Я вернулся за три дня до назначенной свадьбы – осунувшийся, побитый дорогой, и, боюсь, не очень-то веселый с виду, Танталь, похоже, думала, что я вообще не вернусь. Или мне померещилось?…

Во всяком случае, когда она звала Алану, голос ее был вполне радостным:

– Скорее, невеста! Ну-ка, кто пришел?!

По крайней мере, девчонку они пока не потеряли. Девчонка не сбежала в лес, не ушла юнгой на торговом судне и не записалась в разбойники. Что уже неплохо.

Алана, пожалуй, даже похорошела. По-видимому, за ее угри серьезно взялись – во всяком случае, теперь их почти не было видно. В остальном невеста моя оставалась по-прежнему дитя дитем; я чмокнул ее в щеку, и щека была все такая же горячая. Мне показалось, что я вообще никуда не уходил. Только собирался.

Моя комната трогательно соблюдалась в неприкосновенности. И на столе лежали некоторые забытые вещи – в частности, замшевый мешочек, вышитый бисером, служанка, как оказалось, даже почистила его от пыли, стерла следы моих сапог…

Я запер за собой дверь и тяжело опустился в кресло.

Долгая зима – и весна, время, когда так хочется жить…

Рекотарсы никогда никому не служили. Оказать услугу – возможно, заключить сделку – куда ни шло…

Я взял мешочек в руки – почти с отвращением. Россыпи бисера казались реденькими, ни узора, ни рисунка…

Надо бы почитать книжку Аланиного деда. Относительно магов, пусть историю Дамира она замалчивает – но, может быть, другие полезные сведения…

Внутри мешочка было по-прежнему тепло. И совершенно пусто; я осторожно ощупал внутренние швы. Невинный мешочек. Маги? Кто такие маги?…

В дверь тихонько постучали:

– Господин Рекотарс… Господин Эгерт зовет отужинать, нынче на ужин молочный поросенок, рыба в муке с винным соусом, дыня, фаршированная клёрсами, грибы…

Надо будет спросить, что такое клёрсы, подумал я машинально.

И в этот момент рука моя, по рассеянности остававшаяся в мешочке, ощутила прикосновение.

– Да! – выкрикнул я громче, чем следовало. – Скажи господину Эгерту… сейчас иду!…

Холодная рука, обитающая в темноте по ту сторону замшевого мешочка, на мгновение исчезла. Секунду спустя я почувствовал, как за мой мизинец цепляется чужой, согнутый колечком палец; я обомлел: мири-мири навсегда…

«Поискал?»

– Ты врешь мне, Чер… Чонотакс. Ты не можешь отменить Приговор!

«Ты действительно не веришь в мои силы? А может быть, просто не хочешь платить, желаешь, чтобы я освободил тебя даром?»

Я молчал. Рука Черно приятельски пожала мою ладонь.

«Не морочь себе голову, Ретано. Делай, как я говорю. Ладно, пусть это будет не служба… Пусть будет помощь. Бери девчонку, бери книжку и возвращайся.»

Я стиснул зубы и изобразил ответное пожатие. Не потому, что мне так уж этого хотелось.

Из вежливости.

Согласно приличиям, сопровождать новобрачную в дом молодого мужа полагалось кому-либо из родственников или домочадцев, в крайнем случае доверенному лицу, Солль, как мне объяснили, не мог ни на день оставить жену.

Вот уже три года полковник не покидал города – с тех самых пор, как госпожа Тория перестала выходить из комнаты; Танталь нашла десяток предлогов, чтобы не сопровождать нас, а старая нянька была слишком немощна для долгого путешествия. Таким образом, после недолгого колебания и моих обещаний разбиться в пыль ради блага Аланы жену решено было поручить исключительно заботам мужа. Как то и должно отныне быть.

Солль предоставил нам дорожную карету и расторопного Клова на козлах. Хотел отправить с нами и служанку, но я отговорил его: в моем замке, сказал я небрежно, Алана не будет испытывать недостатка ни в чем. Ни в заботе, ни в любви, ни в слугах; полковник намеревался приставить к нам еще каких-то телохранителей, но я всерьез оскорбился: не знаю, как в роду Соллей, сказал я холодно, а в роду Рекотарсов муж считается достаточной защитой для собственной жены. Я вполне в состоянии доставить Алану до места – войны, слава Небу, не предвидится, а холодная зима еще не наступила.

Солль покусал губы – и смирился.

Наша с Аланой свадьба получилась многолюдной и пышной. Весь город спешил принести свои поздравления, увитые цветами гербы – Рекотарсов и Соллей – украшали чуть не каждую площадь, я пил вино и до хрипоты клялся Алане в верности. То есть не самой Алане – а всем, кто оказывался рядом, бургомистру, начальнику стражи, городскому судье, еще кому-то, еще, я очень убедительно клялся, я обещал отдать за Алану жизнь, быть достойным, оправдать, голову положить, лишь бы Алане было хорошо…

Потом все провалилось в темную яму, и я очнулся уже в супружеском ложе, и Алана сладко посапывала рядом, причем я – рогатая судьба! – никак не мог вспомнить, было что-то между нами или еще не было…

Теперь мы тряслись в карете по подмерзшим ухабам, и я снова и снова находил на багажной полке мягкий замшевый бок. Приданое. Тяжелый том в замшевом мешочке. Жизнеописание магов древности в исполнении декана Луаяна.

Молодая жена сидела напротив; карета снабжена была жаровней для обогрева, но Алана все равно мерзла, куталась в шаль и молчала. И я никак не мог понять, что стоит за ее молчание – обида? Или просто смущение подростка, оказавшегося ни с того ни с сего замужем за симпатичным, но – увы – почти незнакомым человеком? Или моя жена молчалива от природы? Качество для жены отнюдь не лишнее, но порой – сейчас, например – здорово удручает…

Вспомнить бы, что там было в первую брачную ночь. Неужели я – пусть и пьяный до потери памяти – мог обидеть женщину?!

Я спешил. Дни стояли короткие, гостиницы сменяли одна другую; мы с Аланой ночевали в разных комнатах, как будто бы для ее удобства, а на самом деле я никак не мог решиться. Будучи ее законным мужем, я видел в ней почему-то племянницу, дальнюю родственницу, которую мне поручили доставить с места на место, вот я и везу…

Во всех без исключения гостиницах встречались аппетитные служанки. Как и в старые добрые времена, ни одна из них не умела устоять перед моей улыбкой; я останавливал себя лишь в самый последний момент. Служанки огорчались; удобнее было бы списать мое целомудрие на усталость и не до конца зажившие раны, но в глубине души я прекрасно знал, что останавливает меня темный стыд, тягостное чувство, природу которого я не желал исследовать.

Влюбленная Алана оставалась всего лишь фишкой в моей игре. Дальше так продолжаться не могло, мне немедленно следовало воспитать в себе супружеские чувства – хотя бы для поддержания самоуважения. И видит Небо, я старался. Я пытался увидеть женщину в хмуром подростке, желанную женщину, мою жену; ничего не получалось, я фальшиво улыбался и фальшиво заботился, и вскользь обещал, что скоро, мол, доберемся до дома-и вкусим прелестей жизни, может быть, устроим охоту…

Алана молчала. Я по-братски целовал ее в щечку – и спешил оставить в одиночестве.

В одно прекрасное утро – гостиница была скверная, из всех щелей тянуло холодом, я не выспался и чувствовал себя преотвратно – моей жены не оказалось в комнате. Более того – постель, небрежно постланная служанкой, не была смята.

Я не дал волю панике – и правильно сделал, потому что супруга моя обнаружилась почти сразу. Внизу, в пустынном обеденном зале, чадно было от горевших всю ночь свечей; в углу заседала азартная компания – трое плотных мужчин и моя женушка, девчонка Алана, с закушенной губой и веером карт в дрожащих руках.

Я сдержался. Подошел, удерживая на лицу мину благожелательной скуки:

– Дорогая, через полчаса будет светло. Я велел Клову запрягать лошадей… Вы готовы?

Трое картежников переглянулись со странными улыбками. Алана долю секунды изучала карты – а потом подняла взгляд на меня, и я содрогнулся, потому что в ее глазах стояло почти такое же выражение, как в первую нашу встречу, на дороге, в присутствии оравы комедиантов.

Первая моя мысль была – они ее чем-то обидели. И, уже наливаясь яростью, уже вспомнив, что шпага осталась в номере, я провел взглядом по их бледным от бессонной ночи лицам.

Один был парень лет двадцати, с большим подвижным ртом, с нагловатыми острыми глазками; двое других, постарше, служили ему тем не менее свитой.

– Что случилось, Алана? – спросил я ровно, прикидывая тем временем, как бы поудобнее выхватить табуретку из-под ближайшего ко мне картежника.

– Я проиграла нашу карету, – сказала моя женушка со вздохом. – И карету, и лошадей… И еще сто золотых деньгами. Я очень хорошо играла поначалу, но потом…

Я быстро огляделся.

Собственно, мне требовалось еще минуты три, чтобы стоять с выпученными глазами, восклицать «что?!», «какая бессмыслица!» и «ты сошла с ума». Я с удовольствием все это проделал, но времени не было; парень, душа и мозг противостоящей мне троицы, был, конечно же, шулером. Весь вопрос состоял в том, сумею ли я доказать его шулерство. Или недееспособность Аланы. Или еще что-нибудь предпринять, например, пока в зале пусто, придушить его ремешком…

Двое приятелей молодого человека, будто угадав мои намерения, одинаковым жестом положили руки на рукоятки невидимого под столом оружия.

– Разрешите представиться, – молодой человек, напротив, радостно улыбнулся. – Кильт Варкронн, из старшей ветви Варкроннов, с севера… Возможно, с моей стороны было несколько вольно познакомиться с вашей супругой без вашего ведома, но все мы в дороге, а в дороге этикет…

– Особенно важен, – закончил я сухо. – Особенно в дороге. Особенно для благородных господ, к числу которых, несомненно, принадлежит господин Варкронн… – я сделал вескую паузу, и сверля глазами подвижное лицо молодого человека, мысленно добавил: и не стыдно тебе шулерством зарабатывать, ты, аристократ?!

Господин Варкронн чуть порозовел:

– Разумеется, мы на позволили себе ни малейшей вольности… В отношении вашей супруги. Я был рад развлечь ее, и, признаться, ее живая натура и разумная игра доставили мне немалое удовольствие…

Я перевел взгляд на Алану. Живая натура сидела, втянув голову в плечи, и бездумно царапала ногтем столешницу.

Спутники Варкронна согласно закивали головами. Один из них, светловолосый крепыш, вытащил из-за обшлага аккуратную стопочку бумаг:

– Сие есть расписки, данные госпожой Аланой Рекотарс в качестве заклада… Свидетелем выступал милейший хозяин постоялого двора.

– Я сперва выигрывала, – сказала девчонка зло. – Я выиграла пятьсот монет! А потом не шла карта, вы тоже, Ретано, не смогли бы… когда карта не идет…

Варкронн аккуратно собирал рассыпанные по столу карты. Лицо у него было как у доброго папаши: ничего, мол, не стоит огорчаться, со всяким бывает, когда карта не идет, за азарт ведь платим, азарт дороже денег, вот какую ночку госпожа Алана провела, на всю жизнь яркая память-плохо, что он оказался аристократом. Во-первых, это тем более оскорбительно, во-вторых…

Я вдруг понял, что опоздал. Что можно, конечно, объявить Алану сумасшедшей, да только вряд ли мне это поможет, можно обвинить Варкронна в нечестной игре – да только кто теперь докажет?!

Алана молчала, и лицо у нее было одновременно несчастным и вызывающим. Знаем уже, проходили – гордо задранный нос, холодное молчание, во всем, оказывается, виноваты карты…

– А во что вы играли? – услышал я собственный спокойный голос.

Варкронн тонко улыбнулся:

– В «Пятиглав». Госпожа Алана обожает сложные игры.

Я выдавил ответную улыбку:

– Я, признаться, тоже… Мне даже завидно. Госпожа Алана пережила столь сильные чувства, столь захватывающий азарт, в то время как я оказался обделенным… Вы меня обяжете, господин Варкронн, если согласитесь сыграть со мной несколько партий.

Некоторое время мы смотрели друг на друга. Молодой шулер не достиг бы успеха в своем деле, если бы не умел разбираться в людях; шулер понимал, что я-не столь нежная добыча, какой была Алана.

– Мы, признаться, должны уже ехать, – заметил светловолосый крепыш.

– Мы и без того…

Господин Варкронн улыбнулся еще тоньше:

– Что вы, господин… Рекотарс. Это вы меня обяжете… Несколько партий. К сожалению, на более длительную игру у нас нет времени…

Обеденный зал понемногу наполнялся – спускались из своих комнат зевающие постояльцы, заглядывали в поисках завтрака новые гости. Господин Варкронн глядел мне в глаза, и во взгляде его был нескрываемый веселый вызов.

Щ-щенок…

– Госпожа моя супруга, – сказал я Алане светским до приторности голосом, – будьте добры, поднимитесь в свою комнату… И отдохните перед дорогой. Потому что, возможно, нам придется идти пешком.

Светлое Небо, она задрала нос до самого потолка. И удалилась наверх с видом вдовствующей королевы.

Я проводил ее взглядом. Обернулся к господину Варкронну, невозмутимо распаковывающему новую колоду карт. И снял с мизинца маленький перстень, единственную вещь, подаренную мне матерью, драгоценную игрушку с голубоватым, остро отсвечивающим камнем.

«Пятиглав» никогда не был моей любимой игрой.

С первой же сдачей мне пришла карта на «пустую клетку», это редкость, это почти верный выигрыш – если забыть об одной детали. В моем наборе не было красной семерки, называемой «ключиком», а значит, соперник легко мог насовать в мою «клетку» пять-шесть верных взяток.

В честной игре вероятность такого поворота ничтожно мала. Я тщательно следил за руками соперника, сдающего карты, я не поймал его ни на едином неверном жесте – но сейчас, глядя, как Варкронн почесывает кончик носа, я был уверен, что он знает мои карты до единой.

Говорят, есть шулера, способные видеть колоду насквозь. Спина моя покрылась потом; Варкронн рассеянно объявил, что сыграет «большой бал». Я преодолел искушение играть «клетку», сжал зубы и кивнул, выражая согласие; Варкронн сыграл чисто, как по-писаному, и сто белобрысый приятель отщелкал на маленьких счетах мой первый проигрыш.

Да. Алана знала, с кем сесть играться.

Пришла моя очередь сдавать; я прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

Колода в моих руках. Прохладное прикосновение атласных карт; обеденный зал исчез, исчез стол вместе с шулером и его поделыциками, все на свете провалилось к псам, осталась колода и пестрое мелькание ярких рубашек. На обратной стороне карт изображен был вставший на дыбы конь.

Они только казались одинаковыми. Каждая рубашка имела свои неповторимые особенности; я чувствовал, как голову мою сдавливает, будто железным обручем. Кони ожили, завращали выпученными глазами, тот, что нес на себе бубновую даму, имел белое пятнышко на крупе, тот, что прикрывал пиковую десятку, казался чуть размытым, будто действительно на скаку…

– Сдавайте же, господин Рекотарс!

Эдак меня самого запишут в шулера…

Я сдал.

Теперь рубашки Варкронновых карт не были для меня немыми. Но радости это не прибавило – на руках у соперника оказалась почти полная «поляна»; ну не умею я сдавать с выгодой для себя!…

Мы немного поторговались, больше для приличия, И я дал ему сыграть, и он опять все развел как по-писаному.

Щелкнули маленькие счеты; я щелкнул зубами.

Сдал Варкронн.

Голова моя ломилась; я глядел на рубашки его карт, и во вставших на дыбы красавцах-конях мне мерещились лошади нашей кареты. Я не мог узнать больше двух-трех – наверное, устали глаза.

Он заявил «малый бал». Я уперся и заявил «хоровод»; он подумал, хитро поглядел на меня и заявил «пустую клетку».

Против «клетки» у меня доводов не было.

Он начал, изящно, растягивая в улыбке и без того большой рот, я мучительно вглядывался в карты, и чем дальше, тем больше уверялся, что его «клетка» ловится.

Вот она, возможность отыграть все и сразу. В его «клетку» входили все семь, нет, восемь взяток, если только…

– Ходите, господин Варкронн! – я уже предвкушал торжество.

Он походил.

Этой карты не должно было здесь быть. Я прекрасно помнил, она ушла в «отбросы»…

– Что это за карта, господин Варкронн?

– Черная девятка. Вы разве не видите?

– Позвольте сосчитать ваши карты. Он поморщился:

– Господин Рекотарс… Я понимаю, когда дело доходит до проигрыша, все мы становимся нервными, подозрительными… Но, поверьте, не стоит так меня обижать. Пересчитайте карты здесь, – он кивнул на кучку «отбросов», – здесь, на столе, у себя, у меня… Или вы думаете, здесь несколько одинаковых?

И я понял, что он прав.

Что его «пустая клетка» сыграна чисто, а откуда взялась нужная карта – теперь уже не узнать, разве что он маг…

А если он маг?! Мелкий колдун, зарабатывающий картами? Кто докажет?!

Взять в руки карты считается позором для мага. Но ведь и для аристократа зарабатывать шулерством до недавнего времени считалось позором…

Я смотрел на свой проигранный перстень.

– Еще партию, господин Рекотарс? Или хватит?

Глаза Варкронна смеялись. Я заставил себя улыбнуться в ответ:

– Вы интересный противник… Еще.

Прикосновение карт приносило мне боль – будто кожа на пальцах стерлась до мяса. Я узнавал их на ощупь – красные были теплее, черные холоднее… Тяжелее, легче… Неприметные черточки, помогающие опознать каждого из почти четырех десятков поднявшихся на дыбы коней…

Я сдал.

И я твердо знал, что на руках у Варкронна нет полного «хоровода» – но он заявил «хоровод», и глаза его насмехались.

Кто-то, неуклюже проходивший мимо, задел меня за плечо; прикосновение показалось резким, как удар.

Шум. Звон посуды, чьи-то голоса, хлопанье двери… За спиной, оказывается, стоят штук шесгь зевак, запах жареного, смех…

Я вылетел из мира карт, как пробка вылетает из бутылки. Я выпал во внешний мир – как раз вовремя. Потому что игра не всегда ограничивается одними только нарисованными фигурками.

Вот она, горка «отбросов». Вот длинный острый локоть, будто невзначай касающийся выбывших из игры карт, едва заметное движение, словно Варкронну тесно на скамейке…

В следующую секунду кинжал, сам собой оказавшийся в моей руке, вонзился в столешницу – с изнаночной ее стороны. Зеваки ничего не поняли и вздрогнули от глухого удара по дереву.

Я бил вслепую. Мог бы угодить и по руке – но попал по карте, теперь она пришпилена бы;ла к столу, прибита снизу, будто гвоздем.

Жизнь в обеденном зале шла своим чередом. За нашим столом стояла тишина; зеваки перешептывались Мы с Варкронном смотрели друг другу в глаза.

– Ты хорошо играешь, – сказал он наконец одними губами. – Видишь рубашки… Мог бы зарабатывать.

Я пожевал губами, будто собираясь плюнуть ему в лицо.

Крик«Шулер!» обходится дорого. И шулеру, и – бывает – кричавшему. Охочая до расправы толпа не всегда умеет разобрать, кто прав, а кто провокатор…

Варкронн скосил глаза на белобрысого – осторожно, будто боясь выпустить меня из поля зрения:

– Отдай.

Тот набычился. Поерзал на табурете и передал мне под столом ворох подписанных Аланой бумаг – закладные…

И вся троица одновременно поднялась. Белобрысый подобрал счеты, Варкронн сгреб со стола карты:

– Спасибо, господин Рекотарс, за доставленное удовольствие… Выигрыш ничего не стоит. Всего дороже азарт… Примите заверения в почтении.

И трое двинулись к двери, сопровождаемые недоуменными взглядами, а я потихоньку, с усилием – надо же, нервы! – вытащил кинжал из столешницы.

Карта была пробита ровно посередине.

Как ни странно, происшествие с шулером не только не испортило наших с Аланой отношений – напротив, положило начало взаимопониманию. Когда я, пошатываясь, с пробитой картой в кармане, поднялся в ее комнату, когда она, злая на весь мир и готовая к скандалу, обернулась ко мне от мутного гостиничного окна, когда я, не отводя взгляда, молча положил на столик ее закладные расписки – да, эта минута стоила того, чтобы переиграть десяток шулеров. Или даже дюжину.

Мы тронулись в путь, и снова в молчании – однако все теперь было по-другому. Молчание как разновидность беседы; Алана молча меня обожала, а я дремал, откинувшись на подушки, и в дреме мне виделся родимый замок, неселенный тихой, скромной, до гроба любящей меня женой.

В замшевом мешочке над моей головой дремала книга «О магах». Я все собирался открыть ее где-нибудь на постоялом дворе – но никак не решался. Если я вычитаю там нечто, способное оскорбить память Мага из Магов Дамира, то осложнятся не только отношения с Соллями, но и, вполне возможно, с мерзавцем Черно Ла Скоро…

Хотя, по правде говоря, куда больше страшил меня черный замшевый мешочек. Я не хотел себе признаваться-но для того, чтобы сунуть туда руку, мне потребовалось бы все мое мужество.

До родных земель оставалось несколько дней пути. Я уже узнавал знакомые места; погода стояла прозрачная и холодная, как ломтик льда, снега выпало чуть-чуть, будто для красоты, лошади бежали легко. Зима была свежая, едва наступившая, в ней было что-то от крахмальной сорочки с кружевным воротником; я жмурился, оглядывая из окна кареты все ее хрустящее великолепие, и Алана, видя мою радость, радовалась тоже.

От замка нас отделяли две ночевки, когда на одном из постоялых дворов случилась знаменательная встреча.

Оборвыш стоял снаружи, у входа, кутался в женский платок и жалобным голосом просил «Услужить господам, хоть лошадь почистить, хоть дырку зашить, все за медную монетку». Молча удивившись, как хозяин гостиницы терпит под боком назойливого мальчишку, я прошел было мимо – но в последний момент оглянулся.

Оборвыш, воодушевленный моим вниманием, загнусавил живее:

– Господин, возьмите в услужение, все умею, хоть лошадью править, хоть дырку зашить…

Почему-то ему казалось, что зашивание дырок есть главная и насущная потребность всех в мире господ.

Да, вид он имел скверный. Отощал, глаза ввалились,во время нашей последней встречи он выглядел тоже неважно – но все-таки куда здоровее.

– Я еще и петь могу, – пробормотал парнишка, умоляюще заглядывая мне в лицо. – Возьмите в услужение, добрый господин, не пожа…

Его глаза округлились. И он меня тоже узнал.

– Привет, – сказал я небрежно. – Кливи, или как тебя там-тощее личико болезненно сморщилось, будто Кливи Мельничонок собирался зарыдать.

– Это кто? – спросила за моей спиной Алана. Кливи всхлипнул и протянул мне свои руки – ладонями вверх.

Обе ладони были в старых шрамах и в свежих пузырях. Как будто Кливи вот уже полгода ловил рыбу в кипятке.

Чужие монеты жгли его, будто огонь. Как, впрочем, и было сказано.

Ничего другого он не умел. Всякая честная работа, за которую он с горя брался, выходила ему боком; его гоняли и били, с голодухи он снова принимался воровать, обматывал руки тряпками и даже однажды купил себе кожаные перчатки. Ничего не помогало; всякий раз, когда его рука касалась чужого кошелька, он едва удерживал крик боли, и, даже если везло, неделю после этого не мог «верите – даже справить по-человечески нужду». Руки покрылись ожогами – работник из него стал совсем уже никудышный, никто его не нанимал, никому он не был нужен, он зарабатывал жалобными песнями на ярмарках, но, во-первых, народ нынче на жалобное не падок, а во-вторых его снова стали гонять, потому что разрешения «на нищенство» у него нету…

Все это он рассказал взахлеб, когда, заплатив хозяину две монетки, я устроил его на ночлег в сарае для сена. Кливи был счастлив по самую крышу – отогревшись и поужинав, он уверовал в собственную счастливую судьбу и, радостно улыбаясь, сообщил мне:

– А тот, помните, Ахар… По кличке Лягушатник… Одноглазый. Которому смерть через месяц… Так через месяц и закопали. УТОПИЛСЯ, говорят, по-глупому, в луже, с коня упал и захлебнулся, и вроде трезвый был… Каково – в луже-то утонуть?!

Мне показалось, что мягкая ледяная рука приятельским жестом погладила меня по спине.

– Назначено так, – сказал я глухо. – Назначено было через месяц – он и в миске утопился бы, будь спокоен… Кливи поскучнел. Губы его горестно поджались:

– Назначено… А тут с голоду подыхай…

И он уставился на свои несчастные руки.

Я раздумывал.

Хотя, собственно, и думать-то было не о чем. Если судьба расщедрилась и послала мне Мельничонка – значит, какие-то резоны у судьбы имелись…

– Поедешь со мной, – сказал я мягко.

Кливи оторвал взгляд от своих ожогов. Заглянул мне в глаза – сперва недоверчиво, потом радостно, потом подозрительно:

– Так ведь… Это… А вам когда помирать-то? Славный мальчик. Добрый и непосредственный.

Больше всего я боялся, что на подъемном мосту нам встретится свинья.

Казалось бы, глупость – но всю последнюю перед возвращением ночь мне снилась эта жуткая картина: молодая жена впервые видит замок благородного мужа, подъемный мост навеки опущен, и посреди проезда стоит немыслимых размеров свинья, которую не сдвинуть с места без хорошего заряда пороха…

Я проснулся в холодном поту.

Мы добрались до замка к полудню; как только за деревьями показались башни, я оседлал лошадь и поскакал вперед.

Свиньи не было. На покосившихся стенах лежал снег, белая блестящая маска скрывала от посторонних глаз щели и выбоины, скрадывала ветхость и запустение; во внутреннем дворе стояла вечная осень, было слякотно и грязно, и мощно воняло навозом.

– Итер! Итер!!

Через час, когда карета въехала на подъемный мост, свинью уже резали. По всему замку носились нанятые в деревне горничные и слуги, в покрытой пылью кухне развели огонь; молодой муж выехал навстречу женушке на белой, как снег, молодой кобыле.

Алана осторожно выглянула из-за бархатной занавески. За моей спиной ждал приговора замок – дряхлая развалина, обиталище призраков…

Я боялся, что она скажет: и это – твердыня Рекотарсов?!

– Как красиво, – шепотом сказала Алана.

Отсюда, с пригорка, поселок выглядел игрушкой – белые крыши, сизые ниточки дыма над крышами. Дни стояли слишком холодные, слишком суровой обещала быть зима, во всем поселке топились печки.

И только над крышей дома на пригорке небо было девственно чистое и прозрачно-голубое. Чонотакс Оро не разводил огня.

– Я, это… Господин Ретано, я магов-то боюся, можно, я во дворе пережду?

Кливи согрелся, пока мы поднимались в гору, и бесстрашно подставлял розовое лицо царствующему на пригорке ветру.

– Нельзя, – сказал я сухо. – Мужик он хороший, бояться нечего, о тебе же думаю, дурья башка!

Я врал. Как раз о Кливи я совершенно не думал, а думал исключительно о себе.

Калитка даже и не думала запираться. Во дворе было пусто – ни собаки, ни дров, ни вообще признаков ведения хозяйства… Хотя дрова Чонотаксу и не нужны…

– Тут никто не живет, – радостно сообщил Кливи. – Съехал, видать, ваш маг-то…

Будто в ответ на его слова пронзительно скрипнула входная дверь. Я был готов к встрече – но все равно вздрогнул.

– Входите, – сказал Черно.

Он был завернут в лохматую шубу до пят, но голова его, вызывающе нагая, ловила глянцевой поверхностью отсветы зимнего дня. Черные, малость сумасшедшие глаза глядели безо всякого выражения; я невольно вспомнил хватку холодной руки в глубинах замшевого мешочка.

Мы вошли, причем Кливи пришлось тащить едва ли не силой.

Внутри огромного дома было даже холоднее, нежели снаружи. В уже знакомой мне зеркальной комнате потолок покрыт был инеем, а сами зеркала подернулись изморозью, красиво и жутковато. Кливи начал дрожать – все сильнее и сильнее, вроде бы от холода, хотя щеки у него горели, как манишки снегирей.

– С возвращеньицем, Ретано.

Чонотакс уселся, похожий в своей шубе на лесное чудовище из детской сказки. Из объемистых рукавов вынырнули тонкие белые руки; Черно Да Скоро сплел пальцы и уперся локтями в колени – чтобы было куда водрузить чисто выбритый подбородок.

Рад тебя видеть, – солгал я с улыбкой. – Я свое обещание выполнил.

Бледные губы Черно растянулись, будто резиновые. После такой ухмылки уже не требовалось ничего говорить – она была красноречивее речи.

– Надеюсь, ты тоже выполнишь свое обещание? – спросил я вкрадчиво.

И без того узкие глаза господина мага сощурились еще больше:

– А почему ты не принес… вещь? О которой сговаривались?

Я улыбнулся еще шире:

– Не все сразу… то есть, конечно, она твоя. Но вот в чем загвоздка… Есть мнение, что выполнить услугу, о которой мы с тобой договаривались… что выполнить ее в принципе невозможно, – я перевел дыхание, потому что слова эти были, по сути, моим приговором.

В лице Черно ничего не изменилось. Как будто я говорил с железной болванкой.

– Я хочу быть уверенным, что ты в состоянии выполнить обещанное, – сказал я уже с нажимом. – Как твой… клиент, я имею на это право.

Кливи, молча дрожащий в углу нервно потянул носом. Чонотакс медленно перевел на него взгляд – парнишка испуганно икнул.

– Имеешь, – подтвердил Черно все так же бесстрастно. – Собственно, я с самого начала понял, зачем ты притащил сюда этого… Мельничонка. Поди сюда.

Последние слова относились к мальчишке; Кливи дернулся и подошел – будто его тянули на веревочке.

Не обращая внимания на икания, сопение и прочие производимые парнем звуки, господин маг взял его руку и обернул ладонью к себе. Тихонько присвистнул:

– Да… Ретано, ты пришел ко мне вроде как с ультиматумом. Докажи, мол, маг, свою невшивость, тогда посмотрим, иметь ли с тобой дело…

Я открыл рот, будто желая возразить. Черно покачал головой:

– Да ладно, молчи… Ничего особенного в этом нет. Никакой это не ультиматум. Так, нормальные деловые отношения… Можно, в принципе, представить себе колдунишку, который объявит тебе, что приговор снят, ты полгода прогуляешь в счастливом неведении, а тут трах-бах, несчастный случай…

Я проглотил слюну.

– Да, – продолжал Чонотакс, задумчиво глядя на Кливи, – я знаю, что мне надо от тебя, ты должен понимать, насколько я состоятелен… Парень, подойди, будь добр, к тому вот зеркалу, и подыши на него.

Кливи повиновался – как кукла, которую дергают за ниточки. Старательно вытянул губы и подышал на изморозь; белая струйка пара моментально проела зеркальную полынью, но не круглую, как следовало ожидать, а какой-то грибоподобной неправильной формы.

– Ладно, – Чонотакс снова опустил подбородок на сплетенные пальцы.

– Иди, Ретано… Иди к жене, завтра получишь своего воспитанника…

Парню повезло. Он тебе по гроб должен сапоги лизать, эдакий подарочек… задаром…

Я помедлил, потом, строго кивнув на прощанье, двинулся к двери; на пороге меня догнал отчаянный вопль Кливи:

– Господин Ретано! Не оставляйте меня! Заберите меня, я не хочу!…

В крике был такой непритворный ужас, что моя занесенная нога так и зависла в воздухе.

– С ума сдурел, – невозмутимо констатировал Чонотакс. – Эх, парень, тебе бы знать свою выгоду…

Я ушел, неся в груди неприятное сосущее чувство. Как будто я отдал живое существо алхимику для опытов.Кливи дотопал до замка наутро – голодный, ошалелый и совершенно ничего не помнящий. Последним его воспоминанием был двор, пустынный и как будто безжизненный; о чем мы говорили с Чонотаксом, что и как проделывал господин маг с ним, непутевым Кливи – ничего этого он не знал и сам здорово удивлялся.

Надо сказать, что к этому моменту благоустройство замка, начатое с таким размахом, понемногу затихло – кончились деньги. Идею большого пира в честь приезда молодой жены пришлось отложить до лучших времен по счастью, Алане замок нравился несмотря ни на что. Она находила удовольствие в том, чтобы блуждать по стылым комнатам, подниматься на башни и изучать покрытые паутиной святыни древнего рода; я немного опасался, не встретится ли ей в ее странствиях призрак. То есть бояться, конечно, было особенно нечего – но и радости мало, я не имел понятия, каким образом такая встреча может на моей жене сказаться…

Между нами установились вполне приятельские, но странные для мужа и жены отношения. Я по-прежнему не входил к Алане в спальню, но теперь для этого была новая внутренняя отговорка: прежде, чем вкусить радости супружества, я должен избавиться от приговора Судьи и свернуть отношения с Чонотаксом. Я все время порывался придумать какое-то объяснение и для Аланы – обычаи рода, что ли, которые запрещают мужу касаться жены на протяжении всего медового месяца… Подобную чушь мой язык отказывался произносить; Алана воспринимала мое отчуждение внешне спокойно, кто их знает, этих пятнадцатилетних жен, может быть, ей вполне достаточно дружеского похлопывания по плечу…

Был ясный зимний день, Кливи отправился в поселок; я заранее позаботился о том, чтобы никто нас не видел вместе. Пикантное знакомство с Кливи Мельни-чонком мне было как-то ни к чему.

Первым делом я зашел в трактир – и не ошибся.

Кливи был здесь.

Прежде безденежный, он восседал теперь за ломящимся от снеди столом. Пряный соус стекал по тощим рукам; Кливи ел, облизывал пальцы, чмокал и чавкал, и во всем его облике было неприкрытое, кипящее, вопиющее блаженство.

Толстый кошелек дался ему охотно и без труда.

Я прислонился к стенке. Ноги мои подкосились – как будто воплощенное могущество Чонотакса Оро явилось предо мной в дыме и пламени, явилось, чтобы усесться на скамейку рядом с жующим Кливи и подмигнуть узким, малость сумасшедшим глазом.

Кливи наслаждался жизнью.

Из трактира, уже сытый по горло, он отправился на базар, и я своими глазами видел, как он вытащил монету из кармана зазевавшегося сапожника. Снова и снова исчезая в жидкой вечерней толпе, он выныривал еще более счастливый, пьяный без вина, потирающий руки…

Через три дня непрерывного воровства его поймали в ближайшем городишке. Я узнал об этом от Итера, а тот, в свою очередь, от поставщика, привозившего в замок продукты. По его словам, изловили на горячем какого-то шустрого мальчишку, у которого при обыске обнаружилось чуть не целое состояние; ограбленные, вот уже два дня плакавшие по пропавшим кошелькам, гурьбой сбежались в управу, и припомнили воришке все, и даже больше, и тамошний бургомистр чудом сумел предотвратить самосуд. Воришку приговорили по всем правилам и отправили на каторгу, и поделом; выслушав эту историю, я поблагодарил Итера и тут же, пожаловавшись на головную боль, удалился к себе.

Мне было скверно.

Глава восьмая

Отступать было некуда. Плата за мое помилование лежала в замшевом мешочке, а мешочек в сундуке, за семью замками; вернувшись из поселка, где наслаждался безнаказанностью тогда еще не пойманный Кливи, я был готов к тому, чтобы хватать книгу и немедленно бежать в дом на горе. Пусть господин маг явит свое могущество – теперь уже применительно к потомку Рекотарсов.

Но дни зимой короткие; смеркалось. Я вспомнил темное и холодное, без единого огонька, обиталище Черно Да Скоро – и, стиснув зубы, отложил визит на завтра.

Тем более что книгу «О магах», написанную дедом моей жены, столь ценимую Чонотаксом книгу я так ни разу и не открывал.

Мы поужинали вдвоем с Аланой – в огромном зале, под вой ветра в камине, под сопение Итера (слуга Сол-лсй Клов вот уже несколько дней как отбыл назад, сообщить хозяевам о нашем благополучном прибытии на место).Ужин прошел в молчании – тем более что Алана сидела на другом конце фамильного стола, и докричаться до нее можно было разве что в рупор.

Она сидела, странно похожая на фамильный портрет моей прабабки, неожиданно взрослая в этот вечер, даже, пожалуй, красивая; она сидела, отрешенная и бледная, девочка, которую я принес в жертву собственным интересам, маленькая живая фишка…

И тогда, глядя на серьезное лицо своей юной супруги, я поклялся себе, начиная с завтрашнего дня, делать все ради ее удовольствия.

И начиная с сегодняшней ночи.

Я ее муж. Я сильный мужчина, а не какой-нибудь худосочный маг, передо мной сидит моя законная жена, и хватит нездорового воздержания – я хочу любить се нежно и страстно…

Алана заметила, как изменился мой взгляд, и на ее бледных щеках проступила краска.

После ужина я галантно предложил ей руку. Путь в спальню был долог – через две галереи, по бесконечной винтовой лестнице, сперва Итер шел впереди, но потом я отпустил его и взял подсвечник сам.

Рука Аланы, опиравшаяся на мой локоть, дрожала.

И все-таки… Пес раздери, скажет ли мне кто-нибудь, что там происходило в нашей спальне в первую брачную ночь?!

– Алана, – спросил я, желая упокоить ее и развлечь, – а ты читала эту книгу?

Я не уточнял, какую. Она и без того поняла, и рука ее сильнее сдавила мой локоть:

– Я не люблю. Эти маги… могучие, всемогущие, – в голосе ее скользнуло презрение. – Такие, разэдакие… Тогда почему на страже – один Луар?!

Мы подошли уже к приоткрытым дверям спальни. Внутри мерцал огонь – служанка, нанятая специально для Аланы, по такому случаю расстаралась.

– Твой покойный брат? – спросил я механически. Нет, я по праву горжусь своим умом и тактом. Но и на старуху бывает ой какая проруха – голова моя и все прочее заняты были другим. Настолько другим, что и оплошность свою я осознал тогда только, когда рука Аланы, сделавшись холодной, как уж, соскользнула с моего локтя.

У нее были огромные круглые глаза. В глазах отражались свечи.

– Он… не покойный. Он…

– Прости пожалуйста, – сказал я быстро. – Я оговорился. Я не то хотел сказать…

Ее лицо как-то сразу сделалось мокрым. Как будто слезы брызнули сразу отовсюду, фонтаном:

– Ты… Вы…

Она отшатнулась и захлопнула за собой дверь спальни.

– Алана!! Ну прости меня, дурака, поверь, у меня и в мыслях не было, что Луар… Прости, это случайно вышло, ну хочешь, укуси меня за язык?!

Молчание.

Я прекрасно помнил, как это у нее бывает. Когда она захлопывается, будто орех в скорлупе, и хоть ты на ушах пляши – ответом будет только болезненная подростковая спесь…

Мне очень хотелось залепить свечкой о стену – но мы, Рекотарсы, по праву гордимся силой духа, хладнокровием и выдержкой.

Я последовательно отпер семь замков и вытащил из сундука замшевый футляр с тяжелым томиком внутри. Все равно, кроме книги, у меня не оставалось собеседников на этот длинный вечер.

И ночь, если я не смогу заснуть.

Мне было жаль Алану. Ее детская вера в то, что брат жив, заслуживала по крайней мере уважения… Хотя, с другой стороны, до старости жить иллюзиями – нелепо.

После минутной внутренней борьбы я одолел страх перед замшевым мешочком. Но лезть в него рукой все равно не стал – взял за уголки и аккуратно вытряс книгу на отцовский письменный стол. Жизнеописание магов грузно шлепнулось на столешницу, и даже при свете свечей видна была туча пыли, поднявшейся от этого шлепка.

Посверкивал золотом тисненый переплет. И-я склонился ниже – черным кругом выделялось пятно на титульном листе, так, будто кто-то ставил здесь грязный стакан.

Я протер глаза.

Когда эту книгу торжественно вручали мне в качестве Аланиного приданого – никакого пятна не было. Я готов был дать ухо на отсечение, что не было…

Проглотив горькую слюну, я раскрыл книгу посередине. Без должного трепета, без замирания сердца – возмущенно, будто кладовщик, обнаруживший порчу ценной вещи.

Так и есть.

Пятна на страницах. Загнутые уголки. Неужели Солли намеренно передали мне загаженный экземпляр?! Неужели они позволяли кому-то так обходиться с семейной святыней?!

Замшевый мешочек лежал передо мной на столе, будто пустая шкурка. Нет, Солли не хотели оскорбить меня, Солли упали бы в обморок при виде того, что сделали с реликвией, она же источник знаний. И я даже догадывался, кто это сделал.

А кто хватал меня за руку, которую я неосторожно сунул в вышитый бисером мешочек?! Если рука моя была в доступности для Черно – то книга тем более, значит, пока мы путешествовали… Пока я свято верил, что выкуп мой храниться тут же, под боком – Черно успел насладиться своей драгоценной книжкой. Черно получил все, к чему стремился, и значит…

Я сел. Поднялся снова. Упал в кресло, подтянул колени к подбородку. Холодно…

Он обвел меня вокруг пальца. Он играет мной; злость, обуявшая меня, была так сильна, что, засовывая руку в мешочек, я чуть не проткнул его насквозь.

Ждать пришлось недолго. Холодные пальцы взяли меня за запястье – будто намереваясь пощупать пульс.

– Скотина, – сказал я сквозь зубы, – ты зачем испортил хорошую вещь?

«Ах, Ретано. Этот мир состоит из вещей – но не вещи главное в этом мире».

– Ты дождешься. Ты доиграешься. «Когда-нибудь ты поблагодаришь меня за то, что я пустил тебя в свою игру».

– Значит так, господин маг. Завтра… сегодня на рассвете я навещу тебя в твоем логове, и ты проделаешь со мной то же самое, что проделал с Кливи. Я отдам тебе книжку вместе с мешком. И знать тебя не желаю, мы незнакомы, ясно?!

«Погоди, Ретано. Не горячись… Я сниму с тебя приговор, будь уверен. Не приходи на рассвете – на рассвете я сплю. А утром, будь добр… у тебя есть какая-нибудь золотая вещь? Такая, чтобы и Алана знала ее тоже?»

Я молчал, сбитый с толку.

«Скажи Алане, что эта вещь… что золото ржавеет.»

– Что?!

«Скажи ей, своей жене, что зо-ло-то ржа-ве-ет. И все. Придешь ко мне.»

Его рука соскользнула с моего запястья. В замшевом мешочке сделалось пусто – только мои пальцы нервно скребли по внутреннему шву.

Остаток ночи я провел за книгой декана Луаяна. Не знаю, сколько потребовалось труда, чтобы написать такой толстый том – но даже читать его было очень утомительно. Поначалу мне приходилось попросту себя заставлять.

Ту часть, где повествовалось о событиях тысячелетней давности, я пропустил. «Это было давно и неправда».

Первым знакомым именем, выловленном мною в оглавлении, было имя Ларта Легиара; я воспрял духом, потому что если столь уважительно отзываются о слуге – каковы же должны быть почести господину?

Но о Маге из Магов Дамире в оглавлении не было ни слова. Что и требовалось доказать; я раздраженно отодвинул загаженную Чонотаксом книгу.

Будем надеяться, по крайней мере, что творении моего нового родича Луаяна нет вранья. Что оно всего лишь неполно.

Стояла глухая ночь, в каминной трубе завывал ветер, ни о каком сне не могло быть и речи; уныло пройдясь по комнате, я снова уселся и пододвинул книжку к себе.

«…Как видим, Легиар был одним из выдающихся магов своего времени и крупной фигурой в истории магии вообще… Основным его деяниям принято считать победу над Черным Мором, который и в наши дни напоминает о себе – хотя бы страшными сказками… Уже одного этого хватило бы, чтобы Легиар навсегда остался в нашей памяти – но другое его деяние, на мой взгляд, куда более весомое, традиционно хранилось в тайне… Уважая авторитет таких исследователей, как…»

Я облизнул губы и пропустил длинную ссылку.

«…не могу все же не отметить, что их сведения с этом вопросе отрывочны и неполны… Обращаясь к…»

Я пропустил длинный перечень названий и источников, звучавший диковатой тарабарской музыкой.

«…на сведениях, подчерпнутых в беседе с…»

Я зевнул.

«…рискну все-таки предположить, что главным деянием Ларта Легиара была схватка в Преддверии мира с Тем, кто явился извне… Мы знаем об этом недопустимо мало. Такова была воля Легиара – не разглашать… Возможно, у него были веские на то причины. Уважая желание моего старшего собрата, приведу здесь всего не-сколько бесспорных, по моему мнению, фактов: во времена, когда Легиар находился в пике своей мощи, у двери встал Тот, кто пришел Извне (его еще именуют Третьей силой)… Привратником ему должен был послужить Руал Ильмарранен по кличке Марран, маг, лишенный могущества… Но Ильмарранен отрекся от миссии, и потому должен был погибнуть по воле Того – однако вмешательство Легиара переменило ход событий… Мы знаем, что Легиара и Ильмарранена всю жизнь связывали сложные, болезненные отношения. Мы знаем, что эта последняя схватка подорвала силы Легиара; мы знаем, что Того, кто приходит извне, невозможно одолеть ни силой, ни волей, его можно либо впустить, либо не впустить… Таким образом, известный нам мир был сохранен исключительно благодаря Ильмарранену – а Легиар всего лишь отбил его у оскорбленной Третьей силы… Часто спрашивают – но ведь Тот, что пришел Извне, там и остался? С кем же тогда сражался Легиар? Кто знает; отвечу лишь, что когда зима остается за дверью, малый сквозняк все равно входит к нам – через щель…»

Я поежился. Как раз в этот момент зима за дверью ощутимо о себе напомнила – из щелей дунуло так, что заколебались огоньки свечей.

«Итак, Легиар остановил Мор и спас тем самым тысячи людей… в том числе, возможно, и автора этих строк. А потом Легиар сразился с Тем, что Извне, укоротил себе тем самым жизнь – и спас одного человека, Руала Ильмарранена, своего на тот момент врага, и потом хранил свой подвиг в тайне… Кто возьмется судить о его поступках? Я не берусь…»

Я пролистнул – сперва пару страниц вперед, потом обратно. Здесь имелось подробное жизнеописание Легиара – когда, откуда, с кем, почему…

И только о службе у Мага из Магов не было сказано ни слова.

Я переборол приступ раздражения. Тупо поиграл страницами; потом вспомнил нудные годы учения и поступил, как когда-то в детстве: зажмурил глаза, раскрыл книгу наугад и ткнул пальцем посреди страницы.

«…следовательно, последний подвиг великого безумца Лаш не состоялся; тот, что ожидал у Двери, так и не смог войти… Впрочем, „подвиг“ Старца вернее всего оказался бы неслыханным преступлением, потому что никто не знает, зачем чуждая этому миру сила желала овладеть им… Кое-какие не вполне ясные намеки содержались в „Завещании Первого Прорицателя“, самой ценной из известных в мире книг… К сожалению, к настоящему моменту ни одна копия – а их было не так много – не сохранилась. Мы лишились неоценимого источника знаний… и теперь можем полагаться только на слова людей, когда-либо читавших „Завещание“… Так, со слов Орвина-Прорицателя, а также Ларта Легиара, а также Орлана-Отшельника известно одно ключевое звено… Одна непоколебимая закономерность – появление Того, кто стоял за дверью… именуемого также Третьей силой… вызывает ответ со стороны Амулета Прорицателя. Золотой Амулет… ржавеет».

Нет, умные книги пишутся не для меня.

Я поднял голову, вероятно, близилось утро. То есть рассвет наступит еще не скоро – но уже проснулись петухи, уже проснулись собаки, уже возится внизу парнишка, племянник Итера, которого тот использует в качестве служки…

В голове у меня шумело от громких имен и великих событий. Которые ушли в небытие. Которых уже почти никто не помнит – кроме чудаков вроде Черно Да Скоро…

Зато память о моем предке Дамире жива. И если у нас с Аланой будут дети, – тут я невольно вздохнул, – я передам эту память и им тоже…

Я без сожаления спрятал старую книгу в мешочек из черной замши.

Если она так уж нужна господину Чонотаксу – да пожалуйста, сколько угодно…

Мне она ни к чему.

Алана явилась к завтраку хмурая и бледная. Желая загладить вчерашнюю оплошность, я завел длинный разговор о прелестях зимы, об охоте, которую мы непременно устроим, о снежных увеселениях и катании на санях; Алана слушала с видом человека, жующего кислый томат. Зимние увеселения ее не вдохновляли: решила страдать – будет страдать до последнего.

И вот тогда – не то от по глупости, не то с отчаяния – я пробормотал, обращаясь к узкому, затянутому изморозью окну:

– Помнишь колечко, на которое я карету обратно отыграл? Золотое колечко? Чего-то оно… не пойму… вроде ржавеет. Это самое… Золото, короче, ржавеет. Странно, правда?

У меня и в мыслях не было выполнять распоряжение Черно Да Скоро.

Я в жизни не выполнял ничьих распоряжений; не знаю, что за пес дернул меня за язык. Скорее всего, дало себя знать раздражение; я так хотел содрать с лица Аланы брезгливую гримаску, что не раздумывал о выборе средств.

Алана молчала; я почувствовал себя полнейшим гороховым шутом. Странные развлечения у господ магов, странные шуточки; по крайней мере, у меня будет полное право заявить Чонотаксу, что его дурацкое задание исполнено и все, мол, сказано в точности…

Хмуря брови и пытаясь тем самым сдержать улыбку, я обернулся к жене.

Алана сидела белая, как молоко. И на лице у нес был такой ужас, что смех застрял у меня в горле.

– Алана, что с тобой?

Она проглотила слюну, шея судорожно дернулась. Мне показалось, что она сейчас грохнется в обморок; я поспешил подскочить и поймать ее в охапку:

– Да что случилось, пес раздери?!

– Ржавеет, – повторила она шепотом, и в голосе ее было нечто, отчего кожа моя мгновенно покрылась мурашками.

Проклятый Чонотакс. Проклятый Черно Да Скоро. Что ж такого я сказал-то?!

– Он пришел снова, – сказала Алана, и рука ее больно сдавила мой локоть. – Он… опять. А Луар… там-Опять Луар. Накануне супружеской ночи – Луар, скоро я так возненавижу этого ее братца, что стану вздрагивать от звука его имени…

– Алана, я пошутил. Я пошутил, я… что, пошутить нельзя?!

Она так на меня посмотрела, что, обладай ее взгляд способностью материализоваться – я остался бы приколотым к стене, как бабочка на булавке.

Потом, отстранив мои руки, почему-то прихрамывая, побрела в свою комнату.

А я скрипнул зубами, собрался, как на парад, нацепил шпагу, взял книгу в замшевом мешочке и поплелся к скотине Чонотаксу, полностью уверенный, что короткая история нашего неприятного знакомства подошла, наконец, к завершению.

В четвертый раз переступал я порог Чонотаксова дома и, как надеялся, в последний; господин маг принял меня любезно. В комнате с зеркалами специально по такому случаю обнаружилось удобное кресло, а то мучительное для седалища сооружение, в которое Черно обычно усаживал своих гостей, оказалось задвинутым в угол.

Впрочем, меня эта трогательная подробность вовсе не смягчила.

– Итак, – сказал я официальным голосом, – господин Чонотакс Оро, я исполнил нашу с вами договоренность. Я привез интересующую вас вещь и вправе ждать теперь, что и вы исполните обещание. Немедленно. Для операции с Кливи Мельничонком вам понадобилось, мне помнится, часов десять?

Покрытые изморозью зеркала жадно ловили зимнее солнце. Комната утопала в холодном матовом свете; то место, где дыхание Кливи растопило лед, так и осталось незамерзшим. Зеркальная клякса в виде уродливого гриба.

– Этот воришка плохо кончит, – задумчиво пробормотал Чонотакс.

Я вытащил футляр с книгой. Положил его на ладонь, словно взвешивая; тяжесть была изрядная. Господин Луаян писал веско.

Некоторое время мы с Чонотаксом смотрели друг другу в глаза. Потом он отлепился от подоконника – а все это время он стоял, расслабленно облокотившись, словно у него недоставало сил держаться прямо – и через всю комнату прошел ко мне. Протянул руку, желая взять Луаянов труд; я положил книгу себе на колени.

– Господин Чонотакс, когда мы начнем избавлять меня от приговора?

– Собственно говоря, – пробормотал он, глядя, как я нервно поглаживаю черную замшу футляра, – вы могли бы оставить ее себе… Потому как я уже все, меня интересующее, знаю.

– Хорошо, – отозвался я ровно. – Пусть эта книга, приданое моей жены, станет украшением моей библиотеки… В любом случае свои обязательства я выполнил. Я хочу, чтобы вы как можно скорее выполнили свои.

Чонотакс вздохнул. Отошел от меня, постоял у замерзшего зеркала, осторожно царапнул изморозь кончиком длинного ногтя.

– А куда ты спешишь, Рстаио? Ведь у тебя почти полгода впереди?

Я встал.

Собственно говоря, чего-то подобного мне и ожидалось. Черно Да Скоро обожал играть во всевластие. Он был прямо-таки прирожденный шантажист.

Целую секунду я боролся с острым желанием обнажить шпагу.

Этот жест был бы лишним – оружие не обнажают, чтобы пугать. А резать Чонотакса я пока еще не собирался; обуздав себя, я ограничился тем, что положил руку на эфес:

– Господин Чонотакс Оро. Я не намерен тратить время на болтовню. Избавьте меня от ваших плоских шуток и приступите к исполнению обещаний. Сейчас же.

Рукоятка шпаги становилась все более теплой. От жара моей ладони.

Черно Да Скоро провел пальцем по сверкающей иэ-морози. Вздохнул почти укоризненно:

– Ретано… Ты все видишь во мне какого-то обманщика и злодея. Я же сказал: сниму! Сниму с тебя приговор, можешь забыть о Судье уже сейчас…

– Так и избавь меня сейчас.К чему эти разговоры, язык охота почесать?!

– Фу, какой ты грубый, Ретано, – с отвращением пробормотал Чонотакс. Прошествовал через всю комнату к окну, отогрел круглую бойницу в заиндевевшем стекле, уставился в далекую даль; взгляд у господина мага был такой отрешенный, как будто там, над ясным морозным горизонтом, проплывали сейчас светлые воспоминания о его первой любви.

Приступай, – сказал я кротко. – Выполняй обещание.

Черно Да Скоро вздохнул. Провел ладонью по голому черепу; странно, что ничем не согретая башка господина мага до сих пор не покрылась изморозью.

– Видишь ли, Ретано… Дело в том, что я продолжаю нуждаться в твоей помощи. Вспомни, как мы договаривались – «услуга за услугу»… Я прошу тебя – потерпи, помоги мне еще чуть-чуть, тебе это нетрудно, зато я буду обязан по гроб…

Он говорил, не оборачиваясь. Буднично, словно советуясь со мной по поводу погоды.

Я прямо-таки физически ощутил, как по клинку моей шпаги бегут холодные мурашки.

– То есть как? – спросил я страшным голосом. – Вы отказиваетесь признать условия сделки… выполненными?

– Они выполнены не до конца, – Черно наконец-то оторвался от созерцания и обернулся ко мне. По выражению черных глаз нельзя было понять, издевается он или просит прощения.

Моя шпага вылезает из ножен почти бесшумно. Одно движение – и острие уперлось Чонотаксу в горло. Чуть ниже подбородка.

Еще никто на свете не вызывал во мне такой ненависти.

– С-скотина… Обманщик. Тебе придется выполнить обещание, или…

По клинку фамильной шпаги побежала крупная мутная слеза. Будто капля воска по тельцу свечки; позабыв закрыть рот, я смотрел, как тает мое оружие. Будто воск. Сталь оплывает, клинок укорачивается, мутные капли падают на пол, кап, кап…

На самом деле все произошло мгновенно. Моя шпага стекла на пол, и упавшие капли сложились в рисунок, какой-то цветок вроде хризантемы, и я еще целую секунду смотрел на этот цветок, сжимая в руке странно легкий эфес.

– Ретано, – сказал Чонотакс почти что жалобно. – Зачем ты такой нервный, я же говорю с тобой, как с другом…

Я запустил в него эфесом. Промахнулся с трех шагов; жалобно брякнув о стену, огрызок фамильной шпаги проскакал по комнате из угла в угол.

– Ретано, все или еще что-нибудь?!

Так не бывает.

Я могу преспокойно драться один против двух десятков – но бритая бестия с черными узкими глазами, вызывающе спокойная бестия едва не свела меня с ума.

Ярость моя была как смоляная яма, разверзшаяся вдруг под ногами.

Еще минута – и я ухнул бы туда с шумом и плеском, с ревом уязвленной гордости, отчаянно и безвозвратно. И в сладостном процессе мести превратился бы в беснующуюся, брызжущую слюной, бессильно кидающуюся обезьяну. Возможно, я взялся бы душить господина мага, или бросать в него мебелью, или бить ногами; вероятно, я позабавил бы Чонотакса Оро. И еще вероятнее – потом, не переживя позора, повесился бы на первом суку.

Я чудом сдержался.

Я горжусь собой – я сдержался; под взглядом черных, малость сумасшедших глаз вернулся в кресло. Сел и закинул ногу на подлокотник, хотя мышцы были как деревянные.

– Ретано… Имей терпение. Я сделаю все, что обещал… чуть позже. И чем охотнее ты станешь мне помогать – тем скорее произойдет это освобождение… Понимаешь?

– Шантажист, – сказал я сквозь зубы. – Ты… Я сроду не боялся магов, никаких. Более того – для моего дела требовался именно сильный маг, я еще, помниться, радовался любому доказательству Чонотаксовой состоятельности…

А теперь у меня впервые возникла мысль, что, возможно, мне вообще не следовало переступать порог этого дома.

Мысль показалась мне унизительной, и, стирая саму память о ней, я издевательски усмехнулся:

– Горами двигаем? На ярмарку, зарабатывать – не пробовал? Нет?

Черно не обиделся. Пробормотал без улыбки, как-то даже грустно:

– Горами… А ты как думал, Ретано? Ты вот ездил-мотался, много нашел охотников твой Приговор отменять? В очередь, поди, становились?

Я отвел глаза.

Он был прав. Ни одна скотина не взялась; а были ведь, как тот старичок на болоте, вполне приличные маги…

Я вспомнил, как радостно таскал чужие кошельки амнистированный Кливи Мельничонок. У нас с ним разные приговоры – но Судья-то один и тот же!…

– Ты, значит, у нас особенный, – процедил я, глядя в сторону. – Маг из Магов Чонотакс… Прямо-таки воплощение великого Дамира. Да?

– Какая разница, чье именно воплощение, – рассеянно вздохнул Черно, и от этих его слов мне почему-то сделалось не по себе.

Короткий зимний день подходил к концу. Белый матовый свет понемногу наливался красным – завтра будет ветрено, и ветер будет обжигать…

Холод, которого я до сих пор не замечал, внезапно подступил со всех сторон, пробрался под одежду, залез в сапоги; мне захотелось взяться руками за плечи, но я удержался. То был бы жест, выдающий слабость.

– Ретано… Ты сказал Алане, что золото ржавеет?

Я поднял голову. Некоторое время смотрел господину магу в глаза, потом отвернулся снова:

– Иди… к псам. Хватит, комедия закончена. Я тебе служить не стану, жалею только… что девчонку в это дело втравил. Ну да ничего, молодая вдовушка… снова замуж выйдет. Будь здоров, Чонотакс Оро. Счастливо оставаться.

И, ощущая странное облегчение, поднялся и вышел.

До замка я добрался уже в полной темноте. Итер встретил меня на пороге, и с первого же взгляда на его вытянувшуюся физиономию стало ясно, что умереть спокойно мне не дадут.

– Госпожа Алана… Она… еще как вы ушли, солныщ-ко было… прогуляться… в рощу… Отчего не прогуляться?! Час нету… Два нету… Я мальчишек послал… следы, говорят, ейные, через рощу да на дорогу, а там полозья… потеряли, короче. Я уж и в поселок… посылал… нету, как языком слизали…

Алана.

Усталость надавила, навалилась, вжала в землю, кажется, даже следы мои на снегу сделались глубже. Волоча ноги, я вернулся к конюшне, тяжело взобрался в седло и поскакал в поселок.

Сколько там кабаков? Два? А в соседнем поселке? А притоны, о которых я ничего не знаю?…

Вот как, я обидел Алану. Дважды подряд обидел, оба раза страдала память о ее драгоценном брате, неудивительно, если в первом же трактире я обнаружу пятнадцатилетнюю женушку, пьяную как сапожник…

Привязывать буду, подумал я, ожесточенно нахлестывая лошадь. От меня не убежишь… на цепь посажу. Узнает, каково… позорить имя Рекотарсов…

А позору не оберешься. Здесь не город; здесь только один господин Рекотарс на всю округу, и в кабаке, где пьянствует нежная госпожа, наверняка уже собрались зеваки…

Лошадь возмущенно вскричала. Я обращался с ней посвински. Эдакий хряк в седле…

Аланы не оказалось ни на постоялом дворе, ни в большом трактире, ни в маленьком трактирчике на окраине. Более того – никто ее и не видел, все глаза смотрели с одинаковым удивлением, а ведь здешние жители не из той породы, чтобы лицемерить и хранить тайну…

Лошадь, которую я гнал по снегу, выбивалась из сил.

В соседнем поселке Алану не видели тоже. Как будто, выйдя из замка, она взмахнула руками и поднялась прямиком в холодные небеса.

Я заснул под утро. Всю ночь мне мерещился стук в дверь – будто явился полковник Солль, будто бы он приехал в гости к дочери… И мне предстоит выйти к нему навстречу.

А потом оказывалось, что это бред. Что это ветер стучит в окно – и тогда я успокаивался, и спрашивал себя: а может быть, ее и не было? Аланы? Может быть, потрясенный приговором Судьи, я полгода пропьянствовал в замке и допился до хмельных видений?!

Утром я задремал; стоило сну сомкнуться над моей головой, как перед закрытыми глазами тут же обнаружился темный канал, горбатый мостик над каналом… где-то все это уже было.

А на мостике стоял старик. Длинный и тощий; старика я точно никогда не видел, и предпочел бы не встречаться с ним вовсе, потому что взгляд у него был… Как будто я смотрю на лекарский ланцет. И сразу захотелось проснуться.

– Она у него, – устало сказал старик, роняя камуше неподвижную черную воду. По воде разошелся круг.

Я хотел взять с собой старосту и людей из поселка, но никто не пошел. Все оказались больными, слабыми, многодетными; староста извинялся и приседал, но идтти на холм ему никак не можно. Пусть благородный гос, подин Рекотарс великодушно простит – но не мужицкое это дело, вламываться к магу, господин Рекотар свободная птица, а мужикам тут жить, их земелька кормит…

Итер не смел отказать – но глядя на его иссиня-бледное лицо, я сам отменил собственное распоряж ние. Взял огниво и вязанку факелов, у подножия холм зажег сразу два – и двинулся на гору, с огнем среди бела дня, будто пещерный дух, они, говорят, тоже с лампами бродят…

Калитка не была заперта. Как обычно.

Дверь отворилась почти сразу же; Черно стоял в гл бине прихожей, по уши закутанный в мохнатую шубу.

– Привет, – сказал я, пропуская факел впереди себя. – Я пришел тебя согреть.

Трудно сказать, чего я ожидал. Черно молчал; отсветы пламени плясали на голом черепе.

Я шагнул вперед, намереваясь ткнуть его факелом лицо…

– Осторожнее, – сказал он негромко, – Ты неверно понял. Я не люблю огня – не значит, что я боюсь его Ты ведь тоже не любишь дерьма. Но если некто швырнет в тебя… какашкой, ты ведь не пустишься в ужасе бежать? Нет?

И, пока я хлопал глазами, протянул руку и оторвал от факела клочок огня – оторвал, как кусок соломы.

– Извини, что я сбил тебя с толку.

Несколько мгновений пламя прыгало у него на ладони – как-то странно прыгало, будто пытаясь убежать; потом он сжал пальцы – пламя скомкалось, как тряпочка, и погасло.

И оба моих факела погасли тоже.

Стало темно. А может быть, мне показалось; Черно Да Скоро высился передо мной, как черная мохнатая тень. Да только на голой макушке лежал тусклый блик.

– Что стоишь? Пришел – заходи… Мы с Аланой как раз о тебе говорили. Зайдешь?

Я не двигался с места.

– Если раздумал – иди домой… Алана потом вернется. Только на пороге не стой, потому как дверь закрыть надо… Сквозит…

– Алана! – позвал я хрипло. Огромный дом молчал.

– Тебе это запомнится, – сказал я глухо, наперед зная, что это не пустая угроза, что я наизнанку вывернусь, но отомщу Чонотаксу Оро.

За ощущение полного бессилия, свалившееся на меня в эту минуту.

– Войди, – терпеливо повторил Черно Да Скоро. – Ты просто… извини, Ретано, ты храбрый человек, но ты дурачок. Ты две недели вез эту книжку – и даже не удосужился толком ее почитать. Женился на девушке – и даже не разузнал толком… о ее семье. О брате…

Снова – этот ее брат.

– Опять-таки извини, Ретано. Я думал, что ты свяжешь в уме… Аланиного деда, его книгу, Луара. Я думал, что ты мне сознательно поможешь… Вместо этого ты впал в истерику. Жаль; собственно, на этом этапе я уже могу обойтись без твоей помощи. Извини.

– Алана!! – рявкнул я так, что зазвенели стекла. Пауза.

В глубине большого дома скрипнула дверь. Приблизились неуверенные шаги; Алана остановилась на верхней площадке лестницы, будто решая, спускаться ко мне или нет.

Я облизнул губы. Маленькая, в короткой шубке, на вид даже моложе своих лет; лицо ее, привыкшее носить мину гордости и злости, показалось мне незнакомым. Печальное лицо обиженного ребенка.

– Алана, пойдем домой, – сказал я мягко. Ее губы необходимо было смазать питательным маслом. Немедленно, иначе они растрескаются еще больше,до крови, и будет очень больно…

– Алана… – мой голос дрогнул.

– Он говорит, – Алана удивленно воззрилась на Черно, будто впервые его увидев, – он говорит, что ты… что вы женились на мне из-за книги. Что это он вам велел жениться на мне… Это правда?

Я проглотил слюну. Черно Да Скоро стоял в двух шагах, теперь, когда глаза привыкли к полумраку, я прекрасно видел его лицо, но глаза Черно выражали то же, что и всегда. Ничего не выражали.

– Скажи ей, Ретано, – со вздохом попросил Чоно-такс. – Ответь жене… Правда? Я поднял глаза на Алану.

Сейчас она была очень похожа на Эгерта Солля. На тринадцатилетнего мальчика Эгерта.

– Нет, – сказал я, спокойно глядя ей в глаза. – Это гнусное вранье. Этот господин – маг и потому считает, что ему все позволено… Спускайся, Алана. Мы пойдем домой.

Черно Да Скоро усмехнулся:

– А вы бесчестный человек, Ретанаар Рекотарс… Как же так? Лгать в глаза любимой жене? А?

– Алана, пойдем домой, – повторил я ровно.

Она не двинулась с места.

– Он говорит, что мы с Луаром связаны… ниточкой… что я могу отвести его к Луару. Я бы хотела. Вот тогда мне сделалось страшно.Проще всего было бы принять Алану за сумасшедшую – вслед за матушкой… Я непременно решил бы, что она тронулась умишком. Если бы рядом не стоял Черно Да Скоро, который рвет огонь руками, будто солому. Которому, как выясняется, не столько книжка нужна была, сколько…

«Ретано, ты храбрый человек, но ты дурачок».

– А я дурачок-таки, – сказал я шепотом.

– Вот и я говорю, – охотно согласился Черно. – Извини, но мне нужна девочка.

Мне казалось, что я вязну в его извинениях, как в киселе. Откуда-то со стороны донесся мой до странности спокойный голос:

– Вот и надо было самому на ней жениться… Мне она тоже нужна, Чонотакс.

– Нет, – губы Черно изогнулись дугой, уголки их резко опустились вниз. – Будь честен хоть сам перед собой…

– Алана, ко мне! – рявкнул я.

Алана не двинулась с места.

Чонотакс помедлил. Чуть усмехнулся краешком рта,развернулся, бесшумно поднялся по лестнице и оттуда, сверху, поманил рукой. Приглашая.

Я стоял на месте минут пять, будто меня приколотили гвоздями. Потом шагнул вперед…

Невидимый люк, мгновенно разверзшийся под моими ногами, проглотил меня вместе с моим неродившимся воплем.

…В старину существовал любопытный способ выдержки вина: бочку оставляли в каменной нише, а рядом замуровывали живого узника, лет эдак на двадцать-тридцать, а лучше на пятьдесят, чтобы наследники виноделов, вскрыв тайник, обнаружили драгоценный сосуд в соседстве с истлевшим скелетом.

Говорят, однажды бочка оказалась пуста, просверлена камушком, а скелет хранил на желтом черепе выражение пьяного довольства. Возможно, тот счастливец познал радости жизни, какие его тюремщикам никогда и не снились…

Так подумал я, очнувшись в подземелье. В цепях. У холодной и волглой стены.

«Ретано, ты храбрый человек, но ты дурачок». Последним, что я помнил, была распахивающаяся под ногами пустота. А вот удара не случилось; как будто прямиком из Чонотаксовой прихожей я мягко ухнул сюда, в темницу, на цепь-глаза мои привыкли к темноте.Уши напряглись, пытаясь выловить из сырого воздуха что-нибудь, кроме отдаленного звука падающих капель. Все происходило как по нотам – я не удивился бы, если бы рядышком обнаружился в ржавых цепях мой сосед и предшественник, некто, чья одежда успела истлеть, а кости почти полностью обнажиться…

– Экая ты скотина, Чонотакс, – сказал я вслух. Ответа не последовало. Короткие цепи не позволяли мне опустить руки, железный пояс, ввинченный в стену, не давал встать. В такой позе с удобством можно было рвать на себе волосы, но никакое другое занятие, увы, не представлялось возможным.

– Я убью тебя. Черно!…

Моя правая нога, бесполезно лягающая воздух, вдруг ударилась о твердое, мой вскрик и глухой удар по дереву прозвучали почти одновременно.

Бочка.

Р-рогатая судьба, это бочка, зачем я вспомнил рецепт виноделия, к которому, если верить летописям, никогда не прибегали мои предки?!

Я затравленно огляделся.

Бочки выступали из стены, длинная галерея огромных бочек, точно такая же, как в подвале моего собст-венного замка, если неведомые виноделы решили заложить сразу два десятка сосудов, то почему они сэкономили на узниках? Разве им хватит меня одного?!

– Я убью тебя. Черно, – сказал я шепотом. Думать можно в любой позе. Или почти в любой, первым делом я подумал об Алане, и эта мысль заставила меня взвыть и выгнуться дугой. «Будь честен перед самим собой».

– Значит так, – сказал я яростно. – Алана моя жена. Даже если первую брачную ночь я прохрапел, как свинья, равнодушный и пьяный… Даже если я женился на ней по расчету – все равно она моя жена! Я за нее отвечаю! И если ты, скотина, немедленно не выпустишь ее… Пеняй на себя!!

Свирепые вопли придавали мне мужества. Я орал и плевался, и перепуганное эхо прыгало по подземелью, как сумасшедший заяц.

Потом я устал. Выдохся; жалобно звякнули цепи, и будто в ответ, в темном углу подземной галереи тихонько вздохнули.

Я притих.

Вздох был знаком мне. Я слышал его не раз – зимними вечерами, осенними ночами, когда так грустно воет в трубе ветер, и в особенности в тот памятный день, когда в замок явились торговец недвижимостью, оценщик и купец…

– Кто здесь? – спросил я хрипло.

Тишина. Полчаса тишины; я вдруг понял, что у меня болят все кости. Что руки и ноги затекли. Что поясницу ломит от холода, что я жалок вместе со всеми своими угрозами…

Новый вздох.

– Кто здесь? – повторил я, не слыша собственного голоса.

Вместо ответа он вышел на открытое пространство; в темноте я с трудом различал его, немолодого, щуплого, с горящими глазами призрака, казавшимися, тем не менее, слегка близорукими.

Я вжался спиной в холодную стену.

Он? Или другой?…

– Где… мы? – поинтересовался я, овладев голосом. – Это… замок?

Он устало кивнул.

Так, хорошо. Стало быть, потомок Рекотарсов сидит прикованный в подземелье собственного замка. Никогда не ведите дел с магами, господа, это вылезет вам боком, я говорю со знанием дела…

– Где же Итер?!

Призрак пожал плечами.

Итер может преспокойно хозяйничать наверху и слыхом не слыхивать, что его хозяин помирает в подвале. Если во власти Черно заковать меня в собственном подземелье – вряд ли его планам может помешать слуга, сколь угодно старый и сколь угодно верный…

– Я убью тебя, Черно, – сказал я в третий раз. Призрак махнул рукой, словно говоря – а, меня это не касается…

Возможно, призрак на меня зол. Возможно, с его точки зрения, случившееся есть справедливая расплата за мерзостную попытку продажи родового замка…

Он по-прежнему неподвижно стоял посреди галереи. В окружении бочек; кому как не мне знать, что большая часть из них навеки опустела. Виноградники Рекотарсов пришли в упадок, поместье пришло в упадок, да и род, кажется, выродился… Произведя на свет «дурачка»…

– Что смотришь? – злобно процедил я, встретившись взглядом с горящими глазами щуплого призрака. – Рад?

– А чему радоваться…

Меня подбросило так, что цепи звякнули снова. Мне послышалось? Еле различимый голос, бледный, как ползущая по камню струйка серого песка…

– Чему радоваться… Я ничем не могу тебе помочь, Ретано. Никак.

– Я не нуждаюсь в помощи, – сказал я хрипло. Призрак устало прикрыл свои горящие плошки:

– Нуждаешься… Ты поступил против совести, и не раз. Я тебя понимаю… Сам такой… был.

– Ты кто? – пробормотал я, невольно подбирая под себя ноги.

Он заморгал.

Это выглядело одновременно жутковато и потешно – при его-то светящихся глазах; я плотнее вжался в стену.

– Тебе… действительно… интересно? Кажется, в его голосе была насмешка. Горькая. Я подумал, что мне вскорости понадобиться справить нужду. Этот миг неотвратимо приближается; через пару дней, даже еще и не померев, я уже буду являть собой жалкое зрелище. Потому что мне даже нечем расстегнуть штаны.

Впрочем, если мне не дадут воды… Проблема, возможно, отпадет сама собой?… Я облизнул запекшиеся губы.

– Да… мне интересно. Конечно. Вы… мой предок? Он кивнул. Горящие глаза потускнели, будто подернувшись пленкой:

– Я… твой прадед, Ретано. Но поскольку я завел потомство, будучи уже в солидном возрасте…

– Кто-кто? – переспросил я удивленно.

– Меня зовут Дамир! – сказал он с нажимом, почти выкрикнул, если слово «крик» каким-то образом соотносилось с его голосом-тенью.

Некоторое время было тихо, только вода, пес знает откуда просочившаяся, отсчитывала мгновения моего молчания.

– Я мечтал, – сказал я наконец. – Я так хотел…

Умеют ли призраки лгать? Он, стоящий передо мной в окружении пустых бочек, нисколько не похож ни на один из трех своих портретов…

Нет, похож. Если ты художник, если ты желаешь угодить господину, если послушный холст стерпит лишние два вершка роста, и дополнительную красоту, и чуть больше мужественности, и мудрость в нарисованных глазах…

Собственно, каждый из трех художников льстил по-своему. Но все трое льстили; потомки увидели Мага из Магов в ином, приукрашенном обличье. Человек, обладающий такой внутренней мощью, и выглядеть должен внушительно…

– Помогите мне. Маг из Магов, – попросил я шепотом.

Горящие плошки мигнули снова:

– Видишь ли, Ретано… Когда человек зачем-то лжет, он должен быть готов к тому, что эта ложь потом ему припомнится… Я солгал.

Я молчал, не понимая.

– Некогда… много лет назад… я служил магу, великому магу, его имя было Ларт Легиар… В одном из странствий по прихоти его я переоделся господином, а он – слугой… Мы играли каждый свою роль, и так, подмененными, прибыли в этот замок, и здесь, дабы убедить барона в могуществе магии, хозяин мой обернулся драконом, а я победил его… в игрушечной схватке, схватке-лицедействе. Весть об этом разошлась так широко, что, когда спустя много лет… оставив службу у Легиара… я вернулся в этот замок и барон отдал за меня… нет, не дочку, как ты думаешь – внучку… я не стал развенчивать старые легенды. Они помнили меня могучим магом – я воспользовался… и не стал никого разубеждать. Я прожил в довольстве, наплодил детей, основал новый род и умер… Но я никогда не был магом, Ретано. Я всего лишь служка… при великом господине. Я и сейчас еще боюсь, что Легиар отыщет меня по эту сторону смерти… И спросит за обман. А я не смогу ответить.

Вода капала. Весь мир вплелся сейчас в один этот звук, сочащийся, будто сукровица. Кап. Кап.

– Ты лжешь, – сказал я на удивление спокойно. Он покачал тяжелой головой:

– Нет. Сейчас я говорю правду.

– Ты лжешь, – повторил я упрямо, с ужасом понимая, что еще секунда – и я ему поверю.

– Я бы не стал тебе рассказывать этого… Но ты, признаться, в таком отчаянном положении, что… короче говоря, у тебя есть шанс скоро сделаться вторым призраком этого замка. Я подумал, что тебе обязательно надо узнать…

Я поверил.

Как будто холодная вязкая жижа хлынула на меня сверху, залепила глаза и уши, лишила возможности дышать; руки мои, и без того затекшие, окончательно онемели.

Я поверил. Ибо не верить явной правде – удел не «дурачка» уже, а полного идиота…

– Ты знаешь, – сказал я срывающимся голосом, – тебе ведь не поздоровится, если я действительно стану здесь призраком номер два. Потому что первым делом я доберусь до тебя. И…

Он устало вздохнул. Плечи поднялись и упали:

– Ты… Ретано. Ты не волнуйся, но… Сперва надо все-таки умереть. А в твоих условиях… это долго и скверно.

Я проглотил слюну. Странно, что у меня еще осталась слюна – пусть вязкая, пусть горькая, но до смерти от жажды все же еще далеко…

– Разве ты не позовешь Итера? – спросил я еле слышно.

Он поднял на меня укоризненные светящиеся плошки:

– Я очень редко выхожу из подземелья. Очень редко… Не могу.

Я очнулся от того, что один из стальных браслетов очень уж сильно сдавил мое запястье.

Пробуждение сопровождалось судорогой; затекшее тело вело себя странно, мышцы сокращались как придется, и весьма очень болезненно. Я застонал, пытаясь пошевелить онемевшими ногами.

«Ретаано»…

Я выпучил глаза. Ощущение было такое, что рука моя опять шарит в недрах памятного замшевого мешочка, только на этот раз не чужие пальцы сжимали мое запястье, а стальное кольцо на цепи.

«Привет, Ретано, как поживаешь?»

– Я убью тебя, – сообщил я растрескавшимися губами. То есть наружу не просочилось ни звука – но собеседник мой услышал; кольцо сжалось так, что я еле сдержал стон.

«Тебе незачем меня убивать… Могу тебя поздравить – твоя жена по-настоящему тебя любит».

– Если ты тронешь Алану, я…

«…зато меня поздравить не с чем. По-видимому, любовь к тебе вытеснила… Короче говоря, твоя Алана не так привязана к брату, как мне того хотелось бы. Огорчительно – но не смертельно, есть еще две ниточки…»

Браслет чуть ослабил хватку. Вовремя – я все ждал, что треснут кости.

«Хочешь пить, Ретано?» Я молчал.

«Потерпи еще часа три. Она уже приближается к замку».

– Кто?!

«Скажешь ей, что есть возможность вернуть в мир ее дорогого Луара. Скажи – это правда. Скажи – и посмотрим на ее реакцию».

Кольцо разом вернулось к первоначальным размерам – моя рука чуть не выскользнула из него.

– Скотина, – прошептал я еле слышно. В отдалении серой тенью прошелся Маг из Магов Дамир. Впрочем, какой там маг… Так. Бездельник.

Глава девятая

Трудно сказать, сколько прошло времени. Сперва я считал звонкие удары падающих капель, потом сбился; потом, кажется, умер, и снова, и умирал раз десять, пока, наконец, в отдалении не зазвучали шаги, голоса, пока на истертые камни пола не лег отблеск факелов.

Самое время было закричать – но из глотки моей, как и следовало ожидать, не выдавилось ни звука, и я едва не умер в одиннадцатый раз – от страха, что меня не найдут.

Свет стал ярче – я зажмурился, пытаясь закрыть лицо локтем; в подземелье спускались мужчины, много мужчин, я слышал звон шпор и похожие друг на друга голоса, и в их обрамлении срывающийся голосок Итера дребезжал, как треснувшее стекло.

– Светлое Небо! О-о-о… А-а-а… Я плотнее зажмурил глаза, потому что факелы сразу же оказались у меня под самым носом.

– Господин… – со слезами бормотал Итер. – О, как же… Как это…

– Сейчас мы тебя расспросим, как! – рявкнул молодой начальственный голос, – Старый хрыч, ты еще будешь делать вид, что свалился с луны?!

Скрежетнуло железо. Итер охнул.

– Спокойно!

Я вздрогнул. Я только сейчас услышал, что среди спустившихся в подвал есть женщина… и ее голос мне знаком.

– Спокойно, – повторила женщина, и мужские голоса примолкли. – Мы все равно узнаем правду. Сбивайте железо!

Я глянул в щелочки между слипшимися ресницами.

Их было страшно много, полный подвал; кто-то уже вопросительно постукивал по крутым бокам бочек. Ите-ра держали за локти, женщины не было видно, мой взгляд заметался – но в этот момент тряпочка, смоченная водой, коснулась коросты на моих губах – и я провалился в блаженное беспамятство.

– Вы неважно выглядите, Рекотарс. Будь у меня побольше сил – я бы непременно хихикнул. А так пришлось ограничиться косой ухмылкой.

– Где Алана?

Я приподнялся на подушках. Танталь стояла рядом, и за ее спиной молчала в ожидании дюжина крепких молодых ребят, все при оружии, все настороженно-хмурые.

Я прикрыл глаза:

– Пусть ваш эскорт покинет нас… на минуту. Обязуюсь не причинять вам вреда.

Танталь ухмыльнулась в ответ – не менее косо. Обернулась к ребятам – те подчинились беспрекословно, хотя выходить им, ясное дело, не хотелось.

– Где Алана? – ровно повторила Танталь, когда дверь за последним из стражей закрылась.

– С Аланой все в порядке, – я обнажил зубы. – Алана в руках у мага, зачем она ему нужна – непонятно, что он с ней делает – не знаю тоже…

Она побледнела. И без того бескровные щеки приобрели зеленоватый оттенок; я испугался, что она упадет.

– Мне казалось, – проговорила она, почти не разжимая рта, – что Алану отдавали вам. Чтобы ей отвечали за нее… высокородный Рекотарс!

Мое родовое имя прозвучало как ругательство, я не удержался и все-таки хихикнул. Откинулся на подушки, пытаясь справиться с головокружением; с трудом приподнялся снова:

– Да уж… наследник Мага из Магов… не оправдал доверия. И чем вы думали, Танталь, когда Солль отдавал за меня Алану…

Она смотрела во все глаза.

– У меня к вам деловое предложение, – сказал я устало. – Давайте организуем балаганчик. У вас есть опыт, у меня – призвание… Я неплохо пою. И еще я умею ломать комедию с таким успехом, что даже умудренные опытом полковники…

Я замолчал, потому что к моему горлу приставили маленький нож – из тех, что так удобно носить в рукаве.

– Если с Аланиной головы упадет хоть волос-прошелестела Танталь, и надо мной нависло ее бешеное, с огромными глазами лицо.

Мне было очень трудно говорить. В конце концов ухо слушательницы приблизилось к самым моим губам; горло мое едва цедило звуки, совесть с натугой цедила слова.

Я ничего не сказал о нашем с Да Скоро договоре. По моим словам выходило, что маг ни с того ни с сего заинтересовался книгой, а потом Аланой, а потом ее братом Луаром; я ничего не сказал ни о призраке, ни об его откровениях, я даже чаще обычного поминал «Мага из Магов Дамира», но всякий раз, произнося эти слова, голос мой исполнялся сарказма.

Исходя из всего, что я о себе знал, мне надлежало сейчас лежать в тоске, смертельно пьяному, и сладостно думать о чашке с ядом; вместо этого я снова и снова делал над собой усилие, скалил зубы в усмешке и смотрел, как меняется лицо Танталь.

Поначалу она слушала угрюмо, явно не веря трем четвертям сказанного; когда речь зашла о Луаре, губы ее напряглись. Крепко сжались, обратившись уголками книзу; глаза оставались холодными, но я понимал, что она верит. Даже не мне – Черно Да Скоро, видимо, того, что господин маг знал о теперешней миссии Луара, хватало, чтобы ему поверить…

– Как вы догадались спуститься в подвал? – спросил я устало.

Она пожала плечами:

– Мы явились… Замок пустой, слуги в истерике… Не помню, кто первый предложил осмотреть подземелье. Кто-то из ребят…

– Это Чонотакс Оро предложил, – усмехнулся я желчно. – «Потерпи еще три часа, она уже приближается к замку…»

– Вы уверены, что Алана жива? – осведомилась она сухо.

Перед глазами моими мелькнуло, как летучая мышь, видение: девочка в короткой шубке, с маленькими холодными руками, выглядывающими из слишком широких рукавов, распростертая на полу перед тремя зеркалами, безжизненно смотрящая в потолок…

– Уверен, – солгал я по привычке. И Танталь увидела, что я лгу.

– Потомок Рекотарсов, – ее рот покривился в презрительной гримасе.

– Какой есть, – отозвался я в тон. И отвернулся к стене. – А теперь оставьте меня в покое… И позовите Итера.

Танталь держала совет со своими молодцами; по отрывочным репликам я понял, что «корпус», которым заведует Эгерт Солль, есть учебное заведение по выпуску в свет молодых забияк со шпагами на боку. Вся компания заперлась в комнате и с позором изгнала Итера, решившегося подслушивать; я с трудом поднялся с постели и, держась за стенку, спустился в подвал.

Запах влаги и плесени наводил на меня дрожь. Белые бинты на запястьях светились в полумраке; я оставил факел в кольце и со свободными руками прошел по галерее вперед – к месту своего недавнего заточения.

Ну и вид же был у меня, когда меня нашли здесь в цепях. Ну и вид, ну и запах; собственно, потомку ловкого слуги стыдиться нечего. Хоть в дерьмо его по шею укатайте…

– Эй, ты где? – крикнул я хрипло. Вернее, мне показалось, что крикнул – сил хватило на один только слабый писк.

Факел мерцал позади; я отыскал бочку, наполненную до половины, сел под ней, запрокинув голову, и открыл кран.

Через полчаса мне было куда лучше. Встать я уже не мог – но на душе посветлело, по крайней мере, я знал, чего хочу.

– Эй, ты! – крикнул я достаточно бодро. – Ты… великий маг… выходи. Я посмотрю тебе в твои плошки, я набью тебе твою призрачную морду, я объясню тебе, кто ты есть на самом деле, прадедушка, ну?!

Вино в бочке иссякало. Это что, я сам-один выпил?! Или кто-то из ребят, отыскавших в подземелье жалкого узника, не утерпел-таки, приложился?…

– Сговорились… – сказал я с тоской. – Все на свете маги против меня… Даже Маг из Магов… Сейчас Тан-таль закончит толковать со своими мальчиками, и они все вместе двинут на приступ, к Чонотаксу в гости… А он этих мальчиков в кадках засолит, по двое. А Танталь… «еще две ниточки»… Первая Алана, порвалась… Вторая Танталь… – я икнул. – А хорошо бы поглядеть… На Луара Солля, из-за которого сыр-бор… Чего ради…

– Не поминал бы, – прошелестел над ухом голос. Тень голоса. Голос-призрак.

– А-а-а, – протянул я горько. – Явился… Прадедушка. Призрак отшатнулся; грузно, прихрамывая, перебрался на другой конец галереи и там застыл, скорбно глядя своими близорукими плошками.

– Догоню, – сказал я равнодушно.

– Ретано, – призрак дрогнул, как отражение на воде, – не связывайся с магами.

Мой рот сам собой пополз к ушам. Жуткое, наверное, зрелище.

– Ретано, – призрак помедлил, – мне пятнадцать лет было, когда… Дурной был. Пришел наниматься к Лар-ту… И видит Небо, верой и правдой. Столько лет… – горящие плошки мигнули. – Не хотел тебе говорить… Он мне оставил, вроде как завещание. «Не связывайся, говорит, Дамир, больше ни с какими магами… Добрые, злые… Не надо. Близко не подходи…» И оставил… он мне много чего оставил, я богатый приехал, к Химециу-сам-то… Оставил… вещь. Мне не пригодилась… Я спрятал. Ретано, я вроде как виноват перед тобой, ну так возьми, подарок… От прадеда…

Вино из бочки текло у меня по подбородку. По лицу, по шее, по груди.

Дюжина ребят, сменяясь попарно, потратила полчаса на то, чтобы вскрыть эту кладку. Прадедушка Дамир все делал на совесть.

В маленькой нише нашелся глиняный горшочек, полный застывшей смолы; когда я расколотил его об пол, среди осколков обнаружилась серебряная булавка, большая и некрасивая, по изяществу сравнимая с крестьянским топором.

– Ну и?… – спросила Танталь, когда мы с ней уединились.

– Эта вещь должна прикрывать от власти, – сказал я глухо. – В частности от магической, а вообще от любой. К примеру, если эту штуку наденет слуга, то хозяин не сможет съездить ему по зубам. А в нашем случае… Чонотакс имеет власть, против которой ребята… ваши сопровождающие бессильны, как мышки.

Танталь повертела булавку. Подняла на меня прищуренные глаза:

– Раньше, надо полагать, вы об этом не знали? И, если ваш друг Чонотакс настолько силен – кто может противостоять ему? Кто хозяин этой вещи? Маг из Магов Дамир?

Она открыто насмехалась. Я пожал плечами:

– Это наследие Ларта Легиара… Если такое имя что-то вам говорит.

Имя говорило ей даже больше, чем мне. Теперь ее глаза округлились; воспользовавшись ее замешательством, я аккуратно забрал у нее булавку.

– Я пойду к моему, как вы выразились, другу, – сказал я, прилаживая уродливое украшение под манжет. – И приведу мою жену… Потом можете отдать приказ молодым людям и сделать ее вдовой, я не возражаю. Но сперва…

– Пойду я, – бросила Танталь, и глаза ее сделались двумя ледяными щелочками. – Вернее, пойдем мы…

Я проникновенно посмотрел на нее. Вздохнул, улыбнулся мудро и ласково:

– Хрен я вас спросил.

…Ребята дрались хорошо. Эгерт Солль был выдающимся учителем; у них у всех в разной мере прослеживалась одна школа. Одна манера фехтования.

Уже зажатый в углу, я кричал разъяренной Танталь:

– Он этого ждет! Он ждет вас, ему нужно вторая ниточка! Я ее муж, нашей свадьбы никто не отменял!…

Сил у меня не было никаких. Пока ребята мешали друг другу, я еще как-то держался, а когда они догадались выстроиться и подходить к снаряду по трое – спекся совсем. Меня разоружили; острия уперлись в меня со всех сторон, подошла Танталь, бледная не то от волнения, не то от злости:

– Брошку!

– Это булавка, – поправил я машинально.

– Аген, сними с него брошку! На правой руке, под манжстом!

Плечистый Агсн был на пол головы меня ниже; у него не было надо мной власти – зато была грубая сила.

– Вы не правы, – сказал я шепотом. – Вы ничего… я его знаю, я знаю, как с ним говорить… а вы…

Аген заломил мне правую руку, сжав зубы, я ждал, пока он справится со злосчастным украшением, но он все возился, сопел, заламывал руку все больнее и больнее – пока не сообщил наконец Танталь:

– Не снимается, госпожа.

– То есть?

Танталь приблизилась, оттеснила Агена, моя рука обрела наконец свободу, потирая локоть, я смотрел, как она пытается отстегнуть булавку.

Бесполезно. Намертво.

– Эта вещь действительно принадлежала Легиару? – спросила Танталь сквозь зубы.

– В таком подходе есть некая целесообразность, – заметил я глубокомысленно. – Если вещь защищает от проявлений власти… Ее хоть как-то нужно защитить от грубого насилия. Скажем, снимать и передавать ее может только тот, кто надел…

– Сними и отдай, – сказала Танталь, по-прежнему не разжимая рта.

Я обвел глазами лица ее двенадцати телохранителей. Симпатичные, в общем-то, ребята, не угрюмые, а скорее сосредоточенные. Ну не ждали они такого поворота дел – предполагалось, что госпожа Танталь будет гостить в замке, я, как зять господина Солля, стану всячески угождать ей, и никому не придется тыкать оружием под ребра ближайшего родственника госпожи Аланы…

– Ребята, вам не страшно? На меня одного… дюжина… маловато…

Они помрачнели; тот, кого звали Агеном, залился краской и обернулся к Танталь.

– Уберите оружие, – процедила она, по-прежнему глядя мне в лицо. – И будьте готовы… На рассвете мы отправляемся. В гости к господину магу.

Крутанулась на каблуках и, всячески демонстрируя свое ко мне презрение, вышла сквозь живой коридор из расступившихся юношей.

Случилось так, что-на холм к Чонотаксу мы взобрались тесной компанией. Как говорится, «все двадцать пять».

Мороз стоял прозрачный, стеклянный, солнце, едва приподнявшись над горизонтом, зависло будто в раздумьях – не нырнуть ли обратно? Поселок сочился туманными струйками дыма, и только над крышей Чоно-такса Оро по-прежнему не было ни облачка.

– Скоро весна, – ни к кому конкретно не обращаясь, пробормотал Аген.

Я вспомнил о деревянном календаре – и чуть было не растерял всю свою решимость. Бесхитростный парень помянул весну совершенно не к месту; Алану-то, с помощью Неба, вызволим, но Приговор Судьи теперь останется в силе, жди, Рекотарс, лета…

Я с трудом отвлекся от тягостных мыслей; оказалось, что все смотрят на меня. И ребята, выстроившиеся подковой, и сама Танталь, так тискающая руки внутри большой пушистой муфты, что со стороны казалось, будто муфта живая.

Побуждение было внезапным и необъяснимым; возможно, мысль о смерти была тому виной, но я отвернул манжет, снял серебряную булавку и молча протянул ее Танталь.

Ребята переглянулись.

Танталь помедлила, взяла у меня нелепое украшение, приоткрыла ворот зимнего плаща и приспособила булавку на платье.

Я почувствовал себя голым на ветру. И, желая избавиться от неприятного ощущения, затарабанил в незапертые ворота.

Черная ворона взялась из ниоткуда, сделала круг над крышей и в никуда, опять же, и канула. Кто-то нервный за моей спиной до половины выдвинул из ножен шпагу.

Калитка подалась. Распахнулась, как бы сама собой, приглашая войти на заметенный снегом двор, пустой, безо всяких признаков хозяйства.

Черно Да Скоро стоял на пороге, стоял в своей неотразимой шубе, стоял, лаково поблескивая на солнце совершенно голой головой. Танталь, идущая рядом со мной, споткнулась.

Черно Да Скоро улыбался во весь рот. Малость сумасшедшие глаза его прям-таки лучились от удовольствия:

– Ну наконец-то… Рад видеть всех вас в добром здравии, в особенности тебя, Ретано… Входите, госпожа Солль. А вы, молодые господа, смотрите сами, можете войти, а можете обождать, только учтите, что внутри холоднее…

Выпускники Эгерта Солля набычились, как один, и, плотным кольцом окружая Танталь, затопали сапогами по крыльцу.

– Не надо звать меня госпожой Солль.

Мы сидели в комнате с зеркалами. Черно Да Скоро вальяжно развалился в кресле; присмотревшись, я с некоторым удивлением отметил, что вальяжность эта – нарочитая, да и веселость господина мага дается ему через силу.

Он плохо выглядел. Он будто постарел на несколько лет: глаза ввалились, а кожа приобрела желтоватый нездоровый оттенок. Господин маг нехорошо себя чувствовал – но не желал подать виду.

Вооруженные молодые люди ожидали за дверью, готовые по первому же зову Танталь прийти на помощь.

– Не надо звать меня госпожой Солль, – сухо повторила женщина. – Мое имя просто Танталь.

– Как хотите, – Черно ухмыльнулся. – В связи с родом своих занятий… я привык называть вещи сообразно их сути, а не внешней форме. Сообразно сути – как мне называть жену человека, который…

– Не надо, – оборвала его Танталь. Я удивленно на нее покосился. Железный стержень какой-то, а не женщина.

– Речь пойдет не обо мне, – Танталь едва разжимала губы. – Можете поверить, в своей жизни я и магов видывала тоже… Господин Рекотарс, – меня передернуло от презрения в ее голосе, – сообщил нам, что жена его, Алана, находится у вас. Это правда?

– Правда, – немедленно отозвался Черно и тут же спросил с любопытством: – А каких это вы магов видывали в жизни?

– Где Алана? – голос Танталь скакнул, как белка. Чонотакс поднялся. Поразительно, как такое громоздкое мохнатое сооружение ухитрялось двигаться с такой легкостью.

Реакция у Танталь была великолепная. Она вскочила тоже – я не успел и рта раскрыть, а они уже стояли посреди комнаты, друг против друга.

– Алана жива и здорова, – Черно нависал над женщиной, как заросшая лесом гора. – Вы напрасно послушали Ретано, который понарассказывал обо мне ужасов и гадостей… А вот эта вещь, – рука его потянулась к Танталь, к тому месту, где пряталась под ее плащом серебряная булавка, – откуда?

Танталь невольно отшатнулась, прикрывая булавку ладонью.

– Алана! – позвал Чонотакс, обернувшись почему-то к заиндевевшему окну.

Он стоял ко мне спиной. Искушение броситься на него сзади было столь велико, что я закусил губу; короткий кинжал под лопатку – какая магия успеет этому противостоять?!

В роду Рекотарсов не было подлецов. Плутоватые слуги были… обманщики, ы… но подлецов не было. Никогда.

Неслышно зашевелились пучки жестких ниток, украшавшие стену; из маленькой потайной двери шагнула Алана, точно такая же, какой я видел ее в последний раз: моложе своих лет, сосредоточенная, обиженная.

Танталь сорвалась с места.

За мгновение до того, как она коснулась девчонки, я успел подумать, что все это, возможно, ловушка, колдовское наваждение; однако спустя секунду Танталь уже тискала в объятиях мою слишком юную женушку, а та слабо сопротивлялась, и, завороженный этим зрелищем, я не сразу почувствовал, что меня держат за локоть.

Черно Да Скоро стоял рядом. На ворсе его роскошной шубы поблескивали искорки изморози; господин маг все еще ухмылялся, но лицо его оставалось изжел-та-бледным, нездоровым.

– Ретано, по поводу Приговора – не беспокойся. Все сделаю, как обещал… Где вы взяли эту штуку? Ту, которая у нее на платье?

– Это наследие Легиара, – сказал я растрескавшимися губами.

– Да-а? – удивился Чонотакс. – Тогда понятно… Бери девчонку и возвращайся домой. Мне надо поговорить с ней… с Танталь. Ей будет интересно.

Я молчал.

– Ты о чем-то хочешь спросить?

Я облизнул губы. Поморщился от боли.

– Ретано, я обязательно сделаю, что обещал. Но и ты на меня зла не держи. Да?

– Да, – сказал я глухо. Проклятая слабость.