Михаил СЕРЕГИН

ПОДАРОК ДЕВУШКИ ПО ВЫЗОВУ

Часть I

НАСЛЕДНИКИ «КАПЕЛЛЫ»

Пролог

«ТЕПЕРЬ Я МЕРТВ…»

Станислав Перевийченко, начальник службы безопасности фирмы «Аякс», и его первый заместитель Владимир Свиридов со все нарастающим раздражением слушали, как бушует их шеф, «новый русский» гражданин с истинно славянским именем Мамука Церетели.

— Э-э-э, салаг, кузькин сандаль, кессанек, клянусь, честноэ слов, мат тваю! — рычал Мамука, подпрыгивая перед своим высоченным телохранителем на коротеньких волосатых ножках и смешивая в одно неудобоваримое целое сильный грузинский акцент, русские присловья и арабскую ругань. — Сыколка раз я должен гаварить тэбе, скудоумний ищяк, щто мнэ нэ нужен твой оправданий, а нужен канкретний дэл. Сегодня какой число, а?

— Девятнадцатое июля.., но…

— Какой «но», слющь! «Но» ты будэщ гаварить, когда в кавалерию запышишься, да?

— Я же говорил тебе, что скоро все будет известно, Мамука, — чуть виновато протянул Перевийченко, переминаясь с одной ноги на другую. — Эти эскулапы, шоб их чорты зраз схопыли…

— Еще раз такой павторится, уволю ка всэм ангэлам и назначу вимэсто тебя Свирыдова.

— Да Свиридов… — нерешительно начал было Перевийченко, покосившись на Влада, но Церетели сел на диван и махнул на Стаса рукой: дескать, заткни канализационной пробкой свою «ридну мову» — и убирайтесь отсюда оба, пока я остыл.

Те не замедлили ретироваться, а преуспевающий российский бизнесмен с горячим кавказским темпераментом продолжал просмотр футбольного матча, от которого его отвлек телохранитель.

— Ох уж этот Свиридов… — машинально пробормотал он. — Неужели все, что мне про него прислали, правда?

В это время в комнату вошла девушка лет двадцати, а то и меньше, если вглядеться в едва ли не детскую припухлость красивых чувственных губ и безмятежные глаза инфузории-туфельки под чистым, незамутненным лбом. Из одежды на ней наличествовало только мокрое полотенце, под которым прорисовывались ласкающие взгляд — отнюдь не детские — формы гибкого стройного тела.

По всей видимости, девушка только что приняла душ.

— Ну шьто, генацвале, опять футбол, слющь, — сказала она, демонстративно имитируя кавказский акцент Церетели. — А кто это приходил… Стае, что ли?

— Угу, — мрачно буркнул Мамука и снова уставился на экран.

— Неужели у тебя нет более приятных и интересных занятий, чем глазеть в «ящик», где два десятка мужиков тупо пинают кожаный шарик? — сказала она и, выгнувшись, как кошка, отчего полотенце едва не соскользнуло на пол, присела рядом с ним.

— М-м-м, — сказал Церетели и коротко запыхтел, как самовар, потому что ее нежное бедро коснулось его смуглой нижней конечности, именуемой ногой, очевидно, лишь по недоразумению. — Ну шьто эта за шялав? — полушутливо-полусерьезно проговорил он — вероятно, в качестве комплимента, — и одним коротким и резким движением стащил с девушки полотенце.

То, что предстало его глазам, немедленно отодвинуло на второй план футбольный матч, тем более что любимая команда Мамуки Шалвовича пропустила гол.

Руки Церетели, казалось бы, всецело увлеченные осязанием тела девушки, вдруг возмущенно мелькнули в воздухе, и в прохладную кондиционированную атмосферу словно из мешка посыпались беспорядочные и маловразумительные грузинские фразы, густо сдобренные ударной порцией интернационального русского мата и жестикуляцией, которой позавидовала бы любая сурдопереводчица с телеканала ОРТ.

— Какые урроди! — этим восклицанием Мамука Церетели замкнул фейерверк эмоций, потом выключил телевизор и повернулся к девушке.

Она вытянулась на спине во всю длину дивана и, выгнув спину так, что господин Церетели похотливо замычал, обворожительно улыбнулась красивой неестественной улыбкой.

Его рука скользнула по ее обнаженной груди, короткие волосатые пальцы сжали дерзко торчащий сосок, но, несмотря на то что ей не могло не быть больно, она засмеялась журчащим звонким смехом.

Как чуть надтреснувший серебряный колокольчик.

* * *

— Станислав Григорьевич? Это говорит Монахов.

— Ага… — Перевийченко несколькими энергичными движениями челюсти дожевал огромную котлету и, запив ее не менее внушительным глотком пива, произнес официальным голосом делового человека:

— Я вас внимательно слушаю, Михаил Иннокентьевич.

— Есть результаты проб, которые мы взяли у Мамуки Шалвовича.

— И?..

— Я должен встретиться с ним лично.

Аменхотеп машинально отпил еще немного пива из находящейся перед ним бутылки и спросил дежурно обеспокоенным тоном:

— Неужели положительно?

— Я же сказал, что хотел бы увидеться с ним лично.

— Ну хорошо, хорошо, — ответил бодигард, по совместительству исполнявший при Церетели роль координатора его официальных и неофициальных мероприятий и того, что в средние века пышно обозначалось словом «обер-церемониймейстер». — Приезжайте. Я уведомлю господина Церетели о вашем визите.

* * *

Валерия соскользнула с дивана, на котором мирно дремал утомленный ярким и изощренным секс-марафоном Церетели, и, не накинув на себя ничего, легкой тенью выплыла из комнаты. Пройдя по длинному зеркальному коридору, она свернула в просторную кухню. Конечно, то не была кухня в привычном смысле этого слова, потому что сложно поименовать так помещение площадью никак не меньше двадцати пяти квадратных метров, до отказа напичканное наисовременнейшей бытовой техникой, встроенной прямо в отделанную под белый мрамор кухонную мебель.

Девушка полюбовалась на свое отражение в огромном трехметровом, от пола до потолка, зеркале на самом входе в кухню, скользнула взглядом по высокой, чуть вспухшей от поцелуев и укусов «гарячего кавказского мужчыни» груди, тонкой талии, грациозным изгибам великолепных бедер и длинным стройным ногам, — и вдруг, зажмурив глаза, плюнула в это чудное зеркальное видение, к которому А.С.

Пушкин наверняка не замедлил бы присовокупить патетическое «гений чистой красоты»…

Пушкин тоже был человеком далеко не пуританских убеждений.

— Сука… — пробормотала Валерия, — какая же сука…

Она подошла к шкафчику и вынула оттуда плотно загороженную различными кетчупами, майонезами, соусами и специями маленькую коробочку. Открыла ее и вынула оттуда сначала ампулу, а потом пластмассовый шприц.

Похлопала по руке, чтобы выступили вены, и привычным движением вогнала иглу в локтевой сгиб.

Просто, буднично и банально, как сама жизнь.

* * *

Высокий, седой, несмотря на далеко не преклонные годы, мужчина в сером пиджаке и с черным портфелем в левой руке вошел в просторную гостиную, где, облаченный в легкую белую рубашку и светлые брюки, уже ожидал его Церетели.

На смуглом лице хозяина дома было написано откровенное волнение, он поминутно поправлял мягкий воротник и гладил щетинистый подбородок, уже заплывший, невзирая на несомненную молодость Мамуки, первым и весьма основательным жирком.

— Ну как, Мыхаил Ынокэнтич? — быстро спросил он. — С чем пришли?

— Мамука Шалвович, — проговорил визитер, неторопливо усаживаясь, — вы сами понимаете, что я не просил бы личной встречи в случае, если бы все было легко и просто. Мы тщательно проанализировали ваши пробы по самой дорогой и основательной технологии, и результат…

Церетели окаменел.

— ..к сожалению, результат не тот, какого мы оба хотели бы.

— То есть я… — глухо выговорил Церетели.

— Не стоит отчаиваться, Мамука Шалвович. В наше время, когда медицинская наука развивается с поразительной быстротой, вы с вашими деньгами имеете неплохие шансы поправить свое здоровье и даже достигнуть полного излечения.

— Значит, у меня этот самый СПИД, которым я так пренэбрегал, да? — медленно произнес кавказец.

При этом почти весь его грузинский акцент непонятным образом улетучился, и речь приобрела ту гладкость и правильность, которая недоступна и многим русским. — Да?

— Причем не в первой стадии, — сказал Монахов. — Судя по всему, вы были инфицированы около двух лет назад.

— Значит, я скоро умру?

— Зачем так мрачно?

— Ну а как жэ?

Перед глазами Церетели, стремительно сменяясь, как в калейдоскопе, мелькнули кадры телерекламы, лишь недавно исчезнувшей с голубых экранов: молодой, стильно одетый мужчина — судя по всему, преуспевающий коммерсант — строгая складка черно-белых губ и незамысловатые сдержанные слова:

«Недавно я ездил в круиз. Красивые города, красивые женщины. В общем, когда я вернулся, у меня обнаружили СПИД. Теперь я мертв. Очень жаль».

На словах «очень жаль» строгое лицо мужчины отдаляется и оказывается фотографией на черном надгробном камне.

— Как же? — снова повторил Церетели и выпил коньяка не так, как пьют кавказцы — смакуя, а по-русски — залпом и не распробовав букета, да еще прямо из горлышка бутылки.

— Нужно лечиться по новейшим методикам. Езжайте в США или Западную Европу, и там…

— Какие США, слющь, какая Европа? — перебил его Церетели. — У мэня тут дел не разгрэсти, а ты — Европа. К таму же я слишал, в Расыи лэчат нэ хуже и даже лучьше.., какие-то новий препарат.., в общем, так, Манахав.., я плачу тэбэ бабки, и ты уж будь добр в самом скором времени побеспокоиться, как быть. Ты же все-такы прафэссор мэдицынских наук, да? У тэбя цэлая контора мэдикаментозная, а? Ты же спэцалыст, ядроный карас! Зря, что ли, я тэбэ бабки плачу?

Монахов потер лоб и посмотрел на Мамуку Шалвовича.

— Вы говорите — деньги? — тихо спросил он.

— А что, у тебя есть что прэдложить?

— Да. Новейшие разработки на практическом материале. Но это стоит очень дорого. Возможно, слишком дорого даже для вас, потому что все упирается не только в деньги.

Церетели перегнулся через стол и впился в сумрачное лицо профессора пылающими черными глазками:

— Сколько?

— Я думаю, не меньше пятидесяти-семидесяти тысяч долларов. Потом будет виднее. Плюс…

— Плюс шьто? Да гавари же, нэ тяни ишяка за яйца!

— Плюс жизнь одного человека, — негромко проговорил Монахов с непроницаемым суровым лицом, холодно и твердо глядя на напрягшегося и заерзавшего на стуле Церетели…

* * *

Напомним, это было девятнадцатого июля. Через полтора месяца после того, как лучший друг Ильи Свиридова Дима Кропотин демобилизовался из армии, честно потратив два года жизни на выполнение патриотического долга перед Родиной.

Глава 1ВАЛЕРИЯ, НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ

— Тава-арищ-щ сержант, два часа до рассвета… ну что ж ты, заррраза, мне светишь в лиц-о.., таварищщ сержант, скоро кончится лета-а…

Как обычно, вокальная партия Афанасия Фокина была далека от совершенства, но Влад Свиридов, вальяжно развалившийся на диване, и ухом не повел: такие арии в исполнении его друга были обычным делом.

Вслед за высоченным Фокиным в комнату вошел среднего роста парень лет двадцати — двадцати двух, с добродушным круглым лицом и близоруко прищуренными серыми глазами. Его сопровождал младший брат Влада Илья с неизменным Наполеоном — обезьянкой, а не французским императором — на плече.

— Привез в целости и сохранности, — сказал Афанасий, кивнув на круглолицего паренька. — Хотя нас по пути чуть не заластали мусора.

— Ну еще бы, — сказал Илья, в то время как Влад радушно пожимал руки всем вновь прибывшим, — остановил нас этот мент, Афоня как на него дыхнет, ажно глаза у того заслезились. Тот документы спрашивает, а пресвятой отец как запоет: «Товарищ-щ сержант, я давно на мели-и-и.., и рад бы домой, да мосты-ы-ы развели…», ну и так далее.

— Ага, ты уже принял, — сказал Свиридов, осуждающе глядя на Фокина, более известного под именем пресвятого отца Велимира (благо он был священником в Воздвиженском соборе, одном из самых известных храмов города). — Еще на вокзале, так? И за руль? Ну, молодцы. И чем же вы отделались?

— Да сунул я ему какую-то бумажку, — отмахнулся отец Велимир. — Пусть подавится.

— Дома ты уже был, Диман? — спросил Влад, переводя взгляд с паясничающего, по обыкновению, Фокина на паренька.

— Нет, — ответил тот. — Мать, верно, в ночную смену ушла. Звонил, никто не отвечает.

— Успеешь еще! — непонятно к чему провозгласил Фокин. — Кстати, а где ты служил?

— Да в пехоте… — улыбнулся тот.

— П-пехота? Ну.., это дело прошлое, — провозгласил отец Велимир. — А сейчас, грешным делом, нелишне и пропустить по маленькой. А?

* * *

Дмитрий Кропотин в своей относительно короткой личной биографии имел весьма немало того, что в русском народе обозначают выражением «не везет», а в тупых американских фильмах с тупой мимикой безнадежных янки, которой не позавидовала бы даже парализованная макака, по поводу того же самого восклицают: «You're fuckin looser!»

Именно таким «лузером», то бишь неудачником, и был Дима Кропотин. Еще в школе его удивительный талант влипать в неприятные ситуации, которых, как говорится, нарочно не придумаешь, подметили одноклассники. Особенно отличался в этом остроумный и довольно-таки циничный Илья Свиридов, который всячески помыкал незадачливым товарищем, пользуясь тем, что сидел с ним за одной партой.

Зачем Свиридов, один из самых одаренных и вообще — наиболее заметный ученик, сидел с малопримечательным, малообщительным и застенчивым Кропотиным, для всех оставалось загадкой. Сам Илья говорил, что ему весело с человеком, у которого самое будничное и повседневное выходит как-то скомканно, нелепо и в итоге забавно и даже смехотворно.

Чего стоили хотя бы практические по химии, в которой незадачливый троечник Кропотин понимал не больше, чем музработница образцово-показательного детсада номер 1917 имени Надежды Константиновны Крупской — в макроэкономической политике правительства Егора Тимуровича Гайдара или в технологии засолки кокосовых орехов и бананов неграми с побережья озера Таньганьика.

На этих практических Дима с подачи своего химически подкованного соседа по парте то устраивал взрыв, то получал аммиак в таком количестве, что приходилось эвакуировать весь класс, помещение проветривать не менее часа, а виновнику ставить неотвратимые два балла, то просто проливал серную кислоту себе на брюки, да так удачно, что ширинка начинала немедленно разъезжаться. Впрочем, последнее злоключение произошло по собственной инициативе Кропотина.

Илья же только смеялся, но всякий раз вытягивал соседа на вожделенную «тройку» в полугодии. По всем предметам программы.

Это при том, что уровень знаний Димы Кропотина столь же определенно не соответствовал уровню его специализированной школы, в последние годы переделанной в лицей, кстати, едва ли самый лучший в их не самом провинциальном городе, сколь бесславный фабрикатор низкопробного чтива из серии «Крутой сержант Замочилов-Наглухо. Правосудие по-базарнокарабулакски» не соответствует званию классика русской литературы.

Как говорится, дурак, совершенствуясь, становится круглым. Так и Дима, совершенствуясь в своем невезении, сумел вопреки всему — мнению своих родителей, не суливших ему ничего выше слесаря третьего разряда на трубном заводе, высокому конкурсу и, наконец, собственному непроходимому невежеству, «кретинизму», как говаривал Илья Свиридов, — поступить в медицинский университет.

А невезение состояло в том, что он ценой невероятных усилий удержался в институте в первый год, измотав нервы себе и родителям, а на втором курсе все же вылетел после зимней сессии, которую он безуспешно сдавал до конца апреля.

И уже через месяц благополучно угодил в армию.

Несмотря на то, что родной брат Ильи, Владимир Свиридов, собрался было похлопотать за Диму и просто — капнуть кому-нибудь на жало, то бишь дать взятку. Но не успел: благодаря своему врожденному везению Кропотин попал в ряды Вооруженных сил раньше, чем Влад решил его Проблемы.

А в армии Диму, разумеется, поджидали с распростертыми объятиями и десять нарядов вне очереди с сакраментальным мытьем сортиров, и сердобольные «деды», и озоновыводяшие портянки нервно-паралитического действия, и, наконец, добрый старшина Молчанов, ежедневно вместо «Блендамеда» использующий для борьбы с кариесом и личным составом роты кустарную водку с сивушными маслами.

На фоне всей этой армейской мощи Дима почувствовал себя интеллектуальным гигантом. Это было непривычно, но помогало мало. Упоминая его фамилию, старшина Молчанов морщился, а при всяком удобном и очень удобном случае норовил демонтировать Диме печень и почки.

Ему самому было непонятно, каким образом он вернулся домой достаточно живым и почти что здоровым. Это произошло 6 июня.

* * *

— Ну и здоров же ты пить, Илюша, — посетовала Наташа, одна из многочисленных подружек Свиридова-младшего, пришедшая к нему с подругой, как говорится, на огонек и тут же попавшая в представительную мужскую компанию.

Илья, к которому и был обращен этот полуупрекполукомплимент, переглянулся с братом и ответил:

— Да ты что, Наташка, я сама невинность и неводочность. Да хотела бы ты знать, что я пью не больше ста граммов, но вот только выпив сто граммов.., м-м-м.., я становлюсь другим человеком. А вот этот другой человек, мерзавец и алкоголик.., пьет очень много.

— Одна голова х-хорошо, а д-два сапога пара, — пробубнил раскачивающийся на стуле Фокин. Мебель стонала под его огромной стодвадцатикилограммовой тушей, но отец Велимир упорно терзал стул. — Консуэтуда эст алтера натура.., м-м-м.., стояла тихая Варфоломеевская ночь.., дядя Ашот лягнул ногой сервант.., начались танцы…

При последних словах он угрожающе покачнулся и едва не спланировал физиономией в стоявшую перед ним тарелку с салатом. Сидящий возле него Влад еле успел подхватить незадачливого присноблаженного оратора.

— Цитирует чего-то, — сказал Илья. — Отец русского богословия.., слушай, Диман, расскажи-ка нам что-нибудь веселенькое из своей армейской жизни… какой-нибудь примерчик.

— Примерчик, — пробормотал Кропотин, который, будучи уже прилично подшофе, довольно развязно поглядывал на Наташу и ее подругу, — примерчик можно. Меня из-за этого примерчика едва под трибунал не отдали.

— Другой бы сомневался, — подал голос Влад, — ну и как ты там влип.., как обычно, по полной программе, что ли?

— М-м-м, — Кропотин окинул взглядом добродушно-насмешливые лица друзей, выражавшие заинтересованность, как говорится, в меру своей испорченности и степени опьянения, и начал свою байку:

— Получил я как-то два наряда вне очереди.

Первый наряд был вычистить сортир. А второй — вычистить…

— ..второй сортир, — с ехидной гримасой ввернул Фокин и с грохотом проломил-таки стул.

— Нет, пистолет гребаного старшины Молчанова. Не знаю, где он там его таскал всю ночь, но только под утро приволокся этот чертов ублюдок, дорогой и оба-ажаемый старшина то есть, в лабузень пьяный, и этот пистолет мне сует, то ли в солярке перемазал, то ли еще в чем, уже не помню: вычисти, грит.

Дима откусил кусок груши, разжевал его и только после этого продолжал:

— Ну, сначала я пошел чистить сортир. А пистолет завернул в тряпочку и сунул за ремень. Вот. Только начал чистить, как этот пистолет проклятый выпал у меня из-за ремня и прямо в очко — бултых, и с концами!

Илья отрывисто захохотал, Фокин промычал что-то невнятное, мутно глядя поверх головы рассказчика.

— Ну что, думаю, Гитлер капут, — входя в раж, продолжал Дима, — старшина меня самого теперь пустит на солярку, в которой он этот пистолет измазал. Что делать? Ну, думаю, придется доставать, а чтобы не очень муторно было, надел противогаз…

Вот. Полез я, значит, туда и начал там рыться.., нету и нету. А потом вдруг нащупал и вытащил. Ну, думаю, хорошо, можно выходить. А в этот момент какой-то узкоглазый засранец…

Теперь уже засмеялся не один Илья.

— ..приспичило ему, что ли, козлу. Тут, понимаешь, разгибаешься, хочешь вылезти из этого ватерклозета, прости господи, а над тобой эта задница торчит, да еще…

Владимир, до этого державший себя весьма сдержанно, фыркнул.

— Ждал я, ждал, пока этот паразит там удосужится свое дело сделать, а потом не вытерпел, да как дам ему по заднице! Он подскочил на полметра, глянул вниз, да как заорет! И хлоп носом в пол.

— Идиот, — пробормотал Илья.

— Сортирный террор, — усмехнувшись, сказал Влад, из всех присутствующих с наибольшим скептицизмом выслушавший рассказ незадачливого «ассенизатора».

— Террор не террор, а у этого Исламгуриева…

Хаждимкулиева.., или как там его звали.., в общем, инфаркт. И насмерть. Оказывается, сердце у него слабое, да еще, по слухам, нервишки не в норме. И чего его в армию брали? Ну, меня под суд. Еле отвязался, да и то, наверное, только потому, что полковник, которому про мое, значит, преступление доложили, смеялся до слез, аж икать начал. В другую часть перевели.., сволочи.

Последние слова Кропотин договаривал уже под общий хохот собравшихся. Хотя его собственные губы кривила совсем иная — далеко не веселая — блуждающая саркастическая улыбка…

* * *

— Половина двенадцатого, — пробормотал Фокин, — что бы этакое учинить? Проституток, что ли, заказать?

При последней фразе Кропотин оживился и поднял голову.

— Что? — спросил он.

— Двести или двести пятьдесят рублей в час на двоих, — задумчиво протянул отец Велимир. — Ну что, Диман, ты после армии должен, так сказать, на «ура»…

— Да я-то всегда «за», — протянул тот, расширенными глазами глядя на пастыря. В самом деле, несложно понять чувства великого очистителя сортиров и грозы страдающих запорами узбеков. Два года самыми женскими среди окружающих его объектов неотвязного внимания были швабра, винтовка и материализовавшийся в удар сапогом вопль старшины: «Ты, козел! Как отжимаешься, шалава, бля?»

И вот теперь он пришел домой, увидел по-настоящему красивых девушек… Быть может, в его умиротворенном алкоголем экзальтированном мозгу всплыла надежда на самое приятное завершение сегодняшнего вечера, но не тут-то было. Одна напилась до полного коматоза, а вторая и вовсе ушла. Кстати, это была Наташами ушла она с Владом Свиридовым.

Да она, по всей видимости, и раньше находилась с ним в близких отношениях, несмотря на то, что номинально встречалась с Ильей.

Тем временем Фокин снял телефонную трубку.

— Куда звонить.., собрался? — нервно спросил Дима.

— В «Антонеллу».

— Куда?

— В любимое блядское агентство господина Свиридова-старшего и его нового начальника Мамуки Шалвовича Церетели. Они его зовут Шалавович.

Верное прозвище, между прочим.

— Церетели? — тупо спросил Кропотин. — Это скульптор, что ли?

— Скульптор, е-мое! — отозвался Фокин, — Микеланджело Буонарроти в шкуре шефа алкогольной конторы.., кстати, крупнейшей в городе. Напраслину глаголишь, сын мой. Между прочим, эта «Антонелла» — очень дорогое агентство, девушки там наглухо.., сплошь и рядом бывшие фотомодели. Просто там прихват у Влада через его шефа Церетели.

Фокин разговаривал не больше одной минуты — короткими, четкими фразами, что обычно не было ему свойственно. Вероятно, на том конце трубки и вправду сидели серьезные люди.

Единственное слово, которое ясно услышал уткнувшийся в подушку Дима, было: Валерия. Вероятно, имя девушки.

…Она пришла к тому времени, когда отчего-то разнервничавшийся Фокин успел надраться до самых что ни на есть богохульственных зеленых чертиков. Кропотину пришлось самому открывать дверь, чтобы пропустить в прихожую гоблиновидного молодца, который безуспешно пытался говорить с растерявшимся заказчиком тоном делового и достаточно интеллигентного человека. После того как в его речи раза два или три проскользнуло «бля», а потом он посмотрел на обалдевшего при виде спокойно стоявшей в углу Валерии Кропотина и машинально брякнул: «Ну че типа за фуйня, мы дело говорим или на телок пялимся?», молодой человек из фирмы «Антонелла» окончательно убедился, что красноречие — не его конек, молча принял от Димы приготовленные Фокиным деньги и вышел, предупредив, когда вернется за девушкой.

— Ну что смотришь? — сказала она и, бесцеремонно взяв вздрогнувшего Кропотина за руку, едва ли не втащила в опустевшую гостиную, посреди которой стоял стол с опорожненными бутылками водки, вина, коньяка и шампанского, блюдами с недоеденными закусками и хрустальными вазочками, в которых эпизодически встречались различные фрукты, некоторые — уже надкусанные или вовсе наполовину или почти полностью съеденные. — А где Влад или Илья?

— Влад? — переспросил он.

— Ну Свиридов, господи! — воскликнула она.

Только в гостиной он как следует разглядел девушку, которую вызвал из агентства досуга ныне мирно храпящий отец Велимир. В своей жизни Дима видел не так уж много девушек, и большинство из них не могло идти ни в какое сравнение с этой представительницей первой древнейшей профессии.

Нельзя сказать, что она была уж очень красива в общепринятом смысле этого слова. Но ее фигура была безупречна, отличающиеся некоторой не правильностью черты лица носили отпечаток болезненной рассеянности, а полуоткрытые губы, вызывающе накрашенные и словно бы непререкаемо и откровенно развратные, тем не менее не портили этого лица обидной и дешевой вульгарностью.

И еще — сколь ни был наивен и неискушен в жизни недавний солдат Дмитрий Кропотин, он все-таки отметил ее суженные даже в полумраке ночной квартиры зрачки и вспомнил, что это обозначает.

Наркотическое опьянение.

В этот момент в комнату вошел, цепляясь за стены и дверные косяки, Фокин и, увидев девушку, преглупо икнул и схватил ее обеими руками за шею.

— В-в-в-в… Валеррка! — вытолкнул он резиновыми губами, и тут же его беспощадно занесло в сторону. — М-м-м.., а это я. А вот этот.., он мой друг Дима Кро.., погоди, как его… Кирр.., коррр… Кро… потин. — Он засмеялся, прижав Валерию к себе, а потом почти трезвым голосом сказал:

— А Влада нет. Илья, кажется.., спит. Лера, ты слышишь меня или ты опять наглухо?

И святой отец с грохотом упал на ковер.

— Что же вы так напоролись? — равнодушно спросила Лера. — Как тебя, Денис, что ли?

— Дима.

— Дима. Ну что, Дима, твои друзья в ауте, давай хоть ты отрабатывай заказ.

И она совершенно спокойно начала снимать с себя полупрозрачную блузку, не глядя на растерявшегося Кропотина. Разве могла понять эта великолепная развращенная самка, что в его жизни, одинокой жизни отодвинутого на задворки юности своими более удачливыми и попросту нахальными сверстниками парня, — в его жизни попросту не было женщин. Если не считать двух или трех подружек Ильи, которых тот по пьянке и по доброте душевной буквально натравливал на своего застенчивого школьного друга.

Причем подружек, которых Илья едва ли мог считать самыми лучшими.

И вот теперь — эта Лера, с ее гибкой грациозной фигурой, отрешенным лицом и расхоложенными движениями то ли уставшей, то ли просто глубоко равнодушной ко всему, еще совсем юной, но уже потрепанной жизнью женщины.

Что за достоевщина, подумал Кропотин, когда поймал себя на подобных мыслях с претензиями на наивный и призванный внушить нужную развязность и раскованность самоанализ.

— Выпить не хочешь? — машинально спросил он.

— Давай.

Он плеснул немного вина себе и ей, протянул бокал, не отрывая взгляда от ее длинных тонких пальцев, которыми она взяла бокал так осторожно, словно это было живое существо.

— Ну, за знакомство, — буркнул он и, не давая себе времени прочувствовать на своем лице пристальный и словно бы испытывающий взгляд Леры, опрокинул свою порцию так, как то делали пираты в его любимом мультфильме «Остров сокровищ».

Она тоже выпила и после этого откинулась на диван, полуприкрыв глаза.

— Ну где ты там, мальчик? — пробормотала она — так, словно не отдавала себе отчета в том, что говорит и делает.

Он наклонился к ней, и в тот же момент ее руки сомкнулись на его шее и медленно притянули к себе.

Все так же не открывая глаз, Лера что-то сдавленно пробормотала и начала окончательно стаскивать блузку с едва прикрытой черным кружевным бюстгальтером груди.

А там было что прикрывать.

Она залепетала что-то невнятное и рванула ворот его рубашки. Вероятно, вся ее энергия ушла именно на это, потому что тонкие округлые руки тут же расслабились, и нежные кисти с накрашенными черным лаком длинными ногтями повисли, беспомощно перегнувшись в запястьях, Сначала он испугался. Коснулся губами ее уха и спросил дрожащим голосом:

— Тебе плохо?

— Мне.., плохо? — тихо переспросила Лера, все так же не открывая глаз и не шевелясь. — Да мне так хорошо, что дай бог, чтобы и тебе когда-нибудь вот так… — Она облизнула губы и ломающимся капризным голосом пролепетала:

— Ну что же ты, Дима… прямо как ребенок.

И вот тут он почувствовал, что теряет над собой контроль. Изголодавшийся в армии солдат, только что вернувшийся на «гражданку» и в первую же ночь увидевший перед собой прекрасное полуобнаженное женское тело, доступное, послушное, оплаченное, наконец, а главное, он всю жизнь и не видел таких красивых девушек ближе чем в полутора-двух метрах от себя, — как тут не потерять голову!

Он рванул ее на себя и почувствовал, как волна безудержного животного желания захлестывает его — словно в напрягшемся теле зазвенел большой гулкий колокол…

* * *

— Ну что, герой, как самочувствие?

Кропотин открыл глаза. Прямо перед ним возникло сдержанно улыбающееся тонкое лицо Влада Свиридова.

— А что такое?

— И он еще спрашивает, е-мое! Кто вызывал из «Антонеллы» Лерку?

— Вв… Ф-фокин.

— А кто, так сказать, принимал заказ? А?

Кропотин приподнялся на одном локте и сумрачно посмотрел сначала на Влада.

— Ну? — повторил тот.

— По ходу, я.

— Что и следовало доказать, — с подъемом закончил Свиридов. — А потом все почему-то заснули.

Когда парень из агентства пришел забирать девчонку, все дрыхли.., и ты, и она, и этот болван Афоня, который только и умеет заказывать этих мымр, ссылаясь на меня, а вот потом вовремя их сдавать на инвентаризацию, понимаешь, это уже Свиридов должен расхлебывать. Только пришел из ночного клуба, и тут же этот артист из «Антонеллы» является.

— Ну, извини, — сконфуженно пробормотал Кропотин и снова уткнулся в подушку головой, благо воздействовавшие на нее силы земного притяжения сделались попросту непреодолимыми.

— Да ладно, ничего, — махнул рукой Свиридов. — Только вот еще что.., неосторожный ты, брат. Почему пренебрегаешь средствами контрацепции? Где, понимаешь, твоя гражданская сознательность?

Свиридов был явно в чрезвычайно приподнятом настроении: вероятно, его собственный досуг с подругой брата тоже удался.

— Валерка-то.., она ведь девка отчаянная, может и привезти тебе на память добрый букет, и пойдешь ты после этого к дядюшке венерологу из диспансера по соседству…

— Ладно, Влад, хватит грузить пацада, — перебил его мрачный Илья с опухшим похмельным лицом. — Пошли лучше завтракать и Фокина поднимать. А то он этак и обедню проспит в своей церкви.

* * *

Владимир Свиридов уже второй месяц работал одним из руководителей службы безопасности концерна «Аякс». Прежняя жизнь — безалаберная, скомканная и одновременно напоминающая путь по лезвию бритвы — его не устраивала.

Потому что он больше не хотел быть киллером.

Человеком, чей истинный род занятий известен людям, которых можно пересчитать по пальцам рук.

Число которых непрерывно сокращалось.

И когда предпоследнего из тех, кому было известно, кто такой Владимир Свиридов, одного из местных криминальных королей убили, Свиридов с облегчением понял, что уже не найдет здесь клиентов. Некому навести на него. Его жизненная стратегия наконец сработала — последний из тех, кто знал о его роде занятий, покинул этот мир.

Он так долго не работал — полгода, — что никто уже не помнит о нем. Никто — кроме его старого друга и однокашника по «Капелле», элитному подразделению спецназа ГРУ, расформированному еще в девяносто третьем. Суперсекретному отделу государственных киллеров.

Он хотел навсегда уехать из города, где прожил пять лет после своего возвращения с первой чеченской войны, но этот старый друг уговорил его остаться. В Москве и Питере куда больше шансов вернуться к старому. Это недопустимо.

Этим старым другом был Афанасий Фокин. Священник Воздвиженского собора, а в недавнем прошлом офицер ГРУ Генштаба и «музыкант» — исполнитель смертных приговоров, тайно вынесенных спецслужбами, — отдела «Капелла».

* * *

…Это был вечер следующего дня. Два часа назад закончился рабочий день в концерне «Аякс».

— В-в-вот так, Влад! — Габаритный парень с широким открытым лицом и узкими светлыми глазами, взгляд которых в данный момент изображал ненависть и какую-то слепую безнадежность, потряс в воздухе кулаком, а потом с размаху опустил его на пластмассовый столик, отчего тот подпрыгнул вместе со всеми находящимися на нем бутылками, стаканами и тарелками. — В-вот так…

Подошла официантка и попросила не безобразничать. Парень было повернулся к ней, но сидящий с ним рядом Свиридов схватил его за руку, и гневная тирада замерла на устах у его разбуянившегося собеседника.

— Спокойно, Паша, — проговорил Влад. — Спокойно.

Тот выпил еще немного водки, а потом, не закусив и не запив, произнес:

— Тебе-то со мной не западно после такого.., общаться?

— Дурак ты, Паша, — почти нежно сказал Владимир, — что говоришь-то? Давай лучше выпьем по последней и пойдем. Тебе уже хватит, да и поздно уже.

— Они все хотят моей смерти, — деревянным голосом сказал Павел, — и Шалавыч, и даже Перевийченко. Все. Они думают, что это я подослан.., а!

Он безнадежно махнул рукой, как человек, едва не выболтавший что-то чрезвычайно важное и маскирующий это безразличием к дальнейшим своим словам: все равно, дескать, какое они имеют значение, эти слова?..

Влад пристально взглянул на него из-под полуопущенных век, но ничего не сказал.

Они выпили, закусили, потом поднялись из-за стола и направились к выходу, причем Павел, поддерживаемый мрачным и трезвым Свиридовым, ковылял походкой, клонящейся к математически безупречной синусоиде, походкой преувеличенно бодрой, как то часто бывает у серьезно подвыпивших людей.

Разумеется, Павел Симонов не относился к той категории граждан Российской Федерации, что используют в качестве основного средства передвижения свои нижние конечности. Но на этот раз его «Опель» остался в гараже, а его хозяин, решив, вероятно, быть ближе к народу, пошел пешком, благо до дома было совсем недалеко.

Через два квартала Свиридов и Симонов расстались. Владимир хотел было проводить Павла до дома, но тот запротестовал настолько энергично, что Влад был вынужден согласиться с тем, что собутыльник вполне в состоянии довлечь свои пропитанные алкоголем телеса до места, обозначенного штампиком в паспорте на странице «Прописка». До своей квартиры.

Влад пошел прямо, а Павел свернул на боковую улицу и медленно двинулся по мокрому от недавнего дождя тротуару, то и дело задевая плечом столбы и полностью игнорируя пристроившийся ему в хвост милицейский «газик» с милой сердцу каждого алкаша аббревиатурой ППС (патрульно-постовая служба).

«Газик» быстро нагнал сшибающего столбы гражданина, проехал вперед, а потом дверь его распахнулась, и оттуда выскочил молодцеватый сержант в косо посаженной на голову форменной кепочке, на которую перед этим, судя по всему, опустошила кишечник пролетавшая мимо ворона или иная пернатая тварь.

— Добрый вечер, — с ехидно-доброжелательной интонацией, присущей только служителям правопорядка, занимающимся отловом алкоголиков и мелких хулиганов, произнес он. — Как ваше драгоценное здоровье, гражданин?

— Пока — лучше н-не бывает, — ответил Паша и тут же заплел ноги так, что сержант еле успел подхватить подвыпившего россиянина.

— Это радует. Ну что, пройдем в машину, или будем на дожде беседовать?

В самом деле, снова начал моросить мелкий дождь, и сержанту это не нравилось. В отличие от Павла, которому, кажется, было все равно.

— В «трезвяк», что ли? — равнодушно спросил он и некстати икнул.

Сержант окинул взглядом пустынную улицу, и рука его легко скользнула вдоль бедра… Паша глухо забормотал что-то, пиная правым ботинком мокрые камешки строительного щебня возле кочковатого газона, потом поднял голову и увидел, что сержант целится в него из пистолета, какого отродясь не состояло на вооружении у доблестных служителей ППС.

Сорок четвертый «магнум» с глушителем.

— В «трезвяк», что ли? — механически повторил Павел и почувствовал, как прошившая тело искра заставляет его трезветь с угрожающей быстротой.

— В другой раз, — холодно ответил сержант и выстрелил в обвисшее лицо Павла, не успевшего ни испугаться, ни вскрикнуть.

Почти бесшумный хлопок растаял в порыве ночного предгрозового ветра…

* * *

С того времени, как на квартире у Ильи Свиридова состоялась в высшей степени занимательная пьянка, каковые в американских сериалах пышно именуют «вечеринками», прошло приблизительно две недели. Кропотин честно трудился на завидной (без всякой иронии) должности грузчика винно-водочного комбината «Аякс», куда его устроил Владимир, занимавший не самую последнюю должность при алкогольном короле города Мамуке Церетели.

И вот однажды на базу, где работал Кропотин, подъехал черный трехсотый «мере» — служебный «аяксовский», — и оттуда вышел Влад Свиридов, по всей видимости, прямо со своего рабочего места: в белой рубашке, при галстуке, в аккуратно отглаженных черных брюках. Распорядитель базы, увидев его, заулыбался и рассыпался в приветствиях. Но Свиридов не обратил на распорядителя никакого внимания. Таким сдержанным и хладнокровным Кропотин брата Ильи еще не видел.

В темно-серых глазах Влада застыла недоуменная, напряженная настороженность, всегда аккуратно причесанные короткие темные волосы были растрепаны, а на лбу наливался лиловым здоровенный кровоподтек: вероятно, Свиридов в лучших традициях своего приятеля Фокина налетел на дверной косяк.

— Ты знаешь Пашку Симонова? — на ходу спросил он.

Разумеется, Кропотин прекрасно знал Симонова. Симонов был одной из наиболее заметных фигур в охране «самого», то есть главы «Аякса» Мамуки Шалвовича Церетели. Правой рукой знаменитого кикбоксера, а теперь главы «секьюрити» фирмы, Станислава Перевийченко. Коллегой Свиридова.

— Вчера вечером он сказал мне… Мы немного посидели в ресторане вчера, он как с цепи сорвался, стопарик за стопариком… Так вот, он мне сказал, что у него положительный ВИЧ-тест.

— Что?

— Он болен СПИДом, вот что! — холодно проговорил Свиридов. — И самое жуткое, что он вовсе не какой-нибудь ловелас типа Ильи или даже меня.

У него жена.., любовницы нет. Только два раза, когда она уезжала, Пашка звонил в эту самую «Антонеллу» и вызывал себе…

— Кого вызывал-то? — с затаенной тревогой спросил Кропотин.

— Лерку, кого же еще! Но это еще не все, — продолжал Свиридов, не глядя на Кропотина. — Сегодня ночью Пашку убили. Вот так. Как по заказу. Скорее всего по заказу, потому что Пашкины мозги разлетелись по мостовой в радиусе трех метров.

Приличный «ствол». Может, все это никак не связано между собой, но все равно…

— А вы.., а ты.., тоже спал с этой… Лерой?

— А куда ж я денусь? — пожал плечами Влад. — Конечно! А ты, Димка, я помню, вообще без презерватива…

Кропотин похолодел.

— Значит, вы думаете… — начал было он, но Свиридов бесцеремонно перебил его:

— Я ничего не думаю, но нам немедленно надо сдать анализы на СПИД. Мне, тебе и Илье. Я уже звонил ему, и он предложил пройти эти тесты у твоего бывшего профессора, который преподает в мединституте.

— А как зовут-то этого профессора? — медленно выговорил Кропотин.

— Точно не помню, — ответил Влад и почесал в затылке, — кажется, Монахов.

* * *

Профессор Монахов в свое время преподавал у Кропотина, кажется, иммунологию. А может, и что другое, этого не знал и сам Дима, потому как на лекции ходил редко, а потом и вовсе вылетел.

Михаил Иннокентьевич Монахов был одним из известнейших врачей города. Он возглавлял знаменитый на весь регион иммунологический исследовательский центр, в который частенько приезжали поделиться опытом не только специалисты из Москвы и Санкт-Петербурга, но и из дальнего зарубежья — Западной Европы, Японии, Штатов, Израиля. Не далее как за месяц до описываемых событий приезжала даже делегация врачей из Южной Африки, из которых половина принадлежала, так сказать, к откровенно негроидной расе.

По совместительству профессор Монахов, как уже говорилось, читал лекции в медицинском университете. По утверждению большинства студентов, более лояльного преподавателя — особенно на экзамене — трудно было и пожелать. Снисходительность и терпимость к студентам, даже откровенно нерадивым, — вообще отличительная черта больших ученых, каковым в принципе без всякой натяжки можно было назвать профессора Монахова.

Илья Свиридов был знаком с ним потому, что тот консультировал модельное агентство, в котором работал Илья, по ряду медицинских вопросов.

В учреждении, возглавляемом Монаховым, имелась лучшая в регионе лаборатория ВИЧ-тестов.

Именно туда, по совету Ильи, и направились Кропотин, Влад Свиридов и сам Илья.

* * *

— Приходите за результатами послезавтра, — сказал пожилой врач в старом белом халате и с позолоченной ручкой в пальцах левой руки. Ручка мелькала в пальцах с необычайной быстротой, и Дима никак не мог оторвать от нее завороженного взгляда.

— И что, — негромко проговорил Илья, косясь на неспешно удаляющегося по коридору эскулапа, — нам так и ходить два дня в подвешенном состоянии?

— Не хочешь ходить — ползай, — незамедлительно парировал Влад. — По-моему, ты именно так и собираешься сделать.

— Вот именно! — безапелляционным и капризным тоном заявил Илья. — Что нам мешает пойти сегодня вечером в клуб; где обычно тусуется эта мымра, и совместить, так сказать, приятное с полезным: и отвязаться влегкую, и провести разъяснительно-воспитательную беседу.

— Какую мымру? — спросил Дима.

— А все ту же.., по чьей милости я, то есть мы, торчим здесь, как последние идиоты!

— Как предпоследние, — поправил его Владимир, — последними мы будем в случае, если у нас обнаружат.., сам понимаешь, в общем. А что касается разъяснительно-воспитательной беседы с Валеркой, то вместо нее гражданин Перевийченко с тобой проведет такую беседу, что еще месяца два после нее будешь только ходить и молча открывать рот, чтобы не дай бог что-нибудь этакое не ляпнуть. Разве что я за тебя словечко замолвлю.

Он подозрительно посмотрел на младшего брата и втянул ноздрями воздух.

— Уже успел?

— Да подумаешь, два пива только, — пожал плечами тот, проводя рукой по бледному лицу. — Тут поневоле запьешь!

Глава 2НОЧНОЙ КЛУБ «ПОЛИШИНЕЛЬ»: НЕ ЗАПИРАЙТЕСЬ В ЖЕНСКОМ ТУАЛЕТЕ

Несмотря на то, что на следующий день, двадцать первого июня, у Ильи были назначены важные съемки для какого-то журнала, где он должен был участвовать в показе новой коллекции мужской одежды, он решил на ночь пойти в «Полишинель», один из самых престижных и достаточно дорогих ночных клубов города. Владимир сначала отговаривал его, но потом принял точку зрения брата.

— Быть может, нам и терять-то нечего, — зловеще произнес он.

Кропотин, конечно, ни за что не пошел бы в такое заведение по собственной инициативе, но если приглашали друзья, то отказываться было просто грех.

…Темно-зеленая «Ауди» Влада Свиридова плавно вырулила на залитую светом четырех мощных фонарей стоянку перед ночным клубом «Полишинель», принадлежавшим не кому-нибудь, а президенту «Аякса» господину Церетели.

На стоянке уже стояло несколько навороченных авто, и среди этих «Мерседесов», «Ауди» и двух однотипных и одноцветных джипов демократично притулилась парочка скромных «Жигулей» и ядовито-желтый «запор» между не менее ужасающей раздолбанной «копейкой» и, разумеется, каноническим напарником «Запорожца» во всех дорожно-транспортных происшествиях — черным «шестисотым»

«Мерседесом».

Дверь машины распахнулась, и на свет божий показалась свежевыбритая физиономия Ильи.

Он внимательно осмотрелся по сторонам, чиркнул взглядом по не обратившему на него ни малейшего внимания столповидному телохранителю и только после этого решительно зашагал к переливающемуся всеми цветами и оттенками радуги неоновому великолепию парадного входа «Полишинеля», откровенно рисуясь своими стильно обтягивающими черными кожаными брюками.

За развязно вышагивающим Ильей, который уже изрядно подготовился к ночной жизни, достав через знакомых немного кокаина и приведя себя с его помощью в экстатическо-эйфорическое состояние, шли еще двое. Мрачно улыбающийся Владимир в строгих брюках, белой рубашке и жилетке. Спокойный и словно бы равнодушный. И Кропотин.

На входе они задержались не больше минуты и прошли в просторный зал, заполненный примерно наполовину. Илья потребовал меню, хотя через минуту им и так принесли бы его без всяких предупреждений, и, получив искомую красную папочку, тут же уставился в замечательный прейскурант. Кропотин последовал его примеру.

Первоначально он ужаснулся, потому что перепутал две колонки цифр, в первой из которых указывался вес предлагаемого продукта в граммах, а во второй — стоимость. Хорошо еще, что в рублях! Сначала он подумал, что семьдесят пять граммов коктейля «Веселый Роджер light» стоят сто пятьдесят рублей. Сколько же нужно заплатить, чтобы получить не облегченную, а полноценную версию этого напитка, подумал Дима.

В то же время Влад Свиридов индифферентно ткнул в строчку меню, на которой был поименован коктейль с жизнеутверждающим названием «Оргазм». У него не возникло никаких сомнений по поводу размера порции и цены, потому как перепутать их было достаточно сложно.

Двести граммов этого милого коктейля стоили ровно столько же рублей — двести.

— Вот это! — сказал он. — Надеюсь, что от этого оргазма никакой милой «венеры» и прочей ВИЧ-инфекции не воспоследует.

Кропотин заказал тот самый коктейль «Веселый Роджер», но не «Лайт», а «стронг». Это оказался ром с какими-то безалкогольными ингредиентами и, по всей видимости, мартини.

Владимир грустно улыбнулся, глядя на озадаченное лицо друга своего брата — и тут он увидел Леру.

Еще не погас верхний свет и не началось световое дансинг-шоу на сцене, поэтому уже одно то, что удалось зафиксировать ее местонахождение в зале, дорогого стоило. С началом ночной программы разглядеть в помещении клуба что-либо вне сцены было бы затруднительно — недаром Мамука Церетели хвастался, что в его заведении находится лучшее лазерное шоу города и наиболее совершенный комплект аудиоаппаратуры.

Валерия сидела на галерее, представлявшей собой нечто вроде усеченного до трехметровой полоски вдоль стен второго этажа. Ее столик находился неподалеку от лестницы, посредством которой и происходило сообщение между первым и вторым этажами.

Напротив Леры развалился на стуле плотный мускулистый парень с широким внушительным лицом профессионального боксера и цепким взглядом. В нем Влад тут же признал одного из амбалов церетелиевской службы безопасности, одного из своих подчиненных, и даже вспомнил, что его зовут точно так же, как абонированную им девушку, то есть Валера, но все называют его Винни-Пухом, или сокращенно Винни.

— Нет, меда он не любит. Фамилия у него такая — Винников, — пояснил Свиридов. — Хотя в гости по утрам, думается, ходил. Особенно в пору своей рэкетирской молодости.

— Это ты все мне говоришь? — довольно агрессивно уточнил Илья.

— Ты, кажется, хотел проводить с ней разъяснительно-воспитательную беседу.

— Это что, предупреждение? — злобно спросил Илья, которого с самого начала вероятность оказаться ВИЧ-инфицированным приводила в бешенство.

— Да разве это предупреждение? — пожал плечами Владимир. — Вот если бы на месте этого дегенеративного бурбона сидел Перевийченко, тогда бы я тебя предупреждал.

— Все понял.

Илья нервно допил свой коктейль и поднялся с места.

— Э, ты куда? — впервые подал голос Кропотин.

— Да навестить старых друзей. Что вы так всполохнулись?

— Я с тобой, — решительно сказал Влад. — Все-таки я знаком с ними лучше тебя.

Они поднялись по лестнице и, подойдя к столику Леры и Винни, переглянулись. Илья спросил:

— Не помешаем?

Девушка подняла глаза, невольно оторвавшись от угрюмого лица и хищной улыбочки сидящего перед ней Винникова, и ее губы тронула легкая улыбка, а бледные, почему-то без всякой косметики щеки чуть порозовели.

— А, Влад? И Илюшка? Конечно, присаживайтесь. Давно не виделись. Я вчера была у…

— Че за дела? — проскрежетал Винни, прекращая жевать то ли индейку, то ли безобразно разросшегося цыпленка. — Че надо, пацаны?

— Да ничего особенного, что ты, Валера, — уверенно глядя на его бритый австралопитекский череп, примирительно проговорил Влад. — Мы же тоже из «Аякса». Леру на пару слов — и все.

— Да все ее на пару слов, бля, — прищелкнув языком и повозившись пальцем в зубах, выразительно бросил тот и сопроводил свои слова многозначительным и, в сущности, неприличным жестом. — Так что давайте отсюда в отвал, братаны, делайте ноги, не портите мне, значит, аппетит, бля.

— В общем, так, Лерочка, — не обратив никакого внимания на угрожающую тираду гоблина, вполголоса заговорил с девушкой Свиридов-старший, — тебе никогда не приходила в голову идея посетить иммунологический центр профессора Монахова?

Лера вздрогнула.

— А что такое? — облизнув губы, спросила она. — Что-то случилось?

— Знаешь Пашку Симонова?

— Да, конечно, — после некоторой паузы, сопровождавшейся тревожным взглядом, сказала она. — Я даже слышала, что его сегодня ночью убили.

— Совершенно верно, — сказал Влад, — вот только…

— Не, ну вы че, чисто по пять раз повторять, предупреждение одно и то же, бля, типа не понимаете? — совершенно чудовищно и бесформенно в лингвистическом плане реализовал свои агрессивные намерения многострадальный Винни, которому так портили аппетит эти несносные юнцы.

— Еще минута, и мы уходим! — повернулся к нему Владимир.

По всей видимости, Винни не в состоянии был признать в нем своего непосредственного начальника, что было немудрено при экзотическом освещении и не самом кондиционном в плане трезвости статусе Валерия. Впрочем, тот, смирившись с еще одной минутой нарушенного пищеварения, снова уткнулся носом в тарелку и заработал челюстями.

— Дело в том, Лерка, — наклонившись к самому уху девушки, проговорил Свиридов, — что накануне Симонов узнал одну страшную вещь, которая, по сути, перевернула его жизнь вверх тормашками. Как перевернула бы жизнь любого другого на его месте.

Одним словом, у него обнаружили СПИД.

Кровь отхлынула от ее и без того бледного лица, ставшего в эти мгновения каким-то необычайно выразительным.

— И вы думаете, что я…

— Мы ничего не хотим думать, но уже сдали тест-пробы в лаборатории при иммунологическом центре профессора Монахова, — холодно сказал Влад. — И соответственно, рекомендуем это и тебе.

— И будь осторожна, — зачем-то добавил Илья, — не старайся красиво умирать, если…

Он не договорил, вероятно, подумав, что у него путаются мысли и заплетается язык. Что и говорить, необычное ощущение — чувствовать себя смертником.

— Уходите, — тихо сказала она. — Винни, закажи-ка мне текилу со льдом.

Тот с готовностью встрепенулся, упершись в братьев Свиридовых тяжелым и добротным, как набалдашник кувалды, взглядом, а потом и вовсе поднялся во весь свой немалый рост, развернув мощные плечи.

— Намек понят. Пошли, Илюха, — сказал Влад и смерил гоблина ответным — ровным и презрительным — взглядом. — Смотри у меня, не то уволю к чертям.

— А-а?

— Шлюха, — пробормотал Илья, неверной походкой топая вниз по лестнице. — Слушай, Вовка, ну и зачем мы вообще к ней ходили, кроме как для того, чтобы нажить аллергию на бритые затылки и перекормленных цыплят под вонючим соусом?

— Это уж надо у тебя спросить.

Они нашли Кропотина в достаточном подпитии.

На столике стояло несколько недопитых коктейлей, в одном из бокалов торчала соломинка, а в другом плавал окурок. Возле столика сидели две шалавовидных малолетки в обтягивающих джинсах и пошлых топиках и что-то щебетали развалившемуся на стуле Кропотину в оба уха.

— А это что еще за проститутки? — проговорил Влад, садясь за столик и очаровательно улыбаясь девушкам.

— Им надо на какой-нибудь ублюдской гоповской дискотеке тусоваться, а они в «Полишинель» приперлись, — хмуро пробормотал Илья. — Тоже мне, выеживаются, будки понтовые. Наверно, все бабки за входные билеты пробили, теперь и клеятся, чтобы, значит… Их бы Фокин натянул, шалав.., мало бы не показалось…

По всей видимости, те не услышали оскорбительных разглагольствований вновь прибывших, да и неудивительно, потому что уже пятнадцать минут как включилась музыка, и все беседы на расстоянии больше десяти сантиметров представлялись делом нереальным. Так что через несколько минут, выпив еще немного — а Кропотин, пропив большую часть денег, уже перешел на демократические коктейли «Отвертка» (водка с фруктовым соком) и «Кровавая Мэри» (водка с томатным соком), — все передислоцировались ближе к сцене, на которой под осточертевшую «Livin la vida loca» Рикки Мартина гибко и слаженно извивались почти обнаженные женские фигуры в скудных передничках из блестящих лент, ярко вспыхивающих в хаотических разноцветных лучах светового шоу…

* * *

— Ну что, подруга, как там тебя зовут, опять забыл?

— Катя.

— Зам-м-мечательно…

Пошатывающийся Илья ткнулся головой в раковину и пустил воду, а потом перевел взгляд на стоящую возле стены буквально в шаге от него девушку.

Одну из тех двух, которых подцепил Кропотин, а вернее, которые сами подцепили Кропотина.

После того, что было принято в течение вечера и уже минувшей части ночи, она показалась ему очень даже ничего. И не играло роли, что они находились в запертом женском туалете, в дверь которого уже ломились жаждущие облегчения и утешения посетительницы «Полишинеля».

Ничто уже не играло роли. Забыто все!

Из соседней кабинки раздавались звуки, которые легко можно было квалифицировать: такие часто насыщают саунд-трэк старой доброй немецкой или шведской порнухи.

В кабинке находилась вторая девушка и с ней… нет, не Влад. Тот никогда не опустится до таких тинейджеровских забав — все-таки солидный пост и тридцать два года. Хотя Влад всегда был человеком неожиданным.

Там Кропотин. Парень определенно делает успехи. После армии ему куда больше везет на девушек.

Илья вспомнил Леру и горько засмеялся. Везет.

Ничего себе везет, первая же особа женского пола — и та, по всей видимости, ВИЧ-инфицированная.

Если это так, а Дима еще и не предохранялся, все может кончиться трагически.

Катя подошла к нему, пошатываясь и виляя бедрами, вскинула руки на плечи и прямо-таки впилась губами в шею. Такая маленькая и такая развращенная, подумал было Илья, но выросший до критического звучания нестройный гул женских голосов отвлек его спутавшиеся мысли в другое русло.

— Что за суки там засели?

— Открывай, бля!

— Да что же мне.., охрану вызывать, что ли?

— В-в-в… Шалавввы!

Внезапно бабский вой смолк, и мощный удар потряс дверь до основания. Она отлетела, вывороченная вместе с петлями — настолько силен был этот удар, а в туалет ввалились два здоровенных молодца, в одном из которых Илья незамедлительно признал Винникова — он же Винни-Пух. Было непонятно, чем вызвано такое скорое появление братвы на горизонте больших и малых нужд. Уж наверняка не о судьбе страждущих гражданок они радели.

— Вот он, Дамир! — воскликнул Винни и указал пальцем на притиснутого к стене Илью. — Я же говорил, что эти козлы свалили в сортир с телками.

Дамир, плотный смуглый молодой человек в расстегнутой на три верхние пуговицы темно-синей джинсовой рубашке, из-под которой кучерявились завитки густых и вьющихся, словно каракуль, черных волос, неспешной кавалерийской походочкой приблизился к Илье и прижавшейся к его плечу девушке. Кавалерийской походку Дамира стоило назвать уже хотя бы потому, что обе его нижние конечности, с достоинством шаркающие по кафелю, были столь удручающе кривы, что так и хотелось крикнуть: «Конница Буденного!..» — и далее по тексту.

Впрочем, едва ли эти мысли могли прийти в голову если не испуганному, то изрядно обеспокоенному Илюхе, невольно поежившемуся под пристальным и невозмутимым взглядом маленьких черных глаз Дамира.

— Што, сука, девушэк любищ? — с недоброй блуждающей улыбкой, открывшей великолепные белые зубы, проговорил он. — «Антонелла».., звонищ? Это ты напрасно, дорогой, затеял. Особенно если патом спрашиваещ про Симонова. Зачем лэзещ не в свое дэло?

— Да я…

— А где второй? Умотал уже, щто ль?

Одним движением он отшвырнул дрожащую малолетку, даже не удостоив ее взглядом, и подошел к Илье вплотную. Тот не успел даже глазом моргнуть, как кулак кавказца коротким неуловимым движением пришел в соприкосновение с его солнечным сплетением, и невыносимая боль пронизала, скрутила, спеленала младшего Свиридова. Сложившись вдвое и подломив колейи, он повалился на пол, задыхаясь и ловя воздух широко раскрытым ртом, и тут же второй удар — прямой в голову — отшвырнул его к окну, и Илья ударился лбом о холодный радиатор центрального отопления. Перед глазами замутилась и полыхнула тошнотворная кутерьма, Илья сполз по батарее лицом на пол и почувствовал разбитыми губами холодный кафель…

Вероятно, третий удар заставил бы его потерять сознание, но его почему-то не последовало. Ему почудились глухие звуки ударов, обрывистые хриплые ругательства, а потом чьи-то руки подняли его и рывком поставили на ноги.

Илья открыл глаза и увидел перед собой хмурое лицо Кропотина с разбитой левой бровью и распухшей нижней губой. Правая рука Димы лежала на плече Ильи, суставы были разбиты в кровь. В точно такую же кровь, как та, что тонким алым росчерком отметила левую щеку Кропотина, точно такую же, приторный солоноватый вкус которой Свиридов-младший чувствовал на собственных, разбитых при падении губах.

Но это была еще не вся кровь.

У самого входа с разбитой головой лежал Дамир.

Возле него валялось тяжелое мусорное ведро. Оно лежало на боку, содержимое высыпалось, и тонкая струйка крови из рассеченной головы кавказца подтекала под кучку мусора.

В углу, прямо противоположном тому, близ которого лежал Илья, копошился, пытаясь подняться, здоровенный парень. Он стоял на четвереньках и тупо, по-собачьи, крутил бритой головой, отчего на толстенной шее образовывались внушительные складки. В иной ситуации это выглядело бы забавно, но теперь с зависшего в двадцати сантиметрах от пола лица Винни — разумеется, это был он, — на белый кафель падали крупные капли крови, растекаясь бесформенными пятнами величиной с пятирублевую монету, а в расширенных глазах Ильи Свиридова эти алые пятнышки казались гибельным предзнаменованием еще худшего…

— Скорей уматываем отсюда! — подтолкнул его Кропотин. — Некогда глазеть. И вы — марш отсюда! — прикрикнул он на девчонок, которые намеревались приятно провести время, а вместо этого попали словно бы на съемки боевика «Кровавая мясорубка в сортире-III».

Они проскользнули мимо уже приходящего в себя Винни, мимо позабывших, зачем, собственно, явились сюда, посетительниц литеры "Ж", столпившихся перед вывороченной дверью, и бросились в зал, на ходу вытирая кровь — Кропотин носовым платком, а Илья подолом рубашки.

— Но как же так? — бормотал Илья.

Они нашли Свиридова за тем же столиком. Он мило беседовал с какой-то девушкой, с которой, очевидно, познакомился только что.

— Влад! — задыхаясь, Кропотин, хватая расслабившегося брата за рукав, который затрещал и едва не порвался. — Там эти…

— А? — буркнул тот. — Что?

В этот момент его взгляд упал на разукрашенное синяками и кровоподтеками распухшее лицо Ильи, и он недоуменно скривил губы.

— Что за черррт? — проговорил он.

— Гораздо хуже, — ответил уже несколько оклемавшийся и пришедший в себя Дмитрий, — не черт, а церетелиевская служба безопасности.., твои милые подчиненные. И настроены они отнюдь не доброжелательно.

— Разберемся, — коротко сказал Влад, вставая.

— А вон они, — выдохнул Илья. — Идут к нам.

И, по-моему, тебя они знают плохо. Или вообще не знают.

— Этого чурку я тоже не знаю, — отозвался Свиридов, глядя на Дамира. — Наверно, он из симоновских.

Виляя между столиками, Дамир и Винни угрожающе двигались по залу.

— Добрый вечер, — спокойно сказал Свиридов, перехватывая плечо Дамира и придерживая его на полном ходу.

Тот, свирепо глядя на Кропотина, попытался оттеснить Влада, но с таким же успехом он мог упираться в скалу.

— А ты что лэзешь? — рявкнул Дамир и сделал резкое движение, в то время как Винни взмахнул дынеобразным кулаком, и…

…вероятно, никто из них просто не успел понять, что произошло. Но только Дамир полетел в направлении танцплощадки и вбуравился бритой головой в ноги танцующих, а Винни что-то нечленораздельно булькнул — после короткого, без замаха, неуловимого тычка Влада перед глазами у него выросла звонко пульсирующая белая стена боли, — и неловко свалился под столик.

Подошедшая было с самыми решительными лицами охрана — коллеги Дамира и Винни — узнала Свиридова и вместо того, чтобы со скандалом выкинуть из клуба, приветствовала его почтительными кивками и улыбками.

— Пойдем отсюда, — сказал Свиридов, — вечер испорчен.

…Дамир медленно полз среди множества ног танцующих посетителей «Полишинеля», оставляя за собой кровавую полосу из разбитого носа и губ, и хрипел:

— Где эти с-суки?

— Пойдем, — повторил Влад оцепеневшим Илье и Диме Кропотину.

Но едва они успели дойти до машины, как из огромных дверей толстого тонированного стекла буквально вынесло, выметнуло потоком ярости черноволосого приземистого человека со звериным белозубым оскалом на окровавленном лице.

В руке у него был пистолет.

— Ох, бля! — простонал Илья, ныряя в машину, и в ту же секунду выстрел разбил верхний левый угол лобового стекла.

Больше Дамиру выстрелить не дали. Подбежали два охранника, мягко, но решительно отобрали у него пистолет и, приобняв за плечи, попытались увести в клуб, что-то быстро и сбивчиво говоря в оба уха одновременно. В этот момент подошел Свиридов.

— Ты, Робин Гуд недоделанный, — холодно проговорил он, — мало тебе того, что получил в клубе?

Хочешь, чтобы я тебе еще здесь добавил?

— Я тэбя… — завел свою злобную, но крайне однообразную пластинку тот, но потом, очевидно, осознав, что ему говорят его друзья, несколько поостыл и взглянул на Влада хоть и угрюмо, но скорее с опаской, чем с вызовом.

— Молодец, — отозвался Свиридов. — Ты замолчал вовремя. Присмотрите за ним, ребята, а то он еще неоперившийся, горрячий.., такие простые удары пропускает.

Вернувшись к машине, он нашел брата и Кропотина в тягостном молчании. Илья думал о том, что произошло: он никак не мог поверить, что его бывший одноклассник и старый друг Дима Кропотин сумел вырубить двух здоровенных громил из церетелиевской охраны.

Лишь когда они выехали на пустынный ночной проспект Чернышевского, Илья решился наконец задать озадачивший его вопрос:

— Слушай, Диман, а как так вышло, что ты.., так вот с этими Дамиром и Винни?

— Чего ты на них вообще полез? — угрюмо спросил Влад, которому, очевидно, экзекуция собственных коллег по работе доставила мало удовольствия.

— А как не полезть? — пожал плечами Кропотин. — Этот Дамир на пару с Винни сломали дверь, так хотели нас видеть, а потом Дамир подошел к Илье, сказал что-то про Леру и Симонова. Ну а потом началась эта свистопляска. Меня они не заметили, потому как я сидел в кабинке с этой… Таней…

Сашей… Ксюшей… — Кропотин потер ладонью вспотевший лоб и договорил:

— В общем, забыл, черт с ней и ее блядским именем. Я взял ведро, в которое мусор кидают, выскочил, да и врезал этому Дамиру по башке. Подействовало.., он шагнул три шага на полусогнутых, а потом свалился возле самого выхода. А иначе я не знаю.., он на Илюху уже в третий раз замахивался.

— А Винников? — спросил Свиридов, пристально рассматривая Кропотина.

— А Винни совсем ошалел — то ли удивился, что я Дамира так удачно, то ли еще что… В общем, пошел он на меня как-то замедленно, ну, я и швырнул в него этим ведром, да так круто, что оно шарахнуло ему прямо в лоб и отлетело через его голову к двери, обратно к Дамиру. Винни упал, а я для верности ему еще разик. Сам не поверил, что все так удачно прошло.

— Ас чего они вообще на нас бросились, как бык-антикоммунист на красный флаг? — задумчиво проговорил Илья. — Не из-за Лерки же, в самом деле? Да еще Симонова сюда приплели.

Влад пригладил ладонью растрепавшиеся волосы, и в его памяти неожиданно для него самого отчетливо всплыла фраза, брошенная прошлым вечером покойным Пашей Симоновым; "Они все хотят моей смерти.., и Шалавыч, и даже Перевийченко.

Все. Они думают, что это я подослан…"

Глава 3КРОВЬ ДИМЫ КРОПОТИНА

В иммунологический центр профессора Монахова пошли на следующий день с утра. Встретились прямо у дверей серого трехэтажного здания, где располагалось это ставшее зловещим учреждение, и Свиридов решительно потянул облезлую бронзовую ручку массивной двери.

Они прошли длинным коридором и поднялись на второй этаж, где, собственно, и располагалась искомая лаборатория, в которой уже был результат — инфицированы они или нет.

Нет смысла долго описывать процедуру оглашения результатов. Достаточно сказать, что оказавшиеся чистыми и нетронутыми ВИЧ-инфекцией братья Свиридовы почти полчаса ждали, когда из кабинета выйдет приглашенный туда последним Кропотин.

Илья откровенно нервничал, а Владимир переругивался с кем-то на работе по мобильнику.

Наконец Кропотин показался — невозмутимо спокойный, сдержанный, хотя и с пепельно-серыми окаменевшими губами и сощуренными глазами, которые он упорно прятал, оцепенело уставив в пол застывший взгляд.

— Плохо, — коротко сказал он, отвечая на немой вопрос в глазах Влада и Ильи. — Сказали прийти на следующей неделе. Примет лично Монахов.

Илья выпалил головокружительное ругательство, а более сдержанный Владимир только покачал головой и хлопнул Диму по плечу:

— Не торопись, Диман. Бывают ошибки. А если даже это не ошибка, то…

— ..то это не ошибка, а самый настоящий СПИД, — спокойно прервал его Дима. — Ладно, пошли отсюда, тут больше нечего делать.

— Это все она, — пробормотал Илья, — она, эта сука… Она знала, что больна, и все равно молчала, и вот теперь.., какая падла! Я сейчас пойду к этой твари и…

— Ты это все о Лере? — перебил Кропотин. — Зря ты так. Я сам виноват. В конце концов, может, это и не она. Может, это самое.., меня заразили в армии, когда делали инъекции…

Он запнулся и, как-то странно посмотрев на друзей, почесал в затылке. Илья, всецело захваченный мыслью о Лере, не обратил внимания на эту странную срезку Димы, зато Влад даже остановился.

— Какие еще инъекции? — медленно спросил он.

— Откуда мне знать? — быстро ответил Кропотин. — Что положено, то и делали. Вот я и говорю, что не исключено… Может, Лера вовсе ни при чем.

Свиридов покосился на него, и проговорил довольно резко:

— А Паша Симонов, он что, тоже в армии?

Кропотин ничего не ответил, погрузившись в собственные мысли, наверняка не самые приятные.

Так же молча они вышли из корпуса и медленно побрели по асфальтовой дорожке, зачем-то посыпанной крупным речным леском.

У самых ворот клинического городка, в котором располагался монаховский иммунологический центр, Влад остановился.

— Никому ни слова, — негромко произнес он, — возможно, это ошибка. И еще.., персонально тебе, Илья. Не смей вообще приближаться к Лере. Тем более что-либо ей говорить. Вот так. Я сам займусь этим делом. Тем более что оно связано с убийством моего друга… Симонова.

Весь день Свиридов размышлял над тем, что происходило в последние дни. Как будто бы лично его ничто не касалось, но в то же самое время нельзя было сказать, что он совершенно в стороне от событий.

И этот Кропотин. Старый друг брата, никогда ранее не заподозренный в приличном умении драться. А вчера он вырубил не кого-нибудь, а парней из охраны Церетели. Где же он служил?

А Церетели припомнил-таки Владу вчерашнее происшествие в клубе «Полишинель».

— Справился с малэнькими, да? — хмуро сказал он. — Они тебя просто нэ узнали, а ты…

— Маленькие? — отозвался Влад. — Да они моего брата чуть не убили.

— Брата? — переспросил Церетели и похлопал крошечными глазками. — А, ну-ну, — как-то странно произнес он и больше о Дамире и Винни не заговаривал.

* * *

Через пять дней Кропотин снова отправился в иммунологический центр профессора Монахова. Его сопровождал Илья.

Нет ни малейшей необходимости говорить о том, как прошли эти несколько дней для Димы. Сказать, что он шарахался от людей и старался как можно меньше попадаться на глаза друзьям и даже матери, — значит ничего не сказать. Теперь он прекрасно понял, как чувствовали себя прокаженные, которым в средние века надевали на голову мешок с прорезями для глаз и вешали на шею колокольчик, чтобы люди обходили больного стороной.

И еще — он прекрасно помнил, как вздрогнула ладонь Ильи Свиридова, когда ее коснулась рука человека, который уже сам начал считать себя проклятым. Его, Дмитрия Кропотина, рука.

Кропотина ждали. Когда он прошел в кабинет, где ему за несколько дней до того сообщили неутешительные результаты анализов его тест-проб на ВИЧ-инфекцию, негромко беседовавший с какой-то раскормленной теткой пожилой врач так и подскочил на месте, увидев Диму:

— Если не ошибаюсь, Кропотин?

— Да, это я.

— Пройдемте со мной. Одну минуту, Марь Сергевна, только сдам молодого человека Михаилу Иннокентьевичу и тотчас вернусь к вам.

Слово «сдам» Кропотину определенно не понравилось.

Почтенный эскулап провел Диму длиннейшим коридором, время от времени критически осматривая посетителя и что-то сдавленно бормоча под нос.

Непонятно отчего, но это вселило надежду, что произошла ошибка.., впрочем, о чем это он? Если бы он был чист, какой прок всем этим докторам водить его по кабинетам, делать анализы и смотреть на него с тем оскорбительным интересом, с которым путешественник Пржевальский, должно быть, смотрел на лошадь имени себя, любимого.

Профессор Монахов, оказавшийся высоким седым сухощавым мужчиной средних лет, сидел перед монитором компьютера и напряженно смотрел на экран в тот момент, когда вошли Кропотин и его сопровождающий. Диму удивило, что почтенный ученый работал с компьютером — в его сознании компьютер ассоциировался только с молодым поколением, а если и мог применяться в медицинской науке, то лишь за границей.

Российская медицина оставалась для Кропотина медициной градусников, грелок, капельниц, аспирина, амбаловидных санитаров для буйнопомешанных и слабительного для страдающих запором старушек.

— Я же просил вас, Василий Ипатьевич, не мешать мне, когда… — Внезапно Монахов прервал свою полную сдержанного раздражения тираду и обернулся. Увидев Кропотина, коротко спросил:

— Это тот самый?

— Да, Михал Иннокентьич, — почтительно ответил пожилой доктор.

— Прекрасно. Оставьте его здесь и можете идти, Василий Ипатьевич.

— Угу.., понял, Михал Иннокентьич, — ответил тот и вышел, едва ли не пятясь, синхронно при этом раскланиваясь.

После того как дверь за доктором, приведшим Диму в кабинет профессора, закрылась, цепкий взгляд Монахова переместился на нового пациента, все еще стоявшего в дверях, и кивнул ему на кушетку возле рабочего стола и компьютера.

— Садитесь, прошу вас, — проговорил профессор. — Вот сюда, пожалуйста. Кропотин Дмитрий Владимирович, правильно? — спокойным и доброжелательным тоном спросил Монахов.

— Да.

— Так вот, Дмитрий Владимирович, интересная получается штука. Василий Ипатьевич доводил до вашего сведения результаты ваших тест-проб на ВИЧ, но они показались ему настолько странными и необычными, скажем так, что он поспешил передать их мне. Не буду вдаваться в малоинтересные медицинские подробности, которые к тому же будут вам непонятны. Дело в том, что в вашей крови, несомненно, есть возбудитель заболевания, которое газетные борзописцы давно уже прозвали чумой двадцатого века. И мое дело — или скажем, в том числе мое дело, — чтобы эта чума не стала еще и чумой двадцать первого века. Но это так, лирическое отступление. Итак, Дмитрий Владимирович, в вашей крови, несомненно, есть вирус СПИДа. Но…

— Но… — невольно повторил Кропотин.

— Но, я бы сказал, состояние, вирулентность, арезистентный статус данного возбудителя представляет нечто новое в истории этого заболевания.., н-да, это нечто латентное, даже в некоторой степени апокрифическое. Я давно имею с ним дело, и я привык ко всем формам и проявлениям СПИДа, мои методы лечения получили европейскую известность, но, скажу вам честно, то, что я увидел у вас, поставило меня в тупик. И если вам не сложно.., я понимаю, с этической, да и с психологической точки зрения это не самый адекватный модус, но прошу понять меня правильно…

Профессор поднял глаза на озадаченное лицо Кропотина, на котором было написано, что понять Монахова правильно при задействовании подобного лексикона попросту невозможно.

Профессор снял очки, откашлялся и произнес:

— Одним словом, я прошу вас сдать тест-пробы повторно. И еще… — Михаил Иннокентьевич взял Кропотина за руку и, глядя прямо в глаза, четко выговорил:

— Вам не стоит отчаиваться, молодой человек. Не исключено, что результаты анализов будут вызывать куда больше поводов для оптимизма, нежели то, что мы имеем в настоящий момент. Еще раз повторяю, если при повторном исследовании подтвердится одна моя мысль, то.., иначе чем феноменом вас не назовешь. Вот вам талон на посещение послезавтра, двадцать восьмого июня, можете прийти в любое время с девяти до восемнадцати тридцати.

Хорошо?

Кропотин ничего не сказал, только быстро кивнул. Эта по одному слову профессора Монахова возродившаяся из пепла, как птица Феникс, надежда наполнила его теплом и какой-то по-детски светлой жаждой жизни. Такое ощущение испытывают при приеме кокаина, но в данный момент эмоции заменили собой дорогостоящий наркотик.

Эмоции, стоящие еще дороже.

В тот же день Кропотин на радостях устроился на работу (из «Аякса» ему по дружескому совету Свиридова пришлось уйти после происшествия в ночном клубе «Полишинель» во вневедомственную охрану с начальной ставкой в триста пятьдесят рублей, втрое меньше, чем он получал в «Аяксе») и вечером набрался в каком-то дешевом кафе так основательно, что наутро едва мог вспомнить, куда он, собственно, поступил на работу.

Надо ли говорить, что в кафе он был не один.

…Двадцать девятое число должно было стать решающим. Пожилой доктор, которого Монахов называл, кажется, Василием Ипатьевичем, при появлении Кропотина подскочил на месте еще бодрее, чем в предыдущее посещение Димы, и тут же повел его к профессору.

— Он сказал мне, как только вы придете, так сразу.., к нему. — Он перевел дыхание и добавил почти шепотом:

— Он говорил, что за его тридцатилетнюю карьеру такого еще не было.

Монахов в самом деле очень ждал Кропотина.

При его появлении он, забыв про свое профессорское достоинство, выскочил из-за стола и стремительными дробными шагами приблизился к Диме.

Положил руку ему на плечо и кивнул пожилому врачу:

— Благодарю, Василий Ипатьевич. Садитесь… гм… Дмитрий Владимире.., э-э-э… Дима. Я буду называть вас так, это ничего?

— Д-да.

— Вот и замечательно. Да вы садитесь, что вы стоя-то… — проговорил он, сам не выражая, впрочем, ни малейшего желания снова сесть на стул.

Вместо этого он несколько раз решительно прошелся от стены к стене, что-то бормоча себе под нос, а потом резко повернулся на каблуках. Какие дорогие и модные для медика туфли, машинально отметил Дима. Профессор произнес:

— Одним словом, Дима, вы имеете великолепный шанс открыть новую страницу в трагической книге борьбы со СПИДом.

— Так я болен или нет? — вырвалось у Кропотина.

— Одну минуту. Я все скажу. Дело в том, что вирус действительно поразил вас. Но он не сумел удержаться в вашем организме. А это фантастика и даже не научная. По всей видимости, в вашей крови содержится антитело, которое убивает вирус. Потому что сейчас этого вируса нет. Просто — нет.

Он воздел указательный палец, чтобы глубже проникнуться значимостью момента, и тут Кропотин медленно проговорил, чувствуя, как отдаляется и звучит словно бы со стороны, как чужой, его собственный дрожащий голос:

— Значит, я здоров?

— Не знаю, можно ли это назвать здоровым состоянием вашего организма на данный момент. Бесспорно, что наличие подобных антител или иных механизмов защиты, это еще предстоит выяснить, не является нормальным. Одно можно утверждать однозначно: в вашем организме, Дима, нет вируса СПИДа. Значит, в этом плане вы здоровы. Другое дело, не есть ли изживание вашим организмом возбудителя СПИДа следствием другой, быть может, еще более опасной вследствие ее неизученности.

Бесконечные закругленные периоды профессора Монахова приводили Кропотина в состояние, близкое к бешенству и одновременно к всплеску жгучей благодарности Он без сил опустился на кушетку и сжал голову руками. А профессор все говорил, говорил… Наконец Кропотин не выдержал.

— Таким образом… — вещал Монахов, но уже в следующую секунду его спокойную выразительную речь прервал возмутительный прыжок Кропотина с кушетки в сторону двери и крик:

— Я вернусь, профессор! Я обязательно вернусь, но сейчас…

Что — «сейчас», Дима договорить не успел, потому что, задохнувшись, захлопнул дверь и опрометью побежал по коридору. Когда растерявшийся от такого поворота событий Монахов наконец выглянул в коридор, феноменальный пациент уже исчез.

— Ну и ну, — пробормотал Монахов.

…Тем временем сидевший как на иголках Илья допивал уже пятую бутылку пива и докуривал пачку сигарет, когда в конце аллеи показался сияющий Кропотин. Нет, он не показался, его буквально вынесло из-за поворота так, что заклубилась пыль, толстый и плотный слой которой покрывал дорожку.

— Ну как? — выдохнул Илья.

* * *

…Вечером того же дня на квартире у Кропотина раздался телефонный звонок. Трубку снял сам Дима.

— Да.

— Добрый вечер, — услышал он в трубке мягкий, хорошо поставленный голос из числа тех, которые принято называть интеллигентными, — будьте добры, позовите Дмитрия, пожалуйста.

— Это я, — пробормотал Кропотин, недоумевая, кому из не в меру воспитанных людей могло приспичить позвонить ему в одиннадцать вечера.

— А.., прекрасно. Простите, что я позвонил так поздно, но боюсь, что в другое время я мог бы просто не застать вас дома.

— Простите.., но с кем я говорю?

— Монахов Михаил Иннокентьевич. Вы так поспешно ретировались сегодня из клиники, что я даже не успел поговорить с вами о нашем дальнейшем, так сказать, сотрудничестве.

— Да, я слушаю, — без особого энтузиазма протянул Кропотин.

— Дело в том, что ваш случай, как я уже говорил, настолько уникален, что я должен заняться с вами по плотному графику. Не исключено, что в ближайшем будущем потребуется изучать ваш феномен. То, что я видел у вас в крови, иначе как феноменом не назовешь. Так вот, придется изучать вас на такой аппаратуре, которой у меня нет. А если нет у меня, то нет и во всем регионе.., да что там, во всей стране, за исключением, разумеется, Москвы и еще, быть может, Питера. Если итоги будут такими, как я ожидаю, не исключено, что потребуется вылететь в Детройт к моему другу профессору Ройтману и профессору Дереку Симмонсу.

— Вы умеете строить большие планы, Михаил Иннокентьевич, — уже улыбнулся Кропотин.

— А человек, который не видит дальше собственного носа и не умеет строить наполеоновские планы, мало на что способен. Ладно, ближе к телу, как говорит один мой знакомый хирург. Я полагаю, что, если наше с вами сотрудничество состоится, это может отнять у вас много времени. В нашу эпоху дикого капитализма в России любому времени может и должен быть подобран его денежный эквивалент. О точной сумме поговорим при встрече, а сейчас я могу предложить вам за день работы со мной, скажем.., м-м-м…

И он назвал цифру, после которой ставка во вневедомственной охране, где Кропотин отработал уже два дня, казалась по меньшей мере издевательством.

Правда, эта ставка несколько превышала цифру, названную профессором Монаховым, но с той только оговоркой, что монаховская сумма причиталась за день, тогда как несчастные триста пятьдесят рублей рабочей ставки — за месяц.

— А еще говорят, что наши медики бедные люди, — пробормотал Кропотин.

Монахов засмеялся. Вероятно, у профессора был превосходный слух.

Едва Кропотин успел положить трубку, как телефон зазвонил вновь. Неужели снова Монахов?

…Это был не Монахов. Спокойный, властный, с упругими металлическими нотками голос отчеканил несколько слов, и Кропотин съежился и похолодел, услышав их.

— Да, я все понял.., но…

— Никаких «но», — тяжело уронили на том конце провода, и в трубке послышались короткие гудки.

Дима услышал их — гудки словно пригвоздили его к креслу. Но он не услышал другого: щелчков в трубке при начале и по окончании разговора.

Это означало только одно: его телефон прослушивался.

Глава 4ЦЕНА КРОВИ ДИМЫ КРОПОТИНА

Мамука Церетели был взбешен. Впрочем, начальник его охраны и по совместительству правая рука и управлении весьма значительным концерном Станислав Перевийченко ничуть этим не смущался.

Бешенство было одним из трех обычных состояний шефа «AJAX Cereteli», как пышно и звучно именовалась фирма на всех официальных вывесках и документах.

Двумя другими обычными состояниями Мамуки Шалвовича были футбольный азарт и обжорство.

А сейчас Церетели был банально разгневан. По его мнению, из рук вон плохо работала его служба безопасности и лично ее руководитель Станислав Перевийченко.

— Ну щто, панымаещ, такое, — говорил он, сидя на диване и нервно дергая левой ногой, а правой рукой гладя гладко выбритый подбородок. — Я гаварю тебе, щто ашибки бить нэ может, щто этот киллер, по самым верным свэдениям, где-то здесь в городе и щто он должен убрать меня до исхода июля. С кэм спорищ, а?

Перевийченко недовольно покачал головой.

— На тебя уже было два покушения, — сказал он, — одно в апреле, другое в конце мая. Оба хлопца, це зробывших, уже на небесах. Убиты. Все-таки работал лично Свиридов со своими ребятами, а такой профессиональной работы, как у Влада, я не встречал больше никогда. Чего ж тебе еще надо, Мамука?

Арнольда Шварценеггера в роли Терминатора? Я не думаю, что он сработает лучше Свиридова. И вот теперь оказывается, что Свиридов сам связан со спецслужбами. — Перевийченко откашлялся, остановил на шефе тяжелый взгляд и добавил:

— Что он тоже из этой самой «Капеллы», как и люди, которые убили Симонова.., как и сам Симонов.

— То есть ты думаещ, что эти показательные расправы направлены только на то, чтобы скрыть их истинный замысэл? Этот парэнь должэн меня убрат, а Свирыдов должэн его прикриват.

— Что-то ты уже начал заговариваться, босс, — иронически произнес Перевийченко, хотя по его виду было заметно, что он куда серьезнее относится к словам Церетели, чем хочет показать.

— Загаварываться? А кагда нэсколька дней назад в «Па.., пли.., пам.., пли…» это самое, как ево, значыт…

— «Полишинеле», — с усмешкой подсказал Перевийченко.

— Во-во, кагда в «Палишинэли» этот казел чуть не замочил Дамира и с ним еще адново.., такой мордастый астолоп, слющь.., а потом за них заступался Свиридов.., это тоже я загаварываюсь?

— Обычный инцидент, — ответил Станислав, который не стал доводить до сведения шефа, что «козлом», чуть не замочившим Дамира и «мордастого остолопа», был простой грузчик с его же, Мамуки Шалвовича Церетели, предприятия. — Так что будем делать со Свиридовым?

— Виждэм, — бросил тот.

Церетели, кажется, уже угомонился. Потому что последнюю фразу произнес довольно спокойно. Несколько раз хищно потянул носом, а потом вполне миролюбиво опустился в кресло и велел подать себе «адын вино и адын дэвущка».

Через несколько минут заказ шефа концерна «Аякс» был выполнен. Дорогое коллекционное французское вино по восемьсот франков за бутылку на родине изготовителя, а в России, надо полагать, вдвое или втрое дороже, оказалось, как и положено, великолепным. Да и могло ли быть иначе? Девушка же, высокая фигуристая шатенка с обворожительными контурами обтянутого узким и коротким платьем тела, тоже не подкачала, — любителя и восторженного ценителя прекрасного пола аж подкинуло в кресле, когда она грациозной походкой пантеры вошла… нет, вступила в апартаменты алкогольного короля города.

Она настолько же отличалась от обычных дам легкого поведения, которых традиционно пользовал темпераментный Мамука Шалвович, как только что принесенное ему вино отличается от шедевра отечественного виноделия с обязывающим названием «Портвейн 72».

При всем том девушка, по всей видимости, была еще совсем молода. Не старше двадцати лет.

Породистая соска, как не без налета вульгарности выражался в таких случаях Аменхотеп.

— Добрый вечер, Мамука Шалвович, — проговорила она чуть нараспев высоким, приятного тембра голосом.

Тот хмыкнул и поманил ее пальцем…

Так господин Церетели познакомился с Валерией.

* * *

— ..Плюс жизнь одного человека, — выговорил Монахов.

При этих словах его лицо осталось совершенно непроницаемым, зато Церетели напрягся и нервно поерзал на стуле. Потом хрустнул переплетенными пальцами рук и спросил:

— Кто этот чэловэк?

— Вы его не знаете, — ответил профессор, — он слишком мало значит в социальном плане, чтобы вы, Мамука Шалвович, могли обратить на него внимание.

— Зачем же тогда он вам нужэн?

— Мне? Мне он уже не нужен. Я уже получил от него все, что хотел. Он нужен вам. Я бы даже сказал, жизненно необходим. Как я уже говорил, он ничего не значит — но с оговоркой: в социальном плане. В биологическом аспекте это настолько уникальный индивид, что я даже повез бы его на международную конференцию, если бы была настоятельная необходимость появляться там ему самому, а не образцам его тканей, крови и лимфы.

— Нэ понимаю, — пробормотал Мамука.

— Разумеется, не понимаете. Это ваше естественное состояние, — профессор Монахов говорил четко, внушительно, сосредоточенно и так смело, как никто и никогда не рисковал разговаривать с вспыльчивым хозяином «AJAX Cereteli». Даже Перевийченко. — Одним словом, в его крови содержатся антитела, дезактивирующие и в конце концов убивающие возбудитель СПИДа. Я работал с этим человеком в течение почти целого месяца, и мне удалось разгадать механизмы образования и действия этих антител. Это будет грандиозный прорыв в медицинской науке, но мне еще необходимо многое проверить и просчитать. В том числе на практике.

Холодный взгляд Михаила Иннокентьевича коснулся побледневшего смуглого лица Церетели и коротко вспыхнул — беспощадным, прозрачным металлическим блеском.

— Но пры чем тут его жызн и мое лэчение?

— Тупость, говорят, беспредельна, но и у беспредельности должен быть какой-то край, — пробормотал себе под нос Монахов.

— А? Щто?

— Я говорю, что для того, чтобы вылечить вас и добиться — впервые в истории — по-настоящему полного излечения от СПИДа, мне нужно иметь в своем распоряжении примерно три, а лучше четыре литра крови этого человека. Не сразу, конечно, а постепенно, но эта процедура изъятия из организма крови с вероятностью в девяносто семь — девяносто восемь процентов приведет к летальному исходу.

— То есть вы будэтэ лэчить меня его кровью? — наконец сообразил Церетели.

— Скажем так, экстрактами на, основе его крови, — поправил его Монахов, — это если выражаться попроще. И в связи с этим возникают две проблемы не столько этического, сколько правового характера.

— Проблэмы? Две?

— Первое: вы должны дать мне письменное заявление, что вы согласны на подобное лечение и всю ответственность за его исход берете на себя. Не волнуйтесь, ничего худшего, чем то, что уже происходит в вашем организме сейчас, с вами не случится.

Церетели вытер текущий со лба пот и сглотнул, — Второе, — продолжал профессор Монахов, — второе, вероятно, будет посложнее, потому как тут недостаточно одного вашего согласия. Нужны ваши действия. Потому что, как я уже упоминал, ваш донор, то есть человек, который предоставит вам свою кровь, скорее всего умрет. Поэтому нужна грамотная мотивировка его исчезновения, лучше всего искусно разыгранная гибель. Скажем, в автокатастрофе.

— Вот это панятно, — отозвался Церетели. — А как зовут моего, так сказат, патэнцыалного спасителя?

— Прежде чем я назову вам его имя, мне нужны твердые гарантии того, что мое имя никоим образом не будет фигурировать в криминальной стороне дела.

Мои функции — чисто научного плана, так сказать, серьезный научный эксперимент, который может получить мировой резонанс. И тогда и вы, многоуважаемый Мамука Шалвович, не останетесь внакладе.

— Я на все сагласэн, — без раздумья объявил Мамука Церетели.

— Вот и прекрасно. — Монахов открыл принесенный с собой портфель и вынул оттуда пачку бумаг.

Быстро просмотрел их и удовлетворенно кивнул головой.

— Что это? — быстро спросил Церетели.

— Это несколько документов, заранее подготовленных мной для того, чтобы вы поставили под ними свою подпись.

— Так ты заранэе знал, щто прэдложищ мнэ вот это вот такое?

— Каждый настоящий ученый, подобно шахматисту масштаба гроссмейстера, должен мыслить на несколько ходов вперед, — спокойно ответил Монахов. — Для меня все это не коммерческая сделка и не вивисекционный криминал, а важный научный опыт.

И одно это обстоятельство нивелирует все моральноэтические издержки.

— Зачэм жэ тогда вам дэньги, да еще так много, слющь? — насторожился Мамука, который из всей речи профессора уяснил только то, что для Михаила Иннокентьевича это «не коммерческая сделка».

Монахов протянул Церетели документы и усмехнулся уголками губ:

— Я мог бы ответить вам так, как Бендер ответил Кисе Воробьянинову на тот же самый вопрос: из принципа. Но я не Бендер, а вы, господин Церетели, — при этих словах в глазах у профессора промелькнула саркастическая искорка, — во всяком случае, не Воробьянинов. Так что правильнее будет ответить следующим образом: медицина остро нуждается в финансировании. Особенно та, что применяет дорогостоящие методики в технологии профилактики и лечения СПИДа. За границей с вас содрали бы на порядок больше, Мамука Шалвович, а определенного прогресса или даже некоторой задержки в развитии болезни не гарантировали бы. Так что подписывайте и зовите сюда господина Перевийченко.

— А его зачэм?

— А что, вы сами будете возиться с моим любимым и, надо признать, самым значимым в моей медицинской практике пациентом?

И по губам профессора скользнула улыбка, от которой даже видавшему виды Церетели стало не по себе…

Из вневедомственной охраны Дима Кропотин уволился, проработав там четыре дня. После этого на работу он уже не устраивался, а довольствовался тем, что платил ему профессор Монахов. Признаться, некоторое время Диму серьезно пугали все те приборы, многие — не для слабонервных, что стояли в иммунологическом центре профессора Монахова. Некоторые из этих приборов не использовали по несколько недель, потому как не было, как выражался Михаил Иннокентьевич, таких пациентов, которых имело смысл изучать на этих сложных и, вероятно, дорогостоящих приборах.

К таким приборам имел доступ только сам профессор Монахов. Всему прочему персоналу клиники было категорически запрещено даже приближаться к ним. Как говорил Монахов, несколько напичканных электроникой приборов привезли прямо из Европы, минуя Москву.

Дима несколько побаивался Монахова. Обычно словоохотливый и открытый профессор преображался, стоило ему начать работу. Лицо его мрачнело и приобретало то сосредоточенное выражение, которое обычно видишь на лицах хирургов в самый ответственный момент операции. Тонкие губы плотно смыкались и вытягивались в одну почти неразличимую на смуглом лице черту. Слова из этих губ не выходили, а как-то неловко, жестко, бочком вываливались, цедились, как сточные воды через фильтры очистных сооружений.

В такие минуты к профессору было страшно подойти и тем более задать какие-либо вопросы.

По мере того как увеличивалось время пребывания Димы в клинике на правах подопытного кролика, Кропотин все чаще задавал себе один и тот же вопрос: зачем он пошел сюда? Зачем согласился на не всегда приятные и порой весьма болезненные опыты? Конечно, за это ему платили, и платили весьма прилично, но кто знает, стоят ли эти деньги тех последствий, какими грозят эти так называемые исследования?

Профессор Монахов говорил, что способность кропотинского организма избавиться от вируса СПИДа — это точно такое же патологическое явление, как и сам СПИД, только, разумеется, не столь опасное. И его надо лечить и внимательно изучать.

Потому что минус на минус дает плюс, и эту арифметическую и жизненную истину Кропотину рекомендовалось твердо усвоить.

И Кропотин не смел ослушаться Монахова. Вероятно, потому, что чувствовал в своем организме нечто, от чего не смог бы избавиться сам, и ему требовалась помощь. Помощь такого великолепного специалиста, которым вполне по заслугам считался профессор Михаил Иннокентьевич Монахов.

Тем временем лето перевалило свой экватор: началась вторая половина июля. Илья, а особенно Владимир, все чаще стали замечать на лице у Димы холодную, потустороннюю отрешенность. Что-то определенно мучило его, что-то не давало ему покоя.

И еще — он все время смотрел на часы и на календарь. Словно приближался некий час «икс», а он не мог, трагически не успевал к нему приготовиться.

* * *

Свернув в аллею, в конце которой уже виднелись высокие коричневые двери клиники, Кропотин едва не наткнулся на девушку, которая медленно шла в том же, что и он, направлении. Дима невольно приумерил свой стремительный шаг и окинул девушку пристальным взглядом, в котором почти тотчас появился смешанный с восхищением интерес.

Она была в подчеркивающем все достоинства изящной фигуры легком и длинном светлом платье, с довольно откровенным разрезом на бедре. На плече у нее висела маленькая сумочка, которую она время от времени придерживала тонкой бледной рукой.

Кропотин подумал, что, вероятно, это нехорошая примета — восхищаться прелестной особой женского пола, мило следующей к дверям клиники, где находится «спидовая» лаборатория. Впрочем, уж кому-кому, а ему-то должно быть все равно.

И в тот момент, когда она в очередной раз поправила сумочку, Дима остановился, потому что узнал это движение, как узнал и девушку.

Словно почувствовав это, она медленно обернулась.

Это была Лера.

— А, Дима, — сказала она ровным бесцветным голосом, как будто они расстались только вчера и ничего — ничего!! — между ними не было. — Я знала, что рано или поздно я тебя встречу. Именно здесь.

— Ты даже помнишь, как меня зовут?

— Сама удивляюсь, — просто ответила она и подошла к нему вплотную, а потом произнесла так, словно говорила о сводках Гидрометцентра на ближайший дождливый четверг — спокойно, незамысловато и с легкой улыбкой на отчего-то не накрашенных бледных губах:

— Я не знаю, как мне жить.

Не знаю, наверно, точно так же, как не знал ты месяц тому назад. И как же.., как же мне теперь?

Дима не колебался.

— Прежде всего брось биться по вене, Лера, — медленно произнес он. — Ты же и сейчас.., то ли под «герой», то ли под чем еще, не знаю.

— Героин, — вздохнула она, — обычный героин.

«Эйч», как называют его некоторые мои знакомые.

Только это так.., он же слабенький. А что, в самом деле?..

— В самом деле ты ведешь себя так, будто отжила свой век, — бесцеремонно перебил он. — Сколько тебе лет? Девятнадцать? Двадцать? Двадцать два?

— Через неделю будет двадцать, — сказала Лера. — Ладно, пошли. Ты ведь в монаховский центр идешь?

Что-то не понравилось Кропотину в той интонации, с которой она произносила словосочетание «монаховский центр», какая-то подспудная угроза почудилась ему в зло-ироничной складке еще секунду назад беспомощных, обиженных губ Валерии.

Но он промолчал и так же молча распахнул через минуту перед ней массивную темно-коричневую дверь клинического корпуса.

Как только мягкий хлопок затворившейся двери отрезал все отголоски внешнего мира и они оказались в пустынном безмолвном вестибюле, полутемном и прохладном, Лера схватила Кропотина за руку и, оглянувшись на мирно дремавшего в десяти метрах от них охранника в пятнистой камуфляжной форме, негромко проговорила:

— В общем, так, Дима. Я тебе ничего не говорила, и ты меня не слышал. Я ничего не знаю. Но только немедленно уезжай отсюда, слышишь? Я не могу сказать большего, потому что.., ну вот так.

— Меня заложили? — каким-то особенным, отрывистым голосом спросил Кропотин.

— Я ничего не знаю, — механически повторила она, не обратив внимания ни на его слова, ни на тон, которым была произнесена эта короткая, но очень содержательная фраза.

— Меня хотят убить?

Лера еле заметно кивнула и, отпустив его руку, быстро пошла внутрь корпуса мимо встрепенувшегося на цоканье ее каблучков охранника.

…Кропотин передал слова Леры Свиридову. Тот горько искривил угол рта, а потом сказал:

— Все будет хорошо, Дима. Все будет хорошо. Но пока тебе нужно уехать. Я не могу говорить так просто, но пойми… Лера не всегда говорит чушь. Я разберусь с ними.

— С кем это — с ними?

Влад пожал плечами:

— Если бы ты сам говорил нам столько, сколько требуешь от меня, многое в этом деле уже прояснилось бы.

Дима тревожно взглянул на Свиридова и смутно почувствовал, что этот человек знает о нем больше, чем хотелось бы самому Кропотину. По крайней мере, догадывается…

Глава 5ПОЕЗД ПО МАРШРУТУ «Ж/Д ВОКЗАЛ ОСОБНЯК МАМУКИ ЦЕРЕТЕЛИ КЛИНИКА ПРОФЕССОРА МОНАХОВА»

Электричка на Балаково уже стояла на перроне В тот момент, когда Дима в сопровождении Ильи появился на вокзале, диктор объявила, что нужный Кропотину электропоезд на Балаково отправляется через две минуты.

— Успел, — сказал Кропотин и улыбнулся прежней — той, школьной, — детской улыбкой. Потом вскочил на подножку и крикнул:

— Я оставил матери записку.., в случае чего скажите ей, что я скоро позвоню, и пусть не беспокоится!

— Конечно, — ответил Илья.

Электричка тронулась и начала набирать скорость. Илья отвернулся от окна, в котором показалось улыбающееся лицо Кропотина.., да, темнит Дима, крупно темнит. Почему Влад посоветовал ему уехать?

…Кропотин вошел в вагон, медленно проследовал между двумя рядами кресел, уселся в одно из них, а на второе, смежное, ближе к окну, поставил свой чемоданчик. Потом открыл его и извлек номер журнала «Ом».

Вскоре он решил, что пора бы уже прервать чтение, и выглянул в окно. Там тянулись однообразные картины загородного пейзажа. По крайней мере, они казались однообразными Кропотину, никогда не слывшему любителем загородных поездок и идиллических пикников на лужайке.

Он чуть-чуть приподнялся в своем кресле и окинул коротким пристальным взглядом вагон, в котором ехал. Народу было немного. Пара старичков-дачников, все пространство возле которых было до отказа затарено узлами, ведрами, сумками и прочими атрибутами рабочего дачного вояжа. Два мужика со спиннингами. Семья из четырех человек и собаки.

Три пацана лет по пятнадцати, у которых на лбу было написано, что едут они зайцами.

И все.

Кропотин подумал, что пора бы уже появиться станции. В самом деле, электричка начала замедлять скорость, и за окном промелькнула желто-черная зебра первого шлагбаума. Все правильно. Пора выходить.

Кропотин поднялся с кресла, оставил чемодан на полу, крепко сжал в кулаке свернутый трубочкой «Ом» и начал пробираться к выходу. Там он едва не столкнулся с высоким мужчиной лет за тридцать, с аккуратно зачесанной светлой челкой и в очках с красивой стильной оправой под золото.

Электричка уже останавливалась. Кропотин выглянул наружу, подставляя лицо потокам теплого июльского ветра и зажмурился, потому что в глаза брызнуло яркое солнце. Вагон почти остановился, и Дима, не дожидаясь, пока весь состав дрогнет в последний раз и замрет, оторвал ногу от железной ступеньки и собрался уж было соскочить, как сзади кто-то мягко придержал его за локоть.

Кропотин обернулся.

— Простите, что я вас беспокою, — с улыбкой произнес тот самый импозантный атлет в очках, с которым он разошелся в дверях вагона, — но сходить с поезда, пока он еще не остановился, неосторожно и даже опасно.

— Да я привык, — отмахнулся Дима: чего ему надо, этому самопальному блюстителю порядка?

Поезд остановился, и Кропотин шагнул вперед, но тут же почувствовал, как сильные пальцы сжались на его локте. Он хотел было рвануться, но в уши ворвался визг тормозов, и прямо возле выхода из вагона остановился черный «мерседесовский» джип.

— Не спешите так, вас подвезут, — прозвучал за спиной мягкий и вкрадчивый голос, и в затылок Дмитрию уперлось что-то холодное и твердое.

Дуло пистолета.

Кропотин почувствовал, как мгновенно обливается холодным потом спина и подламываются ставшие такими непослушными и мягкими — словно без костей — ноги. Вот это серьезно. Если не сказать больше.

Задняя дверь джипа распахнулась, и после внушительного толчка в спину Кропотин оказался прямо на мягком кожаном сиденье рядом с даже не пошелохнувшимся рослым мужчиной лет тридцати.

Мужчина повернулся к Диме, и тот с ужасом узнал знакомые тонкие черты и сардоническую линию красивого властного рта.

Это был Влад Свиридов.

— Проще пареной репы, Вован, — сказал мужчина в очках, — клиент оказался настоящим джентльменом. И не пикнул.

— Еще бы он пикнул, — ответил Свиридов. — Он парень спокойный, необстрелянный. Нормальный обыватель. А тебе, Стае, наверно, приятно было вспомнить молодость. Самому поработать, а? — Он повернул к мелко дрожавшему от напряжения и страха Кропотину широкое, спокойное, чуть насмешливое лицо и сказал:

— Ничего страшного, брат. Никто тебя не съест. Сиди тихо, и все будет в полном порядке.

Дима поднял одеревеневшую от напряжения руку и провел ею по взмокшему лицу.

— Что вам от меня нужно? Вы же сами сказали, что…

— Знаю, — перебил его Влад, — молчи. Ничего страшного с тобой не произойдет. И вообще.., мне о многом с тобой следует поговорить, — прибавил он так тихо, что Дмитрий разобрал его слова скорее по движениям губ, — и никакой самодеятельности и словесной эквилибристики! Эй, Дамир, прибавь скорость! — повысив голос, бросил он водителю. — А то плетемся, как на «запоре», честное слово!

Дамир!

Не такое уж это частое имя, чтобы встречаться на каждом шагу. Кропотин прекрасно помнил, при каких обстоятельствах произошла встреча с человеком, носящим это редкое, если не сказать — редчайшее, имя, и подумал, что если машину ведет он, тогда все становится более или менее ясным.

Джип въехал в город, стремительно промчался по центральным улицам и въехал в уже раскрытые ворота обширного двора, в котором находился большой роскошный дом — судя по всему, особняк.

Кропотину и раньше приходилось видеть городской дом главы «Аякса». Великолепный трехэтажный особняк, оборудованный всеми атрибутами нехитрого «новорусского» архитектурного стиля: претенциозной парадной лестницей, отделанной гранитом и мрамором, с фонарями на литых фигурных столбиках при наличии непременных декадентского вида безвкусных завитушек под золото; бесчисленными балкончиками, арочными окнами, затянутыми витой чугунной решеткой, и так далее.

Поднявшись на второй этаж и введя Кропотина в роскошно обставленную огромную комнату, Стае — по всей видимости, это и был начальник личной охраны Церетели Станислав Перевийченко — и Свиридов переглянулись, и последний сказал:

— Посидишь пока тут, поесть тебе принесут, хочешь, займись чем-нибудь, что по сердцу. — Он кивнул на дальний угол, где стояли стол и тумбочка, буквально забитые аппаратурой: видеомагнитофон, телевизор, музыкальный центр, компьютер. — Жди и не скучай.

Дверь захлопнулась, и Кропотин услышал, как в замке дважды повернулся ключ. Дима остался совершенно один, и это откровенно обрадовало его, потому как давало время опомниться, собраться с силами и, главное, с мыслями.

А сейчас в его голове грохотала угрожающе звонкая и слепая пустота.

Кропотин лег на диван лицом к стене, свернулся калачиком и так замер. Не пошевельнулся он и тогда, когда ему принесли обед, потому как настенные часы били три. Принесшая еду на подносе миловидная горничная окликнула его, но он даже не шевельнулся. В голове словно крутились жернова, и он не заметил, как провалился в оцепенелую слепую пустоту без мыслей и сновидений, — пустоту, которую нет ни малейших оснований называть сном.

А проснулся он оттого, что кто-то легонько тряс его за плечо. Кропотин медленно повернулся, и тут же все сонное остолбенение слетело с него, потому что он увидел перед собой спокойное и выразительное лицо и — за тускло поблескивающими стеклами очков — холодные серые глаза профессора Монахова.

— У тебя прекрасный сон, Дима, — с иронической улыбкой произнес он, — и превосходная нервная система. Девять человек из десяти на твоем месте ни за что не смогли бы заснуть, даже если бы очень хотели.

— Какой разныца, щто у нэго за сон?

Кропотин поднялся, принял сидячее положение и только потом медленно перевел взгляд туда, откуда прозвучали эти слова.

Там развалился в Кресле коротко стриженный черноволосый и смуглый человек лет пятидесяти с откровенно кавказской внешностью. Он был облачен в длинный, до пят, красный халат из красивой дорогой ткани, названия которой Дима никак не мог вспомнить.

Небольшие, но чрезвычайно выразительные глаза человека смотрели на Кропотина с нескрываемым интересом, в котором читалось что-то недоброе и оскорбительное. Особенно определенно это явствовало из брезгливой складки его тонких губ и тяжелого, со стальным огоньком прищура.

Кропотин сразу понял, что это и есть Церетели.

— Даставка, как в сейфе, — с сильным акцентом проговорил Церетели. — Это и есть тот чэловэк, которого вы так прэвозносыли, Мыхал Инокэнтьевич?

— Что вам от меня нужно? — дрожащим голосом спросил Кропотин.

— Я буду предельно откровенен, — сказал Монахов. — Сегодня утром ты почему-то не пришел ко мне в клинику. Именно на сегодня у меня была договоренность с Мамукой Шалвовичем, которая непосредственно затрагивает и тебя, Дима. Соответственно я сообщил ему о том, что ты не пришел в клинику и все откладывается. Господин Церетели не скрыл своего раздражения.., ты же знаешь, что богатые и влиятельные люди смотрят на жизнь несколько иначе, чем мы, простые смертные. Он отдал приказ руководителю своей службы безопасности Перевийченко найти тебя во что бы то ни стало в течение текущего дня и доставить к нему в городской особняк.

— А неужели нельзя все было сделать по-человечески? — спросил Кропотин.

— А развэ они здэлалы нэ так? — подал голос все это время безмолвно сидевший в угловом кресле Мамука Шалвович. — Щто, нэ так, дарагой?

— Так, да не совсем так, — пробормотал Дима, — все-таки я не подумал, что…

— В этом ты можешь винить только самого себя, — проговорил Монахов. — Я же говорил тебе, что на днях не исключено важное в твоей жизни событие. — Он торжественно воздел к потолку указательный палец и продолжал тем же тоном Демосфена, вдохновлявшего афинский народ на героические свершения во имя богов и Эллады. — Ведь ты так и не удосужился понять, насколько уникальна природа твоего организма, хотя я приложил немало усилий, чтобы тебе это втолковать. Во всем мире на этом делают огромные деньги, и только у нас в России все еще привыкли существовать на халяву.

— Я все понял, Михаил Иннокентьич. Что за договоренность с… Мамукой Шалвовичем? — уже несколько успокоившись, спросил Кропотин.

— Ты хочэщ заработат? — спросил тот из угла, услышав свое имя. — Нэ гроши, которые тэбэ платыл Монахав из тэх средств, что я ему прэдоставлял, а настоящыи дэньги?

Кропотин вовсе не считал деньги, которые платил ему Монахов, грошами, да он и не обратил внимания на эти слова Церетели. Гораздо больше его заинтересовало другое: как, Монахов получал деньги от президента «Аякса»? Вот это новость так новость!

— Да, конечно, — тем не менее ответил он на прямой вопрос Церетели. — Деньги никому еще не помешали.

— Особенно в долларах, — проговорил Монахов. — Ты хочешь заработать, скажем так, десять тысяч долларов?

— Сколько?

— Десять тысяч. По курсу ММВБ это, чтобы понятнее, двести сорок тысяч рублей.

— Я прекрасно понимаю, что такое десять тысяч долларов, — пробормотал Кропотин. — Но только что я могу предложить вам за такие деньги.., я не понимаю.., разве только если сопоставить это с тем, что вы только что говорили, Михал Иннокентьич…

— Дело в том, что господин Церетели заплатит тебе десять тысяч долларов за то, что, быть может, покажется тебе несколько странным. За твою кровь.

Нет, не то, что ты подумал. Это настолько конфиденциально.., одним словом, у Мамуки Шалвовича СПИД, и уже достаточно зрелая стадия. Его возможно вылечить, но для этого нужна твоя кровь. Естественно, в порядке донорства.

Кропотин покачал головой.

— Но моя кровь… — начал было он.

— Твоя кровь убивает вирус СПИДа, Дима, какая бы стадия заболевания у человека ни была. Ты думаешь, я зря самым напряженнейшим образом работал с твоими образцами почти целый месяц?

— Но…

— Я все рассчитал и все предусмотрел. Тебе и Мамуке Шалвовичу осталось только довериться моему опыту, моим знаниям и, главное, моей уверенности в успехе.

— Но если я не соглашусь? — на одном дыхании выпалил Кропотин и сам поразился тому, как нелепо и жалко прозвучали его слова.

В кресле зашевелился Церетели, глухо кашлянул в кулак, а потом довольно-таки внушительно и веско выговорил следующую замечательную фразу:

— Дарагой мой, тэбя никто нэ спрашивает, хочэщ ты или нэ хочэщ. Профессор Монахов прэдложил мнэ свою новейшую.., как ее.., мэтодику лэчения, я ее прынял. Ты можэщ сказат, что все это противозаконно, но сам посуди, гдэ тебэ прэдложат, пусть нэзаконно, дэсят тысяч долларов? Думаещ, ты стоищ для мэня таких дэнег? Лишь постолку, посколку профессор убэдил мэня в необходимости такого шага. А ты, дарагой, пазвол мнэ сказат откровэнно, полний фуфло! — Церетели помолчал, пожевал губами, а потом добавил уже на пониженных тонах:

— Будэщ пока что жить у меня. Все, что найдет возможным профэссор Монахов, будэщ имэт.

Сколько может продолжаться курс лечения, Мыхал Ынокэнтич?

— Примерно неделю.

— Вот и чудэсно. А сэйчас отдыхай, дарагой.

Кропотин, буквально придавленный к дивану убийственными разглагольствованиями хозяина «AJAX Cereteli», все-таки нашел в себе силы, чтобы пролепетать:

— А я могу хотя бы позвонить домой?

— Я думаю, что в этом нет насущной надобности, Дима, — спокойно, с иронической претензией на канцелярскую вычурность выговорил профессор Монахов. — Ведь ты уехал в Балаково, твои друзья проводили тебя до вокзала и позже предупредят твою мать, что ты уехал по делам и позвонишь позже.

— Но я и прошу…

— Вот ты и позвонишь через неделю, — властно прервал его Монахов, черты которого приобрели какое-то новое, еще неизвестное Дмитрию суровое, почти жестокое выражение.

Что-то вроде этого было на его лице в минуты самой напряженной работы в иммунологическом центре, но сейчас оно приобрело более законченный, более концентрированный и откровенно пугающий своей отрешенностью и решительностью характер.

Кропотин понял, что не в силах сопротивляться неумолимой мощи людей, которые держали его в своих руках. А что будет дальше? Сейчас он им нужен, а когда все будет завершено, не вышвырнут ли они его и не растопчут ли, выжатого и опустошенного — в переносном и в самом что ни на есть прямом смысле этих слов? Дадут ли обещанные деньги, в самом деле огромные для простого мальчишки, только полтора месяца назад пришедшего из армии, или этот мальчишка исчезнет навсегда?

Навсегда.

И еще Свиридов.., неужели он изначально готовил ему ловушку? Жалкую участь подопытного кролика? И это.., это брат его лучшего друга!

И все-таки он сделал последнюю попытку.

— Но почему я не могу позвонить сейчас? Тогда проще держать меня как заложника и сразу объявить об этом, чтобы можно было и не платить денег. Почему я не могу позвонить?

Он ожидал взрыва, пренебрежительного молчания, всего, чего угодно — только не того, что произошло.

Мамука Церетели, уже поднявшийся с кресла и собравшийся уходить, яростно раздул ноздри и, коротко фыркнув, как вылезший из воды пес, быстрыми шагами вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. А профессор Монахов… Профессор Монахов сел на диван и, положив руку с длинными и тонки ми, как у пианиста или профессионального хирурга, пальцами на плечо Кропотина, произнес неузнаваемо мягким, почти нежным голосом:

— Не я распоряжаюсь в этом доме, Дима. И не я плачу деньги. Церетели не хочет ни малейшей огласки в таком жизненно важном для себя и крайне щекотливом деле. Поэтому он делает все, чтобы максимально обезопасить себя от возможных утечек информации.

— Я в самом деле могу помочь ему? — тупо спросил Кропотин, почти не сознавая, что говорит.

Монахов весело засмеялся.

— Все будет хорошо, — повторил он. — Отдыхай.

Завтра с утра начнем работу.

И вышел из комнаты. Дмитрий остался один.

— Кто бы мог подумать, — пробормотал он, — что я попаду к Церетели в дом затем, чтобы спасти ему жизнь…

* * *

— Этот парень знаком с моим братом, — сказал Свиридов Станиславу Перевийченко. — Я даже как-то раз был с ним в «Полишинеле». Кто бы мог подумать, что произойдет такая неприятная встреча?

— Это не тогда ты навешал Дамиру и Винникову? — весело спросил тот.

— Ну да.

— И не жалко теперь тебе его под нож? — осведомился Перевийченко. — Ведь Монахов на нем живого места не оставит.., столько ему заплатил Церетели.

Свиридов индифферентно передернул плечами и отвернулся. Если он видел пристальный взгляд своего шефа, сверкнувший, как выхваченный из ножен клинок, и сразу ставший смертоносно острым и зловещим, то, без сомнения, не стал бы лишний раз поворачиваться к тому спиной…

Когда Кропотин проснулся и открыл глаза, он увидел, что находится уже не в доме Мамуки Шалвовича, а в просторной белой палате, в которой из мебели наличествовало только несколько шкафов вдоль стен, большой сейф в углу с наброшенной на него занавеской да кушетка, на которой, собственно, и лежал Дима.

Не требовалось большого ума догадаться, что это не что иное, как иммунологический центр профессора Михаила Иннокентьевича Монахова.

В палате никого не было. Не было и часов, по которым можно было бы определить время. Кропотин поднялся, чувствуя во всем теле какую-то необыкновенную легкость, и подошел к окну. Если судить по солнцу — а судить по нему можно с большой степенью точности, это же не Уголовный кодекс Российской Федерации, — было где-то в районе девяти утра.

Крепко я спал, подумал Дима.

Скорее всего тут не обошлось без содействия доброго профессора Монахова, наверняка не преминувшего подложить ему какое-нибудь снотворное или транквилизатор в обед, а потом и в ужин.

Дверь открылась, и вошел старый доктор Василий Ипатьевич в сопровождении того самого молодого человека в стильных очках, что так по-джентльменски задержал его на железнодорожной станции. Кажется, его зовут Станиславом, фамилия, соответственно, Перевийченко, раз он имеет честь являться шефом службы безопасности концерна «AJAX Cereteli».

— Пойдем, — коротко и на этот раз без всяких расшаркиваний проговорил он. — Профессор ждет.

…Профессор ждал в палате, по размеру ничем не уступавшей той, где проснулся Кропотин, но только сплошь заставленной разнообразными медицинскими приборами, с большим, накрытым белоснежной простыней столом посередине.

На столе неподвижно лежал обнаженный человек. Это был Мамука Церетели.

— Привели? — отрывисто спросил сидящий спиной к входу и напряженно смотрящий на мигающий экран компьютерного монитора Монахов.

— Привели, — ответил невесть откуда появившийся Влад Свиридов.

— В подсобку его.

Помещение подсобки оказалось небольшой комнатой, смежной с операционной. Оно до отказа было загромождено различными приборами и всяческими атрибутами скорее не медицинского учреждения, а химической лаборатории: банками, колбами, пробирками, ретортами, всевозможными металлическими конструкциями для их закрепления и фиксирования в определенном положении.

Венчало все это научно-непопулярное безобразие огромное белое кресло у стены, сплошь опутанное проводами, датчиками, ремнями, рычагами, обвешанное какими-то трубочками, веревочками и иголочками. Возле кресла находился черный электронный пульт самого что ни на есть современного вида, вероятно, координирующий деятельность всех вышеупомянутых разномастных научных причиндалов.

— В кресло, пожалуйста, — вежливо, как предвкушающий богатые чаевые официант в ресторане, предложил Василий Ипатьевич.

Кропотин не успел усесться, как его ноги и руки в мгновение ока опутали вышеописанные ремешки, трубочки и проводочки. В руке у Василия Ипатьевича мелькнул шприц, и уже через долю секунды игла неуловимо вошла в его, Дмитрия Кропотина, вену.

Мир как-то сразу поблек, померк — и сорвался в пустую ласковую тьму…

Быть может, навсегда.

Глава 6ДВОЙНАЯ ИГРА ВЛАДИМИРА СВИРИДОВА

Она шла по аллее парка, окружавшего клинический городок, и бросала по сторонам быстрые настороженные взгляды. Почему-то казалось, что за каждым деревом притаился тот, кто подведет итог ее бестолковой и, наверное, преступной двадцатилетней жизни. Возможно, эта болезненная настороженность проистекала из того, что у нее кончились деньги и не на что было купить.., впрочем, Кропотин уже говорил ей, как должна кончиться ее жизнь. Или нет, он не произнес этих слов, но она прочла их в его беспощадных серых глазах с короткими выцветшими ресницами.

Она повернула направо — туда, где за небольшим мостиком через канал, соединявший два пруда, уже виднелась широкая асфальтированная дорога с лавочками по обе ее стороны. Дорога, ведущая к дверям иммунологического центра профессора Монахова.

Лера шла сюда вторично — еще раз убедиться, что приговор положительного ВИЧ-теста справедлив и обжалованию не подлежит. Что он безапелляционно ставит крест на всей ее жизни.

— Стоять! — вдруг совершенно неожиданно прозвучал над ее плечом знакомый грубый голос.

Ей не надо было даже оборачиваться, чтобы узнать человека, которому он принадлежал. Ее тезке Валере Винникову по прозвищу Винни-Пух.

Лера повернула голову. Винников в самом деле чем-то напоминал культового персонажа детских мультфильмов, особенно если присмотреться к мощным неуклюжим линиям шеи и плеч, к смешно косолапящим коротким ногам и круглой, с жирком, блиновидной физиономии, на которой сейчас расплывалось, словно масляное пятно, глухое и злобное недовольство.

И даже то, что он сразу узнал Леру, не изменило выражение его грубого лица. Винников только шмыгнул носом и спросил:

— И что, тебе типа не сказали?..

— Что? — не поняла она.

— Ну типа что сюда нельзя.

— Ты что, Валера, перетрудился, что ли? — с сарказмом, который становился особо убийственным, когда она волновалась или находилась в жестоком и мучительном недоумении, сказала Лера. — Как это — сюда нельзя?

— Нельзя, — тупо повторил тот и метко высморкался на свою кроссовку, да так удачно, что сам этого и не заметил. — Так ведено.

— Кем ведено?

— А вот это не твое дело, — буркнул Винни. — Кажется, там на воротах объявление повесили специально для таких, как ты.., написано русским языком, что сегодня до обеда эта богадельня не работает ваще. Или ты типа, бля, читать не умеешь?

— Умею, остолоп, — грубо ответила Лера, — до обеда, говоришь? А тебя чего тут выставили, родной?

Таких непонятливых, как я, отпугивать, что ли? Или Мамуку Шалвовича на проверку завезли? Так что ему волноваться? Он человек продуманный — пять гондонов нацепит, прежде чем хотя бы в щечку поцеловать.

— Может, и так. Не твое дело, шалава.

По всей видимости, Винни достаточно общался с Лерой в «Полишинеле», так как теперь решительно и красочно демонстрировал полное отсутствие каких бы то ни было манер, если не хороших, так хоть просто по минимуму — так называемому «гоблинскому набору», которым Винни еще недавно роскошно щеголял в ночном клубе своего босса. В этот набор традиционно входят несколько обиходных фраз типа «че будем типа заказывать, па-адруга?», «шампусику накатим?» и т, д.

При слове «шалава» он довольно бесцеремонно схватил Леру за руку и потянул к себе, одновременно пятясь спиной к перилам мостика.

— Пошел вон.., убери свои вонючие лапы, козел! — рявкнула Лера и оттолкнула Винни от себя.

При этом ей удалось толкнуть ражего детину так основательно, что он, оступившись на очень кстати подвернувшемся под ногу камешке, потерял равновесие и, смачно шмякнувшись спиной о каменные перила мостика, свалился вниз, в мутно-зеленые грязные воды канала, экологические прелести которого лучше определило бы созвучное слово «канава», особенно в сочетании с прилагательным «сточная».

Лера звонко захохотала, потому как нашла очень забавным такое развитие событий. Но ее смех тотчас оборвался, когда за всплеском воды последовал срывающийся вопль боли и ужаса.

Она подскочила к краю моста, перегнулась через перила, и ее губы, еще таящие отголоски веселого смеха, искривились в немом, но оттого еще более страшном судорожном крике.

В ручье, глубина которого, вероятно, не превышала и метра, лежал на мели Винни. Он конвульсивно дергал руками и ногами, лицо все еще корчилось в жуткой гримасе в тот момент, когда изумленный взгляд Леры упал на него. Но в ту же секунду он судорожно вытянулся, вздрогнул в агонии, на губах выступила кровавая пена — и выпученные глаза подернулись мутно-стеклянной дымкой смерти…

Причина всего этого кошмара была очевидна. Из выреза рубашки, чуть правее сердца и на десять сантиметров пониже левой ключицы, торчал окровавленный конец железного прута. Вероятно, на дне этого, с позволения сказать, водоема лежал железобетонный строительный блок или осколок плиты, и неаккуратно торчавшая арматура стала роковой для Валерия Винникова по прозвищу Винни-Пух.

Лера сорвалась с места и, спотыкаясь, бросилась по аллее к выходу из этого проклятого парка при клиническом городке…

* * *

Она привыкла жить одна и ясно усвоила, что на квартире никто не должен и не будет ее беспокоить.

Кроме как в экстремальных случаях. Телефон она никому не давала, не говоря уж об адресе, а те, кому нужно было найти ее, звонили на работу, а с работы, то есть из агентства «Антонелла», перезванивали самой Лере.

Но теперь, когда прошло всего несколько часов с момента гибели телохранителя Церетели.., теперь смертельная бледность покрыла ее красивое лицо, когда на дисплее определителя она увидела знакомый номер абонента, который сейчас ждал на том конце провода, когда она возьмет трубку.

Потому что это был один из двух телефонов особняка Мамуки Церетели.

Мертвое оскаленное лицо Винни возникло перед ее мысленным взором, и Лера зажмурилась, как будто веки могли скрыть назойливо, как свет июльского полуденного солнца, лезущее в глаза гибельное видение.

Нет.., если бы они вычислили, что это она стала невольной причиной нелепой гибели их человека, то не стали бы звонить, а просто вытащили бы ее хоть из-под земли.

Но так бы поступил сам Церетели, а ведь в подобных вопросах он все делал по указке Перевийченко, которого, несмотря на то что время от времени ял по физиономии, опасался и слушался почти в каждом своем существенном начинании.

А Перевийченко — хитрый и изощренный убийца, каждый шаг которого столь же выверен и неочевиден, как ход искушенного в позиционной борьбе шахматного гроссмейстера.

Лера вздохнула и взяла трубку. Так будет лучше.

С тех пор как профессор Монахов обнаружил у ее СПИД, у Мамуки Шалвовича сильно поубавилось интереса к ее особе. Впрочем, Лера ничуть не подурнела, а даже, наоборот, похорошела, потому что бессонные ночи и постоянные напряженные раздумья добавили ей интересной интригующей бледности, уход со всех диет прибавил ей в считанные дни объема именно в тех местах, каковые желает прояснить, то бишь увеличить, любая девушка. Причем талия Леры не пострадала совершенно.

Любую другую девушку вышвырнули бы из агентства сразу, как только получили бы информацию о ее ВИЧ-инфицированности. Но Лера была прописана особой строкой в бюджете «Антонеллы» и лично неофициального патрона этой конторы по оказанию невинных житейских радостей — господина Мамуки Церетели. Поэтому с ней тянули.

Быть может, это и послужило поводом для приглашения ее в дом Церетели? Все возможно… Лишь бы они не знали со смертоносной определенностью, что Винни упал с мостика спиной на железный прут, скажем так, вовсе не по собственной инициативе.

* * *

Церетели ждал ее. Перед ним стоял низенький столик, сплошь заставленный бутылками с вином, вазочками с фруктами, несколькими тарелками с различными блюдами. Очевидно, господин Церетели изволил ужинать.

Но ведь не привезли же ее, Леру, в качестве десерта. Это было бы по меньшей мере неосторожно со стороны Мамуки Шалвовича после того, что обнаружил у его любимой «ночной подруги» профессор Монахов.

А Церетели никогда не отличался взбалмошностью и опрометчивостью.

— Садысь, — сказал он, и у нее екнуло сердце: неужели знает?

Но тем не менее она храбро подошла к дивану и уселась на самый краешек — всего в полуметре от Церетели.

— Ешь, пэй, что дущя пажылает, — сказал он, и Лера с удивлением заметила, как неестественно ярко блестят его обычно тусклые черные глаза, как бодры все его движения — обычно в это время суток Мамука был похож на унылую амебу, естественно, до того момента, пока он не кидался на Леру с самыми незамысловатыми побуждениями, — и как раздуты ноздри его длинного носа. Его словно распирала неукротимая энергия.

— Зачем ты меня позвал? — тихо спросила Лера. — Ты ведь сказал, что все, что больше…

— Всо повэрнулось по-новому, — перебил ее Церетели, сияя великолепной белозубой улыбкой, которая, как ни была Лера равнодушна к президенту «Аякса», всегда настраивала ее на мажорный лад. — Все будет по-прэжнему. Профессор Монахов дал мнэ нэсколька-а ррэкомендаций, и тепэр я могу с новими сылами, так сказат, вэрнуться к нашым старим отношэниям, — он засмеялся искусно поставленным веселым смехом и притянул ее к себе. — Вот так.

Что-то неестественное сквозило во всех его движениях и словах, и Лера подумала, что он невыносимо напоминает куклу, дергающуюся на театральных подмостках с той силой и бодростью безудержного комикования, какую только может сообщить ей, этой безвольной тряпичной кукле, дергающий за ниточки кукловод.

А сейчас, по всей видимости, кукловодом был профессор Монахов.

Продолжение было тошнотворным. Лера не знала, как она вытерпела все, что делал с ней Церетели на протяжении последующих двух часов. И если ранее секс с ним по меньшей мере не вызывал у нее отвращения, то в эту ночь все коренным образом изменилось.

Она с трудом превозмогла желание дотянуться до тяжелого фигурного подсвечника, стоявшего почему-то на полу, и опустить его на мокрую от пота лысину Церетели.

Мерзкое, похотливо сопящее, отвратительное животное.

— Это было вэликолепно, — сказал он, наконец-то откидываясь на спину и закуривая сигарету.

При этом он оттолкнул Леру так бесцеремонно, словно под ее нежной кожей, расписанной, как говорится, под орех сексуальными изысками водочного короля города, не оставалось ничего живого и чувствующего боль. Словно с тех пор, как он узнал о ее болезни, он перестал считать ее хоть и низшего сорта, но человеком.

— Нэплохо, — сказал он и швырнул ей ее вещи, — на сегодня достаточно. Это было совсэм нэплохо.

— Да и ты был великолепен, — сказала она.

Не в порядке подхалимажа, а потому что это было чистой правдой. Если бы Церетели не вызвал у нее сегодня физическое отвращение с самого начала, она и сама получила бы немало незабываемых впечатлений.

— Это вэрно, — сказал он и поморщился в досадливой ухмылке, потому что ее взгляд упал на следы уколов на его венах — и на левой, и на правой руке.

— Что это, Мамука?

— Э, — проговорил он и полез в ящик стола; оттуда его рука вынырнула уже с небольшой стеклянной ампулой без всяких надписей. — Вот что прописал мнэ профэссор Монахов.., харошщий щтук, чэстное слово!

Мамуке Шалвовичу явно хотелось похвастать своими медицинскими экзерсисами, потому что было совершенно определенно: в нормальном состоянии скрытный кавказец никогда не стал бы открывать Лере щекотливых подробностей касательно своих необыкновенных сексуальных возможностей.

Да в нормальном состоянии он никогда особо и не отличался ими.

— Вот так, — сказал Мамука и положил ампулу обратно в стол, — прэкрасно!

— Я свободна? — спросила Лера, поднимаясь и садясь на краешек стола, в котором только что исчез чудодейственный препарат Церетели.

Тот оскалил в недоброй усмешке свои острые белые зубы. Но ничего не сказал, а только взял телефонную трубку и проговорил в нее:

— Забырайтэ.

Лера медленно сползла со стула и съежилась на ковре, словно маленький ребенок, которого грозятся выпороть, и, часто моргая, уставилась в голую спину Церетели слепым, ничего не понимающим отчаянным взглядом. «Забирайте»? То есть как это? Неужели в самом деле подписан ее смертный приговор, как назойливо диктовало разбереженное какой-то выплаканной, выжатой, как лимон, безысходностью сознание?

Вошли Перевийченко и Влад Свиридов. Последний был бледен и имел отрешенно-надменное выражение лица, чему способствовали выразительно полуприкрытые глаза.

— Все? — коротко сказал он, в одном слове выразив целую гамму противоречивых эмоций.

«Гадина! — прокричали ему глаза Леры… — Если бы я только могла добраться до всех вас!»

— Забырайтэ, — повторил Церетели.

— Куда ее?

— На второй этаж.., рядом с этим самым…

— Мне можно хотя бы одеться? — холодно спросила Лера, которая с трудом сдерживалась, чтобы высказать Церетели все, что она о нем думает. Хуже уже не будет. Хотя как знать…

— Можьна, — ответил г-н Церетели. — Я думаю, щьто никто из этых рэбят нэ захочэт с тобой пообщаться, чтобы потом нэмножько захворат.

И он отрывисто захохотал в восторге от собственной тупой шутки. Потом присел на столик и продолжил сеанс смеховой терапии. Решительно, весь этот день без остатка Мамука Шалвович посвятил исключительно заботам о своем драгоценном здоровье.

Лера угрюмо посмотрела на веселящегося президента «AJAX Cereteli» и крепко сжала в кулак пальцы левой руки.

Если бы Церетели удосужился заглянуть в неоднократно упомянутый выше ящик своего стола, то он бы понял, почему с такой отчаянной силой и упорством сжимались хорошенькие пальчики хрупкой руки его очаровательной любовницы…

* * *

Лере никогда не было так страшно. Даже выпитое в больших количествах вино не ослабляло ощущения ужаса, напротив — увеличивало его пропорционально степени опьянения. Когда Перевийченко-младший привел ее в комнату для гостей, точнее, целую квартирку с отдельным туалетом, ванной и даже кухней, оснащенной всей нужной техникой, Валерия буквально рухнула в кресло, не обращая внимания на задранный подол короткого платья.

Перевийченко-младший задержался на ней довольно-таки пристальным взглядом, а потом молча захлопнул дверь.

Он не закрыл ее на ключ — это было совершенно излишне: выбраться из дома, оснащенного самыми современными системами сигнализации, плюс два охранника в вестибюле, плюс охранник в наружной будке, во дворе, — дело, изначально обреченное на провал.

Особенно для пьяной и до смерти напуганной девушки.

Лера села на диван и задумалась. Хотя задумалась — это слишком громкое определение для беспорядочного копания в собственных обрывочных мыслях, ощущениях, густо замешанных на алкогольном хаосе и первородном, животном страхе.

— Неужели они знают, что это я убила Винни?

Мысль жгла и не давала покоя. Когда тревога отпускала хотя бы на несколько мгновений, вспоминалось лицо Церетели. Лера уже видела такие лица — месяца три назад, когда принимала самое активное участие в оргии богемной тусовки, большей частью ребят из Питера. Они были вусмерть обдолбаны метамфетамином и без особых усилий могли трахаться всю ночь напролет. При этом совсем ничего не ели.

Только иногда пили пиво.

Тусовка продлилась в подобном режиме три дня, после чего двое заезжих тусовщиков из северной столицы были госпитализированы с диагнозом «сильное нервно-психическое и физическое истощение».

За этой формулировкой скрывались анемичные плюшевые движения — словно без боли переломаны все кости — и ввалившиеся бессмысленные глаза похудевших на десять килограммов «экстремальных парней»…

По всей видимости, Церетели тоже находился под воздействием подобного синтетического психостимулятора.

Но как подобное могло произойти?

Что случилось?

Лера больше не могла думать, равно как не могла сидеть на одном месте. Всем ее существом овладела одна бредовая мысль, одно неотвязное стремление, одна навязчивая идея — бежать, бежать, бежать! Куда угодно, только подальше отсюда, от этого роскошного жестокого дома, с его равнодушным и страшным хозяином с садистскими замашками, с его холодными и невозмутимыми церберами типа элегантного негодяя Свиридова и грозного Перевийченко.

Она вскочила с кровати и, скинув туфли на высоком десятисантиметровом каблуке, чтобы не цокали и не мешали свободно идти, бесшумно открыла дверь.

В огромном коридоре было темно и пустынно.

Лера не знала, сколько она просидела на диване, собираясь с силами и мыслями. Могло быть очень поздно. Но одно она знала совершенно точно — до утра еще далеко.

Коридор казался бесконечным. Но она прошла по нему, не встретив даже тени охраны, хотя еще недавно ей казалось, что нельзя сделать и шагу, чтобы не быть замеченной «секьюрити».

Лера не успела ступить на лестницу, которая должна была привести ее в вестибюль, где (на что уж она надеялась, непонятно) наверняка сидели охранники. Быть может, они дремали. Не успела по той причине, что только она занесла ногу, чтобы ступить на первую ступеньку, внизу послышались шаги и приглушенные голоса. И они приближались.

Девушка на одном дыхании проскользнула обратно по коридору и. Очутившись перед знакомой резной дверью, дернула золоченую ручку и влетела внутрь.

Только тут она позволила себе довольно шумно перевести дыхание.

— Господи, сколько их тут… — машинально дернулись губы.

— Это кто тут мешает подыхать? — вдруг прозвучал слабый, задыхающийся, но, несомненно, живой и даже несколько ироничный голос.

Злая, горькая ирония.

Лера остолбенела.

— Кто здесь? — быстро спросила она.

— Ничего себе, — отозвался тот же голос, — врывается, понимаешь, в мою комнату, будит меня своим гиппопотамьим пыхтением.., а потом еще спрашивает.., кто здесь.

Несомненно, человеку было трудно говорить, потому что произнесение каждого слова сопровождалось коротким болезненным придыханием, а короткие фразы перемежались довольно продолжительными паузами. Но Лера все равно узнала этот голос и от неожиданности дернула за шнурок большого торшера прямо возле входа.

Лежащий на кровати человек прикрыл лицо ладонью, стараясь уберечь глаза от яркого света, и протестующе замычал. Но даже этот жест не помешал Лере разглядеть, какая зеленовато-серая бледность покрывает его лицо, шею и плечи и как неестественно синие вены жгутами обвивают худые мускулистые руки.

Она не могла не узнать этого человека, несмотря на то, что не видела его глаз. Острых серых глаз с короткими выцветшими ресницами, которые — совершенно независимо от ее сознания — так часто возникали из мрака перед ее собственным мысленным взором.

Это был Кропотин.

— Дима? — нерешительно спросила она.

— Пока еще Дима, — ответил он, — а в перспективе, если дело пойдет по тому же замечательному сценарию профессора Монахова — безвременно почивший Дмитрий Владимирович Кропотин. Невеселый получился некролог, правда?

Если бы Диму мог видеть его ближайший друг Илья Свиридов, он не поверил бы, что Кропотин может так замечательно и с достоинством справляться со словами и интонацией, с которой он их выговаривал. Это вместо беспомощного школьного мычания и квакания, которое преобладало в речи Кропотина еще два года назад.

Разве учат тому в армии?

— Откуда.., ты здесь? — спросила она.

— Да так… Перевийченко со Свиридовым и Дамиром сняли меня с балаковского поезда. И.., вот я здесь.

— Свиридов? Значит.., он тоже? А я еще надеялась.., но ведь он твой.., твой друг?

— Он брат моего одноклассника, — ответил Кропотин. — А Илья.., он сам не знает, кто его брат… чем занимается.

Лера окинула Диму еще одним, на этот раз более пристальным взглядом:

— Слушай, что они, эти церетелиевские ублюдки, с тобой делают? Ты просто на себя не похож.

— А я не знаю, — отозвался тот, — что-то да и делают. Берут мою кровь и вводят взамен какую-то гадость. Или не взамен, так.., чтобы быстрее восстанавливался и дольше протянул.

— Но зачем?

— Да так.., лечат Церетели.

— Кто? Профессор Монахов?

— Да.

— Так вот почему сегодня был закрыт его центр, а в парке торчал этот дегенерат Винни! Так вот…

Лера умолкла с видом человека, который и так сказал слишком много.

— Я предполагал, что они закроют клинику на время всех процедур.

— Но как это так.., лечат Церетели, берут кровь у тебя? Я сегодня видела Церетели, вид у него, мягко говоря, неестественный.

— М-м-м., нет смысла спрашивать, зачем тебя сюда.., привезли, — принужденно усмехнулся Кропотин. — Я слышал, как Монахов советовал Церетели.., типа чтобы разогнать кровь по жилам и еще для чего-то там, заняться ударным сексом. Вот он и последовал рекомендации лечащего врача.

— А от чего лечат Церетели? Что это за болезнь, если нужна донорская кровь?

— Нужна вовсе не донорская кровь, — Кропотин сделал паузу, во время которой переводил дыхание, — нужна моя кровь. Я — феномен. Так говорит мне профессор, и на этом знаменательном основании он, чувствуется, меня угробит. Моя кровь.., моя кровь вырабатывает какие-то там.., хер знает.., антитела, которые, значит, убивают вирус СПИДа.

Лера облизнула пересохшие губы и медленно, словно не могла и не хотела расставаться с этими словами, спросила:

— Как.., убивают?

— Начисто, — саркастически процедил Кропотин. — А ты что, не знала? Твой Церетели болен СПИДом в тяжелой стадии, и Монахов разработал гениальную, как он сам утверждает, методику лечения на основе моей крови. Вот так.

И он обессиленно откинулся на подушку.

— Господи, — сказала Лера, — господи.., так вот зачем ты целый месяц ходил к Монахову.., он работал с твоей фено.., феноменальной кровью!

— Совершенно верно, — прошептал Кропотин.

— Значит, сам ты не болен СПИДом?

— Я же сказал…

Лера легла на подушку рядом с ним и уставилась в потолок. Потом подложила под затылок ладонь и проговорила:

— И сколько ты лечишь Мамуку Шалвовича?

— Один день. Только сегодня начали.

Она покосилась на бледные руки Кропотина с проступившими синими жилами и тихо спросила:

— И сколько продлится это.., этот курс лечения?

— Неделю.

— Они убьют тебя…

Кропотин вспомнил ее мерцающие глаза и глухие, скупые, взволнованные слова тогда, в клинике, когда она не смотрела на него, а только быстро бормотала: «Я ничего не знаю. Но только немедленно уезжай отсюда, слышишь? Я не могу сказать большего, потому что.., ну вот так».

— Теперь уже не секрет, — неожиданно сильным и звучным голосом вымолвил он, — что ты имела в виду тогда, когда предупреждала, что меня хотят убить?

Лера покачала головой.

— Ну.., я слышала, как Церетели говорил с Перевийченко и Свиридовым. Я так поняла, они подозревали, что ты опасен.., чуть ли не киллер, подосланный какими-то конкурентами, чтобы убить Церетели.

Дима вздрогнул — вероятно, от изумления, — а потом хрипло засмеялся.

— Вот это забавно… Кстати, — он снова поднялся на локте и посмотрел на нее с некоторым подозрением, — а ты как оказалась в моей комнате?

— По ошибке. Перепутала двери.., они в этом коридоре все одинаковые. Меня же тут определили по соседству.

— А по коридору с чего нарезала?

— Нарезала? — не поняла Лера.

— Ну.., в смысле, бродила. Прогулки в два часа ночи, если ты не лунатик, дело довольно необычное — Я хочу убежать отсюда, — твердо сказала Лера Кропотин прищелкнул языком.

— И ты думаешь, что это.., удачная мысль?

— А тебе она не приходила в голову?

— Видишь ли, милая девочка… — Дмитрий поднялся и сел на кровати, отчего кожа на его лбу собралась в вертикальные складки. — Видишь ли, меня даже не запирают в комнате, хотя тот вариант, если бы я отсюда благополучно свалил, был бы в высшей степени неблагоприятен для Монахова и особенно Церетели.

— Но ты…

— У меня кружится голова, двоится в глазах и шумит в ушах, — отчеканил он таким тоном, словно говорил о совершенно чужом человеке. — Жуткая слабость. И ты предлагаешь мне бежать отсюда? Дай бог, если я дойду до порога этой комнаты.., это было бы для меня достижением…

И он опять свалился на подушки, просидев на кровати не более десяти-пятнадцати секунд.

Лера не колебалась ни секунды. Она прекрасно осознала, что без этого человека, такого беспомощного, болезненного, правда, отнюдь не выглядящего жалким, — без него ей не выбраться из этого дома.

И Лера решилась.

— Твоя слабость и недомогание — это не проблема, — решительно заявила она. — Это можно легко исправить. Погоди…

Она выскользнула из комнаты. Кропотин проводил ее удивленным взглядом, приподняв голову, а потом снова анемично ткнулся щекой в подушку — настолько он был слаб.

Валерия вернулась через минуту. Влилась в комнату бесшумно и грациозно, как пантера, так, что даже равнодушный ко всему по причине недомогания Кропотин невольно залюбовался ею.

В руках девушка держала свою сумочку, которую она только что забрала из своей комнаты.

— Чего это ты?

— У меня тут есть одна штука, которой пользовали Церетели после того, как он прошел все ваши процедуры в клинике у Монахова. Судя по всему, это должно помочь, потому что Мамука после нее прыгал, как горный козел.

Сказав это, она поймала на себе откровенно насмешливый взгляд Кропотина, но циничная ирония в его глазах отнюдь не задела Леру. Она вынула из сумочки ампулу, которую, как можно безошибочно предложить, она стянула у Церетели. А потом извлекла небольшой шприц.

— Интересно, чем же это пользовали… Мамуку Шалвовича, — пробормотал Кропотин. — Ты что, страдаешь не только наркоманией, но и клептоманией?..

— Ладно, заткнись, — решительно оборвала его Лера. — Ты лучше скажи мне вот что.., ты хочешь свалить отсюда или же предпочитаешь подохнуть тут через несколько дней, как раздавленная сапогом крыса?

— Хорошо сказано, — слабым голосом проговорил Кропотин. — А ты не в курсе, что за лечение твоего патрона мне обещано десять «штук» баксов?

— И ты надеешься их получить?

Дима стойко выдержал горящий гневом взгляд Леры и после минутного молчания наконец четко произнес:

— Я не думаю, что меня обманут. Обманывают живых. А я уже не надеюсь дожить до окончания церетелиевского лечения. Так что, — он зажмурился и протянул Лере руку, — давай свою отраву.

— Это мой личный шприц, — предупредила Лера, — ничего? Я же…

— Ты забыла, что я был инфицирован, но вирус благополучно почил в бозе. Так что твой «баян» мне ничуть не опасен. Другое дело, если я подохну от церетелиевского милого снадобья.

Лера привычным жестом набрала из ампулы две трети ее содержимого и решительно поднесла тускло блеснувшую в мягком рассеянном свете иглу к переплетенной венами бледной руке Кропотина.

И вот именно в этот момент дверь распахнулась, и в проеме двери появился стройный силуэт человека, двигавшегося бесшумно и гибко, как пантера.

— Я так и думал… — тихо проговорил он.

Лера вскинула на него широко распахнутые глаза, и с ее губ сползло только одно — полураздавленное страхом слово:

— Свиридов…

* * *

— Спокойно, без лишних эмоций, — проговорил Влад и, приблизившись к дивану, на котором лежал Кропотин, присел на журнальный столик. — И не надо смотреть на меня как на исчадие ада, Лерочка.

Кажется, мы с вами в одной лодке. И она вот-вот пойдет ко дну.

— Я вам не верю, — холодно произнес Кропотин.

— Я тебе тоже, Дима. Но почему-то я не сказал Церетели, что у меня есть совершенно неопровержимые доказательства твоих контактов с полковником Григоренко и майором Кривовым. И, думаю, ты имеешь представление о том, кто они такие.

Если бы Кропотин уже получил инъекцию препарата, украденного у Мамуки Церетели, возможно, он бросился бы на Свиридова. И это погубило бы и его, и Леру. Но он был слишком слаб, чтобы приподняться с подушки. Только бешено сверкнули глаза и скрипнули зубы.

— Я сказал: спокойно! — прошипел Влад. — Я хочу помочь вам. И себе тоже. Все объяснения у рояля в соловьиной роще — потом. Сейчас о деле. Лера, что же ты.., вводи ему эту отраву.

Глава 7ПОБЕГ

— А ты видел эту.., церетелиевскую шалавку, которая там типа чуть ли не спидовой оказалась?

— Да так, в легкую. Кстати, телка не слабая.

Такая отпадная соска, типа. Шалавыч буторную не станет пыжить.

— Наглухо отпадная?

— Ничего. Наверно, поэтому и запретили ее выпускать из дома ка-те-го-ри-чес-ки.

Этот занимательный диалог двух охранников в вестибюле церетелиевского особняка происходил в половине третьего ночи, когда все мысли собеседников крутились отнюдь не вокруг обсуждаемой ими Леры. По той простой причине, что им дико хотелось спать.

Легкие шаги заставили обоих одновременно обернуться, а один из них, рыжий парень с кирпичной рыхлой мордой, испещренной оспинами, привычным движением схватил со стола автомат и направил его туда, откуда раздавались эти подозрительные звуки.

Впрочем, уже в следующий момент он опустил дуло, а на более человеческом лице его напарника, рослого, статного, коротко стриженного брюнета, появилось выражение легкой озадаченности, реализевавшееся в несколько неестественной, но в целом приятной улыбке.

Потому что в вестибюль — с томными заспанными глазами и приятно небрежными движениями длинных ног, открытых выше чем до середины бедер — вошла Лера.

— Простите, мальчики, — с места в карьер начала она, — что-то мне не спится. Я же тут в гостях, поэтому не знаю, где что… Я вот чего: у вас не будет снотворного?

— Снотворного, — проворчал рыжий и опустился обратно в кресло, — тут не знаешь, куда деться, а она — не спится!

Брюнет зашипел на рыжего и повернулся к Лере:

— Девушка.., простите, не знаю, как вас…

— Валерия, — без промедления отозвалась та.

— Очень приятно, а я Денис, для друзей — Дэне, а этот рыжий чурбан — Петя. Так вот, Лерочка, могу предложить вам нечто лучшее, чем снотворное…

Валерия поморщилась.

— Я понял вашу мысль, — совершенно справедливо истолковав ее гримаску, продолжал Денис. — Вы почти угадали ее, но не совсем в том ключе. Я действительно хотел предложить вам наше общество.., посидите и через несколько минут прекрасно заснете от скуки без всякого снотворного.

Лера засмеялась, кажется, несколько истерически и посмотрела на Дениса в упор — довольно-таки откровенно.

— Я всегда думала, что у охранников начисто отсутствует чувство юмора. Вы заставили меня пересмотреть это мнение.

— Гы-гы, — глубокомысленно изрек рыжий Петя, и Лера подумала, что пересматривать упомянутое мнение совсем уж глобально не стоит.

Она села прямо на столик, откуда Петя предусмотрительно сдернул свой автомат, и, закинув ногу на ногу, отчего мучившая парней сонливость начала немедленно улетучиваться, проговорила:

— Ну что, расскажите что-нибудь скучненькое и поганенькое, чтобы я побыстрее захотела спать.

Лера, по всей видимости, на самом деле совершенно не хотела спать — ее глаза ярко, почти лихорадочно блестели, движения были нервными и порывистыми, и более догадливый Дэне уже подумал про себя: «Понятно, почему это ты не можешь заснуть. Это как в анекдоте…»

— Как в анекдоте, — сказал он, — как раз по заказу: поганеньком, скучненьком и пошленьком. Беседуют две женщины. Одна другой говорит: «Знаешь, дорогая, у меня без конца болит голова». А вторая и отвечает: «А я без него вообще заснуть не могу».

Петя гмыкнул, потом подумал и несколько раз издал звук, отдаленно напоминающий утробные причитания некормленой дикой гориллы, носящейся по вольеру:

— Гы-гы.., гы-гы.., гы-гы!

Лера засмеялась, причем непонятно, над чем она смеялась больше — над самим анекдотом или над манерой рыжего кретина смеяться.

— Эт-та что такое?

Петя и Дэне обернулись. Перед ними стоял один из их боссов — Влад Свиридов. На лице его было написано откровенное осуждение.

— Почему она здесь?

— Да мы… — начал было Дэне, но Свиридов перебил его, легко коснувшись ладонью правого плеча охранника:

— Немедленно прекратить. Понял?

— П-понял.

— Ничего-то ты не понял, — проговорил Влад, и Дэнсу показалось, что гибкая кисть шефа, едва касавшаяся его плеча кончиками длинных пальцев, превратилась в свинцовую пластину — потому что коротким, неуловимо молниеносным тычком тыльной стороны ладони Свиридов ударил своего незадачливого подчиненного в висок.

Сидевший рядом Петя даже не успел повернуть головы, потому что получил от Влада такой удар прямо в основание черепа, что, как-то жалко, по-детски хлюпнув носом, свесился с кресла, обвалившись на левый подлокотник и ткнувшись лбом в полированную поверхность столика.

Появившийся из-за кадки с карликовой пальмой Кропотин нанес его напарнику Дэнсу прямой удар в голову массивным подсвечником, но тот упорно не желал терять сознание.

Кропотин повесил Петин «Калашников» себе на шею, взял со стола дэнсовский «узи» и уважительно прицокнул языком, а Влад ткнул дулом израильского пистолета-автомата в затылок все еще корчившемуся, от боли Дэнсу и негромко произнес:

— Вставай, любитель женских историй!

— Да ты че, козел, бля.., оборзел, что ли, падла?! — с трудом проговорил охранник — Да нет, где уж нам борзеть? — весело сказал Влад и ударил массивного охранника ногой по ребрам так, что тот отлетел метра на два — и прямо к дверям парадного входа.

— Открывай! — негромко, но внушительно произнес Свиридов, когда Дэне наконец поднялся на колени и, морщась, начал растирать ушибленный бок. Потом посмотрел на Свиридова и подумал, что на этот раз, кажется, у Свиридова весомые основания не играть на стороне своих работодателей.

— Ты все равно не пройдешь, — тихо сказал он, — на выходе вас точно задержат.

— А ты понятливый парень, — сумрачно выговорил Свиридов, поигрывая «узи». — Открывай, не то еще, упаси боже, проснется Перевийченко. И тогда всем конец. Понял — всем!

Дэне поднял глаза на Леру, которая стояла неподвижно и смотрела на него оскорбительно насмешливым, но все таким же откровенным взглядом.

Вздохнул и повернулся к дверям.

— А сигнализацию кто будет отключать? — быстро спросил Свиридов и, не сходя с места, коротким, как всплеск волны, движением ткнул дулом автомата под ребра охраннику так, что тот еле удержался, чтобы не вскрикнуть. — Ну?!

И он указал в сторону маленького сейфа слева от дверей, прикрепленного прямо к стене.

— Давай!

Дэне посмотрел в холодно блестевшие металлические глаза своего — уже бывшего! — начальника и, набрав цифровой код, открыл сейф и отключил блокировавшую входные двери систему, оборудованную прекрасной, но такой бесполезной теперь сигнализацией.

И в этот момент по лестнице, ведущей в вестибюль, загремели приближающиеся шаги. Судя по этим звукам, людей было по меньшей мере двое.

— Быстрее!!

Дэне трясущимися пальцами поспешно открыл два мощных замка, и тут в вестибюль влетели Дамир и Перевийченко. Последний ничком бросился на землю и, в движении выхватив пистолет, несколько раз выстрелил по «террористам». Две пули попали в массивное бронебойное стекло дверей и застряли, не пробив его. Еще одна зацепила левую руку Кропотина, бросившегося в распахнутую Свиридовым входную дверь.

В последнее мгновение Влад обернулся и, резко выбросив вперед правую руку с зажатым в ней пистолетом-автоматом, дал короткую очередь по припавшим к полу Дамиру и Стасу Перевийченко.

И скрылся в черном проеме распахнутой настежь огромной входной двери.

— Бегите за мной! — скомандовал он Лере и Кропотину и, буквально скатившись по ступенькам парадной лестницы, опрометью бросился бежать по двору прямо по направлению к литой фигурной ограде.

Из маленького кирпичного домика, больше похожего на будку сторожа, только очень комфортную, выскочил, слепо озираясь, рослый парень с автоматом наперевес. Вероятно, подбеги Дима секундой позже или появись охранник на тот же промежуток времени раньше, все могло бы закончиться весьма плачевно для всех. Особенно для беглецов. Но церетелиевский «осторожно, злой собак» успел только вскинуть автомат на выскочившего прямо на него Свиридова, как тут же сухо щелкнула очередь, и парень молча свалился на пороге.

Автомат выпал из его рук и с глухим деревянным стуком упал на асфальт.

Свиридов проскочил мимо сторожки и бросился к одиноко стоящему возле ворот «мерсовскому» джипу — тому самому, на котором он привез сюда Кропотина.

— Зачем это? — задыхаясь, проговорил Кропотин.

— А ты что, собираешься лезть через забор, чтобы нас подстрелили, как куропаток? — рявкнул Влад и нажал на курок «узи».

Во все стороны брызнули осколки тонированного бокового стекла, жалко заквакала включившаяся сигнализация, но Владимир тут же просунул руку в пробой и отключил ее, а потом забрался внутрь и скомандовал Кропотину:

— Стреляй по ним!

И пора было бы. Из дома уже выскочили Дамир и Перевийченко и короткими, но очень быстрыми перебежками, прикрывая друг друга не очень действенной, но интенсивной стрельбой, стали приближаться к джипу, в котором Влад лихорадочно соединял проводки зажигания.

Лера взглянула на стремительно приближающихся Дамира и Станислава Григорьевича, и тут же над ее головой — в пяти сантиметрах — прожужжала пуля, а девушка почувствовала, как на ее голове слабо зашевелились волосы.

Кропотин не сидел сложа руки: препарат действовал. Он вынырнул из-за капота и в тот момент, когда Дамир, согнувшись, побежал к джипу, нажал на курок. Очередь вспорола прохладный ночной воздух, Дамир замахал руками, словно пытаясь отмахнуться от пуль, как от назойливых мух, а потом на полной скорости нырнул лицом вниз и проехал по асфальту.

— А-а-а!! — торжествующе закричала Лера, а Кропотин, не убирая словно бы прикипевшего к курку пальца, продолжал упоенно раздирать ночную тьму смертоносными очередями. Подстреленный Дамир, вероятно, оглушенный падением, зашевелился и пополз к деревьям, окружавшим автостоянку. За одним из этих деревьев уже спрятались Перевийченко и несколько подоспевших ему на помощь охранников.

Тем временем Владу наконец удалось завести джип. Он открыл перед Лерой и Дмитрием дверцу и, не дожидаясь, пока они удобно расположатся и захлопнут распахнутую дверцу, стронул джип с места и, набрав скорость, поехал к воротам.

Из-за дерева выскочил Перевийченко и несколько раз выстрелил вслед удаляющейся машине. Одна из пуль разбила заднюю фару, еще две звонко щелкнули о бампер. Это стало сигналом: вслед джипу полились веерные автоматные очереди.

Мелькнула ограда, перед лобовым стеклом выросли аккуратно запертые высоченные ворота из того же фигурного черного чугуна, с позолоченными бронзовыми наконечниками, и в следующую секунду мощный удар высадил их вместе с петлями, и ворота, на доли мгновения завибрировав в оглушенном жутким металлическим грохотом упругом ночном воздухе, описали короткую дугу и грудой искореженного и погнутого металла рухнули на асфальт.

Один из бронзовых наконечников отвалился и покатился по дороге, попал под заднее колесо стремительно вырвавшегося со двора, как черт из табакерки, джипа и отлетел в сторону…

Габаритные огни «мерса», унесшего с собой Свиридова, Кропотина и Леру, стремительно растаяли на излете ночной улицы.

* * *

Перевийченко окинул скептическим взглядом пролом в ограде церетелиевского двора, потом холодно посмотрел на поднявшегося с земли Дамира и сказал:

— Да, здорово облажались.

— В чем дэло?

Дамир вздрогнул и сильно побледнел, услышав этот спокойный и сильный голос. Несмотря на ранение, отделался он, можно сказать, легким испугом: пуля лишь слегка задела левую ногу.

Станислав обернулся и сказал бесшумно подошедшему к ним Церетели:

— Ушел Свиридов. Почувствовал.., опытный зверь. И этих прихватил.

Мамука молчал, и это было самым страшным симптомом: гневные крики были самым невинным выплеском его эмоций. Молчание заставляло ждать чего-то жуткого.

Они вошли в залитый светом вестибюль. В кресле уныло сидел Дэне и растирал ушибы и синяки.

Рыжий Петя все так же валялся без чувств, уткнувшись щекой в поверхность стола.

Со стола по капле сочилась и падала на пол кровь.

— Молодэц!! — с чувством выговорил Церетели. — Профэссионально сработал!

Дэне вздрогнул и поднял голову, показывая бледное как полотно лицо.

— Да нэ ты профэссионально сработал, болван, — внешне беззлобно проговорил шеф. — Хотя ты тоже сделал все максымально вазможное… В общэм, ты уволен.

Тот страдальчески наморщил лоб, словно силясь вникнуть в беспощадный смысл только что произнесенной фразы, и начал было маловразумительно мусолить ответную речь, но Церетели не стал его слушать. На его широких скулах вздулись и заходили желваки, а темные глаза яростно сверкнули, как клинки извлеченных из ножен кавказских кинжалов.

И заметить бы это Дэнсу, и перестать бы фальшиво гнусить о пощаде и оставлении на высокооплачиваемой и не пыльной работе, но нет. Опутанный страхом и чисто утилитарными соображениями мозг его отказывался реагировать на эти зловещие признаки редкого, но всегда неукротимого и беспощадного гнева Аменхотепа.

— Да я… Мамука Шалвович.., ведь я ничего не мог…

— Ты в самом дэле ничего нэ мог, — медленно произнес Церетели, — поэтому я и говорю тебе: ты уволэн. А если ты нэ панымаешь простого русского языка, так я вискажус в иной форме.

И одним коротким молниеносным движением Мамука выхватил пистолет из рук Перевийченко и, не целясь, выстрелил Дэнсу в лицо. Тот не успел даже испугаться, как возле его переносицы выросла алая клякса, а голову тяжело и неотвратимо рвануло назад, и незадачливый охранник с простреленным навылет черепом безжизненно повис в кресле.

— Вот теперь ты уволен окончательно, — невозмутимо резюмировал действия шефа Перевийченко.

И он взял со стола телефон и, набрав номер, проговорил:

— Говорит Станислав Перевийченко.., да, Перевийченко. Совершено нападение на дом Церетели.

Угнан джип. Есть убитые и раненые. Джип «Мерседес» светло-серый, номер такой-то. Срочно.

— Кому ты звонил? — спросил Церетели.

— В отдел по борьбе с организованной преступностью, — коротко ответил тот.

* * *

— Куда сейчас? — быстро спросил Кропотин.

Свиридов покосился на него краем глаза и в тон ответил:

— Пока к Фокину. У него как в крепости Измаил. А утром будем думать.

— Но ведь уже поздно. Около трех ночи.

— Если ты думаешь, что он спит, то жестоко заблуждаешься. Вероятно, сегодня опять какой-нибудь великий церковный праздник, и он, как истый пастырь, отмечает его бдением и молитвой.., с парочкой своих прихожанок.

Они бросили джип в двух кварталах от дома отца Велимира в какой-то мрачной сырой подворотне.

Уставший от жизненных впечатлений синемор, прикорнувший на лавочке и разбуженный шумом двигателя и шорохом шин, взглянул на них, кажется, неодобрительно, а потом перевел взгляд красных глаз на лежащую рядом пустую бутылку из-под какого-то дешевого синюшнего пойла и тоскливо вздохнул.

— По-моему, мы зря оставили машину в этом оазисе жизни, — иронично сказал Свиридов, бросая на джип прощальный взгляд через плечо. — К утру его, чувствуется, разберут на части.

— Да, наверно, — машинально ответила Лера.

Ее качнуло в сторону, и девушка, вероятно, упала бы, не уцепись она левой рукой за плечо Влада.

— Что-то ты совсем обессилела, — отозвался тот. — А с чего бы это? Вроде ничего и не делали. Да и мамукинского эликсира ты себе немного задвинула, так что…

— До сих пор не верю, что мы сделали это, — тихо проговорила Лера. — А вот теперь думаю: зачем? Что дальше?

— А дальше нас будут изощренно ловить на всех углах этого города, — сказал Кропотин. — И еще вот что я думаю.., мы с Лерой не пойдем к Фокину.

— Даже не думай, — холодно проговорил Свиридов. — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Впрочем, говорить ты волен все, что угодно, а вот делать будем только то, что скажу я.

Кропотин сделал какое-то резкое движение, но Свиридов легко перехватил руку Димы и сжал так, что тот изогнулся от боли в дугу.

— Что же это творишь, болван? — на этот раз почти добродушно проговорил Влад. — Попал, как кур в ощип, втянул меня в такое.., молчи, ты еще ничего не понимаешь!., втянул меня в такое дерьмо, и теперь еще рыпаешься?

Кропотин, кажется, поняв, что Свиридов — это не самое худшее из всех подстерегающих его зол, притих и только подозрительно поблескивал прищуренными маленькими глазами…

Глава 8ТАЙНА ДМИТРИЯ КРОПОТИНА

Свиридов оказался прав. В окнах фокинской квартиры действительно горел свет. Причем, по всей видимости, почти во всех комнатах и в кухне.

Звонить долго не пришлось. Уже через несколько секунд после первого звонка за дверью послышались шаги, дверь приотворилась, и показалась физиономия Афанасия; по всей видимости, он снова был в серьезном подпитии.

— Ета хто тут? — изрек он.

— Я же говорил, что сегодня канун какого-нибудь великого церковного праздника, — весело сказал Влад и, протолкнув хозяина квартиры в прихожую, зашел сам и жестом велел зайти Лере и Кропотину.

— А, вы? — пробормотал отец Велимир. — А я не…

— Не по церковному уставу одет, — кивнул головой Свиридов, окидывая взглядом домашнее облачение отца Велимира: на нем болтались какие-то жалкие желтые трусы в цветочек, которые к тому же эротично распоролись на бедре. — Что, опять кого-нибудь исповедуешь?

…Влад угадал даже численность «исповедуемых» святым отцом прихожанок: две. Причем на каждой из них одежды было не намного больше, чем на их «духовнике»: одна была в кружевной комбинации, а вторая и вовсе в одних скудных по прикрываемой ими площади трусиках. На появление новых людей они отреагировали довольно оригинально: одна с дурацким смехом накинула на себя фокинскую рубашку, которая смотрелась на ней как балахон, а вторая, заикаясь, спросила Свиридова:

— В-вы епископ?

— Нет, — не сумев сдержать улыбки, ответил Влад, — не епископ. Так что можете продолжать ваше ночные молитвы.., никого не отлучу от церкви и не лишу Афони сана.

— А что случилось? — спросил отец Велимир.

— Потом расскажу. Дело серьезное. Если хочешь, можешь продолжать свои богоугодные дела.

Афанасий схватил Влада за плечо и зашептал ему в самое ухо:

— Щас я этих клав за полчаса укатаю и приду…

— Ну что же, действуй, отец Велимир, — отозвался Влад. — Я знаю, нет тебе равных в деле полнощных молитв.

Свиридов пришел на кухню, где уже сидели Лера и Кропотин, и сказал:

— Ну вот, до утра мы в безопасности. Вы, кажется, совсем не хотите спать?

Свиридов был совершенно прав: несмотря на то, что бурные события последних суток должны были вымотать Диму и Леру, выжать, как лимон, спать не хотелось.

И все знали почему.

Это мощный психостимулятор, украденный у Церетели, препарат, названия которого они не знали, но каждой клеточкой тела чувствовали его бодрящее, фонтанирующее действие, — это он не давал им спать и принуждал что-то делать: говорить, смеяться, ходить, заниматься сексом, слушать музыку, словом, делать что-нибудь, чтобы дать выход клокочущей энергии из грубо вскрытых тайных резервов организма.

— Это весьма кстати, — продолжал Влад. — Потому что я должен знать, каким образом ты, Кропотин, оказался связан с Григоренко и Кривовым.

— А вы.., а ты знаком с ними?

— Еще бы, — невозмутимо ответил Свиридов. — Я знаком с ними довольно-таки неплохо. Но я не об этом.

Он провел ладонью по холодному лбу и, остановив на Диме тяжелый немигающий взгляд, проговорил:

— Мне известно, что ты обманул нас, когда сказал, что служил в пехотных войсках. Я понял это еще до того, как получил самые непререкаемые доказательства. Понял еще в «Полишинеле». Тебе знакомо название «Капелла»?

Дима побледнел…

— Ну, рассказывай, — тоном, не допускающим возражений, проговорил Свиридов.

Возможно, Кропотин еще трижды подумал бы, стоит ли ему доверяться не самому близкому человеку, который, вполне возможно, просто блефует, говоря, что ему известно столь многое.., быть может, все это красивая комбинация, спланированная Свиридовым и Перевийченко.., но ему неудержимо захотелось очиститься от того, что он так долго — без права выплеснуть — держал в себе. Вероятно, виной тому наркотик Церетели, а возможно, и не только он. Во всяком случае, Кропотину уже было все равно.

Он сломался.

* * *

Кропотин в самом деле был в армии только два месяца с небольшим.

Всем понятно, как могут встречать в наших доблестных Вооруженных силах человека, который полтора года отучился в институте — то есть в учебном заведении, которое не укладывается в сознание тупых дебилов, составляющих большую часть любого призыва на действительную военную службу, будь этот призыв хоть осенним, хоть весенним.

А Кропотину с дебилами особенно не повезло.

Потому что олигофреном номер один во всем подразделении, куда имел счастье угодить Дима, был некий старшина Молчанов, тупой садист, сквернослов, алкоголик и буян.

— А, бля, опять пидоров ученых присунули, бля? — такова была первая фраза, которой встретил Кропотина этот замечательный воинский чин.

Старшина Молчанов был из числа тех, кто полагает, будто если Земля и вертится, то лишь потому, что на ней занимается муштрой взвод новобранцев.

При этом старшина не знал созвучной песни Высоцкого: «От заката мы землю крутили назад.., было дело сначала. А обратно ее закрутил наш комбат, оттолкнувшись ногой от Урала», а о самом авторе знал только то, что это был еврейский блатной певец типа Шуфутинского или Розенбаума.

И этот человек совершенно искренне брался сделать из «этих га-алимых салаг» настоящих «мужиков, а не баб с яйцами».

Орудия и методы подобной трансформации личности поступивших на армейскую перековку парней были предельно просты и очевидны: чистка сортиров до тех пор, «пока он не заблестит, как конская задница», муштра на разбитом полигоне, заваленном мусором, а также беседы с солдатами о жизни с непременным применением всего матерного лексикона и всех конечностей — с кулаками и увесистыми сапогами — для лучшего усвоения простых армейских истин.

Кропотин тоже не раз попадал под «вразумления» старшины Молчанова. Однажды Кропотин чистил на кухне картошку, и там появилось мудрое руководство именно в лице товарища старшины. Он посмотрел на Диму определенно с неодобрением, а потом ударом ноги вышиб нож из рук подчиненного.

— Рррррядовой Кррропотин!!! — брызжа слюной и дыша невыносимым перегаром в сочетании с гнилостно-кариесным зловонием, заорал он так, что задребезжали окна. — Как ты чистишь каррртошку?

Привык, что дома мамочка за тебя все раз-раз, чикчик, и все хлоп, бля, и в ажуре! Тут тебе не там!

Молча-ать!!

И он для профилактики пнул и без того безмолвствовавшего и испуганно хлопающего ресницами Диму так, что тот еле устоял на ногах. Потом подобрал нож, а в другую руку взял неочищенную картофелину.

— Показываю перррвый и последний раз! — рявкнул Молчанов. — Уставной продукт каррртошка беррется в левую руку, нож кухонный числом одна единица — в прравую. По команде начинать чистить!

Он попытался было надрезать кожуру, но нож пошел боком, порезал товарищу старшине пальцы и выпал из его дрожащей от утреннего похмельного синдрома руки.

Старшина головокружительно выругался и, швырнув картофелину в стоящего по стойке «смирно» Кропотина, вывалился из кухни, отчаянно топоча сапогами и задевая плечами дверные косяки.

Тот самый случай с чисткой сортира и падением в него молчановского пистолета, который Кропотин рассказывал на посиделках у Ильи, был последней каплей, что переполнила чашу терпения товарища старшины, который и без того, мягко говоря, недолюбливал своего подчиненного.

— Все, сука, тебе конец! — заявил он Кропотину. — Я тебе, падле, такие воспитальные, бля, работы назначу, тебе пожизненный расстрел с конфискацией малиной покажется, дятел!

И он назначил. После того как суд наскоро оправдал Кропотина за отсутствием состава преступления, а на самом деле потому, что председатель трибунала полковник Трифонов так смеялся во время оглашения обвинения, что был вынужден объявить десятиминутный перерыв, Молчанов устроил Кропотину преисподнюю в одной отдельно взятой казарме. Не было такого унизительного издевательства, какое не придумал бы изобретательный «страшина», как его с ударением на предпоследнем слоге именовали подчиненные.

Кончилось все тем, что после очередного избиения и приказа стирать молчановские портянки (самое невинное из того пакета наказов, что давал рядовому его начальник) доведенный до отчаяния Дима схватил «калаш» — и разрядил в своего начальника автоматную обойму. А потом перемахнул через бетонный забор и был таков.

Так как дело было к ночи, найти его в тот же день не удалось. Равно как не удалось найти его и на следующий день.

Дима исчез.

Служил он в Краснодарском крае. После недели бесплодных поисков по всему региону и ведущим из него транспортным артериям Кропотина сочли пропавшим без вести. Это было не так уж невозможно, потому что буквально в нескольких десятках километров находилась кровавая и жестокая земля Чеченской Республики.

Кропотин сгинул бесследно.

…Но участь его оказалась не столь однозначной.

Хотя одно то, что он не был пойман и отдан под трибунал, было для него счастьем. Еще большим счастьем следует признать то обстоятельство, что, вопреки официальному вердикту военного ведомства, он не попал в плен к чеченцам и не погиб.

Истина находилась примерно посередине двух этих исходов. Кропотин действительно попал в плен.

Но к своим.

Той страшной ночью, когда он, не чуя под собой ног, убегал куда глаза глядят, расстреляв своего начальника, он зашел несколько дальше, чем думал. Он видел какие-то посты, высматривающие во тьме кого-то — как ему казалось, именно его, Дмитрия Кропотина. Он видел насыпи и заграждения из колючей проволоки под напряжением. Он видел прожектора, которые метались туда-обратно, и преодолевал сектора, которые выхватывались из тьмы конусами света этих прожекторов.

Под конец перед ним выступила из тьмы высокая бетонная стена, тянувшаяся насколько хватало обзора.

А возле этой стены на него напали четверо.

…Кропотин и не знал, что он может так хорошо драться. Правда, еще в школе и потом на первом курсе университета он занимался боксом, карате, а потом кикбоксингом, но никто — никто, даже его ближайшие друзья! — не знали, что он достиг на этой стезе определенных успехов. Илья считал это очередным чудачеством своего незадачливого друга и откровенно, хоть и добродушно, смеялся над той возможностью, что Кропотин когда-нибудь станет более-менее стоящим единоборцем.

А теперь он дрался, как зверь, показав все то, что он не считал нужным, да и не смел показывать долгие годы. Он попросту прыгнул выше головы, сработал на сто пятьдесят процентов своих возможностей, помня, что, если его схватят, ему не миновать суда и, быть может, расстрела.

Двоих парней в камуфляже ему, кажется, удалось вырубить, третьего он сбросил с насыпи прямо на колючую проволоку, а четвертый вскинул на него дуло «Калашникова» и, быть может, выстрелил бы, если бы в ту же секунду четко и коротко, как выстрел, не прозвучала властная команда:

— Не стрелять, идиоты!! Взять живым!

Кропотин видел, как в кривой ухмылке перекосилось перемазанное землей и кровью лицо его противника, как сверкнули в свете наведенного прожектора его тесно посаженные, по-волчьи оскаленные белые зубы… В следующую секунду сильнейший удар обрушился на голову Димы, и он почувствовал, как переворачивается в глазах и светлеет истоптанная сапогами насыпная черная земля…

* * *

— Очухался.

Холодный металлический голос без малейших признаков сочувствия и насмешки.

Кропотин открыл глаза. Прямо перед ним безжизненно застыло мрачное широкоскулое лицо с чуть раскосыми темными глазами. В тот же момент эти холодные глаза моргнули и чуть раскрылись, а в самой их глубине появился слабый интерес.

— Ты кто такой?

— Я?

— Ты. Про себя я знаю, кто я такой.

Кропотин простонал и попытался поднять руку, чтобы пощупать, что у него с головой. И наткнулся на свежие окровавленные бинты. Голова дико болела, в висках гулко ворочалась и сдавленно бормотала боль, словно Диме приложили по меньшей мере молотком.

— Ладно, лежи, — сказал широкоскулый. — Мы и так примерно представляем, кто ты такой. Но мы еще подумаем, что с тобой, таким артистом, делать.

— Меня расстреляют? — наконец выговорил Кропотин.

— Не знаю. Вероятно, нет. Но ты здорово отделал наш патруль. Двое до сих пор валяются в лазарете, как ты. Полковник здорово разозлился.

— Я не о том…

— А, об этой несчастной очереди в брюхо дегенерата, которому в свое время по недоразумению присвоили звание старшины? Ничего страшного.., полковник скажет, выдавать тебя военным или оставить у нас.

— Как это.., разве вы не подчиняетесь…

— Подчиняемся. Но не тем. Лежи, выздоравливай.

…Полковник оказался невысоким статным человеком средних лет, с профилем и осанкой Наполеона. К нему Кропотина привели на третий день лечения в лазарете.

— Где учили обороняться? — вместо приветствия резко спросил он.

Кропотин провел рукой по мокрому от пота лбу и после долгой паузы ответил:

— Я служил.

— Где ты служил, мне прекрасно известно, — оборвал его полковник. — Я спрашиваю, как ты сумел разобраться с моими людьми, которые, как мне кажется, обучены не самым небрежным образом Я, разумеется, понимаю, что ты действовал в состоянии аффекта, но это не может все объяснить.

Он постучал пальцем по столу, потом взял со стола какую-то папку и начал быстро ее просматривать. Дима понял, что эта папка — не что иное, как его, Кропотина, личное дело.

— Значит, так, Кропотин Дмитрий Владимирович, — наконец сказал полковник. — Ты мне нравишься. У меня есть не беспочвенные подозрения, что в случае, если мы выдадим тебя военным властям, тебя ждет расстрел.

Дима судорожно сглотнул.

— Но пока что ты у нас, — обстоятельно, чеканя каждое слово, продолжал полковник, — и тебе ничего не грозит. Так что…

Он прервал свою речь и внимательно посмотрел прямо в бледное лицо Кропотина, несущее на себе жестокий отпечаток недавней раны и тяжелых физических и моральных испытаний. Дима не мог не воспользоваться этой паузой.

— Но разве вы не подчинены военному ведомству, товарищ полковник?

Против ожидания, тот не рассердился, напротив, на его строгом неулыбчивом лице появилось нечто вроде легкой кривой усмешки.

— Мы подчинены Москве по линии ФСБ, — ответил он. — Военные нам не указ.

Кропотин начал смутно догадываться, куда он попал. Еще в той части, где он служил под отеческим присмотром «страшины» Молчанова, шли слухи о находящейся неподалеку секретной базе спецслужб, функционирующей под видом обычного — кажется, авиационного — подразделения. Говорили, что на ней, этой базе, готовят диверсантов для последующей работы чуть ли не на территории Чечни и других районов беспокойного, как разворошенный муравейник, Северного Кавказа.

Но это были только слухи. А вот теперь, по всей видимости, Кропотин столкнулся с объектом этих домыслов и недомолвок воочию.

— В общем, так, Кропотин, — заговорил полковник. — Ты пройдешь нечто вроде экзаменов. Проходишь благополучно — остаешься здесь и спокойно отслужишь свои два года. Нет — вернешься в свою часть, откуда самовольно бежал, и с тобой поступят по усмотрению трибунала. Ясно?

Яснее было некуда.

…Испытания Дима едва не завалил. Всегда отличавшийся великолепной выносливостью, он на этот раз не сумел показать всех своих качеств. Причиной тому было то ли пресловутое ранение, то ли плохая психологическая подготовка. И если бы не стрельба, в которой он превысил норму профессионального бойца спецназа, быть бы ему в своей части, а потом на нарах.

— Кто учил? — спросил начальник базы полковник Григоренко, тот самый, которой беседовал с ним.

— Занимался, — уклончиво ответил Кропотин.

…Он всегда любил стрелять. В этом он не был полудилетантом, как в том же кикбоксинге или боксе. Еще в школе, на уроке НВП (начальной военной подготовки) или по-новому ОБЖ (основы безопасности жизнедеятельности) он поразил сверстников, выбив девяносто восемь очков из ста возможных. Триумф так поразил не привыкшего ко всеобщему вниманию Кропотина, что после этого он нарочно мазал половину выстрелов на подобных зачетных занятиях по стрельбе.

Полковник Григоренко оставил его у себя, и уже через два дня Дима приступил к занятиям в школе диверсантов, как они сами любили себя называть.

Базе МГ-21, как это официально именовалось в документах.

Или просто Базе, как говорил майор Кривов, тот самый широкоскулый и темноглазый офицер, чье лицо первым увидел в стенах МГ-21 Кропотин.

Учили многому. Школа предполагала выведение обучающихся в ней на уровень, соответствующий подготовке спецназа ФСБ. Да, по сути, из них и делали спецназ ФСБ.

Темные пятна в биографии никого не интересовали. Даже если это пятно было кровавым, как в случае с Кропотиным.

Он быстро перезнакомился с ребятами из своего отделения, хотя они продолжали вести себя отчужденно по отношению к новичку. То обстоятельство, что Кропотина взяли сюда за удачную самооборону, при которой он разбил голову одному курсанту, вывихнул челюсть второму, а третьего сбросил на колючую проволоку, отчего у того были множественные колотые ранения и порезы по всему телу, никого не вдохновляло. Только спустя пару месяцев ребята несколько оттаяли. Впрочем, они держались сдержанно и по отношению друг к другу.

Дисциплина была железная. Ни о какой дедовщине не могло быть и речи. Даже офицеры редко позволяли себе беспричинную матерную брань, не говоря уж о мордобое.

Впрочем, все это компенсировалось на занятиях, где тренировали вплоть до полного имитирования боевых условий. Сказать, что было тяжело, — ничего не сказать.

Но ничто на земле не вечно. Истаяли и закончились и эти два года, и Диму вызвали в канцелярию и предложили на выбор либо демобилизоваться, либо поступить на службу на контрактной основе в звании лейтенанта ФСБ. Естественно, не за самые малые деньги.

Кропотин не был бы Кропотиным, если бы предпочел второе. Он захотел вернуться на родину, где его мать давно не имела вестей от единственного сына.

Полковник Григоренко был откровенно раздосадован таким решением: он не хотел отпускать человека, достигшего достаточно высокого уровня подготовки.

— Сам подумай, — сказал он, — ну что тебе делать на «гражданке»?

— Ну, на «гражданке» очень даже много можно сделать, — скаламбурил находившийся тут же майор Кривов. — Особенно если гражданка симпатичная.

Но полковник Григоренко не был склонен к шуткам. Более того, лицо его стало откровенно мрачным.

— Конечно, ты помнишь, при каких обстоятельствах попал сюда? — проговорил он.

И тут Диме стало беспощадно ясно, что так просто его не отпустят.

Он оказался прав.

— Ведь вы сами понимаете, Дмитрий Владимирович, что в наше время так запросто уголовные дела не закрывают. А ведь мы сделали именно это. Так что вы будете демобилизованы окончательно только после того, как выполните одно достаточно сложное и ответственное, не скрою, задание.

Задание обрисовали перед ним буквально в нескольких чертах. Оно превзошло все самые жуткие ожидания Кропотина.

И недаром.

Кропотину было поручено убрать Мамуку Церетели — одного из крупнейших бизнесменов области.

Как сообщил полковник Григоренко, два покушения на него уже провалились, и только потому, что бывший сотрудник Базы, капитан Павел Симонов, отказался работать на Григоренко и теперь стал одним из руководителей службы безопасности водочного короля. Ему не составило труда рассекретить своих бывших курсантов, переквалифицированных в киллеров. Тем более что он работал в тесной спайке с неким Владимиром Свиридовым — по всей видимости, тоже бывшим офицером спецслужб.

И теперь лейтенант Стаханов — еще один выпускник Базы — должен был убрать Симонова, а он, Кропотин, — Мамуку Церетели. И потом — потом Кропотин свободен.

В то же время майор Кривов уезжал в отпуск в город Балаково в Среднем Поволжье, где жила его семья. Отпуск должен был продлиться два месяца — июнь и июль. За это время — под контролем Кривова — Дмитрий должен был осуществить свою миссию.

Разумеется, Кропотин в очень резкой форме отказался от лестного предложения стать киллером — убить человека, которого он не знал и который не сделал ему ничего дурного, кроме как, быть может, в короткий студенческий период несколько раз — заочно, через многочисленные торговые точки города — попотчевал довольно-таки мерзкой водкой производства комбината «Аякс».

— Это же.., то же самое, что в криминальных структурах. Киллеры… — пробормотал он, — только государственные.., но все равно киллеры.

— Совершенно верно, — сказал майор Кривов. — Государственные киллеры. Ты очень верно выбрал определение. В свое время при управлении внешней разведки существовал даже спецотдел «Капелла», в котором работали офицеры спецназа ГРУ.

Именно на такой работе. Потом многие из них ушли в структуры госбезопасности. Например, я и полковник Григоренко. Номинально нас не существует, но работа продолжается. И ты — очередное звено в этой цепи и потому не имеешь права выпасть из нее. Если мои слова тебе малопонятны.., что ж… — Он уперся тяжелым взглядом в стол Григоренко, на котором лежал пистолет. — Ты всегда волен уйти. Но только так, — он кивнул на ствол, — не иначе.

В выборе между миссией киллера и предложением самому свести счеты с жизнью, разнеся себе голову из табельного оружия, курсант Базы Кропотин предпочел первое.

* * *

— Вот видишь, — холодно сказал Свиридов. — Это в самом деле мои бывшие коллеги. Если их можно так назвать. Они тоже работали в «Капелле».

Но они плохо помнят меня. Потому что, когда я был одним из основной десятки, они болтались где-то на подстраховке. Шпионили за нами. Двойная или тройная игра, как то всегда водилось у наших спецслужб. А теперь поднялись. — Он презрительно скривил угол рта и сказал:

— И думаешь, что тебя бы отпустили, даже если бы ты убил Церетели? Наивный мальчик.., тебя бы просто пустили в расход, как отработанный материал. Они потому и поручили тебе это, что знали: они подготовили тебя только в плане общей психофизической тренировки, но отнюдь не стратегически, как подковывают настоящих специалистов. Они знают, что ты их не выдашь и не станешь вести за их спинами свою игру. Так, как то сделал бы я. Или Симонов, который отказался с ними сотрудничать и был за это убит.

— То есть… — пробормотал Кропотин.

— То есть тебя убьет тот же Кривов.., вне зависимости от того, выполнишь ты задание или нет. Они послали тебя потому, что провалились два их предыдущих киллера. Они работали по всем канонам своего дела и потому были предсказуемы. Мы с Симоновым отследили и уничтожили их. А ты.., ты — совсем иное дело. Если бы не эти случайности с твоей чудо-кровью, возможно, даже я не раскусил бы тебя.

И тогда меня самого бы прихлопнули.

— Кто?

— Да тот же Перевийченко, которому поступила на меня куча компромата от того же Григоренко. Они раскопали мое прошлое, эта База. И переслали неопровержимую информацию Церетели.

— Но как же вы узнали, что я — это…

— Мы прослушивали твой телефон, — перебил его Свиридов. — Мы — это служба безопасности «Аякса». Перевийченко не знает голоса Григоренко, который говорил с тобой, а я знаю. Тогда я еще не знал, что ему сообщили о моем «капелловском» прошлом. И когда я сообщил Перевийченко, что ты связан с бывшими офицерами «Капеллы», моя судьба была предрешена. Они уничтожили бы меня, как ублюдки с Базы уничтожили Симонова. — Свиридов горько усмехнулся и, покачав головой, добавил:

— Люди с таким прошлым, как у меня и у Павла, долго не живут.

— Но что же теперь делать? — беспомощно спросил Кропотин. — И.., и зачем ты вообще помогаешь мне?

Влад серьезно посмотрел на него и наконец ответил:

— Сам не знаю. Просто ты напомнил мне самого себя лет десять назад. Когда я проходил практику высшей школы ГРУ в догорающей афганской войне и в порядке сдачи зачета убил троих моджахедов. А вообще — ничего не спрашивай. Считай, что ты выполнил задание. Если тебя не найдут еще несколько суток, Церетели сам умрет. Я знаю это совершенно точно.

— А зачем им сдался этот Церетели?

— А почему ты не спросил этого у Григоренко и Кривова? Вот точно так же не спрашивай и меня. — Свиридов отпил огромный глоток крепчайшего кофе и неожиданно добавил:

— Он делает огромный бизнес на торговле с Северным Кавказом. Но тебе это знать не нужно. Тебе нужно уматывать отсюда. Деньги у тебя есть?

— А ты? — не отвечая на прямой вопрос Владимира, дрожащим голосом спросил Кропотин и перевел взгляд на Леру, которая на протяжении всего этого долгого разговора курила, прикуривая одну сигарету от другой, и серый сигаретный пепел немногим отличался от цвета ее лица.

Свиридов усмехнулся.

— Посмотрим, — сказал он. — Не исключено, что нам придется улетать вместе.

В этот момент дверь кухни открылась, и ввалился помятый Фокин с сизыми следами укусов на шее, багрово-красным носом и сломанным бананом в правой руке.

— Уф, — сказал он, — чтобы еще раз…

Свиридов расхохотался, не дожидаясь, пока отец Велимир разовьет эту плодотворную тему.

— Ну как дела, Афоня?

— Оч-чень… — лаконично ответил тот и рухнул на табуретку так, что она едва не развалилась под массивной тушей отца Велимира. — Что тут за важное дело?

— А вот какое… — ответил Свиридов. — Пиво у тебя есть?

Глава 9СКОРАЯ МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ

Наутро Мамуке Церетели стало плохо. Синтетический психостимулятор, поддерживавший уровень работоспособности его организма на необычно интенсивной энергоотдаче в процессе жизнедеятельности — как это все пышно именовал профессор Монахов — вызвал утреннюю негативную реакцию.

А быть может, это было последствие недостаточного усвоения или даже частичного отторжения чужой крови. Даже не в ее полном составе, а в составе некоего экстракта, приготовленного по новым технологиям профессора Монахова.

Церетели было очень плохо. Его темные глаза ввалились, профиль еще более заострился и стал восковым, кожа посерела и покрылась мельчайшими капельками пота. Он почти ничего не видел: все расплывалось в мутно-серой пелене.

— Стае… Дамир… Влад… — бормотал он. — Спасите меня…

Он даже не помнил сейчас, что Влад — Владимир Свиридов — уже играл не на его стороне.

А у Перевийченко были свои методы спасения.

Он приставил пистолет к голове Михаила Иннокентьевича и во всеуслышание поклялся, что, если Церетели умрет, гениальные мозги профессора Монахова разлетятся в радиусе минимум десяти метров.

Впрочем, того нисколько не смутило подобное обещание. Он заявил, что у него все идет по плану, он предупреждал Церетели, что это болезненная и тяжелая процедура, для перенесения которой не хватает наличных иммунных сил организма и требуются стимуляторы, призванные вскрыть глубинные, потаенные источники энергии.

— А вот вы, господин Перевийченко, крупно лоханулись, — профессор употребил жаргонизм так, словно желал подчеркнуть, что не мыслит общения с охраной Церетели на другом языке. — Как же вы умудрились упустить Кропотина и эту… Леру? И даже, говорят, собственного заместителя, который переметнулся на их сторону?

Станислава Григорьевича покоробили слова профессора, и особенно пресловутое «лоханулись». Но Монахов был совершенно прав, и начальник службы безопасности опустил пистолет, в награду за что был угощен еще одной сентенцией маститого медика:

— Если вы не разыщете Кропотина через сутки, я не поручусь за жизнь господина Церетели. Так что не тратьте энергии на бесплодные угрозы, а выполняйте свои прямые обязанности, Станислав Григорьевич.

Перевийченко вздохнул и жестом подозвал к себе переминающегося в углу Дамира, с этого утра исполняющего обязанности Свиридова.

— Ну что там менты?

— Говорят, ищут, — откликнулся тот. — Джип уже нашлы в каком-то засранном дварэ. Говорят, разделали его капытально: колес нэт, всэ винутрэнности видралы, салон обчистылы.., всэ эти аудиосыстемы «пионэровские» и прочее.

— Кто?

— Нэ иначе как местные житэлы. Там двор весь адын к адному — алкащи да нищеброды. Один прямо в салоне спал… «Анапой» обложился и уснул. Его поднялы, он ничего не рулит, че к чему, спращивают — нычего не помнит.., в общем, дохлий номэр.

— А ты слышал, что сказал Монахов?

— Еще бы.

— Так вот, если мы не найдем до завтрашнего утра этого самого бисова Кропотина.., живым, слышишь, только живым.., то Церетели перекинется. А если это случится, то и нам скоро кранты. Зрозумил?

Понятно?

— Куда уж понятнее…

— Так что любой ценой. Пусть Свиридов.., он наверняка с Кропотиным.., пусть он даже половину твоих положит. Любой ценой — живого.

* * *

— Вызвал «Скорую», — весело сообщил Афанасий Фокин, который только что выпил две опохмелочных бутылки пива и теперь находился в превосходном настроении.

— Отлично. А теперь звони ты, — приказал Свиридов Кропотину и взглянул на часы: половина восьмого утра. — Только зря это он: оставлять тебе свой балаковский телефон. Совсем тебя там за лоха принимают.

Кропотин послушно набрал номер.

— Алло, — почти тотчас ответил сочный мужской голос, — говорите, я слушаю.

— Андрей Николаевич, это Кропотин.

В трубке на две секунды зависло напряженное молчание, потом голос отозвался, изрядно сбавив в сочности и жизнерадостности:

— Да, Дима. Ты закончил?

— Нет.

— Но как же тогда…

— Нет, Андрей Николаевич, я не закончил, — прервал его Кропотин. — Я попал в тяжелейшую ситуацию. Мне нужно встретиться с вами.

— Ты не можешь говорить?

— Возможно, меня прослушивают и даже сейчас придут сюда. Я перезвоню вам. Постарайтесь дождаться моего повторного звонка.

— Тогда звони мне не сюда, а на мобильный у меня в машине. Номер помнишь, надеюсь?

— Да, конечно.

— Тогда я еду. Перезвони.

— Вот и замечательно! — почти выкрикнул Дмитрий.

— Но что случилось? Тебя…

— Ни слова больше, Андрей Николаевич, — опять перебил его Кропотин. — У меня совсем нет времени. Переговорим после.

— Отлично, — сказал Свиридов, — сыграно впечатляюще. Теперь осталось перезвонить ему из аэропорта.

— А зачем Фокин вызывал «Скорую»? — тревожно спросил Кропотин. — С кем-нибудь плохо?

— Увидишь, — лаконично проговорил Свиридов, подводя Диму к окну. — Смотри сам.

Окно выходило в огромный, на несколько домов, пыльный двор с несколькими расходящимися от него дорогами.

— И что? — недоуменно спросил Кропотин.

— А вот и мой Буравчик! — весело проговорил также глазеющий в окно отец Велимир, тыча пальцем в только что въехавший во двор «рафик» с красными крестами «Скорой помощи» и включенными мигалками. — Небось так скоро к какой-нибудь постинфарктной старушке никогда бы не поспел.

— Твои только приехали, а мои вон — давно стоят под деревцем, — сказал Свиридов. — Идиоты!

— Кто это — твои?

— А вон, посмотри на того хлопца с эйнштейновским лбом, что сейчас высунул свою физиономию во-о-он из того раздолбанного «Форда». Этот «Форд» все время стоит у церетелиевского офиса.

Тоже мой бывший подчиненный. Сыщики! — презрительно фыркнул Влад.

Свиридов был прав. Метрах в пятидесяти от фокинского подъезда, в тени толстого раскидистого вяза стоял пыльный серый «Форд» с разбитой фарой, чуть помятым бампером и треснувшим лобовым стеклом, что придавало этому в целом приличному авто довольно затрапезный вид.

Из переднего окна с опущенным стеклом то и дело выглядывала массивная бритая башка с маленькими, подозрительно блестящими глазками. Если этот колоритный мелкоуголовный типаж тешил себя мыслью, что он похож на законопослушного папашу-обывателя, высматривающего из машины своего запаздывающего сынишку, то делал он это совершенно напрасно. На его пошедшем озабоченными складками лбу, высоте которого позавидовала бы самая интеллектуальная горилла из девственных тропических лесов экваториальной Африки, на всем его широком тупом лице были написаны напряжение и подозрительность.

В тот момент, когда Свиридов показал на него пальцем, он смотрел определенно на окна фокинской квартиры и что-то говорил по телефону.

Вероятно, гражданин горилла кого-то ждал. И не столь трудно было предположить, кого именно.

В этот момент раздался резкий звонок в дверь.

Кропотин и Лера одновременно вздрогнули.

— Кто это звонит? — спросила Лера.

— Это Буравчик, — ответил Фокин, направляясь к входной двери, — мой хороший знакомый в службе скорой медицинской помощи. Я удачно вспомнил, что он сегодня дежурит, вот и предложил обратиться к нему.

Щелкнул замок, и на пороге возник высокий тощий парень в белом халате поверх джинсовой рубахи, а за ним — угрюмого вида толстуха с тремя подбородками и в таком же халате, что и парень.

— Что случилось, Афанась Сергеич? — проорал парень и буквально ворвался в прихожую, а за ним, с трудом вписавшись в дверной проем, ввалилась почтенная медицинская дама-тяжеловес. — Что.., кто пострадавш…

— В общем, так, Коля, щас тут наклюнулось одно необычное дельце.., примерно наподобие того, когда я подрался с тремя заезжими гандболистами в ресторане гостиницы «Братислава».., ну, вот так, — ободряюще улыбнулся Афанасий и похлопал того по плечу, а потом повернулся к толстухе и расплылся в очаровательной улыбке:

— Степанида Михална, это в самом деле не шутки. Это очень важно, и если вы не поможете, то не исключено, что вот эти два молодых человека и вон та девушка в самом деле станут натуральными клиентами одного медицинского учреждения. Не вашего, а рангом ниже. Морга.

— Болтун… — пробормотал Свиридов, не отрывая взгляда от «Форда», возле которого в этот момент остановились невзрачные темно-синие «Жигули» — 06.

…Из подъезда номер два вышла странная и, очевидно, скорбная процессия. Первым шел тощий паренек в узком белом халате, который мертвой хваткой вцепился в передние ручки носилок. Задние ручки фиксировались в мощных пухлых пятернях внушительной медсестры. На носилках неподвижно лежало тело, небрежно накрытое простыней.

Сзади шел высоченный священник с мрачным, словно бы окаменевшим лицом и сардонической складкой губ, поддерживающий под руку растрепанную — так, что не видно было лица от упавших на него волос — девушку в бесформенном сером платье.

Совершенно скрывшись за глыбистой спиной святого отца, последним шел статный молодой мужчина лет тридцати.

Сидящие у подъезда старушки закрестились и забормотали:

— С какой енто квартири?

— Да вон Афонька идет позади докторов.., он в церкови.., можа, с его?

— Помер хто, щто ль? Простыню, как на покойника…

На пути к машине «Скорой помощи» процессия наткнулась на двух мужчин — высоченного статного здоровяка с резкими чертами лица и пронзительными серыми глазами и невысокого плотного кавказца с неприятным, заросшим густейшей щетиной лицом. За ними в некотором отдалении следовали два амбала.

Перевийченко и Дамир — само собой, это именно они только что приехали на занюханном «жигуленке», благо не сочли нужным воспользоваться чем-то иным (особенно после трагической кончины «мерседесовского» джипа Станислава Григорьевича), — уже поравнялись с носилками. Начальник охраны Церетели окинул их пристальным взглядом, а потом проговорил:

— Живой?

— Пока да, — ответил Коля Буравчик, который, по всей видимости, многословием не страдал.

— А что ж простыней накрыли, как труп?

В этот момент подошел и Дамир. Носилки уже загрузили в «Скорую помощь», а Перевийченко и амбалы вошли в подъезд, а он все еще стоял и смотрел. На спину Свиридова, который влезал в «Скорую», так и не «засветив» — при помощи габаритов Фокина — своего лица. На девушку рядом с отцом Велимиром, чьи движения почти неосознанно показались ему знакомыми, хоть он не мог толком видеть ни лица ее, ни — шайтан бы побрал этот серый балахон! — фигуры.

И тут она погладила рукой волосы, и он вспомнил, что это за девушка. Очевидно, по перекосившемуся лицу Дамира это понял и Свиридов, потому что он легко подхватил Леру и подсадил ее в заднюю дверь «рафика».

— А-а-а! — неожиданно тонким и дурным голосом завопил Дамир и, прихрамывая, — ночная рана, хоть и пустяковая, давала знать о себе очень ощутимо — бросился в «Скорую помощь», легко отстранив тощего Буравчика так, что тот чуть не ткнулся носом в асфальт. — Нэ уйдещ, сука!

Однако Влад оказался проворнее: он нанес кавказцу такой удар, что Дамир вылетел из «рафика», как враг народа из ВКП(б), перекувырнулся и на глазах у остолбеневших подъездных старушек загремел головой о мусорный контейнер.

Целая куча зловонных отходов, бутылок, склянок, просто аморфного мусора, горкой лежавшая на более чем переполненном контейнере, обрушилась ему на голову.

Свиридов сел за руль, отстранив водителя. Двигатель завелся, несколько раз сочно чавкнул, и в ту же секунду из подъезда выбежали Станислав Григорьич и его амбалы. Перепуганные старушки прижались к лавкам.

«Скорая помощь» сорвалась с места и тут же умчалась с такой быстротой, словно по меньшей мере направлялась в Центральную клиническую больницу города Москвы с получившим второй инфаркт министром иностранных дел.

Дамир, безобразно матерясь и отплевываясь, вылез из груды отвратительного мусора и прохрипел:

— Всэгда знал, что «мусора», тыпа мэнты — эта полний хэрня.., но чтобы мусор еще хуже…

— Чего ты так орешь, болван? — резко спросил Перевийченко-старший.

— А ты щас и сам будэщ орать. Эти уроди только что уехалы во-он на той тачкэ. Аны нас так разыгралы.., пантомым, слющь!

— «Скорая помощь»?

— Там эта щялава.., катора сегодня ночью сбэжала со Свырыдовым. А сам тот.., который Кропотын . мнэ так думаеца, лежал на носылках. Тррруп, мат ево"

Станислав Григорьевич помрачнел и замахал рукой бритой горильей башке в «Форде». Через несколько секунд «Форд» подъехал, и вся троица вскочила в него. Перевийченко обрушился на переднее сиденье всей своей стодесятикилограммовой массой, на ходу говоря в трубку «мобильного»:

— Да.., все оказалось верно. Сообщи всем постам… РАФ «Скорая помощь», номер такой-то, о направлении движения скажу дополнительно, следуем за ним.

Потом перезвонил по другому номеру и коротко бросил:

— Перевийченко говорит. Свяжись с ментами, они тебе все скажут. И подтяни там братву. Все.

Положив телефон, он обернулся и посмотрел на остервенело отряхивающегося Дамира. Потом скривил большой рот в презрительной усмешке и сказал:

— Ну и вонь от тебя, ниспровергатель помоек.

* * *

Это была облава. Как загонщики травят матерого волка, прижимая его к красным флажкам, так и «Форд» Перевийченко стремительно вырастал в зеркалах заднего вида машины «Скорой помощи», неумолимо нагоняя ее, а в роли флажков и одновременно дублирующих загонщиков выступали посты ГАИ, ныне ГИБДД, и милицейские машины.

На первом же углу Свиридов высадил санитаров под ответственность Фокина. Но оставил водителя.

Не обращая внимания на ругательства толстой медсестры, он вжал педаль газа до отказа, и отец Велимир со товарищи остался за углом.

«Скорая помощь» пролетела по улицам с включенными мигалками со скоростью, на которые машины такого профиля обычно не способны вследствие особенностей медицинской работы и медицинского менталитета. Но «Форд» не отставал.

И тогда Свиридов решился на крайнюю меру.

Он приблизился к заднему окну и, выхватив из-под пиджака пистолет-автомат «узи», который он так удачно использовал ночью в особняке Церетели, дал очередь по передним колесам мчащегося на всех парах перевийченковского автомобиля.

Во все стороны брызнули осколки разнесенного стекла. Санитары вжались в стойки салона, а Лера закрыла лицо руками, словно от боли.

— Звони! — рявкнул Свиридов, швыряя дрожащему водителю «мобильник». Тот тупо покрутил его в руках…

— Да не ты.., отдай его Кропотину!

Кропотин понял. Он выхватил из рук онемевшего от ужаса медработника телефон и быстро набрал номер.

— Андрей Николаевич? Это я, Кропотин. Едете?

— Уже почти полпути проехал. Где встретимся?

Кропотин лихорадочно прокрутил в мозгу возможные варианты и весьма быстро для своего, как еще недавно полагал Илья, заторможенного и ленивого мозга, найдя оптимальный, как ему показалось, вариант, проговорил:

— За второй горбольницей есть такой парк.., там три аллеи с прудом. Я буду на центральной аллее. На самой ближней к пруду лавке.

— Время?

— Это уж вам говорить. Откуда я знаю, когда вы приедете?

— Давай через полтора часа.

— Хорошо. Через полтора.

Преследователи тем временем не остались в долгу за автоматные очереди Влада. Из правого бокового окна показались плечо, голова и рука Перевийченко. В этой руке он держал пистолет, из которого не замедлил несколько раз выстрелить по «рафику». В тот же момент Свиридов резким поворотом руля вывел, буквально выбросил машину на улицу Горького, до отказа забитую автомобилями, троллейбусами, калымными автобусами и прочими средствами передвижения, максимально усложняющими и отодвигающими перспективу отрыва от преследователей.

Но другой дороги не было.

Боднув по пути троллейбус, отчего у него полетели дуги, «Скорая» на полном ходу вылетела на встречную полосу движения и, зацепив по пути пару автомобилей, преодолела участок пробки и свернула в куда менее загруженную боковую улицу — кажется, Волгоградскую.

— Прямо как Михаэль Шумахер! — восхищенно воскликнул Кропотин.

— Еще бы мне болид «Ferrari», как у твоего Шумахера! — отозвался из кабины Свиридов срывающимся от напряжения голосом.

— И так.., хорошо!

И в самом деле. То ли Свиридов все-таки повредил очередью преследующий их «Форд», то ли он вел машину так ловко, что сумел оторваться от «Форда», но погони не было видно. Да и улица казалась пустынной, а главное — они находились всего в двух кварталах от искомого парка с прудом за второй горбольницей. Через час с четвертью там будет Андрей Николаевич.

— Мы сходим! — крикнул Свиридов. — Садись и езжай обратно в больницу! — приказал он бледно-зеленому от страха водителю. — Дима! Лера! Давайте за мной!

Они свернули в один из проулков, на котором в данный момент велись работы по демонтажу старого, еще образца середины прошлого века, двухэтажного дома. Тут усердствовало несколько рабочих, экскаватор, крушивший массивным ковшом ветхие стены, а в стороне стояли «МАЗ» и «КамАЗ», которые загружались строительным мусором.

— Чудно! — пробормотал Свиридов. — Нам сюда.

Но не все так просто в жизни. Не успел он произнести этих слов, как в проулок влетел тот самый «Форд», от которого они пытались так долго, а главное, все-таки безуспешно уйти.

Владимир резко повернул голову: в другом конце проулка возникли две милицейские машины. Правда, не с включенными мигалками, как в старых добрых советских детективах.

Лера опустилась на землю и сжала голову руками. Очевидно, то ли силы стремительно оставляли ее, то ли наплывшая гибельная обреченность не давала ей сделать и шагу.

— Бежим! — крикнул Свиридов. — Скорее!

Он схватил ее за руку и резко, почти грубо поднял на ноги.

— Идем! — повторил он. — Не время раскисать, нельзя терять ни секунды!

— Какой смысл… — пробормотала Лера. — Все равно нас убьют.

— Ax, вот как! — воскликнул Кропотин. — В таком случае уходите, потому что меня они будут брать живым! К «МАЗу» — живо!

— Самое печальное, что ты прав, — буркнул Свиридов. — Чтобы выжить, нам придется разделиться.

Кропотин сразу понял все. Их трио должно было разделиться: на тех, кого не обязательно брать живым, и… Остается он, Кропотин. Тот, кто был нужен им живьем.

— Вы помните, где я забил стрелу с Анд… Николайчем?

— Да!

— Я не пойду без него! — закричала Лера, но Свиридов буквально схватил ее в охапку и, швырнув Диме «узи» и прокричав несколько слов — совет насчет того, что тот должен сделать, — змеей проскользнул к уже заведшемуся и неистово коптящему воздух МАЗу. Одним ловким движением запрыгнул в кузов — на кучу битых кирпичей, крупных и мелких осколков штукатурки, ломаных бревен, и, подтянув бьющуюся в истерике Леру, спрятался за одним из крупных фрагментов стены, очевидно, вывороченным экскаватором.

«МАЗ» тронулся и поехал к выезду из узкой улочки — туда, откуда навстречу спешили две милицейские машины.

Кропотин, которого в индустриальном шуме грохочущего экскаватора, рушащихся стен и однообразной матерной ругани рабочих попросту не услышали и не заметили, попятился к высоченной куче кирпича в пятнадцати метрах от сносимого дома и, встав за нее так, что его спина оказалась закрыта от ребят из опергруппы, между тем как со стремительно приближающегося «Форда» он прекрасно просматривался, пробормотал:

— Ну, козлы, щас я вам покажу Хер-об-осину и Нигер-саки…

Он встал в напряженной, агрессивной позе, пряча за спиной «узи». Конечно, Перевийченко легко раскусил бы его, будь он рядом с Димой, а не мчись на него со скоростью не меньше ста километров в час. Но даже такая скорость отрицательно влияет на оперативность мозга. А может, начальник охраны Церетели и не ожидал от Димы такого — в свиридовском духе и по свиридовскому совету — виртуозно исполненного маневра.

Пятьдесят метров.., сорок метров.

И когда между Димой и перевийченковским «Фордом» оставалось не более двадцати метров, он, словно сжавшись в один тугой, горячо пульсирующий клубок мышц и нервов, вырвал из-за спины автомат и, почти не целясь, разнес правую от него половину тонированного лобового стекла, туда, где почти зримо выплывала перекошенная яростью широкая бритая морда водителя.

Жалобно завизжали тормоза… Стекло осыпалось крупными осколками, обнажив зияющий пробой. На сотые доли секунды мелькнуло залитое кровью лицо горе-водилы, а потом плохо управляемый «Форд» — хотя, судя по всему, Перевийченко и попытался перехватить руль, — подлетел на одной из дорожных колдобин, машину развернуло на полном ходу и, проскрежетав днищем по попавшему под колеса осколку бетонного блока, она врезалась багажником в беспорядочно наваленную груду кирпичей.

Кропотин едва успел отпрыгнуть, почти выстелившись по земле.

На стройке словно бы и не заметили этой катастрофы. Только один молоденький рабочий широко раскрыл от изумления рот и, очевидно, стараясь перекричать общий шум, что-то стал горячо втолковывать своему напарнику.

Кропотин вскочил и, петляя, как заяц, бросился к так называемой стройке, и сделал он это потому, что развалины дома прикрывали собой узкий проход между двумя девятиэтажками.

Подлетели две милицейские машины, выскочивший из первой здоровяк с погонами старшего лейтенанта указал на Диму пальцем, а потом смерил расстояние, уже разделявшее его людей и беглеца, и выхватил табельный «Макаров».

Дальнейшее развивалось с быстротой стремительно сменяющих друг друга кадров кинопленки.

Дверь многострадального «Форда» распахнулась, и из машины буквально вывалился окровавленный Перевийченко. Он бросился к старлею и вырвал из его рук уже наведенный было пистолет:

— Не стрелять, гнида!!

— Но ведь уйдет, Станислав Григорьич!

— Приказано взять живым, чего бы это нам ни стоило.., это тебе ясно?!

— Да как не ясно, — обиженно проворчал тот и взмахом руки бросил в погоню за Кропотиным своих людей, высыпавших из машин. Их было не менее шести человек. Четверо устремились за беглецом, остальные во главе со старшим лейтенантом стали вытаскивать из «Форда» раненых.

Перевийченко, помедлив лишь мгновенье, побежал вдогонку за четырьмя бойцами группы захвата.

Тем временем на стройке приостановились все работы. Кропотин, пробежавший по развалинам прямо под громадным, больше чем на кубометр объема, ковшом экскаватора, заставил сидевшего в кабине экскаваторщика высунуться из окна и изрыгнуть чудовищное ругательство. «Узи» в руке Кропотина, который тот использовал на манер альпенштока, цепляя за выступы стен, вынудил строительного работника тут же прикрыть рот.

Забегавший вдоль стены дома прораб замахал руками: остановить работы.

…Дима бежал определенно хуже, чем его преследователи. Вероятно, действие принятого ночью стимулятора кончилось, и наступила отходная реакция.

Кропотин задыхался, на бегу утирая льющийся ручьями пот и едва контролируя заплетающиеся на бегу ноги. «Узи» он выронил, и не было времени вернуться на два метра назад, наклониться и поднять его. Да и мало чем помог бы автомат: обойма уже фактически закончилась.

Он скользнул в проход между двумя девятиэтажками, чувствуя за собой хриплое дыхание погони. Он быстро обернулся: в пяти метрах за ним бежал Перевийченко. Именно с его губ с уже запекшейся в уголках рта кровью и срывались эти хрипы.

Но как он бежал! Словно и не было леденящей кровь аварии и разбрызганных по разбитому лобовому стеклу «Форда» тщедушных мозгов водителя!

В три прыжка Перевийченко, опередивший ментов на добрый десяток метров — хоть и стартовали они раньше его, — настиг Кропотина, опрокинул его на землю и легко, словно бы играючи, завернул ему руки за спину.

Дима больно ткнулся в пыльный асфальт потным лицом и услышал над ухом почти добродушное — показавшееся ему страшнее любого вопля ярости и хриплого воя ненависти:

— Отбигався, хлопче…

* * *

Водитель «Форда» был убит наповал. Находящиеся на заднем сиденье Дамир и амбал пострадали не слишком сильно, но все же куда больше отделавшегося царапинами Перевийченко, по той простой причине, что «Форд» врезался в кирпичи багажником, а они, как уже упоминалось, сидели сзади. У Дамира выявили сотрясение мозга, на что тот головокружительно выругал оперативно прибывших на место врачей «Скорой помощи» (не с Колей Буравчиком и Степанидой Михайловной!) и заявил:

— Какой там еще сотрясений, да еще мозг, слющ! Щярлатаны!

А потом наотрез отказался ехать в больницу.

— Тогда поехали к Церетели, — сказал Перевийченко и после паузы добавил:

— Окажем ему скорую медицинскую помощь.

Глава 10ОГАРКИ «КАПЕЛЛЫ»

«МАЗ» шел по центру города — не так быстро, как хотелось бы Свиридову, но верно удаляясь от того рокового места, где их настигли разом и служба безопасности Церетели, и правоохранительные органы.

Лера уже успокоилась. Она скорчилась за укрывшим ее от всех глаз фрагментом стены и сидела совершенно без движения, лишь изредка вытирая мокрые глаза.

Нет смысла говорить, о чем она думала. Она и сама не смогла бы внятно сформулировать — о чем.

В мозгу царил какой-то гулкий, по-змеиному переплетенный и ворочающийся хаос, и ей было страшно в нем копаться. Потому что из складок змеиных тел показывались то спокойное лицо Перевийченко, то белозубая плотоядно-тигриная усмешка Мамуки Церетели, тянущего к ней хищные цепкие ручищи, а потом все перекрывали тоже переплетенные полосы багрово-красной пелены, из-под которой невнятно проступало пепельно-серое лицо с бледными тонкими губами и короткими выцветшими мальчишескими ресницами над застывшими светлыми глазами.

Дима Кропотин.

— Ты бросил его на гибель, — тихо сказала она Владу. — Ты предал его.

Свиридов покачал головой, остановив на ней хмурый, все понимающий взгляд.

— Иначе мы не ушли бы. Может быть, ему удалось уйти. Хотя, откровенно говоря, мало шансов.

Но даже если так.., мы вытащим его оттуда. И одновременно вытащим себя из всего этого дерьма. Эта бывшая «Капелла».., этот Перевийченко. Иначе… иначе нас сотрут с лица земли. Я точно знаю, где можно найти их всех. Монахов говорил, что каждый цикл переливаний нужно делать только рано утром…

Значит, завтра.., в клинике Монахова.

Лера подняла на Свиридова заплаканные глаза и увидела, каким холодным и жестоким может быть его красивое лицо…

* * *

Лера сидела на лавочке не так уж и долго сверх оговоренного срока. На лавочку рядом с ней опустился рослый мужчина с довольно-таки суровым широкоскулым лицом, коротко остриженными иссиня-черными волосами и чуть раскосыми темными глазами. Он молча покосился на нее застывшим взглядом, в глубине которого светилась натянутая, как струна, настороженность, и закурил сигарету.

Девушка облизнула губы и спросила хриплым, чуть надтреснутым голосом:

— Вы Андрей Николаевич?

Мужчина даже не шелохнулся, только выпустил несколько колец табачного дыма, а потом, не поворачивая головы, спросил:

— Дима не придет?

— Не знаю, — ответила она, — давайте подождем.

Мужчина кивнул головой и сделал две глубокие затяжки. Лера повернулась к нему и только было открыла рот, как он вынул пачку «Мальборо», раскрыл и молча протянул ей. Лера взяла сигарету и, прикурив от любезно протянутой им зажигалки, снова уткнула глаза в серый, выщербленный у бордюра асфальт.

Так, в молчании и выкуривании — одна сигарета от другой! — пачки Андрея Николаевича прошло около получаса. Пока наконец Андрей Николаевич не зашевелился и, шумно вздохнув, не проговорил коротко и веско:

— Он не придет.

— Он остался там.., на стройке. Вероятно, они все-таки поймали его. Там была машина Перевийченко и еще две ментовские.

— Перевийченко? — быстро спросил тот. — Начальник охраны Церетели?

— Со своими ублюдками, — холодно добавила Валерия. — Андрей Николаевич, боюсь, что в ближайшее время Дима не может быть вам полезен.

Дело в том, что я понимаю, кто вы такой и кто такой Дима. И потому могу сделать то, что вы уже три месяца не можете осуществить.

Густые брови человека из Балакова медленно поползли вверх.

— И что же мы не можем осуществить?

Лера качнулась вперед и, не глядя на собеседника, ответила хлестко и коротко, как отрубила:

— Убить Церетели. Я совершенно точно знаю, где будет Церетели завтра утром и каким образом его можно достать.

— У вас есть причины идти на подобное?

— Да.

Тот поднялся с лавки и, пронзив девушку самым напряженным и подозрительным взглядом, какие она когда-либо чувствовала на себе, произнес:

— Я полагаю, это не самое лучшее место, чтобы говорить на подобные темы. У меня неподалеку отсюда машина. Поедем в гостиницу, где я всегда останавливаюсь в вашем городе, там и обсудим то, что вы хотели бы мне предложить.

Они дошли до забрызганной грязью вишневой «девятки», Андрей Николаевич распахнул перед Лерой дверь, но в ту же секунду из салона высунулась чья-то рука и с непередаваемой быстротой втащила его внутрь. Он попытался сопротивляться, но тут его шея оказалась в таких тисках, что из груди Андрея Николаевича вырвался невольный стон.

— Добрый день, майор Кривов, — раздался над ухом чей-то звучный голос. — Лера, кажется, тебе придется повести машину.., я тут немного перестарался с лейтенантом Стахановым. Он был за рулем, ждал товарища майора. Где вы остановились, Кривов?

— В гостинице «Петербург», — слабым голосом ответил тот. — А ты.., кто такой?

— Старый знакомый, — насмешливо ответил Влад. — В свое время ты был у меня на подхвате в «Капелле», а твой дружок Григоренко шпионил за Фокиным.

* * *

— Чего вы хотите? — резко спросил Кривов.

Они сидели в двухместном номере «Петербурга» друг против друга. Неподалеку, в кресле, перевязывал пробитую голову Стаханов — широкоплечий парень с узким бледным лицом и металлического оттенка невыразительными глазами.

— Кто убил Симонова? — холодно спросил Влад. — Впрочем, на этот вопрос можете не отвечать.

Бедному Стаханову и так досталось.

Парень с пробитой головой вздрогнул и побледнел еще больше, хотя, казалось, больше некуда.

— Вы Свиридов? — вдруг спросил майор Кривов. — Конечно, вы Свиридов. Но как же оказалось, что вы…

— Долго объяснять, — перебил его Влад. — Еще дольше, чем если бы ты объяснял, зачем вы подставили меня, так тщательно провентилировав мое «капелловское» прошлое и переслав выуженную информацию Церетели, который вас припек. Я, конечно, не против, чтобы отстреливали криминальный элемент, но я решительно против того, чтобы убивали моих друзей и особенно меня самого. Огарки «Капеллы»… Наследнички… — он сухо усмехнулся и добавил:

— Лера, будь добра, посмотри вон в той сумке.

Наверняка товарищ майор хранит в ней оружие.

Лера извлекла из указанной сумки небольшой пистолет с уже привинченным глушителем.

— Та-ак, — протянул Свиридов. — «Беретта».

Той модифицикации, что условно называют «дамская». Хорошая штука. Что еще? Ага… «ПМ». Ну куда же без него? Да у вас тут целый арсенал, как я погляжу. Ого! А это что такое?

Рука Леры в очередной раз вынырнула из сумки, и Влад невольно поднял брови: тонкие пальцы девушки сжимали здоровенную «пушку» стального цвета, с длинным, сантиметров двадцать пять, как показалось самой Лере, дулом.

— Сорок четвертый «магнум», — отрекомендовал Свиридов. — От башки ничего не остается. Как не осталось ничего от головы Паши Симонова. Потому что, сдается мне, его убили именно из этой бандуры.

— Я возьму этот пистолет себе, — глухо сказала Лера.

— Эт-та еще зачем?

— Когда я пойду с тобой в клинику Монахова завтра утром…

Свиридов нахмурился.

— Ты это что.., серьезно?

— Я должна ответить за все то, что он.., они… — Ее голос прервался, а когда она заговорила вновь, то был уже сух и резок:

— Разве ты забыл, Влад, что я была его любовницей и он заразил меня СПИДом?

Кроме того, я все равно приговорена. Ведь я убила Винникова, и они это рано или поздно узнают.

— Этот пистолет тебе не подойдет.

— Почему?

— Слишком сильная отдача. Надо иметь хорошую тренировку и здоровый вестибулярный аппарат.

У тебя же, на мой взгляд, с этим есть определенные проблемы.

— Все будет нормально, — хмуро сказала она.

…Эту ночь они провели в кривовском номере «Петербурга». Кривова и Стаханова связали так основательно, что им трудно было даже глубоко вздохнуть, и отправили в соседнюю комнату. Вероятно, впервые в жизни Лера, ночуя в одной комнате с молодым, красивым, полным сил мужчиной, думала о другом человеке. И ей даже в голову не приходило, что с Владом, с которым она до того не раз была в интимных отношениях, можно снять жуткое напряжение прошедшего дня самым простым и верным способом: заняться сексом.

Она думала о Кропотине.

Мысли о том, что предстояло сделать завтра утром, наполняли ее тоскливым, но почти восторженным ужасом, а когда, разбуженная и потревоженная, начинала гулко ворочаться ненависть, девушка старалась перевести свои мысли на что-нибудь другое.

То, что она фактически обрекла себя на смерть, а Свиридов, прекрасно это понимая, с легкостью принял эту жертву, ее ничуть не смущало.

Хотелось героина, хотелось увидеть Кропотина и умереть.

Она не помнила, как дотянула до рассвета.

В шесть утра она встала, вплотную подошла к прикроватной тумбочке и выдвинула верхний ящик.

Там лежала ее сумочка. Она раскрыла ее и, покопавшись, вынула оттуда прозрачную ампулу без всяких надписей и опознавательных знаков на стекле.

Точно такую же, как та, что помогла им с Кропотиным бежать из дома Церетели. Психостимулятор.

Лера позаимствовала у директора «Аякса» две ампулы. И теперь жалела, что не сумела взять больше, потому что в том ящике, где Мамука Шалвович хранил свое зелье, лежала целая батарея таких ампул.

Потом в ее руке очутился маленький шприц.

Лера похлопала по руке, чтобы выступили вены, этого оказалось недостаточно. Тогда она перетянула руку жгутом и привычным движением вогнала иглу уже наполненного шприца в локтевой сгиб, испещренный множественными точечками инъекций…

Свиридов видел это. Но он не окликнул ее и ничем не выдал, что, как и она, не спал всю ночь.

* * *

— Ну что ж, Станислав Григорьевич, пора, проговорил профессор Монахов, покосившись на застывшего на кровати Церетели, — не то Мамуке Шалвовичу может стать совсем плохо. Я только что из клиники.., отдал соответствующие распоряжения.

Медикаменты и кое-что из оборудования, заказанного мной в Голландии, доставлены сегодня утром прямо в иммунологический центр, так что пора.

— По-моему, ему еще хуже, чем вчера утром, — сказал Перевийченко, подхватывая зеленовато-бледного босса и передавая его охранникам.

— Это естественный процесс, — заявил Монахов. — Не находя подпитки извне, организм уподобляется огромному синкретичному фагоциту и начинает пожирать самого себя.

Перевийченко поморщился: профессор снова заговорил на своем непонятном языке.

— А какая подпытка нужьна? — спросил сшивающийся тут же Дамир, на которого все его злоключения оказали не больше действия, чем на слона дробина.

— Активированная кровь Кропотина, — раздраженно ответил Монахов.

Углубляться в медицинские дебри, понятные только ему, специалисту европейского класса, он не стал — с таким же успехом можно было заговорить на китайском языке.

Церетели заботливо донесли до лимузина и уложили в салон. Туда же сели Монахов, Перевийченко и Дамир.

Лимузин сопровождал джип охраны.

Но еще одного сопровождения не заметил даже Станислав. Из ближайшей подворотни выехала вишневая «девятка» и, помигав поворотником, поехала вслед за кортежем Церетели.

Глава 11ПОСЛЕДНЯЯ КРОВЬ

Лера медленно отворила калитку в ограде парка, окружавшего клинику профессора Монахова, и вошла внутрь, не обратив внимания на красноречивое объявление на воротах, распечатанное, судя по всему, на каком-нибудь навороченном лазерном принтере. Объявление гласило: «Клиника и иммунологический центр не работают до 12.00. Главврач и руководитель иммунологического центра доктор медицинских наук профессор Монахов».

Лера огладила подол довольно короткого открытого платья очень приятного для глаза темно-алого цвета, купленного Свиридовым в каком-то бутике, а потом легонько качнула на пальце обычный полиэтиленовый пакет с традиционным портретом улыбающейся симпатичной девушки с не менее симпатичной собакой.

Пакет, в котором, судя по очертаниям, лежало нечто вроде клюшки для гольфа, только несколько укороченной. Девушка присела на скамейку и, вынув зеркальце, посмотрелась в него. Хороша. Она вспомнила, как сегодня наводила марафет прямо перед выпученными глазами связанных Кривова и Стаханова.

Свиридов оставил их в номере, тщательно заткнув им кляпом рты. Вспомнила и звонко засмеялась.

Сидевший на лавочке у самого входа в парк пожилой лысеющий мужчина с зализанными на затылке седыми волосами поднял на звук молодого женского голоса подслеповатые глаза, скрытые очками, и добродушно улыбнулся.

Лера медленно пошла по тропинке, с наслаждением ощущая, как божественная энергия распирает каждую клеточку ее тела. Эликсир Мамуки Церетели подействовал с еще большей силой, чем в первый раз, и теперь Лере меньше всего могло прийти в голову, что она все так же смертна и уязвима, как и до приема стимулятора.

Зато сейчас она понимала, как чувствовал себя Терминатор, произнося сакраментальные слова:

— Сара Коннор?

Упругим неспешным шагом она прошла по аллее, чувствуя на себе чей-то взгляд — вероятно, того самого мужчины на скамейке, — и преодолела мостик, под которым нашел такую жестокую и нелепую смерть Винников. Ничего не отозвалось в ней на это обычно мучительное воспоминание — словно не с ней это было, да и было не наяву, а в кошмарном сне.

Двери корпуса были закрыты. Машин, на которых сюда приехали люди Церетели и сам их хозяин, не было видно — по всей видимости, они стояли на заднем дворе. Напрасная и сыгравшая на руку Лере предосторожность.

Впрочем, она так и предполагала.

Лера постучала в дверь кончиком изящной туфли с такой силой, что стильная обувь приобрела совсем не свойственный ей изначально дизайн. Ждать пришлось недолго. За дверью послышались тяжелые шаги, откинулось окошечко, находящееся прямо в дверной панели, и в нем показалась знакомая кирпичная морда с коротко обстриженными рыжими волосами.

Петя.

— Ково там, е… — начал было он, но тут взгляд его маленьких бычьих глаз упал на обтянутую узким платьем грудь Леры и ее сильно открытые плечи, а потом поднялся и до очаровательно улыбающегося чувственного рта и насмешливых темных глаз со странным, остекленело-застывшим выражением.

Впрочем, последнего пункта рыжий охранник явно не заметил: хватило всего остального.

— Ты? — изумленно протянул он.

— Ну конечно, я, — ответила она. — А ты ожидал увидеть здесь Александра Македонского?

Петя попятился от окошечка: вероятно, он подумал, что Александр Македонский — это имя знаменитого киллера.

— Опять свои штучки будешь выкидывать? — засопел он, и Лера с некоторым беспокойством подумала, что рыжие охранники — животные довольно злопамятные. — А где твой.., энтот…

— «Энтот» давно у Монахова и Перевийченко, — спокойно ответила Лера. — А я пришла, чтобы сообщить господину Церетели одну важную вещь.

— А может, ты пришла своего дружка, значит, бля.., типа отмазывать? — с глубокомысленным видом предположил тот. — Или сообщить что об этом… Свиридове?

Лера засмеялась почти издевательски.

— Я? Одна против толпы до зубов вооруженных мужиков? Ты впустишь меня или нет?

— Мне не ведено никого впускать. Станислав Григорьевич строго-настрого запретил.

— Я, конечно, удивлена тем обстоятельством, что тебя не уволили сразу после того, как мы с Кропотиным сбежали из-под замка в доме Церетели, но на этот раз тебя уволят точно. Можешь не сомневаться.

Уволят, если ты только посмеешь не впустить меня.

Вся тяжесть последствий ляжет на тебя. Ты хоть понимаешь, что происходит в стенах этого корпуса?

— Н-нет, — честно признался тот.

— Вот именно. А, как известно, незнание не освобождает от ответственности. Ты, конечно, захочешь сейчас уведомить о моем приходе самого Перевийченко лично. Но я не рекомендую тебе это делать, поскольку ситуация такова, что только я сама могу объяснить ему и Мамуке Шалвовичу, в какое роковое заблуждение они могут впасть.

…Это было великолепно. Язык сам, легко, воздушно, фактически без участия сознания, выбрасывал на свет божий это изящное и до жути красноречивое сотрясение воздуха. Самостоятельно выбирая нужную интонацию, в оптимальном порядке расставляя акценты. Лера, которая никогда не считала себя человеком с поставленной речью, из женской ипостаси Терминатора переселилась в хрупкое античное тело великого Цицерона. И не беда, что даже с этой лошадиной дозой психостимулятора ей было далеко до него.

Ведь ее слушал не римский сенат.

— Ты можешь даже сопровождать меня, — закончила Валерия и качнула сумку.

Петя закрыл один глаз, очевидно, погрузившись в краткосрочное, но интенсивное раздумье, а потом лязгнул засовом и распахнул перед Лерой дверь:

— Ну.., проходи.

— Благодарю, — пробормотала Лера.

— Что-что?

— Я говорю, нашли кого ставить в охрану, — звонко ответила она, и в ту же самую секунду, словно ниоткуда, за ее спиной вырос тот самый пожилой лысеющий мужчина и легко вскинул на охранника дуло пистолета… Раскатился негромкий хлопок, словно кто-то чрезвычайно удачно и с наименьшими потерями пузырящейся жидкости открыл бутылку шампанского.

Петя, так и не понявший, что с ним произошло, беззвучно упал у двери с простреленной головой.

Лера извлекла из пакета пистолет «беретта» с глушителем, из которого она стреляла сквозь целлофан, коротко шагнула и повторным выстрелом вогнала пулю в правый висок уже неподвижного Пети.

— Кажется, это называется контрольным выстрелом, — негромко, но вполне внятно произнесла она.

— Совершенно верно, — голосом Свиридова ответил пожилой мужчина.

* * *

Тем временем в главной операционной подходил к концу второй цикл внедрения антител кропотинской крови в пораженный СПИДом организм Церетели. Сам Мамука Шалвович уже пришел в себя и только бледно смотрел на то, как очередная доза какого-то препарата входит в исколотую вену на его левой руке.

Сквозь приоткрытую дверь «подсобки» был виден полулежащий в белом кресле — несомненно, без сознания — Дима Кропотин. К правой руке и шее были подведены трубки, наполненные чем-то темно-красным. Не составляло труда догадаться, чем именно.

Рядом с ним стоял Василий Ипатьевич в белом халате с измазанным кровью правым рукавом и пристально наблюдал за покрытым испариной лицом Кропотина с черными точками компьютерных датчиков на висках.

— Пульс слабеет, — сообщил он через дверь склонившемуся над Церетели Монахову.

Не разгибаясь, тот рявкнул что-то, из чего можно было вычленить разве что заключительные несколько слогов — что-то вроде «фетамин» или «кетамин», без сомнения, обрывок длинного названия нужного препарата. Впрочем, Василий Ипатьевич отлично понял своего шефа.

— Значит, полтора «кубика», Михал Иннокентьич? — быстро переспросил он.

— Да!

В операционной, кроме Церетели и Монахова, находился еще Перевийченко. Он тихо сидел на кушетке в самом дальнем углу и старался не дышать:

Монахов терпеть не мог, когда его что-то отвлекало во время операции. На предложение покинуть операционную совсем Перевийченко не соглашался, вот теперь и сидел, как неприкаянный.

За дверью же, в своеобразном «предбанничке», расположился Дамир. Он читал какую-то книгу и время от времени хмыкал:

— Ну ни хэра сэбэ! Ну ныкогда би нэ подумал! Ищ сукин кот, а? Как в анекдоте — Дамир со скуки листал попавшийся под руку «Орфографический словарь русского языка».

— Па-ци-ент… — читал он. — Какой-та ругатэлний слово, чэстно гаварю. Па-ци-физм… Ну-у-у, загнулы.., акадэмики! Па-цан. О! Харощий слово.., как чытается, так и пищэтся.

Похвальный процесс самообразования был прерван в самой непедагогичной и антигуманной форме: бесшумно отворилась большая белая дверь, и вошел высокий седой мужчина, а с ним.., с ним была Лера. Бубнеж просвещающего свои дремучие мозги Дамира тотчас оборвался. Потому что в руке у мужчины был пистолет. И его черное дуло было нацелено Дамиру в голову.

Рука Дамира конвульсивно дернулась, чтобы выхватить из болтавшейся на боку кобуры пистолет, с которым у него еще оставались шансы выжить, но рука внезапно отказалась его слушаться.., он перекосил лицо в страшной гримасе, в которой дико смешались ужас и ярость, и в его уши ударил короткий, как всплеск воды, глухой звук. Звук выстрела.

Его смертный приговор.

Словарь упал на пол, а уже через секунду первое алое пятно расползлось по странице раскрывшейся где-то посередине книги…

Охотник.

Охотница.

Охотничий.

Охотно.

Лера прошла мимо привалившегося к стене Дамира и решительно рванула на себя дверь операционной. Стоящий спиной ко входу Монахов даже не шелохнулся, зато во взгляде уже пришедшего в себя Церетели, обращенного прямо на дверной проем, засветилось нескрываемое изумление с примесью болезненного предчувствия и — страха. Перевийченко медленно поднялся и сунул было руку под пиджак, но два следующих один за другим выстрела вошедшего вслед за Лерой Свиридова выщербили стену за его спиной, и одна из этих пуль не разминулась с рукой Перевийченко, уже потянувшей было пистолет.

Станислав Григорьевич побледнел, выпустил рукоять своего верного «ствола», и тот с грохотом упал на пол. Перевийченко схватился за простреленный бицепс.

— Откинь ко мне! — резко приказал Влад, краем глаза посмотрев на сжавшую побелевшие губы Леру, и показал дулом на перевийченковский пистолет. — Ногой откинь ко мне!

Тот, болезненно перекосив лицо, поспешил исполнить безапелляционный и беспощадный приказ, оцепенело пробормотав:

— Свиридов…

Все произошло с молниеносной быстротой, и никто не успел даже толком сообразить, что к чему.

Монахов вздрогнул всем телом и обернулся.

— Стой на месте! — рявкнула на него Лера и поднесла «беретту» почти к самым испуганно заморгавшим глазам профессора. — Двинешься не по приказу — получишь пулю в свою не в меру умную черелуху!

Она отступила к самой стене и кивнула Монахову;

— Приподними-ка этого ублюдка!

— Простите? — не понял тот.

— Ну Церетели подними, чтобы он хотя бы сидел, а не валялся, как кусок дерьма! — холодно проговорил Влад.

Монахов подхватил силящегося подняться собственными силами Мамуку Шалвовича и усадил на самом краю операционного стола, чуть придерживая кончиками пальцев голое волосатое плечо знатного пациента.

— Ты, вероятно, соскучился по мне, дарагой? — проговорила Лера. — Да и я, признаться, скучала по тебе с момента нашей последней бурной встречи…

Знойная была ночка, правда? Помнишь, как ты…

И она с доскональностью, достойной лучшего применения, перечислила несколько интимных подробностей их последнего секс-марафона, настолько непристойных, что смутился даже неизменно невозмутимый Монахов, а словно окаменевший в подсобке Василий Ипатьевич вспыхнул и нервно затеребил короткую козлиную бородку.

— Что морщишься, Мамука? — тоном, не сулящим ничего хорошего, продолжала Лера. — Разве не ты все это придумывал? И разве это худшее из того, что ты придумал? Разве не ты решил купить здоровье ценой жизни Димы Кропотина?

— Ты щто, ты щто! — быстро заговорил Церетели. — Пры чем тут я? Ты, наверно, нэмнога больна, дорогая, нэ в себе… И этот пистолет.., зачем он? Он вовсе нэ к чему.., свои люди…

Его сильный грузинский акцент, как иногда бывало в особо критических для Мамуки ситуациях, почти совсем исчез и сменился правильным русским выговором. Никто точно и не знал — в самом ли деле Церетели говорил с таким сильным акцентом или просто бравировал им, подчеркивая свое происхождение.

Никто не знал — и вряд ли теперь узнает.

— Ты совершенно прав, — перебила его Лера, — я больна, и совсем не нэмнога. Ты сам заразил меня, а может, это был и не ты, а другой такой же ублюдок.

Да это и не суть важно. Что касается пистолета, то ты опять прав. Он не для тебя. — И внезапно она выстрелила несколько раз в пол, опустошив таким образом обойму, а потом кинула пистолет Мамуке на колени:

— Вот.., возьми.

— Вот и хараще.., вот и умница… — пробормотал он, дрожащими пальцами ощупывая дуло, а потом чисто машинально вскинул на нее так великодушно подаренный ему пистолет и несколько, раз нажал курок.

Свиридов расхохотался, не спуская, однако, глаз с Перевинчен ко, а Лера вдруг подалась к стене и, упершись в нее спиной, двумя руками резким движением разорвала пакет, который она все это время продолжала раскачивать на указательном пальце.

— Для тебя у меня особый подарок, милый! Вот он.

И Церетели точно так же, как месяц тому назад Паша Симонов, увидел на уровне своих глаз огромный пистолет с уже надетым на него глушителем.

Сорок четвертый «магнум».

— Такого не бывает… — пробормотал он, чувствуя, как уже до выстрела проваливается в мокрую и липкую, словно тело огромной отвратительной медузы, пропасть.

Выстрелом в упор с расстояния в два метра Лера разнесла Церетели череп.

* * *

Монахов вскрикнул и попятился, потому что полетевшие во все стороны кровавые брызги запятнали ему белоснежный халат, лицо и очки. Лера, которую почти отбросило отдачей к стене, злобно выругалась.

— Ты, — негромко проговорил Свиридов, в то время как Лера перевела дуло пистолета с обезображенного трупа Церетели, перевалившегося через стол и упавшего на пол, на бледного как смерть профессора Монахова. — Приведи сюда Кропотина. И без фокусов.

Последняя фраза была явно излишней. Трясущийся Монахов, стараясь не натыкаться взглядом на свежие багровые разводы на стенах и тем паче на их источник, проследовал на непослушных ногах в подсобку, где в бессознательном состоянии лежал в огромном кресле Дмитрий и стоял остолбеневший Василий Ипатьевич. Схватил руку Кропотина и пощупал пульс.

— Но как же его вести, если он…

— Что — он?!

— Нет, ничего такого, — быстро заговорил Монахов. — Конечно, он жив… Конечно…

— Введи ему того зелья, что колешь Церетели!

Монахов пристально посмотрел на искаженное лицо Леры, и серые губы его недобро дрогнули…

— У него может не выдержать сердце, — пробормотал он себе под нос.

Свиридов покачал головой. Но Лера не услышала этих слов профессора и только повторно ткнула дулом «магнума» в его сторону…

* * *

Кропотин быстро пришел в себя. Чудодейственный психостимулятор профессора Монахова произвел свое обычное действие, и уже через три минуты после инъекции Дима самостоятельно встал на ноги.

Правда, он тотчас снова пошатнулся и едва устоял, потому что его еще бессмысленный, как у новорожденного, взгляд коснулся обезображенного трупа Мамуки Церетели и заметался по страшному кровавому крапу на полу, стенах и потолке.

— Господи.., что это… Лера? — выговорил он, показывая на «магнум» в ее правой руке. — Что.., и Свиридов здесь?

— Можешь идти? — спросил Свиридов.

— Хоть бежать марафон.., но что тут произошло?

— Бери пистолет Перевийченко и не задавай много вопросов, — жестко прервал Влад. — А ты, брат Стае… — Он посмотрел на начальника охраны, сжимавшего простреленную руку. — Ты благодари бога, что есть люди хуже тебя. И сегодняшний лимит смертей исчерпан именно их смертями. Только, будь добр, передай-ка мне свой мобильный телефон.

Он подошел к Станиславу Григорьевичу и, приняв от него черную трубку, коротким, почти без замаха, ударом заставил того согнуться вдвое, отчаянно хватая при этом воздух, а потом и вовсе уложил мощным тычком колена в лоб.

Тем временем быстро приходящий в себя Кропотин уже подобрал с пола пистолет Перевийченко.

— Полная обойма, — констатировал он, уже несколько успокаиваясь. — Ну что ж.., пойдем. Но только.., как ты смогла? Это ведь ты.., ты убила Церетели?

Она обернулась на самом пороге, и ее губы искривила горькая усмешка.

— Не знаю. Такого не могло случиться. Может, я слишком ненавижу Церетели.., даже сейчас, когда он уже умер. А может, я почему-то люблю тебя.., глупо звучит, правда? Может, все и не так, а оттого, что я просто наркоманка.

Кропотин сдавленно закашлялся.

— Быстрее, — сказал Свиридов. — Сцены у фонтана подождут.

Труп Дамира в «предбаннике» уже не произвел на Дмитрия особенного впечатления: энергия монаховского препарата гнала по жилам мощную жажду жить и действовать, а также пустое, по-детски слепое равнодушие.

Ведь общеизвестно, что самые жестокие люди на земле — это дети.

Профессор Монахов стоял у стены и бессмысленно размазывал по ней пальцем кровь. Кровь Церетели. Потом он поднял глаза к потолку, засмеялся тихим смехом психически больного человека и проговорил:

— Довольно.., прочь из этой проклятой страны.

Какие люди, какие ужасные люди…

* * *

— Быстрее, быстрее! — шипел Свиридов, за которым никак не могли поспеть Лера и Кропотин, несмотря на то, что оба находились под воздействием мощного психостимулятора. — Через пять минут тут будет настоящий муравейник. У них там еще человек пятнадцать за клиникой!

Они выбежали из здания клиники и опрометью бросились по дорожке, ведущей к мостику через маленький ручей. Тот самый мостик, с которого упал Винни. Тот самый ручей, в котором он нашел свою смерть.

Они почти миновали мостик, как вдруг у них за спиной послышались крики… Кропотин обернулся и увидел, как из-за угла здания выскакивает несколько вооруженных парней. И тут грянул гром.

Губы Дмитрия перекосило, словно их свело жестокой судорогой, он схватился правой рукой за сердце и медленно сполз по железным перилам мостика на посыпанную песком дорожку. Его лицо посинело, словно от сильнейшего удушья, скрючившиеся пальцы беспомощно скребли землю с такой силой, что в считанные секунды сломалось несколько ногтей.

Из груди у Леры вырвался крик отчаяния и ужаса, а в голове у замершего на месте Свиридова мелькнули слова профессора Монахова: «У него… может не выдержать сердце…»

Лера с неженской силой подхватила выгнувшееся в агонии тело Кропотина. Глаза у Димы закатились, холодный липкий пот выступил на лбу, на щеках и на переносице, и он уже ничего не видел вокруг.

— Да что же ты делаешь? — простонал Влад, видя, как она вцепилась в Кропотина — а быть может, уже и в труп Кропотина!

Она, казалось, не слышала его. Влад вскинул глаза и увидел, что люди Перевийченко приблизились уже на убойное расстояние. В воздухе засвистели пули. Свиридов вскинул пистолет и несколько раз выстрелил. Один упал с разнесенной головой, второй со стоном схватился за бок и ничком свалился к подножию огромного вяза, остальные залегли, поняв, что наткнулись на стрелка, бьющего без промаха.

— Неси его к машине! — рявкнул он на Леру, удалившуюся уже на полсотни метров. — Я постараюсь их задержать.., пока не кончатся патроны.

А они кончились очень быстро. Свиридов головокружительно выругался и бросил ставший бесполезным пистолет, а потом, петляя, как заяц, бросился бежать.

Он увидел Леру сидящей над телом Кропотин на берегу маленького пруда в зарослях ивняка. С первого взгляда понял, что Кропотин еще жив — и это несмотря на то, что Влад не без оснований опасался худшего. Он слабо шевелил кистью правой руки и безуспешно пытался выбраться из-под навалившейся на него Леры. Зато Лера…

— Лера! — чувствуя, как помимо воли стынет"? спине, позвал Влад, подбегая к Кропотину и его спутнице.

Девушка не шелохнулась. Она сидела на коленях, уткнувшись лицом в ладони сложенных на груди Кропотина рук.

Свиридов опустил глаза и увидел, что от самых его ног до неподвижно скорчившейся возле Димы девушки ведет почти непрерывный кровавый след.

Вероятно, она тащила Кропотина до этого места, уже получив рану, а потом обессилела и тихо угасла от потери крови.

Одна из пуль, выпущенных людьми Церетели, нашла свою жертву.

Влад сдавленно простонал и, подхватив что-то бормочущего Кропотина, услышал за спиной приближающиеся шаги множества людей; ломая ивняк, он помчался напролом к ожидающей его у ограды клинического городка машине с верным Афанасием Фокиным. Долго бежать не пришлось. Из-за ближайшего дерева на него шагнула огромная фигура и выхватила у него полумертвого Кропотина.

Это был Фокин, который, услышав стрельбу, бросился на выручку.

— Что с Лерой? — быстро спросил он.

— Кончено, — задыхаясь, ответил Свиридов. — Тащи его к машине.., я постараюсь еще чуть-чуть… задержать их.

Фокин протянул ему пистолет и, легко подхватив Кропотина на плечо, понесся к ограде.

Свиридов развернулся на сто восемьдесят градусов — туда, откуда набегали люди Церетели, упал на одно колено и, прицелившись, нажал на курок…

Эпилог

— Что же дальше?

Свиридов повернул голову направо, посмотрел на неподвижно сидящего в кресле Кропотина и дальше, через его голову, — туда, где в иллюминаторе самолета проплывали бледно-серые облака. Кропотин был все еще очень бледен после того, что произошло с ним в клиническом городке, но держался довольно уверенно и невозмутимо.

— Будет видно в Москве, — ответил Влад. — И вообще, Кропотин.., в твоей ситуации о слове «дальше» следует временно забыть. Одно то, что ты остался жив после такого…

— А ты? — усмехнулся Дмитрий.

— Одно то, что мы ушли от этих уродов и сумели сесть на самолет… Впрочем, еще не исключено, что нас поджидает сюрприз в столице.

И Свиридов, откинувшись на спинку кресла и, неимоверно фальшивя, замурлыкал какую-то песенку из репертуара Афанасия Фокина…

Часть II

ЛЕКАРСТВО ОТ МОЛОДОСТИ

Пролог

АРГУМЕНТ В ПОЛЬЗУ БОГАТЫХ

Весна всегда настает, когда ее меньше всего ожидаешь. Кажется, вот-вот сорвутся с подоконников посерьезневшие за зиму воробьи и весело запрыгают на расползшейся заплатами грязного наста земле, и в неожиданно синем небе встанет уже не по-февральски щедрое солнце; кажется, вот-вот заблестят и сбивчиво заговорят ручьи; так нет же, эта самая зима плевать хотела на конституционные права гражданина Апреля. И продолжает крутить за метелью метель, за морозом мороз, за снегопадом снегопад.

И ущемленный в своих правах гражданин Апрель, и все люди вместе с ним только крякают да вжимают головы в поднятые воротники.

А когда на дворе только ранний март и, казалось, неоткуда ждать весеннего тепла, потому как не пришло еще для него время — на тебе! Выкатывается солнце и начинает жарить так, что асфальтовые улицы не успевают и заметить, как остаются мокрыми и голыми, как женщины в бане, в которую ввалился веселый пьяный мужик.

Сейчас стояла именно такая погода Не верилось, что еще только начало марта, что еще не праздновали женский день, потому что на улице было чуть ли не плюс десять или пятнадцать, а солнце было даже не апрельским, а майским.

Темно-синий джип «Шевроле-Блейзер» подкатил к высокому желтому зданию, обсаженному черными мартовскими липами и корявым разлапистым кустарником. Ворота контрольно-пропускного пункта остались в пятидесяти метрах позади, и теперь иномарка по-хозяйски подрулила к массивным дверям, выкрашенным в коричневый цвет.

Сидящий на лавочке возле этих дверей и щурящийся на ласковое весеннее солнце человек с признаками явной олигофрении на безмятежном мутном лице — причем не в самой легкой стадии — нелепо подпрыгнул на месте, и из разомкнувшихся , серо-желтых губ вырвалось нечто вроде:

— Кыррр.., булак!

Находящийся рядом с ним средних лет седой бородач в белом халате придержал его за плечо.

Дверь машины медленно, словно бы нехотя, распахнулась, и оттуда выглянул молодой импозантный мужчина в модной легкой куртке и узких джинсах.

Он выпрыгнул наружу и, обойдя машину спереди, галантно подал руку эффектной брюнетке с бледным надменным лицом и яркими карими глазами, полуприкрытыми веками. Это только усиливало впечатление надменности, которую просто-таки источало это красивое лицо.

— В самом деле — желтый дом, — весело сказал мужчина. — И двери поносного цвета.

Они вошли в здание и направились прямо к регистратуре.

— Главврач у себя? — коротко спросил мужчина.

Пожилая женщина в окошечке, склонившаяся над какими-то бумагами, подняла голову.

— Эдуард Аркадьевич?

— Честно говоря, не помню его имя-отчество.

Но если вы утверждаете, что главврача зовут Эдуард Аркадьевич, то я не могу не присоединиться к вашему мнению.

И его лицо осветила такая ослепительная улыбка, что регистраторша невольно улыбнулась сама.

— Да, он у себя. Но к нему нельзя.

— Вы же понимаете, что я спросил у вас об Эдуарде Аркадьевиче не для того, чтобы услышать отказ.

Я договорился с ним о встрече.

— В самом деле?

Мужчина вынул из куртки сотовый телефон и, набрав номер, протянул регистраторше:

— Удостоверьтесь сами, дорогая Зинаида Сергеевна.

— Откуда вы знаете мое имя? — недоверчиво спросила та и осторожно, почти брезгливо, как берут в руки ящерицу или, скажем, лягушку, приняла сотовик:

— Эдуард Аркадьевич? К вам тут мужчина.., он… да, все поняла. — Она отдала парню телефон и коротко произнесла:

— Эдуард Аркадьевич ждет вас. А все-таки.., откуда вы знаете мое имя?

Тот еще раз улыбнулся и, уже поворачиваясь, через плечо бросил:

— А мы с вами знакомы. Очень хорошо знакомы.

* * *

— Нет, я решительно не понимаю. — Главврач недоуменно посмотрел на посетителей поверх очков, а потом и вовсе снял их и начал протирать стекла тряпочкой, что у него, уравновешенного и спокойного человека (особенно по меркам психиатрической клиники), означало высшую степень раздражения. — Я решительно не понимаю, на каком основании я должен отдать вам состоящую на лечении Елизавету Блажнову. Прошу вас, поясните.

— Я же говорил вам, что я хочу забрать ее, чтобы лечить за свой счет. Неужели в наше время нельзя что-то решить с помощью денег, а?

Эдуард Аркадьевич посмотрел на молодого человека так, что стало немедленно ясно: нельзя.

— У нее есть попечители, — сказал он. — И ваша просьба представляется мне по меньшей мере нелепой.

— Но ведь я…

— Все это разговоры в пользу бедных, — прервал его решительный главврач, — и аргументы, которые вы мне тут приводите, тоже в пользу бедных.

— Ну хорошо, — заговорила девушка, — а нельзя тогда привести ее в ваш кабинет? Я понимаю, что это — нарушение установленных норм, но какое для вас имеет значение, увидим ли мы ее в палате или же в вашем кабинете.., не сочтите эту просьбу за дерзость, но.., в общем, мы отнимем у вас не больше трех-пяти минут, Эдуард Аркадьевич. Я очень прошу вас. Так удобнее.

Главврач проворчал что-то. Но есть разновидность женщин, которым не отказывают — просто потому, что им невозможно отказать. Даже на рабочем месте. Даже самые несносные и ворчливые мужчины.

Конечно, если означенная просьба находится в пределах разумного.

Особенно если на краю стола этого самого несносного и ворчливого мужчины неизвестно откуда появляется зеленая бумажка достоинством в сто долларов.

— Ну хорошо, — наконец сказал Эдуард Аркадьевич и снял трубку телефона. — Только недолго.

Пять минут. Але! — рявкнул он в трубку. — Это Рогинский. Блажнову из восемнадцатой палаты — ко мне в кабинет. Да, эту самую.., быстро!

Он поднял глаза на денежных визитеров и произнес:

— Через пять минут она будет здесь.

— Благодарю вас, Эдуард Аркадьевич, — каким-то новым голосом проговорил мужчина, и, возможно, его интонации показались главврачу знакомыми, потому что он протер очки и буквально уставился на визитера.

— Простите.., то есть как это… Миша?

— Я не думал, что вы узнаете меня так быстро, — отозвался тот и, встав к доктору вполоборота, сделал какое-то неуловимо быстрое движение. — Вы назвали приведенные мною доводы аргументами в пользу бедных. Вы и раньше любили выражаться фигурально. А вот теперь — аргумент в пользу богатых.

Главврач Рогинский выпучил глаза и издал горлом неопределенный булькающий звук, потому что в руке посетителя он увидел черный пистолет с длинным дулом. И это дуло было направлено в лоб ему, Эдуарду Аркадьевичу.

Он попытался встать, но ноги отказали ему. Да, в сущности, ноги не были уже нужны ему, потому что в следующее мгновение он упал лицом на крышку стола с простреленной головой.

На полированной поверхности стола тут же начала образовываться бесформенная багровая лужица…

— Как в кино, — тихо произнесла девица и улыбнулась. Мужчина перехватил ее талию одной рукой, и она вдруг вцепилась зубами в его ухо, и прерывистый, хриплый вздох сорвался с ее влажных чувственных губ.

— Это так.., интригующе, — пробормотала она и начала порывистыми, рваными движениями длинных пальцев расстегивать пуговицы его рубашки под расстегнутой на груди курткой.

Его рука скользнула вдоль ее бедра, задирая и без того короткую обтягивающую юбку, и девушка легла спиной на огромный стол главврача, за которым — в полуметре от ее хрупких плеч — лежало тело хозяина этого кабинета и этого стола.

— Ну что.., устроим пилораму, кот? — с вызовом спросила она, раскидывая свои длинные ноги в ажурных черных чулках…

— Чего это вдруг Аркадьичу приспичило?

Санитар постучал и потянул на себя ручку двери, на которой была табличка «Рогинский Э.А. Главный врач». За его спиной покорно застыла сгорбленная фигурка в грязно-голубом, почти сером халате. Санитар распахнул дверь, шагнул вперед и открыл было рот, чтобы сказать: можно? Но он не успел сказать ничего, потому что поднял глаза, и у него отнялся дар речи от увиденного.., а в следующее мгновение перед его глазами полыхнула короткая вспышка, и санитар медленно сполз по двери, оставляя кровавые разводы на ее ослепительно белой поверхности…

— Это так эротично, — растягивая гласные, сказала женщина и обвила руками шею мужчины. — Правда, кот?

— Лиза, иди сюда, — повелительно проговорил тот, и сгорбленная фигурка, потоптавшись, вошла в кабинет. Любовники почувствовали на себе взгляд ничего не выражающих, широко распахнутых — прекрасных бледно-голубых глаз…

* * *

"Вчера приблизительно в три часа пополудни по московскому времени в пятом корпусе Саратовской областной психиатрической клиники двое неизвестных совершили двойное убийство.

Как сообщил охранник больницы, мужчина и женщина на джипе с петербургскими номерами въехали на территорию клинического городка в 14.49.

Через четверть часа джип уехал. Примерно через час в кабинете главного врача больницы были обнаружены два трупа. Двое мужчин застрелены из пистолета марки «ТТ», найденного тут же. Личности убитых установлены — это главврач клиники Рогинский Эдуард Аркадьевич, доктор медицинских наук, и санитар той же больницы Филиппов Андрей Юрьевич.

Из палаты той же больницы исчезла пациентка клиники Елизавета Блажнова.

Охранник запомнил номер машины, на которой ехали предполагаемые преступники, но объявленный по области план-перехват результатов не дал".

Глава 1О ПОЛЬЗЕ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

— Сколько у нас осталось в кассе, Афоня?

Фокин сиротливо оглядел замусоренный гостиничный номер крайне нереспектабельного вида, горестно вздохнул и, порывшись в кармане пиджака Влада Свиридова, ответил:

— Колоссальная сумма. Тринадцать фунтов. Да, вру.., еще пятьдесят этих.., шиллеров.

— Шиллингов, стало быть. А известно ли тебе, Афоня, что эти самые «шиллеры» уже почти тридцать лет как вышли из употребления?

— Да, — пробормотал Фокин. — А где же я их тогда взял?..

— Ну уж я этого не знаю.., может, стащил в каком-нибудь нумизматическом магазине, куда ходил с сугубо познавательными целями, — отозвался Свиридов и окинул критическим взглядом порванные на заднице брюки Афанасия, пострадавшие в процессе бурного времяпрепровождения в пабе. — У тебя часто прорывается твоя мелкоуголовная натура.

Сакраментальную фразу о том, что для «гиганта мысли масштаб мелковат», Владимир говорить не стал: Фокин никогда не был этим самым гигантом.

По крайней мере, мысли.

— Может, мне поступить учиться в университет? — неожиданно выдал тот. — Вроде тут, в Англии, хорошая система образования.., мне студент один говорил. Хороший человек, между прочим.

— У тебя белая горячка, друг мой, — грустно протянул Свиридов, крутя между пальцев небольшой пневматический пистолет, стреляющий свинцовыми пульками. — Про какого студента ты говоришь? Уж не тот ли это панкового вида малаец, с которым ты сначала братался, а потом заявил, что он воняет, как полсотни козлов, подрабатывающих производством каловых масс для фермерских хозяйств, и гонял его пинками по всему бару так, что он половину мебели своей тушей переломал, а под конец на него свалился телевизор, а весь счет за это милое деяние — кстати! — оплачивал я.

— А тебе что, денег жалко? — огрызнулся Фокин. — Или, может быть, телевизора?

— Да ничего мне не жалко. Просто жалко, что мы торчим в этом туманном Альбионе уже полтора месяца и ничего путного так и не сделали. Ты вообще помнишь, что еще недавно собирался взяться за ум, после того, как мы проорали все бабки.., говорил, что тебе уже тридцать четыре года и что в этом возрасте какой-нибудь Билл Гейтс по-еврейски старательно заработал свой первый миллион баксов. А что ты сделал за это время?

— Откуда этот менторский тон, Владимир Антонович? — поморщился Фокин. — У тебя всегда с бодуна дидактика эта гребаная из всех щелей прет. Ты бы еще Административный кодекс мне поцитировал.

— Во-во, — кивнул Свиридов. — Только не российский, а местный, британский. И еще швейцарский с австрийским. Тебе бы не помешало. И вообще, Афоня.., ты же еще на прошлой неделе собирался устроиться на работу охранником в какой-то клуб в Вест-Энде.

— Ага.., я-то хотел устроиться.., а кто в этом самом клубе разыграл ограбление, чтобы потом демонстративно обезвредить «преступника» и за это халявно поужинать, а потом признаться в любви хозяйке клуба, поставить ее во все мыслимые позиции.., а потом обчистить кассу под носом у охраны и смыться? «Преступник» твой, кстати, оказался бывшим полицейским, уволенным за пьянство. А, не было такого, о добродетельный и законопослушный Владимир Антонович?

Свиридов прищурился на бежавшего по выцветшим обоям таракана атлетического телосложения и, почти не целясь, метким выстрелом из пневматического «ствола» вмял его в стену, а затем нараспев произнес:

— А что же вы хотели, почтеннейший Афанасий Сергеевич? Должен же я был где-то брать деньги, чтобы платить штраф за тот аттракцион, когда ты, сукин кот…

— Да? — перебил Афанасий. — А кто месяц назад прыгал с моста, привязавшись за ноги резиновой хренотенью? Чтобы не долететь до земли два метра и болтаться, как блоха на веревочке?

— Да ты ничего не понимаешь, — запальчиво возразил Свиридов. — Это очень дорогой аттракцион, сейчас он очень модный в Америке и Канаде.

Знаешь, как способствует выработке адреналина?

Им же, несчастным, постоянно его недостает. Это у нас, в России, сплошная веселуха, а у них, кроме минетчицы узкоколейного президентского профиля, никаких развлечений нету. А-а-а.., ты же не видел, как я прыгал. Ты тогда не был в состоянии понять этого, потому что напился в тот день с самого утра и с кучей проституток катался на катерах.., и голосил при этом песню "Из-за острова на стрежень…….

«мощным взмахом поднимает он плененную княжну и за борт ее бросает в набежавшую волну», и все такое, а?

— А кто в Париже сожрал две марки LSD и уверял каких-то нигеров из Латинского квартала, что он Нельсон Мандела? Не ты?

— Да ладно тебе, Афоня. А ты не помнишь, как ввалился в синагогу и заорал, что ты бывший православный священник и осознал ложность христианского учения, и теперь хочешь принять иудаизм, главным образом потому, что тебе очень понравилась маца.., когда тебя кормила ею какая-то массажистка из Хайфы, а?

— Но я ведь на самом деле был священником…

— Ладно… Я знаю только одно, — терпеливо сказал Свиридов, — что три месяца назад мы улетели из Москвы с двумя прекрасными дамами и шестидесятитысячной кучей баксов. И решили немного развлечься.., законное, в общем-то, решение с этой нервотрепкой по поводу выдворения из России и предыдущими комиксами про злобных дядек из спецслужб. Но это не повод, чтобы на шестой день твоя Катька сбежала от тебя с каким-то латиносом… не вынесла твоих утренних похмельных серенад и прочих проистекающих от тебя эстетских изысков… вроде распивания виски в раскачиваемом тобой же фуникулере над альпийской пропастью и избиения ночного портье, и не какой-нибудь заурядной дубинкой или ножкой от стола, а кадкой с фикусом.

— А твоя Анька и вовсе нарочно потерялась в аэропорту Пальма-де-Майорка, а потом скинула тебе на пейджер: «Свиридов — лох», — отпарировал Фокин.

— Может, у нее любовь, — индифферентно протянул Влад, — встретила там, понимаешь, какого-нибудь Энрике Хулиевича Иглесиаса и воспылала к нему страстью.

Фокин пожал широченными плечами и произнес:

— Не пойму я тебя, Влад. То из-за нее чуть башку свою не заложил, а теперь красочно разглагольствуешь о всяких Хулиевичах.

— А я и сам себя не понимаю, — махнул рукой Свиридов. — Очень часто.

У него были все основания говорить подобным образом. Еще совсем недавно, в декабре девяносто девятого года, Влад был выслан из России. Вместе с Фокиным. Можно сказать, что во многом это произошло благодаря упомянутой Фокиным женщине — по имени Анна. Из-за нее Влад ввязался в крупную игру с участием спецслужб, крупных государственных и коммерческих структур и, разумеется, доморощенной мафии, что сейчас так удачно срастается с двумя вышеупомянутыми социальными институтами.

Нельзя сказать, что он проиграл. Хотя бы по той причине, что остался жив и заработал очень приличную для нынешней российской реальности сумму.

Но нельзя сказать, что он и выиграл. Потому что был выслан из пределов Российской Федерации вместе с Афанасием Фокиным, который деятельно помогал Свиридову в его «беге по лезвию бритвы», и с Аней, жизнь которой, собственно, и была основной ставкой в затеянной Свиридовым — не по своей воле! — опасной и кровавой игре.

А теперь он с такой легкостью и добродушным цинизмом говорил об этой же самой женщине, с которой расстался с еще большей легкостью. Вероятно, для каждого чувства приходит пора листопада, и точно так же, как неотвратима осень, как неумолимо расползается по листве красно-желтая ржавчина отторжения и забвения, — точно так же сгорает и привязанность в сердце человека.

Любовь нельзя передерживать, как нельзя передерживать вино — иначе губы обожжет скисшая уксусно-кислая отрава усталого разочарования.

Примерно так раз десять разглагольствовал Свиридов. Степень красочности и душещипательности выражения зависела от количества выпитого.

В последнее же время — после того, как финансы Фокина и Свиридова затянули даже не романсы, а просто-таки похоронный марш имени Сергея Кириенко образца августа 1998 — с угрожающей частотой зазвучал следующий мотив:

— Ты не находишь, Афоня, что период молодеческой резвости несколько затянулся? Ничего, что ни у меня, ни у тебя, как говорится — ни детей, ни плетей — по крайней мере, детей, о существовании которых нам известно, и плетей, на которые выдана лицензия… Что это такое?

Фокин только фыркал, отдувался и иногда неразборчиво ругался. На адской неудобоваримой смеси русского, английского и арабского.

И вот сегодня — 7 марта двухтысячного года, в канун всемирного женского дня, отмечаемого, как то известно, только в России, они сидели в номере занюханной лондонской гостиницы — с живописным видом на свалку — и перечисляли прегрешения друг друга за время, проведенное ими в разъездах по Европе и Ближнему Востоку.

Всем своим видом напоминая кадры из чудовищно тупой американской комедии с острохарактерным созвучным наименованием «Тупой и еще тупее». Про двух идиотов, влипающих в самые нелепые ситуации благодаря своей непроходимой, феерической глупости.

Хотя про Влада и Афанасия сказать такое — значит сильно погрешить против истины. Лишь по той простой причине, что они были бывшими офицерами спецназа ГРУ — еще союзного ГРУ, — а там, как известно, дурачков не держали.

— И что же ты предлагаешь, Влад? — недовольно пробурчал Афанасий. — Как лекарство от этой, значит, затянувшейся молодеческой резвости.., от молодости, стало быть.

— Не путай хрен с пальцем.., тоже мне загнул — лекарство от молодости. М-м-м.., вот тебе, Афоня, жениться, — продолжал разглагольствовать Свиридов, — и стал бы ты милый и законопослушный, приятно посмотреть. Детишек бы завел. Мальчика и девочку. Жена бы тебе ужин готовила, пить бы ты бросил.

— Бросил, — проворчал Фокин, — головой об угол…

— Зато жениться — это свадьба, то есть законный повод выпить. А не так, как ты — первый вторник недели за великий праздник держишь. Не говоря уж о первой среде, пятнице или там субботе.

В этот момент зазвонил телефон. Афанасий поморщился, потому что звуковая волна больно отдалась в висках, особо чувствительных после вчерашнего бурно проведенного вечера. Влад протянул руку и снял трубку:

— Да.

— Мистер Свиридов? Вам звонят из Москвы.

Сейчас соединяю.

— Из Москвы? — недоуменно протянул Влад. — То есть как — из Москвы? Кто это узнал, что я нахожусь в этом инкубаторе для клопов?

— А Илья? — отозвался из угла Фокин, украдкой вытягивая из-под дивана бутылку водки. — Ему ты разве не давал телефона? Мы ведь в этой дыре больше недели торчим, может, ты ему звонил…

Свиридов пожал плечами и крутнул на пальце пневматический пистолет.

— Влад? — прозвучал в трубке возбужденный голос брата. — Это ты?

— Так точно. Здорово, Илюха. Чем порадуешь?

Кстати, а как ты узнал номер телефона этой гостиницы? Да.., и о том, что я вообще в Лондоне?

— Что-о-о? — недоуменно протянул Илья. — Да! вы что там, в самом деле, совсем с ума посходили, что ли? Ты же мне еще дней пять назад звонил, сказал, что тебе до чертиков надоела эта Англия и вообще все ближнее и дальнее забугорье, что хочешь обратно, и все такое. На Фокина жаловался. На Аню с этой… Катей. Ну, и номер телефона гостиницы дал.

Правда, у тебя при этом была такая внятная дикция, что я уже третий день ищу, где же ты все-таки живешь или, по крайней мере, жил.., это на случай, если съехал.

— А, ну извини.

— Я тебя прямо не узнаю, Влад, — с легкой обидой в голосе проговорил Илья. — То лепечешь что-то нечленораздельное, без переводчика не разберешь.. то ледяной тон международного дипломата.

— Да ладно тебе, не бери в голову, Илюха, добродушно усмехнулся Свиридов. — Просто тут у меня Фокин немного спивается.

И Влад выстрелил в водочную бутылку, которую пытался украдкой загорнить (то бишь хватить молодецкий глоток из горлышка) Афанасий. Та разлетелась вдребезги, а Фокин подскочил на месте и разродился такими лингвистическими выкидышами, что с потолка упал кусок штукатурки:

— Да ты че, бля, совсем поляны не сечешь, дятел… — и так далее куда более красочно.

— Спокойно, Афоня. Что там у тебя, Илюха?

— Ты говорил, что хочешь вернуться обратно?

— Да.

— Так вот, у тебя есть отличный повод это сделать.

— Да ну? И что это за повод?

— Моя свадьба.

— Ты что, женишься, Илюха? — воскликнул Владимир. — Что, правда? Женишься?

— Ну так как — хотел бы ты приехать? А то у Ирки родственников — пол-Москвы, а у меня только ты, да и то где-то в изгнании, как Ленин в Шушенском. Ну и Фокина, конечно, бери.

— Все это, конечно, прекрасно, — сказал Влад. — Я бы с огромным удовольствием, Афоня тоже.., я бы его свидетелем назначил, да вот только ты не помнишь, братец, при каких обстоятельствах мы уехали из Москвы?

— Конечно, помню. Тебе осталось только прийти в российское посольство и затребовать себе и Афанасию соответствующие документы.

— Это как это? — медленно проговорил Влад. — Тебя что, назначили новым премьер-министром?

— Почти. Мой будущий тесть — замминистра иностранных дел. Я там заикнулся было Ире, что мой брат вот таким образом.., так она сразу к отцу, а он ей ни в чем отказать не может.

— Мои поздравления, — после паузы проговорил Влад. — Ай да Илюха! Ай да сукин сын! Если жениться, так сразу на дочке заместителя министра иностранных дел! Черррт! Это как же ты эту дамочку выцепил?

Сидящий на диване Фокин при словах «заместитель министра иностранных дел» икнул и закатил глаза под щербатый потолок.

— Потом расскажу, — довольно сдержанно проговорил Илья: очевидно, его не вдохновило словосочетание «выцепить дамочку». — Так что, ты согласен?

— То есть мы что.., получили чуть ли не полное отпущение грехов?

— Н-нет.., не знаю. Там куча бумажной волокиты. Но Владимир Иванович пояснил мне, что вам выдадут временные документы, а там видно будет.

— Та-а-ак… — протянул Свиридов. — Как говорится, бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

Сиятельный тесть.., прощение и помилование.., м-мм.., черррт его знает!

— То есть ты не хочешь приехать? Боишься, да?

Влад усмехнулся:

— Мальчик, у меня в последнее время притупилось чувство страха.., вероятно, именно поэтому на меня в это самое последнее время сыплется столько шишек. Конечно, приеду.

— Вот и прекрасно.

Свиридов посмотрел на скорчившегося в углу дивана Фокина и подумал, что тринадцати фунтов стерлингов на два авиабилета едва ли хватит.

— А ты там как? — тем временем спросил повеселевший Илюха.

— Да отлично. Живем в идеальных условиях.

Правда, идеальные они преимущественно для клопов и мокриц. А вчера нас почтила визитом аппетитная крыса. Да-да, в цивилизованнейшем городе Лондоне водятся такие крысиные дыры, что иная совковая коммуналка раем покажется. Хотя еще три недели назад мы жили в «люксе» по соседству с каким-то египетским мультимиллионером.

— Ага, — поддакнул уныло склонившийся над осколками бутылки Афанасий. — В отеле его все хвалили.., он на чай почти как мы давал. Правда, у него денег раз в сто больше было, чем у нас.

— Когда свадьба? — спросил Влад.

— Тринадцатого в загс, а потом дня три — празднуем, — отозвался младший брат. — Ну че — жду. У меня тут дел целая куча. Я же теперь совладелец модельного агентства.

— А-а-а, — одобрительно протянул Влад. — Модельного агентства, говоришь? Девчонок на выпас выводишь? Что, может, и на работу возьмешь?

— Может, и возьму, если ты там не разжирел в своей Европе. Когда я тебя в последний раз видел, у тебя фигура была дай боже каждому из наших работничков подиумного фронта, — довольно-таки язвительно проговорил Илья. — Как будешь вылетать — позвони.

Свиридов положил трубку, смерил ироническим взглядом поднимающегося с измурзанного диванчика Афанасия и со смехом произнес:

— Ну что, страдалец? Возвращаемся!

— Куда это еще? — пробормотал Фокин, рассматривая в зеркало свои потрепанные брюки.

— Домой!

Глава 2КАК ПРИХОДИТ ПОХМЕЛЬЕ

— И тогда я, значит, и говорю этим недоумкам: у вас водка есть? Есть, говорят. Я посмотрел: там стоит ма-а-асенькая такая бутылочка, мне на треть глотка, и на ней надпись: Tamova. Это у них там так водка называется. Лучше бы «Ottudova», отсюда, значит, назвали. Хорошо, что я близорукостью не страдаю, иначе бы не разглядел. Купил я этот обмылок алкогольный и думаю: а что тянуть, выпить надо. Беру стакан, а мне этот швейцаришка.., дело в Швейцарии было, значит.., он мне и говорит: да вы что, герр посетитель, собрались ее прямо так выпить? Ни в коем случае. Нихт безоффен, матка нун гут, Гитлер капут. Надо прочитать инструкцию по употреблению, а то возможен летальный исход. Я думаю: еще пять минут без опохмелки, и ты сам у меня полетишь, хенде хох хренов! Ладно, читаю этикетку, все честь честью: изготовлено по традиционной рецептуре уральских казаков, столетний опыт и так далее, Но это еще ничего, — рассказывающий эту байку Фокин потряс в воздухе вилкой с нанизанным на нее куском мяса, не замечая, что соус, которым было приправлено мясо, неумолимо капает на респектабельного господина, сидящего справа от Афанасия, и господин безуспешно пытается от соуса уклониться, и продолжал:

— Это еще ничего. В сочетании со следующей фразой это вполне.., вполне! А вот дальше написано.., вы только вдумайтесь.., дальше написано: традиционно употребляется, будучи смешана с тремя частями кока-колы. Смеш-ш.., смешно это, е-мое!

Вы только представьте себе уральского казака, который разбодяживает водку этим отстоем.., кока-колой, тьфу ты, господи…

— А вот я, когда был на отдыхе в Альпах… — начал было респектабельный господин, нерешительно глядя на хорошенькую женщину лет двадцати четырех или около того, которая с увлечением слушала разглагольствующего Афанасия. Но Фокин не дал ему продолжить:

— Да, да, вы только представьте, со мной был точно такой же случай! Помнится, проснулся я рано утром.., около полудня…

Сидящий неподалеку Влад посмотрел на ораторствующего Фокина и, повернувшись к красивой рыжеволосой молодой женщине, взял ее за руку и вкрадчиво произнес:

— На чем, то бишь, я остановился? Ах да. Я говорил, что мой брат не мог сделать лучшего выбора, чем вы, милая Ирина Владимировна. Надо сказать, что…

И Свиридов, и Фокин были в своем репертуаре.

Свадьба Ильи находилась в полном разгаре.

…Тринадцатого марта — точно в срок, обозначенный Ильей как дата его свадьбы — Владимир Свиридов и Афанасий Фокин вернулись в Россию.

В аэропорту их ждал Илья и его новенький «Шевроле», купленный младшим Свиридовым недели две назад. Можно сказать, что почти что на деньги сиятельного тестя. Ну, или почти тестя.

Влад провел пальцем по блестящему капоту великолепного автомонстра, окинул взглядом тонированные стекла и элегантные обводы благородного корпуса и одобрительно хлопнул брата по плечу:

— Ну что тебе сказать? Молодец, Илюха. На такой телеге я только один раз в жизни ездил — это когда мы с Афанасием в Израиле взяли ее напрокат и катались по пляжу, а потом снесли будку, в которой переодевалась какая-то толстая усатая еврейка, и платили штраф за моральный ущерб и помятый бампер.

— Это ты виноват, — сказал Фокин. — А кто угнал в Лондоне «Мерседес», а потом продал его за бесценок, чтобы купить билеты на самолет Лондон-Москва, а перед самым отлетом напоил каких-то добропорядочных англичан так, что они только квакали?

— Ну да, конечно… Пока мы разбираемся, кто из нас больший оболтус и раздолбай, Илюха нас обскакал по всем пунктам, — серьезно проговорил Свиридов. — В двадцать три года. В самом деле, Афоня, может, тебе или мне имеет смысл жениться, а?

* * *

Свадьба была обставлена роскошно и задумана с размахом. Да и какова она может быть, если жених — совладелец одного из самых известных модельных агентств в столице, а невеста — дочь члена федерального правительства и племянница крупного банкира?

В снятом на четыре дня дорогом ресторане закатили роскошнейший банкет с приглашением «звезд» российской эстрады. Конечно, не Пугачеву с Киркоровым, но тем не менее не самых последних персон в московском песенном бомонде.

Первый день. Первый день свадьбы был наиболее официозным и формально самым содержательным, но это только формально. Владимир Иванович Ковалев, отец невесты, организовал грандиозный прием, на котором присутствовал, помимо прочих, вице-мэр столицы и один из руководителей Центробанка. А также старинный знакомый-американец, подрабатывающий режиссером в Голливуде.

Брат отца невесты, то бишь родной дядя будущей супруги Ильи Свиридова, Андрей Иванович Ковалев, приехал на торжество с еще более шикарной и представительной свитой, чем его сановный брат.

Вокруг него непрестанно крутилось четверо телохранителей, а пятый постоянно следовал чуть в стороне Это был так называемый «прикрепленный». То есть личный телохранитель г-на банкира.

…Расписываться ездили на огромном белом «Линкольне», во главе длинной вереницы иномарок и машин охраны с маячками. Свидетель со стороны жениха, он же брат жениха, Владимир Свиридов, и его первый друг и советник Афанасий Фокин, облаченные в стильные черные костюмы, с бабочками и роскошными цветными жилетками, вели себя так солидно и вальяжно, словно присутствовали на приеме у президента Российской Федерации.

Илюха сиял и время от времени горделиво поглядывал на красавца брата, на которого просто неотрывно уставилась свидетельница невесты, а все присутствующие на торжестве лица женского пола сочли за долг оценить стати Свиридова-старшего, взглянув минимум по пять-шесть раз и на него, и на его представительного друга г-на Фокина. На этого последнего, кстати, положил глаз коллега Ильи по модельному агентству, нетрадиционно ориентированный в сексуальном плане жеманный молодой человек в голубом френче.

Владимир незаметно для брата созерцал его супругу. Миловидная, с прекрасной фигурой, все достоинства которой подчеркивало платье «от кутюр», рыжеволосая, с нежной кожей и чудесными, чуть раскосыми синими глазами, Ирина цвела от счастья и действительно была великолепна.

Свиридов немало удивился, когда узнал, что ей уже двадцать пять, то есть она на два года старше Ильи.

Выглядела она разве что на двадцать — прекрасная, свежая, юная.

Первый день напоминал юбилей какого-нибудь эстрадного артиста, разве что показухи и так называемых «звезд» эстрады поменьше.

Впрочем, без казусов все же не обошлось: все-таки нажравшийся Фокин перепутал этажи загородного дома Ковалевых, в котором ночевали молодожены и их ближайшие друзья и родственники, и едва не выполнил обязанности жениха. Вероятно, перепутав Ирину со свидетельницей невесты, с которой он начал крутить амуры еще в ЗАГСе.

Подоспевший Илья и его старший брат под угрюмыми взглядами охраны выволокли разохотившегося Афоню из покоев Ирины, и его место занял Илья.

Скандал замяли в самом зародыше.

Второй день был повеселее. Руководящие товарищи и собственно отец невесты покинули торжество в связи с плотным рабочим графиком, и атмосфера некоторой напряженности и снобистской, нарочито выпяченной важной светскости тут же разрядилась.

Это не замедлило сказаться на поведении Влада и Афанасия. Среди примерно ста пятидесяти гостей, из которых три четверти было со стороны невесты, Свиридов-старший и Фокин были самыми яркими персонажами. Они совершенно затмили тамаду действа, веселого разбитного грузина, профессионала высокого класса, бывшего актера, который толкал бесконечные кавказские тосты и проводил кучу конкурсов на выявление «самых-самых»: самых красивых, самых задорных, самых горластых, самых сильных, самых беззастенчивых, самых остроумных.

Фокин быстро подпоил грузина, а Свиридов перехватил микрофон.

После этого началась отвязная веселуха, закончившая локальной потасовкой на выходе из ресторана, где Фокин разбирался сразу с тремя друзьями невесты и еще двумя ее двоюродными братьями.

Хорошо еще, что выяснение отношений не успело перейти в самую серьезную стадию: подбежавшие братья Свиридовы развели бойцов по разным углам ринга, хотя Илье разбили бровь, а Владимир отправил в нокаут его обидчика.

Правда, сам привел парня в чувство и через пять минут пил с ним на брудершафт.

Третий день окончательно породнил всех участников свадьбы, из торжества превратившейся в раздольную русскую пьянку, только с очень большим количеством дорогой выпивки и закуски.

Воротила с Голливуда, надрызгавшись уже к одиннадцати утра (а куда он денется, если с ним подружились горячие русские парни образца все того же Фокина и его нового дружка Сереги Климова, кстати, совладельца модельного агентства Ильи, то есть его непосредственного компаньона), — так вот, американец сидел на сцене, где пел под «минусовую фанеру» какой-то пьяный гость, обнимал Афанасия и с сильным акцентом вещал:

— Это ест новый русский образ лайф.., жизни.

Он мне очиэн нравится.., у нас в Америка скучнее…

— А какие у нас девочки! — заявил Фокин и ткнул пальцем в полуголую хохочущую девушку, которую нес на руках Свиридов, держа в зубах присвоенный микрофон тамады. — Куда это он, кстати?

— А у нас в Юэсэй… — жаловался разомлевший заокеанский гость, — ви знает.., могу я говьерит по-английски.., что мой русский слов.., маловато будет.., с новым годом..

Гость сорвался на совсем бесформенную чушь, потом опомнился и продолжал столь же экспансивно, но уже по-английски. Фокин его понимал, а вот Климов, рослый парень с улыбчивым открытым лицом — кажется, нет.

— У нас в Америке, — говорил американец, — женщины совсем это самое.., нот о-кей. Сейчас у нас феминизм.., страшная жуть. Открываешь перед женщиной дверь — и под суд за дискриминацию по половому признаку. Дескать, что ты ей дверь открываешь, она что, увечная, что ли? А вот фак у нас так происходит.., ложишься с ней в постель и спрашиваешь, чтобы ее конституционные права не ущемить: дорогая, можно, я сниму с тебя блузку? дорогая, можно, я сниму с тебя юбку? дорогая, можно, я сниму с тебя нижнее белье, а потом просуну на пять сантиметров? Или лучше на шесть. Нет, на шесть нельзя, отвечает, а то нарушишь пятнадцатую поправку конституции штата Массачусетс. Вот если бы анальный с-секс.., тогда можно на шесть. И все мэны в постель ложатся с диктофоном, чтобы, значит, наутро если она объявит тебе, что ты ее изнасиловал, сунуть ей под нос этот диктофон: ол райт, все записано, мисс.

— Ты что, не американец, что ли? — спросил, хохоча, Фокин. По-английски спросил.

— Почему ты так решил?

— А юмор у тебя какой-то неамериканский.

Янки так над американским образом жизни стебаться н-не будут. Скорее, споют свой гимн.

— Это точно, — обрадовался тот. — Просто.., у моей матери фамилия Ткачук. Она из Киева родом.

— Так ты, стало быть, хохол? У меня тоже дед хохол.., или прадед. Ну.., який ты гарний хлопэц! — переходя на жуткую помесь русского и украинского, воскликнул полиглот Афанасий.

— Гарный хлопэц, гарный хлопэц, — проворчал Климов, который из всего разговора понял только последнюю фразу, — перегарный ты хлопец…

Вернувшийся Свиридов — в губной помаде и помятых брюках — провозгласил какой-то конкурс, грузин-тамада синхронно промямлил тост, не замечая, что его слышат разве что только ближайшие соседи, и радостно упал под стол. И все покатилось…

* * *

— Ну что тебе сказать, Илья, — на исходе того же дня говорил Свиридов. — Все прошло великолепно.

Откровенно говоря, я никогда не был на такой великолепной свадьбе. Во сколько она, интересно, влетела?

— Ну, не будь таким меркантильным, Володя, поморщилась сидевшая тут же Ирина. — Давай лучше выпьем за меня с Илюшкой.

Она была изрядно навеселе, что следовало из степени ее одетости: на ней была только черная кружевная комбинация, а на плечи молодая жена Ильи накинула атласную накидку, ничего, впрочем, не прикрывавшую.

Три дня кутежа никак не отразились на ней:

Ирина Владимировна выглядела все так же свежо и неотразимо.

Ее лучшая подруга Настя, присутствующая тут же и в последние два дня плотно занявшаяся Владом Свиридовым (и нельзя сказать, что безуспешно), пострадала больше: ее точеное лицо и великолепная фигура — что же вы хотите, фотомодель из престижнейшего модельного агентства, — все-таки носили следы многосуточного пьянства. Конечно, режим, диета и все такое — дело святое, но иногда и самые строгие и выдержанные (или по роду деятельности вынужденные быть таковыми) люди делают себе послабления.

— Какое еще выпить, Ирка? — капризно скривив хорошенькие губы, проговорила фотомодель. — К-какое там еще выпить? Н-не спаивай мне мужика! — И она нежно поцеловала Влада, на котором она, собственно, сидела, сначала в шею, а потом в мочку уха. — Лучше иди поищи Фокина.., он-то точно не откажется накатить.

— А где Фокин? — спросил молчавший до того времени Илья.

— Фокин.., ну-ну-у-у… — протянула Настя, — боюсь, что этого не знает никто. Включая самого Афанасия.

— Этот Афанасий еще тот секс-атлет, — отозвалась Ирина. — Никогда не забуду, как он после первого дня ввалился в мою спальню, назвал меня то ли Машей, то ли Дашей, то ли Сашей, и злобно полез в атаку. Если бы не Влад, неизвестно, что бы дальше…

Свиридов поднял на нее смеющиеся глаза, и она осеклась, вероятно, едва не сказав лишнего.

— Да, третью ночь не спим, — неизвестно к чему произнес клюющий носом Илюха, который, очевидно, выпадал из разговора.

Молодой муж пострадал от извечной русской привычки гулять до потери пульса куда больше своей супруги. Его лицо приобрело зеленовато-бледный оттенок, от недостатка сна и злоупотребления алкоголем под глазами появились болезненные коричневые круги.

Вероятно, свою лепту сюда же внесли сексуальные изыски на супружеском ложе.

— Бедный ты мой, — нежно сказала Ира. — Ну ладно, пойдем спать.., не буду тебя сегодня мучить. А то этак и ножки протянешь, а они у тебя класснючие… длинненькие, ровненькие.

— Но где все-таки Фокин? — произнес Влад.

— Да он до сих пор в Москве… (все участники данного разговора уже приехали в загородный дом Ковалевых) поди, завис в ночном клубе, откуда я тебя вытащила, — сказала Настя. — Там на тебе еще наглухо висли эти шалавы из Илюшкиного агентства. Там при Афоне этот америкашка голливудский остался, да и Климов, Илюхин компаньон, там же… так что не пропадет твой забулдыга. — Она наклонилась к самому уху Свиридова, но голоса ничуть не понизила:

— Если бы вы с Фокиным не были так похожи на настоящих мужиков, то я бы подумала, что вы педерасты.., просто не разлей вода, и чуть отойдете друг от друга, так тут же кипеж: где там мой Владька? где там мой Афонька?

Ирина захохотала над шуткой подруги, Свиридов-младший кисло ухмыльнулся.

— Да я не за него опасаюсь, — сказал Влад, — а за тех, кто там с ним тусуется. Меня-то рядом нет, а он человек увлекающийся.

— Вы только посмотрите на этого святошу! — звонко закричала Ирина. — Паинькой прикидывается.., на Афоню все сваливает! А сам-то! А сам-то!'.

— Что сам?

— А кто споил Жору-тамаду? Кто с Веркой руках бегал по всему ресторану, уволок куда-то, а потом пришел с расстегнутой ширинкой? Кто вчера лил шампанское за шиворот Иван Денисычу? Он, между прочим, член Госдумы! И кто, наконец.., кто заставил священника отца Дионисия танцевать канкан на столах с этой шлюхой Ингой и жирной квашней Катериной Митр… Петровной? А? Не ты?

* * *

— Тебя в самом деле высылали из страны?

Свиридов оторвался от бокала апельсинового сока (на деле являющегося водочным коктейлем) и от экрана телевизора, на котором маячили фигурки оживленно перекатывающих мяч людей: он смотрел матч премьер-лиги.

— А? Ты что-то сказала?

Настя перевернулась на спину и, задрав ноги, забросила их на плечи сидящего перед ней Влада.

— Я никогда не могла понять мужчин, — нараспев произнесла она. — Я никогда не могла понять, почему они так любят футбол и хоккей.., совершенно бессмысленное, на мой взгляд, занятие. Бегает толпа мужиков и яростно пинает мячик или там шайбу гоняет. А если, упаси боже, гол забьют, то и вовсе ералаш.., скачут, как малые дети, обнимаются.., целуются. Со стороны выглядит откровенно идиотски.

Свиридов нисколько не смутился и не обиделся.

— Есть один старый анекдот, — проговорил он, скользнув ладонями по внутренней стороне бедер Насти, отчего она выгнулась и замурлыкала, как кошка. — "Встречаются два педераста, и один другому говорит: не понимаю я этих противных натуралов, почему они, значит, так любят футбол. А другой отвечает: да ты что, милый, ты не прав.

— Эт-та еще почему?! Почему это я не прав?

— А вот ты представь.., я стою на воротах в финальном матче чемпионата мира. Моя команда выигрывает, до конца матча остается буквально одна минута, и тут я пропускаю глупейший гол. Команда в шоке, трибуны скандируют: "Пи-да-рас!! Пи-да-рас!!

Пи-да-рас!!!" — а я кланяюсь, кланяюсь.., кланяюсь…"

Настя захохотала.

— Ну ладно, можно сказать, квиты, — проговорила она. — Но все-таки.., ты не ответил: в самом деле тебя высылали из России и Владимир Иванович, отец Ирки, замолвил за тебя и Афанасия словечко?

Влад усмехнулся и покачал головой.

— Ну, как тебе это самое получше.., можно сказать, что и так. А что, Владимир Иванович в самом деле находится под таким влиянием дочери? Слушает ее, что ему нужно сделать по работе? Прямо как Борис Николаевич?

— Сомневаюсь, — пробормотала Настя, — Владимир Иванович человек жесткий. Он просто так глупые капризы выполнять не будет. И не просто так — тоже.

— А если не глупые и не капризы?

— Тогда.., может быть. Мне просто кажется, что это Илья усиленно просил за вас, а Ирка ему ни в чем отказать не может.

— А как они вообще познакомились?

— Кто — Илюшка и Ирка?

— Ну да.

— А он тебе не рассказал?

— М-м-м.., н-нет. Как-то.., времени не хватило, что ли…

Говоря это, Влад словно бы нехотя расстегивал пуговицы на легком халатике, который единственно и прикрывал стройное холеное тело фотомодели.

Если не считать чисто символических трусиков.

— Ну ты прямо машина.., еще и получаса не прошло после этого секс-марафона.., когда мы даже говорить не могли, а теперь опять грязные домогательства, — с ощутимой ноткой нежного восхищения проговорила Настя, — а говорят, в России настоящие мужики перевелись.

— Перевелись, — буркнул Влад, — вот мы и вернулись с Афоней.., нарасхват.

Последнюю фразу он произнес, задыхаясь, потому что действия Насти стали совсем уж нескромными…

* * *

Его разбудил чей-то сдавленный придушенный вопль и потом — приближающийся дробный топот, словно бежала крупная собака или неподкованная лошадь.

К тому времени важный матч премьер-лиги завершился с нужным для Влада результатом, и полностью удовлетворенный сегодняшним днем Свиридов расслабленно вытянулся на огромном ложе, положив голову на плечо мирно спящей Насти, и задремал. Но даже если бы он заснул мертвым сном, отрегулированные многими годами тренировок и тревог сигнальные системы организма вырвали бы его из объятий Морфея. — Словно пожарная сирена, словно бредово-яркая вспышка перед глазами — этот полукрик-полухрип и этот топот мгновенно сказали ему то, что другой не понял бы не то что спросонья и после трехсуточного алкоголь-секс-марафона, но и в здравом уме и твердой памяти непосредственно возле того места, откуда шли эти подозрительные звуки. Такие чужеродные для этого дышащего умиротворением, покоем и счастьем огромного дома.

Свиридов приподнялся, а потом и вовсе соскочил на пол и подошел к двери. До него донеслось чье-то тяжелое, прерывистое дыхание, Влад медленно потянул на себя ручку двери, и тут она резко распахнулась, едва не сбив его с ног.

На пороге стоял Илюха, почти голый, в одних трусах и с каким-то обрывком ткани в руке.

Именно он так тяжело и прерывисто дышал, а на его лице.., такого лица Влад не видел у своего младшего брата ни разу.

Какая-то застывшая, остолбенело-жуткая гримаса перекосила его черты, и в первую секунду только недюжинным волевым усилием Влад заставил себя поверить, что это тот самый Илья.., его младший брат, что три часа назад со счастливой, здоровой пресыщенностью и полнокровным довольством жизнью ушел на покой в свою роскошную спальню.

На красивом тонком лице Ильи корчилось отчаяние. Откровенное, всепоглощающее, обвальное.

Нельзя даже сказать, что он был бледен — кощунственно называть бледностью эту мертвенную пепельную серость, расползшуюся по лицу. Лицу, которого почти не было — жуткая маска полусмерти стерла с него все человеческое.

А широко расставленные серые глаза ничего не выражали. Они всегда были у Ильи серыми, но — живыми, ярко-серыми, лучистыми и светлыми. А теперь…

Примерно так же живой переливающийся цвет весело светлеющего послегрозового майского неба отличается от серой известки склепа.

Он тяжело перевалился и буквально упал на руки Влада.

— Что случилось, господи?

— Там, — пробормотал брат с сухим хрипом, словно раздирающим ему гортань. — Там.., такого не бывает.., иди, посмотри ты, Володька.., у тебя хорошее зрение.

Влад подхватил Илюху и, протащив его через дверной проем, буквально проволок коридором под надсадное, сбивчивое, внушающее жгучую тревогу уже за самого Илью бормотание брата:

— Спальня.., этого не может быть. Спальня. Расставанье.., маленькая смерть.

Влад быстро заглянул в спальню, где спал сегодня Илюха. Хотя все говорило ему, что страх поселился не тут и то, что увидел его младший брат, находится совсем в другом месте.

В другой спальне.

…Это возникло как жуткое бредовое виденье.

Большая комната с роскошной кроватью и с распространяющим мягкий, приятный для глаза рассеянный свет ночником, а посередине, в самом центре пространства комнаты, между полом и потолком зависло серое неподвижное тело.

…Она висела на тонкой веревке, привязанной к огромной тяжелой люстре, вычурные ажурные рожки которой были унизаны хрусталем. Вероятно, эта люстра могла выдержать и вес огромного грузного мужчины, а не то что стройную и изящную девушку.

Посиневшее лицо, большие полуприкрытые остекленевшие глаза. Скривившийся от предуходного удушья рот. Это ни в коем случае не могла быть она, но все равно.., это была Ирина.

Жена Ильи.

Женщина, с которой он прожил только три — свадебных — дня.

Влад медленно опустил Илью на ковер и шагнул вперед, к телу молодой женщины…

— Господи…

Ее прикрывала только тонкая полупрозрачная ночная рубашка, разорванная и окровавленная. Но это было еще не все. Молодую жену Ильи не только убили, над нею еще и цинично надругались. Потому что между окоченевших стройных ног, зависших в полуметре от пола, Свиридов увидел предмет.., в котором через мгновение признал фаллоимитатор, игрушку для особо сексуальных дам.

— Скоты, — вырвалось у Свиридова, и он, повернувшись к Илье, лежащему на ковре, опустился на пол и обнял брата за вздрагивающие плечи. — Как же так?..

— Я проснулся и подумал, что ей одной не надо спать в своей комнате, — деревянным голосом проговорил Илья, не отрывая лба от ковра, — только-только женился и уже ухожу в другую спальню.

Правда, сегодня ночью — первый.., первый раз. И я пришел.., и.., вот так…

Хрипы в груди тяжело прорвались сухим рыданием, и наконец бог сжалился над ним: Илья заплакал.

Беззвучно и горько, скорчившись на полу, как обиженный ребенок.

Свиридов не стал говорить слова утешения и сочувствия: они были бы ничтожны перед этим обвальным, непоправимым горем.

Он снял трубку телефона и, набрав двузначный номер охраны внизу, в вестибюле, проговорил:

— Поднимитесь на второй этаж. В спальню Ирины Владимировны. Да, вы не ослышались.

Влад бросил трубку.

Эта кошмарная, не правдоподобная сцена была как мучительное, захлебывающееся, тошнотворное похмелье после безудержного фонтанирующего веселья, по-русски беспредельного разгула последних дней.

Для Ирины они стали действительно — последними.

Глава 3УБИЙЦЫ ИРИНЫ СВИРИДОВОЙ

Владимир Иванович Ковалев приехал через час.

Спокойный, бледный и сдержанный, он прошел по коридору, ни на кого не глядя и ни с кем не разговаривая.

— Почему ее не сняли? — Такова была его первая фраза.

— Но, Владимир Иванович, следовательская группа и судмедэксперты…

— Завали табло, — не повышая голоса, произнес член федерального правительства, — какие еще следователи, идиот? Снимите ее.., погоди.

Его взгляд привлекло что-то на теле дочери.., не гнусная продукция секс-шопов, уже убранная с глаз долой Владом Свиридовым, а что-то еще. Он подошел вплотную, долго смотрел застывшим взглядом, а потом закрыл лицо руками и пробормотал что-то сдавленное и жуткое в своей звериной нечленораздельности.

Илья все еще находился тут же под присмотром старшего брата и Насти, которая тоже была в околошоковом состоянии, но тем не менее перенесла смерть подруги куда более стойко, чем молодой муж Ирины.

Отец трагически погибшей молодой женщины повернулся к ним, его пронизывающие глаза остановились на зеленовато-бледном, с припухшими глазами лице Ильи, губы Владимира Ивановича дрогнули, словно тщась вытолкнуть какие-то беспощадные слова, но он сдержался и вышел в жуткой ватной тишине.

По коридору гулко зазвучали удаляющиеся шаги Ковалева и его свиты.

Влад Свиридов подошел к телу Ирины и пристально посмотрел на нее тем же застывшим, пронизывающим взглядом, который был до того у Ковалева. Потом, когда ее уже сняли с люстры и прикрыли простыней, Влад буквально вцепился глазами в тонкую иссиня-бледную руку, свисавшую с дивана.

Потом подошел и, легко отстранив набычившегося охранника, приподнял простыню и пристально глянул на тело девушки еще раз.

Илья бледно таращился на него остекленевшими бессмысленными глазами…

Свиридов отступил от тела и, повернувшись к дверям, увидел, как в комнату входит высокая полная женщина лет сорока пяти, с круглым толстым лицом и небольшими острыми светло-голубыми глазами. Волосы на ее голове свивались в смешные кудряшки, и эта довольно комичная баранья прическа совсем не гармонировала с выражением едва сдерживаемого смятения, застывшего на, в общем-то, маловыразительном лице вновь прибывшей.

Влад на секунду было подумал, что это мать Ирины, но тут же едва ли не с отвращением отверг эту мысль. Потому что один из охранников быстро приблизился к ней и скороговоркой произнес что-то, из чего можно было вычленить только слова «несчастье», «быстро» и имя-отчество, возможно, принадлежащее этой полной женщине: Марина Викторовна.

Врач, резюмировал Влад. А по совместительству — и патологоанатом. И сейчас она проведет первичную экспертизу тела несчастной женщины.

Через несколько минут Илья был арестован по обвинению в убийстве своей жены Свиридовой Ирины Владимировны.

* * *

Влад все еще оставался в спальне Ирины — даже после того, как увели Илью, а потом унесли и тело его несчастной жены. Он сидел в углу на диванчике и пытался сообразить, по воле какого такого злобного демона события приобрели такой страшный и противоестественный поворот.

Его никто не трогал и не задавал никаких вопросов.

Большие часы на стене пробили пять утра, Свиридов вздрогнул и поднял глаза. И увидел, как к нему стремительно подходит один из руководителей службы безопасности Владимира Ивановича Ковалева.

Кстати, офицер ФСБ.

— Меня тоже в камеру? — хмуро спросил Влад.

— Владимир Иванович просит вас подняться в его кабинет.

— Так он еще здесь?

— Да, на третьем этаже. Следуйте за мной.

Свиридов поднялся и, глядя в широкую спину шагающего впереди фээсбэшника и не смотря на примостившихся по бокам двух рослых парней невозмутимого и мрачного вида, проследовал по гулкому пустынному коридору, по тяжелой ковровой дорожке «Бринтон» на широкой, отделанной мрамором лестнице. Охранник остановился перед массивной резной дверью и, молча открыв ее, жестом предложил Свиридову войти. А сам шагнул вслед за ним и встал у самого порога.

— Прошу вас, проходите, присаживайтесь, Владимир, — прозвучал знакомый голос сиятельного тезки Свиридова.

Ковалев сидел за большим черным столом и просматривал какие-то бумаги. Рядом лежала трубка радиотелефона: и, по всей видимости, Владимир Иванович только что окончил разговор.

Лицо заместителя министра было мрачно, но спокойно и сосредоточенно — ни тени того отчаяния, что буквально пожирало Илью, когда он, перепуганный, пепельно-бледный и жуткий в своей гибельной беспомощности, ворвался в спальню старшего брата.

Илья.., как он там, что сделают с ним люди, против которых бессилен даже он, старший Свиридов?

Ковалев отложил бумаги, приспустил с переносицы очки и поверх них пристально посмотрел на бледного, но ничуть не растерянного или подавленного Свиридова.

— Вы понимаете, Владимир, — спокойно начал он, — что это ужасающее злодеяние.., впрочем, не надо громких слов.., что это преступление совершено буквально в нескольких метрах от вас. Возможно, что и человеком, очень хорошо известным вам. Мы рассмотрели и наскоро проработали версию о самоубийстве и пришли к выводу, что это невозможно.

Моя дочь была несомненно убита.., насильственно умерщвлена людьми или человеком, которому чуждо.., чуждо решительно все человеческое.

Меньше всего он напоминал удрученного, потрясенного смертью дочери любящего отца. Скорее, хладнокровного опытного следователя, взявшегося за расследование любопытного преступления.

— Надеюсь, что вы помните, каким образом попали сюда, не так ли?

— Да, разумеется, — ответил Влад. — Авиарейсом «Лондон — Москва».

— И совершенно очевидно, что вы отдаете себе отчет, благодаря чему — вернее, кому — вам с господином Фокиным удалось это сделать. Бесспорно, не проконсультируйся я с министром иностранных дел, руководителем президентской администрации и секретарем Совбеза, а также не кем иным, как председателем правительства, вам не дали бы «добро» на, скажем так, репатриацию. Уж слишком неоднозначна и противоречива ваша репутация у спецслужб и правоохранительных органов. Впрочем, вы оказали им важную услугу, и вас не судили как преступников, а просто выслали за пределы Российской Федерации.

— Да, конечно, — произнес Влад, еще не до конца понимая, зачем Ковалев говорит ему все это.

Ведь не думает же этот важный госчиновник, что Свиридов не понимает очевидности им сказанного.

Что не осознает, кого он должен благодарить за выдачу виз им, Свиридову и Фокину, лишенным Российского гражданства.

— Бесспорно, вы и ваш друг Фокин Афанасий Сергеевич — люди со своеобразными моральными критериями и этическими устоями. В данный момент я занимаюсь тем, что просматриваю ваше досье. Это интересно и наталкивает на занимательные размышления.

Господи, и он может так равнодушно и цинично говорить — отец, потерявший свою единственную дочь!

— Вот оно, ваше досье, — проговорил Владимир Иванович, пододвигая к себе увесистую черную папку с грифом «Совершенно секретно». — Та-ак…

Родился в семье военного тридцатого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Отец, Антон Сергеевич Свиридов, полковник ВДВ (военно-десантные войска). Убит в Афганистане в 1982 г.

Мать умерла в девяностом.

Так.., учился в закрытой военной высшей школе при Главном разведывательном управлении. В разведшколе — три года в общем потоке, потом по распределению попал в группу «Капелла», так называемую «группу сирот». Сюда зачислялись потерявшие родственников и соответственно «отмороженные» курсанты.., благо не имели на свете никого из родных и ничего святого из вечных ценностей, — откомментировал Ковалев. — Занимательно.., ну, из всего последующего можно сделать только один вывод: под вывеской подготовки офицеров ГРУ, сотрудников внешней разведки высокого класса готовили элитных убийц, способных выживать в самых экстремальных условиях и, главное, работать, и работать весьма успешно. Ведь так, Владимир?

Влад пожал плечами: ну что тут скажешь, заместитель министра иностранных дел — это вам не какой-нибудь депутат областной Думы, он и должен быть в высшей степени информированным человеком.

— Стажировка в Афганистане в числе войск ВДВ, — продолжал кратко озвучивать досье Свиридова Владимир Иванович. — Служба в Москве, участие в подавлении путча и расстреле Белого дома, Потом война в Чечне, где вы находились в течение двух месяцев и были отправлены в отставку в связи с ранением, а попросту — вследствие чудовищной усталости и патологического нервного напряжения, накопившегося за многие годы. Расстройства памяти с элементами конфабуляции. Вот как вас внушительно освидетельствовали ваши медицинские светила, — резюмировал Ковалев.

Свиридов продолжал молчать.

— Дальше — тоже интересно, но уже не так.

Проживание в провинции, Среднее Поволжье, город Саратов. С девяносто шестого по девяносто девятый годы. Чем занимались и чем зарабатывали на жизнь — точно не установлено. Хорошо отслеживали, когда вас пасут спецслужбы. Зато в минувшем, девяносто девятом году вы набедокурили за все годы мирной жизни…

Свиридов слабо улыбнулся: знал бы Ковалев, что за мирная жизнь это была!

— ..подозревались в причастности к убийствам высокопоставленных лиц большого бизнеса, угнали самолет и в Мельбурне.., впрочем, не будем тратить время, напоминая вам о том, что вы знаете лучше меня. Куда важнее иное: все это время рядом с вами — бок о бок шестнадцать лет, с восемьдесят третьего, когда вы начали обучение в высшей школе ГРУ — с вами находился Афанасий Сергеевич Фокин, фигура в высшей степени любопытная. Я имел возможность убедиться в этом на свадьбе.

Решительно, этот человек был выкован из стали.

При упоминании о свадьбе своей дочери, радостном событии, которое в контексте последних событий приобретало ужасающе мрачный, горький, саднящий привкус крови на губах каждого, кто о нем сказал хоть слово — Ковалев сохранил прежнее невозмутимо-вежливое выражение на холодном лице.

— К примеру, — продолжал он, — достаточно вспомнить о том, что после своей, прямо скажем, не богоугодной деятельности в «Капелле» Фокин четыре года был священником в Воздвиженском храме Саратова. Его родного города, кстати. Это ли не показатель незаурядности этого человека?

И только при слове «незаурядность» короткая, как вспышка, неуловимая гримаса промелькнула на лице Ковалева и тут же испарилась, как летучий эфир с накаленной солнцем поверхности.

Свиридов почуял что-то откровенно недоброе.

— При чем тут Фокин? — быстро спросил он.

— Да так.., к слову пришлось, — холодно произнес Ковалев, и только мимолетная усмешка, искривившая его губы, дала понять, какой термоядерный сарказм был вложен в эту короткую фразу. — А вы помните, Владимир, какая занимательная вещица из секс-шопа была обнаружена.., обнаружена.., вы ведь видели тело моей дочери там, на люстре, да? Первым после убийц, да? И вот эта штучка.., ведь вы запомнили этот поганый суррогат для тщедушных импотентов и палочку-выручалочку для страдающих бешенством матки шалав, да?

Всю маску равнодушия и оцепенелой сдержанности сорвало с Ковалева, как ветер властно срывает с деревьев красно-желтые перезрелые листья. Стальная воля, сковывающая в кулак бешеные эмоции, внезапно уступила — и как будто сорвалась упруго вжатая до упора мощная пружина.

— Ты помнишь, как эта мерзость была в теле моей девочки, правда? — задыхаясь и свирепо раздувая тонкие аристократические ноздри, негромко проговорил Владимир Иванович, вставая из-за стола и вплотную подходя к Свиридову. — Так вот.., ты знаешь, чьи пальчики обнаружились на этом резиновом хере.., или из чего он там сделан?

— Н-нет, — растерянно проговорил Влад. — Могут быть только отпечатки Ильи.., но ведь это ничего.., ничего еще не доказывает…

— Да в том-то все и дело, что не Ильи, — яростно выдохнул Ковалев. — А того, о ком я тебе толкую вот уже.., несколько минут.

— Это что же…

— Вот именно… Фокина!!

— Не может быть, — после мучительной паузы пробормотал Влад.

Ковалев остановил на нем буравящий взгляд, словно пытался пронзить насквозь и вырвать все тайное, что могло скрываться за привлекательной оболочкой бывшего офицера спецназа ГРУ — и вдруг резко повернулся на каблуках и прошел к своему столу. Уселся, оправил пиджак, закрыл папку с досье Влада Свиридова и нервным движением пригладил седеющие аккуратные виски.

— Простите, Владимир, — проговорил он, — вы сами понимаете, что в такой ситуации мне нелегко сохранять хладнокровие.

— Да, да… — отозвался Влад, который ожидал последних слов Ковалева еще меньше, чем предшествующей им вспышка гнева и ненависти.

— Одним словом, я хотел бы предложить вам подумать над этим делом и по возможности подключиться к расследованию, — отчеканил Ковалев. — Это не означает, что я вам очень уж доверяю, но то, что я знаю о вас, позволяет мне считать вас специалистом, ничуть не уступающим тем, кто будет заниматься этим делом. А быть может, и лучше. Помимо всего прочего, вы лицо заинтересованное. Все-таки главные обвиняемые — ваш брат и ваш лучший друг.

Только, — заместитель министра сделал внушительную паузу, — только я предлагаю вам подумать, тот ли он человек, кем вы его считали?

— То есть? — холодно откликнулся Владимир.

— Отпечатки пальцев — дело очень серьезное.

То, что это именно его отпечатки, не может подвергаться сомнению, потому что его полное досье есть в базе спецслужб.., все-таки Фокин был в федеральном розыске и, возможно, поступит в него опять. Если нам не удастся задержать его.

— Я думаю, что это будет просто сделать, — без раздумья сказал Свиридов. — Вероятно, он до сих пор в том ночном клубе, где я его оставил.., пьет и глазеет на девочек. И я не могу представить, как Афанасий.., как он мог убить Ирину.

При имени «Ирина» Ковалев вздрогнул и опустил глаза, и непроизвольно Свиридов вспомнил, как пристально рассматривал тело девушки Владимир Иванович и как неуловимо менялось его скованное железной волей бледное лицо со стиснутыми серыми губами.

— Я не могу представить, как Афанасий может иметь отношение к смерти вашей дочери, — продолжал Влад. — Отпечатки пальцев — это еще ничего не доказывает. Еще неизвестно, при каких обстоятельствах Афанасий мог оставить эти отпечатки. В последние три дня он хватается за все, что движется, а что не движется, он сам приводит в движение. Но я не отрицаю, что вам сложно отказаться от подозрений в его адрес: все-таки человек с темным прошлым, находившийся в федеральном розыске, скандалист, порой не отдающий себе отчета в своих действиях. Но все равно.., я могу сказать определенно: на такое жуткое убийство Фокин не способен.

— На такое? То есть вы согласны в принципе… что он легко может убить человека и не испытывать особых угрызений совести по этому поводу? Конечно, если у него, Фокина, есть причина, ведь так?

Свиридов качнулся вперед и ответил:

— Да. — — Особенно если вспомнить, что после первого дня свадьбы Фокин едва не изнасиловал Ирину, — зловеще проговорил Ковалев, — помните, тогда… когда он вломился в спальню и вознамерился было исполнить супружеские обязанности вашего брата?

Илья еще выгораживал его и говорил, что это ошибка.., помнишь, да?

Влад похолодел: обвинения в адрес Фокина внезапно стали приобретать губительную весомость.

И хотя он по-прежнему даже не мог и помыслить, что Фокин способен на такую гнусность, как убийство девушки и надругательство над ее телом, в голове тускло промелькнуло тревожное чувство правдоподобности подобного истолкования ужасных событий в доме Ковалевых. Правдоподобности — в глазах людей, не знающих Афанасия Фокина и всех лучших черт его натуры.

Но все равно: в России подводят под статью на основании и меньших доказательств. А когда еще заинтересованная в расстрельной статье сторона — замминистра иностранных дел Российской Федерации…

Фокин — убийца. Илья — убийца.

— Поехали в клуб, где, как вы говорите, находится этот человек, — холодно проговорил Ковалев, и в его глазах промелькнуло что-то такое, что заставило Влада невольно сжаться от жуткого и тревожного предчувствия…

* * *

Неужели все-таки это возможно?

Фокин всегда был разнузданным и стихийным человеком. Правда, со знаком «плюс». А вот теперь над всеми этими бесконтрольными страстями, над раблезианским пиршеством духа и необузданностью яркого горячего темперамента, который не могла смирить даже священническая риза, — над всем этим, как неумолимо чернеющая косматая туча на голубом небосклоне, начинала вырисовываться жирная палочка зловещего, кровавого «минуса».

Сидя в салоне бешено несущегося Ковалевского «Мерседеса», Влад попытался оглянуться назад и вспомнить все, что он знал о своем лучшем друге…

С самого начала.

Он познакомился с Фокиным в восемьдесят третьем, когда они начали обучение в высшей школе ГРУ.

Их ожидали два с половиной года сложнейшего обучения по жесточайшему графику, а со второго курса — еще еженедельные выезды на секретные объекты. Между собой курсанты звали свое закрытое учебное заведение «академией», хотя оно официально не имело подобного статуса.

И только после этого они попали в «Капеллу», которой суждено было перемолоть их и сделать из восемнадцатилетних мальчишек неуязвимые и совершенные машины смерти.

Влад прекрасно помнит солнечный апрель восемьдесят пятого года, когда ему пришел вызов с грифом «совершенно секретно», уведомляющий о том, что в результате строгого отбора он зачислен в спецгруппу под кодовым наименованием «Капелла».

Туда же попал и Фокин.

Группу «Капелла» возглавил кадровый офицер ГРУ полковник Петр Дмитриевич Платонов. И уже в первые дни обучения Владимир обнаружил странную и неслучайную закономерность, по которой были отобраны кадры для «Капеллы». Если говорить более конкретно, все курсанты группы имели одну общую для всех особенность в биографии: все они были сиротами.

И если у некоторых еще была жива мать, как, скажем, у Влада Свиридова, то отца не было ни у кого — все отцы были военнослужащими и погибли, «исполняя интернациональный долг», как то обозначается в официальных документах: в резидентурах, разбросанных по всему свету, в Афганистане, на острове Даманском, что на границе с Китаем.

Именно там погиб отец Афанасия Фокина.

…Курс обучения был колоссален, он включал в себя восемнадцать основных мини-курсов, как-то: стрелковая подготовка по особой, разработанной специально для «Капеллы» методике, рукопашный бой с элементами того или иного стиля единоборства, психофизический тренинг (порой включающий в себя употребление психотропных препаратов и сильнейших стимуляторов), наука маскировки и применения к любой, самой экзотической местности, вплоть до тщательного уподобления мимикрии в животном мире, также особый курс «Город» — наука выживания, передвижения и маскировки в «каменных джунглях». И многое другое.

Помимо этого — десятки более мелких, но не менее важных подкурсов — к примеру, по языковой подготовке, начатой еще на общем курсе (здесь предполагалась стажировка в среде непосредственных носителей того или иного языка), даже приличный курс актерского мастерства, вел который профессионал высочайшего класса, заслуженный артист СССР и по совместительству работник спецслужб.

Это был один из немногих курсов, нравившихся Свиридову, и он достиг здесь наилучших успехов во всей группе.

Общая же программа обучения была настолько разнообразна и полифункциональна, что одно механическое перечисление нормативных и полуфакультативных курсов заняло бы около полусотни страниц мелкого печатного текста.

Уже через месяц Свиридов интуитивно понял и осознал то, что многие понимали лишь к исходу обучения в «Капелле», а именно — кого именно готовили из парней, потерявших всех родственников и предоставленных даже не самим себе, а неумолимой воле великого государства.

Ведь не могло быть случайным то, что сюда подбирались своеобразные «отморозки» — парни, потерявшие отца и мать, переставшие существовать для кого бы то ни было, утратившие простые и вечные ценности — любовь, милосердие, надежду. Радость простого человеческого счастья. Утрачивающие со временем даже чувство боли и разочарования.

Они стали такими — он, Свиридов, и его друг Афанасий Фокин.

Ведь не просто на занятиях по этике и философии (учащиеся обычных военных заведений слов-то таких не знают) им напрочь забывали говорить о Марксе, Энгельсе, Фейербахе, Ленине, наконец.

Столпах диамата.

На первый план выходили гении иррационализма — Фридрих Ницше, Артур Шопенгауэр, отец экзистенциализма Серен Кьеркегор, знаменитые психологи Ясперс и Юнг. В донельзя переиначенном виде, однобоко выпячивающем человеконенавистническую сторону учения этих философов.

Усиленно преподавался итальянец Чезаре Ломброзо — как родоначальник антропологической криминологии, которому с легкой руки руководителя курса профессора Климовского приписали взгляд на человека как на носителя так называемых злокачественных антропологических стигматов.

Проще говоря, курсантам преподнесли «хомо сапиенса» как итог противоестественной и жуткой мутации обыкновенной обезьяны, а не как венец эволюции, разворачивающейся по дарвиновской рецептуре.

Без сомнения, очень удачно сюда же вклинили и старика Фрейда. Все это — на правах эзотерической доктрины, неизвестной тупому марксистско-ленинистскому быдлу.

Под этим туманным и одновременно максимально содержательным наименованием выводился, естественно, славный советский народ.

Программа обучения в «Капелле» могла дать фору едва ли не любому вузу, а по ряду особенностей и вовсе не имела себе равных в стране.

Многим не удавалось усвоить эту сложнейшую и противоречивую информацию, хотя средний индекс интеллекта курсанта «Капеллы» был минимум в полтора раза выше среднего по школе. И тогда на помощь приходили психотропные препараты, верно закладывающие если не непосредственно в память, так в подсознание пренебрежение к человеческой жизни — чужой и собственной, — цепкое, безвылазное, граничащее если не с ненавистью, то с холодным расчетом, который был еще страшнее ненависти.

Вытравляемое только временем и болезненной ломкой собственной, уже сложившейся натуры.

Как легко убивать, когда ты твердо настроен на то, что этот мнимый «венец природы», на деле являющийся лишь жалкой выродившейся обезьяной, имеет права на жизнь не больше, чем клоп или таракан, нанюхавшийся инсектицидного средства.

А в группе «Капелла» готовили именно убийц — элитных, неуязвимых, способных выживать в любых условиях и убивать при любых, даже самых неблагоприятно складывающихся обстоятельствах.

…Свиридов старался никогда не вспоминать о тех годах, когда страшная государственная машина целенаправленно делала из него и Фокина и еще десятка им подобных курсантов великолепных монстров, отлаженную машину убийства, с прекрасно развитым инстинктом самосохранения, но не ради собственной жизни, а ради долга. Абстрактного понятия, но так страшно и конкретно реализуемого.

Он всегда думал, что прошлое отпустило его и Фокина из своих губительных тисков, что страшные уроки полковника Платонова и профессора Климовского если не забыты, так втоптаны на самое дно черной и липкой, как болотный ил, памяти о «Капелле».

Дай бог, чтобы это было так…

* * *

— Ну что, петух бройлерный, молчишь, бля? Че, думаешь, если ты со мной в молчанку будешь играть, падла, так тебе, козел, что-то светит?

Илья поднял голову и облизнул пересохшие губы. Где-то над крышкой стола, заваленного бумагами, в багровой дымке маячило длинное лицо следователя с толстыми, непрестанно шевелящимися губами и утиным носом, и тускло светились звездочки на погонах.

Майор угрозыска.

Он брезгливо кривил рот и говорил грубые и такие тяжелые слова, которые тем не менее почти не улавливались Ильей и падали, как бесполезно растрачиваемые бомбы на уже мертвую и запорошенную пеплом землю.

Илья не мог ничего понять: он был раздавлен так страшно и непонятно за что, за какие грехи обрушившимся на него безвылазным, черным, как жирная несмываемая грязь, горем. Он не мог говорить — только невнятно лепетал что-то.

— Ну так что, баклан.., будем писать чистосердечное признание, или как?

— Я никого не убивал.

— Да ты что мне тут динаму крутишь, пидрила?

Не убивал? Да тут на тебя столько всего, что хватит, чтобы тебя на зоне двадцать лет харили паровозом, козлодой!

— Я не убивал… — бесцветным голосом повторил Илья.

— Ну хорошо, раз не хочешь по-хорошему, — проговорил майор. — Тогда поступим иначе. Щас я тебя заброшу в камеру к уголовникам, и тогда посмотрим, как ты у меня запоешь, падла. Ты парень сдобный, им такие женщины в самый раз.., придушат немножко, чтоб помягче был, а если что.., доминошку в зубы, хлопнут в точило — и новая минетчица Дуня к сдаче в эксплуатацию готова. Никакой стоматолог не поможет. Да ты хоть сечешь, сука, что с тобой там сделают? А, шнявка понтовая?

Свиридов-младший молчал: он был парализован ужасом.

Майор скривился и снял трубку:

— Савин? Этого, который щас у меня — в тринадцатую. Да, к уркам. Да.

…Их было четверо. Они неподвижно лежали на нарах, и только через минуту после того, как ошеломленного, помятого, взъерошенного Илюху впихнули в зловонную камеру, один из них, здоровяк с рассеченным лицом и толстенной красной шеей, приподнялся и, прищурившись, посмотрел на Свиридова-младшего.

— А, Машку привели, — усмехнулся он и словно бы нехотя спрыгнул на пол.

Это был детина с бульдожьей харей типичного уголовника. По степени татуированности кожных покровов он не уступал какому-нибудь маорийскому вождю с новозеландского острова Ика-на-Мауи: наколками были испещрены плечи, грудь, руки, пальцы, и даже на шее красовалось нечто вроде наполовину вынутого из ножен кинжала.

— Говорят, ты, друг, тут по «мокрухе» прописан, — сказал второй, существо неопределенного пола с острым носиком и маленькими крысиными глазками. — Жену замочил, так, да? Нехорошо это.

— Да зачехли ты базар, Крыс, — буркнул татуированный здоровяк. — Чего с Машкой пить? Ишь какие булки раскатал, падла. Зажирел.

И он, протянув руку, хлопнул Илюху пониже спины.

Тот попятился к стене и, прислонившись к ней спиной, вцепился ногтями в холодный мокрый бетон.

— Да не парься ты, слышь, — сказал Илье третий и медленно приблизился к нему. — Кабан этот.., он фишки совсем не сечет.

Этот третий был самого зловещего вида: синее, болезненное, небритое лицо, выбитый левый глаз, зубы через один. На своем тощем кадыкастом горле он держал костлявую кисть, больше похожую на куриную лапку, чем на нормальную человеческую руку.

На этой щуплой птичьей лапке не хватало двух пальцев.

— Уткнись, Кабан.

Татуированный, по всей видимости, и носил выразительное погоняло Кабан, потому что при упоминании его заворчал, но от Ильи отошел.

— Вечно этот Осип геморит, бля… — буркнул он, присаживаясь на нары.

— Есть хорошая байка, — продолжал тощий, медленно приближаясь к Илюхе. — Прямо про нашего Кабана. Пошел мужик на охоту, взял с собой двустволку, и вдруг, глядь.., бежит на него, значится, дикий кабан. Ну, он не растерялся и пальнул в него из обоих стволов. Дымовал, ничего не видать, мужик стоит и кумекает: ну, попал он в кабана или не попал?

Дым рассеивается, кабан стоит жив-здоров и говорит:

— Ну все, мужик, ты попал…

И тощий осклабился, показав редкие желтые зубы, отчего Илью передернуло от отвращения. А второй раз его передернуло уже от ужаса, потому что в протянутой к нему искалеченной птичьей лапке возле своего горла — он увидел острую заточку…

Глава 4ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ НОМЕРА ТРИНАДЦАТЬ

— А куда вы велели отвезти Илью? — спросил Свиридов, косясь на рослого охранника, сидящего между ним и заместителем министра иностранных дел.

— Его отвезли пока что в следственный изолятор. Пока допрашивают.

— Надеюсь, никаких экспериментов вроде подсадок в камеру с уголовниками?

Ковалев чуть повернул голову и ответил:

— Они не посмеют. Хоть он и обвинен в убийстве, он все-таки муж моей дочери. Так что будьте спокойны за своего братца.., до поры до времени.

Влад кивнул.

— Так.., в каком клубе вы оставили Фокина? — угрюмо спросил Ковалев.

— В «Ариэле». И, судя по всему, он до сих пор должен быть там с Климовым и этим американцем… как его…

— Мистером Джекобом Скоттом? — медленно произнес Ковалев. — С ним? Вы уверены?

— Если бы вы присутствовали на втором и третьем дне свадьбы, то заметили бы, что эти двое от Фокина просто не отлипали.

— Никогда бы не подумал, — задумчиво произнес Владимир Иванович. — Джекоб такой серьезный человек, и вдруг Фокин! Шут гороховый!

— До полной картины обвинения вам осталось только инкриминировать Афанасию организацию татаро-монгольского ига, — сухо проговорил Свиридов. — Впрочем, надеюсь, что сейчас мы все выясним. Если, разумеется, они в «Ариэле». Вообще же Фокин угрожал пойти в «Три обезьяны» или «Центральную станцию» устраивать экзекуции сексуальных меньшинств. Хотя это маловероятно.., стриптиз в «Ариэле» нравился ему куда больше, чем гипотетические разборки с педерастами, которые плавно перетекли бы в драку с охраной. А кстати, — он снова повернулся к Ковалеву, — каким образом вы хотите его арестовывать?

Замминистра не ответил, зато подал голос начальник его охраны:

— Как каким? Самым непосредственным. Наденем наручники, и в машину: воркуй, голубок. А что такое?

Влад поморщился, а потом тихо сказал:

— Поручите это мне. Конечно, наручники на него я надевать не буду, но думаю, что это будет лучше, чем если вы ворветесь туда и будете размахивать оружием.

— Лучше для кого? — сухо спросил Ковалев.

— И для него, и для вас. Вы ведь хорошо прочитали, Владимир Иванович, что такое «Капелла» и на что были способны ее штатные единицы? Я знаю, что говорю.

Ковалев задумался, пошевелил губами, а потом ответил:

— Нет. Я не настолько доверяю вам.

Свиридов вспомнил, как однажды, года два назад, когда Фокин еще был провинциальным священником, ребята из вневедомственной охраны повязали Афанасия, переусердствовавшего в драке в каком-то ночном заведении и передали его деятелям ППС, то бишь патрульно-постовой службы. Ввиду особо значительных размеров задержанного на него надели наручники, посадили в милицейский «газик» и повезли в вытрезвитель.

По дороге Фокин немножко протрезвел, очухался, без особого труда разорвал цепочку стальных «браслетов», а потом выломал дверь машины и перевернул «газик» набок вместе с сидящими в ней тремя милиционерами. Доблестные блюстители порядка сидели тихо, не пикнув, до тех пор, пока удаляющаяся фигура Фокина, стукающаяся обо все встречные столбы, не скрылась за углом.

Конечно, сейчас было совсем другое дело. Афанасия хотели везти не в вытрезвитель, и совсем не те зеленые сержантики, недавно окончившие школу МВД.

Но и матерые волки из ФСБ часто ломали зубы о боевую выучку птенцов гнезда полковника Платонова.

* * *

К ночному клубу «Ариэль» они подъехали в шестом часу утра. Буквально за несколько минут до свертывания шоу-программ и выдворения загулявших посетителей, которых, судя по количеству припаркованных на клубной стоянке машин, оставалось не так мало.

В клуб пошли пятеро. Начальник Ковалевской охраны и трое его подчиненных и — все-таки Свиридов. Мало ли что, рассудил Владимир Иванович Ковалев.

Охранник на входе попытался было тормознуть их: дескать, мы скоро закрываемся! — но, увидев удостоверения федеральной службы безопасности, кивнул головой: проходите.

Начальник охраны Ковалева окинул взглядом полутемный зал и несколько извивающихся вокруг шестов обнаженных женских фигур в самом центре его и спросил Влада:

— Есть он тут?

Свиридов пристально всмотрелся в это карнавальное блуждание темных фигур в разлетающейся под сполохами мечущихся разноцветных лучей полутьме, прищурив глаза и потирая переносицу, словно это могло обострить его и без того прекрасное зрение.

Почти неосознанно глаза выхватили участок зала вокруг дальнего шеста, у которого работала довольно-таки габаритная и фигуристая дама в крошечных, «веревочных», как говорил в таких случаях Влад, трусиках.

У столика возле шеста с этой дамой он заметил человека в черной майке с цифрой «13» во всю спину. Тот сидел на стуле, широко раскинув ноги, и лениво швырял в танцующую перед ним даму фруктами. По всей видимости, это была или клубника, или крупная черешня, или сливы.

Под столиком копошилась еще одна дама, уткнувшаяся лицом куда-то в низ живота человека с номером «тринадцать» и делавшая характерные возвратно-поступательные движения. Настолько характерные, что не могло быть сомнения в роде услуг, которые она оказывала «тринадцатому».

Вокруг шеста блуждала еще одна мужская фигура — в расстегнутой на груди белой рубашке, со сбившимся набок галстуком. Свиридов тут же узнал американца.

Мистер Скотт, судя по всему, был пьян, как пятьдесят семь пантикапейских жрецов на священном празднике Бахуса. Вероятно, ни одному жителю заокеанской страны небоскребов за любой отдельно взятый год своей жизни не приходилось выпивать столько, сколько выпил мистер Джекоб Скотт за последние трое суток. Вот уж воистину верна поговорка: с кем поведешься, с тем и наберешься.

Он ходил вокруг шеста и время от времени хватал танцовщицу за ее пышные прелести, при этом не забывая снабжать труженицу ночного фронта «зелененькими».

— Та-ак, — протянул Свиридов. — Кажется, нам туда.

— А этот пьяный болван с ним, что ли? — холодно проговорил начальник Ковалевской охраны и жестом показал своим людям, куда им следует направиться.

— Да, — саркастично ответил Влад. — Этот пьяный болван — небезызвестный Джекоб Скотт, режиссер Голливуда средней руки. Снимает отстойный ширпотреб.

…Фокин был полностью удовлетворен жизнью Он наелся, напился, и вообще — сытое довольство настолько переполняло его монументальный организм, что он почти не замечал усердствующей перед ним девицы, которая за сто позаимствованных у Джекоба баксов оказывала Афоне не обозначенные в реестре заведения секс-услуги.

Время от времени он поднимал глаза на вертящуюся перед ним толстуху, вокруг которой на полусогнутых бегал американец, и лениво кидал в нее морожеными фруктами, только что принесенными ему официантом.

Именно в этот момент он почувствовал, что на его плечо легла чья-то рука, а в затылок уперлось что-то холодное и твердое.

Он не раз в своей жизни ощущал подобное прикосновение и потому тут же — как ни пьян он был — тут же определил, что это дуло пистолета.

Он медленно повернул голову и тут же получил такой удар в основание черепа, что упал прямо на тонко взвизгнувшую девицу.

— Хорошо устроился, сука, — донеслось до него сквозь наплывший дурнотный туман, и Афанасий почувствовал, как на его запястьях защелкивают наручники.

Да что же это такое, гулко прогрохотало в голове Фокина — приличному человеку уже и отдохнуть нельзя!

…Откровенно говоря, Афанасий подумал, что на него напала служба безопасности клуба. Если бы он знал, как предположение, всплывшее в подогретом алкоголем мозгу, далеко от истины, возможно, что Фокин и не спровоцировал событий, последовавших непосредственно за тем, как на него надели наручники.

Но он не знал.

Его грубо подняли с пола, и тут.., вероятно, сотрудники ФСБ и сами не поняли, как эта заплетающаяся в собственных конечностях туша, эта куча рыхлого, до невозможности пропитанного алкоголем и дремотной расслабухой мяса вдруг по мановению ока превратилась в груду стальных мускулов.., как сгнившей бечевкой, жалобно звякнув, перервалась цепь наручников — и их главный, который и нанес Фокину тот самый единственный удар, отлетел метра на четыре и врезался в стену.

И, обмякнув, сполз по ней на пол.

Фокин развернулся и хлестнул обрывком цепи по лицу второго фээсбэшника, державшего его под левую руку. Тот со стоном отскочил и схватился руками за лицо. Между пальцев его проступила кровь.

Третий поднял на Афанасия пистолет, но молниеносным движением Фокин схватил со своего столика мороженую хурму и швырнул в Ковалевского охранника.

Вы когда-нибудь пробовали на ощупь хурму, выдержанную в морозильнике, где-то при минус двадцати пяти, часов эдак пять? Ну так вот, это примерно то же самое, что запустить увесистым булыжником.

И эффект при попадании, естественно, примерно тот же.

Хурма угодила в грудь сотрудника госбезопасности, он буквально взвыл от боли и опустился на пол, пытаясь восстановить перехваченное дыхание.

Последний, четвертый детина, мало чем уступающий Афанасию в габаритах, удачно врезал ему ребром ладони, и Фокин отлетел к шесту, сбив с ног Скотта, который, кажется, ничего и не заметил, всецело захваченный прелестями русской стриптизерши.

Свиридов, наблюдавший за происходящим с некоторого отдаления, уже спешил на помощь.., нет, не к Фокину, а к Ковалевским ребятам, которые совершенно напрасно не учли предупреждений Влада. События разворачивались так быстро, что за время, пока Фокин вырубил троицу сотрудников ФСБ, Влад преодолел только половину расстояния, разделявшего его и Афанасия.

Тем временем ущемленный в самых светлых чувствах Афанасий прорычал хриплое ругательство и оттолкнул любимую танцовщицу Джекоба (который, кстати, упал на пол) так, что она отлетела на столик и, подпрыгнув на упругом заду, как на батуте, скатилась по лестнице в полуподвальное помещение, где располагались кабинки для любителей ударного секса.

— Сука-а-а!

Афанасий вцепился в массивный металлический шест, под смуглой кожей обнаженных волосатых рук заиграли мощнейшие мускулы, и Фокин, словно играючи, вырвал шест из креплений, причем с потолка рухнул внушительный кусок бетона и едва не проломил голову пытающемуся встать мистеру Скотту.

— Аа-а-а, бля! Съели, мррррази!

Со всех сторон смотрели перепуганные и ошеломленные посетители…

Последний уцелевший фээсбэшник, очевидно, забыл инструкции, потому что он решительно вскинул пистолет и уже было нажал на курок, но в самый последний момент подоспевший Свиридов ударил его по рукам. Грохнул выстрел, пуля угодила в стену, отделанную под старинную каменную кладку, и выбила сноп искр.

Фокин шагнул вперед, огромный металлический шест мелькнул в его руках с такой легкостью и быстротой, словно это была тонкая деревянная палочка…

— Афоня, мать твою!! — остервенело заорал Влад и, прыгнув вперед, чудом разминулся с просвистевшей над его головой массивной железякой. — Ты что же это, ублюдок пьяный, творишь, бляха-муха!!!

Его руки вцепились в плечи Фокина с такой силой, что тот взвыл и выронил шест.

— Успокойся, кретин!., идиот! это я, Влад!! Даже не вздумай сопротивляться, ты, недоумок! Что же это ты такое вытворяешь?

— Влад… — пробормотал Фокин и, попятившись, сел сначала на столик, а потом, когда столик опрокинулся, — на спину все еще пытающегося подняться мистера Джекоба Скотта. — Ты что.., тоже с этими?

— Можно сказать, что да, — быстро ответил Свиридов.

— А в чем.., в чем дело? Погоди.., в-в-в.., разве это не охрана?

— Охрана-то охрана.., только не та охрана. Ты что, думал, что это служба безопасности клуба собралась поучить тебя за чинимые прямо в зале безобразия?

— А.., а что же тогда? — недоуменно выговорил Афанасий и смахнул ладонью налипший на лицо салат.

— Это охрана Владимира Ивановича Ковалева, — холодно ответил Свиридов, глядя, как медленно поднимается с пола начальник охраны заместителя шефа МИДа и подходят настороженные плотные ребята-"секьюрити" клуба «Ариэль»…

* * *

— Благодарю вас, — сухо проговорил Ковалев через четверть часа после описанного выше феерического побоища. — Вы были правы: у этого человека слишком высокий уровень подготовки и великолепные физические данные.., чтобы вот так просто идти на его задержание. Но и после того, как он оказал отчаянное сопротивление, после того, как он проломил голову моему начальнику охраны, после того, как одному сломал два ребра, а второму рассек лицо так, что придется швы накладывать, вы станете утверждать, что он совершенно непричастен ко всему этому кошмару в моем доме?.. Кстати, и мистеру Джекобу изрядно досталось. Я уж не говорю о том, что было бы дальше, не останови вы его с этой трубой…

— Не трубой, а шестом для художественного стриптиза, — довольно агрессивно возразил Влад. — А этот мистер Джекоб, кстати, от Фокина просто в восторге. И вообще, Владимир Иванович, вы меня разочаровываете: сначала преподносите мне Афанасия как банального убийцу-маньяка, а теперь упорно строите из него демоническую личность. Повторю: я не верю ни в виновность Фокина, ни, тем более, в виновность моего брата Ильи.

— Вы что… — начал было Ковалев, но Свиридов поспешно перебил его, не желая, чтобы тот делал какие-то скоропалительные и, следовательно, опасные выводы:

— Я буду счастлив способствовать вашим людям в расследовании этого преступления. Не только потому, что обвиняемые — мой брат и ближайший друг. Я думаю, что их-то невиновность доказать можно. А вот найти настоящего убийцу.., м-м-м.., я думаю, Владимир Иванович, вы имеете представление об уровне охраны вашего загородного дома?

— Да, разумеется. Профессионалы.

— Вот именно. А теперь представьте себе, какая подготовка должна быть у человека, который сумел проникнуть в этот напичканный охраной и нашпигованный разнокалиберными сигнализациями дом, убить человека — совершенно бесшумно! — и точно так же уйти.

— Ваш Афанасий как раз подходит.., свой уровень он продемонстрировал в «Ариэле». — Ковалев усмехнулся.

— Продемонстрировал, да — но с каким шумом.

Ведь уже тогда, когда я уходил из клуба, он был катастрофически пьян. Я ведь тоже находился в этом доме.., я бы услышал.

Ковалев пристально посмотрел на Свиридова.

— Понимаю, — немедленно отреагировал Влад, — я тоже подхожу под убийцу. Но вы на меня почему-то не думаете. Конечно, Настя легко подтвердит, что я все время был с ней.., но ведь и с Фокиным непрестанно были Климов и Скотт.

— Да, кстати, где они?

— Американца отвезли в гостиницу, а Климова выловили в «ариэлевской» секс-кабинке, где он увлеченно беседовал об астрономии с голой девицей, и отправили домой, благо на ногах он упорно не стоит.

— Вы всегда так опасно шутите?

Свиридов помолчал и коротко ответил:

— Нет, только тогда, когда меня к этому вынуждают. Вот что.., где сейчас Илья?

После того, как был получен лаконичный и точный ответ, Свиридов произнес:

— Вы вот что.., посадите Афанасия в одну комнату с Ильей. Само собой, там должна быть прослушивающая аппаратура и, быть может, даже видеокамеры есть. Даже в случае, если они абсолютно ни в чем не виноваты, как то полагаю я, это не будет лишним.

Ковалев пристально посмотрел на него и наклонил голову в знак согласия…

* * *

— Пора выпускать пацана, — сказал майор с утиным носом, смотря на экран черно-белого монитора, на котором виднелась скорчившаяся фигура младшего Свиридова и зловещие силуэты его соседей по камере.

— Да он же там пять минут сидит!

— И что.., эти ребята скорые, они его там мигом натянут, а потом выпотрошат, как куропатку.., хорошо еще, если не в буквальном смысле.

— Но ты же сам обещал ему все прелести семейной жизни на «зоне»!

— Мне дано указание только припугнуть его. Не более. Думаю, пора выпускать.

В этот момент зазвонил телефон. Майор снял трубку:

— Да, Овсянников слушает. Да. Понял. Так точно. Значит, в тринадцатую. Ясно.

Он положил трубку и сказал своему Собеседнику, плотному лысеющему капитану:

— Ну че.., еще одного в ту же камеру. Свиридова не выпускать. Что, Ковалев их похоронить решил, что ли? Ну что ж, дело его.

— А кого арестовали-то?

— Откуда я знаю? — пожал плечами майор Овсянников.

* * *

…Перед Фокиным распахнули дверь и легонько подтолкнули в спину с начертанной на ней цифрой «13»: более решительные действия против него применять не стали, потому как, вероятно, уже стали известны обстоятельства задержания этого гиганта в ночном клубе «Ариэль».

Фокин окинул мутным взглядом зловещие лица сокамерников — и вдруг вздрогнул и протер глаза, словно испугавшись, что его наконец-то хватил долгожданный приступ белой горячки: ему показалось, что у скорчившегося на полу человека, над которым угрожающе склонился тощий зек крайне зловещего вида, лицо Ильи Свиридова.

— Илюха? — наугад спросил он и, шагнув вперед, покачнулся, потому что все-таки был сильно пьян. — Илюха, ты, что ли, или это меня делириум тременс глючит?

Человек слабо качнул головой и отозвался:

— Афанасий?

— Илюха! — воскликнул Фокин и, не обращая внимания на посуровевшего Осипа (именно так назвал тощего татуированный Кабан), склонился к младшему Свиридову и, протянув ему руку, легко поднял его с грязного пола. — Как же ты сюда попал.., да что же это такое?

— А это еще что за баклан? — проворчал здоровенный Кабан и, поднявшись с нар, на которые его не более минуты назад усадил возглас Осипа, по-бойцовски выпятил грудь. Однако, подойдя к Фокину, обнаружил, что ниже нового соседа по камере больше чем на полголовы и примерно в полтора раза поуже в плечах.

— Тебя что, к уркам посадили, Илюшка? — сочувственно прогудел Фокин. — То-то я смотрю, рожи у них больно поганые.., они что, с тобой что-нибудь сделали?! — внезапно осенило его.

— Не успели… — уныло проговорил Илья и, поняв, что все его злоключения (по крайней мере, в пределах этой камеры) позади, без сил осел вдоль стены, не выпуская руки Афанасия.

— Ты, Оклахома, — произнес Осип, — ты что… за эту Маню впрягся, что ли? Нехорошо, братец. И еще тринадцатый номер.., несчастливый номер.

— Правда, что ли? А в буддизме и синтоизме это, между прочим.., священное число.

Выдав это непонятное сообщение, Фокин подошел к нарам и, одним коротким движением сдернув с них крысовидного ублюдка, сказал Илье:

— Ложись спать. Уже утро скоро, а у тебя, по ходу, ни в одном глазу. А утром, поди, следак на допрос потащит.., ты ж зеленый с недосыпу.

— Да он рамсует, братва, — пискнул Крыс и в отчаянии бросился было на нахального экспроприатора его законной жилплощади, но легкий тычок Фокина отбросил урку на пол.

— Борзеет, плесень, — процедил сквозь зубы Кабан и посмотрел на съежившегося Илью и сонного Фокина. — Завалим этого барана, а?

И он дернулся в сторону Афанасия, купившись на его обманчиво расслабленный вид.

И он был не первый, кто купился на это. Не первый даже за последние два часа.

Стоявший к бандиту вполоборота Фокин легко развернулся и нанес страшный встречный удар. Удар был такой чудовищной силы и скорости, что бандит не успел издать и звука.., чавкающий звук издал только его череп, который принял на себя стремительный выпад Афанасия.

Кабан отлетел так, словно его приложили по меньшей мере бревном. Его лицо тут же залилось кровью — по всей видимости, Фокин проломил-таки ему голову.

Осип издал дребезжащий гортанный крик и выхватил заточку, видом которой он с таким успехом воздействовал на Илью, но Фокин встретил это угрожающее движение усталым раздавленным смешком:

— Да я же спать хочу, уроды! А вы как мухи на говно.., ну что ты будешь делать!

Четвертый урка под властным взглядом Осипа двинулся к Фокину, но внезапно от стены отделился Илья и, резко выдохнув, ударил того в челюсть.

Правда, сил измученного парня хватило только на то, чтобы бандит попятился и попал прямо в руки Фокину. Но и этого удара, как выяснилось двумя секундами позднее, оказалось вполне достаточно.

Афанасий вздохнул, подхватил того за шею, как хватают за химо блохастого котенка, и, без особого труда выбив заточку из рук Осипа, проделал с ним то же самое. Получив в каждую руку по зеку, Фокин не нашел ничего лучшего, как стукнуть их лбами с такой силой, что оба повалились без чувств.

С пробитыми головами.

— Ну вот, Илья, теперь можно вздремнуть, — на последнем дремотном издыхании пробормотал Фокин. — Ты извини, что не могу с тобой поговорить.., за что тебя посадили.., пьян, собака.., спать хочу.., избиение младенцев.., бл-л-ля ..кха-а.., х-хо… хр-р-р-р-р.., фью-у-у.., хырррр.., фью-ю-ю-ю-ю…

Послушав некоторое время громогласный храп Фокина, Илья Свиридов присел на такой ценой освобожденные нары и, уткнувшись головой куда-то в стену, провалился в тяжелое, без снов, мутное забытье…

Он уже не слышал, как через три минуты после драки в камеру пришли люди и убрали оттуда бесчувственные тела разделанных Фокиным под орех незадачливых уголовников.

А через четыре с половиной часа, в десять утра, Фокина вызвали на допрос.

* * *

— Да вы что, серьезно?!

Недовольное и почти злобное выражение на помятом лице Фокина сменилось изумлением и каким-то почти детским экспансивным возмущением: как, его, Афанасия Фокина, заподозрили в том, что он убил женщину, да еще жену своего друга.., и не только убил, но и…

— Да вы спятили! — рявкнул он, окидывая взглядом застывшие лица Ковалева, Свиридова, двух сотрудников прокуратуры и подполковника ФСБ Стеклова — начальника охраны Владимира Ивановича.

Стеклов был бледен, как покойник, и на бинтовой повязке, охватывающей его поврежденную при ударе о стену в «Ариэле» голову, проступило свежее пятно крови.

— Как же, в таком случае, вы объясните, что на месте преступления обнаружены ваши отпечатки пальцев?

— Да откуда я знаю? — проговорил Фокин. — Я не помню, как я в «Ариэль» — то попал, а вы меня спрашиваете про какие-то там.., кстати, у вас пива нет? Дайте немного, а то сушняк долбит, и я ничего не соображаю.., вам же лучше, чтобы я сидел и говорил, а не лупился на вас.., в-в-в.., как замшелый пенек с глазами.

— Дайте ему пива, — негромко произнес Ковалев и взглянул на угрюмого и бледного Свиридова.

Один из следователей открыл сейф и извлек оттуда бутылку «Золотой бочки».

— Бери.

— Расскажите, что вы делали вчера с двенадцати ночи до утра, — произнес подполковник Стеклов, — надеюсь, что пиво немного прочистит вам мозги. — И он скривил угол рта, вероятно, вспомнив, как еще несколько часов назад Фокин едва не прочистил его собственные мозги иным способом — попросту чуть не размазав их по стене «Ариэля».

Фокин жадно проглотил пиво и, отдышавшись, пробормотал:

— Ну.., теперь и жить можно.., так, теперь о том, что я делал вчера. Ну что.., до часу ночи со мной был присутствующий здесь Владимир Антонович Свиридов, который сегодня так доблестно меня задержал в этом самом… «Ариэле». Потом при мне бессменно присутствовал господин из Лос-Анджелеса.., он очень восхищался моим алкоголизмом.., м-м-м.., то есть умением отдыхать, и потому должен запомнить, что я там вытворял.., катался по городу сначала с Сережей Климовым и бабами, а потом с этим америкашкой… Джеком Скоттом и.., м-м-м…

— ..и бабами, — докончил Влад.

— Во-во, — обрадовался Фокин, — и бабами.

И вернулся в «Ариэль».., там мы стали дальше пить, в общем…

Молчавший все время Ковалев покачал головой и взглянул на Стеклова, а потом на сотрудников прокуратуры: ну что еще можно сделать с этим человеком?

— Я не понимаю, за что меня арестовали, — проговорил Фокин, — в общем, так: я никого не убивал и понятия не имею, откуда мои отпечатки пальцев на этом самом фалло.., в общем, этом самом предмете.

Не припомню, когда я касался такой штуки и зачем она мне вообще понадобилась.., у меня вроде все с потенцией и тем более ориентацией в порядке. Теперь про «Ариэль»: я сопротивлялся вашим людям, Владимир Иванович, потому, что был пьян и подумал, что меня решила вышвырнуть вон охрана. Я же не знал, что это ФСБ.., м-м-м.., вот. Ну и что тут такого.., той же ночью я разбил физиономию какому-то наглому гибэдэдэшнику, который схлопотал от меня по наглой рыжей морде за то, что перед этим взял сто пятьдесят баксов и нахально требовал еще… что же я после этого — убийца детей, что ли?

— Все это можно резюмировать простым анекдотом, — негромко и спокойно произнес Свиридов, — Просыпается Илья Муромец с бодуна, оглядывается по сторонам.., везде разруха, деревья вырваны с корнем, Соловей-разбойник валяется, в клочья порванный, Змей Горынычевы головы засунуты в его же задницу… Баба-Яга валяется. Он ее спрашивает: что случилось, бабуля? А она отвечает: эх и добрый ты, Илюша, когда трезвый. Одним словом, вы просили меня, Владимир Иванович, сделать промежуточные выводы, — продолжал Влад, — и я их делаю и опасаюсь, что они окончательны. А именно: Фокин совершенно непричастен к этому преступлению. А пальчики его убийца вполне мог получить на свадьбе… вам ведь известно, как вел себя на ней Афанасий.

Потому я делаю вывод: преступник присутствовал на свадьбе вашей дочери и моего брата.

Мертвая тишина встретила это спокойное и не заключавшее в себе ничего сверхъестественного заявление. Первым ее нарушил Ковалев:

— То есть вы думаете, что Фокина и Илью следует отпустить?

— Разумеется, вы выдержите их в СИЗО положенное время, а вот потом, думаю, следует поступить именно так. Нужно допросить Климова и Скотта. Я думаю, что после их показаний у Афанасия будет алиби.

— То есть копать следует среди приглашенных на свадьбу, так? — уточнил Стеклов.

— Да.

— Ничего себе, — медленно проговорил Владимир Иванович, — да их же там в общей сложности триста человек!

Глава 5КОКАИН И КРОВЬ

Владимир Иванович Ковалев вернулся домой в двенадцать дня. На три часа у него была назначена поездка на заседание правительства, а вечером он должен был улетать с делегацией в Брюссель.

А между тем он не спал ни часа. Обычно он ложился спать в два-три часа ночи, а до того работал в своем кабинете. На сон ему вполне хватало пяти часов. Но в половине четвертого раздался звонок, и ему сообщили о смерти дочери: он не успел даже задремать.

В своей огромной двухуровневой квартире в самом центре столицы, в элитном доме, Владимир Иванович Ковалев жил один. Один уже много лет.

Его жена умерла еще при родах Ирины, вторично жениться он не стал, несмотря на то, что был достаточно молод и, по сути, имел организм тридцатилетнего мужчины, потому что всегда очень тщательно следил за своим здоровьем.

Ирина с семнадцати лет жила отдельно от отца — в квартире, купленной ей дядей.

Десятиэтажный дом, в котором жил Ковалев, располагал тренажерным залом и сауной, и он часто посещал эти заведения, выкраивая время в своем плотнейшем графике высокопоставленного госчиновника.

Сегодня весь его режим шел наперекосяк. Он не успевал, да и не мог поспать хоть чуть-чуть, несмотря на то, что был измучен и вымотан.

И все-таки он прилег на диван и старательно закрыл глаза: ну хоть чуть-чуть, хоть капельку сна!

И в этот момент застрекотал телефон. Владимир Иванович подумал, что ничего не случится, если он не снимет трубку. Но телефон продолжал звонить, и ему не оставалось ничего иного, как потянуться за трубкой и, едва не свалив аппарат, проговорить:

— Да, Ковалев слушает.

— Это говорит Михаил, — произнес высокий звучный мужской голос. — Узнаете меня, многоуважаемый Владимир Иванович?

Ковалев сделал какое-то резкое движение и сел.

— Что тебе нужно? — резко проговорил он.

— Слушай, папа, тебе что, и без того мало неприятностей, что ты еще и грубишь?

На и без того смертельно-бледном лице Ковалева проступили просто-таки пепельно-серые пятна.

— Что ты сказал? — выдавил он.

— Мне нужны деньги, дорогой папа. Очень много денег. Тех самых, которые ты до сих пор отказываешься мне давать. Ты всегда заботился обо мне — с самого детства.

— То есть как это? — деревянным голосом проговорил Владимир Иванович. — Это что.., ты…

— Меня совершенно не интересуют твои домыслы, — прервал его Михаил. — Можешь думать, что хочешь, но я вовсе не собираюсь тебе исповедоваться. Я думаю, патологоанатомы уже сделали заключение, правда?

— Ты ублюдок!!! — заорал Владимир Иванович. — Я тебя уничтожу, тваррь!! Ты…

— Спокойно, — отозвался невозмутимый голос с легкой ноткой издевки, — не надо так волноваться.

Чрезмерная горячность никого не доводила до добра.

Особенно таких высокопоставленных чиновников, как вы, многоуважаемый Владимир Иванович. Вот что я хочу вам сказать…

Ковалев замер у трубки, приоткрыв рот и глубоко дыша, словно только что вынырнувший на поверхность воды ныряльщик…

* * *

— Я не знаю, что будет дальше, но только вторую ночь подряд у меня перед глазами ее силуэт.., и еще падают сгустки крови.

Склонившийся над столом молодой мужчина распрямился и посмотрел на произнесшую эти слова женщину. Она раскинулась перед ним прямо на крышке стола, закинув длинные обнаженные ноги на стену и сложив руки на груди, прикрытой только полупрозрачным черным кружевным бюстгальтером.

— Ничего, — после долгой паузы проговорил он. — Так надо. Мы не можем ничего прощать. А она… ей уже было все равно. Все равно она ничего.., ничего не могла сказать. Сплошная боль с самого рождения. Да.., я сегодня днем звонил драгоценному папе.

Великий и ужасный Володимир Иванович соизволяет отбыть за границу с делегацией МИДа. Мы пока что не договорились окончательно. Но ничего.., надеюсь, когда он прибудет обратно в Москву.., ему понравится наш сюрприз. Все-таки когда на тот свет вслед за дочерью отправляют еще и родного брата — это пробьет даже железобетонного Владимира Ивановича.

И он снова склонился над столом, на котором лежало большое квадратное зеркало с рассыпанным по нему белым порошком. Известным всему миру под названием кокаин.

— Миша, — проговорила молодая женщина, бросая на него пронизывающий острый взгляд из-под полуопущенных век, — Миша, иногда мне становится страшно.

— Тебе?!

Михаил втянул в себя «дорогу» белого порошка и поднял на нее покрасневшие глаза.

— Тебе? — повторил он. — Ты же всегда пыталась убедить меня, что если и есть человек, которому неведом страх, так это ты. «Железная леди», так сказать. И вдруг, дорогая моя, такое…

— Да, представь себе, — тихо отозвалась она, и, вероятно, интонации ее голоса оказались столь необычны для Михаила, что он снова оторвался от зелья и уперся удивленным взглядом в непривычно серьезную и мрачную подругу.

— Когда мы трахались там, в больнице, в луже крови этого доктора.., тебя это только заводило, — медленно произнес он. — Ты что же это, кошечка?

Ты заигралась и запорола роль? Я же знаю, что страх с детства влился в твои жилы, как какой-нибудь героин, что страх — это самый сильный наркотик и что человек, севший на адреналиновую иглу сильных эмоций, никогда с нее не слезет. Ведь и это ты говорила, правда, девочка?

Она откинула назад голову, свесив ее со стола, и в такой противоестественной позе — ноги на метр выше головы — ответила:

— Ну так что ж, кот.., значит, нам пора возвращаться туда, откуда мы пришли.., ты в буквальном смысле, а я по существу всей своей жизни. Тебе всегда нравились лошадиные дозы психотропных препаратов и смирительные рубашки, правда, Мишка?

Короткая гримаса на мгновение перекосила его тонкие твердые черты.

— И тогда мы споем.., до свиданья, мой ласковый Мишка, до свиданья, до новых встреч, — нараспев промурлыкала она, — мррр…

— Замолчи, — властно перебил он. — Конечно, кокс удивительно располагает к бесплодным философствованиям, но это не повод, чтобы начинать тут тотальную мозговую атаку.

Он криво, несколько вымученно улыбнулся и окинул ее долгим глубоким взглядом — от свесившихся со стола длинных темных локонов до кончи-; ков пальцев вытянутых, как струна, стройных ног.

Эта женщина была совершенно иной, нежели те, кто до сих пор делил с ним постель. Он занимался любовью с красивейшими девушками столицы, и их количество доросло до цифры, за рубежом которой все прекрасные любовницы Михаила слились в один среднестатистический образ московской фотомодели — капризного, манерно утонченного и нарочито загадочного, но в сущности никчемного и пустого существа с совершенным телом и с совершенным отсутствием мозгов.

Возможно, он был не совсем прав, но та, которая сейчас лежала на столе рядом с рассыпанным по зеркалу дорогущим гибельным дурманом — она притягивала еще больше, чем кокаин. На ее фоне все предыдущие любовницы казались безжизненными резиновыми куклами из секс-шопа.

…И еще — нет ничего более прекрасного и притягательного, чем порок, слепящим сиянием бьющийся в женских глазах и ленивой негой расползающийся в движениях статного тела, которое Михаил всегда сравнивал с изысканным блюдом для гурманов. Точнее, для гурмана.

Для себя.

Тем более, его и ее связывало не только непреодолимое влечение. Их связывали преступления и ужасная тайна, которая, возможно, была еще чудовищнее этих преступлений…

Он протянул к ней руку, и в тот момент запищал телефон. Михаил поморщился и, дотянувшись до валявшегося на низеньком диване мобильника, сказал девушке:

— Ну даже здесь не как у людей.., ты лежишь на столе, зато телефон — на диване. Здорово, да? — Он повернулся к ней вполоборота и произнес в трубку:

— Слушаю.

— Мы подъехали, — раздался задыхающийся голос, — Крокодила шлепнули. Чирика тоже.., только мы с Салом…

Лицо Михаила сразу приобрело отстраненное выражение холодной жестокости, и, не разжимая зубов, он спросил, как швырнул камень:

— Ты у входа, Кирсан?

— Да.., я же сказал, мы подъехали.

— Поднимись сюда.

— С Салом?

— Сало твое пусть в машине посидит. Авось не протухнет. Давай, жду.

— Мы не в машине…

— А что же, пешком? Ты же сказал, что вы подъехали?

— Не.., мы…

— Понятно. В общем, так.., надеюсь, у тебя хватило ума не говорить этому Салу, куда вы направились?

— Да.., конечно.

— Так вот, немедленно убери его.

— То есть.., замочить, что ли?

— И в канализационный люк.

Молчание. Потом угрюмый голос Кирсана медленно выговорил:

— Понял.

Михаил остервенело бросил трубку и, не глядя на молодую женщину, процедил:

— Кирсан звонил. Провалились.., асы.

— Что, покоцали их?

— Да.., двоих чикнули, а Кирсан с этим жирным безмозглым Салом притащился сюда.

— Я так и думала. У мистера Энди не такая хилая служба безопасности, чтобы она была уязвима для таких дебилов, как твои костоломы. Я сразу говорила, кому и каким образом надо поручить эту one-; рацию.

Михаил встряхнул головой:

— А ты не боишься связываться с этими людьми?

Ты хоть видела, на что они способны даже поодиночке? Никогда не забуду момент, когда они, как щенков, утрясли на свадьбе пятерых здоровенных парней. И в «Ариэле»…

— Ты же пять минут назад говорил, что чувство страха мне не свойственно.

Через несколько минут в дверь позвонили, Михаил качнулся назад и, поднявшись с кресла, прошел к входной двери, вынув из внутреннего кармана пиджака пистолет.

«Вальтер» 7,65 мм.

— Кто там?

— Это я… Кирсан.

Михаил спрятал пистолет и щелкнул замком, открывая дверь.

В дверном проеме появилась странная фигура — пошатывающийся, всклокоченный парень лет двадцати двух, с широким небритым лицом и длинной свежей царапиной через лоб, переносицу и левую щеку.

Впрочем, если судить по тому, как интенсивно кровоточила эта рана, назвать ее царапиной — значит довольно сильно погрешить против истины.

Он по синусоиде прошел через просторную комнату, приволакивая левую ногу, и, схватив стоящий на окне графин, выпил половину его содержимого.

Михаил молча смотрел на измочаленного подчиненного. Его подруга и вовсе не обращала на того ни малейшего внимания: ничуть не изменив своей позы на столе, она всецело углубилась в изучение собственных тонких аристократичных пальцев и что-то негромко мурлыкала под нос.

Кирсан оторвался от графина и, протяжно выдохнув, опустился на диван и проговорил:

— Хреново, Михал. Замели. Еле свалили.

— «Хвоста» нет?

— Нет.., по-любому нет. Нас и не вели.., мы на такси приехали.

— Мо-лод-цы! — саркастически отчеканил Михаил, и его рука медленно скользнула под пиджак. — На такси, говоришь, приехали?

— Да там.., лоха какого-то тормознули, а потом Сало приложил ему для памяти.., чтобы, значит, он потом не сидел в мусарне и не составлял на нас фоторобот.

— И Сало сидит в его машине?

— Не.., уже не сидит. Ты же сказал, что его, стало быть, в расход…

— А как же вас так раскусили? — жестко заговорил Михаил. — Ведь ты говорил, прямо-таки божился, что подготовлено все профессионально?

— Да.., четко отследили его, все в ажуре.., я не знаю, как его барбосы почувствовали, что ихний босс.., уже на мушке… — все еще пытаясь отдышаться, выдавил Кирсан. — Ну так вот.., они расстреляли нас из автоматов.

— Ну что ж, — произнес Михаил, — а как самочувствие твоего Сала? Не воняет?

— Хуже канализации не завоняешь, — угрюмо отозвался Кирсан. — Я пойду умоюсь.., или там душ приму.., а, Михал?

— Валяй, — ответил тот.

Парень тяжело поднялся с дивана (на обшивке расплылось маленькое темное пятно — несомненно, крови) и направился в сторону ванной. Михаил бесшумно вздохнул и перевел взгляд на свою подругу, которая приняла нормальное положение и спрыгнула на пол. Поежилась, потому что холодный пол ожег босые ноги, и, подойдя к мужчине вплотную, произнесла:

— А если Ковалевские подберут одного из этих кретинов, по недоразумению уцелевшего?

— Но Кирсан говорил, что и Крокодила, и этого… Чирика шлепнули.

— А если нет? Если кто-то выжил? Они же из него все вытрясут.

— Нет.., ничего страшного. Они работали только через Кирсана. Меня Крокодил и Чирик не знают.

— Через Кирсана? — медленно произнесла девушка и, присев на правое колено Михаила, потянулась всем телом, выпятив еле прикрытую грудь так, что в глазах ее «кота» вспыхнули сухие искры возбуждения, он скользнул ладонью по ее обнаженному бедру, запустил пальцы под трусики — но в ту же самую секунду ее рука неуловимым, гибким движением дикой пантеры скользнула под его пиджак и вырвала из внутреннего кармана пистолет.

Тонкие пальцы сжались на рукояти с такой силой, что их костяшки побелели.

Указательный палец медленно пополз по курку и замер…

Михаил вздрогнул от неожиданности — таким быстрым, по-кошачьи отточенным было движение молодой женщины — и пробормотал:

— Это еще зачем?

— Но ты же говорил, что вся эта братия работала с тобой только через Кирсана? Говорил? Ну так что… теперь ты меня понимаешь?

Мужчина перехватил пистолет и, убрав женщину со своего колена, поднялся и сказал:

— Ты права, кошка.

…Кирсан стоял под душем и смывал с себя грязь и кровь сегодняшнего неудачного вечера. Вечера, который забрал у него трех если не друзей, то коллег… братьев по крови. По крови жертв, совместно пролитой ими.

Охрана банкира Андрея Ивановича Ковалева оказалась куда профессиональнее, чем он предполагал. А ведь его подельники тоже не были мальчиками для битья. Один из них был мастером спорта по боксу; другой, прошедший Чечню, прекрасно стрелял и владел рукопашкой; Сало, огромный, грузный ублюдок с замашками гестаповца, обладал колоссальной физической силой и неожиданной для его габаритов ловкостью.., а он, Кирсан, еще молодой, но уже понюхавший пороху и узнавший цвет и запах крови — он, Кирсан, был лучше их всех.

Но те, кто работал в службе безопасности Андрея Ивановича Ковалева, были еще лучше. И они сумели пресечь попытку покушения на их шефа, разработанную и подготовленную, казалось бы, так профессионально, что не оставалось права на ошибку и прокол.

Но они ошиблись. И вот теперь двое остались где-то там, под пологом наползающих сумерек, на окровавленном мокром асфальте, а Сало — с простреленной навылет головой — валялся несколькими метрами ниже уровня мостовой, в черном зеве московской канализации.

Остался только он, Кирсан.

…Дверь распахнулась бесшумно и неожиданно, Кирсан повернул голову и сквозь пелену водных струй, хлещущих из душа по его плечам, голове и спине, увидел размытый мужской силуэт с поднятой рукой. В этой руке был пистолет, и он смотрел прямо на него, Кирсана.

Кирсан хотел рвануться в сторону, но вдруг почувствовал во всем теле такую свинцовую усталость и равнодушную, бессмысленную расслабленность, что только подался назад и уткнулся спиной в холодный мокрый кафель.

За плеском воды даже не было слышно двух глухих выстрелов, пригвоздивших Кирсана к стене.., его тело выгнулось, конвульсивно дрогнуло и сползло в ванну.

Кровавый душ.

— Ну что, кот.., теперь, может, и нам принять душ? — холодной струйкой будоражащих слов прозвучало за спиной опустившего пистолет Михаила, и он почувствовал на своих плечах нежные ладони своей великолепной хищной кошечки.

* * *

Через двое суток после ареста Илья Свиридов и Афанасий Фокин были выпущены из СИЗО за отсутствием доказательств.

Разумеется, были тщательно допрошены и господин Скотт, американский работничек Голливуда, и Сергей Климов, совладелец модельного агентства Ильи Свиридова.

Оба они подтвердили, что Фокин все это время находился в их обществе.

Персонал «Ариэля» хорошо запомнил Фокина и подтвердил, что Афанасий в самом деле всю ночь находился в их заведении и никого в загородном доме Владимира Ивановича Ковалева убить не мог.

Хотя для «Ариэля», бесспорно, было бы лучше, если бы Фокин не присутствовал тут: к вырванному шесту «для художественного стриптиза» (как то поименовал Влад Свиридов) он присовокупил разбитое часом ранее лицо богатого клиента и покалеченный зад стриптизерши, которая, как помнится, чрезвычайно удачно провалилась в полуподвал, предназначенный для любовных утех посетителей.

Вероятно, из чувства протеста Фокин тотчас по освобождении из застенков в компании с Климовым и угрюмо-потерянным Ильей Свиридовым направился именно в этот ночной клуб.

Где и вознамерился благополучно зависнуть на всю оставшую ночь.

И все это — невзирая на слабое сопротивление Ильи, который постоянно порывался уйти, ругал Фокина последними словами и, не в силах уйти, в состоянии легкой истерики звонил по своему мобильнику брату, прося его унять расходившегося Афанасия.

Надо сказать, что Свиридов-старший жил в московской квартире Ильи.

— Ты понимаешь, Влад, — сбивчиво говорил Илья, время от времени срываясь на хрип, — ведь скажут…, а-а-а, не успели его выпустить, он уже вовсю гуляет и веселится, гнида.., значит, Ирка ему по барабану.., ну подумаешь, эка невидаль.., жену убили! Да тут каждый день жен убивают вместе с мужьями, а вот в ночной клуб сходить, голых телок заценить — это гораздо реже случается.

— Сиди там, — со скупо-успокаивающими интонациями в голосе сказал Владимир. — Сейчас я приеду и заберу тебя оттуда. И вообще, Илюшка.., дай-ка мне этого безмозглого кретина.

— Фокина?

— А что, ты знаешь другого безмозглого кретина? По крайней мере, безмозглого до такой степени, чтобы с сумасшедшим упорством искать на жопу приключений после отсидки в камере с уголовниками?

— Здорово, Влад, — зарокотал в трубке звучный баритон Фокина, — ты вроде тут на меня оттягиваешь?

— Ты что же это вытворяешь, Афоня? — негромко, но внушительно произнес Свиридов. — Ты что, думаешь, что вас не пасут по заказу Ковалева спецслужбы? Или, быть может, тебе не приходит в голову, что тот, благодаря кому твои пальчики остались на этом гребаном фаллоимитаторе, может также иметь в отношении вас свои планы?

— Ну-у-у, — поморщился Фокин, — иногда я тебя просто не узнаю, Вован.., ты становишься на редкость занудным типом.., и вообще…

— Ты говоришь это каждый раз, когда оправдываешься по поводу какой-нибудь идиотской выходки, — перебил его Свиридов. — И вообще, Афоня, тебе известно, что вас выпустили едва ли не только потому, что позавчера было совершено второе преступление — покушение на брата Вавилова — Андрея Ивановича, банкира. При этом погибло двое киллеров, а труп третьего нашли в канализации, а двое из охраны Андрея Ивановича получили ранения? Ко всему этому вы не могли иметь отношения, потому что сидели в камере.

Фокин почесал в голове.

— А Андрей Иваныч.., его что, Того… Гитлер капут, что ли?

— Нет, он жив, но только потому, что заботился о своей безопасности, чего нельзя сказать ни о тебе, ни об Илье, ни о вашем дружке Климове.

— Ты что это.., предлагаешь нам щемиться по хатам?

— Илье — да. Да и тебе не стоит лезть на рожон.

Ладно.., сейчас я приеду.

— Идиот, — пробормотал Афанасий и передал телефон обратно Илье. А потом опрокинул в рот бокал с излюбленным кальвадосом и уставился на извивающуюся перед ним танцовщицу…

* * *

Свиридов вел «Шевроле-Блейзер», тот самый, на котором встречал их в аэропорту Илья, и размышлял над последним разговором с отбывшим за границу Владимиром Ивановичем Ковалевым.

Ковалев сказал, что проникнуть в дом и вернуться обратно, минуя большую часть охраны, можно только по черному ходу из подвала, который выводит на поверхность в двухстах метрах от особняка. Ход тоже охраняется, но только одним человеком, время от времени проверяющим замок на мощной металлической решетке.

В ту ночь он, естественно, никого не видел.

Весьма возможно, что у убийц было не только представление о том, что такой ход существует, но и ключ от упомянутой решетки.

Свиридов думал о том, что такой ключ могли заполучить только ближайшие друзья семьи. Ближайшие подруги покойной супруги Ильи.

А конкретно — он предполагал, что кто-то мог впустить убийц в дом. Кто-то из тех, кто там находился вместе с ним, Владом.

Он думал о Насте.

Перебирая каждую минуту их совместного времяпрепровождения, он вспоминал, что она несколько раз отлучалась — то в ванную, то в туалет, то к бару со спиртным, находящемуся в соседней комнате. Свиридов не обращал тогда внимания на ее хождения, потому что был всецело захвачен футбольным матчем, но теперь.., теперь все было по-другому.

Конечно, ему было достаточно сложно представить Настю в роли пособницы преступников, трудно замотивиривать возможность именно такого истолкования кровавых событий последних дней.., но чем больше Свиридов думал над этим делом, тем больше вертелась в мозгу, буравила и надсадно жужжала, как назойливая оса, старая французская поговорка «ищите женщину».

Потому что за всем этим подсознательно Влад ощущал чью-то изощренную и капризную волю.

Женскую волю.

Глава 6"СЕНЯ, НАМ ПОРА ОСВЕЖИТЬСЯ…"

— Я думаю, нам надо освежиться, — пробормотал Климов, тупо рассматривая пустой бокал и очищенные тарелки, предназначавшиеся для ужина, грозившего перейти в завтрак, — че-то колбасит.

— Сходи в сортир, — посоветовал Илья и посмотрел на Афанасия, который бодро отплясывал под какую-то заводную латиноамериканскую мелодию перед столиком с хохочущей молодежной компанией. Вероятно, подкопили денег, пришли отдохнуть, а тут, понимаешь, такая клоунада в довесок к стриптизу и прочей высококультурной программе.

Потом Илья снова повернулся к бледно-зеленому Климову, клюющему носом, и встревоженно спросил:

— Тебя что, совсем наглухо плющит, Серый? Ты че, перепил немного.., или как? Может, проводить тебя?

— Н-на улицу.., хочу на улицу.

Илья пожал плечами и повернулся в сторону Фокина, который уже прикрыл балаган и теперь усиленно произносил тост, почерпнутый им, очевидно, из памятных анналов Жоры-тамады, споенного Афанасием и Владом на свадьбе:

— Однажды двое почтенных стариканов зашли в ресторан и увидели за столиком двух молодых людей.

Перед первым стоял один бокал, а перед вторым два, И пил он, стало быть, из обоих. И вот молодые люди выпили, еще раз, и еще раз, и еще много-много раз… и второй парень все время пил два бокала сразу. Старикам стало интересно, они подходят и говорят: чего это твой друг пьет из одного бокала, а ты сразу из двух? Ты, может, алкоголик?

А парень и говорит: дескать, у меня был лучший друг, а теперь — вах! — он умер. И вот теперь всякий раз, когда я пью, я выпиваю один бокал за себя, а второй — за него, как будто он все еще со мной.

Пристроившаяся рядом с Афанасием дама смахнула алкогольно-депрессивную слезу умиления.

— Вах, генацвалэ, у тебя доброе сердце, воскликнули старцы, — продолжал Фокин, — молодец, что не забываешь о покойном друге.

И ушли.

Через некоторое время старцы снова пришли в то же место и снова увидели того же парня. Он сидел и пил вино, но на этот раз из одного бокала. Старцы подошли к нему и гневно возопили: вах, злодэй, ты забыл о другэ?! А он отвечает: уважаемые, недавно мне вырезали половину желудка и.., в-в-в.., запретили пить вино. Теперь мне нельзя пить, и я пью только из одного бокала: за своего друга.

Так выпьем за то, чтобы никогда не допиваться до такого состояния, чтобы вырезали половину желудка!! — воскликнул Афанасий.

— Тост-то был, вообще-то, за дружбу, — пробормотал Илья.

Он поднялся и взял под мышки «залипающего»

Климова. Тот был массивен и плохо транспортабелен, и Илье, никогда не отличавшемуся выдающимися физическими данными, пришлось бы туго, но в этот момент Фокин оглянулся.

— Что, Серега нажрался в хламидомонаду? — крикнул он.

— Угу.., батонится.

— Одну минуту, леди и джентльмены, — проговорил Фокин, вставая из-за стола, — кажется, Сеня, нам пора освежиться. В м-мое отсутствие.., песню прро зайцев не петь!

…Охранники посмотрели на Климова и конвоирующих его Фокина и Илью Свиридова откровенно косо: эскорт был не намного трезвее полубесчувственного Сергея. Впрочем, вступаться не стали: вероятно, воспоминания недавней ночи с вырванным из креплений металлическим шестом были еще свежи в их памяти. К тому же, что тут такого — клиент нажрался? Главное — чтобы он заплатил за выпивку и культурное времяпрепровождение.

На воздухе Климову, кажется, полегчало. Он поднял голову и, прислонившись к стене, произнес:

— Вот.., совсем другое дело. А то в этом клубе… духота.., уф!

— Но ты, надеюсь, не собираешься уходить, Серега? — обеспокоенно спросил Фокин. — Я там набился в гости к двум мымрам.., можем поехать вместе., так что я ангажирован на ночь и уходить буду, только если вперед ногами.

— Да и Влад должен приехать; — вставил Илья.

— Да нет, ничего, — ровным и трезвым голосом произнес Климов, бросив неожиданно острый и осмысленный (после этого-то беспомощного мутного «залипания»!) взгляд поверх плеча Фокина. — Как скажешь, Афанасий Сергеич.., вперед ногами — так вперед ногами.

Если бы Фокин был хоть немного трезвее, он, возможно, сумел бы предотвратить то, что произошло несколькими десятыми или даже сотыми долями секунды позднее.

Но он был пьян слишком сильно.

Страшный удар обрушился на голову Афанасия, и все с глухим уханьем опрокинулось.., колыхаясь, как потревоженная морская гладь, в глаза Афанасию одним хищным прыжком бросился мокрый асфальт с радужными прожилками разлитого бензина, что-то колюче обожгло лоб, и все померкло…

Со стороны это выглядело иначе: из темноты вынырнул рослый парень с бейсбольной битой и одним коротким ударом разбил Афанасию голову…

Илья рванулся было в сторону, но цепкие мощные руки схватили его и пригнули к земле.

— Давай! — рявкнул над ухом незнакомый голос, и что-то легко кольнуло Илью в шею.

Рванулась и наросла багровая пелена — словно кто-то задернул тяжелый театральный занавес.

— Куда его, Михал? — проскользнул над Ильей рваный хриплый шепот.

И все кончилось.

* * *

— Тут не было трех молодых людей, по всей видимости, пьяных до последней возможности, среди которых был такой огромный, метра два, детинушка?

Они абсолютно точно должны быть где-то здесь.

Бармен посмотрел на задавшего этот вопрос Свиридова и произнес совершенно безотносительно к словам Влада:

— А это не вы два дня назад.., так сказать, призывали к порядку здоровенного господина в майке с номером тринадцать, а?

— Я. И теперь ищу этого господина.

— В самом деле? Это что, был он же? А я думал,. что если его ловила ФСБ, то я увижу его в нашем клубе в лучшем случае лет через семь-восемь.

— Напрасно вы так думали: этот громила очень скользкий тип.

— Да, здоровяк тут был. Но где он сейчас, я не имею ни малейшего понятия. Может, он в кабинке с одной из наших девушек. Знаете что.., спросите у охранников на входе. Может, они больше моего знают Свиридов кивнул.

— Ничего не закажете? — вкрадчиво ввинтился бармен.

— Нет, спасибо. В следующий раз.

* * *

— Да они только что вышли.., минут десять назад, — сообщил Свиридову охранник на фейсконтроле. — Совершенно такие, как вы описываете Здоровяк и с ним два молодых парня.., один похож на вас. Ваш брат?

— Да, брат. Значит, вы говорите, что он был в невменяемом состоянии?

— Нет, в невменяемом состоянии был другой А ваш брат и высокий его тащили. Хотя, — охранник усмехнулся, — хотя, надо сказать, все они были хороши. Здоровый тоже на ногах еле стоял.., весельчак.

По-моему, это именно он недавно сломал шест, вокруг которого стриптиз танцуют.., да?

— Может быть, — сказал Влад. — Значит, вы уверены, что назад они не возвращались?

— Ну, конечно, уверен. За что же мне тогда деньги платят, если я не буду следить, кто и как входит и кто и как выходит.

Неплохо тебе бы еще платить дотацию за болтливость, подумал Свиридов — и почувствовал, как на плечо опустилась чья-то рука.

Он обернулся и увидел перед собой… Настю.

По всей видимости, она тоже не была особенно трезва, потому что лицо ее было бледно — она всегда бледнела, когда выпивала лишнего, — а красивые яркие глаза блестели неестественно весело и бодро Может, еще и балуется наркотой.

— Я тебя заметила в зале.., вышла за тобой. Ты ищешь Афанасия? — спросила она. — Да?

Влад кивнул, не сводя с нее настороженного взгляда.

— Он был с нами.., недавно куда-то вышел, а с ним Илья. Сейчас вернутся. Сережку Климова потащили.., может, домой отправляют, а может, просто чтоб очухался на свежем воздухе. Значит, щас придут. Илюшка вообще ничего и никого не видел… сидел, как пенек… — она осеклась, а потом тихо произнесла:

— Прости.., я не…

— Ничего, — коротко ответил Свиридов, — все нормально. А ты что тут делаешь?

— Да так, — сказала Настя. — Гуляю. А что мнет еще делать?

— А работа?

— Я уезжаю из России, — тяжелым капризным тоном обиженного ребенка отозвалась она. — Надоело. Вот пройдут похороны Иры, и уеду.., хватит.

— Что так?

— Не знаю.., плохо мне. После того, как такое с Ирой.., а потом еще ее дядя, Андрей Иванович.

В него стреляли.., ты ведь знаешь, что там убили несколько этих самых.., киллеров? Страшно мне почему-то.., хотя я всегда была не самая пугливая. Ну что.., пойдем в-выпьем, а то, я смотрю, ты п-просто безобразно трезв, Володька…

— Погоди, — остановил девушку Свиридов, — сейчас я приду.

Он вышел из клуба и, спустившись по ступенькам, окинул заставленную машинами автостоянку и пустынную полутемную асфальтовую площадку под небольшим фонарем в пятидесяти метрах от парадного входа в «Ариэль» и, прищурившись, словно таким образом пытаясь проникнуть взглядом сквозь обволакивающий полумрак, пронизанный слабым рассеянным светом полукиловаттной лампочки, направился туда.

И, пройдя половину расстояния, остановился, словно его с силой ударили в грудь.

Несмотря на вяжущие мутные сумерки, его глаза выхватили небольшой черный предмет, притулившийся у самой стены.

И темное пятно около этого предмета.

Влад сорвался с места и в два прыжка оказался на пятачке асфальта, так привлекшего его внимание.

Он наклонился и поднял маленький черный предмет.

Это был мобильный телефон «Эрикссон». Владимир покрутил его в руках и внезапно резко выдохнул последний номер, по которому звонили с этого аппарата, был номер московской квартиры Ильи Свиридова.

Влад держал в руках персональный сотовый телефон своего младшего брата.

А происхождение бесформенного темного пятна, выделявшегося даже на мокром асфальте, тоже представлялось вполне определенным.

Это была свежая кровь.

— Я хочу поговорить с тобой.

Настя, на ухо которой что-то назойливо ворковал широкоплечий и толстый молодой человек со складками на здоровенной шее, по виду — боксер в тяжелой весовой категории, подняла голову.

— А-а, Влад, — без особого энтузиазма произнесла она, и по ее потухшему голосу и мертвым глазам (какими яркими они были еще четверть часа назад!).

Влад сразу понял, что она просто катастрофически пьяна-вероятно, за время отсутствия Свиридова она выпила еще, и выпила очень прилично, — я уж думала, что ты не придешь.

Она решительно напоминала Владу кого-то… женщину, которая была вот в таком же состоянии, при котором почти невозможно контролировать себя, зато так легко идти на безрассудные слова и поступки.

Он пригладил левый висок и ответил:

— А Илья, Афанасий и еще Климов.., и про них ты думала, что они не придут?

Влад пытался говорить спокойно, но, вероятно, его слова прозвучали довольно вызывающе, потому что «боксер» хищно задрал тяжелую голову и произнес:

— Эй.., полегче, ты!

Свиридов даже не посмотрел в его сторону.

— А что такое? — спросила Настя и внезапно откинулась назад, едва не упав со стула на пол. — Ты… ты хочешь сказать, что и с ними.., и с ними что-то случилось?!

— Вот именно. Они исчезли. Я нашел только вот это. — И Влад выложил на стол мобильный телефон Ильи.

— Что.., это? — Она покосилась сначала на «Эрикссон», потом на бульдоговидного поклонника, и он воспринял это как руководство к действию.

Тот поднялся и, положив руку на плечо Влада, внушительно проговорил:

— Борзеешь?

Возможно, им руководили какие-то благородные соображения — он подумал, что Настя нуждается в защите от этого холодного язвительного господина с колюче сощуренными глазами.., но надо сказать, что он не мог найти худшего времени, места и повода для вхождения в роль рыцаря.

— Настя, ты едешь со мной, — проговорил Свиридов, и компания, та самая, что с таким восторгом принимала пляски и тосты Фокина, воззрилась на Влада с откровенным осуждением, а еще два молодых человека бодро поднялись со своих мест: вероятно, и они подумали, что коварный незнакомец удумал похитить их обожаемую Настю.

Настя уловила это и, с трудом поднявшись, шагнула к Свиридову:

— Пойдем, Володя.

И внезапно он понял, кого напомнила ему Настя. Ирину, жену Ильи. В ту самую первую брачную ночь, когда пьяный Фокин вломился к ней в спальню, тогда она была вот так же пьяна и ждала мужа.

И только Свиридову было известно, что мужа в ту ночь она так и не дождалась: он был еще пьянее Фокина и, несмотря на то, что помогал Владу вытаскивать Афанасия из своей спальни, ни на что другое он способен не был…

— Эге, стоять, падла! — тем временем загремел «боксер», свирепо глядя на Влада. — Настька, ты че, с этим собралась? Совсем озябла?

Влад подошел к столику и, взяв с него бутылку шотландского виски, хватил здоровенный глоток прямо из горлышка, широко улыбнулся в маленькие глаза здоровяка и произнес:

— Сландживар!

— Че-е-е?

— Это примерно соответствует русскому застольному: «Ваше здоровье». Но так как я выпил не русской водки, а шотландского виски, я сказал то, что говорят в таких случаях шотландцы: «Сландживар». Это по-кельтски, на их родном гэльском языке. Ваше здоровье. И разрешите пожелать вам всего наилучшего.

И Свиридов, поставив бутылку на стол, подхватил Настю под руку и бросил через плечо:

— Счастливо!

* * *

Они приехали на квартиру Ильи около двух часов ночи. Путь от «Ариэля» занял не больше десяти минут, несмотря на то, что они пересекли едва ли не пол-Москвы — Свиридов гнал, как сумасшедший, словно самая жизнь его ускользала за очередным поворотом, очередным стремительным изгибом трассы, и он никак не мог нагнать ее.

Глоток виски встряхнул Влада и лихорадочно взбередил мозг, и теперь он старался выплеснуть нервное возбуждение в движения руля и в божественное восприятие бешеной вихревой скорости, вжимающей его в шикарное кожаное кресло «Шевроле-Блейзера».

К моменту приезда Настя несколько пришла в себя.

— Есть хочешь? — спросил Влад, когда они заперли дверь и буквально рухнули кто куда — он в кресло, она на диван.

— Н-нет, — слабо ответила она.

Владимир окинул взглядом ее стройную фигуру, затянутую в узкое закрытое платье. Очень удачно подчеркивающее все ее великолепные формы. Остановился взглядом на чуть подрагивающих губах с полустертой помадой и на мягком округлом подбородке и спросил:

— Чего же это ты так напилась, Настька?

— Я не.., не напилась. Просто меня пригласили, — тупо ответила она и, нервно встав с дивана. зачем-то присела на краешек стола.

— Кто пригласил-то?

— Не ты, — капризно выпятив вперед губы, ответила она. — И вообще.., какая тебе разница?

— Ты похожа на Ирину, — вдруг сказал он. Даже странно.., у вас совсем разные черты лица, да и самый тип лица, а так похоже. Вероятно, дело в особенностях наложения косметики.

Настя слабо улыбнулась:

— Ты первый мужчина, кто это отметил. По крайней мере, вслух. Да… Ира всегда завидовала моей внешности и часто косила под меня. Надевала черный парик и применяла ту же косметику, что и я.., точно так же. Она любила мне подражать.., думала, что моя внешность — типичный образ роковой женщины.

Влад уже было набрал в грудь воздуха, чтобы задать тот самый вопрос, ради которого, по сути, он и привез ее сюда, но тут она протянула руку и кончиками пальцев коснулась его щеки.., и Свиридов подумал, что, пожалуй, необходимость выяснить, не причастна ли Анастасия к смерти жены Ильи и похищению его самого — не единственная причина того, что эта женщина сейчас в метре от него. Что она не контролирует себя.

И что она пошла с ним вовсе не потому, что почувствовала его смутные подозрения.

И в этот момент глухая трель пронизала тишину, которую уже почти минуту наполняло только глубокое дыхание Насти и почти бесшумное постукивание полусогнутых пальцев Влада по стеклянной крышке журнального столика.

Настя машинально взглянула на стоявший в углу телефон, и Свиридов отметил, что ей уже приходилось бывать в этой квартире. И не раз.

Иначе она не смогла бы вот так, сразу, найти взглядом телефонный аппарат в огромной комнате.

Тем более что звонил не он.

Свиридов медленно отогнул обшлаг пиджака и извлек мобильный телефон Ильи, подобранный им у клуба «Ариэль»: сигнал шел именно с него.

И звонить могли только те люди, что оставили его у стены как единственную и неоспоримую улику. Оставили сознательно, для того, чтобы поняли, что произошло с Фокиным и Свиридовым-младшим.

Улика предназначалась ему. Владимиру Свиридову.

Влад поднял на Настю застывший взгляд и, быстро покосившись на часы: половина третьего! — облизнул губы и медленно выговорил:

— Я слушаю.

— Владимир Антонович? — прозвучал звучный мужской голос. — Вы нашли его? Я имею в виду мобильный телефон «Эрикссон», который я оставил для вас на асфальте.

Холодный пот проступил на лбу Влада, когда он с пугающим его самого спокойствием ответил:

— Да. Илья и Афанасий у вас?

— Я поговорю с вами позже. Скажем, завтра утром. Сейчас я просто хотел удостовериться, что вы нашли этот телефон, как то было задумано.

— Не мог отказать себе в театральном эффекте?

А если бы я не поднял его?

— Я думаю, что тот или иной выход из этой ситуации был бы найден. Тем более что выход этот предстояло бы искать вам. Как, впрочем, и сейчас.

Тем более что, как известно, вы тоже большой любитель чисто театральных примочек.

— Вы большой шутник.

— Это верно. Только я нахожу, что шутка несколько затянулась. И в этом вы мне понадобитесь.

Но об этом завтра. А пока позвольте мне пожелать вам спокойной ночи.

— Спокойной ночи? — с еле уловимым горьким сарказмом отозвался Свиридов. — А вот эта шутка сильно смахивает на издевательство.

— Я понимаю. Могу сказать, что ваш брат жив и здоров. То же касается Фокина, но ему немного повредили голову. Впрочем, с его здоровьем максимум, что ему грозит, это пара дней легкой головной боли.

— С ними был Климов. Он тоже у вас?

— Да, — после короткой паузы ответил неизвестный. — До свиданья.

— Это они? — спросила Настя. — Они, да?

Влад ничего не ответил, просто еле заметно кивнул. Девушка поднялась со стола, на котором сидела, и, опустившись перед Свиридовым на корточки, произнесла:

— Ведь ты считаешь, что я с ними заодно? Правда? И поэтому и привез меня сюда?

Влад коротко рассмеялся.

— Правда?!

— Да, — бросил он. — Правда. Просто ты все время чрезвычайно удачно оказывалась в нужное время в нужном месте. Как, например, сегодня. Но сегодня — это полбеды. А вот тогда, когда погибла Ирина… Существует предположение, что убийцы или убийца — попали в дом Ковалевых через страховочный черный ход, сооруженный при строительстве дома. Ты знала о существовании этого хода?

Настя молчала.

— Так как? Ведь знала?

— Да.., но ведь это не повод, чтобы заподозрить меня в причастности.., в причастности к смерти Иры.

— Я не обвиняю тебя, — сказал Влад. — Я просто хочу понять.., ведь эта жуткая смерть как дамоклов меч висит над головой моего брата и моего лучшего друга, и…

— Но их же признали невиновными, — тихо произнесла Настя.

— Нет, их просто выпустили под подписку о невыезде и теперь в любое время могут арестовать.

А сейчас, когда они пропали, им могут инкриминировать все, что угодно, мотивируя это тем, что невиновный не станет исчезать.

— И они могут появиться, чтобы тут же попасть под арест, — сказала Настя. — Да?

— Гораздо хуже, если.., если они вообще не появятся, — с каменеющими скулами процедил Влад. — Ладно, на сегодня, пожалуй, хватит. Хотя о чем это я? Сегодня еще только началось.

Настя улыбнулась одними уголками губ, и эта ласковая грустная улыбка не показалась Свиридову вымученной или фальшивой. Просто он решил для себя, что такого не может быть.., если бы тогда, той страшной ночью, это женщина вернулась в его постель, совершив такое черное злодейство, то он, несомненно, заметил бы это.

Влад понял, что он просто смертельно устал. Что у него путаются мысли. И что еще минута, и он начнет подозревать самого себя.

— Да, нервы уже не те, — проговорил он вслух, — что-то я неумолимо скатываюсь к истерии.

Надо будет на досуге покушать овсянки.., ею не зря потчуют страдающих этим недугом старушек в доме престарелых.

Глава 7ДИАГНОСТИКА

Влад и Настя проснулись с первыми лучами яркого мартовского солнца.

И это несмотря на то, что они легли спать в три часа, а потом, беспокойно повозившись с боку на бок, все-таки не устояли перед неумолимым голосом основного инстинкта.

И — словно кто-то терпеливо ожидал этого момента — зазвонил Илюхин «Эрикссон».

— Свиридов, — проговорил Влад, — слушаю вас.

— Доброе утро, Владимир Антонович, — отозвался голос таинственного ночного собеседника. Я надеюсь, что вам никто и ничто не мешало хорошо выспаться?

— Разумеется. Я чудесно проспал целых два часа.

Наполеон полагал, что их вполне достаточно для того, чтобы организм здорового человека восстановился. Хотя, быть может, с некоторых пор я не могу причислить себя к завидной категории здоровых людей.

Всю вчерашнюю угнетенность, доходящую почти до физической боли, как рукой сняло. Влада обуяла веселая, наглая злость человека, которому нечего терять и который своим унынием и мелкой дрожью в подчеркнуто серьезном голосе только усугубит безнадежность своего положения.

— А Илья.., надеюсь, он тоже хорошо спал?

— Конечно, — бодро отозвался собеседник Свиридова. — И он будет спать еще лучше, если вы согласитесь помочь мне в одном щекотливом деле. И напротив — ему будет дана возможность спать вечно, если вы от моего предложения опрометчиво откажетесь.

Свиридов поднялся на подушке, не замечая встревоженного взгляда Насти, и, переведя дыхание, произнес:

— А вы умеете переходить к делу без околичностей. Но прежде, чем вы скажете мне хоть слово о вашем деле, я хотел бы поговорить с братом. Немедленно.

Молчание в трубке. Потом какой-то шум, шорох, отдаленные голоса, и вдруг — голос брата, дрожащий, с придыханием и какой-то не правдоподобно высокий:

— Влад? Это ты?..

— Нет, это папа римский Иоанн Павел Второй, — с непередаваемой нежной иронией отозвался Свиридов-старший. — Как же это тебя так угораздило влипнуть, а, Илюха? И чего они там теперь от меня потребуют, сам черт не ведает.

— Влад… Володька, — поспешно, словно боялся чего-то не успеть, заговорил Илья, — я тебя очень прошу.., сделай все, о чем они тебя просят. Не только потому, что из-за меня.., и Афанасия.., ну, что вот так. Просто.., просто это так жутко.., ты не знаешь, Влад.., когда меня посадили в камеру с уголовниками, я думал, что вот оно.., хуже быть не может… кранты. А оказывается, может.., я не знаю… Господи, за что мне все это?

По всей видимости, Илья был очень сильно напуган. Даже не напуган, а просто глубоко потрясен — скорее всего, тем, что ему привелось узнать в эту ночь.

Потому что никакой страх перед возможной скорой смертью не мог так изуродовать его голос. Вытравить из него все человеческие чувства, кроме одного — парализующего мозг ужаса.

— Что с тобой сделали? — быстро выговорил Влад. — Что они с тобой сделали?

— Н-ничего.., ничего. Лучше бы сделали. Они меня и пальцем не тронули. Лучше бы меня убили! — вдруг истерически выкрикнул Илья, в трубке что-то грохнуло, Свиридов подскочил на кровати, ненароком срывая одеяло со скорчившейся от утренней свежести голой Насти, и рявкнул в трубку:

— Але! але!! Илюха! Илюшка! Але!! Ты что?! Что там такое?

В трубке булькнуло, и внезапно возник спокойный — слишком спокойный после такой вспышки! — деревянный голос брата:

— Да, Влад. Это я. В общем, ты должен сделать все, о чем они тебя просят. Все, что ты ни сделаешь, будет справедливо. А о нас с Фокиным не беспокойся. Ему тут даже нравится. — Ив трубке прокатился короткий нервный смешок.

— Я не понимаю тебя, — сказал Владимир. — Конечно, я вытащу вас отсюда.., приложу все усилия.

Но только мне кажется, что ты боишься не столько тех людей, которые тебя захватили, сколько чего-то иного. Не знаю.., у меня такое ощущение. Они, случаем, не давали тебе психотропных препаратов?

— Влад.., ты можешь подозревать меня в чем угодно, но я…

— Так, спокойно, — властно перекрыл дрожащий тенорок Ильи Владимир. — Все будет хорошо, Илюха. А теперь дай мне того ублюдка с таким милым поставленным голосом профессионального актера.

— Конечно, вы имели в виду меня, Владимир Антонович? — снова заговорил неизвестный. — Вы запомнили слова вашего брата? Он сам рекомендует вам выполнить нашу просьбу. Я бы даже сказал — заказ.

— И что это за заказ?

— Это не совсем телефонный разговор. Я надеюсь, что нас не прослушивают ваши друзья из спецслужб?

Влад рассмеялся.

— Очень хорошо. Просто тут фигурирует имя известного человека. Банкира.

— Та-а-к, — протянул Влад. — Больше можете ничего не говорить. Я сам скажу за вас.

— Прошу.

— Я думаю, вам известно, что коварный некто недавно устроил довольно безалаберную попытку покушения на Андрея Ивановича Ковалева, не так ли? Три трупа — не очень хороший итог для этого самого некто. Но один труп удалось на время реанимировать.., возможно, вам известно, что в охране господина банкира работают только профессионалы.

Так вот, труп сказал, что ничего не знает, кроме того, что заказчиком был человек по имени Михаил. С ним он общался через некоего Кирсана, который теперь благополучно пропал. Ну так вот.., вчера в канализации был обнаружен некто Салов, известный в криминальных кругах под высококалорийным прозвищем Сало. Это Сало было уже не первой свежести — атмосфера не способствовала, знаете ли. Вероятно, кто-то признал это Сало некондиционным. Одним словом…

— Достаточно, — перебил его собеседник, — я понял, что вы обладаете несомненными аналитическими способностями. Правда, демонстрация этих способностей была не совсем удачной.

— Аналитические способности? У меня? Ну что вы, Михаил.., или как вас там, — насмешливо отозвался Свиридов. — Просто вы предложили достаточно открытую игру. Хотя имеете на руках несколько козырей, пока позволяющих вам вести себя таким образом. Хорошо. Где мы встретимся?

* * *

Свиридов положил трубку на журнальный столик, посмотрел на привставшую на кровати Настю.

— Ну.., вот так.

— Что?

— Просто.., просто мне кажется, что Илья узнал тайну смерти Иры.., своей жены. И, по всей видимости, его это.., потрясло больше, чем само ее убийство. Там кроется что-то жуткое.

Свиридов покачал головой и повторил одними губами:

— Что-то жуткое…

Они молча оделись и прошли в кухню. Выяснилось, что накануне Настя не ела вообще ничего, кроме спиртного: мартини, излюбленного фокинского кальвадоса, то бишь яблочной водки, текилы, а также «Джонни Уокера», при одном упоминании о котором бедную девушку начинало мутить.

Свиридов наскоро сварганил завтрак — Настя готовить не умела совершенно — и мрачно сжевал его, глядя куда-то в пол и, по всей видимости, усиленно размышляя.

— Что они тебе сказали? — наконец не выдержала Настя, когда обычно столь словоохотливый Влад не произнес ни одного слова в течение десяти минут. — Ну скажи мне.., может, так будет лучше.

Свиридов поднял на нее задумчивые глаза, пожевал губами, как то обычно делают старые деды в расцвете маразма, и наконец сказал:

— Теперь, кажется, кое-что становится ясным.

Но неясного — много, много больше.

Настя долго смотрела на его оцепеневшее лицо.

Потом поднялась и произнесла:

— А ты не помнишь, какой сегодня день?

— Какой сегодня день?

— Сегодня состоятся похороны.., похороны Иры.

И в тот момент, когда Настя произнесла эти слова, Свиридов уже знал имена тех, кто именно завертел этот дьявольский круговорот кровавых и таинственных событий…

* * *

Впрочем, через несколько минут выяснилось, что похороны были перенесены на следующий день — на день возвращения в Россию Владимира Ивановича Ковалева. Настя ошиблась: она посчитала, что похороны всегда проходят на третий день после смерти.

Но Ирина погибла на стыке двух суток, и любые из них можно было признать днем ее смерти.

Было половина девятого утра, когда Свиридов узнал о переносе похорон от позвонившего ему Стеклова, начальника охраны Владимира Ивановича Ковалева. Влад долго говорил с ним, правда, не упомянув о звонке таинственного Михаила.

…Теперь у Свиридова было достаточно времени, приготовиться к похоронам, потому что встреча с людьми Михаила, привязанная к проводам в последний путь Ирины Свиридовой, была перенесена на следующий день.

На полдень.

Примерно в одиннадцать часов дня «Шевроле-Блейзер», в котором сидели Свиридов и Настя, выехал из столицы и помчался на юго-восток.

* * *

— Ты так и не объяснил мне, зачем мы едем в этот твой Саратов? В эту глушь…

Владимир повернул голову и холодно посмотрел на облизывающую мороженое Настю. Она ела мороженое непрерывно на протяжении двух часов, доставая одно за другим из маленького переносного холодильника.

— Не такая уж это глушь, — отозвался Свиридов, — я там жил почти четыре года, а Илья и вовсе родился и прожил до двадцати двух лет. Он же в Москве недавно.

— Правда? А я думала, что он коренной москвич.

— И совершенно напрасно думала, — поспешно ответил Влад. — И вообще, Настька.., я взял тебя с собой не для того, чтобы ты задавала мне неуместные вопросы. Так что сиди смирно и не рыпайся.

— Никогда не видела тебя таким злым, — заметила она, — даже вчера вечером.

— А я стану еще злее. Когда приедем. Да мне думается, и у тебя будет немало поводов для злости.

Если, разумеется, моя мысль подтвердится.

* * *

…Уже темнело, когда темно-синий джип «Шевроле-Блейзер» подкатил к высокому желтому зданию, обсаженному черными липами и корявым разлапистым кустарником. Ворота контрольно-пропускного пункта остались в пятидесяти метрах позади, и теперь иномарка уверенно, по-хозяйски подрулила к массивным дверям, выкрашенным в коричневый цвет.

Сидящий на лавочке возле этих дверей и щурящийся на рассеянный свет фонаря человек с признаками явной олигофрении на безмятежном мутном лице нелепо подпрыгнул на месте, и из разомкнувшихся губ вырвалось нечто вроде:

— Кыррр.., булак!

Вероятно, это было единственное слово, которое мог произносить несчастный идиот.

Находящийся рядом с ним средних лет седой бородач в белом халате придержал его за плечо, а потом перевел взгляд на подъехавшую иномарку, и его глаза оцепенели от ужаса.

Дверь машины медленно, словно бы нехотя, распахнулась, и оттуда выглянул молодой импозантный мужчина в черных кожаных брюках, свитере и легкой светло-серой куртке поверх него. Санитар пристально вгляделся в этого человека…

Мужчина выпрыгнул наружу и, обойдя машину спереди, открыл правую переднюю дверь и галантно подал руку красивой стройной девушке — эффектной брюнетке с бледным надменным лицом и яркими темными глазами.

— Господи! — сорвалось с губ санитара. Подскочив на месте, он рванул на себя массивную коричневую дверь и бросился внутрь клинического корпуса.

— Кажется, это здесь, — настороженно произнес Влад Свиридов, отпуская руку Насти.

— Ты что, наконец осознал необходимость стационарного лечения? — язвительно откликнулась она и только тут увидела, как оставленный санитаром без присмотра идиот подходит к ней и протягивает руку к ее блестящей дорожной ветровке.

— Ну, конечно, — отозвался Влад, — идем за мной. У меня такое ощущение, что нас ожидает масса сюрпризов.

Больной подошел к Насте еще ближе и, широко улыбнувшись, выдал:

— Кыррр.., булак!

— У него несколько однообразный лексикон, — отметил Свиридов. — Хотя, к примеру, Фокин иной раз зачехляет еще невнятнее. Пойдем, Насть.

В этот момент двери корпуса распахнулись, и оттуда вылетели несколько здоровенных парней в белых халатах — очевидно, санитаров, — и двое плотных невысоких ребят в камуфляже, с автоматами Калашникова на шее. Ими предводительствовал тот самый бородач, что так всполошился при появлении в поле зрения «Шевроле» и при выходе из шикарной иномарки молодых людей. Очевидно, своим видом вызвавших у него не самые приятные воспоминания.

— Вот они!

Свиридов поднял руку с раскрытой ладонью, направленной в сторону стремительно подходящих к нему людей, и громко произнес:

— Спокойно… ФСБ!

Это было произнесено таким внушительным и непререкаемым тоном, что те невольно приумерили шаг, но по инерции все-таки приблизились к Владу и Насте на максимально близкое расстояние. Свиридов тем временем уже извлек — четким и вместе с тем небрежным движением — красные корочки с аббревиатурой, оказывающей такое магическое действие на всех граждан России.

— Подполковник Московского управления Федеральной службы безопасности Сергеев. Следственный эксперимент, — проговорил он. — Я хотел задать вам несколько вопросов. Вот вы, гражданин с бородой.., почему вы бросились бежать при нашем появлении?

Тот прищурился, пригляделся к Владу и медленно произнес:

— Да как сказать.., я подумал, что это вы приезжали две недели назад, когда Эдуарда Аркадьевича и Андрюшу Филиппова, санитара.., и вот с ней, — и он показал на Настю, которая невольно побледнела и ухватилась за локоть Свиридова.

— Может, и на этой машине?

— Да.., на этой.

— Почему же, в таком случае, следствие не установило ни марки автомобиля, на котором приезжали преступники, ни даже точной окраски.., вы, очевидно, просто не сумели их вспомнить. Каким же образом вы сейчас можете утверждать, что это примерно такая же машина, как та, на которой приезжали те двое?

— Да я вспомнил, — сказал тот почти с вызовом, — это не примерно та же машина.., это та же самая машина, без всяких там «примерно»!

— Вы абсолютно уверены? То, что вы говорите, очень важно. Так что вы должны быть абсолютно убеждены в своих показаниях.

— Да я точно знаю.., пока эти двое ходили в корпус, мой поднадзорный, — он показал пальцем на больного, который с бессмысленным гыканьем бродил вокруг шикарного «Шевроле-Блейзера», — он, в общем, стащил где-то пульверизатор и брызнул им на колесный диск и бампер. Вон и сейчас эти пятна до сих пор никто не стер.

— На машине действительно были петербургские номера? — быстро спросил Свиридов.

— Ой.., честно говоря, я не обратил на это внимания. Про петербургские номера давал показания Самсонов, наш охранник у ворот. Он недавно уволился.

— Так вот почему нас не остановили у ворот, — с каменным лицом констатировал Влад и посмотрел на столбенеющую от всего происходящего Настю, — значит, на въезде-выезде сменился охранник.

— А где вы обнаружили эту машину, товарищ подполковник? — спросил один из парней в камуфляже, все еще довольно подозрительно косясь на обтягивающие кожаные брюки Свиридова (тоже мне чин ФСБ, — вероятно, думал он, — какая-то помесь мафиози и эстрадного педераста).

— В посадках под Подольском, — быстро ответил Свиридов. — И решили проверить, в самом ли деле это та самая машина. Можно сказать, пока все подтверждается. Кто у вас сейчас главный врач?

— Арсеньев… — последовал немедленный ответ. — Михаил Андреевич. Он при Рогинском работал заведующим второго отделения.., он прежде всегда замещал Эдуарда Аркадьевича, когда тот не мог выйти на работу.

— Как ему работается после трагической смерти его предшественника? — серьезно спросил Свиридов. — Психологически это, наверно, не очень комфортно. Хотя в заведении вашего профиля словосочетание «душевный комфорт» как-то не очень уместно.

— Эт-та точна-а, — протянул санитар, Ребята в камуфляже уже смотрели на него с открытыми ртами: от этого уверенного, холеного, сосредоточенного человека, представившегося сотрудником столичных спецслужб, просто-таки веяло суровым шармом элитных силовых структур… возможно, этим молодым ребятам было даже приятно, что к ним приехали представители высших инстанций.

Хотя, бесспорно, тлело и смутное раздражение: вы, из Москвы, на джипах, а мы, провинция, в говне.

Но Свиридов, как превосходный актер, не давал шанса выплеснуться этому смутному раздражению.

— Что касается девушки, то это хорошо, что вы признали в ней преступницу, — проговорил он. — Просто теперь мы более-менее представляем, как выглядела спутница убийцы. По крайней мере, на тот момент. Так.., прекрасно. Настя, посиди пока в машине, вот тебе от сигнализации.., посмотри, чтобы больше не брызгали краской, а я пока навещу главного врача, Михаила Андреевича.., так, кажется, его зовут?

* * *

— Михаил Андреевич, вам, бесспорно, знаком этот человек? — И Свиридов положил перед ним фотографию.

Главврач, толстый пожилой мужчина с обширной лысиной и большим выпуклым лбом, каким в скульптуре традиционно снабжают мыслителей, взглянул на фото и, поправив очки, произнес:

— Да, это одна из наших пациенток, Елизавета Блажнова.., она как раз исчезла в тот день, когда убили Рогинского.

— Как и когда она попала к вам? Давно?

— Честно говоря, не помню. Но можно поднять ее бумаги. Вы.., в самом деле из ФСБ? — с некоторым сомнением спросил он.

— Я же предъявил вам удостоверение. Хорошо… я думаю, что документы мы посмотрим попозже. А сейчас хотелось бы, чтобы вы взглянули вот на этого человека. Он.., никого вам не напоминает?

— Одну минуту. — Михаил Андреевич взял фото в руки и, поправив очки, поднес к самым глазам, пристально изучая лицо изображенного на нем молодого мужчины. — Так.., конечно, он мне знаком.

Это Михаил Блажнов, брат Елизаветы, фото которой вы мне только что показывали. Вот про Михаила я могу сказать и без бумаг. Там целый букет замечательных диагностических посылок. Латентная эпилепсия плюс некоторые подозрения на вялотекущую шизофрению с маниакально-депрессивным психозом. Кроме того, по всей видимости, у него развивалась эпилептоидная паранойя.

— Уф! — выдохнул Свиридов. — А по виду ничего.., вполне нормальный человек.

— Много людей кажутся нормальными, но в скрытой, подавленной форме носят в себе такое, на фоне чего наш любимый дурачок Глебка, которого вы, вероятно, видели у входа, кажется вполне приличным индивидуумом.

— Михаил содержится у вас очень давно?

— Не содержится, а содержался. Почти два года назад ему удалось бежать. Хотя он содержался на принудительном лечении. Да, он находился у нас, если мне не изменяет память.., не меньше шести лет.

Им и Елизаветой лично занимался Рогинский.

— Вы знали жену Рогинского? Марину Викторовну?

— Н-нет. А что, он был женат?

— Еще как.

— А мне он всегда казался убежденным холостяком, этаким женоненавистником. Значит, женат.

Нет, я и не подозревал ни о какой Марине Викторовне Рогинской.

— Сейчас она работает в Москве.., личный врач Ковалева Владимира Ивановича, — отчеканил Свиридов. — Ну, и его семьи.

Арсеньев присвистнул.

— Это который заместитель министра иностранных дел? Нич-чего себе! Марина Викторовна неплохо устроилась.

— Впрочем, это мало относится к нашему разговору, — проговорил Свиридов, — велите принести сюда документы по истории болезни Елизаветы и Михаила Блажновых.

Глава 8ПОКРОВЫ БРАЧНОЙ НОЧИ

Свиридов появился из дверей корпуса через час.

За ним едва ли не на цыпочках бежали, охранник и два санитара.

Влад открыл дверь «Шевроле», тяжело уселся в кресло — как будто то, что он узнал за последние сорок минут, прибавило ему, по меньшей мере, полцентнера веса — и небрежно швырнул на заднее сиденье картонную папку.

Настя захлопала ресницами и скороговоркой выпалила:

— Ну что… Володя? Я думала, они тебя прямо в палату направят.

— Сваливаем отсюда, — проговорил Владимир, — конечно, разыграл я их не так плохо; Смоктуновский, как говорится, отдыхает…

— Скро-омный! — протянула Настя.

— ..но через час, максимум через два все равно выяснится, что я — не я, и лошадь, то бишь джип марки «Chevrolet blazer» — не моя, — закончил Свиридов.

— А откуда у тебя «корки» ФСБ?

— Стеклов.., это он любезно снабдил меня на дальнюю дорогу. Ему же дано указание от шефа, Владимира Ивановича — если я попрошу о помощи, помогать. Поехали.

«Шевроле» выехал в ворота клинического городка и легко помчался под гору — туда, где в огромной приволжской котловине сияли огни родного города Ильи Свиридова и Афанасия Фокина. Города, где и Влад прожил несколько лет, которые, вероятно, были самыми спокойными в его бурной и богатой приключениями жизни.

— Мы что, обратно не поедем? — спросила Настя. — Или ты хочешь заночевать здесь?

— Я уже много часов за рулем, — отозвался Влад. — Маленько устал. Мы поедем в мою старую квартиру.., правда, у меня нет от нее ключей, но это не суть важно.

Он мог бы добавить, что открыть любую квартиру для человека, который в свое время за десять-пятнадцать минут вскрывал навороченные иномарки. снабженные дикой сигнализацией японского, немецкого и американского производства, напичканные разнокалиберными мультилоками и блокираторами, — так вот, для такого человека открыть замок от входной двери в квартиру.., ну, мягко говоря, это пара пустяков.

Но, разумеется, Свиридов не стал давать воли языку.

— Как это — нет ключей? — отозвалась Настя. Тогда лучше в гостиницу.

— Ну.., или так. Но прежде мы позвоним в аэропорт и узнаем, когда будет первый самолет на Москву. Только, сдается мне, он будет только утром.

Часов этак в пять-шесть. Сейчас же не застойные времена, когда самолеты уходили через каждый час.

— Самолет? Так мы что.., бросим машину в этом городе? — изумилась Настя. — Да ты что, Влад.., она же не твоя. Она же принадлежит твоему брату. Я не думаю, что он тебя похвалит, когда узнает, что остался.., ой.., да.., я забыла…

Настя вспомнила, в каком положении они оставили в столице младшего брата Владимира, и смешалась.

Свиридов покосился на нее и процедил сквозь зубы:

— Когда я сообщу ему, какие милые люди разъезжали на его машине, он сам поблагодарит меня за то, что я оставлю ее здесь. Хотя не исключено, что ему и без того уже все известно.

— Ты ничего мне не говоришь, — капризно надув губы, сказала Настя, — таскаешь за черт знает сколько километров, канифолишь мозги…

— Еще что делаю? — язвительно перебил ее Влад. — Ты, Настенька, о главном не забудь, что я там над тобой вытворяю.

— Ну и мерзкий же ты тип! — огрызнулась она. — Ладно, звони в свой аэропорт.

Влад оказался точен в своем прогнозе расписания авиарейсов «Саратов — Москва»: ближайший самолет уходил в Москву только в пять утра.

— Ну что ж, — сказал Свиридов, убирая сотовый, — тогда осталось загнать машину на стоянку и снять номер в гостинице, если уж ты не хочешь осваивать профессию взломщика и пособлять мне во взломе моей собственной квартиры.

— В-в-в… — сонно пробормотала девушка.

— Что касается машины, то я предлагаю сдать ее в ломбард под эдак сто семьдесят процентов годовых, а взамен взять сто баксов, — продолжал Влад, энергично выкручивая руль направо, — получится, как в анекдоте. Приходит «новый русский» в банк и берет в кредит сто долларов на полгода. Ему говорят:

«Вы знаете, у нас высокие проценты, аж восемьдесят процентов в год. И нужен залог». Он отвечает: ну, берите мой шестисотый «мерин», когда верну деньги, заберу.

В банке все в непонятках, спрашивают: у вас такая шикарная машина, неужели вы не можете найти какие-то сто долларов, а не сдавать ее под залог. А «новый русский» отвечает:

— Вы понимаете, я уезжаю на полгода, и мне нужно где-то оставить машину. А где я найду стоянку, где нужно платить сорок долларов за полгода?

* * *

Вы когда-нибудь пробовали прыгать с моста высотой в двадцать пять метров, но перед этим завороженно зависнуть на каменных перилах и смотреть, смотреть в зеркальную черную гладь? Вспоминая, что ведь можно и не утонуть, не коснуться дна, что был человек, который шел по воде и не тонул, и что была женщина, чье имя пели как Бегущая-по-волнам…

Не пробовали? И правильно. Все вышеприведенные сентиментально-поэтические мысли в психиатрии носят пугающе научное наименование «суицидальный синдром» и потому в здоровой и светлой голове возникают достаточно редко…

Голову Влада Свиридова, который стоял у перил, нельзя было назвать ни здоровой, ни светлой.

Потому что он болел ужасной болезнью «ринитом» — в просторечии насморком — и был брюнетом.

Впрочем, нехорошие мысли о прыжках в Волгу тоже не обуревали его, хотя нормальному человеку покажется странным, что можно делать в час ночи посреди огромного пустынного моста, похожего на светящийся остов не правдоподобно громадного динозавра.

Он стоял и смотрел на раскинувшуюся перед ним мутно-белесую пустыню, на этот пока что неподвижный, но все больше изъязвляющийся с каждым днем, с каждым порывом весеннего ветра ледяной панцирь, под которым упругое тело великой русской реки.

…Настя осталась в гостиничном номере — ее сморил такой сон, что она отказалась от своих обычных каверзных расспросов, на которые Свиридов, впрочем, реагировал еще менее многословно, чем Олег Кошевой на допросе в гестапо.

Она заснула, а Влад съездил в аэропорт, купил два билета на утренний пятичасовой рейс и поставил «Шевроле» в гараж — как у бывших жителей Саратова, у них с Ильей, конечно, было куда поставить машину.

…Было совсем не так тепло, как вечером, И, хотя с Волги дул свежий ветер, а Владимир был одет довольно легко, он не замечал, как прохладная ночь, словно жадная проститутка, пробирается ему под одежду и от ее будоражащих прикосновений по телу бегут мурашки.

Он просто не мог замечать всего этого — он был слишком захвачен только что пережитым. Слишком переполнен тем, что ему пришлось выслушать сегодня в клинике.

Такого не бывает. Такого не бывает, думал он, чтобы под видом почти сказочного, не правдоподобно яркого счастья судьба подсовывала.., его брату Илье.., подсовывала какой-то жуткий суррогат киношного триллера наяву.

Влад вспомнил, что Илье не были известны подробности еще одного события, которое могло бы крайне расстроить и потрясти впечатлительного парня: Свиридов-младший еще не знал, с кем провела «первую брачную ночь» его молодая жена.

Нет.., не с незадачливым выпивохой Фокиным, который нажрался до такой степени, что и сам-то не мог стоять на ногах, не говоря уж об отдельном функциональном фрагменте его организма. Свиридов помнил, как наутро встретил Фокина в туалете… тот с трудом стоял на ногах, но упорно осуществлял акт мочеиспускания. Очевидно, встать с постели ранним похмельным утром потребовало от Афанасия недюжинных усилий, потому что он приговаривал:

«Вот видишь.., когда ты просишь, я всегда встаю…»

Илья тоже не мог выполнять свой прямой супружеский долг, потому как он был немногим трезвее Фокина и тотчас после выдворения Афанасия из спальни супруги свалился на коврике и уснул. Владу еще пришлось перекладывать его на кровать.

И потом Владимир повернулся и увидел, что перед ним стоит Ирина — бледная, с лихорадочно горящими глазами, тонкими пальцами правой руки конвульсивно комкающая оборку тонкой ночной рубашки.

Кроме этой ночной рубашки, на Ирине ничего не было. Вероятно, она ждала задержавшегося в вестибюле супруга, а вместо него едва не получила пьяного Фокина.

Непотребное состояние Ильи, кажется, окончательно добило ее, потому что как только Свиридов сказал: «Извини, Ирочка.., что вот так получилось…» — она опустилась на колени и, уткнувшись лбом в мягкий толстый ковер, беззвучно заплакала, вздрагивая хрупкими плечами.

Влад присел рядом с ней и произнес:

— Ну что ты, девочка.., да стоит оно того, чтобы вот так расстраиваться? Ну, подумаешь, нахерачился парень на радостях.., ну с кем не бывает? А Афанасий — так ты не обращай на него внимания. Он, когда выпьет, и не такое может отмочить.

Она судорожно всхлипнула и подняла на него какое-то серое лицо, так не похожее на то, лучащееся счастьем и совершенным довольством жизнью — что видел у нее Свиридов сегодня днем.

— Ты.., хочешь уйти?

Влад, у которого при этих почти жалобных, почти умоляющих задыхающихся словах по спине пробежал холодок, медленно покачал головой:

— Нет.., я не уйду, пока ты не заснешь.

Ирина выпрямилась, и Владу тут же бросилась в глаза ее тяжело вздымающаяся грудь, выпукло обтянутая полупрозрачной тканью. В голове зажужжала глупейшая мысль.., про то, что женщины дышать грудью, а мужчины животом.., но в этот момент Ирина произнесла хрипло и с отчаянной решимостью:

— А если я совсем не засну?

Господи, это же жена брата! Это же подло — делать так, как сейчас неминуемо, непоправимо — все повернется!

— Твой брат очень похож на тебя… — со странной блуждающей улыбкой — на влажных глазах еще не высохли слезы! — произнесла она. — Очень похож.., будем считать, что я перепутала вас в темноте…

И Свиридов почувствовал на своих губах губы молодой жены своего брата и ее руки на своих плечах. Он прерывисто вздохнул и, легко подхватив выгнувшееся тело молодой женщины, понес ее к огромному брачному ложу.

На самом краю которого, скорчившись и испуская отчаянный храп — он всегда храпел, когда перебирал со спиртным — спал Илья…

И в метре от него оказалась его молодая жена с его же родным братом. Илья должен был проснуться, но не проснулся, хотя было отчего.

Илья не проснулся и тогда, когда протяжные стоны, взвизги и всхлипывания сменились ровным и жутко спокойным голосом Ирины.., она пила слабоалкогольный коктейль, приготовленный ей Владом, и говорила:

— Ты просто ничего не знаешь, Володя. Илья.., я так хотела его, чтобы прервать эту проклятую череду противоестественных.., жутких связей. Ты не знаешь ничего.., дело в том, что моим первым мужчиной.., в тринадцать лет.., стал мой собственный отец.

Свиридов приподнялся на одном локте и посмотрел на это прекрасное бледное лицо, обрамленное горящими в тусклом свете ночника рыжими волосами.., они стали огненно-красными, как солнце.

— Он жил без жены, да ему и не надо было, потому что вместо жены у него была я. А потом я ушла от него.., дядя купил мне квартиру. Но и он.., вероятно, дорогой папа рассказал ему, как хорошо в постели с собственной кровью, как сладок и не правдоподобно хорош инцест, и тогда дядя Андрей.., он стал моим вторым мужчиной. Потом был еще и третий.., самый страшный… — Она внезапно умолкла, понимая, что уже сказала непоправимо много лишнего человеку, которого, собственно, не знает и который оказался в ее объятиях только по воле прихотливого бродяги-случая.

И, как любил говаривать Влад в минуты подкатывающей веселой циничности, от случая до случки — один шаг.

И вот теперь, стоя на мосту, Свиридов вспоминал эти ее слова и понимал, что, быть может, именно они стали определяющими в ее дальнейшей судьбе.

…Свиридов подумал, что если бы сейчас вот здесь, на этом огромном мосту, стоял не он, а Илья, у тускло бормочущего дряхлого льда в двадцати метрах внизу было бы куда больше шансов почувствовать соленый привкус теплой — усугубляющей таяние — свежей человеческой крови.

Реализация суицидального синдрома — да, так определяется это преступление перед богом и собственной совестью.

Глава 9РОДСТВЕННАЯ УСЛУГА

Раннее утро в Москве выдалось на редкость холодным. Когда полусонные Влад и Настя вышли на спусковой трап, лицо им обожгло таким ледяным порывом ветра, что Настя аж взвизгнула, а Свиридов попытался укутаться в свою тонкую курточку, распахнутую на груди.

— Минус десять, не меньше… — пробормотал он. — Похолодало…

Не успели они спуститься, как от стоявшего в нескольких метрах от трапа черного «Ауди» отделился человек в черном полупальто и с цветным шелковым шарфом на шее и, приблизившись к сощурившему глаза Свиридову, произнес:

— Шеф ждет вас, Владимир Антонович.

Это был человек подполковника Стеклова.

— Ага, — удовлетворенно произнес Свиридов. — Все понятно. Это за нами, Настька.

— Кто? — тревожно спорхнуло с ее дрожащих губ (хотя дрожала она отнюдь не от страха, а всего лишь от пронизывающего холода).

— Все нормально, — махнул рукой Свиридов. — Я звонил им вчера ночью и предупредил, каким рейсом мы прилетаем.

Человек в черном пальто почтительно распахнул перед ними дверь автомобиля. Оказавшись в теплом, уютном салоне, Настя немедленно задремала.

— Владимир Иванович еще не в Москве? — спросил Влад.

— Он прилетает через два часа, — отозвался человек в черном пальто. — Чартерным рейсом из Копенгагена.

— Так он же улетал в Брюссель?

— Пути начальства неисповедимы, — отозвался тот. — Особенно авиапути.

Подполковник Стеклов ждал Владимира в своем большом, ярко освещенном кабинете. Он был хмур и сосредоточен и при появлении Влада только показал ему на стул справа от большого длинного стола для совещаний.

— Какие новости? — быстро спросил он. — Тебе пригодилось удостоверение?

— Еще как, — сказал Свиридов и полез под свитер. Оттуда он извлек мятую картонную папку и выложил ее перед Стендовым.

— Что это?

— То, ради чего я совершил этот, откровенно говоря, утомительный и хлопотный вояж, — серьезно проговорил Владимир, — документы убийцы и документы жертвы. Они так схожи, что их легко перепутать.

Подполковник Стеклов долго смотрел на Влада, а потом протянул руку и взял папку, и все так же — молча, с каменным лицом и угрюмой сосредоточенностью в светлых глазах — начал просматривать роковые бумаги.

Истории болезни Михаила и Елизаветы Блажновых.

* * *

— Ну что, Илюша.., ты что-нибудь понимаешь?

Фокин поднялся на кровати и сел, тут же со стоном схватившись за голову.

Голова была кем-то заботливо перевязана, но это отнюдь не облегчало страданий Афанасия.

— Что это было.., мать твою?

Илья медленно прошел вдоль плохо отштукатуренной стены и, едва не свалив обогреватель «Dragon de longhi», ткнулся носом в массивную железную дверь.

— Что это было, сложно сказать.., но то, что мы в чудовищном говне, это абсолютно точно.

— Ты что, ничего не помнишь?

— А ты?

— Я.., мне, кажется, врезали по черепу. Так что… в-в-в.., уфм-м! не помню.

— Вот и я не помню, — грустно протянул Илья и посмотрел на сгиб своей правой руки.

Там виднелось несколько точек инъекций, а вокруг одной из них синело болезненное темное пятно кровоподтека — то, что наркоманы, промазавшие мимо вены, называют «фуфло».

— Только, мне кажется, мы тут уже дня три, — протянул Илья.

— Почему ты так решил?

Илья только анемично пожал плечами, и в этот момент в двери что-то заскрежетало, и она распахнулась. В проеме появилась массивная фигура мужчины с большой связкой ключей в правой руке, и он проговорил:

— Так.., ты — на выход.

Фокин закряхтел и попытался было подняться, но был остановлен коротким ленивым окриком:

— Да не ты, громила! Парень.

Свиридов-младший посмотрел на вошедшего блеклым взглядом и спросил:

— Нас убьют?

— Хотели бы — давно бы шлепнули, — все тем же ленивым голосом ответил тот. — Так что не парься, дурик.., пойдем за мной.

Он крепко сжал запястье Ильи пальцами и вывел его на улицу. Свиридов-младший обернулся и увидел, что они с Фокиным обитают в большом каменном гараже, оборудованном под комнату. Конечно, нормальный человек без труда определит, что он находится в гараже, а не в квартире, но после того, как Илья увидел на своей руке следы уколов, он мог перестать считать себя этим самым нормальным человеком.

…Это был узкий дворик, буквально пятачок промерзлой земли, зажатый между старинными трехэтажными домами. Наружу вела только узкая же арка, а Илья и его конвоир направились в высокий, образца начала века подъезд.

— Сколько сейчас времени? — неожиданно для себя самого спросил Илья. И точно так же — неожиданно — получил лаконичный ответ:

— Около десяти.

— А число?

Конвоир усмехнулся и, поставив Илью перед высоченной деревянной дверью, позвонил три раза.

Илья покачнулся и наверняка упал бы, но в этот момент в приотворившуюся дверь просунулась толстая, но несомненно женская рука и буквально втащила Илью в темную и теплую прихожую.

— Я не понимаю… — пробормотал он, безвольно болтаясь, как тряпичная кукла, — куда вы меня этак тащите.., я не успеваю.

Чужая хватка на его руке не ослабла… Илья прищурил глаза, а потом и вовсе зажмурился, ослепленный, потому что перед его проясняющимся взором вспыхнуло сияние, и теперь оно было не плодом наркотического воздействия, а самым что ни на есть реальным, потому что исходило от огромной шикарной люстры с пятью или семью рожками.

— Притушите свет, — прозвучал смутно знакомый голос, — ему слепит глаза.

Сиянье померкло, и Илья, судорожно натирая кулаками прикрытые веки, опустился на пол, потому что ватные ноги внезапно отказались служить ему.

Он узнал голос говорившей.

Он открыл глаза и увидел перед собой круглое лицо и золотые очки личного врача семьи Ковалевых — ту самую Марину Викторовну, что выполняла роль патологоанатома после трагической гибели Ирины в доме Владимира Ивановича.

— Вы?! — протянул он. — Вы… Марина Викторовна?! Так это вы похитили меня и Афанасия? И еще был.., еще был Серега Климов…

— Почему же был? — раздался насмешливый голос. — Почему же был, Илюха? Он и теперь, как говорится, живее всех живых. Вот он.

Илья увидел Климова:

— Но.., но как же так? Ты что, тоже.., против меня?

— Да не против тебя, — отозвался Климов. — Ты, Илюха, тут вовсе ни при чем. Не при делах, как говорится. И ты нужен нам лишь постольку, поскольку ты брат своего брата. Владимира Свиридова, о котором мне рассказывали чудеса, приличествующие разве что полубогам.

— Ты что, Миша.., взялся пересказывать ему по второму кругу? Ты же недавно его немного просветил по поводу последних событий, так?

— Да это моя мымра вмазала ему какой-то отравы, блокирующей память, — отмахнулся Климов, — говорит, что так будет лучше, если что. По-моему, она опасается терминаторских выходок Илюхиного брата и потому подстраховывается. Так что не грузи меня, мама.

— Миша?! Мама? — ошеломленно пробормотал Илья, выхватив тем не менее два ключевых слова во всем этом диалоге. — Но я не понимаю…

И тут словно полыхнуло перед глазами: он вспомнил Фокина и Климова на третьем дне свадьбы, когда Афанасий посетил ближайший секс-шоп и купил там кучу непотребств, чтобы торжественно преподнести свидетельнице Ирины с предложением немедленно апробировать их… Климов тогда со смехом толкнул Афанасия, и тот загремел на пол, а вибраторы и фаллоимитаторы — под хохот всех более-менее трезвых присутствующих — раскатились по полу.

Илья вспомнил, что в ночь похищения его и Фокина из «Ариэля» Климов был рядом, ему стало плохо, они вышли на улицу.., а потом, потом все обрывается и тонет в болезненной мутной дымке.

И только одно память упорно не желала отпускать — вопреки всем психотропным блокираторам, которыми, по словам Климова, пичкали здесь Илью.

А именно — тот хриплый натужливый шепот в последнюю до полной отключки секунду, неверно прошелестевший над Ильей там, у «Ариэля»:

— Куда его, Михал?

Илья пошатнулся и налившимися кровью глазами посмотрел на спокойное и почти что доброжелательное лицо Сергея.., или Михаила, кто он там был… И вдруг почувствовал, что там, где только что была остекленелая ватная пустота, не дававшая ни желания что-то противопоставить этим спокойным, страшным людям, ни сил на это, — там уже наливается упругой, молодой и звонкой ненавистью слепая, ищущая немедленного выхода животная ярость.

— Так это ты, с-сука, убил Ирку? — прохрипел он и вдруг бросился на Климова — без малейшего разбега, прямо с места, как это делает притаившаяся в траве змея.

Как ни был силен и быстр Михаил, но он просто не успел уклониться от этого выпада человека, еще мгновение назад похожего на безвольную куклу-марионетку, которой, как нервы, перерезали нити.

Пальцы Ильи впились в его горло, и оба парня, упав на пол, покатились, и оказавшийся сверху Илья навалился всем телом на Михаила, отчаянно стиснув зубы и не замечая, что из прокушенной губы течет струйка крови:

— Тваррь.., да за что же это, тварррь!!

Михаил захрипел, выпучив глаза и тщетно пытаясь разжать смертоносную хватку Илюшкиных пальцев: ненависть сделала их стальными.

Марина Викторовна тонко вскрикнула и, бросившись на Илью, ударила его по голове раз и другой; но, казалось бы, Свиридов-младший не почувствовал этого — рассвирепев, он все глубже вгонял пальцы в горло ненавистного противника, еще недавно бывшего компаньоном.

Женщина сбивчиво пролепетала что-то нечленораздельное и с удивительной для своей комплекции скоростью выбежала из комнаты.

Тем временем Михаилу, уже побагровевшему от удушья и усилий высвободиться, наконец удалось сбросить с себя Илью, но тот и не думал давать ему передышку: схватив массивный стул, Илья запустил им в Климова, и тот едва успел уклониться.

Стул угодил в стену и с треском развалился — с такой силой швырнул его Илья.

— Да ты что, Илюха, с ума сошел! — прохрипел ошеломленный Климов, прерывисто дыша и растирая горло. — Да ты не так.., не так понял.., я же уже объяснял тебе, просто ты не помнишь, потому что она…

— Коззел!!! — прохрипел тот и одним молниеносным движением опрокинул на Михаила стол. На этот раз тот не успел уклониться, стол свалил его и придавил ноги. Свиридов-младший торжествующе взвыл и, легко перепрыгнув через корчившегося под наваленной на него мебелью Климова, с силой ударил того в переносицу, а потом пнул ногой так, что, попади он в голову Михаила, одной черепно-мозговой травмой тот бы не отделался.

Но он успел подставить плечо под удар и глухо простонал от боли.., его буквально выворотило из-под стола — такова была сила удара, — и Михаил отполз к стене и выхватил пистолет.

Уже было устремившийся на него Илья мертвенно побледнел и застыл с отвисшей челюстью при виде направленного в его сторону длинного дула.

— Ну, козел, — прошипел компаньон Свиридова-младшего по модельному агентству, — ты меня достал, падла. Сам напросился.

Его разбитое лицо в кровавых разводах, багровое, с налившимися кровью глазами, было поистине страшным. Он медленно поднялся и, направив пистолет в переносицу Ильи — едва не коснувшись дулом его лица, — проговорил:

— Я не убивал твоей жены, уебок.., она сама хотела, чтобы…

— Сцена, достойная Шекспира, — вдруг прозвучал высокий женский голос, полный убийственной ядовитой иронии, — что-то ты сегодня развоевался… правда, кот?

Рука Климова с зажатым в ней пистолетом задрожала и опустилась.., не столько от звуков этого мелодичного молодого голоса, сколько от того, что Михаил увидел, как страшно переменился в лице его соперник.

В первое мгновение Илье показалось, что он бредит или уже умер и слышит голоса ангелов.., нет, только одного ангела. Перед глазами стало до жжения светло, и он опустился на пол и закрыл лицо руками.

Словно что-то щелкнуло в мозгу и встало на место, заполнив собой вакуум.

— Этого не может быть…

Звук собственного голоса словно отрезвил Илью, привел его в чувство — его, измученного неизвестностью, страхом, подозрениями и стирающим память наркотиком. Он почувствовал, как гулкое бормотание в висках угасает, а кровь стынет от жуткого и безжалостного предчувствия.

Словно открылся театральный занавес.

Илья обернулся, и в глазах вырисовались знакомые черты, холодные голубые глаза, стройная фигура и ярко-рыжие волосы его зверски убитой жены.

Ирина.

Та, чью смерть он так оплакивал, стояла перед ним живая и здоровая, и ее красивые чувственные губы коверкала тонкая дрожащая улыбка.

* * *

— Убери пистолет, Миша, — проговорила она и, подойдя к сидящему на корточках Илье, поцеловала его в затылок. — Здравствуй, Илюшка. Я по тебе соскучилась.

Он продолжал молчать, но в голове судорожно копошились загнанные мысли, и Илья понял, что он уже знал до этого момента то, что его жена не умерла. Вероятно, поэтому ему и блокировали память.

Но зачем?

— Зачем все это? — тихо спросил он. — Я ничего не понимаю.., за что?

— Ты просто не сможешь понять, — сказала Ирина. — Ты не сможешь, потому что я уже пыталась объяснить тебе вчера, но ты не понял, только страшно испугался.., и я подумала, что ты еще не готов узнать правду. А чтобы ты не мучил себя, Марина Викторовна сделала тебе несколько инъекций…

— А кто.., кто был там, на люстре.., в доме твоего отца?

— Это была не я.., разумеется, не я, если я сейчас здесь и говорю с тобой, — сказала Ирина. — Ну хорошо.., я расскажу тебе.

— Но у нас мало времени, — сказал Михаил. — В двенадцать у нас «стрела» со Свиридовым.

— С Владом?

— Да, с твоим братом, — подтвердила Ирина. — А теперь слушай меня внимательно…

…Ты ничего не знаешь обо мне, Илюша. Да ты и не хотел знать, потому что всегда видел только внешнюю оболочку, вот этот красивый футлярчик, который тебе так нравилось трахать и к которому прилагались папа-министр и дядя-банкир. Но ты не знаешь, что мой отец, человек, которого уважает сам Вэ Вэ Путин, — это последняя тварь и последняя гнида на этой земле. Помнишь, мы месяца три назад были с тобой на кладбище, и я показывала тебе могилу своего брата?

— Да… Ковалев Михаил Владимирович, семьдесят второго года рождения… — пробормотал Илья.

— Так вот, этот человек, мой брат — он вовсе не мертв. Он родился с серьезными отклонениями, и папаша, промучившись с ним два с половиной года, почти до моего рождения, отдал его в интернат.., не под своей фамилией, чтобы не позориться, а под фамилией Блажнов.., блаженненький, дескать.., а оттуда.., я уж не знаю как, а он не рассказывает… Миша попал в психиатрическую клинику. Там тогда работала его мать, Марина Викторовна.., гражданская жена папаши.

Климов, который уже более-менее привел себя в порядок, мрачно смотрел на Илью и прикладывал смоченный холодной водой платок к разбитой переносице.

— Папа коллекционировал детей с сильными психическими заболеваниями, — продолжала Ирина. — Дело в том, что, кроме меня, моя мать родила еще одну дочь.., мою младшую сестру. — Ирина резко взглянула на Илью и выговорила, как выдохнула:

— Она была младше меня на пять минут.

— Так.., так это она была там.., на люстре? — простонал Илья.

— Да. Ее почти сразу отправили по следам брата в интернат для умственно неполноценных детей… даже под той же фамилией — Блажнова. Не знаю, что конкретно у нее было, но она была душевнобольная. Ее звали Лиза. Бедная.., бедная Лиза.

Ирина опустила глаза, в которых мутно колыхалась бессмысленная, опустошившая сама себя боль, и продолжала:

— Она не была нужна ему.., он уже тогда пошел в гору, зарабатывал большие деньги. Зачем ему такая обуза — больная дочь? Меня он бросил на руки нянек, которых он уже мог позволить себе нанять.

А Мишу и Лизу навсегда вычеркнул из своей и моей жизни, А потом Миша сбежал из больницы, и отец ритуально уничтожил его.., заочно. Организовал могилу и, когда я подросла, сказал, что у меня был брат, и вот его могила.., ходи туда, доченька, относи цветы на его могилку.

Илья вздрогнул: столько ненависти чувствовалось за ее бесстрасными с виду словами.

— Марина Викторовна тоже думала, что он погиб. Она работала у дяди Андрея.., после того как развелась с Рогинским, главврачом-той самой больницы, и вернулась в Москву. Но Миша… Миша как-то нашел нас всех и узнал, кто его отец и кому он обязан таким счастливым детством.

— Я был на войне, — сказал Климов. — Я был в рабстве.., везде. В Москве я приобрел вес.., стал зарабатывать деньги. Познакомился с тобой, Илюха, и открыл модельное агентство. И в это агентство пришла моя сестра.

— То есть.., вы встретились благодаря мне? — пролепетал Илья.

— Да. Мы не знали, что мы родные.., его случайно узнала Марина Викторовна и сказала, что она думала.., что его нет.., а он жив.

— И потом я узнал, что мой папа и мой дядя сделали с моими сестрами и что они сделали со мной… и тогда я сказал, что эти люди зажились на свете, — проговорил Михаил. — А.., да ты, Илюха, многого просто не знаешь. Иначе не стал бы кидаться на меня, как зверь. Например, тебе известно, что Владимир Иваныч, мой почтенный родитель.., много лет регулярно насиловал свою родную дочь, а потом сбагрил ее собственному братцу… Андрею Иванычу?

Илья покачнулся и издал какой-то раздавленный булькающий звук.

— А потом я досталась третьему родному человеку, — проговорила Ирина, и на фоне того, с какой яростной, горькой болью прозвучало слово «родному», все остальные из ее короткой реплики показались пресными и выхолощенными, — вот ему… Михаилу.

Свиридов-младший сидел неподвижно, уже не в силах ничему удивляться и ни от чего не впадать в шоковое состояние.

— И кстати, твой брат знал обо всем этом, — добавила молодая женщина.

Теперь уже вздрогнул Михаил.

— Его брат? — переспросил он. — Владимир?

— Ну да.

— Но когда же?

— А помнишь первый день свадьбы.., ты тогда чудовищно нажрался с Фокиным, Миша, а Илюша тоже был не лучше. И один Влад был со мной, когда мне стало плохо и страшно. Вот так.

— Ты что.., спала с ним?

Ирина неожиданно рассмеялась, и Михаил, прянув вперед, схватил ее за плечи:

— Ты что же это.., как же?!

— А вот так, — сказала Ирина ничуть не изменившимся голосом. — Просто когда всю жизнь словно качаешься на плоту посреди Тихого океана, то невольно тянешься к каждому острову.., незыблемому, надежному клочку суши. Такому, как Илья, такому, как Влад. Хотя этот Влад, по мне.., куда ненормальнее, чем ты, Илюшка.

— И теперь вы хотите убить и Андрея Иваныча, и Владимира Иваныча… — пробормотал Илья. — Но я-то тут при чем.., зачем меня…

— У тебя есть брат, — перебил его Михаил, — и ради тебя и Афанасия он сделает то, что не могли сделать лучшие мои люди.

— Вы хотите попросить его.., убить обоих Ковалевых?

— Да. Но не мы. А ты. Ты уже попросил его об этом и сказал, что ради всего святого.., выполни просьбу этих людей.

Илья застонал.

— Но этот кошмар.., кошмар той ночью.., в доме.., зачем все это?

— А-а-а, — протянул Михаил, — это так.., пантомима. Дело в том, что убить — это слишком хорошо для него. Он должен испугаться. Он должен увидеть свою дочь и понять, что ее ждала такая страшная судьба из-за него.

— То есть.., вы повесили Лизу для того, чтобы ее приняли за Ирину?

— И ее приняли за Ирину, — сказал Михаил, — ее приняли за Ирину все, кроме дорогого папеньки.

И он догадался, что это вовсе не Ирина.

— Но.., откуда?

— Оттуда, — холодно сказала Ирина. — Потому что он знает каждый сантиметр моего тела. Каждый изгиб. Каждое родимое пятно. Он не может ошибиться. Я думала, что и ты догадаешься, но.., конечно, я думала так совершенно напрасно. Извини, Илюша.

— Но вы повесили ее, — безжизненным голосом отозвался Свиридов-младший, — ведь вы убили ее… свою родную сестру, и еще надругались.., а потом ушли.

— Мы просто прекратили ее страдания, — сказал Михаил, — вот и все. У нее были постоянные ужасные боли.., я не врач, но примерно представляю, чем она страдала. Она жила только на обезболивающих и на психотропных, а когда мы забрали ее из больницы, она перестала их принимать.., и у нее было несколько ужасных припадков. Пришлось временно заменять ее лекарства лошадиными дозами «кокса».

— Но я не понимаю.., мало того, что вы ее убили… — пробормотал Илья, — но зачем же издеваться.., вот этот самый.., с фокинскими отпечатками? Фалло…

— А, вот ты о чем, — протянул Михаил, — все дело в том, что Лиза — в отличие от Иры — была девственницей. Ну, я и сымитировал типическую ситуацию.

Илья поднял глаза и посмотрел на человека, так спокойно говорящего ужасные, циничнейшие вещи; человека, убившего собственную больную сестру, будучи под действием сильной дозы кокаина, и все это только затем, чтобы причинить страшную боль собственному отцу.., пусть мерзавцу, бросившему его во младенчестве, но все равно — родному отцу!

А рядом, за спиной Михаила, стояла женщина, которую он называл своей матерью и которая покрывала все преступления своего чудовищного сына.

Марина Викторовна Рогинская.

А прямо перед ним, Ильей, была другая женщина, молодая и прекрасная, которую только несколько дней назад он, Илья Свиридов, назвал своей женой перед богом и людьми.., и…

Илью едва не вывернуло наизнанку от подкатившего тошнотворного, дикого, не правдоподобного страха. Ему показалось, что всем этим сумасшедшим, всем этим моральным уродам — с самой колыбели! — ничего не стоит уничтожить его, Илью. Просто так, без причины и душевных трат.

Он рванулся было с места, но сильные руки Михаила перехватили и легко развернули его, а потом повалили на пол.

— Спокойно, — проговорила Ирина. — Ничего не бойся, Илья. Я понимаю, как тебе страшно. Но ты должен пойти и отдать своему брату вон тот чемоданчик.

Михаил грубо приподнял Свиридову-младшему голову, и Илья увидел прямо перед глазами небольшой черный кейс с кодовым замком.

— Я не.., я никуда не пойду.

— Ты что, сука? — прошипел Михаил. — То есть как это — не пойдешь? Мама, иди-ка сюда!

Марина Викторовна покорно приблизилась к сыну.

— Дорогой гость начинает проявлять признаки недовольства, — проговорил Михаил. — Давай-ка попотчуем его, чем следует!

— Миша, может, не надо.., хватит? — тихо отозвалась та.

— Это как это — хватит? Или — или. Или Свиридов идет к своему супербратцу и тот отстреливает наших добрых родственников.., нет, для начала дядю Энди.., ну, или нам с Иркой конец! И тебе, дорогая родительница, кстати, тоже.

— Что же, у тебя свет белый на Владе сошелся? — прохрипел Илья, корчась от боли: Михаил сильно вывернул ему руку. — Ты же всегда хвастался, какой ты крутой.., как ты легко договариваешься с нашей «крышей».., кому мы платили часть наших доходов с агентства. Чего же ты не договоришься с этой «крышей» убрать Ковалевых?

— Во-первых, я никогда не договаривался ни с какой «крышей», — заговорил Михаил. — Я сам себе «крыша». Во-вторых, я уже пробовал решить проблему собственными силами. Три трупа. И четвертый — вынужденный — вот здесь, в ванной вот этой квартиры. Так что план вызвать в Россию твоего брата, которым ты так козырял перед Ирой, оказался вполне применим к ситуации. Папа собственными руками репатриировал своего будущего убийцу.

— А если Влад откажется от этого вашего.., от вашего заказа?

— Не откажется, — улыбнулся Михаил, а Ирина подошла к нему сзади и обняла за плечи. — Сейчас мы вколем тебе замечательный препарат, который вгонит тебя в гроб не позже, чем через несколько часов, если ты не примешь антидот. Проще говоря, противоядие. Это противоядие есть только у нас. Конечно, в Москве оно есть во многих медицинских учреждениях, но пока определят, что именно тебе ввели и какое противоядие потребуется, будет уже поздно. Так что выбирай: или настоятельно рекомендуешь брату работать по нашему сценарию, или собирай вещички и готовься к переезду на кладбище.

На любое по твоему выбору.

Михаил улыбнулся и добавил:

— Хотя по-родственному мы можем оказать тебе посмертную услугу: похороним в семейном склепе Ковалевых рядом с покойным Михаилом Владимировичем Ковалевым, год рождения семьдесят второй.

Глава 10ПОСЛЕДНЕЕ ИСКУШЕНИЕ

— То есть ты хочешь сказать, что эти люди и есть убийцы Ирины Свиридовой, жены твоего брата? — с оттенком некоторого недоумения спросил Стеклов.

— Что касается Михаила Блажнова, то это так оно и есть. У меня есть сильные подозрения, что в данный момент он живет в Москве под именем Сергея Сергеевича Климова, совладельца модельного аген…

— Что-о-о? Компаньон твоего брата?! Да ты что, Владимир Антоныч? Ну-у-у.., это ты, прямо скажем, загнул.

— У меня есть масса доказательств, но пока, если позволишь, я попридержу их. Так будет лучше.

Стеклов откинулся назад и пристально посмотрел на Влада. Потом снял очки и произнес:

— Любишь ты темнить, Свиридов. Ладно.., что же ты от меня хочешь?

Влад пожал плечами:

— Я? От тебя? Ничего. Разве это я приехал к тебе? Нет, это ты привез меня. Ну ладно.., необходимо, чтобы твои люди выставили наблюдательные у квартир Климова и Рогинской.

— Наблюдательные посты? То есть проводить захват ты пока не намерен?

— И я не намерен, и тебе, Стеклов, не рекомендую. Прежде всего потому, что я уже вышел на всех них по другим каналам.

— По каким еще другим?

— Этот самый Михаил позвонил мне и предложил застрелить Ковалева.

* * *

Свиридов приехал в условленное место ровно в двенадцать. В предыдущем разговоре с Михаилом он четко обговорил координаты встречи, и поэтому ему не потребовалось озираться в поисках посланника.

Не успел он притормозить у запорошенного снегом фонтана, в стекло постучали, Свиридов, не глядя, протянул руку, в тот же момент в машину ввалился человек в куртке с поднятым воротником и натянутой до бровей вязаной шапочке. В руке он держал черный кейс, на который уже нападало немало снега.

— Что ж это ты на улице торчишь? — холодно спросил Свиридов. — Встал бы в арку.

— Ты что, и сейчас мне будешь читать нотации о правилах хорошего тона?

Владимир резко повернул голову, его глаза широко раскрылись, и он воскликнул:

— Илюха? Ты?!

— Я, Влад, я, — проговорил брат и стащил с головы шапочку, и Владимиру бросилась в глаза пепельная бледность, потухшие глаза и цепенеющие серые губы брата.

— Что с тобой? — после паузы медленно проговорил Влад. — Что они с тобой делали?

— Да ничего особенного.., просто вкололи какой-то препарат, от которого я сдохну через несколько часов, если не получу противоядия. А противоядие я получу только после того, как выполню возложенное на меня поручение.

Илья говорил тихо, спокойно, без надрыва, но от этого выжатого, стылого, мертвого спокойствия становилось тревожнее вдвойне: Влад знал импульсивность и эмоциональность брата.

— Во-первых, я должен передать тебе этот чемоданчик, — продолжал Свиридов-младший, — вот он.

Что в нем, я не знаю, хотя догадываюсь.

— Какой код? — сухо, по-деловому, спросил Влад.

Илья сказал код.

— Ты сказал «во-первых», а что во-вторых?

— Во-вторых — ты не должен пытаться выследить меня, потому что в таком случае меня просто уничтожат.

— Я прекрасно понимаю тебя, Илюшка, — грустно проговорил Свиридов. — Мне очень жаль, что все так повернулось, но.., но я попытаюсь все исправить.

— Ты не должен ничего пытаться, — возразил Илья, — конечно, если ты не хочешь, чтобы я сдох, как собака. Вот так.

— Да что ты такое несешь? — тихо спросил Влад. — Как будто мы никогда не были в ситуациях…

— Мне никогда не было так страшно, Володька, — перебил его Илья. — Ты просто не можешь представить, насколько это страшно, если я.., если я вот так упорно прошу тебя стать убийцей.

— В который раз, — печально проговорил Влад. — В который раз стать убийцей. Ну хорошо… как там Афанасий?

— Да так.., в гараже.

— Они что, держат его в гараже?

— Ну да. И меня держали там же.

Илья молчал, остолбенело уставившись в «бардачок», на котором лежала смешная игрушка — красный резиновый дракончик с открытой пастью.

Потом облизнул губы и вдруг спросил:

— Влад.., а ты, правда, спал с Иркой?

Свиридов поднял на брата задумчивые глаза.

— А.., ты уже знаешь? Она тебе сегодня сказала или раньше?

Некоторое время Илья сидел ошеломленный и придавленный этими словами, сказанными самым будничным, обыденным тоном. Потом судорожно сглотнул и выдавил:

— То есть как — сегодня? Ты что — знаешь, что она.., не погибла?

— Знаю, — последовал немедленный ответ. — И про Лизу знаю. И про то, кто убил главврача Рогинского и кто повесил девушку на люстре, чтобы ее приняли за Ирину. И кто приказал убить Андрея Ивановича Ковалева.

— Значит, тебе все известно?

— Многое. Кое-что рассказал мне ты сам. Просто, вероятно, ты этого не помнишь — все-таки, судя по отдельным признакам, обработали тебя знатно.

Но самое печальное, — Влад покачал головой и положил руку на плечо брата, — самое печальное в том, что ведь ты на самом деле подумал, что Лиза — это Ирина.

— А ты?

— А я — нет. Равно как и Ковалев. Милый, сердечный родитель видел свою дочь во всех позах. Он не мог ошибиться. А тебе, Илюха, просто закрыло глаза горе.

— Но как ты докопался до.., всего этого?

— Когда я понял, что там, на люстре, была вовсе не Ирина, я подумал, что Ковалев многое скрывает.

В частности, что у него есть дочь — близнец Ирины.

Вместе со Стекловым мы нашли связь между преступлением в саратовской клинике и убийством в доме Ковалева. Было несколько ниточек. Например, в крови Елизаветы обнаружен такой букет психотропных препаратов, что не оставалось сомнений в том, где именно их могли вколоть: только в психиатрической клинике. Михаил рассчитал правильно:

Ковалев просто не дал бы этому делу хода. Но Михаил не учел одного…

— Что ты тоже спал с Иркой, — тихо проговорил Илья.

Владимир еле заметно кивнул, а потом спросил:

— Ты пойдешь на похороны Лизы?

— Нет!

— То есть Михаил и Ирина не отпускают тебя?

— Они говорят: иди, если хочешь. Но только без глупостей. Хотя.., лучше не стоит. Они начинаются через два часа, правда?

— Правда. Ты сейчас возвращаешься к.., ним?

Лицо Ильи внезапно дрогнуло и поплыло в страшной конвульсивной гримасе: очевидно, к душевной боли примешивалось еще и страдание физическое, потому что на высоком лбу младшего Свиридова выступили бисерные капельки пота… Илья закрыл лицо руками, а Влад пробормотал:

— Вот и женись после этого…

И он вспомнил, как еще в Лондоне, в засиженной клопами пятиразрядной (не путать с пятизвездочной) гостинице он и Фокин разглагольствовали о некоем средстве избавиться от непомерно затянувшейся «молодеческой резвости», побуждавшей их колесить по всему свету и не дававшей осесть в каком-то одном месте, обжиться и крепко пустить корни.

Фокин назвал это средство «лекарством от молодости». И в качестве такого лекарства Свиридов предложил женитьбу.

Влад посмотрел на постаревшее, разительно изменившееся серое лицо брата и подумал, что для Ильи женитьба в самом деле стала лекарством от молодости. В самом прямом смысле этого слова.

В самом прямом смысле — потому что снег на висках двадцатитрехлетнего Ильи Свиридова — тот снег, что сплошной стеной шел за окном — не растаял даже в тепле салона: виски Ильи стали седыми…

Влад почувствовал, как к его горлу подкатывает сухой колючий ком.., от ярости, от боли, от обиды за брата. Проклятая сука!.. Она использовала его бедного влюбленного брата как марионетку для удовлетворения своих кровавых противоестественных инстинктов!

Конечно, в этот момент Влад и не думал о том, что Ирина не так уж и виновата, что сама жуткая судьба «золотой девочки» толкала ее на путь преступления.

Он думал только об одном: что в жилах его брата течет сама Смерть, что организм борется с ней и непременно проиграет, если своевременно не дать Илье противоядия.

Свиридов повернулся к брату и сказал:

— Снимай куртку!

Илья поднял на него тусклые глаза и, словно не слышал фразы Влада, произнес:

— Ну, мне пора.

— Снимай куртку и джинсы и давай сюда свою шапку! — напористо проговорил Владимир.

— 3-зачем?

— Однажды твоя жена сказала мне, что я очень похож на тебя.., она сказала: будем считать, что я перепутала вас в темноте. Я хочу напомнить ей об этих словах. Лично. И немедленно.

— Да ты что, Влад?! Ты все испортишь! Нет.., я не хочу умирать!

— Ты веришь мне меньше, чем этим скотам? Ты думаешь, что они гарантированно дадут тебе противоядие, даже если я выполню заказ и…

— Не говори так! — воскликнул Илья. — Я не хочу слышать…

Вероятно, он хотел сказать: «Я не хочу слышать, когда про мою жену говорят такое! Что бы она ни делала, но она для меня одна!» — Свиридов прочел эти слова в его глазах.

— Илья, я не вижу иного выхода, — тихо проговорил Влад. — Я в совершенстве изучил твою мимику, твою жестикуляцию, интонации твоего голоса, твою походку. Наши фигуры почти идентичны, роста мы примерно одинакового, и ты знаешь мои актерские данные.., можно добавить немного умело примененного грима. Одним словом, я пойду туда вместо тебя и сыграю Илью Свиридова так, что никто не поймет. А когда поймет и распознает, будет уже поздно, слишком поздно.., для них всех.

— Я не позволю… — пробормотал Илюха. — Мне страшно. Не надо, Влад. Отпусти меня.

— Где их люди должны тебя встретить?

— Их машина стоит за углом.., темно-серый джип «Мицубиси-Паджеро», но я не пущу тебя.

— Вот видишь, ты уже кое-что и сказал, — спокойно проговорил Влад. — Не бойся, Илья. Все будет хорошо. Я все о них знаю, так что никаких неожиданностей не будет. Как же так.., неужели ты боишься поверить своему родному брату? Ведь Ирка верит же своему?

Илья тоскливо взглянул на Владимира и внезапно порывисто протянул ему шапку и начал расстегивать куртку.

— Вот и прекрасно, — сказал Влад. — А сейчас посмотрим, что приготовил мне господин Климов в этом замечательном кейсе…

* * *

— Где там этот приблудный?

— Как бы его там не заметелили. Не урыли.

— Не должен никто. Вроде там все схвачено. Отдать кейс — и все.

— А вон он идет, пацаны.

Ссутуленная фигура, ежась под порывами пронизывающего ветра, вынырнула из-за угла и направилась к темно-серому джипу «Мицубиси-Паджеро».

— Он?

— Да он, конечно.

— Проверь. Может, ему че подсунули, А то Михал предупредил…

Из джипа вышли два амбала и, схватив возвращенца под белы рученьки, обыскали его — и только после этого довольно бесцеремонно впихнули в салон джипа:

— Все чисто! Поехали!

Влад Свиридов (а в одежде Ильи был уже он) довольно больно стукнулся при этом локтем, но промолчал: считал, что открывать рот пока что ни к чему.

— Там на хвосте никто не сидит?

— Да вроде нет.

Амбалы Михаила оказались довольно-таки разговорчивыми для лиц их амплуа. Уже через два квартала самый толстый повернулся к Владу и сказал:

— Задвинь гляделки, дятел! — И, не дожидаясь, пока Свиридов надвинет шапочку на глаза, проделал требуемое сам, да так увлеченно, что нижний край шапки оказался где-то в районе свиридовского подбородка.

— Ты не очень его, Боцман… — лениво отозвался с переднего сиденья другой «брателло», — а то торкнешь не в меру, а потом отдувайся перед Михалом… он парень жесткий, прочистит тебе табло.

Боцман проворчал что-то, но Влада больше не трогал.

— Мало того, что ты попортил того здорового, который с ним был и щас в гараже с проломленной башкой валяется, — продолжал тем временем гоблин, — так ведь и этого покоцаешь.

Свиридов невольно покосился на толстяка, которого назвали Боцманом (сквозь шапочку можно было разглядеть его смутный силуэт): что, неужели эта груда сала с мясной прожилкой сумела одолеть Фокина?

— Та-ак, — протянул сидящий на переднем сиденье, — останови тут. Дальше я сам. Пошли, баклан.

И он, взяв Влада за руку, буквально выволок его из машины, а потом захлопнул дверь и махнул гоблинам рукой: поезжайте.

— Пойдем, — кивнул он Свиридову, — послушаем, что ты там такое сделал.

Они прошли два квартала, свернули направо, потом налево, и вошли в узкую арку, еле заметную за громадами двух раскидистых, припорошенных снегом вязов.

Хорошая конспирация, подумал Влад — очевидно, Михаил не доверяет всем своим людям, а общается с ними только через некоего посредника.

Они вошли в подъезд и остановились перед большой дверью. Провожатый позвонил три раза и тотчас же начал спускаться по лестнице, не дожидаясь, пока кто-то откроет.

Открыли не сразу.

Сначала долго копошились с замком, а потом на Свиридова глянули чьи-то внимательные глаза, и женская рука сделала быстрый жест: заходи.

Вспыхнул свет, и Свиридов увидел перед собой Марину Викторовну. Ту самую женщину-врача, что он видел в доме Ковалевых в ту страшную ночь. Она чиркнула по его лицу вопросительным взглядом — и вдруг ее рот полуоткрылся от ужаса, она рванулась в сторону, но Свиридов легко настиг ее и, молниеносным движением выхватив шприц-автомат, прижал к ее руке. Секунда — и обмякшее тело женщины беззвучно скользнуло вниз, на пол.

Влад спрятал шприц-автомат (именно он находился в том самом черном кейсе наряду с ампулами тубарина, б-тубокурарина и пары других, еще менее распространенных, но более сильнодействующих препаратов) и бесшумно двинулся вперед.

— Марина Викторовна, это кто? — раздался знакомый звонкий голос, и прямо на Влада из дверей вышла высокая гибкая женщина в черном парике.

То, что на ней был парик, Свиридов не сомневался, потому что всю жизнь Ирина Ковалева была природной шатенкой — с легким рыжеватым оттенком, который она углубляла и усугубляла с помощью крем-красок для волос.

А черный парик она надевала, чтобы быть похожей на свою подругу Настю. И Влад невольно вздрогнул, увидев, что сходство в самом деле велико.

— Илья? — хмуро произнесла она.

— Почти, — ответил Влад, мастерски сыграв голос и интонации брата. — Не так давно ты сказала мне.., можно посчитать, что ты перепутала нас в темноте. А вот на этот раз не потребовалось и темноты.

Ирина не испугалась и даже не сыграла испуг.

Она устало вздохнула и, повернувшись к нему спиной, произнесла:

— Ну что, Володя.., заходи, коли пришел.

— Где Михаил?

— Он уехал. Когда приедет — не знаю. А где Марина Викторовна? Ты убил ее?

— Только на время, — холодно ответил Свиридов. — Часа через три она воскреснет.

Ира села в кресло, непринужденно закинув ногу на ногу, закурила и, выпустив струю дыма, спокойно проговорила:

— Я знала, что ты придешь сюда. Остолопам Михаила с тобой не совладать. Ты убил их?

— Второй подобный вопрос, — сказал Влад, подходя ближе, — и второй отрицательный ответ. Я полагаю, они и не подозревают, что везли на своем джипе вовсе не Илью.

Последнюю фразу он сказал голосом и с характерными интонациями своего младшего брата.

Ирина подняла брови и усмехнулась.

— Мне нужен антидот, — сказал Влад. — Противоядие к тому препарату, который вы ввели Илюшке.

Немедленно.

— Я не знаю, какой именно препарат ввели Илюшке, — с хорошо сыгранным искренним сожалением — или оно на самом деле было искренним! — произнесла Ирина. — Правда, не знаю. Я бы сказала, но, боюсь, это знает только Михаил.

— И все?

— Ну и, конечно, Марина Викторовна.

Свиридов с остервенением выругался. Потом медленно извлек из кармана автоматический шприц и, вставив в него ампулу, проговорил:

— В общем, так, дорогая моя. У меня в этом маленьком пистолетике ампула б-тубокурарина. Того самого, что должен был убить твоего дядю или твоего отца. Если я впрысну его тебе, это тебе понравится… расслабятся все мышцы твоего прекрасного тела, включая такую занимательную, как сердечная. Компоненты этого милого препарата рассасываются примерно через сорок минут после введения, а за это время никто делать вскрытия и тем более давать заключения не будет. Просто не успеет. Потом, на столе у патологоанатома, тебя вскроют, установят причину смерти от инфаркта. Если будут исследовать очень тщательно, то установят так называемый синдром «внезапной смерти». Обычно он встречается у младенцев, но бывают случаи и у взрослых. Так что подумай, Ирочка, стоит ли тебе говорить мне не правду.

Он шагнул вперед и одной рукой нежно приобнял ее за плечи, а вторую — с зажатым в ней шприцем-автоматом — поднес к ее горлу.

— Мне будет не хватать тебя, девочка, — сказал он таким тоном, что Ирина, несмотря на всю ее выдержку, невольно содрогнулась.

— Ведь ты не хочешь умирать, правда? — продолжал Свиридов. — Ведь тебе так нравится жить, несмотря на то, что тебя трахал сначала родной отец, потом родной дядя, а потом брат. Ведь тебе это нравилось, правда.., особенно тебе нравилось дернуть пару «дорог» «кокса», пришить какого-нибудь «человечка» и потом чуть ли не в луже его крови трахаться с очередным уродом.., с братцем? Хочешь, я устрою тебе такой праздник жизни? Скажи мне, где противоядие, и мы пойдем в гости к твоему обожаемому братцу Мише, размажем его мозги по стенке, а потом устроим праздник для сексуально озабоченных граждан прямо у его трупа.., можно прямо на нем! Вдвоем, ты и я! А, так как, сучка?

Ирина приоткрыла рот — флюиды ярости, источаемые пылающим лицом и гневными глазами Влада, буквально парализовали ее, и та, чью извращенную природу только возбуждал вид крови и насилия, внезапно побледнела и захлопала ресницами.

Но лицо ее покрывала совсем не детская бледность…

— Я.., я знаю только, что Михаил хранит их в каком-то тайнике. Он всегда разбирался в таких препаратах.., еще с больницы.

— Куда поехал Михаил?

— На.., на стрелку.

— С кем?

Ирина облизнула пересохшие губы и впилась тонкими пальцами в подлокотники кресла.

— С кем? — бешено заорал Свиридов. — С кем у него стрелка?

— С отцом…

— Где?

— Я не знаю…

— Где, я спрашиваю? — Свиридов рванул на груди Ирины тонкую блузку, под которой не оказалось бюстгальтера, и прижал шприц-автомат к соску правого роскошного полушария, к которому еще совсем недавно приникал губами. — Ну, блядь, говори!

— У кладбища.., они должны встретиться там… — Молодая женщина судорожно глотнула воздух, а потом произнесла название кладбища.

Именно на нем сегодня должны были хоронить якобы Ирину Владимировну Свиридову…

Влад бросил на нее свирепый взгляд, а потом вдруг погладил по голове и холодно произнес:

— Умница, девочка…

Она подняла на него тяжелый взгляд, и Свиридов понял, что ее нельзя оставлять вот так — панически напуганную, взбешенную, полную злобы. Потому что лично ему ничего хорошего от этого не светит. И еще — он поймал в ее взгляде, на самом дне широко раскрытых синих глаз нечто сильно похожее на.., призыв.

Девочку Ирочку всегда заводили насилие, унижение и боль — вне зависимости от того, на кого это насилие было направлено.

— Я постараюсь найти тайник, — проговорила она. — Я найду его.., только не уходи.

Свиридов аж остановился от неожиданности: меньше всего он ожидал от нее таких слов. Он повернулся к Ирине и увидел в ее влажных глазах тоскливую, слепую мольбу.

Как быстро меняется страстная женщина.

Влад медленно приблизился к ней, чувствуя, как по его позвоночнику пробегает великолепное ощущение тягучего, жуткого, сладкого, ни на секунду не отпускающего — почти восхищения. Он вспомнил, как Илья, растоптанный, униженный, уже почти убитый этой великолепной самкой, все-таки даже не желал слышать брань в ее адрес.

Она шагнула к нему и буквально вцепилась в его губы сводящим с ума поцелуем, и он почувствовал, как весь мир буквально запрокидывается в его глазах, а во рту начинает тлеть привкус крови.

Ирина еле слышно простонала, вжимаясь во Влада обнаженной грудью, и тут в нем словно что-то перевернулось и полыхнуло: Илья!

Илья!!! Как же так? Он умирает там, один в пустой машине, среди занесенных жестоким мартовским снегом улиц, а Влад тут, в этой роскошной квартире, с прекрасной женщиной — к тому же женой.., его, Ильи, женой!

Рука Владимира скользнула по ее шее, коснулась впадинки — и в следующую секунду Ирина негромко, словно захлебываясь, вскрикнула и обвисла в его руках.

Коротким тычком в основание черепа Свиридов отправил ее в непродолжительный — часа на полтора — обморок.

Он посмотрел на своей кулак, который он только что поднял на женщину, и подумал, что ему есть много оправданий: это не женщина — это какой-то суккуб…

Суккубами называли мифологических существ — бесов женского пола, навевающих эротические видения, завлекающих, а потом выпивающих кровь из своей жертвы.

И жертвой этого прекрасного и жуткого существа оказался его, Владимира Свиридова, брат.

Глава 11ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КЛАДБИЩЕ

Когда Влад вышел из подъезда, он подумал, что где-то здесь должен быть Фокин. Он вспомнил слова своего провожатого о том, что «здоровяк с проломленной головой валяется где-то в гараже».

Впрочем, на поиски Афанасия у него просто не было времени. И он ушел бы, даже не предприняв попытки проверить четыре находящихся во дворике гаража, если бы не услышал оглушительный грохот удара, надсадное бормотание, потом еще один удар — и снова бубнеж.

Звуки шли именно со стороны гаражей, Свиридов приблизился к ним и понял природу и источник этого шума.

Кто-то колотил по дверям одного из гаражей изнутри и головокружительно ругался при этом.

— Афоня? — крикнул Свиридов, подойдя к металлическим воротам, по которым так били. Звуки тотчас пропали, а потом голос Фокина гулко спросил:

— Кого там черррт принес?

— Черт принес Свиридова.

— А, Влад, — обрадовались за запертыми воротами. — Выпусти-и меня отсю-ю-юда!!

— Один момент, — проговорил Свиридов и, вытащив из-под куртки заимствованный на квартире у Михаила «ТТ», постучал по двери и громко проговорил:

— Афоня, отойди от двери, а лучше ляг на пол!

— П-понял! Меня и так к этому полу как магнитом тянет! — пожаловался тот. — И вообще.., пол тут какой-то странный.., ходуном!

Свиридов поднял пистолет и несколько раз выстрелил в то место на двери, где предположительно находился замок. Через три секунды раздался грохот нового титанического удара, и дверь распахнулась.

В проеме стояла шатающаяся фигура Фокина.

Голова его тряслась, на животе расплылось какое-то жирное пятно. Голова его была перевязана грязнейшим бинтом — создавалось впечатление, что он вытирал об него испачканные руки. В одной руке Фокин держал массивную кувалду, в другой — залитый смазкой распредвал — запчасть к автомобилю.

Вероятно, именно этими двумя предметами он и колотил в дверь.

Не успел он открыть рта, как от него потянуло таким жутким сивушным смрадом, что у Свиридова едва не заслезились глаза, и, протерев их, он увидел за спиной своего веселого друга мутную бутыль, в которой, по всей видимости, был денатурат.

— В-в-в.., как я рад тебя видеть! — завопил незадачливый выпивоха и бросился к Владу на шею, пачкая его машинной смазкой. Влад дружески похлопал Афанасия по плечу и велел следовать за собой.

Желательно — не натыкаясь при этом на столбы и не опрокидывая мусорные баки.

Они обнаружили Илью в машине на том же месте. Квартира Михаила Ковалева была не так уж и далеко отсюда. Илья сидел на переднем сиденье и судорожно стучал зубами, хотя в салоне вовсе не было холодно — из работающего кондиционера поступал хорошо прогретый воздух, и стекла уже запотели.

А Илье все равно было холодно. Его бледное лицо стало совсем белым, а когда Влад случайно коснулся его руки, то почувствовал, что она холодна как лед.

— Ты.., привез?

— Противоядие? Нет, Илюша, но я примерно знаю, где оно, и точно знаю, где найти Михаила, который принесет нам эту отраву на блюдечке с голубой каемочкой. И еще я привез Фокина.

— Хорошо.., нашелся Афоня. Только я не.., не о противоядии, — задыхаясь, как после долгого изнурительного бега, произнес Илья. — Я об Ирине. Ты… привез ее? Почему ты не привез ее?

— Ты сошел с ума, Илюша?

— Я хочу ее видеть, — упрямо повторил младший брат. — Отвези меня к ней.., все равно я подыхаю.

Фокин, упав на заднее сиденье, немедленно начал выписывать носом басовые трели.

— Ты… «Щорс идет под знаменем, красный командир!» — крикнул Влад. — Ромео и Джульетта! Я тебе дам: подыхать! И заикаться об этом не смей, дурачок! Мы еще погуляем на поминках этих козлов!

Энергия, с которой Влад выкрикнул все это, также была изрядно истерической, надрывной. Свиридов схватил телефон и, быстро набрав номер, заговорил:

— Стеклов? Ты? Владимир Иванович прилетел?

Да? А где он? Уехал? Куда?

— Он сказал — не мое дело, — прозвучал четкий голос Стеклова. — Он сказал, что при нем будет охрана его брата, Андрея Ивановича:

— Вот что, Стеклов.., бери группу захвата и дуй на.., нет, лучше давай договоримся пересечься.

— Что-то случилось?

— Случилось! Потом расскажу! Рекрутируй там своих камуфляжных архангелов — ив темпе!

* * *

"Сегодня на ..ском кладбище прозвучал взрыв, унесший жизни семнадцати человек. Это крупнейший теракт в столице после памятных прошлогодних взрывов в Печатниках и на Каширском шоссе.

При взрыве погиб первый заместитель министра иностранных дел Российской Федерации Владимир Иванович Ковалев. По трагическому совпадению, он хоронил в этот день свою дочь, погибшую три дня назад. Правоохранительные органы отрабатывают версию о заказном убийстве.

Среди пострадавших также брат Владимира Ивановича — известный банкир Андрей Иванович Ковалев. Последний, к счастью, отделался легкой контузией и после оказания ему медицинской помощи лично принял участие в ликвидации последствий взрыва.

Подъехавшая опергруппа установила причину взрыва — детонация пластиковой мины израильского производства, прикрепленной к днищу машины Сергея Сергеевича Климова, который был близким другом дочери Ковалева и также присутствовал на ее похоронах".

* * *

— Ну что же, — констатировал Свиридов, — Михаил Владимирович Ковалев вернулся на свое кладбище.., погиб на том самом месте, возле которого находится его мнимая могила.

Он сидел в ночном клубе «Ариэль» напротив Фокина, который оживленно чокался с американцем Скоттом и Настей, и смотрел в сторону крутящейся вокруг шеста стриптизерши. Но не на ней было сосредоточено его пристальное внимание.

Возле самого шеста стоял столик, за которым сидела целующаяся парочка. Тонкая рука женщины обвивалась вокруг шеи мужчины и притягивала его себе, не давая шансов высвободиться.., да он и не хотел, потому как был мертвецки пьян и, вероятно, представлял перед собой совсем не ту женщину, что сейчас так назойливо прилипла к его губам.

Этот мужчина был Илья.

Свиридов усмехнулся: он вспомнил, как после страшного взрыва на кладбище они вернулись на квартиру Михаила Ковалева, нашли там уже приходящую в себя Марину Викторовну, и первое, что увидел уже умирающий Илья — это ампулу в пальцах матери своего самого страшного врага.

…А Ирины не было — она исчезла, оставив тонкий запах дорогих духов и короткую, криво нацарапанную срывающейся от спешки рукой записку:

"Илюша, я ухожу из твоей жизни, прости. Быть может, то, что я сделала сегодня, искупит мою вину хоть немного. Прости, Илюша.

Ира".

Илья со сдавленным стоном опустился на колени, а Влад вспомнил ее лицо, ее дьявольскую улыбку, с которой она молила его не уходить — и все понял: он догадался, почему она так упорно не хотела отпускать его на кладбище, почему она не рекомендовала Илье идти туда.

Одним выстрелом Ирина убила двух зайцев. Влад понял, откуда взялась израильская мина на днище машины Михаила.

Вероятно, она давно поняла, что, оставшись с Михаилом, она рано или поздно окажется на краю пропасти — и рухнет туда. И она предпочла жизнь.

Впрочем, Влад уже не хотел разбираться в мотивах, побудивших ее совершить то, что она сделала. И он даже не стал выяснять, как она устроила взрыв на кладбище и она ли это вообще.

Для себя он твердо определился в этих вопросах и не желал уточнений.

…Марина Викторовна сделала Илье инъекцию антидота, и к нему буквально на глазах начала возвращаться жизнь. Но, вероятно, его восприятие окружающей действительности все еще оставалось неадекватным, потому что, не вставая с пола, он обнял подлокотник кресла, словно это были плечи Ирины, и начал говорить какие-то беспомощные и нелепые слова.., о том, что он любит и что он не отдаст ее никому, а потом ударил кулаком по колену и заорал:

— Сучка! Драная сучка! Проклятая тварь.., да чтоб ты сдохла!!

И вот теперь — Свиридов сидел в «Ариэле» и думал, как невероятно повернулись события и как хорошо, что Ирина исчезла и едва ли когда-либо найдется. Потому как шансов выжить у нее очень мало: уцелевший банкир Ковалев сделает все, чтобы уничтожить свою взбунтовавшуюся преступную племянницу, и подключит к тому и криминалитет, и спецслужбы.

Ира должна исчезнуть навсегда.

Бедный Илюха. Вот они, плоды его феерически счастливого брака, вот оно, лекарство от молодости.

…В этот момент Фокин повернулся к Владу и, расплывшись в широчайшей улыбке, заорал на весь клуб так, что проходящий мимо официант едва не выронил поднос:

— Слышь, Вован.., мистер Джекоб Скотт приглашает нас на съемки в Голливуд!

— Это еще что за новый бред? — подозрительно спросил Свиридов.

— А он говорит, что у нас очень киногеничная внешность, — ухмыльнулся Афанасий.