Мэри БЭЛОУ

ФИКТИВНАЯ ПОМОЛВКА

Глава 1

– Что касается меня, то я не намерена выходить замуж, – сообщила леди София Брайен. – Никогда. – Покручивая над головой желтый зонтик от солнца, она смотрела на Темзу, искрившуюся в лучах майского солнца.

Это заявление прозвучало весьма вызывающе, если учесть, в какой обстановке оно было сделано: во время приема в саду у леди Пинкертон в Ричмонде компания молодежи отдыхала на берегу реки, и, кроме Софии, там присутствовали три великосветских молодых джентльмена и две девушки; одна – близкая подруга Софии, а другая – величайшая из сплетниц младшего поколения, и ее стараниями еще до вечера весь Лондон, включая и отца Софии, будет знать только что сказанное. Отлично понимая, что отец привез ее в Лондон на первый светский сезон, несомненно, с намерением подыскать для нее мужа, хотя ей еще не исполнилось восемнадцати, София все же высказала свое мнение.

– Тогда, леди София, нет смысла дольше оставаться в городе, – отозвался Питер Хатауэй. – И мы, джентльмены, тоже можем паковать вещи и возвращаться домой. – Он поморщился, поймав на себе взгляд лорда Фрэнсиса Саттона, – тот лежал на траве, опираясь на локоть и положив подбородок на руку, и жевал травинку, а при этих словах выразительно поднял одну бровь. – Это, конечно, не относится к мисс Максвелл и мисс Брукс-Хайд, – поспешно добавил Питер.

– Но почему, леди София? – спросила Дороти Брукс-Хайд. – Неужели вы предпочитаете оставаться старой девой и всю жизнь зависеть от ваших дальних родственников-мужчин? У вас ведь даже нет братьев.

– Такого не будет, – ответила ей София. – Когда мне исполнится двадцать один год, я получу наследство и обзаведусь собственным домом. Окружу себя самыми интересными людьми, и замужние леди будут мне завидовать.

– И в придачу, Софи, повесишь на себя ярлык «синий чулок», – выплюнув изо рта травинку, заметил лорд Фрэнсис. – Это не твой стиль.

– Чепуха. Фрэнсис, на тебя противно смотреть, когда ты весь в этой траве.

– Можешь отряхнуть ее с меня. – Подмигнув девушке, он взял в рот новую травинку.

– Неудивительно, что в последние годы тебя частенько называют шалопаем, – парировала леди София.

– София! – одернула ее мисс Синтия Максвелл, спрятав лицо за зонтиком, чтобы джентльмены не заметили, как она покраснела.

– Действительно, леди София, – вступил в разговор сэр Мармадьюк Лейн, – нельзя так легко относиться к замужеству. Наше общество и будущее всей человеческой расы зависит от того, какие браки мы заключаем. Я бы с уверенностью сказал, что обзавестись семьей – долг каждого из нас.

– Глупости! – Такова была реакция леди Софии на эту довольно высокопарную речь. – Почему нужно отказываться от своего будущего счастья только из чувства долга?

– По-моему, счастье и есть замужество, рождение детей, – возразила Дороти. – Что еще, кроме этого, существует для женщины? – Ища поддержки, она взглянула на лорда Фрэнсиса, но тот был увлечен поиском очередной травинки, которую намеревался отправить в рот.

– Замужество не приносит ничего, кроме несчастья, – пылко воскликнула София. – Когда первая романтическая искра гаснет, не остается ничего, абсолютно ничего. Муж может вернуться к своему прежнему образу жизни, а у жены нет возможности ничего изменить, сделать что-либо значительное. И избавиться от брака тоже нельзя, разве что каждую ночь молиться о кончине супруга, Премного благодарна – не желаю, чтобы нечто подобное произошло со мной!

– Но, София, не все же браки столь несчастливы, – попыталась урезонить ее Синтия. – Большинство пар довольны жизнью друг с другом.

– А вот брак моих родителей сплошное несчастье. – Глядя вдаль, София ожесточенно вертела в руках зонтик. – Мама почти четырнадцать лет не покидает Раштон, и за все это время ноги моего отца там ни разу не было.

– Я осмелился бы предположить, что причина этого – страшное упрямство, – осторожно сказал мистер Хатауэй. – Я не знаком с вашей матушкой, леди София, но могу представить себе, что ваш отец упрям донельзя. Однако им не следовало бы затягивать ссору так надолго. Они были несчастливы вместе?

– Откуда я знаю? Мне было всего четыре года, когда они расстались, и я едва помню то время, когда все мы жили одной семьей.

– Им необходимо уладить свои разногласия, – поддержал приятеля сэр Мармадьюк. – На склоне лет они должны находить успокоение друг в друге.

Сэр Фрэнсис фыркнул, а мистер Хатауэй, усмехнувшись, заметил:

– Лейн, я не знаком с графиней, но могу поспорить – Клифтону было бы не слишком приятно услышать, что он впал в детство. Нельзя ли придумать какой-нибудь способ свести их вместе, леди София?

– Зачем? Чтобы они снова поссорились и расстались?

– Быть может, этого и не произойдет, – возразил молодой человек. – Быть может, им будет приятно снова увидеться друг с другом.

– Конечно, – вставила Дороти, – женщины стареют гораздо быстрее, чем мужчины, и он, возможно, будет поражен, увидев, как изменилась жена…

– Мама красавица! – с горячностью возразила София. – Она гораздо привлекательнее, чем… – Девушка не закончила сравнение. Она имела в виду леди Монингтон, которая была любовницей отца, хотя оба не афишировали свои отношения. София нисколько не сомневалась, что ее мама в десять, в сто раз привлекательнее той женщины.

– Тогда вы должны попытаться свести их вместе, – посоветовал мистер Хатауэй, – ведь в конечном счете это могла быть просто глупая ссора.

– Да, но как же это сделать? – с раздражением спросила София.

– Скажи маме, что ты хочешь, чтобы она приехала сюда на светский сезон, – предложила Синтия. – Вполне понятно, что тебе захотелось быть рядом с ней во время первого выхода в свет.

– Папа спрашивал меня, с кем я хочу выезжать и свет. Если бы я ответила «с мамой», он не остался бы в городе. Мне пришлось выбрать его. Во всяком случае, я не уверена, что мама согласится приехать. Она слишком долго прожила в провинции.

– Софи, тебе нужно, чтобы с тобой произошла какая-нибудь скандальная история, тогда она забеспокоится и приедет. Выбери в женихи кого-нибудь, совершенно неподходящего, и убеги с ним, – предложил лорд Фрэнсис.

– О, Фрэнсис, будь посерьезнее, – рассердилась София. – Зачем мне с кем-то бежать? В итоге меня заставят выйти за этого типа замуж, а мама и папа, возможно, так и не помирятся. Это самая большая глупость из всего, что мне приходилось слышать.

– Тогда изобрази пылкую страсть к кому-нибудь, совершенно не устраивающему твоего отца. Откажись слушать папины доводы, пригрози убежать, если он не согласится. Будь упрямой. Вы, девушки, это умеете. Он в раздражении пошлет за твоей матерью прежде, чем ты об этом узнаешь.

– Вероятнее всего, он отправит меня обратно в Раштон. Но я была бы очень рада, если бы мы сменили тему. А все-таки, с чего начался разговор?

– Мы строили догадки, кто с кем будет помолвлен или кто на ком женится к концу сезона, – ответил мистер Хатауэй. – Не можете ли вы, леди София, обручиться с кем-нибудь, кого ваш отец не одобрит, однако не захочет безоговорочно отвергать? Не можете ли вы поставить его перед проблемой, для решения которой ему потребуется посоветоваться с вашей мамой?

– Может быть, с одним из герцогов? – насмешливо предложила София.

– Возможно, с одним из друзей вашего отца? – задумчиво предложил молодой человек. – Или с сыном одного из его друзей. С кем-то, кого он не слишком хотел бы видеть мужем собственной дочери, но в то же время кому не хотел бы отказывать из-за своего друга. Например, это мог бы быть младший сын со слегка запятнанной репутацией.

– Кто-то упомянул мое имя? – оживился лорд Фрэнсис. – Софи, ты должна разыграть великую страсть ко мне. Мой отец придет в восторг, мать будет обнимать меня до второго пришествия, а Клифтона хватит апоплексический удар.

– Что за нелепая идея, – отмахнулась девушка.

– В этом что-то есть, – глубокомысленно протянул лорд Хатауэй. – Между Клифтоном и герцогом Веймаутом давным-давно существует тесная дружба, не так ли? А Саттон именно тот тип молодого человека, о котором я только что говорил.

– Благодарю вас, Хатауэй, – сухо отозвался Фрэнсис. – И не забывайте, что между мной и титулом герцога всего три старших брата и четыре племянника.

– Но признайся, Фрэнсис, в определенном смысле ты гуляка, – сказала София, – и тот, кого папа считает сумасбродом.

– О, Софи, высокого же ты обо мне мнения. – Он с усмешкой снова подмигнул ей.

Синтия скрылась за зонтиком, а Дороти явно старалась запомнить все подробности, чтобы при первом же удобном случае поделиться ими со своей матерью.

– Ей-богу, это тоже сработало бы, – продолжал Фрэнсис. – Держу пари, Клифтон послал бы своего самого лихого наездника на самом быстром коне за твоей мамой, если бы ты только шепнула ему о своем намерении стать миссис Фрэнсис Саттон.

– Вот еще! Даже в самый страшный момент своей жизни я не согласилась бы выйти за тебя замуж, Фрэнсис, – огрызнулась София.

– Что ж, – он театрально содрогнулся, – и я даже в самой потаенной глубине души не допускаю возможности просить тебя об этом, И не смотри так свирепо – ты сама начала оскорбления.

– Однако не годится играть священными супружескими отношениями для достижения совершенно другой цели, – возмутился сэр Мармадьюк.

– И все же, София, может, стоит попробовать? – вмешалась Синтия. – Не будет ли твой папа и в самом деле поставлен перед неразрешимой дилеммой?

– Я слышала, что папа и его светлость когда-то выражали пожелание породниться, – неохотно призналась София. – К сожалению, я единственная дочь, а тогда я была еще слишком мала. А теперь единственный сын герцога, еще оставшийся неженатым, – это Фрэнсис.

– К тому же он черная овца, – добавил о себе молодой человек. – Клифтон хранит по этому поводу зловещее молчание с тех пор, как Клод, мой последний положительный брат, два года назад женился на Генриетте.

– Вопрос в том, – сказал мистер Хатауэй, – хотите ли вы попробовать – вы оба?

– Разыграть страсть к Софи? – уточнил Фрэнсис. – Должен признаться, идея имеет свои привлекательные стороны. – Насмешливым взглядом он окинул девушку, одетую в легкое платье из муслина с узором в виде веточек.

– Очень глупо, – откликнулась София. – Перестань так смотреть на меня.

– Думаешь, лорд Клифтон послал бы за твоей мамой, если бы ты объявила ему о намерении выйти замуж за Фрэнсиса? – не сдавалась Синтия.

– Если бы я впала в то настроение, которое папа называет ослиным упрямством, и настаивала бы на необходимости посоветоваться с мамой, то, возможно, да, – кивнула София. – Но, может быть, и нет. В последние четырнадцать лет родители умудрялись решать все проблемы без единой личной встречи.

– Сейчас вопрос в том, согласны ли вы попытаться? – не оставлял своей идеи мистер Хатауэй. – А ты, Саттон?

– Софи? – Лорд Фрэнсис с усмешкой глядел на Софию.

– Я ни в коем случае не выйду за тебя замуж. Если ты питаешь тайную надежду, что все кончится свадьбой, то забудь об этом, дорогой.

– Не о чем забывать, Софи, – успокоил он девушку, – это будет чистый розыгрыш. Трепетная, но целиком притворная страсть. Фиктивная. Идея мне нравится, в последнее время жизнь стала совсем скучной.

– Что скажете, леди София? – В голосе Дороти звучало с трудом скрываемое возбуждение.

Девушка крутила зонтик, готовясь еще раз сказать, что вся затея нелепа и что она даже в шутку не станет проявлять романтического интереса к своему мучителю детских лет. В конце концов, если ее мама и папа жили порознь на протяжении четырнадцати лет и ни разу не встречались, то, несомненно, вряд ли существует способ сейчас изменить положение вещей.

– Я бы настоятельно советовал не соглашаться, – веско сказал сэр Мармадькж, – нельзя превращать священный институт супружества в клоунаду.

– Я говорю «да», – вырвалось у Софии, после чего она с вызовом посмотрела на широкую белозубую улыбку Фрэнсиса. – Давай попробуем. Но запомни, Фрэнсис, я не выйду за тебя замуж!

– Отлично, Софи. Только советую тебе быть осторожной. Смотри не влюбись в меня всерьез, иначе тебя ждет горькое разочарование, понимаешь? А если ты будешь пыхтеть, как сейчас, то можешь лопнуть, девочка. Я просто следовал твоей тактике, и ты проиграла первый сет.

– Но все равно ничего не выйдет. Эта затея чрезвычайно глупа, – сказала София.

– А может, и выйдет, – запальчиво воскликнул мистер Хатауэй. – Но нужно сделать одну вещь – мы все должны поклясться, что не выдадим секрета. Ни словом, ни намеком. Мисс Брукс-Хайд?

– О, конечно, – согласилась Дороти, хотя было видно, что она едва не разрывается от нетерпения с кем-либо поделиться новостью. – Но очень надеюсь, леди София, что ваша шутка не затянется. Не хотелось бы, чтобы пострадала ваша репутация.

– Благодарю вас, – с чувством откликнулся Фрэнсис.

– Я имела в виду разрыв помолвки или прекращение ухаживания, если дело не дойдет до помолвки, – покраснев, пояснила Дороти.

– София, я очень хочу, чтобы все получилось, – улыбнулась Синтия. – Знаю, как ты обожаешь и маму, и папу. И нельзя сказать, что ты совсем не знаешь лорда Фрэнсиса. Вы ведь знакомы целую вечность, так?

– Примерно. Или еще дольше, Софи? Я помню, как убегал от тебя, когда ты едва умела ходить.

– Лейн? – обратился мистер Хатауэй к третьему джентльмену.

– Можете положиться на меня, – заверил его сэр Мармадьюк. – Могу только аплодировать стараниям примирить родителей леди Софии, несмотря на то что осуждаю избранный вами метод. Но я никому ничего не скажу.

– И я, конечно, тоже, – присоединился к нему мистер Хатауэй. – Итак, все решено. Поскольку граф Клифтон тоже присутствует на этом приеме, предлагаю, чтобы вы двое, взявшись за руки, прогуливались по саду, изображая безумно влюбленных.

– Принято. – Фрэнсис, поспешно вскочив на ноги, протянул Софии руку, помогая подняться. – Можешь стряхнуть с меня траву, Софи.

– И не подумаю, сам себя отряхивай, – огрызнулась та.

– Видите? – обратился лорд Фрэнсис к остальной компании. – Бедняжка боится, что если хоть раз дотронется до меня, то уже не сможет убрать руки.

Мисс Синтия Максвелл снова опустила зонтик, чтобы скрыть краску смущения.

* * *

Она чуть наклонилась вперед на сиденье, чтобы было удобнее смотреть в окно экипажа. Деревня Клифтон ничуть не изменилась за те четырнадцать лет, что она ее не видела. С жадностью, укоряя себя за это, она пожирала взглядом приходскую церковь с изящной остроконечной верхушкой и мощенную булыжником дорожку, петлявшую по тихому церковному дворику.

Тогда после венчания они прошли по этой дорожке рука об руку, смеясь и горя желанием убежать от шумных поздравлений родственников, друзей и соседей, поскорее добраться до кареты, ждавшей за воротами, и спрятаться за занавесками. Там можно было целоваться, смотреть друг другу в глаза и улыбаться с не правдоподобным и неизведанным ранее ощущением того, что они муж и жена, что она его виконтесса.

Почти девятнадцать лет назад… Тогда ей было семнадцать, ему двадцать один, и они были опьянены чудом юной любви. Их родители с обеих сторон неохотно дали согласие на брак из-за ее молодости, но они оба настояли на своем.

Оливия Брайен, графиня Клифтон, откинувшись на спинку сиденья, закрыла глаза. Не хотелось видеть призраки тех юных влюбленных, сразу после свадьбы устремившихся в другую жизнь – жизнь, длившуюся неполных пять лет. Она давным-давно перестала об этом думать и теперь не хотела ворошить былое.

Проехав через деревню, экипаж направился к воротам расположенного в полумиле от нее Клифтон-Корта, бывшего имения свекра, которое теперь принадлежало ее мужу.

Оливия почувствовала, как внутри нее что-то непроизвольно сжалось от волнения. «Как он теперь выглядит? Узнаю ли я его?» – спрашивала она себя. Когда они виделись в последний раз, он был высоким и худощавым, темные волосы – густыми и длинными; его красивое мальчишеское лицо всегда светилось интересом к жизни-разумеется, кроме того последнего раза. Тогда ему было двадцать шесть, теперь – сорок.

Сорок лет ему исполнилось в мае, два месяца назад, а ей в сентябре будет тридцать семь. Он мужчина среднего возраста, она – женщина средних лет, и у них восемнадцатилетняя дочь. София отпраздновала свое восемнадцатилетие в Лондоне на следующий день после дня рождения отца. Восемнадцать лет назад роды длились весь день его рождения, но дочка появилась на свет только через два часа после наступления нового дня. Они радостно смеялись и нежно смотрели в глаза друг другу, когда ему было разрешено войти в спальню посмотреть на новорожденную. Оливия пообещала в следующий раз подарить мужу сына, но следующего раза не было. Четыре года ей не удавалось зачать, а потом он ушел, чтобы никогда не возвращаться.

«Узнаю ли я его?» От этого вопроса Оливии стало не по себе.

Письмо Софии было жалким, умоляющим, письма Марка – холодным, официальным и исключительно деловым, но оба заставили ее понять, что необходимо приехать. Оливия показала оба письма своему другу Кларенсу – сэру Кларенсу Уикхему, – и тот согласился с этим. Ей следует поехать, заключил он, потому что необходимо принять семейное решение, а все детали, безусловно, невозможно обсуждать в письмах.

София безумно влюбилась в Фрэнсиса Саттона, младшего сына герцога Веймаута, друга Марка. Как было сказано в ее письме, девушка влюблена без памяти, по уши, на всю жизнь. «Он красивый, обаятельный, умный, добрый, и вообще он лучше всех. И если когда-то у него была беспорядочная юность, то теперь все уже позади, он обожает меня и будет любить и заботиться обо мне всю жизнь. Хотя он младший сын и несколько лет вел беспутную жизнь, нельзя сказать, что у него нет видов на будущее, – кроме того, что после свадьбы он получит в наследство от отца деревню, он любимец и наследник пожилой и очень богатой двоюродной бабушки. Не можешь ли ты, мама, приехать и сама посмотреть, каким великолепным мужем будет Фрэнсис, и убедить папу, что с бесшабашными днями покончено. Прошу тебя, постарайся приехать. Пожалуйста!» Так говорилось в письме дочери.

«Наша дочь влюбилась в совершенно неподходящего молодого человека и прямо заявила о своем намерении выйти за него замуж или убежать с ним. Лорд Фрэнсис Саттон по меньшей мере безответственный щенок, чертенок, который устроит Софии веселую жизнь, если они поженятся. К тому же девочка слишком молода, чтобы думать о создании семьи. В общем, ситуация сложная. Молодые люди, к сожалению, во всеуслышание объявили о своем желании пожениться, и Веймаут с женой пришли в восторг от возможности породниться семьями. Я был вынужден пригласить в Клифтон их с сыном и еще нескольких гостей в надежде каким-либо образом избежать помолвки. Но Веймаут, похоже, уверен, что это праздник по случаю предстоящей вскоре помолвки. Не согласилась бы ты, Оливия, приехать в Клифтон, чтобы помочь наставить нашу дочь на путь истинный? Безусловно, София всегда больше прислушивалась к твоим словам, чем к моим», – написал ей граф.

И вот она здесь. Оливия почувствовала, как карета загромыхала по горбатому каменному мосту, и поняла, что из левого окошка уже должен быть виден дом, но, повернув руки вверх ладонями, принялась рассматривать их.

Софию нужно было отговорить от опрометчивого замужества. Несомненно, должен существовать некий способ решения проблемы. Графиня помнила Фрэнсиса маленьким озорным мальчиком на три или четыре года старше Софии, но Марк в своем письме назвал его повесой. Это могло означать, что он сорвиголова, игрок, пьяница и ловелас. Ловелас? София этого не заслуживала. Что угодно, только не это. Сейчас молодые люди влюблены, но это долго не продлится, он вернется к своей прежней жизни, как только сотрется блеск новизны брака, а Софии останутся в жизни страдания и неверный муж. Нет, девочка такого не заслуживала. «Пожалуйста, только не это, – молча молила Оливия невидимую высшую силу. – Пожалуйста. Дочь – это все, что у меня есть. Я не переживу, если мне придется увидеть, что София отвергнута и безнадежно несчастна».

Когда наконец уже нельзя было не замечать приближающегося дома, Оливия увидела, что парадные двери уже открыты, а София стремительно несется вниз по мраморной лестнице – хорошенькая, с модно подстриженными и завитыми темными волосами, очень похожая на своего отца, каким его помнила графиня, – и тянет за собой за руку улыбающегося красивого, высокого, стройного светловолосого юношу.

– Мама! – Девушка стояла у экипажа, едва не подпрыгивая на месте от нетерпения, в ожидании, когда лакей откроет дверцу и опустит ступеньку. – Я уж думала, ты никогда не приедешь, – затараторила она, едва открылась дверца. – Я говорила, что ты должна была быть здесь вчера, а папа говорил – нет, ты никак не могла проделать весь путь от Линкольншира до Глостершира так быстро, и приедешь не раньше, чем сегодня, а скорее всего завтра. Но я знала, что обязательно сегодня, раз не вчера. – Едва Оливия спустилась по ступенькам, София бросилась к ней в объятия. – Мне хочется, чтобы ты съездила в Лондон, мама, там так чудесно! А это Фрэнсис. – Обернувшись, она ослепительно улыбнулась молодому человеку и взяла его под руку. – Помнишь его?

– Только очень маленьким мальчиком, который обладал даром устраивать всяческие проказы, – с улыбкой ответила графиня, протягивая юноше руку и с замиранием сердца встречая его обаятельную улыбку. – Приятно снова встретиться с вами, лорд Фрэнсис.

– Теперь понятно, почему вы остаетесь в провинции и не посещаете Лондон. Я вижу, вы живете у источника вечной молодости, – сказал он, крепко пожимая ей руку.

Графиня была далеко не в восторге от лести молодого человека – если он так же ведет себя по отношению к Софии, то неудивительно, что у девочки закружилась голова, и с ее точки зрения, молодой человек был чересчур красив. Но все эти мысли мгновенно улетучились у нее из головы, когда Оливия, даже не взглянув – не осмеливаясь взглянуть, – осознала, что кто-то еще вышел из дома на крыльцо и спускается по лестнице.

«Это наяву? – подумала графиня в панике, когда больше уже невозможно было игнорировать того, кто направлялся к ним. – Возможно ли такое?» Сердце Оливии так стучало, что ей казалось, она опозорится и вот-вот упадет сейчас в обморок.

Граф выглядел более высоким и солидным, чем ей помнилось, но не толстым – в его теле не было ни единой лишней унции, насколько можно было судить по первому взгляду, просто плечи и грудная клетка стали шире и мощнее. Он был крепким, с натренированными мускулами, а волосы – он не потерял ни единого – остались густыми и темными, хотя виски покрылись серебром. Как ни странно, благодаря седине он казался еще более мужественным и сильным. Но лицо изменилось. Оно осталось таким же красивым – ей показалось, даже стало красивее, – но теперь это было лицо мужчины, а не мальчика. В подбородке чувствовалась сила, а в темных глазах угадывался цинизм, которого прежде но было. Это был, несомненно, он, конечно, он, совершенно другой и все-таки тот же самый.

– Оливия, – поздоровался граф, протянув ей руку, – она помнила его руки с длинными пальцами и ухоженными ногтями. – Добро пожаловать домой.

– Маркус. – Глядя, как он сжимает ее ладонь, женщина с некоторым удивлением ощутила теплоту и силу, словно ожидала только увидеть, а не почувствовать прикосновение, и еще больше удивилась, когда он поднес ее руку к губам.

Взглянув ему в глаза, Оливия поняла, что его мысли заняты тем же, что и ее собственные – он отмечал изменения и сходство. «Я постарела», – подумала Оливия, снова отведя взгляд; ведь когда он оставил ее – нет, когда она выгнала его, она была просто девочкой, ей было всего двадцать два года.

– Папа! – София захлопала в ладоши. – Ну разве мама не красива?

– Красива, – спокойно согласился тот. – Очень. Пойдем в дом, Оливия. Мои дворецкий и экономка не могут дождаться, чтобы их представили графине. А потом София проводит тебя в твою комнату, чтобы ты смогла отдохнуть и освежиться.

– Спасибо, – поблагодарила она и, опершись на предложенную руку, услышала позади радостный смех дочери.

Глава 2

Маркус не знал, как вести себя, когда приедет Оливия. Эта проблема мучила его много дней, и он совсем не был уверен, что остановился на правильном решении.

Быть может, следовало бы принять ее как гостью, а не как хозяйку Клифтон-Корта. Быть может, следовало бы поместить ее в комнату для гостей, а не в спальню графини, соседнюю с его собственной. Быть может, следовало бы запереть двери между их туалетными комнатами. Быть может, следовало бы остаться в холле, а не выходить встречать ее к карете. Или, быть может, следовало бы не соглашаться с Софией и выйти раньше дочери?.. Может быть, за обедом ему не следует передавать Оливии обязанности хозяйки дома, посадив лицом к себе на противоположном конце стола рядом с Веймаутом. Может быть, лучше было бы сразу заняться делами и, как только она приедет, увести ее в сторону и обсудить грядущую помолвку Софии. Или, возможно, ему вообще не следовало вызывать ее, а нужно было просто узнать ее мнение и получить совет в письме – так он делал не раз за эти годы, и ее ответы неизменно были ясными и рассудительными.

Позже вечером, заканчивая в паре с герцогиней третью партию в карты, граф Клифтон чувствовал себя неуклюжим школьником и завидовал своей супруге. Весь вечер Оливия Клифтон была спокойной и невозмутимой хозяйкой, а сейчас в противоположном конце длинной гостиной мирно беседовала с Веймаутом, Саттоном, Софией и еще несколькими гостями.

«Моя жена! Ливи. Незнакомка, – думал граф, глядя на нее через комнату. – Вот уже девятнадцать лет мы женаты».

– Они прекрасная пара, правда, Маркус? – сказала герцогиня, когда хозяин дома вел ее к подносу с чаем, и ласково улыбнулась группе гостей. – Такая очаровательная девушка. Должна признаться, Фрэнсис ее не заслуживает, хотя он милый мальчик. Как считает Уильям, когда наш сын бросит свои юношеские увлечения, весь мир увидит его в ином свете. А я уверена, что он уже покончил с прошлым. София благотворно влияет на него.

– Кажется, прошло бесконечно много времени с тех пор, как они играли и беспрестанно ссорились, – ответил граф, избегая основной темы.

Саттон сделал предложение Софии, но окончательного ответа еще не получил. Ему сказали, что необходимо согласие матери Софии, потому что дело серьезное и нельзя не учитывать юность девушки. Но тем не менее Друзья графа – Веймауты – вели себя так, словно откладывание помолвки было простой формальностью.

– И он ближе ей по возрасту, чем Клод, Ричард или Берти, – продолжала герцогиня.

– Кстати, как прошло крещение сына Клода? – спросил граф, стараясь уйти от разговора.

Вопрос оказался на редкость удачным. Герцогиня, взяв у него из рук чашку с чаем, собрала вокруг себя нескольких дам помоложе и с довольной улыбкой начала занимать их рассказом о крестинах внука, а лорд Клифтон вежливо остался стоять в стороне, наблюдая за тем, что происходило в гостиной.

Молодежь сгруппировалась у фортепиано, София села за инструмент, а Саттон, стоя позади нее, наклонился, чтобы поставить ноты. Его руки оказались по обе стороны от девушки, и когда та обернулась, чтобы улыбкой поблагодарить его, молодые люди чуть не поцеловались. «Если этот щенок хоть одним пальцем дотронется до Софии без моего личного разрешения, я…» – мысленно пригрозил граф, сжав зубы, и глянул в сторону жены, ища поддержки.

Оливия должна была помочь. Она мать, она, без сомнения, должна знать, что нужно сделать, чтобы положить конец этой нежелательной связи. Когда-то она сумела убедить юную Софию провести Рождество с отцом в тот единственный год, когда девочка захотела вернуться домой к матери, с которой жила все остальное время. И когда пришло время, Оливия уговорила их дочь поехать в школу, хотя София капризничала, сердилась, не слушалась и громко заявляла, что мама станет на ее сторону и не будет настаивать, чтобы ее отправляли в школу, будто она никому не нужна!

Да, тогда Маркус понял, что нелегко воспитывать дочь, когда рядом нет жены, которая могла бы посоветовать и поддержать его. Он никогда не спрашивал совета у Мэри, хотя та была разумной женщиной и с радостью помогла бы ему. Мэри и София принадлежали к двум совершенно разным областям его жизни.

Графиня беседовала с Веймаутом, улыбалась и, видимо, чувствовала себя совершенно непринужденно, пока не посмотрела в сторону мужа и не поймала его взгляд. На мгновение смутившись, Оливия резко отвернулась.

Перед ее приездом граф волновался, узнает ли жену, и, наверное, действительно не узнал бы, если бы Оливия не была в объятиях Софии. Вероятно, на людной улице он прошел бы мимо, однако, несомненно, обернулся бы, чтобы взглянуть еще раз. В молодости она была очень хороша – на самом деле невероятно хороша. У нее были стройная, изящная фигура и живое выразительное веселое лицо, обрамленное массой белокурых кудрей.

И сейчас она была прекрасна, необыкновенно прекрасна. Немного располнела, но от этого фигура стала только более привлекательной; теперь ее длинные волосы были гладко зачесаны и собраны на затылке, но в них не было ни малейшего признака седины. А вот лицо, именно лицо, совершенно изменилось. Оливия улыбалась. Она улыбалась во время всего обеда и большую часть вечера, но, очевидно, улыбка была натянутой, из нее исчезли живость и одухотворенность и остались только красота и спокойствие.

Ливи! Когда он впервые увидел ее, девушке едва исполнилось семнадцать. Ее родители не хотели так рано выдавать дочь замуж, а вывезли в свет только потому, что должна была быть представлена ее старшая кузина, и обе семьи решили сделать представление совместным. Он сам тоже был очень молод, только что окончил Оксфорд и готовился начать самостоятельную жизнь. Он жаждал утвердиться в жизни и приобрести столичный лоск – пока не увидел Оливию и не понял, что она тоже заметила его, хотя большую часть вечера они провели в противоположных концах бальной залы и их взгляды ни разу не пересеклись. Но, встретившись взглядами, они уже не сводили глаз друг с друга. Потом Клифорд устроил так, чтобы его представили, и после ужина танцевал с ней. Ее щеки пылали, губы были полуоткрыты, и целый арсенал купидоновых стрел поразил его в самое сердце. «Бедный глупый юноша, веривший, что юная любовь может длиться всю жизнь, – с сожалением подумал граф. – Нужно предостеречь Софию от подобной ошибки, чтобы уберечь от повторения судьбы ее матери». Сам он вовсе не был повесой – не то что Саттон с огромной стаей пташек и такой же свитой респектабельных молодых леди, добивавшихся его благосклонности, сам он был невинным, опасно невинным, совершившим единственную ошибку и не имевшим здравого смысла умолчать о ней. Ливи!

Клифтон снова прислушался к тому, что рассказывала герцогиня, и вовремя вставил подходящее замечание, а когда разговор перешел на другую тему, поклонился и отошел от дам. Направляясь через зал к Веймауту и жене, он вспоминал, какой она была, когда они сыграли свадьбу, и каким тогда был он. Пара невинных, глубоко влюбленных юнцов, жаждавших познать до конца эту любовь, – один настолько же девственный и наивный, как и другой. Неумелый и неуклюжий, он причинил своей юной супруге ужасную боль и закончил все до того, как услышал ее подавленные рыдания. И потом после всего этого она повернулась в его объятиях, ее юное лицо озарилось страстью, и она, утешая, погладила его по волосам. Она утешала его! Боль не имеет значения, уверяла она, важно только то, что теперь она его жена.

– В следующий раз обязательно будет лучше, – сказала тогда Ливи. – Обещаю тебе. Марк? – Даже в полной темноте он увидел сияние ее улыбки. – Я твоя жена. И не только из-за церкви, викария, церемонии и гостей… Ты мой муж.

– Во веки веков, Ливи, – пообещал он, нежно целуя ее. – Ты навсегда моя жена и моя любовь.

Но вечность продлилась около пяти лет. «Несчастный глупец», – напомнил себе граф.

Сейчас при его приближении Оливия обернулась с дежурной улыбкой на лице.

– Я только что говорил Оливии, как рад снова видеть ее и как чудесно она выглядит, – сказал герцог. – Нам – всем нам – было хорошо вместе в то время, когда мальчики были маленькими, а София и совсем младенцем, правда?

– Да, – кивнул граф. – Берти, Ричард и Клод всегда защищали дочь от козней Фрэнсиса, которые тот строил, чтобы отделаться от малышки.

– Мне кажется, у меня не переставая болела рука в тот раз, когда вы месяц гостили у нас. По-моему, мне досталось больше боли, чем предназначалось Фрэнсису. Помнишь музыкальный павильон, Оливия?

Граф усмехнулся и, взглянув на жену, заметил у нее на лице искреннюю улыбку.

– Если чье-то сердце может сделать сальто-мортале, то, думаю, мое это сделало в тот момент, когда я увидела Софию. Она абсолютно невозмутимо сидела на верхушке купола и не подавала вида, что напугана или что не может спуститься.

– А ей едва было четыре года, –.уточнил его светлость.

– Я и не подозревал, что способен взобраться по гладкой колонне быстрее, чем мог бы пробежать вокруг павильона.

– А Оливия, стоя внизу, уговаривала тебя быть осторожным, – хмыкнув, напомнил герцог, – и вытягивала руки, словно думала, что сможет поймать тебя, если ты сорвешься.

Встретив смеющийся взгляд жены, лорд Клифтон почувствовал, как их улыбки сливаются.

– Фрэнсиса же поблизости не было, – продолжал герцог. – Заманив туда Софию, он отправился рыбачить, если мне не изменяет память. И когда все закончилось благополучно, Оливия, а не София рыдала у тебя на груди, Маркус. А девочка, я уверен, отправилась на поиски рыбаков.

– Да, – подтвердил граф. – Помню, я был так потрясен, что даже забыл ее отшлепать.

– Хорошее было время, когда дети были маленькими и жили с нами, – вздохнул герцог. – Кто бы мог подумать, что Фрэнсис и София полюбят друг друга? Он никогда не принимал ее в свои игры, даже когда они стали старше. Не правда ли, Маркус?

– К счастью, они не так уж часто виделись в школьные годы, потому что почти все каникулы София проводила в Раштоне. До этой весны они не виделись четыре года, – сдержанно отозвался лорд Клифтон.

– – А теперь, Оливия, они, похоже, решили породнить наши семьи. Как тебе это нравится, а? – спросил герцог. – Ты можешь представить этого негодника – моего младшего – своим зятем? Знаешь, я совсем не обиделся бы на тебя, если бы ты ответила «нет». – Он от души рассмеялся, а граф взглянул на жену.

– Маркус и я еще не успели обсудить предложение лорда Фрэнсиса, – тихо сказала Оливия. – Было бы не правильно высказывать мое мнение, пока я не поговорю с мужем, Уильям.

«Дипломатичный ответ, – подумал граф, восхищенно глядя на нее. – Но почему Маркус!» Правда, она уже назвала его сегодня так при встрече, хотя раньше употребляла его полное имя только до свадьбы, потом он всегда был для нее «Марком»; но ведь и он с момента ее приезда называл ее «Оливия». Все так, как и должно быть – после стольких лет они чужие люди, у которых есть общие воспоминания и дочь.

– Во всяком случае, сейчас не время и не место обсуждать этот вопрос. А, молодежь уходит от фортепиано, – заметил герцог.

Саттон держал Софию за руку, переплетя свои пальцы с ее пальцами, и они улыбались друг другу, будто видели целый мир, отражавшийся в их глазах, как в зеркале.

– С вашего разрешения, сэр, – с поклоном обратился Фрэнсис к графу, – мы с вашей дочерью погуляем на террасе. Мисс Максвелл, леди Дженнифер, мистер Хатауэй и сэр Ридли тоже пойдут с нами, если разрешат родители девушек.

– Сегодня восхитительный вечер, – сказала София. – Мы смотрели в окно, правда, Фрэнсис? Луна такая яркая, и звезды сияют, а здесь невыносимо жарко. Папа, скажи еда".

«Пылающие щеки и блестящие темные глаза делают девочку просто неотразимой, – подумал ее отец. – От юной любви она вся светится». София напомнила ему свою мать, хотя никогда до этого момента он не считал их похожими, но было что-то общее в выражении их лиц – Оливия, когда была счастлива, тоже так светилась.

– Мама, – говорила между тем София, – при лунном свете фонтан очень красив. Ты, наверное, это помнишь еще с тех пор, когда здесь жил дедушка? Пойдем с нами. И папа тоже должен пойти. – Она со смехом обернулась к отцу. – Кто же может составить нам лучшую компанию, чем мои родители?

– София, твоя мама, наверное, устала после поездки, – ответил Клифтон.

– Однако, – возразил лорд Фрэнсис с поклоном, – считается, что короткая прогулка на свежем воздухе перед сном лучше всего снимает усталость. Вы согласны, графиня?

– Оливия, может быть, пойдем немного подышать свежим воздухом? – после короткой паузы обратился к жене граф, чувствуя, что ожидает ответа, затаив дыхание.

– Спасибо, с удовольствием, – ответила она после небольшой паузы.

– Тогда я пошлю наверх за твоей накидкой.

* * *

– Оглянись, когда сможешь, – попросила София, – только не сейчас. Просто так, мимоходом, будто смотришь на звезды. Я не могу оборачиваться, это покажется нарочитым, Фрэнсис, они идут вместе? Разговаривают? Не верти головой сейчас, иначе они решат, что это я попросила тебя посмотреть, Не сейчас!

Лорд Фрэнсис оглянулся, даже не пытаясь прибегнуть к какой-либо уловке.

– Она держит его под руку, – доложил он. – Они не разговаривают. Во всяком случае, не разговаривали в тот момент, когда я смотрел. Но, возможно, один из них замолчал и сделал паузу, чтобы перевести дыхание, а другому нечего было сказать.

– Я же сказала – не сейчас, – зашипела на него София. – Они подумают, что мы за ними подглядываем!

– Если бы мне пришла в голову такая мысль, я бы прихватил с собой телескоп. Но, увы, я не взял его с собой в Клифтон! Хотя, честно говоря, у меня его вообще нет. Если хочешь, Софи, я заберусь в кусты и оттуда буду наблюдать за происходящим. Думаешь, они заметят мое отсутствие? Не знаю, будут ли они скучать по мне, когда леди Дженнифер вопит от восторга. Как, по-твоему, что такое может рассказывать ей Хатауэй?

– Для тебя это просто забава, да? Мои папа и мама впервые за четырнадцать лет вместе, а ты способен только нести чушь вроде того, что неплохо бы спрятаться в кустах. Ты когда-нибудь к чему-нибудь относишься серьезно?

– О, милая, конечно. Я очень внимательно следил бы, чтобы не цепляться бриджами за сучки.

– Фу! – София вздернула подбородок.

– Думаю, пришла пора для нежного взгляда. Нельзя давать им повод заподозрить, что наш пыл охладел. Мне кажется, у нас все получалось великолепно. А как по-твоему? Не знаю, как ты, Софи, а я серьезно подумываю, не пойти ли мне на сцену.

– Вполне разумная мысль. Там ты будешь близко ко всем своим актрисам, – съязвила девушка.

– Улыбнись, дорогая, – тоном опытного обольстителя сказал Фрэнсис, повернув голову так, чтобы идущие следом могли видеть его профиль, и ослепительно улыбнулся ей. – Давай, Софи. За то, чтобы увидеть, как ты это делаешь, можно отдать целое состояние.

Повернув голову, София заглянула ему в глаза и нежно улыбнулась, а Фрэнсис, чуть ниже наклонив голову, посмотрел на ее губы.

– Не смей, – с тем же счастливым выражением предупредила его София. – Но если ты хочешь получить пощечину, остаться с разбитым носом и синяком под глазом, приблизься еще на полдюйма, Фрэнсис.

– Этого вполне достаточно, – отозвался молодой человек, приблизившись на четверть дюйма. – Не думай, что угрозы удержали бы меня, если бы я по-настоящему хотел сорвать твой поцелуй, дорогая. Но у меня такое предчувствие, что кулак твоего отца расплющит мой нос в лепешку, если я это сделаю.

Они оба снова повернули головы вперед, и мгновенно их сияющие улыбки исчезли.

– Что будем делать? – осведомился Фрэнсис. – Мои родители интересуются, в какой церкви состоится венчание, составляют список гостей и планируют наше свадебное путешествие. Мать уже мечтает о новых внуках и гадает, будет ли время выстирать и выгладить фамильные крестильные рубашки между крещением ребенка Клода и нашего первенца. А я вынужден был все это выслушивать, стоя рядом с самодовольным видом, как будто их предположения попали точно в цель!

– Фрэнсис, мне не хотелось бы разочаровывать твоих родителей, но я не вышла бы за тебя замуж, даже если бы ты был единственным на земле мужчиной.

– В некотором смысле, Софи, мы идеально подходим друг другу, – весело отозвался молодой человек. – Мы мыслим абсолютно одинаково. Я уверен, что не женился бы на тебе в той же ситуации, о которой ты сейчас сказала – только в обратном отношении.

– Ты не джентльмен. И никогда им не был.

– Нет смысла сердиться только из-за того, что я не хочу жениться на тебе. Я поступил по-джентльменски, предоставив тебе возможность первой отказаться от брака. Но будет ссориться. Что делать дальше? Может, внезапно обнаружим, что наша любовь остыла, и, значит, мои родители вместе со мной смогут завтра же убраться отсюда, и я спокойно вернусь к привычному образу жизни гуляки?

– А ведь тебе именно этого и хочется, да? Тебе хотелось бы бросить меня, как горячую картофелину, от которой во что бы то ни стало нужно поскорее избавиться, так?

– Откровенно говоря, да. Но по твоему тону я заключаю, что ты и дальше хочешь меня использовать в своих целях.

– Конечно, хочу, – с негодованием кивнула девушка. – Фрэнсис, если ты покинешь поместье завтра или через день, маме незачем будет здесь оставаться. Она уедет домой и больше никогда не увидит папу. Именно так и будет. А если это случится, я никогда ни за кого не выйду замуж, потому что не допущу, чтобы мне устроили такую же несчастную жизнь. Что они делают? И не оглядывайся!

– Идут и разговаривают, – оглянувшись, сообщил Фрэнсис.

– Разговаривают? – София с надеждой взглянула на него. – Звучит многообещающе. Как ты считаешь, Фрэнсис?

– Только что мы тоже разговаривали – ссорились.

– Думаешь, и они ссорятся? – вздохнула София.

– Понятия не имею. Но можешь быть уверена, они воспитанные люди и не перейдут к рукопашной. Значит, я должен остаться, чтобы удержать их вместе, так, Софи? Ты полагаешь, они позволят нам довести дело до помолвки?

– Если папа не согласится, то нет. Он считает, что я слишком молода, хотя мне уже исполнилось восемнадцать и я старше, чем была мама, когда вышла за него замуж. Но это будет его мнение, понимаешь, а мы должны придумать что-то из ряда вон выходящее, Фрэнсис. Например, пригрозить побегом или самоубийством.

– Ей-богу, великолепный выбор. Ставишь нас между двух огней?

– Нет. Я хочу предоставить выбор тебе. Хотя сама без малейшего колебания выбрала бы самоубийство. Но лучше всего, чтобы они согласились. – София в задумчивости свела брови. – Конечно, потом мы захотим, не откладывая, обвенчаться – устроить летнюю свадьбу. И мама будет вынуждена остаться, чтобы все подготовить. Им с папой придется многое обсуждать, и быть может, наша свадьба напомнит им об их собственной.

– А-а. Мне неприятно прерывать столь сладостный поток мыслей, Софи, но ты, кажется, сказала «наша свадьба»? А что будем делать потом? Махнем на все рукой и отправимся просить о ее аннулировании?

– Ох, ты прав. На самом деле свадьбы не должно быть, правильно? Но ведь одна только подготовка к ней навеет на них воспоминания! Разве не так? И как ты мог сказать то, что сказал сейчас? Аннулирование нашего брака было бы оскорблением для меня, все вокруг стали бы говорить, что я совсем не смогла увлечь тебя и ты не соблазнился даже первой брачной ночью.

– Софи, я очень рад, что сегодня не полнолуние. Я услышал от тебя совершенно безумные слова.

– Фрэнсис, ты не мог придумать ничего более оскорбительного. Я умерла бы от унижения.

– Боже правый! Только подумать, ради чего я отказался от одной, двух или пяти недель веселой светской жизни в Брайтоне!

– От жизни игрока, пьяницы и волокиты, хочешь ты сказать, – ядовито уточнила София.

– Разве я это говорил? Пора снова проявить нежность, ты не находишь? Пожалуй, подойдет поцелуй ручки? – Он поднес к губам ее руку и держал так, пока девушка не изобразила сияющую улыбку.

Глава 3

Даже после четырнадцати лет разлуки граф удивительно быстро вспомнил все, что касалось Оливии: знакомый рост – ее щека находилась чуть выше его плеча;. знакомую характерную манеру держать его под руку – ее рука свободно лежала у него на локте, а он крепко прижимал ее руку к себе, так что жена тыльной стороной касалась его бока. Прежде Оливия не противилась и обычно шла рядом с ним, а когда они гуляли наедине, он часто клал руку жене на плечи, а та обнимала его за талию.

– Твои кудри, Лив, служат мне мягкой подушкой, – часто говорил Марк и иногда, положив щеку ей на макушку, громко храпел, а она смеялась и поддразнивала его.

Сейчас Оливия тоже не стала противиться. Она надеялась избежать воспоминаний и сравнений, избежать всего, кроме чисто деловых разговоров, но это, безусловно, была несбыточная надежда при том, что дом был полон гостей, с любопытством наблюдавших за ними, а длительность ее пребывания здесь была совершенно неопределенной. И при том, что сейчас было лето. Лето в Клифтоне. Поток воспоминаний все-таки захлестнул Оливию, и ею овладела ностальгия. Марк, О, Марк.

– Так что ты думаешь? – спросил граф, нарушив молчание.

– О Софии и Фрэнсисе? Она слишком молода, Маркус, почти ребенок, ей всего восемнадцать лет.

– Да, – согласился он, и они оба вспомнили еще более юные создания, которые девятнадцать лет назад настояли на свадьбе.

– София ничего не знает ни о людях, ни о жизни, – продолжала Оливия. – Она лишь год назад окончила школу, все время жила со мной в провинции и уехала только после Рождества. Разве она может быть готова к семейной жизни?

– Вряд ли.

– Я догадываюсь, как это произошло. Она попала в водоворот светских приемов, ослепленная их блеском, встретила лорда Фрэнсиса впервые с тех пор, как они оба вышли из детского возраста, и влюбилась в него. Это было неминуемо – он очень красивый и обаятельный юноша. Но она не знает, каков тот мир, в котором ей предстоит жить. Она не понимает, что их любовь, возможно, будет недолгой.

– Да, – снова согласился граф.

– Мне известно, как это бывает, я знаю, что чувствует дочь.

«Потому что все происходит точно так же, как происходило со мной», – Оливия не произнесла этих слов, да в этом и не было необходимости – они почти осязаемо висели в воздухе.

– Да. Значит, ты согласна, что мы не должны одобрить помолвку?

– О да. Да.

– Это будет совсем непросто. Молодые люди опьянены друг другом, а ты знаешь, какой упрямой может быть София. Я всегда по возможности старался не перечить ей, но, к сожалению, временами девочка становилась неуправляемой. Тебе лучше удавалось находить с ней общий язык, Оливия.

– Да, ты всегда ее прощал, Маркус. Возможно, боялся лишиться ее любви. А я обычно отстаивала свой взгляд на вещи и отказывалась слепо идти у нее на поводу.

– Я мало видел ее и не оставлял у себя надолго, чувствуя, что она нужна своей матери гораздо больше, чем отцу. И всегда думал о том, что ты скучаешь по ней.

– Да, я всегда скучала. О, Маркус, посмотри на них. Они поглощены друг другом…

В этот момент София и Фрэнсис шли, обратив взгляды друг на друга, и в лунном свете на лице молодого человека можно было прочесть выражение нежности и влюбленности. На какое-то мгновение Оливии показалось, что он собирается поцеловать ее дочь, но Фрэнсис отвернулся, и молодые люди зашагали дальше, глядя перед собой.

– Клянусь, – почти злобно пробормотал граф, – он пожалеет, если придвинется еще хоть на дюйм.

– Маркус, неужели Фрэнсис действительно такой беспутный, как ты описал его? Он производит приятное впечатление.

– Насколько мне известно, ничего особо порочного за ним не числится. Говорят, он слишком увлекается азартными играми и участвует во многих дерзких проделках. Например, заключает пари, кто победит в скачках на двуколках до Брайтона или кто за один вечер обойдет больше лондонских таверн и выпьет больше пинт пива, прежде чем напьется до бесчувствия. И еще он слишком много времени проводит за кулисами театров. Но здесь нет ничего такого, что, по всей вероятности, не: уйдет с возрастом. Ему ведь всего двадцать два.

«Но у тебя это так и не прошло», – мелькнула у нее мысль, и с несвойственным ей любопытством Оливии захотелось узнать, осталась ли леди Монингтон его любовницей или появился кто-то другой. В провинцию редко доходили известия о жизни графа, и, возможно, прошло уже несколько лет, как он расстался с леди Монингтон. Это было все, что она знала, кроме того, что Маркус Клифтон оставался верным своей жене неполных пять лет.

– Но почему он столь внезапно решил жениться на Софии? – задала вопрос Оливия. – Фрэнсис очень молод и, судя по его поведению, еще не готов остепениться. Откуда такое резкое изменение желаний? София же просто дитя.

– Но очень симпатичное и веселое дитя. Мы смотрим на нее родительскими глазами. Для нас София еще ребенок и, вероятно, всегда им останется. Ты в ее годы была взрослее.

На мгновение зажмурившись, Оливия вспомнила то удивление и чистую радость, которые испытывала от ощущения зарождавшейся в ней жизни – ребенок ее и Марка был плодом их любви. Единственным облаком, омрачавшим остаток их совместной супружеской жизни после рождения Софии, было то, что такого больше не повторилось, что она больше не смогла зачать, несмотря на то, что супруги очень часто занимались любовью.

– Да, Маркус, нужно убедить девочку отказаться от этой глупости. Сегодня у меня не было возможности поговорить с ней, но завтра я непременно это сделаю. Объясню ей, как опасно и неразумно выходить замуж в столь раннем возрасте. Она всегда прислушивалась к моим словам и, надеюсь, послушается и сейчас. А если нет, тебе придется воспользоваться своей отцовской властью и отказать лорду Фрэнсису.

– Да, – вздохнул граф, – но это будет нелегко, Оливия. Уильям и Роуз, по-видимому, считают помолвку решенным делом и, можно сказать, на седьмом небе. А они всегда были моими близкими и верными друзьями.

– Тогда тебе самому следовало бы поговорить с ними. Если хочешь, мы можем сделать это вместе. Объясним, что София слишком молода, что ее счастье очень важно для нас, так как она наш единственный ребенок.

«И единственное, что связывало нас все эти годы», – про себя добавила Оливия.

– Но все остальные гости тоже ожидают объявления о помолвке, они считают, что именно ради этого приглашены сюда. И соседи, несомненно, тоже настроены на это. По их мнению, и ты приехала сюда поэтому. Знаешь, София уговорила меня в конце недели устроить бал, и все уверены, что там будет сделано объявление.

– Гостям придется дать понять, что они ошибались. Оливия почувствовала, как напряглась рука мужа, и, повернув голову, заметила, что он, сжав челюсти, смотрит вперед на опьяненного любовью лорда Фрэнсиса, который слишком долго держал у губ руку Софии. – Маркус, не устраивай сцену. Здесь еще две пары, и это всего лишь ее рука.

– Наглый щенок, – буркнул граф. – Возьму кнут и выпорю его, хотя это давным-давно должен был бы сделать Веймаут.

– Маркус, он ведет себя вполне в рамках приличий, – возразила Оливия. – Теперь, когда я здесь, мы можем вместе контролировать его. Полагаю, через пару недель все закончится, и мы сможем вернуться к привычной жизни.

– Надеюсь, ты права.

* * *

На другой день, сидя в кресле у окна гостиной в своих апартаментах, графиня ожидала прихода дочери. После завтрака прошло больше часа, а им так и не удалось поговорить. Оказалось, что очень трудно заняться каким-либо серьезным и сугубо личным делом, когда праздник в полном разгаре. Все время мешало что-нибудь срочное и неотложное.

В то утро для молодежи была организована верховая прогулка под присмотром лорда и леди Уитли, родителей Дженнифер, а несколько гостей вместе с графом отправились на лужайку позади дома играть в кегли. За завтраком мисс Биддефорд не могла говорить ни о чем другом, кроме шляпки, которую ей следовало бы купить накануне в деревне, пока миссис Биддефорд в конце концов не согласилась поехать с дочерью в магазинчик.

– Но только туда и обратно, – предупредила она дочь. – Я хочу поиграть в кегли с другими гостями.

Рейчел, подруга Софии, и миссис Биддефорд пригласили девушку составить им компанию. София вопросительно взглянула на мать, и графиня кивнула в знак согласия.

Они до сих пор не вернулись, и Оливия, любуясь фонтаном и английским парком, раскинувшимся перед домом на много миль, подумала, что такой чудесный день хорошо провести на воздухе. С самого первого посещения Клифтон-Корта она влюбилась в дом и поместье. В тот первый приезд сюда ей отвели маленькую комнату в китайском стиле, расположенную в западной задней части дома и выходившую окнами на огороды, оранжереи, газоны, лужайку для игры в кегли и лес.

Лес. И потайной сад. Оливию интересовало, существует ли он еще: маленький, с экзотическими цветами садик среди леса, со всех сторон окруженный заросшими плющом стенами, в который можно было попасть только через дубовую калитку, запиравшуюся снаружи на замок, а изнутри на щеколду. Этот садик спроектировала для себя сестра деда Маркуса, калека, задолго до того, как Оливия впервые попала в имение. Маркус отвел девушку туда на следующий день после официального объявления о помолвке и за месяц до свадьбы – в это время считалось допустимым оставлять молодых на короткое время одних, без провожатых.

Именно здесь он первый раз поцеловал ее…

Графиня встала, беспокойно прошлась по комнате, поправила картину, переложила подушку, а потом через открытую дверь прошла в спальню. Войдя в туалетную комнату, оглядела себя в зеркале, немного надушила запястья и посмотрела на закрытую дверь напротив двери в ее спальню.

Еще со вчерашнего дня, с момента приезда, Оливию мучило любопытство. Ей отвели апартаменты, прежде принадлежавшие графине, но она не была уверена, располагались ли покои графа рядом или где-то в другом месте. Она осторожно взялась за ручку двери и прислушалась – тишина. Решив, что дверь скорее всего заперта, она медленно повернула ручку и неожиданно почувствовала, что створка слегка подалась. Отворив дверь, Оливия почувствовала себя вором, и у нее тревожно застучало сердце, но она успокоила себя тем, что, по всей вероятности, этой комнатой не пользуются.

Однако на умывальнике стояли стакан и кисточка для бритья, на туалетном столике лежали щетки, гребни и стояли флаконы с одеколоном, на спинку стула был брошен синий парчовый халат, под стул небрежно задвинуты кожаные домашние туфли, а на сиденье лежала книга.

Непроизвольно заглянув через открытую дверь, Оливия обнаружила спальню такого же размера, как и ее собственная. С порога, разделявшего туалетные комнаты, ей была видна высокая кровать с роскошными драпировками и балдахином, правда, не такая вычурная, как у нее в спальне, еще одна книга, лежавшая на кровати, и ночной столик, на котором стояла какая-то картина в раме. Но картина была повернута так, что Оливия со своего места при всем желании не могла бы рассмотреть изображения.

«Неужели это ее портрет?» – мелькнула у Оливии мысль. Ей говорили, что леди Монингтон привлекательная женщина, но, возможно, сейчас сердцем графа завладела другая дама, помоложе. Возможно, кто-то не старше Софии. Но чей бы портрет там ни был, она не хотела его видеть. Одно дело догадываться об изменах мужа, изредка думать о них, представлять женщину, которой он увлечен, и другое дело знать, видеть лицо женщины – одной из женщин, – с которой он нарушал супружескую верность.

Оливия не хотела смотреть и тем не менее уже стояла на пороге его спальни, нервно поглядывая на входную дверь и ожидая, что она в любой момент распахнется. Она напряженно прислушалась – тишина.

Холст был повернут так, чтобы его можно было видеть из постели. Значит, он не мог ни минуты жить без нее! Значит, мечтал поскорее решить все проблемы с замужеством Софии, чтобы можно было вернуться к ней? Протягивая руку, чтобы повернуть картину, Оливия надеялась, что женщина на портрете не будет очень юной или очень красивой.

Но оказалось, что она была очень юной, улыбающейся, счастливой. И беременной, хотя эту последнюю деталь художник опустил. «У меня не самый лучший вид», – возражала тогда Оливия, уговаривая Марка подождать, пока она родит. Но Марк мог быть таким же упрямым, как теперь его дочь. «Мне хочется иметь твой портрет, – сказал он, – чтобы ты всегда была со мной рядом, даже: когда наносишь визиты и сплетничаешь с подругами». Оливия вспомнила, как с некоторым удивлением поняла, что он не хочет откладывать, боясь, что она может умереть при родах, и в конце концов согласилась.

И вот теперь ее портрет стоял на столике возле кровати, повернутый так, что Маркус мог видеть его с подушки. Был ли он здесь всегда – возможно, в силу привычки – замечаемый не более чем любой другой предмет обстановки? Или граф поставил его сюда на тот случай, если вдруг у нее появится желание заглянуть к нему в спальню, что и произошло?

Улыбка на портрете предназначалась ему. Никогда не оставляя ее во время утомительных часов позирования, Маркус без остановки рассказывал всякие смешные истории, пока художник бросал ему укоризненные взгляды из-за того, что модель слишком много смеялась. Улыбка предназначалась мужу.

Марк!

Закрыв глаза, Оливия медленно выдохнула. Но, услышав отдаленный звук открывающейся двери, мгновенно открыла глаза, торопливо вернула портрет в прежнее положение и пробежала через обе туалетные комнаты, задержавшись лишь на секунду, чтобы аккуратно поставить под стул его домашние туфли – камердинер, должно быть, не обратил на них внимания, а сам Марк никогда не отличался аккуратностью. Закрыв дверь, разделявшую туалетные комнаты, Оливия прислонилась к ней спиной и облегченно вздохнула.

«О Боже, что я сказала бы, если бы он застал меня там?» – со страхом подумала она.

– Мама? – раздался голос Софии.

– Я здесь, – отозвалась Оливия, торопливо пересекая туалетную комнату, чтобы встретить дочь, стоявшую на пороге гостиной. – Думала, вы останетесь в деревне до вечера.

– Миссис Биддефорд вспомнила, что ей нужно еще кое-что купить, раз уж мы приехали туда, а Рейчел в конце концов решила, что шляпка ей не нравится. Но когда мы вышли из магазина и, сделав все другие покупки, вернулись к экипажу, она опять передумала, и нам ничего не оставалось, как снова вернуться за шляпкой. А потом всю дорогу домой она убеждала нас, что ей следовало подождать до возвращения в город, – со смехом доложила девушка.

– София, нам нужно поговорить.

– О, мама, я всегда знаю, что это серьезно, когда ты вот так улыбаешься мне.

– Присядем, – предложила графиня, провожая дочь в свою гостиную.

– Насчет Фрэнсиса, верно? – с тревогой взглянув на мать, София остановилась посреди комнаты. – Он тебе не нравится? Ты, наверное, помнишь его маленьким мальчиком, когда он без конца разыгрывал всякие мерзкие шутки, потому что я все время бегала за ним? Но то было просто мальчишество, мама. Все мальчишки такие противные создания. Или ты слышала о его дурном поведении в последнее время? Так это всего лишь дань юношеским увлечениям. Все молодые мужчины ведут себя подобным образом. Теперь у него все позади! И знаешь, говорят, что повесы, ставшие на путь истинный, становятся самыми лучшими мужьями.

– О, София, – вопреки собственной воле рассмеялась графиня. – Какие еще банальности у тебя в запасе? Иди садись и расскажи, как все началось. Ты ведь несколько лет не видела лорда Фрэнсиса, правильно? И я не могу припомнить, чтобы до сих пор ты сказала о нем хоть одно доброе слово.

– Вся наша антипатия теперь превратилась в любовь. – София, вздохнув, опустилась на диван. – Мама, он такой замечательный! Я даже не представляла себе, что можно чувствовать что-то подобное. У тебя тоже были такие чувства к папе?

– Могу сказать, – начала графиня, – что теперь с тобой стало очень трудно иметь дело. Еще год назад, если бы мы с твоим отцом пришли к соглашению по какому-либо важному вопросу, я просто решила бы все за тебя, невзирая на то, понравилось бы тебе это или нет. Теперь сложно убедить тебя сделать то, что я хочу, даже если мой жизненный опыт помогает мне видеть реалии более четко, чем тебе.

– Значит, ты не против, чтобы я вышла замуж за Фрэнсиса? – София встала и прошла через комнату к одному из высоких окон. – А папа собирается запретить, да? И тебе тоже хотелось бы это сделать? Но почему, ведь он сын герцога, близкого папиного друга, и мы любим друг друга?

– Ты еще очень молода, София, – серьезно ответила ей мать. – Ты слишком уверена, что все останется неизменным, что вслед за свадьбой будет вечное счастье. Как мне объяснить, чтобы ты поняла, что жизнь сложна, что будущее нужно планировать разумом, а не сердцем? Я понимаю, что ты совершенно не задумывалась над этим и сама подобная мысль тебе ненавистна. В твоем возрасте я была такой же.

– Мы с Фрэнсисом должны разлюбить друг друга только потому, что вы с папой друг друга разлюбили? – София обернулась и в упор взглянула на мать. – Разве история всегда должна повторяться?

– София, – графиня утомленно вздохнула, – я не… это совсем не то, что произошло между мной и твоим папой. И я вовсе не поэтому советую тебе тщательно все обдумать.

– Нет, именно поэтому, – возразила София. – Все мои знакомые девочки впервые вышли в свет в семнадцать или в восемнадцать лет. И у всех у них родители стремились устроить им достойные партии. Так и должно быть. Иначе почему Лондон весной называют «ярмаркой невест»? И кто может быть более подходящим для меня женихом, чем Фрэнсис? Правильно, он младший сын, но младший сын герцога и имеет значительное состояние даже без наследства, которое получит от двоюродной бабушки. Да, у него репутация повесы, но какой джентльмен не без этого? Большинство моих знакомых девочек и их мам готовы отдать что угодно за предложение Фрэнсиса. Синтия, например, краснеет только от одного его взгляда. Почему же вы с папой говорите, что я слишком молода? Потому что ты сама, мама, была слишком молодой?

– Да, София, – грустно призналась Оливия. – Я не хочу, чтобы ты повторила мою ошибку.

– Но многие другие ранние браки сложились удачно. Герцог и герцогиня до сих пор вместе, мистер и миссис Максвелл тоже, и лорд и леди Уитли, и… о, все, кроме вас; с папой. Вы единственная известная мне супружеская пара, которая живет врозь. Почему ты разлюбила папу?

– Это совсем не то, что произошло, – повторила графиня, разглядывая собственные руки. Она чувствовала себя отвратительно, все происходящее совершенно не соответствовало ее плану, она теряла контроль над разговором.

– А в чем же тогда дело?

– О, София, он мой муж и твой отец. – Оливия подняла глаза и посмотрела на дочь. – И я не переставала его любить.

– И тем не менее ты не виделась с ним с тех пор, как мне было четыре года, до вчерашнего дня. Значит, это его вина? Он разлюбил тебя?

– Нет. Я не знаю. Не знаю, София. Кое-что произошло, но к тебе это не имеет ни малейшего отношения. Я его не разлюбила.

– Значит, ты все еще любишь папу? – Глаза Софий победоносно просияли. – Сегодня вы провели вместе немного времени, но явно чувствовали себя чужими, правда? Но это только поначалу, со временем вы почувствуете себя более непринужденно.

– София, – начала графиня.

– Во всяком случае, ты в десять раз привлекательнее, чем она, – перебила ее дочь.

– Она? – Оливия удивленно подняла брови.

– Леди Монингтон, – выпалила София. – Ты ведь слышала о ней? Она папина любовница. Но она и сравниться с тобой не может, и папа тоже должен это увидеть теперь, когда ты вернулась домой.

«Значит, все еще леди Монинггон? Уже шесть лет? Его связь длится дольше, чем его брак? Неужели Марк любит эту женщину? Эта любовь более долгая, чем его первая любовь?» – Мысли вереницей пронеслись в голове Оливии, и она с трудом сглотнула.

– София, – мягко сказала она, – я приехала не для того, чтобы остаться. Я здесь только для того, чтобы обсудить с твоим отцом и с тобой твое будущее, не прибегая к неудобному обмену письмами. Как только все разрешится тем или иным образом, я снова вернусь домой. Мой дом – Раштон, а здесь папин дом. Однако мы сильно отклонились от того, о чем я хотела поговорить с тобой.

– Нет, вовсе нет, – с сияющей улыбкой заявила София. – Когда мы с Фрэнсисом обручимся, ты, папа и я поговорим о свадьбе. Это будет гораздо проще, чем делать то же с помощью писем. А так как мы хотим, чтобы оглашение в церкви состоялось сразу же после объявления о помолвке, ты могла бы остаться до свадьбы. Очень утомительно снова возвращаться сюда из Линкольншира меньше чем через месяц после отъезда.

– София, ты очень страдала оттого, что папа и я большую часть твоей жизни прожили врозь? Так знай, ты в этом нисколько не виновата. И папа, и я – мы оба любим тебя больше всего на свете. Пойми, я не могу назвать свое замужество ошибкой, потому что без него не было бы тебя. И я абсолютно уверена, что папа чувствует то же самое. Но твой брак с лордом Фрэнсисом? Иди сядь снова, и давай разумно все обсудим.

– Мы хотим венчаться в деревенской церкви, – быстро сказала София, подойдя и усевшись рядом с матерью, – хотя гостями при этом смогут быть только родственники и близкие друзья. Я хочу венчаться там, где венчались вы с папой, а Фрэнсис говорит, что ему все равно, где, лишь бы невестой была я. Он вообще говорит всякие глупости. – Девушка счастливо рассмеялась. – Мама, расскажи мне о венчании. Папа целовал тебя перед алтарем? Ты плакала? Я родилась меньше чем через год после вашей свадьбы, правильно? Думаю, вы очень любили друг друга.

– О, София, да, так и было. – Оливия вздохнула. – Ты дитя любви, не сомневайся в этом.

Глава 4

Возле площадки для игры в кегли лорд Фрэнсис вел собственную игру. Он просунул руку Софии себе под локоть, нежно улыбнулся ей и отвел девушку в сторону, чтобы игроки и небольшая группа зрителей не могли его услышать.

– Возможно, старость неожиданно настигла меня или какая-то неизвестная болезнь, начавшаяся пару месяцев назад, быстро прогрессирует, а может быть, это влияние загородного воздуха или деревенской пищи – на меня напала странная глухота. Повтори, пожалуйста, что ты сказала.

– Она может сдаться, – с живостью откликнулась София. Ее щеки очаровательно порозовели, а взгляд можно было принять за выражение нескрываемого обожания. – Ее волнует наш брак, но это просто беспокойство о моем счастье. Фрэнсис, она сказала – вернее, довольно прозрачно намекнула, – что не запретит нам пожениться, хотя и очень советует этого не делать.

– Эту часть я слышал очень хорошо. Ты, должно быть, говорила громче и отчетливее, когда произносила эту фразу. А вот следующую часть я понял не правильно – во всяком случае, мне кажется, что я ее не понял.

– Часть, касающуюся свадьбы? Я сказала маме, что нам очень хочется венчаться в деревенской церкви – ну, во всяком случае, что я этого хочу и что ты готов сделать все, что угодно, чтобы доставить мне удовольствие. Как только объявят о нашей помолвке, она сможет остаться и помочь подготовиться к свадьбе.

– Уверен, следующее предложение я совсем не расслышал.

– Мы хотим, чтобы церковное оглашение состоялось немедленно после объявления о помолвке.

– Вот оно что. Значит, я мог бы избавить тебя от труда повторяться, Софи. В первый раз я услышал то же самое. Могу я кое-что узнать у тебя? Ты стараешься поймать меня в ловушку и женить на себе? Ты затеяла более хитроумную игру, чем все прочие женщины, которые от меня без ума? Очень хорошо, что ты не носишь корсета – ты ведь его не носишь? Иначе в этот момент его разорвало бы в клочья.

– Фу! – София, задохнувшаяся от возмущения, наконец обрела дар речи. – Самовлюбленный индюк! Неисправимый задавака! Все прочие женщины. Все? Сколько дюжин, Фрэнсис? Сколько сотен? Или нужно брать выше? Я скорее выйду замуж за жабу, чем за тебя. Скорее выйду замуж за змею…

– Я уловил ход твоих мыслей, Софи. – Фрэнсис еще нежнее улыбнулся и поднес к губам ее руку. – Ты просто хочешь сказать, что я болван, верно? Улыбнись, дорогая.

– Не смей называть меня «дорогая», – мило улыбнувшись, процедила она сквозь зубы.

– На сцене нужно вкладывать в роль все сердце и всю душу. Ты понимаешь, дорогая, что после оглашения мы оба окажемся посмешищами – и ты, и я. Расторгать помолвку и то весьма неприлично, но такое, Софи?

– Но мама уедет, – со слезами на глазах возразила девушка. – Она говорит, что как только все решится тем или иным образом, она вернется в Раштон. Обручимся мы или нет, все равно. А какой смысл обручаться, если она не останется, Фрэнсис?

– Действительно, какой?

– Она останется, если будет свадьба, к которой нужно подготовиться!

– Может, и так, Софи, – согласился лорд Фрэнсис после того, как несколько минут задумчиво почесывал голову, глядя на игроков в кегли. – Но не уедет ли она домой после того, как мы поженимся? Вот в чем вопрос. Хотя о чем я говорю, произнося «после того, как мы поженимся»? Умопомешательство, оказывается, заразно. Да, несомненно.

– Мама призналась мне, что все еще любит папу и все так же сильно. И он должен любить ее, Фрэнсис. Она ведь гораздо красивее, чем его любовница.

– Боже правый, Софи, ты ничего не знаешь о любовницах, но если даже и знаешь, это слово никогда не должно касаться твоих уст.

– Тогда его пташка, – бросила она, – его…

– Да, – Фрэнсис воздел глаза к небу, где в этот момент проплывало пушистое белое облако, – леди Клифтон определенно выглядит лучше, чем леди Монингтон. Но, Софи, из этого вовсе не следует, что граф предпочтет ее. Если хочешь знать мое мнение, то пытаться свести их вместе после четырнадцати лет разлуки все равно, что стегать пресловутую дохлую лошадь. О Боже! Прорвало водопровод?

– Нет, – сердито ответила София, поспешно направляясь обратно к дому, – просто мне в глаз попала мошка, вот и все. К тому же солнце слишком яркое, а я забыла взять зонтик.

– Возможно, я ошибся. Вполне возможно, Софи. – Догнав девушку, Фрэнсис просунул ее руку себе под локоть и похлопал ее.

– Нет, не ошибся. – София лихорадочно искала свой носовой платок, а потом воспользовалась тем, который подал ей молодой человек. – Мама пробыла здесь целый день, а они едва обменялись парой слов, если не считать вчерашнего вечера на террасе, когда мы заставили их гулять вместе. Вся наша затея совершенно безнадежна. Будь то завтра, на следующей неделе или через месяц, мама все равно уедет в Раштон…

– Быть может, все, что им нужно, – это только время. Должно быть, очень трудно встретиться после столь долгого перерыва, особенно когда вокруг так много любопытной публики. Возможно, со временем они преодолеют свои разногласия.

– Ты правда так думаешь? – Она с надеждой взглянула на юношу.

– Да, конечно. Нет, нет, Софи, оставь себе этот мокрый платок. Ты определенно не из тех женщин, про которых нельзя сказать, что у них глаза на мокром месте.

– О! Не правда ли, Фрэнсис, слово «комплимент» не входит в твой лексикон? В глубине души я сожалею, что тебе приходится подыгрывать мне в этой моей затее. Может быть, тебе стоит проделать один из твоих старых трюков? Ты всегда имел обыкновение отделываться от меня, как правило, загнав куда-нибудь и бросив на произвол судьбы.

– Пожалуй, самым хорошим местом был остров. Сколько часов ты просидела там, Софи? И пробыла бы еще дольше, если бы я в конце концов не шепнул Клоду, где тебя искать.

– Самое жестокое было в том, что ты уплыл на лодке к берегу прежде, чем я успела слезть с дерева. Ты ведь прекрасно знал, что я не умею плавать, а река слишком глубока, чтобы перейти ее вброд!

– После этого я никогда не доверял Клоду своих секретов. Он чуть не сломал ногу, торопясь доставить отцу приятную новость. Помню, как мне было обидно, когда меня наказали на весь остаток дня.

– Ну, с тех пор обида прошла, – ядовито заметила София, а Фрэнсис ухмыльнулся. – Так ты действительно считаешь, что надежда все-таки остается?

– Твой отец ушел с игровой площадки, – пожав плечами, заметил Фрэнсис. – Быть может, как раз сейчас они беседуют.

– Думаешь? – София оглянулась, чтобы убедиться, что ее отца и в самом деле нет на площадке. – Значит, ты сделаешь это, Фрэнсис?

– Что сделаю? – с подозрением спросил он.

– Согласишься на оглашение в церкви, если они разрешат помолвку? Да?

– И на церемонию венчания тоже? И на свадебное путешествие? И все это в надежде, что твоя мама останется здесь до нашего возвращения? И мы начнем девятимесячное ожидание появления на свет нашего первого ребенка в уверенности, что графиня задержится до этого счастливого события и до последующих за ним крестин? Возможно, Софи, нам придется завести десять детей или даже дюжину. К концу этого времени твоя мама, вероятно, решит, что не стоит возвращаться в Раштон, потому что нашему старшему уже придет черед обзаводиться семьей.

– Ты как всегда издеваешься над моими чувствами. Так далеко дело не зайдет, Фрэнсис. Что бы ни случилось, я расторгну помолвку, не доводя дела до свадьбы. Даю тебе слово.

– Боже правый, Софи! Представляешь, какой разразится скандал?

– Скандал меня не волнует.

– Взволнует. Никто не захочет прикоснуться к тебе и тридцатифутовым шестом после того, как ты бросишь сына герцога почти у самого алтаря!

– Меня это вполне устраивает. Я уже говорила тебе, что вообще не собираюсь выходить замуж. И не желаю, чтобы меня трогали шестами или чем-либо иным!

– Я говорю не только о женихах, Софи. Никто не станет никуда тебя приглашать. Ты станешь отверженной, парией.

– Чепуха.

– Только не говори, что я не предупреждал тебя. Вперед, и делай то, что задумала. Раз ты дала слово, что откажешься от брака, так сама и делай это. Я определенно на такое не способен.

– О, Фрэнсис, ты так добр, – просияла София. – Я не думала, что мне удастся уговорить тебя согласиться на оглашение. Ты замечательный!

– Софи, – нахмурился он, – прошу тебя, поменьше восторженных слов вроде «добрый» и « замечательный». Они заставляют меня нервничать. Давай лучше надеяться, что твой отец скажет «нет» и пошлет меня подальше. Честно говоря, очень хотелось бы надеяться на это.

– Венчание в деревенской церкви, звон колоколов, хоровое пение, органная музыка и приходский священник в праздничном облачении, – с мечтательным взглядом протянула София. – О, Фрэнсис, ведь все это не может не напомнить им об их свадьбе и не тронуть их души. Не может!

– Ах, сумасшедший дом, сумасшедший дом, твои двери широко распахнуты, и ты определенно ждешь меня.

* * *

Граф Клифтон заканчивал партию в кегли, когда из дома вышла София. «Должно быть, разговаривала с Оливией», – решил он, так как заметил, что миссис Биддефорд пришла на площадку еще час назад, и немного расслабился, надеясь, что графиня вразумила дочь.

Он с большим облегчением прочел письмо, в котором Оливия сообщала, что приедет. С большим облегчением, но и еще с каким-то чувством. Он совсем не был уверен, что на самом деле снова хочет видеть ее, несмотря на то, что ее портрет всегда был с ним, куда бы он ни ездил: портрет всегда стоял у его кровати, это было последнее, на что он смотрел вечером перед тем, как погасить свет, и первое, на что он смотрел утром, прежде чем встать с кровати. Но портрет и реальный человек – далеко не одно и то же.

В конце игры граф попросил разрешения уйти и засмеялся, когда лорд Уитли заметил, что с удовольствием отпускает такого классного игрока.

– Могу держать пари, Клифтон, что летом вы проводите все свободное время в тренировках и теперь выставляете всех нас, остальных смертных, неуклюжими недотепами, – пошутил гость.

– Я специально приобрел огромный зонтик на случай дождливой погоды, так что не теряю даром ни мгновения, – откликнулся граф.

Увидев, что София и Саттон увлеченно беседуют, прогуливаясь немного в стороне от остальных, он решил, что дочь пересказывает юноше разговор с матерью. София раскраснелась, но не казалась особенно огорченной. Сейчас граф не боялся оставить молодых людей без присмотра – они находились в окружении гостей, среди которых были и родители Саттона, – и направился в дом.

Графини не было в ее личных апартаментах, не было ее ни в большой гостиной, ни в малой, ни в одном из салонов. «Ее милость решила прогуляться», – сказал ему лакей, когда он наконец догадался спросить. Граф вышел на террасу и обвел взглядом все дорожки английского парка – они были пусты. Скамейка у фонтана тоже пуста. Он вышел в парк, чтобы взглянуть на ту его часть, которая была не видна с террасы. А если бы Оливия пошла на игровую площадку, он встретил бы ее по дороге в дом.

«Где она может быть? – размышлял граф. – В деревне? Но если ей было что-то нужно, она поехала бы вместе с Биддефордами и Софией. В потайном садике? Неужели она помнит его?»

В последние годы жизни старого графа этот потайной сад пришел в запустение и безнадежно зарос, а замок на калитке заржавел. Придя туда после похорон, граф Клифтон стоял на том месте, где в первый раз поцеловал Ливи, и чувствовал еще большую безнадежность, чем на церковном дворе, когда смотрел на деревянный ящик, где было все, что осталось от горячо любимого отца. Ему казалось, что состояние сада как в зеркале отражает его судьбу, но привести его в порядок, вернуть ему прежний вид воспринималось им как непосильная и бесполезная задача. Зачем приводить в порядок садик, который почти никого из ныне живущих не интересовал? Дом окружали большие газоны, а дальше на многие мили тянулся ухоженный парк. Кому нужен крошечный садик, спрятанный среди леса? «Мне, вот кому», – ответил себе граф. Как и портрет у кровати, это было воспоминание, оставшееся у него об Оливии. Она любила сад, и в тот месяц перед их свадьбой Маркус всегда знал, где найти ее, и часто приходил туда к ней. Она никогда не запирала от него калитку, хотя, оставаясь вдвоем, они не раз отгораживались от всего мира, чтобы насладиться объятиями.

«Неужели Оливия помнит этот сад? И пошла туда? Неужели это не было местом, куда она направилась бы в последнюю очередь?» – продолжал спрашивать себя граф. И все же с самого начала его не оставляла надежда, что она там. С того момента, как ему стало известно, что графиня приедет, он не запирал калитку, надеясь, что только она и никто другой, быть может, найдет к ней дорогу, потому что не желал допускать в потайной сад ни своих гостей, ни даже Софию.

Свернув с главной дорожки, лорд Клифтон энергично шагал через лес, пока не подошел к стене, заросшей плющом, под которым скрывалась арочная калитка. Остановившись у закрытой калитки, он положил руку на щеколду и принялся убеждать себя, что Оливии не может быть там и очень глупо искать ее там, что если даже она там, то было бы ошибкой войти туда, что если она пришла сюда, значит, ей хотелось тишины и уединения, и, во всяком случае, если она там, то наверняка заперла калитку. Но калитка оказалась незапертой и, когда он поднял щеколду, легко распахнулась внутрь на хорошо смазанных петлях.

От контраста между тем, что было за стеной, и тем, что оставалось снаружи, у любого, впервые увидевшего этот сад, могло бы перехватить дыхание. Снаружи росли высокие старые деревья, и царивший полумрак приглушал все цвета. Внутри открывалось пышное цветение и буйство красок. Расположенные в центре каменные часы были окружены уже отцветающими молодыми плодовыми деревьями; за калиткой начиналась мощеная дорожка, по обе стороны которой раскинулись травяные лужайки; в противоположных углах сада были устроены скалистые горки, покрытые цветочными коврами; по стенам карабкались плетистые розы. Садовники графа не жалели времени на то, чтобы поддерживать эту красоту в безупречном состоянии.

Оливия в муслиновом платье такого же сочного зеленого цвета, как трава, сидела, обхватив колени, на плоском камне одной из горок. Войдя, Клифтон осторожно закрыл за собой калитку, но не стал запирать ее.

– Ты сохранил его, Маркус? – Она пристально смотрела на него, приподняв одну бровь.

– Да, – Ответил он, подойдя ближе.

– Почему?

Несколько минут он не отвечал – разве мог он назвать ей истинную причину?

– Наверное, наследственная сентиментальность, – наконец произнес он. – Знаешь, когда что-то столь несказанно красиво, ощущаешь потребность оставаться верным этой красоте.

Она кивнула, видимо, удовлетворившись таким объяснением.

«Ты несказанно красива», – подумал он. Портрет возле его кровати больше не давал представления о ней. В Оливии уже не было цветения юности, она была женщиной, более пленительной, чем молодая девушка.

– Итак? – спросил он.

– Маркус, я не знаю, можно ли это предотвратить, – ответила она. – София всей душой стремится к браку, и я не заметила, чтобы все сказанное мною вызвало у нее хоть малейшее сомнение в правильности и благоразумии выбранного пути.

– Ты не смогла отговорить ее?

– Я сказала, что больше не буду обращаться с ней, как с ребенком, и предоставлю ей возможность самой принимать решения. Пообещала не запрещать помолвку, хотя и предупредила, что ты вполне мог бы это сделать. Но я также предупредила, что ее упрямство может обернуться большой ошибкой.

– Ты не запретила помолвку? – расстроенно спросил Клифтон.

– Маркус, ей исполнилось восемнадцать лет. В ее возрасте я уже была замужней дамой.

– Но как она может не понимать, что глупо терять голову при знакомстве чуть ли не с первым встречным мужчиной? Ей ведь всего восемнадцать, Оливия. Боже, она же совсем еще ребенок!

– Но она напомнила мне, что в Лондоне много девушек из высшего общества ее возраста, которых вывезли в свет, чтобы они нашли себе мужей. Таков обычай, Маркус, и она права.

– Значит, ты одобряешь помолвку? – Мужчина поставил ногу на камень, лежащий чуть ниже того, на котором устроилась его жена, и оперся локтем на колено. – Полагаешь, нам следует согласиться?

– Не знаю, – в замешательстве ответила Оливия. – Подсознательно я против этой помолвки. Мне не верится, что София будет счастлива с лордом Фрэнсисом. И я не уверена, что она точно знает, чего хочет, или отдает себе отчет, что влюбленность не всегда достаточное основание для брака. Но когда я привела ей эти доводы, она отплатила мне той же монетой. – Оливия понюхала сорванную красную гвоздику. – Она говорит, это из-за нас с тобой. – Подняв голову, графиня посмотрела на мужа. – По ее мнению, мы возражаем только потому, что наш брак не удался и нам трудно представить себе, что с ней ничего подобного не произойдет. София перечислила знакомые ей пары, которые до сих пор живут в браке, и, как оказалось, только у нас не сложилась семейная жизнь. Маркус, может быть, она права? Не излишне ли мы пессимистичны? Рассуждали бы мы подобным образом, если бы у нас ничего не произошло и мы оставались бы вместе? Или мы радовались бы ее браку с младшим сыном Роуз и Уильяма? Возможно, мы были бы довольны, несмотря на репутацию Фрэнсиса? Мне кажется, он очень увлечен Софией. У меня нет ответа, я не могу поставить себя на место благополучной замужней женщины. Я пришла сюда, чтобы попытаться найти ответ.

У него тоже не было ответа. Он просто смотрел на склоненную голову жены, на ее гладкие светлые волосы, аккуратно разделенные посередине пробором и зачесанные назад, смотрел, как она вертит в руках гвоздику, уткнувшись в нее носом.

Если бы ничего не произошло… Если бы Лаури не решил жениться и не пригласил его и Ливи в Лондон на свадьбу. Если бы он не изъявлял так явно желания поехать, потому что Лаури был его самым близким другом в Оксфорде. Если бы София не заболела корью за день до того, как они должны были отправиться в дорогу, и Ливи не уговорила бы его, во многом против его воли, ехать одному, потому что он настроился на праздник. Если бы не этот дурацкий мальчишник у Лаури за два дня до свадьбы и вся последующая бесконечная гулянка. Если бы остальные университетские приятели не смеялись над ним, называя его, совсем еще молодого, степенным женатиком, когда он отказывался пойти с ними в таверну, пользовавшуюся определенной славой. Если бы он не был так пьян и так глуп, беспросветно глуп. Потом он никогда не мог вспомнить, ни как звали ту девушку, ни как она выглядела. Он помнил только, что был с ней в постели и что в тот момент ему было противно. Помнил, что ненавидел себя, когда заплатил ей и выскочил на улицу, где его стошнило в сточную канаву на потеху честной компании.

И дальше он повел себя как полный идиот. Поступив так, он должен был найти какое-то успокоение для своей совести и выбросить из головы то, что произошло. Девица для него ничего не значила; он был уверен, что ни один из его друзей никогда ни словом не обмолвится об этом случае и сам никогда не соблазнится повторить ничего подобного еще раз. Но он вернулся домой и на четыре дня заперся от Ливи, озадачив жену настойчивыми утверждениями, что ему нужно заняться бухгалтерией и разобраться с тем, что произошло в его отсутствие. А ночами он якобы был нездоровым или слишком усталым, чтобы заниматься любовью. На четвертую ночь он сказался больным – настолько, что не мог спать с ней в одной постели, и отправился ночевать в собственную спальню, которой пользовался очень редко.

– Что случилось, Марк? – спросила Оливия тогда, полчаса спустя тихо войдя в его темную комнату.

– Ничего. – Он стоял и смотрел в окно. – Просто что-то с желудком.

– Что случилось в Лондоне?

– Ничего. Вечеринки. Свадьба. Слишком много еды и выпивки. Скоро мне станет лучше, Ливи.

– У тебя есть кто-то еще? – прошептала она.

– Нет! – почти выкрикнул он, повернувшись к ней лицом.

В это время нужно было пересечь комнату, заключить Ливи в объятия, поцеловать, отвести обратно в спальню и заняться с ней любовью. Он мог бы забыться, оказавшись внутри знакомого и любимого тела. И даже если бы он не забыл обо всем, ему не следовало ни о чем рассказывать жене – никогда.

– Была девушка, – выпалил он, не подумав. – Проститутка. Она ничего для меня не значит. Я не могу вспомнить ни ее имени, ни ее внешности. Я был пьян, и меня спровоцировали на это. Это ничего не значит. Ничего, Ливи. Я люблю тебя. Только тебя. Это никогда не повторится. Я обещаю.

Молодая женщина ничего не сказала, но даже в темноте он видел ужас и отвращение, написанные у нее на лице. Несколько минут муж и жена стояли и смотрели друг на друга, а потом он протянул к ней руку, но Оливия повернулась и быстро вышла. Марк, пошатываясь, поплелся за ней, однако двери ее спальни и туалетной комнаты оказались уже запертыми. Оливия отказалась простить его и продолжала отказывать в прощении, пока ему не пришлось поверить, что жена никогда не простит его.

– Значит, ты полагаешь, я должен поговорить с Саттоном и выяснить, какие у него намерения и планы на будущее? Думаешь, мне следует сообщить о нашем согласии, если его ответы удовлетворят меня, если мне станет ясно, что у него серьезные намерения и он будет для Софии хорошим мужем? Ты считаешь, я должен поступить именно так, Оливия?

– Не знаю, – положив гвоздику рядом с собой на камень, она снова взглянула на мужа. – Маркус, нам предстоит принять самое важное решение, касающееся жизни нашей дочери, а разум и здравый смысл, видимо, больше не служат нам хорошими советчиками. Что можно сделать разумного или рассудительного? Ни мои мама с папой, ни твои родители не стали удерживать нас от брака, когда увидели, что мы всей душой стремимся к нему.

– Да.

– Хотя, возможно, им следовало бы это сделать. – Повернув руки ладонями вверх, Оливия пристально разглядывала их.

– Да.

– Но означает ли это, что нам следует остановить Софию? Быть может, ее замужество окажется счастливым.

– Да.

– О, Маркус. – Она опять подняла к нему лицо. – А что думаешь ты? Мне очень хотелось бы, чтобы решение принимал ты, ведь ты ее отец.

– Оливия, я убежден, что через полгода, через год или через два мы снова столкнемся с этой же проблемой, если в этот раз скажем «нет». И я уверен, София всегда будет слишком молода, и молодой человек всегда будет чем-то нас не устраивать.

– Да, – грустно улыбнулась Оливия.

– Пожалуй, лучше сначала послушать, что скажет о себе Саттон.

– Да.

– Но уж я не стану облегчать ему задачу.

– Да, я помню, как ты назвал папу настоящим людоедом, – усмехнулась она, – хотя обычно он был деликатнейшим человеком.

– Тебе было семнадцать лет, и ты была его единственной дочерью.

– Да.

– Значит, ты готова смириться с этой помолвкой?

– Скорее всего да. София сказала, они хотят, чтобы оглашение в церкви было сделано немедленно после объявления о помолвке. Маркус, они собираются обвенчаться в местной деревенской церкви.

– Вот как? – Он внезапно вспомнил выражение нежности, изумления и полной беззащитности на лице Оливии, обращенном к нему, когда приходский священник объявил их мужем и женой. Это воспоминание ассоциировалось у него с органной музыкой, запахом цветов и колокольным звоном. – Ты останешься на праздник по случаю помолвки?

– Да, если будет свадьба. – Ее щеки густо покраснели. – Если разрешишь.

– Оливия, это твой дом.

– Нет, – покачала она головой, – мой дом в Раштоне.

– Оливия, ты счастлива? – вырвалось у Маркуса, и он сразу же пожалел, что коснулся такой личной темы.

– Я довольна жизнью, – ответила женщина, немного помолчав. – У меня есть дом и сад, книги и музыка, и еще церковь, благотворительная работа и мои друзья.

– Кларенс? Вы до сих пор дружите? Я редко вижу его в городе.

– Да, он редко ездит туда, предпочитая оставаться в провинции. Да, Маркус, он все еще мой друг. Так же как еще дюжина, а то и больше, других людей.

– Я рад. Ты тоже никогда не хотела пользоваться лондонским домом, хотя я уверял, что меня там не будет.

– Да, дома мне спокойнее.

– Я всегда любил этот загородный дом, и мне приятно, что тебе хорошо там.

– Да.

– Ты вернешься в дом вместе со мной или хочешь еще побыть здесь? – Граф выпрямился и опустил ногу на траву.

– Я побуду здесь.

Кивнув, он пошел к выходу и уже взялся за щеколду, когда голос Оливии заставил его оглянуться через плечо.

– Маркус, я очень рада, что ты сохранил сад.

Он молча улыбнулся и вышел в лес, осторожно закрыв за собой калитку.

«Я сохранил его для тебя», – хотел сказать он, но это было бы не совсем правдой. Он сохранил его и для себя, потому что сад напоминал ему о Ливи и о чудесной жизни, которая была у них на протяжении почти пяти лет и которую он разрушил одним махом, пытаясь доказать компании пьяных парней, ровно ничего для него не значивших, что он настоящий мужчина.

Глава 5

«Тысячу лет не играла в шарады», – улыбаясь, подумала графиня Клифтон, стараясь отдышаться после особо подвижной сцены. Она любила посещать вечеринки, устраиваемые по соседству с Раштоном, но вот уже несколько лет, как ее причислили к старшему поколению, и она, сидя в обществе пожилых дам, просто наблюдала за развлечениями молодежи.

Но сегодня вечером София настаивала, чтобы Оливия приняла участие в игре. Лорд Хатауэй эхом поддерживал ее уговоры. Вскоре после того, как джентльмены, покончив со своим кофе, снова присоединились к дамам, Маркус покинул гостиную, пригласив с собой лорда Фрэнсиса, и с тех пор София краснела и не находила себе места. Вошедший в комнату слуга что-то сказал герцогу и герцогине, а затем подошел к Оливии.

– Их милость просит вас, мадам, присоединиться к нему в библиотеке, – тихо сообщил он на ухо Оливии, оглянувшись на Софию.

Графиня, герцог и герцогиня, обменявшись улыбками, направились к двери.

– Ну вот, Оливия, наконец-то наши переживания кончатся. Что это будет – «да» или «нет»? – усмехнулся его светлость.

– Беседа длится уже целый час, – заметила герцогиня. – Думаете, все это время они обсуждают дела?

– Итак, Оливия, – сказал герцог, когда они, остановились, ожидая, пока лакей откроет дверь в библиотеку, – мы расстаемся со своим последним мальчиком, а вы со своей единственной девочкой. И мы не имеем ничего против новых внуков.

Граф был в библиотеке один и, стоя у камина с заложенными за спину руками, улыбался им.

– Ну что, Маркус, этот паршивец, мой сын, произвел на тебя хорошее впечатление или ты отправил его собирать вещи? – поинтересовался герцог.

– Я разрешил ему сделать официальное предложение Софии. Думаю, сейчас он именно этим и занят.

– Великолепно, великолепно. – Герцог потер руки от удовольствия, герцогиня полезла в карман за носовым платком, а графиня пристально посмотрела на мужа. – И когда должна состояться свадьба? Надеюсь, до Рождества? Я всегда считал – не имеет смысла тянуть, когда намерение высказано.

– Через месяц, – ответил граф. – Уильям, твой сын высказал пожелание, чтобы о помолвке было объявлено сегодня вечером, если София даст свое согласие, а я не думаю, что есть какие-то сомнения в том, что она согласится. И еще Фрэнсис попросил, чтобы первое оглашение в церкви состоялось в воскресенье.

Герцогиня вскрикнула и закрыла лицо платком.

– Здесь? – спросил его светлость. – Не в церкви Святого Георга, как у других наших мальчиков? Что ж, должен признать, тихая сельская свадьба имеет свое очарование. Вы с Оливией ведь тоже венчались здесь, не так ли, Маркус? Я помню, какая чудесная была свадьба. Итак, Фрэнсис ведет себя как всегда импульсивно и не соглашается отложить венчание? Роуз, не нужно так расстраиваться, никто же не умер. К тому же малышка София еще может отказать ему.

– Но, Оливия, разве можно все подготовить за один месяц? – запричитала ее светлость.

– Уверена, все можно успеть, – успокоила ее графиня. – Приглашения необходимо разослать завтра же, это самое безотлагательное дело. А потом нужно собраться всем вместе и обсудить остальное.

– Пожалуй, на сегодняшний вечер можно расслабиться, – предложил граф, – и пусть все идет своим чередом. Присаживайтесь, Роуз, Оливия. И ты тоже, Уильям. Что будете пить?

– Словно в старые времена, – улыбнулся герцог, когда несколько минут спустя все уютно устроились с бокалами в руках.

Оливия понимала, что все происходит на самом деле, и не могла в это поверить. Как часто бывало в далеком прошлом, они сидели вместе – все четверо – и с удовольствием вели беседу. Но теперь она не сидела рядом с мужем, чуть касаясь его руки – они никогда не смущали родных и друзей, открыто демонстрируя свою любовь. Сейчас она присела на диване рядом с герцогиней, а граф в кресле у камина. Она больше не чувствовала себя членом этой компании, потому что остальные трое поддерживали дружбу на протяжении тех четырнадцати лет, что она провела в Раштоне.

Днем они с Маркусом договорились, что помолвку следует разрешить, если его удовлетворит беседа с Фрэнсисом, но все же Оливия не была до конца уверена, что они приняли правильное решение. Вероятно, это выяснится по прошествии нескольких лет, когда им станет ясно, как складывается семейная жизнь их дочери. Но несмотря ни на что, ей хотелось найти хоть какой-нибудь убедительный предлог, чтобы отговорить Софию.

Если бы не предстоящая свадьба, Оливия без промедления уехала бы домой – домой, в безопасную и привычную атмосферу Раштона, к своим друзьям, Эмме Бернетт и Кларенсу. Но теперь ей предстояло оставаться в Клифтоне по меньшей мере месяц. Венчание должно было состояться в деревенской церкви, и это будет тяжело, подумала она. И будет тяжело ежедневно находиться в обществе мужа, принимая гостей. Помимо всего прочего, будет бесчисленное множество случаев, когда при подготовке к празднику им придется оставаться вдвоем, и это будет просто невыносимо. Каждая мелочь таила в себе ловушку, как и предвидела Оливия.

Маркус был невероятно привлекателен. По правде говоря, никогда прежде Оливия не употребляла этого слова применительно к нему. Для нее муж был чрезвычайно красивым, очень-очень дорогим и жизненно необходимым, но она не могла воскресить в памяти такого постоянного ощущения жажды, влекущей ее к этому мужчине. Это чувство было непривычным, неприятным, и она хотела бы от него избавиться – ведь она не юная школьница, вздыхающая по красавцу-мужчине, а зрелая женщина.

А кроме того, это был Марк – Маркус, а она избегала напоминаний о браке, который развалился давным-давно, и о том времени, когда она год с лишним пробивалась через ад снова к жизни. Ей хотелось только одного – быть подальше от мужа и снова обрести спокойствие. Оливия очень хорошо понимала, что именно сделало его гораздо привлекательнее, чем он был тогда, когда они были вместе. Причина этого опыт – опыт, приобретенный в общении с несметным числом других женщин. Но ей не нужна была его искушенность, она любила своего невинного Марка.

Не прошло и получаса, как их приятная беседа была прервана, двери без предупреждения распахнулись, и на пороге появились рука об руку София и Фрэнсис с сияющими лицами.

– А, нам очень повезло, вы все здесь, – сказал лорд Фрэнсис. – София только что согласилась выйти за меня замуж.

– Совершенно верно, – зардевшись, улыбаясь, подтвердила девушка.

Все разом заговорили, засмеялись и вскочили на ноги, а герцогиня снова приложила к глазам платок.

– О, мой мальчик, мое дитя. – Герцогиня обняла сына и снова заплакала. – Кажется, совсем недавно я водила тебя за ручку.

– София, девочка моя, – его светлость раскрыл ей объятия, – еще с той поры, когда ты могла взобраться по лестнице вслед за нашими мальчиками, но не могла спуститься обратно, мы хотели, чтобы ты стала нашей невесткой. И теперь наше желание сбывается. Иди сюда, твой свекор обнимет тебя.

Пришло время всем обнять друг друга. Оливия покорилась медвежьему объятию герцога, заверившего ее, что для него нет большего счастья, чем родственные узы, которые должны связать их семьи, и слезливому объятию ее светлости. София обняла мать и закружила по комнате, объявляя, что теперь они – все вместе – проведут целый месяц. Фрэнсис робко улыбался будущей теще, пока Оливия не взяла в ладони его лицо и не поцеловала в щеку, сказав с улыбкой, что будет гордиться таким зятем. А затем, отвернувшись от лорда Фрэнсиса, Оливия оказалась перед мужем, только что выпустившим из объятий их дочь. В это время герцогиня громко рыдала на плече мужа и горько сетовала на то, что больше нечего ожидать свадеб, пока не подрастут внучки – девочки Берти.

– Ну вот, Оливия, мы, кажется, стали родителями невесты, – улыбнулся ей граф.

– Да. – Она прикусила губу, ощущая, как у нее от волнения исказилось лицо.

И затем его руки скользнули под ее руки, обняли ее и крепко прижали к его груди. А ее собственные руки, не зная куда деваться, обвились вокруг его шеи.

Единственное, что она почувствовала, – шок. Шок оттого, что этот красивый солидный мужчина с темны-

Ми, тронутыми серебром волосами, безусловно, был Марк – в этом нельзя было усомниться. Возможно, дело было в том, как он держал ее, как заставил ее тело податься ему навстречу, возможно, ее ввел в соблазн знакомый запах его одеколона, но было и что-то еще совершенно необъяснимое. Марк!

– Мы должны радоваться за них, Оливия, – шепнул он на ухо жене, на мгновение коснувшись щекой ее щеки. – Мы должны верить, что они будут счастливы.

– Да. – Женщина закрыла глаза и секунду спустя снова оказалась одна, слушая раскатистый смех герцога, всхлипывания герцогини и щебетание Софии.

Лорд Фрэнсис обнял Софию за плечи, привлек ее к себе и, наклонив голову, коротко, но крепко поцеловал в губы. Оливии на мгновение показалось, что ее дочь ошеломлена и даже рассержена, но когда все присутствующие поощрительно рассмеялись, девушка сделалась пунцовой.

– Мы хотим обвенчаться сразу же после оглашения в церкви, – объявил лорд Фрэнсис. – Верно, Софи? Так что не имеет смысла разъезжаться по домам до свадебного празднества.

– Разъезжаться! – воскликнула герцогиня. – Ты слышала, Оливия? Знаешь, Фрэнсис, нам очень повезет, если в следующем месяце у нас будет время хотя бы немного поспать. Ты имеешь представление о том, что значит подготовить свадьбу? Нет, конечно, нет, ты же мужчина. Оливия, дорогая, у меня начинается головная боль от одной только мысли о предстоящих хлопотах.

– Оливия, – хмыкнул герцог, – говоря другими словами, Роуз теперь в своей стихии, и горе тому, кто попытается отвлечь ее от чистого наслаждения лечь костьми рази предстоящего празднества.

– Может быть, вернемся в гостиную? – предложил граф. – Наши гости, должно быть, удивлены, что их так надолго оставили одних, хотя, не сомневаюсь, догадываются о причине нашего отсутствия. Полагаю, нам с женой следует объявить о помолвке. Оливия? – Он предложил графине руку.

* * *

– Скажи на милость, что ты делал в библиотеке? – возмущенно спросила София, как только молодые люди остались одни.

Теперь, когда София и лорд Фрэнсис были официально помолвлены, они получили разрешение бывать наедине и сейчас прогуливались в саду по одной из дорожек среди цветочных клумб. Остальные гости, видимо, устав за день от развлечений на свежем воздухе, собрались в гостиной играть в шарады или, быть может, просто поступили тактично и оставили их одних.

– Что я делал? – Лорд Фрэнсис принял сосредоточенный вид. – Объявлял о нашей помолвке и старался выглядеть соответствующим образом.

– Соответствующий вид не включает в себя поцелуй в губы. И в будущем держись от них подальше, Фрэнсис, если не желаешь себе ничего плохого. Честно говоря, тебе очень повезло, что у тебя не распухла губа.

– Софи, если ты не можешь обуздать свою страсть, лучше укуси меня за шею, чем в губу. По крайней мере я смогу скрыть следы зубов под шейным платком.

– До чего ты отвратителен! Кто, будучи в здравом уме, захотел бы кусать тебя за шею? Фу!

– Когда я поцеловал тебя, ты так очаровательно порозовела. Я подумал, что ты вот-вот потеряешь сознание у меня в объятиях.

– Сам же сказал, что когда играешь, нужно входить в роль, Я должна была убедить маму и папу, что это мой первый поцелуй.

– Вероятно, так и есть. Я не ошибся?

– Тебя это не касается! – Девушка вздернула подбородок.

– Вид многоопытной женщины тебе не идет, Софи, – ухмыльнулся Фрэнсис. – Знаешь, скоро нам придется продемонстрировать еще несколько поцелуев. Народ ждет.

– Какая чушь!

– Вероятно, не менее дюжины наблюдателей стоят сейчас у затененных окон, надеясь увидеть наши слившиеся силуэты.

– Что за нелепое предположение! – воскликнула София, оглянувшись на дом. – Я никого не вижу.

– Естественно. Ты же не станешь всерьез ожидать, что они выстроятся у окон, держа по свечке в каждой руке? Софи, они встали так, чтобы их не было видно, или прячутся за шторами.

– Фрэнсис, мне иногда кажется, что у тебя в голове ветряная мельница.

– Ты меня обижаешь. Так доставим им удовольствие?

– Что?!

– Среди них могут быть и твои родители.

– Мама и папа не станут следить за мной.

– С их точки зрения, это не слежка. Просто они хотят удостовериться, что приняли правильное решение в отношении нас. Им хочется убедиться, что мы не ссоримся и не идем на расстоянии десяти шагов друг от друга, дорогая.

– Ну, это совсем не так. Я хочу сказать, что между нами нет десяти шагов, зато ссоримся мы всегда.

– Думаю, нам следует сделать все как положено. Стой спокойно, Софи, пока я тебя целую.

– Только дотронься до меня, – пришла в негодование София, – и я…

– Собираюсь дотронуться двумя руками и губами. Или ты боишься?

– Боюсь? – презрительно переспросила она. – Тебя, Фрэнсис?

– Мне так показалось. – Молодой человек остановился и положил одну руку ей на локоть. – Ты боишься!

– Ну, из всего…

– Уверен, полминуты вполне достаточно для только что помолвленной пары. Досчитай до тридцати, Софи, только медленно. Это отвлечет твои мысли и успокоит нервы.

И пока девушка с негодованием, беспокойством и испугом смотрела на него, Фрэнсис прижался губами к ее рту, а свободной рукой взял ее за другую руку и притянул к себе.

– Что ты делаешь? – Досчитав не больше, чем до двадцати одного, София откинула голову и взглянула на него. – Что, по-твоему, ты делаешь?

– Пытаюсь приоткрыть твои губы своим языком, Софи. Неинтересно же держать неподвижные губы у сомкнутых губ. Согласна?

– Нет, не согласна. Это совершенно излишняя часть представления, которая не может быть видна из окон дома. Не сомневайся, если бы это было видно, папа уже был бы здесь с кнутом в руке. Не смей никогда больше этого делать. Никогда! Ты понял меня? От этого мне становится не по себе.

– Правда, Софи? – усмехнулся лорд Фрэнсис. – Не советую тебе увлекаться мной. Понимаешь, я не хочу нести ответственность за разбитые сердца и тому подобные веши.

– Фрэнсис, я не уверена, что знаю кого-либо, будь то мужчина или женщина, кто мог бы соперничать с тобой в самомнении. Как же, увлечься тобой! Скорее я влюбилась бы в жабу. Я скорее бы…

– …влюбилась в змею. Иногда, Софи, ты не очень оригинальна. Давай поговорим о чем-нибудь другом, а? Ты наконец-то счастлива? Довольна?

– О, Фрэнсис, разве это не замечательно? – Возобновив прогулку, она с сияющей улыбкой взглянула на юношу. – Даже лучше, чем можно было вообразить, правда? Они обнялись. Ты видел? По-настоящему обнялись. И я уверена, что папа еще и поцеловал ее в щеку. И потом в гостиной, принимая поздравления, он держал маму под руку, не отпускал ее и говорил «моя жена и я» так, словно у них самый обычный брак. Ты заметил, Фрэнсис? Все должно получиться, согласен? Через месяц все не может не быть хорошо.

– Все это определенно многообещающе, – кивнул он, – но не могу избавиться от ощущения, что мы увязли глубже, чем ожидали, Софи. Боже правый, все были страшно довольны, а моя мать намочила, должно быть, три носовых платка.

– Наши мамы с радостью возьмутся за приготовления к свадьбе. Не нужно забывать, что ждет нас впереди, – с улыбкой напомнила девушка.

* * *

Стоя у окна гостиной, граф и графиня смотрели в темный сад.

– Я сделаю что угодно ради Софии, – сказала Оливия. – Ты это знаешь.

– Да, и я тоже. Но пойми, это будет не просто месяц, проведенный под одной крышей.

– Будет как вчера вечером? Мы с тобой под руку?

«Моя жена»? «Наша дочь»?

– Да. Нам придется улыбаться друг другу и все делать сообща.

– Вместе готовить свадьбу.

– Ты способна на это, Оливия? Сможешь на один месяц спрятать свою неприязнь ко мне – хотя бы на людях?

– Да, Маркус, на целый месяц. Ради Софии.

– Семья на один месяц. По-моему, для девочки это очень важно.

– Да.

– Значит, договорились. – Он пожал Оливии руку.

– Да, – согласилась она и отошла от него. Граф несколько мгновений смотрел вслед жене, а потом снова повернулся к окну. Семья на месяц – очень соблазнительная идея, однако он понимал, что нельзя выпускать на волю чувства. После свадьбы Софии Оливия снова вернется в Раштон, а в течение этого месяца ему следует строго контролировать свои эмоции – слишком много времени потребовалось на то, чтобы справиться с ними.

Глава 6

Пригласить весь высший свет, как, по-видимому, хотелось герцогине, было совершенно невозможно. «Как бы ни был велик Клифтон-Корт, количеству гостей, которых может вместить дом, существует предел. И деревенская церковь тоже невелика. Представители бомонда останутся недовольны, если для них не найдется места внутри и во время церемонии венчания им придется сидеть снаружи в экипажах или стоять во дворе церкви», – предупредил граф. Поэтому следовало очень внимательно отнестись к составлению списка гостей. Все присутствовавшие на помолвке выразили желание либо остаться до свадьбы, либо уехать и вернуться через месяц. Решено, что непременно должна были быть приглашены члены семей и ближайшие друзья – Софии, лорда Фрэнсиса, герцога, герцогини, графа и графини. Обсуждение растянулось на целых два часа, пока список гостей не приобрел должной длины, а затем ее светлость.

Оливия и София занялись составлением приглашений, а мужчины отправились в деревню к приходскому священнику.

После ленча Клифтон настоял, чтобы все отвлеклись от свадебных приготовлений, и предложил устроить верховую прогулку и пикник на холме к северу от усадьбы.

– Помимо всего прочего, нельзя допустить, чтобы ты, Роуз, и Оливия ко дню свадьбы оказались совершенно измотанными, – постарался он убедить взволнованную герцогиню, которая продолжала тревожиться, что остается слишком мало времени, чтобы должным образом все подготовить. – Могу уверить тебя, что мои экономка и повар истинные профессионалы. А кроме того, я вызвал прислугу из своего лондонского дома.

– Сегодня такой великолепный день, любовь моя, – поддержал его герцог. – Грех тратить его на суету внутри дома.

– Мы не суетимся, правда, Оливия? Мы просто заняты, – возразила ее светлость.

– К тому же, – добавил граф, – неприлично на полдня оставлять гостей без внимания. Оливия, надеюсь, вы с Роуз сможете найти время?

– Нам нужно минут тридцать, чтобы дописать приглашения. Их необходимо разослать сегодня, Маркус.

– Хорошо, еще полчаса и ни минутой больше.

День еще только начинался, и все отправились на верховую прогулку. Прикрывая глаза от слепящего солнечного сияния, всадники проскакали по дорожкам парка до южной части дома, а потом поехали в обратном направлении по лесистому берегу реки. Река служила на востоке границей парка, а дальше на многие мили простирались пахотные земли. Через несколько миль наездники отклонились от реки, полукругом огибавшей дом, и направились к поросшему вереском холму, где их уже ожидали слуги и повозка с едой. Прогулка оказалась довольно утомительной, несмотря на то что деревья, росшие вдоль реки, затеняли дорожку, спасая путников от палящего солнца. У подножия холма все спешились и оставили лошадей пастись. На полпути к вершине на земле были расстелены одеяла, и многие гости с удовольствием опустились на них отдохнуть, приняв от слуг по стакану вина.

– Этой верховой прогулки мне хватит на весь год. В этом году она гораздо продолжительнее, чем в прошлом, – сказала леди Уитли, и кое-кто засмеялся ее словам.

– А мне всегда чего-то не хватает, если я не начну день с трехмильной утренней верховой прогулки, – объявила миссис Биддефорд. – Правда, должна признаться, у меня не столько энергии, как у этих ребят. – Прищурившись, она наблюдала, как несколько молодых людей, граф и графиня продолжали взбираться по склону холма к вершине.

– Милая Оливия, – вздохнула графиня. – Чудесно выглядит, не так ли? Кажется, она совсем не постарела, не то что некоторые из нас.

– Очень рад, что ты сказала «некоторые», любовь моя, – усмехнулся герцог, – иначе кое-кто из дам смертельно оскорбился бы… Что касается тебя, то ты такая же юная, как в день нашей свадьбы.

– Уильям! – шутливо прикрикнула на мужа герцогиня, обмахивая лицо салфеткой. – Как приятно снова видеть их вместе, правда?

– Я никогда так и не мог понять, в чем их проблема, – заметил лорд Уитли. – У меня всегда было впечатление, что это был брак по любви.

– В этом-то и заключается проблема, – пояснил его светлость.

* * *

Большую часть пути София проскакала рядом со своей подругой Синтией. Склонив головы друг к дружке, девушки восхищались первыми успехами задуманного плана и обсуждали, как лучше расторгнуть помолвку, когда тому придет время, а когда все спешились, София вдруг почувствовала, что ее берет за руку лорд Фрэнсис.

– Что ты делаешь? – удивилась она.

– Переплетаю свои пальцы с твоими. Это выглядит более интимно, чем если бы я взял тебя под руку или просто за руку. Если до сих пор хорошие манеры требовали, чтобы мы оставались с друзьями и принимали участие в разговоре во время прогулки, то теперь требуется несколько минут уединения для проявления чувств. – Он с улыбкой заглянул Софии в глаза, и она ответила ему тем же.

– Фрэнсис, но мама и папа сегодня весь день порознь!

– Чепуха. Они на все утро оставили гостей одних и теперь, несомненно, чувствуют себя обязанными развлекать приглашенных. Утром все было хорошо.

При этих словах София просияла.

– Синтия сказала, что они спустились к завтраку рука об руку. Думаешь, это означает?.. – Девушка осеклась и вспыхнула до корней волос.

– Вероятно, нет. Но в библиотеке они сидели бок о бок, когда в этом вовсе не было необходимости, и каждый из них горячо настаивал, чтобы другой пригласил на свадьбу своих друзей.

– Да, да, все верно. А куда это мы лезем?

– На вершину холма. Молодые влюбленные полны неиссякаемой энергии, ты же знаешь.

– Нет, я не знала. Но, кстати, с вершины открывается великолепный вид.

– Знаю. – Молодой человек насмешливо хмыкнул. – Я отлично это помню.

– Ты просто отвратителен. – Она с негодованием смотрела на «жениха». – Не понимаю, зачем только этой весной в Лондоне я стала с тобой разговаривать!

– Не понимаешь, Софи? Потому что я сын герцога и пользуюсь – справедливо или нет – репутацией своего рода повесы. Я обнаружил, что это сногсшибательная вещь, против которой не устоит ни одна леди. И должен признаться, это тешит мое самолюбие. Видишь, я избавил тебя от необходимости произнести все самой.

– Ты ушел рыбачить, – укоризненно сказала София.

– Да, вместе с братьями – блаженная свобода от женского общества.

– А я много-много часов просидела тогда на вершине холма…

– Не правда, это продлилось самое большее часа два. Понимаешь, нам нужен был кто-то, кто продолжал бы выслеживать браконьеров, грабителей или разбойников с большой дороги. Ты великолепно справилась с задачей, надолго связав всех по рукам и ногам, так что часок-другой мы могли спокойно порыбачить.

– Тебе повезло, что я не рассказала об этом случае твоему отцу и братьям. Они не знают, какую историю ты выдумал, лишь бы я не пошла с вами. Клод расквасил бы тебе нос.

– По крайней мере было бы мужское наказание. Берти отшлепал бы меня, а отец побил бы – существенная разница, понимаешь? Все определяется весом руки. У отца рука гораздо тяжелее.

– Ты получил бы по заслугам.

– Не сомневаюсь, – усмехнулся Фрэнсис. – Но тебе, дорогая, следует надеяться, что я совсем не изменился, Мне всегда удавалось отделаться от тебя, не правда ли? Должен признаться, у меня неприятно горела шея под воротником, когда сегодня утром мы обсуждали у приходского священника оглашение, венчание и все тому подобное.

– Правда? – У Софии округлились глаза. – А ты слышал, что папа вызвал сюда половину прислуги из своего лондонского дома? Вот мы и на вершине. – София сменила тему, не обращая внимания на гримасу лорда Фрэнсиса. – О, как чудесно, какой приятный ветерок. Смотри, Фрэнсис, остальные тоже поднимаются сюда, а я-то думала, все устали от жары и скачки.

– А, зрители. – Обняв Софию одной рукой за талию, он притянул ее к себе и громко чмокнул, а потом снопа взял за руку.

– Я же сказала, чтобы ты этого больше не смел делать, – рассердилась девушка.

– Целовать? Но мы, возможно, подняли дух доброй дюжине ослабших путешественников. Ты же понимаешь – это спектакль, который нужно разыгрывать.

– Я имела в виду то, что ты вытворяешь своим языком. Ветерок только что приятно охладил меня, а теперь мне снова жарко.

– Софи! До чего наивно – произнести такое вслух и ожидать, что этим лишишь меня мужества повторить все еще раз. Уж если мы вынуждены обмениваться поцелуями, то могли бы по крайней мере получать от них удовольствие.

– Удовольствие! – воскликнула она. – Говори за себя, Фрэнсис. А что до меня, то я охотнее поцеловала бы…

– Я знаю. Софи, взгляни, кто поднимается сюда слева от тебя. Они держатся за руки, разговаривают между собой и, кажется, позабыли обо всех остальных.

Она взглянула и, увидев приближающихся отца и мать, схватила Фрэнсиса за руку и крепко ее стиснула.

– О, получается. Я знала, что все получится. Никогда ни на мгновение в этом не сомневалась. Правда, Фрэнсис? Она с такой страстью смотрит на него.

– Не понимаю, как наша затея может провалиться, когда сама погода способствует ей, и мы с тобой так влюблены, и церемония венчания приводит всех в возбуждение.

– О, ты замечательный, я так благодарна, что ты это говоришь. – София снова сжала его руку. – Я даже могла бы поцеловать тебя, Фрэнсис.

– Одного поцелуя пока вполне достаточно. И, Софи, пожалуйста, не бросайся такими словами, как «замечательный». Я мог бы посчитать, что ты и вправду так думаешь, и почувствовал бы, что шейный платок меня душит. С лучезарной улыбкой София обернулась к группе друзей, которые, поднявшись на вершину холма, принялись восторгаться великолепием открывшегося вида.

* * *

Граф подробно рассказал о визите к приходскому священнику, а графиня поделилась с ним некоторыми планами, которые они обсуждали с герцогиней, пока писали приглашения.

– Маркус, правильно ли мы поступили, согласившись, чтобы венчание проходило здесь? Роуз, по-моему, немного разочарована, что оно состоится не в церкви Святого Георга.

– Они оба этого захотели. И ты же знаешь, в присутствии большого общества праздник может стать слишком официальным.

– Да. Я никогда не жалела, что мы венчались здесь. У нас была чудесная свадьба, правда, Маркус?

– Да, Оливия. Но я думаю, тогда, в тот особый день и глиняная хижина показалась бы нам великолепной.

Она не могла придумать, что еще сказать, и смутилась оттого, что заговорила так необдуманно и непринужденно, позабыв, что лучше не вспоминать о собственной свадьбе. Любой разговор на эту тему мог испортить свадьбу их дочери, лишить ее счастья.

– Оливия, почему ты пригласила только двух друзей из Раштона? Это несправедливо, ведь я выбрал пятерых из моих ближайших товарищей.

– Эмма и Кларенс – этого вполне достаточно. Мне будет очень обидно, если они не смогут приехать на свадьбу Софии. Когда я показала Кларенсу твое письмо, он сказал, что это именно то, чего следовало ожидать в ее возрасте. Видимо, настоящие друзья гораздо яснее, чем родители, видят, что ребенок уже вырос.

– Да. Я много лет не видел Кларенса, да и мисс Бернетт тоже.

– Эмма предпочитает не уезжать далеко от дома, и Кларенс тоже.

Оливия смолкла, тяжело дыша, ей было трудно одновременно разговаривать и подниматься на холм, и Маркус, тоже ничего не говоря, крепче прижал к себе локоть жены.

«Было бы так приятно расслабиться и окунуться в это новое состояние дружбы, – подумала Оливия, – поверить, что наша естественная и обоюдная забота о счастье дочери станет связующей силой, что заключенное перемирие окажется постоянным миром. Так просто вспомнить, как мы были счастливы, как сильно я любила его». Но она понимала, что должна решительно сопротивляться этому чувству, если не хочет, вернувшись через месяц домой, заново начать страдать.

– Думаю, мы все-таки поступили правильно. А ты как считаешь? – спросил граф после паузы. – Никто из гостей не всплеснул руками от изумления, когда мы разрешили помолвку нашей совсем еще юной дочери. И священник, по-видимому, счел, что для Софии замужество самый естественный шаг. На молодых людей приятно смотреть. Кажется, что они просто созданы друг для друга.

– Да. – Оливия взглянула на вершину холма; их дочь и Фрэнсис стояли рядом и, переплетя пальцы, оживленно разговаривали. – Нельзя сказать, что они только недавно познакомились и увлечение сделало их слепыми к недостаткам друг друга. Они знают друг друга всю жизнь, и мне кажется, это хорошо. По-моему, они друзья, Маркус.

– Ты помнишь этот холм?

* * *

Они поднялись сюда за день до своей свадьбы, когда в суматохе им удалось ускользнуть из дома. Тогда, как и сейчас, они добрались до самой вершины. Подставив ветру разгоряченные лица, Оливия и Марк мечтали, чтобы следующий день уже был позади, они были женаты и могли остаться вдвоем.

– Мне не нужен ни полный дом гостей, ни этот праздник, ни все остальное, – сказал тогда Марк. – Мне нужна только ты, Ливи.

– А мне – ты. – Она повернулась у него в объятиях. – Завтра, Марк. Кажется, еще целая вечность.

– Завтра, – шепнул он у самых ее губ. – И больше никаких расставаний. Ни днем, ни ночью. На веки вечные, Ливи, пока смерть не разлучит нас.

– Я тебя люблю, – шепнула Оливия, и он поцеловал ее долгим страстным поцелуем, а ветер играл их волосами и платьем девушки.

* * *

– Интересно, чувствуют ли они то же самое, что чувствовали тогда мы? – произнес граф, и Оливия поняла, что он тоже во власти воспоминаний. – Интересно, думают ли они, что их свадьба просто неприятная необходимость на пути к неизмеримому блаженству?

– Но согласись, тот день был великолепным.

– Да, они тоже откроют это для себя.

Клифтоны не успели подумать, что не следовало бы вместе предаваться воспоминаниям, как уже были на вершине холма, где их приветствовал легкий ветерок и ждала собственная дочь с раскрасневшимися от ветра и счастья щеками. София выпустила руку Фрэнсиса и, втиснувшись между родителями, взяла обоих под руки.

– Ну, разве не чудесно? – воскликнула она. – Теплое солнце, свежий ветер, на много миль вокруг красивейший сельский пейзаж, и мы трое снова вместе. Ведь это невероятно чудесно, правда?

– Да, София. – Оливия постаралась побороть вдруг непонятно откуда подступившие к горлу слезы.

– София, ты счастлива? – спросил ее отец. – Ты не бросилась очертя голову замуж, просто потому, что тебе исполнилось восемнадцать лет и кажется, что пришла пора?

– Я по-настоящему счастлива, папа, – ответила она, сжав ему руку. – Я обручена с самым замечательным в мире человеком, и здесь со мной самые замечательные в мире родители, которые отпразднуют вместе со мной мою свадьбу. Наверное, это будет самый счастливый месяц в моей жизни. А потом впереди меня ждут счастливые годы с Фрэнсисом. Мы хотим, чтобы вы провели с нами Рождество – вы и, конечно, родители Фрэнсиса. И Новый год тоже. Правда, дорогой?

Лорд Фрэнсис, который в этот момент смеялся и шутил с другими молодыми людьми, обернулся на звук своего имени и с улыбкой переспросил:

– Что – правда?

– Мы хотим, чтобы твои и мои родители встретили с нами Рождество и Новый год. Ведь мы как раз об этом говорили несколько минут назад, поднимаясь на холм, да?

– Именно так. – Он нежно заглянул в глубину ее глаз. – Мы решили, что к Рождеству, вероятно, уже сможем оторвать взоры друг от друга на продолжительное время и уделить внимание родственникам. Нам будет очень досадно, если не смогут приехать все четверо.

– Мама?

– Посмотрим. Впереди еще много времени.

– Папа?

– Я обязательно приеду, – тихо пообещал Маркус.

– Не сомневаюсь, найдется еще масса поводов для встреч. Правда, Софи? – Каким-то образом Фрэнсису удалось завладеть рукой девушки, которая была просунута под локоть матери. – Возможно, это будут крестины нашего первенца через год или раньше. – Фрэнсис снова улыбнулся невесте и поднес к губам ее руку, а София задержала дыхание.

«Святые небеса! – изумилась Оливия. – Они уже обсуждают такие вещи?»

– Кажется, еду уже достали из корзин, – громко, чтобы все слышали, объявил лорд Хатауэй, – и еще мне кажется, я один способен все проглотить.

– Не стоит так рисковать, – усмехнулась Рейчел Бид-дефорд.

– Не уверен, – возразил Ридли. – И тем, кто хочет съесть хоть кусочек, лучше поторопиться.

– Давай, Софи, поднимай подол до лодыжек и держись за мою руку. Я не собираюсь опаздывать к дележке цыпленка.

Молодежь со смехом и криками ринулась вниз с холма, а граф с улыбкой взглянул на жену;

– И мы говорим о том, что они взрослые? Неужели, мы в их возрасте тоже были такими же, Оливия?

– Рождество, – задумчиво протянула она. – Знаешь, Маркус, на самом деле до него не так уж далеко. Как ты думаешь, София очень огорчится, если ей придется принимать нас порознь? Не может же она ожидать, что все изменится только потому, что она вышла замуж за лорда Фрэнсиса.

– Оливия, нужно подождать, а там будет видно. На этот месяц мы обо всем договорились. И я уверен, поступили правильно. Видишь, как она счастлива, что мы трое снова вместе? Пусть пройдет этот месяц, а потом будем беспокоиться обо всем остальном. Ладно?

– Ладно, – вздохнула Оливия. – Я не ожидаю, что дочка сразу повзрослеет. Из-за этого возникли бы такие сложности, которых мне хотелось бы еще меньше.

– Пойдем вниз? Ты проголодалась?

– Пожалуй, да, – пожала она плечами.

– Вон там, у самой воды, пришлось спилить несколько старых деревьев. – Граф указал на северное подножие холма. – К сожалению, ветви, а иногда и стволы вековых деревьев падали в воду и образовывали запруды. Конечно, жалко, но их нужно было спилить, чтобы безопасно гулять или ездить верхом вдоль берега. Хочешь взглянуть?

– Да. Ты многое изменил, Маркус? Я помню, ты имел обыкновение упрекать отца за нежелание ничего менять.

– Заблуждение молодого человека, не научившегося чтить традиции. Вероятно, это правильно, что к тому моменту, когда люди получают наследство, они становятся старше. Теперь я понимаю отца гораздо лучше, чем в былые времена. Возьми меня под руку, Оливия, этот участок склона круче, чем кажется. Да, конечно, я кое-что усовершенствовал, но не сделал ничего такого, что изменило бы лицо имения.

– И что же ты изменил? – заинтересовалась Оливия.

Прошел целый час. Некоторые гости, допив чай, уже поскакали обратно к дому, когда граф и графиня, обойдя подножие холма, направились к оставшимся.

– О Боже! – Она словно внезапно вернулась в настоящее. – Маркус, мы совершенно забыли о гостях.

– Они совсем не производят впечатление заброшенных, – возразил он. – Я сказал бы, что у них сытый и довольный вид. Это Хатауэй растянулся там на траве поспать? А некоторые смотрят на нас – и пристальнее всех София и Роуз. Ты еще голодна, Оливия? Я, кажется, съел бы медведя.

– Вот беда, я забыла положить в корзину пирожки с медвежатиной, – Оливию снова охватили воспоминания – шутливые перепалки были обычными для тех лет, когда они жили вместе.

– Тогда сгодятся огурец, сыр и цыпленок. – Снова знакомый ответ.

Оливия почувствовала, что начинает нервничать, – из их плана не могло получиться ничего хорошего. Ради Софии они договорились изображать семейную пару на людях, а не тогда, когда оставались вдвоем.

* * *

На обратном пути София и Фрэнсис скакали вместе, а немного позади ехали Синтия и сэр Ридли Боуден.

– Что ты имел в виду, говоря маме и папе о нашем первенце? – с негодованием спросила София. – Я чуть не умерла от стыда.

– Или от апоплексического удара? Честно говоря, Софи, ты просто побагровела. Я лишь развивал твою идею, вот и все. Ты ведь сама затеяла разговор про Рождество, Новый год и всякие прочие сантименты.

– Приглашение на Рождество и на крещение – две совершенно разные вещи! Я не знала, куда девать глаза. Еще бы, через год или раньше! Что за дурацкое заявление! Я скорее бы…

– Софи, – перебил он девушку, подняв руку, – давай не возвращаться ко всем этим жабам, лягушкам и змеям, ладно? Решено. Тебе нечего бояться, дорогая. Признаюсь, при одной мысли о младенцах и детских комнатах я готов бежать без остановки всю дорогу до Бразилии, не обращая внимания даже на океан, тем более, если предполагается, что матерью этих детей будешь ты.

– Это абсолютно в твоем стиле – высказываться так не по-джентльменски, – раздраженно бросила она. – Знаешь, я скорее останусь бездетной до своего смертного часа, чем ты станешь отцом моих детей! Вот так!

– Твои родители целый час провели наедине, – сменил тему лорд Фрэнсис, – и после этого казались довольными собой и всем миром. Должен сказать, это хороший признак, Софи. Еще несколько подобных дней, и мы сможем покончить с этим представлением, прежде чем на свадьбу начнут съезжаться гости.

– Ты так считаешь? Они выглядели как обычная женатая пара, правда, Фрэнсис? Но как нам узнать, останутся ли они вместе после того, как мы положим конец всему этому?

– Не знаю. – Молодой человек пожал плечами. – Полагаю, тебе стоит спросить об этом у родителей, Софи. Ты же, в конце концов, их дочь.

– О, разве я могу подойти к ним и задать такой вопрос?

– Спроси каждого в отдельности.

– Пожалуй. – Девушка ненадолго задумалась, затем просияла. – Идея насчет Рождества может сработать в любом случае, Фрэнсис. Нет лучшего времени, чем Рождество, для любви, семьи, мира, тепла и всего прочего, столь же замечательного. Если нам удастся добиться, чтобы они приехали к нам на Рождество, я уверена, потом они останутся вместе. Ты не согласен со мной?

– Вероятно, крестины могут оказать такое же действие, – сухо заметил он. – Софи, я все больше и больше убеждаюсь, что ты или самая безнравственная интриганка из всех, с кем я имел удовольствие быть знакомым, или потенциальный клиент сумасшедшего дома. Я бы скорее склонился к последнему.

– Ну конечно, – обиделась София. – Значит, все должно кончиться в этом месяце, так?

– И чем раньше, тем лучше. Для моего спокойствия. Обещай мне одну вещь.

– Что именно? – Она с подозрением взглянула на спутника.

– Что после всего этого ты будешь считать себя полностью отмщенной за все те гадости, которые я делал тебе мальчишкой. Тогда мы пожмем друг другу руки и счастливо пойдем каждый своей дорогой.

– Но ты ведь абсолютно добровольно согласился поддержать меня! Я же никогда не соглашалась участвовать в твоих мерзких проделках. Не говори, что у тебя есть какие-то тайные мысли, Фрэнсис, и что ты хотел бы, чтобы мы никогда этого не затевали. Так или нет?

– У кого? У меня? Тайные мысли? С какой стати, Софи, если для меня это лишь развлечение? Мне грозит опасность быть притянутому к алтарю просто для того, чтобы можно было пригласить твоих родителей на Рождество?! Со мной никогда не бывало такого, чтобы я лелеял какие-то тайные замыслы или уступал какому-то страстному желанию.

– Хорошо. – София с сомнением смотрела на него. – Но зачем ты говоришь о том, чтобы пожать друг другу руки и каждому пойти своей дорогой? Если мы так поступим, мама тут же уедет домой, и они с папой так и не успеют понять, что больше не могут жить врозь. А я никогда не выйду замуж, так как окончательно поверю, что брак не может принести ничего хорошего. Хочешь взять на себя ответственность за все это?

– Софи, когда ты окажешься в сумасшедшем доме, – вздохнул лорд Фрэнсис, – попроси их оставить комнату для меня. Договорились? Подозреваю, она мне скоро понадобится.

Щелкнув языком, София пустила лошадь галопом, а лорд Фрэнсис, покачав головой, последовал за девушкой.

Глава 7

«После помолвки нужно обязательно в течение недели устроить бал как официальное празднование, – убедила герцогиня всех, включая и самое себя, – а помимо основных приготовлений есть еще масса всяких дел». Она, видимо, позабыла, что несколько недель назад граф уже устраивал праздник и что его слуги вовремя и успешно справились со всей необходимой работой, и не помнила, что для подготовки свадьбы были наняты специалисты своего дела и все шло как по маслу. Но однажды днем герцогиню все-таки удалось уговорить отдохнуть часок у себя в комнате.

– Сам я понимаю, что мир не перевернется, если жена пойдет отдохнуть, но вывести ее из этого заблуждения невозможно, – пожаловался его светлость графу и графине, – она получает истинное удовольствие, паникуя по каждому пустяку.

На следующей неделе Оливия и София в сопровождении лорда Фрэнсиса собирались поехать в Лондон, чтобы приобрести свадебный наряд для невесты и другую праздничную одежду. Графиня со смешанными чувствами ожидала предстоящей поездки, ведь прошло очень много лет с тех пор, как она последний раз была в городе. И все равно она всегда любила Лондон, ее первый светский сезон был незабываемым.

Почти все дни Оливия была постоянно занята истинными и выдуманными заботами по подготовке к предстоящей свадьбе, и, кроме этого, нужно было развлекать гостей. Она уже начала привыкать к роли хозяйки Клифтон-Корта, проводить время в обществе мужа и ради Софии вести с ним себя так, словно у них был самый обычный брак. И ее старания вознаграждались – София сияла и была абсолютно счастлива. И все же у Оливии возникла потребность побыть одной. За четырнадцать лет у нее сложился свой образ жизни. Она воспитывала дочь, имела круг близких друзей, посещала приемы у соседей и тем не менее, в сущности, была одинока, однако это была ее жизнь.

И сейчас ей нужно было время, чтобы осмыслить новую ситуацию, время вновь обрести равновесие и здравомыслие. Иногда она вдруг почти забывала, что положение дел совсем не таково, каким кажется. Временами она вдруг обнаруживала, что без крайней необходимости сидит рядом с мужем, или разговаривает с ним, или даже разыскивает его. Например, однажды она гуляла с Маркусом после обеда в саду и, только вернувшись в дом, поняла, что вовсе необязательно было это делать, потому что София и лорд Фрэнсис ушли в деревню вместе с другими молодыми людьми. И были случаи – дважды, – когда он утром за завтраком говорил, что должен на несколько часов уехать по делам имения, а потом, оставшись с ним наедине, она спрашивала, нельзя ли ей поехать тоже. Прежде, когда Клифтоны жили вместе, Оливия всегда сопровождала мужа, не желая, по ее словам, быть просто леди в доме. Тогда она хотела быть частью его мира, хотела понять, как управляют имением, хотела разумно и осмысленно беседовать с мужем о действительно важных вещах. Ее любознательность сослужила хорошую службу в последующие годы. Маркус продолжал поддерживать связь со своим управляющим, ко никогда не приезжал домой и предоставлял ей самой принимать решения, касавшиеся повседневных дел в Раштоне. И вот два дня по утрам Оливия ездила с ним по Клифтону, слушала, смотрела, задавала вопросы, делала замечания и получала от этого удовольствие, которого давно не знала. Объезжая имение, они почти все время разговаривали. Часами, оставаясь наедине с ним, Оливия ни разу не почувствовала ни неловкости, ни какой-либо напряженности из-за их долгого разрыва и сознания того, что все это кончится, как только дочь выйдет замуж. Как в старые времена, они оба чувствовали себя друзьями, друзьями и товарищами.

Опасное чувство.

У Оливии была потребность в уединении, и она находила его не в своей комнате, а в потайном саду. У нее вошло в привычку каждый день после полудня убегать туда на часок, и только однажды – день выдался дождливый – она изменила этому обычаю. Иногда женщина сидела на камне, размышляя или мечтая, вдыхала пьянящий аромат роз, а ее взор, отдыхая, блуждал по красочному цветочному ковру. Иногда она брала с собой книгу и читала, иногда ложилась на траву в тени деревьев и следила за плывущими по голубому небу облаками, впитывая в себя спокойствие природы. А однажды Оливия заснула.

Этот сад, отгороженный от всего на свете, был миром грез, маленьким раем на земле.

Оливия никогда не запирала калитку, но всегда надеялась, что никто посторонний не обнаружит ее потайной мирок. Все очарование исчезло бы, если бы кто-то другой приходил туда восхищаться его красотами. Разумеется, за исключением одного-единственного человека. Она приходила сюда каждый день, чтобы убежать от Марка – не столько от его физического присутствия, сколько от его воздействия на ее чувства, и тем не менее он всегда незримо присутствовал рядом с ней, потому что именно здесь впервые поцеловал ее. Это был их сад – Марка и Ливи, двух совершенно других людей. Оливия не хотела признаться себе, что на самом деле они остались теми же самыми.

Днем перед началом бала она пришла в сад, вместо того чтобы, подобно остальным дамам, отдохнуть в своей комнате и приготовиться к празднику. Как часто бывало в последние дни, припекало солнце, и на небе не было ни облачка. Сидя в тени плакучей ивы у клумбы гиацинтов, Оливия мечтала, чтобы оставшиеся до свадьбы Софии три недели пролетели поскорее, и в то же время хотела, чтобы время остановилось. «Сама не знаю, чего мне хочется», – грустно улыбнулась она полному противоречию мыслей и потянулась к сиреневому цветку.

Вдруг арочная дверца открылась, и он вошел в сад. Оливия ничуть не удивилась, как будто ожидала этого. Ожидала? Конечно, неосознанно, иначе она, безусловно, искала бы уединения в каком-нибудь другом месте. Здесь в этом волшебном саду не было ничего от реального мира, и она не могла ответить, хотелось ли ей, чтобы Маркус пришел, чтобы он был здесь.

Закрыв за собой калитку, он прислонился к ней, и Оливия была уверена – хотя не видела и не слышала, как он это сделал, – запер дверь. Она ожидала этого – но хотела ли?

– Отдыхаешь? – Он прошел по дорожке мимо солнечных часов и с улыбкой остановился возле нее.

– Отдыхаю. – Она сидела на камне на уровне плеч Маркуса.

– Ты ведь каждый день приходишь сюда, верно?

– Да.

Конечно, это был мир грез. Маркус стоял, глядя на Оливию снизу вверх, и его глаза блуждали по ее лицу, волосам, телу. А она смотрела на мужчину, в которого он превратился, пока ее не было рядом, и отмечала произошедшие перемены. Ни одного из них, казалось, не тяготила воцарившаяся тишина, ни у кого не было потребности что-либо сказать.

Безусловно, он стал еще красивее, или, возможно, так казалось Оливии потому, что она смотрела на него прежними глазами, помнившими стройного симпатичного мальчика. На его лице появились линии – именно линии, а не морщины, – подчеркивавшие зрелость, волевой характер и говорившие о большом жизненном опыте, а тронутые серебром волосы, такие же густые, как и раньше, придавали еще большую привлекательность. Он раздался в плечах и груди, но живот остался плоским, талия тонкой, бедра узкими, а кожа гладкой и упругой. В отличие от Кларенса Марк Клифтон выглядел моложе своих лет. Очевидно, он как и прежде следил за собой и, видимо, много ходил пешком и ездил верхом, если судить по тренированным мышцам его ног. «Интересно, – мелькнула у Оливии мысль, – ходит ли еще он боксировать в зал Джексона, когда бывает в городе?»

Маркус протянул к ней руки, и она, без колебания положив ладони ему на плечи, наклонилась вперед, чтобы он мог взять ее за талию и спустить на землю. Несколько мгновений он держал жену на весу над собой, а она смотрела на его обращенное вверх лицо.

Это было неизбежно. На протяжении многих дней Оливия чувствовала, что это обязательно случится. Знала ли? Нет, однако подсознательно она этого ждала и приходила в потайной сад, уверенная, что рано или поздно он тоже придет туда. Ведь это был их сад, и он остался таким же прекрасным и уединенным, как тогда, когда молодые люди обменялись первым поцелуем. И если что-то осталось неизменным в мире, то это был их сад.

Маркус медленно опускал ее, так что тело Оливии скользило по его телу, пока ее ноги не коснулись земли, а потом наклонил голову и поцеловал. Из-за его роста она, как прежде, вынуждена была откинуть назад голову.

Оливия была ошеломлена тем, что все осталось прежним и одновременно стало совсем другим. Это был тот Марк, каким он был всегда, и все было таким знакомым и родным, что годы разлуки мгновенно откатились назад. Не было этих бесконечных лет, остались только Марк и Ливи, и еще необходимость быть вместе. Он был единственным мужчиной, который когда-либо интимно касался ее или целовал. Но все же что-то в нем стало иным. Обычно он касался ее приоткрытыми губами, и они наслаждались теплотой и интимностью одних только поцелуев. Она любила, свернувшись рядом с ним на диване или сидя на его коленях, упиваться поцелуями безо всякой мысли о том, чтобы пойти в постель. Это была удивительная духовная форма общения. Но он никогда не целовал ее открытым ртом, полностью вобрав в себя ее губы, и не просовывал язык ей в рот, создавая странные вибрации у нежной плоти губ. Потом его лицо оказалось над ее лицом, они снова взглянули друг на друга, на этот раз прямо – глаза в глаза. Наклонив голову, Марк покрыл нежными поцелуями ее виски и щеки, а Оливия, положив локти ему на плечи, тыльной стороной пальцев провела по его гладкой, явно только что выбритой щеке.

Они всегда были способны бесконечно, не смущаясь, смотреть друг другу в глаза. Однажды друзья сказали, что Оливия и Маркус никогда не сидят за столом во время разговора напротив друг друга, потому что при этом вынуждены были бы смотреть в глаза друг другу, а для них это невыносимо. Они долго смеялись, а потом сели за небольшой карточный столик и, упершись в него локтями и подперев руками подбородки, попытались смутить друг друга взглядами, но непроизвольно рассмеялись и, наклонившись, обменялись легким поцелуем. Успешно просидев друг против друга целых полчаса, супруги были освобождены от этого незабываемого испытания.

Сейчас оба смотрели друг другу в глаза до тех пор, пока он, положив одну руку женщине на плечи, а другую на талию, не привлек Оливию к себе и снова не поцеловал.

На этот раз рядом с ней оказался незнакомец. Его теплый и упругий язык настойчиво проникал к ней в рот, потом медленно уходил, а затем снова отправлялся внутрь. Когда Оливия осознала, на что это похоже, у нее подкосились ноги, а затем стало не до размышлений – осталось одно неодолимое желание.

Как ни странно, прежде она никогда не испытывала страсти, хотя пять лет их совместной жизни были заполнены почти ежедневной близостью, и она обычно – возможно, за исключением первой брачной ночи – приносила ей удовольствие. Оливия наслаждалась, потому что занятия любовью доставляли удовольствие Марку и потому что приятно принадлежать человеку, которого любишь больше всех на свете. Сама она считала, что испытывала с мужем и желание, и пик наслаждения.

Но сейчас Оливия поняла, что никогда прежде не знала влечения. Она никогда не ощущала этой болезненной пульсации, распространяющейся от губ к горлу, груди, животу и ниже. Никогда потребность отдаться его телу не заполняла ее почти до потери сознания.

Остались только эта пульсация и нестерпимое желание, чтобы ею обладали. Прижавшись к телу мужа, она одной рукой крепко вцепилась ему в волосы, а другая ее рука заскользила вверх под сюртуком и жилетом по теплому шелку рубашки на спине. Она широко раскрыла губы, принимая его язык, и отдалась ритму, символизирующему любовь. Его темные глаза с пониманием и страстью смотрели из-под полуопущенных век в глубину ее глаз, пока он увлекал ее за собой на мягкую землю, укладывал на траву и поднимал до талии муслиновое платье. Освободив жену от нижнего белья, он подложил ей под голову свой сюртук и расстегнул пуговицы на бриджах.

"Неужели это произойдет? Неужели я позволю? – не верила себе Оливия. – Одно дело обменяться поцелуями в потайном саду и совсем другое – отдаться ему здесь. Может быть, пора положить конец этому безумию? – Оливия смотрела на деревья, траву, цветы, карабкавшиеся по скалам, ей были видны солнечные часы позади и ясное голубое небо наверху, и она полностью отдавала себе отчет в том, что происходит и что вскоре произойдет. – Нет, – уверенно сказала она себе, – я никогда не смогу обвинить его в насилии.

В ней уживались две женщины: одна – беспристрастная и рациональная, другая – хотевшая этого мужчину, стосковавшаяся по нему, жаждавшая и знавшая с того момента, когда Оливия прочитала письмо Марка с просьбой приехать, что это неминуемо произойдет. Разве можно было встретиться с ним снова и не любить его? Как можно было, увидев мужа, скрывать, что она всегда любила его и продолжала любить даже тогда, когда ненавидела больше всех на свете? То, что должно было вот-вот произойти, уже невозможно было остановить, да она и не стала бы этого делать, даже если бы могла. Оливия понимала, что позже будет стыдиться самой себя, будет думать о сложностях, которые добавила в свою жизнь, об аде, в который попадет, вернувшись домой и снова оставшись в одиночестве.

Опустившись на траву возле нее, Маркус одной рукой распускал ей шнуровку под грудью, в то время как другая его рука, скользнув под одеждой по голой коже, накрыла ее грудь. Оливия, закрыв глаза, в безмолвном крике открыла рот. То, что он делал сначала с одной ее грудью, а потом с другой, было до боли знакомо. Прикусив нижнюю губу, она улыбнулась от удивления, что за столько лет ничего не забыла. Марк. Она хотела открыть глаза и назвать его этим именем, но поняла, что это то единственное, чего ни в коем случае нельзя делать. Он снова целовал ее, а его рука, оказавшаяся внизу у нее между бедрами, начала проделывать незнакомые вещи, которые довели ее до исступления. Тело Оливии выгнулось вверх, и она, не отрываясь от губ мужа, просила облегчения, о потребности в котором никогда прежде даже не подозревала. Обняв ее, он лег сверху, коленями раздвинул ей бедра и одним резким толчком вошел в нее. Внутри ее и внутри ее мира что-то взорвалось, Оливия сжала мужа руками и ногами, а ее тело содрогалось, пока он быстро двигался внутри ее, приближаясь к заветной цели.

Она вряд ли осознала, что он почти немедленно оставил ее. Лежа на боку рядом с ним на земле, Оливия положила голову ему на локоть и мгновенно уснула, накрытая его сюртуком.

* * *

Граф догадывался, что Оливия каждый день приходит в потайной сад, хотя никогда не следил за ней и сам старался не бывать там, чувствуя, что ей нужно пойти куда-то, где можно остаться одной. Он понимал, как ей тяжело, приехав к нему ненадолго, быть вынужденной остаться в Клифтон-Корте на целый месяц и ради Софии провести в его обществе гораздо больше времени, чем она рассчитывала. Все это время он честно старался не нарушать ее уединения и вот сегодня потерпел неудачу. Дамы отдыхали в своих комнатах, готовясь к вечернему празднику; джентльмены развлекали себя сами и не нуждались в обществе хозяина; не было никаких дел, требовавших его персонального внимания. А день выдался великолепный, солнечный и в меру жаркий – день, предназначенный для любви. И он любил жену, в этом Маркус никогда не сомневался. Никогда за все эти годы раздельной жизни он даже не пытался разлюбить ее. Оливия была той женщиной, которую он выбрал, чтобы прожить с нею жизнь. И что бы ни случилось, его чувство оставалось неизменным. Он знал, что все еще любит ее, еще до того, как она приехала, но чего он никак не ожидал, так это своей потребности в ней. Не просто физического влечения, хотя его тоже нельзя отрицать, но, главное, духовной потребности. Ему снова необходимо было общество Оливии, ее поддержка и уважение. И ее любовь. Никогда и ни в ком, даже в Мэри, он не находил замены. Но как бы сильно ни влекло его к Оливии, он понимал, в каком эмоциональном напряжении она находится из-за того, что ради Софии им приходится разыгрывать этот спектакль. Маркус прилежно старался поддерживать с ней легкие светские отношения, чтобы не сказать или не сделать ничего такого, что могло бы смутить или расстроить ее. В каком-то смысле это оказалось проще, чем он предполагал. Оливию, как и прежде, интересовало управление имением и положение арендаторов, и можно было беспристрастно, но с неподдельным интересом обсуждать отвлеченные проблемы. Он добросовестно старался исключить из их отношений все личное.

Много лет назад Оливия ясно дала понять, что отказывается простить его, и всегда оставалась непреклонной. Покинув дом, он вначале писал ей ежедневно, и только через полгода сообщил, что последний раз делает попытку примирения. «Если ты и на этот раз откажешь мне, я буду вынужден считать, что наш брак распался и от него осталось лишь одно название. Я оставлю тебя в покое и предоставлю жить своей жизнью, а приезжать буду только по делам, касающимся Софии и имения», – написал Клифтон. Кроме этого, он написал, что никогда не станет пытаться отобрать у нее Софию, но будет регулярно видеться с дочерью, и еще раз сообщил, что изменил ей один-единственный раз и что за прошедшие шесть месяцев это не повторилось и не повторится никогда, если она простит его и примет обратно. В ответ Оливия написала мужу, что, глубоко и серьезно все обдумав, пришла к выводу: после случившегося никогда больше она не сможет снова быть ему другом, женой или любовницей. Она сообщила, что никогда не станет препятствовать Софии видеться с отцом, и добавила, что будет благодарна, если он сдержит обещания, данные в последнем письме. Граф поступил так, как просила Оливия, и месяц спустя после получения ее письма сделал своей любовницей Патти, молоденькую танцовщицу. За год, проведенный с ней, он получил долю забвения – но очень малую долю. Девушка была опытной куртизанкой, но Маркусу этот опыт был совсем не нужен, он искал замену Ливи. Через год он расплатился с девушкой и больше никогда не повторял эксперимента, хотя иногда – очень редко – нанимал женщину на одну ночь.

Сейчас, возбужденный их близостью, Маркус не спал, а, положив щеку на макушку жены, смотрел на плетистые розы, взбиравшиеся вверх по противоположной стене. Он с наслаждением вдыхал аромат женских волос, впитывал в себя тепло и нежность еще не одетого тела, лежавшего рядом с ним, с удовольствием ощущал тяжесть головы на своем локте и слушал дыхание Оливии. И в то же время он чувствовал себя отвратительно. В конце концов, он отправился к ней через лес, втайне надеясь, что ее здесь не окажется, что она спокойно отдыхает в своих апартаментах. Входя в сад и запирая за собой калитку, он уверял себя, что пришел просто поговорить с Оливией, вместе с ней вдохнуть аромат цветов и насладиться сиянием солнца, пришел… потому что должен был прийти. А через пару минут он решил, что только обнимет ее, поцелует, как целовал в дни их помолвки, и позволит себе немного ностальгии. И чуть-чуть побалует себя, сказал он себе вскоре, чувственно и действуя языком, как много лет назад научила его Патти. А потом уже было слишком поздно.

Маркус закрыл глаза и погрузил лицо в ее волосы. Он чувствовал отчаяние и безысходность – прийти в сад, запереть калитку и уложить Оливию на траву, как дешевую проститутку, словно это была единственная цель его прихода! Он не знал, как доказать ей, что был неуправляем, опьянен страстью. Но он чувствовал отчаяние и по другой причине-с ним была не прежняя Оливия. Ее тело стало более зрелым и чувственным, и это вполне закономерно, ведь последний раз, когда он спал с ней, ей был двадцать один год, а сейчас – тридцать шесть. Но отличие было совсем не в этом, отличие было в опытности. Когда они расстались, она была такой же наивной, неопытной, как и он. Во время занятий любовью она никогда не проявляла инициативы и не обнаруживала физической страсти. Оливия получала удовольствие от их близости, он достаточно хорошо знал ее, чтобы не сомневаться в этом. А ее возбуждение определял только по затвердевшим соскам и разгоряченному телу. И они всегда занимались любовью в буквальном смысле этого слова. Даже после пяти лет интимных отношений ее можно было бы назвать невинной. Женщина, с которой он только что занимался любовью, невинной не была. Он был напуган ее мгновенным необузданным возбуждением, тем, с какой готовностью она устремилась к нему навстречу, как изучала его тело, прижимая к нему ладони, как втягивала в себя его язык, стонала от желания и чуть ли не свалила его на траву. Когда он, раздевшись, ласкал ее, она тоже одаривала его умелыми ласками и сразу же, едва он погрузился в ее тело, обвилась вокруг него и получила физическое удовлетворение. Женщина, с которой он только что был близок, была не та Ливи, с которой они расстались, – это была Оливия, в которую превратилась Ливи через четырнадцать лет.

Лежа на траве, Маркус любовался розами и думал о том, кто привел эту уютно устроившуюся сейчас рядом с ним женщину от невинности к расцвету чувственности и страсти, чему он только что был свидетелем. «Кларенс, – пришел к выводу граф, – несомненно, Кларенс. Он достаточно красивый мужчина и всегда был другом Оливии, впрочем, и моим тоже». Это не означало, что Маркус хоть на мгновение заподозрил, что между его другом и женой что-то было до того, как он и Оливия стали жить врозь, но сейчас, Маркус не сомневался, – их многое связывало. Что-то внутри него сжалось от болезненного тупого отчаяния и вспыхнувшего гнева, гнева, не направленного ни на кого конкретно. Во всяком случае, не на Оливию – Клифтон по собственному опыту знал, что почти невозможно оставаться монахом на протяжении четырнадцати лет – и не на Кларенса, хотя, быть может, отчасти на него – о да, отчасти на него – и даже не на себя самого за то, что был первопричиной всего. Возможно, это был гнев на судьбу: за то, что позволила Софии заболеть именно тогда, когда девочка заболела, ни на день раньше, ни на день позже; за то, что сделала из Ливи женщину, которая уговорила его поехать на свадьбу одному, потому что ему очень хотелось повеселиться с друзьями, – поехать, хотя он в двадцать раз охотнее остался бы дома с женой и дочерью; за эту дурацкую вечеринку и его собственную слабохарактерность; за всю остальную цепь событий, приведших к краху их супружества к этому горько-сладостному моменту. Вероятно, они с Ливи слишком любили друг друга. Люби Марк ее меньше, вероятно, мог бы умолчать о своей неверности и наказать только себя одного. Люби Оливия его меньше, она, вероятно, могла бы в конце концов простить его. Люби он ее меньше, вероятно, заставил бы ее принять его обратно, и они могли бы заключить своеобразный союз. Люби она его меньше… Все это бессмысленные предположения, – оборвал себя граф. – Все обстоит так, как есть". Получив физическое удовлетворение, он был подавлен и расстроен причинами своего гнева.

Оливия уже проснулась: Маркус определил это по дыханию и слегка напрягшемуся телу и, закрыв глаза, загадал, что если она улыбнется, он откроет ей свою душу. После всех прошедших лет еще раз попросит простить его, хотя теперь прощать нужно было неизмеримо больше. Медленно сделав вдох, он открыл глаза и чуть отодвинулся, чтобы посмотреть ей в лицо. Взгляд Оливии ничего не выражал. Это была не отрешенность еще не полностью проснувшегося человека, а нарочитое безразличие – маска, каменная стена. На лице женщины не было даже намека на улыбку. До боли сжав зубы, Маркус вытащил руку у нее из-под головы, сел и, не снимая с нее своего сюртука, аккуратно одернул подол ее платья. Затем встал, надел сюртук, стряхнул с одежды траву и, обернувшись, взглянул вниз на жену. Та не пошевелилась, не изменила выражения лица и не произнесла ни слова.

– Все же, Оливия, ты моя жена. – Он с трудом узнал свой ледяной голос и, повернувшись, пошел по траве к калитке, отпер ее, вышел и плотно закрыл за собой.

Глава 8

Вечером на балу София открыла для себя, что все соседи отца с удовлетворением встретили известие о ее замужестве и были обрадованы, что она и ее будущий супруг решили венчаться в местной церкви.

– В этих краях, должно быть, лет двадцать не было такой пышной свадьбы, – сказал мистер Ормсби. – Наверное, последними из венчавшихся были ваши мама и папа, дорогая леди София. И нужно сказать, та свадьба была очень неплоха.

– Тогда тоже сияло солнце, – добавила миссис Ормсби, с улыбкой кивнув графу и графине, которые стояли рядом с дочерью, встречая гостей. – А жених с невестой были удивительно красивы.

– Но ваша пара нисколько им не уступает, – заметил мистер Ормсби, подавая руку лорду Фрэнсису, – Вам повезло, молодой человек.

– Очень повезло, сэр, – кивнул Фрэнсис.

София чувствовала, что соседям приятно снова видеть вместе ее родителей, и светилась счастьем и надеждой. В этот вечер они, ее родители, выглядели великолепной парой – отец в черном сюртуке с ослепительно белой сорочкой, а мать в шелковом бирюзовом платы:. София сказала бы, что они слишком молоды, чтобы быть ее родителями, несмотря на серебро в отцовских волосах, которое лишь придавало графу более импозантный вид. Девушка улыбнулась и, сделав реверанс, подставила щеку для очередного поцелуя поздравляющему.

Еще раньше, когда Оливия позвала дочь к себе, что бы вместе спуститься к обеду, София обратила внимание на порозовевшие щеки матери. Румянец был ярким и красивым, и она сначала решила, что мать прибегла к косметике. Но нет, румянец был естественным и не исчезал в течение всего вечера. А хозяин дома в этот вечер держался весьма скованно и официально, почти не улыбаясь, хотя обходился с гостями любезно и радушно. «Вполне понятно, что в такой вечер папа ведет себя немного неестественно, – с нежностью подумала София, – ведь не каждый день устраивают бал по случаю помолвки единственной дочери». Почувствовав угрызения совести, София осмелилась бросить взгляд на лорда Фрэнсиса, а тот нежно улыбнулся ей в ответ.

– Какая приятная пара, – вздохнув и слегка покраснев, заметила одна из двух мисс Гиртен, подходившая в этот момент к хозяевам, встречавшим прибывающих гостей, – и, без сомнения, они влюблены.

После этих слов София ощутила себя еще более виноватой, но мгновенно подавила в себе это чувство, решив, что игра того стоит, если ее родители в конечном итоге будут снова вместе – ведь они просто созданы друг для друга.

– Очень жаль, что нет Берти, Ричарда и Клода, – со вздохом посетовала герцогиня, когда стало ясно, что прибыли все гости и можно начинать танцы. Она все еще не могла поверить, что через месяц ее малыш женится, – Но тогда, – заметно повеселев, сообщила она, – мальчики с женами и детьми приедут в Клифтон-Корт больше чем за неделю до свадьбы, и вся семья снова будет с нами.

– Скоро, Роуз, у тебя появится еще одна невестка, – входя в бальный зал, герцог похлопал жену по руке, – а в течение года, я подозреваю, еще один обитатель детской. У наших мальчиков такие дела не задерживаются. Все в своего отца.

– Уильям, ради Бога! – смутилась герцогиня. В бальном зале Фрэнсис трогательно улыбнулся, заглянув в глаза Софии, и поднес к губам ее руку.

– Эти минуты можно сравнить только с тем мгновением, когда стоишь на помосте с петлей на шее и ожидаешь, что вот-вот у тебя из-под ног выбьют опору, – нежно проворковал он на ухо девушке, – хотя знаешь, что не совершал преступления, а просто с готовностью признался во всем, безрассудно надеясь, что в последний момент настоящий преступник займет твое место.

– Фрэнсис, как ты можешь сравнивать бал с виселицей? Это праздник в нашу честь. – Девушка кивком указала на украшавшие зал гирлянды из цветов, которые помогала выбирать днем. – Разве может быть что-нибудь чудеснее? Смотри. – София сжала его локоть. – Папа идет к оркестру. Я уверена, он собирается сделать объявление, а потом они начнут играть.

– Подпорки помоста заскрипели, – съязвил молодой человек.

Граф Клифтон поднял руку, прося тишины, и шум мгновенно стих. Все взоры гостей, ожидавших открытия бала, обратились к нему.

– Мы рады видеть вас в Клифтон-Корте, – сказал граф, оглядывая друзей, соседей и прибывших издалека гостей. – Причина сегодняшнего празднества хорошо известна, поэтому я не собираюсь произносить длинную речь.

– Браво! – раздался возглас в дальнем углу зала, сопровождаемый взрывом смеха.

– Я просто делаю официальное объявление о помолвке и предстоящей свадьбе моей дочери Софии и лорда Фрэнсиса Саттона, младшего сына герцога и герцогини Веймаут, – продолжил граф. – Они по традиции откроют бал вальсом, а через несколько минут, прошу вас, джентльмены, приглашайте дам. Веселитесь, леди и джентльмены.

Раздались аплодисменты, и София растерянно взглянула на Фрэнсиса, который повел ее к центру зала.

– Фрэнсис, все будут смотреть на нас, а у меня обе ноги левые.

– Тебе еще повезло. Я вынужден танцевать с петлей на шее.

– Очень глупо!

– Улыбайся, – скомандовал он.

София откинула голову, чтобы продемонстрировать свое сияющее личико, и они начали вальсировать.

– О, Фрэнсис, как чудесно, правда? Я даже не могла себе представить, что все будет так восхитительно. Думаю, просто подтолкнем маму и папу остаться вместе. Возможно, даже если этого не произойдет, я все равно выйду замуж. – Глаза девушки мечтательно затуманились. – Венчание в сельской церкви… И нисколечко не сомневайся – никакие недоразумения не разъединят меня с мужем в течение лучшей части моей жизни! Думаю, даже в старости у меня будет счастливая жизнь.

– Э, Софи, надеюсь, эти планы ни в коей мере не касаются меня? Я хочу сказать, ты ведь не ожидаешь, что я буду играть роль влюбленного и счастливого мужа, а не только обманутого жениха?

– Разумеется. Можешь не волноваться, Фрэнсис, я не нарушу своего слова.

– Как? Никакого упоминания о жабах, змеях и прочих тварях? Ты ни при каких обстоятельствах не допустишь, Софи, чтобы я тебе понравился? Ты же знаешь, что я не особенно хочу, чтобы твои чувства хоть немного смягчились!

– О, разве возможно, чтобы ты когда-нибудь мне понравился? – с раздражением ответила она. – Ты всегда из кожи вон лез, желая быть несносным.

– Теперь, когда мне открылся секрет моего успеха у тебя, дорогая, я, несомненно, буду продолжать в том же духе. Пожалуй, немного покружимся в уголке. Следует развлечь гостей. Ах, вижу, наши достопочтенные родители последовали за нами на танцевальную площадку.

– Папа выглядит каким-то встревоженным, – отметила София, – похоже, он совсем не веселится. Но они замечательно вальсируют вместе, правда? Ну разве он может не влюбиться снова в маму, скажи, Фрэнсис? Мне кажется, он уже влюбляется. А ты как думаешь? В последнюю неделю они провели вдвоем гораздо больше времени, чем того требовали дела. Мама даже ездила вместе с ним по делам, касающимся имения.

– Боже! – Молодой человек с беспокойством взглянул на свою партнершу, а затем снова водрузил на место улыбку. – Знаешь, Софи, моя мама разразится потоком слез, когда ты меня бросишь, а после этого не будет разговаривать с тобой лет десять.

– Я не собираюсь тебя бросать, – возмутилась София. – Что за отвратительное слово!

– О да, все так и будет, – уверенно заявил Фрэнсис, – даже если слово будет в двадцать раз приятнее.

– Я намерена расторгнуть помолвку, вот и все.

– А это не означает бросить?

– Нет. Но неужели, Фрэнсис, люди так скажут? Что тебя бросили? И неужели для тебя это так страшно? Люди подумают, что у тебя что-то не так? Мне очень жаль…

– Софи, я буду опозорен, – торопливо сказал он. – Уверяю тебя, это будет бесчестье.

* * *

Вероятно, самым трудным из всего, что Оливии когда-либо приходилось делать в жизни, было спуститься сегодня к обеду. Это оказалось даже труднее, чем выйти из экипажа в день приезда в Клифтон. И она была несказанно благодарна Софии, которая пришла проводить ее вниз.

Сегодня днем, с того самого момента в потайном саду, графиню терзали противоречивые мысли и чувства. После ухода Маркуса она очень долго лежала на траве, боясь пошевелиться, чтобы не привести в движение собственные мысли, не удивиться его последнему взгляду и последним словам и не встретиться лицом к лицу с тем, что она натворила. Оливия лежала, не желая расставаться со своими чувствами; сладостному воспоминанию не мешали даже болезненные ощущения в груди. Все свершившееся было восхитительно, просто восхитительно. Долгие годы она мечтала об этом, жаждала этого, и однако когда это произошло, все оказалось более замечательным и более плотским, чем сохранилось в ее памяти.

Оливия понимала, что снова захочет этого, что ее влечет к нему и только к нему. Однажды, в один из периодов ужасной депрессии – которые, слава Богу, с течением времени стали менее частыми, – Эмма посоветовала ей поехать куда-нибудь на воды или даже в Лондон и на пару месяцев завести любовника. Эмма всегда гордилась тем, что была эмансипированной женщиной и совершенно сознательно избрала для себя жизнь старой девы. «Я же замужняя женщина», – придя в ужас, возразила Оливия. Она всегда знала, что не захотела бы отдаться никому, кроме Марка, даже если бы он не был ее мужем. Она никогда не помышляла завести любовника, чтобы скрасить жизнь. Ее одиночество, монашеский образ жизни были ее собственной виной – это Оливия понимала почти с самого начала. Было жестоко и глупо отказываться простить мужу единственную измену, в которой тот, без сомнения, горько раскаивался. Ей следовало простить его, она хотела простить его и в глубине души простила. Но не смогла признаться в этом прощении – это она осознала еще тогда, когда письма от Марка приходили почти каждый день. Она не смогла бы жить с ним как прежде, быть его другом, заниматься с ним любовью, его измена всегда стояла бы между ними.

В конце концов покинув сад, Оливия вернулась в дом и послала за горячей водой для ванны. Она отлично понимала, что не сможет не думать обо всем случившемся – реальный мир вторгался даже в потайной сад. Оливия думала о том, что была глубоко влюблена, что их брак был слишком совершенным, но в то время она этого не понимала, а поняла только потом, глядя на семьи друзей и знакомых. Ее брак был чем-то нереальным, верхом совершенства на протяжении невероятных пяти лет. Тогда на горизонте их семейной жизни не было ни облачка. Гроза, когда она грянула, погубила все. Оливия не верила, что смогла бы смириться с несовершенным браком, снова доверять мужу. Она не сомневалась, что всегда будет относиться к нему с подозрением и недоверием. Он больше не мог быть для нее тем Марком, которого она знала, а попытаться узнать этого нового мужчину в собственном муже боялась. Возможно, боялась, что не сможет полюбить нового Марка. Мысль, что можно не любить Марка, повергла ее в панику, и Оливия решила, что лучше вообще больше не видеть его и жить так, словно он умер. По прошествии шести месяцев графиня написала ему, чтобы сообщить – чистейшая ложь, – что не может его простить, но объяснить причину ей не удалось. Она была слишком юной, слишком незрелой.

Сегодняшняя близость с мужем была, без сомнения, самым замечательным событием в ее жизни. Но, конечно, она поддалась волшебству потайного сада и поверила, что этот единственный случай способен избавить ее от горечи всех четырнадцати лет одиночества. Когда, проснувшись, Оливия вспомнила, где она и с кем, то поверила, что все осталось позади, что Марк улыбнется, поцелует ее и скажет что-нибудь такое, что сотрет все прошлое, будто его никогда и не существовало. Глупая женщина! Увы, даже через четырнадцать лет она так до конца и не повзрослела. С надеждой взглянув на мужа, Оливия увидела только застывшее лицо с закрытыми глазами. А потом он встал и оделся, не глядя на нее, словно все, что случилось, ровным счетом ничего для него не значило. А его тон, его ледяной голос, напомнивший ей, что они все еще муж и жена?! Похоже, она была для него просто одной из женщин, из его бесчисленных женщин, хотя сказанное было неопровержимой правдой – она его жена. Но теперь Оливия значила для него не больше, чем любая из его женщин. А она в последнюю неделю стала забывать – вероятно, она очень хотела это забыть, – что все изменилось, теперь между ними гораздо больше зла, чем только та первая измена, что за это время в его жизни были другие женщины – и, вероятно, немало. Во всяком случае, была леди Монингтон…

Одеваясь к обеду и балу, Оливия чувствовала себя совершенно больной. И встреча с Марком пугала ее больше, чем что-либо другое в жизни. Спуститься в гостиную, увидеть его и вести себя так, как будто между ними ничего не произошло, было самой сложной задачей, когда-либо стоявшей перед ней. Граф в дальнем конце гостиной беседовал с миссис Биддефорд и лордом Уитли, на нем был один из сверхмодных парадных нарядов, о которых она слышала, но которых ни разу не видела: черный сюртук и бриджи, серебристо-серый жилет, белая сорочка с пышными кружевными манжетами и белые чулки. Он, бесспорно, был красивее всех присутствовавших мужчин, и Оливия была вынуждена позволить Софии проводить ее через зал, а потом ей пришлось улыбнуться гостям и принять из его рук бокал.

– Спасибо, – поблагодарила она в ответ на комплимент относительно ее внешности, который он сделал, не отрывая взгляда от содержимого своего бокала.

– Это будет самый замечательный вечер в моей жизни. – Соединив их руки, София накрыла их своими обеими руками. – Вы оба здесь и празднуете вместе со мной. Мама, папа, как все чудесно!

Оливия улыбнулась дочери, а граф хмуро смотрел на их соединенные руки. За обедом супруги сидели напротив друг друга, но на противоположных концах длинного стола, так что не было необходимости не только разговаривать, но и смотреть друг на друга. А затем была встреча гостей, когда пришлось почти целый час стоять рука об руку, приветствуя прибывающих, обмениваясь короткими любезными фразами и без конца улыбаясь – и за все это время ни единого взгляда друг на друга.

– Мы должны танцевать, – наконец сказал граф после того, как София и лорд Фрэнсис несколько минут вальсировали в одиночку. – Все ожидают этого.

Итак, нужно было на виду у полного зала гостей стать лицом к нему, подать ему одну руку, а другую положить ему на плечо. Оливия не сомневалась, что все взоры теперь обращены не на Софию и лорда Фрэнсиса, а на них, – ведь гости отлично знали, что она и ее муж уже много лет живут порознь.

– Улыбайся, – попросила Оливия, но граф никак не отреагировал.

– Полагаю, я должен принести извинения, – произнес Маркус после нескольких минут молчания.

– Почему? Разве ты виноват? – Она взглянула в его застывшие глаза.

– Значит, ты никогда не находишь возможным прощать меня? Тогда я трачу слова впустую. – И сжал челюсти.

– Ты извиняешься перед всеми своими женщинами? Должно быть, ты очень устал.

– Все мои женщины… Нет, Оливия, в этом не было нужды. Они всегда довольны тем, что получают. Как ты сегодня днем.

– Да, было бы трудно устоять против такого профессионала.

– Ну что ж, значит, ничего страшного не произошло, верно? Мы снова муж и жена. А ты все эти годы следила за собой, Оливия. Ты и сейчас прекрасно выглядишь.

– Собаке брошена кость? Благодарю, Маркус. Я делаю вывод, что должна трепетать от комплимента собственного мужа?

– Можешь чувствовать что угодно. Но ядовитый язычок – это что-то новое в тебе, Оливия.

– Во мне много нового. Я больше не та, кого ты знал, Маркус. С тех пор, как я была твоей женой, прошло четырнадцать лет. Я тебе не жена, хотя в глазах общества мы все еще остаемся супругами.

– Значит, ты так легко пошла на прелюбодеяние?

– Вероятно, не так легко, как ты когда-то пошел на измену.

– Туше! – Он холодно смотрел на Оливию из-под полуприкрытых век, потом перевел взгляд за ее спину. – София с озадаченным видом наблюдает за нами. Это самый замечательный вечер в ее жизни. Так она сказала перед обедом, Оливия? Давай отложим ссору до более подходящего случая, когда останемся наедине. – Неожиданно он улыбнулся жене. – Ты когда-нибудь хоть немного задумывалась над тем, что значит быть родителями? Предполагала, что мы будем так любить нашу единственную дочь?

– Так сильно, чтобы пойти на это ради нее? – Оливия ответила улыбкой. – Нет, Маркус, но ради нее я готова умереть. Знаю, ты посчитаешь это просто мелодрамой, но так и есть. Я умерла бы ради нее.

– Так улыбнись мне ради нее. В некотором смысле это труднее, чем умереть, правда, Оливия?

– Не провоцируй меня снова на ссору.

– Это искусство, которому ты не обучена, так? Пять лет – и ни одного грубого слова. Мы были сказочной парой, Оливия. Двое счастливых влюбленных, два ребенка, живших вместе в блаженстве и вместе принесших в мир третьего ребенка.

– Да, два ребенка. Но в детстве нет ничего плохого, Маркус. Оно менее болезненно, чем неверность.

– Однако в настоящем детстве всегда есть тот, кто поцелует больное место – и все пройдет. Но тогда не было никого, кто сделал бы это для нас. Или был?

– Нет, не было.

– Давай разделим эту безумно счастливую пару детей. – Граф чуть крепче обнял жену за талию. – Потанцуй со своим будущим зятем, Оливия. Мне хочется потанцевать с дочкой.

– Хорошо, – согласилась она с облегчением и грустью. С облегчением – потому что больше не было необходимости смотреть ему в глаза, касаться его и разговаривать, а с грустью – по той же причине.

* * *

– В этом зале чертовски жарко, – сказал лорд Фрэнсис Софии, когда чуть позже они опять соединились в танце. – А Хатауэй только что говорил, что в саду до сих пор тепло. Тепло, а не удушающе жарко, как здесь. Может, прогуляемся? Во всяком случае, я сказал бы, что все ожидают, чтобы мы в течение вечера время от времени украдкой исчезали.

– Как воришки ночью? Что за глупость!

– Как влюбленные ночью. Вон те пожилые дамы, которые сидят в ряд – те, что с момента приезда беспрестанно кивают и глупо улыбаются, – будут несказанно обрадованы.

– Обе мисс Гиртен и миссис и мисс Макдоналд? Похоже, у них будет коллективная галлюцинация!

– Ты хочешь сказать, коллективная фантазия? Так мы идем?

– Здесь совсем не жарко. Мне хочется, чтобы мама и папа снова потанцевали вместе.

– Это не положено, они ведь хозяева. Здесь много дам без кавалеров, и твой папа чувствует себя обязанным танцевать с ними.

– Думаешь, дело в этом? – София позволила проводить себя через стеклянные раздвижные двери на террасу с западной стороны дома. – Могу поклясться, они ссорились во время первого танца, перед тем как разбить нас.

– Я бы сказал, что это многообещающий знак, Софи. Когда люди ссорятся, они, возможно, избавляются от своих разногласий.

– Ты так считаешь? – С недоверием взглянув на Фрэнсиса, девушка пошла за ним по лужайке в направлении конюшни. – Но мы все время ссоримся, а разногласия не исчезают. Мы просто ссоримся.

– Весьма справедливо. Взгляни, Софи, на террасе черным-черно от народа. Интересно, не сталкиваются ли они на каждом шагу? Вероятно, все высыпали наружу, чтобы подсмотреть, как я срываю твой поцелуй.

– Что за чушь! Как будто людям больше нечего делать!

– Однако нет ничего более романтичного, чем только что помолвленная пара. Так что, удовлетворим их?

– Но ни мамы, ни папы здесь нет. А это единственные люди, которых мы хотим убедить, Фрэнсис.

– Опять-таки справедливо. Но если мы будем холодны, слух скоро дойдет до них, и тогда они могут никогда не решить собственные проблемы.

– Ты действительно так думаешь? – с сомнением спросила девушка. – Что ж, тогда лучше поцелуемся. Только не делай ничего языком.

– Софи, – вздохнул лорд Фрэнсис, – твой следующий кавалер или следующий жених сочтет тебя смертельно наивной, если ты не будешь уметь целоваться.

– Вот как! – обиделась она. – Если тебе не нравятся мои поцелуи, Фрэнсис, то вовсе не обязательно целоваться, сам знаешь. Мне лично все равно.

– Возможно, тебе стоит поучиться, пока есть такая возможность.

– У тебя? У гуляки?

– А у кого же лучше всего учиться?

София не смогла найти достойного ответа, и молодой человек приступил к делу.

– Ты должна расслабить губы и подчиниться мне.

– Как в танце?

– Как в танце, – кивнул Фрэнсис. – И не вздумай морщиться. Это не признак приятного поцелуя.

– О-о-о.

– У меня такое чувство, что ты рада темноте. – Он приподнял ей подбородок. – Какого ты цвета, Софи?

– Есть какой-нибудь ярче пунцового?

– Есть. Это цвет твоего лица сейчас. Расслабь губы. Разожми зубы.

– Но они стучат.

– Предоставь мне беспокоиться об этом. – Он прижался губами к ее губам.

София вцепилась в плечи своего кавалера, словно старалась оставить на них отметины, когда его губы попросили раскрыться ее губы, а его язык начал осторожно знакомиться с нежной кожей губ и теплой полостью рта за зубами. Лорд Фрэнсис коснулся кончика ее языка своим языком и сделал медленное круговое движение, а потом поднял голову.

– Ты определенно способная ученица, – похвалил он Софию, когда та, открыв глаза, взглянула на него. – Можешь ослабить свою хватку, Софи, я подхвачу тебя, если ты начнешь падать.

– Ты льстишь себе, – дрожащим голосом огрызнулась девушка. – Думаешь, я упаду просто оттого, что позволила целовать себя, как распутник целует свою… ну, в общем, как целовал бы распутник?

– Мне кажется, такая вероятность существует, Софи. У тебя дрожат коленки.

– Это потому, что здесь холодно, – с презрением отозвалась она. – Но кроме всего прочего, я не думаю, что прилично так целоваться, Фрэнсис. Это неприличный поцелуй, О, как здесь жарко!

– В твоих последних высказываниях есть некоторое противоречие. Впрочем, это не имеет значения. Теперь у тебя есть возможность выбрать себе нового кавалера, Софи.

– Я никогда никому не позволю снова проделать со мной такое. Это было отвратительно.

– Но и приятно, иначе у тебя не подскочила бы так температура. Или я не прав? Однако, Софи, нам лучше вернуться в дом до того, как ты решишь, что хочешь еще, и до того, как ты решишь, что хочешь, чтобы так продолжалось всю жизнь.

– О-о-о! – Грудь Софии от негодования готова была выпрыгнуть из декольте. – Что за бред! Считаешь себя совершенно неотразимым только потому, что умеешь так целоваться? Да, Фрэнсис, очевидно, ты так считаешь. Никогда в жизни я не встречала человека с таким самомнением, как у тебя. И почему я…

– Знакомая песня. Музыка кончилась, дорогая, пришло время ужина. Идем, мне очень не хотелось бы прийти и обнаружить, что все уже съедено.

– Конечно. Я не стану лишать тебя ужина, чтобы не нести ответственность за такую жестокость.

– Благодарю, милая, у тебя доброе сердце. Но, знаешь, не очень элегантно так сопеть.

– Я буду сопеть, если мне так хочется!

– Пусть так. Тогда вперед. И не позволяй мне себя остановить.

– К счастью, у меня больше нет желания сопеть, – со всем достоинством заявила София.

Глава 9

Большинство гостей графа собирались через несколько дней после бала уехать из Клифтон-Корта, чтобы не мешать его хозяевам готовиться к свадьбе. Однако все пообещали вернуться за несколько дней до знаменательного события.

– Безусловно, хорошо, что гости разъедутся, – заключила герцогиня, – ведь предстоит еще масса работы, а Оливия с Софией и Фрэнсисом собираются на несколько дней в Лондон, Я с превеликим удовольствием тоже поехала бы с ними, но разве можно оставить дом в такое время? Я вызвала модистку сюда. Если хочешь, Оливия, ты тоже можешь воспользоваться ее услугами, – предложила она. – Уверяю, останешься довольна. И милая София тоже. Мадам Бланшар больше всего на свете любит одевать невест.

Но Оливия настроилась на поездку, чувствуя, что должна на некоторое время уехать из Клифтон-Корта и все как следует обдумать. Было решено, что они отправятся в город через три дня после бала.

* * *

София была подавлена. Ее идея свести вместе родителей, казалось, зажила собственной жизнью и превратилась в нечто неуправляемое. Остановить приготовления к свадьбе – это казалось почти невозможным, так что девушка ехала в Лондон с матерью и женихом за свадебной одеждой – покупать все за счет отца.

Сначала София была полна надежд. После первой натянутой встречи ее родители, казалось, чувствовали себя непринужденно, почти счастливо в обществе друг друга. Но в последние несколько дней – точнее, со дня бала – она смотрела на них и ничего не могла понять: перед нею незнакомые люди, просто проявляющие взаимную вежливость? Сблизит ли их подготовка к предстоящей свадьбе? Если да, то как скоро это произойдет? Сколько еще можно ждать, прежде чем выдвинуть подходящий предлог для расторжения помолвки? Ссорились ли они во время танца? Софию очень огорчило, что во время праздника родители не провели вместе ни минуты, если не считать обязательного вальса, открывшего бал.

Накануне отъезда в город София гуляла с Синтией, жившей в десяти милях от Клифтон-Корта и на следующий день тоже собиравшейся уехать домой. Подруга поинтересовалась, когда же будет положен конец спектаклю.

– Пора все это заканчивать, София. Ты ведь не собираешься в конце концов выйти замуж за лорда Фрэнсиса?

В ответ София не преминула упомянуть жаб, змей и прочих тварей.

– Но он такой красивый, обаятельный, – вздохнула Синтия. – Мистер Хатауэй тоже интересовался, когда все закончится. Мы оба думаем, что розыгрыш зашел слишком далеко.

София нахмурилась. В этот момент на дорожке к дому появился граф, который ездил на верховую прогулку с несколькими джентльменами и после возвращения, видимо, задержался в конюшне.

– Синтия, вон там мой папа. Пойду спрошу, помирился ли он с мамой.

– Вот так прямо? Разумно ли это, София?

– Но, Синтия, когда-то все равно придется спросить. Вряд ли они сами скажут мне, решили они свои проблемы или нет. Возможно, я так и не узнаю этого, если не обвенчаюсь. Когда я говорю подобные вещи Фрэнсису, он чуть не падает в обморок или мычит своим отвратительным тоном: «Какая еще свадьба?», или говорит, что мне пора в сумасшедший дом. А это, согласись, трудно назвать комплиментом невесте.

– Но ты же ему не невеста, – напомнила Синтия.

– Это он тоже повторяет мне по десять раз в день, как будто я могу забыть. Кто захотел бы стать невестой лорда Фрэнсиса?

– Почти любая женщина в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, которая хоть однажды видела его.

– Не дай Бог, чтобы Фрэнсис услышал твои слова, – мгновенно откликнулась София, – он и без того слишком высокого мнения о собственной персоне. Пойду поговорю с папой. Не возражаешь?

Помахав отцу рукой, девушка побежала через лужайку, и Маркус, улыбнувшись, замедлил шаги.

– Как, Фрэнсиса нет рядом? Это нормально? – пошутил он, подставив щеку для поцелуя.

– Он играет на бильярде, а мы гуляли с Синтией. – София взяла отца под руку.

– Итак, завтра ты едешь в город за свадебными нарядами. Чувствую, ты намерена меня разорить, София.

– О да, – рассмеялась она, – но, полагаю, мама этого не допустит. Мне немножко не по себе от того, что все происходит так стремительно.

– Ты о свадьбе? – Граф пристально взглянул на дочь, – Надеюсь, у тебя нет никаких тайных мыслей?

– О нет, папа. Я безумно люблю Фрэнсиса, и три недели, остающиеся до свадьбы, кажутся страшно долгим сроком. Но мне просто хотелось бы… О, мне хотелось бы, чтобы можно было дольше остаться вместе с тобой и мамой. Я всегда была или с ней, или с тобой и никогда сразу с обоими. Я почти не помню то время, когда мы все были вместе. Но ведь такое время было, правда? И не такое уж короткое?

– Да, София.

– А теперь осталось всего три недели. Я выйду замуж и уеду с Фрэнсисом, а когда мы вернемся из свадебного путешествия, буду жить с мужем, а не с тобой и не с мамой. Но когда я буду навешать вас, вы будете вместе или мне придется наносить отдельные визиты?

– София, – граф накрыл своей рукой руку девушки, – значит, все годы ты ужасно переживала из-за нашей разлуки? И никогда об этом не говорила… Я ни о чем не догадывался, и мама тоже. Прости, моя радость. Моя вина еще больше, потому что ты была невинным страдальцем.

– А что случилось? – София обратила внимание, что отец свернул с дорожки, и теперь они направлялись не к дому, а к цветнику. – Почему ты не вернулся? Почему не послал за мамой? Почему, навещая тебя, я всегда приезжала одна? Что произошло?

– Мы просто поняли, что больше не можем жить вместе, – медленно проговорил он.

– Папа, я ведь не ребенок. Что-то должно было произойти. Это леди Монингтон?

– Что тебе известно о леди Монингтон? – Отец пристально посмотрел на Софию.

– Что она твоя любовница. Она же в десять раз хуже мамы! Значит, то, что произошло, – это она!

– Нет, Еще шесть лет назад я даже не был знаком с ней, София. И, Боже правый, она мой друг, а не любовница. Откуда тебе пришла в голову такая мысль?

– Тогда, значит, был кто-то другой, другая женщина. Ведь это была твоя вина, папа? Но зачем тебе другая женщина, если у тебя была мама? Хотя, наверное, именно так и поступают мужчины, верно? Они женятся, потом жены им надоедают, и они заводят любовниц. Если Фрэнсис попробует когда-нибудь так поступить, я его убью. Возьму самую тяжелую книгу из нашей библиотеки и проломлю ему череп! Клянусь, я так и сделаю. Но как ты, папа, мог так поступить? Я всегда гордилась тобой, ты был моим идеалом.

– Для твоей мамы я тоже был идеалом, – ответил он внезапно охрипшим голосом. – А я человек, София. Ты говоришь, что уже не ребенок. Что ж, тогда пойми – я просто человек, И дело было совсем не так, как ты думаешь. У меня не было любовницы. Во всяком случае, до тех пор, пока мы не расстались безвозвратно. И твоя мама мне не надоела. Такого никогда не было. Я любил ее. Я хочу, чтобы ты это знала. Ты дитя нашей любви, и вы обе составляли мой мир.

– Так что же тогда произошло? – с раздражением спросила девушка. – Если ты ее любил, вы могли бы и потом жить счастливо. Почему большую часть моей жизни тебя не было с нами?

– София. – Маркус крепко сжал руку дочери, заметив, что она борется со слезами.

– Папа, ты больше не любишь маму? Не любишь? Вы просто вежливы друг с другом из-за герцога, герцогини и других гостей? Это все спектакль? Ты ее не любишь?

– Люблю. Я никогда не переставал любить ее, София. Никогда, ни на мгновение.

– Тогда все хорошо. – Она мгновенно просияла и, остановившись, обняла отца за шею, едва не задушив. – Вы будете оба со мной после моей свадьбы, мои мама и папа, снова вместе. О, подожди, я скажу Фрэнсису. Только, пожалуйста, подожди.

– Но все не так просто, София. – Он ласково обнял ее за талию. – Жизнь сложна, моя радость. Что произошло, то произошло. Четырнадцать лет – большой срок. С тех пор каждый из нас построил для себя новую жизнь и живет ею. Мы теперь совсем не те, что были тогда. Назад пути нет, в жизни никогда нельзя вернуться назад, можно идти только вперед. И любовь не может соединить двух людей, которые так долго жили порознь.

– Почему не может? – У Софии в глазах снова стояли слезы.

– Трудно объяснить, – покачал он головой. – Твоей маме тогда было двадцать два, сейчас ей тридцать шесть. Мне было двадцать шесть, а теперь сорок. Мы не можем возобновить наши отношения просто так, словно этих лет не было.

– Могли бы, если бы любили друг друга. Я тебе не верю, папа. Не верю, что ты действительно любишь маму после всего, что было. Ты сказал так просто потому, что разговариваешь со мной и считаешь не правильным говорить собственной дочери, что не любишь свою жену. Значит, ничего не изменится. Эти прошедшие полторы недели ничего не изменили, и оставшиеся три тоже ничего не изменят. Здесь будет Фрэнсис с родителями, буду я с тобой и с мамой, и вы оба будете деликатны друг с другом.

– София.

– Нет, не нужно ничего говорить, больше нечего сказать. Ты, наверное, не можешь дождаться, чтобы эта свадьба была уже позади, чтобы можно было поскорее вернуться к леди Монингтон, твоему другу.

– София, – граф Клифтон взял ее руки и крепко сжал их, – мне искренне жаль, что ты вбила себе в голову эту идею относительно леди Монингтон. Во всяком случае, забудь о ней. Я не стану общаться с ней даже как с другом. Обещаю тебе. И объясню почему. Снова увидев твою маму, я понял, что не могу поддерживать с женщиной отношения, которые по большей части расцениваются неверно – и не только тобой. Снова увидев твою маму, я понял, что Оливия – единственная женщина, которую я когда-либо любил или буду любить. – Он еще крепче стиснул руки дочери. – Но это вовсе не означает, что мы когда-нибудь снова будем жить вместе как муж и жена, моя радость.

Нагнув голову, София смотрела на их сцепленные руки.

– Но между нами существует одна связь. Прочная связь, которая не разорвется во веки веков. Мы оба до безумия любим тебя, София. Больше всего на свете мы оба хотим для тебя счастья. В предстоящие три недели мы будем не только практиковаться в любезности, мы будем вместе радоваться твоему счастью. Вместе, родная. И если для тебя важно в будущем видеть нас вместе, то, я полагаю, мы будем время от времени собираться все втроем, Мы тебя очень любим. Оба, София.

– Папа, – тихим от сдерживаемых слез голосом заговорила девушка, погладив отца по щеке, – я готова сделать все, что угодно, лишь бы снова увидеть вас вместе. Не из-за себя самой, а ради каждого из нас. Если бы это случилось, я отказала бы Фрэнсису.

– Как? – Он ласково усмехнулся. – Отказалась бы от любви всей своей жизни? Ради нас, София?

– Да, отказалась бы.

– Что ж, – освободив руку, он погладил дочь по голове, – это великодушное предложение. Но ты же по-настоящему любишь его?

– Но я отказала бы ему. – Она крепко зажмурилась.

– София, выходи замуж за лорда Фрэнсиса и будь с ним счастлива. Это лучшее, что ты можешь сделать ради мамы и ради меня. А я обещаю тебе подумать, как быть со всем остальным. Договорились?

– Ты попросишь маму остаться здесь? – Откинув голову, девушка сияющими глазами взглянула на отца. – Ты снова будешь с ней? Да? Обещаешь?

– Обещаю только посмотреть, что можно сделать, София, – нахмурившись, покачал головой Маркус. – Я не могу ручаться за результат.

– О, ты всегда подразумеваешь «да», когда обещаешь посмотреть, что можно сделать, хотя и выглядишь при этом озабоченным. Во всяком случае, я всегда воспринимала это как согласие. О, я знала, что это удастся. Знала, что все будет хорошо! Нужно сказать Фрэнсису, он будет рад за меня. Надо пойти разыскать его!

София помчалась по диагональной дорожке цветника к дому с совершенно неподобающей леди поспешностью, а граф остался стоять, протянув руки вслед, а затем опустил голову и прикрыл ладонью глаза.

* * *

София ворвалась в бильярдную как раз в тот момент, когда лорд Фрэнсис наклонился над кием, готовясь сделать сложный удар.

– Фрэнсис, ты должен пойти со мной, – выпалила она, совершенно позабыв, что дамы по обычаю вообще не входили в эту комнату. – Ты будешь очень доволен.

У лорда Фрэнсиса от неожиданности дрогнула рука, он сделал самый неудачный удар за сегодняшний день и, выпрямившись, грустно покачал головой.

– Как ты вовремя, дорогая София, – усмехнулся герцог. – За десять минут Фрэнсис ни разу не промахнулся, и все мы уже немного заскучали.

– О, прости, Фрэнсис, – сказала она, увидев, как тот расстроен. – Если бы я знала, вошла бы потихоньку и подождала, пока ты сделаешь удар.

– Какой может быть разговор, Софи. Разве можно придумать лучший способ проиграть партию? – Молодой человек улыбнулся и, положив ее руку себе на локоть, похлопал по ней. – Вы извините нас? Папа? Джентльмены?

– Более того, – от души рассмеялся герцог, – будем рады, дружок, что ты ушел от стола.

– Ну, Софи, это стоит того, чтобы проиграть партию? – поинтересовался лорд Фрэнсис, когда они вышли из комнаты и дверь за ними закрылась. – Ты рассказала отцу? И теперь он в полном замешательстве, не зная, как сообщить мне дурные вести? Пожалуй, лучше пойти наверх и убедиться, что мои веши упакованы. Мне лучше удрать отсюда до того, как новость дойдет до моей матери, – она утопит меня в слезах. А на твоем месте, Софи, я бы спрятался.

– О чем ты? – Девушка с хмурым видом тащила его к парадной двери.

– Ты не расторгла нашу помолвку?

– Какая глупость. Конечно, нет.

– Но ты сама сказала, что я буду очень доволен!

– О-о! – София с негодованием взглянула на него. – Совершенно в твоем стиле напомнить мне, как ты был бы рад избавиться от меня. Не бойся, Фрэнсис, это еще впереди.

– Но когда, Софи? До нашей свадьбы всего девятнадцать дней. Значит, нам остается максимум восемнадцать дней быть помолвленными. Разве можно винить парня, что он немного нервничает?

– Как я слышала, мужчины всегда нервничают перед свадьбой, – мягко успокоила его София. – Женщины радуются, а мужчины волнуются. Вполне естественно, что ты так себя чувствуешь.

– Софи, могу я, не тратя лишних слов, просто напомнить тебе выражение «сумасшедший дом»? Ты улавливаешь ход моих рассуждений? И не трудись отвечать. Так чем я должен быть очень доволен?

– Я должна выйти за тебя замуж и жить счастливо. – Она тянула молодого человека вниз по лестнице, которая вела на мощенную камнем террасу. – А тем временем папа подумает, что он может сделать, чтобы мама согласилась остаться с ним. Он только что сам так сказал. Мы договорились. Понимаешь? – И лучезарно улыбнулась лорду Фрэнсису. – В конце концов затея удалась, и в оставшиеся дни мне нет нужды обременять тебя своими сомнениями.

– Во всяком случае, – Фрэнсис свободной рукой почесал голову, – одно не полностью вытекает из другого, так, Софи? По-твоему, я должен пожертвовать своей свободой просто потому, что ты договорилась со своим папой?

– Конечно, нет, дурачок. Но он признался мне, что любит маму, понимаешь?! И согласился подумать, что можно сделать. А когда он так говорит, это всегда означает несомненное «да». И он немедленно займется этим, потому что времени совсем мало. Через неделю все их проблемы разрешатся, и мои родители снова будут вместе! Запомни мои слова. А затем мы можем объявить, что у нас непримиримые разногласия.

– Просто чтобы они почувствовали себя еще более счастливыми.

– Конечно, для родителей это будет настоящим ударом – для всех четверых. Надо будет очень осторожно преподнести эту новость.

– А существует безболезненный способ сообщать такие новости? Вся трудность в том, Софи, что мы не имеем об этом никакого представления. Ни ты, ни я. Мы же не рассчитывали, что все выйдет так, как вышло, верно?

– Верно. – Протянув свободную руку, она коснулась его руки. – Сложнее всего будет тебе, Фрэнсис, потому что ты окажешься обманутым. Ты предпочел бы какой-нибудь другой вариант? Может, притворимся, что я без памяти влюблена в тебя, а ты оказался бессердечным?

– Боже правый! Как ты думаешь, Софи, существует ли какое-нибудь более крепкое выражение, чем «сумасшедший дом»? Если ты его знаешь, скажи скорее, мне оно сейчас крайне необходимо.

– Я просто стараюсь избавить тебя от унижения. Если бы я могла, все взяла бы на себя, Ведь, в конце концов, я это придумала.

– Нет, – возразил он, – ты не права. Никто не держал у моего виска дуэльного пистолета, требуя, чтобы я согласился, Я думал, это будет забавно, Забавно – ха-ха!

– Мне очень жаль. Может быть, стоит действовать сообща? Мы могли бы вместе пойти к моей маме, к моему папе, к твоим родителям и сказать им, что, совершенно здраво и дружески обсудив ситуацию, мы в итоге решили, что не подходим друг другу. В этом случае ни один из нас не будет обвинен или унижен. Ладно?

– Давай посмотрим, как будут развиваться события после нашего возвращения из Лондона, – вздохнув, предложил молодой человек. – Но, Бог мой, ты же собиралась вернуться оттуда по меньшей мере с пятью сундуками свадебных нарядов!

– Конечно, Фрэнсис. Но, вероятно, их будет не так много. Лучше скажи, куда мы отправимся в свадебное путешествие? Я буду выбирать одежду в зависимости от того, куда мы поедем – в Италию или в Шотландию.

Фрэнсис промолчал, смерив девушку укоризненным взглядом.

– Но мне нужно это знать! Ты должен сказать мне, Фрэнсис. Куда бы мы отправились, если бы мы действительно обвенчались и действительно поехали бы в свадебное путешествие?

– Вероятно, в постель. Можешь краснеть и изображать из себя оскорбленную невинность, Софи, но нечего ожидать, что уважающий себя мужчина устоит против такой возможности, понятно?

– В постель, – повторила она с пылающими щеками и горящими глазами. – С тобой, Фрэнсис? Да я скорее…

– В Австрию и Италию. На оставшуюся часть лета и, возможно, на зиму тоже. Мы танцевали бы в Вене, Софи, плавали бы на гондоле в Венеции, наклонялись бы вместе с Пизанской башней, выворачивали шеи в Сикстинской капелле и прятались от солнца в Неаполе.

– А Рим? – жадно спросила она. – Мы поехали бы в Рим, Фрэнсис?

– А где, по-твоему, находится Сикстинская капелла? На Гебридах?

– Я забыла. Не нужно так издеваться, ты же знаешь, я не пустоголовая дурочка!

– Ладно, я рассказал тебе, где мы проводили бы дневное время, Софи. Уверен, мой первый ответ относительно ночей остается в силе. И не нужно пыхтеть. Мы говорим только о том, куда я повез бы тебя, если бы мы поженились. Если бы! Там тебе понадобилась бы легкая и красивая одежда.

– Отлично. Но было бы безумием тратить папины деньги на такой обман. Согласен? А все остальные затраты на свадьбу? О, милый, вчера ночью я целый час не могла уснуть, размышляя обо всем этом.

– – Возможно, затраты окупятся, если мы восстановим разбитый брак твоих родителей. – Лорд Фрэнсис снова похлопал Софию по руке.

– Даже если этого по какой-то причине не произойдет до нашей свадьбы, надежда все равно остается. Я только что вспомнила папины слова. – Внезапно просияв, София взглянула на него. – Папа сказал, что если для нас важно видеть их обоих вместе, то в будущем они будут приезжать к нам вместе. Понимаешь, Фрэнсис, у нас еще будут возможности – на Рождество, или на Пасху, или на крестины, если это произойдет довольно скоро.

Лорд Фрэнсис продолжал похлопывать Софию по руке и насмешливо смотрел на девушку.

– О, – ее улыбка погасла, – я забыла. Ничего не выйдет, да?

– Возможно, они сойдутся, когда у тебя будет следующая помолвка. Подумай, быть может, тебе следует сделать помолвки регулярными?

– Не превращай все в шутку. Это серьезно, Фрэнсис. И не думай, что я умышленно унизила бы подобным образом кого-либо другого, понятно?

– Значит, только меня?

– Но ты совсем другое дело, – откровенно призналась София, глядя ему в глаза. – Ты… О, я не знаю… Ты – Фрэнсис, и этим все сказано. Я не могла бы проделать все это с кем-либо другим. Никто другой меня не понял бы. И я не смогла бы вот так прямо разговаривать с кем-либо еще. И не нужно произносить того, что вертится у тебя на языке. Любой другой прямиком отправил бы меня в сумасшедший дом, сама знаю.

– Я хотел сказать совсем не это. Я хотел еще раз предупредить тебя, Софи. Ты, часом, не влюблена в меня, нет? Мне совсем не нравится этот разговор о том, что со мной ты чувствуешь себя непринужденно и все такое прочее.

– Влюблена в тебя? – Ее взгляд снова засверкал огнем. – Какая чушь! Я просто хотела сказать, что с тобой

Могу не следить за собой, потому что ты просто Фрэнсис, и не беспокоиться, задела я твои чувства или нет, отчасти потому, что у тебя нет чувств, а отчасти потому, что у меня впереди вся жизнь, чтобы даже с тобой договориться. Влюблена в тебя! – В ее голосе и на лице сконцентрировалось все мировое презрение.

– Ну, тогда я спокоен. На мгновение мне стало немного не по себе, Софи. Девятнадцать дней – это означает самое большее восемнадцать дней быть помолвленными. Думаю, мы сможем выдержать такой срок, правда? Хотя кто знает? Возможно, он будет короче. Возможно, твои мама и папа будут скучать друг без друга и бросятся в объятия после нашего возвращения из Лондона.

– Думаешь? – с надеждой спросила София. – О, Фрэнсис, ты действительно так думаешь?

– Во всяком случае, я должен рассматривать и такой вариант, если хочу остаться в здравом уме.

Глава 10

«Фрэнсис вполне мог бы занять место в экипаже, а не ехать верхом. Как хорошо, что сегодня тепло», – думала Оливия. Большую часть поездки София сидела у открытого окна, а ее суженый скакал радом, болтая с ней, и дважды, как заметила Оливия, наклонялся, чтобы коснуться лежавшей на бортике руки девушки.

А потом Оливия закрыла глаза, У нее сжималось сердце при виде этой юной любви, она безумно боялась, что эта любовь слишком сильна. Она хотела бы убедить их беречь свою любовь и не поддаваться даже сильнейшему искушению, способному поколебать ее. Она хотела бы предостеречь молодых людей, чтобы те, будучи влюбленными, не возводили друг друга на пьедестал и не считали друг друга идеалом. Хотела бы сказать им, что нужно прощать человеческие слабости…

– Мама спит, – тихо заметила София, – так что незачем продолжать. Большое спасибо, Фрэнсис.

– Мне это совсем нетрудно, Софи, – весело ответил он. – Как тебе удается сохранять кожу такой нежной? – И без всякой видимой причины улыбнулся.

– Ты видел? – София перешла на взволнованный шепот. – Ты видел, что они поцеловались?

– Очень благоприятный знак. Лакей, державший открытой дверцу кареты, едва не проглотил язык. Могу поспорить, Софи, это будет темой дня в лакейской не только сегодня, но и целую неделю.

– Я чуть не упала в обморок от счастья.

– Очень рад, что этого не случилось. Никогда не знал, как обращаться с дамами, падающими в обморок. Следует побрызгать на них водой, похлопать по щекам, с воплями заметаться по дому в поисках нюхательной соли или поцеловать, чтобы привести в чувство? Полагаю, выбор этого последнего средства, конечно, сильно зависит от того, кто эта дама. На тебе, Софи, я мог бы испытать этот способ.

– Если бы я не боялась разбудить ее, я отреагировала бы иначе, – после минутного молчания отозвалась София, а лорд Фрэнсис фыркнул.

* * *

«Итак, все удалось, – размышляла Оливия. – Терраса была пуста, за исключением нескольких слуг, и кроме меня, Маркуса и Софии с Фрэнсисом других свидетелей не было. София довольна и не догадывается, что все было разыграно ради нее. Но я отреагировала, как девчонка», – с долей отвращения к себе призналась Оливия, прячась за опущенными веками, чтобы еще раз пережить его короткий поцелуй.

– Не забудь купить наряды и для себя, Оливия, – напомнил граф, обняв ее за плечи после того, как поцеловал на прощание дочь. – И не позволяй Софии довести тебя до безумия. – Он с улыбкой подмигнул девушке. – Жду вас через неделю.

А затем он наклонил голову и, не разжимая губ, поцеловал ее холодным поцелуем, не слишком долгим и не слишком коротким – поцелуем, приготовленным заранее ради Софии, поцелуем, которого можно ожидать от отца или брата, а не тем, о котором может мечтать и который снова и снова будет мысленно переживать изголодавшаяся по любви женщина.

А Оливия изголодалась по любви.

Ночами она лежала без сна, бесконечное число раз воскрешая в памяти каждое мгновение их занятия любовью в потайном саду, хотя этими словами едва ли можно было описать то, что произошло тогда. Маркус всего на несколько недель был оторван от городских развлечений и объятий леди Монингтон, она же прожила без мужчины четырнадцать лет. Они не занимались любовью, просто удовлетворяли ненасытный голод и утоляли иссушающую жажду – и только. И тем не менее каждую ночь Оливия предавалась воспоминаниям о неуправляемой страсти, которую когда-то принимала за любовь. Она чувствовала, как ее тело оживало при воспоминании об умелых мужских ласках, и ощущала тошноту при воспоминании об очевидном опыте Маркуса.

Накануне вечером, после того как она закончила переодеваться, он постучал из своей туалетной комнаты и, не дожидаясь ответа, открыл дверь и вошел к ней. Оливию бросило в жар при мысли, что она могла быть не одета или принимать ванну. Хотя, несомненно, он просто смерил бы ее холодным взглядом и заметил, что она все же его жена.

– Тебе еще нужна сейчас твоя горничная? – спросил граф.

– Можешь идти, Матильда, спасибо, – поблагодарила Оливия, и девушка тотчас вышла из комнаты.

Оливия и Маркус почти не разговаривали друг с другом после той бурной перепалки посреди танцевальной площадки. Ссора была чем-то новым в их отношениях, прежде они никогда не ссорились, и Оливия не представляла, как себя вести.

– София расстроена, – отрывисто сообщил граф. Он стоял, слегка расставив ноги и заложив за спину сцепленные руки, и, казалось, заполнял своим существом всю туалетную комнату. – Девочка заглянула за фасад нашей любезности и поняла, что все делается ради гостей. И она обратила внимание, что даже взаимная любезность исчезла после бала. Сегодня днем, когда мы разговаривали, она была готова расплакаться.

– Возможно, София должна взглянуть правде в глаза. – После непродолжительного молчания Оливия, сидевшая на табурете перед зеркалом, обернулась, держа в руке щетку для волос. – Маркус, быть может, больше не стоит оберегать ее.

– Не стоит? А разве мы когда-нибудь оберегали ее, Оливия? Если бы, как мы заявляем, мы всю жизнь любили дочь, разве мы так или иначе не уладили бы наши проблемы и не остались бы вместе ради нее?

– Наши проблемы, – задумчиво повторила она и, отложив щетку, посмотрела на мужа. – Ведь это ты, Маркус, а не кто-нибудь другой решил, что ласки проститутки доставляют больше удовольствия, чем мои, и только ты один испортил жизнь Софии.

– О нет, Оливия, я не собираюсь до могилы нести бремя вины за ту давнюю измену и тем более не собираюсь добавлять к тяжести на моей совести груз вины за то, что разрушил нашу семейную жизнь и счастье дочери. Знаешь, существует такое хорошее человеческое качество, как умение прощать, но, к сожалению, ты им не обладаешь.

– Ты хочешь сказать, что твоя холостяцкая жизнь, начавшаяся после той ночи с проституткой, окончилась только несколько дней назад, Маркус, и, полагаю, я должна в это поверить?

– Нет, Оливия, мне не хотелось бы портить твое впечатление обо мне как о безнравственном волоките. На самом деле я много чего совершил за свою жизнь. Но я пришел сюда не для того, чтобы ссориться.

– Нет? А зачем же?

– Мы заключили соглашение, пообещали друг другу, что сделаем этот месяц особенным для Софии. Можем ли мы не соблюдать нашу договоренность? На протяжении большей части ее жизни мы оба вели себя как эгоисты, Оливия. Разве можно допустить, чтобы дочь плакала, готовясь к тому дню, который должен стать счастливейшим в ее жизни? Ведь и у нас это был самый счастливый день, не так ли? Не можем ли мы по крайней мере играть свои роли так, чтобы и для Софии этот день тоже был самым лучшим?

– А что потом, Маркус? Разве честно убеждать ее, что мы любим друг друга, если сразу после свадьбы София узнает правду?

– Наша дочь надеется, что после свадьбы сможет видеться сразу с нами обоими. Неужели, Оливия, ты считаешь, что трудно ради нее раз или два раза в год провести немного времени всем вместе? Разве мы должны оставаться злейшими врагами только потому, что однажды я провел час с проституткой, а ты не захотела простить мой грех? Я настолько противен тебе? – спросил Маркус, но Оливия молча разглядывала собственные руки. – Два дня назад ты не считала меня отвратительным.

– Это сад, – бросила она на мужа быстрый взгляд, – солнце и…

– И желание. Похоже, Оливия, мы все еще находим друг друга желанными.

– Да. – Она снова уставилась на свои руки.

– Видимо, это короткий период возобновления супружеской жизни, которая умерла много лет назад. Но мы можем быть общими родителями ребенку, который остался от той жизни? Сейчас ты ненадолго уедешь, а когда вернешься, до свадьбы Софии останется меньше двух недель. Возможно, в будущем раз или два в год мы сможем заставить себя провести неделю под одной крышей. Под силу это нам?

– Думаю, да.

– София сказала, что откажет лорду Фрэнсису, если только сможет снова соединить нас, – передал он ей слова дочери. – Глупое дитя, но она объявила об этом со всем пылом юности.

Внезапно Оливия обнаружила, что ее руки крепко зажаты в коленях. «Прекрасно, давай дадим ей то, что она хочет. Марк, наш брак – это реальность», – хотелось выкрикнуть ей, но слова так и не были произнесены, Маркус, словно застыв, стоял перед ней с деловым видом и говорил резко, почти холодно, пытаясь убедить ее принять вполне осуществимое предложение.

– В первую неделю у нас все получалось, значит, нужно снова постараться.

– Сегодня вечером мы должны быть в гостиной вместе, а завтра утром, когда ты будешь уезжать, я должен буду поцеловать тебя так же, как буду целовать Софию.

– Да.

Он немного помолчал, ожидая, что она скажет еще что-нибудь, но Оливия продолжала рассматривать тыльные стороны рук.

– Я с удовольствием поехал бы с вами, – вдруг сказал граф. – Мне не нравится, что вы обе будете во время пути под защитой только молодого Саттона и моих слуг. Оливия, ты уверена, что с вами ничего не случится?

– Сюда я приехала одна, – тихо напомнила она.

– Пожалуйста, купи и себе праздничную одежду, столько, сколько пожелаешь. И отправь мне счет вместе со счетами Софии.

– Ты и так обеспечиваешь мне весьма щедрое содержание.

– Моя дочь выходит замуж, так позволь мне по такому случаю купить жене парадное платье. Позволишь?

Оливия молча кивнула.

– В городском доме осталось достаточно слуг, ты ни в чем не будешь испытывать неудобств.

– Да.

– Хорошо. – Резко повернувшись, Маркус взялся за ручку двери, ведущей в его туалетную комнату. – Ты отлично прожила без моей помощи четырнадцать лет, так что, полагаю, теперь мне не стоит о тебе беспокоиться.

– Да.

«Поезжай с нами, ведь три недели – это все, что у нас осталось», – хотелось выкрикнуть ей…

И сейчас, когда Оливия с закрытыми глазами сидела в карете, даже не прислушиваясь к веселой болтовне Софии и лорда Фрэнсиса, у нее снова запершило в горле. Она рассчитывала, что они вернутся не раньше, чем через неделю. Неделя – это семь дней, а потом после свадьбы Софии снова будут бесконечные годы без него, возможно, с короткими встречами на неделю раз или два в году. Оливии отчаянно хотелось плакать, но присутствие в экипаже дочери заставляло сдерживаться. «Какой же дурочкой была я четырнадцать лет назад, когда решила, что больше не люблю Марка только потому, что он был низведен с пьедестала, – размышляла Оливия. – Все эти годы я любила его, но не дала возможности залатать треснувший брак и лишила всех троих шанса на счастливую семейную жизнь». Ей хотелось бы – и при этом она чувствовала себя виноватой и ужасно несчастной, – чтобы София никогда не встретилась с лордом Фрэнсисом и не влюбилась бы в него, а она сама никогда снова не встретилась бы с Марком. Увидев его, Оливия с новой болью поняла, о чем тосковала все эти пустые годы. И на самом деле во всем виновата была она сама. Все люди совершают ошибки и имеют право получить прощение, во всяком случае, один раз. Но она отказала Марку в прощении из страха, что их отношения могут измениться. Будучи молодой и неопытной, она не понимала, что отношения всегда меняются, что они должны меняться, чтобы расти и выживать.

Его губы, коснувшиеся ее губ при прощании, были теплыми, а рука, обнявшая ее, сильной и надежной, и сейчас, прислонившись к мягкой подушке экипажа, Оливия представляла себе, что это его грудь, что его щека касается ее макушки, а рука все еще обнимает ее, что она спокойно засыпает в руках мужа, хранимая его любовью.

* * *

Оливия была рада снова оказаться в Лондоне. Она любила этот город с момента приезда туда в свой первый светский сезон. Именно тогда она впервые увидела Марка Клифтона и в течение нескольких часов любовалась им с противоположного конца огромного бального зала, пока юный граф неожиданно не появился перед ней в сопровождении хозяйки приема, которая представила его. Во время последовавших затем танцев Оливия окончательно влюбилась и с тех пор не переставала любить, хотя ее любовь принесла ей счастье только на пять лет, а несчастье и сердечную боль – на многие годы. И конечно, любовь принесла ей Софию.

Оливия никогда не имела склонности к расточительству и излишествам. Даже во время того первого светского сезона, когда мать возила ее к модистке, чтобы сшить новые платья, более подходящие для городской жизни, чем те, которые она привезла с собой, Оливия ужасалась тому огромному количеству нарядов, которое считалось необходимым, и боялась разорить отца. До сих пор она пользовалась услугами местных портних, а иногда даже шила себе сама. Ее бросало то в жар, то в холод, когда ей говорили, сколько будут стоить свадебные наряды Софии, но Маркус особо просил ее проследить, чтобы у их дочери было все самое лучшее. Оливия догадывалась, что ее муж весьма богат, судьба благоволила к нему еще при жизни отца, а после смерти старого графа он получил в наследство несколько процветающих имений и удвоил ей и без того щедрое содержание. Графиня с величайшей неохотой выбирала ткани и фасоны для собственных нарядов, понимая, что на свадебную неделю, когда Клифтон-Корт будет наводнен гостями, ей понадобится несколько новых туалетов, потому что ее платья подходили скорее для северной Англии.

«Все будет сделано чрезвычайно быстро, – заверила Оливию модистка. – Получив от его милости письмо несколько дней назад, я отложила работы по всем другим заказам и наняла еще швей, так что ваша милость и леди София смогут уже через неделю уехать в Клифтон со своим новым гардеробом».

Таким образом, им предстояло провести в Лондоне четыре дня. Лорд Фрэнсис возил их в Ботанический сад, в Тауэр и в собор Святого Павла, а пару вечеров они провели дома. Но молва об их приезде быстро распространилась, и хозяйки салонов, жаждавшие принять только что обручившуюся пару или любопытствовавшие взглянуть на столь долго отсутствовавшую графиню Клифтон, прислали им приглашения на ближайшие вечера. Было решено посетить вечер в доме леди Мэтьюэн, сын которой, Дональд, был другом лорда Фрэнсиса. Оливия давным-давно не выезжала в свет и с тревогой готовилась к визиту, ожидая, что окажется в обществе совершенно незнакомых людей, но, приехав на прием, с облегчением обнаружила, что есть еще люди, которые ее помнили. Ее втянули в беседу, а София и лорд Фрэнсис мгновенно исчезли куда-то с группой молодежи. Примерно через час Оливия призналась себе, что рада снова оказаться на светском приеме, что она получает удовольствие от вечера. И как оказалось, она не утратила способности поддерживать непринужденную светскую болтовню. Лорд Бенсон, ставший более солидным и цветущим по сравнению с тем временем, когда она знала его как известного в городе молодого повесу, даже пытался флиртовать с ней. И нельзя сказать, чтобы Оливии было неприятно обнаружить, что она еще достаточно привлекательно выглядит, чтобы у мужчин возникало желание поухаживать. «Если бы я побыла там часок и ушла, у меня осталось бы от вечера великолепное впечатление», – думала потом Оливия. Но получилось так, что она не ушла, и вечер преподнес ей бессонную ночь.

К группе гостей, среди которых в тот момент была и Оливия, подошли две дамы: одна из них – миссис Джоанна Шаклтон – подруга Оливии по тому давнишнему сезону, когда юные девицы делали свои первые светские выезды, крепко взяла ее за руку и потянула в сторону. Но Оливия, слушавшая историю, которую рассказывал в это время полковник Дженкинс, только улыбнулась и постаралась освободиться.

– Добрый вечер, Мэри, – окончив свой рассказ, поздоровался полковник с другой леди. – Вы уже чувствуете себя лучше?

– О да, благодарю вас. Это была всего лишь легкая простуда. Вы ведь знаете, ничто не может удержать меня дома больше, чем на пару дней.

– Мы с Джеймсом подумали, не будет ли отменен ваш литературный вечер, – заметила леди, стоявшая слева от Оливии. – Надеюсь, леди Моништон, вы поправились, и в этом не будет необходимости.

– О, безусловно, – улыбнулась дама. – Я не стану менять планов из-за капризов холодной зимы. Собирался быть мистер Николсон, так что вечер обещает быть интересным.

Оливия почувствовала, как подруга снова сжала ее руку, но не обратила внимания. Леди Монингтон совсем не соответствовала тому образу, который сложился в ее представлении. А кого она ожидала увидеть? Высокую чувственную женщину с огненно-рыжими волосами и алыми губами? Такую, в которой с первого же взгляда можно распознать проститутку? В действительности леди Монингтон оказалась маленькой, изящной, с короткими темными волосами и благородными манерами. Она вовсе не была красивой, но у нее были изумительно выразительные серые глаза. В этой даме не было ничего такого, что вызвало бы у Оливии неприязнь.

– Все получили мои приглашения? – спросила леди Монингтон, оглядывая собравшихся. – Если нет, то это ужасная невнимательность с моей стороны, за которую я прошу у вас прощения. – Ее взгляд остановился на Оливии.

– Оливия, – начала Джоанна, еще сильнее сжав ей руку, – это…

– Прошу прощения, – с улыбкой перебила ее леди Монингтон, – боюсь, мы с вами не знакомы.

– О, черт! – воскликнул полковник Дженкинс. – До меня только сейчас дошло.

– Оливия Брайен, – представилась Оливия.

– Брайен? – Леди Монингтон приподняла брови. – О, вы графиня Клифтон.

– Да.

– Мэри, – вмешался полковник, – позвольте проводить вас к подносам. Что будете пить?

– Оливия… – снова начала Джоанна.

– Вы здесь одна? – спросила леди Монингтон.

– С дочерью. Мы приехали заказать для нее свадебные наряды, а муж остался в Клифтон-Корте.

– О да, я читала объявление в «Морнинг пост». А свадьба скоро?

– Чуть больше, чем через две недели. В Клифтоне. Послезавтра мы возвращаемся туда.

– Наверное, для вас это очень беспокойное время, – улыбнулась леди Монингтон. – Ваша дочь очаровательная молодая леди и, как я слышала, в прошедшем сезоне пользовалась успехом. А лорд Фрэнсис Саттон джентльмен с хорошим чувством юмора. Мне он нравится.

– Да, – ответила Оливия, – Маркус и я довольны выбором дочери.

– Ради Бога, давайте найдем поднос с налитками. – Леди Монингтон снова обернулась к полковнику. – У меня в горле сухо, как в пустыне Сахаре.

– Оливия, дорогая, мне очень жаль. – Джоанна увлекла ее в противоположном направлении. – Я старалась избавить тебя от этой неприятной встречи, Полагаю, ты знаешь?

– Что леди Монингтон любовница Маркуса?

– Я не стала бы переживать, – сказала Джоанна. – Мужчины, видимо, считают необходимым иметь chere amie вдобавок к жене. Они все одинаковы. Но ты гораздо привлекательнее и, конечно, не старше ее.

Это оказалось для Оливии неожиданным – она ожидала, что леди Монингтон очень молода, – но все же малоутешительным, и в ту ночь, оставшись одна, она долго ворочалась в постели, пытаясь уснуть. Если бы любовница Марка была такой, какой она себе представляла ее, Оливия вряд ли расстроилась бы до такой степени. Если бы эта женщина была для Марка просто средством физического удовлетворения. Но он не мог выбрать леди Монингтон просто для постели, значит, в их отношениях было нечто большее. Оливия не понимала, вернее, предпочитала не думать о том, почему эта мысль нарушила ее покой. «Для меня не имеет никакого значения, как выглядит любовница Марка, – убеждала она себя. – Безусловно, существовала еще дюжина женщин, с которыми он спал, но которые не удостоились титула „любовница“. Мне все равно». Однако это «все равно» не давало ей уснуть, как не дало бы уснуть беспокойство. Одно дело представлять себе, как выглядит его женщина, и совершенно другое – воочию увидеть ее и говорить с ней, «Она была с Марком около шести лет, – думала Оливия, вспоминая, как леди Монингтон появилась в гостиной. – Он целовал ее губы, несчетное число раз касался ее тела и провел в ее постели, вероятно, больше времени, чем в нашей супружеской… Но для меня это ровно ничего не значит. Мне все равно». Но перед рассветом она, не выдержав, вскочила с кровати, и ее тошнило до тех пор, пока в желудке не образовалась болезненная пустота. А потом, дрожа и плача, Оливия свернулась клубочком в постели, говоря себе, что ей все равно, что к ней это не имеет никакого отношения и что в конечном счете она сама во всем виновата.

* * *

На следующий день после отъезда в Лондон Оливии, Софии и лорда Фрэнсиса поместье опустело, из гостей не осталось никого, кроме герцога и герцогини. «Пусто, совсем пусто», – подумал граф, направляясь верхом к одному из арендаторов.

Маркус скучал по ней – по ним. Пока Оливия не уехала, граф полностью не отдавал себе отчета, что она каким-то образом взяла на себя большую часть свадебных приготовлений. Он думал, что основную массу работы делали его экономка и повар, но оказалось, что ими руководила Оливия, и, оставшись без ее указаний, слуги то и дело обращались к нему. И Роуз вела себя подобным образом, обращаясь к нему с сотней различных дел, которые, как он понял, в предыдущие полторы недели она поручала его жене. Он скучал, не видя жены и не слыша ее голоса, и все больше досадовал на самого себя. Годами живя без нее, он не переставал любить Оливию. Все эти годы он был если не счастлив, то, во всяком случае, доволен жизнью. В Мэри Маркус нашел великолепного друга – женщину, которая поняла его потребность в общении и других требований ему не предъявляла. Был один момент-однажды вечером, – когда их отношения могли стать более интимными. Но, уже оказавшись в спальне, они оба смущенно согласились, что это совершенно невозможно. Она все еще грустила по горячо любимому мужу – офицеру, погибшему на войне в Испании; он все еще любил жену, с которой много лет жил в разлуке. После того случая между ними установилась сердечная дружба, необычная между мужчиной и женщиной. Но все, разумеется, считали их любовниками, а они не унижались до того, чтобы пытаться положить конец сплетням. Мэри оказалась для него идеальной женщиной, лекарством, потому что тоска по Оливии была как мучительная зубная боль. Но он твердо решил выполнить то, что пообещал Софии – он не собирался возвращаться к Мэри. Снова увидев Оливию, он заново полюбил жену, хотя об этом, естественно, не сказал Софии.

Они отсутствовали десять дней, на три дня больше, чем рассчитывали, уезжая. Но странно было бы ожидать, что все их наряды будут готовы за неделю. Тем временем постепенно начали прибывать первые гости, в основном родственники. Три старших сына герцога приехали с женами и детьми, из Корнуолла прибыла мать графа со своей сестрой, а с севера Англии – родители Оливии. Приехал Кларенс Уикхем вместе с Эммой Бернетт. Каждый раз при появлении экипажа граф надеялся, что это возвращается из Лондона его карета, и каждый раз торопился на террасу только для того, чтобы встретить новых гостей. Наконец дождливым днем, ближе к вечеру, прибыли и они. Его семья. Выходя из дома, Маркус чувствовал радостный трепет и твердо знал, что это действительно его экипаж.

– Добрый день, сэр, – весело приветствовал его лорд Фрэнсис, выпрыгнув из экипажа, как только тот остановился и открылась дверца. – Дождливый день, правда? Но в округе хорошие дороги, так что, к счастью, нет ни опрокинувшихся экипажей, ни пронзительно кричащих леди, ни других подобных драматических событий.

Обменявшись рукопожатием с молодым человеком, граф повернулся, чтобы подать руку Софии, но юный влюбленный оказался проворнее и успел подхватить невесту за талию.

– Ох, весь день не переставая льет дождь. Папа, я так рада тебя видеть. Мы боялись, что сегодня не доберемся до дома. Ну разве не кошмар? Пойдем, я покажу тебе, какие наряды купила, ты раз десять упадешь в обморок. Фрэнсис, опусти меня на землю, у меня на талии останутся синяки!

– Я подумал, ты не захочешь мочить ноги, – отозвался молодой человек.

– Лучше я промочу ноги, чем позволю тебе внести меня в дом, чтобы я стала посмешищем для всех слуг. Опусти меня.

– Как пожелаешь, Софи, – согласился он, ставя ее ноги на мокрые камни.

Чувствуя себя робким влюбленным школьником, граф повернулся к карете. Оливия в голубом шелковом платье, длинной накидке и соломенной шляпке, украшенной яркими цветами, казалась маленьким кусочком лета, попавшим во мрак дождя, и он непроизвольно улыбнулся ей. Улыбнувшись в ответ, жена подала ему руку.

– С возвращением домой, Оливия. – Отпустив ее руку, граф последовал примеру будущего зятя и, взяв жену за талию, бережно опустил на мокрую землю. – Я соскучился по тебе.

– А я по тебе. Мы задержались дольше, чем предполагали. К сожалению, одна из новых портних не справилась, так что пришлось все переделывать.

– Не важно. Теперь ты дома, цела и невредима. – Маркус нежно поцеловал Оливию в приоткрытые губы, радуясь, что София и лорд Фрэнсис еще не успели войти в дом и наблюдали за ними.

– Да. – Оливия улыбнулась, даже не представляя, как он жаждал этого поцелуя и из каких глубин сердца шли его слова. – Вернувшись домой, чувствуешь себя как в раю. Правда, София?

Глава 11

Оливия пришла в ужас оттого, что выдала себя – просияла, едва остановив на нем взгляд; не раздумывая, положила руки ему на плечи и позволила опустить себя на землю, вместо того чтобы холодно подать одну руку; призналась, что тоже соскучилась по нему, и подставила губы для поцелуя. Но тревога скоро прошла. Женщина успокоила себя – ведь София с надеждой наблюдала за ними, а ради нее они договорились изображать любовь.

Потом все поспешили спрятаться от дождя в доме, где их встретил шум и веселое оживление. Уже собралось много гостей, Оливия тотчас попала в объятия матери и отца, а свекровь довольно сдержанно кивнула ей, стоя поодаль; Эмма и Кларенс в стороне дожидались своей очереди – первая обнять подругу, второй пожать ей руку и поцеловать в щеку. Софию и лорда Фрэнсиса окружили его братья, их жены, дедушки, бабушки и даже двое детей, племянников, которым удалось удрать из детской, раздались добродушные подшучивания и смех.

– Итак, София, ты наконец победила его, – сказал старший сын герцога Альберт, виконт Мелвилл, обнимая ее за плечи. – Мы думали, он всю жизнь будет от тебя бегать. Но в таком случае Фрэнсис оказался бы круглым дураком. Можно было догадаться, что с твоей настойчивостью ты этого не допустишь.

– Нет, Берти, на самом деле она подставила ножку, а потом придавила его каблучком, – возразил Клод. – Во всяком случае, так я слышал. Правда, София?

– А я слышал немного другое. Я слышал, Фрэнк ждал, пока ножка поднимется, чтобы сделать шаг, а потом нарочно споткнулся об нее, – заметил Ричард, и все вокруг рассмеялись.

– Не правда, вы несправедливы, – залившись румянцем, запротестовала София. – Он сделал мне изысканное предложение, да, Фрэнсис?

– Преклонив колено. Очень досадно было разыгрывать такую трогательную сцену в пустой комнате, не так ли, Софи?

Оливия почувствовала на талии чью-то руку.

– Оливия, Эмма и Кларенс с нетерпением ждали твоего возвращения, как и я. – Клифтон улыбнулся ее друзьям. – Со вчерашнего дня у нас была возможность возобновить знакомство.

– Они приехали вчера? Мы были расстроены, когда пришлось задержаться на три дня. Так хотелось домой. Впереди еще очень много дел, – поспешно добавила Оливия.

– Нужно было вызвать меня для помощи, – улыбнулась Эмма. – Ты же знаешь, Оливия, что для меня нет большего счастья, чем быть при деле.

– Оливия, я не был в Лондоне целую вечность и хочу услышать о нем все, – присоединился к разговору Кларенс. – Главное, он все еще на том же месте, что и прежде.

– Прошу нас извинить, – обратился граф к ее друзьям, и Оливия почувствовала, как напряглась рука, лежавшая на ее талии. – Оливия, ты уже поздоровалась с мамой и тетей Кларой? Они приехали позавчера.

– Нет, не успела. – С этими словами она обернулась к вдовствующей графине Клифтон, с которой у нм прежде были дружеские отношения.

– Вот видишь, мама, – сказал граф, – они благополучно добрались, и мы напрасно так волновались. – И рука на талии притянула жену ближе.

– Как поживаете, мама? – неуверенно произнесли Оливия и поцеловала свекровь в щеку. – Тетя Клара? Как прошла поездка? К сожалению, я не могла встретить вас. – Оливия тут же пожалела о последних сказанных ею словах; четырнадцать лет она не встречала их, к тому же четырнадцать лет назад Клифтон-Корт не принадлежал Марку.

– Спасибо, Оливия, все хорошо, – ответила вдова.

– Вы хорошо выглядите, дорогая, – заметила тетя Клара, целуя Оливию. – Годы вас не тронули.

– Благодарю вас. – Оливия обрадовалась, когда рука на талии снова развернула ее.

– Помнишь братьев Фрэнсиса? – спросил граф. – Они немного повзрослели с тех пор, когда вы виделись в последний раз.

– Безусловно. Но у Берти все та же улыбка, а у Клода тот же подбородок с ямочкой. А вы, должно быть, Ричард. Мы никогда не были знакомы. – Она улыбнулась стройному светловолосому мужчине, державшему на руках девочку.

– А вы не стали ни на день старше, мадам, – галантно заявил Клод. – Я помню времена, когда вы постоянно просили папу не быть слишком строгим с Фрэнком. Вполне естественно, обычно говорили вы, что для шустрого маленького мальчика приставание маленькой девочки просто обуза.

– И тем не менее его рука не была ни на грамм легче, чем в тех случаях, когда вас не было, чтобы заступиться за меня, – вставил лорд Фрэнсис. – Из-за тебя, Софи, мне то и дело влетало в те дни.

– Вы еще не знакомы с нашими женами, мадам, – сказал виконт. – Позвольте мне представить их.

София поймала взгляд матери, потом взглянула на отца и пришла к выводу, что они счастливы.

– Не понимаю, почему мы остановились здесь? – повысив голос, спросил граф после того, как закончилась церемония представления и были обнаружены двое детей – Клода и Ричарда. – Мне кажется, в гостиной уже был готов чай, когда нас отвлек шум подъехавшего экипажа. Идемте наверх.

– Чашечка чая будет очень кстати, – согласилась тетя Клара.

Когда они поднимались по лестнице, рука графа свободно лежала на талии Оливии.

– Мама, сегодня, когда моя жена дома, мы можем освободить тебя от обязанности разливать чай.

– Мне это не в тягость, Маркус, – возразила вдовствующая графиня, – а Оливии, несомненно, хочется привести себя в порядок и освежиться после дороги.

– Тогда подождем ее, – настаивал граф. – Оливия никогда не тратит на это много времени. София, советую тебе пойти наверх вместе с мамой.

К радости Оливии, в Клифтон-Корте царила спокойная, благожелательная семейная атмосфера, и ее муж полностью вошел в роль счастливого, довольного жизнью хозяина – роль, которую перед их отъездом в Лондон пообещал разыгрывать ради Софии. «Моя жена дома», – прозвучали у нее в ушах слова графа, и ее ноги налились свинцом на второй же ступеньке лестницы.

* * *

– Мама, я боюсь, – вдруг сказала София, – я так боюсь.

Удивленно взглянув на дочь, Оливия увидела, что та бела как мел.

– Что я натворила? Все эти люди, мама!

– О, София. – Оливия взяла ее под руку. – Вес это пугает, правда? Когда ты впервые подумала о свадьбе, ты представляла себе, что будете только вы и ваши родители. А потом обнаружила, что будет еще много приглашенных. Тебе кажется, что ты не выдержишь, что ничего уже нельзя остановить, даже если бы ты захотела, да?

– И приедет еще много гостей.

– Но ты ведь не собираешься все отменить? – Мать стиснула ее локоть.

– Они все так радуются, мама, а я просто напугана. – Поднявшись по лестнице, девушка глубоко вздохнула и свернула к комнате матери.

– Не бойся, все можно остановить, никогда не сомневайся в этом, София. Пока не окончена церемония венчания и не сделана регистрационная запись, ты еще не замужем. И не думай, что ты полностью лишена свободы. Не нужно впадать в панику из-за пустяков.

– Я не думала, что все будет так… грандиозно. – София прерывисто вздохнула. – И, мама, здесь два сундука нарядов!

– Папа очень расстроился бы, если бы ты привезла меньше, – пошутила Оливия. – Примерь, дорогая, пока ты не упала. А теперь рассказывай. – Она крепко сжала руки дочери. – Наряды, гости, приготовления к свадьбе – все это второстепенное. Ты любишь Фрэнсиса? Ты готова всю жизнь провести с ним как жена?

Глаза девушки наполнились слезами.

– София? Только эти два вопроса важны. Только это.

– Но ты же провела с папой не всю жизнь, а лишь несколько лет. – По щеке девушки скатилась слеза.

– Так ты этого боишься? Боишься, что твой брак будет коротким? София, и я, и твой отец были очень молодыми и глупыми, мы растеряли нечто ценное. Наша ошибка должна послужить тебе уроком. Вы должны научиться не любить слепо, не ожидать друг от друга совершенства, не бить тревогу из-за случайной ссоры, а понимать, что ваша совместная жизнь важнее всего остального.

– Теперь вы останетесь вместе? – Освободив одну руку, София смахнула слезу. – Скажи, мама, ты действительно счастлива быть дома? Папа был рад твоему приезду. Вы останетесь вместе и снова будете любить друг друга?

– Во всяком случае, мы поняли, что нам троим приятно снова быть вместе благодаря твоей помолвке. Теперь, когда мы вот-вот отдадим тебя мужу, мы поняли, как важно время, проведенное нами вместе. Твой брак – по крайней мере изредка – будет сводить нас друг с другом. Никто не откажется от возможности повидаться с тобой, и если ты захочешь, чтобы мы приезжали вместе, так и будет. Это принесет тебе счастье?

– На Рождество? И на крестины?

– И по другим случаям тоже, я обещаю.

– Если я выйду замуж.

– Если ты выйдешь замуж, – улыбнулась Оливия. – Ну как, избавилась от своего страха? Вижу, твои щеки снова немного порозовели. София, ты любишь Фрэнсиса? Хочешь быть его женой?

– Конечно. Я люблю его. – Облизнув губы, София взглянула прямо в лицо матери. – Всегда любила, несмотря на то что он имел обыкновение отвратительно обращаться со мной. – У нее в глазах снова стояли слезы. – Мама, я всегда, всегда любила его. Очень жаль, что раньше я этого не понимала, тогда я не была бы такой глупой.

– Что ж, – Оливия убрала локон со лба дочери, – любовь подчас пугает, правда? Иногда кажется безопаснее убежать от нее и не встречаться с радостями и душевными муками, которые она может принести. Если любишь по-настоящему, не убегай, София. Поверь мне, потом ты будешь горько сожалеть об этом. Теперь, когда ты ответила на главный вопрос, тебе стало легче? Пора спускаться, мне положено разливать чай.

– Да. – София встала. – Пойду помою руки.

* * *

Оставшуюся часть дня и почти весь вечер лорд Фрэнсис провел в кругу своих родных. Он дал отцу полный отчет о времени, проведенном в Лондоне, выслушал подробный рассказ матери обо всех свадебных приготовлениях, сделанных в его отсутствие, позволил своим невесткам подтрунивать над собой по поводу ухаживаний за Софией и был предметом шуток братьев относительно обручения с той самой девушкой, которую в детстве называл «настоящей язвой».

София проводила время ненамного веселее. Две бабушки и дедушка суетились вокруг нее, двоюродная бабушка целовала и похлопывала по руке, будущие золовки желали получить исчерпывающее описание всех свадебных нарядов, а будущие девери поддразнивали ее.

– А дождь все идет, – констатировал вечером лорд Фрэнсис, мрачно глядя в окно гостиной.

– Сад не слишком романтическое место дождливым вечером, когда вода капает за ворот. Во всяком случае, так говорят, Фрэнк, – сказал Клод, и все вокруг захихикали.

– И нужно ухитриться держать одновременно и зонтик, и невесту, – добавил Ричард.

– Я только теперь окончательно понял, почему завидовал, что София единственный ребенок в семье, – не отворачиваясь от окна, отозвался Фрэнсис.

– Во время дождя нужно импровизировать, – посоветовал виконт. – Лорд Клифтон, галерея все еще там, где и была?

– На том же самом месте, – подтвердил граф, – и со всеми фамильными портретами.

– Значит, проблема решена, – заключил Альберт. – Туда, Фрэнк.

– Только помни, что предки Софии не будут спускать с тебя глаз, – напомнил Клод.

– И не делай ничего, что могло бы их расстроить, – добавил Ричард, – или такого, чего я не стал бы делать, Фрэнк.

– Если он попытается спрятаться от тебя, София, приди и скажи мне, – покровительственно посоветовал Клод, – а я передам папе, и Фрэнк сможет проверить, такая же у отца тяжелая рука, как была в давние времена.

– Какое удивительно спокойное место Лондон – никаких братьев, хором дающих идиотские советы. – Лорд Фрэнсис повернулся к ним лицом. – Вы что, вчера весь день, пока нас не было, втроем репетировали? Пойдем, Софи, погуляем в галерее. Они не дадут нам покоя, если мы этого не сделаем.

– Только смотри, София, чтобы он действительно гулял, – посоветовал напоследок Ричард.

– Ужин будет через полчаса, – сказал граф. – К тому времени вы доставите ее обратно, Фрэнсис?

– Да, сэр, – пообещал молодой человек и, взяв со стола в холле подсвечник с горящей свечой, повел девушку по лестнице в длинную галерею на верхнем этаже.

* * *

Они поднимались рядом, молча, не касаясь друг друга. Когда они оказались в галерее, лорд Фрэнсис зажег две свечи в настенном подсвечнике и поставил свою свечу на стол.

– Мы должны поддерживать видимость влюбленности. Нельзя же было после проявления такой братской заботы сказать, что мы не хотим оставаться вдвоем, верно, Софи? К тому же за весь вечер у нас не было возможности обменяться и парой слов. О Боже, – вздохнул он, опускаясь на банкетку у стены. – Что будем делать дальше?

– Маме и папе нравится, когда мы все трое вместе. – София рассматривала портрет, висевший рядом с одним из настенных подсвечников. – Так сказала мама. После нашей свадьбы они будут иногда приезжать к нам вместе, просто чтобы побыть с нами. По-моему, это лучше, чем ничего, но я не думаю, что они когда-нибудь снова будут жить вместе. Прошло столько лет, Фрэнсис. Почти половина моей жизни.

– После нашей свадьбы, – повторил он.

– Да. – Обернувшись, она посмотрела на жениха. – Нужно еще раз все как следует обдумать, не так ли?

– Это похоже на стократное преуменьшение. Боже, Софи, собрались родственники, у всех праздничное настроение, и никто не делает даже малейшего намека на возможную несовместимость между нами, вспоминая о наших детских отношениях. Я начинаю понимать, что должно чувствовать попавшее в западню животное.

– Пришла пора положить этому конец, Фрэнсис, – дрожащим голосом заявила София. – Сегодня вечером. Прямо сейчас. Давай спустимся и скажем им всем, что у нас была страшная ссора и что мы разорвали помолвку. Через несколько дней здесь будет еще больше народу, и тогда будет гораздо труднее.

– Хочешь, чтобы я сперва тебя немного отшлепал? Или я должен спокойно стоять, пока ты будешь ноготками царапать мне щеку?

– Не превращай все в шутку. Это очень серьезно, Фрэнсис.

– В шутку? Софи, ты когда-нибудь царапала себе ногтями щеку так, чтобы кровь капала тебе на одежду?

– Мы должны сделать это сейчас, – настаивала София.

– При таком освещении я не могу хорошо разглядеть тебя. Но если твое тело дрожит так же, как твой голос, то тебе лучше подойти и сесть. Софи, я, кажется, уже говорил тебе, что не умею обращаться с упавшими в обморок женщинами.

– Я не собираюсь падать в обморок! – Она подошла и села рядом с лордом Фрэнсисом. – Я просто напугана. Нам лучше сделать все сейчас, не откладывая. Фрэнсис, давай больше не говорить и не думать об этом, просто пойдем и сделаем.

– У нас было слишком мало времени для серьезной ссоры.

София недоуменно взглянула на него.

– Если мы спустимся сейчас, через пять минут после того, как пришли сюда, вряд ли все поверят, будто у нас была такая неистовая ссора, что мы отказались от свадьбы.

– Тогда давай скажем, что поссорились сегодня днем. Или вчера.

– Софи! Зачем нам нужно было ждать сегодняшнего вечера, улыбаться и принимать поздравления, если все уже было решено? Опомнись!

– Значит, нужно немного подождать. Но сколько? Пять минут? Десять? К тому времени у меня уже не останется мужества.

– Вероятно, нужно подождать несколько дней. – Лорд Фрэнсис взял ее руки в свои. – Постарайся представить себе, как все будет происходить, Софи. В ближайшие дни каждый час будут подъезжать экипажи с улыбающимися, празднично настроенными гостями, и мы будем встречать их одной и той же историей. От одной мысли об этом становится нехорошо, верно?

– О, Фрэнсис, – София шумно сглотнула, – что же нам делать?

– Этот же вопрос я задал тебе несколько минут назад, хотя вполне мог бы промолчать. Ты просто отфутболила его мне. А если бы дала ответ, то, вероятно, это было бы что-нибудь умопомрачительное. Например, предложила бы стать перед церковью и там объявить о своем решении.

– Не будь таким противным! Ведь это я хотела немедленно пойти вниз и положить конец спектаклю.

– А ты не думаешь, что для всех будет проще, если мы в конце концов обвенчаемся?

– О, – София вскочила на ноги и, подбоченившись, стала перед ним, – не понимаю, почему я затеяла этот дурацкий розыгрыш. Идея сама по себе скверная, но у меня, должно быть, в самом деле в голове опилки, если я согласилась взять в партнеры тебя, Фрэнсис, а не кого-либо другого. Ты считаешь, я по-прежнему бегаю за тобой, только потому, что имела глупость так вести себя в детстве?

– Должен признаться, такая мысль приходила мне в голову. Софи, надеюсь, ты не носишь корсета? Он может лопнуть, если ты…

– Жаба! Угорь! Ты…

– Змея? – предложил он.

– Крыса! Самовлюбленная крыса!

– Права, как всегда, Софи, давай подождем, пока прибудут все гости, и тогда сделаем потрясающее заявление. Быть может, к тому времени твои родители в конце концов поймут, что не могут жить друг без друга.

– Вероятно, этого не будет. Я по глупости верила в такую возможность. Нечего было надеяться, что я смогу соединить их, когда они полжизни прожили врозь. Вся затея была идиотской.

– Если нам предстоит подождать еще несколько дней, то следует спуститься вниз с таким видом, словно мы занимались тем, чем должны были заниматься, по мнению всех остальных.

– То есть, занимались любовью? – с иронией спросила она.

– Э-э, думаю, твой папа уже давно был бы здесь с кнутом, если бы он так думал. Целовались – вот чем в представлении всех мы просто обязаны были заниматься.

– Но здесь нас никто не видит, так что это совсем не обязательно.

– Но девушка, которую только что целовали, выглядит определенным образом. Все, особенно мои почтенные старшие братья, будут с любопытством смотреть на тебя. Понимаешь, Софи, ради собственного достоинства я не могу проводить тебя вниз в гостиную без видимых следов поцелуев.

– Какая чушь! Значит, вот так распутники вынуждают леди целоваться? Скажу тебе, Фрэнсис, что леди чрезвычайно глупы.

– Распутник, как правило, не целуется с леди, если только ему не случается быть женихом и его не ожидает полная комната братьев, жаждущих убедиться, что он блестяще справился со своей задачей. Но нам еще повезло. Знаешь, Софи, в былые времена народ имел обыкновение в первую брачную ночь вваливаться в спальню молодоженов, дав им некоторое время. Я имею в виду, люди хотели убедиться, что молодой супруг выполнил свою обязанность.

– О! – щелкнув языком, София сделала шаг назад. – Ты это выдумал только для того, чтобы шокировать меня! Если бы я передала папе, что ты рассказываешь мне такие вещи, ему вряд ли это понравилось бы.

– Думаешь, не понравилось бы? – Фрэнсис поднялся. – Ей-богу, не понравилось бы, так что лучше не говори ему, Софи. Граф может запретить нам пожениться.

– Полагаю, тебе вовсе не обязательно целовать меня, ведь мы же не по-настоящему помолвлены.

– Но твой папа дал нам полчаса времени. Думаю, мне все же стоит поцеловать тебя, милая.

София с решительным видом закинула голову и ждала.

– Опять морщишься. – Он критически смотрел на нее сверху вниз. – А, вот так лучше, – заметил Фрэнк, когда она открыла рот, чтобы огрызнуться. – M-м. – София так ничего и не сказала. – Ты все еще дрожишь, Софи? – шепнул он ей на ухо спустя несколько минут, крепко обняв обеими руками.

– Конечно, нет, – ответила она, едва дыша. – Отчего бы мне дрожать?

– Не знаю. Но твои руки так крепко обвились вокруг моей шеи, что я подумал, не боишься ли ты упасть.

– О-о. – София попыталась убрать руки, но обнаружила, что лорд Фрэнсис крепко прижимает ее к себе и ей просто некуда больше положить их. – Нет. Но что мне с ними делать?

– Положить обратно, – посоветовал он. – Знаешь, Софи, в один прекрасный день какой-нибудь паршивец будет меня благодарить.

– За что?

– За то, что я научил тебя целоваться. – Отвлекая ее внимание, он нежно покусывал ей ушко. – Должен сказать, ты способная ученица, и это занятие становится столь же приятным, сколь и необходимым.

– Пожалуйста, не старайся подольститься, – возразила она, упираясь в его грудь локтями. – Я не нахожу в этом никакого удовольствия. И если теперь твоим братьям покажется, что ты меня не целовал, то, значит, у меня вообще никогда не остается на лице следов поцелуев, и я буду просто смущена. Но кроме всего прочего, мне не нравится целоваться, и я не собираюсь делать этого вообще ни с кем! Я хочу вернуться вниз!

– Тот паршивец так никогда и не узнает, чего он лишился. – Молодой человек пересек галерею, погасил две свечи, которые зажег раньше, и снова взял подсвечник. – Мне неприятно тебе говорить это, Софи, но ни одна порядочная леди не позволила бы, чтобы до брачной ночи ее касались где-нибудь, кроме сомкнутых губ. Однако могу тебя утешить – ты будешь избавлена от неожиданности, когда в конце концов наступит твоя брачная ночь.

– Я не просила тебя хватать меня руками и прижимать к себе, – заявила она, с достоинством спускаясь по лестнице на расстоянии фута от лорда Фрэнсиса. – И уж точно не предлагала тебе выделывать языком то, что ты выделывал. Ты не смел целовать меня, когда я открыла рот, чтобы ответить тебе.

– Ах, Софи, тебе следует держать его накрепко закрытым, когда я так близко.

– И я определенно не давала тебе разрешения играть с моим ухом, – строго закончила она.

Глава 12

Последние дни перед возвращением Оливии граф чувствовал себя почти счастливым, если не считать того, что скучал по жене и презирал себя за это. Он радовался приближающейся свадьбе дочери и шумному оживлению, внесенному в дом многочисленной семьей герцога, был рад увидеться с матерью, тетей и даже с родителями Оливии, хотя в глубине души ожидал от них хмурых взглядов и обвинений. Но они радовались счастью внучки и с искренней теплотой поздравили его. Ему было приятно снова увидеть Эмму и Кларенса и вспомнить о счастливых днях своей семейной жизни в Раштоне. Кларенс был его другом задолго до того, как стал другом Оливии – они с Кларенсом вместе учились в школе и в университете, но прошло уже десять лет после их последней встречи. Честно говоря, Кларенс был единственным из гостей, омрачавшим радужное настроение графа. Его друг немного располнел и полысел, точнее, его светлые волосы изрядно поредели, однако на него все еще приятно было посмотреть. Он, очевидно, до сих пор обращал на себя внимание женщин, как в давние времена притягивал многообещающие взгляды официанток в Оксфорде и более утонченных леди на лондонских балах. Кларенс же никогда не поддавался никаким чарам ни тех, ни других. «Берегу себя для будущей невесты», – всегда отшучивался он в ответ на поддразнивания друзей. Кларенс дружил с Оливией еще до того, как ее брак с Клифтоном распался, а после этого стал ее близким другом. В письмах Оливии к мужу изредка проскальзывало его имя, и София часто упоминала о нем, рассказывая о доме. И еще, за прошедшие четырнадцать лет Оливия стала страстной и опытной женщиной – это граф открыл для себя в тот полуденный час в потайном саду. Маркус старался не поддаваться ревности, но мысли и образы преследовали его, казалось, невозможно убежать от них в день ее возвращения. За чаем Оливия сидела рядом со своими родителями и Эммой, потом долго беседовала с другими гостями, а под конец целых пятнадцать минут простояла вместе с Кларенсом у подноса с чаем. Во время обеда она сидела с герцогом и своим отцом, затем в гостиной разговаривала с герцогиней, Ричардом и его женой. Граф присоединился к ним и сидел рядом с Оливией, пока жена Клода не позвала ее помочь подобрать ноты для фортепиано. Оливия села рядом с Эммой и Кларенсом на диван возле фортепиано и осталась там, даже когда Эмма пошла аккомпанировать жене Клода. Оставшиеся двое были поглощены приятным разговором и улыбались друг другу, повернувшись так, что, видимо, ничего вокруг не замечали.

– Мы вспоминаем прошлое, Маркус, – сказал Кларенс, когда граф подошел к ним. – Кажется, только вчера София была ребенком, и вот уже меньше чем через неделю выходит замуж. По-моему, девочка очень счастлива.

– Да, – поддержал разговор граф, – она почти от рождения знает лорда Фрэнсиса и, значит, должна понимать, что ее ожидает. – Воспоминания о юности Софии – там ему не было места.

– Помнишь, как они встретились в первый раз? – Оливия чуть лукаво улыбнулась мужу. – Это было в Раш-тоне, она еще и ходить-то не умела. У всех мальчиков были новые мячи, и трое из них были рады доставить удовольствие малышке и поиграть с ней, но она хотела только мяч Фрэнсиса, и только с ним хотела играть.

– Я при этом присутствовал, – усмехнулся Кларенс. – Первый знак внимания, которым он удостоил будущую невесту – это скорчил страшную рожу и высунул язык, если мне не изменяет память.

– А потом толкнул ее в полувысохшую лужу, – добавил граф. – А на ней было белое платьице, правильно, Оливия?

– Все так и было, – подтвердила Оливия.

– А Уильям положил беднягу Фрэнсиса поперек колен и отвесил ему первый шлепок за Софию, – напомнил граф.

Собеседники, засмеявшись, переглянулись, а граф обернулся на поднявшийся шум – это София и Фрэнк вошли в комнату, и у девушки были явно припухшие и покрасневшие губы. Три брата Фрэнсиса принялись за свои обычные поддразнивания. Фрэнсис, поморщившись, заверил их, что ревность ничего не изменит, а София покраснела от смущения. «Моя девочка, моя маленькая девочка, слишком юная, чтобы молодой Саттон так недостойно обращался с ней, но через девять дней она будет его женой. О, София», – граф подумал обо всех потерянных годах, годах, когда он видел дочь только по несколько недель два-три раза в год, хотя Оливия никогда не препятствовала их встречам, о годах, когда он мог бы наблюдать, как она взрослела, накапливать воспоминания, которыми в старости делился бы с внуками. Его взгляд снова метнулся к жене – та вместе с Кларенсом смеялась над чем-то, только что сказанным Берти.

* * *

Позже вечером, раздеваясь и готовясь ко сну, Маркус никак не мог успокоиться. Он не чувствовал себя уставшим и не мог даже подумать о том, чтобы лечь. Бродя по спальне, он резко остановился у окна и побарабанил пальцами по подоконнику. «Дождь прекратился, завтра рано утром можно отправиться на верховую прогулку, – решил граф, – но сначала надо пережить эту ночь». Он подумал было спуститься в библиотеку за книгой, но читать тоже не хотелось, он понимал, что не сможет сосредоточиться.

В предыдущие десять ночей соседняя комната была пуста, он чувствовал ее пустоту, хотя с момента приезда жены в Клифтон ни разу не заходил к ней в спальню. А сейчас Оливия опять была там, он ощущал ее присутствие, и ее близость вызывала у него беспокойство. Ему хотелось поговорить с ней, только поговорить и просто побыть в ее обществе. Именно этого ему не хватало все годы. Прежде они были хорошими друзьями, каждый был половиной другого, и все эти годы он чувствовал ее отсутствие.

«Она, вероятно, уже заснула, а если нет, несомненно, возмутится, когда я войду к ней, – рассуждал граф, нерешительно пересекая свою туалетную комнату. – Безусловно, она имеет право на уединение в своей спальне, но все же Оливия моя жена, и мне нужно поговорить с ней. Однако она, наверное, спит». Он осторожно повернул ручку двери, разделявшей их туалетные комнаты, еще не решив окончательно, откроет ли дверь. И все же неуверенно и медленно отворил ее и вошел в соседнюю комнату. В женской туалетной комнате стоял легкий запах духов Оливии, дверь в спальню была открыта, и там горела свеча. Графиня с распущенными по плечам волосами, без ночного халата, в одной только тонкой рубашке с низким вырезом на груди полусидела с открытой книгой в руках, опираясь на подушки. Она явно не читала, а взглянув на мужа, закрыла книгу и отложила на ночной столик возле кровати. Глупо, но теперь, когда он был в апартаментах жены и она не спала, Маркус не мог найти, что сказать. Он просто стоял на пороге и смотрел на Оливию, а она молча смотрела на него и, видимо, не собиралась приходить на помощь.

– Как София переживет следующую неделю? – наконец произнес граф. – Она так волнуется, что может не выдержать.

– Сегодня днем вскоре после нашего возвращения у нее был приступ страха. Увидев такое количество собравшихся родственников, дочка полностью осознала реальность всего происходящего, У нее было чувство, что поток событий несет ее по течению.

– У нее нет никаких тайных мыслей? Ведь еще не поздно все отменить.

– Я убеждала ее в этом. Сказала, что в конечном счете имеют значение только ее чувства к Фрэнсису и ее желание провести с ним жизнь. Мне кажется, у нее есть и то и другое, Маркус, хотя я и не понимаю, как это возможно после всех детских лет. Но, во всяком случае, она знает, что он далек от совершенства.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина, потом Маркус переступил порог и подошел к кровати.

– Да, очень важно, что она это понимает. Оливия, правильно ли мы поступили, дав согласие на этот брак? Я сам почти в панике.

– Да, правильно. Маркус, я верю, что они по-настоящему любят друг друга и по-настоящему хорошие друзья. Они решили пожениться, и мы должны уважать их решение. Правда, София очень молода, но в ее возрасте уже выходят замуж. Мы не можем прожить жизнь за дочь, даже не можем быть уверенными, что всегда все делали для нее правильно. Мы можем всегда делать только то, что в наших силах, остальное зависит от нее самой.

– Мы лишили ее счастья жить в семье, – сказал он, присев на край кровати.

– Да, но мы не можем ничего сделать, чтобы изменить то, что прошло, Маркус. И останься мы вместе просто ради нее, возможно, постоянно ссорились бы и бранились, а в конечном итоге возненавидели бы друг друга. Было бы это лучше для Софии?

– Полагаю, нет. Но неужели так могло быть?

– Не знаю. Но с момента моего приезда сюда мы уже обменялись несколькими бранными словами.

– Ты не сожалеешь о своем решении?

– Сожаления бессмысленны.

– Хм. – Протянув руку, он намотал на палец прядь ее волос. – София сказала, что вы провели один вечер у леди Мэтьюэн. Ты осталась довольна?

– Я с удивлением обнаружила, что даже после стольких лет еще кое-кого узнаю. Там была Джоанна Шаклтон.

– Да, конечно, она большую часть года живет в городе, ведь ее муж входит в правительство.

– Я с удовольствием снова побывала в Лондоне.

– Правда? – Граф задумчиво смотрел на жену. – Тебе всегда нравилось проводить там несколько суматошных недель, правда? Все эти годы ты могла бы не отказывать себе в удовольствии, я всегда говорил тебе об этом. Меня бы в это время там не было…

– Всегда была София, а для нее полезнее было жить за городом. Да и у меня никогда не было особого желания ездить в город. Хватало общества в Раштоне.

– Надеюсь, ты приобрела себе новые наряды?

– Гораздо больше, чем мне необходимо. Маркус, я не знала, что ты написал модистке. Наверное, нужно было написать, потому что заказ был большим и срочным, но тебе не стоило давать ей такие строгие инструкции в отношении того, что мне необходимо.

– Если бы я этого не сделал, то мне оставалось бы только радоваться, если бы ты привезла из Лондона больше двух новых платьев и одной шляпы. Кстати, соломенная, которая была на тебе сегодня днем, очень миле. Она новая?

– Мне и в голову не пришло бы носить такую легкомысленную шляпку в Раштоне. Но София не позволила мне уйти от мастерицы без этой шляпы, и лорд Фрэнсис под нажимом невесты уверил меня, что я в ней очень красива.

– Я сказал бы, что она очень красиво выглядит на тебе.

– Я намеревалась хотя бы частично оплатить счета, но мне этого не разрешили. По-видимому, ты и по этому поводу дал строгие наставления.

– Могу же я позволить себе одеть своих женщин по случаю семейного торжества, Оливия?

– И я тоже? Тоже одна из твоих женщин? – Она смотрела, как граф поглаживает намотанную на палец прядь ее волос.

– Мать моей дочери.

Оливия напряженно сглотнула, а он нагнул голову и поцеловал жилку у нее на шее. Выпрямившись, Маркус ждал, что она что-нибудь скажет, рассердится, прогонит его, но Оливия молча продолжала смотреть на его руку и свои волосы у него на пальце. Свободной рукой он заправил ей за ухо выбившуюся прядь, приложил ладонь к ее щеке и большим пальцем погладил бровь. Оливия закрыла глаза, и он поцеловал ей один глаз, щеку и подбородок. Потом он поцеловал ее губы, и они затрепетали под его легким прикосновением. Подняв голову, он заглянул в глубину ее широко открывшихся глаз, но не увидел там ни гнева, ни отвращения, ни страха – только спокойное принятие неизбежного. Медленно поднявшись на ноги, Маркус развязал пояс и сбросил халат, потом снял через голову ночную сорочку и бросил ее на пол к халату. Он не спешил и молча смотрел на Оливию, давая ей время прогнать его, но она так и не сделала этого. Ее взгляд блуждал по его телу, пока она наконец не заглянула в глаза мужу. Тогда он откинул одеяло и потянул вверх подол ее ночной рубашки. Поняв, что он не собирается оставлять рубашку на талии, Оливия подняла руки, и ее рубашка последовала за его бельем. Странно, но за пять лет идеального брака они ни разу не были вместе обнаженными, и он никогда не видел жену так, как сейчас. Его руки и тело говорили ему, что она прекрасна и желанна, и зрение подтверждало его чувства, но он всегда видел ее одетой. Годы их супружеской жизни были очень пристойными, очень сдержанными, переполненными любовью, но обоим не хватало физической страсти. Она была неописуемо хороша, его тридцатишестилетняя жена, с которой он был в разлуке четырнадцать лет, мать его дочери, Ливи. Марк не стал гасить свечу и, когда она подвинулась, лег рядом. Это, несомненно, была

Ливи – его глаза сказали ему это при свете свечи, а теперь руки и тело подтвердили – и в то же время это была женщина, которую он совершенно не знал. Его руки у нее на талии, его губы на ее губах сказали ему, что она мгновенно вспыхнула, что не нужны томительные старательные усилия, чтобы зажечь ее. Она повернулась на бок, прижалась к нему бедрами, втянула его язык, а ее ладонь поползла от талии к его плечу, и он был потрясен, услышав, как она застонала от желания.

«Ливи. Бог мой, это моя Ливи».

Маркус чувствовал, что она, горячая и влажная, слишком возбужденная для любовных игр, жаждет немедленного облегчения. Обняв ее одной рукой, он другой умело поглаживал ее пальцами, пока она не растаяла рядом с ним, а потом, прижав к себе, мурлыкал, сам не зная какие слова, если это вообще были слова, ожидая, пока она успокоится и расслабится. Так продолжалось несколько минут, а потом, когда она пришла в себя, он повернул ее на спину, лег на нее, развел ей коленями ноги и вошел в нее. Ему всегда хотелось быть там, где он был в настоящий момент. Он хотел, чтобы все происходило медленно и длилось вечно, для него никогда не было и не могло быть никого, кроме нее, одной-единственной, любимой, желанной Ливи. Он медленно, ритмично двигался в глубине ее, зарывшись лицом ей в волосы и вдыхая их аромат, его тело снова узнавало ее такой, какой знало, когда он был юношей, молодым мужем, а она была такой же теплой и довольной, какой бывала тогда. Эмоциональная и физическая любовь были переплетены неразрывно, и слово «любить» превосходно подходило для описания того, что они всегда делали вместе в постели тогда, и того, чем они занимались сейчас. И все же он не вернулся в прошлое, а был в настоящем, и она была совсем другой. Через несколько минут Оливия уже не была пассивной, ее бедра двигались в такт его движениям. Она переплела свои ноги с его ногами; прижав плечи к постели и подняв грудь, чувственно прижалась к его груди и, задыхаясь, глотала воздух. Подняв голову, он встретил взгляд ее потемневших от страсти глаз. Его женщина? Да, женщина, которую он ласкал, которую любил, которой доставлял удовольствие, его женщина, в которую можно было погрузиться и получить успокоение и любовь. Продвинувшись еще глубже, он изменил ритм. Не в силах двигаться в такт с ним, Оливия, закрыв глаза, устремлялась ему навстречу, выгибаясь всем телом. Он взглянул на нее, телом чувствуя реакцию ее тела, а потом снова спрятал лицо в ее волосах и ждал того особого момента, когда жена снова придет к нему, чтобы блаженство подняло их на высшую точку и унесло в нереальный мир вне времени.

Оливия ни о чем не сожалела, она не могла сожалеть, потому что мечтала об этом с того дня в потайном саду. В тот день она открыла для себя, как изголодалась по Марку за четырнадцать долгих лет. Ее чувственность могла бы оставаться нераскрытой всю оставшуюся жизнь, но снова познав близость с ним, она чувствовала голод, терзавший ее, как физическая боль, как предупреждение о грядущей смерти. Даже будучи в Лондоне, она мечтала о Марке и плакала по ночам от тоски по нему.

Вечером, лежа в постели, она не могла ни спать, ни читать, хотя старательно пыталась углубиться в книгу. Присутствие мужа в соседней комнате волновало ее. Оливия была уверена, что он спит, и когда, наверное, в двадцатый раз в течение часа повернула голову и вдруг увидела его на пороге своей туалетной комнаты, она решила, что это плод ее экзальтированного воображения. Во время разговора, когда Марк сидел на краю кровати и накручивал на палец прядь волос, ее снедало болезненное томление.

Нет, Оливия не сожалела о том, что произошло. Если сожалела, то только о том, что совсем не контролировала себя и в первый раз не могла даже дождаться, пока он овладеет ею. Она полагала, что по прошествии ночи будет смущена этим, что Маркус, вероятно, посмеется над явными доказательствами того, как сильно она соскучилась по нему, но второй, только что окончившийся акт любви, был настоящим чудом. Прежде Марк любил надолго оставаться в ней, ему нравилось чувствовать себя единым целым с ней как физически, так и во всех других смыслах.

– У нас одно тело, Лив. Приятное чувство, правда? Скажи, что согласна, – повторял он.

Ей всегда было приятно, потому что это был Марк, и она любила его и делала то, что делает жена, чтобы доказать мужу свою любовь. Иногда в ней зарождалась потребность в наслаждении, которое изредка доходило почти до конца, но всегда что-то главное ускользало от нее. И вот теперь это «что-то» наконец не ускользнуло, и она задумалась, всегда ли ее супруг испытывал такое блаженство. Если да, то теперь она поняла, почему он так часто хотел близости и почему всегда так крепко спал потом. Ощущение было невероятным, еще никогда ее тело не было таким расслабленным. «Я не смогла бы пошевелить рукой, даже если бы нужно было спасать себе жизнь», – с улыбкой подумала Оливия. Она лежала, широко раскинув ноги и чувствуя на себе тяжесть мужского тела, и даже не могла подумать о том, чтобы уснуть.

«И что дальше? – спросил ее мозг, отказывавшийся расслабиться, как остальные части тела. – Что будет завтра? На следующей неделе? После свадьбы Софии?» Оливия гнала эти мысли. «Что ответить, если Марк попросит остаться? И что делать, если не попросит?» – об этом она тоже старалась не думать.

Маркус проснулся внезапно, но потом еще лежал, не двигаясь, а Оливия ждала, когда он пошевелится, и надеялась отсрочить этот момент. Еще она надеялась, что муж или снова уснет, или поднимет голову и поцелует ее.

«Марк. Марк». – Она пыталась мысленно говорить с ним. Не зная, что сказать, она боялась произнести вслух хоть слово. «То, что произошло, изменило что-нибудь? Изменило все? Или ничего?» – пыталась она понять.

Он поднялся с нее, не взглянув на нее, и сел на край кровати спиной к ней, а затем встал и отошел к окну в противоположном конце комнаты.

– У тебя был хороший учитель, Оливия.

– Что? – Она не была уверена, что правильно расслышала.

– Кто бы это ни был, он хорошо обучил тебя. – Граф оглянулся через плечо. – И, очевидно, преподал тебе много уроков.

К этому времени свеча уже догорела, и комната была погружена в таинственный полумрак. Оливия медленно натянула на себя одеяло, все еще не веря, что верно понимает его слова.

– Полагаю, это Кларенс?

«Кларенс? Он обвиняет меня в том, что у меня есть любовник? Но – Кларенс? Неужели он не знает? Ведь он и Кларенс много лет были друзьями. Но тогда Кларенс сказал, что я единственный человек, которому он признался, и что он никогда не делал ничего такого, что вызвало бы у кого-нибудь подозрения».

– Понимаешь, Оливия, ты не должна меня опасаться, – сказал ей Кларенс однажды вечером, провожая ее от Эммы домой через парк.

У нее прежде никогда и в мыслях не было бояться Кларенса, но один деревенский сплетник чуть ли не целый вечер потчевал всех рассказами о неизвестном насильнике, объявившемся в городе, лежащем в десяти милях от Раштона. На самом деле Оливия не была напугана, хотя понимала, что в парке темно и пусто.

– Быть может, ты задумывалась, почему после ухода Марка я никогда не пытался соблазнить тебя, – продолжал Кларенс. – Полагаю, тебе известно, что в деревне про нас ходят всякие сплетни, потому что мы много Бремени проводим вместе.

– Меня не волнуют сплетни, – заверила его Оливия.

– Я должен тебе кое-что сказать. Кое-что, чего я никогда никому не рассказывал и не собирался. Но ты, Оливия, должна это знать. Меня не интересуют женщины в таком смысле, понимаешь?

– Ты хочешь сказать?.. – Она была поражена.

– Да. И к сожалению, это такая вещь, которую нельзя изменить усилием воли. Я такой, как есть. Ни одна женщина, кроме тебя, и ни один мужчина этого не знают. Сила боли дает человеку возможность быть целомудренным, понимаешь. И из всех других вариантов я выбрал целомудрие. Ты чувствуешь ко мне отвращение?

Да, она чувствовала отвращение, отвращение и тошноту. Но к тому времени они уже несколько лет были близкими друзьями.

– Прости, Кларенс, я не могу ответить сразу, – помолчав, произнесла Оливия. – Думаю, у тебя должна быть тяжелая жизнь.

– Жизнь никогда не бывает легкой, так ведь, Оливия? И ты это знаешь лучше кого бы то ни было. Я навещу тебя через пару дней, и ты совершенно честно скажешь, можешь ли оставаться моим другом. И не вздумай лгать, я это пойму.

«Нет, – сделала вывод Оливия, – Марк не знает». – Не думай, что я жду ответа, – тем временем говорил Маркус. – Я не обвиняю тебя, Оливия. Ты не находишь, что было бы нелепо изображать из себя разгневанного мужа по прошествии столь долгого времени? По правде говоря, я рад, что ты получила от жизни удовольствие. Надеюсь, вы хорошо ладите.

– Он мой друг. Мой близкий друг.

– А-а.

– На вечере у Мэтьюэнов была леди Монингтон.

– Вот как. Надеюсь, ты избежала неприятной встречи с ней лицом к лицу?

– Нет. Мы поговорили. Она производит впечатление благородной леди.

– А ты ожидала увидеть вульгарную шлюху? Она не шлюха, она мой друг. – Наступила пауза. – Мой близкий друг, – добавил Маркус.

Оливия промолчала, а он снова пересек комнату, поднял с пола одежду, натянул сорочку и набросил сверху халат.

– Как, по-твоему, Оливия, должны мы чувствовать вину перед нашими близкими друзьями за эту ночь измены? Я нет, а ты? В конце концов, перед лицом церкви и общества мы все еще женаты. И такие события, как свадьба в семье, всегда оживляют супружеские отношения. Думаю, мы можем простить себя.

– Да.

– Во всяком случае, себя ты можешь простить, – тихо усмехнулся он, – даже если не можешь простить других. Спокойной ночи, Оливия. Приятных снов.

– Да, Маркус, спокойной ночи.

После его ухода она надела ночную рубашку, села на кушетку возле окна, у которого он стоял несколько минут назад, а спустя немного времени вернулась в постель, завернулась в одеяло и смотрела в темноту за окном, пока наконец перед самым рассветом ее не одолел сон.

Глава 13

Всю следующую неделю гости, казалось, прибывали дюжинами. Приехали несколько семей – сестра герцога и его брат с женой, их дети с супругами и собственными детьми, два кузена графа и один – графини вместе со своими семьями, а кроме того, друзья всех, в том числе жениха и невесты.

– Папа, я и не подозревала, что в Клифтоне так много комнат, – однажды днем сказала отцу София, когда они встретили кузенов двух поколений с детьми.

– Если приедут еще гости, – ответил граф, обняв дочь за плечи, – нам придется развернуть навес над верхней верандой и поставить палатки на парапете. Когда ты в следующий раз надумаешь выходить замуж, девочка, вспомни, что все это непременно сопутствует свадьбе, хорошо? – подмигнул он.

В следующий раз выходить замуж. Граф, конечно, шутил, но София про себя твердо решила, что следующего раза не будет. Она не сможет еще раз так поступить с отцом, и кроме того, у нее не будет ни малейшего желания выходить замуж, когда эта помолвка останется в прошлом.

– Теперь все в сборе, – сказала она Фрэнсису, когда они вместе с другими молодыми людьми гуляли вечером в парке.

– Да уж. На каждом шагу натыкаешься на гостей. Могу поспорить, твой папа рад, что осталось всего три дня, Софи. Замерзла?

– Нет, – ответила она, стуча зубами. – Больше нельзя ждать, Фрэнсис. Это нужно сделать сегодня вечером. Причиной может быть смертельная ссора или обоюдное согласие. Думаю, и то и другое должно быть взаимным. Не желаю, чтобы тебя считали обманутым.

– Ты предлагаешь послать слуг, чтобы собрали всех в гостиной? Будет ужасный переполох, Софи. А кто должен сделать объявление? Я вряд ли смогу – честь не позволяет мне разорвать помолвку. Ты?

– Я? – испуганно пискнула девушка.

– Или, быть может, сначала устроить встречу только с нашими родителями? Быть может, твой папа объявит обо всем.

– Ох, – София бессознательно мертвой хваткой вцепилась в его руку. – Для него это будет унижением. Несправедливо взваливать на него такую обязанность. Как ты считаешь?

– Однако именно ради его счастья мы затеяли всю эту игру.

– Да, – неуверенно согласилась девушка.

– Мне кажется, все идет успешно, Софи. После нашего возвращения из Лондона они ведут себя как насто-ящая семейная пара, всегда вместе встречают гостей, и вообще в последние дни я отметил Бог знает сколько примеров… м-м… взаимного расположения.

– Конечно, но я не могу избавиться от мысли, что они делают это исключительно ради меня после того, как я призналась папе в своих чувствах. – София потянула юношу за руку. – Фрэнсис, нельзя откладывать это дело и продолжать прогуливаться, нужно немедленно вернуться в дом и попросить наших родителей прийти в библиотеку.

– О Господи. Я просто уверен, что в библиотеке расположились двоюродная бабушка Обри, кузены Джулиус и Брэдли и лорд Уитли с графинчиками бренди и бутылкой, а то и тремя, портвейна.

– Тогда в голубой салон.

– Там тетя Эстер и тетя Ли обмениваются впечатлениями о ценах на ежегодных распродажах с твоей двоюродной бабушкой Кларой и кузиной Доротеей в присутствии еще полдюжины дам.

– Значит, в малой гостиной.

– Если ты помнишь, старшим детям разрешили провести вечер там, а не в детской.

– Ну тогда где угодно. Должна же быть где-нибудь пустая комната!

– Очень сомневаюсь. Но если собрать их посреди холла, я уверен, никто посторонний не услышит разговора.

– Фрэнсис!

– Послушай, что я скажу тебе, Софи. – Он похлопал Софию по руке. – Этот вечер – совершенно неподходящее время для такого объявления. Половина мужчин навеселе, леди заняты сплетнями, несколько пар скрылись в сумерках, чтобы поговорить тет-а-тет, а добрая дюжина гостей прибыла только сегодня, и вряд ли их обрадует перспектива упаковывать наполовину распакованный багаж, чтобы уехать завтра на рассвете. Я думаю, сегодня вечером следует предоставить всем заниматься своими делами и сказать обо всем завтра при свете дня.

– При свете дня. О Господи, Фрэнсис, это нужно сделать как можно скорее. Если мы и дальше будем так тянуть, нам придется обвенчаться.

– Да, черт возьми. Но мы же не собираемся доводить до этого? Значит, завтра, и ни мгновением позже, Софи. Боже мой, обвенчаться! Не могу представить себе более ужасной судьбы. А ты, Софи?

– И я тоже, – ядовито ответила она. – Я могу найти лучший способ попасть в ад, вместо того чтобы выходить за тебя замуж.

– Что ж, Софи, пойдем и объявим об этом сейчас. Нет смысла злиться, верно?

– Ты всегда говоришь о своей ужасной судьбе и все такое прочее. Но неужели ты полагаешь, что для меня этот брак будет чем-то приятным? Думаешь, я в тайне страдаю по тебе и надеюсь, что в конечном итоге не будет возможности расторгнуть помолвку? Если «завтра» тебе тоже покажется неподходящим временем, Фрэнсис, я заберусь на крышу и прокричу новость на всю округу. Как тебе это понравится?

– Очень! По такому случаю я всех приглашу на лужайку, хорошо, Софи? Я уже мысленно представляю, как ты стоишь там с распростертыми руками и развевающимися по ветру волосами, и этот образ безгранично воодушевляет меня. Но, по-моему, для большего эффекта тебе нужно было бы иметь грудь побольше.

– Ах, значит, моя грудь слишком мала, да?

– Ты уверена, что теперь, когда первая вспышка гнева остыла, чувствуешь в себе силы обсуждать со мной этот вопрос? Пожалуй, пора поцеловать тебя и проводить в дом.

– Не приближайся ко мне.

– Странное требование, если учесть, что ты изо всей силы вцепилась мне в руку.

София мгновенно отпустила его.

– Софи, ты будешь очень рада отделаться от меня? – Лорд Фрэнсис нежно взял в ладони ее лицо.

– Да, очень. Очень, очень рада.

– Но тебе не с кем будет ссориться.

– И никто не будет оскорблять меня.

– Но тебе не на ком будет выместить свою злость.

– Когда тебя не будет, мне не нужно будет этого делать.

– Ты будешь скучать по мне.

– Правильно. Так же, как я скучаю по хирургу, удалившему мне зуб в прошлом году. Так же, как я скучаю по туфлям, которые этой весной выкинула на помойку, потому что они натирали мозоли на всех пальцах. Так же, как…

– Отлично, по крайней мере мы разделяем стремление избавиться друг от друга. Я боялся, что ты можешь всерьез скучать по мне.

– Самодовольный… M-м, – промычала она, когда лорд Фрэнсис закрыл ей рот поцелуем.

– M-м, да, Софи, это чувство мы тоже разделяем, – заметил он после продолжительного молчания. – Давай повторим, а? Еще разок. Завтра к этому времени все уже будет кончено.

– Для меня это не так уж скоро. М-м-м.

– М-м-м, – мгновением позже повторил он. – Я полностью согласен с тобой, Софи. Может быть, пойдем в дом, пока это редкое дружественное настроение не испорчено очередной ссорой?

– Я так и не могу понять, зачем ты целуешь меня. Теперь ведь больше не нужно никого обманывать, так?

– Иногда, Софи, нужно делать что-то исключительно для самого себя.

Она недоуменно взглянула на него.

– Я заметил, что тебе очень нравится, когда тебя целуют. А, так уже лучше, ты снова стала похожа на саму себя.

– У, жаба!

* * *

После возвращения Оливии из Лондона она и Маркус большую часть времени проводили вместе, но, кроме той единственной ночи, окончившейся так горько, ни разу не оставались вдвоем. Он больше не заходил к ней в спальню, она лежала по ночам без сна, глядя на дверь туалетной комнаты, ожидая его и зная, что он не придет, тоскуя и страшась его прихода.

«До свадьбы Софии еще три дня, – сказала себе Оливия в тот вечер, когда прибыли последние гости. – Это будут легкие дни – еще многое нужно сделать, нужно и развлекать многочисленных гостей, и общаться с родственниками и друзьями. У нас не будет возможности остаться наедине, да и у него, очевидно, больше нет желания прийти ко мне ночью. Но почему он пришел в ту ночь? Возможно, соскучился по своей любовнице?»

Эмма и Кларенс собирались уехать на следующий же день после венчания Софии. «Достаточно того, что граф Клифтон на протяжении недели принимал целую армию гостей, а в день свадьбы и еще больше, – сказала Эмма. – Поэтому самое приятное, что мы можем сделать, – без промедления уехать сразу же после торжества».

– И после всех треволнений ты, Оливия, будешь радоваться миру, тишине и спокойствию, – добавила она.

«Да, буду, – молча согласилась та. – Но только не в Клифтоне». Оливия решила вернуться в Раштон вместе с друзьями и там попытаться успокоиться.

Почти вся молодежь, радуясь, что дождь наконец прекратился, гуляла в парке, остальные гости разбрелись по комнатам особняка, а ее родители, Биддефорды, Эмма и Кларенс беседовали в гостиной. Оливия сидела на диване рядом с мужем, почти касаясь плечом его плеча.

– Да. – Ее отец продолжал разговор, начатый несколько минут назад. – То, что вы сказали, мисс Бер-нетт, совершенно верно. Для счастливой жизни совсем не обязательно иметь большую семью. У нас только одна дочь и одна внучка, хотя нам хотелось бы иметь больше и детей, и внуков. Верно, Бриджит? Но мы любим друг друга, у нас есть круг близких друзей, и мы счастливы и довольны.

– Друзья – это основа удовлетворенности жизнью, – подтвердила Эмма. – Но, понимаете, друзей можно выбрать, а семью – нельзя.

– Кроме супруга или супруги, – уточнил граф.

– Но дружба подразумевает свободу. – Эмма ухватилась за свою излюбленную тему. – Свободу быть с кем-то связанным или нет. В браке такая свобода мгновенно улетучивается. Если кого-то принуждают к дружбе, то это уже не дружба, а кабала. Свобода убита. Любовь убита.

– Не обязательно, – возразил отец Оливии, наклонившись вперед на стуле.

– Пойду пройдусь по террасе, – с улыбкой сказал Кларенс. – Если я еще ненадолго останусь здесь, то уже не буду знать, кто мне друг, кто нет, и вообще что такое дружба. Не хочешь составить мне компанию, Оливия?

– С удовольствием, – обрадовалась она и поднялась на ноги.

– Может быть, еще кто-нибудь хочет прогуляться? – предложил Кларенс, оглядывая собеседников, но остальные, по-видимому, были поглощены дискуссией.

– Ты не возражаешь? – Оливия слегка улыбнулась мужу.

– Конечно, нет, – ответил он, чуть наклонив голову.

Вечер был чудесный, после дождливых дней повеяло свежестью и прохладой, но было не так холодно, чтобы бежать наверх за шалью.

– Эмма в своем репертуаре, – сказала Оливия, взяв Кларенса под руку, когда они вышли на террасу. – У нее совершенно новый круг слушателей, на которых она может испытать все свои теории.

– Совершенно верно, – усмехнулся он, – но я-то старый слушатель и решил, что мне пора выйти на свежий воздух.

– Ах, до чего здесь приятно. – Женщина с удовольствием вдохнула вечернюю свежесть.

– Оливия, у тебя все хорошо? Отправляясь сюда, я почти ожидал увидеть, что вы на ножах друг с другом, а вместо этого стал свидетелем того, с каким нетерпением Маркус ожидал твоего возвращения из Лондона. А потом вы оба выглядели, как пара встретившихся после разлуки влюбленных.

– Он не мог дождаться возвращения Софии. За все эти годы он не так часто видел дочь, Кларенс. Из его писем я и раньше знала, что он ее любит, но пока не приехала сюда, не понимала, что его любовь так же сильна, как и моя собственная.

– Ты останешься? Ты знаешь мое мнение о той старой ссоре и о вашем долгом и бессмысленном разрыве.

– Ссоры не было. И его нельзя назвать бессмысленным. Я поеду домой с тобой и Эммой.

– На следующий день после венчания? Ты уверена, Оливия?

– Не могу дождаться этого мгновения. Кларенс, у меня ощущение, что здесь нечем дышать. Я хочу домой, в свой собственный мир, к своим друзьям и к своим делам.

– К Эмме, ко мне, к Повисам, к Ричардсонам и всем остальным? Равноценная ли мы замена Маркусу, Оливия? Он сказал, что хочет, чтобы ты уехала?

– Нет, но и не сказал, что хочет, чтобы я осталась. Мне невыносимо здесь, Кларенс. Как тебе известно, я ехала в Клифтон, рассчитывая провести здесь несколько дней, чтобы обсудить будущее Софии и отказать лорду Фрэнсису. Тогда казалось, что и речи быть не может о нашем согласии на этот брак. На самом деле все, естественно, оказалось не так просто. Помнишь, ты предупреждал меня? Никто из нас не подумал о том, что девочка выросла и по возрасту годится в невесты, что Фрэнсис великолепно подходит ей, хотя после окончания университета он и вел бесшабашную жизнь. Если бы я предвидела, что все обернется так, написала бы Маркусу, что любое его решение найдет у меня поддержку. И не приехала бы.

– Но ты приехала бы на ее свадьбу.

– О да, конечно. Знаешь, Кларенс, мы договорились изредка вместе приезжать к Софии и принимать ее вместе после свадьбы. Мне хотелось бы избежать этого, я боюсь предстоящих недель.

– Потому что тебе снова предстоит пройти через то, что ты преодолела много лет назад, когда Маркус ушел?.. – полуутвердительно заметил Кларенс.

– Как мне это пережить?

– Быть гордой, упрямой и сильной, как десять вместе взятых женщин, и глупой, как двадцать.

– Что же мне делать? Упасть перед ним на колени и умолять принять обратно?

– Быть может, позволить это сделать ему.

Оливия грустно засмеялась.

– В Лондоне я встретила леди Монингтон. Кларенс, она совсем не так уж хороша. Я понимаю, это звучит зло, но у меня нет злости. Она производит впечатление дружелюбной, очень рассудительной и умной женщины. Именно к такому типу женщин больше всего влечет мужчин. Я точно знаю, что они пробыли вместе шесть лет – больше, чем прожили мы с Марком. Я сказала ему, что встретилась с ней, и он ничего не отрицал и не пытался оправдываться. Просто сказал, что она его близкий друг.

– Оливия, он не по собственной воле оставил тебя. И четырнадцать лет слишком долгий срок, ты это знаешь.

– Да, Кларенс. Поверь мне, знаю. Мы снова были близки, – откровенно призналась она.

– Вот как? Оливия, ты уверена, что следует рассказывать об этом мне? – тихо спросил он.

– Но я должна с кем-то поговорить. Мне так одиноко, а обсуждать все это с мамой я не могу. Она, как всегда, посоветовала бы забыть обо всех мужчинах и таким образом избавиться от переживаний и негативных эмоций.

– А такой совет тебе не нужен?

– Кларенс, ты мой самый близкий друг. Да, ты это знаешь и знаешь, что был моим другом с момента ухода Маркуса и остаешься им по сей день. С тобой я могу говорить обо всем на свете и быть уверена, что найду сочувствие. Ведь это правда? Мы были вместе дважды, и это было восхитительно и ужасно.

– Ужасно?

– После всего он оба раза был холоден. Такое впечатление, что он просто попользовался мной и поставил на место, напомнив, что я все еще его жена и должна подчиняться его желанию.

– А ты сказала ему что-нибудь ласковое?

– Но он должен был понять мои чувства, я их не скрывала.

– А его чувства ты правильно истолковала? Я хочу сказать, до того, как он заговорил.

– Я ошиблась… Когда Марк заговорил, я обнаружила, что все поняла не правильно. Кларенс, мы так долго жили врозь, что теперь я его совсем не знаю, он для меня чужой.

– Быть может, Оливия, тебе стоит поговорить с ним так, как ты сейчас говоришь со мной. Вы ведь много раньше разговаривали друг с другом, не так ли? Я иногда сталкивался с вами, когда вы прогуливались верхом или • пешком, и вы оба всегда были так увлечены беседой, что слегка пугались, когда я окликал вас. Это повторялось так часто, что стало для меня обычной шуткой.

– Я не знала бы, с чего начать.

– С чего угодно. Например, с погоды. Идеи подчас возникают сами по себе, когда приведен в движение язык.

– Это слишком просто. Не думаю, что из этого что-нибудь получится, Кларенс.

– Пока не попробуешь, не узнаешь. Почему бы не пригласить Марка сейчас прогуляться? Но, кажется, мы разговариваем дольше, чем собирались, и остались здесь одни. Того и гляди, отправятся нас искать.

– Сегодня уже поздно. Возможно, завтра.

– Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, – ухмыльнулся Кларенс. – Моя мать так часто повторяла это нам, детям, что мы имели обыкновение передразнивать ее, если были уверены, что ее нет рядом.

– Ты всегда стараешься упростить жизнь, Кларенс, – вздохнула Оливия. – Пожалуй, я поступлю так, как ты советуешь. Пойду посмотрю, не занят ли он.

* * *

Граф Клифтон, видимо, не был занят. Едва они вошли в дом, он направился через холл им навстречу, переводя взгляд с Кларенса на жену.

– Оливия, мне нужно сказать тебе пару слов.

Он взял жену под руку, а она взглянула на Кларенса, который ободряюще улыбнулся.

– Пойду взгляну, остался ли чай в гостиной, – сказал Кларенс.

Рука мужа крепко сжала ей локоть, и граф, не говоря ни слова, провел Оливию через холл и открыл дверь в свой личный кабинет.

– В чем дело? Что-то случилось? С Софией?

В кабинете не было света, дверь за ними плотно закрылась, и они оказались в темноте. Граф совершенно бесцеремонно повернул к себе Оливию, так что она наткнулась на его твердую грудь и прижалась ртом к его губам. После первого мгновения растерянности и тайной радости она осознала, что этот поцелуй не имеет ничего общего ни со страстью, ни с потребностью любви. Этот поцелуй был предназначен для того, чтобы ее губы посинели, а кожа за ними у зубов была содрана, его целью было причинить ей боль и оскорбить ее. Оливия попыталась оттолкнуть мужа, но оказалась еще крепче прижатой к нему и в конце концов обмякла, перестав сопротивляться.

– Пока находишься в моем доме, держись от него подальше вне зависимости от того, чем вы занимались в Раштоне, – наконец со злостью в голосе предупредил граф. – Мой дом полон гостей, собравшихся на свадебное торжество. На свадьбу твоей и моей дочери. Приличия должны быть соблюдены. Ясно?

– Ясно. – Глаза Оливии не привыкли к темноте, и она не могла разглядеть его лицо.

– Где вы были? – Маркус взял ее за запястья.

– Гуляли.

– Что значит «гуляли»?

– Просто прогуливались.

– Когда твоя мать спросила Софию, вернулась ли ты, София ответила, что не видела тебя. Где вы были? – Он встряхнул ее руки. – В саду? В потайном саду?

Оливия ничего не ответила.

– Отвечай же! – Он снова с силой встряхнул ее.

– Не буду.

– Вы были в потайном саду, – утвердительно произнес Маркус и перестал сжимать ей руки. – Я не стал бы этого делать, Оливия. Ни в этом имении, ни на этой неделе. – Злоба исчезла из его голоса, ставшего равнодушным и невыразительным. – Во всяком случае, я не пригласил сюда Мэри.

– Леди Монингтон?

– Во всяком случае, я не пригласил ее сюда, – повторил граф. – По-моему, Оливия, ты могла бы поступить так же.

– Кларенс мой друг.

– Да, а Мэри мой друг.

– Что ж, еще неделя, и ты сможешь вернуться к ней, ведь через день-два после венчания все гости, несомненно, разъедутся. Я уеду домой вместе с Кларенсом и Эммой. Тебе нет необходимости откладывать свой отъезд в Лондон.

– Она приняла меня таким, какой я есть, с ней я познал душевный покой.

– Тебе повезло. Не многие женщины смирились бы с чем-то подобным.

– Оливия, не приближайся к нему.

– Почему? Ты ревнуешь, Маркус?

– Завидую. – В его голосе снова появились злобные нотки. – Я же не привез сюда Мэри для собственного развлечения.

– Видимо, мне повезло больше, чем тебе. Могу я теперь уйти?

Маркус отпустил ее руки и, больше ничего не говоря, открыл дверь. Оливия прошла в коридор, а он, тихо закрыв за ней дверь, остался в кабинете.

* * *

Вероятно, на следующее утро Оливия сказала бы себе, что у нее была бессонница. Конечно, она очень-очень долго металась и ворочалась, взбивала подушку и перестилала постель, собиралась встать, одеться и спуститься вниз чего-нибудь съесть или выйти наружу подышать воздухом, но в конце концов, должно быть, уснула. Иначе она услышала бы, что Маркус вошел в ее туалетную комнату, увидела бы, как он входит к ней в спальню, подходит к ее кровати и снимает одежду. Но она осознала его присутствие, только когда кровать прогнулась под его тяжестью. Затем одна его рука скользнула под нее и повернула на бок, другая погладила ей щеку и ухо, а губы нашли ее губы и с нежной теплотой прижались к ним.

Только тогда она полностью проснулась. Он ничего не говорил, лишь неторопливо, почти нехотя, целовал ее, касаясь только лица и ночного халата, разделявшего их тела.

– Не торопись, – пробормотал он, когда Оливия, охваченная желанием, всем телом подалась к нему, – не торопись.

И она расслабилась, предоставив ему томительно медленными движениями снять с нее легкую рубашку, лечь на нее, войти в нее. Она ощущала только неистовую потребность в нем, потребность получить то, что он давал ей, и, сжав коленями его бедра, торопила его в тот вновь открытый мир, который был выше страсти.

– Да, – произнесла она, когда все кончилось, и он вздохнул возле ее уха.

Оливия не пыталась удержать мужа, когда он скатился с нее, и только, зажмурившись, мечтала, чтобы он не оставлял ее. По опыту двух последних раз, когда они занимались любовью, она знала, что, оставшись одна после всего, будет чувствовать себя более одинокой, чем если бы всегда была одна.

«Пожалуйста, не уходи», – молча умоляла Оливия, и он, подложив руку ей под голову, снова привлек ее к себе и натянул на них обоих одеяло.

– Он научил тебя страсти, но не научил управлять ею, – тихо шепнул Маркус на ухо жене. – Я научу тебя самоконтролю, и ты узнаешь, что он приносит еще большее наслаждение.

Оливия подумала, что теперь Марк уйдет, но она слишком устала, чтобы сердиться и приказать ему убираться вон из ее постели и из ее спальни. Она положила голову в теплую ложбинку у его шеи, ей было уютно и приятно и совсем не хотелось, чтобы муж уходил.

«Четырнадцать лет без тебя научили меня страсти. Не Кларенс и никакой другой безымянный „он“, а только твое долгое отсутствие в моей жизни, Марк», – молча призналась она, погружаясь в сон.

Среди ночи он разбудил ее, и они снова занялись любовью, неторопливо и обстоятельно. Вспоминая его слова, Оливия начала учиться обуздывать свое желание, так что все извилистые дорожки к вершине блаженства были пройдены, а сама вершина стала еще прекраснее.

И даже после этого Марк Клифтон не вернулся в собственную спальню.

Глава 14

Не в состоянии отвлечься от мыслей о том, как встретить предстоящий день и сделать скандальное объявление, София плохо спала ночью и часто просыпалась. Она жалела, что не смогла настоять на своем и объявить обо всем накануне вечером, вопреки возражениям Фрэнсиса, ведь на самом деле для таких вещей не бывает подходящего времени. И все же ей хотелось найти какой-нибудь выход. София никогда не задумывалась над тем, что повлекут за собой помолвка и подготовка к свадьбе, она думала только о соединении своих родителей. У нее в мыслях не было ничего, кроме надежды, что, однажды встретившись вновь, Оливия и Маркус Клифтоны поймут, что не могут жить порознь. Рано встав, одевшись и причесавшись без помощи горничной, София решила спуститься вниз погулять, несмотря на тяжелые облака, обещавшие холодный день.

«Нет, не пойду гулять, – внезапно решила она, – и не буду ждать, больше так нельзя. И почему Фрэнсис должен терпеть все неприятности от встречи наших родителей, если во всей этой истории нет ни капли его вины?» София решила пойти к матери, как всегда, когда сталкивалась с какой-либо неразрешимой проблемой. Она любила прийти к матери ранним утром, забраться к ней в постель, свернуться в тепле возле нее и почувствовать, что все тяготы мира можно сбросить со своих плеч и переложить на всегда готовые принять их родительские плечи. София понимала, что теперь ей не пристало так вести себя, но все же решила предварительно поговорить с Оливией, уверенная – мама придумает, как лучше всего сообщить новость ее отцу, герцогу и герцогине, что она сможет посоветовать, как и когда следует объявить обо всем собравшимся друзьям и родственникам. София осознавала, что это будет непросто, что, несмотря на чистоту ее побуждений, она поступила ужасно и последствия будут столь же ужасающими – ей невыносимо было даже думать об этом. Именно оттого, что она старалась не думать, девушка большую часть ночи не могла уснуть. «Все же я пойду, – сказала себе София, – если кто-то может мне помочь, то только мама. К тому же она должна узнать первой и, быть может, еще и папа». Софии не хотелось думать о том, что скажет или что сделает отец, узнав новость, но ее страх был необоснованным – граф никогда, даже в детстве не наказывал ее. Выйдя из спальни в пустой коридор и закрыв за собой дверь, она подумала, что мама, безусловно, крепко спит, и, возможно, следовало бы дождаться более приличного времени. Но ждать даже час было для нее слишком долго, ведь свадьба должна была состояться уже через два дня, и София с громко бьющимся сердцем, на дрожащих ногах направилась к спальне Оливии. Тихо постучав в дверь, она открыла ее медленно и осторожно, словно боялась побеспокоить мать, которую пришла разбудить.

– Мама? – шепотом окликнула она, войдя в комнату, и взглянула на кровать, полог которой был раздвинут.

Вдруг осознав, что смотрит в глаза отца, София остановилась как вкопанная. Потом она не могла объяснить самой себе, как смогла рассмотреть подробности, но ей это удалось. Отец рукой обнимал мать, ее голова покоилась у него на плече, щека прижималась к его обнаженной груди, а длинные светлые волосы были спутаны и покрывали его руку. Оливия спала, и отец свободной рукой натянул одеяло на ее спину, а потом сдвинул брови и сложил губы, словно говоря «тш-ш», но не издал ни звука.

София пятилась до тех пор, пока не почувствовала сзади дверную ручку, и выскочила в коридор, закрыв за собой дверь настолько тихо, насколько это можно было сделать трясущимися руками. Стоя за дверью, она лихорадочно глотала воздух, чувствуя такой прилив возбуждения, что, казалось, она лопнет, если будет стараться удержать все это в себе.

Ища, с кем бы поделиться, София подумала о Синтии, одной из самых близких своих подруг, но тут же забыла о ней. Торопливые шаги и переполненное волнением сердце привели ее к другой двери, и она постучала в нее далеко не так тихо, как в дверь материнской спальни, но даже при этом ей пришлось постучать второй раз. Когда Фрэнсис с взъерошенными после сна волосами открыл дверь, на нем были только бриджи, но София ни на что не обращала внимания.

– Что за черт, Софи? Ты в своем уме? Сейчас же иди вниз!

– Фрэнсис, – прижав к груди руки, она смотрела на него сияющими глазами, – угадай, что произошло. У нас все получилось! Получилось!

Шагнув вперед, молодой человек озабоченно взглянул направо и налево в еще пустой коридор, схватил Софию за руку и, втащив к себе в комнату, плотно закрыл дверь.

– Безусловно, получилось. Мы загнали себя в угол. Софи, неужели ты не понимаешь, что произошло бы, если бы кто-нибудь увидел, как ты ни свет ни заря рвешься ко мне в спальню? Твоя репутация была бы разорвана в клочья, даже если бы и вправду до твоей свадьбы оставалось всего два дня. Нечего было бы и думать об отмене свадьбы! Сейчас я снова выгляну в коридор, чтобы убедиться, что под дверью никого нет, а затем ты на цыпочках отправишься обратно к себе. Неужели ты так сходишь с ума по моему телу?

– Они вместе в постели, и он обнимает ее рукой, а она спит, прижавшись щекой к его груди. Мы сделали это, Фрэнсис, сделали! – рассмеявшись, София обвила Фрэнка руками за шею и громко чмокнула в щеку.

– Софи, Софи. – Он постарался отодвинуть от себя девушку. – Если нужно организовать какое-то нападение, я предпочел бы быть нападающим, если ты не очень возражаешь. Кто вместе в постели? О, догадываюсь – твои мама и папа. А ты ворвалась к ним? Тогда, деточка, можешь радоваться, что она спала, иначе ты обзавелась бы румянцем на всю жизнь.

– Ты думаешь, они?

– Нисколько не сомневаюсь… Знаешь, Софи, именно это обычно происходит, когда мужчина и женщина вместе идут в постель. И мне было бы гораздо легче, если бы ты не стояла слишком близко ко мне, когда я, гм, так небрежно одет. Я ведь всего лишь человек.

– О! – воскликнула она и, отскочив, залилась краской, очевидно, впервые заметив его нагой торс и босые ноги.

– Все, что ты видишь, будет полностью в твоем распоряжении через два дня, если ты, Софи, не исчезнешь отсюда незамеченной. В любом случае, надеюсь, эта краска означает, что тебе нравится то, что ты видишь. Значит, они провели ночь вместе, так?

– Да. – Она молитвенно сложила перед собой руки, снова просияв. – Все удалось, Фрэнсис. Игра того стоила. Теперь мне наплевать на все неприятности, которые меня сегодня ожидают. Я просто не буду обращать на них внимание. Буду заботиться только о том, что касается тебя, потому что ты сделал мне величайшее одолжение, и я никогда не забуду, что мы ужасно ссоримся, когда остаемся одни дольше, чем на две минуты. Меня будут волновать только твои неприятности.

– Знаешь, Софи, нам нужно кое-что обсудить, прежде чем встречаться с родителями. Но не здесь и не сейчас. Премного благодарен, но моему терпению есть предел. Через полчаса я буду ждать тебя в саду. У фонтана. Согласна?

– Да. Но я всю вину возьму на себя, Фрэнсис. Теперь, когда я знаю, что они снова вместе отныне и навсегда, мне ничего не страшно. О, ты замечательный!

– Ты перестанешь так думать, если будешь стоять здесь и вот так глазеть на меня. – Решительно шагнув к двери, молодой человек осторожно открыл ее. – Пусто. Боже правый, могу держать пари, даже слуги еще не появлялись. Выходи. Сейчас же!

Проходя мимо него, София наградила его еще одной широкой сияющей улыбкой, а Фрэнсис, в свою очередь, одарил потолок раздраженной гримасой.

* * *

Маркус попытался убрать руку так, чтобы не потревожить Оливию. «Боже, до чего она хороша, розовая ото сна, с растрепанными волосами», – подумал он, но когда, открыв глаза, жена в первый момент недоуменно взглянула на него, то показалась ему еще прекраснее.

– Мне лучше уйти, – сказал Маркус. Она промолчала. – Вчера вечером я не имел права говорить о пристойности твоего поведения – именно я. Честно говоря, не верю, что ты занималась бы своими любовными делами здесь, под носом у своих родителей, у моей матери и у множества прочих родственников и гостей. Прости меня.

Оливия опять ничего не сказала.

– Однако ты должна понять, что я чувствовал. Совершенно невыносимо встретиться лицом к лицу с любовником своей супруги… Но я не виню тебя, Оливия. Просто странно снова видеть тебя, вот и все. Моя жена – и не жена мне. Кто-то, кого я знал раньше, и кто теперь ведет жизнь, о которой я ничего не знаю. И об этом я тоже очень сожалею. Но могу сказать, Оливия, это безнравственно, даже несмотря на то, что это самая оправданная связь из всех, которые каждый из нас позволял себе за четырнадцать лет. – Марк улыбнулся, не дождавшись от нее ответа, и, сев на край кровати, надел ночную сорочку. – Но прощать не в твоем духе, верно? – Он встал и, не оглядываясь, вышел.

* * *

Графу хотелось бы, чтобы эта проклятая свадьба уже была позади и все, включая Оливию, разъехались по домам. Он не сомневался, что она уедет с Кларенсом, их подруга Эмма просто придавала пристойность их путешествию. Ему хотелось, чтобы Оливия уже уехала, чтобы он никогда больше не встречался с ней. С годами его любовь к жене стала более спокойной и не нарушала его повседневной жизни. А теперь эта любовь снова превратилась в боль, пожалуй, еще более острую, чем вначале, потому что вначале была надежда – надежда, что Оливия простит его, поймет, что не стоит лишать друг друга счастья из-за одного прегрешения, пусть даже очень серьезного. Теперь надежды не было. Днем она относилась к нему по-дружески, но исключительно из-за заключенного между ними соглашения. Да, она пустила его к себе в постель и даже встретила со страстью, которой прежде не проявляла, но ее разум не был в согласии с ее телом. Удовлетворив желание, она не поговорила с ним, не ответила ему и не простила его.

Войдя в свою туалетную комнату, граф понял, что больше сегодня не уснет и нет смысла ложиться в кровать, хотя было еще дьявольски рано, и, позвонив камердинеру, сбросил ночную сорочку. «Что понадобилось Софии от матери в такой ранний час? Неужели какая-то проблема со свадьбой? – думал граф. – Нам всем повезет, если у девочки не начнется истерика задолго до благополучного окончания церемонии».

* * *

«Как он изменился», – думала Оливия, лежа неподвижно под одеялом и глядя на балдахин над кроватью. Центром его мира всегда была она, она и София после ее появления на свет, и еще Раштон. Никогда никто другой и ничто другое ему не были нужны. Он часто ворчал, когда Оливия напоминала ему о каком-нибудь приеме, где им необходимо было присутствовать. И на свадьбу Лаури Маркус не хотел идти без нее, это она заставила его поехать, считая, что ему доставит удовольствие встреча с другом. И вот теперь он мог лежать в ее постели, опершись на локоть, и говорить о безнравственности ее связи с предполагаемым любовником так, словно подобное поведение было абсолютно нормальным для мужа и жены.

И что самое отвратительное – она понимала, что для Марка это действительно норма. Он теперь был частью своего общества, она – нет. Оливия удивлялась, что не стала решительно отрицать свою связь с Кларенсом. Накануне вечером она сказала мужу, что Кларенс ее друг, но он либо не правильно понял ее, либо вообще не поверил, а она не пыталась убедить его. Она была слишком расстроена и утомлена, чтобы стараться доказать что-то, что Марк, по ее мнению, должен был понимать без всяких объяснений. Если бы он знал и понимал ее так, как она думала, ему и в голову не пришло бы связывать ее и Кларенса. Но Маркус принадлежал к реальному миру, а она была там чужой. Какая женщина стала бы настаивать на том, чтобы ее муж один поехал в Лондон на свадьбу друга и принимал участие во всех гулянках и выпивках, мальчишниках, неизбежно сопутствующих женитьбе? Только чистая, доверчивая невинность.

Оливия мечтала оказаться дома, подальше от Клифтона, вернуться в свой уютный мирок. Но она осознавала, что впереди ее ждет не спокойствие, а опять борьба, тревога, и, возможно, она никогда больше не обретет покоя. В прошлом она боролась, считая себя правой и полагая, что совершенное Маркусом не подлежит прощению. И несмотря на то что в душе она все-таки простила мужа, Оливия искренне думала, что они никогда не смогли бы жить вместе. Она не верила, что между ними восстановились бы те доверие и дружба, которые так прочно связывали их. Теперь она поняла – слишком поздно, – что была не права во всем. То, что сделал Маркус, не было смертельным грехом, и если бы только у нее хватило мужества попробовать, они могли бы построить еще более крепкие, чем прежде, отношения, которые базировались бы на реальности. Она и Марк страдали бы вместе и вместе набирались бы сил. Тогда она отказалась дать их браку возможность развиваться и крепнуть, теперь же было слишком поздно.

Маркус говорил о Кларенсе так, словно не возражал против того, чтобы тот был ее любовником, а о леди Монингтон говорил так, будто она была неотъемлемой частью его жизни. Занятие любовью с женой – вот что вызывало в нем чувство вины, а вовсе не то, что он имел любовницу. О да, днем Маркус был с ней вежлив и любезен, но все это был спектакль, который они договорились разыгрывать ради Софии. Да, несколько раз он занимался с ней любовью, и им было хорошо вместе, намного чудеснее, чем когда-либо в годы их совместной жизни, но это было только физическое влечение, только секс. Оливия считала, что Маркус стал совсем другим, в то время как она почти не изменилась, что после долгих лет жизни врозь расстояние между ними было непреодолимым. Лишь одно осталось неизменным – она все еще любила его. И ее любовь снова превратилась в боль и останется такой на протяжении многих мучительных месяцев.

Перевернувшись на живот, Оливия уткнулась лицом в то место подушки, где лежала голова Марка.

* * *

– Софи, как ты умудрилась опоздать на десять минут, если уже была одета и тебе оставалось лишь спуститься вниз и выйти через дверь? – возмутился лорд Фрэнсис.

– Я вернулась к себе в комнату, и меня охватила паника. Был момент, когда мне показалось, что меня тошнит. Но сейчас я чувствую, что держу себя в руках.

– Ты уверена? Здесь две скамейки, Софи. Если хочешь, можем занять каждый свою.

– А потом я уже наполовину спустилась по лестнице и вдруг вспомнила, что не взяла накидку, а погода сырая и прохладная. Но оказывается, довольно тепло, правда?

– Садись сюда. Нам нужно поговорить, пока остальной народ не проснулся и не разбрелся повсюду.

– Да, Фрэнсис. Мы сперва позавтракаем, а потом попросим маму, папу и твоих родителей прийти в библиотеку? Или все будет как-то по-другому? В любом случае я уверена, что не смогу проглотить ни крошки. Я почему-то все время думаю о почках. О, мне хотелось бы думать о какой-нибудь другой еде. – Зубы у Софии стучали.

– Софи, ты ведь на самом деле не думаешь, что мы сможем это сделать?

– Не хочу это обсуждать. Я просто хочу это сделать. Если я буду думать, на меня снова нападет паника.

– Всех гостей и соседей охватила праздничная лихорадка, приходский священник пыхтит от важности, а повар и лондонский шеф-повар твоего отца решили не спать последние две ночи, чтобы приготовить угощения. Свадебный торт уже пекут, и намечено, какие цветы срезать завтра. Готов твой свадебный наряд, праздничное платье твоей мамы и моя одежда тоже. И… Ладно, я мог бы продолжать до бесконечности, но стоит ли?

– Ты понимаешь, о чем я говорю? – София нервно облизнула губы. – Фрэнсис, раздумывать некогда, иначе все кончится свадьбой! Нужно действовать. В конечном счете нас никто не может силой заставить обвенчаться.

– Думаю, лучше всего закончить именно этим. София уставилась на него.

– Это избавит нас от кучи неприятностей, – пояснил лорд Фрэнсис.

У нее весьма неэлегантно открылся рот.

– В итоге, Софи, ты сможешь с удовольствием позавтракать, – продолжал молодой человек, – и, возможно, даже отведать почек.

– Ты что, совсем лишился рассудка, да? По-твоему, мы должны на всю жизнь связать себя друг с другом только для того, чтобы сейчас избежать небольших неприятностей?!

– Коротко говоря, да.

– Фрэнсис, – она протягивала к нему руки, пока он не взял их в свои, и наклонила голову набок, – я не могу позволить тебе это сделать. Честно, не могу. О, ты такой замечательный, но ты никогда не смог бы прожить со мной всю жизнь. Помнишь, в детстве ты только и делал, что удирал от меня. Я возьму на себя всю вину. Правда, обещаю тебе. Я сделаю все, чтобы ни капля вины не упала на тебя. Все будет хорошо, Фрэнсис. Возможно, тебе придется уехать на годик, пока уляжется кутерьма, а потом все забудется. Ты же понимаешь, что в конце концов так и будет. Возможно, ты поедешь в Италию и увидишь Сикстинскую капеллу – в Риме.

– Я надеялся избежать этого, – вздохнул лорд Фрэнсис, – но, видимо, пора сделать маленькое признание. А может, и не такое уж маленькое. Я поймал тебя в ловушку, Софи.

– Нет, Фрэнсис, это ты попался в ловушку из-за моей бестолковости. Увидишь, я все улажу.

– Софи, я с самого начала знал, как все будет. Я предвидел, что все произойдет именно так – это и слепой разглядел бы. Я знал, что в итоге мы обнаружим, что до свадьбы остаются считанные дни и нет пристойного способа отменить ее.

– И все же ради моих родителей ты пошел на это. Какой ты замечательный, Фрэнсис!

– Я сделал это ради того, чтобы поймать тебя в ловушку и жениться на тебе.

София рассмеялась, а затем недоуменно посмотрела на него.

– Софи, увидев тебя этой весной, я просто не мог поверить, что совсем недавно бегал от тебя. Ты изменилась, ей-богу, изменилась, но все время воротила нос при моем приближении и бросала всякие ядовитые замечания о распутниках – и тому подобное, – пока я не понял, как заставить тебя воспринять меня всерьез.

– Ты все это только что выдумал! Я поверю тебе, а ты потом сможешь посмеяться надо мной. Знаешь, очень жестоко поступать так, особенно сейчас. Неужели ты не понимаешь, что я…

– Затем какой-то осел – кажется, Хатауэй? – предложил этот самый идиотский из идиотских планов, и я мгновенно понял, к чему он приведет. Подумал, что если соглашусь участвовать в этом спектакле, у тебя будет время понять, что я не беспутный повеса, каким ты меня считала.

– – Фрэнсис, пожалуйста, будь серьезнее.

– Софи, я признался, а ты выбирай, согласиться или отказаться. Но, думаю, все же нам лучше пожениться. Если мы этого не сделаем, здесь разверзнется преисподняя. Бери пример с моей матери и не заглядывай слишком далеко.

– Я не хочу вообще ни о чем думать.

– Твои родителя обвинят во всем себя, станут искать, в чем повели себя не правильно с тобой, и прежде чем ты успеешь что-нибудь сказать, каждый вцепится другому в горло, и они разойдутся окончательно.

– Не хочу об этом думать.

– Ну и не нужно, просто выходи за меня замуж.

– Я не желаю выходить за тебя замуж! Я скорее выйду замуж за…

– …за жабу. Я люблю тебя, Софи.

– Не правда, ты бесстыжий лгун, – возмутилась София.

– Я люблю тебя.

– Нет.

– Люблю.

– Нет?!

– Да.

– Нет. Ты ужасный человек. Я тебя ненавижу. Ненавижу. Надеюсь, что сегодня же утром, как только я обо всем объявлю, ты уедешь, и мы никогда больше не увидимся.

– Ты этого не сделаешь, Софи.

– Сделаю.

– Нет.

– Да.

– Да.

– Нет… Я ненавижу тебя, Фрэнсис. Не-на-ви-жу. Убери свою руку от моего лица!

– Оно такое нежное, гораздо нежнее, чем моя рука.

– Я не хочу, чтобы ты касался меня.

– Правда? – Он придвинулся и, наклонив голову, нежно поцеловал девушку в губы.

– Или целовал, – быстро добавила она.

– Правда?

– Да.

– Но ведь это так приятно. Разве нет? Как тебе нравится это? А это, Софи? Сказать, что мне хотелось сделать с тобой, когда ты сегодня утром прибежала ко мне в спальню?

– Нет.

– Мне хотелось сделать вот это. – Он снова поцеловал девушку, пробежав языком по ее сомкнутым губам. – И вот это. – Просунув руку под ее накидку, Фрэнсис осторожно накрыл ей одну грудь.

– Нет.

– Не буду говорить, что еще я хотел бы сделать. Я покажу тебе все в нашу брачную ночь, Софи. Это будет не сегодня ночью и не завтра, а лишь послезавтра.

– Ты говоришь так, чтобы напугать меня. Фрэнсис, не трогай меня там. – Она поверх накидки накрыла рукой его руку. – У меня от этого возникает какое-то странное ощущение. И прошу тебя, не делай этого своим языком.

– Софи, тебе не приходит в голову, что ты, быть может, хочешь меня?

– Хочу тебя? Хочу тебя? Ты просто мечтаешь, чтобы я ответила «да», а ты мог бы посмеяться надо мной. Фрэнсис, ну пожалуйста, не надо, – взмолилась София, когда он стал поглаживать сосок большим пальцем.

– Выходи за меня замуж, Софи. Скажи, что любишь меня и обвенчаешься со мной. А потом в нашу брачную ночь можешь сообщить мне обо всем, чего я не должен делать, чтобы я знал, что именно мне нужно делать.

– Фрэнсис, пожалуйста. Неужели ты думаешь, что я не помню, сколько раз ты обманывал меня прежде?

– Я люблю тебя.

– Что ж, – вздохнула София, – ты всегда одерживал победу в любом споре, так ведь? Всегда добивался, чтобы я поверила тебе, а потом называл дурочкой за доверчивость. Почему что-то должно было измениться? Почему в этот раз такого опять не случится? Что ж, отлично, я люблю тебя и выйду за тебя замуж. Пусть тебе будет поделом, если я не освобожу тебя от нашей помолвки, а обвенчаюсь с тобой и потом всю жизнь буду мучить тебя!

– Согласен на мучения, Софи. И перестань уворачиваться от меня, как напуганный кролик. Позволь мне по-настоящему поцеловать тебя.

– Я боюсь? Тебя? Кем ты себя воображаешь?

– Твоим женихом. Человеком, который тебя любит. Человеком, которого ты любишь. Позволь по-настоящему поцеловать тебя.

– Фрэнсис, – приложив руку к его губам, София задумчиво заглянула ему в глаза, – ты имеешь в виду именно то, что говоришь? Если нет, лучше признайся сейчас. Прошу тебя. Я не вынесу, если ты поцелуешь меня и повторишь все остальное, а потом посмеешься и бросишь меня.

– Если бы это была не правда, я играл бы в очень опасную игру, понимаешь? Церковная мышеловка ждет и готова захлопнуться.

– Значит, ты действительно любишь меня?

– Люблю, Софи.

– По-настоящему?

– По-настоящему.

Неожиданно освободившись из его рук, София вскочила на ноги и взглянула на лорда Фрэнсиса сияющими глазами.

– Я должна вернуться в дом и найти маму и папу. Нужно сказать им, что мы обручились.

– Софи, – он почесал голову, – если я шепотом скажу «сумасшедший дом», ты не разорвешь меня в клочья?

Она задумчиво посмотрела на него, а потом хихикнула.

– Мы обручились только что, и никто об этом не знает.

– Пусть это будет нашей тайной. Сядь рядом и дай мне по-настоящему поцеловать тебя.

– Теперь мы перестанем ссориться? – усевшись, поинтересовалась она.

– И в дальнейшем будем вести скучную благопристойную жизнь? – ужаснулся он. – Избави, Господи. Позволь мне взглянуть, где только что была моя рука. Где-то, где тепло и уютно. Здесь?

– Ты как-то сказал, что она маленькая. Ты и правда так считаешь? – спросила София, когда он снова накрыл рукой ее грудь.

– Я видел и побольше и, ах, даже трогал несколько.

– Вот как? Ты всегда будешь сравнивать меня со своими… со своими женщинами? – обиделась она.

– Только когда захочу начать ссору. Моя рука прекрасно себя там чувствует, разве нет? Признай это, Софи.

– Тебе этого очень хочется, правда? Ты самовлюбленная…

Он закрыл ей рот поцелуем.

– …жаба.

– Ш-ш-ш, Софи. Я весьма долго ждал. А ты восхитительно целуешься. Так целоваться всегда было моей привилегией.

– О-о. М-м-м.

– И у тебя восхитительная грудь, – шепнул он, не отрываясь от ее губ. – Ответа не требуется и не допускается.

– М-м-м.

Глава 15

– Слишком туго, – пожаловался лорд Фрэнсис Клоду, оттягивая галстук и вертя головой из стороны в сторону.

– Он твоего обычного размера? – спросил брат.

– Разумеется.

– Тогда, полагаю, это самый обычный свадебный галстук.

– Хм?

– Видимо, его сделали точно того же размера, что и все остальные твои галстуки, вместо того чтобы прибавить пару дюймов на свободу раздувшейся шеи, которая становится такой в дни свадьбы, – пояснил брат. – Туфли, наверное, тоже жмут. Ну, как они?

– А, ясно, в чем дело. Я должен служить мишенью для колкостей именно в тот день, когда сам не в состоянии придумать ни одной остроты.

– Между прочим, в такой день повар всегда кладет в завтрак порцию отравы, – добавил Клод. – Естественно, только жениху, а не всем. Тебя не подташнивает, Фрэнк?

– Если бы я планировал повторить все это еще раз, то, как любой здравомыслящий человек, собирающийся жениться, выбрал бы в шаферы неженатого мужчину. – Фрэнсис расправил кружевные манжеты и бросил последний взгляд на свое отражение в зеркале. – Такой человек не стал бы хихикать надо мной. Вспомни, я не отпустил ни одной глупой шутки, когда был у тебя шафером!

– Ты был слишком занят тем, чтобы определить, сколько тебе потребуется времени, чтобы во время свадебного завтрака очаровать Марианну, кузину Генриетты, – напомнил Клод. – Я уверял, что она поддастся твоим чарам еще в церкви, но, честно говоря, сам ничего не заметил, мое внимание было поглощено другим.

– На мой вкус, она оказалась слишком пышной.

– Она слишком пришлась тебе по вкусу, и в этом была проблема, Фрэнк. Ее отец уже собирался задать тебе вопрос о твоих дальнейших намерениях, разве не так?

– Ей-богу, это было слишком. Всегда было небезопасно флиртовать с девушками, имеющими безупречную репутацию, правда?

Разговор шел в туалетной комнате, примыкавшей к спальне, где лорд Фрэнсис провел ночь. Он ночевал в доме одного из соседей графа, так как жениху не полагалось проводить ночь перед свадьбой под одной крышей с невестой или видеться с ней до встречи у алтаря. Клод приехал рано утром.

– Очень рад, что ты употребляешь прошедшее время, – заметил Клод. – Значит, в будущем ты отказываешься от всех женщин, кроме Софии, Фрэнк?

– Боже правый, конечно, да. Она превратит мое лицо в карту дорог, если только я осмелюсь поглядывать по сторонам.

– И это единственная причина?

– Я собираюсь обзавестись собственной детской, – на мгновение задумавшись, ответил лорд Фрэнсис, – а имея больше одной, можно запутаться, да к тому же это слишком дорого.

– Все тот же старина Фрэнк. От тебя никогда не дождешься прямого ответа. Надеюсь, ты женишься не потому, что София продолжала преследовать тебя, а ты просто устал от нее удирать? Берти, Дик и я говорили об этом вчера вечером. Мы немного встревожены.

– Преследование продолжалось почти до последнего момента. – Надевая туфли, лорд Фрэнсис морщился от боли. – Честно говоря, оно закончилось всего пару дней назад. Но направление погони изменилось. Ты когда-нибудь видел, как кошка, сломя голову убегающая от собаки, вдруг останавливается, чтобы дать бой? Собака неминуемо пугается и убегает, а кошка по пятам следует за ней. Скажем, я кошка из этой присказки. Черт побери, эти туфли, похоже, на размер меньше.

– Пора идти, Фрэнк, – расхохотавшись, сказал брат. – Знаешь, нельзя заставлять невесту ждать.

– Софи – ждать? О Боже, конечно, нет. Не хочу и слышать об этом. Мы ссорились бы всю дорогу до Италии. Я бы предпочел ссориться по поводу чего-нибудь, в чем абсолютно уверен. – Он нервно пригладил рукой волосы и повернулся к двери.

– Надеюсь, вы не собираетесь всю свою совместную жизнь провести в перепалках? – нахмурился Клод.

– Я собираюсь быть счастливым и позабочусь о ежедневных ссорах с Софи, Клод. Что ты там говорил об отравленном завтраке? Это серьезно? Надеюсь, у меня перестанет урчать в животе, когда я окажусь в церкви. Это было бы унизительно, правда?

– Яд потеряет свою силу, как только ты увидишь невесту, – успокоил его брат.

– А-а, – промычал лорд Фрэнсис, открывая дверь.

* * *

– София, постой спокойно еще минуту. – Оливия стояла на коленях посреди туалетной комнаты дочери. – Вот так. Все великолепно. – Она присела на пятки и взглянула вверх. – Ты замечательно выглядишь.

У Софии было подвенечное светло-голубое муслиновое платье со слегка присборенными рукавами, с широким шелковым поясом, с отделкой по вороту и белой зубчатой оборкой. Горничная с помощью одного из садовников сплела букетики цветов – один для прически, а другой, поменьше, чтобы носить на манжете. Одним словом, София выглядела тем, кем и была – молодой и невинной невестой.

– Мама, ох, мама. – София смотрела на Оливию широко раскрытыми испуганными глазами.

– София, вчера мы с тобой говорили больше часа. – Графиня поднялась на ноги. – Ты точно знаешь, что тебя ожидает, и, очевидно, страстно желаешь этого – во всяком случае, так было вчера. Но день свадьбы, безусловно, совсем другое дело. Сегодня ты переполнена массой противоречивых эмоций, не правда ли?

– Он говорит, что любит меня. – Глаза девушки внезапно наполнились слезами. – Последние два дня он все время повторяет это. Мама, ты думаешь, он говорит правду? Никогда нельзя полностью верить Фрэнсису, у него в глазах такой вызывающий блеск.

– Должно быть, он говорил это гораздо дольше, а не только последние два дня. И, безусловно, он говорит правду. Зачем бы иначе он женился на тебе? София, насколько мне известно, его никто не принуждал искать себе невесту.

– Быть может, существуют какие-то другие причины. Возможно, он чувствует, что попался в ловушку, и решил до конца быть галантным кавалером. Хотя быть галантным совсем не в духе Фрэнсиса. О, мама, а что, если он не любит меня?

– Прежде чем паниковать, София, загляни в себя. – Оливия сжала руки дочери. – Загляни поглубже в свою душу. Именно там ты найдешь ответ и узнаешь, любит он тебя или нет. Любит?

– Да, – ответила София, после того как долго молча рассматривала свои руки. – Любит, мама. Любит. – Она взглянула вверх сияющими глазами. – Он меня любит, а я еще три дня назад и не подозревала этого. Я думала, он ненавидит меня. Фрэнк всегда имел обыкновение говорить обо мне всякие гадости и заявлял, что не собирается попасться в ловушку и жениться. Но он делал это, просто желая подразнить меня и привести в бешенство. Ему нравится, когда я злюсь, ему доставляет удовольствие ссориться со мной. Он говорит, всю жизнь мы будем ссориться каждый день. Он любит меня. О, мама, любит.

– София? – Улыбаясь и хмурясь одновременно, Оливия слушала сбивчивую речь дочери.

Раздавшийся стук перебил их разговор, дверь в туалетную комнату открылась, и Оливия не успела ничего сказать.

– О, вот и обе мои дамы, – входя, сказал граф. – Оазис здравомыслия посреди сумасшедшего дома. Роуз уже рыдает; половина детей удрали из своей комнаты и играют в какую-то игру, для которой нужны толпы бегающих по лестницам и кричащих людей; жена Клода старается отправить ребят обратно в детскую; Уитли таинственным образом потеряла свою накидку; из конюшни уже трижды приходили справляться о точном времени, когда следует подать карету; Синтия устраивает истерику из-за того, что она как подружка невесты давно должна быть здесь, а вместо этого ей приходится стоять неподвижно, пока подшивают подол ее платья, оказавшегося слишком длинным. Продолжить? – усмехнулся он.

– Папа, о, папа, я так боюсь.

– Что ж, видимо оазис спокойствия очень мал. В чем дело, София?

– Все произошло так внезапно, так быстро. И вот уже день моей свадьбы, а у меня даже не было времени все обдумать.

– Месяц пролетел слишком быстро, да? Но вы оба – и ты, и Фрэнсис – настаивали на том, чтобы не откладывать свадьбу надолго. Было не слишком долго?

– Но мы решили пожениться только два дня назад!

Граф и графиня обменялись недоуменными взглядами.

– Помолвка была фиктивная. Притворная страсть, как выразился Фрэнсис. Я хотела… свести вас вместе, дать вам шанс избавиться от ваших разногласий. Мы должны были положить конец этому розыгрышу, если бы все удалось. И все удалось, так ведь? Я никогда не пожалею о своей затее, потому что она сработала. Я не была окончательно уверена, пока два дня назад не вошла в мамину спальню и не увидела вас… – Невеста залилась краской. – Тогда я уверилась полностью. Но потом, когда я сказала Фрэнсису, что нужно собрать всех и объявить им, что свадьба не состоится, он возразил, что будет много неприятностей, что слишком поздно останавливать приготовления и что мы должны обвенчаться.

– София? – попытался остановить ее граф, а графиня в безмолвном ужасе смотрела на дочь.

– И он сказал, что любит меня, – торопливо продолжала София. – Сказал, что задумал это с самого начала, что знал, как все будет происходить, что хотел жениться на мне независимо от того, как сложатся ваши отношения. И вот так в конце концов мы договорились пожениться. – Она едва дышала после своего молниеносного признания. – Я бы умерла, если бы никогда не увидела его снова.

– Видимо, нигде нет спокойствия. – Граф погладил дочь по затылку. – Не знаю, что и сказать, у меня нет слов.

Он беспомощно взглянул на жену, ища у нее поддержки. София мгновенно стала между ними и осторожно, чтобы не помять цветы на манжете, взяла родителей под руки.

– Все это похоже на сказку, правда? – Она посмотрела сперва на одного, потом на другого, и лицо ее озарилось любовью и счастьем. – Вы снова вместе – я об этом всегда мечтала, – а я собираюсь обвенчаться с человеком, которого люблю с тех пор, как себя помню, и который меня тоже любит. И мы обвенчаемся в той же самой церкви, в которой когда-то венчались вы. И после недели ненастья снова сияет солнце. И… о, и… и… и… – Она возбужденно рассмеялась.

– Да, мы трое опять вместе, – сказал граф, накрыв рукой руку дочери. – Ты права, София, сегодня замечательный день, несмотря на все откровения, от которых волосы встают дыбом, моя маленькая шалунья. Знаешь, если мы сейчас не сдвинемся с места, Фрэнсис наверняка будет метаться у алтаря. Но прежде чем мы покинем комнату, я хочу сделать тебе небольшой подарок. Я специально выписал их из Лондона, потому что в день своей свадьбы юная леди должна отказаться от жемчугов.

София выжидательно смотрела на отца, а тот, достав из кармана изящное ожерелье из бриллиантов, застегнул его на шее девушки.

– Желаю тебе счастья, дорогая. – Повернув Софию лицом к себе, граф поцеловал ее в щеку.

– О, папа. – Ее глаза наполнились слезами. – Во всех отношениях ты всегда будешь моим самым любимым мужчиной.

– Лучше скажи «любимым отцом», таким образом ты избежишь двусмысленности, – уточнил граф и обернулся к жене. – И для тебя, Оливия, тоже маленький подарок. Я выкручивал руки твоей горничной, пока она не призналась, что сегодня ты будешь в зеленом. – Он оценивающе взглянул на ее шелковое платье и достал из другого кармана изумрудное ожерелье. – Ты хочешь оставить и свою серебряную цепочку?

Некоторое время Оливия молча смотрела на мужа, а потом нащупала застежку своей серебряной цепочки и, сняв ее, закусила губу и склонила голову, а граф заменил цепочку изумрудами.

– Подарок по случаю свадьбы нашей дочери. – Он повернул Оливию за плечи, как перед тем Софию, и поцеловал в губы, а их дочь с восторгом смотрела на них.

– Спасибо тебе, – потрогав изумруды на шее, Оливия взглянула мужу в глаза. – Спасибо, Маркус.

Внезапно без всякого стука дверь распахнулась, и на пороге появилась Синтия с круглыми как блюдца глазами, в синем платье, которое теперь имело должную длину.

– София, все уже уехали, и карета ждет у дверей. Знаешь, я чуть не умерла, когда, примерив платье, обнаружила, что при каждом шаге цепляюсь за подол. Но, вижу, ты обошлась без меня и выглядишь даже лучше, чем я ожидала. Лорд Фрэнсис лопнет от гордости, увидев тебя, и…

– И нам лучше не заставлять ждать ни лошадей, ни жениха, – твердо сказал граф.

– О, Синтия, – спускаясь по лестнице, София взяла отца под руку, – я все им рассказала. И я так счастлива, что едва умещаюсь в себе. Но мои ноги, как две подпорки из желе, и я боюсь, что меня стошнит.

* * *

Проходя в сопровождении виконта Мелвилла к своему месту в первом ряду, Оливия отметила, что церковь полна народу. Она не помнила, какой была церковь во время ее собственной свадьбы, тогда она не смотрела ни на что и ни на кого, кроме своего жениха. Но сейчас она видела, что храм празднично убран, а солнечный свет, падавший сквозь витражи, и убранство из цветов создавали летнее настроение.

Лорд Фрэнсис, выглядевший очень хрупким, очень юным и очень встревоженным, стоял рядом с братом и беспокойно поглядывал на дверь, откуда должна была появиться София с отцом.

София. Оливия еле сдержалась, чтобы не заплакать. Ее дочь, единственная, ради кого она жила все эти четырнадцать лет, вот-вот выйдет замуж. «Она должна выйти замуж, выйти по любви, несмотря на ту странную историю, которую рассказала меньше часа назад. Она выходит замуж по любви», – говорила себе Оливия.

Так же по любви девятнадцать лет назад вышла замуж она сама. Внезапно все эти годы откатились назад. И это Марк стоял там бледный и взволнованный, а увидев невесту, уже не отводил глаз, пока отец вел ее по проходу. И это она сама шла, чувствуя, что больше не может сделать ни шага, а затем ее взгляд остановился на мужчине, который ждал ее перед алтарем. Марк – мужчина, которого она любила, мужчина, с которым собиралась прожить всю жизнь.

Лорд Фрэнсис стоял с застывшим взглядом, но в следующее мгновение его глаза вспыхнули, и все в церкви оживились. Встав на ноги, Оливия боролась с болью в горле и искрами в глазах, а когда выиграла сражение, обнаружила, что они уже там – София, вся светившаяся радостью и счастьем, и Маркус, широкоплечий, спокойный и надежный.

Заиграл орган, и Маркус, вручив их дочь человеку, который готовился стать ее мужем, сел рядом с Оливией. Его плечо коснулось ее плеча, и, на мгновение отвлекшись от свадебной церемонии, Оливия живо представила себе то, что София рассказала им у себя в туалетной комнате. Дочь сделала это ради них, обручилась с Фрэнсисом ради того, чтобы родители забыли о своих недоразумениях и снова были вместе! А три дня назад, увидев их в постели, когда они в последний раз были вместе, девушка, обрадовавшись, решила, что ее план осуществился. «Милая, наивная девочка», – покачала головой Оливия.

– Да, – произнес лорд Фрэнсис. Маркус, крепко сжав руку Оливии, положил их соединенные руки себе на колено.

– Да, – ответила София.

Граф и графиня стиснули друг другу руки, едва не сломав пальцы, Оливия прижалась плечом к плечу мужа, а кто-то – несомненно, Роуз – громко всхлипнул.

– То, что соединил Бог, не дано разъединить человеку, – говорил священник.

Маркус еще крепче – если такое было возможно – стиснул руку жены, а затем, взглянув ей в лицо, вложил в свободную руку большой льняной носовой платок, который Оливия приложила к глазам.

То, что соединил Бог… – она плотнее прижалась к его плечу, – не дано разъединить человеку.

Марк поцеловал ее перед алтарем – Оливия до сих пор помнила, как вспыхнули ее щеки, когда он на виду у всех собравшихся поцеловал ее. Потом, когда они шли по проходу, он сдерживал ее шаги, не позволяя бежать от избытка чувств, и подсказывал, что надо улыбаться родственникам и друзьям, сидевшим на скамьях и встречавших их улыбками. А потом, стоя на лестнице перед церковью, они пожимали руки и принимали поцелуи, пожимали руки и принимали поцелуи, и так снова и снова, казалось, до бесконечности, и все это сопровождалось колокольным звоном. А затем Марк взял ее за руку, потащил за собой по извилистой дорожке церковного двора к ожидавшему их экипажу, и, пока в карету не забрался кто-нибудь еще, задернув занавески на окнах, сжал ее в объятиях и целовал, целовал, пока экипаж не остановился у въезда в Клифтон и кучер не постучал в закрытую дверцу. С тех пор прошло девятнадцать лет – и четырнадцать лет с тех пор, как они живут порознь.

В церкви поднялся шум, по рядам полетел легкий смех, и Оливия, оторвавшись от воспоминаний, увидела, что лорд Фрэнсис положил руки на талию Софии, а она подняла к нему лицо, ожидая поцелуя. Рука Оливии оказалась прижатой к губам мужа и задержалась там на несколько мгновений. А потом каким-то образом все оказались снаружи, церковные колокола сообщали о радостном событии, и София бросилась в объятия сначала матери, а потом отца с таким довольным и счастливым видом, что Оливия невольно почувствовала боль от ее наивности. Затем Фрэнсис, обнимая ее, называл мамой и смеялся, а герцогиня плакала в большой носовой платок и бормотала что-то несвязное о своем крошке. «Это самый счастливый день в моей жизни, – сообщала она каждому, кто удосуживался слушать ее, – все мои малыши, слава Богу, устроены». Целая толпа родственников, гостей и соседей трясла Оливии руку и целовала ее в щеку. Ее и мужа поздравляли с тем, что они произвели на свет такую очаровательную невесту. Только обнаружив, что пожимает людям руки левой рукой, Оливия осознала, что Маркус одной рукой крепко обнимает ее за плечи, а ее правая рука лежит у него на талии.

– Да, – кивал Марк, – мы самые счастливые родители. Правда, Оливия?

– София – радость всей нашей жизни, – подтвердила она.

Но вдруг оказалось, что больше не от кого принимать поздравления, хотя вокруг все еще стояли шум, смех и толчея.

– Фрэнсис не столь предусмотрителен, каким был я, – усмехнулся граф, глядя на жену озорно блестящими глазами, и, не убирая руки с ее плеч, кивком указал на дорогу за церковным двором. – Им понадобится минут десять, чтобы уехать.

Фрэнсис и София сидели в карете, но смеющиеся гости, не давая закрыть дверцу, забрасывали новобрачных цветами, а Ричард и Клод, пользуясь тем, что внимание брата отвлечено другим, совершенно всерьез пытались выпрячь лошадей. Но в свое время Фрэнсис побывал на нескольких свадьбах и сам участвовал в подобных проделках. Высунув голову в дверцу, он ухмыльнулся, крикнул кучеру, чтобы тот трогал и передавил шутников, а когда экипаж двинулся, закрыл дверцу.

– Ах, – вздохнул граф, когда рука внутри кареты задвинула занавески на окнах, и, обернувшись, улыбнулся жене.

– О, Маркус, неужели София уже совсем взрослая? Неужели все уже позади?

* * *

Тем же днем, немного позже, София со слезами на глазах махала из окна кареты, но уже никого не было видно, экипаж свернул за поворот, и дом исчез из вида. Отвернувшись от окна, она увидела, что Фрэнсис, откинувшись на подушки, с улыбкой наблюдает за ней.

– Слезы, Софи? Грустишь, что расстаешься с мамой и папой?

– Фрэнсис, мы много-много месяцев не увидимся с ними. – Высморкавшись, она решительно убрала носовой платок. – Вероятно, до самого Рождества.

– Вероятно, тебе стоит остаться с ними, а я один съезжу в Италию. Расскажу тебе о ней все, когда вернусь. Я даже расскажу, в Риме ли еще Сикстинская капелла.

– Понимаю, ты, вероятно, предпочел бы поехать один.

– Не переживай за меня. – Усмехнувшись, он протянул руку к Софии. – Что ты делаешь там всю дорогу? Стараешься выдавить стенку кареты? Уж не боишься ли ты меня, случайно?

– Тебя? Ха, почему это я должна тебя бояться?

– Возможно, потому, что теперь я твой муж, потому что сейчас самый разгар свадьбы.

– Ничего подобного. Свадьба позади, и у нас наконец началось свадебное путешествие.

– Позади только венчание и свадебный завтрак, Софи. – Переплетя свои пальцы с пальцами молодой жены, он постарался притянуть ее к себе. – Остальная часть свадьбы – самая главная – впереди, и пока эта часть не будет выполнена, мы не супруги.

С зардевшимися щеками София упорно сопротивлялась тянувшей ее руке.

– Ты боишься.

– Боюсь? – Она сделала отчаянную попытку говорить насмешливо. – Конечно, нет. Что за чушь!

– Рассказать тебе, что я собираюсь сделать сегодня ночью? Может быть, все будет проще, если ты будешь знать, чего ожидать?

– Я знаю, – быстро отозвалась она. – И хочу, чтобы ты больше не произнес ни слова. Ты нарочно дразнишь меня.

– Ни слова? Звучит очень заманчиво. Значит, просто показать, да, Софи? Устроить своеобразную репетицию в карете?

– Не дотрагивайся до меня!

– Э-э, зачем же ты цепляешься за мою руку, если я не должен касаться тебя?

– Ну, Фрэнсис. Давай будем ссориться завтра, хорошо? Только не сегодня. Сегодня я не расположена к ссорам.

Фыркнув, он неожиданно поднял Софию на руки и усадил к себе на колени.

– Софи, признайся, что боишься, и я пощажу тебя.

– Никогда. Я не боялась, даже когда ты заставил меня взобраться на то дерево, якобы потому, что были спущены злые собаки, а сам, сделав вид, что идешь за помощью, спрятался в кустах и лаял. Я не испугалась!

– Софи, неужели я проделывал с тобой такое? – Он уютнее устроил ее у своей груди.

– Да, проделывал. – Она положила голову ему на плечо. – Но я никогда не боялась и сейчас не боюсь.

– Тогда я больше не буду тебя дразнить. Увы, нам предстоит скучное путешествие.

– Но это не чересчур неприличное? – спросила София, пряча лицо. – Наверное, ужасно неприличное. Я умру от стыда.

– Не раньше, чем я. Но, честно говоря, Софи, я даже сейчас едва сдерживаю дрожь. – Он демонстративно судорожно дернулся. – Сегодня ночью мне придется убедиться, что свет везде погашен и все шторы, включая драпировки на кровати, плотно задернуты, чтобы ты не увидела, как я краснею от стыда. Это самое досадное во всей истории, и возможно, мы этого не переживем. Конечно…

– Перестань смеяться надо мной! – София резко ударила его по плечу. – У тебя нет ни капли сочувствия! Ты отвратителен. Я ненавижу тебя.

– О, уже лучше. Возможно, я все-таки получу удовольствие от путешествия.

– С самого нашего отъезда ты только и делаешь, что дразнишься. Я жалею, что позволила втянуть себя в тот разговор три дня назад. Мне нужно было проявить твердость. Фрэнсис, ты отвратительный, и я искренне жалею, что вышла за тебя замуж!

– Поцелуй меня.

– Никогда. Я не собираюсь целоваться с тобой. Я тебя ненавижу. Я скорее поцеловала бы,..

– …змею. Поцелуй меня.

– …крысу. Нет.

– Поцелуй меня, Софи, – ласково попросил он. – Поцелуй меня, моя жена.

– Я жена? Разве?

– Да, почти. – Он потерся носом о ее нос. – Поцелуй меня.

И София поцеловала мужа.

Глава 16

Когда молодожены отправились в путешествие, гости, жившие по соседству, начали вызывать свои экипажи и разъезжаться по домам. Герцог и герцогиня с семьей отбыли в свои апартаменты, чтобы, как сказал герцог, передохнуть часок перед обедом и танцами, которые должны были состояться вечером в гостиной. Другие гости тоже решили провести несколько спокойных часов и отдохнуть после всеобщего возбуждения за свадебным завтраком. А Оливия, оставив всех, поспешила в потайной сад.

После дневной суматохи ей отчаянно хотелось немного побыть в тишине, и, закрыв за собой деревянную калитку, она с облегчением почувствовала, что найдет здесь умиротворение. Воздух в саду, спрятавшемся среди густых, по-летнему пышных деревьев, был тих и напоен ароматом роз, покрывавших стены, и только щебетание птиц и жужжание невидимых насекомых нарушали тишину. Оливия чувствовала душевное опустошение. Дочь уехала, ее не будет несколько месяцев, а когда она вернется, все равно уже будет жить не в Раштоне, а в доме своего мужа. Оливии оставалось ждать только редких визитов. Сев на свой любимый камень – центр скалистой горки, – обхватив колени, Оливия смотрела на окружавшие ее цветы, вдыхала их аромат и корила себя за подавленное настроение в день свадьбы дочери. Несмотря на утреннее признание, София, несомненно, была абсолютно счастлива и явно влюблена в лорда Фрэнсиса, а он – в нее. Днем Оливия с тревогой смотрела на молодоженов, особенно беспокоясь о своей юной дочери, и надеялась, надеялась всей душой, что они будут счастливы вместе. Но Оливия понимала, что причина ее подавленного настроения в ней самой. Ей казалось, что жизнь кончилась: брак распался давным-давно, София вышла замуж, а на следующий день она оставит Марка. Одни прощания, все кончается, и ничто не начинается. И все же ей только тридцать шесть лет.

Не начинается. Если только не… Но этого не могло быть. Во всяком случае, не могло быть сейчас, в ее возрасте, если их старания были безуспешными все те годы после рождения Софии до момента расставания. Это была бы злая и эксцентричная шутка судьбы, ведь у нее замужняя дочь, которая сама меньше чем через год может стать матерью. «И все же ничего невозможного в этом нет», – подумала Оливия, глядя на лужайку, усеянную маргаритками, с которыми садовники вели постоянную борьбу. Четыре раза в три разных дня она и Маркус были близки, и теперь у нее задержка на несколько дней. Уткнувшись лбом в колени, Оливия убеждала себя, что глупо впадать в панику, когда ничего определенного нет, но и питать надежду нельзя, что она будет горько разочарована, если в ближайшие дни выяснится – а это непременно так и будет, – что надежды не оправдались. «Не следует начинать надеяться, – сказала себе Оливия, – что появится что-то – кто-то, – кто заполнит пустоту в сердце, что часть Марка будет со мной еще какое-то время».

Когда Маркус пришел, она дремала, сидя в том же положении. Услышав стук щеколды на калитке, Оливия поняла, что ожидала прихода мужа. Он, должно быть, догадался, где она, и пришел сказать «прощай». Завтра они простятся при всех, и Оливия не очень стремилась к прощанию наедине, но она знала, что Маркус придет.

– Оливия, – позвал он, и она подняла голову с колен. – Они счастливы, правда? Ведь мы правильно поступили, не стали убеждать Софию отказаться от свадьбы после того, как она сегодня утром рассказала нам правду?

– Они по-настоящему счастливы. По-моему, в этом нет никаких сомнений, Маркус. Девочка вся светилась счастьем. И Фрэнсис смотрел на нее с такой же гордостью, как и мы с тобой тогда… И с такой же любовью, я уверена.

– Тяжело остаться без дочери, верно? Такое чувство, словно мы на самом деле потеряли ее.

– Раштон уже никогда больше не будет ее домом. И Клифтон тоже.

– И все же не годится впадать в уныние.

– Да.

– Оливия, она сделала это ради нас. Чтобы мы снова были вместе.

– Да.

– А юный Фрэнсис не упустил свой шанс и согласился на дурацкий спектакль.

Оливия снова прижалась лбом к коленям и скорее почувствовала, чем увидела, что он, как и в прошлый раз, подойдя ближе, поставил ногу на камень рядом с ней.

– София думает, что добилась успеха. Она зачем-то рано утром прибежала к тебе в комнату, когда я не спал, увидела нас вместе в постели и пришла к единственному естественному для нее выводу.

– Бедняжка.

– Ты все еще намерена уехать завтра с Эммой и Кларенсом?

– Да. Я мечтаю вернуть свою жизнь в привычное русло.

– Не хочешь немного задержаться, отдохнуть здесь?

– Маркус, здесь я не могу отдыхать.

– Ты о чем-нибудь жалеешь, Оливия? – после долгого молчания спросил граф. – Если бы можно было начать сначала, ты могла бы в чем-нибудь повести себя иначе? Быть может, простила бы меня?

– Я простила тебя задолго до того, как ты перестал меня об этом просить, – после длинной паузы ответила она, подняв голову. – Поняла, что ты поддался минутной слабости и искренне жалеешь об этом. Но я не могла продолжать жить так, будто ничего не произошло, Маркус. Я не верила, что могла бы любить тебя так же нежно, как любила всегда, или доверять тебе так же слепо, или быть тебе таким же близким другом. Мне казалось, что все испорчено, и я не видела, как это можно исправить.

– А теперь слишком поздно. Мы уже почти целую жизнь прожили порознь, и у нас осталась, вероятно, лишь небольшая привязанность. Теперь уже слишком поздно, не так ли, Оливия? У тебя ведь есть Кларенс.

– Да. – «A y тебя Мэри», – подумала она, опять опустив голову. – Четырнадцать лет – это слишком много. Мы совершили ужасную ошибку, но теперь исправлять ее слишком поздно. – Оливия вспомнила леди Монингтон, маленькую, довольно невзрачную женщину, которая шесть лет была его любовницей, женщину, которая производила впечатление умной и рассудительной – в общем, была вполне подходящей подругой для Марка. Но Оливия добровольно отказалась от своих супружеских прав и теперь не могла обременять мужа новыми проблемами. С Мэри он познал духовный покой, так он сказал. – Да, теперь слишком поздно, – повторила она.

– Он хороший человек. Думаю, почти достойный тебя. Я всегда удивлялся, почему он не проявляет особой склонности к женитьбе. Не понимал, что он тоже любит тебя. Но его преданность вознаграждена. Ты счастлива с ним, Оливия?

Она с трудом сглотнула, пытаясь сформулировать ответ, и ничего не сказала. Вероятно, если бы Маркус узнал правду, ему стало бы стыдно, стыдно собственной любовной связи, а ей не хотелось, чтобы он снова почувствовал себя виноватым. Много лет назад она наказала его сильнее, чем он того заслуживал.

– Оливия, – Маркус нежно коснулся рукой ее затылка, – я с удовольствием освободил бы тебя для него, но это повлекло бы за собой грандиозный скандал, и во всем, несомненно, обвинили бы тебя.

– Мне не хотелось бы, чтобы София была дочерью разведенных родителей.

– Да. – Маркус убрал руку. – И я не хочу, чтобы между нами была ненависть, ее было предостаточно. Оливия, мы проведем вместе Рождество, если к тому времени София и Фрэнсис вернутся домой из Италии?

– Вероятно, они поедут к Уильяму и Роуз. – Она снова взглянула на Маркуса.

– София захочет быть с нами.

– Подождем, там будет видно. Но если она захочет, то, конечно, Маркус.

– Возможно, не пройдет и года, как мы станем дедушкой и бабушкой. – Улыбнувшись, он погладил ее по щеке костяшками пальцев.

– Да, – с трудом выдавила она.

– Я был бы рад снова иметь в семье ребенка. Кажется, совсем недавно София была маленькой, правда?

– Над нами смеялись, считая нас эксцентричными, – с улыбкой напомнила Оливия, – потому что мы никогда не оставляли Софию в детской с няней, а почти все дни проводили с ней.

– И ночи тоже. Маленькая шалунья никогда не спала, помнишь? Мне кажется, я протоптал дырку в ковре детской, пока часами носил ее на руках из угла в угол.

– Ты всегда нянчился с ней. У меня не хватало сил, и ты, как правило, отправлял меня в кровать.

– А няня похрапывала в своей кровати, – со смехом сказал он.

– О, Маркус, хорошее было время.

– Да, было. Возможно, мы еще получим удовольствие от наших внуков. Но эта мысль абсурдна. Ты – бабушка? Тебе всего тридцать шесть, а выглядишь ты еще моложе.

Оливия едва заметно улыбнулась.

– Что ж, это все в будущем. Возможно, в далеком будущем. А завтра тебе предстоит долгое утомительное путешествие. У тебя есть все необходимое, Оливия?

– Эмма и Кларенс составят мне компанию.

– Да, конечно. А в Раштоне? Тебе там удобно? Может быть, увеличить содержание?

– Нет, оно и так сверхщедрое.

– Что ж, тогда все, видимо, решено.

– Да. – Она улыбнулась. – Почти все уезжают завтра, Маркус? А Уильям и Роуз послезавтра? Ты будешь рад тишине.

– Я, не откладывая, поеду в Лондон. «Ах да, леди Монингтон», – напомнила себе Оливия, едва сдерживая слезы.

– Да, мне тоже пора вернуться к обычной жизни, – вместо этого сказала она, продолжая улыбаться.

– Оливия, прости меня за то, что произошло здесь между нами. – Положив руку ей на плечо, граф до боли сжал его. – Прости, если это было тебе неприятно или доставило страдания. Я не имел права на близость с тобой только потому, что по закону ты все еще моя жена.

– Ты не применял силу. Но я тоже сожалею, ведь это непорядочно, не так ли?

Он еще раз стиснул ей плечо и, повернувшись, направился обратно к выходу, а женщина смотрела ему вслед. У калитки он остановился и, положив руку на щеколду, оглянулся.

– Знаешь, Оливия, я любил тебя.

«Любил. Я любил тебя». Еще долго после его ухода Оливия смотрела на калитку сквозь слезы, застилавшие ей глаза. Любил – прошедшее время. Было и прошло. Все кончено, и теперь для них слишком поздно. Именно так сказал Маркус, и она с ним согласилась. Все двери закрылись, и ни одна не открылась. Оливия не осмеливалась надеяться на одно чудесное начало, которое, быть может, могло компенсировать все то, что окончилось. Она не смела надеяться и не могла лишать себя надежды.

* * *

Во время праздника граф Клифтон изо всех сил старался избегать Кларенса. Когда-то они были близкими друзьями, и даже теперь у Маркуса не было причин плохо относиться к этому человеку. Он был всегда настроен дружелюбно, всегда вежлив, всегда был готов согласиться с тем, что предлагали другие. Но могли ли эти двое мужчин оставаться друзьями? "Возможно ли, – размышлял граф Клифтон, – быть другом любовника своей жены, которую до сих пор любишь? И все же он не винил ни Оливию за то, что выбрала его в любовники, ни Кларенса. Она поступила мудро и сделала хороший выбор. Теперь, оглядываясь назад, граф понимал, что Кларенс всегда был верен и предан ей. Они дружили гораздо больше четырнадцати лет и, вероятно, уже много лет были любовниками. Но в этом последнем он не был абсолютно уверен. Видимо, они вели себя очень осмотрительно, потому что он никогда не слышал даже отдаленного намека на какую-либо скандальную историю, связывавшую их имена.

Граф несколько дней избегал Кларенса, но сейчас, увидев, что тот один идет от конюшни к дому, свернул ему навстречу.

– Прогуливался верхом? – спросил Клифтон.

– Нет, нет. Просто ходил лично проверить, что лошади готовы к завтрашней поездке. Большинство гостей, по-видимому, отдыхают в доме.

– С твоей стороны было очень любезно приехать в такую даль. Я ценю это, Кларенс.

– Разве я мог отказаться от приглашения на свадьбу Софии? Она всегда была для меня как племянница.

– Оливии было очень приятно, что вы с Эммой приехали. И я с облегчением узнал, что она будет возвращаться домой вместе с вами.

– Мы едем завтра рано утром.

– Кларенс, – порывисто заговорил граф, и они оба остановились, – позаботься о ней.

– У меня два заряженных ружья, и я перестреляю всех бандитов с большой дороги, – с усмешкой заверил его Кларенс, – но они, пожалуй, сами предпочтут спастись бегством от язычка Эммы. Не переживай, Маркус.

– Я не это имел в виду. Я хотел сказать, чтобы ты заботился о ней всю оставшуюся жизнь.

– Что? – У Кларенса удивленно поползли вверх брови.

– Не думаю, что нам стоит продолжать эту лицемерно-вежливую беседу. Хотя я не жил с Оливией много лет и у меня были другие женщины, а у нее другой мужчина. я все еще беспокоюсь о ней и хочу, чтобы она была счастлива, понимаешь?

– Этот другой мужчина – я? – Кларенс скривил губы. – Маркус, это Оливия сказала тебе?

– Прости, я напрасно заговорил об этом. Я не хотел поставить тебя в неловкое положение. Полагаю, трудно откровенно обсуждать такие темы с мужем своей любовницы, тем более своим бывшим другом. Я только… Ладно, все это не имеет значения.

– Что она тебе наговорила? Как давно мы стали любовниками? Как часто предаемся любви? До какой степени?..

В этот момент кулак лорда Клифтона, нанеся Кларенсу слева удар в челюсть, сбил его с ног. Широко расставив ноги и сжав кулаки, граф стоял, ожидая драки, чтобы можно было отвести душу.

– Не уверен, что она совсем не вывихнута. – Приподнявшись на локте, Кларенс осторожно ощупал челюсть, – Мог бы предупредить, чтобы я защищался, Маркус.

– Черт побери. – Вдруг понурившись, граф протянул руку бывшему другу, помогая ему встать. – Прости, если можешь, Кларенс.

– Ты дурак. – Приняв протянутую руку, Уикхем поднялся на ноги, все еще ощупывая челюсть. – Ведь все еще любишь ее, да? И тем не менее собираешься отпустить домой – со мной.

– Не в моих привычках напрашиваться туда, где меня не хотят. Этого я никогда не делал, Кларенс, и в этом не изменился. Я не стану посягать на ее свободу, несмотря на тот удар, которым только что наградил тебя. Просто хочу быть уверенным, что ты будешь заботиться о ней. Но, значит, я ничего не могу для этого сделать?

– Оливия мне очень дорога, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы, как ты выразился, Маркус, заботиться о ней. Больше мне нечего сказать. Не знаю, что она тебе рассказывала, но ты болван, если вообразил себе все это. Если бы у меня было подобное счастье и такие отношения, какие прежде были у вас, я отдал бы все на свете, чтобы сохранить их. Если бы понадобилось, пренебрег бы общественным мнением и законом тоже, – тихо добавил он.

– Пожалуй, пора вернуться в дом. Мои гости скоро вновь обретут силы и будут готовы возобновить праздник. По-твоему, моя дочь сделала хороший выбор? Оливия и я довольны, несмотря на первоначальное предубеждение. После возвращения из университета молодой Саттон стал довольно распущенным, но он явно заботится о Софии. – Граф сменил тему и вместе с Кларенсом зашагал к дому.

* * *

Клод и Ричард с женами и детьми уезжали тем же утром, площадка перед домом была запружена экипажами и наводнена людьми. Было все: шум, смех, детский плач и слезы.

– Оливия, дорогая, – герцогиня заключила подругу в объятия, когда смогла на мгновение оторваться от детей и внуков, – так приятно было снова увидеться с тобой, и просто замечательно, что мы теперь связаны семейными узами. Нельзя снова так надолго расставаться. Возможно, через девять месяцев нам подарят внука.

Оливия сердечно обняла Роуз в ответ, потом обнимала и целовала отца и мать, и они все немного всплакнули. Герцог от души пожимал руку Эмме и заверял ее, что был счастлив представившейся ему возможностью побеседовать с такой умной леди. Кларенс и Маркус провожали братьев Фрэнсиса и их семьи.

– Был очень рад снова увидеть тебя, Оливия, и убедиться, что ты прекрасна, как всегда, – галантно сказал герцог, обнимая новую родственницу. – Надеюсь, до следующей встречи пройдет не так много времени, дорогая.

Лошади фыркали и били копытами; кучера притоптывали и явно торопились поскорее отправиться в путь; дорожные сундуки уже были погружены в экипажи, и слуги заняли свои места; дети сидели в карете с женой Ричарда, а Клод помогал своей жене сесть в экипаж; Маркус пожимал руку Ричарду; Эмма уже заняла свое место в карете, а Кларенс ожидал у дверцы. Неожиданно Оливия почувствовала, что у нее внутри нарастает паника, и, торопливо повернувшись, подала Кларенсу руку.

– Оливия, – раздался у нее за спиной его голос, она обернулась, и твердая и теплая рука Маркуса сжала ее руку. – Приятного путешествия.

Такой непривычный официальный жест, такие формальные слова! Всю прошедшую ночь Оливия ожидала Маркуса, хотя прекрасно понимала, что он не придет, в этом нет ни малейшего смысла, особенно после всего сказанного в потайном саду. И все же Оливия ждала мужа. Она хотела его до безумия и даже несколько раз вставала с кровати, намереваясь пойти к нему, но доходила не дальше двери в свою туалетную комнату и напоминала себе, что после отъезда всех гостей, включая и ее, он собирался вернуться в Лондон – к леди Монингтон.

– Да, спасибо, – ответила Оливия.

– Тогда до свидания.

– До свидания, Маркус.

Казалось, лишь на короткое мгновение они потянулись друг к другу, а возможно, это было лишь в ее воображении. Затем рука, державшая ее руку, поднялась, чтобы помочь Оливии сесть в экипаж. Вслед за ней вошел Кларенс и, заняв место напротив, принялся, как и Эмма, разглядывать английский парк в противоположное окно.

– До свидания, – повторил граф и отступил, чтобы лакей мог плотно закрыть дверцу. Кучер уже был на месте, и экипаж немедленно тронулся. Еще раз взглянув на мужа через окно, Оливия почувствовала, как ее снова охватывает паника, и крепко зажала руки в коленях, чтобы не позволить себе распахнуть дверцу и выскочить из кареты.

«Прощай, Марк», – мысленно произнесла она и, откинувшись на подушку, закрыла глаза и постаралась проглотить комок в горле.

– Оливия, – окликнула ее Эмма, – что за глупости? Что ты делаешь здесь со мной и Кларенсом? Вроде бы здравомыслящая женщина, но в супружеской жизни всегда вела себя глупейшим образом!

– Не сейчас, Эмма, – остановил ее Кларенс, – ты выбрала ужасно неподходящее время. Не поменяешься ли со мной местами?

Через мгновение рука Оливии была в крепких, надежных руках ее друга.

– Надеюсь, это не твой любимый сюртук, Кларенс, – слишком спокойным голосом произнесла она, – сейчас он будет мокрым.

– Когда ты закончишь, я выжму его, и он снова будет как новый.

Она нервно рассмеялась, а потом, повернув голову, уткнулась в его рукав и плакала, плакала…

– О, дорогая, – сочувственно вздохнула Эмма. – Кларенс, неужели мы ничего не можем сделать? Если повернуть назад, это поможет? Когда речь идет о сердечных делах, я всегда чувствую себя беспомощной.

– Можно поговорить о погоде. Я уверен, Эмма, это поможет, а затем эта тема неизбежно приведет к другим.

* * *

Герцог и герцогиня Веймаут уехали ранним утром следующего дня, а час спустя лорд Клифтон уже был на пути в Лондон. Он был уверен, что не смог бы остаться в Клифтон-Корте, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Накануне, после отъезда Оливии, он пошел в потайной сад и, наверное, больше часа провел на камне, на котором ей так нравилось сидеть. Но несмотря на то что светило солнце, пели птицы и цвели цветы, он не мог обрести мира и спокойствия. Оливия уехала, и ее уход из сада – из его жизни – был почти осязаемым, и граф с ужасом вспомнил, что за существование он вел на протяжении года с лишним после того, как они расстались. Теперь Оливия уехала, уехала безвозвратно. Ночью, не в силах спать, он побрел в ее спальню, сел на ее сторону кровати, положил руку на ее подушку и подсчитывал месяцы до Рождества. Почти пять – целая вечность. «Вернутся ли к тому времени София и Фрэнсис, или они продлят свое путешествие по континенту? – размышлял граф. – И приедет ли Оливия, даже если молодые будут дома? А быть может, пришлет какое-нибудь извинение за невозможность приехать – зимняя погода, плохие дороги? Увижу ли я ее вообще когда-нибудь?» Чуть не лишившись рассудка, он лег на ее кровать, положил голову на ее подушку и в конце концов уснул.

Остаток лета, осень и зиму граф решил провести в Лондоне, а если сохранится теплая погода, на пару недель съездить в Брайтон. Ему было все равно, куда ехать, лишь бы не возвращаться в Клифтон. В Лондоне предстояло сделать визит, которого, по правде говоря, очень хотелось бы избежать. Но речь шла не о случайном знакомстве, это знакомство длилось шесть лет, и Мэри была его другом. Между ними не было ничего, кроме дружбы, но он должен был положить конец каким 6bi то ни было отношениям, связывавшим их. Мэри была ему таким близким другом, что разрыв с ней можно было расценивать как измену. Возможно, было глупо порывать такую добрую дружбу, если он, быть может, никогда больше не увидит Оливию. Однако Маркус знал – он должен порвать с Мэри, но не мог просто бросить ее, не говоря ни слова. Он все объяснит ей, и та поймет. Мэри знала, что он любил жену, так же как он знал, что она все еще горюет по погибшему мужу. Граф подумал, что жизнь была бы менее сложной, если бы он любил Мэри, а не жену, и если бы она на самом деле была его любовницей.

Глава 17

Прежде чем Маркус увидел Оливию, он получил от нее три письма.

Первое пришло через две недели после его прибытия в Лондон, оно было переслано ему из Клифтон-Корта. Это было короткое странное письмо, и граф так и не понял, что побудило Оливию написать его и почему она просто не сказала все прямо ему в лицо.

«Я хочу, чтобы ты знал, – написала она, – что Кларенс не мой любовник и никогда им не был. У меня никогда не было мужчины, кроме тебя. Кларенс мой друг, это тебе всегда было известно, и я еще раз подтвердила это, Он мой друг, и никогда не было ни малейшего намека на что-то иное в наших отношениях с ним».

Это было все, если не считать вежливого вопроса о здоровье и изъявления надежды на то, что вскоре они получат известие от Софии.

"Правда ли это? – спрашивал себя граф и сам отвечал:

– Безусловно. Раз Ливи так говорит, никаких сомнений быть не может. Она написала потому, что хочет, чтобы я вернулся, и расчищает мне дорожку для возвращения? – Такова была его первая и короткая надежда. – Или, быть может, она написала просто потому, что Кларенс пожаловался, а она расстроилась и решила, что пора ликвидировать недоразумение. А возможно, хотела еще раз напомнить, что ответственность за разрыв брака лежит на мне".

Оливия не преминула напомнить о его непростительной вине, хотя нельзя сказать «непростительной», ведь она призналась, что простила его еще до того, как он перестал просить у нее прощения. Просто считала невозможным продолжать их супружескую жизнь. «Все испорчено», – как она выразилась. И еще она сказала, что слишком поздно возобновлять отношения, которые оборвались четырнадцать лет назад. По мнению графа, места для надежды не было, так что не было смысла писать ответ, чтобы рассказать Оливии правду о его отношениях с Мэри – он никогда не спал с Мэри, но у него были другие женщины. И он положил последнее письмо Оливии к другим письмам, полученным от нее за эти годы. Большинство ее писем касалось Софии и вопросов, связанных с имением, в них никогда не было ничего личного, но он продолжал хранить все.

Второе письмо пришло незадолго до Рождества. София и Фрэнсис еще не вернулись из Италии, они написали, что решили провести праздники в Неаполе и собираются вернуться домой весной. Граф написал жене, выразил надежду, что Оливия примет его предложение провести Рождество с Уильямом, Роуз и их семьей, и добавил, что Роуз особенно хочет видеть ее теперь, когда их семьи породнились. Оливия ответила, что не сможет приехать и что уже принесла свои извинения герцогине. Она написала, что поправляется после простуды и считает неразумным отправляться в дальнее путешествие, что у нее другие планы на праздник, и пожелала Маркусу счастливого Рождества. Он снова написал жене, беспокоясь о ее здоровье, но она не ответила. Граф собирался поехать в Раштон, но передумал, решив, что Оливия вряд ли обрадуется его появлению на пороге дома с сочувствиями по поводу затянувшейся простуды, ибо, не будучи откровенно грубой, как могла ясно, дала ему понять, что не желает снова встречаться с ним и пойдет на это только в крайней необходимости ради спокойствия их дочери. Он провел Рождество с семьей герцога и еще несколькими их гостями и чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо в жизни.

Третье письмо пришло в начале апреля, как раз после того, как София и Фрэнсис вернулись с континента и временно обосновались в Лондоне. Из писем, которые она получала от родителей, София знала, что те так и живут врозь, но, очевидно, все же не теряла надежды снова соединить их. Она высказала пожелание, чтобы мать приехала в Лондон на часть сезона и остановилась у них, если не у отца, чтобы они могли всюду ходить вчетвером. София написала матери, убеждая ее приехать, и граф написал, чтобы сообщить, что их дочь светится здоровьем и счастьем, а молодой Фрэнсис все еще дрожит над ней. Маркус писал, что было бы хорошо, если бы Оливия согласилась провести в городе пару недель, – они все вместе смогли бы побывать на нескольких приемах.

«Я не могу приехать», – вежливо, но непреклонно ответила Оливия. Граф уронил письмо на колени и некоторое время сидел неподвижно. Он слишком надеялся на то, что, как всегда понимал, было неразумно – на обещание жены изредка проводить с ним какое-то время, когда вернется София.

«Она сделана из камня, – подумал граф с приливом несвойственного ему раздражения. – Всегда была неумолима в своем презрении ко мне. Она не приедет. Вот так. И я никогда больше ее не увижу. В ту ночь с таким же успехом можно было утопить себя в вине или отправиться в путешествие по всем лондонским публичным домам. Можно было…»

Нехотя подняв письмо, он стал читать дальше.

«Это не повторная простуда, – писала Оливия. – Простуды не было. Я не могла решиться сообщить тебе истинную причину. Мне и сейчас трудно, но ты имеешь право знать, и мне следовало давно рассказать тебе правду. В этом месяце у меня должен родиться ребенок, так что о путешествии в Лондон, конечно, и речи быть не может. Я буду рада видеть Софию, если она согласится приехать сюда, пропустив разгар сезона. Интересно, смутит ли ее появление сестры или брата, который будет настолько моложе ее? Но не чувствуй себя обязанным приезжать, Маркус, и не чувствуй себя виноватым. Я уже давно не хотела ничего так, как хочу этого ребенка. Со мной все хорошо, и я напишу тебе, как только роды будут позади».

Граф Клифтон вскочил на ноги с такой поспешностью, что опрокинул стул, на котором сидел.

* * *

Погода стояла чудесная. После трех дождливых дней снова светило солнце, и воздух был пропитан запахом свежей зелени. Весна в этом году запоздала, еще цвели бледно-желтые нарциссы, а тюльпаны и другие поздние весенние цветы набирали силу, и почки на деревьях едва начинали распускаться.

Оливия с удовольствием прогуливалась в своем любимом уголке сада, называемом розарием. Но розы распустятся еще не скоро, а сейчас все вокруг было усыпано ранними цветами. Она осторожно присела на окаймленное металлом сиденье скамейки с таким ощущением, словно только что преодолела пять миль, а не прошла короткое расстояние от дома. Ребенок уже опустился, хотя до предполагаемого дня рождения еще оставалось две недели. «Дышать стало легче, но ходить тяжело и сидеть тоже тяжело», – печально подумала Оливия. Весь день с самого утра она себя неважно чувствовала, ее одолевали попеременно то жар, то тревога. Оливия не могла припомнить, чтобы с Софией ощущала себя такой большой и тяжелой. Но, безусловно, в этом нет ничего удивительного, ведь с тех пор прошло почти девятнадцать лет.

«Интересно, приедет ли София? Может быть, вместе с Фрэнсисом?» – мечтала Оливия. Она очень хотела их увидеть и надеялась, что они приедут. Ей нужно было лично убедиться, что все написанное о них Марком правда. И кроме того, ей не хватало рядом Софии, ведь почти девять месяцев Оливия прожила без семьи. «Не рожденный ребенок все-таки не совсем семья, способная скрасить одиночество», – подумала она, положив руку на живот. «У вас будет мальчик, – предсказала миссис Оливер, ее экономка. – Я всегда могу определить, кто родится, по тому, как протекает беременность, и почти никогда не ошибаюсь», – заявила она.

Оливия надеялась, что София приедет, и очень надеялась, что Марк не приедет. Сейчас она не вынесла бы встречи с ним, на предстоящие недели ей была необходима спокойная жизнь. Оливия надеялась, что он не почувствует себя обязанным приехать. До нее донесся отдаленный стук копыт на дороге, и она по звуку определила, что там не одна лошадь, а Кларенс обычно приезжал верхом. «Вероятно, это Эмма, – подумала Оливия. – Или жена священника, она обещала заглянуть на неделе. А возможно, София. Но нет, мое письмо могло дойти до Лондона только пару дней назад, и София не может так быстро приехать». Когда экипаж подъехал ближе, она увидела, что это двуколка, и встала, чтобы лучше рассмотреть ее, стараясь вспомнить, у кого из ее знакомых подобная коляска. По соседству таких не было, значит, кто-то приехал издалека.

«Марк? – мелькнула у нее мысль. – Нет, это не может быть Марк, у него не было времени собраться в такое далекое путешествие и добраться сюда». Плотнее стянув на плечах шаль, Оливия обеими руками прикрыла живот.

Это был Марк. Она поняла это вопреки здравому смыслу и задолго до того, как разглядела человека, сидевшего на козлах. Стук сердца и пульсирующая в висках кровь сказали ей, что это Марк. Но она не могла побежать ни к нему, ни от него, а просто застыла на месте.

Это был Марк. И он, увидев Оливию, сделал знак двум слугам, появившимся в дверях конюшни посмотреть, кто прибыл, и, оставив лошадей и двуколку на их попечение, спрыгнул с высокого сиденья и бросил на него шляпу.

Это был Марк. Ее ребенок беспокойно заворочался внутри, а она, глядя на мужа, вдруг открыла для себя, что позабыла его посеребренные волосы, позабыла, как он привлекателен. Оливия стояла посреди розария в шерстяной шали, накинутой поверх широкого хлопчатобумажного платья, и выглядела необъятной. Она была очень бледна и показалась графу невероятно прекрасной. Он даже не оглянулся проверить, взяли ли его лошадей слуги, а пошел прямо к жене.

– Ливи. – Он протянул руки, чтобы взять ее за протянутые ему навстречу руки. – Боже мой. – Он крепко сжал ее холодные руки. – О Боже!

– Марк. Зачем ты приехал? О, зачем? Я так надеялась, что ты не приедешь.

– Вот как? – У графа свело челюсть. – Ты не думала, что меня может интересовать рождение собственного ребенка? Ты не думала, что для меня важно узнать об этом не в самый последний момент?

– Да, я понимала, что тебе может быть небезразлично. Это может быть сын, так что, возможно, у тебя будет наследник спустя столько времени после того, как ты потерял надежду.

– А возможно, это будет дочь. Во всяком случае, это будет частица меня и тебя тоже. Ты не имела права так долго скрывать все от меня. Ты вообще не имела права скрывать. – И потрясение, тревога и любовь, поддерживавшие его в этой поездке, мгновенно и неожиданно превратились в гнев. Однажды в далеком прошлом он совершил единственную ошибку и с тех пор в глазах Оливии превратился в безнравственное и бесчувственное чудовище.

«Значит, он приехал из-за ребенка. – Женщина высвободила руки. – Несомненно, это единственная причина его приезда». Она предполагала это и именно поэтому не хотела его видеть. Конечно, своим замечанием о сыне и наследнике она обидела мужа, хотя знала, что даже если это будет девочка, он будет любить ребенка так же, как любил Софию. Но это был ее собственный ребенок, на этот раз она выстрадала его в одиночку.

– Это мой ребенок. Только мой. Ты не имеешь отношения к этому ребенку, тебя здесь не было.

– Я был в самом начале, – хрипло напомнил Маркус. – Я не поддамся на провокацию и не стану подозревать тебя в связи с кем-то еще, понимаешь? Но ребенок не может быть только твоим, Ливи. Ребенок наш. Если бы ты сказала хоть слово, я был бы здесь с самого начала, ты это знаешь.

– Нет, не знаю! – выкрикнула Оливия. – Тебе не терпелось вернуться в Лондон к своей проститутке!

– Мэри не проститутка и к тому же никогда не была моей любовницей. И ты сама знаешь, что несправедлива. Если соизволишь вспомнить, я хотел, чтобы ты осталась подольше в Клифтоне. Или ты забыла такую мелочь? Это не соответствует твоему представлению обо мне как о закоренелом донжуане и, следовательно, должно быть выброшено из твоей памяти?

– Не собираюсь спорить с тобой. – Оливия отвернулась. – Я не хочу, чтобы ты был здесь.

– Что случилось? – с тревогой спросил Маркус, когда она резко смолкла.

– Ничего. – Она сделала глубокий вдох, – Ребенок пошевелился. Он лежит низко и неудобно.

– Как ты, Ливи? – При виде ее, такой тяжелой и неуклюжей с его ребенком, у графа сжалось сердце, и он коснулся плеча жены. – Беременность тяжелая?

– Потому что мне тридцать семь? Нет, Маркус, я еще в состоянии выносить ребенка. Я должна вернуться в дом, Хочу сесть в удобное кресло.

Оливия вела себя отвратительно грубо и осознавала это, но ничего не могла с собой поделать. Можно было или вести себя так, или со слезами броситься к Марку в объятия, но она не желала показывать ему, насколько он ей нужен, показывать, что беспрестанно днем и ночью тоскует по нему с того момента, как прошлым летом вернулась из Клифтона. Он приехал из-за ребенка, оставив леди Монингтон, чтобы, вернувшись назад, можно было похвастаться новорожденным. «Правда ли то, что он сказал об этой женщине?» – ревниво спросила себя Оливия.

– Позволь, я помогу тебе.

Его рука была намного тверже, чем у Кларенса, на нее гораздо надежнее было опираться, но расстояние до дома вдруг показалось Оливии огромным.

– Что случилось? – забеспокоился граф, когда она остановилась.

– Он опять пошевелился. Мне нужно добраться до дома. Сегодня я себя неважно чувствую.

– И не было никого, кто настоял бы, чтобы ты оставалась дома, когда тебе нехорошо? Теперь я буду с тобой.

– Впереди еще две недели, а София родилась позже срока, так что, возможно, с этим ребенком будет то же самое. Возможно, ждать еще месяц. Если ты останешься, то пропустишь часть сезона. Тебе нет необходимости оставаться, я немедленно дам тебе знать.

– Лучше побереги силы, чтобы добраться до дома. Если ты вспомнишь, это и мой дом, Ливи. Я собирался приехать сюда и пожить здесь некоторое время.

– Я не хочу, чтобы ты был здесь.

– Правда? Очень жаль.

– Я надеялась, что приедет София.

– Я послал ей письмо, но не дождался ответа. У меня появилось внезапное и странное, непреодолимое желание навестить свою жену. Единственное, что мне известно, – София и Фрэнсис могут приехать вслед за мной. Что случилось?

Оливия снова остановилась и сделала глубокий вдох вместо того, чтобы поставить ногу на нижнюю ступеньку крыльца.

– По-моему, этот ребенок не собирается ждать еще две недели. Думаю, он готов появиться на свет гораздо раньше.

Парадные двери дома были открыты, в холле собралось гораздо больше слуг, чем обычно, и все они с любопытством смотрели на хозяина, которого либо вообще никогда не видели, либо не видели много лет. Граф быстро отдал распоряжения, и вскоре один из слуг уже торопился за горничной графини, другой – за миссис Оливер, третий – за доктором, а остальные, широко раскрыв глаза, смотрели, как граф, словно пушинку, подняв на руки беременную жену, почти бегом поднимается с ней по лестнице.

Оливия не могла лечь. Боли между схватками становились все острее.

– Попробуйте лечь на бок, – посоветовала горничная.

– Чтобы унять боль, нужно поджать колени к груди, – сказала миссис Оливер.

– Положите под плечи подушку, тогда она будет в согнутом положении, – сказал доктор.

– Надо понять, в чем дело, и позволить моей жене делать так, как ей удобнее всего, – заявил граф. – Нет, черт возьми, я не уйду из комнаты. Моя супруга вот-вот произведет на свет моего ребенка, и будь я проклят, если не останусь в комнате вопреки всем уговорам.

Когда Оливия расслабилась после особенно продолжительной схватки, граф извинился перед дамами за свою лексику, но уйти решительно отказался.

– Оливия, когда снова начнется схватка, прислонись ко мне, быть может, тебе будет легче.

И вот когда по ее тяжелому дыханию он понял, что надвигается очередной приступ боли, Маркус сел сбоку на край кровати, и Оливия, крепко прижавшись к нему спиной, откинула голову на его плечо.

– Помогает? – спросил он, когда она опять расслабилась.

– Да.

Горничная ушла, доктор и миссис Оливер тихо разговаривали в противоположном углу комнаты, и граф решил, что они, вероятно, готовят какой-то тайный план, чтобы отделаться от него. Оливия снова села, выпрямившись, наклонив голову и закрыв глаза.

– Ливи, знай, я приехал из-за тебя, не из-за ребенка. Ребенок был зачат в любви. Во всяком случае, с моей стороны. Я люблю тебя. Любил всегда и всегда буду любить. В отношении моих чувств к тебе все осталось по-прежнему.

Подняв голову, Оливия сделала глубокий вдох и опять прижалась к нему, а он прочно поддерживал жену, пока та боролась с болью. Но когда боль отпустила, она осталась в том же положении.

– Я никогда не был таким любителем женщин, каким ты, по-видимому, считаешь меня. После того, как ты совершенно ясно дала понять, что примирение между нами невозможно, в течение года у меня была женщина, а с тех пор лишь несколько коротких связей. И шесть лет у меня была Мэри. Ливи, она мой друг, как Кларенс – твой. Но тем не менее я порвал с ней отношения сразу же после свадьбы Софии. Я понял, что рядом не может быть ни одной женщины, кроме тебя, даже если ты никогда не примешь меня обратно.

– Не нужно так говорить, Марк.

– Нет, нужно. Я знаю, ты невысокого мнения обо мне, Ливи. Но пока София взрослела, ты должна была утешать себя тем, что мое падение с пьедестала произошло через насколько лет после ее зачатия и рождения. Я считаю, тебе следует знать – этот ребенок тоже не плод полной деградации!

– Марк, – начала она, но, сделав резкий вдох, снова прижала голову к его плечу. – Ох, – выдохнула Оливия, когда боль наконец прошла. – Больно. Больно, Марк.

– О, Господи, если бы я мог сделать это вместо тебя.

Она тихо засмеялась.

– Ливи, я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты знала это, ради ребенка. Я всегда любил тебя и был верен тебе с момента его зачатия. Твой отъезд прошлым летом разбил мне сердце, с тех пор я все время мечтал о тебе. Я хочу, чтобы ты это знала, ради ребенка. Говорю это не для того, чтобы огорчить тебя…

– Огорчить… Здесь так жарко. Открой окно, Марк.

– Они все открыты. Принесите холодную простыню, миссис Оливер, – повысив голос, попросил граф. – Графине очень жарко.

* * *

Роды затянулись. С наступлением темноты доктор ушел в другую комнату, чтобы немного поспать, после полуночи горничная сменила на дежурстве миссис Оливер, а граф так и не уходил. Если он отходил от кровати сменить влажную простыню или сделать глоток воды, Оливия в панике звала его. Когда на нее накатывалась очередная волна боли, ей необходимо было чувствовать за спиной сильное и теплое тело мужа.

Рассвет наступил еще до того, как Оливия наконец почувствовала настоятельное желание вытолкнуть на свет ребенка, и горничная побежала будить доктора.

– Возьми мою силу, Ливи, – шептал Марк у ее горячего виска во время все более коротких интервалов между схватками. – Я готов отдать тебе всю ее, дорогая.

– Марк! Марк! А-а-ах!

Во время первых родов он держал ее за плечи, и время тянулось неимоверно долго. Потом по выражению ее лица он понял, как тяжело ей пришлось. Но он не имел представления о том, какие страдания претерпевает женщина, чтобы принести в мир новую жизнь. Он умер бы ради нее, если бы этим мог избавить ее от схваток. Но он не мог сделать ничего, оставалось только поддерживать жену, ополаскивать ей лицо в перерыве между схватками и вспоминать удовольствие, которое он получил, когда заронил в ее лоно свое семя.

Придя в спальню, доктор наконец уговорил Оливию лечь и приготовиться к родам, но ей это далось нелегко. И Марк с ужасом увидел, что после многочасовой изматывающей боли она тратит на простые движения больше сил, чем он когда-либо затрачивал в течение целого дня тяжелой работы.

«Боже мой, Боже мой!» – думал он, помогая миссис Оливер, наверное, в десятый раз поднять с постели плечи Оливии, когда его жена из последних сил тужилась, чтобы освободиться от бремени. И экономка, и доктор давно отказались от попыток заставить его уйти, как полагалось бы приличному мужу. Но граф решил, что он достаточно долго не был приличным мужем и теперь не имеет смысла меняться.

Наконец, дважды или трижды со свистом выдохнув, прежде чем снова вдохнуть, она вытолкнула новорожденного, и граф с удивлением и благоговением увидел, что у него родился сын.

– У нас сын, Ливи. Сын. – Опуская жену на подушки, Маркус рыдал, но его не заботило, что кто-то мог это видеть.

Ребенок заплакал, а миссис Оливер простыней обтерла тельце от полосок крови и приложила младенца к материнской груди.

– Ох. – Оливия коснулась ребенка, провела рукой по головке, дотронулась кончиками пальцев до его щечки. – О, Марк, посмотри на него. Посмотри, Марк.

Потом миссис Оливер забрала ребенка, чтобы выкупать, а доктор, кашлянув, предложил графу выйти из комнаты, чтобы можно было закончить все необходимые графине процедуры. Выпрямившись, Марк вытер глаза платком, а Оливия, повернув голову, счастливо улыбнулась ему.

– У нас сын, Марк. – Она протянула мужу слабую руку, и он крепко пожал ее. – У нас сын.

– Спасибо, Ливи. – Граф поднес руку жены к губам, а потом приложил ее к щеке. – Я люблю тебя.

Доктор деликатно кашлянул.

Глава 18

Удивительно, но по прошествии без малого пятнадцати лет здесь, в Раштоне, почти все осталось прежним. Правда, на первом этаже дома кое-что изменилось, ковры и что-то из мебели было другим – Маркус помнил, что Оливия писала ему, прося разрешения и средств на изменения. Но парк, на который он смотрел из окна, был таким, каким он его помнил. В Раштоне никогда не было классического английского парка, были только огород, оранжереи за домом и розарий в западной части участка. А комната, которая была у него за спиной – его спальня, – вообще не изменилась, и даже оставленные им личные вещи так до сих пор и лежали в комоде.

Поспав пять часов, приняв ванну и побрившись, Маркус почувствовал себя бодрее, хотя все еще ощущал легкое головокружение от сознания, что у него есть сын. Всего три дня назад он даже не подозревал, что Ливи ждет ребенка, а теперь у него есть сын, и он сам снова в Раштоне, снова смотрит на знакомый парк, а его жена и сын в соседней комнате и, наверное, еще спят, потому что он распорядился, чтобы его позвали, как только они проснутся. «Интересно, Оливия уже выбрала имя для ребенка? Как она назовет его? Джонатан? Перед рождением Софии мы выбрали такое имя для мальчика. Но это было давным-давно», – размышлял граф. Он все еще не мог поверить, что ему почти сорок один, а Ливи тридцать семь, что после пятнадцатилетней разлуки они короткое время прошлым летом были вместе, а теперь у них новорожденный – сын, родившийся сегодня утром! Отсутствующим взглядом граф смотрел на приближавшийся к дому экипаж, пока наконец не осознал, что это дорожная карета, принадлежащая лорду Фрэнсису Сат-тону. «Значит, они получили мое письмо и примчались с такой же бешеной скоростью, как и я», – с радостью подумал граф и быстро пошел к двери. Граф встретил молодоженов во дворе. Фрэнсис выпрыгнул из экипажа, не дожидаясь, пока опустят ступеньки.

– Вот и она, – коротко усмехнулся Фрэнсис и, когда София, поспешившая в его объятия, была благополучно опущена на землю, шагнул к ее отцу. – Если бы я позволил ей бежать, а не ехать в карете, она понеслась бы бегом. Правда, Софи?

– Папа, это правда? – воскликнула молодая женщина, порозовев от возбуждения. – Никак не могу поверить, хотя Фрэнсис сказал, что сомнений быть не может, если судить по твоей короткой записке и словам, ясным как день. У мамы будет ребенок? Это правда? А где она?

– Правда, София. – Крепко обняв дочь, Маркус почувствовал, что у него потекли слезы. – У тебя брат, он родился сегодня утром. Я был с твоей мамой.

– У меня брат. – София замерла в отцовских объятиях. – У меня есть брат? – Она высвободилась из его рук и, развернувшись, бросилась к мужу. – Фрэнсис, у меня есть брат!

– Я услышал тебя сразу, Софи, – ответил он, принимая жену в объятия, – но, должен признаться, такую новость можно выслушать и еще пару раз. Только не нужно так кричать, любовь моя.

– У меня есть брат, – еще раз повторила София и, ослабив смертельную хватку на его шее, улыбнулась сначала мужу, а потом отцу. – А мама? Как она себя чувствует? Где она? Я хочу ее видеть. И я хочу видеть ребенка!

– Поздравляю, сэр. – Фрэнсис протянул графу правую руку. – Если у меня были только братья, мучившие меня, то теперь есть еще и шурин. Но он по крайней мере младше.

– Как его зовут? – София, взяв под руки отца и мужа, тащила их за собой вверх по лестнице, ведущей к дому. – Не могу дождаться увидеть его и маму.

– Думаю, у него еще нет имени, – ответил граф. – А что касается того, чтобы увидеть их, то они, вероятно, еще спят, и я не хотел бы, чтобы их будили. Твоей маме пришлось тяжело. Я распоряжусь, чтобы в малую гостиную подали прохладительные напитки. Идите наверх, освежитесь, а я тем временем пойду узнаю, проснулись ли они, и через десять минут приду к вам, если они уже не спят, – во всяком случае, если проснулась твоя мама. Согласна?

– Ничего подобного, – ответила София. – Но мне слишком хорошо знаком этот тон, чтобы пытаться возражать. И я знаю, что Фрэнсис станет на твою сторону, если я буду настаивать на том, чтобы немедленно увидеть маму. Папа, он превратился в настоящего тирана, от прежней Софии осталась только тень.

– Это самая колоссальная ложь в твоей жизни, Софи. – Фрэнсис, крепко взяв жену за руку, повел ее вверх по ступенькам. – Если ты тень себя прежней, я не хотел бы встретиться с оригиналом. Никогда не считал молодых амазонок уж очень привлекательными. Ты все получишь через десять минут.

Ребенок, у которого были отцовские темные волосы, спал возле матери, подложив под пухлую щечку сжатый кулачок, а Оливия не спала. Она чувствовала себя вялой после нескольких часов сна и, потянувшись, с удовольствием ощупала свой плоский живот. «Интересно, когда он придет? – Оливия могла послать за Маркусом, но ей хотелось, чтобы он пришел без приглашения, потому что сам захотел прийти. – Он придет посмотреть на своего сына, на своего наследника, – подумала она. – Посмотреть на малыша». Нет, у Оливки и в мыслях не было обижаться на мужа. Прошедшей ночью Марк сказал ей удивительные слова, сказал именно то, что она так мечтала услышать летом, и ей хотелось услышать это еще раз. Возможно, он говорил все это, просто чтобы успокоить ее во время родов, но Оливия все-таки поверила. Ей очень хотелось, чтобы муж пришел. Она повернула голову к двери, и, словно по ее желанию, дверь отворилась. Маркус, в свежей одежде, чисто выбритый, с мягкими, только что вымытыми волосами, вошел в спальню и осторожно прикрыл за собой дверь.

– Матильда, будь добра, оставь нас, – попросила Оливия горничную.

– Ливи. – Наклонившись над сыном, он поцеловал жену в щеку, и она отметила, что его взгляд был обращен только на нее, не на ребенка. – Ты спала? Чувствуешь себя лучше?

– Я чувствую себя замечательно. Никогда в жизни я не чувствовала себя лучше.

– Лгунья, – улыбнулся ей муж и взглянул вниз на их сына.

– Разве он не прекрасен? – Прочтя нежность в его взгляде, Оливия едва не расплакалась.

– Ливи, – с улыбкой ответил он, – нам придется придумать новое слово. Я не могу подобрать ни одного подходящего. Как ты назвала его?

– Мы назвали его Джонатан. Конечно, если ты не передумал с тех пор, как мы последний раз мечтали иметь сына.

– Джонатан, – повторил он, ласково коснувшись косточкой пальца нежной щечки своего сына.

– Прошедшей ночью я слушала тебя, хотя не очень-то могла отвечать. Я все слышала, Марк.

– Отлично. Значит, мне не нужно повторять.

– Вот как? А если бы я не слышала? Ты говорил так не просто потому, что я мучилась и меня нужно было успокоить?

– Мне начать прямо сейчас? С того, что я люблю тебя? Если хочешь, я буду говорить об этом целый час. – Осторожно, чтобы не потревожить ребенка, он присел на край кровати лицом к Оливии.

– Марк. – Она положила руку ему на локоть, и он накрыл ее своей рукой. – Я была ужасно не права, понимаешь? Только вещи могут, оказаться испорченными при восстановлении, но не отношения. Как ты считаешь, мы могли бы восстановить наши отношения? Они снова могли бы быть такими же прочными, как и прежде? Мы снова могли бы быть счастливы, правда?

– Только если бы мы оба были настроены на это.

– А я не была. Не хотела считаться с тем, что ты человек, Марк. Я хотела видеть а тебе идеал и только. И этим лишила свою жизнь всего, что могло придать ей смысл, – разумеется, кроме Софии. Я совершила страшную вещь – лишила себя, и тебя тоже, редчайшего счастья в жизни. Ты ведь тоже все эти годы не знал счастья? – Ливи, не терзай себя угрызениями совести. Чувство вины может разрушить будущее, как было разрушено прошлое. Я это знаю. Много лет я жил с чувством вины, пока кто-то не убедил меня, что отпущение грехов должно сопровождаться прощением самого себя. Прошлым летом ты сказала, что простила меня. Это правда, Ливи?

– Да.

– Так прости и себя тоже. Мой грех гораздо тяжелее, родная.

– Столько потерянных лет. – Она со слезами в глазах печально покачала головой.

– Мы пережили их, и они позади, Теперь у нас есть настоящее и столько будущего, сколько нам отпущено. И в настоящем я вместе со своей женой и со своим сыном и чувствую себя почти совершенно счастливым. И буду абсолютно счастлив, если моя жена заверит меня, что мы трое и в будущем тоже будем вместе.

– Марк, я никогда ни на мгновение не переставала любить тебя. Никогда. И прошлым летом я безумно любила тебя. Когда ты говорил, что некто научил меня страсти, ты глубоко заблуждался. Я никогда не переставала тосковать по тебе и желать тебя.

– Не расстраивайся. – Он пальцем вытер скатившуюся по ее щеке слезу. – Прошлым летом мы оба пребывали в заблуждении, и оба успешно простили друг другу то, что считали более глубокой привязанностью. Но прошлым летом мы любили друг друга, Ливи, и один из моментов этой любви, подаривший нам Джонатана, несомненно, был истинной любовью.

– Это было в потайном саду, в самый первый раз. Я заподозрила правду еще до отъезда из Клифтона.

– Я рад, что это произошло именно там, – улыбнулся граф.

– Ты не можешь представить себе, как я надеялась – и надеялась, и старалась не обольщаться.

– Ливи, скажи мне словами то, что, мне кажется, я слышу, но боюсь до конца быть в этом уверенным. Мы снова вместе? Ты принимаешь меня? Мы будем вместе растить Джонатана? Соберем кусочки старых разбитых отношений и создадим из них нечто неповторимое?

– Я так много лет прожила впустую. – Взяв руку мужа, которой тот убирал ей со лба волосы, она прижала его ладонь к губам, и горячие слезы обожгли ей сомкнутые веки. – Я не хочу терять больше ни мгновения, Марк. Оставайся со мной навсегда.

– Навсегда. – Осторожно склонившись к Оливии, он поцеловал ее в губы. – Наш сын и наследник, по-моему, старается нарушить сентиментальный момент.

Ребенок беспокойно заворочался, скривившись, широко раскрыл рот и неожиданно громко заявил о своей потребности в пище и внимании.

– Мой второй мужчина нуждается во мне. – Повернувшись, Оливия просунула руки под младенца и подняла его, но он не перестал плакать. – Ему нужна сухая пеленка и моя грудь – именно в таком порядке. Марк?

Граф засмеялся.

– Или ты, или Матильда. У меня, пожалуй, еще нет сил. – Оливия тоже улыбалась.

– Не думаю, что мужские руки приспособлены для такой работы. – Он прошел в другой конец комнаты за сухой пеленкой. – Ливи, ты никогда не заставляла меня делать это для Софии.

– Значит, самое время учиться. Должна признаться, у меня тоже давно не было практики. Давай посмотрим, что нам удастся сделать вдвоем.

Прежде чем чистая пеленка успешно, хотя и несколько неумело была положена туда, куда следует, они много смеялись и приговаривали, но ребенок продолжал хныкать, пока Оливия, откинувшись на гору подушек, грудью не остановила плач.

– О! – Она с умилением смотрела на своего крошку, одной рукой поглаживая его мягкие темные волосы. – О, Марк, я опять стала матерью, когда мечтала только об удовольствии стать бабушкой. Как чудесно!

– О Боже, а я отцом, верно? Ливи, София здесь, и Фрэнсис тоже. Она горела желанием прийти пошуметь здесь, принеся с собой всю дорожную пыль, но я посоветовал ей умыться и выпить чаю, и Фрэнсис увел ее. Я обещал вернуться за ними через десять минут, а это было добрых полчаса назад.

– София здесь? О, какой замечательный сегодня день! Пусть она придет, как только этот голодный малыш кончит сосать. Может быть, пойдешь и скажешь ей об этом, Марк?

– Да, конечно. – Снова заняв свое место на краю кровати рядом со своей вновь обретенной семьей, он смотрел на жену и сына так, словно никогда не сможет насмотреться. – Еще мгновение, Ливи. Знаешь, я завидую своему сыну.

– Придет и твоя очередь, – мягко засмеялась она, – только дай мне пару месяцев.

– Я подожду. Но для моей любви не требуется такое питание. Лив, именно сейчас, в данный момент, у меня есть то, чего я хотел больше всего на свете – передо мной моя жена с нашим сыном у груди и наша дочь под одной крышей с нами. Разве может быть большее счастье?

И Оливия улыбнулась мужу мечтательной улыбкой женщины, кормящей младенца.

* * *

София закрыла дверь в спальню матери еще быстрее, чем открывала ее, и с пылающим лицом повернулась к мужу.

– Нам нельзя входить. Очень хорошо, Фрэнсис, что ты не успел заглянуть туда.

– Боже правый, что же там происходит? Ведь она только что родила, разве нет?

– Мама кормит ребенка. А папа сидит на кровати и смотрит. И ни один из них не смущен. – София покраснела еще гуще.

– Софи, в тебе необычайно странная смесь дерзости и стыдливости. – Насмешливо хмыкнув, Лорд Фрэнсис одной рукой приподнял подбородок жены. – А что, по-твоему, она должна делать? Спрятаться в самый дальний угол детской и завязать глаза ребенку?

– Нет. Но я ожидала, что она, во всяком случае, будет смущена.

– Софи, все то, чем мы занимаемся в темноте и что вызывает у тебя соответствующие звуки удовольствия, привело бы тебя в замешательство, если бы мне удалось уговорить тебя как-нибудь однажды оставить зажженной свечу, не так ли? А ведь не происходило бы ничего другого. Знаешь, я могу в мельчайших подробностях описать тебе твое тело. А ты думаешь, твой отец не знает, как выглядит грудь его жены – какая она на вкус и на ощупь?

– Ты как всегда стараешься поставить меня в неловкое положение. Фрэнсис, у него темные волосы.

– У ребенка? Удачное изменение темы, Софи.

– А папа сидел рядом. И они, улыбаясь, смотрели друг на друга. Не на ребенка, а друг на друга. Как ты думаешь, Фрэнсис, что это означает?

– Полагаю, это означает, что они улыбались друг другу. Но вижу, у тебя вертится на языке другая интерпретация. Что ж, выкладывай.

– Они снова вместе, вот что. И разве может быть иначе? Понимаешь, Фрэнсис, это, должно быть, произошло еще в прошлом году. Должно было произойти, раз у мамы родился ребенок. Но тогда из-за своего упрямства они не смогли признаться, что не могут жить друг без друга. А теперь ребенок соединил их, они останутся вместе и наконец-то будут счастливы. Могу держать пари, именно так все и есть.

– Леди не пристало заключать пари, но тем не менее я не стану возражать против твоей теории. А нам, пожалуй, лучше пойти чем-нибудь заняться, пока наследник Клифтона покончит с портвейном и сигарой. Могу я предложить тебе немного поразвлечься в наших апартаментах? В матраце, на котором мы спали прошлой ночью в гостинице, наверное, хранят запас угля для камина.

– Фрэнсис!

– Я понимаю, – вздохнул он, – на дворе день. Но можно притвориться, что мы в Китае, Софи. А там, я думаю, сейчас темно.

– Я покраснела бы с головы до пят.

– Знаю. Именно это я и хочу увидеть. Ладно, если ты не согласна, то нужно пойти куда-нибудь и затеять нашу ежедневную ссору. Сегодня у нас ее еще не было, и день получается ужасно неинтересным.

– Ничего подобного! – возмутилась София. – Значит, приехать в Раштон, увидеть снова папу и убедиться, что его письмо означало именно то, что в нем было написано, узнать, что у мамы уже родился ребенок и что я сестра, а ты зять, все это ты считаешь неинтересным?

Нарочито громко зевнув, лорд Фрэнсис повел жену в направлении их комнат.

– Я понимаю, – горячилась София, – моя семья для тебя ничего не значит! У тебя всегда были братья, а теперь есть невестки, племянники и племянницы. Тебе не понять, что значит расти в одиночку, да еще когда родители живут врозь. Ты не представляешь, что значит мечтать о сестре или брате. По-твоему, это все неинтересно?

– Теперь становится интереснее, – спокойно ответил Фрэнсис, запирая за ними дверь в их малую гостиную.

– Теперь мама и папа снова вместе. Это то, о чем я мечтала всю свою сознательную жизнь и что мы задумали осуществить прошлым летом. И вот мое желание исполнилось, и ты говоришь, что это неинтересно, Фрэнсис? Или тебе становится интереснее?

– Гораздо интереснее. – Взяв в ладони лицо Софии, он провел большими пальцами поперек ее губ.

– И не думай, что поцелуешь меня, и все будет хорошо. Каждый день нашей супружеской жизни ты повторяешь это, а я, глупая, никогда не могу отказать. Но сейчас ты сказал, что тебя не интересует моя семья. Ни моя мама, ни мой папа, ни мой брат. И я тоже тебя не интересую. Прекрати!

– Нет, все очень-очень интересно. – Фрэнсис легкими поцелуями касался губ жены.

– Прекрати!

– Просто захватывающе.

– Нет.

– Неописуемо чудесно, восхитительно.

– Не начинай делать это своим языком.

– Почему?

– Потому что это всегда лишает меня сил, – серьезно объяснила София. – Я жду от тебя извинений.

– Вот они. Жалкие, льстивые, подобострастные извинения, Софи.

– Ты из всего делаешь посмешище, дразнишься. – Она обвила руками его шею.

– Нет, – возразил он. – Кое над чем я никогда не насмехаюсь. Даже над двумя вещами – над моими чувствами к тебе и над тем, что внутри тебя. Кстати, сейчас не стоит сообщать эту новость.

– Почему? Я не могу ждать.

– Думаю, для них будет потрясением в один и тот же день стать родителями и узнать, что через шесть месяцев они станут бабушкой и дедушкой. Лучше подождем пару дней.

– Фрэнсис, через шесть месяцев мой брат станет дядей. Интересно, как его зовут? Думаешь, я смогу узнать это, лежа на спине?

– Знаешь, дорогая, по-моему, тебе пора преодолеть эту девичью неприязнь к дневному свету. И я скажу тебе, почему. У меня твердое намерение сделать то, что делает сейчас твой папа, когда ты будешь делать то, что сейчас делает твоя мама.

– Ты не посмеешь. Я умру от стыда.

– «Здесь покоится леди София Саттон, которая ушла из жизни в возрасте девятнадцати лет от стыда, когда ее муж взглянул на ее нагую грудь в тот момент, когда она кормила младенца». Как ты считаешь, это достаточно красочная эпитафия? Посетители церковного двора наплакивали бы полные ведра слез, проходя мимо, не так ли?

София хихикнула.

– О-о-о, нехорошо, Софи, совсем нехорошо. Предполагалось, что в это время ты будешь выцарапывать мне глаза и не заметишь, что я привел тебя в спальню и укладываю на кровать. Позволь мне быстренько придумать что-нибудь, чтобы оживить нашу ссору.

– Фрэнсис, ты же на самом деле не собираешься это делать сейчас? – поинтересовалась София, коснувшись головой подушки.

– Смотреть на твою обнаженную грудь при дневном свете или заниматься с тобой любовью в такое время, когда мне не придется разыскивать тебя впотьмах? Честно говоря, у меня в планах и то и другое, Софи.

– Просто поцелуй меня, и этого пока будет вполне достаточно, Фрэнсис. – София протянула к мужу руки, – Папа, безусловно, скоро придет за нами.

– Об этом не беспокойся. Я запер все двери. Через полчаса мы можем снова на цыпочках подойти к спальне твоей матери. Никто и знать не будет, чем мы занимались. А теперь позволь мне проверить, занимался ли я любовью все эти месяцы с женщиной или с крокодилом, а может быть, с кем-то и еще страшнее.

– Не будь таким противным. Не смотри.

– М-м-м, пока что женщина, но никогда не знаешь, что скрывается под следующим кусочком ткани, и в этом самое интересное. Я каюсь, милая, что когда-то назвал этот день неинтересным.

– О-о, я сейчас умру. Не смотри так задумчиво, Фрэнсис, и с этим отвратительным блеском в глазах. О, как мне хотелось бы погасить его. Правда, хотелось бы. Ты самый противный на свете! Мне вообще не следовало выходить за тебя замуж. Лучше бы я вышла замуж за жабу вместо того, чтобы принять твое предложение. Или за…

– …за угря, змею, крысу, буйвола, слона. Однако последнего я не рекомендовал бы. Он будет слишком тяжел для тебя, особенно когда ты начнешь увеличиваться в размерах, моя любовь. М-м-м, полностью женщина, и, несомненно, вся пылающая до кончиков ногтей. Знаешь, я люблю каждый дюйм твоего порозовевшего тела и готов без дальнейшего промедления доказать тебе это.

– Я тебя ненавижу. Правда, ненавижу.

– Достаточно ссор для одного дня, – ухмыльнулся лорд Фрэнсис. – Пора поцеловаться и перейти к делу. Скажи, что любишь меня, Софи. – И склонил к ней голову.

– M-м, – ответила она.

– Весьма неплохо.