Марина СЕРОВА

ОДНА ИЗ НАС ЛИШНЯЯ

Глава 1

Не знаю, откуда во мне это триумфально-бесшабашное чувство, что со мной не может случиться ничего ужасного. Это ощущение высшей защищенности не имеет ничего общего с присущим рядовому обывателю самоуспокоенностью и в некоторой степени равнодушию. Наоборот, это чувство подстегивает меня, выбрасывая в мою кровь лошадиные дозы адреналина.

Оно подобно прямому и повелительному взгляду конкистадора, а новый берег для него — мой сумасшедший полет на «Кавасаки». Даже то обстоятельство, что за штурвалом этого «летательного» аппарата сидит юнец с высокомерными замашками гения при богатых родителях, не отменяет его, причудливым образом сливаясь с самозабвенным упоением бешеной скоростью. Я отдаюсь этому чувству, как отдаются в любви: легко, свободно, сладострастно…

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не захохотать навстречу дикому ветру, который с каким-то яростным заигрыванием треплет мои выбивающиеся из-под шлема пряди волос. Я знаю, что будет, если я открою рот: он ворвется в гортань, забьет ее пыльным, вихрящимся клубком сумасшедшей щекотки.

Так уже было, когда я пыталась что-то сказать Никите. Он слегка повернул голову, бросая клич: «В город!» Подхваченное ветром слово со всей силой ударилось о мое лицо, а когда я хотела ответить и разомкнула губы, порывистый зонд всклокоченного воздуха проник, казалось, до самого живота, взрыхлил внутренности и, снова поднявшись к гортани, подобно пламени из драконовой пасти, вырвался наружу. И вот, грубо насмехаясь над моей оторопью, умчался прочь. Он не преминул пару раз со всего размаха хлестнуть меня по плечам, покривляться за спиной и чиркнуть своим пронзительным смешком по ватной глухоте жаркого полдня.

Дорогая игрушка — этот «Кавасаки», ведь стоит он не меньше десяти тысяч зеленых! На эти бабки можно было бы купить двухкомнатную квартиру в центре или, скажем, совершить пару круизов, купить отличную иномарку, раз пять выехать за рубеж, оплатив возможность выгодного по нашим меркам трудоустройства, и так далее и тому подобное.

Но Никита раскрутил своих родителей на мотоцикл… Быстрый, легкий, юркий, маневренный, одним словом, марки «Зефир». Не спорю, кому-то по душе прославленно-маститый грузный «Харлей». Ну, вспомните хотя бы фильм «За гранью закона» с Чарли Шином в главной роли. Череда байкеров на своих тяжеловатых «Харлеях» бороздит просторы какого-нибудь Техаса или Оклахомы. Живописная картина!

Многие из обладателей «Харлеев» напоминают пивные баки, они уже не молоды, бородаты, этакие байкеры-пенсионеры. С деловитой неторопливостью опускают они свои тучные чресла на сиденья «Харлеев».

Не знаю, но почему-то в моем сознании «Девидсон» ассоциируется именно с такими солидными, бесстрастно-улыбчивыми байкерами, многие из которых в нынешнее время мирно трудятся в конторах и на предприятиях. А мотоцикл для них — возможность тряхнуть стариной, глотнуть вольного пыльного воздуха прерий, хоть на один уик-энд снова почувствовать себя молодыми, полными надежд и скоростного натиска.

«Зефир» по сравнению с «Харлеем» — ласточка, мошка, пушинка. Простой дизайн, изящество высшей пробы, черно-белая классика, увертливость и какая-то дьявольская неуязвимость. Мы проносимся мимо поблескивающих на солнце корпусов авто, которые кажутся едва ли не броневиками. Ощущение полета не покидает меня. Никита в восторге.

Мне симпатичен этот милый, хотя, на первый взгляд, самонадеянный и вздорный паренек, родители которого — владельцы крутой архитектурной фирмы — наняли меня его телохранителем.

Долговязый, утонченный, несмотря на юношескую угловатость, задиристо-бесшабашный, с густыми светлыми непокорными волосами и повадками Артюра Рембо, Никита — довольно странное, но обаятельное существо. Из этого существа — безотносительно к вызывающей резкости его поведения и сарказму — прет оголтелая романтика. И «Кавасаки» вне всякого сомнения — дань ей, родимой, замешанной на патетике и юморе.

— Жрать хочется, — на миг перекрывая рев мотора, орет Никита и захлебывается смехом.

— Домой? — так же весело спрашиваю я, вернее, не спрашиваю, а выталкиваю изо рта слова, хрипя и проглатывая очередной клуб сухой горячей пыли.

— К черту! — кричит Никита:

— Давай в «Тотем»!

— О'кей.

С Никитой я сошлась не сразу: потребовалось, по крайней мере, две недели, чтобы этот избалованный и насмешливый малый стал прислушиваться к моим советам и доверять мне.

Вначале он видел во мне только надоедливую няньку, нанятую неизвестно зачем его отцом.

Никита учился в художественном училище, но большую часть времени проводил на «колесах» или в молодежных кафе. Полгода назад он плотно сошелся с местными байкерами. Его отношения с ними были далеко не гладкими. Разногласия носили социальный и любовно-личный характер. У Никиты водились довольно крупные карманные деньги, он был отлично экипирован, мог позволить себе любой прикид, практически любой досуг. И хотя он не был ни скупердяем, ни снобом, это не спасло его от зависти доморощенных байкеров, многие из которых, несмотря на более солидный возраст, не могли соперничать с Никитой ни мотоциклом, ни одеждой.

Второй причиной размолвок и разного рода недоразумений было увлечение Никиты девушкой предводителя местной байкерской ветви. Ее звали Вероникой, сокращенно — Никой. Созвучия в именах обоих моему подопечному было вполне достаточно, чтобы вообразить, что их альянс предусмотрен волей небес.

Ухаживания Никиты, подогреваемые кокетством Вероники, повлекли за собой ряд стычек и разборок, он едва не стал персоной нон грата в байкерской среде.

Два месяца назад Никита порвал со своей любовью, чем спас свое положение. Разочаровался ли он в предмете своей страсти или просто заскучал, я не знаю. Семнадцать лет — возраст, когда человек за неделю проживает и переживает столько, сколько взрослому человеку и не снилось!

Это, конечно, не относится ко мне — моя работа не дает мне скучать, и хотя я на десять лет старше Никиты, понимаю его лучше, чем своих, зачастую обремененных тривиальными семейными заботами, сверстников.

На стенах комнаты Никиты по-прежнему висят портреты юной темноволосой красавицы, но он, как мне кажется, все меньше обращает на них внимания. И то обстоятельство, что он не снял их, не разорвал в сердцах, не сжег, не спустил в унитаз клочки размалеванной холстины, доказывает, что Никита сам охладел к своей байкерской мадонне.

Родители Никиты — деловые, увлеченные люди. Поднявшись на торговле всевозможными лекарственными средствами, они создали свое собственное предприятие, где могли развернуть деятельность, отвечающую их профессиональным амбициям и планам. Оба архитекторы, они строго разделили сферу деятельности: отец Никиты, Овчаренко Юрий Анатольевич, будучи генератором идей, ведал теоретической частью;

Людмила Григорьевна же, официально числясь генеральным директором «Стилобата», занималась практической стороной предприятия — решала организационные, финансовые и кадровые вопросы.

Мать Никиты являла собой образец современной женщины: умная, энергичная, волевая, целеустремленная. Был, правда, в ее поведении и суждениях, о которых мне доводилось слышать из уст Никиты, оттенок нравственного безразличия, но в ее внешности не было ничего претенциозного или вызывающего.

Выше среднего роста, стройная, подтянутая и моложавая, она носила эффектную короткую стрижку, изящные костюмы, минимум украшений и шикарные солнцезащитные очки. Успев уже побывать на юге, Людмила Григорьевна щеголяла ровным загаром, что очень шло к ее выкрашенным в «платину» волосам. Она разъезжала на белом «Крайслере-Саратога», обдавая водителей «Жигулей» и пешеходов полупрезрительным-полунасмешливым взглядом. Синие глаза Людмилы Григорьевны излучали превосходство и жизненный азарт. Она в немереных количествах поглощала морскую капусту, крабов и витамины.

Юрий Анатольевич не отличался ни внешней привлекательностью, ни изысканностью в одежде. В его русоволосой голове теснились архитектурные проекты и расчеты, он вечно ходил с каким-то растерянно-отсутствующим видом, что было причиной плохо скрытого недовольства и насмешек со стороны его дражайшей половины.

Тон в семье задавала Людмила Григорьевна: она была и душой дома, и дамокловым мечом для кухарки и домработницы.

Жила семья Овчаренко в двухэтажном облицованном ракушечником особняке, что на улице Провиантской. Их дом был объектом пристального внимания со стороны всей округи. Хобби соседей Овчаренко заключалось в бесконечных подсчетах и прикидках на предмет того, во сколько им обошелся участок под дом, сам дом, две машины и, наконец, Никиткин мотоцикл.

Семейство спокойно игнорировало забавы, которыми тешили себя праздные умы соседей, продолжая благоденствовать и богатеть;

Все бы хорошо, если бы не начавшиеся угрозы в адрес Юрия Анатольевича и Людмилы Григорьевны. Запугивания пока носили профилактически-пропедевтический характер. Присущие семье Овчаренко здравый смысл, оптимизм и устремленность позволяли им скептически, почти недоверчиво смотреть на эти угрозы. Но когда сиплый бас в телефонной трубке пригрозил, что прежде всего не поздоровится Никите, Овчаренко сочли необходимым нанять для непоседливого сына телохранителя и обратились ко мне.

* * *

В подвальчике «Тотема» царила вожделенная прохлада. Кондиционер работал вовсю. Припарковав своего «крылатого» друга и приняв у меня шлем, Никита ловко сбежал по ступенькам. Я следовала за ним как тень, вернее не за ним, а параллельно с ним, касаясь его плечом.

Заказав несколько сандвичей и пиво, мы уселись в сторонке.

Надо заметить, я сменила имидж. Умение перевоплощаться — мой конек, скажу без ложной скромности. В моем гардеробе появился джинсовый жилет (очень удобная штука, под которой можно спрятать наплечную кобуру с пистолетом) со множеством карманов, где без труда размещаются прибамбасы бодигарда, всевозможные кожаные и замшевые аксессуары, цепочки, брелоки и всякая подобная мишура.

Мы договорились с Никитой, что я буду играть роль «его девушки». К чему лишние разговоры о телохранителях? В общем, к концу первой недели я чувствовала себя тайным агентом бодигардовского дела, упиваясь этой неожиданной метаморфозой.

Мы уже допивали пиво (безалкогольный «Хольстейн»), когда сквозь приоткрытую дверь «Тотема» я услышала рокот моторов.

— Это Поручик, — невозмутимо прокомментировал Никита, запуская пятерню в золотой колтун волос. По его лицу продолжал струиться пот, несмотря на то, что мы уже полчаса наслаждались подземной прохладой этого причудливого заведения, которое содержал некий Шнайдер — мастер тату и боди-арта.

«Боди-арт — бодигард», — вертелось у меня в мозгу.

— У тебя здесь встреча с ним? — поинтересовалась я на правах «девушки».

— Мы в любом случае сегодня у Консы с ним встречаемся.

«Конса» на арго байкеров и прочей «интеллигенции» означает «консерватория». У ее священных собиновских стен берет свое начало ежевечерняя тусовка байкеров, которые, обменявшись самой срочной информацией, поцелуями и другими атрибутами пресловутого человеческого общения, сговариваются о маршруте предстоящей поездки по городу и его окрестностям.

«Тотем» был излюбленным местом отдыха местных поклонников мотоциклов. Поэтому не было причины удивляться, что на его пороге рано или поздно появлялся какой-нибудь взмыленный байкер.

— Кого я ви-ижу! — воскликнул входящий в кафе детина с проколотыми ухом и бровью.

Несмотря на палящий зной, на нем была «харлейка», надетая прямо на голое тело, и кожаные штаны в обтяжку. На шее болтались всевозможные цепи с массивными кулонами в форме черепов и бивней. Я не раз видела этого байкера, это и был тот знаменитый вождь, у которого Никита чуть не увел Веронику.

— Хай! — натянуто улыбнулся Никита, теребя вставленное в ухо серебряное колечко.

Криво ухмыльнувшись, парень плюхнулся на стул рядом с нашим столиком. Его голый с боков череп перерастал в гигантский черный гребень, начинавшийся надо лбом и шедший через темя к затылку.

— Хелло-о-оу, — с притворным жеманством протянул он, взглянув на меня узкими лукавыми глазами.

— Хай, — спокойно отозвалась я, мысленно посылая его к черту.

— Ты один? — удивленно произнес Никита.

— Лапоть с Сэмом на подходе, отлить пошли — у Шнайдера тут сортира нет, — Поручик загоготал.

— Кать, еще пива, три бутылки! — обратился Никита к симпатичной шатенке за стойкой.

— Да выключи ты эту дребедень! — грубо крикнул девушке Поручик.

По залу разливался нежный салонный панк «Дюран-Дюран».

— Ну, Морозов ты наш, ты что же, только три бутыли спонсировать сегодня можешь? — спросил он с вызовом.

— А ты что, — на его же манер ответил Поручику Никита, — цистерной не побрезгуешь?

— Не зарывайся, а то я не посмотрю, что ты с дамой, — Поручик с ехидной усмешкой вновь скосил на меня свои монгольские глаза.

— Слушай, Поручик, шел бы ты, отдыхал до вечера, — беззаботным тоном произнесла я, смерив его коротким презрительным взглядом, — или у тебя дел больше нет, как к мирным гражданам приставать?

— Где ты нашел эту старушку? — Поручик вопросительно посмотрел на Никиту, а потом снисходительно — на меня.

— Не твое дело, пиво бери.

Девушка в кокетливом белом переднике поверх джинсов принесла на подносе три открытые бутылки «Туборга».

— Thank you, — манерно прогнусавил Поручик, окидывая официантку плотоядным взглядом, — за что пьем? А, — повернулся он к входной двери, — вот и наши гренадеры!

На пороге возник коренастый белобрысый парень в простой белой футболке, но весь пропирсингованный. Казалось, потертая ткань его черных джинсов вот-вот лопнет, уступив напору мускулистых ляжек. Его обветренное лицо с коротким носом и пухлым слюняво-ярким ртом, оттененным над верхней губой светлыми волосками, хранило печать простонародной наивности и какого-то трагического недопонимания.

— Это Лапоть, — констатировала я.

Его товарищ был не ниже метра восьмидесяти, стройный загорелый шатен с длинными волнистыми волосами и смазливой физиономией бисексуала. Я знала, что его кличка — Сэм.

Байкерскую амуницию Сэма, не считая серег, цепей и браслетов, составлял рыжий замшевый жилет на голое тело, светло-кофейные джинсы и коричневые «мексиканцы».

— Давай сюда, — махнул им рукой Поручик.

Усевшись за наш столик, который явно переставал быть «нашим», вновь вошедшие накинулись на пиво.

В кафе теперь во всю мощь ударных тарахтел тяжелый рок. Душераздирающий фальцет, казалось, соревновался с пронзительным воем электрогитары.

— Вот это дело, — причмокнул Поручик.

— А по мне лучше «Гансов» ничего нет, клево режут! — поделился своими музыкальными пристрастиями Сэм.

— А ты от чего тащишься, вундер? — обратился Поручик к Никите. — Небось от этого Питера-лидера?

— Ты Габриэла имеешь в виду? — полюбопытствовал Лапоть.

— Ага, анахорета этого гребаного… — ухмыльнулся Поручик.

— От Питера, только не Габриэла, а Хеммила, — с достоинством ответил Никита.

— Чего-чего? — Поручик приоткрыл рот.

— Отверженного интеллектуала, певца и композитора-экспериментатора, — глядя в черные глаза Поручика, спокойно пояснила я.

Несколько дней мы только и делали с Никитой, что промывали косточки этому самому Хеммилу.

— Он вначале группу организовал «Ван дер грааф дженерейтер», — благодарно посмотрев на меня, подхватил Никита, — прогрессивный рок исполняла. А теперь Хеммил сидит в своей студии «Софа саунд студио» и что ни день — экспериментирует.

На губах Никиты заиграла хитрая улыбочка.

— Не гни из себя невесть что, — предупредил Поручик, со значением переводя взгляд с наших с Никитой лиц на озадаченную физиономию Лаптя, — ты мне лучше скажи, какого хрена ты опять к Нике клеишь?

В голосе Поручика проклюнулась угроза.

— Ты че, рехнулся?! — Никита удивленно округлил глаза. — Кто тебе эту лажу…

— Она и сказала, — не дал Никите договорить возмущенный Поручик, — или ты не с ней вчера вечером катался?

— Я-а? — Никита привстал.

— Такой тачки, как у тебя, во всем Тарасове больше нет, — продолжал настаивать Поручик.

Вчера, действительно, весь вечер я промаялась дома, перед телевизором. Юрий Анатольевич отпустил меня, заверив, что Никита будет сидеть дома. Он обещал связаться со мной по сотовому, если вдруг срочно понадобится мое присутствие. Что же это, неужели Поручик говорит правду? Неужели, плюнув на личную безопасность, вверенный моим заботам недоросль катался с Никой на своем «Зефире»?

Я отдавала отчет в том, что Никита обладал несомненным артистическим талантом и соврать ему не составит особого труда. А я-то, наивная, думала, что установила с ним доверительные отношения! К тому же положение «девушки» Никиты требовало принять срочные меры для восстановления своего пошатнувшегося достоинства. Я решила тоже поиграть…

— Это правда?! — теперь уже я вытаращила глаза.

Никита непонимающе посмотрел на меня.

— Что ты молчишь? — Я встала из-за стола, меча глазами убийственные молнии.

Вся компания с интересом воззрилась на меня.

— Ну, че ты? В рот воды, что ли, набрал? — поддержал меня в моем ревнивом негодовании Поручик. — Ты не смотри, — обратился он ко мне, — что он у нас на ангелочка похож, только крылышек не хватает, с ним ухо востро держать надо! Чуть отвернулся — бац! — он тебе уже подножку подставил.

— Не пойму я тебя, Кит, ты че, пакостить — по кайфу, что ли? — спросил Лапоть, поднимая свои по-детски ясные глаза на Никиту.

Видя, что Кит набычился и что Поручик сказал правду, я решила свернуть свое актерство, но мой подопечный меня опередил.

— Да пошли вы все! — Он резко встал из-за стола и быстрым шагом направился к выходу.

Забыв о раненой гордости, я кинулась за ним. На ступеньках я его тормознула.

— Какого черта ты вчера выходил?

— Какого черта тебе от меня нужно?! — Никита смотрел на меня с ненавистью.

— Я же о твоем благе радею! — я продолжала держать его за руку, которую он безуспешно пытался вырвать.

— О бабках ты радеешь! — Презрительно процедил он, как-то горько улыбнувшись.

— Значит, вернемся к началу? Помнишь, какие ты истерики закатывал? Я думала, ты мужик, а ты…

В глазах Никиты я увидела слезы бессилия и злобы.

— Оставь меня в покое, что хочу, то и делаю!

И не забывай, кто ты!

— Ах, вот мы какие, с гонором! — почти ласково сказала я. Мой мягкий голос в данных обстоятельствах, очевидно, прозвучал как-то издевательски, потому что Никита как сумасшедший забился в моих объятиях, пытаясь освободиться от моих рук. — Ну! — Я с силой тряхнула его, а потом прижала к стене. — Брось истериковать! Нравится тебе Вероника — так и скажи, чего комедию ломать?

— Это не твое дело! — завопил Никита.

— Не ори. Поехали домой. Я дождусь твоего отца, сдам тебя ему и…

— Что и?..

— Получу расчет, — твердо сказала я, — ты ведь сам сказал, что я, в первую очередь, о деньгах думаю.

— Ладно, извини, — Никита отвернулся к стене и затрясся от рыданий — Что такое? Мне-то ты можешь доверять на все сто!

— Ты не поймешь!

— Безответная любовь? Покаталась с тобой девочка, а потом говорит: ой, как с тобой здорово, только я другого люблю?

— Да не любит она его!

— А ты откуда знаешь?

— Она боится его! По всему видно.

— Так она что же, спит с ним?

— Не знаю! — нервно огрызнулся Кит.

— Может, она мазохистка? — довольно цинично предположила я.

— Какого черта ты мне это говоришь?

— Такого. Имей гордость!

— Много ты в этом понимаешь! — Никита всхлипнул и снова разрыдался.

Я принялась гладить и похлопывать его по спине. Ну, прямо мамаша или старшая сестра!

И вот тут случилось неожиданное. Повернувшись ко мне своим ставшим в одну минуту детским лицом, он обнял меня и, вдавив меня телом в стену, закрыл мне рот поцелуем. Я оттолкнула его. Теперь нас обоих душил смех. Его слезы высохли, он держался за живот и медленно, корча из себя раненого, сползал по стене.

— Хватит придуриваться! И вот еще что, хочу предупредить, что перенос твой не пройдет! Это только у Фрейда все как по маслу…

— Вы че тут дуркуете? — Рядом с нами выросли три одиозные фигуры: Поручик, которому принадлежала эта реплика, Лапоть и Сэм. — Поехали лучше — проветримся.

Троица поднялась по узкой лестнице, пройдя между нами. Сэм, шедший последним, оглянулся — двигаемся ли мы следом? В глазах его вспыхнул какой-то недобрый огонек.

— Пошли, — кивнул мне Никита, — покажем им класс.

Поручик уже оседлал видавшую виды «Ямаху», Сэм пытался завести свою форсированную «Яву». С третьего или четвертого раза это ему удалось, и, дождавшись, пока Лапоть устроится на заднем сиденье, он лихо тронул с места.

Я уселась позади Никиты и, зная, как он стартует, обхватила его руками за талию. Вообще-то, для начинающего ездил он довольно неплохо, четко реагируя на маневры других водителей, хотя по-настоящему почувствовать машину можно, только имея определенный опыт.

Надев шлем, Никита надавил кнопку стартера, и мы двинули следом за Сэмом. «Ямаха» Поручика пристроилась сзади.

Благополучно миновав КП ГИБДД, «Ява»

Сэма резко прибавила скорость. Был будний день, и трасса была относительно спокойной.

Никита, прибавив газ, легко догнал двухгоршковый байк Сэма, но тот не торопился уступать нам дорогу, виляя по своей полосе.

Мой подопечный попытался объехать его слева, но встречный «МАЗ» помешал ему.

— Все равно не уйдешь! — скорее почувствовала, чем услышала, я азартный голос Никиты.

— Не гарцуй! — крикнула я ему, перекрывая свист ветра и рев мотора, и похлопала его по плечу.

Он, кажется, не услышал меня, продолжая опасно маневрировать со свойственной юности бесшабашностью.

«Ямаха» Поручика догнала нас и пристроилась слева. Теперь мы неслись вперед рядом — большая красная «Ямаха» и маленький черный «Кавасаки». Поручик внимательно смотрел вперед, где, обгоняя транспорт, двигалась «Ява» с Сэмом и Лаптем. Поручик пропускал нас вперед, когда мы обгоняли очередное авто, и снова пристраивался слева, когда трасса оказывалась свободной.

Догнав нас в очередной раз, Поручик приблизился настолько, что Никите пришлось принять вправо, чтобы не столкнуться с ним. Он едва сумел выправить машину, чуть не выехав на обочину. Что-то подсказывало мне, что Поручик сделал это не случайно. С его опытом и водительским стажем он вполне бы смог сохранить безопасное расстояние.

— Тормози, — я уже требовательнее хлопнула Никиту по спине.

Где там! Он весь был в пылу азарта. Прибавив скорость, он почти повис на хвосте у «Явы», которая не давала себя обойти. Нос мне щекотали отработанные газы, вырывающиеся из ее горшков. Мне казалось, что протяни я руку — и смогу коснуться белой футболки Лаптя, пузырем трепетавшей у него на спине. Лапоть оглядывался и показывал Никите сжатую в кулак руку с выпрямленным вверх средним пальцем.

Вот ситуация! Эти Никитины дружки втянули его в опасное состязание. От этого может зависеть его жизнь! А тебя, Женя Охотникова, для того и наняли, чтобы оберегать ее. И неважно, как он погибнет (а если он не прекратит эту сумасшедшую гонку, то погибнет обязательно!): от ножа в подворотне или не справившись с управлением, — мне придется поставить жирный крест на своей карьере бодигарда и снова приняться за переводы. И это будет еще не самым худшим для меня вариантом. Надо что-то делать. Как-то остановить этих байкеров.

Очередной финт Поручика едва не кончился плачевно для нас: мотоцикл выскочил на обочину, выбрасывая из-под колес щебенку, и Никита чудом удержал его от падения. Заднее колесо, прямо над которым сидела я, чуть не сползло в кювет по скользкой траве. Даже представить трудно, что бы с нами тогда было!.. Я-то умею падать на любой скорости: не зря ведь меня учили почти пять лет — в том числе и этому, — а вот Никита простыми синяками и ушибами не отделался бы… Хорошо, что протектор «Кавасаки» достаточно глубок.

Я показала Поручику жестом, чтобы он убирался, но в ответ увидела лишь кривую усмешку. Ладно, дружок, придется тебя разжаловать в рядовые и отправить в дисбат — такое не прощается. Но, для начала, нужно прекратить эту убийственную гонку. Каким только образом?

Никита тормозить явно не собирается, несмотря на мои неоднократные призывы. Попробовать дотянуться до ножного тормоза? Наверное, не самый лучший вариант. Что же тогда? Вывести Никиту на время из строя? Но «Кавасаки» окажется тогда неуправляемым.

Ага.., кажется, придумала! Я дотянулась рукой до правого локтя Никиты и с силой надавила на хорошо мне известную точку. Его кисть разжалась, и «Кавасаки» резко сбросил скорость. Привстав с сиденья, я пригнула голову Никиты к бензобаку и, наклонившись вперед, перехватила правую рукоять руля. Затем, дотянувшись до левой ручки, отключила трансмиссию. Практически лежа на спине у Никиты, нажала на тормоз. «Кавасаки» вильнул и остановился. Никита успел расставить ноги и удержал машину от падения.

Сэм с Лаптем унеслись далеко вперед, Поручик же, наблюдавший за моим акробатическим трюком, остановил свою «Ямаху» рядом.

Если бы он извинился за свои выходки или промолчал, на худой конец, наверное, я бы не стала принимать никаких мер. В конце концов, жизнь моего подопечного вне опасности, платят-то мне за это. Но Поручик не стал извиняться. И не промолчал.

— Что, гонщики, — ухмыльнулся он, — обделались? Штанишки не запачкали?

— Погоди, — бросила я Никите и, оставив свой шлем, сделала два шага к Поручику, который презрительно смотрел на меня.

— Таким, как ты, нельзя доверять технику, даже такой металлолом, как твоя «Ямаха».

— Что ты сказала, телка? — Поручик стащил шлем с головы и встал передо мной — гора жира и мышц, упакованная в кожу.

— За телку — ответишь отдельно, — четко проговаривая каждое слово, произнесла я, — а пока я жду от тебя извинений за твои финты.

— Не, ты совсем рехнулась, корова!

Он сделал шаг ко мне, ухватил меня за жилетку и резко дернул на себя. Я не стала сопротивляться, лишь слегка изменила траекторию движения, чтобы не столкнуться с ним. Когда я скользила мимо Поручика, я как бы невзначай опустила деревянный каблук своего сапога на подъем его левой стопы, постаравшись вложить в удар как можно больше силы. Скажу вам по секрету: после такого удара, нанесенного правильно, человек не может нормально ходить недели три, а если не принять никаких ортопедических мер, то и месяц. Синяк от удара к концу второй недели поднимается чуть не до колена, меняя свой цвет день ото дня от бордово-фиолетового до желто-лимонного.

Никита, наблюдавший за мной, наверняка даже не заметил, почему это Поручик разжал свою волосатую клешню и вытаращил глаза.

Это тебе за финты на трассе!.. Останавливаясь, я уперлась руками в теплый бензобак «Ямахи».

Быстро вынув ключ из замка зажигания, оставленный водителем, я развернулась навстречу Поручику. Тот, превозмогая боль (первые несколько часов на ногу еще можно опираться, несся на меня с перекошенным от злобы ртом.

Для таких случаев у меня припасен еще один удар — ребром стопы в мышцу немного выше колена нападающего… Собственно говоря, можно бить и по колену, и ниже — этот удар выводит конечность из строя тоже надолго.

Нога Поручика подкосилась, и он рухнул передо мной, словно из-под него неожиданно вытащили стул. Это — за «телку».

— Сволочь, — выдавил Поручик сквозь зубы, — я тебе этого не забуду!

— Да уж, не забудь, будь добр.

Склонившись над ним, я помотала у него перед носом брелоком с ключами от «Ямахи».

— Вот это тебе за «корову» и «сволочь».

Я пружинисто развернулась и швырнула связку метров на тридцать от дороги, по краям которой высился разносортный сорняк высотой почти в человеческий рост.

— Пока будешь ползать во ржи, подумай о своем поведении. Достоин ли ты носить высокое звание поручика? — Я подтолкнула Никиту к его «Кавасаки»:

— Поехали!

В этот момент завизжала резина по асфальту, и возле нас тормознула сэмовская «Ява».

Лапоть соскочил с мотоцикла и бросился к своему вождю, безуспешно пытавшемуся подняться.

— Ты че, Поручик?

— Отмудохайте этих гадов, чтоб на всю жизнь запомнили, — Поручик, наконец, сумел принять сидячее положение.

Лапоть и присоединившийся к нему Сэм двинулись на нас. В руках у Сэма откуда-то появился арматурный прут.

— Езжайте домой, ребята, — я отстранила Никиту за спину.

Но он ринулся навстречу Сэму. Я едва успела схватить его за руку, кулаком второй он заехал Сэму в нос. Тот махнул арматуриной и, если бы не я, перебил бы моему подопечному руку.

— Не лезь, — я оттолкнула Никиту и, присев, крутанулась вокруг своей оси с выставленной параллельно земле ногой, подсекая нападавших.

Они, не успев ничего понять, рухнули на землю, загремев своими цепями и подвесками, словно мешки с запчастями. Лапоть остался лежать, потирая ушибленную при падении руку, а Сэм вскочил и, с широко расставленными ногами, размахивая арматурой, бросился на меня.

Так ведь можно кого-нибудь поранить, дорогой мой! Я не стала искушать судьбу и, перехватив его руку с железякой, просто ударила его в пах подъемом ноги. Железка осталась у меня в руках, а Сэм с выпученными, как у рака, глазами начал мелко сучить ножками, зажав руками промежность.

— У тебя, Лопух, есть вопросы?

— Я — Лапоть… — отозвался Лапоть, не решаясь встать на ноги.

— Прости, Лапоть, — я обвела взглядом живописную троицу, расположившуюся на «пикник» на обочине. — Если вопросов ни у кого нет, тогда все внимание сюда. Особенно это касается тебя, Поручик.

Тишина, воцарившаяся после моих слов, нарушалась только шумом проносившихся мимо автомобилей.

— Если с моим другом, — я приобняла Никиту за плечи, — что-нибудь случится, первым делом я подумаю на вас — сначала на тебя, Поручик. А если я подумаю на вас, то презумпции невиновности у вас не будет, и вам придется доказывать мне, что вы не козлы. И если вы не сможете мне этого доказать, то мне придется применять против вас санкции, не буду сейчас рассказывать, что это за санкции, скажу только, что это очень неприятно, — я обвела аудиторию взглядом, — все понятно?

— Понятно… — ответил нестройный хор.

— Не слышу, Поручик!

— Понятно, — произнес Поручик, поглаживая стопу одной ноги и бедро другой.

— Вот и ладушки, — я надела шлем и снова обхватила Никиту за талию, — поехали, что ли?

Он оглянулся и посмотрел на меня. Его голубые глаза сияли восхищением.

— Погнали.

Глава 2

Интерьер дома Овчаренко воплощал самые смелые и передовые новации века стекла и металла: винтовая лестница, столы со стеклянными столешницами, диваны и кресла, напоминающие надувные подушки, абстрактная живопись на стенах, на окнах — жалюзи.

В углу холла томилась диковинная деревянная статуя — обнаженный женский торс. На выкрашенном белой краской лице статуи широкими черными полосами был нарисован крест.

Одну перекладину составляла горизонтальная полоса, соединяющая два глаза, другую — вертикальная, шедшая строго по центру от верхней части лба через нос — к подбородку.

Рядом с этой «гражданкой», как насмешливо именовал статую Никита, в ярко раскрашенной кадке скучала пальма… Камин был выдержан в строго геометрических пропорциях.

Бросив кожаную жилетку на спинку оранжево-синего кресла, Никита устало плюхнулся в него. Я последовала его примеру. Он картинно, по-ковбойски положил скрещенные ноги на журнальный столик и, глубоко вздохнув, завел обе руки за голову.

— Светлана Семеновна, — крикнул он в сторону кухни, — нам бы попить чего!

— Иду, иду, — мы услышали торопливые шаги, и вскоре на пороге холла выросла фигура домработницы.

Светлане Семеновне можно было дать лет сорок. Ее ничем не примечательное лицо славянского типа — широкое, скуластое — всегда улыбалось, излучая жизненную силу. Наивность придавала ему особое обаяние. Густые темные волосы были тщательно приглажены и собраны на затылке в пучок. В жестах Светланы Семеновны была та особая женственная плавность, которая позволяла предположить мягкость и уступчивость характера.

Я удивлялась: как эта спокойная, милая, доброжелательная женщина уживается с матерью Никиты — командиром в юбке? Но, с другой стороны, может быть, как раз покладистость и сговорчивость Светланы Семеновны глушила вспышки гнева и раздражения Людмилы Григорьевны, которая все время куда-то спешила и вечно в последнюю минуту не могла найти какой-нибудь срочно понадобившейся вещи.

Терпеливая забота и психология «непротивления злу насилием» помогли Светлане Семеновне завоевать также уважение беспокойного отпрыска. Уважение это, конечно, не было безоговорочным, оно всячески скрывалось, затушевывалось, а иногда и довольно злобно пародировалось, но чувствовалось, что на самом дне мятежной души Никиты таится искра любви и признательности по отношению к этой тихой, улыбчивой женщине.

Несмотря на зачастую провокационно-непристойные выходки и грубость моего подопечного, она питала к нему почти материнскую нежность.

Едва появившись у Овчаренко, я сразу же установила с ней добрые, доверительные отношения.

— Пожалуйста, — Светлана Семеновна поставила на столик поднос с двумя высокими стаканами и прозрачный запотевший графин с апельсиновым соком. — Юрий Анатольевич уезжает, — сообщила она.

— Папа дома? — Никита наполнил оба стакана и один подал мне.

— Наверху, вещи собирает.

На втором этаже открылась и закрылась дверь, и по ступеням начал спускаться Юрий Анатольевич с темно-синим матерчатым чемоданом средних размеров. Подойдя к нам, Овчаренко поставил чемодан рядом и опустился в кресло напротив нас, предварительно поздоровавшись со мной и сыном.

— Как дела? Надеюсь, без происшествий?

— Почти, — ответил Никита, хитро посмотрев на меня, — если не считать троих инвалидов.

— Никита, объясни, — Юрий Анатольевич провел обеими пятернями по копне русых с сединой волос и рассеянно уставился на сына.

— Это Поручик с дружками, — Никита отпил полстакана сока, — решили меня прижать на трассе, но Женька их поставила на место, вернее, положила, — он звонко рассмеялся.

— Что за обращение, Никита! — Овчаренко сурово посмотрел на сына, потом перевел взгляд на меня. — Евгения Максимовна, вы думаете, это не серьезно?

— Думаю, это не те люди, которые вам угрожают.

Светлана Семеновна принесла еще один стакан и отправилась на кухню.

— Спасибо… Я должен уехать дня на три — отвезем с Борщовым болгарам деньги, оттуда заберем подписанный договор на строительство, дискеты с чертежами и — назад. Через неделю они уже начнут строительство, а к концу осени уже все будет завершено. Таких скоростей в Тарасове еще не знали!..

Глаза старшего Овчаренко горели неподдельным восторгом.

— И все это по моему проекту, — гордо добавил он.

— И много вы везете денег? — спросила я. — Вы простите мой профессиональный интерес.

— Здесь половина денег — за проектные работы и предоплата за строительство — всего триста девяносто тысяч долларов.

— Ого, — присвистнула я, — и вы едете без охраны?

— Ну какая там охрана, — пожал он плечами, — во-первых, как я уже сказал, мы едем вдвоем с нашим коммерческим директором, а во-вторых, об этом никто не знает.

— А почему бы вам не перечислить деньги через банк? — наивно поинтересовалась я.

— Ну что вы, — Овчаренко вытаращил на меня глаза, — этого делать категорически нельзя.

Тогда придется показывать всю сумму и большая часть денег уйдет на налоги.

— Дело ваше, но, мне кажется, вы очень рискуете. Хотите, я буду вас сопровождать? Хотя бы до аэропорта?

— Нет, нет, — он посмотрел на часы, — сейчас приедет Борщев, и мы отправимся. Не впервой. А вы лучше присматривайте за этим оболтусом.

— Как хотите, — теперь настала моя очередь пожимать плечами.

Вот люди, возят с собой почти четыреста тысяч баксов — и совершенно не заботятся об охране!

— Юрий Анатольевич, вас звонками больше не беспокоили?

— Последний раз звонили позавчера, сказали, что это последнее предупреждение. Если мы не Прекратим сотрудничать с болгарами, опять грозили похитить сына. Какие-то дурацкие шутки, ей-богу.

— Вот видите, — попыталась я образумить его, — а вы говорите, что никто ничего не знает.

— Нет, нет, — Овчаренко-старший снова провел руками по волосам, — деньги мне из рук в руки выдавал из сейфа президент корпорации, для которой мы ведем строительство, об этом никто не знает. А вот за Никитой вы уж присмотрите. Кстати, вот плата за следующую неделю, — он протянул мне конверт с деньгами.

— За Никиту не беспокойтесь, — ответила я, пряча конверт в один из многочисленных карманов жилетки, — если, конечно, он не будет выходить на улицу без меня.

— Никита, ты слышал, что говорит Евгения Максимовна? — Он постарался придать своему доброму лицу суровое выражение.

— Слышал, слышал, — вяло отозвался Никита, допивая апельсиновый сок, — привезешь мне что-нибудь?

В прихожей раздался настойчивый звонок.

— Ага, вот и Борщев, — Овчаренко поднялся, сделал несколько шагов к стене, куда был вмонтирован пульт и экран видеофона.

Даже не посмотрев на экран, он нажал кнопку открывания входной двери.

— Юрий Анатольевич, нельзя же так, вы бы хоть на экран взглянули, — я вскочила и спряталась за косяком двери, ведущей в гостиную, .нащупав правой рукой шершавую рукоятку «макарова».

Дверь отворилась, и вошел черноволосый мужчина среднего роста в светлом легком костюме и темно-кофейной рубашке. Его подвижное, покрытое легким загаром лицо, пожалуй, можно было назвать красивым: большие карие глаза, тонкий нос с горбинкой, четко очерченные губы, волевой подбородок.

От него веяло какой-то животной силой, каким-то хищным обаянием самца. Мне показалось, что все дело во взгляде — одновременно настойчивом и уклончивом, точно его обладатель что-то выслеживал или прикидывал в уме.

Страстная пронзительность этого взгляда, подумала я, должна безотказно действовать на женщин. Гладко зачесанные назад, блестящие волосы незнакомца открывали хороший лоб, который он, едва переступив порог, стал промокать вынутым из кармана брюк платком.

— Слава, привет, — Юрий Анатольевич протянул ему руку.

Я как ни в чем не бывало вышла из-за своего укрытия и снова устроилась в кресле. Я почувствовала, что Слава, как назвал его Юрий Анатольевич, проводил меня подозрительным взглядом.

— Познакомьтесь, это Евгения Максимовна… Вячеслав Михайлович, — представил нас Овчаренко.

Легкой пружинистой походкой Борщев (я поняла, что это именно он) подошел ко мне и, как бы поправляя свои и без того прилизанные волосы, коснулся их кончиками пальцев.

— Очень приятно, — улыбнулся он, — к сожалению, мы с Юрой должны идти.

— Не смею вас задерживать, — произнесла я.

Какая-то не то настороженность, не то растерянность засквозила в его томном взгляде.

Юрий Анатольевич попрощался с сыном, кивнул мне, подхватил свой чемодан и, жестом пригласив Борщева, вышел из комнаты. Вячеслав Михайлович у самой двери оглянулся и снова посмотрел на меня.

* * *

Весь следующий день Никита провел дома за мольбертом, поэтому у меня появилась возможность отдохнуть, посмотреть новые фильмы, сходить за романами для тетушки Милы, которая проглатывала детективную литературу с такой же легкостью и быстротой, как Робин Бобин — все съедобное и несъедобное.

На другой день — снова «Кавасаки», сумасшедшие гонки, «Тотем», безалкогольное пиво, — короче, ничего интересного. Вечером сдала Никитушку с рук на руки его мамочке.

Следующим вечером, в пятницу, моего подопечного потянуло на проспект… Там царило шумное веселье. Уже на подходе к тарасовскому Арбату можно было слышать слитный гул человеческих голосов, зыбкое эхо которых служило фоном для популярных мелодий и песенных шлягеров «живых» оркестров, развлекавших публику в многочисленных кафе.

Фланирующие по проспекту граждане с интересом и, как мне показалось, даже с завистью косились на удобно устроившихся за столиками отдыхающих. На террасах кафе под ритмичную, «заводную» музыку освещаемые бегущим разноцветьем огней кривлялись и тряслись в оголтелом танце подвыпившие парни и девицы. Некоторые из представительниц прекрасного пола смело вступали в вокальное соревнование с льющимися из динамиков голосами эстрадных певцов и певиц.

Мы направлялись к пересечению Немецкой и Горького — месту тусовки формалов и неформалов всех регалий и званий.

— Вот бы промчаться здесь на «Кавасаки», — мечтательно произнес Никита, — то-то было бы шума и разговоров.

— Кто же тебе мешает? — иронично спросила я.

Он поморщился, словно съел полдюжины лимонов, и покосился на группу милиционеров, стоявших возле служебной «шестерки».

— Менты такую погоню организуют!.. — Он немного помолчал, потом добавил:

— Ты не думай, я не боюсь.., мотоцикл отберут — жалко.

— Да я не думаю.

— Жень, а Жень, у меня к тебе просьба есть, — Никита как-то по-детски засмущался, — мне нужно, чтобы ты хотя бы на полчасика оставила меня одного.

— Будь добр, выражайся, пожалуйста, яснее, — я остановилась и вопросительно посмотрела на него, уже зная, о чем пойдет речь.

Как оказалось, я не ошиблась.

— Ну ты же знаешь, Поручик сейчас не появляется у Консы.., благодаря тебе, — Никита через силу выталкивал из себя слова, — я бы хотел покататься немного один.., ну, то есть не один, конечно.., с Никой…

— Я думаю, это можно будет устроить, — я улыбнулась, видя, какой надеждой загорелись его глаза.

— Правда?

— Конечно. Только при одном условии.

— Каком?

— Я вас буду сопровождать на другом байке.

— Я попрошу у Карла, он не откажет.

У Сергея Карлова — Карла — был старенький одноместный «Судзуки», не один раз разобранный до последнего винтика и любовно собранный вновь. Он, конечно, уступал в скорости Никитиному «Зефиру», но я решила, что смогу не отпустить его далеко от себя, если ему вдруг в голову придет мысль поиграть со мной в догонялки.

— Идет, — согласилась я.

Только мы устроились в кафе, где музыка не так резала уши, как запиликал сотовый, предусмотрительно врученный мне Юрием Анатольевичем в тот день, когда я согласилась охранять его сына.

Звонила мама Никиты и просила меня срочно приехать к ним домой. Сегодня должен был вернуться Юрий Анатольевич, и сначала я подумала, что он хочет поскорее повидаться с сыном, но потом эта мысль оставила меня — уж слишком официальным был тон Людмилы Григорьевны.

— Пиво отменяется, твоя мама желает меня срочно видеть.

— Может быть, я… — начал было Никита.

Я отрицательно покачала головой.

— Ты — со мной, а я — с тобой. Погнали.

— Погнали, — уныло согласился Никита.

* * *

Возле дома на Провиантской стоял внушительных размеров «Додж» стального цвета, чем-то напоминавший дорогой элитный гроб. Кроме Людмилы Григорьевны, нас ждал еще один человек. Невысокий, плотный, круглолицый, с большими загорелыми залысинами, он поднялся навстречу мне из кресла. На нем был свободный дорогой костюм и шелковая сорочка без галстука.

— Дядя Коля! — обрадованно произнес Никита, пожимая ему руку.

— Привет, Ник, — он сжал Никиту в своих крепких объятиях и, кивнув мне, представился:

— Овчаренко Николай Анатольевич, брат Юрия, Никитин дядя.

В его небольших умных глазах я прочла тревогу и озабоченность.

— Присаживайтесь, Евгения, — Людмила Григорьевна указала мне на кресло, — а ты, Ник, иди пока к себе, нам нужно поговорить.

— А где папа? — Он вопросительно посмотрел на мать, потом на дядю.

— Он задерживается, иди.

Людмила Григорьевна подождала, пока Никита уйдет, и голосом, в который вложила массу трагизма, произнесла:

— Мой муж пропал…

Я молчала, ожидая продолжения. Прошло, наверное, полминуты, прежде чем в разговор вступил Николай Анатольевич.

— Лучше я скажу, Людмила. — Овчаренко покрутил массивный золотой перстень с черным камнем на безымянном пальце правой руки и в упор посмотрел на меня. — Три дня назад Юра уехал в Болгарию, сегодня он собирался вернуться. Самолет, которым он должен был прилететь, приземлился в аэропорту Тарасова, — он взглянул на золотой «Роллекс» на своем запястье, — почти пять часов назад.

Я молча достала сигарету. Заметив это, Николай Анатольевич вынул из кармана пиджака зажигалку «Ронсон» в золоченом корпусе с ажурной монограммой и, откинув крышку, крутанул колесико.

Богатенький дядечка у Никиты!.. Сделав пару затяжек и видя, что мои собеседники молчат, я решила кое-что выяснить.

— Не понимаю, для чего вы мне это все рассказываете?

— Как для чего? — взвился Николай Анатольевич. — Я хочу, чтобы вы отыскали моего брата.

— Я бы с удовольствием помогла вам, — произнесла я, — но дело в том, что у меня заключен контракт с вашим братом на охрану вашего племянника, и пока он действует…

— Я аннулирую этот контракт. — Людмила Григорьевна тоже достала сигарету, но ей пришлось воспользоваться своей зажигалкой, так как ее родственник или не заметил ее движений, или просто не захотел проявить любезность по отношению к ней.

— Погоди, Людмила, — осадил ее дядя Никиты, — поиски своего брата я намерен оплачивать сам. Может быть, Евгения Максимовна сочтет возможным совместить эти два дела.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Что вы на это скажете?

— Сначала я должна узнать как можно больше подробностей, а уж потом решать.

— Я же сказал, мой брат пропал, и я хочу, чтобы вы его нашли!

— А если его нет в живых?

— Вы не исключаете и такой вариант?

— Насколько я знаю, у вашего брата с собой была крупная сумма денег.

— Да, вы правы, — Николай Анатольевич задумался, — тогда я хочу, чтобы вы нашли его убийцу.., или убийц.

— Почему бы вам не обратиться в милицию? — Я стряхнула пепел с сигареты и окинула взглядом моих собеседников. — Там для этого имеется больше возможностей.

— Возможности-то у них есть, но не всегда они ими пользуются, короче, — взгляд Николая Анатольевича стал жестким, — вы согласны?

— Если Никита не будет меня обременять целыми днями.

— Он будет выходить из дома не больше чем на два-три часа в день, — снова вступила Людмила Григорьевна.

— Значит, договорились, — удовлетворенно произнес Николай Анатольевич.

Он достал из внутреннего кармана пиджака приличную пачку долларов, отсчитал десять стодолларовых купюр и положил на стеклянную поверхность стола передо мной. Остальные небрежно спрятал назад.

— Ваши ставки я знаю, это аванс за пять дней. Если Юра найдется раньше, можете оставить остальные деньги себе.

Овчаренко поднялся с кресла.

— К сожалению, я должен идти — дела, — он развел руками.

— Погодите, — попыталась я остановить его, — вы же мне не дали никакой информации!

— Людмила знает все лучше меня, — он достал из нагрудного кармана визитную карточку и положил поверх стопки долларов.

— Но…

— До встречи. Звоните, если что.

Глава 3

Я загасила сигарету и посмотрела на мать Никиты.

— Ну что ж, начнем?

— Что вас интересует? — как-то устало спросила она, закинув ногу на ногу.

Наверное, перенервничала.

— Вы давно работаете с болгарами?

— Около года.

— До этого вы сотрудничали с тарасовскими фирмами?

— Да.

— С какими?

— В основном с «Арх-Модерном».., ну, и с несколькими другими, помельче.

— В чем заключалось ваше сотрудничество?

— Это довольно специфическая сторона дела, — Людмила Григорьевна закурила новую сигарету, — не знаю, поймете ли вы?

— Я попробую.

— Мы выступали в качестве генподрядчика в проектировании и строительстве, так сказать, эксклюзивных объектов. Последним нашим заказом было строительство международного центра торговли в центре города. Знаете, где раньше был кинотеатр «Заря»?

Я утвердительно кивнула и тоже закурила.

— Светлана Семеновна, — требовательно и слегка раздраженно крикнула она в сторону кухни, — кофе, пожалуйста. — Так вот, — продолжила она, — проектирование — это довольно хлопотное дело. Нужно сделать эскизы, проектное предложение, добиться отвода земли, провести массу согласований… Это отнимает очень много сил.

Она устало склонила голову, словно демонстрируя, сколько сил у нее это отняло.

— Потом нужно найти исполнителя проекта, сделать архитектурную часть, строительную, снова десятки согласований с энергетиками, водоканалом, теплосетями, пожарниками и так далее. Только после этого можно приступать непосредственно к строительству.

В дверях замаячил белый передник домработницы, несущей серебряный поднос с кофейником, двумя чашками из темного французского стекла, сахарницей, вазочкой с конфетами и маленьким молочником. Поставив поднос на стол, Светлана Семеновна хотела уже так же плавно и бесшумно удалиться, как вошла, но властный голос моей собеседницы заставил ее остановиться.

— А что же ты коньяку нам не предложишь?

Или забыла, что я пью кофе только с «Реми Мартеном»?

Ответом на эту реплику было виноватое молчание, а затем поспешные шаги в сторону бара.

Через минуту на столе выросла шикарная темная бутылка едва ли не самого дорогого французского коньяка.

— Иди, я сама налью, — Людмила Григорьевна сделала пренебрежительный жест и принялась отвинчивать пробку.

Плеснув себе в чашку, по моим подсчетам, не меньше пятидесяти граммов, она подняла на меня свои пронзительно-синие глаза.

— Хотите?

Я неопределенно пожала плечами. Надо же, аристократка, — несмотря ни на что, строго следует своим дорогим привычкам! Пусть хоть весь мир пропадет пропадом, она не откажет себе в такой малости, как кофе с коньяком. Что это: самообладание, равнодушие или стремление наперекор любым неблаговидным обстоятельствам до конца играть роль дамы из высшего общества?

— Не понимаю, разве могут иностранцы сделать все то, о чем вы говорили, лучше, чем наши? — как ни в чем не бывало вернулась я к прерванному разговору.

— Я вас предупреждала, что все это не так просто, — Людмила Григорьевна прошлась кончиками пальцев по своим платиновым волосам, будто стряхивая с головы навалившуюся усталость. — Во-первых, наши делают только проектные работы, строителей приходится снова искать нам; во-вторых, болгары делают проект раза в три-четыре быстрее, поскольку используют новейшие компьютерные технологии, мы им даем только эскизы, но в архитектуре это самое главное; и потом, болгары не только проектируют, но и сами же будут строить, а их качество строительства ценится как одно из лучших в Европе.

— Но, наверное, проектирование и строительство в таком случае обходятся дороже?

— Не намного. А если учесть, что вместо трех лет весь процесс от начала проектирования до окончания строительства занимает шесть-восемь месяцев, — выгода налицо.

— Хорошо, — кивнула я, — с этим как бы разобрались. Теперь вернемся к вашему мужу.

Он ведь уехал в Болгарию не один?

— Да, его сопровождал наш коммерческий директор.

— Он тоже не вернулся?

— Нет, — она сделала приличный глоток из чашки и сменила ногу.

— Людмила Григорьевна, а не могли они с этими деньгами плюнуть на всю эту архитектуру и остаться в Болгарии или еще где подальше?

— Сейчас ни в чем нельзя быть уверенной! — она сделала трагическое лицо и откинулась на мягкую спинку кресла.

— Вы хотя бы звонили в Болгарию? — поинтересовалась я, в свою очередь отпив ароматного кофе.

— Звонила, — она всхлипнула, но глаза ее остались сухими.

Завидное самообладание у Никитиной мамы!

— Деньги они получили? — Я с напряжением склонилась к столу.

— Нет.

— Вот вам и ответ.

— Вы считаете, что Юра меня бросил? — Она посмотрела на меня наивными глазами.

Я не понимала, что меня в ней настораживало. Вроде бы реакция на мои вопросы у нее адекватная, может быть, немного замедленная. Она в меру взволнованна для человека со здоровой психикой. Как бы все правильно, но что-то мне в ней не нравилось.

— Может быть, они вообще не приезжали в Болгарию? — предположила я.

— Приезжали.

— Вот как? — Я подняла брови:

— Почему же они не передали деньги?

— Они забрали подписанный договор, дискеты с проектом, а деньги обещали привезти через неделю.

— И им поверили?

Людмила Григорьевна пожала плечами.

— Это уже второй проект, который они для нас выполняют. С первым все прошло более-менее гладко. И потом, они же должны скоро начать строительство. Господи! — вдруг словно опомнилась она. — Меня же здесь просто прибьют за такие бабки!

— А вы не могли бы мне дать телефон этой болгарской фирмы? — осмелилась спросить я.

— Зачем вам? — встрепенулась Людмила Григорьевна, удивленно вытягивая шею.

— Я хотела бы сама кое-что выяснить…

— А что, того, что я сообщила вам, недостаточно? — В ее синих глазах мелькнула тень недоверия.

— Ваша информация очень ценна для меня, — дипломатично начала я, — но есть у меня такой принцип — все проверять самой…

— Вы что же это, мне не доверяете? — В голосе Овчаренко появилась неприятная визгливая интонация.

«Это ты, скорее, мне не доверяешь», — подумала я, памятуя о настороженности и сомнении, затаившихся в ее глазах.

— Ну что вы! Просто, если я берусь за какое-нибудь расследование, я хочу располагать максимумом информации и свободой действий.

Людмила Григорьевна, вам не кажется, что ситуация несколько абсурдна? Столько шума из-за какого-то телефонного номера?

Последнюю реплику я произнесла маслено-елейным голосом.

— Хорошо. Записывайте.

Я привстала, выуживая из кармана джинсов блокнот. Она вяло продиктовала мне номер телефона, который помнила наизусть.

— Спасибо, — довольно сухо поблагодарила я. — Людмила Григорьевна, — несколько смягчила я тон, — извините за нескромный вопрос, у вашего мужа есть любовница?

— Что-о-о?! — Она возмущенно захлопала глазами и вдруг как-то натянуто и аффектированно расхохоталась. — У моего Юрки — любовница!

На ее глазах выступили слезы. Я немного опешила.

— Ну и насмешили вы меня! — тряхнула она головой так, что серьги с бриллиантами в ее ушах качнулись. — Нет, Евгения, у моего мужа нет никакой любовницы, даже слабого намека на таковую.

Она плеснула в свою опустевшую чашку новые пятьдесят граммов божественного «Реми Мартена» и налила кофе.

— Не стесняйтесь, — кивнула она на дорогую пузатую бутылку.

— Нет, спасибо, теперь я попробую со сливками, — я потянулась к молочнику.

— У нас с Юрой хорошие, я бы даже сказала, отличные отношения. У нас все общее — семья, работа, интересы, планы, вы меня понимаете?

Ничто так не скрепляет отношений, как наличие общих интересов и проектов, — с каким-то упрямством подчеркнула она.

— Абсолютно с вами согласна.

Я догадывалась, в каком русле развивались эти хваленые отношения: нажим со стороны Людмилы Григорьевны и рассеянная покорность со стороны ее мужа. Они напоминали мне знаменитую пару — Дали и Гала. В обоих случаях талант мужчины женщина ставила на коммерческие рельсы.

— А господина Борщева вы давно знаете? — полюбопытствовала я.

— Давно, — она прищурилась, точно пыталась вспомнить, насколько давно. На ее губах неожиданно появилась и застыла блаженная улыбка, — мы ведь вместе начинали, все ставили на карту, и Слава ни разу не подвел нас. Преданный и честный человек! И как специалист ни в чем не оплошает!

— Хорошо, — сказала я, а сама задалась вопросом: неужели ничтожная доза коньяка могла придать взору моей собеседницы столько благосклонной мягкости и даже затеплить в ее глазах что-то похожее на симпатию? — Людмила Григорьевна, значит, вы в принципе не допускаете мысли, что Юрий Анатольевич мог не вернуться по своей воле?

— О чем вы говорите! — воскликнула она, картинно всплеснув руками. — Лучшего семьянина и отца, чем Юра, трудно вообразить!

— Он не был чем-то обижен или расстроен?

— Да нет, у него было прекрасное настроение конечно, эта его обычная рассеянность… — На лице Людмилы Григорьевны проступило снисходительно-скептическое выражение.

— А как насчет «крыши»? — Я немного понизила голос.

— С этим у нас все в порядке. Не наша вина, что приходится работать в таких условиях… — Она на минуту замялась. — Коля, брат Юры, нам очень помог.

Она загадочно посмотрела на меня.

— То есть вы хотите сказать, что брат вашего мужа…

— Коля предоставил нам, если можно так выразиться, своих ребят. Так что все эти угрозы…

— Так кому же вы перешли дорогу?

Овчаренко пожала плечами.

— Ума не приложу… В том-то и странность…

— А вы не думаете, что они могут исходить от руководства какой-нибудь конкурирующей фирмы?

— Вполне возможно. Только вот…

Повисла пауза, и я решила воспользоваться ею.

— Людмила Григорьевна, я спрошу прямо: не может ли это быть та фирма, которой вы отказали в заказе, переметнувшись, так сказать, к болгарам?

— Не исключено… — Она задумалась.

— Вы говорили об «Арх-Модерне», это самая крупная из тех фирм, с которыми вам приходилось работать?

— Да.

— А кто ее возглавляет?

— Виктор Захарович Давнер.

— Как вы полагаете, не от него ли исходят угрозы в ваш адрес?

— Вряд ли… — неуверенно проговорила она. — Что бы там ни было, Виктор Захарович — интеллигентный, порядочный человек.

— Вы хорошо его знаете?

— Достаточно, чтобы иметь о нем определенное мнение, — на этот раз слова Людмилы Григорьевны прозвучали уверенно и веско.

— А другие фирмы?

— Это разговор не на один час…

— Вы куда-нибудь спешите? — поинтересовалась я, потому что образ Людмилы Григорьевны был неразрывно связан в моем сознании с лихорадочной спешкой.

— Нет.

— Тогда…

— Света, принеси коньячные рюмки! — крикнула она домработнице.

* * *

В московском спецзаведении, где из нас — недавних школьниц — готовили суперагентовшпионов-телохранителей со знанием нескольких языков, было такое упражнение: «Биологический будильник». Нужно было заснуть, запрограммировав подъем на определенное время.

Отклонение в ту или другую сторону на пять-десять минут не наказывалось, за пятнадцать минут отклонения ставили «удочку», а вот тем, кто ошибался на двадцать минут и больше, приходилось помногу раз пересдавать этот «предмет».

У меня с «будильником» все было нормально — я редко ошибалась больше чем на три минуты. Вот и сейчас, открыв глаза, я увидела на жидкокристаллическом дисплее видеомагнитофона цифры: семь — пятьдесят восемь. Неплохо, можно даже сказать хорошо, если учитывать, что уснула я в начале второго часа ночи.

Проделав специальный комплекс упражнений на все группы мышц и приняв контрастный душ, я с полотенцем на голове прошла на кухню. Тети Милы не было, а на столе я нашла записку: «Ушла за Алистером Маклином, завтрак на столе».

Я откинула салфетку, прикидывая, куда бы это в такую рань могла отправиться моя тетушка за Алистером Маклином и неужто она взялась за крутые боевики?

Под салфеткой алели два помидора, рядом на тарелке желтели янтарем тонкие ломтики сыра и примостились несколько кусочков сочной ветчины. Тостер был заправлен свежим хлебом. Мысленно поблагодарив тетушку, я нажала рычажки на чайнике и тостере и, повесив полотенце на сушилку, быстренько расчесала волосы.

Позавтракав и одевшись, я вышла из квартиры и спустилась во двор. Устроившись за рулем своего «Фольксвагена», я запустила двигатель и опустила стекло со своей стороны до упора. Теперь можно выкурить сигаретку.

Тополя сбросили наконец-то свои опушенные семена; остывший за ночь воздух, нагреваясь под утренними лучами солнца, начал вибрировать прозрачной дымкой. Выбросив щелчком в окно недокуренную сигарету, я развернулась и выехала со двора.

Аэровокзал в Тарасове находился на вершине одного из холмов, образовывавшего вместе с другими возвышенностями и горными перемычками некое подобие гигантской чаши, на дне которой, чихая от смога, а вечером поблескивая огнями, лежал город.

Оставив авто на стоянке рядом с канареечного цвета такси, в котором маялся, поджидая клиентов, здоровенный усатый водитель, я направилась внутрь аэровокзала. Выслушав мою просьбу, девушка-кассир посоветовала мне обратиться к дежурному.

— Второй этаж, налево, — крикнула она мне вдогонку, когда я направилась к лестнице.

Дежурной по аэровокзалу оказалась полная высокая крашеная блондинка лет сорока пяти в форменной рубашке с погонами. Натянув на лицо маску тревожной наивности, я неуверенно шагнула в кабинет.

— Понимаете, — сбивчиво начала я, — мой муж.., он.., как бы это вам объяснить…

— Да вы присаживайтесь, — низким грудным голосом дружелюбно предложила дежурная и указала мне на стул.

— Должен был.., вчера прилететь…

— Да вы не расстраивайтесь, — блондинка заботливо пододвинула мне стакан с водой, — вот, выпейте.

Мой расчет на то, чтобы вызвать жалость к себе, оказался правильным. Я подняла стакан трясущейся рукой и с трудом влила в себя теплую воду.

— Ну, что там у тебя? — Блондинка вдруг перешла на «ты».

— Овчаренко Юрий Анатольевич, должен был прилететь вчера вечерним рейсом из Москвы, — скороговоркой выпалила я.

Блондинка со вздохом достала откуда-то снизу журнал в картонной обложке и положила его на стол перед собой.

— Вообще-то, этого не положено…

Она начала листать журнал, я напряженно вглядывалась в мелькающие страницы.

— Он был с приятелем, — пояснила я, — Борщовым Вячеславом Михайловичем.

— Может, и не улетал твой с приятелем-то, — предположила блондинка, — знаешь, как бывает, нам они говорят, что в командировку, а сами налево.

Она как-то смешно присвистнула в конце фразы.

— Нет, — уверенно произнесла я, — мой не такой. Он любит меня.

— Да ладно тебе, — блондинка махнула рукой, — все они одинаковые. Ага, — ее пухлый палец застыл посреди страницы, — Овчаренко, говоришь?

— Да, — я утвердительно кивнула головой, — Юрий Анатольевич.

— Прибыл твой Юрий Анатольевич, вчера в семнадцать двадцать.

— А где же он? — Роль простушки мне сегодня решительно удавалась.

— Известно где, — хохотнула блондинка, — я ж тебе сказала — все они одинаковы.

— Вы хотите сказать, он с другой…

— Ясно, с бабой, — закончила за меня дежурная.

— А Борщев, — не унималась я, — Вячеслав Михайлович Борщев?

Пухлые пальцы снова забегали по странице.

— Есть и Борщев, — со знанием дела произнесла блондинка, — вместе с дружком и загуляли.

Она с хитрым прищуром посмотрела на меня и покачала головой. Делая вид, что уничтожена ее жалостью, я опустила глаза.

— Да вернется твой ненаглядный, — приободрила меня блондинка, — нагуляется и вернется.

На этой оптимистической ноте я решила закончить наш разговор. Поблагодарив тучную дежурную, я вернулась к машине и, прежде чем включить зажигание, некоторое время сидела неподвижно, погрузившись в раздумья, так и сяк вертя в уме загадку возвращения или, вернее, невозвращения Овчаренко и Борщева.

Что же это получается: цель поездки заключалась не только в том, чтобы взять дискеты и договор, но также и в передаче денег болгарским партнерам. Ладно, допустим, приземлились Овчаренко и Борщев в софийском аэропорту, пришли в фирму, взяли договор и дискеты, а деньги.., не отдали? Что же они, просто так, что ли, возили с собой четыреста тысяч баксов? А что, если деньги у них отобрали еще до вылета из Тарасова или Москвы? Но тот, кто накрыл их со всем их капиталом, должен был, по крайней мере, знать, что они везут большую сумму денег. Или это было делом случая? Верится с трудом.

Ну, а если все складывалось удачно, почему, напрашивается вопрос, они не передали доллары болгарам? Планы вдруг изменились, что ли?

В таком случае, где эти двое?

Может, их уже здесь кто-то подловил, сразу после того, как они прилетели? «Крыша» конкурирующей фирмы? Но насколько мне известно, в разборках обычно принимают участие представители двух группировок, а не те, кого, они опекают. То есть, по идее, отношения должны были выяснять «крыша» Овчаренко с «крышей» конкурирующей фирмы.

Если с Овчаренко и Борщевым действительно что-то стряслось, то напрашивается вопрос о мотиве их похищения или.., убийства.

Деньги? Происки конкурентов? Или еще что-нибудь?

Предположим, убили их здесь из-за денег, которые они внезапно передумали вручать болгарам. Кто-то в таком случае должен был знать об их изменившихся планах.

Или Овчаренко с Борщевым просто похитили, и не сегодня-завтра тот же голос в телефонной трубке, который слал угрозу за угрозой, потребует от семьи Овчаренко либо выкупа, либо каких-то решений в сфере их процветающего бизнеса.

Может, им даже предложат в приказном порядке свернуть деятельность «Стилобата», чем черт не шутит?

Больше других меня мучил вопрос: почему Овчаренко с Борщевым не передали болгарам деньги? Допустим, по каким-то соображениям передумали. Почему, в таком случае, Юрий Анатольевич не поставил в известность свою жену?

Что-то, подсказывал мне инстинкт, здесь было не так. Я была склонна поставить в один ряд два этих факта — таинственную непередачу денег болгарам и не менее таинственное исчезновение Овчаренко и Борщева.

Глава 4

Таксист все еще парился в своей тачке. Кончики его роскошных, соломенного цвета усов уныло опустились книзу. Я достала из кармана фотографию, врученную мне Людмилой Григорьевной перед моим уходом, на которой Овчаренко и Борщев стояли рядом со входом в офис «Стилобата», и вышла из машины.

— Шеф, свободен? — склонилась я к открытому окну такси.

— Куда едем? — Он словно выплыл из жаркой полудремы и посмотрел на меня оценивающим взглядом.

— Никуда. Просто человека одного разыскиваю. Ты вчера с вечернего московского никого не подвозил? — Я показала ему фотографию.

Он разочарованно отвернулся, даже не взглянув на нее, и пожал плечами. Пришлось вынуть из кармана десятирублевку. На шорох купюры усатый среагировал, словно подружейная собака на дичь.

— Дай-ка взглянуть, — он запихал червонец в кармашек солнцезащитного козырька и взял протянутую фотографию. — Этих педиков Витек подцепил.

— Какой Витек? — Я насторожилась.

Усач сильно наморщил лоб, будто собирался выдавить из-под черепной коробки фамилию своего приятеля. Я достала еще одну десятку.

Она быстро исчезла вслед за первой.

— Виктор Зарубин, — тут же вспомнил усатый, — он сегодня тоже в первую смену. Если подъедешь в два часа к шестому таксопарку, наверняка его застанешь. Погоди-ка, — он вгляделся в фотографию, которую продолжал держать в руке, — вот этот точно тот самый, — он ткнул коротким, толстым, как сарделька, пальцем в Борщева, — а второй какой-то не такой вроде.

— Что значит, не такой? — нахмурилась я. — Ты не ошибаешься?

— Не, — водитель осклабился, — у меня профессиональная память. Раз увижу — никогда не забуду.

— Ладно, спасибо, — я забрала фото и направилась к своей машине.

— Витьке скажи, — крикнул мне вслед таксист, — что тебя Володька усатый прислал, а то он тебя обдерет как липку!

Устроившись за рулем, я закурила и выехала со стоянки. Горячий воздух врывался в открытое окно, принося хоть какое-то облегчение. Минут через десять я затормозила на Казачьей перед отреставрированным двухэтажным зданием начала века, в котором располагался офис «Стилобата».

Слева от закрытой стальной двери, выкрашенной серой краской, я обнаружила кнопку звонка и позвонила. Мне открыл высокий охранник с длинным лицом, одетый в темные брюки и голубую рубашку навыпуск с короткими рукавами. На поясе у него висела резиновая дубинка, рубашка на бедре была оттопырена кобурой пистолета.

Он молча смотрел на меня немигающим взглядом.

— Мне нужно в «Стилобат».

— Начальства нет, — он уже собирался закрыть дверь, но я остановила его.

— Мне не к начальству.

— А к кому? — произнес он невозмутимо.

— К главному бухгалтеру.

— Документы есть? — с механической интонацией робота сказал он.

Порывшись в карманах, я протянула ему свою лицензию частного сыщика, которую недавно получила. Подняв глаза, он посмотрел на меня, сверяя фото с оригиналом. В его взгляде сквозило недоверие и заинтересованность.

— Войдите, — он пропустил меня в застеленный фисташкового цвета ковролином холл и закрыл за мной дверь.

Ну и охрана у них тут! Наверное, они думают, что это очень круто. Хотя я бы, например, уже несколько раз могла вывести из строя этого дылду.

Дылда положил мое удостоверение на стол, открыл журнал и, переписав в него мои данные, вернул «корочки» мне.

— Второй этаж, третья дверь налево, — сухо объяснил он.

Я поднялась по шикарной дубовой лестнице и, найдя дверь с надписью: «Главный бухгалтер», постучала.

— Войдите, — услышала я приятный высокий голос.

Я толкнула прихотливо изогнутую золоченую ручку и вошла в кабинет. В комнате было прохладно — работал кондиционер. Перед экраном монитора и грудой больших разноцветных папок за черным столом из разряда офисной мебели сидела молодая миловидная женщина с копной светло-русых волос и открытым лицом. Кудряшки красиво обрамляли ее покатый лоб, а Орехово-зеленые глаза смотрели приветливо и благосклонно. В первую минуту, однако, в них мелькнуло озадаченное выражение.

— Доброе утро, — вежливо поздоровалась я, — меня зовут Евгения Охотникова, я — частный детектив, по поручению семьи Овчаренко расследую обстоятельства исчезновения Юрия Анатольевича. Мне необходимо поговорить с главным бухгалтером «Стилобата».

Все это я выпалила на одном дыхании, стараясь тем не менее четко и ясно артикулировать звуки.

— Здравствуйте, — несколько растерянно отозвалась женщина, — главбух — это я, проходите, присаживайтесь. Я что-то не совсем вас понимаю. Вы сказали, что Юрий Анатольевич пропал, но ведь он в командировке!

Она указала мне на неудобное офисное кресло рядом со своим столом. Я села.

— Спасибо. Клара Ивановна, если не ошибаюсь?

Она молча кивнула и, поправив манжет голубой блузки, обратила ко мне свое полное ожидания лицо.

— Вчера он должен был вернуться, но исчез.

И поэтому мне придется вам задать несколько вопросов, а вас попрошу честно и как можно подробнее на них ответить. Хорошо?

— Хорошо.

— Вы давно работаете в «Стилобате»?

— Три года.

— А семью Овчаренко хорошо знаете?

— Ну, как вам сказать, — она слегка наморщила гладкий лоб и пожала плечами, — прилично…

— Как они вам?

— То есть? — удивленно округлила Клара Ивановна глаза.

— Мне хотелось бы, чтобы вы поделились своими впечатлениями о них.

— А почему бы вам не побеседовать с Людмилой Григорьевной?

— Я уже беседовала с ней. Теперь мне интересно выслушать мнение тех, кто работает с Овчаренко, вы меня понимаете?

— Понимаю, — растерянность Клары Ивановны миновала, уступив место спокойной задумчивости, — с чего же начать?

— При каких обстоятельствах вы познакомились с Овчаренко?

— Предприятие, где я работала до «Стилобата», обанкротилось. Я потеряла работу, и мне нужно было срочно куда-то устроиться… Моя мама была классным руководителем у Никиты, сына Овчаренко.

Она каким-то образом узнала, что им срочно требуется бухгалтер, и порекомендовала меня.

Вначале я работала простым бухгалтером, а спустя полгода главбух «Стилобата» уволилась в связи с переездом в другой город, и Овчаренко предложили мне занять ее должность. При устройстве я, несмотря на знакомство моей мамы с Людмилой Григорьевной, прошла собеседование и выдержала конкурс.

— Понятно. Вы всегда ладили с Овчаренко?

— В основном я имею дело с Людмилой Григорьевной. Характер у нее, ни для кого не секрет, серьезный… — Клара Ивановна замялась.

— То есть вы хотели сказать: суровый? — попробовала уточнить я.

— Можно сказать и так. Людмила Григорьевна — очень требовательный человек, но ведь быть другой в таком деле, как наше, недопустимо! Ответственность-то какая! Вспыльчивая она, но, как мне кажется, незлопамятная, хотя, если что не по ней, и оскорбить может, и выгнать в два счета.

— А Юрий Анатольевич?

— Безобидный человек, талант, рассеянный только вечно ходит, сто раз об одном и том же спрашивает. Для него такая жена и коллега, как Людмила Григорьевна, — находка!

— Находка?

— Конечно, все хозяйственные дела на ней, Юрий Анатольевич занимается только архитектурой.

— А Борщев чем занимается?

— Вячеслав Михайлович? — Она округлила брови.

— А что, есть еще какой-то Борщев?

— Да, то есть нет, — она потупилась, — он регулирует финансовые вопросы: договаривается о цене, составляет сметы…

— Я надеюсь, он не рассеянный человек?

— Нет, ну что вы! А что, он тоже пропал?

— Почему вы так решили?

— Ну, они ведь вместе уехали, я подписывала командировочные удостоверения.

Я не стала отвечать на ее вопрос.

— Вы знали, что Овчаренко с Борщевым должны были передать болгарам крупную сумму денег?

— Нет, — она отвела глаза в сторону.

— Клара Ивановна, — сказала я жестким тоном, — лучше бы вам не врать, у вас это плохо получается. Еще раз спрашиваю: вы знали про деньги?

— Я узнала об этом совершенно случайно!

Вы же знаете, как сейчас проводятся все расчеты.

— Не знаю, — я покачала головой из стороны в сторону.

— Чтобы уйти от налогообложения, через бухгалтерию проводится только какая-то часть денег, а основная сумма идет неучтенной наличкой.

— И как же вы узнали о наличке?

— Я вышла в туалет, — Клара Ивановна деликатно опустила густо накрашенные ресницы, — прохожу мимо кабинета Людмилы Григорьевны, а у нее дверь была приоткрыта, ну я и услышала, как Юрий Анатольевич ей про деньги говорит.

— Что дальше?

— Ничего. Я пошла в туалет, а когда возвращалась, дверь уже была закрыта.

— Вы кому-нибудь говорили о деньгах?

— Нет, никому.

— Подумайте хорошенько, — я вперила в нее свой самый пронзительный взгляд, хотя чувствовала, что на этот раз она говорит правду.

— Никому не говорила! — Она замотала головой так, что ее кудряшки веером разлетелись.

— Хорошо, Клара Ивановна, я верю вам, — успокоила я ее, — давайте теперь вернемся к Борщеву. Что он за человек?

— Деловой человек, Людмила Григорьевна была им довольна.

— У них с Людмилой Григорьевной были близкие отношения?

— Что вы имеете в виду?

— Они были любовниками, если вам так понятнее?

— Вот уж не знаю, — фыркнула Клара Ивановна, — свечку не держала…

— Ну зачем вы так, это же обычное дело, — я даже не прореагировала на ее выпад, — такое часто случается в коллективах. Тем более Борщев — мужчина импозантный. Может быть, он не в ее вкусе?

— Мне кажется, Людмилу Григорьевну вполне устраивает Юрий Анатольевич, — произнесла Клара Ивановна, глядя в бумаги, разложенные на столе.

— А я думаю иначе… — пробормотала я скорее для себя, чем для Клары Ивановны. Этот диалог начинал меня раздражать.

— Что вы сказали? — встрепенулась она.

— Ничего. Мне пора идти. Спасибо за откровенность. И последний вопрос. Как могло такое случиться, что вы не знали о платеже болгарам заранее, а узнали это, как вы говорите, случайно?

— Я и не говорила, что не знала о платеже, — прямо глядя мне в глаза, ответила она, — только сумма, проводимая по кассе, была почти в десять раз меньше. Налоги, понимаете ли.

* * *

Выйдя на улицу, в просвете между зданиями я увидела кусочек неба у горизонта, где собирались небольшие серые облака. Хоть бы дождь пошел!

Я подошла к машине, открыла все окна и, пока проветривался салон, набрала номер междугородки.

— Девушка, я хочу заказать Софию.

— Минуточку.

Какое-то время трубка молчала.

— Вам простой или срочный?

— Давайте срочный.

— В три раза дороже.

— Не имеет значения, клиент оплачивает.

— Номер в Софии…

Я продиктовала.

— Ваш номер…

Я снова продиктовала.

— Кого пригласить?

— Христо Стоянова.

— Заказ принят, ждите.

— Сколько ждать-то? — попыталась уточнить я, но операционистка уже повесила трубку.

* * *

Фирма с претенциозным названием «Арх-Модерн» занимала пятый этаж восьмиэтажного здания. Раньше оно принадлежало одному проектному институту. Я подошла к лифту, и тут у меня в кармане запиликал сотовый. Не прошло еще и пяти минут, неужели так быстро соединили? Но это был Никита.

— Сегодня в «Рондо» презентация боди-арта Шнайдера.

— Ну и что? — Его звонок был сейчас совершенно некстати.

— Ты должна меня сопровождать, — безапелляционно заявил Никита.

— В какое время?

— Начало в девять вечера, выходим в восемь тридцать.

— Ладно, жди, — я отключила телефон и села в лифт, который в это время распахнул передо мной свои отделанные пластиком двери.

Я вышла на пятом этаже, у лифта чуть не столкнувшись с огромного роста парнем в спортивной амуниции. Даже не взглянув на меня, он вошел в кабину и быстро нажал на одну из кнопок на табло.

В коридоре было тихо и, на удивление, прохладно. Время еще не перевалило за полдень, поэтому в помещении можно было надеяться на некоторое послабление жары.

Затормозив перед дверью, на которой была прикреплена табличка с надписью: «Ген, директор Давнер Виктор Захарович», — я деликатно постучалась.

— Да, да, — ответил мне молодой звонкий голос.

Я толкнула дверь и очутилась в светлой просторной комнате, где за обычным полированным столом сидела симпатичная девушка в очках и красно-белом брючном комбинезоне на тонких лямках. Вдоль стены замерла вереница стульев-кресел на металлических ножках, с черными матерчатыми сиденьями.

— Здравствуйте, — я приблизилась к столу, на котором светился цветной экран монитора, — мне нужно увидеться с Виктором Захаровичем.

— По какому вопросу? — бодро спросила востроносенькая секретарша.

— Меня прислала Овчаренко Людмила Григорьевна… — начала было я, но девушка меня перебила.

— Так вы из «Стилобата»? — улыбнулась она, обнажая в улыбке мелкие, но крепкие зубы.

— Да. Виктор Захарович у себя? — Я кивнула в сторону отделанной темным деревом двери.

— Подождите минутку, я ему доложу, — секретарша набрала трехзначный номер на внутреннем телефоне и проговорила в трубку:

— Виктор Захарович, — интонация ее голоса стала не то чтобы мягкой, а прямо-таки подобострастно-сюсюкающей, — к вам здесь из «Стилобата».

Прошло несколько секунд, в течение которых секретарша внимательно слушала то, что говорил ей шеф, и, наконец, зажав трубку ладонью, обратилась ко мне:

— Представьтесь, пожалуйста.

— Охотникова Евгения.

Видно, мое имя и фамилия ничего не сказали Давнеру, но еще через секунду, повесив трубку, секретарша кивнула мне.

— Проходите, пожалуйста, Виктор Захарович примет вас.

— Спасибо, — я взялась за латунную ручку темной двери, ведущей в кабинет гендиректора.

— Здравствуйте, — я застыла на пороге, с интересом разглядывая сидящего передо мной за массивным столом мужчину.

Ему можно было дать лет пятьдесят. Высокий лоб, особый рельеф которому придавали тугие околовисочные вены и несколько глубоких поперечных морщин. Седеющие и редеющие курчавые волосы. Густые и тоже наполовину седые брови, мясистый нос, хитро улыбающиеся глазки неопределенного цвета, дежурная улыбка. Внешность Давнера не вызвала во мне симпатии.

— Добрый день, — еще шире улыбнулся он, в то время как его маленькие проницательные глазки беспокойно забегали, — с кем имею честь?

Повелительно-любезным жестом он пригласил меня присесть. Он рассчитывал, что я ограничусь стульчиком у противоположной стены, но я с достоинством заняла большое кожаное кресло у его стола. Он с интересом посмотрел на меня, видно соображая, кем я могу числиться в «Стилобате», — Меня зовут Евгения Охотникова…

— Это я знаю, — неучтиво перебил он меня.

Или он не такой уж интеллигентный, как его представила мне Людмила Григорьевна, или мой маневр с креслом пришелся ему не по вкусу.

— Дело в том, что я — частный детектив, провожу расследование, связанное с таинственным исчезновением Овчаренко Юрия Анатольевича.

Я сделала паузу, почти открыто наслаждаясь произведенным эффектом. Дурацкая покровительственная улыбочка, свидетельствующая о намерении ее хозяина со снисходительной благосклонностью внимать словам собеседника, мигом слетела с лица Виктора Захаровича, уступив место настороженно-сосредоточенной гримасе.

Глаза не хуже двух супертвердых сверл впились в мое лицо, на которое я в спешном порядке натянула маску невозмутимости и наивного простодушия.

— Вы — детектив? — наконец разомкнул губы Виктор Захарович. — Но я не понимаю, какое я ко всему этому имею отношение?

Он быстро справился со своим удивлением и растерянностью, и его узкие губы опять растянулись в противной судорожной усмешке.

— У меня есть информация, что вы в течение долгого времени сотрудничали со «Стилобатом», поэтому я решила обратиться к вам за помощью. Видите ли, дело в том, что семье Овчаренко с некоторых пор начали угрожать…

И теперь, когда Юрий Анатольевич не вернулся из командировки, я задаюсь вопросом: не связано ли его исчезновение с этими угрозами?

— И все-таки я не улавливаю, чем я вам могу быть полезен? — Виктор Захарович окончательно успокоился и даже, казалось, утратил ко мне интерес.

— Не секрет, что «Стилобат» свернул сотрудничество с вашей фирмой и стал работать с болгарами. Меня интересуют последствия такого решения, последствия для вашей фирмы, — деловито уточнила я.

— Если Овчаренко думали, что «Арх-Модерн» от этого развалится, то они сильно заблуждались, — напыщенно заявил он.

— Значит, «Арх-Модерн» ничего не потерял от этого?

— Отчего же, кое-какие убытки мы все же понесли — сами понимаете, как трудно сейчас получить заказ. Но, как известно, незаменимых у нас нет, — он самодовольно хмыкнул и откинулся на спинку кресла. — К тому же, что ни говори, архитектура и строительство даже в такое смутное время, как наше, — наиболее жизнеспособные и прибыльные отрасли экономики.

Не считая нефти и газа, конечно.

— Означает ли это, что нашлись другие фирмы, заинтересованные в сотрудничестве с вами?

— Почему нашлись? — как-то обиженно выпятил губы Виктор Захарович. — Вы что же думаете, что «Арх-Модерн» только со «Стилобатом» дела имел? У нас прочные деловые связи и с «Тараспроектом», и с «Колонной».

— Но, насколько мне известно, со «Стилобатом» вы были «завязаны» больше, чем с какими-либо другими фирмами, — настаивала я.

Во взгляде Виктора Захаровича мелькнули досада и нетерпение.

— Вам не кажется, что вы пытаетесь рассуждать о вещах, в которых ни черта не понимаете? — раздраженно одернул он меня.

Еще один аргумент против его «интеллигентности».

— Напрасно вы серди…

В этот момент в кармане моего пиджака зазвонил мобильный.

— Извините, — я посмотрела на Давнера.

— Болгарию заказывали? — услышала я довольно резкий голос операционистки.

— Да, да, — торопливо подтвердила я, — Виктор Захарович, если вы не возражаете, я минут на пять вас покину.

— Как вам будет угодно, — устало выдохнул Давнер.

С прижатой к уху трубкой я миновала секретарскую и, выйдя в коридор, прислонилась спиной к прохладной стене.

— Христо Стоянов слушает, — услышала я болгарскую речь.

Общение на этом языке не вызывало у меня никаких трудностей.

— Здравствуйте, вас беспокоит секретарь-референт тарасовской фирмы «Стилобат», — произнесла я на чистейшем болгарском.

— Слушаю вас, — любезно отозвался болгарин.

— Меня интересует, приезжали ли к вам господин Овчаренко и господин Борщев?

— Приезжал один Вячеслав Михайлович.

— Он привез вам деньги?

— Нет, он сказал, что передача денег откладывается на неделю. Мы все с ним обговорили.

— А договор с дискетами он взял?

— Взял.

— А как он объяснил отсутствие Овчаренко? — полюбопытствовала я.

— Сказал, что Юрий Анатольевич себя неважно чувствует и остался ждать его в гостинице.

— А вы не знаете, в какой гостинице они останавливались?

— В «Золотом лосе».

— А вы случайно не можете посмотреть номер администрации этой гостиницы?

— Подождите немного.

В трубке повис черный звуковой вакуум. Примерно через минуту трубка ожила.

— Диктую…

Я записала в приготовленный блокнот номер гостиницы.

— Спасибо. До свидания, — попрощалась я.

— До свидания, — услышала я в трубке и только после этого отключила сотовый.

Мысли забегали у меня в голове. Что же это получается: разговаривал с болгарами Борщев, а Овчаренко, по его словам, отлеживался в «Золотом лосе»? Действительно ли так и было или…

А может, у Овчаренко в Болгарии любовница?

Почему бы нет? А что, если он — наркоман?

Фу, Женя, ты в это веришь? Тогда что?

Пока в твоем внутреннем диалоге вопросов больше, чем ответов, а по правде сказать, одни вопросы и есть.

Немного поразмыслив над этой странной ситуацией, я заказала разговор с гостиницей «Золотой лось».

Заинтригованная сообщением Стоянова, я вернулась в кабинет Давнера. Еще раз извинившись и хорошо помня, что наш с ним разговор неожиданно для меня съехал в яму обид и полных раздражения тирад с его стороны, я осторожно продолжила:

— Виктор Захарович, мы говорили о вашем сотрудничестве со «Стилобатом». Насколько я поняла, ваша фирма не понесла серьезного ущерба после того, как «Стилобат» отказался иметь с вами дело?

— Именно. «Стилобат» ведь не потому прекратил сотрудничать с нами, что мы в чем-то подвели его, затормозили выполнение заказа и так далее. Просто иметь дело с болгарами выгоднее, тут уж ничего не возразишь, — Давнер глубоко вздохнул.

Создавалось впечатление, что «насыщенный днями» и вкусивший от жизни как добра, так и зла и потому смирившийся с положением вещей патриарх делится своей печальной мудростью и заботами с наивным подростком, который вряд ли сможет его понять. Глаза Виктора Захаровича теперь светились чем-то похожим на благодушие.

— А у «Стилобата» есть какие-нибудь серьезные конкуренты в архитектурном бизнесе?

— Ну, возьмите хотя бы те фирмы, которые я уже называл, сами понимаете, конкуренция — двигатель прогресса!

Он произнес эту банальность так многозначительно и веско, как будто впервые изрекал эту набившую оскомину фразу.

По его лицу нетрудно было заключить, какое облегчение доставило ему это истертое до дыр клише.

— А если, положим, «Стилобат» снова бы решил сотрудничать с вами, вы бы согласились наладить с ним отношения? — задала я провокационный вопрос.

— Если бы да кабы! — усмехнулся Давнер. — Я не привык мечтать или думать в условном наклонении, — уклончиво ответил Виктор Захарович.

— А что бы вы, например, предприняли, чтобы склонить «Стилобат» к сотрудничеству? — я не спешила отступать.

— Не пойму, к чему вы клоните… — Взгляд Давнера опять стал напряженным и недружелюбным. — Я ведь вам уже сказал, что против болгар не попрешь, так чего же с ума сходить?

— А как вы думаете, могла бы верхушка какой-нибудь из конкурирующих фирм напрямую обратиться к своей «крыше», чтобы при помощи угроз решить вопрос в свою пользу? Я имею в виду, смогла бы она прибегнуть к физической силе, чтобы заставить «Стилобат» восстановить сотрудничество с ней?

— Это явно не по адресу. Откуда мне знать, на что могут решиться те или другие люди? — скептически пожал он плечами.

— То есть вы бы так не поступили? — не унималась я.

Может, подсознательно во мне кипело желание снова вывести из себя эту дежурно улыбающуюся конторскую крысу?

— Избави бог! Видите ли, согласно психологическим особенностям нации, к которой я имею честь принадлежать, я не склонен бунтовать против велений судьбы…

«Ну вот, оседлал свой национальный фатализм! — с досадой подумала я. — Почему это, стоит еврея спросить о чем-то действительно важном, он тотчас начинает прикрываться „психологическими особенностями своей нации“ или заботой о благе семьи и клана?»

— Ладно, — миролюбиво сказала я, довольная своим зондированием этого представителя самой фатально настроенной части человечества, — хотя вопрос о смиренной мудрости вашего легендарного народа весьма спорен. Видите ли, Виктор Захарович, бунтарство — обратная сторона фатализма…

— Все это, конечно, очень интересно, — Давнер демонстративно отогнул рукав пиджака и посмотрел на циферблат массивных часов из титанового сплава, — но у меня решительно не остается времени, чтобы…

— Не беспокойтесь, я уже закругляюсь…

Через несколько минут я действительно покинула кабинет Давнера и, пройдя коридор, вызвала лифт. Но, немного подумав, вместо того чтобы шагнуть в распахнувшиеся двери, повернула на сто восемьдесят градусов и снова пошла по коридору. Теперь я остановилась перед дверью с табличкой: «Главбух Сараязова Фатима Камоловна» — и, постучавшись, вошла.

Глава 5

Пообщавшись со вторым за это утро главным бухгалтером (таким же скрытным, как, вероятно, все главбухи на земле) и с некоторыми рядовыми сотрудниками «Арх-Модерна», из прохлады кабинетов я вновь вынырнула в клейкую жару конца июня. Замеченные мной на горизонте тучки вовсе не торопились укрыть изнывающих от палящих лучей тарасовцев.

Прикинув, что до двух часов я еще успею где-нибудь перекусить, я отправилась в «Репризу» — кафе, куда частенько заглядывали люди, бывшие, мягко говоря, не в ладах с законом. Но зато там были установлены мощные кондиционеры, шеф-повар был мастером своего дела, а расторопные официантки не заставляли себя долго ждать.

По профессиональной привычке я выбрала столик у окна, сидя за которым можно было не только контролировать вход, но и краем глаза наблюдать за всем, не слишком большим, залом. Заказав обед, я окинула взглядом немногочисленных посетителей, среди них одно лицо показалось мне знакомым. Ну да, это же тот самый бугай в спортивном костюме, с которым я чуть не столкнулась у лифта пару часов назад!

Он и два его приятеля, одетые тоже по-спортивному — в цветные баскетбольные майки и длинные, до колен, шорты, — уже заканчивали свою трапезу. Они что-то деловито обсуждали, размахивая руками, запивая обед добрыми порциями пива. Впрочем, бугай пил только минералку, бросая отрывистые, рубленые фразы.

Когда мне подали закуску — салат из краснокочанной капусты и свежих помидоров, сдобренный соком лимона и оливковым маслом, — троица дружно поднялась из-за стола и направилась к выходу.

Раздвинув немного бледно-сиреневые пластинки жалюзи, я поняла, почему бугай пил только водичку. Он садился за руль большого темно-серого (почти черного) «БМВ». Машина стояла на самом солнцепеке, но, усевшись в нее, никто почему-то не опустил затемненные стекла. Наверняка у них стоит кондиционер.

Быстро разделавшись с обедом, я рванула в таксопарк.

Из трех ворот, предназначенных для въезда и выезда таксомоторов, работали только одни.

Шлагбаум, загораживающий проезд, регулярно поднимался, открывая проезд для очередной машины.

Остановив свой «Фольксваген» рядом с контрольно-пропускным пунктом, я вошла в конторку. Сидевший в душном помещении невысокий предпенсионного возраста мужчина с широкой плешью недобро покосился на меня, но, когда я сказала, что мне нужно найти человека, которого подвозил вчера Виктор Зарубин, сменил гнев на милость.

— Виктор скоро должен подъехать, у него сейчас смена кончается, можешь здесь посидеть.

— Спасибо, я подожду в машине, — я показала в окно на своего «жука».

Открыв обе двери, чтобы продувало сквознячком, я устроилась за рулем, немного откинув спинку сиденья, и.., задремала. Из полусонного состояния меня вывел незнакомый баритон:

— Ты, что ль, меня ждешь?

Приоткрыв глаза, я увидела высокого, худого, как вяленая чухонь, парня лет тридцати, склонившегося ко мне.

— Мне нужен Виктор Зарубин, это вы? — Я быстро сбросила с себя остатки сонливости.

— Я, ну и что?

Выскочив из машины, я сунула ему в руки фотографию. Что-то еще должна сказать, только вот что? Мысли роились у меня в голове, набегая одна на другую.

— Вы вчера подвозили этих двоих из аэропорта?

Виктор мельком взглянул на фотографию и пожал плечами.

— Разве всех упомнишь…

— А Володя усатый сказал, что у вас хорошая память и вы обязательно мне поможете, — вспомнила я совет коллеги Виктора.

— Че ж ты сразу не сказала, что от Усатого? — Виктор моментально сменил тон. — Ну, подвозил я этих педиков, с московского рейса.

Хорошо их помню, я только из гаража выехал.

Довез их до угла Чапаева и Бахметьевской.

— Вы посмотрите получше, — посоветовала я.

— Да чего на них смотреть-то, — сказал Виктор, — точно — они.

— Вы в этом уверены?

Виктор только, хмыкнул и качнул головой: мол, за кого ты меня держишь?

— А был у них с собой темно-синий чемоданчик?

— Нет, у них вообще чемоданов не было, только пара сумок.

— А почему вы назвали их педиками?

— А как же их еще называть? — пожал он плечами. — Можешь назвать их гомиками или голубыми, если тебе так больше нравится.

— Спасибо за помощь, Виктор, — я протянула ему две десятки, — возьми, пивка попьешь.

— Да пошла ты!.. — оскорбление произнес Виктор и спрятал руки за спину.

Я сунула ему деньги в оттопыренный карман рубашки и села в машину.

— Адье, Виктор.

* * *

Гомики, педики, геи, голубые, гомосеки…

Если еще к Борщеву можно было отнести одно из этих определений, то к Юрию Овчаренко они явно не подходили. Почему? Это довольно трудно объяснить. Как, по каким неуловимым признакам узнают друг друга люди, принадлежащие к сексуальным меньшинствам? Причем узнают безошибочно, с одного взгляда?..

Я вспомнила фильм Альмодавары «Лабиринт страстей», где совсем еще юный Бандерас играет гомосексуалиста. Он идет по улице и вдруг встречается взглядом с юношей, идущим навстречу. Они разминулись и, сделав два шага, одновременно оглядываются. Все, у них уже нет сомнений относительно сексуальной ориентации друг друга.

Я уже почти подъехала к дому, как мое мысленное лирическое отступление прервал телефонный звонок.

— Софию заказывали?

Приятный женский голос любезно ответил на все мои вопросы. Борщев и Овчаренко? Да, останавливались. Уехали вместе. Кажется, никто из них не болел — выходили утром вместе.

Синий чемоданчик? Такого не видела, хотя ручаться не может. До свидания. Добро пожаловать в «Золотой лось», у нас отличный сервис.

Закончила разговор я перед дверью квартиры. Скорее под душ!

* * *

В половине девятого я была в особняке Овчаренко. Людмила Григорьевна, облаченная в изумрудного цвета короткий шелковый халат, сидела перед камином и попивала свой «Реми Мартен». Я ничего не прочла в ее синих глазах, кроме усталости и равнодушия.

«Испереживалась, наверное», — сочувственно подумала я, здороваясь с ней и присаживаясь в стоящее рядом кресло, на которое она мне любезно и, как всегда, с оттенком снисходительности указала.

— Как дела? — вяло поинтересовалась она.

По подернутому томной поволокой взгляду Людмилы Григорьевны я поняла, что «приняла» она уже изрядно. Я с любопытством посмотрела на пузатый темный сосуд — это была не та бутылка, из которой мы пили с ней в прошлый раз. Ну и скорость!

— Продвигаются понемногу, — уклончиво и тоже без всякой охоты ответила я, — звонила в Болгарию, разговаривала с Христо Стояновым, он сказал, что вашего мужа вообще не видел, — я решила внести остроту в нашу квелую, как уморенные жарой прохожие, беседу.

— Вот как? — В ее глазах мелькнуло что-то похожее на интерес. — Где же Юра был в таком случае?

— Стоянов сообщил, что Борщев, с которым болгарская сторона имела дело, сказал, что Юрий Анатольевич плохо себя чувствует и находится в гостинице.

— О господи! — накрашенные ресницы Людмилы Григорьевны беспокойно вздрогнули. — Что с ним случилось?

Теперь в ее голосе звучало неподдельное волнение.

— Я так устала ломать голову, а тут еще новая забота — Никита в клуб собирается!

— Это, скорее, моя забота, — имела я наглость заметить, — Людмила Григорьевна, не переживайте, с Никитой ничего не случится, уверяю вас!

— Собирается как вор на ярмарку, — она точно не расслышала моего увещевания, — не парень, а принцесса на горошине, — с раздражением комментировала она, — и это тогда, когда его отец…

Людмила Григорьевна всхлипнула и разрыдалась. Такого я, честно говоря, несмотря на горе и потрясение, от нее не ожидала. Людмила Григорьевна с ее высокомерием и какой-то сверхчеловеческой отстраненностью казалась неуязвимой для любых жизненных невзгод.

А тушь у нее, видать, водостойкая…

Представляю рекламный ролик: одетая в норку, увешанная бриллиантами женщина плачет над гробом «нового» русского мафиозного типа, убитого в перестрелке, а приятный, но требовательный голос другой женщины за кадром призывает в подобных случаях пользоваться водостойкой тушью от «Макс Фактор» или помадой «Каптиф» фирмы «Лореаль», которая ни за что — можно даже не волноваться — не оставит следов на бледном челе дорогого покойника.

— Простите, — слабым голосом сказала она, поборов очередной приступ слезливости, — нервы — ни к черту! Никита! — крикнула она. — Сколько можно?!

— Иду, — донеслось со второго этажа.

По всей видимости, он уже вышел из комнаты и приближался к лестнице.

— Ма, ну че ты кричишь? — с беззаботным пренебрежением в голосе спросил он.

На Никите была узкая фиолетовая, в оранжевых разводах рубашка и черные обтягивающие брюки. От колен шел едва заметный клеш.

На ногах — огромные ботинки на «тракторной» подошве.

— Привет, — он широко мне улыбнулся и, подойдя к Людмиле Григорьевне, с мальчишеской непосредственностью чмокнул ее в щеку.

— У тебя что, другой рубашки, что ли, нет? — она смерила его быстрым оценивающим взглядом. — Эта, я уже сто раз тебе говорила, тебе не идет.

— Ну че ты зарвалась? — Никита плюхнулся в кресло.

— Да потому что тебе наплевать на… — рвущийся наружу всхлип не дал ей договорить.

— Мам, — Никита поднялся с кресла и потряс ее за плечо, — хватит тебе, еще ведь толком ничего не известно. А Женька, она, даю тебе голову на отсечение, со всем этим разберется, мам, ну не плачь!

Людмила Григорьевна вытерла слезы и с надеждой посмотрела на меня.

— Вы ведь правда нам поможете? — В ее голосе я различила интонацию маленькой беззащитной девочки.

— Сделаю все возможное и невозможное, — рапортовала я и, движимая искренним порывом помочь и утешить, пожала Людмиле Григорьевне руку.

* * *

— Сегодня я уже видела эту тачку, — сказала я, глядя в зеркало заднего вида, в котором с надоедливым постоянством маячила темно-серая «БМВ».

— Завидую твоей наблюдательности, — сидевший рядом, на переднем сиденье моего «жука», Никита повернулся назад, — а может, это не наблюдательность, а мнительность? — решил он меня поддеть.

— Назови это как хочешь, — беззлобно парировала я, — но что-то не нравится мне эта тачка, чего она на хвосте виснет?

— Же-ень, — на манер избалованного ребенка протянул мой оболтус, — ты скорости не прибавишь? А то опаздываем!

Никита посмотрел на свои плоские ультрамодные часы.

— Живей надо было собираться, — не удержалась я от назидательного брюзжания, — не дергайся, успеем.

Я остановила машину перед светофором в левом ряду. Правый занимал только что отошедший от остановки троллейбус. «БМВ» нагло уткнулся почти в самый бампер моего «жука».

Сквозь тонированные стекла «БМВ» совершенно ничего не было видно. Может, это другая машина? Номерной знак из окна кафе я не разглядела. Сейчас мы тебя проверим.

Загорелся зеленый. Я стояла на месте. Прием, конечно, не новый, но довольно эффективный.

— Поехали, опаздываем ведь! — Никита немного раздраженно и в то же время с удивлением посмотрел на меня.

— Ты бы лучше ремень пристегнул, — бросив на него быстрый взгляд, ответила я.

Он послушался, но удивление его от этого не стало меньше. По правому ряду двигался поток машин. «БМВ» даже не попытался меня объехать или хотя бы посигналить. Видимо, его водитель разгадал мои намерения (тронуться с места, как только загорится красный). Мне показалось, что я услышала, как ревет мощный двигатель стального болида, готового сорваться с места следом за мной.

Но я не рванула на красный. Поток машин в поперечном направлении был небольшой, и это позволило мне за мгновение до того, как загорится зеленый, выехать на полкорпуса вперед.

Вдавив педаль акселератора до упора, я резко крутанула руль вправо. Машину занесло и развернуло на девяносто градусов. Едва не зацепив двинувшуюся по правому ряду «Газель», я прибавила скорость, выезжая на узкую улочку.

«БМВ» мимо «Газели» проскочить не успел.

Но, пропустив ее, водитель «БМВ» надавил на клаксон и, не обращая внимания на протестующие сигналы, кинулся следом за нами.

— Класс! — Никита восхищенно моргал глазами.

— Рано еще радоваться, — осадила я его. — Между прочим, это по твою душу.

«БМВ» маячил метрах в пятидесяти позади, но расстояние между нами стремительно сокращалось. Я не могла тягаться с ним в скорости: менее сотни лошадей «Фольксвагена» против двух с лишним сотен «БМВ». Но у меня было преимущество в плане маневра. Тяжелой мощной машине понадобится немало времени, чтобы развернуться на узкой дороге.

Перед самым перекрестком, когда «БМВ» уже почти догнал нас, я повторила свой трюк, который выполнила на светофоре. Только теперь я развернула своего «жука» на сто восемьдесят градусов и лихо тронула навстречу «БМВ», водитель которой от растерянности резко нажал на тормоза, не успев даже сообразить, что мог бы перекрыть мне дорогу. Если бы успел, конечно.

Я повернула направо на том же светофоре, от которого так невежливо стартанула минуту назад.

Без трех девять мы уже парковались у «Рондо». Стоянка у этого знаменитого ночного клуба, места сборища самой разношерстной публики — от отдыхающих проституток до богатеньких студентов престижных вузов, — была запружена иномарками, «девятками» и «десятками». У стен клуба царило праздничное оживление. Не успев выйти из машин, люди тут же со сверхъестественной легкостью и быстротой находили своих знакомых, кучковались, образовывали импровизированные пресс-клубы, обменивались рукопожатиями и поцелуями.

— Давай шустрей, — поторопила я Никиту, — а то все действо пропустишь!

Наконец он выбрался из «жука» и, совершенно неожиданно взяв меня под руку, потащил к двери. Мы то и дело натыкались на разгоряченных жарой и общим приподнятым настроением людей, извинялись и снова продолжали путь.

Женщины все как одна были в платьях с декольте, мужчины — одни в светлых рубашках и брюках, другие (те, что помоложе) предпочли более свободный вариант — майки, джинсы, жилеты.

У самой двери тусовалась компания желторотых юнцов.

— Поигрались и будет, — я высвободила руку, глядя на Никиту сверху вниз, — а вот и твои братья по разуму.

Я кивком указала на хихикающую группу парней. Оранжево-фиолетовая рубашка Никиты привлекла взоры его сверстников. Вдруг от их компании отделилась тощая сутуловатая фигура.

— Темка, привет, — поздоровался Никита.

Темка остановился в двух шагах от нас. На его непропорционально вытянутой физиономии застыла блаженная улыбка.

Экстази, что ли, наглотался? — мелькнуло у меня в голове.

— Мы вместе в художке учимся, — шепнул мне Никита на ухо. — Тем, познакомь со своей братвой!

— Давайте к нам! — Тема наконец разжал губы.

— Странный он какой-то, — заметила я вскользь.

— Он всегда такой, замедленный… — Никита хотел было ринуться к ребятам, но я его тормознула, ухватив за руку.

— Не торопись, давай вначале сядем на места, потусуешься еще, успеешь.

Никита проявил удивительную сговорчивость.

— Ладно, пацаны, — махнул, он парням, — на дискотеке попляшем.

Тема вернулся к сдоим приятелям, которые дружно проводили нас заинтересованно-настороженными взглядами.

Предъявив билеты, мы протиснулись на наши места. Спектакль вот-вот должен был начаться, зал был битком, и я не могла понять, что делают на улице все эти толпы расфранченных и возбужденных граждан.

Посередине зала возвышалась довольно узкая подиумная дорожка. По обеим сторонам от подиума были расставлены столы, красиво и со вкусом сервированные. Некоторые из посетителей уже набросились на закуски. Я повернула голову и обнаружила справа у стены роскошный фуршетный стол, не менее длинный, чем подиум.

— Смотри, смотри, — дотронулся до моей руки Никита, — начинается.

— А ты что, этого Шнайдера знаешь? — полюбопытствовала я, но мой вопрос остался без ответа, так как Никита был поглощен выходом сильно декольтированной, эффектной брюнетки, которая уже начала объявлять программу вечера.

— Дамы и господа, — разлился по залу ее мелодичный, хорошо поставленный голос, — мы рады приветствовать вас в нашем гостеприимном клубе. Позвольте мне вкратце проинформировать вас о программе вечера. У нас есть замечательный повод…

Я не стала слушать эту муру, в которой мой слух пару раз уловил фамилию Шнайдер. Ведущая что-то долго и восторженно говорила о «Зодиаке» Шнайдера, о его мастерстве, новаторстве и вдохновении, об усилиях организаторов этого чудесного, по ее выражению, праздника, который прямо-таки способен вывести нас на один со всей культурной Западной Европой уровень, и так далее, и тому подобное.

Во время этого спича я ломала голову, почему наш столик не укомплектован, и пыталась представить, кто еще будет за ним сидеть. Судя по обилию гостей, нам с Никитой недолго было наслаждаться свободой нашего застолья.

Мое воображение рисовало мне одну пару причудливей другой (столик был рассчитан на четверых), пару, которая в скором времени должна будет лишить нас приятного и непринужденного общества друг друга, как услышала за спиной раздраженный и торопливый женский шепот:

— Ну, проходи же, тихо!

Я слегка повернула голову, и мой взгляд уловил белый силуэт садящейся женщины. Сопровождавший ее молодой мужчина, которому можно было дать лет тридцать пять, был одет в черную шелковую рубашку и молочного цвета брюки. На шее слабо поблескивала тонкая серебряная цепочка. На мизинце сверкало небольшое изящное кольцо с черным треугольным камнем.

Брюнет был не ниже метра девяносто. Стройный, с развитыми плечами и сильными руками, он как-то неловко примостился за небольшим столиком и первым делом уставился на меня.

Я спокойно выдержала его пристальный взгляд, но из вежливости отвела глаза.

Нескольких секунд, в течение которых мы изучали друг друга, хватило мне, чтобы оценить незаурядную привлекательность его лица. Благородное и внимательное, хорошей лепки, оно источало какую-то странную умиротворенность.

Взгляд был томным и вязким, как летняя ночь.

Меня немного позабавили его усы и модная бородка. Меня всегда смешили подобные изыски.

Надо сказать, что отвела я глаза больше из-за того, что сей роскошный брюнет был в компании высокой загорелой шатенки, чье узкое вечернее платье скользнуло мимо меня, подобно белому крылу чайки. На шее у этой дивы тремя ослепительными рядами теснился натуральный жемчуг.

Представив, сколько может стоить это ожерелье, я едва не присвистнула. Сама я не люблю выпендриваться. Самое главное для меня в одежде — комфортность и вкус. Я ношу то, что мне идет, стараясь покупать только такую одежду, в которой могла бы чувствовать себя удобно и в то же время выглядеть стильно и привлекательно.

Вот и сейчас на мне бриджи и бронзово-желтый топ на тонких лямках, позволяющий видеть мой плоский загорелый живот.

— Ты смотришь? — легонько толкнул меня Никита, никак не прореагировав на приход эффектной пары.

По подиуму, под расплывчато-сонную музыку, в разряженной атмосфере которой время от времени раздавался тревожный набат диссонансов и апокалиптический лязг падающих металлоконструкций, в клубах сиреневого дыма вереницей шли высокорослые модели.

Их обнаженные, расписанные «под хохлому» тела были подобны фрагментам роскошного эдемского сада. Казалось, они несли на себе цветущие заросли и прогибались под тяжестью диковинных плодов. Естественные выпуклости и углубления их тел составляли соблазнительный ландшафт этого сада. Лобки девушек были стыдливо прикрыты полупрозрачной телесно-розовой тканью.

— Непонятно, зачем им эти чертовы трусы? — довольно развязно и намеренно громко задался риторическим вопросом Никита.

Я строго посмотрела на него, пытаясь его приструнить. Он только нахально улыбнулся.

Брюнет с любопытством взглянул на Никиту, а потом на меня. Не найдя у меня отклика, он обратил взор к подиуму. Все это время я незаметно наблюдала за ним и его красоткой.

Глубоко вздохнув, она попросила своего спутника налить ей чего-нибудь выпить, и он, глядя на батарею бутылок, выбирал между шампанским, белым вином, вермутом, пепси и фантой.

Наконец, он остановился на вермуте и, наполнив бокал ледяной бледно-лимонной жидкостью, подал его женщине.

— Спасибо, — небрежно бросила она, поднося бокал к губам.

Я взглянула на часы: действо должно было скоро закончиться, уступив место дискотеке.

Обведя глазами зал, я снова встретилась взглядом с брюнетом.

— Родион, смотри, Шнайдер! Давай ему помашем! — Шатенка привстала.

— Он тебя все равно не видит, — безучастно сказал Родион и снова одарил меня томным взглядом.

Его спутница все-таки не выдержала и, покинув свое место, присоединилась к тем, кто хотел преподнести цветы или выразить свое восхищение виновнику торжества. Родион воспользовался моментом.

— Неплохо, правда? — Он пододвинулся поближе ко мне, начиная свою игру, и ослепительно улыбнулся. — Вы с ним знакомы?

— Со Шнайдером? Нет. Пару раз обедала в его заведении.

— Если желаете, могу вас ему представить, мы вместе учились на архитектурном.

— Вы архитектор? — позволила я себе удивиться.

— Да, работаю в «Арх-Модерне», Родион Давнер.

— Евгения, — представилась я и кивнула в сторону моего подопечного, — это мой брат, Никита.

Действо на подиуме входило в свою завершающую стадию. Шнайдер, подобно кутюрье, сопровождаемый своими моделями, вышел на поклон, держа за руку одну из них. Другой рукой он прижимал к себе букеты цветов. Было в его лице что-то неуловимо знакомое. Где я могла его видеть раньше?

— Не хотите ли немного проветриться? — взял быка за рога Родион. — Здесь, к сожалению, нельзя курить.

— А как к этому отнесется ваша дама?

— Это моя жена, — Давнер сделал неопределенный жест рукой, — она еще не скоро освободится.

Я согласилась, подумав, что дополнительные сведения об «Арх-Модерне», тем более полученные от сына генерального директора, мне не помешают, да и потом на самом деле хотелось курить.

— Ник, пойдем.

Никита, проинструктированный после инцидента с «БМВ», послушно поднялся со своего места, — Обещала папе присматривать за ним, — объяснила я недоумевавшему (для чего это я тащу за собой пацана?) Родиону.

Давнер был вынужден согласиться. Он подал мне руку, и мы начали пробираться к выходу.

Музыку, сопровождавшую дефиле, было слышно даже на улице.

— Вы здесь часто бываете? — поинтересовался Давнер, когда мы остановились у ограждения большой террасы.

— Нет, — я взяла у Ника сигареты, которые за неимением у себя карманов отдала ему, — предпочитаю одиночество перед телевизором или беседы в тесном кругу.

Родион поднес мне зажигалку и прикурил сам.

— Я бы с удовольствием с вами пообщался тет-а-тет.

— Нет ничего невозможного, — я выпустила дым, краем глаза поглядывая за Никитой, стоящим в нескольких метрах от нас. — А я слышала про вашу фирму.

— От кого же?

— Это неважно, — ушла я от ответа. — Говорят, что после того, как «Стилобат» начал работать с болгарами, с заказами у вас стало туго.

Хотя, глядя на вас, этого не скажешь, — намекнула я на его шикарный туалет.

— Ого, — удивился он, — какие у вас сведения!

— Так, значит, это правда, — констатировала я.

— Я особенно не вникаю в папашины дела, — небрежным тоном произнес Родион, — он у меня генеральный директор. Но, судя по тому, что у рядовых работников за последние полгода зарплата ни разу не повышалась, я думаю, что вы правы. Я просто до этого никак не связывал эти два факта… Пожалуй, жена уже заждалась меня, — он виновато улыбнулся, — но я не прощаюсь.

Он изящным жестом выудил из кармана визитку и протянул мне.

— Позвоните как-нибудь, рад буду присоединиться к вашей тесной компании.

Глава 6

Передавая визитку Никите, я непроизвольно бросила взгляд на стоянку внизу. В лучах мощных прожекторов стальными боками сверкал знакомый «БМВ». Оставался, конечно, маленький шанс, что я ошибаюсь, но он был настолько ничтожным…

— Никита, нам пора.

— Что-нибудь случилось? — спросил он подрагивающим от волнения голосом. Видимо, моя тревога передалась и ему.

— Пока ничего. И ничего не случится, если ты будешь меня слушать как следует.

— И что я должен делать?

— Сейчас ты спокойно пойдешь к машине, ни на кого не обращая внимания. Если тебя кто-нибудь окликнет или заденет, ты должен сделать вид, что ничего не заметил. Тебе все понятно?

— Понятно, а ты?

— Я буду рядом. Ключи от машины у тебя в кармане. Нажмешь на брелок — двери отопрутся. Давай, вперед, — я легонько толкнула его в спину.

Опрометчиво было идти в такое место с голыми руками! Ничего, и не из таких положений выбирались… Я шла сзади, в метре от неторопливо шагающего Никиты.

— Погоди-ка, — я остановила его, когда он приготовился спускаться по лестнице, — дай мне сигарету и зажигалку.

Я прикурила, оставив зажигалку в руках.

Хоть какое-то оружие. Некоторые не удержатся от ухмылки: мол, как это обычная зажигалка может быть оружием? Оказывается, оружием может быть все что угодно, начиная от листа писчей бумаги, краем которой можно глубоко порезать кожу, до обыкновенного карандаша, в умелых руках он превращается в грозную пику.

Крутя зажигалку пальцами, я держала в поле зрения свою машину, «БМВ», Никиту, шагавшего впереди, и успела разок оглянуться назад.

Ничего подозрительного не заметила. Внизу, у конца лестницы, тусовались подростки, не сумевшие пробраться на представление мимо грозных охранников. Там и тут стояли вышедшие покурить счастливчики с билетами.

— Ни-ик, — раздался вдруг голос, — куда же ты пропал?

От группы подростков отделился Тема и с проворством белки побежал навстречу Никите.

— Погоди, Темыч, — отстранил его Никита, — у меня дела. Завтра увидимся.

— Ну ты и хам, Ник! — обиженно процедил Темыч.

— Я же сказал, завтра, — огрызнулся Никита и пошел дальше.

Он обогнул подростков и направился ко входу на стоянку. Дымя сигаретой, я двигалась за ним.

— Эй, братан, погоди-ка, — хриплый низкий голос был похож на скрежет жерновов, перемалывающих щебенку.

Главный «спортсмен» появился из-под лестницы, прошел сквозь группу расступившихся перед ним подростков и почти поравнялся со мной. Никита вздрогнул, но не остановился на его окрик, хотя и понял, что обращение адресовано ему.

— Иди, — шепнула я в спину Никите, — садись в машину.

До входа на стоянку, огороженную сеткой, оставалось шагов пятнадцать, но, даже попав туда, мы бы не были в безопасности.

— Братан, ты че, оглох, что ли? — грохот перетираемого щебня раздался прямо у меня над ухом.

Бог меня ростом не обидел — метр восемьдесят, но главный «спортсмен» был на полголовы выше. На меня он не обращал никакого внимания. Из-за парапета набережной выскочили два человека. Когда они, поравнявшись с дальним углом стоянки, попали в полосу света, я узнала в них подручных главного «спортсмена».

Увидев, что Никита уже входит в ворота, я прибавила шагу и, опередив здоровяка, преградила ему дорогу.

— Отвали, сейчас не до тебя, — прогрохотал «спортсмен», видимо, принимая меня за проститутку.

Легонько толкнув его в грудь, я спокойно произнесла:

— Это мой брат, что вам от него нужно?

Здоровяк осклабился.

— Да ниче с твоим братом не случится, — прохрипел он, — базар есть.

— Придется поговорить сначала со мной, — с притворным сожалением произнесла я, — он еще несовершеннолетний. Папа не велит ему разговаривать на улице с незнакомыми мужчинами.

— Ты че лепишь, дура? — Он начал выходить из себя. — Ну-ка, брысь с дороги, пока я тебе шею не свернул!

Он размахнулся левой рукой, пытаясь дать мне оплеуху, но я пригнулась, и его ладонь врезалась в стальной столб ворот, у которого происходил наш «разговор». Удар был не слишком сильным, но все же ощутимым, и это еще больше разозлило моего противника, что мне и было нужно. Когда человек злится, его ум не может контролировать движения тела, и он допускает ошибки.

Но я слишком долго разводила дебаты. Помощники здоровяка уже были рядом. Самый маленький из них — чуть ниже меня ростом — гнилозубо усмехнулся.

— Ты че, Слон, никак с бабой не справишься? — заорал он, видимо, пытаясь этим меня напугать, и, выставив вперед свои клешни, бросился на таран.

Пока он летел на меня, я успела развернуться и согнуться пополам, давая ему возможность перелететь через меня. Правда, я немного помогла ему, схватив его за кисть и чуть придержав ее, так, что он, сделав сальто, с силой ударился спиной об асфальт. На несколько минут он был выведен из строя. Но оставались еще двое.

Я же оказалась спиной к противнику и почувствовала на своей шее железную хватку — Слон душил меня своей ручищей. Уцепив его одной рукой за локоть, другой я с трудом дотянулась до его бычьей шеи. После этого я крутанулась влево и практически повисла на нем. Мы упали вместе: он очутился внизу на спине, я тоже на спине, но у меня было преимущество — я оказалась на нем, ощущая затылком его жаркое дыхание.

Приподняв голову на пару сантиметров, я с силой опустила ее прямо на лицо Слону и почувствовала, как из его сломанного носа мне на плечи брызнула кровь. Я сделала кувырок назад и вскочила на ноги. Лямка моего топика была оборвана, и одна грудь оказалась обнаженной.

— Пошел вон! — рявкнула я на приближавшегося ко мне третьего «спортсмена».

Браток никак не отреагировал на мое психологическое воздействие. А ведь должен был. Наверное, не хватило извилин. Ну, бывает, что пропадает инстинкт самосохранения, а в этом случае его и вовсе не было. Он надеялся на резиновую дубинку, которая была у него в руке.

Размахивая ею как шашкой, он шел на меня.

— Последний раз предупреждаю, — крикнула я, — вали отсюда!

Он опять не послушался, только хриплое дыхание вырывалось из его глотки.

Дождавшись, когда он в очередной раз махнул влево, я сделала шаг вперед и поймала скрещенными руками его кулак, сжимающий дубинку. Потом подвела под его локоть плечо, и…

Его дикий вопль был слышен на другом берегу Волги, наверное. После этого от болевого шока он потерял сознание.

— Женька, скорей! — услышала я голос Никиты.

Он сидел за баранкой моего «жука», стоявшего в трех метрах от меня, и махал мне рукой.

Я плюхнулась на переднее место рядом с ним.

— Поехали, — откинулась я на спинку сиденья.

Чего он на меня так смотрит? Ни разу не видел, что ли? О, черт возьми! Я прикрыла, как могла, грудь топиком и разжала руку, в которой все еще держала зажигалку.

— Дай сигарету…

Глава 7

Отмокая в ванне, я предавалась отнюдь не праздным размышлениям — пищи для них за день накопилось предостаточно. В свете того, что сказал мне Родион Давнер, папаша его выглядел в моих глазах ой как непрезентабельно!

Мое недоверие к его показаниям полностью подтвердилось.

Что ж, можно поставить лишний плюс моей интуиции, которая меня никогда не подводила.

Утешает, бесспорно. Хитрый блеск маленьких глазок директора «Арх-Модерна», можно сказать, подготовил почву для принятия сообщения от его сынка.

А сынок-то — очень даже ничего! Но уж такой лощеный!

Запретив моим мыслям соскальзывать, как говорится, на личное, я сделала усилие и принялась размышлять о создавшейся ситуации. У меня не вызывало никаких сомнений, что верзила, встретившийся мне в дверях лифта, когда я направлялась в «Арх-Модерн», работает по указке Давнера-старшего. Может, как раз все эти пацаны, с которыми я разобралась у стен «Рондо», и являются теми «славными» представителями «крыши», что опекает Виктора Захаровича?.. Безмозглая физиономия того «спортсмена» — здоровяка, с которым я столкнулась у лифта, отпечаталась на сетчатке моих глаз, а значит, и на страницах памяти, не хуже, чем на пленке «Кодак».

После того как «Стилобат» свернул свое сотрудничество с «Арх-Модерном», дела у последнего пошли из рук вон плохо. Виктор Захарович, числясь в реестре «интеллигентных людей», не побрезговал тем не менее обратиться за помощью к этим молодчикам. И те угрозы, что неслись из телефонной трубки, исходили именно от них… Значит, от слов они перешли к делу?

Выходит, что так. Видимо, Давнер-старший потерял в лице «Стилобата» супервыгодного заказчика, раз пускается во все тяжкие, чтобы вернуть его.

Нужно радикальным образом решить проблему с Давнером-старшим. Кто знает, что еще он задумает?

Не связано ли исчезновение Овчаренко и Борщева с происками того же Давнера? Вполне возможно. Это — версия номер один.

С другой стороны, информация, полученная мной от таксиста, придает всей этой истории если не оттенок личной драмы, то уж оттенок личного интереса — точно. Мне не верилось, что Овчаренко и Борщева могут связывать, скажем так, нестандартные отношения. Кто знает, что на уме у этого таксиста? Не исключено, что любое проявление добрых чувств и понимания между двумя мужчинами он склонен был списать на счет их сексуальной связи.

И все же не учитывать показания этого дистрофика из таксопарка у меня пока нет никаких оснований. Итак, исчезновение Овчаренко с Борщевым по их обоюдной договоренности — версия номер два.

А третья версия? Несчастный случай?

Нечего задаваться риторическими вопросами, Женя. Давай-ка лучше проработай две первые версии. По всей видимости, ты не так уж далека от разгадки. Превратности судьбы — вещь, конечно, серьезная, но ты же не какая-нибудь безответственная фаталистка, чтобы любое событие приписывать прихотливой воле случая.

Нужно собрать побольше сведений о Юрии Анатольевиче. Было бы глупо ограничиться тем, что рассказала мне о муже Людмила Григорьевна. Дело даже не в ее понятной необъективности или откровенной предвзятости. Просто одного и того же человека разные люди воспринимают по-разному, видя такие черты личности, которые для других скрыты под непроницаемой оболочкой в одночасье сложившегося, зачастую ошибочного мнения.

Людмила Григорьевна слишком долго живет с Юрием Анатольевичем, чтобы можно было с легкостью уравнять ее свидетельства с мнением какого-нибудь соседа, эпизодически встречающегося с ним, или с мнением любого сослуживца Юрия. Но, на мое счастье, у господина Овчаренко есть родной брат, в лице которого я получаю и самостоятельный взгляд на проблему личности Юрия Анатольевича, и человека, знавшего его с детства.

А что, если причиной исчезновения, спохватилась я, является обыкновенное желание поживиться деньгами фирмы и преспокойно слинять от надоедливой, требовательной жены?

А что же, в таком случае, Борщев? Вошел в долю или обещал молчать из соображений мнимого благородства?

Как же нам обозначить эту версию? Номер два-Б? — Жень, ты что там, уснула? — раздался у самой двери голос тети Милы.

— Иду, — отозвалась я, — только вытрусь.

Была еще одна закавыка, которая не давала мне покоя: я понять не могла, где я видела Шнайдера до презентации в «Рондо»? В его круглом лице и особенно во взгляде сквозило что-то неуловимо-знакомое. Это тревожило меня и забавляло, словно виртуально-столбнячное чудо deja vu. И его обесцвеченные и короткие волосы здесь ни при чем. Вот лицо и глаза… Ну и улыбка, конечно…

Выходя из ванной, я услышала, как на кухне на сковородке шипит масло, — начистив и нарезав картошку соломкой, тетя Мила готовилась бросить ее на сковороду.

— Ой, картошка на ужин! — с оттенком настороженности в голосе воскликнула я.

— Картошка и котлеты, — она указала на сковородку поменьше, — а еще салатик — в холодильнике. Ты целый день как угорелая бегаешь, хоть раз поесть-то можно?

Она смотрела на меня нежно и одновременно строго. Такие прочувствованные взгляды, как я заметила, удаются только матерям, созерцающим своих беспокойных чад. И я была благодарна тете Миле не столько за ее заботу, которой она окружила меня, едва я пересекла порог ее гостеприимной квартиры, и не за жареную картошку, а именно за этот проникновенный взгляд.

— Ну ладно, будь что будет! — согласилась я.

— Вот и славно, — тетя Мила поставила на плиту чайник.

— Только при одном условии… — хитро улыбнулась я.

Тетя Мила удивленно приподняла брови.

— Я съем всю картошку, если мой процесс пищеварения будет сопровожден пересказом последнего романа Маклина, который ты прочла. И вообще, что-то я давно не слышала от тебя городских новостей…

* * *

Риэлторская фирма Овчаренко Николая Анатольевича располагалась в самом центре города. Миновав серьезного охранника и поднявшись по широкой, застеленной бордовым ковролином лестнице на второй этаж небольшого особняка на Немецкой, я двинулась по прохладному коридору, похожему скорее на длинный холл.

На подоконниках темно-изумрудным воском слабо поблескивала упругая листва многочисленных фикусов; тут и там были выставлены кадки с пальмами; густой сочный плющ и другие вьющиеся растения выписывали на светлых стенах причудливые зеленые вензеля.

Дендрарий прямо какой-то!

Остановившись перед дверью с табличкой «Генеральный директор Овчаренко Николай Анатольевич», я постучала. Не услышав никакого ответа, я легонько толкнула дверь и просунула голову в образовавшийся проем.

— Можно? — Мой вопрос адресовался средних лет женщине, с сосредоточенным видом сидевшей за компьютером.

Мой вопрос заставил ее оторваться от экрана. Она как-то подслеповато уставилась на меня из-под своих массивных очков-"хамелеонов".

Цвет ее глаз не поддавался никакому определению, но лицо было приятным, несмотря на этот долгий недоумевающий взгляд.

— Николай Анатольевич ждет меня, — сказала я, переступая порог приемной.

— Представьтесь, пожалуйста, — взгляд секретарши из недоверчивого стал доброжелательным.

— Охотникова Евгения.

— Минутку, — деловито произнесла она и взялась за трубку внутреннего телефона, — Николай Анатольевич, здесь в приемной Охотникова Евгения, ей можно войти?

Через секунду, — как видно, получив утвердительный ответ, — она повесила трубку и еще более любезным голосом сказала:

— Проходите, пожалуйста, Николай Анатольевич вас примет.

Черт бы побрал весь этот офисный ритуал!

Ну, ладно, ладно, должны же люди как-то подстраховывать себя и оберегать от расхищения свое драгоценное время.

Николай Анатольевич сидел за огромным черным столом и, как мне показалось, с напряженным ожиданием смотрел на меня.

— Присаживайтесь, — отрывисто произнес он, неловко перегибаясь через стол и тыча пальцем в кожаную спинку придвинутого к его столу кресла.

Может, эта произнесенная с такой пыхтящей поспешностью фраза своей паровозной тональностью была обязана его солидной, при небольшом росте, комплекции? А может, она лишь вкратце воспроизводила присущий ему стиль общения — деловой и нетерпеливо-лаконичный, схватывающий суть и отметающий второстепенные детали…

Конечно, сходство между двумя братьями присутствовало: плотное телосложение, строение черепа, круглое открытое лицо с широким лбом и почти стертыми надбровными дугами. И потом, цвет и разрез глаз… Вот только взгляд у Юрия Анатольевича был почти всегда отсутствующим, как бы смотрящим сквозь тебя, в то время как у Николая Анатольевича — цепким и внимательным.

Не знаю, почему в это братское, если можно так выразиться, перемигивание вторгался некто третий со светлым ежиком волос. Фу, что за мистика?

— Сдвиги есть? — сухо спросил он, и его руки забегали по поверхности стола.

Заметно, что нервничает, как он это ни скрывает…

— Есть. Из потока догадок и предположений мне удалось вычленить две наиболее приемлемые версии. Одна из них — козни конкурента вашего брата — Давнера.

— Давнера? — Николай вскинул свои невыразительные брови.

— Вы его хорошо знаете?

— Не так чтоб очень… — Овчаренко на минуту задумался, обхватив ладонью пухлый подбородок. — Странно, Юрий всегда отзывался о нем как о порядочном человеке.

— Николай Анатольевич, вы же знаете своего брата, — осмелилась я напомнить, — интеллигентный человек склонен во всех людях видеть себе подобных.

— Это вы верно заметили, — Овчаренко быстро вскинул на меня глаза, отчего его и без того пристальный взгляд приобрел какую-то убийственную пронзительность.

— Конечно, это надо еще проверить, — вернулась я к проискам Давнера, — но есть и другая версия…

— Что за версия? — обеспокоился Овчаренко.

— Поэтому-то я к вам и пришла. Мне нужно поговорить с вами о Юрии Анатольевиче.

— Вы не сказали мне, какова вторая версия… — его пристальный взгляд был алмазно тверд.

— Мне бы, честно говоря, сначала хотелось просто услышать от вас небольшой рассказ о вашем брате, а уж потом сделать вывод относительно вероятности того, имеет ли эта версия право на существование, — с витиеватой уклончивостью выразилась я.

— Что вас интересует? — Он нервно закурил.

— Отношения вашего брата с домашними, скажем, весь спектр межличностных отношений…

— Вы имеете в виду Людмилу… Людмилу Григорьевну? — поправился он.

— Да. Какие у Юрия Анатольевича были отношения с женой?

— Насколько я могу судить, дружеские, я бы даже сказал, теплые. Мне кажется, что несмотря на резкость, которую довольно часто позволяла себе Людмила Григорьевна, они неплохо уживались и ладили друг с другом. К тому же у них — единый бизнес. Понимаете, Людмила — женщина с сильным характером, может быть, как раз такую и нужно было моему брату… Но я, например, ни часу бы с ней не прожил. Юрка — малый терпеливый и покладистый. Вы же знаете: противоположности притягиваются. А по мне, такая женщина — хуже чумы, я привык к независимости и даже в какой-то мере придерживаюсь патриархальных установок в браке.

В конце концов, каждый человек сам должен для себя решить, что и с кем он собирается в этой жизни делать, — внезапно разоткровенничался Николай Анатольевич.

— А что касается бизнеса?

— Голова у Юрки золотая, а вот практической жилки ему всегда недоставало — все гении на одно лицо: сеют идеи направо-налево, а те, что попроще да похитрей, пользуются плодами их мысли, — Николай Анатольевич поморщился то ли от дыма, то ли от излишней литературности своих высказываний.

— И Людмила Григорьевна, полагаете вы, принадлежит к числу таких хватких и пронырливых людей? — задала я ему провокационный вопрос.

Что-то мне подсказывало, что Николай Анатольевич недолюбливал свою родственницу.

— Я ничего плохого о Людмиле сказать не хочу, тем более что без ее предпринимательского таланта и деловой хватки не знаю, что стало бы с идеями моего брата, но, согласитесь, далеко не каждый мужчина хочет иметь около себя и жить по указке «генерала в юбке», — невесело усмехнулся он, — да и вообще, Людмиле не мешало бы сбросить свою спесь. Ну а уж если выразиться со всей определенностью, — он внимательно посмотрел на меня, точно оценивая, достойна ли я услышать из его уст откровение, — затыркала она Юрку, излишне напориста она…

— Николай Анатольевич, простите за нескромный вопрос: Людмила Григорьевна изменяла вашему брату?

— А вам-то зачем эта информация? — Он насупился и неодобрительно взглянул на меня.

Я спокойно вынесла этот ледяной душ и попробовала сыграть на его родственных чувствах.

— Вы, насколько мне известно, самый близкий Юрию Анатольевичу человек, у кого же мне еще спрашивать? Узнай ваш брат об измене своей жены, неужели он не поделился бы с вами своей обидой и опасениями? Но это, конечно, если прецедент действительно был…

— Вот именно: если да кабы, — опять усмехнулся он, но уже более миролюбиво, — и потом, какими бы теплыми и доверительными ни были отношения между двумя братьями, почему вы думаете, что один непременно рассказал бы другому об измене своей жены?

— Не знаю, — я пожала плечами, — мне кажется вполне вероятным, что человек может поделиться самым наболевшим с другим близким человеком. А что, Юрий Анатольевич проявлял замкнутость?

— Нет, он даже, мне кажется, чересчур распахнут и доверчив. Но… Почему вы говорите об измене Людмилы как о само собой разумеющейся вещи? Это только ваши догадки, предположения и гипотезы…

Он смерил меня пренебрежительным взглядом и снова закурил.

— Так вы не знаете ни об одном таком случае? — долбила я в одну точку и, пытаясь если не сломить, то исподволь подточить упрямство Овчаренко, добавила:

— Николай Анатольевич, поверьте, я спрашиваю вас не из житейского любопытства или какой-то прихоти, я хочу найти вашего брата. Вы ведь тоже этого хотите?

Я в упор посмотрела на него. На его сосредоточенном лице не дрогнул ни один мускул.

— Дорога каждая минута, малейшая информация может продвинуть расследование…

— Хорошо… Людмила изменяла Юрию, но это ничего не значит, — спохватился он, — Юрка был слишком мягок с ней, слишком покладист… — Николая Анатольевича, к моему великому удивлению и радости, «прорвало»:

— Сто раз говорил ему: зачем тебе эта б… Она ведь только делает вид, что живет с тобой в законном браке, а на самом деле ей на тебя наплевать, гони ее в шею, а я тебе помогу с наладкой предприятия, возьму на себя то, в чем действительно разбираюсь, и не хуже твоей Людки обеспечу нормальную работу фирмы.., что ты с ней церемонишься, у тебя даже сын не от нее!..

Он замолчал. Я не торопилась с вопросами.

— Да, да, Никита — сын от первой жены Юрия, Светланы. Она, царство ей небесное, умерла при родах. Хочу вас сразу предупредить:

Никита ничего не знает и знать не должен, вы меня понимаете?!

Я кивнула с самым серьезным выражением лица.

— Можете не беспокоиться, это останется между нами.

Он внимательно посмотрел на меня и продолжил:

— Да и расследование это, если хотите знать, я затеял, а ей — по хрену мороз! — не побоялся он сильного выражения. — Она ни о чем не волнуется — нет, конечно, волнуется: о деньгах, о договорах, о том, как выглядеть на той или другой вечеринке, о том, когда лучше смотать на Канары, и еще бог весть знает о чем!

Он сделал презрительную гримасу и отвел глаза.

— К Никите, правда, она неплохо относится, нужно отдать ей должное, а так… — он махнул рукой.

— Николай Анатольевич, давайте вернемся к вашему брату. Понятно, что он — генератор идей. Но меня сейчас интересует другое, — я сделала небольшую паузу, ловя на себе вопросительно-удивленный взгляд Овчаренко, — как вы думаете, способен ли ваш брат просто так вот взять деньги и уехать в неизвестном направлении?

Я приготовилась к гневному, уничтожающему взгляду и суровой отповеди, но, к моей полной неожиданности, Николай Анатольевич просто посмотрел на меня как на стопроцентную идиотку. Его узкий рот скривился в горькой усмешке.

— Полная околесица. «Стилобат» — в большей степени, чем Людмилы, детище моего брата, уж не буду говорить вам о семье, любви к сыну, ответственности за него, да и вообще об элементарной честности и порядочности Юры.

Зачем ему куда-то ехать?

Он скептически пожал плечами.

— Простите за еще один не очень…

— Давайте, давайте, — сделал нетерпеливый жест рукой Овчаренко, — что там у вас?

— Я бы хотела вас спросить о сексуальной ориентации вашего брата…

— Что-о-о?! — несмотря на свою готовность услышать очередной «нескромный» вопрос, Николай Анатольевич такого не ожидал.

Его брови полезли едва ли не к корням волос надо лбом.

— Он интересовался только женщинами? — Если бы не мое обычное самообладание, я бы, наверное, зажмурилась или отвернулась, но я спокойно смотрела ему прямо в глаза.

— Да, Евгения, — он как-то нервно усмехнулся и укоризненно покачал головой, — Юра… как вы это сказали, увлекался только женщинами. Так это и есть ваша вторая версия?

— Вы ведь знаете, что Юрий Анатольевич пропал не один, — невозмутимо сказала я.

— Знаю, и что из этого? С ним был Борщев.

Но это же не повод для подобного рода утверждений?

— Вы знакомы с Борщевым?

— Знаком, — сухо ответил Овчаренко.

— И как он вам?

— Юрка отзывался о нем как о дельном, исполнительном и увлеченном работой человеке. Я его видел не раз, разговаривал. Конечно, мой брат всегда грешил чрезмерной мягкостью в оценках, но в данном случае, как мне кажется, он был прав. Вот только больно уж он пижонист, этот Борщев, ну уж это — его дело.

Вы, что же, хотите сказать, что Юра и этот Борщев…

Он часто заморгал и едва не прыснул со смеху.

— Чушь, — в один миг став серьезным, холодно констатировал он, — вам вообще не стоило принимать во внимание эту.., нет, не версию, а бред.

— А какие у Людмилы Григорьевны были отношения с Борщевым?

— Они работают в одной фирме — какие у них могут быть отношения? — Он посмотрел на меня как на дуру.

— У них не было романа?

— Служебного? — одарив меня снисходительным взглядом, пошутил Овчаренко.

— Вот именно, — на моем лице застыла маска сосредоточенного интереса.

— Насколько мне известно, нет.

— Хорошо, Николай Анатольевич, ответьте мне на последний вопрос: когда и как вы узнали об исчезновении вашего брата?

— Узнал от Людмилы, потом позвонил домой Борщеву, там никто не брал трубку. Сразу понял, что дело пахнет керосином. Поехал на Провиантскую. Там Людмила, вся в слезах…

— А вы говорите, что она не переживает, — упрекнула его я.

— Так непонятно ведь — о брате моем или о пропавших деньгах? — Овчаренко цинично усмехнулся.

Может быть, он имел на это право.

— Это все? — Он обеспокоенно посмотрел на часы.

— Да. Спасибо вам большое, вы мне очень помогли.

Он устремил на меня недоверчивый взгляд, в котором я заметила тень самодовольства.

— До свидания, — я встала и направилась к двери.

— Держите меня в курсе.

— Непременно.

* * *

Квартира Борщева располагалась на четвертом этаже нового девятиэтажного дома, облицованного «итальянским» кирпичом. «Фольксваген», чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, я оставила на дороге, выбрав местечко, прикрытое от солнца кроной большого тополя.

Не торопясь, я преодолела шесть лестничных маршей и с минуту постояла перед дверью квартиры Вячеслава Михайловича, прислушиваясь. Все было спокойно. Я надавила кнопку звонка. Ничего. А чего ты, милочка, ожидала?

Что Борщев собственной персоной откроет тебе дверь, пригласит в дом и за чашечкой кофе объяснит, куда они с Юрием Анатольевичем запропастились?

Я позвонила еще раз, теперь уже более настойчиво. Выждав еще некоторое время, достала нож-отмычку и начала колдовать над замком.

Мой чуткий слух уловил, что лифт, предусмотрительно вызванный мной, тронулся и пополз вниз. Продолжая заниматься своей работой, я ждала, когда он снова начнет подниматься. Ага, пошел. Приостановив свое занятие, подошла к лифту на случай, если кто-то вздумает выйти на четвертом. Нет, проехал выше. Опять вернулась к замку.

Через четыре минуты я уже была в квартире и запирала за собой дверь. Чтобы не оставлять отпечатков, натянула на руки тонкие хлопчатобумажные перчатки. Прежде чем начинать тщательный обыск, решила просто осмотреть квартиру. Заглянула в ванную, в туалет, на кухню, потом прошла в комнату, служившую спальней, и, наконец, в гостиную.

Чисто, опрятно, но как-то пустовато, что ли… Такое ощущение, что чего-то не хватает.

Только вот непонятно чего. Я снова вернулась на кухню, окинула взглядом стены, оклеенные зелеными обоями, деревянный стол рядом с угловым диванчиком, холодильник. Что там у нас, в холодильнике? Недопитая бутылка спрайта, картонный пакет апельсинового сока, кусок ветчины в прозрачном пластиковом пакете, сыр… Не густо.

Я закрыла холодильник и повернулась к раковине, под которой обычно стоит мусорное ведро. Иногда содержимое мусорного ведра может многое рассказать о характере его владельца. На этот раз — ведро пустое. Это говорит о том, что Борщев — человек довольно педантичный — не забыл выбросить мусор, перед тем как уехать на несколько дней, чтобы не оставлять корма тараканам. Если, конечно, он не пользуется услугами домработницы.

Ладно, переходим в спальню. Очень уютная комната. Большая, квадратная. На окнах тяжелые, плотные шторы цвета неподжаренных кофейных зерен, приятно гармонирующие с бледно-апельсиновыми обоями. А кровать! Просто гигантских размеров… Видимо, Вячеслав Михайлович любил поспать с комфортом. А впрочем, почему любил? Что это ты заранее хоронишь человека?

На стенах спальни несколько небольших гравюр в рамках и.., какая-то непонятная картинка. Нет, я поняла, что на ней изображено: эта черная ящерка с яркими оранжево-красными пятнами, скорее всего саламандра. Вот только техника исполнения какая-то необычная. Ну-ка, напрягись, Женечка! Что тебе это напоминает? Похоже на татуировку. Наверное, это и есть татуировка, вернее эскиз татуировки.

Я сняла картинку со стены и стала внимательно ее рассматривать. В правом нижнем углу я заметила какую-то надпись, полуприкрытую рамкой. Я отогнула скобки на задней стороне, которые прижимали картон к рамке, и вынула эскиз. Теперь я смогла прочесть: «V. Sh.» Что бы это могло означать? Нет, я догадывалась, что это скорее всего инициалы автора. Только вот кого? Мне почему-то показалось, что это очень важно — узнать, кто автор этого эскиза.

Я чуть не выронила картинку — таким неожиданным оказался звонок телефона, стоявшего на прикроватной тумбочке. Я замерла в ожидании. Казалось, что кто-то сейчас должен появиться и снять трубку. Один звонок… Второй… После третьего звонка включился автоответчик, и я услышала записанный на пленку голос Вячеслава Михайловича: «Это квартира Борщева. Меня сейчас нет дома. Если вы что-то хотите мне передать, можете оставить сообщение после звукового сигнала». Аппарат пискнул, и женщина на другом конце провода хорошо поставленным голосом стала говорить: "Господин Борщев, вас беспокоят из риэлторской фирмы «Гауберг и сын». Вы оставляли нам данные вашей квартиры для продажи, — женщина на секунду запнулась, — кха, кха, извините.

У нас есть клиент, который бы хотел срочно ее посмотреть. Прошу вас связаться с нами сразу же, как только вы услышите наше сообщение.

Напоминаю вам наши телефоны…"

Продиктовав номера телефонов, женщина из «Гауберг и сын» поблагодарила Борщева (наверное, за то, что он обратился именно в их фирму) и, попрощавшись, отключилась.

Интересно. Борщев, оказывается, собирался продавать квартиру. Может быть, хотел купить другую? А может быть, квартира уже продана?

И тут одна мысль пронзила мне мозг. Вот что мне показалось странным в его квартире: в ней не было телевизора! Ни телевизора, ни видеомагнитофона (хотя кассеты стояли плотным длинным рядом в книжном шкафу), ни аудиосистемы. Не было также ни одной мало-мальски ценной вещи, которые люди, уезжая ненадолго, обычно оставляют дома.

Значит… И что же это значит? Что он собирался навсегда покинуть этот город, а скорее всего и эту страну? Вместе с Овчаренко? Но они же вернулись, черт бы их побрал! Их приезд как раз все и путает. Это же совершенно нелогично: быть уже в другой стране и вернуться обратно.

Стоп, стоп, стоп. Спокойно. Вернулись, — значит, на это у них были свои причины. Какие? Например, не смогли переправить деньги.

Но таксист сказал, что синего чемоданчика с ними не было, когда Овчаренко с Борщевым вышли из здания аэровокзала в Тарасове. Оставили в камере хранения? Предположим, что это так. Что дальше?

Нет, давай сначала. Решил, к примеру, Овчаренко хапнуть эти доллары.,.. Опять не то. Ну не нужны ему деньги, не такой он человек. Ты что, не видела, как он одевается? Простые костюмы и рубашки, купленные в обычных магазинах. Зато в доме какое богатство! Дом не в счет, им занимается Людмила Григорьевна, которая одевается у лучшего портного, носит драгоценности, стоящие целое состояние, и ездит на «Крайслере», наверное, единственном в городе.

Если бы деньги прикарманила она, тогда все было бы логично.

В жизни получается иногда так, что человек действует вопреки всякой логике, не говоря уж об элементарном здравом смысле. Хорошо, сделаем все-таки гипотетическое предположение, что Юрий Анатольевич позарился на эти деньги. И что же, он бросит из-за этого жену и сына?

А что здесь странного? С ходу могу назвать с дюжину мужиков, которые согласятся бросить жену и за гораздо меньшие деньги. А сын, в конце концов, у него уже почти взрослый. Но ведь не мог же он хотя бы не предположить, что если он присвоит эти деньги, то его жене и сыну не поздоровится! Вот у Борщева, кстати, нет ни детей, ни плетей. Ему не о ком было бы беспокоиться в аналогичной ситуации.

Борщев, Борщев… И вещички-то он кой-какие сплавил, и квартиру продает. А может, уже продал? И что? Продал, уехал, снова вернулся. Не-ло-ги-чно. Ну, вернулся и вернулся.

Значит, нужно было. Зачем? Это второй вопрос.

Ты, вообще, в верном ли направлении копаешь?

Тебе платят за поиски Овчаренко, а не Борщева.

Но это же звенья одной цепи! Они вместе работали, вместе уехали, вместе вернулись. Так что любые сведения о местонахождении одного неизбежно должны привести к другому. Логично?

Ладно. Вернулись Овчаренко с Борщевым, сели в такси, по словам таксиста, вышли на углу улиц Чапаева и Бахметьевской и исчезли… Может быть, их забрали инопланетяне или пришельцы из параллельных миров? А что? Такие случаи бывали. Люди исчезали на улице средь бела дня, а спустя полтора-два десятка лет снова появлялись на том же месте… Что же ты предлагаешь, подождать немного? Лет пятнадцатьдвадцать? Нет, девушка, не занимайся ерундой.

Прослушай-ка для начала автоответчик.

Я перемотала ленту и включила воспроизведение. Время звонков высвечивалось на дисплее. Записи начинались с того самого дня, когда Овчаренко и Борщев уехали из Тарасова.

Звонили какие-то знакомые, мужчины и женщины, которые не знали, что Вячеслав Михайлович в командировке. Последний звонок был от Николая Овчаренко. Он просил Борщева позвонить сразу же после того, как он услышит эту запись. Николай Анатольевич звонил в половине девятого — примерно за час до того, как меня вызвала Людмила Григорьевна и мы с Никитой покинули тарасовский Арбат.

Я переместилась в гостиную, прихватив черно-оранжевую саламандру с собой, и почему-то уже безо всякого энтузиазма начала проверять книжный шкаф. Затем настал черед серванта.

Рядом с ним я заметила дверцу, оклеенную такими же обоями, что и стены. Она была заперта на замок, в отверстии которого торчал небольшой ключ.

Повернув ключ в замочной скважине, я потянула дверцу на себя прямо за ключ, потому что никаких ручек на ней не было. Дверца без труда отворилась, и я увидела так называемый встроенный шкаф — его еще можно было назвать мини-гардеробом — размером около двух квадратных метров. А что, собственно, ты собиралась увидеть?

На стене внутри мини-гардероба был выключатель, щелкнув которым я зажгла круглый плоский светильник, подвешенный под самым потолком. Вдоль боковых стен были закреплены две перекладины, на которых висели плечики, — большинство из них пустовали. Другие же были заняты сорочками и костюмами. Задняя стена гардероба почти вся была занята специальными приспособлениями для закрепления обуви. Проверив карманы костюмов и сорочек, я тщательно осмотрела пол встроенного шкафа — ничего интересного.

Снова зазвонил телефон. Как и в первый раз, после третьего звонка включился автоответчик, но таинственный абонент ничего говорить не стал, а просто повесил трубку.

Оставалось проверить туалет с ванной, но я подозревала, что мои поиски окажутся бесплодными. Так оно и случилось. «Ничего, Женя, — успокаивала я себя, — у тебя все же есть саламандра». Я взяла рисунок со стола, сложила пополам и сунула в карман. Подойдя к двери, посмотрела в глазок. Кажется, все спокойно.

Я сняла перчатки и собиралась уже открыть дверь, когда увидела в отверстии глазка, что кто-то подошел и стоит рядом. Это еще что за новости?

На площадке перед дверью стояла наша с Никитой соседка по столику в клубе «Рондо» — жена Родиона Давнера. На этот раз она была одета попроще: волосы были забраны на затылке в хвост, на лице минимум макияжа, белый топ из тонкого трикотажа открывал ее загорелые плечи. Что было надето ниже, в глазок разглядеть не удалось. Интересно, что она собирается делать? По всей видимости, она собиралась войти, потому что в прихожей над моим ухом раздался настойчивый звонок. Но ведь дома-то никого нет, не считая меня, конечно!

Повременив минуту, шатенка вставила в замочную скважину ключ и… Я метнулась в гостиную, стараясь не создавать лишнего шума, и устроилась в кресле лицом ко входу, закинув ногу на ногу.

Дверь в прихожей открылась и закрылась, и через несколько мгновений шатенка смело вошла в гостиную. Теперь я смогла разглядеть, что белоснежный топик дополняла такого же цвета короткая юбка и белые босоножки на высоком каблуке. Надо же, какая-то патологическая тяга к белому цвету, — помнится, в «Рондо» она тоже была в белом. Впрочем, этот цвет был ей к лицу, которое несколько удлинилось, когда она увидела меня. Она так и стояла с раскрытым ртом, пока я не заговорила и не вывела ее из ступора.

— Проходите, присаживайтесь. Меня зовут Евгения. Если бы я с братом не была вынуждена срочно покинуть «Рондо» вчера вечером, мы бы обязательно с вами познакомились. Вы меня помните?

Она молча кивнула. Чтобы дать ей время прийти в себя, я достала сигареты и закурила.

— Как вас зовут?

— Марина.

— Да садитесь вы, наконец! Я не собираюсь причинять вам никакого вреда.

Марина сделала несколько шагов, отделявших ее от кресла, и опустилась на самый краешек.

— Хотите сигарету?

Она хотела. Я дала ей сигарету, и пару минут мы сидели молча.

— Что вы здесь делаете? — оборвала я нашу идиллию.

— А вы? — задала она встречный вопрос.

Наверное, начала немного приходить в себя.

— Я ищу Вячеслава Михайловича.

— Вы его любовница? — с тоской в голосе спросила Марина.

— Нет, — я усмехнулась, — я ищу его, потому что у меня такое задание. А вот вас он, наверное, бросил.

По ее лицу я поняла, что не ошиблась.

— Вы что же, хотели найти его здесь?

— Нет, — она покачала головой, — я думала, что смогу здесь найти что-нибудь, чтобы напакостить этому гаду.

— Так вы думаете, что его нет в Тарасове?

— Я знала, что его не будет дома, потому что он…

— Тес, тихо, — остановила я ее, — вы заперли за собой дверь?

— Не помню…

Я уловила какое-то движение в прихожей.

Что-то слишком много гостей для одного дня, тем более если учесть, что хозяина нет и в помине. Я схватила Марину за руку и поволокла к потайной дверце. Толкнула неудачливую любовницу в темноту, пяткой закрыла дверь, прислонившись к ней спиной.

Если бы я попыталась спрятаться вместе с ней, то наверняка меня бы заметили, потому что шаги были уже совсем близко. Даже если бы мне удалось проникнуть в гардероб незамеченной, рано или поздно нас бы все равно обнаружили, так как в комнате остался запах дыма от сигарет.

В общем, обернувшись, я нос к носу столкнулась.., со Слоном. Он был в майке с номером семьдесят семь на груди, спортивных штанах и кроссовках. Нос на его широком лице выдавался вперед чем-то вроде бульбы, прилепленной к скулам пластырем. Прямо зомби какой-то! Это сходство усиливали пустые серые глаза, с ненавистью смотревшие на меня. На этот раз в руке он держал пистолет, ствол которого почти уперся мне в грудь. Мне показалось, это был «ТТ» — лучше рассмотреть я не успела.

Из-за спины Слона (чуть было не сказала, слоновой спины, что было бы, впрочем, недалеко от истины) вышел второй мой «знакомец», который на стоянке возле «Рондо» пытался взять меня на испуг.

— Попалась, сука! — прогромыхал Слон.

К звуку щебня, перетираемого жерновами, прибавился французский прононс, словно жернова простудились! Это придавало его голосу налет какой-то дикой аристократичности.

— Иди туда, — не опуская пистолета, Слон показал свободной рукой на кресло, — стой.

Я подошла к креслу и остановилась.

— Расстегни штаны.

— Погоди, Слон, — попыталась я остановить его.

— Заткнись, бл…на, — продолжал он гнусавить, — делай, что тебе говорят! Может быть, я подарю тебе жизнь.

«Боевиков он, что ли, насмотрелся», — мелькнуло у меня в голове, но брюки я расстегнула.

Не очень-то приятно себя чувствуешь, когда на тебя смотрит ствол пистолета, который находится в руках у человека, слабо контролирующего свои действия.

— Спусти их до щиколоток, — это явно относилось к брюкам.

Пришлось сделать и это. Теперь я стояла перед Слоном и его дружком в белых узких трусиках и опущенных до пола брюках. Мою грудь прикрывала тонкая клетчатая кофточка, завязанная узлом на животе.

— Гвоздь, — произнес Слон, не сводя с меня своих пустых серых глаз.

Зачем ему нужен гвоздь? — опешила я, но тут же поняла, что Гвоздем он назвал своего напарника.

Гвоздь сделал несколько шагов в мою сторону и с силой толкнул меня в грудь. Не удержавшись на ногах, стреноженных моими же брюками, я упала в кресло. Понятно, для чего меня заставили спустить их.

Успокаивало только то, что на мою честь они пока покушаться не собирались. Слон неотрывно держал меня на мушке и теперь направлял мне «ТТ» в живот. Я расслабилась и постаралась ни о чем не думать, уверенная в том, что тренированное тело в критический момент само найдет выход из положения.

— Где Борщев? — Расставив ноги, Слон неотрывно смотрел на меня.

— Я сама его ищу.

— Как ты сюда попала?

— Я профессионал. Если, как я понимаю, мы занимаемся одним и тем же делом, то могли бы сотрудничать, а не вставлять друг другу палки в колеса.

Слон на минуту задумался. Я видела, как за его спиной бесшумно открылась потайная дверца, и оттуда выглянула испуганная Марина. Увидев, что на нее никто не смотрит, она выбралась из гардероба и на цыпочках прокралась к прихожей. Очень рискованный маневр, но если он ей удастся, у меня появится шанс на спасение.

Вот она уже добралась до двери, ведущей в прихожую. Кажется, эти двое ничего не слышат.

— У меня есть кое-какие наметки по поводу того, где может находиться Борщев, — соврала я, чтобы дать Марине время выбраться из квартиры, — я могла бы поделиться с вами своими мыслями, если, конечно, мы договоримся.

Все, она уже в прихожей. Осталось тихо открыть дверь, и она свободна.

— Если ты знаешь, где Борщев, — говори, — уперся Слон.

— Я не знаю, где он, — четко произнесла я, — но у меня есть предположение, где он может скрываться. Только действовать нужно осторожно, чтобы не спугнуть его. Давайте договоримся. Вы мне говорите, зачем Давнеру Борщев, а я вам скажу, где он может быть.

Я тянула время в надежде, что скоро здесь появится милиция. Марина должна была уже добраться до телефона-автомата. А если она не позвонит? Я гнала от себя эту мысль.

— Слон, — Гвоздь повернулся к своему главарю, — скажи ей. Мы ж ничего не потеряем.

— Ладно, — решил Слон, — Борщев получил у Давнера аванс, и он ищет его, чтобы тот передал ему какие-то документы и дискеты.

— Тысячу баксов, которые он получил месяц назад? — Я назвала первую пришедшую мне в голову сумму и срок.

— Не, — скривился Слон (если, конечно, можно еще больше скривиться под его пластырем), — сто тысяч гринов за договор, который он должен был привезти из Болгарии.

— Что ты несешь, Слон?! — сделала я вид, что не верю ни единому его слову. — Ты что, за дуру меня принимаешь? Думаешь, я не знаю, на кого работал Борщев?

— Вот именно, работал, — заволновался Слон.

— Ладно, — я неотрывно следила за Гвоздем и Слоном, — может, это и так. А вот зачем вам понадобился Никита?

— Давнер велел намять ему бока, — хохотнул Слон, — слегка, не до смерти, — пояснил он.

Интуиция подсказала мне, что настал тот самый момент, когда можно и нужно рискнуть.

Я оттолкнулась ногами от пола, сбросив при этом мешавшие мне брюки, перекувырнулась назад и немного вбок, так, чтобы перекатиться через подлокотник кресла. Во время кувырка я заехала обеими ногами в голову Гвоздю, который стоял сбоку от кресла. Закрыв лицо руками, он начал медленно оседать вниз. Грохнул выстрел, пуля попала в кресло, но меня уже там не было — я стояла за ним. Вот я уперлась в спинку руками и что было сил толкнула кресло в ноги Слону. Он выстрелил еще. На этот раз пуля едва не достигла цели, просвистев у меня над головой. В это мгновение кресло ударило Слона по коленям и сбило его с ног. Падая, он разжал руку и выпустил смертоносную игрушку. Я прыгнула вперед и мягко приземлилась точно в том месте, где упал «ТТ». Вот теперь будет немного спокойнее.

— Лежать, руки за голову, буду стрелять! — крикнула я, держа в одной руке пистолет, а другой — натягивая на себя брюки.

— Руки вверх, брось оружие! — раздался у меня за спиной властный, спокойный голос, спокойный до равнодушия.

Прямо не квартира, а проходной двор какой-то!

Я разжала пальцы, и «ТТ» упал к моим ногам.

— Толкни пистолет ко мне ногой, — раздался приказ.

Я осторожно повернула голову, ожидая увидеть людей в милицейской форме. На меня смотрели стальные глаза убийцы. Это был спортивного вида мужчина лет сорока пяти в светло-серой рубашке с короткими рукавами и темно-серых брюках. На ногах у него были дорогие мокасины. «Беретта» с глушителем была словно продолжением его руки. Про себя я назвала его Серым человеком. Русые волосы с проседью на висках были аккуратно подстрижены. Лицо его было совершенно не примечательным, обычным. Увидишь такое в толпе — забудешь через пять минут. Но вот глаза… От них веяло космическим холодом. Я даже поежилась.

Он вынул из кармана чистейший носовой платок, наклонился, обернул им рукоятку «ТТ» и поднял его.

— Лежать, лицом вниз, — этот приказ относился к начавшим шевелиться Слону и Гвоздю.

Громыхнули два выстрела, и в их коротко стриженных затылках появились аккуратные круглые дырочки.

Серый человек бросил «ТТ» на кресло и повернулся ко мне.

— Иди вперед, скоро здесь будут менты.

Понимая, что возражать бесполезно, я тронулась к выходу. С грацией дикой кошки Серый человек двинулся следом. Мы на лифте спустились вниз и вышли из подъезда.

— Направо, — раздалась лаконичная команда у меня за спиной.

По повадкам этого человека, его движениям, по тому, как он меня сопровождал, я поняла, что он прошел такую же (если не лучшую) школу, как и я. То, что он меня не пристрелил в квартире Борщева вместе со Слоном и Гвоздем, вселяло в меня некоторую надежду. Только вот что будет дальше? Что ему от меня нужно? Он явно работает не на Давнера, это понятно. Тогда на кого?

Мы вышли к дороге, где стоял мой «Фольксваген». Перед его носом приткнулась неприметная серая «шестерка». Такая же неприметная, как и ее хозяин, который шел рядом со мной. Я не сразу поняла, куда делась его «беретта», потом догадалась: он успел свинтить глушитель и держал пистолет в кармане брюк. Ствол пистолета был направлен в мою сторону.

Мой сопровождающий нажал на брелок, который появился у него в левой руке так же незаметно, как исчез в кармане его пистолет. «Шестерка» мигнула габаритными огнями.

— Садись за руль, — новая команда была такой же короткой, как и предыдущие.

Я открыла дверцу…

Вот подходящий момент, для того чтобы сделать ноги! Мой провожатый стоял с другой стороны машины. Если бы я побежала — а делаю я это так же хорошо, как стреляю и бросаю нож, — ему было бы очень сложно в меня попасть. Тем более что нас учили специальным приемам бега — под прицелом.

В общем, можно было рискнуть, с вероятностью остаться в живых — процентов пятьдесят. Фифти-фифти, как говорят англичане. Но почему-то я не побежала. Я не испугалась — страха не испытывала: было какое-то ощущение, что я делаю все правильно. Я не могла это отнести и на счет гипноза — а такое тоже бывает. Короче говоря, я села за руль «шестерки».

Серый человек устроился рядом, положил пистолет себе на колени и захлопнул дверцу.

— Поехали, — он протянул мне ключи.

Запустив двигатель, я поняла, что его машина только с виду неказистая. Ее двигатель был форсирован. Когда я включила первую скорость и, плавно отпустив педаль сцепления, нажала на газ, «шестерка» чуть не выпрыгнула из-под меня. Я вдавилась в спинку сиденья, как при взлете самолета. Хорошо еще, что я вожу машину (да и все, у чего есть двигатель) так же классно, как и бегаю. А бегаю я так же… Ну да, я уже говорила, как я бегаю.

— Останови здесь, — показал мой сопровождающий дулом «беретты», когда мы проехали три квартала. — Меня зовут Анатолий Константинович, — бесстрастно произнес он, когда я остановилась, — вас, я знаю, зовут Евгения.

Мой шеф — председатель совета директоров «Тарасовнефтегаза» — интересуется судьбой денег, которые он передал Юрию Овчаренко.

Я знаю, что вы занимаетесь поисками Овчаренко. Если вам вдруг посчастливится обнаружить его или Борщева, позвоните мне.

Он, словно фокусник, выудил из кармашка рубашки серебристую визитку и небрежно протянул мне.

— Это все? — спросила я, не обращая внимания на прямоугольничек с черными буковками.

— Да, — он сунул визитку в кармашек моей кофточки.

— Почему вы думаете, что я вам позвоню?

— Ты что, уже забыла про ствол с твоими пальчиками, который остался в квартире Борщева? Не волнуйся, — сказал он, почувствовав мое напряжение, — никто об этом не узнает, если ты будешь умницей. Еще кое-какие бабки получишь.

Вот это он меня зацепил! Молодец, нечего сказать. Не моргнув глазом, отправил к праотцам двух человек только для того, чтобы завербовать меня! Да, Женечка, нужно смотреть правде в глаза: тебя завербовали. Хорошо еще, что просьба (если ее можно так назвать) Анатолия Константиновича не идет вразрез с интересами моего заказчика.

— Теперь можешь идти, — произнес Анатолий Константинович, — приятно было познакомиться, — на его лице наметилось какое-то подобие улыбки. — Да, — добавил он, когда я уже собиралась закрыть за собой дверь, — хочу тебя спросить, почему ты не попыталась убежать? Там, когда садилась в машину?

— А зачем? — Я пожала плечами. — А вот вы — непонятно — для чего убили эту парочку в квартире Борщева? Неужели только для того, чтобы завербовать меня?

— Они слишком много знали, — спокойно бросил он, пересаживаясь за руль.

«Шестерка» без лишних эффектов тронулась с места и через минуту исчезла за поворотом, оставив меня на горячем асфальте.

Вернувшись к своему «жуку», я заглянула во двор борщевского дома. Там уже стояли милицейский «уазик» и «рафик» «Скорой помощи».

Мне здесь нечего делать.

Я устроилась за рулем своего «жука», который уже «выполз» из тени и теперь парился на солнышке, и, проехав пару кварталов, приткнулась в тени высокого производственного здания. Привыкнув за годы своей учебы в спецзаведении и работы никому не доверять на слово, я решила проверить, что это за Анатолий Константинович.

Для начала я узнала по ноль девять телефон «Тарасовнефтегаза». Как это обычно бывает в таких крупных организациях, трубку сняла секретарша и хорошо поставленным голосом поинтересовалась, кто и зачем собирается беспокоить ее очень занятого шефа. Я сообщила ей, что ее любимый патрон меня не знает и даже не подозревает о моем существовании, но звоню я по рекомендации Анатолия Константиновича.

— Как доложить, по какому вопросу? — настаивала секретарша, но я поняла, что имя Анатолия Константиновича ей приходится слышать не первый раз.

— Скажите, что по финансовому.

— Говорите, Сергей Павлович на проводе, — произнесла она через полминуты.

— Добрый день, Сергей Павлович.

— Кто это? — недовольно произнес хриплый голос.

— Можете называть меня Евгения Максимовна, я частный детектив.

— Что вам надо? — Голос Сергея Павловича стал еще более недовольным.

Невежливо, конечно, но что можно требовать от людей, обремененных властью.

— Один человек утверждает, что он на вас работает. У него стального цвета глаза, возраст — около сорока пяти, носит с собой пистолет «беретта». Представился мне как Анатолий Константинович. Он у вас действительно работает?

— Девушка, у меня идет совещание, — уклонился он от ответа.

Но мне и без того уже все было ясно.

— Собственно говоря, я все для себя выяснила тогда, когда вы взяли трубку, услышав его имя. Спасибо.

Глава 8

У Можно было, конечно, расспросить соседей на предмет визитеров Борщева, да и о нем самом не мешало бы навести справки, но сейчас был не тот момент, когда этим следовало бы заниматься. К тому же эскиз татуировки с лаконичной подписью автора практически не оставлял сомнений по поводу того, кто ее сделал.

Я прямиком отправилась в «Тотем», невольно удивляясь про себя причудливой игре обстоятельств. Четыре дня назад мы с Никитой сидели в этом кафе, и я даже не подозревала, что судьба сведет меня с его хозяином в столь таинственно-непроясненной ситуации, как факт исчезновения Овчаренко и Борщева.

Я не то чтобы чувствовала, что мои пальцы оплетает нить Ариадны, но присутствие в квартире Борщева татуировки за подписью Шнайдера в данных обстоятельствах казалось мне знаменательным. Я отдавала себе отчет в том, что знакомство Борщева со Шнайдером не обязательно должно упереться в мучившую меня проблему пресловутого исчезновения работников «Стилобата», но чем черт не шутит!

Мне казалось, что я на верном пути. Бывают такие моменты, когда логическая способность отступает перед тихим, но настойчивым голосом интуиции, перед ослепительно-ясным броском спонтанности. Сейчас как раз был звездный час интуиции. Я ехала в «Тотем», с трудом сдерживая охватившие меня волнение и радость.

Несвоевременные чувства, скажете вы. Но ведь человек — не робот и может испытывать разного рода положительные и отрицательные эмоции, не только будучи в плену у романтической страсти или в результате какого-нибудь морального потрясения. Он способен на сильные переживания и по поводу незначительных, на первый взгляд, событий. А уж какое моральное удовлетворение приносит хорошо, то есть на совесть выполненная работа!..

Вот и я, проносясь мимо приветливо мигающих зеленым глазом светофоров, носилась, если позволите мне такой каламбур, со своей догадкой как курица с яйцом. Почему бы и в самом деле не посмаковать какое-нибудь предположение, как смакуют вино или экзотическое блюдо, — например, курицу, тушенную в ананасовом сиропе?

В «Тотеме» было все так же прохладно и уютно. Войдя в этот причудливо, но со вкусом оформленный бар, я направилась к стойке. Бармен — худой, долговязый парень в джинсовой жилетке на голое тело и с татуировкой на плече — с интересом вскинул на меня свои глубоко посаженные серые глаза.

— Добрый день, — я непринужденно облокотилась на стойку, — мне нужен Шнайдер.

Услышав имя хозяина, парень посмотрел на меня с еще большим интересом. Кроме всего прочего, в его взгляде я различила что-то похожее на благосклонность.

— Его нет, — лаконично ответил он, продолжая разглядывать меня.

— А когда будет?

— Он нам не докладывается. Обещал, что к вечеру, но это не на сто процентов, — теперь в его голосе звучало пренебрежение.

— У меня к нему срочное дело, не могли бы вы подсказать его телефончик?

— Домашний? — оживился долговязый.

— Именно, — он меня почему-то начинал раздражать.

— Мы не даем домашних телефонов сотрудников, — суховато и как-то меланхолично бросил бармен, всем своим видом демонстрируя, что я ему в тягость.

— А где вообще в такое время его можно найти? — не отступала я.

— Не знаю, — скривив рот, он пожал плечами.

— Адресов вы тоже не даете? — понимающе улыбнулась я.

Он помотал головой с наигранной досадой и поджал губы, выражая таким образом огорчение, что не может мне помочь.

Минуту я поразмышляла, а потом заказала апельсиновый сок. Ну не пушкой же махать у него перед носом! Вынимая деньги, я наткнулась на визитку Давнера-младшего. То, что нужно.

Я села за столик и принялась неторопливо потягивать холодный кисло-сладкий сок, одновременно набирая номер «Арх-Модерна».

— «Арх-Модерн», строительный отдел, — донесся до меня звонкий девический голосок.

— Добрый день, пригласите, пожалуйста, Давнера Родиона Викторовича к телефону.

— Секундочку, переключаю, — в трубке послышалось въедливо-противное «пи-и-и-и», которое вскоре сменилось сладким баритоном Родиона.

— Давнер слушает.

— Привет, — непринужденно поздоровалась я, хотя мы с Давнером в тот вечер так и не перешли на «ты».

— О-о-о! — радостно протянул он, давая понять, что узнал мой голос. — А я уж думал, что вы не позвоните.

Его «вы» мне показалось смешным. Он произносил его так, что чинная, а порой и чопорная дистанцированность, присущая этому личному местоимению, мгновенно испарялась.

— Приятно слышать, что ты меня узнал, — с энтузиазмом подхватила я. — Родион, у меня к тебе неотложное дело.

— И только? — с насмешливым разочарованием произнес он.

— Мне нужен телефон и адрес твоего приятеля Шнайдера, ты можешь мне помочь?

— Ты решила сделать тату или пирсинг? — Я услышала в трубке иронический смешок.

— Я звоню тебе из «Тотема». Шнайдера здесь нет, — только и нашлась я, что ответить.

— Тебе не терпится подвергнуть испытанию свою нежную, гладкую кожу?

Разговор начинал приобретать опасный характер. «Не давай волю чувствам», — скомандовала я себе.

— Хочу сделать тату, причем срочно, — со всей непринужденностью, которую только могла разыграть, ответила я, — так ты мне скажешь, где живет Шнайдер? Телефон у него есть?

— Представь себе, нет.

— А сотовый?

— Насчет сотового ничего сказать тебе не могу, — уклончиво ответил Родион.

— Тогда адрес, — настаивала я.

— Только при одном условии, — лукаво сказал он.

— Согласна на любое, — шутливо отозвалась я.

— Я заеду за тобой и сам отвезу к Шнайдеру.

А если он окажется дома, в чем, конечно, я очень сомневаюсь, попьем кофе, поболтаем, идет?

— Родион, не хотелось бы тебя разочаровывать, но у меня определенно нет сегодня времени для дружеских бесед…

— Тогда займемся чем-нибудь получше… — в трубке повисла пауза-намек.

Я поняла, куда он клонит. При других обстоятельствах я, может быть, и отважилась бы «заняться чем-нибудь получше» с таким симпатичным малым, как Родион, но сейчас…

Я почувствовала знакомое еканье в нижней части живота. И там же медленно рождалась и теплыми волнами растекалась по всему телу сладкая истома. Только не это! Я вздрогнула и больно прикусила нижнюю губу.

— Родион, мне нужен просто адрес…

— Я отвезу тебя. Жди меня в «Тотеме», договорились?

— Ты не можешь… — в трубке послышались короткие гудки.

Черт!

В тупом оцепенении я уставилась на недопитый стакан сока, а потом как-то механически перевела взгляд на долговязого парня за стойкой. Бармен, обслуживший за это время всего одну клиентку — очкастую девицу с лоснящимися от жира волосами и воспаленным прыщавым лицом, — внимательно наблюдал за мной.

Ладно, будь что будет! По крайней мере, нанесу визит Шнайдеру.

Однако, решительный этот Давнер. Мне почему-то вспомнился его папаша. Нет, Родион скорее всего похож на мать. А что же он унаследовал от отца? Способность входить в доверие, стремление поставить на своем, хватку, азарт, а может быть, холодный расчет?.. Ну и воображение у тебя, Женечка!

Бармен продолжал пялиться на меня с каким-то ехидным прищуром: мол, как ты, девочка, будешь из положения выходить?

Родион не заставил долго себя ждать. Он вошел стремительной походкой и направился ко мне. На его красивом загорелом лице сияла улыбка, которая, надо признать, ему очень шла.

На нем были узкие голубые джинсы и фирменная бежевая рубашка навыпуск. На ногах — мокасины, — Привет, — непринужденно поздоровался он, как будто нашего разговора по телефону не было, — прекрасно выглядишь.

— То же самое можно сказать и о тебе, — я не удержалась от улыбки.

— Спасибо. Я вообще-то за тобой. Ты едешь?

— Еду, но с одним условием. — ..

— Согласен на любое, — теперь наш разговор повторял телефонный с точностью до наоборот. Родион произносил мои реплики, я — его.

— Ты будешь меня безоговорочно слушаться. Если я скажу: «Родион, пожалуйста, подожди меня в машине» — ты без обиды и лишних вопросов…

— Комплекс старшей сестры? — пошутил он. Его карие глаза сузились, а на губах заиграла лукавая улыбка.

— Ты обещаешь? — спросила я тоном маленькой девочки. Обычно так дети напоминают родителям об их обязательстве купить мороженое или сводить в цирк. Иногда неплохо срабатывает. Притворство и искренность здесь слиты в нерасторжимое единство, что и обеспечивает нужный эффект.

Я посмотрела на парня у стойки. Он пялился на нас с утроенным интересом.

— Обещаю, — Родион наклонился над столом и поцеловал мне руку, — пошли?

— Вперед.

Родион галантно помог мне встать, и мы направились к выходу.

* * *

— Классная у тебя машина, — искренне восхищаясь родионовским джипом «Массо», сказала я.

— Корейская, но мне тоже нравится, — он затормозил у светофора, — так ты действительно хочешь сделать тату или Шнайдер тебе нужен по другому поводу?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну, это обещание… От него веет какой-то тайной… — он скосил на меня глаза.

— У тебя, Родион, богатое воображение, — пошутила я, — мне действительно нужно сделать татуировку.

Проницательный этот Давнер, весь в папашу!

— К чему тогда столько условностей?

— Я не хочу, чтобы Шнайдер видел нас вместе…

— Это еще что за причуда? — Родион в недоумении посмотрел на меня, забыв на минуту, где он находится.

Загорелся зеленый, и сзади уже недовольно сигналили.

— Поехали, — я повернула к Родиону голову.

Он спохватился и тронулся с места.

— Ты что-то скрываешь, — не унимался он, — мне-то ты можешь доверить свою тайну?

— А ты заслуживаешь доверия? — намеренно затягивала я разговор, лихорадочно соображая, как наиболее правдоподобно объяснить ему мое нежелание нашего совместного посещения квартиры Шнайдера.

— А что, я не похож на человека, которому можно доверять? — В его голосе звучала наигранная обида.

— Не скрою, ты вызываешь большое искушение доверить тебе пару-другую своих самых заветных тайн, — я лукаво улыбнулась, — так слушай же и внимай. У меня есть жених, очень ревнивый субъект. Его неплохо знает Шнайдер, и, если мы явимся к Шнайдеру вместе, мой жених не знаю что может себе вообразить, а мне лишние скандалы ни к чему.

— У тебя есть жених? — разочарованно переспросил Родион.

— В этом есть что-то странное? — усмехнулась я.

Кто бы знал, как я потешалась внутри! Да простит мне это наивный Родиоша.

— Да ничего странного, просто как-то неожиданно…

— Можно подумать, что ты меня знаешь с детства! Так обычно бывает: живут в одном дворе, а потом вдруг — бах! — кто-то выходит замуж. Вот это действительно неожиданно. У тебя ведь тоже есть жена.

Родион скептически улыбнулся.

— А после Шнайдера, надеюсь, мы сможем где-нибудь пообедать?

— Все будет зависеть от того, сколько времени займет посещение Шнайдера… — уклончиво ответила я.

— Но ты же только договоришься? — с надеждой в голосе спросил Давнер.

— Если его не будет дома, мне придется подождать его. Все-таки было бы лучше, если бы ты мне просто объяснил, где живет Шнайдер.

Я бы поехала на своем «жуке» и спокойно бы подождала, если бы вдруг нашего мастера тату не оказалось дома.

— Твой «жук» мирно покоится у «Тотема», — пошутил Давнер, — а я буду только рад составить тебе компанию. До следующей пятницы я абсолютно свободен, — привел он слова Пятачка.

Я рассмеялась. Видно, он настроен решительно.

Мы въехали в один из бесчисленных, образованных пресловутыми пятиэтажками дворов на Бахметьевской. Ну хоть какая-то тень и прохлада. После изматывающей жары залитых солнцем улиц даже слабый намек на тень казался раем.

— Я остановлю вот здесь, — Родион затормозил у неухоженного газона, упиравшегося в разворотную площадку, и выключил мотор, — третий подъезд, квартира сорок семь.

— О'кей, — я сняла ремень безопасности и выскочила из машины.

Не оглядываясь, я вошла в чистенький подъезд со свежевыкрашенными стенами. Ремонт, наверное, недавно был. Поднявшись на третий этаж, я остановилась перед стальной дверью «Кайзер» и позвонила. Минута, другая — ни ответа, ни привета. Я повторила манипуляцию. То же самое. Конечно, будет такой крутой мастер тату и вообще известная в городе личность сидеть дома! Проникать в квартиру резона не было — вдруг в это время нагрянет хозяин! — и я не нашла ничего лучшего, чем спуститься к машине и подождать Шнайдера в компании Давнера.

— Ну, что я тебе говорил! Вовку в такое время дома не застанешь, — сказал Родион, когда я заняла свое место в машине.

— Придется подождать, — вяло отозвалась я.

— Покурим? — Давнер прикурил сигарету и протянул ее мне.

Не выпуская из поля зрения подъезд, я откинулась на спинку сиденья и с удовольствием затянулась.

— Послушаем что-нибудь? — Давнер нашел волну «Европы-плюс» и прибавил громкость.

«Я буду твоим другом», — пел чувственный, глухой и одновременно нежный голос Шаде.

— Может, хочешь выпить? — неожиданно предложил Родион и дотронулся до моей руки. — У меня здесь есть кое-что.

— «Мартини»? — удивилась я, видя, что Родион вынимает из пластикового пакета небольшую знакомую бутылку.

— Я и стаканы прихватил, — улыбнулся он, осторожно высвобождая их из картонной упаковки, — по дороге купил: подумал, вдруг Евгения захочет чего-нибудь выпить…

— Боже, какая предусмотрительность, — сказала я, а про себя подумала: хорошо подготовился!

— Ну так «Мартини»?

— Чуть-чуть… — улыбнулась я.

Родион протянул мне наполовину наполненный стакан и приобнял за плечи, развернувшись ко мне всем корпусом. Я узнала тонкий, с горчинкой, запах — «Кашарель».

— А твоя жена хорошо знает Шнайдера? — как бы между прочим спросила я, чтобы немного остудить его пыл.

— Неплохо, мы не раз бывали у него дома.

Она училась с ним в одной группе, да и я тоже, — неуверенно добавил он. — Вовка ведь поначалу был ее парнем.

— Понятно. Так что же, она оставила Шнайдера из-за тебя или они просто, как это говорится, не сошлись характерами? Извини за банальность.

— Какое это имеет значение, когда мы сейчас вот так с тобой… — он не договорил. Его рука медленно развязывала узел на моей кофточке.

— Не слишком ли быстро… — я попыталась отвести эту осторожную, но настойчивую руку.

— Мне кажется, что мы знакомы целую вечность, — Родион проникновенно посмотрел на меня.

Что это: искренний порыв или отработанный прием обольщения?

Пока я задавалась этим вопросом, он развязал заветный узел. Благо окна были тонированными, что обеспечивало безопасность подобным играм. Дело не только в полиции нравов — зачем лишний раз травмировать неустойчивую благодаря всем этим экономическим кризисам и крутым порно психику обывателей?

— И все-таки…

Родион уже ласкал мою грудь, и, уступая его нежным пальцам, я закрыла глаза. Стоп! Этак я Шнайдера не увижу!

Я резко выпрямилась.

— Тебе не нравится? — Он наклонился к самому моему лицу. — А так?

Его губы, а вслед за ними и язык заскользили по моему лбу, щекам, подбородку.

— Если бы не Шнайдер, мы могли бы этим заняться на атласных простынях… Ты ничего не имеешь против атласных простыней? — Его голос был хриплым от желания. По этой столь вожделенной в иных случаях хрипотце да еще тяжелому, прерывистому дыханию я узнавала о недвусмысленных желаниях мужчины.

«Смахивает на бульварный роман», — не удержалась я от иронического замечания, которое тем не менее не высказала вслух. И правильно сделала, потому что одного взгляда на Родиона было вполне достаточно, чтобы увидеть, что он захвачен по-настоящему.

— Ничего… — выдавила я из себя, — но…

Мое «но» потонуло в горячем омуте долгих поцелуев. Чем дольше это длилось, тем бесповоротное я теряла контроль над ситуацией. Мои губы уже не только отдавались его поцелуям, но сами жадно искали рот Родиона, который, откинув сиденье, вдавил меня в него всей тяжестью своего мускулистого тела.

— Подожди, — прорываясь сквозь ласки и поцелуи, прохрипела я, — Шнай…

— Пошел он к черту! — Родион принялся стягивать с меня брюки и разоблачаться сам.

Целуя меня, он не закрывал глаз, как это делает большинство людей, а смотрел на меня, точно изучал. Он не прикрыл век даже тогда, когда вошел в меня, только на его лице появилась сладострастная улыбка.

Он так крепко и в то же время бережно зажал мое лицо в своих сильных и сухих ладонях, что не было никакой возможности уклониться от его сумасшедших поцелуев. Он следил за малейшим проявлением эмоций на моем лице, точно боялся упустить что-то важное в самом бытии, не отведать драгоценной эссенции жизни.

Вскоре улыбка на его лице сменилась почти страдальческой гримасой. На секунду он закрыл глаза, его руки выпустили мое лицо и сжали мои ягодицы. Я что было сил обняла его и, немного приподнявшись, стала осыпать поцелуями его разгоряченное лицо, чувствуя накатывающую волну оргазма.

Перед самым финалом Родион так сильно прижал меня к себе и так глубоко вошел в меня, что я невольно вскрикнула. Страшная судорога сотрясла его тело, ив ту самую секунду на невидимой, но сладкой границе взлета и падения, когда я ощутила, как меня захлестывает дикое острое наслаждение, Родион издал приглушенный вскрик и потом громко застонал.

Целую минуту я путешествовала по эдемским садам, не отдавая себе отчета, где нахожусь.

Все смешалось в моем воспаленном воображении. Потом на меня снизошла такая первозданная тишина, что я почувствовала себя вырванной из потока жизни и погребенной под сводами египетской пирамиды, подобно фараоновой жене.

Когда я разомкнула веки, первое, что я увидела, было отрешенно-блаженное лицо Родиона, который смотрел на меня немигающим взглядом. С нас градом струился пот, Родион все еще учащенно дышал, но мы были счастливы.

— Я знал, что мне повезет с тобой, — удовлетворенно сказал он и облизнул мокрые от пота губы.

— Хоть выжимай, — со смехом Сказала я, имея в виду свою блузку.

— Поехали, примем душ, выпьем. Мы могли бы провести ночь вместе…

— А как же твоя жена?

— Перестань, у нас свободные отношения.

Думаешь, у нее любовников нет? — с горькой иронией произнес он.

Я вспомнила встречу с Мариной в квартире Борщева. Бр-р! Сколько событий может вместить один день детектива!

— Тебе понравилось? — Он как-то застенчиво улыбнулся и, вынув из пачки две сигареты, одну протянул мне. Потом щелкнул зажигалкой и дал прикурить.

— Черт, «Мартини»! — Упав с бардачка, вермут залил рубашку Родиона, который в порыве страсти снял ее и бросил. Она оказалась на полу, впитав в себя невыпитый «Мартини».

— Хрен с ней, — небрежно сказал Родион, поднимая рубашку и перекладывая ее на заднее сиденье.

— Хорошо еще, что мы твой клевый джип не разворотили!

— Он еще и не такое видел! — Родион хитро улыбнулся.

— Так это твое хобби — затаскивать бедных девушек в свой джип и… Стой, это ведь Шнайдер?

Я посмотрела в окно, за которым, несмотря на все наше безумство, текла обычная, скудная на развлечения и радости жизнь. Шнайдер, не глядя по сторонам, шел торопливой походкой.

На нем был джинсовый комбинезон и тельняшка. К моему удивлению, его коротко остриженные волосы переходили на затылке в рахитичную косичку, которая как-то бессмысленно торчала над его массивной шеей. В полутемном зале «Рондо» я не заметила этой пикантной детали.

— Он самый, — невесело констатировал Родион.

Я мигом застегнула брюки, завязала узел на блузке и, поправив волосы, схватилась за ручку дверцы.

— Он никуда не денется, — Родион попытался задержать меня.

— А твое обещание? — напомнила я.

— Хорошо, я подожду.

Я хлопнула дверцей и устремилась к подъезду, в котором только что исчезла невысокая фигура мастера тату.

Глава 9

— Господин Шнайдер, — крикнула я вверх, влетев в подъезд, — обождите минуточку, пожалуйста.

Шнайдер, поднявшийся почти до лестничной площадки, разделявшей первый и второй этажи, удивленно замер, повернув голову в мою сторону. На его лице читалось раздражение, — видимо, он принял меня за одну из своих поклонниц. Догнав его, я остановилась на пару ступеней ниже.

— Мне необходимо поговорить с вами, — немного запыхавшись, произнесла я.

— Я вас не знаю, — надменно ответил он и развернулся, собираясь продолжить свое восхождение.

— Меня зовут Евгения, Женя, — ухватила я его за локоть.

Шнайдер попытался высвободить руку, но у него ничего не получилось. Тогда он снова резко повернулся ко мне.

— Какого черта, — шепотом (наверное, чтобы не привлекать излишнего внимания) заговорил он, — я вызову милицию.

— Дайте же мне сказать, — спокойно парировала я, — если вы выслушаете меня, возможно, у вас и у меня будет одной проблемой меньше.

И, не давая ему времени опомниться, вытащила рисунок саламандры.

— Это ваш эскиз?

— Мой, и что из этого? — Шнайдер немного опешил. — Как он к вам попал?

— Может, поднимемся к вам, там я все объясню, — предложила я, пряча рисунок в карман брюк.

— Нет, — категорично отверг он мое предложение.

Мне показалось: слишком уж категорично.

— Хорошо, — согласилась я, — предпочитаете разговаривать здесь — пожалуйста. Я — частный детектив. Знаете, есть такая профессия?

Шнайдер молча кивнул, его лицо приняло снисходительно-надменное выражение.

— Так вот, я занимаюсь поиском Овчаренко, пропавшего на днях…

— Вы обратились не по адресу, девушка, — он скользнул по мне взглядом, но тут же отвел глаза, — Евгения, кажется? Я не знаю никакого Овчаренко. Прощайте.

Дернуть, что ли, за косу этого сноба?

Мне опять пришлось хватать его за локоть.

— Да выслушайте же вы меня, наконец, — я повысила голос (в семидесяти случаях из ста это помогает).

Сработало и на этот раз. Шнайдер сделал вид, что готов меня выслушать.

— Я допускаю, что вы не знаете Овчаренко, хотя очень в этом сомневаюсь. Но Борщева-то вы знаете?

— Предположим, ну и что?

— А то, что Овчаренко и Борщев вместе уехали в Болгарию и вместе вернулись в Тарасов, а после этого таинственно исчезли (кстати, примерно в этом районе они вышли из такси) с большой суммой денег. Они не появились ни дома, ни на работе. Родственники Овчаренко и заказчик, который передал им эти деньги, очень переживают за судьбу Овчаренко, Борщева и, разумеется, денег.

— Не понимаю, что вы от меня-то хотите?

— Когда вы последний раз видели Борщева? — я в упор глядела на Шнайдера.

— Точно не помню, — он почему-то смотрел не на меня, а на деревянные почтовые ящики, выкрашенные голубой масляной краской.

— Мне не нужна особая точность, — настаивала я, — плюс-минус сутки.

Шнайдер пожал плечами и задумался. Теперь его взгляд упирался в нижнюю часть лестничной площадки, разделяющей второй и третий этажи.

— Неделю назад, может, чуть больше или чуть меньше — точно не помню. Знаете, это только в кино на вопрос, где вы были три месяца назад в двадцать часов тридцать пять минут, дают точные ответы.

Этот фрукт еще иронизирует надо мной!

— Только не нужно из меня делать дуру, — произнесла я, понимая, что вербальные средства в этом случае оказались беспомощными.

— Боже сохрани, — Шнайдер сложил руки перед грудью, — я даже и не думал об этом.

— Мне кажется, что вы вообще плохо соображаете, — сделала я еще одну попытку, — я же вам сказала, что некие люди ищут Борщева и Овчаренко. В общем-то, даже не их самих, а деньги, которые были с ними. Это очень жесткие люди, если не сказать — жестокие, и если они узнают, что вы близкий знакомый Борщева, они из вас душу вытрясут, мягко говоря, но заставят вспомнить все. Вы меня понимаете?

— Вы что, пугаете меня? Я повторяю, я не помню, когда я последний раз видел Борщева, а с Овчаренко я даже незнаком.

— Ладно, — вздохнула я, — мое дело — предупредить, а там поступайте, как знаете.

Достав из кармана визитку, я протянула ее Шнайдеру.

— Если вспомните, позвоните мне.

— Обязательно позвоню, — заверил меня Шнайдер, хотя я знала, что звонить он мне не собирается.

— До свидания.

Я спустилась на первый этаж и прислушалась: шаги Шнайдера раздавались где-то в районе третьего. Подождав еще немного, я быстро, но бесшумно начала подниматься следом. Замерев чуть ниже третьего этажа, я видела, как Шнайдер остановился перед стальной дверью, оклеенной пленкой под темное дерево.

Он неторопливо достал из кармана связку ключей и, выбрав один, сунул его в замочную скважину.

Как только лязгнул последний замок и дверь открылась, я рванула наверх.

Шнайдер даже не сразу заметил, что я проскользнула мимо его спины в прихожую, а когда заметил, было уже поздно — я оказалась в квартире.

— Назад, тварь! — попытался он остановить меня.

Когда Шнайдер следом за мной вбежал в комнату, он уже ничего не говорил. Его колени подогнулись, и, если бы не кресло, стоявшее рядом, он грохнулся бы на пол.

Так Шнайдер прореагировал на скрюченный труп Борщева, лежащий на полу между диваном и телевизором. В том, что это труп, у меня лично не было никаких сомнений. Судя по реакции Шнайдера — у него тоже. Слегка подсохшая лужа крови, натекшая из-под тела Вячеслава Михайловича, только подтверждала это.

Он был одет в пеструю майку и потертые шорты, переделанные из старых джинсов. На его ногах, покрытых редкими темными волосами, были шлепанцы, один из которых почти свалился.

Усевшись в свободное кресло, стоявшее неподалеку, я закинула ногу на ногу и закурила, наблюдая за Шнайдером. Он был как в ступоре.

— Где Овчаренко? — прервала я наконец затянувшееся молчание.

— Я не знаю, — пролепетал Шнайдер, которого била мелкая дрожь, хотя в квартире было далеко не холодно.

— Если вы будете продолжать запираться, — Произнесла я, выпуская тонкую струйку дыма, — думаю, вы будете следующим.

Шнайдер вдруг вскочил с кресла и, бросившись к шкафу, начал открывать и закрывать дверки. Он судорожно выдвигал ящики, швырял белье на пол и, наконец, не найдя, по-видимому, того, что искал, опустился на пол, обхватив голову руками.

— Деньги, деньги, — чуть слышно шептал он.

Потом подполз на коленях к телу Вячеслава Михайловича и склонился над ним.

— Слава, — произнес он и поцеловал распростертый на полу труп в лоб.

Из горла Шнайдера вырвалось рыдание, крупные слезы катились по щекам и падали на бледное лицо Борщева.

Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем Шнайдер более-менее успокоился.

— Теперь вам стоит все мне рассказать, — внятно произнесла я, стараясь как можно лучше донести смысл сказанного до Шнайдера, — хотя бы для того, чтобы я помогла вам выпутаться из этого дерьма.

— Да, да, я все расскажу. Я ни в чем не виноват. — Шнайдер продолжал стоять на коленях перед телом Борщева.

— У вас пропали деньги?

— Да, почти двести тысяч долларов.

— Ого, — я тихонько присвистнула (ровно половина суммы, полученной Овчаренко от «Тарасовнефтегаза»), — откуда они у вас?

— Слава принес, я не знаю, где он их взял.

Он сказал только, что теперь нам не надо будет думать о работе.

— Когда он их принес?

— В тот день, когда мы уехали в Болгарию.

— Вы? — Я внимательно посмотрела на Шнайдера. — Так это вы ездили в Болгарию вместо Овчаренко?

— Да, — Шнайдер кивнул, — Слава сказал, что нужно, чтобы я поехал по документам Юрия Анатольевича. Господи, что же теперь будет?

— Каким образом вы могли ехать по документам Овчаренко? — Я не обратила внимания на его восклицание.

— Мы с ним очень похожи, — со вздохом произнес Шнайдер, — у меня даже прическа была такая же. Это после поездки я постригся.

Как же я не заметила раньше! Я мысленно представила на почти лысой голове Шнайдера копну волос. На меня смотрел Юрий Анатольевич Овчаренко. Один в один. Да-а. Вот это номер! Рост в паспорте не указывается, поэтому-то Шнайдер, который был ниже Овчаренко, смог легко пройти все границы и таможни. Прямо кино какое-то.

Выходит, что Юрий Анатольевич никуда из Тарасова не выезжал.

— А как Борщев вам это объяснил, ну то, что вы поедете под фамилией Овчаренко?

— Никак, — просто ответил Шнайдер, — сказал, что так надо.

— В каких отношениях вы были с Борщевым? — спросила я, уже предполагая, что ответит Шнайдер.

— Я его любил, — на глаза Шнайдера снова навернулись слезы.

Какой чувствительный! Хотя говорят, гомосексуальная любовь сильнее гетеросексуальной.

Может, это связано с тем, что партнера найти гораздо сложнее?

— Скажите, откуда вы сейчас пришли?

Вопрос оказался для Шнайдера неожиданным. Он на мгновение задумался.

— С работы…

— Если вы мне будете врать, я не смогу помочь вам, — укоризненно произнесла я.

— Ладно, — махнул он рукой, — Слава попросил меня сходить к его знакомому, кое-что передать и забрать у него деньги.

— К какому знакомому, что передать и что за деньги? — тут же уточнила я.

— Передать нужно было несколько дискет и первые экземпляры договоров фирмы, в которой работал Слава, с болгарской фирмой. Отдал я их Давнеру, директору фирмы «Арх-Модерн».

За это он вручил мне сто тысяч долларов, для Славы.

— Зачем ему эти договоры, вы знаете?

— Да, чтобы расстроить сделку с болгарами.

Тогда бы «Стилобат» снова стал работать с Давнером.

— Договор сейчас можно переслать по факсу, — недоверчиво произнесла я.

Шнайдер пожал плечами. Видно было, что он, как говорится, не в курсе.

— Деньги при вас?

— Да.

— Хорошо. А что было на дискетах?

— Не знаю.

— Что вы собирались делать с деньгами?

— Уехать отсюда и жить где-нибудь за границей.

— Где конкретно?

— Сначала мы должны были уехать в Германию, у меня там родственники, а потом перебрались бы куда-нибудь к Средиземноморью…

— Неплохие планы, — прокомментировала я, — и когда же вы должны были уехать?

— Сегодня, — грустно ответил Шнайдер.

— Покажите мне билеты.

— Они были у Славы, сейчас посмотрю.

Шнайдер достал из шкафа светлый костюм, порылся во внутреннем кармане пиджака и достал оттуда портмоне, из которого выглядывали длинные полоски билетов.

— Вот, — он протянул мне портмоне.

Кроме двух билетов на поезд Тарасов — Берлин на имя Борщева и Шнайдера я обнаружила там билет на самолет.

— Вы собирались ехать поездом? — поинтересовалась я.

— Да.

— Вы в этом уверены?

— Что значит — уверен? — взвизгнул Шнайдер. — Конечно, уверен.

— Тогда, может, вы объясните мне, что это такое? — Я протянула ему билет на самолет рейсом Тарасов — Стамбул на имя Борщева.

Шнайдер ошарашенно таращился на меня, словно не я ему задала вопрос и ждала ответа, а он.

— Что вы на меня уставились? — Я поднялась с кресла. — Может, это вы грохнули Борщева и прикарманили деньги, а теперь рассказываете мне здесь сказки про любовь и Средиземноморье?

Шнайдер раскрыл рот, пытаясь что-то ответить.

— Почему вы не хотели пустить меня в квартиру? — напирала я.

— Слава не велел никого пускать.

— Так он же был мертв, — пыталась я взять его на пушку, уже понимая, что Борщева убил не он.

— Я этого не знал, — Шнайдер снова заплакал.

— Кто же мог его убить? — Этот вопрос я задала скорее себе, чем Шнайдеру, и сама же ответила на него. — Тот, кто знал про деньги…

Ладно, Владимир, — я первый раз назвала Шнайдера по имени и успокаивающе похлопала по плечу, — я думаю, все у вас образуется.

Он с надеждой посмотрел на меня.

— У вас есть место, где вы могли бы надежно спрятать на время эти сто тысяч?

— Найду, — шмыгнул он носом.

— Тогда отнесите их туда и вызывайте милицию…

Объяснив ему, как следует действовать, я спустилась вниз, где меня поджидал Родион.

Увидев меня, он распахнул дверцу. Прошмыгнув на свое место, я попросила его прикурить мне сигарету. Не то чтобы зрелище трупа и рассказ Шнайдера потрясли меня настолько, что у меня задрожали руки, но я была определенно взволнована. Родион, будучи проницательным малым, видно, заметил произошедшую со мной перемену, потому что, едва я затянулась, спросил:

— Что-то случилось?

— Ничего, кроме того, что я договорилась о сеансе, — я пыталась говорить непринужденно, но чувствовала, что фальшивлю. Наверное, и Родион чувствовал то же самое.

— Мало похоже на мирную беседу, — он недоверчиво посмотрел на меня.

— Мы что, так и будем стоять на месте? Лично мне нужно на Провиантскую. Но сначала я бы хотела добраться до моего «жука».

— Я сам тебя отвезу, — предложил Родион, оторопевший от моего жесткого тона.

Сейчас мне было не до сантиментов, и угрызения совести, как это ни парадоксально звучит, я решила отложить до более подходящего случая.

Мы выехали со двора и направились по Рабочей в сторону Волги. Родион молчал. Обиделся? Тем хуже для него. Если бы он только знал, чем я на самом деле занимаюсь и о чем я беседовала со Шнайдером! А уж как бы он, наверное, удивился, что я в курсе дел его папаши и что мое нынешнее расследование напрямую связано с деятельностью «Арх-Модерна»!

Ну что ж, есть минутка, чтобы пораскинуть мозгами.

Что у нас получается? Борщев улетает в Болгарию со своим френдом — Шнайдером, обещая тому в итоге поездки привольную средиземноморскую жизнь и любовь до гробовой доски. Шнайдер летит по документам Овчаренко…

Не остается никаких сомнений в том, что Юрий Анатольевич мертв и убил его Борщев. Как дважды два.

Но кто тогда убил Борщева? Человек, знавший об этой поездке и о крупной сумме, которую должны были везти с собой Овчаренко и Борщев; человек, побывавший всего за пару часов до меня в квартире Шнайдера; человек, скорее всего входивший в долю с Борщевым. А может, Овчаренко убил не Борщев, может, этот ловелас-гомосексуалист — только послушный механизм в чьих-то беспощадных руках? Руках, не побоявшихся запятнать себя кровью двух жертв?

— Ты расстроена? — Голос Родиона донесся до меня как из фараоновой гробницы. Я почти забыла о его присутствии.

— Нет, просто думаю, — отмахнулась я.

— У тебя отсутствующий вид, — улыбнулся он.

— Именно с таким видом и думает большинство людей, к которому я и отношусь, — иронично заметила я.

И взглянула на недоумевающего Родиона, на его лицо, которое показалось мне каким-то потерянным и бледным, несмотря на весь его загар. Потом перевела взгляд на его лежащие на руле руки. Кольцо с плоским черным треугольником камня по-прежнему украшало его левый мизинец. Почему-то вспомнила тот вечер в «Рондо», когда впервые встретилась с ним. Мне стало грустно. Все проходит, боже, и как быстро!

Вот он сидит тут рядом, живой, красивый, вожделеющий, а у меня в голове теснятся странные мысли о безвозвратно ускользающем времени, о невосстановимом чуде первого впечатления, о сладком яде первой истомы, о том запретном счастье, когда не смеешь мечтать не только о ласках и поцелуях, но просто о том, чтобы на тебя обратили внимание.

Ну-ка, что-то ты совсем раскисла, ведь тебе еще, девочка, работать!

— Мы поедем ко мне? — осторожно поинтересовался Родион.

— Смотря по обстоятельствам, — невозмутимо ответила я.

— И что же это за обстоятельства? — неожиданно сухо спросил Родион. В его голосе послышались даже нотки высокомерного раздражения.

— Если тебе в тягость все это мотание со мной, я же не навязываюсь… — резко сказала я, задетая его тоном.

— Не в тягость, просто я хочу знать, на что могу рассчитывать.

— Ни на что, — обрубила я канат, — высади меня здесь.

Мы стояли у светофора на пересечении Рабочей и Горького. Я взялась за ручку дверцы, но Родион с силой сжал мою руку.

— Я что-то не то сказал? — забеспокоился он.

— Вот именно. Я почти приехала, высади меня.

— Потерпи еще квартал. Я тебе уже надоел? — обиженно спросил он.

— Нет, похоже, это я тебе надоела. Не терплю подобный менторский тон: «На что я могу рассчи-и-итывать?» — передразнила я его.

Родион рассмеялся.

— Ну, виноват, извини, — перед тем как нажать на педаль акселератора, он нежно посмотрел на меня.

— Теперь направо. — Мы были уже на Провиантской.

«Есть в нем что-то от Давнера-старшего», — подумала я, искоса наблюдая за Родионом. Значит, Борщев сотрудничал с «Арх-Модерном». Вот ведь старая лиса этот Виктор Захарович! По двум каналам решил вредить «Стилобату»: и молодчиков использовать, и сотрудников «Стилобата». А может, Борщев сам предложил ему свои услуги? Скорее всего так оно и есть, Зная, что сорвет куш, предназначенный болгарским партнерам, Борщев решил «подзаработать» еще. Документы, переданные Шнайдером Виктору Захаровичу, — не что иное, как договор с болгарами, а на дискетах записаны рабочие чертежи. Но стоило ли так рисковать из-за ста тысяч, уже имея на руках почти двести тысяч? И зачем Давнеру чужой договор и чертежи? Погоди, Женя, ты забыла о второй половине суммы. У кого же она находится?

У меня было одно предположение, и ехала я на Провиантскую именно для того, чтобы его проверить. Мы как раз подъехали к дому Овчаренко.

— Жди, — бросила я Родиону и вышла.

Нажав на кнопку домофона, встала перед глазом телекамеры.

— Входи, — узнала я Никитин голос, искаженный радиопомехами.

Раздался короткий писк, лязгнула щеколда замка, и, потянув за ручку двери, я вошла в дом.

— Привет, как дела? — радостно приветствовал меня Никита, когда я появилась в дверях гостиной. — Шикарно выглядишь.

— Привет, дорогой, — я поблагодарила его за комплимент и утонула в диванных подушках, — мне нужно поговорить с твоей мамой.

— Ма-ма, ма-ма, — протянул Никита, — что-то не припоминаю.

— Кончай дурачиться, Ник, дело серьезное.

— Нет ее, — небрежно отозвался он, — пару часов назад она приехала вся взмыленная, собрала чемоданы, сказала, что срочно улетает в командировку, просила никому ничего не говорить.., да, ей кто-то звонил, и я понял, что с нее что-то требуют.

— Ты подслушивал за дверью? — усмехнулась я.

— Какая тебе разница? — равнодушно сказал он.

— Больше она ни о чем тебя не просила, не предупреждала? — решила я все-таки уточнить.

— Да нет, ни о чем особенном, просила только быть поосторожнее и всякое такое…

— Ладно, я скоро вернусь. Из дома не выходи, дождись меня, понял?

Никита пожал плечами: мол, что мне еще остается?

— Я позвоню, — бросила я и выбежала на улицу.

На полпути до машины я тормознула, вынула из кармана сотовый и набрала номер Анатолия Константиновича. Он сам поднял трубку.

Услышав его невозмутимый голос, я без лишних церемоний и экивоков выложила ему все свои соображения.

— Хорошо, Евгения, что-нибудь придумаем.

Нажав кнопку «отбой», сунула сотовый в карман и побежала к машине.

— В аэропорт, — взволнованно, срываясь на крик, скомандовала я Родиону, как простому таксисту, — быстро!

Он ошарашенно посмотрел на меня.

— Потом все объясню, будь умницей, — я набросила ремень безопасности и, чтобы вывести Родиона из столбняка, поцеловала его.

Это подействовало. Он резко стартанул, и через десять минут мы уже мчались во всю мощь лошадиных сил «Массо» по трассе, ведущей к аэропорту.

Рискуя нарваться на дорожную инспекцию, Родион гнал как сумасшедший. Он ловко маневрировал, быстро переключая скорости. Перед самым аэропортом, когда я собиралась отвесить ему комплимент по поводу его мастерства, он чуть было не угробил нас.

«Массо» обгонял очередной грузовичок «Газель», когда из-за поворота навстречу неожиданно выехал мчащийся на всех парах «Икарус».

Мы уже поравнялись с грузовичком, водитель которого решил поиграть на трассе в догонялки и тоже прибавил скорость, поэтому тормозить, чтобы пропустить встречный «Икарус», было поздно.

— Газу — и вправо! — едва я успела крикнуть Родиону, который и сам, видимо, решил так поступить.

Он вдавил педаль газа до упора, и «Массо», чутко отозвавшись на это движение, еще быстрее помчался навстречу автобусу. Расстояние между ними стремительно сокращалось, но джип уже на полкорпуса опередил «Газель». Когда до «Икаруса» оставалось несколько десятков метров, Родион резко крутанул руль, подрезая мчавшийся рядом грузовик.

Едва не встав на два колеса, «Массо» выровнялся, и мы выехали на площадь перед аэровокзалом.

Родион остановил джип на почти пустой стоянке. Рядом ждали залетных клиентов только две желтые «Волги» — такси.

— Надеюсь, ты не собираешься улететь от меня? — поинтересовался Родион, когда я выбралась из машины.

— Жди, Родион, я скоро.

Глава 10

Стеклянные двери вокзала автоматически раздвинулись передо мной, приглашая внутрь.

Я метнулась в кассовый зал, служивший одновременно залом ожидания. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что среди немногочисленных пассажиров человека, которого я искала, не было.

Я кинулась на второй этаж. Круглый зал, антресолью выходящий в холл аэровокзала, был почти пуст. Снова спустившись вниз, я направилась в вокзальный ресторан. Кроме двух мирно обедающих парочек, в большом прохладном зале никого не было. До начала регистрации билетов на нужный мне рейс оставалось около получаса. Время еще есть.

Я выбежала на улицу со стороны аэродрома.

Около дюжины пассажиров ожидали объявления о начале регистрации на деревянных лавочках, покрытых темным лаком. Где же она может быть? Черт! Как же я не догадалась сразу! Камеры хранения. Я рванула назад к лестнице, ведущей на цокольный этаж. Навстречу мне поднималась тучная матрона в ситцевом платье. Тяжело дыша и отдуваясь, она катила огромную зеленую сумку на колесиках.

Я вихрем пронеслась мимо нее и оказалась в зале, отделанном мрамором светло-кофейных тонов. В нем рядами стояли стеллажи с ячейками камер. Начав осмотр с правого края, я двинулась в глубь зала, заглядывая в каждый отсек.

Я едва не столкнулась с высоким русоволосым мужчиной, неожиданно появившимся из предпоследнего отсека.

— Извините, — улыбнулся он, встретившись со мной взглядом.

— Ничего.

Заглянув в последний отсек, я увидела знакомый стройный силуэт. Мой взгляд скользнул от платинового затылка по ослепительно-белому трикотажному комбинезону до массивных серебристых сабо.

— Добрый день, — спокойно произнесла я.

Мой негромкий голос подействовал на Людмилу Григорьевну, будто разряд электрического тока. По ее телу пробежала волна нервной дрожи. Пальцы Людмилы Григорьевны импульсивно разжались, и на пол с металлическим грохотом упал небольшой пластиковый пакет, который она намеревалась положить в ячейку камеры хранения. Подобно соляному столпу, она застыла на мгновение, но потом, неторопливо обернувшись, взглянула в мою сторону. На ее лице появилась кривая улыбка.

— Это всего лишь вы, Женечка, — облегченно выдохнула она, — а я-то думала…

Она спокойно подняла пакет и сунула его в ячейку, а оттуда достала аккуратный, но вместительный серебристый чемоданчик.

— Может быть, вы думали, что это служба безопасности «Тарасовнефтегаза»? — поинтересовалась я.

— Женечка, — она укоризненно посмотрела на меня, — что вы такое несете? Какой «Тарасовгаз»? Кстати, вы нашли моего мужа?

— Я нашла его убийцу.

— Мой муж убит?

— К сожалению, да.

— Вот как? — спросила она, словно речь шла о потерянной иголке. — И кто же его убил?

Т — Некто Борщев Вячеслав Михайлович.

— Он что же, сам вам об этом сказал?

— Борщев уже никому ничего не скажет, — покачала я головой, — он тоже убит.

— Женечка, — вскинула на меня свои красивые глаза Людмила Григорьевна, — какие страсти вы рассказываете!.. Где же обнаружен труп моего мужа?

— Скорее всего его труп найдут где-нибудь в лесопосадках возле аэропорта, — я сделала несколько осторожных шагов в сторону Людмилы Григорьевны, — но я думаю, вам-то это известно. Неужели Борщев не поделился своими секретами со своей сообщницей?

Глаза Людмилы Григорьевны полезли из орбит. Лицо вытянулось и стало злым. Ее рот был приоткрыт, точно она потеряла от удивления дар речи.

Неплохо сыграно.

— Внимание, — пропел усиленный микрофонами голос почти возле моего уха, — начинается регистрация билетов и оформление багажа на рейс номер тридцать четыре девятнадцать Тарасов — Стамбул…

— Я бы с удовольствием послушала вас еще немного, но, к сожалению, мне пора — объявили мой рейс.

Она взяла дипломат и собиралась пройти мимо меня по узкому проходу, но я преградила ей дорогу., — Не думаю, что вы сегодня или вообще в ближайшие десять-пятнадцать лет куда-нибудь полетите. Лучшую часть своей жизни вам придется провести в тюрьме.

— Да что вы несете, милочка! — Глаза ее горели неприкрытой ненавистью. — Пропустите меня сейчас же!

— Вы ничего не забыли? — Я показала глазами в сторону ячейки, где лежал пластиковый пакет.

Людмила Григорьевна как бы опомнилась и метнулась к открытой ячейке. Поставив дипломат между ног, она развернула пакет и.., черное дуло «ПМ» с навинченным на него глушителем уставилось мне в грудь.

— Вот теперь и поговорим, — ядовито прошипела она.

Ее узкий рот растянулся в зловещей ухмылке.

— Мне вас искренне жаль, девушка, столько потеть, а в итоге… — Она поводила пистолетом из стороны в сторону. — Вы понимаете — я не могу оставить вас в живых…

— Значит, я была права — это вы убили Борщева.

Людмила Григорьевна издевательски подмигнула мне и ухмыльнулась.

— Зачем с кем-то делиться? Согласитесь, четыреста тысяч больше, чем двести, — цинично заявила она, отбросив свободной рукой платиновую прядь со лба. — К тому же этот педик не способен был даже нормально заниматься сексом.

— Не пойму, — произнесла я, — почему он не увез свои деньги, когда ездил в Болгарию?

— Ха, ха, — коротко хохотнула Людмила Григорьевна, — вы думаете, я идиотка? Разрешение на вывоз валюты было у меня.

— А вы не боитесь?

— Чего мне бояться? — На лице Овчаренко появилась пренебрежительная гримаса.

— Хотя бы вашего заказчика, который ссудил вас деньгами?

— Нет, голубушка, — она отрицательно покачала головой, — я здесь совершенно ни при чем. Деньги повез мой муж вместе с Борщовым, вот с них и спрос, а мое дело — сторона.

На ее губах играла саркастичная улыбка, она была уверена, что выйдет сухой из воды. А вот я ни в чем не была уверена. Я стояла перед этой хищницей безоружная и в любой момент могла проститься с жизнью. Мне оставалось только одно — тянуть время, что я и делала по мере своих возможностей. Я снова попыталась отвлечь ее.

— Значит, вы с Борщевым все обговорили заранее?

— Естественно, но, узнав, что он собирается меня кинуть с этим педиком Шнайдером, я пристрелила Борщева. Не на ту напал! — горделиво хмыкнула она.

— А как же ваш муж?

— Муж — объелся груш! — Она истерически расхохоталась. — Не знаю, почему вы беспокоитесь о моем так называемом муже, но раз уж вы спросили, могу вам сообщить, тем более что жить вам осталось совсем немного. Мой распрекрасный муженек ни в чем не мог доставить мне удовольствие. Рассеянный с улицы Бассейной, — она опять судорожно рассмеялась, — да в нем мужского только и было что хрен, да и тот, по правде говоря, оставлял желать лучшего.

— Но ведь вся ваша фирма была создана только благодаря идеям Юрия Анатольевича! — искренне возмутилась я. — Вы ведь, по сути, лишь администратор!

— Я такой же архитектор, как и мой муж, мой бывший муж! — самодовольно поправилась она. — Если ему нравилось делать всякие почеркушки, которые тешили его самолюбие, это еще не значит, что он великий архитектор. Но что об этом говорить. Теперь он, как вы правильно догадались, кормит червей неподалеку отсюда. Может, его найдут бродячие собаки, Славик не успел его глубоко закопать — опаздывал на самолет.

— Продолжается регистрация билетов и оформление багажа на рейс тридцать четыре девятнадцать… — снова пропел над моей головой громкоговоритель.

— Очень жаль, девушка, — со вздохом произнесла Людмила Григорьевна, — но нам пора прощаться.

Черное дуло пистолета поднялось на уровень моей головы и замерло, хищно уставившись мне в глаза. Я лихорадочно соображала, что я могу сделать. Нас разделяло метра четыре. Броситься ей в ноги и повалить на пол? Выстрелить-то она, наверное, успеет, но вот шансов убить меня будет куда меньше, а значит, шансы остаться в живых достаточно высоки. Только бы эта дура не дернула курок!

Или присесть и, оттолкнувшись, прыгнуть назад? По мраморному полированному полу я могла бы проскользить до самого выхода из отсека. А уж там ей меня не достать. Не будет же она гоняться за мной по всему аэровокзалу с четырьмя сотнями тысяч долларов в чемоданчике!

Я вспомнила про сотовый в кармане брюк.

Вот еще один вариант. Одним движением руки выхватить его и метнуть прямо в лицо этой надменной особе. Я была уверена, что не промахнусь. Так, а потом? Потом вариант номер один — сбить с ног…

Все это прокрутилось в моей голове за доли секунды. Палец на курке начал свое смертоносное движение, а я все еще стояла, глядя как завороженная в отверстие, из которого вылетает маленькая смерть.

Вот, еще немного.., пора! Мышцы мои напряглись, но я не успела сделать никакого движения, позади меня раздался сухой щелчок. Пуля просвистела возле моей головы, едва не задев волосы.

Во лбу Людмилы Григорьевны появилась маленькая аккуратная дырочка. Я услышала грохот выпавшего из ее рук пистолета, а потом увидела, как ее тело, словно потеряв объем и став плоским, наподобие марионетки, вырезанной из фанеры, полосуя воздух отрывистыми механическими движениями конечностей, рухнуло вниз, с глухим стуком ударившись о мраморный пол.

Я обернулась и увидела серую фигуру Анатолия Константиновича. Он деловито свинчивал глушитель со своей «беретты». Затем, спрятав пистолет в один карман, а глушитель — в другой и не обращая на меня никакого внимания, он прошел к распростертому на полу телу.

Поднял дипломат и попытался его открыть.

Заперто. Я молча наблюдала, как он с непроницаемым выражением лица опустился на одно колено и обеими руками профессионально провел с головы до ног по телу Людмилы Григорьевны. Не обнаружив ключа в карманах комбинезона, он потянул золотую цепочку, обвивавшую ее шею. Вместо кулона на ней поблескивал заветный ключик.

Коротким резким движением Анатолий Константинович сорвал цепочку и отпер дипломат.

Быстро глянув на ровно сложенные пачки долларов, он закрыл дипломат и, удовлетворенно хмыкнув, поднялся с колена.

— Спасибо, — сухо произнес он, проходя мимо меня, словно благодарил за возвращенную шляпу.

— Погодите-ка, — остановила я его, — а как же мои пальчики? Те, что остались на пистолете в квартире Борщева?

— Не волнуйтесь, — сказал он, не поворачивая головы, — не было никаких пальчиков.

— То есть как это не было?! — воскликнула я.

— Так и не было, — невозмутимо отрезал он, — я их стер, когда поднимал пистолет. Да, — он вдруг как бы вспомнил что-то и, открыв дипломат, достал оттуда две пачки стодолларовых банкнот, — вот ваш гонорар.

Закрыв дипломат и больше не оборачиваясь, Анатолий Константинович неспешным шагом направился к лестнице.

Сунув деньги в карман брюк, я пошла следом.

— Внимание, — услышала я голос диктора, поднявшись в кассовый зал, — заканчивается регистрация билетов и оформление багажа на рейс тридцать четыре девятнадцать Тарасов — Стамбул…

Я достала сотовый и направилась к выходу, по пути набирая номер Никитиного дяди.

— Николай Анатольевич, — сказала я в трубку, когда секретарша соединила меня с ним, — это Охотникова. Мне нужно с вами поговорить.

Не могли бы вы подъехать минут через пятнадцать на Провиантскую?

— Почему туда? — удивился он.

— Я вам потом объясню, — не стала я вдаваться в подробности.

— Хорошо, ждите.

Я не сомневалась, что Николай Анатольевич позаботится о Никите, можно сказать, в одночасье лишившегося и матери, и отца. Какой бы стервой ни была Людмила Григорьевна, она принимала участие в воспитании своего пасынка и неплохо ладила с ним. Да и Никита не знал, что она ему неродная мать.

Я еще не совсем отчетливо представляла, какие слова найду, чтобы поведать Николаю Анатольевичу о том, что случилось с его братом, и о том, что произошло несколько минут назад с Людмилой.

Придется ли мне самой разговаривать на ту же тему с Никитой, или его дядя избавит меня от этой трудной и, я бы даже сказала, мучительной задачи, я не знала. Я чувствовала к Никите самое искреннее, самое горячее сострадание.

Он ни в чем не нуждался и скорее всего не будет ни в чем нуждаться и в будущем, но вот как быть с этой психической травмой, с этим эмоциональным шоком, который ему еще предстоит пережить?

У меня болезненно сжалось сердце при мысли, что, если Николай Анатольевич поведает Нику все как есть, не только известие о смерти родителей глубоко ранит мальчика, его будет угнетать мысль, что его мать была причастна к убийству его отца.

Как бы ни сложилась жизнь Ника, этот кошмар всегда будет довлеть над ним. Я знала, что разговора с Никитой мне не избежать, ведь я была не только его телохранителем, но и другом. Что и как я ему скажу? С чего начну и как утешу?

Быть может, едва соприкоснувшись с жестокой правдой, он замкнется в себе, перестанет доверять людям и жизни? Понадобятся ли еще мои услуги? Боже, сколько вопросов!

Я шла к машине, и все эти мысли теснились в моей голове. Не знаю, сказалась ли на мне нервная нагрузка, но я испытала радость, увидев Родиона, точно он был самым родным мне человеком.

— На тебе опять лица нет, — сказал он, впиваясь в меня пристальным взглядом.

— Много ты понимаешь! — поддела я его, усаживаясь рядом, на переднем сиденье.

Дурачок, он и не догадывается, как я рада видеть его физиономию!

— Ну, теперь ты наконец свободна? — К моему удивлению, в его голосе не промелькнуло ни одной нотки раздражения. Он просто вежливо осведомлялся о моем свободном времени. «Исправляется, на глазах умнеет», — усмехнулась я про себя и нежно посмотрела на него.

Наши взгляды встретились, и, даю голову на отсечение, он почувствовал то же, что и я, — новый прилив желания. Я прочла это в его немного удлиненных карих глазах.

— Еще один визит на Провиантскую и…

Мы дружно рассмеялись. Родион нажал на педаль акселератора, и «Массо», не в пример недавним гонкам, плавно тронулся с места.

— Ты обещала объяснить, — Родион вопросительно посмотрел на меня.

— Да что тут объяснять — сыщица я, частный детектив, да к тому же еще и телохранитель! — шутливым тоном сказала я и, видя, как вытянулось от удивления лицо Родиона, добавила:

— Кстати, у тебя нет проблем с личной безопасностью?