ВВЕДЕНИЕ В ЯЗЫКОЗНАНИЕ
(Курс лекций)
Лекционный курс «Введение в языкознание» предназначается для студентов, обучающихся по дополнительной образовательной программе, специальности «Переводчик в сфере профессиональной коммуникации» нефилологического вуза и рассчитан на 18 ч. Изучаемые темы курса выносятся на обсуждение на семинарских занятиях (18 ч.). В лекциях обсуждаются общие положения, законы развития языка, роль языка и речи; на семинарских занятиях на языковых примерах формируются и закрепляются навыки лингвистического анализа.
ОТ АВТОРА
Нет ничего удивительного в том, что столь динамичная эпоха в истории науки одновременно характеризуется повышением интереса к проблемам общего языкознания.
За последнее время у нас и за рубежом появилось немало различных работ, отдельных монографий и сборников общеязыковедческого характера. Общетеоретическая проблематика современного языкознания настолько объемна и многообразна, что для ее целостного, систематического и исчерпывающего изложения, вероятно, потребовалось бы многотомное издание какой-нибудь специально посвященной этим целям книги.
Прежде всего, автор поставил своей основной задачей — изложить основные сущностные характеристики языка в их целостной и общей совокупности. Понять сущность языка как особого явления — это значит уяснить его главную функцию и те многочисленные следствия, которые она вызывает, понять особенности его внутренней структурной организации в их сложном взаимоотношении, рассмотреть конкретные формы существования языка в человеческом обществе, ознакомиться с формами воздействия на язык со стороны внешней среды и с движущими силами его развития и исторического изменения. Это особенно важно хотя бы потому, что любое лингвистическое течение, в какие бы внешние формы оно ни облекалось, всегда имеет в своей основе определенное понимание сущностных характеристик языка, определенное их истолкование. Наиболее характерной особенностью почти всех лингвистических течений является акцентированное подчеркивание какой-нибудь одной из сущностных характеристик языка. Так, например, социолингвистические течения в лингвистике самых различных направлений наиболее существенной особенностью языка считают его тесную связь с жизнью общества. Наоборот, различные течения структурализма наиболее существенной характеристикой языка объявляют его внутреннюю структуру и взаимоотношения составляющих ее элементов, отодвигая при этом на задний план все остальное. Поэтому, характеризуя язык, можно его представить как нечто такое, на чем любое явление жизни общества оставляет свои неизгладимые следы, или как схему чистых отношений, своего рода код, или как некое кибернетическое устройство.
Автор описывает сущностные характеристики языка такими, какими мы можем наблюдать их в реальной действительности, в конкретном многообразии. Проблемы структуры и системы языка так же важны, как и проблемы влияния общества на язык.
Можно заранее сказать, что такой подход к языку не удовлетворит представителей различных крайних течений, но автор надеется, что вдумчивый читатель сам поймет, в каких целях это делается.
Человеческий язык — необычайно многогранное явление. Чтобы понять истинную сущность языка, его необходимо рассмотреть в разных аспектах, рассмотреть, как он устроен, в каком соотношении находятся элементы его системы, каким влияниям он подвергается со стороны внешней среды, в силу каких причин совершаются изменения языка в процессе его исторического развития, какие конкретные формы существования и функции приобретает язык в человеческом обществе. Вместе с тем необходимо предварительно выяснить, прежде чем говорить об отдельных частностях, какое свойство языка определяет его главную сущность. Таким свойством языка является его функция быть средством общения. Любой язык мира выступает как средство общения людей, говорящих на данном языке. Роль коммуникативной функции в процессе создания языка огромна. Можно без преувеличения сказать, что система материальных средств языка, начиная от фонемы и ее конкретных реальных манифестаций и кончая сложными синтаксическими конструкциями, возникла и сформировалась в процессе употребления языка как средства общения.
ВВЕДЕНИЕ
Лекционный курс «Введение в языкознание» предназначается для студентов, обучающихся по дополнительной образовательной программе, специальность «Переводчик в сфере профессиональной коммуникации» нефилологического вуза и рассчитан на 18 ч. Изучаемые темы курса выносятся на обсуждение на семинарских занятиях (18 ч.).
При освоении содержания курса его слушателям отводится активная роль. От студента ожидается не пассивное заучивание и пересказ тех или иных теоретических положений, но их самостоятельное осмысление и пополнение собственным фактическим материалом. Студент должен уметь приложить изученные им теоретические положения к материалу известных ему языков и разобраться в расхождениях между точками зрения тех авторов, чьи работы служат учебными пособиями к курсу. Термины, формирующие понятийно-терминологический аппарат лекционного курса, должны сверяться студентами самостоятельно по терминологическим и энциклопедическим словарям.
Цели и задачи курса
Цель дисциплины - сформировать у студентов представление о языкознании как о науке; расширить лингвистический кругозор и выработать критическое отношение к любой теории, что, несомненно, является основой формирования профессионала в области гуманитарного знания, межъязыковой коммуникации, образования и культуры.
Конкретные задачи курса сводятся к следующему:
1. познакомить студентов с основами науки о языке; с основными понятиями лингвистики;
2. дать представление о языке как динамической системе, о языкознании как науке;
3. дать представление об основополагающих дихотомиях (язык - речь, синхрония - диахрония, означающее - означаемое и др.);
4. выработать научное понимание сущности языка, его функций, явлений, его роли в жизни общества;
5. познакомить с содержанием определенного круга наиболее значимых трудов ведущих отечественных и зарубежных лингвистов.
В области теории общего и частного языкознания: знать цели и задачи науки о языке, иметь представление о месте языка в ряду культурно значимых средств коммуникации и особых чертах вербальной коммуникации; иметь представление о языке как системе знаков, уровнях языковой системы и их единицах; быть знакомым с основными понятиями теории текста; владеть методами коммуникативного анализа единиц языковой системы, интерпретации текста.
Программа «Переводчик в сфере профессиональной коммуникации» предназначена для тех, кто стремится повысить свою профессиональную компетенцию в области иностранных языков и получить дополнительную квалификацию, позволяющую сочетать свои специальные знания и переводческие навыки в сфере профессиональных интересов. Программа разработана в целях совершенствования подготовки специалистов, более полного удовлетворения потребности личности в получении образования и повышения степени социальной адаптации выпускников высших учебных заведений Российской Федерации.
Система учебных дисциплин, обеспечивающих подготовку переводчика в сфере профессиональной коммуникации, соответствует современному уровню лингвистической науки и ориентирована на выполнение социального заказа на подготовку специалистов с углубленным знанием иностранного языка.
ЧАСТЬ I
ВВЕДЕНИЕ В ЯЗЫКОЗНАНИЕ.
КУРС ЛЕКЦИЙ
ЯЗЫКОЗНАНИЕ ИЛИ ЛИНГВИСТИКА КАК НАУКА О ЯЗЫКЕ
Языкознание, или лингвистика, - это наука о языке, его общественной природе и функциях, его внутренней структуре, о закономерностях его функционирования и исторического развития и классификации конкретных языков.
Современная наука состоит из трех главных разделов - естествознания (или естественных наук, изучающих явления и законы развития и существования природы), общественных, или социальных наук, то есть наук об обществе, и философии, которая изучает наиболее общие законы природы, общества и мышления. Языкознание как наука о человеческом языке принадлежит к числу общественных (гуманитарных) наук.
ЛЕКЦИЯ №1
МЕСТО ЯЗЫКА В СИСТЕМЕ КУЛЬТУРНО-ЗНАЧИМЫХ СРЕДСТВ КОММУНИКАЦИИ
1 Предмет языкознания. Языкознание или лингвистика как наука о языке
2 Язык – важнейшее средство коммуникации
3 Почему язык не относится к явлениям природы
1 ПРЕДМЕТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ.
ЯЗЫКОЗНАНИЕ ИЛИ ЛИНГВИСТИКА КАК НАУКА О ЯЗЫКЕ
Языкознание, или лингвистика, - это наука о языке, его общественной природе и функциях, его внутренней структуре, о закономерностях его функционирования и исторического развития и классификации конкретных языков.
Современная наука состоит из трех главных разделов - естествознания (или естественных наук, изучающих явления и законы развития и существования природы), общественных, или социальных наук, то есть наук об обществе, и философии, которая изучает наиболее общие законы природы, общества и мышления. Языкознание как наука о человеческом языке принадлежит к числу общественных (гуманитарных) наук.
1.1 О СВЯЗИ ЯЗЫКОЗНАНИЯ С ДРУГИМИ НАУКАМИ
- Языкознание связано с социальными науками, в частности, с историей, поскольку история языка является частью истории народа. Данные истории обеспечивают конкретно-историческое рассмотрение изменений языка, данные языкознания являются одним из источников при изучении таких исторических проблем, как происхождение народа, развитие культуры народа и его общества на разных этапах истории, контакты между народами.
- Языкознание связано с археологией, которая изучает историю по вещественным источникам - орудиям труда, оружию, украшениям, утвари и т. п., и этнографией - наукой о быте и культуре народов.
- Языкознание соприкасается тесно с этнографией при изучении диалектного словаря - названий крестьянских построек, утвари и одежды, предметов и орудий сельского хозяйства, ремесел.
- Связь языкознания с этнографией проявляется и при классификации языков и народов, при исследовании отражения в языке народного самосознания. Это направление исследований получило название этнолингвистика. Язык в этом случае рассматривается как выражение представлений народа о мире.
- Языкознание тесно связано с литературоведением. Союз языкознания и литературоведения породил филологию.
- Языкознание связано также с психологией. Психологическое направление в языкознании изучает мыслительные и другие психологические процессы и их отражение в речи, в категориях языка. В середине 20 века возникла психолингвистика.
1.2 О СВЯЗИ ЛИНГВИСТИКИ С ЕСТЕСТВЕННЫМИ НАУКАМИ
Из естественных наук языкознание теснее всего соприкасается с физиологией. Особенно важным для языкознания является теория И.П. Павлова о первой и второй сигнальной системах. Впечатления, ощущения, и представления от окружающей внешней среды как общеприродной, - это «первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными». Вторая сигнальная система связана с абстрактным мышлением, образованием общих понятий. «Слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов». Языкознание связано также с такой естественной наукой, как антропология. Антропология - наука о происхождении человека и человеческих рас, об изменчивости строения человека во времени и пространстве. Интересы языковедов и антропологов совпадают в двух случаях: во-первых, при классификации рас, во-вторых - при изучении вопроса о происхождении речи.
О связи языкознания с философией. Философия вооружает языкознание как впрочем, и другие науки, методологией, способствует выработке принципов и методов анализа.
1.3 АСПЕКТЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
Языкознание является многоаспектной наукой, так как язык представляет собой весьма разнообразное и сложное явление. Языкознание как наука делится на общее и частное. В рамках общего языкознания выделяется типологическое языкознание, задачей которого является сопоставление неродственных языков.
Частное языкознание - это наука об отдельных языках, например, русистика - наука о русском языке, англистика - наука об английском языке и т.д.
Синхронный и диахронный аспекты частного языкознания.
Частное языкознание может изучаться в синхронном плане и в диахроническом. Синхронный план исследования предполагает изучение фактов языка, относящихся к одному и тому же времени.
Диахронический план изучения предполагает изучение фактов языка в их развитии.
1.4 КРУГ ЗАДАЧ, РЕШАЕМЫХ ЯЗЫКОЗНАНИЕМ
В заключение нам хотелось бы очертить круг задач, которые должно решить языкознание.
1. Установить природу и сущность языка.
2. Рассмотреть структуру языка.
3. Понимать язык как систему, то есть язык представляет собой не разрозненные факты, не набор слов, это есть целостная система, все члены которой взаимосвязаны и взаимообусловлены.
4. Изучать вопросы развития языка в связи с развитием общества; как и когда, возникли и то и другое;
5. Изучить вопрос возникновения и развития письма;
6. Классифицировать языки, то есть объединить их по принципу их сходства; как близкородственные языки выделяются немецкий и английский; русский, украинский и белорусский.
7. Выработать методы исследования. Можно назвать такие методы, как сравнительно-исторический, описательный, сравнительный, количественный (квантитативный). Последний метод основан на математической статистике.
8. Языкознание стремится быть ближе к жизни, отсюда его прикладной характер.
9. Изучение вопросов, связанных с языковой интерференцией. Под языковой интерференцией понимается проникновение знаний родного языка или одного из изученных иностранных языков на знания, получаемые при изучении нового иностранного языка.
10. Рассмотреть связь лингвистики с другими науками (историей, психологией, логикой, литературоведением, математикой).
Итак, языкознание или лингвистика - наука о языке, его общественной природе и функциях, его внутренней структуре, о закономерностях его функционирования и исторического развития и классификации конкретных языков.
Язык является важнейшим средством человеческого общения; нет, и не может быть человеческого общества и народа, которые не имели бы языка. Нет и самого человека без языка. Язык как средство общения и как систему знаков изучают многие науки.
Языкознание – одна из древних наук, прошедшая длительный путь развития. На примере языкознания можно проследить, как возникает наука, как она уточняет и углубляет свой предмет и совершенствует свои методы.
Интерес к языку отражается в фольклоре всех народов. Как возник язык и чем объясняется многообразие языков, что обозначает слово и в чем сила слова – вот далеко не полный перечень вопросов, которые ставятся и на которые даются ответы в устном народном творчестве всех народов мира.
Этот интерес к общему учению о языке отразился в древнегреческой философии, в частности в трудах Аристотеля (384 – 322 г.г. до н.э.). Аристотель, сам, будучи учеником Платона, создал свою философскую школу в Афинах – лицей (греч. Λύχειον), название школа получила от храма Аполлона, возле которого она находилась. Ученики и последователи Аристотеля развивали его учение, а также издавали его сочинения и составляли комментарии к ним.
Рукописи Аристотеля были собраны и опубликованы под названиями: «Метафизика» (философское сочинение, названное так потому, что шло после «Физики»), «О душе», «Органон» (сочинения по логике; сюда включено сочинение «Об истолковании», написанное после смерти Аристотеля), «Политика», «Этика», «Поэтика», «Риторика».
Вопросы языкознания Аристотель рассматривал в связи с проблемами философии (особенно логики) и поэтики. Связь языкознания с этими науками, установленная Аристотелем, сохраняет актуальность и в наше время.
Приведем несколько высказываний Аристотеля.
«Только человек из всех живых существ одарен речью».
«От природы нет имен; они получают условное значение, когда становятся символом, ибо ведь и нечленораздельные звуки поясняют собою нечто, как, например, у животных, хотя ни один из этих звуков не есть имя».
«Слова, выраженные звуками, суть символы представлений в душе, а письмена – символы слов».
«Слова общеупотребительные, точные и метафоры – вот единственный материал, пригодный для стиля прозаической речи».
Практической причиной возникновения языкознания является необходимость научить читать и понимать письменную речь, особенно памятники прошлых веков.
2 ЯЗЫК – ВАЖНЕЙШЕЕ СРЕДСТВО КОММУНИКАЦИИ
2.1 ТИПОЛОГИЯ КОММУНИКАЦИИ.
ЕДИНИЦЫ АНАЛИЗА КОММУНИКАЦИИ
Процесс коммуникации может быть разделен на отдельные фрагменты, единицы коммуникации – коммуникативные акты. Разумеется, сам по себе коммуникативный процесс представляет собой континуум, непрерывное взаимодействие участников коммуникации. Однако, в целях анализа и описания, необходимо выделять дискретные единицы – так уж устроено человеческое познание.
Рассмотрим основные понятия и термины, используемые для анализа коммуникативного процесса и его элементов.
В коммуникативных актах задействованы участники коммуникации – коммуниканты (отправитель и получатель), порождающие и интерпретирующие сообщения.
Коммуникантами могут быть человеческие индивиды и общественные институты (правительства, партии, фирмы и т.п.). В последнем случае мы имеем дело с определенной абстракцией, ведь конечным отправителем и получателем всегда является единичный человек. В то же время в юриспруденции, политике, бизнесе, образовании и других общественных сферах коммуникации весьма часто ответственным отправителем признается коллегиальный или институционализированный отправитель.
Обычно сообщения – это высказывания или тексты. В невербальной коммуникации сообщением может быть изображение (дорожный знак поворота или фотография встречи политических лидеров), физический предмет (цветок на окне явочной квартиры как сообщение о провале или архитектурное сооружение как сообщение о его предназначении, подарок как знак признательности или черная метка как знак приговора). Сообщениями можно также признать поступки (например, знаковые поступки политических деятелей или шаги фирмы по продвижению товара).
Сообщения состоят из знаков различного рода (словесных и невербальных), изучением которых занимается семиотика или семиология (наука о знаках, от греч. σήμα, σημείον ‘знак’). Знаки образуют знаковую систему, код или язык (вербальный язык, язык жестов, культурный код, азбука Морзе, языки программирования и т.п.).
Коммуникация может осуществляться как вербальными, так и невербальными средствами.
Вербальная коммуникация для человека является основной – имеется в виду не генезис коммуникации и не ‘процент использования’, а универсальность этого способа для человека, всеобщую переводимость любых других коммуникативных средств на вербальный человеческий язык. К числу вербальных средств относится устная и письменная разновидности языка.
Невербальные средства делятся на две группы: первичные языки (система жестов, но не жестовые языки глухонемых! пантомима, мимика) и вторичные языки (азбука Морзе, музыкальная нотация, языки программирования).
 |
Вербальные средства изучаются лингвистикой, невербальные – паралингвистикой и отдельными разделами семиотики. Наиболее разработан исследовательский аппарат изучения вербального языка (в основном, в структурной лингвистике). |
Этот аппарат заимствуется многими другими общественными науками для описания сфер своих интересов.
В структурной лингвистике выделяются собственно знаки и составляющие их фигуры, например, фонемы как составные элементы словесных знаков. Это термины датского лингвиста-структуралиста Л. Ельмслева (1899-1965). Он пишет: «...язык организован так, что с помощью горстки фигур и благодаря их все новым и новым расположениям может быть построен легион знаков». Кроме того, обнаруживается, что знаки одного уровня языка являются составляющими частями знаков более высокого уровня: фонемы различают звуковые оболочки морфем, морфемы – слов и т.д. (см. таблицу).
ИЕРАРХИЯ УРОВНЕЙ ВЕРБАЛЬНОГО ЯЗЫКА
| ФОНЕТИКО-ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ КОНТИНУУМ | УРОВНИ | фонетический | морфологический | лексический | синтаксический | текстовый | интертекст | ЗНАКИ | фонема | морфема | лексема | предложение | текст | ФИГУРЫ | дифференциальный признак | фонема | морфема | лексема | предложение |
| дифференциальный признак | КОНТИНУУМ РЕЧЕДЕЯТЕЛЬНОСТИ | ||||||||||||||||||
| позиция 10ользователя | звукобуква | часть слова | слово | предложение | текст | ||||||||||||||
| неявный уровень | явный уровень деятельности | неявный уровень | |||||||||||||||||
| позиция исследователя | новейшие | традиционные | новейшие сферы | ||||||||||||||||
| сферы исследования | сферы исследования |
Введение понятия фонемы в конце XIX – начале XX века (благодаря русскому ученому И.А. Бодуэну де Куртенэ), выделение дифференциальных признаков фонем и разработка систем оппозиций фонологического и морфологического уровня (благодаря Н.С. Трубецкому, Р.О. Якобсону, Л.В. Щербе и др.) поставило изучение человеческого языка на качественно новый уровень. Отдельные люди произносят различные звуки (ср. звук «а» у мужчины и женщины, двух разных мужчин или женщин, у взрослого и подростка и т.д.), фонема как звукотип объединяет то общее, что позволяет ей функционировать как смыслоразличительной единице в языковой деятельности человека. Одну фонему от другой отличает набор дифференциальных признаков.
Одно из основных понятий дифференциального анализа в лингвистике – бинарная оппозиция (оппозиция по принципу да/нет, +/–, 1/0). Примером бинарной оппозиции может служить противопоставление фонем в так называемых ‘минимальных парах’ – лексемах, различающихся только одной фонемой, точнее, одним дифференциальным признаком. Так, слова «дол/тол» различаются фонемами «д» и «т», точнее, здесь наблюдается оппозиция дифференциальных признаков звонкость/глухость (отсутствие звонкости).
В то же время, звук, на основе которого выделяется звукотип – фонема, не сводится только к набору дифференциальных признаков. Помимо дифференциальных, звук состоит и из конститутивных признаков, иногда нерасчлененных. Такое разделение весьма существенно при сопоставлении языков. То, что в одном из языков является дифференциальным признаком, может не выделяться ни фонемным анализом, ни слухом наивного пользователя – носителя другого языка. Это приводит к трудностям так называемого ‘языкового барьера’ и фонетическому акценту в речи. Например, признак мягкость/твердость (немягкость) согласного обычна для русского языка, как в теории, так и в практике. Для носителя, например, английского языка, мягкость без специальной подготовки недоступна, откуда и берется акцент (так, «Петя» будет произноситься либо с подстановкой и твердым «п»: «Пиетиа», либо просто с твердым согласным). Во французском языке открытость/закрытость гласного (степень подъема языка) является фонематической, смыслоразличительной чертой, например nez [ne] ‘нос’ / naît [nE] ‘рождает’. Русские, изучающие французский язык не могут сразу ‘схватить’ разницу, для них [э] – один звук. Но и в русском степень подъема языка различна в словах «этот» (более открытый, похожий на французское [E] и «эти» (более закрытый, похожий на французское [e]). То есть, русские могут произнести эти звуки, у них нет фонетико-физиологического препятствия к этому, но не могут распознать их, поскольку разница между этими звуками не является фонематической, дифференциальной, смыслоразличительной.
Оппозитивный дифференциальный анализ в дальнейшем был распространен на морфологический уровень, предпринимались попытки его использования на более высоких уровнях языка и в других областях человеческой деятельности. Так, французский антрополог Клод Леви-Строс (1908-2009) успешно применял методы структурной лингвистики в исследовании первобытной культуры (в частности, систем родства и мифологических систем, орудий труда и других артефактов).
Дифференциальный структурный анализ языка и культуры, возможно, не исчерпывает всего многообразия этих явлений и особенностей их функционирования. Однако он оказывает достаточно отрезвляющее действие на наивный монокультурный взгляд на мир. Каждая из культур обладает своей системой дифференциаций, противопоставление +/– имеет свою специфику в каждой из них. А отсюда – нет хороших и плохих культур, все они дополняют друг друга (принцип дополнительности Н.Бора). В ситуации же межкультурной коммуникации у коммуниканта-носителя другого языка и другого культурного кода может возникнуть коммуникативный акцент или коммуникативный шок (в литературе чаще называется культурным шоком).
Знак, нейтральный или положительный в одной системе культурных кодов может быть неправильно понят как враждебный или отрицательный носителем другой культуры. Так, например, кинема ноги на столе будет воспринята как явная ‘некультурность’ в России и нейтрально – в США. Здесь следует сразу отметить, что слово ‘некультурный’ не является и не может являться научным термином. Это – термин наивного носителя того или иного культурного кода, для которого его собственная культура является уникальной системой-посредником между природой, обществом и индивидом, система, регулирующая жизнь, выживание, поведение и совместную деятельность. Соответственно, можно выделить монокультурный и поликультурный (или комплементарный) взгляд на коммуникацию.
Уровни и их элементы наиболее тщательно разработаны в лингвистике. В других сферах коммуникации применение лингвистического аппарата пока носит по преимуществу метафорический характер, более тщательная разработка структуры других систем коммуникации ждет еще своих исследователей. Но можно привести ряд примеров применения структурного метода в исследовании различных кодов.
Совокупность значимых жестов, мимических и пантомимических движений, иначе говоря, кинем (эмический суффикс используется для обозначения типа движения, аналогично термину фонема), называется кинесикой (от греч. κύνησις ‘движение’). Термин ‘кинема’ употребляет известный итальянский режиссер П. Пазолини при анализе языка кино.
Система взаимного использования пространства коммуникантами (близость друг к другу и т.п.) называется проксемикой (от греч. πρόξιμος ‘близкий’).
2.2 ФОРМЫ КОММУНИКАЦИИ
Рассмотрим типологию форм и средств коммуникации.
Формы коммуникации, такие как письменная, устная, визуальная и т.п. отличаются друг от друга особыми системами кодирования послания.
Коммуникационные средства объединяют различные формы коммуникации, зачастую используя некоторую технологию для заполнения временного и пространственного расстояния между отправителем и получателем сообщения (например, книга: слова, шрифты, картинки, графика).
Средства массовой коммуникации (СМК) также могут включать различные формы коммуникации. Так, телевидение и кино используют слова устного языка, картинки, музыку; газета – слова письменного языка, шрифты, иллюстрации и т.п.
Некоторые из свойств форм и средств коммуникации связаны с их природой или технологическими ограничениями. Так, слова преходящи: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь». Слова слышны только на расстоянии силы голоса отправителя и слуха получателя. Печатные же материалы более стойки ко времени и пространству, это даже приводит иногда к управленческим проблемам (захламленность старыми документами).
Некоторые из свойств форм и средств коммуникации, а также коммуникативных жанров условны или традиционны. Существует миф о том, что все ‘мультики’ – несерьезны, рекламные ролики – не являются высокохудожественными, хотя это не связано с их природой (есть примеры обратного). Радио и телевидение считаются средствами массовой коммуникации, хотя нет никаких препятствий для использования их в групповой и межличностной коммуникации (радиотелефон, видеотелефон) и т.п.
Все формы и средства коммуникации являются ‘продолжением человеческого тела’, дополняя и усиливая недостаточные функции, в особенности зрения и слуха (громкоговорители и средства передачи звука усиливают негромкий голос, материализованные средства типа магнитной ленты сокращают расстояние между коммуникантами, или даже позволяют осуществлять коммуникацию через временные пласты).
Средства коммуникации могут быть использованы как преднамеренно, так и непреднамеренно. Невербальные сигналы (мимика) очень часто информируют получателя без особого желания на то отправителя сообщения. Посторонний слушатель также может быть непроизвольным получателем устного речевого сообщения.
Выдающийся американский исследователь Эдвард Сепир проводил разграничение между фундаментальными средствами, или первичными процессами, коммуникативными по своей природе, и некоторыми вторичными средствами, облегчающими процесс коммуникации.
 |
Первичные средства и виды коммуникативного поведения, по Сепиру, следующие: язык, жестикуляция, имитация публичного поведения в процессе включения в образ жизни общества и ‘социальный намек’ (неявные процессы новых актов коммуникативного поведения). |
| Э.Сепир | Вторичные средства направлены на облегчение первичных коммуникативных процессов в обществе: языковые преобразования, символизм и создание физических условий для осуществления коммуникативного акта. |
Языковые преобразования связаны с заменой кода, познаковым ‘переводом’ (например, устного языка в письмо, азбуку Морзе и т.п.) и делают коммуникацию возможной в тех случаях, когда она затруднена обстоятельствами (например, время и расстояние). Символические системы (флажки-сигналы на флоте, семафор и светофор, горн в армейской коммуникативной среде и т.п.) переводят возможное вербальное сообщение не познаково, а глобально, целиком. Это требуется в тех случаях, когда необходима быстрота восприятия сообщения, быстрота реакции, когда ожидается простейший ответ типа «да/нет». В армии, например, где ‘приказы не обсуждают’, или на дороге, когда для поворота на большой скорости не так много времени, длинные текстовые сообщения были бы вредны. Развитие физических условий, позволяющих осуществлять коммуникацию, по Сепиру, включает железные дороги, самолет (доставляют коммуниканта), телеграф, телефон, радио (доставляют сообщение или его воспроизведение).
Увеличение количества средств расширяет и сферу коммуникации. Два противоположных взгляда на эти процессы принадлежат М. Мак-Люэну и Э. Сепиру.
Мак-Люэн считал, что средства во многом определяют и само содержание сообщения (the medium is the message). Он во многом предвидел развитие коммуникации в современном обществе и еще в 60-70-е годы (до появления интернета и глобализации телевидения) отдавал приоритет визуальной коммуникации. Он считал, что современная культура – визуальная по своей сущности, в противовес, например, культуре XIX – начала XX века, преимущественно письменной (печатной). Изобретение печатного пресса в свое время также изменило коммуникативную парадигму, открыв ‘галактику Гутенберга’. Глобализация коммуникации, по Мак-Люэну, ведет к созданию единого коммуникативного пространства – ‘глобальной деревни’.
Э. Сепир, напротив, высказывал ‘опасение быть понятым слишком многими’. С его точки зрения, это ставит под угрозу психологическую реальность образа расширенного Я, противопоставленного не-Я. Невозможность удержать сообщение в тех границах, на которые оно рассчитано, признавалось и платой за облегчение коммуникации (примеры: подслушивающие устройства или падение уровня художественных ценностей при увеличении спроса и тиража). В то же время он понимал, что угрожающим препятствием воспринимаются скорее сдерживающие факторы коммуникации, например, разнообразие языков и необходимость перевода. Он также положительно оценивал глобализацию научного сообщества и введение языка международной коммуникации.
2.3 ВИДЫ КОММУНИКАЦИИ
Виды коммуникации выделяются по составу коммуникантов. Это весьма существенное различие для профессионального коммуникатора, поскольку технология работы в каждом случае имеет свою специфику (даже громкость голоса в случае, например, разговора с самим собой, с одним собеседником или с большой группой будет различаться).
1) интраперсональная коммуникация равна разговору с самим собой, человек диалогизирует и свой внутренний ‘монолог’, разговаривая со своим внутренним голосом, alter ego, совестью и т.п.;
2) межличностная коммуникация как правило связана с идеальной моделью коммуникации и во многом первична, в ней участвуют двое коммуникантов (но есть варианты наблюдателя, включенного наблюдателя и постороннего, коммуникации на фоне присутствующих свидетелей, в толпе, в ресторане и т.п.);
3) групповая коммуникация: внутри группы, между группами, индивид – группа (интервью политического лидера или разговор руководителя компании со служащими); есть различия – не столько количественные, сколько качественные: разные цели – в коммуникации в малых и в больших группах (chat rooms и forums в интернете; message boards);
4) массовая коммуникация происходит в том случае, если сообщение получает или использует большое количество людей, зачастую состоящее из различных по своим интересам и коммуникативному опыту групп (телевидение, радио; производство компакт-дисков и кассет; интернет различаются по степени охвата и всеобщей ‘обязательности’, здесь может срабатывать индивидуально-групповая избирательность; телефон и почта подходят под данную рубрику только количественно, за исключением массовой или целевой, т.е. групповой рассылки рекламы по почте).
На уровне массовой и, отчасти, на уровне групповой коммуникации возникают парадоксальные явления. Отправителем может быть отдельное лицо, а получателем – группа, коллектив, масса, партия, народ и т.п. Но при этом у получателя вовсе не одно ухо и не один мозг.
И отправитель сообщения может быть так называемым коллегиальным автором: с одним человеком говорит вся фирма, партия, народ. Один наблюдательный американский студент, изучавший коммуникацию, даже изменил для этого случая формулу Лассвелла: что говорит с кем-то. Но все члены коллектива или все жители страны не говорят одновременно.
Наконец, фирма может говорить с фирмой (переговоры об общей ценовой политике на рынке товаров или услуг), партия с партией (переговоры о выдвижении единого кандидата), народ с народом (переговоры о мире или о совместных военных действиях). В этих случаях наивные коммуниканты говорят: «Мы договорились с американцами, Мы заключили договор с Феррари». Но те, кто так говорит, как правило, даже и близко не были к месту заключения договора.
Что происходит? Почему получается, что мы придумываем мифического коммуниканта, выступающего как отдельный индивид вместо реально существующей группы или массы индивидов? Мы и говорим о нем чаще всего в единственном числе. Как и любой миф, мифологизированный коллегиальный коммуникант нужен для удобства и экономии усилий. У группы или массы, от имени которой этой коммуникант выступает, есть общие мысли и общие высказывания. Мифологизированный обобщенный коммуникант, с одной стороны, выполняет объединительную, а с другой, минимизирующую функцию, то есть, сводит все высказывания, все коммуникативные акты некой общности людей к одному вместо множества.
Как писал все тот же Сепир, «республиканская партия как историческая сущность – всего лишь результат абстракции тысяч и тысяч таких единичных актов коммуникации, которые имеют определенные устойчивые референтные свойства, общие для них всех». Эти слова применимы к любой партии, к любой группе, к любой общности людей. Обобщение единичных актов отдельных индивидов и обозначение их индивидуальным именем типично для человеческого познания. Мы имеем здесь дело с эмергентными явлениями (от лат. emergo ‘всплывать на поверхность, появляться, возникать’), то есть, такими, которые в реальности существуют только в виде множества отдельных действий. Человек же, обобщая их, придумывает им индивидуальное имя, более того, воплощает эти идеи в образе коллегиального коммуниканта. Таким мифологизированным коммуникантом может быть и символический образ (Дядя Сэм, Родина-мать), и реальный человек, выступающий от имени общности (Путин – это наше все).
Язык и другие виды коммуникативной деятельности, по сути, также являются эмергентными явлениями. Обобщая отдельные человеческие реакции на отдельные сотрясения воздуха речевыми аппаратами многих индивидов под термином ‘слово’, ‘грамматическая форма’, ‘фраза’, мы условно воспринимаем сочетание звучания и значения как отдельно существующую вещь. Такое свойство человеческого мышления французский философ Гастон Башляр (1884-1962) называл chosisme (буквальный перевод ‘вещизм’). Мы называем явления нашего мышления индивидуальными именами и начинаем относиться к ним, как к реально существующим вещам, забывая постепенно об исходной метонимии (переносе значения). Это слово-миф замещает в нашем разговоре целые комплексы нашего опыта. Экономя на мыслительных усилиях, мы вынуждены платить за эту экономию искажением реальности, условно принимая несуществующее за существующее.
Данная особенность обобщения человеческого опыта из необходимой экономии может превратиться в опасность. Опасность заключается, в частности, том, что отдельный человек может присваивать себе право говорить от группы людей, не выражая при этом их интересов. Такое коммуникативное поведение весьма характерно для политических маргиналов, чьи высказывания переполнены обобщениями типа народ, нация и т.п. Более хитрое высказывание – с использованием имени индивида в обобщенном смысле, что часто встречается в современной рекламе и в политическом дискурсе (человек, студент, домохозяйка). Например: Все, что нужно студенту; Все для блага человека. Народный разум разгадал хитрость, заключенную в последнем из лозунгов: Я теперь знаю, что значит ‘Все для блага человека’. Я был в Москве, и человека этого видел.
Парадокс явлений массовой коммуникации заключается в том, что конечным отправителем всегда является один человек, а это, кстати, возлагает особую ответственность на специалиста-коммуниканта. «Все, что говорится, говорится кем-то», утверждает У. Матурана. В статье о философии поступка М.М. Бахтин пишет об участном, ответственном мышлении, о поступке и высказывании-поступке. «Есть мнение» – это лозунг безответственной коммуникации в тоталитарном обществе, обществе с распределенной ответственностью (Партия сказала – комсомол ответил: «Есть!»). Получателей может быть много, но личностную ответственность за собственную интерпретацию и последующие действия всегда несет каждый из них в отдельности. Соответственно, массовый психоз, например, фашизм в Германии и других странах как «идеология домохозяек и неудачников», должен был быть пережит каждой и каждым из них в отдельности, с тем, чтобы в наше время отвергать его как болезнь.
Понимание сущности массовых процессов коммуникации и сущности коммуникации как массового процесса абсолютно необходимо в современном мире каждому. С одной стороны, специалисты по коммуникативным технологиям должны осознавать явления, которые они используют в своей практической деятельности. С другой стороны, потребителю массовой информации и пропаганды также не мешает знать некоторые основы теории коммуникации с тем, чтобы не быть легковерной жертвой этой самой пропаганды и недобросовестного воздействия на массовое или групповое сознание.
Вероятно, в будущем, наряду с обществами потребителей, которые борются с недобросовестной коммуникацией в сфере товаров и услуг, могут возникнуть и общественные организации, призванные защищать коммуникативную безопасность потребителей информации. Защищать, разумеется, не в виде цензурных запретов, а в виде просвещения потребителей и призыва к ответственности ответственных коммуникантов.
Дополнительные разновидности коммуникации: межкультурная (коммуникация как между народами-носителями различных языков и коммуникативных культур, или между государствами, так и межличностная – между отдельными представителями этих народов или государств), организационная (коммуникация в деловой и производственной сфере, включающая межличностную, групповую и личностно-групповую). Эти разновидности связаны не только с особенностями коммуникативной среды в той сфере, где осуществляется коммуникативная деятельность, но и с составом коммуникантов (один коммуникант или общность коммуникантов, или какие-то варианты сочетания того и другого).
2.4 КОММУНИКАТИВНАЯ СРЕДА И СФЕРЫ КОММУНИКАЦИИ
Практически все, что окружает человека, что составляет его среду обитания, является также и коммуникативной средой. При этом часть этой среды составляют предметы и явления, могущие быть использованными в коммуникативной функции, а часть – собственно средства коммуникации, для которых передача сообщений является их основным назначением.
Сообщение никогда не отправляется ради сообщения как такового. Его цель – организовать действия получателя (или самого отправителя, как в случае размышления о своих действиях). Слово – всегда поступок (идея, идущая от ‘философии причастности’ М.М. Бахтина), можно говорить о сопряженности коммуникации и действия, о речедействии (термин Ю.В. Рождественского).
В последнее время в политологии, социологии, социолингвистике и теории коммуникации получил распространение термин дискурс (его можно условно расшифровать с помощью формулы: речь + действие). Поскольку действие и взаимодействие индивидов происходит в определенной коммуникативной среде, в определенной общественной сфере коммуникации, то говорят об институциональном дискурсе (политический дискурс, религиозный дискурс, педагогический дискурс, деловой дискурс, производственный дискурс и т.д.).
Комплекс коммуникативных актов, объединенных общей задачей и ситуативными условиями, можно назвать коммуникативным событием. В сфере бизнес-коммуникации такими коммуникативными событиями можно считать, например, презентации и выставки. В политической сфере примером коммуникативного события может быть визит главы государства (запланированное и организованное событие) и террористический акт (незапланированное, по крайней мере, правительственными структурами, событие, которое требует определенной реакции). В случае незапланированного коммуникативного события мы часто сталкиваемся с необходимостью кризисной коммуникации.
Коммуникация происходит в разных сферах. В некоторых из них (например, архитектура, музыка) довольно трудно разделить коммуникативный континуум на дискретные единицы. Известный итальянский исследователь, Умберто Эко, считающий, что «культура есть по преимуществу коммуникация», предложил собственный, интересный и глубокий анализ ряда коммуникативных сфер: кино, живописи, архитектуры, рекламы и др. Глубокий анализ коммуникации в рекламной, торговой, политической сфере, в кино и фотографии можно найти в работах Ролана Барта.
| Сферы коммуникации привлекали внимание исследователей в различной степени. Достаточно традиционной считается сфера бытовой коммуникации (преимущественно межличностной). Но и здесь, в связи с развитием психоанализа, нейролингвистического программирования, с одной стороны, а также с появлением служб семьи и подростковой психологической помощи, с другой, возникают новые коммуникативные проблемы и задачи. | |
 |
Как говорить с подростком-наркоманом? – вопрос, ответ на который должны дать не только психология и социология, но и лингвистика. |
| У.Эко |
Сфера производственной коммуникации в нашей стране была в поле зрения, в основном, в рамках инженерной психологии. В последнее же время ведутся разработки и в направлении коммуникационного менеджмента, и прикладной риторики. Стиль общения (речевого и невербального) руководителя с подчиненными, взаимодействие сотрудников в процессе работы, написание служебных документов и другие аспекты могут, как улучшить работу предприятия, так и развалить ее. В сущности, работа отделов кадров в нашей стране должна включать решение подобных проблем. Сейчас же эти отделы, в отличие от соответствующих отделов в учреждениях западных стран, занимаются ‘бумажной работой’. В период тоталитаризма в функции этих отделов входил, в основном, надзор за сотрудниками, сбор сведений об их происхождении и ‘благонадежности’. До сих пор документы при приеме на работу (Личный листок) включают, например, такие графы, как Социальное происхождение (из рабочих, из крестьян, из служащих). В современной ситуации подобные тексты выглядят анахронизмом и могут быть причислены к ритуальным атавизмам (утрачена функция, но сохраняется форма и регулярность отправления ритуала).
В связи с бурным развитием рыночных отношений из производственной сферы выделилась сфера бизнес-коммуникации или делового общения. Наличие достаточных средств в сфере бизнеса способствовало публикации учебной и справочной литературы по коммуникации и культуре общения, распространению коммуникативных знаний и приемов, пусть и в достаточно упрощенной форме.
Весьма широко ведутся исследования в сфере политического дискурса. Наличие множества партий и политических организаций, течений и групп требует ориентации в политическом коммуникативном пространстве.
Сфера научного дискурса также достаточно традиционный объект исследовательского интереса. В то же время, если прежде изучался, в основном, специфический язык научных публикаций, то теперь исследователей привлекают различные проблемы: от создания виртуального глобального научного сообщества (через интернет) до организации коммуникативных событий типа научных конференций и конгрессов. В ряде стран организация научной коммуникации стала предметом бизнеса.
Сфера образовательного дискурса также раскрывает новые грани в нашей стране в связи с дифференциацией образования, появлением рынка образовательных услуг, возникновением потребности в рекламе и ‘паблик рилейшнз’ у образовательных учреждений. Набор в вуз, встречи с будущими студентами, профориентация, консультационные услуги, тестирование – вот ряд направлений коммуникации образовательных учреждений со своими потребителями.
Разговор преподавателя со студентом – сфера педагогического дискурса – также отдельная область рассмотрения.
Коммуникативные сферы шоу-бизнеса и спортивного бизнеса также достаточно молоды, хотя и имеют определенную предысторию в нашей стране. На западе же элементы public image звезд эстрады и героев спорта давно создаются профессионалами в области коммуникации и имиджмейкерства.
Сфера туристического бизнеса является весьма плодородной в смысле коммуникативных событий и сообщений. В ряде случаев она пересекается со сферой международной, межкультурной коммуникации.
Международная коммуникация осуществляется на различных уровнях как в виде официальной (традиционно), так и в виде народной (в последнее время) дипломатии. Существует обширная литература по особенностям межкультурного общения, дипломатическому этикету, дипломатическому протоколу и т.п.
Не так давно специалисты по теории коммуникации, лингвистике, психологии и другим общественным наукам ‘проникли’ в медицинский и юридический дискурс. ‘Слово лечит’ – эта общеизвестная истина приводит к размышлению, как именно это происходит и как работать со словом. Беседа врача и больного не должна протекать спонтанно, иначе возможны фатальные случайности. Так, в известной кинокомедии, больной, неверно поняв слова врача, решил, что ему осталось жить не больше месяца. Толкование законов (Закон – что дышло, куда повернешь – туда и вышло) также может сыграть судьбоносную роль в жизни человека или организации.
Сфера религиозного дискурса обслуживает потребности коммуникации в церкви. Здесь также важна проблема понимания и интерпретации, недаром наука герменевтика (теория интерпретации) возникла именно вследствие необходимости толковать старые тексты Священного писания.
3 ПОЧЕМУ ЯЗЫК НЕ ОТНОСИТСЯ К ЯВЛЕНИЯМ ПРИРОДЫ?
Язык есть важнейшее средство человеческого общения. Без языка человеческое общение невозможно, а без общения не может быть и общества, а тем самым и человека. Без языка не может быть и мышления, то есть понимания человеком действительности и себя в ней.
Но и то и другое возможно только в людском общежитии.
Вспомним в «Таинственном острове» Жюля Верна историю о том, как колонисты нашли одичавшего Айртона, оставленного в наказание за преступления на необитаемом острове. Оторванный от общества, Айртон перестал жить по-человечески, утратил способность человеческого мышления и перестал говорить. Когда же он попал в среду небольшого коллектива, вошел в жизнь людей, к нему вернулась способность мышления, и он опять начал говорить.
Если же человеческое не проявилось и не закрепилось, то потомки людей, попавшие в условия жизни зверей приобретают навыки животной жизни и утрачивают безвозвратно все человеческое. Так было с двумя девочками в Индии, которых в 1920 г. индийский психолог Рид Синг обнаружил в волчьем логове вместе с волчатами. Одной из девочек на вид было лет 7-8, а другой – года 2. Младшая вскоре умерла, а старшая, названная Камалой, прожила около 10 лет. Р. Синг в течение всего этого периода вел дневник наблюдения развития и жизни Камалы. Из этого дневника и трудов Р. Синга мы узнаем, что Камала в начале ходила на четвереньках, опираясь на руки и колени, а во время бега опиралась на руки ступни; мясо ела только с пола, из рук не брала, пила, лакая. Если кто-либо во время еды к ней подходил, то она издавала звуки, похожие на рычание. Иногда по ночам она выла. Спала Камала днем, сидя на корточках в углу, лицом к стене. Одежду с себя срывала. В темноте, ночью девочка очень хорошо видела, первоначально боялась огня, сильного света, воды.
Через 2 года Камала научилась стоять, через 6 лет ходить, но бегала, как и раньше, на четвереньках. В течение 4-х лет она выучила только 6 слов, а через 7 – 45. К этому времени она перестала бояться темноты, стала есть руками и пить из стакана, полюбила общество людей.
Как видим, при возвращении в жизнь людей сделать Камалу полностью «человеком» не удалось, что справедливо отмечает Р. Синг.
Долгое время учены пытались доказать, что язык – это такой же организм как животные и растения, что он развивается по тем же законам природы, одинаковым для всех языков в любом месте и в любое время, клонится к упадку и умирает. Особенно популярным было такое понимание языка в середине ХIХ века, когда успехи естественных наук, в частности Дарвинизма, увлекли многих, занимавшимися науками о человеке и его особенностях.
Однако такое понимание языка не приводит к правильному объяснению явлений действительности, а, наоборот, уводит от истины.
Некоторые «мысленные» опыты могут убедить в обратном.
На первый взгляд может показаться, что ребенок выучивается дышать, смотреть, ходить и говорить одинаковым путем. Но это неверно. Если новорожденного ребенка поселить на необитаемый остров и если он выживет там, то он будет прекрасно бегать, лазать, прятаться от опасностей, добывать себе пищу, но говорить он не будет, так как ему не у кого научиться говорить и не с кем говорить.
Природные, биологические свойства человека могут развиваться и вне общества и в изолированном состоянии, но навыки, связанные с языком, в таких условиях развиваться не могут.
Известно, что от родителей-зулусов может произойти только негритенок, а от родителей китайцев – только китайчонок, но значит ли это, что первый ребенок обязательно будет говорить по-зулуски, а второй – по-китайски?
Для решения этого вопроса проделаем второй «мысленный» опыт: «переселим» новорожденного зулуса в Китай, а китайчонка – в Африку к зулусам. Окажется, что зулус будет говорить по-китайски, а китаец – по-зулуски. И хотя своим внешним видом эти дети будут резко выделяться из окружающей их среды (маленький зулус будет похож на своих родителей, а маленький китаец – на своих), по языку они будут совершенно одинаковы с окружающими их людьми.
Итак, язык не предается по физической наследственности, тогда как цвет кожи, пропорции тела, форма черепа, характер волосяного покрова – так называемые расовые признаки – неизбежно следуют биологическим законам наследственности.
Отсюда ясно, что отождествление языковых и расовых признаков – грубая ошибка. Близость языков друг к другу вовсе не соответствует расовой схожести, и, наоборот, общность расы не связана с единством или схожестью языков. Границы рас и границы языков не совпадают.
Так, представители средиземноморской расы, живущие по северному побережью Средиземного моря, по языку относятся к различным группам и семьям (турки, греки, албанцы, сербы, итальянцы, французы, испанцы и др.); говорящие же на одном – французском – языке жители Франции в расовом отношении сильно разнятся (северные, центральные и южные французы).
Особый интерес представляет в этом отношении население Соединенных Штатов Америки, чрезвычайно пестрое по своему расовому составу благодаря тому, что оно составилось из иммигрантов из самых разных частей света и стран (европейцы разных рас, негры, китайцы, турки, арабы и мн.др.), но по языку оно одинаково: все они говорят на английском языке и его американской разновидности.
Сторонники биологического взгляда на язык отождествляли язык и расу и тем самым искажали реальные отношения, существующие в действительности между этими явлениями.
Но многие ученые в конце ХIХ и в ХХ веке резко протестовали против этого отождествления. Так, И.А. Бодуэн де Куртенэ (1845-1929) писал: «Одним из научных заблуждений является отождествление языка с расой. Между расой и конкретным языком нет ни малейшей связи».
Национальная политика нашего государства на практике опровергает и другой «расистский предрассудок» - всякие теории неравноценности рас и установление «культурного потолка» для развития различных народов и рас. Многие малые народности царской России, именовавшиеся «инородцами», которых «полагалось» считать вымирающими, получили все предпосылки для развития своей национальной культуры и своего родного языка, получили письменность на родном языке, создали и с успехом развивают на нем свою литературу, школу, театр.
Итак, расовая характеристика людей, во-первых, ничего не говорит о языковой принадлежности данного населения и, во-вторых, не имеет никакого отношения к их культурному развитию. Отсюда ясно, каким величайшим преступлением перед человечеством является расовая дискриминация, планомерно проводимая ранее в колониальных странах.
Сторонники биологического взгляда на язык имеют еще один аргумент в запасе. Это так называемый единый «детский» язык у всех народов.
Наблюдения показывают, что действительно у всех детей в любой точке земного шара первыми «звуками» бывают слоговые сочетания по преимуществу с губными согласными: ма-ма, па-па, ба-ба, а далее: ня-ня, тя-тя, дя-дя. Эта общность связана с тем, что движением губ легче управлять, чем движением, например, задней части языка, а наличие слогов ня-ня и т.п. объясняется тем, что при мягких согласных работает большая масса языка, чем при твердых; но это «детское» лепетание еще ничего общего с языком не имеет, т.к. это только «звуки», лишенные смысла и получающиеся в результате пробы мускулов, так же как «дрыганье» ножками и ручками – не танец и не пластика.
Словами эти звукосочетания становятся только тогда, когда они делаются названиями, когда они начинают передавать смысл. И тогда всякая иллюзия общности «детского» языка и естественности его возникновения исчезает.
Одинаковые по значению слова в разных языках значат разное. Так, в русском языке мама – «мать», а в грузинском - «отец», баба – по-русски «бабушка», а в тюркских языках – «дедушка», деда в грузинском – «мать», а русские слова деда и дядя ничего общего с «матерью» не имеют, английские же дети словами дэдди, дэд называют отца. Следовательно, хотя дети и используют эти звукосочетания одинаково, но понимать они друг друга не могут так, как у них разные языки, что зависит от языка взрослых, которые и учат детей бессмысленные слоги превращать в слова.
Можно ли считать, что «даром речи» наряду с человеком обладают и животные? Нет, нельзя.
Еще Аристотель высказывался против такого допущения: «Только человек из всех живых существ одарен речью» («Политика»). Эта формулировка в развитом виде часто встречается у деятелей Эпохи Возрождения разных стран. Так, Данте (XIV в.) указывает, что речь нужна лишь человеку, чтобы разъяснять друг другу свои мысли (трактат «О народном красноречии»); Боссюэт (XVII в.) писал так: «Одно – воспринимать звук или слово, поскольку они воздействуют на воздух, затем на уши и на мозг, и совершенно иное – воспринимать их как знак, установленный людьми, и вызывать в своем разуме обозначенные ими предметы. Это последнее и есть понимание языка. У животных нет никакого следа такого понимания» (трактат «О познании бога и самого себя»).
Правда, у животных мы можем наблюдать некоторые случаи использования звуков для сообщения: это, например, звуковые сигналы, которыми мать созывает птенцов (утки, тетерки) или которыми самец-вожак предупреждает выводок или стадо об опасности (куропатки, горные бараны); животные могут также звуками выражать свои эмоции (гнев, страх, удовольствие). Однако все эти лишь биологические, рефлекторные явления, основанные частью на инстинктах (безусловные рефлексы), частью на опыте (условные рефлексы). Ни «слов», ни выражения «мыслей» здесь нет.
Иногда ссылаются на сознательное звукоподражание птиц и животных. Действительно, скворцов и попугаев можно научить «говорить», т.е. эти птицы могут путем дрессировки на основе звукоподражательных рефлексов имитировать человеческую речь. Но, когда попугай «говорит»: «Попка – дурак», он не понимает, что он сам себя ругает, для него говорение – это чисто звуковое обезьянничание. Серьезнее соображения о том, что животные с целью подманивания могут имитировать звуки, которые издают их жертвы. Таковы, например, тигры, которые во время «гона изюбрей» (свадебных поединков самцов-оленей) подражают их голосу, чтобы подозвать противника поближе. Но, как указывает известный путешественник В.К. Арсеньев, «повторяя те же ноты, тигры дают их в обратном порядке». Так, что и тут правильной имитации не получается. Тем более, невозможно научить кошку лаять, а собаку мяукать, хотя кошки и собаки – самые домашние «очеловеченные» животные.
Исследования И.П. Павлова позволяют теоретически правильно решить эти вопросы.
И.П. Павлов писал: «…животные и примитивные люди, до тех пор, пока эти последние не развились в настоящих людей и не приблизились к нашему состоянию, сносятся и сносились с окружающим миром только при помощи тех впечатлений, которые они получали от каждого отдельного раздражения в виде возможных ощущений – зрительных, звуковых, температурных и т.д. Затем, когда, наконец, появился человек, то эти первые сигналы действительности, которыми мы постоянно ориентируемся, заменились в значительной степени словесными. Понятное дело, что на основе впечатлений от действительности, на основе этих первых сигналов ее у нас развились вторые сигналы в виде слов».
Отсюда вытекает теория И.П. Павлова о первой и второй сигнальных системах.
Впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды как общеприродной, так и социальной (исключая слово, слышимое и видимое) – «это первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными».
Вторая сигнальная система связана с абстрактным мышлением, образованием общих понятий и словом: «Огромное преимущество человека над животными заключается в возможности иметь общие понятия, которые образовались при помощи слова».
«…Слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов».
На первый взгляд, кажется, что все это не касается домашних животных, которые «понимают» человека и его речь. Конечно, домашние животные, живя из поколения в поколение среди людей, тем самым вовлекаются в социальный круг людского общежития, легко поддаются дрессировке и приручаются «слушать» человека (но!, тпру! – для лошадей; лечь!, даун!, куш! – для собак; брысь! – для кошек и т.д.), могут предупреждать человека (собаки – лаем, а когда «просятся», то повизгиванием), могут выражать свои эмоции (ржаньем, скулением, мяуканьем и т.д.), но все же это не выходит за пределы первой сигнальной системы, так как речевая деятельность не доступна даже самым «интеллигентным» животным.
Дюринг, пытавшийся освободить отвлеченное и подлинное мышление от «посредства речи», получил отповедь от Энгельса: «Если так, то животные оказываются самыми отвлеченными и подлинными мыслителями, так как их мышление никогда не затемняется назойливым вмешательством языка».
На вопросе о «естественности» или «условности» отношения звука и смысла в слове мы остановимся несколько позже, в связи с выявлением вопроса о структуре языка.
Все сказанное позволяет сделать вывод, что:
1) язык не природное, не биологическое явление;
2) существование и развитие языка не подчинено законам природы;
3) физические признаки человека (например, расовые) не имеют отношения к языку;
4) языком обладают только люди – это вторая сигнальная система, которой нет у животных.
ЛЕКЦИЯ №2
ПОДХОДЫ К СХОДСТВАМ И РАЗЛИЧИЯМ ЯЗЫКОВ В ИСТОРИИ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
1 Различные взгляды на язык. Подходы.
2 Взгляд на язык в истории культуры. История и филология: проблемы научной и образовательной интеграции на рубеже тысячелетий.
3 Теория познания. Теория познания и язык.
1 РАЗЛИЧНЫЕ ВЗГЛЯДЫ НА ЯЗЫК. ПОДХОДЫ
Одна из сторон ‘мировой загадки’ языка – единство многообразия или разнообразие единства, т.е. различия и сходства языков при единообразии человеческого рода – является человеку уже с первых шагов его как коммуниканта. Но человек, ‘человекоединица’, сам является частью целого, как и его отдельный язык, является частью общего языка. Бельгийский исследователь Коэн Деприк вопрошает: каким же образом часть может понять общность, к которой она сама принадлежит.
Язык является частью, если не основой самосознания индивида. Самоосознание само по себе еще недостаточно для понимания отношений расчлененности и единства, необходимо сопоставление или столкновение с себе подобным. Первоначальное осознание отличий языков происходит в контактах индивидуальных носителей, даже носителей одного и того же языка, хотя в данном случае отождествление с себе подобными все же превалирует над некоторыми отличиями. В дальнейшем осознание различий ярко проявляется в контактах субъекта (и совокупного субъекта) с иными социальными языками. Рассмотрим, как в истории становления лингвистических взглядов формировались основные понятия, связанные с межъязыковыми контрастами.
1.1 ДВА ЭДЕЙТИЧЕСКИХ ПОДХОДА К СХОДСТВАМ И РАЗЛИЧИЯМ ЯЗЫКОВ. МОНОЛИНГВИЗМ И ПОЛИЛИНГВИЗМ
Донаучные обобщения, производимые «наивными» пользователями языка, влияют в определенной мере и на становление в дальнейшем собственно научных лингвистических концепций. Как пишет А.Ф. Лосев, «необходимо некоторое знание, предшествующее всякой теории и науке». Сходная мысль высказывается и А.А. Потебней: «всякая наука коренится в наблюдениях и мыслях, свойственных обыденной жизни» [86, с. 40]. Б. Кроче подчеркивает двойственность теоретической деятельности, наличие в ней интуитивной (эстетической) и логической ступени. Для Э. Гуссерля жизненный мир (Lebenswelt) и жизнь в нем (Weltleben) также исторически предшествуют любой теории. В таком феноменологическом, прототеоретическом, эйдетическом знании уже содержатся зародыши будущих научных концепций и коллизий.
Эйдетическое знание существует не только на заре цивилизаций, например, в древних мифах (Миф – это эйдос, данный как интеллигенция), эйдетическое осознание действительности характерно для любого индивида и любого совокупного индивида в любой момент развития. Разумеется, эйдетический момент присутствует и в эволюции лингвистических взглядов, ведь каждый лингвист одновременно является и пользователем языка. Этот ‘парадокс границы’ (границы между субъектом и объектом познания в гуманитарной сфере) вряд ли преодолим, да и вряд ли имеет смысл ставить вопрос о его преодолении. Правильнее, вероятно, стремиться к осознанию исходной эйдетической точки в континууме знаний, при этом элементы как ‘наивных’, так и ‘научных’ взглядов смогут получить более справедливую оценку. Практическое языкознание, возникающее раньше теоретического, несет в себе зачатки будущих теорий в виде подходов и методов.
Польский исследователь истории языкознания Адам Хайнц противопоставляет «материальное теоретическому». В дальнейшем, по его мнению, эта антиномия сменяется другой: «подробное, детальное универсальному».
Многие исследователи указывают на то, что первоначальный, эйдетический взгляд воспринимает язык, как целое. Более того, как отмечает Кассирер, неразрывное единство представляет собой и окружающий человека язык, и мифическая картина мира, и весь мир как сплав слова и вещи. Первое разделение языка – на язык земной и язык божественный [22, с. 305], на одном из которых говорят о явлениях, а на другом говорят о сущностях, – Ю.С. Степанов называет одной из философских констант, присущих всем исследовательским (а может быть и эйдетическим) парадигмам во все времена [102, с. 7-8]. В измененной форме эта же идея прослеживается и в противопоставлении общего, универсального, божественного, с одной стороны, и конкретноязыкового, с другой. Христианский Бог создает человека ‘по образу и подобию своему’, наделяя его речью, единым для всего человечества (до строительства Вавилонской башни) языком [Бытие 11:9]. Идея божественной универсальности языка, отождествление высшей духовной субстанции со словом наблюдаются в древнеегипетской, древнегреческой, древнеиндийской и других мифологиях [45, с. 9-10, 87-89, 117-118; 79, с. 65-66].
Естественный путь ауторефлексии наивного пользователя начинается с его микромира, его собственного индивидуального и этнического языка, т.е. с монолингвистической точки, с монолингвистического взгляда. Попробуем грубо сформулировать этот взгляд: тот язык, которым я владею, является единственным (единственно правильным) способом выражения, любые отклонения мне либо неизвестны, либо неправильны.
Весьма характерный пример для относительно изолированного от внешнего мира Египта. Слова «говорить» и «вещать» применимы были только к египтянам, остальные же ‘горностранцы’ не говорили, а ‘лопотали’, ‘бормотали’. Это, по мнению древних египтян, зависело от ‘неправильного’ положения языка во рту [45, с. 8]. Это не единственный пример, ср. рус. «немцы», т.е. ‘немые, не говорящие, не понимающие’ в народной этимологии, финно-угорское чухч, чукча ‘глухарь’, т.е. ‘не понимающий, не слышащий данного языка’ (откуда: чухари и т.п.). Подлинная этимология этнонимов в данном случае не столь важна.
Лингвистический опыт индивида ограничен в большинстве случаев двумя-тремя этническими языками, не безграничны и возможности лингвиста-исследователя. Как и многие особенности донаучных воззрений на язык, так и некоторые ‘заблуждения’ или ‘недостаточность’ теорий объясняются в той или иной мере монолингвистическим подходом. Нельзя не признать и положительной стороны монолингвистического взгляда в смысле положительного консерватизма, направленного на сохранение нормы, этнолингвистического пространства. Однако монолингвистический взгляд недостаточен без своей противоположности, полилингвистического взгляда, с которым он находится в отношении дополнительности, как и сами языки – отдельные картины мира. Как писал А.А. Потебня, «мысль о сравнении всех языков есть для языкознания такое же великое открытие, как идея человечества – для истории. И то и другое основано на несомненной... истине, что начала, развиваемые жизнью отдельных языков и народов, различны и незаменимы одно другим, но указывают на другие и требуют со стороны их дополнения... если бы языки были повторением одного и того же в другой форме, сравнение их не имело бы смысла» [86, с. 40].
Оба подхода, монолингвизм и полилингвизм, имеют место как в ‘бытовой лингвистике’, т.е. в личном опыте ‘наивного пользователя’ языка, так и в истории развития ‘официальной’ научно-лингвистической мысли.
1.2 АНТИЧНЫЕ И СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ВЗГЛЯДЫ НА СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ ЯЗЫКОВ
В античную эпоху, по словам И.М. Тронского, различия между языками не связывались с семантической сферой, а выносились наружу, в план выражения, в ‘звуковой состав слов’ [106, с.22-24]. План содержания, ‘совокупность значений слова’ признавался универсальным для всех языков, отражающим сущностные связи явлений объективного мира [45, с. 165-167]. Эта идея не умирает очень долгое время. Так, Кондильяк считает систему всех языков в основе одинаковой, разница же связана с употреблением разных знаков: французское выражение le livre de Pierre в этом отношении равно латинскому liber Petri.
Для античной философии, по оценке И.А. Перельмутера, характерны онтологические выводы (например, у Аристотеля) на материале одного, греческого языка [45, с. 167-168]. Этот монолингвизм выводит язык (в данном случае именно греческий, а также и греческое миропонимание, в противовес ‘варварскому’), а точнее, λόγος, на роль всеобщего знаменателя и всеобщего закона. До позднейшей античности сохраняется понятие единства, почти идентичности мысли и языка.
Для средневековой Европы характерен более широкий лингвистический кругозор в сочетании с монолингвистической ориентацией на латынь, как на эталон универсального языка. Следует сказать, что отголоски латинского монолингвизма, в более мягком виде, в виде лингвистического европоцентризма, сохраняются и до нашего времени. Традиционная система преподавания языков (в особенности, грамматики), сама лингвистическая терминология и приемы школьного лингвистического анализа вплоть до нашего времени почти полностью калькируют латынь.
Характеристические черты средневековых воззрений на язык и в особенности на универсальное в языках и не только в языках в наибольшей степени проявились в учении модистов. Следуя за Аристотелем в том, что истинное знание о чем бы то ни было, есть знание общего [3, с. 118], модисты основным предметом грамматики признавали общие, универсальные свойства языков. Само понятие универсалий восходит к проблематике Платона и Аристотеля, связанной с исследованием сущности, с исследованием единичного и общего. Считается, что термин универсалия вошел в употребление у модистов под влиянием переводов Аристотеля и неоплатоника Порфирия, сделанных Манлием Северином Боэцием. Интерпретация же этого понятия была неоднозначной, таковой остается она и до сих пор.
Идея, которая получила в дальнейшем наименование ‘концептуализма’, переводила вопрос о существовании общего в сферу понятий, концептов познающего сознания, а в дальнейшем – в сферу слов, обозначающих эти общие понятия, как, например, в учении Росцелина (ок. 1050-1120) и Пьера Абеляра (1079-1142). В понимании Абеляра, универсалии – слова, способные определять многие предметы, они возникают в процессе абстрагирования от единичных вещей, знания о которых человек получает в процессе чувственного опыта, существуют же они только в человеческом уме [98, с. 163-165]. Таким образом, чисто философский вопрос о соотношении материального и идеального мира приводит к рассуждению о посреднике между этими мирами, платоновской идее о мировой душе как посреднице.
Согласно французскому исследователю и составителю хрестоматии ранних лингвистических концепций Шарлю Тюро, философы XIII века, такие как Абеляр, Петр Гелийский и другие, расценивали грамматику не как искусство правильно говорить и писать, но как чисто умозрительную науку, которая ставила своей целью не прояснение фактов, а объяснение глубинных причин и premiers principes. Этот подход не безразличен и модистам, и современным лингвотипологическим концепциям (от лингвистики ‘как’ – к лингвистике ‘почему’).
Идея же посредника перетекает у модистов в проблему собственно лингвистического плана. Происходит это вместе с перенесением концепта общего, универсального из сферы, как это было бы сейчас сказано, экстралингвистической, в сферу языковую (полностью – в номинализме, или частично – в концептуализме или умеренном реализме). Но если у Боэция (и у Платона) мировая душа – которую, в определенном смысле, можно понять и как универсальный общечеловеческий язык – является посредником между миром материальным и миром идеальным, то для модистов как раз мир идей становится посредником между лингвистической и экстралингвистической сферой.
Особое почтение по отношению к языку, тем не менее, не приводит модистов к сколько-нибудь подробному и обстоятельному исследованию свойств конкретных языков. «Грамматика - одна и та же во всех языках, хотя частности и различаются», как было сказано Роджером Беконом незадолго до ‘эпохи модистов’. К его словам присоединяется и Роберт Килуордби: “Поскольку наука одинакова для всех людей, одинаков и ее субъект. Таким образом, и субъект грамматики должен быть одинаков для всех”. А посему, наука о языке, как подлинная наука, не может заниматься чем-либо помимо общих свойств грамматики, но на материале одного, самого универсального, т.е. латинского, языка – крайности универсализма и монолингвизма здесь сошлись воедино.
В целом же, если конкретные факты латинского языка иногда интерпретируются модистами весьма наивно, то общетеоретические их положения о соотношении логики и реальности, различных языков и общей грамматики с определенными допущениями могут быть приняты и принимаются в современных работах. В частности, выделение аспектов природы вещей, идей и семантики слов, которое, собственно, и дало наименование данному течению мысли: modi essendi, modi intelligendi, modi significandi и modi construendi (ср. ельмслевские ‘форма и субстанция выражения/содержания’). Из вышеприведенных модусов наиболее близки собственно языковой сфере последние два: модус обозначения и модус построения [45, с.22-21]. В каком-то смысле эти понятия предвосхищают будущие понятия внутренней формы и идиоэтнической специфики языковой картины мира. Это предвосхищение, однако, находится in potentia: в первую очередь модистов интересуют сходные способы обозначения вещей, построения фраз и говорения. Но ‘сходный’ не значит ‘одинаковый’, различие имплицитно подразумевается, однако акцент делается не на нем, а на универсальном, на универсальной грамматике и логике. Это вполне объясняется тем, что собственно лингвистическая проблематика являлась не самоцелью средневековых исследователей, а следствием поисков ими метода исследования окружающего мира. Модусы обозначения и универсалии воспринимались ими как модель для всей науки.
По учению Аквината, общее (универсалии) существует в трех ипостасях: in rebus = universale directum, post res = universale reflexivum, ante res = principale, т.е. в божественном уме, как у Платона и Аристотеля. Близко к этому пониманию подходит и концепция Ибн-Сины – Авиценны (980-1037), считавшего форму, данную реально in rebus, онтологическим эквивалентом универсалии в человеческих умах [98, с. 248-249].
В споре о месте и способе существования универсалий, так или иначе, отражалась проблема членения окружающего мира разумом и языком, проблема единичного и общего, дискретного и континуального. Различные учения выделяли на первый план одну из сторон существования или проявления универсального: in rebus – реализм, post res, in sermo – номинализм, in intellectu – концептуализм. При этом, в большинстве случаев, представители разных течений сходились в одном: мир материальный, мир познания и мир языка параллельны и изоморфны, более того – эти миры взаимно детерминированы. Казалось бы, такой подход должен был привести к признанию естественной детерминированности наименований, к поиску единственно правильных имен и единственно правильного языка. Это справедливо только отчасти. Для философов европейской средневековой традиции латинский язык был действительно и языком-материалом и языком-эталоном, хотя и не было эксплицитного признания его единственно правильным. Идею же φύσει модисты склонны были разделять лишь в отношении содержательной стороны слова, внешняя же оболочка признавалась signum arbitrarium. Однако именно внешняя оболочка слова, составляющая по концепции модистов основу межъязыковых различий, выводилась модистами за пределы своих интересов.
Иной подход характеризует ряд философов, удаленных, в том числе и географически, от европейской традиции (В то же время более удаленные и замкнутые древнеиндийская и древнекитайская традиции развивают монолингвистический подход. Панини, в своем труде Astadhyayi, создает идеальный язык-эталон на монолингвистическом материале. Для средневекового Китая живые языки соседних народов также были малоинтересны [45, с. 155; 244].). Наиболее близкие к Европе, армянские философы средневековья опираются в своих концепциях как раз на различия между языками (Давид Непобедимый, Симеон Джугаеци – XVII в.). По мнению Г.Б. Джаукяна, у них не было «пренебрежительного отношения к языкам окружающих народов, в том числе и к языкам варваров» [45, с. 15]. Более поздние армянские мыслители с большим интересом, нежели модисты, упоминают различные языки. Тот факт, что и в европейской (но не латинской) Чехии греческий и чешский ставились выше латинского и немецкого, свидетельствует о том, что дело здесь не столько в географии, сколько в монолингвизме, основанном на родном языке. На периферии латинского языка, в то же время, с большей легкостью возникают именно полилингвистические взгляды. Армянин Григор Магистрос (XI в.), интересуясь различными языками в лингвистических целях, склоняется именно к полилингвистическому их восприятию, отмечая, что все языки имеют свои особенности, разные способы выражения одних и тех же грамматических значений. В этом числе он упоминает и отсутствие специальных грамматических форм для выражения этого значения, которое может адекватно передаваться и иными средствами [45, с. 28-29]. Позднее Мхитар Себастаци (1676-1749) отмечает, что все созданные богом языки, хотя первоначально все народы были одноязычны, имеют общие и разнящие их черты. Признание равноправности разносистемных языков характерно и для Махмуда Кашгарского (ок.1029-1038) [45, с. 133-134]. Равенство народов и языков подчеркивает и Константин Философ (Кирилл), отрицая избранность каких-либо языков и признавая необходимость перевода духовной литературы на понятный народный язык [45, с. 128-129]. Таким образом, расширение практического лингвистического кругозора влияет на эйдетическое восприятие соотношения общего/специфического в языке и языках, а в конечном итоге, и на теоретические – или прототеоретические – взгляды того или иного исследователя или течения лингвистической и философской мысли.
1.3 ИНТЕРЕС К ВЕРНАКУЛЯРНЫМ ЯЗЫКАМ В ЭПОХУ ВОЗРОЖДЕНИЯ. ПЕРЕВОД
Позднее средневековье и Возрождение были связаны в Европе с пробуждением интереса к неклассическим языкам: вернакулярным (нормотетическая деятельность Данте Алигьери, трубадуры и грамматики-поэтики, предназначенные для обучения, переводы Библии и других канонических текстов на понятный народный язык) и экзотическим, попавшим в сферу интересов исследователей после великих географических открытий [45, с. 87, 102; 208-209]. Грамматики в этот период составлялись для практических целей, но и на уровне эйдетического знания можно обнаружить определенные воззрения на язык и на языки. В частности, типичным для эйдетического монолингвизма можно считать представление о превосходстве в том или ином смысле родного языка. Это имело место и в более древние эпохи, но на этот раз в роли эталона фигурируют не священные, а вернакулярные языки: «всекрасный и всевкуснейший армянский язык» для Вардана Аревелци (XIII в.), ирландский для ирландцев, чешский для чехов и т.д. [45, с. 11-12; 1991, 74; 165].
Первые теории сопоставления языков и перевода были, в сущности, основаны также на эйдетическом знании (Antwerpen, 1485). Автор исследовал signa vulgaria, идиоэтнические способы передачи набора грамматических категорий языка-эталона. Языком-эталоном в этом трактате выступала латынь. Здесь также наблюдается типичное соединение эйдетического универсализма с монолингвизмом, монолингвистический подход приравнивается здесь к универсальному. В то же время, пара языков в сопоставлении – это уже шаг по направлению к абсолютному идеалу. В качестве эталона иногда использовался и греческий, как, например, в трактате Осьмь честии слова, приписываемом Иоанну Дамаскину (XIV в.). В этом трактате абстрактные и обобщенные значения грамматических форм открывались путем сопоставления вернакулярного языка с греческим эталоном даже в случаях отсутствия соответствующего средства выражения. В частности, нулевая реализация формальных средств приводится как пример передачи артикля в безартиклевом языке. Наряду с нулем, приводятся и несобственно-грамматические средства, по современной терминологии, входящие в периферию соответствующего функционально-семантического поля. Одни из первых прототеорий перевода (в старой терминологии также называвшегося ‘метафорой’, ‘переносом’) были изложены и в Македонском кириллическом листке, и в Изборнике Святослава (1073). Опираясь на представление о том, что сейчас называется двойственной природой языкового знака, эта эйдетическая теория пыталась обосновать различия языков, как в плане выражения, так и в семантике.
Вторая типичная черта эйдетических прототеорий: божественный, универсальный, правильный язык противопоставляется языку людей. Казалось бы, это противоречит первой характеристике, т.е. монолингвизму, но средневековые и более поздние философы искали и находили вполне диалектичный выход из этого эйдетически-эпистемологического тупика.
Вплоть до XVIII века отголоски учения модистов во многом определяли черты протолингвистической, а точнее, лингвофилософской парадигмы. Однако отдельные ученые приходили к самостоятельным оригинальным концепциям как в рамках данной парадигмы, так и выходя за ее пределы, ‘предвосхищая’ некоторые современные взгляды. В этом смысле нельзя говорить о полном отсутствии оригинальной теоретической языковедческой мысли в эпоху позднего средневековья и Ренессанса. В то же время, говоря о целесообразности исторических экскурсов в современных лингвистических работах, не следует и преувеличивать значения подобных ‘предвосхищений’. В конце концов, каждый ученый в свое время оставался в рамках своей научной парадигмы, своей дисциплинарной матрицы, и сравнения, располагаемые на одной аксиологической шкале с современностью, неуместны. Хотя следует признать, что возвращение к старым работам интересно именно открывающимися в них ‘предвосхищениями’ (которые, быть может, заслуживают менее эмоционально-возбужденного слова: ‘параллели’). Кроме того, история развития научной мысли, саморазвитие науки в ее постоянном приближении к объекту своего исследования также подчинены определенным закономерностям, параллелизму подходов и мыслительных движений.
1.4 ДВЕ СТОРОНЫ ЕДИНСТВА В ПОНИМАНИИ НИКОЛАЯ КУЗАНСКОГО
Один из вариантов ‘примирения’, диалектического объединения конкретного многообразия (в том числе, и языков) и общего – абстрактного – универсального – божественного можно найти в произведениях Николая Кузанского (1401-1464). В его концепции универсальное понятие абсолютного максимума, равного бесконечности, совпадает с понятием минимума; оба – и максимум, и минимум – понимаются им как трансцендентные пределы с абсолютной значимостью. Абсолютный максимум равен абсолютной единице, единству (unitas), т.е. минимуму [57, с. 51-58]. Во взглядах Н. Кузанского можно увидеть параллель современным континуальным иерархическим моделям мира и языка, концепциям о соотношении и совпадении противоположностей – континуального и дискретного – в природе, в познании, в языке: развертывание линии из точки, времени из мгновения, мира из сущности, свернутой в Боге, в божественном разуме [22, с. 59-67]. В соответствии с идеями Николая Кузанского, именование есть членение бесконечного мира рассудком: «Имена налагаются сообразно нашему различению вещей движением рассудка, который много ниже интеллектуального понимания». Далее, о рассудке говорится следующее: «единству в движении рассудка противоположено множество», что косвенно свидетельствует об осознании автором эйдетичной целостности, гештальтности наименования. Говоря о диалектичности концепции Николая Кузанского, Ю.С. Степанов отмечает, что в его книгах содержатся как неконтрастная, так и оппозитивная, т.е. контрастная теория значения [102, с. 52-53].
В слове, по учению Н. Кузанского, воплощается форма – душа вселенной. «Всякое звучащее тело слова – знак мысленного слова; причина всякого преходящего мысленного слова – вечное Слово, Логос» [57, с. 175]. Первообраз понятий нашего ума и символический прообраз вещей для Н. Кузанского – число. Число – это способ понимания, оно возникает из множественности единства, различие же способствует исчезновению единства. Душа – это самодвижущееся число [57, с. 408-410]. Строя парадигму соотношения божественного мира света (единство) и мира тьмы (инакость – Ср. понятие меона, т.е. несущего, непознанного, инаковости, тьмы вокруг света у А.Ф. Лосева), Н. Кузанский располагает реальные вещи между двумя полюсами этого континуума. Континуальная модель используется им и для определения универсального, точнее, градации, иерархии универсалий: общее всем вещам универсальное – не такое универсальное – более узкий вид – самый узкий вид, specialissima. «Единичность все индивидуализирует, вид специализирует, род обобщает, Вселенная универсализирует». Далее философ пишет о первичной и универсальнейшей природе во всем во Вселенной, во всех ее дискретных элементах: «единство каждой области, поглощенное континуумом инаковости таким образом, что оно не может существовать в простой абсолютности само по себе из-за недостатка актуальности или единства. Соответственно, соединение элементов неразложимо на простые элементы: разложение до простого начала дойти не может, да и сам простой элемент лишен способности актуального существования». Кузанский проводит при этом сравнение с буквами, слогами, речью [57, с. 231-232] (Ср. мнение В.В. Налимова об иллюзорном характере ‘атомов смысла’ [78, с. 217].). «Все мыслимые различия способов рассмотрения легчайшим образом разрешаются и согласовываются, когда ум начинает возноситься к бесконечности». Он возносится к невыразимому единственному слову, отражающемуся во всех словах как ‘бесконечная именительная сила всех имен’, «именуемое и имя совмещаются до полного совпадения в высшем интеллекте» [57, с. 394-395].
Двусторонность единицы, ее вхождение в континуум и содержание ею как единством в себе внутреннего континуума являются ключевой идеей Н. Кузанского: единство одного элемента заключается в актуальности других и собственная суть всякого элемента есть состав из элементов. «Точка недоступна для познания» [57, с. 234-236].
В языке Н. Кузанский видел единство природного рассудка. Различия языков имеют в основе единство, обоснованное природным наименованием, связанным с универсальной божественной формой, хотя само наложение имен и происходит по усмотрению.
Близки к воззрениям Н. Кузанского и взгляды Джованни Пико делла Мирандола: бог постоянно проявляется в мире, как единство во множественности – пишет он в трактате De ente et uno [22, с. 94-95]. Подобным же образом высказывается и Джордано Бруно: в его понимании «Единого» (Uno) совпадают единство и множественность, максимум и минимум (монада, атом). Разнообразие видов сводится к одному и тому же корню. И для Томмазо Кампанеллы универсалии, общие понятия возникают из разнообразных частностей, как обобщение сходных признаков предметов [22, с. 318].
Идея универсального божественного языка, как неартикулированного, немого в противовес артикулированному, дискретизированному языку людей разрабатывается и позже, например, у Джамбаттиста Вико (1668-1744). Исследование общих черт языков, дифференцировавшихся под влиянием ‘различий в климате’, выливается у Вико в Идею Умственного Словаря, который был бы предназначен для рассмотрения различных модификаций единой по существу идеи в различно артикулированных языках [17]. Так, в своих терминах, Вико выражает идею различного членения, артикуляции, дискретизации внешнего мира, природы различными народами на общей идеальной основе.
1.5 HARMONIA LINGUARUM
Учение Джамбаттиста Вико можно считать переходным уже к следующей эпохе, к эпохе рационализма. Оно как бы обобщало достижения прототеоретической мысли эпохи модистов и эйдетические воззрения первых контрастивистов, лингвистов-практиков. Последние, в своих трудах по типу harmonia linguarum (Это - традиция, восходящая к сопоставлению канонических библейских текстов и их переводов на европейские языки, прослеживается в работах Элиаса Гуттера, Этьена Гишара, в трудах по универсальной грамматике XVII-XVIII веков. Этот прием возрожден и в современной лингвистике [51]) опирались на эйдетический монолингвизм идеи о происхождении всех языков из еврейского или из библейского праязыка. Так, Теодор Библиандер декларировал свое намерение писать «о происхождении языков (de origine linguarum), которому еврейский является всеобщим исходом и прародителем (omnium princeps et parens)».
Для Конрада Геснера, автора Mithridates, De differentiis linguarum, включающего параллельные переводы Oratio Dominica на ряд языков, смешение языков, linguarum confusio, или sermonis confusio, выступало как большое несчастье для рода человеческого, первоначально говорившего на одном языке.
Элиас Гуттер в своем труде, написанном уже не на священной латыни, а на вернакулярном, немецком языке посредством Dictionario Universali (а это, по сути, та же Harmonia Linguarum) ищет основания всех языков для улучшения их преподавания в церквях и школах. Methodo Harmonica & Symmetrica включает в себя параллельные тексты Ветхого Завета на шести языках и Нового Завета на двенадцати языках.
Еще больший кругозор показывает Этьенн Гишар. Опираясь на идею о предшествовании еврейского всем другим языкам, он утверждает, что язык и речь являются «наиболее древним из имеющихся в нашем распоряжении памятников и творений человеческого разума» (Gvichard 1606).
Аналогичные вышеупомянутым harmonia linguarum, с сопутствующими историческими и генеалогическими классификациями, составляли Юлий Цезарь, Скалигер, его сын Жозеф Жюст. Широко известна также грамматика Франсиско Санчеса и другие.
Многие наблюдения за ‘новыми’ языками (санскрит, японский, индейские) привозились непрофессиональными исследователями-путешественниками, как, например, итальянский купец Филиппо Сассетти, опубликовавший работу О санскрите (80-е гг. XVI в.). Эти наблюдатели сопровождали сообщаемые сведения собственными аналогиями и эйдетическими выводами.
Таким образом, к концу XVI века в результате расширения круга языков, попадающих в поле зрения европейских исследователей, накопилось достаточное количество эмпирического материала и эйдетических обобщений для смены парадигмы. Сменяется и общефилософская парадигма. Как писал А.Мейе, грамматика в каждом веке соответствует философии этого столетия. И действительно, в эпоху так называемого рационализма появляются первые философские грамматики, направленные не только на школьные нужды, но и на выводы о «психическом складе и нравах народов» [14, с. 319], и использующие материал из разных языков для того, чтобы показать «специфические достоинства и недостатки каждого». Полилингвистический подход расширял свою эмпирическую и теоретическую базу.
1.6 PORT ROYAL И УНИВЕРСАЛЬНАЯ ГРАММАТИКА
Попытка «при формулировке важнейших принципов, лежащих в основе человеческого языка вообще, опереться не на одни только законы логики и не только на категории одного единственного классического языка (латыни), но и на известное сопоставление и обобщение материала нескольких языков» [75, с. 5-8], свидетельствовала о сдвиге к противоположным полюсам во взгляде на язык и языки. Наблюдался отход от монолингвизма в эйдетических взглядах, обращалось внимание на многообразие языков в эмпирической лингвистике. Классической работой, характеризующей наиболее полно эту смену парадигмы в подходе к универсальному в языках, является грамматика Антуана Арно (1612-1694) и Клода Лансло (1615-1695), подготовленная ими в аббатстве Пор-Руаяль под Парижем, изданная в 1660 году, переиздававшаяся в 1664 и 1676 годах с дополнениями.
Предисловие, написанное грамматистом Клодом Лансло, свидетельствует о том, что научному осмыслению фактов в книге предшествовало эйдетическое их восприятие в донаучных обобщениях: «вставшие передо мной задачи работы над грамматиками разнообразных языков часто приводили меня к необходимости поиска причин многих вещей, которые либо общи всем языкам, либо специфичны для некоторых». Объединение усилий логика и лингвиста дало возможность открыть новое научное направление и, по сути, написать первое в прямом смысле научное сопоставление языков, противопоставляющее общие и партикулярные (универсальные и идиоэтнические) свойства языков. Собственно универсальной грамматикой грамматику Арно и Лансло, как и большинство современных и более поздних работ, назвать нельзя. Скорее ее следует рассматривать, как характерологию (в смысле В. Матезиуса) французского языка на фоне параллелей с логической структурой и некоторыми другими языками.
Разумеется, грамматика Арно–Лансло была ‘детищем своего времени’ и сохранила многое в своей методологии от предшественников. Как и в средние века, авторы в первую очередь говорят о трех священных языках: латинском, греческом, древнееврейском. Но уже в таблице ‘букв’ латынь классическая фигурирует наряду с вульгарной и в параллели с рядом романских языков. Сам же текст грамматики Арно и Лансло представляет собой характерологию одного (французского) языка, хотя в основном и без монолингвистической ограниченности во взглядах. В то же время, авторы опираются и на универсальные закономерности с параллелями из нескольких языков.
Универсальным для Арно и Лансло, как и для большинства авторов-предшественников, являются в первую очередь логические закономерности. В то же время, отходя от монолингвизма (как латинского, так и вернакулярного), авторы из Пор-Рояля стараются оценивать средства французского языка как равноправные с другими. Так, они вступают в спор с Юлием Цезарем, Скалигером по поводу нужности и полезности артикля (имеется в виду работа Скалигера в артиклевых языках. Оценивая параллельно греческий и французский артикли, они избегают искушения высказаться по поводу большего или меньшего совершенства того, либо другого, либо даже безартиклевого латинского языка. Хотя уже в предшествующий период, еще в IX веке, сформировалось мнение о том, что язык либо изобретается грамматиками (Thurot 1868), либо, как это иногда считалось и в эпоху написания грамматики Арно и Лансло, и чуть позже, соответствует ‘климатическим условиям жизни народа’. Все же ряд исследователей приходил к выводу, отдаляясь при этом от монолингвистической ограниченности, что «то, что в языке называют естественным, непременно меняется в соответствии с духом языков и варьирует в одних из них более широко, чем в других», и ошибочно считать «более естественным порядок, ставший лишь привычкой, усвоить которую заставляет нас характер нашего языка».
Этьенн Бонно де Кондильяк (1714-1780), автор оригинальных работ, выдвинувший ряд идей, созвучных современной семиотике, теории систем, теории происхождения языка, универсальной грамматике и характерологии, во многом спорил с течением, обычно связываемым с грамматикой Арно и Лансло (имеется в виду картезианство: Рене Декарт, Пьер Мальбранш и др.). Но в некоторых позициях он сближается с Арно и Лансло. «Если мы сравним французский язык с латинским, то мы найдем преимущества и неудобства и в том, и в другом», пишет Кондильяк и делает следующий вывод: «преимущества этих двух языков столь различны, что вряд ли их можно сравнивать». Основной функцией языка Кондильяк признает анализ, разложение, дискретизацию опыта и дальнейшее комбинирование дискретных знаков для управления элементами мысли.
Сказанное Кондильяком о языках в еще большей степени приложимо к научным концепциям языка: Кондильяк предлагает представить себе два идеальных, полярных языка, расположенных на противоположных концах континуума совершенства. Далее он пишет: «Между этими двумя крайностями мы могли бы представить себе все возможные языки, видеть, как они принимают различный характер, соответствующий той крайности, к которой они приближались бы... Самый совершенный язык занимал бы среднее положение, и народ, который говорил бы на нем, был бы народом великих людей». Признание своеобразия каждого языка приближает Кондильяка к релятивистской концепции языка как картины мира или даже отдельного мира. Понятие картины мира формируется как раз в этот период и появляется впервые у Спинозы (1677) [102, с. 103-105].
Идеи грамматики Арно и Лансло были восприняты многими последователями, и в XVIII веке во всех работах можно обнаружить их отголоски, равно как и отражение взглядов модистов. Общими идеями этих грамматик были следующие: для практических потребностей овладения грамматикой как искусством и для изучения языков необходимы теоретические знания о фундаментальных свойствах языков. Эти фундаментальные свойства естественны и рациональны. Повторяя идею модистов о божественно-закономерной универсальности языка в противовес поверхностным различиям, на практике исследователи XVIII века больше внимания уделяют не только грамматике, как науке, но и второй ее стороне, второму типу грамматики – как искусству, и именно с этой стороны идет осознание потребности в самой науке.
Н. Бозе (1717-1789) в качестве основного предназначения языка считавший передачу “образа мысли”, неделимого единства посредством дискретных элементов, признает дискретность и линейность в качестве универсальных и фундаментальных черт всех языков. Хотя его грамматика и продолжает оставаться моноязычной характерологией на фоне других языков, он выдвигает ряд наблюдений за общелогической и лингвистической природой языка и особенностями характера языка французского.
Разбирая элементы речи, Бозе противопоставляет ее языковой (речевой) способности, реализацией которой первая и является, приводя к проявлению мысли. Он фактически признает содержательные универсалии, указывая на разные способы выражения одной смысловой универсалии в разнохарактерных языках. Например, французскому артиклю в латыни соответствует выражение определенности/неопределенности через общие обстоятельства речи. Сравнивая французский препозитивный артикль с постпозитивным в баскском и шведском, Бозе подчеркивает их типологическую близость, споря с другими грамматиками, которые рассматривают их по-разному.
В исследовании конкретного материала Н. Бозе следует принципам логического исчисления, что не удивительно, ведь для исследователя того периода основой любого языка является логическая универсальная грамматика. После первичного исчисления способов расчленения времен (Бозе выделяет три типа времен), автор переходит к анализу языкового, а именно, французского и латинского материала, давая далее аналогии из итальянского и испанского языков. Принимая время (темпоральность) как содержательную универсалию, Бозе выделяет типы в рамках этой универсалии и прослеживает функционирование этих типов в обоих языках. В этом подходе уже в основных чертах видится то, что впоследствии Э. Косериу назовет ономасиологическим подходом: от подлежащего выражению содержания – к средствам выражения. Наблюдаемые Бозе различия, приводят его к весьма современной мысли как для сопоставительной грамматики, так и для теории перевода: отсутствие той или иной формы не значит, что язык лишен способов передачи данной ‘точки зрения’ (в цитируемом случае – на глагольное действие), возможны контекстуальные дополнения (например, наречие для глагола), перифразы и т.п., то есть, смысл перераспределяется между разноуровневыми средствами другого языка (ср. идею грамматического интеграла).
Близки к идеям Пор-Рояля и Бозе также и работы М. Кур де Жебелена. Рассматривая все языки как диалекты одного (языка), де Жебелен противопоставляет грамматическим правилам, одинаковым для всех народов, каждого из них, т.е. универсальную грамматику – грамматике частной, при этом, признавая первичность (генетическую, через язык-мать – Язык-мать (или сестра) фигурирует и в концепции Аделунга, и логическую, фундаментальную) универсальной грамматики. Сопоставляя временные глагольные формы греческого, латинского, французского и древнееврейского, Кур де Жебелен отмечает принципиальное равноправие разных форм разных языков, признавая их полифункциональность.
Цитируют все три вышеупомянутые грамматики Антуан Изаак Сильвестр де Саси, Шарль Пьер Жиро дю Вивье. Для последнего, как и для остальных, универсальная грамматика подходит под понятие «наука», в противовес «искусство», чьи основы имеют гипотетическую истинность, завися от свободных и меняющихся условностей. А уже через несколько лет (1824), для Шарля Антуана Ле Франсуа де Отвена, грамматика полностью переходит из разряда искусств в разряд наук, будучи знанием “термов и способов их сочетания в соответствии с теми соотношениями, которые имеются между идеями”.
Большинство универсальных грамматик XVII-XVIII века были французскими. В Англии созданы были две грамматики, цитируемые современными авторами как близкие к идее универсальности: грамматика Дж. Уоллиса и грамматика Дж. Хэрриса. Грамматика Дж. Уоллиса, неоднократно переиздававшаяся между 1653 и 1765 годами, ныне менее известна. Помимо отдельных ‘контрастивистских’ наблюдений и общих ссылок на предшественников-универсалистов в плане общелингвистической и общефилософской концепции, в ней не так много релевантных для современного исследователя идей.
1.7 КОНЦЕПЦИЯ КОНТИНУУМА В ГЕРМЕСЕ ХЭРРИСА
Особое место в лингвистике после Арно и Лансло занимает работа Джеймса Хэрриса, лорда Малмсбери (1709-1780) (1751), где впервые, помимо рациональной основы языка, упомянута и социальная его основа. Отходит Хэррис от чисто рационалистических принципов и в признании приоритета (для исследования языка) не столько разума, сколько восприятия, противопоставляя эйдетическое знание совокупного человека, отраженное в языке, и теоретическое знание причин природных явлений: «Природа начинает с причин, а от них спускается к следствиям. Человеческое восприятие первоначально направляется на следствия, от которых – постепенными шагами – восходит к причинам». Последовательностью, изоморфной, созвучной человеческому восприятию, признается собственно лингвистическое базовое понятие – период или предложение. От этой, эйдетически ясной всем единицы, Хэррис идет к значению, затем – к единицам речи. Как и Бозе, он исчисляет теоретически возможные способы выражения универсальных понятий, например, разрезания неустойчивого континуума темпоральности на подтипы. При этом он осознает, что не все клетки данного исчисления должны быть заполнены в каждом языке. Среди конкретноязыковых средств выражения соответствующих клеток матрицы исчисления универсальных типов он признает также и нулевые (например, отсутствие артикля в греческом языке – Хэррис называет это явление отрицанием артикля; аналогичное название получает и отсутствие артикля во множественном числе в английском языке). Демонстрирует Хэррис и весьма частные случаи несовпадения сфер функционирования параллельных друг другу явлений в разных языках, например, контраст нулевого артикля в английском и определенного – в греческом языке. Хэррис признает и грамматическую синонимию в пределах одного языка, считая некоторые местоименные артикли (this-that; all-some; any, other, no, none) гораздо более собственно артиклями (much more properly articles) – именно поэтому они должны рассматриваться в универсальной грамматике.
Подход Хэрриса также может быть назван ономасиологическим: рассматриваются способы выражения одного и того же универсального грамматического понятия разными – и разноуровневыми – средствами. Поскольку группы таких средств различны в различных языках, которые сами по себе являются группой, или гипер-группой, средств выражения идей, то каждый язык является особой картиной мира, состоящей из универсальных, общих идей и идиоэтнических, особых идей, которые и представляют собой гений языка. Книга Хэрриса по многим аспектам выпадает из общей парадигмы XVIII века и заглядывает, как по своим принципам, так и по конкретной интерпретации фактов, в XIX и даже в XX век.
1.8 КОНЦЕПЦИЯ УНИВЕРСАЛЬНОГО ЯЗЫКА ЛЕЙБНИЦА И УНИВЕРСАЛЬНЫЕ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНЫЕ КАТЕГОРИИ У КАНТА
Связь всеобщей логики и всеобщего языка была одной из кардинальных проблем в работах Лейбница. Лейбниц ищет первоэлементы, первоосновы сложных идей, семантические примитивы. В lingua Adamica, универсальном общечеловеческом языке в концепции Лейбница, каждой отдельной, примитивной, целостной идее соответствует один знак, сложные понятия образуются из комбинации таких знаков. Лейбниц пытается таким образом соединить понятия дискретного единства, т.е. слова, как свидетельства единства рассудка, с одной стороны, и континуальной сложности и разложимости как языка, так и ментального пространства.
Повторяя идею А. Мейе, С.С Аверинцев выделяет три крупных этапа в развитии филологии в связи с философскими течениями: в эллинистическом мире – после Аристотеля, в Европе XVII века – после Рене Декарта, в Германии XIX века – после Иммануила Канта. По мнению Ю.С. Степанова, Иммануил Кант (1724-1804) завершает предшествующий и начинает новый этап в философии языка, что связано с двумя идеями: идеей связи между функциями мышления (категориями) и формами суждений, а, следовательно, и языка; и идеей релятивизации понятия ‘возможного мира’, что связано с новыми взглядами на модальность в языке [102, с. 119-122]. Косвенным образом оказало влияние на лингвистику, как и на многие другие научные дисциплины, и понимание Кантом системности, в противовес понятию агрегата.
Кант сравнивает поиск трансцендентных понятий в обыкновенном сознании (категорий, которые, не основываются ни на каком собственном опыте, но при этом находятся во всяком опытном познании, как форма его связи) с собиранием элементов грамматики [47]. В таком подходе уже намечается понимание принципиальной неявности, закрытости, трансцендентности грамматической структуры языка для его пользователя, в отличие от монолингвистического субъективизма некоторых его предшественников и даже современных исследователей, преувеличивающих степень сознательности субъекта-пользователя в определении и восприятии структуры собственного языка. Бульшая часть этой структуры скрыта от эйдетического познания или ‘спекулятивного рассудка’, по Канту, как подводная часть айсберга, как химизм пищеварительных процессов; как холст с изображением очага скрывал настоящий очаг в известной сказке [102, с. 124].
В то же время, полная релятивизация в понимании отношения к языку, сознанию и окружающему миру сформировалась в лингвофилософии только к началу XX века, что связано с феноменологией Эдмунда Гуссерля (1859-1938). Гуссерль оценивает вклад Канта как попытку вновь найти “субъективные предпосылки и условия возможности (существования) объективно испытываемого и познаваемого мира”. Ему (и Гумбольдту) следует и Эрнст Кассирер (1874-1945), считающий, что отношение человека к миру – это не отношение копииста к модели, но отношение конструктора к конструируемому.
Отход же от субъективного, эйдетического – к противоположному полюсу, во многом предопределяет ‘кризис науки’ XIX-XX веков. По определению того же Гуссерля, ‘кризис науки’ – это потеря ею своей значимости для жизни [25, с. 5]. Восстановление значимости субъективного, эйдетического полюса возвращало науке уважение к человеку как субъекту познания (и субъекту языковой деятельности), в противовес как атомизму и механицизму рационалистической философии, так и однозначной божественной объективности и предопределенности схоластики.
Современный бельгийский исследователь Коэн Деприк пишет: «Наш язык рефлексивен, но он принадлежит к рефлексивному, в своей основе, миру». Онтология, по его мнению, только тогда хороша, когда она является эпистемологически доступной; онтология – здесь он проводит аналогию с квантовой физикой – должна содержать своего собственного эпистемического агента, своего собственного наблюдателя.
2 ВЗГЛЯД НА ЯЗЫК В ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ. ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ: ПРОБЛЕМЫ НАУЧНОЙ И ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ ИНТЕГРАЦИИ НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
При всей привычности выражения «история науки» оно все еще нуждается в толковании. Уже самый поверхностный анализ обнаруживает его неоднозначность. Наиболее традиционное понимание истории науки трактует ее как историю накопления знаний, как исторический комментарий к современному содержанию науки. С другой стороны, можно говорить о развитии науки как цельной системы взглядов - и это уже совсем иной подход. Наконец, если наука, помимо прочего, является особым социальным институтом, имеет смысл говорить об истории этого социального института.
Поскольку речь здесь идет о лингвистике, в ходе дальнейшего рассуждения имеет смысл ограничиться материалом истории именно этой науки, не претендуя на универсальность выводов. Итак, оставляя пока в стороне историю науки как социального института, мы должны различать историю научных достижений и историю лингвистических взглядов.
Первый подход может быть условно обозначен как «история вопросов» в соответствии с типичным заголовком глав, параграфов и отдельных статей, написанных с позиций такого подхода. Хронологически «история лингвистических вопросов» может уходить сколь угодно далеко в прошлое, однако она характеризуется существенными содержательными ограничениями.
Внимание исследователя привлекают лишь те суждения, теории и концепции, которые связаны с генезисом современных представлений. (По сути дела, оказывается, что история лингвистических учений понимается как история современных лингвистических учений.) Задача сводится к тому, чтобы распределить по хронологической оси и связать с подходящими именами, например, параграфы академической грамматики. Это с неизбежностью приводит к фрагментарности общей картины истории лингвистики, к утрате внутренней логики в ее изложении.
Существует обширный корпус текстов, так или иначе связанных с изучением языка. С точки зрения современного языкознания одни из этих текстов сохраняют определенную актуальность, другие целиком относятся к прошлому, представляют, как принято говорить, «лишь исторический интерес». Как явствует уже из самой формулировки, этот «исторический интерес» рассматривается как нечто второсортное. Может быть, поэтому к идеям, концепциям и теориям, представляющим лишь «исторический интерес», не проявляет интереса даже история лингвистики. Понять это можно. Если строить историю лингвистики как «историю вопроса», то высказывания, не соотносимые непосредственно с какими-либо современными идеями, неизбежно остаются в стороне от нашего внимания. Однако если нас интересует реальный процесс развития нашей науки, то внимание к «устаревшим» тезисам становится не только оправданным, но и просто необходимым.
Историографическая концепция тем эффективнее, чем большее количество высказываний получает в ее рамках интерпретацию, чем меньше высказываний, интуитивно осознаваемых как лингвистические, оказываются для нее несущественными.
Ходячее выражение «система взглядов» имплицирует далеко не тривиальное представление об организации научного знания. Система есть множество, на котором заданы определенные отношения. Соответственно, смысл любого суждения о предмете определяется не только внутренним содержанием этого суждения, но и другими суждениями, входящими в систему. Современные концепции моногенеза языков мира не имеет смысла рассматривать как подтверждение библейского текста.
Точно так же нельзя понимать содержание сравнительно-исторической революции в языкознании как открытие «родства языков». Тот факт, что многие или все языки мира связаны между собой отношениями родства, был бесспорным для многих поколений европейских лингвистов задолго до возникновения сравнительно-исторического метода. Другое дело, что для выяснения характера этих родственных отношений докомпаративистская лингвистика не располагала сколько-нибудь четкими критериями, а само это родство лишь декларировалось, но не использовалось для объяснения языковых фактов.
Новые наблюдения, идеи, открытия терялись во множестве старых заблуждений и совершенно произвольных выводов: ретроспективно мы, конечно, можем указать на факты первого появления в литературе суждений, оказавшихся в дальнейшем истинными, но для их авторов эти суждения стояли в одном ряду с другими, безусловно отвергаемыми современной наукой. Так, еще в начале XVII века Михалон Литуанус высказал мысль о родстве литовского языка с латинским и привел около ста словарных соответствий. Некоторые современные исследователи считают возможным включать это сочинение в кумулятивную цепочку достижений, приведших к созданию сравнительно-исторической лингвистики. Однако этими соответствиями автор стремился опровергнуть мнение о родстве (гораздо более очевидном) литовского со славянскими языками и мотивировать отказ от изучения русского языка: «…Русское наречие чуждо нам литовцам, т.е. итальянцам, происходящим от итальянской крови». И в этом, и в других подобных случаях результат лингвистических изысканий заранее определялся соображениями экстралингвистическими. Эти изыскания не следует включать в «историю вопроса», но в истории взглядов на язык они, бесспорно, должны занять свое место.
История лингвистических учений и история языкознания (как история взгляда на язык) были с полной определенностью противопоставлены друг другу И.А.Бодуэном де Куртенэ, но это противопоставление почти не учитывается в современной практике преподавания.
Историк новой лингвистики имеет дело по преимуществу с текстами, библиографически выделенными в отдельный разряд, поскольку автономность этой научной дисциплины осознается практически всеми. Спорадические высказывания о языке в нелингвистических текстах могут быть интересны с самых разных точек зрения, но, как правило, стоят в стороне от развития языкознания как науки.
Историк ранней лингвистики не имеет права игнорировать ни одно высказывание о языке, сколь бы вздорным оно ему ни казалось. Понятно, что в этой ситуации содержательная структура анализируемого корпуса текстов радикально отличается от структуры корпуса текстов новой лингвистики. Собственно лингвистические труды составляют в нем лишь весьма малую часть. Зато в него входят философские, богословские, исторические, публицистические и даже беллетристические тексты.
По мере своего развития любая наука приобретает определенную самостоятельность, превращается в относительно замкнутую систему. Факты развития науки, разнообразные открытия и новации в большей мере объясняются самой наукой, чем явлениями «внешнего мира». Можно, конечно, при желании связать становление концепции звуковых законов у младограмматиков с экономической, политической и общественной жизнью Европы середины XIX века, однако для объяснения генезиса этой теории гораздо больше дает анализ фактов истории языкознания, анализ лингвистических, а не каких-то иных текстов.
Не следует, впрочем, и преувеличивать изоляцию научного изучения языка от общекультурных доминант эпохи. Связь существует, и в наше время просматривается с гораздо большей ясностью, чем во времена безраздельного господства научного позитивизма. Но исследование этой связи принципиально невозможно в рамках историко-лингвистической концепции, ориентированной на поиски родословной современных доктрин.
Имеет смысл попытаться сформулировать некоторые вопросы, о которых имеет смысл говорить скорее в курсе истории языкознания в широком смысле слова, чем в традиционном курсе истории лингвистических учений. Ниже речь идет по преимуществу о фактах истории русской культуры.
1. «Автопортрет языка» в языковой картине мира.
Исходя из классического тезиса, согласно которому язык отражает определенную картину мира, мы вправе предполагать, что один из фрагментов этой картины мира представляет собой своего рода автопортрет языка. Действительно, средства, используемые лингвистикой для описания явлений, относящихся к языку или связанных с языком, присутствуют в самом языке. Соответственно в качестве отправной точки при анализе национальной лингвистической традиции естественно рассматривать систему представлений о языке, обнаруживаемую в самом языке, своего рода «наивную лингвистику», которая представляет собой один из аспектов того, что Н.Хенигсвальд предложил называть «народной лингвистикой». Наивная филология корреспондирует иногда с лингвистическими воззрениями, вполне актуальными для науки о языке. Так, язык противопоставляется речи не только в соссюровской лингвистике, но и во многих языках (Ср. langue - parole, Rede - Sprache, язык - речь и т.п.).
2. Язык в религиозном мировоззрении.
Определенное лингвистически-философское содержание можно усмотреть и в религиозных доктринах. Существенно при этом, что филологический аспект богословия достаточно отчетливо осознавался в истории христианства (в частности в истории русской церкви). Чрезвычайно интересны, например, характерные для Средних веков концепции, прямо связывающие ответы на вопросы о языке с религиозными догматами и библейскими текстами. Эволюция представлений о месте языка в религиозном мировоззрении должна быть предметом, как истории языкознания, так и истории культуры в целом. К этой области относится, например, учение о буквах в славянской книжной традиции. Средневековое сознание видит в буквах не только техническое средство фиксации текста, но и систему символов, имеющих религиозное, философское, а иногда и научное содержание. Учение о буквах - не просто азбука, а чрезвычайно многоаспектное культурное явление. В курсе имеет смысл рассмотреть сочинения черноризца Храбра, Константина Костенечского, анонимные азбучные трактаты, «Лаодикийское послание» Федора.
3. «Азбучное» изучение языка.
Традиционным для восточных славян способом приобщения к книжной культуре было интенсивное чтение канонических текстов, к которому приступали непосредственно после знакомства с азбукой. Это требовало выработки специальных методических приемов, формирования особого типа учебной литературы. Для того чтобы писать по-славянски, человек должен был овладеть навыками использования обширного и многообразного репертуара клише. Видимо, некоторые памятники древнерусской литературы использовались в качестве способствующих этому учебных пособий. На эту роль, по некоторым признакам подходит «Моление (Слово) Даниила Заточника».
4. Рецепция александрийской грамматической системы.
Право грамматики на существование не было очевидным. Перенос акцента с изучения текстов на изучение системы был достаточно длительным, а иногда и болезненным. Окончательное утверждение грамматического подхода к изучению языка приходится на 17 век. Этот культурный процесс имел как идеологические, так и собственно лингвистические стороны.
Практически все национальные грамматические традиции Европы начинаются с переводных грамматик, постепенно адаптируемых к новому языковому содержанию. Начальный этап этой адаптации с предельной наглядностью демонстрирует первое славянское грамматическое сочинение «О восьми частях слова», представляющее собой очевидный перевод греческого источника. Знакомство с латинскими грамматическими сочинениями, опыт их переводов («Донатус» Дмитрия Герасимова) сделали возможным более свободное обращение с александрийской грамматической системой, реальное приспособление ее к славянским языкам (Лаврентий Зизаний и Мелетий Смотрицкий). Естественно, что и здесь не обошлось без лингвистических трудностей и религиозно-идеологических конфликтов.
5. Традиция языкового коллекционирования в Европе XVI - XVIII вв.
Великие географические открытия повлекли за собой и великие лингвистические открытия. Знакомство с чрезвычайным разнообразием человеческих языков породило традицию языкового коллекционирования, составления сводов информации о языках мира, многоязычных словарей и собраний текстов на этих языках. Завершающие эту традицию словарь П.С. Палласа, «Митридат» И.Х. Аделунга и И.С. Фатера и некоторые другие труды стали важной предпосылкой сравнительно-исторической революции в лингвистике.
6. Проблемы родства и «старшинства» языков в историографии XVII-XVIII вв. Этимология как «вспомогательная историческая дисциплина».
Во множестве исторических сочинений XVII - XVIII вв. мы обнаруживаем этимологические экскурсы, призванные подтвердить точку зрения автора на исторические судьбы народов древности и нового времени.
Для ученых XVII века традиционным было представление о том, что изначально божественная природа человеческого языка была в дальнейшем искажена, что языковые изменения представляют собой по преимуществу результат порчи языка, «в языке траты и неисправности в речи». Естественно, что при таком взгляде на эволюцию языка критерием языкового совершенства становится близость к «праязыку», рассматриваемая как «древность», как «первенство языка перед другими». В качестве такого близкого к праязыку часто предлагался родной язык автора.
В России заслуживают внимания этимологические опыты Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова, В. Тузова, М. Щербатова, П. Болтина, Дамаскина (Семенова-Руднева) и др. При всей их наивности этимологии эти отнюдь не были чем-то абсолютно произвольным. Они должны рассматриваться не как «лингвистические анекдоты», а как существенный этап в становлении научных взглядов на историческое развитие языков, как одна из важнейших предпосылок возникновения сравнительно-исторического метода.
7. Представление о языковом идеале в спорах о языке в XVIII в. и традиция языкового конструирования. В ХVIII в. мнение о деградационном характере языковой эволюции, о том, что в результате изменений язык все более отдаляется от идеального состояния, почти незаметно, без явных признаков полемики сменяется прямо противоположным.
Характерная для эпохи Просвещения вера во всесилие разума проявилась и в подходе к языку. Стремление рационализировать существующие языки или даже разработать новый язык, в основе которого лежали бы разумные основания, было распространено в Европе XVIII в. повсеместно. Это стремление выливалось как в скромные орфографические предложения, так и в широкомасштабные языковые утопии, ориентированные на радикальное реформирование языка.
8. Органическая метафора в истории лингвистической мысли.
Обсуждая языковые проблемы, носители европейских языков регулярно прибегают к выражениям, заимствованным из сферы живой природы: язык-предок, развитие языка, родословное древо, организм языка и пр. Общекультурные и научные концепты, формируемые органической метафорой, заслуживают самого пристального изучения. Разные поколения лингвистов вкладывают в эти выражения разный смысл. Ср., например, понятие организм языка в натуралистической лингвистике А. Шлейхера и в логико-грамматической концепции К.Ф. Беккера.
9. Профаническая проекция науки о языке.
Лингвистические (как, впрочем, и любые научные) концепции иногда приобретают значимость, выходящую за пределы науки. При этом следует учитывать, что наряду с самостоятельностью развивающаяся наука приобретает эзотеричность. Для научных занятий становится необходимым систематическое образование, недостаток которого не может быть возмещен ни природными способностями, ни повышенным интересом к предмету. Питательной средой для лингвистики в стадии ее формирования являются непрофессиональные рассуждения о языке, лингвистическая публицистика, разнообразные любительские опыты. Это явление сохраняется как культурный феномен и в наше время, однако для современного языкознания, как и для современной исторической науки, историко-лингвистические штудии, например, А. Югова, В. Чивилихина или А. Фоменко представляют интерес лишь в качестве возможного объекта исследования. Они интересны, в частности, как пример актуализации тенденций, характерных для языкознания или историографии прошлых, далеких веков. В современном мире живут кое-где еще первобытные охотничьи племена. Точно так же среди наших современников (и даже среди лингвистов) встречаются люди, взгляды которых на язык стадиально соответствуют семнадцатому веку.
В последние годы мы все чаще говорим о «человеческом факторе» в языке. Но всегда ли мы руководствуемся этим принципом при оценке различных лингвистических теорий наших коллег по науке – как соотечественников, так и зарубежных ученых? Критически оценивая их исследования, не слишком ли часто мы забываем, что критика – не только и не столько повод найти просчеты в чужой теории, но еще и способ выявить все позитивное в ней на общее благо? Не следует забывать, что само занятие наукой, особенно гуманитарной, – эксперимент исследователя над самим собой, а, следовательно, предполагает значительную долю самоотверженности. Постараемся поэтому по возможности более глубоко понять теоретиков прошлого и настоящего, не навешивая обидных ярлыков. Не будем забывать, что непонятое нами раньше мы нередко впоследствии принимаем, – но только в лучшем случае с запоздалой благодарностью и с раскаянием в своей непонятливости. В худшем случае и чаще – без благодарности и слишком поздно.
Л. Блумфилд в 1925 г. писал: «Наука о языке, имеющая дело с наиболее базисным и простым из человеческих социальных институтов – это наука о человеке (или наука о духовности, или, как принято, было когда-то говорить, моральная наука). Методы языкознания напоминают методы естественных наук, и то же можно сказать и о его результатах. Отличается же языкознание от естественных наук тем, что его предмет непосредственно связан с компактными и постоянно меняющимися группами людей, с речевыми коллективами. Таким образом, дополнительно к динамике, изучаемой естественнонаучными методами, языкознание привносит еще и тот разряд изменений, который известен под именем «история», такое изменение более динамично, а потому и более наглядно, чем биологическое изменение».
Как бы продолжая эту идею – а она отражала дух времени, – Э. Сэпир в статье 1929 г. связал начало языкознания как науки со сравнительным изучением и реконструкцией индоевропейских языков: «В ходе своих углубленных исследований индоевропейских языков лингвисты последовательно развили технику, гораздо более совершенную, чем техника других наук о человеческих организациях». Тем самым языкознание следует признать наиболее подходящим инструментом для изучения явлений культуры. Но при этом следует иметь в виду, замечает Сэпир, что лингвистика должна взглянуть на вещи шире, выйти за рамки простого классифицирования и упорядочения данных и постараться понять, чéм она может быть полезной для интерпретации человеческого поведения в целом.
Эти два довольно близких суждения характеризуют взгляд на лингвистику в начале первого, подготовительного периода. В конце же этого периода, в 1942 г., происходит заострение собственно таксономической проблематики в преддверии следующей эпохи – выработки процедур анализа. В это время Ч. Хоккет писал: «Лингвистика – классифицирующая наука. Исходными для такой науки являются: 1) мир дискурса и 2) критерии, используемые при классифицировании. Выбор и предварительное упорядочение данных определяют область применения анализа; выбор же критериев устанавливает уровень анализа. В лингвистике есть различные области применения анализа, но при этом два основных уровня – фонологический и грамматический – имеют свои подразделения». Аналитическая процедура – это процесс проб и ошибок, когда одно приближение сменяется другим. Лингвист «собирает фонологический и грамматический материалы одновременно, хотя больше внимания уделяет то одному, то другому уровню. На некоторых стадиях он может опираться на интуицию, но затем вступают в действие строгие критерии. В конечном итоге возникает возможность адекватной оценки материала. Тогда все зависит от того, чтó наиболее удобно для данного языка; если исследуемый корпус материала – письменные записи, то сами дефекты фиксации могут предопределить и порядок представления результатов».
Но вот наступает второй – «методический» – период, период поиска эффективных методов и строгих процедур. Теперь мы встречаем высказывания о том, что лингвистика – исключительно эмпирическая наука, и именно поэтому она не должна заниматься общими проблемами. Стремление найти надежные процедуры анализа привели к предположению о четкой границе между языкознанием и другими гуманитарными науками и о «самоценности» исследования языка; связи же между психологией неязыкового поведения и языковым материалом, как констатировал в 1953 г. Э. Леннеберг, еще не были вполне проанализированы.
Стремление к специализации, а также несомненные достижения в выработке строгих процедур (что, скорее, выявило их ограниченность, чем реально приблизило исследователей к решению задачи процедурного «обнаружения» грамматики языка) создали вокруг языкознания к середине пятидесятых годов ореол очень далеко продвинувшейся в своем развитии, систематичной, точной научной дисциплины: «Ученые, исследующие общество, стремясь к точности формулировок своих теорий, с завистью смотрят на столь точные формулировки в грамматике и в описании экспериментально-фонетических исследований, которыми изобилуют лингвистические журналы; да и сами лингвисты порой начинают верить, что именно они могут указать путь к новой научной революции в понимании поведения человека», – так с иронией писал Р. Лиз в 1957 г., когда все яснее намечались контуры нового кризиса и подготавливалась почва для перехода от «методического» к теоретическому периоду развития языкознания.
Итак, «научное языкознание» было лозунгом (целью, к которой призывали) в подготовительный период; в методический период появилась вера в то, что эта цель уже достигнута. Но только в теоретизирующий период можно с уверенностью сказать, что языкознание становится наукой, причем гуманитарной наукой, т. е. наукой о человеке.
3 ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ. ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ И ЯЗЫК
3.1 ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ
Стремление к познанию, к идеальному освоению мира является фундаментальной потребностью человека. Одно из глубинных влечений личности – желание распознать логику окружающего мира, удовлетворить свое желание понять смысл универсума. Из потребности индивида в творчестве, в интеллектуальном познавательном действии вырастает человеческое знание.
Знание – подтвержденный практикой результат познания действительности, итог познавательного процесса, который связан с обретением истины. Истина – это правильное, достоверное отражение предметов и явлений действительности познающим человеком. Она характеризует соответствие человеческих знаний действительности, совпадение человеческой мысли и объекта. Истина – цель человеческого познания.
Процесс познания не завершается, поскольку люди постоянно открывают все новые и новые закономерности мира. Критерием познания оказывается реальная общественная практика людей. Особенностям субъективного освоения человеком внешнего мира посвящен такой раздел философии, как гносеология (греч. gnosis - познание), теория познания.
Традиционно теория познания исходила из предпосылки, что, по меньшей мере, для части человеческого познания имеется надежный фундамент. Но результат многовековых усилий может разочаровать. К абсолютной, общезначимой, окончательной истине ученые так и не пришли, что все же не делает познание бесконечным. Через заблуждение, через критическое переосмысление своих знаний люди приближаются к более полному постижению мира.
Также теорию познания можно характеризовать как систему отношений субъекта и объекта познания.
Субъект познания – понятие, использующееся для обозначения психолого-теоретико-познавательного Я, противопоставляемого чему-то другому, не-Я, предмету, объекту.
В наиболее широком гносеологическом словоупотреблении под объектом как компонентом объективной реальности понимается любая существующая вне и независимо от сознания данность, на которую нацелена познавательно-преобразовательная активность субъекта.
3.2 ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ И ЯЗЫК
Человек познает мир с помощью различных средств. Он осваивает мир, в том числе, с помощью языка. Традиционное базисное рассмотрение проблемы «язык и познание» предполагает, прежде всего, выяснение его основных и вспомогательных функций в получении и выражении знания. В этом случае, на первый план выходят вопросы терминов теории познания, отношения чувственного опыта к эмпирическим понятиям, выявление способов и предназначений в употреблении языка для передачи информации (коммуникации), эмоций, выражения не только индивидуального, но и общего знания, социальных функций – ведения дел с внешним миром по средством знаков (символов), наконец, осуществления самого мышления.
Интерес к языку был всегда присущ философии. Уже начиная с Платона и Аристотеля, постепенно все более четко осознается мысль о связи языка и мышления, и соответственно повышается внимание к языку как к орудию мысли.
Классики Марксизма существенно развили и углубили тезис о связи мышления и языка: «На духе с самого начала лежит проклятие – быть отягощенным материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков – словом, в виде языка… Язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание…».
Материалистическое познание истории человеческого общества позволило глубже понять природу языка как социального явления, оценить его роль в формировании мышления, раскрыть его функции в практической деятельности человека и в познании им окружающего мира. Вопрос о соотношении мышления и языка до сих пор остается одним из традиционных источников, поддерживающих интерес к языку и марксистской философии.
Какие же факторы заставляют нас обращаться к языковой проблематике? Грубо говоря, можно указать как минимум на три таких фактора: логико-семантические исследования; отдельные идеи и результаты современной лингвистики; критика позитивистских направлений, занимающихся анализом языка.
На первое место по справедливости должен быть поставлен логический анализ языка. Бурное развитие символической логики с середины XIX века позволило Г. Фреге и Б. Расселу применить ее средства для анализа содержания фундаментальных материалистических понятий. Впоследствии этот анализ был распространен на языки других наук и даже на понятия философии. Широкую известность получило логико-семантическое исследование понятия истины.
Результаты, полученные в ходе логического анализа языка науки, в настоящее время общепризнанны. Продолжается уточнение структуры научных теорий, описание различных форм предложений науки и их логических взаимосвязей; формулировка логических требований к основным положениям научных теорий; выявление научных понятий; выявление логической структуры научных объяснений.
Развитие логики в нашей стране привело к появлению работ, в которых ее средства применяются для изучения языка науки.
Второе обстоятельство изучения – критика логического позитивизма, представители которого объявили этот анализ единственным средством философского исследования.
Критика верификационной теории значения, доказательство неосуществимости эмпирической редукции теоретического знания, защита философии от дискредитации ее неопозитивистами – все это способствовало привлечению внимания к проблемам значения языковых выражений.
Интерес к языку, вызванный обсуждением проблем его логического анализа, являлся поверхностным, что обусловлено спецификой метода.
Логический анализ опирается на построение и исследование искусственных, формальных языков с простой структурой и бедным содержанием. И лишь в той малой мере, в которой эти формальные языки отображают свойства реальных языков науки или естественного языка. Результаты исследования способны пролить свет на особенности естественного языка. Например, различные системы логического следования описывают отдельные стороны содержания союзов естественного языка: «и», «или», «если», «то».
Модальные логические системы описывают некоторые взаимоотношения между понятиями «возможно», «необходимо». Логики времени уточняют содержание понятий «раньше», «позже», «было», «будет». Логики норм имеют дело с понятиями «разрешено», «запрещено». Точное описание отдельных, порой очень важных, понятий естественного языка в формальных системах логики, несомненно, помогает лучше понять некоторые языковые явления, однако логический анализ не изучает языка как явления культуры. В лучшем случае он может служить лишь одним из вспомогательных средств такого изучения. Проблема логики порождена тем обстоятельством, что выражение мысли в языке приводит к искажению характера знания. По выражению Людвига Витгенштейна, язык переодевает мысли, причем переодевает столь неузнаваемо, что внешняя форма одежды не позволяет судить о форме облаченной в нее мысли.
Меньшей известностью среди гносеологов и методологов пользуются лингвистические теории, хотя они и дают более верное представление о естественном языке, нежели формальные системы символической логики.
Столь же небольшой известностью у нас пользуется философия лингвистического анализа, разработанная в Кембридже и Оксфорде последователями Мура и позднего Витгенштейна. Эта философия была подвергнута критике как одно из течений неопозитивизма.
Долгое время находилось в тени направление западноевропейской философии – философская герменевтика. Возникнув как искусство и теория истолкования текстов, герменевтика в XIX веке стала трактоваться и разрабатываться как специфический метод познания в гуманитарных науках. А в XX веке благодаря усилиям М. Хайдеггера, Э. Бетти, Г. Гайдамера, П. Рикера она превратилась в особое философское направление. Основной проблемой герменевтики была и остается проблема понимания языковых текстов. За почти двадцатилетний период развития герменевтика накопила богатый материал, относящийся к анализу процедур понимания, процессов коммуникации, к исследованию места и функций языка в системе культуры.
3.3 ЯЗЫК И ПОЗНАНИЕ: ОПЫТ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО РАССМОТРЕНИЯ ПЕРСПЕКТИВ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
Когда в современной философско-методологической литературе обсуждается тема «Язык и познание», то в центре внимания, как правило, оказываются сюжеты, посвященные роли языка в структуре познавательной деятельности.
«Язык» - инвариант языковой деятельности. В ходе анализа значений (смыслов) языка выделяются единицы его звуковой (или иной) материи, способные выполнять функцию означения. Предмет лингвистической теории составляют структуры, образованные этими единицами, способные выполнять смыслоразличительные функции различного рода. Реальное функционирование языка происходит всегда в рамках неязыковых контекстов и конкретных ситуаций общения, а эта сторона дела выражается уже в термине «речь».
Язык существует, не иначе как реализуясь в коммуникациях, участвуя в процессах мышления и познания.
В лингвистике объективно языковое исследование отрывает «язык» от исторически конкретного процесса языкового творчества. Язык как предмет объективного исследования теряет связь с сознанием и творчеством конкретного исторического субъекта. Субъект языковой действительности интерпретирует «язык» в «речи».
Реализовавшиеся в лингвистике исследовательские позиции могут быть представлены так:
1. Первая из них (дискриптивная), провозглашает анализ фрагментов языка и совершенствование соответствующих методов основной задачей лингвистической науки.
2. Вторая позиция (формалистская) допускает наличие определенной упорядоченности в использовании языка, причем источник этой упорядоченности усматривается в самом языке.
3. Третья позиция (генеративизм) утверждает принципы процессов происхождения реальности языка на базе «языковых» структур.
Специфика гуманитарных знаний может быть зафиксирована не вне, а только в контексте логико-методологического контекста науки.
Совокупность норм, управляющих языковыми способностями субъекта, есть грамматика языка. На ее базе порождаются высказывания.
Знание языка, позволяющее человеку строить бесконечное множество правильных высказываний, Хомский определяет как компетенцию, а способность строить конкретные правильные высказывания – как употребление. Предметом лингвистики является компетенция. Употребление принадлежит сфере психологии мышления.
«Язык» - объективно существующие результаты языковой деятельности, а знания о языке (лингвистической теории) – сознание субъекта языковой деятельности.
Активное воздействие языка на человеческое познание носит направленный характер, и именно потому, что язык обладает специфической функцией – функцией общения. В структуре языковых значений содержится компонент, направляющий использование языка и его воздействие на процесс восприятия мира, в конкретных ситуациях общения.
Сознание по своей сути не является чем-то самостоятельным, его импульс обращен во вне, на усвоение или освоение (через то или иное эмоциональное отношение) содержания внешней действительности. Сознание обращено к внешней действительности и только в этом обращении сознание фиксирует свой предмет. Эмоциональное отношение отталкивается от воспринятого, корректируя деятельность индивида по формированию образа реальности. Процесс осознания – последовательность непрерывно видоизменяющихся интенций и эмоциональных оценок.
ЛЕЦИЯ №3
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЯЗЫКА: ОБЗОР РАЗЛИЧНЫХ ТЕОРИЙ
1 Язык — одна из величайших загадок человеческого бытия
2 Препятствия для возникновения языка эволюционным путем
3 Теория возникновения языка из звуков, издаваемых животными
4 Теория создания языка силой человеческого разума
5 Теория возникновения языка в результате звукоподражания
6 Теория внезапного возникновения языка
7 Теория языка жестов
8 Теория сотворения языка
9 Религиозные теории. Библейская теория происхождения языков. Миф о Вавилонской башне
10 Первые опыты и научные гипотезы
11 Язык животных
12 Происхождение человека и язык
13 Язык - вторая сигнальная система
1 ЯЗЫК — ОДНА ИЗ ВЕЛИЧАЙШИХ ЗАГАДОК ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО БЫТИЯ
Почему люди, в отличие от остальных видов живых существ, обитающих на Земле, способны общаться посредством языка? Как появился язык? Эволюционисты на протяжении многих лет пытаются ответить на эти вопросы, но пока так и не нашли приемлемые ответы, хотя и выдвинули бесчисленное множество теорий; некоторые их этих теорий мы рассмотрим сегодня.
Одни эволюционисты утверждают, что язык возник из звуков и жестов приматов; другие считают, что люди «изобрели» язык благодаря своему разуму и способности к звукоподражанию. Иные же полагают, что люди на определенном этапе эволюции неким образом «открыли» для себя общение посредством речи. Однако все эти концепции разбиваются о собственные недостатки. Сторонники теории эволюции и поныне не нашли приемлемый ответ на вопрос о появлении языковой коммуникации. Единственная логичная модель возникновения языка — креационная модель, согласно которой язык был сотворен Богом.
Человеческий язык: возник ли он эволюционным путем из простых звуков, издаваемых животными, или был дан человеку Богом? Ученые, лингвисты и философы ломают головы над вопросом происхождения языка с тех самых пор, как Дарвин выдвинул свою теорию эволюции. Но ни одна из множества предлагаемых ими теорий появления языка не в состоянии удовлетворительно объяснить такое уникальное явление, как человеческий язык.
В 1866 году — спустя семь лет после выхода в свет труда Дарвина «О происхождении видов» — Парижское лингвистическое общество запретило полемику о происхождении речи. «Парижские лингвисты, несомненно,… сознавали, что домыслы, не подкрепленные убедительными доказательствами, лишь создадут почву для неразрешимых споров и разногласий, которых они по понятным причинам стремились избежать».
Интерес к проблеме зарождения языка еще долго вызывал их явное неодобрение — исследования эволюции языка возродились во Франции лишь в 1965 году.
Почему же эта тема считалась настолько опасной, что размышления о ней целых 99 лет были вне закона? По словам Д. Премака (D. Premack), автора многочисленных книг об эволюции и происхождении языка, «человеческий язык — непреодолимое препятствие для теории эволюции».
Эволюционистам никак не удается найти приемлемое объяснение необычайного разнообразия языков и их сложности. Все согласны с тем, что язык — главный признак, отличающий людей от других биологических видов. Наши дети овладевают навыками устной речи, едва достигнув четырехлетнего возраста; если ребенок в четыре года не умеет говорить, то это — следствие врожденной или приобретенной патологии. В целом же дар речи присущ всем людям — и никому из других живых существ, населяющих Землю. Почему только человечество обладает способностью к речевой коммуникации и как мы обрели эту способность?
2 ПРЕПЯТСТВИЯ ДЛЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЯЗЫКА
ЭВОЛЮЦИОННЫМ ПУТЕМ
Если теория эволюции верна, то люди обязаны были преодолеть немало препятствий, прежде чем смогли бы общаться языковыми средствами. Первое среди этих препятствий известно как устойчивость референтных систем и заключается в том, что за звуками, издаваемыми животными, закреплены конкретные значения. Например, собака рычит непосредственно на объект, в котором видит опасность, но не сообщает рычанием о возникшей опасности кому-то другому. Если бы собака зарычала, чтобы оповестить другую об опасности, то ее рычание не было бы воспринято как предупреждение. Таким образом, для появления языка люди были обязаны найти способ общаться об объекте, а не с объектом.
У животных общение ограничивается проявлением эмоций. Людям же для того, чтобы выражать с помощью языка свои мысли, требовался синтаксис. Синтаксис — это определенный способ соединения слов в предложения для передачи смысла сообщения. В различных языках этой цели служат порядок слов, суффиксация, метаязык (такие части речи, как относительные местоимения, местоимения, наречия, предлоги, союзы, а также окончания и т.д.). Человек не может передать другому свои мысли, не прибегая к синтаксическим построениям; речь без синтаксиса сводится к восклицаниям и приказам.
Кроме того, эволюционистам никак не удается объяснить закономерности изменений, которые произошли в языках с момента появления письменности, сохранившей эти изменения для современных лингвистов. Самые древние языки — латынь, древнегреческий, древнееврейский, санскрит, финикийский, древнесирийский — гораздо сложнее любого из современных языков. Все, кто в наши дни сталкивается с этими языками, без колебаний признают, что они определенно запутаннее и труднее для изучения, чем нынешние. Языки никогда не становились сложнее, чем были; напротив, со временем они только упрощались. Однако это никак не согласуется с теорией биологической эволюции, согласно которой все сущее со временем усложнялось.
Учеными были выдвинуты десятки гипотез о том, как люди преодолели препятствия для появления языка; эти гипотезы в большинстве своем весьма умозрительны и существенно расходятся между собой. Так, Жан-Жак Руссо, французский философ конца XVIII века, считал первопричиной языка человеческие чувства и страсти; поэтому, согласно Руссо, наша речь начиналась с поэзии.
Несмотря на славу Руссо, с ним мало кто согласился, и появилось множество новых версий возникновения языка. Эволюционисты полагают, что язык либо произошел из звуков, с помощью которых общаются животные, либо сначала возник язык знаков, а затем к знакам постепенно добавлялись звуки, и, в конце концов, появилась устная речь. Некоторые эволюционисты утверждают, что человеческий разум и способность к звукоподражанию позволили людям «изобрести» язык. Другие же придерживаются того мнения, что язык возник у людей «чудесным образом» или что люди на определенной стадии эволюции открыли в себе способность к общению посредством речи.
Согласно теории эволюции, люди начали отделяться от обезьян примерно 2-4 миллиона лет назад, когда стали использовать предметы в качестве орудий труда. Эволюционисты полагают, что миграция людей из Африки началась 100 000 лет назад, и к 10 000 г. до Р. Х. люди расселились по всему миру. Исходя из этого, они утверждают, что язык либо уже сформировался 100 000 лет назад (или, по крайней мере, находился на одной из заключительных стадий развития) и затем из этого языка в отдельных группах людей, расселявшихся по Земле, произошли тысячи языков, многие из которых существуют и поныне; либо же он возник одновременно в разных уголках земного шара уже после того, как люди расселились по всей планете к 10 000 г. до Р. Х.
Сторонники различный теорий происхождения языка не могут прийти к согласию относительно того, когда люди начали общаться с помощью слов; а поскольку невозможно ни установить, ни воссоздать, ни один из праязыков, якобы возникших эволюционным путем, приверженцам теории эволюции остается довольствоваться лишь догадками о том, как мог появиться язык.
3 ТЕОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЯЗЫКА ИЗ ЗВУКОВ, ИЗДАВАЕМЫХ ЖИВОТНЫМИ
Многие биологи и лингвисты из числа сторонников идеи эволюции от простейших к человеку считают, что язык постепенно развился из звуков и шумов, издаваемых животными. По мере развития человеческого интеллекта людям удавалось произносить все больше звуков; постепенно эти звуки превращались в слова, за которыми закреплялись значения.
На первый взгляд эта теория представляется логичной. Действительно, почему бы крикам и хрюканью приматов не стать словами и не приобрести определенные значения? Однако ученые убеждены, что звуки животных не имеют ничего общего с языком и не используются для передачи идей или понятий; они служат исключительно для выражения эмоций — точно так же, как у людей этой цели служат плач, смех, крики и так далее. Почти все животные способны передавать эмоции с помощью набора различных звуков — лая, рычания, шипения, щебетания, кудахтанья и т.п., — но этими шумами они выражают свои чувства, а не мысли. Зоологи полагают, что животные не контролируют звуковое выражение своих эмоций. Например, когда собака напугана, она рычит на объект, который пугает ее, и не может остановиться. Аналогичным образом людям бывает сложно перестать смеяться или плакать, когда их переполняют эмоции, в то время как общение посредством слов подконтрольно нам. Так или иначе, звуки, призванные выражать эмоции, сильно отличаются от тех, которые используются для передачи понятий. Поэтому вероятность происхождения человеческого языка от звуков, издаваемых животными, крайне мала.
4 ТЕОРИЯ СОЗДАНИЯ ЯЗЫКА СИЛОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РАЗУМА
Некоторые ученые предположили, что люди неким образом создали язык благодаря своему разуму. Согласно их теории, по мере эволюции человека интеллектуальные способности людей непрерывно росли и, в конце концов, позволили людям начать общаться друг с другом. Это предположение также кажется весьма логичным, однако большинство ученых и лингвистов отрицают такую возможность. В частности, Дуайт Болинджер (Dwight Bolinger), ученый и лингвист, исследовавший языковые способности шимпанзе, говорит: «Стоит задаться вопросом, почему всем формам жизни, населяющим Землю, пришлось ждать миллионы лет, прежде чем Homo сделал это [создал язык]. Неужели потому, что сначала должен был появиться определенный уровень интеллекта? Но как такое могло произойти, если интеллект всецело зависит от языка? Язык никак не мог быть предпосылкой для возникновения языка».
Уровень интеллекта невозможно измерить без помощи языка. Так что гипотеза о появлении языка вследствие развития человеческого разума необоснованна и недоказуема.
Кроме всего прочего, ученые не могут доказать, что для языка необходим развитый интеллект. Напротив, зачастую данные науки говорят об обратном. Зоологам удавалось обучить обезьян шимпанзе общаться на языке жестов, и те оказались способны понимать и даже употреблять простейшие синтаксические структуры. Разумеется, они никогда бы не изобрели язык и не могли общаться с другими шимпанзе посредством синтаксиса, однако их уровень интеллекта оказался достаточным для того, чтобы понимать язык, если они обучены этому. Таким образом, можно сделать вывод, что своей способностью к языковому общению мы обязаны отнюдь не нашему высокоразвитому интеллекту.
5 ТЕОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЯЗЫКА В РЕЗУЛЬТАТЕ ЗВУКОПОДРАЖАНИЯ
Не так давно Сюзан Блэкмор (Susan Blackmore) в своей книге «Машина мемов» (The Meme Machine) выдвинула гипотезу о том, что людям удалось создать язык благодаря их способности к звукоподражанию. По ее словам, человек, как ни одно другое живое существо на Земле, наделен даром подражать себе подобным, и именно этот дар заложил основу для естественного развития языка. Число сторонников этой идеи, получившей известность как «теория мемов», неуклонно растет.
 |
«Теория мемов» опирается на утверждение, что во всем животном мире только людям действительно дано имитировать окружающих с помощью мимики и звукоподражания. Согласно этой теории, другие животные не подражают своим сородичам и не очень-то способны подражать другим видам животных; людям же неплохо удается и то, и другое. Однако ученые, исследовавшие поведение приматов, установили, что многие обезьяны имитируют действия себе подобных, «молодые шимпанзе внимательно наблюдают за старшими сородичами и затем порой с большой точностью воспроизводят их действия — вопреки расхожему мнению, что шимпанзе не умеют подражать». |
| Исследования, проведенные независимо друг от друга разными группами ученых, показали, что обезьяны более склонны производить какие-либо действия с объектом, если они видели, как такие же |
действия производила другая обезьяна. В ходе этих исследований было доказано, что при наблюдении обезьяны или человека за действиями других возникает нервный импульс, который в значительной степени способствует воспроизведению ими этих действий. «Ценность этого открытия заключается в том, что ученые впервые установили наличие и описали нервный механизм, обеспечивающий точное соответствие между зрительным восприятием действия и его выполнением». Таким образом, приматы, как и люди, способны имитировать действия себе подобных. И хотя обезьяны могут подражать другим только действиями, но не голосом, это все равно идет вразрез с теорией Блэкмор.
Кроме того, ее теории противоречит такое явление, как звукоподражание птиц. Многие виды птиц обладают удивительной способностью воспроизводить звуки окружающего мира. Например, попугаи какаду и ара могут подражать фактически всем звукам, которые слышат: голосам других птиц, животных, человеческой речи, музыке и любым другим звукам. Они даже понимают, что означают те или иные звуки.
Человек — лишь один из множества видов животных, способных имитировать чужие звуки и действия, но только он смог создать язык. В свете всех этих данных «теория мемов» тоже выглядит безосновательной.
6 ТЕОРИЯ ВНЕЗАПНОГО ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЯЗЫКА
Некоторые ученые считают, что язык появился у людей внезапно, без видимых предпосылок к его зарождению. Они полагают, будто бы язык был изначально заложен в человеке, и люди на определенном этапе эволюции просто обнаружили в себе эту особенность и стали использовать для общения и передачи информации слова и жесты, постепенно расширяя словарный запас. Приверженцы теории внезапного появления языка утверждают, что люди приобрели дар речи в результате случайной перегруппировки участков ДНК в процессе эволюции.
Согласно этой теории, язык и все необходимое для общения существовали до того, как человек их обнаружил. Но это означает, что язык как таковой возник совершенно случайно и не задумывался как целостная система. Между тем, язык представляет собой сложную логическую систему, высочайший уровень организации которой просто не позволяет поверить в ее случайное возникновение. Помимо этого, теория внезапного появления языка не может игнорировать вопрос о том, почему из всего разнообразия животного мира только люди удостоились такой чести. Язык — один из главных признаков, отличающих нас от остальных животных; но почему его не «открыли» в себе представители других биологических видов? И даже если эту теорию можно рассматривать как модель появления языка, ее никак нельзя признать приемлемым объяснением происхождения такового, поскольку такая сложная структура, как язык, не могла возникнуть сама по себе, без творца.
7 ТЕОРИЯ ЖЕСТОВ
Эта теория возникновения устной коммуникации имеет наибольшее число сторонников в современной науке. Согласно ей, по мере того как люди эволюционировали, они постепенно разрабатывали знаковую систему, поскольку обнаружили, что использование знаков может приносить пользу. Поначалу они не стремились донести до других какие-либо идеи; человек просто производил некоторое действие, другой видел это и затем повторял это действие. Например, один человек пытается сдвинуть с места какой-либо предмет, но сам не в силах сделать это; другой видит эти усилия и приходит ему на помощь. В итоге человек уяснил себе: для того чтобы ему помогли переместить что-либо, достаточно жеста, изображающего толкание. По мнению приверженцев этой теории, когда люди начали использовать жесты, ассоциирующиеся с каким-либо действием, не в процессе этого действия, а для передачи информации другим людям, знаки из средства «случайной» коммуникации превратились в форму настоящего осмысленного общения.
Каждый, кто наблюдал за поведением группы шимпанзе, согласится с тем, что эти обезьяны общаются друг с другом с помощью мимики и жестов. Наблюдения ученых показывают, что почти все шимпанзе пользуются одним и тем же набором звуков; межклановые различия весьма незначительны. Весь этот набор понятен не только шимпанзе (которым адресована коммуникация) и людям, но также гориллам и многим другим видам приматов. Мимика и жесты шимпанзе и других обезьян — по существу, главный довод, приводимый сторонниками теории жестов в поддержку идеи постепенного зарождения языка в процессе прибавления звуков к жестам.
Серьезнейшие недостаток этой теории заключается в том, что, несмотря на бесчисленные попытки, никому из ее приверженцев так и не удалось предложить приемлемый сценарий прибавления звуков к жестам. Согласно одной из гипотез, изначально слова имели звуковое сходство с понятиями, которые выражали (ономатопея). Эту гипотезу, известную как «теория звукоподражания», выдвинул в 1880 году Макс Мииллер (Miiller), но даже он сам считал ее не слишком правдоподобной. Например, понятие «собака» поначалу выражалось междометием «гав-гав» или «тяв-тяв», а звуки, напоминающие птичье чириканье или карканье, ассоциировались с издающими их пернатыми. Действия обозначались звуками, которые люди производили при выполнении этих действий; к примеру, принятие пищи передавалось с помощью чавканья, а поднятие тяжелого камня — с помощью натужного уханья.
Теория Мииллера казалась бы вполне логичной, но во всех языках нашего времени звучание слов не имеет ничего общего со «звуковым образом» выражаемых ими понятий; да и в древних языках, изучаемых современными лингвистами, не было ничего подобного. Ни английское слово “dog” (собака), ни французское “chien”, ни немецкое “hund” не напоминают своим звучанием собачий лай. И если бы слова зарождались как звукоподражание, то неужели они не звучали бы более-менее одинаково на всех языках? Между тем словарный состав языков мира отличается удивительным разнообразием. Это фактически сводит на «нет» возможность возникновения языка из жестов и звукоподражания.
Более того, людям свойственно размышлять о понятиях и идеях, которые мы не можем ни осознать, ни выразить посредством знаков. Таких абстрактных понятий — великое множество: время, любовь, ненависть, жадность, счастье, вера, цель, красота, материя, веселье, культура и т.п. Наличие в языке слов, выражающих абстрактные понятия, заставляет сильно усомниться в состоятельности этой и любой другой эволюционной теории его происхождения.
Еще одно непреодолимое препятствие для теории языка жестов как первичной формы коммуникации — проблема появления синтаксиса. Многим кажутся здравыми рассуждения о том, что люди могли придумать знаки и слова для обозначения простых предметов и действий, но как люди изобрели синтаксис? Человек никак не сможет сказать: «Дай мне еды», если все слова, которыми он располагает, — это «еда» и «я». Синтаксис — настолько сложная система, что люди не смогли бы «открыть» ее случайно. Для возникновения синтаксиса требовался разумный создатель, однако человек не мог быть этим создателем, поскольку не смог бы донести свое открытие до других.
Мы же не мыслим нашу речь без метаязыка—множества служебных слов, которые не имеют лексического значения, но определяют значения других слов. Люди никак не могли бы по чистой случайности начать употреблять и понимать эти слова.
8 ТЕОРИЯ СОТВОРЕНИЯ ЯЗЫКА
Из всех выдвинутых наукой теорий происхождения языка только одна с момента появления и по сей день, сохраняет свои позиции, несмотря на то, что все это время ее противники заняты отчаянными поисками контраргументов против нее. Это—теория божественного сотворения языка. Вера в то, что его создал и дал людям всемогущий и всеведущий Бог, позволяет обойти те непреодолимые препятствия, о которые разбиваются все теории возникновения языка эволюционным путем.
Из библейского описания Сотворения ясно, что язык существовал еще до того, как Бог начал творить этот мир. Язык был одним из способов общения Пресвятой Троицы — ипостасей Триединого Бога.
История человечества позволяет христианам утверждать, что язык существует столько, сколько существует Бог, а согласно Библии, Бог существует вечно.
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Бытие, 1:1-3).
Но почему из всех сотворенных Им живых существ Бог наделил языком только людей? Ответ не этот вопрос мы находим в первой же главе Священного Писания: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Бытие, 1:27). Бог создал людей по образу своему, а поскольку Богу присущи язык и общение, людям также достался этот дар. Таким образом, язык — одна из граней Личности Бога, которые Он передал людям. Это—вполне здравое заключение, поскольку язык дает нам частичное представление о природе Бога. Как и Бог, язык немыслимо сложен. На его изучение может уйти вся жизнь; но при этом дети, едва научившись ходить, начинают понимать и употреблять язык.
Эволюционисты выдвинули великое множество теорий зарождения и развития человеческого языка, но ни одна из этих теорий не дает приемлемое объяснение необычайному разнообразию и сложности языков. Так что не остается ничего иного, кроме веры в Бога-Творца, Который не только создал человека, но и наделил его даром речи. Библия рассказывает о Сотворении всего сущего Богом; ее текст лишен противоречий и содержит ответы на все вопросы. В отличие от теории эволюции, которой недостает достоверности в объяснении происхождения языка, изложенная в Библии креационная теория способна противостоять любым возражениям.
9 РЕЛИГИОЗНЫЕ ТЕОРИИ. БИБЛЕЙСКАЯ ТЕОРИЯ
ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЯЗЫКОВ. МИФ О ВАВИЛОНСКОЙ БАШНЕ
9.1 РЕЛИГИОЗНЫЕ ТЕОРИИ
Существует ряд гипотез о происхождении языка, но ни одна из них не может быть подтверждена фактами в силу огромной отдаленности события по времени. Они остаются гипотезами, так как их нельзя ни наблюдать, ни воспроизвести в эксперименте.
Язык был создан Богом, богами или божественными мудрецами. Эта гипотеза отражена в религиях разных народов.
Согласно индийским ведам (XX век до н.э.), главный бог дал имена другим богам, а имена вещам дали святые мудрецы при помощи главного бога. В Упанишадах, религиозных текстах X века до н.э. говорится о том, что сущее сотворило жар, жар - воду, а вода - пищу, т.е. живое. Бог, входя в живое, создает в нем имя и форму живого существа. Поглощенное человеком разделяется на грубейшую часть, среднюю часть и тончайшую часть. Таким образом, пища разделяется на кал, мясо и разум. Вода - на мочу, кровь и дыхание, а жар разделяется на кость, мозг и речь.
Во второй главе Библии (Ветхий завет) говорится:
«И взял Господь Бог человека, которого создал, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его. И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему. Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему. И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку» (Бытие, 2, 15-22).
Согласно Корану Адам был сотворен Аллахом из праха и «звучащей глины». Вдохнув в Адама жизнь, Аллах научил его именам всех вещей и этим возвысил его над ангелами» (2:29)
Однако позже, согласно Библии, потомков Адама за их попытку построить башню до небес Бог покарал разнообразием языков:
На всей земле был один язык и одно наречие… И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем лее, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город. Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле (Бытие, 11, 5-9).
Евангелие от Иоанна начинается следующими словами, где Логос (слово, мысль, разум) приравнивается к Божественному:
«В начале было Слово [Логос], и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога».
В Деяниях Апостолов (части Нового Завета) описывается событие, произошедшее с апостолами, из которого следует связь языка с Божественным:
«При наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать. В Иерусалиме же находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небом. Когда сделался этот шум, собрался народ, и пришел в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием. И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии говорящие не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились. Парфяне, и Мидяне, и Еламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киринее, и пришедшие из Рима, Иудеи и прозелиты, критяне и аравитяне, слышим их нашими языками говорящих о великих делах Божиих? И изумлялись все и, недоумевая, говорили друг другу: что это значит? А иные, насмехаясь, говорили: они напились сладкого вина. Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим…» (Деяния апостолов, 2, 1-14).
День Пятидесятницы, или Троицын день заслуживает того, чтобы кроме своего религиозного значения стать Днем Лингвиста или Переводчика.
9.2 «БИБЛЕЙСКАЯ ТЕОРИЯ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЯЗЫКОВ»
Миф о потопе. Во многих источниках мы встречаем упоминания о «поразительном» сходстве описаний библейского потопа и потопа, о котором идет речь на одиннадцатой табличке мифа о Гильгамеше. Сходство этих мифов действительно очень велико, но если есть что-то «поразительное» в сравнениях двух этих историй, так это причины столь ужасного бедствия.
В вавилонской истории люди вели себя просто-напросто шумно, и оттого совет богов — хотя и не единогласно — решил уничтожить их, словно забыв, для чего было сотворено человечество: для того, чтобы трудом своим тяжким, воплощавшимся в результате в жертвы богам, обеспечивать небожителям безбедное времяпрепровождение. В конце концов, небольшой шум — не слишком дорогая плата за вечную безбедную жизнь.
В библейском варианте человечество несет справедливое наказание за многочисленные грехи свои, за нарушение заветов Яхве, за то, что в сердцах людей поселилась злоба и неправедность. Люди начали уничтожать друг друга, вести непрерывные войны и грабежи, земля их наполнилась насилием и преступлениями, а о творце своем они забыли.
Взирая на дело рук своих, Яхве сокрушался и не нашел иного выхода, как уничтожить всех людей и животных, положив конец царящему бесправию, и начать все с начала, избрав среди грешников единственного богобоязненного мужа Ноя и троих его сыновей — Сима, Хама и Яфета.
Имеются любопытные работы, проводящие сравнения потопов в шумерской версии, версии вавилонской, яхвистской и жреческой, вплоть до исследования размеров соответствующих ковчегов и сравнения последних с ритуальными сооружениями Месопотамии. Предоставим читателям самостоятельно поработать над этими источниками. Обратим лишь внимание на то, что во всех предыдущих мифологиях человек был создан богами на потребу себе, выполнял функции скота, и только в библейской мифологии участь человеку суждена иная. И требования к нему предъявляются, соответственно, неизмеримо более высокие и духовные. Кому много дано, с того много спросится, и за измену своему высокому предназначению Бог наслал потоп на человечество.
9.3 МИФ О ВАВИЛОНСКОЙ БАШНЕ
Ряд исследователей полагает, что известный текст мифа имеет в основе своей две традиции, сплетенные в одно повествование, либо объединенные ранее в каком-то источнике, использованном автором-яхвистом.
В мифе рассказывается о том, как некая группа людей, поселившаяся в дельте Евфрата, научилась изготовлять кирпичи из глины (в месопотамских мифах неоднократно сообщается о божественном происхождении этого вида строительного материала), построив город и башню. Вряд ли рассказ этот имеет месопотамское происхождение, поскольку, по понятиям древних вавилонян, священные башни — зиккураты — связывали их с небесами и никак не могли служить символом богоборческой попытки добраться до этих небес. Полагают, что миф скорее отражает изумление и страх кочевников, впервые увидевших в плодородных равнинах дельты Евфрата огромные, по тогдашним понятиям, города и массу людей, говоривших на десятках ближневосточных языков и наречий.
Мораль мифа продолжает ту же тенденцию, что и история о потопе: человек, несмотря на то, что ему был преподан страшный урок, продолжает, будучи зараженным первородным грехом, в гордыне своей стремиться к недостижимому равенству с Богом. Стремление это, однако, выражается не в самосовершенствовании человека, не в его духовном росте и уж, конечно, не в соблюдении заповедей Яхве, а в попытке достигнуть равенства самым простым и грубым путем — путем «взлома» жилища Бога. Любопытно, что люди, «прах земной», решают увековечить себя дерзким поступком, используя для этого тот же материал, из которого сотворены и они сами. Преступлению этому соответствует наказание гораздо более мягкое, чем потоп, поскольку Яхве после потопа пообещал более не истреблять человечество. Достаточно того, что люди, имеющие общую родословную, разделяются по языкам и разбрасываются по разным землям. Используя принцип «разделяй и властвуй», Яхве предотвращает возможность какого-либо нового коллективного посягательства на сферу небесную.
Название города Вавилона, точнее, «Баб-Иль», означающее «врата бога», вряд ли может выводиться из еврейского корня «бол», означающего «смешение», хотя Библия и утверждает, что это именно так. (Быт. 11. 9).
Пожалуй, наиболее известен библейский вариант — миф о Вавилонской башне, который упоминается в гл.11 «Бытия», повествующей о потомках Ноя, пережившего Потоп.
9.4 ВЕТХИЙ ЗАВЕТ: КНИГА Бытия (гл. 11)
1. На всей земле был один язык и одно наречие.
2. Двинувшись с востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там.
3. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести.
4. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли.
5. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие.
6. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они оттого, что задумали делать;
7. Сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.
8. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город [и башню].
9. Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле.
Казалось бы, чего уж тут спорить... Однако когда мы имеем дело с мифологией и даже допускаем историчность описываемых в них событий, нужно быть весьма осторожным. Далеко не всегда мифы и легенды можно воспринимать дословно, ведь время неизбежно накладывает свой отпечаток, зачастую пропуская к нам лишь весьма искаженные отголоски далеких событий. Более того, непосредственно в самом мифе о Вавилонской башне громадный промежуток времени (по нашим вышеприведенным оценкам, не менее 5 тысяч лет) сжат до весьма кратковременного одноразового действия - строительства башни...
«Одна любопытная деталь. Начало рассказа о вавилонской башне в русском переводе таково: «На всей земле был один язык и одно наречие». Перевод этот неправилен. В еврейском оригинале сказано: «И был на всей земле один язык со словами немногими» [Быт. 11:1]. Сегодня мы хорошо знаем, что шумерский язык отличался обилием омонимов: немногие слова обозначали самые различные предметы. Это окончательно доказывает, что в легенде речь идет именно о Шумере, а никак не о Вавилонском царстве» (Э.Менделевич, «Предания и мифы Ветхого Завета»).
«...Еще в 1876 году Джордж Смит в своей публикации сообщал о том, что в библиотеке Ашурбанипала в Ниневии был найден «поврежденный текст части версии легенды о Вавилонской башне»... Этот текст, несомненно, является аккадской версией шумерской легенды о Вавилонской башне, и из нее следует, что события эти произошли не по вине людей, а по вине богов. Люди были только орудием в борьбе богов за власть. В первых строках представленного Джорджем Смитом текста, переведенного заново У.С.К. Боскауэном в «Истории общества в библейской археологии» (том V), указывается имя виновника случившегося, которое, однако, так и не удалось прочитать из-за повреждения таблички. Этот бог вынашивал в сердце «думы недобрые, против Отца Богов (Энлиля) замыслил он зло». Чтобы исполнить свой коварный замысел, «совратил он людей Вавилона на грех», убедив их «великое и малое смешать на холме».
10 ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ И НАУЧНЫЕ ГИПОТЕЗЫ
Еще в Древнем Египте люди задумывались над тем, какой язык самый древний, то есть, ставили проблему происхождения языка.
Когда Псамметих [663-610 до н.э.] вступил на престол, он стал собирать сведения о том, какие люди самые древние… Царь велел отдать двоих новорожденных младенцев (от простых родителей) пастуху на воспитание среди стада [коз]. По приказу царя никто не должен был произносить в их присутствии ни одного слова. Младенцев поместили в отдельной пустой хижине, куда в определенное время пастух приводил коз и, напоив детей молоком, делал все прочее, что необходимо. Так поступал Псамметих и отдавал такие приказания, желая услышать, какое первое слово сорвется с уст младенцев после невнятного детского лепета. Повеление царя было исполнено. Так пастух действовал по приказу царя в течение двух лет. Однажды, когда он открыл дверь и вошел в хижину, оба младенца пали к его ногами, протягивая ручонки, произносили слово «бекос»… Когда же сам Псамметих также услышал это слово, то велел расспросить, какой народ и что именно называет словом «бекос», и узнал, что так фригийцы называют хлеб. Отсюда египтяне заключили, что фригийцы еще древнее их самих… Эллины же передают при этом, что еще много вздорных рассказов, … будто Псамметих велел вырезать нескольким женщинам языки и затем отдал им младенцев на воспитание. (Геродот. История, 2, 2).
Это был первый в истории лингвистический эксперимент, за которым последовали и другие, не всегда столь жестокие, хотя в I веке н.э. Квинтилиан, римский учитель риторики, уже заявлял, что «по сделанному опыту воспитывать детей в пустынях немыми кормилицами доказано, что дети сии, хотя произносили некоторые слова, но говорить связно не могли».
Этот эксперимент повторяли в XIII веке германский император Фридрих II (дети умерли), а в XVI веке Джеймс IV Шотландский (дети заговорили на древнееврейском - очевидно чистота опыта не была соблюдена) и хан Джелаладдин Акбар, властитель империи Моголов в Индии (дети заговорили жестами).
10.1 АНТИЧНЫЕ ГИПОТЕЗЫ
Основы современных теорий происхождения языка заложили древнегреческие философы. По взглядам на происхождение языка они разделились на две научные школы - сторонников «фюсей» и приверженцев «тесей».
Фюсей. Сторонники природного происхождения названий предметов (φυσει - греч. по природе), в частности, Гераклит Эфесский (535-475 до н.э.), считали, что имена даны от природы, так как первые звуки отражали вещи, которым соответствуют имена. Имена - это тени или отражения вещей. Тот, кто именует вещи, должен открыть природой созданное правильное имя, если же это не удается, то он только производит шум.
Тесей. Имена происходят от установления, согласно обычаю, заявляли приверженцы установления названий по соглашению, договоренности между людьми (θεσει - греч. по установлению). К ним относились Демокрит из Абдер (470/460 - первая половина IV в. до н.э.) и Аристотель из Стагиры (384-322 до н.э). Они указывали на многие несоответствия между вещью и ее названием: слова имеют по нескольку значений, одни и те же понятия обозначаются несколькими словами. Если бы имена давались по природе, невозможно было бы переименование людей, но, напр., Аристокл с прозвищем Платон («широкоплечий») вошел в историю.
Сторонники тесей утверждали, что имена произвольны, а один из них, философ Дион Крон даже называл своих рабов союзами и частицами (напр., «Но ведь»), чтобы подтвердить свою правоту.
На это сторонники фюсей ответствовали, что есть правильные имена и имена, данные ошибочно.
Платон в своем диалоге «Кратил», названном по имени сторонника фюсей, который спорил с Гермогеном, приверженцем тесей, предложил компромиссный вариант: имена создаются установителями имен в соответствии с природой вещи, а если этого нет, то значит имя плохо установлено или искажено обычаем.
10.2 СТОИКИ
Представители философской школы стоиков, в частности Хрисипп из Соли (280-206), тоже считали, что имена возникли от природы (но не от рождения, как считали сторонники фюсеи). По их мнению, одни из первых слов были звукоподражательными, а другие звучали так, как они воздействуют на чувства. Напр., слово мед (mel) звучит приятно, так как мед вкусен, а крест (crux) - жестко, потому что на нем распинали людей (латинские примеры объясняются тем, что эти взгляды стоиков дошли до нас в передаче писателя и богослова Августина (354-430). Дальнейшие слова появились от ассоциаций, переноса по смежности (piscina - «бассейн» от piscis - «рыба»), по контрасту (bellum - «война» от bella - «прекрасная»). Если даже происхождение слов скрыто, их можно установить путем исследования.
10.3 ГИПОТЕЗЫ НОВОГО ВРЕМЕНИ.
ГИПОТЕЗЫ В ДУХЕ АНТИЧНОЙ ТЕОРИИ «ФЮСЕЙ». ОНОМАТОПОЭТИЧЕСКАЯ (греч. «СОЗДАЮЩАЯ») ИЛИ ЗВУКОПОДРАЖАТЕЛЬНАЯ ГИПОТЕЗА
Язык возник из подражания звукам природы. Ироничное название этой гипотезы: теория «гав-гав».
Эту теорию стоиков возродил немецкий философ Готфрид Лейбниц (1646-1716). Он подразделял звуки на сильные, шумные (напр., звук «р») и мягкие, тихие (напр., звук «л»). Благодаря подражанию впечатлениям, которые на них производили вещи и животные, возникли и соответствующие слова («рык», «ласка»). Но современные слова, по его мнению, отошли от первоначальных звучаний и значений. Напр., «лев» (Lоеwе) имеет мягкое звучание из-за быстроты бега (Lauf) этого хищника.
Междометная гипотеза. Эмоциональные выкрики от радости, страха, боли и т.д. привели к созданию языка. Ироничное название этой гипотезы: теория «тьфу-тьфу».
Шарль де Бросс (1709-1777), французский писатель-энциклопедист, наблюдая за поведением детей, обнаружил, как первоначально лишенные смысла детские восклицания, переходят в междометия, и решил, что первобытный человек прошел ту же стадию. Его вывод: первые слова человека - это междометия.
Этьен Бонно де Кондильяк (1715-1780), французский философ, полагал, что язык возник из потребности взаимопомощи людей. Его создал ребенок, так как ему нужно сказать матери больше, чем мать должна сказать ему. Поэтому первоначально языков было больше, чем индивидуумов. Кондильяк выделял три вида знаков: а) случайные, б) естественные (природные крики для выражения радости, страха и т.д.), в) избранные самими людьми. Крики сопровождались жестом. Затем люди стали использовать слова, которые первоначально были только существительными. При этом первоначально одно слово выражало целое предложение.
Французский писатель и философ Жан Жак Руссо (1712-1778) считал, что «первые жесты были продиктованы потребностями, а первые звуки голоса - исторгнуты страстями… Естественное действие первых потребностей состояло в отчуждении людей, а не в их сближении. Именно отчуждение способствовало быстрому и равномерному заселению земли… Источник происхождения людей… в душевных потребностях, в страстях. Все страсти сближают людей, тогда как необходимость сохранения жизни вынуждает их избегать друг друга. Не голод, не жажда, а любовь, ненависть, жалость и гнев исторгли у них первые звуки. Плоды не прячутся от наших рук; ими можно питаться в безмолвии; молча преследует человек добычу, которой он хочет насытиться. Но чтобы взволновать юное сердце, чтобы остановить несправедливо нападающего, природа диктует человеку звуки, крики, жалобы. Это самые древние из слов и вот почему первые языки были напевными и страстными, прежде чем стали простыми и рассудочными…».
Английский натуралист Чарльз Дарвин (1809-1882) считал, что звукоподражательная и междометная теории - это два основных источника происхождения языка. Он обратил внимание на большие способности к подражанию у обезьян, наших ближайших родственников. Он также полагал, что у первобытного человека во время ухаживаний возникали «музыкальные кадансы», выражающие различные эмоции - любовь, ревность, вызов сопернику.
Биологическая гипотеза. Язык - естественный организм, возникает самопроизвольно, имеет определенный срок жизни и умирает как организм. Выдвинул эту гипотезу немецкий лингвист Август Шлейхер (1821-1868) под влиянием дарвинизма, то есть учения, определяющего ведущую роль естественного отбора в биологической эволюции. Но первые корни слов возникли, по его мнению, как результат звукоподражания.
Гипотезы в духе античной теории «тесей». Гипотеза общественного (социального) договора. В этой гипотезе видно влияние античной теории тесей, согласно которой люди договорились об обозначении предметов словами.
Эту гипотезу поддерживал английский философ Томас Гоббс (1588-1679): разобщенность людей - их естественное состояние. Семьи жили сами по себе, мало общаясь с другими семьями, и добывали пищу в тяжелой борьбе, в которой люди «вели войну всех против всех». Чтобы выжить, им пришлось объединиться в государство, заключив между собой договор. Для этого потребовалось изобрести язык, который возник по установлению.
Жан Жак Руссо полагал, что если эмоциональные выкрики - от природы человека, звукоподражания - от природы вещей, то голосовые артикуляции - чистая условность. Они не могли возникнуть без общего согласия людей. Позднее по договоренности (по общественному договору) люди договорились об используемых словах. Причем чем более ограниченными были знания людей, тем обширнее был их словарный запас. Сначала каждый предмет, каждое дерево имели свое собственное имя, и лишь позже появились общие имена (т.е. не дуб А, дуб Б и т.д., а дуб как общее имя).
Жестовая теория связана с другими гипотезами (междометной, социального договора). Выдвигали эту теорию Этьен Кондильяк, Жан Жак Руссо и немецкий психолог и философ Вильгельм Вундт (1832-1920), который полагал, что язык образуется произвольно и бессознательно. Но сначала у человека преобладали физические действия (пантомима). Причем эти «мимические движения» были трех видов: рефлекторные, указательные и изобразительные. Рефлекторным движениям, выражающим чувства, позже соответствовали междометия. Указательным и изобразительным, выражающим соответственно представления о предметах и их очертания, соответствовали корни будущих слов. Первые суждения были только сказуемыми без подлежащих, то есть слова-предложения: «светит», «звучит» и т.д.
Руссо подчеркивал, что с появлением членораздельного языка жесты отпали как основное средство общения - у языка жестов немало недостатков: трудно пользоваться во время работы, общаться на расстоянии, в темноте, в густом лесу и т.д. Поэтому язык жестов был заменен звуковым языком, но полностью не вытеснен.
Жесты как вспомогательное средство общения продолжают использоваться современным человеком. Невербальные (несловесные) средства общения, в том числе жесты, изучает паралингвистика как отдельная дисциплина языкознания.
Трудовые гипотезы. Коллективистская гипотеза (теория трудовых выкриков). Язык появился в ходе коллективной работы из ритмичных трудовых выкриков. Выдвинул гипотезу Людвиг Нуаре, немецкий ученый второй половины XIX века.
Трудовая гипотеза Энгельса. Труд создал человека, а одновременно с этим возник и язык. Теорию выдвинул немецкий философ Фридрих Энгельс (1820-1895), друг и последователь Карла Маркса.
Гипотеза спонтанного скачка. По этой гипотезе язык возник скачком, сразу же с богатым словарем и языковой системой. Высказывал гипотезу немецкий лингвист Вильгельм Гумбольдт (1767-1835): «Язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, или, точнее говоря, языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно все, благодаря чему он становится единым целым… Язык невозможно было бы придумать, если бы его тип не был уже заложен в человеческом рассудке. Чтобы человек мог постичь хотя бы одно слово не просто как чувственное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем. В языке нет ничего единичного, каждый отдельный элемент проявляет себя лишь как часть целого. Каким бы естественным ни казалось предположение о постепенном образовании языков, они могли возникнуть лишь сразу. Человек является человеком только благодаря языку, а для того, чтобы создать язык, он уже должен быть человеком. Первое слово уже предполагает существование всего языка».
В пользу этой на первый взгляд странной гипотезы также говорят скачки в возникновении биологических видов. Например, при развитии от червей (появившихся 700 миллионов лет назад) до появления первых позвоночных - трилобитов требовалось бы 2000 миллионов лет эволюции, но они появились в 10 раз быстрее в результате какого-то качественного скачка.
11 ЯЗЫК ЖИВОТНЫХ
Язык животных врожденный. Учиться ему животным не приходится. Если цыпленок вылупился в изоляции, то он владеет «словарным запасом», какой полагается иметь курице или петуху.
Животные пользуются языком не преднамеренно. Сигналы выражают их эмоциональное состояние и не предназначены для своих сотоварищей. Язык у них - не орудие познания, а результат работы органов чувств. Гусак не сообщает об опасности, а криком заражает стаю своим испугом. Мышление животных образное и не связано с понятиями.
Коммуникация животных однонаправленная. Диалоги возможны, но редки. Обычно это два самостоятельных монолога, произносимых одновременно.
Между сигналами животных нет четких границ, их значение зависит от ситуации, в которой они воспроизведены. Поэтому трудно подсчитать количество слов и их значений, понять многие «слова». Они не складывают слова во фразы и предложения. В среднем у животных примерно 60 сигналов.
В коммуникации животных невозможна информация не о себе. Они не могут рассказать о прошлом или будущем. Это информация оперативная и экспрессивная.
Однако животные способны усваивать сигналы животных других видов («эсперанто» воронов и сорок, который понимают все обитатели леса), то есть пассивно владеть их языком. К таким животным относятся обезьяны, слоны, медведи, собаки, лошади, свиньи.
Лишь некоторые развитые животные способны активно овладевать чужой речью (воспроизводить слова и иногда употреблять их в качестве сигналов). Это - попугаи и птицы-пересмешники (скворцы, вороны, галки и т.д.). Многие попугаи «знают» до 500 слов, но не понимают их значения. Иначе обстоит дело с людьми. Сборщик налогов в Стокгольме провоцировал собак, имитируя 20 видов лая.
Так как речевой аппарат обезьян плохо приспособлен к произнесению звуков человеческого языка, супруги Беатриса и Алленд Гарднеры научили шимпанзе Уошо языку жестов (до 100 - 200 слов американского языка жестов для глухонемых - амслена (amslang), более 300 комбинаций из нескольких и слов, причем Уошо даже научилась самостоятельно составлять несложные фразы типа «грязный Джек, дай пить» (обидевшись на служителя зоопарка), «водяная птица» (об утке). Других обезьян удавалось научить общению при помощи набора сообщений на клавиатуре компьютера.
12 ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА И ЯЗЫК
Мозг шимпанзе - около 400 граммов (куб.см.), гориллы - около 500 гр. Такой же мозг был у австралопитека, предшественника человека. Архантроп появился примерно 2,5 миллиона лет назад.
 |
Первый этап - homo habilis (человек умелый). Он обрабатывал камни. Мозг - 700 гр. Это этап перехода обезьяны к человеку. Приблизительная граница, отделяющая мозг обезьяны от человека - примерно 750 гр. |
| Второй этап - homo erectus (человек прямоходящий). | |
| Представлен различными видами: питекантроп, |
синантроп, гейдельбергский человек. Возник примерно 1,5 миллиона лет назад. Знал огонь. Масса мозга была 750 - 1250 гр. Видимо, в этот период уже появились зачатки речи.
Палеоантроп появился примерно 200-400 тысяч лет назад.
Homo sapiens (человек разумный) - это уже вид, к которому принадлежим мы - был представлен сначала в виде неандертальца. Изготавливал орудия из камня, кости, дерева. Хоронил мертвых. Вес мозга доходил даже до 1500 гр., т.е. более чем в среднем у современного человека.
Неоантроп жил около 40 тысяч лет назад и представлен кроманьонским человеком. Рост 180 см. Мозг - 1500 гр. Возможно, мы потомки не неандертальца и кроманьонского человека, а другой ветви пралюдей, ископаемые останки которых не сохранились.
Современный человек. В среднем вес мозга мужчины составляет 1400 грамм, женщины - 1250 грамм, мозг новорожденного весит около 350 грамм. С XIX века мозг потяжелел у мужчин на 50 грамм, у женщин на 25 грамм.
Максимальный вес - 2000 грамм - был у И. С. Тургенева, минимум 1100 грамм - у французского писателя Анатоля Франса.
Самый тяжелый женский мозг - 1550 грамм - принадлежал убийце.
Мозг у желтой расы чуть больше, чем у белой расы.
У человека самое высокое соотношение мозга и массы тела: 1 к 40-50. Дельфин - на втором месте. У слона мозг больше, чем у человека, Следовательно, важнее не абсолютный вес, а относительный. У женщин мозг в среднем меньше из-за меньшего веса тела, а соотношение такое же.
13 ЯЗЫК – ВТОРАЯ СИГНАЛЬНАЯ СИСТЕМА
Мышление животных - на уровне первой сигнальной системы, то есть системы непосредственного восприятия действительности, создаваемой органами чувств. Это прямые конкретные сигналы.
Мышление человека - на уровне второй сигнальной системы. Она создается не только органами чувств, но и мозгом, который превращает данные органов чувств в сигналы второго порядка. Эти вторые сигналы - сигналы сигналов.
Вторая сигнальная система, т.е. речь, представляет собой отвлечение от действительности и допускает обобщение.
По мнению Леонтьева А.А., вопрос о происхождении языка был поставлен в античном языкознании в рамках более общих философских дискуссий о сущности языка (вопрос о «правильности имен»). Одно из направлений греческой (и позднее эллинистической) науки отстаивало естественный, "природный" характер языка и, следовательно, закономерную, биологическую обусловленность его возникновения и структуры (теория «фюсей» - «по природе»). Другое направление (теория «тесей» – «по положению», «по установлению») утверждало условный, не связанный с сущностью вещей характер языка и, следовательно, искусственность, в крайнем выражении - сознательный характер его возникновения в обществе.
Эти два борющихся направления фактически продолжали существовать в европейской лингвистике средних веков и Возрождения, а затем Просвещения до начала или середины 19 в., тесно переплетаясь с дискуссией номиналистов и реалистов (т. е. с обсуждением вопроса о реальности и априорности - апостериорности общих понятий), а затем картезианцев и сенсуалистов (т. е. с обсуждением соотношения рассуждения и чувственного опыта). Однако только начиная с 18 в. проблема происхождения языка была поставлена как научно-философская (Ж.Ж. Руссо, И.Г. Гаман, И.Г. Гердер). Итогом развития исследований в этой области явилась концепция В. фон Гумбольдта, согласно которой «создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества. Он не только внешнее средство общения людей в обществе, но заложен в природе самих людей и необходим для развития их духовных сил и образования мировоззрения...» В этой концепции (вслед за Гердером) обращается внимание на единство развития мышления и языка в антропогенезе и на неправомерность проблемы происхождения языка к узко языковедческому подходу. Народ "создает свой язык как орудие человеческой деятельности", - пишет Гумбольдт; это диалектическое положение стимулировано идеями Г.В. Ф. Гегеля. Гумбольдт отрицал сознательный характер языкотворчества, что резко противопоставляет его взгляды распространенным в 18 в. концепциям «общественного договора». Гегель оказал большое влияние на философию языка 19-20 вв., так, с его теорией развития связаны положения А. Шлейхера о процессах «языкового созидания» в доисторический период под влиянием творческого инобытия духа человека в языке. Напротив, Х. Штейнталь, опираясь на мысли Гердера и Гумбольдта, утверждал идентичности проблем сущности и происхождения языка на основе единства творческой деятельности народного духа, как в доисторический, так и в исторический периоды. Штейнталю принадлежит мысль о господстве в доисторический период внутренней языковой формы, что связано с особенностями восприятия и осознания мира первобытным человеком; сходные мысли высказывал А.А. Потебня. Свои общие положения Штейнталь конкретизировал в теории звукоподражания. Оппонентом Штейнталя выступил, в частности, В. Вундт, развивший дуалистическую концепцию, согласно которой язык зарождается как «инстинктивные движения, источник которых лежит в представлениях и аффектах индивидуального сознания. Но языком эти выразительные движения могут сделаться только в обществе, где люди живут в одних и тех же внешних и внутренних условиях». Выражая «внутреннюю жизнь», язык «тотчас переходит в совокупность индивидуумов».
Важным шагом к правильному осмыслению проблемы происхождения языка была выдвинутая Л. Нуаре трудовая теория происхождения языка, согласно которой язык возник в процессе совместной трудовой деятельности первобытных людей, как одно из средств оптимизации и согласования этой деятельности. Трудовая теория развивалась также в работах К. Бюхера, видевшего историю языка в «трудовых выкриках», сопровождавших акты коллективного труда.
В зарубежной науке 20 в. в трактовке вопросов происхождения языка господствуют два крайних направления. Одно, «натурализующее», пытается вывести язык из форм поведения (в частности, коммуникации), присущих животным, рассматривая эти формы как проявление единых, изначально присущих животным (и человеку) биологических тенденций («теория контактов» Д. Ревеса и др.). Представители другого, «социологизирующего», направления, напротив, пытаются усмотреть у животных уже сложившиеся формы социальной жизни и приписывают им специфически человеческие особенности отражения и осознания действительности; отсюда, в частности, попытки обучения высших приматов человеческому языку, поиск у дельфинов «языка» человеческого типа и т. п. В обоих случаях язык выступает как своего рода прибавка дополнительных выразительных средств к определенного рода деятельности; отсюда часто встречающиеся попытки свести проблему к изучению происхождения языка как абстрактной системы из систем коммуникативных, точнее сигнальных, средств, присущих животным. Между тем уже в работах основоположников марксизма четко показано, что решить проблему происхождения языка невозможно, если не ставить одновременно вопроса о происхождении специфически человеческих форм отражения и деятельности, генетически связанных с языком.
Марксистское осмысление проблемы происхождения языка дал Ф. Энгельс в своем известном фрагменте «роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» (1876). Основной мыслью Энгельса является неразрывная внутренняя связь развития трудовой деятельности первобытного человеческого коллектива, развития сознания (и вообще психики) формирующегося человека и развития форм и способов общения. Общение развивается (и затем возникает язык) как необходимое следствие развития производственных и других общественных отношений в трудовой коллективе - у людей появляется что сказать друг другу - и в то же время служит опорой для возникновения высших форм психического отражения, для складывания человеческой личности: «Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг» (Соч., 2 изд., т. 20, с. 490). Эти мысли подробно развиты К. Марксом и Энгельсом также в "Немецкой идеологии".
С психологической точки зрения развитие психики первобытного человека под влиянием труда и общения не сводится только к развитию мышления, только к развитию форм осознания человеком окружающего мира: язык, в т.ч. в его первобытных формах, участвует в различных сторонах психической жизни, опосредуя не только мышление, но и восприятие, память, воображение, внимание, эмоциональные и волевые процессы, участвуя в мотивации поведения и т.п. Без языка невозможны присущие человеку формы познания мира и способы взаимоотношения с действительностью.
С лингвистической точки зрения ошибочна распространенная тенденция искать «первобытные» черты в структуре современных языков или, напротив, переносить их особенности (в частности, членораздельность) на язык первобытного человека. Никакие данные, полученные путем анализа и сопоставления современных языков, хотя бы они и касались более древних эпох их развития (например, данные, полученные в сравнительно-исторических исследованиях), не имеют существенного значения для проблемы происхождения языка как свойства, отличающего человека от животного, т.е. эпоху возникновения языка отделяют от самой «глубинной» реконструкции значительно более протяженные периоды, а главное, - все эти данные относятся к эпохе, когда уже сложилось человеческое общество, обладающее вполне сформировавшимся звуковым языком. Между тем происхождение языка связано с гораздо более архаичными формами взаимоотношения людей и относится ко времени возникновения общества. Кроме того, язык как средство общения вообще мог возникнуть лишь как следствие появления определенных социальных функций общения.
Социологическая сторона проблемы происхождения языка как раз и сводится к вопросу об этих социальных функциях общения в первобытном коллективе. Они несводимы к тем элементарным биологическим потребностям, которые удовлетворяет звуковая сигнализация у животных. «Членораздельная речь могла сложиться в условиях образования сравнительно сложных форм общественной жизни..., она способствовала выделению общения из непосредственного процесса производства в относительно самостоятельную деятельность» (А.Г. Спиркин. «Происхождение сознания»). Можно предположить, что функция общения развивалась от «стадной стимуляции» (Н.Ю. Войтонис) к функции общественной регуляции поведения и затем, когда средства общения получили предметную отнесенность, т.е. сформировался собственно язык, - к знаковой функции.
Физиологически происхождение языка необъяснимо, если анализировать лишь отдельные анатомо-физиологические отличия в строении мозга, органов речи и слуха у человека по сравнению с высшими животными. Однако в современной науке, особенно зарубежной (Э.Х. Леннеберг, США), сильна тенденция выводить особенности человеческого языка из врожденных психофизических механизмов. Физиологическая основа речи человека - это сложная система связей, объединяющих различные зоны коры головного мозга в особую, т. н. функциональную систему. Эта последняя формируется на базе врожденных анатомо-физиологических предпосылок, но несводима к ним: она формируется у каждого человека в отдельности в процессе его развития. Происхождение языка и есть - с физиологической точки зрения - возникновение таких, обслуживающих процесс общения, "функциональных систем" под влиянием развития труда и все большего усложнения общественных отношений.
 |
Язык не создан, а создавался. Создавался же он не тысячелетиями, а десятками, сотнями тысячелетий. Много десятков тысяч лет одному звуковому языку. Достаточно сказать, что современная палеонтология языка нам дает возможность дойти в его исследовании до эпохи, когда в распоряжении племени было только одно слово для применения во всех значениях, какие тогда осознавало человечество. Звуковому языку, одна- |
ко, предшествовал длительностью многих тысячелетий линейный или изобразительный язык, язык жестов и мимики. Самый древний письменный язык, возраст которого исчисляется обычно несколькими тысячелетиями, лишь молокосос по сравнению с действительной древностью бесписьменных языков. До возникновения письменности произошел ряд таких коренных трансформаций в речи человечества, что наука до сих пор предполагает и так учит, будто существуют различные по происхождению расовые языки. Утверждению этой ложной, роковой для науки о языке мысли помогали памятники на письменных культурных языках, содействовавшие застывшими формами письменного языка и своим содержанием классово-национального происхождения дальнейшему углублению той же мысли, губительной не менее для новостроящейся общественности, чем для науки. Все это вскрылось благодаря материалам дошедших до нас пережиточно архаических языков, языков, сохранивших природу человеческой речи, каковой она была до первой из нескольких ее коренных трансформаций. Эти пережиточные языки сейчас распределены по старому свету островками, единично в Европе (это баскский на меже между испанским и французским) и в Азии у Памира (это мало кому известный вершикский язык в окружении иранских наречий и языков, т.е. различных персидских наречий и разновидностей персидского языка) и значительной группой на Кавказе (это десятки так называемых коренных языков Кавказа, начиная с востока дагестанскими и с запада черкесо-абхазской группой и кончая на юге сванским, грузинским, мегрельским («мингрельским») и лазским (последний между Батумом и Трапезундом, за рубежом нашего Союза). К этим редчайшим гнездам с народами, сохранившими языки доисторического строя (яфетические - условное название), примыкают несколько районов с переходными от доисторического к историческим типам человеческой речи. Важнейшие из них - 1) балканский, где богатый наречиями албанский язык - переходный тип с яркими яфетическими переживаниями - удушается сплошным окружением славянским, греческим и романским (ныне итальянским) и особенно 2) приволжский, где чувашский сохранил почти непочато свой доисторический яфетический природный облик в окружении русского, турецкого, финского языков и наречий, да еще 3) в Африке хамитический берберский среди семитических. Однако все эти кажущиеся чуждыми, инорасовыми языки представляют лишь трансформацию тех же яфетических языков. Было время, на заре человечества, время более длительное, чем существование всех названных и других исторических языков, когда еще более многочисленные языки были одинаково яфетической природы, когда не отдельно Евразия, а целостно вся Афревразия была заселена яфетидами. Между прочим, средиземноморская доиндоевропейская письменная культура, предшествующая, конечно, греческой, и сродная с нею малоазийская, так называемая хеттская и глубже древнейшая месопотамская, именно, шумерская, равно эламская, писаны на тех же яфетических языках. Теоретический правильный подход к ней в руках пока исключительно русских ученых и ученых нашего Союза.
Язык создавался в течение многочисленных тысячелетий массовым инстинктом общественности, слагавшейся на предпосылках хозяйственных потребностей и экономической организации. В языке не столько важны как факторы физиологические данные, сколь общественное мировоззрение и организующие идеи. Сами племена образовывались не по признакам физических данных, а по общественным потребностям, возникавшим в процессе развития хозяйственной жизни. Простых образований, девственно непочатых представителей какой-либо чистой расовой речи не только мы не находим ни в одном племени, даже яфетическом, но их никогда и не было. В самом возникновении и естественно дальнейшем творческом развитии языков основную роль играет скрещение. Чем более скрещения, тем выше природа и форма возникающей в его результате речи. Идеальная речь будущего человечества - это скрещение всех языков, если к тому времени звуковую речь не успеет заменить более точно передающее человеческие мысли иное техническое средство. Пока что задача современного языкознания - изучение техники языкового творчества для облегчения и ускорения совершающегося процесса языковой унификации, несмотря на все зигзаги твердо идущего в шаг с процессом унификации мирового хозяйства.
Мысль о долговечности какого-либо одного языка, каков бы он ни был по совершенству, так же ирреальна, как учение современной европейской науки о происхождении индоевропейских языков от одного индоевропейского языка. Это сказка, может быть, интересная для детей, но для серьезных научных исканий абсолютно лишь негодное средство. Наоборот, каждый язык, в том числе и русский, должен быть изучаем в своем палеонтологическом разрезе, т.е. в перспективе отлагавшихся в нем последовательно друг за другом слоев, независимо от тех прослоек, которые являются результатом более тесного в позднейшие исторические эпохи межплеменного хозяйственного общения с новыми, как и русский, языками, также трансформациями яфетических языков, причем эти языки-трансформации при полном их учете оказываются такими же независимо сложившимися в своих особенностях языками, как и русский, и все эти языки во взаимоотношениях проявляют пережитки закономерных связей, характеризовавших те языки предшествовавшей формации, из которых, точно из коконов бабочки, они вылупились.
В этом смысле для изучения того же русского языка в смысле его происхождения более чем санскрит или греческий, или романо-германские языки важно знать дославянские и дотурецкие, болгарский, хазарский, сарматский, скифский, кимерский, шумерский, конкретно наилучше представленные, как вскрывается это теперь, помимо приволжского чувашского или, что то же, шумерского, в живой речи пережиточных яфетических народов как Кавказа, так Пиренеев и др. сродных районов. Русский вопрос языковый неразлучен в то же время с вопросом о древностях самой занимаемой русскими территории, сохранившихся обычно под почвой (археология) или в быту у тех же по языку сближаемых племенных образований (этнография). История материальной культуры в целом, как продукта общественного творчества, неразрывно связана с историею человеческой речи; особенно сильна эта связь за доисторические эпохи. Связь в памятниках материальной культуры волжско-камского района с Кавказом предметно-наглядно отвечает их же языковой связи, связи в речи часто настолько близкой, точно это два звена одной разорвавшейся цепи. Без учета этих закономерных языковых связей невозможна никакая ищущая происхождения исследовательская работа ни над историею материальной культуры, ни над историею возникновения языков, застигнутых здесь позднейшей историею не только русских, но и финнов.
Но вот тут и начинается критическое положение яфетического языкознания. Когда дело доходит до приступа к такой работе, работников по языкам не оказывается в той мере, в какой это необходимо не только в отвлеченных интересах новой теории, но и жизненно-практических самой нашей современной общественности, с ее раскрепощением всех языков внутри Союза и с ее освободительным устремлением международно в мировом масштабе. Господствующая индоевропейская школа языкознания не признает, да и не может признать, яфетической теории, так как она опрокидывает ее не только основные положения, вроде сказки о праязыке, но и подрывает самый метод ее работы, исключительно формально-сравнительный. Разрабатываемая яфетическим языкознанием основная сторона истории языка, именно возникновение и развитие в доисторические времена, эпохи дологического мышления, значений слов, органически связанных с общественностью и с творчеством по материальной культуре тех же эпох (палеонтология речи и генетическая семантика), индоевропейскому языкознанию недоступна по отсутствию в поле его зрения подлежащих материалов. О примирении новой теории со старой по принципиальным вопросам не может быть речи, если индоевропеист не откажется от своих главных положений. Попытку некоторых из моих весьма немногочисленных учеников и особенно последователей перекинуть мост считаю делом более пагубным, чем желание громадного большинства лингвистов-индоевропеистов абсолютно игнорировать яфетическое языкознание. Тем не менее, работники нам нужны, и лучших по технике работников, при том массово, мы не можем пока найти, чем те, которые числятся в кадрах индоевропеистов, если их привлечь соответственной темой. Тем у яфетического языкознания не обобраться. Эти темы: одни - общие, этнологические, как, например, по вопросам о происхождении языка или доисторических древностях, другие - культурно-исторические, касающиеся клинописных памятников на яфетических языках или происхождения сюжетов и героев так наз. национальных литературных творений народного происхождения, третьи - по доистории того или иного исторического народа, четвертые - актуальные, общественные - не переставали быть первостепенно-научными, напр., темы по бесписьменным языкам или языкам с молодой письменностью, представляющие одновременно живой тот или иной национальный интерес переживаемой нами современности. По многим из этих тем к нам тяготеют то этнологи, то археологи, то историки, даже историки литературы, равно представители тех или иных национальных республик, и работа идет.
Однако работа пошла бы плодотворнее и сильнее при привлечении сотрудников-лингвистов из индоевропеистов по самым разнообразным языкам, западным и восточным, независимо от их отношения к яфетической теории. Однако в этом именно факте привлечения языков, слывущих за чуждые друг другу, в одну общую исследовательскую работу, одно из основных достижений новой теории. Исчерпывающая проработка яфетическим учением такой важной части речи, как числительные, с выяснением их техники, чревата последствиями и практического значения. Вопрос о едином языке человечества, хотя неизбежно идет к положительному разрешению, но это, разумеется, дело далекого будущего. Установление же одной общей терминологии числительных для всего цивилизованного мира может совершиться в порядке таких культурных достижений в жизни человечества, как одна общая метрическая система, один общий календарь и т. п. К тому же, идет ли речь о теории или о практике, существо дела всегда в числах, неразлучных с техникой. В этом самый закоренелый идеалист не может разойтись с материалистом.
ЛЕЦИЯ №4
ИСТОРИЯ ОБЩЕСТВА И ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ЯЗЫКА
1 Язык как общественное явление
2 Функции языка. Речь. Функции речи
3 Структура языка. Язык как система
1 ЯЗЫК КАК ОБЩЕСТВЕННОЕ ЯВЛЕНИЕ
Если язык не народное явление, то, следовательно, его место среди явлений общественных. Это решение правильное, но, для того, чтобы была полная ясность, необходимо выяснить место языка среди других общественных явлений. Это место особое благодаря особой роли языка для общества.
Что же общего у языка с другими общественными явлениями и чем же язык от них отличается?
Общее у языка с другими общественными явлениями состоит в том, что язык – необходимое условие существования и развития человеческого общества и что, являясь элементом духовной культуры, язык, как и все другие общественные явления, немыслим в отрыве от материальности.
Функции языка и закономерности его функционирования и исторического развития в корне отличаются от других общественных явлений.
Мысль о том, что язык не биологический организм, а общественное явление высказывалась и ранее у представителей «социологических школ» как под флагом идеализма (Ф. де Соссюр, Ж. Вандриес, А. Мейе), так и под флагом материализма (Л. Нуаре, Н.Я. Марр), но камнем преткновения было непонимание структуры общества и специфики общественных явлений.
В общественных явлениях наука различает базис и надстройку, т.е. экономический строй общества на данном этапе его развития и политические, правовые, религиозные, художественные взгляды общества и соответствующие им учреждения. Каждый базис имеет свою надстройку.
Никому не приходило в голову отождествлять язык с базисом, но включение языка в надстройку было типично как для отечественного языкознания прошлого столетия (т.е. советского), так и для зарубежного.
Наиболее популярным мнением у антибиологистов было причисление языка к «идеологии» - к области надстроек и отождествление языка с культурой. А это влекло за собой ряд неверных выводов.
Почему же язык не является надстройкой?
Потому, что язык не является порождением данного базиса, а средством общения данного человеческого коллектива, складывающимся и сохраняющимся в течение веков, хотя бы в это время и происходили смены базисов и соответствующих им надстроек.
Потому, что надстройка в классовом обществе является принадлежностью данного класса, а язык принадлежит не тому или иному классу, а всему населению и обслуживает разные классы, без чего общество не могло бы существовать.
Н.Я. Марр и последователи его «нового учения о языке» считали классовость языка одним из своих главных положений. В этом сказалось не только полное непонимание языка, но и других общественных явлений, так как в классовом обществе общим для разных классов является не только язык, но и экономика, без чего бы общество распалось.
Сторонники классовости языка воспринимали противоположность интересов буржуазии и пролетариата, их классовую борьбу как распад общества и считали, что раз нет больше единого общества, а есть только классы, то для общества не нужно и единого языка.
Однако без языка, общего и понятного для всех членов общества, общество прекращает производство, распадается и перестает существовать как общество.
Данный феодальный диалект был общим для всех ступеней феодальной лестницы «от князя до холопа», а в периоды капиталистический и социалистический развития русского общества русский язык также хорошо обслуживал русскую буржуазную культуру до Великой октябрьской социалистической революции, после нее, как он обслуживал социалистический строй и социалистическую культуру, как и сейчас обслуживает демократический строй и демократическую культуру русского общества.
И так, классовых языков нет и не было. Иначе дело обстоит с речью.
1.1 ЯЗЫК: ЯЗЫК И РЕЧЬ
Языковеды второй половины XIX и начала XX века, преодолевая догматизм и универсализм натуралистов (Шлейхер), все более и более углублялись в исследования отдельных языковых фактов и доводили свои исследования до речи отдельного человека. Успехи новой науки – психологии – способствовали этим устремлениям – донести исследование до индивида. Эти воззрения в своем крайнем проявлении доходили до отрицания языка как достояния коллектива, ставили под сомнение существование языков.
Так, Шахматов А.А. полагал, что «реальное бытие имеет язык каждого индивидуума; язык села, города, области, народа оказывается известною научною фикцией, ибо он слагается из фактов языка, входящих в состав тех или иных территориальных или племенных единиц индивидуумов».
Сторонники таких взглядов, по русской поговорке, «за деревьями не видят леса». Об этом писал В. Гумбольдт (1767 – 1835): «в действительности язык всегда развивается только в обществе, и человек понимает себя постольку, поскольку опытом установлено, что его слова понятны также и другим».
Эта мысль в отточенной формулировке Маркса звучит следующим образом: язык – это «существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого», и если язык всегда есть достояние коллектива, то он не может представлять собой механическую сумму индивидуальных языков. Скорее, речь каждого говорящего может рассматриваться как проявление данного языка в условиях той или иной жизненной ситуации. Но индивидуальные особенности в речи каждого человека тоже бесспорный факт.
Так возникает очень важная проблема: язык и речь. Эти понятия часто путают, хотя совершенно ясно, что, например, физиологи и психологи имеют дело только с речью, в педагогике можно говорить о развитии и обогащении речи учащихся, а в медицине – о дефектах речи и т.п.; во всех этих случаях «речь» заменить «языком» нельзя, так как дело идет о психофизиологическом процессе.
1.2 РАЗНИЦА МЕЖДУ ЯЗЫКОМ И РЕЧЬЮ
Значительно сложнее разобраться в соотношении языка и речи на чисто лингвистической основе.
В. Гумбольдт писал: «Язык как масса всего произведенного речью не одно и то же, что сама речь в устах народа».
Развитию этого положения Гумбольдта посвящен целый раздел в «Курсе общей лингвистики» Ф.де Соссюра (1857 – 1913).
Основные положения Соссюра сводятся к следующему:
«Изучение языковой деятельности распадается на две части: одна из них, основная, имеет своим предметом язык, т.е. нечто социальное по существу и независимое от индивида…другая – второстепенная, имеет предметом индивидуальную сторону речевой деятельности, т.е. речь, включая говорение; и далее: «Оба эти предмета тесно между собой связаны, и друг друга взаимно предполагают: язык необходим, чтобы речь была понятна и производила все свое действие, речь в свою очередь необходима для того, чтобы установился язык; исторический факт речи всегда предшествует языку».
Итак, по Соссюру, изучение языковой деятельности распадается на две части: 1) «одна из них, основная, имеет своим предметом язык, то есть нечто социальное по существу и независимое от индивида…». 2) «другая, второстепенная, имеет предметом индивидуальную сторону речевой деятельности, то есть речь, включая говорение…».
Итак, для Соссюра соотнесены три понятия: речевая деятельность (language), язык (langue) и речь (parole).
Наименее ясно Соссюр определяет «речевую деятельность»: «Речевая деятельность имеет характер разнородный». «По нашему мнению, понятие языка (langue) не совпадает с понятием ревой деятельности вообще (language); язык – только определенная часть, правда – важнейшая, речевой деятельности».
«Речь» тоже определяется из соотношения с языком, но более определенно: «речь есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором надлежит различать: 1) комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодексом с целью выражения своей личной мысли; 2) психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации»; «разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или менее случайного». Это явление «всегда индивидуально, и в нем всецело распоряжается индивид; мы будем называть его речью (parole)». Но в этих определениях скрыто очень важное противоречие: либо «речь» лишь индивидуальное, побочное, даже случайное и только, либо же это «комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодексом», что никак не может быть побочным и тем более случайным и сто не является даже и индивидуальным, так как это нечто, лежащее вне субъекта.
Австрийский психолог и лингвист Карл Бюлер, а вслед за ним Н.С. Трубецкой выделяли в этой области два понятия: речевой акт (Sprechakt) и структуру языка (Sprachgebilde). Если термин Sprachgebilde можно отождествить с термином Соссюра «язык» (langue), хотя сам Соссюр указывает на другую немецкую параллель: Sprache – «язык», то термину речевой акт (Sprechakt) у Соссюра ничего не соответствует, а для своего термина (parole) «речь» он указывает немецкий термин Rede – «речь».
Наиболее полно и определенно Соссюр определяет «язык»: «Язык – это клад, практикой речи отлагаемый во всех, кто принадлежит к одному общественному коллективу», «язык…это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа, причем оба эти элементы знака в равной степени психичны».
Подчеркивая социальную сущность языка, Соссюр говорит: «Он есть социальный элемент общественной деятельности вообще, внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не может ни создавать язык, ни его изменять».
Какие же выводы можно сделать, рассмотрев все противоречия, указанные выше?
1) Соссюр прав, в том, что надо отличать язык как явление социальное, общественное, как достояние коллектива, от иных явлений, связанных с языковой деятельностью.
2) Прав он и в том, что определяет язык, прежде всего как систему знаков, так как без знаковой системы не может осуществляться человеческое общение, явление второй сигнальной системы по И.П. Павлову.
3) Не прав Соссюр в том, что считает это социальное явление - язык - психичным; хотя явления языка, наряду с явлениями искусства, а также бытового творчества (утварь, одежда, жилище, оружие) и техники, проходят через психику людей, но сами слова, правила склонения и спряжения, стихи и романы, сонаты, симфонии и песни, картины и этюды, памятники и здания, равно как и ложки, скамейки, седла, пещеры, бани и дворцы, самострелы и пулеметы, - не психические факты. Для языка в целом и для языкового знака в частности необходима их материальность (звуки, буквы и их комбинации). Мы уже установили, что вне реальной материальности и способности быть чувственно воспринимаемым любой знак, и прежде всего языковой, перестает быть знаком и тогда кончается язык.
4) Не прав он также в том, что объединяет понятие речевого акта – всегда индивидуального (даже в случае хоровой декламации!) и речи как системы навыков общения посредством языка, где главное тоже социально и речевые навыки тоже достояние известных частей коллектива (по признакам: классовым, сословным, профессиональным, возрастным, половым и т.д.).
5) Не прав Соссюр и в том, что понятие речи и речевого акта у него не расчленены, потому, что понятие языковой деятельности он недостаточно разъяснил.
6) Несмотря на отмеченные ошибки Соссюра, то, что сказано им о языке и речи, послужило ориентиром для выяснения самых важных вопросов в этой области на 50 лет вперед.
Что же можно в результате сказать?
1. Основным понятием надо считать язык. Язык - орудие, средство общения. Это система знаков, средств и правил говорения, общая для всех членов данного общества. Это явление постоянное для данного периода времени. Это действительно важнейшее средство человеческого общения. Тем самым язык – это достояние коллектива и предмет истории. Язык объединяет в срезе данного времени все разнообразия говоров и диалектов, разнообразия классовой и профессиональной речи, разновидности устной и письменной формы речи. Нет языка индивида, и язык не может быть достоянием индивида, потому что он объединяет индивидов и разные группировки индивидов, которые могут очень по-разному использовать общий язык в случае отбора и понимания слов, грамматических конструкций и даже произношения. Поэтому существуют реально в современности и истории такие языки, как русский, английский, французский, китайский, арабский и другие, и можно говорить о современном русском языке и о древнерусском, даже об общеславянском.
2. Речевой акт – это индивидуальное и каждый раз новое употребление языка как средства общения различных индивидов. Речевой акт должен быть обязательно двусторонним: говорение – слушание, что составляет непрерывное единство, обусловливающее взаимопонимание. Речевой акт, прежде всего процесс, который изучается физиологами, акустиками, психологами и языковедами. Речевой акт может быть не только услышан (при устной речи), но и записан (при письменной речи), а также, в случае устного речевого общения, зафиксирован на магнитофонной пленке или на цифровом носителе. Речевой акт тем самым доступен изучению и описанию с разных точек зрения и по методам разных наук.
3. Самое трудное определить, что такое речь. Речь - проявление и функционирование языка, сам процесс общения; она единична для каждого носителя языка. Это явление переменное в зависимости от говорящего лица. Прежде всего, это не язык и не отдельный речевой акт. Язык и речь - две стороны одного и того же явления. Язык присущ любому человеку, а речь - конкретному человеку. Мы говорим об устной и письменной речи, и это вполне правомерно, мы говорим о речи ребенка, о школьника, о речи молодежи, о сценической речи, об орфоэпической речи, о прямой и косвенной речи, о деловой и художественной речи о монологической и диалогической и т.д. Все это разные возможности использования языка, отображения для того или иного задания, это разные формы применения языка в различных ситуациях общения. И вот это является предметом языковедения. Тогда как «психофизический механизм» - предмет физиологии, психологии и акустики, данными которых лингвист должен пользоваться.
2 ФУНКЦИИ ЯЗЫКА. РЕЧЬ. ФУНКЦИИ РЕЧИ
Давая характеристику функциям языка и речи, предварительно будет уместным определить понятие «общение».
Общение (коммуникация) – это передача от одного лица другому какого-то сообщения с той или иной целью. Общение совершается в результате коммуникативной деятельности двух или нескольких лиц в определенной ситуации при наличии общего средства общения.
2.1 ФУНКЦИИ ЯЗЫКА
1. Важнейшим средством человеческого общения является язык. Предназначенность языка быть орудием общения называется его коммуникативной функцией. Общаясь друг с другом, люди передают свои мысли, волеизъявления, чувства и душевные переживания, воздействуют друг на друга в определенном направлении, добиваются общего взаимопонимания. Язык дает людям возможность понять друг друга и наладить совместную работу во всех сферах человеческой деятельности. Язык был и остается одной из сил, которые обеспечивают существование и развитие человеческого общества.
Коммуникативная функция языка – основная социальная функция языка. Как ее дальнейшее развитие, усложнение и социализация у языка появляются функции экспрессивная и аккумулятивная.
2. Экспрессивная функция языка - это его способность выражать информацию, передавать ее и оказывать на собеседника воздействие. Экспрессивную функцию рассматривают как единство выражения и передачи сообщения (информативная функция), чувства и эмоций (эмотивная функция), волеизъявления говорящего (волюнтативная функция).
3. Мыслеформирующая функция - Язык используется как средство мышления в форме слов.
4. Язык – не только средство общения отдельных говорящих. Язык также средство межнационального общения, средство сохранения для потомков накопленного опыта и знаний. Эту функцию языка отражать знания и сохранять их называют когнитивной (гносеологической) функцией.
Язык как важнейшее средство общения выполняет свои социальные функции благодаря гибкости своих единиц, многомерности и динамичности системы языка, его категорий.
Разные единицы языка различно участвуют в выполнении социальных функций языка, в выражении и передаче сообщения. Непосредственно в акте сообщения используются номинативные и предикативные единицы языка – слова и предложения. Номинативными единицами являются не только отдельные знаменательные слова (дом, ходить, пять, хороший, быстро и т.д.), но и составные наименования и фразеологизмы (железная дорога, читать лекцию, от всего сердца и т.д.). Предикативными единицами являются различного рода предложения.
Кроме коммуникативных единиц язык располагает еще строевыми единицами, необходимыми для построения номинативных и предикативных единиц. Такими единицами языка являются фонемы и морфемы, словоформы и модели словообразования, словоизменения и построения предложений.
Средства языка, его единицы и модели имеют троякую отнесенность – к системе языка, мышлению и человеку – говорящему, слушающему и читающему. Единицы языка различаются материальной и идеальной стороной, формой и содержанием, причем и характер этих сторон, и отношению друг к другу у разных сторон разные.
Все единицы, как и все знаковые единицы, обладают материальной стороной. Они должны восприниматься органами чувств, прежде всего органами слуха и зрения. Способность единиц языка быть воспринятыми называют их перцептивной функцией. Единицы языка служат для обозначения и разграничения чего-то иного, идеального и материального. Способность единиц языка обозначать и различать называют их сигнификативной функцией.
Материальную сторону единиц языка образуют фонемы и морфемы, а также их типовые сочетания – фонемные и морфемные блоки. Фонемы и морфемы являются мельчайшими единицами языка, они обладают различительными функциями. Например, слова: жар и шар, вар и вор, вор и вол различаются соответственно одной фонемой, каждая из которых не является морфемой. Слова набор и подбор, сбор отличаются морфемой-префиксом, а слова сборщик и сборник – морфемой суффиксом.
По материи, которая используется для построения единиц общения, язык может быть звуковым и письменным. Основная форма языка – звуковая, так как существуют бесписьменные языки, тогда как только письменная фиксация (без ее звучания) делает язык мертвым.
Дополнительные средства общения бывают звуковыми и графическими. Так, наряду с обычной разговорной речью используются различные звуковые сигналы, например, звонки, гудки; сюда же примыкают современные технические средства общения, как-то: звукозапись, телефон, видеотелефон, радио и т.д.
Более разнообразны графические дополнительные средства общения. Для всех них характерно, что они переводят звуковую форму языка в графическую – полностью или частично. Среди графических форм речи, кроме основной формы – общего письма данного народа, необходимо различать:
 |
|
| 1 Вспомогательные языки – ручную азбуку (дактилологию) и шрифт Брайля; они были созданы для того, чтобы помочь пользоваться языком лицам, потерявшим слух или зрение. | |
 |
Ручная азбука основа на изображении букв при помощи пальцев; к знакам пальцев добавляются сигналы, помогающие различать аналогичные звуки; например, кисть на груди означает звонкий, кисть, удаленная от груди – глухой звук. Точечный шрифт слепых был создан Луи Брайлем; буквы изображаются при помощи комбинации шести точек. |
2 Специализированные системы сигнализации, например: телеграфные азбуки (азбука Морзе), дорожные знаки, сигнализация флагами, ракетами и т.п.
 |
|
 |
3 Научная символика – математическая, химическая, логическая и т.п. В современной науке широко используется символика математической логики:
R – отношение: xRy – x имеет отношение к y.
Все названные системы сигнализации, символики, средств языка, будучи разными знаковыми системами, используются как средство общения. Язык является всеобъемлющей исторически сложившейся системой средств общения, обслуживающей общество во всех сферах его деятельности.
2.2 ФУНКЦИИ РЕЧИ
Наряду с функциями языка существуют и функции речи. Роман Осипович Якобсон (1896-1982), русский и американский лингвист (это о нем писал Маяковский в стихотворении о Нетте, пароходе и человеке: …«напролет болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел, стихи уча…») предложил схему, где описаны факторы (компоненты) акта коммуникации, которым соответствуют отдельные речевые функции языка.
Примером акта коммуникации может служить начало романа в стихах «Евгений Онегин», если лектор его декламирует студентам: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…».
Отправитель: Пушкин, Онегин, лектор.
Получатель: читатель, студенты.
Сообщение: размер стиха (четырехстопный ямб).
Контекст: сообщение о болезни.
Код: русский язык.
1 Коммуникативная (референтивная) функция
Соответствует контексту, который понимается как предмет сообщения, иначе называемый референтом. Это функция передачи какого-либо сообщения, ориентации на контекст сообщения. В процессе коммуникации она самая важная, так как передает информацию о предмете. В тексте эту функцию подчеркивают такие, например, фразы: «как сказано выше», «внимание, микрофон включен» и различные ремарки в пьесах.
2 Экспрессивная (эмотивная) функция
Соответствует отправителю, т.е. отражает отношение говорящего к высказываемому, прямое выражение чувств отправителя. При использовании экспрессивной функции важно не само сообщение, а отношение к нему. Эмотивный слой языка представлен междометиями, которые представляют собой эквиваленты предложений («ай», «ох», «увы»). Важнейшие средства передачи эмоций - интонация и жесты.
К.С. Станиславский, великий русский режиссер, при обучении актеров просил их передавать до 40 сообщений, произнося только одну фразу, например, «Сегодня вечером», «Пожар» и т.д. с тем, чтобы аудитория могла догадаться о какой ситуации идет речь.
Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» описывает случай, когда пятеро мастеровых содержательно поговорили, произнеся поочередно с разной интонацией одну и ту же нецензурную фразу.
Эта функция заметна в анекдоте, где отец жалуется на невежливость сына в письме: «Мол, написал: «Папа, вышли денег.» Нет, чтобы «Папа, вышли денег» (с просительной интонацией)».
Адресант и отправитель не всегда могут совпадать. Например, у индейского племени чинуков слова вождя перед народом повторяет специально выделенный служитель.
3 Поэтическая (эстетическая) функция
Соответствует сообщению, т.е. основную роль играет направленность на сообщение как таковое вне его содержания. Главное - это форма сообщения. Внимание направляется на сообщение ради него самого. Как видно из названия, эта функция используется, прежде всего, в поэзии, где большую роль играют стопы, рифмы, аллитерация и т.д., играющие важную роль в его восприятии, а информация часто второстепенна, причем зачастую содержание стихотворения нам непонятно, но нравится по форме.
Подобные стихи писали К. Бальмонт, В. Хлебников, О. Мандельштам, Б. Пастернак и многие другие поэты. Эстетическая функция часто используется и в художественной прозе, а также в разговорной речи. Речь в таких случаях воспринимается как эстетический объект. Слова принимаются как что-то или прекрасное или безобразное.
Долохов в романе «Война и мир» с явным удовольствием произносит слово «наповал» об убитом не потому, что он садист, а просто ему нравится форма слова.
У Чехова в рассказе «Мужики» Ольга читала Евангелие, и многого не понимала, но святые слова трогали ее до слез, а слова «аще» и «дондеже» она произносила со сладким замиранием сердца.
Следующий диалог - типичный случай эстетической функции в разговоре:
«Почему ты всегда говоришь Джоан и Марджори, а не Марджори и Джоан? Ты что больше любишь Джоан? - Вовсе нет, просто так звучит лучше».
4 Апеллятивная (директивная) функция
Соответствует получателю сообщения, на которого ориентируется говорящий, пытаясь тем или иным образом воздействовать на адресата, вызвать его реакцию. Грамматически это часто выражается повелительным наклонением глаголов (Говори!), а также звательным падежом в архаичных текстах (человече, сыне), например в молитве на церковнославянском: «Отче наш, иже еси на небеси …Хлеб наш насущный даждь нам днесь.»
5 Фатическая функция (контактоустанавливающая)
Соответствует контакту, т.е. цель сообщения при этой функции - установить, продолжить или прервать коммуникацию, проверить, работает ли канал связи. «- Алло, вы слышите меня? -».
В языке для этих целей имеется большое количество фраз-клише, которые используются при поздравлениях, в начале и конце письма, причем они, как правило, не несут буквальной информации.
«Дорогой сэр! Я считаю, что вы подлец и негодяй, и отныне порываю с вами полностью и окончательно.
С уважением, Ваш мистер Пампкин.»
Часто, когда мы не знаем, о чЕм говорить с человеком, но молчать просто неприлично, мы говорим о погоде, о каких-либо событиях, хотя нас они могут и не интересовать. Мимо нас к реке идет односельчанин с удочкой. Мы обязательно скажем ему, хотя это очевидно: «Что, на рыбалку?»
Все эти фразы легко предсказуемы, но их стандартность и легкость использования позволяют установить контакт и преодолеть разобщенность.
Американская писательница Дороти Паркер во время скучного раута, когда случайные знакомые спрашивали ее, как она поживает, отвечала им тоном милой светской беседы: «Я только что убила своего мужа, и у меня все прекрасно». Люди отходили, довольные проведенной беседой, не обращая внимания на смысл сказанного.В одном из еЕ рассказов есть прекрасный образец фатической беседы двоих влюбленных, которым слова практически не нужны.
«- Ладно! - сказал юноша. - Ладно! - сказала она.
- Ладно. Стало быть, так, - сказал он.
- Стало быть, так, - сказала она, - почему же нет?
- Я думаю, стало быть, так, сказал он, - то-то! Так, стало быть.
Ладно, - сказала она. Ладно, - сказал он, - ладно».
Наименее болтливы в этом отношении индейцы чинуки. Индеец мог прийти в дом к другу, посидеть там и уйти без единого слова. Уже сам факт, что он потрудился прийти, был достаточным элементом общения. Не обязательно беседовать, если нет нужды что-либо сообщать. Налицо отсутствие фатического общения.
Детская речь до трех лет обычно фатическая, дети часто не могут понять, что им говорят, не знают, что сказать, но стараются лепетать, чтобы поддерживать общение. Эту функцию дети усваивают первой. Стремление начать и поддерживать общение характерно для говорящих птиц. Фатическая функция в языке - единственная функция, общая для животных и людей.
6 Метаязыковая функция
Соответствует коду, т.е. предметом речи служит сам код. Это язык о «языке». Метаязыковая функция предполагает проверку канала связи, выясняется, понятен ли язык, особенно в разговоре с иностранцами. При этом часто прибегают к толкованиям слов и выражений («Вы понимаете, что я имею в виду?», «Что вы хотите сказать?»). Метаязыковую функцию выражают, например, вводные клише: «так сказать», «как говорят хиппи». Кавычки тоже отражают эту функцию. Эта функция реализуется в высказываниях о языке, лекциях по языкознанию, в грамматиках, словарях и т.д.
3 СТРУКТУРА ЯЗЫКА. ЯЗЫК КАК СИСТЕМА
Как орудие общения язык должен быть организован как целое, обладать известной структурой и образовывать единство своих элементов как некоторая система. Прежде, чем говорить о структуре и системе языка, необходимо выяснить еще один вопрос.
Если наши представления и отработанные сознанием понятия являются «копиями», «слепками», «образами» действительных вещей и процессов природы, то это не относится к словам языка и к языку в целом.
Прямое «отражение» вещей может быть только в звукоподражаниях (ку-ку, хрю-хрю и т.д.), да и то внутренне фонетические законы могут препятствовать более точному воспроизведению звуков природы звуками речи. Поэтому одни и те же звуки природы как звукоподражания различны в разных языках. Обычно же звукоподражательные слова своим материальным составом ничего общего не имеют с обозначаемыми ими вещами или явлениями. Действительно, что общего между звуковыми комплексами дом, нос, брат, кот и т.п. и соответствующими вещами и явлениями? Совершенно ясно, что эти звуковые комплексы не «отражают» действительности, как ее отражают представления и понятия. Почему же мы все-таки знаем и узнаем, что дом – это «дом», а кот – это «кот» и т.д.?
3.1 ТЕОРИЯ ЗНАКА
Ответ на это мы находим в теории знака. Что надо понимать под термином «знак»? Это можно применительно к языку свести к следующим пунктам.
1) Знак должен быть материальным, т.е. должен быть доступен чувственному восприятию, как и любая вещь.
2) Знак не имеет значения, но направлен на значение, для этого он и существует, поэтому знак – член второй сигнальной системы.
3) Содержание знака не совпадает с его материальной характеристикой, тогда как содержание вещи исчерпывается ее материальной характеристикой.
4) Содержание знака определяется его различительными признаками, аналитически выделяемыми и отделяемыми от неразличительных.
5) Знак и его содержание определяются местом и ролью данного знака в данной системе аналогичного порядка знаков.
Это можно пояснить такими примерами. Если сравнить кляксу и букву, материальная природа которых одинакова, и обе они доступны органам восприятия, то выясняется, что для характеристики кляксы все ее материальные свойства: и размер, и форма, и цвет, и степень жирности – одинаково важны. А для буквы важно лишь то, что отличает эту букву от других: «а» может быть больше или меньше, жирнее или слабее, может быть разного цвета, но это «то же а», тогда как при различии этих признаков кляксы будут разные. Клякса ничего не значит, а буква значит, хотя и не имеет своего значения; «а» же существует для того, чтобы, различаясь с «о», «у» и т.п., различать «стал» от «стол», «стул» и т.п. У буквы же может быть существенно изменен ее материальный вид, например, «а», «α», «А», «А» и т.д., но это то же самое, тогда как для кляксы изменения ее контуров приводят к тому, что это разные классы. Дело здесь именно в том, что знак – это член определенной знаковой системы, для буквы – алфавитной и графической, тогда как любая клякса может «существовать» сама по себе и ни в какой системе не участвовать.
Возможность знаков выполнять свою различительную функцию основана на том, что знаки в пределах данной знаковой системы (алфавит, звуковой строй языка) сами различаются либо в целом, либо посредством какой-нибудь частной, отдельной диакритики (диакритика – от греч. diakritikos – «различительный», зд. различительный значок). Это тоже легче всего показать на буквах. Так о и х различаются в целом, не имея ничего общего, наоборот, ш и щ имеют все общее, кроме одной диакритики – «хвостик» у щ; такие буквы как А и Н, построены из тех же трех линий, из которых две – вертикальные и одна – горизонтальная, но у Н вертикальные линии параллельны, а у А они сходятся под острым углом. Аналогичные соотношения имеются и у фонем.
Среди ученых нет единичного понимания знака в языке, и многие это понятие объясняют по-разному.
Американский философ и логик Чарльз Пирс (1839-1914), основатель прагматизма как философского течения и семиотики как науки, определял знак как нечто такое, зная которое, мы узнаем нечто большее. Всякая мысль - это знак и всякий знак - это мысль.
Термином «знак» охотно и широко пользовался Ф.Ф. Фортунатов, который писал: «Язык представляет…совокупность знаков главным образом для мысли и для выражения мысли в речи, а, кроме того, в речи существуют также и знаки для выражения чувствований». Фортунатов рассматривает также и знаки для выражения отношений: «…звуки слов являются знаками для мысли, именно знаками для того, что дается для мышления (т.е. знаками предметов мыслей), так и того, что вносится мышлением (т.е. знаками тех отношений, которые открываются в мышлении между частями ли мысли или между целыми мыслями)». Далее Фортунатов рассматривает взаимодействие разного типа знаков в языке, что перекликается с его учением о форме слова и с его пониманием значения. Он говорит о таких принадлежностях звуковой стороны языка, которые сознаются (в представлениях знаков языка) как изменяющие значение тех знаков, с которыми соединяются, и потому, как образующие данные знаки из других знаков, являются, следовательно, сами известного рода знаками в языке, именно знаками с так называемыми формальными значениями; неформальные значения знаков языка в их отношении к формальным значениям языка называются значениями материальными…или также реальными».
Очень важные различения в области теории знака указывает в «Логических исследованиях» немецкий логик Эдмунд Гуссерль: 1) всякое выражение есть знак, 2) надо различать настоящие знаки (Zeichen) и «метки» или «приметы» (Anzeichen) типа крестов, начертанных мелом на домах гугенотов в Варфоломеевскую ночь, или узелков на платке, «чтобы не забыть», 3) знаки направлены на значение, тогда как метки остаются простым обозначением., 4) знаковая направленность может относиться к называемому предмету – это «предметная отнесенность», к «выражению говорящего» и собственно к значению, 5) очень важным для лингвистов является различение случаев: а) одно значение – разные предметы, это universalia («универсалия») – общие понятия: лошадь, человек и б) один предмет – разные значения – это синонимы: глаза – очи.
Развивая идеи Э. Гуссерля, австрийский психолог, философ и лингвист Карл Бюлер, описывая в своей книге «Теория языка» различные направленности знаков языка, определяет основные функции языка: 1) функция выражения, или экспрессивная функция, когда выражается состояние говорящего, а выражающие его знаки являются симптомами (например, междометия: ай, ох и т.п.); 2) функция призыва. Обращения к слушающему, или аппелятивная функция, такие знаки являются сигналами (например, окрик: эй!, императив: стой! и т.п.) и 3) функция «представления», или репрезентативная (экспликативная) функция, когда один другому о чем-то говорит или рассказывает, такие знаки Бюлер называет символами; эта функция является самой существенной для языка, так как благодаря ей осуществляется коммуникация.
Семиотика (от гр. σημειον - признак, знак) - наука о знаках. Наиболее существенное деление знаков - это деление на иконические знаки, индексы и символы.
Иконический знак (икона от гр. εικων образ) представляет собой отношение сходства или подобия между знаком и его объектом. Иконический знак построен на ассоциации по сходству. Это - метафоры, образы (живописные изображения, фото, скульптура) и схемы (чертежи, диаграммы).
Индекс (от лат. index - доносчик, указательный палец, заголовок) это знак, который относится к обозначаемому объекту благодаря тому, что объект реально воздействует на него. При этом значительного сходства с предметом нет. Индекс построен на ассоциации по смежности. Примеры: пулевое отверстие в стекле, буквенные символы в алгебре.
Символ (от гр. Συμβολον - условный знак, сигнал) это единственный подлинный знак, так как не зависит от сходства или связи. Его связь с объектом условна, так как существует благодаря соглашению. Большинство слов в языке представляют собой символы.
Немецкий логик Готлоб Фреге (1848-1925), предложил свое понимание отношение знака к объекту, им обозначаемому. Он ввел различение между денотатом (Bedeutung) выражения и его смыслом (Sinn). Денотат (референт) - это сам предмет или явление, к которому относится знак.
Венера - утренняя звезда.
Венера - утренняя звезда.
В обоих выражениях один и тот же денотат - планета Венера, но разный смысл, так как Венера в языке представлена разными способами.
Фердинанд де Соссюр (1957-1913), великий швейцарский лингвист, оказавший огромное влияние на лингвистику XX века, предложил свою знаковую теорию языка. Ниже излагаются основные положения этого учения.
Язык - это система знаков, выражающих понятия.
Язык можно сравнить с другими системами знаков, такими, например, как азбука для глухонемых, военные сигналы, формы учтивости, символические обряды, оперение самцов, запахи и т.д. Язык только наиважнейшая из этих систем.
Семиология - наука, изучающая системы знаков в жизни общества. Лингвистика - часть этой общей науки.
Семиотика - синонимичный термин для соссюровского слова семиология, более употребительный в современной лингвистике.
Американский семиотик Чарльз Моррис (1901-1979), последователь Чарльза Пирса, выделял три раздела семиотики:
Семантика (от гр. σημα - знак) - отношения между знаком и предметом, обозначаемым им.
Синтактика (от гр. συνταξις - строй, связь) - отношения между знаками.
Прагматика (от гр. πραγμα - дело, действие)- отношения между знаками и теми, кто использует эти знаки (субъектами и адресатами речи).
Некоторые системы знаков.
 |
 |
| Знаки Зодиака | |
| Семафорная азбука, принятая на флоте. |
3.2 ЯЗЫКОВОЙ ЗНАК
Согласно Ф. де Соссюру языковой знак - это не связь вещи и ее названия, а совокупность понятия и акустического образа.
Понятие - это обобщенный, схематичный образ предмета в нашем сознании, наиболее важные и характерные черты данного объекта, как бы определение предмета. Например, стул - это сидение с опорой (ножками или ножкой) и спинкой.
Акустический образ - это звуковой идеальный эквивалент звука в нашем сознании. Когда мы произносим слово про себя, не двигая губами и языком, мы воспроизводим акустический образ реального звука. Обе эти стороны знака имеют психическую сущность, т.е. идеальны и существуют только в нашем сознании.
Акустический образ по отношению к понятию, в некоторой степени, материален, так как он связан с реальным звуком. Доводом в пользу идеальности знака служит то, что мы можем говорить сами с собой, не двигая ни губами, ни языком, произносить звуки про себя.
Таким образом, знак - двусторонняя психическая сущность, состоящая из означаемого и означающего.
Понятие - означаемое (фр. signifié)
Акустический образ - означающее (фр. signifiant).
Знаковая теория предполагает 4 компонента процесса обозначения.
В нижеследующем примере участвуют следующие компоненты:
Само реальное, материальное, настоящее дерево, которое мы хотим обозначить знаком;
Идеальное (психическое) понятие как часть знака (обозначаемое);
Идеальный (психический) акустический образ как часть знака (обозначающее);
Материальное воплощение идеального знака: звуки произнесенного слова дерево, буквы, обозначающие слово «дерево».
1 Денотат (референт) 2 Понятие 3 Акустический 4 Воплощения
[´djεrэvэ] Дерево, Дерево
Деревья могут быть разными, нет двух абсолютно одинаковых берез. Произносим слово «дерево» мы тоже все по-разному (разным тоном, с разным тембром, громко, шепотом и т.д.), пишем также различно (ручкой, карандашом, мелом, разным почерком, на пишущей машинке, компьютере), но двусторонний знак в нашем сознании у всех одинаков, так как он идеален.
Английские лингвисты Чарльз Огден (1889-1957), Айвор Ричардс (1893-1979) в 1923 году в книге «Значение значения» (The Meaning of Meaning) наглядно представили знаковое отношение в виде семантического треугольника (треугольника референции):
- Знак (Symbol), т.е. слово в естественном языке;
- Референт (Referent), т.е. предмет, к которому относится знак;
- Отношение, или референция (Reference), т.е. мысль как посредник между символом и референтом, между словом и предметом.
Основание треугольника изображено прерывистой линией. Это означает, что связь между словом и предметом не обязательна, условна, и она невозможна без связи с мыслью и понятием.
Однако знаковое отношение можно выразить и в виде квадрата, если учесть, что второй член треугольника - мысль - может состоять из понятия и коннотата. Понятие - общее для всех носителей данного языка, а коннотат, или коннотация (лат. connotatio - «созначение») - ассоциативное значение, индивидуальное у каждого человека.
Например, «кирпич» у каменщика может ассоциироваться с его с работой, а у пострадавшего прохожего - с перенесенной травмой.
Датский лингвист Л. Ельмслев пишет о знаках: «Язык по своей цели – прежде всего знаковая система; чтобы полностью удовлетворять этой цели, он всегда должен быть готов к образованию новых знаков, новых слов или новых корней…При условии неограниченного числа знаков это достигается тем, что все знаки строятся из незнаков, число которых неограниченно…Такие незнаки, входящие в знаковую систему, как часть знаков, мы назовем фигурами; это чисто операционный термин, вводимый просто для удобства. Таким образом, язык организован так, что с помощью горстки фигур и благодаря их все новым и новым расположениям можно построить легион знаков…»
Есть и такое мнение, что то, что называет Ельмслев фигурами, - это знаки-диакритики, а то, что у Ельмслева собственно знаки, - это знаки-символы. Можно также говорить о знаках I рода (фигуры, диакритики) и знаках II рода (символы).
К знакам I рода, полностью отвечающим указанным выше требованиям, относятся звуковые и графические знаки: они доступны человеческому восприятию, не имеют своего значения, исчислимы и строго организованы в систему, откуда и получают свою характеристику.
Морфемы частью исчислимы (аффиксы), частью неисчислимы (корни) и имеют свое значение; слова в языке явно неисчислимы (хотя для каждого текста их число может быть точно определено), но так как и морфемы и слова составлены из знаков I рода (фонем, букв), то и эти единицы языка – тоже знаки, что делается особенно ясным, если рассмотреть соотношение слов и вещей, ими обозначаемых.
Слова как названия вещей и явлений не имеют ничего общего с этими вещами и явлениями; если бы такая естественная связь слов и вещей существовала, то в языке не могло быть ни синонимов – различно звучащих слов, но называющих одну и ту же вещь (забастовка – стачка, завод – фабрика, тощий – худой, есть – жрать и т.д.), ни омонимов – одинаково звучащих слов, но имеющих разные значения (лук – «оружие» и лук – «растение», ключ – «родник» и ключ – «инструмент для отпирания замка», лама – «тибетский монах» и лама – «американское животное» и т.д.)., невозможен был бы и перенос значений (хвост – «часть тела животных» и хвост – «очередь», собачка – «маленькая собака» и собачка – «рычаг для спуска курка» и т д.), наконец, невозможно было бы наличие разнозвучащих слов для обозначения одного и того же явления в разных языках (однако это так, ср. русское стол, немецкое Tisch, французское table, английское board, латинское mensa, греческое trapedza, турецкое sofra, финское pöytä и т.д.).
Маркс писал, что «название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой».
Поэтому объяснить непроизводные, взятые в прямом значении слова нельзя: мы не знаем, почему нос называется носом, стол – столом, а кот – котом и т.п.
Но слова, производные от простых, уже объяснимы через эти непроизводные: носик через нос, столик через стол, котик через кот и т. д., равно как и слова с переносным значением объяснимы через слова прямого значения; так нос у лодки объясняется через сходство по форме и положению с носом человека или животного, стол – «пища» - через смежность в пространстве со столом – «мебель» и т.п.
Таким образом, слова производные и с переносными значениями мотивированы и объяснимы в современном языке через слова непроизводные и прямого значения. Слова же непроизводные и прямого значения не мотивированы и не объяснимы, исходя из современного языка, и мотивировка названия может быть вскрыта только этимологическим исследованием при помощи сравнительно-исторического метода.
Почему же все-таки стол, нос, кот и т.п. не просто звукосочетания, а слова, обладающие значением и понятные для всех говорящих по-русски?
Для выяснения этого вопроса следует ознакомиться со структурой языка.
Под структурой следует понимать единство разнородных элементов в пределах целого.
Первое, с чем мы сталкиваемся при рассмотрении структуры языка, приводит нас к очень любопытному наблюдению, показывающему всю сложность и противоречивость такой структуры, как язык.
Действительно, на первый взгляд речевое общение происходит очень просто: я говорю, ты слушаешь, и мы друг друга понимаем. Это просто только потому, что привычно. Но если вдуматься, как это происходит, то мы наталкиваемся на довольно странное явление: говорение совершенно не похоже на слушание, а понимание – ни на то, ни на другое. Получается, что говорящий делает одно, слушающий другое, а понимают они третье.
Процессы говорения и слушания зеркально противоположны: то, чем кончается процесс говорения, является началом процесса слушания. Говорящий, получив от мозговых центров импульс, производит работу органами речи, артикулирует, в результате получаются звуки, которые через воздушную среду доходят до органов слуха (уха) слушающего. У слушающего раздражения, полученные барабанной перепонкой и другими внутренними органами уха, передаются по слуховым нервам и доходят до мозговых центров в виде ощущений, которые затем осознаются.
То, что производит говорящий, образует артикуляционный комплекс; то, что улавливает и воспринимает слушающий, образует акустический комплекс.
Артикуляционный комплекс, говоримое, непохож физически на акустический комплекс, слышимое. Однако в акте речи эти два комплекса образуют единство, это две стороны одного и того же объекта. Действительно, произнесем ли мы слово дом или услышим его – это будет с точки зрения языка то же самое.
Отождествление говоримого и слышимого осуществляется в акте речи, благодаря тому, что акт речи – двусторонен; типичной формой речи является диалог, когда говорящий через реплику делается слушающим, а слушающий говорящим. Кроме того, каждый говорящий бессознательно проверяет себя слухом, а слушающий артикуляцией. Отождествление говоримого и слышимого обеспечивает правильность восприятия, без чего невозможно достигнуть и взаимопонимания говорящих.
При восприятии неизвестного языка артикуляционно-акустического единства не получается, а попытка воспроизведения артикуляции услышанного приводит к неверным артикуляциям, диктуемым навыками своего языка. Это явление хорошо описано в «Войне и мире» Л. Толстого, когда русский солдат Залетаев, услыхав песню, которую поет пленный француз Морель, воспроизводит ее как: «Виварика. Виф серувару! Сидябляка!» и далее передает продолжение французской песни: «Кью-ю-ю летриптала, де бу, де ба и детравагала».
Для правильного восприятия необходимо, что бы оба собеседника владели теми же артикуляционно-акустическими навыками, т.е. навыками того же языка.
Но акт речи не исчерпывается восприятием, хотя без него невозможен. Следующий этап – это понимание. Оно может быть достигнуто только в том случае, если говорящий и слушающий связывают данное артикуляционно-акустическое единство, хотя бы и при правильном восприятии, с разными значениями, - взаимопонимания не получается; так, если встретятся русский и турок, и русский скажет табак, то турок легко «подгонит» русский артикуляционный комплекс табак под свой акустический комплекс tabak, но поймет его или как «блюдо», или как «лист бумаги», так как «табак» по-турецки tütün (ср. украинское тютюн).
Следовательно, и на этом втором этапе акта речи, как и на первом, необходимо, чтобы говорящий и слушающий принадлежали коллективу, говорящему на одном и том же языке; тогда происходит новое отождествление несхожего: артикуляционно-акустической и смысловой стороны, образующих тоже единство.
Оставив в стороне первый этап акта речи и его слагаемые, рассмотрим второе соотношение.
В языке всегда обязательно наличие двух сторон: внешней, материальной, связанной с артикуляционно-акустическим комплексом, и внутренней, нематериальной, связанной со смыслом. Первое является обозначающим и гарантирующим через знаки доведения речи до органа восприятия, без чего речевое общение немыслимо; второе – обозначаемым, содержанием, связанным с мышлением.
Непосредственное выражение смысла в звуке нетипично для языка. Так обстоит дело в разного рода механических сигнализациях, например, в светофоре, где зеленый свет «прямо» значит «можно», красный – «нельзя», желтый – «приготовься». В таких системах сигнализации между смыслом и воспринимаемой материальностью ничего нет. В языке даже междометия отличаются от такого схематического устройства, так как они могут выполнять функцию целого предложения, относятся к определенной части речи, выражены не любым, а специфичным для данного языка звучанием, способны образовывать производные знаменательные слова (ох – охать, оханье и т.п.), т.е. вообще стоят не изолированно, а в связи с другими элементами языка и не могут быть произвольно придуманы как системы сигнализации.
Типичным же для языка является сложная структура взаимосвязанных разнородных элементов.
Для того, чтобы определить, какие элементы входят в структуру языка, разберем следующий пример: два римлянина поспорили, кто скажет (или напишет) короче фразу; один сказал (написал): Eo rus [эо рус] – «я еду в деревню», а другой ответил: I – «поезжай». Это самое короткое высказывание (и написание), которое можно себе представить, но вместе с тем, это вполне законченное высказывание, составляющее целую реплику в данном диалоге и, очевидно, обладающее всем тем, что свойственно любому высказыванию. Каковы же эти элементы высказывания?
1) [j] – это звук речи (точнее фонема), т.е. звуковой материальный знак, доступный восприятию ухом, или i – это буква, т.е. графический материальный знак, доступный восприятию глазом;
2) i – это корень слова (вообще: морфема), т.е. элемент, выражающий какое-то понятие;
3) i - это слово (глагол, в форме повелительного наклонения в единственном числе), называющее определенное определенное явление действительности;
4) I – это предложение, т.е. элемент, заключающий в себе сообщение.
Маленькое i , оказывается, заключает в себе все, что составляет язык вообще: 1)звуки – фонетика (или буквы – графика), 2) морфемы (корни, суффиксы окончания) – морфология, 3) слова – лексика и 4) предложения – синтаксис.
Больше в языке ничего не бывает и не может быть.
Почему для вопроса о выяснении структуры языка понадобился такой странный пример? Для того, чтобы было ясно, что, что различия элементов структуры языка не количественные, как могло бы показаться, если бы мы взяли длинное предложение, разбили его на слова, слова – на морфемы и морфемы – на фонемы. В данном примере эта опасность устранена: все ступени структуры языка представляют собой «то же» i, но взятое каждый раз в особом качестве.
Таким образом, различие элементов структуры языка – качественное, что определяется разными функциями этих элементов. Каковы же функции этих элементов?
1) Звуки (фонемы) являются материальными знаками языка, а не просто «слышимыми звуками».
Звуковые знаки языка (равно как и графические) обладают двумя функциями: 1) перцептивной – быть объектом восприятия и 2) сигнификативной – иметь способность различать вышестоящие, значимые элементы языка – морфемы, слова, предложения: пот, бот, мот, тот, дот, нот, лот, рот, кот; стал, стол, стул; сосна, сосны, сосне, сосну и т .д.
Что же касается различения букв (графических знаков) и звуков (фонетических знаков) в языке, то оно не функциональное, а метериальное; функции у них те же самые.
2) Морфемы могут выражать понятия: а) корневые – вещественные [стол-], [зем-], [окн-] и т.д. и б) некорневые двух видов: значения признаков [-ость], [-без-], [пере-] и значения отношений: [-у], [-ишь], сиж-у – сид-ишь, [-а], [-у] стол-а, стол-у и т.д.; это семасиологическая функция, функция выражения понятий. Называть морфемы не могут, но значение имеют; [красн-] выражает лишь понятие определенного цвета, а назвать что-либо можно лишь, превратив морфему в слово: краснота, красный, краснеть и т.д.
3) Слова могут называть вещи и явления действительности; это номинативная функция, функция называния; есть слова, которые в чистом виде выполняют эту функцию, - это собственные имена, обычные же, нарицательные совмещают ее с функцией семасиологической, так как они выражают понятия.
4) Предложения служат для сообщения; это самое важное в речевом общении, так как язык есть орудие общения; это функция коммуникативная, так как предложения состоят из слов, они в своих составных частях обладают и номинативной и семасиологической функцией.
Элементы данной структуры образуют в языке единство, что легко понять, если обратить внимание на их связь; каждая низшая ступень является потенциально (в возможности) следующей высшей, и, наоборот, каждая высшая ступень как минимум состоит из одной низшей; так, предложение может минимально состоять из одного слова (Светает. Мороз.); слово – из одной морфемы (тут, вот, метро, ура); морфема – из одной фонемы (щ-и, ж-а-ть).
Кроме указанных функций, язык может выражать эмоциональное состояние говорящего, волю, желания, направленные как призыв к слушающему. Выражение этих явлений охватывается экспрессивной функцией. Экспрессия может быть выражена разными элементами языка: это могут быть специально экспрессивные слова – междометия (ай! – эмоциональное, эй! – волевое), некоторые грамматические формы (слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами: дружочек! - эмоциональные, императивы глаголов: молчи! – волевые), особо экспрессивно окрашенные слова «высокого» или «низкого» стиля и, наконец, интонация.
Следует еще отметить одну функцию, объединяющую элементы языка с жестами, - это дейктическая – «указательная» функция; такова функция личных и указательных местоимений, а также некоторых частиц: вот, эва и т.д.
В пределах каждого круга или яруса языковой структуры (фонетического, морфологического, лексического, синтаксического) имеется своя система, так как все элементы данного круга выступают как члены системы. Система – это единство однородных взаимообусловленных элементов.
Ни в коем случае нельзя подменять понятие системы понятием внешней механической упорядоченности, чем и отличается орудие общения – язык от орудий производства, при внешней упорядоченности качество каждого элемента не зависит от целого.
Члены системы, наоборот, взаимосвязаны и взаимообусловлены в целом, поэтому и число элементов и их соотношения отражаются на каждом члене данной системы. Если же остается один элемент, то данная система ликвидируется. Так, система склонения возможна при наличии хотя бы двух падежей (например, в английском местоимении he – him) , но системы склонения с одним падежом быть не может, как во французском языке; категория несовершенного вида глагола возможна только тогда, когда имеется в той же грамматической системе и категория совершенного вида и т.д. Члены системы получают свою значимость по соотношению с другими членами данной системы; поэтому, например, родительный падеж при наличии отложительного (аблатива) не то, что родительный падеж в языке, где нет аблатива; значимость [к] в языках, где есть [х], иная, чем в языках, где нет [х].
Системы отдельных ярусов языковой структуры, взаимодействуя друг с другом, образуют общую систему данного языка.
Итак:
Язык рассматривается как система знаков. Знак - можно определить как своеобразную материальную единицу, создающую язык как явление.
Применительно к языку термин знак можно определить следующими пунктами:
1. Знак должен быть материален, то есть он должен быть доступен чувственному восприятию, как и любая вещь.
2. Знак не имеет значения, но направлен на значение, для этого он и существует.
3. Содержание знака не совпадает с его материальной характеристикой, тогда как содержание вещи исчерпывается ее материальной характеристикой.
4. Содержание знака определяется его различительными признаками, аналитически выделяемыми и отделяемыми от неразличительных.
ЛЕЦИЯ № 5
ЯЗЫК И МЫСЛЬ
1 Язык и формирование сознания. Характеристика языка человека
2 Язык: Язык и мышление.
3 Речь и мозг
4 Логика и язык
5 Гипотеза лингвистической относительности. Особенности многоязычия
6 Связь языка и мышления
1 ЯЗЫК И ФОРМИРОВАНИЕ СОЗНАНИЯ
Переход от животного существования к общественной истории человека затрагивает очень существенную тему. Если поведение животного отличается тем, что животное всегда непосредственно руководствуется биологическими мотивами и не выходит за пределы непосредственно отражения тех впечатлений, которые оно получает от действительности, то психологические процессы человека характеризуются совершенно иными свойствами.
С переходом к общественной истории, к употреблению орудий и к общественным формам труда у человека возникают принципиально новые формы
 |
отношения к действительности, и непосредственное поведение, руководствовавшееся биологическими мотивами, заменяется сложным, опосредованным поведением, которое уже оказывается отделенным от непосредственного достижения цели и приобретает более сложный характер. |
| При приготовлении и употреблении орудий операция изготовления их отрывается от непосредственной деятельности, изготов- |
ление орудий становится самостоятельным действием, которое в себе самом не содержит биологического мотива, но получает свой смысл только из того, что это орудие в дальнейшем будет использовано для достижения какой-либо конечной цели. При разделении функций в первобытном обществе, в процессе общественного труда это отделение деятельности от непосредственного биологического мотива становится еще более резко выраженным.
Если женщина хранит огонь, а мужчина идет на охоту, если одна группа охотников отгоняет дичь для того, чтобы другая группа охотников могла поймать дичь, то в обоих случаях – действие женщины, хранящей огонь, и действие охотника, отгоняющего дичь, приобретают свой смысл только для того действия, которое совершается другими членами группы; охотником – добытчиком дичи, в первом случае, и охотником, который подстерегает дичь, во втором случае.
Общественная организация приводит к тому, что действие начинается одним человеком, а кончается другим человеком, и это разделение сложной психологической деятельности между двумя группами людей ведет к тому, что из биологической деятельности выделяются отдельные составные части, которые приобретают свой собственный смысл и которые становятся самостоятельными действиями. Действие поддержания огня, действие отгона дичи приобретает свой смысл только в общественном завершении труда другим человеком, и социально возникающий смысл этих действий становится важнейшим условием для формирования человеческого сознания.
Поведение человека в первобытном обществе становится осознанным поведением.
Возникает сложная иерархически построенная структура деятельности, которой никогда не было у животных и которая является специфической особенностью психологической деятельности человека. Все это заставляет думать, что сложная сознательная деятельность является продуктом общественного развития и что психология является не только биологической, но и общественной наукой, наукой об общественном происхождении сознания. Все сказанное представляет, однако, лишь половину дела. Давайте остановимся на второй половине, о которой еще не было речи.
Энгельс в своей знаменитой работе «О происхождении семьи, частной собственности и государства» с полным основанием сказал, что труд и членораздельная речь сделали человека человеком. В основе человеческой психологической деятельности лежит с одной стороны, общественный труд, с другой стороны, язык, который служит средством общения людей друг с другом и важнейшим орудием формирования человеческого сознания.
Прежде всего, необходимо дать характеристику языка человека и показать, чем он отличается от любых форм общения животных, от так называемого «языка» животных.
Есть ли язык у животных? Обращаются ли животные с помощью языка или, если этого нет, чем характеризуются формы общения животных в отличие от форм общения человека, применяющего для этой цели язык?
Известно, что многие животные живут стаями и что в стае отдельные особи общаются друг с другом. Вот стая журавлей расположилась на привале; внезапно вожак замечает какую-то опасность, он испускает крик, трубит, вся стая снимается и улетает. Казалось бы, в стае журавлей есть общение с помощью языка, и звук, испускаемый журавлем-вожаком при опасности, есть знак, с помощью которого вожак подает сигнал всей стае. Или обезьяны, которые также живут стаями; одна старая обезьяна замечает опасность, она испускает крик и моментально вся стая обезьян исчезает. Казалось бы, что обезьяны, которые, как известно из наблюдений, располагают, по крайней мере, 30 – 40 различными звуками, общаются между собой с помощью этих звуков.
Третий пример, и, пожалуй, самый интересный. За последнее десятилетие было установлено, что в коллективах есть взаимная сигнализация одной пчелы другой пчеле. Ряд исследователей наблюдали такое явление, которое они пытались описать как «язык пчел».
Пчела улетает за взятком. Она находит мед на цветках, расположенных в одном направлении, скажем, на северо-запад от улья, на определенном расстоянии от улья 1,5 – 2 или 3 – 4 км. Ученые наблюдали интересный факт: если на данном участке, где есть цветы, побывала одна пчела из этого улья, то через некоторое время сюда прилетают сразу 30 – 50 – 100 пчел. Каким образом эти пчелы узнают, что есть медоносные цветы именно в данном направлении и именно на таком расстоянии? Когда стали наблюдать подробнее, оказалась удивительная вещь: пчела возвращающаяся со взяткой меда, проделывает какие-то движения, носящие разный характер, которые были названы «танцем пчел»: иногда пчела кружится, иногда она проделывает колеблющиеся маятникообразные движения. После этих движений она улетает, и другие пчелы летят в определенном направлении на определенное расстояние.
Казалось бы, пчела, принесшая взяток, передает другим пчелам очень сложную сигнализацию, сигнализацию направления, сигнализацию расстояния, а, иногда, и сигнализацию качества цветка, дающего большой взяток или маленький взяток.
Все это дало основания говорить, что и у пчел есть общение с помощью какого-то языка, только это не язык звуков, а язык танца. Значит, все вместе взятое, дает, как будто бы повод говорить о том, что у совершенно разных животных есть язык, с помощью которого одно животное передает свой опыт другому, и что этот язык в каком-то отношении сходен с языком человека.
Однако ближайшее рассмотрение показало, что это утверждение не имеет больших оснований и что, если животные и обладают сигналами, которыми они передают что-то другим животным, то эти сигналы коренным образом отличаются от человеческого языка.
В чем заключается это различие? Оно заключается в том, что этот «язык» животных лишен своего основного качества, которым характеризуется язык человека. Язык человека всегда состоит из слов, которые имеют обозначающую функцию, иначе говоря, которые обозначают тот или другой предмет, то или иное действие, качество или отношение. Слово «окно» обозначает окно, слово «идти» обозначает определенное действие, слово «желтое» обозначает соответствующее качество, слово «вместе» – известное отношение. Нет слов в человеческом языке, кроме восклицания «ага» и «ах», которые бы имели то или иное, известное в широком смысле, предметное значение.
Эта функция, которую немцы называют функцией представления, функцией обозначения предметов, отсутствует у животных.
Во всех этих примерах так называемого «языка», которые были приведены, звуковые или жестовые реакции играют совсем другую роль, чем язык человека, и построены совершенно иначе.
Звук, который испускает журавль при тревоге, не обозначает вещей или предметов, а обозначает состояние, аффективное состояние. Журавль испытывает тревогу, эта тревога выражается в звуке, звук этот заражает остальную стаю, которая следует примеру встревоженного вожака.
Старая обезьяна-вожак стаи, которая чувствует опасность, испускает соответствующий звук. Звуки у обезьяны, совершено разные, всегда выражают разные состояния и никогда не отражают предмета. Они выражают, например, состояние удовлетворения, тревоги, есть звуки выражения голода, успокоения. Но все эти звуки обезьян выражают только эмоциональное состояние, и все попытки научить обезьян какому-нибудь звуку, обозначающему предметы, потерпели полный крах: эти звуки продолжали выражать известное аффективное состояние и никогда не обозначали никакого предмета.
Совершенно то же самое можно сказать и о жестах обезьян. Психологами были сделаны попытки обучить обезьян, если не звуку, то графической речи, заставить обезьян обозначить каким-то знаком ящик, в котором много пищи, и другим знаком ящик, в котором нет пищи, – ни к каким результатам эти попытки не привели; все то, что можно было наблюдать в «рисунках» обезьян, не выражало нечего, кроме аффективных состояний: обезьяны могли сделать очень много пятен на бумаге, но эти пятна абсолютно ничего, кроме общего состояния возбуждения состояния, не обозначали.
Поэтому можно было с полным основанием прийти к выводу, что так называемый «язык» обезьян не является языком, что это лишь выражение состояния, а не обозначение предметов в условных сигналах.
Значительно сложнее обстоит дело с так называемым «языком» пчел, но и здесь нет никаких оснований для того, чтобы подходить к «языку» пчел с другими мерками, чем к языку упомянутых ранее других животных. Все дело в том, что пчела возвращающаяся со взяткой, действительно производит танец и действительно увлекает за собой других пчел, но этот танец есть лишь выражением состояния насекомого, которое тем и отличается от звуков обезьяны или криков журавля, что несет в себе известные остатки, следы от воздействий того угла падения лучей солнца, которое освещает путь пчелы, той длительности пути, который преодолела пчела, того возбуждения, которое вызвано богатой взяткой.
Как развился такой сложной формы танец пчел, сказать трудно, так же трудно, как и сказать о том, как развились сложные формы инстинкта. Но и «язык пчелы, носящий более сложный характер, чем звуки обезьян или крики журавля, по сути дела, являются только повторением того пути, который пчела проделала в соотношении с углом падения солнечных лучей.
Объективно это и создает известные знаки для того, чтобы остальные пчелы повторяли этот путь. Но непосредственно это не имеет никакого другого строения, чем то строение, которое имела деятельность пчелы, и нельзя рассматривать танец пчел как обозначение предметов, сигнализацию действия, расстояния или как известную, кодированную в известном коде информацию.
Все это заставляет нас считать, что если животные и общаются друг с другом, то это общение происходит не с помощью системы языка, а с помощью выражения аффективных состояний, которыми одна особь вовлекает в действие другую особь, заражая эту особь известным состоянием аффекта.
От аффективной выразительности, которой ограничивается общение животных, резко отличается язык человека. Язык человека отличается от языка животных тем, что человеческий язык есть всегда система знаков, имеющих функцию обозначения, замещение предметов, выделение существенных признаков, которые этот язык обозначает.
Таким образом, если «язык» животных есть выражение эмоционального состояния, то язык человека есть обозначение известных предметов или признаков. Это имеет важнейшее значение, с помощью обозначения предметов или признаков человек приобретает вторую сигнальную систему, он начинает располагать и не только системой наглядных сигналов, но и второй системой сигналов, которая представлена в языке, которая обозначает предметы, действия, признаки, с помощью которой происходит общение людей друг с другом. Наличие языка или второй сигнальной системы имеет такое решающее значение для формирования сознания, что необходимо остановиться на них особо.
Давайте остановимся на генезисе языка человека, на его структуре и на его функции.
Как произошел язык, каково его строение и какую роль язык играет в формировании психологических процессов, в переводе их на новый, сознательный уровень?
Теорий происхождения языка было много. Но еще не так давно вопрос о том, откуда развился язык, считался относящим к мировым загадкам, собственно, не получившим никакого разумного ответа.
С самого начала многие ученые считали, что язык – это специфический дар, который проявляет божественное воздействие на человека. Еще 150 лет назад многие очень крупные ученые, которые хорошо описывали строение языка, вставали в тупик перед вопросом об его происхождении и не находили никакого другого ответа, кроме признания его божественного, то есть необъяснимой природы.
Другие ученые показали корни происхождения языка в каких-то инстинктах животных, в частности в инстинкте подражания. Эта теория происхождения языка получила название ономатопоэтической или звукоподражательной теории: разве в слове «гром» не слышаться раскаты? «Гроза» – разве в обрывистой мелодике этого слова не видится гроза? Таким образом, многие исследователи пытались вывести язык из подражания звукам природы.
Оставалось, однако, неясным: во-первых, можно ли вывести все слова языка из такого подражания, и, во-вторых, что особенно важно, каковы были, собственно, мотивы, которые заставили первобытного человека в звуках подражать явлениям природы, достаточны ли эти мотивы для происхождения сложнейших и важнейших по своей функции системы языка.
Нет необходимости приводить многие теории происхождения языка, а остановимся только на одной, которая наиболее вероятна. Эта теория, которая в прошлом веке была сформулирована одним из исследователей – Нуаре, а затем была подтверждена целым рядом других наблюдений, может быть обозначена как трудовая теория происхождения языка.
Эта теория заключается в следующем.
В процессе общественного труда, как указывал Энгельс, у людей возникла объективная потребность что-то сказать друг другу. Это было необходимое явление; когда над одним объектом трудятся несколько человек, например, ствол поваленного дерева тащит группа людей, то возникает объективная необходимость не просто сопровождать это какими-то возгласами или криками, выражающими эмоциональное состояние, а обозначить предмет действия или само действие известным знаком.
Это обозначение может иметь характер жеста или звука, но в обоих случаях оно обязательно должно иметь предметное значение, оно должно обозначать нечто вроде следующего: тащи дерево, клади, оставь, осторожно. Эти жесты или возгласы, по всем данным, родившимся в совместном труде групп людей, были вначале очень диффузны, они объединяли жест и действие, жест и звук, они не имели никакого значения вне действия, вне труда и не возникали вне труда. Но когда они возникли в основе действия, то понять их можно было только в контексте действия. Все это обозначалось каким-то кратким звуком, а особая отрасль языковедения – палеонтология речи, то есть древнейшая история речи, прослеживает такие сложные возгласы, а значение этих возгласов, которое приобретало, именно, из трудового контекста. Сначала эти «слова» появлялись только в процессе труда, затем они стали появляться при отсутствии предметов, вне процессов труда, и тогда они стали вызывать не переживания, которые появляются во время труда, а образ того предмета, с которым труд был связан. Для дальнейшего формирования языка послужила вот эта элементарная диффузная речь, в которой были элементы действия, жеста, тона и звука, различных для разных предметов. Сначала они были вплетены в действие, и, как можно, догадываться, человек прибегал к ним в процессе этого действия. Лишь постепенно слово, возникшее в процессе труда, состоявшее из жестов и звуков, начало отделяться от непосредственной деятельности, потеряло непосредственную связь с ним и начинало приобретать известную самостоятельность, сохраняя вместе с тем то значение, которое оно первоначально получило в процессе трудовых действий.
Так постепенно началась развиваться система обозначений, составляющая лексический код языка. И эти слова, возникшие в трудовом действии, отделившиеся от него и превратившиеся в систему сигналов, которая обозначает вещи даже при отсутствии этих вещей.
Так, по всей вероятности, возник язык, который создал новую, идеальную деятельность, то есть ту систему кодов, которая позволяла обозначать вещи, хранить общественный опыт и служить мощным фактом формирования сознания человека.
Вот этот то язык подлежит специальному изучению. Мы остановимся на его структуре и дальше на его функции.
Мы имеем все основания констатировать, что язык – это система кодов, с помощью которой происходит общение людей друг с другом. Иначе говоря, можно утверждать, что общение людей есть общение, опосредствованное языком, в то время, как общение животных есть непосредственное общение, основанное на вовлечении воспринимающих в определенное переживание, не опирающееся ни на какой опосредующий код.
Рассмотрим, из чего состоит код языка, делающий общение опосредствованным.
Легко видеть, что развитый язык состоит из слов, предложений или фраз и целых логических конструкций. Значит, нам надо разобрать вот эти элементы кода, с помощью которых происходит общение. Займемся вначале анализом того, что представляет собой слово, предложение или фраза и, наконец, – логическая схема, которыми располагает язык, и который позволяет человеку передавать свой опыт другому человеку.
Основой языка является слово, обозначающее отдельные предметы и действия. Какова психологическая структура слова, которое коренным образом отличается от выразительного жеста или звука животных? Слово имеет две основные функции, которые всегда надо иметь ввиду, когда говоришь о языке. Первая из них – это функция замещения предметов или функция представления, то есть функция, замещающая предмет знаком, ставящимся вместо предмета, иначе ее называют функцией предметной отнесенности. Каждое слово обозначает всегда известный предмет, действие или качество: стол, часы, лампа, бежать, спать, желтый, вкусный.
То, что слово обозначает известный предмет и замещает его, самоочевидно, то физиологическое значение этого представления или заменяющей функции слова можно показать и в специальных опытах. В советской физиологии один из учеников И.П. Павлова – Иванов-Смоленский провел целый ряд опытов, которые были посвящены доказательству этого, впрочем, самоочевидного, положения. Опыт заключался в следующем.
У ребенка выработался условный рефлекс на звонок. Каждый раз, как раздавался звонок, ребенок должен был нажимать на резиновую грушу и получал подкрепление. Когда такая реакция на реальный звонок была выработана, оказывалось, что если сказать ребенку слово «звонок», то он так же непроизвольно нажимал грушу, протягивал руку за конфетой, как это он делал при непосредственно звучащим звонке. То же самое получалось, когда ему показывали вместо звонка карточку, на которой было написано «звонок». И в этом случае слово «звонок» действовало так же, как действовал сам предмет.
Этот факт был изучен очень подробно: он показывает, что слово, заменяющее вещь, практически действует так же, как действует вещь.
Вторая группа таких же опытов была проведена другим учеником Павлова – профессором Долиным. Опыт заключается в следующем. Измерялась светочувствительность глаз, а, как мы увидим в будущем, эта чувствительность глаза к свету меняется в зависимости от предыдущего света, который был брошен в глаз. Если в глаз бросается резкий свет, то чувствительность его падает, глаз делается не таким чувствительным, каким был раньше.
Оказывается, если вместо бросаемого в глаз света давать человеку слово «свет» или «пламя», у него, таким образом, снижается чувствительность глаза, как она снижалась бы при непосредственном появлении света.
Можно привести еще один опыт, который показывает замещающую функцию слова лучше, еще более разительный пример.
Один из физиологов, Маркася, долгое время изучавший условия свертываемости крови, проделал очень интересный опыт.
Он показал, что при уколе пальца свертываемость крови меняется, но оказалось, что достаточно после этого просто сказать человеку «укол», как свертываемость крови также меняется, как и при непосредственном уколе.
Все эти факты показывают, что слово не только может замещать предмет, но и что слово может иметь такое же физиологическое действие, как и непосредственный предмет.
Наличие этой первой, заменяющей функции слова или обозначающей функции слова, имеет огромнейшее, решающее значение для развития психологических процессов.
Если слово обозначает предмет, то мы можем иметь дело с предметом в его отсутствии.
Представим себе, что мы находимся в комнате. Конечно, в комнате нет слона, но если произнести его - «слон»; вы представите этого слона, вы вызовите у себя представление об этом слоне, и, если вас спросят, как выглядит слон, вы сможете это рассказать гораздо отчетливее, чем без названного слова, хотя этого объекта и нет на месте.
Слово, обозначающее предмет, как бы удваивает мир рядом с миром, непосредственно, чувственно воспринимаемых предметов, оно ставит представление о предметах, образы предметов, которые слово может вызвать искусственно даже тогда, когда этих предметов здесь нет. Следовательно, наличие обозначающей функции слова дает возможность вызывать образ данного предмета при его отсутствии. Это огромное преимущество, которое мы увидим ниже, имеет решающее значение в организации нашего восприятия, внимания и памяти человека от восприятия, внимания и памяти животных.
Есть, однако, вторая, еще более существенная функция слова, на которой остановимся специально. Слово не только обозначает вещь, замещает ее, – слово перерабатывает опыт, оно позволяет человеку совершать с воспринимаемым образом сложную работу. Слово является орудием, позволяющим анализировать и синтезировать те впечатления, которые человек получает из внешнего мира. Слово есть мощное орудие не только памяти, но и мощное орудие отвлечения и обобщения. Слово, тем самым, есть средство для абстракции и средство обобщения. Отвлечение и, вместе с тем, обобщение сигналов, доходящих до человека, есть основное свойство второй сигнальной системы или системы слов языка. Это играет особенно важную роль для всего материала, с которым мы дальше будем иметь дело.
Слово, прежде всего, не только замещает вещи, но и выделяет из вещей соответствующий важный признак. Представьте, что имеется некий предмет, который назван «стол». Слово «стол» имеет в качестве корня СТЛ – стлать, постилать, постель, настил. Этим самым слово анализирует эту вещь. Оно выделяет из него признак, существенный для стола: настил, доска, на которую можно постлать что-то.
Незаметно для нас слово анализирует воспринимаемую вещь. Если мы говорим «часы», то это слово не обозначает вещь, но оно выделяет в этой вещи существенные свойства: явно, что это прибор, чтобы показывать час, время. Если мы сказали «очки», то слово будет не только обозначать предмет «очки», но оно выделяет какой-то важный признак этого предмета при отнесении к слову «очки», «глаза», то есть показывает, что этот предмет имеет какое-то отношение к глазам.
Еще более ясно это можно видеть в таких относительно новых словах, в которых их непосредственное значение, их анализирующая функция видна особенно отчетливо.
Вы сами знаете, что такое самовар. Но есть слово «самовар», которое не просто относится к предмету, но оно анализирует предмет. Это предмет, который сам «варит». Значит, это слово за нас производит тот анализ предмета, который вы не сразу воспроизводите, оно передает общественный опыт предмета.
Слова «пароход», «паровоз», «самолет» – это такие относительно новые составные слова, которые не только обозначают вещь, но и анализируют ее. Все эти слова на нас производят анализ предмета. Они отвлекают или абстрагируют известные признаки предмета.
Все это имеет решающее, важное значение. Оно заключается в том, что с помощью слова человек получает автоматически действующие средства анализа воспринимаемых им вещей. Слово не только обозначает вещь, но выделяет из вещи существенные признаки. В одних словах эта анализирующая или абстрагирующая функция видна простым глазом (самовар, пароход, телефон, телевизор). В других случаях она скрыта, и нужно произвести специальный анализ, чтобы увидеть ее. Например, слово «сутки» обозначало раньше стык бревен в углу избы, затем стык дня и ночи и уже затем единицу времени, составленную из дня и ночи.
Слово «корова» имеет латинское происхождение: «рог» – значит – рогатая.
Каждое слово по своему происхождению оказывается аппаратом, выделяющим те или иные признаки предмета, позволяющие анализировать предмет.
Но слово не только обозначает предмет, выделяя в нем соответствующие важные признаки, свойства. Слово развитого языка позволяет произвести такую абстрагирующую работу, которую без слов выполнить очень трудно. Целый класс слов – прилагательных (черно – белый, желто – зеленый, кисло – сладкий) – все эти слова выделяют признаки вещей, которые входят в эти вещи, но не существуют самостоятельно.
Ведь нет вообще сладости или горечи, желтого или красного, твердого или мягкого – они всегда существуют в предмете, и выделить их из предметов иногда трудно. Но слово, обозначающее данное качество (желтый или зеленый, острый или тупой, мягкий или твердый), выделяет этот признак, абстрагирует его. Если сказать «желтая кофточка», то обращается внимание не на мягкость кофточки, не на материал, из которого она сделана, а только на ее цвет.
Прилагательные, являющиеся исторически гораздо более сложными и более сложно появившимися образованиями, абстрагируют, вычленяют качество; глагол, который тоже является относительно более поздним образованием, абстрагирует из вещи качества действия. Ведь нет отдельно существующего действия – бежит, лежит, спит, – всегда кто-то лежит, бежит или спит; есть собака, которая бежит, ребенок, который спит, человек, который идет. Глаголы «идет», «бежит», «спит» абстрагируют это свойство, выделяют его.
Значит, всякое слово выделяет из вещи определенный признак и этим служит огромной важности вспомогательным средством. Слово производит за нас определенную работу, автоматически выделяя те или иные признаки.
Но слово имеет и другую сторону – оно не только отвлекает, но и обобщает, не только выделяет признаки, но и относит предметы к определенной группе. Слово квалифицирует за собой предмет, производит работу по их синтезу и классификации. Говоря слово «стол», выделяют только признак – настил, постилать, но словом «стол» всегда обозначают любой стол, с тремя или четырьмя ножками, стол круглый или квадратный. За словом «стол» всегда кроется обобщенное представление. Слово «часы» не только выделяет существенный признак – час, время, но обозначает одинаково и карманные, и башенные, и ручные, – лишь бы они имели определенный признак, лишь бы они показывали время.
Значит, каждое слово – и это решающее важное положение, не только замещать вещь, но и обобщать вещь. В.И. Ленин говорил, что каждое слово всегда обобщает. Это видно даже из того, что слов гораздо меньше, чем вещей: вещей многие миллионы, а слов только тысячи, и по необходимости каждое слово обобщает вещь, обозначает целую группу, целый класс вещей. Без функции обобщения всякое использование слов для общения людей друг с другом было бы невозможным.
Следовательно, язык как вторая сигнальная система, кроме функции замещения предметов, обладает еще и функцией анализа и синтеза, отвлечения и обобщения. Этим самым слово является автоматическим орудием осознания предметов и мышления.
Для того чтобы показать, насколько велика та работа, которую за нас делает слово, вами воспринимаемое, обратимся только к одному, но очень выразительному примеру.
Назовем слово «чернильница». И перед вами сразу возникает представление о баночке, которая стоит на столе и в которой хранятся чернила. Можно ли сказать, что слово «чернильница» только замещает эту вещь и вызывает представление об этой вещи? Нет, так сказать нельзя. Это слово делает гораздо более сложную работу, чем просто обозначение вещи.
Разберем, какую работу производит это слово.
При произнесении корня этого слова «черни», выделяются свойства предмета, которое можно обозначить как краску, цвет: оно вводит эту вещь в контекст: белый, зеленый, черный, то есть возбуждает целую систему представлений о различных красках, различных цветах. Этим корнем слово «чернильница» относится к тем предметам, которые имеют отношение к краскам. Следующая часть слова – суффикс «ил» вводит данное слово в другой контекст: чернило, белило, шило, мотовило. Суффикс «ил» обозначает орудие, то, чем делают: шилом шьют, чернилами пишут, белилами белят – это суффикс орудийности.
Что означает следующий суффикс «ниц»? Он имеется в таких словах как чернильница, сахарница, пепельница и обозначает вместилище. Значит, этот суффикс показывает, что эта вещь имеет отношение к вместилищу. Мы не будем разбирать окончание «а», это относится не только к лексике, но и к синтаксису. Следовательно, слово «чернильница», такое простое с первого взгляда, не только вызывает представление или образ соответствующего предмета, но анализирует этот предмет, относит его к определенной категории, указывает на связь этого предмета с другими. Оно анализирует предмет и показывает, что мы имеем дело с предметом, хранящим краску, для чего-то употребляемую, и что это есть вместилище для данной краски. Произнесение слова «чернильница» заставляет вас, не осознавая того, провести огромную аналитическую работу. Вам был передан общечеловеческий опыт с чернильницей, который заставил вас автоматически проанализировать этот предмет.
Можно ли после этого сомневаться в том, что это слово является средством для анализа предметов, для того, чтобы проникнуть в глубь предмета, за впечатлениями о предмете, проникнуть в существенные свойства этого предмета?
Таким образом, в языке создается ряд кодов, в которые включены отдельные предметы. Эти коды позволяют не только воспринимать впечатления от предметов, вызывать образ и хранить этот образ, но являются готовыми средствами, позволяющими усвоить сложный общечеловеческий опыт, связанный с данными предметами, проанализировать предмет, проникнуть в его сущность. Следовательно, слово, которое отвлекает и обобщает, является средством, способом формирования сознания, знание о внешнем мире и передаче общечеловеческого опыта.
Второй единицей языка, стоящей рядом со словом, является фраза или предложение: дом горит, собака лает, ребенок плачет. Здесь мы имеем дело не с отдельными словами, а с группой слов, с соединениями слов, или, как часто говорят лингвисты, с синтагмами. Некоторые ученые даже думают, что синтагма, а не слово является основной единицей языка, что язык появляется не тогда, когда появляется слово, а когда появляется синтагма, то есть связь слов. В этом отношении они, конечно, правы.
Праязык, примитивный язык располагает определенными членораздельными, диффузными словами, но эти диффузные слова вплетаются в действие, сопровождаются действиями и жестами. Таким образом, даже в примитивном праязыке по существу является не слово, а слово, связанное с действием, с жестом. Если каким-то звуком обозначается дерево и «тащи дерево», и «поддержи дерево», и «подожди работать с деревом», то в зависимости от того, в каком контексте оно говорится и в каком отношении оно связано с действием. В примитивном языке имеются тоже синтагмы, но это не связь слов друг с другом, а связь слов с действием, включение слова в известное действие, жест, интонацию.
Но вот постепенно, с развитием языка происходит процесс, в котором слово отрывается от действия, становится самостоятельным, и тогда-то выступают не только отдельные слова, но и связи слов, группы слов, которые способны не только передать и проанализировать предметы, но и передавать целое событие.
Синтагма, фраза или предложение (дом горит, собака лает, мальчик плачет) не только обозначают вещи, но передает готовое событие. Такая синтагма, которая способна передать событие, является важнейшим средством в кодах языка.
Можно различать два основных типа синтагмы или предложения. В лингвистике (и это очень важно в психологии) можно отличать два вида предложений: коммутацию событий и коммутацию отношений. Коммутация событий – это основная и более простая функция фразы, коммутация отношений – это ее более сложная функция. Примером коммутации события может служить такая фраза: дом горит, дерево упало, мальчик плачет. Всегда предложение имеет обозначение субъекта и предиката, подлежащего или сказуемого. Соединение подлежащего и сказуемого достаточно для того, чтобы передать любое событие.
Более сложная форма коммутации события может быть обозначена формулой: субъект – предикат – объект (например, мальчик ест булку, собака укусила ребенка, огонь сжег дом). Здесь обозначен предмет, действие и тот предмет, на который направлено действие, это уже расширенная коммутация, более точно определяющая события. Таким образом, с помощью фразы можно закодировать не только предмет, но и любое событие.
Характерное для коммутации событие заключается в том, что событие, которое обозначается фразой, можно изобразить рисунком. Мы можем нарисовать мальчика, который бьет собаку, горящий дом и так далее. Но кроме коммутации события есть важнейшая форма синтагм, которая является специфической для языка и которую никак, кроме как в языке, не передашь, которую картиной нельзя изобразить, – это коммутация отношения.
Представьте себе, что вам сообщают: «Сократ – человек, фокстерьер – собака, соловей – птица». Здесь передается не событие, а здесь с помощью средств языка передается совершенно другое – отношение вида к виду: Сократ это есть человек, фокстерьер это есть собака, соловей есть птица.
Если символически коммутацию события можно изобразить схемой, то и коммутацию отношений можно представить схемой: (Сократ относится к классу людей). Изобразить наглядно коммутацию событий можно, а коммутацию отношения нельзя. В языке есть сложные средства для того, чтобы передать не только события, но и отношения. Примером могут служить средства передачи отношений, рода, вида и так далее – и это только немного из важных примеров передачи коммутации отношений. Можно привести массу других примеров коммутации отношений, многие из этих отношений трудно выразить рисунком, но их можно обозначить в фразе или в системе логических знаков.
Следовательно, второй единицей языка, наряду со словом, является фраза или соотнесение слов. Этот комплект слов или синтагма является средством передачи не только отдельных предметов или образов, но и средство передавать более сложные процессы, события или отношения. Обладая средством передачи отношений, язык располагает мощным орудием для развития мышления, то есть для развития анализа связи вещей друг с другом. Таких способов, как обозначение с помощью условного знака события или обозначение с помощью условного знака отношения, у животного, конечно, нет. Это чисто человеческая схема средств. Именно, эти средства – обозначение предмета, анализ предмета, обозначение событий, обозначение отношений – являются тем кодом средств, с помощью которых формируется сознание. Именно в виду этого мы можем сказать, что язык является орудием, формирующим сознание.
Все это показывает, какую огромную роль язык играет в формировании психологических процессов человека.
2 ЯЗЫК: ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ
Язык - система словесного выражения мыслей. Но возникает вопрос, может ли человек мыслить, не прибегая к помощи языка?
Большинство исследователей полагают, что мышление может существовать только на базе языка и фактически отождествляют язык и мышление.
Еще древние греки использовали слово «logos» для обозначения слова, речи, разговорного языка и одновременно для обозначения разума, мысли. Разделять понятия языка и мысли они стали значительно позднее.
Вильгельм Гумбольдт, великий немецкий лингвист, основоположник общего языкознания как науки, считал язык формирующим органом мысли. Развивая этот тезис, он говорил, что язык народа - его дух, дух народа - это его язык.
Другой немецкий лингвист Август Шлейхер считал, что мышление и язык столь же тождественны, как содержание и форма.
Филолог Макс Мюллер высказывал эту мысль в крайней форме: «Как мы знаем, что небо существует и что оно голубое? Знали бы мы небо, если бы не было для него названия?… Язык и мышление два названия одной и той же вещи».
Фердинанд де Соссюр (1957-1913), великий швейцарский лингвист, в поддержку тесного единства языка и мышления приводил образное сравнение: «язык - лист бумаги, мысль - его лицевая сторона, а звук оборотная. Нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав оборотную. Так и в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли. Этого можно достичь лишь путем абстракции».
И, наконец, американский лингвист Леонард Блумфилд утверждал, что мышление - это говорение с самим собой.
Однако многие ученые придерживаются прямо противоположной точки зрения, считая, что мышление, особенно творческое мышление, вполне возможно без словесного выражения. Норберт Винер, Альберт Эйнштейн, Фрэнсис Гальтон и другие ученые признаются, что используют в процессе мышления не слова или математические знаки, а расплывчатые образы, используют игру ассоциаций и только затем воплощают результат в слова.
С другой стороны многим удается скрывать скудость своих мыслей за обилием слов.
«Бессодержательную речь всегда легко в слова облечь». (Гёте)
Творить без помощи словесного языка могут многие творческие люди - композиторы, художники, актеры. Например, композитор Ю.А. Шапорин утратил способность говорить и понимать, но мог сочинять музыку, то есть, продолжал мыслить. У него сохранился конструктивный, образный тип мышления.
Русско-американский лингвист Роман Осипович Якобсон объясняет эти факты тем, что знаки - необходимая поддержка для мысли, но внутренняя мысль, особенно когда это мысль творческая, охотно использует другие системы знаков (неречевые), более гибкие, среди которых встречаются условные общепринятые и индивидуальные (как постоянные, так и эпизодические).
Некоторые исследователи (Д. Миллер, Ю. Галантер, К. Прибрам) считают, что у нас есть очень отчетливое предвосхищение того, что мы собираемся сказать, у нас есть план предложения, и когда мы формулируем его, мы имеем относительно ясное представление о том, что мы собираемся сказать. Это значит, что план предложения осуществляется не на базе слов. Фрагментарность и свернутость редуцированной речи - следствие преобладания в этот момент в мышлении несловесных форм.
Таким образом, обе противоположные точки зрения имеют под собой достаточные основания. Истина, скорее всего, лежит посередине, т.е. в основном, мышление и словесный язык тесно связаны. Но в ряде случаев и в некоторых сферах мышление не нуждается в словах.
3 РЕЧЬ И МОЗГ
Органом мышления считается головной мозг. Поскольку мышление связано с языком, «география» мозга представляет немалый интерес для выяснения того, какие зоны отвечают за речь человека.
.
Функциональная асимметрия коры головного мозга. Левое и правое полушария головного мозга имеют различную специализацию, то есть разные функции, что можно определить как функциональную асимметрию коры головного мозга.
Левое полушарие - речевое полушарие, оно отвечает за речь, ее связность, абстрактное, логическое мышление и абстрактную лексику. Оно управляет правой рукой. У левшей обычно наоборот, но у большинства левшей речевые зоны находятся в левом полушарии, а у остальных в обоих или в правом. Это словесное полушарие всегда доминирующее, оно контролирует левое полушарие, в частности, и все тело в целом. Для него характерны энергичность, восторженность, оптимизм.
Правое полушарие связано с наглядно-образным, конкретным мышлением, с предметными значениями слов. Это полушарие - несловесное, отвечает за пространственное восприятие, управляет жестами (но распознает язык глухонемых обычно левое). Оно - источник интуиции. Пессимистично. Умеет различать голоса людей, пол говорящих, интонацию, мелодику, ритм, ударения в словах и предложениях. Но даже после повреждения левого полушария правое может различать существительные, числительные, песни.
Повреждение левого полушария более серьезно и приводит к патологии, а при повреждении правого заметных отклонений меньше. Например, композитор М. Равель после аварии в 1937 году, когда его левое полушарие было повреждено, мог слушать музыку, но писать ее уже не мог.
Следует отметить, что у женщин оба полушария менее разнятся, чем у мужчин. Заболевания левого полушария вызывают у них меньше нарушений.
Зоны левого полушария и афазия
Исследователи выяснили, что различные речевые способности человека связаны с определенными зонами коры головного мозга преимущественно левого полушария, поскольку поражения этих зон приводят к афазиям (классификация Лурии).
| Затылочная доля |
| Моторная зона |
| Центральная борозда |
| Мышление, память |
| Зрение |
| Зона Вернике |
| Чтение, речь |
| Запах |
| Зона Брока |
| Теменная доля |
| Сенсорная зона |
| Динамическая зона |
| Височная доля |
| Лобная доля |
| Зрительная зона |
| Слуховая зона |
| Речь |
Афазия - полная или частичная утрата способности устного речевого общения вследствие поражения головного мозга. С афазией часто сочетается аграфия (болезненная неспособность писать) и алексия (болезненная неспособность читать).
Моторная афазия - утрата способности выражать мысли в устной форме. Связана с поражением моторной зоны, находящейся в прецентральной извилине мозга.
Сенсорная афазия (афазия Вернике) - утрата способности понимать устную речь. Связана с поражением сенсорной зоны, находящейся в постцентральной извилине мозга.
Динамическая афазия - утрата способности связной речи. Связана с поражением лобных долей левого полушария.
Семантическая афазия - утрата способности находить нужные слова для предметов, невозможность делать сложные высказывания. Связана с поражением теменно-височных долей мозга.
Гомункулус. Гомункулус (от лат. homunculus - «человечек») - это условный рисунок человека, отображающий сенсорные и моторные зоны коры головного мозга, управляющие различными частями человека. Более трети гомункулуса связано с речью человека, что подчеркивает роль языка в жизни людей. У животных - иные гомункулусы.
Зона Брока носит имя открывшего эту зону французского ученого XIX века, которого звали Поль Брока. Она расположена в заднем отделе нижней (третьей) лобной извилины. Эта зона челуправляет устной речью человека.
При афазии Брока имеют место затруднения в двигательных актах произнесения слов (моторная афазия), но понимание речи, чтение и письмо не нарушены. Больной осознает свой дефект.
Зона Вернике носит имя открывшего эту зону немецкого ученого XIX века, которого звали Карл Вернике. Она расположена в первой височной извилине. Эта зона управляет пониманием устной речи человека.
При афазии Вернике понимание речи сильно нарушено, звуки больной произносит нормально, речь беглая, но странная и бессмысленная; в ней много несуществующих слов. Грамматические формы сохранены, но чтение и письмо нарушены (аграфия и алексия). Обычно больной не осознает бессмысленности своей речи.
Теменно-затылочная зона отвечает за логико-грамматические связи и грамматическую правильность предложения. При афазии вследствие поражения других зон больной одинаково воспринимает, например, слова точка и тучка.
Согласно некоторым исследованиям передняя часть мозга отвечает за связи слов в предложениях (синтагматика), а задняя часть - за ассоциативные связи слов (парадигматика). Необходимо отметить, что зоны мозга и их функции не абсолютны. У некоторых людей могут быть вполне нормальные отклонения, а при болезнях и повреждениях иногда роли пораженных зон выполняют другие резервные зоны мозга.
4 ЛОГИКА И ЯЗЫК
Логика (греч. logos - разум, мышление, речь, слово) наука о правильном мышлении в его языковой форме (психология тоже предполагает мышление, но его правильность - необязательное условие).
Существуют различные мнения о соотношении языковых (прежде всего грамматических) и логических категорий.
Древнегреческий философ Аристотель (IV век до н.э.) полагал, что в основе грамматики лежит логика. Недаром у древних греков слово logos означало одновременно слово, мышление, разум и речь.
Его последователи в этом вопросе французские ученые Антуан Арно и Клод Лансло, аббаты монастыря Пор-Рояль, в своей работе «Всеобщая рациональная грамматика» (1660), считали, что цель языкознания - изучение логических принципов, лежащих в основе всех языков. А поскольку категории и законы мышления у всех мыслящих людей одинаковы, то и грамматика у них едина. Следовательно, логические и языковые категории тождественны.
В основе логики лежит суждение, т.е. форма мышления, в которой что-либо утверждается или отрицается. Суждение состоит из субъекта S (предмета суждения), предиката Р (свойства или отношения), связки (есть) и кванторов (все А и некоторые Е). Субъект есть то, о чем нечто высказывается, а предикат - то, что высказывается о субъекте, причем S единичное, а Р - всеобщее.
Согласно грамматике Пор-Рояля суждение совпадает с предложением. Например, в основе предложения «Человек бежит» лежит суждение: Человек (предикат) есть (связка) бегущий (атрибут, т.е. предикат). Следовательно, в языке все должно быть подчинено логике.
Остатки подобных взглядов сказываются и на современной грамматической терминологии многих западноевропейских языков (напр., для слов, обозначающих подлежащее и сказуемое, применяются логические термины субъект (анг. subject, нем. Subjekt, фр. sujet) и предикат (анг. predicate, нем. Prädikat, фр. prédicat).
Противоположная точка зрения о несовпадении языковых и логических категорий поддерживается почти всеми современными лингвистами. Еще Герман Штейнталь, немецкий лингвист XIX века, выразил это в крайней форме: «Категории языка и логики несовместимы и так же мало могут соотноситься друг с другом, как понятия круга и красного».
Логические и грамматические категории не совпадают, так как:
- грамматических категорий (падеж, число, род и т.д.) больше, чем логических (суждение, вывод, умозаключение и т.д.);
- языковые категории (время, число, лицо и т.д.) не совпадают по содержанию в различных языках (напр., в древнерусском, древнегреческом, арабском есть еще одно число - двойственное);
- аналогичные языковые и логические категории часто различны по содержанию: фраза «Ну, я пошел» по грамматической форме прошедшее время, а по логическому содержанию - настоящее. Аналогично, местоимение мы во фразах Мы считаем в научном труде одного автора, Мы, Николай Второй в указах монарха относится к одному лицу. Кроме того, логический субъект может быть выражен и в окончании грамматического сказуемого (чита-ю);
- вопросительные предложения не выражают суждения;
- мышление человека не строго логическое. В нем отражаются человеческие эмоции, желания, характер человека. Логика стремится освободить язык от эмоций, а язык их включает (междометия, модальность и т.д.);
- язык допускает наличие парадоксов, а логика борется с ними. Не всегда человек мыслит логично, хотя и бывает в ряде случаев прав. Французский психолог Жан Пиаже недаром утверждал, что можно быть умным, но нелогичным. Логика - проще, чем язык, язык сложнее, так как он отражает жизнь во всем ее разнообразии.
5 ГИПОТЕЗА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
Основой этой теории послужили взгляды великого немецкого лингвиста Вильгельма Гумбольдта, а ее сторонниками в XX веке были немецкий языковед Лео Вайсгербер и американские этнолингвисты и специалисты по индейским языкам Эдвард Сепир и Бенджамин Уорф.
Согласно этой теории, люди, говорящие на разных языках, видят мир по-разному, следовательно, каждому языку соответствует своя логика мышления.
Гумбольдт утверждал, что язык - это своеобразный «промежуточный мир, находящийся между народом и окружающим его объективным миром». Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг. Поскольку восприятие и деятельность человека целиком зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено языком. Но мышление не просто зависит от языка вообще, - оно до известной степени обусловлено также каждым отдельным языком. В разных языках знаки - это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные видения его. Наиболее яркие примеры связаны со словами, обозначающими цвета, в разных языках: синий и голубой в русском, blue, Blau, bleu - обозначения одним словом в английском, немецком и французском языках. У некоторых африканских племен есть только два слова для названия цветов: одно для «теплых» (красный, оранжевый, желтый) и одно - для «холодных» (голубой, фиолетовый, зеленый).
Таким образом, слово - это знак, но также и особая сущность, находящаяся между внешними явлениями и внутренним миром человека. Изучение иностранных языков - это приобретение новой точки зрения, нового взгляда на мир.
Если попробовать заменить слова языков знаками наподобие математических, то это будет просто сокращенный перевод, охватывающий только незначительную часть всего мыслимого.
Эдвард Сепир заявлял, что миры, в которых живут различные общества, - отдельные миры, а не один мир, использующий разные ярлыки. Язык по-своему членит действительность, и человек находится во власти конкретного языка. Реальный мир строится на языковых нормах данного общества.
Бенджамин Уорф считал, что поведение людей объясняется лингвистическими факторами. Он начинал свою деятельность как инспектор по технике безопасности и поэтому приводил в подтверждение своей теории факты из этой области. Например, рабочие спокойно курили у пустых цистерн для бензина, так как на них было написано Empty gasoline drums (Пустые цистерны для бензина), хотя на дне всегда скапливались остатки горючего и образовывался опасный газ. Люди в своем поведении ориентировались не на опасную ситуацию, а на табличку с успокаивающей надписью. То же касалось прилагательного inflammable (горючий), которое американцами толковалось «негорючий» (in - префикс отрицания, flame - пламя). В настоящее время его заменили более ясным flammable.
В своих экспедициях по изучению индейских языков Уорф обратил внимание на языковые особенности индейцев племени хопи. В частности, если в европейских языках различаются форма и содержание (ведро воды, кусок мяса), то у хопи такого различия нет: в подобных случаях они используют только одно слово, где заключены оба понятия (вода и ведро). Аналогичным образом они не абстрагируют числа от фактов и предметов.
Из подобных наблюдений ученый заключил, что понятия времени и материи не даны из опыта всем людям в одной и той же форме. Они зависят от природы языка. Грамматика и логика не отражают действительности, а видоизменяются от языка к языку. Уорф выразил эту крайнюю мысль в следующем высказывании: законы Ньютона и его взгляд на строение вселенной были бы иными, если бы он пользовался не английским языком, а языком хопи.
Лео Вайсгербер, еще один последователь Гумбольдта, полагал, что сущность языка - в превращении мира «вещей в себе» в содержание сознания человека. Язык - ключ к миру. Это сетка, наброшенная на внешний мир, и человек познает лишь то, что создает язык.
Слово выражает понятие о предмете, а не обозначает конкретные предметы. Например, Unkraut (сорняк), Obst (фрукты), Gemüse (овощи) - не ботанические понятия (как крапива, яблоки и морковь), а чистая идея, порождение человеческого мозга. Если нет специального обозначения, то нет и соответствующего содержания в языке. Своеобразны обозначения предметов и явлений в различных языках:
Русскому слову «нога» во многих языках Европы соответствует по два слова для разных частей ноги (leg - foot, Bein - Fuss, pied - jambe).
Считается, что у эскимосов имеется до 100 названий снега, а у арабов до 500 названий для лошадей и для верблюда. В настоящее время многие лингвисты считают, что это большое преувеличение.
Во многих случаях такое разнообразие связано с тем, в основу наименования объекта может быть положен любой из признаков объекта в зависимости от значимости его в обществе.
Сторонники гипотезы лингвистической относительности абсолютизируют языковое своеобразие разных народов и проистекающее из этого своеобразие национального мышления (например, стереотипные представления о русских, о немцах, французах, англичанах, китайцах и т.д. в некоторой степени верны), а приверженцы тождества логических и языковых категорий абсолютизируют единство логики мышления, лежащей в основе национальных грамматик. Истина, очевидно, посередине.
Язык как промежуточный мир можно уподобить очкам с цветными линзами. Если у одного человека линзы розовые, он видит все в розовом цвете, голубые - в голубом, но очертания предметов для всех будут одинаковые.
5.1 ОСОБЕННОСТИ МНОГОЯЗЫЧИЯ
Монолингв - человек, владеющий только одним языком. У него существует очень прочная связь между мышлением и языком. И лишь когда появляется основа для сравнения - иностранный язык, тогда «мысль освобождается из плена слов» (русский лингвист Лев Владимирович Щерба).
Билингв - человек, одинаково владеющий двумя языками (трилингв - тремя). Могут быть два вида билингвов:
Билингв чистого вида, когда оба языка используются не вперемежку, а изолированно, например, дома и на работе. Например, в Парагвае испанский как более престижный язык используется для ухаживания, а после женитьбы индеец переходит на индейский язык - гуарани. Если билингв - ребенок, то он может даже не осознавать, что говорит на разных языках (дома и в детском саду). Известен случай, когда крестьянка из Трансильвании (Румыния) говорила бегло по-венгерски и по-румынски, но не могла переводить: в ее сознании эти языки были разделены глухой стеной.
Билингв смешанного типа, когда при разговоре он переходит с одного языка на другой. При этом может иметь место постоянная связь между двумя речевыми механизмами, влияющая на речь. В таких случаях нередко возникает интерференция, т.е. неосознанное употребление элементов одного языка в речи, относящейся к другому языку, напр. «Я есть германский зольдат» (Ich bin deutscher Soldat). Одна российская немка изъяснялась так: Гип мир кастрюлька ауф дем полька (дай мне кастрюльку на полке). Очевидна интерференция и в этих шуточных песнях:
Если ты меня не любишь,
То Уфа-река пойдем,
Камень на шею посадим,
И как рыбка поплывем.
Син матур и мин матур
Обе мы матуры.
Полюбили одного -
Оказались дуры.
Плавать собирается один человек, а не двое, так как здесь интерференция башкирского и татарского окончания 1 лица ед.ч. (барам - пойду) и русского корня («син» - ты, «мин» - я, «матур» - красивый (татарский язык).
Термин «билингв» не следует путать со словом «билингва», означающим памятник письменности на двух языках (обычно с параллельными текстами).
5.2 ПОЛИГЛОТЫ
Справедливо замечено: кто не знает хотя бы одного иностранного языка, тот ничего не понимает в своем собственном.
Полиглот - человек, знающий много языков (гр. πολυς - много, γλωσσα или γλωττα - язык).
Первым известным в истории полиглотом был Митридат VI Евпатор, царь Понта. Со своей многонациональной армией, он долго и успешно сражался с Римской империей. Говорят, Митридат знал 22 языка, на которых он вершил суд над своими подданными. Поэтому издания с параллельными текстами на многих языках (особенно Библии) называют «митридатами».
Самой известной в древности женщиной-полиглотом была Клеопатра (69-30 до н.э.), последняя царица Египта. «Самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух, а язык был точно многострунный инструмент, легко настраивающийся на любой лад - на любое наречие, так что лишь с очень немногими варварами она говорила через переводчика, а чаще всего сама беседовала с чужеземцами - эфиопами, троглодитами, евреями, арабами, сирийцами, мидийцами, парфянами… Говорят, что она изучила и многие иные языки, тогда как цари, правившие до нее, не знали даже египетского…» (Плутарх, Антоний, 27). Вместе с греческим и латинским Клеопатра знала не менее 10 языков.
 |
Древние говорили: сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек. Таким многоликим человеком был Джузеппе Гаспаро Меццофанти (1774 - 1849), сын бедного плотника, ставший кардиналом. |
| Он знал по разным источникам от 30 (в совершенстве) до 100 языков. Английский поэт Джордж Байрон проверял Меццофанти, «это лингвистическое чудо… на всех языках, на которых знаю хоть одно ругательство…и он поразил меня настолько, что я готов был выругаться по-английски». Кроме основных европейских языков он знал в совершенстве венгерский, албанский, древнееврейский, арабский, армянский, турецкий, персидский, китайский и многие другие языки, причем легко переходилс одного языка на другой. |
С ним встречались А.В. Суворов и Н.В. Гоголь, и с ними он беседовал по-русски. Меццофанти даже писал стихи на многих языках, вот, например, начало одного стиха и отрывок из другого на русском языке:
Ах, что свет!
Все в нем тленно,
Все пременно,
Мира нет.
Любя Российских Муз, я голос их внимаю,
И некие слова их часто повторяю,
Как дальний отзыв, я не ясно говорю:
Кто ж может мне сказать, что я стихи творю?
Кстати, поляк Юзеф Коженевский, изучив в зрелом возрасте английский язык, стал классиком английской литературы - Джозефом Конрадом.
Полиглоты, знающие десятки языков, были не редкостью сотни лет назад, да и в наше время их немало. Правда, говорят, в Финляндии XVII века к смертной казни был приговорен «заколдованный дьяволом» студент за то, что «с быстротой неимоверной изучал иностранные языки, что немыслимо без содействия нечистой силы».
Но у полиглотов есть один «секрет»: чем больше языков они осваивают, тем легче даются им последующие. Обычно полиглот не может знать в совершенстве более 25 языков, причем ему приходится все время освежать свои знания: языки забываются.
6 СВЯЗЬ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ
Чрезвычайно важный и сложный вопрос о взаимоотношении языка и мышления составляет одну из центральных проблем общего языкознания. Это не только глубокая теоретическая проблема, связанная с общими вопросами языкознания. Обладая методологической значимостью, она определяет направления лингвистического исследования и его методы. Тем самым она вторгается во многие конкретные языковедческие проблемы семасиологии, лексикологии, морфологии и синтаксиса.
Совершенно очевидно, что в пределах одной лекции нет никакой возможности рассмотреть проблему взаимоотношения языка и мышления во всей совокупности ее аспектов и частных задач. Такая попытка привела бы или к ее упрощению, а тем самым и неизбежному искажению, или же к догматически бездоказательному формулированию ряда положений, которые надо принимать на веру. Мы рассмотрим лишь только некоторые и, как кажется, наиболее актуальные аспекты проблемы взаимоотношения языка и мышления.
Первый общий вопрос, который необходимо разрешить, прежде чем перейти к рассмотрению отдельных аспектов широкой проблемы языка и мышления, заключается в выяснении характера взаимоотношений этих двух важнейших категорий. Нужно ясно представлять себе, что скрывается за теми общими формулами.
Один из авторов сборника «Мышление и язык» (В.3. Панфилов) указывает на непоследовательность в трактовке вопроса о связи языка и мышления (а также и вопроса о формах мышления у глухонемых), которая допускалась в последнее время в советской лингвистической литературе.
Восходящее к Марксу и Энгельсу положение о единстве языка и мышления является одним из самых существенных методологических принципов марксистского языкознания. Маркс называл язык «непосредственной действительностью мысли», «практическим, существующим и для других людей и лишь тем самым существующим и для меня самого действительным сознанием». В этих высказываниях и во всех других, где Маркс и Энгельс говорят о связи мышления с языком, всегда говорится о языке в целом, а не об отдельных его компонентах, способных вступать в связь с мышлeниeм и выполнять в его процессах определенную роль. Между тем возможна другая точка зрения (она была введена Сталиным в советское языкознание), которая как бы вносит уточнение в методологическое положение марксистского языкознания о связи мышления с языком. В соответствии с этой точкой зрения мышление всегда протекает на базе языковых терминов или («звуковых») слов и выражений. Если соотнести такую трактовку с вопросом о формах мышления у глухонемых, то это значит, что либо они не способны к мышлению (так как не способны опереться на «звуковые» слова и выражения), либо их мышление, опираясь на язык, использует какие-то иные его элементы или формы, благодаря чему мышление глухонемых функционирует без опоры на «звуковые» слова и выражения.
Все данные, какими мы располагаем, говорят против вышеприведенного уточнения, которое фактически отождествляет язык со словами. Они безоговорочно заставляют нас принять второе из указанных возможных решений вопроса о формах мышления у глухонемых. Глухонемые, конечно, мыслят, хотя их мысль и не облекается в вербальные формы, свойственные людям, использующим звуковой язык. Это значит, что связь языка с мышлением не обязательно осуществляется через посредство «звуковых» слов. Решение этого частного вопроса позволяет сделать выводы и о более широкой проблеме связи языка и мышления.
Прежде всего, следует отметить, что психология различает три типа мышления: образное, техническое и понятийное. Как показывает само название, образное мышление — это мышление образами и наибольшей силы проявления достигает у людей художественно-творческого труда: живописцев, скульпторов, писателей и пр. Этот тип мышления осуществляется во внеязыковых формах. Точно так же механик, исследующий испорченный мотор, сделав ряд проб и выяснив причины порчи и тем самым, составив определенное суждение о том, что надо сделать, чтобы исправить мотор, осуществляет подобного рода мыслительный процесс также во внеязыковых формах. В этом втором случае имеет место технический тип мышления, И только понятийный тип мышления, оперирующий понятиями, которые образуются посредством процессов обобщения (этим в первую очередь понятийное мышление отличается от образного и технического), протекает в языковых формах.
И образное и техническое мышление, видимо, наличествует также и у высших животных (обезьян, собак, кошек и пр.), но понятийное — только у человека. Поэтому, как кажется, можно было бы не упоминать о двух первых (и внеязыковых) типах мышления и принимать во внимание только понятийное мышление. В целях отграничения от всех побочных вопросов, которые могут возникнуть при детальном рассмотрении интересующей нас проблемы взаимоотношения языка и мышления, дальнейшее изложение пойдет по этому пути. Однако все же не следует упускать из виду, что в умственной деятельности человека все три типа мышления тесно переплетаются. Они в определенных случаях (как у глухонемых) способны оказывать взаимную помощь и что, наконец, во многом еще диффузные формы образного и технического мышления высших животных никак нельзя сопоставлять с этими же типами мышления у человека, у которого они дисциплинированы понятийным мышлением и обладают целеустремленным характером.
При понятийном мышлении, в свою очередь, надо различать связи его с языком и со словами. В том, что это не тождественные явления, убеждает нас уже выше разобранный пример с языком и мышлением у глухонемых. Их мышление опирается на те формы языка, которые им доступны, и протекает не в вербальных (словесных) формах. Но вместе с тем не следует полагать, что язык глухонемых представляет совершенно независимое образование, что каждый глухонемой создает свой собственный язык. Как свидетельствуют о том объективные наблюдения, язык глухонемых есть производное от языка неглухонемых, в среде которых они живут. Это есть неизбежное следствие того, что глухонемые находятся в постоянном общении с людьми, говорящими на звуковом языке, и, следовательно, неизбежно должны ориентироваться на те особенности конкретного языка, который находится в пользовании у данного общества.
Язык — это не только «звуковые» слова, но и определенные структурные отношения между его элементами, определенные формы, определенные схемы построения речи, определенные типы членения мира понятий. И все эти части языка способны воспринимать глухонемые и действительно воспринимают и строят на них свои формы языка, не имеющего «звукового» характера.
Чтобы было ясно, о чем в данном случае идет речь, обратимся к примеру. В предложении на любом индоевропейском языке «крестьянин режет курицу» фактически многое остается недоговоренным, хотя мы и не замечаем этого, так как сжились c особенностями своих родных языков. Услышав это предложение, мы не знаем: режет ли крестьянин (невидимый нам, но стоящий за дверью, неподалеку от меня, причем ты сидишь вон там, от меня далеко) курицу (принадлежащую тебе) или же режет крестьянин (живущий по соседству с тобой и сейчас стоящий вон там, мы его видим) курицу (принадлежащую ему). А в языке индейцев куакьютл имеются специальные «указывающие» элементы, которые сообщают всю эту дополнительную информацию, отсутствующую в наших языках. Поэтому глухонемой, живущий среди этого племени индейцев и общающийся со своими соплеменниками тем или иным способом, точно так же как и мысленно, для себя, должен отмечать все эти дополнительные и необязательные с точки зрения строя наших языков моменты, иначе предложение будет неоконченным и непонятным. По данным Л. Леви-Брюля во многих австралийских языках имеется не два числа, а четыре — единственное, двойственное, тройственное (которое еще подразделяется на включительное и исключительное) и множественное. Глухонемые, «говорящие» на этих языках, должны дифференцировать то или иное действие по этим четырем лицам. В языке эве (Африка) нет глагола для передачи процесса хождения вообще. Глагол употребляется только с добавочными характеристиками (свыше 30), которые передают различные виды процесса хождения — быстро, нерешительно, волоча ноги, маленькими шажками, припрыгивая, важно и т.д. Поэтому и глухонемые, связанные с этим языком, не способны передать процесс хождения вообще, но только совершенно конкретный вид этого процесса (в пределах существующих в языке эве глаголов хождения). Иными словами, если только не считать небольшого количества универсальных «изобразительных» жестов, с помощью которых можно «договориться» только о самых элементарных вещах (и то не всегда, так как многие жесты имеют условное значение, язык глухонемых, живущих полноценной духовной жизнью, хотя и не носит вербальные формы, во многом всегда опирается на строй звукового языка.
Чрезвычайно интересные данные о различии вербальных и языковых форм мышления дают исследования о внутренней речи замечательного русского психолога — Л.С. Выготского. Свои исследования о внутренней речи, т. е. о языковых формах мышления, «речи для себя, а не для других», Выготский основывает на большом экспериментальном материале и с широким использованием существующей литературы вопроса, что делает его выводы особенно убедительными. К достоинствам его работы относится также очень бережное и осторожное обращение с достигнутыми фактами, показывающее, что он принял близко к сердцу слова Л. Толстого о том, что «отношение слова к мысли и образование новых понятий есть ...сложный, таинственный и нежный процесс души».
Исходя из предпосылки, что «мысль не выражается в слове, но совершается в слове», Выготский в результате своих наблюдений приходит к выводу, что «внутренняя речь есть в точном смысле речь почти без слов». Этот вывод обусловливается функциями и формами внутренней речи. «Внутренняя речь,— пишет он, — оказывается динамическим, неустойчивым, текучим моментом, мелькающим между более оформленными и стойкими крайними полюсами изучаемого нами речевого мышления: между словом и мыслью. Поэтому истинное ее значение и место могут быть выяснены только тогда, когда мы сделаем еще один шаг по направлению внутрь в нашем анализе и сумеем составить себе хотя бы самое общее представление о следующем и твердом плане речевого мышления.
Этот новый план речевого мышления есть сама мысль. Первой задачей нашего анализа является выделение этого плана, вычленение его из того единства, в котором он всегда встречается. Всякая мысль стремится соединить что-то с чем-то, имеет движение, сечение, развертывание, устанавливает отношение между чем-то и чем-то, одним словом, выполняет какую-то функцию, работу, решает какую-то задачу. Это течение и движение мысли не совпадает прямо и непосредственно с развертыванием речи (т. е. разделением ее по отдельным словам, как выше пишет Выготский.). Единицы мысли и единицы речи не совпадают. Один и другой процессы обнаруживают единство, но не тождество. Они связаны друг с другом сложными переходами, сложными превращениями, но не покрывают друг друга, как наложенные друг на друга прямые линии».
Усеченный, редуцированный, предикативный и фактически внесловесный характер внутренней речи отнюдь не означает, что мышление осуществляется во внеязыковых формах. Язык создает базу для мышления в формах внутренней речи другими своими сторонами, теми же самыми, которые мы встречаем в мышлении глухонемых: структурными отношениями и типами членения своих элементов, формами, схемами построения речи. Все эти стороны языка, несомненно, накладывают свой отпечаток и на формы внутренней речи человека, говорящего на определенном языке. Это значит, что внутренняя речь не обладает универсальным характером, независимым от структурных особенностей определенных языков, но, наоборот, находится в прямой зависимости от этих последних.
Вместе с тем изложенная выше постановка вопроса отнюдь не лишает слова всех тех необходимых, чрезвычайно важных и по существу обязательных для звукового языка функций, которые оно выполняет. Вне слова нет звукового языка, внесшего свою важную лепту в создание человеческого общества, сопровождавшего человечество на протяжении всего его пути, давшего ему в руки мощное орудие своего прогресса. Вне слова не имеет реального существования и мысль. К этим конечным выводам приходит и Выготский после своего тонкого и тщательного анализа форм отношения языка и мышления. «Слово, лишенное мысли, — заключает он, — есть, прежде всего, мертвое слово... Но и мысль, не воплотившаяся в слове, остается стигийской тенью, «туманом, звоном и зияньем», как говорит... поэт. Гегель рассматривал слово как бытие, оживленное мыслью. Это бытие абсолютно необходимо для наших мыслей».
Слово — хранилище сокровищ человеческой культуры. Прав и другой поэт, когда говорит:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
(И. А. Бунин)
Заключая рассмотрение этого вопроса, мы, таким образом, имеем основание прийти к выводу, что отношение языка к мышлению может принимать различные формы и что понятийное мышление обязательно протекает в языковых формах, но не обязательно в словесных. Тем самым устанавливается абсолютная правильность общего положения Маркса и Энгельса о единстве (но не тождестве) языка и мышления. Более детальные и основанные на экспериментальных данных исследования этого вопроса, вскрывая большую сложность этих отношений, уточняя и конкретизируя их, не только не противоречат данному положению, но полностью подтверждают его. С другой стороны, отождествление языка со «звуковыми» словами приводит к неоправданному упрощению всей проблемы и не способствует ее более глубокому познанию.
ЛЕКЦИЯ № 6
ЯЗЫК И ЯЗЫКОВОЕ СОЗНАНИЕ
1 Языковое сознание
2 Языковое сознание и принципы его исследования
3 Коммуникативное сознание
1 ЯЗЫКОВОЕ СОЗНАНИЕ
Чем бы ни занимался человек, он непрерывно говорит и даже тогда, когда работает или отдыхает, слушает или думает. Человеку свойственно говорить точно так же, как ходить или дышать. Мы очень редко задумываемся над тем, что такое язык и как возможно общение с другими людьми? Воздействие языка на нас настолько универсально, что трудно с уверенностью и однозначностью сказать, является ли он врожденной способностью или мы научаемся говорить, постепенно овладевая им. Ясно одно, что осознание человеком собственного бытия в разнообразии своих отношений к миру, к другому и к самому себе в значительной мере определяется возможностями его языка. Язык предоставляет ему необходимые условия и средства преодолеть ограничения своего психосоматического опыта, выйти за его пределы и удовлетворить свои жизненные, познавательные и коммуникативные потребности.
Столь принципиальная роль языка в сознательной деятельности определяется естественной (психической и телесной) и культурно-исторической природой человека. Человек создавал язык как средство своей жизнедеятельности, с помощью которого он мог, как приспосабливаться к окружающей среде, раскрывать тайны природы и воздействовать на нее, так и выражать собственные состояния сознания и мысли, переживания, желания, воспоминания, сообщать что-либо другим людям.
Каждый из нас с момента рождения получает язык как уже готовую, существующую совокупность средств, правил, норм общения людей. Он использует их в целях передачи своих мыслей другому в форме письменной или устной речи. Когда речь построена по правилам языка, то она становится понятной другому человеку. Наша речь - это наша индивидуальная способность употребления языка как связной совокупности социально-значимых средств общения. «Дар речи» (выражение выдающегося ученого-языковеда Ф. Соссюра) - это способность, «произрастающая» из психических и телесных глубин человека, имеющая выраженную биогенетическую зависимость и использующая язык. Не вдаваясь в подробности различения речи и языка, укажем на общность их связей, укорененных в истории, культуре, обществе, общении людей, в человеческой психике и теле. Сопряженность языка и сознания, его роль в актах сознания заставляет нас, скорее, говорить о речесознательной деятельности человека. Воплощенный в речи, язык функционирует в сознании сообразно потребностям и целям человека в повседневной жизни и общении, в познании и оценке, в принятии решений, хранении, воспроизведении и передаче своего опыта другим поколениям людей. Тело, его органы, психика и сознание «пропитаны» свойствами речи.
Знаком называют взаимосвязь означающего (в форме письма, рисунка или звука) и означаемого (значения слова или понятия). Языковой знак соотносится, как правило, со словом, в форме которого усматривают минимальную единицу языка. Способность любого знака обозначать какое-то явление, свойство, отношение обычно называют его значением, или понятием. Например, с понятием о камне ассоциируется предмет со свойствами твердости, тяжести, формы и др. Совокупность свойств, образующих понятие о камне или значение слова «камень», никак не связана с произвольной последовательностью буквенных знаков или произносимых звуков к-а-м-е-н-ь, которые его выражают. Это понятие могло быть выражено каким угодно знаком - означающим, о чем свидетельствуют его написания и произношения в различных языках. Тем самым мы замечаем, что связь между знаком и значением, означающим и означаемым произвольна, т.е. она ничем не детерминирована ни со стороны знака, ни стороны значения. Знак и значение взаимно определимы: знак - всегда то, что имеет значение, а значение - это то, что обозначается знаком, выражается в его письменной, изображаемой или звуковой форме.
Надо заметить, что сам термин «знак» имеет длинную историю от античной философии до сегодняшнего компьютерного моделирования. Уже Платон отличает способность языка представлять предметы через отношение подобия между означающим и означаемым от способности языка действовать на основе соглашения, договоренности. Произвольность знака отчетливее намечается у стоиков. Под означающим они подразумевали то, что воспринимается, а под означаемым - то, что понимается. Семиотические свойства языка, выражавшие его способности обозначения явлений, стали предметом философских исканий средневековых мыслителей от Августина до Фомы Аквинского. Свойства знака привлекают своей искомостью, универсальностью и разнообразием возможностей его употребления. Одни знаки отличаются от других по тому, как они обозначают предметы. Поэтому знаки всегда пытались расклассифицировать. С каждым видом знака ассоциировалась та роль, которую он играл в жизнедеятельности человека.
Одной из первых современных классификаций знаков считается разделение знаков на три основных вида, предложенное Ч. Пирсом.
Он выделил «иконические знаки», «знаки-индексы» и «знаки-символы». Иконический знак обладает сходством с тем, что он обозначает; знак-индекс может играть роль признака (дым - признак костра) или симптома (жар - симптом высокой температуры); знак-символ действует на основе договоренности о том, что он будет обозначать.
Наиболее распространенные классификации знаков, как правило, сводятся к разделению их на неязыковые и языковые, или на естественные и искусственные. Так, Гуссерль делит знаки на «знаки-указатели» и «знаки-выражения». Первые из них он относит к неязыковым знакам, представляющим или замещающим какие-либо предметы. Эти знаки не выражают сознание и не могут служить средством общения. Вторые знаки являются языковыми знаками, которые выражают акты сознания и служат средством общения людей. Существуют классификации знаков более общего вида. В них все знаки разделяются на естественные и искусственные; причем искусственные знаки, в свою очередь, делятся на языковые и неязыковые. Кроме того, языковые знаки подразделяются на естественные языки (например, национальные) и искусственные (например, языки науки), а неязыковые знаки - на сигналы, символы и другие знаки. Свойства искусственных языков математики символической логики, химии и т.п. производны от знаковых особенностей естественных языков человеческого общения.
Любой вид знака, независимо от того, в какую классификацию он включается, предполагает отношение между означаемым и означающим. Правда, сам характер этих взаимоотношений варьируется в зависимости от разных свойств, которые в них проявляются. Так, действие естественных знаков-признаков основано на фактической детерминации означающего означаемым. Тогда как сходство означающего и означаемого, например, в знаках-рисунках, поддерживается уже определенными соглашениями. А произвольный характер национальных языков или знаков-символов определяется главным образом конвенциональными (договорными) условиями. Например, под словом «стол» подразумевается соглашение о том, что оно будет выполнять функцию знака тех предметов, за которыми можно сидеть. Знак «+» выражает конвенциональное правило-символ арифметической суммы чисел или (если он красного цвета) - символ медицинской помощи. Если мы сталкиваемся, например, со знаками-аллегориями, то они могут быть выражены в форме художественного образа-символа (например, «Обрыв» - название романа И.А. Гончарова - является аллегорическим символом душевной драмы, жизненного «обрыва» героини). Знаки-жесты рук, пальцев, мимика лица, позы тела, пантомимы и т.п. обладают вторичными знаковыми свойствами и могут играть роль способов общения людей (например, «стрелять глазами» - жест человека, который стремится привлечь к себе чье-то внимание; «морщить лоб» - жест человека, думающего над чем-то или недовольного кем-то). Знаки-сигналы содержат информацию, которая фиксирует отношения непосредственной зависимости между своим источником и носителем (например, передача информации средствами радио- или телеграфными сигналами).
Таким образом, различия знаков (с какими бы классификациями знаков мы не сталкивались) относительны. Между знаком и тем, что он обозначает, не может быть никакой причинной связи. Просто знак может обладать элементами сходства с обозначаемым предметом, но может и не иметь никакого сходства с ним. Отсутствие сходства с обозначаемым предметом превращает знак в незаменимое орудие обобщения предметных свойств и отношений. Значение любых видов знака «прочитывается», когда сформулированы правила или условия договора относительно тех функций, которые он должен выполнять, когда носители языка определяют характер подобия в отношениях обозначения. Произвольность языкового знака может корректироваться желаниями людей уподобить его свойства каким-либо предметам, и наоборот, степень сходства означающего и означаемого уменьшается или усиливается в зависимости от того, какие правила-конвенции приняты в данном сообществе людей. Знание, закрепленное в значении слова-знака, воспринимается и расшифровывается благодаря языковым способностям человеческой памяти.
Память людей содержит в себе элементы логических, энциклопедических, лексико-семантических и прагматических способностей. Логические способности воплощены в особенностях дедуктивного или индуктивного вывода, а также в умении оперировать соответствующими знаками. Энциклопедические способности выражают наши знания языка. Лексико-семантические навыки основываются на использовании всевозможных приемов синонимии, полисемии, омонимии, а также на применении метафоры, метонимии и других смысловых фигур языка. Прагматические навыки обусловлены нашим языковым опытом, который позволяет использовать язык данной культуры с учетом ее исторических, социальных и других жизненных ограничений и в соответствии с нашими целями, потребностями, желаниями, интересами. С помощью языка мы фиксируем, запоминаем, храним, воспроизводим и передаем из поколения в поколение знания, приобретенные в нашей жизни, обмениваемся знаниями, которые накоплены в разных культурах.
Произвольные качества языка наделяют его не только неограниченным числом степеней свободы в общении людей, но и превращают язык в незаменимое средство выражения разнообразных актов или состояний нашего сознания: мыслительных, чувственных, эмоциональных, волевых, мнемических, а также производных от них актов и состояний убежденности, веры, сомнения, страха, вины и многих других. Использование языка в целях общения и выражения сознания сопряжено с речью в ее устной и письменной формах. При этом, как мы уже отмечали ранее, внутренняя форма речи существенно отличается от внешней. Слушающий или адресат получает речевой стимул, какой-то фрагмент знания в форме устного, звучащего или письменного слова. Он затрачивает усилия, необходимые для расшифровки сообщения на фоне конкретных ситуаций общения и бытия. Каждое слово, словосочетание или высказывание обозначают предметы, действия, свойства, отношения. Обозначая их, язык как система знаков замещает предметный мир, его свойства и отношения. Например, слово «кошка» соотносится с определенным видом животных. С его же помощью мы фиксируем действие этого животного - «кошка бежит», выделяем конкретное свойство - «кошка серая», соотносим поведение кошки в определенной ситуации - «кошка бежит по лестнице» и т.д.
Речь является индивидуальным актом обращения человека к языку как социальному и культурному явлению. Она предполагает комбинаторную способность говорящего человека, его умение пользоваться языком для выражения чувственных образов, мыслей, эмоций, воли, памяти. Речь обеспечивается ресурсами органов речи человека, позволяющими артикулировать и произносить звуки и звукосочетания. Свободное комбинирование знаков и выстраивание их в нужные последовательности - высказывания, сделанные в устной или письменной форме, - есть основное назначение речи. Именно поэтому говорят, что без речи нет языка, хотя справедливо и обратное: без языка невозможно судить о речевой способности человека. Потребности общения людей диктуют соблюдение в речи формальных и нормативных предписаний языка: орфографических (написание), фонологических (произношение), синтаксических (организация предложения), семантических (значения слов и других элементов языка) и прагматических (особенности использования языка в конкретных ситуациях). Речеоформление актов или процессов сознания осуществляется средствами фонологии, синтаксиса, семантики и прагматики языка. Язык и речь обеспечивают выразительность сознания совместными усилиями.
Орфографические и фонологические свойства письменной или устной речи (комбинации букв или звуков, буквосочетаний или звукосочетаний, написание или произношение слов, предложений, текстов) корректируется в зависимости от особенностей действия всех остальных компонентов языка. Точно так же, например, речеоформление мышления, эмоций, воли или любых других актов или состояний сознания синтаксическими («синтаксис» в переводе с греческого означает построение, порядок, организацию) средствами языка находится под влиянием фонологии, семантики и прагматики. Семантические свойства (полисемия, синонимия и т.п.) отвечают за понятийное насыщение мышления, находясь под воздействием других языковых факторов. Наконец, прагматические особенности речи, зависящие от того, как пользуется языком его носитель, подчиняются фонологическим, синтаксическим и семантическим коррективам. Чем «ближе» речевое оформление сознания к нормам и правилам языка, тем меньше «зазор» между языком и речью. С прагматической точки зрения, язык рассматривается в качестве способа человеческой деятельности, в которой он приобретает главным образом инструментальное, операцинальное и ситуативное значение.
Владея языком, человек удваивает свои возможности сознательного отношения к миру, раскрывая его средствами чувственного и языкового опыта. Язык оказывается в роли универсального посредника в отношениях сознания и бытия. Сознание человека может иметь дело с самим языком точно так же, как и предполагать существование внешнего мира. Из этого вовсе не следует, что язык тождественен бытию и сознанию.
Затрагивая вопрос о характере влияния языка и речи на наше сознание о мире, целесообразно вторгнуться в современную философию языка. Формирование в XX в. философии языка вызвало интерес к его природе, породило разногласия во взглядах и усилило конкуренцию между ними. Но в отличие от эмпирических и рационалистических парадигм традиционной онтологии и теории познания новые модели языка объединил общий тезис, согласно которому отношение сознания к бытию является языковым. Язык пронизывает все структуры бытия и сознания. Конечно, необходимо отличать существование внешнего мира от языка так же, как и отделять от языка сознание. Однако осознание внешнего мира человеком настолько тесно связано с языком, что стремление отдельных философов отделить сознание и бытие от языка - это противоестественный акт и по сути дела это невозможно. Ведь сознание бытия становится по необходимости полным лишь в языковых формах и с помощью языковых средств, а выражение актов сознания и обмен ими (общение) без языка трудно представить. Например, согласно Гадамеру язык превращает сознание в разговор и тем самым - в общение. Законы, причины, явления, свойства, отношения предопределяются значениями языка. Их нельзя понять иначе, чем через язык. Тот факт, что в мире существуют явления, свойства и отношения, ни у кого не вызывает сомнений. Но они конструируются с помощью языка и являются его конструктами. Язык становится способом осознанного конструирования мира.
Согласно гипотезе языковой относительности, как уже говорилось «реальный мир» жизни людей в значительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек, навыков того или другого народа. Различные языки по-разному формируют мировоззрение людей, согласно тому, как они понимают мир и выражают свое отношение к нему. Попадая в чужую страну, мы стремимся выучить язык и поначалу не замечаем языковой проблемы, вооружаемся словарями, прибегаем к помощи местных жителей и постепенно научаемся соотносить знакомые нам вещи с незнакомыми словами. Но вскоре, постигая чужую культуру, мы сталкиваемся с неэффективностью словарей. Чужой язык принципиально по-иному расчленяет, различает, классифицирует, измеряет мир. В некоторых национальных языках даже отсутствуют хорошо привычные для нас слова, например такие, как «закон», «работа», «движение» и т.п. Многие явления и отношения повседневной жизни чужие языки определяют иначе. Каждый язык описывает мир явлений на основе собственных смысловых возможностей. Одни языки базируются на принципах родовидового описания явлений, тогда как в других языках общие понятия могут отсутствовать, а, например, названия столь близких видов животных, как заяц и кролик, наделяются предметными признаками, отличными друг от друга.
Аналогичные затруднения возникают, если буквально принять разделение сознания и языка. С одной стороны, кажется разумным, например, что прежде чем говорить или писать, надо подумать. С другой стороны, как можно думать, не прибегая к языковым формам и средствам? Когда кто-то говорит, что он должен обдумать какую-то мысль, то он осознанно или не осознано делает это, находясь в пределах языковых требований. Мысль становится мыслью по мере того, как она оформляется в речи в соответствии с требованиями языка. Во всех случаях мысль должна найти выражение в языке и только тогда она будет считаться мыслью, доступной для другого человека и понятной ему. Не только мысль, но и переживания, эмоциональные состояния, волеизъявления наталкиваются на сопротивление языка, который оказывается то послушным, то враждебным средством для их выражения.
Автономия «царства сознания» и «царства языка», закрепившаяся в традиционной философии, сегодня представляется наивной и прямолинейной. Соотносить мысль с формой предложения и называть предложение законченной формой выражения мысли можно, если мы отдаем себе отчет в том, что сознание и язык тесно взаимосвязаны. Другими словами, мысль и язык связаны не просто формальным образом средствами речи. Язык проникает через речевую способность человека в самые глубинные, базальтовые уровни его телесной, психической, бессознательной организации и превращается в естественный механизм сознания. Если человек что-то не может проговорить в речи, то, по-видимому, это и не осознается им, и наоборот, то, что не осознается им, о том трудно что-либо сказать членораздельное и тем более сказать так, чтобы это было понято другим.
Сознание использует язык в качестве инструмента выражения бытия. Язык имеет строение, отличное от строения сознания. Но каждому слову языка, каждому предложению соответствуют определенная реальность бытия, реальность внешнего мира, реальность других людей. Слово не просто сообщает нам что-то о чем-то или ком-то. С его помощью мы удостоверяем сознание другого человека. Сознание других людей открывается для нас в слове. Слово заключено в культурную традицию, оно имеет свою собственную судьбу. Через слово, через текст сам человек и его сознание «включены» в традицию и культуру. Если один человек понимает предмет, то он это делает иначе, чем другой. В принципе познание мира и познание другого напоминает общение с чем-то чужим. Чужим может быть все: другие миры, истории, культуры, общества, сознания. Чтобы распознать чужое, нужно перевести с «чужого» языка на «свой». Механизм перевода с одного языка на другой - универсальный механизм жизнедеятельности, познания и общения людей. Благодаря ему достигается понимание людьми друг друга, понимание людьми современной эпохи людей других исторических эпох, понимание людьми одной культуры и одного общества людей другой культуры и другого общества. Через язык сознание связывается с культурой, а культура влияет на сознание через язык. Культура - это все, что люди делали и делают, а язык, как говорил Сепир, то, что люди думали, сознавали и то, что они думают, сознают. С культурологической точки зрения, язык не только механизм культуры, наследования, накопления знаний, обмена знаниями и опытом, но и способ осознания культуры.
Чем больше мы размышляем о природе языка, тем сильнее проникаемся убеждением, что близость языка к сознанию и бытию настолько велика, что трудно переоценить его роль в их выражении и обозначении. Именно поэтому разные философские позиции соглашались по поводу роли языка в жизнедеятельности человека. Как бытие не может быть предметом постороннего рассмотрения и познания (ибо человек не в состоянии выйти за его пределы и занять позицию стороннего наблюдателя), так и язык неразрывно связан с человеком и от него нельзя освободиться и прибегнуть к каким-то другим, неязыковым средствам, нельзя, по замечанию Витгенштейна, вырваться за пределы своей «лингвистической шкуры».
Сегодня исследование роли языка в познании и общении считается, пожалуй, одним из самых продуктивных подходов, дающих достаточно полное представление о его природе. С одной стороны, язык есть органическая способность сознания, связанная со всеми его структурами, а также с психикой, бессознательным, телом. С другой - язык рассматривается в качестве универсального средства общения со всеми вытекающими отсюда социальными и культурно-историческим следствиями. Преимущества такого подхода к языку заключаются в его междисциплинарных возможностях, которые соединяют в себе универсальность философских наблюдений и конкретные значения целого ряда специализированных областей знания (лингвистики, психолингвистики, психологии, дисциплин исторического, социального и культурологического циклов). Обсуждение функциональных назначений языка в рамках этой парадигмы проливает свет на разнообразные механизмы и структуры сознания. Благодаря фонологическим, синтаксическим, семантическим и прагматическим особенностям языка создаются необходимые условия его функционирования в сознании. Функции языка реализуют творческий потенциал сознания на продуцирование новых знаний, делают доступным для другого содержание нашего сознания, а содержание сознания другого - доступным для нас. Подобные когнитивные и коммуникативные акты сознания особенно важны, когда познание и общение становятся способами совместной деятельности людей.
Способность репрезентировать бытие в человеческом сознании по праву считается базисной функцией языка. Она реализуется в способностях языкового знака обозначать, замещать и обобщать предметный мир, его свойства и отношения. Язык репрезентирует мир в сознании, опираясь на его репрезентирующие способности. Репрезентация - это родовая способность человека, его тела, психической организации отдельных органов тела, бессознательной психики, сознания, а не только языка. Интегральный характер человеческой способности представления не просто указывает на социальную, культурно-историческую, психическую и телесную общность происхождения сознания и языка. Существует три основных способа репрезентации бытия в сознании: репрезентация через действия, через перцепцию и через язык. Эти три способа репрезентации обладают относительной автономией, и взаимодействуют друг с другом.
Репрезентация через действие достигается за счет моторно-двигательных актов тела и его отдельных органов. Иногда этот вид репрезентации называют кинестетическим, а его эффект заключается в приобретении навыков действия с чем-либо. Например, представление о завязывании узла реализуется в определенной последовательности действий. Когда мы научились завязывать узел, то приобрели навык, закрепляя его в чувственной схеме или образе. Чувственная репрезентация знаний о том, как мы завязываем узел, «свертывается» в привычную схему и обретает «самостоятельность» в известных видах ощущений и восприятия. Языковая репрезентация процедуры завязывания узла, несомненно, учитывает кинестетический, двигательный и чувственный опыт его представления. Она полностью автономна и не связана с ним ни в пространственном, ни во временном отношении. Ее словесная форма фиксирует последовательность высказываний о том, как следует завязать узел, в обобщенном, знаковом виде. С помощью словесных инструкций операцию завязывания узла мы сами можем представить в чувственно-образной форме и воспроизвести ее в действиях, можем сообщить об этой операции другому, передать свой опыт завязывания узлов другому поколению. Связи кинестетической и чувственной репрезентации с ее языковыми аналогами убеждают в том, что они коренятся в коммуникативных и познавательных способностях языковых знаков.
Предмет, обозначенный словом, приобретает в языке знаковый статус с присущими ему конвенциональными свойствами. Кроме того, каждое слово-знак не только обозначает, но и обобщает. Общие признаки предмета или знания о предмете идентифицируются только через репрезентацию их в знаках. Поэтому каждый знак-слово всегда представляет предмет в его обобщенном виде. Познавательная роль знака состоит в том, что он обозначает и обобщает предметы на основании сходства или различия их признаков. Знание общего значения знака способствует ориентировке человека в постоянно изменяющемся мире, среди многообразия явлений, культур и т.п. Произвольность отношений означающего и означаемого приобретает принципиальное значение в языковой репрезентации. Дело в том, что одна и та же предметная область может быть представлена различными языковыми знаками, различными языками, различными системами знаков. Сообщая другим людям о том, как вы представляете предмет в своем сознании, вы по необходимости выделяете те слова и предложения, которым придаете первостепенное значение, которые выдвигаете на передний план, и те рассуждения, которые играют второстепенную роль и «задвинуты» вами на задний план.
Языковые знаки могут обозначать не только предметы действительности, но и вымышленные предметы или явления (например, кентавр). В знаковой репрезентации художественными средствами также допускаются воображаемые сюжеты и вымышленные конфигурации языка. Границы, разделяющие особенности знаковой репрезентации предметов (явлений, событий) наблюдаемого и вымышленного (воображаемого) мира, должны строго очерчиваться. Особенно важно соблюдать правила репрезентации игровых образов в искусстве. Так, например, если актер при исполнении роли будет стремиться к предельной реалистичности образа, то это неминуемо повлечет за собой утрату знаковых достоинств вымышленного мира, который должен быть представлен в его игровом сознании, причем последствия подобного смешения могут быть непредсказуемыми. Рассказывают, что актер, игравший роль Отелло в одноименной трагедии Шекспира, в сцене удушения Дездемоны действовал настолько реалистично, что зритель, чтобы защитить жертву, выстрелил в него.
Репрезентативная функция языка очень тесно взаимодействует с его интенционалъной способностью. Свойства направленности, или интенциональности, языка выражают всеобщие и глубинные качества человеческого общения и сознания. Интенциональность языка проявляется, прежде всего, в словах-указателях (например, в указателях места вроде «там», «здесь», «сюда» и т.п., в указателях времени - «тогда», «когда», «теперь» и т.п., в указателях причины - «почему», «потому», «зачем» и т.п.). Перечень слов-указателей любого языка очень обширен и без их использования не обходится ни один вид человеческой деятельности. В роли указателей могут выступать определенные действия и жесты. Витгенштейн отмечал, что даже поднятие руки вверх означает интенциональное действие со всеми присущими ему силовым (энергетическими), познавательными (информационными, обобщающими) и коммуникативными (знаковыми, символическими) качествами. Направляющие, или указательные, функции языка заметно усиливают познавательный и коммуникативный потенциал сознания.
В номинативной функции языка реализуется способность слова называть, распознавать и сообщать сведения о предметах. Сразу оговоримся, что номинация становится возможной благодаря репрезентативным и интенциональным ресурсам языка и сознания. Называя предмет, мы одновременно его представляем в каком-то слове или словосочетании, указываем на него или на его свойства. Значение каждого слова - это знание, информация, обобщающая множество предметов, свойств или отношений, которое оно обозначает. Например, слово «дом» может обобщать любые постройки как жилища людей. Слова «я», «ты», «тот», «этот», «там», «тогда» и т.п. содержат обобщенные указания на отношение к каким-либо предметам (например, «этот дом», «тот человек»). Инструментально-познавательные возможности слова непосредственно зависят от его коммуникативных достоинств. Ведь называние предполагает не просто завершающий результат познания, но акт коммуникации, передачу сообщения. В истории человеческого общения значение слова может изменяться, слово превращается в многозначное или становится синонимом других слов.
При номинации обнаруживается действие прагматических факторов, задающих и конкретизирующих отношение человека к тому, что обозначается данным именем в целях повседневной жизни, познания и общения. Через номинацию сознательная деятельность человека приобретает общезначимый статус способов средств и форм общения. Номинативные средства языка позволяют осуществить: во-первых, познавательную функцию определения понятийной формы сознания, во-вторых, коммуникативную функцию согласования этой понятийной формы с требованиями общения. Подобная согласительная работа предполагает речеоформление структур сознания в соответствии с фонологическими, синтаксическими, семантическими и прагматическими требованиями языка. Как отмечал Л.С. Выготский, мысль не просто выражается в слове, а совершается в нем. Строй номинации, или называния, всегда разворачивается в речевое общение. Он согласуется с компетенцией человека, его информированностью о той предметной области, которая называется данным словом.
Широта и глубина номинации являются непременными условиями правильности значения слов и предложений. За наименованием могут скрываться состояния заблуждения сознания, неправильного или иллюзорного восприятия, ошибок в сознательных действиях и даже намерение сокрыть истину. Две установки влияют на номинацию. Одна из них выражается мнением-оценкой, а другая - мнением-утверждением или предположением. Например, при номинации слово «считать» может выражать мнение-оценку или оценочное суждение, содержащее значение истины или лжи («я считаю, что ты был не прав»). Тогда как слово «думать» или «полагать» выражает мнение-предположение и придает высказываниям, в которых оно встречается, значение предположительности или правдоподобности, например «я думаю (полагаю), что у него были причины опоздания». Отношения говорящего и слушающего определяются общим контекстом речевой ситуации общения с присущими ей пространственными и временными ограничениями.
В реальной речи ситуация называния отличается, например, от ситуации повествования (литературного, исторического, документального и т.п.). В ней говорящий реализует три функции:
1) функцию указания на то, что является референтом в речевой ситуации;
2) функцию информирования, сообщая слушателю то, что должен был или желает сказать (тем самым он берет на себя ответственность за истинность сообщения);
3) функцию интерпретации и оценки того, что сообщается слушателю, окрашивая речь в эмоциональные тона.
Если вы в ситуации называния, например, описываете последовательность своих или чужих действий, то нельзя пренебрегать стоящей за ними «логикой жизни», т.е. вам надо соблюдать такую последовательность ваших поступков или поступков другого, в которой бы, например, «спящий студент не оказался бы идущим по улице».
Экспрессивная функция языка в сознательной деятельности человека осуществляется многими средствами. Разумеется, экспрессивные возможности языка используют ресурсы его репрезентативных, интенциональных и номинативных способностей. Ведь с помощью языковых средств мы выражаем любые наши отношения с миром, с другими людьми, с предшествующими и будущими поколениями. Но дело не только в том, что язык является универсальным средством выражения всего, с чем сталкивается в своей жизни человек. Помимо общих назначений языка быть средством выражения необходимо указать на экспрессивную специфическую роль, которую он играет по отношению к структурам сознания.
Прежде всего, это касается выражения эмоционального мира сознания, переживаний. Человек всегда находится в ситуации, когда он должен отдать предпочтение одним языковым средствам выражения своих мотивов по отношению к другим. Через эмоциональные слова и словосочетания человек выражает свое отношение к тому, что он говорит, оценивает и переоценивает. Заметим, что слово, выражающее эмоцию, не совпадает по своей структуре со структурой эмоции. Но через него можно передать порой тончайшие нюансы эмоциональных переживаний. Язык располагает богатыми возможностями передачи настроений человека, его положительных и отрицательных оттенков. Эмоциональная речь задействует разнообразные языковые средства. Это могут быть оценочные или ценностные суждения, простые эмоциональные восклицания (например, междометия типа «о!» или «эх!»), знаки грусти, печали, удивления, любопытства и т.п.
Выражая акты и состояния сознания, слово «живет» в самом языковой сознании насыщенной жизнью. Смысловой облик слов складывается, изменяется и обогащается на протяжении всей их истории и культуры употребления в различных обществах. Участвуя в речеоформлении сознания, слово «тащит» за собой весь груз своих прошлых значений. В познавательных возможностях слова пересекаются, сходятся все его прошлые и настоящие свойства. На подобном пересечении где-то умещаются новые возможности значения слова, в форме которых реализуются конкретные чувственные образы, мыслительные операции, эмоции, волеизъявления, любые другие процессы, состояния или структуры сознания.
2 ЯЗЫКОВОЕ СОЗНАНИЕ И ПРИНЦИПЫ ЕГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Термин «языковое сознание» составлен из таких слов и затрагивает такие понятия, которые относятся к различным, хотя и сближающимся областям: психологии и лингвистики. Сближение соответствующих понятий следует рассматривать как весьма прогрессивную тенденцию. Это утверждение вытекает из того факта, что тесную связанность соответствующих явлений мы постоянно наблюдаем в действительности. В самом деле, язык и его речевое проявление используются людьми для выражения смысла, отражения состояния сознания, проявления психологического содержания внутреннего мира человека. Бесспорно, в этом суть и смысл языка и речи.
Попробуем более пристально рассмотреть содержание интересующего нас понятия. Сознание — это давний и в каком-то смысле центральный объект психологического изучения. Уже в XIX веке были предложены крупные идеи в данной области — такие, как теория апперцепции В. Вундта, интенционального акта Ф. Брентано, потока сознания У. Джемса, рефлексии Э. Титченера. Сознание трактуется этими авторами, прежде всего, как представленность, явленность субъекту тех или иных содержаний.
В отечественной психологии значительные разработки темы сознания содержатся в работах С.Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева.
Согласно С.Л. Рубинштейну, сознание — это психическая деятельность, состоящая в рефлексии мира и самого себя. «Единицей» сознательного действия является целостный акт отражения объекта субъектом, включающий единство двух противоположных компонентов: знания и отношения.
По А.Н. Леонтьеву, «сознание в своей непосредственности есть открывающаяся субъекту картина мира, в которую включен он сам, его действия и состояния». Функция сознания состоит в том, чтобы субъект мог действовать на основе возникающего субъективного образа. В характеристике феномена сознания А.Н. Леонтьев подчеркивает его системность и описывает его психологическую структуру, включающую значения, личностный смысл и чувственную ткань. Причем последняя придает реальность сознательной картине мира.
Интересные характеристики феномена сознания мы находим у Тейяра де Шардена. Рассматривая «подъем сознания» как ступень в общем ходе эволюции земли, живого, человека, этот автор наделяет сознание такими качествами, как способность мыслить, творить, производить ментальные операции абстрагирования, обобщения и, что особенно важно, — осуществлять рефлексию. По Тейяру, эти психические качества лежат в основе возникновения так называемой ноосферы, содержащей плоды человеческого хозяйствования на земле, создание промышленности, сельского хозяйства. Обратим специальное внимание на то, что, анализируя ступень возникновения сознания, Тейяр рассматривает материальные предпосылки этого: резкое увеличение размеров мозга, прямохождение, при котором освободились руки, и сократилась нижняя челюсть, что дало возможность использовать ее не только для жевания, но и для артикулирования звуков и т.п.
Много нового в проблему сознания внесла современная когнитивная психология, которая насытила это понятие представлением о репрезентативных структурах, особенностях организации мнемических процессов, переработке и хранении информации.
Итак, с сознанием связываются высшие формы психического функционирования: способность к мысли, разумности, творчеству, рефлексии, способность понимать скрытые свойства мира, вырабатывать абстрактные отвлеченные и обобщенные представления, формировать моральные понятия, нести ответственность за свои действия, способность осуществлять масштабные действия с привлечением значительных природных и человеческих ресурсов.
С позиции этих определений обратимся снова к термину «языковое сознание». Можно выявить несколько вариантов применения термина. Одно из основных его значений следует усматривать в том, что оно адресует к той области, где сознание выражает себя вовне вербально, а также принимает на себя языковые воздействия. Задержимся на этом моменте для необходимого терминологического пояснения. Язык как таковой представляет собой скрытую сущность, поэтому выражение вовне возможно через проявленное слово, вербально, т.е. через речь. Тем самым термин «язык», «языковое» должен использоваться в нашем случае в широком его значении — как вербальное средство выражения, т.е. равнозначно с термином «речь», «речевое». Кстати, выражение «речевое сознание» достаточно часто встречается в современной психолингвистической литературе.
Факт существования данного вида языкового сознания очевиден в жизни. Мы знаем, что в принципе любое состояние нашего сознания с той или иной степенью совершенства подлежит вербальному выражению. Об этом с несомненностью свидетельствует как наша бытовая речь, так в еще большей мере произведения писателей, поэтов, литераторов, ученых, философов. Работа профессионалов слова в большой мере состоит именно в том, чтобы выразить в слове свое понимание, мысль, чувство, т.е. состояние сознания. Верно также и другое: сознание людей постоянно и на каждом шагу подвергается словесным воздействиям. Это происходит в каждодневном быту, учебном и воспитательном процессе, на ученых форумах, в политических дискуссиях и обсуждениях.
Отмеченные обширные области функционирования языкового сознания можно было бы характеризовать как динамичную форму его проявления. Им уделяется большое внимание в поле психолингвистических проблем. По сути, психолингвистика с момента своего возникновения сосредоточена на них. Кроме динамичных форм проявления языкового сознания, можно обозначить другую область, значительно менее очевидных, но не менее интересных его проявлений. Когда из совокупного действия языка, речи и сознания в психике субъекта рождаются своего рода новые структурные образования. Это - языковой тезаурус, вербальные сети, семантические поля. На этом явлении, исследуемом чаще всего методом вербальных ассоциаций, хотелось бы остановиться.
Среди многих лингвистических и психолингвистических исследований вербальных ассоциаций - подход, реализуемый Ю.Н. Карауловым, Ю.С. Сорокиным, Е.Ф. Тарасовым, Н.В. Уфимцевой, Г.А.Черкасовой и др. Авторы провели обширное исследование ассоциативно-вербальной сети, при котором выявлялись прямые и обратные связи, охватывающие более миллиона словоупотреблений. Получаемые данные рассматриваются в качестве материального субстрата языковой способности субъекта. По мысли авторов, — это языковой тезаурус носителя языка, представляющий его языковое сознание. В нем выделяется ядро, включающее конечное число «знаний-рецептов». Полагается, что ядро языкового сознания представляет собой лингвистическую проекцию бытия человека, сохраняющееся на протяжении его жизни, ориентирующее его в окружающей действительности и составляющее основу его языковой картины мира.
Можно видеть, что данный подход обнаруживает, таким образом, ориентацию на оценку глобальной структуры языкового сознания человека, выявление его «макроуровней», характеристику высоких уровней его организации. Следует согласиться с авторами в том, что получение такого рода характеристик вряд ли возможно при использовании материала дискурса субъекта. Опора на исследование ассоциативно-вербальной сети является, вероятно, наиболее адекватным путем в решении поставленных авторами задач. Оценка «крупных блоков» структуры языкового сознания создает также уникальную возможность для проведения убедительных кросскультурных и кроссисторических сравнений.
Вместе с тем рассматриваемое направление исследований языкового сознания оставляет открытым вопрос, почему именно в лексиконе, в ассоциативном тезаурусе следует усматривать проявление сознания человека. Да, употребление слов в психологии часто рассматривается как процесс осознанный. Например, И.П. Павлов полагал, что «переход процесса во вторую сигнальную систему», т.е. оречевление, это и есть осознание. Из психологических исследований известно, однако, что многие элементы в оперировании вербальным материалом не осознаются. Нет оснований считать, что вопрос этот, как и многие стороны темы сознания, достаточно прояснен. Тем не менее, необходимо достигнуть возможной ясности в том, как сознание «уякоряется» в слове, каким образом некоторый субъективный психический элемент связывается с элементом иной природы — словом произносимым, звучащим, записанным и т.п. Вопрос этот настолько кардинален, что А.А. Потебня высказывался о нем в том духе, что отношение речи и мысли (а по сути — сознания, психики) фактически исчерпывает все языкознание. Это — очень серьезное замечание.
Для ясности необходимо заметить, что в термине «языковое сознание» объединены две различные сущности: сознание — психический феномен нематериальной природы (его нельзя измерить по пространственным признакам, он непространственен, нельзя услышать, посмотреть на него)- и материальный феномен произносимой или записываемой речи, а также физиологический процесс формирования вербальных языковых связей. Речь можно зафиксировать с помощью физических приборов, услышать, записать миограмму артикуляторных мышц, зарегистрировать ЭЭГ, специфическую для произносимой речи, можно объективно зарегистрировать ход формирования и угасания межсловесной (языковой) связи и т.п. Речь — материальный процесс, несущий информацию.
В связи со сказанным поставим два вопроса: 1) Можно ли считать, что сознание находит свое выражение в словах путем непосредственного взаимодействия психического и физиологического? 2) Существует ли научное пониманием того, как взаимодействуют психический нематериальный процесс и процесс материальной природы?
В связи с первым вопросом можно констатировать, что наука не ввела в настоящее время в круг установленных фактов возможность непосредственного влияния психического на материальное и обратно. Известен необычайно большой нынешний интерес к разного рода парапсихологическим явлениям. Эти явления, казалось бы, как раз демонстрируют чрезвычайные случаи взаимовлияния и взаимодействия психического и физиологического феноменов. Однако подобные случаи до настоящего момента так и не получили научного объяснения. Понятно также, что человеческая речь ни в коем случае не входит в круг парапсихологических явлений, ее природа совсем иная. Способность к вербальному общению на том или ином языке вырабатывается и теряется естественным путем, она воспроизводит все черты нормально детерминированного психофизиологического процесса. Из сказанного следует вывод, что в научном исследовании языкового сознания недостаточно сослаться на то, что сознание «отразилось» или «нашло свое выражение» в речеязыковом продукте. «Отражение» сознания в речи — это, с одной стороны, обыденный факт нашей жизни, с другой — огромная научная проблема, требующая многих усилий для своего разрешения.
Обратимся теперь ко второму вопросу о научном понимании того, как психический нематериальный процесс превращается в процесс материальной природы (то есть состояние сознания превращается в речь, язык), и в обратном направлении: как материально выраженное воздействие (скажем, звучащая речь) воздействует на мысль, сознание слушающего. На этот вопрос сегодня может быть дан только самый общий ответ. Можно лишь обрисовать направление, в котором необходимо двигаться, чтобы получить ответ на поставленный вопрос. Несомненно, что природой произведена специальная работа для того, чтобы этот процесс взаимодействия психического и материального, физиологического, мог совершаться. Эта работа прошла в филогенезе, когда происходила грандиозная эволюция восхождения относительно простых животных форм к человеку разумному и говорящему. Аналогичная работа проходит в онтогенезе каждой человеческой индивидуальности, когда организм новорожденного, реализующий генетическую программу и подвергающийся средовым воздействиям, достигает того состояния, когда индивид начинает пользоваться общим языком и выражать через посредство слова свои психологические состояния, т.е. когда формируется его языковое сознание. Для того чтобы было достигнуто такое состояние наших знаний, когда мы сможем дать конкретный и достаточно полно детерминированный ответ на поставленный вопрос, необходимо, чтобы наука выявила все основные моменты этой природной работы, поняла, какие физиологические структуры созданы природой для выполнения рассматриваемой функции, какие процессы протекают в них, как развиваются эти структуры и процессы, какие в них бывают поломки, как они реагируют на воздействия, в частности воспитательные и мн. др.
На сегодняшний день, рассматривая проблему языкового сознания, полезно выделить две линии исследований, приближающие нас к пониманию глубинной природы связи языка и сознания. Одна из этих линий — психофизиологические данные о межсловесных временных связях. Дело в том, что вербальные ассоциации, данные о которых служат материалом для суждения о языковом сознании, являются отражением межсловесных связей, выработанных у респондентов в течение жизни и образующих материю так называемых «вербальных сетей» в их нервной системе.
Природа этих связей начала изучаться в нашей стране физиологами уже в 20 годы. Ученик И.П.Павлова Н.И. Красногорский провел вместе со своим сотрудником В.К. Федоровым эксперименты на детях и с помощью объективной методики обнаружил существование межсловесных временных связей, описал условия их выработки. Эта тема была подхвачена в Америке Г. Разраном, Б. Рисом, Лейси и др. В 50-е годы у нас интересную работу провела О.С. Виноградова с применением плетизмографической методики и вместе с А.Р. Лурией опубликовала статью по материалам своих экспериментов. Несколько позднее экспериментальная работа с новым вариантом методики, выявляющим особенности функционирования межсловесных связей была проведена Ушаковой.
В совокупности данные исследований подтвердили факт существования межсловесных временных связей, показали значение жизненных условий и ментального опыта человека в формировании вербальных ассоциаций. Это значит, что ментальный (психологический!) опыт приводит к структурным перестройкам в системе физиологических временных связей, вербальных сетях. В работах обозначенного здесь цикла, таким образом, удалось исключительно близко затронуть момент взаимодействия психического и физиологического элементов, используя целиком научный, детерминистический подход. Здесь приоткрывается путь «уякорения» сознания в языковых структурах. Обнаруживается, что вербально-ассоциативный эксперимент в психологическом проявлении обнаруживает существование физиологически установленных временных связей. Ассоциативный эксперимент фиксирует существование сложившейся системы, как некоторый конечный результат психофизиологической деятельности, однако в рамках вербально-ассоциативных исследований вопрос о формировании этой системы и механизмах ее формирования не затрагивается. Вместе с тем сильную сторону вербально-ассоциативного подхода составляет то, что он позволяет характеризовать структуру системы в целом, обнаруживает национальную специфику ее организации, выявляет ментальную историю данной популяции. Тем самым обнаруживается, что, комплексирование данных, получаемых в лингвистическом эксперименте, с психофизиологическим исследованием межсловесных временных связей позволяет гораздо ближе подойти к решению вопроса о природе языкового сознания. И это — исключительно интересный и нетрадиционный подход к исследованию взаимоотношения сознания и языка.
Другая линия подхода к рассматриваемой теме обращена к речевому онтогенезу, где ранний этап развития речи и так называемый предречевой период оказываются особенно информативными.
Область раннего онтогенеза речевой способности привлекает сейчас к себе многих специалистов в нашей стране и за рубежом. В некоторых странах работают соединенные коллективы исследователей, получающие материалы на больших выборках детей. Усилия направляются на то, чтобы определить возрастные и индивидуальные нормы формирования разных сторон речевой способности ребенка; рассматриваются данные усвоения детьми языков разного типа, выявляются формы существующих отклонений. При исследовании раннего речевого онтогенеза выявлены многие вариации его хода.
Удивительная сторона многих прекрасных работ состоит в том, что они, как правило, удовлетворяются простой констатацией получаемых фактов. Конечно, есть и объяснительные теории. Но даже в самых лучших из них, например, у Пиаже, вопрос о языковом сознании младенца прямо не ставится. Пиаже предложил замечательную идею о так называемой символической функции. В этой идее, бесспорно, обнаруживается обращение к психологической стороне речевого развития. Однако эта функция, по Пиаже, появляется как бы сама по себе, из ничего, ее происхождение не прослеживается автором. Указанная особенность показывает, что развитие детской речи при всей разработанности этой темы оказывается рассмотренной достаточно однобоко, лишь со стороны ее внешних проявлений.
Проводилось лонгитюдное наблюдение за младенцами до годовалого возраста, начиная по возможности с наиболее раннего момента их появления на свет. Особенность нашего подхода состоит в том, что развитие языковой способности и языкового сознания рассматривается в контексте функционирования круга других функций: голосовых проявлений, общения с окружающими, моторного развития. Такое комплексное рассмотрение помогает увидеть за внешними проявлениями скрытые особенности развития.
В результате исследования открылась весьма последовательная и красивая картина естественного, видимо, природно запрограммированного развития той функции, которая в своем развитии дает языковое сознание. Этот процесс идет по общим законам эволюции: сначала вводятся в действие грубые, простые голосовые проявления; по мере развития и роста ребенка они обогащаются, разнообразятся, затем уточняются, дифференцируются. И только на этой разработанной, подготовленной почве, обогащенной и дифференцированной структуре, появляются первые ростки звукового языка. Когда же в вокализациях младенца возникает элемент психического, сознание? Возможно, мой ответ прозвучит разочаровывающе: его простой зародыш обнаруживается у новорожденного с самого начала появления на свет.
Психический элемент обнаруживается в первом крике новорожденного. Крик и плач младенца — это физиологическая реакция ориентировочно-оборонительного характера. Одновременно — это выражение субъективного состояния младенца. Ребенок плачет, когда ему голодно, холодно, больно, т.е. он переживает отрицательные субъективные состояния. В голосовом проявлении новорожденного всегда присутствуют два элемента: физиологический (активность соответствующих органов) и психический (психологические состояния). У ребенка первых недель жизни мало положительных эмоций. В момент крика негативное психическое состояние массивно и инертно захватывает его нервную систему.
Довольно скоро, в норме через 2-3 недели у малыша появляются вокализации положительного знака. Это — короткие звуковые отклики на голосовые обращения окружающих (гуканье). Затем — гуление, явление широко известное. Со стороны физиологии гуление представляет собой общеорганизменную циркулярную реакцию, описанную Пиаже. Такого рода реакции обнаруживаются в это время в других сферах детского функционирования: движении конечностей, общении. Во всех случаях — это происходит потому, что организм малыша дозрел до способности включать и использовать механизм повторения, упражнения, а тем самым и приспособления. Со стороны психологической гуление есть отражение позитивного психического состояния, отдифференицированного от состояния негативного знака. Пора лепета отражает уже действие зрелых форм циркулярных реакций. Близко во времени к этим реакциям появляется произвольное управление, объясняемое физиологами как развитие, кроме прямых, также и механизма обратных условных связей. Произвольное управление вокализациями — это новая для младенца форма языкового сознания. Одним из ее любопытных проявлений становятся длительные различно эмоционально окрашенные вокализации названные нами «младенческим пением». Указанные процессы в совокупности формируют каркас, на котором появляются первые слова младенца.
Описанные события в развитии младенца показывают, что к своим первым словам ребенок приходит с некоторым уровнем языкового сознания, которое в рассматриваемый рубежный момент остается все еще достаточно диффузным. Это — причина своеобразия семантики первых детских слов, отмечаемая всеми специалистами. Она размыта, диффузна. Первые детские слова часто приравниваются специалистами целому предложению.
Весь ход процесса демонстрирует существование некоей движущей силы, вызывающей как первые вокализации младенца, так и последующую речевую активность, включая взрослый возраст. Мы видим это побудительное начало в том, что вошедшее в нервную систему возбуждение по общим законам работы мозга вызывает ответную реакцию в виде активизации двигательных органов, в нашем случае — активизацию голосовой активности. У младенца — это примитивная форма интенции, намерения к специфической вокализации положительного или отрицательного знака. Развиваясь с возрастом, этот интенциональный импульс сохраняет и развивает свое значение. У взрослого человека он становится стержнем речевого процесса и составляет богатую характеристику психологического содержания речи.
Подведем итог. Термин «языковое сознание» акцентирует важнейшую сторону психологического функционирования человека, подчеркивая значение внутренних психологических состояний, сознания субъекта, при использовании языка, речи. Термин подчеркивает объединение, слитность главных составляющих речевой деятельности: психологического и лингвистического элементов.
Понятие (термин) «языковое сознание» имеет широкое референтное поле, включающее две его основные разновидности: динамическую — выражение состояния сознания в вербальной форме, воздействие на сознание с помощью речи, — а также структурную, образуемую языковыми структурами, формирующимися в результате ментального опыта субъекта, действия его сознания. При всей широте этого референтного поля понятие языкового сознания имеет свою специфику, подчеркивая момент смыкания, совокупности феномена сознания, мысли, внутреннего мира человека с внешними по отношении к нему языковыми и речевыми проявлениями. Этот важный момент высвечивает главную сущность языка/речи — быть выразителем психического состояния говорящего.
При всей значительности понятия «языковое сознание» оно таит в себе опасность для научной мысли: при громадности проблемы связи психики и материи возникает искушение представлять переход от одного к другому как простой и непосредственный. Однако этот переход возможен лишь в результате огромной работы природы, и без ее понимания мы не можем претендовать на научное объяснение взаимосвязи психического и материального. Отсюда вытекает важность генетического аспекта связи сознания с языком и речью.
Разработка понятия языкового сознания в конкретном исследовательском плане открывает возможность обогатить наши знания не только в отношении феноменов речи и языка, но и в отношении феномена психики — сознания.
3 КОММУНИКАТИВНОЕ СОЗНАНИЕ
Для современной психолингвистики, а также коммуникативной и когнитивной лингвистики представляется актуальным вычленение и исследование такой категории как коммуникативное сознание.
Понятием сознания оперируют практически все гуманитарные и значительная часть естественных наук, хотя это понятие относится к наиболее трудно определяемым понятиям современной науки. При этом в науке пока нет четкого разграничения терминов мышление и сознание. Эти понятия трактуются по-разному, иногда противопоставляются друг другу, иногда употребляются как синонимы. Термин сознание в принципе акцентирует статический аспект явления, а мышление - динамический. Сознание - это свойство мозга, мышление - это деятельность мозга, наделенного сознанием (то есть мыслительная деятельность). Именно в этом аспекте нам представляется возможным разграничить мышление и сознание, раз уж существуют эти два термина.
В философской и психологической литературе сознание определяется как свойство (функция) высокоорганизованной материи - мозга, заключающаяся в способности человека отражать внешнее бытие в форме чувственных и умственных образов. При этом отмечается, что мыслительные образы сознания определяют целесообразную деятельность человека, сознание регулирует взаимоотношения личности с окружающей природной и социальной действительностью, дает возможность личности осмыслить собственное бытие, внутренний духовный мир и позволяет совершенствовать действительность в процессе общественно-практической деятельности.
Слово сознание считается в современном языке многозначным. "Большой толковый словарь русского языка" под ред. С.А. Кузнецова определяет сознание так:
1. Человеческая способность воспроизведения действительности в мышлении.
2. Восприятие и понимание окружающей действительности, свойственные человеку; мыслительная деятельность, ум, разум. // Способность осмысленно воспринимать действительность (потеря сознания).
3. Понимание, осознание человеком, группой людей общественной жизни; взгляды, воззрения людей как представителей общественных классов, слоев.
4. Ясное понимание, осознание чего-либо, мысль, чувство, ощущение чего-либо (сознание долга).
5. разг. Сознательность (Где твое сознание?).
Нетрудно заметить, что все значения, включая пятое, в равной степени относятся к сознанию как отражению действительности и просто раскрывают разные его стороны. Многозначность данного понятия мнимая.
Современные представления о сознании исходят из множественности видов и форм сознания.
Можно выделить следующие виды сознания:
- по предмету мыслительной деятельности (сфере приложения сознания) различают политическое, научное, религиозное, экологическое, бытовое, классовое, эстетическое, экономическое и др.;
- по принадлежности субъекту сознания различают гендерное, возрастное, социальное (профессиональное, гуманитарное, техническое), личное, общественное, групповое и т.д. сознание;
- по степени сформированности различают развитое и неразвитое сознание;
- по принципу, лежащему в основе сознания, различают глобальное, демократическое, консервативное, прогрессивное, реакционное и т.д. сознание;
- по обеспечиваемому навыку, виду интеллектуальной деятельности, обеспечиваемому сознанием - креативное, техническое, эвристическое, художественное и т.д.
Возможна и дальнейшая классификация, что, однако, не входит в данный момент в наши задачи. Все эти виды сознания являются видовыми разновидностями "сознания вообще", или "просто сознания", рассматриваемого глобально, комплексно. Сознание "вообще" предлагается назвать когнитивным, подчеркивая его ведущую "познавательную" сторону - сознание формируется в результате познания (отражения) субъектом окружающей действительности, а содержание сознания представляет собой знания о мире, полученные в результате познавательной деятельности (когниции) субъекта.
Исследования национального сознания в его связи с языком имеет богатую лингвистическую историю - В. Гумбольдт, В. Вундт, А.А. Потебня, этнолингвисты, Л. Вейсгербер и др.
Последнее время все более широкое распространение получает понятие "языковое сознание", оно используется лингвистами, психологами, культурологами, этнографами и др.
Каково соотношение понятия языковое сознание и когнитивное сознание?
Языковое сознание описывается в настоящее время как новый объект психолингвистики, сформировавшийся в последние 15 лет. Отметим, что понятия сознания и языкового сознания в лингвистике и психолингвистике, а также в культурологии до сих пор часто употребляются недифференцировано, нередко как синонимы.
В настоящее время такой подход уже остался в прошлом, и многие исследователи указывают, что между сознанием и языковым сознанием нельзя ставить знак равенства. Можно сказать, что понятие языкового сознания прошло за последние десятилетия определенную эволюцию.
В 2000 году Е.Ф. Тарасов уже дифференцирует сознание и языковое сознание, определяя последнее как «совокупность образов сознания, формируемых и овнешняемых с помощью языковых средств - слов, свободных и устойчивых словосочетаний, предложений, текстов и ассоциативных полей».
Вместе с тем, в лингвистике и психолингвистике до сих пор не терминологизированы психические механизмы речи, обеспечивающие речевую деятельность человека, совокупность знаний человека о своем языке. Возможно, что именно эти механизмы и знания представляют собой языковое сознание человека. В таком случае традиционная лингвистика изучает именно языковое сознание - правила употребления языка, нормы, упорядоченность языка в сознании и т.д., но, не отдавая при этом отчета в психологической реальности выполняемых описаний.
Таким образом, под языковым сознанием (в другой терминологии - языковое мышление, речевое мышление) - предлагается понимать совокупность психических механизмов порождения, понимания речи и хранения языка в сознании, то есть психические механизмы, обеспечивающие процесс речевой деятельности человека. Этими проблемами занимаются в разных аспектах психология, психолингвистика, нейролингвистика, онтолингвистика, возрастная лингвистика. Это "знания, используемые коммуникантами при производстве и восприятии речевых сообщений".
Языковое сознание изучается экспериментально, в частности, при помощи ассоциативного эксперимента - он позволяет реконструировать различные связи языковых единиц в сознании и выявить характер их взаимодействия в различных процессах понимания, хранения и порождения речевых произведений, а также с использованием многочисленных других экспериментальных методов.
Таким образом, языковое сознание - это часть сознания, обеспечивающая механизмы языковой (речевой) деятельности: порождение речи, восприятие речи и хранение языка в сознании. Именно психолингвистика является той наукой, предметом которой является языковое сознание человека. Языковое сознание исследуется через семантику языковых единиц, овнешняющих его в процессе номинации и коммуникации с целью выявления психологической реальности выявляемых фактов.
Языковое сознание - компонент когнитивного сознания, «заведующий» механизмами речевой деятельности человека, это один из видов когнитивного сознания, обеспечивающий такой вид деятельности как оперирование речью. Оно формируется у человека в процессе усвоения языка и совершенствуется всю жизнь, по мере пополнения им знаний о правилах и нормах языка, новых словах, значениях, по мере совершенствования навыков коммуникации в различных сферах, по мере усвоения новых языков. Для русского человека это, прежде всего совокупность сведений о том, какие единицы и правила есть в русском языке и как надо говорить на русском языке. Если человек владеет иностранными языками, то сведения об этих языках тоже принадлежат его языковому сознанию.
Однако речевая деятельность человека сама является компонентом более широкого понятия - коммуникативной деятельности человека. В связи с этим возникает проблема разграничения языкового и коммуникативного сознания.
Коммуникативное сознание - это совокупность коммуникативных знаний и коммуникативных механизмов, которые обеспечивают весь комплекс коммуникативной деятельности человека. Это коммуникативные установки сознания, совокупность ментальных коммуникативных категорий, а также набор принятых в обществе норм и правил коммуникации. Для русского человека это совокупность знаний о том, как надо вести общение в России. В коммуникативное сознание входит и информация об иностранных языках - отношение к ним, их оценка, характеристика степени трудности, знания о коммуникативном поведении носителей этих языков и др.
Приведем пример разграничения языкового и коммуникативного сознания:
- языковое сознание содержит информацию о формулах приветствия (то есть об имеющихся языковых единицах для обозначения некоторого концепта): здравствуйте, добрый день, доброе утро, привет и др., а также об их дифференцированных значениях - приветствие утром, вечером и т.д., вежливое, разговорное и др. Это информация, которая является принадлежностью языкового сознания русского человека;
- коммуникативному сознанию принадлежит информация о том, как надо приветствовать - с каким лицом, с какой интонацией, на какой дистанции, когда и кого, кого можно не приветствовать, кого надо приветствовать вежливо, на вы, а кого можно попроще и т.д., в каких ситуациях обязательно приветствовать, в каких - нет, надо ли повторно приветствовать и т.д.
Таким образом, коммуникативное сознание включает языковое как свою составную часть, но не исчерпывается им. Коммуникативное сознание человека образовано коммуникативными категориями и коммуникативными концептами.
Под коммуникативными категориями понимаются самые общие коммуникативные концепты (понятия), упорядочивающие знания человека об общении и нормах его осуществления. Некоторые из коммуникативных категорий отражают общие представления человека об общении, некоторые - о его речи. Так, для русского коммуникативного сознания могут быть выделены в качестве релевантных такие коммуникативные категории как собственно категория общение, категории вежливость, грубость, коммуникабельность, коммуникативная неприкосновенность, коммуникативная ответственность, эмоциональность, коммуникативная оценочность, коммуникативное доверие, коммуникативное давление, спор, конфликт, коммуникативная серьезность, ре
квестивность, коммуникативная эффективность, молчание, коммуникативный оптимизм/пессимизм, сохранение лица, категория тематики общения, категория грамотность, категория коммуникативного идеала, родной язык, иностранный язык, языковой паспорт, культура речи, хорошая речь и др.
Можно выделить и некоторые более конкретные категории (концепты): диалог, монолог, официальная речь, неофициальная речь, публичная речь, слушание, говорение и др. Еще более конкретные категории типа падеж, число, род, спряжение, склонение, синоним, антоним, фонема, морфема, слово, предложение, ударение, интонация и мн. др. будут относиться уже к языковым категориям, поскольку характеризуют и регулируют непосредственно механизмы и правила речевой деятельности.
Как коммуникативные, так и языковые категории могут быть представлены на рефлексивном уровне сознания (знание, умение), бытийном уровне (навык), а некоторые - и на духовном уровне (В.П. Зинченко).
Коммуникативная категория в сознании носителя языка носит обобщенно-концептуальный характер и содержит для него (и для исследователя) информацию о том, как тот или иной носитель языка понимает категоризуемое явление, что он включает в состав этого явления, какие нормы и правила связывает с данным понятием, как он «вписывает» данную категорию в состав других коммуникативных и некомммуникативных мыслительных категорий.
Коммуникативные категории, как и любые мыслительные категории, тем или иным образом упорядочивают ментальные представления личности о нормах и правилах коммуникации. Это упорядочение осуществляется нежестко, вероятностно, многие категории взаимно накладываются друг на друга и пересекаются друг с другом - явление, характерное для всех когнитивных категорий. Функции коммуникативных категорий - упорядочение сведений о нормах и правилах общения для их хранения в сознании, а также обеспечение, организация речевого общения индивида в обществе, в рамках его родной коммуникативной культуры.
Языковое сознание - часть коммуникативного сознания, его исследуют психолингвистика, нейролингвистика, психология, логопедия, в какой-то степени - методика обучения языку. Оно исследуется через овнешнение языковыми средствами (единицами).
Коммуникативное же сознание не изучается до сих пор какой-либо специальной наукой, хотя изучение коммуникативного сознания, особенно его национальной специфики, уже назрело. Интерес к коммуникативному сознанию народа начинают проявлять культурология и лингвокультурология, этнография, этнолингвистика и новая формирующаяся наука о межкультурной коммуникации.
Таким образом, традиционная, классическая описательная лингвистика изучает язык как систему единиц и правил их употребления. Такой подход предполагает описание того, что есть в языке, что уже зафиксировано в текстах, словарях и устной речи, что устоялось и определилось и является общепринятым, системным. Обучение языку базируется на результатах описательной лингвистики и ее основных продуктах - словарях и грамматиках. Изучение же того, насколько психологически реальны составленные словари и грамматики, насколько они адекватно отражают языковое сознание народа, а также исследование того, как человек порождает, воспринимает и хранит в сознании язык - это уже сфера не лингвистики, а психолингвистики, которая "изучает язык как феномен сознания" (Р.М. Фрумкина) и, следовательно, изучает не столько сам язык, сколько языковое сознание.
Изучение коммуникативного сознания народа предполагает как изучение языкового сознания, так и изучение чисто коммуникативных знаний, правил и закономерностей, входящих в сознание народа. Подчеркнем, что коммуникативное сознание народа в целом, в единстве его языковой и чисто коммуникативной составляющей, входит интегральной составной частью в когнитивное сознание нации, являясь компонентом общего когнитивного сознания народа.
Проблема коммуникативного сознания человека представляет интерес не только для психологии речи, онтолингвистики, этнолингвистики, но и для коммуникативной лингвистики, а также для методики обучения речи и общению. Изучается коммуникативное сознание народа через анализ коммуникативного поведения данного народа. Коммуникативное поведение народа - это совокупность норм и традиций общения народа. Коммуникативное поведение народа определяется его коммуникативным сознанием и представляет собой способ овнешнения коммуникативного сознания - подобно тому, как язык представляет собой способ овнешнения когнитивного сознания. По коммуникативному поведению народа можно описать содержание и основные закономерности функционирования его коммуникативного сознания.
ЛЕКЦИЯ № 7
ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОММУНИКАТИВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
МЕЖЛИЧНОСТНАЯ КОММУНИКАЦИЯ
1 Что такое коммуникация? Два подхода к коммуникации
2 Коммуникация у животных
3 Гипотезы о происхождении языка
4 Особенности невербальной коммуникации
5 Структура речевой коммуникации
6 Успешность коммуникации и коммуникативные навыки
7 Модели коммуникативной личности
1 ЧТО ТАКОЕ КОММУНИКАЦИЯ? ДВА ПОДХОДА К КОММУНИКАЦИИ
Слово коммуникация происходит от лат. communico = делаю общим, связываю, общаюсь. Под коммуникацией в человеческом обществе подразумевают общение (почти синоним во всех языках, кроме русского), обмен мыслями, знаниями, чувствами, схемами поведения и т.п. Сразу же следует отметить, что слово ‘обмен’ в данном случае является явной метафорой. На самом деле, если мы обмениваемся идеями, обмениваемся словами и т.п., то я не лишаюсь своих слов, а мой собеседник – своих, мы взаимно обогащаемся идеями другого, собеседника. Более правильно (по внутренней форме термина) говорить о том, что мы хотим поделиться мыслями, разделить с кем-то свои чувства и т.п. (ср. англ. exchange и share).
Это – весьма существенное замечание, разделяющее подход к коммуникации на две парадигмы: механистическую и деятельностную. Под парадигмой здесь подразумевается система близких взглядов ряда ученых, совпадающих по своим основополагающим принципам (термин американского физика и философа Т. Куна, автора известной книги “Структура научных революций”).
В механистической парадигме под коммуникацией понимается однонаправленный процесс кодирования и передачи информации от источника и приема информации получателем сообщения. В деятельностном подходе коммуникация понимается как совместная деятельность участников коммуникации (коммуникантов), в ходе которой вырабатывается общий (до определенного предела) взгляд на вещи и действия с ними.
Более подробно различные модели коммуникации рассмотрим позднее, сейчас же отметим существенные различия двух подходов. Для механистического подхода характерно рассмотрение человека как механизма (механицизм = ‘философия заводной игрушки’), действия которого могут быть описаны определенными конечными правилами, контекст внешней среды коммуникации здесь рассматривается как шум, помеха. Для другого подхода характерны процессуальность, континуальность, контекстуальность. В целом, последний подход более близок к реальности жизни и более гуманистичен. В то же время, для некоторых прикладных применений теории коммуникации не вредно пользоваться механистическими метафорами (обмен информацией), не забывая при этом об условности этого термина.
Коммуникация происходит не только в человеческих социальных системах. Определенного рода коммуникация характерна и для животных (брачные танцы птиц, токование глухаря, язык пчел и др.), и для механизмов, т.е. созданных человеком предметов (трубопроводы, канализация, транспорт, телеграфные и телефонные сигналы, взаимосвязь компьютеров в интернете и т.п.; при этом сюда не следует включать человеческую коммуникацию с помощью механизмов). В технической сфере слово коммуникация весьма часто употребляется во множественном числе: коммуникации (трубы можно подсчитать). Человеческая же коммуникация – понятие неисчисляемое, поэтому употребление множественного числа в этой области не совсем уместно. Правильнее говорить о средствах и видах коммуникации, способах и участниках ее, т.е. использовать счетные слова (как, например, килограмм сахару, чашка чаю, вид и способ деятельности, разновидности коммуникации и т.п.). Использование множественного числа: коммуникации и их разновидности, аналогично просторечно-разговорному два чая, три кофе, две информации и связано, по-видимому, с тем, что сфера общественных наук в последнее время пополнилась не очень грамотными специалистами по трубам и коммуникациям. Интересно, что подобная проблема возникла и в английском языке. Там конкурируют две формы: неисчисляемая communication и исчисляемая communications, – и два мнения, о том, какую из них следует употреблять по отношению к human communication.
2 КОММУНИКАЦИЯ У ЖИВОТНЫХ
Коммуникация у животных всегда вызывала повышенный интерес исследователей. Системы коммуникации в животном мире более первичны и примитивны по сравнению с человеческими и определяются как ‘биологически целесообразное совместное поведение, направленное на адаптацию к среде и регулируемое, в частности, сигнализацией’ (И.Н. Горелов).
Основной проблемой, которую пытаются разрешить специалисты является соотношение nature и nurture, т.е. природного, врожденного и приобретенного, воспитанного. Инстинктивные механизмы, как считается, развиваются в трех направлениях:
1) сохранение вида (сексуальное поведение, забота о потомстве и т.п.),
2) сохранение индивида (удовлетворение голода и жажды, поиск пропитания, заготовка запасов и т.п.) и
3) обеспечение более или менее постоянной безопасности (защита от плохих погодных условий, врагов, разъединения с собратьями и т.п.).
Именно в последнем случае механизмы поведения имеют промежуточную направленность: они обеспечивают коммуникацию между индивидом и видом. Здесь идет речь о приспособлении поведения индивида к формам поведения других представителей вида. Познавательные процессы здесь направлены на различение друзей и врагов, программы поведения – на совместное бегство или нападение, предупреждение или преследование. В согласованном, координированном поведении для обеспечения защиты и безопасности и следует искать корни коммуникации. Квазисоциальное поведение животных распространяется и на первые две области инстинктивного поведения (размножение и поиск пищи).
Одним из примеров коммуникации является пение птиц. Птицы научаются пению в процессе ‘воспитания’. У каждой птицы своя манера исполнения песни, общей для всего вида. Более того, индивидуальные особенности в некоторых географических областях приводят даже к обособлению ‘региональных диалектов’.
Еще более интересен способ распространения информации об опасности. Есть два вида опасности: хищники и разорители гнезд. Если птица видит хищника, то она издает специфический звук, похожий на свисток, обозначающий необходимость скрыться. Если же появляется разоритель гнезд, то птица издает прерывистый звук стаккато, который служит призывом к бою, собирающим соседних птиц для того, чтобы отогнать нападающего от гнезд. Различие хищников выучивается птицами в процессе развития и передается следующему поколению, может использоваться в процессе дрессировки (можно научить пугаться даже молочной бутылки).
Когда пчела обнаруживает новый источник нектара, она возвращается в улей и, если нектар недалеко, совершает круговой танец, посредством которого сообщает своим подругам местоположение нектара. Другие пчелы включаются в этот танец, почувствовав запах нектара на теле пчелы-вестника. Затем они летают вокруг улья, и находят цветы, подходящие под сообщение. Если нектар находится на расстоянии более 90 м от улья, то пчела-вестник совершает танец-восьмерку, покачивая брюшком во время прямолинейного движения на пересечении двух кругов. Танец показывает точное расстояние до нектара и направление к нему относительно солнца. Вертикальное направление в сотах соответствует положению солнца, а угол между вертикалью и сектором поворота восьмерки обозначает угол между направлением на солнце и на нектар. Расстояние же показывается количеством покачиваний на этапе прямолинейного движения. Кроме того, пчелы регулируют температуру в улье дрожанием крыльев.
У приматов наблюдается еще более изощренная система коммуникации, до определенной, очень ограниченной степени они способны усваивать и человеческий язык. У южноафриканских мартышек, например, существует набор жестов и звуков для обозначения хищников. В нем четыре ‘слова’ для обозначения 1) летающих хищников, 2) четвероногих хищников (например, леопардов), 3) змей и 4) других приматов. Каждый из знаков тревоги вызывает различное поведение. Знак леопард заставляет мартышек взобраться на верхушки деревьев, в то время как знак воздушная тревога заставляет их падать камнем в глубину листвы дерева. Сами по себе сигналы врожденные, но молодые особи учатся им от старших и иногда путаются (пугаются, скажем, падающего листа дерева). У зеленой макаки обнаружено существование 36-ти явно различающихся звуков, также группирующихся по классам тревоги. У шимпанзе есть крики радости при обнаружении пищи (громкие вопли с повизгиваниями, при этом они сначала обнимаются и похлопывают друг друга, лишь затем обращаясь к пище), звуки приветствия при встрече друзей-товарищей, в особенности братьев и сестер после продолжительной разлуки, призывные звуки, воодушевляющие других членов группы при схватке с врагом, средства звуковой коммуникации между матерью и ребенком и др. Наибольшее же разнообразие проявляют звуковые сигналы социального существования (рычание сильного соперника, тихое ворчание стада при переходе через саванну для поддержания контакта и т.п.).
Помимо звуков, животные используют и другие каналы коммуникации. Запах и обоняние, столь важные и для пчел, и для муравьев, и для низших обезьян, в меньшей степени важны для высших приматов. У последних бесшумная коммуникация преимущественно является зрительной (жесты) и тактильной (прикосновения). В походе идущий впереди самец поднимает лапу (руку?) – сигнал остановки для стада (группы?), шимпанзе с высоким социальным статусом (начальник, ‘пахан’) может жестом разрешить своим подчиненным поедание пищи, мать-шимпанзе прикосновением к плечу детеныша (ребенка) не разрешает ему, например, куда-то бежать, расчесывание шерсти у собрата является знаком подчинения и отсутствия агрессивных намерений, демонстрация анальной области также является жестом подчинения или соподчинения, борьба между соперниками сопровождается соответствующими жестами и мимикой. Интересно, что уверенный в себе лидер редко прибегает к символической угрозе, и редко требует от подчиненных ‘показать зад’. Неуверенный же лидер слишком часто требует жестов подчинения, в результате эти жесты становятся стереотипными, из них ‘выветривается’ исходная семантика, и такой лидер теряет свои позиции.
Пример демонстрации доминирующего положения: обезьяны барабанят по земле и собственной грудной клетке, вздыбливают шерсть, издавая агрессивные звуки, размахивают специально отломанными ветвями, скручивают в бараний рог молодые деревца, вырывают корни деревьев, бросаются песком или землей. Ветка, специально отломленная для демонстрации своей силы, а не для каких-либо физиологических потребностей – это знак, средство коммуникации. Стремление к социальному доминированию имеет настолько сильную мотивационную основу, что даже пищевая и сексуальная потребности могут отступать на второй план.
Таким образом, первые средства коммуникации возникают из инстинктивного поведения и могут варьироваться под воздействием условий и коррекции поведения в процессе взаимного обучения. Это поведение фиксируется в памяти, и, освобождаясь от влияния наследственных факторов, приобретает новое значение и относительно самостоятельное существование (наскок – имитация наскока – намек на имитацию; случайно показанные зубы во время зевка могут быть приняты за знак угрозы; поднятие руки, чтобы взобраться на дерево и остановка для этого – поднятие руки как сигнал остановки; демонстрация анальной области самкой павиана как призыв к копуляции – сигнал миролюбия у самца по отношению к победителю). Память животного хранит не только модели поведения, но и реакцию среды, то есть собратьев. В дальнейшем малоэффективные моменты поведенческого акта сокращаются, а существенные для изменения поведения других коммуникантов акцентируются. Поведенческий акт становится коммуникативным актом. Биорелевантное становится семиотическим (Ю.С. Степанов). Коммуникация, таким образом, это обособившаяся часть совместной деятельности, направленная на регуляцию самой этой деятельности (мета-деятельность).
Человек не так далеко ушел от своих собратьев из животного мира. У человека также обнаруживается стадное поведение, группы людей могут действовать и как стая волков, и как стадо баранов; многие люди делят окружающих на своих и врагов, наших и чужих; мы лижем руки или даже зад вышестоящим человеческим особям, забрасываем камнями падших; вождь в человеческих социальных системах играет роль вожака стаи; неуверенные и нестабильные лидеры, как правило, проявляют и нервозную коммуникацию, требуют знаков внимания; малыши бросаются песком в песочнице; маленькие дети могут вести себя вызывающе по отношению к взрослым, не опасаясь наказания; в мальчишеской подростковой среде существует особый ритуал приветствия в виде пожатия рук ‘по кругу’; нередко социальное доминирование или самоутверждение у молодых человеческих особей выражается в жестах и криках, напоминающих приматов, у подростков наблюдаются драки и имитация драки, случаи вандализма (немотивированное разрушение общественных зданий и сооружений, например, фанатами футбольных клубов) и т.п.
Не следует забывать биологических корней коммуникации, забывать, откуда человек вышел, но следует – и в практическом поведении также – помнить и о том, что человек все же вышел как вид из первобытного состояния. Куда же ему идти: назад или вперед? Коммуникация способствует его развитию как социального существа, развитию человека как вида в целом, так и отдельных представителей этого вида Animal symbolicum (Э. Кассирер, лат. ‘животное, употребляющее символы’). Именно поэтому уровень коммуникативной компетентности соотносится с уровнем социализованности индивида, с уровнем проявления им интеллекта и других человеческих качеств.
Как видим, еще на дочеловеческой стадии коммуникация проявляет свои основные черты:
А) интерсубъектность;
Б) деятельностный характер;
В) можно сказать, что коммуникантами не рождаются, коммуникации обучаются, хотя есть и определенные биологические, природные предпосылки обучения коммуникативной деятельности.
3 ГИПОТЕЗЫ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЯЗЫКА
Проблема происхождения языка является одной из наиболее загадочных проблем, как для лингвистики, так и для целого ряда биологических и социальных наук. Прямого ответа на этот вопрос современная наука дать не в состоянии. Поэтому проблема глоттогенеза (греч. γλώσσα язык, γήνεσις происхождение), как и антропогенеза (греч. άνθροπος человек) в целом, решается, в основном, с помощью гипотез. Перечислим основные из них.
Одной из первых появилась звукоподражательная или ономатопоэтическая гипотеза (ономатопея: греч. όνομα имя, ποείν творить). Одними из первых ее высказали Демокрит и Платон. В той или иной форме она содержится и в бытовых представлениях о языке, и в некоторых концепциях более поздних эпох. В соответствии с гипотезой о звукоподражательном характере первых слов человеческого языка, человек в ранние периоды своего развития подражал звукам окружающего мира: крикам птиц, зверей, шуму воды, грома и т.п. Эта, справедливая в отношении некоторых (весьма немногих) слов, гипотеза, все же в ‘сильном’ своем варианте должна быть расценена как весьма наивная. Действительно, ономатопоэтических слов не так много (ку-ку, гав-гав, бах, трах и т.п.). При этом как в языках первобытных народов, так и в языках современных развитых социумов, их приблизительно одинаковое количество, хотя данная теория должна была бы предсказать их большее количество в языках примитивных социумов.
Полностью разрушается эта теория, если сопоставлять звукоподражания различных языков: англ. bow-wow, to bark вовсе не схоже с русским «гав-гав», гавкать, и уж тем более лаять. Последовательный сторонник этой теории должен был бы признать, что английские и русские собаки принадлежат к разным породам. А как же быть с русскими собаками, которые не гавкают, а тявкают, говорят «тяф-тяф»? Наконец, а что же делать с остальными словами, которые не проявляют ономатопоэтических свойств, ведь их гораздо больше, а любая теория верифицируется (проверяется), в частности и путем оценки ее объяснительной силы (насколько она может объяснить факты, в том числе все новые и новые). Тем, кто продолжает упорствовать можно предложить провести фонетический, акустический, спектральный и любой другой анализ звучания, например, кошки и человека, говорящего мяу (это звукоподражание наиболее сходно в английском и русском). Но, даже сопоставляя сами звукоподражания русского «мяу» и английского «miaou», мы обнаружим единицы звуковой системы того или иного языка (фонемы), которые уже в нем имеются, а не взяты взаймы у кошки. Англичанин, может быть, и поймет Вас, если Вы скажете ему «мяу» (меньшая вероятность понимания, если Вашей фразой будет «гав-гав»), и уж точно Вас не поймет кошка. Таким образом, ономатопоэтическая гипотеза как теория происхождения языка не может считаться состоятельной.
Вторая теория, близкая к звукоподражательной – междометная. Сторонниками этой гипотезы были древнегреческий философ Эпикур и биолог Чарльз Дарвин, языковеды Вильгельм фон Гумбольдт и А.А. Потебня. Первотолчком к созданию слов в данном случае считался не внешний мир, а внутренние эмоциональные состояния человека. При этом эмоциональные состояния человек выражал не только с помощью звуков, но и с помощью жестов. Вильгельм Вундт (лингвист и психолог, XIX век) считал, что звуки (междометия) выражали чувства, жесты же – представления о предметах. Он выделял три вида жестов: указательные (пальцем), изобразительные (круговое движение рукой), символические (палец у губ). В ходе эволюции звуковой язык совершенствовался, а язык жестов играл более вспомогательную роль. Как и звукоподражательная, междометная теория не объясняет многого в языке, хотя роль жеста в речевом поведении человека весьма существенна. Ономатопоэтическую теорию за ее ограниченность в шутку прозвали ‘теория гав-гав’, а междометную – ‘теория тьфу-тьфу’.
Одним из недостатков вышеупомянутых теорий явилось преувеличение сугубо биологического аспекта происхождения языка. Собственно, ими изучалось происхождение механизма говорения и ассоциации внешних впечатлений и внутренних переживаний с языковыми знаками. Еще одна теория – теория инстинктивных трудовых выкриков добавила, с одной стороны, деятельностный аспект (мышление и действие были первоначально неразрывны), а с другой – аспект социальный (трудовые выкрики во время совместной работы становились символами трудовых процессов, протоязык был набором глагольных корней).
Социальный аспект преобладал и даже перевешивал в теории социального договора, которая рассматривала язык как сознательное изобретение и творение людей, утверждаемое договором между ними. Эта теория получила особую популярность в рационалистическом XVIII веке (Этьенн Бонно де Кондильяк, Адам Смит, Жан Жак Руссо). Руссо делил жизнь человечества на два периода: природный и цивилизованный. В первый период человек был частью природы, и язык происходил от чувств: ‘страсти вызывали первые звуки голоса’, которые становились затем символами предметов, действующих на слух; предметы, действующие на зрение, обозначались жестами. С появлением собственности и государства язык стал менее эмоциональным, более ‘сухим, рассудочным и методическим’, что означало для Руссо его регресс. Рациональное поведение людей вызывало, якобы, появление социальных договоренностей в отношении языка.
Развитие языка в процессе общественной производственной деятельности подчеркивались и немецким философом, одним из основателей марксизма, Фридрихом Энгельсом: труд и затем членораздельная речь превратили постепенно мозг обезьяны в мозг человека. Труд, язык и сознание (мышление) развивались одновременно, во взаимодействии. Осознание пользы совместной деятельности для каждого отдельного члена общества способствовало более тесному сплочению первобытного трудового коллектива, появлению потребности что-то сказать друг другу.
«Органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим», пишет Энгельс. Это оказало, по мнению философа, и влияние на развитие самих органов речи, превращению их в человеческие.
С 20-х годов XX века начали формироваться взгляды советской психологической школы. Проблемы познавательного развития человека, глоттогенеза и развития культуры являются основными для школы Л.С. Выготского и его соратников: А.Р. Лурия, А.Н. Леонтьева и других. В рамках развитой ими культурно-исторической психологии было показано, каким образом внешние знаки для управления социальным поведением и памятью становятся и ‘знаками для себя’.
«Язык примитивного человека, в сущности, говоря, есть двойной язык: с одной стороны, язык слов, с другой – язык жестов», считают Выготский и Лурия. Один язык объясняет другой, один язык влияет на другой. Такой сдвоенный знак проходит три стадии развития:
- имя собственное, указывающее на индивидуальный предмет;
- родовое имя комплекса или группы предметов;
- абстрактное имя понятия.
Весьма интересен и анализ этапов развития письменности, проведенный Выготским и Лурия. Именно на этом примере ярко видно превращение внешнего знака во внутренний (интериоризация), преобразование элементов культурной среды в мир личности. Мнемотехника (например, узелок на память, подобно индейскому узловому письму) и пиктограмма (подобно пиктографическому письму некоторых индейских племен) употребляются в коммуникации и современными людьми.
Этот анализ интересен и для понимания особенностей невербальной, в частности, визуальной коммуникации, столь характерной для современности (реклама, выставки и презентации, язык городских указателей, дорожные знаки, телевидение, политическая и государственная символика и т.п.)
Есть еще много различных теорий происхождения языка. Как видим, преувеличение роли либо биологического, либо социального аспекта не дает полной картины глоттогенеза. Следует признать, что глоттогенез – явление многофакторное. В появлении языка играли роль, как биологические предпосылки, так и социальные факторы. Не следует забывать и о фактах чисто лингвистических (многие языки современных индейцев, первобытных племен Африки и Океании, развитие детской речи дают богатейший материал для размышления).
Разумеется, исследование проблемы происхождения языка представляет не только чисто научный интерес. В подходах к решению этой проблемы отразились существеннейшие концепции самой сущности языка, значимые как для современной лингвистики, так и для отношения к языку наивного пользователя. Важнейшей и труднейшей проблемой для языкознания является сущность языка и языковых единиц: как получается (и как получилось в ходе эволюции), что с помощью материальных носителей (звуков и письмен) люди могут обмениваться нематериальными сообщениями? Этот вопрос пытается решить и звукоподражательная, и междометная, и деятельностная теории: связь звука со значением через подражание обозначаемому, через выражение вызываемого впечатления, через объединение действия и мысли.
4 ОСОБЕННОСТИ ВЕРБАЛЬНОЙ КОММУНИКАЦИИ
В межличностной коммуникации переплетаются два вида общения: вербальное и невербальное. Начнем изложение проблем невербальной коммуникации с небольшого рассказа:
…Это случилось на одном из испанских пляжей. Народу было много, стояла жара. Нина Семеновна надвинула на глаза соломенную шляпу. Были слышны крики детей, похожие на крики чаек. Но на этом пляже не было чаек. Нина Семеновна повернулась к солнцу другим боком и открыла один глаз. Было очень жарко. Она открыла второй глаз и увидела, что детей рядом нет!
Она вскочила. Десять минут назад Катя и Антон играли рядом с водой. Она окинула взглядом берег. Ну конечно, с ними все в порядке... Ведь Кате уже 6, а Антону 8 лет. Какой-то темноволосый молодой человек улыбнулся и подмигнул ей. Она одарила его раздраженным взглядом: еще один Дон Жуан!
Ее охватила паника: где же дети! Что же скажет их мама: тетя потеряла племянников!
Через десять минут она была в полицейском участке. Как было бы хорошо знать испанский язык хоть немного! К счастью маленький словарик и несколько отчаянных жестов помогли ей добраться. Но детей там не было... Она почувствовала себя идиоткой, сжимая полосатую пляжную сумку, и в одном только халатике, накинутом поверх купальника.
Испанский полицейский, который пытался помочь ей, был галантен, но не говорил ни по-русски, ни по-английски. Нина Семеновна попыталась что-то сказать по-испански, но безуспешно, и они улыбнулись друг другу непонимающе. Надо было что-то делать. Ведь с детьми могло случиться что-то страшное.
Нина Семеновна посмотрела полицейскому прямо в глаза и глубоко вдохнула. Она показала жестом (плоской ладонью) рост Кати от пола. Потом она пожала плечами и изобразила взволнованность. Полицейский посмотрел на нее с интересом, а затем указал на картину на стене. Это была фотография ребенка...
Рассказ Нины Семеновны демонстрирует нам различные способы установления контакта с другими людьми, различные виды межличностной коммуникации, осуществляемые по различным каналам (это в особенности заметно, поскольку в данном примере не все средства сразу ‘срабатывают’). Из двух видов межличностной коммуникации – вербальной (речь) и невербальной – невербальная коммуникация является более древней, вербальная коммуникация – наиболее универсальной.
Невербальная коммуникация осуществляется всегда при личном контакте. Эти средства, как известно, могут сопровождать речь, а могут и употребляться отдельно от вербальных средств. Невербальные знаки могут быть разделены на три основные группы: язык тела, паралингвистические средства, одежда и украшения.
Язык тела может многое рассказать о чувствах и намерениях коммуникантов. Биологические корни языка тела лежат в различных позах животных, изучаемых этологией (поза устрашения, примирения, любовных намерений и т.п.). Значения позы, положения конечностей, пальцев рук и т.п. не всегда точно определены изначально, они зависят от контекста. Более того, человеческое тело достаточно подвижно, чтобы принимать почти любое положение.
В то же время, исследователи человеческой биосемиотики отмечают ряд типичных поз, наборы которых (парадигмы) носят культурный оттенок: скрещенные ноги при сидении с пятками сверху – Индия, сидение на корточках со свешенными руками – ‘зона’ и т.п. У этих знаков есть вариации: первый пример можно встретить не только в Индии, но и в Западном Самоа, второй – не только на зоне, но и у современных подростков. В обоих случаях можно говорить о влиянии контактов и субстрата. Контакты и субстрат – термины, заимствованные из ареальной лингвистики и сравнительной культурологии. Под субстратом понимается местный язык или местная культура, или более древний слой языка или культуры, на который наслаивается суперстрат – внешние язык или культура, оказывающие влияние на субстрат.
Таким образом, как и у животных, позы человека, точнее их семиотическая интерпретация, не являются полностью врожденными: они усваиваются в процессе общения с себе подобными. Практический вывод из этого положения: можно учиться и переучиваться (создавая заданный определенными параметрами личностный образ коммуникатора), и переучивать других (создавать образ другого человека, заниматься имиджмейкерством).
Язык тела включает пять составляющих:
1) Жесты:
 |
Способ знакового использования рук. Можно, например, махать рукой из другого конца зала, привлекая внимание; показывать рост и другие размеры рукой от пола или двумя руками – размер пойманной рыбы. |
Можно указывать пальцем на предмет, хотя это и не считается приличным в обычном контексте. Но если это делается в контексте профессионального дискурса, то это вполне приемлемо и даже необходимо: футбольные арбитры указывают на центр поля или в сторону ворот.
 |
Использование жестов для человека становится необходимым, когда другие средства недоступны или мало выразительны: тренеры во время гонок сообщают промежуточные результаты лыжнику или конькобежцу, слов было бы просто не слышно. |
Как уже говорилось, особый случай – языки глухонемых. С одной стороны, использование визуального канала неизбежно, с другой – это не дополнительный, а основной язык для слабослышащих, поэтому его нельзя включить в данную классификацию.
Жестовый язык глухонемых замещает обычный язык. Он состоит из единиц двух уровней членения, минимальной билатеральной единицей считается херема, психологический аналог фонемы. Он не совпадает с национальным! Так амслен (American Sign Language) близок языку глухих Франции, но не является родственным языку глухих Англии.
На рисунке изображено ‘слово’ языка глухонемых, значащее ‘ученик’.
 |
Невербальным средствам для глухонемых соответствуют немануальные (взгляд, выражение лица, движение головы и тела), мимика иногда выполняет смыслоразличительную роль (чтобы избежать омонимии лексем). Существует жестовый вариант общенационального языка, сохраняющий синтаксическую структуру, но редуцирующий морфологию. В нем слова звукового языка заменяются жестами родного, в случае отсутствия – дактилируются, передаются побуквенно |
пальцевой азбукой (аналог транскрипции или транслитерации). Фрагменты английской и русской пальцевой азбуки даны на рисунках.
2) Мимика: способ использования выражения лица. В первую очередь мы смотрим человеку в глаза – зеркало души. Инструментом мимики является и рот. Мы можем наблюдать тончайшие различия в улыбке и взгляде. Положение деталей лица выполняет знаковые функции: поднятые брови в удивлении, гневе, страхе или приветствии. Чтением лица – физиогномикой – занимался еще Аристотель. Считается, что можно распознать характер человека по лицу. В древнем мире проводили аналогии с животными: густая грива, широкий нос и большой рот (лев) = смелость и настойчивость; лицо лисы = лисья натура, голова овцы = безобидный и смиренный характер, бычья наружность = неоправданное упорство. Эти свойства выделялись в Древней Греции и на Древнем Востоке, далее об этом писали врачи и естествоиспытатели Иоганн Лафатер (1741-1803), Франц Галль (1758-1828), наши соотечественники И.Сикорский, М. Владиславлев, П. Лесгафт. Последний выделил типы лица: лицо интеллигента, чиновника, военного, купца и т.п.
Китайцы условно делят лицо на три зоны: верхнюю, среднюю и нижнюю. Верхняя зона (лоб) показывает жизненный путь человека от 15 до 30 лет и в глубокой старости, средняя (от бровей до кончика носа) – от 35 до 50 лет, нижняя (от верхней губы до подбородка) – от 51 года до 77 лет. Идеальный лоб (учитываются его форма и цвет кожи) свидетельствует о прекрасном состоянии тела и духа. Гармоничная средняя зона – о сбалансированности психики. Правильные формы нижней зоны – об уравновешенности характера.
Как видим, в мимике два слоя: естественный и культурный. При этом человек склонен интерпретировать с помощью культурных семиотических кодов даже сугубо природные особенности лица.
3) Положение тела: способ держать себя (наше тело). Считается, что расслабленное положение свидетельстует о доверии к собеседнику. Многое в семиотике тела восходит к природным инстинктам. Напряженность в стрессовой ситуации (например, наедине с преступником) напоминает поведение животного по отношению к хищнику. Семиотика тела весьма важна при первой встрече, ведь собственно человеческие моменты личности еще не успели проявиться. Так, во время собеседования при приеме на работу рекомендуют сидеть прямо, не развалившись на стуле, чтобы продемонстрировать заинтересованность, смотреть в глаза собеседнику, но не очень настойчиво. Действительно, конфронтация – в прямом смысле стычка – начинается с определенного взгляда на собеседника и с положения тела ‘с глазу на глаз’. Есть различия в культурах: например, американцы предпочитают стоять боком друг к другу во время обычного разговора, у нас же это считается неуважительным.
4) Проксемика: способ использования пространства. Расстояние между собеседниками зависит и от возраста, и от пола коммуникантов, и от степени знакомства между ними. Здесь также видны биологические корни (любовь – дружба – доброжелательность – недоброжелательность – вражда). Обычно недостаточно знакомого человека ‘держат’ на расстоянии вытянутой руки. ‘Втереться в доверие’ можно, подсаживаясь все ближе и ближе: вспомните поведение Маленького Принца по отношению к Лису. Кстати, межкультурные различия в проксемике часто приводят к непониманию, к коммуникативным неудачам между политиками и бизнесменами. Разумеется, имеются в виду ‘малограмотные’ в коммуникативном отношении люди. Есть некоторые видеокадры, показывающие при ускоренном воспроизведении как, например, японский политик или бизнесмен ‘отпрыгивают’ от своего европейского собеседника. Дело здесь вовсе не в невоспитанности или в недоброжелательности. Эти кадры демонстрируют семиотическую несовместимость систем проксемики. А практический вывод для коммуникатора: необходимо, одновременно с иностранным языком изучать и неявную культуру этого народа, иначе даже в позах тела будет виден ‘акцент’.
- Тактильная коммуникация: прикосновения, похлопывания и т.п. Использование тактильных элементов коммуникации говорит о взаимных отношениях, статусе, степени дружбы между коммуникантами. Этот способ в большей степени наблюдается у приматов, в человеческом обществе – у женщин и детей: хождение под руку и в обнимку, рука на плече, похлопывание по плечу, по щеке, тычок в бок. Здесь также имеются серьезные межкультурные различия. Например, китайцы и британцы считаются наименее ‘трогательными’ народами, поэтому неумело использованный тактильный коммуникативный акт в отношении представителя этих народов может быть даже воспринят как оскорбление.
Фонетико-физиологический континуум и континуум телодвижений похожи. Однако для первого расчленение его на фонемы произошло не только на имплицитном уровне наивного пользователя, но и на исследовательском уровне. Членение же телодвижений на кинемы пока достаточно условно. В то же время видны аналогии с вербальным языком.
 |
Есть явные знаковые различия поз тела и позиций его органов (рука, голова, пальцы, например: бинарное противопоставление большой палец вверх vs. большой палец вниз). В то же время исследование, по-видимому, затруднено тем, что дифференциальные признаки кинесического языка не до конца удалось пока отделить от конститутивных. Наблюдаются также территориальные и социальные различия в употреблении языка тела (подобно диалектам и социолектам обычного языка, а также различиям общенациональных языков). Выделяются при этом общие и универсальные элементы телодвижений. Так, Г.Хьюзом был составлен словарь человеческих поз. |
Параязык говорит о том, как интерпретировать слова, дает дополнительную информацию к интерпретации, иногда переворачивая знаки на прямо противоположные. Паралингвистические элементы – в отличие от собственно жестов – сопровождают речь, дополняют эмоциональную стороны коммуникации (присвистнуть в удивлении, вздохнуть от отчаяния или от восхищения: в Финляндии даже некоторые междометия произносят на вдохе). К паралингвистическим моментам можно отнести и языковые супрасегментные средства: интонацию, тональный уровень голоса, даже громкость, выражающую, например, гнев. Паралингвистические средства многое могут сказать о сиюминутном состоянии собеседника (спокойствие, взволнованность, уверенность, усталость и т.п.).
Одежда и внешний вид (прическа, украшения, косметика и т.п.) говорит о более стабильных вещах, таких как личность коммуниканта, его или ее социальный статус, роль, работа. Недаром герои мыльных опер одеты символично, отражая свойства определенной социальной группы. Так же точно и в рекламных роликах: домохозяйка, учительница, мать двоих детей, бизнесмен и т.п. В современной реальности вырабатываются определенные стереотипы, характеризующиеся именно одеждой: бизнесмен в красном пиджаке и кроссовках, ‘олимпийский резерв’ с ‘могилой’ в театре – повсеместное и, большей частью, неуместное ношение ‘фирменных’ спортивных костюмов.
Характер человека отражается и в цветовых предпочтениях. Считается, что экстраверт предпочитает более яркие цвета. Но цвет может быть связан и с контекстом общения: свадьба или похороны, лекция или защита диссертации, ролью: жених или невеста, политик или журналист. И в этом слое неявной культуры существуют межкультурные различия. Так, в Африке знаком траура считается белый цвет, а не черный.
Цветовые предпочтения могут многое сказать о человеке. В психологии известен тест Люшера, интересны исследования цвета Гете и др. В то же время, интерес к так называемой ‘практической психологии’ в последние годы привел к появлению разного рода компилятивных сочинений, издаваемых в цветных глянцевых обложках и публикуемых на страницах журналов для непритязательной публики. Авторы подобного рода литературы, не являясь психологами по образованию и имея весьма скудное представление о научных методах исследования, пересказывают публикации известных психологов, добавляя ‘народные поверья’ и собственные измышления. Само по себе это явление (поход дилетантов в науку) представляет интерес для социологии и теории коммуникации, отражая определенную потребность общества и личности. Будущему же специалисту по коммуникативным технологиям следует быть весьма осторожным, пользуясь такой литературой. Всегда лучше обратиться к первоисточнику и специалисту-профессионалу.
С древних времен человек украшает одежду или тело различными предметами. Однако эстетическая функция не всегда является ведущей. В основном, перед нами знаки культурного кода, как явные (корона у короля или обручальное кольцо у супруга), так и неявные (предпочтение того или иного рода украшений многое говорит о социальном статусе: «Дурачок любит красненький клочок»). Есть украшения, которые и в обыденной жизни называются знаками: знаки различия в армии, политические знаки или значки (красная гвоздика, синяя гвоздика, яблоко), памятные знаки и медали. Основные функции этих знаков невербальной коммуникации связаны с объединением людей в группы и дифференциацией их социального статуса (полковник vs. майор).
5 СТРУКТУРА РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ
Мы уже убедились в том, что в межличностной коммуникации происходит нечто большее, чем просто передача и восприятие слов. Даже точное значение слов возникает из единого комплекса речевых и невербальных средств, которые используются для усиления и подтверждения слов, и даже для насмешки над своими словами и придания им противоположного смысла. В то же время слова, взятые сами по себе, все же являются основным компонентом коммуникации.
Вербальное общение является наиболее исследованной разновидностью человеческой коммуникации. Кроме этого, это наиболее универсальный способ передачи мысли. На вербальный человеческий язык можно ‘перевести’ сообщение, созданное с помощью любой другой знаковой системы. Например, сигнал красный свет переводится как ‘проезд закрыт’, ‘остановитесь’; поднятый вверх палец, прикрытый ладонью другой руки, как ‘прошу дополнительную минуту перерыва’ в спортивных состязаниях и т.п.
Речевая сторона коммуникации имеет сложную многоярусную структуру (от дифференциального признака фонемы до текста и интертекста) и выступает в различных стилистических разновидностях (различные стили и жанры, разговорный и литературный язык, диалекты и социолекты и т.п.). Все речевые характеристики и другие компоненты коммуникативного акта способствуют его (успешной либо неуспешной) реализации. Говоря с другими, мы выбираем из обширного инвентаря (в современной лингвистике иногда говорят: поля) возможных средств речевой и неречевой коммуникации те средства, которые нам кажутся наиболее подходящими для выражения наших мыслей в данной ситуации. Это – социально значимый выбор. Процесс этот и бесконечен, и бесконечно многообразен.
Поэт О.Э. Мандельштам писал: «Я слово позабыл, что я хотел сказать: слепая ласточка в чертог теней вернется...». Сколько таких ласточек не долетают до цели, и сколько не могут покинуть своего гнезда в ‘чертоге теней’ – столько неточных высказываний и невысказанных мыслей тянутся за нами в жизни и общении.
Система, обеспечивающая речевую коммуникацию – человеческий язык – изучается языкознанием. Не имея возможности изложить теорию языка в рамках пособия по коммуникации, рекомендуем обратиться к учебникам по лингвистике. Считается, что существует два ‘классических’ учебника: учебник А.А. Реформатского и учебник Ю.С. Маслова. Помимо собственно языкознания, речевое общение изучается в смежных науках: социальной лингвистике и психолингвистике, а также в самой психологии.
Остановимся на самых общих коммуникативных характеристиках речи. С точки зрения теории коммуникации, речь включается в единый коммуникативный акт и проявляет следующие свойства:
- речь является частью коммуникативной культуры и культуры вообще,
- речь способствует формированию общественной роли (social identity) коммуниканта,
- с помощью речи осуществляется взаимное общественное признание коммуникантов,
- в речевой коммуникации создаются социальные значения.
В речевой коммуникации мы еще раз убеждаемся, что слова не являются просто знаками для обозначения предметов или классов предметов. Говоря, используя слова в коммуникации, мы создаем целые системы идей, верований, мифов, свойственных определенному сообществу, определенной культуре (примеры: establishment, авось, партия) это особенно хорошо видно при попытке перевести высказывания с этими словами. Иногда иностранцу приходится читать целую лекцию о межкультурных соответствиях, прежде чем он начнет правильно понимать и употреблять даже кажущиеся схожими слова и стоящие за ними понятия. Даже вполне переводимые лексемы имеют разную культурную, и, следовательно, коммуникативную ценность (хлеб, деньги). Внутри одной культуры также можно увидеть различия в употреблении слов.
То, как мы говорим, дает представление другому коммуниканту, о том, кем мы являемся. Можно переформулировать известную поговорку: Скажи мне, и я скажу, кто ты. Это в особенности очевидно, когда коммуникант исполняет определенную социальную роль (капитан команды, руководитель предприятия, директор школы – вспомните фильм “Чучело”: и мимика, и внешний вид, и интонация приветствия соответствуют статусу директора и представлению об этой роли). Даже временный выход из роли (например, в политической сфере: президент, играющий в теннис или сидящий за партой, беседующий по душам простым языком с народом) значим на фоне основного набора ролей для той или иной коммуникативной личности. Паралингвистические средства здесь также значимы, как видно даже из метафоры снисходительный тон. Известно, что Н.С. Хрущев в свое время снизошел (спустился всего на одну ступеньку) к Мао Цзе-Дуну, что ознаменовало начало эпохи охлаждения в отношениях между Китаем и СССР. В августе 1991 довольно фривольная беседа с первым и последним президентом СССР А. Боровика сопровождалась похлопыванием по плечу Горбачева журналистом. Нарушение статусных ролей происходит одновременно в вербальной и невербальной сферах и является знаковым: само нарушение несет новую информацию.
Используя речь, мы можем признавать социальный статус собеседника, либо не признавать его. Мы обращаемся Ваше величество к действующему монарху: Ваше величество, но после революции сторонники прежней монархической власти продолжают употреблять словесный знак статуса собеседника, подчеркивая свою верность ему и противодействуя этими словами изменившейся реальности. Статусная функция речи видна и в обращении к старшему по званию в армии: Yes, sir! говорят даже при обращении к женщине-военному. Сравните разную статусность слов: «Привет!» и «Здравствуйте!». Статус воспитывается: разговор с детьми (сюсюкание или ‘как со взрослым’) способствует формированию тех или иных черт у развивающейся личности.
Выбор словесных средств, также как и сопровождающих их невербальных, способствует формированию и пониманию определенных социальных ситуаций. Комплимент женщине не всегда действительно говорит о том, что она хорошо выглядит. Этот ‘коммуникативный ход’, скорее, устанавливает различные социальные статусы коммуникантов. Разговоры в женской и мужской компании ведутся с разным набором допустимых лексических единиц; в смешанной компании также не допускается употребление грубой или ругательной лексики, хотя последнее в наше время справедливо только для определенной возрастной и социокультурной группы.
6 УСПЕШНОСТЬ КОММУНИКАЦИИ И КОММУНИКАТИВНЫЕ НАВЫКИ
Поведение коммуникантов в процессе общения преследует определенные цели. Для достижения коммуникативных целей мы пользуемся определенными приемами, которые (в зависимости от уровня рассмотрения) называют коммуникативными стратегиями, коммуникативными тактиками и коммуникативными навыками.
Коммуникативной целью будем называть (вслед за Е.В. Клюевым) стратегический результат, на который направлен коммуникативный акт. Объявить импичмент, подать на развод, взять на себя обязательства по послепродажному обслуживанию – это ключевые речевые составляющие коммуникативного поведения в данной ситуации, реализующие ту или иную коммуникативную интенцию, то есть, намерение индивида-коммуниканта (или корпоративного коммуниканта, представляющегося как индивид) осуществить то или иное действие через коммуникативный акт или с его помощью.
Коммуникативные цели и интенции осуществляются не в вакууме, а в среде интенций и целей других коммуникантов, поэтому между словом и делом всегда – пропасть. Например, осуществить деприватизацию – интенция левых радикалов – наверняка встретит сопротивление противоположной интенции других участников социального коммуникативного процесса, социальной коммуникативной среды.
В коммуникативной среде в определенный период устанавливаются регламентированные обществом коммуникативные конвенции. Так, наивысшую степень регламентации коммуникативных конвенций мы наблюдаем в законодательных собраниях ряда стран (этапы прохождения законопроектов), сравните это с митингом, где решения принимаются ‘с голоса’ (термин Государственной думы, показывающий коммуникативную некомпетентность и недоразвитость российской демократии).
Судебная или научная речь – еще один пример конвенций, различающийся и между национальными коммуникативными культурами. Так, в США судебно-юридический дискурс является частью часть общей и даже массовой культуры. Вспомните, какое огромное количество художественных фильмов посвящено судебным разбирательствам. В России же человек признается виновным на момент обвинения: Нет дыма без огня. Таким образом, за доказательство принимаются слова, а не дела – явный случай семиотического идеализма и коммуникативной некомпетентности. Получается, что мифологическая ‘справедливость’ приводит к безнаказанным обыскам и задержаниям на улицах совершенно невинных людей. Но эти случаи доказывают и то, что слово на самом деле является делом, речедействием.
Коммуникативная стратегия – это часть коммуникативного поведения или коммуникативного взаимодействия, в которой серия различных вербальных и невербальных средств используется для достижения определенной коммуникативной цели, как пишет Е.В. Клюев, «стратегический результат, на который направлен коммуникативный акт». Стратегия – общая рамка, канва поведения, которая может включать и отступления от цели в отдельных шагах. Продавцов, в частности, учат стратегии продажи товара через коммуникацию с покупателем. Иногда продавец может высказаться плохо о том или ином товаре. Но при этом он неявно рекламирует другой имеющийся товар! Продавец (в особенности уличный распространитель) может использовать невербальные приемы (предложение вместе посмотреть брошюру с иллюстрациями – проникновение в личное пространство потенциального покупателя). Мы каждый день используем определенную стратегию приветствия для разных людей и для разных целей коммуникации с этими людьми. Многие стратегии ритуализируются, превращаются в речевые конвенции и теряют ‘рематичность’, информативность. Нарушение конвенций, напротив, может рассматриваться как ‘сообщение’ Если вы часто опаздываете, и оправдываете свое опоздание, например, плохой работой транспорта, то вам перестают верить. Когда же это на самом деле происходит, то вашей правде не верят. В этом случае можно даже придумать парадоксальный принцип: соври, чтобы поверили. Аналогии в политике напрашиваются сами собой: нельзя повторять один и тот же аргумент или лозунг: он теряет информативность и степень доверия к нему также падает: Слова ветшают, как платье.
Коммуникативная тактика, в противовес стратегии, как общей канве коммуникативного поведения, рассматривается как совокупность практических ходов в реальном процессе речевого взаимодействия. Коммуникативная тактика – более мелкий масштаб рассмотрения коммуникативного процесса, по сравнению с коммуникативной стратегией. Она соотносится не с коммуникативной целью, а с набором отдельных коммуникативных намерений.
Коммуникативное намерение (задача) – тактический ход, являющийся практическим средством движения к соответствующей коммуникативной цели. Вспомните предыдущий пример с ‘временной откровенностью’ перед покупателем. Такая же ‘временная откровенность’ содержится в риторических фигурах политиков, признающихся: «Мы не ангелы, мы простые люди», хотя коммуникативной целью является убедить избирателя именно почти в ‘божественной’ исключительности потенциального избранника. Для этого могут использоваться также невербальные элементы коммуникации (простая одежда, президент в домашней обстановке и свитере и другие приемы имиджмейкерства). Намерение и цель здесь разные, но в конечном итоге, в рамках стратегии намерение способствует осуществлению общей цели.
Е.В. Клюев предлагает следующую схему, позволяющую понять соотношение элементов стратегии и тактики в коммуникативном процессе: “используя коммуникативную компетенцию, говорящий ставит перед собой коммуникативную цель (определяя или не определяя коммуникативную перспективу, то есть, возможность вызвать желаемые последствия в реальности) и, следуя определенной коммуникативной интенции, вырабатывает коммуникативную стратегию, которая преобразуется в коммуникативную тактику (или не преобразуется, или преобразуется не-успешно) как совокупность коммуникативных намерений (задач), пополняя коммуникативный опыт говорящего.
Коммуникативный опыт имеет непосредственное отношение к формированию коммуникативной личности. Значения слов хранятся как память о прошлых контекстах и результатах их употреблений – так и коммуникативный опыт понимается как совокупность представлений об успешных и неуспешных коммуникативных тактиках, ведущих или не ведущих к реализации соответствующих коммуникативных стратегий.
Успешность и неуспешность интертекстуальна, она включается в контекст сегодняшнего дня. Так, на заре развития капитализма реклама типа Наш ассортимент еще ширее (реальный пример их воронежской газеты Ва-Банк) могла быть успешной, сейчас это неуспешный тактический ход, который даже может разрушить всю рекламную стратегию торговой компании, подорвав ее авторитет как источника информации. Недаром один из учебников по PR называется Farewell to Hype (Прощай, гипербола). В первые предвыборные рекламные кампании в посткоммунистической России популистские лозунги находили ‘сбыт’. Сейчас подобный подход кажется все менее и менее эффективным.
Социально-историческая изменчивость успешности коммуникативных стратегий подтверждает еще раз необходимость постоянной исследовательской работы в области теории и технологии коммуникации. Анализ коммуникативного поведения, в зависимости от его задач, может включать различные аспекты и параметры. В книге Г.Г. Почепцова, например, анализируется коммуникативное поведение политических лидеров и при этом проводится психологический анализ (мотивы, представления, познавательный стиль, темперамент и межличностные характеристики), мотивационный анализ (стремление к достижению результатов, установление близких отношений, получение и осуществление власти, корреляция мотивов с поведением), когнитивный и операционный анализ (система и структура взглядов, модель реальности, и более конкретное ее воплощение в предпочтениях и действиях коммуникативной личности, нарративный анализ (здесь в модель вводится время и понятие последовательности коммуникативных действий; коммуникация рассматривается как текстовое событие, как ‘сказка’ со своими героями и злодеями, этот метод ведет начало от известного исследователя структуры сказок В.Я. Проппа и сейчас очень популярен при анализе телевизионных и радионовостей), бинарный контент-анализ (анализ высказываний, дискурса по принципу +/–), ролевой анализ (роли политических деятелей, например, по Берну: киндер-сюрприз, мальчики в розовых штанишках).
Специалист по ПР должен владеть основными представлениями и основными понятиями различных видов анализа коммуникативного поведения индивида. Комплексный, многофакторный анализ в наибольшей степени полно позволяет ‘разложить по полочкам’ континуум коммуникативной деятельности. Реальность такова, что параметры и факторы, учитываемые в разных видах анализа, действуют одновременно или параллельно, или последовательно, но в любом случае нерасчлененно. Задача исследователя увидеть в этом конгломерате отдельные причины и факторы в соответствии с известными ему методами. В конкретной же ситуации от специалиста по коммуникации может потребоваться даже создание новых подходов и методов анализа.
Специалист, работающий в той или иной сфере общественной коммуникации, должен обладать определенными коммуникативными навыками, то есть, он должен
1. уметь эффективно формировать коммуникативную стратегию;
2. уметь эффективно пользоваться разнообразными тактическими приемами коммуникации;
3. уметь эффективно представлять себя (или свою компанию) как участника коммуникативного процесса.
Под эффективностью здесь подразумевается соотнесение вербальных и невербальных приемов с целями и задачами коммуникации, коммуникативной интенцией и перспективой, системная спаянность элементов коммуникативной стратегии, практическая целесообразность отдельных тактических ходов.
7 МОДЕЛИ КОММУНИКАТИВНОЙ ЛИЧНОСТИ
... their attitudes towards us and, more importantly, their behavior towards us, are determined largely by our behavior towards them.
Peter Honey
Американский специалист по теории коммуникации П. Хани пишет о возможном эффекте нашего обращения к получателю сообщения, что их отношение к нам, и, что более важно, их поведение по отношению к нам, определяется, в значительной степени, нашим отношением к ним.
Это находится в полном соответствии с диалогическим, интерактивным принципом коммуникации. Люди не передают механически информацию друг другу, в своей совместной деятельности они создают последствия (перспективы) коммуникации.
Общение осуществляют индивиды, они используют свою коммуникативную компетенцию, определяют стратегию и тактику коммуникативного поведения, накапливают определенный опыт. Разумеется, каждый из них делает это индивидуально, что и позволяет говорить о коммуникативной личности. Под коммуникативной личностью будем понимать совокупность индивидуальных коммуникативных стратегий и тактик, когнитивных, семиотических, мотивационных предпочтений, сформировавшихся в процессах коммуникации как коммуникативная компетенция индивида, его ‘коммуникативный паспорт’ (И.А. Стернин), визитная карточка (И.Н. Горелов). Коммуникативная личность – содержание, центр и единство коммуникативных актов, направленных на другие коммуникативные личности, коммуникативный деятель.
Обмен ‘любезностями’ между представителями отдельных социальных групп (заключенные, молодежь и подростки, ученые), использование ими бранной лексики, жаргонизмов, регионализмов, профессионализмов и прочих стилистических средств служат и фатической, контактоустанавливающей функции, и сохранению соответствующей среды общения (подтекст: «Мы с тобой одной крови, ты и я»). В сериале Beavis & Butthead часто наблюдается нарушение взаимной идентификации, неудачи в общении из-за отсутствия коммуникативного опыта у подростков, недостаточной социализованности, в первую очередь, в коммуникативном плане.
Термин ‘личность’ представляет собой перевод латинского слова persona – маска актера. Еще античные философы различали человека как физическое тело, средоточие физиологических процессов, и как совокупность собственно человеческих черт. Таким образом, противопоставлялись душа и тело в человеке.
Аристотель писал, что душа есть начало живых существ, в природе одни ее проявления составляют ее собственные состояния, другие же присущи – через посредство души – живым существам. Противопоставление двух начал, материального и духовного, дуализм тела и души, свойственны картезианской парадигме, названной по имени Р. Декарта. Некартезианская парадигма не ставит жесткой границы между духовным и телесным, субъектом и объектом, допускает их диалогическое взаимодействие и взаимовлияние.
По определению философского энциклопедического словаря (1998), личность представляет собой содержание, центр и единство актов, интенционально направленных на другие личности. Многие современные определения личности опираются на понятия диалогической (некартезианской) парадигмы, основы которой связаны с работами нашего соотечественника, литературоведа, языковеда и философа М.М. Бахтина. Как каждому субъекту принадлежит объект, и каждой личности принадлежит другая личность, всякому «я» принадлежит «ты». Человеческий индивид, наделенный волей и стремлениями, настроениями и оценками, соединен с другими такими же человеческими индивидами, обладающими своей манерой обращения, высказывания, поведения (в том числе и речевого).
Коммуникативное поведение человечества также состоит из общих моментов в поведении отдельных личностей. Существуют только отдельные индивиды, коммуникативное поведение которых составляет единый язык. Но и в поведении индивида отражаются свойства природной и социальной (в том числе коммуникативной) среды. В некартезианской парадигме говорится также о воплощении (embodiment; hexis ‘гексис’ в теории французского социолога П. Бурдье) природных и общественных структур в отдельном индивиде. Своеобразие формальных и стилистических характеристик речи отдельного носителя данного языка называют идиолектом.
Коммуникативная личность неоднородна, может включать различные роли (голоса, многоголосие личности), при этом сохраняя свою идентичность. Сейчас говорят, что коммуникативная личность включается в различные дискурсы, например: Чехов как писатель и как врач. Один и тот же человек может быть студентом, продавцом, покупателем, рэкетиром, жертвой, ребенком, родителем. Но при этом приемы коммуникативной тактики, например, обмана или убеждения, вымогательства или просьбы – будут сходными в разных ролевых контекстах, но в близких коммуникативных ситуациях. Различаться они будут индивидуальной окрашенностью (студент-троечник и преподаватель-троечник).
Определяющими параметрами для коммуникативной личности являются три: мотивационный, когнитивный и функциональный. В.П. Конецкая строит на этих трех параметрах свою двухступенчатую модель коммуникативной личности. Сходные параметры выделяются и Р. Димблби и Г. Бертоном: потребности, комплекс знания – верования – стереотипы – предположения – ценности – (предшествующий) опыт, обратная связь в процессе коммуникации (восприятие собеседника и его сообщений, самопрезентация, выбор и взаимооценка ролей, эмоциональное состояние).
- Мотивационный параметр определяется коммуникационными потребностями и занимает центральное место в структуре коммуникативной личности. Если потребности нет, то нет и коммуникации, либо есть псевдокоммуникация, определяемая, скорее всего психологической потребностью в процессе коммуникации как таковом, а не в передаче сообщения (одиночество, игровая социализация и т.п.). Видимость общения или игра в общение наблюдается в некоторых передачах MTV (Дневной каприз), в некоторых chatrooms в интернете. Таковы, в основном, и ‘газетный интернет’ (переписка через бесплатные объявления) в Газете с улицы Лизюкова, Сороке и т.п., американский small talk, осуществляемый не столько по содержанию, сколько по формальной схеме three-A principle: answer – add – ask.
На основе коммуникативной потребности формируется коммуникативная установка, которая преследуется коммуникативной личностью на протяжении определенного отрезка коммуникативной деятельности (варьируются средства коммуникации и тактика).
- Когнитивный параметр включает в себя множество характеристик, формирующих в процессе накопления познавательного опыта индивида его внутренний мир: знание коммуникативных кодов, умение осуществлять интроспекцию и ауторефлексию, то есть, самонаблюдение и самоосознание, метакоммуникативные навыки, способность адекватной оценки когнитивного и коммуникативного горизонта партнера-коммуниканта, мифы и предрассудки, стереотипы и верования. Успешность коммуникации, воздействие на собеседника в значительной мере зависят от совместимости когнитивных характеристик коммуникантов.
- Функциональный параметр включает три характеристики, определяющие коммуникативную компетентность индивида: практическое владение вербальными и невербальными средствами для осуществления коммуникативных функций; умение варьировать коммуникативные средства в процессе коммуникации в связи с изменением ситуации и условий общения; построение дискурса в соответствии с нормами кода и правилами этикета.
Когнитивный параметр в этой модели является связующим звеном между познавательным опытом и компетенцией коммуникативной личности, его коммуникативной потребностью и конкретной коммуникативной ситуацией.
В зависимости от способа использования своего коммуникативного потенциала, личность может быть отнесена к тому или иному типу. Мы всегда невольно ‘подстраиваемся’ под собеседника в процессе коммуникации, т.е. осуществляем метакоммуникативную функцию. Опытный специалист в области коммуникации должен постоянно сознательно осуществлять эту функцию (направление внимания на код и процесс общения, коррекция его хода). Один из параметров ‘на контроле’ у коммуникатора – тип собеседника. Каковы же характеристики основных типов коммуникантов?
- Доминантный коммуникант: стремится завладеть инициативой, не любит, когда его перебивают, резок, насмешлив, говорит громче, чем другие. Для ‘борьбы’ с таким коммуникантом бесполезно пользовать его же приемами, лучше принять стратегию ‘речевого изматывания’ (вступать в речь через паузу, быстро формулировать свою позицию, вопросы, просьбы, использовать ‘накопительную тактику’).
- Мобильный коммуникант: легко входит в разговор, переходит с темы на тему, говорит много, интересно и с удовольствием, не теряется в незнакомой ситуации общения. Следует иногда – в собственных интересах – возвращать его к нужной теме.
- Ригидный коммуникант: испытывает трудности на контактоустанавливающей фазе общения, затем четок и логичен. Рекомендуется использовать стратегию ‘разогревания’ партнера (вступительная часть ‘о погоде’, фатическое общение).
- Интровертный коммуникант: не стремиться владеть инициативой, отдает ее, застенчив и скромен, скован в неожиданной ситуации общения. В общении с ним следует постоянно осуществлять фатическую функцию в вербальной и невербальной форме, не перебивать.
Интересную классификацию типов общения в социальной группе можно почерпнуть и из теории американского психолога Эрика Берна. Состояния «Я» или ego-состояния: «Родитель, Взрослый и Ребенок». По Берну, люди переходят из одного состояния в другое с различной степенью легкости.
1. Родитель: критический (руководитель: Когда вы, наконец, начнете делать нормальные справки? Я не могу все время делать за Вас Вашу работу!) и кормяще-заботливый (преподаватель студенту: Не волнуйтесь, сейчас Вы все обязательно вспомните! руководитель: Давайте, я сделаю это за Вас!).
2. Взрослый: консультант фирмы клиенту: Вас устраивает такое решение вопроса? работник директору: Я готов предоставить Вам сведения к четвергу!
3. Ребенок: приспосабливающийся (работник руководителю: А как я должен был составить справку? Я полностью согласен с Вами!) и естественный (работник фирмы клиенту: Это будет прекраснейшая поездка! коллега коллеге: Ну, старик, ты гений!).
Индивид и коммуникативная личность – не одно и то же. В одном индивиде могут уживаться различные личности. В психологии сейчас также распространена концепция множественности личности (многоголосие, по Бахтину). Крайним проявлением этого является клиническая раздвоенность личности (психическое расстройство), но и здоровый человек проявляет себя в различных сферах, на различных ‘лингвистических рынках’ (в терминололгии П. Бурдье).
Ю.В. Рождественский выделяет типы языковой личности в зависимости от сфер словесности. Для всех видов устной словесности создатель речи совпадает с языковой личностью – индивидуальным речедеятелем. В письменной словесности при рукописной технике создатель речи также совпадает с индивидом (кроме документов). В документах создатель речи может быть коллегиальным, один документ может создаваться разными юридическими лицами (копия диплома: вуз + нотариус). Такую языковую личность можно назвать коллегиальной. В печатной словесности разделен труд автора и издательства (создание и тиражирование текста). Здесь перед нами кооперативный речедеятель. Тексты массовой коммуникации совмещают в себе черты коллегиальной и кооперативной речевой деятельности (информагентство + аппарат редакции + издательство), следовательно, перед нами коллегиально-кооперативная языковая личность. Информатика как вид словесности содержит три вида деятельности (реферирование и аннотирование как комплексная работа по анализу первичного текста и синтезу вторичного + информационный поиск + автоматизированное управление), поэтому представляет собой коллективную речедеятельность.
Итак, с точки зрения социологии речи, словесность возникает в разделении труда, а индивид и речедеятель не совпадают. Например, документы: канцелярия передает, рассылает, воспроизводит, хранит, побуждает к прочтению документов и составлению новых, осуществляя в своей деятельности внешние правила словесности; исполнители документов составляют и читают документы, применяя внутренние правила словесности; более дробное разделение труда: верификация документа подписями, визами, предварительная работа, воплощаемая в других текстах и т.п. Еще пример: создание имени (создатель имени, апробатор имени и пользователь имени, то есть, родители – ЗАГС – все остальные). Но один человек может совмещать в себе эти функции в разное время (работник ЗАГСа – родитель – пользователь). Отдельные функции могут социально институционализироваться. Так, право именовать, скажем, корабль (перформатив), дается не каждому, а исполнители этих функции при этом становятся воплощенной функцией. Их поэтому и называют: функционеры. Воплощенной функцией является и коллегиальная коммуникативная личность: Академия, редакция газеты, партия и правительство (ср. термины ‘физическое лицо’ и ‘юридическое лицо’).
Коммуникативная личность – самая главная составляющая личности вообще, ведь коммуникация занимает 80% всего человеческого существования (аудирование – 45%, говорение – 30%, чтение – 16%, письмо – 9%).
ЛЕКЦИЯ №8
ОТДАЛЕННОЕ РОДСТВО ЯЗЫКОВ
1 Родство языков
2 Поиски праязыка
3 Проблемы изучения отдаленного родства языков
4 Синхрония и диахрония
1 РОДСТВО ЯЗЫКОВ
Вы встречаете человека, у которого нос как две капли воды похож на нос вашего хорошего знакомого. Чем вы можете объяснить такое сходство? Проще всего предположить, что оно вызвано самой простой случайностью; каждый знает, такие случайные совпадения не редкость.
Если вам повстречаются двое людей, у которых есть что-то общее в их манерах говорить, в движениях или в походке, весьма вероятно, что это результат невольного или вольного подражания, так сказать, «заимствования»: ученики часто подражают любимым учителям, дети - взрослым, солдаты - командирам.
Но вообразите себе, что перед вами два человека, у которых похожи сразу и цвет глаз, и форма подбородка, и звук голоса, и манера улыбаться. Оба употребляют в разговоре одинаковые выражения, да еще имеют совершенно сходные родимые пятна на одних и тех же местах. Вряд ли вы будете и это все объяснять случайностями. Не разумнее ли предположить, что лица эти - родственники: похожие черты достались им обоим от общих родоначальников.
Тем более не приходится искать объяснений в случайном сходстве, если вы видите не двух похожих друг на друга существ, а целую их группу, состоящую из многих членов. Гораздо правдоподобнее допустить, что и здесь сходство вызвано общим происхождением, родством.
Как мы видели, в мире языков мы наблюдаем именно такую картину: существуют целые группы языков, почему-то близко напоминающих друг друга по ряду признаков. В то же время они резко отличаются от многих групп языков, которые, в свою очередь, во многом похожи между собою. Слово «человек» звучит очень сходно в целом ряде языков, в тех самых, в которых похожи, как мы с вами видели, и слова, означающие понятия "мать", "дом", "гора": по-русски – «человек», по-украински – «чоловйк» (Хотя означает оно здесь - муж, супруг.); по-польски – «члбвек» по-болгарски – «човек», по-чешски – «члбвек». Все это языки славянских народов.
Существуют и другие языковые группы, внутри которых мы замечаем не меньшее сходство, зато между их словами и словами славянских языков обнаружить общее гораздо труднее. Так, "человек":
по-французски - (х)омм
по-латыни - хомо
по-испански - (х)омбрэ
по-итальянски - (у)омо
по-румынски - Ом
Эти языки, как мы видим, принадлежат народам романской языковой семьи. В то же время у турок, татар, азербайджанцев, туркмен, узбеков и других народов тюркского племени понятие "человек" будет выражаться словом "киши" или другими словами, близкими к этому. Слова эти не похожи ни на славянские, ни на романские, зато между собою эти языки имеют опять-таки большое сходство.
Приходится предположить, что такое сходство не могло возникнуть неведомо почему, так себе, случайно. Гораздо естественнее думать, что оно является результатом родства между сходными языками.
Действительно, языкознание и учит нас, что в мире существуют не только отдельные языки, но и большие и маленькие группы языков, сходных между собою. Группы эти называются "языковыми семьями", а возникли и сложились они потому, что одни языки способны как бы порождать другие, причем вновь появляющиеся языки обязательно сохраняют некоторые черты, общие с теми языками, от которых они произошли. Мы знаем в мире семьи германских, тюркских, славянских, романских, финских и других языков. Очень часто родству между языками соответствует родство между народами, говорящими на этих языках; так в свое время русский, украинский, белорусский народы произошли от общих славянских предков. Однако бывает и так, что языки двух племен или народов оказываются родственными, в то время как между самими народами никакого родства нет.
Многие современные евреи, например, говорят на языке, очень похожем на немецкий и родственном германским языкам. Однако между ними и германцами нет никакого кровного родства. Наоборот, родичами еврейского народа являются арабы, копты и другие народности Передней Азии, языки которых ничем не напоминают современного еврейского языка, так называемого «идиш». Вот древнееврейский язык, почти позабытый и оставленный нынешними евреями, тот близко родствен и арабскому, и коптскому, и другим семитическим языкам.
В тюркских языках живет еще слово «Адам» (человек), но это – заимствование из арабского, то есть семитического, языка. За исключением тех, что живут в государстве Израиль; там он является государственным языком. Легко установить, что такое положение является скорее исключением из правила, чем самим правилом, и что чаще всего, особенно в древности, родство между языками совпадало с кровным родством между племенами людей. Но очень важно выяснить, как же именно возникали такие родственные между собою языки?
Нам известно лишь сравнительно небольшое число случаев, когда люди могли непосредственно наблюдать процесс такого появления новых языков из старых, но все-таки они бывали.
Все вы знаете, конечно, великолепный памятник языка древней Руси, знаменитое «Слово о полку Игореве». Эту древнюю поэму мы, русские, считаем памятником нашего, русского, языка; родилась она тогда, когда язык этот был во многом отличен от того, на котором мы говорим сейчас.
Но наши братья-украинцы с точно такими же основаниями гордятся "Словом" как памятником языка украинского. Конечно, их современный язык сильно отличается от того, на котором написана блестящая поэма, но, тем не менее, они считают ее образчиком его древних форм. И, должно признать, равно справедливы оба эти мнения.
Не странно ли? Ведь сегодня никто не поколеблется отличить русские стихи или прозу от украинских. Стихи Пушкина никто не сочтет за написанные на украинском языке; стихи Шевченко, безусловно, не являются русскими стихами. Так почему же такие сомнения могут возникнуть относительно «Слова», родившегося на свет семьсот лет назад? Почему Маяковского надо переводить на украинский язык, а украинских писателей или поэтов - на русский, творение же неизвестного гения давних времен совершенно одинаково доступно (или равно непонятно) и московскому и киевскому школьнику? О чем это говорит? Только о том, что разница между двумя нашими языками, очень существенная сейчас, в XX веке, семьсот лет назад была несравненно меньшей.
В те времена оба эти языка были гораздо более сходны между собою. Очевидно, оба они происходят от какого-то общего корня и только с течением времени разошлись от него каждый в свою сторону, как два ствола одного дерева. Примерно то же (только на протяжении несравненно меньшего времени, а потому и в гораздо более узком масштабе) можно наблюдать на истории английского языка в самой Англии и за океаном, в Америке. Первые поселенцы из Англии стали прибывать в Новый Свет почти в то самое время, когда жил и творил великий английский драматург Шекспир. С тех пор прошло примерно четыре столетия. За этот недолгий срок язык англичан, оставшихся «у себя дома», изменился довольно сильно. Современным британцам читать Шекспира не очень легко, как нам нелегко читать произведения, написанные в дни Державина и Ломоносова.
Изменился и английский язык в Америке. Молодой американец тоже не все и не совсем понимает в драмах Шекспира. Но вот вопрос: в одном ли направлении изменились обе ветви одного английского языка - европейская и заокеанская? Нет, не в одном. И лучшим доказательством этого является то, что в произведениях Шекспира нынешних юных американцев и англичан затрудняют одни и те же места текста. Те и другие не могут понять в них одного и того же. А вот, читая современных авторов, житель Нью-Йорка ломает голову как раз над тем в английской книге, что легко понимает лондонец. Наоборот, англичанин, взяв в руки американский текст, не поймет в нем именно тех слов, которые совершенно ясны обитателю Чикаго или Бостона. При этом надо оговориться: разница между английской и американской речью очень невелика. В наши дни между людьми, даже живущими за тысячи километров друг от друга, связь не порывается. Между Англией и Америкой все время работает почта, телеграф. Английские газеты приходят в Штаты; в тамошних школах преподают английский язык. В свою очередь, американские капиталисты забрасывают старую Англию своими книгами, кинофильмами; по радио и любыми другими способами они стремятся убедить англичан в превосходстве своей американской «культуры». Происходит непрерывный языковой обмен. И все-таки некоторые различия образуются. Мы можем говорить, хотя, конечно, не о новом американском языке, но, во всяком случае, о новом диалекте английского языка, родившемся за океаном.
Недаром мистер Филипп в пьесе Э. Хемингуэя «Пятая колонна» говорит о себе: «Я могу говорить и по-английски и по-американски...» (Э. Хемингуэй. Избр. произв., М., Гослитиздат, 1959, т. II, стр. 505.).
Так представьте же себе, насколько быстрее, глубже и бесповоротнее расходились между собою языки тысячелетия назад. Ведь тогда стоило народу или племени разделиться на части, а этим частям разбрестись в стороны, как связь между ними прекращалась полностью и навсегда. А бывало так? Сплошь и рядом.
Вот какую картину рисует нам Фридрих Энгельс в своей книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
В древности человеческие племена постоянно распадались на части. Как только племя разрасталось, оно уже не могло кормиться на своей земле. Приходилось расселяться в разные стороны в поисках мест, богатых добычей или плодами земными. Часть племени оставалась на месте, другие уходили далеко по тогдашнему дикому миру, за глубокие реки, за синие моря, за темные леса и высокие горы, как в старых сказках. И обычно связь между родичами сразу же терялась, - ведь тогда не было ни железных дорог, ни радио, ни почты. Придя на новые места, части одного большого племени становились самостоятельными, хотя и родственными между собою по происхождению, «по крови», племенами. Вместе с этим распадался и язык большого племени. Пока оно жило вместе, все его люди говорили примерно одинаково. Но, разделившись, отсеченные друг от друга морскими заливами, непроходимыми пустынями или лесными дебрями, его потомки, обитая в разных местах и в различных условиях, невольно начинали забывать все больше старых дедовских слов и правил своего языка, придумывать все больше новых, нужных на новом месте. Мало-помалу язык каждой отделившейся части становился особым наречием, или, как говорят ученые, диалектом прежнего языка, сохраняя, впрочем, кое-какие его черты, но и приобретая различные отличия от него. Наконец наступило время, когда этих отличий могло накопиться так много, что диалект превращался в новый «язык». Доходило подчас до того, что он становился совершенно непонятным для тех, кто говорил еще на языке дедов или на втором диалекте этого же языка, прошедшем иные изменения в других, далеких местах.
Однако где-то в своей глубине он все еще сохранял, может быть, незаметные человеку неосведомленному, но доступные ученому-лингвисту, следы своего происхождения, черты сходства с языком предков. Этот процесс Энгельс назвал «образованием новых племен и диалектов путем разделения». Получающиеся таким образом племена он именует «кровно-родственными» племенами, а языки этих племен - языками родственными.
Так обстояло дело в глубокой древности, во времена, когда наши предки жили еще в родовом обществе. События протекали так не только в индейской Америке, но повсюду, где царствовал родовой строй. Значит, эту эпоху пережили и наши предки-европейцы, - пережили именно в те дни, когда складывались зачатки наших современных языков.
Затем дела пошли уже по гораздо более сложным путям. Там, где когда-то бродили небольшие племена людей, образовались мощные и огромные государства. Иные из них включили в свои границы много малых племен. Другие возникали рядом с землями, где такие племена еще продолжали жить своей прежней жизнью. Так, древний рабовладельческий Рим поглотил немало еще более древних народов - этрусков, латинов, вольсков и других, а потом много столетий существовал рядом с жившими еще родовым обществом галлами, германцами, славянами.
Языки при этом новом положении начали испытывать уже иные судьбы. Случалось иногда, что маленький народец, войдя в состав могучего государства, отказывался от своего языка и переходил на язык победителя. Культурно сильное государство, воюя, торгуя, соприкасаясь со своими слабыми, но гордыми соседями - варварами, незаметно навязывало им свои обычаи, законы, свою культуру, а порой и язык. Теперь уже стало труднее считать, что на родственных между собою языках всегда говорят только кровно-родственные племена. Этруски ничего общего по крови не имели с латинянами, а перешли на их язык, забыв свой. Галлы, обитатели нынешней Франции, много веков говорили на своем, галльском языке; он был родствен языкам тех кельтских племен, с которыми галлы состояли в кровном родстве. Но потом этот язык был вытеснен языком Рима - латынью, и теперь потомки древних кельтов-галлов, французы, говорят на языке, родственном вовсе не кельтским языкам (ирландскому или шотландскому), а итальянскому, испанскому, румынскому, то есть языкам романского (римского) происхождения.
Время шло, человечество переходило от ступени к ступени своей истории. Племена вырастали в народности, народности складывались в нации, образованные уже не обязательно из кровно-родственных между собою людей. Это очень осложняло взаимоотношения и между самими людьми разного происхождения и, тем более, между их языками. Но все-таки некоторые общие черты, которые когда-то принадлежали языкам народов и племен на основании их прямого родства между собою, выживали и даже дожили до настоящего времени. Теперь они продолжают объединять языки в «семьи», хотя между нациями, говорящими на этих языках, никакого племенного, кровного родства нет и быть не может.
Возьмем в пример русский язык, великий язык великой русской нации. Мы знаем, что нация эта сложилась, кроме славянских племен, еще из многих народностей совсем другого, вовсе не славянского происхождения. О некоторых мы уже почти ничего не знаем. Кто такие были, по-вашему, «чудь», «меря», «вепсы», «берендеи» или «торкш»? А ведь они жили когда-то бок о бок с нашими предками. Потом многие из них влились в русскую нацию, но говорит-то эта многосоставная нация на едином русском, а не каком-нибудь составном языке.
Что же, может быть, и он точно так же сложился из множества различных, неродственных между собою языков – «чудского», «венского» и других?
Ничего подобного: сколько бы различные языки ни сталкивались и ни скрещивались друг с другом, никогда не случается так, чтобы из двух встретившихся языков родился какой-то третий. Обязательно один из них окажется победителем, а другой прекратит свое существование. Победивший же язык, даже приняв в себя кое-какие черты побежденного, останется сам собой и будет развиваться дальше по своим законам.
На протяжении всей своей истории русский язык, который был когда-то языком одного из восточнославянских народов, многократно сталкивался с другими, родственными и неродственными языками. Но всегда именно он выходил из этих столкновений победителем. Он, оставаясь самим собою, стал языком русской народности, а затем и языком русской нации. И эта нация, сложившаяся из миллионов людей совершенно разного происхождения, разной крови, говорит на русском языке, на том самом, на котором говорили некогда древние русы, славянское племя, кровно родственное другим славянским же племенам.
Незачем разъяснять тут, что этот русский язык, оставшись до наших дней «тем же самым», далеко не остался «таким же самым». Он изменился очень сильно, настолько, что мы теперь с трудом понимаем древние письменные памятники. Но все же и там и здесь перед нами один язык - русский.
Вот почему наш язык оказывается и сейчас языком, родственным польскому, чешскому, болгарскому, хотя ни поляки, ни чехи, ни болгары не живут в пределах нашей страны и не принимали непосредственного участия в формировании русской нации. В то же время он продолжает оставаться языком очень далеким, ничуть не родственным языкам тех же ижорцев (ингеров), карелов или касимовских татар, хотя многие из этих народов и стали составными элементами нации русской. Говоря о родстве языков, мы всегда принимаем в расчет не племенной состав говорящих на них сегодня людей, а их далекое - иногда очень далекое! - происхождение.
Спрашивается: а стоит ли заниматься языковеду такими глубинами истории? Чему это может послужить? Очень стоит. Возьмем в пример соседнюю нам Румынию. Румыны живут среди славянских народов (только с запада с ними соседствуют венгры, происхождение которых весьма сложно). А говорят румыны на языке, весьма отличном и от славянских и от угорского (венгерского) языков. Этот язык настолько своеобразен, что даже заподозрить его родство с соседями невозможно. Языковеды установили, что румынский язык родствен итальянскому, французскому, испанскому и древнеримскому (романским) языкам; ведь даже само название «Румыния» («Rmania» по-румынски) происходит от того же корня, что и слово «Рома» - «Рим» (по-латыни). И если бы даже мы ничего не знали об истории румынского народа, мы должны были бы предположить, что когда-то он испытал на себе сильное воздействие одного из народов романской языковой семьи.
Так оно и было. В свое время на берега Дуная прибыли римские (то есть «романские») переселенцы и основали здесь свою колонию. До нас об этом дошли точные исторические свидетельства. Но если бы их, по случайности, не оказалось, языковеды, без помощи историков изучая румынский язык, уже заподозрили бы нечто подобное и натолкнули бы остальных ученых на догадки и розыски в этом направлении.
Именно так случилось за последние полвека с давно вымершим малоазиатским, народом - хеттами. Хетты оставили о себе много различных памятников культуры: статуй, развалин и надписей на неизвестном нам и непонятном языке. Пока эти надписи оставались не разобранными, ученые считали хеттов единым народом, близко родственным соседним с ними ассирийцам и вавилонянам, то есть народом семитического племени.
Но вот произошло событие поистине удивительное. Чешский ученый Беджих Грозный, крупнейший знаток семитических языков древнего Востока, заинтересовался хеттами. Судя по всему, хетты действительно были семитами: оставленные ими памятники написаны клинописью, похожей на письмена старых любимцев Грозного, ассириян и вавилонян. Семитолог Грозный рассчитывал изучить еще одно семитское племя древности. Тайна долго не давалась в руки, и внезапное ее решение грянуло, как громовой удар. При помощи непередаваемо трудных и остроумных приемов Грозному удалось, прочесть первую фразу на хеттском языке. Она звучала так: «Ну ан эсатэни уатаран экутэни:...». Первое слово этой фразы «ну» казалось понятным: Писавший передал его иероглифом, который у всех народов, пользовавшихся вавилонской клинописью, означал одно – «хлеб». Все предложение, поэтому приобрело в глазах Грозного характер стихотворной пословицы или изречения, чего-то вроде нашего русского «Хлеб-соль ешь, правду режь!» Так оно звучало. Но что значило? Вся беда была в том, что остальные его члены ничем и никак не напоминали никаких восточных, семитических слов и корней.
Подобно самому увлекательному роману звучит рассказ Грозного о том, как к нему пришла победа. Часами, сутками, неделями, ничего еще не понимая, вглядывался он в узоры таинственных письмен, в загадочные строки их расшифровки... Ничего! И вдруг... И вдруг в голову ему пришла мысль, которой он сам испугался, до того она была неожиданной и нелепой. Да, слово «уатаран» ничем не похоже на слова семитических языков. Но зато оно до странности напоминает слова совсем другого мира, слова народов Европы, наши слова. В греческом языке есть, например, слово «юдор»; оно означает «вода». В немецком «вода» называется «вассер»; по-английски она же будет «уотэ» (слово это пишется как «уатер», а «уатер» и «уата-ран» - это ведь почти то же самое). И по-русски вода – «вода», и по-древнеиндийски ее называли «уда(х)»... Так, может быть...То, что казалось сначала бредом возбужденного воображения, подтвердили другие слова фразы. Слово «эсатэни» оказалось родственным немецкому «Эссен» (essen) и русскому «есть» (питаться). Для слова «эку-тени» (пить) нашлись сходные слова в греческом языке. Все загадочное хеттское изречение вдруг стало ясным, точно его просветили рентгеновскими лучами: «Ну ан эсатэни уатаран экутэни» - «Хлеб будете есть, воду [будете] пить.»
В древности такое предложение звучало не так, как наша угроза: "Я посажу вас на хлеб и на воду!" Оно выглядело скорее как щедрое обещание, как милость повелителя: "Я вам обеспечу пищу и питье, хлеб и воду, эти высшие блага жизни!"
Хорошо, конечно, что еще раз человеку удалось прочесть нечто написанное неведомыми знаками на неизвестном языке. Но еще большим чудом показалось другое: эти знаки заговорили не на восточном, не на семитском, нет, - на индоевропейском и до того совершенно неведомом языке. Хетты, жившие в Малой Азии, по своей речи оказались близкими родичами нам.
Со дня этого удивительного открытия прошло уже почти полвека. За это время создалась целая новая наука - хеттоведение. Было обнаружено: в хеттском государстве жили бок о бок народы различного происхождения, говорившие на самых разных языках и на семитских и на близких к языкам кавказских народов. Но хетты-неситы, оставившие нам иероглифические памятники, были самыми настоящими индоевропейцами. Сейчас ученые спорят уже не об их языке и даже не об 'их племенной принадлежности. Ученых сейчас волнуют вопросы другого порядка: как, через Балканы или через Кавказ, хетты прошли в Малую Азию? Какую они историю прожили, как была устроена их жизнь, их общество? До сих пор крупицы сведений об этом удавалось выуживать только из египетских папирусов; они были отрывочными и неполными. Теперь мы слышим голос самих хеттов: племя, жившее тысячелетия назад, властно требует от нас: «Пересмотрите историю древности! Внесите в нее важные поправки! Мы воскресли для того, чтобы полным голосом рассказать вам о безмерно далеком прошлом». А о языке хеттов спорить действительно уже нечего. Многие хеттские слова близки к словам других языков индоевропейского корня, как много между ними общего, как спрягается в разных языках глагол «быть» в настоящем времени или какая разительная близость существует между многими другими словами хеттского и остальных индоевропейских языков.
Такова великая сила науки, таково вызывающее преклонение могущество человеческого разума. Может показаться, что ему доступно все, что для него нет никаких непреодолимых препятствий. Но так ли это?
| Единственное число | Множественное число | ||||||
| 1-е лицо | 2-е лицо | 3-е лицо | 1-е лицо | 2-е лицо | 3-е лицо | ||
| Древнеиндийский (санскрит) | асии | аси | асти | асму | астху | асти | |
| Русский | есмь | еси | есть | есмы | есте | суть | |
| Латынь | сум | эс | эст | сумус | эстис | суит | |
| Греческий | эйми | эйс | эсти | эсмен | эсте | эйси | |
| Германский (древний) | им | ис | ист | зийум | зийут | зинд | |
| Хеттский | эшми | эшти | ашанци | ||||
| Санскритский | Русский | Литовский | Латынь | Греческий | Хеттский | Германский | |
| Глаголы | |||||||
| адми | ем | едми | эдо | эдомей | этми | эссен | |
| асми | есмь | езу | сум | эйми | эшми | им | |
| 3-е л.ед.ч | есть | эст | эсти | ист | |||
| Существительные | |||||||
| уда(х) | вода | ванду | унда | (х)юдор | уатар | вассер | |
| (волна) | |||||||
| набхас | небо | добезис | нэбула | нефос | непис | небель | |
| (облако) | (облако, туча) | (туман) | |||||
| хрд | сердце | ширдис | кор | кардиа | кард | хайрто | |
| (кордис) | (херц) | ||||||
| Прилагательные | |||||||
| навас | новый | науяс | новус | нэос | Нэуа | ной | |
| (письм.: нэу) |
Пока речь идет о языках народов-соседей, живущих рядом и в одно время, имеющих общее историческое прошлое, а главное - разделившихся лишь сравнительно недавно, нашим ученым без особого труда удается проследить родство между ними. То, что украинский и русский «языки – братья», ясно не только языковеду: сходство между ними бросается в глаза, подтверждается и объясняется хорошо нам знакомой историей обоих народов. Не так уж трудно представить себе и состав того языка-основы, из которого они оба когда-то выделились. То же можно сказать о несколько ранее, чем славянские, разошедшейся группе романских языков. Современный французский, испанский, румынский и другие родственные языки выросли и развились из латыни древнего мира. Казалось бы, не может даже возникнуть сомнения насчет возможности восстановить их язык-основу: латынь и сейчас изучают в школах, на ней можно писать, существует обильная литература на латинском языке... Хитрость, однако, в том, что романские языки родились не из этой, звенящей, как медь, латыни классических писателей и ораторов, Овидия и Сенеки, Цицерона и Ювенала. Их породил совсем другой язык, тот, на котором в древнем Риме разговаривали между собою простолюдины и рабы. Он был и оставался устным, презираемым писателями языком. На нем не записывали речей, не сочиняли славных поэм, не высекали триумфальных надписей. От него почти не сохранилось ни памятников, ни описаний. Мы его слабо знаем.
Удивляться тут особенно нечему: много ли мы с вами знаем о народном устном языке, которым говорили московские стрельцы или тверские плотники в конце XVII века?
Поэтому для романских языков их источник, язык-основу, нельзя просто «вычитать из книг». Его приходится «восстанавливать» по тому, как отдельные его черты отразились в современных нам языках-потомках.
Надо признать, что языковеды-романисты научились решать связанные с этим задачи совсем неплохо.
Давайте рассмотрим один пример. Во всех древнеримских книгах груша, плод грушевого дерева, именуется «пйрум» (pirum), а само это дерево – «пйрус» (pirus). Никаких, казалось бы, колебаний: по латыни груша – «пйрум»; это обозначено во всех словарях.
Беда одна: названия этого же плода в современных романских языках свидетельствуют о другом. Все они - испано-итальянское «пера» (рега), румынские «пара» (para), «перо», французское «пуар» (на письме - pire) - могли произойти не от «пйрум» и не от «пйрус», а только от римского слова «пира»: в этом убеждает нас закон звуковых соответствий. А такого слова мы ни у Вергилия, ни у Лукреция Кара, ни в других источниках не встречаем. Что же, оно - было или не было? «Нет, было!» - в один голос как бы утверждают все памятники, римской литературы. «Должно было быть, а значит, - было! - сказали языковеды, работавшие сравнительным методом над романскими языками. - Было, если только наш метод правильный!»
После того как возникло это сомнение, протекло немного лет, И вот археологи извлекли из земли каменную плиту, по какой-то причине надписанную не на «благородной» латыни классиков, а на «вульгарном», то есть народном, языке плебеев. В этой надписи упоминалась груша, плод грушевого дерева; ее имя было передано как «пира» (pira).
Разве это не удивительно? Когда-то в науке произошло великое событие: планета Нептун была открыта не астрономом через подзорную трубу, а математиком, при помощи сложных вычислений. Математик Леверье указал астрономам, где им надо искать доныне неизвестную планету, и едва они направили свои телескопы в тот пункт неба, который он наметил, им в глаза засияла пойманная на кончик ученого пера, никогда перед тем не виданная планета.
Это была небывалая, незабываемая победа разума. Но в своем роде история со словом «пира» стоит, если хотите, истории Нептуна Леверье. Узнав обо всем этом, некоторые окончательно решат: прекрасно! Все в языкознании уже сделано, и теперь ученым остается одно: по точно выработанным, законам «восстанавливать» все дальше и дальше вглубь веков древние слова и сами языки.
Но в действительности дело обстоит далеко не так просто. Середина XIX столетия. Только что, почти вчера, люди поняли, что языки мира делятся на замкнутые группы-семьи, что внутри каждой семьи между ними существует тесная связь по происхождению. Сходство между двумя или несколькими языками объясняется именно этим родством; объясняется им и, с другой стороны, свидетельствует о нем. Это сходство приходится искать между словами, между частями слов, между самими их звуками.
Обнаружилось то, чего до тех пор не подозревали: русский язык оказался похожим кое в чем на языки Индии, на таинственный и «священный» санскрит.
Значит, между ними есть родство. В родственной связи друг с другом оказались и другие европейские языки - русский и латинский, литовский и германские.
Наше слово «дом» не случайно созвучно древнеримскому «домус», тоже означающему «дом». Русское «овца» не по капризу случая совпадает с латинским «овис», литовским «авис» и даже с испанским «овеха», - это слова-родичи: все они означают «овцу». Словом, то, что раньше представлялось разделенным и почти неподвижным, те языки мира, которые, казалось, росли по лицу вселенной, как травы на лугу, рядом, но независимо друг от друга, - все это стало теперь походить на ветви огромного дерева, связанные где-то между собою.
Заметней всего, разумеется, был как бы ряд небольших деревцев или кустиков: пышный славянский куст-семья, широкая крона языков романских, узловатый дубок германской группы. Потом за этим начало нащупываться что-то еще более нежданное: видимо, и все то, что первоначально представлялось «отдельными деревьями», на деле лишь ветви скрытого в глубине веков ствола, имя которому «индоевропейский общий праязык». Может быть, лишь его отпрысками-сучками являются и наши европейские языки и оказавшиеся с ними в родстве языки древнего и нового Востока, от зендского до таджикского, от армянского на западе до бенгальского на востоке. Может статься, именно на нем говорили некогда предки всех этих разновидных и разноликих народов. Мы его не знаем. Его давным-давно нет в мире. Он бесследно угас. Бесследно? Нет, не бесследно! Им оставлены в мире многочисленные потомки, и по тем древним чертам, которые они в себе хранят, по тому, что между ними всеми есть общего, мы можем так же точно восстановить речь самых далеких праотцов, как восстановили лингвисты латинское слово «пира» по словам «пера, цара, пуар», живущим в современных нам романских языках.
Осознав эту возможность, ученые всего мира были даже как бы несколько подавлены ею. Ведь если бы такая работа удалась для индоевропейского языка-основы – «праязыка», как в те времена говорили, так почему же останавливаться на этом? Можно проделать то же с семьями языков семитических и хамитских, тюркских и угоро-финских. Тогда вместо нынешней пестроты и неразберихи перед нами возникло бы пять, шесть, десять ныне неведомых первобытных языков, на которых когда-то, тысячи и тысячи лет назад, говорили люди всего мира. Узнать их, научиться понимать их значило бы в большей степени вскрыть и воссоздать жизнь и культуру того времени.
Если римский простолюдин знал слово «пира», нельзя сомневаться, что и самый плод «груша» был известен ему. Римляне, несомненно, ели эти самые «пиры»: язык свидетельствует о том.
Точно так же, если в праиндоевропейском языке мы найдем названия для злаков, таких, как рожь, овес, ячмень, мы получим в свои руки первые сведения о тогдашнем земледелии. Если будет доказано, что тогда звучали глаголы вроде «пахать», «ткать», «прясть», существовали названия животных - «лошади», «коровы», «козы», «овцы», - мы узнаем по ним о хозяйстве древности, а по другим словам - о политическом устройстве того времени, кто знает, о чем еще? Шутка сказать: изучить язык эпохи, от которой не осталось в мире ровно ничего!
Все это потрясло языковедов всего мира. Лучшие умы «для начала» ринулись на работу по «восстановлению» индоевропейского праязыка, а там, возможно, и еще более удивительного чуда - всеобщего прапра-языка всех народов земли, первого, который узнали люди... К чему же привела эта титаническая работа?
2 ПОИСКИ ПРАЯЗЫКА. ПРАЯЗЫК
Сравнительно-историческое изучение индоевропейских языков выявило регулярные соответствия между их звуками, словами и формами. Это можно объяснить тем, что все они потомки одного исчезнувшего древнего языка, из которого они произошли. Такой язык-источник принято называть праязыком (сравним: прадед, прародитель).
Реалистичность теории праязыка была еще в прошлом столетии подтверждена сравнительно-историческим изучением группы романских языков (итальянского, французского, испанского, португальского, румынского). Восстановленные для них исходные слова и формы (праформы, или архетипы) совпали с письменно засвидетельствованными фактами так называемой народной (или вульгарной) латыни - обиходно-разговорного языка древних римлян, из которого эти языки произошли.
В середине XIX в. на базе теории праязыка оформилась схема «родословного древа», в соответствии с которой считалось, что все языки индоевропейской семьи произошли в результате последовательного двучлененного распада индоевропейского праязыка; создатель этой схемы немецкий ученый А. Шлейхер написал даже басню на индоевропейском праязыке, который он считал несомненной исторической реальностью. Однако у многих языковедов возникли сомнения: восстанавливаемые факты праязыка в действительности могли относиться к разным его историческим состояниям, а не сосуществовать. Изменения, отраженные современными языками одной семьи, могли относиться к разным древним эпохам.
К началу XX в. теория праязыка была поставлена под сомнение, а «родство» языков было сведено к системе языковых соответствий. Следствием этого скепсиса явилось последующее переосмысление понятия праязыка: научной реальностью обладает ряд отношений, установленных с помощью сравнительно-исторического метода, а во всей своей конкретности праязык не может быть восстановлен.
Например, с помощью сравнительно-исторического метода устанавливается такой ряд соответствий между потомками праиндоевропейского языка: санскритское «и», авестийское «и», древнеславянское «ъ», литовское «и», армянское «и», древнегреческое «v», латинское «и», ирландское «и», готское «и». Все они восходят к какому-то одному звуку праиндоевропейского языка. Является ли «и» только условным указанием на приведенный ряд соответствий? Или соответствия дают нам право заключить, каков был этот звук в праиндоевропейском языке? Например, что это был звук типа [и]? Об этом идет спор, с той и другой стороны обоснованный рядом доводов и доказательств.
Вывод должен быть неодинаков для реконструкции праязыков разных «уровней»: вполне реальна реконструкция праязыка отдельной какой-нибудь ветви языков - упомянутого выше прароманского, т.е. вульгарной латыни, или праславянского - предка современных славянских языков, существовавшего еще в начале новой эры. Менее достоверно восстановление более ранних праязыковых состояний, в частности праиндоевропейского, к которому исторически восходят праславянский, прагерманский и другие праязыки отдельных групп современных индоевропейских языков.
Теория праязыка сложилась в индоевропейском языкознании в XIX в. В XX в. она стала использоваться и при сравнительно-историческом изучении других языковых семей (тюркской, финно-угорской и т.д.).
3 ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ОТДАЛЕННОГО РОДСТВА ЯЗЫКОВ
Изучение генетических связей языков является «одним из основных направлений современной науки о языке». Возникшее почти 200 лет тому назад сравнительно-историческое языкознание выработало строгую процедуру, с помощью которой удается доказывать родство двух или нескольких языков. Как известно, языки признаются родственными, если они обладают двумя обязательными свойствами. Во-первых, в них должно иметься достаточное число сходных по звучанию и значению морфем, принадлежащих к тем зонам языковой системы, которые наиболее устойчивы к заимствованию. Такими морфемами обычно являются местоимения, грамматические показатели, некоторые названия частей тела, природных объектов и т.д. Во-вторых, звуки (фонемы) сравниваемых языков должны быть связаны регулярными соответствиями. Подобная регулярность должна прослеживаться во всех элементах сравниваемых морфем. Требуется также, чтобы регулярными соответствиями были связаны все звуки сравниваемых языков или хотя бы существенные фрагменты их звуковых систем. Если эти условия соблюдены, генетическое родство сравниваемых языков считается доказанным.
В результате интенсивных исследований к середине XX в. были в общих чертах выделены основные языковые семьи Старого Света: индоевропейская, уральская, семито-хамитская (или афразийская), алтайская, банту, сино-тибетская, австронезийская и др.
В сравнительно-историческом языкознании разработаны также достаточно жесткие методики, позволяющие по данным языков-потомков восстановить систему гипотетического языка-предка, который принято называть праязыком данной семьи. Изменения представлений о праязыке (его реконструкции), которые постоянно происходят в науке, обуславливаются рядом причин. Среди них следует отметить две. Во-первых, постоянно меняются представления исследователей о самом объекте изучения. Начинают изучаться те или иные характеристики языков, которые прежде по различным причинам игнорировались. Ярким примером этого может служить историческая акцентология, решающие результаты в которой получены за последние 25-30 лет. Результаты анализа акцентных систем позволяют решить также ряд вопросов традиционной компаративистики.
Во-вторых, существенным является постоянное расширение языковых материалов. Обычно на первых этапах работы в качестве основного материала для реконструкции берутся данные древних языков или языков, которые в это время признаются наиболее архаичными, то есть лучше всего сохраняющими те или иные черты гипотетического праязыка. Позднее в ходе исследований в рассмотрение включаются другие языки. При необходимости приходится осуществлять также частные реконструкции праязыков отдельных ветвей данной семьи. При этом представление о том, какие черты следует считать архаичными, как правило, меняются, что зачастую приводит к существенной перестройке модели праязыка.
Теоретически лишь полный охват всех родственных языков и диалектов и проведение поэтапного сравнения могут обеспечить осуществление адекватной реконструкции системы праязыка. Следует при этом отметить циклический характер подобных исследований, когда результаты одного этапа многократно контролируются данными, полученными на последующих этапах изучения. Однако подобные требования практически не выполняются в полном объеме. Это происходит из-за нехватки материалов по отдельным языкам и диалектам, из-за кажущейся нерелевантности данных тех или иных представителей языковой семьи и т. д.
В результате при реконструкции часто опускаются промежуточные, как правило, трудоемкие, ступени исследования, заменяемые интуитивными предположениями разной степени вероятности. Чем больше подобных предположений, тем больший упор делается на конкретные «архаичные» языки, данными которых подчас пытаются заменить подробный промежуточный анализ. Правда, наличие зафиксированных «архаичных» языков на первых этапах значительно облегчает проведение предварительной реконструкции, обеспечивая ей необходимый контроль фактами. Позднее упор на эти языки может замедлить ход исследований. Опыт изучения индоевропейских языков содержит немало примеров подобного рода. Число и степень подробности промежуточных частных реконструкций являются в какой-то мере показателем развитости исследований той или иной языковой семьи. В индоевропеистике, например, широко используются данные славянской, германской, кельтской и других реконструкций, которыми оперируют наряду с фактами реально засвидетельствованных языков, архаичность которых все больше проявляет свой относительный характер.
Степень изученности языковых семей различна. Для наиболее развитых областей, таких как индоевропеистика, имеются реконструированная система фонем, исследования в области морфологии, синтаксиса, словообразования, составлен сравнительный словарь. Сведения о других семьях, например австроазиатской, могут ограничиваться лишь списками слов, демонстрирующих обоснованность выделения этой семьи. В то же время пока нет ни одного праязыка, восстановление которого с полным правом можно считать завершенным. Такое положение допускает сосуществование множества альтернативных гипотез и предположений, проверка которых пока еще невозможна.
Древнейшей из традиционно выделяемых языковых семей, оставляя в стороне так называемую алтайскую проблему, по всей видимости, следует считать афразийскую, распад которой мог произойти 11-12 тыс. лет назад. Разделение других семей (индоевропейской, уральской и др.) началось несколькими тысячелетиями позже. Молодые семьи распались сравнительно недавно - 3-4 тыс. лет назад.
Параллельно с изучением отдельных языковых семей с середины прошлого века началось накопление фактов о связях между выделяемыми семьями. Большинство подобных изысканий было посвящено попарным сравнениям, одной из сторон которых обычно являлись индоевропейские или уральские языки, поскольку их история известна наиболее полно. Однако выделить макросемьи и представить строгие доказательства их родства длительное время не удавалось. Лишь с 60-х годов XX в. в науке начинает разрабатываться так называемая ностратическая теория, объединившая в себе основные положительные результаты изучения дальнего родства языков.
Ностратическая теория представляет собой строгое сравнительно-историческое доказательство родства индоевропейских (балто-славянских, германских, индоарийских, кельтских, греческого и др.), афразийских (семитских, египетского, кушитских, чадских и др.), картвельских (грузинского, сванского и др.), дравидийских (тамильского, телугу и др.), уральских (прибалтийско-финских, обско-угорских, самодийских и др.) и алтайских (тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских) языков. Независимо от статуса алтайских языков, языковые семьи, относимые к ним, являются ностратическими. Таким образом, в единую языковую семью объединены все языки Европы (за исключением северокавказских и баскского языков), почти все языки, современные и древние; Ближнего Востока (кроме хуррито-урартских, хаттского, шумерского, этрусского и некоторых других), языки Африки (Сахары и к северу от нее), языки Центральной Азии и Сибири (кроме енисейских) и языки Индии (кроме сино-тибетских и австроазиатских).
Основоположником ностратической теории можно по праву считать Владислава Марковича Иллич-Свитыча (1934-1966). Сам термин «ностратические языки» (от латинского noster, nostra - наш) был впервые предложен X. Педерсеном в 1903 г. В.М. Иллич-Свитыч разработал систему фонетических соответствий между ностратическими языками, восстановил звуковую систему праязыка и составил этимологический словарь с реконструкциями (около 600 этимологии, куда вошли и сопоставления, проделанные его предшественниками).
Генетическое родство ностратических языков обнаруживается в наличии в них обширного корпуса родственных (генетически тождественных) морфем, как корневых, так и аффиксальных. При этом корпус корневых морфем включает в себя корни основного словарного фонда и покрывает круг основных элементарных понятий и реалий (части тела, родственные отношения, основные явления природы, названия животных и растений, пространственные отношения, элементарные действия и процессы и т. д.). Несмотря на весьма отдаленную степень родства, шесть указанных праязыков обнаруживают генетическое тождество в наиболее устойчивых частях системы грамматических (словообразовательных и словоизменительных) морфем. Это касается, прежде всего, системы указательных, вопросительных и личных местоимений (и восходящих к ним аффиксов спряжения) и системы аффиксов именного словоизменения. К генетически общим относится также значительное количество первичных словообразовательных аффиксов.
Характер выявленных сближений между морфемами исключает их объяснение как результат заимствования или «элементарного сродства». Корпус генетически родственных морфем ностратических языков связан системой регулярных фонетических соответствий, из которых определенная часть относится к разряду «нетривиальных», то есть таких, проявление которых в одной языковой семье объясняется лишь в результате извлечения информации о характере их окружения в этимологически связанных рядах морфем в других родственных семьях. Так, расщепление индоевропейских гуттуральных (k-образных фонем) на три ряда (велярные -k, лабиовелярные -kw и палатальные -к') получает объяснение в результате их дополнительного распределения по отношению к уральскому или алтайскому вокализму, лучше отражающему общеностратический вокализм. Распределение дравидийских -*r и -*ṟ также объясняется характером ностратического гласного второго слога (перед гласными непереднего ряда -*r, а перед гласными переднего ряда - *ṟ), который также устанавливается по уральским и алтайским данным.
Выявление системы регулярных соответствий в корпусе эвентуально родственных морфем ностратических языков и установление перекрестного характера правил перехода от входящих в сравнение элементов одной семьи к соответствующим элементам другой является строгим, с точки зрения сравнительно-исторического языкознания, доказательством генетического родства шести семей, включаемых в ностратическую макросемью. В полном объеме подобные доказательства приводятся в посмертно опубликованных работах В.М. Иллич-Свитыча.
Исследователь, однако, не остановился на простой демонстрации родства сравниваемых языков и перешел к осуществлению еще более грандиозной задачи - реконструкции общеностратического языка. Для этого В.М. Иллич-Свитычу пришлось углубиться в историю отдельных ностратических семей, особенно тех, для которых фонетическая реконструкция и сравнительный словарь отсутствовали. В результате этого огромного труда автор смог использовать для каждой из шести сравниваемых семей фонетическую реконструкцию (собственную или традиционную).
Таким образом, впервые в практике сравнительно-исторического исследования была предложена реконструкция, базирующаяся только на данных независимо реконструированных дочерних языков. Эти языки-потомки, которые в свою очередь являются праязыками шести ностратических семей, реконструируются, как уже упоминалось, на основе данных отдельных языков и частных реконструкций. Такое положение, когда работа основывалась на иерархии гипотетических построений и контроверз с близкой степенью вероятности, требовало от исследователя богатой научной интуиции компаративиста. Ею в полной мере обладал создатель ностратической теории. Опираясь на далеко не полные данные по многим сотням языков и языковых групп, В.М. Иллич-Свитыч смог составить целостную картину фонетики ностратического праязыка и представить ее развитие в шести праязыках-потомках и далее в отдельных языках.
Реконструкция системы ностратического праязыка обнаруживает следующую систему вокализма: *i, *e, *ä, *a, *ü, *u, *o и консонантизма: смычные *p', *p, *b, *t', *t, *d, *k̥, *k, *g; сибилянты: *s, *ś, *š, *z (возможно, было *ź, хотя его наличие является крайне спорным); аффрикаты: *с̥, *с, *Ʒ, *ć̥, *ć, *Ʒ', *č̥, *č, *ǯ; шумные латеральные *ś, *λ; поствелярные: *q̥, *q, *g; фарингальные и ларингальные *h̥, *h, *', *?; сонанты: *j, *w, *r, [*ŕ], *l, *ł, [*l'], *m, *n, *ń, *ñ. Фонемы, данные в скобках, в начале слова не отмечены.
Структура слога в ностратическом праязыке была CV(C), то есть слог, по-видимому, не мог начинаться на гласную и кончаться более чем на одну согласную. Структура корневых морфем была, по всей видимости, двусложной: CV(C)CV. Трехсложные корни встречались исключительно редко: например, *Kawinga 'подмышка'. Структура грамматических единиц (формантов и местоименных корней) - почти исключительно CV.
Сведения о грамматике и синтаксисе ностратического праязыка пока ограничены. Синтаксис ряда грамматических элементов (местоимений, глагольных формантов, формантов относительных конструкций) был сравнительно свободным, что подтверждается превращением одних и тех же элементов в суффиксы в одних языках и в префиксы - в других. Форманты спряжения восходят, как правило, к генетически тождественным элементам, в целом совпадающим с реконструированными личными местоимениями. Имя, очевидно, имело словообразовательные элементы и элементы словоизменения, о чем свидетельствует наличие косвенной основы (на -n). Большинство исследователей, занимавшихся ностратической проблематикой, считают праностратическую систему близкой к агглютинативной. Интерпретация вскрываемых отношений сохраняет, естественно, весьма гипотетический характер как в силу сложности исследования языковых фактов такой хронологической глубины, так и из-за недостаточной исследованности данной проблематики.
С того момента, как исследование В.М. Иллич-Свитыча было трагически прервано, прошло около 18 лет. За эти годы были достигнуты значительные успехи в сравнительном языкознании почти всех ностратических семей. Уральское языкознание пополнилось рядом этимологических исследований, охвативших фактически все подгруппы семьи. Появилась системная реконструкция прасамодийского. Предложены новые решения в области обско-угорского вокализма, структуры уральского корня и морфологической системы праязыка. В дравидийском языкознании сразу же за выпуском дравидийского этимологического словаря, которым еще смог воспользоваться В.М. Иллич-Свитыч, вышел том дополнений. Полевые работы по дравидийскому языкознанию выявили несколько новых центрально-дравидийских языков, материал которых составляет теперь основу этимологических работ. К настоящему времени относительно подробному и всестороннему исследованию подверглись почти все части систем дравидийских языков.
В области алтайского языкознания выделяется многолетняя работа советских специалистов по тунгусо-маньчжурским языкам. Выпущены или продолжают выпускаться тюркские этимологические словари. Заметно возросли работы по афразийскому языкознанию. Наряду с публикациями результатов многочисленных полевых исследований ведется работа по изучению сравнительно-исторической фонетики отдельных афразийских языковых групп. Началась публикация сравнительно-исторического словаря афразийских языков (под руководством И.М. Дьяконова), работа над которым сопровождается пересмотром ряда положений сравнительно-исторической фонетики этой семьи.
Весь комплекс новых данных должен каким-то образом соотноситься с ностратической теорией. В противном случае она оказалась бы неверной. Проверка положений этой теории ведется в двух дополняющих друг друга направлениях. Во-первых, в опубликованные ностратические этимологии включаются материалы вновь открытых или реконструированных языков или же языковых семей, ностратический характер которых может быть доказан. Подобные дополнения серьезных изменений этимологии или же реконструкций не потребовали.
Во-вторых, проверка теории была осуществлена в процессе работы над III томом ностратического словаря. Если бы ностратическая теория была ошибочна, то составители этого тома непременно столкнулись бы с необходимостью значительного сокращения этимологических сближений автора, то есть при углублении этимологических исследований и увеличении вводимого в сравнение материала неверные сближения отбрасывались бы как результат случайных сходств или заимствований. Но этого не произошло. Увеличение материала не привело к существенному отсеиванию сближений, а в большинстве случаев лишь способствовало укреплению этимологических положений автора ностратического словаря. Естественно, были случаи, когда черновые сближения В.М. Иллич-Свитыча не выдерживали проверки материалом, но таких неверных сопоставлений оказалось много меньше правильных этимологии. Фонетические соответствия, связывающие ностратические языки, и реконструкция праязыка существенных изменений не потребовали.
Таким образом, можно считать, что ностратическая теория прошла проверку, продемонстрировав правомерность своего существования и способность описывать и объяснять новые факты языков-потомков. Тем самым еще раз была подтверждена надежность и действенность сравнительно-исторического метода в языкознании и отвергнуто представление о том, что этот метод имеет хронологические ограничения и не может применяться при изучении древнейших языковых связей.
Ностратическая теория уже сыграла большую роль в решении ряда казавшихся тупиковыми вопросов сравнительной грамматики дочерних семей, в том числе индоевропейской. Путем внешнего сравнения получила дополнительное обоснование ларингальная теория. Смутные догадки о былом различии инклюзива и эксклюзива в индоевропейском, высказываемые в последние десятилетия, подтвердились в результате ностратического сравнения. В тюркологии также путем внешнего сравнения окончательно решен вопрос о первичности *r' и *l' в словах с r и l в чувашском и z и š в остальных тюркских языках. Ностратические исследования позволили обосновать реконструкцию трех рядов взрывных согласных в древнейшем состоянии алтайских языков: *p', *р, *b, *t', *t, *d, 'k', *k, *g. Решен ряд других проблем во всех шести семьях. Можно с уверенностью утверждать, что без знания ностратики изучение древнейших этапов развития этих семей теперь представляется невозможным.
За прошедшие годы сама ностратическая теория также продолжала развиваться. В частности, удалось продемонстрировать ностратический характер японского и эскимосско-алеутских языков. Вполне вероятно, что к этой же макросемье относится юкагирский язык. Неограниченно расширить список ностратических семей невозможно. Так, явно не являются ностратическими такие древние языковые семьи, как северокавказская или австронезийская. Очевиден неностратический характер шумерского языка. Привлечение новых фактических материалов позволило дополнить ряд ностратических этимологий. В результате этого становится ясным, что те или иные статистические закономерности или редкость данных отдельных языков (например, дравидийских) носят случайный характер. Углубленное исследование алтайских и уральских языков позволило избавиться от определенного крена в сторону индоевропейской этимологической традиции при решении конкретных задач сравнения. В стадии пополнения находится список ностратических морфем.
Многие вопросы, связанные с ностратической теорией, продолжают оставаться открытыми. Весьма гипотетична оценка хронологической глубины дивергенции ностратических языков. Она основывается на глоттохронологических и историко-культурных соображениях. Глоттохронологический анализ не способен дать относительно надежные результаты из-за огромной древности макросемьи. Крайне приблизительно этот анализ показывает дату порядка 15 тыс. лет до н. э. Историко-культурные соображения относят время распада ностратического праязыка к периоду приблизительно XII тыс. до н. э. При этом они, по-видимому, не дают оснований к дальнейшему значительному удревнению этого процесса. Учитывая, что глоттохронологические расчеты для столь отдаленных периодов могут давать неточные результаты, подобная датировка остается наиболее вероятной.
Исходя из направления движения ностратических семей и связанных с ними археологических культур, исследователи помещают прародину ностратических языков на Ближнем Востоке и связывают начало дивергенции с общими процессами мезолита в этом регионе. Однако подобные предположения требуют подробного и комплексного изучения учеными различных специальностей. Сейчас можно с уверенностью утверждать, что народы, говорившие на ностратических языках, играли решающую роль в создании цивилизаций Древнего Египта, Месопотамии (наряду с шумерами), Элама и долины Инда.
Основываясь на опыте ностратических исследований, которыми в настоящее время контролируется уровень изучения отдаленного родства языков, подвергаются строгой проверке разнообразные гипотезы в этой области. В результате подобного анализа стало ясно, что наряду с ностратической макросемьей, по-видимому, существует америндская макросемья, включающая многие, но не все семьи индейских языков Америки, и австротайская макросемья, включающая паратайскую (тайские и некоторые другие языки Юго-Восточной Азии) и австронезийскую (или малайско-полинезийскую) семьи. Хотя обе эти макросемьи значительно моложе ностратической, их существование пока еще строго не доказано и, следовательно, остается гипотетическим.
Помимо ностратической строго доказано существование лишь еще одной семьи, получившей название сино-кавказской. В нее включаются северокавказская (распадающаяся на нахско-дагестанские и абхазо-адыгские языки; сюда же относятся хуррито-урартские и хаттский языки Древнего Востока), енисейская (кетский, котский и др.) и сино-тибетская (китайский, тибетский, бирманский и др.) семьи. Выявлены регулярные звуковые соответствия, связывающие эти три семьи, предложена реконструкция и выделен достаточно большой корпус морфем праязыка. Важно, что прародина сино-кавказских языков локализуется на Ближнем Востоке, то есть там же, где и прародина ностратических языков. Сино-кавказская семья несколько моложе ностратической: распад ее праязыка может быть отнесен к IX-VIII тыс. до н. э. Особый интерес для историков представляет тот факт, что предки сино-кавказцев, а позднее северокавказцев вместе с носителями ностратических языков играли важнейшую роль в становлении древнейших культур Ближнего Востока и их распространения за пределы первоначального очага возникновения.
В этой связи крайне интересным оказывается то обстоятельство, что с носителями китайского языка, входящего в сино-тибетскую группу этой же макросемьи, обычно связывают создание цивилизации долины Хуанхэ, которая, в конечном счете, оказывается связанной с ближневосточным культурным центром. По сведениям, представленным С.Л. Николаевым, с сино-кавказской семьей связана также семья надене в Северной Америке. Слабая сравнительно-историческая изученность языков этой семьи не позволяет пока установить ее точное место в макросемье, хотя в обоснованности ее объединения с тремя другими сино-кавказскими семьями сомневаться не приходится. Вероятно, учет данных языков надене «удревнит» сино-кавказскую хронологию и сделает ее сравнимой с ностратической.
Важное место в исследованиях занимает разработка проблем, связанных с культурно-исторической интерпретацией новых данных компаративистики. Подобная проблематика распадается на ряд тем: исследование языковых контактов между носителями отдельных языков и языковых семей и на их основании исследование контактов между соответствующими народами и их культурами, определение уровня материальной культуры носителей того или иного праязыка, выявление временной и пространственной локализации праязыков и многое другое. Появление ностратической и сино-кавказской теорий стимулировало разработку этих тем для различных хронологических уровней.
Крайне важным представляется анализ словарного состава праязыков с целью реконструкции материальной культуры их носителей. Такая работа проведена для двух ветвей сино-кавказской макросемьи: северокавказской и сино-тибетской. В обоих случаях удалось продемонстрировать неолитический характер культуры носителей этих праязыков, о чем свидетельствует наличие в них особой земледельческой и скотоводческой терминологии, названий для многих орудий, металлов и т.д. Проанализированы существенные фрагменты афразийской культурной лексики. Продолжается изучение культурной лексики ностратического праязыка.
Плодотворно изучаются в настоящее время также вопросы контактных связей между макросемьями и их дочерними языками. Специальному анализу были подвергнуты, например, связи афразийских и северокавказских языков. При этом выяснилось, что праязыки этих двух семей (древнейших представителей соответствующих макросемей) не контактировали друг с другом, хотя оба они локализуются в Передней Азии. Лексических схождений между этими праязыками почти нет за исключением небольшого числа сближений в области базисной лексики. Языковые, а, следовательно, и культурные контакты между этими языками начались уже после распада не только афразийского, но и северокавказского единства.
С восточнокавказскими языками, по-видимому, независимо друг от друга контактировали семитские, чадские и кушитские языки, а с западнокавказскими - только ливийско-гуанчские. Важным обстоятельством при этом является отсутствие лексических совпадений между египетскими и кавказскими языками. На основании этого и ряда других соображений допустимо предположение, что указанные контакты имели место в северных районах Передней Азии в V-IV тыс. до н. э. Существенным представляется также то обстоятельство, что языковое и культурное влияние не было односторонним, скажем, из афразийских языков в северокавказские или наоборот. Заимствования шли в обе стороны, отражая обширные и тесные связи между этими языками и взаимовлияние соответствующих культур.
Изучались также контакты северокавказских языков с двумя другими ностратическими семьями: индоевропейской и картвельской. Контакты между ними начались несколько раньше: в этих случаях лексические сближения наблюдаются на уровне праязыков. После их распада контакты в обоих случаях продолжались. Известны восточнокавказско-картвельские сближения (древних схождений с западнокавказскими языками практически нет); специально изучались кавказские заимствования в отдельные группы индоевропейских языков. Направление заимствований в обоих случаях было, в отличие от связей с афразийскими языками, преимущественно из кавказских языков. Подобное обстоятельство лишний раз подчеркивает важность данных кавказских языков и их древнейших состояний для изучения древнейшей истории Востока. Наличие северокавказских заимствований в индоевропейский праязык служит серьезным аргументом в пользу широко дискутируемой в современной науке гипотезы о том, что прародина индоевропейцев локализуется в Передней Азии.
В результате исследований подобного рода вырисовывается довольно сложная картина взаимодействия языков Передней Азии в VI-IV тыс. до н. э., когда на этой территории активно контактировали народы, говорившие на ностратических и северокавказских языках. Важной особенностью подобных контактов является тот факт, что в них участвовало преимущественно неолитическое население региона. Более древние связи пока не обнаружены.
Одновременно или несколько позже, чем переднеазиатский центр контактов в древней Азии, существовала еще одна зона контактов, захватывающая ностратические и сино-кавказские языки. В эту зону включаются также австронезийские языки, входящие в австротайскую макросемью. Данных об этой зоне контактов известно существенно меньше. Выявлено определенное число лексических сходств между дравидийскими и сино-тибетскими языками. Есть основания считать, что имелись контакты между дравидийскими и австронезийскими праязыками. Специально изучается культурная лексика, общая для сино-тибетских и австронезийских языков. Анализ подобных попарных схождений позволил выделить небольшой список слов, представленных одновременно во всех трех праязыках. К сожалению, пока не удается проследить направление и источник заимствований. Неясно также, входили ли в эту зону контактов слабоизученные австроазиатские языки. Однако само существование подобной зоны контактов сомнения, по всей видимости, не вызывает. Возможно, что именно с ней связано возникновение южногималайского центра становления производящего хозяйства. При этом участие в нем народов, говоривших на ностратических и сино-кавказских языках, ясно указывает на переднеазиатское культурное влияние.
Как показывает изучение древнейшего родства языков, ностратический праязык не представляет собой некое полумифическое образование неясного статуса или "первичный язык человечества", как предполагают некоторые критики этой теории. Он является такой же реальностью, как, скажем, славянский или германский праязыки, стоящие в ряду подобных им реконструкций, отличаясь от них только большей древностью.
В этой связи уместен вопрос о том, существуют ли какие-либо связи между известными древними макросемьями. Ответить на этот вопрос пока крайне трудно. Дело в том, что сравнительно-историческое языкознание не располагает методикой, позволяющей продемонстрировать отсутствие родства двух сопоставляемых языков или семей. Поэтому нельзя отвергать возможность родства между ностратическими и, скажем, сино-кавказскими языками. Известно определенное число морфем, совпадающих в этих, а в ряде случаев представленных также и в других макросемьях. Ряд подобных сходств, по-видимому, не может быть случайным (звукоподражания и т.д.): он указывает на возможность более глубокого родства или ранних языковых контактов.
4 СИНХРОНИЯ И ДИАХРОНИЯ
В XIX в. достойным объектом лингвистики как науки считали древние языки и поиски “праязыка”. Изучение живых языков предоставляли школе, резко отграничивая эту область от науки. Успехи диалектологии, описывающей живые говоры, изучение языков народов, живущих в колониальной зависимости, и потребность в более серьезной постановке преподавания родного и иностранных языков выдвинули перед лингвистами новые задачи: создать методы научного описания данного состояния языка без оглядки на его происхождение и прошлое.
Практика вызвала и теоретическое осмысление. Крупнейшие ученые конца XIX начала XX в. - Ф.Ф. Фортунатов, И.А. Бодуэн де Куртенэ, Ф. де Соссюр и другие - выдвинули теоретические основы научного описания данного языка в данную эпоху. Ф.Ф. Фортунатов разработал принципы описательной грамматики, И.А. Бодуэн де Куртенэ разделял лингвистику на статическую (описательную) и динамическую (историческую), различая в фонетике и грамматике явления сосуществования (Nebeneinander - “рядом друг с другом”) и последования (Nacheinander - “следом друг за другом”). Но, пожалуй, наиболее подробно рассмотрел этот вопрос Ф. де Соссюр.
Основной его тезис состоит в том, что “в каждый данный момент речевая деятельность предполагает и установившуюся систему, и эволюцию; в любую минуту язык есть и живая деятельность, и продукт прошлого”. Отсюда вытекает идея синхронии и диахронии.
Синхрония (от греческого syn - “совместно” и chronos - “время”, т. е. “одновременность”) представляет собой “ось одновременности, касающуюся отношений между сосуществующими вещами, откуда исключено всякое вмешательство времени”, а диахрония - “ось последовательности, на которой никогда нельзя увидеть больше одной вещи зараз, а по которой располагаются все явления оси со всеми их изменениями”.
Для иллюстрации этих положений возьмем две эпохи русского языка - древнерусскую и современную.
| Эпоха А (древнерусская) | Краткое прилагательное | Существительное |
| собирательное | ||
| гол-ъ гол-ь | ||
| Эпоха Б (современная) | гол гол’ |
В древнерусском языке краткое прилагательное и однокорневое существительное собирательное различались конечными Ъ и Ь. Таким образом, установилась новая синхрония (горизонтальная ось), сохранившая прежнее отношение, но выражается оно иначе благодаря тому, что по диахронии (вертикальная ось) гол-ъ превратилось в гол, а гол-ъ - в гол'.
Другой аналогичный пример приведем из французского языка
| Эпоха А (старофранцузская) | Прилагательное мужского рода | Прилагательное женского рода |
| fin [фин] fine [фине] | ||
| Эпоха Б (современная) | fin [фẽ] fine [фин] |
Третий пример из английского языка
| Эпоха А | Единственное число | Множественное число |
| (западногерманская) | ||
| fot [фот] foti [фоти] | ||
| Эпоха Б | foot [фут] feet [фит] | |
| (современный английский язык) |
Синхрония - это как бы горизонтальный срез, т.е. состояние языка в данный момент как готовой системы взаимосвязанных и взаимообусловленных элементов: лексических, грамматических и фонетических, которые обладают ценностью, или значимостью (valeur де Соссюра), независимо от их происхождения, а только в силу соотношений между собой внутри целого - системы.
Диахрония - это путь во времени, который проделывает каждый элемент языка в отдельности, видоизменяясь в истории (от греческого dia – «через» и chronos – «время», т. е. «разновременность»).
Таким образом, по де Соссюру, синхрония связана с системой, но изъята из отношений времени, диахрония же связана с временем, но изъята из отношений системы. Иными словами: «...диахрония рассматривается как область единичных явлений, а язык как система изучается лишь в сфере синхронии. Иначе говоря, развитие языка изображается как изменение лишь отдельных единичных явлений, а не как изменение системы, тогда как система изучается лишь в ее данности в определенный момент...».
На основании такого понимания Соссюр делает вывод, что синхронию и диахронию в языке должны изучать две разные науки.
В чем здесь прав и в чем не прав Соссюр?
Прав он в том, что синхронический и диахронический аспекты в языке - реальность и их следует различать; что практически “синхронический аспект важнее диахронического, так как для говорящей массы только он - подлинная реальность”.
Действительно, всякий “говорящий” на данном языке находится в сфере синхронии, он относится к данному языку как к послушному орудию, механизм которого ему надо знать, чтобы удобнее им владеть, и ему нет никакого дела до исторической фонетики, исторической грамматики и истории слов. Эти сведения могли бы только помешать его практической заинтересованности в языке. Тот, кто называет лошадь «лошадью», а собаку «собакой», вряд ли выиграет, если узнает, что первое слово заимствовано у тюркских народов, а второе - у иранских, или, тем более, если он узнает, что разговорное слово кавардак – «беспорядок» в казахском языке (откуда оно заимствовано) значит «кусочки жареного мяса». Такие знания могут в ряде случаев лишь сбить с толку говорящего и помешать ему правильно выражать свои мысли. Что дает говорящему для владения языком знание того, что раньше было не «столам», а «столомъ» (дат. п. мн. ч.) и не «столов», а «столъ» (род. п. мн. ч.)? Почти ничего. Даже такой простой факт, как то, что слова «гнезда», «звезды» писались до 1917 г. через Ѣ, не нужен говорящему (и пишущему).
В такой постановке речь идет только о пользовании языком и о систематизации его функционирования в описательном языковедении, а не о познании его развития.
При любом изучении мы не можем забывать, что основное требование диалектики в науке состоит в том, чтобы изучать явления и в связи, и в развитии. Разрыв синхронии и диахронии, провозглашенный Соссюром, дважды нарушает это положение. Ибо его синхроническое изучение языка рассматривает явления в связи, но вне развития, а диахроническое изучение рассматривает явление в развитии, но вне связи. Справедливо, в ответ на это И. Смирницкий писал:
1) Изменение любой единицы происходит не как изменение изолированной единицы, не как изолированного факта, а как части системы. Следовательно, линия синхронии, т.е. одновременно существующей системы, не может не приниматься во внимание при изучении изменений языка, т.е., при диахроническом изучении.
2) Язык определенной эпохи - это язык, существующий во времени, т.е. заключающий в себе момент диахронии, так как фактор времени по самому существу входит в язык. Таким образом, синхроническая система языка неизбежно должна рассматриваться во времени.
В результате разрыва синхронии и диахронии, ввиду явной бесплодности диахронического изучения выдернутых из системы изолированных фактов, многие зарубежные последователи Соссюра совсем исключили фактор времени из изучения языка.
Каков же правильный выход из данного положения? Конечно не возврат к старому не различению бывшего и настоящего, сосуществующего в системе и следующего одно на смену другому времени, и, прежде всего не отказ от понятия системы.
Об этом ложном шаге А.И. Смирницкий писал: «...подменять определение существующего соотношения определением того, из чего оно получилось, означало бы смешение прошлого с настоящим, допущение анахронизма, следовательно, было бы антиисторическим подходом».
Две «оси», намеченные Соссюром, действительно взаимно исключают друг друга, и никакой речи об их «единстве» быть не может. Это два различных аспекта. Но противопоставление их неравномерно, так как синхронический аспект для целого ряда лингвистических потребностей может быть самодовлеющим и исчерпывающим (для составления алфавитов, реформирования орфографии, выработки транскрипции и транслитерации, для машинного перевода, наконец, для составления нормативных описательных и сопоставительных грамматик, а также для разработки методики обучения родному и неродному языку), тогда как диахронический аспект лишь подсобный, вспомогательный прием изучения истории языка. Ни в коем случае нельзя отожествлять диахронию и историю языка, так как диахрония может показать лишь развертывание и эволюцию отдельных, разрозненных, не связанных в систему и изолированных от структуры языка фактов.
Но так как язык в каждом ярусе своей структуры образует систему, все моменты которой взаимосвязаны и только в силу этого получают свою характеристику, то подлинная история языка в целом, используя предварительные данные диахронического описания, должна быть изложена в аспекте минимум двусинхронном: эпохи А и эпохи Б. Тогда предварительно найденные диахронические факты превратятся в историко-синхронические, и язык в своей истории предстанет как структура и система.
Итак, следует изучать и понимать язык как систему не только в его настоящем, но и в его прошлом, т.е. изучать его явления и в связи друг с другом, и в развитии одновременно, отмечая в каждом состоянии языка явления, уходящие в прошлое, и явления, нарождающиеся на фоне стабилизовавшихся, нормальных для данного состояния языка явлений.
Различение структурных ярусов языка или его разделов: лексики, грамматики, фонетики - основано не только на различии самих единиц этих разделов: слов, форм, звуков, но и на качестве той абстракции, которая их определяет.
Абстракция в языке присутствует в любом языковом факте, без этого язык не мог бы быть «языком». Но ее роль и ее характер в разных ярусах структуры языка различны.
а) Лексическая абстракция состоит в том, что слово - самая конкретная единица языка - соотнесено не прямо с вещью, которую это слово может называть, но с целым классом вещей. Это касается не только нарицательных (дом, человек), но и собственных имен (Александр, Марья, Заречье, Спасск, Комсомольск). Нарицательные и собственные имена - это разные степени того же качества лексической абстракции.
б) Грамматическая абстракция не касается вещей и отдельных фиксированных понятий. На первый взгляд она просто «уже» лексической (ср. такие случаи лексической абстракции, как жизнь, бытие, и такие случаи грамматической абстракции, как суффикс -ик- в словах столик, садик, или такие флексии, как -а в словах стола, профессора, коня, края), однако это неверно. Грамматическая абстракция имеет иное качество; присоединить суффикс -чк- или флексию -а можно к любым по своему значению корням и основам (садики, фунтик, стола и рыбака); грамматическая абстракция безразлична к лексической и имеет особое качество - это абстракция признаков и отношений.
в) Фонетическая абстракция - явление опять же иного качества; она безразлична и к лексической, и к грамматической абстракции. Так, из фонем [т], [к], [у] можно “составить” слово «тку» и слово «тук», и слово «кут». Фонема [а] может быть флексией и именительного падежа единственного числа женского рода (жена), и родительного падежа единственного числа мужского и среднего рода (стола, окна), и именительного падежа множественного числа (дома, окна) и т. п.
Эти отличия качества лексической, грамматической и фонетической абстракции и предопределяют различие единиц разных ярусов языковой структуры.
ЛЕКЦИЯ № 9
ЯЗЫК. КОДЫ КУЛЬТУРЫ
1 Проблема соотношения языка и культуры
2 Некоторые точки зрения ученых по данному вопросу
3 Вопрос об обратном воздействии языка на культуру
4 Язык культуры. Что мы понимаем под языком культуры?
5 Какими науками изучается язык культуры?
6 Лингво-философский аспект проблемы кросскультурной коммуникации
1 ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ ЯЗЫКА И КУЛЬТУРЫ
Уже не одно столетие проблема соотношения языка и культуры занимает умы многих известных ученых, но по сегодняшний день этот вопрос остается дискуссионным: одни полагают, что язык относится к культуре как часть к целому, другие - что язык лишь форма выражения культуры, третьи - что язык не является ни формой, ни элементом культуры. В качестве примера можно привести слова двух крупнейших ученых, основателей американской и русской школ этнолингвистики. Так, по мнению Э. Сепира, «культуру можно определить как то, что данное общество делает и думает, язык же есть то, как думает». «Отношения между культурой и языком, - пишет Н.И. Толстой, - могут рассматриваться как отношения целого и его части. Язык может быть воспринят как компонент культуры или орудие культуры (что не одно и то же), в особенности, когда речь идет о литературном языке или языке фольклора. Однако язык в то же время и автономен по отношению к культуре в целом, и его можно рассматривать отдельно от культуры (что и делается постоянно) или в сравнении с культурой как с равнозначным и равноправным феноменом».
Понимание вопроса о культуре связано с изменяющимся отношением к языку. К началу ХХI в. лингвистика прошла путь от полного игнорирования внеязыковых влияний – «язык в себе самом и для себя» - до осознания необходимости тщательного анализа социально-культурных, коммуникативных, психологических, ситуативно-контекстных условий языкового общения и помещения их «в светлую точку лингвистического сознания» (Л. В. Щерба). Заметим, что если 70-е годы ХХ в. были "штурмом семантики", 80-е года - расцветом коммуникативного подхода к языку, конец XX в. - когнитивным бумом, то начало нынешнего века значительно расширило эти границы лингвистики. На первый план вышли те изменения в современном языке, которые были вызваны к жизни «сменой социально-культурных парадигм", общественно-политическими движениями в странах и другими внешними, экстралингвистическими факторами, которые часто становятся определяющими в языковых изменениях. В свою очередь, новые языковые контексты рождают новые культуры в обществе.
Проблема взаимоотношения языка и культуры всегда вызывала неподдельный интерес ученых различных областей: философов, социологов, лингвистов, психологов, лингвокультурологов и др. И неудивительно – каждая культура имеет свою языковую систему, с помощью которой ее носители имеют возможность общаться друг с другом, поэтому значение языка в культуре любого народа трудно переоценить.
Еще в начале XIX в. ее пытались решить немецкие ученые – братья Гримм, идеи которых нашли свое развитие в России в 60 – 70-х годах XIX в. в трудах Ф.И. Буслаева, А.Н. Афанасьева, А.А. Потебни и др. Нам видится целесообразным подчеркнуть, что взаимодействие языка и культуры нужно рассматривать крайне осторожно, помня, что это разные семиотические системы, хотя и имеют много общего. Они взаимосвязаны: 1) в коммуникативных процессах; 2) в онтогенезе (формирование языковых способностей человека); 3) в филогенезе (формирование родового, общественного человека).
Различаются же эти две сущности следующим:
– в языке как в феномене преобладает установка на массового адресата, в то время как в культуре ценится элитарность;
– хотя культура – знаковая система (подобно языку), но она не способна самоорганизовываться;
– язык и культура – разные знаковые системы.
Все вышесказанное позволяет сделать вывод о том, что культура не изоморфна (абсолютно соответствует), а гомоморфна (структурно подобна) языку.
На сегодняшний день в решении проблемы соотношения языка и культуры выделяется несколько подходов.
Приверженцами первого подхода являются, в основном, отечественные философы – С.А. Атановский, Г.А. Брутян, Е.И. Кукушкин, Э.С. Маркарян. Суть этого подхода заключается в следующем: взаимосвязь языка и культуры оказывается движением в одну сторону; так как язык отражает действительность, а культура есть неотъемлемый компонент этой действительности, с которой сталкивается человек, то и язык – простое отражение культуры.
Иными словами, при изменении действительности меняются и культурно-национальные стереотипы, а, следовательно, и сам язык. Одна из попыток ответить на вопрос о влиянии отдельных фрагментов (или сфер) культуры на функционирование языка оформилась в функциональную стилистику Пражской школы (В. Матезиус, Я. Мукаржовский, Б. Трнка, Н.С. Трубецкой, Р.О. Якобсон и др.) и современную социолингвистику.
Таким образом, если воздействие культуры на язык вполне очевидно, то вопрос об обратном воздействии языка на культуру интересует сторонников второго подхода.
Наиболее ярким представителем этого подхода является В. Гумбольдт, основные положения, концепции которого можно свести к следующему:
1) материальная и духовная культура воплощаются в языке;
2) всякая культура национальна, ее национальный характер выражен в языке посредством особого видения мира; языку присуща специфическая для каждого народа внутренняя форма (ВФ);
3) ВФ языка – это выражение «народного духа», его культуры;
4) язык есть опосредующее звено между человеком и окружающим его миром.
Следовательно, будучи средой нашего обитания, язык не существует вне нас самих, в нашем сознании, нашей памяти; он меняет свои очертания с каждым движением мысли, с каждой новой социально-культурной ролью.
Концепция В. Гумбольта получила своеобразную интерпретацию в работах еще одного последователя данного подхода – А.А. Потебни, который различал в языке три аспекта: 1) речевую организацию; 2) речевую деятельность; 3) языковую систему.
В рамках второго подхода проблему соотношения языка и культуры исследовала также школа Э. Сепира и Б. Уорфа, считавшие, что люди видят мир по-разному – сквозь призму своего родного языка. Для сторонников данной гипотезы реальный мир существует постольку, поскольку он отражается в языке. Но если каждый язык отражает действительность присущим только ему способом, то, следовательно, языки различаются своими «языковыми картинами мира». «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они самоочевидны, напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе, в основном потому, что мы – участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного языкового коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка».
Согласно третьему подходу язык является фактом культуры, потому что: 1) он составная часть культуры, которую мы наследуем от наших предков; 2) язык – основной инструмент, посредством которого мы усваиваем культуру; 3) язык – важнейшее из всех явлений культурного порядка, ибо если мы хотим понять сущность культуры – науку, религию, литературу, то должны рассматривать эти явления как коды, формируемые подобно языку, т. к. естественный язык имеет наиболее разработанную модель. Поэтому концептуальное осмысление культуры может произойти только посредством естественного языка.
Все вышеизложенное позволяет нам сделать вывод о том, что язык – составная часть культуры и ее орудие, это действительность нашего духа, лик культуры; он выражает в обнаженном виде специфические черты национальной ментальности, Язык есть механизм, открывший перед человеком область сознания (Н.И. Жинкин).
Как заметил К. Леви-Строс, «язык есть одновременно и продукт культуры, и ее важная составная часть, и условие существования культуры, Более того, язык – специфический способ существования культуры, фактор формирования культурных кодов». Иными словами, отношения между языком и культурой могут рассматриваться как отношения части и целого. Язык может быть воспринят как компонент культуры и как орудие (что не одно и то же). Однако язык в то же время автономен по отношению к культуре в целом, и он может рассматриваться отдельно от культуры, как независимая, автономная семиотическая система.
2 НЕКОТОРЫЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ УЧЕНЫХ ПО ДАННОМУ ВОПРОСУ
Рассмотрим некоторые точки зрения ученых по данному вопросу. В свое время В. Гумбольдт пытался решить проблему взаимоотношения языка и культуры, высказывая мысли о том, что материальная и духовная культура воплощаются в языке; всякая культура национальна, ее национальный характер выражен в языке посредством особого видения мира; языку присуща специфическая для каждого народа внутренняя форма, которая является выражением "народного духа", его культуры; язык есть опосредующее звено между человеком и окружающим его миром.
Следует особо отметить характер взаимообусловливающей билатеральности между языком и культурой. Язык как лингвокультурологический феномен впитывает в себя все богатство культуры, в то же время как любая национальная культура в немалой степени связана с характером и спецификой конкретного языка. Язык играет важнейшую роль в плане интернационализации культур, глобализации межкультурной коммуникации, диалога культур на основе лексико-семантического взаимоперевода. Соприкосновение разных культур находит отражение в языке в виде лексических заимствований. Процессы взаимодействия и интернационализации культур получают свое выражение в формировании интернациональной лексики. Язык, по словам Д.С. Лихачева, «выступает неким концентратом культуры нации, воплощенной в различных группах данного культурно-языкового сообщества».
Вместе с тем язык представляет собой целый мир, способный лексически и семантически охватить всю многогранную культуру, все многосложное общество. Поэтому, как отмечает американский специалист в области социологии культуры Н. Смелзер, «все элементы культуры... могут быть выражены в языке». Рассматривая язык как социокультурный фактор, который в значительной мере способствует формированию и организации опыта людей, он объясняет это тем, что, «как и вся культура в целом, он вырабатывает лишь общепринятые значения. Коммуникация возможна только лишь при наличии значений, которые принимаются, используются ее участниками и понятны им». Но такое «наличие общепринятых значений» допустимо, как правило, в пределах одного языка. Здесь в философско-социологическом плане рельефно очерчивается еще одна очень важная функция языка - функция идентификации людей в рамках той иной социальной группы, этнической общности. «С одной стороны, возможность общения способствует сплочению членов социальной группы. Общий язык объединяет людей. С другой - общий язык исключает тех, кто не говорит на этом языке ...».
На наш взгляд, культура не существует вне деятельности человека и социальных общностей, так как именно человеческая деятельность породила новую «сверхприродную» среду обитания - четвертую форму бытия - культуру (М.С. Каган). Отсюда следует, что культура - мир человеческой деятельности, преображение человеком природы по законам общества. В связи с этим М. Хайдеггер подчеркивает: «... человеческая деятельность понимается и организуется как культура. Культура теперь - реализация верховных ценностей путем культивирования высших человеческих достоинств. Из сущности культуры вытекает, что в качестве такого культивирования она начинает в свою очередь культивировать и себя, становясь, таким образом, культурной политикой».
По мнению В.И. Карасика, «язык и культура - важнейшие понятия гуманитарного знания. Социальная сущность языка заключается в том, что он существует, прежде всего, в языковом сознании - коллективном и индивидуальном. Соответственно языковой коллектив, с одной стороны, и индивидуум, с другой стороны, являются носителями культуры в языке».
Нельзя забывать о том, что в исходном определении культуры выражается ее символический характер. Культура - это инобытие человеческого духа, представленное в знаках. Она не только соединяет, но и разъединяет внутренний и внешний мир человека. М.М. Бахтин отмечал, что культура не имеет своей территории. Это означает, что она постоянно мечется между духом человека и его знаками, находя лишь временное пристанище в каком-то из этих двух регионов. Если Э. Кассирер оценивал символический характер культуры как обязательное ее свойство, а, следовательно, не подлежащее критическому восприятию, то интуитивист А. Бергсон резко критиковал такую позицию. Он настаивал на том, что философский акт состоит в преодолении символических форм, после чего только и возможны чисто интуитивное постижение предмета и вообще действительная жизнь. Символическую природу культуры, однако, никому не дано отменить. Критики Бергсона указывают на возможность забвения человека в символических продуктах культуры и цивилизации. Этого не будет в том случае, если культура реализуется как полноценный диалог. М.М. Бахтин всегда подчеркивал диалоговый характер культуры.
По поводу того, что национальная культура вступает в диалог с другими национальными культурами, раскрывая при этом такие стороны, на которых не акцентировалось внимание в родной культуре, М.М. Бахтин писал: «Мы ставим чужой культуре новые вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответа на эти наши вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами свои стороны, новые смысловые глубины».
Примером того, что культурный диалог осуществляется внутри единого целого, может служить высказывание Г.С. Кнабе: «Диалог воплощает диалектику развития, диалектику, раскрытую в будущее и в этом смысле исторически положительную, - положительную как в объективном, философском и историческом смысле, так и в смысле субъективно-человеческом, нравственном».
Если рассматривать язык в качестве системообразующего элемента культуры, то последнюю можно интерпретировать как семиотическую систему. В связи с этим классическая культура была относительно замкнутой семиотической системой, и, чтобы осуществить общение с другой культурой, необходимо было расшифровать коды ее закодированной системы. По словам Ю.М. Лотмана, другая культура - это память, закодированная реальным языком: «Язык - это код плюс его история». Хотя язык и культура являются разными семиотическими системами, они имеют некоторые общие черты, например, это формы сознания, отражающие мировоззрение человека, они существуют в диалоге между собой; и культуре, и языку присущи нормативность и историзм, их субъект - это всегда индивид или социум, личность или общество.
Взаимосвязь языка и культуры движется в одну сторону; так как язык отражает действительность, а культура есть неотъемлемый компонент этой действительности, с которой сталкивается человек, то и язык - простое отражение культуры.
3 ВОПРОС ОБ ОБРАТНОМ ВОЗДЕЙСТВИИ ЯЗЫКА НА КУЛЬТУРУ
Если воздействие культуры на язык вполне очевидно, то вопрос об обратном воздействии языка на культуру остается пока открытым.
Ученые XIX в. (В. Гумбольдт, А.А. Потебня) понимали язык как духовную силу. По мнению Гумбольдта, дух, духовное начало, духовная сила - это чисто человеческий атрибут, качество, отличающее его от всех других существ. В. Гумбольдт подчеркивал, что язык «есть орган внутреннего бытия, само это бытие, находящееся в процессе внутреннего самопознания и проявления. Язык всеми тончайшими фибрами своих корней связан с народным духом, и чем соразмернее этот последний действует на язык, тем закономернее и богаче его развитие». Другими словами, язык, являясь средой человеческого бытия, не существует вне человека как объективная данность, он находится в нем самом, в его душе, памяти и сознании, меняя свои формы в мыслях и в высказываемых словах.
Эту проблему также исследовали школа Э. Сепира и Б. Уорфа, различные школы неогумбольдтианцев, разработавшие так называемую «гипотезу лингвистической относительности». В основе этой гипотезы лежит убеждение, что люди видят мир по-разному - сквозь призму своего родного языка. Для ее сторонников реальный мир существует постольку, поскольку он отражается в языке. Но если каждый язык отражает действительность присущим только ему способом, то, следовательно, языки различаются своими «языковыми картинами мира». Б. Уорф утверждал, что «язык - не средство выражения, не «упаковка мыслей», а скорее форма, определяющая образ наших мыслей» Мы можем по-разному видеть и воспринимать мир, но именно язык определяет способ нашего видения и восприятия окружающего мира. Он писал: «Было установлено, что основа языковой системы любого языка не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и синтеза … Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они самоочевидны, напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе, в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного языкового коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка».
В соответствии с этим, в гипотезе Сепира - Уорфа выдвигаются положения о том, что язык обусловливает способ мышления говорящего на нем народа; способ познания реального мира зависит от того, на каких языках мыслят познающие субъекты.
Данная гипотеза получила дальнейшую разработку в трудах Л. Вейсгербера, в его концепции языка как «промежуточного мира», стоящего между объективной действительностью и сознанием. «Язык действует во всех областях духовной жизни как созидающая сила».
В исследованиях Д. Олфорда, Дж. Кэррола, Д. Хаймса и других авторов гипотеза лингвистической относительности получила современное актуальное звучание и была существенным образом дополнена. Так, Д. Хаймс ввел еще один принцип функциональной относительности языков, согласно которому между ними существует различие в характере их коммуникативных функций.
Однако следует заметить, что ряд ученых (Д. Додд, Г.В. Колшанский, Б.А. Серебренников, Р.М. Уайт, Р.М. Фрумкина, Э. Холленштейн) резко критикуют гипотезу лингвистической относительности. Так, Б.А. Серебренников выражает свое отношение к этой гипотезе в следующих положениях: 1) источником понятий являются предметы и явления окружающего мира. Любой язык в своем генезисе - результат отражения человеком окружающего мира, а не самодовлеющая сила, творящая мир; 2) язык приспособлен в значительной степени к особенностям физиологической организации человека, но эти особенности возникли в результате длительного приспособления живого организма к окружающему миру; 3) неодинаковое членение внеязыкового континуума возникает в период первичной номинации. Оно объясняется неодинаковостью ассоциаций и различиями языкового материала, сохранившегося от прежних эпох.
Таким образом, гипотеза лингвистической относительности оценивается современными учеными далеко не однозначно. Тем не менее, к ней обращаются все исследователи, серьезно занимающиеся проблемой взаимоотношения языка и культуры, языка и мышления, так как именно с помощью данной гипотезы могут быть осмыслены такие факты языка, которые трудно объяснить каким-либо другим способом. Так, Б. Бернстайн, один из основателей социолингвистики, особо подчеркивает значение работ Уорфа, которые раскрыли ему «избирательное влияние культуры (осуществляющееся через общественные отношения) на образование определенных форм грамматики, а также семантическое и, соответственно, познавательное значение этих форм». М. Коул и С. Скрибнер отмечают, что идеи гипотезы «продолжают жить в этой молодой и плодотворной области исследования, предметом изучения которой является то, как человек пользуется языком не только для социального общения, но и как орудием мышления».
Дальнейшие рассуждения о соотношении языка и культуры приводят нас к выводу о том, что язык - факт культуры, во-первых, потому что он является ее составной частью, которую мы наследуем от наших предков; во-вторых, язык - основной инструмент, посредством которого мы усваиваем культуру; в-третьих, это важнейшее из всех явлений культурного порядка, так как если мы хотим понять сущность культуры - науку, религию, литературу, то должны рассматривать эти явления как коды, формируемые подобно языку, поскольку естественный язык имеет лучше всего разработанную модель. Эту мысль мы можем подтвердить словами С.Г. Тер-Минасовой: «Язык - зеркало культуры, в нем отражается не только реальный мир, окружающий человека, не только реальные условия его жизни, но и общественное самосознание народа, его менталитет, национальный характер, образ жизни, традиции, обычаи, мораль, система ценностей, мироощущение, видение мира». Поэтому концептуальное осмысление культуры может произойти только посредством естественного языка. Язык - составная часть культуры и ее орудие, это действительность нашего духа, лик культуры; он выражает в обнаженном виде специфические черты национальной ментальности. Язык есть механизм, открывший перед человеком область сознания.
По словам К. Леви-Стросса, язык есть одновременно и продукт культуры, и ее важная составная часть, и условие существования культуры. Более того, это специфический способ существования культуры, фактор формирования культурных кодов.
Между тем отношения между языком и культурой могут рассматриваться как отношения части и целого. Язык может быть воспринят как компонент культуры и как ее орудие, что не является одним и тем же. Однако он в то же время автономен по отношению к культуре в целом и может рассматриваться как независимая, автономная семиотическая система, т.е. отдельно от культуры, что делается в традиционной лингвистике.
Очевидно, что если каждый носитель языка одновременно является и носителем культуры, то языковые знаки приобретают способность выполнять функцию знаков культуры и тем самым служат средством представления основных установок культуры. Именно поэтому язык способен отображать культурно-национальную ментальность его носителей. Культура соотнесена с языком через концепт пространства.
Итак, культура живет и развивается в «языковой оболочке». Если раньше культуры были «вещными», то современные становятся все больше вербальными. Язык обслуживает культуру, но не определяет ее; он способен создавать вербальные иллюзии, как бы словесный мираж, который подменяет собой реальность. Язык является средством, при помощи которого человек получает сведения о культуре; это то, что лежит в бытии человека в культуре. Ведь недаром М. Хайдеггер определяет язык как «дом бытия» и утверждает, что «в жилище языка обитает человек».
Таким образом, язык и культура - сложные и многогранные явления, имеющие коммуникативно-деятельностную, ценностную и символическую природу. Культура устанавливает место человека в системе общественного производства, распределения и потребления материальных ценностей. Она целостна, имеет индивидуальное своеобразие и общую идею и стиль. Язык не просто называет то, что есть в культуре, не просто выражает ее, формирует культуру, как бы прорастая в нее, но и сам развивается в культуре. Культура формирует сложную и многообразную языковую систему, благодаря которой происходит накопление человеческого опыта и передача его из поколения в поколение. Уровнем развития материальной и духовной культуры общества определяется форма существования языка.
4 ЯЗЫК КУЛЬТУРЫ. ЧТО МЫ ПОНИМАЕМ ПОД ЯЗЫКОМ КУЛЬТУРЫ?
Языком культуры в широком смысле этого понятия мы называем те средства, знаки, формы, символы, тексты, которые позволяют людям вступать в коммуникативные связи друг с другом, ориентироваться в пространстве культуры. Язык культуры — это универсальная форма осмысления реальности, в которую «организуются все вновь возникающие или уже существующие представления, восприятия, понятия, образы и другие подобного рода смысловые конструкции (носители смысла)».
Почему мы полагаем, что проблема языка культуры — одна из самых актуальных как в науке, так и в жизни? Глубинные перемены, происходящие в обществе, обострение геополитической и общественно-политической ситуации, противоречия, пронизывающие нашу эпоху, ведут, по сути, к смене типа культуры. В периоды, когда «распадается связь времен», всегда актуализируется проблема понимания. Как отмечал Г.Г. Гадамер, «она встает всякий раз, когда терпят крах попытки установить взаимопонимание между регионами, нациями, блоками и поколениями, когда обнаруживается отсутствие общего языка и вошедшие в привычку ключевые понятия начинают действовать как раздражители, лишь укрепляющие и усиливающие противоположности и напряжения».
Ускорение истории к концу XX века, а, следовательно, и более быстрое обновление языка также вносят помехи во взаимопонимание поколений. Термин "понимание" используется в двух смыслах: как фактор интеллектуальный, познавательный, но и как сопереживание, вчувствование.
Сложность понимания обусловлена тем, что восприятие и поведение детерминированы стереотипами - идеологическими, национальными, сословными, половыми, сформированными у человека с детства. Понимание апперцептивно, то есть новая информация ассимилируется путем соотнесения с тем, что уже известно, новое знание и новый опыт включаются в систему знания, уже имеющегося, на этой основе происходит отбор, обогащение и классификация материала.
Следовательно, проблема языка культуры — это проблема понимания, проблема эффективности культурного диалога как "по вертикали", то есть диалога между культурами разных эпох, так и "по горизонтали", то есть диалога разных культур, существующих одновременно, между собой.
Самая серьезная трудность заключена в переводе смыслов с одного языка на другой, каждый из которых имеет множество семантических и грамматических особенностей. Не случайно в науке сформировалась крайняя точка зрения, в соответствии с которой смыслы настолько специфичны для каждой культуры, что вообще не могут быть адекватно переведены с языка на язык.
Соглашаясь с тем, что иногда действительно трудно передать смысл, особенно если речь идет об уникальных произведениях культуры (многие из нас сталкивались с удивлением по поводу, например, гениальности А.С. Пушкина, высказываемым иностранцами, читавшими его только в переводах). Заметим, что не столь уж безрезультатны попытки выявить универсальные человеческие концепты, представляющие собой психические феномены внутреннего мира человеческой мысли. Эти попытки предпринимались еще великими философами-рационалистами XIX века — Р. Декартом, Б. Паскалем, Г. Лейбницем, называвшим элементарные смыслы, генетически передающиеся от поколения к поколению, "алфавитом человеческих мыслей". Описание значений, закодированных в языке, систематизация, анализ этого "алфавита" — одна из главных задач культурологии.
В чем заключен фундаментальный характер проблемы языка культуры? Мы полагаем, что проблему языка культуры можно отнести к фундаментальным, по крайней мере, по трем основаниям.
Во-первых, проблема языка культуры — это проблема ее смысла. В XVII —XVIII веках произошло разбожествление культуры, и точкой отсчета для осмысления бытия стал разум. Но разум и рациональное начало, организуя и структурируя жизнь человека и человечества, не дают понимания ее смысла.
Кризис просвещенческой идеи прогресса заставил искать новые смыслы. Эти поиски привели к культуре, ее ценностям, освоить которые невозможно, не владея системой ее языков.
Во-вторых, язык культуры синтезирует разные аспекты жизни человека — социальные, культурно-исторические, психологические, эстетические и др. Но чтобы событие жизни стало явлением культуры, оно должно быть переведено в текст. Следовательно, язык — это ядро системы культуры. Именно через язык человек усваивает представления, оценки, ценности — все то, что определяет его картину мира. Таким образом, язык культуры — это способ ее хранения и передачи от поколения к поколению.
В-третьих, понимание языка культуры и овладение им дает человеку свободу, придает способность к оценке и самооценке, к выбору, открывает пути включения человека в культурный контекст, помогает осознать свое место в культуре, ориентироваться в сложных и динамичных социальных структурах. Фундаментальный смысл языка культуры в том, что понимание мира, которое мы можем достичь, зависит от диапазона знаний или языков, позволяющих нам этот мир воспринимать. Поэтому проблема языка культуры — это фундаментальная проблема не только науки, но и человеческого бытия, ибо «языки — это иероглифы, в которые человек заключает мир и свое воображение, — утверждал великий философ В. фон Гумбольдт. — ...Через многообразие языков для нас открывается богатство мира и многообразие того, что мы познаем в нем, и человеческое бытие становится для нас шире, поскольку языки в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия».
Таким образом, язык — это продукт культуры, язык — это структурный элемент культуры, язык — это условие культуры. Фундаментальный смысл его в том, что язык концентрирует и воплощает в единстве все основания человеческой жизни.
К. Леви-Строс считал, что тотемизм явился одним из первых видов символической классификации, когда изображения животных, растений и т.п. использовались в качестве священных знаков племени. Различия между животными в рамках тотемизма составляли естественную модель для дифференциаций и классификаций разнообразных явлений как природного, так и социального мира. К настоящему времени сложилась следующая общепринятая классификация языков:
— естественные языки, как основное и исторически первичное средство познания и коммуникации (русский, французский, эстонский и т.п.). Естественные языки не имеют автора, они, как заметил В.Я. Пропп, «возникают и изменяются совершенно закономерно и независимо от воли людей, везде там, где для этого в историческом развитии народов создались соответствующие условия».
Для них характерен непрерывный процесс изменения, ассимиляции и отмирания. Изменение смысла слов и понятий может быть связано с разнообразными факторами, в том числе и социально-политическими. Франко-швейцарский лингвист и культуролог Патрик Серио в работе «Анализ советского политического дискурса» убедительно показал, какое воздействие оказал на русский язык «советский способ» оперирования с ним на протяжении десятилетий. Особое использование языка влечет активизацию некоторых его черт, создавая особый «ментальный мир»; например, язык идеологии хрущевской и брежневской поры получил наименование «деревянного языка».
Словарный запас человека в среднем 10 - 15 тысяч слов, часть из них - активные, которые человек использует, другая часть - пассивные, значение которых он понимает, но не использует сам;
— искусственные языки — это языки науки, где значение фиксировано и существуют строгие рамки использования. Понятно, для чего это необходимо: повседневная речь многозначна, что недопустимо в науке, где необходима предельная адекватность восприятия. Научное знание стремится избежать неопределенности информации, что может привести к неточностям и даже ошибкам.
Кроме того, повседневная лексика громоздка. Например, формула (a+b)2=(a2+2ab+b2) должна быть изложена следующим образом: квадрат суммы двух чисел равен квадрату первого числа плюс удвоенное произведение первого на второе и т.д. А изложенная математически она выглядит лаконично и ясно.
К искусственным языкам относятся и языки условных сигналов, например, азбука морзе, дорожные знаки;
— вторичные языки - это коммуникационные структуры, надстраивающиеся над естественно-языковым уровнем (миф, религия, искусство).
Поскольку сознание человека есть сознание языковое, все виды надстроенных над сознанием моделей могут быть определены как вторичные моделирующие системы.
Рассматривая их природу, можно заметить, что сложность структур прямо зависит от сложности передаваемой в них информации. Так, например, поэтическая речь — структура большой сложности в сравнении с естественным языком. И если бы объем информации, содержащейся в поэтической речи и обычной, был одинаковым, художественная речь потеряла бы право на существование.
Но художественная структура позволяет передавать такой объем информации, который совершенно недоступен для передачи средствами элементарного языка. Пересказывая содержание стиха обычной речью, мы разрушаем структуру и, следовательно, доносим совсем не тот объем и качество информации.
5 КАКИМИ НАУКАМИ ИЗУЧАЕТСЯ ЯЗЫК КУЛЬТУРЫ?
В современной науке проблема языка формируется как проблема междисциплинарная. Трудно представить себе ее анализ без привлечения данных логики, философии, антропологии, герменевтики, лингвистики, феноменологии, семиотики, других научных дисциплин, на которые опирается культурология. Речевой аспект языка связан с физиологией, звук — с разделом физики — акустикой, работу мозга при этом исследует нейрофизиология. Современная аналитическая работа о языке почти невозможна без привлечения теории бессознательного, отсюда — особая роль прикладной психологии.
Однако среди наук, изучающих интересующую нас проблему, выделим особо семиотику и герменевтику. Семиотика — наука о знаковых системах или семиозисе культуры. Это относительно современная наука, претендующая на создание метаязыка. У истоков семиотики — две научные традиции, одна из которых восходит к Ч. Моррису (1834— 1896), американскому философу и социальному психологу, другая — к Ф. де Соссюру (1857 — 1913) и Парижской школе. Ч. Моррис полагал, что понятие знака может оказаться столь же фундаментальным для наук о человеке, как понятие атома для физики и клетки для биологии. Ф. де Соссюр считал семиологию частью социальной психологии, аргументируя возможность изучения культуры общества через язык как важнейшую из знаковых систем. Французский структуралист К. Леви-Строс предполагал, что явления социальной жизни, искусство, религия и другие имеют природу, аналогичную природе языка, а, следовательно, они могут изучаться теми же методами.
Русская ветвь семиотики восходит к трудам А. Потебни, Г. Шпета, Ю. Лотмана и тартуской школы. А. Потебня и Г. Шпет рассматривали семиотику как сферу этнической психологии, одними из первых выделяя ее особую роль для гуманитарных наук. По аналогии с ноосферой Ю. Лотман ввел понятие семиосферы — универсального семиотического пространства, существующего по определенным закономерностям.
Герменевтика— одна из древних наук, она появилась в раннем христианстве и занималась тогда трактованием религиозных текстов. Современная философская герменевтика, основателем которой считается Г.Г. Гадамер, занимается интерпретацией текста, не только реконструируя, но и конструируя смысл.
Смысл чаще всего не детерминирован жестко словом или знаком, а может быть придан вещи или явлению в зависимости от культурного контекста, наследственной информации, времени произнесения или написания, субъективного опыта. "Живое слово не обозначает предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, вещность, милое тело. И вокруг вещи слово блуждает свободно как душа вокруг брошенного, но не забытого тела.
Французский исследователь Ф. Подан, введший различение между значением слова и его смыслом, утверждал, что смысл определяется контекстом, в котором то или иное слово произнесено. А.Л. Выготский ввел в науку понятие подтекста, автором которого был К.С. Станиславский, понимавший подтекст как генератор смысла слова в театре, как указание на мотив поступка. По Выготскому именно из подтекста, а не из контекста выводится смысл.
Можно предположить, что эти два подхода в определенной мере связаны с двумя способами достижения понимания. Один из них разработан в структуралистской школе, и, как метод строгой логики, он нуждается в отстраненности объекта исследования от человека. Другой метод — герменевтический, когда главная задача — ликвидировать дистанцию между объектом и исследователем. Несмотря, однако, на кажущуюся противоположность, мы не считаем невозможным сочетать оба подхода в рассмотрении знаково-символических систем.
Культура в данном случае и понимается как поле взаимодействия этих систем. Установление смысловых связей между элементами этой системы, дающими представление об универсальной модели мира, возможно только при подходе к языку культуры как к тексту, обладающему некоторым внутренним единством. При этом следует иметь в виду его принципиальную многозначность.
Что такое текст? Культура — коллективная память. Но «язык — дом бытия» (М. Хайдеггер): чтобы событие стало явлением культуры, оно должно быть выражено в тексте. Только тогда культура может выполнять функцию хранения и передачи информации. В истории человеческого рода сформировались два канала передачи информации. Один из них, как и у всей живой природы, — генетический, по другому каналу сведения передаются от поколения к поколению через разнообразные знаковые системы, единицы информации в которых английский исследователь Р. Доукинс назвал "мемами". То есть, если в биологической жизни человечества накапливается генофонд, то в культурной — мемофонд, который выражен в текстах. При этом в современной европейской традиции принято рассматривать как текст все, что создано искусственно: не только книги и рукописи, но и картины, здания, интерьер, одежду и многое другое, что еще иначе называется артефактами.
Как утверждает Ж. Деррида: «Для меня текст безграничен. Это абсолютная тотальность. Нет ничего вне текста". Приведем еще одно определение текста, сформулированное Р. Бартом: «Что же такое текст? ...Текст принципиально отличается от литературного произведения. Это не эстетический продукт, а знаковая деятельность, это не структура, а структурообразующий процесс, это не пассивный объект, а работа и игра, это не совокупность замкнутых в себе знаков, наделенная смыслом, которые можно восстановить, а пространство, где прочерчены линии смысловых сдвигов. Уровнем текста является не значение, но означающее, в семиотическом и психоаналитическом смысле этого понятия ... бывает, к примеру, текст жизни, в который я попытался проникнуть».
Текст не сводим к речевому акту, в этом качестве могут рассматриваться любые знаковые системы: иконографические, вещные, деятельностные. В таком понимании языка культуры проявляется стремление к преодолению лингвистического плана. Это стремление получило новое осмысление с появлением теоремы Геделя о неполноте. Применительно к нашей проблеме это означает, что в любом языке, рассматриваемом изолированно, в любой знаковой системе заключены противоречивые основания, которые не позволяют адекватно и исчерпывающе описывать реальность. Для этого необходим "метаязык", восполняющий неполноту. Часто эту функцию выполняет язык из другой знаковой системы, хотя для культуры XX века характерно стремление к языку интегративному.
Таким образом, именно в семантическом поле языка культуры происходит накопление, оформление в текст, а затем с помощью методов разных наук — дешифровка или раскодирование информации, заложенной в глубинных структурах культуры и сознания.
Что такое «знак» и «символ»? Каково их происхождение? Как известно, культура, начинаясь с организации, с порядка, с ритуала, структурирует окружающий человека мир.
Когда речь идет о символах и знаках, всегда возникает вопрос: знак — чего? символ — чего? Этот вопрос означает, что раскрыть смысл этих понятий можно, лишь, если анализировать их отношения к чему-то третьему, к оригиналу, который может не иметь (и чаще всего не имеет) ничего общего по физическим, химическим и иным свойствам с носителем отражения.
Но все находятся в некоторой связи, являясь результатом человеческого познания, облекая этот результат в определенные формы.
Понятия «знак» и «символ» часто используются в одном и том же смысловом контексте. Мы попытаемся выделить специфику их происхождения и функционирования. Иногда можно встретить утверждение, что знаки — это то, что отличает человека от животного мира. Но есть все же основания полагать, что праязыки возникли из знаковых систем, сформировавшихся в животном мире. Исследователи утверждают, что эти системы могут быть весьма дифференцированными.
 |
Так, например, доминирующие самцы в стае верветок могут издавать 6 разных сигналов опасности: 1) и 2) - «просто» опасность; 3) - «человек или змея»; 4) - опасность сверху: орел, вся стая бросается с деревьев вниз; 5) - «леопард»; 6) - опасность снизу: реакция, обратная четвертой. Грань между культурой и природой вообще не так очевидна, как полагают те, кто абсолютизирует самое короткое из определений культуры: «культура — все то, что не природа». Леви-Строс, проводивший полевые исследования в тропических джунглях Центральной Бразилии среди племен, где слой |
культуры еще очень тонок, и можно проследить связь человека с природой, когда обозначающее еще не вполне оторвалось от обозначаемого, сделал вывод, что табу на инцест оказалось той границей, за которой природа перешла в культуру. Однако немецкий этнолог Бишоф доказал, что такое же табу существует у серых гусей, и что такая поведенческая модель обусловлена, по всей вероятности, гормональными процессами.
Основываясь на подобного рода исследованиях, мы полагаем, что человеческая культура начинается там и тогда, где и когда появляется способность сознания к символизации. Знаки и символы, писал Э. Кассирер, «принадлежат двум различным дискурсивным вселенным: сигнал (Э. Кассирер употребляет этот термин как синоним «знака») есть часть физического мира бытия, символ же представляет собой часть человеческого мира значения. Сигналы суть «операторы», символы — «десигнаторы»... Символ не только универсален, но и предельно изменчив... Знак или сигнал соотносятся с вещью, к которой они отсылают, фиксированным, единственным путем».
Итак, знак—это материальный предмет (явление, событие), выступающий в качестве объективного заместителя некоторого другого предмета, свойства или отношения и используемый для приобретения, хранения, переработки и передачи сообщений (информации, знаний). Это овеществленный носитель образа предмета, ограниченный его функциональным предназначением.
Наличие знака делает возможной передачу информации по техническим каналам связи и ее разнообразную — математическую, статистическую, логическую — обработку.
Символ — одно из самых многозначных понятий в культуре. Изначальный смысл этого слова — удостоверение личности, которым служил simbolon — половинка черепка, бывшая гостевой табличкой. Символ в культуре — универсальная категория, раскрывающаяся через сопоставление предметного образа и глубинного смысла. Переходя в символ, образ становится «прозрачным», смысл как бы просвечивает сквозь него. Эстетическая информация, которую несет символ, обладает огромным числом степеней свободы, намного превышая возможности человеческого восприятия. «Я называю символом всякую структуру значения, — писал П. Рикер, — где прямой, первичный, буквальный смысл означает одновременно и другой, косвенный, вторичный, иносказательный смысл, который может быть понят лишь через первый. Это круг выражений с двойным смыслом составляет собственно герменевтическое поле».
Повседневная жизнь человека наполнена символами и знаками, которые регулируют его поведение, что-то разрешая или запрещая, олицетворяя и наполняя смыслом.
В символах и знаках проявляется как внешнее «я» человека (self), так и внутреннее «я» (I), бессознательное, данное ему от природы. Леви-Строс утверждал, что нашел путь от символов и знаков к бессознательной структуре разума, а, следовательно, к структуре вселенной. Единство человека и вселенной — одна из самых древних и загадочных тем в культуре. В преданиях люди — звезды, спиральность небесных туманностей многократно повторена в орнаментах всех земных культур, красная кровь обязана цветом железу, а все железо, которое есть на земле, по утверждениям астрономов, возникло в звездном веществе. Спиральная структура многих областей человеческого тела: ушная раковина, радужка глаза... Именно это чувство единства позволило математику и поэту В. Хлебникову создать собственную модель метаязыка, состоящего из семи слоев.
Приближение к загадке, однако, лишь увеличивает ее таинственность. Но это ощущение таинственности и есть "самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — как утверждал А. Эйнштейн. — Оно лежит в основе религии, и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым". Загадочны цвет, звук, слово, число, загадочно то, что они отражают; явления природы и человеческого сознания.
Что зашифровано в знаках и символах? Что такое сенсибильный и интеллигибельный планы бытия? Давно замечено, что явления культуры имеют два плана: материальный и нематериальный, проникновение в который происходит через освоение знакового языка видимого плана, доступного органам чувств. Эта особенность культуры была впервые осознана как специфика искусства еще философами-неоплатониками флорентийской школы. Так, Пико делла Миравдола писал: «Всякая вещь, кроме своего природного бытия имеет другое бытие, называемое идеальным, сообразно с которым она была создана богом в первом разуме... Всякая причина, производящая с помощью искусства и разума какой-нибудь результат, имеет в себе изначально прообраз той вещи, которую желает произвести... Эту форму платоники называют идеей и образом и считают, что заключенная в уме архитектора форма здания имеет более совершенное бытие, чем само здание, построенное затем из камня, дерева и т.п. Это первое бытие называют бытием идеальным или интеллигибельным (умозрительным), а второе — бытием материальным или сенсибильным (воспринимаемым чувством)... Интеллигибельная сфера является умопостигаемым миром, созданным непосредственно богом». По сути, об этом же пишет Ортега-и-Гассет: «...картина не ограничивается рамой. Скажу больше, из целого организма картины на холсте [представлена] ее минимальная часть... Как может быть такое, спросите вы, чтобы существенные составные части картины находились вне ее? Тем не менее, это именно так. «Художник» переносит на холст далеко не все из того, что внутри него самого обусловило данное произведение.... Из глубин сознания появляются на свет лишь самые фундаментальные данные, а именно эстетические и космические идеи... При помощи кисти художник делает очевидным как раз то, что не является таковым для его современников. Все прочее он подавляет, либо старается не выделять».
Заметим, философ говорит о неочевидном даже для современников. Образы мирочувствования, однако, меняются со временем. И потому, «только люди, не обладающие утонченной способностью проникаться вещами, могут думать, будто они в состоянии без особых затруднений понимать художественные творения давно минувших эпох». Реконструкция скрытых идей — тяжкий труд не только для дилетантов, но и для профессионалов — историков, филологов, культурологов. Но иногда в обществе, в определенный момент как бы открываются клапаны восприятия, и тогда пробуждается активный интерес к тем или иным мастерам прошлого, как это было, например, с Босхом, Брейгелем, Гойей, Эль Греко, Рублевым, Малевичем...
Иногда такие «открытия» культурных ценностей становятся результатом технических возможностей. Так открылась русскому зрителю начала XX века превосходная икона, освобожденная от тяжелых окладов и очищенная от вековой копоти. Изумлением от явленного пронизана работа Е. Трубецкого «Умозрение в красках», прочитанная первоначально как публичная лекция в 1916 году, где он пытается через внешний, красочно-символический план проникнуть в понимание смысла древнерусской культуры. В другой работе этого же периода — «Два мира в древнерусской иконописи» — он развивает эту мысль о связи сенсибильного и интеллигибельного планов: «Когда мы расшифруем непонятный доселе и все еще темный для нас язык этих символических начертаний и образов, нам придется заново писать не только историю русского искусства, но историю всей древнерусской культуры... Открытие иконы дает нам возможность глубоко заглянуть в душу русского народа, подслушать ее исповедь... Открытие иконы озарит своим светом не только прошлое, но и настоящее русской жизни, более того, ее будущее. Ибо в этих созерцаниях выразилась не какая-либо переходящая стадия в развитии русской жизни, а ее непреходящий смысл». Знаки видимого напрямую ведут нас в мир идей. «Луковица» над куполом храма «воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое земной мир становится причастным потустороннему богатству». Таким образом, через обнаружение смысла формы человек проникает в смысл содержания. Это можно было бы назвать эффектом обратной перспективы. Как в иконе: восприятие ее по ту сторону изображения, как бы изнутри. Но если преодолеть опасение и двинуться в этом направлении дальше, по пути аналогии с иконописью, то невольно приходит в голову мудрое наблюдение П. Флоренского о том, что художественное превосходство имеют те иконы, "в которых нарушение правил перспективы наибольшее, тогда как иконы более "правильного" рисунка кажутся холодными, безжизненными и лишенными ближайшей связи с реальностью, на них изображенною".
Это размышление ведет нас от семантики к психологии, от анализа вербальных сущностей к анализу сенсорного аспекта образа. Семантика и психология имеют общую границу — так же, как имеют ее смысл и чувство. Психолингвистика снимает эту грань. Известный французский лингвист, специалист в области психомеханики языка, Г. Гийом справедливо отмечал, что для того, кто ограничивает себя наблюдением, язык — это огромный беспорядок, бессистемность, где мысль теряется безвозвратно и глупо рассчитывать ее вновь отыскать, поскольку особенностью беспорядка является невозможность понимания. Однако интуиция подсказывает, что в кажущемся беспорядке фактов языка скрыт таинственный и удивительный порядок. Он полагает, что видение на уровне понимания предполагает многократное движение от непонимания к пониманию, от понимания к наблюдению и снова от наблюдения к пониманию.
Научная деятельность — это колебания от наблюдения к пониманию, превосходящему наблюдение. Огромную роль в этом процессе играет воображение. Обращение к психологии не удаляет нас от семантики, как это может показаться на первый взгляд, но позволяет акцентировать внимание на методах анализа понимания смысла в рамках семантического поля языка культуры. Понять — значит ответить на вопросы: почему, зачем, как. Каким образом. Семиотический и структуралистский анализ позволяет проследить функциональные связи, но не позволяет выяснить мотивации, психологические импульсы. С другой стороны, это возможно, если использовать методологию синтеза семиотических и герменевтических подходов, что практикуется в постструктурализме, и позволяет более мягко, но потому и более свободно обращаться к природе символа и знака.
Каков механизм расшифровки знаково-символических систем? Психология воображения может быть полезна при попытке классифицировать процесс формирования символических структур, глубинно связанных с воображением. Первый этап — это видение, сопровождающееся мышлением, так как при этом происходит структурирование семантического поля. Затем включается образное измерение, когда граничат вербальное и невербальное. Мышление при этом носит предикативный характер: схватывается не сам предмет, а его предикаты, в логических формулах обозначающиеся буквой Р. Такое мышление рационально, но сам предмет как бы прячется за высказывания о нем, и пока мы рассматриваем образ как точную копию замещенного предмета, загадка разгадана быть не может. И лишь на третьем этапе, являющемся следствием работы воображения, воссоздается реальность с помощью знаково-символических систем.
При этом, как утверждал М. Бахтин, нельзя провести абсолютной границы между знаково-символическими формами и смыслом. Смысл обретается внутри, он не принадлежит внешнему миру и может быть передан лишь иносказательно. Понимание (или прозрение) приходит тогда, когда содержание оказывается заключено в одной точке, но такой, через которую, как через призму, отразился весь мир. Символизация — результат воздействия когнитивного процесса на семантические структуры. Знаково-символические структуры имеют место на всех уровнях познания: первичном, или поверхностном, семантическом и смысловом — как посредники между человеком и культурой, однако новый опыт и приращенное знание могут менять способы восприятия и постижения мира. Первый уровень задается социокультурным контекстом, это уровень обыденной коммуникации. Так, закон Ньютона воспринимается по-разному при изучении его в 6 классе школы, и после знакомства с теорией Эйнштейна.
Можно привести и пример с отношением к ядерной энергии до и после Хиросимы, до и после Чернобыля. Восприятие символа обусловливается и культурными ценностями. Так, свастика, символизирующая в древнеиндийской традиции единство всех начал, с изменением культурного контекста приобрела иной смысл: изъятие знака из определенной культурной традиции привело к конфликту между знаком и обозначаемым. На знак в этом случае как бы "налипает" новое символическое содержание. В результате для послевоенных поколений европейцев он символизирует не изначальное, а приданное ему смысловое содержание.
Второй уровень познания требует теоретического объяснения в рамках семантических правил формирования смысла высказывания. И лишь на третьем, глубинном уровне, происходит раскодирование смысла, при этом мы вслед за Г. Фрече и Э. Гуссерлем понимаем под смыслом объективное содержание выражения в дихотомии с представлением, как ментальной актуализации в форме образа и ощущения.
Если понимать семантику как переводимый компонент языка, то анализ ее позволяет, отталкиваясь от присущей каждой эпохе специфической ментальности и специфики языка разных областей культуры, соотносить их друг с другом. Коммуникация в этом случае предстает не как простое перемещение сообщения, а как перевод текста с одного языка на другой. Такой перевод возможен потому, что коды отправителя и адресата образуют пересекающееся множество. Ю. Лотман справедливо замечает, однако, что при переводе часть сообщения окажется отсеченной, часть подвергнется трансформации, потерянным окажется именно своеобразие адресата, что и составляет особую ценность сообщения. «Положение было бы безысходным, — пишет он, — если бы в воспринятой части сообщения не содержались указания на то, каким образом адресат должен трансформировать свою личность, чтобы постигнуть утраченную часть сообщения. Таким образом, неадекватность агентов коммуникации превращает сам этот акт из пассивной передачи в конфликтную игру, в ходе которой каждая сторона стремится перестроить семиотический мир».
Этот конфликт принадлежит к числу таких, которые возникают при рассмотрении соотношения между целостностью и непрерывностью (континуальностью) мира, с одной стороны, и атомарностью, дискретностью знаков, задаваемых более или менее размытыми полями значений, с другой. В ходе попыток разрешения такого рода конфликтов возникают гениальные догадки и творческие открытия в культуре, которые кодируются с помощью знаково-символических механизмов, и круг замыкается вновь.
6 ЛИНГВО-ФИЛОСОФСКИЙ АСПЕКТ ПРОБЛЕМЫ КРОССКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Теорию культуры можно строить с различных философских позиций.
1. Анализ проблемы понимания других культур, включающий в свою структуру эпистемологическую предпосылку, базируется на специфическом представлении о культуре как выражении некоторого трансцендентного смысла (Бытия, Логоса, Бога ), который сообщает объективность своим репрезентациям или описаниям. Культуры, семиотически понятые как такие описания, обладают одинаковыми выразительными возможностями, «взаимопереводимы» в том смысле, что для каждого предложения одного языка (или кода культуры) найдется, по крайней мере, одно предложение в любом другом естественном языке (другом культурном словаре), которое имеет тот же смысл. Несмотря на все различие культур как описаний или шифров трансцендентного, носители различных культур способны понимать друг друга вследствие того, что существует общий для всех индивидов концептуальный фон, гарантирующий определенную общезначимость того содержания, которое они понимают, схватывая смысл. При подобной трактовке «иных культур» никакой принципиальной проблемы их понимания не возникает. Разнообразие языков и культур рассматривается как проявление и сосуществование в рамках одного семантического пространства метакультуры, или метасловаря, наличием которого обусловлена возможность понимания других культур. Работа антропологов и лингвистов по прояснению значений слов и по установлению правил их точного перевода является следствием имплицитного допущения о наличии такого метасловаря, с помощью которого можно совершить кодификацию терминов всех остальных культуных словарей и перевести термины одного словаря в термины другого. Коммуниканты, принадлежащие различным культурам, a priori располагают общим для всех универсальным языком, который предвосхищается и говорящим, и тем, кто претендует на осмысление, онтологически гарантируя успех взаимопонимания. По этой причине не существует барьеров для понимания нами, к примеру, языка культуры индейского племени папагос, который квалифицируется исследователями как недоразвитый, примитивный, еще не достигший того уровня концептуальности, которая свойственна нашему языку. Например, предложение, типа «мое рождение наслаждается моими муками» полагается правильным представителем племени папагос, считающим, что события обладают разумом, в то время как в глазах антропологов высказывающий такое предложение является носителем совершенно безумных представлений о реальности. Подобная оценка лингвистической культуры индейцев, как примитивного, обладающего несовершенной грамматикой языка, основывается на предпосылке, согласно которой практикуемый нами способ описания, то есть наш словарь, наша культура обладает привилегированной позицией по отношению к другим культурным кодам, в том смысле, что наш язык более точно и адекватно репрезентирует общее всем культурам некое трансцендентное значение. Это и инспирирует построение определенной иерархии естественных языков на основе их выразительных возможностей. Ссылка на изоморфизм нашей лингвистической структуры структуре выражаемого трансцендентного значения требует от грамматики других лингвистических практик максимального соответствия нашему языку как наиболее близкому коду самой реальности (своеобразному метаязыку). Только в таком случае последний онтологически (объективно) может обеспечить успех межкультурной коммуникации.
2. Другая стратегия анализа проблемы, развиваемая Л. Витгенштейном, У. Куайном, Р. Рорти и др., ориентирована на понимание культуры как определенного способа самоописания, который не связан требованием выражения какого - либо внекультурного значения. Различные культурные словари рассматриваются не с точки зрения метаязыка, обозначающего общий всем возможным описаниям трансцендентный смысл, а как альтернативные языковые игры, или формы жизни, которые не отсылают к чему-то помимо самого языка. Культурный код не требует своего обосновния через отнесение к некоторой реальности, которая не является частью самой языковой игры. Описание культуры в этом смысле становится самореферентным, отсылающим только к самому себе. С этих позиций, попытка установить и описать некоторые универсальные закономерности, свойственные каждой культуре, рассматриваются как еще одна языковая игра, не имеющая привилегированного положения среди множества других подобных описаний. Следовательно, теряет свой смысл, и попытка кодификации универсальных правил перевода одних описаний в другие. Ситуация такова, что могут существовать описания, одинаково совместимые с объеком описания и не совместимые между собой. Причем, речь даже не идет о проблеме выбора антропологом или этнолингвистом наиболее адекватного варианта интерпретации наблюдаемого ими языка. Неопределенность его перевода мотивирована отсутствием реальных критериев правильного выбора аналитической гипотезы перевода, позволяющего поставить выражения различных языков во взаимооднозначное соответствие.:Квалификация выражений наблюдаемого языка на осмысленные и бессмысленные означает только то, что в отношении их должна существовать возможность решения «за» или «против», но это не говорит о том, как выглядит основание, или критерии, такого решения. Релевантность интерпретации языка других культур имплицитно принимаемой исследователем гипотезе перевода имеет следствием релятивизацию представления о лингвистической норме относительно той языковой игры, которой принадлежит это понятие, что в свою очередь означает неприменимость к различным лингвистическим культурам требований и правил нашего языка. С этой точки зрения, оценка языковой культуры представителей племени папагос как примитивной, оперирующей ложными представлениями о реальности, является некорректной. Понятие реальности принадлежит языку своей формы жизни и, следовательно, имеет относительный характер, не выражая никаких эпистемологических характеристик восприятия людьми внешнего мира. Для понимания данной культуры исследователю необходимо расширить свою семантическую компетенцию, а не редуцировать своеобразие грамматики и стиля наблюдаемой культурной практики к собственному языку. Таким образом, претензия на универсальность нашей лингвистической культуры нейтрализуется, во-первых, признанием относительности ее концептуальных правил, а во-вторых, указанием на самореферентный характер культурного кода (при каждой попытке занять метапозицию по отношению к любому культурному описанию). Однако это автореферентность культуры не означает принципиальной невозможности понимания других культур. При попытке проникнуть в содержание иной лингвистической культуры исследователь вынужден создавать, по сути, новый культурный код, используя разнообразные комбинации выражений, которые заранее непредвиденны, адаптируя язык к новым ситуациям и контекстам, накладывая новые схемы на содержание нашего опыта. Это языковое творчество является основным условием коммуникации. Ведь в том случае, если индивиды оперируют различными описаниями основным условием успеха их взаимопонимания будет способность достичь такого кода коммуникации, который будет общезначим для всех ее участников. Таким образом, языковое творчество позволяет носителям культур выйти за пределы своего актуального лингвистического опыта и найти «общий язык» даже в том случае, когда коммуниканты принадлежат различным формам жизни.
ЧАСТЬ II
ВВЕДЕНИЕ В ЯЗЫКОЗНАНИЕ.
ПРОБЛЕМЫ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ
СЕМИНАР №1
МЕСТО ЯЗЫКА В СИСТЕМЕ КУЛЬТУРНО ЗНАЧИМЫХ СРЕДСТВ КОММУНИКАЦИИ
1 Проблема языка в теории познания.
Теория познания. Процесс познания. Теория познания. Система отношений субъекта и объекта познания. Знание. Истина – цель человеческого познания. Субъект познания. Теория познания и язык. Интерес к языку был всегда присущ философии. Начиная с Платона и Аристотеля, постепенно все более четкое осознание мысли о связи языка и мышления, и повышение внимание к языку как к орудию мысли. Факторы, заставляющие нас обращаться к языковой проблематике. Опыт методологического рассмотрения перспектив лингвистической теории.
2 Предмет языкознания. Языкознание, или лингвистика как наука о языке.
О связи языкознания с другими науками. О связи лингвистики с естественными науками. Аспекты языкознания. Круг задач, решаемых языкознанием. Древнегреческая философия, Аристотель.
3 Язык - важнейшее средство коммуникации.
Типология коммуникации. Единицы анализа коммуникации. Формы коммуникации. Виды коммуникации. Коммуникативная среда и сферы коммуникации.
4 Почему язык не относится к явлениям природы
Язык есть важнейшее средство человеческого общения. Без языка человеческое общение невозможно, а без общения не может быть и общества, а тем самым и человека. Без языка не может быть и мышления, то есть понимания человеком действительности и себя в ней.
5 Теории, сигнальные системы. Исследования И.П. Павлова.
СЕМИНАР №2
РАЗЛИЧНЫЕ ВЗГЛЯДЫ НА ЯЗЫК
I. Подходы к сходствам и различиям языков в истории языкознания.
1 Одна из сторон ‘мировой загадки’ языка – единство многообразия или разнообразие единства.
Язык является частью, если не основой самосознания индивида.
2 Два эйдетических подхода к сходствам и различиям языков.
Монолингвизм и полилингвизм. Разнообразие точек зрения. Эйдетическое знание.
3 Античные и средневековые взгляды на сходства и различия языков.
Античная философия. Средневековая Европа. Спор о месте и способе существования универсалий. Проблема членения окружающего мира разумом и языком, проблема единичного и общего, дискретного и континуального. Подходы, отличные от европейской традиции.
4 Интерес к вернакулярным языкам в эпоху Возрождения. Перевод.
Позднее средневековье и Возрождение были связаны в Европе с пробуждением интереса к неклассическим языкам: вернакулярным (нормотетическая деятельность Данте Алигьери, трубадуры и грамматики-поэтики, предназначенные для обучения, переводы Библии и других канонических текстов на понятный народный язык) и экзотическим, попавшим в сферу интересов исследователей после великих географических открытий
5 Две стороны единства в понимании Николая Кузанского.
Первичной и универсальнейшей природе во всем во Вселенной, во всех ее дискретных элементах: “единство каждой области, поглощенное континуумом инаковости таким образом, что оно не может существовать в простой абсолютности само по себе из-за недостатка актуальности или единства. Ключевая идея Н. Кузанского. Взгляды Джованни Пико делла Мирандола. Идея универсального божественного языка, как неартикулированного, немого в противовес артикулированному, дискретизированному языку людей Джамбаттиста Вико.
6 Harmonia Linguarum.
Переход к эпохе рационализма. Прием сопоставления канонических библейских текстов и их переводов на европейские языки. Расширение эмпирической и теоретической базы.
7 Port Royal и универсальная грамматика.
Попытки научного осмысления фактов. Идеи грамматики Арно и Лансло. Идеи Боз, Пор-Рояля, работы М.Кур де Жебелена.
8 Концепция континуума в Гермесе Хэрриса. Подход Хэрриса.
9 Концепция универсального языка Лейбница и универсальные трансцендентальные категории у Канта.
Связь всеобщей логики и всеобщего языка. Три крупных этапа в развитии филологии в связи с философскими течениями. Лингвофилософия начала XX века.
II. Взгляд на язык в истории культуры. История и филология: проблемы научной и образовательной интеграции на рубеже тысячелетий.
Толкование выражений "история науки", "история вопросов", внимание к "устаревшим" тезисам, "система взглядов", "родство языков". История лингвистических учений и история языкознания. Факты истории русской культуры.
Взгляд на лингвистику в начале первого, подготовительного периода. Второй – «методический» – период, период поиска эффективных методов и строгих процедур.
III. Теория познания. Теория познания и язык.
СЕМИНАР №3
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЯЗЫКА: ОБЗОР РАЗЛИЧНЫХ ТЕОРИЙ
1 Язык— одна из величайших загадок человеческого бытия.
Почему люди, в отличие от остальных видов живых существ, обитающих на Земле, способны общаться посредством языка? Как появился язык? Теории возникновения. Препятствия для возникновения языка эволюционным путем. Эволюционисты.
2 Гипотезы о происхождении языка.
Религиозные теории. Библейская теория происхождения языков. Миф о Вавилонской башне.
3 Первые опыты и научные гипотезы.
Античные гипотезы. Стоики. Гипотезы нового времени.
4 Язык животных.
Животные пользуются языком не преднамеренно. Сигналы выражают их эмоциональное состояние и не предназначены для своих сотоварищей. Язык у них - не орудие познания, а результат работы органов чувств. Коммуникация животных однонаправленная
5 Происхождение человека и язык.
Язык - вторая сигнальная система. Сигнальные системы. Взгляды.
СЕМИНАР №4
ИСТОРИЯ ОБЩЕСТВА И ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ЯЗЫКА
1 Язык как общественное явление.
Язык, его место среди явлений общественных. Что общего у языка с другими общественными явлениями и чем же язык от них отличается? Отличия функций языка и закономерностей его функционирования и исторического развития от других общественных явлений. Язык не биологический организм, а общественное явление. Понятие базиса и надстройки. Причисление языка к «идеологии» - к области надстроек и отождествление языка с культурой. Почему же язык не является надстройкой? Классовость языка. Язык: Язык и речь. Разница между языком и речью. В. Гумбольдт, Ф.де Соссюр.
2 Функции языка. Речь. Функции речи.
Понятие «общение». Функции языка: коммуникативная, экспрессивная, (информативная функция), (эмотивная функция), волеизъявления говорящего (волюнтативная функция); мыслеформирующая, когнитивная (гносеологическая). Единицы языка. Номинативные и предикативные единицы. Строевые единицы. Перцептивная функция и сигнификативная функция. Дополнительные средства общения. Вспомогательные языки. Специализированные системы сигнализации. Научная символика. Функции речи.
3 Структура языка. Язык как система.
Теория знака. Знак. Понимание знака в языке. Семиотика. Семиология. Некоторые системы знаков. Языковой знак. Понятие. Акустический образ. Структура языка. Восприятие. Понимание. Функции звуковых знаков.
СЕМИНАР №5
ЯЗЫК И МЫСЛЬ
1 Язык и формирование сознания.
Свойства психологических процессов человека. Характеристика языка человека, чем он отличается от любых форм общения животных, от так называемого «языка» животных. Есть ли язык у животных? Обращаются ли животные с помощью языка или, если этого нет, чем характеризуются формы общения животных в отличие от форм общения человека, применяющего для этой цели язык? «Язык» животных и язык человека. Генезис языка человека, его структура и функция. Теории происхождения языка. Код языка, делающий общение опосредствованным. Слово.
2 Язык: Язык и мышление.
Язык - система словесного выражения мыслей. Точки зрения.
3 Речь и мозг.
Исследователи выяснили, что различные речевые способности человека связаны с определенными зонами коры головного мозга. Афазия.
4 Логика и язык.
Различные мнения о соотношении языковых (прежде всего грамматических) и логических категорий.
5 Гипотеза лингвистической относительности.
Взгляды великого немецкого лингвиста В. Гумбольдта, Л. Вайсгербера, Э. Сепира и Б. Уорфа. Особенности многоязычия.
6 Связь языка и мышления.
Чрезвычайно важный и сложный вопрос о взаимоотношении языка и мышления составляет одну из центральных проблем общего языкознания. Выяснение характера взаимоотношений этих двух важнейших категорий. Проблема связи языка и мышления. Три типа мышления: образное, техническое и понятийное. Мысль.
СЕМИНАР №6
ЯЗЫК И ЯЗЫКОВОЕ СОЗНАНИЕ
1 Языковое сознание.
Осознание человеком собственного бытия в разнообразии своих отношений к миру, к другому и к самому себе в значительной мере определяется возможностями его языка. Язык предоставляет ему необходимые условия и средства преодолеть ограничения своего психосоматического опыта, выйти за его пределы и удовлетворить свои жизненные, познавательные и коммуникативные потребности. Принципиальная роль языка в сознательной деятельности человека.
Речь и язык, общность их связей. Языковой знак. Современные классификации знаков. Использование языка в целях общения и выражения сознания сопряжено с речью в ее устной и письменной формах.
Язык - универсальный посредник в отношениях сознания и бытия. Язык - способ осознанного конструирования мира. Гипотеза языковой относительности. Исследование роли языка в познании и общении. Базисная функция языка. Репрезентация. Репрезентативная функция языка. Номинативная функция языка. Прагматические факторы. Контекст речевой ситуации общения.
2 Языковое сознание и принципы его исследования.
Термин «языковое сознание». Понятие сознания. Характеристики. Языковое сознание. Исследования языкового сознания. Можно ли считать, что сознание находит свое выражение в словах путем непосредственного взаимодействия психического и физиологического? Существует ли научное пониманием того, как взаимодействуют психический нематериальный процесс и процесс материальной природы?
3 Коммуникативное сознание.
Сознание - это свойство мозга, мышление - это деятельность мозга, наделенного сознанием (то есть мыслительная деятельность). Определение сознания. Виды сознания. Соотношение понятия языковое сознание и когнитивное сознание. Проблема разграничения языкового и коммуникативного сознания.
СЕМИНАР №7
ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОММУНИКАТИВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Межличностная коммуникация.
1 Что такое коммуникация? Два подхода к коммуникации.
Под коммуникацией в человеческом обществе подразумевают общение (почти синоним во всех языках, кроме русского), обмен мыслями, знаниями, чувствами, схемами поведения и т.п. Механистическая парадигма и деятельностный подход. Существенные различия двух подходов.
2 Коммуникация у животных.
Системы коммуникации в животном мире. Основной проблемой, которую пытаются разрешить специалисты является соотношение nature и nurture, т.е. природного, врожденного и приобретенного, воспитанного. Основные черты коммуникации.
3 Гипотезы о происхождении языка.
Проблема происхождения языка. Гипотезы происхождения языка. Анализ этапов развития письменности.
Межличностная коммуникация
4 Особенности невербальной коммуникации.
В межличностной коммуникации переплетаются два вида общения: вербальное и невербальное. Язык тела включает пять составляющих.
5 Структура речевой коммуникации.
В межличностной коммуникации происходит нечто большее, чем просто передача и восприятие слов.
Вербальное общение является наиболее исследованной разновидностью человеческой коммуникации. Речевая сторона коммуникации. Система, обеспечивающая речевую коммуникацию – человеческий язык. Самые общие коммуникативные характеристики речи.
6 Успешность коммуникации и коммуникативные навыки.
Поведение коммуникантов в процессе общения преследует определенные цели. Для достижения коммуникативных целей мы пользуемся определенными приемами, которые (в зависимости от уровня рассмотрения) называют коммуникативными стратегиями, коммуникативными тактиками и коммуникативными навыками.
7 Модели коммуникативной личности.
Понятие коммуникативной личности, коммуникативная компетенция индивида. Определяющими параметрами для коммуникативной личности являются три: мотивационный, когнитивный и функциональный.
Вопросы для обсуждения:
1. Понаблюдайте за поведением Вашего домашнего питомца. Каким образом он общается с Вами, с себе подобными?
2. Понаблюдайте за поведением маленького ребенка. Каким образом, с помощью каких средств (вербальных, невербальных) он общается с родителями и с другими маленькими детьми?
3. Понаблюдайте за поведением группы подростков (издалека, чтобы не слышать). Какие элементы невербальной коммуникации, знакомые из поведения животных, Вам удалось узнать?
4. Понаблюдайте за поведением депутатов в Государственной Думе, предварительно выключив звук в телевизоре. Какие элементы невербальной коммуникации, знакомые из поведения животных, Вам удалось узнать?
5. Какие метафоры, сравнения, пословицы, символы, описывающие поведение, в человеческом языке связаны с животными. Что позволяет сравнивать человека и животное? Приведите примеры из родного и известных Вам иностранных языков.
6. Какая из гипотез происхождения языка и других систем человеческой коммуникации Вам кажется наиболее правдоподобной? Приведите свои аргументы.
7. Вспомните, когда Вас неправильно поняли из-за нарушения культурной составляющей речевого сообщения. Какие еще факторы влияют на успешность межличностной коммуникации. Проведите небольшое исследование и составьте таблицу (схему) факторов успешности.
8. Проведите небольшое исследование на тему: Подарок как средство межличностной коммуникации. Что принято и что не принято дарить в группе Ваших друзей, родственников, знакомых? Какова знаковая функция подарка в том или ином контексте. Как влияет ситуация и среда на вид и форму подарка? Какое речевое сообщение сопровождает коммуникативное действие дарения?
9. Проведите небольшое исследование на тему: Украшения, которые носят мои друзья. Что принято носить, в каком контексте, каков хронотоп украшения (время + место)? Какова знаковая функция украшений, как они воспринимаются самими носящими и их окружением?
10. Какие еще примеры провала коммуникативной стратегии Вы могли бы привести?
11. Проанализируйте коммуникативное поведение политического деятеля на примере видеофрагмента (обычное интервью или ток-шоу, предвыборная или кризисная ситуация). Какие типические характеристики коммуникативной личности выходят на первый план в нестандартной ситуации?
СЕМИНАР №8
ОТДАЛЕННОЕ РОДСТВО ЯЗЫКОВ
1. Родство языков. Предположение о родстве языков.
Понятие "языковые семьи". Исторические судьбы языков. Восстановление всеобщего праязыка.
2 Поиски праязыка. Праязык.
Сравнительно-историческое изучение индоевропейских языков выявило регулярные соответствия между их звуками, словами и формами. Язык-источник. Теории праязыка. Система языковых соответствий.
3 Проблемы изучения отдаленного родства языков.
Изучение генетических связей языков является "одним из основных направлений современной науки о языке. Методики, позволяющие по данным языков-потомков восстановить систему гипотетического языка-предка, который принято называть праязыком данной семьи. Причины изменений представлений о праязыке (его реконструкции), Ностратическая теория. Генетическое родство ностратических языков. Правомерность ностратической теории. Разработка проблем, связанных с культурно-исторической интерпретацией новых данных компаративистики.
4 Синхрония и диахрония.
Выдвижение перед лингвистами новых задач: создания методов научного описания данного состояния языка без оглядки на его происхождение и прошлое. Теоретическое осмысление практических результатов. Идея синхронии и диахронии. Синхрония. Диахрония . Ф. де Соссюр, И. Смирницкий:
СЕМИНАР №9
ЯЗЫК. КОДЫ КУЛЬТУРЫ
1 Проблема соотношения языка и культуры.
Проблема соотношения языка и культуры – дискуссионный вопрос. Изменяющееся отношение к языку. Связь и различие двух сущностей. Несколько подходов в решении проблемы соотношения языка и культуры. Язык – составная часть культуры и ее орудие, это действительность нашего духа, лик культуры; он выражает в обнаженном виде специфические черты национальной ментальности, Язык есть механизм, открывший перед человеком область сознания (Н. И. Жинкин).
2 Некоторые точки зрения ученых по данному вопросу.
Взаимосвязь языка и культуры движется в одну сторону; так как язык отражает действительность, а культура есть неотъемлемый компонент этой действительности, с которой сталкивается человек, то и язык - простое отражение культуры.
3 Вопрос об обратном воздействии языка на культуру.
Понимание языка как духовной силы. Язык обусловливает способ мышления говорящего на нем народа; способ познания реального мира зависит от того, на каких языках мыслят познающие субъекты. Гипотеза лингвистической относительности. Ее оценка. Язык - факт культуры. Язык и культура - сложные и многогранные явления, имеющие коммуникативно-деятельностную, ценностную и символическую природу.
4 Язык культуры. Что мы понимаем под языком культуры?
Проблема языка культуры — это проблема понимания, проблема эффективности культурного диалога как "по вертикали", то есть диалога между культурами разных эпох, так и "по горизонтали", то есть диалога разных культур, существующих одновременно, между собой. Фундаментальный характер проблемы языка культуры. Три основания. Язык — это продукт культуры, язык — это структурный элемент культуры, язык — это условие культуры. Фундаментальный смысл его в том, что язык концентрирует и воплощает в единстве все основания человеческой жизни. Общепринятая классификация языков.
5 Какими науками изучается язык культуры?
В современной науке проблема языка формируется как проблема междисциплинарная. Семиотика и герменевтика. Что такое текст? Что такое "знак" и "символ"? Каково их происхождение? Понятия "знак" и "символ". Научная деятельность — это колебания от наблюдения к пониманию, превосходящему наблюдение. Огромную роль в этом процессе играет воображение. Каков механизм расшифровки знаково-символических систем?
6 Лингво-философский аспект проблемы кросскультурной коммуникации.
Построение теории культуры с различных философских позиций. Анализ проблемы понимания других культур, включающий в свою структуру эпистемологическую предпосылку.
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ, особый жанр лингвистической учебной литературы; в том же значении употребляются термины «самодостаточные лингвистические задачи» и «самодостаточные задачи». Самодостаточная задача представляет собой особый тип задачи, существенно отличаясь от задач и упражнений проверочного характера, которые издавна использовались в процессе преподавания лингвистических дисциплин.
В термине самодостаточная задача существенны оба составляющие его слова. Это задача, потому что, в отличие от разного рода упражнений и заданий, ее нужно решать, т. е. ответ не лежит на поверхности, а достигается в результате определенных логических операций, при этом решающий может (с известной степенью строгости) доказать правильность ответа. Самодостаточность задачи проявляется в том, что весь материал, необходимый для ее решения, содержится в условии и от решающего не требуется никаких дополнительных специальных знаний или подготовки. Самодостаточная лингвистическая задача воплощает, таким образом, принцип проблемного обучения, моделируя в упрощенных условиях многие элементы творческой деятельности лингвиста, и является эффективным средством развития навыков лингвистического анализа. Что же требуется для решения таких задач? Решающий должен обладать языковой интуицией и уметь логически рассуждать.
Решающий задачу знакомится с используемыми в лингвистике способами анализа языкового материала, самостоятельно «открывает» многие лингвистические понятия, такие, как фонема, морфема, согласование, сингармонизм, каузативность, и многие другие, хотя в самом материале задачи специальные термины не используются, и он доступен для начинающего.
Очень важна и другая особенность задач: они знакомят решающего с большим кругом языковых явлений, принадлежащих самым различным языкам. Задачи охватывают материал более двухсот языков мира и затрагивают различные разделы лингвистики: фонетику и графику, морфологию и синтаксис, семантику и историю языка; дают представление об основных системах письменности; знакомят с некоторыми проблемами современной лингвистики, в том числе с ее прикладными аспектами.
Одним из наиболее распространенных типов самодостаточной лингвистической задачи является билингва. В сборнике Г. Глисона этот тип практически единственный. Решение задачи-билингвы наиболее прямолинейно (хотя и в упрощенной форме) воспроизводит деятельность лингвиста, осмысляющего материал незнакомого языка. Условие такой задачи — слова или фразы незнакомого языка с переводом на другой язык (чаще всего русский). Билингва обычно иллюстрирует какое-либо грамматическое явление незнакомого языка, которое решающему предлагается обнаружить самому в результате анализа материала из условия. Правильность проведенного анализа проверяется выполнением контрольных переводов — с русского на незнакомый и с незнакомого на русский.
1. ПРОБЛЕМНЫЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ
Морфология
1. В предложении: Бумага истлела «спрятано» слово аист. В четырех из этих пяти предложений «спрятаны» названия овощей, а в одном — название цветка. В каком?
(А) Впереди скала.
(Б) На полу кошка.
(В) На ковре паук.
(Г) Банка пуста.
(Д) Зима кончается.
2. Вот пять глаголов:
почернел, позеленел, пожелтел, покраснел, побелел.
Какой из них можно поставить вместо многоточия в предложение
Мальчик … от стыда?
(А) почернел; (Б) позеленел; (В) пожелтел; (Г) покраснел; (Д) побелел.
3. Какое из этих существительных обычно не употребляется во множественном числе?
(А) холод; (Б) ветер; (В) зной; (Г) туман; (Д) дождь.
4. Какие прилагательные надо вставить в словосочетания
на ... ногу, на ... руку, на ... голову,
чтобы получились устойчивые выражения русского языка?
(А) скорую, широкую, свежую;
(Б) скорую, свежую, широкую;
(В) свежую, широкую, скорую;
(Г) широкую, скорую, свежую;
(Д) левую, горячую, пьяную.
5. Расшифруйте ребусы и скажите, какого слова обычно не бывает в календаре?
6. Вот два списка слов, данных в алфавитном порядке:
1) близнец, лошадь, нота, скрипач;
2) трио, триоль, тройка, тройня.
Как надо переставить слова во втором списке, чтобы каждое оказалось связанным по смыслу с соответствующим словом первого?
(А) тройка, тройня, трио, триоль;
(Б) тройня, тройка, трио, триоль;
(В) тройня, тройка, триоль, трио;
(Г) трио, тройня, тройка, триоль;
(Д) трио, триоль, тройня, тройка.
7. Какое слово написано с ошибкой?
(А) бреют; (Б) клеют; (В) реют; (Г) сеют; (Д) тлеют.
8. Сколько из перечисленных существительных относятся к мужскому роду:
аэрозоль, бандероль, картофель, метель, мозоль, ноль, шинель, шрапнель?
(А) пять; (Б) четыре; (В) три; (Г) два; (Д) одно.
9. Даны сложные числительные, встречающиеся в рукописях и былинах 12-17 вв.: полтретьяста (250), полшестадесять (55), полпята (4,5). Какие количества предавались числительным полшестаста и полтретьядесять? Есть ли ситуации, когда мы используем данную логику обозначения количества, говоря на современном русском языке? Есть ли в современном русском языке слова, восходящие к сложным числительным этого типа? (550, 25. Обозначения типа полседьмого, четверть третьего. Полтора).
10 Даны пары слов. Заменив в любой из пар слов по две буквы и образовав новые слова, перейти к другому слову. Порядок букв изменять нельзя.
ЗИМА-ЛЕТО (зима-сила-сито-лето)
ВЕСНА-ОСЕНЬ (весна-пасть-плеть-олень-огонь-осень)
РОСА-ИНЕЙ (роса-риск-пуск-прок-сток-инок-иней).
Фонетика
1. Определите, содержат ли два слова, входящие в пару, общие согласные звуки и, если содержат, то какие:
ряд-яр; стол-год; люк-кот; край-юг; стог-гость; ряд-зверь; яма-май; ею-ей; рою-яр; рот-тень; тюль-юг; ель-сеть; дурь-рад.
2. Дополните стихотворения словами, правильно поставив в них ударения.
*Был бы друг,
Будет и…(досуг).
3. Если написать мелом слово бетон, а потом по очереди стирать его буквы, начиная с первой, то “по дороге” мы получим два осмысленных русских слова: тон и он. А сколько осмысленных русских слов мы получим “по дороге”, если будем таким же образом стирать по букве в слове «доклад»?
(А) ни одного; (Б) одно; (В) два; (Г) три; (Д) четыре.
4. Когда много лет в книгах и газетах букву ё заменяют буквой е, немудрено вообще забыть, где это ё пишется. В скольких из существительных: клен, плен, лед, осел — буква е на самом деле должна быть буквой ё?
(А) ни в одном; (Б) в одном; (В) в двух;
(Г) в трёх; (Д) в четырёх.
5. Незнайка не умеет писать слова правильно. Он пишет их так, как слышит. Какие из слов:
1) счастье, 2) пощада, 3) помощник, 4) рассчитывать — он напишет с буквой щ?
(А) 1, 2, 3; (Б) 1, 2, 4; (В) 2, 3; (Г) 1, 4; (Д) все.
6. В каком из этих слов буква г произносится не так, как в остальных?
(А) бог; (Б) рог; (В) стог; (Г) мог; (Д) порог.
7. Даны предложения на японском языке и их переводы на русский язык:
гакусэй-га ёму ‘студент читает’
сэнсэй-га о-каки-ни нару ‘учитель пишет’
мусуко-га каку ‘мальчик пишет’
бутё-га о-ханаси-ни нару ‘начальник говорит’
Как правильно перевести на японский язык: студент говорит; начальник читает?
(А) гакусэй-га ханасу, бутё-га ёму;
(Б) гакусэй-га о-ханаси-ни нару, бутё-га о-ёми-ни нару;
(В) гакусэй-га о-ханаси-ни нару, бутё-га ёму;
(Г) гакусэй-га ханасу, бутё-га о-ёми-ни нару;
(Д) гакусэй-га ханаси, бутё-га о-ёму-ни нару.
8. Даны русские слова и словосочетания и их переводы на болгарский язык в перепутанном порядке: 1) руль, тент, веер, бриг, невод, парус, булыжник, штурвал, вишневое варенье, шестерня; 2) голям камък, корабно платно, ветрило, старинна двумачтова платноходка, кормилно колело, кормило, сладко от вишни, голяма рибарска мрежа, зубчато колело, навес от платно. Установите перевод всех русских слов и словосочетаний. (руль- кормило, тент-навес от платно, веер-ветрило, бриг-старинна двумачтова платноходка, невод-голяма рибарска мрежа и т.д.)
9. Логогриф – от греческих слов «логос» - слово и «грифос» - загадка, это загадка, в которой задуманное слово может иметь различные значения в результате добавления, пропуска или перестановки звуков (букв).
Готов вас напоить водой,
Но Э прибавьте мне в начале,
И соберу перед собой
Я зрителей в квартире, зале.
Несет меня с трудом старик,
Но если . прибавить, вмиг
К нему придет на помощь тот,
Кто без труда меня несет.
Его как память давних ран
На теле носит ветеран.
Наоборот его прочти –
И грянет музыка в пути.
Составь сам логогрифы, которые не обязательно должны иметь стихотворную форму.
10. Почему слова летел, довод, комок, потоп, доход читаются справа налево не совсем так, как слева направо?
11. Произнеси в обратном порядке звуки, обозначенные буквами в словах лен, люк, яд. Одинаковы ли они в произношении?
12. Какие согласные звуки являются общими для слов: а) городской вокзал; б) мягкий мех; в) конечно, кошка?
13. Шарада – это загадка, заключающаяся в отгадывании слова, части которого (в данном случае слоги) могут быть самостоятельными словами.
Мой первый слог – число с нулями,
У всех людей – последних два,
А вместе – догадайтесь сами:
Всем города она глава.
В начале октября
Ищи слог первый мой,
В начале ноября ищи второй,
А в целом дом жилой войдешь –
Там целое найдешь.
Составь сам шараду, которая не обязательно должна иметь стихотворную форму.
14. Как, не изменяя ни одного звука, совершенно изменить значения слов выходить, пахнуть, трусить, сведение?
Словообразование
1. Попробуйте придумать как можно больше слов, состоящих из одних предлогов. Например: слово СОВОК состоит из пяти предлогов. Для составления слов используйте такие предлоги: в, к, за, на, над, о, от, по, под, при, ради, с, у. (Вкус, воск, коза, кус, кусок, надкус, око, откос, подкос, поза, покос, попона, привкус, присос, радио, радиус, скок, скос, скот, сок, соус, сук, уксус, укус и т.д.)
2. Какое из перечисленных слов по составу отличается от всех остальных?
(А) лесок; (Б) висок; (В) голосок;
(Г) поясок; (Д) колосок.
3. В каком из предложений предлог за используется не в том смысле, что в остальных?
(А) Мальчик спрятал игрушку за спину.
(Б) Мяч закатился за ворота.
(В) Отец взял сына за руку.
(Г) Солнце зашло за тучу.
(Д) Семья поехала отдыхать за границу.
4. В каком из перечисленных слов приставка имеет не то значение, что в остальных?
(А) задрожать; (Б) забежать; (В) поползти;
(Г) зашуметь; (Д) полететь.
5. Несмотря на «противоположные» приставки, слова в одной из этих пар означают одно и то же. В какой?
(А) развернуть — завернуть; (Б) раскрыть — закрыть;
(В) разделать — заделать; (Г) раздумать — задумать;
(Д) рассмеяться — засмеяться.
6. Объясните, что вас заинтересовало с точки зрения словообразования в отрывке из стихотворения М. Матусовского?
По достоинству отметить
Мы покуда не смогли
Разнотравье, разноцветье,
Разнолесье всей земли…
Никогда нам не наскучит,
Никогда не надоест
Разнокрасье, разнозвучье,
Разногрозье этих мест…
Став старее, что ни год я
Ощущаю все сильней
Разнозлачье, разноплодье,
Разноптичье летних дней.
Лексика
1. В ребусах зашифрованы личные имена. Сколько среди них мужских?
2. У Миши сломался ... . Миша отремонтировал его и поехал на нем по полю. Какое слово мы стёрли в этом коротком рассказе?
(А) жеребёнок; (Б) лыжи; (В) катер;
(Г) велосипед; (Д) телега.
3. Любитель лошадей никогда не скажет «цвет лошади» — он скажет «масть». Вот список из девяти слов:
1) сивая; 2) сизая; 3) каряя; 4) русая; 5) каурая;
6) пегая; 7) бурая; 8) буланая; 9) вороная.
Какие три из них не обозначают конские масти?
(А) 1, 2, 3; (Б) 2, 3, 4; (В) 2, 3, 7; (Г) 1, 3, 6; (Д) 5, 6, 7.
4. Как правильно называть жительницу Индии?
(А) индейка; (Б) индианка;
(В) индийка; (Г) индюшка;
(Д) среди ответов (А )– (Г) нет правильного.
5. Смысл слова можно определить в контексте, который конкретизирует общее значение этого слова. В свою очередь, значение корня можно установить в «морфологическом контексте» - в сочетании с приставками, суффиксами или частями сложного слова, в которое входит данный корень. Перед вами родственные слова с общим корнем вод(ить). Попытайтесь установить различные значения этого корня:
а) поводырь, б) провод, в) полководец, г) водитель, д) птицеводство.
6. Прочитайте внимательно стихотворение Ф. Кривина «Оркестр» и ответьте, в чем здесь заключается игра слов.
У скрипки не хватает настроения,
А у кларнета – вдохновения.
Рояль сегодня что-то не звучит,
Не до игры расстроенной гитаре…
И только барабан восторженно стучит,
Поскольку он всегда в ударе.
7. Найдите в следующих предложениях омонимы:
1. Не хочет косой косить косой. Говорит: «Коса коса».
2. Кто без кисти и белил крыши города белил?
3. Белое покрывало землю покрывало.
8. Ответьте на вопросы
1. Какую строчку не может прочитать ни один ученый? (Строчку, прошитую на машинке).
2. Какой бор никогда не имеет листвы? (Бор – химический элемент).
3. Всякий ли пар способен подниматься? (Не может подняться пар – пашня, оставленная без посева).
4. Всякий ли барабан – музыкальный инструмент? (Барабаном называют еще детали, имеющие форму целого цилиндра).
5. Какое коромысло летать может? (Коромысло – род крупных стрекоз).
6. Каким ключом нельзя открыть замок? (Ключом – источником, музыкальным знаком).
7. У каких башмаков не бывает каблуков? (У башмаков – приспособлений для затормаживания вагонов).
8. Какое животное и какой военный корабль имеют одинаковое название? (Броненосец).
9. В каждом из приведенных ниже словосочетаний слово ВЕРНЫЙ имеет различные значения. Докажите это, подбирая к нему синонимы.
Верный друг, верное средство, верный расчет, верный глаз, верный ответ.
10. Выделите «третье лишнее» слово в каждой из приведенных групп слов, имея в виду, что объединение двух слов во всех группах связано с одним и тем же явлением лексики (каким?)
Огонь, осень, пламя.
Алфавит, чистописание, азбука.
Шалун, конница, кавалерия.
Бросать, кидать, прыгать.
Ураган, дождь, пурга.
11. Задание: Отгадайте загадки-шутки.
-Какое государство сложно носить на голове? (Панама).
- Какая европейская столица стоит на скошенной траве? (Париж на Сене).
- Какой город летает? (Орел).
- Какую реку можно срезать ножом? (Прут).
- какая земля никогда не старится? (Новая Земля).
- Какое крыло никогда не летает? (Крыло самолета).
12. Назовите пары слов, не являющиеся антонимами: сжимать – разжимать, сгибать – разгибать, сводить – разводить, сжигать – разжигать, снимать – разнимать.
13. Перед вами ряд слов, на первый взгляд синонимов. Но почему же крайние из них – антонимы? Попытайтесь объяснить, в чем дело, найдите границы пяти самостоятельных синонимических рядов, укажите в каждом ряду ведущее слово.
Никудышный, скверный, плохой, неважный, так себе, посредственный, средний, сносный, терпимый, приемлемый, удовлетворительный, стоящий, подходящий, хороший, славный, отличный, прекрасный, превосходный, безукоризненный, безупречный, идеальный.
14. В каком из этих названий животных прилагательное имеет не такое значение, как в остальных?
(А) морской конёк; (Б) морская игла;
(В) морской котик; (Г) морская звезда;
(Д) морская свинка.
15. Как по-русски называют вещий, сбывшийся сон?
(А) сон под голову; (Б) сон наяву;
(В) сон в руку; (Г) сон за ногу;
(Д) сон в уши.
16. Подобрать фразеологизмы, начинающиеся глаголами:
- Дать (дать голову на отсечение, дать слово, дать задний ход, дать по шапке, дать жару).
- Идти (идти в гору, идти в ногу, идти вразрез, идти своей дорогой).
- Встать (встать с левой ноги, встать поперек горла, встать в тупик, встать поперек дороги).
- Взять (взять себя в руки, взять верх, взять быка за рога, взять в оборот).
- Выйти (выйти сухим из воды, выйти из терпения, выйти на орбиту, выйти в люди, выйти из себя).
- Держать (держать в ежовых рукавицах, держать камень за пазухой, держать себя в руках, держать порох сухим, держать ухо востро).
17. Фраза мать любит дочь обыкновенно понимается так: “(кто?) мать любит (кого?) дочь”. Но в некоторых случаях (например, при особой интонации или в контексте не отца, а мать любит дочь она может быть понята иначе: “(кого?) мать любит (кто?) дочь”. Придумайте 5 других русских фраз вида “подлежащее+сказуемое+дополнении”, в которых тоже может возникать такая неоднозначность (т.е. подлежащее может смешиваться с дополнением). Все 5 фраз должны иметь разный грамматический разбор (например, отличаться друг от друга родом или числом какого-нибудь из членов предложения); при этом, однако, сказуемое должно быть выражено глаголом в настоящем времени.
(Ответ: например, моря окружают материки. Море напоминает степь. Металл вытесняет дерево. Поспешность увеличивает страх. Серебро заменяет золото).
БИЛИНГВЫ
Задача № 1 (автор Е.Н.Саввина)
Даны предложения на алюторском языке с переводами на русский язык:
Переведите на алюторский язык:
1. Мы догнали соседей.
2. Соседи позвали вас.
3. Я обидел собак.
Решение задачи № 1. Существительные изменяются по числам и вдобавок имеют разную форму в зависимости от того, соответствуют ли они русскому подлежащему или дополнению: ед. число 
— мн. число подлежащего 
— дополнения 
Глаголы изменяются по лицу-числу подлежащего (приставкой) и по лицу-числу дополнения (суффиксом). Приставки: 
’я’, 
’мы’, 
’они’. Суффиксы: 
’тебя’, 
’вас’, 
’его’, 
’их’. Таким образом, в алюторском языке мы наблюдаем двойное согласование: сказуемое согласуется не только с подлежащим, как в русском я зыке, но и с дополнением.
Ответ:
Оригинальную форму имеет следующая билингва.
Задача № 2 (автор В.И.Беликов)
Один таитянин, будучи в Москве проездом, заинтересовался Лингвистической Олимпиадой и попросил определить, что значат таитянские слова i и e. Для этого он предложил следующие фразы с переводом на русский язык:
Листок, на котором были написаны фразы, размок под дождем. Может быть, Вам удастся восстановить отсутствующие строчки и выполнить просьбу таитянина?
Решение задачи № 2. В таитянском утвердительном предложении порядок слов следующий: сказуемое — подлежащее — дополнение (в пассиве — производитель действия); в отрицательном предложении: отрицание — подлежащее — сказуемое — дополнение (производитель действия). Перед глаголом стоит показатель времени (i — прошедшее, e — будущее); если сказуемое выражено существительным, то при нем имеется показатель е; возможно, этот показатель зависит от времени, но в условии задачи иллюстрируется только настоящее ("вневременное"?) именное сказуемое. Если глагол стоит в пассиве, то он имеет после себя показатель hia. Существительное имеет в препозиции показатель te; если оно обозначает множественное число, то вслед за te следует показатель mau; прямые дополнения вводятся показателем i, деятель при пассивном глаголе — показателем е. Из условия задачи выявляется также одна интересная особенность таитянской лексики: существует два глагола со значением ’есть, принимать пищу’, один употребляется по отношению к людям (tamaa), другой — по отношению к животным (ai). Отрицание выступает в четырех формах: aita — прошедшее время, aore — прошедшее усиленное, eita — будущее, eore — значение не известно, но из системных соображений можно предположить "будущее усиленное".
Отсутствующие в тексте фразы восстанавливаются следующим образом:
1. Это сильная кошка.
2. Конечно же, собака не будет есть бананы.
3. Aore teie uri i hohoni i te mau moa.
4. E tamaa te taata i te maia.
5. Eita teie matie e ai hia e te mau puaa.
Слова i и e многозначны; i является глагольным показателем прошедшего времени и показателем объекта, е — показателем будущего времени при глаголе, настоящего времени при именном сказуемом (или вообще именного сказуемого), показателем деятеля в пассивной конструкции.
Нестандартна и форма следующей билингвы.
Задача № 3. (автор Е.В.Муравенко)
Взгляните на иллюстрацию к хорошо знакомой Вам сказке «Репка".
Ниже на японском языке (в русской транскрипции) даны вопросы о взаимном расположении участников сказки и исчерпывающие ответы на эти вопросы. Все вопросы и некоторые ответы переведены на русский язык.
(1) кабура-но маэ-ни нани-га аримас ка? Что находится перед репкой?
асоко-ни иэ-га аримас. <…>
(2) нэко-но маэ-ни нани-га аримас ка? Что находится перед кошкой?
асоко-ни иэ-то кабура-га аримас. <…>
(3) маго-но маэ-ни дарэ-га имас ка? Кто находится перед внучкой?
асоко-ни дзидзи:-то оба:сан-га имас. Там находятся дед и бабка.
(4) маго-но усиро-ни нани-га имас ка? Кто находится за внучкой?
асоко-ни дзутика-то нэко-то нэдзуми-га имас. <…>
(5) нэко-но усиро-ни нани-га имас ка? Кто находится за кошкой?
асоко-ни нэдзуми-га имас. <…>
(6) нэдзуми-но усиро-ни дарэ-га имас ка? Кто находится за мышкой?
асоко-ни дарэ-мо имасэн. Там никого нет
1. Переведите на русский язык все остальные ответы.
2. Переведите следующие вопросы на японский язык и дайте на них исчерпывающие ответы на японском языке. Если возможно, дайте несколько вариантов перевода и ответов:
(1) Что находится за репкой?
(2) Кто находится за репкой?
Решение задачи № 3. Порядок слов в японском предложении (
— обозначение существительного):
В вопросительном предложении на месте подлежащего стоит вопросительное местоимение (дарэ или нани), в конце добавляется показатель ка.
В отрицательном предложении подлежащее выступает с показателем -мо, к глаголу добавляется окончание -эн.
Если в качестве подлежащего выступает группа однородных членов, то только к последнему из них присоединяется показатель -га, остальные имеют показатель -то.
Категория одушевленности/неодушевленности в японском языке отражается в сочетаемости существительных с глаголами бытия и местоимениями. Выбор вопросительных местоимений и глаголов осуществляется согласно следующей таблице:
Перевод существительных: иэ — ’дом’, кабура — ’репка’, дзидзи: — ’дед’, оба:сан — ’бабка’, маго — ’внучка’, дзутика — ’Жучка’, нэко — ’кошка’, нэдзуми — ’мышка’.
Ответы: 1.
(1) Там находится дом.
(2) Там находятся дом и репка.
(4) Там находятся Жучка, кошка и мышка.
(5) Там находится мышка.
2.
(1) кабура-но усиро-ни нани-га аримас ка?
асоко-ни нани-мо аримасэн.
(2а) кабура-но усиро-ни дарэ-га имас ка?
асоко-ни дзидзи:-то оба:сан-то маго-га имас.
(2б) кабура-но усиро-ни нани-га имас ка?
асоко-ни дзутика-то нэко-то нэдзуми-га имас.
Задача демонстрирует категорию одушевленности в японском языке. Первоначальный вариант задачи имел стандартную форму, однако идея обратиться к персонажам сказки сделала задачу интереснее и оригинальнее. Кроме того, удалось привлечь рисунок, что имеет несколько плюсов: 1) привлекательность, 2) возможность не давать в условии переводы всех японских предложений, а оставить это для задания; 3) возможность спросить перевод слова "дзутика" (пример 4); общему решению задачи не мешает перевод собака, однако более внимательный решающий поймет, что это заимствованное имя собственное Жучка.
Среди билингв выделяются задачи на соответствия родственных языков, в частности славянских. Такова следующая задача.
Задача № 4 (автор А.А. Зализняк)
Даны чешские слова и соответствующие им русские:
| Byt | быт | bitva | битва |
| Druh | друг | trouba | труба |
| Hlíst | глист | bўvati | бывать |
| Kvas | квас | dávati | давать |
| PláŠt’ | плащ | padati | падать |
| Pout’ | путь | krouŽiti | кружить |
| soud | суд | lízati | лизать |
| Štít | щит | muČiti | мучить |
| vid | вид | mysliti | мыслить |
| Žar | жар |
Переведите на чешский язык: чиж, зуб, бык, кусать.
Примечание. Знак ў означает долготу гласной (над буквой i он ставится вместо точки), знак ’ — мягкость предшествующей согласной.
Решение задачи № 4. Поскольку в задании требуется перевести русские слова на чешский, попытаемся составить правила, обеспечивающие переход (на буквенном уровне) от русских слов, содержащихся в основном материале задачи, к чешским.
С согласными все просто: русским б, в, г, д, ж, з, к, л, м, п, р, с, т, ч соответствуют чешские b, v, h, d, ž, z, k, l, m, p, r, s, t, č; русскому щ соответствует št в начале слова (štít) и št’ в конце слова (plášt); русскому конечному ть соответствует t в существительном (pout), но ti в инфинитивах глаголов.
С гласными сложнее: каждой русской гласной соответствует две чешских — краткая и долгая; при этом, однако, для чешского u в роли долгого варианта выступает не ú, а ou. Каково же правило их распределения?
Рассмотрим вначале столбец неодносложных слов. Замечаем, что долгие чешские гласные (и ou) встречаются только в первом слоге. Они представлены в словах: trouba, bўvati, dávati, krouziti, lízati. В остальных словах этого столбца все гласные краткие: bitva, padati, muciti, mysliti. Чем же различаются их русские соответствия? Прочтем переводы первой и второй группы вслух, и сразу станет понятно: разница в ударении! Ср. труба, бывать, давать, кружить, лизать и битва, падать, мучить, мыслить. Таким образом, для слов второго столбца верно, что в чешском слове долгота появляется в некотором слоге тогда и только тогда, когда в соответствующем русском слове ударение падает на один слог правее. Грубо говоря, чешская долгота соответствует русской предударности.
К сожалению, ситуация в первом столбце указанному правилу не подчиняется. Здесь представлены только односложные словоформы (т.е. совершенно одинаковые в смысле ударения), между тем различаются, как и во втором столбце, с одной стороны, hlíst, plášt’, pout’, soud, štít (с долгими гласными), с другой — byt, druh, kvas, vid, žar (с краткими). В чем же причина этого различия в данном случае? Коль скоро в примерах второго столбца разгадка основана на обращении к русскому ударению, нельзя ли попытаться и здесь найти какие-то различия, связанные с ударением? Но тогда, конечно, необходимо как-то выйти за рамки односложных словоформ. Задача немедленно решается, как только мы попробуем, например, просклонять рассматриваемые слова. В первой группе мы видим в родительном падеже глиста, плаща, пути, суда, щита, а во второй — быта, друга, кваса, вида, жара.
Становится понятно, что здесь действует в сущности то же самое правило, что и для примеров из второго столбца. Только мы должны теперь дополнить его указанием о том, что у русских существительных с односложной основой для проверки должна использоваться словоформа с ненулевым окончанием (например, родительный падеж единственного числа).
Теперь мы уже можем выполнить задание: чиж — číž (ср. чижа); зуб — zub (ср. зуба); бык — býk (ср. быка); кусать — kousati (поскольку ударение здесь кусать).
В качестве «разных языков» в билингве могут быть представлены и разные формы одного языка: графическая и звуковая (отраженная в транскрипции). Другой массовый тип лингвистических задач — билингвы с перепутанными соответствиями. Преимущество обычных билингв в том, что в них можно представить более сложный языковой материал. Но билингвы с перепутанными соответствиями незаменимы, когда в основе задачи лежит очень простое, но неожиданное соотношение между языками, секрет которого был бы сразу раскрыт, если бы задача имела форму обычной билингвы. Рассмотрим примеры задач этого типа.
Задача № 5 (автор А.Н.Журинский)
Даны обозначения некоторых дат на языке суахили и их переводы на русский язык в перепутанном порядке:
tarehe tatu Disemba jumamosi
tarehe pili Aprili jumanne
tarehe nne Aprili jumanne
tarehe tano Oktoba jumapili
tarehe tano Oktoba jumatatu
tarehe tano Oktoba jumatano
5 октября, понедельник
5 октября, среда
5 октября, воскресенье
2 апреля, вторник
4 апреля, вторник
3 декабря, суббота
А. Найдите русский перевод для каждого суахилийского словосочетания.
Б. Переведите на суахили: 3 апреля, среда; 2 декабря, воскресенье.
Решение задачи № 5. Замечая, что названия дней недели производны от числительных, предполагаем, что ’понедельник’ буквально передается на суахили как ’первый день’, ’вторник’ — как ’второй день’ и т.д., однако это предположение позволяет выполнить задание удовлетворительным образом только для четырех словосочетаний из шести. Естественная нумерация дней возникает, если отсчет начинать не с понедельника, а с субботы, как в мусульманском календаре. При этом понедельник будет третьим днем недели, вторник — четвертым и т. д.
А. 3 декабря, суббота; 2 апреля, вторник; 4 апреля, вторник; 5 октября, воскресенье; 5 октября, понедельник; 5 октября, среда.
Б. tarehe tatu Aprili jumatano, tarehe pili Disemba jumapili.
Задача № 6 (автор М.Е. Алексеев)
Ниже даны грузинские слова в латинской транскрипции с переводами на русский язык (в перепутанном порядке):
tvali, caltvala, calpexa, sartuli, ertsartuliani, ertadgiliani, mravalsartuliani;
одноместный, одноэтажный, глаз, одноглазый, этаж, одноногий, многоэтажный.
Определите перевод каждого грузинского слова.
Решение задачи № 6. Легко находим основы sartuli ’этаж’ (встречается трижды) и tval- ’глаз’ (встречается дважды). Отсюда: mraval- ’много’, ert-…-ani, cal-…-a ’одно-’. Различие между последними двумя основами можно определить при сравнении слов одноэтажный и одноглазый: во втором слове одно- указывает на ущербность, недостаток, в то время как в первом соответствующий элемент имеет чисто количественное значение. Таким образом: tvali — глаз, caltvala — одноглазый, calpexa — одноногий, sartuli — этаж, ertsartuliani — одноэтажный, ertadgiliani — одноместный, mravalsartuliani — многоэтажный.
В некоторых задачах тип обычной билингвы совмещается с билингвой с перепутанными соответствиями.
Задача № 7 (автор Я.Г. Тестелец)
Даны местоимения на старославянском языке и их переводы на русский язык: 
— где, 
— тогда, 
— так.
Дано также еще восемь местоимений на старославянском языке: 
Известно, что три из них переводятся как здесь, туда (далеко), сейчас.
Определите, каким именно местоимениям соответствуют три приведенных выше перевода, а также установите переводы остальных старославянских слов.
Решение задачи № 7. Легко догадаться, что местоимение 
имеет значение как, а 
— когда. Однако самое главное наблюдение, которое мы можем сделать, заключается в том, что каждое старославянское местоимение состоит из двух частей (скажем, корня и суффикса): 
и т.д. Попробуем составить таблицу:
Оказывается, что суффикс 
означает место, суффикс 
— время, суффикс 
— способ действия. Значение суффикса 
, которое нам пока неизвестно, можно установить: ведь одно из местоимений значит туда (далеко), и мы приходим к выводу, что этот суффикс означает направление. Таким образом, 
— куда. Привлекая к решению два последних перевода — здесь и сейчас, устанавливаем значение местоимений с корнями 
и 
: 
значит здесь, 
- сейчас, 
— сюда, 
— там (далеко), 
— туда (далеко).
Особую разновидность представляют собой задачи, связанные с русским языком. Кроме данных, содержащихся в явном виде в условии, решающий может пользоваться информацией, которой он располагает как носитель языка. Эти задачи, как правило, затрагивают темы, не изучаемые в школе, привлекают внимание решающего к таким явлениям в родном языке, о которых ему не приходилось задумываться раньше. Но следует заметить, что даже те задачи, в которых предлагается анализировать материал совсем незнакомых языков, тоже позволяют глубже почувствовать русский язык (см. выше).
Задачи на русском языке затрагивают все уровни языка, интересны задачи на обнаружение следов древнего состояния в современном русском языке. Приводим пример задачи на словообразование.
Задача № 8 (автор И.Б. Иткин)
Даны русские прилагательные с суффиксами -н(ый), -н(ий), -шн(ый), -шн(ий): арбузный, барабанный, ватный, верхний, вечерний, винный, внешний, вчерашний, доминошный, задний, зряшный, карандашный, киношный, крайний, летний, медный, новогодний, нынешний, осенний, передний, послезавтрашний, тогдашний, хвойный, шоколадный, янтарный.
1. Сформулируйте правила употребления каждого из суффиксов.
2. Добавьте к этому списку слово соседний. Согласуется ли употребление суффикса -н(ий) в этом прилагательном с вашими правилами? Если нет, внесите в них необходимые уточнения.
3. Подумайте, от какого слова образовано прилагательное «домашний»?
4. Попробуйте определить, как раньше выглядело в русском языке слово там.
Решение задачи № 8
1. Разделим все имеющиеся в задаче прилагательные на четыре группы в зависимости от того, какой суффикс в них содержится. Сделать это легко: нужно только не забыть, что в слове карандашный выделяют не суффикс -шн(ый), а корень -карандаш- и суффикс -н(ый).
Прилагательные
| -н(ый) | -н(ий) | -шн(ий) | -шн(ый) |
| арбузный | осенний | послезавтрашний | доминошный |
| винный | новогодний | внешний | киношный |
| медный | вечерний | нынешний | зряшный |
| шоколадный | задний | вчерашний | |
| хвойный | летний | тогдашний | |
| янтарный | крайний | ||
| барабанный | передний | ||
| ватный | верхний | ||
| карандашный |
В третьей и четвертой колонке в отличие от первой и второй суффиксы начинаются на -ш. Кроме того, во второй и третьей колонке согласный н в суффиксе мягкий, а в первой и четвертой — твердый. От чего же зависят эти различия?
По смыслу прилагательные третьей и четвертой групп явно не имеют между собой ничего общего; можно предположить, что согласный ш появляется в словах, образованных от определенных основ. Некоторые прилагательные на -шн(ый) и -шн(ий) образованы от наречий (послезавтра, вне, ныне, вчера, тогда, зря), а некоторые — от несклоняемых существительных (домино, кино). Эти два класса слов опять-таки никак не связаны между собой по смыслу, но их объединяет то, что и у одних, и у других существительных основа оканчивается на гласный. В то же время все прилагательные из двух первых колонок образованы от обычных склоняемых существительных (арбуз, вино, осень и т.д.), у которых основа оканчивается на согласный.
Напротив, у слов и словосочетаний, от которых образованы прилагательные из второй и третьей колонок, значения во многом сходны. Все они обозначают либо пространство (например, край, верх, вне), либо время (например, Новый год, вечер, тогда). Для слов, от которых образованы прилагательные первой и четвертой групп, общее значение указать довольно сложно, но, во всяком случае, ни одно из них не обозначает ни пространство, ни время. Таким образом, правила употребления всех четырех суффиксов установлены.
2. Прилагательное соседний отличается от всех уже известных прилагательных с суффиксом -н(ий) тем, что слово сосед, от которого оно образовано, не обозначает ни пространства, ни времени. В то же время само слово соседний имеет пространственное значение: оно означает не ’принадлежащий соседу’ — этот смысл в русском языке выражают с помощью прилагательного соседский, — а ’находящийся рядом, по соседству’ (кстати, буквальное значение слова сосед — ’тот, кто сидит рядом’). Поэтому можно сказать, что суффиксы -н(ий) и -шн(ий) используются в относительных прилагательных с временным и пространственным значением, а суффиксы -н(ый) и -шн(ый) — в прилагательных, не имеющих такого значения.
3. То, что в прилагательном домашний есть суффикс -шн(ий), однозначно свидетельствует: оно образовано не от существительного дом, а от какого-то неизменяемого слова. Несложно догадаться, что таким словом может быть только наречие дома.
4. Установить, как раньше выглядело в русском языке слово там, очевидно, можно с помощью анализа образованного от него прилагательного тамошний. В этом слове выделите суффикс -шн(ий), который присоединяется к неизменяемым словам, оканчивающимся на гласный. При отбрасывании суффикса остается часть тамо-. Возможно, именно как тамо выглядело в прошлом наречие там.
Связь лингвистики с математикой отражают задачи на обозначение чисел в языках мира.
Задача № 9 (автор И.Н. Шахова)
Даны числительные языка хауса:
А. Переведите с хауса: saba’in da biyar, shidda da sittin da shidda
Б. Запишите на хауса: 67, 5605.
Примечание. ’, 
— особые согласные языка хауса.
Решение задачи № 9. Как и в русском языке, в языке хауса в названии числа сначала указываются бóльшие разряды, затем — меньшие: тысячи, сотни, десятки, единицы. Между числовыми значениями разрядов ставится слово "da".
Используя данные задачи, представим в таблице выражение числовых значений в разных разрядах:
Замечаем, что для обозначения сотен используется слово, обозначающее количество единиц, предваренное словом 
. Видимо, 
и значит ’100’. Для обозначения одинакового количества единиц и десятков используются слова с разными корнями, а вот для десятков и тысяч используются те же корни. Это можно заметить, сравнивая sittin ’60’ и sitta ’6000’. Для обозначения десятков используется суффикс -in (ср. также hamsin), тысяч — суффикс -а (saba’a).
Опираясь на подмеченные закономерности, выполняем задание.
A. 75, 666.
Б. sittin da bakwai, hamsa da 
shidda da biyar.
Среди самодостаточных лингвистических задач широко представлены и другие типы: задачи на дешифровку, на сравнительно-исторический анализ, на обнаружение правил построения определенных словосочетаний или выявление соотношений между словами и словосочетаниями. Многие задачи настолько оригинальны, что их трудно отнести к какому-то определенному типу, а количество и самих задач, и их типов продолжает увеличиваться.
СПИСОК РЕФЕРАТОВ, РЕКОМЕНДУЕМЫХ
ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ
1. Язык и теория познания
2. Живые и мертвые языки
3. Теория межкультурной коммуникации
4. Первая и вторая сигнальные системы. Взаимоотношения первой и второй сигнальных систем.
5. Знаковые системы.
6. Сигнальные системы
7. Классификация языков
8. Научный Дискурс, его особенности
9. Рекламный Дискурс
10. Коммуникация и бизнес.
11. Типы дискурса и его определение
12. Теория лингвистической относительности Уорфа.
13. Ностратическая теория
14. Проблемы кросскультурной коммуникации
15. Нейролингвистическое программирование и сознание
16. Язык и моделирующие системы
17. Общепринятая классификация языков: естественные, искусственные и вторичные.
ЛИТЕРАТУРА
1. Александрова Г.В. Занимательный русский язык. Нескучный учебник. – Санкт-Петербург: Тритон, 1998
2. Алексеев М.Е., Беликов В.И., Евграфова С.М., Журинский А.Н., Муравенко Е.В. Задачи по лингвистике, ч. 1. М., 1991.
3. Аристотель. Метафизика // Сочинения в 4-х томах. Т. 1. М.: Мысль, 1976. С.63-368.
4. Аристотель. О душе / Соч. Т.1. М.: Мысль, 1976.
5. Арно А., Лансло К. Грамматика общая и рациональная Пор-Рояля (1664). М.: Прогресс, 1990.
6. Арно А., Лансло К. Всеобщая рациональная грамматика (Грамматика Пор-Рояля (1676). Л.: Изд-во ЛГУ, 1991.
7. Арутюнова H.Д., Климов Г. А., Кубрякова Е. С. Американский структурализм. // Основные направления структурализма. M., 1964.
8. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1994.
9. Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979.
10. Биркенбил В. Язык интонации, мимики, жестов. СПб.: Питер, 1997.
11. Блумфилд Л. Язык. M., 1968. С. 47.
12. Бороздина Г.В. Психология делового общения. М.: Деловая книга, 1998. Глава 7. Имидж делового человека.
13. Бунак В.В. Речь и интеллект, стадии их развития в антропогенезе, в сб.: Ископаемые гоминиды и происхождение человека. М., 1966.
14. Бэкон Ф. Великое восстановление наук (1623) // Соч.в 2-х т. Т. 1. М.: Мысль, 1977.
15. Валлон А. От действия к мысли, пер. с франц. М., 1956.
16. Вейсгербер, Й. Л. Язык и философия // Вопросы языкознания. - 1993. - № 2.
17. Вико Д. Основания новой науки об общей природе наций (1725). Л.: Худ. лит., 1940.
18. Выготский Л.С. Мышление и речь. Собр. соч., т. 2. М., 1982.
19. Выготский Л.С. Мышление и речь. М., 1996.
20. Выготский Л.С., Лурия А.Р. Этюды по истории поведения. Обезьяна. Примитив. Ребенок. М.: Педагогика-Пресс, 1993.
21. Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М.: Лабиринт, 1998. С. 113-170.
22. Горфункель А.Х. Философия эпохи возрождения. М.: Высшая школа, 1980.
23. Гуревич П. С. Философия для вузов. М.: Проект, 2003. – 352 с.
24. Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода, см. Звегинцев В.А., История языкознания XIX – XX веков в очерках и извлечениях, изд. 3, М., 1964, ч.1, стр.97.
25. Гуссерль 1970 Гуссерль Э. Феноменология (1939) // Логос. 1991. №1. С. 12-21.
26. Демьянков В. З. Специальные теории интерпретаций в вычислительной лингвистике. M. 1988.
27. Донских О.А. Происхождение языка как философская проблема. Новосибирск, 1984.
28. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка (русский перевод: Новое в лингвистике» т.1, 1960, стр. 306).
29. Дыбо В. А., Терентъев В. А. Ностратическая макросемья и проблема ее временной локализации. - В сб.: Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады конференции. Ч. 5. М., 1984, с. 3-20.
30. Дыбо В.А., Пейрос И.И. Проблемы изучения отдаленного родства языков (Вестник Российской Академии Наук. - М., 1985. - № 2. - С. 55-66).
31. Жинкин, Н. И. Язык. Речь. Творчество. - М., 1998.
32. Журинский А.Н. Морфология языков банту в лингвистических задачах. — В кн.: Аксенова И.С., Ветошкина Т.Л., Журинский А.Н. Классы слов в языках Африки. М., 1984
33. Журинский А.Н. Слово, буква, число: Обсуждение самодостаточных лингвистических задач с разбором ста образцов жанра. М., 1993
34. Журинский А.Н. Лингвистика в задачах: Условия, решения, комментарии. Сост. Е.В. Муравенко. М., 1995.
35. Зайцева Г.Л. Дактилология. Жестовая речь. М.: Просвещение, 1991.
36. Залевская А.А. Значение слова и возможности его описания // Языковое сознание: формирование и функционирование / Отв. ред. Н.В.Уфимцева. М., 1998, с. 35–55.
37. Зализняк А.А. Лингвистические задачи. — В кн.: Исследования по структурной типологии. М., 1963
38. Зализняк А.А. 200 задач по языковедению и математике. М., 1972.
39. Звегинцев, В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. - М., 1960. - Ч. 1.
40. Звегинцев В. А. Предложение и его отношение к языку и речи. M., 1976. С. 63.
41. Зверинцев А.Б. Коммуникационный менеджмент. СПб.: Изд-во Буковского, 1995.
42. Зверинцев А. Коммуникационный менеджмент. Рабочая книга менеджера PR. Глава 5. Пресс-секретарь. СПб.: Изд-во Буковского, 1995 (1997).
43. Зинченко В.П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили: К началам органической психологии. М., 1997.
44. Иллич-Свитыч В. М. Опыт сравнения ностратических языков (семито-хамитский, картвельский, индоевропейский, уральский, дравидийский, алтайский). Введение. Сравнительный словарь (в - К). М., 1971, с. III-IV.
45. История лингвистических учений: Т.1. Древний мир. Л.: Наука, 1980; Т.2 Средневековый Восток. Л.: Наука, 1981; Т. 3. Средневековая Европа. Л.: Наука, 1985; Т.4. Позднее Средневековье. СПб.: Наука, 1991.
46. Иткин И.Б., Рубинштейн М.Л. Тридцать Олимпиад: Юбилейные заметки. М., 1999.
47. Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей возникнуть в смысле науки (1783). М.: Прогресс; VIA, 1993.
48. Карасик, В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. - Волгоград, 2002.
49. Караулов Ю. H. Эволюция, система и общерусский языковой тип // Русистика сегодня: Язык: Система и ее функционирование. М., 1988. С. 6.
50. Караулов Ю.Н. Типы коммуникативного поведения носителя языка в ситуации лингвистического эксперимента // Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 1996, с. 67–97.
51. Кашкин В.Б. Анализ параллельных текстов как метод функциональной типологии // Лексика и лексикография. Выпуск 8. М.: Ин-т языкознания РАН, 1997. С. 34.
52. Кликс Ф. Пробуждающееся мышление: У истоков человеческого интеллекта. Глава 3. Роль коммуникации и познания в регуляции поведения животных. М.: Прогресс, 1983. С. 76 сл.
53. Клюев Е.В. Речевая коммуникация. М.: ПРИОР, 1998.
54. Козлов М.И. Пружинин Б.И. Язык и познание: опыт методологического рассмотрения перспектив лингвистической теории, М: 1984.
55. Кодухов В.И. Введение в языкознание: Учебник для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит.». – М.: Просвещение, 1979. – 351 с.
56. Конецкая В.П. Социология коммуникации. М.: МУБУ, 1997. С.164 сл.
57. Кузанский Н. Об ученом незнании (1440). Книги простеца (1450) // Сочинения в 2-х томах. М.: Мысль, 1979. Т. 1. С. 47-184, 359-460.
58. Кузин Ф.А. Культура делового общения. Практическое пособие. М.: Ось-89, 1998.
59. Ладыженская Т.А., Зепалова Т.С. Развивайте дар слова. – М.: Просвещение, 1990
60. Леви-Брюль Л.. Первобытное мышление. «Атеист», М., 1930, стр. 98-99.
61. Леонтьев А.А. Возникновение и первоначальное развитие языка. М.: АН СССР, 1963.
62. Леонтьев А.А. Проблема глоттогенеза в современной науке, в сб.: Энгельс и языкознание. М., 1972.
63. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.
64. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики, 4 изд. М., 1981.
66. Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1990.
67. Лихачев, Д. С. Очерки по философии художественного творчества. - СПб., 1996.
68. Лотман, Ю. М. Культура и взрыв. - М., 1992.
69. Лурия А.Р., Виноградова О.С. Объективное исследование динамики семантических систем // Семантическая структура слова. М., 1971, с. 27–62.
70. Маркс К. Замечания на книгу А. Вагнера "Учебник политической экономии". Соч., 2 изд., т. 19.
71. Маркс К., Энгельс Ф. Соченения, т.3.
72. Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология. Соч., 2 изд., т. 3.
73. Марр Н.Я. Избранные работы. - Т. 1. - Л., 1933. - С. 217-220).
74. Маслов Ю.С. Введение в языкознание. М., 1975.
75. Маслов Ю.С. О “Грамматике Пор-Рояля” и ее месте в истории языкознания // Предисловие к кн.: Арно А. Лансло К. Всеобщая рациональная грамматика. Л.: Изд-во ЛГУ, 1991. С. 3-14.
Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. – М.:АО Аспект Пресс, 1994.
76. Микешина Л.А. Философия познания. Полемические главы. М.: 2002.
77. Милитарев А. Ю., Старостин С. А. Общая афразийско-северокавказская культурная лексика. - В сб.: Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Ч. 3. М., 1984, с. 34-43.
78. Налимов В.В. Вероятностная модель языка. М.: Наука, 1979.
79. Налимов В.В. В поисках иных смыслов. М.: Прогресс, 1993.
80. Николаев С. Л., Старостин С. А. Парадигматические классы индоевропейского глагола. - В кн.: Балто-славянские исследования. 1981. М., 1982.
81. Николаев С. Л., Старостин С. А. Северокавказские языки и их место среди других языковых семей Передней Азии. - В сб.: Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Ч. 3. М., 1984, с. 26-33.
82. Норман Б.Ю. Проблема происхождения человеческого языка // Основы языкознания. Минск: Бел. Фонд Сороса, 1996. С. 70-86.
83. Пейрос И. И. О языковых сближениях между сино-тибетскими и дравидийскими языками. - В сб.: Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Ч. 1. М., 1984, с. 80-82.
84. Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. СПб., 1997.
85. Потебня А.А. Мысль и язык // Эстетика и поэтика. М., 1976.
86. Потебня А.А. Мысль и язык. Киев: СИНТО, 1993 (Харьков: Тип. “Мирный труд”, 1913).
87. Почепцов Г.Г. Теория и практика коммуникации. М.: Центр, 1998.
88. Пронников В.А., Ладанов И.Д. Язык мимики и жестов. М., 1998.
89. Психолингвистика / Ред. А.М. Шахнарович. М., 1984.
Раков В.И. Филологические кроссворды и задачи. – М.: Илекса, 2006.
90. Реформатский А.А. Введение в языковедение. М., 1967.
91. Рождественский Ю.В. Общая филология. М., 1996.
92. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. СПб., 1998.
93. Сепир Э. Язык. Соцэкгиз, М., 1934, стр. 72.
94. Сепир Э. Коммуникация // Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Прогресс, 1993. С. 210-215.
95. Сепир, Э. Язык, раса, культура // Избранные труды по языкознанию и культурологии. - М, 1993.
96. Серебренников, Б. А. О материалистическом подходе к явлениям языка. - М., 1983.
97. Синельченко В.Н., Петров М.Б. «В мире мифов и легенд».
98. Соколов В.В. Средневековая философия. М.: Высшая школа, 1979.
99. Старостин С. А. Праенисейская реконструкция и внешние связи енисейских языков. - В сб.: Кетский сборник. Л., 1982, с. 144-237; Он же. Гипотеза о генетических связях сино-тибетских языков с енисейскими и северокавказскими. - В сб.: Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Ч. 4. М., 1984, с. 19-38.
100. Степанов Ю.С. Биосемиотика // Семиотика. М.: Наука, 1971. С. 27 сл.
101. Степанов Ю. С. Методы и принципы современной лингвистики. M., 1975. С. 14.
102. Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М., 1985.
103. Стернин И.А. Понятие коммуникативного поведения и методы его исследования // Русское и финское коммуникативное поведение. Вып. 1. Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. С. 4-20.
104. Тер-Минасова, С. Г. Языки и межкультурная коммуникация // Учебное пособие. - М., Слово, 2000. - 262 с.
105. Толстой, Н. И. Язык и культура // Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. - М., 1995.
106. Тронский И.М. Античные теории языка и стиля. М.–Л., 1936.
107. Уорф, Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку // Новое в зарубежной лингвистике. - М., 1960. - Вып. 1.
108. Уфимцева Н.В. Этнический характер, образ себя и языковое сознание русских // Языковое сознание: формирование и функционирование. М., 1998, с. 135–170.
109. Ушакова Т.Н. Функциональные структуры 2-й сигнальной системы. Психофизиологические механизмы речи. М., 1979.
110. Ф. де Соссюр. Куос общей лингвистики, русский перевод А.М. Сухотана, 1933.
111. Фишель В. Думают ли животные? М.: Мир, 1973.
112. Фортунатов Ф.Ф.. Сравнительное языковедение. Избранные Труды., т.1, М., 1956, стр.111, 117, 124.
113. Шахматов А.А. Очерки современного русского литературного языка, изд.4, М., 1941, стр59.
114. Эко У. Семиология визуальных сообщений. Семиология архитектуры // Отсутствующая структура. СПб.: Петрополис, 1998. С.203-258.
115. Энгельс Ф. Диалектика природы. Соч., 2 изд., т. 20.
116. Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека.
117. Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 1996.
118. Язык и национальное сознание. Вопросы теории и методологии. Воронеж, 2002.
119. Якушин Б.В. Гипотезы о происхождении языка. М., 1984.
120. Якушин Б.В. Гипотезы о происхождении языка. М.: Наука, 1985.
121. Bloomfield L. Why a linguistic society? // Language. 1925. V. 1. № 1.
122. Bloomfield L. Language or ideas? // Language. 1936. V. 12. № 2.
123. Dimbleby R., Burton G. More Than Words. An Introduction to Communication. L.; N.Y.: 1998.
124. Peyros I. I., Starostin S. A. Sino-Tibetian and Austro-Thai. - Computional Analysis of Asian and African Languages, 1984, N 22.
