скоро надо идти. Там уже, наверное, медведь с кабаном разбираются. Если только псовые не затянули битву. Вы знаете, – оживился он, – по моему наблюдению, только псовые и люди способны биться до смерти и сколько угодно. Как в раж войдут, так держись, не остановишь. А нет, вру. Еще медведи.

Но медведя надо здорово разозлить. Впрочем, все по-своему хороши, – махнул он рукой. – Ну что, пошли?

– Минутку, – сказал Николай.

Он подошел к холодильнику, взял банку с джином.

Взгляд Качаури сразу стал озабоченным.

– А вам это не повредит? Я лично не заинтересован…

– Знаю, знаю. Не хотите, чтобы меня быстро прикончили.

– Нет, я не заинтересован в вашей кончине вообще. У меня насчет вас обширные планы.

Николай открыл банку и, цедя содержимое, внимательно разглядывал огромную грузную фигуру Барона.

– Хотите стравить меня завтра с вашим Гоблином?

Качаури мигнул, внимательно посмотрел на Николая, потом куда-то за окно.

– Уже знаете? Я даже догадываюсь, кто рассказал.

– Не догадываетесь.

– Об этом поговорим еще, – решительно отрубил Качаури. – Ну все, времени нет.

Николай допил джин, взял сигарету, закурил.

– Я готов.

Глава 30

НИКОЛАЙ ВНОВЬ ПОБЕДИЛ

Качаури вел его тем же путем, что и Нина, когда первый раз показывала ресторанный зал. Только в холле, где начиналась эскалаторная лента, а сверху нависал огромный и вездесущий Качаури, они ступили на голубой транспортер, сразу дернувшийся под их ногами.

– А просто лестницу нельзя было сделать? – ехидно спросил Николай.

Качаури хмыкнул и покачал головой, словно сожалея об умственном уровне собеседника.

– Эта лестница тоже косвенно приносит деньги, так что все не так просто, как вам, офицерам доблестной милиции, кажется.

Лента несла вниз.., коридор, занавес из множества свисающих с потолка лент.., и их вынесло в широкий проход между трибунами. Яркий свет, истеричные вопли с трибун и полный лютой злобы, ярости и уже пробуждающегося страха звериный рев…

Огромное помещение чем-то напоминало цирк или небольшой стадион. Сами трибуны расположены высоко, стены окружали арену, а выше начинались ряды кресел, поднимаясь амфитеатром до самого потолка, теряясь в полумраке. Каждый ряд был отделен небольшим барьером. Николай видел море голов, блестящие глаза, жадно устремленные на арену, раза в два больше цирковой, где сейчас происходило захватывающее всех зрелище.

Николай с Качаури прошли к арене. С обеих сторон поднимались стены трибун, и они оказались словно в глубине ущелья, наглухо перекрытого от арены железной решеткой. Метрах в десяти от них боролись за жизнь два залитых кровью зверя: медведь и кабан.

Медведь сидел на заду и каким-то человеческим приемом зажимал под мышкой шею и голову вепря. Кабан со страшной силой наседал на врага, так что медведь крутился на заду. Медведь свободной лапой мерно, со страшной силой драл бок противника. Пласты кожи и сала свисали чуть ли не до опилок, которыми была посыпана арена. Опилки обильно поливались хлещущей из ран кровью, а визг, рев и чудовищные вопли зверей заполняли, казалось, весь зал. Когда медведь в очередной раз развернулся спиной, Николай увидел то, что не бросалось в глаза: кривой страшный клык вепря давно уже вонзился под ребра врага, распахивая плоть: сахарно-белые обломки костей, кровь, заливающая бурую шерсть, мучительный рев, сотрясавший, казалось, воздух и стены…

Вдруг медведь резко дернулся, приподнялся, опираясь на холку кабана, и, собрав все силы, обрушил особо мощный удар лапы на спину врага… Страшный явственный хруст!.. Кабан завалился на бок, последним усилием захватывая клыком разломы ребер медведя… Со сломанной спиной, он еще пытался подняться на передние лапы, забился судорожно, не в силах поднять зада, и упал. Медведь с ревом рухнул на него, вонзил клыки в шею и вгрызся, продолжая когтями драть бок.

Николай быстро взглянул на трибуны. Все глаза с одинаковым выражением страха и неистового, жестокого наслаждения неотрывно смотрели вниз. Некоторые, не выдерживая, отворачивались. Но и эти – негодующее меньшинство, – не в силах бороться с собой, нет-нет, да поглядывали вниз: из-за ладоней, из-за плеча, из-за подмышки…

На арене все было кончено. Медведь, разорвав артерии, еще некоторое время грыз кабана, потом, опираясь передними лапами о труп, приподнялся, заревел раз-другой и, пошатываясь, пошел прочь. Везде были отвесные стены трибун. Медведь просто шел в сторону, уже без цели. Пошатнулся, упал. Ниже левой лопатки из спины торчали кости. Вдруг содрогнулся, из пасти широкой волной хлынула кровь. Откуда-то выскочило несколько дюжих ребят в синей униформе служащих цирка, один подскочил к медведю, приставил какой-то предмет к голове. Громко щелкнуло, словно металл ударился о металл. Медвежья голова поникла, парни перевалили тело на носилки, унесли.

Вслед им грянула музыка: Киркоров запел очередной турецкий шлягер, туже затягивая нервы. Унесли и кабана. Служащие выбежали еще раз с очередными, полными желтых опилок носилками и стали щедро присыпать бурые и красные пятна пролитой крови.

Николай чувствовал: то, что ему не удавалось весь день, – настроиться на схватку, сделали эти несколько заключительных минут звериного боя.

И странно, ощущение, что наблюдал что-то нехорошее, не правильное, ощущение беспричинного омерзения, непреодолимо существующее в нем (и в других, во всех), каким-то удивительным образом уживалось с хмельным подъемом чувств, освежением всех нервов, восхитительным освобождением, в полной мере испытываемым на войне, когда, бывало, внутри концентрировалась высшая власть над отданным тебе судьбой человеком: над его жизнью, волей, телом – делай что хочешь, вот он!..

Николай встряхнулся и посмотрел на Качаури. Тот в этот миг тоже взглянул на него, хотел что-то сказать, сдержался, сильно сжав челюсти.

– Вот это я понимаю, – наконец произнес Качаури. – Вот за этим они и приезжают.

Взяв себя в руки, посмотрел на часы.

– Вам, кстати, переодеваться пора. Сейчас еще один выход, а потом вы.

Он вынул из кармана телефон, быстро набрал номер и, отвернувшись, что-то коротко приказал. Через некоторое время недалеко от них в отвесной стене открылась неприметная дверь. Оттуда вышел служащий в синей униформе, как и те, что работали на арене.

– Проводите к Аслану.

Служащий кивнул и приглашающе открыл дверь.

– Прошу вас.

Николай шагнул в дверь и следом за провожатым двинулся по серому бетонному коридору. Свернули, попали в другой коридор, еще более длинный, отмеченный одинаковыми дверями, расположенными по одну сторону через каждые пять-шесть метров.

Служащий открыл одну дверь.

– Заходите. Я пойду сообщу Аслану, а вы подождите здесь.

Николай зашел и остановился в удивлении. Не ожидал. Он оказался в одной из клеток, сродни тем, где сидели виденные им вчера гладиаторы. Более того, это была одна из тех же клеток. А из соседней клетки на него с усмешкой смотрел Колян.

– Ну что, брат, готов к смерти?

Николай, не отвечая, огляделся. Рядом был диван.

Он подошел к нему и сел, откинувшись на спинку и вытянув ноги.

– Первый раз буду мочить мента на глазах эмвэдэшного и прокурорского начальства. Да еще и сто кусков зеленых получу! Это же надо до чего дожил! Да, свобода – вещь великая! Как ты, мент поганый, согласен?

– Не зли меня, убью, – равнодушно бросил Николай.

Вошел маленький, средних лет мужчина кавказской национальности. Чтобы не было сомнений, тут же представился:

– Аслан.

И добавил:

– Я должен подготовить вас к поединку.

– А его кто будет готовить? – кивнул Николай в сторону соседней клетки.

– Им сейчас тоже займутся.

И действительно, в клетку Коляна вошел также средних лет мужчина, на вид неопределенной национальности.

– Раздевайтесь, – сказал Аслан.

Что-то было сказано и Коляну, но он отмахнулся, продолжая наблюдать за Николаем.

Николай неторопливо разделся, оставшись в плавках. Бросив взгляд на Коляна, увидел задумчивость в его глазах. Колян заметил его взгляд, очнулся и громко захохотал.

– Ты, мент худосочный, я буду из тебя остаток воды выжимать!

И, смеясь, тоже стал снимать одежду.

– На диван, пожалуйста. Ложитесь на живот.

Николай повиновался, и Аслан стал ему массировать мышцы неожиданно сильными пальцами. Каждую мышцу прорабатывал глубоко и не спеша. Потом заставил повернуться на спину и повторил все с передними мышцами.

Что же, очень хорошо. Хотя, конечно, можно было бы обойтись и без этого.

Оставив его лежать, Аслан вышел в дверь и вскоре вернулся с халатом, спортивными трусами и перчатками. Все красного цвета. Николай встал и надел трусы поверх плавок. Обуви не принесли. Придется, оказывается, выступать босиком. Ничего, по опилкам ступать приятно.

А вот перчатки оказались любопытными. С тыльной стороны – на ладони и на пальцах – были укреплены небольшие короткие шипы. Типа заклепок, но с острой вершинкой. Серьезно ранить невозможно, а вот покорябать очень даже сподручно.

– А можно без этого безобразия? – спросил Николай Аслана.

– Нет, – категорично покачал тот головой. – Зрелищности не будет хватать. Вы ведь будете без оружия, а этими перчатками можно уйму крови надоить. Без угрозы для жизни. И очень зрелищно, – добавил он.

– Зрелищно за чужой счет, – сказал Николай.

И вдруг опешил:

– Как это без оружия? Он же с собакой на меня выйдет!

– Таковы распоряжения.

– Ничего себе! – негодовал Николай. – Сами идите с этими перчатками на дога. Да еще и этот ублюдок будет норовить зрелищность показать!

Он горячился так потому, что до сих пор, несмотря на все приготовления, подначки и даже психологическое давление со стороны и Качаури, и этого Аслана (в торжественной подготовке к схватке тоже была попытка его задавить), не мог все воспринимать вполне серьезно. Отпуск оставался отпуском, а цирк, в который он попал, хоть и экзотическим, но цирком.

Однако же все это начинало действовать. Аслан молча смотрел на него. Николай протянул ему руки в перчатках. Хоть и не боксерские, а с отдельными пальцами, перчатки эти шнуровались. Аслан быстро и тщательно зашнуровал их. Тоже самое проделывали с Коляном.

Колян заметил, что на него смотрят, и, подняв свободную руку, закричал:

– Ну что, мент, посмотрим, какого цвета у тебя кровь!

Колян, завернувшись в синий халат, под которым были синие трусы, в синих перчатках вышел первым.

Время неумолимо шло. Николай начинал чувствовать напряжение, как перед настоящим боем. В таком состоянии он обыкновенно делался медлителен и спокоен в движениях. Аслан приглашающе махнул рукой, пошел впереди. Николай надел красный халат и вышел следом.

Прежде, чем шагнуть за порог, Николай посмотрел сквозь ряды железных прутьев на оставшихся сегодня незадействованными парней-гладиаторов. Все смотрели на него с одинаковым странным выражением на лицах. Каждый, наверное, видел себя в этой роли.

"Аве Цезарь! Моритури те салютант!" – "Да здравствует Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!" – дошедшее сквозь тысячелетия приветствие смертников…

Кто-то поднял руку и махнул ему.

Ну все.

Трибуны приветственно шумели. На арене в противоположной стороне, метрах в тридцати, стоял Колян, уже без халата, и трепал за загривок огромного мраморного дога. Издали казалось, дог ростом никак не меньше теленка.

– Поменьше собачку не нашли? – поинтересовался Николай у Аслана, но у того уже горели легко возбудимые южные глазки, и он не ответил.

В решетке открылась дверь. Николай сбросил халат, шагнул за железный порог и остановился. Его тотчас заметили. Трибуны зашумели с новой силой.

Люди вскакивали с мест, с вытаращенными от возбуждения глазами вытягивали шеи. И Николай пожалел, что на месте Коляна с псом перед ним не стоит десяток-другой этих толстопузых государственных мужей. Вот ужо повеселились бы!

Вдруг общий шум голосов прорезала новая нота… еще выше, еще! Он опустил глаза: крики озвучивали летящие прыжки пса. Дог уже одолел половину расстояния и мчался к Николаю. Вслед ему радостно улюлюкал Колян:

– Разорви его! Покажи кровь легавого!

"Эмвэдэшникам на трибунах вряд ли понравятся его крики", – отстраненно подумал Николай.

Он сделал несколько шагов вперед, не желая быть застигнутым у прутьев. Еще один шаг.., дог взлетел как птица; в это же самое время Николай, к ужасу своему, почувствовал, что, если не поспеет за движением зверя, тот разорвет его своими страшными клыками!.. Огромная красная пасть надвигалась неотвратимо, прямо к его горлу. Вдруг положение изменилось, и он понял, что пес промахнулся. Но не успел опомниться, как у самого его лица мелькнули белые задние ноги дога, и тот с щенячьим визгом врезался в прутья, ограждающие проход между трибунами. Николай изо всех сил ударил ногой в брюхо собаки, что-то там екнуло, зверь быстро извернулся и вновь метнулся к его шее! Николай левой рукой схватил пса снизу за горло, но чувствовал, что эти восемьдесят-девяносто килограммов живого, рвущегося веса ему долго не удержать. Между тем с другой стороны арены на него медленно надвигался второй противник.

В тот момент, когда левая рука соскользнула и зверь, оскалившись белыми сахарными клыками, вновь прыгнул к нему, Николай изо всей силы воткнул раскрытую ладонь в горячую глотку… Мешали шипы.

Раздирая внутри плоть, Николай схватил пальцами что-то жилистое, сжал в кулаке и со страшной силой рванул кулак обратно.

Вместе с воем хлынула кровь, а злоба, освобожденная ярость, свирепая радость – все, только что живущее в доге, вместе с жизнью уходило и странным образом переходило к Николаю.

Он схватил зверя за задние лапы, неловко, но с силой размахнулся и, используя и тяжесть дога, и инерцию, так ударил своим снарядом по прутьям, что решетка загудела.

И еще раз попытался раскрутиться, словно метатель молота, и швырнул эти, уже не страшные девяносто килограммов навстречу надвигающемуся Коляну.

Тот успел перепрыгнуть скользящее по опилкам тело пса. Пнул на ходу в досаде, что дог так быстро сдал, и тоже ринулся к Николаю.

Трудно передать, что творилось на трибунах. Пузатые мужчины и длинноногие подруги наконец-то сошли-таки с ума. Все вскочили со своих мест, кричали, визжали… Николай чувствовал устремленные на него со всех сторон взгляды, весь этот шторм эмоций, но сам ничего не видел, кроме горящих ненавистью глаз Коляна, сжатых в синие кулаки рук, скользящих в защитном танце ступней врага. Колян вдруг быстро развернулся и нанес сильный удар пяткой в челюсть Николая.

– Браво! – чей-то одинокий голос перекрыл шум.

В то же мгновение перед глазами Николая, перед ним самим, возникло лицо врага, шрам на щеке, лоб с залысиной… Без малейшей перемены, без малейшего намека на движение этот огромный лоб приблизился; не сам удар головой, он почувствовал давящий свет, ослепительный свет, рассыпавшийся на отдельные звезды, созвездия.., спиральные галактики медленно раскручивались в небе.., он падал на колени, и, опьяненный близкой победой Колян, не упуская момента, вновь ударил ногой снизу в челюсть.

Удар в подбородок подбросил Николая, швырнул на прутья, как недавно пса, и неожиданно привел в чувство.

И тут странная, не совсем нормальная отрешенность от всего этого буйства поразила его. Он успел охватить все: беснующиеся трибуны, от криков которых густел воздух, словно бы разом оказался перенасыщен выплеском эмоций, умирающую собаку, свирепую радость человека рядом с собой…

Колян, подскочив к нему, сгибом локтя подцепил между ног, помог другой рукой захватом горла… рывок: подброшенный в воздух, Николай тяжело рухнул на твердый, едва присыпанный опилками бетонный пол арены.

Этот последний бросок, возможно, помог, встряхнул его окончательно, сознание стало понемногу трезветь. Он понял, что ежели не соберется с силами и не окажет сопротивления, то этот, незнакомый в принципе мужик обязательно убьет его. Это понимание заставило действовать решительнее.

Николай двинулся вперед, но противник двигался быстрее. Он метнулся к нему, сделал подножку, Николай мгновенно поднялся, схватил противника под мышки и бросил через бедро. Тот вскочил так же быстро, как Николай, ринулся вперед, схватив противника одной рукой за шею. Николай тоже схватил его за шею и еще за локоть – их объятия сомкнулись.

Николай стал переносить вес своего тела то на одну, то на другую ногу, пробуя его силу. Враг был таким же быстрым, как и он сам, и отвечал на каждое его движение, едва Николай усиливал свое давление.

Вдруг Николай почувствовал удар по ногам, резкий рывок, потерял опору.., и вновь больно стукнулся спиной о бетонный пол. К горлу уже тянулись руки Коляна, шрам на щеке налился синевой… Николай выбросил оба кулака вверх, метя в этот шрам, промазал, попал в лоб и, используя вес напирающего с прежней решимостью врага, рванул вниз кулаки, сдирая шипами перчаток кожу с похожего на свое лица.

Колян завопил, стал над ним на четвереньки. Николай изо всей силы ударил его коленом в пах, отшвырнул в сторону и вскочил на ноги. Колян с мучительным мычанием тоже вскочил.

Они вновь стояли друг против друга. Колян низко нагнулся, вытянул руки вперед, словно собираясь дернуть Николая за ноги. Разодранное шипами лицо лакированно сияло, залитое кровью, мешавшей смотреть. Николай захохотал, окончательно придя в себя:

– Ну, ублюдок! Кому кровь пустили?

Колян неожиданно метнулся вперед и обхватил Николая своими ручищами, цепкими, словно кольца удава. Острая боль пронзила все тело, кровавая маска склонилась ближе и вдруг вцепилась зубами в шею.

Николай стал отбиваться и царапаться, пока наконец не удалось протиснуть руки вверх. Колян давил все сильнее, и Николай понял, что, если прямо сейчас не освободится, противник может сломать ему хребет.

Уже по груди текла кровь из прокушенной шеи.

Когда Николай рванул руки вверх, его ладони оказались у лица противника, он толкнул их под подбородок, попал в горло и снова дернул вверх.

Враг отлетел назад. Многим такой резкий рывок сломал бы шею. Однако Колян тут же вскочил на ноги, и Николай понял, что перед ним действительно классный боец, обладающий недюжинной силой.

Николай лягнул его ногой по ребрам, но тот захватил ступню сгибом локтя и ударил кулаком в пах. Было так больно, что Николай возненавидел его какой-то животной ненавистью.

Ему захотелось бить, кромсать, рвать… Колян скалил белые зубы, очень яркие на красном блестящем лице, и Николай, ненавидя его, изо всех сил потянулся пальцем, чтобы выдавить глаз. Не удалось, промахнулся, поэтому вновь шипами перчатки содрал немного кожи с ненавистной физиономии.

Николай танцевал на одной ноге, вторую зажимал под мышкой противник, продолжая одновременно колотить в пах. От этого беспомощного положения Николай просто взбесился. Получался не бой, а какая-то уличная драка с хулиганским членовредительством.

Противник крепко держал его ногу. Николай внезапно упал спиной вниз и свободной ногой изо всех сил стукнул Коляна в горло.

И вновь оба одновременно вскочили. Так могло продолжаться вечность. Николай изменил тактику и решил задушить Коляна. Он вцепился руками в горло противника и изо всех сил стал давить кадык большими пальцами. Тот попытался оттолкнуть Николая, упершись локтями в грудь. Не удалось. Тогда он стал коленями бить по ребрам. Николай ответил тем же.

Они кружили друг против друга. Еще мгновение.., и Колян тоже вцепился Николаю в горло.

Так они стояли некоторое время, пытаясь задушить друг друга. Николай чувствовал, как его лицо наливается синевой, в висках больно бьет кровь. Под красной маской лица Коляна не было видно, как он переносит эту экзекуцию. Казалось, ему все нипочем.

Николай, освободив шею, схватил его за правую кисть, перехватил пальцы, оторвал от своей шеи и резко согнул их вниз, тут же с ликованием услышав хруст ломающихся в суставах фаланг.

Это было началом конца.

Отпрыгнув с ужасным криком, Колян ударил Николая ногой в ухо, попал. Попытался еще раз ударить, но только попался на захват ступни. Крепко зажимая ступню противника под мышкой, Николай упал на землю, закручиваясь внутрь, и не поспевший за ним враг уже вопил, заглушая треск сломанной в сгибе стопы.

Пора кончать. Итак, Колян показал себя на удивление хорошо. Теперь понятно, почему он так был уверен в своей победе: видно, до этого поединка не знал поражений.

Николай поднялся и прыгнул к лежащему противнику. Тот попытался лягнуть его здоровой ногой, но не попал. Сел, с ненавистью сверкая глазами. Николай с разгона ударил его ногой в лицо, а потом, нагнувшись, всем весом падающего на колени тела вонзил кулак в печень уже сломленного врага.

– Убей! Убей его! – раздался вдруг чей-то пронзительный вопль.

– Убей! Убей! Убей! – скандировали трибуны. Он стал слышать, стал видеть: беснующиеся, осатанелые трибуны, выпрыгивающих из смокингов мужчин, выпрыгивающих из платьев девиц.., сатанинский шабаш!

Только что на арене он был один на один с врагом, честно пытавшимся его убить. А теперь оказался перед всеми этими…

Надо было не ублюдка Колена, а кого-нибудь толстопузого!..

И вновь животная ненависть и злоба вернулись к нему. Не владея собой, не понимая, что делает, он выбросил руку вверх.

– А-а-а! – закричал он. – Я вас всех!..

Трибуны завопили еще громче. Безумие усиливалось. А-а-а! Будьте вы!..

Из раскрытых решеток прохода между трибунами к нему бежали служащие, мужчины в смокингах, женщины… Он понимал, что цел и невредим. Искалеченный Колян в отключке лежал на опилках. Николай не мог отвечать на вопросы, не мог ни с кем говорить. Он повернулся и пошел к выходу, прочь от этого постыдного боя, неожиданно превратившегося в грязную драку. Он чувствовал себя несчастным. И все же, все же, где-то в глубине души буйно шевелилось сейчас еще задавленное, сдерживаемое, но готовое вырваться ликующе: он победил! Он вновь победил!

Какой-то служащий в униформе довел его до номера, открыл его же ключом, сложил принесенную одежду Николая и ушел. А через полчаса Николай пришел в себя. Но воспоминания об этой схватке надолго оставили в его душе ощущения самые противоречивые.

Глава 31

ОТЕЦ И ДОЧЬ

Внешне отношения Отари Карловича с дочерью были такими же, как всегда. Да и что могло измениться в их, общем-то, налаженной, хоть и насыщенной событиями жизни? Однако парадокс заключался в том, что сверхплотный набор событий и составлял рутину их жизни, а поскольку силы души по привычке не отвлекались на внешнее, Отари Карлович, сам себе в этом не признаваясь, мгновенно заметил перемену в поведении дочери, как только появился этот милиционер.

За те два дня, что милиционер жил здесь, ему неоднократно докладывали о том, сколько времени Нина проводит в обществе Казанцева. Однако Отари Карлович строго пресекал все, что выходило за рамки сухого изложения фактов, выводы предпочитал делать сам. Дочь его была выше всех подозрений именно потому, что очень напоминала ему рано умершую жену.

Он не хотел видеть и не видел, что весь обслуживающий персонал давно уже знал: отношения Нины с этим прытким кандидатом в покойники, который должен принести еще много, очень много денег, давно перешли грань чисто деловых. Он не позволял себе думать об этом и не думал, но вместе с тем в глубине души, никогда не выказывая этого самому себе и не имея на то никаких не только доказательств, но и подозрений, был уверен, что его чистая, непорочная дочь перешла дозволенную грань, что не могло не вызвать у него глубокой досады.

Все произошло так внезапно! Так неожиданно! Все эти годы, когда Нина превращалась из неловкого подростка в ослепительную красавицу, Отари Карлович видел, насколько она отличается от всех прочих девушек, насколько она выше и чище. И как отец чувствовал себя отмеченным богом. Но теперь, когда над ним нависла беда, он не только не думал о том, как отвести ее, но вообще не хотел знать правду, потому что она была слишком ужасна, слишком нелепа.

Впрочем, вмешиваться в любом случае нужды не было, потому что близился завтрашний день, а с ним и развязка.

Нынешний же день был чрезвычайно насыщен делами для Отари Карловича; но с утра еще, составив расписание дня, он решил, что тотчас после обеда заедет к дочери и сделает все возможное, чтобы остаток дня и ночь были лишены неудобств от присутствия Николая Казанцева. А завтра? Завтра он лично собирался проследить за процедурой подготовки Гоблина к схватке, чтобы, как обычно, исключить малейшие сомнения в исходе заключительного боя на арене, Утром у Отари Карловича не было ни единой свободной минуты. Позвонил подполковник Мишин и достаточно настойчиво набивался на представление, как он выразился. Отари Карлович ехидно ухмыльнулся при этом, ибо стыдливый эвфемизм представителя формальной власти (истинную власть в этом городе представлял, разумеется, он, Барон) на счет гладиаторских боев говорил о многом, что касалось заместителя начальника Управления МВД города.

Подполковник Мишин обещал предоставить чрезвычайно интересную информацию. В общем, пришлось его пригласить на завтра. Сегодня все уже расписано.

Завтра пусть приезжает, поставит сколько может на тотализаторе.

Затем секретарь доложил о звонке капитана Сапожкова, человека мелкого, хитрого и глупого. Но полезного, ибо был всегда под рукой. Этот подождет, ничего интересного от него все равно не узнаешь.

Деньги, конечно, будет клянчить под предлогом преданности и полезности. Потом явились посетители, в том числе и мэр города, просивший денег на городской фонтан и еще кое на что. Подсунул, подлец, липовую смету, ее применение было яснее ясного. Ну да черт с ним, подписал. Бухгалтер принес толстую кипу бумаг на подпись. Это уже были настоящие документы. Главный повар пришел жаловаться на директора ресторана. В общем, рутинных дел, отнимавших так много времени, оказалось больше чем достаточно.

Еще был врачебный осмотр, и доктор, очень известный в Москве терапевт, а также спец по обменным процессам или чего-то там еще, долго осматривал и обстукивал. Платили ему хорошо, но по новозаведенному порядку лишь во время отсутствия болезни. Не желая терять заработок, профессор проявлял чрезвычайную добросовестность. Ну да ладно, пусть его старается.

После доктора явился с докладом комендант, или, как его предпочитал называть Отари Карлович, управдом. Человек, страшно похожий на книжного Остапа Бендера: умный, беспринципный, ценящий свое место, потому ворующий чрезвычайно осторожно, а более всего предпочитавший использовать свою близость к хозяину, что получалось у него блестяще.

И несмотря на то что управдом не доложил о сбоях в том великолепном механизме, который представлял собой дом отдыха Качаури, его доклад тоже отнял много времени. После ухода управдома надо было еще зайти к двум-трем особенно нужным и особенно влиятельным гостям. Отари Карлович едва успел перевести дух к трем часам и, наскоро перекусив у себя в номере, тут же получил известие о том, что Нина только что вернулась после прогулки с Казанцевым на пляж.

Отари Карлович отправился к дочери.

Нина стояла перед зеркалом, примеряя драгоценности. Ей хотелось подобрать на сегодня что-нибудь из рубинов, перед ней лежала горка ожерелий. Она примеряла их одно за другим и никак не могла выбрать.

Когда щелкнул замок, Нина обернулась посмотреть, кто войдет. Это могла быть одна из служанок, но чутье подсказывало, что пришел отец. А его ей сейчас хотелось видеть меньше, чем кого бы то ни было. Она собиралась идти к Николаю, а отец мог ей помешать, и эта мысль показалась Нине ужасной. Поэтому она с веселым сияющим лицом пошла ему навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей за два дня духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная что.

– Как хорошо, что ты зашел, – говорила она, подставляя ему щеку для поцелуя. – Я только что с пляжа. В цирк пойдем вместе? Жаль только, что я не успела отдохнуть. С удовольствием поспала бы часок.

Отари Карлович улыбнулся.

– Вы, девчонки, выносливы, как кобылицы. То-то ты уже вся в сборе, хоть сейчас на танцы.

– Это так, это просто. Мне бы очень хотелось отдохнуть.

– Конечно, отдыхай. Мне еще надо зайти к нашему новому бойцу, к этому милиционеру Казанцеву.

Можно было бы послать Крокодила, но я не хочу, чтобы птичка как-нибудь сорвалась.

– Ты сам хочешь зайти? Ну и хорошо, это правильно. Я с ним пообщалась, он не глуп, очень даже себе на уме.

Она говорила просто и естественно, но слишком много и слишком быстро. И сама чувствовала это, тем более что отец явно наблюдал за ней и этого нельзя было не заметить.

Качаури сел в кресло. Нина присела на подлокотник.

– У тебя тоже усталый вид.

– Тоже? Ах да, ты тоже устала.

– Конечно. А ты опять плохо спал? Может быть?..

– Был, был уже.

– Кто?

– А ты разве не о докторе?

– А он был? Ну и что? Что сказал?

Все это она говорила небрежно, быстро и с особенным блеском в глазах; но Качаури не вслушивался в ее тон. Он просто беседовал, слыша только ее слова и улавливая в них тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал просто, как привык говорить с дочерью. Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли, стыда и ненависти Нина не могла вспомнить этой короткой сцены.

– Однако пора уже, – сказал Качаури, взглянув на часы. – Пойду возьму за хобот нашего мордоворота.

– Да, – сказала Нина и, встав, заломила руки, не замечая, как хрустят суставы пальцев. – Я тоже пойду.

– Со мной? Зачем тебе утруждаться? Если только у тебя нет особенного намерения? – пошутил он.

– Да, конечно… Нет, что ты, – сказала она, не глядя на него и краснея до корней волос. – Но ты, я думаю, зайдешь ко мне после всех этих драк?

– О да! Мы вместе поужинаем, – отвечал он. – Кроме того, я хотел бы обсудить с тобой кое-какие планы. Они касаются и тебя. Ну все, кажется, пойдем.

Скоро начало, а тебе лучше присматривать за операторами на тотализаторе. Упырь, надо признать, хоть и был пренеприятнейшей личностью, но работать умел шустро. Теперь глаз да глаз нужен. Наши доморощенные демократы-олигархи могут забыть нолик в расчетном счете.

Качаури и Нина вышли вместе. Он по-отечески еще раз поцеловал дочь в щеку, и они расстались.

Когда Отари Карлович привел Николая к арене, Нина уже давно сидела в операторской ложе, скорее напоминавшей малый компьютерный зал с десятком операторов перед экранами, которые внимательно прослеживали ставки гостей на каждую схватку, а также номера заранее обговоренных счетов и реквизиты банков. Сутью всей этой электронной суеты являлась чрезвычайно ценимая всеми четкость исполнения волеизъявления присутствующих на трибунах гостей.

Перед каждым гостем, на заранее обговоренном месте, помещался пульт управления, куда достаточно было вставить собственную банковскую карточку, потом набрать цифру и определенное количество нулей, которыми можно было рискнуть. Все остальное делал оператор, следя за этим умопомрачительным для непривычного человека гольфстримом безналичной валюты.

И конечно же, меньше всего происходящим на экранах интересовалась Нина. Она увидела отца еще издали. Два человека, отец и Николай, были сейчас для нее двумя центрами жизни, и без помощи внешних чувств она ощущала их близость. Она еще издалека почувствовала приближение отца и невольно следила за ним по тем волнам оживления, среди которых он двигался. Как раз закончился бой медведя с кабаном, их уже унесли, и, как было заведено, в промежутках кто-то исполнял эстрадный номер. Сейчас это был Киркоров, до него пел Укупник, еще кто-то, не важно. Нина видела, как отец поднимался все выше к двери их ложи, то снисходительно отвечая на заискивающие приветствия, то дружелюбно здороваясь с равными, то старательно замирая у сильных мира сего.

К нему, впрочем, и самые сильные относились с подчеркнутым дружелюбием, тем более естественным, что Качаури ассоциировался у них с чем-то легким, праздничным, доступным лишь изредка, как вот в эти несколько дней полного раскрепощения. Она знала всю эту кухню, и весь этот механизм контекстного общения был ей сейчас отвратителен. "Одни только деньги, одна только власть – вот что у них у всех на уме, – думала она, – а душа, бог, любовь – все давно выброшено на свалку или используется как орудие обогащения".

По взглядам отца на операторскую ложу Нина поняла, что он высматривает ее, но делала вид, что не замечает этого.

Качаури подошел и, опершись локтем о барьер, остался стоять с внешней стороны рядом с представителем МВД одной из стран СНГ, она не помнила точно какой, знала лишь, что его зовут Михаилом Илларионовичем. Качаури заговорил с ним.

Внизу на арене сновали служащие в униформе, все еще разравнивая опилки и стараясь не мешать певшим звездам. На арену выпорхнула Распутина и с ходу стала взвинчивать пузатую публику своими голыми ножками, телодвижениями и распутной песней.

Разговору это не мешало. Министр затронул тему античной культуры, сама идея которой была близка и всегда волновала Отари Карловича. Нина слушала его уверенный сочный голос, не пропуская ни единого слова, и все они казались ей фальшивыми и резали ухо.

Распутина, долго иллюстрировавшая песню своими прекрасными точеными ножками, наконец ушла.

Из двери внизу трибуны вышел голый, в одних синих спортивных трусах, человек с собакой. Это был Колян, она знала. Потом, через несколько минут, с противоположной стороны, через дверь решетки, преграждающей проход между трибунами, вышел Николай, и Нина нагнулась вперед, не спуская глаз с него и в то же время продолжая слышать ненавистный сейчас, неумолкающий голос отца. Она мучилась страхом за Николая, но еще более мучилась неумолкающими самоуверенными интонациями отца.

"Как же я могла когда-то любить его? – думала она. – И как он может быть таким, какой он есть?! Он все знает, все видит; что же он чувствует, если может так спокойно говорить? Или правду говорят, что сатана вселяется в некоторых людей, лжет всем и никто не видит страшной сути. Кроме тех, кому никогда не поверят. Его бог – это деньги, он знает, что с деньгами усмирит меня и убьет Николая. "Если Николай победит сегодня, то завтра он сделает все, чтобы его убил этот чудовищный Гоблин", – говорила себе Нина, не думая и не желая понимать, что напористая словоохотливость отца, так раздражавшая ее, была выражением его внутренней тревоги и беспокойства. Рассуждениями он пытался заглушить в себе мысли о дочери, которые в ее присутствии и в присутствии Казанцева на арене особенно его мучили, потому что он знал: впервые за эти последние годы хорошо отлаженный механизм его отношений с дочерью дал сбой. И он, отвлекаясь, говорил:

– Мы стоим на пороге новой цивилизации. Впервые люди осознали, что идиотские теории о равенстве и равных правах противоречат не только самой природе, создавшей нас, людей, неравными: одних умнее, других, как эти бойцы внизу, сильнее физически, – они противоречат здравому смыслу. Ценность человека должна определяться пользой для прогресса, а от балласта необходимо постепенно избавляться или загонять его в резервации. Мораль – это тоже шлюха нищих. Они носятся с ней и любятся с ней, пока сами не станут чуть сильнее других. А потом только насилуют эту свою разлюбезную мораль. Надо иметь силы быть честным и признать, что хорошо то, что нам, сильным, доставляет удовольствие. Вроде этих поединков.

– Но должна быть граница? – не согласился министр, которого этот разговор развлекал больше тем, что невольной слушательницей его была эта ослепительная красавица – дочка Качаури.

И поэтому министр действительно возражал:

– Вы не просто зачеркиваете мораль, уважаемый Отари Карлович. Вы зачеркиваете всю историю цивилизации последних двух тысяч лет, которая была направлена на защиту слабых и угнетенных. Она давала возможность выжить самым слабым, нищим и угнетенным слоям общества – женщинам, детям и старикам. Это, возможно, и иррационально, но этим жило человечество. Чтобы изменить это, потребуется уничтожить хотя бы идею бога, религию.

– Религия уже уничтожена. Кто сейчас всерьез верит в бога? Только наши сирые и убогие. Весь западный мир давно уже только соблюдает форму…

– Дорогой! Ну что же ты! – донесся снизу голос молодой женщины, обращавшейся к Михаилу Илларионовичу. – Сейчас начнется, а мы еще ничего не поставили.

– Отари Карлович! – весело крикнула она Качаури. – Вы на кого советуете ставить?

– Я бы посоветовал на того, кто в красных трусах.

– А я хотела на собачку.

– Это дело ваше.

Он кивнул Михаилу Илларионовичу, который уже спускался к своей подруге.

В это время раздались крики, сразу перекрывшие общий ровный гул голосов. На арене бело-черный дог огромными прыжками помчался в бой. Качаури, сегодня не особенно интересующийся всем этим цирком внизу, рассеянно обводил глазами зрителей. Взгляд его остановился на Нине.

Прекрасное лицо ее было бледно и строго. Она, очевидно, ничего и никого не видела, кроме одного.

Руки ее судорожно сжимали бинокль, она затаила дыхание. Он посмотрел на нее и поспешил отвернуться, оглядывая другие лица.

Он не хотел смотреть на дочь, но не мог оторвать от нее взгляда. Он снова и снова вглядывался в лицо дочери, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, но против воли своей с ужасом читал то, чего не хотел знать.

Быстрая победа Николая над догом взволновала всех, и многие, не сдерживая себя, вскакивая с мест, наводили вниз бывшие у каждого бинокли, стараясь рассмотреть подробности. И когда Николай добивал пса, раскручивая его над головой за задние лапы, и шорох восклицаний пронесся по трибунам, Качаури видел, что Нина даже не заметила этого и с трудом поняла, что всех так взволновало. Он все чаще и чаще и с большим упорством вглядывался в нее, и в какой-то момент Нина, поглощенная зрелищем кровавой схватки внизу, почувствовала сбоку устремленный на себя взгляд отца.

Она оглянулась на мгновение, вопросительно посмотрела на него и, слегка нахмурившись, опять отвернулась. Она устала и больше ни разу не посмотрела на него.

Поединок, однако, проходил успешно. Публика была захвачена зрелищем, кричала и подбадривала бойцов. Все проходило как надо.

По мере того, как подробности свирепого действа на арене через окуляры бинокля да и просто так доходили до зрителей, шум и крики, которые сдержать не было никаких сил, возрастали. В этой вакханалии волнение Нины ни в коей мере не бросалось в глаза.

Обращал внимание лишь сам Отари Карлович, потому что дочь его совершенно потерялась. В какой-то момент (синетрусовый Колян особенно ловко ударил в лицо ногой краснотрусового Казанцева) она стала биться, как пойманная птица: то порывалась встать и уйти, то снова садилась.

Качаури протянул руку и тронул ее, желая привлечь внимание, но она даже не заметила.

Она поднесла бинокль к глазам и смотрела на дерущихся. Хотя весь комплекс был спроектирован и построен так, чтобы с любого места трибуны арена просматривалась одинаково хорошо, народ вскакивал со своих мест так резко и так часто, что ей все мешало смотреть. Больше, конечно, страхи.

Качаури прошел к их ложе, открыл дверь своим ключом и вошел. Подойдя к дочери, положил руку ей на плечо.

– Ты слишком переживаешь. Это вредно.

Она с отвращением отстранилась и, не взглянув на него, ответила:

– Нет, это я так, это нервы.

На арене между тем Николай сумел победить противника, но, несмотря на требования зрителей, не стал его добивать. Публика, все еще взвинченная этим захватывающим зрелищем, длившимся несколько часов, не могла сразу успокоиться. Нина сидела у самого. барьера, закрыв лицо руками, и Качаури, хорошо знавший дочь, видел, что она с трудом сдерживает рыдания. Все это ему начинало серьезно портить нервы.

Он сжал ей рукой плечо.

– Тебе надо успокоиться. Встань. Я провожу тебя.

Нина испуганно оглянулась, покорно встала и пошла к внутреннему выходу.

Они молча шли по коридору к лифту. Несмотря на все, что он видел, Отари Карлович все-таки не позволил себе думать о подоплеке волнений дочери. Он только видел внешние признаки. Видел, что Нина вела себя непривычно, поддалась эмоциям, и хотел высказать ей это. Но дело как раз состояло в том, что, не затрагивая глубокий смысл произошедшего, тот смысл, который ему подсознательно был слишком хорошо известен, Качаури не мог ей ничего толком высказать. Если отбросить, перечеркнуть этого милиционера Казанцева, Нина реагировала так, как и должна реагировать впечатлительная, тонко чувствующая девушка. Поэтому Качаури сказал совсем не то, что хотел.

– На древние Олимпийские игры женщин не пускали.;, – Что? Я не понимаю, – презрительно бросила Нина.

Он замолчал, боясь ее разозлить.

Лифт между тем довез их до седьмого этажа, где были их номера. Вышли. Дошли до ее номера. Качаури открыл своим универсальным, подходящим ко всем замкам, ключом.

В гостиной она быстро подошла к холодильнику, взяла пакет с соком, налила в стакан, жадно выпила.

– Должен сказать, – начал он, – что мне не нравится последнее время твое поведение.

Нина испугалась того, что сейчас может произойти.

Отца она знала очень хорошо. Знала, каким беспощадно жестоким мог он быть, когда кто-то противился его воле.

– Что? Что тебе не нравится? – она решительно повернулась к нему.

Нина поставила на столик стакан, вынула из сумочки сигарету, закурила. Она знала, что отцу не нравится, когда она курит, но сейчас она готова была на все… ей не было дела ни до чего, что не касалось Николая.

Кроме того, она не слышала и половины того, что говорил отец, мешал страх за Николая. А вдруг все-таки он ранен?

Качаури вдруг замолчал. Ему стало страшно при мысли, что все может как-то перемениться…

– Может быть, я ошибаюсь, – произнес он наконец, – но мне показалось, ты неравнодушна к этому милиционеру.

– Нет, ты не ошибаешься, – сказала она медленно, отчаянно и злобно взглянув на его застывшее лицо. – Не ошибаешься. Я все время думаю о нем. Я люблю его, а тебя ненавижу, не выношу. Все равно, все равно когда-нибудь надо кончать.

И, закрыв лицо руками, как только что в операторской ложе, она зарыдала. Качаури не пошевелился, не изменил направления взгляда. Угрюмое выражение исчезло с его лица. Он подошел к Нине, коснулся ее руки. Она вздрогнула, посмотрела на него.

– Вот и хорошо, – неожиданно для нее улыбнулся он. – Вот и отлично. А я уже стал беспокоиться, что моя дочурка никак не взрослеет. Очень хорошо. Мы с тобой поужинаем и обо всем поговорим.

Он как-то взволнованно-торопливо выговаривал слова, словно боясь, что она его прервет.

Нина сквозь слезы удивленно посмотрела на отца и отвела взгляд. Ей было безразлично, что он испытывает в этот момент.

Качаури вышел, запер за собой дверь и поспешил к себе.

Оставшись одна, Нина взглянула на часы. Девятый час. Надо увидеть Николая. Вновь воспоминание о нем, уже по-другому, зажгло ее кровь. Как он?

Нина, сорвавшись с места, бросилась к двери.

Дверь не открылась. Она была так ошеломлена, что не сразу поняла, в чем дело.

Сняла телефонную трубку. Аппарат был отключен.

Только сейчас ей стало все ясно. Отец!

Глава 32

МАНИПУЛЯТОР

Николай в одном халате сидел в кресле и медленно приходил в себя. Избитое тело болело, но не очень сильно. "Вообще легко отделался", – думал он.

В одной руке он держал стакан с "Кровавой Мэри", приготовленной по всем правилам, так что прозрачный слой водки, не смешиваясь, висел над колыхавшимся красным соком. В другой руке была зажженная сигарета. Когда раздался стук в дверь, он как раз поднес стакан к губам. Выпил, после чего сунул сигарету в рот, чувствуя, как спиртное проваливается внутрь, разливаясь теплом по телу.

– Открыто! – крикнул он, ожидая увидеть Нину.

Но ошибся.

Вошел Качаури, а следом за ним Крокодил.

Качаури сразу сел в кресло, положив на колени огромные кулаки. Крокодил, сложив губы в полуулыбке, сел, как обычно, в угол на стул. Николай, щурясь, переводил взгляд с одного на другого.

– А вы счастливчик, – вдруг заявил Качаури, – криво усмехаясь, от чего его черные усы дрогнули над ядовито-пухлой губой.

– И дог, и эти шипы на перчатках – и ни одной царапины. Только укус на шее, но это чепуха. На бедного Кравчука нельзя без слез смотреть, так вы его обработали. Как вам это удается, уважаемый Николай Иванович?

– Профессионализм, – ухмыльнулся Николай, густо выдувая дым в потолок. – Я, знаете ли, с детства не люблю всех этих царапин, всех этих ранений.

Спиртное начало действовать, после пережитого было приятно расслабиться и каждая затяжка вызывала в груди волну теплого удовольствия.

– А у вас, Геннадий Иванович, ничего не болит? – с улыбкой обратился Николай к Крокодилу. – Вас, помнится, на днях так неловко ударили пару раз. Все зажило?

Крокодил со своей полуулыбкой повернул к нему лицо. Внимательно поглядел. Усмехнулся еще заметнее.

– В чем дело? – спросил Качаури. – В чем дело?

Тебя что, кто-то посмел тронуть? – в недоумении обратился он к Крокодилу. Ухмыльнулся. – Не верю.

Если только этот человек не сумасшедший. И не пришлый.

Он снова ухмыльнулся и перевел взгляд на Николая.

– Ума не приложу, откуда у вас такая прыть? Нормальный человек сто раз подумает, прежде чем решиться на поступок, а у вас какой-то калейдоскоп: не успеешь осмыслить один ваш прыжок, а вы уже десяток других наворочаете.

Николай встал и пошел готовить себе еще один коктейль. Сейчас Качаури с этим ублюдочным длинным пугалом Крокодилом были ему особенно неприятны. Во-первых, сегодняшний цирк произвел на него отвратительнейшее впечатление. Из всех этих схваток он сделал единственный вывод: поток приключений, в которые бездумно ныряешь, как и благие намерения (странно как возникла косвенная связь между активным отдыхом, в данном случае, и благими намерениями!), несущие прямехонько в ад – по сути одно и то же. Кроме того, масштабы проходящих в этом доме отдыха развлекательных мероприятий, как и люди, занятые в них, вызывали беспокойство, недоумение и омерзение. Должны же быть у нормального человека хоть какие-то иллюзии?! Мир, замешенный на сладострастии, любовании чужой болью, на чужой крови, оказался не очень-то хорош даже для него, начисто, как он был уверен, лишенного иллюзий. В общем, эти двое были ему сейчас решительно неприятны.

Николай вернулся к своему креслу, сел, вытянул ноги. Неторопливо поправил полу нескромно распахнувшегося халата.

– Плевать! – сказал он, отвечая больше своим мыслям.

– Может, этим все и объясняется, – весело ухмыльнулся Качаури и хлопнул себя кулаком по колену.

Однако к делу, – переменил он тон и полез рукой во внутренний карман. – Я пришел расплатиться с вами. Вы блестяще себя показали сегодня, так что вот ваши деньги.

Он протянул Николаю пухлый пакет. Николай взял его и бросил на столик. Выпил содержимое стакана и вновь закурил.

– Вам даже неинтересно, сколько здесь?

– Думаю, в чем в чем, но в такой чепухе, как деньги, вы обманывать меня не будете, – лениво ответил Николай.

Качаури в деланом изумлении округлил глаза:

– Крокодил! Нет, ты послушай! Деньги, оказывается, чепуха. И это речь идет о долларах!

Крокодил вежливо усмехнулся, так и не повернув ни головы, ни взгляда.

– Все-таки посчитайте, – с нажимом сказал Качаури.

– Ну как угодно, – согласился Николай.

Он вскрыл пакет и пальцем разбросал пачки. Там было пять стандартных пачек по сто бумажек в упаковке. Итого пятьдесят тысяч. Он удивленно поднял глаза на Качаури.

– Остальное вы уже взяли авансом из кейса Упыря, – с наслаждением проговорил Качаури.

И отвечая на невысказанный вопрос, охотно пояснил:

– Милиционер оказался прытким и жадным. Не хотел отдавать чужие деньги. Правда, Крокодил? – Повернулся было в сторону телохранителя и тут же, словно боясь расплескать торжество и удовольствие от своего сообщения, вновь обратился к Николаю:

– Девчонку тоже пришлось успокоить. Она не только много знала, – это иногда прощается, – но она спятила, понимаешь. Когда пристрелили ее кавалера, кидаться стала, как сумасшедшая. Кричала, что вы сами им портфель отдали. Мол, подарили. Этому уж точно поверить нельзя. Вы не производите впечатление дурака или сумасшедшего. Эти пятьдесят тысяч долларов и те, что висят за луком вместе с паспортом, ну и те, что при вас, как раз и составляют заработанную сегодня вами сумму.

– Все? – спросил Николай, чувствуя, как после ошеломления от услышанного приходит настоящая ненависть. – Если все, то не смею вас больше задерживать.

Освобожденная злоба начала бушевать в нем. Он еще сдерживался, но уже испытывал мстительную радость при мысли, что бы он сделал с этими двумя, если бы!..

Качаури и Крокодил незаметно подобрались. Крокодил неторопливо, не скрываясь, отвел полу пиджака и нацелил на Николая пистолет.

Все равно.

– Возможно, завтра с утра мне не захочется уже испытывать ваше гостеприимство, – злобно продолжил Николай. – Скорее всего я вынужден буду уехать.

И конечно же, можете вечером сами сразиться с вашим Гоблином. То-то будет зрелище! – громко захохотал Николай, думая о том, что, если прыгнуть к Крокодилу, можно успеть до того, как тот среагирует. Вряд ли, но, может быть, успеет.

– Вы откажетесь от полумиллиона долларов? – удивленно спросил Качаури. – Полмиллиона! Пятьсот тысяч долларов! И даже не захотите попрощаться с Ниной? Она будет огорчена, что никогда больше вас не увидит.

Впрочем, – поднялся он. – Мы никого не принуждаем. Как хотите, так и поступайте. У вас еще почти сутки в запасе, можете все хорошенько обдумать.

Пойдем, Крокодил.

Глава 33

ВОНЮЧАЯ АТМОСФЕРА

Качаури и Крокодил вышли. Николай схватил стакан и бросил им вслед. Звон разбитого стакана чуть-чуть отрезвил. Не надо было этого делать! Не надо было! Что? Он забыл о стакане. Он злобно прикусил руку. Манипулятор хренов! А телохранителя взял с собой. Один не решился к нему прийти.

Он глубоко вздохнул. Смял окурок в пепельнице и зажег новую сигарету. Подошел к холодильнику, вытащил бутылку коньяка и сделал большой глоток прямо из горлышка. Глотку ожгло, но немного отпустило.

Значит, Нину они спрятали. Его они теперь будут шантажировать. Сволочи!

Он метнулся к телефону. Откликнувшейся девушке-оператору приказал соединить с Ниной Отариевной. Оказалось, ее телефон не отвечает. Мелькнула мысль, что она может быть у папаши. Сам Качаури, видимо, еще не добрался к себе. Приказал соединить с номером Отари Карловича. Номер тоже не отвечал.

Он взглянул на часы: десять двадцать пять. Надо успокоиться. Несмотря на собственные переживания, почувствовал сильный голод. Позвонил в столовую и приказал принести чего-нибудь посытнее.

Через полчаса в дверь постучали, и трое посыльных (среди них оказалась смазливая девица), к тому же знавших, к кому идут, принесли небольшую севрюгу, омара, трех жареных перепелов, половину гуся и – здесь, видно, фирменное блюдо – крошечного коричневого поросенка. Это только мясные блюда. Были также салаты, фрукты, еще кое-что.

– Куда столько?!

Посыльные, ссылаясь на занятость, отказались присоединяться к трапезе. Попросили автограф и, очень собой довольные, ушли.

Приход этих ребят немного его смягчил. Он, вновь чувствуя сильный голод, стал быстро и без разбора есть.

Наевшись, запил все бутылкой пива, закурил и стал думать.

И вдруг вскочил. Что это ему понадобилось набивать брюхо? Надо идти, бежать, искать!

Вновь сел. Попробовал еще раз позвонить Нине.

Вновь номер не отвечал. Может, она на пляже?

Он оделся. Машинально повесил на пояс нож, закрепил наплечную кобуру с пистолетом. Торопливо вышел.

На пляже народу было много, и его сразу узнавали.

Он рассеянно отвечал на приветствия, спрашивал этих незнакомых и смутно знакомых людей о Нине – никто не видел! – шел дальше.

Когда обошел огороженный проволочной оградой и охраняемый пляж, его вдруг осенило: Нина наверняка пошла на тот дикий пляж, в ту маленькую бухточку. Конечно, поздно, но разве ночь способна остановить ее? Она сама дивное порождение ночи!

Не было там никого. Он постоял наверху, над тропой, всматриваясь в сереющий пустой песок внизу, в мелко сверкающую, успокоившуюся к ночи воду.

Неподвижно темнели деревья вокруг, протягивая ветки на фоне серебряного, поднимающегося к небу моря. На горизонте было сумрачно, зловеще, а вокруг звон, непрестанный, ни на секунду не смолкающий звон ночных тварей, аккомпанирующих тьме и зловещей шрапнели летучих мышей наверху…

Он повернулся и пошел обратно. Охранник у калитки молча пропустил внутрь, хотел что-то сказать, но чутьем оставленного в одиночестве человека поняв, что Николаю не до бесед, замялся, смолк.

Николай подошел к лифту. Здесь тоже были люди.

Он нацарапал еще несколько автографов. Вышел на седьмом этаже и, найдя дверь Качаури, где был уже в тот первый раз, постучал.

Никого.

Повернулся и пошел прочь. Прошел мимо лифта и открыл дверь на лестничный пролет. Медленно спустился вниз. Потом еще на один этаж. Столовая. Вошел. Здесь, несмотря на поздний час, было многолюдно. В основном молодежь. Наверное, взяли на работу весь выпуск местного кулинарного техникума. Он писал девчонкам в блокноты автограф, отшучивался.

Спросил, не заходила ли Нина Отариевна? Нет, не заходила.

Заторопился. Пошел к лифту. Лифта долго не было.

Наконец возник, раскрыл створки. Николай зашел и нажал самую верхнюю кнопку.

Когда лифт довез его наверх, он уже приготовился.

Опыт, а главное, полное пренебрежение вежливой условностью, которой он и прежде особенно не страдал, а сейчас о ней и речь не шла, подсказывали, как действовать.

Дверь распахнулась.

– Ваш пропуск! – сказал знакомый охранник, сразу увидевший ствол пистолета, нацеленный ему в лоб, но еще не до конца связавший угрозу с собой лично.

– Тихо, тихо, парень, тихо! – негромко говорил Николай. – Автомат опусти, он у тебя на предохранителе, а я стреляю сразу, зачем же нам шум, а главное, зачем тебе умирать? Глупо это.

Он снял автомат с плеча охранника, тоже, видимо, узнавшего его. Повернул парня к стене, обыскал. Мобильный телефон… Забрал. Пара наручников… Тоже забрал. Продолжая обыскивать, огляделся.

Они находились в большом круглом зале, диаметром метров десять. Посередине зала, местонахождением отмечая центр, располагалось крутящееся кресло. Вокруг него, так и не замыкаясь с окружностью, – дуга стола с тремя мониторами. "Везде мониторы", – подумал он.

Николай высмотрел метрах в двух спускающуюся с потолка трубу, другим концом исчезающую в полу.

Стволом пистолета надавливая в затылок, довел охранника к трубе и приковал наручниками.

– Постоишь так, потом отпущу, – предупредил он.

Николай зашел за стол. Один монитор работал по тому же принципу, что и внизу: показывал внутренность лифта, уже скользившего вместе с людьми между четвертым и пятым этажами. На другом показан был главный вход, на третьем – ворота на въезде от заповедника.

Эта комната скорее всего располагалась в верхнем куполе дома отдыха.

– Это последний этаж? – спросил он.

– Да. Наверху только вертолетная площадка.

– Вертолетная? – заинтересовался Николай, вспомнив обстрел джипа с воздуха.

– Да, – подтвердил охранник. – Там только два вертолета.

– Кто ими пользуется?

– Обычно Крокод… Геннадий Иванович. Он здесь пилот. Если Отари Карловичу куда надо слетать, то пилотирует он.

– А Крокодил один может взять вертолет?

– Конечно. Это его епархия.

– Ладно, значит, Крокодил, – заметил Николай, оглядываясь.

Сзади, за креслом, на противоположной от лифта стене, была единственная дверь.

– Что там? – спросил Николай, указывая на дверь.

– – Операторская.

– Я заметил, здесь много операторских, – сказал Николай.

– Не знаю… Это главная.

– Что там?

– Как что? Записывающая техника, компьютеры.

Зачем тебе? Может, ты от конкурентных фирм? А драки – предлог? Ловко.

– Заткнись! – бросил Николай. – Там есть люди?

– Только дежурный. Крыса.

– Крыса?

– Фамилия Крысько, так мы Крысой зовем.

– Кто мы?

– Не знаю, все.

– Ладно. Ключ есть? Или эта ваша Крыса уже нас видит?

– Нет. Чего ему здесь наблюдать. Ключ в столе.

Левый нижний ящик.

Николай выдвинул пустой ящик и действительно нашел ключ.

– Не пытайся кого-нибудь вызывать, – предупредил он охранника. – Убью.

Тот поверил.

Николай открыл дверь и вошел.

Чувствовалась организация труда. Все здесь было чисто и функционально. Компьютеры располагались на столах. Столы, соединенные в единый длинный стол, стелились по периметру внешней стены, большие окна, смахивающие на иллюминаторы, прикрывали пластиковые решетки, сейчас от внешней темноты, а днем от солнца, дабы не портить ярким светом лучевые трубки мониторов, конечно.

Николай пошел вдоль столов. Свет горел достаточно ярко, чтобы не портить глаза этим множеством экранов, работающих сейчас вовсю. На каждом из мониторов показывали внутренность какого-либо номера. И люди скорее всего не догадывались, что за ними ведется слежка.

"Ну Отари Карлович! Ну ты и жук!" – подумал Николай. Если Качаури записывает все интересное, то какой же компромат у него собран!

Крысу он нашел достаточно далеко от входной двери. Был он действительно похож на крысу острой мордочкой, на которой остро поблескивали за толстыми стеклами очков глазки сумасшедшего компьютерного хакера. Крыса с увлечением разглядывал на экране драку голого пузатого мужчины с голой девицей. При ближайшем рассмотрении оказалось, что девица чем попало бьет старичка и что все это тому ужасно нравится.

– Чего это они? – спросил Николай Крысу, уже зная, впрочем, ответ.

Крыса, видно решив, что это охрана зашла к нему в нарушение инструкций, ответил:

– Помнишь, я тебе говорил? Это тот самый мазохист. Он так любовью занимается. Балдеет, зараза.

Ему бы в камере пыток работать пытаемым.

– А ты что тут? – он оглянулся, всматриваясь сквозь толстые линзы очков. – Кто вы? Здесь нельзя.

– Заткнись! – приказал Николай. – Здесь я говорю, что можно и чего нельзя. Понял? – он подвигал стволом "Калашникова".

Крыса кивнул.

– Ну-ка, отвечай, вы тут все подряд номера освящаете своим вниманием или только выборочно?

Всю систему изложи вкратце. Тогда тебе ничего не будет.

– Но я не имею права…

– Нет, ты понял? – Николай вложил в вопрос убийственную для данного хакерского типа интонацию и добился своего: парень понял.

– Что? Что вам нужно?

– Повторяю вопрос: для чего вся эта музыка? И все ли номера просматриваются?

Крыса заговорил.

Как Николай и предвидел, эта служба безопасности занималась всем, чем угодно, кроме безопасности. Во всяком случае, непосредственной безопасностью она не занималась. Здесь отслеживали все, что происходило и говорилось в номерах. Запись велась непрерывно, как только в комнаты заходили люди. На экранах появлялись избранные или случайные номера. Каждый компьютер следил за десятком номеров. Потом записи просматривались, большая часть стиралась, но кое-что надежно сохранялось.

– Было, было у меня сразу же предчувствие, что это гадюшник, было… А ну-ка!.. Ты меня узнаешь? – внезапно спросил он.

– Да, вы новый гладиатор. Вы сегодня Коляна замочили…

– Меня тоже записывали?

– Всех записывали. Если вы были в номере, то записывали.

– А ночью?

– Тоже. Если в номере кто-то был.

– Где вчерашние записи?

– Отосланы на обработку.

– Куда?

– Точно не знаю, кажется, в Москву.

– А Барону уже докладывали?

– О чем?

– Кто у меня ночью был.

– Нет, конечно. А кто у вас был?

– Заткнись!

Николай задумался. Потом спросил:

– Знаешь, как выйти на номер Барона?

– Знаю.

– Исполняй.

Крыса вызвал какое-то меню, пощелкал, изображение мигнуло, затемнилось, и высветилась надпись, извещавшая, что номер его чист.

– Значит, никого нет, – пояснил Крыса.

– Тогда давай номер его дочери.

– Нины?

– У него еще другая дочь есть?

– Нет… Только я бы вам не советовал…

– Чего?

– Смотреть, что там происходит.

– Это почему же?

– Информация информации рознь. Так вы посмотрите и уйдете, и до вас, возможно, и дела не будет.

А если что увидите да хозяин узнает, так он и вас, и меня достанет, и.., вообще.

– Что ты плетешь? У тебя, наверное, от этих компьютеров в голове одни чипсы вместо мозгов. А ну давай!

– Мое дело предупредить, – сказал Крыса и вновь вышел в меню. И на этот раз экран был темен. Не совсем, впрочем.

Серая вуаль, ничего не видно… Но послышался тихий плач. Николай не узнал, догадался. И тут Нина закричала:

– Нет, нет! Я больше не выдержу!

И тут же сопение Качаури и его тихий, надрывный голос:

– Девочка моя! Любовь моя! Ну последний раз! И твой Николай будет жить. Я спасу его от Гоблина. Ну разок, радость моя!

– Что это?! – находясь в каком-то ступоре, спросил Николай.

Крыса хихикнул.

– Как что? Это самое. Он ее хотя бы раз в неделю так.., по-отечески. Включать видимость? Я инфракрасный могу включить.

– Так что же… Он ее!.. Он с ней!!

Николай схватил Крысу за шею, сдавил изо всей силы, приблизил острую мордочку к своему лицу.

Когда визжащий крик уже был готов вырваться из его глотки, Николай сказал:

– Отключи свои железки.

И отбросил техника прочь.

Следующие несколько минут Крыса носился как угорелый, отключая все и вся. Затем Николай потребовал молоток потяжелее и стал методично крушить всю эту аппаратуру. Звенели и рассыпались экраны.

Системные блоки услужливый Крысенок посоветовал пережигать высоким напряжением. Клавиатуру Николай разбивал о колено. Вообще, через полчаса на центр электронной безопасности было любо-дорого посмотреть.

Наконец Николай сел в ближайшее кресло, с мрачным удовольствием разглядывая дело рук своих.

– Пиво есть? – спросил он ждущего рядом Крысу.

Тот рысцой метнулся к холодильнику, вернулся с целой упаковкой пива.

– Пей, – разрешил Николай.

Сам он закурил, угостил и техника, взявшего сигарету дрожащими пальцами.

– Ты вот что, парень, протяни с докладом как можно дольше. Но если придется докладывать, говори как есть. Черт с тобой! Мне без разницы. Я все равно завтра отсюда слиняю. Очень уж здесь у вас атмосфера вонючая.

Крыса поддакивал преданно: вонючая, вонючая…

Прикованному к трубе охраннику Николай оставил ключ от наручников и автомат с рожками, но без патронов.

– Мало ли, вдруг сдуру выслуживаться полезешь, и мне придется тебя убить.

Тот усек.

Была мысль, была… Найти дверь Нининого номера, выбить эту дверь, сорвать Барона с кровати, разорвать его потихоньку, а потом… Потом мысль стопорилась, пятилась мысль…

Пропади оно все пропадом!

Глава 34

ПУСТЬ ОТАРИК ПОМУЧАЕТСЯ

Николай зашел к себе в номер. Постоял, раскачиваясь на пятках. Все. Было противно. Ничего не хотелось: ни спать, ни сидеть – ничего. Остатки еды на столе… Смотреть тошно.

Взял с холодильника пакет, бросил туда упаковку пива, новую пачку сигарет, несколько пакетов орешков, бутылку виски, бутылку коньяка. Кажется, хватит. Бросил еще несколько банок джина с тоником.

Раздувшийся пакет сунул в еще один, новый, чтобы лямки не порвались, и пошел на пляж.

Пропади оно все пропадом!

Николай спустился на лифте в вестибюль, уже полусонно затемненный. Вышел из разбежавшихся дверей крыльца, остановился на ступенях.

Тишина. На пляже, однако, еще видны любители ночных прогулок, слышна музыка, смех. Широкий акведук, стекающий к причалу, освещен одинокими лампочками, и только издали в полный накал светятся похожие на елочные игрушки прогулочные катера и яхты.

Николай достал бутылку виски, открыл скрипнувшую пробку и прямо из горлышка стал пить. Вновь завинтил пробку, сунул бутылку в пакет и закурил свой любимый "Кэмел".

Ночная бездонность неба переполнена разноцветными, висящими в нем звездами. Звезды летаргически молчат. Бледное, разрезанное столбом лунного света море с шорохом дышит.

К крыльцу со стороны причала шли люди. Не желая разбивать хрупкое стекло своего одиночества, Николай решительно пошел прочь. Туда, где уже был сегодня, в ту бухточку, где уже искал ее…

– Пива хочешь? – спросил открывшего калитку охранника.

Тот замялся.

– Вообще-то не положено…

Николай оторвал из упаковки две банки пива, сунул парню, в придачу дал еще банку джина и пошел, не оглядываясь.

О чем он думал? Ни о чем. О ночи. О тьме. Об однообразном, ни на секунду не смолкающем хрустальном звоне во всем этом молчаливом ночном мире.

Между ночью и днем различие чисто условное.

Стоит только закрыть глаза… Как ориентируются в мире слепые? Когда кругом шумят – день. Когда все утихает – ночь. Или все-таки дьявол беззвучно смеется во мраке?.. Смех сквозь слезы, стук зубов, плач в ночи… После сегодняшней ночи ничего не должно быть; то, что осталось, – это гнусное, фальшивое, несуществующее… Смеяться нужно над этим… Мониторы, взрывающиеся от смеха… Осколки стекла, что искажали ее тень.., и тень ее борова отца. Смеяться хочется, как все гнусно!..

Он остановился, чтобы выпить еще. Виски. Серая тропинка между темных деревьев по сторонам. Огромные звезды над головой. Гигантская чаша неба с напыленной амальгамой звезд вот-вот накроет этот мир… И непрестанный, ни на секунду не смолкающий звон, наполняющий молчание неба и земли своим как бы сквозным журчаньем, похожим на мириады горных ручьев или на дивные, растущие как бы хрустальной спиралью цветы…

Вдруг – обрыв; и молочным разливом поднимается в небо море.

Он спустился по тропинке, сел у большого валуна, возле которого они сидели.., еще сегодня. Да, сегодня.

Они были здесь еще сегодня… Вечность назад.

В горле вновь пересохло. Он покопался в пакете, нашел какую-то банку, открыл и стал пить. Это был джин, естественно, с тоником. Закурил, разорвав паутину тьмы огоньком зажигалки.

Он сидел, всматриваясь в огромную вынырнувшую из-за тучки золотистую луну, горящую в конце Млечного Пути так царственно, что всюду на песке сразу легли черные тени от валуна, пакета, от него самого.

Луна – это солнце ночного призрачного мира, где существуют призрачные нелюди-бароны, силой затас, кивающие дочерей в свои постели…

Он сидел и старался не вспоминать. И от этого чувствовал себя бесконечно одиноким в этом полуночном безмолвии, колдовски звенящем мириадами хрустальных источников, вместе с лунным светом неиссякаемо льющихся с небес и озаряющих громадное море и его мысли.

Он отбросил пустую банку, вдавил тлеющую сигарету в песок. Раздевшись, подошел к черной воде, к шороху мелких волн, оглаживающих плотную полоску мокрого песка. Зайдя по грудь, нырнул и поплыл, каждым гребком всплескивая бледно-голубое сияние, сияние несметных жизней, обитавших в каждой капле, совсем рядом и все же вне его.

И плывя, он подумал, что Нина пошла на это, чтобы спасти его от завтрашнего, нет, уже сегодняшнего боя, и, значит, так или иначе, он тоже виноват.

Вина, растянутая на многих, истончалась, как лунный свет. Его мучило воспоминание, как бездумно легко он ворвался три, нет, четыре дня назад в эту налаженную чужую жизнь, и вдруг оказалось, что и для него все происходящее здесь стало очень важно…

Он вспомнил, какой Нина была с ним и чего ей стоило скрывать свой страх перед отцом – какой страх! – от прилива чувств засвербило в горле, ползучая тоска глубже впилась в грудь, – но что же делать, что делать?

"Убить Барона", – подумал он и повернул к берегу.

Берег черной громадой колыхался впереди. Николай подумал, что, кроме мрака, ничего не видно и придется поискать еще свою бухту.

Да, думал он, убить его к чертовой матери! Он заслужил. Инцест всегда наказывался смертью, и только нынешние сверхчеловеки надеются, что им это сойдет…

А потом подумал: что смерть? Просто небытие, отсутствие радости.., но и горя, и печали. Надо бы перед смертью так наказать Барона, чтобы вызвать его скорбь.

Вот тогда его будет легко отправить в ад.

Может, лишить его денег? Но как? Трудно. Мысль, однако, понравилась, надо будет обсудить с Ниной…

Он опять вспомнил… Легкая боль кольнула сердце и прошла… Месть все излечит.

Близкий берег неожиданно дохнул запахом хвои и ароматом невиданных трав. Он поплыл вдоль берега, потому что не сразу нашел пляж: везде подступающие к самой воде скалы. Но сбился чуть; через десяток метров открылся бледно-серый песок, и он вышел на берег.

Сел прямо на песок у своего валуна. Взял пачку сигарет и мокрыми пальцами осторожно, за фильтр, выудил сигарету. Закурил. После купания особенно приятно сделать затяжку.

Можно, например, убедить публику, чтобы ставили на Гоблина, а потом победить это дебильное чудовище… Нет, тогда все достанется Барону.

"Надо посоветоваться с Ниной", – подумал он, чувствуя усталость. И верно, все начало вдруг рассыпаться на пестрые осколки – звезды, луна, зеркальные отражения в воде – он постепенно погружался в сон; внезапное растворение, приятное недомогание, вот все скрывается, словно течет, опять появляется, застывает, исчезает, пронизанное голубыми тенями проносящихся сновидений…

…Что за голоса доносятся с множества экранов?..

Сотни фильмов на любимую тему – скороговорка быта… Ночные подземелья спален… Холод лезвия в густой листве… Из всех углов несется хо-хо-хохот, нескончаемый, дьявольский… Гогочут, плюют, что они делают?.. Сейчас ночь, мрак скрывает от него Нину, мрак этого хохота всех гоблинов в публичных домах.

Смех отрывается от зубов, темный, злобный и, смешиваясь с мраком, превращается в крылья летучих мышей, мечущихся взад и вперед, вверх и вниз… Все толстые черные гости на торжественном ужине превращаются в летучих мышей и мечутся, рукоплескал крыльям тьмы… Вот идет похоронная процессия из погибших зверей… Впереди огромный кабан с перебитым хребтом, волоча задние ноги.., дальше идут собаки, волки, медведь, тигр, еще волки, носорог со следами резаных ран… Самые дальние погибли давно, уже успели истлеть… Есть и люди, многие совсем истлели, ходячие кости, давно погибли… Сколько же существует тотализатор?.. Все поют человеческими голосами, у всех в руках или лапах флаги… Присмотришься, видишь огромный зеленый доллар, плещущийся на ветру… Зеленый флаг, зеленый доллар…

Финансовый газават… Смеяться нужно над этим… Ее волосы рассыпаны по подушке… Черное пламя волос… Пламя их сгоревших душ… Неподвижная Нина в его объятиях… Они едут по Москве в кабриолете…

Они идут по берегу моря… Они плещутся в волнах вместе с дельфинами… Он трогал невесомую паутину ее тела, пока не коснулся руки, которую искал; но это был пустой рукав… Он бросился к ней, но тут из клеток выпустили римских легионеров, и они заступили дорогу… Он борется, отчаянно рвется к Нине…

Николай размахивал во сне руками, сражался с врагами… Скрипит зубами… Слепнет… Старается зубами разорвать тончайшее покрывало мрака, отделяющее его от блестящей толпы римских легионеров… Он вооружился мечом… В каждой руке по пистолету-пулемету "скорпион" чешского производства… Легионеры сомкнули ряды, и пули веером отлетели прочь…

"Смотрите, ее зарывают живьем! – кричит он им. – Она еще жива, а ее собрались закапывать живьем!…

Она ничего не может одна! Смотрите! Ее кладут в могилу без гроба, а сверху бросают горсти земли, которые зелеными долларовыми бумажками укрывают ее… Глядите!.. Ее хоронят под долларами!.. Разве можно не верить собственным глазам! Она не может выбраться из-под этой массы денег!.." Его голос потонул в пронзительной песне Киркорова, певшего турецкую песню с упоминием мамы, его голос потонул в грохоте барабанчиков, сделанных из пустых голодных кишок и черствых хлебных корок, растворился в толпе нищих стариков, впереди которых важно шли пузатые министры-капиталисты, вскидывая вверх ноги, большие, как "Крайслеры", и все, проходя мимо могилы Нины, делали скорбные лица и шли дальше…

Гору из бумажных долларов рабочие тачками грузили на пароходы, и все расплывалось в воздухе… Мираж из сонного дыма… Знамя воздушного миража в руках, дрожащих, как вопли… Он ныряет в долларовую могилу и вытаскивает живую Нину… Внезапно их разделяют холод Млечного Пути и колонна людей из демократического блока… Николай бежит следом… Все внезапно останавливаются с возгласами одобрения…

На трибуне появляется Барон… Вождь и учитель… Я дам вам хлеба и зрелищ!.. Браво! Браво! Еще раз! Повторить!.. Толпа восторженно вопит, радуется… Барон поднимает руки, и голоса мало-помалу стихают… Это моя любимая дочурка, – говорит он и указывает на Нину. – Подать ее мне!.. Легионер с блестящим мечом выходит из рядов центурии, обходит Николая и колет его в спину…

Сильная резкая боль разбудила Николая. Какой кошмарный сон! Сердце гулко билось в горле, он не сразу понял, где явь, а где сонные призраки. Боль в спине, где лопатка, не проходила. Он провел ладонью, не достал. Помог другой рукой, надавливая локоть, и нащупал захрустевшую под пальцами ночную тварь.

Жук? Какой-нибудь ночной овод? Место укуса стало чесаться.

Николай достал из пакета бутылку коньяка. Пробка не хотела отвинчиваться, крутилась вокруг горлышка.

Вспомнил, что на поясе брюк есть трофейный нож.

В брошенной рядом одежде нашел брюки и нож в ножнах. Сковырнул пробку и стал пить из горлышка большими гулкими глотками. Выпил граммов двести, не меньше. Сразу ушла сонная одурь. Он кое-как закрепил пробку и сунул бутылку в пакет. Укус подлого насекомого нестерпимо зудел. Николай попробовал почесать лезвием и сразу порезался. Какой острый нож!

Взялся рукой за лезвие и стал чесать рукояткой.

Луна, стремительно разогнавшись, нырнула за тучку, погрузив мир во мрак. Из этого мрака соткалась мрачная фигура Крокодила, тут же заявившего, что ему плевать на Барона, когда затронуты его интересы, главное, честь.

– Мой принцип: никогда никому не спускать обид.

Кого-нибудь простишь, все кувырком пойдет. Так что молись, если ты верующий, сейчас я тебя убью. Жаль, что я тебя не достал с вертолета. Ты уже тогда у меня как кость в горле сидел. Чуял я…

Сказав это, Крокодил стал превращаться в огромную ночную бабочку, вернее, в огромного мотылька.

Чтобы он окончательно не улетел, Николай решил наколоть его на иголку. Иголки под рукой не оказалось, зато был нож, которым он продолжал чесать себе спину, пока длился монолог Крокодила. Какая разница: иголка, нож… Николай метнул нож в Крокодила и решил хлебнуть еще коньяка. Коньяк вновь пошел очень хорошо, вот только пробка на бутылке плохо держалась. Он выпил еще немного, хотел предложить Крокодилу, но тот, видимо, собрался уйти либо раствориться во мраке. Тогда Николай подтащил Крокодила ближе, прислонил к валуну и сел рядом. В бутылке оставалось еще не меньше половины. Коньяк пить не хотелось. Николай сунул его обратно в пакет и вытащил банку пива. Пакет повесил на рукоять ножа.

К сожалению, рукоять прилепилась под углом вниз, и пакет соскальзывал. Ну понятно, прикалывая мотылька Крокодила, он бросил нож снизу вверх, вот рукоять так неудобно и торчит. Николай вытащил нож и воткнул лезвие выше ключицы, чтобы оно плашмя опиралось на кость. Да, теперь пакет висел прочно, не соскальзывал.

От хорошо сделанной работы стало приятно. Но за суетой погасла сигарета. Закурил снова.

– Дело в том, – сказал он Крокодилу, молча всматривавшемуся в даль ночного моря, – дело в том, что я хочу наказать Барона. Я бы его убил, но с некоторых пор я понял, что смерть не всегда наказание.

Если только не ориентироваться на собственные чувства. Тогда, конечно: убил и торжествуй. Но ведь мертвому все равно. Плачут живые. Вот, думаю посоветоваться с Ниной, она подскажет, что можно сделать с тотализатором. Надо попробовать как-нибудь законным путем умыкнуть все деньги. Мне-то на его деньги плевать, но пусть Отарик помучается, когда мы с Ниной убежим да еще деньги прихватим.

Николай захохотал.

Все еще смеясь, он потянулся к пакету, так удобно висевшему на груди Крокодила, достал коньяк, сделал несколько глотков и в шутку предложил выпить молчаливому соседу. Тот, понятное дело, отказался.

– И все-таки, несмотря ни на что, жизнь прекрасная штука, – говорил Николай. – Надо только вовремя понять, что нет здесь ничего постоянного, нет разума во всем этом: в звездах, в этой луне, в облаках, в мучительных прелестях женщины… Нет ни разума, ни смысла. Человек приходит, работает, творит, обустраивает дом свой, а потом приходит другой и разрушает все созданное тобой, потому что его дом должен быть другим, а ты ему мешаешь. И кто прав? Никто.

Дом у каждого свой, а мест для строительства мало.

Вот ваш Барон построил свой дом на любви к дочери, а мне эта любовь не нравится. И я разрушу дело рук его. А я не нравился тебе, ты и пришел зачеркнуть меня и служишь мне вешалкой. Кто-то всегда умнее, быстрее, сильнее. Нет на земле ни гармонии, ни справедливости. Есть сила, которая может еще помочь тебе достичь гармонии и справедливости…

А цикады все пели, пели. Им что, их жизнь полна гармонии и справедливости, потому что разрушает их счастье только смерть, о которой они не знают. Потому и сладка их песня, полная райской бездумности, блаженного самозабвения.

Луна застыла над деревьями, преодолев предельную высоту свою. Море потемнело и посерело вместе с ночью, одолев предельный час своей красоты и величия.

Уже на востоке начинало сереть небо, но луна еще светила. Все пространство этой бухточки с валуном, кустами акации, песком и сверху надвигающимся лесом, узорно пестрело в прозрачной тени. Ветер стих к предрассветному часу – светлые и темные пятна, все пестрившие под кустарником, спали. И как будто еще неподвижнее темнеют отдельные деревья внизу тропы, ставшие как бы еще меньше в этом выжигаемом дневным солнцем южном лесу. И непрестанный, ни на секунду не умолкающий звон, наполняющий молчание неба, земли и моря своим журчанием, стал еще больше похож на звон каких-то дивных хрустальных колокольчиков…

Николай поднялся и пошел к воде. Волна, вздохнув, легко обожгла его ступни и с мягким шорохом уползла. Он зябко передернулся, на душе было пусто и, несмотря на все выпитое за ночь, как-то трезво.

И ушла неистовая злоба, раздиравшая его несколько часов.

Оглянулся. Из-за проясняющейся стены леса вверху дивным самоцветом глядела яркая зеленая звезда, лучистая, наполнявшая его надеждой.

Пора идти, нет времени… Надо жить!..

Глава 35

ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Все когда-нибудь да кончается. И с окончанием одного, начинается другое. Это так просто, что даже не замечаешь. День, когда появился Николай, был для Нины обычным днем. И последующий день тоже.

Когда же наступил момент, сделавший невозможным эту прежнюю привычную жизнь? Что случилось?.. Отчего то, что лишь в глубине души она считала ложным и нечестным, сейчас стало просто невыносимым? События, как груз на спине вьючного животного: наступает предел, когда даже лишняя соломинка может сломить перегруженный хребет; она не могла понять, после какого момента.., что именно заставило ее до исступления возненавидеть отца.

Ночью она сумела уйти и, не думая ни о чем, изгнав все чувства, шла куда глаза глядят и вдруг оказалась у номера Николая. Его не было; она открыла дверь своим универсальным, как и у отца, ключом и стала ждать.

Она не думала, что скажет, и скажет ли вообще, потому что как такое рассказать?!

Измученная, истерзанная – и морально, и физически, – она незаметно уснула прямо в кресле.

Когда она проснулась, только-только начало светать. Воздух был еще туманно-серым, еще смутно скрывал очертания предметов, и первое, о чем она подумала, было ее решение во что бы то ни стало спасти Николая. Несмотря на обещание отца не допустить его гибели на арене, она сейчас, как никогда, была убеждена в обратном. Она знала своего отца, знала его мстительную, страстно-грубую натуру и непреклонную волю в достижении поставленной цели. Смерти Николая он хотел по разным причинам. Так что выбор между этим ужасным монстром Гоблином и Николаем мог быть сделан только в пользу первого. Гоблин одним своим видом привлекал зрителей, он был одним из удачнейших приобретений отца. И уже не раз расправлялся со своими противниками на арене таким чудовищным образом, что сами слухи об этом окупали заплаченные за него деньги. Игроки приезжали, делали ставки, тотализатор приносил доход.

Нина понимала, что задумал отец. Продемонстрировав всем незаурядные бойцовские качества Николая, он заставит часть гостей поставить на него. Может, большую часть, ведь впереди еще день и можно успеть убедить многих. Естественно, эти деньги (некоторые в .азарте или в трезвом расчете ставили до миллиона долларов) уйдут к владельцу тотализатора. Конечно, в том случае, если Николай будет убит. Надо во что бы то ни стало убедить Николая бежать. Бежать немедленно, как только он появится, бежать вместе с ней.

Подумав об этом, она сразу вспомнила, что заставило ее прийти сейчас сюда. И горячая краска стыда разлилась по ее лицу. Она понимала, как трудно, почти невозможно, все рассказать Николаю. Ее положение, казавшееся терпимым еще пару дней назад, теперь представилось ей не только кошмарным, но и безвыходным. Прежде о своем позоре она старалась не думать. Ведь посмей она воспротивиться его притязаниям, он не остановился бы ни перед чем. Мог даже выставить ее на арену на съедение диким зверям. Но сейчас собственный недавний инфантилизм ужаснул ее.

Из раскрытой двери балкона донеслись резкие звуки мотора водного мотоцикла. Кто-то на рассвете решил прокатиться. Она, вздохнув, пошла в ванную и долго мылась под душем. Завернувшись в халат подходящего размера, прошла в спальню. Она не стала одеваться, а села, опустив руки и голову, и изредка содрогалась всем телом, желая как бы сделать какой-то жест, сказать что-то и опять замирала. Ей было не просто тяжело, она испытывала страх перед новым, доселе неведомым ей состоянием. В душе все двоилось, как двоятся предметы в усталых глазах. Она не знала, чего боится, чего желает. Того, что было, или того, что будет. И чего именно.

"Что я делаю?" – спросила она себя, почувствовав вдруг боль в висках. И вдруг обнаружила, что изо всех сил сжимает их. Она вскочила и стала ходить по комнате.

Нет, теперь у нее есть цель в жизни. Она вспомнила о Николае, и горячая волна любви и нежности захватила ее. Надо действовать, действовать. Чтобы Николая не отняли у нее. Надо скорее, как можно скорее действовать, пока это не произошло. Надо уговорить его немедленно бежать. Это главное. Ей нужно успокоиться и выйти из этого мучительного положения.

Успокоение ей принесла мысль о том, что она уедет с любимым человеком. Сейчас. Немедленно.

Она быстро оделась, позвонила в ресторан и, заказав себе кофе в номер, стала ждать.

Когда Николай вошел к себе в номер, в нос ему ударил запах кофе, однако ему даже в голову не пришло увязать его с присутствием Нины. События этой ночи, казалось ему, так отдалили их, что думать о ней он мог лишь предельно абстрагируясь от нее живой: да, надо помочь, да, как и всякому, попавшему в беду человеку. А тут увидел ее так близко, в кресле, строго выпрямившуюся, поразительно красивую, черными древне дикими глазами смотрящую прямо на него…

И волшебно мерцали черным бархатом ресницы-бабочки… Все в ней живо напомнило ему их первую встречу в кабинете Качаури; сияние ее черных глаз и всего сливочно-загорелого лица напомнили ему ее совершенно такой, какой он ее тогда увидел. Но теперь он совсем иначе ощущал эту красоту. В его чувстве к ней уже не было ничего таинственного, сегодняшние ночные компьютерные постановки сделали ее более земной и грешной, и потому красота ее, хотя и сильнее, чем прежде, привлекала его, но в то же время и оскорбляла.

Кроме того, ночь порядком его измотала, а сон, который сморил его на берегу, не столько освежил, сколько истончил его нервы. Он знал, что ему обязательно надо поспать, чтобы накопить силы для вечернего боя.

Предстояло также сделать несколько важных вещей, например достать машину.

– Нина, – сказал он.

– Где ты был? Я тебя жду всю ночь! – вскрикнула она и запнулась, вспомнив, где ей пришлось побывать, прежде чем прийти сюда. Он тоже понял причину ее заминки.

– Мне надо было все обдумать, прежде чем явиться сюда. Мы могли бы вместе обсудить…

– Могли, – ответил Николай и вдруг подумал, что, возможно, ей уже доложили о том, где он был ночью и что видел на мониторе компьютера.

Он почувствовал себя таким уставшим, что перспектива скрывать свое знание, думать над каждой фразой, чтобы ненароком не проговориться, прилагать усилия.., непосильные сейчас, привели его в ужас, и он решительно бросил:

– Я все знаю.

– Что?

– Что у тебя с отцом…

– Что? – вспыхнула она и по его лицу поняла, что он имеет в виду.

И помертвела от страха. Загар ее побледнел, глаза еще ярче заблестели.

– – Ты меня больше не любишь? – убито спросила она и в ту же минуту, не в силах удержаться, зарыдала.

– Брось меня, брось! – выговаривала она сквозь рыдания. – Я уеду… Убью его и уеду. Ты меня не можешь любить. Я покончу с собой!

Ему стало жалко ее и все-таки досадно. Он уверял ее в своей любви, говорил, что не переставал и не перестанет ее любить, что любит больше, чем прежде.

Говорил так, потому что видел, только это теперь может успокоить ее. Однако в душе он ее упрекал.

И те уверения в любви, которые казались ему до того пошлыми, что даже совестно было их произносить, она впитывала в себя, как губка. Мгновенно отчаянный страх Нины перешел в отчаянную, страстную нежность: она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки.

Чувствуя, что разрыва не произошло, Нина развила бурную деятельность. Все еще блестя непросохшими слезами, тут же позвонила в ресторан, заказала обильный завтрак на двоих (сама есть не хотела, но решила, что Николаю двойная порция не повредит), отправила его в душ, позвонила в гараж и приказала подготовить машину. Она практично решила, что для бегства лучше всего подойдет "Форд-внедорожник", великолепной мощи машина сиреневого цвета, которую она, впрочем, почти никогда не использовала из-за накрутки тяжелых труб вокруг корпуса, хоть и придававших вид надежности, но задевавших ее эстетическое чувство.

Николай вышел в халате значительно посвежевший.

Подоспел к завтраку, который на тележке вкатил поваренок.

Он с аппетитом съел курицу, салат из морской дальневосточной капусты и выпил две чашки кофе с двойными бутербродами: хлеб, масло, сыр, ветчина – ему так нравилось. Было еще много чего, но оставил, и так достаточно.

– Машина будет готова минут через пятнадцать, вчерашний наличный тотализатор у меня в сейфе. Там же деньги, которые чуть не украл Упырь. Мы их все берем, на первое время хватит. Там около полутора миллионов долларов.

Он застыл, забыв сделать глоток. Упоминание об Упыре неприятно поразило его. Поставив чашку на стол, он достал сигарету, закурил. Она улыбалась и, глядя на него, ожидала похвалы за свои энергичные действия.

– – Почему ты решила, что мы уедем прямо сейчас?

– А когда? – испугалась она. – Не хочешь же ты сказать, что останешься до вечера? Или собрался драться с Гоблином?

– Именно это я и хочу сказать.

– Но это же самоубийство! – всплеснула она руками.

Он вспомнил, что хотел спросить.

– Кроме компьютерного зала на восьмом этаже, здесь есть еще возможность следить за постояльцами?

Нас могут сейчас прослушивать?

Нина мотнула головой, ничего не понимая.

– Какой компьютерный зал?

Пришлось объяснять, как он нашел этот зал.

– Так вот откуда ты узнал? – краска стыда вновь залила ей щеки.

– Прекрати, котенок! – сказал он. – Все в прошлом. Пойдем на балкон.

Они вышли.

– Тогда расскажи, есть ли возможность пустить слух, что я заболел? Повредил руку, например. Лучше правую.

– Да, – согласилась она. – Конечно. Только зачем?

– А теперь скажи, – не отвечая, продолжил он, – есть ли у тебя свой счет в банке и можешь ли ты сама делать ставки?

– Конечно.

– И сразу перевести деньги подальше можешь?

– Хоть в Швейцарию, это как раз нетрудно.

– Сколько ты можешь поставить? Сколько у тебя на счету? Какой суммой ты располагаешь?

– Тысяч шестьсот-семьсот, точно не знаю.

– Солидно. Это тебе столько папа на булавки дает?.. – По ее потерянной улыбке он вдруг осознал, какой невольно привнес контекст.

– Извини, крошка, я не хотел…

У нее вновь заблестели ресницы, и ему пришлось обнять ее, чтобы остановить готовые хлынуть слезы.

– В общем, твоя задача убедить здешних игроков, что ставить на меня сегодня – значит потерять деньги, а самой поставить все. Поняла?

Она кивнула, но тут же попыталась возразить:

– Но.., милый! Это же глупо! У нас есть деньги.

Давай сейчас же уедем.

Николай устало покачал головой. Заглянул в двери и посмотрел на часы на стене. Половина восьмого.

– Сейчас оденусь, и мы пойдем позаботимся о машине. Еще надо заехать за моими шмотками и паспортом в город.

Все же клонило в сон. Николай перед уходом вытащил свой боевой арсенал. Спросил Нину, умеет ли она пользоваться чем-либо. Она, взяв "узи", лихо отстегнула обойму, со стуком вставила обратно и быстро расстреляла по сторонам воображаемых врагов. Николай догадывался кого.

– Возьмешь с собой. Мало ли?

Нина поискала глазами, куда деть оружие. Улыбнувшись, взяла полиэтиленовый пакет с чайкой, конвоирующей яхту на фоне голубых волн, и спрятала туда.

В фойе к ним подошел молодой человек – вновь банковский служащий! – и, теребя фирменную заколку на галстуке, передал ей ключ от стоявшей у входа лиловой машины. Потом наклонился и что-то шепнул ей на ухо. Что? Николай не расслышал. Видел, как она улыбнулась и, раскрыв пакет, показала содержимое парню. Глаза у того округлились.

– Вот, едем, в город за документами нашего победителя.

Тот сразу все понял и боялся посмотреть на Николая, чтобы не выдать коварную дочь босса. А Николай, следя за утрированно-конспиративной комедией, разыгрываемой с сублимированной условностью, чувствовал, что у него самого глупое лицо: всегда становится неловко, когда играешь по навязанным правилам. А тут еще он был невольно связан со всем этим сумасшедшим домом, где каждый играет роль, собственноручно написанную. И очень, очень хотелось спать.

Николай закурил, решительно подхватив Нину под руку, и провел сквозь расшаркавшиеся двери главного входа к огромному "Форду", лишь формой своей маскировавшемуся под легковушку.

Подумав, он сам сел за руль. Перевозбужденные нервы требовали действия, грозя в противном случае просто усыпить. Ворота, к счастью, были открыты. Он еще сильнее вдавил педаль газа, натужно ревя мотором, машина одолела подъем, а дальше дорога поглотила все его внимание. Не совсем, потому что он еще уточнял с Ниной детали будущего вечера, время, когда ей – лучше в начале боя, в крайнем случае через несколько минут – необходимо будет незаметно исчезнуть.

– Это нетрудно, – говорил он, лихо выворачивая руль и выезжая на шоссе, ведущее к городу, – это нетрудно, потому что все, разумеется, будут любоваться зрелищем.

– Николай!.. – начала было она, но он прервал ее, не хотел больше слушать уговоры:

– Нет, нет, решено и подписано.

Солнце ощутимо давило: жгло колени, локти, лица – все, что попадало под лучи. Мимо бежала серая, высушенная трава, пыльные кусты акации, невысокие деревья, мелкие стволы, – ослепительно просиял в голом просвете поляны кусок моря, мигнул за рощицей, окончательно исчез, с быстрым грохотом проскочил груженный железным прокатом грузовик, визжащая "восьмерка", хлестнула хвостом дорога, – и замелькали пятнистым частоколом, от которого кружилась голова, по линейке выращенные пирамидальные тополя.

Потом выскочили на набережную, сразу окунувшись в кипящее марево пляжной фиесты, проскочили всю, свернули, спугнули с проезжей части собачонку, чуть не раздавили ленивого голубя – приехали.

– В машине посидишь или со мной пойдешь? – спросил он Нину.

– С тобой, – быстро ответила она.

– Пошли.

Валентина Петровна обирала в саду черешню.

Синее платьице повязала белым фартуком, пестревшим старыми и новыми пятнами от ягод.

– Гость дорогой! Я уж заждалась. А это ваша знакомая? – мгновенно и неприязненно осмотрела Нину, оценила, решила пока не ссориться и вновь запела:

– Заходите, заходите и вы, гостьей будете. Вы, Николай Иванович, заплатили, поэтому чувствуйте себя как хозяин. Для меня главное, чтобы постояльцы были спокойны и за порядком следили. Я же…

– Валентина Петровна! Я пришел за вещами.

Ухожу от вас, переезжаю.

– Как?! Мы так не договаривались, – тут же ощетинилась добрая женщина. – Я сдала на месяц, вы заплатили вперед, теперь дом ваш, хоть живите, хоть совсем не живите. Я никому другому не сдам, а ваши деньги раз уплочены…

– Валентина Петровна! – вновь прервал он ее пронзительный, ввинчивающийся в его уставший мозг голос. – Я деньги, которые вам заплатил, назад брать не собираюсь.

– Да я же.., я ничего.., я не о том. Я по справедливости.

– Ну и хорошо, пойду возьму свою сумку.

Они с Ниной прошли к домику. Валентина Петровна поколебалась было, но борьба длилась недолго, сдалась и тоже пришла. Зайти не смогла, втроем здесь было делать нечего, места не хватало, так что просто надзирала. Сразу забеспокоилась, когда Николай отодвинул лук, достал пакет с паспортом и доллары. Дабы успокоить, – а на самом деле, наоборот, – показал содержимое. У Валентины Петровны глаза полезли на лоб.

– Это же какая прорва денег! Это же миллионы!..

Все. Сумка, деньги, документы. Нина последний раз оглядела внутренности домика, посмотрела на Николая, покачала головой.

– Это здесь ты собирался проводить свой отпуск?

– А нам, славянам, наплевать, – решительно сказал Николай и ухмыльнулся.

Он закурил, взял вещи. Распрощавшись с хозяйкой, вышли за калитку и сели в машину.

– Странно, как люди живут?.. – задумчиво произнесла Нина.

– Ты имеешь в виду свои хоромы или еще что-то? – ехидно спросил Николай и вздохнул. – Сейчас бы пивка, ломать начинает.

– Николай! – сразу встревожилась Нина.

– Сделаем, как решили, – оборвал он ее.

Он посмотрел на часы. Пятнадцать минут десятого.

Спешить надо.

По дороге он остановился у кафе и, благо рубли были с собой, купил две бутылки пива. Нина отказалась, и он стал пить прямо из горлышка.

Медленно проехала поливальная машина, сильной струей сбивая к панели домов мокрую пыль, бумажный мусор, всполошенных голубей и прохожих. Набережная еще почти пуста, а вот внизу, на пляже, народу полным-полно. Мимо прокатывает милицейский "жигуленок" – сам синий, с белым передним капотом, – приостановился было… Николай видит капитана, напарника сгинувшего ни за грош (а за большие деньги!) старшего лейтенанта и щурится от неприятных воспоминаний. Капитан узнал его, потом увидел Нину, замялся и, кивнув, умчался по делам.

Допив пиво, Николай заводит мотор и трогает с места. В голове шумит, Нина рядом что-то продолжает втолковывать об опасности вечерних боев, сонная одурь заполняет извилины, делая их холестериново непрочными… Какая чушь лезет в голову! На ходу вынимает сигарету, прикуривает от электрозажигалки.

Нина тоже закуривает.

Потом они направляются к заповеднику, и, когда доезжают до спуска к дому отдыха, Николай, не сворачивая вниз, едет дальше по ответвлению дороги, которую топографически изучил во время ночного вояжа на здешнюю вершину. Благо лунного освещения оказалось достаточно.

– Машину, лапушка, мы спрячем здесь и оставим до вечера. Когда начнется бой, ты пойдешь к той бухте, где мы купались, и, не спускаясь вниз, сразу поднимешься. Дорога здесь совсем рядом, метров двадцать, не больше. Мы сейчас, кстати, проверим. У тебя есть "узи", в случае чего, пуль не жалей. Я это к тому, если тех недоносков-наркоманов встретишь. Это все чушь, думаю, ты справишься. После боя я бегу сюда, мы уезжаем, и все о'кей.

Он остановил "Форд" и повернулся к Нине.

– Вот и приехали. Сейчас машину в кусты заведуй дело сделано.

Николай взял ее за подбородок, повернул к себе, заглянул в глаза и увидел в них тревогу.

– Не боишься? Если да, скажи, котенок.

Она замотала головой – нет, мол, не боюсь, и, взяв его руку, приложила к своей щеке.

– Ну все, крошка, двигаем.

Николай, сколько мог, углубился в дикую придорожную поросль, задом машины сминая кусты и мелкие деревца. Со стороны дороги не видно. Заглушил мотор, вышел проверить степень лесной маскировки.

Вернулся и стал забирать вещи.

– Пошли, девочка, все нормально.

По дороге он заставил ее приглядываться к ориентирам.

– Ночью все будет выглядеть по-другому. Ты, главное, запомни, где стоит машина.

Они спустились по склону метров десять, не больше, и возле огромного раздвоенного клена наткнулись на тропу.

– Видишь? От этого клена полезешь вверх. Бухта чуть дальше. Только не вздумай туда идти. "Форд" найдешь, закроешься и будешь ждать меня. Если что, повторяю, лупи из автомата без разбору. Все поняла?

Нина кивнула.

– Конечно. Дойти до этого раздвоенного клена, подняться вверх к "Форду", запереться и стрелять в каждую движущуюся тень.

– Молодец! Раз шутишь, значит, не боишься.

– Еще чего! Я никого не боюсь.

– Вдвойне молодец! А теперь двигаем.

Охранник у калитки был удивлен их появлением.

– Как же я не видел? Или вы прошли до пересменки? Почему же Петро ничего не сказал?

– Не волнуйся, боец, мы ограду обходили. Усекаешь, инспекторский осмотр на случай внешнего нападения.

Тот хмыкнул.

– А дальше не будете осматривать?

– Хватит с нас.

Они зашли к Николаю в номер. По дороге, да и в лифте, никто не встретился. Мелькнуло, правда, в фойе что-то бело-черно-галстучное, но издали, так что, ввалившись в номер, Николай еще на ходу с чувством облегчения стал раздеваться: скинул туфли, носки, пиджак…

– Все, я отрубаюсь. Если сам не проснусь, ты уж проследи. Да и папаша твой, наверное, распорядится проследить, чтобы срыва не было. Удивляюсь, почему нас выпустили в город?

– Он мне еще доверяет, – тихо сказала Нина.

– Зря, да? – пробормотал Николай и прошел в спальню.

Когда Нина через минуту зашла туда, он уже лежал поверх простыни в одних плавках: огромный, красивый.., спит, как зверь… И бормотал, засыпая:

– Главное, убеди всех, что я хромой, косой, весь покалеченный.., и руку повредил…

Он уснул. Вскоре, заперев его, ушла и Нина. Убеждать народ.

Глава 36

СОДЕРЖАНИЕ ЖИВОТНЫХ В ЗАКРЫТЫХ ПОМЕЩЕНИЯХ

Уже давно Николай понял одну простую вещь: нет ничего на свете глупее разных там драк, боев, стычек, вообще войн. И то, что все это продолжает существовать, наполняло его удивлением, пока он не понял, что, если исключить бытовые потасовки, организаторами более серьезных забав выступают еще более тупые люди, чем исполнители. Дело в том, что эти организаторы имеют ни на чем не основанную уверенность, что уж их-то конкретно ничто не затронет, и для их вящей славы кто-то другой будет умирать, убивать, насиловать – словом, делать все то, что украшает истинного воина, а значит, и пославшего его в бой стратега. Все это было бы слишком противно, если бы в систему не входило понятие "человек"; ведь и пацифист ратует за мир только до тех пор, пока у него нет сил уничтожить этих вояк на корню. Такие вот простые рассуждения развлекали Николая, когда он начал просыпаться, нет, проснулся, конечно, но все же лежал на кровати, мистически цепляясь сознанием за то потустороннее, зыбкое, что живет в нереальном мягком мире устойчивых грез, называемом коротко и ничего не значаще – сном.

Наконец проснулся. Рывком вскочив с кровати, посмотрел на часы: шесть часов без малого. Нина предупредила, что его выход около восьми. Ну что ж.

Он потянулся, ощущая легкость хорошо отдохнувшего тела. Его казенный парадно-выходной костюм совершенно траурно и очень аккуратно был разложен в кресле. "Нина, конечно", – подумал он и пошел в душ.

Душ смыл сонную одурь. Выйдя в халате, он несколько раз присел на ходу, сделал пару наклонов.

Подумал, что неплохо бы перекусить. И сразу захотелось пить. В холодильнике (вновь полном, как скатерть-самобранка) взял бутылку пива, пальцем сковырнул пробку и вылил содержимое в глотку. Теперь хорошо. Теперь пожрать. Поискал взглядом телефон – на месте.

Николай подошел к телефону, взял трубку и не сразу сообразил, что слышит тишину. Телефон молчал, и это было подозрительно. Он подошел к двери, открыл и выглянул. Возле двери стояли два мордоворота. Еще двое – каждый в своем конце коридора – прохаживались поодаль.

– Что вы тут делаете, мужики? – спросил он, отлично зная, что они тут делают.

– Приказано вас не выпускать, – примирительно ответил высокий худощавый парень, бывший, видимо, старшим.

Все четверо были экипированы по-разному. Двое у его двери – только дубинками. Те, что в концах коридора, – только что без бронежилетов и касок. Направили в сторону двери автоматы. Все равно глупо. А если он дернется и его придется ранить? Сорвется представление.

– Что, цирк отменяется?

– Нет, ничего подобного. Все давно началось.

Шеф хочет застраховаться от случайностей, – пояснил охранник. И, поколебавшись, спросил:

– Правда, что вы руку сломали?

Мысль Николая, затрепетав вверх и вниз, успокоилась в совершенном довольстве. Пока все идет по плану, пока Нина прекрасно справляется.

– Вывих, – мрачно пояснил он. – Правая рука плохо двигается. И левая нога. Видно, последствия вчерашнего выступления.

Охранники сочувственно качали головами.

– Почему телефон не работает? – спросил Николай. – Хотел в столовую звякнуть насчет пожрать, а он молчит.

– Тоже распоряжение шефа, – сказал длинный. – Тут слухи пошли, что вы совсем умираете, вот шеф и отключил вас от внешнего мира, чтобы не беспокоить.

А то тут звонить бы начали, а вам надо было отдохнуть.

– Ну и правильно, – – согласился Николай. И тут же поторопил:

– Скорее, ребята, насчет пожрать.

Охранник достал из кармана телефон, стал набирать номер, а Николай вернулся к себе.

Он прошел в спальню и заглянул в шкаф. Ну конечно… Пока спал, убрали его автоматы-пулеметы.

Ничего не оставили, кроме ножа. А это уже совсем глупо. Забирать, так все. Древние говорили, что нож длиной в палец может совершить то, на что неспособно целое войско. А этот нож опробирован, очень хороший нож. Николай ухмыльнулся и перепрятал его под матрац.

"Пока все отлично, – думал он. – Пока все замечательно".

Через двадцать минут принесли сытный, но не обременительный ужин: тушеное мясо без гарнира, сыр, виноградный сок, кофе, пирожное. Неизвестно, кто выбирал, но сойдет. Съел все с аппетитом и стал ждать.

Примерно через час пришел Качаури. За ним ввалились два незнакомых охранника. Нет, почему же незнакомые? Эти двое служили привратниками во время торжественного пира по случаю прибытия высоких гостей. Здоровенные, могучие…

– А где ваш Крокодил? – невинно поинтересовался Николай. – Вышел из доверия?

Качаури нахмурился и подозрительно посмотрел на него.

– Вы что-нибудь знаете?

– О чем?

– Так, ни о чем… Вы готовы?

– Конечно.

Сам Качаури, впрочем, не торопился. Он прошел по гостиной, хмуро поглядывая из-под кустистых бровей. Махнул рукой охранникам, те вышли.

– Вы случайно не в курсе?.. Кто-то скорее всего ведет здесь свою политику. Мне это, положим, особенно не вредит. Но кто? Зачем? Я специально создавал вам рекламу, чтобы ставили на вас, потому что Гоблин, конечно же, сильнее. Вам его точно не победить, – повернулся он к Николаю. – Так что не обольщайтесь. Вам в самом деле ничего не известно?

– Увы, – просто ответил Николай.

– Да, конечно, откуда, – махнул рукой Качаури. – Однако вы мне за эти дни стоили нервов. Я вас рекламировал как свободного бойца. Не надо было, слишком вы шустрый, – злобно закончил он. – Везде нос свой суете.

– Вы имеете в виду?..

– И компьютерный зал, и эти экскурсии по зоопарку. Если бы не дочь, которую вы развлекали.., не самым лучшим образом, я бы вас еще вчера бросил в клетку.

– Я так понимаю, что теперь это ваша главная цель…

– Моя цель состоит в том, чтобы Гоблин сегодня вам показал, на что способен, – злобно сказал Качаури. – Моя цель состоит в том, чтобы использовать вас на полную катушку, а потом постараться вас больше никогда не видеть.

– Кстати, – уже повернув к двери, добавил он:

– убытки за битье компьютеров и за пострелянный джип – за ваш счет.

Николай ухмыльнулся:

– А мне плевать!

Конвоируемые автоматчиками, они повторили вчерашний путь. На этот раз в проходе между трибунами Качаури не стал задерживаться. Они прошли внутрь трибуны, двинулись по коридору, миновали дверь в клетку, где вчера готовили Николая, и вошли к Гоблину.

Это была другая комната. Свет тускловато светил;

Гоблин был здесь и, видимо, готовился к выходу на арену, потому что вокруг него суетились два белых халата с аппаратами для подкожных инъекций в руках.

– Не любит колоться, – пояснил один из медиков, заметив интерес Николая.

Сам Гоблин полулежал в большом, похожем на зубоврачебное, кресле, равнодушный к суете вокруг себя.

До чего же он огромен!

– Чем это вы его накачиваете? – спросил Николай, с сомнением наблюдая инертность Гоблина.

Вмешался Качаури, до этого увлеченно разглядывавший своего раба.

– О, это отдельная тема! Понимаете, его бой должен быть впечатляющим, его должны запомнить. Он должен выглядеть в бою как ходячий ужас.

– Он так и выглядит, – ухмыльнулся Николай. – Идиот и есть идиот.

– Зря смеетесь, – спокойно заметил Качаури.

– Открой ему рот, – приказал он одному из врачей (если это были врачи, конечно).

Тот раздвинул губы дебила и, потянув за нижнюю челюсть, заставил пациента открыть пасть.

Потому что это была пасть!

Самая настоящая, с зубами, вроде тех накладных, что продаются для устроителей шуток.

И это были его настоящие зубы!

– Что это? – удивился Николай. – Неужели его собственные зубы?

Клыки уж точно оказались сантиметра три длиной, и, самое интересное, прикус был нормальным. А в общем, зрелище – жуткое.

Качаури наслаждался эффектом. Прочие смотрели с разной степенью испуга, отвращения или опасливого восхищения. Последнее относилось к тому медику, который все еще держал рот монстра открытым.

– Достижение современной стоматологии, – пояснил Качаури. – До этого зубы у него были, прямо скажем, не для эстрады. А теперь он запросто разгрызет вашу руку, например. Настоящий хищник. Мы его сырым мясом кормим. Да вы ведь уже знаете, знакомились.

Игнорируя последнюю реплику, Николай повторил свой вопрос:

– Так что это за инъекции?

– Кое-что гормональное: адреналин и прочее. Он же туп, как.., корова. Ну а гормональные уколы его немного подстегнут. Это же, по сути, механизм, хоть и биологический.

Вдруг, словно живая иллюстрация к последним словам, раздался характерный оглушительный звук, и в воздухе разлилось зловоние. Гоблин равнодушно посмотрел на ближайшего медика, судорожно зажавшего себе нос.

– Издержки содержания животных в закрытых помещениях, – весело отметил Качаури и направился к выходу.

– Пойдемте, пойдемте! – крикнул он замешкавшемуся Николаю, со странным чувством разглядывавшему эту здоровенную гору мяса.

– Вы относитесь к нему, как к роботу, – со злобой сказал Николай Барону.

– Почти. Скорее как к животному. Так он и есть животное. К тому же очень ценное. Идите к себе, вами тоже займутся.

– Инъекции? – подозрительно спросил Николай.

– Нет, что вы. Нам нужны ваши естественные реакции. Кстати, – приостановился он, – у вас ничего не болит? Руки, ноги? Мне не нужен поврежденный материал. И не нужен преждевременно остановленный бой.

– Катитесь-ка вы лучше.., на трибуну! – в сердцах воскликнул Николай, направляясь к знакомой двери, где его уже поджидал Аслан.

Глава 37

ВСЕ БЕССМЫСЛЕННО

Трибуны возбужденно шевелились. Последний бой прошел прекрасно. Подскочивший помощник доложил, что пара бойцов, вооруженных ножом, как и было договорено, резали себя беспощадно. Жизненно важные органы остались неповрежденными, но мышцы они друг другу исполосовали в лапшу.

Качаури, слушая доклад, рассеянно оглядывался.

Нина была на месте, в операторской ложе. Это его обрадовало и успокоило. С самого утра его тревожила любая мысль о дочери. Ее на время пресеченный бунт, дурацкое девичье влечение к этому дебильному самцу-милиционеру, их сегодняшний вояж утром, потеря машины, которую, как пояснила Нина, у них нагло угнали из-под носа, – все вместе тревожило. Он даже приказал не пускать ее к Казанцеву перед вечерним выступлением. Сейчас, увидев ее, он успокоился было, и тут же беспорядочный рой предположений, страхов, попыток успокоить себя заполнил его голову.

На арене стайка девочек а-ля американские герлы выбрасывали ножки из-под красных балетных пачек.

В их кольце извивалась с гибкими самцами певица Лайма Вайкуле и хрипела, страстно изнывая.

Качаури прошел между рядов, приветствуя тех, кого сегодня еще не видел.

Прошло минут десять. Кордебалет упорхнул. Вайкуле, содрогающуюся от сценического оргазма, унесли гибкие и мышцастые партнеры. Вдруг цирк встрепенулся, и на арену вышел Казанцев. Как и вчера, был он в красных спортивных трусах, больше на нем ничего не было. Даже перчаток. Бой с Гоблином не нуждался в сценических эффектах. Обычно в схватках с Гоблином крови хватало с избытком.

Краем глаза Качаури увидел направляющегося к нему подполковника Мишина. Значит, ему передали приглашение. Правильно. Последнее время начальник Управления полковник Сидоренко перестал проявлять лояльность. Хотя бы в случае с этим старшим лейтенантом, которого зачем-то уволил. Хорошо, капитан Сапожков вовремя сообщил обо всей этой чехарде с аквалангами… "Шустрый, однако, этот москвич!" – вновь с беспокойством подумал Качаури.

– Отари Карлович! Отари Карлович! Наконец-то я вас нашел.

– А, Владимир Михайлович! – повернулся к подполковнику Качаури. – Как видите, я выполнил вашу просьбу. Вы уже на кого-нибудь поставили?

– Да, благодарю вас, мне ваши помощники подсказали. Но я хотел вам…

– А на кого вы поставили? – внезапно полюбопытствовал Качаури.

– Хотел, твердо хотел поставить на Казанцева, но тут мне сказали, что он покалечился, и я решил не рисковать. Сами понимаете, – пытаясь сохранить тон небрежный, но все равно допуская льстивые нотки, говорил подполковник Мишин, здешний чемпион и гроза жуликов.

– Да, что-то вы хотели мне сказать? – рассеянно напомнил Качаури.

– Ну конечно. Это касается капитана Казанцева.

– Казанцева? – сразу же заинтересовался Качаури.

– Представьте себе, его. Вы капитана Сапожкова знаете? Ну конечно. Так вот, он зачем-то сделал запрос в Москву касательно капитана Казанцева. Повода не было, а чем-то капитану не понравился ваш боец.

– Ну, ну? – поторопил Качаури.

– Вчера пришел ответ на запрос по факсу с фотографиями. Оформлено все честь-честью. Вы не поверите, но этот Казанцев оказался знаменитостью. В определенных кругах. Я поэтому и хотел на него поставить. Страшный человек! До меня и по другим каналам доходили сведения, просто не поверите!

– Что вы темните, подполковник! Говорите, не тяните. Тянет как кота за хвост! – не выдержал он.

Какая-то смутная тревога вмиг овладела им. Он оглянулся на окно операторской ложи. Нина была там и, как ему показалось, смотрела в его сторону.

– Говорите! – повторил он.

– Так вот, Казанцев никакой не капитан СОБРа, а один из известнейших в Москве воров в законе. Появился, понимаете, месяца три назад в Алексеевской группировке. Она только что силу набрала, вытеснила всех из автомобильного бизнеса и даже на Газпром стала наезжать. Казанцев из новых воров, тех, кого выдвигают в актив и кто не гнушается действовать лично. Так он за три месяца всю Алексеевскую группировку под себя подмял, вырезал лично все руководство, устроил сход руководителей других группировок, еще кое-кого ликвидировал, в общем, наделал такого треска, что Москва до сих пор на ушах стоит, прийти в себя не может. Страшный человек! А он здесь отдыхает. По справке. Смешно, как мы не обратили внимания на эту справку. Трогать его, конечно, нельзя, против него ничего нет. Знаете, как сейчас происходит: все все знают, а делать ничего нельзя. Равновесие можно нарушить, тебя же самого и заденет.

И главное, Казанцев никого не щадит. Руководительнице одного алексеевского ответвления – бабе, понимаете! – шею сломал. Правда, та еще была женщина, и кличка соответствующая – Кровавая Мэри. Сама пытать мужиков любила, но… Вы слушаете?

Качаури его действительно не слушал. Известие поразило его. В том, что это правда, он не сомневался.

Все сразу стало ясно. Ясно, почему этот липовый капитан действовал так нагло, раскованно, так беспощадно. Нормальный человек не способен сделать и полшага, не подумав, хоть и подсознательно, о последствиях. А этому море по колено. Хочет драк – дерется, хочет деньги брать – берет, не хочет брать – не берет, хочет нырнуть в потопленный катер – ныряет.

Скольких он уже здесь убил? Двух? А где Крокодил, с утра не явившийся, что само по себе беспрецедентно?

А Нина? Его ожег страх, страх не за себя, страх за дочь!.. Нина наедине оставалась с этим убийцей! Чтобы стать вором в законе, надо отринуть все человеческое, отбросить этику, нравственность, элементарную жалость!

– Да, я слушаю, – деревянным голосом проговорил он.

Подполковник Мишин удивленно посмотрел на него, пораженный мертвенным выражением лица Качаури.

"Что делать?" – думал Качаури. Главное, не допустить больше общения Нины с этим бандитом. Надо обезопасить ее, увести. Что делать? Обычно хладнокровный, решительный, Качаури пришел в полнейшее смятение. И вдруг его осенило! Чего он беспокоится?! Гоблин сейчас разорвет этого убийцу, сожрет, выпьет его кровь! Казанцев безоружный, что он может сделать?..

И вновь ужасное беспокойство вернулось. Он огляделся и взял бинокль с ближайшего пустующего места. Навел на Казанцева. Тот неторопливо разминался, не обращая внимания на трибуны. Нет, оружие негде спрятать. Да и Аслан заметил бы. Нет.

Вновь все затрепетало вокруг вместе с его запоздалым страхом; Качаури снова огляделся – шевелящиеся губы обеспокоенного подполковника Мишина, иступленные вопли разряженных девок, вежливые хлопки и бурные рукоплескания – вывели на арену Гоблина. Только бы он размазал этого легавого!.. Только бы!..

И Качаури поспешил в операторскую ложу, дабы лично проследить.., быть рядом с дочерью и больше не допускать… Теперь он ее от себя ни на шаг.., пока этот ублюдок жив. Ни на шаг!

Шум известил о появлении Гоблина. Николай, продолжая разминку, ухмыльнулся при мысли, что, вероятно, фаворитов здесь выводят через проход между трибунами. И, конечно, перед самым боем, чтобы не утомить нервы публики разглядыванием бездействующих монстров. В роли последнего вчера выступал он сам, теперь пришел черед настоящему воплощению ужаса.

Потому что Гоблин, получив, видимо, последнюю порцию химии в зад, двигался куда как увереннее. Он чем-то напоминал носорога, стремительным снарядом несущегося на врага, – огромный, издали неуклюже-быстрый, свирепый от разлившегося адреналина, – воистину он заслуживал восторженный прием истомленной сенсорным голодом публики. То, что раньше, при мирном близком лицезрении, выглядело как натужная пародия на человека, сейчас предстало в виде взбешенного неандертальца, притом увеличенного раза в полтора. И этот густой рев, который Николай до сих пор не слышал не из одной человеческой глотки. Как живая картина навсегда застыла эта сцена в его памяти: ярко озаренная светом арена, сам он, мотнувшийся вперед, чтобы не быть раздавленным о стену приближавшимся врагом, заполненные ряды трибун вверху, черно-цветные пятна публики и разлетающиеся опилки из-под ног бегущего к нему великана – глаза навыкате и звериный оскал острейших зубов в разинутой пасти эталонного сверхчеловека.

Вдруг началось: легко, совсем незаметно движения Гоблина потеряли свою стремительность (словно океанский корабль, инерцией своей массы медленно раздавливаюший у причала зажатый буксир) и обрели тяжелую плавность.

Николаю удалось встретить врага ближе к центру арены. В смутном вязком реве трибун уже терялся голос врага: остался только сам он и отведенная для удара рука, кажущаяся короткой от вздувшихся чудовищных мышц.

Гоблин ударил Николая. Он задел кулаком его грудь, – горячо и звучно, – и от силы этого касательного удара Николай ухнул в сторону, взметнув брызги опилок. Гоблин подскочил ближе и что есть силы хлопнул огромной ступней в голову жертве; удар пришелся по пустому месту – удалось отпрянуть. Еще раз, еще – тупые мягкие шлепки по опилкам. И вот что еще любопытно: Николай вдруг осознал, что сам тоже ревет, извергая сплошной поток нечленораздельных ругательств, весьма органично вливавшихся в поток общего безумия.

Опять. Николай вскочил на ноги, закружился вокруг врага. Тот резво поворачивался, не давая зайти за спину. Взревев от бешенства, Николай сделал вид, что собирается убежать.

И тут же резко выбросил пятку назад, помогая силе удара инерцией корпуса: словно сбросил с плеч тяжелый мешок и тем увеличил стремительность движения. Пятка попала чудовищу в лоб, но не произвела видимого эффекта.

Звериный оскал все еще оставался на лице монстра.

Затем вверх взметнулась толстая рука и схватила не успевшую отпрянуть ногу Николая за лодыжку.

Никогда – ни прежде, ни потом – Николай не испытывал даже близко схожих ощущений. Его нога словно попала в тиски, грозившие раздавить кость.

Но не это, не это! Он почувствовал, что за этой хваткой прячется никогда не испытываемая им мощь!..

Его дернуло так, что он вновь упал, ударившись грудью о пол, тут же приподнялся на руках и свободной ногой снизу вверх врезал в открытый подбородок чудовища. Попал: пасть со стуком захлопнулась, тут же раздался густой пароходный рев – тварь, наверное, откусила кусок языка, изо рта хлынула кровь – и тут, оторвавшись от пола, Николай взлетел. Любопытно, что, вращаясь вокруг Гоблина, раскручивавшего его за ногу над головой, Николай успел подумать – даже в эти минуты боли и унижения! – что теперь знает, что испытал перед смертью вчерашний дог… Тут он взлетел по-настоящему (наверное, какой-нибудь собачий бог завершил оборот возмездия); Гоблин, раскрутив противника над головой, бросил его в ближайшую стену.., мгновение свободного полета, а потом ослепительным и страшным ударом Николай шарахнулся плечами и спиной о стену.

На некоторое время все стало смутно, вязко – Николай уже не знал, куда поместить эту минуту, в начало или в самый конец, после того апофеоза страдания и ужаса, когда каким-то образом поднявшись, он подставил круглую спину многопудовым ударам, мимоходом держась за мысль, что падать нельзя, упасть. – значит умереть…

Тут Гоблин развернул его за плечи и стал молотить куда попало своими могучими страшными руками.

Николай закрыл лицо и живот локтями. Гоблин продолжал наносить удары по голове и бокам. Руки его стремительно поднимались и опускались, и вновь была оскалена окровавленными клыками пасть.

В конце концов сознание Николая окончательно затуманилось, все стало безразлично, боль перестала ощущаться, и он подумал, что, возможно, это и есть конец.

Внезапно Гоблин прекратил избиение. Схватив Николая под мышки, он приподнял его и, сам наклонясь, еще шире распахнув ужасные челюсти, стал подносить к ним горло жертвы.

В этот момент, собрав все оставшиеся силы, Николай нанес страшный удар коленом в незащищенные боксерской раковиной гениталии чудовища. И хоть новокаин еще действовал, явные последствия удара озадачили гиганта. Он отшвырнул Николая и полез рукой себе в трусы, ощупывая кровавую кашу внутри.

Николай, кое-как поднявшись, сумел броситься ему на спину, обхватил врага за голову и рванул в сторону.

Что-то действительно хрустнуло в шее, что-то там было повреждено.

Но не до конца.

Гоблин покачнулся, по его телу пробежали судороги, он, закинув руку за голову, схватил Николая и отшвырнул от себя.

Николай в полете перевернулся через голову и, стоя на четвереньках, смотрел на нетвердо ступаюшего к нему монстра.

Шею ему Николай все-таки повредил.

Гоблин вдруг зашатался, упал на колени, вновь поднялся. Николай уже стоял. Они оба стояли друг против друга. И в отличие от Гоблина, Николай постепенно приходил в себя.

Гоблин взялся рукой за голову и попробовал ее повернуть из стороны в сторону. Руки упали, он поднял лицо к трибунам и заревел.

Потом вдруг заметил Николая и удивительно быстро метнулся к нему, но почему-то запнулся, рухнув на колени.

Их разделяло несколько метров: Гоблин на коленях, странно покачивавшийся из стороны в сторону, и Николай, впервые за весь бой взглянувший на врага сверху вниз.

Николай ничего не слышал: неестественная тишина обрушилась на него. Он равнодушно посмотрел на молча беснующиеся трибуны, далеких, вскакивающих с мест людей – мужчин и женщин. Он не чувствовал боли в ушах, видимо, нервная система отключила ненужное сейчас звуковое оформление.

Все было бессмысленно, глупо – это сейчас стало очевидно. Он почувствовал невероятную свободу – вот она-то и была знаком бессмысленности. Ему вдруг стало все равно, что произойдет дальше с ним, с цирком, с Качаури, с этим монстром-идиотом… Он подумал, что, если захочет, может уйти, может лечь здесь и ждать, что с ним сделает враг, может попытаться добраться до трибун и убить кого-нибудь – все было лишено смысла. И только где-то в глубине что-то мешало окончательному воцарению свободы.., ну да, Нина!.. как символ смысла, зачеркивающий его только что обретенную свободу.

Напряженно вытянув перед собой руки, горбясь от вздувшихся на спине мышц, он подошел к идиоту, обхватил его голову и, страшно взвихрив все силы, с громким хрустом, вернувшим ему слух, окончательно сломал тому шею.

Гоблин ничком обмяк на опилках и больше не двигался.

Глава 38

МЫ ЛЕГКО ВСЕХ УБЬЕМ

На какое-то мгновение что-то вновь случилось со слухом… Нет, секунду-другую трибуны растерянно молчали и – вновь взорвались ревом. На арену выскочили служители в синей форме, уложили на носилки поверженного великана, потянули за собой Николая.

В коридоре внутри трибуны толпился синий народ.

Среди служащих выделялось четверо его недавних охранников в камуфляже и двое громил-привратников в черных костюмах при галстуках. Кроме костюмов, всех различали и автоматы: у камуфляжников – "Калашниковы", у обряженных в смокинги – пистолеты-пулеметы "АГРАМ-2000".

Непредвиденное осложнение. Вернее, Николай предвидел, что его свободу попытаются ограничить, но не так скоро!

– Поздравляем с победой! – сказал старший худой камуфляжник. – Здорово вы его! Не поверил бы!.. Теперь можете отдыхать, мы вас проводим.

– Проводите! – ухмыльнулся Николай, ощутив наконец, во что превратил его лицо покойник: не губы, а оладьи, еле шевелились.

Они пошли по коридору. Впереди двое, четверо сзади. Остановились у очередной двери. Николай открыл. Он не сразу понял, что его хотят вновь засунуть в пустую клетку.

– Э-э-э! Мужики! Что мне сейчас здесь делать?! Я к себе в номер хочу.

Один из громил в черном костюме навел на него пистолет.

– Ладно, хватит выпендриваться. Сказано, лезть в клетку, лезь! Ты свое отпрыгал.

– Вот теперь понятно. Теперь яснее ясного, – весело сказал Николай, краем глаза все четко различая: двое слева, двое справа, двое с "АГРАМами" – впереди.

Николай схватил левой рукой ствол "Калашникова" у ближайшего (того, старшего, длинного) бойца, кулаком правой сбил нос у парня с другой стороны. Нога тем временем, словно отдельно живущее существо, выбила у траурного громилы пистолет.

И тут началось!

Вырвав "Калашников" из рук оцепеневшего от неожиданности воина, Николай тут же прикладом смял его опешившую физиономию и, схватив оружие за ствол, с размаха, очень сильно ударил прикладом автомата второго из чернокостюмников в лоб; из проломленного черепа что-то густо брызнуло…

Справа у Николая на плечах повис еще не тронутый камуфляжник, неожиданно вцепившийся зубами ему в ухо. Высвободив приклад автомата из проломленного черепа, Николай рывком вонзил пламегаситель дула в глазницу жаждущего его плоти. Дуло, пробив стенку глазницы, вошло в мозг, и челюсть наемника рефлекторно сжалась, откусив Николаю кусок уха, – зараза!

От боли, от глупости, от унизительного положения навалившейся на него несвободы Николай окончательно взъярился. Он ударил ногой в подбородок оставшийся на ногах черный костюм, только сейчас нагнувшийся за выбитым вначале пистолетом (вновь, как всегда в бою, время замедлило бег, успев растянуть эти две-три секунды в полноценные минуты).

Остались двое: один растерянно наводил "Калашников", второй – справа – только сейчас передергивал затвор. У него не получалось, потому что в ужасе от происходящего в этом плохо освещенном серо-бетонном коридоре он никак не мог сообразить, что не снял предохранитель. Пока этот был не опасен.

Николай нырнул за нацеленный слева ствол и обхватил мужика за шею и подбородок. Сильно напряг руку, готовясь рвануть от себя…

– Все! Все! Хватит, ублюдки!

Он направил ствол автомата плененного парня на того, кто все еще бессмысленно-автоматически дергал затвор.

– Бросай оружие! А то мы сейчас вдвоем будем в тебя стрелять!

Мысль наконец-то пробилась в сжатые от страха извилины, и автомат со стуком упал на бетонный пол.

И тут же со стороны зажатого под мышкой пленника что-то блеснуло… Уже понимая, что его бьют ножом в живот, он успел отчаянным рывком отбросить от себя.., еще один труп: позвонки захрустели раньше, чем смысл финального аккорда этой страшной симфонии стал понятен.

Тишина. Журчащие звуки льющейся воды – напротив него единственный оставшийся целехоньким парень сдал. Мокрое пятно под его ногами. Пятеро тел на полу, из которых, безусловно, три трупа и двое живых на ногах, уставившихся друг другу в глаза.

Ладно. Оторвавшись от почти гипнотического взгляда объятого ужасом бойца, Николай подошел к нему и ударил по шее. Пусть побудет без сознания минут двадцать. За это время организм оклемается. Надо было спешить. Он с досадой вспомнил, что паспорт остался в номере. Надо рискнуть и забрать его.

Подхватив с пола "АГРАМ", быстро нашел у одного из покойников две запасные обоймы и побежал внутрь коридора. Как и рассчитывал, последняя дверь вывела прямо в зверинец. Клетки с людьми-гладиаторами остались за бетонной стеной.

Людей, как обычно, было много. Его сразу замечали, но он не торопился, шел не спеша, показывая всем своим видом, что имеет право разгуливать в трусах с пистолетом-пулеметом в руке. Может, и так. Все ведь знали, что он только что дрался с Гоблином. Люди, возможно, удивлялись, что он выжил, но не его странному внешнему виду.

Он достиг двери на лестницу, вошел, прикрыл ее за собой и, сорвавшись с места, помчался наверх. На третьем этаже вошел в коридор и быстро пошел к своей двери.

И остановился в страшной досаде. Чуть не завыл от бешенства: ключей-то не было! Дверь, конечно, заперта. Хотел уже стрелять в замок, хотя шум был нежелателен, как вдруг – шаги. В коридоре показался служащий.

– Будьте добры открыть мне дверь. После выступления ключи где-то оставил.

Мужик торопливо кинулся открывать собственным ключом. Обслуга, вероятно, имела ключи ко всем гостевым номерам.

В номере, едва прикрыв за собой дверь, ринулся в душ, на ходу снимая трусы и плавки. Быстро смыл с себя пот, чужую и свою кровь и голым побежал в спальню, где торопливо оделся в собственные джинсы, рубашку и туфли-мокасины, приобретенные – давно ли? – давно, в городе. Сумка, документы, пистолет с обоймами – пожалуй, все. Нож на всякий случай.

Черт! Взглянул на часы, девять двадцать. За окнами уже темно. Вышел и закрыл за собой дверь.

И вот так, весь, как струна, – приоткрытая сумка, лежащий сверху пистолет, рука готова нырнуть за оружием, – дошел до лестницы и быстро сбежал на первый этаж. Здесь поглядел в приоткрытую дверную щель: зал вестибюля полон только сейчас начавшей выбираться из цирка публикой. Сколько же времени прошло? Или просто никто не торопится?

Николай пожалел на секунду, что не надел черный костюм – легче было бы затеряться. Ну да ладно, плевать. Вышел и спокойно, без судорожной торопливости, с деловым видом направился к выходу. Его узнавали, некоторые осмеливались заступать дорогу, с жадным упоением разглядывая его разбитое лицо; Николай вежливо отстранялся: потом, потом.

Знал, что замаскированные мальчики среди публики не осмелятся затевать здесь не то что стрельбу – скандал.

Вышел на полированные плиты крыльца. Полупрозрачная лента акведука к пристани. Ярко освещенный пляж, яхты, катера. Переливчатый пронзительный звон нескольких водных мотоциклов с любителями быстрой езды.

И темная жара, бархатная жара. Бриз доносил влажный запах моря, но из-за здания густо и хвойно пахнуло заповедным лесом. Голова у Николая тяжелела от всех этих драк, от пестроты огней, от музыки, льющейся отовсюду, от взглядов обгоняемых и идущих навстречу людей.

Свернув вправо, он пошел в сторону калитки и сразу заметил вдали – там, где свет от здания уже терял силу, сглаживая подробности, но четко выделяя силуэт, – троих, шедших навстречу людей. Томная одурь сразу прошла, потому что, кроме этих троих, никого там не было, а главное, в похожем на прицел "Калашникова" тройном контуре впереди (две внешние фигуры по бокам низенькой в центре) он подсознательно выделил Нину. С усталым бешенством Николай действительно убедился, что это она, еще до того, как бьющий в глаза свет позволил обоим баронским волкодавам, насильно возвращавшим Нину к отцу, узнать его.

Он остановил руку, схватившую пистолет. Нет, лучше нож.

Поравнявшись с группой, уже настороженной его приближением, шагнул ближе и ударил ближайшего пса рукояткой в висок. Повернулся к радостно вскрикнувшей Нине и рвущему из наплечной кобуры пистолет второму конвоиру.

Смешанное чувство – радость от удачной встречи, боязнь за нее, брезгливая усталая ненависть к сегодняшнему насилию – словно в попытке поставить на всем этом безобразии крест, нет, лучше печать (подписать и запечатать), он с силой ударил нового врага ножом в лоб. Толстое лезвие со скрипом вошло в кость между глаз и мертво заклинило; Николай оставил его медленно остывать вместе с телом.

А Нина даже не обратила внимания на близкую смерть. От удачи, от неожиданного спасения что-то взвинченно шептала. Он прервал ее:

– Почему ты до сих пор не в машине?

– Отец ни на минуту не отходил весь вечер. Я уже потеряла всякую надежду убежать. Только когда ему сообщили, что тебя не удалось запереть в камеру, что ты их всех убил – боже мой, как я рада! – только тогда он оставил меня, да и то приказал какому-то плюгавому следить. Я сказала, что мне надо в туалет…

– Где тебя задержали?

– У калитки. Там только один охранник. Мы его легко убьем.

При этих словах Николай покосился на нее и в слабом, все еще доходившем до них свете от окон дворца увидел блеск счастливых детских глаз.

– Конечно, убьем, – хмыкнул он.

Она быстро кивнула и, захлебываясь от эмоций, продолжила:

– Отец сказал, что ты не капитан милиции, а вор в законе. Это правда, милый? Я еще не была знакома ни с одним вором в законе. А тут сразу муж!

– Чей муж? – рассеянно спросил Николай, выискивая покинутую фигуру охранника.

– Чей, мой, конечно. Вот уж не думала! Как ты этого Гоблина! Мне показалось – все, конец. А это ты его выматывал, чтобы легче справиться. Я так рада!

Они подошли к воротам, и охранник шагнул к ним из прозрачной темноты.

– Опять вы? – удивился он, узнав Нину. – А как же?.. Сказали, что вам запрещено покидать территорию.

– Кто сказал? – спросил Николай.

– Ну, ребята были…

– Ребята ошиблись. Они уже раскаялись. А тебе Барон что-нибудь приказывал?

– Нет, но…

– Вот и открывай. Нам еще выкупаться надо.

Парень, конечно, сомневаясь, пропустил их. А с другой стороны, Нина все же дочь Барона, приказа не было, а когда паны дерутся, у холопов чубы трещат.

Пусть идет.

Уже в лесу Николай спросил:

– Удалось с тотализатором?

Ответом ему был счастливый смех Нины. Она подняла руку с плоским маленьким чемоданчиком, почти папкой.

– Я захватила компьютер. Тут все. Я все деньги на тебя поставила, все шестьсот двадцать тысяч долларов. Мы теперь миллионеры. Знаешь, как я старалась всех против тебя настраивать! Только трое вместе с нами поставили на тебя. Так что мы с тобой выиграли пятьдесят два миллиона. Хорошо, правда?

– Правда, – сказал Николай, думая о том, что еще может придумать Качаури?

Образ Барона тут же плотно восстал в его воображении, изрыгая проклятия, и, почуяв настоящую беду, таращил глаза, скрипел зубами и сильно, зверски дышал через нос.

Глава 39

СТРАШНЫЙ КОНЕЦ

Реальный прототип несколько отличался от Николаевой добротной фантазии, хотя действительно находился в состоянии, близком к умопомешательству.

Однако внешне гнев его и страшная ярость не выражались столь зубодробительно-банально. Внешне Барон был даже тих, суетливо-рассеян, молчаливо грыз ногти и, однако же, поминутно то вскакивал, то садился в кресло в гостиной Нининого номера, пытался хоть как-то усмирить тот кипящий океан, в котором варилось его с трудом сдерживаемое безумие. Ему доложили о потерях: четверо убитых, четверо покалеченных. Доложили, что последний, кто видел его дочь и Казанцева, был охранник у калитки; они шли купаться на дикий пляж, скорее всего в ближнюю бухту.

Последнему Качаури, разумеется, не поверил. В голову лезли совершенно посторонние мысли: то видения казней, которыми он умертвит Казанцева (они были очень разными и их было много), то варианты наказания ослушницы дочки, не столь кровожадные, но не менее суровые: он предполагал засадить ее на год под домашний арест, держать на сбалансированной, но скудной диете, без спиртного и сигарет – в общем, много чего.

Помощник, метавшийся между страхом и долгом, мужественно выбрал долг и доложил о том, что на Казанцева поставила Нина Отариевна, причем весь свой "безнал", так что на ее счет, как и на счет других двоих умников, догадавшихся поставить против Гоблина, уже переведены более пятидесяти миллионов долларов. На счет Нины Отариевны пятьдесят два миллиона триста тысяч долларов.

Когда это ужасное известие, постепенно как бы озвучивавшееся в воспаленном мозгу Качаури, дошло-таки до его сознания, что-то там в его голове щелкнуло, прояснилось, он резво вскочил и, хоть внутри оставался воспаленным клубком нервов, внешне стал напоминать прежнего Барона: решительного, грубонапористого, беспощадного.

Движением руки сметя всех за дверь, он еще секунду-другую стоял посреди комнаты, оглаживая пальцем ус и покачиваясь на каблуках, потом решительно вышел, отнял у первого попавшегося охранника автомат Калашникова, вновь отмел попытки навязать помощь, спустился на лифте вниз и покинул здание.

Он твердо решил, что должен сам, лично, поймать и убить этого волка, утащившего в ночь его овечку-дочь. Он отчетливо понял, что это не просто бизнес или там затронутая честь, прочая чушь.., нет, – был Казанцев, и был он, Барон, были двое мужчин, затерянных в этом волчьем мире, а все остальное.., деньги, его дочь, вообще женское начало оставалось фоном, второстепенным, хоть и чрезвычайно важным. Он знал, наступает иногда миг, когда мужчина должен забыть о своем положении, состоянии, уме и выйти на арену вот так, голым, без всяких армий и прочих лукавств. Других можно обмануть, не себя. Перестанешь себя уважать, другие обязательно тебя подомнут. Подумать только – простой вор в законе осмелился противопоставить себя такой отлаженной системе! Вот что главное, вот почему надо уничтожить этого наглого выскочку. Нельзя жить в обществе, в системе, которая дает возможность отдельному человеку или даже группе людей жить по другим, личным законам. Такая система обречена. Поэтому надо убить этого наглого псевдомилиционера, чтобы быть уверенным в надежности своего мира.

Так думал Качаури, пробираясь в темноте по тропинке и сопя. Когда мог, бежал – неуклюже, словно погибший сегодня на арене носорог, забитый двумя буйволами. На крутых подъемах хрипел и ругался, но лез, цепляясь за кусты и ветки деревьев. Он чувствовал, он был уверен, что система его мировоззрения, материально подтвержденная великолепным дворцом дома отдыха, связями с сильными мира сего не только здесь, в СНГ, но и там, на сахарно-ясненьком Западе, вдруг начала зыбко дрожать, словно бы этот проклятый Казанцев выдернул маленький камешек из фундамента пирамиды, а на этом камешке все и держалось. И поэтому его тоже надо убить.

Он достиг места, где тропинка начала спускаться к бухте, остановился, тяжело дыша, и в этот момент получил такой удар по голове и лицу, что едва не лишился сознания. Со всех сторон, словно черти из преисподней, визжали, орали, тянули к нему множество рук, облепили, и он покатился вниз, по склону в этой куче бесовских тел, сам крича от невыразимого ужаса, потому что ему показалось – не в бухту! – он катится в преисподнюю!..

Качаури не ошибся. Стоя на четвереньках, он пытался разглядеть окружающие его тени.

– Кто вы? – хрипло спросил он.

– Я тебя узнал, – вдруг заявил писклявый невозможно худой бес с рукой на перевязи. – Ты Барон из-за ограды. Конечно, лучше бы нам попалась твоя сучка дочка, но ты, жирная свинья, можешь ее заменить.

И после этих слов вновь кто-то оглушительно и страшно шарахнул его цепью по спине.

Качаури попытался подняться, в смутном прозрении начиная понимать, что это просто подростки-наркоманы, вымести их отсюда руки не дошли. Сквозь тяжелую жгучую боль в спине он, стоя на коленях, попытался выпрямиться.

– Я Барон! – с достоинством произнес он. – Я могу вас всех уничтожить!

После его слов все вокруг так завизжало, запрыгало, с воплем закружилось вокруг него, что он вновь усомнился, что еще находится на земле, а не в адовой бездне с бесами и бесихами.

Его еще раз огрели чем-то тяжелым, железным.

А когда цепкие руки чертей поволокли, сорвали одежду, связали и начали действовать так сноровисто беспощадно, так спортивно-неутомимо, – Качаури уже не сомневался: адское чистилище началось. И он еще долго пытался все терпеть, видя невдалеке своего верного телохранителя Крокодила, тоже попавшего вместе с ним в ад и спокойно ждущего у валуна своей порции мук. А потом уже не чувствовал, не понимал, не видел, как истомленные беспрерывным насилием подростки перешли к другой забаве – стали резать, жечь и делать много еще такого, о чем и говорить невозможно, а можно только одним людям совершать над другими людьми.

И к утру Барон умер, так и не приходя в сознание.

А часам к десяти утра, когда Николай и Нина давно уже ждали в аэропорту ближайший самолет в Москву, посланные на розыски хозяина охранники нашли Крокодила, то есть Геннадия Ивановича Ярикова, и то, что осталось от их общего босса, Качаури Отари Карловича.

И останки обоих были перенесены в обширный холодильник опустевшего к тому времени дворца, так как большинство гостей, люди чрезвычайно занятые, разъехались еще накануне, так и не узнав обо всех запутанных неприятностях этого гостеприимного дома.

Система, лично организованная Качаури, продолжала действовать после его смерти, уже во благо дочери, которую спешно искали, дабы сообщить о трагическом известии и о том, что теперь она, Нина Отариевна Качаури, является единственной наследницей многомиллионного состояния отца.

Эпилог

Страшное известие о кончине Качаури Отари Карловича настигло их уже дома. Не успели их ноги ступить на порог качауринского пентхауза, расположенного в сталинского покроя красно-коричневом кирпичном доме с подобием дорического храма на крыше – деталь, мистически связанная с репрессированными генералами, – как раздался телефонный звонок, и Нина, сняв трубку и выслушав начало, тут же помертвела, без сил опустилась в материализовавшееся рядом кресло и заплакала.

Так это и произошло. Апатия сменилась лихорадочной деятельностью, слезы перемежались вздохами, за которыми вполне можно было бы изыскать облегчение, но цинизм свой Николай предпочел загнать подальше, утешал больше, а так – предпочитал осматриваться по сторонам.

И ведь было на что посмотреть! Квартира из семи больших и очень больших комнат располагалась на последнем, восьмом этаже, имела собственный, прилепленный с наружной стороны тяжеленного здания лифт, охранника внизу, охранника вверху (оба в маленьких каморках с неизменными мониторами, постоянно показывающими: один – подходы к дому, другой – внутренность лифта и входную дверь в квартиру), кроме того – винтовую лестницу наверх. Здесь, на крыше, считай, за стеклом помещался небольшой садик и бассейн с солярием. На больший бассейн не хватило места, только это сдерживало фантазию творцов, потому что, судя по различной электронике, следящей и за температурным балансом почвы под растениями и за что-то ласково шепчущей на русском языке воде в бассейне, средств хватило бы.

Попозже они ужинали чем бог послал (причем Нина, вмешавшись в божественную волю, позвонила в ближайший ресторан, откуда через час и доставили все посланное). Выпили по рюмке, помянули покойника, и Нина еще раз всплакнула. Потом Нина вместе с телефоном, поминутно звонившим, выслушивала соболезнования от множества знакомых, немедленно узнавших о приезде инфанты, нежась в подогретом бассейне, а Николай, сидя в кресле-качалке, выпивал за упокой христианской, в общем-то, души.

Перед сном он тоже плавал в бассейне под музыку и голубые сполохи какого-то итальянского механизма, испускавшего томный мягкий свет. И уже в халате побродил по комнатам, скользя купальными махровыми тапочками по ослепительно натертому паркету и разглядывая антикварную мебель и картины в тяжелых стационарных рамах. На картинах преобладало женское тело – розовое, холеное и страшно дореволюционное.

Нина наконец выслушала очередное сочувствие, решительно отключила телефон, и ночь началась. Они легли в постель, и, кстати, через пару минут она не могла уже думать ни об отце, ни о давно умершей матери, ни о собственном круглом сиротстве…

Утро было кисейное, матово-солнечное; сквозь розовато-теплый, прозрачный тюль пробивалось уже не южное, как вчера, а московское будничное светило.

Николай некоторое время рассматривал лепнину потолка, ровные узорные квадраты по периметру с созвездиями и розетками вперемежку и огромное, то же розеточное переплетение листьев и цветочных лепестков, откуда свисала на бронзовой ноге хрустальная россыпь люстры. На стенах обои переливались нежным шелком, конечно, западная подделка, впрочем, кто знает, что современный сервис может предложить теперь достойным людям? Увидел картину на стене и странно кольнуло близким воспоминанием – бушующее море, маленький, борющийся со стихией кораблик, – разумеется, Айвазовский, насмешливым штрихом вернувший его назад на несколько дней в городской, полный морских волн музей, чем завершил плавный оборот судьбоносного сюжета, счастливым финалом которого была эта московская постель… Ухмыльнувшись, Николай посмотрел на уже проснувшуюся, хитро подсматривающую за ним сквозь уголок улыбки Нину. Заметив, что обнаружена, Нина хихикнула, выпростала руку, потянулась, быстро обняла Николая, поцеловала, хищно застыла над его лицом и…

Вдруг среди плавного нарастания чувств, как преломление оных, серебром ударил звонок из прихожей, и вместе с падением настроения Нина вынужденно скатилась с постели и, уже на ногах, грациозно потянувшись к халатику, лукаво обернулась, чтобы взглянуть на свое загорелое отражение в его глазах; запахнулась и вышла.

Николай, разгладив ладонями простыню на голых чреслах, вновь уставился в потолок. Как странно!..

Только сейчас он вступил в строй чувств, о котором, если когда и думал, так только как о чем-то далеком, будущем, хрустальном, как башмачок Золушки, что будет сияющим ключиком к возможному счастью.

И вот оно свершилось, и он – Он! – готов идти под венец (сегодня пока в загс) совершенно безропотно и даже где-то с ощущением счастья, которое тут же, побочно, в более доступном оформлении выражалось такими простыми вещами, как розоватая бархатистость солнечных лучей, домашнее колыхание занавеси, выдуваемое московским, еще по-утреннему чистым ветерком из открытой балконной двери, Нинин солнечный изгиб бедра, ее горячая близость ночью, неудержимая улыбка на губах…

Послышались громкие шаги. Вдруг, испуганно запахивая на груди халатик, заглянула Нина.

– Николай! Ты только не волнуйся и держи себя в руках…

Ее быстро отстранили, дверь бесшумно, но со страшной силой распахнулась, и на пороге появился Барон.

Отари Карлович был в своем черном ослепительном костюме, в котором принимал гостей, в блестящих совсем незаметных туфлях, с уголком платочка в нагрудном кармане под цвет галстука; черные усы грозно топорщились, глаза черно-грозно горели, грудь раздувалась вместе с животом – гроза!.. За его спиной делала знаки Нина, и видно было, что испуг ее уже проходил, а жест был успокаивающим.

Качаури зашел в комнату, огляделся, – Нина застыла с поднятой над головой рукой, – сочно закрыл за собой дверь. Подошел к кровати и грузно навис:

– Это что же теперь с вами прикажете делать?!

Он произнес это страшно сердито, углубив круглые борозды коричневых морщин вокруг сразу крепко сжавшегося рта. Очень грозно, хотя как-то чувствовалось: папа смирился с бегством дочки и желает нащупать пути сохранения лица при невозможности ничего изменить.

В дверь просунулась Нинина голова.

– Папа!

– Закрой дверь, негодница! – сердито крикнул отец с такой интонацией, что уж точно не стало сомнений: гроза Барона сдала.

И верно, Качаури вынул из внутреннего кармана обычный белый платок и вытер вспотевшее лицо. Тут же машинально, совсем как-то по-родственному сел на кровать, и Николаю вдруг стало смешно и неловко лежать едва прикрытым одной простыней.

– А нам тут сообщили, что вас убили подростки-наркоманы.

– Чушь! Это меня-то? Как же!.. Нет, попробовали набег совершить, хотели ограбить кого-нибудь из гостей. Это в отместку за своего главаря, кто-то ему руку сломал. В общем, яйца выеденного не стоит. А вы тут все, пожалуй, между собой решили? Сами, не посоветовавшись!..

– Да вот, так вышло, – ухмыльнулся Николай, поправил тонкую простыню, чтобы не так живо обрисовывались его члены. Качаури проследил за его манипуляциями, хмыкнул.

– Ишь! Разлегся! Жених хренов!

И в сердцах ударил себя кулаком по колену.

– Ну ты мне и накуролесил, парень! Ладно, прощаю. Только обязательно венчаться, это мое отцовское условие. Чтобы все было по-христиански.

Сердито хмыкнул, поднялся и пошел к двери. Не оглядываясь, вышел. Тут же дверь распахнулась, он вновь заглянул.

– Ну, что лежишь? Завтракать будешь?

– Сейчас встаю.

Сначала коричневая резная дверь посветлела до золотисто-медвяного цвета. Синий оттенок с обоев исчез, обернувшись бледно-голубым; было совершенно непонятно, почему в упор рассматриваемые цвета, так вначале обманчиво запечатлевшиеся в сознании, на самом деле совсем другие. Это словно бы уже пришел с готовым видением раскраски здешнего убранства и не можешь расстаться с идеалом. Но что-то в мозгу уже поворачивалось, мысли оседали, поспешали прояснить правду… Нина сердито топнула ножкой:

– Ну что же ты, соня, десять часов, а ты еще в постели.

И он понял, что, кажется, заснул снова.

– Звонила охрана снизу, пришел друг отца выразить соболезнование. Его фамилия Миладзе, я его знаю, но я сказала, что мы еще спим. Ну вставай же, дел полно. Мне уже надо бежать.

За завтраком Нина деловито заявила, что уже одиннадцатый час, что надо съездить в контору отца на Калининский, поставить всех на место, показать, кто хозяин, глаз нужен да глаз, отец слишком увлекался мишурой, оно и понятно, если вспомнить, сколько лет жил в бедности, хотелось внешних эффектов. Нет, надо все считать, не разбрасываться. Женский глаз четче все фиксирует, а после медового месяца – "Майами? Может, Австралия? Куда хочешь, милый?" – и ему, Николаю, надо будет подключиться, вдвоем они всех скрутят. Но это потом, говорила она, главное дело в пятнадцать часов, регистрация в загсе, будь дома, никуда не уходи, понял, Коленька?

Потом она ушла переодеваться, долго возилась.

Николай, как был в халате, вошел – она стояла перед огромным зеркалом в черном бархатном платье, делавшем ее тоньше, сверкая его нарядностью, праздничным блеском смоляных волос, смуглой янтарностью обнаженных рук, шеи, нежного начала грудей, угольным бархатом глаз и бархатистым пурпуром губ; на висках колечками загибались к вискам черные локоны, завершая общий образ восточной красавицы, так что, когда Нина оглянулась и мгновенно прочитала по его глазам то, что он ощущал, чуть все не пошло кувырком, но надо было – черт побери! – идти, еще будет время, милый, сказала она, быстро целуя его, и ушла.

– Знаешь, милый, я тебя запру на всякий случай, – сказала она у дверей. – И прикажу охране никого не впускать и не выпускать. Ты уж не скучай, Коленька.

Оставшись один, он долго бродил по комнатам, думая с отстраненным удивлением, что вся эта роскошь скоро будет принадлежать и ему, как ни крути.

Это было очень странно, и он невольно вспомнил свое голодное детство, сестер и братьев, судьбой разбросанных по необъятной России. Вот кого надо будет сразу найти и облагодетельствовать. Хоть слово барско-холопское, дрянь слово, но смысл мы внесем хороший, весело думал он и, качая головой, заглядывал в платяные шкафы, разглядывал посуду – дивно, дивно, все как на выставке.

Поднялся на второй этаж и поплавал в бассейне.

Бассейн овальный, маленький, метров семь длиной и метра три-четыре шириной, но для высотной Москвы – огромный. Вышел в солярий и лег загорать голым в шезлонг. Свобода, за которой шелестят горы зеленых банкнот, просто опьяняла. Хочешь голым загорай, хочешь в костюме плавай в бассейне. И плюс тебя еще охраняют от назойливых посетителей.

Да, жизнь в эти последние дни заструилась молочными реками среди кисельных берегов Он увидел рядом на столике телефон. Подумав, набрал номер. Хотелось похвастаться.

– Алло! – отозвалось со знакомой растяжкой в середине слова.

– Пашка! Это Николай.

– Колька! Ты?! Ты сейчас где? Только о тебе вспоминали, сукин сын! Слушай, тут такое дело!..

– Я-то в Москве, но ты меня послушай…

– Тебя потом, – перебил тот. – Слушай сюда. Да, Олег шалопай, конечно, когда запрос на тебя пришел из Феодосии, пошутить решил…

– Какой запрос? А-а-а!.. – сразу догадался Николай. – Они запрашивали?..

– Ну да. Так Олег выдал твою легенду, мол, вор в законе, мол, сам легенда в воровском мире ну и всякое такое. Ты ведь там вроде в алексеевской своей банде уже разобрался, так? Ну вот, думали через день-другой опровержение послать, да вот руки не дошли, кавардак, понимаешь.

– А что такое?

– Да батя объявился из Америки, злой как черт.

Разозлили его там. Сейчас набирает группу, хочет кое-кому пятки поджарить. Я тебя записал. Ты, значит, в Москве?

– В Москве, в Москве.

– Вот здорово. Ноги в руки и дуй в контору. Твой паспорт, кстати, готов. Теперь ты вновь Николай Федорович Иванов, вернули тебе твою девичью фамилию, наслаждайся. Небось, за три месяца надоело быть Казанцевым? Так вот, командировка намечается еще та, как раз в твоем вкусе. Шухер должен быть на весь союзный мир, генерал просто озверел…

– Слышь, я сегодня не смогу.

– Как не сможешь? Заболел, что ли?

– Да нет, женюсь.

– Что?! Ладно, хватит дурака валять, я жду.

– Нет, правда.

– Ну ладно, пошутил и хватит. Сколько тебе? Двадцать восемь? Не смеши. Никогда не поверю, что найдется баба, которая тебя в загс затащит.

– Как видишь, нашлась.

– Ну все, верю. Значит, так, разберись со своими женами и через час, максимум через два, явишься к генералу и подтвердишь, что едешь с нами. А то батя, Серега, может тебя вычеркнуть. Все, нет времени.

Ждем.

В трубке длинно загудело. Николай положил ее на столик. Надо же, не поверил. Ну и ладно.

Он еще немного полежал. Нет, думал он, жениться надо. Уже двадцать восемь лет, еще немного и в холостяках застрянешь. Самый возраст. Да и жизнь дурацкая, сплошные приключения, сегодня здесь, завтра там, бардак сплошной. То ли дело дом, семья, очаг, дети разные – красота! Нет, что ни говори, а нет ничего лучше семьи, любящей жены…

Он встал и пошел на кухню, где стоял совершенно чудовищный холодильник, в недрах которого он уже загодя приметил пиво. Когда выбирал сорт пива, увидел банки водки и джина с тоником. Что-то кольнуло в душе. Последние дни были заполнены банками с джином. Хорошо!

Он отложил пиво и взял несколько банок джина.

Ходить голым было все же непривычно, да и не ловко.

Нашел свои джинсы, рубашку. Опять двинулся на второй этаж, под солнце.

Выпил одну банку, вторую. Небо постепенно заполнялось облаками, хотя солнцу еще было место, но вдруг немыслимо стало представить себе, что здесь можно по-настоящему загореть. Вообще, Москва как-то тянет на деловую активность. Вон как Нинок, сразу засуетилась, помчалась показывать кому-то там где раки зимуют. Он вспомнил о Нине и вновь замлел.

Неужели сегодня он превратится в счастливого человека? Сегодня! Он закурил. Вспомнил ее, обмякшую в его объятиях. Угроза и груз счастья. Когда-нибудь он будет вспоминать – и это лето, и гладиаторскую арену, и первую их встречу в номере Барона, и.., жаль, что нельзя подъехать, объяснить все генералу. А вдруг не так поймет? Жаль, по телефону не объяснишь. Если бы подъехать… Туда и обратно. Объяснить, и все. Генерал же нам как отец, батя и есть батя. А тут… Да, женитьба, конечно… Вот женишься и уже не поедешь с ребятами, батя женатых не трогает, детей пусть растят.

Нет, надо съездить, объяснить. А не успею, так в загс можно и в другой раз, завтра. Нина… А что, любит – поймет, надо будет – подождет. Даже если и командировка, вряд ли командировка на этот раз долго продлится.

Нет, все глупость и чушь! Кроме того, Нина его закрыла, ключи забрала, а без ключей не выйдешь. Да и охрана не выпустит. А если без ключей? Если попробовать со стороны солярия?

Николай высунулся в огромное окно, являющееся частью сплошного межколонного остекления. Под рамами шла декоративная каменная балюстрада, в принципе есть куда ногу поставить, а под металлической рамой – зазор, небольшой паз, где можно зацепиться пальцами. Десять метров этих рам, идущих заподлицо с основной стеной, потом можно пройти оставшиеся десяток метров по карнизу. А там водосточная труба, как-нибудь, где наша не пропадала.

Он быстро спустился в комнаты, схватил мокасины, паспорт, написал на каком-то листке записку, бросил на кровать и бегом наверх.

Вылез в окно. Население внизу сразу странным образом (словно взглянул в бинокль с другой стороны) уменьшилось и сновало между коробочками игрушечных машин. Сколько здесь? Метров тридцать? Высоковато. Держаться неудобно, потому что паз, в который можно воткнуть кончики пальцев, на уровне брюк.

Николай осторожно передвинул ногу через каменную выпуклость балюстрадного столбика, зацепился носком. То же проделал с рукой, потом сблизил ноги и кисти.

Очень большая нагрузка на пальцы. Николай старался прильнуть к стене и, словно муха, переползал…

Шаг, следом рука, сблизить конечности… Минут через десять застекление кончилось. Остался карниз вокруг стены, на который Николай осторожно переступил. Карниз был шириной сантиметров тридцать, как раз под ступню, может чуть меньше. Зато держаться руками не за что. Гладкий кирпич со сглаженными временем пазами.

Николай вытянул левую руку вдоль стены и стал переползать на карниз. Приставил другую ногу. Правая рука еще в алюминиевом пазе. Если сейчас сковырнуться, паз не поможет, не удержишься ни за что.

По хребту потекла струйка пота. Черт! Не надо было пить джин, от него потеешь. Он убрал руку из паза и повел по кирпичам. Потом сделал еще шаг, перетащил приставную ногу, еще шаг…

Ударил ветер, и в какое-то жуткое мгновение ему показалось, что он отрывается от стены. Сердце забилось, как голубь в руке…

Черт! Не надо было думать о голубе. Ведь знал же, идиот, что в экстремальных ситуациях очень даже легко сглазить: бесы активизируются в минуты опасности.

Как только помянул птицу, тут же по ходу движения на карниз приземлились три голубя. Два самца и самочка. Самцы немедля загундосили и стали мести хвостами пыль с карниза. Крутятся, сволочи, словно на земле. Птицы, им хоть на шпиле Останкинской башни, что им?..

Шаг, подтянуть правую ногу, липко передвинуться по стене, шаг… Голуби нагло не замечали его, принимая, видно, за скульптурное украшение из давних гипсовых времен. Ближний самец обмел хвостом туфлю, потом в экстазе кружения залез с ногами на носок мокасин, подлец. Николай осторожно подвинул голубя, и вся шайка отодвинулась, не прекращая, впрочем, свой групповик. Они отодвигались, пока самочке не надоела эта активная любовь, и она, как-то подав знак следовать за ней, сама же и подала пример. Вся ватага снялась с таким шумом и аэродинамическим напором, что Николай едва удержался.

Он даже не поверил (суеверно не глядя вперед), когда откинутая левая рука нащупала круглую секцию водосточной трубы. Все.

Часа через полтора вернулась Нина. Еще с порога стала торопить Николая собираться, совсем нет времени, в загсе ждут. Сначала тишина не встревожила.

Она быстро заглянула в спальню, на кухню, поднялась на второй этаж. Никого.

Уже встревоженная, постоянно выкликая Николая, обошла комнаты внизу. Мимоходом заглянула в сумку Николая: даже пачки долларов на месте, куда он мог деться? Заглянула в туалет, в ванную, потом в другой туалет, в другую ванную. Вернулась в спальню и только тут увидела на кровати листок бумаги. Схватила – записка. Прочла и всплеснула руками. Еще раз перечла: "Срочно вызвали в зарубежную командировку. Как вернусь, позвоню. Служба. Я тебе объяснял.

Целую, твой Николай".

Она в досаде топнула ножкой: "Ах, злой мальчишка!" Ну что ты с ним будешь делать! Оглянулась в негодовании; покраснела, еще больше похорошела, черные глазки мерцают, на ресничках сверкают бриллианты слез – чудо как хороша!

А любоваться некому.

"Надо было охрану приставить!" Ну ничего, она его из-под земли достанет, солдата-удачи!.. Он у нее никуда не денется, сегодня же отдаст распоряжение отыскать хоть на Аляске, хоть в Гондурасе, хоть в Чечне.

Никуда не денется: найдут, приведут и в загс отведут.

Нет, осенило ее, не в загс. Он же русский. А значит, глупый. Ему же идею подавай. Так она его, миленького, церковью повяжет. Найдет, приведет и сразу в церковь. Никуда он от нее, венчанный, не денется. Тем более что по отцу и она христианка. А пока его ищут, займется делами. Дел – невпроворот, думала она уже успокаиваясь. Женский глаз всегда лучше. Женский ум – умнее. Женщина – всему голова!

Она улыбнулась и пошла звонить кому следовало.