Мэгги Дэвис
Рыцарь и ведьма
1
– Зачем здесь женщина?!
Магнусу не нужно было заглядывать в свою счетную деревянную доску, чтобы убедиться, что в число податей, которыми облагались жители деревеньки Торшэм Ли, молодые женщины не входили.
– Какого черта она здесь? – заявил он, глядя на песчаную отмель, где среди сундуков и ящиков сидела девушка.
Управляющий Торшэм Ли, представлявший здесь своего лорда Айво де Бриза и потому вынужденный оправдываться, облизнул губы.
– Видите ли, молодой сэр…
У Магнуса не было ни времени, ни терпения выслушивать пространный рассказ.
– Давай, малый, выкладывай, зачем ты притащил ее сюда? – рявкнул он. – Ты ведь должен знать, что подати никогда не платят женщинами!
Как только эти слова слетели с уст Магнуса, ему тут же пришло на ум, что, возможно, в старые добрые времена именно так и было. Саксы не брезговали работорговлей, а иногда даже и норманны торговали мальчиками в угоду своим лордам.
Но, сказал себе Магнус, считая мешки с просом, которые грузили на корабль моряки, Англия – просвещенное королевство, коим правит теперь король Генрих Второй, а благочестивая и справедливая святая католическая церковь весьма сурова к делам такого рода. Даже здесь, далеко на севере, на границе с
– Где де Бриз?
Предполагалось, что местный сеньор должен присутствовать при сборе податей.
– Почему он сам не явился со свитком, где перечислены все подати? – Прежде чем управляющий собрался ответить, Магнус прорычал: – Страсти Господни! Только не говори мне, что эта девица – отвергнутая наложница рыцаря, от которой он хочет избавиться!
Управляющий, казалось, был в ужасе.
– О нет, молодой сэр! Призываю в свидетели Господа нашего и Пресвятую Деву Марию, что эта девушка – не шлюха!
За их спинами крепостные-вилланы, выстроившись в цепочку, передавали друг другу мешки с ячменем и овсом так, чтобы до них не могли добраться воды прилива… Тяжело груженный корабль графа Честера вытащили на отмель, где он стоял, слегка накренившись набок, а киль глубоко зарылся в песок.
Управляющий своей ручищей указал на девушку.
– Видите ли, трудно рассказать всю историю, не вдаваясь в подробности, но она… – Он снова махнул рукой в сторону девушки. – Ну, та, что вы видите здесь, можно сказать, прекрасная невеста в брачном наряде.
Магнус поднял голову и уставился на управляющего. В эту минуту порыв ветра обрушился на бухту и сорвал с головы девушки капюшон, открыв ее лицо.
Девушка сидела, окруженная своими пожитками, среди которых Магнус приметил кожаный, окованный железом сундук. Похоже, собирали ее в большой спешке, а потом привезли сюда, выгрузили и бросили. Но она не была наложницей. По крайней мере, по словам управляющего.
И Магнус не мог не признать, что девушка была поразительно красива. Ее длинные, свободно струившиеся по плечам волосы были цвета червонного золота, а не белесыми, как частенько можно было видеть у людей смешанных кровей – потомков норманнов и обитателей здешних прибрежных земель. Издали ее необычные глаза казались изумрудно-зелеными, а их радужная оболочка была окружена черным ободком. Поверх головного шарфа из легкого, почти прозрачного красного шелка была надета сетка из золотых и серебряных нитей довольно тонкой работы. Налетевший ветер играл теперь ее шарфом и золотистыми волосами, и они трепетали, словно красно-золотой флаг.
Магнус нахмурился. Чудно, но ему вдруг припомнилось, как в последний раз он видел в нормандских соборах статуи святых Анны и Бертиль, да и самой Пресвятой Девы. Их священные изображения были покрыты тончайшим листовым золотом, а вместо глаз вставлены драгоценные камни. И на вызолоченные статуи были надеты шелковые одежды. Это было новым обычаем, заимствованным с Востока, где статуи богато и очень изящно украшались. И почему-то эта девушка напомнила ему такую статую.
Ладно, оборвал себя Магнус, она не моя забота. Он полагал, что держать наложниц пока еще довольно обычное дело, но никогда не слышал, чтобы ими торговали. И почти наверняка никогда не отдавал их вместе с овцами, коровами, лесом и зерном в счёт ежегодной подати.
– Никаких женщин, – повторил он и вернулся своей счетной доске.
В холодном ноябрьском небе солнце опускалось к горизонту. Плавание к месту, где дожидался корабль графа, лучше совершить до наступления темноты. Магнус не доверял этому гнусному сброду, который граф нанял в матросы.
– Тридцать овец, четыре дюжины гусей, четыре быка, – закончил подсчеты Магнус, внеся мелом поправку.
Насколько можно было судить, вся подать, причитавшаяся графу от жителей Торшэм Ли, была собрана. Включая и партию особо длинных, размером с человеческий рост луков, которыми славились эти края.
Управляющий, защищаясь от ветра, плотнее запахнулся в плащ. Он казался очень взволнованным.
– Сэр Магнус, вы должны взять девушку с собой, – настаивал он. – Умоляю вас, нам нельзя вернуться с ней в деревню. Милорд де Бриз приказал, чтобы мы оставили ее здесь, что бы вы ни говорили!
Магнус опустил свою счетную доску, чтобы взглянуть на управляющего. Тот, конечно, не знал, в каком скверном расположении духа был Магнус фитц Джулиан, и все из-за этой чертовой подати! Собирать ежегодную подать с полудиких племен и в то же мя держать в узде банду отъявленных головорезов, нанятых матросами, было не слишком приятным занятием. Ведь этот сброд готов был захватить и присвоить все, что удалось собрать, представься случай. А тут еще приходится торговаться с управляющим, пытающимся навязать ему отвергнутую любовницу мелкого дворянчика!
Магнус открыл было рот, чтобы дать управляющему нагоняй за то, что тот тратил его драгоценное время на такую ерунду, но ничего не сказал.
Господь свидетель, как бы ему хотелось облегчить душу, дать волю своему гневу, но винить во всем ему было некого, кроме себя!
Он оказался на этом варварском побережье, расположенном к северу от владений графа Честера, потому что свалял дурака и проигрался в кости, связавшись с пьяными анжуйцами, наемниками графа, всего две ночи тому назад. Он не только проигрался в пух и прах, но и должен был теперь в счет долга вместо этих анжуйцев собирать подать, будь она трижды неладна!
Только теперь Магнус в полной мере осознал, во что ему встала эта игра. Потому что для благородного рыцаря сбор пресловутой подати был таким занятием, которого следовало избегать, как геенны огненной. Он должен был отправиться на север на двух кораблях, собирать подать с подданных графа, этих полунорвежцев-полушотландцев, и анжуйцы наверняка неспроста с превеликим удовольствием взвалили на него это неблагодарное дело. Вероятно, сейчас они животики себе надорвали от смеха.
Но и это было не самым худшим. Магнус похвалялся в подпитии, что сумел бы собрать подать, состоявшую из коров, овец, зерна, оружия и птицы, и вернуться ко двору графа Честера гораздо скорее, чем это делал кто-либо до него. И показать тем самым, что английский рыцарь и любимый вассал их великого короля Генриха Второго мог перещеголять любого тупого анжуйского наемника.
Магнуса передёрнуло при этом воспоминании. Уж кому-кому, а не ему говорить о тупицах! Сколько раз с тех пор он пожалел, что какой-то бес вселился в него и заставил открыть рот. Одна только мысль об этом вызвала в нем тошнотворный отголосок трехдневного похмелья.
– Милорд… – снова заговорил управляющий.
Магнус его не слушал, угрюмо размышляя о самом себе. Трудно было не признать, что не всегда он был элегантным светским человеком, наигрывающим на лютне или декламирующим стихи, душою общества, сердцеедом и предметом вечных воздыханий придворных дам. Не всегда он был отважным непобедимым рыцарем, прославившимся на турнирах в Честере, участником которых бывал неизменно. Случалось и так, что он вел себя бездумно, иногда попросту как отъявленный болван, а порою разум словно вовсе оставлял его. И семья частенько попрекала его этим.
– …а потом милорд де Бриз, – говорил управляющий, – решил повенчать девицу с Джоремом, гуртовщиком, чтобы можно было воспользоваться своим правом сеньора.
Осторожно, чтобы не усугубить тягостного похмелья, Магнус открыл глаза.
– Чем?
Управляющий кивнул.
– О да, молодой сэр, де Бриз родом из Кутанса, а в той части Нормандии этим правом пользуются издавна и широко. Как только милорд увидел пригожую девицу, взращенную монахинями в монастыре Сен-Сюльпис, он уже ни о чем и говорить больше не мог, кроме как о ее красоте и о том, что она сирота и что ничего не известно о ее матери и отце с того самого дня, как святые сестры нашли ее в корзине у входа в монастырь, в том самом месте, где принято оставлять нежеланных младенцев. И ничто не могло поколебать волю милорда де Бриза, а он всенепременно хотел овладеть ею. Такова правда.
Управляющий повернулся, чтобы взглянуть на своих людей, собравшихся на берегу.
– А так как милорд уже повенчан с леди Хоргитой, он задумал выдать девицу замуж за виллана Джорема, гуртовщика, чтобы воспользоваться своим правом первой ночи. А потом милорд де Бриз собирался держать ее поблизости, чтобы можно было призвать ее, когда ему захочется, потому что Джорем нипочем не отказал бы своему господину. Да и как он посмел бы отказать?!
Магнус воззрился на управляющего. Он знал, что его собственный отец, красивый мужчина в расцвете лет, никогда и не помыслил бы воспользоваться правом сеньора, правом лорда увести в первую брачную ночь жену виллана и уложить ее в свою постель. Да и графиня, его мать, никогда бы этого не допустила. Но Магнусу было известно, что такой обычай существует. Недаром граф Найэл смущался и начинал глядеть куда-то в сторону, когда кто-нибудь из его вассалов по праву сеньора брал себе крестьянскую девицу.
– Они уже подошли к церкви, чтобы обвенчаться, – продолжал управляющий, – когда Джорем, гуртовщик, крупный мужчина, и дня в жизни не хворавший, вдруг покраснел, как июльское яблочко, и из его ушей и рта стала вдруг фонтаном хлестать кровь. Страшно было на него смотреть. Вдруг он зашатался и упал на землю, и многие, кто там был, в страхе разбежались. Только что его видели в расцвете молодости и здоровья, а в следующий миг он лежал на земле, ловя ртом воздух, готовый испустить дух!
Магнус резко повернулся, чтобы взглянуть на девушку.
– Страсти господни! Малый, думают, она его отравила?
– О, ради всего святого, сэр, попридержите язык. – Управляющий торопливо перекрестился. – Думайте, прежде чем говорить, а иначе нас всех притянут к ответу как свидетелей по делу, к которому мы не имеем никакого отношения!
Управляющий понизил голос и продолжал:
– Нет, то был не яд. Да и как такое возможно? Я отлично знаю, что никогда прежде эта девушка и в глаза не видела Джорема до того, как его привели к ней. Самое большее – она слегка задела его рукавом, когда они шли в церковь.
Магнус мог себе представить, как испугались крестьяне, увидев внезапную смерть жениха. И теперь Айво де Бриз больше не желал эту девицу.
И Магнус не мог бы сказать, что осуждает его.
Управляющий не произнес слова «колдовство». Кроме того, из его речи явствовало, что девушка только что вышла из монастыря. Но какова бы ни была причина смерти ее жениха на самом пороге церкви, это по крайней мере разом уничтожило вожделение де Бриза.
Магнус рассматривал фигурку, укутанную плащом и все еще сидевшую в окружении узлов и сундуков. Он был рад тому, что девушка не стала умолять его забрать ее с собой. Если как следует поразмыслить, у него не было причины делать это, даже если бы ему и хотелось. Но он не мог не чувствовать к ней сострадания. Можно представить, какая судьба ее ждет, если управляющий и его люди бросят ее на берегу. Они находились вблизи Шотландии, и в этих краях рыскали банды головорезов, когда людей де Бриза не было поблизости.
«Не моя она забота», – повторил про себя Магнус.
Он передал управляющему несколько коротких, прощальных наказов де Бризу, столь неразумно пренебрегшему своими обязанностями и уклонившемуся от встречи со сборщиком податей для своего сюзерена. Магнус надеялся в недалеком будущем сообщить обо всем графу. Потом, распрощавшись с управляющим, направился к берегу.
Киль судна глубоко засел в глинистых сланцах. Услышав окрик Магнуса, почти все его моряки и еще четверо вооруженных людей попрыгали за борт, чтобы столкнуть судно в море. Магнус и сам вошел в воду прибоя и что было силы уперся спиной в корпус корабля. Вода была ледяной. Блеяние животных вплеталось в вой ветра. Коровы и овцы топтались на палу6е, и корабль кренился то в одну, то в другую сторону, несмотря на все усилия моряков и кормщика, пытавшихся сдвинуть корабль и направить его в море.
С минуту казалось, что судно потонет, но потом оно поддалось и вырвалось из песчаного плена с такой стремительностью, что Магнуса чуть не сбило с ног.
Сыплющие проклятиями моряки тоже едва удержались на ногах и рванулись вслед за кораблем. Внезапно Магнус оказался по шею в воде среди бурунов. Его латы и меч были тяжелы и тянули его все глубже. Обеими руками он вцепился в деревянную обшивку корабля, потом ему удалось перекинуть через борт ногу и подтянуться, ухватившись за канат. Магнус упал и ударился о скамьи для гребцов, а при повороте судна расшиб ноги в лодыжках. Двое моряков взобрались на мачту и уже ставили парус. Тревожное блеяние и мычание животных были оглушительными.
Магнус примостился на корме на мешках с зерном и сидел, потирая ушибленные ноги. На берегу еще можно было различить поникшую фигурку девушки в синем плаще. Магнус вспоминал ее глаза – изумрудно-зеленые, излучавшие сияние. Он тряхну головой, и в конце концов это навязчивое исчезло.
Управляющий Айво де Бриза вскарабкался на одного из вьючных мулов, на которых была доставлена графская подать, и направился в деревню через дюны, поросшие травой, стелющейся по земле под порывами сильного ветра. За ним следовали односельчане, помогавшие ему доставить скот и мешки с зерном. Добравшись до гребня дюны, управляющий придержал мула и оглянулся.
Перед ним, насколько видит глаз, простирался извилистый берег моря, над которым нависло холодное лиловое небо. Управляющему показалось, что девушка следит за судном графа Честера, плывущим к проливу. Она сидела натянутая как струна, капюшон плаща закрывал ее лицо.
Управляющий почувствовал укол жалости: девушка была очень красива. Если бы он посмел, то оставил бы ее для себя. Но то, что случилось на пороге церкви в Торшэм Ли, поставило все на свои места.
Управляющий все смотрел и смотрел на нее, пока его люди с трудом взбирались на дюну, а потом, добравшись до гребня, остановили своих вьючных животных. Им был виден рыжеволосый молодой рыцарь, сборщик податей и доверенное лицо графа Честера. Он стоял на корме судна и смотрел на берег. Они знали, что зовут его Магнус фитц Джулиан, что он наследник графа де Морлэ и важная персона при дворе графа Честера. И вот теперь, несмотря на то, что корабль удалялся все дальше и дальше от берега, глаза его продолжали следить за девушкой.
– Он вернется за ней, – сказал один из людей управляющего.
– Спорю на полпенни, что не вернется, – фыркнул в ответ кто-то.
Управляющий же не сказал ничего. Но он считал, го юный рыцарь не повернет назад. Если, конечно, газет себе, отчет, что для него хорошо, а что плохо.
Со своего места на песчаном берегу Идэйн тоже видела, что глаза молодого рыцаря все еще прикованы к ней.
Большую часть ее лица скрывал капюшон, но из-под него она следила за моряками, грузившими мешки и скот на корабль, потом за тем, как
И теперь Идэйн со всевозрастающим изумлений неверяще смотрела, как они собираются бросить её здесь!
Конечно, все это ее неопытность, потому что ей была знакома только размеренная и спокойная жизнь монастыря, где она ничего не узнала о том, как ведут себя люди за его стенами. Ей и в голову не приходило, что нужно было бы самой подойти к энергичному молодому рыцарю и заговорить с ним, убедить его взять ее на корабль.
Но потом девушка подумала, что невозможно даже помыслить о подобном. Она могла бы сравнить себя с человеком, с которого заживо содрали кожу, потому что ей, не привыкшей к жизни вне стен монастыря, было трудно в миру, и ей казалось, что каждый ее нерв отзывается на соприкосновение с этим сложным и тяжким миром. И непохоже было, что он станет лучше.
Яркий свет и бьющий в лицо ветер слепили ее, и Идэйн закрыла глаза. Сквозь рев моря слышались крики моряков, ставивших кожаный парус.
Она не могла допустить, чтобы это случилось. Как только парус поставят, будет трудно повернуть судно обратно к берегу среди волн, увенчанных белыми шапками пены. Идэйн облизнула губы, продолжая думать о молодом рыцаре.
Было не очень-то разумно взывать к нему, но у нее не было другого выбора: она и так ждала слишком долго. Идэйн опасалась, что потом ей будут задавать вопросы, а возможно, на нее посыплются и обвинения.
И все же следовало что-то предпринять.
Идэйн знала, что зов похож на шепот прямо в ухо того, к кому он обращен, и что противиться этому шепоту невозможно.
И девушка со вздохом воззвала к дарованной ей силе.
Моряки ритмично нажимали на весла. Ветер уже был подхвачен наполовину поднятым парусом, и вдруг неожиданно молодой сборщик податей резко поднял руку. Его крик заглушил рев бури, и все же изумленные моряки повернули обратно, увидев, что кормщик изменил курс. Кожаный парус, теперь уже не надуваемый ветром, хлопал у них за спиной.
На гребне песчаной дюны один из людей управляющего закричал:
– Он сделал это! Он возвращается!
И девушка, до этой минуты сидевшая неподвижно, вдруг поднялась, будто только и ждала этого, и они увидели, как ее плащ затрепетал на ветру.
Управляющий де Бриза резко дернул поводья мула, заставив животное повернуть, и крикнул своим спутникам, чтобы они поспешили за ним. Ветер был пронизывающим, но затылок и шея его заледенели не от этого, а от тягостного предчувствия.
Итак, этот молодой рыцарь все-таки вернулся за ней! Он бы не поверил, если бы не видел этого собственными глазами. Пресвятая Матерь Божия! Казалось, эта девушка сумела через бурное море донести до рыцаря свое желание и повелела ему повернуть назад!
Управляющий поддал мулу пятками под ребра, и испуганное животное рванулось вперед. Управляющий не мог больше здесь оставаться. Нужно как можно скорее убраться подальше от берега!
И от этого молодого глупца, которого она околдовала и который теперь возвращался за ней.
2
Высокий рыцарь пробирался между гребцами, шатаясь из стороны в сторону в такт движению судна. Он тщетно пытался изловить двух свиней, вырвавшихся из загородки для скота. Судно между тем то высоко взлетало на волнах Ирландского моря, становясь почти вертикально и едва не касаясь кормой воды, то ныряло носом отвесно вниз, к подножию очередной волны.
Эта качка, казалось, не мешала морякам грести. Они сильно и ритмично налегали на весла, не смущаясь тем, что порой им не удавалось достать ими до поверхности воды. Но высокому рыжеволосому рыцарю время от времени приходилось хвататься за мачту, чтобы его не смыло за борт.
Идэйн со своего места на корме из-под низко надвинутого капюшона наблюдала за ним. Этот рослый молодой рыцарь увез ее от похитителя де Бриза, желавшего выдать ее замуж за виллана только для того, чтобы затащить в свою грязную постель. Но она все еще не понимала, почему этот длинноногий и широкоплечий молодой воин, завсегдатай турниров, был, по всей видимости, избран послужить орудием ее спасения. Он выглядел слишком молодым и не казался особенно опытным в деле, которым занимался. Но, несмотря ни на что, Предвидение, которое таилось где-то в самой глубине ее существа, настоятельно заверяло ее, что все обернется к лучшему.
Идэйн смотрела, как рыцарь нырнул под скамью, пытаясь схватить поросенка. Ее спаситель, вне всякого сомнения, не привык плавать на грузовых судах, так же как и к такому низкому занятию, как охота на беглых домашних животных, Идэйн разглядывала его красивое, надменное, с тонкими чертами лицо. Сейчас, когда брови его сошлись в одну линию, он казался раздраженным и хмурым. Ветер донес до нее его брань, когда свинье удалось проскользнуть между ногами гребцов, забавлявшихся затруднениями своего капитана. Некоторые из них открыто улыбались во весь рот.
Но Идэйн не смеялась.
Тогда, на берегу, она ждала, что молодой лорд скажет ей хоть слово. Но он просто подошел к ней, схватил на руки и понес через бурные прибрежные воды, так ничего и не сказав. Потом перегнулся через борт, посадил ее на корме на мешки с зерном и, подтянувшись, взобрался на корабль сам. А затем и он и вся команда занялись неотложными делами, стараясь направить корабль по нужному курсу, и ни один из них даже не взглянул на нее.
Но ей было о чем беспокоиться, думала Идэйн. Большинство людей, заслышав ее зов, обычно испытывали чувство какого-то неудобства, неловкости, но иногда, пытаясь дать хоть какое-то объяснение, говорили, будто в голову им неожиданно пришла мысль отправиться в определенное место и совершить определенное деяние, смысл и цель которых они, как это им смешно, забыли.
Возможно, этот высокий рыцарь даже и не подумал об этом. Конечно, такой мускулистый и сильный мужчина, как он, должен был сначала действовать, а уж потом рассуждать. Вероятно, так он и делал. Возможно, он даже и не задался вопросом, почему повернул корабль к берегу и забрал ее.
Идэйн смахнула с лица соленые брызги. Ирландское море зимой было не самым гостеприимным местом: серая вода покрыта шапками пены, которые моряки прозвали «белыми лошадьми». Только господь бог и святые угодники знали, куда плыл корабль, закусив губу, подумала Идэйн.
Она сложила под плащом руки и содрогнулась при мысли, что чуть было не упустила счастливый случай, потому что ждала слишком долго, прежде чем призвать рыжеволосого рыцаря.
Она не очень часто призывала людей и, как правило, делала это не ради себя, а чтобы помочь. Например, когда старая монастырская садовница сестра Жанна-Огюста столь увлеклась своими овощами, что забыла о молитвенном собрании и чуть было не опоздала. Тогда Йдэйн позвала ее, и сестра Жанна-Огюста почти тут же бросила свой огород и прибежала в часовню, где уже собрались все монахини монастыря Сен-Сюльпис. Сестра Жанна-Огюста подняла кверху свои жирные ручки и прерывистым голосом закричала, что совершенно не понимает, почему очутилась здесь, – она попросту забыла, зачем пришла! Будто мысль о молитвенном собрании ни с того ни сего пришла ей в голову только сейчас.
А потом сестра Жанна-Огюста огляделась по сторонам своими близорукими глазками и поняла, находится как раз там, где ей и надлежало быть в этот час. И что она, несмотря на свою забывчивость, каким-то образом ухитрилась прибежать сюда вовремя, хоть и в последнюю минуту. Да, сестра Жанна-Огюста сказала, что ей показалось, будто на ухо ей кто-то стал нашептывать, чтобы она не забывала своих обязанностей, дабы не навлечь на себя недовольство аббатисы Клотильды, чтобы той не пришлось потом наложить на нее епитимью!
Благословенны мы, говорила сестра Жанна-Огюста, ангелы присматривают за глупцами. А иначе ей никогда не удалось бы попасть туда, куда следовало. Кроме, конечно, мест, которые она особенно любила таких, например, как монастырская кухня и огород.
По правде говоря, Идэйн решила, что то, что она призвала сестру Жанну-Огюсту, было более чем благословенным делом, поскольку, когда сестра Жанна-Огюста по забывчивости пропускала службу и ее наказывали за это, все монахини переживали за нее. Аббатиса Клотильда накладывала такую епитимью, которую сестра Жанна-Огюста особенно ненавидела: она должна была четыре часа молиться на своих жирных коленях ночью, в полной темноте, совсем одна, когда все еще спали, кроме привратника, и в каждом скрипе и каждой тени таилось что-то пугающее – сонмы демонов, а может, кое-что похуже. Даже здесь, в часовне. Потому-то Идэйн и сказала себе: а почему бы не
Идэйн снова вздрогнула, хотя сегодня днем на берегу все было совсем иначе – тогда она испугалась по-настоящему. Такого она не испытывала никогда в жизни. Тогда при мысли о том, что останется здесь одна, всеми покинутая, ее охватил панический ужас.
Из глубокой задумчивости Идэйн вырвала высокая волна, обрушившаяся на корабль. Один из моряков вскарабкался на мачту, чтобы по-другому поставить парус. Идэйн съежилась на своих мешках с зерном. Выплюнув соленую морскую воду, она сглотнула, проверяя, не стошнит ли ее, и решила, что морская болезнь ей не грозит.
Тем не менее вряд ли за стенами монастыря Сен-Сюльпис ее ждёт спокойная жизнь. Вот и сейчас: звуки «внешнего мира» и все в нем обрушивались на неё, как удары – хриплые крики моряков, волны, бьющие о борта корабля, холод и сырость. А тело ее было ещё непривычным ко всему этому – оно было юным, нежным и недостаточно крепким для этого жестокого и грубого мира, в котором она сейчас оказалась.
– Черт бы тебя побрал, Ротгар! – крикнул чей-то голос. – Хватай его!
Молодой рыцарь протиснулся между рядами скамей для гребцов, стараясь острием меча подтолкнуть свинью к одному из солдат, занявшему позицию перед мачтой и ожидавшему удобного случая схватить поросенка.
Идэйн разглядывала выбившиеся из-под шлема рыцаря его длинные, густые, кудрявые темно-рыжие волосы и крупный юношеский рот, сжатый сейчас решительно и гневно. У него были прекрасные, тонкой работы доспехи и оружие: стальной шлем украшали накладные золотые обручи, а одна только кольчуга стоила, пожалуй, всей годовой подати, собранной для графа, да и всех его моряков в придачу. Не говоря уж о великолепном мече, висевшем на отделанном золотом поясе. Все это говорило о том, что этот юноша – сын знатного дворянина.
Гребцы перестали работать веслами, наблюдая, как красивый молодой рыцарь, опустившись на одно колено, шарил у них под ногами, пытаясь поймать визжавшего поросенка.
Идэйн поразила мысль о том, как неожиданно и непредсказуемо изменилась ее жизнь, – будто разорвалась пополам. Она и помыслить не могла, что такое возможно. Сначала лорд де Бриз увез ее из монастыря, потом неожиданная смерть жениха спасла её от ужасной участи, но и это было не все. Теперь она
Монахини научили ее не поддаваться отчаянию. Она должна была следовать своим путем, невзирая ни на что и свято блюдя свою веру.
Да и сама она не была беззащитна. Идэйн никому не могла рассказать о своем особом средстве защиты, но, даже когда Айво де Бриз явился за ней в монастырь и, несмотря на протесты сестер, увез, Предвидение не покинуло и поддерживало ее. Идэйн знала, что в её жизни грядет ужасная перемена и что ее спокойному, безмятежному существованию в монастыре Сен-Сюльпис под нежным покровительством монахинь пришел конец и что очень скоро все пойдет по-иному, нравится ей это или нет. Даже аббатиса была в отчаянии
Теперь Идэйн знала, что всегда будет тосковать по той жизни, единственной, какую она до сих пор знала, по размеренному течению дней, заполненных трудами во имя господне и освященных непрестанными молитвами. Эта жизнь потеряна для нее навсегда.
И вот, сидя на корме и чувствуя на лице холодные соленые брызги, она вдруг отчетливо ощутила тишину монастыря Сен-Сюльпис, аромат свечей, горевших в часовне, увидела открытые окна, обоняние донесло до нее соблазнительные запахи ужина, который сестра Жанна-Огюста готовила на монастырской кухне. Это даровало Идэйн мимолетное утешение, и теплая волна охватила ее, хотя она знала, что та часть ее жизни закончилась.
Идэйн очнулась и осознала, что не сводит глаз с молодого рыцаря, пытавшегося связать ноги извивающемуся поросенку, которого держал солдат. И вдруг с тревогой заметила, что свет как-то странно померк, а воздух словно сгустился и приобрел какой-то зеленоватый оттенок.
Она смотрела на двух мужчин, занятых поросёнком, но внезапно это зрелище показалось ей нереальным. Она мигнула, и перед ней предстала удивительная картина – тело рыжеволосого рыцаря. Будто с него спала кольчуга и то, что было под ней, словно все его одежды вдруг стали невидимыми!
Идэйн пыталась отогнать это странное видение и потому часто-часто заморгала. Боже милостивый, она глазам своим не верила, но видение не исчезало, и она не могла оторвать от него глаз. В странном свете,
И, самое главное, она никогда в жизни не видела обнаженного мужчины. И была уверена, что до неприличия пялится на него. Потому что такое немыслимо
Теперь Идэйн могла воочию убедиться, что без одежды он выглядел даже еще более мужественным. У него были сильные руки и нога, а плечи свидетельствовали о том, что он был прирожденным воином. Шелковистая кожа живота была чистой – без изъянов и шрамов, как и его соблазнительное мужское естество, показавшееся ей огромным.
Внезапно Идэйн каким-то образом поняла, что у него было мало женщин. Он был слишком высокороден и горд, а возможно, слишком разборчив, чтобы якшаться с обычными шлюхами. Но и девственниц сторонился. Как поняла Идэйн, у него была, только одна, да и то много лет назад. И это же странное вине открыло Идэйн, что сейчас ему двадцать шесть лет.
Свинья резко вырвалась и снова ухитрилась удрать. Рыжеволосый рыцарь с ревом ринулся за ней, и в этот момент гигантская волна обрушилась на корабль.
Идэйн судорожно втянула воздух, когда серо-зелёная стена воды поставила судно почти вертикально, позволив затем снова принять прежнее положение. Теперь все на корабле, что не было привязано, пришло в движение. В воздухе замелькали мотки веревок, канаты, ведра, а девушка ухватилась обеими руками за перегородку и вцепилась в нее изо всей силы.
Рыжеволосый рыцарь держался за одну из скамей для гребцов, чтобы его не смыло за борт. Свинья стрелой метнулась между ногами моряков и уткнулась в мешки с зерном.
Идэйн приподняла юбки. Свинья проскользнул под ними и забилась в щель между мешками. В это время на судно обрушилась другая волна.
С минуту девушка не могла вздохнуть. Когда вода схлынула, на дне корабля воды оказалось столько, что ноги Идэйн утопали в ней по щиколотку. Огромного роста кормщик прокричал что-то, и в следующую секунду судно сделало поворот.
Идэйн почувствовала, как чья-то рука схватила её за запястье. Моряк с желтыми косами, пропитанными дегтем, сунул ей в руки кожаное ведро и показал, как вычерпывать воду.
Идэйн кивнула, давая понять, что поняла, потом оглядела корабль, примериваясь, как бы ловчее выплеснут воду, что потом и сделала. Море между Ирландией и Британией устремляло свои воды в узкие шхеры Шотландии, как в шлюзы. Можно было разглядеть, как под водной поверхностью змеились течения.
Корабль лег на новый курс. Они старались теперь держаться поближе к берегу, усеянному скалами. Идэйн на мгновение перестала вычерпывать воду и застыла, опустив руку в ледяное море. Она ощутила силу стремительного течения, но Предвидение говорило ей, что опасаться нечего, потому что деревянные борта корабля достаточно прочны. Грузовое судно не могло так просто затонуть даже в такую штормовую погоду. Кроме того, теперь они находились в более спокойных водах.
Но было еще что-то, беспокоившее Идэйн.
На корме кормщик всей тяжестью своего огромного тела нажимал на рулевое весло. Требовалась вся сила этого гиганта, чтобы удержать судно и не дать ему сбиться с курса. Кормщик был великаном и, судя по льняным волосам и бороде, норвежцем.
Теперь свет казался Идэйн ярко-зеленым и каким-то неестественным и жутким.
Идэйн посмотрела вниз, и вдруг палуба, где стоял кормщик, стала прозрачной, словно стекло, и в воде под корпусом судна оказалось полно песчаных банок.
Идэйн облизала губы. Это было точно так же, как ей только что привиделось обнаженное тело рыжеволосого рыцаря. Но теперь она видела сквозь деревянную
Теперь она не видела деревянную палубу под ногами кормщика-норвежца, а узрела под килем корабля нечто серо-зеленое, которое явно было подводным рифом. В серой воде мелькнула стайка серебристой сельди,
Корабль скользил вперед, подхваченный течением; команда сейчас не гребла, а отдыхала, сидя на вёслах. Сквозь облака пробился косой луч солнца и осветил море. На высоких утесах гнездились птицы – от их пронзительных криков дрожал воздух.
Молодой рыцарь сидел на краю скамьи для гребцов и мрачно созерцал мешки, среди которых исчезла свинья. Он медленно поднял на Идэйн свои золотистые глаза. И она ощутила этот внезапный взгляд, как удар. Может быть, сейчас он впервые задумался, почему вернулся за ней? И не нашел ответа?
Идэйн видела, как лицо его омрачилось еще больше. Видела его изумление. Да, так что же заставило его вернуться?
Она видела, как он открыл было рот, чтобы заговорить, но в этот момент темные облака раздвинулись, и луч солнца осветил воду между скал. Пальцы и затылок Идэйн похолодели от ужаса, потому она увидела сквозь доски палубы как через стекло то, что было скрытым в глубине моря.
И тут она поняла причину своего ужаса.
Идэйн вскочила. Рыцарь смотрел на нее – её внезапное движение было для него полной неожиданностью. Он был слишком изумлен, чтобы остановить ее, и только повернул голову, в то время как она метнулась туда, где стоял кормщик.
Светловолосый гигант-норвежец нажимал на рулевое весло. Он не ожидал, что Идэйн появится так внезапно и всей своей тяжестью навалится на рулевое весло, выбив его у него из рук.
Огромное рулевое весло болталось теперь из стороны в сторону и чуть было не отшвырнуло Идэйн за борт. Она вцепилась в него обеими руками, чувствуя, что ноги ее оторвались от палубы. И не удержалась от крика.
Моряки вокруг тоже закричали. Огромный кормщик перегнулся через борт и схватил весло, прежде чем оно выскочило из уключины. Он потянул его к себе, а вместе, с ним и Идэйн как раз в тот момент, когда прибежал рыжеволосый рыцарь.
Судно в этот момент налетело на песчаную отмель, и все трое от сильного толчка упали на колени. Моряки попадали со своих скамей. Животные пронзительно завизжали, когда корабль дернулся и засел килем в песке. Графское судно прочно сидело на мели. Наступило краткое мгновение тишины, нарушаемой только хлопаньем кожаного паруса. Судно, засевшее на песчаной косе, покачивалось под ветром, но с места не двигалось.
Кормщик потянулся к Идэйн и, выкрикивая норвежские
– Клянусь Тором[1] ты видел, что она сделала? – Кормщик снова бросился к Идэйн. – Эта девка посадила нас на мель! Она сумасшедшая, у нее мозги набекрень! Она сделала это нарочно!
Рыцарь крепко держал Идэйн.
Норвежец опять рванулся к девушке.
– Выбрось ее за борт! – скрежеща зубами, прорычал он.
3
Огромная, больше похожая на гору скала, на которой возвышался Эдинбургский замок, была вся изрезана дорогами и походила на головку шотландского сыра, искромсанную ножом.
С незапамятных времен, когда водились еще великаны и чудовища, и вплоть до совсем недавнего времени саксов, здесь был каменный форт, служивший во время войны также убежищем для жителей города, располагавшегося внизу. И потому в двадцатый год правления короля Генриха Второго эта гранитная гора была изрезана дорогами и тропами, а вдоль дорог располагались хижины и селения, прилавки купцов и лавчонки мелких торговцев, постоялые дворы и таверны, а для всех тех, кто не мог устроиться получше по причине пустого кошелька, ставили грубо изготовленные шатры, которые всегда бывали битком набиты постояльцами, и несколько медяков, которые требовалось заплатить за ночлег, едва позволяли втиснуться в эти «хоромы» и переночевать под крышей.
Нынешний король шотландцев Уильям Лев, брат покойного короля Малкольма Отважного, частенько квартировал в форте на вершине скалы, а посему с рассветами до полуночи вверх-вниз, вниз-вверх тянулась непрерывная вереница путников, пеших и конных. Высокий мужчина в белом плаще рыцаря ордена тамплиеров[2], направлявшийся в замок, ехал на гнедом жеребце и вел в поводу великолепную вороную лошадку наполовину арабских кровей.
Через некоторое время нескончаемый поток путников вынудил тамплиера потесниться к обочине. Впрочем, и там тоже была давка. По обочине ехали в форт солдаты-норманны под командой рыцаря в чине капитана, за ними следовала группа монахов, а позади них шла молодая девушка в лохмотьях, с верёвкой шее. И ее хозяин тянул девушку за эту веревку. По обе стороны дороги спиной к придорожной канаве на корточках восседали горцы.
Такое возможно только в Шотландии, сказал себе Асгард де ля Герш под впечатлением этой сцены. Эдинбургский замок, по-видимому, отличался особым убожеством и грязью, а также толпами горцев, глазевших по сторонам. Когда гнедой жеребец Асгарда ступая опасно близко к сидевшим у дороги горцам, рискуя наступить на них, те даже не шевелились, только поднимали глаза на тамплиера, и на лицах у них ничего не отражалось.
Конечно, трудно было разглядеть выражение их заросших лиц, подумал де ля Герш. Судя по всему, шотландские горцы никогда не брились. Их бесформенные шапки едва прикрывали нечесаные космы, падавшие на еще более густые заросли на лицах. Хотя здесь, на горе, земля была покрыта снегом, они в большинстве своем были босы, отчего подошвы их покрытых густой грязью ног стали твердыми, как рог. Все до единого они по ирландско-шотландской моде носили ярко-желтые рубахи, доходившие до колен, а поверх этих рубах плащи из меха или оленьих шкур. По сравнению с ними, думал Асгард, даже самые дикие язычники, с которыми ему приходилось сражаться в Святой Земле, выглядели вполне цивилизованными.
Но при более внимательном взгляде можно было заметить, что шотландцы украшали себя удивительными драгоценностями. Старинные золотые ожерелья в форме обруча украшали немытые шеи, серебряные и золотые браслеты со вставками из янтаря и других драгоценных камней красовались на волосатых руках и даже щиколотках. Руки, покрытые боевыми шрамами, были унизаны золотыми и серебряными перстнями, сверкавшими яркой эмалью.
Асгарду говорили в Лондоне, что по одежде невозможно отличить шотландского вождя от его соплеменников. Но там и тут можно была видеть высокие головные уборы, украшенные вызолоченными оленьими рогами или несколькими орлиными перьями с застежкой из драгоценных камней, и это было отличительным знаком вождя.
Шотландцы бестрепетно выдерживали холодный и властный взгляд тамплиера. Они разглядывали Ас-гарда, рыцаря-крестоносца, ехавшего в блестящем стальном шлеме, с мечом и щитом, притороченными к седлу, в белом плаще с большими красными крестами на груди и спине, какие носили Бедные Рыцари Святого Храма Соломонова. Судя по тону шотландцев, они говорили о нем, Асгарде де ля Герше.
Но это его ничуть не волновало. Та миссия, с которой Асгард явился в Шотландию, не должна была, по его расчетам, задержать его здесь особенно долго. Возможно, не дольше, чем до Рождества. А этого срока едва ли достаточно, чтобы выучить хотя бы несколько слов на их варварском гэльском[3] языке. Да и стоило ли тратить на это усилия?
Миновав горцев, он поравнялся с худосочной молоденькой цыганочкой и ее хозяином. Не задумываясь, а только исполняя обет тамплиеров быть милосердными, Асгард вытащил из своего кожаного мешка кусок хлеба и бросил ей.
Хотя головка девушки была опущена, а глаза потуплены, ее тонкие изящные смуглые пальцы мелькнули в воздухе и ловко поймали брошенный хлеб. От Асгарда не укрылся благодарный взгляд черных глаз из-под гривы темных волос, падавших ей на лоб.
К несчастью, цыганочка даже не успела запихнуть хлеб себе в рот, как ее хозяин дернул за веревку, подтянул девушку к себе и вырвал хлеб из ее рук.
– Что дают тебе, принадлежит мне! – взревел он и ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. – Ты что, еще не поняла этого?
Девушка остановилась и стояла как вкопанная, уткнувшись взглядом в землю, пока цыган рвал хлеб зубами и, громко чавкая, жевал.
Асгард с непроницаемым лицом наблюдал эту сцену, потом слегка пришпорил своего коня. Едва жеребец тронулся с места, как тамплиер перегнулся с седла и огрел цыгана по спине своей ручищей в металлической перчатке.
Все произошло молниеносно: всадник в этом движении слился с конем в одно целое, и казалось, что удар был едва заметен. Но цыган, завопив, взлетел в воздух и рухнул на колени горцев, приветствовавших его взрывами хохота.
Асгард натянул поводья и с минуту сидел на своем гнедом, поправляя металлическую перчатку.
– Подними хлеб, девушка, – обратился он к цыганочке.
Дикие горцы горланили что-то на своем странном тарабарском языке, заливались смехом, перебрасывая с рук на руки полуоглушенного цыгана, и в конце концов швырнули его на дорогу. Девушка не стала терять времени и тотчас же сунула краюху себе в рот, прежде чем ее хозяин успел подняться, и теперь жевала хлеб, выплевывая время от времени прилипшую к нему грязь.
От толпы шотландцев отделился высокий мужчина и, подойдя к Асгарду, сказал на вполне вразумительном французском – языке норманнов:
– Да благословит тебя господь, тамплиер. Далеко же ты забрался от Иерусалима. И что же привело одного из верных рыцарей Христовых сюда, в шотландский замок?
Асгард оглядел незнакомца. «Он не норманн, – подумал тамплиер, – как бы ни был хорош его французский».
Горец был самый высокий человек, с кем до сих пор доводилось встречаться Асгарду. Настоящий гигант с полуседыми рыжеватыми волосами, в шапочке, украшенной орлиными перьями, одетый в длинный шерстяной черно-красный клетчатый плащ, подвязанный у колен так, что образовывал некое подобие юбки.
– Руайг Мор, – представился шотландец, а потом указал на других: – Это мои люди. Гвардия короля Льва.
Итак, это были люди короля Шотландии. И притом они назывались «королевской гвардией».
Тамплиер изо всех сил старался удержаться от улыбки.
– Да благословит тебя господь, вождь. Я – Acгард деля Герш из Мортрэйна, что в Нормандии, а теперь принадлежу к Братству Бедных Рыцарей Святого Храма, или к ордену тамплиеров. Будь мои глаза закрыты, я готов был бы поставить на кон своего славного коня, утверждая, что слышу своего брата-норманна.
Его собеседник рассмеялся:
– Нормандской речи легко научиться, прослужив шесть лет нашему доброму королю Болдуину Иерусалимскому.
Зоркие глаза шотландца оглядели лошадей Асгарда и его самого.
– Сейчас Льва нет в его доме на скале, – сообщил Руайг Мор. – Это я говорю на тот случай, если тебе нужен именно король.
– У меня дело не к королю Уильяму, а к одному из его людей, Найджелу фитц Гэмлину. Мне сказали, что фитц Гэмлин занимает важный пост в форте, – ответил Асгард.
На мгновение в глазах шотландца мелькнуло какое-то странное выражение, возможно, понимание того, что король решил присоединить еще одного норманна к тем многим, которых он привез в свое королевство. Но тотчас же выражение его лица изменилось.
Руайг Мор вызвался указать Асгарду дорогу и пошел рядом с его конем, рассказывая о королевском анклаве[4] и местонахождении нужного Асгарду верховного судьи и наместника короля.
У поворота обнесенной стеной дороги тамплиер распрощался со своим провожатым и погнал коня вперед. Черная арабская лошадка следовала за ними, потряхивая головой. Они миновали цыганочку, сидевшую на ступеньке возле каменного креста и с жадностью поглощавшую последние крошки хлеба. Мужчина с темным смуглым лицом обернулся и посмотрел Асгарду вслед.
И это ему кое-что напомнило.
Асгард наклонился с седла к цыгану и заговорил тихо, чтобы остальные не могли его услышать.
– Будешь ее бить, – сказал он самым любезным тоном, – я навлеку на тебя кару господню. Вся плоть твоя сгниет, и тебе придется провести остаток дней своих с прокаженными, бродя с чашей для подаяния и колокольчиком.
Не успел еще Асгард закончить свою речь, как по выражению глаз испуганно съежившегося цыгана понял, что тот поверил каждому его слову. Тамплиер выпрямился в седле и продолжил свой путь.
Конечно, не в его власти было наслать божью кару, и только такой дурак, как этот цыган, мог поверить в его могущество. И, конечно, он не стал бы ни на одно живое существо насылать проклятие именем господним.
Особенно потому, что благочестивый избранник божий рыцарь ордена тамплиеров Асгард де ля Герш больше не верил в него.
На мощенном камнем дворе на вершине скалы он нашел часового-норманна в кольчуге, закрывавшей грудь и шею, и показал ему бумагу, подписанную министром шотландского короля, прикомандированным ко двору короля Генриха Второго Английского. Двое рыцарей провели его мимо стражей в маленькую комнатку, помещавшуюся в стене замка. Здесь, с удовлетворением увидел Асгард, все было в идеальном порядке – так могло содержаться образцовое нормандское жилище в Лондоне.
Снаружи, в коридорах, толпились рыцари, которые, конечно, отдали бы ему честь, если бы могли прочитать его бумаги. Они были чисто выбриты и выглядели вполне респектабельно. Но, главное, говорили на французском языке, как все добрые норманны, и язык их музыкой звучал в его ушах. Вид сурового фитц Гэмлнна, к которому провели Асгарда, тоже пришелся ему по душе.
– Добро пожаловать в королевство Льва, сэр храмовник, – сказал ему верховный судья и наместник короля Уильяма и усадил Асгарда за стол, заставленный чернильницами и заваленный пергаментными свитками.
– Здесь, в городе Святого Эдвина[5], вы оказались в самом сердце шотландского просвещения, – добавил он с кривой улыбкой, наливая гостю чашу вина. – Зачем вам ехать дальше?
– Разумеется, чтобы еще больше почерпнуть этого просвещения.
Собеседник Асгарда разразился лающим смехом и подал гостю чашу.
Асгард цедил вино мелкими глотками. Вино было отменным – красное вино из восточной Франций, где люди знали в нем толк и умели его изготавливать. Асгард и его хозяин обсудили качество вина и сошлись на том, что если у человека нет возможности достать французское, испанское или даже итальянское вино, то самое лучшее, что он сможет сделать, – это пить эль. Известно ведь, что в Англии не растет приличный виноград, но даже шотландцы научились делать вполне приемлемый эль.
Верховный судья и наместник изъявил желание выпить за здравие и благополучие короля Генриха Второго, которому страшно докучали козни двух его старших сыновей – принцев Генри и Джеффри.
Несколько долгих минут собеседники молчали.
Было невозможно даже говорить о беспокойных отпрысках английского короля, дабы не вызвать подозрений в измене. Но теперь уже вся Англия и добрая часть Нормандии прекрасно сознавали, что со стороны старого короля было огромной ошибкой короновать молодого принца Генри как своего соправителя. Шаг этот был предпринят королем, дабы умиротворить тщеславного юношу, но получилось так, что это только подлило масла в огонь честолюбивых устремлений принца. Генри.
Принц скоро понял, что ему только на словах предстояло стать соправителем, на деле же ему не позволили управлять ни единой, даже самой малой частью Англии. Поэтому он в ярости отплыл во Францию, чтобы поднять мятеж против собственного отца. К нему присоединился и его младший брат принц Джеффри. И с тех пор сыновья вели войну против отца.
И у Асгарда, и у верховного судьи мысли текли в одном направлении, и потому они избегали смотреть друг, на друга. Будущее Англии внушало опасения, и все боялись, что пристрастие короля Генриха к своим непокорным сыновьям принесет скверные плоды, не говоря уже о зловредном вмешательстве королевы Элинор, выступившей на стороне своих отпрысков. Естественно, собеседники не говорили об этом. Особенно не следовало делать этого здесь, в Шотландии, где у каждой стены есть уши.
Верховный судья и наместник налил еще вина, но Асгард отказался от второй чаши, поскольку отдал цыганочке остатки своего хлеба, а на пустой желудок не следовало пить слишком много. К тому же Асгард не хотел больше медлить и поэтому сразу приступил к делу, ради которого предпринял поездку в город Святого Эдвина в качестве эмиссара короля Генриха Английского.
– Наш благословенный король Генрих Второй, – начал Асгард, – поддерживающий и почитающий своего друга короля шотландцев Уильяма Льва желает обсудить дело, привлекшее его августейшее внимание. А именно: к нему поступила жалоба от аббатисы женского монастыря Сен-Сюльпис, где все монахини – норманнки, который находится под личным покровительством короля Генриха. В монастыре этом была юная послушница, которую монахи ни из-за ее благочестия и доброго нрава почитали чуть ли не святой. И вот ее-то и похитил вассал графа Честера, некий Айво де Бриз.
Верховный судья положил локти на стол и поглядел на Асгарда.
Монастырь Сен-Сюльпис далеко от Англии. Где-то на берегах реки Риббл, верно?
Да, во владениях, принадлежащих графу Честеру, – ответил Асгард. – Но в этих пограничных землях редко бывает ясно, кому из королей – английскому Генриху или шотландскому Уильяму – нужно повиноваться.
Асгард подозревал, что фитц Гэмлину уже известно обо всем, что он только что сказал, поэтому добавил:
– Монахини монастыря Сен-Сюльпис платят ежегодную подать нашему благословенному королю Генриху.
Верховный судья поднял бровь:
– Но и нашему королю Уильяму тоже.
Асгард отхлебнул маленький глоток вина. Вне всякого сомнения, эти проклятые бабы со своим монастырем, расположенным на границе двух королевств, из осмотрительности считали разумным платить подать обоим монархам.
Но ведь святые сестры обратились за помощью к английскому королю, – напомнил он своему собеседнику. – Ситуация весьма щекотливая, особенно если речь идет о возможной «святости». Все христиане откликнутся на несчастье, постигшее одну из невинных жертв, одну из тех, кто принадлежит церкви.
Я не слышал, чтобы эту девицу называли святой, – возразил верховный судья. – Пожалуй, правильнее было бы назвать ее ведьмой.
Прежде Чем Асгард успел перебить его, фитц Гэмлин продолжил:
– Как бы там ни было, я не считаю ее столь уж бесценным сокровищем. Особенно для короля Генриха – ведь он так далеко! А, кстати, куда сейчас перебрался английский двор? В Винчестер?
Асгард подавил поднимавшееся в нем раздражение. Ему надо было бы позаботиться получить полномочие свободно передвигаться по земле шотландцев в качестве специального эмиссара короля Генриха. Он должен был бы подумать об этом еще в Лондоне.
– Да, – ответил он. – Король всегда проводит это время года в Винчестере.
Они сидели напротив друг друга в узкой каменной комнатке. Асгард совершенно не знал, почему король Англии так желает заполучить какую-то никому не известную послушницу из такого же никому не известного монастыря, расположенного в богом забытой глуши, на границе между Англией и Шотландией, близ побережья. В Лондоне не сочли нужным объяснить ему это. Теперь Асгард подумал, что ему нужно узнать об этом деле побольше. Много больше.
– Я здесь, – заявил он, – потому, что мой сюзерен благословенный король Генрих считает, что его вассал де Бриз находится в Шотландии. Де Бриз – отъявленный негодяй. Он сбежал от гнева своего сеньора графа Честера, и я ищу его именно здесь, потому что есть причина думать, что он, возможно, привёз сюда… э-э… святую послушницу.
Фитц Гэмлин скептически посмотрел на Асгарда.
– Де ля Герщ, если кто-то похитил послушницу из монастыря, принадлежащего нашей святой матери церкви, то это уже дело самой церкви, не так ли?
Асгард сунул руку в карман своего плаща.
– Да, милорд, и поэтому я везу с собой письмо от высочайшего прелата Англии архиепископа Кентерберийского, в котором он просит короля Уильяма оказать мне в этом деле всяческое содействие. – И
– И в обмен на него, – сказал он, – вы хотите получить разрешение короля свободно разъезжать по Шотландии в поисках вассала графа Честера?
Несколько долгих мгновений они всматривались друг в друга. Асгард знал, что надо с чего-то начать. И, конечно, он нуждался в охранной грамоте короля Уильяма. Но в голосе фитц Гэмлина было нечто такое, убедившее его в том, что куда бы ни направился де Бриз со своей юной святой, король Уильям Лев Шотландский не собирается передать их королю Англии Генриху Второму. Вероятно, потому, что Уильям Лев хотел бы сам взглянуть на нее.
Верховный судья и наместник шотландского короля поднял кувшин с вином:
– Наполнить вашу чашу?
Асгард де ля Герш долго смотрел на своего гостеприимного хозяина. Он рассчитывал получить право передвигаться по Шотландии в поисках этой девицы, и намерение его было твердым. Но теперь все казалось не таким уж простым, как несколько, недель назад в Лондоне.
Асгард кивнул и подставил свою чашу.
Лодка с двумя гребцами была спущена на воду, чтобы снять корабль с мели. Но неспокойное море мешало им, и поэтому, несмотря на все старания сильных и опытных моряков, им это не удалось.
Следуя указаниям кормщика, они вернулись на корабль, вооружились железным якорем и бросили его в более глубоком месте, а потом ждали, пока команда, приложив все свои усилия, пыталась с помощью лебедки снять корабль с мели.
Кормщик-норвежец, отвечавший за оба судна, включая и другой корабль, с которым они должны были встретиться в бухте, все еще жаждал выбросить Идэйн за борт. Магнус приказал девушке вернуться на корму и занять свое место на мешках с зерном и приставил одного из своих вооруженных людей стеречь ее.
У кормщика были все основания злиться. Магнусу и самому до сих пор не было ясно, что произошло. Даже когда он пытался представить то, что было раньше, то есть тот момент, когда он вернулся, чтобы забрать девушку с собой, он не мог понять, почему сделал это. Почему не оставил ее на берегу, как собирался? Все, что он помнил, – это то, что будто некий голос начал нашептывать ему на ухо, причем голос столь убедительный, что он не смог ему воспротивиться, как не смог бы перестать дышать.
В тот момент казалось совершенно естественным вернуться и забрать девушку. Словно у нее были все права на то, чтобы ее увезли со всем, что было собрано у вассалов графа. А теперь, когда Магнус думал об этом, глядя на нее, кутающуюся в промокший плащ и пытающуюся унять дрожь, все это, казалось, не имело никакого смысла.
Но еще более сбивало его с толку то, что она бросилась к рулевому веслу и намеренно посадила корабль на мель.
– После того как норвежец Олаф сумел справиться с веслом, он бросился на девушку, схватил ее за руки и начал трясти и тряс до тех пор, пока с нее не свалился капюшон и ее золотые волосы не рассыпались по спине и казались похожими на шелк, трепещущий под порывами ветра.
– Почему ты это сделала? – рычал кормщик. – Скажи, почему ты посадила корабль на мель, или я утоплю тебя!
Чтобы показать, что это не пустая угроза, он поднял девушку
И Магнусу показалось, что даже в эту минуту, когда девушка извивалась над головой кормщика, понимая, что он может осуществить свою угрозу, она явно и сама не могла объяснить, почему сделала это.
Это и заставило Магнуса шагнуть вперед и вырвать ее из рук рассвирепевшего кормщика. Он крикнул одному из своих солдат, чтобы тот отвел ее на прежнее место на корме.
– Она не чокнутая! Она знает, что сделала! – продолжал бесноваться кормщик. – Дай я выброшу ее за борт! Или ты пожалеешь, что оставил ее в живых!
Но Магнус не мог заставить себя позволить убить эту девушку. Теперь, когда моряки пытались лебедкой снять корабль с мели, и его корпус дрожал от прилагаемых ими усилий, и он начал наконец продвигаться по песчаной косе, Магнус подошел к поручням и уставился в море. Возможно, кормщик прав, и они пожалеют о том, что не избавились от этой безумной девицы, какой бы прекрасной она ни была. Раны господни! Должно быть, и для де Бриза она не была подарком!
То, что они сели на мель, очень их задержало. Теперь Магнус уже не бил уверен, что они смогут до темноты добраться до бухты возле Уигана, где их ждал второй графский корабль. От мысли, что еще одну ночь придется провести на берегу, Магнус застонал.
Теперь уже было совершенно ясно, что его похвальба была пустым сотрясением воздуха, и он не мот вернуться после сбора подати так быстро, как обещал. Магнус поморщился, представив, как будут потешаться над ним анжуйцы, когда он вернется в Честер ко двору графа не только позже назначенного срока, но и притащит на буксире эту странную девицу.
И как, черт возьми, думал Магнус, в то время как ветер снова наполнял парус их судна, как он объяснит все графу? Сейчас оставалось только надеяться, что ему удастся решить эту задачу не хуже других. Как только они доберутся до лагеря, пообещал себе Магнус, он уйдет в свой шатер и оставшуюся часть вечера посвятит подсчетам собранной подати и проверит, насколько верны цифры и все ли заплачено.
Слушая мычание и блеяние за загородкой, он вспомнил и еще кое-что. Скот следовало как-то накормить. Во время этой адской поездки он уже узнал, что животные без пищи и воды будут так реветь всю ночь, что разбудят всех демонов преисподней и никому не дадут уснуть. Все то время, что его судно плыло вдоль побережья, Магнус поглядывал на небо. Погода становилась все хуже – надвигалась буря.
Магнус крепко вцепился в поручни. Они уже подходили к бухте, где скрывался второй корабль с уже собранной податью. Господи Иисусе! Как же ему хотелось поскорее разделаться с этой ненавистной обязанностью и снова оказаться при дворе графа Честера! Его сюзерен был молодым, слава богу, еще неженатым, и, пока король Генрих враждовал со своими мятежными сыновьями, граф у себя дома содержал веселый, шумный и скандально известный своими свободными нравами двор. Молодые рыцари со всей Англии, Франции собирались к Честеру на турниры, ночные пирушки, пользуясь при этом случаем найти себе невест с хорошим приданым.
А девицы, напротив, богатых женихов, подумал Магнус. Этой осенью в Честере целые стаи прекрасных дам, охочих до замужества, делали ему недвусмысленные авансы. Еще бы! Он был старшим сыном и наследником знаменитого графа де Морлэ и потому весьма завидным женихом. Но Магнус избегал даже говорить со свахами. Когда придет его время жениться, об этом позаботятся его родители. И в первую очередь, конечно, мать. Собственно говоря, графиня Эммелина уже упоминала о том, что присмотрела ему невесту – младшую дочь графа Винчестерского, богатую наследницу больших земельных угодий в западной Англии и, по слухам, очень хорошенькую девушку тринадцати лет. Хотя Магнус слышал, что отец предпочел бы найти ему жену на континенте, возможно, даже одну из молодых принцесс, родственниц королевы Элинор, из Аквитании или Кастилии. Конечно, нелегко было бы обратиться к королеве с такой просьбой именно теперь, потому что несчастная женщина была заключена в темницу за подстрекательство молодого принца Генри против отца. Но всей Европе был известен особый талант королевы устраивать браки, а также ее сочувствие к любовникам. Как в случае с ее сестрой и ее чуть не рухнувшим браком.
Моряк, споткнувшись по дороге, подошел к Магнусу, все еще стоявшему у поручней.
– Взгляните, милорд! – крикнул он, стараясь перекрыть шум ветра.
Но Магнус уже и сам увидел!
Они как раз огибали мыс, скрывавший бухту. Столб дыма, явно не похожий на походный костер, поднимался вверх, и ветром его несло в сторону моря. Магнус выругался и приказал солдатам занять свои позиции на носу корабля.
И как только их судно обогнуло мыс, они увидели, что случилось.
Произошла катастрофа! Второй корабль с собранной податью лежал на боку на мелководье. Он горел, и вот от него-то и поднимался дым. Им был виден песчаный берег, усеянный телами убитых моряков. Сундуки и тюки с собранной податью были разбросаны, их содержимое разграблено. Лагерь был разгромлен – все шатры подожжены и еще продолжали гореть.
Корабль Магнуса тут же рванулся к берегу, а навстречу ему кинулись оборванные моряки и солдаты, за которыми брел командир второго судна Эмерик, придерживая окровавленную и теперь уже бесполезную руку.
– Не приближайтесь к берегу! Держитесь подальше! – кричал Эмерик, добредя до кромки прибоя. – Эти мерзавцы пока еще не покончили с нами. Они вернутся, как только увидят вас!
Моряки вверенного Магнусу корабля сгрудились у поручней, чтобы помочь оставшимся в живых подняться на борт. Рыцарь Эмерик самым последним взошел на корабль и упал на палубу, стараясь подавить стон.
– У меня сломана рука, – сказал он Магнусу. – Нам задали хорошую трепку. Один из лучших моих людей, лучник Лонгсперс, лежит там мертвым.
Магнус склонился над раненым.
– Остался там еще кто-нибудь? Я не хочу, чтобы на берегу остались непогребенные мертвецы.
Эмерик выругался и покачал головой:
– Эти сволочи недалеко, за соседним холмом. Сотня пеших шотландцев и, возможно, не менее двух десятков конных. Если бы вы оказались
Магнус даже не поднял головы.
– Отплываем! – крикнул он.
Моряки заторопились к своим гребным скамьям. Девушка покинула свое место и сделала шаг вперед. Она склонилась над раненым рыцарем, плащ ее подметал палубу. Внимательно посмотрев в лицо Эмерика, Идэйн взяла его искалеченную руку и осторожно очистила ее от лохмотьев приставшей к ней ткани, обнажив рану. Сквозь кровь можно было разглядеть острые концы белой кости.
– Вам достался такой удар мечом, – сказала она ему, – от которого вы могли бы лишиться руки.
Эмерик взглянул на Магнуса. Глаза его расширились от изумления при виде женщины, оказавшейся вдруг на корабле. Потом снова посмотрел на Идэйн.
– Да, этот удар был нанесен мечом, девушка, – согласился он.
Норвежец крикнул гребцам, чтобы они нажали на весла, и те принялись за дело, стараясь как можно скорее отплыть от смертоносного берега. Ветер хлопал кожаным парусом. Рыцарь Эмерик смотрел на Идэйн как зачарованный и, кажется, даже забыл о боли.
Откуда-то из складок своей одежды она извлекла кусок чистой ткани и тихонько разговорилась с Эмериком, пока бинтовала его руку, объясняя, что рану следует еще очистить от грязи. Повязку она пока сделала только для того, чтобы остановить кровотечение. Из-за рулевого весла за ними мрачно наблюдал рулевой кормщик.
Возможно, сказал себе Магнус, он и норвежец думают об одном и том же. Что безумный стремительный рывок девушки к рулевому веслу означал, что она хотела посадить корабль на мель и что поступок ее был продиктован не глупостью и не помешательством. Она знала, что делает.
Как рассказал им Эмерик, если бы они оказались в лагере хоть чуть раньше, они скорее всего были бы обречены на встречу с разбойниками и на верную смерть.
Иисусе милостивый, неужели возможно, что эта девушка знала, что нас ждет?
От этой мысли волосы Магнуса встали дыбом. Он понял, что кормщик, вероятно, чувствовал то же самое.
Она умышленно посадила их на мель!
4
Как только корабль вышел из бухты, на него обрушилась вся ярость стихии. Огромный норвежец-кормщик не мог справиться с рулевым веслом. Тяжело
Плыть в направлении, противоположном тому, куда следовало, было чистым безумием. Но и остаться в бухте они не могли из опасения нового нападения. Магнус вглядывался в гигантские волны, обрушивавшиеся на их суденышко, отлично понимая, что никто и никогда не плавал по коварному Ирландскому морю ночью, кроме датчан и безумных норвежцев.
– Ничего нельзя сделать, чтобы повернуть на юг? – Ему пришлось прижаться губами к самому уху кормщика, чтобы тот мог расслышать его среди воя ветра и рева обезумевших от ужаса животных. – Нас несет на север, в Шотландию!
Посмотрев на мокрое от соленых брызг лицо норвежца, Магнус уже знал ответ. Морское течение несло корабль прямо в пролив. Шторм гнал его все дальше и дальше, в то время как гигантские волны разбивались о его корму. Это было гибельнее плавание: корабль уже наполовину был полон воды.
– Разгружайте судно! – крикнул Магнусу кормщик. – Нам нужно облегчить его!
Это было-единственное, что им оставалось делать, чтобы не пойти ко дну. Но в эту минуту у Магнуса мелькнула отчаянная и безумная мысль о том, что у него тогда останется от полугодовой подати и что в Честер он явится не триумфатором, не в сиянии славы, как обещал анжуйцам, а, в сущности, с пустыми руками.
Только – разумеется, если они останутся в живых, – с этой чертовой девкой! Это все, что он мог предъявить графу. Боже милостивый и Пресвятая Дева! Будет чудо, если Честер не закует его в кандалы и не отправит в подземный мешок своего замка! Из этой злополучной поездки он не привезет ничего, кроме заблудшей девицы, от которой подданные графа на северо-востоке хотели во что бы то ни стало избавиться!
Объятый яростью, Магнус обернулся к своим солдатам и велел выбрасывать за борт скот. Моряки с другого корабля, подобранные на месте разгромленного лагеря, сгрудились в кучу, как будто боялись, что их ожидает та же участь.
Магнус поспешил на середину палубы, чтобы помочь своим людям. Он вместе с ними бросал в ревущее море овец, которые пытались плыть, несмотря на гигантские волны. Борьба за жизнь и полное ужаса блеяние животных вызвали дрожь у усталых и напуганных людей, а Магнус стиснул зубы так, что побелели скулы.
Потом он крикнул четверым своим солдатам, чтобы они начали выбрасывать за борт мешки с зерном. Те принялись за дело, а Магнус смотрел, как мешки исчезали за бортом. Наступила ночь, и единственным, едва брезжущим светом были жуткие ночные отблески штормовых туч, клубившихся над головой. И все же даже при таком тусклом освещении Магнус смог разглядеть, что вода на дне судна уже почти покрывала его высокие сапоги. Он зашлепал к группе державшихся особняком людей, моряков Эмерика, и крикнул, чтобы они взялись за ведра и принялись вычерпывать воду. Кормщик на все лады проклинал гребцов, кричал, чтобы они пошустрее работали веслами, если хотят плыть, а не перевернуться.
Магнус неистово метался из конца в конец корабля, сметая всех, кто оказывался у него на пути, хватая все, что могло утяжелить судно, и выбрасывая за борт. Постепенно на корабле не осталось ничего, только люди. Но все равно было ясно, что корабль в ужасном положении. Ночь медленно тянулась. Усталая команда клевала носом, но боролась со сном, боясь позволять себе хоть недолгий отдых. Магнус огляделся вокруг и подумал, что на судне нет ни одного человека, который бы забыл, что с каждым часом их относит все дальше на север, все дальше от дома.
Он заметил, что девушка помогает Эмерику перевязать раненого гребца. Несмотря на подвязанную руку, Эмерик ухитрился соорудить из половины своего плаща некое подобие полога, и теперь они тащили под него двоих людей.
Магнус присел на корточки, чтобы осмотреть пострадавших.
– Один из них мертв, – крикнул он, – или скоро умрет! Самое лучшее – это выбросить его за борт.
Магнус услышал, как прерывисто вздохнула девушка. Он понимал, что это скверно, ведь она так старалась спасти беднягу. Он крикнул рыцарю:
– Сними кольчугу и брось оружие! Будет легче. С такой рукой ты не сможешь много проплыть.
Приходилось смириться с фактом, что рано или поздно их заставят добираться вплавь куда придется. По-видимому, Эмерик был согласен с этим, потому что кивнул и здоровой рукой начал стягивать латы.
Девушка выглядела страшно испуганной.
– Нет, этого не может быть! – простонала она. – Неужели корабль потонет?
Магнус начал было объяснять ей, что ничего не знает и что: его опыт кораблевождения равен ее собственному. Однако при взгляде на это прекрасное лицо, обрамленное мокрыми длинными золотистыми волосами» он вдруг страшно разозлился. Что, ради всего святого, заставило его вернуться и забрать ее, будто он лишился собственной воли? Может быть, она околдовала его?
Будь он
Магнус приблизил к ней Лицо.
– Корабль потонет? У меня такое чувство, что об этом мне следует спросить тебя, девушка, потому что, похоже, ты больше нас всех знаешь, что случится!
И в этот момент кормщик закричал:
– Берегитесь! Берегитесь! Нас несет прямо на берег!
Огромная волна нависла над кораблем, подхватила и обрушила на него стену воды, под которой оказались погребенными люди, весла и все, что было на судне.
Магнус ухватился за Эмерика и девушку. Несчастная команда кричала и вопила. Ноги Магнуса оторвались от палубы, но он почувствовал, как кто-то вцепился в него и держит мертвой хваткой.
Гигантская волна смыла его за борт. Корабль налетел на скалу – послышался громкий треск ломаемых перегородок. Казалось, на них обрушилась половина всего Ирландского моря. В ушах Магнуса ревело и стонало. Когда его голова появилась на поверхности воды, он сумел разглядеть, что прибой с невероятной скоростью несет его между прибрежными скалами. В темноте он с трудом различал камни, о которые разбивались волны, и пену, взлетавшую, казалось, почти до неба.
Ноги Магнуса коснулись берега и заскользили по нему. Тяжесть кольчуги и меча была такова; что его тянуло вниз. Он не мог высвободить руки. Стройное, но сильное тело приживалось к нему так крепко, что не давало ему идти.
Еще одна волна разбилась над головой Магнуса и опрокинула его. Тело, которое он держал в своих руках – или наоборот? – принадлежало девушке. Он смутно различал очертания ее головы и тусклые растрепанные волосы, колеблемые волной. Ледяная вода выбросила их между скал. Магнус почувствовал, что теперь ноги его могут стоять на твердой земле, что под ним песчаное дно. Другая волна тут же сбила его с ног.
Магнус упал, но девушка по-прежнему не выпускала его, крепко обняв за шею. Меч бился о его колени, он потерял шлем и наглотался морской воды. Вокруг него ревело море.
Лучшим временем дня были сумерки, когда монахини пели.
С самого раннего детства, с тех самых пор, как Идэйн помнила себя, то есть примерно лет с трех, вечерняя молитва после последней на дню трапезы всегда навевала мир и покой, которые наполняли все помещения монастыря, кельи и залы, и всюду в этот час в монастыре Сен-Сюльпис слышалось негромкое сладостное пение монахинь.
Это было одной из самых больших радостей монастырской жизни, когда на исходе дня сестрам монастыря Сен-Сюльпис разрешалось петь, и монахини настолько любили это, что, случалось, не ограничивались отведенным для этого временем и пели намного дольше, за что, конечно, настоятельница выговаривала им, хотя сама обладала великолепным сопрано и первая же нарушала распорядок жизни в монастыре, потому что любила петь.
Сладостные неземные звуки женских голосов в сумеречном свете, аромат горящих свечей и тени, отбрасываемые их трепетным пламенем, навсегда оставались в памяти. Это было время захода солнца, время наступления прохладной ночи, столь тихое время, что, казалось, ангелы спускались на землю послушать пение монахинь. После того как оно завершалось, день был окончен. Гремя часами позже во время последней службы, когда сама высокочтимая сестра аббатиса обходила монастырское здание, проверяя, заперты ли все двери и ворота, девочки, жившие при монастыре, уже спали.
Естественно, выпадали и такие дни, когда голоса монахинь звучали не столь гармонично: под воздействием внезапно подувшего холодного ветра они казались гнусавыми и сердитыми, как вой зимнего ветра в стропилах крыши часовни. И в такие дни нескончаемое пение было испытанием терпения, слушателей, и даже голос сестры настоятельницы звучал не так сладостно.
Идэйн открыла глаза. Голоса монахинь ей пригрезились – то был вой ветра, леденящие душу звуки пробивались в проходы между скалами какого-то побережья. Лежа, она могла смотреть вверх и видеть пурпурные облака, стремительно несущиеся по залитому солнечным светом небу.
Наступил день, сказала себе Идэйн. Не сумерки, когда в монастыре Сен-Сюльпис идет вечерняя служба. Ей снились монахини и их мирное вечернее пение, но наяву был слышен только шум ветра среди скал.
Она вспомнила шторм. «Я жива», – трепетно подумала Идэйн.
Как бы Предвидение ни
Идэйн медленно пошевелила ногами. Все ее избитое морем тело болело. Она вспомнила, что пыталась помочь молодому рыцарю, и понимала, что не очень-то много могла для него сделать из-за размера и веса его кольчуги и меча.
И все же ей казалось, что им удалось добраться до укрытия между скалами. Немного позже в сумеречном свете все еще непогожего утра она поняла, что начинался прилив, увидев, что вода плещется у ее ног. Это окончательно разбудило Идэйн, и она заставила рыцаря перебраться выше, туда, где можно было укрыться под выступом утеса. Там были песок и камни, прикрытые сухой, жесткой и пружинистой, как сено, осокой. Оба упали на эту подстилку, отупевшие от усталости, и тотчас же уснули.
Идэйн вздохнула и, повернувшись на бок, прижалась к огромному телу, лежащему рядом с ней. Похоже, они были здесь совершенно одни. Но у Идэйн не было ни сил, ни желание встать и оглядеться.
Над их головами с криками кружили чайки. Вставшее солнце согревало молодых людей, и в солнечном свете их укрытие показалось Идэйн даже уютным. Где бы ни были остальные – норвежец-кормщик и его команда, рыцарь Эмерик, моряки и солдаты, – на этом участке берега их не было. И вокруг царила тишина.
Идэйн содрогнулась. Возможно, никто из этих людей не выжил. Почувствовав ее движение, мужчина, лежавший рядом с ней, пошевелился, но не проснулся.
Идэйн придвинулась к нему ближе. Солнце уже высушило их одежду, но она оставалась липкой от морской воды. Там, где солнце касалось кожи, по ней, разливалось блаженное тепло.
Молодой рыцарь лежал на своем мече и поясе. В какой-то момент ночью Идэйн инстинктивно подтянула его кольчугу так, что та оказалась выше бедер, и придвинулась к нему настолько близко, что смогла угнездиться рядом, прижавшись к его теплому обнаженному животу. И даже теперь ее руки касались кожи на его спине, а его мускулистое тело плотно прижималось к ее животу и ногам. Юбка ее задралась, обнажив тело.
Ведь ноги у меня голые, внезапно очнувшись, осознала Идэйн. Ее башмаки исчезли, должно быть, были потеряны во время шторма, как и чулки. Она вздохнула. Тело молодого рыцаря было таким теплым, что ей не хотелось отодвигаться от него. Да она и не собиралась этого делать.
Он спал глубоким сном измученного человека. И почти не шевелился во сне, и только слегка ежился, когда ощущал прикосновение ее пальцев к своей коже. Идэйн изучала его тело. Она помнила, как он сновал по судну, выкрикивая команды.
Но ему так и не удалось предотвратить крушение, подумала она, разглядывая его лицо. Она полагала, что ему придется отвечать за потерю кораблей. Для него эта поездка оказалась самым его катастрофическим предприятием, хотя ему и посчастливилось остаться в живых.
Идэйн провела пальцами по гладкой коже его спины, и он слегка пошевелился. Если они когда-нибудь доберутся до Честера, этому отважному юному лорду, возможно, предстоит убедиться, что его сеньор предпочел бы, чтобы молодой рыцарь с честью пошел ко дну вместе со своим кораблем и своими людьми.
Идэйн приподнялась, опираясь на локоть, и заглянула ему в лицо.
В одном его ухе была золотая серьга, почти скрытая густыми темно-рыжими волосами, поэтому сначала она ее не заметила. Сами волосы были красивыми, волнистыми, хотя и слиплись от морской воды. Длинные рыжеватые ресницы, похожие на лучи звезд, могли вызвать зависть любой женщины.
Но при этом он был настоящим мужчиной, мужчиной до кончиков ногтей, подумала Идэйн, опираясь подбородком на руку и продолжая разглядывать его. Она прикоснулась кончиком пальца к золотой серьге. Волнистые рыжие волосы, серьга, прекрасные доспехи тонкой работы, меч – все это совершенно точно указывало на то, что молодой человек благородного происхождения.
Идэйн опустила руку, и пальцы ее скользнули на его живот, отыскав кусочек теплого тела между кольчугой и туго обтягивавшими тело штанами. Там, где ее голые ноги касались его живота, они тоже были теплыми.
На борту корабля у нее было странное видение: молодой человек предстал перед ней обнаженным, и это было самым удивительным, что она когда-либо видела. Даже теперь она не понимала, как и почему это случилось. И все же отлично помнила, как его одежда вдруг стала прозрачной, как синяя вода вокруг, и она увидела прекрасное тело воина.
Какой он теплый, подумала Идэйн, и рука ее все никак не могла угомониться и продолжала поглаживать и исследовать его тело, его гладкую кожу между поясом его штанов и латами. Пальцы сказали ей, что тело его не было волосатым, как у старых привратников в монастыре, которые имели обыкновение обнажаться до пояса и мыться у колодца возле конюшни.
Его тело было упругим, крепким и гладким, с рельефной мускулатурой. Должно быть, он много тренировался, чтобы стать таким: где бы ее пальцы ни касались его обнаженного тела, они находили жесткие крепкие мускулы. Ее пальцы нащупали равномерно поднимавшиеся от дыхания ребра и более нежную плоть во впадине живота.
Ее рука скользнула ниже, добралась до пояса его штанов, мокрых, с прилипшими к ним песчинками. Под влажной тканью пальцы ее нащупали его поджарые плоские ягодицы. В ответ на ее прикосновение нога его слегка дернулась.
Внезапно Идэйн захотелось, чтобы красивый рыцарь не просыпался как можно дольше. Она недоумевала, почему его тело так зачаровало ее. Но ведь никогда прежде у нее не было возможности рассмотреть мужское тело. Она чувствовала себя ужасно порочной и прекрасно сознавала, что монахини не одобрили бы ее поведение. Хотя, конечно, она никогда с ними не обсуждала возможности исследовать тело спящего мужчины.
Над ними кружили чайки, издавая пронзительные крики, похожие на кошачьи. Свежий ветер вплетал в их крики свои стоны. Они были недалеко от моря: ей был слышен гул прибоя, разбивавшегося о
Но по крайней мере она могла бы оглядеть бухту, чтобы выяснить, что можно найти. Возможно, увидеть дорогу, которая привела бы их к какому-нибудь городку или деревушке. Или хотя бы поискать выброшенные на берег куски дерева, чтобы разжечь костер. Они отчаянно нуждались в дровах для костра, потому что надо было высушить одежду.
Идэйн лежала тихо – она только что сделала открытие.
Чуть отстранившись, она могла видеть обнаженную часть тела рыцаря. Его гладкое тело в том месте, где кольчуга задралась, обнажив живот, было покрыто рыжеватыми волосами, исчезавшими за поясом штанов.
В ее памяти вновь отчетливо всплыло нагое тело, представшее перед ней на корабле. Шнуровка его облегающих штанов была влажной и не поддавалась, даже когда она пустила в ход ногти. Однако штаны его были достаточно низко спущены, чтобы она могла заглянула под пояс. Все дело в том, убеждала она себя, что ей просто захотелось снова взглянуть на него. Если она чуть наклонится и чуть оттянет пояс…
Голос, раздавшийся над ее ухом и исходивший от лежащего рядом молодого человека, испугал ее так, что она чуть не подскочила. Подняв голову, она встретилась взглядом с золотистыми глазами рыцаря. Рука его сомкнулась у нее на запястье, и он отстранил ее от себя.
– Я… я… – вскричала Идэйн, – было просто любопытно.
И это была чистейшая правда. Но по тому, как округлились его глаза, она поняла, что ответ этот в данный момент не из лучших.
Он звонко шлепнул ее по дерзкой руке, которую она убрала и поднесла к груди.
– Боже милостивый! – сказал рыцарь сквозь плотно сжатые губы. – Да ты даже еще более распутна, чем я думал. Неудивительно, что де Бризу так хотелось отделаться от тебя!
5
Когда они добрались до вершины холма, Магнус остановился и огляделся. Внизу лежала бухта, где они провели ночь, пока бушевал шторм. Усыпанный валунами берег расстилался насколько хватало глаз.
Позже кто-то скажет им, что эта часть шотландского побережья стала могилой многих кораблей. Но с холма Магнус не мог разглядеть ни обломка мачты, ни обрывка паруса, которые были бы приметой того места, где произошло крушение корабля с графской податью. Только усыпанное камнями скалистое побережье и Ирландское море, по которому ветер гнал покрытые белыми шапками пены волны.
Магнус сделал над собой усилие, чтобы стереть страх со своего лица. Не стоило волновать девушку, но он все-таки надеялся, что они найдут кого-нибудь из его людей, уцелевших после кораблекрушения. Возможно, одного из моряков, кто мог бы им сказать, где они находятся, и помочь добраться до границ земель графа Честера.
Приложив ладонь к глазам, Магнус долго смотрел на море. Буря отнесла судно к северу, и он предположил, что они находятся где-то у южного побережья Шотландии. Но это было только предположением. Магнус не думал, что они оказались в пределах земель диких горцев или западных островов, расположенных за ними.
Но и оказаться в Шотландии тоже было достаточно скверно.
Он посмотрел на девушку. Ее одежда была еще влажной, и она дрожала, зубы выбивали такую дробь, что ей приходилось сжимать их. Она повязала волосы своей изорванной вуалью, но золотые пряди выбивались из-под ткани, обрамляя лицо, а ветер играл ими. Она была стройной и для женщины высока ростом, а соблазнительные изгибы ее тела были заметны даже под мокрым плащом. Несмотря на то, что она едва не утонула, это не испортило ее красоты, и Магнус усомнился в правдивости историй, рассказанной ему управляющим де Бриза, о том, что тот будто бы собирался выдать девицу замуж, чтобы воспользоваться своим правом сеньора. Гораздо правдоподобнее было предположить, что эта редкостная красавица на самом деле была любовницей или наложницей де Бриза. А мудрая жена де Бриза заставила его избавиться от этой девицы. И еще больше, чем прежде, золотоволосая девушка с чуть раскосыми изумрудными глазами напомнила ему статуи святых, украшенные золотом и драгоценными камнями, Она казалась чужеземкой, непохожей на женщин Франции и Англии, в этом он готов был поклясться. Управляющий де Бриза уверял его и божился, что девушка – сирота, взращенная монахинями в монастыре Сен-Сюльпис, что она провела там свои детские и отроческие годы и что никто ничего не знает о ее происхождении.
– Не повредит, если мы пройдем немного на север вдоль побережья, чтобы посмотреть, не спасся ли кто-нибудь с нашего корабля, – сказал Магнус.
Он не очень в это верил, но ничего другого придумать не мог, кроме как сдаться на милость первым же встреченным шотландским крестьянам, если, конечно, поблизости есть хоть какая-нибудь деревушка. Но это, без сомнения, было рискованно, поскольку эти берега приобрели дурную славу тем, что местные жители нападали на уцелевших после кораблекрушения людей и требовали выкуп, а тех, у кого денег не было, убивали. Шотландский король пытался цивилизовать этих людей и с этой целью поселил здесь множество нормандских дворян, дав им наделы. Теперь в Аннандейле жили нормандские Брюсы, в Эйршире – де Морвили, а в Лодердейле – фитц Аланы, из которых, по слухам, Уильям Лев подбирал себе дворян на должность стюартов[6], передававшуюся по наследству. Поэтому невежественные шотландцы уже начали называть фитц Аланов Стюартами.
Магнус решил, что, возможно, лучше всего пройти вдоль берега и попытаться найти кого-нибудь из команды, В тоже время они могли бы поискать усадьбу какого-нибудь нормандского дворянина, поселившегося в этих краях. Магнус подумал, что, если бы они оказались вблизи Эйршира, он мог бы найти де Морвилей, происходивших из того же городка в Нормандии, что и семья его деда, и напомнить о своем отдаленном родстве с ними.
Он задумчиво потер щеку, покрытую мягкой порослью, появившейся за ночь. Продвигаться вперед в этой части Шотландии было нелегким делом. Первой помехой тому был их вид. Хотя Магнус потерял свой прекрасный рыцарский шлем тонкой работы, смытый во время кораблекрушения, на нем все еще была дорогая кольчуга столь редко встречающаяся на жителях севера. И, конечно, не пришлось бы долго искать босоногого шотландца, которому приглянулись бы его латы испанской работы, и тот, не задумываясь, убил бы его из-за них.
Иисусе, подумал Магнус, то же можно было сказать и о его мече! Отец подарил его ему в тот день, когда его посвятили в рыцари, вместе со стальными шпорами. Это оружие высоко ценилось и должно было служить всю жизнь, и граф не зря подарил его своему первенцу и наследнику. Даже король Генрих восхищался лезвием и намекал на то, что был бы не прочь получить такой же, если бы граф де Морлэ проявил щедрость и сделал ему подобный подарок. Если не принять на этот счет мер, размышлял Магнус, он будет просто ходячим приглашением к разбою и убийству.
Но не одно это вызывало его опасения – с ним была девушка.
Она стояла рядом, с беспокойством вглядываясь в море, а он тем временем разглядывал ее профиль. На лбу она носила серебряный обруч, такие же серебряные браслеты красовались на ее запястьях. Платье ее было порвано. Морская соль пропитала его и оставила на нем пятна, но оно было из шелка и украшено изящной вышивкой. Ноги ее были босыми – прошлой ночью во время бури она потеряла башмаки или их смыло волной, зато плащ ее был из самой тонкой шерсти.
Ведь на ней брачный наряд, сказал себе Магнус, вспомнив историю, рассказанную ему управляющим о праве сеньора. Но по тому, как эта девица выглядела и вела себя – особенно когда он поймал ее за разглядыванием интимных частей его тела, – можно было предположить, что она все-таки наложница де Бриза. Именно таким и было его первое впечатление о ней.
Магнус снова потер небритую щеку, размышляя; что он, черт возьми, будет с ней делать. Ему и о себе-то позаботиться будет нелегко, а уж иметь при себе эту девицу все равно что размахивать красным флагом, приглашая разбойников напасть на них. Если он не хотел тратить все свое время только на то, чтобы защищать ее от посягательств, гораздо разумнее бросить ее здесь.
Господь свидетель, размышлял Магнус, разглядывая ее, оставить ее здесь – весьма серьезное искушение. Ведь он так было и сделал, впервые увидев ее на берегу. Но теперь почему-то ему представилось, что воля божья заключалась в том, чтобы эта девица стала его бременем, его ношей, его крестом. Его епитимьей.
И теперь, оказавшись перед лицом ужасной правды, состоявшей в том, что господь, безусловно, наказывает его за беспутную жизнь, Магнус вновь почувствовал отголосок все еще не изжитого похмелья. Это было карой за пьянство, пристрастие к азартным играм и хвастовство.
Все это и привело его к сегодняшнему несчастью. За время, проведенное при дворе графа Честера, он порядком набедокурил, и теперь ему приходилось весьма сожалеть о своей разгульной жизни и расплачиваться за нее.
Он понимал, что у всевышнего много причин для недовольства им: и то, что он растерял всю подать, собранную для графа, и то, что выбросил весь груз за борт, и то, что вся его команда, вероятно, погибла.
Магнус беззвучно застонал. В резком и беспощадном свете дня он как нельзя более ясно понимал, что единственно разумным было бы вернуться в Честер с тем, что у него осталось после всех его злоключений. Да «что еще он мог бы предпринять? Девушка была его единственной свидетельницей. Кто, кроме нее, мог бы выступить в его защиту и сказать, что, несмотря на невезение, он старался делать все, что только было в его силах.
Магнус знал, что если поступит так, то навлечет на себя недовольство, а возможно, и наказание. Но он зная также, что, если хочет когда-нибудь снова заслужить графскую милость, ему следует привезти девушку в Честер. И рассказать графу вир историю с начала и до конца.
Магнус глубоко вздохнули спросил:
– Как тебя зовут?
– Идэйн, – робко прошептала она.
– Идэйн?
Имя это звучало как-то по-ирландски.
– А как дальше?
Она не ответила, и Магнус снова нетерпеливо спросил:
– Ну, говори же, другого имени у тебя нет?
Она отрицательно покачала головой.
Магнус издал сквозь зубы какой-то звук, означавший, вероятно, нетерпение.
– Ладно, девушка, пусть будет так. Полагаю, мы где-то на землях шотландцев. Ты должна понимать, что у нас нет еды, кроме той, что нам удастся найти или украсть, и так будет, пока мы не набредём на какую-нибудь усадьбу, если таковая есть поблизости. И нам придется расстаться кое с чем из своих пожитков, а, иначе нас ограбят только за то, что на нас надето.
Идэйн подняла голову, и Магнус встретил взгляд ее широко раскрытых изумрудных глаз. Ему не хотелось говорить ей о том, что только что пришло ему в голову. А именно: если здешние шотландцы проведают, что он сын и наследник графа де Морлэ, то их алчность возрастет непомерно, и они потребуют за него огромный Выкуп. Поэтому он сказал только:
– Следуй за мной за скалы, туда, где стоит сухое дерево.
И двинулся вперед по тропинке. Она пошла за ним. Магнус знал, что ее босые ноги зябнут на покрытой камнями и галькой земле, но в данный момент не мог придумать, как ей помочь.
Придется ему купить или украсть для нее пару башмаков. Или смастерить какую-нибудь обувь из ткани, соломы или еще чего-нибудь, как это делают вилланы. Но сначала, сказал он себе, им нужно избавиться от всего, что может вызвать у воров искушение напасть на них. Стоя возле сухого дерева, Магнус стащил с себя кольчугу, нагрудные латы и надгортанник. Кое-что из доспехов он спрятал за подкладку своего плаща, думая, что, возможно, когда-нибудь все это понадобится ему снова, если придется вступить в бой. Самым скверным было то, что приходилось жертвовать драгоценной кольчугой.
Выкопав кинжалом яму под деревом, Магнус уложил туда нагрудные латы. Потом, присев на землю, снял шпоры и положил их поверх лат. И торопливо, боясь бросить взгляд на то, что было символами его рыцарского звания, начал забрасывать яму землей, потом встал и утрамбовал ее сапогами. Покончив с этим, подкатил ближайший камень и положил его сверху.
Девушка молча наблюдала за его действиями.
– Никто их не найдет.
Он чуть не забыл о ее присутствии. Пока копал яму, а солнце согревало ему спину, Магнус был полон мыслями о доме, о замке Морлэ, о матери, брате и сестрах, о прекрасных лошадях, которых разводил его отец, о полях золотистой пшеницы и о том, как их земля выглядит теперь, в это время года. Ему не хотелось вспоминать о жизни при дворе графа Честера, которую он вел с тех пор, как расстался с семьей.
Магнус всем сердцем хотел надеяться, что господь не накажет его за его легкомыслие, за то, что он вел никчемную и расточительную жизнь и тратил свою молодость и силы без всякого смысла. И вот он оказался в чужих краях, потерпев кораблекрушение, всеми покинутый и всего лишенный, кроме одежды, меча и маленького мешочка с серебряными монетами, который он чудом сохранил во время последней своей проклятой игры в кости. Одной монеты едва ли было достаточно, чтобы купить каравай хлеба и кружку пива.
Щурясь от солнца, он думал, что им еще надо изыскать возможность поесть. Солнце поднялось уже высоко, близился полдень, А есть и пить было нечего, и Магнус чувствовал, что просто умирает от голода.
– Постой-ка, – сказал он девушке и снял с нее серебряные запястья и серебряный обруч, украшенный некрупными рубинами, и наконец тонкую серебряную цепочку, обвивавшую ее шею.
Все ее украшения поместились в ладони одной его большой руки, и он почувствовал, что ему претит отбирать их у нее. И всё же он опустился на колени и вырыл другую яму, положил в нее украшения и забросал землей.
Идэйн выглядела такой удрученной и несчастной, что Магнус почувствовал, что должен что-то сказать.
– Мы за ними вернемся, – сказал он. – Погляди, я отметил место под этим сухим деревом. Оно стоит на холме на берегу маленькой бухты.
Когда они спускались с холма, Магнус заметил, что девушка все время оглядывалась назад, и подумал, что эти вещи, несомненно, были единственными безделушками, которые она имела в своей жизни.
Разгневанный бог безжалостен.
«Мы никогда сюда не вернемся», – думала Идэйн, поворачиваясь спиной к холму и сухому дереву на нем. От этого она почувствовала себя как-то странно опустошенной, но делать было нечего, потому что им предстоял дальний путь, возможно, на восток. Ее Предвидение было особенно явственным, когда она смотрела, как он закапывал свои шпоры. В этот момент она ясно увидела, как высокий человек с такими же темно-рыжими волосами, как у него, казавшийся ей сильным и властным, но добрым, дал ему эти шпоры. Возможно, это было, когда его посвящали в рыцари? И кто это был? Его отец?
«Да, его отец», – подтвердило Предвидение.
Пока рыцарь закапывал свои доспехи, она вдруг увидела множество людей: молодых девушек, вероятно, его сестер, молодого человека, должно быть, брата, мать и отца, а также не очень ясно различимую картину какой-то окутанной туманом земли, лошадей, горожан и, наконец, замка. И надо всем этим царил дух любви, молодости, силы и счастливых и веселых перепалок между юными существами. Читая таким образом его мысли, она поняла, что он не был таким избалованным и испорченным, как ей показалось вначале, и что он даже не сознавал, как красив.
Его меч все еще при нем, говорила себе Идэйн, пробираясь по каменистой тропинке. В конце концов, самое главное для него – это меч.
Много позже они миновали горный перевал и оказались в небольшой долине, где паслось стадо овец. Пастуха видно не было. Они слышали, как он созывает свое стадо, до них доносился лай собаки. Магнус отдал Идэйн свой меч и осторожно заскользил по травянистому склону, чтобы украсть меховой мешок, в котором, судя по запаху, был обед пастуха.
Обратно вверх по склону Магнус бежал бегом. Лесок здесь был не слишком густым, а потому не слишком надежным укрытием. Теперь им хорошо был слышен лай собаки, возмущенной вторжением невидимых захватчиков.
Они изо всех сил помчались по горной тропинке, которая вела на север, и скоро морское побережье осталось далеко позади. Они бежали довольно долго и оказались далеко от долины, где паслись овцы. В конце концов, обессилев от бега, они скатились вниз по склону довольно крутой лощинки, поросшей рябинами и остролистом, по дну которой бежал мелкий и стремительный ручей.
– Ты оставил ему серебряную монетку? – спросила, задыхаясь, Идэйн, думая о пастухе, оставшемся без обеда.
Он изумленно взглянул на нее:
– Да. И заодно посвятил его в рыцари. Господи! Неужели ты думаешь, что я должен был заявить ему о нашем присутствии, оставив серебряную монетку?
Идэйн промолчала и подумала, что, вероятно, он прав и им следует хорониться и от обычных людей, и от разбойников, которые наверняка должны были им встретиться, и искать то, что один норманн мог бы счесть приютом у другого норманна, а значит, безопасным местом. Кажется, Магнус был уверен, что в этих краях есть несколько наделов, пожалованных шотландским королем нормандским рыцарям.
Идэйн опустилась на колени и пила из ручья до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание. Вода была чудесной, даже нужнее пищи. С того момента, как она проснулась с полным морской соли ртом, она так сильно страдала от жажды, что боялась умереть.
Идэйн присела и вытерла губы тыльной стороной ладони. Молодой рыцарь отогнул овечью шкуру, в которую был завернут обед пастуха, и замер, глядя на покрытый странными прожилками белый шар, оказавшийся внутри.
Если бы Идэйн саму не терзал смертельный голод, она бы рассмеялась при виде выражения его лица.
– Что это? – спросил Магнус таким тоном, будто не мог поверить глазам своим. Или обонянию. – Да хранит нас святой Георгий! Конечно, это несъедобно!
И в эту минуту Идэйн поняла, что красивый молодой рыцарь никогда в жизни не испытывал голод. По крайней мере настолько, чтобы есть грубую крестьянскую пищу. Она снова присела на корточки.
– Тебе ведь случалось есть пудинг из мясных обрезков, – сказала она. – Это то же самое. Только туда добавлена ячменная и овсяная мука, а приготовлен он в овечьем желудке.
– Приготовлен в овечьем желудке, – пробормотал Магнус. – Мне доводилось есть свиные и говяжьи рубцы. Это мое любимое блюдо. Но этот пудинг ни на что не похож.
Он взял пастушеский пудинг, понюхал его. Идэйн заметила, что он вздрогнул и отшатнулся.
– Матерь божия! А ты-то откуда знаешь? Ты уверена, что это то, о чем только что сказала?
Идэйн пожала плечами.
– Все, кто живет на этом побережье, знают, что такое хаггис[7]. Пастухи готовят его после того, как зарежут овцу. Они даже говорят, что он долго и хорошо сохраняется. Иногда они весь сезон, когда пасут овец, питаются хаггисом. Просто зарывают его в…
– Неважно, – торопливо ответил Магнус. – Можешь больше не просвещать меня на этот счет.
Он срезал верхнюю оболочку и осторожно отрезал себе кусок. Положил в рот, подержал некоторое время, потом наконец решился проглотить. Со все еще недоуменным выражением лица отрезал еще кусок и предложил ей.
Идэйн взяла его и тут же съела. Она была голодна, к тому же пастушья еда была для нее не внове. Когда она жила в монастыре Сен-Сюльпис, иногда горцы уделяли сиротам часть своей пищи. Обычно это случалось по осени, когда пастухи пригоняли на убой свои стада.
И все же хаггис был не столь сытной едой, как твердая колбаса, которую шотландцы изготовляли из овечьих кишок, набивая их мясными обрезками, приправляя диким чесноком и мукой из желудей. Такую
После того как они поели и напились из ручья, рыцарь снял плащ и повесил его на ветку дерева.
– Мы должны попытаться смыть соль с одежды и кожи, – сказал он. – Если не сделаем этого, кожа воспалится и будет зудеть. Моряки предупреждали меня об этом.
Он подошел к ручью, сел на берегу и стянул сапоги. Потом перешел ручей вброд, снял камзол, но меч оставил на поясе, пока не скрылся из виду.
Идэйн последовала за ним к воде, радуясь возможности вымыть руки после хаггиса. Она тоже сняла плащ и, вздохнув, повесила на дерево.
По правде говоря, для купания было слишком холодно. Даже и подумать было страшно о том, чтобы снять одежду на таком ветру. Вода в ручье была ледяной. Но влажное, пропитанное солью платье и шерстяная нижняя сорочка Идэйн прилипали к телу, поэтому она медленно распустила шнуровку платья, и оно скользнуло в ручей.
Глядя на платье у своих ног, Идэйн гадала, как ей удастся согреться, пока высохнет одежда. Даже стоять под лучами солнца было явно недостаточно, чтобы согреться, и Идэйн дрожала от холода.
Она сняла сорочку и бросила ее туда же, куда и платье. Если ее одежда хоть когда-нибудь высохнет, она по крайней мере будет чувствовать себя чистой и ей будет удобно.
Набрав воду сложенными лодочкой руками, она плеснула ее себе на ноги, пытаясь не вскрикнуть от холода, потом вымыла плечи «руки до локтей. Наконец дошла очередь до груди и живота, но тут уж ей не удалось удержаться от крика, а потом, поливая свое тело, она глухо стонала.
Но, боже милостивый, несмотря на все усилия, соль все-таки не смывалась. Даже после того как она попыталась оттереть тело песком, Идэйн чувствовала, что кожа ее осталась липкой.
Она взяла из ручья свою сорочку и выжала ее, потом воспользовалась ею, чтобы вытереть тело. Кожа зудела, и, где бы она ни дотронулась до нее мокрой тканью, та становилась красной, как дикое яблоко. Но в конце концов липкую морскую соль все же удалось смыть.
Дрожа, как в лихорадке, Идэйн начала топтать свое платье, стараясь таким образом выдавить из него соль, потом подняла, выжала и
Чтобы вымыть из них всю соль и отстирать до белизны, было недостаточно их топтать, но Идэйн уже так замерзла, что ей просто пришлось сплясать на них джигу, чтобы не окоченеть совсем. Ее ноги, стоявшие в ледяной воде ручья, настолько замерзли, что она почти не чувствовала их.
Близился полдень, и солнце медленно плыло по небу. То место в ручье, где стояла Идэйн, оказалось в тени. Ветер стонал и завывал в ветвях деревьев, и от этого руки и ноги девушки покрылись гусиной кожей.
Идэйн принялась выплясывать, высоко поднимая колени, как делают танцующие пастухи. Ноги ее молотили по лежащим в воде панталонам. Она хлопала в ладоши и трясла над головой руками, но после нескольких минут такого танца сердце ее бешено забилось. Все тело ее горело, и теперь она уже чувствовала пальцы ног.
Панталоны были основательно отстираны и выполосканы, но Идэйн не останавливалась. Святые угодники! Она убедилась, что если будет продолжать свою пляску, то согреется совсем, и потому продолжала кружиться.
Идэйн пришлось остановиться, чтобы передохнуть, но теперь ей стало гораздо теплее. Она надеялась, что не порвала свои панталоны настолько, что их уже невозможно будет починить.
Остановившись на мгновение, она почувствовала, что не одна здесь, и обнаружила его. Рыцарь, босоногий и одетый только в обтягивающие штаны, стоял в ручье недалеко от нее с обнаженным мечом в руке.
Волосы его были еще влажными и ниспадали на плечи темно-рыжими прядями. Он, оцепенев на месте, не сводил глаз с Идэйн, будто набрел на лесного духа или увидел привидение.
– Я слышал, ты кричала, – сказал он хрипло.
6
И это было правдой: Магнус подумал, что на девушку кто-то напал. Он услышал ее крики и, поспешно натянув штаны на мокрое тело, побежал к ней, как безумный, вообразив, что на нее напаяй дикие шотландцы, В мыслях он уже видел, как они срывают с нее одежду, швыряют на землю и, возможно, уже удовлетворяют свою похоть.
Вместо этого он увидел такую сцену, от которой потерял дар речи, Здесь, посреди ручья, в сердце шотландских гор, перед ним предстало зрелище, какого ни один добрый христианин в мире и вообразить не мог. И уж, конечно, ничего подобного нельзя было представить при ярком дневном свете.
От этого видения волосы на голове вставали дыбом, потому что, как ему было известно из древних легенд, такие ручьи населяют русалки.
Он увидел духа, явившегося к нему из древних языческих времен и, должно быть, исторгнутого адом: это существо бешено кружилось в каком-то демоническом танце. И в то же время этот дух, стройный и золотоволосый, совершенно нагой и невероятно прекрасный, в неверном мерцании света под деревьями молотил себя руками, издавая при этом пронзительные крики.
Прошла минута, прежде чем Магнус понял, что принял их за крики о помощи.
И в ту же секунду водяной или лесной демон увидел его и остановился. Идэйн смотрела на него, задыхаясь, расширенными от ужаса глазами, и, видимо, была слишком удивлена и напугана, чтобы прикрыть свое тело.
Единственная мысль, которая мелькнула в этот момент в оцепеневшем мозгу Магнуса, была: «Она нагая!»
Здесь перед ним по щиколотку в горном ручье, освещенная осенним солнцем, пятнами падавшим на ее тело сквозь ветви деревьев, стояла женщина с самым прекрасным телом, какое он когда-либо видел.
«Неудивительно, – подумал он, – что я принял ее за русалку!» И снова то странное чувство, что охватило его минуту назад, вернулось, и волосы у него на затылке встали дыбом.
И пока она так стояла, неподвижная, словно статуя, с изумрудными, широко раскрытыми глазами, его жадный взор впитывал ее красоту: золотистую кожу, стройное тело, столь совершенное и прекрасное, с выступающими грудями и порозовевшими от холода сосками, тонюсенькую талию и изящный изгиб бедер. А длинные ноги были такими, что любой святой монах, запертый в келье монастыря, увидев их, не смог бы не соблазниться ею.
Видение содрогнулось от холода, и чары развеялись. Идэйн стремительно повернулась к берегу, где лежала ее одежда, но Магнус опередил ее. «Она наложница де Бриза», – напомнил он себе, загораживая ей путь. Он только хотел дотронуться до нее и убедиться, что она не видение, а живая женщина. Дух вод и долин зачаровал его. Никогда в жизни он не видел столь ослепительно прекрасной женщины.
Магнус протянул к ней руку и коснулся ее холодной, как мрамор, совершенной груди. С розового соска свисала капля воды. Не задумываясь, он дотронулся до него кончиком пальца:
Идэйн стояла совершенно неподвижно, только повернула к нему голову и теперь смотрела на него своими сверкающими изумрудными глазами.
– Нет, – прошептала она. – Нет, не сможешь этого сделать.
Магнус не решился ответить, боясь, что голос изменит ему; кровь бешено шумела у него в ушах.
Не могу? Он знал, что может и сделает это! Достаточно было одного прикосновения к ней, чтобы он весь воспламенился!
Он не мог выбросить из головы де Бриза и, призывая в свидетели всех святых, твердил себе, что она слишком хороша для мелкого рыцаря из числа вассалов лорда Честера. Слишком изысканна и ослепительно хороша. Даже если у де Бриза была ревнивая жена, он не мог себе представить, как у этого человека хватило сил отослать ее.
И каким-то образом волшебное видение оказалось в его объятиях. Магнус прижал ее к себе и почувствовал ее шелковистое, влажное и холодное после купания тело рядом со своим полуобнаженным. Этого он уже вынести не мог.
Магнус со стоном нашел ее нежные податливые губы. Его собственные губы дрожали от желания ощутить ее сладость, ему хотелось проглотить ее. Их соприкоснувшиеся губы вызвали пожар в них обоих, и она слабо, приглушенно застонала. Отстранившись, он посмотрел ей в лицо и прочел в ее глазах изумление. Но размышлять об этом не было времени.
– Пойдем, – сказал, он хрипло, – мы не можем заниматься этим здесь, в ручье. Позволь мне найти для тебя место получше.
Он наклонился к ней, поднял ее на руки и понес на берег, потом нашел освещенное солнцем место и уложил ее туда. Магнус был не в силах больше ждать. В мгновение ока он освободился от своих мокрых штанов и пояса с мечом.
Даже на солнце было холодно. Ветер гулял по их обнаженным телам. Но лежащая перед ним прекрасная нагая девушка, освещенная ярким солнечным светом, воспламенила кровь Магнуса так, что ему показалось, она сейчас закипит. Когда он встал перед нею на колени, она бросила испуганный взгляд на его тело ниже пояса и, впечатленная его мощью, закрыла глаза руками.
– Солнышко, – умолял он ее, – не надо бояться, не закрывай глаза!
Черт возьми! А как же выглядел де Бриз, когда обнажал свои чресла? Она не должна была бы так странно вести себя.
И что она надеялась увидеть, когда заглядывала ему в штаны? Если она опасалась уродства, то уже он-то, конечно, мог рассеять ее страхи. Кроме единичных жалоб на слишком большие размеры его мужского естества, все остальные дамы находили его вполне нормальным и совершенным по форме.
Кроме того, говорил себе Магнус, ни одна из замужних женщин и служанок, с которыми ему приходилось делить ложе при дворе Честера, не возражала и не жаловалась. Напротив, были среди них такие, кто был маниакально привязан к интимным частям его тела, и ему приходилось прибегать к дьявольским уловкам, чтобы избавиться от них. Но, господь свидетель, ему никогда не" встречалась женщина, которая не могла бы вынести вида его мужских достоинств. Для женщины бывалой наложница де Бриза вела себя до странности робко.
Ободряюще улыбаясь, Магнус опустился рядом с ней и в течение нескольких полных блаженства минут целовал и ласкал ее прелестное тело. Его страсть все возрастала и становилась чуть ли не мучительной. Он взял в ладони ее прелестные груди и целовал их, потом слегка прикусил эти розовые бутоны и услышал, как она с трудом выдохнула воздух.
– Это тебя возбуждает? – шепнул он. – Радость моя, я только хочу доставить тебе наслаждение. Скажи, если что-то из того, что я делаю, тебе неприятно, я тотчас же перестану.
Казалось, она его не слышит. С ее губ слетел легкий сладострастный стон, когда его рука скользнула между ее бедер, а кончиками пальцев он принялся ласкать ее самое чувствительное место. Магнус почувствовал, что сам сгорает от желания, В этой лихорадке ему подумалось, что никогда за все время своего общения с женщинами он не встречал ни одной, которая так сильно и так, быстро воспламенила бы его. Она лежала в его объятиях, готовая сдаться, и ее похожие на драгоценные камни глаза были прикрыты тяжелыми веками. Она раскрыла для него свое тело, как раскрывается трепетно цветок, и он не мог ошибиться, когда угадал в ней ответную страсть. Ее рука провела по его затылку, нежно лаская, а бедра ее сомкнулись вокруг его бедер.
Он был уверен, что она желала его. И все же она так мало походила на опытную и искусную куртизанку.
На мгновение Магнус почувствовал себя польщенным. Он взял приступом эту прекрасную и опытную жрицу страсти и вызвал в ней такое желание, что она не в силах была прибегать к ухищрениям.
– Магнус, – прошептала она, все еще не открывая глаз.
Он не помнил, чтобы называл ей свое имя. Но это не имело значения.
– Дорогая, прелесть моя, – бормотал он. – Я хочу любоваться твоим прекрасным телом. Я хочу, чтобы ты получила наслаждение от моего.
Магнус всегда и всем женщинам говорил с незначительными вариациями одно и тоже. Его руки скользнули под ее округлые ягодицы, и он слегка приподнял ее. Голова его кружилась. Она была восхитительной – нежной, но пламенной. И через несколько секунд он преодолеет этот желанный предел, эти врата любви и нырнет в глубину ее тела. Он не в силах был больше медлить.
Он поцеловал ее со всепоглощающей страстью, искусно вошел в нее и услышал ее судорожный вздох. Он чувствовал, как крепко обнимают его ее руки. Тело ее выпрямилось и прижалось к нему, будто они собирались совершить вместе еще одно морское путешествие, испытать еще одно кораблекрушение, и они должны были крепко держаться друг за друга, чтобы выжить.
Уже одно это должно было насторожить его. На мгновение Магнус подумал, что должен отступить, проявить осторожность, но было уже поздно.
Он почувствовал, что преграда между ними рухнула, но это не было похоже ни на что, пережитое им прежде. И он испытал потрясение, от которого зазвенело в ушах. Прежде чем он смог понять свою ошибку и отказаться от дальнейшего сближения, какая-то сила овладела его плотью, и в мгновенно сменяющихся то жаре, то холоде он почувствовал, будто его тело разлетается на бесчисленные осколки, и это было чудесное ощущение, сладостное, ослепительное, пронзающее каждый нерв в его теле. Как яркие краски. Как музыка. Наслаждение будто взорвало его мозг и его чресла.
В судорогах наслаждения Магнус наполнил ее желанную теплую плоть своими жизненными соками. Он не почувствовал, чтобы она отшатнулась, не услышал протеста, крика; И все же знал, что случилось.
И прежде чем он смог овладеть своими мыслями и чувствами – если он вообще мог это сделать в такой момент, когда конвульсии страсти сотрясали его тело, – это мучительное и сладостное ощущение разлилось по всему его телу из золотистой сердцевины ее плоти, в которой он утопал. Это ощущение было потрясающим, как удар молнии.
Магнус не мог заставить себя остановиться. Он чувствовал, что тело и плоть его наполняются все более сильным, все более требовательным желанием, и тело его снова потонуло в невидимом искристом звездопаде. Ему казалось, что он парит над землей, а золотоволосая девушка парит вместе с ним среди ослепительных звёзд и слепящих лучей солнца. Он все еще был с ней единым целым, они обладали друг другом, она им, как и он ею, все еще горящие огнем желания. Она казалась ему вечным неугасающим пламенем, охватившим его тело, он слышал ее слабые стоны, он ощущал вкус ее языка во рту, а ее ноги крепко обвивали его талию.
Качаясь на волнах страсти, он все же понимал, что это не может продлиться долго. Магнус слышал свои собственные стоны, ее нежный тихий вскрик, когда оба они достигли пика наслаждения. Это продлилось всего лишь один великий опустошающий момент. Потом он почувствовал, что земля кружится, звезды, солнце и луна встали на свои места в этом неземном золотистом отблеске уже угасающего сияния.
Все было кончено. И он не мог в это поверить. Он потряс головой, все еще тяжело дыша. Никогда он не испытывал ничего подобного и теперь не мог дождаться, когда будет обладать ею снова. Он склонился к ней влажным телом и нежно поцеловал в губы.
И засмотрелся на нее. Она тоже была влажной, и волосы ее были растрепаны, глаза закрыты, а нежные губы припухли от его жгучих поцелуев.
Где они? Магнус был уверен, что их страстные любовные объятия невозможны на берегу ручья в неизвестном ему, месте в диких необжитых землях Шотландии.
Господи, подумал он, поднимая свою еще затуманенную голову, в ноябрьском ветре явственно чувствуется аромат летних цветов! И, если зрение не обманывает его, в воздухе вокруг них танцуют золотистые пушинки, и их все еще окутывает туман только что пережитого наслаждения. Пока Магнус, не веря своим глазам, смотрел на эти золотистые пушинки, они унеслись прочь и исчезли.
А секундой позже ветер коснулся своим дыханием его обнаженных лопаток, и его будто окатили ведром ледяной воды. Магнус содрогнулся, и девушка, все еще лежавшая в его объятиях, пошевелилась. Вздрогнув, он отстранился от нее.
Она открыла глаза.
Этот изумрудный блеск и раньше зачаровывал его, длинные ресницы, густые, как блестящий мех, лежали на щеках, оттеняя их белизну. Но теперь Магнус осознал, хотя голова его все еще шла кругом, что эта девушка обладает способностью околдовывать мужчин. Потому что теперь она улыбнулась.
Он еще ни разу не видел ее улыбки. А увидев, потерял дар речи. Улыбка эта была такой же золотистой, такой же лучезарной, как и их восхитительные любовные ласки. Он оставался безмолвным и недвижимым, когда она слегка приподнялась и поцеловала его, едва коснувшись его губ.
– Магнус, – выдохнула она. – Как чудесно и странно, Магнус, что я здесь, в твоих объятиях.
Он почувствовал уже знакомое беспокойство, когда она назвала его по имени.
– Лежи спокойно, – сказал он.
Магнус поднялся и принес свой плащ, который повесил на дерево. Он уже почти высох и был теплым от солнца.
Она села, но он торопливо встал возле нее на колени, и, сложив плащ, укутал им их обоих, и они снова опустились на сухие палые листья. Она положила руки ему на грудь, чтобы согреть их, и, прижавшись, устроилась рядом. На них не было одежды, а их обнаженные тела были сплетены воедино» и потому они скоро согрелись и почувствовали себя уютно.
Магнус смотрел вверх сквозь ветви деревьев и размышлял. Ему приходилось бывать со многими женщинами, с тех пор как он достиг возмужания, но среди них не было ни одной похожей на эту. Он уже страшился мысли о том, что при дворе графа Честера кто-нибудь пожелает взять на себя заботы в ней.
Боже милостивый и Пресвятая Дева, думал он, с каждой минутой его жизнь усложнялась! Как он смог бы лишиться этой ангельской красоты, когда каждый мужчина, не достигший девяноста лет, будет ослеплен ею, когда они пережили вместе кораблекрушение и почти неминуемую смерть? Господи Иисусе? Когда он лишил ее невинности?
Он ничего не знал о ней, если не считать, конечно, недавно приобретенных интимных знаний, исторгаемых в экстазе тихих стонов желания. Ощущение ее прикосновения к его интимным частям тела. Обладание ее горячей влажной сладострастной плотью. Но не только он обладал ею. Она тоже обладала им. И воспоминания о ней, прекрасной, как лесной дух, как лесная богиня, танцующей в ручье и нагой, как в день рождения, еще жили в нем.
Она не была наложницей. Каким же он был дураком, что подозревал это. А теперь, подумал Магнус и чуть не застонал во весь голос, когда он привезет ее в Честер, при дворе наверняка найдутся такие, кто захочет сделать ее своей любовницей.
От этой мысли его охватило словно январским морозом. Иисусе сладчайший, он будет ответствен за это! Если бы не его глупость, она до сих пор осталась бы непорочной.
И все же он должен был привезти ее с собой, потому что без ее помощи не было другого способа объяснить причину несчастного путешествия. А теперь, после того как
Возможно, ему следует жениться на ней.
Эта мысль вызвала у него мучительную физическую боль. Он прекрасно сознавал, что она была совсем не такой девушкой, на которой ему бы позволили жениться родители: им не нужна была сирота из монастыря, расположенного на краю света, на границе с дикими землями. Боже милостивый и Пресвятая Дева! Неужели он ласкал и обнимал этого ангела во плоти, чтобы его семья отвергла ее! Магнус проклинал себя: он просто сделал из нее шлюху. Магнус подсмотрел на нее, так доверчиво прильнувшую к нему.
– Замечательный Магнус, удивительный Магнус, – засыпая, сказала она. И слова эти были для него, как нож в сердце.
Девушка спала в его объятиях. А он ощущал такую боль, что готов был заплакать. Ему хотелось разбудить ее и спросить: «Откуда ты явилась? Что за странное волшебство следует за тобой по пятам? Почему ты знаешь заранее о том, что должно случиться? И неужели тебе ничего не известно о твоем происхождении, кроме того, что ты сирота, подброшенная в монастырь на попечение монахинь?»
В том месте, где они лежали, было тепло. И еще теплее оттого, что он держал ее в своих объятиях. Магнус оперся подбородком о ее золотистую голову и ощутил цветочный аромат ее волос.
Какие бы печальные мысли его ни осаждали, оба они были все еще безмерно усталыми после страшного кораблекрушений. Он чувствовал, как усталость наваливается на него. И закрыл глаза.
Через некоторое время Магнус проснулся, будто его ударили. Солнце садилось, и ветер стих, но стало холоднее. Он тотчас же понял, что девушки нет рядом с ним. Магнус вскочил, чувствуя всю нелепость того, что находится здесь, обнаженный, в пустом лесу при свете угасающего дня. Сначала надо найти свою одежду. Должно быть, Идэйн ушла недалеко.
Он бросился к ручью, думая, что она, вероятно, тоже пошла за одеждой. По пути к ручью он нашел свои штаны, которые бросил раньше, и надел их. Нашел камзол и кожаный жилет, который повесил на рябине.
– Идэйн! – позвал он. Потом снова негромко окликнул ее, опасаясь, что рядом может оказаться кто-то чужой.
У ручья ее не была. Он повернул обратно, думая, что, возможно, она направилась в лес по естественной надобности. Или за ягодами. Или еще за чем-нибудь.
Магнус почувствовал, как в груди его от страха образовался тугой ком. Возможно, она ушла, чтобы найти свое платье и одеться, потому что вечерело и скоро должна была наступить ночь. Она обязательно вернется.
После того, что случилось с ними этим золотистым днем, после того, что они пережили вместе, было бы безумием думать, что она могла убежать в неведомую страну и оставить его.
Магнус был уверен в этом. До того, как увидел утоптанную землю возле ольхи и отпечатки копыт неподкованных лошадей, где ее схватили и увезли.
7
Как только Асгард де ля Герш покинул покои верховного судьи и наместника в Эдинбургском замке и вышел на шумную, запруженную путниками дорогу в город, к нему тут же подошел молодой человек, одежда которого не вызывала сомнений в том, что он пристав ордена тамплиеров.
– Сэр Асгард? – осведомился юноша и приветствовал его, как положено младшему в орденской иерархии. На его белом плаще только одна окаймлявшая ворот красная полоса свидетельствовала о том, что он тамплиер. Из рыцарей, приставов, капелланов и слуг ордена Бедных Рыцарей Святого Храма Соломонова только рыцарям разрешалось носить красный крест спереди и сзади на их белых верхних одеяниях.
Пристав, которому не могло быть больше двадцати лет, старался выглядеть как можно строже.
– Брат Тристан де Монтвилль к вашим услугам, сэр. Я послан, чтобы проводить вас в местное отделение ордена.
Асгард кивнул: это разрешало проблему поисков гостиницы или постоялого двора. Он даже не ожидал, что его так быстро встретят и так радушно приветствуют.
Хотя он полагал, что было бы вполне логичным разыскать отделение ордена тамплиеров в Эдинбурге. Король Уильям Лев ввел столько нового в своей стране, связанного с нормандскими французами. Почему бы здесь не появиться и тамплиерам?
Кроме того, подумал Асгард, когда молодой человек вел его по узким улочкам Эдинбурга, вне всякого сомнения, король Уильям нашел хорошее применение деньгам тамплиеров. В то время каждое отделение ордена тамплиеров было в то же время и банком. Исконная задача рыцарей ордена – защита путешественников в Святой Земле – привела к тому, что они брали на хранение деньги пилигримов и отправляли в Европу; когда это требовалось, производили их обмен и в конце концов стали заниматься тем, что обеспечивали их вложение с выгодой для вкладчика, а также ссужали деньгами европейских монархов.
В конце концов в христианском мире сложилось стойкое убеждение, что лучше брать деньги взаймы у воинственных монахов Святой Земли, чем у менял и ростовщиков-евреев. Или, того пуще, – хитрых итальянцев.
– Давно здесь отделение ордена? – поинтересовался Асгард.
Пристав повернулся к нему:
– Достаточно давно, чтобы творить волю божию и пользоваться божиим благословением, брат мой.
Асгард едва удержался, чтобы не фыркнуть. Он не мог не вспомнить себя в этом возрасте: в те времена он до кончиков ногтей был полон такой же набожности. Хотя, будь он проклят, он не припоминал, что был таким же самодовольным.
По узким улочкам города стлался туман. Асгард поплотнее запахнул плащ, продолжая размышлять по дороге о том, что случилось за последние двенадцать лет. Казалось, в возрасте этого малого он знал уже все, но выяснилось, что ничего он не знал. Старый тамплиер брат Роберт был единственным, кто разговаривал с ним, когда Аегард изъявил желание вступить в орден. В то время Асгард был зелен и надменен и не понял, что имел в виду старик, когда сказал ему: «Ты претендуешь на великие свершения, желая стать храмовником, но пока еще тебе неизвестны строгие правила ордена. Ты видишь нас со стороны, хорошо одетых, хорошо вооруженных, на добрых конях, но ты не представляешь себе суровых ограничений и аскетизма, которых требует служение ордену. Потому что, когда тебе хочется быть на берегу моря, ты оказываешься далеко от него, и наоборот. Когда тебе будет хотеться спать, придется бодрствовать, когда ты будешь голоден, придется поститься. Можешь ли ты вынести это во славу господа и ради спасения своей души?»
Впереди Асгарда пристав трусил рысью на своей лошадке по рыночной площади. За городскими стенами отсюда можно было видеть осенние поля.
– Мы живем не в Эдинбурге, сэр Асгард, – сообщил ему юноша. – Мы разместились за городом, там, где есть земля, чтобы выращивать хлеб и овощи, и где можно практиковаться в обращении с оружием.
Асгард разглядывал затылок молодого человека, прикрытый шлемом.
Обратиться в орден тамплиеров с просьбой быть принятым в его члены было просто: человек для этого должен был верить в правоту святой католической церкви, быть рожденным в законном браке и происходить из семьи рыцарей, а также быть холостым, не состоять в других святых орденах, не ведать сомнений, оставаться сильным телом и духом и не пользоваться недостойными методами, дабы получить доступ в орден, например, никого не подкупать.
Все это звучало достаточно просто. Многие юноши, жившие на севере Франции, соответствовали этим требованиям и могли вступить в орден тамплиеров, особенно это касалось младших сыновей в семье, каким был сам Асгард. И, Пресвятой Боже, как он хотел этого! Как мечтал об этом! Ни о чем другом он и не помышлял с двенадцати лет. Тамплиеры в те времена казались ему подобными богам.
И, когда наступил желанный день, Асгард опустился на колена перед братом в своем отделении ордена и принес клятву повиновения магистру
Когда брат Гуго поднял новоиспеченных рыцарей с колен и надел на них белые с красными крестами плащи тамплиеров, поцеловал их и приветствовал их в новой жизни, Асгард испытал подлинный восторг, близкий к священному экстазу. Для него это и впрямь означало новую жизнь!
Теперь же он не мог думать о тех временах без глубокой горечи.
Безгрешный, невинный, ничем не запятнанный и в столь юном возрасте – о господи и Пресвятая Дева Мария! Что ему было нужно от этой новой жизни? Сейчас он испытывал жалость к юному дурачку, каким был тогда. Как глупо было с его стороны настолько увлечься своим новым поприщем! «Новая жизнь» для двадцатилетнего человека, даже еще не познавшего женщины, еще не отрастившего бороды, если не считать скудной растительности на щеках, столь хорошо игравшего на арфе и флейте, что его никто не мог в этом превзойти, но еще не пролившего в сражении ни капли крови.
И он не знал, как все обернется, когда вместе с другими юными рыцарями вошел в комнату, где все они разделись донага перед братьями, и те дали им по две рубашки, по кафтану с длинными рукавами, по две пары башмаков и штанов и длинную верхнюю одежду особого покроя, а также капюшоны, по два плаща, зимний и летний. Зимний был подбит овечьей шерстью. Сверх того им полагались кожаный пояс, шапка и шляпа. К этому прилагалось еще по два полотенца, постельное белье, латы, шлем, поножи и белый верхний плащ с красными крестами, меч, копье и щит, по три ножа, один из которых предназначался для еды. Каждый молодой рыцарь получал трех лошадей, в то время как приставам и солдатам полагалось только по одной лошади.
Стоя в холодной и голой комнате казарм отделения ордена в Фалэзе под взглядами братьев-тамплиеров, устремленными на него, Асгард понимал, что, несмотря на страх и охватившую его дрожь, он станет воином милостью божией, монахом и членом ордена, столь благородно посвятившего себя служению Христу и защите Святого Храма, и что вера его никогда не пошатнется.
Его несчастье, конечно, заключалось в тон, что он не слишком внимательно слушал брата Гуго, говорившего, что тамплиер никогда не будет принадлежать себе и что, когда ему захочется спать, ему придется бодрствовать, а когда он будет голоден, поститься, и что, когда он захочет остаться во Франции, его пошлют в кровавый кошмар за море, в Святую Землю, не только погрязшую в пороках и коррупции, войне и жестокости, но в чудовищных тайных преступлениях самих рыцарей Святого Храма.
Асгард не мог точно вспомнить, когда его охватила эта душевная болезнь. Возможно, в Аккре. А может быть, когда он впервые ступил на берег Палестины.
Пристав осадил коня и повернулся, чтобы взглянуть на своего спутника. Асгарду показалось, что юноша что-то сказал ему, но он не слушал его слов и не обратил на них внимания. Они уже выехали за ворота, прорубленные в высокой каменной стене, и колокол уже звонил, созывая к вечерней службе. Внезапно Асгард почувствовал голод и с удовольствием подумал о предстоящем ужине с братьями-тамплиерами.
Хотя его орден следовал правилу святого Бенедикта, рыцарям Храма дозволялось есть красное мясо и всякую иную пищу, чтобы они могли сохранить и умножить свои силы. Единственная вещь, которой теперь с нетерпением желал Асгард, был хороший ужин. Раз командор, представитель ордена, разыскал его, значит, он каким-то образом узнал, что Асгард в Эдинбурге, хотя тот намеренно не сообщал о «ввей предстоящей поездке в Шотландию. Ему не хотелось отвечать на вопросы, которые, несомненно, будут ему заданы.
Ужин тамплиеров, сразу же после вечерней службы, проходил в молчании. Ели в огромной, отделанной камнем трапезной со сводчатым потолком, от которого любой звук отдавался гулким эхом, будь то поглощение пищи, случайный скрип сапог по каменному полу или что-нибудь в этом роде. По тому, как собравшиеся за столом рыцари, их слуги и оруженосцы смотрели на Асгарда, он догадался, что им известна его репутация.
Он выпил маленькими глотками чашку козьего молока вместо вина и теперь сидел, наблюдая за сотрапезниками. Братья-тамплиеры могли глазеть на него сколько угодно – это ничего не меняло. И менее всего, что они слышали о нем, Асгарде де ля Герше, великом крестоносце, которого сам Саладин[8] назвал «подстрекателем франков» и как такового обрек смерти.
Эту историю любили рассказывать.
Ту самую, что повествовала, как вождь сарацин верил, будто в случае, если тамплиер Асгард де ля Герш будет взят в плен, осада Иерусалима захлебнется и что будто бы судьба этой осады зависела только от одного тамплиера. От него. Трубадуры славили его по всей Европе. Они пели хвалу Асгарду деля Гершу, величайшему рыцарю-тамплиеру, равного которому никогда не бывало и не будет впредь.
Когда храмовники гуськом и в полном молчании направились в круглую часовню, командор взял Асгарда за руку.
– Пойдем в мой кабинет, – сказал он и увел Асгарда от остальных братьев, собиравшихся на ночное молитвенное бдение, по коридору в свою комнату. – У нас, – сказал он заговорщическим шепотом, – есть то, что ты ищешь.
Асгард отстранился и внимательно, в упор посмотрел на командора. На мгновение ему пришла в голову безумная мысль, что тамплиеры держат здесь, в Эдинбурге, таинственную девушку, но уже в следующую секунду сказал себе, что он глупец.
Потребовалось несколько минут на то, чтобы зажечь маленькую глиняную лампу, стоявшую на столе командора. Облицованная камнем комната была полна вещичек, вывезенных с Востока. Хозяин подошел к медной жаровне и помешал угли, потом добавил еще углей из корзинки, стоявшей рядом. И лампа и жаровня были сарацинской работы, как и украшавшие выбеленные стенал гобелены с изображениями Христа и апостолов в рыцарских доспехах и верхом на боевых конях. Комната представляла собой столь обычное для тамплиеров удивительное сочетание восточной экзотики с монашеским аскетизмом.
Можно сказать, подумал Асгард, что вкус тамплиеров представлен здесь во всей красе. Он сел на скамью, и командор налил ему вина из медного сарацинского кувшина.
– Девушку, – отрывисто сказал он, – ищет не только английский король.
Асгард уклонился от ответа. Командор вернулся к столу. Это был норманн лет пятидесяти с небольшим, с бледными глазами, которые теперь буравили Асгарда.
– Скажи мне, брат, неужели ты полагаешь, что английский король мог бы послать тамплиера с поручением в Шотландию или любую другую страну и наше братство не узнало бы об этом?
Асгард опустил глаза и смотрел теперь в свою чашу с вином.
– Мне это приходило в голову.
Он знал только одно: что находится здесь по повелению короля, и не было нужды объяснять все в подробностях эдинбургскому командору ордена тамплиеров.
– Хм. – Его собеседник отвернулся, чувствуя себя уязвленным. – Генрих Плантагенет скоро узнает, что не очень-то мудро проявлять такую изворотливость. Посланец Великого магистра проскакал через всю Францию, чтобы сообщить мне о твоем прибытии.
Итак, подумал Асгард, девушкой интересуются не только король Генрих Английский и король Уильям Лев Шотландский, но и Великий магистр ордена тамплиеров. Страсти господни! Кто же она такая, и что им всем за дело до нее?
– Великий магистр, – продолжал командор, – интересуется этой девицей, Которая, если верить монахиням монастыря Сен-Сюльпис, не иначе как святая. И король Англии Генрих наслышан о ней настолько, что пожелал послать знаменитого брата-тамплиера в королевство Уильяма Льва, чтобы доставить ее ему.
Асгард снова опустил глаза.
– Наше братство служит многим монархам, мой командор. И служит по-разному.
Асгард ощутил, как под воротом его плаща выступил пот, и это было весьма неприятное ощущение.
Командор опустился на скамью и положил локти на стол. Он не снял белого верхнего плаща с красными крестами и не сбросил шерстяной накидки. Несмотря на раскаленную сарацинскую жаровню, в каменной комнате было не слишком-то тепло.
– Ясно, что они немногое тебе сказали, – заговорил он веско. – Впрочем, рассказывать-то особенно и нечего: все это только сплетни слуг и всякого сброда, который не может удержаться от болтовни, даже если монахини наложили на них обет молчания. Рассказы эти интригуют, но верить им трудно. В одной такой истории говорится, что ребёнка нашли возле монастыря и было ему не более двух или трёх дней от роду, но девочка произносила гораздо более внятные звуки, чем все новорожденные, с которыми монахини имели дело до той поры. И, разумеется, уже тогда она была несравненной красавицей.
Девочка росла и была такой послушной и милой, что к тому времени, когда научилась ходить, все монахини обожали ее и не позволили отправить ее в город, как повелевает обычай, чтобы там какая-нибудь бездетная семья удочерила ее. Они берегли девочку как зеницу ока и хотели оставить ее при себе. Они даже созвали специальное совещание, чтобы выбрать для нее имя. И перебрали множество имен, пока не нарекли ее Идэйн.
Асгард пробормотал:
– Это имя королевы Ирландии.
– Даже так? – Тамплиер бросил на него острый взгляд. – Так вот что это за имя! Но нет никаких свидетельств того, что девочка ирландского происхождения. Должно быть, сестры сами все это выдумали. Они говорят, что, когда девочка стала достаточно взрослой и разумной, монахини по своей глупости спросили ее, знает ли она, откуда явилась, и дитя ответило: «С облаков».
Асгард поднял голову и посмотрел на собеседника.
– С облаков?
– Да, сестры клянутся, что именно так она и сказала.
У командора был очень раздраженный вид.
– Признаюсь, я думаю, что они рехнулись, эти бабы. История об облаках – всего лишь плод фантазии маленькой девочки. Сироты часто придумывают разные истории о своем происхождении. Кроме того, невозможно, чтобы новорожденный ребенок знал, откуда он. Ба! Эта история с облаками только убеждает меня в нелепости всех остальных сплетен о ней!
Командор налил себе еще вина.
– Эти монахини провозгласили ее святой, – сказал он, вытирая рот тыльной стороной ладони, – потому что они смертельно боялись назвать ее как-нибудь еще. В конце концов лучше считать ее святой, чем ведьмой, верно?
– А есть еще какие-нибудь истории о ней? – спросил Асгард.
– Она подчиняет своей воле животных. Да,
Асгард улыбнулся.
– В свое время я видел, как укрощали лошадей и другой скот. Это не так уж сложно, если человек привык обращаться с животными и умеет это делать.
– Умеет делать? – Собеседник повернулся к Асгарду и уставился на него. – Говорят, эта девица только посмотрела на это мычащее свирепое животное, и оно упало на колени, будто его огрели обухом! Один только ее взгляд – и бык склонил перед ней голову.
Асгард выждал с минуту, потом сказал:
– Похоже, что добрые сестры монастыря Сен-Сюльпис обычные дела превращают в чудеса.
Командор покачал головой.
– Даже пастухи, приходившие в монастырь по делу, только и делали, что без конца болтали о ней. Что у нее есть некий дар – позвать человека, и тот подчинится. Нет-нет, никто не будет клятвенно уверять в этом. Монахини словно в рот воды набрали, молчат, как устрицы, боятся, что к ним в монастырь слетятся полчища римских епископов проводить расследование. Но крестьяне, которые работают на монастырь, шепчутся, что, когда девица зовет тебя, это похоже на тихий шепот тебе на ухо, и ты не можешь не повиноваться ему.
Асгарду и прежде доводилось слышать диковинные истории о девицах, способных укрощать диких животных: весь христианский мир, как ему было известно, чтил этот символ – деву и единорога. Но тайный голос, которому нельзя противиться? Это что-то новое. И Асгард не мог удержаться от вопроса:
– Она что, околдовывает? Рассказывают истории, что те, кто этим занимается, могут околдовывать после того, как полетают по воздуху на ветках дуба или ивы. Или после того, как заставят кур перестать нестись или коров давать молоко. Гм, скажите мне, а может девушка предсказывать будущее?
Командор поставил чашу и посмотрел на Асгарда.
– Суеверие и невежество – одно и то же, брат Асгард. Наш орден никогда не попустительствовал преследованию женщин, одаренных талантами, которые нелегко объяснить. Мы не употребляем слово «ведьма», пусть им пользуются вульгарные простолюдины. Однако много есть такого, что остается нам неизвестным о естественных законах божьего мира. Если бы ты был с нами на Востоке, тебе было бы ведомо, что братство всегда старалось вникнуть в тайны господни, которых великое множество.
Асгард почувствовал, как у него слегка зазвенело в ушах. От этих слов ему стало не по себе, да и на шее у него снова выступила испарина. Он мог бы сказать командору, что жил на Востоке. Разве Саладин не дал ему прозвище, ставшее известным всем? Да, этот человек прав: братство тамплиеров в Святой Земле не стеснялось вникать в тайны господни. И до сих пор он не мог оправиться от ужаса, который эти изыскания внушали ему.
Командор заметил, что он вздрогнул, и удивленно поднял бровь.
– Старая рана, – быстро нашелся Асгард, – полученная при осаде Аккры. Она все еще беспокоит меня. – И потом добавил: – Милорд, раньше вы сказали, что у вас есть то, что я ищу.
Командор подошел к столу.
– Верно, де ля Герш, что ты прибыл сюда из Лондона по поручению короля Генриха? И цель твоя – узнать побольше о послушнице монастыря Сен-Сюльпис?
Асгард кивнул.
– В таком случае знай, что после кораблекрушения ее похитила банда шотландцев, называющих себя Санах Дху. Они служат своему вождю, некоему Константину из Лох-Этива. Они прислали ко мне гонца, чтобы сообщить, что их господин лорд Константин хочет, чтобы тамплиер, посланный королем Генрихом, явился к нему с выкупом за эту девицу. Они знают, что она нужна английскому королю и что он готов заплатить за нее большой выкуп. Много больший, чем может заплатить Уильям Лев, владеющий только королевством Шотландия и потому много беднее английского короля. Девушку держат в башне-форте на другой стороне залива. Это в каких-нибудь пятидесяти лье отсюда.
Асгард медленно поставил свою чащу, пытаясь собраться с мыслями.
– Почему бы им не привезти ее сюда? Выкуп можно заплатить и по эту сторону залива.
– Выкуп – пятьдесят золотых крон. Тамплиер сложил губы так, будто собирался свистнуть.
– Пятьдесят крон? Да они рехнулись! У меня нет таких денег, и король Генрих не даст такой выкуп, чтобы удовлетворить свое любопытство. Даже если эта девушка святая или ведьма.
Его собеседник отвернулся.
– Я пошлю с тобой оруженосца. Шотландцы Константина происходят с дальних островов, они дики, как лисы, и не придут в Эдинбург, потому что боятся, что здесь их ждет засада и плен.
Асгард поднялся. В Лондоне ему следовало бы проявить большую осмотрительность и не соглашаться на это дело. А теперь он оказался в ловушке, потому что планы двух королей и Великого магистра его ордена сошлись на этом странном деле. Чего рыцари ордена тамплиеров хотели от женщины, которую любой встречный, не задумываясь, назвал бы ведьмой? Страсти господни! И почему это все желают заполучить ее, в то время как для нее самым лучшим местом был бы монастырь Сен-Сюльпис, где монахини могли почитать ее как свою местную святую?
– А кому я ее доставлю, когда вернусь? – недоуменно спросил он. – Великому магистру тамплиеров или Уильяму Льву Шотландскому? Или тому, кому присягал на верность и обещал выполнить это задание, то есть королю Англии Генриху Плантагенету?
Эдинбургский командор тамплиеров тоже встал из-за стола и обнял Асгарда за плечи и так вместе с ним проследовал до двери.
– Найди девицу и
Магнус скользил на пятках вниз по поросшему травой склону холма с такой скоростью, что чуть не упал. Туман был густым, но не настолько, чтобы он не мог разглядеть с вершины холма красное пятно. Он не сомневался, что это был красный шелковый шарф Идэйн.
Он продолжал вглядываться в него, боясь потерять из виду, пока чуть не споткнулся об огромную свинью, подкапывавшую корни какого-то растения прямо у него на дороге. Залаяли собаки, и в тумане он услышал, как перекликаются люди, оповещая друг друга о вторжении чужака в их поселение.
Магнус оглядывался, стараясь понять, что представляют собой жилища, очертания которых он едва мог разглядеть в тумане. Похоже, он набрел на шотландскую деревушку. Но даже в тумане было видно, какое это жалкое место.
Ему удалось разглядеть три или четыре строения из глины и прутьев, а также нечто, похожее на сарай или амбар, и частокол из древесных стволов и сухих сучьев. Он вошел в единственные ворота этого поселения и тотчас же налетел на задние ноги гигантского борова, разлегшегося на его пути.
И тут же оказалось, что его окружили одетые в коровьи шкуры приземистые люди с черными волосами и глазами. Лица их, в том числе и тех, в ком можно было угадать женщин, были щедро разрисованы синей татуировкой.
«Она была здесь», – догадался Магнус, и сердце его учащенно забилось. Он увидел похожую на гнома довольно юную особу, хотя трудно было судить о ее возрасте, с головой, обернутой куском драгоценного красного шелка, оторванным от шарфа Идэйн.
Рука Магнуса схватилась под плащом за рукоять меча. Он оказался перед группой из четырех или пяти босоногих мужчин, направивших на него копья.
– Где другая девушка, не вашего племени? – спросил Магнус на французском и указал на женщину, голова которой была окутана красным шарфом. Ему нужна была прекрасная белокурая дева, носившая этот шарф прежде.
Толпа, к которой были обращены его слова, повернулась, как один человек, к женщине с шарфом на голове и начала ее разглядывать, будто впервые увидев. Несколько мужчин с копьями переговаривались на языке, которого Магнус никогда прежде не слышал.
Он оглянулся кругом, и сердце его упало. В толпе он заметил еще двоих женщин – одна из них была одета в свадебное синее платье Идэйн с вышивкой на вороте и рукавах, точнее, она завладела только верхней частью ее туалета. Юбка от этого наряда досталась другой – она была оторвана или отрезана от верха.
«Она погибла, – подумал Магнус. – Эти шотландские тролли раздели ее донага, забрали одежду, а ее убыли!»
Эта мысль была для него как внезапный удар ниже пояса. И тотчас же Магнус ощутил прилив такой ярости, от которой у него потемнело в глазах. Он сам убьет несколько этих скотов, прежде чем они покончат с ним!
Магнус сбросил плащ и обнажил меч. В этот момент старик, одетый в козьи шкуры, бросился на него, дико, тряся головой и размахивая руками. Кто-то схватил Магнуса, чтобы удержать его.
– Девушка! – крикнул старик на языке саксов. Он схватил Магнуса за руку и повис на ней, свободной рукой указывая куда-то. Остальные собрались вокруг него. «Девушка. Иди». Они отчаянно лопотали что-то на своем языке.
Магнус остановился. Он с трудом изъяснялся на языке саксов, так же как и остальные, которые, по-видимому, знали этот язык ненамного лучше его. Они переглядывались, не зная, как выразить свою мысль.
Одно было ясно: они хотели сказать ему, что Идэйн среди них нет. Но она не умерла, она ушла.
Чувство облегчения, которое Магнус испытал при этом известии, все-таки не умиротворило его, поэтому он направился к молодой женщине, на которой красовался шелковый шарф Идэйн, и грубо сорвал его с ее головы. Толпа издала угрожающий рев. Он поднес обрывок шарфа старику и ткнул им ему прямо в татуированное лицо.
Взгляд старика затуманился. С минуту он держал раскрытыми ладони с синими от татуировки пальцами, показывая цифру десять. Потом сделал из пальцев фигуру, похожую на лошадь, и показал, что та ускакала галопом.
Магнус почесал в затылке. О чем это может говорить? Значило ли это, что десятеро всадников привезли Идэйн в эту деревушку, а потом ускакали вместе с ней?
Да поможет ему господь, он так хотел верить, что Идэйн жива!
Старик протянул руку и дотронулся до шелкового лоскута в кулаке Магнуса, потом поманил одну из своих одетых в шкуры женщин, и она выступила вперед. Женщина была одна из самых молодых, с лицом, сильно изукрашенным синей татуировкой и курносым носом. Она остановилась и стояла, украдкой бросая на Магнуса кокетливые взгляды.
Старик поднял руки над головой и топнул ногой, потом дважды повернулся вокруг своей оси, изображая бойца, воина, всадника, одного из тех, кто промчался через их деревню. Потом остановился и посмотрел на Магнуса.
И вся деревня смотрела на Магнуса, который, поколебавшись некоторое время, кивнул. Да, ему казалось, что он понял, что ему хотели внушить.
Старик взял кусок красного шелка и возложил на голову девушки, а потом резким движением сорвал его. С шарфом в руке он, невесело смеясь, пробежал некоторое расстояние. Потом столь быстрым движением, что Магнус едва заметил его, бросился на девушку и разорвал кожаный жилет у нее на животе. Не то булавка, не то шнуровка, удерживавшие его, поддались, и полные груди девушки оказались на свободе. Старик едва прикоснулся к ним рукой, потом махнул, все еще продолжая смеяться.
Он снова показал десять пальцев. Десять всадников. В качестве особой любезности Магнусу он последовательно указал на женщин, на которых были надеты части брачной одежды Идэйн. Копьеносцы, возбужденные этой сценой, кричали друг на друга.
Магнус устало прислонился к углу ветхого амбара. Пресвятая Матерь Божия, ему казалось, что он правильно понял мимическое представление главы племени. Девушку, которую он ищет, привезли сюда десять верховых. Они доставили ее в эту деревушку, чтобы обменять на пишу и воду, по-видимому, вскоре после того, как похитили, когда он спал на берегу.
Оказавшись в деревне, если он правильно понял пантомиму старика, они раздели Идэйн донага, чтобы осмотреть ее.
Мысль об этом вызвала бешеную пульсацию крови в висках Магнуса. До этой минуты он не сознавал, насколько драгоценным стало для него ее тело после того, как она отдалась ему. Он вспоминал ее изящные ноги, золотистый живот и груди, вспоминал ее светящееся тело. И его сводила с ума мысль о том, что ее выставили перед глазеющими на нее сельчанами, перед всеми, кто желал на нее взглянуть, потому что разбойникам надо было убедиться, что она прекрасна!
Магнус поднял дрожащую руку и потер воспаленные глаза. Эти отбросы, кем бы они ни были, воображали, что могут безнаказанно осквернять Идэйн своими взглядами, но им еще было неизвестно, какой урок он собирается им преподать! Он догонит их и добрую часть ночи проведет, выковыривая кинжалом их бесстыжие глаза.
Старик поднял край тяжелого плаща Магнуса.
– Плащ, – объяснил Магнус.
Старейшина кивнул.
Они оставили на ней только плащ. Остальную одежду Идэйн они отдали жителям деревеньки в обмен на пищу и воду. И теперь она замерзала.
Магнус закусил губу. Ему хотелось завыть от ярости. Они не имели права отнимать у нее одежду, чтобы удовлетворить свое грязное похотливое любопытство. И, боже милостивый, внезапно ему в голову пришла ужасная мысль, которую он не мог вынести. Что они могли сделать с беззащитной и нагой девушкой, оставшейся с ними один на один среди пустынной местности.
Магнус обернулся, потому что почувствовал, что наконечник копья уперся ему в спину. Он, выругавшись, отпрянул. Бородатый старик, к которому присоединился еще один представитель старшего поколения, пытались что-то втолковать ему. В их речи можно было различить немного сакских слов – в основном же они кричали и жестикулировали.
– Прекратите! Перестаньте орать! – Магнус не мог их понять. Но как только он положил руку на рукоять меча, смуглые, одетые в кожи юноши обступили его со всех сторон, тыча в него остриями своих копий так, что он не мог двинуться с места.
Старик приблизил свое лицо к лицу Магнуса.
– Ты, – произнес он по-сакски, – иди. Магнус был даже рад этому. Ему хотелось уйти отсюда как можно скорее, распрощаться с этим народцем, предоставив этих дикарей их злосчастной судьбе, и мчаться вперед по следам, оставленным похитителями Идэйн.
И он это сделает. Как только они уберут подальше свои копья. Оглянувшись, он понял, что уйти отсюда будет не так-то просто. Шарообразные низкорослые женщины окружили его, трогали его ноги, ощупывали мускулы на предплечьях, даже поднимали полы плаща, чтобы ущипнуть его за ягодицу.
– Перестань сейчас же! – крикнул Магнус той, на которой красовался обрывок красного шелкового шарфа. От этого зрелища сердце его болезненно сжалось, потому что он вспомнил прекрасную девушку, на которой впервые увидел этот шарф, столь нежно и покорно покоившуюся в его объятиях.
Женщина чуть постарше, в корсаже от свадебного платья Идэйн, исследовала его грудь и плечи.
– Отстань, я сказал! – Магнус попытался оттолкнуть женщин. Он вытянул меч из ножен, чтобы показать, что не шутит: если ему предстоит расчистить себе путь из деревеньки мечом, он так и сделает. Но как только он сделал шаг вперед, копьеносцы, синие лица которых приняли свирепое выражение, подняли и направили на него свое оружие.
Магнус пытался прикинуть, достаточно ли его меча, чтобы одолеть дюжину недомерков, вооруженных копьями, когда группа старух оттеснила воинов. Впереди была старая карга с обнаженными грудями, другие следовали за ней. В мгновение ока они вцепились в Магнуса. Теперь он уже не мог обнажить свой меч, чтобы защититься от них. Их руки шарили за поясом его штанов. Несколько старых ведьм повисли на его руках, ощупывая бицепсы и что-то восклицая. Копьеносцы кружили рядом, образуя непроницаемый живой барьер.
Магнус сопротивлялся, но женщины шаг за шагом подталкивали его к одной из хижин. Старая кокетка просунула руку за пояс его штанов и вцепилась в его член с такой силой, будто от этого зависело спасение ее жизни. Попытка освободиться и одновременно удержать меч не увенчалась успехом. Магнус зашатался и чуть не упал. Тотчас же его подняли на ноги.
Отчаявшись, он закричал изо всей силы, умоляя о помощи, – ему было все равно, откуда она придет, – но никто его не слушал. Уголком глаза он видел мужчину, присевшего на корточки у амбара, чтобы подоить козу. Какая-то часть его сознания, подернутая туманом забвения, хранила воспоминания об историях, о далеком прошлом. В них упоминались эти никому не известные племена, живущие далеко на севере, о том, что они практикуют человеческие жертвоприношения, и о том, что они пытают своих пленников, расчленяют их тела и сжигают.
О том, что они едят друг друга.
Оказавшись в хижине, Магнус споткнулся и упал на колени. Он попытался вытянуть меч из ножен, но визжащие старухи повисли на его руках. Магнус даже не предполагал в них такой силы.
Старик с покрытым татуировкой лицом вошел и прикрикнул на них. Магнус теперь лежал на спине, распростертый на полу, а четверо старух сидели на его руках и плечах, удерживая его в этом положении. Трое других трудились, пытаясь снять с него обувь. Магнус попытался стряхнуть их, но старейшина сделал знак двоим юношам с копьями, и те наставили их острия на молодого человека, метя ему прямо в горло, и вынудили его лежать тихо.
Старик наклонился над ним и что-то сказал, но Магнус его не понял. Потом старик схватил девушку в корсаже от синего подвенечного платья Идэйн и, подняв ее руку, положил ее на плечо копьеносца, стоявшего с ней рядом. Все трое стояли и выжидательно смотрели на Магнуса.
– Чтобы вам всем было пусто! – выругался Магнус и попытался снова подняться, но его толкнули и водворили в прежнее положение. – Дайте мне встать и убраться из этого проклятого места!
Старик покачал головой. Задыхаясь, Магнус опустился на пол, опираясь на локти. Лица копьеносцев и девицы в свадебном корсаже Идэйн были на удивление похожими. А черные глаза смотрели на него не отрываясь и походили на неподвижные глаза змеи.
Старик резко повернулся, отыскал в толпе девушку в красном шелковом шарфе и подтянул ее ближе к себе и первой паре молодых людей. Рядом с ней он поставил второго копьеносца. Все пятеро стояли рядом, а старухи продолжали сидеть на корточках, издавая какое-то шипение и подталкивая друг друга локтями.
Магнус сел, держа руку на рукояти меча. Он не мог не заметить, что молодые люди, которых выстроил старейшина, были на удивление похожи друг на друга. К несчастью для этого племени или клана, разница между приземистыми мускулистыми мужчинами и такими же женщинами была мало заметна, даже несмотря на их молодость.
«Боже милостивый! – осенило Магнуса. – Так вот в чем дело!»
Жители этой деревни – одна большая семья. Они братья и сестры. А остальные в лучшем случае двоюродные братья и сестры. Не диво, что эти старухи вцепились в него с такой же яростью, с какой мясник удерживает ягненка, обреченного на заклание!
Старухи нипочем не выпустят его. Они набросились на него, снова повалили на пол, меч его на сей раз куда-то исчез. Магнус с ревом попытался схватить его, но женщины держали его драгоценный толедский клинок, в то время как остальные срывали с него плащ, рубашку и штаны и бросали эти части его туалета куда-то в сторону.
Все остальное было, как кошмарный сон.
Первая девица бросилась на его обнаженное тело. Это была та, что носила шелковый шарф Идэйн. Несмотря на то что девушка завладела его плотью и возбуждала его и ртом и руками, Магнус сумел совершить то, чего она от него добивалась, только потому, что помнил, что где-то есть золотистая Идэйн, и знал, что когда-нибудь она снова будет принадлежать ему. И тело его откликнулось на это воспоминание.
Это было похоже на войну и ни на что иное, даже не на соитие ради похоти. Женщина в красном шарфе подняла свою коровью шкуру и оседлала его, будто он был резвым жеребцом. Она прыгала на нем так долго и деловито, что выколотила из него все – гнев, ярость и даже, кажется, дар речи и способность дышать.
После того как девица получила то, чего добивалась, старухи подвели к нему следующую. Магнус лежал неподвижно, голова его кружилась. Ему нужно вырваться от них и схватить свой меч, а потом выбираться отсюда. Но в это время сестра первой девицы, одетая в юбку от платья Идэйн, потянула его к себе. Ее черные косы хлестали ее по спине, когда она взгромоздилась на него, держа его за уши обеими руками так, что он не мог увернуться от ее поцелуев.
Магнус испустил отчаянный вопль. У него было такое ощущение, что он тонет. Со всех сторон его держали, не давая подняться, цепкие руки. Ему хотелось поубивать их всех. У него не было ни малейшего сочувствия к этим женщинам, желавшим смешать свой низкорослый гномоподобный род с родом фитц Джулианов – статных, рыжеволосых, высоких. Не было к ним этого сочувствия, хотя он и понимал безвыходность их положения.
Когда наконец на него уселась последняя девица в корсаже от брачного платья Идэйн и принялась елозить по его телу своими огромными ягодицами, Магнус застонал. Он был полностью измотан, душа его горела жаждой убийства. Что же касалось этих женщин, добившихся от него, чего хотели, то он надеялся, что каждая из них зачала от него младенца. Но не мальчика. Если бы все зависело от его воли, он никогда бы не дал наследника этому племени троллей.
Магнус молил бога, чтобы все они родили девочек и чтобы все эти девочки были высокорослыми, как его отец, и обладали таким же мощным телосложением. Он хотел, чтобы они выросли большеногими рыжими великаншами, на одно лицо с графом Найэлом фитц Джулианом.
Это сослужит им хорошую службу.
8
Проливной дождь лил уже несколько дней. На той стороне озера находилось точно такое же строение, как это, – круглая башня, подобные которой усеивали всю западную часть гористой Шотландии, но ливень был таким сильным, что сквозь его сплошную серебристую завесу нечего нельзя было разглядеть.
Идэйн никогда не доводилось бывать в столь до ждливом месте. Это действовало даже на детей: они становились беспокойными и непоседливыми, хотя, казалось бы, ребятишки, родившиеся и выросшие в такой стране, должны были бы привыкнуть к постоянным дождям.
После того как они все утро изводили жену вождя и ее служанку, пострелята начали приставать к воинам клана, которые не остались в долгу и отдубасили их всех, кроме самых маленьких, и вытурили этих чертенят с этажа, где был их барак. Теперь все восемь или девять маленьких отродий, начиная с тех, кто только учился ходить и переваливался на неверных ножках, и до девочек и мальчиков лет двенадцати с волосами льняными, рыжими, а то и черными, как деготь, в поисках развлечений взобрались по деревянной лесенке к Идэйн.
Вчера Идэйн рассказывала им истории, и после этого мальчики постарше набрали в затонах для лошадей свежей соломы и принесли Идэйн, чтобы она смастерила из нее куколок и маленьких человечков.
Это было приятным занятием, хотя мальчикам больше нравилось делать из соломы солдатиков, а не куколок. Заниматься этим было приятно, несмотря на то что каменная башня, набитая до отказа членами клана и домочадцами вождя, была не слишком обжитой, убогой и пустой, в ней не найти было даже столь обычных в каждом семейном доме лоскутков и бусинок для изготовления кукол, чтобы было чем занять детей в дождливую погоду.
Сегодня, оглядев детей, Идэйн заметила, что они были беспокойнее обычного. С самого рассвета они затевали ссоры, за которыми одна за другой следовали потасовки. И не только между мальчиками, но и между девочками тоже. Идэйн взяла маленького Дункана и посадила их себе на колени, чтобы убрать его подальше от братьев Рори и Каллэма, тузивших друг друга.
Трудно было удержать детей в повиновении до того самого момента, как Константин, вождь клана Санах Дху, проснулся и встал с постели. Константин уже с утра был пьян и теперь пребывал в самом скверном расположении духа, которое у него все ухудшалось по мере того, как дни шли, а посланца из Эдинбурга все не было. Они слышали раскаты его голоса внизу, а иногда до них доносился грохот, в припадке гнева он швырял все, что попадет под руку, как можно предположить, в свою многострадальную жену. После особенно громкого вопля, за которым последовали грохот и женский плач, одна из девочек разразилась слезами.
– Тише, тише, – пыталась успокоить ее Идэйн, беспомощно глядя на сгрудившихся вокруг нее детей. Ей рассказали, что у вождя клана Санах Дху Константина есть гораздо лучший дом по другую сторону озера, настоящий барский дом и ферма при нем. Но он предпочитал оставаться в этой башне, которую было легче оборонять в случае, если король не согласится заплатить за Идэйн выкуп.
Бог знает, думала Идэйн, спуская с колен малыша, чтобы вытереть нос плачущей маленькой девочке, что случится с ними, если произойдет то, чего они так опасаются. Клан бедствовал и явно нуждался в богатом выкупе. Оборванные ребятишки, сгрудившиеся вокруг нее, нуждались в теплой зимней одежде и хоть какой-нибудь обуви. Даже собственные отпрыски Константина были одеты не намного лучше.
Образ жизни горцев казался ей странным. Сам Константин носил красивый красный шерстяной плащ и дорогие меха, сапоги из шкуры котика и дорогие золотые украшения. И его жена была богато одета в соответствии с вкусами и нравами горцев – ее золотые ручные обручи и броши стоили целого состояния. Откуда-то они раздобыли для Идэйн длинное белое платье из удивительно мягкой шерсти, обувь из шкуры лани и несколько браслетов из золотой и серебряной проволоки. Кроме того, у нее еще оставался ее синий плащ, свадебный подарок де Бриза.
Но дети, жившие в этой башне-форте, были одеты, как нищие, и, Кажется, никого это не волновало. Они всегда вертелись под ногами, как охотничьи собаки или домашние кошки.
Здесь, наверху башни, было довольно тепло, но столько дыма, что почти ничего не было видно. Идэйн послала одного из мальчиков отдернуть коровью шкуру, закрывавшую одну из бойниц, чтобы выпустить хоть немного чада от жаровни. Когда бойница была открыта, они услышали рев небесного потопа, бушевавшего снаружи.
Вздохнув, Идэйн снова взяла малыша Дункана и посадила к себе на колени.
– Расскажи историю о Наойзи и Диэдри, – попросила одна из девочек, опираясь острыми локотками о колено Идэйн.
Дети уже слышали историю о Наойзи, самом красивом и отважном из мужчин, и его возлюбленной золотоволосой Диэдри. За сегодняшнее утро они уже прослушали ее. Второй раз мальчики уже не могли усидеть на местах спокойно: они то и дело толкали друг друга и начинали на полу возню, потому что им гораздо больше нравилась история о воине Финне Маккуле и его банде.
Они уже перепробовали много игр и наконец угомонились. Тогда Идэйн взяла их за руки одного за другим и, поглаживая детские пальцы, заставила появиться на их кончиках маленькие язычки синего пламени.
Этого огня было предостаточно в море и в воде озер, и потому вызвать его из сырого воздуха ничего не стоило. Идэйн велела им стоять тихо вокруг нее и под страхом боли и наказания запретила производить хоть малейший шум, который могли бы услышать внизу, после чего стала осторожно поглаживать их пальчики, и на каждом расцвел синий огонек, будто каждый их пальчик стал маленькой свечкой. И даже малыш, сидевший у нее на коленях, растопырил ладошки, похожие на морские звездочки, и безмолвно глядел на свои сияющие синим светом пальчики, пока наконец не вздумал сунуть большой палец в рот.
Идэйн вытащила палец изо рта и загасила огонек, а потом снова зажгла легкими поглаживаниями своего указательного пальца. Некоторые из мальчиков терли пальцами лица, щеки и губы, чтобы заставить и их светиться синим огнем, но, конечно, ничего у них не получалось.
– Светиться, как свечки, могут только пальчики, – объяснила им Идэйн. – Но это тайна, поэтому никому об этом не говорите, а если скажете, вся радость пропадет.
Детям это понравилось. Они стояли, глядя на Идэйн широко раскрытыми восхищенными глазками, пока она снова зажигала огоньки на кончиках их пальцев и заставляла их ярко светиться. Через некоторое время маленький Дункан заснул. Огоньки на детских пальчиках начали тускнеть, но Идэйн не стала зажигать их вновь. Кажется, дети поняли, что игра не может длиться до бесконечности. Идэйн посоветовала им прижаться друг к другу, чтобы согреться, и немного вздремнуть. Сама она прислонилась к стене башни и закрыла глаза. Приятно было наблюдать за детьми, когда на кончиках их пальцев загорелись синие огоньки и пальцы стали похожи на маленькие свечи. Не в первый раз за этот день она пыталась призвать себе на помощь Предвидение, но оно не приходило.
Так было все время с тех пор, как ее увезли от молодого рыцаря, занимавшегося с ней у ручья любовью. Матерь Божия, вдруг взмолилась Идэйн, пусть их разлучили не навсегда!
С того самого момента, когда корабль, нагруженный собранной податью, отчалил от берега, оставив ее одну на отмели, Идэйн не покидало странное ощущение и даже уверенность, что отныне и навсегда этот высокий рыжеволосый молодой рыцарь будет с нею. И даже будет заниматься с ней любовью.
И даже когда корабль вышел в открытое море, Идэйн пребывала в спокойной уверенности, что так и будет, что и это тоже предопределено, хотя не имела ни малейшего понятия почему.
А потом необходимость в понимании отпала. Тепло и сила его тела, к которому она прильнула во время ужасного шторма, дали ей непоколебимую веру, становившуюся все крепче и крепче. И всю ту страшную ночь и следующий день этот бравый молодой рыцарь, вассал графа Честера, оставался для нее средоточием отваги, бесстрашия, красоты, и Предвидение показало ей его тело на борту корабля еще до того, как они добрались до ручья, где любили друг друга. И, когда он держал ее в объятиях и занимался с ней любовью, она решила, что он замечательнее, чем она думала.
Эта картина предстала перед ее внутренним взором. Как очаровательно приподнимались углы его крупного рта, когда он говорил. Ей так нравилось смотреть на него. Глаза у него были золотисто-карие, и в них плясали янтарные искорки. Можно было только изумляться длине его ресниц, которым позавидовала бы любая девушка. Он был высоким и сильным, и тело его было совершенным даже в самых потаенных местах, которые она изучала с огромным любопытством. Даже там он был большим, мощным и великолепным.
И, подумала она мечтательно, он был нежным и страстным и чуть ли не с благоговением относился к любовному акту. Идэйн тихонько застонала, вспоминая об этом, и спящий малыш заворочался у нее на коленях.
Она никогда не видела ничего подобного, даже в своих самых фантастических мечтах. Так вот что делают мужчины и женщины, оставаясь наедине, если хотят «творить любовь»! Когда тела их слились воедино, казалось, они оторвались от земли и воспарили в золотистом обжигающем тумане. Она не могла дождаться минуты, когда снова окажется с ним.
За ее спиной трое мальчиков играли в кости, украденные у копьеносцев, живших внизу. Встретив ее взгляд, они бросили кости и быстро поднялись.
На лестнице послышались чьи-то шаги – кто-то поднимался на верх башни. Маленькие девочки попрятались по углам, чтобы не оказаться на дороге вождя, когда его голова и плечи появились из люка. Константин стоял наверху лестницы и хмуро оглядывал комнату.
– Что вы тут делаете? – зарычал он на детей.
Константин выбрался из люка и одним прыжком оказался на середине комнаты. Дети тотчас бросились врассыпную, стараясь увернуться от тумаков, и помчались к лестнице. Снизу раздавался раздраженный голос его жены, которая звала их. Старшая из девочек вернулась, чтобы забрать у Идэйн малыша.
Константин остановился перед девушкой. Он стоял,
Идэйн прижалась к каменной стене, возле которой сидела. Вождя клана Санах Дху не могли удовлетворить ни истории Наойзи и Диэдри, ни изготовление куколок. Она прочла это по его налитому кровью опухшему лицу. И впервые с ужасом поняла, что восхитительные занятия любовью, испытанные ею с молодым рыцарем, могут быть чем-то мучительным и ужасным.
Идэйн подняла голову и увидела это в глазах вождя.
– Чего ты хочешь? – спросила она.
Конечно, спрашивать об этом было глупо. Внизу, под ними, все было тихо. Идэйн облизнула губы, думая о жене вождя, о детях, которые услышат все, что будет происходить наверху. И задрожала, поняв, что сейчас с ней случится неизбежное.
– На этот раз хоть на что-нибудь сгодишься, девушка. – Вождь клана Санах Дху уселся перед ней на корточки и задрал подол своей рубахи, демонстрируя ей голые ноги. – Ты валяешься тут, играешь с пострелятами, ешь мою пищу. Но ты можешь сделать кое-что еще, разве нет?
Идэйн уставилась на его ноги, думая о том, что тело вождя сотворено так же, как и тело Магнуса фитц Джулиана, но невозможно думать о нем так же, как о теле юного рыцаря. В то время как прекрасный молодой рыцарь представлял собой образец грации и силы, Константин был круглым, как бочонок, и мускулы его были столь мощными, что руки не могли лежать по бокам туловища. Тыльная сторона ладоней была покрыта черными волосами, а на ногах они вообще были как мех.
И Идэйн, даже не глядя, знала, что то, что находится у него между ног, не только непривлекательно, но просто чудовищно и вовсе не предназначено для наслаждения. Он пользовался этим органом грубо, по-дикарски.
– Давай, – проскрежетал Константин; протягивая руку, чтобы сорвать с нее плащ. – Сними его, я хочу взглянуть на тебя.
Идэйн попыталась ускользнуть, но он взял своими ручищами ее под мышки и заставил встать на колени. И пока она так стояла, он поднял подол ее шерстяного платья.
Под платьем на ней ничего не было, и он прекрасно это знал. В тусклом свете, проникавшем через бойницы, она предстала перед ним стройной и прекрасной лесной нимфой, феей. Ее ярко-золотые растрепавшиеся волосы свободно ниспадали на плечи и руки, прикрывая высокие груди.
Лицо Константина раскраснелось еще сильнее, когда он отвел ее руки от груди.
– Золото, – прошептал Константин хриплым шепотом. – Люди говорили, что ты вся золотая, ведьма из монастыря Сен-Сюльпис, с золотой кожей и зелеными, как изумруды, глазами, и, клянусь Святым Крестом, они не солгали. Да пребудет со мной Господь наш Иисус Христос, но нагая ты похожа на одну из чародеек!
Константин приподнялся, стараясь придвинуться к ней ближе и просунуть свои огромные пальцы между ее ноги погладить золотистые волосы, в то время как другой рукой он пытался раздвинуть ее колени, чтобы все тело Идэйн предстало перед ним без покровов.
Она ежилась и пыталась уклониться от этого грубого непрошеного вторжения, от его прикосновения, но вождь клана Санах Дху, по-видимому, был возбужден тем, что увидел, и поэтому не отпускал ее, и она только слышала его сопение. От него так несло перегаром, что запах виски окутывал его, словно облако.
– Пусти меня! – закричала Идэйн. Она убеждала себя, что сейчас самое лучшее – показать, что она его не боится. Но весь ужас был в том, что боялась она просто отчаянно.
На этот раз все было не так. Даже не так, как в случае с Айво де Бризом, когда он угрожал ей употребить свое право сеньора. Когда он почти вынудил ее выйти замуж за одного из своих крепостных, чтобы можно было затащить ее в свою постель.
Тогда у Идэйн было Предвидение,
Теперь же все было иначе.
Ей грозила опасность от этого неуклюжего мощного увальня – вождя клана Санах Дху, желавшего погрузить в нее свою плоть, грубо укорениться в ее теле, в помещении прямо над комнатой, где были его жена и дети, которые могли слышать все, что происходит наверху!
«Я должна что-то предпринять», – думала Идэйн, в то время как руки вождя тискали ее груди. Но она не ощущала в себе для этого достаточно силы, не чувствовала, что способна ее вызвать. Она не могла призвать на помощь Предвидение, чтобы спастись.
– Давай-давай, – говорил тем временем Константин. – Ладно, пусть в тебе сидит волшебство, ласточка, вероятно, оно запрятано в твоей маленькой щелке. А у меня есть инструмент, способный широко раскрыть ее. И ты это почувствуешь, обещаю тебе, что почувствуешь!
Он взмахнул полой своей длинной рубахи, и она увидела свалявшиеся волосы, росшие, кажется, прямо из его брюха и закрывавшие всю нижнюю часть живота, доходя до бедер. Это было похоже на тушу заросшего шерстью животного, а не на человеческую плоть. И посреди этой густой шерсти возвышалось нечто огромное, как шест, из синевато-красной плоти, не вполне еще пришедшее в боевую готовность.
Вождь притянул к себе ее руки и заставил ее взять ими свой член. Пальцы Идэйн были холодными и влажными, она с трудом заставила себя дотронуться до него. В ответ на ее нерешительность Константин, ладонью ударил ее по голове – это был болезненный удар, от которого у нее на целую минуту перехватило дух, а в ушах зазвенело.
– Сожми его, – прошипел он, лицо его упиралось в ее собственное. – Сожми его и поглаживай, как любимца, которого ты хочешь иметь у себя между ног. А иначе я дам тебе еще одну оплеуху, от которой у тебя не только загудит в голове!
Дрожа от страха, Идэйн взялась за его член обеими руками и сжала изо всех сил. Она видела, как от удовольствия глаза Константина стали похожи на щелочки. И продолжала лихорадочно сжимать до тех пор, пока у нее не затекли пальцы. Наконец он отвел ее руки.
– Мягко, нежно, – бормотал Константин. Он скосил глаза вниз на свой орган, и лицо его приняло озадаченное выражение. Казалось, желаемого не произошло – член его стал даже меньше, чем когда Константин представил его девушке на обозрение.
Константин вдруг вырвал свое мужское естество из рук Идэйн и подергал его несколько раз вверх-вниз, потом взглянул на него снова и чертыхнулся сквозь зубы.
– Я чертовски хочу тебя, просто с ума схожу, – пробормотал он. – Да, я прямо лопаюсь, мои шарики ноют, как больной зуб. Но, господи, в чем же дело? Он должен быть твердым, как камень!
Константин поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. Недоумение его сменилось яростью. Он схватил Идэйн за руку и притянул к себе.
– Да падет на тебя кара Господня! Что ты с ним сделала?
– Н-н-ичего! Только то, что ты велел! – воскликнула Идэйн. И это было чистой правдой.
– Да будут прокляты твои штучки!. – И Константин снова сильно ударил ее. – А сейчас распали меня докрасна, а иначе я изобью тебя так, что ты шевельнуться не сможешь.
Он схватил девушку за волосы и ткнул лицом прямо в свой пах. Идэйн тотчас же почувствовала ужасный запах и попыталась задержать дыхание. Было ясно, что ему давно следовало бы вымыться. Он запихивал свою вялую плоть ей в рот, пальцы его разжали ее челюсти. Идэйн начала задыхаться.
Все это продлилось всего секунду.
Потребовалось только прикосновение ее языка и губ к самой интимной части его тела, чтобы добиться желаемого им результата. Но внезапно Константин, вождь клана Санах Дху, с пронзительным воплем отскочил от нее.
Идэйн только на мгновение успела увидеть его перекошенное от боли лицо, нависшее над ней, с открытым ртом и оскаленными зубами, прежде чем он вскочил на ноги, все еще держась за столь ценимый им орган. Константин задрал свою длинную ирландскую рубаху и смотрел вниз на свой поникший и съежившийся инструмент наслаждения.
– Христос и ангелы* он сгорел! – завывал вождь, приплясывая от боли. – Он покрылся волдырями, мой бесценный! Покрылся волдырями! Будто я окунул его в адское пламя, говорю тебе! – С безумным видом он повернулся к Идэйн. – Ты, дьявольская шлюха, это ты сожгла меня!
Идэйн смотрела на него во все глаза, а мозг ее отчаянно работал. Она помнила только его слова: «Распали меня докрасна, а иначе я изобью тебя».
Он сказал «распали» – и в этом-то было все дело.
Внезапно на Идэйн снизошел покой, изгнав страх. Она снова присела на корточки, подняла с полу свой плащ и завернулась в него.
Ему не следовало этого говорить. Идзйн едва удержалась от улыбки. Теперь ясно, что за ней следуют какие-то неведомые ей силы, защищая ее, хотя она на какое-то время и, утратила веру в них. Кроме того, она никогда не могла бы сказать заранее, как они подействуют, каким образом окажут ей помощь. Вождь клана Санах Дху хотел, чтобы его распалили докрасна. И получил то, чего хотел.
Идэйн не знала, что теперь делать. Судя по багровому и перекошенному от ярости лицу Константина, ему очень хотелось расправиться с ней. Конечно, не убить ее, потому что ее смерть разрушила бы его надежды получить за нее выкуп от короля Уильяма.
Внизу были слышны повышенные голоса копьеносцев и умоляющий голос жены вождя. Потом послышались шаги на лестнице – кто-то поднимался наверх. В люке показалась голова одного из соплеменников вождя, затем появились и плечи.
– Санах, он согласен! – На лице война сияла широчайшая улыбка. – Уильям Лев прислал своего гонца. Глянь-ка, увидишь, что они приближаются к башне, едут по дороге, ведущей от озера!
Константин колебался только секунду, потом заковылял к одной из бойниц и выглянул из нее. То, что он увидел, должно быть, понравилось ему, потому что он тотчас же ринулся к лестнице, ведущей вниз, почти не оставив копьеносцу времени освободить для него дорогу. Вождь скрылся в нижнем помещении, и слышно было только, как он кричит во всю глотку, отдавая приказания членам своего клана.
Идэйн подобрала с пола свое шерстяное платье, которое бросил Константин, и подошла к бойнице. Она прижалась к ней лицом, но разглядеть что-либо было трудно. Дождь все еще лил как из ведра. Правда, это был уже не ливень, как ночью и ранним утром, однако достаточно сильный, и поднимавшейся по дороге к башне маленькой группе людей досталось от него: мужчины нахохлились и кутались в промокшие плащи. Однако всадник, ехавший в авангарде, сбросил свой, и нетрудно было догадаться, почему. Рослый рыцарь-тамплиер ехал на гнедом боевом коне, уздечка и сбруя которого были отделаны чистым серебром. Без верхней накидки всем был виден его белый плащ тамплиера с большими красными крестами на груди и спине.
Идэйн с трудом перевела дыхание.
Она почему-то не ожидала этого. Дело было не в том, что тамплиер был столь неприятен на вид – напротив, его красота была совершенна.
Рыцарь ехал, сняв шлем и держа его под мышкой, хлеставший дождь промочил его до нитки, мокрые волосы цвета спелой пшеницы прилипли ко лбу. Он был похож на архангела Михаила – лоб чистый и благородный, выражение синих глаз – суровое. От такого ждать пощады не приходилось.
За тамплиером следовал слуга с вьючной лошадью, а за ним – довольно пестрый эскорт рыцаря – пятеро солдат и высокая фигура в плаще, запачканном глиной, и сапогах для верховой езды, поношенных и грязных.
Идэйн не могла отвести глаз от этой фигуры. Она помнила, как этот человек снял шпоры с этих самых сапог и закопал их, а также латы. И она с рыданием прижалась лицом к холодному камню.
На нем не было шлема, который был потерян во время кораблекрушения. Капюшон красивого плаща был слегка откинут назад, и неяркий свет, пробивавшийся сквозь тучи, освещал его вьющиеся темно-рыжие волосы. А лицо…
Идэйн прикусила губу, чтобы не расплакаться снова.
О, что за замечательное это было лицо! Крупный юношеский рот, кривящийся в скептической усмешке; широкие плечи, обтянутые мокрым плащом. Он выглядел нелепым, когда пытался выбирать дорогу среди камней в своих порванных и теперь уже бесполезных сапогах. Идэйн недоумевала, почему он оказался здесь. Всем было известно, что Магнус фитц Джулиан не был простым солдатом.
Потом Идэйн вспомнила, что в результате кораблекрушения у него теперь нет лат, а возможно, и денег. Не было ничего, чтобы купить хлеба или какой-нибудь другой еды. Он оказался один в чужой, незнакомой стране. Идэйн гадала, удалось ли ему сохранить свой меч. Но как бы там ни было, она не сомневалась, что он ищет ее.
Константин и его люди высыпали из башни и теперь толпились у входа в нее, чтобы приветствовать гостей. Магнус не услышал бы ее, даже если бы Идэйн окликнула его.
Идэйн прижалась щекой к камню, думая, что теперь они не расстанутся снова, что бы ни случилось.
Никогда, сказала себе Идэйн. Она этого не допустит.
9
Уильям Лев, король Шотландии, вышел из медного чана, в котором принимал ванну, и оказался на попечении двух молоденьких служанок. До того, как девушки завернули короля в льняные полотенца, люди, находившиеся вместе с ним в ванной комнате – верховный судья и наместник короля фитц Гэмлин, стюарт фитц Алан, рыцари личной королевской гвардии, облаченные в доспехи, и дюжина горцев, сидящих на корточках, – получили возможность созерцать прекрасно сложенное обнаженное тело монарха, на что, по-видимому, Уильям и рассчитывал. Было разумно время от времени напоминать подданным, что королю и надлежит выглядеть истинно по-королевски.
Рост Льва был более шести футов, а тело его было щедро помечено шрамами – следами многочисленных битв, и выглядел он отважным воином, достойным наследником своего покойного брата Малколь ма. Отстранив девушек, король принялся скрестись и чесаться в самых интимных местах, и от него не укрылось, что собравшиеся следят за каждым его движением. Потом он со вкусом потянулся, и движение это было неторопливым и мощным.
Уильям был выше всех мужчин, находившихся в комнате. Сидевшие на корточках горцы запрокинули головы, чтобы видеть его. Как и покойный король, его брат, Уильям Лев желал быть могущественным монархом и в особенности получить назад приграничную шотландскую территорию, оказавшуюся во власти английского короля Генриха Плантагенета, который захватил ее. Вот почему Лев проявил такой интерес к сообщению, касавшемуся английского короля Генриха, а именно, что Генрих послал в Шотландию рыцаря-тамплиера за девушкой-послушницей из одного из норманнских монастырей.
Лев позволил девушкам растирать себя полотенцами, пока все его, крупное тело не раскраснелось, а кожа не начала гореть, а потом смуглый сокольничий (ростом всего лишь в половину королевского) надел на него тонкую белую льняную рубаху и кожаную юбочку и набросил плащ с капюшоном из овечьей шкуры, вышитый красной и синей шерстью.
Когда купание короля было окончено, горцы, сгрудившись вокруг чана, вылили из него воду в проделанный для этой цели сток в каменном полу. Потом они вынесли из комнаты пустой чан, а девушки, помогавшие королю во время купания, последовали за ними.
Король повел собравшихся придворных в другое, более просторное помещение.
– Что касается чудес, – сказал он, садясь на край кровати и позволяя сокольничему зашнуровать свои башмаки без каблуков из оленьей кожи, – если, эта ясновидящая-святая обладает хотя бы половиной той силы, которую ей приписывают, то, призываю Господа в свидетели, это значит, что она равна мощью целой армии любого короля! Как она это делает? Смотрит в свое золотое зеркало или бросает магические палочки и тотчас же узнает о грозящей опасности? Например, сколько воинов, рыцарей и коней ждут в лесу или в поле? И как наилучшим образом устроить им засаду и как успешнее истребить их? – И Уильям восторженно похлопал себя по коленке. – Страсти господни! Да она могла бы даже назвать время, когда падет осажденный замок! С ней любой король может захватить любую страну!
Наместник фитц Гэмлин и стюарт фитц Алан обменялись понимающими взглядами.
– Удивительный волшебный дар, если говорить правду, ваше величество, – сказал верховный судья и наместник, тщательно подбирая слова, – и весьма ценный для всех монархов. Но я слышал только, что девушка производит впечатление одержимой какой-то силой. А те, кого я встречал и с кем беседовал, желали вдаваться в подробности, что это за сила и как она действует. Уильям бросил на него острый взгляд.
– Ну, положим, нам удалось убедить аббатису монастыря Сен-Сюльпис рассказать поточнее об этом «даре», и она рассказала о нем достаточно подробно. – Видя выражение лиц вы думаете. Я только послал туда епископа Эбердинского проведать добрых сестер монастыря Сен-Сюльпис и убедиться, что они не впали в серьезную ошибку, говоря об этой девушке. Вы знаете, – заметил король, – затворническая жизнь в стенах монастыря чревата всевозможными заблуждениями. Епископы и аббатисы всегда стремятся ревностно блюсти чистоту веры. Они постоянно настороже. И в любом мужском монастыре или женской обители существует множество форм епитимьи, налагаемой за провинности. Задача в том, чтобы выяснить серьезность…э-э…проступка.
Фитц Гэмлин опустил глаза и смотрел на свои ноги. Он ничуть не сомневался, что эбердинский епископ, известный в свое время как крестоносец с железной дланью, сумел запугать монахинь монастыря Сен-Сюльпис вечной погибелью и геенной огненной и тем самым вынудил их говорить.
– И что же поведала аббатиса? – спросил фитц Гэмлин.
Уильям Лев принял от челядинца чашу с вином.
– Да все, чего от нее пожелал епископ, за исключением того, что она не назвала эту девицу ведьмой. – И он разразился похожим на лай смехом. – Неужто и это правда?
Фитц Гэмлин сказал, что он так не думает. Он представил себе монахинь монастыря Сен-Сюльпис в тот момент, когда епископ изложил им желание короля. Да в ту минуту они согласились бы с чем угодно.
– Итак, – заметил фитц Алан, – епископ выслушал отчет аббатисы и нашел доказательства того, что их бывшая питомица – святая, способная совершать немыслимые чудеса, а не злобная дочь Сатаны?
Король нахмурился.
– Ты, должно быть, шутишь, фитц Алан, но монахини монастыря Сен-Сюльпис держались твердо и от своих слов не отступили. По их словам, их маленькая питомица совершала множество удивительных вещей. Они говорят, девушка обладает даром, который они называют зовом. – Король помолчал, глядя куда-то мимо собеседников. – Моя собственная бабушка, да упокоит Господь ее душу, – родом с Оркнейских островов, а там такие чудеса хорошо известны. Она не раз рассказывала об этом, то есть о том, что некоторые из местных жителей, в особенности женщины, обладали именно таким даром.
Фитц Алан бросил тревожный взгляд на верховного судью и наместника, который старался не смотреть на него. Стюарт сотворил крестное знамение.
Король принял от сокольничего новую чашу с вином, сделал несколько маленьких глотков, потом сказал:
– Сам я считаю, что этим даром обладают только женщины. Как говорила моя дражайшая бабушка, оркнейские женщины, как известно, именно таким образом призывают своих мужей, вышедших в море рыбачить, когда они чувствуют, что надвигается буря, которая так еще далеко, что никто не замечает ни малейших ее признаков. А мужчины, будучи предупреждены столь таинственным образом, потому что весть эта будто летит по воздуху, пока не коснется их слуха, поворачивают свои лодки и благополучно возвращаются к родному берегу.
Наместник с трудом мог поверить ушам своим. Генрих Плантагенет Английский, человек мудрый и образованный, был отнюдь не легковерен. И вот Уиль ям Лев прознал, что Генрих послал де ля Герша в Шотландию найти эту девушку. Из того, что ему рассказал тамплиер деля Герш, можно было судить, что оба монарха желали воспользоваться девицей как орудием управления государством. Или как оружием в войне.
Фитц Гэмлин с минуту выждал, прежде чем заговорить.
– Значит, епископ Эбердинский побеседовал с сестрами и спросил у них, куда она девалась? – спросил он.
Уильям Лев сделал знак слугам, чтобы они пустили по кругу блюдо с жареным мясом: после ванны он всегда испытывал голод.
– Епископу ничего не удалось разузнать об этом, увы! Но аббатиса Клотильда долго жаловалась ему на вассала графа Честера по имени Айво де Бриз, – король повернулся к своему наместнику и верховному судье, который незаконно обосновался в Уигане, – хочу обратить на это твое внимание, фитц Гэмлин. Она сказала, что этот де Бриз, обуреваемый похотью, похитил девушку из монастыря, но потом потерял ее. По словам де Бриза, девушка попала в руки Константина, вождя клана Санах, из Лох-Этива. Этот вождь прислал мне весть, что она у него и что он хочет за подходящий выкуп передать ее своему сеньору и законному монарху.
Оба собеседника короля подались вперед.
– Милорд, – начал стюарт, – Санах – ваш подданный…
Уильям отмахнулся от него:
– О, я заплачу выкуп, фитц Алан, среди шотландцев такие вещи – обычное и вполне честное дело. И, помимо всего, считается разумным и
– Ваше величество, – заметил фитц Гэмлин, – в данном случае не может ли церковь…
Король энергично покачал головой.
– Прекрати, фитц Гэмлин, дай нам покой. Епископы Эбердинский и Эдинбургский уверили меня, что в настоящий момент наша золотая сивилла не представляет для церкви особого интереса.
«Не представляет – пока такова воля короля», – подумал фитц Гэмлин.
Ему пришлось признать, что план короля таков, что от него содрогнулся бы любой самый тупоголовый норманн. Охота за девушкой, по слухам, обладавшей магической силой? Король Шотландии, видимо, запамятовал, что он, его верховный судья и наместник в западных областях страны, выдал тамплиеру де ля Гершу как эмиссару короля Англии охранную грамоту, позволявшую ему свободно передвигаться по стране в поисках этой девицы. Но фитц Гэмлин не думал, что сейчас подходящее время напоминать об этом королю.
Он не мог не заметить обеспокоенный взгляд стюарта фитц Алана. Уильям Шотландский начал недавно подумывать о том, чтобы затеять еще одну войну за приграничные земли, особенно теперь, когда король Англии Генрих уже перестал быть сильным молодым человеком и вдобавок чрезвычайно измучен своими воинственными сыновьями.
Вдруг фитцу Гэмлину почудилось, что эти безумные кельтские причудливые чары околдовали их всех. А как же иначе можно было объяснить то, что они серьезно рассуждают о том, что ясновидящая могла бы предсказать исход битвы? И когда крепость падет? И даже какой монарх останется на троне, а какой нет? Матерь Божия, да король Шотландии именно это только что и сказал!
Фитц Гэмлин подавил готовый вырваться стон. Если таков образ мыслей короля Уильяма Льва, то всех их ждут весьма трудные и даже гибельные времена!
Дождь прекратился как раз тогда, когда маленькая колонна, возглавляемая Асгардом де ля Гершем, восседающим на своем огромном гнедом жеребце, оставила позади Лох-Этив и начала подниматься от озера на холм. Круглая каменная башня-форт Константина Санаха и его близнец на другом берегу озера растаяли в тумане.
Идэйн испытывала острое желание обернуться в седле и взглянуть назад, в конец колонны, где шли пешие солдаты и где, как ей было известно, находился Магнус, глаза которого неотступно следили за ней. Но рыцарь-тамплиер де ля Герш ехал рядом с ней и пытался вовлечь в разговор.
Идэйн извинилась за свое нежелание поддерживать беседу, сославшись на то, что горный пони, которого ей дали, оказался норовистым и все ее силы уходили на то, чтобы приструнить его и заставить слушаться. И это было правдой. Идэйн была не слишком искусной наездницей, потому что большую часть жизни провела в монастыре и не привыкла путешествовать. Кроме того, ей совсем не хотелось разговаривать.
Хотя тамплиер со своими длинными светлыми волосами и точеными чертами лица был красив, она слышала, как безжалостно он вел с вождём клана Санаха Дху переговоры о выкупе. Вдобавок она чувствовала, что в этом воинственном монахе было нечто темное и жестокое, что он не хотел демонстрировать миру.
Она отделывалась лишь самыми краткими ответами и не поднимала глаз, хотя и опасалась, что тамплиер понимал, почему, и, конечно, не приписывал это ее девичьей скромности.
Идэйн тяготило его общество. Ей хотелось думать о Магнусе, идущем в арьергарде, и она знала, что он кипит от едва сдерживаемой ярости. Идэйн почти физически ощущала эту ярость, преследовавшую ее, словно грозовое облако. Она не понимала, как Магнус ухитрился пешком пересечь холмы Шотландии и оказаться среди наемников, сопровождавших тамплиера. Когда она позволила себе вспомнить часы, проведенные с ним после кораблекрушения, Идэйн почувствовала, как все ее тело охватило чувственное томление.
О, какой это было пыткой – знать, что ее возлюбленный вернулся, что он рядом, среди этих солдат, и притворяется кем-то, в то время как ему следовало бы ехать с ней рядом! Идэйн не сомневалась, что он чувствовал то же самое. Она почти физически ощущала у себя на затылке взгляд его золотистых глаз.
Матерь Божия! Может ли быть такое, что он думает то же, что и она?
Их любовные объятия на берегу ледяного ручья были похожи на полет среди сверкающих заезд. Он был в ее теле, они обладали друг другом, их тела слились в одно целое, соприкасаясь самой сердцевиной, и так они, как ей казалось, кружились целую вечность.
Что за святотатственные мысли приходили ей в голову – заниматься любовью целую вечность! И все же золотистый свет их любви, их страсти, в котором они утопали всего лишь несколько кратких сладостных мгновений, был незабываем. Магнус никогда не испытывал ничего подобного, Идэйн знала это без его слов. Как и она.
– Ах, солнце выглянуло, – сказал ехавший рядом с ней тамплиер.
Они добрались до гребня холма. Все вокруг них – складки холмов и долины западных шотландские гор, берега, изрезанные глубокими заливами и бухтами, – было теперь освещено солнцем. На востоке плыли несколько облачков, а небо вдруг стало похожим на ярко-синий балдахин. Впереди дорога углублялась в густой лес.
– Мы поедем этим путем, – сказал тамплиер, указывая на нее. – Это дорога в Эдинбург, идет она через лес Кромах. Но сначала мы остановимся, чтобы накормить и напоить лошадей.
Он окликнул своих спутников, и они подъехали помочь слуге расседлать вьючную лошадь и боевого коня рыцаря. Через несколько минут даже пони был стреножен, и всех лошадей пустили пастись, а всадники и сопровождавший их пеший эскорт расселись на небольших камнях, располагавшихся кругом возле родника, чтобы подкрепиться копченой рыбой и хлебом, полученным в башне Константина Санаха.
Идэйн села так близко к людям из эскорта рыцаря, насколько хватило смелости. Она наблюдала за ними, пока они ели, а потом после еды растянулись на сухой траве, чтобы отдохнуть и понежиться на солнышке. Магнусу, с его сильными большими руками, было поручено открыть бочонок пива. Он и еще один человек из эскорта выглядели, как и положено в их состоянии: бедные рыцари, лишившиеся всего, даже своих коней, и нанявшиеся пешими солдатами.
– Вождь Санах не сомневался, что заработает на вас состояние, мадемуазель, – говорил тем временем красавец тамплиер. – Вот почему торг шел так медленно и туго.
Он протянул ей несколько завернутых в листья копченых селедок, которые один из мужчин разогрел над костром.
– Можно ли верить истории, которую рассказал Константин? Что один бродяга-рыцарь, принадлежавший раньше к свите графа Честера, похитил вас из монастыря, что вы потерпели кораблекрушение и Константин нашел вас в лесу?
Нашел?!
Матерь Божия! Разве он нашел ее? Вождь клана Санах Дху следовал за ними от самого побережьям, видел все. Он сам похвалялся перед ней, что со своими соплеменниками прятался в лесу и наблюдал за тем, что происходило возле ручья. Они выжидали, пока она не уснула в объятиях Магнуса.
А потом, когда Идэйн проснулась и пошла к ручью за своей одеждой, шотландцы набросились на нее, потащили в лес, где спрятали своих лошадей, посадили на одну из них, и так она и ехала, лежа на животе поперек седла, как оленья туша, до самой башни форта!
– Что бы ни говорил коварный вождь Санах, – ответила Идэйн, – но на самом деле всё было иначе. Он не находил меня.
Не было причины рассказывать тамплиеру всю историю. Возможно, он и оказался ее спасителем, но он не был с ней откровенен. Он не сказал ей, куда они едут, если не считать того, что сообщил, что они направляются в Эдинбург. В башне-форте Константина Санаха она слышала, будто сам шотландский король Уильям Лев заплатил за нее выкуп. Поэтому Идэйн и не собиралась ничего рассказывать, пока ей не станут известны планы ее спасителей. Поколебавшись, она бросила взгляд на наемников и увидела Магнуса, который как раз обносил всех пивом. Если бы только она могла поговорить с ним! Конечно, он бы не позволил событиям разворачиваться таким образом. Она хотела бы уехать с этим красивым задумчивым молодым рыцарем, занимавшимся с ней любовью, а не с этим суровым тамплиером, который, как она предполагала, собирался доставить ее шотландскому королю в некотором роде как пленницу. Но Магнус делал ей знаки, и она поняла их: он предупреждал ее, что им не следует давать тамплиеру ни малейшего повода думать, будто они знают друг друга.
После того как трапеза была окончена, Магнус помог бедному рыцарю Юдо, прислуживавшему тамплиеру и бывшему при нем кем-то вроде оруженосца. Они вместе загасили костер и собрали животных, щипавших траву.
– Славное для лошадей местечко, – заметил рыцарь Юдо, когда они подвели стремянному боевого коня тамплиера, и провел рукой по мощному крупу жеребца – небось от сарацинской кобылы?
Магнус кивнул, глядя, как стремянной уводил жеребца, чтобы оседлать его. Огромный конь тамплиера был прекрасным образцом лошади, предназначенной для боевых действий. Он был тяжеловесным и сильным, но быстрым и выносливым, и, если бы понадобилось, мог бы обогнать любого коня – недаром в его жилах текла кровь арабских скакунов. И это внушило Магнусу идею.
Колонна теперь образовала ломаную линию и уже вступила во влажный сумрак Кромахского леса. Болтовня прекратилась. Магнус не сводил глаз с девушки. Он никогда не уставал любоваться ею, и теперь мысли его занимало только одно: как отнять ее у тамплиера, как им скрыться?
Ноябрьский ветер свистел в ветвях деревьев. Лесной мрак вызывал в памяти рассказы о лесных духах, троллях, великанах и обо всех тех ужасах, которые могли с ними здесь случиться. Не говоря уже об опасностях, которые представляли волки, медведи и грабители.
Магнус повернул голову и посмотрел вверх. С высоких ветвей на них падали коричневые осенние листья. Здесь, в шотландских горах, деревья были очень древними. Многие из них до сих пор почитались как священные – дуб, рябина и высокие буки, и на склонах, расположенных еще выше, гигантские сосны, которые сейчас тихонько шептались. Юдо отдал приказ натянуть тетивы луков всем, у кого они были, и держать их наготове, а остальным вытащить из ножен мечи и копья.
Магнус обнажил свой меч и продолжал смотреть на девушку и тамплиера де ля Герша, ехавших рядом. Он уже заметил, как белокурый рыцарь поглядывает на нее. Де ля Герш не казался дамским угодником. Манеры тамплиера были слишком высокомерными, но Идэйн явно привлекала его.
Наблюдая за ними, Магнус не обращал внимания на дорогу и споткнулся о корень. Сапоги его разваливались, и он знал, что скоро их придется выбросить, но будь он проклят, если имел хоть малейшее представление, во что теперь обуться.
Косые лучи солнца проникали сквозь ветви деревьев – солнечные зайчики мелькали на земле, слепя глаза, и от этого самые обычные вещи казались диковинными. В какой-то момент Магнусу показалось, что он увидел несколько необыкновенных белых оленей, гуськом пробиравшихся по лесу, но, как только он мигнул, они исчезли.
– Я хочу выбраться из леса до ночи! – крикнул спутникам тамплиер. – Здесь очень легко сбиться с дороги и заблудиться.
Никто не возразил ему. Сопровождавшие рыцаря люди вовсе не хотели провести ночь в лесу, не зная; кто или что, возможно, находится недалеко от их походного костра. Когда они остановились напоить лошадей из неглубокого извилистого ручейка, мужчины тотчас же принялись за свои дела. Но даже де ля Герш, которому понадобилось облегчиться, не стал заходить слишком далеко в лес.
Магнус побрел к девушке. У него было мало времени, чтобы поговорить с ней, поскольку тамплиер мог вернуться в любую минуту. Идэйн сидела на земле, потирая непривычные к верховой езде усталые ноги.
Магнус взял свой меч и срезал небольшую иву, чтобы смастерить из нее посох. Но при виде девушки, с которой он занимался любовью у
– Тебе нравится беседовать с этим прекрасным рыцарем-тамплиером, который выкупил тебя на свободу? – спросил он яростным шепотом! – Ты хотя бы знаешь, куда он тебя везет или тебе это все равно?
Идэйн, казалось, не расслышала или не поняла его – взгляд ее тревожно оглядывал его с головы до ног.
– О Пресвятая Дева Мария, что с тобой приключилось? – шепотом ответила она. – Ты ранен? Погляди на свою одежду!
Она была готова вскочить и броситься ему на шею, но он жестом удержал ее.
– Послушай… – начал Магнус.
Он хотел рассказать ей о своих планах побега, но краем глаза заметил приближающегося к ним деля Герша.
Идэйн тоже его увидела.
– Помоги мне, – прошептала она.
– Да, – так же тихо ответил Магнус.
Глядя в эти прекрасные глаза, он хотел только одного – схватить ее в объятия и зацеловать до беспамятства. Ему хотелось лежать с ней в лесном шалаше и ласкать и любить ее долгие, бесконечные золотистые дни – много дней подряд. В месте, где никто не смог бы их найти или помешать их безмерному наслаждению.
– Да, – поклялся он ей внезапно охрипшим голосом, – обещаю!
Магнус стремительно отвернулся и отошел от нее, размахивая только что сделанным посохом. Тамплиер остановился и, хмурясь, посмотрел ему вслед, но не сказал ни слова. Де ля Герш сделал Идэйн знак, чтобы она взобралась на своего пони, и подал руку, помогая ей сесть в седло. Люди начали подниматься с земли и собирать оружие. Вскоре все они двинулись через нее на запад, туда, где еще был виден свет умирающего дня.
Но не прошли они половину лье, как что-то выпрыгнуло из лесной чащи прямо под ноги пони, на котором ехала Идэйн. Пони встал на дыбы.
Идэйн вскрикнула и выпала бы из седла, если бы тамплиер не нагнулся стремительно и не схватил поводья ее пони, заставив его повернуться кругом, отчего лошадка прекратила свой панический танец на задних ногах.
Подбежал Магнус. Он все время не спускал с Идэйн глаз и оказался возле пони почти в тот самый момент, когда де ля Герш схватил поводья.
Тамплиер откинулся в седле и посмотрел на молодого рыцаря, вскинув брови.
– Я слышал, как она вскрикнула, милорд. – По сути дела, Магнусу было наплевать на де ля Герша и на то, что тот думает. – Я хотел предотвратить не счастье.
– Ах вот как, рыцарь «Откуда ни возьмись». – Де ля Герш снова бросил на Магнуса пытливый взгляд. – Я уже видел тебя там, где Юдо велел тебе охранять тылы.
Пони продолжал приплясывать и приседать: Идэйн, казавшаяся испуганной, обеими руками вцепилась в луку седла. Подбежали Юдо и остальные солдаты. Юдо нагнулся и что-то поднял с земли.
– Вот виновник неприятности. – Оруженосец держал в вытянутой руке белый пушистый комок. – Вот кто вызвал суматоху, милорд. Приспешник Сатаны.
– Кот? – Де ля Герш смотрел на животное с высокомерным и презрительным видом.
Bсe по-журавлиному вытягивали шеи, чтобы разглядеть кота. Девушка перегнулась с седла, продолжая одной рукой крепко держаться за луку, другую протянула к зверьку, и он вцепился когтями в ее плащ и изящно перепрыгнул на колени девушки, где и устроился.
В течение минуты никто не сказал ни слова. Де ля Герш немного отъехал на своем жеребце и не сводил глаз с белого кота, уютно угнездившегося на коленях девушки.
– Это потерянное кем-то домашнее животное, – заметил он. – Не очень-то сладко ему пришлось бродить одному по лесу! Поглядите, кто-то постарался и вдел женскую сережку в его ухо.
Мужчины сгрудились поближе, чтобы лучше видеть. Из ушка кота действительно свисала маленькая, похожая на капельку сережка с красным камнем.
– Давайте-ка запросим за него выкуп, – предложил Юдо, – пока не явился этот чертов Санах и не опередил нас.
Мужчины расхохотались. Магнус стоял поодаль и смотрел, как Идэйн гладила головку con кончиком пальца. Тот закрыл глаза и начал громко ж раскатисто мурлыкать.
– Фомор, – сказала Идэйн коту.
Мужчины смотрели на нее, разинув рты.
– Последний из фоморийцев, – пояснила девушка, почесывая кота за ушком: – Они называли себя Фир Болг. От них и произошел мой народ.
10
Холодная ладонь закрыла ей рот, а голос зашептал на ухо:
– Не шевелись и не шуми.
Идэйн спада чутко. Земля была жесткой, хотя на нее для Идэйн навалили сухих листьев, но это лишь чуть-чуть облегчило боль во всем ее словно избитом теле. Она тотчас же проснулась.
– Ты видишь мое лицо? – Шепот был хриплым.
Да, свет луны был достаточно ярок, чтобы она могла его разглядеть. Но она и так узнала бы этот голос. Идэйн кивнула.
– Хорошо, – сказал ей Магнус. – Быстро вставай и следуй за мной.
Все, кто был вокруг них, были закутаны в плащи и овечьи шкуры. Ночной дозорный сидел и клевал носом, тихонько похрапывая. Асгард де ля Герш лежал по другую сторону костра, отвернувшись от сильного жара багровых углей.
Магнус приложил палец к губам, и они бесшумно, как тени, проскользнули поддеревья.
Идэйн хотелось спросить о лошадях. Пешими они не могли уйти далеко. Но Магнус решительно двинулся в лощинку, выстланную сосновыми иглами, и они скользили по ее отлогому склону, пока не оказались среди папоротников. И тут Идэйн увидела Неоседланного жеребца де ля Герша с головой, укутанной плащом. Конь стоял тихо, привязанный к ветке сосны.
Идэйн с трудом втянула воздух.
– Ты не можешь украсть его боевого коня.
– Я уже это сделал.
Магнус подсадил ее на спину жеребца. Потом, не снимая с головы коня плащ, потянул за собой по склону холма.
Идэйн вцепилась в гриву коня обеими руками. Сердце ее бешено колотилось. Сосновые иглы заглушали цоканье копыт, и они надеялись, что не поднимут в лагере тревогу.
«Но какова дерзость», – подумала Идэйн. У тамплиера был добрый конь, который, как она предполагала, стоил целое состояние. Они не только убегали от посланца короля, заплатившего за нее выкуп, но и украли боевого скакуна рыцаря-тамплиера!
Они продвигались по лесу, где темные тени от деревьев сменялись местами, освещенными полной луной, и Магнус пока вел коня в поводу. Наконец лес закончился, и они оказались на краю огромного луга – в лунном свете покрывавшая его высокая сухая трава казалась серебристым морем.
– Сядь назад, – прошептал Магнус.
Идэйн передвинулась назад на широкой спине скакуна, освобождая место для Магнуса, и тот вскочил на коня впереди нее.
– Держись замой пояс, – сказал он ей, наклонился и сорвал свой плащ с головы жеребца.
Огромный конь тут же вздрогнул при виде незнакомого луга, издал могучее ржание, похожее на раскат грома, и встал на дыбы, а потом огромным прыжком рванулся вперед.
Идэйн обеими руками держалась за пояс Магнуса, стараясь задушить рвавшийся из груди крик. Все это было похоже на ночной кошмар. Трепетать от бешеной скачки могучего коня по травянистому, залитому лунным светом лугу, чувствовать, как напрягаются мускулы его огромных ног и массивная спина и как он сжимается в комок для нового прыжка! Тело скакуна пласталось и летело, как стрела.
Несколькими секундами позже, когда Идэйн почувствовала, что от ужаса у нее пересохло во рту, до нее дошло, что Магнус смеется! Она не могла поверить этому! Их жизни были в опасности, поскольку жеребец мчался в кромешной тьме. Конь мог наступить в невидимую яму, споткнуться о камень, и они могли сломать себе шею и погибнуть. Но, казалось, для Магнуса это не имело значения.
Идэйн отпустила пояс Магнуса и теперь обхватила его руками и прижалась к нему. И почувствовала в нем то же, что я в коне, – мощное животное, мускулы которого напрягались в этой безумной скачке. Магнус бросал вызов судьбе, и ему это даже нравилось!
Но это не могло длиться вечность. Постепенно бег коня стал медленнее и спокойнее. В лицо им летели капли конского пота и хлопья пены, ребра животного ходили ходуном. Наконец бешеный галоп замедлился, и, храпя и встряхивая головой, жеребец перешел на легкий аллюр. Магнус чуть натянул поводья, мягко уговаривая коня, называя его «хорошим мальчиком» и «славным малым» и убеждая, что бояться ему нечего.
Идэйн перевела дух. Она все еще крепко цеплялась за Магнуса, как во время их безумной скачки, а руки и ноги ее дрожали от напряжения.
Когда Магнус повернулся, чтобы посмотреть на нее, лунный свет упал на его лицо, и Идэйн увидела, что он все еще смеется.
Ей захотелось ударить его. И все же Магнус украл и обуздал прекрасного резвого коня тамплиера и ехал на нем, и она не могла осуждать его за это. Если бы Магнус не был таким первоклассным наездником, они не смогли бы удержаться на таком мощном коне, он бы их сбросил, и теперь они брели бы по ночному лесу. И, вероятно, заблудились.
И все же она почти ненавидела его.
Магнус направил тяжело дышавшего коня под деревья и там соскользнул с его спины, взял в руки поводья и привязал его к ветке. Жеребец покорно опустил голову и принялся щипать сухую траву. Магнус снял Идэйн с коня, принес под дерево «уложил на постель из опавших листьев. Она все еще дрожала и смотрела, как он снимает плащ, потом рубашку и отбрасывает все это в сторону.
– Ты чуть не убил нас! – сев, заявила Идэйн.
– Вовсе нет. Этого никогда бы не случилось! Я слишком хорошо держусь в седле, чтобы допустить такое. – Магнус сел рядом с ней и попытался снять с нее плащ. – Какая ты глупышка! Сразу видно, что всю жизнь провела в монастыре.
Идэйн поняла, чего он хочет, и попыталась воспротивиться, несмотря на то что кровь быстрее побежала у нее по жилам при виде его обнаженного торса. В нем все еще бурлила энергия после того, как ему удалось обуздать и приручить такого мощного коня.
Идэйн попыталась оттолкнуть его.
– Что, если тамплиер проснулся, и они уже ищут нас?
Магнус притянул ее к себе.
– У нас есть несколько минут.
Его рука потянулась к ее волосам, он пропустил пальцы сквозь ее золотые пряди. Потом нагнулся к ней, и ее рот оказался в плену его жарких страстных поцелуев – он целовал ее губы, шею, потом губы его нашли ее грудь и начали целовать ее сквозь платье.
Она застонала, и он прошептал:
– О господи, как я мечтал об этой минуте, как мне хотелось обнять и прижать тебя к себе. Я сгорал от желания и думал, как ты будешь лежать в моих объятиях – обнаженная, сверкающая, прекрасная. Я только и мечтал о том, чтобы снова обладать тобой и почувствовать сладость твоего тела! – Не отрываясь от ее губ, он простонал: – Думать об этом – думать о тебе – от одного этого можно сойти с ума! Господи, как ты нужна мне!
Он отвел ее сопротивляющиеся руки, чтобы расстегнуть ее плащ. Когда он сделал это, из-под плаща выпрыгнул белый кот, бывший там с тех пор, как Идэйн положила его туда, когда готовилась ко сну.
Магнус отпрянул:
– Проклятый кот! Как ты можешь всюду таскать его за собой!
Он взял зверька и бросил в кусты. Потом, горя лихорадкой страсти, опустился на колени и снял с нее плащ. Он делал это торопливо, руки его дрожали, когда он поднимал ее платье, обнажая ее тело до груди. И вскоре их тела оказались переплетенными в тесном объятии.
– Магнус, – задыхаясь, прошептала Идэйн.
Это было безумием, но она не могла остановить его, потому что сама была охвачена такой же лихорадкой. Его рот прижимался к ее рту и заглушил ее стон, когда его плоть с настойчивой силой проникла в нее.
На этот раз он овладел ею так же грубо, как обуздал боевого коня. Но даже когда Идэйн извивалась под ним, пытаясь сопротивляться, ее руки крепко прижимали его к себе, а он покрывал бесчисленными жаркими поцелуями ее лицо. Тело его снова задвигалось, а рот снова пленил ее рот, а зубы чуть' прикусили ее нижнюю губу.
– Моя прекрасная золотистая колдунья, – задыхаясь, шептал он. – Я хочу наполнить тебя всю, сделать своей узницей, я хочу поглотить тебя – я хочу тебя всю!
И слова его воплотились в действительность.
Это было жадное чувственное соитие, полное животной страсти и силы. Сначала Идэйн показалось, что она этого не выдержит. Но постепенно она покорилась его чувствам, и ее тело стало отвечать на его ласки.
Идэйн вскрикнула, когда он стянул с нее платье, и его губы прижались к ее телу, пожирав и покрывая поцелуями всю ее. Она больше не могла противостоять этому сладостному и мучительному прикосновению. Идэйн впилась зубами в его плечо и услышала его восклицание, полное изумления и боли.
Его рука, заблудившаяся в ее волосах, оттянула назад ее голову, и он ответил властными поцелуями на ее укус – он целовал ее шею, лицо, покусывал ее щеку и мочку уха до тех пор, пока кожа ее не начала гореть.
И это было нечто совсем иное! На этот раз их занятие любовью вовсе не походило на медленное падение среди золотых звезд – сейчас оно было жарким и неистовым, а вокруг пахло сухой травой, потом; и лошадьми. Идэйн казалось, что она погрузилась в опаляющее пламя страсти, способной сжечь их заживо. И тут она была равна ему – от них обоих не оставалось теперь ничего, кроме пепла.
Здесь, на этом серебристом лугу, было сладострастие, но была и любовь. И ее сильный, гибкий возлюбленный, чье тело с такой силой вторгалось в её собственное, завоевал ее, но и она, в свою очередь, тоже завоевала его.
А в следующую секунду тело его содрогнулось, и
Идэйн облизнула припухшие губы. Все ее тело было словно избито и покрыто ссадинами. Она чувствовала себя усталой, но торжествующей.
– Матерь Божия, я никогда не покину тебя! – пробормотал он. – Идэйн, – пробормотал он, Идэйн! Как мне жить без тебя? Ты и вправду, должно быть, ведьма. На земле мне не найти второй такой женщины, как ты! Никто не сравнится с тобой!
Она смотрела куда-то через его плечо, стараясь восстановить дыхание. В лунном свете недалеко от них сидел белый кот и вылизывал лапки. Идэйн с трудом удалось прошептать:
– Нет, я не ведьма.
– Нет? – Он приподнялся, опираясь на локоть, чтобы заглянуть ей в лицо. – Почему тогда ты говоришь и делаешь такие вещи, которых никто не понимает?
Его рука отвела влажные волосы с ее глаз.
– Почему ты назвала по имени заблудившегося кота и сказала, что он твой родственник?
Взгляд Идэйн скользнул куда-то в сторону.
– Я… я не знаю. Иногда я не знаю, что скажу. Вот только мое Предвидение… – Ее голос затих, истаял. Нет, он не понял бы. – Я не могу объяснить. Кажется, это просто приходит мне в голову…
Магнус ждал, пристально вглядываясь в ее лицо, потом слегка отстранился и натянул штаны, чтобы прикрыть обнаженное тело.
– И заставляешь корабль сесть на мель, чтобы он не прибыл, когда на другой совершили нападение. И это тоже пришло тебе в голову?
– Да. – Идэйн села. Ураган страсти, подхвативший и унесший их обоих несколько минут назад, стих, опустошив ее, Идэйн натянула платье на плечи и грудь, наклонилась и оправила юбку.
И услышала его вздох. Магнус провел рукой по взлохмаченным рыжим волосам.
– Страсти господни! Ну и история! Едва ли в Честере найдется хоть один человек, который в нее поверит!
Лицо Магнуса было в тени, но свет падал на обнаженные плечи и волнистые волосы, ниспадавшие на них. Он был сильным и красивым. Идэйн не могла вспомнить без чувственной дрожи, как всего несколько минут назад это могучее тело покоилось в ее объятиях, когда они занимались любовью.
– Когда я привезу тебя к своему сюзерену, графу Честеру, – говорил Магнус, – ты должна все это объяснить ему как можно понятней. Я потерял два графских корабля со всеми их командами, и мне придется за это отчитываться. Понимаешь? Ты – мой единственный свидетель.
На несколько минут воцарилось молчание. Кот подошел к ним танцующей походкой и принялся тереться о плечо Идэйн и мурлыкать. Идэйн взяла его, посадила на колени, понимая в этот момент только, что мир ее пошатнулся и накренился. И не в лучшую сторону. Очень тихим голосом она спросила:
– Ты хочешь отвезти меня к своему сюзерену, чтобы я засвидетельствовала, что потеря кораблей – не твоя вина?
Магнус встал и поднял брошенный под деревом плащ на подкладке. Нагнувшись, надел его, завязал тесемки и опоясался мечом.
– Поверь мне, – сказал он, – за это я буду охранять тебя всю жизнь. Эта поездка в качестве сборщика подати с самого начала была для меня тяжким бременем, сущим проклятием! По правде говоря, история эта слишком длинная, чтобы ее рассказывать.
Магнусу припомнился пьяный вечер в обществе французов и то, как он просадил все деньги, выигранные во время турнира и выплаченные ему в виде приза, и свое дурацкое бахвальство, приведшее егоз конечном итоге к кораблекрушению и катастрофе.
– Клянусь Господом, – пробормотал он сквозь зубы, – дело в том, что я должен спасти свою честь – честь семьи!
Идэйн встала, держа кота на руках, и сказала еще тише, чем прежде:
– Поэтому ты не вернулся в Честер, а пошел в услужение к тамплиеру? Ты знал, что он разыскивает меня, а я была тебе нужна, чтобы доказать твою невиновность?
Что-то в ее голосе заставило его помедлить и посмотреть на нее – Магнус пытался прочесть в ее взгляде, что она думает.
– Ну… да, это было для меня главным.
«Что это с ней такое?» – недоумевал он. Идэйн смотрела на него своими изумрудными сверкающими глазами, наполненными влагой, которой могли быть только слезы. Ради всего святого, он не мог понять причины такой печали!
Он же сходит по ней с ума, сказал себе Магнус. Ни одна женщина не вызывала в нем таких чувств, как она. Когда ее не было с ним, он непрестанно думал о том, когда снова будет обладать ею. Но, конечно, даже она, сирота из какого-то жалкого монастыря на северном побережье, не может требовать от него больше того, что он уже дал ей. Он ни разу не произнес слова «любовь», он изо всех сил старался показать, что то, что между ними происходит, не может быть истолковано именно таким образом. Хотя с не которым чувством вины должен был признать Магнус, именно он лишил ее невинности.
Но ведь то была ошибка, разве не так? Ну, положим, он был глупцом, считая ее шлюхой де Бриза, что из этого?
– Не бойся, я о тебе позабочусь, – сказал Магнус, надеясь утешить ее. – Я перед всеми стану твоим защитником, и можешь не опасаться, что я тебя брошу. А после того как засвидетельствуешь перед графом мою невиновность и расскажешь все, что произошло на самом деле, я позабочусь доставить тебя в целости и сохранности в твой монастырь, если ты того пожелаешь.
– Вернуться в монастырь? – В ее восклицании прозвучало недоверие. – После всего, что ты со мной сделал?! Я лежала с мужчиной, а в глазах церкви ничего не может быть греховнее. И ты думаешь, меня примут обратно?
Магнус нахмурился.
– Тебе необязательно быть девственницей, чтобы вернуться к святым сестрам. Ты это знаешь. Если ты раскаиваешься…
– Раскаиваюсь?!
Ее крик встревожил кота, который при звуке ее голоса спрыгнул на землю, вырвавшись из ее рук.
– Ты полагаешь, я должна наложить на себя епитимью за все то, что ты сделал со мной?
Идэйн повернулась и пошла прочь от него.
– Ах, какое несчастье, что я встретила тебя, что я посмотрела на тебя! – бросила она через плечо. – Господь свидетель! Я не буду каяться в том, в чем нет моей вины. Нет, я обращусь с жалобой к епископу на то, что ты гнусно совратил и обесчестил меня, невинную послушницу монастыря Сен-Сюльпис.
На какое-то мгновение Магнус онемел и только смотрел ей вслед. Он был совершенно ошеломлен.
Он соблазнил послушницу? Господи Иисусе! Этого он уж не мог вынести. Сколько же несчастий на него свалилось!
Она собирается пожаловаться епископу! Магнус был изумлен. Как только она могла сказать такое?!
– Остановись! Куда ты?
Идэйн шла к огромному боевому коню, стоявшему под деревьями.
– Идэйн, подожди! Давай поговорим. Ты с ума сошла? – кричал Магнус, а она тем временем отвязывала лошадь. – Да послушай меня наконец! И не трогай уздечку. Ты не можешь ехать на боевом коне деля Герша!
И в эту минуту они услышали отдаленный звук рога. Жеребец тряхнул головой и сделал несколько шагов, таща за собой Идэйн.
Магнус выругался сквозь зубы. Ясно, что огромный конь тамплиера был приучен к сигналу рога и поскачет туда, где этот рог будет трубить.
– Дай мне эти чертовы поводья! – крикнул Магнус, бросаясь вперед, чтобы схватить их.
Ему нужно было вскочить на коня, посадить девушку сзади и удирать отсюда что есть мочи. Конь был таким резвым, что у них был шанс даже теперь оторваться от пони и вьючной лошади.
Но было слишком поздно. Прежде чем Магнус успел схватить поводья, конь взвился на дыбы и вырвал их из рук Идэйн. Как только звук рога послышался снова, он рванулся в лесной мрак и исчез из виду.
Магнус стоял, сжимая кулаки и свирепо глядя на девушку. Он не отказал себе в удовольствии выдать целую тираду, состоявшую из отборных проклятий. И тут они снова услышали звук рога. Магнус нагнулся и торопливо поднял с земли свой плащ.
– Ладно, – рявкнул он, – теперь нам придется бежать! Темнота и густая чаща леса помогут нам скрыться. Мы должны спешить, пока не наступил рассвет. Может быть, нам посчастливится набрести на деревушку.
Идэйн не двинулась с места.
Когда он обернулся к ней, она стояла, освещенная лунным светом, и ее шерстяное платье и свободно ниспадавшие на плечи волосы казались серебристыми.
И в ее позе было нечто такое, от чего у Магнуса по коже побежали мурашки.
– Я не пойду с тобой, – сказала Йдэйн. – Я нужна тебе только как свидетельница твоих ошибок и промахов – и ничего Дольше. Я возвращаюсь к тамплиеру.
Она повернулась и направилась в ту сторону, куда ускакал конь. Маленькая белая тень – кот – поднялась с земли и быстро побежала за девушкой.
Деревья и темнота поглотили обоих.
11
– Исчезла? – взревел Уильям Лев. – И давно? А как же деньги?
Фитц Гэмлин собрался с силами, чтобы выдержать бурю. К счастью, верховный судья и наместник знал, что ответить, потому что ответы он приготовил заранее. Единственное, чего ему оставалось желать, – это чтобы ответы были получше.
– Выкуп был выплачен, государь, – докладывал фитц Гэмлин. – Деньги вручены Константину Санаху, как и должно, хотя пришлось заплатить… э-э… немножко больше, чем мы договаривались, когда тамплиер был здесь. И как только вождь получил деньги, девушку отпустили, и тамплиер увез ее.
Король Уильям тяжело опустился на стул, вытянув ноги почти к самому огню.
– «Немножко больше»? И что это означает? Насколько больше?
Когда верховный судья и наместник назвал ему сумму, Уильям Шотландский не удержался от еще одного львиного рыка, означавшего приступ ярости.
Король вскочил со стула, расшвыривая в сторону своих секретарей – бенедиктинских монахов, стоявших рядом с ним с чернильницами наготове. Стюарт фнтц Алан сделал знак слугам собрать чаши из-под вина и подносы, потом выпроводил челядь от греха подальше и закрыл дверь.
– Господь мне судья! – взревел король. – Если то, что ты говоришь о деньгах, правда, то мы отдали этому босоногому овечьему вору из Лох-Этива достаточно, чтобы он мог основать собственное королевство! Иисусе! Если тамплиер и вправду заплатил ему такую огромную сумму, то он стал богаче меня самого!
– Де ля Герш не дал ему столько шотландского золота, – успокоил короля наместник. – Насколько нам известно, Санаху частично было заплачено золотом тамплиеров.
– Золотом тамплиеров? – Король снова опустился на стул. – Господи! Чего они хотят от нее?
Ведь храмовники никогда не расстаются со своими деньгами просто так, они ссужают их под высокие проценты!
Фитц Гэмлин пожал плечами:
– Вообще-то, государь, мы ничего не знаем о тамплиерах, даже о тех, что имеют свое отделение в Эдинбурге. За исключением того, что они сами соизволят довести до нашего сведения.
Бросив осторожный взгляд на короля, фитц Гэмлин отпустил монахов-бенедиктинцев: лучше избавиться от посторонних ушей, потому что он сообщил королю еще не все скверные новости. У верховного, судьи и наместника было достаточно ясное представление о том, где можно найти девушку.
– Клянусь кишками святого Давида, – говорил король, – тамплиеров так же трудно выкурить из Шотландии, как блох из постели. И будь я проклят, если благочестивые рыцари не также назойливы, как блохи. Я помню день, когда их эмиссары впервые появились на нашей земле и сказали, что пришли просить разрешения основать здесь отделение своего ордена, чтобы оказывать помощь путникам и паломникам, хотя, как известно, в наших холодных и отдаленных краях немного странников и пилигримов. А потом из своей прекрасной церкви и монастыря они стали распространять письма и воззвания, полученные из Нюренберга и Рима, в которых говорилось, что святой отец дал разрешение рыцарям Святого Храма проверять финансовые дела разных шотландских церквей и в особенности нескольких епископов. И теперь известно, что на нашей земле есть два или три отделения ордена, и эти псалмопевцы и меченосцы, рыцари Храма, уже патрулируют улицы благотворительствуют бедным, собирают милостыню от имени короля – пока не внедрятся в самую плоть королевства, не вопьются в нее, как заноза, почти невидимая и почти не поддающаяся извлечению, черт побери!
Фитц Гэмлин не мог не согласиться с этим. Сначала Уильям Лев Шотландский рассчитывал поселить в Шотландии несколько нормандских семей, но за ними в страну потянулись тамплиеры, на что король вовсе не рассчитывал.
Наместник и верховный судья частенько задумывался, а не предложили ли уже тамплиеры свои услуги по части финансов королевскому казначею и не согласился ли на это король Уильям. Фитц Гэмлин был уверен, что если это еще не произошло, то со временем произойдет обязательно, ведь Шотландия – бедная страна.
– Возможно, – предположил он, – тамплиеры желают подержать у себя девушку несколько дней, чтобы выяснить, обладает ли она таким удивительным даром, какой ей приписывают. Они, как известно, отличаются неуемным интересом ко всякого рода чудесам. И, возможно, захотят…э-э… допросить ее.
Уильям Лев казался не особенно довольным услышанным.
– А кто даст им на это право? Я – король этой страны. Неужели тамплиеры посмеют забрать ее у меня под носом? Да еще после того, как я послал за ней одного из них – де ля Герша? Он отправился выкупить ее на праздник Святого Андрея, а теперь уже приближается предрождественский пост. Где она, черт возьми?
Фитц Гэмлин был точно уверен, что она где-то здесь, в Эдинбурге. Наместник и сам был недоволен тем, что девушка не появилась при дворе Уильяма в назначенное время. Они заплатили де ля Гершу за то, чтобы тот отправился в клан Санах Дху и выкупил ее. А теперь по городу гуляла сплетня, будто бы тамплиер вернулся и привез девушку, но да ля Герш подчинился командору здешнего отделения ордена, а не королю Шотландии.
Пробормотав несколько слов о том, что тотчас же займется этим делом, фитц Гэмлин откланялся и ушел. Снаружи каменная лестница была запружена вождями кланов, ожидавшими аудиенции у своего монарха. Проталкиваясь сквозь них, наместник не мог мысленно не отметить, что, хотя до святок еще далеко, Уильям созвал своих вождей, готовясь к войне, которую ему не терпелось начать весной. Он надеялся отвоевать часть своей приграничной территории.
Это была та самая война, напомнил себе фитц Гзмлин, ради которой Уильям Лев так хотел заполучить эту девицу. По его разумению, это означало, что ей придется привести в действие свои таланты ясновидящей здесь, в замке на скале, и стать путеводительницей короля Уильяма в военной стратегии.
Фитц Гэмлин поспешил во двор замка, где толпилось еще больше вооруженных до зубов вождей разных кланов. Торопясь уйти, фитц Гэмлин признался себе, что не знает, чем заняться в первую очередь. Впрочем, раз король так настойчиво желал заполучить девушку, он не смел медлить с ее розысками.
«А что, если ее держат здесь, в городе, в замке тамплиеров?» – размышлял раздраженный верховный судья и наместник, пока конюх подводил ему коня. При той всем известной страсти тамплиеров ко всему экзотическому и таинственному, породившей, к несчастью, столько слухов о пребывании их в Святой Земле, храмовники вполне могли подвергнуть девушку пытке, конечно, в «пределах разумного», как они это называют. А господь свидетель, что Уильям Лев Шотландский не потерпит этого. Что же касается проверки возможностей девушки с помощью пытки или без оной, то король настаивает на том, чтобы заняться этим самому!
Наместник вскочил в седло и, пришпорив лошадь, галопом поскакал к воротам замка, направляясь в город.
Когда зазвучал колокол, призывающий к вечерней службе, слуги тамплиеров и несколько рыцарей, которым было назначено выполнять зимние полевые работы, поставили на место мотыги и грабли и гуськом направились на молитву.
Идэйн могла их видеть из своего окна, забранного тонкой решеткой, красивой на вид, но столь же крепко удерживавшей узницу в заточении, как и железные затворы. Когда начинал звонить колокол, это было сигналом к окончанию работ в поле. Прижавшись лицом к решётке, девушка смотрела, как тамплиеры поднимались на холм.
После службы рыцари снова соберутся в зале, чтобы допрашивать ее. Это дознание тянулось уже много дней. Похоже было, что длиться оно будет вечно. Никто не знает, что она здесь, напомнили Идэйн ее тюремщики. Господи! Наверное, никто даже и не подозревает, что она в Эдинбурге! Идэйн никак не предполагала, что все так обернется.
Она не могла заставить себя перестать думать о Магнусе и о том, где он может быть сейчас. Думал ли он о ней хоть немного, если не считать его намерения увезти ее в Англию, потому что она была его свидетельницей – его собственные слова, – и он хотел представить ее своему сеньору, чтобы девушка объяснила тому обстоятельства потери обоих графских кораблей, груженных собранной податью, и гибели их команды.
Ясно, что Магнус не питал к ней никаких чувств, говорила себе Идэйн. Ничего, кроме похоти, которую обычно испытывает к девице молодой рыцарь. Старая история! И монахини не один раз предупреждали об этом всех молодых девушек-сирот. А она, кого можно было бы в последнюю очередь заподозрить в том, что она может пасть жертвой его красоты, его легковесной, но настойчивой страсти, она, как последняя дура стала для него легкой добычей.
Теперь Идэйн часто не спала по ночам, терзаясь мыслями о том, какую ужасную ошибку совершила и как глупо доверилась ему. К тому же ее мучили подозрения, что она навсегда останется узницей тамплиеров и будет жить в этих голых аскетичных казармах, пока не состарится. А они долгие годы будут ее допрашивать, и конца и края этому не будет.
И какие вопросы они ей задавали!
Оказалось, что рыцари-тамплиеры, все, как один, коротко подстриженные и одетые в одинаковые белые плащи с красными крестами, были помешаны на магии, ясновидящих, особенно на тех, которые частенько встречались среди кельтов. Из их вопросов стало совершенно ясно, что они хотят, чтобы Идэйн совершила для них то же, что делали маги на Востоке, в Святой Земле, и были очень разочарованы, когда она этого не сумела. Им казалось, особенно их командору, что если они будут продолжать уговаривать и увещевать ее, то она в конце концов сдастся.
«Можешь ли ты парить над землей?» – спросили они однажды. Этот вопрос очень удивил Идэйн. Зачем кому-то, будь он даже магом, делать это?
Второй в здешней иерархии тамплиеров – приор – захотел узнать: «Понимаешь ли ты язык птиц и зверей?» Идэйн долго думала, как ответить на вопрос, должна была признать, что может ответить только отрицательно. Вероятно, она не понимала вопрос в том смысле, в каком понимали его тамплиеры.
А теперь, стоя у окна, Идэйн пребывала в глубоком унынии. Ее терзало дурное предчувствие.
Командор сказал ей: «Покажи нам свою силу по своей воле и ничего не бойся». Но в глубине его глаз таился опасный огонь, и она поняла это как намек на то, что, когда их терпение истощится, они могут прибегнуть к более впечатляющим и весьма неприятным для нее средствам убеждения.
Девушка отвернулась от окна.
Сначала ей казалось, что у нее нет причин чего-либо бояться. Тамплиеры не пытались ни соблазнить, ни унизить и предать ее, как Магнус. После долгого пути из Лох-Этива в обществе Асгарда де ля Герша приятно было оказаться наконец в чистом и безопасном месте. Сначала ей, правда, показалось странным, что здесь собралось такое множество вооруженных рыцарей, как странным был установленный порядок их монашеской жизни, но звук монотонного пения тамплиеров в часы молитв казался мирным и серебристой нитью пронизывал долгие дневные часы. Жизнь здесь была простой, благочестивой и даже не лишена некоторых удобств и очень похожа на жизнь в ее монастыре. А после тяжких лишений, испытанных ею во время кораблекрушения, после ее пребывания в шотландских горах, приятно было сознавать, что поля и сады, окружавшие обитель тамплиеров, дают овощи, зерно, молоко и мясо для их довольно обильных трапез. И как замечательно было приниматься за еду, которую приносили ей слуги. Идэйн было сказано, что ее поместили здесь для того, чтобы она отдохнула и восстановила силы после поездки из башни Константина, хотя и не сообщили определенно, что за этим последует.
В первый же вечер для нее приготовили ванну – воду налили в железное корыто и оставили ее одну в огромной каменной комнате, предоставив возможность основательно вымыться желтым щелочным мылом. Ей дали также опрятную белую шерстяную одежду, похожую на монашеское одеяние, и полотняное белье. Дали ей и войлочные крестьянские башмаки, которые, правда, были ей немного великоваты, но довольно удобные. Вдобавок ей вручили кусок коричневого полотна, чтобы покрыть волосы. И только когда Идэйн находилась в зале собраний, ей разрешали снимать этот платок. Кто-то из тамплиеров, кажется командор, сказал, что ясновидящие славятся красотой своих волос, вот почему ее просят всякий раз прикрывать их. Для нее приносили медную табуретку на высоких ножках, которую тамплиеры именовали треножником. Ей было сказано, что на такой: табуретке сидят ясновидящие, и с тех пор каждый раз, когда ей задавали вопросы, ее усаживали на этот треножник.
Сначала Идэйн надеялась убедить храмовников, что не обладает никакой чудесной силой и что то, что о ней говорят, не что иное, как обман зрения или слуха. Или что люди просто ничего не поняли. В прошлом такое срабатывало.
В рядах тамплиеров Идэйн замечала Асгарда де ля Герша, и ей казалось, что в его синих глазах иногда мелькало сочувствие.
Но в ней росло беспокойство по поводу собраний тамплиеров и их нескончаемых вопросов. Идэйн почувствовала необходимость защитить себя. И, как уже бывало в прошлом, решила, что ее единственная надежда на спасение заключалась в том, чтобы все отрицать. Однако она чувствовала, что в этой толпе тамплиеров было несколько человек, готовых терпеливо ждать, пока не удастся выжать из нее правду.
Прижав кулачок к губам, Идэйн беспокойно зашагала по комнате.
Господи Иисусе! В чем же заключалась правда?
Идэйн повернулась к двери на звук поворачиваемого в замке ключа и с облегчением вздохнула, увидев Асгарда де ля Герша, приходившего каждый вечер, чтобы отвести ее на собрание.
Она тотчас увидела, что он чем-то встревожен. Выглядел Асгард, как все его братья-тамплиеры, – в мягких кожаных сапогах и длинной одежде, прикрытой белым плащом с большим красным крестом. Чтобы защитить себя от холода и сырости, проникавших сквозь каменные стены, он носил облегающий голову кожаный капюшон с завязками под подбородком. Прекрасное лицо де ля Герша было безмятежным, но Идэйн уже достаточно хорошо его знала, чтобы заметить, что на лбу у него пролегли морщины, а это означало, что что-то идет не так, как должно.
Идэйн не смогла сдержаться и испуганно отпрянула, когда он внезапно упал перед ней на одно колено, взял ее руку и поднес к губам. Преисполнившись тревоги, Идэйн попыталась вырвать руку, но тамплиер держал ее крепко.
Она почувствовала дрожь в коленях. Прежде он никогда не целовал ей рук, и она сочла интимным этот совершенно неожиданный жест. Что это, дурной знак? Может быть, ей грозит что-то страшное?
– Позволь мне, благородная девица, – хрипло сказал тамплиер и, прежде чем Идэйн успела помешать ему, притянул ее к себе и мгновенно распустил шнуровку у нее на груди. Его огромное тело подалось вперед, и он прижался лицом к ее теплой коже и покрыл поцелуями ее груди. Идэйн слышала его тяжелое хриплое дыхание.
– Я хочу тебя, – сказал он глухим голосом, – я хочу тебя – и ничего не могу с собой поделать.
В течение нескольких секунд, показавшихся ей вечностью, деля Герш не произносил ни слова. Тамплиер стоял на коленях, цепляясь за складки ее шерстяных юбок, а губы его прижимались к ее телу, наслаждаясь его теплотой и близостью.
Идэйн окаменела от страха. Она не знала, что делать. Тамплиеры и родственные им госпитальеры были известны своим целомудрием и чистотой. В эдинбургском отдалении ордена она даже пищу вкушала одна и одна ходила молиться в часовню. Немногие тамплиеры заговаривали с ней, и когда кто-нибудь из них сталкивался с ней в узких переходах, то проходил мимо, опустив глаза. Здесь царила поистине монастырская атмосфера. Идэйн знала, что вина падет на нее, если она вызовет страсть в ком-нибудь из тамплиеров. И неважно будет, виновата она на самом деле или нет. Особенно если речь пойдет о таком доблестном, безупречном рыцаре, как де ля Герш.
Идэйн стиснула зубы, стараясь преодолеть панический ужас. Она твердила себе, что не должна шевелиться.
Через несколько минут хватка де ля Герша ослабла. Он помотал головой, словно старался привести мысли в йорядок, потом медленно поднялся и тихо сказал:
– Распусти волосы.
По-видимому, они оба собирались вести себя так, будто ничего не произошло. Однако прошло несколько минут, прежде чем Идэйн собралась с силами и спросила:
– Мы… я должна сейчас идти в зал собраний?
Он кивнул.
Снимая с головы платок и распуская косы, Идэйн думала, что, если исключить внезапный порыв тамплиера, все должно идти заведенным порядком. Но она была потрясена, мысли ее путались и голова кружилась. Когда-нибудь допросы должны же будут кончиться. И что тогда? Может быть, тамплиеры вспомнят о выкупе, заплаченном за нее королем Уильямом, и в конце концов передадут ее ему?
Но что-то должно случиться, размышляла Идэйн, зашнуровывая корсаж. Воспоминание о поцелуях Асгарда было настолько живо в ее памяти, что пальцы ее дрожали и не слушались, когда она пыталась расплести косы и расчесать волосы, чтобы они свободно ниспадали на плечи и спину.
Почему он сделал это? Он желал ее. Эти слова были пугающими сами по себе. Идэйн не могла допустить ничего подобного – ее мысль работала только в одном направлении: как вырваться из тюрьмы, в которой ее держали тамплиеры. А это была самая настоящая тюрьмы, пусть даже в монастырском помещении.
Высокий тамплиер остановился, глядя на нее, потом открыл дверь. Белый кот, которому надоело сидеть взаперти, помчался по вымощенному камнем переходу, ведущему в зал собраний. Когда Идэйн и рыцарь дошли до лестницы, ведущей в зал, кот уже ждал их там.
Зал собраний помещался под круглой церковью тамплиеров. Особенностью архитектуры этого ордена были круглые церкви с алтарем посередине, и эта архитектура славилась во всем мире. Лестница освещалась дымными факелами в каменных держателях на стенах, а за залом собраний помещались склепы, тонувшие в темноте.
Кот прекрасно знал дорогу, и Идэйн поспешила за ним. Ей хотелось идти впереди де ля Герша. Когда тамплиер отворил дверь, кот метнулся вперед и оказался в центре многолюдной комнаты. Он прыгнул на руки монаха в рваном коричневом облачении, который поймал его на лету и начал внимательно разглядывать серьгу в его ушке, потом прижал кота к себе и принялся поглаживать его головку, будто они были старыми знакомыми.
В зале было с полсотни тамплиеров. Когда Идэйн в сопровождении де ля Герша вошла в него, то заметила, что взгляды всех обратились к ней. Командор стоял возле монаха в коричневом облачении. Голова его была покрыта белым остроконечным капюшоном, а лицо маской, в которой были прорези для глаз и рта.
Идэйн и прежде случалось видеть командора в этой белой маске. Никто ей не объяснил, почему он, бывший также и магистром ордена, надевал маску, появляясь в этом подземном зале собраний, и она решила, что это часть ритуала, предшествовавшего ее допросу.
– Она очень красива, – заметил монах в коричневом. У него был глубокий выразительный голос. Не выпуская из рук кота, он сделал Идэйн знак приблизиться.
Идэйн протиснулась к нему сквозь толпу рыцарей-тамплиеров. Когда она подошла к монаху достаточно близко, то заметила на его груди огромный золотой крест и золотое колесо – символ солнца. Идэйн почувствовала, как в ее сердце зашевелилась слабая надежда, и она смотрела на монаха во все глаза.
Идэйн припомнила, что монахини в монастыре Сен-Сюльпис говорили, что монахов ирландского ордена Кадди осталось немного. За всё долгие годы, что она провела в Сен-Сюльписе, только двое из них посетили монастырь. Это были двое стариков, державших путь из Ирландии, и провели они в домике для гостей всего одну ночь, прежде чем снова отправиться в путь.
Сестры много дней судачили о том, что стало с орденом Калди, некогда бывшим могущественным оружием святой матери-церкви. Папа римский не жаловал немногие из оставшихся монастырей ордена Калди и не поощрял некоторые их странные обряды, например, то, как они праздновали Пасху и другие святые праздники, которые совсем не совпадали у них с римским календарем.
И это было только одно из различий. Существовало глубокое убеждение, что у ирландских монахов есть жены и любовницы. Ходили даже слухи, что епископ Клонмакнуаза служил мессу с помощью своих пяти взрослых сыновей!
Судя по тому, что рассказывали сестры, сотни лет назад, когда варвары захватили Рим и держали святейшего отца в плену, ирландские монахи процветали в молитвенных домах и монастырях в своей мирной, далекой островной стране. В конце концов Ирландская церковь набрала такую силу, что в то время как Римская ослабела от нашествия варварских орд, только отцы Ирландской церкви и были в состоянии посылать своих миссионеров и ученых богословов ко двору франкских королей и даже к самому Карлу Великому, а также в Саксонию обращать в христианство германцев. В большинстве славных и процветающих мужских монастырей Ирландии обучали греческому и латыни, изучали Виргилия и Аристотеля, а также выпускали великолепно иллюстрированные и раскрашенные святые книги в золоченых переплетах. И церковь в Ирландии стала почти такой же могущественной, как в самом Риме.
Но, как всегда бывает, все изменилось. Римская церковь наконец обрела прежнюю силу с помощью тех самых королей, которых ирландские монахи Калди наставляли в вере.
Отцы Калди согласились, подчиняясь решению синода, отказаться от своих древних обрядов и следовать канонам Римской церкви, совершая литургию по римскому образцу, ибо за долгие десятилетия они далеко отошли от требований святой Римской церкви.
Идэйн засмотрелась в странные, янтарного цвета глаза ирландского монаха. Он был не так стар, как те монахи Калди, которых она помнила. Скорее среднего возраста, с длинным, несколько плоским носом и широким ироничным ртом. Высокий, довольно плотный широкоплечий мужчина.
Особое внимание Идэйн привлекла его тонзура, ничуть не похожая на тонзуры римско-католических монахов. У тех было принято выбривать ее на темени, и она имела круглую форму. Монахи же Калди следовали манере древних друидов, выбривавших голову от уха до уха. У этого монаха тонзура была именно такой.
«Откуда тамплиеры раздобыли его? – удивлялась Идэйн. – И, Матерь Божия, зачем?»
Идэйн смотрела, как его большая рука с шишковатыми пальцами продолжает поглаживать серьгу в ухе белого кота.
– Ах, Фомор, – бормотал он коту, – как же ты ухитрился найти последнего из своих старых друзей?
Тишина в зале собраний нарушалась беспокойным шепотом, пробегавшим, как рябь на воде, по рядам тамплиеров. Идэйн почувствовала, как за ее спиной Асгард де ля Герш шагнул в ее сторону. Кот уселся у ног монаха и терся об его одежду, прикрыв глаза, ставшие теперь похожими на щелочки.
Ирландский монах огляделся по сторонам своими острыми проницательными глазами. И в зале наступила тишина.
– В Книге Вторжений написано, – сказал он, – что дети Фир Болг пришли в Ирландию из земли древних греков и жили в Эйре в мире и довольстве. Они возделывали земли, насаждали сады, и каждый из них носил с Собой кожаный мешок, в который собирал землю. Позже они делали из нее террасы, огромные террасы, и выращивали великолепные плоды. Урожаи у них были огромными. Земля их была как земной рай, и при них Ирландия стала зеленой, в ней было множество каменных святилищ, где они молились своим древним богам. Фоморцы ставили стоймя огромные камни и выстраивали из них кольца, какие можно видеть и теперь.
Когда он смолк, тишина, казалось, эхом отразилась от каменных сводов. Кот с мурлыканьем продолжал тереться о его ноги.
– Потом пришли племена, поклонявшиеся богине Дану, – продолжал свой рассказ ирландец. – Их звали Туата де Данаан. Они были высокими и светловолосыми и одарены необычайной красотой. Они спустились в Ирландию на туманном облаке, поэтому фоморцы их не видели, пока эти светловолосые Туата де Данаан заполонили всю их землю и захватили все их королевства.
Командор, лицо которого было скрыто маской, зашевелился и что-то сказал монаху Калди, чего Идэйн не расслышала.
Ирландский монах не отрываясь смотрел на Идэйн и начал медленно декламировать что-то на звучном языке, показавшемся Идэйн чем-то знакомым. Закончив, он помолчал немного, потом повторна только что сказанное на французском:
– «Волосы ее были цвета летнего ириса, будто из чистого золота… Руки белы, как снег, ее прекрасные ланиты были нежны, округлы и румяны, как цветы горной наперстянки, брови черны, как жуки, зубы, словно два ряда перлов, а глаза синие, как гиацинты… Бедра ее были белы, как пена, стройные, нежные, как мягкая шерсть, чресла ее теплые и мягкие, а колени маленькие и крепкие… и про нее говорили, что те, кто прежде, до нее, считались прекрасными, были ничто по сравнению с Идэйн, и ни одна из светловолосых и прекраснейших в мире женщин не шла с ней ни в какое сравнение…»
Идэйн, будто прикованная, смотрела на него, не отрывая глаз. Она тотчас же поняла, что он говорил о ней. И шепот тамплиеров громко отдавался в ее ушах. Она протянула руку, ища опоры, но не нашла ее.
Идэйн, принцесса Ольстера, как пели в старинной песне…
Идэйн была богиней, похищенной злым Мидиром. Идэйн, стоящая сейчас в зале собраний тамплиеров, не могла бы сказать, откуда ей это известно, но она это знала.
Шепот тамплиеров эхом отдавался от каменных стен, сводов и арок. Зал заседаний начал вдруг вращаться. Идэйн услышала мяуканье кота. Ей становилось дурно, в глазах у нее потемнело. Происходило что-то ужасное. Она почувствовала тошноту и солоноватый вкус во рту. И откуда-то издали до нее донесся голос командора, сказавшего:
– Это Туата де Данаан. Теперь вы не сомневаетесь?
И голос монаха Калди, перекрывавший отчаянные вопли кота, ответил ему:
– О да, великая раса – эти люди богини Дану. Видите, даже имя ее совпадает. Когда мое собственное племя майлезианцев пришло и победило их, Туата де Данаан ушли жить в холмы среди каменных могил и каменных кругов, потому что они были великими чародеями.
Чародеи.
Это было последнее слово, которое услышала Идэйн. Руки Асгарда де ля Герша сомкнулись у неё на талии и удержали от падения, но Идэйн уже потеряла сознание.
12
Крестьянская вдова стояла в дверях своей хижины, наблюдая за Магнусом, который как раз заканчивал колоть дрова.
Начинался дождь или оседал туман – трудно было различить. Вдова не вышла во двор, а стояла под выступом соломенной крыши, похожим на навес, когда Магнус положил полено на пень и размахнулся топором. Полено, еще сырое, неохотно раскололось надвое, и обе половины упали в грязь.
Магнус даже не глядя мог бы сказать, что вдову это не впечатлило.
– Мне не удастся поддерживать огонь, – крикнула она из дверей, – если ты будешь швырять в грязь сухие дрова! С таким же успехом ты мог бы бросить их вон в тот пруд!
Магнус в ответ только крякнул.
Чтоб наколоть дров, он разделся до пояса, и, как ему показалось по блеску в глазах вдовы она оценила красоту его телосложения. Теперь дождь усиливался, и он ощущал, как холодные капли стекают по потной обнаженной спине и плечам. Но, покончив с одной поленницей дров, он должен был приняться за другую. Магнус уныло подумал о том, что в этом деле ему недостает сноровки и приходится компенсировать этот недостаток грубой силой.
Вдова захотела также, чтобы он доил коров, потому что она кормила его и считала, что за еду он должен выполнять и эту работу. Но даже ей было ясно, что Магнус не умел доить коров и даже коз, поэтому вместо него она послала заняться дойкой своего хмурого сына-подростка, а Магнусу велела притащить кучу жердей для изгороди. Эту работу гораздо лучше сделал бы мул, но и Магнус тоже с ней справился. А теперь он колол дрова и уже наколол целую гору.
Следя за вдовой краем глаза, Магнус подумал, что женщина недурна собой. Она была еще молода, с большой грудью, тонкой талией и лукавыми черными глазами, оценившими его, как только он вошел к ней во двор. Она знала, чего он хочет, еще до того, как он заговорил.
Магнус не ел с тех пор, как помог одному из членов дикого племени разыскать в чаще у реки корову и новорожденного теленка, а это было вчера. В награду за труды он получил от пастуха половину его хаггиса.
Одно только воспоминание об этом вызывало у Магнуса серьезные размышления о том, не лучше умереть с голоду, чем снова есть прогорклый овсяный пудинг, приготовленный в овечьем желудке, и выходило, что, пожалуй, для того, чтобы умереть, требовалось меньше отваги, чем для того, чтобы есть эту гадость. Потом он пошел сквозь дождь и набрел на мызу вдовы. Она вышла из дома и, с пристрастием оглядев его с головы до ног, обещала дать ему хлеба и пива. Она даже намекнула, что уделит от щедрот своих еще и кусок сыра.
Магнус наклонился, взял еще одно полено и положил его на пень. Он уже наколол порядочную кучу древ, но, вспомнив о сыре, решил, что готов сделать что угодно, если вдова проявит к нему двойную щедрость. Он начал думать, что ему не добраться до Эдинбурга, если он не будет питаться получше: когда у человека нет даже медного фартинга, такое путешествие становится рискованным делом. К тому же у него буквально нечего было продать, кроме меча.
Теперь Магнус начинал по-иному смотреть на вилланов, нищих, цыган и прочий скитающийся по дорогам голодный сброд, мимо которого он прежде проезжал, не обращая на него никакого внимания. С седла боевого коня мир выглядел совсем по-другому.
А теперь, думал он, водружая на пень следующее полено… А что теперь? Ну, а теперь сэр Магнус фитц Джулиан, этот галантный поэт, этот красивый, не знающий себе равных трубадур, этот певец красоты благородных английских дам, украшавших двор графа Честера, теперь он надеялся, что сумеет наколоть достаточно дров, чтобы умаслить какую-то крестьянскую вдову, с тем чтобы она дала ему его единственную за этот день трапезу, за что он был бы ей безмерно благодарен.
Внезапно пришедшая в голову Магнусу мысль о небольшом кусочке жареной баранины придала ему сил, он размахнулся и ударил топором полено точно посередине.
Палено с треском раскололось, и половинки его просвистели в воздухе. Дубовые щепки просвистели мимо двери, и вдова едва успела нырнуть в дом, издав при
Магнус пожал плечами и водрузил на пень следующее полено.
Да, сказал он себе с горечью, вот вы где сейчас, сэр Магнус фитц Джулиан, непобедимый участник всех турниров в северной Англии, непревзойденный наездник и боец, победитель более чем в двадцати кулачных боях только при дворе графа Честера. Другие рыцари старались держаться в турнирах подальше от него, боясь подмочить свою репутацию. И, господь свидетель, отец Магнуса имел все основания гордиться им, что он и делал, хотя угодить ему было трудно, потому что и сам он, граф де Морлэ, был непобедимым рыцарем.
Магнус припомнил, что при дворе кто-то сложил песню и назвал его в ней «совершенным юным паладином» и «бесстрашным метателем копий в турнирных схватках». И хотя сам Магнус считал, что выражено это было слишком цветистым и напыщенным языком, но образ его был все же обрисован в этой песне довольно точно.
И вдруг Магнус подумал, что сейчас готов был бы продать душу дьяволу за миску горячей ячменной похлебки с говядиной.
Он заметил вдову, которая подобрала дубовые щепки, чуть был о не угодившие ей в голову. Она держала их под мышкой и сейчас шла через двор, приподняв уголок шали, чтобы защитить себя от мелкого дождя. В это время Магнус положил на пень следующее полено и на этот раз разрубил его несколько удачнее.
Вдова бочком проскользнула мимо него, чтобы положить щепки в деревянный ларь. Когда Магнус снова принялся размахивать топором, вдова не сводила глаз с его обнаженного торса и мускулов, игравших на руках.
Вздохнув, она легонько провела языком по верхней губе.
– Ты не боишься до смерти застудиться, работая в такую погоду полуголым? – спросила она. – Мне тошно думать, что ты заболеешь из-за меня лихорадкой, потому что это я заставила тебя до полного изнеможения выполнять такую тяжелую работу.
Магнус тщательно расколол еще два полена и бросил их в кучу.
– Я не заболею, если мне дадут достаточно еды, чтобы восстановить силы.
Вдова задумалась.
– Да, – наконец с энтузиазмом согласилась она, – сохранить силы – это самое главное для такого пригожего и ладного парня, как ты.
Выражение ее лица стало мечтательным, когда она дотронулась кончиком пальца до его обнаженного плеча.
– Ах, какой ты мокрый и холодный!
Она оглянулась, ища глазами сына, и успокоилась, заметив, что он ушел и скрылся за углом амбара.
– А теперь перестань копоть дрова и войди в дом, – торопливо сказала женщина. – Посмотрю, что смогу найти, чтобы… э-э… влить немного сил в твое тело.
Магнус отложил топор и посмотрел ей прямо в глаза. Они могли бы поразвлечься, решил он, когда женщина дотронулась до него кончиком пальца.
– Похлебка, – сказал он. – Кажется, я готов отдать свое сердце за горячую ячменную похлебку с большим куском баранины или говядины.
А если у нее нет похлебки, сказал себе Магнус, он готов подождать, пока она ее сварит.
Ее сын как раз вернулся с ведрами молока, когда Магнус приканчивал баранью похлебку, которую вдова состряпала удивительно быстро. Мальчик поставил ведра и плюхнулся на свое место у огня, уставившись на них обоих. У вдовы был раздраженный вид, потому что сын вернулся слишком скоро.
– А теперь, – сказал ей Магнус, подбирая остатки похлебки куском хлеба, – ты обещала мне пиво и кусочек сыра?
Женщина со вздохом поднялась и проследовала к буфету.
Но, как Магнус узнал позже, вдова не отказалась от своей затеи. Она приготовила ему соломенный тюфяк и постелила на чердаке в хлеву, сказав, что утром его ждет другая работа по дому. Особенно важно для нее было, чтобы он почистил канавы возле пруда, давно уже нуждавшиеся в этом. За это она обещала Магнусу столько овсяной каши, сколько он сможет съесть, разумеется, если он хорошо поработает.
Вдова задержалась в хлеву и стояла, бросая на Магнуса нежные взгляды, пока не вошел мальчик с вилами, чтобы поворошить подстилку для животных. Уходя, он
Магнус поднялся на чердак, улегся на соломенный тюфяк, ощущая блаженную сытость в желудке после похлебки, пива, хлеба и большого куска соленой говядины, выделенных ему вдовой.
Он не сразу смог заснуть. Сквозь стропила сочился дождь, коровы внизу ворочались и жевали свою жвачку, а потом шумно укладывались на ночь. Куры клохча взлетали на свой насест у дальней стены.
Магнус прислушивался к этим звукам, к ровному шуму дождя и думал, что его путешествие в Эдинбург с целью найти там Идэйн было бы чистым безумием. Это и дураку было ясно.
Он растянулся на своем соломенном ложе, подложив руки под голову и уставившись на соломенную кровлю хлева.
Но будь он проклят, решил Магнус, если решит вернуться на юг и пересечет границу без нее. Конечно, сейчас он был в ужасном нищенском состоянии. У него не было коня, он потерял латы, деньги – все, что смогло бы свидетельствовать о его привилегированном рыцарском положении. С того момента, как корабль с собранной им для графа податью потерпел крушение у берегов Шотландии, он стал еще одним безденежным и безымянным бродячим солдатом. Он мог бы поискать нормандский дом и достойный способ одолжить деньги, но в этом случае ему пришлось бы признаться, что он сын и наследник графа де Морлэ. А при данных обстоятельствах это было бы совсем уж глупо, потому что в этой дикой Шотландии за него самого могли назначить выкуп.
Что касалось Идэйн, то ему было все равно, что она о нем думает. Он должен был отобрать ее у Уильяма Льва, равно как и у всемогущих тамплиеров, для ее же собственного блага, и неважно, как она восприняла его объяснения тогда, в лесу. Магнус считал, что достаточно внятно и убедительно разъяснил ей, что хочет увезти ее в Англию, чтобы она засвидетельствовала его невиновность в потере кораблей графа. И это вполне логично.
У него не было времени сказать ей, что это было не все. Что правда заключалась в том, что он желал сохранить ее из-за нее самой, такой сладостной и прелестной. С ее стороны было жестоко столь презрительно обвинять его в низости и чудовищном эгоизме. Если бы она вдруг оказалась сейчас во дворе вдовы, она и сама поняла бы, что, бог свидетель, он совершенно бескорыстно желал ее и нуждался в ней! Поглядела бы на те лишения, которые он терпит?
Святая Матерь Божия знает, что ему не нужна никакая другая смертная женщина. За столь короткий срок, всего за несколько дней после кораблекрушения, что они провели вместе, она завоевала, нет, похитила его сердце.
Но Магнус знай, что, если изложит ей все это, она только недоверчиво покачает головой, но он готов был поклясться господом богом, что все это было чистой правдой! Он готов был призвать в свидетели всех святых, что ему нетрудно было бы завоевать расположение этих диких шотландских женщин, которые бросались на него и домогались его. Он не сомневался, что эта вдова с манящим и горячим взором была не единственной, кто положил на него глаз.
Всего два дня назад, после того как Идэйн так предательски покинула его и вернулась к де ля Гершу, ему пришлось выпрашивать у жены фермера полкаравая черного хлеба. И до сих пор ему было мучительно вспоминать о том, каких унижений ему это стоило. Ему пришлось прибегнуть к грубой лести, но жена фермера совершенно неверно истолковала это и потом гналась за ним полдороги, прежде чем ему наконец удалось удрать от нее.
Магнус позволил себе громко застонать. Идэйн, прекрасная, теплая, нежная Идэйн! Ах, как он тосковал по ней! С того самого момента, как впервые ощутил ее тело в своих объятиях, после того, как она, обнаженная, лежала рядом с ним, она околдовала его. Это нежное, гибкое, золотистое тело, ее изящные манеры, ее сладостные руки, умевшие так ласкать его, ее тихий голос, столь восхитительно и волнующе произносивший его имя.
Заниматься с ней любовью было несравнимо ни с чем из того, что он испытал прежде. Эти странные, удивительные молнии, пронизывавшие тело. Это походило на сладостную музыку. Он помнил, что там, на холодном берегу, где они впервые любили друг друга, в воздухе будто распространился аромат летних полевых цветов. И затанцевали сверкающие золотистые пылинки.
– Ах, вот ты где! – произнес женский голос, и на верхней ступеньке чердачной лестницы появилась голова. – Ты еще не уснул, паренек?
Магнус выругался про себя. В чердачном проеме появился торс вдовы, и он увидел, что она держит в руках.
– Я подумала, они тебе понравятся, – проворковала она.
Потом на чердаке она появилась вся целиком и опустилась на колени возле его тюфяка. Глаза ее жадно рыскали по его телу, распростертому во всю длину.
– Если, милый, у тебя такие же большие ноги, как у моего дорогого покойного мужа, ты будешь благодарен мне за эти сапоги, как бывает благодарен сын своей матери.
– Ну, ты едва ли годишься мне в матери, – ответил Магнус, не отрывая глаз от сапог, которые она держала перед самым его носом. – Во-первых, ты… ты слишком молода…
Она дразняще покачала сапогами перед его лицом.
– К тому же ты слишком хорошенькая, – добавил торопливо Магнус и потянулся за сапогами, чтобы лучше их рассмотреть. Уж если ему предстояло заплатить за них такую цену, он хотел знать, что товар того стоит.
Но, взглянув на сапоги, Магнус сразу же понял, что они стоят столько золота, сколько весят. Это не были обычные сапоги для верховой езды. Они были крепкими, как железо, и изготовлены из овечьей, хорошо выдубленной кожи, а внутри для тепла имелась подкладка из овечьего меха. И выглядели сапоги почти как новые. Должно быть, они не были самоделкой. Судя по всему, их изготовил какой-нибудь сапожник, мастер своего дела. В довершение всего подошва сапог была из прочной коровьей кожи.
Магнус понял еще до того, как надел их и отвернул овечью шерсть наружу, так что образовался манжет, что ниже колен будет выглядеть, как деревенщина, простой горский крестьянин.
Господь свидетель, он понимал, что будет представлять странное зрелище в такой обуви и в изящном рыцарском плаще, опоясанный своим драгоценным мечом! Если бы он оказался в таком виде при дворе Честера: выше колен – рыцарь, а ниже их – шотландский пастух, его бы приветствовали таким улюлюканьем, хохотом и насмешками его собратья по рыцарскому званию, что он убежал бы куда глаза глядят.
Как ни странно, размышлял Магнус, разглядывая одну ногу в сапоге, а потом столь же придирчиво другую, но ему это было все равно. Собственные его сапоги для верховой езды почти развалились и ходить в том, что от них осталось, было чистой мукой. В этих же прочных мокроступах он мог бы прошагать до Эдинбурга, а оттуда до середины Фландрии, если надо.
Магнус повернулся и поглядел на вдову, внимательно наблюдавшую за ним. И подумал, что ему следует достойно отблагодарить ее.
Вдова его несказанно удивила, потому что, как только потянула его к себе за рубашку и принялась ее расстегивать, охрипшим голосом вдруг спросила:
– Ну, мой ягненочек, расскажи мне, какая она, твоя девушка?
Магнус онемел от изумления. Откуда жене шотландского крестьянина было знать о таинственной, золотистой Идэйн?
Но следующей его мыслью было, что, вероятно, новости здесь распространялись со сказочной быстротой. И, возможно, в этих сельских местах уже сложили легенду о том, что Идэйн была похищена одним из местных вождей, а затем выкуплена тамплиером и увезена в Эдинбург, и легенде этой суждено пересказываться разными племенами еще многие и многие месяцы.
Тем временем вдова стянула с него через голову рубашку, и, когда Магнус посмотрел в ее лицо с носом-картошкой и понимающей усмешкой на губах, он решил, что она, вероятно, вообще ничего не знает.
– Откуда тебе известно о девушке? – спросил он.
– Хочешь сказать, о твоей милой? – И вдова бросила на него лукавый взгляд. – О, такой красавец и великан, как ты, паренек, не замедлит найти себе пригожую подружку. Разве я не права?
Её пальцы уже деловито трудились над шнурками его обтягивающих штанов.
– Она премиленькая, верно? У нее черные вьющиеся волосы, большие и круглые, как октябрьские тыквы, груди и огромные озорные черные глаза. Так ведь?
– Нет! – сердито возразил Магнус.
Он подумал, что это ее собственный портрет. И тотчас же перед его мысленным взором предстала гибкая, как ива, золотоволосая Идэйн, и он представил ее всю, до мельчайших подробностей, и ему
Она взяла в руку его пенис и стала поглаживать, восхищаясь его размерами.
– Закрой глаза и думай о ней, – шептала она ему на ухо. – Хочу, чтобы ты был со мной горячим, как огонь, поэтому думай о своей дорогой овечке, паренек.
Магнус должен был признать, что мысль ее была здравой, потому что облегчала ему задачу. И решил, что должен отблагодарить вдову за такую прекрасную идею. Но, когда женщина выскользнула из своего платья и попыталась оседлать его, он схватил ее за талию и уложил на спину.
Так он мог бы думать об Идэйн с закрытыми глазами. И потому он прижал ее колени к своим бедрам и разом овладел ею, вызвав у нее крик изумления и восторга. Но, боже милосердный, как ему надоели женщины, желавшие восседать и приплясывать на нем. Он предпочел приплясывать сам.
«Идэйн, – думал Магнус, – Идэйн…»
От него потребовалось огромное усилие воли, чтобы делать то, что он делал, и в то же время мысленно видеть дорогой образ. И, чтобы укрепить свою волю, он протянул руку и положил ее на свои новые сапоги.
Идэйн пыталась спуститься по каменным ступенькам в помещение под залом, но чуть не упала.
В последовавшей суматохе приор тамплиеров и монах Калди выпустили ее из виду. Был момент, когда она подумала, что могла бы скрыться даже в своем теперешнем состоянии, когда в голове у нее мутилось и мир вокруг нее вращался. Но ей удалось сделать только несколько шагов, прежде чем ее схватили снова.
– В ее пищу не клали опий? – осведомился приор и встряхнул Идэйн, чтобы у нее пропала охота сопротивляться.
– Да, милорд, клали, – ответил кто-то из тамплиеров, стоявших сзади. – Сегодня мы дважды давали ей опий. Но, как вы видите, она не поддается его действию.
– Принесите чашу снова.
Они остановились в каменной комнате рядом с залом собраний. Высокий приор заставил монаха Калди и молодого тамплиера удерживать Идэйн, в то время как сам оттянул ее голову назад и силой заставил открыть рот, потом поднес к ее губам серебряную чашу, Идэйн задыхалась и давилась, поэтому большая часть горькой жидкости пролилась и стекала теперь из углов рта по подбородку и шее.
– Полегче, полегче, – наставлял монах Калди и сам взял чашу из рук приора. – Если будешь лить это зелье ей в рот такой сильной струей, она задохнется, приятель. Разве тебе это неизвестно? Кроме того, ей он не нужен. Я уверен, что транс в конце концов на ступит.
Но приор был нетерпелив.
– Все это хорошо на словах. Но все то время, пока мы без конца задавали ей вопросы, ничего не менялось, говорю я тебе! Погляди на нее! Как это возможно, что на нее не действует такое количество белладонны, которое усмирило бы и сделало беспомощными с десяток женщин?
Монах Калди склонился над Идэйн, которую удерживали двое рыцарей, чтобы заглянуть в ее обезумевшие глаза.
– Ну же, девушка, – сказал он мягко, – добрые рыцари не понимают, почему ты не хочешь им помочь. Они не замышляют против тебя никакого зла. Хотят только, чтобы ты предсказала их будущее. Они возлагают на тебя большие надежды. Хотят, чтобы ты наконец стала их оракулом, их пифией.
Стоявшие вокруг них стражи из числа тамплиеров, которые привели ее сюда, носили высокие островерхие белые капюшоны, скрывавшие лица, как маски, с прорезями для глаз и ртов, точно такие же, какие Идэйн видела на командоре.
Монах Кадди сказал:
– Секретная канцелярия ордена тамплиеров долго и упорно пыталась добиться своей цели в Париже – того, чего добивается теперь от тебя. Но девушка, которую они держали у себя в Париже, не принесла им ничего, кроме огромного разочарования. И, конечно, оказалась она совсем не тем, чего они ожидали.
– Она была шлюхой, – решительно заявил приор и снова взял Идэйн за руку. – Результаты наших трудов нас совершенно не удовлетворили. В Париже нас постигла полная неудача, поэтому не будем говорить об этом здесь, где мы надеемся добиться успеха.
Держа Идэйн с обеих сторон, они через высокие Деревянные двери стали спускаться в подземелье.
Собравшиеся здесь тамплиеры уже надели свои капюшоны, скрывавшие лица. И, когда они повернули головы, чтобы посмотреть на приора и монаха Кадди, ведущих Идэйн, она заметила, как блеснули сквозь прорези глаза полусотни рыцарей.
Идэйн задрожала от страха.
Последняя порция зелья, которую приор силой влил ей в горло, оказала свое действие. Ноги ее не чувствовали пола. И она почти не оказала сопротивления, когда приор и этот странный монах Кадди вытолкнули ее на середину комнаты.
Идэйн вытянула шею настолько, чтобы видеть стоявшего там командора, а рядом с ним медный треножник.
Оракул. Пифия.
– Не понимаю. – Идзйн обнаружила, что с трудом держит голову и едва в силах пробормотать несколько слов.
Снова заговорил монах Кадди:
– Тебе же ведь все объяснили, разве ты не помнишь? Тамплиеры провели в Святей Земле долгие годы, стараясь постичь самые сокровенные тайны Господа, тайны Вселенной и непознанной природы человека. А здесь они полны решимости и доблестного рвения найти великого оракула вроде тех, что были у древних греков!
От этих слов голова у Идэйн закружилась еще сильнее. Взяв ее за руку, приор тамплиеров повернул девушку лицом к командору.
– Та, что сидела, окутанная священным дымом в дельфийской пещере, – заунывно заговорил командор сквозь прорезь в маске, – посещалась святыми жрицами и великой пифией, ясновидящей предсказательницей Аполлона, и те внушали ей тайные видения, которые могут исходить только, от бога.
Идэйн попыталась освободиться:
– Это святотатство! – пробормотала она я услышала, как неодобрительно зароптали тамплиеры. – Нет, я не могу этого…
– Можешь, – послышался суровый голос командора.
Он протянул руку, схватил Идэйн за запястье и толкнул к треножнику. Под его высокими ножками на раскаленных углях жаровни шипели какие-то листья и травы, распространяя одурманивающий дым.
– Можешь, – повторил командор. – Ты знала о готовящемся нападении на корабли с податью для графа Честера, которые должен был встретить его вассал, некий Айво де Бриз, и ты посадила один из них на мель, что было предусмотрительно и разумно, потому что тем самым ты спасла многие жизни. Константин из клана Санах Дху говорит, что ты зажигала на пальцах его детей синие огоньки и забавляла их другими чародействами, когда он держал тебя в плену в своей башне. А теперь Брикриу из Бенбекулы, монах Калди, прибывший сюда, чтобы сообщить нам свои соображения о тебе, говорит, что готов поклясться, что после того, как увидел тебя и задал тебе свои вопросы, он считает, что ты унаследовала свой дар от своих предков, принадлежавших к великому ирландскому народу, о котором сохранилась священная легенда, народу Туата де Данаан, известному своим чародейством.
Командор продолжал еще что-то говорить, когда двое рыцарей-тамплиеров подошли к Идэйн, расстегнули пояс ее шерстяного платья и сорвали его. Она оказалась перед ними совершенно нагой. Косы ее были расплетены, и длинные волосы, как это всегда бывало, когда ее приводили в это подземелье, ниспадали на обнаженные плечи и груди, частично прикрывая их.
Идэйн чувствовала на своей коже холодные руки тамплиеров, которые поднимали ее и сажали на окутанный дымом треножник.
Когда Идэйн предстала перед ними сидящей на треножнике, среди рыцарей, облаченных в украшенные крестами белые плащи и высокие белые капюшоны, скрывавшие лица, прошел возбужденный ропот. Тамплиеры заволновались. Где-то зазвонил колокол.
И вдруг наступила тишина.
Идэйн вцепилась в ручки треножника. Она дышала тяжело и прерывисто, дым застилал ей глаза, забивал ноздри, вызывая желание чихнуть.
Тамплиеры безумные, если заставляют ее участвовать в этом действе, – вот и все, что она могла подумать. Они должны были доставить ее к королю Уильяму, заплатившему за нее выкуп. Кроме того, они не обращали ни малейшего внимания на все ее протесты, они, как видно, закоснели в святотатстве, если не хуже. И теперь заставляли ее быть частью оного!
Дым, поднимавшийся от листьев и трав, тлеющих в жаровне, по-видимому, оказывал на нее такое же одурманивающее действие, как и напиток, который силой влили ей в горло. Голова Идэйн кружилась. Ей казалось, что она вот-вот упадет с треножника, если ей не позволят встать.
Но когда Идэйн попыталась открыть рот и сказать им об этом, то почувствовала, что язык ее стая толстым и неповоротливым, и она даже не была уверена, что сможет произнести хоть слово.
Магнус!
Магнус! Ей
Боже милостивый! Внезапно Идэйн увидела легионы тамплиеров, входивших в огромную дверь и заполнявших зал!
Она напрягала глаза, чтобы хоть что-то увидеть сквозь дым. Огромные толпы проходивших мимо тамплиеров поражали своей бледностью. Они казались бескровными, их пустые глаза были полны отчаяния, одежда порвана в клочья и покрыта грязью. Они несли изодранные знамена. Пока Идэйн, одурманенная ядовитым дымом, вглядывалась в ряды рыцарей, появились всевозможные орудия пыток, к которым были привязаны искалеченные тела тамплиеров. Она увидела костры и обугленные трупы. В полном молчании на костры всходили все новые и новые жертвы. И они, в свою очередь, погибали в пламени костров. А ряды тамплиеров не редели. Казалось, им не будет конца.
Дым огня, разожженного под жаровней, жег горло Идэйн, глаза были воспалены, а волосы, как она чувствовала, разлохматились и свисали, закрывая лицо так, что она почти ничего не видела. И тут Идэйн услышала свой собственный, но похожий на хриплое карканье голос, говоривший необыкновенные вещи. Она не могла остановиться, хотя горло передохло, было воспалено и саднило.
Передние ряды армии мертвенно-бледных тамплиеров приблизились вплотную к приору, командору и монаху Калди, которые стояли в окружении молодых рыцарей стражи. И прежде чем началась бойня, Идэйн увидела, как приор упал на колени с руками, протянутыми вперед в умоляющем жесте. А монах Калди отвернулся и закрыл лицо руками.
Идэйн различила над головами бесчисленных мертвых и умирающих тамплиеров фигуру огромного льва. Он был ранен, судя по тому, что зашатался и лег так, что между ним и треножником Идэйн оставалось совсем небольшое пространство. Идэйн сидела, скорчившись, извиваясь и кашляя, тщетно пытаясь убрать с лица падавшие на него волосы.
Потом все кончилось. Ужасная армия тамплиеров исчезла.
Будто кто-то открыл ворота или дверь, впустив шум, потому что она услышала рев. Грубые, причиняющие боль руки схватили ее и стащили с треножника, оцарапав при этом ее обнаженную спину и ноги. Она слышала крики «измена», «предательство» и «убить ее».
Калди сдерживал тамплиеров. Он снял веревку, которую приор набросил на шею Идэйн, и швырнул ее обратно приору.
– Уходите! – крикнул он. – Неужто вы хотите наказать ее именно за то, чего от нее добивались и ради чего привели сюда?
Идэйн кашляла – горло ее сжимали спазмы. Теперь голова ее немного прояснилась, но ей казалось, что она никогда не сможет избавиться от смертельно-жгучего дыма в легких. И тут она увидела в толпе Асгарда деля Герша, пробивавшегося сквозь ряды взбесившихся и орущих тамплиеров. Рядом с ней монах Калди схватил тяжелый медный треножник и размахивал им перед собой, стараясь сдержать рвавшихся к девушке тамплиеров. Казалось, не имело значения то, что она стояла перед ними нагая и беззащитная, – они жаждали разорвать ее в клочья.
– Что это? – выкрикнула Идэйн.
Монах Калди шагнул и заслонил ее собой, в то время как вперед выступил де ля Герш.
– Ты дала им, что они хотели, пифия! – крикнул ирландец. – Если ты не помнишь, что говорила в трансе, я могу сообщить тебе, что ты напророчила ужасную гибель Бедным Рыцарям Святого Храма Соломонова, крушение ордена, его позор и бесчестье. И еще ты видела Льва Шотландского, который, как ты сказала в своем видении, пал к твоим ногам и испустил дух.
Де ля Герш наконец добрался до Идэйн. Лицо его было белым, как у тех рыцарей, которых она видела в своем видении, но глаза его ослепительно сверкали.
– Ты видел это безумие? – крикнул он монаху Калди. – Погляди на них! – Он показал рукой на беснующуюся толпу. – Они говорят, что взыскуют тайн господних, но я уже видел такое и прежде. Ты не представляешь, как это было в Париже и в Аккре!
– И не хочу представлять, – прорычал монах, продолжая размахивать треножником, стараясь расчистить дорогу. – Я хочу только выбраться отсюда!
Де ля Герш сорвал украшенный крестами плащ и набросил на плечи Идэйн.
– Не бойся! – крикнул светловолосый рыцарь. – Я сумею защитить тебя!
Идэйн подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Ее не заботила защита Асгарда де ля Герша. Руки ее были стиснуты, пальцы сведены мучительной судорогой. В том, что она была так напугана, не было ничего хорошего, но она ничего не могла с собой поделать – зубы ее выбивали дробь.
И Идэйн начала понимать, что эти странные вещи происходят с ней именно тогда, когда она напугана. Когда она не может контролировать их. Идэйн закрыла глаза, впиваясь ногтями в ладони.
Магнус! – молча вскричала Идэйн.
Никогда в жизни не взывала она к своему Предвидению, чтобы вызвать кого-то, с такой мольбой.
И над их головой в сводчатом потолке подземной залы появилась первая огромная трещина. Никто ничего не услышал и не заметил.
Но когда появилась вторая, услышали и заметили все.
Магнус проснулся мгновенно. Голова его была еще затуманена сном, но он все же разглядел, что находится на чердаке хлева рядом с вдовой крестьянина, разметавшейся во сне. Из ее припухших от страсти губ вырывался легкий храп, а правая рука покоилась на его бедре. Магнус снял ее со своего бедра.
Магнус! – снова услышал он.
Магнус тотчас же сел и выпрямился. Если бы он не знал, что находится в Шотландии, на чердаке хлева, то поклялся бы, что Идэйн где-то рядом с ним, у его левого плеча, и ее сладостная маленькая ручка касается его, как летний ветерок.
Но ее здесь не было. Он слышал только ее тихий и нежный голос, шептавший ему на ухо.
Магнус вздрогнул и быстро огляделся кругом, чтобы убедиться, что ее нет. Вдова почувствовала, как он зашевелился, проснулась и села. Увидев выражение его лица, она протянула к нему руку, не потрудившись даже прикрыть свои большие груди.
– Радость моя, что с тобой? – спросила она.
Магнус отвернулся от женщины и торопливо надел штаны. Потом, откинувшись на спину, натянул сапоги, подаренные ею, снова сел и огляделся, ища рубашку.
Вдова молча протянула ее. Магнус надел рубашку испросил:
– Еще только светает? Я должен отправляться в путь, поэтому мне придется украсть лошадь.
Он пытался стряхнуть с себя воспоминание об услышанном им зове, прозвучавшем во мраке ночи и вызвавшем какое-то странное и жутковатое чувство. Должно быть, это Эдинбург, сказал себе Магнус. Во рту у него был странный привкус – дыма, пожара, смерти, разрушения. Он так ясно все это представлял, будто сам был там.
Господи, она не стала бы призывать его, если бы так отчаянно не нуждалась в нем. Идэйн в опасности!
– Ох, – выговорила вдова, – в Шотландии ты не сможешь украсть лошадь. Тебя за это кастрируют и вырвут кишки, если поймают, а потом повесят.
– Добрый конь, – настойчиво сказал Магнус, поднимая с соломенной подстилки плащ и кожаный жилет. – Мне нужен конь не хуже того гнедого дьявола, который принадлежит Асгарду де ля Гершу.
13
– Какая девушка? – невинным голосом спросил командор эдинбургских тамплиеров. – Наместник, вы знаете, что на это существует запрет. Мы не имеем права держать женщин ни в одном отделении ордена Бедных Рыцарей Святого Храма. Нам было бы трудно объяснить почитаемому нами государю Шотландии королю Уильяму, как к нам сюда попала девушка.
Они пересекли двор, и командор взял фитц Гэмлина под руку, когда они приблизились к груде камней, которую перетаскивали каменщики.
– Осторожнее, милорд, смотрите под ноги. Мы перестраиваем склепы, потому что, к несчастью, несколько дней назад часть наших подземных помещений обрушилась.
Верховный судья и королевский наместник с любопытством оглядывал внутренний двор и казармы тамплиеров. Он слышал о таинственных сборищах в этих подземных помещениях. Плотники, работавшие там, рассказывали о них в городе. Насколько известно, во время обвала подземного свода никто не пострадал, хотя тамплиеры были столь скрытны, что если бы в чем-то признались, то это было бы весьма странно, поскольку противоречило их правилам.
Для фитц Гэмлина все это было диковинным: он слышал о воинственном ордене множество разных историй, но не думал, что такое возможно здесь, в Эдинбурге. Слышал о тайных обрядах и инициациях. Весьма странных обрядах, если их вообще можно было назвать религиозными обрядами. А также об их опытах в области оккультных наук.
Командор тамплиеров провел его через двор, и после шума, царившего во дворе, они оказались в тишине трапезной.
– Асгард де ля Герш, – сказал фитц Гэмлин, – один из самых уважаемых рыцарей вашего ордена, получил документ, подписанный королем Уильямом, на право поисков девушки, которую, как подозревают, похитили из монастыря Сен-Сюльпис. Дело в том, что я сам выдал ему эту бумагу. А теперь мы разыскиваем его, потому что у нас есть все основания полагать, что девушка с ним.
Командор выдвинул скамью и жестом пригласил верховного судью и наместника сесть. Как только тот занял свое место, из кухни прибежал белый кот и дрыгнул тамплиеру на колени.
Высокий тамплиер прижал его к груди и сидел, поглаживая пальцем серьгу с драгоценным камнем, висевшую у кота в ушке.
– Господин наместник, я знаю рыцаря Асгарда де ля Герша, – любезно сказал командор, – но он не числится среди наших братьев в Эдинбурге. Он приехал из Лондона, а до того был в Париже.
Фитц Гэмлин сжал губы. «Это не ответ, – сказал он себе. – Ведь я спросил о девушке. Что воображают о себе эти высокомерные монахи, когда пытаются играть в подобные игры с верховным судьей и наместником короля?»
Вошел тамплиер низшего ранга, неся чаши и кувшин вина, которое командор разлил собственноручно.
«Что самое возмутительное, – продолжал думать фитц Гэмлин, – так это то, что именно король дал большую часть денег, чтобы выкупить у Санаха эту девицу. И теперь Уильям Лев с нетерпением ждет ее, но, похоже, тамплиеры не желают с ней расставаться».
А время поджимало. Лев Шотландский уже собирал на южных границах своих вассалов, потому что готовился выступить против короля Генриха Английского и отвоевать часть земель, потерянных после смерти своего брата короля Малкольма.
Последние несколько недель король Уильям готовился начать войну, а для этого припас несколько реликвий, таких, например, как недавно найденная кость святого Андрея, с которой надлежало идти в бой. И, наслышанный о необычайных талантах юной ясновидящей из монастыря Сен-Сюльпис, той самой девушки, которую, как предполагалось, привез из Лох-Этива тамплиер де ля Герш, Лев Шотландский очень хотел заполучить ее.
В конце концов королю Уильяму надоело ждать. До него доходили слухи о том, что тамплиер де ля Герш действительно вернулся с девушкой, но что оба они оказались недоступными и находились у храмовников на окраине его собственной столицы.
Фитц Гэмлин не отваживался сказать королю, что слышал он сам. А именно, что девушка была не более и не менее как узницей тамплиеров и что обрушившиеся своды подземных склепов в их эдинбургском отделении были следствием какого-то тайного ритуала в скрытом от всех зале собраний (или как там они его еще называют на свой лад), в котором девушка принимала участие.
Разглядывая поверх края чаши с вином аскетическое худощавое лицо командора, фитц Гэмлин составил обо всем собственное мнение. Ему не особенно нравились его соотечественники-нормандцы. Ему не по вкусу были ни их надменность, ни их пристрастие к тайнам. Но для них было опасно насмехаться над шотландским королем и водить его за нос. Девушку скрывают здесь, у тамплиеров, в этом фитц Гэмлин был теперь совершенно уверен.
Он решил, что прикажет личной гвардии короля Уильяма прийти сюда и учинить обыск. Королевские гвардейцы могут явиться под предлогом поисков под-земных цистерн для сбора воды и древнего водопровода, чтобы" проверить, не пострадали ли эти сооружения во время недавнего обвала подземных потолков в замке тамплиеров. Кто-нибудь из королевской канцелярии мог бы представить бумаги, свидетельствующие об их существовании в прошлом. Если даже таких бумаг, как и самого водопровода, никогда не было.
Наместник с трудом подавил улыбку, когда излагал командору свои соображения по поводу поврежденных водопровода и цистерн. Эта мрачная личность, казалось, проявляла отчаянные усилия, чтобы скрыть свое раздражение, но на щеках командора все же проступил темный румянец.
– Никто никогда до сих пор не производил здесь обыск! – рявкнул командор. Кот, потревоженный его тоном, спрыгнул у него с колен – шерсть его встала дыбом. – Мы – монахи, господин наместник! И это святая земля!
– Конечно, вы правы, – кивнув, миролюбиво согласился фитц Гэмлин, однако не смог сдержать улыбки. – И король наш Уильям, сэр, сделает все возможное, чтобы Вы не пострадали. Что же касается ваших религиозных взглядов, то я прослежу, чтобы и им было оказано уважение. Вместе со строителями и землекопами королевская гвардия доставит сюда и епископа Эдинбургского.
Идэйн из окна видела, как командор и богато разодетый господин, по виду королевский чиновник, прошли через двор и исчезли за дверью трапезной. Минутой позже кто-то тихонько постучал в ее дверь.
Дверь была заперта, и она не могла ее отпереть, но из-за двери услышала тихий голос Асгарда де ля Герша:
– Здесь королевский наместник, он же – верховный судья. Думаю, ты видела его из своего окна, да? Тамплиеры обеспокоены тем, что король Уильям пришлет кого-нибудь искать тебя здесь.
Идэйн подбежала к дубовой двери и, прижавшись к ней вплотную, шепотом спросила:
– Почему ты здесь?
Когда сводчатый потолок в подземелье начал рушиться, тамплиер вынес ее оттуда, но тем не менее привел в ее же комнату и запер.
– Ты один из них, – с горечью сказала Идэйн. – Скажи своим братьям-тамплиерам» чтобы они отпустили меня! Почему меня здесь держат?
По другую сторону двери – молчание. Потом Идэйн услышала сдавленный голос:
– Клянусь честью, я не позволю нанести тебе вреда, благородная девица. Страсти господни, ты не представляешь, что здесь сейчас происходит – это чистое безумие! Они напуганы, но и возбуждены твоим предсказанием, хоть ты и посулила нам, тамплиерам, гибель. Но, главное, они желают знать, если твое пророчество верно, умрет ли Уильям Лев. Они знают, что это ты заставила подземные своды обрушиться. Они убедились в твоей силе.
Идэйн прижалась лбом к толстым дубовым доскам двери.
– Я не сказала, что он умрет. – Голос ее от отчаяния звучал глухо. – Это был раненый лев, и именно он предстал мне в моем видении, понимаешь? И он упал к моим ногам. – Идэйн глубоко вздохнула. – Боже мой, почему вы считаете, что именно я заставила потолки обвалиться? Кто-нибудь пострадал?
– Благородная дева, – вздохнул рыцарь, – теперь это не имеет значения. Прошлой ночью все члены ордена, что живут здесь, заседали, и решение их таково: хотя пророчества твои мрачные, но ты тот самый оракул, которого они искали. Поэтому они решили удержать тебя – если не здесь, то где-нибудь в другом месте. Кое-кто считает даже, что тебя следует отправить в Париж к Великому магистру.
Идэйн застонала.
– Да, это представляет собой очень большую опасность, – согласился де ля Герш. – Понимаешь, я был обязан привезти тебя сюда. Я поклялся Великому магистру на своем мече и не мог преступить эту клятву и привезти тебя сначала королю Уильяму. Каюсь, это мой великий грех, и я буду расплачиваться за него целую вечность. Ты не представляешь, как я страдаю! Увы, я не могу рассказать тебе всего, что случилось с этими девушками-оракулами, которых они пытались использовать и держали в заточении.
– Тогда ты должен помочь мне выбраться отсюда.
Он был прав: вина за то, что он доставил ее сюда, а не к королю, лежит только на нем, и она не сможет так легко простить его.
– Я боюсь тамплиеров. Не понимаю, чего они хотят от меня. Все, что я делала и говорила в подземелье, – ложь. Меня заставили выпить опиум! Ты же слышал, они сами говорили об этом.
Де ля Герш долго молчал. Она слышала его дыхание по другую сторону тяжелой дубовой двери и могла даже представить, как он стоит там в своем белом, обычном для тамплиера плаще, высокий и красивый, с поникшей белокурой головой.
Наконец она услышала его шепот:
– Благородная девица, клянусь Иисусом Христом и Пресвятой Девой, я не позволю им увезти тебя отсюда.
– Отсюда?!
Идэйн прижала ладони к дубовой двери – внезапно ее охватило тяжкое предчувствие. Пресвятая Матерь Божия! Из того, что и как он говорил, она поняла, что самой ее жизни угрожает опасность.
– Скажи мне, Асгард де ля Герш, что мне грозит, или да падет на тебя гнев божий! – почти выкрикнула она. – Что ты хотел этим сказать? Что означают твои слова, будто ты не дашь им увезти меня отсюда?
Но он ушел.
Позже, когда наступил вечер и стало темно, дверь отперли, и Идэйн увидела командора эдинбургских тамплиеров, а также приора и других рыцарей, незнакомых ей. На всех них были доспехи, а также плащи с крестами и капюшоны из металлических колец. Вперед выступил монах Калди.
Она отшатнулась, и в ее комнату стремительно вошел приор и набросил ей на плечи плащ на меховой подкладке.
– Нет! – закричала она. – Не делайте этого! Но кричать было бесполезно – кто-то из них быстро заткнул ей рот кляпом.
Идэйн пыталась сопротивляться, но двое тамплиеров завернули ее в плащ и связали шнурами. А потом, спеленутую, как тюк, подняли ее и понесли к лестнице, ведущей наружу. Во дворе толпились рыцари и слуги с факелами. Вперед вышел де ля Герш и сел на своего гнедого жеребца.
– Девица, – обратился к Идэйн командор, склоняясь над ней, в то время как Идэйн извивалась в отчаянных попытках освободиться. – Ради собственной и нашей безопасности ты должна делать то, что тебе велят. Дело становится очень и очень деликатным. Мы надеемся, что рыцарь Ас гард де ля Герш сможет убедить тебя, что судьба твоя сложится гораздо благополучнее, если ты останешься с рыцарями Святого Храма, под нашим покровительством, чем с королем Уильямом Шотландским.
Ей хотелось закричать, умолять их сказать, куда ее везут, не тамплиеры удалились, чтобы открыть большие деревянные ворота.
Магнус!
Идэйн сделала новую отчаянную попытку крикнуть, но крик ее не прозвучал вслух, это от него зазвенело у нее в ушах, крик этот будто бился у нее в голове. Она беспомощно сражалась с веревками, которыми ее связали поверх плаща, зная, что Магнус попытается ответить ей, если, конечно, с ним не случилось ничего ужасного.
При этой мысли Идэйн охватила глубокая скорбь. Во время их последней встречи в лесу он, пеший сод-дат, никак не походил на ее странствующего рыцаря. Боже милостивый, да и как он мог бы помочь ей теперь?!
Когда тамплиеры тащили ее к воротам, Идэйн не уловила ни знака, ни шепота, никаких предвестников его появления – ничего!
И в этот момент открылись внешние ворота, и она увидела, что уже ночь и что утопающая в тени дорога ведет к лесу. Она видела темные очертания деревьев. На краю леса Идэйн различила несколько повозок, а вокруг них суетились люди, стояли лошади.
Де ля Герш, фигуру которого она различила по белому плащу и поблескивающим серебром латам, пришпорил своего коня. Гнедой поскакал к дороге, командор и приор отставали на несколько шагов. Командор тамплиеров спросил монаха Кадди:
– Брат Брикриу, смогут эти люди провезти девицу по городу?
– Да, – кивнул ирландец, – они утверждают, что всю свою жизнь только и делают, что скрываются от королевской стражи.
Из группы людей, толпившихся вокруг повозок, вперед выступила какая-то фигура. Но прежде чем человек заговорил, темноту и тишину ночи пронзил отчаянный вопль, от которого кровь застыла в жилах. Тамплиеры, тащившие Идэйн, вздрогнули и чуть не уронили девушку. Позади, у ворот, кто-то зажег факел, но тотчас же, подчиняясь окрикам, погасил его.
Из темноты с диким ревом что-то ринулось на тамплиеров – это оказался одинокий всадник, летевший на полном скаку. Он несся по грязной и мокрой дороге, размахивая огромным сверкающим мечом. В лунном свете казалось, что от меча летят искры.
Всадник набросился на тамплиеров, толпившихся у ворот, и раскидал их во все стороны. В суматохе приор не удержался на ногах и упал на землю, а несколько рыцарей попадали на него. Асгард де ля Герш, еще остававшийся в седле, повернул своего гнедого жеребца, чтобы встретить издающее боевые крики привидение, бросившееся на него.
Всадники сошлись. Послышался звон мечей.
– Давай, давай, храмовник! – послышался хриплый крик.
– Иисусе! – закричал командор эдинбургских тамплиеров, хватаясь за меч, которого при нем не было. – Неужели это призыв к честному поединку? Или это засада? Кто это?
За их спинами тамплиеры, в основном безоружные, выбегали из ворот на дорогу. Двое, тащившие Идэйн, уронили ее и ринулись на помощь своим сотоварищам.
Время от времени в полосу света попадали кони и яростно нападавшие друг на друга всадники. Одна из лошадей заржала и встала на дыбы – ее ранили.
Идэйн лежала на земле, а вокруг нее топали ноги не менее чем сотни тамплиеров. Сердце ее бешено стучало.
А голос все кричал, подзадоривая: «Давай, давай!»
Идэйн узнала его – голос принадлежал Магнусу. Ей и не надо было видеть рыцаря, чтобы узнать.
– В сторонку, в сторонку!
Приор и монах Кадди пытались убедить тамплиеров не лезть под копыта коней двух участников поединка. На молодом рыжеволосом рыцаре не было ни брони, ни шлема, и вооружен он был только огромным блестящим в свете луны мечом, свистевшим в воздухе при каждом взмахе. Лошади, пританцовывая, пятились, потом, пришпоренные всадниками, снова бросались друг на друга. Один из участников поединка громко вскрикнул от боли.
– Де ля Герш ранен! – крикнул кто-то из тамплиеров.
Нападение из темноты было столь внезапным, что многие храмовники, не успевшие оправиться от изумления, все еще стояли на дороге, не способные ни к чему, кроме созерцания. Услышав, что тамплиер ранен, они ринулись вперед, пытаясь стащить нападавшего с коня. Множество рук ухватили рыжеволосого рыцаря за плащ.
– Сражайтесь по правилам! – крикнул кто-то из задних рядов.
– Нет, это какой-то изгой, мы его не знаем! – отозвался другой голос.
В воротах появилась фигура, натягивавшая на бегу плащ.
– Клянусь Святым Крестом! Я знаю манеру это го одержимого. Это щенок Найэла фитц Джулиана!
Повозки под деревьями разворачивались, при этом лошадей нахлестывали нещадно: возницы торопились убраться отсюда подальше. К ним направился командор.
– Это не щенок! – крикнул он через плечо. – Это взрослый боец, к тому же очень опасный. Стащите его с коня! – Он махнул рукой. – Уберите с дороги эти телеги! Боже милосердный! Вам остается только затрубить в фанфары, чтобы все узнали, что мы здесь делаем!
Из бока де ля Герша текла кровь, которая в лунном свете казалась черной. Парируя удар, Магнус чуть подался в седле назад, при этом сапог из овечьей кожи выскользнул из стремени – кто-то за него уцепился. Напрасно он лягался, пытаясь высвободить ногу, как в это время раненый тамплиер пришпорил своего коня, заставив его рвануться вперед, и сильным ударом вышиб Магнуса из седла.
Обезумевший от страха конь поднялся на дыбы, и Магнус оказался на дороге. Нога его застряла в стремени, и он не мог ее освободить. Конь переступал с ноги на ногу, волоча его за собой, а Асгард де ли Герш тем временем зажимал кровоточащую рану в боку. Но, видимо, силы его иссякли, потому что он свалился на землю, меч выпал из его руки в металлической перчатке.
Толпа тамплиеров рванулась вперед, но в этот момент ночь огласилась новыми звуками: трубили рога, послышался топот несущихся галопом коней. В темноте уже можно было различить приближающихся всадников.
– Назад! Назад! – закричал приор. Несколько рыцарей повернули и побежали к воротам. В темноте кто-то наклонился над Идэйн и перевернул ее на спину.
– Сядь, девушка.
Монах Калди придал ей сидячее положение к стал рывками развязывать стягивающие ее веревки.
– Король Уильям послал за тобой свою гвардию! – прокричал монах ей в лицо. – Лев все еще ищет тебя.
Просунув руки ей под мышки, он заставил Идэйн подняться.
Она не могла стоять и прислонилась к монаху. Суматошная толпа тамплиеров, кажется, позабыла и об Асгарде и о Магнусе, стараясь укрыться в своем замке. Но наступающие рыцари короля загораживали им путь, оттесняя их на дорогу.
Монах Калди потянул Идэйн к деревьям и уже тронувшимся повозкам.
Добравшись до них, он вскарабкался в ближайшую и втянул за собой Идэйн, рухнувшую на дно повозки, как куль с мукой. Идэйн больно ударилась о деревянный борт, а потом почувствовала рядом с собой живое существо. Как оказалось, на дне повозки сидела на корточках женщина с ребенком.
Какие-то всадники кружили вокруг повозок, переговариваясь на неизвестном Идэйн языке. За их спинами рыцари короля Уильяма рвались в ворота твердыни тамплиеров и трубили в рога, подавая сигнал друг другу. Повозки одна за другой ныряли в лесную чащу прямо с дороги и исчезали среди темных деревьев.
Постепенно шум битвы, крики и звуки труб отдалялись и теперь были едва слышны. Повозки поехали медленнее и не так сильно кренились то на один, то на другой бок. Идэйн села, ощупывая голову и лицо. Когда монах Калди втащил ее в повозку, Идэйн ушиблась о ее бортик. Теперь ее пальцы нащупали болезненную шишку на лбу, а во рту она ощутила вкус крови.
«Куда они едут?» – вяло думала она. Что это за люди, говорящие на неизвестном ей странном языке? Это, уж конечно, не французский, язык норманнов, и, возможно, даже не гэльский, на котором говорят шотландцы.
Появился какой-то всадник. Он свешивался с седла и заглядывал в каждую повозку. Он был без шлема, с обнаженным и обагренным кровью мечом. Дышал он все еще тяжело. Наконец он добрался до повозки с Идэйн.
– Идэйн! – хрипло окликнул ее Магнус. – Далеко ли ты собралась ехать с цыганами?
С цыганами? Какое-то время отчаянно цеплявшаяся за борт повозки Идэйн не могла понять даже простых слов. Телегу сильно тряхнуло, когда она переезжала через мелкий ручей.
Голова и рот Идэйн болели, саднило запястье, в которое впивалась веревка, тело казалось избитым. Она никак не могла понять, что всадник этот – живой и, судя по всему, невредимый Магнус, хотя она видела при свете луны его рыжие волосы, видела его сражающимся с Асгардом де ля Гершем, когда они пытались убить друг друга.
– Да, цыгане, – наклонился с седла и тихонько сказал ей Магнус. – Некоторые убежали, испугавшись поединка, но несколько повозок остались.
В этот момент Идэйн хотелось закричать от обуревавших ее чувств – ярости, боли и облегчения. Но из ее горла вырвалось только хриплое карканье.
– Было темно, но я видела тебя и Асгарда. Пресвятая Дева! Я думала, что тебя понесла и затоптала твоя лошадь!
Он наклонился к телеге, чтобы рассмотреть сидевшую возле нее женщину.
– Да, мне удалось вытащить ногу из сапога, это меня и спасло. Цыгане говорят, что тамплиеры заплатили им за то, чтобы они вывезли тебя из города. – Он огляделся кругом. – Но тебя надо чем-то укрыть.
Магнус потянулся и пощупал кончиком окровавленного меча овчину, лежавшую рядом с женщиной. Та отшатнулась и, крепче прижав к себе ребенка, зашипела на него.
– Что это, черт возьми, такое? – спросил Магнус.
В этот момент они проезжали под пологом густой дубравы. Когда телега снова оказалась в свете луны, кончик меча Магнуса коснулся мужской руки, высунувшейся из-под овчины. Вскрикнув, Идэйн принялась разбрасывать шкуры и обнаружила шлем, а потом мраморно-бледное лицо Асгарда де ля Герша.
Магнус осадил лошадь и, чертыхнувшись, заглянул в повозку.
– Он мертв. Я убил его, а у его чертовых тамплиеров хватило сообразительности добавить нам еще и его труп.
Идэйн легонько прикоснулась пальцем к залитому кровью лбу Асгарда и тотчас поняла, что Магнус ошибается.
– Он жив, – прошептала она.
14
Во вторую ночь их путешествия по южным шотландским горам, когда они остановились на ночлег и разбили лагерь, пошел снег, но было не очень холодно. Легко одетые цыгане, казалось, не слишком страдали от снега. Они выбрали для лагеря склон холма, обращенный к небольшой долине, в буковой роще, где ветви с еще не опавшими сухими листьями образовали хорошее укрытие. Их предводитель Тайрос отправил детей в эту рощу собирать листья, чтобы сделать из них подстилки, пока листья еще не намокли от снега.
Идэйн сидела, завернувшись в подбитый мехом плащ, который набросил на нее командор тамплиеров, а цыганка Мила втирала в ее руки сок грецкого ореха. Идэйн уже знала, что эта краска легко смывается, но я помнила при этом, что должна оставаться грязной, как цыгане.
– Славный меховой плащ у тебя, – заметила Мила, не слишком нежно втирая снадобье между пальцами Идэйн.
Идэйн отдернула руку. Мила уже не в первый раз выражала восхищение ее плащом. Весь табор, включая самого маленького ребенка, потрогал и пощупал его, и в глазах цыган Идэйн ясно прочла желание завладеть плащом, поэтому не выпускала его из виду ни на минуту.
– Ну вот, – сказала молодая цыганка, – теперь ты такого же цвета, как я. Во всяком случае до локтей. – Мила вылила чашку краски в ладонь Идэйн. – А лицо намажешь сама.
Прежде чем Идэйн успела вымолвить хоть слово, Мила вскочила на ноги и направилась к повозке, в которой лежал горевший в лихорадке Асгард де ля Герш. Всякий раз, когда Идэйн не было рядом с ним, Мила ухитрялась ускользнуть, чтобы посидеть с ним. С первого же раза, как Идэйн увидела их вместе, у нее возникло чувство, будто они уже встречались прежде, хотя едва ли такое могло быть.
Идэйн смочила пальцы ореховым соком и втерла его в кожу щек и подбородка. Через просвет в деревьях она видела Магнуса, превратившегося во вполне сносного цыгана в плаще из овчины, с окрашенной в смуглый цвет кожей, с длинными рыжеватыми волосами, локонами ниспадавшими на плечи. Но Идэйн не требовалось зеркало, чтоб сообразить, что окрашенная соком грецкого ореха кожа образовывала странный контраст с ее золотистыми волосами и изумрудными глазами. Даже когда она набросила красное покрывало, данное ей цыганами, глаза ее поражали своей яркой зеленью. Цыганки находили это весьма забавным. Они утверждали, что в сочетании с красным шелковым покрывалом ее странные глаза смогут помочь им представить ее простодушным крестьянам как гадалку.
Идэйн отставила чашку и бросила взгляд на Магнуса, сидевшего на корточках возле повозки Милы. Идэйн знала, что он все еще сердится на нее.
Когда тамплиеры держали ее в плену, она призвала его, и он явился, несмотря на то, что она бросила его в лесу и ушла к Асгарду де ля Гершу. Магнус напомнил ей о ее предательстве во всю мощь своих легких.
Ну что ж, теперь ей нужно признать, что она совершила ошибку. Асгард привез ее к тамплиерам, а тамплиеры значат только одно – неприятности и ужас.
Но Магнус услышал ее зов и пришел на помощь. Собственно говоря, он рискнул ради нее жизнью: украл лошадь, мчался ночью, укрываясь от королевских войск, и в конце концов совершил дерзкое нападение на тамплиеров, когда они пытались доставить ее в цыганский табор, чтобы цыгане увезли ее бог знает куда, возможно, даже во Францию, как сказал Асгард.
Магнус повел себя безумно рискованно, и она должна воздать должное его мужеству и отваге, думала Идэйн, глядя, как он сидит на земле, кутаясь в остатки своего когда-то роскошного плаща.
Даже теперь она не могла удержаться от соблазна и ласкала его взглядом. Он сидел, вытянув длинные ноги в потрепанных сапогах, проданных ему Тайросом. И на его рыжеватые волосы падали хлопья снега, отчего те казались рябыми.
Идэйн признавала, что рыцарь-тамплиер красивее. Асгард был светловолос и обладал той мужественной красотой, от которой у женщин начинает кружиться голова. Но лукавая усмешка Магнуса и его уверенная манера держаться, его сильное мужественное тело обладали для женщин такой притягательностью, которой было невозможно противиться. Все цыганки тут же воспылали к нему нежными чувствами. Мужчины невольно зауважали его: после Тайроса первым человеком, к которому они прислушивались, был Магнус, несмотря на то, что он пробыл с табором совсем недолго.
Но, сказала себе со вздохом Идэйн, он жесток и с ним очень трудно. С той самой минуты, как обнаружил в
Деньги, которые были в кошельке, который Магнус срезал с пояса раненого тамплиера, были частью выкупа за Идэйн. Насколько ей запомнилось, когда она слушала торг в башне-форте клана Санах Дху, его вождь Константин получил не все деньги. Идэйн прекрасно понимала, что только серебро удерживало с ними цыган. Большая часть табора бежала, заявив, что они получат больше, если отправятся на восток, потому что как раз поспеют к рождественской ярмарке, чем если последуют за Магнусом на юг. При них остались четыре повозки, в основном с женщинами и детьми, а из мужчин только Тайрос и еще один цыган, которые не особенно утруждали себя работой, но зато каждый день требовали денег.
А Магнус нещадно торопил их. Единственное, что могло им помочь более-менее без помех продвигаться на юг, была разразившаяся наконец война между Уильямом Львом и английским королем Генрихом, известия о которой дошли и до них. К югу от деревушки Пенкулик Магнус приказал цыганам увернуть с большой дороги на извивавшуюся среди полей проселочную, чтобы не оказаться в гуще военных действий.
Идэйн смотрела на склоненную голову Магнуса. Прикрывшись плащом, он считал серебряные и медные монеты из кошелька Асгарда. Они и в самом деле нуждались в деньгах. Платить приходилось не только цыганам. В Шотландии мало постоялых дворов, и даже на юге им приходилось покупать еду у крестьян и пастухов. Наступали святки, и в бедной сельской было трудно добывать достаточно еды, даже если за нее платили серебром.
После того как Магнус забрал деньги тамплиера, он приказал цыганам выбросить Астарда из телеги и оставить лежать на обочине.
– Он же умирает! – крикнула Идэйн. Она сидела в телеге, не позволяя цыганам дотронуться до раненого.
– О сладчайший младенец Иисус! – воскликнул Магнус. – Ну и пусть себе умирает!
На голове Магнуса все еще красовалась пропитанная кровью тряпица, которой ему перевязали рану, полученную во время поединка с Асгардом.
– Тамплиеры заплатили цыганам за то, чтобы они увезли тебя подальше от войск короля, в Эдинбург, а остальную часть пути ты должна была проделать с де ля Гершем. Потому что именно он выкупил тебя у Санаха и увез из его логова в Лох-Этиве.
Даже цыгане были согласны с Магнусом. Умирающий тамплиер внушал им страх, они считали, что везти его – дурной знак. Что было бы, если бы их остановили на дороге? Их обвинили бы в том, что он находится в столь плачевном состоянии. И никто не стад бы допытываться, что произошло на самом деле.
Но Идэйн закрывала Асгарда своим телом и не позволяла к нему притронуться. Если ему суждено умереть, он должен умереть в их повозке. И тогда его нужно похоронить по-христиански!
Магнуса бесило ее упрямство. Он носился по лагерю и кричал, чтобы цыгане бросили Асгарда на дороге. Когда их грубые руки прикасались к тамплиеру, тот кричал от боли. Идэйн вторила ему, ицытане в конце концов отступили.
И с тех пор Идэйн не покидала тамплиера, держала его за руку, когда он горел в жару, и помогала Миле ухаживать за ним и менять ему повязки, находя относительно чистые тряпки, а также смазывая его рану какой-то мазью, которую раздобыли цыганки.
Это был не самый лучший уход за раненым, но большего они сделать не могли. Когда повозки двигались, все, кто был в состоянии идти, шли пешком, потому что тряска была невыносимой. Идэйн и Мила всеми возможными способами старались уменьшить тряску, чтобы не тревожить раненого, подкладывали под него овчины и одеяла, но он все равно тяжко страдал. Рана, нанесенная ему Магнусом, кровоточила, и Идэйн опасалась, что Асгард умрет от потери крови. И лихорадка трясла его по-прежнему. Мила и жена Тайроса осмотрели его живот и грудь и обнаружили сломанное ребро, но, к счастью, острый конец его не повредил легкое. А иначе у Асгарда к кровотечению из раны добавилось бы кровохарканье.
Дни стояли холодные и туманные, и так продолжалось все время, пока они продвигались к южному побережью Шотландии, и время от времени, если Асгард бодрствовал, Идэйн и цыганка давали ему попить, когда не опасались, что он задохнется, пытаясь проглотить воду. Полузакрыв глаза, почти не видя Идэйн, Асгард глотал молоко и похлебку, которыми она поила его из ложки. Ночью под ревнивым взглядом Милы Идэйн ложилась на дно повозки рядом с ним и накрывала их обоих своим подбитым мехом плащом, под которым двоим было на диво тепло. В конце концов, раз уж Идэйн пострадала от рук тамплиеров, этот подарок командора вполне справедливо рассматривать в качестве выплаты ей своего рода компенсации.
Магнус сообщил цыганам, что они направляются в Дамфриз, порт на юге Шотландии, где можно было нанять судно и добраться до Честера.
Он ничего не стал говорить об этом Идэйн, но она все равно узнала. И боялась сказать Магнусу, чьи окрики постоянно слышались в лагере и чье дурное настроение не проходило, что ей вовсе не хочется ехать в Дамфриз, потому что не желает плыть с ним в Честер, чтобы свидетельствовать перед его сюзереном в его пользу. У Идэйн было достаточно времени поразмыслить, пока цыганские повозки колесили по холмам, и теперь она все больше склонялась к тому, чтобы вернуться к мирной и спокойной жизни в монастыре Сен-Сюльпис.
Она не могла не жалеть об этой жизни. С младенчества монахини пестовали ее. Она была их радостью и любимицей, потом послушницей, которой доверили попечение сирот. С монахинями Идэйн всегда чувствовала себя любимой и в безопасности. К тому же монахини давно перестали судачить о ее необычном даре и происхождении. Они принимали ее такой, какая она есть.
Мир же, в который вовлек ее Айво де Бриз, был полон опасностей и горьких разочарований, которые нанесли душе Идэйн тяжелые раны. Как она убедилась, люди боролись, чтобы только овладеть и воспользоваться ею, прибегая при этом к насилию, поэтому Идэйн частенько опасалась за свою жизнь.
И вдобавок ко всему с ней стали твориться какие-то странные вещи.
Она не могла сказать об этом Магнусу во время их поспешного бегства, да еще когда он все время был не в духе. Но, когда она была до паники напугана в подземелье тамйяиеров и обвалился сводчатый потолок, рыцари ухитрились выбраться из-под обломков невредимыми.
Из того, что сказал Асгард, она поняла, что тамплиеры сочли это знамением ее силы. Если это правда, с содроганием думала Идэйн, то она обладает силой, которой вовсе не хочет обладать.
К тому же рядом постоянно был Магнус.
Иногда, лежа в темной повозке рядом с мечущимся в жару и бреду Асгардом, Идэйн пыталась убедить себя, что Магнус прекрасен и отважен и что если бы не он, то она наверняка погибла бы. Не могла она забыть и тех божественных часов, что провела в его объятиях.
Но у нее все больше крепла уверенность, что его усилия спасти ее и это отчаянное бегство из Шотландии с риском оказаться между двумя сражающимися армиями означали, что Магнус на самом деле преследует только свою цель.
Разве не говорил он ей прежде, что хотел прибыть с нею ко двору своего сюзерена, чтобы она свидетельствовала в его пользу? И в сердцах Идэйн убеждала себя, что этой причины для него более чем достаточно, чтобы совершить все то, что он совершил.
Она начинала опасаться, что ее чувства к нему ослепили ее и что Магнус был таким же, как все. Он тоже был склонен к насилию, вспыльчив и груб. Его яростный поединок с Асгардом у ворот замка тамплиеров не шел у нее из головы. А также то, как он обращался с раненым, как желал попросту выбросить его в придорожную канаву.
Единственное, в чем Идэйн была уверена, – это то, что Магнус желал ее. Забираясь на ночь в повозку, она ловила на себе его взгляд. Он пожирал ее глазами, но глаза эти были мрачными. Ему тошно было видеть ее рядом с другим мужчиной, пусть даже раненым. Однажды он заворчал на нее:
– Клянусь распятием Христа, не спи там! Иди и ложись в другой повозке, со мной!
Эти слова слышал весь цыганский табор, потому что он хотел, чтобы его слышали. Идэйн сделала вид, будто не поняла его, и легла рядом с Асгардом, натянув на обоих плащ.
Ночью она долго не могла заснуть, ее мучили кошмарные воспоминания последних нескольких дней. Она вспоминала тамплиеров и их безумные поиски ясновидящей, чтобы узнать будущее и тайны господни.
Магнус был уверен, что и король Уильям все еще разыскивает ее. Он и цыгане старались держаться подальше от дорог, по которым маршировали войска, стараясь не столкнуться с колоннами рыцарей.
Когда наконец Идэйн уснула чутким и нервным сном, ей приснились неприветливые холмы Шотландии. Во сне она видела Магнуса, преследовавшего ее, переходя из одной повозки в другую. Он требовал, чтобы она спала с ним весь путь от Дамфриза. Но она отвергала его и предпочитала мирно спать в объятиях Асгарда да ля Герша. Предвидение покинуло ее, и случилось это уже давным-давно.
Когда Идэйн проснулась, больше всего ее волновало именно это.
В деревнях они слышали о том, что в маленьком городишке у реки Киркадлиз открывается рождественская ярмарка. Цыгане настояли на том, чтобы свернуть туда, заявив, что им нужно заработать денег на будущее, когда Магнус, Идэйн и Аегард покинут их.
Лагерь разбили у реки на фермерском пастбище. Было так прекрасно оказаться близко у воды, хотя Магнусу пришлось заплатить фермеру за эту роскошь. Магнус пошел вместе с цыганами на ярмарку, чтобы откупить там место, где цыгане могли бы чинить горшки и сковородки и продать лошадь или одного-двух мулов, а также узнать, разрешат ли цыганам развлекать народ разными фокусами.
Деревенский священник предупредил их, что гадание запрещено, но хозяин постоялого двора отвел Магнуса в сторону и сказал, что, если тот опустит в карман священника серебряный пенни, тот разрешит цыганам предсказывать судьбу. И
Магнус и его цыгане задержались на постоялом дворе, а когда вернулись, были изрядно пьяны. Они разбудили Идэйн, а также всех цыганских собак и самого младшего отпрыска Тайроса.
Этого шума нельзя было не услышать. Даже Асгард приоткрыл глаз, вглядываясь в темноту, потом отвернулся.
Идэйн знала, чего он хочет. Она приложила руку к его лбу и убедилась, что не ошиблась. Кожа – влажная и холодная, глаза больше не мутные. Лихорадка прошла – наступил перелом в болезни.
Идэйн вылезла из повозки и пошла за горшком, чтобы дать ему облегчиться. Потом отправилась в лес опорожнить сосуд. В тени под деревьями стоял Магнус.
– Боже милосердный, ты к тому же возишься с его мочой! – проворчал он.
Прежде чем она успела что-то сделать, он вырвал у нее горшок и швырнул в кусты, в темноту. Потом обнял ее и прижал к себе так крепко, что она не могла сопротивляться.
– Я лежал в темноте и думал, сколько я для тебя сделал за последние несколько дней, – сказал он. – Я спас тебя от кораблекрушения и голодной смерти, я сражался за тебя с целой казармой тамплиеров, чтобы они не пожертвовали тобой ради осуществления своих безумных планов, а теперь должен смотреть, как ты спишь с одним из них и носишься с его дерьмом! И все это для того только, чтобы унизить меня перед толпой грязных цыган!
– Так ты считаешь, что я тебя унижаю?
Идэйн оттолкнула его обеими руками, лицо ее исказила гримаса отвращения. Она почувствовала в его дыхании запах вина и поняла, что он напился.
– Куда ты везешь меня? Ты ничего мне не сказал! Ты не спросил меня, хочу ли я объяснять твоему лорду Честеру, как ты потерял его корабли. А
– Хочешь вернуться в монастырь? – Он с изумлением смотрел на нее. – Как ты можешь говорить такое, когда ты знаешь, что я… Как ты можешь, когда мы…
Магнус понизил голос и оглянулся по сторонам.
– Когда мы лежали вместе, – наконец выдавил он из себя, – и обменивались самыми нежными ласками и делили сладчайшие минуты в жизни. Неужели это ничего для тебя не значит? Клянусь, что никогда я не переживал ничего подобного… – Голос его сорвался.
Подняв на него глаза, Идэйн внезапно поняла, что, когда они находились в разлуке, у него были другие женщины. Она знала также и то, что сейчас он верил тому, что говорил: он не желал ни одной из них. И, когда занимался с ними любовью, думал только о ней.
И это было лучшее, что он мог бы сказать ей.
– Любимая… –
Магнус привлек ее к себе, страстно поцеловал, а потом увлек в темноту леса.
Они оказались на ложе из сухих листьев, поверх которых Магнус разостлал свой подбитый мехом плащ. Несмотря на холод, снял с них обоих верхнюю одежду. Идэйн почувствовала, что он увлекает ее на мягкий и шелковистый куний мех. Магнус прошептал хрипло:
– Не дрожи, любовь моя, я накрою тебя своим телом и согрею тебя.
Но она не дрожала от морозного воздуха. Мех ласкал ее обнаженное тело, как нежный лунный свет – будто тонкие ледяные иголочки покалывают кожу. Холодные звезды с высоты пронзали ее своими лучами.
Глаза его упивались красотой ее обнаженного, распростертого перед ним тела. Даже при свете зимних звезд тело ее казалось золотистым, красиво выделяясь на фоне темного меха. И, обнаженный, он наклонился и поцеловал ее.
– Золотая Идэйн, – прошептал он, – когда я с тобой, мне не нужно рая. Это совсем не так, как… О господи, как мне убедить тебя, что с тобой у меня все совсем не так, как с другими?
Он покрыл ее лицо жаркими поцелуями, руки его потянулись к ней, чтобы приподнять ее и прижать к себе – голова ее откинулась назад, тело выражало полную покорность, потом выгнулось дугой, готовое принять его. Чуть слышный стон слетел с ее губ.
Это был экстаз, и все для них казалось не вполне реальным. Каждая ласка, каждое прикосновение обжигали страстью. Идэйн казалось, что вся ее кожа стала невыносимо чувствительной. Его губы ласкали ее теплые груди, и соски ее заострились и стали твердыми, как бутоны, и Идэйн выгнулась еще сильнее, предлагая ему себя.
Руки Магнуса дрожали от желания, но он не спешил. Несмотря на то что холод пощипывал их обнаженную плоть, он ласкал ее медленно, покрывая поцелуями все ее тело, спускаясь от груди к животу и ниже. Идэйн прикусила губу, чтобы заглушить готовый сорваться крик, и в это время кончик его языка нашел сокровенный цветок ее женственности, раскрыл его и очень нежно слегка прикусил. Губы его спустились чуть ниже, продолжая ласкать горячее женское естество, и Идэйн не смогла удержаться от крика. Она извивалась, желая его больше, чем могла бы выразить, и ничего не могла поделать с собой. Сверкая глазами, Магнус показывал ей, как целовать и ласкать его в самых интимных местах.
Идэйн хотелось заниматься с ним любовью. То, что началось на берегу после кораблекрушения, превратилось теперь в золотую любовную связь, которую могли разделить только они двое.
Перед глазами их плясали золотые искры. Наслаждение было необычайно острым, и вершины его они достигли одновременно. Вскрикнула Идэйн, ей отозвался Магнус, содрогаясь всем телом.
И опять было точно так, как и раньше. Они плыли в темноте, тяжело дыша, переполненные наслаждением, купаясь в нем, как в золотистом свете заката.
Идэйн припала к его широкой груди. Магнус крепко сжимал ее пальцы и говорил ей, что их любовь не похожа ни на что, пережитое им раньше, что это нечто особенное, восхитительное и что он не думал, что такое возможно в этом мире.
Она улыбалась.
Для нее лежать в его объятиях – это все равно что оказаться вне времени и пространства, вне самой жизни, поскольку страсть отделяла их от всего мира. Его руки гладил» ее волосы, и она услышала его вздох.
– Ты чувствуешь, любовь моя? Запах цветов? Или мне это снится?
Идэйн прижалась к его груди и покачала головой. Позади, за их спинами, темнота леса была наполнена золотистой пылью, уплывавшей во мрак. И действительно, теперь и она явственно ощутила аромат цветов.
Это потому, что они были счастливы, подумала Идэйн. И нет необходимости разговаривать о будущем, о том, что с ними случится дальше. И не нужно поэтому сообщать ему, что ее Предвидение вернулось. И предупредило ее, что по пути на юг с ними случится что-то недоброе.
Асгард еще не спал, когда Идэйн покинула повозку.
В его лихорадочном состоянии произошел явный перелом. Впервые за много дней жар оставил его, голова стала ясной, и он мог четко мыслить. Теперь тело его не сотрясалось от судорожной боли, не оставлявшей его с момента поединка перед замком тамплиеров. Смутно припоминал он ужасное путешествие, постель на дне повозки, тряску и толчки, вызывавшие мучительную боль в ране, и двоих женщин, ухаживавших за ним.
«Темноволосую» и «Светловолосую», как он мысленно называл их.
В моменты просветления он понимал, что «Светловолосая» – это прекрасная Идэйн. Его тогда переполняло ощущение ее близости, ее прохладных нежных рук, прикасавшихся к его плоти; он смутно понимал, что она защищает его от тех, кто желал или мог причинить ему вред, что, пока она с ним, он в безопасности.
Только ее присутствие делало терпимым для раненого, постоянно впадающего в беспамятство рыцаря это нескончаемое мучительное путешествие. И он не, мог надивиться на нее и вспоминал рассказы монаха Кадди о давно исчезнувших людях, называвшихся Туата де Данаан, живших в древних кругах, составленных из вертикально поставленных камней. Временами, когда лихорадка особенно сильно снедала его, Асгард видел Идэйн в синем плаще, с золотыми волосами, развевающимися по ветру, налетающему с моря. И в этих видениях пробегал белый кот с серьгой в ушке.
Теперь, когда жар спал, Асгард понимал, что лежит в повозке в лагере, разбитом на лугу возле какого-то городка. Ночной воздух был холодным и чистым. И в первый раз он смог поднять глаза и ясно разглядеть ковер звездного неба. Он мог также различить голоса в лесу. Они спорили. Потом все стихло.
Чуть позже он задремал и снова проснулся, когда Идэйн вернулась в повозку. Она расстегнула свой плащ и половиной его накрыла Асгарда, прежде чем лечь рядом с ним. Асгард хотел было попросить ее принести ему воды, но что-то остановило его.
Она угнездилась рядом.
Он наблюдал за ней из-под полуприкрытых век. Смутные очертания лица казались не такими, как он их помнил. Губы ее припухли, волосы были растрепаны, и в них застряли веточки и сухие листья. В нос ему ударил предательский мускусный запах плотской любви.
На мгновение Асгард почувствовал такое душевное смятение, что внутри у него все перевернулось. Боль была такая, словно тот же самый меч, нанесший ему рану, проник в самое его сердце.
Черт бы побрал их всех! Эта девушка не была ясноглазым ангелом, столь нежно выхаживавшим его, пока он лежал, раненый и беспомощный. Нет, она оказалась насквозь земной женщиной с низменными вкусами!
В его состоянии тяжело раненного Асгард был просто сражен охватившими его потрясением и разочарованием. Он задрожал и почувствовал тошноту, холодный пот заструился по его лицу и рукам.
Она была с кем-то в лесу, подумал он. Это их голоса он слышал.
В бреду, сжигаемый лихорадкой, он грезил о ней.
В течение долгих дней после того, как ему было приказано доставить ее во Францию к Великому магистру, он тешил себя мыслью о том, что не подчинится приказу. Вместо этого он надеялся увезти этого прекрасного ангела, которому грозила неизбежная смерть от рук тамплиеров, в надежное и безопасное место. Господь свидетель, он даже думал отринуть свои обеты и жениться на ней!
Теперь он понимал, что его намерение было такой же болезнью, как лихорадка. Она опутала его своими чарами, околдовала и обманула с присущим ей распутством. Он почти поверил рассказам монаха Калди об ирландском чародействе. Теперь же он наверняка, что добра в этом чародействе не было и нет.
И монаху Калди следовало бы предупредить его.
Теперь она спала. Нога ее под меховым плащом шевельнулась, и дотронулась до его ноги. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Асгард отодвинулся.
Он не знал, что предпримет. Но почему-то сомневался, что им суждено будет добраться до Парижа.
15
Предрождественская ярмарка в Киркадлизе привлекала огромные толпы людей из окрестных сел и деревень. И, поскольку в этой части приграничных земель между Шотландией и Англией разводили овец и выращивали зерно, дороги были запружены пастухами, гнавшими стада овец, сменивших свой летний мех на теплые зимние шубы.
Кроме святочной распродажи овец, на ярмарке производилась также торговля лошадьми, свиньями и коровами. Здесь можно было увидеть волынщика, трубача, барабанщика, свободных крестьян, пришедших сюда в поисках работы, и труппу бродячих акробатов.
Вскоре после восхода солнца прибыла колонна солдат английского короля Генриха под командованием графа Тьюксбери. Они разбили лагерь возле города, и вскоре уже солдаты шатались по узким улочкам городка Киркадлиз, заполняя таверны, где торговали элем, в поисках сговорчивых девиц.
Погода была холодной и ясной и особенно хороша дня такого времени года. Цыгане поставили свои повозки в дальнем конце поля, где и выставили на продажу коней Тайроса – двух пожилых кляч, пригодных для пахоты, а также верховую лошадку для дам, предпочитающих спокойную езду. Цыганки развесили на повозках пестрые цветные одеяла, образовав с их помощью шатры, и отправили детей бродить по ярмарке и зазывать покупателей и желающих починить горшки и кастрюли, а также намекнуть любителям, что они могут погадать и полюбоваться цыганскими танцами.
Мила и Идэйн устроили Асгарда в глубине одной из повозок под пологом из одеяла так, чтобы его никто не видел. Вскоре Мила ушла вместе с женой Тайроса и еще одной своей соплеменницей в поисках солдат, чтобы поточнее выяснить, как лучше выудить у них денежки. Магнус отправился поглядеть на торговлю лошадьми в надежде купить коня на деньги де ля Герша. Идэйн, таким образом, осталась одна и в своём меховом плаще и красном покрывале устроилась на задке повозки сторожить больного.
Но одиночество ее продлилось недолго.
– О, вот она, цыганская предсказательница судьбы!
Двое солдат из свиты графа Тьюксбери, по очереди прикладываясь к бурдюку с вином, подошли к повозке.
– Солнышко, дай мне взглянуть на твое хорошенькое личико! – крикнул один, хватаясь за покрывало Идэйн.
Она увернулась от его руки. Кусая губы, Идэйн смотрела на солдат сквозь прозрачное покрывало. Цыгане не говорили ей, что делать в подобных случаях. Она даже не была предупреждена, гадать ли ей или нет. Ей сказали только, чтобы она не снимала с лица покрывала и охраняла тамплиера.
Один из солдат попробовал залезть в повозку к Идэйн.
– Иди сюда, ясноглазая, – улыбаясь, предложил он, пытаясь в то же время всучить ей монетку. – Погадай мне, найду ли я здесь на ярмарке красотку, что бы она меня приголубила.
Когда Идэйн оттолкнула его, он попытался обнять ее. «Боже, – думала Идэйн, снова отпихивая солдата, – они напились, как свиньи, а солнце едва успело взойти!»
Она бросила взгляд на другого пошатывающегося мужлана, державшего в руке мех с вином. На лице его сияла широкая ухмылка. Что ей было с ними делать?
Первый солдат снова попытался ухватить ее за покрывало.
– Ну, – сказал он, беря ее за руку и пытаясь вытащить из фургона. – Подними-ка свое миленькое красное покрывало и промочи горлышко, детка. Немножко вина прибавит тебе жизни, так ведь, Родни, малыш?
Младший солдат схватил Идэйн за другую руку, тоже пытаясь заставить ее взять его пенни. Предпочитая не поднимать покрывала из опасения, что солдаты поймут, что она не цыганка, Идэйн крикнула им:
– Тихо-тихо! Я выпью вина. Подождите минутку. – И она осторожно приподняла край покрывала.
Должно быть, это их умиротворило, потому что тот солдат, который был постарше и поплотнее, просунул ей под платок горлышко бурдюка и пролил при этом красное вино на подол ее платья.
– Боже милостивый и святые угодники! – Идэйн расправила залитую вином юбку. Что еще они наделают? Она была напугана до смерти. Где же Магнус? Зачем он отправился смотреть лошадей, а не остался с ней?
«Там, в телеге, лежит Асгард», – подумала Идэйн. Она не могла допустить, чтобы английские солдаты увидели раненого тамплиера, потому что была не уверена, что тогда может произойти. И рядом не было Магнуса, черт бы его побрал, чтобы спросить, что делать.
Старший солдат снова сунул мех с вином под ее покрывало. Чтобы задобрить их, она взяла его и отпила немного кислого вина, от которого чуть было не задохнулась.
– А теперь вам пора идти, – прошептала Идэйн. – Сегодня я не гадаю.
– Не гадаешь?
Солдаты наступали на нее – лица их раскраснелись, они уже давили животами на ее колени.
– Ну будь умницей! – сказал младший. – Ты же сидишь здесь и только того и ждешь, когда наши денежки потекут тебе в карман. Давай-ка, выпей еще!
Прежде чем она успела отвернуться, старший солдат схватил ее за подбородок и запрокинул ей голову. Потом приподнял ее покрывало горлышком своего меха и, разжав ей рот, влил в него изрядное количество вина. Идэйн, давясь, глотала его, вино текло по ее шее и груди. От него шел сильный запах.
От выпитого вина у нее начала кружиться голова. И, когда старший солдат отпустил ее, Идэйн пришлось ухватиться за край повозки, чтобы не выпасть из нее. Никогда раньше она не пила вина. «Должно быть, вино так сильно подействовало на меня из-за страха», – вот все, что она могла додумать в тот момент.
Идэйн не могла подавить икоты, а солдаты, ухмыляясь, смотрели на нее.
– Все в порядке, крошка, – сказал младший. – Теперь ты готова весело провести время. – И он попытался стиснуть ее грудь.
Идэйн оттолкнула его и проглотила еще немного вина.
– Дай руку, – со вздохом сказала она.
«Они неплохие, – говорила она себе, – не злые, просто глупые и дикие. Просто как дети – если им вздумается, могут причинить боль».
Младший солдат протянул ей грязную заскорузлую руку в мозолях. Идэйн уставилась в ладонь, стараясь сдержать икоту, не имея ни малейшего представления о том, что значат эти линии.
Никогда в жизни она не занималась гаданием. Но теперь она была очень испугана, и Предвидение вернулось к ней.
Матерь божия! Им обоим предстоит умереть!
Идэйн ясно видела их гибель в бою между рекой Киркадлиз и дорогой на Эдинбург. Она видела их обоих, лежащих мертвыми, рядышком, в придорожной канаве, после сражения с шотландской армией.
Но не могла же она сказать им об этом! Им оставалось жить всего несколько дней. Но они могли хоть в эти дни порадоваться жизни. Тот, кто был постарше, снова поднес к ее рту мех, и Идэйн, не задумываясь, сделала большой глоток.
От вина голова ее сделалась легкой, и, отбросив осторожность, Идэйн сказала:
– Я вижу темноволосую женщину. Она на ярмарке, и вы можете с ней прекрасно развлечься.
Потом рассказала молодому солдату о его семье, о том, что он второй сын свободного крестьянина, пьянчуги, привыкшего колотить своих детей. Она это сказала, чтобы заставить солдат ей поверить. По крайней мере младший солдат любит свою мать, подумала Идэйн. Она боролась с подступавшей икотой, продолжая размышлять о семье солдата. Неважно, что его мать была несчастным униженным созданием, – он был к ней привязан.
– Кроме того, – продолжала Идэйн свое «гадание», – ты выиграешь на скачках. – Тебе светят недурные денежки, и всё будет идти как по маслу. Сегодня здесь, на ярмарке, будет лучший день в твоей жизни, если ты будешь держаться вместе со своим приятелем.
В этом была доля правды.
– Ты говорила о темноволосой девушке, это точно? Не о светловолосой? – Солдат, ухмыляясь, смотрел на нее.
Идэйн покачала головой:
– Ищи цыганку!
Предвидение говорило Идэйн, что одна из женщин Тайроса выманит у него почти все деньги. Но цыганку воспламенит его неутомимость в любви, и она позволит ему гораздо больше, чем он мог бы купить за эти свои деньги.
Второй солдат был счастлив, когда она сказала ему, что его жена снова беременна и подарит ему сына, который разбогатеет, потому что пойдет в подмастерья к мяснику. Все остальные его дети были проданы с глаз долой. В том числе две старшие дочери, которые были определены в бордель. Идэйн и ему посоветовала поставить на скачках на какую-нибудь лошадь.
Солдаты графа Тьюксбери ушли, размахивая своим мехом с вином и распевая пьяными голосами. Поднялся ветер, взметая пыль за их спиной.
Идэйн оглянулась по сторонам и заметила, что, возле ее повозки собралась небольшая толпа. Очевидно, люди подслушивали ее разговор с солдатами и ждали, когда она освободится. Судя по выражению их лиц, они ни за что не отстанут, пока она им не погадает.
– Я слышал, что ты сказала английским солдатам, – сказал пастух. – Если ты могла погадать им, погадай и мне и скажи, какая лошадь выиграет.
Тучная женщина подтолкнула к ней молодую девушку, которую держала за руку.
– Моя девочка хочет знать, когда встретит своего суженого и когда выйдет замуж. Ей не нравится никто из здешних парней.
От вина Идэйн раскраснелась. Прижав руки к щекам, она судорожно придумывала, что бы им сказать, чтобы они наконец убрались. Вилланы и их женщины толпились, толкая друг друга, протягивая монеты.
Она ничего не могла придумать.
– Подождите здесь, – сказала Идэйн.
Она приподняла край одеяла, проползла в глубину повозки, где спал Асгард, и присела среди горшков, одежды и другого цыганского скарба, удивляясь, почему Предвидение, которое молчало с той самой ночи в зале собраний тамплиеров в Эдинбурге, теперь такое сильное. Это смущало и озадачивало Идэйн.
Во-первых, она совершенно отчетливо видела молодого солдата и
Что-то с ней происходит. Видения теперь стали иными – не нежными, направленными на добро, как это было всегда, например, ее умение понимать и подчинять себе животных и свой дар призывать человека, не зная, где он. Впрочем, она редко пользовалась этим даром, если не считать случая с бедной сестрой Жанной-Огюстой и еще нескольких подобных.
Теперь она не знала, что делать. Все шло не так, как всегда, не так, как должно. Тамплиеры были убеждены, что это из-за нее обрушились каменные своды их подземелья. Ей надо быть осторожной. Идэйн не хотела пробуждать неизвестные ей силы, которые могут натворить бог весть что. Ей не следует делать ничего, что могло бы привлечь к ним нежелательное внимание. Особенно здесь, между двумя вражескими армиями.
Но она не могла придумать, как избавиться от вилланов после того, как они слышали ее разговор с английскими солдатами. Кроме того, Тайрос и его цыганки, бродившие в толпе, делали то же самое – гадали и предсказывали.
Идэйн со вздохом поднялась и вышла из повозки к ожидавшим ее людям. Снова подул сильный ветер, вздымая клубы пыли и надувая полог из одеяла за ее спиной.
Толпа была не слишком велика. Возможно, если она согласится погадать им по руке, они разойдутся.
– Дай руку, – сказала она средних лет мужчине, хотевшему узнать, на какую лошадь ставить.
Идэйн глубоко вздохнула. Она знала, что в последнем заезде стоит поставить на гнедую кобылу, поскольку кобыла эта быстрая, как стрела, и неутомимая, а потому поставившие на нее должны были сорвать хороший куш.
Когда она рассказала об этом дородному виллану, тот пришел в восторг и обещал вернуться, когда выиграет, и дать еще денег вдобавок к медной монетке, которую вложил ей в руку.
Идэйн посмотрела на монетку. Было кое-что еще, чего она не сказала, хотя, как никогда прежде, чувствовала себя способной предсказывать: Предвидение сейчас было очень сильным.
Прежде чём виллан ушел, она задержала его и рассказала, что его жена украла деньги, зарытые им в саду и покупает на них подарки своему любовнику. Идэйн ясно видела этого любовника, будто он стоял здесь, – высокий и светловолосый, моложе жены виллана. Он был средним сыном мясника в городке Киркадлизе.
С минуту виллан не мог выговорить ни слова. Он покраснел как рак.
– Мои деньги! – прохрипел он и бросился бежать через луг к своим загонам для свиней.
Идэйн икнула. Толпа разразилась хохотом.
Слава богу, говорила она себе, изучая по очереди еще с полдюжины рук, никто из них не умрет. Хотя одна женщина в понедельник должна упасть, когда понесет корзину со свежевыстиранным бельем, и сломать при этом ногу, а у старика ужасно разболятся зубы, и почти всех их ему суждено лишиться.
К сожалению Идэйн, люди нашли это забавным и принялись вовсю дразнить беднягу.
Когда наступила очередь женщины с дочерью, искавшей подходящего жениха, Идэйн сказала, что ее дочь найдет его только тогда, когда поедет в гости к тетке в соседний городок. Та позаботится о том, чтобы девушка попалась на глаза молодому человеку, весьма завидному жениху, сыну богатого торговца шерстью.
Мать с дочкой еще улыбались, когда Идэйн добавила:
– Но твоя дочь от него забеременеет, и только тогда он с неохотой согласится жениться на ней, потому что его семья будет противиться его браку с твоей дочерью.
Женщина обняла дочь за плечи и повела ее прочь от палатки, крича:
– Что за гадкие вещи ты говоришь молодой невинной девушке! Будь ты проклята, цыганская потаскушка! Что бы ты ни говорила, прикрываясь своим красным платком, а я не дам тебе ни полушки за такое предсказание.
Идэйн в ответ только пожала плечами.
Когда женщина с дочерью шли через поле, Идэйн подумала, а не позвать ли их и сказать, что отец девушки так и не знает, что она не его дочь? Но в последнюю минуту передумала и решила не говорить этого.
После этого гадание ее пошло не так гладко, как раньше: некоторым не нравилось, что Идэйн говорила им нечто, слишком близкое к правде. Например, молодая пара была возмущена, когда она сказала, что один из них бесплоден и у них не будет потомства. В конце концов один человек пошел к священнику и сказал, что нельзя разрешать цыганам заниматься их дьявольским ремеслом.
Вновь поднялся ветер. По небу проносились низкие облака, как это бывает перед бурей. Некоторые вилланы все еще стояли в очереди, дожидаясь предсказания своей судьбы. Наконец они устали стоять, и ветер, налетавший сильными порывами и осыпавший их пылью, прогнал всех домой.
Но Идэйн чувствовала: что-то должно случиться.
Магнус кружил возле торговцев лошадьми, думая о прекрасной конюшне в замке Морлэ и лошадях, которых там столь заботливо разводили. Лошади на ярмарке были неплохими, но ясно было, что они переходили из рук в руки много раз. Особенно это касалось лошадей, предназначенных для верховой езды: они выкатывали глаза, и, казалось, потребуется потратить целые недели, чтобы снова приучить их к седлу. У Магнуса был наметанный глаз, и он тотчас понял, что их гнали табуном много миль днем и ночью и не выезжали, сколько положено.
Кроме Таирова и его табора, на ярмарке были и другие цыгане, торговавшие лошадьми. Сельские жители, не скрывая своего любопытства, таращили глаза на смуглых людей. На севере Англии и в Шотландии «египтяне», как называл их народ, встречались не слишком часто и их практически не знали. Хотя цыгане появились в Англии в первые годы царствования короля Генриха Второго, многие из них последовали с Востока за крестоносцами. Магнусу они были известны довольно хорошо. Некоторое время их было, что блох, в Уэльсе и в Морлэ тоже. Отец Магнуса был к ним снисходителен, пока цыганки не стали яблоком раздора среди местных мужчин.
Магнус ценил цыган как знатоков лошадей, но весьма не одобрял их склонность к мошенничеству. Если городской люд питал к цыганам недоверие, то цыгане отвечали им на это презрением. «Ромалэ», как они называли себя, ненавидели вилланов, которых считали глупыми и настолько жадными, что их ничего не стоило обобрать.
Внимание Магнуса привлек крупный гнедой конь с бочкообразной грудью, выглядевший так, будто готов бежать без устали мили и мили, прежде чем выдохнется. Ее владельцем был ирландец, занимавшийся торговлей лошадьми и постоянно ездивший туда-сюда вдоль северного побережья. Он подошел к Магнусу, когда тот стоял, приложив ухо к вздымающимся ребрам гнедого, прислушиваясь, нет ли звуков, которые свидетельствовали бы, что коня распирает от газов.
Владелец сказал Магнусу, что продает вместе с жеребцом и вороную кобылу.
Когда ирландец назвал цену, Магнус отвернулся и пошел прочь. Но владелец лошадей последовал за ним, будто знал, что торг следует продолжить.
– Один гнедой стоит этого серебра, – заявил ирландец. – Я предлагаю кобылу только потому, что она без ума от него, бедная девочка!
Магнус поневоле рассмеялся.
– Мне не нужна пара голубков, – сказал он, – мне нужна лошадь.
И все же подождал, пока ирландец сел на кобылу и продемонстрировал ее стати. Маленькая лошадка оказалась резвой. Она вскидывала голову и высоко поднимала ноги, будто понимала, что за ней наблюдают, и Магнус был очарован. Он поймал себя на мыслях о Золотой Идэйн. Кобылка ей подойдет. Несколько дней он будет выезжать ее, и она станет пригодной для неопытного всадника. И он не мог не подумать, как они будут смотреться рядом – два прекрасных существа женского пола.
И вдруг он поймал себя на том, что представляет себе картину, как большой гнедой жеребец покрывает маленькую вороную кобылку. Ему было известно, что жеребцы в любовном пылу кусают и лягают кобыл, стараясь заставить их встать на колени, и только потом покрывают их. У этого жеребца орган был огромный, и Магнус подумал, что кобылка для него слишком мала и изящна.
Магнус внезапно почувствовал, что чресла его будто охватило пламя. Вид жеребца и кобылы всколыхнул в его памяти воспоминание о том, как они занимались с Идэйн любовью в лесу, и тут же Магнус подумал о том, что она может делать сейчас в повозке. Там никого нет, кроме этого чертова живучего тамплиера!
Магнус расплатился с ирландцем. Когда он отсчитывал деньги, общее внимание было привлечено дракой, завязавшейся возле овечьих загонов.
– Они всегда – источник неприятностей, – сказал ирландец, указывая кивком на дерущихся. – Хотел бы я, чтобы их совсем выгнали из страны. Чертовы попрошайки!
Он говорил, конечно, о цыганах. Магнус вскочил на спину гнедого и подождал, пока тот успокоится и перестанет лягаться, потом уселся поудобнее и взял у ирландца поводья вороной кобылки.
Как раз в этот момент он и увидел Тайроса и других цыган, улепетывающих со всех ног.
– Есть у нее кличка? – спросил Магнус.
– Подойдет любая, подойдет любая, сэр! – крикнул ирландец. – Лошадка будет благонравной и послушной, если наездник сумеет с ней справиться, можете быть спокойны.
Магнус поддал пятками в бока своему гнедому и тронулся вперед. Он знал подходящего наездника для этой кобылки. Кобылы и жеребцы и их любовные отношения! Голова его кружилась при мысли об этом. Все, что ему нужно сейчас, – это несколько минут мира и покоя.
Идэйн увидела, что цыгане возвращаются. Они спешили через поле, а за ними ехал Магнус верхом на гнедом жеребце, ведя в поводу маленькую вороную кобылку. Он осадил своего гнедого перед повозкой, оглядывая небольшую группу людей, собравшихся возле нее. Бросив всего лишь один взгляд своих золотисто-карих глаз, он мгновенно охватил их всех. Что-то было не так, и Идэйн сразу поняла это.
– В путь! – крикнул он ей, заглушая шум ветра.
Мила торопливо отвязывала мулов и впрягала их в повозку. В отдалении была видна толпа, спешившая к ним через луг.
И, словно порыв ветра, по толпе, окружавшей «гадалку», пробежал ропот недовольства. Слышались приглушенные выкрики, повторявшие одно только слово – «ведьма!».
– Ты взяла мои деньги! – крикнул кто-то. – Отдай их обратно!
Магнус кружил на своем жеребце, ожидая, когда повозки тронутся. Тайрос уже приближался к ним по дороге из Киркадлиза. Вторая цыганка подбежала к Миле помочь ей запрячь мулов. Идэйн швырнула горсть медных монет в толпу вилланов. Они на минуту забыли о своем недовольстве и бросились их подбирать.
– Скорее! Скорее! – кричал Магнус.
Повозка тронулась, неожиданно сильно накренившись, и Идэйн чуть не выбросило на дорогу. Толпа отступила. Брошенный камень задел край повозки, потом полетел второй.
Идэйн держалась за деревянные стенки обеими руками. Магнус ударил своего коня пятками, подгоняя его. Лицо его было угрюмым.
– Что ты здесь делала? – закричал он. – Почему они называют тебя «ведьмой»?
Идэйн даже не, попыталась объяснить: порывы штормового ветра не давали говорить, вырывая и унося слова прямо от губ. Она только бросила на него испепеляющий взгляд.
Повозку тряхнуло на ухабе, и Идэйн подбросило вверх. Цыганские повозки уносились из Киркадлиза и с этой ярмарки с такой скоростью, будто их преследовали все псы ада. Несколько вилланов все еще бежали за повозкой, бросая в нее камнями.
Магнус направил своего коня прямо на них, и они тотчас же разбежались. Он вернулся к повозке – темно-рыжие волосы трепал ветер.
– Они сказали, что на ярмарке цыгане украли несколько овец, – крикнул он, – и мы бросились удирать!
Идэйн откинула с лица свое покрывало:
– Ты купил этих лошадей?
Он описал на своем жеребце широкий полукруг, пришпоривая его пятками. Он скакал без седла, заставляя следовать за собой и маленькую кобылку. И делал все это грациозно и без видимых усилий.
– Да, я заплатил за них. – Он зло улыбнулся ей. – Камни эти они бросают не в меня.
Магнус отъехал, а Идэйн все смотрела ему вслед. Потом забралась внутрь повозки посмотреть, как себя чувствует Асгард.
Асгард лежал с закрытыми глазами, хотя и не спал. Но, если бы даже и спал, дикая качка и тряска разбудили бы его.
Он слышал, как Идэйн гадала вилланам. Его это зачаровало, хотя у
Ее дар проникновения в будущее внушал благоговейный страх, но поражала при этом ее неопытность и незнание жизни. У нее абсолютно не было развито чувство опасности. Та неуклюжесть, с которой она вела разговор с крестьянами, вызывая их изумление и страх своей неприкрытой и беспощадной правдой, которую они узнавали во всем, что она им говорила, означала только одно: она навлечет на себя неприятность. Он слышал крики вилланов и догадался по шуму, что некоторые из них швыряли камни в отъезжавшие повозки.
Теперь он наблюдал за Идэйн, когда она приподняла край одеяла, и холодный воздух ворвался в повозку.
Несмотря на отчаянную тряску, Идэйн забралась внутрь и приложила руку к его лбу, чтобы проверить, не возобновилась ли лихорадка.
– Ты спал! – воскликнула она.
Асгард кивнул. Он еще недостаточно окреп, чтобы пытаться перекричать ветер. Она встала рядом с ним на колени и подоткнула овчину вокруг его шеи и плеч.
Он заметил, что она сняла скрывавшее ее лицо красное покрывало. Ее длинные золотистые волосы были заплетены в косы, уложенные короной вокруг головы. Темный, цыганский цвет лица из-за сока грецкого ореха делал еще ярче ее глаза, которые, казалось, излучали блеск, как драгоценные камни.
Асгард наблюдал за ней, размышляя, что ока, вероятно, не сознает своего могущества. А это делала ее еще опаснее. Как можно было забыть слова монаха Калди, который, увидев ее, заговорил о древнем народе Ирландии, который живет вечно? А также о том, что этот народ был знаменит своими чародеями.
Под одеялами Асгард сотворил крестное знамение. Эта девушка была хороша, как ангел, но церковь учила, что зло часто принимает личину красоты и невинности. Особенно это касалось женщин.
Она села рядом с ним, кутаясь в свой плащ. Они, могли слышать, как где-то впереди Мила кричала, подгоняя мулов. Налетевший штормовой ветер нес с собой холод, он гнул деревья и поднимал облака пыли, но дождя не было.
Асгард закрыл глаза. Лежа тихо, он, кажется, мои почувствовать это. Кажется, не боялся никто, кроме девушки, у которой был задумчивый и серьезный вид. Но Асгард чувствовал, что вокруг них играют демонические силы, которые мчат их быстрее бури.
На юг, в Дамфриз.
16
– Генрих Плантагенет – лучший король, который когда-либо правил в Англии, – заявил первый рыцарь.
Его собутыльники нестройно, пьяными голосами выразили свое согласие, кроме одного рыцаря из свиты графа Норфолка.
– Нет, да упокоит господь душу его деда, – возразил рыцарь, поднимая чашу с вином. – Львом Правосудия и Справедливости был Генрих Первый!
Магнус, в цыганской шляпе, сдвинутой на глаза, сидел в тени поодаль от главного стола, прислушиваясь к разговорам. Да, были времена, когда, одетый подобающим образом, в доспехах и шлеме, он присоединился бы к спорщикам и с радостью выпил бы с ними чашу вина. Хотя, несмотря на рыцарское звание, они были неотесанными наемниками, готовыми за деньги служить любому господину. Вне всякого сомнения, они оказали бы должное почтение ему, рыцарю при дворе графа Честера и графскому сыну.
Не то что теперь, кисло думал Магнус. Меч его скрывался под плащом, а он был единственным свидетельством его звания и положения в обществе. В глазах всего остального мира он, одетый в лохмотья, с потеками грязи на лице, был просто еще одним жалким бродягой-цыганом. Даже хозяин постоялого двора не хотел пускать его в общую комнату гостиницы, пока Магнус не показал ему несколько серебряных монет.
Высокий рыцарь за столом сделал знак хозяину пустить еще раз чашу по кругу.
– У старого короля Генриха Первого был только один сын, да падет на него проклятие, – мрачно заметил он. – И нам следует благодарить небеса за то, что принц Уильям умер, прежде чем успел показать свои зубки своему отцу и государю. В те времена все горевали, что молодой принц пошел ко дну вместе с «Белым лебедем» и оставил старого Льва горевать, но посмотрите, что сделали бесчестные сыновья со своим отцом, его внуком, нашим добрым королем Генрихом!
– Все знают, что Элинор Аквитанская в заговоре с принцами, – подал голос другой рыцарь. – Со стороны короля было мудро, что он заточил эту суку в темницу и держит ее там. По крайней мере старая шлюха не может оттуда посылать письма своим сыновьям и подстрекать их против короля.
Это было встречено громким одобрением. Некоторые рыцари продолжали честить королеву, употребляя при этом самые грязные слова, повторяя то, что ей всегда ставили в укор. В частности, что она вышла замуж за юного короля Генриха, будучи на одиннадцать лет его старше. Да к тому же разведена. Да при том была матерью двоих дочерей, отцом которых был король Франции. Не говоря уж о том, что всегда придерживалась свободных нравов и якшалась с этими врагами любого христианского королевства, французскими трубадурами, которых так ценила.
Кто-то добавил, что, пожалуй, больше, чём просто ценила. Достаточно только вспомнить, как она носилась с каждым певцом из Аквитании. Неудивительно, что король отослал ее от себя.
Кухонная девчонка принесла Магнусу ломоть хлеба и кусок сыра и положила перед ним на стол. Это была совсем юная девушка в грязной коричневой рубахе. Она помедлила, оглядывая его, и ее взгляд сказал ему, что он всего лишь цыган, не заслуживающий того, чтобы на него тратили время, но что при всем том рослый и замечательно красивый малый.
Магнус разломил свой хлеб на две половины, положил между ними сыр, не обращая внимания на девчонку. Служанка со вздохом удалилась.
Он стосковался по настоящей пище, ему надоела цыганская стряпня, и поэтому он позволил себе заглянуть на постоялый двор. Пока они ехали, Тайрос и второй цыган пытались продать овец, украденных на ярмарке в Киркадлизе. И потому Магнус знал, что может не спеша съесть свой хлебке сыром и выпить эль. На ушах овец были кольца с пометками, означавшими, что они из Киркадлиза, и покупатели подозревали, что они краденые, поэтому торг должен был затянуться надолго. Ведь овцы-то и впрямь были ворованные.
Для того чтобы мог найтись покупатель на овец, Тайрое должен был заново пометить им уши.
Добродетель – сама себе награда, думал Магнус, откусывая большой кусок хлеба с сыром. Это была одна из любимых поговорок его отца, хотя ни он сам и никто другой не могли бы объяснить почему: граф никогда не брался за дело, будь оно добродетельным или нет, если оно не сулило хорошей прибыли.
Вдруг громкий спор о королеве, завязавшийся между рыцарями, сидевшими за большим столом, прервался. Через комнату прошествовали двое монахов в черном и, сгорбившись, сели поближе к огню. Рыцари, уже порядком подвыпившие, были грубой и шумной компанией, и святые братья не хотели быть втянутыми в диспут о том, шлюха или нет королева Элинор, да вдобавок еще и с рыцарями.
Магнус допил остатки своего эля. Королева была добрым другом его отца и матери. Теперь она достигла уже зрелого возраста, и дети ее, сыновья и дочери, стали взрослыми. И, по мнению Магнуса, заслуживала некоторого уважения. Он не видел ее с тех самых пор, как был еще желторотым юнцом, а король и королева со своими придворными посетили Морлэ. Она потрепала его по щеке, оглядывая глазами, все еще ослепительно прекрасными и живыми, и пробормотала что-то о том, что он вырастет покорителем женских сердец еще до того, как его лица коснётся бритва.
Подростку королева Англии показалась самой прекрасной женщиной на свете. И самой очаровательной и загадочной. Прислуживая королю и королеве за высоким столом в замке Морлэ, Магнус не мог оторвать от нее глаз. И теперь он вспоминал, как великолепно она выглядела с распущенными, как у юной девушки, темными волосами, ниспадавшими на руки и плечи и спускавшимися до талии, во всех этих драгоценностях и покрывалах и в платье из какой-то серебристой мерцающей ткани. И право же, едва ли можно считать справедливым, что теперь какие-то пьяные мужланы-наемники в таверне в забытой богом Шотландии обзывали ее потаскушкой. Но Магнус напомнил себе, что многие из них никогда не видели ее, ведь королеву уже много долгих лет держали в заточении.
Он поднял руку, делая знак кухонной девчонке, чтобы она подошла к нему. Она приблизилась, забрала его пустую чашу и вернулась, наполнив ее элем, при этом глаза ее блестели.
– О, сэр – прошептала она, наклоняясь к нему. – Вы ведь не цыган, верно?
Магнус заметил, что капюшон сполз с его головы, а плащ чуть распахнулся и стал виден меч. Он поспешно сунул ей в руку медную монетку и заставил сжать кулачок.
– Пусть на устах твоих будет печать, – сказал он ей, вставая.
Служанка последовала за ним к двери, все еще охваченная приятным возбуждением, но он проскользнул мимо нее и вышел из таверны. В поле у дороги стояли табором цыганские повозки.
День был холодными хмурым, и в этом сером освещении цыганские костры, стреноженные лошади, тощие собаки, непроданные овцы и видавшие виды повозки, потрепанные и побитые, выглядели не слишком привлекательно.
Магнус оперся локтями о каменную изгородь, окружавшую пастбище, на котором расположился табор, наблюдая, как Мила и ее товарка готовят обед. Мысль об эле и только что съеденном свежем хлебе была утешительной.
Остальное же казалось мрачным. Они находились в нескольких лье от Дамфриза и после обеда должны были двинуться в порт. Магнус рассчитывал оставить раненого тамплиера в первом же попавшемся мужском монастыре и отдать ему часть оставшихся денег. Остальные он собирался заплатить за свой с Идэйн проезд до Честера.
Идэйн, подумал Магнус и вздрогнул. Она была источником всех его бед.
Ни одной ночи он не спал как следует с того самого момента, как они покинули Эдинбург. Он ворочался и метался на жесткой земле, желая ее. Воспоминание о ней, лежащей в его объятиях, золотистой, нежной, волнующей и страстной, как он знал, никогда не оставит его. Будто невидимые, тонкие, как паутинка, нити привязали его к ней. Мысль о том, что он может расстаться с ней, не сможет наблюдать за ней днем, когда она сновала вместе с цыганками, занимаясь будничными делами, или лежала под одеялами ночью совсем близко, а он грезил о ней и так страстно желал заниматься с нею любовью, мысль о том, что этого может не быть, повергала его в глубочайшее отчаяние.
И, несмотря на все его мысли и волнения о ней в последние недели, Магнус все еще понятия не имел, как поступит с ней, добравшись до графа Честера и его двора. В Честере Магнус должен отчитаться за свою злополучную поездку. И получить по заслугам, в той мере, в какой решит его наказать граф.
Иисусе сладчайший! Во-первых, полагал Магнус, он должен будет объяснить, почему собирать подать отправился он, а не анжуйцы, с которыми он играл в кости. Он не сомневался, что эта прискорбная история, когда он в пьяном виде спустил все до последнего пенни, не придется по нраву Честеру, его сюзерену. И, со стоном подумал Магнус, его отцу тоже.
Магнус наблюдал за цыганкой Милой, которая, сняв с огня миску с варевом, понесла ее к повозке, явно чтобы накормить тамплиера, для которого она его и состряпала. По мере выздоровления де ля Герша трудно было удержать женщин вдали от него.
Вернувшись в Честер, он с радостью понесёт наказание и, если потребуется, возместит убытки. Будет огромным облегчением покончить с этим прискорбным делом. Оставалась, правда, возможность, что, если Идэйн засвидетельствует, что потеря кораблей произошла не по его вине, его не заставят заплатить полностью за потерянный груз.
С другой стороны, эта чертова подать меньше всего его беспокоила. Самым главным для него было найти способ удержать при себе Идэйн. Сам граф Честер был достаточно снисходителен, и Магнус рассчитывал, что он посмотрит сквозь пальцы на то, что его вассал сохранит при себе свою любовницу. Конечно, при условии, что не возникнет крупного скандала из-за того, что она пожелает вернуться в монастырь Сен-Сюльпис.
При мысли об этом по спине Магнуса пробежали холодные мурашки. Конечно, она этого не захочет. Уже много дней она не спала е ним, с той самой ночи в лесу, и объясняла свое нежелание быть с ним тем, что ей необходимо ухаживать за раненым тамплиером. Каждый раз, когда Магнусу удавалось поймать взгляд ее изумрудных глаз, а это случалось нечасто, он видел в них только холодную учтивость, а иногда сквозь нее проглядывало хоть и слабое, но несомненное недоверие.
И Магнус думал, что причина ему известна. Хотя Идэйн и стала смыслом его жизни и даже самой жизнью, она понимала, что он никогда на ней не женится: Как наследник и будущий владелец графства Морлэ он не мог вступить в брак без разрешения короля Генриха. И даже если король вдруг из-за упрямого сумасбродства согласится на этот брак, оставался еще отец.
Для графа де Морлэ важнее всего было право наследования его имущества и титула. И Магнус знал, что ни за что на свете он не допустит, чтобы его сын пожертвовал своим графским титулом и положением ради неравного, а потому незаконного брака.
Значит, после всех этих долгих дней, когда он строил бесплодные планы, как избежать нежелательного для него исхода, оставалось только одно – отвезти Идэйн ко двору графа Честера. В своем отчаянии Магнус был готов продать душу власть имущим за право оставить ее при себе. Он готов был занять денег и подкупить епископа Честерского и других представителей церковной власти, чтобы они не объявляли, что она все еще остается послушницей монастыря Сен-Сюльпис, а потому запретна для него. При этом он должен будет как-то скрыть это обстоятельство от отца, всегда остававшегося верным мужем и примерным отцом, никогда не имевшим любовниц, насколько это было известно его сыну.
Иисусе, но ведь он любит ее! Он готов сказать об этом всем и каждому. Какая бы тайна ни окружала ее, он готов принести клятву, что не оставит ее на милость тех, кто мог бы обойтись с ней так, как тамплиеры, тех, кто готов был воспользоваться ее необыкновенным даром для своей выгоды, а потом заклеймить ее как «ведьму» и уничтожить.
Его не волновало, что она обладает каким-то таинственным даром, каким бы он ни был. Идэйн нуждалась в ком-то, кто защищал бы ее и заботился о ней, кто лелеял бы ее и хранил это прекрасное тело, отданное ему, единственному из всех мужчин, чтобы нежная и любящая улыбка не сходила с ее уст, а нежные и теплые руки обнимали его, как и прежде.
Как он мог отпустить ее?
Не мог, говорил себе Магнус. И, если бы ради нее ему пришлось бросить вызов самому королю и своему отцу, могущественному графу де Морлэ, он был готов поклясться всем святым, что сделает это!
Он должен был поговорить с нею, как только они доберутся до Дамфриза и он устроит тамплиера в ближайший монастырь и расплатится с цыганами.
Магнус перепрыгнул через изгородь и направился к лагерю. Прежде всего они должны собрать разбросанные по всему полю вещи, а потом запрячь лошадей и мулов в телеги. Зная нравы цыган, он не сомневался, что они провозятся до заката.
В течение нескольких следующих часов Магнус приложил немало усилий, чтобы добраться до дороги. При этом Тайрос и все его домочадцы все время громко причитали и жаловались, что не хотят расставаться с Магнусом, Идэйн и тамплиером, хотя и знали, что в конце совместного путешествия получат свои денежки.
Наконец Магнусу удалось добиться желаемого: повозки двигались в нужном направлении. Овцы, привязанные к задкам телег, следовали за ними, но, пройдя несколько футов, принялись блеять. А некоторые просто упали на дороге и отказались вставать. Цыганские псы кружили возле них, лаяли и хватали их за ноги.
Повозки остановились.
Магнус, щедро рассыпая проклятья, проехал верхом вдоль них. Чертовы овцы! Дамфриз был так близко и все же так далеко. Если бы не эти проклятые цыгане с их вечной суматохой, они прибыли бы туда к ночи. Он видел, как Идэйн, сняв с лица покрывало, вышла посидеть вместе с Милой на подножке повозки. Посреди дороги Тайрос связывал ноги овце, чтобы бросить ее на дно повозки. Налетел порывистый ветер. Магнус поднял глаза на серое сумрачное небо. Похоже, скоро пойдет снег.
В это время колонна рыцарей, следовавших из Дамфриза, доскакала до перекрестка. Передние всадники в латах неслись галопом бок о бок со знаменосцем на лошади, державшим зелено-белый штандарт, трепетавший на ветру, и рыцарь протрубил в рог, требуя освободить дорогу.
За рыцарями двигался отряд человек в сто в сверкавших доспехах и зелено-белых плащах. На горизонте показались солдаты с пиками, а дальше виднелись нескончаемые телеги, по-видимому груженные припасами.
– Повозки! Уберите с дороги повозки! – закричал Магнус.
Он поддал пятками своему коню, стараясь заставить его убраться с дороги, где цыгане спешили на помощь Тайросу обуздать жирную и упрямо барахтавшуюся овцу. При этом с его головы слетела широкополая шляпа.
Делать было нечего. Все видели это.
Передние всадники как вихрь налетели на стоявшие на дороге цыганские повозки. Попытка замедлить галоп дорого обошлась им. Один из рыцарей, пытавшийся осадить свою лошадь, чуть не вылетел из седла.
Высокий и мощный всадник осадил своего белого жеребца, и тот встал на дыбы. Показывая завидную сноровку, рыцарь прижался к его шее, пока тот молотил копытами воздух. Жеребец приплясывал на дороге, а из его рта и ноздрей хлопьями падала пена. Всадник старался успокоить его, пока не добился успеха. Другие рыцари оказались менее удачливыми. Некоторым пришлось промчаться на своих возбужденных лошадях по полю, прежде чем удалось успокоить их.
Передовой – красивый мужчина лет сорока с небольшим, с лицом, будто высеченным из гранита, – перегнулся с седла, чтобы разглядеть цыганские повозки, овец, лающих собак и кричащих женщин, помешавших движению его колонны.
Увидев Магнуса, пытавшегося оттащить блеющую овцу на обочину дороги, с руками и лицом, окрашенными соком грецкого ореха, с непокрытой головой и рыжими, развевающимися на ветру волоса-Ми, он еще более посуровел, и лицо его приняло еще более непроницаемое выражение.
Благородный рыцарь не мог отвести глаз от его смуглого лица и рыжих волос.
– Магнус! – воскликнул он в величайшем изумлении. – Благодатная Мария! Ты не цыган! Ты – мой сын Магнус!
17
Наступил февраль, когда король Генрих Второй прибыл в Честер.
Со святок Идэйн держали в заключении в башенной комнате, предназначенной для важных узников, в замке Бистон, расположенном за городом. Отсюда леди Друсилла, приставленная к Идэйн, и увидела движение королевских войск.
– А теперь, благословение божие, ты дождалась того, чего хотела? – спросила Идэйн жена коменданта замка. – Ты должна радоваться. Теперь, когда король приехал, мы узнаем, почему все эти месяцы он заставил нас ждать.
Идэйн высунулась из окна, чтобы посмотреть, как рыцари графа Лестера въезжают во двор замка под звуки труб и рогов, осененные развевающимися на ветру знаменами. Среди них она пыталась разглядеть знамя Плантагенетов.
– Короля здесь нет, – сказала разочарованная Идэйн. – Ведь его флаг всегда несут впереди? Леопарды Анжуйского Дома?
– Король едет, – ответила ее старшая собеседница. – Я это знаю, потому что мой муж, сэр Максим, присутствовал при том, как кастелян сэр Генри принимал гонца короля всего семь суток назад.
Леди Друсилла свернула в узел простыни, починкой которых они занимались. Все это время, пока стояли январские холода и шел дождь, они переделывали старые придворные платья леди Друсиллы, чтобы Идэйн было что надеть. Когда с этим было покончено, оказалось, что она располагает вполне приличным гардеробом, как и было приказано королем, а потом мы было велено заняться починкой постельного и иного белья, столь необходимого в хозяйстве.
– Не сетуй, дорогая, – сказала жена коменданта, – теперь, когда король прибыл, у тебя будет немного больше свободы. Ты больше не будешь сидеть здесь взаперти. Смею предположить, что ты будешь ездить на охоту с придворными дамами, танцевать и носить красивые платья, которые мы переделали для тебя. И жизнь тебе покажется много веселее.
Жена коменданта и все остальные в замке немало судачили о том, почему в ожидании короля Генриха Идэйн держат в башне. Идэйн не могла не слышать их болтовни, когда они подметали лестницы или убирали в гардеробной. Говорили, что ее держат в замке Бистон для утехи короля. В конце концов, рассуждали горничные и молодые солдаты, она молода и красива, а у короля Генриха была дурная репутация по женщин. Одна из любовниц короля, прекрасная Розамунда, только недавно умерла после непродолжительной болезни, а король уже окружил себя привлекательными молодыми женщинами и утешался с ними. Ходили слухи, что в услужении у короля Генриха появились женщины, сновавшие по улицам Лондона в поисках новых жертв и ставшие его штатными сводницами.
– Да, – ответила Идэйн, помогая уложить стопку постельного белья в корзинку, принесенную леди Друсиллой, – хорошо, что король приезжает. Теперь не придется коротать время за переделкой одежды и починкой постельного белья. Это великая радость и утешение.
Леди Друсилла бросила на девушку острый проницательный взгляд.
– Судьба, девушка, – изрекла она, – это божий промысел, не забывай об этом! – И похлопала Идэйн по плечу. – Помни, он король, великий человек, на которого мир смотрит снизу вверх, а не какой-нибудь обыкновенный нищий проходимец, которому вздумалось поваляться с тобой на сеновале и тотчас же забыть и уйти, не оставив тебе даже краюшки хлеба. Говорят…
Она осторожно оглянулась вокруг, хотя подслушать их было некому.
– Говорят, король Генрих – сама доброта к тем прелестным девицам, которые ему приглянутся, – сообщила она громким шепотом, – и присматривает за ними лучше некуда. Точно, как его дед, да упокоит господь его душу! Король Генрих Горячая Шпора похвалялся, что у него в Англии незаконных детей больше, чем у любого другого жителя этой страны, и о каждом из них он позаботился, как и об их матерях.
Идэйн заставила себя улыбнуться. Большую часть зимы она провела в обществе жены коменданта, приставленной к ней то ли в качестве компаньонки, толи тюремщицы, и за это время привязалась к ней. Спокойные манеры леди Друсиллы напоминали ей монахинь монастыря Сен-Сюльпис. Жена коменданта была добра к ней, когда Идэйн привезли в город Честер и она не знала, что с ней станется дальше.
Почти сразу же по ее прибытии сэр Генри, кастелян замка Бистон, предъявил рыцарю из свиты графа де Морлэ, препроводившему ее сюда, указ короля, гласивший, чтобы означенная Идэйн, послушница монастыря Сен-Сюльпис, считалась отныне подопечной короля, чтобы обращались с нею хорошо и устроили ее с удобствами в башне Бистонского замка, в помещении для узников.
И это был последний раз, когда Идэйн видела эскорт графа де Морлэ, доставивший ее из Дамфриза в Честер. Цыганка Мила, раненый тамплиер Асгард де ля Герш, Тайрос, второй цыган, женщины, собаки и даже блеющие овцы – все исчезли из поля зрения, как только они сошли с корабля и оказались в обнесенном стеной городе Честере. Граф Найэл, которого они встретили на дороге в Дамфриз, остался в Шотландии с армией, как и его сын Магнус.
Последний раз Идэйн только мельком видела Магнуса, он был на огромном гнедом коне, купленном им на ярмарке в Киркадлизе, смывший сок грецкого ореха и одетый в тяжелые доспехи, его длинные рыжие волосы покрывал шлем. Верхом на коне в ряду таких же закованных в латы рыцарей его отца он и сам казался истинным воплощением сурового и мрачного воина.
А вовсе, думала Идэйн, не грубоватым, красивым негодяем с кривоватой усмешкой, торговавшим с цыганами лошадьми на шотландской ярмарке, которому не могли противостоять женщины и, как она полагала, уступали сотнями. Это был тот самый рыцарь, который спас ей жизнь во время кораблекрушения, тот самый, кто так дерзко украл хаггис у пастуха, чтобы накормить их обоих, кто пешком исходил дороги Шотландии в своих сапогах из овечьей кожи в поисках ее, Идэйн, кто украл лошадь и так отважно напал на тамплиеров, один против многих, и спас ее от них в Эдинбурге, кто командовал беспорядочной и не признающей никаких правил цыганской шайкой Тайроса и благополучно доставил их в Дамфриз. И последним, но далеко не самым малым было то, что он сжимал ее в своих объятиях и занимался с ней любовью, да так, что солнце, луна и звезды остановили свой бег по небу, а весь мир стал сияюще-золотистым.
Задыхаясь от этих воспоминаний, Идэйн даже теперь не могла заставить себя понять, что со всем эти было покончено на дорожном перекрестке, где де Морлэ наткнулся на цыганский табор. Боже милостивый! Никогда до конца дней своих не забудет она того, что случилось потом, Магнус, стоявший коленях посреди грязной дороги и пытавшийся оттащить жирную сопротивляющуюся овцу, застыл, будто громом пораженный, не сводя глаз с высокого мощного рыцаря в шлеме и сверкающих латах.
Эти два лица были настолько похожи друг на друга в своей ярости, что некоторые из конных рыцарей расхохотались.
Секундой позже эти двое уже кричали друг и друга. Магнус орал на графа, а граф де Морлэ рычал на него.
– Ах, что это с тобой? – воскликнула жена коменданта. – Позор, да и только! Льешь слезы перед встречей с королем Генрихом, за которую каждая де вица отдала бы все на свете. – Обойдя корзину с бельем, она приблизилась к Идэйн. – В чем дело, дорогуша? Тебя мучают глупые страхи? Ты огорчаешься, что ты послушница и должна получить разрешение носить красивые платья, которые мы для тебя сшили, и что тебе будет оказано должное внимание? – Она вздохнула. – Ах, забудь о своих страхах, девушка, никто тебя не осудит. Кроме того, все это по приказу самого архиепископа.
Идэйн пожала плечами и отерла глаза. С ее стороны, было глупо плакать из-за Магнуса. Но она не могла объяснить простой набожной женщине, что король Генрих держал ее в замке Бистон совсем не для того, чтобы сделать своей любовницей. Как не могла объяснить, что тамплиеры хотели сделать ее своей пророчицей, чтобы она предсказывала будущее и помогла воинственным монахам добиться власти над миром. Не могла она объяснить ей и того, чего стоило Магнусу вырвать ее из их лап.
Идэйн тяжело вздохнула. Она привыкла считать, что Магнус может совершить все. Он стал конокрадом, бродягой, спутником вороватых цыган – его могли повесить даже за четверть совершенных им преступлений. Он дважды спасал ей жизнь. Но от мысли о подземелье в замке тамплиеров ее пробирала дрожь – это было пострашнее, чем утонуть с Магнусом в бурном море.
Бедная леди Друсилла! Жена коменданта думала, что она плачет при мысли о том, что ей придется пожертвовать королю Генриху свою добродетель. Но она плакала потому, что чувствовала себя без Магнуса такой одинокой. Он был ее утешением, ее силой, ее любовью. Все эти месяцы она пребывала в отчаянии, не зная, увидит ли его еще или проведет остаток дней своих без него.
Хотя он никогда и словом не упомянул, что они могли бы прожить жизнь вместе. Он был сыном дворянина и наследником графства. Кто-то при ней упомянул, что он уже обручен с девушкой своего круга.
Достаточно было взглянуть на его отца, графа де Морлэ, в доспехах, стоивших всего королевского выкупа, сидящего на одном из самых великолепных боевых коней, какого только можно было себе представить, окруженного рыцарями, оруженосцами и слугами, чтобы понять, как далека благородная семья Магнуса от такой безвестной сироты, как она, смиренная послушница из безвестного монастыря у границ Шотландии и Англии. И во все те часы, что они провели в объятиях друг друга, слово любовь ни разу не слетело с его губ. «И не слетит», – сказала себе Идэйн, закрывая глаза и испытывая знакомую боль.
В более спокойные минуты она отчаянно взывала к своему Предвидению, молила рассказать все о человеке, которому была обязана жизнью, о единственном человеке и мужчине, которого любила. Где он теперь? Сражался в рядах армии английского короля, как и его отец, против войск Уильяма Льва? Возможно, ему грозит опасность?
Она знала, что это так. Он хвастался, что всегда был победителем на турнирах, что всегда был удачливее других в поединках во всей Англии, что никогда не терпел в них поражения. Но он не знал настоящей войны.
А теперь увидит, какова она. И Идэйн постоянно думала об этом, хотя ей трудно было представить Магнуса, убивающего других во имя сохранения собственной жизни, убивающего других ради победы английского короля.
Среди ночи она просыпалась, садилась в постели и молилась о том, чтобы Предвидение вернулось к ней. Но, как она ни старалась, ничего не получилось. Она не слышала ни шепота, не видела обычно представавших перед нею картин, ничего. Предвидение просто исчезло. Ни малейшего намека на него.
– Сюда, девушка!
Жена коменданта подошла к сундуку и вытащила из него одно из платьев, которые дамам полагалось носить при дворе. Оно было недавно приведено ими в порядок. Это было платье из темно-зеленой шерсти с шелковым корсажем и рукавами с разрезами, позволявшими видеть оранжевую подкладку. Это было очень нарядное платье, предназначенное для праздников и танцев.
– Надень его, – сказала леди Друсилла. – Ты должна не снимать свои красивые платья с раннего утра до поздней ночи, потому что мы хотим, чтобы король видел тебя нарядной. Мне сказали, что раз он здесь, в Честере, то может посетить тебя в любую минуту. Несмотря на возраст, он человек бурного нрава. – И, слегка покраснев, продолжала: – Ну, чтобы быть честной, скажу, что наш благословенный сюзерен может явиться сюда в любой час дня или ночи, как ему заблагорассудится.
Идэйн сняла свое будничное домотканое платье, и леди Друсилла надела на нее льняную сорочку, а затем элегантное шелковое и шерстяное платье. Бедра Идэйн опоясали витым шелковым пояском с узором из цветов и застегнули на талии золотую пряжку. Золотая брошь придерживала на плечах воздушный шарф зеленого шелка, а волосы ее были покрыты головным убором из такой же ткани, а поверх него надет золотой обруч.
Жена коменданта суетилась вокруг Идэйн, по-видимому чрезвычайно довольная, стараясь надеть головной убор так, чтобы он покрывал голову Идэйн, но не скрывал ее блестящих золотых волос. Прикусив язык, пожилая дама неутомимо трудилась, накручивая волосы Идэйн на горячий стержень своими ловкими пальцами, а потом укладывая завитые сверкающие золотом пряди так, чтобы они ниспадали из-под покрывала на плечи и рукава платья. Потом она отступила, чтобы полюбоваться своей работой.
– Ах, если бы ты могла себя видеть! – В глазах леди Друсиллы стояли слезы. – Неудивительно, что король послал в приграничную глушь, чтобы тебя привезли из твоего жалкого монастыря! Это точь-в-точь как в пословице: «Красота не может дремать вечно, скрываясь меж камней и диких трав». Даже король прослышал о тебе!
Идэйн опустила голову. Монастырь Сен-Сюльпис вовсе не был таким уж жалким местом. Аббатиса, услышав столь оскорбительные слова, была бы возмущена. Но Идэйн подумала, что понимает, что хотела сказать жена коменданта.
Они сложили все остальные наряды, атласные, шерстяные и бархатные, обратно в сундуки и прибрали в комнате. Когда леди Друсилла вышла, Идэйн дошла вместе с ней до двери, чтобы глотнуть свежего воздуха и посмотреть, каких стражей поставили у ее дверей. На этот раз это были гасконцы из гарнизона, квартировавшего в замке. Когда управляющего или леди Друсиллы не было поблизости, они оставляли дверь открытой и болтали с Идэйн.
Но не сегодня. Гасконские гвардейцы были на месте и при виде Идэйн заулыбались. Однако от острых глаз леди Друсиллы это не укрылось. Она приказала рыцарям закрыть и запереть дверь, напомнив, что им грозит суровое наказание за слишком дружеское обхождение с узниками. Даже если это красивые молодые девушки.
Идэйн все еще слышала ее воркотню, когда возвращалась на свой пост у окна. Там она проводила большую часть дня, несмотря на холодный воздух, проникавший в трещины в оконном переплёте. Теперь, когда в замке появились королевские войска, по крайней мере было на что посмотреть, кроме дождя и быстро тающих хлопьев снега на булыжнике, которым был вымощен двор замка.
В поле ее зрения появилась знакомая фигура в белом плаще с большим красным крестом на спине. Она махнула рукой, но рыцарь ее не видел.
Идэйн подумала, что теперь он ходит гораздо лучше. Она не знала, где спит Асгард, но, по-видимому, за ним ухаживали, потому что, судя по всему, он выздоравливал. Когда он обернулся, Идэйн подумала, что он бледен, хотя и опирался на палку, чтобы не повредить зарубцевавшуюся в боку рану.
Ей хотелось повидать его. Она столько времени провела, ухаживая за ним в цыганской повозке, что стала относиться к нему, как к другу. Несмотря на то что Магнус не раз напоминал ей, что тот привез ее не к королю Уильяму, а в замок тамплиеров в Эдинбурге, где ей не приходилось ждать ничего хорошего.
Она скучала и по Асгарду, и по Миле, и по остальным цыганам: Их всех ей недоставало. Но, конечно, больше всего она тосковала по Магнусу.
Опечаленная, Идэйн слезла с подоконника, пододвинула к огню стул, села и вытянула ноги к теплу, ожидая, когда король Генрих осчастливит ее своим визитом.
Уголком глаза Асгард видел, как в окне затрепетала белая рука, но виду не подал. Он привык опускать глаза, проходя мимо башни для узников, хотя всегда исподтишка тщательно разглядывал в окне Идэйн.
Господи! Мог ли он не смотреть на нее при каждом удобном случае?! Мог ли он не смотреть на эту нечеловечески прекрасную женщину, которая являлась ему в снах, причиняя страдания?!
Он видел уголком глаза это прекрасное лицо, как и руку, которой она ему помахала, прежде чем отошла от окна. Это забранное решеткой окно притягивало его взоры. На это окно смотрели конюшие, повара, рыцари, прогуливавшие лошадей или выезжавшие на них патрулировать замок, – все они не могли удержаться от того, чтобы не посмотреть на
Король не спешил на войну на границе с Шотландией. Он уже всласть навоевался в прошлом году. Снова во Франции его сыновья Генри и Джеффри подняли мятеж, к которому присоединились некоторые магнаты в самой Англии. А в Шотландии Уильям Лев объявил о своем союзе с принцами и двинулся к южным границам своей страны, претендуя на приграничные земли. И оказалось, что король Англии должен воевать на три фронта.
В довершение всех бед был убит его друг Томас Бекет, архиепископ Кентерберийский, и это всколыхнуло весь христианский мир и навлекло на Генриха осуждение церкви. Папа римский требовал публичного покаяния короля и других унизительных проявлений раскаяния, например, чтобы Генрих босиком прошел по улицам города, одетый в мешковину, с головой, посыпанной пеплом, потому что на него возлагалась ответственность за смерть архиеписскопа. Вдобавок мутила воду королева, знаменитая Элинор Аквитанская, уже много лет томившая в заточении в замке в центре Англии, ненавидевшая мужа.
Как только королю удалось подавить мятеж своих сыновей во Франции, ему пришлось срочно возвращаться с армией в Англию, чтобы разрушить твердыни своих баронов. Ему удалось их усмирить, и воз теперь он двигался на север, чтобы посчитаться с Уильямом Львом, королем Шотландии.
В планах Генриха Плантагенета девушке не отводилась особая роль, говорил себе Асгард. Но он провел достаточно много времени при дворе английского короля, чтобы познакомиться с его пытливым у и узнать, что Генрих не сможет устоять перед искушением использовать ее, если удастся.
Господь свидетель, думал Асгард, тамплиеры не хотели злоупотреблять ею, они только желали использовать тайную силу, которой девушка обладала, чтобы обогатить свои знания господних тайн. Ходили слухи, что даже теперь Великий магистр в Париже интересуется сектой последователей Креста Розы, розенкрейцеров[9], в надежде воспользоваться плодами их божественного просветления.
Очень скверным оказалось то, что подобный ей ясновидящий старец был обнаружен на одном из дальних западных островов близ Шотландии. Его похитили люди короля и увезли с собой. Но после нескольких месяцев допросов он умер, так ничего и не открыв.
Асгард не мог допустить, чтобы нечто подобное случилось с Идэйн. Она принадлежала ему. Она принадлежала ему с того самого момента, как он заплатил за нее выкуп этим варварам в их вонючей каменной башне-форте и привез ее командору тамплиеров в Эдинбург. И с того момента великие силы были приведены в действие. Они все эта почувствовали в ту ночь в подземелье зала собраний.
Асгард весь дрожал, хотя зимнее солнце пригревало довольно сильно. Он думал, что с помощью этой девушки орден Бедных Рыцарей Храма Соломонова сможет творить чудеса. Те, кто говорил, что они собираются раскрыть смысл Вселенной, не преувеличивал. Они хотели раскрыть смысл божьих тайн. Или смысл самой жизни.
Асгард слегка вздрогнул.
С другой стороны, он знал, что нравы ее распутны, что это женщина, легко поддающаяся велениям плоти. Он знал, что она спала с рыжеволосым рыцарем-наемником. Возможно, развлекалась с Тайросом и другим цыганом. И теперь, оскверненная плотским грехом, она уже никому не нужна.
Но ее нельзя было просто отпустить. И превыше всего, нельзя позволить, чтобы этот распутный король Генрих Английский сумел воспользоваться ею и ее даром.
И он, сказал себе Асгард, должен этому помешать.
18
– Скорее, скорее, – торопила леди Друсилла.
Она тянула Идэйн вниз по лестнице, а за ними следовал эскорт – маленький, но крепко сколоченный оруженосец с почти белыми волосами и два высоких рыцаря с факелами.
У подножия лестницы жена коменданта остановилась, чтобы поправить головной убор Идэйн и одернуть ей юбки.
– Не опускай подбородок, – отчитывала она девушку, в то время как руки ее укладывали ткань юбок в огромные складки, похожие на цветы. – Помоги нам, господи, но тебе, девочка, будет трудно отучиться от своих монастырских замашек! Не опускай глаза! Вот так! Подними и подбородок, расправь плечи, не бойся показаться высокой. Я хочу, чтобы твои волосы были видны, несмотря на вуаль.
Она бросалась на небесно-голубой шелк вуали, как на врага, расправляя его на плечах Идэйн, Один из сопровождавших их рыцарей рассмеялся.
Жена коменданта обернулась и одарила его ледяным взглядом.
– Вы можете смеяться, сэр Жэрвез, но, если бы не ваши французские моды и то, что придворные дамы им рабски следуют, я бы просто выбросила эту вуаль. Эти головные уборы – вуали и платки, подвязанные вокруг шеи и под подбородком, – просто способ показать жалкие крохи того, что простые люди должны хранить и оберегать всю свою жизнь.
Она снова оправила вуаль, чуть надвинув ее на сей раз на лоб, недовольно чмокая при этом губами.
– Нам надо, чтобы это хорошенькое личико было открыто и чтобы наш благословенный король мог его увидеть. А иначе зачем он пригласил бы нас отужинать в большом зале, еще усталый с дороги и не отряхнувший пыль?
Леди Друсилла отступила, чтобы оценить плоды своего труда. Губы ее были плотно сжаты, в то время как рыцари восторженно уставились на Идэйн.
Платье, выбранное для появления в праздничном пиршественном зале замка в обществе короля Генриха, было из сине-серого бархата с корсажем и рукавами, вышитыми серебром. Бархат был тяжелым и весьма подходящим материалом для этого времени года, потому что при всем своем великолепии, защищал от пронизывающих до костей сквозняков, гулявших по замку Бистон. Кроме того, у этого платья был модный покрой.
Жена коменданта решила, что это платье изготовлено во Франции и что оно могло принадлежать одной из бывших любовниц короля Генриха. Должно быть, эта женщина была ростом пониже Идэйн: им пришлось надшить по подолу полосу серебристо-серого атласа.
Теперь Идэйн неподвижно стояла под внимательными взглядами. Голова ее была украшена усеянным серебристыми бериллами обручем, удерживавшим прозрачную вуаль. Леди Друсилла решила отказаться от ленты под подбородком, окаймлявшей лицо, как рамка. Вместо этого она распустила золотые волосы Идэйн, свободно ниспадавшие теперь из-под вуали и окутывавшие плечи и руки, словно облаком. Цвет вуали контрастировал с глазами Идэйн, отчего они казались ослепительно изумрудными.
Рыцари не могли отвести от нее глаз.
– Она прекрасна, как звезда, – сказал маленький оруженосец писклявым голосом.
Двое других обернулись и посмотрели на него, безмолвно порицая за столь смелое высказывание. Они передали мальчику факел и вытолкали его во двор, чтобы он шел впереди. Рыцари открыли двери башни и пропустили дам вперед.
Травянистая лужайка была окружена пятью башнями замка Бистон, донжоном и стенами. Солнце уже садилось, но двор замка был полон дворян, королевских министров и людей духовного звания, а также лордов и военных разного чина. Все они собрались здесь, чтобы присоединиться к королю Генриху в его войне с Шотландией. Там были графы Херфорд, Лестер, Честер и Йорк и даже высокородный Бигод, Время от времени становившийся союзником Генриха, а также граф Норфолк.
Но не все важные люди могли рассчитывать на трапезу в зале Бистонского замка. Снаружи, за стенами замка, были накрыты столы под балдахинами для местных дворян, иностранных министров и клириков рангом пониже, прибывших отпраздновать прибытие короля. На кострах поджаривали целые овечьи и бычьи туши. Между замком и соседними полями дребезжали повозки, подъезжая из ближайших мест, где расположились лагерем войска действующей армии, развозя хлеб, мясо и добрый честерский эль.
– Туда, в зал! – крикнула леди Друсилла прямо в ухо Идэйн.
Рыцари эскорта, а также юный оруженосец с белыми волосами поотстали у дверей зала. Слово, произнесенное леди Друсиллой на ухо привратнику, позволило им протиснуться в глубину зала и присоединиться к шумной толпе.
Несмотря на предупреждающие тычки леди Друсиллы, Идэйн опустила голову. Проходы были запружены толпами народа, и все места за столами заняты. Но, несмотря на рев толпы, Идэйн казалось, что она слышит шепот, несущийся ей вслед.
Леди Друсилла провела Идэйн в левую половину зала, в угол, предназначенный для высокородных вдов и других лиц, находящихся под опекой короля.
Все женщины знали жену коменданта.
– О, мы так соскучились по вас, миледи Друсилла, – заявила женщина в черной траурной одежде и белом головном уборе, подвязанном, как у монахини, под подбородком широкой белой лентой. – Подумать только! На всю зиму запереться в Восточной башне и заниматься починкой одежды. Думаю, я бы от этого уже заболела.
Ее пронзительные глазки без зазрения совести оглядывали Идэйн, пока та усаживалась на скамье рядом с ней и принимала миску овсяной каши.
– Это синее платье – одно из тех, что вы сшили?
Леди Друсилла похлопала Идэйн по руке, чтобы все это видели.
– Имейте уважение к достойному труду, мадам. Да, мы занимались шитьем. Эта прекрасная девушка – подопечная нашего благословенного короля Генриха, воспитанная в монастыре. Я к ней привязана, как к родной дочери.
– Ну, после сегодняшнего вечера она едва ли будет заниматься шитьем, – пробормотала себе под нос одна из дам.
Первая дама снова подала голос:
– Я бы тоже привязалась к ней, как к дочери, если бы мои карманы были полны королевского серебра.
Несколько голосов вступили в разговор и одернули сплетниц:
– Спокойнее, спокойнее, леди.
Заговорила толстая женщина, сидевшая в конце стола:
– Давайте-ка воздадим хвалу королю, да благословит его господь за его доброту и щедрость.
Вдовы, не сводя глаз с Идэйн, затянули нестройную молитву во здравие короля, после чего заговорили на другие темы. Когда большинство обедающих покончили со второй переменой блюд, подали напитки, и началась настоящая пирушка. В это время прибыл король со своими приближенными.
Судя по виду короля Генриха и его дворян, они только что держали военный совет. Многие из военачальников избавились от оружия и доспехов, но не сняли плотных военных, пропитанных потом плащей.
Король Генрих, по-видимому, проголодался, потому что поспешил по центральному проходу пиршественного зала, обгоняя своих министров и генералов. Он быстро шагал в своих заляпанных глиной сапогах, в малиновом атласном камзоле, расстегнутом спереди, из-под которого была видна покрытая пятнами нижняя сорочка.
Многие из его подданных слышали рассказы о равнодушии Генриха Плантагенета к красивой одежде и уходу за своей внешностью. Его отец, граф Анжуйский, был человеком необыкновенной красоты, но этой красоты король не унаследовал. Он был плотным мужчиной среднего роста, с жидкими рыжеватыми волосами, небритой щетиной и выглядел, как самый неухоженный солдат своей армии.
И все же он был королем, что ни у кого не вызывало сомнений.
Идэйн подалась вперед, чтобы видеть, как проходит государь. Его выпуклые серо-голубые глаза выискивали за столами знакомые лица, и он громко приветствовал тех, кого знал. Несмотря на неухоженный вид, король был полон неукротимой энергии. Некоторые называли его величайшим в Европе королем. Он был прекрасным, верным другом и остроумным собеседником. Ученые и поэты обожали его. Но среди знающих короля Генриха были и такие, кому было известно, что
Идэйн заметила, как он повернул голову и посмотрел поверх толпы на вдовий стол. В следующую секунду она сказала себе, что король Генрих не мог выделить из столь многочисленной толпы женщину, которой никогда в жизни не видел. Но Идэйн почувствовала, как кожу ее будто обожгло, словно он прикоснулся к ней. И oна отпрянула, спрятавшись за спину леди Друсиллы.
Когда она осмелилась снова поднять голову, то увидела в переполненном зале дворян, собравшихся за столом, стоявшим выше остальных. Стол был осенен знаменами короля с анжуйскими леопардами. Она заметила там также знамена Херфордов с вепрями и зелено-белые штандарты графов де Морлэ.
Группа английских вельмож, некоторые в сопровождении жен, подошли к столу короля и окружили Генриха. Там уже были Херфорд и Джилберт Фолиот, епископ Лондонский и один из главных советников короля Генриха и его ближайший друг Роберт Бомон, граф Лестер.
Рядом с королевским столом, беседуя с епископом Йоркским, стоял высокий мужчина в коротком зеленом плаще и с непокрытой головой, увенчанной копной темно-рыжих волос – граф де Морлэ. Но вид другой высокой фигуры, стоявшей возле него, заставил Идэйн податься вперед и ухватиться за край стола.
Волосы мужчины по нормандской моде были коротко подстрижены, и голова теперь казалась совсем круглой. Он тоже только что прибыл с севера и, очевидно, не успел переодеться. Он снял только латы, но его короткий зеленый плащ был не только покрыт пятнами пота, как у его отца, но казался потрепанным. Он выглядел утомленным, лицо казалось исхудавшим и измученным, а широкий и всегда готовый к улыбке рот теперь был мрачно сжат.
Идэйн хотелось легонько коснуться пальцами его рта, погладить его. И тотчас же припомнились его поцелуи, и ей захотелось прижаться к этому рту губами.
– Пойдем, – громко сказала леди Друсилла. – Девушка, ты что, не слышишь меня? Нам делает знаки королевский церемониймейстер и телохранитель сэр Невилл, чтобы мы приблизились!
Идэйн не могла отвести глаз от Магнуса. Знал ли он, что она в замке Бистон? Может быть, от него это скрывали с той самой минуты, как они расстались? Или он даже не потрудился разузнать о ее судьбе?
Она терзала себя этими мыслями, в то время как ее заставляли встать с места.
Магнус! – пыталась Идэйн позвать его. Сквозь жаркий и наполненный дымом воздух пиршественного зала она пыталась призвать его: Магнус, я хочу тебя, ты мне нужен!
В конце концов леди Друсилла и еще две вдовы силой заставили ее подняться со скамьи.
– Девушка, что с тобой? Ты не в себе? – шипела ей в ухо жена коменданта. – Ты что, онемела? Оглохла? Неужели не слышишь меня? Я говорю, что мы должны подойти к столу и сесть рядом с сэром Генри Бельфлером и его родичами.
Идэйн оглядывалась, медленно соображая. Кастелян был далеко от них. Он сидел с другими дворянами.
– Я не могу там сидеть, – сказала она, понимая, что тогда она будет находиться на глазах у короля. Магнус и его отец увидят ее.
Никто не обратил внимания на ее протесты. Королевские рыцари пробивались сквозь толпу, расчищая путь. Повара, слуги и толпы гостей расступались, давая им пройти. Шум немного стих. Кастелян и его семья казались несколько взволнованными. Они поднялись из-за стола, чтобы пропустить Идэйн и леди Друсиллу на их места.
Идэйн едва слышала, что говорит жена коменданта. Сын кастеляна, новоиспеченный оруженосец, не сводил с нее глаз. Сэр Генри, бросив быстрый взгляд на жену, сказал, что столь редкостная красавица – всегда желанная гостья за его столом. Леди Энид, побледнев, опустила глаза в тарелку.
Идэйн видела, что кастелян и его семья не ожидали, что их обяжут разделить трапезу с той, которая по-видимому, должна была стать новой фавориткой короля. Рядом с женой кастеляна сидел бенедиктинский аббат из Уэльса, который что-то оживленно заговорил, время от времени бросая взгляды на Идэйн.
По выражению лица аббата она не могла угадать, что он о ней думает. Его глаза обшарили ее всю, и она подумала, что вряд ли это просто любопытство.
Слуга принес ей хлеб и оловянное блюдо. Перед центральным столом расчистили место для арфиста, валлийского мальчика, певшего на своем языке столь же хорошо, как на английском и французском.
На краю стола, где сидел сэр Генри с семьей, обносили жарким из зайца и оленьим окороком. Идэйн взяла нож и смотрела на кусок мяса на своей тарелке, думая о вдовьем столе и поданной там овсяной каше. Когда она подняла голову, то увидела мальчика-арфиста, стоявшего перед центральным столом на возвышении и опиравшегося ногой о скамеечку, чтобы достать до своей валлийской арфы, а за его спиной стояли дворяне, окруженные пажами, оруженосцами и челядью.
Найэл фитц Джулиан, граф де Морлэ, был далеко, на правом конце стола, и беседовал с епископом Лондонским. Слева от него ярко накрашенная женщина повисла на руке графа Лестера. Трудно было сказать, была ли она его женой или любовницей.
Взгляд Идэйн задержался на середине стола, И она вздрогнула, встретив на себе пристальный взгляд выпуклых голубых глаз короля Генриха. Он внимательно ее разглядывал, не слушая Роберта Бомона.
Итак, король знает, что она здесь. Он приказал, чтобы ее пересадили поближе, чтобы рассмотреть ее. Идэйн почувствовала, как по ее спине побежали мурашки – король внушал ей ужас. Она оглянулась вокруг, но не увидела того, кого искала. Магнуса фитц Джулиана нигде не было видно.
Магнус прошел в конец зала и вышел во двор приветствовать своего младшего брата Роберта, которого король, как ожидалось, должен был посвятить в рыцари, а также своего оруженосца Лоренса д'Арбанвилля. Он не ожидал встретить здесь другого своего брата, Ричарда, тоже ожидавшего его появления, и сестру Элуэйн. Роберт держался с достоинством, но Элуэйн и Ричард с радостными криками бросились обнимать его, видя старшего брата целым и невредимым.
– Нас здесь собралось слишком много, – сурово сказал Магнус. Роберт уже сообщил ему, куда и почему они собираются отвести его. – Все мы не вписываемся в этот цветник, в это дамское собрание. А где матушка?
– Она уже там, с графиней.
Элуэйн повисла на его руке и смотрела на Магнуса сияющими глазами.
– Не беспокойся, для нас всех найдется там место. Нас всего пятеро. Кроме того, Херфордов больше, чем нас, если считать всех их малышей. Девочки из семьи Бомонов тоже здесь. Они тобой так восхищаются! – добавила она лукаво.
Десятилетний Ричард рассмеялся хриплым смехом. Магнус обратил внимание, что его брат Роберт не улыбается.
Они подталкивали его к бистонскому донжону, сетуя на скверное состояние его одежды и сокрушаясь, что он их опозорит своим небрежным видом. Магнус надеялся, что Херфорды не привезли сюда всю семью.
В то время как магнаты Англии пировали в огромном зале вместе с королем, жены дворян часто удалялись в уединенные покои замка пообедать, невозбранно поболтать и послушать менестрелей. Припоминая эти обеды с матерью, знакомые ему с детских лет, Магнус думал о них с раздражением, потому что они были тяжким испытанием для его нервов.
– Ты видел ее прежде? – спросил Ричард.
– Да, ребенком.
По правде говоря, как Магнус ни копался в памяти, он никак не мог припомнить, которая из девочек графа Херфорда – Фредигунда, которую прочили ему в жены. А теперь Элуэйн и Ричард и заметно помрачневший Роберт тянули его на встречу, которой он всем сердцем противился и хотел бы избежать. Он только что вернулся с шотландской границы, был в
Более того, он обещал самому себе, что выберет время, чтобы расспросить об Идэйн. И не собирался покидать Честер, пока не узнает, что с ней сталось.
В весьма многолюдном отдельном покое в главной башне замка Бистон он нашел графинь Херфорд и Уинчестер с семьями, свою мать графиню де Морлэ и несколько благородных дам, с которыми знаком не был.
Была там также орава детей, как заметил Магнус, оглядевшись вокруг, чье время ложиться в постель давно прошло.
Мать его с криком поднялась и бросилась ему на шею. Маленькие дети, не понимая, что происходит, тоже закричали. И в мгновение ока вся комната зазвенела от криков.
Прошло несколько минут, прежде чем Магнусу удалось успокоить мать и убедить ее, что шотландцы не убили его даже наполовину. После этого ему пришлось показать младшим братьям и детям Херфордов и Уинчестеров царапину на запястье – след недельной давности – от нанесенного ему шотландским воином удара во время очередной бойни. Дети были столь впечатлены, что Магнус смутился.
Как только с этим представлением было покончено, Магнусу пришлось отдать долг вежливости благородным дамам, и он рассыпался в поклонах, цветистых комплиментах и расспросах о здоровье и благополучии их семей. Они вежливо расспросили его о военных действиях. Магнус отвечал, как подобает, и сказал, что бог помогает им в святом деле, а маленькие девочки тем временем не спускали с него глаз. Он был рад, когда Элуэйн наконец оттащила его, чтобы представить высокой молоденькой девушке, тихо стоявшей в углу.
Это была, как понял Магнус, Фредигунда, его нареченная. Он готов был высечь себя за то, что не вспомнил, что она была четвертой или пятой дочерью весьма влиятельного магната и близкого друга короля Генриха графа Уинчестерского.
Только почему-то его брат Роберт мешал их беседе и все время старался оттеснить его от девушки.
Как большинство четырнадцатилетних девиц, Фредигунда была застенчива или притворялась такой. Во всяком случае, хотя Фредигунда и не была красноречивой, но весьма хорошенькой.
Она задала ему несколько вежливых вопросов о войне короля Генрихах шотландцами. Слышал ли он их странный варварский язык? Магнус ответил, что слышал, но что рыцари на границе в основном говорят по-английски или по-французски, Магнус заметил, что у нее серые глаза и прямые золотисто-каштановые волосы и что она не носит головного убора по обычаю незамужних девиц. Она казалась очень юной, хотя ему приходилось видеть невест и помоложе ее. Магнуса удивило, что он даже не попытался представить, как она будет выглядеть без одежды. Он мог только хмуро смотреть на нее.
Иисусе! Он подумает об этом, когда женится на ней! А ему придется лечь в постель со своей темноволосой невестой, чтобы увенчать их брак рождением детей. Ведь главной целью этой женитьбы было только это, и ничто иное, не так ли?
Магнус заметил, что Фредигунда с любопытством разглядывает его.
– Сэр рыцарь, – спросила она. – Как вы себя чувствуете? Вы не страдаете от ран? Не утомили ли вас ваши долгие переезды?
Роберт тоже не сводил с него глаз. Магнус заставил себя собраться с силами и ответить.
– Нет, не страдаю, – пробормотал он. – Но должен признаться, мадемуазель, что я очень утомлен.
Она положила свою маленькую ручку на его руку.
– Посидите возле меня, а ваш брат Роберт принесет вам вина.
А у брата Роберта был такой вид, будто он с радостью добавил бы к вину добрую порцию яда. Фредигунда согнала стайку малышей со скамьи у окна, и они сели рядом. Она продолжала держать его за руку. Роберт слонялся вокруг, и вид у него был такой, будто он решился на убийство, пока Фредигунда не напомнила ему о вине.
Маленькие мальчики собрались вокруг Магнуса, прося его обнажить свой огромный меч и дать им поглядеть. Фредигунда сидела совсем близко от Магнуса, и ее пальчик нежно гладил шрам на его запястье. Магнус наблюдал за братом, пересекавшим в это время комнату с чашами вина. Помолвка, думал Магнус, все равно что брак. Он знал, что его мать очень хотела бы, чтобы они теперь же и здесь, в Честере, принесли необходимые обеты. В военное время все происходило быстро.
Магнус не мог избавиться от тоскливою чувства. Он не был уверен, что сможет поклясться в верности одной девушке, в то время как сердце его принадлежало другой. Но не только это его сдерживало. Он уже понял, что если женится на Фредигунде, то его браг Роберт навсегда возненавидит его.
Магнус принял чашу вина из слегка дрожащей руки Роберта. Роберту исполнилось семнадцать, и он был почти так же высок, как Магнус. В ближайшую неделю король Генрих посвятит его в рыцари. Магнус отпил из чаши большой глоток вина. Если он сейчас не сделает что-нибудь, то и оглянуться не успеет, как станет женихом.
После того как колокола отбили полночь, пиршественный зал начал понемногу пустеть. Дворяне расходились в апартаменты в башнях, где остановились их семьи, или в свои шатры в лагере на соседних полях.
Идэйн стояла у окна башни, прислушиваясь и наблюдая. Ночь была темной и безлунной, но двор замка был ярко освещен факелами, предназначенными для конюхов, уборщиков и ночной стражи, стоящей на часах у ворот и на стенах. В пиршественном зале звуки не умолкали, пока там находился король.
Слышались и другие звуки: в самой башне кто-то постоянно уходил, возвращался, прибывали новые гости. Их устраивали на ночлег. Но ничьи шаги не доходили до верхнего этажа, где располагались Идэйн и леди Друсилла. Так продолжалось до тех пор, пока не послышались очень тяжелые шаги. Они прозвучала на лестнице очень поздно.
Задолго до того, как их услышала леди Друсилла, Икэйн была уже у двери, ожидая, когда ночной страж впустит гостей.
Шатаясь, в комнату вошел крепкого сложения широкоплечий человек. Он нес подмышкой шахматную доску. Не вызывало сомнений, что человек этот был слегка навеселе. За ним следовал тамплиер Асгард де ля Герш.
– Наконец-то мы встретились, мадемуазель, – сказал король Англии Генрих Плантагенет.
19
– Стол! – потребовал король.
Асгард де ля Герш послушно устремился вперед и смел с одного из столов, стоявших в комнате, подсвечник и чашу, потом огляделся по сторонам в поисках места, куда бы положить эти вещи, и поставил их на буфет.
Идэйн следила за тамплиером с изумлением и радостью. Асгард был здесь, в этой самой комнате! Она не видела его уже несколько месяцев, если не считать тех случаев, когда следила за ним, пересекающим двор замка, из своего окна. Теперь, вблизи, он выглядел сильным и вполне оправившимся от раны. Он был таким, каким ей запомнился: в доспехах, белом плаще с красным крестом, высоким и прекрасным, как ангел.
Она сейчас готова была бы отдать что угодно за возможность поговорить с ним, чтобы узнать, что случилось с тех пор, как они прибыли сюда. И в самом деле, почему он все еще был здесь? Но Идэйн знала, что не посмеет задавать ему эти вопросы в присутствии короля Генриха.
Кроме того, думала Идэйн, покусывая губу, она не знала, какие опасности могут их здесь окружать. И даже смогут ли они разговаривать свободно, если им представится такая возможность.
– Гм, – сказал король, прочищая горло.
Идэйн обернулась поглядеть на короля Генриха, который в этот момент ставил на стол шахматную доску и фигуры. Теперь он стоял, заложив руки за пояс, покачиваясь и разглядывая ее.
– Золото, – пробормотал король, и его выпуклые глаза блеснули. – И волосы и кожа – все золото! Замечательно! А глаза изумрудные. Бог свидетель, де ля Герш, но должен признаться, я не поверил, когда мне об этом сказали. – Его взгляд пробежал по всей фигуре Идэйн. – По крайней мере они были правы, когда сказали, что она поразительно красива.
В его взгляде было нечто такое, отчего Идэйн похолодела. Она упала на колени, широкая юбка придворного платья легла на пол, как синий цветок. Леди Друсилла распустила ее волосы и расчесала их щеткой. Она знала, что при свете свечей они похожи на золотое покрывало.
Казалось, король не мог отвести от них глаз.
– Де ля Герш говорит, что ты из Ирландии, – обратился к ней король.
– Нет, милорд.
Идэйн бросила на тамплиера изумленный взгляд. Зачем это Асгарду понадобилось сообщать об этом королю? Если только он не вздумал повторять диковинные истории, рассказанные монахом Кадди.
– Я сирота, ваше величестве, меня младенцем оставили у дверей монастыря Сен-Сюльпис. И монахини могут подтвердить вам, что я говорю святую правду. Я ничего не знаю о своих родителях и семье.
Пока девушка говорила, король описывал вокруг нее круги, оглядывая ее с ног до головы. Потом он остановился, кивнул и сказал:
– Клянусь Святым Крестом, девушка, из какой бы страны ты ни была родом, но это, должно быть, какая-то обитель фей, как утверждает деля Герш. Ни в одной стране не могло зародиться существо со столь совершенными лицом и телом. – Он подошел к ней и остановился, глядя на нее в упор. – Знаешь ли ты, благородная девица, что у тамплиеров полно предположений относительно тебя? И предположения эти такие, что они любой ценой хотели бы скрыть их от архиепископов Англии. Бедные Рыцари Храма Соломонова весьма разочарованы, что ты ускользнула из их рук. – Король улыбнулся. – Вижу, ты помнишь, как была у них в заточении.
Идэйн не могла выдержать пристального взгляда тамплиера и опустила голову.
– Асгард говорит, – продолжал король, – что Эдинбургский командор хотел послать тебя во Францию к Великому магистру, чтобы ты могла продемонстрировать перед ним свое редкое и поразительное дарование, и он подвергнет тебя тщательнейшему допросу. Но в последний момент, памятуя о данных им мне клятвах, де ля Герш помог тебе скрыться.
Идэйн не осмеливалась взглянуть на де ля Герша. Он помог ей скрыться? Она
– Знай, что я весьма доволен тем, – продолжал король своим высоким пронзительным голосом, – что де ля Герш с честью выполнил задание, данное ему мною в Лондоне в день Святого Мартина. А задание это было найти тебя и привезти ко мне.
Идэйн все продолжала стоять на коленях, потому что король не дал ей разрешения подняться. Лицо ее было так напряжено, что заболели мускулы на скулах. От смущения Идэйн потеряла дар речи. Но мысли ее бешено метались. Неужели Асгард мог сказать королю Генриху, что это он спас ее от тамплиеров в Эдинбурге? И если это так, то как он объяснил появление Магнуса и их побег с цыганами?
Идэйн не могла поднять голову и взглянуть де ля Гершу в лицо. Она не верила, что тамплиер мог сплести такую затейливую ложь. В конце концов их ведь нашел граф де Морлэ, отец Магнуса!
Для этой лжи есть какая-то серьезная причина, говорила она себе. Сейчас она не должна разоблачать Асгарда, ведь он был тем самым человеком, за которым она так долго ухаживала. Пресвятая Матерь Божия! Они не могли не стать друзьями, раз она спасла его от этой ужасной лихорадки, когда все считали его умирающим!
Возможно, если король Генрих узнает, как мало Асгард сделал для ее спасения, он разгневается и накажет его. Идэйн не хотела, чтобы такое случилось, ведь всем были известны приступы ярости короля Генриха.
С другой стороны, она не могла забыть и слов Магнуса о том, что на Лох-Этив тамплиер прибыл с деньгами короля Уильяма, предназначенными для выкупа, но, уплатив их, он не повез ее к шотландскому королю, а поехал с ней к тамплиерам.
Идэйн подняла глаза. Асгард де ля Герш стоял – весь внимание! – перед своим сюзереном, в латах и при мече, только без шлема, и его непокрытая голова казалась ослепительной. Глядя на это прекрасное лицо, было трудно поверить, что тамплиер может не быть олицетворением самого духа рыцарской чести.
Король огляделся вокруг и посмотрел на Идэйн.
– Что ты делаешь, девушка? Поднимайся!
Он знаком приказал Асгарду принести скамеечку. Из сумерек возникла фигура леди Друсиллы с чашами и кувшином вина. Король едва слышно сказал ей что-то. Жена коменданта сделала глубокий реверанс, потом пятясь вышла из комнаты. Они слышали, как она что-то сказала рыцарю, стоявшему у дверей на страже, потом до них донесся звук удалявшихся шагов.
Идэйн села за стол перед королем. Их разделяла шахматная доска. Генрих поднял свою золотую с серебром чашу и отпил из нее. Рука его слегка дрожала. Вино проливалось из уголков рта и стекало со дна чаши. Он вытер губы тыльной стороной ладони, потом стал расставлять шахматные фигуры, изготовленные из слоновой кости и черного дерева. Только медлительность и тщательность, с которой он это проделывал, позволяла догадаться, как много он выпил.
Он поставил доску так, что фигуры из слоновой кости оказались перед Идэйн, а фигуры из черного дерева перед ним. Она уставилась на них. Все, что ей приходило в голову, – это то, что уже поздно, скорее раннее утро, чем ночь. Если не считать поварят и лакеев, ходивших по двору, весь замок был тихим и темным. Дворяне, солдаты и все остальные гости спали после роскошного королевского пира.
Теперь, когда король Генрих наконец оказался здесь, в Честере, и, более того, в ее башне, Идэйн ждала от него тех же вопросов, что ей задавали тамплиеры, она ждала, что он тоже будет требовать от нее предсказаний будущего и сотворения чудес. Вместо этого король явился с шахматной доской, как видно, желая создать у нее впечатление, что единственная его цель – поиграть с ней в шахматы.
Боже милостивый! А что, если это и вправду так? Короли могут делать, что хотят. Они привыкли потрафлять любым своим прихотям, неважно, имеют они смысл или нет.
Идэйн смотрела, как широкая и сильная веснушчатая рука, поросшая рыжими волосами, поднимает ладью и делает ход.
Король Генрих, не оборачиваясь, бросил через плечо:
– Де ля Герш, здесь был один отшельник из Линдесфарне, который мог предсказывать ходы во время игры в шахматы. Это было весьма любопытно. Я велел привести старика к себе и сказал ему, что меня интересуют непознанные созвездия божьих законов природы и что я желаю изучать их. Потом мы играли с ним в шахматы много ночей кряду. Естественно, что я ни слова не говорил об этом церковникам, опасаясь, что они разгневаются, узнав, что их государь увлекся столь еретическим развлечением, как игра в шахматы с немытым отшельником с северных островов. Мне хотелось посмотреть, как он предсказывает ходы в столь простой забаве, как шахматы. Я играл в них с этим отшельником много месяцев, но через некоторое время старец отупел и перестал соображать. И я с сожалением был вынужден отослать его восвояси.
Король поднял королеву Идэйн из слоновой кости, осмотрел фигуру и вернул ей. Тамплиер спросил:
– И что же, государь, он мог угадать, какие ходы вы сделаете?
– Ах, да, как-то мог, – ответил король, не поднимая головы. – Однако несмотря на то, что в этой игре он обладал особой силой, во всем остальном мало что мог. Похоже, что его дар ограничивался игрой в шахматы. Мой оруженосец юный де Клэр говорил, что он жульничает, что он видел, как старик менял фигуры местами.
Асгард нахмурился.
– И кому же вы поверили, ваше величество?
– Я уже сказал тебе. – Генрих поднял чашу, и тамплиер поспешил наполнить ее вином. – Аристотель, греки и египтяне, и в особенности зороастрийцы, изучали естественную природную магию, но кельты, живущие в Британии, похоже, ничего о ней не знают. Как нация они чрезвычайно отсталы. У них не развиты ни алхимия, ни астрология и очень мало развито то, что они называют «колдовством». Все, что они знают и умеют, они приписывают волшебной расе фей, восходящей к туманной древности, так называемому «маленькому народу» или волшебным птицам, или тем, кого они называют «сидхе», то есть те, кто живет среди каменных кругов и древних гробниц и якобы происходит от ирландского народа волшебников. Но так или иначе у них нет полных знаний. И это досадно. Мне доводилось читать Гермеса Трисмегиста[10], и я надеялся что-либо узнать о герметической традиции, хотя бы о простой форме превращений. Но что касается этих диких племен, тут ничего не удается добиться.
Король Генрих облокотился на стол и из-под густых бровей в упор посмотрел на Идэйн.
– Как я понял из слов де ля Герша, ты, моя дорогая, не обычная цыганская гадалка или бродячая шарлатанка?
Идэйн переводила взгляд с короля на тамплиера и обратно. Значит, Асгард и об этом ему рассказал.
В комнате стало очень тихо, только со двора слышалось громыхание телеги. Идэйн опустила глаза на доску.
– Ваше величество, – сказала она ясным и чистым голосом, – простите меня, но я не умею играть в шахматы.
Казалось, король даже не слышал ее слов. Он смотрел на черно-белые квадраты и фигуры на них.
– Я пошел ладьей, – сказал король Англии, указывая на фигурку черного дерева. – Правила игры таковы, что теперь ты должна сделать ход.
Идэйн все еще держала в руках королеву слоновой кости, которую он дал ей, закончив свою речь. У Идэйн возникло странное ощущение, будто она услышала слабое, похожее на пчелиное, жужжание, эхом отдававшееся где-то у нее в голове.
Она смотрела на шахматную фигуру, не вполне понимая, что случилось. Король, не спуская с нее глаз, подался вперед.
Идэйн неуверенно поставила фигурку королевы на надлежащее место рядом с королем. На ощупь фигурка была теплой, будто побывала возле огня.
Внезапно Идэйн почувствовала себя отупевшей от усталости. Ум ее не хотел прилагать усилия, чтобы овладеть наукой игры в шахматы. Мысли блуждали где-то далеко, ей вспоминался пиршественный зал, вдовы за своим столом и придворные туалеты, те самые, что она и леди Друсилла так старательно приводили в порядок, чтобы к приезду короля Генриха у нее появился элегантный гардероб.
Она знала, что бессмысленно протестовать, ссылаясь на усталость и жалуясь, что на рассвете она не в силах учиться играть в шахматы. Под взглядом короля она взяла белую ладью и передвинула ее по доске вперед. Король ничего не сказал. Она смотрела, как его рука замерла над доской, смотрела, как он выбрал другую ладью и пошел ею. Не способная ни о чем думать, она сделала то же самое. Король пошел конем и взял ее пешку.
Идэйн в смятении смотрела на доску. В ушах у нее звенело. Она сидела здесь, потому что не знала, что еще делать. Но она не могла себе представить, что король находит эту игру забавной, интересной или увлекательной – наблюдать за девушкой, не имеющей о шахматах никакого представления, смотреть, как она неуверенно переставляет по доске фигуры.
Король тем временем говорил с Асгардом, склонившимся к его плечу. Идэйн чувствовала, как веки ее тяжелеют, она старалась заставить себя не зевать.
– Есть другие варианты, – сказал король, делая ход слоном. – Особенно если использовать сарацинскую защиту.
Несколько свечей догорели и погасли. Асгард не заменил их новыми. Король встал из-за стола и поворошил угли в камине, потом подбросил в огонь небольшое поленце. Огонь теперь ярко разгорелся, но полено вскоре сгорело, и остались только тлеющие уголья. Когда король вернулся к столу и взглянул на доску, он нахмурился.
– Ну и что ты сделала? – спросил он.
Идэйн едва слышала его. Когда он сделал ход слоном, она протянула руку и пошла своим конем из слоновой каста и взяла слона. Король откинулся на стуле и после недолгого размышления пошел конем.
Идэйн оперлась головой на руку. Голова была тяжелой, казалось, она не сможет удержать ее. Идэйн смотрела на передвигаемые подоске фигуры, и у нее было такое впечатление, что они передвигались сами по себе.
Она видела, что это настоящее поле битвы с двумя сражающимися армиями. Там были пешки, обычные солдаты, которых всегда берут в плен и убивают. Там были бесшабашные кони, рвущиеся вперед, и слоны – башни, защищающие короля и королеву.
И в смятении Идэйн поняла, что в этой игре главным и всемогущим был не король, а королева.
Потому что, при всем своем бурном характере и гордости, король был вынужден уступать, и нести свой крест, как того требовала церковь и на него налагалась епитимья за убийство его давнего друга Томаса Бекета, назначенного им архиепископом Кентерберийским.
И будто откуда-то издалека она видела крошечную фигурку короля Генриха, шагающего по шахматной черно-белой доске босиком и в мешковине, как и требовали от него церковники. Когда Генрих дошел до конца шахматной доски, появился Лев Шотландский. Он приблизился к Генриху, хвост его подрагивал. Но в последний момент он смиренно лег у ног Генриха Плантагенета.
– Видишь, как она играет? – послышался тихий голос, который, как показалось Идэйн, донесся откуда-то издалека.
– Благородная девица… – услышала она голос тамплиера, но его перебил другой голос.
– Страсти господни! – сказал король. – Неужели не видишь, какое у нее лицо? Если нужно ей что-то сказать, попроси се предсказать нам будущее!
На доске сражались две армии – ярости их не было предела. Идэйн не могла отвести от них глаз. Из башни вышла королева – лицо гордое, но печальное, она махнула рукой из слоновой кости. Четыре коня – два белых и два черных – подъехали и окружили ее.
Звон в ушах Идэйн все усиливался. Боже милостивый! Королю Генриху никогда не знать мира! Молодой король, принц Генри, которого он короновал сам, вытеснил его из Франции. Как и второй его сын и союзник принца Генри, Джеффри. Что же касалось его третьего сына, Ричарда Львиное Сердце, то он всегда был маменькиным сынком, и единственная женщина, которую он будет любить, – это мать. Младший, мрачный и надутый принц Джон, оказался тем, кто завладеет троном после всех них.
Король внимательно наблюдал за ней. Потом тихо спросил:
– Что ты видишь, благородная девица?
Идэйн попыталась привести свои мысли в порядок, чтобы ответить:
– Медвежата повергнут во прах старого медведя и отнимут его золотую корону, хотя он и любит их. Гордость короля попрана; прощение приходит от папы римского. Как и от мертвого.
Некоторое время король Генрих сидел молча, не в силах вздохнуть полной грудью. В свете пламени камина лицо его казалось красным. Потом, как ей показалось, он содрогнулся.
– Ах, Томас, – простонал он, – неужели мне так и не суждено избавиться от этой пытки? Неужели мои мятежные отродья так и будут терзать меня, как и твой чертов призрак? Страсти Господни! Право же, я не осмеливаюсь сказать, чего я больше всего желаю! Король сделал резкое движение, перегнулся через шахматную доску к Идэйн, взял за руку и перевернул ее ладонью кверху.
Идэйн крепко сжимала в руке коня из слоновой кости. Королю Генриху пришлось силой разжать ее кулачок и отогнуть большой палец, чтобы увидеть его. Маленькая фигурка была покрыта кровью.
Пока они оба молча созерцали ее, кровь заструилась с ее ладони на черно-белые квадраты шахматной доски, и скоро на ней скопилась целая лужица.
Генрих Плантагенет посмотрел на Идэйн. Теперь его серо-голубые глаза были ясными, будто он внезапно протрезвел.
– Ну, благородная девица, – спросил король скрипучим, внезапно охрипшим голосом, – ты проделала весь этот долгий путь, чтобы открыть мне то, что никто, кроме тебя, не может открыть. Когда же ты мне это скажешь?
Идэйн молчала, все еще объятая страхом. Она старалась избежать его взгляда. Под ними на шахматной доске все еще, не обращая на них внимания, сражались армии. Но скоро бой должен был прекратиться. На ладони Идэйн лежал белый конь из слоновой кости, и из его фигурки таинственным образом все еще сочилась алая кровь.
– Молодой король, принц Генри, – сказала Идэйн, – мёртв!
20
– О, какой стыд, какой позор, что ты не берешь с собой ни одно из тех прекрасных платьев, над которыми мы так потрудились, – причитала жена коменданта. – Это самые прелестные в Англии наряды, и все они останутся здесь, и носить их будет некому, и никто не оценит их красоты, девушка, никому не пойдут они так, как шли тебе!
Леди Друсялла смотрела, как двое рыцарей сносили по лестнице маленькую корзинку с вещами Идэйн, чтобы передать солдатам, ожидавшим, когда девушка спустится. К вещам жена коменданта присовокупила все, что необходимо для путешествия, – нишу и вино, теплое одеяло и попону из овчины, чтобы накинуть ее на седло.
Леди Друсилла в отчаянии сжимала руки.
– Ничто, увы, ничто не пригодится тебе, бедное дитя, – рыдала она, – Там, куда ты отправляешься, модные платья не нужны. Это все, что мне сказал комендант замка!
Идэйн знала это. Всему замку было известно, в какой гнев пришел король. Ходили слухи, что с ним приключился один из его пресловутых приступов ярости, когда он катался по полу и изрыгал проклятия.
Король Генрих не поверил тому, что она сказала о его старшем сыне принце Генри. Он швырнул окровавленную шахматную фигурку через всю комнату, отрицая все сказанное ею и называя ее пророчество самым зловредным вздором, Тамплиеры обманули его, бушевал король. Было прискорбной ошибкой подниматься к ней в башню и слушать эту чепуху.
Это произошло сутки назад. И больше не имело значения, потому что из Франции прибыл курьер с известием, что молодой король, принц Генри, который должен был править вместе с отцом, но вместо этого поднял против него открытый мятеж, умер от дизентерии.
Кое-кто шептал: «Яд». Однако слухи эти ничем не подтверждались. Во Франции верные Генри люди горько его оплакивали, города Ле Мэн и Руан, поддержавшие Генри против его отца, чуть не передрались из-за права погребения его возлюбленного трупа. И в наследных землях королевы Элинор Аквитании образ его был увековечен в песне «Плач по молодому королю». Песня эта была сочинена трубадуром Бертраном де Борном. О королеве Элинор, запертой в своем замке-темнице, ничего не было слышно.
Многие дни город Честер и замок Бистон были переполнены людьми, которые оплакивали принца. Приближенные короля говорили, что он погружен в безутешную скорбь и предается беспробудному пьянству. Несмотря на все раздоры, на все несогласия, несмотря на предательство юного Генри, король любил своего сына. Советники и близкие друзья Генриха Роберт Бомон, граф Лестер и Джилберт Фолиот, епископ Лондонский, не могли привести его в достаточно трезвое состояние, чтобы он мог отправиться назад в Лондон. На севере исход войны оставался неясным: король Уильям Шотландский потерял в молодом принце союзника.
Замок Бистон бурлил слухами и сплетнями. Графы Херфорд и Норфолк выступили со своими армиями в надежде напасть на шотландцев, пока те не оправились еще от смятения, в которое повергло их известие о смерти молодого Генри.
Все дороги были запружены. И тем не менее от короля прибыли рыцари с приказом немедленно увезти из Бистона девицу Идэйн.
Управляющий замком – кастелян – явился сообщить ей, что король Генрих решил не сжигать ее на костре и не пытать на дыбе по обвинению в колдовстве и даже не заточил в донжоне замка Бистон. Из уважения к церкви было решено препроводить ее в ссылку в ее родной монастырь Сен-Сюльпис. Да отправится она туда нищей, какой пришла, и в той одежде, что была на ней.
За Идэйн прислали рыцарей и дали ей на сбор считанные минуты. Никакие просьбы дать ей хоть немного времени не могли их смягчить. Идэйн могла взять с собой только плащ, подбитый мехом, гребень, зеркало, немного нижнего белья – все это было связано в узелок и брошено в корзинку.
Жена коменданта бродила, ломая руки: ведь пол в комнате Идэйн был усеян разбросанными нарядами; которые они смастерили. Идэйн взяла леди Друсиллу за руку и отвела в сторону.
– Я прошу вас передать весточку Магнусу фитц Джулиану. Вы сделаете это для меня? Я знаю, он здесь, в замке Бистон. Я видела его во время празднества по случаю прибытия короля. Ах, леди Друсилла, пойдите к нему, – умоляла она, – скажите ему, что я возвращаюсь в монастырь по приказу короля Генриха! Если бы я могла поговорить с ним хоть минутку, на сердце у меня стало бы легче!
Почтенная дама бросила на нее изумленный взгляд.
– Ты говоришь о молодом сыне графа де Морлэ? Разве он только что не обручился с дочерью графа Лестера?
Идэйн отпрянула. Она об этом не слышала и высказала свою просьбу под влиянием импульса, не задумываясь. Магнус обручен?
– Ах, девушка! – При виде выражения лица Идэйн леди Друсилла обняла ее. – Не смотри так! Я привязалась к тебе и не могу видеть тебя такой печальной. – Она отстранилась и вытерла глаза. – А теперь, дорогая, попытайся забыть о печали и посмотреть на вещи с другой стороны. По крайней мере тебе сохранили жизнь, тебя не сожгли!
В двери стоял рыцарь и делал им знаки.
Идэйн взяла свой плащ. Итак, Магнус обручен! Он ни разу не пришел к ней, не попытался найти ее. Все еще оцепеневшая, она смогла только прошептать непослушными губами:
– Да, это верно, по крайней мере жизнь мне оставили.
Она последовала вниз по ступенькам за леди Друсиллой. Шел мелкий холодный дождь. Учитывая, что дороги запружены меняющими дислокацию войсками, им понадобится целый день на то, чтобы выбраться из города и попасть на северную дорогу.
У подножия лестницы Идэйн ждал эскорт – двое конных рыцарей из королевской гвардии Генриха Второго и оруженосец с белыми, как лен, волосами. Сердце ее подскочило в груди при виде третьего всадника в темном плаще, под которым было обычное одеяние тамплиера – белое с красным крестом.
– Сэр Асгард!
Когда тамплиер спешился, Идэйн подбежала к нему и схватила за руку. Пальцы его были холодны.
– Как ты себя чувствуешь? – крикнула она. Ей хотелось заключить его в объятия. – Я
То, что случилось, было слишком ужасно, чтобы это можно было выразить словами и обсуждать даже с Асгардом, который при этом присутствовал. Она пыталась догадаться, знает ли он, что она говорила спонтанно, не зная заранее, что скажет, не задумываясь о последствиях. С той ночи Идэйн уже сотни раз пожалела о том, что король пришел к ней. Теперь челядь в замке сплетничала, что именно она доконала короля Генриха.
Тамплиер подвел ее к лошади, предназначенной для дамской верховой езды, и сказал, понизя голос:
– У меня есть добрая весть. Король почти оправился и скоро отправится в Лондон. Лорд Лестер, находящийся при нем и прислуживающий ему, говорит, что он не держит на тебя зла. Он желает только, чтобы ты немедленно вернулась в свой монастырь, где будешь под надежной защитой.
И где никогда, никогда больше не попадёшься ему на глаза. Но этого он вслух не произнес.
Посмотрев в его яркие, будто наполненные светом голубые глаза, Идэйн поняла мысль тамплиера: она должны оставаться в
– Сэр Асгард, – спросила она, – ты будешь сопровождать меня туда?
На мгновение ей показалось, что на губах его заиграла едва заметная улыбка.
– Да, благородная девица, – ответил он, не добавив больше ни слова.
Идэйн вздохнула, благодарная уже за это. Как ей справедливо напомнила леди Друсилла, ее не замуровали в каменный мешок. И не осудили как колдунью.
Тамплиер подсадил ее на маленькую лошадку. Идэйн смотрела на него сверху вниз, прекрасного, как всегда.
Но ее мятежное сердце внезапно закричало: «Магнус!»
Как могла она оставить его, только мельком увидев в последний раз за высоким столом в пиршественном зале? И помнить при этом, сколь огромное расстояние разделяет его, сына влиятельного вельможи, и ее, сироту без роду и племени?
Отчаянным усилием воли Идэйн подавила тоску, разрывавшую сердце. По крайней мере, говорила она себе, поворачивая свою лошадку, чтобы последовать за Асгардом, при ней есть человек, которому она может доверять, друг, который, несомненно, доставит ее в монастырь Сен-Сюльпис.
Она повернулась в седле, чтобы помахать леди Друсилле, которая, вся в слезах, стояла у входа в башню.
К концу дня дождь превратил дороги, ведущие из Честера, в непроходимую грязь. Армии двигались медленно, и опередить их было невозможно. Несколько постоялых дворов, располагавшихся вдоль дороги, были заполнены до отказа. Асгард вед свою маленькую группу в арьергарде армии графа Норфолка, двигаясь за отрядами рыцарей из болотистых земель на юге Англии.
Речи, которые вели между собой рыцари графа Норфолка, были невеселыми, даже мрачными. Принц Генри был популярен в Англии так же, как во Франции, и смерть его была окутана покровом тайны. Говорили об исходе приграничной войны и о том, будет ли ее продолжать Уильям Лев после смерти принца Генри и подавления мятежных баронов, врагов короля Генриха.
Идэйн ехала на своем коньке следом за Асгардом и слушала разговор двух королевских рыцарей, сопровождавших их.
– Следующий претендент на трон – принц Джеффри, – сказал кто-то. – Спасибо этой старой кобыле, королеве, что она наплодила достаточно королевских отпрысков. А если что случится и с Джеффри, то есть еще юный Ричард, а за ним следует маленький Джон, которого прозвали Безземельным.[11]
– Нет, никто не может сравниться с принцем Генри, – ответил второй рыцарь. – Джеффри всегда находился в тени брата. Как говорят трубадуры, в Генри мы потеряли доброго короля: он унаследовал красоту материл смекалистую голову отца.
Асгард осадил коня, чтобы ехать рядом с Идэйн.
– Как твое здоровье? – осведомился он.
Идэйн подняла капюшон, чтобы лучше видеть тамплиера. Мелкий дождь осел на его плаще, бисеринки воды сверкали на доспехах. Он знал, что она прислушивалась к разговору рыцарей.
По правде говоря, Идэйн проголодалась и хотела спросить, когда они остановятся на ночлег, а также подумал ли он о постоялом дворе, где бы можно было переночевать. Они уже ехали много часов и все еще тащились в арьергарде. Все, начиная с рыцарей и кончая маленьким толстеньким оруженосцем, промокли и озябли. Но Идэйн не хотелось жаловаться. Их положение было не лучше и не хуже, чем у шлепающих во грязи солдат.
– Я чувствую себя сносно, сэр Асгард, – ответила она.
На мгновение она углядела, как в его блестящих голубых глазах полыхнул, будто молния, какой-то свет. Потом он кивнул и, пришпорив коня, поскакал вперед, чтобы присоединиться к остальным.
У Идэйн вырвался вздох.
Ей повезло, что в монастырь Сен-Сюльпис ее сопровождал именно Асгард. Идэйн знала: он не допустит, чтобы ей причинили зло. В конце концов, разве не приходил он к ее двери в замке тамплиеров в ту ночь и не он ли обещал защитить ее? Идэйн этого не забыла.
В этот день, у нее возникла причина еще раз поблагодарить короля Генриха за эскорт. С полдюжины рыцарей, пытавшихся догнать войско графа Норфолка, поравнялись с ними. Сразу стало ясно, что им пришлось нагонять войско, потому что они задержались в какой-нибудь харчевне или винной лавчонке и слишком увлеклись. Самый младший был так пьян, что едва сидел в седле.
– О, да здесь тамплиер! – крикнул один из них, оглядывая Идэйн. – Далеко же ты заехал от Святой Земли, а?
В этом месте дорога была узкой и вела к броду через маленькую речку. Идэйн и ее эскорт оказались в окружении пеших солдат графа Норфолка, недавно набранных в армию из вилланов северной Англии, вооруженных только пиками и кольями. Они топтались на берегу ручья, собираясь снять обувь, прежде чем перейти его вброд, потому что большинство из
Асгард не ответил пьяным рыцарям графа Норфолка. Его красивое лицо под шлемом оставалось бесстрастным, и он повел свою группу вброд через реку. Другие рыцари понукали своих лошадей и галопом перемахивали через речку.
– Эй! – крикнул один из них, хватая за узду коня Асгарда. – Мы с тобой разговариваем, тамплиер! Это та девица, о которой идет молва?
Второй схватил лошадь Идэйн под уздцы, а третий дотянулся до капюшона Идэйн и откинул его. При виде ее белоснежного лица и рассыпавшихся по плечам золотых волос они заулюлюкали.
– Да, это она! – крикнул один из них. – Этот тамплиер не такой святой, если сводничает для старого короля Генри!
Их предводитель пришпорил коня.
– Куда ты ее везешь? – крикнул он. – У нас есть серебро. Дай нам часок позабавиться с ней и…
Он не закончил свою речь. Почти небрежно Асгард выбросил вперед руку в металлической перчатке и ударил его в живот. Движение было молниеносным, и рыцарь оказался распростертым на травянистом берегу ручья.
Его спутники, слишком пьяные, чтобы действовать быстро, осадили своих лошадей, в то время как первый из норфолкских рыцарей, шатаясь, пытался подняться на ноги. Он бранился и сквернословил. Один из королевских рыцарей из эскорта Идэйн вытащил из ножен меч и снова ловко уложил его ударом плашмя.
Асгард напал на двух других. Одного он схватил за руку и, рванув, выбросил из седла. Сила Асгарда была огромной, и тот шлепнулся прямо в ручей. Рука Асгарда в металлической перчатке, усеянной для большей мощи шипами там, где находились костяшки пальцев, поднялась и нанесла удар по голове второго нападавшего, и, несмотря на шлем, удар оглушил его. Молодой рыцарь упал головой на шею своей лошади. Все закончилось мгновенно, без кровопролития. Королевский рыцарь спрятал меч в ножны, а Асгард свой даже не вынимал.
Один из рыцарей эскорта взял коня Идэйн под уздцы и повел через ручей. Она не вскрикнула, старалась сдерживать свои чувства, но теперь, когда все миновало, не могла унять дрожь. Рыцари предлагали за нее серебро. Их слова все еще стояли у нее в ушах. Они, все трое, предлагали деньги за право провести с ней всего час. Именно это сказал их предводитель. И им было известно, что она в Честере у короля. В армии слухи распространяются быстро.
Когда они выехали на дорогу, Асгард пришпорил коня и поравнялся с ней. Склонившись и заметив ее бледность и то, что плечи ее трясутся, он посадил Идэйн впереди себя.
Сидеть на боевом коне Асгарда было все равно что ехать на живой горе. С минуту Идэйн не могла перевести дух. Потом со вздохом прильнула к его груди. Даже сквозь белый плащ тамплиера и сквозь металлическую кольчугу она чувствовала трепет его сильного поджарого тела.
И постепенно она перестала дрожать.
Приют на ночь они нашли у фермера, заломившего непомерную цену за право переночевать у него на сеновале над амбаром. Сейчас на дороге было не так людно. По слухам, войска Уильяма Льва проникли далеко в глубь английской территории, и армия сделал рывок на восток от Честера, чтобы перехватить их.
Идэйн, не привыкшая к столь длительной верховой езде, очень устала. Тело ее так затекло, что она с трудом смогла идти, когда Асгард помог ей спешиться. Жена фермера, пожиравшая глазами прекрасный плащ Идэйн, предложила ей соломенный тюфяк у огня на кухне, но девушка отказалась: она была не против того, чтобы спать рядом с рыцарями, если среди них был Асгард. Люди короля были анжуйцами, как и большинства самых надежных и преданных слуг Генриха Плантагенета, и предпочитали держаться особняком. Идэйн знала только их имена – Жискар и Дени. После того как они отведали горячей стряпни хозяйки, состоявшей из похлебки, и закусили хлебом и сыром, все отправились на покой. Беловолосый оруженосец зарылся в солому на сеновале, свернулся клубочком и тотчас уснул.
Стемнело, дождь прекратился, но поднялся влажный и теплый ветер, в котором уже чувствовалось дыхание весны. Идэйн лежала, завернувшись в плащ, прислушиваясь к шуму ветра в ветвях деревьев. Недалеко от нее, между оруженосцем и другими рыцарями, Асгард преклонил колена в вечерней молитве. Свет на чердаке был тусклым, потому что жена фермера не позволила им взять наверх свечу. В этом сумеречном свете Идэйн могла различить только белый плащ и темный крест да бледный ореол волос Асгарда.
Он молился долго. Лежа на боку и глядя на него, Идэйн размышляла, о чем он мог так пламенно и долго молиться, а также что за удовольствие нашел в суровой монашеской жизни столь красивый мужчина.
Должно быть, удовлетворение. Да, это было самое подходящее слово. Уж, конечно, не счастье – в этом безупречном лице с тонкими чеканными чертами не было радости. Да она и не думала, что монахи, даже такие воинственные, как он, созданы для радости.
Наконец Асгард закончил молиться, поднялся с колен и снял тяжелые доспехи. Старательно расправил латы и положил на солому рядом с мечом и поясом. Потом и сам лег на спину и завернулся в свой синий плащ.
– Сэр Асгард! – окликнула его Идэйн, прежде чем он закрыл глаза. Асгард тотчас повернулся к ней. Когда эти ярко-голубые глаза встретили ее взгляд, Идэйн опешила и замолчала.
Что она хотела ему сказать? – недоумевала Идэйн. Что хотела бы стать его другом? Она вспоминала все дни, проведенные рядом с ним, когда он лежал раненый, как меняла ему повязки и одежду, мыла его и приносила ему горшок для удовлетворения его естественных нужд. Могла ли она ему сказать, что, несмотря на безупречный образ рыцаря и тамплиера, она
Как и я, подумала Идэйн. Ей хотелось поговорить с кем-нибудь о том, что она возвращается в монастырь и будет теперь навсегда отрезана от мира. Ее жизнь так сильно изменилась. Король изгнал ее, потому что она воспользовалась магией, чтобы сказать ему о смерти сына. Но по-своему он был добр к ней. Даже в глубокой скорби он не назвал ее «ведьмой». И оставил ей жизнь.
Наконец Идэйн сказала:
– Я, думаю, здесь, в сене, есть мыши.
Асгард поднял голову, опираясь на локоть и хмурясь.
– Благородная девица, я пойду к фермеру и попрошу у него кошку. Все фермеры держат кошек.
– Нет-нет, благодарю, все обойдется.
Ей следовало знать заранее, что он попытается что-нибудь предпринять.
Разочарованная, Идэйн снова легла. Разговор с Асгардом ничего ей не дал. Ей нужен был Магнус. Где он сейчас?
Он обручен, с горечью твердила она. Идэйн представляла, как он проводит время, болтая и танцуя со своей невестой. Он говорил ей, что не пропускает рыцарских турниров и что он поэт. Возможно, он пишет стихи и читает их ей в саду замка или в другом укромном месте. Возможно, участвует в турнире, сражаясь с другими рыцарями, чтобы показать ей свою удаль и воинскую доблесть.
Но и эти занятия не удержат его долго в стороне от войны на границе, думала она злорадно и сама стыдилась своих мыслей. Шотландские армии движутся на юг, и ему придется покинуть Честер вместе с армией своего отца. И двинуться на восток.
Все дальше и дальше от нее.
Идэйн отвернулась. Асгард все еще смотрел на нее, ожидая, когда она заговорит снова. Идэйн поворочалась на своей подстилке, потом повернулась к нему спиной. И закрыла лицо руками, чтобы скрыть слезы.
К северу от Уигана на дорогах было совсем пустынно, и им удалось остановиться на ночлег в гостинице, двухэтажном строеньице с общей комнатой, предназначенной для благородных гостей, и другой – для лучников, вилланов и гуртовщиков. Асгард заплатил за дополнительные удобства – несколько скамеек и одеял.
Наверху была еще общая комната для женщин, где стояли две широкие постели, одну из которых Идэйн пришлось делить с женой мельника и двумя дамами, родственницами местного барона, направлявшимися в Лондон.
По мере приближения к монастырю Сен-Сюльпис они встречали все больше и больше людей, слышавших о ней. Монахини словно обезумели, когда Айво де Бриз так внезапно и бесцеремонно забрал ее из монастыря, поэтому новость эта быстро распространилась далеко за пределы их округи.
Жена мельника, направлявшаяся с мужем в Честер, сказала Идэйн, что слышала о девушке из монастыря, которую держали в замке Бистон, когда там гостил королевский двор, и о том, что она привлекла внимание самого короля. Но мельничиха и две почтенные дамы хотели узнать не столько об Идэйн, сколько о смерти молодого принца Генри и о том, как король Англии принял это известие.
– Все изменилось, – заявила одна из дам, – с тех пор, как король заточил в темницу ее величество королеву. Говорят, Элинор Аквитанская умела обуздать Генриха, но она горько просчиталась. Если бы король разрешил мальчику править вместе с собой, как обещал, молодой Генрих остался бы дома, в Англии, и прожил бы все эти годы мирно и счастливо, вместо того чтобы воевать в Нормандии против отца.
Другая почтенная дама нетерпеливо ждала, пока ее сестра закончит свою речь.
– Верно, – пискнула она, – то, что они говорят? Что молодого короля отравили?
Идэйн покачала головой. Она все еще не могла об этом говорить. Мысль о собственном участии в этой истории, о том, что она предсказала смерть принца, сковывала ее, что-то поднималось к горлу и начинало душить. Увидев выражение ее лица, тетки барона обменялись многозначительными взглядами.
– А куда ты направляешься теперь? – пожелала знать одна из них. – Следуешь за нашим благословенным королем Генрихом? Говорят, что то, что во Франции его не любят, помешает ему поехать на похороны сына. Вместо этого он пойдет сражаться с шотландским королем.
На мгновение Идэйн закрыла глаза. Как и все, обе дамы воображали, что она одна из фавориток короля. Сделав над собой усилие, Идэйн ответила:
– Я возвращаюсь в монастырь Сен-Сюльпис. Туда, где я прежде была воспитательницей в классах для девочек.
Все три женщины уставились на бархатное платье, в которое она была одета, и на ее отороченный мехом плащ и не проронили ни слова. Но когда Идэйн выходила из комнаты, она услышала, как одна из них сказала:
– Красивая девушка, но ясно, что она ему не угодила. Я отдала бы целое пенни, чтобы узнать, почему король отослал ее от себя.
21
В меньшей и более тихой общей комнате мальчишка-поваренок обслуживал посетителей, обнося их тарелками с копченой сельдью, хлебом и сыром и подавая королевским рыцарям эль. Белоголового оруженосца, как и Асгарда, видно не было.
Идэйн хотела было присоединиться к Жискару и Дени и поужинать в их обществе, но они были заняты разговором и не смотрели на нее, поэтому она прошла дальше.
Отворив тяжелую дверь, Идэйн вышла в ночь. Ветер стал холоднее, но в нем все еще ощущался запах влажной земли, травы и весны. Идэйн остановилась под дубами, росшими возле гостиницы, и смотрела, как пурпурные краски заката быстро тускнеют на горизонте и появляются над головой первые звезды. Прежде чем услышать, она почувствовала чье-то приближение.
– Не кричи! – сказал знакомый голос.
– Магнус! – выдохнула она. – Это ты!
Его голос, вернее, свистящий шепот, был совсем близко от нее – в темноте она не могла его разглядеть. Его рука стремительно обвилась вокруг нее, другой рукой он отбросил с ее лица капюшон.
– Я ждал хоть какой-нибудь искры света, чтобы увидеть твои волосы. – Его пальцы зарылись в них, перебирая нежные золотые пряди. – Иисусе! Девушка, я искал тебя, как безумный, с того момента, как армия повернула на восток. Я надеялся, что тамплиер будет искать гостиницу. Два дня! Не могу поверить, что нашел тебя!
– Ты всегда меня находишь.
Идэйн скользнула под его влажный плащ, ее руки блуждали по его телу, натыкаясь на кольчугу. Она чувствовала запах мужского пота и лошадей.
На этот раз, напомнила себе Идэйн, ей не пришлось прибегать к зову, чтобы он пришел: в этом не было необходимости. Новость о его помолвке положила всему конец. И все же Идэйн еще не решила, что сказать ему о причине своего возвращения в Сен-Сюльпис.
А он даже и не думал об этом. Он был Магнусом, возвышавшимся над ней, как башня – сильным, неукротимым, полным страсти и желающим только того, что она могла ему дать. Он держал ее лицо в своих холодных, слегка дрожащих ладонях и осыпал поцелуями ее нос, веки, губы, пока она не начала от них задыхаться.
– Бог мне судья, как ты прекрасна! – шептал он. – Ах, Идэйн, ты мое сердце, моя душа, моя любовь. Как я мог отпустить тебя, не попрощавшись? Как я мог не заняться с тобой любовью, чтобы запомнить на всю жизнь? Я бы умер тысячью смертей. И как ты могла покинуть Честер, – сказал он, повышая голос, – оставив мне всего лишь слово, которое мне и передала эта толстая женщина, жена коменданта? Хотела, чтобы я знал, что тебя возвращают в монастырь? И ничего больше?
Идэйн прижималась к нему. Все было не так, все было неверно. Она не знала, чего ждала. Она была полна безумной радости, похожего на бред ощущения счастья, что он оказался здесь, обнимал и целовал ее. Только Магнус был способен найти ее в местности, полной передвигающихся войск.
Но он сказал, что мчался из Честера, только чтобы заняться с нею на прощание любовью, чтобы он мог запомнить это на всю жизнь. Это его слова. Что он хотел переспать с ней в последний раз.
Она сделала попытку оттолкнуть его, но Магнус держал ее крепко. Рука его перебирала пряди ее волос, он нежно гладил ими себя по щеке и бормотал, что им следует уединиться куда-нибудь, где они будут одни.
Идэйн ненавидела эту лихорадку в крови, это быстро поднимавшееся в ней обжигающее желание, столь же бурное, как и его собственное. Он был помолвлен, а значит, потерян для нее навсегда.
Она оттолкнула его, когда Магнус попытался расшнуровать корсаж ее платья.
– Боже милостивый, – прошептала она, – ты хочешь взять меня прямо здесь? Здесь, под деревьями, на гостиничном дворе?
– Нет, – пробормотал он, не в силах остановиться, его руки гладили и ласкали ее груди. – Идем со мной!
Идэйн последовала за ним на задний двор к сараям, пытаясь запахнуть расстегнутое платье.
– Здесь, сюда, – сказал он, подталкивая ее вперед, и пинком отворил дверь.
Внутри оказались горы мешков с мукой, уложенных почти до потолка, а также бочки с сидром, насколько можно было судить по запаху. Магнус, пошарив по полке, нашел на ней свечу.
– Что ты сделал? – спросила Идэйн, вглядываясь в темноту. – Нас сюда не пускают!
Он улыбнулся ей своей ослепительной улыбкой, потом зажег огарок свечи и поставил ее в держатель на полке. Вокруг них заплясали тени.
Магнус опустился на мешок с мукой, притянул Идэйн к себе и поставил между колен. При свете свечи его черты казались жесткими. Война наложила на него свой отпечаток: под глазами его и в углах красивого крупного рта появились морщинки.
– Когда я увидел на гостиничном дворе де ля Герша, я понял, что и ты здесь, – хрипло сказал он. – Знаешь, я не спал целые сутки и чуть не загнал коня, пришлось покупать другого, И все это, чтобы отыскать тебя!
Магнус снова принялся расшнуровывать ее корсаж, а потом уткнулся лицом в ее груди, так что она видела только его темно-рыжую голову.
– Я заплатил хозяину гостиницы за то, чтобы воспользоваться этим сараем, – сообщил он глухим голосом. – А потом ждал под деревьями, пока ты выйдешь.
Идэйн все смотрела на его склоненную голову. Это был все тот же Магнус – сын графа, надменный, уверенный в себе. Судя по его манерам, хозяева гостиницы нипочем не решились бы отказать ему.
– А ты сказал своей нареченной, – спросила она тихо, – что отправился искать меня? Чтобы в последний раз, на прощанье, как ты сам сказал, заняться со мной любовью? Прежде чем ворота монастыря вновь закроются за мной?
Магнус поднял на нее затуманенные желанием глаза.
– Идэйн, клянусь Крестом Господним…
Она оттолкнула его. Оторвав его руки от рукавов своего платья, спустила его до талии, потом перешагнула через него и принялась распускать шнуровку сорочки.
– Я люблю тебя, но ты недостоин этого, Магнус фитц Джулиан. – Она вздернула подбородок. – Ты дважды спасал мне жизнь, но все же по-прежнему считаешь себя выше бедной сироты, особенно теперь, когда некоторые называют ее ведьмой. Но с самого начала именно ты вел себя недостойно, а не я.
– Идэйн, дорогая! – только и мог произнести Магнус сдавленным голосом.
Она стояла перед ним обнаженная, в слабом свете свечи тело ее сверкало и казалось золотистым. Она принялась распускать волосы, и они золотым ливнем упали на ее плечи и спину.
Он потянулся к ней, но она отступила, не позволяя ему обнять себя. Магнус хмуро посмотрел на неё.
– Иисусе, Идэйн, имей ко мне хоть чуть-чуть доверия. Ты – моя единственная настоящая любовь, и я не сделаю тебе ничего плохого.
Она ответила ему только пристальным взглядом, и Магнус взорвался:
– Черт возьми, ты слушаешь? Браки заключаются не на небесах, а между отцами влиятельных семейств. Это узы, зависящие от происхождения и положения в обществе и одобренные королем. Чтобы жениться на тебе, я должен бросить вызов не только своему отцу, но и своему сюзерену, королю Генриху!
Отчаянным жестом Магнус запустил пятерню в волосы, но оказалось, что они коротко подстрижены. Выражение его лица было таким, что Идэйн чуть не расхохоталась.
Она толкнула его на пыльные мешки и занялась застежками его нагрудных лат. Он сказал, что она его любимая, что она его сердце и душа, но так ни разу и не сказал, что любит ее. А главное, он заявил, что скакал два дня только для того, чтобы «в последний раз заняться с ней любовью». И теперь она не знала, чему верить.
Чертыхнувшись, Магнус резко выпрямился, сел и через голову стянул тяжелые нагрудные латы. За этим последовали плащ и остальная одежда.
Магнус потянулся к Идэйн, привлек ее к себе, и она оказалась на нем, их обнаженные тела переплелись. Его руки ласкали ее груди.
– Чего ты хочешь от меня, Идэйн? – спросил он хрипло. Его ноги раздвигали ее бедра, а восставшая плоть стремилась войти в нее. – Боже милостивый, ради тебя я взбирался на горы и переплывал моря, питал тебя и спасал тебе жизнь, сражался с твоим ручным тамплиером и победил его. Как еще мне доказать тебе свои чувства? Иисусе, иногда мне кажется, я не могу жить без тебя, что я должен видеть тебя, слушать и говорить с тобой или просто быть рядом. Клянусь, если бы смертному была доступна вечная любовь, я любил бы тебя вечно.
Его взгляд и голос были настолько полны страсти, что она не знала, что отвечать. Да в этом и не было особого смысла, твердила себе Идэйн. Она склонилась к нему, касаясь его своим обнаженным телом, встала над ним на колени, нежно целуя его во впадинку под подбородком, в плечи, в слегка заросшую волосами грудь. Его нагое тело было таким грациозным, таким сильным и мужественным. Таким мужским! Между тем он стремился к обладанию, и она чувствовала настойчивый нажим его плоти.
– Хочу, чтобы ты любил меня, – прошептала она и прижалась губами к его жаждущим губам. И в пылу страсти, в трепете чувств этот поцелуй показался ей по-новому и гораздо более волнующим, чем их первый поцелуй.
Идэйн знала, что и он чувствует то же самое. Он был горячим, как солнечный свет, и этот жар охватил все ее тело, глубоко проник в ее плоть. В ответ он застонал и прижал ее к себе еще теснее.
На мгновение он оторвался от ее губ и принялся покрывать поцелуями ее шею, обнаженные плечи, словно не мог насытиться этими поцелуями. Его горячий рот прижался к ее соскам, он чуть прикусил их, и от этого будто струя жидкого пламени забурлила в Идэйн, наполнив ее лоно нестерпимым желанием. Она вцепилась в его густые рыжие волосы, с губ ее срывались звуки, означавшие восторг и наслаждение. Она чувствовала, что тело ее стало влажным в самых потаенных местах. Она испытывала почти физическую боль и жажду ощутить его в своем теле. Тело ее извивалось под его ласками, похожими на муку, в то время как его пальцы раздвинули нежные складки ее плоти и осторожно, мучительно-нежно вторглись в нее.
– Идэйн, ты хочешь меня?
Его глаза были затуманены. Дрожа от желания, смотрел на нее сверху вниз, потом его рот оказался рядом с ее ртом. Поцелуй этот был требовательным и полным страсти. Он отодвинулся только на мгновение и прошептал:
– Сядь на меня верхам, любовь моя, и возьми меня.
Она стояла над ним на коленях, его ладони лежали на ее грудях, пальцы его играли с ее сосками, дразня их, потом спустилась ниже и погладила внутреннюю поверхность бедер, и он продолжал их ласкать, пока она не затрепетала всем телом.
Пламя свечи колебалось, и на стенах сарая танцевали их тени. Они больше не видели золотых точек, не ощущали аромата цветов. В сарае господствовал запах, напоминающий аромат сандалового дерева, пахло янтарем и мукой, стоял дымный запах тумана. Идэйн сделала, как он просил, и целиком отдалась этому новому, наслаждению. Он пожирал глазами пламя ее спутанных волос, ее припухшие от поцелуев губы и маленькие груди с блестящими розовыми сосками, вздымавшиеся от учащенного дыхания. И он овладел ею, мгновенно исторгнув у нее крик.
– Люби меня, Идэйн! Люби меня тоже! – хрипло воскликнул он, и тело его изогнулось под ней.
Он вел ее к пику наслаждения, заставляя забыть обо всем, кроме их взаимного желания. Нажим его плоти внутри ее был столь сильным, что она стонала и извивалась. Идэйн попыталась отстраниться, но тотчас прижалась к нему еще теснее.
И мир бешено завертелся вокруг них, и воздух наполнился ароматом сандалового дерева, тело ее пронизала боль горячего и почти безумного желания и наслаждения. Идэйн вскрикнула, отчаянно прижимаясь к нему бедрами в стремлении никогда от него не отделяться, сохранить навсегда это единение.
Магнус тоже словно обезумел. Дыхание его было неровным и хриплым, и тело его двигалось в жажде слиться с ней снова и снова, и это доводило их обоих почти до грани безумия, до свирепой и неутолимой ярости страсти. Идэйн настолько была пронизана силой собственных ощущений, что не заметила, когда его семя изверглось в ее лоно.
Идэйн припала к нему, ощущая в себе последние содрогания его плоти. Все еще трепеща отголосками только что испытанного наслаждения, Магнус сказал, задыхаясь:
– Иисусе сладчайший! Идэйн!
Она пыталась совладать со своим дыханием и не смогла ответить. И в этот раз их соединение было столь же восхитительным, как и всегда. Она смотрела в его золотисто-карие, опушенные густыми ресницами глаза. Он выглядел таким странным, диким, обезумевшим, что, ещё задыхаясь, Идэйн спросила:
– Что с тобой?
Магнус прочистил горло и ответил:
– Право, не знаю.
Они долго еще лежали, задыхаясь и истекая потом, и не могли оторвать глаз друг от друга.
Он склонил голову к ее груди, теперь она видела только макушку его аккуратно подстриженной головы. Идэйн еще дрожала, чувствуя блаженный покой и опустошенность, но ощущение это было приятным. Она не представляла, как сможет перенести расставание с ним.
Но понимала, что должна справиться с этим. Должна.
Они немного поспали, а потом снова занялись любовью. Тело Магнуса, его неиссякаемая страсть доводили Идэйн до исступления. Она принимала и его любовную ярость, и страстную потребность в ней, ее тело отвечало на каждое его движение. Он сжимал ее в объятиях, и ей казалось, что ничто не может разлучить их. До тех пор, пока мир не разлетался вдребезги в блаженном освобождении, исторгавшем у нее крик. До ее сознания долетел его хриплый стон.
И когда их страсть исчерпала себя, Идэйн обняла его, смущенная и потрясенная экстазом, похожим на боль. Она гладила его плечи, проводя руками по спине, ощущала, как содрогаются мускулы у него на спине, ее пальцы чувствовали его упругие и крепкие ягодицы.
Они лежали так долго, наслаждаясь близостью и блаженным покоем. Идэйн первое услышала звуки: во дворе гостиницы послышались голоса. Это звали ее.
Идэйн, не веря, вцепилась в свой плащ. Этого не могло быть…
Матерь Божия, значит, было уже поздно, и Асгард и другие ее спутники не могли ее найти! Она пыталась растолкать Магнуса:
– Магнус!
Он отнял голову от ее груди, прислушиваясь, а в следующую минуту уже вскочил на ноги.
– Матерь Божия! Надеюсь, они не будут искать меня здесь!
Он рванулся к своим латам, натянул через голову кольчугу прямо на голое тело. Потом наступила очередь шлема. Он уже потянулся за мечом, когда чья-то рука толкнула дверь в сарай.
Идэйн, скорчившись, притаилась на мешках с мукой, и у нее едва хватило времени закутать в меховой плащ обнаженное тело. Асгард де ля Герш и оба рыцаря короля Генриха вошли в сарай, заполнив все его пространство своими могучими, облаченными в доспехи телами. Идэйн видела, как расширились глаза тамплиера, когда он разглядел ее в тусклом свете. Де ля Герш побелел как мел.
Магнус, босой, но с мечом в руке, выступил им навстречу.
– Убирайтесь! Вон отсюда! Вас это не касается!
Асгард все еще не сводил глаз с Идэйн, губы его беззвучно шевелились. Она потуже запахнула плащ на груди и отвернулась, не в силах вынести взгляд этих ослепительно голубых глаз. Кто-то из рыцарей хмыкнул.
Тамплиер с трудом овладел собой и смог заговорить:
– Неужели ты думаешь, что этот… этот распутник женится на тебе?
Когда Идэйн покачала в ответ головой, лицо Ас-гарда исказилось судорогой.
– Матерь Божия! Это еще хуже! Ты тяжко согрешила перед господом! И совершила такой грех сознательно!
Магнус наступал на тамплиера, подняв меч, пока не уперся его острием в горло рыцаря.
– Убирайся отсюда, де ля Герш! – проревел он. – И забирай их с собой! – добавил он, кивком указывая на спутников тамплиера.
В первый раз за все это время Асгард взглянул на него.
– Ты осквернил ее, – только и сказал он, обнажая свой меч.
В кладовой не было места, достаточного для поединка. Королевские рыцари поспешно попятились, когда Магнус первым сделал выпад. Огромный тамплиер парировал его удар, пятясь к двери, протиснулся и выскочил в ночной двор. Магнус последовал за ним, яростно нападая на отступавшего Асгарда. Идэйн и оба рыцаря, спотыкаясь, тоже вышли во двор. Противники дрались, как безумные, не обращая внимания на ночной мрак, телеги и изгороди. Привлеченные их криками и звоном мечей, постояльцы высыпали во двор гостиницы. В руках они держали горящие факелы. Собралась целая толпа.
Идэйн застонала, зажимая руками рот.
Мужчины были молодыми, сильными и почти одного роста. Асгард был в доспехах, на голове его был шлем. Магнус, босой, в кольчуге, надетой на голое тело, сражался со свирепостью дикого зверя, о которой во время их первого поединка перед воротами замка тамплиеров Идэйн могла только догадываться. Он был похож на демона мести. Толпа принялась подбадривать его криками.
Идэйн теребила Дени и Жискара, умоляя их вмешаться и остановить поединок. Они отмахнулись от нее. Толпа все росла. Из гостиницы появлялись все новые постояльцы.
Идэйн понимала, что не в ее силах остановить Магнуса и Асгарда. Она не обладала такой властью, как бы отчаянно ни желала этого. Они были готовы биться насмерть. Идэйн, онемевшая от ужаса, наблюдала за ними. Асгард был холоден и полон решимости. Он был непревзойденным противником. Магнус же, такой же рослый и сильный, сражался, как одержимый.
Ярость их не иссякала, а, напротив, все возрастала, и это испытание воли и мускулов продолжалось. В толпе кто-то застонал, видя, что Асгард зажимает рукой рану в левом боку. Тамплиер зашатался.
– Нет! – вскричала Идэйн. Ей было невыносимо думать, что рана в его левом боку снова открылась, и все ее усилия и часы, проведенные у его ложа после их бегства из Эдинбурга, – все это оказалось напрасным. Она вырвалась из рук удерживавшего ее Жискара.
– Матерь Божия! Неужели вы не понимаете? Он же не может больше сражаться! – Она подбежала к противникам.
– Магнус!
Они не замечали ее. Когда Идэйн рванулась вперед и оказалась между ними, звон мечей зазвучал опасно близко от ее головы. Внезапно Асгард упал на одно колено, продолжая сжимать меч, острие которого оказалось в грязи.
Идэйн встала на колени возле тамплиера. Вот тут Магнус заметил ее. Он успел удержать уже занесенный меч и отпрянул назад. Он задыхался, по лицу его градом лил пот.
– Отойди от него! – крикнул Магнус. – Я убью его!
Асгард опирался на свое оружие, зажимая рукой бок. Сквозь пальцы сочилась кровь. Идэйн обхватила его, чтобы поддержать. Глаза Магнуса округлились, и он с проклятием отбросил свой меч.
– Отойди от него! – взревел он. – Неужели ты не видишь, что тамплиер желает тебя? Черт возьми, Идэйн, поклянись, что он никогда не касался тебя!
Идэйн непонимающе смотрела на него:
– Что ты говоришь?
Магнус наклонился, поднял свой огромный меч и вложил в ножны. Толпа постояльцев гостиницы шагнула к ним ближе. Люди напирали, стараясь расслышать как можно больше.
Магнус вспылил и прошипел сквозь зубы:
– Пойдем со мной, Идэйн. Я о тебе позабочусь. Король Генрих никогда не узнает, что ты не вернулась в монастырь.
Идэйн молча смотрела на его мрачное лицо, будто слышала самого дьявола. Рядом с ней Асгард делал попытки подняться на ноги.
– Помогите мне встать, – задыхаясь, говорил тамплиер. – У нас еще не кончено. Говорю вам, я могу еще сражаться.
В голове у Идэйн мутилось. Мысли ее скакали, как сумасшедшие, ей казалось, что земля уходит у нее из-под ног. В темноте факелы казались ей ярко-красными вращающимися шарами. В голове у нее вдруг зазвучали голоса, она услышала шепот. Голоса говорили ей, что она не должна делать того, чего требовал от нее Магнус. Он был прав: это было их последнее занятие любовью.
Идэйн не могла вымолвить ни слова, она только покачала головой. Ее спутанные ярко-золотистые волосы падали на лицо. Она знала: Магнуе хотел, чтобы она подняла глаза и посмотрела ему в лицо, но она не могла этого сделать.
Наконец она услышала, как Магнус втянул в себя воздух и ушел. Идэйн понимала его гнев и разочарование. Теперь толпа окружала их плотным кольцом: люди толкались, высоко поднимая факелы, чтобы разглядеть бледное лицо Асгарда.
– Господь и святые ангелы! – крикнул в толпе кто-то. – Гляньте-ка на землю. У него снова пошла кровь!
Асгард прижимал к боку покрасневшую от крови ладонь. Сухая зимняя трава под ним была вся пропитана кровью. Подбежал белоголовый оруженосец и помог ему подняться.
– Помоги мне войти внутрь и попроси Дени и Жискара снять с меня кольчугу, – сказал тамплиер. Губы его одеревенели от боли. – Тогда мы увидим, в каком состоянии рана.
Идэйн кивнула. Она взяла Асгарда под локоть и вдвоем с беловолосым оруженосцем помогла ему доковылять до дверей гостиницы.
22
– До Великого Потопа, описанного в Библии, – рассказывала Идэйн, – пятьдесят три старейшины, предводительствуемые женщиной по имени Сессэйр, пришли в Ирландию и открыли эту страну. В то время она была населена гигантами.
Идэйн перевязывала бок Аегарда куском бедой тонн. Асгард лежал у дороги поддеревьями. Они остановились, чтобы она могла осмотреть и перевязать длинную и тонкую рану на боку, которая теперь снова раскрылась и сильно кровоточила. Но, судя по ее виду, при некотором везении рана эта должна была скоро затянуться.
– В те дни, – продолжала свой рассказ Идэйн, – для женщин было естественным предводительствовать мужчинами и исследовать новые земли. С Сессэйр были множество женщин и всего трое мужчин: Бит, ее отец, сын Ноя, которого знают все, кто знаком с Библией; Финтан и Ладра, их кормчий. Трое мужчин поделили между собой женщин. Финтану досталась Сессэйр.
Асгард вздрогнул, но не от боли.
– Я не припоминаю никакого Бита, сына Ноя, особенно его путешествие в Ирландию с пятьюдесятью женщинами, – сказал он. – Мне говорили, что эти ирландские сказания не очень… гм… достоверны.
Идэйн прервала свое занятие и посмотрела на него.
– Конечно, достоверны. Их передают в Ирландии от барда к барду в течение сотен, тысяч лет. А барды – люди очень точные. – Идэйн приподняла руку Асгарда, забинтовала грудь тканью, закрепив ее булавкой. – К сожалению, у них не все шло гладко. На них обрушились беды, когда Ладра, кормчий, умер, оттого что слишком много времени проводил в постели с женщинами, – сказала Идэйн, отводя глаза. – Бит и Финтан поделили его женщин между собой, и на каждого, таким образом, пришлось по двадцать пять. И это было уже лучше. Потом над Ирландией разразился потоп. Видишь, сэр Асгард, раз в этой истории упоминается потоп, значит, это точное доказательство того, что история Сессэйр и Финтана берет свои истоки в Библии.
Она слегка приподняла Асгарда за плечи и подостлала под него его плащ.
– Теперь тебе будет удобнее, – сказала она и улыбнулась ему ослепительной улыбкой. – Выжил только Финтан, потому что спрятался в пещере, куда не добрались воды потопа. И Финтан не умер и никогда не умрет. Он только меняет облик и хранит всю историю, поэтому она не будет утрачена.
Асгард смотрел мимо нее, туда, где Жискар и оруженосец разводили огонь. Эскорт ради него сделал привал, потому что бок у него все еще болел, да и всем им надо было подкрепиться: наступил полдень. По их расчетам, они находились примерно в дне пути от монастыря Сен-Сюльпис.
Идэйн села рядом с Асгардом, отбросив с лица капюшон плаща, и ветер теребил ее длинные золотистые волосы. Асгард молча смотрел на нее, думая, что она выглядела прекраснее, чем всегда, хотя платье ее и было в грязи, а богатый меховой плащ казался несколько поношенным.
Внутренне он испустил глубокий вздох. Таинственная Идэйн обладала несравненной красотой и очарованием. Её сияющие изумрудные глаза смотрели на него с невинной прямотой, и он вынужден был отводить свой взгляд. Она не невинна, говорил он себе, больше не невинна, говорил он себе. Уж во всяком случае после того, что он видел накануне.
Однако проклятие его судьбы заключалось в том, что Асгард не мог не смотреть на нее или не думать о ней. И беспощадно отдался своей роковой страсти. Потому что, была ли она греховной или нет, Идэйн занимала все его помыслы, и при свете дня он видел только ее, а ночью в своих снах грезил только о ней.
При этом Асгард сознавал, что его мысли и чувства – огромный грех и преступление против веры и устава ордена. Богу известно, что голова его была полна нечистых помыслов, и, думая об этом, Асгард корчился от стыда. Он даже позволил втянуть себя в Поединок и стал посмешищем для толпы зевак. Он сражался с ее соблазнителем, распутником, графским сынком, никчемным прожигателем жизни. Боже милостивый и Пресвятая Дева! Он даже видел их обнаженные, сплетенные в плотских объятиях тела! Он видел все собственными глазами!
Теперь же Асгард только заставил себя вымолвить:
– Благородная девица, где ты наслушалась этих нелепых сказок?
– Их знают все. – Идэйн склонилась над ним, чтобы мягко убрать его волосы со лба. – После Финтана пришел его потомок Иафет – видишь, вот еще одно библейское имя. – Идэйн нежно улыбнулась ему. – И все же существовал на свете король Партолан, который стал родоначальником тех, кого мы зовем сейчас ирландцами. Его корабли плавали вдоль Оркнейских островов, а также на север от них до тех пор, пока британский вождь не сказал ему, что страна Эрин прекрасна и что там есть место для его племени. Так Партолан пришел в Эйре. После Партолана пришел Нимид, потомок его брата, обосновавшегося в Испании. От этого народа пошли две ветви, одна из которых получила название Фир Болг. Потом в Эйре появилось еще одно племя. Это был народ, называвший себя Туата де Данаан, племя Данаан, племя великой богини, Матери Всех Богов. Туата де Данаан жили на севере, в Коннахте, и там создали свое королевство. Они превосходили красотой все остальные народы Ирландии, отличались также мудростью и были искусны в чародействе. После великой битвы при Мойуре Туата де Данаан и Фир Болг научились жить в мире. И это продолжалось до тех пор, пока племя Туата де Данаан не изгнали в волшебные холмы сыны Мила, милезийцы, те самые, что живут в Ирландии и сейчас.
Идэйн посмотрела на Асгарда и вздохнула.
– Это печальная история. Но обо всем этом сказано в «Книге Вторжений», известной всем бардам и менестрелям, а также некоторым монахам Калди. – Она снова вздохнула. – Туата де Данаан – мой народ.
Подошел оруженосец с поджаренным хлебом и несколькими зимними яблоками, купленными в гостинице. Асгард взял хлеб и фрукты и осторожно приподнялся, стараясь не потревожить рану в боку. Он жевал хлеб, глядя, как торный ветер играет золотыми волосами Идэйн.
История, которую она ему рассказала, была длинной и запутанной, хотя отчасти он слышал ее от братьев-тамплиеров, изучавших ирландскую магию и тайные учения. История того, как ирландцы заселили свой уединенный остров, не особенно интересовала Асгарда. Ему было довольно и того, что он сидел, прислонившись спиной к буку, и смотрел на Идэйн, думая о том, что если кому-нибудь пришло в голову изваять золотого идола несравненной красоты, то прообразом его, несомненно, должна быть эта странная девушка, покорявшая своими чарами всех встречных мужчин. Асгард не мог избавиться от воспоминания о ее обнаженном совершенном теле, которое он успел мельком увидеть, пока она не набросила плащ.
Прочистив гордо, он хмуро спросил:
– Скажи мне, благородная девица, откуда тебе все это известно? Неужели тебе рассказали об этом монахини?
Идэйн подняла голову, и ее глаза, похожие на два драгоценных изумруда, устремились куда-то вдаль. Она обдумывала ответ.
– Нет, монахини мне ничего не говорили. – Идэйн помолчала. – Я хотела бы рассказать, сэр Асгард, – ответила она наконец, – но, по правде говоря, я и сама не знаю, откуда мне известно все это.
Идэйн встала, закуталась в плащ и присоединилась к сидевшим у костра.
Асгард наблюдал за ней, доедая хлеб. Беда его была в том, что мысли о ней не давали ему покоя. Они так его мучили, что он уже готов был поверить всему, что она рассказала ему и что он слышал от монаха Калди. Может быть, и вправду сохранились народы, населявшие в давние времена Ирландию. Может быть, они живут до сих пор. Таинственные и неизвестные Древние со своими особыми талантами, своим даром, который они намеренно скрывали, потому что люди могли истолковать их неправильно.
И Асгард содрогнулся при мысли об этом.
Он был рыцарем, монахом и воином господним. Чтобы стать тамплиером, человек должен был отринуть все в этом испорченном, развращенном и бестолковом мире. Когда человек достигал высших сфер, доступных духу, когда он овладевал способностью отвергнуть веления тела, он обретал мир в господе и купался в лучах избавления.
Но все для него изменилось, как только он увидел ее, подумал Асгард и застонал. Эта девушка, эта пресловутая послушница, похищенная из монастыря каким-то местным разбойником, которую теперь тамплиеры хотели захватить и сделать своей ясновидящей и пророчицей, эта прекрасная волшебница…
Да, и к тому же еще обнаженная, бесстыдно предававшаяся любви с мужчиной, напомнил он себе поспешно.
Эта женщина пробудила в нем неутолимый и отнюдь не божественный голод, пронзавший и его плоть и мысли стрелами чувственных желаний и помыслов. Вместо света чистоты и безмятежности она несла с собой яростную страсть. В своих мечтах, к великому своему стыду, Асгард ощущал себя свободным, безумным, опьяненным страстью язычником. А когда бодрствовал, не мог думать ни о чем, кроме нее, не видел ничего и никого, кроме этой девушки.
«Никому не известно, – думал лихорадочно Асгард, – насколько близок я к безумию».
Вернулся оруженосец с чашей холодной воды из ручья. Пока Асгард пил, мальчик стоял рядом, глядя на него лазурной синевы глазами.
– Там внизу, в городе, есть церковь, – сказал он, принимая ох рыцаря пустую чашу. – И священник в ней исповедует и причащает.
Асгард изумленно посмотрел на него. Первой его мыслью было обрушиться на мальчишку и дать ему грозную отповедь. Прогнать этого жирного маленького оруженосца с глаз долой за его наглость.
Поразмыслив, Асгард передумал. Священник? Неожиданно он ощутил облегчение. Возможно, исповедь – как раз то, что ему было нужно.
Из-за того, что обирался совершить.
Священник работал в поле вместе с остальными вилланами, готовившими землю под пашню. Пришлось послать за ним сынишку хозяина таверны. Они прождали добрый час, сидя на ступеньках церкви, купаясь в теплых лучах солнца и поедая яблоки. Когда священник пришел наконец в свою маленькую церквушку, в крестьянской блузе и штанах он вполне мог сойти за виллана. Пришлось подождать еще добрых полчаса, пока он менял свою повседневную одежду на сутану.
Королевский рыцарь Жискар тоже пожелал исповедаться. Дени уснул на ступеньках церкви, а когда его разбудили, сказал, что совесть его чиста и ему нужнее отдых, чем отпущение грехов. Идэйн решила подождать, пока не попадет в свой монастырь Сен-Сюльпис. Оруженосец повел лошадей пастись и сделал вид, что его это не касается.
Асгард пошел в исповедальню вслед за королевским рыцарем. И оставался там долго.
Через некоторое время проснулся Дени, посмотрел на солнце и пробормотал:
– Иисусе, тамплиер рассказывает священнику историю всей своей жизни, – и снова погрузился в сон.
Через некоторое время и оруженосец, зарывшийся в густую сухую траву рядом с пасущимися лошадьми, тоже задремал, свернувшись в клубочек.
Когда Асгард закончил свою исповедь и вышел из церкви, он разбудил всех, и они, зевая, взобрались на лошадей и тронулись на север, к последней на их пути цепи гор.
– Мы почти у цели, – сказал Дени своему товарищу. – Осталось совсем немного.
Но Жискар, съежившийся на лошади, был не в настроении поддерживать беседу и только кивнул.
Асгард же улыбнулся и сказал:
– Да, если поспешим, то доберемся до монастыря Сен-Сюльпис еще до темноты.
До захода солнца было еще далеко, а Асгард уже снова устал. Стараясь перебороть боль, он ехал по горной дороге в конце кавалькады. Скоро Жискар, Дени и маленький оруженосец скрылись из виду.
Асгард повернулся к Идэйн и устало улыбнулся.
– Поехали, давай не будем здесь останавливаться. А если захотим отдохнуть, выберем вон ту тропинку. Я уже вижу море сквозь деревья.
Идэйн растрогалась, видя его таким умиротворенным. С того момента, как он исповедался приходскому священнику, тамплиер выглядел почти счастливым. Асгард ехал впереди, Идэйн следовала за ним. Он свернул в сторону, и они поехали по тропинке между утесами, окаймлявшими Широкую, глубоко вдающуюся в берег бухту Риббл Вэй. Здесь было старое поселение викингов, основанное несколько сот лет назад. Жилища далеко отстояли друг от друга, рассеянные по большой территории. Монастырь Сен-Сюльпис был за следующей грядой гор.
Асгард осторожно, чтобы не пострадала рана, соскользнул с коня, подошел к Идэйн и подставил ей плечо, на которое она легонько оперлась, сходя с коня.
С моря до них долетал из Ирландии западный ветерок, напоенный влагой и пахнущий зеленью. Они молча стояли, наслаждаясь покоем. Когда Идэйн повернулась к Асгарду, чтобы сказать, что им не стоит слишком отставать от своих спутников, она увидела, что Асгард стоит очень близко от нее и не сводит с нее ослепительно ярких глаз, словно изучая.
Идэйн улыбнулась ему, чувствуя некоторую неловкость.
– Я знаю, что на носу у меня пятно от сажи, сэр Асгард. Вот почему ты так смотришь на меня.
Она подняла руку к лицу. Однако он поймал ее руку и удержал в своей, на которую была надета металлическая рукавица.
– Благородная девица, – сказал он хрипло, – все кончено.
Хмурясь, Идэйн смотрела на свою плененную руку, попыталась вырвать ее, но хватка его была крепкой.
– Да, наше путешествие почти окончено, вдобавок становится поздно, – согласилась она.
Идэйн огляделась, не понимая, что на него нашло. Она понимала, что он не рад концу их путешествия, и надеялась, что он не попытается ее поцеловать или не выразит свое желание еще более бурно.
Идэйн подняла на него глаза, уже не пытаясь высвободить руку.
– Отведи меня к моему коню, сэр Асгард, – сказала она, – чтобы мы могли нагнать остальных.
Он, казалось, не слышал Идэйн и продолжал смотреть на нее своими ясными лазурными глазами, а потом зашептал, продолжая держать ее своей железной хваткой:
– Ведьма ты, или ясновидящая, или потомок странного племени ирландских демонов – для меня все едино. Зло может скрываться под красивой личиной. Дня меня не нужно других доказательств. Я сам своими глазами видел, как ты околдовала и соблазнила своим нагим телом сына Морлэ.
С минуту Идэйн не могла ничего произнести, только смотрела на Асгарда. Видя выражение его глаз, она подумала, что у него вырвется страстное признание, и потому никак не ожидала того, что последовало.
– Значит, вот о чем ты думал с той самой минуты, как мы оставили гостиницу? – спросила она. – И все это время ты оставался любезным спутником, а думал только о моем обнаженном теле?
Красивое лицо тамплиера помрачнело.
– Нет, не с той минуты, я думал об этом еще до того, как мы остановились в гостинице, я начал думать об этом гораздо раньше. Я думал об этом с той самой минуты, как увидел тебя в башне Санаха, когда понял, какими чарами и тайными нитями ты опутала вождя и заставила удерживать, несмотря на огромный выкуп, который я привез за тебя. А как ты сумела околдовать этого рыцаря-забияку из Честера и подчинила его себе настолько, что он готов бросить вызов и своему отцу-графу, и даже самому королю! Ты очаровала даже тамплиеров в их эдинбургском замке, даже монаха Калди. – Лицо его исказила болезненная гримаса. – А теперь очередь дошла и до меня. Мой великий грех в том, что я, Асгард де ля Герш, тоже не избежал твоих чар. Я понял, что и в мое сердце глубоко проник твой злой яд, без которого я не могу жить.
Внезапно он так сильно сжал ее руку, что Идэйн упала на колени. Она цеплялась за него, но ее пальцы встречали только скользкий металл его лат.
– Остановись! Не делай этого! – Идэйн рванулась, пытаясь освободиться. – Да, это зло! Это чары! Hо они исходят от тебя, а не от меня! Я не виновата в том, в чем ты меня обвиняешь!
Асгард вытащил из-за пояса веревку. Держа свою жертву одной рукой, другой он пытался надеть ей на шею веревочную петлю.
Идэйн не могла поверить в происходящее. Человек, напавший на нее, был ее спутником, другом и в своей одежде тамплиера все еще выглядел, как ангел.
Почувствовав прикосновение жесткой веревки к своей шее, она невольно рванулась, но оказалась на земле на коленях и ладонях, и, опираясь на них, все-таки с трудом поднялась на ноги.
Прежде чем она успела повернуться и убежать, веревка крепко обвилась вокруг ее шеи и потянула ее обратно. Он рванул ее к себе, но она пыталась оттолкнуть его сжатыми в кулаки руками.
И в этот момент Предвидение вернулось к Идэйн, и она готова была зарыдать от облегчения.
Отпусти меня, услышал тамплиер голос. Каким бы ужасам ты ни обрек меня, твои будут страшнее.
Она поняла, что он услышал, по тому, как тамплиер содрогнулся.
Но тотчас же попытался стряхнуть чары. Асгард отчаянно потянул за веревку так, что она врезалась в шею девушки. Идэйн чувствовала, как из ссадин на коже потекла кровь. Она ощутила мучительную боль в шее и голове и все усиливающееся удушье. Несмотря на сопротивление, несмотря на то, что она отчаянно отбивалась, мир становился черным.
И в этот момент с тропы на спину Асгарда с рычанием бросилось какое-то существо. Тамплиер зашатался, но не выпустил веревки.
– Что! – закричал он. – Будь ты проклята!..
Сжимая веревку одной рукой, другую он попытался завести себе за спину. Но ему не удалось сбросить со спины царапающего его врага, уже вцепившегося ему в ухо и добравшегося до лица, полосовавшего его острыми ногтями.
Асгард качнулся назад, потерял равновесие и потянул за собой Идэйн, пытаясь сбросить со спины напавшего на него оруженосца, вцепившегося в его спину, как разъяренная кошка.
Идэйн рывком подняли на ноги и как тряпичную куклу потащили прочь, в то время как тамплиер ревел от гнева и боли. Мир все еще оставался черным, и даже звуки доносились до Идэйн глухо, пока оруженосец продолжал колотить тамплиера, превосходившего его ростом и силой.
Идэйн смутно сознавала, что что-то должно было случиться, что она не может умереть подобным образом. Потом Асгард вдруг осознал, что веревка выскользнула из его руки и уже обвивает его запястье.
Он вскрикнул, а Идэйн упала на колени в грязь и покатилась по дороге. Толстый маленький оруженосец не ослабил хватки. Он продолжал цепляться за плечи Асгарда и кусал его в голову и шею, молотил ногами по ребрам.
Теперь Асгард пытался избавиться не от оруженосца или Идэйн, но от того, что еще недавно было в его руках удавкой. Теперь это больше не было веревкой – удавка превратилась в жирную серую горную гадюку, обвивавшуюся вокруг его запястья и пытавшуюся заползти в рукав его кольчуги.
Асгард снова вскрикнул и отчаянно рванулся всем телом. Белоголовый оруженосец соскользнул с его спины и теперь стоял посередине тропинки. Идэйн сидела там, где упала, и потирала шею.
Еще не отдышавшись, она смутно думала, что, судя по пепельно-белому лицу рыцаря и его диким судорожным движениям, превыше всех ужасов на свете он боится змей. Хотя он и пытался судорожным движением сбросить змею, серая тварь скользила вверх по его руке, пытаясь найти в броне незащищенное место.
– Помогите мне! – задыхаясь, кричал Асгард. Он продолжал пятиться, будто хотел убежать от пресмыкающегося, тщетно пытаясь оторвать от себя змею. Позади, за его спиной, возвышался утес, а за ним было море.
– Матерь Божия! – рыдал Асгард, взывая к Идэйн и оруженосцу. – Пощадите! Сделайте что-нибудь!
Оруженосец уселся рядом с Идэйн и стал облизывать пальцы, потом провел ими по своим белым волосам, приглаживая их. Он смотрел на извивающегося на краю утеса Асгарда с каким-то даже любопытством.
– Принцесса, ведь он убил бы тебя? – осведомился оруженосец.
Идэйн протянула руку и погладила его по голове.
– Ты появился вовремя, – ответила она, поднося ладонь к горлу и ощупывая порезы и засохшую кровь там, где в ее кожу врезалась удавка. – Далеко отсюда до Эдинбурга?
Оруженосец только улыбнулся своей кошачьей улыбкой.
– Ты ведь возвращаешься домой. Так не все ли равно? – Он указал на тамплиера подбородком. – А что с ним?
Змея уже обвилась вокруг шеи Асгарда. Он обеими руками тщетно пытался схватить ее, не дать ей проникнуть под кольчугу, но ее тело уже почти скрылось под ней. Голубые глаза тамплиера выкатились из орбит, красивое лицо было настолько обезображено страхом, что казалось почти безумным. Но, что самое худшее, он оказался на самом утесе, а позади него был крутой обрыв к морю.
«Что же будет с тамплиером?» – подумала Идэйн. Теперь она уже не сомневалась, что он действительно убил бы ее. Он – человек, не знавший любви, думала она, ощупывая свою распухшую шею. Но Предвидение уже покинуло ее. Теперь решать должна была только она сама.
Идэйн говорила себе, что, если он столь походил на страдающего ангела, возможно, его судьба и состояла в том, чтобы узнать смысл жизни, к чему столь страстно стремились все тамплиеры.
И она поняла, что знает, что делать.
Идэйн со вздохом поднялась на ноги. Подошла к нему как раз в тот момент, когда Асгард стоял на самом краю утеса, чтобы оттащить его назад, в высокую траву. Тело тамплиера совсем обмякло, когда она схватила с него змею и швырнула ее в кусты.
Заглянув ему в лицо, Идэйн подумала, что едва ли он сознает, где находится. Внезапно глаза тамплиера закатились, и
Она как раз собиралась окликнуть и позвать на помощь оруженосца Фомора, когда Асгард очнулся от обморока, чтобы, опираясь на ее плечо, сделать несколько неуверенных шагов от края бездны.
– Гадюка! – прохрипел он. – Я б-боюсь змей больше, чем самого дьявола.
– Ее больше нет. – Идэйн попыталась отвести его еще дальше от края утеса. – Больше бояться нечего, – «Может быть, это лучше, чем убивать его?» – размышляла Идэйн. Правильный ли выбор она сделала? И тут на помощь ей пришло Предвидение. Но прежде чем оно покинуло ее, Идэйн должна была обратиться к нему снова.
– Мне нужно сесть, – пробормотал Асгард. Ноги не держали его. Он неуклюже опустился на землю возле каких-то кустов. Поднял палец, пристально всмотрелся в него. – Я умру, – прошептал он. – Она меня укусила.
– Приведи наших лошадей, – обратилась Идэйн к Фомору. – Они разбрелись куда глаза глядят. А потом сходи за Дени и Жискаром. Они и не заметили, что мы отстали.
Мгновенным движением руки, на которой блеснуло кольцо с рубином, оруженосец отбросил волосы с лица, схватил поводья и ускакал.
Идэйн стояла, глядя на Асгарда, который сидел, согнувшись и закрыв лицо руками. Она не думала, что он умрет. Укус горной гадюки редко бывает смертельным.
Она с трудом втянула воздух, все еще держась за горло. Идэйн радовалась, что Асгард де ля Герш не влюбился в нее по-настоящему, несмотря на все его слова. В ее сердце было место только для одного человека – Магнуса. Но его она получить не могла.
Идэйн тяжело вздохнула. Она должна использовать свой дар в последний раз.
У нее было Предвидение, что они где-то недалеко и ответят на ее зов.
23
Похоже было, что все люди, жившие к северу от бухты, уже знали о ее возвращении в монастырь. На следующее утро, когда небольшая кавалькада проезжала через рыбачью деревушку, жители ее выстроились шпалерами вдоль улиц, а молодые девушки вышли с охапками остролиста и лавра и поднесли их Идэйн. Это произвело впечатление на рыцарей короля Генриха. Они все время оборачивались в седлах, чтобы поглядеть, как крестьяне бросались к Идэйн, окружали ее, желая рассказать ей новости.
– В чем дело? – спрашивал Дени.
– Ничего особенного, – отвечала Идэйн.
На самом деле новость была презабавная: в той деревушке, где накануне исповедовались Жискар и тамплиер, жена вождя родила тройню. Священник объявил это великим знамением изобилия и хорошего урожая и божьим благословением грядущего года. Но сами крестьяне приписывали это возвращению благословенной леди Идэйн в свой дом, монастырь Сен-Сюльпис.
Пока они ехали по дороге к монастырю, девушки окружали Идэйн, стараясь дотронуться до нее и получить ее благословение своим букетам из остролиста и лавра. Идэйн знала, что вечером они положат эти букеты под подушку, чтобы увидеть во сне своих суженых и детей, которые у них родятся, когда они выйдут за них замуж.
Девушки, восхищаясь красотой ее распущенных волос, меховым плащом и уже поношенным бархатным платьем, которое Идэйн носила до сих пор, поведали ей еще новости.
Злой рыцарь Айво де Бриз, пытавшийся силой выдать ее замуж за виллана, был призван своим лордом графом Честером на войну и теперь находился в авангарде войска короля Генриха, ныне сражавшегося с шотландцами.
Но лучше всего то, что жена де Бриза леди Хоргита завела себе нового стюарта, который был много красивее де Бриза и в отсутствие мужа старательно согревал ее постель, но зато снискал всеобщую ненависть.
Идэйн так и не смогла заставить себя улыбнуться, услышав эту историю. Хотя можно было счесть возмездием судьбы то, что после всех несчастий, навлеченных на нее де Бризом, он оказался на войне, а жена его в это время наставляла ему рога с управляющим.
Девушки подбежали к оруженосцу и заставили его попридержать коня, пока водружали венок из остролиста на его пушистую шевелюру. Асгарду они тоже преподнесли небольшой букет из лавра. Он ехал понурым, стараясь не беспокоить укушенную змеей руку.
За все утро тамплиер не сказал Идэйн ни слова. Его совершенные черты оставались спокойными и бесстрастными, а лицо казалось изваянным из мрамора. Разумеется, королевские рыцари ничего не знали о случившемся.
Все достаточно скоро закончилось, размышляла Идэйн: миссия рыцарей будет выполнена, когда они доставят ее в монастырь Сен-Сюльпис.
Она ехала впереди, а Асгард и Фомор следовали в арьергарде. У нее не было случая как следует рассмотреть выражение лица тамплиера, но, зная его, она не сомневалась, что он жестоко страдает из-за неудавшегося покушения на ее жизнь, столь бесславно закончившегося, и из-за того ужаса, который он испытал, когда обнаружил в руках у себя змею. Идэйн не боялась его. Теперь, когда он пришел в себя после своего припадка безумия, она считала, что он не повторит подобной попытки.
Другое дело – змея. Идэйн казалось, что ужас, испытанный тамплиером, что-то надломил в нем. Должно быть, страх перед змеями он сохранил с детства. Она не была уверена даже теперь, что он оправился от потрясения. Плечи Асгарда опустились, блестящие глаза затуманились. Он ехал, вяло держа в руках поводья, придерживая укушенную руку другой. Теперь у него мало что осталось впереди, Идэйн знала это. То, что у него еще оставалось от веры, он утратил. А насколько понимала Идэйн, и раньше-то вера его была не слишком крепка.
Они остановились на окраине города, рядом с пивной мельника. Пока они отдыхали и ели свой обед, пришли посмеяться и полюбезничать со своими кавалерами молодые девушки. Дул холодный весенний ветер. Мужчины более зрелого возраста ушли, сказав, что им надо вспахать свои поля. Женщины с грудными детьми и теми, кто уже бегал между столами, крича и играя в прятки, остались.
К Идэйн подошел маленький оруженосец.
– Чего мы ждем, принцесса? – поинтересовался Фомор.
Идэйн поднялась из-за стола и стряхнула с пальцев крошки хлеба.
– Больше ждать нам нечего, – ответила она. Вместе они подошли к коновязи, где Дени и Жискар привязали лошадей.
Они или сейчас услышат се зов, гадала Идэйн, или не услышат его вообще.
За деревней простирались болота, а за бухтой на севере тянулись отмели, покрытые серым песком. Вымощенная булыжником дорога, столь древняя, что ее строительство приписывалось римлянам, была доступна только во время отлива.
Приходилось ждать, пока море схлынет. На отмелях там и тут поблескивали лужицы, наполненные водой и усеянные бурой морской травой и обломками кораблекрушений.
Наконец вода начала отступать.
Первой через песчаную отмель направилась Идэйн. Она спешила добраться до монастыря Сен-Сюльпис. К тому же с детства она знала эту вымощенную камнем дорогу и могла ехать по ней, даже если она была на фут или больше покрыта водой.
Ехавшие позади и не видевшие дороги рыцари могли подумать, что Идэйн бесстрашно погнала свою лошадь прямо в бескрайнее море. Ветер трепал плащ Идэйн, и тот развевался позади всадницы, словно парус. Маленькая лошадка неуверенно ступала по мелководью, напуганная волнами. Ей, как и всем другим, казалось, что она скачет но морю. Фомор нагнал Идэйн и теперь, улыбаясь, ехал рядом.
– Вот она! – крикнула Идэйн. Лошади тоже теперь видели поднимавшуюся вверх дорогу, пролегавшую между дюнами, и резво поскакали вперед. Асгард и двое рыцарей, ехавших позади, казалось, направляли своих лошадей через огромное пространство бухты.
Монастырь Сен-Сюльпис был таким же древним, как и дорога. Бытовала легенда, что он был построен на месте древнеримской виллы, от которой сохранились внешняя стена, двор и черепичная кровля. Монастырь стоял на холме в роще чахлых сосен, искривленных ветром. Дорога начиналась прямо от его ворот, а перед воротами стояла повозка Милы. Рядом с ней Идэйн увидела Тайроса и других мужчин и женщин, пасших небольшой табун лошадей и мулов.
Идэйн направила свою лошадь прямо к ним. С повозки тут же спрыгнула молодая девушка и, блестя глазами, бросилась к ним.
– Он не поедет со мной! – воскликнула Мила. – Знаю, что не поедет!
– Поедет, – печально улыбнувшись, успокоила ее Идэйн.
Здесь был конец их пути – ворота монастыря, где все началось в тот день, когда Айво де Бриз и его рыцари силой увезли ее отсюда.
– Он любит тебя, – тихонько сказала Идэйн, наклоняясь к девушке, – с той минуты, как дал тебе хлеб на дороге в Эдинбург. Помнишь?
– Откуда ты знаешь? Как тебе удалось заставить нас приехать сюда? – пронзительно крикнула молодая цыганка. – Тайрос сказал, что слышал голоса.
Мила подошла к Асгарду и подняла на него глаза.
– Правда то, что сказали нам тамплиеры, когда заплатили за то, чтобы мы увезли ее? – спросила Мила. – Что эта женщина – ведьма?
Но голубые глаза Асгарда, остановившиеся на ней, были неподвижны, взгляд казался застывшим.
– Цыганочка на дороге к замку? –
Фомор рассмеялся, пришпорил лошадь, резко поскакал к Асгарду и нахлобучил на него цыганскую шляпу.
– Теперь ты больше не тамплиер, – объявил он, – теперь ты цыганский барон!
Шляпа, которую когда-то носил и Магнус, сползла Асгарду на глаза, но он, казалось, не замечал этого. Асгард перегнулся с седла, показывая Миле свою руку.
– Меня укусила змея, – сообщил он ей взволнованно, – ядовитая змея. Она укусила меня несколько раз.
Мила схватила его руку, не опуская глаз и не отрывая взгляда от его лица.
– Я позабочусь о тебе, – торжественно заявила она и страстно поцеловала его ладонь, потом каждый палец. – Ты всегда был моим, ты никогда не принадлежал ей, любимый!
Осмелев, девушка попыталась стащить его с седла.
– Пойдем, я полечу тебя, я исцелю твою рану, нанесенную этой злой змеей, и на этот раз ведьмы не будет рядом и она не станет вмешиваться!
Подъехали Жискар и Дени. При виде цыганской девушки, стаскивающей тамплиера с седла, глаза их округлились от изумления.
– Сэр Асгард, – начал было увещевать его Дени. – Эти цыгане…
Но тот не слушал своего спутника. Асгард спешился и направился к цыганской повозке, ведя лошадь в поводу. Цыганочка льнула к нему.
– Ты очень хорошенькая, – услышали они его слова, обращенные к Миле.
Вслед за ними к южной дороге направлялись и остальные цыгане верхом на лошадях и мулах.
Жискар повернулся к Идэйн, чрезвычайно удивленный.
– Благородная девица, мы не можем…
– Нет, все в порядке. Что мы можем сделать? Он нарушил почти все свои обеты, – ответила Идэйн, высвободила ноги из стремян и спрыгнула на землю.
Повозка Милы загромыхала по дороге к морю. Асгард привязал своего коня к задку, а сам сел радом с девушкой, что-то говоря ей очень серьезным тоном.
«Он никогда прежде не говорил так со мной, – подумала цыганка. – Он даже забыл попрощаться со своими спутниками».
Фомор с гиканьем пришпорил своего коня и помчался вслед за цыганами.
– Я вернусь! – донеслось до Идэйн. Идэйн вздохнула. Она и так это знала, он мог бы и не говорить.
Она подошла к королевским рыцарям, чтобы поблагодарить их и пожелать доброго пути. Жискару она отдала свою лошадку и попросила продать ее в Эдинбурге, а вырученные деньги разделить между собой. К ее удивлению, оба рыцаря заплакали.
– О благородная девица, – сказал Жискар, – ты слишком молода и прекрасна, чтобы выбрать сроим уделом монастырь! Не обращай внимания на цыган, которые зовут тебя ведьмой. Они неблагодарный сброд. Хотя я и бедный рыцарь, но…
– Нет, – торопливо ответила Идэйн, боясь продолжения. Бедный славный Жискар! Она не хотела унижать его отказом, что бы он ни предложил ей. – Не беспокойтесь за меня. Я делаю это со всей охотой. Кроме того, монастырь – мой дом. Меня здесь вырастили.
Дени снял свой шлем и проникновенно сказал:
– Позволь нам остаться и прислуживать тебе, потому что мы оба полюбили тебя всем сердцем. – И он снова заплакал.
Силы небесные! Она должна как можно скорее расстаться с ними! Идэйн не представляла, что такие суровые мужчины могут плакать, как дети.
– Что делать добрым сестрам с такими, как вы, красивыми молодыми рыцарями? – нежно пожурила их она. – Вы вызвали бы среди них такое смущение, что они никогда бы от него не оправились.
Идэйн попыталась рассмеяться, чтобы успокоить рыцарей, однако продолжала пятиться к воротам монастыря. Достигнув их, она дернула за веревку, и звуки колокола огласили монастырский двор. На склоне холма под ними Идэйн могла различить повозки цыган, направлявшихся к морю. За ними следовала повозка с Асгардом и Милой, а чуть дальше ехал Фомор.
Отворила привратница, сестра Констанция. Сначала она открыла маленькое окошечко в воротах, чтобы узнать, кто прибыл.
– Нам сообщили, что ты едешь, – только и сказала она, но Идэйн уловила радость в ее голосе.
Идэйн услышала, как отодвигается крепкий засов. Распахнулись тяжелые деревянные двери.
И Идэйн со вздохом вступила в свою обитель.
24
Король Англии очень изменился, в этом не было никаких сомнений.
В июле король Генрих принес публичное покаяние по эдикту папы. Он прошествовал босиком, одетый в мешковину, до Вестминстерского собора, чтобы показать глубину своего раскаяния и получить отпущение грехов за свою вину в смерти Томаса Бекета. Несколькими неделями позже Уильям Лев, король Шотландии, был захвачен английскими войсками в Эйлнуорте, и на этом приграничная война закончилась.
Командор отделения тамплиеров в Эдинбурге наблюдал, как король шел через двор замка к Белой башне, направляясь на их встречу, и подумал, что теперь груз грехов больше не давит на королевские плечи. Генрих считал, что все несчастья, сопутствовавшие его правлению, остались в прошлом; убийство архиепископа Бекета, смерть его сына принца Генри, молодого короля-соправителя, не говоря уж о меньшем несчастье – войне с Шотландией.
Но по тому, как выглядел король Генрих, по сутулости его плеч, по тому, каким изможденным; казалось его лицо, можно было судить, что на самом деле это далеко не так.
Конечно, командор считал, что его долг – скорбеть и сочувствовать Генриху Плантагенету, потому что он много перестрадал. Король был искренне привязан к своим непутевым детям, а надменный Бекет был его ближайшим другом. Когда король сболтнул в сердцах о Бекете, то никак не ожидал, и это в общем-то было общепризнанно, что его слова будут восприняты буквально. Но народное мнение по всей Британии было таково, что короля считали в какой-то мере причиной обеих этих трагедий.
Если бы во время одной из своих попоек король Генрих не кричал: «Неужто никто не отомстит за обиды, которые я претерпел от этого смутьяна-попа?» – то четверо из его придворных рыцарей не ринулись бы тотчас в собор убивать архиепископа Бекета. Злые слова короля, произнесенные им в пьяном виде, имели последствия, которым суждено преследовать его всю жизнь.
Что же до смерти его старшего сына, последовавшей в результате болезни, то и тут все были настроены против короля. Было неразумно с его стороны короновать мальчика как соправителя. Никто не ожидал, что король поделится с ним властью. Все прекрасно знали коварство короля Генриха. Старая королева Элинор, имевшая собственное королевство Аквитанию, убедилась в этом на горьком опыте. Теперь она пребывала в заточении бог знает где, а прежние ее владения в Аквитании стали вотчиной Генриха.
И теперь, думал командор, наблюдая, как король в сопровождении эскорта входит в башню, можно надеяться, что хоть какой-то мир и покой снизойдут на душу и сердце этого беспокойного правителя. Но, конечно, из всех злоключений больше всего короля подкосила смерть его старшего сына. Генрих Плантагенет мог пережить потерю Бекета и отчужденность с королевой Элинор, но так и не мог вынести бесконечных наскоков своих мятежных принцев. Однако смерть молодого короля принца Генри ожесточила, иссушила и состарила Генриха Второго.
Командор услышал шаги на лестнице и приготовился встречать гостей. Ему не раз напоминали, что для этой встречи с королем и ее успеха ему должна сопутствовать удача. Его предупреждали, что Генрих стал более непредсказуемым и желчным, чем всегда.
Рыцарь широко распахнул деревянную дверь. Король в изысканном одеянии из красного бархата, отделанном мехом горностая, вошел в анфиладу комнат. За ним следовали несколько цистерианских монахов-писцов и элегантный Джилберт Фолиот, епископ Лондонский и один из главных советников хорош.
Командор тотчас опустился на одно колено и склонил голову. Нечесаный, с воспаленными красными глазами, Генрих прошел мимо него, взял из буфета кувшин с вином и чашу и налил себе. Судя по красноте его лица, король сегодня начал пить рано.
– Что это? – спросил он епископа Лондонского, рухнув на стул. – Тамплиер? Это тот, что обратился к нам с петицией?
Епископ Лондонский склонился к его уху и напомнил:
– Это Жэрве де Бонриво, ваше величество, командор эдинбургского отделения ордена Бедных Рыцарей Храма Соломонова в Эдинбурге. Он смиренно просит вашего внимания в связи с неотложным и важным делом, касающимся одного из братьев этого ордена.
Король повернулся и разглядывал тамплиера довольно долго.
– Иисусе! Ах да, эта девушка! – сказал он наконец. – Действительно, ее забыть нелегко. Я видел петицию, Джилберт. Все же принеси ее мне.
Епископ сделал знак одному из писцов, уже копавшемуся среди бумаг в поисках нужной. Генрих смотрел на Бонриво налитыми кровью глазами, продолжая пить, пока не опустошил чашу. Потом сделал нетерпеливый знак командору эдинбургских тамплиеров подняться.
– Скажи мне, сэр Жэрве, – обратился он к командору, – почему вы хотите заполучить девицу теперь, когда она по моему приказу вернулась в монастырь Сен-Сюльпис?
Епископ нашел и подал королю бумагу, которую тот взял, но читать не стал, а держал в руке, помахивая ею.
Командор тамплиеров облизал губы. Писцы эдинбургского отделения ордена тамплиеров подготовили речь, в которой были отражены самые важные пункты просьбы тамплиеров и обоснование их желания возвратить себе девицу. Тамплиер понимал, что эти длинные рассуждения могли вызвать приступ гнева непредсказуемого короля Генриха.
«Держись главного, – уговаривал он себя, – держись сути».
– Мы смиренно молим вас вернуть ее нам, ваше величество, – сказал он, – потому что она околдовала одного из наших самых достойных братьев, которого вы и сами знаете. Того, кто сопровождал ее по вашему приказу в Сен-Сюльпис, – сэра Асгарда де ля Герша.
Король принял от одного из рыцарей очередную чашу вина.
– Околдовала? Как это ей удалось сделать? Девушка с весны находится в монастыре.
Командор огляделся по сторонам, собираясь с мыслями. Он не ошибся: настроение короля было капризным и изменчивым.
– У нас есть причина считать, что с тех пор случились ужасные вещи, – ответил командор. – Именно не кто иной, как сэр Асгард, ваше величество, сопровождал девицу Идэйн в ее монастырь. Но с тех пор, как он выполнил свою миссию, наш брат прискорбно пренебрегает своими обязанностями, которые дотоле он выполнял, вызывая у всех нас величайшее восхищение, и не только у ближних, но и у всех, кто его знал. Теперь же он следует проклятым путем Сатаны. Увы, сэр Асгард отринул свои обеты и скитается по диким холмам Шотландии с бандой бродяг и воров, известных под прозвищем «египтян», и ведет беспорядочную и греховную жизнь. Говорят, что это молодая ведьма призвала этих демонов, когда он доставил ее к воротам монастыря, и отправила бедного де ля Герша скитаться с ними.
Король поставил чашу с вином на стол и уставился на тамплиера.
– Де ля Герш, этот высокородный и достойный рыцарь, скитается с бандой цыган?
Тамплиер кивнул, и король повернулся на стуле, ища глазами епископа Лондонского.
– Это правда, Джилберт? Ты веришь, что девушка околдовала де ля Герша настолько, что он впал в безумие?
Епископ прочистил горло.
– Ходит много слухов, ваше величество, много сплетен, несмотря на то, что девица, о которой мы говорим, скрыта теперь за высокими монастырскими стенами. Прибавьте к этому нашу озабоченность в епископальной канцелярии Лондона случаями колдовства.
– В канцелярии? Мне не говорили об этом. – Лицо короля приняло озабоченное выражение. Он сморщился. – И что же вам известно о колдовстве?
Командор сделал шаг вперед, но первым заговорил епископ Лондонский:
– Говорят, ваше величество, что она ясновидящая и обладает властью околдовывать.
Джилберт Фолиот проявил скромность: ему было все известно о встрече короля с этой странной девицей несколько месяцев назад. И о том, что она сообщила королю Генриху весть о смерти сына, и о том, как эта весть подкосила короля.
– Если по великой милости вашего величества, – подал голос командор, – девица будет нам возвращена, ее отвезут в Париж, где она будет подвергнута допросу, и все мы узнаем тогда, справедливы слухи и сплетни о ней или нет. Мы сможем доказать их справедливость или опровергнуть их раз и навсегда. Поэтому мы уже послали братьев-тамплиеров разыскать Асгарда де ля Герша с наказом ему вернуться. Я осмелюсь передать вашему величеству мнение Великого магистра о том, что, если нам будет дозволено забрать девицу Идэйн из монастыря Сен-Сюльпис, где она практикует свое чародейство, и отправить ее в Париж, наш брат де ля Герш последует за нею.
– Практикует свое беззаконное чародейство? – Король вопросительно поднял брови. По выражению его лица ясно было, что не тамплиерам решать вопрос о чародействе и колдовстве и уж во всяком случае не в королевстве Генриха Плантагенета. – Но вы утверждаете, что ваше чародейство законно, не так ли? Особенно в Париже, где вы организуете процесс, приговорите ее и сожжете на костре?
Командор сжался и окаменел, а король продолжал:
– И вне всякого сомнения, что и благородного дворянина де ля Герша вы сожжете тоже. Это не делает чести вам как поборникам дела Христова и носителям христианского милосердия и божественного всепрощения, господин рыцарь.
Тамплиер бросил взгляд на епископа, но тот не изъявил желания помочь.
– Ваше величество, мне… мне говорили, что внушенное Сатаной бесовство может быть прощено только господом богом, – запинаясь, ответил он. – Конечно, процесс по делу этой девицы и ее допрос будут держать в тайне. Таков обычай тамплиеров.
Острые выпуклые голубые глаза Генриха внимательно изучали командора. Ему не нравилось, что тамплиеры опутали все его королевство своими цепкими щупальцами, которые, как королю иногда казалось, протянулись по всей Европе и обуздать которые было не под силу ни духовной, ни светской власти.
С другой стороны, если он не отдаст им эту девицу и де ля Герша, Джилберт Фолиот и его клирики – король был готов побиться об заклад – уготовят им не лучшую участь. Тамплиеры обеспечили свое положение в Англии займами в королевскую казну. Трудно отказать в любезности одному из богатейших и могущественнейших ростовщиков Англии. Но, кроме того, Генрих Второй понимал положение тамплиеров, столкнувшихся с отступничеством одного из своих братьев, а о таком доводилось услышать редко. И затруднение рыцарей Храма было очевидным.
И, думал Генрих, наблюдая за коленопреклоненным командором, у них нет способа вернуть заблудшую овцу в свое лоно иначе, как пленив ведьму, околдовавшую его. Возможно, они считали, что если девицу заточить в Париже, то ее демонические силы заставят де ля Герша последовать за ней.
Король знал, как ненавистна была им сама мысль обращаться за помощью к нему. Генрих ясно читал это на лице командора. Но девушка была его подданной, и потому они нуждались в его позволении.
Все это время Джилберт Фолиот что-то нашептывал на ухо то одному, то другому епископу Англии, и епископы вслух выражали серьезную обеспокоенность по поводу предполагаемого ведьмовства девушки и вызванных этим слухов, распространившихся столь широко. Отцы церкви были особенно озабочены бытующим в народе мнением, что девушка была одновременно и волшебницей, и святой. Такая мысль была как невозможной, так и опасной. Недостаточно оставить ее доживать свою жизнь в таком отдаленном месте, как монастырь Сен-Сюльлис, потому что слишком уж много поклонников захотели бы увидеть ее.
– Перестаньте! – прикрикнул на них Генрих, отмахнувшись от своего советника.
Пожав плечами, Джилберт Фолиот выпрямился во весь рост. Подошел рыцарь и вновь наполнил чашу короля.
Генрих сидел, опустив глаза в чашу с вином и представляя золотоволосую девушку. Иисусе, что за дьявольская была эта ночь! Он был полупьян и ничего не мог поделать.
Король вспоминал, как она выглядела. Девушка казалась погруженной в себя, далекой, серьезной, и ее изумрудные глаза сверкали в свете камина, как драгоценные камни. Он не ожидал, что она так прекрасна, столь желанна и телом, и лицом. И в голову ему пришли обычные для него мысли, как он уложит ее к себе в постель после того, как с предсказаниями судьбы будет покончено. А потом какой-то ей одной ведомой силой она сумела полностью изгнать эти мысли из его головы, и это было очень мудро.
Он помнил также, что она пользовалась своим даром, не ведая того, что это, и говорила все, что могла угадать в будущем, не хитря, совершенно естественно. И он понимал, что только так она и может угадывать судьбу. К тому же ему казалось, что она мало что знала о своем особом даре или почему он был ей дан.
И уж, конечно, она не сделала ни малейшей попытки «околдовать» его, а тамплиеры обвиняют ее именно в этом. Генрих сомневался, что эти воинственные монахи, постоянно заигрывающие с оккультными науками в своих парижских подземельях, понимают, что означает это слово – «колдовство».
Потом королю снова представился тот ужасный момент, когда он увидел, как с ее руки и шахматной фигурки из слоновой кости, которую она сжимала в кулачке, закапала кровь.
Генри!
Боже мой! Этот вопль по утраченному сыну все еще отдавался болью в его сердце!
Внезапно король накрыл лицо дрожащей рукой и застонал. Боже всемогущий! Как он мог сказать, что это прекрасное дитя с золотистыми волосами и кожей могло причинить ему такую великую печаль? Он сидел с ней за столом и задавал ей вопросы, провоцируя ее показать свой «талант». Как и хотел, он увидел и узнал все.
Она сказала, что шотландский лев будет лежать у его ног. Так и случилось: король Уильям Лев побежден и взят в плен. Он стал узником короля Генриха. Что же касается размолвки с папой римским из-за убийства архиепископа, то он принес публичное покаяние, мучительное для него, и считал, что Бекет, черт бы его побрал, удовлетворен, где бы он там ни был.
И точно, как она и сказала, когда он допытывался у нее и разжал ее руку с истекающим кровью конем, что его возлюбленный старший сын Генри действительно мертв. А теперь сторонники молодого принца, а их было немало, ненавидели его.
Все, что она сказала, сбылось, говорил себе Генрих. И даже в ужасный момент откровения он был уверен, что она всего лишь средство, которое использовал вестник смерти, чтобы облечь эту весть в слова.
Матерь Божия! Кто может осудить его за то, что он отослал девушку? Он надеялся, что никогда больше ее не увидит. Он не испытывал жажды мести, только печаль.
– Ваше величество, – обратился к нему Джилберт Фолиот, – поговорите со мной. – Епископ поспешно сделал знак рыцарю с кувшином вина. – Все ли с вами в порядке?
А теперь, говорил себе Генрих, тамплиеры хотят заполучить ее, считая, что она стала причиной отступничества и падения де ля Герша. А английские епископы, всегда готовые найти корень зла, особенно если речь идет о красивой молодой женщине, были бы счастливы предать ее церковному суду и устроить в Йорке дознание и процесс.
Внезапно король поднялся с места.
– Я отдам ее вам, – сказал он.
Пока изумленный Фолиот смотрел на него, Генрих передал петицию тамплиеров одному из писцов.
– Ее привезут в ваше отделение в Эдинбурге. Я сам назначу рыцаря, который это сделает, – сказал он тамплиеру. – Это будет один из моих рыцарей, происхождение, семья и благородство которого таковы, что, клянусь честью, он не поддастся никаким колдовским чарам этой ведьмы. Джилберт, – обратился он к епископу, – куда ты его поместил? Пошли за смотрителем и тюремным надзирателем. Сейчас мы найдем нашего несравненного рыцаря и сообщим ему эту весть.
Магнус пребывал в забытьи, поэтому с трудом, нетвердо держась на ногах, поднялся, услышав поворот ключа в замке, и попытался привести в порядок свою помятую одежду.
В тусклом свете, освещавшем нижнюю часть донжона, он сначала не мог разглядеть фигуру, стоявшую в дверях, заметил только, что фигура эта была приземистой, плотно сбитой, и держался пришедший с вызывающей самоуверенностью. Магнус также обратил внимание на цвет его волос – они казались светло-рыжими, тусклыми, почти выцветшими.
Позади этого человека стоял тюремщик вместе со смотрителем и двумя приставами. Магнус не мог отвести от них глаз.
«Иисусе! – подумал он. – Да ведь это сам король!»
– Ваше величество! – Это было все, что он сумел вымолвить. Магнус тотчас опустился на одно колено на каменный пол камеры, покрытый соломой, и склонил голову.
Король Генрих стоял над ним, уперев руки в бока.
– Так вот куда упек тебя отец, – заметил он и огляделся по сторонам. – Здесь только ты? И без цепей? Если бы ты был моим сыном, паренек, я бы не стал с тобой так церемониться.
– Да, ваше величество. – Магнус все еще пытался изгнать из своего голоса остатки сна.
– Я так понимаю, – продолжал король Генрих, – что ты по-прежнему отказываешься обручиться с дочерью Кинчестера?
Король зашагал взад и вперед по узкой камере, оглядывая постель из соломы, деревянный стол и единственный стул.
– Бедная девица! Для нее это такое унижение!
Магнус отлично знал, что это не так.
– Она любит моего брата Роберта, ваше величество, – прохрипел он. – И чувство это взаимное.
Генрих посмотрел на него из-под рыжеватых бровей.
– Твой отец мне этого не говорил.
Магнус осмелился поднять глаза:
– Мой отец, ваше величество, обладает железной волей. Он не стал бы вам говорить, потому что хочет, чтобы я поступил так, как желает он.
– Гм. – Король отвернулся от Магнуса и заложил руки за спину. – И поэтому последние несколько недель ты просидел в заточении, предпочитая оставаться в тюрьме, нежели покориться вале; отца и моей.
Прежде чем Магнус смог ответить, король заговорил снова:
– Ты ведь знал моего сына принца Генри, которого называли Молодым Королем?
Магнус поколебался, глядя на приставов поверх головы короля и на тюремщика, стоявшего в дверях. На их лицах не отражалось ничего. Но никто никогда не знал, что может произойти при упоминании имени принца Генри. Ходили слухи, что у короля все еще случались приступы необузданной ярости, когда он начинал бушевать, или же лил безутешные слезы.
– С детства, ваше величество, – осторожно ответил Магнус. – Когда нас посвятили в рыцари, мы оба участвовали в турнире в Нормандии – в Фалэзе и Кутансе.
Король остановился у стола и, казалось, о чем-то задумался, водя пальцем по поверхности стола.
– Итак, ты не поддержал моего сына?
Магнус стал еще более осторожным:
– Нет, государь, да пребудут мертвые в мире. Мой отец и я поддерживали вас, как и все верноподданные англичане.
Он заметил, как вздохнул король.
– Из него вышел бы для Англии добрый король, – тихо сказал Генрих. – Но, как ты знаешь, судьба распорядилась иначе. Подумать только! Молодой прекрасный мужчина в расцвете сил унесен кишечной болезнью! Это не…
Генрих умолк и отвернулся.
– А теперь, юный фитц Джулиан, – сказал он уже
Снова наступила пауза. Потом Магнус разразился смехом.
Король с изумлением посмотрел на него.
– Я вижу, ты находишь состояние де ля Герша смешным?
– Нет, государь. – Магнус с усилием овладел собой, лицо его стало серьезным. – Для гордости де ля Герша это было бы самым ужасным. Могу поклясться в этом.
Король долго выжидал, хмуро глядя на Магнуса, потом продолжил свою речь:
– Тамплиеры в своей петиции требуют, чтобы девушку доставили им в Эдинбург, а потом они собираются отослать ее в Париж Великому магистру и начать против нее процесс. Тамплиеры считают, что девушка настолько околдовала де ля Герша, что он последует за ней туда.
Король рухнул на деревянный стул и устало потер лицо.
– Так как ты не поддашься ее чарам, сэр Магнус, – продолжал он, с трудом выговаривая слова скрипучим голосом, – я посылаю именно тебя привезти ее в Эдинбург и передать там тамплиерам.
Магнусу показалось, что пол уходит у него из-под ног. Он прислонился к стене камеры.
– Государь, – сказал Магнус, придя наконец в себя и овладев голосом, – простите меня за то, что я собираюсь вам сказать, но я не могу утверждать, что на меня не действуют ее чары. Я знаю эту девушку…
– Мне так и сказали, – сухо заметил король.
– Она вовсе не ведьма! – Магнус умолк, чувствуя, что обливается потом: только теперь он начал осознавать меру королевского наказания. – Ах, ваше величество, она не виновата в том, в чем обвиняют ее невежественные люди, – выпалил он, – я готов в этом поклясться! Что же касается де ля Герша, то он никем не околдован, кроме как самим собой. Умоляю вас…
– Ба! – король Генрих порывисто вскочил, и люди, стоявшие у дверей, попятились от него. – Я уже сказал тамплиерам, что выберу рыцаря, чья доблесть и честь сделают его нечувствительным к любому колдовству этой ведьмы. Я сказал, что это рыцарь из моего окружения, способный сделать то, чего не сумел де ля Герш! Наконец-то у меня есть что ответить этим самодовольным меченосцам, этим мерзким монахам! Пойдем! – приказал король. – Бери свои вещи и следуй за мой. Ты свободен.
Свободен? Да он в ловушке!
– Не могу! – выкрикнул Магнус хриплым, как карканье, голосом. – Простите меня, государь, – сказал он уставившемуся на него в недоумении королю, – но не просите меня возвратить девушку тамплиерам и тем самым обречь ее на верную смерть!
Лицо короля исказилось от гнева.
– Помни о своей чести! – воскликнул Генрих. – Я говорю не только о твоей чести, фитц Джулиан, но и о чести твоего отца, а эта честь священна. Подумай о ней. Уинчестера и так-то нелегко умиротворить: и он, и твой отец целые недели страдают, выслушивая вопли твоего брита, кричащего о своей неуместной страсти, и угрозы девицы покончить с собой, если её не отдадут за него. А ты в это время уютно греешь свой зад в моей тюрьме. – Генрих Плантагенет направился к двери. – Да, теперь тебе решать, как искупить свою вину!
Когда король уже дошел до двери, где стояли сопровождавшие его тюремщик и приставы, он обернулся и крикнул, указывая рукой на место на полу:
– На колени, сэр Магнус, и благодари меня! – Король ждал, и Магнус медленно опустился на пол – лицо его пылало от гнева.
– Только когда ты доставишь девицу тамплиерам в Эдинбург, и только тогда, я прощу тебе бесчестье глумления над моими желаниями и отказ от достойной помолвки!
25
Приближаясь к песчаному берегу, растянувшемуся на север от деревушки, они услышали пение. Магнус решил, что поет какой-нибудь рыбак в своей лодке, потому что туман был густым и рассмотреть сквозь него что-нибудь было трудно. Он не мог разобрать слов: петь мог как мужчина, так и женщина, но мелодия была завораживающе жалобная, колдовски печальная. И, как всегда в этих краях, слова этого языка Магнус не понимал.
С минуту рыцари эскорта вслушивались в пение, потом съежились и принялись осенять себя крестным знамением. Никто из них прежде не бывал в этих краях, но они, конечно, слышали о русалках и привидениях. Не говоря уж о воинственных бандах, все еще промышлявших к югу от шотландской границы, несмотря на то, что мир был заключен.
Из-за тумана все казалось призрачным и жутковатым. Как только они добрались до древней римской дороги, рыцари принялись с опаской оглядываться вокруг. Один из них испуганно вздрогнул, когда рядом в воде плеснула рыба.
– Едем, это поет одинокий рыбак, – успокоил их Магнус. – И уж, конечно, смертный, а не дух и не фея. Бухта мелководная, и эти люди не заплывают в нее просто из-за плохой погоды.
Они взяли провожатым мальчика из деревни, потому что без него рыцари не решились бы ехать по вымощенной камнем дороге, покрытой водой: прилив еще не отступил, и потому дороги не было видно.
– Скажи, когда начнется отлив? – спросил Магнус мальчугана.
Туман был таким густым, что слова прозвучали глухо.
– Отлив начнется через час, – ответил мальчик В плотной белизне тумана он казался всего лишь тенью, ехавшей на муле впереди них. – Чтобы вернуться, вам придется дождаться следующего отлива, а он будет только утром.
– Иисусе сладчайший, – пробормотал один из рыцарей достаточно громко, чтобы Магнус мог его услышать, – сделай так, чтобы это произошло. Я предпочел бы сегодня спать на голых камнях или в грязи, чем возвращаться этой же дорогой назад, если не будет ярко светить солнце!
– Не волнуйся, – сказал ему Магнус, – в монастыре есть гостиница и добрая еда. Мы не поедем этой дорогой до утра.
Он пришпорил коня, чтобы поравняться с мальчиком-проводником, потому что и сам чувствовал себя не в своей тарелке, но храбрился. Поглядев на воду, бурлившую на камнях и скрывавшую древнюю дорогу, Магнус подумал, что ему так же грустно, как и тому, кто пел ту жалобную песню, доносившуюся, казалось, откуда-то из воды.
После двух дней и ночей бешеной скачки голова его была полна невероятных и отчаянных планов, хотя Магнус и понимал, что ни один из них неосуществим.
Господь милосердный! – хотелось ему крикнуть во весь голос. Ведь он ее любил! Она была его жизнью! Теперь он это знал. Ему пришлось провести долгие недели в тюрьме за неповиновение отцу и королю, чтобы окончательно понять это.
А теперь Магнус решил, что никакая сила на свете не сможет заставить его вернуть Идэйн тамплиерам, чтобы они увезли ее в Париж и там возбудили против нее процесс.
С другой стороны, подумал он, охваченный внезапным приступом отчаяния, король ведь не оставил ему выбора! Как мог он обречь свою семью на вечный позор, нарушив свои рыцарские клятвы? Все, кто знал короля Генриха, слышали о его дьявольской мстительности. Разве он не показал ее в деле с архиепископом Томасом Бекетом?
Впрочем, был и еще один план. Он может увезти Идэйн из монастыря и отправиться с ней в Норвегию или на Оркнейские острова. Но, поступив так, он погубил бы навеки отца, мать, сестер и братьев. Король уничтожил бы всю семью фитц Джулианов, заточил бы их в темницу, разорил, обрек на нищенство на большой дороге.
И в эту минуту размышления его были прерваны, потому что лошади свернули с полузатопленной дороги и рысью поскакали по берету моря. Радуясь тому, что под ногами их больше нет воды, кони трясли гривами и резво поднимались к монастырю по склону холма, через сосновую рощу. И лошади в этом были не одиноки: за спиной Магнус слышал вздохи облегчения своих рыцарей.
Он повернулся в седле.
– Останьтесь здесь, – сказал им Магнус, – потому что мы остановимся в монастыре на ночь. Расседлайте лошадей, а я договорюсь, чтобы нам предоставили конюшни и конюхов, а также устроили на ночлег.
Магнус спешился и передал поводья одному из своих спутников. Потом подошел к воротам, чтобы позвонить в колокол и вызвать сестру-привратницу. Водянистое солнце пыталось прорваться сквозь туман над холмом. Стаи птиц, гнездившихся на дубах и буках, приветствовали его появление оживленным щебетом. Было еще тепло, хотя близился уже Праздник Всех Святых. Яблоневый сад на гребне холма все еще поражал обилием неснятых плодов, отягощавших ветви.
В тяжелых деревянных воротах отворилась небольшая дверца. На Магнуса смотрели синие глаза с круглого лица из-под монашеского плата.
– Магнус фитц Джулиан, – назвал он себя, чувствуя, как сердце в груди сжалось в тяжелый, как камень, комок. – По поручению его величества короля Генриха Второго с делом к аббатисе Клотильде. Я прибыл, чтобы забрать из монастыря одну из служительниц божьих.
В руке Магнус держал бумагу с королевской печатью. Он поднял ее, чтобы монахиня могла ее увидеть.
Голова ее оставалась неподвижной, двигались только глаза, чтобы увидеть сложенный пергамент с красными печатями и шнурами.
– Мы знаем о вашей миссии, – сказала сестра-привратница, – нет смысла впускать вас внутрь. Сестры и аббатиса Клотильда пошли к мессе помолиться Господу, чтобы он явил нам чудо и избавил нас от величайшего несчастья, постигшего нас по вашей вине.
На мгновение она умолкла, губы ее дрожали.
– Оставайтесь снаружи. Ту, кого вы ищете, вы найдете позади гостиницы и конюшен в огороде возле фруктового сада. Идите туда вдоль стены.
Маленькая дверца хлопнула.
Магнус огляделся. Лондонские рыцари вели своих лошадей к соснам, чтобы расседлать и привязать их. Двое из них сняли шлемы и сидели на земле, подпирая головы руками, отдыхая после путешествия по вымощенной камнем дороге, скрытой под водой. Магнус пошел вдоль стены монастыря, как ему было указано монахиней.
Даже после долгих дней размышлений, полных мучительной боли, Магнус не знал, что сделает.
Он знал только, что никогда не вернет прекрасную золотоволосую Идэйн тамплиерам, которые, как он знал, будут пытать ее, а потом казнят, хотя верность чести и королю требовала именно этого.
Он не мог бежать с ней вместе, потому что Генрих Плантагенет в этом случае выместил бы свой гнев на его семье и сделал бы это самым ужасным образом.
Наконец Магнус решил отказаться от всех вариантов, кроме последнего, самого страшного. Изнемогая от смертной муки, он решил, что убьет сначала ее, а потом себя.
Конечно, их смерть здесь, а монастыре, будет упреком жестокой судьбе, которую король уготовил двоим ни в чем не повинным молодым влюбленным, единственным грехом которых было их желание оставаться вместе!
Магнус с трудом мог вынести мысль об этом. Жить, то есть бежать вместе и пребывать в счастье и блаженстве в месте, где их никто бы не смог найти, – это только прекрасная мечта. Но мечта эта могла заставить действовать скорого на расправу мстительного короля, вызвать крушение отца графа де Морлэ и всей его семьи, включая Роберта, Ричарда и всех сестер.
Магнус молча застонал. Если бы они это сделали, ели бы сбежали, он навсегда остался бы сломленным человеком. Да и как можно жить, совершив такой ужасный поступок?
А с другой стороны, как мог он, кто так любил ее, делать то, что обязал его сделать король – отвезти в Эдинбург и обречь тем самым на смерть? Чтобы мучили и сожгли на костре?
Иисусе, каким чудовищем надо быть, чтобы пожертвовать любимой женщиной ради своей незапятнанной чести!
Магнус дошел до конца монастырской стены, где были ворота в огород и сад. Глаза его были затуманены, и он почти на ощупь толкнул калитку.
И увидел девушку, сидящую между грядками. Сначала он не понял, кто она.
Потом Магнус в каком-то странном освещении солнечных лучей, проникших сквозь облачко тумана, увидел волшебное существо, которое принял за обман зрения, за иллюзию. Она была точно такой же, какой он увидел ее впервые на берегу моря, – волосы ниспадали на плечи и спину, а сама она была закутана в синий плащ. Солнце, пробившееся сквозь туман, осветило ее волосы, и теперь голова ее казалась окруженной золотым сиянием.
На какое-то мгновение у Магнуса перехватило дыхание. В горле у него образовался болезненный тугой комок, потому что она была невыразимо прекрасна. Он поднял руку к груди, а пальцы его сомкнулись на рукояти кинжала.
Магнус думал, что застанет ее готовой к отъезду, однако она сидела среди овощных грядок за прялкой и спокойно пряла. Он слышал только гудение протягиваемой нити. Вокруг Идэйн стояли корзинки с шерстью, а также с только что собранными яблоками. Одна из них была прикрыта белой тканью. Внезапно из грядок турнепса появился большой пушистый белый кот с золотой серьгой в ушке. Он подошел к девушке и принялся тереться об одну из корзинок, по-змеиному изгибая тело.
– Иисусе, что эта тварь здесь делает?
Магнур вовсе не собирался этого говорить, но он был изумлен: он воображал, что кот остался где-то в Эдинбурге в замке тамплиеров. К тому же он был так ослеплен видом любимой девушки, что мысли его смешались.
Магнус слишком поздно спохватился, что даже не поздоровался со своей любимой.
На звук его голоса Идэйн подняла голову.
– Магнус, – выдохнула она.
Он был таким же, как всегда, – ошеломляюще красивым, когда солнце освещало его голову и отражалось от шлема и кольчуги. Ничто не могло изменить этого крупного рта, улыбавшегося чуть кривоватой улыбкой, но в изгибе губ появилось нечто новое, какая-то горечь. А его золотистые янтарные глаза были полны боли.
«Он все еще тот самый – моя любовь», – подумала Идэйн с бешено бьющимся сердцем.
Она смотрела, как он снимал шлем, как бросил его на землю между корзин с яблоками. Провел пальцами по густым влажным волосам, потом встал перед ней на колени и медленно взял ее руку в свои.
«Черт, это совсем другой Магнус», – подумала Идэйн, заглядывая в его янтарные глаза. Это совсем не тот необузданный бесшабашный рыцарь, любитель турниров, это был не тот несгибаемый непобедимый воин, которого уважали и боялись другие рыцари, но человек, попавший в беду, оказавшийся в западне, страдающий – и очень опасный. Человек, доведенный до крайности. Она понимала, что происходит у него в душе, но могла только гадать, кто довел его до подобного состояния.
– В чем дело, любовь моя? – спросила Идэйн.
– Меня послали, – ответил он хрипло, – забрать тебя отсюда.
Казалось, слова застревали у него в горле, и она видела, как судорожно сокращаются мышцы на его загорелой шее.
– Король дал мне предписание отвезти тебя к тамплиерам, которые собираются возбудить в Париже процесс против тебя по обвинению в колдовстве.
Идэйн прижала руку к щеке, глаза ее расширились.
– Король Генрих послал именно тебя! Привезти мою смерть? Он знает, что мы любим друг друга?
Магнус стоял перед ней на коленях, держа обе ее маленьких руки в своих и крепко сжимая их.
– Я могу увезти тебя, – с трудом выговорил он. – Мы можем бежать в Италию, в Африку, в далекие края, в Индию и забыть весь этот их чертов мир. Мы можем построить свой, мы можем сами создать свое счастье.
Ценою жизни других. Она поняла это тотчас же. Ему даже не надо было говорить.
И все же он был так дорог ей, что она не могла убрать руки и перестать гладить его густые, спутанные, темно-рыжие волосы. Она продолжала играть ими, а он положил голову ей на колени, ухватившись за ее платье.
– Или я могу убить тебя, – сказал он глухим голосом. – Я и об этом думал. Убить и тем самым спасти от того, что тебе готовят. А потом я убью и себя. Будет новая война. Король непременно ее развяжет, и в ней мне будет легко найти смерть.
Когда он поднял голову, Идэйн увидела его влажные ресницы, похожие на лучи звезд, и отвернулась. Она не могла видеть слезы в этих отважных золотисто-карих глазах.
– Ты не можешь этого сделать, – прошептала она. – Взять чью-то жизнь – смертный грех.
Его лицо исказилось судорогой.
– Проклятье! Неужели ты не понимаешь? Мы в ловушке. Я должен сделать это для тебя!
Магнус потянулся к своей кольчуге, чтобы достать кинжал, и она закрыла глаза.
– Прости меня, Идэйн, любимая! – воскликнул он. – Но неужели ты считаешь меня таким трусом, неспособным подарить нам обоим достойную смерть, чтобы мы остались навсегда вместе? – Руки его тряслись. – Господи! Любовь моя, я не могу об этом думать. Я не причиню тебе боли. Это произойдет быстро!
Но вместо кинжала с золоченой рукоятью он вытащил сложенный в несколько раз пергамент с королевскими печатями, перевязанный красными шнурами.
Он держал его в руке и смотрел на него так, словно видел впервые.
– Иисусе! – сказал он наконец. – Эта чертова грамота! Король Генрих дал мне ее!
Магнус уже было забросил ее в капустные грядки, но Идэйн перехватила его руку.
– Это письмо не для тебя, – сказал он ей. – Оно адресовано аббатисе Клотильде, чтобы она отпустила тебя со мной.
– Да, я знаю. – Идэйн взяла у него пергамент и сломала красные восковые печати.
Кот в это время терся о ноги Магнуса, толкаясь головой, украшенной золотой сережкой, о его колени и мурлыча, Магнус потянулся, чтобы взять его, но тяжелая кольчуга помешала ему, и кот ускользнул, грациозно прыгнув между корзинами. Он уселся за корзиной, прикрытой белой тканью, – глаза его таинственно мерцали.
– Убирайся отсюда, – сказал ему Магнус. Кот явно напоминал ему кого-то.
Магнус потянулся к нему, но вместо кота пальцы его схватили ручку корзинки для яблок, прикрытой белой тканью. Он сдернул ее, и тут произошло нечто странное. Он не мог даже шевельнуться, пальцы его судорожно сжимали белую салфетку, будто приросли к ней, а Идэйн в это время торопливо читала королевское послание.
– Ты знаешь, что в нем? – крикнула она. – Магнус, эта бумага подписана самим королем! Нам не надо никуда бежать! Нам не надо умирать вместе!
Губы Магнуса шевелились, но он не мог произнести ни слова. Рука его продолжала сжимать ткань, прикрывавшую прежде корзинку, как небольшой белый шатер. Прошло несколько минут, прежде чем он сумел произнести сдавленным голосом:
– В корзинке младенец!
Идэйн все еще разглядывала королевскую печать, лицо ее было оживленным и радостным.
– Да, ее зовут Маэви. Красная Королева, потому что у нее твои рыжие волосы.
Магнус потянул салфетку, снимая ее с корзины полностью, отбросил в сторону. В корзинке в гнездышке из вышитых простынок, изготовленных монахинями, в самой ее середине, виднелось крошечное личико ребенка, который сладко спал, надувая губки.
Волосы были не такого цвета, как у него. Он это сразу заметил. Они были много ярче. У нее были волосы цвета языческих сокровищ, которые находят в кладах – цвета ослепительного червонного золота как у ее матери.
– Что за странный он человек, – сказала его любимая, – зачем ему понадобилось так терзать тебя, заставить тебя страдать, не зная, кого предать – меня или свою семью? И все же, я думаю, он очень скорбит о принце Генри, молодом короле. Послушай, что он пишет:
«Молодые и прекрасные, сподобившиеся милости Господней, не должны страдать».
Идэйн с изумлением взглянула на Магнуса.
– Он имеет в виду нас с тобой. Что ты сказал ему? – Она помахала перед Магнусом пергаментом. – Король Генрих посылает тебя в Ирландию, чтобы ты там стал хозяином владений своего отца. И дает нам разрешение на брак!
– Это моя дочь… – Магнус держал корзинку на сгибе локтя, а пальцем другой руки пытался разжать сжатый во сне кулачок девочки. – У меня дочь!
Идэйн положила королевское письмо на колет и старалась его разгладить.
– В следующий раз у нас будет сын. У меня такое Предвидение.
Когда он не ответил, Идэйн подняла глаза и увидела, что Магнус удаляется, идя прямо по грядкам турнепса и покачивая корзинку, целиком поглощенный спящим в ней ребенком.
– Неси ее сюда! – крикнула Идэйн. – Я скоро должна ее кормить.
К ней подошел кот Фомор и прыгнул на колени.
– Нет, не теперь, – возразила Идэйн, сталкивая его с колен.
Кот спрыгнул и сделал несколько шагов в сторону – рубин сверкнул в его сережке.
– Не ревнуй, – обратилась Идэйн к Фомору. – Подожди, пока она подрастет. Ты будешь учить ее ездить верхом.
Подошел Магнус и встал рядом, все еще покачивая корзинку.
– Я не смог бы убить тебя, – сказал он, – и ты это знаешь. Господь свидетель, что мысль эта была глупой, но я столько дней мучился, не зная, как поступить. Я был в отчаянии.
Идэйн взяла у него корзинку.
– И что бы ты сделал, любовь моя?
– Что ты велела, то бы и сделал. – Магнус сел рядом с ней, приглаживая свои темно-рыжие волосы. – Я не смог бы жить без тебя, Идэйн. Ты должна это знать. Все остальное в этом мире – пустяки, пена, накипь, все остальное – подделка. Реальна только ты, что бы о тебе ни говорили – что ты ведьма и что можешь призывать людей и подчинять их своей воле. Я никогда этого не замечал. Ты – мой ангел, мое сердце! И я понял, что, кем бы ты ни была, мой долг любить и охранять тебя.
Глаза ее блеснули.
– Ты такой умный, – сказала Идэйн, положила руку ему на плечо, потянулась к нему и поцеловала.
Магнус гладил ее сверкающие волосы своей большой рукой.
– Думаю, я отвез бы тебя к королю Генриху и бросил бы ему вызов. Господи! Я бы перед
Идэйн приложила рыжеволосого младенца груди.
Рука Магнуса дотронулась до крохотной головки Маэви, его большие пальцы полностью накрыли ее.
– Красная Королева Ирландии? – Взгляд, обращенный к Идэйн поверх головки ребенка, был полон счастья.
Идэйн улыбнулась.
– Рыжая Маэви из Коннахта была великой королевой. Судя по тому, что я прочла в письме короля, в знак нашей благодарности и покорности его воле за то, что он позволил нам удалиться в Ирландию, мы должны назвать своего первенца в его честь. – Ее губы изогнулись в шаловливой улыбке. – Как ты думаешь, нашей дочери подойдет имя «Генрих Плантагенет»?
Идэйн с любовью смотрела на него, а Магнус запрокинул свою красивую голову и громко расхохотался.
Примечание автора
Бедные Рыцари Святого Храма Соломонова, известные под именем тамплиеров, основали свой орден в 1119 году. Основателем ордена был французский рыцарь Хьюг де Пайэн. Целью его основания была защита пилигримов в Святой Земле от разбойников и работорговцев. Тамплиеры служили своему делу отважно и скоро приобрели славу героев.
Перевозка денег и других ценностей и сеть созданных ими по всей Европе банков сделали их предшественниками современных банкиров. Однако тем самым они приобрели могущественных врагов. После падения твердыни тамплиеров Аккры, захваченной мусульманами в 1291 году, орден был обвинен в содомии, богохульстве, ересях всевозможного рода во время отправления своих тайных обрядов и инициации.
Пророчество Идэйн относительно падения ордена тамплиеров, их смерти на кострах осуществилось в 1307 году, когда король Франции Филипп ГУ Красивый, запутавшийся в долгах, в том числе и тамплиерам, арестовал во Франции всех членов ордена. Многих из них пытали, а получив их «признания», сожгли на костре.
В конце концов под давлением папы Климента V орден был объявлен вне закона. Последний Великий магистр ордена Жак де Молэ был сожжен на костре. Группа американских «свободных каменщиков» – масонов увековечила его имя в названии своего ордена. По слухам, тайная ложа тамплиеров и по сей день существует на юго-востоке Франции. Ее последний магистр – поэт и сценарист Жан Кокто.