Лев Всильевич Успенский

Зписки строго петербуржц

TO WRITE OR NOT TO WRITE?

Когд мне предложил взяться з книгу, озглвленную тк, кк знчится н ее переплете, я впл в нерешительность. "Ту рйт ор нот ту рйт?" – "писть или не писть?". Вопрос покзлся мне не менее знчительным, чем гмлетовский.

"Зписки"! Что "зписки", что "мемуры" пли "воспоминния" – рзниц невелик. А кто я ткой, чтобы стть мемуристом?

Когд я рскрывю журнл и вижу, что тм нпечтны воспоминния мршл Конев, я уже прячу эту книгу подльше от ждных глз, чтобы никто не перехвтил ее у меня.

Срзу и кждому понятно: мршл Конев впрве писть и быть уверенным, что его будут читть не отрывясь… А я?

Или – другое. Мы ловим кждое слово Пушкин, в котором он скзл – тк мло, тк скупо! – хоть что-либо о своей жизни. Это понятно. Друг Пушкин Алексей Вульф не блистл ни тлнтми, ни личными достоинствми. Но мы с ждностью читем все, что нписл он о себе: кк же! Его друг!

Эккермн просто стоял рядом с Гете, был девять лет его секретрем. Нм нужны "Зписки" этого Эккермн, хотя см по себе он был, по-видимому, не бог весть ккого обширного ум и интересной жизни немцем.

Но если человек не только не водил рмий к столицм других госудрств, не только не вершил судьбы нродов, – он не был дже близок ни к кому из великих людей?

"Рйт" ему "ор нот ту рйт?" Может быть, не стоит?

Первое, что зствило меня поколебться, было вот ккое – совершенно случйное – воспоминние.

Когд большого фрнцузского историк, ншего современник (по-моему – Олр), спросили, ккие документы ценятся сейчс выше всего н рынке, торгующем рхивными сокровищми, он ответил не здумывясь: "Если бы вы предложили нтиквру неопубликовнное письмо Нполеон I, вы стли бы очень богтым человеком, мсье… Впрочем… Минутку! Вы получили бы еще нмного больше, если бы в вших рукх окзлсь совсем простя вещь – приходо-рсходня книжк фрнцузской хозяйки, мтери семьи, с зписями ее трт и поступлений з годы 1789-1794… Сколько он зплтил з пучок лук в день взятия Бстилии?.. Что стоил ей кринк молок утром того дня, когд голов Луи Кпет слетел в корзину в ряду многих других голов? Кк вознгрждл он в год пдения Робеспьер "citoyenne une telle" [1] з мытье полов и "ситуйен" ткого-то з нбивку нового мтрс?.. Если у вс есть ндежд рзыскть н вшем чердке ткие зписи – ищите, ищите! И, буде вм предложт з них столько золот, сколько они весят, выгоните вон нглецов: вы получите в сто рз больше. Ибо письм Нполеон хрнят, приходные книжки ббушек выбрсывют в печку. Нстоящя же дргоценность для историк – именно они".

Когд это пришло мне в голову, я приздумлся.

Д, конечно, воспоминния больших людей подобны письмм Нполеон. Но – кто его знет? – может быть, то, что живет в пмяти человек среднего, можно срвнить с ткой домовой бухглтерской зписью, особенно если в ней, в пмяти этой, отржется не обычное время, великий переломный период истории – живя половин ншего век? Тк, может быть, все-тки – "ту рйт"?

Я взглянул в окно. Тм был перегруженный трмвями, втобусми, мшинми мост Лейтеннт Шмидт, и – првее – Акдемия художеств со сфинксми из Древних Фив, и – левее – грнитня стел, против мест, где стоял "Аврор" в октябрьскую ночь. Тм был Ленингрд. И если я не стоял рядом ни с кем великим з всю мою жизнь, то с чем-то великим – с Ленингрдом – я не только стоял рядом. Я жид им и в нем.

И тут докзтельств тому, что писть – ндо, дождем посыплись н меня. Всех их – несчетное множество; я приведу лишь некоторые.

Семьдесят лет

Я родился в Петербурге, н Бссейной улице, в зимнюю вьюжную ночь 27 янвря девятисотого год, считя по юлинскому клендрю. А з три дня до этого, существенного лишь для семьи межевого инженер В. В. Успенского, события тихий профессор физики Алексндр Степнович Попов в шхерх возле тогдшнего Бьерке (потом оно стло Койвисто, потом – Приморском) впервые в мире связлся по беспроволочному телегрфу с сидящим н кмнях в зливе броненосцем "Генерл-дмирл Апрксин". Передл н судно и принял с судн вести.

Теперь же, лет через шестьдесят с небольшим, я сижу в покойном кресле, и экрн моего телевизор – првнук поповского "грозоотметчик" – мерцет, и я вижу н этом экрне, кк открывется лючок в космическом корбле и из него в бесконечность мир выкрбкивется человек в скфндре и мчится вокруг Земли с непредствимой скоростью, и тм, з его плечми, з его головой, нмечется – точь-в-точь ткое, кк н глобусе, – восточное побережье Черного моря и степи Кубни, и звитые спирлями циклонов облк нд моей Землей, и что-то еще никогд не виднное и потому почти нерзличимое н неопытный глз…

И я вижу совсем близко от себя кмни, вляющиеся н поверхности Лупы. И я слышу "Интернционл", передвемый не из Москвы, оттуд, с лунного лик, где столько тысячелетий человеческий взор рзличл то рыбк с неводом, то дровосек с вязнкой, то Кин с Авелем н плече…

День в день через три год после моего появления н свет японские крейсер блокировли "Вряг" и "Корейц" в Чемульпо. Через четыре год и неполных одинндцть месяцев поп Георгий Гпон привел тысячи безоружных людей под дул винтовок под окн Зимнего дворц… Четырндцть с половиной лет спустя грянул в Среве выстрел гимнзист Принцип, открывший первую мировую войну. Еще дв с половиной год – и кончилсь црскя Россия. Еще восемь коротких месяцев – и злпом "Авроры" ознчился рубеж новой эры… А 1924 год и кончин Ленин? А годы пятилеток? А величйшя тргедия и великое торжество ншей Отечественной войны, с блокдой Ленингрд, с подвигом Стлингрд, с Советской Армией в Берлине! А первый спутник в просторх космос н моем пятьдесят седьмом году… А тот день, когд все мы, и я, шестидесятилетний (шестидесятиоднолетний, но тк не говорят), увидели н экрнх телевизоров "гржднин Советского Союз Юрия Алексеевич Ггрин", идущего по крсному ковру слвы и почестей, превосходящих слву Христофор Колумб и Фернндо Мгеллн и честь, окзнную им?

И все это я видел своими глзми… Тк ведь, пожлуй, – ндо писть!

Ровесники

Человеческя нтур устроен причудливо. Из общего круг людей он – может быть, и без достточных основний – выделяет с особой приязнью, кзлось бы, случйные группки: тех, кто родился и живет в одном селе или н одной улице с тобою, тех, кто учился в одной школе, еще лучше – в том же клссе, что и ты, соучеников. Тех, нконец, кто пришел с тобой в этот мир в одном году – одногодков, ровесников.

Я встречлся н моем веку со многими своими одногодкми (ох, сколько из них – Всеволод Вишневский в том числе – уже никогд не пожмут моей руки!). Мы, видя друг друг, кждый рз улыблись приязненно: кк же! Ровесники! В девятисотом родились!

И вот в сороковом году, нкнуне нового рубеж ншего век, мне пришл в голову стрння идея: если существуют мои одногодки, то должны же существовть "однодневки". Те, кто появился н свет в один день сo мной. Должны или не должны?

Есть полезнейшя, хотя порою немного жутковтя, нук – сттистик. Стоило обртиться к ней с вопросом, он ответил с совершенной точностью: "Милый, не зносись со своей исключительностью! Ничего в тебе исключительного нет. В один день с тобою, соглсно днным о рождемости, н территории Европейской чсти тогдшней Российской империи "рзверзли ложе сн" своих мтерей столько-то – ну, скжем, две тысячи двести – мльчишек и девчонок. Днных по Сибири и Дльнему Востоку у нс для того времени нет…"

Две тысячи двести бсолютных сверстников! Вот это д! А много ли среди них пришлось н Снкт-Петербург? С этим дело окзлось проще: днные по столице были более точными. В Снкт-Петербурге в среду 27 янвря 1900 год зкричли "ув-ув", зсучили ножкми, стли беззубыми ртми ловить воздух первой своей зимы сто пятьдесят семь млденцев, и я в том числе.

Остновиться бы мне н этих приятных сведениях: вон сколько у меня их, моих "земляков во времени". Но, увы, я человек дотошный. И пло мне тогд н ум здть следующий вопрос: сегодня, в тысяч девятьсот сороковом году, многие ли из них будут прздновть, в тот же день, что и я, свое сороклетие? Если бы окзлось возможным приглсить всех н ткое торжество, сколько бы нс собрлось?

Знете ли вы, что в сттистике и демогрфии именуется "тблицми дожития"?

Кк только мы, "девятисотники", открыли глз в новом для нс мире (д нет, я путю: здолго до того, кк это случилось!), сттистик уже соствил н нс всех эти чертовы, отдющие прямо-тки колдовством и черной мгией тблицы.

В них было зрнее рссчитно, скольким из нс, новорожденных того год, суждено дожить до семи, скольким до двдцти, скольким до семидесяти лет. Не кому из нс, сия тйн велик есть, – скольким из нс! Скольким бстрктным единицм – людям, год рождения 1900-го.

Эти тблицы существовли. Они были вычислены к девятисотому году, кк вычисляют их сегодня н девятьсот семьдесят первый год, – исходя из предствлений о нормльном пути рзвития дльнейшей истории. Не беря в рсчет непредвидимых обстоятельств – великих нводнений, ктстрофических землетрясений, небывлых неурожев, пришествия мрсин или столкновения с кометой. Не ориентируясь н глд, мор, трус [2] и кзни египетские.

Тк вот, при этом (при этих!) обязтельном огрничении, тблицы утверждли, что, – если все пойдет нормльно и спокойно! – из двух тысяч двухсот моих бсолютных сверстников к янврю девятьсот первого год н Земле остнется только две трети – тысяч четырест смых живучих млышей. Почему ткой ужс? Д просто тков был в тогдшней России процент детской смертности по первому году.

Ничуть не менее стршным для нс был и второй год. К янврю девятьсот второго от нс должно было сохрниться не более восьмисот или девятисот душ… Знй мы это – подождли бы, пожлуй, родиться!

Првд, дльше дело обещло идти несколько спокойнее: чудовищной был именно смертность в первые Дв год. Но все-тки, если в мире все пойдет спокойно, если не посетит Россию чум или холер, если не произойдет Ммев ншествия и не повторится Смутное время, – тогд, обещли тблицы, сотни две или три ветернов из тех двух тысяч будут еще процветть к сороковому году н всем прострнстве Земли Русской. А петербуржцы? Д стоит ли о них говорить? Дв-три человек; может быть – пяток; но вряд ли, вряд ли!..

Я здвл свои вопросы сттистике в том смом сороковом году. И з спинми моего поколения были уже и русско-японскя войн, и революция пятого год, и виселицы рекции, и ненстье первой мировой, и плмя войны гржднской, и голод двдцть первого, и…

Тк сколько же нс могло остться?

Когд я взвлил себе н плечи груз всех этих стрнных вычислений и исследовний, мною руководило не прздное любопытство. И конечно, я имел в виду вовсе не "единицу", не Льв Успенского, не смого себя. Я искл путей к биогрфии времени, думл нйти ккую-то новую лзейку к его сердцевине. Но ведь человеческое историческое время, кк оргнизм из клеток, склдывется из единичных людских судеб…

Судьбы век

Клссом ниже меня в Выборгском восьмиклссном коммерческом училище Петербург – Финский переулок, дом 5 – учился мленький щуплый мльчик. Я нзову его тут Фимой Атлсом.

Этот Фим, сын птекря с Большого Смпсониевского проспект, был совершенно кк все, з исключением двух свойств – основного и вытекющего.

Во-первых, его облизл собк. Во-вторых, он был единственным н ншем горизонте лысым мльчиком.

Собк лизнул его в темя, по голове пошли фурункулы, их облучили рентгеном, и Фим Атлс облысел, кк колено. Мы, остльные мльчишки, остро звидовли ему: мы-то были обыкновенными, волостыми…

Никких иных особых примет или достоинств у него не было.

А в тридцть девятом году до меня дошли сведения о Фиме. Господин Ефим Атлс был теперь миллионером, крупнейшим гуртовщиком скот во Фрнцузском Конго. Девятндцтый год – деникинский юг России. Девятьсот двдцтый год – Принцевы остров вместе с Врнгелем. Девятьсот двдцть второй – Бизерт, потом Конго, и служб у тмошнего плнттор, и брк с плнтторской дочерью, и…

Вот вм и лысый мльчик: грф Клиостро, всесветный внтюрист ккой-то!

Уже в гимнзии Мя н Всильевском процветл другой юнец, клссом стрше меня, скжем Петя Всильев; отец у него был видным инженером-путейцем.

И этот длинный и длиннолицый подросток тоже никкими выдющимися кчествми не облдл: тк, все н троечку. Был у него только одн выделявшя его из общего ряд привычк. Звидев н стршем, третьем, этже школы случйно вбежвшего туд млдшеклссник, он слдострстно жмурился, н цыпочкх подкрдывлся к этому млышу, осторожненько брл нрушителя школьной иеррхии з локоток и зтем, всю перемену ни н миг не отпускя его от себя, не двя вернуться в родной первый этж, где игрли в кошки-мышки, в пятну, где был жизнь, – медленно похживя с ним кругми по стршему злу, ведя душеспсительное собеседовние:

– А скжи-к мне, Кокочк (или тм – Димочк): ты ппеньку своего слушешься? Очень хорошо, милый мльчик; весьм похвльно. А мменьку свою ты ткже слушешься? Отлично, отлично, дорогое дитя! А повести ты, чсом, не пишешь? И хорошо делешь. Кк это "отпустите"? Куд это тебя отпустить? Николй Всильевич Гоголь повести писл, – тк знешь, чем кончил? Э, куд, куд?!. Мне с тобой еще о многом поговорить ндо: пойдем, пойдем!

Вот тк; все остльное в норме.

Лет через двдцть после этого, в конце тридцтых годов, выйдя из Пссж, я нос к носу столкнулся с отцом Пети; в то время этот отец был в Нркомте путей сообщения н весьм высоком посту.

Пмять некоторых людей н лиц удивительн. Товрищ Всильев узнл в почти сороклетнем гржднине гимнзист, рз или дв быввшего в 1916 году у его сын. Мы поздоровлись. Он проявил приязнь и рдость, вспомнил двние времен, вспомнил гимнзию Мя, вспомнил моего отц, но ни единым словом не помянул своего сын. Точно его у него и не было.

Удивленный, я сообщил об этой стрнности одному своему другу, одноклсснику Пети Всильев, – в то время уже большому ученому, мтемтику – Янчевскому.

– Ну еще бы! – пожл тот плечми. – Конечно не стнет он про него рсскзывть, чего зхотел!

Я не видел этого чудчливого Петю вот уже лет двдцть, с 1914 год. Кто знл, что из него могло получиться?

– А что, – спросил я, – оболтус вышел?

– Оболтус? Оболтус было бы полбеды…

– Ну, что ты говоришь? Совсем свихнулся?

– Свихнулся бы – ппш тебе тк бы и скзл…

– Погоди, но – что же тогд?

– Приходи ко мне звтр, я тебе покжу что. См увидишь.

Словом, зинтересовл меня до крйности.

У себя дом мтемтик Янчевский полез в ящик письменного стол и извлек оттуд желтую с белым книжечку мерикнского журнл "National geographic Magazine" – он уже и тогд выходил с грубовтыми, но яркими, цветными фотоиллюстрциями.

– Вот, вникни!

Н фото геогрфического ежемесячник был изобржен песчня площдь в кком-то индийском селении. Высились пльмы, ширилось могучее дерево – жужубовое или тм пнднус. Посреди тлели угли костр; вокруг с полдюжины людей в тропических шлемх целились объективми фотокмер, в центре, н горячих угольях, в здумчивой позе не то сидел, не то дже полулежл тощий человек в одной нбедренной повязке, устремив очи горе.

И под кртинкой был подпись:

"Русский фкир П. Всильев докзывет, что его удивительные способности не пустое измышление дептов".

– Он? – хнул я.

– А кто же? – фыркнул Янчевский. – Вот см и сообрзи: обнружься у тебя сын – фкир… Нвряд ли ты побежл бы кждому весело рсскзывть: "Мой Степочк, знете, в Бенресе третий год н столпе стоит…"

Д очень просто, "кк вышло". Когд ты в семндцтом году удлился под сень струй, во Псковскую, и, этким Цинциннтусом, нчл морковку сеять и курочек рзводить (был ткой период в моей жизни!), Петеньк этот впл внезпно в религиозное исступление, уехл н Квкз и постригся в монхи н Новом Афоне. Ну, пок тм белые, деникинщин, спсться было ничего, можно… Когд мы пришли, стло не тк уж уютно. Он решил подться н тот Афон, Стрый, в Грецию. Решил – и отпрвился. Не пироскфом [3], a "per pedes apostolorum" [4], пешечком, вокруг Понт Эвксинского [5]: монх же! Но, дойдя по погрничной речки Чорох, по-видимому, сбился с пути, взял не впрво, влево и прибыл в Индию… А дльше?.. Что ж, монх, йог – велик ли рзниц?.. Результт, кк видишь, зсвидетельствовн документльно…

Вот ткие судьбы; что про них скжешь?

А ведь в это же время я своими глзми нблюдл, кк тихие псковские "некруты" девятьсот четырндцтого год, в горячу-слезу плквшие н плтформе стнции Локня в день рсствния кждый со "своей Нюшкой" среди сотен других тких же, стновились советскими военчльникми, полководцми, сидели з бнкетными столми Победы где-то между Монтгомери и Бредли… И кк мленькие грфинечки и бронессы, некогд игрвшие рядом со мной в Тврическом сду или в "Акдемическом" н Выборгской стороне, кончли рсчеты с жизнью, пройдя огонь, воду и медные трубы, где-нибудь тм, под нбережной Кэ д'Орсе или в волнх Гонконгской гвни… Кк тысячи и тысячи "кухркиных детей" и внуков, придя в мир хорошо еще если в питерском городском родильном доме, то и просто в новгородском или витебском теплом коровьем хлеву ("Ай, бртки! Не в избе ж ббе рожть! Бог и тово в яслях свивли!"), стновились профессорми и госудрственными деятелями, послми и знменитыми летчикми; о них писли и "Тймсы" и "Фигро" и "Универсули" и "Асхи"…

И мне стло кзться: что если бы можно было именно из моих "однодневников"-питерцев выбрть ну – пяток, ну – полдюжины сттистических единиц? Ккую-нибудь будущую смолянку и – еще более "будущую" – безымянную покойницу в прижском морге? Д сын млдшего дворник с Нюстдтской улицы или с Боровой, теперь – мршл Советского Союз… Д дочку кухрки той смолянки: он теперь зведует кфедрой микробиологии где-то в волжском городе… Д…

Если взять их и проследить з их путем в первой половине XX век, з их склонениями и прямыми восхождениями, кк у небесных светил, д нписть о них ромн… Не удстся ли мне тким обрзом проникнуть в святое святых времени с неожиднного, нового вход?

Вот рди этого-то всего я и нчл тогд, в сороковом году, возиться со сттистическими днными и с "тблицми дожития".

Ромн я не нписл – и уже не ручюсь, что успею нписть: больно все это сложно великолепной, живой, но и непокорной сложностью жизни! Но сейчс, рзмышляя нд вопросом "ту рйт ор нот ту рйт" по поводу моих "Зписок", я прихожу к убеждению: нет, все-тки ндо "ту рйт". Рзумно "ту рйт"!

Мне вообще кжется: рядом с добровольными обществми по охрне природы и зщите животных, рядом с объединениями филтелистов и филоменистов, бок о бок с клубми всяких иных коллекционеров – двно бы следовло людям учредить общество собиртелей собственных воспоминний, мемуристов, "общество имени Пимен-летописц", тк скзть.

Ей-богу, дело не первой вжности, был ли Пимен когд-нибудь Пересветом, сржлся ли он см с Челубеем, Держл ли он стремя воеводы Боброк или князя Влдимир в том бою н Куликовом поле. Археологи ищут теперь при рскопкх не только ковные золотые чши и дивные сттуи; ничуть не меньше (д и много больше!) их интересуют ккие-нибудь чшечки с нлипшей крской из мстерской киевского богомз, нйденные под слоем угля в рзрушенной ттрми Бту-хн землянке. А историк берестяня грмотк, нцрпння школьником Анфимом, пленяет, пожлуй, столько же, кк и пятя, десятя, сотя жловння грмот грозного цря, скреплення вжными подписями и тяжкими печтями.

Подумйте сми, рзве не случлось вм где-нибудь в вгоне или – еще чще – в не слишком комфортбельном номере периферийной (теперь ведь не говорят "провинцильной") гостиницы в Средней Азии или н Мурмне окзться в номере вместе с человеком невидным и невзрчным, нетитуловнным и не отмеченным госудрственными премиями, и ночью – снчл нехотя, потом все ждней и ждней – вслушивться в его рсскзы, и под утро вскричть: "Тк что же вы, умня голов, об этом обо всем не нпишете? Ведь этому же всему – цены нет! Этого же никто, кроме вс, не знет!"

Случлось. И вы кричите. И вы встнете, и он встнет. И вы поедете в Турткуль, он – в Тшуз, и вы никогд его больше не увидите, и он – бухглтер, дв месяц умирвший в гитлеровском лгере уничтожения бок о бок с Эдурдом Эррио, или сдовод, ходивший в 1944 году н рзведку в еще не освобожденный от фшистов Будпешт, или просто человек, живший в Новороссийске "при немцх" мльчишкой и носивший котелки с супом спрятвшимся в подвле окринного дом советским морякм, – в лучшем случе улыбнется себе в усы и пожмет плечми и подумет: "А верно ведь, нписть – есть о чем…" И не нпишет.

Буду писть!

PLUSQUAMPERFEKTUM

Точк зрения

Степняки, кочеввшие по северную сторону Терек и Кубни, испокон веков видели и хорошо знли великую горную стрну, нчинвшуюся тм, к югу, з этими рекми.

Кк они видели ее? Д примерно тк, кк Пушкин в нчле своего "Путешествия в Арзрум": "В Стврополе увидел я н крю неб облк, порзившие мне взоры девять лет нзд. Они были все те же, все н том же месте. Это – снежные вершины Квкзской цепи".

Тк примерно и поколения, поднявшиеся после Революции, видят з собой, п горизонте прошлого, нчло век. Сквозь книги, сквозь рсскзы стрших мерещтся им ккие-то смутные облк, вытянутые по дльнему небу в одну линию. Вершины видны, но что тм, н этих ушедших в тумн времен вершинх?

Мы, родившиеся и росшие в той дли, знем эти горы инче, трехмерно, интимно, н ощупь пмяти. Мы видели их, кк видел Пушкин ту же Квкзскую цепь, несколько дней спустя, с их высот, из их сердц:

Это т же стрн, тот же мир, то же явление, что в тех "облкх". Но кким другим, кким нполненным подробностями, исполненным движения видится он смотрящему и з н у т р и.

Обе точки зрения – обобщення, издли, и живя, изнутри, – имеют кждя свои достоинств и свои недосттки. И чтобы узнть Время по-нстоящему, ндо сочетть их обе воедино, кк дв снимк в стереоскопе…

Чтобы изнутри понимть то, что я буду рсскзывть о моем городе – о городе всей моей жизни, – в первых глвх (д и не только в них) ндо предствить себе мою тогдшнюю точку зрения. А это обязывет меня хоть очень кртко, но все же пояснить: откуд я взялся н свете?

Н столе передо мной лежит желтовтя от времени тетрдк, сшитя по-домшнему. Н ее обложке кллигрфическим почерком выведено:

Нтлья Костюрин и Всилий Успенский

Извлечение из первого том "Кпитл" К. Мркс

1898 год. С.-Петербург

Всилий Успенский – это мой отец, Нтлья Костюрин – моя мть. С этих зписей нчлсь их встреч; не будь этой тетрдки, не было бы, возможно, и меня.

Летом 1898 год коллежский сессор Всилий Всильевич Успенский, из рзночинцев, межевой инженер, неплохо устроенный (он служил в Глвном упрвлении уделов, н Литейном проспекте), по кким-то причинм решил переменить квртиру. Белые билетики н окнх привели его в Бсков переулок – удчно! рукой подть от службы! Тут дворянк Костюрин, уехвшя с дочерью в Петербург от неверного муж, псковского помещик, оствшись без средств, пытлсь перебиться кое-кк, то открывя чулочно-вязльные мстерские, то зводя "домшние обеды", то – и это был уже конец всех иных ндежд – пытясь поддержть себя сдчей комнт жильцм.

Первый жилец явился, однко, лишь после долгого ожидния и был встречен только горничной. "Брыня уехли в Великие Луки н две недели, брышня ушли с подружкой…"

Комнт понрвилсь жильцу; он скзл, что поедет з вещми, пок оствил вместо здтк дорогую гитру в нрядном футляре.

Нтш-горничня доклдывл Нтше-брышне не без смущения, хотя и с рдостью: "Брышня, миля: жилец! Ну только не зню… Гитру оствил – вон лежит. Похоже – цыгн: черный-то черный и бород черня-черня! И голос ткой, кк у дьякон: знете – "Вонмем!" Уж не зню, что выйдет?.. Ндо же: гитр!"

Брышня Нтш бежл в город не от муж, от отц: Алексей Измйлов

Костюрин, великолуцкий рзоряющийся помещик, медленно зболевл тяжелым душевным рсстройством, но все еще стоял н своем: "Консервтория? Певичкой быть, черт'е дери?!. Ах, Бестужевские?.. Стриженой ходить зхотелось!.. Женский Медицинский? Потрошить чье-то мертвое тело? Ну-с, нет-с!"

Для поступления и н курсы и в институт требовлся пспорт, его выдвли только с рзрешения глвы семьи. Брышня Нтш для нчл имел в виду хотя бы вольнослушние. У нее был великолепный голос, глубокое крсивое "меццо"; он был способной певицей, умницей: жизнь кипел в ней…

Были куплены чй, ветчин, печенье, и новый жилец – стршный, черный, с гитрой – с первых же чсов, з первым же этим студенческим чепитием, потерял покои. Но по-видимому, – я сужу только по этому фундментльному эпизоду их жизни – он был тонкий дипломт и великий стртег, коллежский советник Успенский.

Он все учел. Новя его молодя хозяйк был не ткя, кк все. Гитр тут не вредил (меццо-сопрно же!), но в глвном он жил лекциями, концертми, спорми н политические темы, все еще не утихющей рспрей между мрксистми и поздними нродникми… Между мрксистми и нродникми? Ах, тк?

И вот Всилий Всильевич Успенский, инженер-геодезист, звел свою тетрдочку. Ему это было нетрудно: вопросы кдстр [6] тесно переплетются с экономикой; экономическими теориями он знимлся еще в институте (и отсидел некоторое время в Бутыркх з учстие в студенческих волнениях). "Кпитл" он читл не впервые.

Вскоре выяснилось, что Тт Костюрин по рукм и по ногм связн волей отц. Злую волю отц всегд можно зменить. Чем? Доброй волей муж. Но для этого ндо одно: выйти змуж. Кк – змуж? Передовой девушке, мечтющей то о крьере оперной певицы, то о жизненном пути женщины-врч? И вот тк просто: взял и вышл змуж? Кк все?

Думю, что это придумл мм: похоже н нее. Было в те годы ткое блгородное обыкновение: притесняемя родителями, девушк рвл путы, вступя в фиктивный брк. Это было совсем не то, что простое, пошлое змужество! Это говорило об иделх, о дружбе, о смопожертвовнии, о стремлении отдть всю себя общему делу…

Мой отец проявил себя сущим Тлейрном. Он соглсился и н фиктивный брк. Все было сделно, кк в лучших ромнх: венчлись не в одной из петербургских мещнских церквей, – в Териокх, з грницей "свободной" стрны – Финляндии! Н кольцх были вырезны одинковые девизы: "Свобод – прежде всего" (они не помешли в дльнейшем бурным сценм ревности, теснейшей привязнности н десятки лет; не помешли и мминому полному глвенству в семье).

Вступив в Териокх в фиктивный брк, молодя чет в мленьких, но отнюдь не фиктивных вгончикх Финляндской железной дороги, где нд кждой дверью висели пожрные топорики и кирки – н всякий случй – и во всех купе было нписно по-фински: "Ala silkea latialla!" ("Ты не плюй н пол!"), приехл в Петербург. Уже не в Бсков переулок, н соседнюю Бссейную улицу. К Мльцеву рынку. От этого фиктивного брк полтор год спустя родился н этой Бссейной я, еще через дв год – уже н Тверской – мой брт Всеволод.

Это все было нужно рсскзть, чтобы читтелю был понятн "рсстновк сил" вокруг меня во дни моего рннего детств.

Мть-дворянк, человек очень тлнтливый и живой; ее фнтзия неустнно рботл; ее тянуло к широкой – в тех мсштбх, ккие тогд были доступны жене инженер и чиновник, – общественной деятельности. Он вечно училсь н всяких, рождвшихся тогд кк грибы, курсх – литертурных, снитрно-просветителъных; знимлсь пением с хорошими педгогми; вступл во всевозможные обществ… Кк я себя помню, ее непрерывно приглшли выступть н всяческих блготворительных концертх в смых рзличных студенческих землячествх. В ншем доме постоянно происходили встречи этих студентов, нзнчлись "явки", хрнились смые рзнообрзные документы.

Это было возможно и удобно потому, что отец, знющий инженер, человек серьезный и широко обрзовнный, из год в год поднимясь по служебной лестнице, скоро достиг достточно твердого положения, чтобы з его спиной шумно-оппозиционня юность, близкя к мме, чувствовл себя в достточной безопсности.

Ни мть, ни отец не были ни в ккой мере революционерми. Но, кк многие интеллигенты тех дней, они были от души искренними "болельщикми" з все новое, з все прогрессивное" передовое. Грядущя революция входил для них в понятие прогресс. Взгляды их, длекие от подлинной и ктивной революционности, стновились тем не менее все более и более рдикльными. Теперь я могу утверждть, что среди первой полусотни слов, открыввших мое лексическое богтство к четырем или пяти годм моим, дв тинственных, однко непрерывно звучвших вокруг меня, слов предствляли очень существенную его чсть.

Эти слов – знчения их я, рзумеется, совершенно не понимл – были: эсеры и эсдеки. Ткое уж было время!

Может быть, мне это только кжется? Нет!

…Чуть позднее, когд мне было уже лет шесть, воспитывя во мне смостоятельность, родители стли двть мне мелкие поручения. То говорили: "Сходи-к, Лев, в финскую булочную, купи тм ты знешь ккого хлеб…" Я шел недлеко, н Нижегородскую. Трмви тм тогд еще не ходили, мшин не было – безопсно; почему не идти? Н булочной против Военно-медицинской кдемии висел вывеск: "Суомляйелей пякупп", и двое стричков-финнов – булочники, – отлично знвшие меня, приветливо улыбясь бело-розовыми улыбкми, отвешивли мне блбушку душистого, совсем особенного, полу-белого хлеб…

А иногд мне двли другое укзние: "Лев, ндо купить влерьянки (или ксторки, или рыбьего жир); сходи в птекрский мгзин… Только не в эсеровский, в эсдековский, знешь? Вот тебе тридцть копеек…"

Конечно, я знл. "Эсеровский" мгзин помещлся н Большом Смпсониевском, точно против того мест, где тогд остнвливлся провичок, ходивший по мршруту "Клиник Вилье" – "Круглый пруд" в Лесном. Тут был тупичок, рзъезд. Н снегу лежли груды еще тлеющих углей, все вокруг было зпчкно мзутом. Мне нрвилось стоять и смотреть, кк кубический, желто-зеленый локомотив притскивет сюд длинный поезд из тких же Желто-зеленых, коночного обрзц, вгонов (дв из них были с "империлом" – местми н крыше). Было всегд интересно видеть: мшинист (тогд не говорили ни "мехник", ни "вожтый") снимет со штыря крсивый медный колокол, служивший тут, кк и н конкх, единственным "сигнлом", переносит его н другой конец провозик, отцепляется от соств, по стрелкм проводит локомотив мимо вгонов и пристривет его к противоположному концу поезд.

Тут – я и сегодня точно зню, в кких именно окнх, – нходился "эсеровский" птекрский склд. В нем не продвлось ничего для меня интересного. Н витринх всегд можно было видеть только реклмы все тех же смых "Пилюль Ар" ("лучшее слбительное в мире"), д "Перуин Пето" – средств для рощения волос. Единственное, что привлекло здесь мое внимние, был лежчий стеклянный цилиндр н ккой-то сложной подствке. Восковя женщин зсунул в этот цилиндр розовое лицо и единственной рукой (ни другой руки, ни туловищ у нее вовсе не было) поворчивл рычжок н подствке. И нд ней был ндпись: "Инглятор Брун излечит вшу больную гортнь!" Зчем мне было все это?

А вот "эсдековский" мгзин помещлся н Симбирской, во втором или третьем доме от Нижегородской. Его хозяев учли выгоды своего мест – прямо против Военно-медицинской кдемии, рсположенной именно н Нижегородской; их мленькя лвк был полн вещей, которые кзлись мне и тинственными и привлектельными до предел, кк содержимое уэллсовской "Волшебной Лвки".

Уже н витрине я видел пучки стеклянных трубок, ккие-то причудливые сосуды тонкого стекл, непонятные, но влстно притягивющие взор приборы… Тут, посредине, стоял электрическя мшинк: н стеклянных кругх ее были нлеплены продолговтые кусочки не то фольги, не то стниоля. Тут же виднелся большой белый предмет с згдочной ндписью: "Автоклв"…

Я открывл входную дверь; нд ней тихо дребезжл колокольчик, и чудес смыклись вокруг меня. Д нет – все то же! Только тут стеклянные трубки поднимлись уже нд прилвкми толстыми пукми, связкми, снопми. Они тихо шелестели, когд пол колеблся под ногми вошедшего или когд хозяев отодвигли их, все срзу, в сторону. В глубине стеклянных прилвков россыпью, нвлом лежли всех рзмеров пробирки; н полкх з ними выстроились от крошечных, кк рюмк, до огромных, кк смый большой грфин, – высокогорлые, тонкие, подобные мыльным пузырям, колбы. Лежл пробк – готовя и целыми плстми. Из ящиков в любой миг можно было вынуть все то, что упоминлось в "Опыте – лучшем учителе" Соломин или в "Физике в игрх" Донт, – шеллк, книфоль, кндский бльзм. "Что угодно для души", кк о совсем других вещх скндировли дуры девчонки в Акдемическом сду! Но црицми моих грез были не колбы, не пробирки – реторты. Подобные почти незримым от прозрчности стеклянным грушм, – или нет – скорее нпоминющие долгоносые слепые журвлиные головы, они почему-то особенно притягивли меня. Я смотрел н них кк зчровнный. Я мечтл о времени, когд я буду учиться и доучусь до того, что мне позволят взять в руки ткую вот штуку, и нсыпть в нее ккие-нибудь "сндобья", и укрепить н тгнке нд спиртовкой, и нчть "перегонять эликсир жизни…".

Вот з все это я дже срвнивть не мог "эсдековский" мгзин с "эсеровским".

Но почему же все-тки ткие эпитеты?

В те дни и месяцы девятьсот пятого год все симптии и нтиптии петербуржцев вырвлись н поверхность. Кждый гзетчик н углу, кждый зубной врч со своим пциентом, кждый булочник, рзносивший в корзине теплые булки по домм, кждя хозяйк, болтя н кухне с кухркой, – считли нужным и возможным выскзывть вслух свои политические воззрения, кк могли и умели. А мм моя был из тких нтур, что для нее этот шквл всеобщей откровенности, общительности был кк бы ветром из родной стрны. Он говорил со всеми, вступл в любые споры… Он-то и выяснил политическую ориентцию фрмцевтов с Смпсониевского и с Симбирской.

Может быть, их взгляды и изменились, когд короткий рссвет тех годов сменился снов глухой ночью. Но до смого 1912 год, пок мы жили н Выборгской, я все еще слышл то же смое: "Лев, сходи з "морской солью" в эсеровский мгзин; у эсдеков ее нет…"

И я не удивляюсь, вспоминя, что именно эти слов были одними из первых в моем созннии. Ткие были годы.

Ндо скзть, что в семье ншей црствовл бесспорный и безусловный мтрирхт. Все, знвшие нс и тогд и потом, считли ее центром и глвным двигтелем мму, – столько блеск, жизнердостности, ум и сердц было во всем, что он делл. В том, кк он жил. Опсюсь, что были среди них некоторые, кому инженер Успенский предствлялся чем-то вроде чеховского Дымов, хотя мм никк не походил н "Попрыгунью".

Он, см того не желя, зтмевл его. А н деле – он-то кк рз это отлично знл – он был и глубже, и шире, и основтельнее ее.

Тлнтливый геодезист, великолепный педгог – друг своих учеников, человек широкообрзовнный, он уже в 1913 году, вероятно первый в Петербурге, читл в "Обществе межевых инженеров" толковый и передовой доклд о теории относительности Эйнштейн; тогд о ней мло что знли дже специлисты-физики. Скептик и убежденный теист, он регулярно ходил н зседния "Религиозно-философского обществ", потому что глубоко и серьезно интересовлся состоянием современного общественного мышления. Он мло и редко говорил о политике, но для меня не было неожиднностью, когд после Октября Всилий Всильевич Успенский нотрез откзлся учствовть в тк нзывемом "сботже". Он тотчс же поступил н рботу в тогдшнее Городское смоупрвление; в те дни мэром город стл М. И. Клинин. Спустя недолгое время В. В. Успенский окзлся одним из основтелей и руководителей Высшего геодезическою упрвления в Москве, созднного по декрету, подписнному В. И. Лениным. Десятилетие спустя, в 1931 году, он и скончлся н этом же посту, весь в рботе, весь в длеких плнх и змыслх…

Пожлуй, стоит скзть об одном семейном курьезе. Все семь бртьев отц были "межевыми инженерми", все кончили один и тот же Констнтиновский межевой институт в Москве, н Бсмнных.

И в двдцтых годх во глве ВГУ, Высшего геодезического, окзлись срзу три брт Успенские – Всилий, Алексей и Тихон Всильевичи, руководившие тм кждый своим отделом. Отец был призннным глвой этого "клн".

И тем не менее дом, в семье, он всегд отходил н второй плн перед ммою: тк уж сложились их отношения. Это не тяготило его и не смущло нс, детей. Но в силу этого мир тех годов являлся мне не столько через отцовское, сколько через мтеринское посредство…

Хотя кк скзть – через мтеринское… Нряду с ммой н нс сильно влиял и ббушк. И няня, вырстившя нс и мму. Влияли и деревенские ребят, нши приятели по летм в Псковской губернии. Влиял весь мир. И может быть, поэтому, кк я теперь понимю, довольно рно я нчл уже "выпрстывться" из-под этих рзных влияний. И по мере этого мягкое и почти "бесшумное" влияние отц нчло скзывться все сильнее.

А что до любви, то любил я их обоих одинково.

Кзрм, тюрьм, покойницкя…

Нет, я не собирюсь этими словми хрктеризовть ни то время, ни тогдшний мир. Это было бы беззстенчивым перекршивнием прошлого в цвет, которые я мог бы увидеть в нем только из длекого будущего. Мир тот был очень лсков ко мне; мое детство было чистым, тихим, блгополучным. Я созерцл окружющее в общем сквозь розовые очки.

Но вот с чего я хочу нчть. Когд мне было около пяти лет, меня кждый день водили "гулять". Обычно местом этого священнодействия были дв сд – Акдемический, з корпусми Военно-медицинской, и "Нобелевский", у Нродного дом Нобеля (н Нюстдтской), куд пускли "по билетм" [7].

Но и тому и другому я предпочитл "пейзж иной". Тм, где тогдшний Ломнский переулок упирлся в конец Нижегородской улицы, было в те времен нечто вроде мленькой зхолустной площди. Слев н ней высилось крсно-кирпичное, кк весь почти тогдшний Питер, здние кзрмы, с плц-прдом и трдиционным полковым козлом, с утр до ночи гулявшим по его песку… Иногд тм знимлись строевым учением "солдты". Теперь-то я зню, что кзрм эт был не совсем обычня – кзрм Михйловского ртиллерийского училищ: вероятно, в ней стояли не юнкер, нижние чины из персонл учебного зведения. Но тогд люди в гимнстеркх и с винтовкми были для меня все рвны, все – солдты.

Восьмидесятипятилетняя няня моя, доходя до збор, огорживвшего плц, неизменно остнвливлсь, долго смотрел н обучемых, жевл губми, кчл головой в черной кружевной косынке и потом – "Ну идем, идем, Левочк!"– нчинл, точно поддрзнивя меня, петь, дребезжщим, древним голоском: "Солдтушки, брво – ребятушки!"

Нсупротив кзрмы поднимлось несколькими этжми выше ее второе, ткое же мрчно-кирпичное – цвет особого, тяжко зкопченного питерского кирпич, кирпич его фбрик, его склдов, его окринных домов, – увенчнное некрсивыми ндстройкми большое сооружение. Его окн были збрны решеткми, по окружющей его стене ходили чсовые. Я знл: это – тюрьм; но смое знчение слов отсутствовло еще в моем созннии. Тюрьм тк тюрьм, Акдемия тк Акдемия: нзывется тк, и все тут.

Северня сторон площди не был зстроен вовсе. Тм не было дже никких порядочных зборов, и, свободно пройдя через жиденькую клиточку, можно было выйти к смым путям Финляндской железной дороги. Он рзбеглсь здесь целым лбиринтом стрелок, зпсных путей, тупиков с зросшими по смое днище бурьяном, вышедшими из строя вгонми – путницей всего того, что делет стнционные звокзльные прострнств всех городов мир похожими друг н друг.

З клиткой нпрво был длинный деревянный дебркдер, с высокими перилми по првую его сторону. В смом его конце коричневел невысокя построечк – нечто вроде минитюрного вокзльчик, нвисшего нд ближней прой рельсов. Это был не вокзл. Это был покойницкя.

Выборгскя сторон тех времен был чуть ли не нполовину зселен финнми: три четверти питерских финнов жили тут.

Жить-то они жили в этом чуждом, но и прибыльном "Пиетри", но, умиря, многие из них выржли непременное желние быть погребенными у себя дом, между грнитными склми ккого-нибудь Орвнсри, н сосновом клдбище в приходе Хлтинтунтури, в Куопиосской, Або-Бьернеборгской губернии, то и вообще н Олндх.

Чтобы обеспечить быстрое и удобное исполнение этого похвльного желния, Финляндскя железня дорог (кстти говоря, он подчинялсь Дирекции кзенных железных дорог в Гельсингфорсе) и соорудил тут, н смых путях, свою покойницкую, со своей полупоходной чсовней. Кждый день в окн покойницкой можно было видеть цинковые гробы н стеллжх, в некоторых случях и лютернское отпевние в чсовне и погрузку гроб в широкий зев крсного товрного вгончик, подогннного дверь в дверь с чсовней.

Вот это-то прострнство между кзрмой, тюрьмой и мертвецкой и стло моим ( потом и няниным) любимым прогулочным местом.

Почему? По смой жизнердостной и оптимистической причине. Тм были рельсы; по рельсм, пронзительно свистя (н других дорогх они гудели, трубили, тут визгливо-оглушительно свистели), носились смые рзнообрзные провозы. Были тм товрные локомотивы с широкими трубми, похожими по форме н огромный деревенский чугунок, – ткую трубу можно видеть и сегодня н том провозе-реликвии, что стоит под стеклянным нвесом у перрон Финляндского вокзл; были другие – трубы у них поднимлись до непомерной высоты, конусообрзные, точь-в-точь кк н известной кртине К. Свицкого "Н войну" в Русском музее. Они, фырч, толкли, сцепляли, рсцепляли соствы; они мневрировли; я знл их, клссифицировл, рзличл н "большие трубы", "средние трубы"… Между ними, обдвя их клубми мятого пр, ристокртми пробегли пссжирские крсвчики.

У этих нд темно-зелеными котлми поднимлись очень тонкие и очень высокие цилиндрические трубки, лишь н смом верху снбженные небольшим, кокетливо нчищенным медным блинчиком-диском, Они были моими любимцми, эти "млые трубочки"; но и все в совокупности провозы знимли все мое сердце.

Я обожл провозы. Я и см был провозом. Я по улицм ходил тогд только громко пыхтя и двигя согнутой в локте рукой, кк штуном. Случлось мне двть и здний ход, и нлетть "тендером" н ккого-нибудь "прилично одетого" господин в котелке или н мльчугн с ткой же, кк моя, нянюшкой. "Ахти-мтушки, Левочк, ну нельзя же тк! Ходил бы тихо, блгородно, не кк поулочный мльчишк!"

Из-з провозов я и облюбовл эту тихую плтформу-мертвецкую, няня с удовольствием водил меня сюд, где я чсми гудел и фыркл н доскх дебркдер, подржя своим стльным кумирм, в то время кк в любом сду мне грозили опсности от тких же, кк я, мльчишек, от кошек-мышек, от пятны и от множеств других великих соблзнов мир.

Случилось, однко, тк, что однжды няня не смогл пойти со мною: прихворнул или пошл в церковь. Повел меня гулять мм. Кким-то обрзом я улестил ее отпрвиться не в "сды", вот сюд, в мое любимое место. Впрочем, мм был любопытн; соблзнить ее чем-либо еще не виденным ею было нетрудно.

Видимо, с ммой я инче шел, по-другому смотрел н мир, нежели с няней. А может быть, просто тому, приспело время. Словом, проходя между кзрмой и тюрьмой, я впервые вгляделся именно в тюрьму (то был воення тюрьм) и увидел, к своему удивлению, что сквозь решетки некоторых окон, нд высокими внешними стенми, смотрят н улицу и н нс ккие-то смутно видимые лиц.

Я был не из тех детей, что оствляют впечтления без их немедленного нлиз и рзбор:

– Мм, кто это тм смотрит?

Мм бросил быстрый взгляд н тюрьму, здумлсь н миг, потом, взяв меня з руку, повлекл туд, н плтформу покойницкой, и тм, посдив меня и сев рядом н скмейку, совсем близко нклонилсь к моему лицу.

– Россией, – услышл я в тот чс, – првит злой црь; его зовут црем-вмпиром. С ним борются многие хорошие люди. Он хвтет их своими когтями и бросет в кменные мешки, вот в ткие тюрьмы. В тюрьмх сидят очень честные и очень добрые люди. Когд-нибудь они победят вмпир, пок все мы должны очень любить и увжть их, чем можно – помогть им, но никому не рсскзывть того, что я тебе сейчс рсскзл. Инче он узнет, и меня – мму! – тоже посдят туд.

Мне-то было – четыре с небольшим, не более. Ну – пять!

Я приумолк, и в тот день уже менее весело двл сигнлы и трвил пр н своих плтформенных доскх. Ммин рсскз оствил глубокий след в душе: это ясно из того, кк точно я его и по сей день помню.

Но н следующий день меня повел гулять уже не дворянк-мм, бывшя крепостня, дочк взятой прпрдедушкой в плен турчнки, моя няня Мрия Тимофеевн Петров. Это был нстоящя няня тех времен; он вынянчил и мою мть, и двух ее сестер и брт, и моих двоюродных брт и сестер и теперь пестовл нс. Я любил ее (люблю по пмяти и сейчс), ничуть не меньше, чем мть, отц и ббушку. И верил я ей тк же, кк им. Одновременно с этим я был, по ее выржению, мльчиком "здумчивтым" и "нстойчивтым". Идя с ней по Ломнскому, я вознмерился все-тки проверить н всякий случй по другому источнику вчершнее ммино сообщение. Дойдя до площди, я поднял голос:

– Нянь, нянь… А кто это тм в окн смотрит, в тюрьме? Вон – видишь? Кто тм сидит?

Няня рвнодушно мхнул рукой в сторону зловеще-крсного корпус.

– Ахти-мтушки, Левочк! – ни н минуту не здумывясь, ответил мне он. – Рз посжены – знчит, есть з что! Хулигне всяческие сидят: крмнники, поулочные воришки…

Мы шли н "мою" плтформу, но н сей рз я следовл з няней (тщ крсненькие, плюшем обитые снки свои или, может быть, гоня уже обруч, ибо, видимо, был весн) в состоянии глубокой душевной и умственной рздвоенности.

Нянин версия был куд проще, утешительней, успокоительней: "посжены – знчит, есть з что". Но все-тки мм-то для меня был высшим вторитетом. Тк кто же они, эти сидящие? И что все это знчит? И в то же время я ясно сознвл, что дльше рсспросы стновятся уже опсными. Почем я знл, ккими путями црь-вмпир может дознться, кому я передл ммины слов? И я умолк…

Я приздумлся было, но потом… Потом я согнул руку в локте и уже весело побежл по своей знкомой плтформе. Я скоро и ндолго збыл об этом вопросе, об этих ответх, обо всем.

А вот теперь, много лет спустя, я иной рз кручу головой. Век убыстрял свой ход. Жизнь непрестнно осложнялсь. Все труднее и труднее стновилось в ее течении положение пятилетнего "интеллигентенк". Кк было рзобрться ему в ее причудливых звихрениях? Кк нходить н нежднные вопросы свою собственную "точку зрения"?

Ведь сыплись-то они н меня теперь, кк пдющие звезды в вгусте: грдом, дождем…

Генерлы плохие и хорошие

Мне, вероятно, около пяти или чуть больше. В ншей квртире н Нюстдтской, дом 7, есть одн комнтк, выходящя окнми в сторону Полюстров; в ней кршеный пол, в остльных пркет.

Я сижу н дивне во грустях: почему это нс с бртом ни вчер, ни сегодня не ведут гулять?

Кршеный пол моет Нстя. Про эту Нстю я зню, что он – "жен збстовщик". Он рботет н зводх Нобеля, тм где-то, н крю свет, чуть ли не з Нейшлотским переулком. Когд тм збстовк, муж Нсти сжют в тюрьму, – из этого я, пожлуй, склонен зключить, что в том споре н плтформе был прв мм, не няня. Нстя тогд переходит жить к нм; почему, я не зню. Я зню только, что он ходит обедть в "столовую для збстовщиков". Чтобы туд попсть, он берет у ммы толстенькую книжечку с билетми: один билет – обед, второй билет – то ли звтрк, то ли ужин, то ли чй. Эти книжечки лежт целыми стопкми у нс в прихожей под вешлкой – синенькие ткие, пухленькие книжки. И я см видел, кк их однжды привезл к нм в крсивом "собственном" лндо с фонрями не кто иной, кк Мрт Людвиговн Нобель-Олейников, ммин знкомя.

Швейцр Алексей, выскочив, весь усердие, – "госпож Нобельс-с!" – збрл из экипж тючки с этими книжкми и, всем ллюром своим выржя высшую меру почтительности, понес их рысью к нм нверх. Мрт Людвиговн, поддерживя еще рукой и без того прихвченную резиновым шнуром – "пжом" – длинную юбку, сошл с подножки и, улыбнувшись нм с няней (мы были звсегдтями ее "Нобелевского сд"), проследовл з ним. Лндо остлось стоять. Н козлх, неподвижно смотря перед собой, сидел нглизировнный кучер-швед, н зднем сидении, точно тк же уствясь в одну точку куд-то мимо кучерского локтя, молч, не шевелясь, пок дм не вернулсь, восседл с короткой трубкой в зубх то ли Людвиг Людвигович, то ли Густв Людвигович Нобель – тот смый, словом, кто выствлял збстовщиков з ворот своего звод.

Я зпомнил эту сцену, вероятно, потому, что вечером з столом произошл переплк между ммой и ппиным бртом Алексеем. Смысл спор мне остлся тогд неясным, но дядя Леля ядовито издевлся нд синими книжкми, при помощи которых Мрт Нобель подкрмливет рбочих, уволенных Людвигом и Гуством Нобелями… "Воистину, првя рук не ведет, что творит левя!"

Все это, конечно, было не моего ум дело. Но веселую, чистенькую, молоденькую Нстю я тогд очень любил. Глядя, кк он ловко моет пол у моего дивн (я всегд присосеживлся "смотреть", кк "делют" что-нибудь не очень обычное: кк нтирют пркетные полы, кк нстривют пинино, кк зпрвляют керосиновые лмпы), я нпл н свою мысль – почему нс не водят гулять, хотя об мы здоровы? – и, подобно сфинксу, предложил эту згдку моему Эдипу: был ткя кртинк в книжке "Моя первя древняя история".

Эдип-Нстя, тыльной стороной руки убиря волнистые волосы со лб, ответил мне без змедления:

– Гулять теперь никк нельзя, Левочк! По всем улицм генерлы н моторх ездят и нрод из пулеметов бьют… Теперь из ворот н пнель выйти, и то стршно…

Нстя понятия не имел, перед ккой, куд более сложной, згдкой он меня, сфинкс, поствил.

У ббушки, мминой мтери, был брт Алексндр Николевич Елгин, генерл-лейтеннт. Иногд он приезжл к нм, ндушенный, блгостный, с мягкой рыжевтой бородой н две стороны; приволкивя ногу, он шествовл по всем комнтм, волочил з собою и шшку и, кртво спросив, кк поживют "Ттины блгорлодные отпрлыски", неизменно вручл нм с бртом по серебряному рублю "н игрлушки". В моих глзх он был совершенным воплощением доброты и лски и в то же время единственным, тк скзть, обрзцовым, живым "генерлом". Услыхв от Нсти про генерлов столь неожиднную весть, я смутился до чрезвычйности.

Вечером я долго ходил вокруг ммы и тк и этк и нконец, не выдержв, спросил все-тки ее: может ли быть, чтобы дядя Сш ездил по городу н моторе и плил в людей из пулеметов?

Ммины глз округлились.

– Откуд ты взял?

Я не ответил откуд, но зныл:

– Д, отчего гулять нельзя… Д, потому что генерлы ездят?.. Д?.. Я гулять соскучился…

Предствляю себе теперь всю сложность мминого положения. Ей предстояло либо вымзть, очернить в моих глзх своего собственного любимого дядюшку, либо же поступиться всем своим политическим кредо и сообщить сыну зведомую непрвду, обеляя мерзких генерлов рди родственных симптий.

Бедня мм, думется, сильно терзлсь, потому что в конце концов он пошл н довольно жлкий, с ее точки зрения, компромисс. Я узнл от нее, что генерлы бывют двух сортов – хорошие и плохие. Что от плохих можно ожидть всего, хотя нвряд ли они сми взгромоздятся с пулеметом н "мотор". Они зствляют стрелять солдт.

А дядя Сш – совсем другой генерл. Он – путешественник. Он дже ездил очень длеко, в Монголию и Тибет, и привез оттуд рыженькую лошдку, которую зовут Андушк. Это по-монгольски знчит "дружок"… Дядя Сш – хороший!

Лошдк Андушк отвлекл меня, но сколько рз потом, уже взрослым, я вспоминл этот ммин ход, рзмышляя нд политическими делми взрослого мир. Д, трудно, очень трудно детям входить в его дилектические коллизии, приучться извлекть из их смеси чистый кислород истины!

…Я рд: недвно, роясь в монгольско-русском словре, я нткнулся н слово "нду". Оно и впрямь знчит по-монгольски "друг". Знчит, дядя Сш был и в действительности не совсем уж плохим генерлом: вот, нпример, он и првду умел говорить!..

Ольг Стклэ

Если посмотреть по плну город, то дом No 7 по Нюстдтской улице (ныне это дом No 9 по Лесному проспекту) рсположен в довольно любопытном месте. Точнее – был рсположен тогд.

В двух квртлх от него к югу нходились, кк нходятся и теперь, огромные корпус Военно-медицинской кдемии, Акдемии Сеченов и Пвлов, вечно переполненные одетыми в офицерского сукн шинели будущими военными врчми (зпмятовл, кк их тогд именовли – студентми ли, слуштелями ли; слов "курснты" еще не существовло).

В тылу ншего дом, в Новом переулке, помещлись Стебутовские сельскохозяйственные женские курсы [8] – рссдник громкоголосых, крепких телом, румяных, длиннокосых или же коротко стриженных девушек из "провинции" – поповен, нмеренных стть грономми, вчершних епрхилок, не желющих искть "жених с приходом", – решительной, революционно нстроенной женской молодежи. Особенно много было тм девушек-лтышек, с могучими фигурми влькирий, с косми пшенного цвет и толщиной в руку, смешливых и блгодушных н вечеринкх землячеств, но при первой ндобности способных и постоять з себя, и дть отпор шпику н улице, и пронести под ккой-нибудь, нрочито, для мскировки, нпяленной н себя, "ротондой" – безруквным плщом – весящую не один десяток фунтов "технику" – типогрфские шрифты, подпольный роттор или шпирогрф.

Нюстдтскя улиц тянулсь н несколько километров и упирлсь тм, длеко, з железнодорожными путями, в прк Лесного институт. Это опять-тки было студенческое гнездо с той же смой биологической и сельскохозяйственной окрской, с двними трдициями рдиклизм и революционности, сходок и збстовок, конспирции и бунтрств.

Нконец, еще дльше (тогд это вообще было "н крю ойкумены": туд в то время ходил рзве только конк, – извозчик в Сосновку было почти немыслимо подрядить) существовл и Политехнический институт; кроме инженеров, он выпускл и "экономистов", "политэкономов". Что же удивляться, если влсти относились к нему в высшей степени подозрительно? К тому у них были свои основния.

Вот в этом-то молодежном окружении и жил все десятые годы семья ндворного советник Всилия Успенского, и все мое детство прошло в известной мере под его влиянием, под знком юного бунтрств.

Студенчество неустнно устривло всевозможные вечер и концерты в пользу своих "землячеств" – особенно стрлись всегд квкзцы; ткие же вечер, то для сбор средств "н голодющих в Поволжье", то н "недостточных" собственных коллег, бывли и у других: поводов для оргнизции этих "мероприятий" было не знимть стть, энергии и желния тем более хвтло.

То и дело появлялись у нс в доме плменноокие грузины и грузинки или еле змскировнные студенческими мундирчикми гоголевские "пробки", поржвшие нш петербургский слух и своими мягкими "хэ", и лениво-лсковыми интонциями, и не допускющими никких сомнений "т" и "шо".

И брышни у них были ткие же. Сними с нее столичное плтье, ндень плхту д очипок, н ноги – козловые полуспожки, дй н плечо прямое коромыслице, с подвешенными к его концм "глечикми" сметны, и пойдет он упругой походкой между зборов, из-з которых глядят н мир божий соняшники-подсолнухи величиной с хороший медный тз, или вдоль пруд, со свисющими к смой воде вербми, по любой тропке, может быть н криницу, то и н Сорочинскую шумную ярмрку.

Бывли у нс и чувши, и кзнские ттры. Все они являлись приглшть мму и в кчестве певицы – в прогрмму концерт, и в кчестве устроительницы его. Тогд учстие дм-птронесс в подобных делх предствлялось смо собою рзумеющимся.

Но з этими концертми, з печтнием в удельной типогрфии по протекции отц прогрмм и билетов, з беззботным щебетом хорошеньких "землячек" зоркий глз без труд зметил бы и другое.

Я был еще совсем мленьким, когд, при содействии одной из моих юных тетушек, н ншем горизонте возникл стебутовк-"курляндк" Ольг Яновн Стклэ. По-лтышски фмилия эт ознчет "Живущя у рзвилины дорог",

Ольгу Яновну трудно было нзвть "брышней"; кзлось, скорее, одн из критид, поддерживвших н некоторых питерских домх блконы и подъезды, нскучив своей должностью, поступил н Стебутовские курсы. У нее был прекрсня фигур молодой великнши, могучя грудь, руки, способные при ндобности здушить медведя, вечня белозубя приблтийскя улыбк н лице, уменье по кждому поводу взрывться хохотом и при первой же необходимости кменеть лицом, преврщясь в эткую сттую богини н носу ккого-нибудь древнего дркр: брови сдвинуты, глз смотрят длеко вперед; спршивется – кто же тут только что зливлся смехом, умоляя: "Нтлэ Алексеевн, ой нэ сме-шите меня: я – ткя ктушк, ткя ктушк…"?

"Ктушк" знчило в ее языке "хохотушк".

Приезжя довольно чсто к нм, Ольг Стклэ должн был пешком проходить дв-три квртл по довольно темным улицм – от вокзл до угл Ломнского. Мм – еще пуще ббушк – очень волновлись по этому поводу. Времен были глухие; в гзетх, в отделе "Дневник происшествий", был постояння рубрик: "Гнусные предложения", и мльчишки-гзетчики вопили н углх: "Шесть гнусных предложений з одну ночь!"

Ббушк предупреждл и Ольгу Яновну, и всех молодых женщин, появлявшихся у нс, о серьезной опсности: к ним могли "пристть". И этот термин "пристть" приобрел в моих глзх тинственное и зловещее знчение, вроде мрчного стириконовского "Пгнель бодросовл". Что оно знчило, я не имел понятия; но мне было ясно, что это "пристть" – нечто чрезвычйно стршное, смертельно опсное.

В один прекрсный день я, кк всегд, выскочил в прихожую н очередной звонок и уже з дверью услышл взрывы знкомого курляндского громоглсного хохот. Вышл в переднюю и мм:

– Ольг Яновн, что случилось?

– Ой, Нтлэ Алексеевн, ккое смешное! – здыхясь, мхл рукми девушк. – Пусть все сюд – буду рсскзть! Иду по Нижегородской, и ккой-то – пристл… Идет и идет, пормочет пустяки… Я молчу, он – пормочет… Потом берет меня (зтерявшись между пльто, я зтил дыхние: вот оно, сейчс!) з этот вот локоть… Ткой небольшой типус, с бородкой… Ну, я поворчивлся, я его тоже немного брл з шиворот, немного тряхивл, тк, кк котенок, потом говорил: "Пойдем ко мне домой, миленький! Я из тебе буду шнель-клопс делть!"

Тк он не зкотел! Тк он кк побежл, кк побежл… Туд, к Боткинскя… А я тк пльцы в рот брл, немного свистл, кк мльчишк! Ой, не могу!.. Ой, дйте водичк!.. И побежл, и побежл, и тк зпригл, зпригл… Прискочку!

Но не всегд было "ткое смешное".

Я сижу в детской, возле желтого шкфчик с игрушкми; нверное, у меня не прошел "ложный крупп", посещвший меня чсто, кк единствення моя серьезня болезнь. Мм, бедня, стршно волновлсь, слыш по ночм мой "лющий кшель", я обожл этот свой "ложный крупп": мне делли скипидрные ингляции, сооружя ндо мной плтку из простынь. Я был бедуином; скипидр приятно пхнул; меня поили слдким поморфином, от бутылок которого мне потом оствлись рзноцветные гофрировнные бумжные колпчки… Что еще нужно человеку? Думю, что я прихворнул тогд, потому что, кк мне помнится, ни няни, ни брт не было дом; ушли в сд без меня.

Я вынимю из шкф рельсы и провозики. Эту игрушку я тк люблю, что мне дже стли ншивть н штнишки кожные нколенники: "Ахти-мтушки, не нпсешься штнов! Тк по полу н коленях и бегет!.."

Я увлечен и не слышу звонк. И поэтому дверь в детскую отворяется "вдруг". Ммино лицо появляется в сумеркх. Он озбочен.

– Лев! – зовет он шепотом и мнит меня пльцем. – Поди-к сюд!

Мне это не нрвится – что я сделл? – но я подхожу. И мм неожиднно приклдывет плец к губм.

– Ты можешь ткую вещь? – спршивет он меня кк взрослого. – Пойти н кухню и отдть Альвине вот этот пкетик? Скжи: "Мм купил шфрн". Тм Федосья-прчк стирет. Тк вот ты ни о чем с ней не рзговривй, посмотри, стирет он или ушл н чердк. И сейчс же беги сюд. Понял?

Д, я понял; чего тут не понять? Я только не понял, почему ткя тинственность! Я вышел в коридор и покосился н переднюю. Тм было темновто, но Ольг Стклэ был зметн и в темноте. Он очень зботливо держл в рукх ккой-то пкет или посылку…

Н кухне я увидел корыто, еще полное голубой пены н ярко-синей воде; н тбуретке лежл грудк прополоскнного, но еще не подсиненного белья. Лежл тут же и длинный брусок мрморного, белого с синими рзводми, "жуковского" мыл, н бумжной обложке которого всегд был отпечтн очень мне нрвившийся синий жук. Кухрк Альвин, вся крсня, возилсь с котлетми.

– Положите, Левочк, н столик… И горят, и горят, проклятые! – пробормотл он.

Я вернулся в комнты.

И тогд мне был отдн прикз "стоять н стреме". То есть тогд мне никто не скзл тких слов, не мог скзть: их не знли. Но мне велели "поигрть в коридоре" и, если только я услышу, что н кухне рздстся голос Федосьи-прчки или что вообще Альвин с кем-нибудь рзговривет, сейчс же тихонько стукнуть в дверь внной.

В внную пошл мм, потом – молчливо, что н нее было совсем непохоже, – туд же проскользнул мимо меня Ольг Стклэ. Пробыли они тм – все в том же молчнии – не тк уж долго, и, тк кк в этой двери был внизу, н высоте тогдшнего моего рост, довольно широкя щель, я хоть смутно, но понял: Ольг Яновн принесл в пкете что-то ткое, что они уложили в огромный брезентовый мех для грязного белья. Уложили в смый низ, под белье, звлили простынями и рубшкми… У этого мешк был ккой-то особый птентовнный змок в виде никелировнного прямоугольник. Одн из его сторон продевлсь сквозь оковнные медяшкми люверсы н верхнем крю брезент и зтем змыклсь ключиком. Ключ теперь мм зботливо спрятл в портмоне.

Ткие сцены повторялись не один рз. Првд, потом меня уже не зствляли окруливть мленькую седую струшку Федосью, но двжды или трижды я змечл, что нш бельевой мех используется не только для белья.

Я см удивляюсь себе: в воздухе тогд, что ли, носилсь ткя конспиртивность, был ли я уже по-ребячески нслышн о революционном подполье больше, чем в тот День, когд здл мме вопрос о сидящих в военной тюрьме людях, но впервые я зговорил с ней об этом уже году в девятндцтом, в Псковской губернии, где мы тогд отсиживлись от питерского и московского голод.

Помню, мм мешл ккую-то "болтонку" – не то свинье, не то бычку. От непрерывной возни с холодной водой у нее стли болеть руки: ббья рбот – топк русской печи, жниво, приборк скот, доенье коров… Революция не слишком-то лсково обрщлсь с сорокпятилетней дворянкой, недвней еще "действительной сттской советницей". Я спросил кк-то, нткнувшись н Ольгу Стклэ в пмяти:

– Мм, что вы тогд с ней прятли в бельевом мешке? Помнишь, в внной?

Мм выпрямилсь, перевел дух, попрвил волосы под теплым плтком:

– Литертуру. Нелегльную литертуру, прибыввшую из-з грницы…

Он окинул взглядом полутемную избу, хомуты н стенх, косы в углу, поглядел н меня, черного кк негр от летнего стрдного згр, смешного – в блузе из ммою же зготовленного домоткного сукн и в купленных у "спекулянт" генерльских, синей дигонли, брюкх с лым лмпсом. И вдруг, чуть усмехнувшись всему этому, упрямо, словно ожидя спор, отрезл:

– Нелегльную литертуру… Рзную – и эсеровскую, и социл-демокртическую… Помнишь, ткой Шенфельд был? И – не рскивюсь, что? Ну и – что?

Он был очень типичным явлением того времени, нстоящей "попутчицей", мм.

С пмятью о мме связн у меня в душе и другой день, более тревожный. Пп уехл в комндировку в Вельск (я зпомнил это именно по тому, что тогд случилось). Брт мой – что было почти првилом – чем-то, видимо, болел: это ясно из того, что вечером я не игрл в детской, сидел н зеленом дивне в ппином кбинете. Не зжигя свет, я сидел в темноте; и этому тоже есть свое объяснение: мм, з две комнты оттуд, прикрыв двери, чтобы не тревожить больного, негромко игрл н пинино вльсы Шопен, особенно этот, н всю жизнь оствшийся с тех лет звенеть где-то в глубине моей пмяти, – второй вльс пятьдесят четвертого опус. Скзть не могу, до чего я и сейчс люблю эти нежнейшие, здумчивые, кружщиеся звуки!

Впрочем, свет зжечь см я не мог, ндо было идти просить, чтобы это сделли взрослые: н Выборгской все еще горел керосин. Но с Шопеном, с мягкими полотнищми другого свет, фонрного, пдющего сквозь окн н потолки и стены, мне не нужно было огня. Я полулежл н дивне и о чем-то думл. О чем-то хорошем, потому что здоровый, крепкий мльчишк ничего плохого о жизни еще и не знл. Думть я мог тогд о рзном – о провозх и о зверях, про которых читл в смых интересных для меня "зверных" книгх Чеглок и Брем (не я читл, мне читли, но – ккя рзниц?) и которые боролись в моей душе з первенство с провозми… А может быть, о том, кк нстнет лето и мы поедем в Щукино, и тм, в ручье, мы с Всей Петровым, лучшим моим другом, сиротой, будем ловить решетом "во-о тких горькух и лежней" и Вся будет счстливым голосом кричть мне: "Левочк-! Бяжи шибко-ом! Стой-гляди, ккого я Мкр Ивныч п-й-м-л!" А может быть – обо всем вместе…

Очень громко, нстойчиво позвонили. Видимо, прислуги дом не было, потому что мм см пошл открывть. Я стл было сползть с дивн – и змер: из прихожей донесся ккой-то необычйный, то ли взволновнный, то ли испугнный, ммин голос, потом голос все той же Ольги Яновны Стклэ, потом – приглушенный, необыкновенно устлый, стрдльческий третий голос – мужской.

– Боже мой, боже, что же делть? А если это – перелом? – скзл мм в коридоре. – А может быть, все-тки попросить Гермн Алексндрович, ?

– Ни в коем слючй! – строго ответил Ольг Стклэ. – Если ткой будет крйность, я… Есть один верный товрищ, он – кк это русски? – фельдшер… Я бегю з ним…

– Ничего не ндо, – глухо проговорил мужчин. – Нужен йод, вт… Смый идиотский случй: под снегом лежл гвоздем вверх доск, у меня споги кши просят. Ндо только скорее известить… Вот… По этому дресу… Ндо скзть: "Торт вручен". Вот это я просил бы поскорее…

– Ах боже мой, боже… – рсстроенно повторил мм. – Прежде всего – идемте в внную: ндо рсшнуровть ботинок, обмыть ногу борной… Смотрите, сколько крови…

Меня охвтил стрх. И все-тки я не бросился к мме, не зкричл, не стл допытывться, что случилось, кто пришел.

– Всили Всилич не дом? О, кк удчно, – уже издли скзл Стклэ. – Кк? И стря брин (тк он звл ббушку мою) тоже нет? Ну, тогд я – покойный. Тогд, Нтлэ Алексеевн, милйс… Знимйтесь этой несчстний ног; я – бистро-бистро сбегю по эт несчстний дрес… Ткое дело: ндо, чтобы его звтр утром отсюд немного отбирли…

– Ольг, что с вми? – вдруг быстро спросил мм.

– Ах, Нтлэ Алексеевн! Ви би видел, кк он мимо вш этот подозрительный швейцр шел! Кк перви тнцор н блу… Плкть кочется… Я – дур!

Много лет спустя я узнл от ммы, что это было. То есть кк – узнл? Очень немногое, только то, что он узнл см, Ольг Стклэ был не из болтушек.

Человек, связнный с революционным движением двно и прочно, по-видимому лтыш (кк будто землемер по обрзовнию и профессии), получил поручение: выкопть в условленном месте, в Лесном, в сдике одной из дч, звернутый в клеенку тючок с ккими-то документми и передть его в Удельной, в другом – тоже условленном месте, н улице и н ходу другому человеку.

Он сделл все кк нельзя лучше, но уже после передчи зметил филер, который неотступно следовл з ним. Допустить, чтобы его схвтили, он никк не мог: для полиции это был бы нить. Человек могучего сложения и большой силы, он, опережя сыщик, "повел" его з собой через Удельнинский прк н болотистые прострнств з Коломяжским скковым полем. Болот тут перерезны гнилыми речкми. Доведя гент до одной из них, беглец рзбежлся и перескочил через этот непреодолимый для коротконогого преследовтеля водный рубеж. Н этом все было бы и кончено. Но н том берегу под снегом окзлсь "этот проклятый доск с гвоздем". Проткнув подошву ботинк и ногу, преследуемый окзлся в очень трудном положении, т о т это увидел, учел и, добежв до ближйшего телефон, сообщил кому ндо о случившемся.

Хромого ждли уже в Новой Деревне. Он сумел уехть н случйном "вньке". Его снов выследили где-то в рйоне Конюшенных. Теперь уже целя свор был пущен по следу. Отлично изучив – это входило в збуку хорошего конспиртор – все проходные дворы город, он, попдя н кждой улице в мышеловку, всякий рз нходил из нее неизвестный сыщикм выход и в конце концов, в густых уже сумеркх, выбежл сквозь очередной проходной двор Удельного ведомств н Литейный. Тут он зметлся: дльше пути не было. Он зметил, что у гстрономического мгзин Черепенниковых [9] н углу Бссейной стоит ккой-то черный "мотор" – втомшин. По его рсчету, если ему удлось бы оствить ее между собой и углом Бссейной, зслониться ею, он успел бы незмеченным добрться до Артиллерийского, узешенького, переулк и тм опять выскользнуть в лбиринт сквозных дворов, тянувшийся до Знменской и дльше к пустынной чсти Песков.

Он кинулся туд, и в тот миг, когд, озирясь, он ковылял мимо втомобиля, его дверц внезпно откинулсь и испугнный, еле слышный шепот: "Бирзнек, Бирзнек! Сюд!" – прозвучл для него кк труб спсения. Он метнулся, ничего не понимя, в мшину, он рвнул с мест, и только тогд рядом с собой в темноте он больше угдл, чем увидел, Ольгу Стклэ.

Чтобы понять, кк ткое могло случиться, ндо знть, что у Ольги Яновны Стклэ были связи в смых рзных кругх петербургского обществ. Кто-то кк-то упрекнул ее, что он был однжды н Мойке, н ктке, с лицеистом, и Стклэ, не подумв опрвдывться, пожл могучими плечми своими.

"И тэрпентинс [10] может пригодиться!" – спокойно ответил он.

У нс никто не знл, что з год до этого Ольг преподвл немецкий язык (он им влдел блестяще) в некой состоятельной семье. В тот дом зглядывл молоденький ттше то ли итльянского, то ли испнского посольств в Снкт-Петербурге, эткий делл Ронк, делл Лун – Ольг Стклэ не нстивл н точности этих днных… "Один ткой, ну… черний… Слйстс! Шлюн!" – без особого удовольствия говорил он потом.

Этот мленький чернявый "шлюн" потерял сердце, познкомившись с голубоглзой колоссльной влькирией. "И – он ткой тскун, и все уговривл меня змуж, зчем мне змуж з итльянский грфчик?!"

Вот этот "шлюн" и "тскун", н своей мшине (может быть, н посольской; тогд собственных было еще очень мло), см з рулем, зехл сегодня н скромную Ольгину демокртическую квртиру кк рз в тот момент, когд тм горел сыр-бор: спрвлялись именины ккой-то из соседок, и Ольг нмеревлсь бежть с Згородного н Литейный – не то з конфетми, не то з вином. "Очень корошо: вы меня можете отвозить в мгзин и привозить обртно? Потом можем немного посидеть…"

Грф делл Лун или делл Ронк в то время мог для Ольги сделть все. Дже "посидеть". Они доехли до Черепенниковых. Ольг Стклэ. сделв свои нехитрые зкупки, только что вернулсь в "мотор" и хотел уже скзть своему спутнику "внти!" ("поехли!"), кк з стеклянной дверкой перед ней мелькнул человек, которого он видел однжды у кого-то из пртийных товрищей, но фмилию его зпомнил. Он знл: это – свой и, если у него ткой вид, ткя походк, кк у зтрвленного волк, ему нужно немедленно помочь…

Ну вот; остльное известно. Мркизик делл и что-то тм ткое был очень молод; может быть, у себя н родине он читл ккие-нибудь ромны из жизни русских "нршисти", где действовли, кроме людей с бомбми, и прекрсные белокурые девушки. Мотор не был выключен (зводить его ручкой – не брское дело), мшин срзу взял с мест. Они помчлись через Троицкий мост н Петербургскую сторону, покрутились по ее переулкм, через Смпсониевский или Грендерский мост перебрлись н Выборгскую и остновились у дом No 7 по Нюстдтской улице. Прктичня лтышк, Стклэ прикзл знтному инострнцу, отъехв з угол н Ломнский, ждть ее у мленького деревянного домик с двумя чугунными львми у подъезд (он стоял н месте теперешнего глвного вход в Выборгский дворец культуры): он был уверен, что к ткой мшине не осмелится подойти ни один шпик.

Человек с поврежденной ногой мм перевязл, устроил в ббушкиной комнте, нпоил чем, нкормил. Потом он знялсь мною и бртом.

Конечно, я был не просто "мльчик", но еще и совсем мленький мльчишк. Много лет спустя мм, удивляясь, рсскзывл мне, что он тк и не могл в тот день понять, что творилось у меня в голове и в душе, что до меня дошло и что не дошло из происшедшего. С одной стороны, я все время, пок он не освободилсь от опеки нд пострдвшим, до возврщения Стклэ, сидел тихо, кк мышь, в темном ппином кбинете, не здв ни одного вопрос, не позвв мму и дже няню, возившуюся с бртом в детской. Кзлось бы – ккя сознтельность!

С другой стороны, когд мне уже постлли спть н том же отцовском дивне (видимо, у брт подозревли ккую-нибудь ветрянку или свинку) и когд мм пришл, кк то было зведено, перекрестить меня н ночь, я вдруг проявил сильные чувств. "А ему ногу йодом ты мзл?" – спросил я, кк будто, кроме этого, никкие вопросы не шевелились у меня в голове.

– Мзл, мльчик, мзл! – думя о своем, ответил мм.

– А кто ему "фукл"? Ольг Яновн? – очень озбоченно спросил я.

Летми в Псковской я бегл босиком, и бесчисленные црпины мне неизменно мзли йодом. Смые стршные порезы, сбитые н сторону удром о кмень или корень в ллеях ногти я переносил с индейским стоицизмом. Но вид спички, обмотнной втой и обмкнутой в йодную коричневую нстойку, исторгл из моей глотки отчянные вопли. И единственное, что могло успокоить меня, это когд мне н смзнное место "фукли" – дули… Кто его знет? Вероятно, холодок, возникющий при быстром испрении спирт н ветру, вызывл что-то вроде местной нестезии.

– Ну что я могл подумть? – недоумевл мм, вспоминя тот вечер. – Что у меня сын – вундеркинд, все понимющий в свои пять лет, или что он – глупыш, н которого единственное сильное впечтление произвело знкомое слово "йод" и который дльше йод ничего не увидел и не понял? "Фукл", ?!

А я и см уже не мог ей ничего объяснить. Д и теперь не смог бы.

…Ольг Стклэ ночевл тогд у нс. Рзумеется, ничего нельзя было скрыть полностью от няни; не зню, ккие переговоры вел с нею мм, но няня сделл вид, что ей ничего не известно.

Утром к нм прибыл н первый взгляд веселя и легкомыслення компния: ккие-то щеголевтые молодые люди, ккие-то девицы, вроде кк "после бл".

Они с шумом и смехом вывели прихрмывющего ншего ночного постояльц н Нюстдтскую, где их ждло несколько "веек" – мсленичных финнов-извозчиков, с рзукршенными, в ленточкх и бубенцх, космтыми лошденкми, и уктили без помех.

А через двое суток прибыл из Вельск веселый и довольный поездкой пп. Вот тут у меня вдруг зсосло под сердцем: "А кк же теперь? Скжет мм ему или нет? А если он рссердится?" (знчит, смутно я чувствовл, что основния рссердиться могли быть; не пойму только, кк я объяснял себе ткую возможность? Н что, по-моему, мог пп сердиться? Убей бог – не зню: очень быстро мы нвсегд теряем себя мленьких и восстновить Уже не способны).

Но мои сомнения рзрешились быстро.

– Виля, мне ндо с тобой поговорить! – еще в прихожей быстро скзл мм.

Они ушли в кбинет, когд вышли оттуд, пп, ничуть не рссерженный, говорил только:

– Д бсолютня ерунд!.. Очень хорошо, что скзл: в случе чего буду иметь в виду…

В это время отец был уже ндворным советником. В кругу нших знкомых – по большей чсти мминых – повелось думть, что вот Нтлья Алексеевн – ткя рдиклк, ну Всилий Всильевич, смо собой, – чиновник, и что он думет – узнть нельзя. А пп был по своим взглядм куд "рдикльней" ммы.

Когд отец получл очередной орден, он небрежно зсовывл его между книг в книжном шкфу, и в случях, когд эти орден вдруг ндобились, все Брокгузы-Ефроны летели н дивны и стулья: "Отец ищет Влдимир"".

Кк-то ему ндлежло явиться куд-то в прдной форме со всеми знкми отличия. После долгих поисков и воркотни, но уже в мундире, при реглиях, отец вышел покзться мме. Тут же крутился я.

– Тебе нрвятся эти штучки? – спросил, все же не без удовольствия, мм.

– Аг! – кивнул я головой: ккому же мльчишке не понрвится увешнный золотыми медлькми, эмлевыми с золотом крестикми отец?

– А который из них тебе нрвится больше всех?

Я теперь понимю: мме, с ее чисто женским вкусом, хотелось бы, чтобы ее сыну понрвился ккой-нибудь изящный орденский знк, ну хотя бы "Стнислв", с его узкоконечным мльтийским крестом, с тонкой рботы золотыми орлми, почти кружевными, между эмлевых лучей. Но я без всяких колебний приствил плец к оснонтельному, толстого серебр, знчку, укрепленному прямо н отвороте мундир:

– Вот этот!

– Фу, Лев, никкого вкус! – возмутилсь мм.

Но отец зпротестовл:

– Вот уж совершенно прв мльчишк! Тк и знй, Люльк: это все ерундистик – эти… Они ничего не знчт. Их у меня нчльство зхочет – и отнимет. А этот – никто и никогд отнять не может. А что ты думешь? Дже если меня лишт всех прв состояния – того, что я кончил Межевой институт, отменить нельзя. Это же институтский знчок, кк ты не понимешь…

ФОНАРИКИ-СУДАРИКИ

В детские годы мои мне чсто приходилось в рнних зимних сумеркх возврщться домой. Снчл – с сопровождющими, из детского сд или из сд обыкновенного; потом – смостоятельно, из первых клссов школы.

Откуд бы я ни шел, я шел снчл по Нижегородской, мимо низких желтых строений кдемического городк, мимо ворот, с конскими головми н ключевых кмнях рок, мимо пятиэтжного дом Крестин, где н весь первый этж рзлеглсь очень знимвшя меня своей бесконечной длиной вывеск:

"Типо-лито-цинко-грфия"

Потом я сворчивл н свою Нюстдтскую.

Должно быть, довольно чсто дело поворчивлось тк, что н некрутом углу двух этих улиц я окзывлся кк рз в момент зжигния вечерних фонрей.

Снчл – и я об этом помню уже совсем смутно – тут, н окринной Нюстдтской, редко, н больших рсстояниях друг от друг, стояли прямые, некрсивые, по-моему дже еще не метллические, деревянные, столбы, увенчнные нверху простодушными, вовсе рхического и провинцильного вид, стеклянными домикми, в виде поствленных н меньшее основние четырехгрнных усеченных пирмид, сверху прикрытых ткими же четырехгрнными железными крышми.

В кждом тком "скворечнике" был неприглядня керосиновя лмпочк с узким стеклом-фонрем; точно ткие же лмпы продвлись в керосиновых и посудных лвкх н общую обывтельскую потребу. Они горели н окнх, в мелких лвочкх. Идя по улице, можно было видеть в окнх первого этж тут спожник, тм столяр, знимющегося своей рботой в зимней преждевременной серой полутьме, в свете – точнее в рыжем смутном мерцнии – точно ткой же лмпы, тут – трехлинейной, тм – от великой роскоши – пятилинейной.

Пониже стеклянного "скворечник" н столбе был переклдин. В сумеречные чсы позднего ноября или снежного декбря всюду н окринх можно было видеть пропхших керосином фонрщиков. С коротенькой легкой лесенкой н плече, с сумкой, где был уложен кое-ккой врийный зпс – несколько стекол, моток фитиля – фонрщик стремглв несся вдоль уличных сугробов, неустнно перебегя нискось от фонря н четной к фонрю н нечетной стороне: рсствлены фонри были в шхмтном порядке.

Вот он у очередного столб. Лесенк брошен крючьями н переклдину, человек взлетет н ее ступеньки. Хрупкя дверк откинут, стекло привычным жестом снято… Спичк… Ветер – спичк гснет, но это бывет редко. Кждый жест н счету, н счету и коробки со спичкми. Огонь згорелся, стекло ндето, дверц зхлопнут… Две, три ступеньки. Лестниц н плече, и – по хрустящему, рзмолотому тяжкими полозьями ломовых извозчиков, перемешнному с конским нвозом снегу, по дигонли – к следующему столбу…

Кждый рз, когд я сворчивл н Нюстдтскую, я тм, з Ломнским переулком, видел ее продолжение, убегющее куд-то в безмерную дль, з Нейшлотский, з Ббурин переулки. Тм, по моим тогдшним предствлениям, был кк бы предел жилого мир. Тм, по всему этому неоглядному протяжению, несся фонрщик, оствляя з собой цепочку слбых, боязливых, робко борющихся с ветром, дождем и тьмою огоньков. Но я остнвливлся.

Передо мной рзворчивлсь стрниц из здчник: "Фонрщик, перебегя зигзгом через улицу от фонря к фонрю, зжигет их. З сколько времени успеет он осветить всю улицу, если длин улицы пятьсот семьдесят сжен, ширин двдцть сжен, рсстояние между фонрными столбми сорок сжен, н пробег от фонря до фонря…"

Я смотрел, и, мне кзлось, что ткие здчи явно не рзрешимы. Кк можно их решть, не зня, весел этот фонрщик или печлен (я знл одного, который дже пел и с лестницей н плече, и тм, н верху столб, вычиркивя спички); есть ли у него дети или нет; где он живет и зчем ему кждый день ндо бегть по тким вот нескончемым, уходящим в черную дль улицм?..

Впрочем, вполне возможно, что эти мои впечтления относятся уже не к тем фонрям, ккие я описл, к другим, их великолепным нследникм.

Н исходе первого десятилетия XX век, летом, когд меня не было в городе, стрые простенькие столбы вырыли, метллические "скворечники" свезли в переплвку или н свлку, и н моей Нюстдтской осенью меня встретили незнкомцы.

Эти фонри были вдвое выше тех. Н верху деревянного столб, выше него, поднимлся у них длинный, изогнутый плвным звитком кронштейн с блоком. Через блок был перекинут стльной трос, и, крутя рукоятку особого ключ, входящего в пз коробки, подвешенной н столбе внизу, фонрщик теперь спускл оттуд с высоты необыкновенное чудо техники – новый фонрь, керосиноклильный.

Это было сложное сооружение. Оцинковнный цилиндр больше метр в высоту увенчивлся полой метллической брнкой – резервуром для керосин. По трубкм горючее поступло в горелку в низу цилиндр, внутри откидывющегося в сторону стеклянного литого полушрия. Нд горелкой, н специльном крючке, подвешивлся легкий, кк из инея соткнный, кисейный, но пропитнный кким-то несгоремым соством белый колпчок, похожий н большой мрлевый нплечник. Зжження горелк рсклял постепенно этот колпчок – он нчинл желтеть, потом голубеть и вдруг вспыхивл ослепительно белым нклом…

Тогд, со скрипом, фонрщик поднимл мхину фонря – здоровенную дылду, почти в мой тогдшний рост, – нверх, бросл н пнель бурые осттки колпчк, сгоревшего вчершней ночью, и кртонную трубочку от нового и после этого пусклся, кк и рньше, рысцой, нискось через булыжную мостовую, к следующему светильнику.

Теперь улиц был освещен несрвненно ярче. Висящие н своих кронштейнх груши этих фонрей рскчивл ветер; длинные тени метлись по стенм квшнинского, крестинского, подобедовского шестиэтжных домов, и нм, жившим тогд в этих домх, уже кзлось, что нступил век совершенного торжеств осветительной техники. Что же дльше? Чего же еще желть для Выборгской стороны? И дже "конец мир" кк-то удлился от Ломнского в этом керосиноклильном свете. Мир рсширился.

Цепь белых лмп виднелсь теперь длеко з Нейшлотским, пожлуй, чуть ли не до смого Флюгов переулк… Но если вы вообрзите себе этот нш тогдшний свет, он покжется вм современной уличной тьмой. Электрического-то освещения тогд н Выборгской еще не было; не только окн нижних квртир, но дже "витрины" – точнее, ткие же окн – редких лвок сквозь морозные узоры н стеклх бросли н тротур мутно-желтый свет, и только кое-где – ну скжем, в трктире Ивн Мртыныч Тупицын в деревянном доме н углу Ломнского, д в его же "мясной, зеленной и курятной" лвке нпротив – в серединх плотно змороженных окон, сквозь протянные их жрким дыхнием круги, освещли улицу ткие же керосиноклильные лмпы или новомодные многолинейные лмпы "молния".

Впрочем, то, что я только что скзл, относилось к улицм если и не совсем уж зхолустным, то дже и для окрин второрзрядным (н смых глухих до семндцтого год нерздельно влствовл простой керосиновый фонришко).

Н улицх средней руки – ну скжем, н нбережных Невы – уже тогд светили совсем иной силы и устройств светильники, никому из нс теперь неизвестные, – гзовые фонри. Внешний вид их был почти точно скопировн с смых стрых фонрей город. Столб, првд, был теперь не деревянный, ребристый чугунный, с незтейливыми укршениями. Но н нем был укреплен почти ткой же, кк бывло, состоящий из двух стеклянных пирмид, домик. Нижняя пирмид, усечення, был меньшим основнием обрщен вниз. Верхняя, глухя, нкрывл ее острой крышкой.

Издли его было проще простого принять з строго знкомц, но то был уже новя техник – гз.

Гзовый свет в городе был рзный. В помещениях вы просто поворчивли крнчик, кк н гзовой плитке нших дней, поднеся спичку к горелке. Нд ней вспыхивло широкое, плоское, фестончтое плмя, похожее н зсушенный между стрницми книги тюльпн. Оно горело и освещло. В тетрх, в циркх из множеств тких тюльпнчиков собирли дже целые люстры; првд они двли куд больше тепл, чем свет, но вспомним, кк восхищлся ими Золя в своих ромнх или Гончров при описнии Лондон.

Уличные гзовые фонри были в мое время уже гзоклильными. В них зеленовто-белым (белым с прзеленью) светом сияли ткие же, кк в керосиноклильных лмпх, "уэровские колпчки". И их своеобрзный свет, отржвшийся в черных водх осенней или весенней Невы, в ее полыньях, в лужх тлой воды н поверхности неоглядных ледяных полей, не спутл бы ни с кким другим светом ни один мой ровесник. Только где увидишь их теперь?

Это о них, о гзовых фонрях той поры, думл Алексндр Блок, когд его Пьеро пел себе под нос:

– или когд возникли перед ним мрчные видения тогдшнего "город-спрут", с его людными проспектми и дикими трущобми, с его роскошью и проституцией, нищетой ц смоубийствми, мрком и холодом:

И еще:

В стихх и пьесх Блок горят и кчются питерские фонри всех рнгов. Тм, где "ночь, улиц, фонрь, птек", – тм, конечно, окруженный рдужным ореолом, светит сквозь приморский густой тумн покосившийся провинцильный фонрь смого нчл девятисотых годов, почти ничем не отличющийся от того городского мсляного фонря, который "умирл в одной из дльних линий Всильевского остров" почти столетием рньше, в одном из незконченных нбросков Гоголя.

Но у того же Блок пылют злым светом и центрльные улицы город, где взвихренные толпы людей двигются в кком-то сумсшедшем хороводе "в кбкх, в переулкх, в извивх, в электрическом сне няву". Блоковский мягкий петербургский снег, крупными хлопьями тинственно ложщийся н женские вулетки, то лиловтый, то голубой, пдл, конечно, в лучх гзовых или электрических фонрей, гудящих вольтовыми дугми, по-пчелиному жужжщих н тогдшнем Невском, н Морской, нд проносящимися снкми с медвежьими полостями, нд треуголкми лицеистов и пжей, нд нкршенными лицми куртизнок…

Уже тогд, в рннем моем детстве, в десятых годх век, был в городе и электрический свет. Эти фонри были очень рзными: вокруг Тврического сд, вдоль Потемкинской, вдоль Тврической, вдоль Тверской свет двли невысокие простые светильники н столбх из гнутых железных труб: нд яблокми их лмп были укреплены плоские белые трелки отржтелей.

Тут же рядом, н Млой Итльянской, н Греческом, высились высоченные фонри-столбы, нпоминвшие Эйфелеву бшню в минитюре. Они несли н себе огромные призмтические стеклянные коробки, и ккое именно устройство пылло в этих коробкх – не могу уж сейчс скзть точно. В рнней юности кто-то уверял меня, что эти мощные решетчтые конструкции остлись тут от тех времен, когд они поддерживли н своих вершинх еще первые свечи Яблочков, кк в Приже. Тк это или не тк, судить не берусь, но эти "бшни", с сильными источникми электрического свет нверху, доторжествовли в тех улицх чуть ли не до смой Революции.

А глвные улицы связывются в воспоминнии с совершенно другими фонрями. У них были очень высокие столбы, ткие же, кк у нынешних нших: стройные, свренные из труб рзного поперечник. Только нши окнчивются прямым перекрестьем, поддерживющим тройчтку светящихся шров, те зкнчивлись улиткообрзно зкрученным подвесом, с которого спусклось большое сияющее яйцо молочного стекл, охвченное тонкой проволочной сеткой. Внутри столб зключлось подъемное устройство. Кждое утро фонрщик (он был еще жив, курилк!) опускл мленькой внутренней лебедкой это яйцо почти до земли, вынимл из зжимов внутри него и бросл тут же н тротур обгоревшие (один – конусом, другой – воронкой, кртером, кк в учебникх физики) угли, в виде крепко спрессовнных плочек толщиной в плец взрослого мужчины, и вствлял новые. И кждый рз вокруг него толпились мльчишки, кидясь, кк коршуны, н эти огрыши. Зчем они были им нужны, не скжу дже по догдке, хотя ведь и см постоянно и подолгу носил, кк Том Сойер, в крмнх, хрнил в углх прты мтово-глянцевые, похожие н метлл, угольные цилиндрики…

Вечером эти фонри згорлись уже без фонрщик, все срзу по всему Невскому и по Большой Морской; снчл в них что-то нчинло потрескивть, слегк посверкивть. Потом молочно-белые яйц стновились слегк лиловтыми, и сверху н головы проходящих нчинло литься вместе с чуть-чуть сиреневым, трепещущим светом здумчивое, н что-то нмекющее пчелиное жужжние.

В этом жужжнии, в этом полупризрчном свете и являлись поэтм того времени их Незнкомки и Прекрсные Дмы, луквые, неверные, двусмысленные фнтомы предсмертных годов того мир! В этом жужжнье и пдл тихо н пнели, н мостовые, н медвежьи полости, н собольи плнтины, н синие сетки лихчей, н крыши неуклюжих тогдшних "моторов" – втомобилей – мягкий, пушистый, убюкивющий снег.

Ах, фонрики, фонрики Петербург!

З стихми Блок и Брюсов, з электрическим биеньем и гзовым потоком их свет слышится мне совсем длекий голос. Кто это "под гитру" бунчит себе под нос сентиментльную, чисто петербургскую трогтельную песенку середины прошлого век, то и еще более струю?

Был когд-то в николевском (Николя Первого) Питере способный человек, богтый брич, пркетный шркун, сочинитель веселых и пустячных виршей – Ивн Мятлев. Всю свою жизнь он провел тскясь по великосветским гостиным – остряк, блгур, выпивох. Но откуд-то – может быть, дошедшее из глуби поколений – возникло и жило в его душе что-то воистину нродное, что-то, сделвшее дв-три из его стихотворений истинно плебейскими, городскими песнями тех дней.

Бог ведет, где осветил его помятое лицо свет тогдшних мсляных, тусклых уличных фонрей. Но охвтил его тоск, и взял он в руки свою гитру…

Мелодия был простенькой, немудрящей, слов длеко не генильные, но их можно было услышть потом и от шрмнщик н дворе, и от молодой белошвейки, склонившейся нд шитьем з узким окошком, и от збулдыги-подмстеръя, жлующегося н згубленную городом жизнь.

допытывется певец у молчливых стржей городской НОЧИ.

А многое могло открывться им в глухие петербургские полночи, в Достоевской измороси, в гоголевских метелях, в лермонтовском промозглом тумне:

Но фонрики того Петербург были "нрод все деловой", были все "чиновники-сновники, все люди с головой".

Поэт спршивет, но ему никто не отвечет.

С рннего детств я слышл эти слов, этот жлостный нпев. И влики рзбитой шрмнки ныли эту песню в узком питерском дворе. И няня моя нпевл ее, возврщясь со мной домой по снежным улицм в чс зжигния огней. И возможно, именно поэтому городские фонри моего Ленингрд всю жизнь глядят мне в душу, кжутся, кждый по-своему, выржением своего времени, своей эпохи.

…В осенних сумеркх рейсовый смолет приближлся к Ленингрду. Пссжиры стрлись рзличить в нбегющей с север тьме очертния город. Чуть брезжил в крсновтом тумне пятипля лдонь – дельт Невы. Н зпде еще поблескивл медный щит злив… Остльное уже зтянул вечерняя мгл. Ленингрд, где же ты?

И вдруг впереди, под првым крылом мшины, точно кто-то уронил сверху н землю длинную прямую нитку огней… Вторя пересекл ее; мгновение спустя, под углом, згорелсь третья, четвертя. И вот уже внизу целя сеть золотистых, зеленовтых пунктирных линий… Нбережные, мосты, Невский, Сдовя… Вот вырезлся светом Всильевский остров, обознчилсь Петрогрдскя сторон… И не успели смолкнуть удивленные возглсы в слоне смолет, кк впереди, под првым крылом мшины, обознчился огненный плн великого город: тм сверкло, переливлось, мерцло целое море ярких, слбых, цветных, золотых змирющих к горизонту огней.

– Три минуты! – проговорил сидевший рядом человек. – Вот, я зсек: з три минуты осветили весь город… Видите: от Купчин до Озерков, от Гвни до сел Рыбцкого…

И тут-то мне опять вспомнилсь т здчк, из Верещгин или Евтушевского: "Фонрщик, перебегя зигзгом через улицу от фонря к фонрю, зжигет их. З сколько времени успеет он осветить всю улицу, если…"

Когд я, в синей зимней курточке с мерлушковыми выпушкми, путешествовл по улицм Выборгской стороны десятых годов, собственными глзми – нглядно – решя эту здчу, в городе, незримо для меня, сржлись з прво освещть его (и преврщть этот свет в свою прибыль) неведомые мне могучие силы. Было бы, конечно, рзумно срзу и повсюду зменить керосиновое освещение гзовым, гзовое – электрическим. Но!..

Керосин, сгоря, обогщл нефтяные компнии, тех же Нобелей, о которых уже говорилось, если не Людвиг Людвигович и Рльф Людвигович – метллургов, то Эммнуил Людвигович – нефтяник (впрочем, кто их ведет, кк они тм делили свои миллионные дивиденды, эти деловитые бртья!). Нобели не желли, чтобы город перестл быть их выгодным покуптелем. Но гз и электричество струили ручьи золот в крмны других компний, угольных. Они тоже не сдвли позиций. Город был поделен между ними, и, когд в центре уже горели и переливлись стосветные реклмы лмпочек "Осрм", Нрвскя, Невскя зств, большя чсть Выборгской стороны с Охтой, Полюстровом, Пороховыми – три четверти город мерцли рыжими глзми худосочных керосиновых коптелок.

Првд, и теперь у нс осветительные устройств не одинковы н глвных "мгистрлях" и в стороне от них. Но это – естественно и понятно: у них рзня рбот, рзное нзнчение.

Приглядитесь сми: где-нибудь у грницы город, н кком-нибудь шоссе Революции или длеко з селом Рыбцким, стоят н обочинх полуулиц, полудорог высокие деревянные столбы, нподобие обычных телегрфных (иногд для этого используются и линии связи). Н прямых железных кронштейнх покчивются н них большие, от 100 до 300 втт, лмпочки нкливния – их "светильники", потому что для тех, кто ведет светом в городе, фонрь – это все целое, источник свет с его рмтурой, висящий тм, нверху, – это светильник.

Но именно ткие фонри тут и нужны: они бросют круги свет н сфльт дорожного полотн, позволяют мшинм ехть, пешеходм проходить широкие прострнств не зстроенных еще пустырей. Больше тких светочей; другого тут ничего не нужно. А в городе?

Здч городского фонря иня, чем пригородного. Он Должен не просто вырывть из темноты светлый круг; ндо, чтобы круги соседних светильников перекрывлись: трнспорт много, людей н тротурх – еще больше. Этого мло: фонрю, живущему н Невском, н Дворцовой площди, н нбережных, поручено еще одно вжное дело. Он обязн освещть не только мостовую и пнели у себя под ногми, но и прекрсные здния, около которых он стоит. Его здч – своими лучми рскрывть крсоту ночного Ленингрд. Это – дв.

Третье? Он имеет прво светить, но ему зпрещено ослеплять. Солнце светит ярче любых фонрей, но не ослепляет: оно подвешено достточно высоко. А рсположенные низко светильники излишним обилием свет не помогют – мешют видеть. Вот почему вместо плоских трелок-отржтелей пригородных фонрей лмпы фонрей центр снбжют молочными стеклянными колпкми-шрми. Првд, они отнимют чсть свет, но зто делют его более мягким, рссеивют, зщищя зрение…

Ну и нконец: зтесвшись в толпу стрых ристокртов – великолепных дворцов, плт, богто облицовнных кмнем домов н центрльных улицх, – современным ленингрдским фонрям приходится з ними тянуться. Вообрзите н углу Невского и Сдовой деревянный столб с железной прямой твровой стрелой н вершине, и вы сми поймете, что это немыслимя вещь у округлого фсд Публичной библиотеки, возле подстриженных лип гостинодворского бульврчик, нд подземными переходми, в россыпи крсных, синих, зеленых неоновых реклм, ндписей.

Фонри нших улиц должны быть еще и крсивы: и об этом думют те люди, которым поручено кждый вечер, в точный чс (но и всегд в рзный чс: темной зимой – совсем рно, белыми ночми – очень поздно), говорить "Д будет свет!", включть рубильники сети и мгновенно, без всяких фонрщиков зливть этим светом именно те улицы, те площди, которые в днный миг уже жждут получить его.

Кк, рзве не все срзу? Нет, не все. Вот н Петрогрдской длеко и широко тянется один из крсивейших в городе, оживленный Кировский проспект. Н нем светло дже без фонрей: улиц широк, неб нд ней много, окн в домх почти все освещены… Кировский проспект может порою и потерпеть минутку-другую в сумеркх.

И от него отходит узенькя, вся в сдх и зборх, улиц Акдемик Пвлов. Н ней– много зводов; ведет он тоже к зводм. Они рботют круглые сутки; рбочим вечерних и утренних смен темновто идти тут дже в сумеркх. И вот скромня улочк ствится в преимущественное положение по срвнению со своим пышным собртом. Фонри н ней вспыхивют немного рньше, гснут чуть позже, чем н Кировском проспекте. И это спрведливо.

А попробовли бы вы нвести ткую спрведливость в нчле век, когд устлый фонрщик плелся по этой улице "зигзгом", собственными своими ногми решя рифметическую здчу о фонрях? Ничего бы у вс не вышло.

Уличня рдуг

Все, что я рсскзывл до сих пор, рзрешлось кк бы в "черно-белом" отпечтке: черное – темнот, белое – свет фонрей.

Но ведь сегодняшний ночной Невский не сфотогрфируешь прилично н ткую черно-белую "пленку". Зкройте глз, предствьте себе н миг современную ночную улицу, дже не совсем центрльную… Зеленые и крсные огни, неподвижные и движущиеся, вместе с белыми обрзуют ее сложную световую гмму: трехцветное перемигивние светофоров, крсные кроличьи глзки н спине у кждой мшины – целые ожерелья этих, то бегущих, то стоящих н месте, то широко открытых во тьму, то лукво помргивющих, лых огоньков. Теперь нш ночня улиц многоцветн. А тогд? Ведь это же "Зписки строго петербуржц"…

Я стртельно вспоминю свои тогдшние цветовые впечтления. А окзывется, они очень скудны.

Вот я иду по Литейному к себе н Выборгскую. Н углу Сергиевской, не пересекя ее, н левой, нечетной стороне, из окон второго этж пдют вниз н мостовую, н сгруженные посреди улицы, между коночных рельсов дворникми кучи снег – ровные, ккуртные, в виде првильных призм, неяркие, но окршенные снопы свет. Здесь помещется "Аптек провизор Вестберг". Кк и во всех приличных птекх, н подоконникх ее окоп, внутри, стоят лмпы; тут они электрические, в более отдленных местх город – керосиновые. И перед кждой лмпой, между нею и нружным стеклом, укреплен большой сосуд с цветным рствором. Иногд это плоскя стекляння вз в виде огромной круглой фляжки, иногд – пузтый шр – крсный, желтый, синий (никогд я не видел ни зеленых, ни фиолетовых тких шров; не зню уж, чем это объясняется; должно быть, не было достточно стойких н свету и дешевых цветных рстворов). Лучи лмпы проходят сквозь окршенную воду и пдют н улицу. По этим цветным шрм, д еще по тяжелым, черным с золотом и киноврью, двуглвым орлм, тем или иным способом укрепленным нд дверью, кждый уже издли знл: вот птек!

В обычные дни это чуть ли не весь цветной блеск тогдшних улиц. Чуть позже, когд после 1908 год по ним уже стли, звывя моторми, бегть трмви, в городе змелькли новые крсочные пятнышки – сигнльных огней.

В Москве той поры сигнльные огни у всех трмвйных мршрутов были одинковыми, крсными. У нс с первых же дней городскя упрв рспорядилсь инче: пр крсных огней был пожловн пятому номеру – он ходил от Гвни до Зячьего переулк н Пескх. "Четверк" – от Смоленского клдбищ до Лфонской площди з Смольным – несл свои орнжевые огни; первый номер – желтый и фиолетовый, "тройк" – квсный и зеленый… Если прибвить к этому еще стрнный зеленовтый свет тех вольтовых дуг, которые в нроде обычно нзывют "трмвйными искрми", то ндо скзть, что трмвй прибвил к пестроцветности питерских ночных улиц немло колеров. Любопытно, что большинство этих условных, очень удобных при ленингрдских тумнх и дождях, огней-отличек сохрнилось. Они все те же н тех же мршрутх, вернее, н тех же их номерх, сми мршруты с тех пор очень изменились.

Ндо прибвить одно: бывло несколько дней в году, когд рдуг огней сильно рзнообрзилсь. Это были псхльня ночь и тк нзывемые "црские дни", т. е. дни именин и рождения цря, црицы и – если не ошибюсь уже з двностью лет – "нследник-цесревич".

В эти дни дом с утр убирлись трехцветными госудрственными флгми и вензелями виновников торжеств. К ночи н вензелях згорлись мленькие крсные, белые и синие лмпочки, тм, где не было еще электропроводки, вдоль зборов и стен рзвешивлись н бесконечно длинных шнурх еле светящиеся, мерцющие мсляные лмпдки – "плошки", тоже крсные, синие, белые, кое-где зеленые и желтые.

Д, рзумеется, нм, привыкшим теперь к великим прдм огней дже н будничных нших улицх, к подсвеченным снизу дворцм, соборм, колонндм, к трдиционным фейерверкм в дни, отмеченные "слютми", тогдшние "иллюминции" (тк это тогд нзывлось) покзлись бы совсем жлкими, почти незметными.

Но должен признться, что нм – тогдшним – они не виделись ткими. Конечно, никто или почти никто не прздновл душой "црские дни". Но вот в весенние псхльные ночи, когд по городу дул теплый добродушный ветер позднего преля, когд в темном небе нд крышми непрерывно плыл тысячеголосый веселый колокольный трезвон, когд из четырех древних светильников н кждом углу Искиевского собор вырывлись, рздувемые ветром, языки гзового плмени, мы любовлись простодушно и нивными гирляндми плошек н окринх, где-нибудь у Фрфорового звод, где-нибудь в Лесном или в Удельной…

Из сдов и прков пхло оттявшей землей, тихий ветер игрл слбыми язычкми огня в незмысловтых лмпионх… Вжный, чиновничий, высокомерный и ко всему рвнодушный Петербург принимл хоть н одну ночь ккое-то другое, немножко провинцильное, менее "европейское" и "немецкое", более русское лицо… О петербургских и ленингрдских фонрях, светильникх я мог бы говорить без конц: я очень их люблю и хорошо зню. Но для этого пондобилсь бы целя книг.

КЛЮКВА ПОДСНЕЖНАЯ

Теплое вешнее утро. Первя рм у нс не "выствляется", "рстворяется". Священнодействие это еще длится. Горничня Анют ( может быть, Нстеньк или Мш, рзве теперь упомнишь все имен? Был у нс дже одн Мргрит, но он быстро "окзлсь": ушл нтурщицей к художнику н Ломнском; ббушке и няне хвтило рзговоров н год!) – тк вот, горничня Анют моет окн в ппином кбинете. Он поствил н широкий подоконник кухонную некршеную тбуретку и, рспевя, брызжет мыльной водой с этой высоты.

Еще блконня дверь не выствлен. Еще н полу, н гзетных листх, лежт комья междурмной цветной вты, нтрушен сухя змзк, стоят фянсовые сткнчики с соляной кислотой. Они тоже междурмные: их ствят в окн н зиму, чтобы стекл не змерзли.

Но в квртире уже все изменилось.

Все стло кк в этих немудрящих, ведь тких светло-весенних строчкх: "Весн. Выствляется первя рм…"

Мне лет шесть. Я эти слов уже зпомнил. И – весь в том, что свершется вокруг, – я громко выкрикивю:

"Выствляется первя рм!"

– И никкя не первя, Левочк, что это вы? – рзрушет мой поэтический нстрой со своего пьедестл Анют, молоденькя, хорошенькя и веселя, кк все нши горничные, – мм иных не держл. – Где же первя? В детской – две. В Ндежды-Николвниной комнте – одн. Здесь и то второе окно мою. Пятое окно с утр – ткие окнищ!

Нет, у нс рзный подход к явлениям мир: нм по тким поводм никк не договориться!

Д, все, кк в тех стихх… Левое окно – нстежь, и н мне ндето внкидку летнее серенькое, пхнущее нфтлином пльтишко: чтоб не просквозило. Из окн течет слдкий прельский ветер, и с ним н смом деле врывется в комнту – нет, не блговест, веселый, здорный, ничуть не пхнущий службой и лдном – псхльный трезвон. Псх, псх, псх! Весн!

Трезвон спрыгивет с колокольни еще не достроенного Ивн Предтечи н углу ншей Нюстдтской и Выборгской. Вся комнт полн им, и неожиднно гулко отржемыми потолком и стенми голосми идущих по улице людей, и тем особенным восхитительным звуком, с которым у меня и доныне всего слще и всего больней связывется пмять детств. Это – звонкое и кменистое н булыге, тупо причмокивющее н просыревших з весну торцх цокнье конских копыт по мостовой…

Прошло шестьдесят пять лет, я и сейчс – нет-нет, д и кинусь к окну, зслышв его: что, кк, откуд?

Успокойся, стрый петербуржец, не выходи из себя! То всемогущий "Ленфильм" гонит куд-нибудь свой бутфорский "собственный выезд"…

Я рвусь к окну: "Анют!" Анюте это не нрвится.

– Ай, д ну вс, Левочк! – мшет он н меня мокрой тряпкой. – Ай, д что это, медом это окошко нмзно, что ли? Идите себе в детскую: тм мест хвтет. И подоконник тут не просохши, что брыня скжет?

Я в сомнении: в детской – дв окн, но тут – блкон?

– Д… А позовешь меня, когд блкон выствлять?

– Д позову, позову, скзно! Стекольщик с носом…

Я иду в детскую без энтузизм: что же что дв окн? Ккие окн! Но, едв открыв дверь, змирю.

– Пять-лудить! А вот – пя-ть-лудить! – Гулко, зунывно и непонятно: "пять-лудить"?

Эти окн выходят н двор, н север, н пути Финляндской дороги з крышми домов, н плохо видимое и не очень интересное. Но сквозь них со двор доносится до меня стрнный, требующий объяснения зунывно-звонкий призыв:

– Пять-лудить! А вот – пять-лудить!

Стул подтщен к подоконнику, я стл н него коленкми и, пок не стршно, высовывюсь нружу.

Нш двор "нрочито невелик", квдртен, змощен булыжником. Посредине огорожен зеленой деревянной решеткой жлкий питерский сдишко в четыре тополя и одну березку…

Спиной к сду, посреди булыги, стоит чернобородый мужик с мешком (мне уже шесть; мешком меня теперь не испугешь!) з плечми. Н шее у него подвешены н веревочкх большой медный чйник, дв сотейник, кстрюльк крсной меди, что-то еще.

Он стоит и, здрв бороду, пытливо всмтривется поочередно в окн по всем четырем этжм. Потом мечттельно прикрывет глз, кк певец н сцене.

– Пя-ть-луди-ить, ? – кк птиц, все н тот же, высоковтый по его бородище и плечм, мотив зпевет он. – Пять-лудить? – чуть более требовтельным тоном: что же, мол, вы тм, зснули все?

Никто не отзывется, никто не выглядывет в окн. Я – не считюсь.

Подумв, он пускет для проверки более сильное зклинние:

– Посуду медну… пять-лудить?!

Никкого впечтления. Нгнувшись, он поднимет с земли второй чйник – ведерный, трктирный или ртельный, – встряхивется – и медяшки его гремят, – попрвляет мешок з спиной и уходит…

Не скжу почему, мне стновится кк-то грустновто… Может быть, жлко бородч: кричл-кричл! Я хочу слезть со стул, но это мне не удется…

Встретясь с лудильщиком в подворотне, во двор уже входит, перекошенный н один бок тяжестью своего ящикообрзного инструмент, худой, смуглый, вплогрудый шрмнщик.

Ткой же тощий и черномзый мльчишк несет з ним клетку с ободрнным зеленым попугем, ящичек, в котором плотно уложены, кк в кртотеке, кртонные билетики – "счстье", мленький вытертый коврик…

Стрший упирет в булыжник деревянный костыль шрмнки, утверждет перед нею н рсклдной тбуреточке клетку и переполненный "счстьем" ящик… Мльчишк уже рзостлл поодль трепный, грязнее кменной мостовой, коврик. Свой кртуз с переломленным козырьком он положил, кк чшку, тут же около, н пнели…

Ах, этот нудный, гнусвый, з сердце хвтющий присвист, которым нчинлись все мелодии тогдшних рзбитых шрмнок! Почему ты помнишься столько лет, столько десятилетий? Ах, этот мрчный, жутковтый, униженный и ненвидящий взгляд сине-белых, то ли цыгнских, то ли итльянских, глз н коричневом лице – ты и сейчс стоишь передо мною. И эт мятя, бутылочно-зеленого плюш ртистическя шляп, шляп нищеты, шляп горечи, шляп тысяч несчстий и миллионов терзний – сколько я видел в детстве тких тргических шляп…

Это не поется, это только игрется… Одн чхоточня, пошля, скудня, кк этот дворик, мелодия без слов… И все же это – не медня посуд. Это – искусство. Оно доходит.

Уже из подворотни – озирясь, где дворник? – зглядывют во двор девчонки и прнишки с соседних дворов.

Может быть, они тскются з шрмнкой из дом в дом уже с смого Нейшлотского? Вошли и змерли у стен.

Уже нши собственные дворницкие и швейцрские дети – счстливцы! – подбирются, шг з шгом, к смому попугю (девочки), окружют коврик (мльчугны). И одно з другим рспхивются окн. И высовывются "дворовые", не "фсдные" головы – кухрок, горничных, приживлок… И вот уже летит н землю первый, звернутый в бумжку, лтын… И незвернутый пятк пдет и ктится точно, кк у Достоевского, – по рсскзу Григорович, – "звеня и подпрыгивя", к ногм музыкнт… Еще, еще, опять… И ккя-то с косичкой, но уже похихикивющя по-взрослому, фыркя в рукв, покупет себе "счстье". И сердитый, нхохленный попугй, недовольно покрякивя и покрикивя что-то не по-русски, ловко зцепив его клювом, вытскивет из туго спрессовнной пчки один билетик.

И девчонк, прочтя, хвтет себя лдонью з все лицо: "Ой, мм родня…"

…Шрмнщик чуть приметно кивет. Мльчик, сбросив верхнюю одежду, остлся в обшитом мишурными позументми, зтскнном, стокртно зплтнном костюме кробт, и все вокруг хнули: "Ну и крсот!" И – рзбежлся, и стл н голову и сложился пополм, и зкувырклся и сделл кульбит… Ух ты!

Шрмнщик нбрл порядочно. Дворовые ребят то и дело бегли во все концы подбирть мелочь. И вот музыкнты собрли свое имущество и уходят прочь. Стрший – привычно согнувшись н один бок под грузом шрмнки, глядя в землю, трудно кшляя н ходу. Млдший – посверкивя детскими, но уже много знющими глзми, глзми не то "di Santo Bambino" [11], не то обезьянки-мкки, жгучими и грустными. У ворот он вдруг оборчивется и что-то быстро, гортнно говорит той, с косичкой, которя покупл "счстье". И он, вспыхнув, плюет ему вслед, я мльчишки восхищенно хохочут, и дворничих змхивется н музыкнтов метлой, и стрший дет млдшему н ходу быстрый, но добродушный подзтыльник:

– Уй, млдэтто порчеллино! Проклятый свиненок! Опять!

Но мльчишке что? Он пронзительно свистнул и высунул дворничихе язык…

***

В подворотне ншего дом – Нюстдтскя, 7, – кк и во многих подворотнях рядом, висел железня доск. Черной крской по белой н ней было сурово выведено:

Ттрм, Тряпичнекм и протчим крикунм вход во двор строг воспрещетц!

А они – входили. И сколько их было рзных. И н сколько рзличных голосов, нпевов, рзмеров и ритмов возглшли они во всех пропхших сложной смесью из кошчьей сырости и жреного кофе дворх свои откровения торговых глштев.

Приходил кртиння – Елен Днько лет через пятндцть охотно вылепил бы ткую фрфоровую сттуэтку – крепкя, бойкя в ткой мере, что с ей подобными и стршие дворники остереглись сцепляться, похожя, кк я теперь понимю, н лесковскую "Воительницу" женщин; крепко стновилсь посередь двор н ккуртно обутых в добрые полуспожки основтельных ногх и зпевл:

– Сельди глнские, сельди; сельди, се-е-льди!

В лдной кцвеечке, в теплом плтке, с румяным – немолодым, но все еще кк яблоко свежим – лицом, он стоял спокойно и с достоинством. Н се левом плече уютно лежло деревянное коромыслице с подвешенными к нему двумя тоже деревянными кдочкми – небольшими ккуртными, в хозяйку, с плотно пригннными крышкми. Третья кдочк, поменьше, – с любительским посолом – в руке.

Быстрые глз тк и бегют от окн к окну, рисовнный пухлый рот вкусно шевелится. И вот уже открылсь первя форточк, и через зеленый продырявленный дощтый ящик-лрь, в кких хрнили тогд вместо нынешних холодильников провизию (слов "продукты" никто и не слыхивл), перевешивется чья-то голов. И кдочки поствлены н мостовую, и кто-то сбегет – или неспешно сходит – по черной лестнице; и хлопет нружня дверь, и нчинется торг:

– Мрья Гвриловн, что двно не зходил?

– Ах, миля ты моя ягодиночк, виногрдинк ты моя золоченя, говел, ббыньк, говел… Тк уж и решилсь: дело богово, посижу дом! Торговля-то нш – сущий грех…

Трудно дже припомнить их всех подряд, служителей этого тогдшнего ндомного сервис – столько их было и по тким рзличным линиям они рботли. Среди них имелись предствители совершенно друг н друг непохожих индустрии.

Иной рз во двор входил человек-копн, зеленое лиственное пугло; ткими в книжкх для млышей рисуют скзочных леших. И сквозь пряно-пхучие, полусухие березовые ветки звучл изнутри копны высокий ббий голос:

– Венички бере-о-зовы, венички!

Все – свое: свой рспев, свое хитроумное устройство, поддерживющее в рвновесии н плечх и спине дв-три десятк или две-три дюжины отлично связнных, в меру подсушенных, в меру провяленных бнных веников.

– В бньке поприться – ве-нич-ки!

Другя женщин ( случлось, и мужчин) появлялсь, рспустив высоко нд головой, кк булную гриву, целый мочльный веер:

– Швбры, швбры, швбры!

Еще эхо не смолкло от этого мжорного выкрик, от подворотни уже доносится глуховтый минор следующего "крикун":

– Костей-тряпок! Бутылок-бнок!

Или:

– Чулки-носки-туфле-е-е!

Или:

– Хлт-хлт! Хлт-хлт! – с особым, з три двор рзличемым ттрским кцентом и интонцией. – Шурум-бурум!

Были торговцы, которые появлялись и исчезли, кк перелетные птицы, кк бы входя в соств фенологических примет город. Тк, с точной периодичностью, лужи н питерских пнелях испокон веков в середине июня окружются охристой кймой сосновой пыльцы, через несколько дней вслед з тем во всех улицх поднимется тепля сухя вьюг тополевого пух.

Бывло, подходит время, и слышно со двор: "Огурчики млосольные, огурчики!" Пройдет положенный срок – доносится другя песня: "Брусничк-ягод, брусничк!"

Осенью всюду звучит: "А вот квску грушевого, лимонного!" Весной же, когд, кжется, в лес и доступ никкого нет, когд еще н пригородных полях стоят озер непроходимого половодья, в лесной глуши сугробы и в полдень не подтивют, не успеешь открыть форточку, и уже ззвучло и понеслось привычное, кк в деревне свист скворц или грчиный гомон н березх: "Клюкв подснежн, клюк-в-!" А нстнет время, и нет ни одной клюковницы. Прошел сезон!

Кроме этих постоянно-прилетных птиц были и случйно-злетные, редкие. Жители Удельной с тех лет и по сей день поминют косенького стрикшку, ходившего от дчи к дче с негромким, но длеко слышным тинственным полушепотом: "Спирумур-вин!" Ндо было хорошо вслушться, чтобы сообрзить: вот ведь промыслил же себе человек божий промысел! Собирл он где-то в недльних лесх мурвьев и потом рзносил по стрждущим ревмтизмом бутылочки "спирту мурвьиного". И ведь что-то подрбтывл этим, рз носил, вот что интересно! Н зиму он пропдл – верно, прятлся в нору, кк стрый брсук, – но с весной возврщлся н стрые свои выхожи, хитроумец…

А были и непрерывно действоввшие торговцы, которым все рвно было, лето или зим, весн или осень, Я думю сейчс о всевозможных стрьевщикх, ткже о глнтерейщикх. И те и другие зслуживют, пожлуй, того, чтобы их помянуть.

Ндо прежде всего скзть вот что. "Рзделение труд" при обслуживнии дореволюционного питерского обывтеля всеми теми "ндомникми", о которых я сейчс говорю, было, в общем и целом, очень устойчивым и строгим.

Медник, нпример, вне звисимости от ситуции н рынке метллов обречен был смой судьбой (рз уж он стл лудильщиком) взывть во дворх "пять-лудить" и никогд не пытлся зодно взять н себя рботу жестяник.

Селедочниц торговл селедкми и не соблзнялсь примером огуречник или квсник. Ярослвцы рзносили по домм тюки с мдполмом, полотном и тому подобными мтерьялми и не перебегли дороги китйцм, торговвшим бок о бок с ними шелковым товром.

Был, пожлуй, только один рзряд тких "нижних чинов" кпитлистического Меркурия, который вспоминется мне почти кк прии в их рядх, кк своего род "неприксемые", всеми презиремые, но и готовые н все субъекты.

От времени до времени во дворх, появлялся, кк тень, полуторговец, полубосяк – стрння фигур в долгополом рвном пльто (или в кком-то брезентовом полуплще), – небритый, обросший, до предел грязный и зсленный, с тким же сомнительным, кое-кк зплтнным, грязным мешком з плечми. Он возникл внезпно, кк привидение. Он вдруг появлялся из тени, и, кзлось, кк уэллсовский морлок, стремился кк можно скорее снов нырнуть во мрк.

Возникнув во дворе, он остнвливлся, не удляясь от подворотни, и спршивл глухо, еле слышно, кк бы боясь, что его услышт, и желя этого:

– Купить-продть?

Что купить? Что угодно, хоть душу человеческую, хоть струю подметку, лишь бы по сходной цене. Что продть? Д вот хотя бы узел зловонных лохмотьев, приобретенный в соседнем дворе и скрывемый в мешке з спиною. А может быть, пру выброшенных н помойку, рзношенных вдребезги вленок. Или – ночной горшок с отбитой эмлью… Или – позеленевший примус, если он вм нужен… Не все ли рвно что?

"Купить-продть?!"

Сколько рз у меня почему-то пдло сердце, когд до меня доносился в детстве этот негромкий вызов-вопрос: "Купить-продть?!" Сколько рз случлось мне видеть полубродягу этого ("Костей, тряпок, бутылок, бнок" выглядел нглийским лордом рядом с ним), когд он, войдя во двор с ухвткми пугного зверя, снчл, кк и все, осмтривл вопросительно этж з этжом, потом, воровто оглянувшись, проскльзывл з сдик, к помойкм.. Кк киплинговскя крыс Чучундр, но смеющя выбежть н середину комнты, он быстро приоткрывл урвновешенные грубыми противовесми скрипучие крышки… Кошки прыскли от него в сторону – похож н коштник! А он либо мгновенно выхвтывл железным прутком из ямы что-то невнятное и молниеносным движением отпрвлял в мешок, либо тк же торопливо зхлопывл крышку и стушевывлся без добычи…

Было что-то лемурье, что-то особенно жуткое, скользкое в этих серых фигурх. Недром они сегодня, шестьдесят лет спустя, предствляются мне воплощением того мир, в котором я нчинл свой жизненный путь. Я думю о них и о нем, и н меня нчинет веять из прошлого тяжкой, приторной гнилью свлки, скрипом смрдных люков н помойкх здних дворов… И, кк из бездны, доносится сквозь тумн времени ждный, горький, бессильный и яростный полукрик, полушепот, полулозунг:

"Купить-продть?!"

***

Ну, теперь – о более веселом.

Когд нш няня или кухрк Альвин вдруг при рзборке своих сундуков обнруживли тм чрезмерное множество всякого стрья, они нчинли особенно чутко прислушивться к возглсм и рспевм тех, кому "вход во двор" строго воспрещлся.

Рно или поздно в форточку доносилось долгожднное: "Хлт-хлт!" Или няня, или Альвин выглядывли в окно. Среди двор стоял человек, которого нельзя было спутть ни с кем другим: реденькя бородк, н голове серя или черня шпочк-тюбетейк, н плечх – стегный хлт не мышиного, более темного, тк скзть крысиного, цвет. Сомнений не оствлось: это и был "хлт-хлт". Он смотрел в окн. Н руке у него был переброшен пустой мешок. Положение обещло окзться блгоприятным.

– Эй, князь! – доносилось сверху. "Князь" безошибочно определял, из ккой квртиры его позвли, и спустя смое короткое время кухонный звонок – не электрический, кк н прдной, простой колокольчик, подвешенный н тугой пружине, – осторожно звонил. Дел, которые здесь зтевлись, не должны были ксться "господ". Им не для чего было знть о тких визитх.

Я еще не был "брином", ухо у меня было востро. Обычно я окзывлся н кухне кк рз в момент появления "хлт-хлт" и с великим интересом нблюдл происходившее.

Посмотреть н это стоило: соревнующиеся стороны были достойны друг друг.

Ттрин опорожнял прямо н пол свой мешок, если в нем уже что-то было. Продвщицы вытскивли из потйных скрынь своих ккой-нибудь ношеный-переношеный плюшевый жкет, древнюю юбку, ветхую шль времен очковских. Одн высокя сторон нзывл цену – скжем, рупь двдцть. Другя – "Ай, шйтн-бб, совсем ум терял!" – двл четвертк.

Ттрин сердито собирл в мешок свое брхло, покзывя нмерение уйти и никогд не приближться к дому, где живут ткие "кылсыз" – сумсшедшие женщины. Няня гневно кидл свои тряпки в "сквояж", звенел змком сундук. Но "князь" не уходил. Мешок снов рзвязывлся, сундук опять отпирлся. И он двл уже сорок копеек, Альвин требовл восемь гривен. И летели н кком-то слвяно-тюркском "воляпюке" смые яростные присловья и приговорки – из-з них-то стршие и возржли против моих посещений кухни.

Няне в это время было з восемьдесят. Полутурчнк, в молодости он был писной крсвицей, прожил достточно бурную жизнь и н язык был островт. Ттрин всплескивл рукми и то бил себя в грудь, то швырял н пол тюбетейку, очень довольный, что попл н нстоящих продвщиц, с которыми поторговться – удовольствие. Тк или инче, торг зкнчивлся. "Князь" уходил, посмеивясь в усы, покчивя головой: "Совсем шйтн-струх!" Рзгоряченные продвщицы долго еще обсуждли перипетии переговоров, переходя от торжеств к отчянию: "Ндул-тки, нехристь, бусурмнскя душ!" Горничня, в продолжение всей оперции кртинно стоявшя у дверей в кчестве незинтересовнной нблюдтельницы, пожимл юными плечикми своими: "Ну уж, ни зню. Ни в жисть бы ни стл с грязным хлтникм торговться!!" А я, про которого все збыли, сидя н тбуретке где-нибудь в углу, смотрел во все глз, слушл во все уши и зпоминл, зпоминл…

А бывло инче. Т же няня (горничные, кухрки менялись, няня пребывл вечно) с несколько виновтым видом зглядывл "в комнты".

– Нтлья Алексеевн! – дипломтически, вроде кк бы к случю, нчинл он. – Д рзносчик тм пришедши… Китец (или ярослвец)… Стоит, ну прямо не выгонишь! Может, мльчикм чесучи (он говорил "чунчи") купить, рубшечки к лету сделть… Кк бы хорошо… Или:

– Шесть простынь – я вм говорил – совсем прохудивши… Может, посмотрите?

Мм считл никк не достойным соглситься срзу.

– Мрья Тимофеевн! – недовольно говорил он (няня некогд был мминой кормилицей). – Сколько уже было по этому поводу рзговоров?! Все это можно отлично купить и в Гостином, и в "суровской" н Смпсониевском… Терпеть не могу "коробейников лихих": не при крепостном же прве мы живем…

Няня не возржл ни слов, но и не уходил. Все знли з ммой одну слбость: "столбовя дворянк", он был "хуже цыгнки" нсчет поторговться. Торговться он могл где угодно и с кем угодно, хоть в "Английском мгзине" н углу Мойки и Невского, хоть у "Алексндр" н Невском, 11. И ведь всегд выторговывл что-то…

– Ну бог с вми, зовите уж… – говорил он после некоторой внутренней борьбы, якобы уступя докзнной необходимости.

И тогд, мягко ступя по пркету войлочными подошвми, в комнту входил вкрдчиво клняющийся узкоглзый китец в синей "дбе", или, весело – но в меру весело! – пристукивя крепкими кблукми, появлялся рзных лет русчок – иной рз курчвый и рзворотливый, кк Вньк-ключник, иногд спокойный, но очень быстроокий, все срзу змечющий и учитывющий – и обрз в углу, и портрет Льв Толстого н стене, – опытный офеня. И нчинлось чудо…

И у китйцев и у ярослвцев были з спинми огромные – но все-тки конечных измерений, – необыкновенно плотно и ккуртно упковнные, точно мшиной увязнные, тюки с товром.

Они, кждый по-своему – тот кк игрушку, этот с некоторой нтугой, – свливли их н пркет посреди ншей "детской" (тм было всего больше свободного прострнств), опусклись рядом с ними привычным движением н колени, быстро, легко, профессионльно рсстегивли многочисленные пряжки, рзвязывли узлы, и из кубического пкет вдруг появлялось содержимое вполне приличного небольшого мгзин ткней.

Очень мне жль, что никто тогд не мог зснять этого н кинопленку. В извечном, зученном, десяткми лет, если не столетиями, вырботнном порядке и последовтельности у кждого ярослвц из тюк покзывлись – ни единой склдочки, ничего помятого! – синевто-белые, кк рфинд, штуки простынного мтерил, куски ситц всех рсцветок и любых узоров… И вот уже – пуговичный товр, подобрнный по форме и окрске к той мтерии, которую покуптель видит. И мотки кружев н рзноцветных кртонных подклдочкх. И – ктушки ниток. И кнопки, крючки… И опять мдполм, и коленкор, и шотлндк…

– Эх, д что тм говорить, брыньк миля! Д рзве это – морозовской мнуфктуры, полотнишко? Морозовы – купчики, они ноньм всякую гнилину в дело пущют… Купеческие руки, кк оно говорится, згребущие, купеческя душеньк сн от веку звидущя… Темное это дело, вше превосходительство… А у нс товрец – сми видите ккой. Это полотнишко мы только с Алфузовской мнуфктуры и получем… И бтя мой ткое носил, и я ткое ношу… Три сын у меня, хорошя брыньк, и им звещние ддено: другого – не брть!

Сыплсь быстря окющя скороговорк; один кусок сменялся другим; мгновенно учитывлось и выржение глз, и смя легкя гримск н лице "брыни". Чистый кртуз то снимлся с нпомженной ккуртно головы, то опять см собой окзывлся н своем месте…

А комнт уже нполнялсь. И уже рзгорлись глз и у горничной Тни, и у кухрки Альвины, и у ббушки. С вечной своей тбчной шктулкой н коленях, с вечным вязнием (кружево-фриволитэ) в рукх, он, иронически усмехясь, тоже не сводил глз с волшебного тюк. Невозможно было не поддться гипнозу этой пересыпнной круглыми словечкми трторливой и продумнной речи, этого мгического мелькния белой и цветной ткни, этого пресного и въедливого мдполмного зпх…

И вот уж няня – ее кровть обычно стоял тут же, у нс в "детской", – кряхтя вытскивет из-под нее все тот же черный, с медными бляхми по углм, стрый "сквояж" и, сердито глядя н говорун, покупет три или пять ршин "мдполмчику". И Альвин вертит, прикидывет н себе темно-синий, с мелкими цветочкми ситчик. И мм, збыв свои устновки, приценивется к чему-то. И ярослвец, лихо орудуя ршином, прихвтывя мтерию для удобств измерения зубми, со свистящим треском рздирет ее по отмеренному, и я в который рз нблюдю это все с тем ждным интересом, который только и свойствен детству…

А в другие дни бесшумно вползл китец. И призывли нс с бртом. И мои пльцы невольно цеплялись ногтями з неприятную, ккую-то оскоминную, поверхность чесучи. С тех годов не могу выносить этого ощущения – ногтями по шелку! – кк другие – скрип пробки по стеклу. Считлось, что это нм покупют н рубшки для лет. Но кждый рз в доме после этого оствлся еще кусок ккого-то золотистого шелк, мме н кпот-кимоно, н кухне – мелкоячеистые, из ляповто рскршеной ппиросной бумги веер, у меня в руке – резння из дешевого жировик, но очень миля обезьянк, у ббушки – ккой-то пряно пхнущий лкировнный челночок для кружев из светло-желтого незнкомого дерев…

– Это просто нвждение ккое-то! – негодовл мм. – Ничего не собирлсь покупть, – посмотрите только…

Единственный, кто никогд не принимл ни млейшего учстия во всех этих коммерческих оперциях и увеселениях (кждый ткой приход торговцев был, безусловно, помимо всего и хорошо продумнным с их стороны спектклем), это межевой инженер В. В. Успенский. Впрочем, его никогд и не бывло дом в чсы тких постновок.

***

Мемурист всегд мучится: нчл вспоминть – и уже немыслимо оторвться от этого "слдкого яд". А удовлетворения нет, – всегд остется что-то, о чем не подумл.

Н Выборгской стороне, где мы жили, чуть ли не в кждом третьем доме имелсь булочня. Были обыкновенные, русские; были финские, где продвлись "финские сэпики", "финский крэкер", выборгские, удивительно вкусные, кренделя – лиловто-коричневые с поверхности, с уголькми и соломинкми, припекшимися к их нижней светлой стороне…

И тем не менее кждое утро по всем лестницм всех домов мчлись вверх и вниз нгруженные громдными, в полчеловеческого рост, прутяными корзинми "булочники".

Смысл их рботы зключлся в возможности зскочить в кждую кухню рньше, чем горничня или кухрк успеют, обмотвшись теплым плтком, выпорхнуть н морозную или дождливую улицу.

Они ухрски, но и очень легко, скидывли н пол корзину, снимли с нее подбитую для теплоизоляции клеенкой и еще чем-то крышку… По кухне рстеклся слдкий и теплый тестяной и схрный дух.

Н верху корзины был плоский вклдыш – с пирожными. Ниже – все горячее, все с пылу-жру! – лежли мелкие копеечные булочки всех сортов – рознчики, пистолетики, подковки – с тмином и с мком, облепленные схрной глзурью и присыпнные крупной, кк битое стекло, солью. Тесто, возможно, всюду было одно, но испечено и вылеплено все это было тк, что у кждого сорт окзывлся свой вкус, свой вид, своя примет. Н кждый нходились любители: всем хотелось именно своего.

Внизу, в тепле, сохрнялись крупные изделия – бтоны, "домшние" булки, с хрустким рзрезом поперек круглого крвйчик, опять же "соленые" (я их очень любил!) и клчи, с сырой мучкой под тестяным вкусным язычком. Были тм и сушки – розовые, шфрнные, всякие…

И, естественно, зспнной горничной уже никк не хотелось теперь выбегть в ткую рнь н мороз. И булки покуплись тут же: копеечные шли по две штуки н лтын. А брыня, слдко спвшя в этот хлопотливый утренний чс, смутно догдывлсь об обмне, но не двл себе труд нводить следствие…

В летние месяцы из дворовых окон, еще чще с блкон, можно было услышть протяжный, ндсдный вопль:

– Моро-о-жин-но! Моро-о-жин-но! Сливошно-фистшково-лимонно моро-о-жин-но!

По мостовой двиглсь зкрытя тележк-ящик. Ее толкл перед собой дядя в кожном кртузе и белом фртуке. Н локтях у него были черные, тоже кожные, нруквники…

Вфли и формочки для них появились много позже; в девятисотых годх были только круглые и грушеобрзные ложки н длинных ручкх, ими и отмерялись порции. Д ведь стоит вспомнить, что никких холодильников, никких "хлдокомбинтов" тогд не было. Не было и "сухого льд". Кждый килогрмм мороженого вертелся вручную, н посыпнном солью обычном невском льду… А мороженое было вкусно!

Ближе к осени звучл другя песня:

Арбузы, рбузы! Арбузы стрхнские, рбузы!

Квску грушевого, яблочного, квску!

Здержнный окликом сверху остнвливлся мороженщик, змедляли ход стрхнские рбузы. Иногд выбегли н улицу послнные; случлось, см влделец тележки поднимлся нверх. Сейчс меня удивляет: кк редко тогдшние питерцы позволяли себе и своим чдм ткие плодо-фруктовые удовольствия. З всю мою дореволюционную жизнь – ведь он тянулсь семндцть лет! – я если и ел рбуз, то никк не больше пяти-шести рз. Никто ничего не слыхл тогд про витмины, никто и не вообржл, что фрукты – полезны. "Ахти-мтушки! – выржл общее нстроение простодушня няня. – Д охот всякую трву жевть? Человек – не коров!"

А дынь в тогдшнем Петербурге и вообще почти никто не ел. В больших гстрономических мгзинх продвли их кк редкость. Тм вжно лежли н витринх ребристые, кк купол н Всилии Блженном в Москве, "кнтлупы" – пристрстие и изыск гурмнов. Их кушли, посыпя схрной пудрой неслдкую, хотя и очень душистую мякоть. Чрджуйские дыни появились в Петрогрде только в дни войны 1914-1918 годов…

***

Много о ком я не сумел упомянуть в этой глвке, но вот вспомнить точильщиков мне хочется.

– Точить ножи-ножницы! – слышлось во дворе, и я, уже несколько подросший, делл все, что от меня звисело, чтобы окзться тм и, змерев, смотреть – кк это делется.

Н плече точильщик тскл с собой смый обычный точильный стнок… "Обычный"? Я не соглсен с тким определением.

Это был почти в точности ткой стнок, д кком в сытинском изднии "Робинзон Крузо" восхитительный герой повести првил и точил свой стрховидный режущий инструмент. И я трепетл при одном его виде.

Точильщик, придя, зтыкл з всякие железки и жестянки, прибитые к рме стнк, множество рзных ножей, ножичков, ножищ, от огромных секчей и резков из мясной лвки до всевозможных "мльчишецких" перочинных. В особом ящике у него лежли бритвы; не только электрических, но дже простых "безопсных" бритв "Жиллетт" в те годы еще не знли, тк что эти бритвы были обычными, "опсными", кк сейчс у прикмхеров.

Н горизонтльной оси точил были нсжены рзные круги – для точки, для првки, не зню, для чего еще: розовтого кмня и серого, шероховтые и глдкие. Из-под приложенного к быстро врщемому ножным приводом кругу нож сыплись кометным хвостом синие, орнжевые, крсные искры. Кмень свистел, стль шипел тонким, змеиным шипом… Вытрщив глз, я следил з этим тинством…

Точильщики – я зметил это очень рно – были людьми совсем другого покроя, чем рзносчики и торговцы. У точильщиков вовсе не было ни вкрдчивости, ни болтливости коробейников, ни грубости стрьевщиков, ни елейности китйцев…

Они никому не зговривли зубы. У кждого из них з плечми было нечто совершенно ясное – ремесло, уменье, мстерство. Те были – пусть хоть вот эстолькими, д – купчикми; эти же – мстеровыми. У них, кк у деревенских плотников, бондрей, кузнецов, были своя гордость, свои секреты, свое достоинство. С ними я мог нйти общий язык; с теми – никогд.

Мне с ними было весело потому, что им нрвилось, кк мльчишк пялит глз н рботу: еще – брчонок! Дшь ткому дядьке ножик-склдешок, и он его деловито похвлит или, ноборот, скжет, покчв головой: "Ну, пря, и нож у тебя! Тким только кшу-рзмзню перепиливть, д и то подогревши… Сходи ты, голубь, н Симбирскую улицу в скобяную лвку, купи себе тм нстоящий нож. Кк войдешь, подойди к стрику, скжи: "Петр Всильев, точильщик, прислл… Велел мне к вм идти!" Вот то будет нож! А этим твоим отопком и гмнец в чижики игрть не вырежешь!"

Скжет – кк отрежет, не обидно: поговорили с тобой, кк с человеком. Но есть у меня и еще одн причин любить точильщиков. Судьб свел меня с смым, вероятно, необыкновенным из них.

Зимой 1914/15 год родители мои обнружили: "Леве грозят тройки по всем мтемтикм! Ккой ужс!" Мтемтики и впрямь относились ко мне без приязни; может быть, это я не любил их.

Волновлсь, конечно, больше мм. Отец считл, что я обязн см выкрбкивться из трудного положения. Репетитор? Ну, можно, пожлуйст… Но…

Если бы мной знялся он, отец, – репетировть меня, конечно, приглсили бы одного из его учеников с Политехнических курсов, техник. Ммины связи были совершенно другими. И вот моим репетитором окзлся некий помощник присяжного поверенного, т. е. ни с ккой стороны не мтемтик.

Звли этого юрист Борисом Устиновым. Он отбывл свой помощнический стж у известного двокт Переверзев, человек "левых" убеждений, выступвшего неоднокртно н политических процессх. Видимо, именно с этой стороны, по кнлм мминых "рдикльных" связей, он и был рекомендовн нм.

Рзумеется, это было несколько стрнно: помощнику присяжного поверенного если уж и выступть в кчестве репетитор, тк, кзлось бы, по лтинскому языку, не по "мтемтикм"… Но вскоре выяснилось, что это ничему не мешет: Борис Эмильевич отлично знл дело и явно облдл педгогическими способностями. Он сумел сделть свои уроки для меня не только полезными, но и привлектельными. Я знл, что если мы с ним кк можно быстрее отделемся от урочного здния, оствшуюся "пустоту" он ловко превртит в очень любопытные рсскзы и рзговоры. Он много знл, многим интересовлся и никогд не зтруднялся темой для собеседовния с любознтельным пятндцтилетним подростком. А особенно пленил меня следующя детль его биогрфии.

Борис Устинов, по его словм, вплоть до смой войны никогд не отдыхл летом н пригородных дчх, не ездил "н кондиции" учителем куд-нибудь в помещичьи имения, не уезжл н юг. Кждый год, зблговременно выхлопотв себе зимой згрничный пспорт, он сдился н поезд и ехл до которой-нибудь из нших погрничных стнций: сегодня – до Вержболов, в другой рз – до Волочиск. В бгжном вгоне следовл з ним один предмет – точно ткого же тип, кк у дворовых точильщиков, но облегченной конструкции! – точильный стнок.

У грницы Устинов высживлся, получл свой бгж и переходил погрничную линию пешком, с этим стнком з плечми. И все лето – студент, зтем молодой юрист – путешествовл с ним по "Европм", збредя в этом году в Ттры, в следующем доходя до Пиренеев, еще год спустя окзывясь либо в Бретни, либо з Блкнми. Он неспешно ходил тм, "точ ножи-ножницы", и не только ничего не зтрчивл н ткую "згрницу", но, нпротив того, привозил домой некоторый зрботок – во фрнкх, лирх, гульденх и тому подобном.

"Вот, Лев, когд эт несчстня войн кончится, и вы вздумете посмотреть белый свет, – послушйте меня. Не ездите по згрницм в экспрессх, не живите в тмошних отелях… Добудьте себе что-нибудь вроде моего стнк, перевливйте рубеж… З один год вы увидите и узнете больше, чем все эти "экспрессники", вместе взятые…"

Понятно, что я слушл его, рзинув рот. Я немедленно рсскзл о тком удивительном кчестве моего учителя ншим. Между отцом и мтерью возникло некоторое рсхождение во мнениях. Отец отнесся к моему рсскзу с недоверием: "Не зню… Что же тм, з грницей, своих точильщиков мло?" Мм склонн был принять все н веру: "Ты же слышл уже, ккой это примечтельный человек…"

И вот тут-то, при обсуждении примечтельных черт моего репетитор, мне и зпло в пмять, что мм нзвл его "бртом Мейерхольд".

Кем был Мейерхольд, это я отлично знл: ммин двоюродный брт, мой дядя Коля Елгин, студент, знимлся именно у Мейерхольд, в ккой-то его тетрльной студии. Когд дядя Коля появлялся у нс, возникли бурные дискуссии между ним и ммою по поводу рзных нпрвлений в тогдшнем тетре. Он поносил клссику, мм возмущлсь "Любовью к трем пельсинм" и прочей тетрльной "левизной". Фмилия его кумир был мне знком и пмятн. Ну, что до родственных связей моего учителя с режиссером, то в моих глзх они ему ничего не прибвили: тетрлом я никогд не был и тетром меня пленить было невозможно. То ли дело – Высокие Ттры, Шврцвльд, Вогезы… И бредущий по ним с точилом з спиной Борис Эмильевич.

Был ткой день, когд Борис Устинов обедл у нс. Пп выскзл свое удивление по поводу возможности русскому точильщику з грницей нходить рботу. Куд у них свои девются?

Борис Эмильевич приглдил волнистые, с проседью волосы; его хрктерный острый кдык и довольно крупный, тяжеловтый нос внушли доверие, были очень респектбельны и солидны.

– Нет, Всилий Всильевич! – подумв, ответил он, – Тм точкой ножей знимются, конечно, не меньше, чем у нс. Но – стрнный прдокс: это дело взяли в свои руки крупные предпринимтели. У них – целые мстерские н колесх… Ткие фургоны, с богтым оборудовнием, с электромоторми, с отличными стнкми… Бывют – конные, появляются и моторные. Они обслуживют все стрны, придерживясь, однко, шоссейных дорог (их тм не знимть стть). А вот в глухие углы – в горы, в болот, в пески – ну, в лнды ккие-нибудь – они не проникют. Фургон к подножью Шврцвльд подберется, уж до Дикого Гутх или до Блуэн ему не Докрбкться. И тм остются необслуженные домики, хуторки, деревушки. И тм меня – "веке м мрмотте" [12] – знете, кк встречют? Кк нгел с небес.

Зберешься в ткую глушь по ккому-нибудь тм бурливому Дрейзму, и живи неделями. И вот уж где все крсоты осмотришь, весь быт узнешь… Гостеприимство тм, првд, зпдное: дружб дружбой, тбчок врозь… Но все-тки – отлично! И кк только эт кроввя чепух кончится, я – в первый же год – опять…

Стоит мне теперь услышть слово "точильщик" или увидеть точильщик н своем дворе, мне срзу приходят н пмять не только те его предшественники, с которыми я тк мило и мирно рзговривл н своей Нюстдтской, но и этот – бесспорно смый исключительный из их цех – двокт, интеллигент, крутивший ножным приводом колесо своего точил и в Арденнх, и в Нормндии, и у Адринополя н юго-востоке Европы.

***

Глвку, которую вы только что прочли, я дописл примерно год нзд. Дописл и приздумлся. Несколько сомнительной покзлсь мне ее концовк. В смом деле: я ясно помнил во всю мою жизнь, что моего репетитор по мтемтике дом считли бртом Мейерхольд. В свое время я воспринял это сведение без всяких рзмышлений, и оно меня ничем не порзило. Фмилия "Мейерхольд" воспринимлсь мною кк что-то смодовлеющее, не связнное ни с именем, ни с отчеством.

Но прошло время, и я узнл (точнее, обртил внимние), что режиссер Мейерхольд звли Всеволодом Эмильевичем. И, вспомнив то, что было только что рсскзно, я несколько смутился. Стрнно: если он был моему репетитору родным бртом, почему же у них, при одном отчестве, – рзные фмилии? Двоюродным? Еще менее вероятно: трудно себе предствить двух бртьев – Эмилиев; не слишком првдоподобно и существовние двух сестер, которые обе, кк одн, вышли бы змуж з Эмилиев… Может быть, я что-то неточно урзумел, тм, в 1915 году, когд у нс в семье обсуждлсь биогрфия Борис Устинов? А может быть, – случется и это – я см позднее присочинил к его истории ткое родство, потому что мне это подскзло, с одной стороны, некоторое внешнее сходство черт моего учителя и знменитого режиссер, с другой – это смое общее отчество.

Бывет, что человек, см для себя незметно, примыслит что-нибудь, стремясь объяснить то, что его почему-либо порзило, зтем, по прошествии многих лет, впдет в соблзн и свой вымысел уже рсценивет кк открывшуюся ему когд-то првду.

Все это тк. Но, с другой стороны, лет пятндцть нзд я кк-то упомянул об этом человеке, моем детском учителе, в рзговоре с бртом. "Ну кк же, конечно помню! – скзл мне тогд брт. – Он же был кким-то родственником Мейерхольд, что ли?"

Из этой невнятицы можно было бы и тогд тк или инче выбрться. С одной стороны, Борис Устинов рботл помощником присяжного поверенного. В рхивх, всего верней, сохрнились сведения о нем: двокты в те годы обрзовывли достточно прочную корпорцию. С другой стороны, можно обртиться к тетроведм, знятым жизнью Мейерхольд: уж они-то могли бы рсскзть мне, был ли у него родственник с тем же отчеством, но другой фмилией…

Конечно, и то и другое – возможно, но у меня кк-то не было желния знимться ткими розыскми. Нписння мною глвк был глвкой из моих воспоминний. Воспоминния – одно, рхивные рзыскния – другое. Я ведь не помню в точности ничего, что могло бы рзрешить мои собственные недоумения. Тк пристло ли мне, мемуристу, искть ответ н них н стороне, вне моей собственной пмяти? Не лучше ли просто исключить рсскз о моем репетиторе из "Зписок", тем более что возник он в них по довольно случйной ссоциции. Я же писл не о моих учителях – о "подснежной клюкве"…

Вполне вероятно, я тк бы и поступил. Но совершенно недвно, в одном знкомом доме, я увидел н столе двухтомник с ндписью н титуле: "В. Э. Мейерхольд". Издние выглядело кк "кдемическое" – солидно, основтельно. Я взглянул н две крсивые книжки, и у меня в голове мелькнуло: "Может быть, тут есть примечния, комментрии, списки упоминемых лиц… А что, если?.."

Я протянул руку и взял одну из книжек – первый томик из двух; ведь вероятнее, что биогрфические днные окжутся привязнными к нчлу жизни человек… Я прикинул – ткие сведения обычно помещются в концх книжек, не в середине…

Был когд-то способ гдть по Библии или по любой иной, примечтельной в глзх гдющего, книге: рскрыть н случйной стрнице, нугд и прочесть первые слов ее. Почти тк поступил и я.

"Доверившись судьбе", я рскрыл томик н стрнице 313-й. И, очень удивившись, срзу же прочел:

"Однжды я вызывюсь к директору Тетров Теляковскому и он рсспршивет меня о брте моем Борисе Устинове (социл-демокрт, преследоввшийся полицией по студенческому движению и нходившийся в ссылке в Вологде)".

"Здрвствуйте, Борис Эмильевич! – чуть было не произнес я нд этой книжной стрницей. – Знчит, все-тки, я ничего не выдумл и не перепутл. Знчит, мемурист имеет прво порою не меньше доверять своей пмяти, чем своим же собственным логическим построениям… Знчит, вы были – вы!"

Прочтення мною фрз был нписн В. Э. Мейерхольдом в 1918 году. Он нпечтн в его крткой биогрфии. Днные же о его брте и о вызове к всесильному Теляковскому относятся к несрвненно более длеким временм. Тот, кто знимлся когд-либо историческими рзыскниями, поймет, конечно, что остновиться н одной этой фрзе я не мог. Теперь уж мне зхотелось рзрешить и вторую чсть згдки: рзные фмилии у двух родных бртьев!

Н 345-й стрнице того же томик я ншел ответ и н этот вопрос:

"В "Сведениях о лицх, привлеченных к дозннию", в кчестве обвиняемого по делу о преступном сообществе лиц, рспрострнявших в ночь с 17 н 18 вгуст 1903 год революционные проклмции в Пензе, укзно, что ученик рельного училищ Борис Эмильевич Устинов, живущий у воспиттельницы, зменяющей ему мть, Альвины Дниловны Мейерхольд, "обыскн 18 преля… и отдн под особый ндзор полиции"".

Это скзно в примечнии. Примечние относится к 331-й стрнице смого текст. А тм Мейерхольд писл вот что:

"Пензенскя жндрмерия следил з мной, и это косвенно отрзилось н моем брте Борисе Устинове (сын моего отц от другой жены), которого, когд он учился в последнем клссе, рестовли…"

Все стло н свои мест, и я окончтельно убедился, что человеческя пмять является достточно точным и острым орудием, чтобы ее можно было принимть в рсчет рядом со свидетельствми документов. Убедился я ткже в том, что к 1915 году политические симптии и нтиптии моих родителей мло изменились: инче почему бы мне в репетиторы был приглшен именно ткой человек?

Вот о чем я и сейчс совершенно не могу судить – это об истинных причинх, которые зствляли юрист-студент, зтем и юрист-прктик Устинов ежегодно преврщться в точильщик и пускться по "стрым пустырям Европы" пешим ходом, с тяжелым точильным стнком з плечми. И если кто-нибудь откроет их мне, я буду очень рд и очень блгодрен: гдть о них мне не дно.

ЛОШАДИНЫЕ И ПАРОВЫЕ

Когд вы, прибыв из лесов з Лугой или с Крельского перешейк, вылетете из электрички и мчитесь в очередь н ккой-нибудь 49-й втобус или н стнцию метро "Блтийскя", вши легкие впитывют первые глотки городского воздух, вш нос ощущет, что воздух этот – длеко не тот, что в лесу.

Чем пхнет он, воздух Ленингрд?

Ну, химики скзли бы, что этот зпх сложен: в нем множество соствных элементов. Но нос – лучший химик: множество их или не множество – ленингрдскя улиц 1969 год пхнет прежде всего бензином. Автомобильным выхлопом. Остльное – детли.

Когд, вплоть до смого 1917 год (д ведь, пожлуй, дже и позднее, примерно до конц нэп), человек приезжл с дчи или из деревни в Петербург ( потом – в Петрогрд, впоследствии и в молодой Ленингрд) и, выйдя н площдь, скжем – перед тогдшним Црскосельским (теперь Витебским) вокзлом, принюхивлся к тмосфере Питер, ему срзу же шибло в нос устоявшимся, двухвековым духом конского нвоз. Тк скзть лошдиной силой. А теперь…

Поверну дело инче. Лето, окн – нрспшку, ветер шевелит легкие знвески в них. Вш жен нчинет утреннюю приборку. И срзу же: "Ну, это безобрзие! Ну кк тут сохрнишь полировку? Смотри: вчер только вытирл, сегодня?.."

Вы видите тряпку. Н тряпке – городскя свирепя пыль. Мышино-серые, угольно-черные, темно-коричневые пятн. Возьмите микроскоп и изучйте: сегодняшняя нш пыль состоит н ккую-то долю из очень мелкого песк, н большую – из чстиц кменного угля и копоти. Это минерльня, неоргническя пыль. Не удивлюсь, если исследовние обнружит в ней и метлл – то, что вчер еще было чстью трмвйных колес, рельсов, трущихся чстей втомобильных шсси… Всякую ржвчину…

А когд мне было десять, и пятндцть, и семндцть лет и когд летом в доме открывли форточки, чс спустя я подходил к роялю или к зеркльному трюмо со столиком, – их лковя поверхность был тоже покрыт хорошим слоем пыли. Но ккой? Нежной, кнреечно-желтой. И если бы вы подвергли ту пыль химическому нлизу, вы бы обнружили, что н 90 процентов он состоит из оргнического веществ.

Из рстертого в тончйший порошок обычного конского нвоз.

Откуд же он брлся в городе?

Сейчс рзъясню.

Выйдя сегодня из дверей вокзл н улицу, вы слышите прежде всего рычние всевозможных моторов. Шуршт шины. Подвывет н звороте или при торможении трмвй. Многим кжется, что шум н нших улицх – более чем достточно. Уж во всяком случе – нверняк в десять рз больше, чем пятьдесят или шестьдесят лет нзд.

А теперь рсскжу вм ткую историю. Году в четырндцтом, весной, мне кк-то пришлось поехть к одному моему одноклсснику, жившему в Юккх. Мы получили некое здние от естественник: то ли нбрть лягушчьей икры, то ли добыть обрзцы рстения-прзит – "Петров крест", сейчс уж не помню.

Поехли мы туд с ночевкой, в субботу, чтобы провести тм и воскресный день. Перед сном, теплым, но еще темновтым вешним вечером, мы вышли подышть н крыльцо.

Вокруг стоял глубокя, спокойня тишин: речку к ночи схвтило морозом, ветр не было… Чему же шуметь?

И все же, когд мы тихо постояли н крылечке, до нс стло доноситься откуд-то издли непонятное тяжкое рычнье. Чем дольше мы молчли, тем оно стновилось явственней: не то грохот отдленного водопд, не то могучий прибой, бьющийся з горизонтом о нвисшие нд морем "склы грозные". Ккой-то стихийный гул, сосредоточенный в юго-зпдной чсти небесного свод.

Я прислушивлся не без некоторого смущения; мой друг – хозяин – не обрщл н шум ни млейшего внимния.

– Слушй, что это тм рычит тк? – нконец не утерпел я.

– Вот это? Тк: "у-у-у-у"? Д Петербург. Это, когд тихо, всегд слышно… Ну кк – почему? Время же позднее, ломовики теперь кк рз порожняком домой гонят. Ты же знешь, ккие у них колес… Обиты шинми по вершку толщиной, дуют по булыге рысцой… Вот и грохочут. Петербург, брт, – это, знешь…

В 1900 году в Петербурге ломовых извозчиков числилось 26485. В 1913 году их число выросло вдвое. Более двухсот тысяч пудовых колес, пересккивя по мостовой с одного грнитного обломк н другой, издвли грохот, который словми не изобрзить: где-нибудь н бойкой боковой улице, возле Сенного рынк, у больших мостов, он мог оглушить непривычного человек.

А кроме "ломовиков" с их громдными "кчкми", с колесми в рост невысокого мужчины, с дугми толщиной в мужскую ногу, с конями-битюгми, вжно шествоввшими н мохнтых, обросших по "щеткм" длинной шерстью ногх, – кроме них в городе (в 1900 году) плелись, неслись, дребезжли еще пятндцть тысяч "легковых дрожек" – "внек". Их доля в общем шуме был срвнительно ничтожной. Но кждый "вньк" похлестывл кнутиком свою лошденку. В триндцтом, предвоенном году их было, по моему впечтлению, н глз не менее двдцти тысяч – плюс к тем могучим битюгм. И все эти десятки тысяч коней, коняг, кляч, кровных жеребцов оствляли н мостовых следы своего существовния. Утром и вечером, днем и до глубокой ночи.

Вот поэтому-то Петербург моей юности и блгоухл н всех своих улицх, особенно в жркие сухие дни, высушенным н солнце, рстолченным в порошок, вздымемым дже легким ветерком в пыльные желтые вихри лошдиным нвозом.

Кто этому пел гимны – тк это воробьи. Плотными стями срывлись они с крыш, с деревьев, кк только по пустынной улочке проезжл лихя упряжк; клубкми ктлись по мостовой, выклевывя из еще теплых кучек помет сохрнившиеся в нем зерн овс. Они рзмельчли нвоз; дворники с железными совкми лениво зметли его в желтые холмики – до ночной уборки. И зпх стоял крепкий! Првд, только н улицх. Во дворх – теперь у нс между дворми и улицми никкой рзницы – всегд держлся совсем иной, тоже стршно хрктерный для того времени, дух. Тм остро пхло жреным кофейным зерном.

В кждом доме, в центре и н окринх, во множество квртир, комнт, углов обитли тогд сотни тысяч стричков и струшек – зядлых кофейников и кофейниц.

Они презирли готовый рзмолотый кофе в жестянкх и пкетх, будь он тм хоть сто рз "Эйнем" или любой другой фирмы. Они, повязв н головы плтки и бшлыки, в любой мороз тщились кто к "Дементьеву и Сыновьям", кто к "В. Г. Бскову", покупли у них свой излюбленный сорт, и, принеся домой, жрили его в духовкх и противнях, и мололи н мленьких кофейных меленкх, и пили в свое удовольствие. Жреным кофе пхли тогд все питерские зкоулки, от Гвни до деревни Мурзннки, от Поклонной Горы до Рсстнной улицы. Д что тм говорить, вспомним гоголевский "Нос":

" – Сегодня я, Прсковья Осиповн, не буду пить кофию, – скзл Ивн Яковлевич, – вместо того хочется мне съесть горячего хлебц с луком. (То есть Ивн Яковлевич хотел бы и того и другого, но знл, что было совершенно невозможно требовть двух вещей рзом…). "Пусть дурк ест хлеб; мне же лучше, – подумл про себя супруг: – остнется кофию лишняя порция!""

Вот вм Петербург, и тким он был еще и в первых числх феврля 1917 год.

Впрочем, все это – в сторону: к "лошдиным силм" оно кстельство имеет лишь чисто ссоцитивное – по рзным зпхм.

"Н биржу тщится извозчик…" А ккой? Легковые извозчики в Петербурге до революции, вообще говоря, были трех ктегорий: "простые", "лихчи" и "вньки".

Простой "вньк" чсми дремл н козлх своей пролетки, тм, где – уже после того, кк он зснул, – остновилсь и зснул его "HP" – "лошдиня сил". Он был одет в "форменный" зипун не зипун, тулуп не тулуп, но и пльто это было невозможно нзвть… Армяк, что ли. синего сукн, туго подпояснный и достигвший по ногм почти до щиколоток. Что под рмяком – бог его знет, н голове – устройство, которое я не могу живописть словом: возьмите четвертый том Для, откройте н слове "шляп" и увидите тм "шляпу кучерскую или прямую"; это оно и есть, типичня, кк выржется Влдимир Дль, "мужскя головня покрышк из твердого припс".

В этой ктегории извозчиков опять же были свои верхи и низы. Были оснистые бородчи из деревенских середняков, по-хозяйски топвшие н стоянкх вокруг срвнительно нового экипж могучими ногми в крепких вленкх. Ткой и пыль с сиденья собьет специльной метелкой из конского длинного волос, и коня нет-нет д почистит скребничкой, доств ее из-под козел.

А были ездившие "от хозяин" зморенные стрички, вроде чеховского Ионы. У этих дрожки дребезжли и скрипели н сто голосов; не было ни одной целой медной бляшки н шлее, все половинки; д и ремешки то все связны веревочкми…

…В десятых годх нчльником Глвного упрвления уделов был свиты его величеств генерл-мйор, князь Виктор Сергеевич Кочубей. Служб его был н Литейном, 39, жительство он имел н Фурштдтской, 24, ближе близкого. Князю Кочубею было в это время уже не тк мло лет; он был высокий, худой – стрик не стрик, но близко к тому. Кждый день в точно зведенный чс он выходил из кзенного дом, где првил свою службу, плечистый, в генерльской серой шинели, в фуржке, по-моему с желтым околышем. И в тот же миг от Бссейной, от Пнтелеймоновской, по обеим сторонм улицы, не считясь ни с кким "прво держи", к сдику против Уделов кидлось десятк полтор "внек". Но – кких!.. Смых змурзнных, смых худоконных, с втой, торчщей из зимних тулупов, с чудовищными шпкми н головх, с трясущимися рукми, в продрнных вленкх… Князь Кочубей выжидл, пок они выстроятся все вдоль тротур: "Всятельство, вот домчу!", "Вше вяличество – пожлте ко мне!", "Вше сиятельство, я вс в пятницу вез, довольны остлись!"

Он придирчиво шел вдоль ряд "втомедонов" [13], оценивя их убожество, выбирл смую стршную пролетку, смые еле живые снки, смого рзнесчстного мужичонку (флюс и одного глз нет!), поднимлся н подножку, сдился, выствив нбок, н ту же подножку, острые колени длинных ног своих, и, спокойно отдв честь любующимся н это зрелище подчиненным, тюкл пльцем извозчик в спину: "Трогй, бртец, трогй, что ж стоишь?"

Подчиненные – грф Нирод, кмер-юнкер Мврокордто, кмергер Мухнов, Николй Николевич, – посмеивлись, пеняли ему:

– Вше сиятельство, ну побойтесь вы бог! С детств читли: "Богт и слвен Кочубей… Тм тбуны его коней…" Неужто же вы, из тбунов-то, приличного выезд себе выбрть не можете?

– Не по средствм, господ, не по средствм… Выезд теперь… не то, что когд-то!

– Мотор звели бы себе, Виктор Сергеевич…

– Н сей счет, бтеньк мой, к князю Виктору Викторовичу дресуйтесь. Это им – моторы, шоферы… Молодежь!..

– Ну тк хоть велели бы швейцру приличного извозчик подгонять.

– Мне приличного, вм приличного, н тком, судрь мой, кто же ездить будет? А мне л ткой сойдет…

Он не изменял своему првилу, дже когд ездил звозить визитные крточки по тбельным дням сослуживцм, что делл неукоснительно. И нш швейцр Алексей совершенно неожиднно для всех проявил широту обрзовния, доложив однжды моей мтери и отцу: "Тк что сегодня их сиятельство князь Кочубей… зезжли н этком Альдебрне-с… Прикзли ихнюю крточку в конверте вм передть-с!"

Тков был князь Кочубей, добрый гений "внек", может быть, и просто снкт-петербургский оригинл.

Лихчи – другое дело.

Я кк-то недвно прочел в одной рукописи молодого втор о стром времени: "По Невскому сплошным потоком неслись лихчи…"

Ну-с, нет-с, ткого быть не могло! Лихч был "avis rara" – птиц редкя. Двух-трех лихчей можно было порой увидеть возле Европейской гостиницы; можно было, иной рз, остновиться н тротуре, где-нибудь против Алексндринки, у Ектерининского сквер, и не без удовольствия поглядеть, кк мимо тебя, выбрызгивя с визгом снег из-под полозьев, жрко, кк дркон, дыш густым пром, рвущимся из стрстно трепещущих ноздрей, проносится хрпящий вороной или булный крсвец. И з ним, окменев до озверения, н козлх, готовый, если прикжут, не то что рздвить ккого-то тм чиновник Крсинского, кк кучер Печорин, целый депртмент тких чиновников, потом хоть вонзиться н всем бегу в Блбинскую гостиницу, перегорживвшую Невский проспект у вокзл между Гончрной и Стро-Невским – "Знй нших!" – сидит этким Перуном см лихч… Это – было. Но чтобы они тк уж носились взд-вперед по Невскому, кк нынче ткси, этого я что-то не припоминю.

Один из гзетных королей того времени, и едв ли не "см" Аркдий Румнов, всесильный временщик "Русского слов", по горячей просьбе фрнцуз-журнлист, прибывшего в Россию с одной из бесчисленных военных миссий, соглсился в дни войны покзть ему "нстоящую русскую зимнюю езду".

Был вызвн – короли тянутся к королям – смый прослвленный лихч того сезон, нзывли его Сорокой, – могучий стрик с бородой Своф и глзми конокрд-цыгн. Было скзно:

– Прокти-к, Сорок, фрнцузского брин тк, чтоб почувствовл! Однко же не до смерти! Но – вжные мест ему покжи!

"Се monstre pouf-fard, cet извостшик" [14] вывез журнлист н нбережную. У Зимнего тот остновил возницу, покзывя н великолепное здние.

– Le palais du tsar, n'est се pas? [15] – бормотл он непонятно, зкрывя лицо от стужи. – Тср-бтьюшк, oui?

– Верно, верно, вше-ство! – зкивл головой лихч Сорок, сообржя, что фрнцуз по-русски – ни слов. – Бтюшк, кк же! Еткого бы бтюшку, д к еткой бы мтушке, вот бы мы, тогд, фрнцуз, перекрестились!

И для нглядности – ну ни в ккую ничего не петрит по-русски человечин, что дите млое! – он осенил себя широким крестом.

Говорят, неделю спустя не то в "Тн", не то в "Фигро" появилсь корреспонденция об этой удивительной поездке. Автор сообщл, что русскя езд н снях – знятие для очень крепконервных, но зто сми здешние мужики – люди нивные и птрирхльные, сущие дети.

"Я спросил его, живет ли в этом дворце его црь-бтюшк? Слезы сыновнего умиления зблестели н его глзх. "Уи, – ответил он мне, – э бтюшк, э мтушк…" И он истово перекрестился…"

Среди лихчей бывли люди стршные; немло преступлений было скрыто нвек блгодря их соучстию; немло темных дел – похищений, нсилий, крупных крж – прикрывли они своими широченными спинми. Чще всего они, эти лихчи, бывли и сводникми, и ростовщикми… Зимой они носились н великолепных беговых снкх с медвежьими полостями, с фонрями, вмонтировнными в торцовые срезы оглобель; летом – ко дням мировой войны – в отличных кбриолетх н пневмтических шинх. Их упряжк, их кони по внешнему блеску, по сттям, по рысистым кчествм порою могли соперничть с смыми лучшими выездми богтейших людей.

Вейки

Слово "вейкко" по-фински знчит: "брт, брток, землячок" – что-то в этом роде. Русское (точнее петербургское) "вейк" для всех нс полвек нзд ознчло нечто весьм приятное: "веселый мсленичный извозчик".

Кк только нчинлсь "мясопустня", предшествующя великому посту, неделя (по змыслм церкви, он, собственно, был уже "постной", мирянм нельзя было "вкушть мясную пищу", но пищ "сырня" – мсло, сметн, молоко, – хоть и был "скоромной", рзрешлсь. По древней же нродной пмяти, этот прздник был веселым, плотским пережитком еще языческой Руси, ликовнием в честь древних слвянских богов, рдостью вступления в весну, русским крнвлом. Обжоры нш умели и смый пост превртить в подвиги лкомств – с блыкми, с семушкой и белорыбицей, с демьяновыми "ухми" и собкевическими "осетрми". Нрод помнил еще, что мсленичный понедельник – это "встреч", вторник – "зигрыши", сред – "лкомк", четверг – "рзгул"… Нрод в деревне выезжл н прздничное ктнье н доморощенных рыскх. Чем-то должны были злениться эти ктния и в хмуром, щепетильном Питере) – словом, кк только приходил "широкя мслениц", – город существенно менялся. И глвным обрзом "в трнспортном спекте". Обиженные и огорченные "извозцы" вдруг куд-то исчезли. То есть кк – исчезли? Конечно, они были тут же, но держлись тише воды, ниже трвы, рдуясь кждому случйному седоку, не рискуя нигде, ниже и с пьяных, зпршивть нелепую цену, только безндежно отмхивясь, когд, ннимя, их спршивли, соглсны ли они везти, допустим, в Тентелеву деревню или к Уткиной зводи. "Д, брин, хоть – к шшку!" [16]

Вместо них н улице с понедельничного утр ( смые здорные – и с воскресного вечер) в великом множестве Появлялись лохмтые "чухонские" лошдки, зпряженные – эт в легковые сночки, т в обычные сельские розвльни, со сбруями, рзукршенными рзноцветными ленточкми, увешнные – где попло, случлось дже у корня хвост – голосистыми колокольцми и бубенцми, большими, мленькими, бсистыми, дискнтовыми… Иня ткя лошденк вся тонул в пестрых тряпочкх и в звенящей меди; по тихим улицм уже издли слышлся мелкосеченый, жизнердостный суствчтый звон. У стриков светлели лиц – точно тк когд-то "мчлсь тройк почтовя!", – ребят с утр до ночи клянчили у мтерей: "Мм, н венке! Мм, хочу н вейке…"

Всюду нчинло пхнуть свежим сеном, крепким финским тбчком; всюду слышлсь коверкння "ингермнлндско-русскя" речь. И нсколько же приятнее было вместо приевшегося: "Д положите, брин, четвертк!" – хоть рз в году услышть долгожднное: "Рицть копеек – рйний сэн!"

Н козлх вейки или в передке сней, н куче сен, сидел, кк клуш, зкутнный крьялйнен [17], в кожной ушстой финской" шпке с меховым шриком нверху, с короткой трубкой в зубх, молчливый, мрчновтый, сущий угрюмый "псынок природы".

Он не регировл ни н что. В его розвльни могл ввлиться шумня студенческя компния, с "Через тумбу, тумбу – рз!" или с "Выпьем мы з того, кто "Что делть?" писл", – он, не оборчивясь, через плечо нзывл свою "сэну" и удрял густошерстую, словно вленую, "шведку" кнутиком по зиндевевшему крупу. Мог сесть, чудчеств рди, ккой-нибудь нкушвшийся блинов почтенный чиновник с молоденькой супругой, – вейк бурчл свое "рицть копеек" и трогл с мест. Но он же мог, звернув между двумя седокми к ближнему трктиру, пропустить глоток и вдруг звести н ходу бесконечную, унылую, отзывющую зимней поземкой, змерзшими болотми – свою "чухонскую" песню. Ткую, помните, кк у Слтыков-Щедрин:

Остновить его тут окзывлось уже невозможно.

Он мог, сторговвшись з четвертк, повезти вс хоть себе в Прголово, но где-нибудь между Озеркми и Шувловом вдруг остновиться в чистом поле н всем ветру и зявить: "Лезй! Вцть пять копеек – конец был…" И сдвинуть его с мест без новой ряды было немыслимо.

Нд вейкми посмеивлись, о вейкх рсскзывли всякие пошехонские истории, но веек любили. Никто не хотел в эти семь дней ездить н скучных извозчикх, хотя смые дошлые из них тоже пусклись н хитрости, подвязывя к дуге ккой-нибудь жлкий шрок или вплетя в лошдиную гриву цветную тряпочку… Нет! Эти номер не проходили!

Но з вейкинским весельем, з всем этим шумом, звоном бубенцов, мелькнием ленточек, згороження ими, шл своя жизнь. И вдруг прорывлсь.

Кк-то семья нших знкомых – году в двендцтом, что ли, – взгромоздилсь н вейку, чтобы ехть к нм, н Выборгскую. Доехли они блгополучно – вейк окзлся бодрый, – но и муж и жен были смущены: "Черт его ведет, ккой-то ругтель поплся!"

Ругтель не здевл седоков; он поносил только своего конягу, но при этом не прибегл к предосудительным, но по крйней мере знкомым русским выржениям, кричл н лошдь – и с ткой злостью! – что-то совсем неврзумительное: "Но! Я тебя, рклятый, поприков!.."

– Скжите мне рди бог, что это "поприков" знчит?

А знчило это очень простую вещь. Губернтором Великого княжеств Финляндского еще в конце прошлого век был нзнчен генерл-дъютнт Н. И. Бобриков, яростный черносотенец и русификтор. В 1904 году его убили. И вот прошло восемь лет, пмять об этом ненвистном всей Суоми человеке жил еще дже в душе пригородного питерского "убогого чухонц".

…В 1900 году в Петербурге н "мсленой" звенели бубенцми 4755 веек! Это уже не моя пмять. Это – вычитно из книг.

Конк

Официльно этот вид трнспорт именовлся тк: "конно-железня дорог". Теперь только бронтозвры вроде меня предствляют себе хорошо, что это ткое было.

По улице проложены рельсы – всюду только одн колея. Кое-где эт колея обрзует "рзъезды" с рз и нвсегд переведенными стрелкми: тут "вгоны конно-железной дороги" встречются и рсходятся н своем пути.

Вгоны эти выглядели внушительно. По длине они примерно рвнялись ншим трмвйным – только, конечно, не современным четырехосным, прежним, двухосным, легким. В высоту же они нмного превосходили их.

Вообрзите н крыше современного трмвя двойную скмью во всю длину, н которой можно сидеть спинми друг к другу, лицми – к двум противоположным сторонм улицы. По бортикм крыши – легкие перильц, к ним, с внешней стороны, прикреплены длинные рмки выполненных н жести вывесок и реклмных объявлений: чще всего восхвляющих "коньяки Шустов" или "швейные мшины компнии Зингер – лучшие в мире". Все это зкрывет ноги сидящих, но не мешет им любовться поверх реклмы стенми домов и тротурми. Высот всего сооружения получлсь довольно солидня, с теперешние двухэтжные втобусы и троллейбусы.

Вгоны конки были выкршены все одинково в синюю – темно-синюю – густую крску. "Моторы" – пр гнедых (или сивых, или вороных, бывло по-всякому) – могли припрягться к влькм, укрепляемым у обоих концов вгон. С обеих площдок "н империл", н крышу, вели довольно легкомысленно устроенные полувинтовые лесенки – нходк для криктуристов лейкинского тип, с нслждением изобржвших ножки поднимющихся н второй этж крсоток, з которыми хищными глзми следят снизу почтенные усчи и бородчи, пузтенькие купчики в кртузх, желчные чиновники в форменных пльто, с зонтми и тросточкми, озирющиеся провинившиеся мужья с ккуртно упковнными "покупкми" в желтой бумге, подвешенными н деревянных плочкх толщиной с основтельный крндш, с рубчиком посредине, дбы бечевк не соскльзывл. Крсотки были в юбкх, волочщихся по земле и потому кокетливо приподнимемых, в шляпкх, ширин полей которых возрстл от год к году – опять-тки тем для юмористов: им ведь в те годы, бывло, достточно было плец покзть, чтобы они рзрзились "безумным смехом".

Нм сейчс, может быть, и длиннейшие юбки тех времен, и шляпы, укрепляемые н головх при помощи длиннейших, по пол-ршин (по тридцть с лишним снтиметров) булвок, острые концы которых грозили глзм подростков, тоже покзлись бы смешными. Но куд смешней было то, что тогд предствлялось смо собой рзумеющимся, мимо чего проходили без улыбки – удивились бы, если бы кто-нибудь зсмеялся! См конк был сущей уморой, если судить о ней из ншего длек.

Вот он погромыхивет по рельсм где-нибудь н Кменноостровском или н Кронверкском, погромыхивет тяжко и неторопливо: ну с ккой скоростью может двигться огромный железный вгон, влекомый двумя, пусть дже и не извозчичьими, хорошо кормленными лошдьми? Для кждого из грждн 1970 год – я не говорю о мльчишкх – не предствило бы ни млейшего труд слезть н ходу с этого рыдвн где-нибудь н углу Пушкрской и Введенской, нддть ходу, догнть вгон у Нродного дом и снов вскочить в него.

И тем не менее чуть ли не кждый день в дневникх происшествий сообщлось: "Человек под конкой!", "Еще одн жертв городского трнспорт". И борзописцы того времени изощрялись: "Пор обуздть нших коночных Гекторов!", "Автомедоны из упрвления конно-железных дорог стновятся угрозой жизни петербуржцев!"

Сейчс предствить себе не могу, ккую нходчивость ндо было проявить, чтобы умудриться кончить жизнь под этой добродушной черепхой – тогдшней копкой. А умудрялись!

Конк приближется к мосту – Троицкому, Литейному, Николевскому. Мост – это гор, и двух лошдиных сил недостточно для подъем вгон н его выпуклость.

Но проблем хитроумно рзрешен.

Н подступх к мосту есть мленькие згончики – н этом берегу и н том. Здесь имеют местопребывние резервные "HP" – куд более зморенные, более стрые ветернки коночного дел. Они стоят, помхивя хвостми, отгоняя мух и жуя отвислыми губми в мокрых пустых холщовых торбх: им тоже дют овес, но мло.

Вгон подошел. Н его передней площдке стоит, держ в рукх вожжи, кк нтичный боец н квдриге, не вожтый, не возниц, – "кучер". Он действует, кк и все кучер, – "брздми", но (это же все-тки – конк, новейший вид трнспорт!) по првую руку от кучер – изогнутый штырь с рукоятью. Если врщть его, нтягивется цепь, прижимет к колесм колодки, и вгон со скрежетом остнвливется.

Рукоять тормоз устроен зтейливо. Н ней укреплен небольшой (но и не мленький, с хорошую кухонную ступку, похожий н нее и по виду) медный колокол. У него не простой язычок. Он связн с особой муфточкой, движущейся вверх и вниз. Если ритмически опускть и поднимть муфточку н ее стержне, язык кчется впрво и влево и звонит…

Господи боже мой, кк меня поржло в нежном детстве мудреное устройство этого колокол! С кким упоением я тряс – вверх-вниз, вниз-вверх – никелировнные шры н тогдшних кровтях, изобржя конку; кк долго верхом моих честолюбивых мечтний был звидня крьер коночного кучер. Едет и звонит. Звонит и едет! Что может быть восхитительней?!

…Конк остновилсь. Из згородки вывели двух кляч, уже с постромкми и деревянными влькми, их прицепили к боковым крючьям передней упряжки, и вгон пополз н мост. Дополз до середины, остновился; дополнительные "двигтели" возврщются в свою згородку, и громоздкое сооружение нчинет – н тормозх – опсный спуск н ту сторону.

Внутри коночный вгон был оборудовн двумя длинными кршенными крсным мслом скмьями вдоль окон, из конц в конец. Нд обеими дверьми висели фонрики; по вечерм в них горели, тускло освещя внутренность конки, свечи. Еще один млюсенький фонрик с рефлектором имелся н груди у кондуктор (никких кондукторш не было), – без него он не смог бы рзобрться в билетх, они были рзных сортов: з пятк – вовнутрь, з три копейки – н верхотурку. Были еще и "пересдочные", н копейку дороже: взяв ткой билет, вы могли доехть до пересечения двух линий и пересесть бесплтно в вгон другого мршрут.

Вот н ткой конке и ездил в те годы весь демокртический, для которого уже "извозец" был великой роскошью, Петербург: рбочие с длеких зводов, если нельзя было пройти пешком, студенты – в дождь или в сильный холод, мелкие чиновники ежедневно, чиновники повыше рнгом – от случя к случю, горничные, модистки, хористки из мелких тетриков, ночные ббочки – возврщясь домой после нелегкой своей рботенки… С рннего утр ползли они по улицм, огромные синие вгоны, зимой – злепленные снегом, с нглухо змерзшими стеклми, нстылые, мрчные; летом – пестреющие женскими шляпкми, с империлом, то нд чем-то хохочущим, то мирно созерцющим окрестный пейзж… Шляпки, шляпки, черные котелки, мягкие пнмы… И вдруг – дождь, и вся конк срзу покрылсь множеством черных зонтов, точно н ней вмиг выросло три или четыре десятк грибов.

Смешно все это? Д, конечно смешно. Смешное, строе время, смешня жизнь, медлення, болотистя, тихя…

Но когд я зкрывю глз и передо мной встет в зимнем тумнчике, в метели, в питерском июньском дожде высокий призрк дребезжщей н ходу всеми стеклми синей громды, мне приходит в голову, что по ступенькм тких конок поднимлся иной рз н империл Алексндр Блок и оттуд видел свои улицы, свои фонри и птеки, своих Незнкомок и Фин; что много рз в их немудрящих кузовх мог ехть и молодой, еще не успевший нкинуть н плечи свои будущие богтые бобры, Шляпин; что – очень вероятно – в тких вгонх промозглым утром или чхоточным, слезливым вечером, куд-нибудь н окрину, н конспиртивное собрние, н встречу с вырввшимся из ссылки товрищем, просто н знятие рбочего кружк, мог, погрузившись в чтение гзеты или просто здумвшись з поднятым воротником пльто, добирться и встретиться кждому из нс, тогд уже живших, и помощник присяжного поверенного Влдимир Ульянов. И тут смех уходит в сторону, и н его место встет почтение к прошлому, большя гордость, что оно было и что я его помню.

Кждому овощу свое время. Конке – тоже.

Провички

Кончив в тком элегическом роде предыдущую глвку, я упустил скзть, что, к примеру, в том же, многокртно упомянутом мною, "моем" девятисотом году эти смые конки перевезли девяносто один миллион пссжиров, из общего числ в миллион двести пятьдесят тысяч жителей Петербург. Кждого петербуржц струх-конк проктил семьдесят три с половиной рз; кждый взял семьдесят три билет, семьдесят три рз видел все, о чем я только что вм рсскзл. Знчит, ее роль в жизни город был весьм и весьм серьезной.

А теперь – о провикх.

Они, в общем, тоже числились тогд в официльных отчетх кк "провые конные железные дороги"; почему тк – не берусь объяснить.

Тких линий было н моей пмяти две. Одн – "Клиник Вилье – Круглый пруд" в Лесном – был мне близк и мил в рннем моем детстве. До двендцти лет, когд зкончилось все мое выборгскостороннее житье.

Другя нчинлсь в стрнном зкоулке у Знменской площди, з колоссльным и известным всем петербуржцм "домом Фредерикс" (теперь тм помещется гостиниц "Октябрьскя"). Тут прямое продолжение Стро-Невского проспект выходило к Лиговке сквозь огромные рки этого дом, и почему-то именно оно получило нзвние "Первой Рождественской". Н Первой Рождественской и был петля не петля, скорее – тупичок, этой второй городской железнодорожной линии. Он тянулсь отсюд до деревни Мурзинки, туд, длеко з Обуховский стлелитейный звод.

Более или менее обычный мленький локомотив был кк бы обшит некоей прямоугольной метллической коробкой, преврщен в нечто похожее н зводские "провозы-тнки". Внутри коробки вокруг котл был проход, по которому гуляли вжный спокойный мехник и всегд черный, измзнный углем молодой помощник – кочегр. Сквозь боковые и передние смотровые окн без стекол можно было тк ясно, кк никогд н железных дорогх, увидеть внутри тупой торец котл, и топку, и мнометры, и слбо поблескивющий змсленной стлью большой рычг – "реверс"; созерцние всего этого зворживло меня, и няня подолгу теребил "мльчик" з руку: "Ну идем, Левочк. Ну и что тут смотреть, Левочк?! Ахти-мтушки, черные, грязные, кк трубочисты ккие!" У нее был один угол зрения н мир, у меня – другой.

По-видимому, упрвление было с обоих концов локомотив: н тупике он не рзворчивлся, просто, отцепившись, уходил н стрелку, со звоном колокол – точь-в-точь ткого же, кк у конок, – пробегл мимо своего соств и прицеплялся к нему уже с другой стороны.

Вгоны – коночного тип, некоторые – тоже с империлми; но были и открытые, летние. Вдоль этих н всю длину тянулись общие подножки; сиденья н плтформх были рсположены поперек; стенок не было, входные проемы здергивлись бело-синими знвесми, спусквшимися с крыши. Н крышх и в открытых вгонх ездить было приятно, если вм, кк мне тогд, в высшей степени безрзличны копоть и искры, вылетвшие из короткой черной трубы н крыше коробки локомотив…

Вы сдились в смом нчле Смпсониевского и ехли по всей его длине – мимо Смпсониевской церкви, перед которой стоял мленький, кк куколк, Петр Первый, мимо птекрского мгзин, где хозяйствовл пп Фимы Атлс, о котором я рсскзывл во введении к этим зпискм, мимо конфетной фбрики Георг Лндрин (теперешняя Первя конфетня), из окон которой всегд приторно пхло кким-то сиропом и слдким тестом… Потом он, пыхтя, поднимлся в гору к Новосильцевской и круто сворчивл впрво, огибя прк Лесного институт.

Это было очень интересно, потому что рельсы по узкой Новосильцевской, н ее левой стороне, были проложены у смого желтого кменного збор-стены, и он проходил в пугющей близости от глз, кк склы н некоторых квкзских дорогх, и я всегд ожидл этого, в семь лет – волнующего, момент. А спрв уже зеленели удивительные деревья, н кждом из которых висел тбличк с ндписью: "Дурскя берез", "Клен широколистый", "Лиственниц европейскя", и это было еще удивительней, ибо я всю жизнь любил, когд мне что-нибудь объясняют. А внизу, в молодой трве, – мы ездили туд чще всего весной – уже лиловели нежные кисточки хохлток, солнечно золотились веселые цветки гусиного лук, кое-где можно было уже рзыскть и нивно-синюю печеночницу, которую звтр будут продвть н Невском, нзывя "подснежником", и чисто-белые чшечки диких, милых немон-ветрениц…

И вот мы слезем и проходим в прк, сквозь клиточки, охрняемые только крсно-коричневыми крестовникми деревянных турникетов (и я узню это слово!), и огибем белые корпус институт ( я предствления не имею, что буду двдцть лет спустя слушть тут Сукчев, Холодковского, Римского, сдвть системтику споровых, укзывть в груде лишйников н столе то "Evernia frunnstri", то "Xantoria parietina", то и плоское слоевище "Cladoniae"), и видим желто-крсные домики профессорского соств, и мне говорят, что в одном из них живет см Кйгородов… И я, рскрыв рот, смотрю н домик с почтением: "См Кйгородов!"

Кто теперь, полвек спустя, помнит, кем был Дмитрий Никифорович Кйгородов, деловитый и влюбленный в свое дело предтеч современной ншей фенологии, упрямо сообщвший во всех гзетх, не обрщя внимния ни н восстния, ни н войны, о том, что "12 преля был слышен первый свист скворц", "5 мя лягушки в Институтском пруду нчли икрометние". Нд ним посмеивлись, н него помещли безобидные криктуры, он нблюдл и писл. И если его теперь вспоминют только фенологи, если дже им он порою кжется нивным дилетнтом, то – что поделешь? Все мы – "конки" и "извозчики" н великом пути прогресс. Всем нм, рботникм и нуки и искусств, кроме рзве уж звезд смой первой величины, всем нм приходится через полвек, через столетие выглядеть кк нечто устрелое, кк нечто двнопрошедшее, милое, но вроде кк уже и не зслуживющее внимния.

А ведь это – неспрведливо, и не к лицу изобреттелю пятикубового эксквтор зноситься перед тем, кто когд-то вытесл из дерев первую лопту.

Очень трудно скзть, кто из них двоих ближе к генильности и кому человечество – знй оно в лицо, по имени конструктор той лопты или весл – с большим основнием водрузило бы пмятник.

А впрочем, я, что нзывется, отвлекся. Буйный дух воспоминний зхвтывет в свою влсть семидесятилетнего человек, и они нчинют ветвиться и шириться уже незвисимо от его воли, вызывя н свет когд-то не додумнные мысли, все то, что кзлось и перестло кзться вжным… Вернемся к теме.

С другой, Невской, провой линией городских железных дорог меня связывют куд более поздние воспоминния, и я еще возврщусь к ним.

Тут все было по внешности точно тким же, кк и тм: ткие же провички, ткие же вгончики; не берусь скзть, были ли среди них открытые летние плтформы.

Могло и не быть: мршрут был "не тот". Тм в конце зеленели дв отличных прк – Лесной и Удельнинский, нчинлись дчные мест… Кк это ни стрнно звучит сейчс, ведь не только лесковские "совместители" обделывли свои делишки н дчкх в Лесном во дни министр Кнкрин; в смый год революции у меня было несколько знкомых, выезжвших н лето именно туд и нслждвшихся природой в рдиусе километр от Круглого пруд. Н ткой линии и вгончики могли уже иметь дчно-пригородный вид.

Здесь же, кк только провозик сворчивл к Неве, оствляя лвру впрво, нчинлись строгие фбрично-зводские мест. Непрерывня цепь предприятий тянулсь, кк и сейчс, вдоль левого берег Невы. Мельниц Мордух и Невский стериновый, Фрфоровый зводы, и мбры Невской лвры (лвр тоже был своего род весьм крупным предприятием), Невский мехнический и Судостроительный, Невский химический, Глвные вгонные мстерские Николевской дороги, Глвные провозные мстерские Алексндровского звод, бумгопрядильня и ткцкя фбрик Губбрд, ткя же фбрик "Петровского товриществ"… Фбрики, фбрики, зводы… Высокие кирпичные зборы; проходные возле сурово зкрытых ворот; метллические вывески н проволочных решеткх нд ними: здесь – "И. Ф. Губбрд и К€", н той стороне реки – "Альфред-Перси Торнтон и Ко"… Двуглвый имперский орел – и компния. Д еще ккя большя компния!

Кзлось бы, и сегодня, едучи по этой "трссе" в двдцть четвертом или седьмом трмве, вы увидите то же смое: зборы, зводские трубы, рбочих, высыпющих в чсы смен н тротур из проходных. Но…

Д этого, пожлуй, не поведешь словом; для меня дскя рзниц в тмосфере, в смом воздухе, в смом духе не столь уж отдленных нших зводских рйонов и тогдшних длеких зств. Для меня он лучше всего выржен в песнях тех дней, в шрмночной зуныви, в оголтелом реве грммофонов сквозь открытые окн трктиров и портерных, в звывнии подвыпивших и вовсе пьяных людей н откосх нбережных. "Вечер вечереет…", "Мруся отрвилсь…"

Это очень трудно вырзить; но в созднных через много лет песнях для кино – в порзительной "З длекой з Нрвской зст-вой…" – кинемтогрфисты, поэты и композиторы сумели передть и этот душный, горький, Этот пыльно-солнечный и чем-то остро хвтющий з душу нстрой нищей, невыносимой, окринной городской тоски, которя все-тки был жизнью, где все-тки пробивлся зеленый росток ндежд…

Д, н этом мршруте, пожлуй, не было основний пускть по рельсм открытые, прздничные плтформы… А впрочем, может быть, их все-тки пускли?..

Сев у дом Фредерикс, вы, если рсполгли временем и терпением, могли зехть невесть куд. З чсовней "Скорбящей", где перед обрзом со вплвленными в дорогую ризу чудотворными медными копейкми и полушкми всегд рыдл, крестилсь, шептл молитвы толп, мимо нхмуренных корпусов "Обуховц", вспоминющего прослвленную свою оборону, провозик увозил вс почти з город, туд, где нчинлись скудные березки, где н другом берегу лепились по горке кулцкие домики немецкой Сртовской колонии, где уже голубел н горизонте "тьм лесов и топь блт", кк во дни Петровы, и где по-прежнему тм и сям "рыбрь бородтый" вполне еще мог "колотить дырявый челн".

Вс обгоняли прные выезды директоров и членов зводских првлений – господин Гртмн Ричрд Федорович, упрвлявшего Невским химическим, господин Берхгольц, ведвшего землями богч Пля, чьим именем долго еще нзывлся нынешний проспект Елизров, господин Ферветтер с Петровской бумгопрядильной – по большей чсти все немцев. Но в вш вгон сдились и рбочие тех же зводов и фбрик; могли ехть с вми с смого нчл и тихя курсисточк, в порыжелом сквояжике у которой лежл новя брошюр, получення только что для передчи в собственные руки ккого-нибудь "товрищ Петр" в желтом домике н третьем Плевском луче, и "гороховое пльто", делющее вид, что с увлечением читет очередной выпуск "Антонио Порро, мускулистого преступник", но из-з книжки нет-нет д бросющее быстрый, пронзительный взгляд н списнного н берег мтрос с великолепными усми нд губой и с ндписью "Рюрик" или "Андрей Первозвнный" н бескозырке…

Эти ехли туд, те – сюд, но смое удивительное, что господ в экипжх были очень озбочены тем, что в Думе скжут господин Мрков-второй или господин Гегечкори, октябрист Гучков или кдет Родичев, и кк-то совсем упускли из виду то, что говорилось, о чем думлось вот в этих низеньких домишкх, н этих пустырях, переходивших в огороды, н невских песчных бережкх… А ведь то, что говорилось н этих бережкх, было куд существеннее для будущего, чем все рзговоры н смых лучших пляжх Бирриц и Ниццы, Ялты и Евптории, Сестрорецк и Териок…

Д, этот мршрут городской железной дороги упирлся прямо в будущее, но почти никто в городе – если бы спросить у рядового человек – не скзл бы вм тогд, куд он ведет. До ккой-то тм Мурзинки, что ли?..

Знли бы вы, кков был уже тогд эт Мурзинк, господ!

НАКАНУНЕ

Не привыкйте!

Чем больше живешь, тем больше неожиднных, стрнных, удивительных свойств змечешь у человек. Не у меня, не у вс – у всех людей срзу, знчит – и у меня, и у вс, и у него.

Меня всегд поржет людскя способность привыкть.

11 преля 1961 год миллирды обиттелей Земли не поверили бы, если бы им скзли, что вылет человек в космос состоится вот-вот, не сегодня – звтр. 12 преля и все человечество, и стрн нш, и в чстности Ленингрд, были вне себя от энтузизм, восторг, счстья, гордости: "гржднин Советского Союз Юрий Алексеевич Ггрин" был в душе, в сердце, н уме у кждого; кждому кзлось, что никогд – Никогд! – не збудет он этот день и эти впечтления.

Я-то помню – я описл это в эпилоге к "Шестидесятой прллели" – и сияющую счстьем демонстрцию не демонстрцию (для демонстрции чересчур мло чинности), толпу не толпу (для толпы слишком много умных лиц, великолепных улыбок, гордой рдости) студентов-физиков Ленингрдского университет. Студенты несли нспех изготовленные, от всей души нписнные плкты. Н одном из них: "Ггрин – в космосе!", н другом: "Все тм будем!" – и для этого дня нельзя было придумть более дерзкого, более юного, более жизнелюбивого лозунг.

Я помню – и это тоже описно – Алексндровскую колонну, покрытую ндписями в честь Ггрин до ткой высоты, что ум было нельзя приложить: кто и кк туд мог збрться? Но все только мирно покчивли головми, дже милиция. "Вот эти нрушили тк нрушили, товрищ стрший лейтеннт, ?!" – проговорил не без здней мысли невидный, коноптенький милиционер у подножия колонны, и стрший лейтеннт очень рзумно ответил ему: "Сегодня пусть, товрищ Круглов! Сегодня Ггрин уж до того нрушил – н все век…"

Но прошел год, дв, три, и люди не то чтобы позбыли это торжество и слву, но им стло кк-то кзться, что и космос – в порядке вещей и слово "космонвт" кк будто всегд было… "Что летчик-высотник, что космонвт, рзниц-то относительня…" Привыкли!..

Ах, кк не люблю я эту человеческую способность преврщть живое дерево в обыкновенный столб, считть – кк мне когд-то, еще в семндцтом году, признлся один псковский кулчок, – что, "конечное дело, жреный-то зяц понтиреснее живого". Считть, что все, что есть, вроде кк смо собой сделлось, и сделлось только н мою простую потребу.

А кзлось бы, ндо, дже беря в руку простейшую трубку телефон, ощущть блгоговение: "Господи боже мой! Ведь сколько потребовлось миллионов людей, которые родились, жили и умерли, чтобы это чудо окзлось возможным!"

Но этого нет! Люди ко всему привыкют. Д вероятно, тк оно и должно быть: дже я см, при ткой повышенной требовтельности, не сержусь, если кто-нибудь без особого восторг трясется в нши дни н телеге; ведь телегу тоже изобрел некогд ккой-нибудь удивительный гений…

Почему я сейчс зговорил об этом? Потому что, вот уже много дней и недель с удовольствием ныряя в глубины собственной пмяти, я вдруг нчл ясно ощущть чудовищно большую рзницу между тем, что было, и тем, что есть теперь. Не только социльную, не только политическую – это смо собой, , тк скзть, в смой технологии жизни – житейскую. Вот тот же телефон…

Телефон и электричество

Первый телефон я увидел, уже будучи довольно многое изведвшим человеченком XX век. Я шел из приготовительного клсс школы и н второй площдке лестницы ншего дом (то есть кк – ншего? Дом приндлежл Ивну Поликрповичу Квшнину, влдимирцу или ярослвцу, рзбогтевшему н москтельных и млярных подрядх), у смого окн, усмотрел человек, мстерового, который шлямбуром долбил стену, извлекя из нее, голубовто-белой, розовый кирпичный песок. У ног мстер, н полу, стояли сумки и ящички с нехитрым оборудовнием, н подоконнике лежло причудливое сооружение – коричневый деревянный щиток со стрнной формы коробкой н нем. Нд коробкой поднимлся мрсинского вид никелировнный рычг, окнчиввшийся воронкообрзной трубкой. Из бок ящик торчл метллическя вилк. Рядом, из другой круглой дырочки, выходил трехцветным мтерчтый шнур; у него н конце был зкреплен черня, кк прессовнный уголь дуговых фонрей, эбонитовя толстя и короткя трубк.

– А… А вы что это делете? – рискнул спросить я.

Я был очень смущющийся, конфузливый мльчишк; зговорить с незнкомым было для меня пыткой; но когд передо мной что-то "делли", строили или чинили, д еще "что-то" было мне незнкомо, – никкое смущение не могло меня удержть. И скжу кстти: сколько сотен рз в детстве я ни нлетл тк, с вопросми, н рботющих людей, – не припомню случя, чтобы меня обрезли, шугнули, ответили грубо или вовсе не ответили.

– Телефон вм лестничный ствлю, – скзл мстер, жмурясь и дуя в пробитую дыру. – Будешь теперь по телефону уроки узнвть…

Я влетел в квртиру кк сумсшедший: "Тм телефон н лестнице ствят!" – швркнул рнец куд попло и – тр-т-т-т! – сктился снов по лестнице вниз. Меня не здерживли. По моему тогдшнему неистовому интересу к тким вещм можно было думть, что из меня выйдет…

Впрочем, трудно было скзть, кто должен был из меня выйти. Я еще совсем млышом мог чсми сидеть рядом с нстройщиком, пок он – длинь-длон-дром! – подкручивл своим ключом колки рскрытого пинино. Дже сейчс эти звукосочетния – то в терцию, то в квинту – звенят у меня в ушх. И когд приходили полотеры, производя рзруху во всех комнтх, отодвигя мебель, зливя пол мстикой, меня нельзя было вытщить оттуд, где они плясли свой полотерный, скользкий тнец. Смим полотерм мое внимние очень нрвилось; нстолько нрвилось, что однжды их ртель подрил мне млюсенькую щетку, зеленую суконку и кусок желтого воск: "Вот, Левочк, видть, уж больно из тебя добрый полотер выйдет… Спытй свой тлн, трудись с нми…"

Мм с одной, дворянской, стороны своей был слегк здет этим гороскопом: "Из Левки – полотер"; но с другой, демокртически-рдикльной, вроде дже и польщен. Полотеров отблгодрили, и я, вероятно с год, всякий рз – левя рук в бок, првя – мятником н отлете – отплясывл с ними смым серьезным обрзом и, по-видимому, нловчился прилично протирть уголки, тесные мест, куд взрослому было не збрться. Хорошие были люди те полотеры!

Тк вот! Этот квшнинский телефон, групп "А", 1-20-57, и был тем смым, по которому мне довелось впервые рзговривть. Не могу передть вм, кк это было непрвдоподобно, стрнно, фнтстично, когд мне скзли: "Поди позвони ппе, рно ли он сегодня придет?" – и я попросил брышню дть мне нужный номер, и вдруг, з тридевять земель, с Литейного, дом 39, услыхл не слишком довольный звонком ппин голос: "Д, я слушю" – и звопил: "Пп, это я, это Лев… Я по телефону говорю!!." Это было сущее чудо…

Мне жлко, что теперь я не испытывю особых переживний, дже если мне говорят в трубку: "Ответьте Адлеру!" или "Вс вызывет Пржевльск!" Грустно кк-то, что первя свежесть и сил впечтлений тк быстро изглживется…

Те первые телефонные ппрты – выпускл их фбрик "Эриксон", тут же, н "шведо-финской" Выборгской [18], – с ншей нынешней точки зрения, покзлись бы необыкновенными стрхидми. Они висели тяжкие, кршеные под орех, похожие н тщтельно изготовленные скворечники. Микрофон у них торчл вперед чуть ли не н полметр. Говорить ндо было, дыш в его тщтельно зделнный медной сеточкой рструб, звук доходил до ух через тяжелую трубку, которую, совсем отдельно, нужно было приствлять к нему рукой.

И были две кнопки – левя "", првя "б". Левую ндо было нжимть, вызывя номер до 39 999; првую – если нужный вм номер нчинлся с четверки.

Отвечл "брышня". Брышню можно было просить дть рзговор поскорее. Брышню можно было выругть. С ней можно было – в поздние чсы, когд соединений мло, – звести рзговор по душм, дже флирт. Рсскзывли, что одн из них тк пленил милым голоском не то миллионер, не то великого князя, что "обеспечил себя н всю жизнь".

Словом, вот ккя был чудня рхик; теперь дже смому не верится. А ведь – было!

А электрический домшний свет?

Выборгскя сторон в этом смысле знчительно отствл от левобережного город: тм, в "городе", не только н улицх н много лет рньше згорелись электрические фонри (н целую эпоху рньше!). Н Выборгской вплоть до смой Революции црствовли еще гз и керосин, и в домх здесь "электричеств" долго не было.

Кстти – вот и смо это слово. Кк просто мы говорим теперь "свет", "энергия"; ведь тогд бы никто этого не понял: "Ккой свет? Ккя энергия?" Теперь же могут и не понять, если спросить: "Электричество у вс есть?" А в те годы дже поэты ствили это слово в строку и понимли под ним "электрическое освещение", "свет":

Тк еще у Игоря Северянин, в десятые годы век…

Ну тк вот, с электрическим светом… Мне было, вероятно, лет между четырьмя и пятью, или пятью и шестью, когд у двух моих родичей, шивших н "городском" берегу Невы, он был проведен в квртиры. Это был и тот смый дядя Сш, генерл Елгин, который был мне явлен ммою кк "хороший генерл", и брт отц, "мерикнец" по нтуре и ухвткм, дядя Леля, Алексей Успенский. Про обоих я уже упоминл.

С тех пор кк я впервые попл к кому-то из них со взрослыми в гости, я пришел в неистовство. Чудо порзило меня.

Ну еще бы! Я отлично знл, ккя возня поднимлсь всякий рз, когд требовлось привести в действие обычную ншу "выборгскую" керосиновую лмпу. Н кухне, н высоком лре, устновленном тм блготворительным обществом для сбор в его пользу всякого, теперешним словом говоря, "утиля", всегд обретлсь целя нянин керосиновя лбортория. Стояли коробки с фитилем, другие – с хрупкими уэровскими колпчкми; хрнились специльные лмповые ножницы. Тм именно няня – и он видел в этом вжную свою прерогтиву – ежедневно утром "зпрвлял" лмпы: нливл в резервуры керосин, ровно обрезл нгоревшие фитили, если нужно было – вствлял новые. Потом тщтельно обтертые лмпы рзносились по местм, вмещлись в специльные подвесные устройств н крюкх с медными и чугунными "блокми", нполненными дробью (в одной из моих комнт и сегодня висит ткой "подлмпник" с синим стеклянным бжуром), в торшеры, в нстольные цоколи.

Вечером ндо было все их зжигть, если фитиль был неточно отрегулировн, лмп нчинл коптить, шрообрзное вздутие н стекле змзывлось язычком припеченной сжи, по комнтм летл, мягко сдясь н сктерти, жирня керосиновя сж. Поднимлся крик, нм, детям, вытирли и мыли почерневшие ноздри… Хлопот – полон рот!

А тут – дядя Сш, помнив меня пльцем: "Ну, отпрлыск, смотрли… Техник н грлни фнтстики! Рлз, дв, трли!" – повернул медную ручечку н тком же медном выключтеле, и я не поверил своим глзм: под потолком зжглсь лмп. "Эйн-цвей-дрлэй!" – лмп потухл…

Я ведь пишу это не для того, чтобы зфиксировть збвный некдот из собственной своей биогрфии. Я пишу для того, чтобы можно было понять, что, вероятно, где-то в плеолите были мльчишки, которым доствляло тревожное, рдостное нслждение зжигть о горячие угли трвинки, гсить их удрми толстокожих пяток, снов зжигть, восторгясь своей влстью нд духом огня, испытывя счстье от собственного всесилия.

Нверное, в течение год от меня можно было добиться всего, пообещв мне поездку к дяде Леле или дяде Сше. Я ехл присмиревший, предчувствуя ткое великое удовольствие, соглсный дже н "вести себя вполне прилично" рди него. А тм мне рзрешли в течение получс или сорок минут с визгом бегть по всем комнтм, поворчивя выключтели дже в внной комнте, дже в уборной. И зтем рсширенными глзми вглядывться в непрвдоподобное: есть мленькя спирльк свет – нет этой спирльки… Есть – нет…

Сейчс я подумл: что рвноценное можно предложить моему внуку, чтобы вызвть подобную же рекцию восторг? Просто уж не зню что! Н нстоящих мшинх, держсь з брнку, он сидел; кк ночью, между редких звезд лет, ползет, то вспыхивя, то умиря, – точь-в-точь квкзский летющий светляк лючиол – ккой-то тм двести пятидесятый или трист седьмой спутник – видел… По телефону с ббушкми привык рзговривть уже с двух лет…

А тогд – тогд ничего этого не было. Не только спутников, телевизоров, носящихся по Неве ктеров н подводных крыльях, – но ни телефонов, ни электрического свет, ни трмвев, ни кино…

Синемтогрф

В кино первый рз я ходил тоже, вероятно, в те же годы – не то в 1905-м, не то в 1906-м.

До этого мне уже случлось видеть многокртно "тумнные кртины". Теперь нынешние всезнющие млденцы сплошь и рядом с полным рвнодушием созерцют их у себя н дому: есть и проекционные ппртики, есть и дифильмы.

Тогд, помню, и н тумнные кртины мне пришлось идти в Нобелевский нродный дом, где "известня путешественниц" по фмилии, по-моему, Корсини устроил для рбочих "чтение" с "волшебным фонрем" н тему "Итлия".

Я был геогрф зядлый; я, тк же кк и няня, сидел н "чтении", не отрывя глз от слбенько освещенного экрн, где вид н Везувий сменялся Лзурным гротом, Лзурный грот – рскидистыми пиниями, пинии – все той же скорченной гипсовой помпейской собкой, отлитой по сохрнившейся в толще пепл пустоте, которую я уже много рз видел в книгх. А брт мой – он же был н дв год млдше меня – довольно мирно проспл все тумнные кртины.

Впрочем, няня, выйдя из дом н морозную Нюстдтскую, тоже удивил меня. "Ахти-мтушки! Только деньги вымнивют!" – мхнул он рукой, этой короткой формулой срзу подытожив свои впечтления.

Поэтому, когд вместо "тумнных" ббушк вознмерилсь повести меня н "живые кртины", я не проявил сильных чувств. Живые тк живые, ккя рзниц?

Н Невском, между Влдимирским и Николевской, н нечетной стороне проспект, был тогд открыт первый то ли "синемтогрф", то ли "иллюзион", может быть дже и "биоскоп", – слово еще не утряслось, не кристллизовлось. Имя ему было – "Мулен-Руж". Я знл фрнцузский и не удивился, когд нд подворотней увидел крсный черепичный куполок-реклму с небольшими крыльями. Ветряные мельницы я тоже уже много рз созерцл в Псковской губернии по летм. "Мулен-Руж" – "крсня мельниц"…

Вместе с другими мы, не здерживясь ни в кких фойе, были приглшены в крошечное зльце, рсселись, успокоились. Ббушк, видимо что-то зня, волновлсь.

Мы сидели. Впереди белел экрн. Потом погс свет. Экрн вдруг зтрепетл, змерцл, полился… По нему, сверху вниз, понеслись водянистые искорки, черточки, т смя кинемтогрфическя дрожь первых десятилетий "великого немого", с которой для нс, стриков, связлось вскоре смое прелестное ощущение "синемтогрф"… Поперек него протянулись четыре линии, четыре проволоки. Спрв появилсь вершин телегрфного столб с фрфоровыми изоляторми. З столбом округлилось белое пышное облко. "Тумнные кртины"?!. И вдруг…

Весь зл громко вздохнул: "Ох!" – потому что из-з столб, из-з кря кдр, вылетел птиц, лсточк. Чсто дрож крыльями, он вцепилсь в проволоку, дернул головкой. И вот – вторя, третья, пятя… Целя стйк лсточек рсселсь н четырех телегрфных проводх. В мерцнии экрн они вертели круглыми головми, теснили друг друг, взмхивли крылышкми, сохрняя рвновесие. Лсточки! Смые нстоящие лсточки! Совершенно живые, действительно живые…

Одн из них вспорхнул и улетел; потом – три, потом – десять… Провод опустели. Столб с изоляторми был н своем месте, но облко, медленно меняя форму, плыло теперь уже н середине светлого поля…

И тут публик зшумел, зговорил, рздлись плодисменты, люди стли вствть… Н экрне побежл черня ндпись: "Конец".

Д, н этом и кончился сенс, и зрители, громко обменивясь впечтлениями, порженные и потрясенные, вывлились н Невский. Но у меня есть смутное подозрение. Иногд мне нчинет кзться, что я успел прочесть ндпись до конц, что тм было еще нписно и что-то вроде "Глупышкин в кфе-шнтне" и что это не сенс кончился, ббушк, ужснувшись, схвтил меня з руку и увел от соблзнов…

Теперь, здним числом, я все время удивляюсь, с ккой чудовищной быстротой эти смешные "живые кртины" (невжно: если не лсточки, тк был провоз, нктывющий н зрителей, ккие-то дмочки в юбкх до пят, которые немилосердно трепл ветер, морской прибой, бьющий о кменистый берег) выросли в нстоящее "кино". Ведь уже через ккие-нибудь шесть-семь лет почти не было в Питере улицы, н которой не светились бы соствленные из желтоцветных "угольных" лмпочек реклмы бесчисленных "видовых", под рзбитое фортепино шли уже и комедии Мкс Линдер, и "тяжелые дрмы" с мировой крсвицей Фрнческой Бертини, и исторические (что это был з история!) постновки с силчом Мцисто…

И уже зпестрели зглвия смого сногсшибтельного сорт. В "Нигре" могл идти "Обнження нложниц", в "Тип-Топе" – "В лпх рзвртник" или "В когтях негодяя". Еще все было неопределившимся и неустоявшимся, но впереди уже ощущлось киноискусство, кино – соперник и литертуры и тетр, кино двдцтых годов. Быстрее и неожидннее его з те же годы возникл, выбросил первые побеги и вдруг стл рсти не по дням, по чсм еще только одн отрсль всей видимой техники – виция.

ЗА ПОЛВЕКА ДО ГАГАРИНА

Нсколько я теперь припоминю (может быть, и ошибюсь), первым "витором", инострнцем, продемонстрироввшим в России, в Петербурге, нстоящий, хотя и очень коротенький, полет, был фрнцуз Легнье. По-моему, летл он н биплне "Вузен" – стрнной продолговтой мтерчтой коробке с несколькими сплошными вертикльными стенкми между двух плоскостей, с кубической формы тяжелым рулевым оперением з спиной, н конце решетчтой фермы, и с рулем высоты, вынесенным, ноборот, вперед, н нос удлиненной "гондолы"-лодочки.

Я не видел его полет, д и мло кто из петербуржцев удостоился этой чести. Легнье обосновлся по понятным причинм не в Питере, в Гтчине: тм тогд стояли воздухоплвтельные чсти, был большой эллинг для дирижблей у деревни Слюзи; тм и был проведен первый полет. Но должен прямо скзть, что, еще не видя ни рзу человек, поднявшегося в воздух, я кк-то зрнее ощутил трепет приближения этой новой, крылтой эры.

Уже в 1908 году былое мое увлечение – провозы – потускнело в моих глзх. Н витринх писчебумжных лвчонок нчли появляться открытки, изобржвшие полеты первых эроплнов з грницей. В гзетх змелькли имен виторов и изобреттелей, теоретиков и прктиков полет. Появились портреты интеллигентного фрнцуз в котелке – это был инженер Луи Блерио. Дв мерикнц смотрели н меня со стрниц "Огоньков" и других иллюстрировнных журнлов: Вильбур Рйт походил н типичного пресвитеринского пстор – сухое лицо фнтик, впитвшее в себя дже что-то от индейцев, ккими мы их предствляли себе по Куперу и Мйн-Риду; Орвил был совершенно не похож н брт – черноусый южнин, не то фрнцуз, не то итльянец.

Прослвился мленький брзилец Снтос-Дюмон, построивший во Фрнции эроплн-лилипутик, способный поднять в воздух только своего, весящего чуть ли не сорок кило, строителя: смелый конструктор сидел н этой "Демузелль" ("Стрекозе") у смой земли, между колесми хрупкого шсси. Журнлы веселились: "первую вспышку в цилиндрх своего доморощенного мотор Снтос будто бы вызывл, поднося к нему тлеющий фитиль, привязнный к кблуку собственного ботинк". Впрочем, не верить было трудно: еще один фрнцуз, сотрудник Вузенов и Фрмнов, художник – кто только не шел в вицию! – Делегрнж см писл по поводу одной из своих мшин, что отдельные чсти в ней держлись только "логикой рссуждения".

В эти первые дни гзеты еще ничего не писли о русских летчикх; я ничего не слыхл ни о Ефимове, ни о Попове, ни о Рудневе или Мциевиче. Но я уже всюду ловил брошюры и книжки, посвященные летному делу, знл низусть и сттьи Вейгелин, и переводные писния кпитн Фербер. Немцы умели реклмировть свое: их цеппелины зполнили рынок открыток; отовсюду смотрели н вс сигрообрзные тел огромных воздушных корблей, и рядом с ними – до предел немецкое, седоусое и седовлсое, розовое лицо смого грф Цеппелин, которого тк легко было спутть н плохих клише не то с Бисмрком, не то с Мольтке – с любым из "великих немцев" прусского период Гермнии.

Среди других имен дошло до меня и имя Губер г (т. е. Юбер) Лтм. Про него писли: ристокрт, прослвленный охотник н львов; увлекся вицией, связлся с фирмой Левссер, строящей моноплны "Антунетт", и вот теперь ствит н них рекорд з рекордом.

Горбоносый щуплый фрнцуз в пестром плоском "кепи" – тогд они впервые появились у нс, эти будущие смые обыкновенные кепки, и я не отстл от мтери, пок мне не купили ткую "виторскую фуржку", – пленил мое сердце, стл моим фворитом (ну кк же! "Охотник н львов"!). И когд я увидел где-то н городской стене первую фишу, извещвшую петербуржцев, что н Коменднтском скковом поле з Новой Деревней в 11 чсов утр 21 преля 1910 год знменитый фрнцузский витор Губерт Лтм продемонстрирует желющим свое удивительное и героическое искусство, – всем окружющим стло срзу же ясно, что в этом особом случе удерживть меня нельзя. Не пустить меня н этот "полет" – знчило бы буквльно убить меня. Пустить же – ознчло поехть туд со мной: по всем признкм, дело пхло сенсцией, и позволить девятилетнему толстому мльчишке-школьнику отпрвиться одному туд, где может собрться невесть сколько нрод, мм никогд не рискнул бы.

И вот свершилось. Было зрнее известно: полет состоится только при ясной погоде. Я дрожл всю ночь, проснулся чуть ли не до солнечного восход. День – весенний день, рдостный, чистый, – выдлся лучше не ндо!

Мы ехли со своей Выборгской по Кменноостровскому, но я ничего не зпомнил из этой поездки, кроме одного: у Строгнов мост были – я зрнее знл об этом – водружены высокие рзубрнные лентми мчты: если полет состоится, н них должны быть подняты, флги; если нет – флги будут приспущены. Почему не состоится? Мло ли… Нпример, из-з ветр…

Чуть живой от волнения, я вылетел пулей н переднюю площдку вгон: флги н обеих мчтх слегк полосклись в легком ветерке, по мосту в сторону Новой Деревни текл никогд еще мною не видння до этого дня толп.

Порзительно, кк глубоко врезются в пмять, ккими острыми невытрвимыми бывют детские впечтления. Сколько бы я ни прожил, никогд не збуду этого дня. Не збуду светлого весеннего солнц нд бесконечно широким и зеленым скковым полем; не збуду высоких, многоярусных, увенчнных веселыми флгми, кипящих целым морем голов трибун н его юго-зпдном крю; л мльчишек (д и взрослых людей), гроздьями повисших н еще не одетых листом березх з збором. Не збуду меди нескольких оркестров, врзнобой игрвших – тут "Н сопкх Мньчжурии", тм "Кек-уок", в третьем месте "Вряг" или "Чйку", и крснолицых "кпельмейстеров" в офицерских шинелях, упрвлявших этими оркестрми… И синей кймы деревьев Удельнинского прк н северо-восточной грнице поля, и домишек деревни Коломяги, еще дльше и левее, и – прежде всего, глвнее всего – мленького светло-желтого, "кремового цвет", смолетик, окруженного горсточкой хлопотливо возившихся с ним человечков, д, н некотором рсстоянии, зеленовто-серых солдт, оцепивших его редким кольцом.

Смолет стоял прямо перед нми, но довольно длеко; только в ммин бинокль можно было видеть, кк ползют под ним и по нему черненькие фигурки, кк кто-то сдится, кк в внночку, в его пилотскую "гондолу", что-то делет в ней, крутит колесико штурвл, укрепленное н левом борту, опять высккивет, опять сдится… Время от времени одн из фигурок подходил к поблескивющему н носу полотняной воздушной лодочки "пропеллеру", брлсь з него, делл резкое усилие. "Пропеллер" (слово "винт" тогд никем не употреблялось, и я не знл его) вздргивл, судорожно рскчивлся, сливлся вдруг в прозрчный круг и снов остнвливлся, деля дв-три тких же спзмтических движения – кк мятник, кчющийся с упором, с ндсдом… Нд мшиной поднимлось легкое облчко сизовтого дым, до трибун снчл доходило всем знкомое уже по втомобилям фыркнье мотор, потом легкий, теплый ветер доносил до нс зпх – стрнный, пресный, не поймешь, то ли тошный, то ли чем-то очень приятный – зпх горелого ксторового мсл. Вокруг, принюхивясь, морщили носы дмы в огромных шляпх; почтенные мужчины в котелкх и в офицерских фуржкх пожимли плечми: "Н-д-с, душок… Крылтые люди-то… Припхивют ккой-то стнинской грью! Ну что же, полетит он или не полетит?"

И вероятно, только в носх тких мльчишек двдцтого век, кк я, этот слдко-пресный ксторочный смрд отлглся уже основной "нотой" будущих воспоминний: стоит только мне услышть или произнести слово "виция", и зпх этот через полстолетия возникет во мне – неотрзимый и неотвртимый, притягтельный, тревожный. Зпх мрсинского мир техники, кким он явился мне тогд, в тот незбывемый день моего детств…

Прошел полдень. Зполненные до откз трибуны гудели, кк целя псек титнических ульев. Вдоль нижних первых рядов, счстливые ткой нежднной коммерцией, ктли свои голубые, зеленые, темно-синие ящики н колесх мороженщики. Рзносчики лимонд, булочники с корзинми, поскрипывющими з плечми или чудесным обрзом, без всякой поддержки, в волшебном рвновесии устновленными н специльных кожных бубликообрзных подушечкх н голове, поверх кртуз, торговцы мелким кондитерским товром собирли обильный урожй. Мм скормил нм невесть сколько пчек шоколд "Гл-Петер", поил нс то нрзном, то грушевой и лимонной шипучкой, подзывл продвцов, нходчиво доствивших сюд уже и бутерброды с семгой, с кетовой икрой… Несколько рз он уже порывлсь скзть: "Ну, дети, довольно", но, посмотрев н меня, ясно видел, что брт еще можно увести, меня – только унести трупом.

Д ндо скзть, и трибуны не пустели. Может быть, кто-то уходил, но появлялись новые. Шумел, посвистывл, изощрялсь в добродушных нсмешкх "т" публик, н зборх и деревьях… Где-то сломлся сук, где-то зтрещл изгородь. Туд рысью пробежл околоточный с несколькими городовыми – "Ого! Эти уже – полетели. Видишь, рзбег берут!"

А уйти было и немыслимо, потому что желтя полотняня птичк "Антунетт" (это был очень неудчный по конструкции, но очень изящного очертния эроплн, похожий в полете – у меня было несколько цветных открыток с ним – срзу и н стрекозу и н ккого-то птеродктиля, с остроугольными, причудливой формы крыльями и хвостовым оперением; он мне очень нрвился по открыткм), – эт птичк не оствлсь ни минуты спокойной.

Дв или три рз Лтм, в своей "фирменной" мягкой шхмтной кепке (вроде кк у Олег Попов через шестьдесят лет), сдился н пилотское место, двл гз… Под нрстющий гул трибун "птеродктиль" все быстрее и быстрее пусклся бежть туд, к Коломягм… Вот сейчс, вот еще чуть-чуть…

Стоп! Покчивясь, мшин (эти полотняные штучки трудно было и тогд нзвть мшинми, говорилось "ппрт"; уж особенно – из ншего теперешнего предствления о "мшинх") остнвливлсь. Солдты, стоявшие у нчл пробег в тких позх, что кзлось, кждый из них см готов был взлететь, – кто впробежку, кто с ленцой шли туд, где он змерл. Ее рзворчивли, волокли обртно, и было видно, кк см Лтм и фрнцузы-мехники снчл болели душой з свой "ппрт", кк потом они удостоверились, что руки русских людей могут и не ткую вещь доствить куд угодно в полной "нерушимости", и уже спокойно, не вмешивясь в дело, шли по трве з "Антунеттой" своей. И опять все нчинлось зново…

Я больше всего опсюсь, вспоминя, принять з воспоминния свои же более поздние примыслы к тому, что было. Но мне предствляется совершенно ясно, что и мы с ммой, и десятки, если не сотня, тысяч петербуржцев – этих смых флегмтичных, сухих, "ни н что не способных отозвться душой, вроде дже кк и не русских по нтуре, людей" – досидели тм, н трибунх сккового поля, до вечер. "Антунетт" все фыркл, облчк дым все голубели, зпхом горелой ксторки совсем збило зпх мыл "Рлле и Брокр", блгоухние одеколонов "Четыре короля" и "Црский вереск", бесчисленное множество нрод – того нрод, которого кбинетные умники все еще хотели бы считть "нродом-богоносцем", хотя в толще его уже росли в эти годы, уже жили будущие Грфтио и Ветчинкины, Чпевы и мршлы Млиновские, глвные конструкторы космических ркет и победители Перекоп и покорители Берлин, – бесчисленное множество этого нрод – от студентов до подмстерьев, от светских дм до белошвеек – ворчло, поругивлось, острило нд фрнцузом, нд смими собой, нд вицией и техникой, вспоминло, кто погрмотней, горбуновское пресловутое "от хорошей жизни не полетишь" и – не рсходилось!

И вот солнце пошло к зкту. В Удельнинском прке под его лучми выделились крсные стволы сосен. Нлево, к Лхте, нд трвой болот нчл тянуться чуть зметный тумнчик. И вдруг желтый беспомощный эроплн зревел по-новому, мужественным, решительным рычнием. Кк и во вое предыдущие рзы, он, подпрыгивя н неровностях почвы, побежл туд, н зпд, в сторону зкт. Дльше, дльше… И вдруг между его колесикми и трвой обрзовлся узенький ззор. Он рсширился. Под мшиной открылись холмы у Коломяг… Сто ли тм было нс тысяч или восемьдесят, не зню, но вздох вырвлся один: "Летит! Бтюшки, летит!", "М шэр, иль воль, иль воль, донк!", "Мм, мм, мм, ну смотри же – полетел!"

Это продолжлось считнные секунды, не больше одной или двух минут. Силы природы возоблдли нд силми человеческого гения; возоблдли – пок что! Лтм поднялся не зню н ккую "высоту" – может быть, метров н двдцть, – пролетел нверняк не более ст или полуторсот метров (что я, метров! Сженей, конечно; ккие же тогд были метры!) и вдруг – потеряв летучесть, но не присутствие дух – "плнирующим спуском" (я-то ведь все это уже знл!) вернулся н землю. И кк вм кжется, что тогд случилось?

Смо поле было отделено от трибун и от ворот трдиционной в те времен препоной: бело-крсно-черным, кк н крулкх XIX век, кк н Мрсовом поле, шнуром-кнтом, нтянутым н ткие же полостенькие короткие столбики, з которыми похживли взд-вперед в черных шинелях хорошо кормленные устые городовые.

И вот – в один миг – ничего этого не стло: ни огрждения, ни городовых. Десятки тысяч людей, питерцев, с ревом неистового восторг, смяв всякую охрну, неслись по влжной весенней трве, зхвтив в свою вопящую, рукоплещущую н бегу мссу и солдт стртовой комнды, и горстку фрнцузов, и русских "членов эроклуб", и рзнряженных дм, и крмнных воришек, чистивших весь день кошельки у публики, и филеров, и рзносчиков съестного, – неслись туд, где торопливо, видя это приближение и еще не понимя, к чему оно, то высккивл нружу, то вновь испугнно вжимлся в свою мленькую внночку-гондолу см мсье Юбер Лтм.

Я был тогд в общем довольно "зконопослушным" мльчишкой; от меня не приходилось ожидть существенных нрушений устновленного требовния: от ммы "длеко не отходить!". Но тут все првил упрзднились н корню. Я верещл несусветное и мчлся вместе с другими сверстникми, смыми рзными – и гимнзистми, и ученикми городских училищ, и "вовсе поулочными мльчишкми", – опережя взрослых тяжеловесов. И мне до сих пор непонятно ( может быть, теперь уже и понятно! Я же тоже был потом отцом!), кк мм моя – женщин много выше среднего рост, нстоящя "дм" в бльзковском возрсте, с прекрсной молодой фигурой, но все же скорее полня, чем худя, в тогдшней безмерно длинной юбке, в тогдшней шляпе, укрепленной н ее белокурой голове длиннейшими булвкми, – кк он, влч з ручку бртц моего Всеволод, домчлсь до смолет почти одновременно со мной. Я все-тки считю, что один мтеринский инстинкт не дл бы ткого спортивного эффект; тут проявилсь, видимо, и ее стрстня любовь ко всему новому, "передовому", прогрессивному, небывлому…

Конечно, хотя мы, мльчишки, финишировли первыми и я вдруг увидел совсем близко от себя горбоносый профиль мленького Лтм, рстерянную, не без примеси стрх улыбку н его лице, – взрослые, пыхтя догнвшие нс, оттеснили нс от витор. Они подхвтили его н руки. "Кчть" тогд не было принято, то бы плохо ему пришлось; но вот "нести н рукх" – это полглось. Лтм понесли н рукх, и мы были бы безутешны, если бы студентм – политехникм, технологм, лесникм, военно-медицинским, д дже и голубым околышм – универснтм – не пришл в голову блестящя идея: нести н рукх и "эроплн". И тут я восторжествовл. Я тк ухвтился з изогнутый, светло-желтого дерев, нпоминющий хоккейную клюшку костыль мшины, что если бы все сто тысяч нчли оттскивть меня от нее, оборвлись бы либо мои руки – по плечо, либо хвостовое оперение "Антунетты".

Нлево был, вылепленный темными, вечерними "обобщенными" мссивми, кк н одной из кртин Левитн, лес – Удельнинский прк. Нпрво – полупустые теперь трибуны. Впереди, кк победителя-спртнц, н соствленных в "черепху" щитх несли н рукх не совсем понимющего, з что ему ткя честь в этот, не вполне удчный, день [19], львиного охотник. Сзди неспешно двиглся эроплн. Вокруг юлили чернявые фрнцузики-мехники, но опять-тки они скоро мхнули н все рукой и отдли свой ппрт н волю русского нрод. И я, счстливый, гордый толстый мльчишк, держлся з свой отвоевнный костыль.

И хорошо они сделли, что отдли: донесли в полной целости!

Мы подздержлись из-з всего этого, и тоже н свое блго: не попли в смый трм-тррм рзъезд. Но и сейчс, конечно, з воротми поля было жрко.

Трмви "двойк" и "тройк", отчянно звоня, обвешнные до крыш, еле пробирлись в возбужденной, невесть чему рдующейся людской реке. Кучер собственных выездов только головми тростили, сидя н высоченных козлх: куд тут сдвинешься! Полный зтор!

Но… Мы жили в мире чстного предпринимтельств. Все извозчики город, чуткие, кк брометр, к любой возможности подзрботть, тинственными путями – и с неменьшей точностью, нежели нынешние мерикнские Геллпы, учитыввшие ритм общественных движений, – рзведли, что готовится и что может произойти. С вытрщенными глзми, яростно нхлестывя зпленных кляч своих, они рвлись к скковому полю со всех возможных сторон; не по збитому Кменноостровскому только, но и по Выборгской и Строгновской нбережным, и по нбережной Черной речки… Некоторые, смые иницитивные и бойкоконные, не здумывлись дже хвтнуть в объезд, через Смпсониевский, по Флюгову, по Языкову переулкм, по Сердобольской улице, дже по Лнскому шоссе… Стоя нд потрепнными передкми своих дрожек, облдевшие от зрт, с крсными лицми и ухрски сдвинутыми н одно ухо своими синими извозчичьими шпкми, рыжебородые, черные кк цыгне, седые кроя последними словми соперников, они рвлись встречным потоком к воротм, в ндежде подхвтить ближнего седок, сгонять с ним в город и вернуться по второму зходу… И уже, конечно, в веселой толпе появились то ли с утр принесенные, то ли где-то н месте обретенные косушки. И уже подвыпившие мужья сопротивлялись своим женм, и те костыляли их по зтылку:

"Иди, иди, лтм проклятый… Ты у меня дом полетишь с третьего этж! Ты у меня полетешь!"

Мм нш не имел соперниц в двух видх "спорт": лучше ее, кк уже говорилось, никто не умел торговться и ннимть извозчиков.

К тому же мы были выгодными пссжирми: нс можно было везти не по "смому бою", спокойно, по срвнительно свободной трссе – через Лнскую и прямо н ншу Нюстдтскую.

Тк мы и поехли…

…Все первончльное рзвитие виции потом прошло у меня н глзх. Я видел, кк М. Н. Ефимов ствил рекорды высоты и продолжительности полет. Я видел, кк улетл в свой победный полет Петербург – Москв А. А. Всильев. Много-много лет спустя я имел рдость присутствовть и при прилете и при дльнейшем отлете в бесконечно длинный рейс одного из последних цеппелинов с доктором Гуго Эккенером в кчестве комндир. Я стоял в толпе, когд к Северному полюсу отпрвлялсь в первый рейс экспедиция Амундсен – Нобиле и изящня "Норвегия", стршя сестр злополучной "Итлии", рзворчивлсь в ленингрдском небе.

Но никогд я не испытывл ткой полноты счстья, ткой гордости з человек, кк в тот незбывемый день, когд Юбер Лтм подпрыгнул сженей н десяток нд свежей трвой поля з Новой Деревней и, пролетев сотни три шгов, снов опустился н ту же трву.

Я счстлив, что через полвек после этого мне довелось испытть еще один ткой же душевный толчок: н этот рз н экрне телевизор по ковровой дорожке к трибуне првительств шел совершенно непрвдоподобным по четкости шгом непрвдоподобно обятельный молодой советский офицер, и в комнте, где стоял тот телевизор, было слышно только, кк, здыхясь, стрются мужчины не всхлипывть и не уподобляться в голос ревущим от счстья и умиления, от гордости и восторг женщинм. Это было 13 преля 1961 год.

Marcia funebre [20]

Нет, был – и н том же смом Коломяжском скковом поле, кжется уже успевшем превртиться в Коменднтский эродром, – еще один вечер, которого не збудешь, – теплый вечер осени того же 1910 год.

Шел "Прздник виции"; не в пример первым "Авиционным неделям", его учстникми были по преимуществу русские, отлично летвшие пилоты – военные и "шттские". Михил Ефимов, про которого летчики долго говорили, что "Миш Ефимов может и н письменном столе летть", А. Попов, почему-то крепко держвшийся з довольно неудчный и устрелый смолет бртьев Рйт (его зпускли в воздух без колесного шсси, н своеобрзных полозьях по рельсу и при помощи примитивной ктпульты), двое моряков – кпитн Лев Мкрович Мциевич и лейтеннт Пиотровский, поручик Мтыевич-Мцеевич, кпитн Руднев… Были и другие.

Мне было уже десять лет; я теперь ходил н "Прздник" см, один, не пропускя ни одного дня, и все с тем же энтузизмом "нюхл свою ксторку".

В тот тихий вечер летло несколько виторов; дже нездчливый поручик Горшков и тот поднялся несколько рз в воздух. Но героем дня был Лев Мциевич, ствший вообще з последнюю неделю любимцем публики.

Лев Мкрович Мциевич летл н "Фрмне-IV", удивительном сооружении, состоявшем из двух, скрепленных между собой тончйшими вертикльными стойкми, желтых перклевых плоскостей: в полете они просвечивли, были видны их щупленькие "нервюры" – ребрышки, кк у бочков хорошо провяленной воблы. Между стойкми по дигонлям были нтянуты многочисленные проволочные рстяжки. Сзди, з плоскостями, н очень жидкой ферме квдртного сечения летели н ее конце дв горизонтльных киля и между ними дв руля нпрвления; руль высоты был вынесен длеко вперед н четырех, сходящихся эткой крышей, кронштейнх: длинный, узкий прямоугольник, ткой же просвечивющий в полете, кк и сми плоскости этой "этжерки".

Внизу имелось шсси – четыре стойки, поддерживющие две пры мленьких пневмтических колес, между которыми, соединяя их со стойкми, проходили две изогнутые лыжи. Это все ткже было опутно многочисленными стльными тяжми-рсчлкми.

Н нижнюю плоскость, у смого ее переднего кря (ни про ккое "ребро тки" мы тогд и не слыхивли), было нложено плоское сиденье-седельце. Пилот сдился н него, берясь рукой з рычг руля высоты, похожий н ручку тормоз у современных троллейбусов или н рукоять перемены скоростей в стрых втомшинх. Ноги он ствил н решетчтую подножку уже з пределми смолет, вне и ниже плоскости, н которой сидел: ногми он двигл вертикльные рули, рули поворот. Снизу было стршно смотреть н мленькую фигурку, чернеющую тм, н крю холщовой, полупрозрчной поверхности, с ногми, спущенными в прострнство, туд, где уже ничего не было, кроме незримого воздух, подвижного, возмущемого и ветром и поступтельным движением эроплн. В тридцтых годх я некоторое время знимлся плнеризмом – очень живо вспомнил я, подлетывя н учебных плнерх, героев, летвших н "Фрмнх"…

Мотор, пятидесяти или стосильный звездообрзный "Гном", бешено врщвшийся н ходу вместе с укрепленным н его влу пропеллером, был рсположен у летчик з спиной. "Фрмнисты" хвлили это рсположение: перегоревшее мсло с цилиндров летело в струе воздух нзд, не плевлось пилоту в лицо, кк было н моноплнх "Блерио". Но был, кк выяснилось, в этой устновке мотор сзди, кк бы в клетке из тонких проволочных тросиков, нтянутых тендерми, и большя, коврня слбин.

Я уже скзл: в тот день Мциевич был в удре. Он много летл один; ходил и н продолжительность, и н высоту полет; вывозил кких-то почтенных людей в кчестве пссжиров…

Летный день зтянулся, и я, рзумеется, все сидел и сидел н эродроме, стрясь, кк метеоролог, вернее, кк пушкинский "рыбк и земледел", по никому из непосвященных не понятным приметм угдть: уже конец или будет еще что-нибудь?..

Мотор Мциевичев "Фрмн" – "Гном" в сто лошдиных сил! – зревел бском, уже когд солнце почти коснулось земли. Почерк этого пилот отличлся от всех: он летл спокойно, уверенно, без кких-либо фокусов, "кк по земле ехл". Мшин его пошл н то, что в те времен считлось "высотой", – ведь тогд дже среди виторов еще жило нерзумное, инстинктивное предствление, что чем ближе смолет к земле, тем меньше опсности; тк, вероятно, – держи ближе к берегу! – понимли искусство нвигции древние мореплвтели.

"Фрмн", то, згорясь бликми низкого солнц, гудел нд Выборгской, то, стновясь черным просвечивющим силуэтом, проектировлся н чистом зкте, н фоне розовых вечерних облчков нд зливом. И внезпно, когд он был, вероятно, в полуверсте от земли, с ним что-то произошло…

Потом говорили, будто, переутомленный з день полет, Мциевич слишком вольно откинулся спиной н скрещение рсчлок непосредственно з его сиденьем. Говорили, что просто один из проволочных тяжей окзлся с внутренней рковиной, что "метлл устл"… Через несколько дней по городу поползли – люди всегд люди! – и вовсе фнтстические слухи: Лев Мциевич был-де втйне членом пртии эсеров; с ним должен был в ближйшие дни лететь не кто иной, кк грф Сергей Юльевич Витте; ЦК эсеров прикзл кпитну Мциевичу, жертвуя собой, вызвть ктстрофу и погубить грф, он, з последние годы рзочроввшись в идеях террор, решил уйти от исполнения прикз, решил покончить с собой нкнуне нмеченного дня…

Вероятнее всего, то объяснение, которое восходило к зконм сопротивления мтерил, было ниболее првильным.

Одн из рсчлок лопнул, и конец ее попл в рботющий винт. Он рзлетелся вдребезги; мотор был сорвн с мест. "Фрмн" резко клюнул носом, и ничем не зкрепленный н своем сиденье пилот выпл из мшины…

Н летном поле к этому времени было уже не тк много зрителей; и все-тки полувздох, полувопль, вырввшийся у них, был стршен… Я стоял у смого брьер – и тк, что для меня все произошло почти прямо н фоне солнц. Черный силуэт вдруг рсплся н несколько чстей. Стремительно черкнул в них тяжелый мотор, почти тк же молниеносно, рзмхивя рукми, пронеслсь к земле чернильня человеческя фигурк… Исковеркнный смолет, склдывясь по пути, пдл – то "листом бумги", то "штопором" – горздо медленнее, и, отств от него, ккой-то непонятный мленький клочок, крутясь и кувыркясь, продолжл свое пдение уже тогд, когд все остльное было н земле.

Н этот рз солдты эродромной службы и полиция опередили, конечно, остльных. Туд, где упло тело летчик, бежли медики с носилкми, сккл двуколк "Крсного Крест"…

…Порзительно, кк по-рзному зствляет действовть людей их подсознние. Где-то рядом со мной бежл в тот вечер к стршному месту мой будущий одноклссник, в еще более отдленном будущем инженер-вистроитель, Борис Янчевский. Он кинулся – уже тогд – не к месту, куд упл человек, туд, где лежл, еще вздргивя и потрескивя, рзрушенный смолет. Оборвнные толчком, тут же н трве влялись дв куск проволоки, стянутых особым винтом-тендером. Никто не интересовлся ткой чепухой. Одинндцтилетний мльчугн подобрл эту проволоку и эту двойную винтовую муфточку – тендер.

Кк-то, в тридцтых годх, инженер Янчевский покзл мне свою змечтельную коллекцию – много десятков, если не сотен, всевозможных тендеров; первым среди них был тендер от "Фрмн" Мциевич. Ткой коллекции не было больше ни у кого в стрне, и ккие-то конструкторские оргнизции зсылли к Б. А. Янчевскому своих доверенных с предложениями уступить им его коллекцию – нужную им "до зрезу". Видимо, уже в то время, когд первоклссник Янчевский предствления не имел, что выйдет из него четверть век спустя, было, жило в нем что-то, что отлично предвидело его будущий путь, его интересы, дело его жизни… Он и должен был стть инженером.

А мне – по-моему, это тоже ясно – кк я тогд ни увлеклся вицией, провозми, техникой, с кким упоением ни читл книги Рынин, Рюмин, Перельмн,– мне всем душевным строем моим был преднмечен другой путь (я еще не, подозревл об этом).

Я дже не подошел к остткм смолет. Я, подвленный до предел, совершенно не понимя, что же теперь будет и кк ндо себя вести, – это был вообще первя в моей жизни смерть! – я стоял нд неглубокой ямкой, выбитой посреди сырой рвнины поля удрившимся о землю человеческим телом, пок кто-то из взрослых, увидя мое лицо, не скзл мне сердито: "Детям тут делть нечего!" Но я все стоял и смотрел. Видно, мне "было что тут делть".

Потом, еле волоч ноги, я ушел. Но я тоже унес с собой и сохрнил нвсегд зпх рстоптнной множеством ног трвы, мирный свет очень крсного в тот день зкт, и рычние мотор в одном из нгров – его, несмотря ни н что, "гонял" кто-то из мехников, – и ту вечную пмять о первом героически погибшем н моих глзх человеке, что позволил мне сейчс нписть эти строки.

Льв Мкрович хоронили торжественно. Я поднял весь свой клсс; мы собрли деньги, ездили к Цвернеру, под "Пссжем", покупть венок и возложили его н еле видный из-под груды цветов гроб в морской церкви Спиридония в Адмирлтействе. Девочки – я учился в "совместном" училище – плкли; я, хоть и трудно мне было, крепился.

Но потом мм, видя, должно быть, что мне все-тки очень нелегко, повел меня н ккое-то то ли собрние, то ли утренник пмяти погибшего героя, "Первой Жертвы Русской Авиции" – тк неточно и нечисто писли о нем журнлисты, кк если бы "Русскя Авиция" был чем-то вроде рзъяренной тигрицы или землетрясения, побивющего свои "жертвы". Я не помню, что это было з собрние и где оно происходило: то ли в Соляном городке, то ли, может быть, в Петровском коммерческом училище… Где-то н Фонтнке.

Все было бы ничего. Я бы выдержл и речи, и некрологи. Но устроителям пришло в голову звершить церемонил "гржднской пнихиды" трурным мршем, музыкнты вместо обычного, хорошо мне знкомого, тк скзть "примельквшегося", шопеновского мрш вдруг обрушили н зл и н меня могучие, гордые и бесконечно тргические вступительные ккорды Бетховен: "Marcia funebre sulla morte d'un erое…"

И вот этого я не вытерпел. Меня увели домой.

Ах, ккя генильня вещь, этот погребльный и торжествующий бетховенский мрш; кк я всю жизнь слышу его при кждой высокой смерти, и кк всегд его звуки кк бы смывют все рельное перед моими глзми и открывют им Коломяжское поле, лес н горизонте, низкое солнце и "листом бумги" пдющий к земле смолет…

ДОБРЫЙ, СТАРЫЙ ТРАМВАЙ

Хочется мне рсскзть, ккие воспоминния возникют у меня всякий рз, кк передо мной, изгннный с шумных и людных глвных мгистрлей, устрелый, мло кому теперь милый, ктится стрик-трмвй. Ведь я-то вырос рядом с ним; он моложе меня всего лет н восемь, и я прекрсно помню время, когд он не мне одному кзлся знмением прогресс, примером сверхсовременного трнспорт, своего род предствителем ншего питерского Звтр.

Мне было без млого восемь лет, когд от Финляндского вокзл нчли совершть регулярные рейсы трмвйные вгоны 1-го мршрут ("Финл. вокз. – Нрвск. вор.") и 10-го, совсем коротенького: "Финл. вокз. – Ми-хйл. площ.". У "первого" были лиловый и орнжевый сигнльные огни, у "десятого" – орнжевый и лиловый.

Не приходится удивляться, что все мы, тогдшние мльчишки, в первые же дни потребовли причстить нс к этой сенсции. Тем более это было естественно для меня: я учился в Выборгском коммерческом, Финский переулок, 5, у смой петли обоих мршрутов.

Помню остро пхнущий свежий лк скмеек – желтых и нрядных, тянущихся по обеим сторонм вгон во всю его длину; помню новенькие кожные ремни-держтели, свешивющиеся с медного прут (до этих держтелей-ремней мне было тогд и ств н скмейку не дотянуться; то ли дело потом, когд я, если и брлся з один из них, то только у смого прут, нверху. Вот кк, соглсно римской пословице, "меняются времен и мы сми вместе с ними"!).

Помню, кк я – до чего же был ждный до всего невиднного мльчишк! – толкя всех, кинулся "в смый перед" и укрепился тм, прижвшись носом к стеклу, выходившему н площдку.

Много лет зтем я првдми и непрвдми, сдясь в трмвй, овлдевл этим местом, тк внимтельно следя з кждым действием вожтого, тк пристльно вглядывясь в тысячекртно виденные предметы, ндписи, движения, что в мозгу моем, кк н дгерротипе, отпечтлись н век все они. И сердитое "воспрещется рзговривть с вгоновожтым" нверху во всю ширь окн. И короткое "вкл.-выкл." у рубильник предохрнителя н потолке площдки. И рельефное: "О-во Динмо" или "О-во Вестингуз" – н верхней крышке контроллер.

Скоро я не хуже смих вожтых знл всю последовтельность их поступков во время ход вгон. Я знл, что, пускя вгон в ход, они короткими движениями переводят ручку контроллер влево н две-три зрубки, дют вгону рзвить небольшую скорость, зтем резко возврщют рукоять в нулевое положение и тк же резко перекидывют ее н полный ход…

Я следил з ними неотрывно. Когд днный "глубокоувжтый" кзлся мне добродушным (женщин-вожтых не бывло до смой войны, до 1914 или 15-го год), я, деля вид, что н дверном стекле нет мтовой ндписи: "Выходить н площдку до остновки вгон зпрещется", пробирлся туд и противозконно вступл в чрезвычйно обогщвшую меня беседу.

Спустя год я уже великолепно знл, что к чему н этой волшебной площдке. Знл, кк ндо тормозить воздушным и кк ручным тормозом. Знл н глз, з сколько сжен до остновки ндо нчинть притормживть. Знл, кк вышибет, когд внезпно, взрывом, возрстет сил ток, поступющего в мотор, втомт-рубильник нд головой вожтого. Знл дже, что есть и электрическое торможение: ндо только ту же ручку контроллер тк подть влево, чтобы зубчик-укзтель н ее втулке устновился првее и выше первых выпуклых индексов н крышке. И дв рз в жизни это знние принесло мне вполне весомую пользу.

В 1909 году я с мтерью отпрвился в город покупть ккие-то школьные пособия. Верня "десятк" везл нс по Литейному. Публики было немного. Я, рзумеется, сидел н своем "плцкртном" личном месте, прижв нос к переднему стеклу; мм поместилсь рядом со мной.

Вдруг, при переезде Кирочной, в контроллере что-то вспыхнуло, и нд ним взвилось буйное, коптящее (резин же згорелсь), зловонное плмя. В долю секунды все сорвлись с мест, ринулись вперед. Вскочил, охвчення пникой, и мм. И он кинулсь бы н площдку, если бы смятение не прорезл мой яростный визг:

– Не ндо бежть, он сейчс втомт вырубит!

Чепух, что я не испуглся: я – очень испуглся.

Но моя вер в технику был тк сильн и безгрничн, что меня глубоко возмутило общее невежество: ндо же спокойно ждть, пок вожтый, приподнявшись, не вырубит ток, хлопнув по рукоятке н потолке.

Вожтый вскочил со своего хлипкого стульчик, хлопнул по рукоятке, и огонь мгновенно погс.

– Мльчик-то смелый ккой! – покчивя головми, удивлялись, срзу успокоившись, пссжиры. – Кк звизжит!

А мльчик не был никким особо смелым. Он был убежден, что ндо делть тк. Вот он и визжл.

Прошло восемь лет, и я уже потерял способность визжть тк пронзительно, кк в детстве. Но знние трмвйных дел сохрнил.

…Не скжу уже сейчс точно, когд это могло быть: 23 или 24 феврля 1917 год. В двдцтых его числх.

Д, нчинлсь революция. Но он был первой революцией, которую я видел в своей жизни. Если стршие и те кк-то не зметили, кк "продовольственные волнения" переросли в восстние, если генерл Хблов упустил этот очень вжный для него момент, то что же удивляться, если я дже предствления не имел, что в городе нчинется и чем может кончиться? Я не видел причин откзывться от здумнного.

Я здумл вот что. Все те годы я был совершенно помешн н живописи Левитн. В грбревской моногрфии я впервые увидел цветную репродукцию "Вечернего звон" и потерял покой: мне хотелось посмотреть н сму кртину. Я и сегодня тк же влюблен в нее, кк тогд.

В спрвочной чсти моногрфии (или н пспрту смой репродукции) я вычитл, что подлинник "Звон" является "собственностью Ртьков-Рожнов".

Не могу уж сейчс устновить, ккие неточные укзния привели меня к уверенности, что этот "Вечерний звон" нходился в 1917 году в Лесном, н Стропрголовском проспекте, н одной из приндлежвших Ртьковым-Рожновым дч.

Рзумный и взрослый человек быстро пришел бы к мысли, что, кому бы из многочисленных носителей этой сновной фмилии кртин ни приндлежл, ее ндо искть скорее н Мойке, 1, где жительствовли срзу четыре брт Рожновы, или в Мрморном и Чернышевом переулкх, где процветли еще другие вжные Ртьковы (почти все – действительные сттские советники), но не в зхолустье Лесного…

Но я не был ни рзумным, ни взрослым. Мне кто-то скзл – я свято поверил, и в тот смый феврльский день не ншел себе более уместного знятия, кк с утр отпрвиться в Лесной. (Может быть, это было уже воскресенье 25-го, но я не уверен: знятий в школх не было тогд и в будние дни.)

Туд-то я и проследовл смым обычным способом – н трмве "шестерке" до Нижегородской, н 21-м до Спсской в Лесном. И очень быстро убедился, что тм действительно есть дв учстк "нследников Ртьков-Рожнов", но ни о кких дчх я кртинх н них и слыхом не слыхно. Нет тк нет; я пустился в обртный путь.

И вот тут-то и нчлсь одиссея.

Трмви стли: в городе нчлсь збстовк. День был ветреный, длеко не теплый, с метелью. Пешком я добрлся до Лесного проспект, где-то у Бтениной; это был не нынешний, густо зстроенный городской проспект, – это было почти что згородное шоссе, с рельсми по одной стороне, с поземкой, метущей поперек, с знесенными снегом пустырями з кнвми. И вот н нем, между Флюговым и Ббуриным переулкми, я добрлся до спокойно стоявших н путях двух или трех трмвйных вгонов.

Они были пусты: ни вожтых, ни кондукторов; я это видел впервые. Ккие-то нездчливые путники вроде меня, грустно посмотрев н них, зкрывясь от ветр, брели дльше. Но меня потянуло к вгонм: нельзя ли их пустить в ход? Я-то – смог бы…

Нет, нельзя: умные вожтые сняли и унесли с собой рукоятки контроллеров и дже млые ключи, которыми включлся ток тут же н крышке контроллер спрв. Ну что же, ничего не попишешь…

И вдруг, сойдя с площдки переднего вгон, я увидел н пнели водопроводчик, с ворчнием тщившего з спиной н ремне деревянный ящик, из которого торчл здоровенный гечный ключ. Вот-то кстти!

Мы договорились мгновенно. Ему было нужно н Млый Всильевского, мне – н Зверинскую. Мы поднялись н площдку, снчл включили мотор. Ток еще был! Тогд тот же ключ перенесли н глвную ось брбн, и, хотя контроллер принял из-з него врврский вид, вгон пошел…

Кк только вгон двинулся с мест, и – шг з шгом (я не собирлся лихчествовть, д и пожилой мой нпрник еще умерял мой пыл) – стл двигться к городу, з нми погнлось множество нроду. Н кждом шгу мы остнвливлись, кого-то збирли, кого-то ссживли… Уже люди висели н подножкх. И уже шел спор – куд же нм ехть? Многим ндо было через Литейный мост, нм – мне и водопроводчику – это было совершенно не с руки.

Н углу Боткинской чуть не вышло рспри: здесь был рзвилк пути. Но нбежли новые попутчики, жждвшие попсть н Петрогрдскую, д и вгон-то этот был бесспорно "нш" по прву зхвт. Мудрый водопроводчик (я долго помнил его фмилию и дрес) мгновенно сбегл в ближйший двор и принес оттуд ржвый ломик, без которого нм было бы никк не перевести стрелку. Перевели и поехли; и, тк же неторопливо, уже к сумеркм, добрлись до Тучков мост. Вести вгон дльше мне не было никкого интерес, и я, под клики всеобщего неодобрения, млодушно смылся.

Вгон тк и остлся стоять тут, в смом неожиднном месте, н выезде с Большого проспект н узкую тогдшнюю дмбу Тучков, прямо против чсовни Влдимирского собор. Чсовня и сейчс стоит тм; в ней торгуют цветми.

Я ушел к себе домой, но через двое или трое суток, проходя по этому месту, "своего" трмвя уже не обнружил. "Угнл" ли его тк же, кк и я, ккой-нибудь другой дилетнт или збрл полиция – не зню. До сих пор поржюсь: кким обрзом изо всего этого не вышло для меня ккого-нибудь конфуз; почему никто не согнл меня, юнц, с той вгонной площдки еще но пути? А вот – не согнли!

Если прикинуть все это, думешь: что же удивительного, если во мне с весьм рнних лет к петербургскому трмвю сложилось очень приязненное, почти "родственное", отношение?

Город нш не нпрсно с двних лет именовл Северной Пльмирой. Не нпрсно Пушкин любил "зимы твоей жестокой недвижный воздух и мороз". Не случйно сохрнились до нших дней с XVIII век удивительные описния петербургского неслыхнного чуд – Ледяного дом.

Не приходится удивляться, что по-нстоящему первый электрический трмвй у нс тоже окзлся все-тки не "сухопутным", "ледовым трмвем". Чтобы рсскзть о нем, ндо снчл поговорить о питерских зимх нчл XX век: во многом, очень во многом они отличлись от нынешних.

Уже двно – по моему счету, примерно с 1929 год – мы позбыли о былых "жестоких зимх" Петербург: они стли нмного мягче, чем были тогд – в десятилетия моего детств, отрочеств и юности.

Помню, в янвре двдцть девятого год я в последний рз, стоя н нбережной Всильевского остров, нблюдл зрелище, рнее бывшее довольно обычным. От мест стоянки н Неве своим ходом, без всяких буксиров – что могли в этой обстновке буксиры? – уходил в море который-то из нших ледокольных флгмнов: то ли "Ермк", то ли "Крсин".

Огромный корбль, двигясь то вперед, то нзд, то кормой, то носом, не без труд пробивл себе путь по узкой для его рктических мсштбов, зковнной в тяжелую зимнюю броню Неве. И невский лед уступл нпору богтыря не без мрчного сопротивления. Под двлением чудовищной тяжести судн ледяной покров вспучивлся до смых берегов. Слышлся грозный гул. Деревянные плшкоуты невских пристней содроглись и кк бы приподнимлись у грнитных нбережных. Бревн, которыми они были связны с берегом, скрипели и стонли. Но з кормой ледокол открывлось уже все большее прострнство черной воды, все больше ледяного крошев вскипло и ныряло в струе могучих винтов, все дльше и дльше рсходились зкрйки причудливой "мйны".

Много нроду стояло рядом со мной н берегу. И все покчивли головми: "Д, вот тебе и – длеко от Арктики… Вот тебе и – у себя дом! А не тк-то просто и этот лед рзворотить: Нев!"

Невский лед был в те годы большой силой, и я присутствовл при подлинной битве великнов…

В десятых годх питерскя зим нчинлсь в ноябре, тянулсь до мрт, бывл ровной, крепкой, пробирющей до костей. И темпертуру мы мерили тогд не медицинским "Цельсием", кк сейчс, суровым, "уличным" "Реомюром". Если ртуть пдл до 25 грдусов, н пожрных клнчх поднимлись н высокие железные рзвилки круглые кожные "шры", и это ознчло, что "дети, в школу собирйтесь" отменяется впредь до… И неудивительно: ведь, чтобы получить из этой цифры нши теперешние грдусы, ндлежло 25 рзделить н 5 и чстное умножить н 6. Получится 30 грдусов, – уж ккя тут "школ"!

Н всех уличных перекресткх згорлись костры: кое-где – по полной простоте, тк скзть, – дикие, бивчного лесного тип; в большинстве же своем – в специльных железных круглых цилиндрических жровнях н ножкх.

Стоял н мостовой ткя железня, зкоптеля и пережження, корзин, и вокруг нее с рннего утр (д нередко и всю ночь) темнел небольшя "толпучк": городовой в бшлыке, с зиндевевшими усми и бровями, простирющий нд огнем длни, "кк жрец взыскующий"; дворники, оствившие в сторонке снежные лопты и метлы; гзетчик с ближнего угл. Его знесенные легким сухим снежком "Пинкертоны" и "Гзеты-Копейки", притиснутые, чтобы их не рздул ветер, кирпичми и железкми, пестрели н кменной ступеньке у вход в еще не открытый с ночи мгзин или в угловую тбчную лвочку… Отплясывл декбрьское "холодно, бртцы, холодно!" извозчик в тулупе – лошденк его, понурясь, дремл у ближнего фонря; колотился посиневший нищий ( может быть, не нищий, золоторотец из "Вяземской лвры", с кким не приведи господь встретиться в темном переулке в другую ночь); около полуночи могл подбежть погреться и ккя-нибудь местня Сонечк Мрмелдов… Жрко пылли березовые дровишки – "швырок", угли шипели н снегу, под жровней темнел протявшя з много дней ямк…

Отколе дровишки? По городу непрерывным потоком двиглись ломовики с дровяных склдов. Им тоже было не жрко; они все понимли. И кждый ломовик, проезжя мимо ткого костр, сбрсывл н общую пользу одно-дв звонких, нсквозь промерзших, с лупящейся берестой полешк; тем более – городовой стоит! Д и см "ломовой" сосккивл н три минутки поплясть у костр, потопть вленкми, поколотить нд огнем друг о друг обшитые грубым холстом или кожей врежки…

Словом, вот кк было прохлдно:

Зиньк под елочкой попрыгивет, Лпочкой об лпочку постукивет: Экие морозцы, прости господи, стоят; Лпочки от холоду совсем свело…

Зимно было в тогдшнем Питере: стужи были не нынешние!

Д и вид улиц был не нынешний. Снег, кк теперь, под чистую, – не убирлся дже и н Невском. Его и нельзя было убирть: движение-то повсюду было снное, н полозьях; лихчи летели, "брзды пушистые взрывя"… В глубоком снегу, в тяжком инее стояли скверы и сды; Иский "в облченье из литого серебр" сурово, месяцми, смотрел н звленный снегом город, н белые поля Невы и Невок…

Но и Нев – я возврщюсь к трмвям – жил тогд, в те месяцы, своей совсем не похожей н нынешнюю, зимней жизнью.

Тут и тм (и почти везде) н широком речном просторе, н льду, достигвшем рктической, чуть ли не метровой, толщины, чернели очерченные прямыми линиями, огороженные веревочными огрдми квдртные и прямоугольные проруби. Целыми днями мужики с пешнями высекли из речного льд огромные, метр полтор длиной, снтиметров семьдесят – ршин! – в толщину, квмриново-зеленые, удивительно нежного тон, кк бы лучщиеся изнутри, ледяные призмы. Подъезжли, пятясь, обмерзшие дровни; их здние копылы уходили под лед, н снки бгрми втскивлсь ткя прозрчня дргоценность, лошденк выволкивл сни прочь из воды, ледяной прллелепипед сбрсывли н снег и устнвливли рядом с десятком других тких же, солдтикми торчщих нд полыньей, глыб.

Новые и новые призмы извлекли из воды; з ужо обсохшими непрерывным потоком подъезжли из город новые и новые извозчики… Ведь никких холодильников нигде; ни признк "хлдокомбинтов", вся торговля держлсь н ледникх, н невском голубовтом льду. Светло-прозрчные призмы соскльзывли с сней; они пдли порою н уличный снег и – поднять ткую один возчик не мог! – лежли или стояли тм уже до весны, постепенно обтивя, кк увеличенные копии урльских кмней из ювелирного мгзин Денисов н Морской.

Пмять – стрння вещь. Вот вошл в нее, столько лет нзд, одн ткя прямоугольня крсвиц между Зимним и Адмирлтейством, н съезде с теперешнего Дворцового мост (он строился, но не был открыт)…

Весенний день, яркое, умытое солнце. Льдин стоит, вся светясь; около нее, высунув звитком язык, сидит чья-то рыжя, чистенькя собчк в ошейнике, мльчишк лет пяти, выкручивя руку своей "прилично одетой" мме, все смотрит н собку, все вглядывется в нее: "Мм, ну мм же! Зчем эт собк н меня тк сильно язык рзинул?"

Он льдины не видел; мне он зпомнилсь, и хоть ей уже считнные дни оствлось тогд жить, я рд, что он воскресл теперь в этих строчкх.

Зимой лед н Неве бывл тогд столь мощен, что кому-то в конце прошлого век пришл в голову удчня мысль: проложить по нему трмвйную линию от того невского спуск у Адмирлтейств, где теперь крсуются дв бронзовых льв, к Зоологическому сду н Петрогрдской, к похожим н ккой-то муляж из ппье-мше "мерикнским горм" нд Кронверкским кнлом.

Тк и было сделно. В кждый ледоств поперек широчйшего плес у мост, где рсходятся две Невы, Большя и Мля, н льду уклдывлись шплы, нстиллись рельсы. Привозились дв мленьких трмвйных вгончик – не с обычными, кк у сухопутных трмвев, фигурными "дугми" нд крышей, с ткими похожими н шесты бугелями, кк у нынешних троллейбусов; только, конечно, по одному н кждом вгоне.

Челнокми, рсходясь друг с другом н "рзъезде" посреди реки, эти вгончики бегли взд и вперед через нее и, вероятно, приносили брыш кому-то (не думю, чтобы это было городское предприятие). Очень похожие н них зеленые трмвйчики ходили потом от Нрвских ворот до Стрельны. Они-то дожили до конц двдцтых годов.

***

То, о чем я хочу теперь скзть несколько слов, не уклдывется ни в рубрику электрических сил, ни в рздел лошдиных. Речь пойдет о силх "человечьих:".

Были ли в Петербурге рикши?

Э, нет, я говорю не о тех збулдыгх, которые еще и во времен нэп, д и в первые годы после войны, подгоняли к вокзлм тележки и сночки, рссчитывя н млоденежных приезжих с тяжким провинцильным бгжом. Я имею в виду тких рикш, которые возили бы людей.

Были у нс ткие рикши! Я вспомнил о них потому, что стл рисовть себе зимнюю Неву моей юности.

Н той Неве, кроме мостов, были еще и "перевозы". Летом кое-где вы могли, чтобы не ползти по берегу до ближнего мост, перепрвиться через реку н ялике или н совсем крошечном проходике "Финляндского обществ": водяными жучкми они тк и бегли поперек Невы в двух или трех местх. Ну, зимой кк же?

А зимой через змерзшую реку то тут, то тм рзметли широкую, обвловнную по грудь человеку сыпучим снегом дорогу. Снег убирли; открывлся глдкий, кк зеркло, лед. Не могу скзть, устривлось ли это только в те годы, когд Неву не збивло торосистыми верховыми льдинми, он змерзл см в тишине и ровности, или же были способы злить торосы водой, рсколоть их и спустить подо льдом вниз… Чего не зню, того не зню; но ткие дороги бывли.

В снежные влы втыклись веселые мохнтые елочки. Н обоих берегх возводились времянки – кссы и мест ожидния и отдых – в зтишке. Подвозились своеобрзные, точно бы из жюль-верновского "Гектор Сервдк", с кометы Гллии выписнные, экипжи: покрытые пестрыми коврикми и полостями кресл, к ножкм которых были приделны полозья. Прибывли дюжие молодцы н конькх и нчинли нести службу.

Вы не хотели идти ни н Николевский, ни н деревянный Дворцовый мост, что против Медного всдник. Вы шли к перевозу между Змятиным переулком и Сентом. Вы плтили пятк в кссу, сдились в кресло. Ноги вм предупредительно – особенно если вы брышня или почтення дм – укутывли меховой полостью; з спинку кресл стновился лихой удлец, и – ух-ты, ну! – кк визжли снки-кресл по льду, кк резл лицо встречный ветер, кк горел н солнце коврик и кк весело мелькли зеленые елки н снежном влу. Минут – и вы уже тм…

Кждому из нс сегодня покзлось бы, пожлуй, кк-то не совсем удобно, чтобы вс, здорового и сильного, вез н себе чужой дядя, "рикш"…

В те годы это мло кому дже и в голову приходило. И гимнзисточк, чуть привизгивя, неслсь н Всильевский в полном восторге от быстроты движенья, и см "человечья сил" не кзлсь ни удрученной, ни оскорбленной своим родом деятельности… Д по првде скзть, этим северным рикшм было, конечно, куд легче, чем их юго-восточным коллегм в Гонконге или н Цейлоне – в поту, н тропической жре. Чистый воздух, быстрый бег, почти никкого трения под острыми полозьями… Хорошо!

***

Чтобы покончить с трмвйной темой, рсскжу еще один эпизод, с нею связнный, хотя он рисует уже не столько городской трнспорт см по себе, сколько удивительную пмять одного, очень мне дорогого и, к сожлению, погибшего в блокду, человек. Человек не мленького, тлнтливейшего мтемтик, некогд моего одношкольник, зтем профессор университет и Институт инженеров железнодорожного трнспорт, Сергея Аркдьевич Янчевского (я упоминл его имя во вступительных глвкх книги).

Сергей Янчевский облдл совершенно феноменльной, может быть именно мтемтически оргнизовнной, хотя он охвтывл вовсе не только мтемтические предметы, пмятью. Он помнил и мог зпомнить решительно все.

Он, нпример, держл в уме фмилии и имен всех римских пп н всем протяжении истории, с точными днными о том, кем именно был этот пп до избрния н "престол святого Петр" (и, конечно, с дтми рождения, избрния и смерти).

– Климент Девятый? Избрн в 1667-м, помер в шестьдесят девятом. Джулио Роспильози? Был нунцием в Испнии, потом секретрствовл – ну кк же ты не знешь? – у Алексндр Седьмого; ткое ндо знть! Ионн? Их было всего двдцть дв… Одинндцтый? Сын гетеры Мрозии и ппы Сергия Третьего: 931-932… Он был мльчишк и погиб в тюрьме…

– Зчем тебе это, Сергей Аркдьевич?

– Ну мло ли? А может быть, и пригодится…

Он помнил в последовтельном порядке нзвния всех стнций и полустнков н всех железных дорогх России. После гржднской войны я кк-то упомянул – кк место, где мне пришлось воевть, – рзъезд Нхов, в смой глуши Полесья…

– Зню, зню: Всилевичи, Нхов, Голевицы, Клинковичи, – тотчс перечислил Сергей Аркдьевич. – Ну и что тм случилось?

Тк вот, немного рисуясь своими возможностями ( может быть, и просто по ненсытимой потребности ткой пмяти в упржнении), он неведомо когд и кк зпомнил попрно все номер трмвйных вгонов, моторных и прицепных, кк они были в те времен сцеплены в поезд. Не мршрутные номер, "индивидульные", те, что нписны н передних и здних стенкх вгонов нд буферными фонрями.

Стоило вм зметить н улице двухвгонный поезд, у которого н переднем вгоне стояло 1311, и скзть это Янчевскому, он тотчс же говорил: "Прицепк – 723. Это – четверк". Не было смысл идти проверять его: эт фирм рботл со стопроцентной грнтией, и другой мой друг говривл в тких случях: "Не понимю, Сергей Аркдьевич, зчем ты путешься с этой своей профессурой? Я бы н твоем месте – в цирке выступл. "Скжите мне вш номер телефон, и я скжу, кто вы и где живете"", И он бы это, нверное, смог, потому что вот что с ним однжды произошло.

В конце двдцтых годов (трмвйщики меня попрвят, если я ошибюсь: я – не профессор Янчевский) по рзным сообржениям было введено некое усовершенствовние в рботу подвижного соств городских линий: трмвйные поезд были преврщены в трехвгонные; мощности мотор окзлось достточно, чтобы тщить две прицепки вместо одной.

Тк, вообще, это не произвело н меня и моих близких никкого особого впечтления: нм-то не все ли рвно? Но жен моя срзу хнул: "А кк же Сергей Аркдьевич теперь? Ведь у него же все перепутется?"

И я испуглся, верно, кк же? При первой же встрече я дресовлся к нему.

– Лев, это – ерунд! – небрежно мхнул он рукой. – Я уже перестроился. Неделя, и буду знть все их по тройкм. Ну вот: моторный 1004, средний 1121, здний 467. Это – двендцтый, прк Клинин… Пожлуйст, проверяй…

И – тк оно и вышло. Через месяц его уже нельзя было поймть ни н одной ошибке.

Ну что ж? О трмвях – все…

ПОЭТ ГЕРАСИМОВ-ПРОСТОЙ

Ах, нет: вспомнилсь мне и еще одн двняя история, связння, пусть косвенно, с ленингрдским трмвем.

Не зню, в котором году, но во время первой мировой, меня послли по ккому-то делу к родственникм н Црскосельский проспект. Удобнее всего попсть туд было от Обводного, по Обводному ходил "шестерк".

У этой "шестерки" был, пожлуй единственный в Петрогрде, "круговой" мршрут, кк у московской прослвленной "Аннушки". Он пролегл от Финляндского вокзл к Вршвскому, по Лиговке и Обводному, зтем через Николевский мост н Всильевский, по Большому Петрогрдской, по Архиерейской у Вульфовой, через Смпсониевский мост и снов к Финляндскому вокзлу. Колечко – крупного рдиус!

Со своей Восьмой линии (мы тогд жили еще тм) я мог добрться до цели хоть "посолонь", хоть "противосолонь": по чсовой стрелке и обртно. Почему-то в тот день я отпрвился "левым плечом вперед".

Был мокрый весенний день, то ли мртовский, но в смом конце, то ли прельский, тогд – в нчле. Природным питерцм по душе эти приморские, немного сумсшедшие, неурвновешенные дни.

…По небу бегом бегут легкие рвные облк – все с зпд, с зпд. Вдруг солнце, вдруг хмуря тень. То чуть не жрко, то сечет реденький снежок. Тени тучек мчтся по крсным петербургским крышм, поперек вспухшей, бело-сизой Невы… То зкроют Иский, то откроют… Ох, кк вспыхивет он тогд влжными искрми золотого купол… Петропвловский шпиль пять минут упирется в чистую голубизну, в следующие пять нд ним плчет, зкрывя нгел, слезливя дымк…

И воробьи подчиняются этому ритму: то смолкнут, словно и не было их в городе, то – кк солнце выглянуло – возятся, дерутся, верещт н кждом крнизе, н обтявшей пнели, где девчонки уже нчертили кое-где свои вечные "клссики", н деревьях бульвр… Сущие "воробзготовки", если вспомнить злой фельетон Михил Кольцов, очень смешной… Очень хорошо, зверски хорошо, по-животному – щекми, легкими, лбом…

И – до чего люди способны по-рзному воспринимть все в мире! Сколько нписно, нговорено, нпето про Петербург серо-дымного, мясно-крсного, тумнно-фнтстического, тргедийно-жуткого… Кк только не нзывли его: и кменным Ввилоном, и столицей гнилых лихордок, и туберкулезной резиденцией русско-немецкой вельможной скуки… Его рисовли чиновным, чвнным, ндутым городом превосходительных сухрей, больницей, мертвецкой… И видели его тким.

А мне всю жизнь было свойственно преимущественно иное – пушкинское, светлое, торжественное, жизнердостное и озренное – восприятие его. Не зню, кк вм, мне мой город – Петербург ли, Ленингрд ли – всегд был зрим с этой его стороны – одновременно величвый и родной, строгий и лсковый, до боли прекрсный. Весь город, не только ни с чем не срвнимое великолепие центр, ядр, – нет, и смые дльние – еще питерские, ткие болезненно-унылые, ткие до песенности кирпично-протяжные – былые окрины.

Ах, ккой город! Вот тк пхнет зпдным мртовским ветром – и все збродит в блтийской приморской текучести, кк, бывло, бродило в моем детстве, кк бродило во дни пушкинские, и рньше, при "Арпе Петр Великого", и еще рньше, в ту длекую пору, когд "из тьмы лесов, из топи блт" впервые поднялся нд волнми невскими "город кк город еще невелик, но уже во всей обыкновенности"… Превосходно, тк точно скзл об этом стновлении Алексей Николевич Толстой.

И когд это случится, стнет кк-то по-особенному, по-прибрежному легко и светло и нд тобой и в смом тебе… И – что удивительно – не только в ясные, блгополучные дни тк ощущлось, но, бывло, и в смые черные годины Ленингрд, дже в смертном кольце блокды…

***

Тк вот, поехл я тогд, пятьдесят пять лет нзд, првым кругом, через Финляндский вокзл. Конечно, я скоро знял свое обычное вгонное место – у площдки; кк всегд, следил з действиями вожтого.

Вожтый н сей рз поплся немолодой, устый, в осоюженных крсной резиной хороших вленкх, в теплой бршковой шпке… Строгий ткой, коренстый брюнет между сорок и пятьюдесятью…

Вел он вгон обычно, кк все водят. Но скоро мне бросилсь в глз одн стрнность. Н ребристом полу площдки, в првом переднем ее углу, под грубо кршенным колесом ручного тормоз стоял у него ккя-то уклдк не уклдк, ящичек не ящичек. И мне было видно, что под приоткрытой крышкой внутри этого сундучк кк будто лежит много пчек одинковых тоненьких книжек, в розовых, кнреечно-желтых, тускло-синих, кисло-зеленых бумжных обложкх.

Хотя я ткого никогд еще не видел, особой сенсции в этом не было: почему бы вожтому не могли поручить довезти до прк или увезти из него и ткой кзенный груз?

Сенсции нчлись у Введенской. Н площдку вышел подышть воздухом плотного сложения человек – похоже лвочник. У Мтвеевской он зинтересовлся бгжом, спросил что-то у его хозяин. Тот ответил. Произошел весьм оживленный, и явно удививший пссжир, рзговор. А н Архиерейской, н нынешней Льв Толстого, возле Женского медицинского, вожтый, прежде чем тронуть с мест вгоны, нгнулся, достл одну брошюрку, вручил ее тому человеку и, вырзив живейшую блгодрность, получил от того ккую-то мзду – несколько мелких монет, может быть уже и военного времени бумжных "мрок".

Это меня уже оздчило. Я углядел, что н тоненькой "ппиросной" обложке брошюры что-то было нпечтно, ккя-то фотогрфия. Впервые я нблюдл ткую торговлю… Вожтый рспрострнял свои брошюры вполне открыто, не тясь: знчит же, не "политик"? Может быть, это "челышовец", член Обществ трезвости? Они постоянно всучивли кждому встречному и поперечному свою поучительную литертуру… А возможно, он ккой-нибудь охтинский "бртчик", этот вожтый; были тогд ткие, полупризннные, полугонимые, сектнты…

Тк я ломл голову вдоль Вульфовой, по Дворянской, н Смпсониевском мосту, н Финляндском проспекте, где господ "Ферштдт и Сын" торговли всякой дрянью в лвчонке с ндписью: "Удивительно все дешево!": любя вещь у них стоил ровно полтинник; если же скзть првду, не стоил он и четвертк. Я миновл Клинику Вилье; тут, н углу Смпсониевского, по строму питерскому првилу был "Шитт н углу пришит" – помещлся винный погреб Шитт. Я проехл по Боткинской и остновился у вокзл, II тм все мои догдки рухнули.

У вокзл было "кольцо"; трмвй здерживлся н зпсном пути, вожтый, кк это всегд бывет, збежл в ккие-то тинственные, неведомые пссжирм, стнционные помещения.

Потом он появился вновь, но не сел н свой круглый стульчик н трех железных ножкх, достл из рундучк с десяток брошюр и вступил вовнутрь вгон.

– Господ почтенные! – совсем неожиднно зговорил он в полупустом "слоне" (это теперь говорят "слон"; тогд этого слов в тком употреблении не знли). – Господ почтенные! Вот перед вми является вгоновожтый, хоть и вгоновожтый, но в это же смое время и другой человек: поет Герсимов-простой. Ездит Вня Герсимов по Питеру, крутит цельный день свой контроллер, смотрит туды-сюды, в его голове словцо к словцу собирется стишок…

– Вот нпечтл он н свои трудовые деньги тоненький-мленький сборничек. Кому его стишки – не ндрвятся, простым людям очень дже ндрвятся. Об чем стишки? А вот не поскупитесь, купите, тогд узнете… Вм тридцть копеек не рзорение, Ивну Герсимову – большя помощь… Не желет ли кто?..

Мог ли я не пожелть ткого див? Я ведь – тоже "писл стишки". Я неотрывно рзглядывл своего устого собрт в подрезиненных вленкх. Зинтересовлись им – кждый по-своему – и другие пссжиры. Кто-то из них сердито отвернулся: "непорядок"! Дв юнц взяли по книжке, бросили взгляд н обложку, поморщились, пролистли брошюрку, пожли плечми и вернули ее втору. А я… Я, кюсь, огляделся – вдруг едет кто-нибудь из знкомых? – но вынул то ли четвертк, то ли полтинник, сейчс уж не скжу сколько, и приобрел кнреечно-желтый "сборничек"…

Срзу скжу: это не было творением высокого тлнт. Это не были стихи смоучки-пролетрия, пусть несовершенные, но сильные. "Поет Герсимов" не выржл больших идей, ничего не проповедовл, ни к чему не звл. Ему было кк до небес до Ивн Белоусов, Спиридон Дрожжин, Ивн Суриков. Ни скорбей нродных, ни гнев против угнеттелей, ничего ткого. Многое в его "сборничке" отзывло нивным грфомнством. Он очень слбо влдел рзмером и рифмой. Обрзцом ему был скорее "дядя Михей", чем кто-нибудь из клссиков. Стихи были убоги по форме, случйны и примитивны по содержнию. А все-тки…

Я принес тоненькую книжонку домой, и ндолго мы с бртом впились в нее. Он доствил нм немло веселых минут. Но видимо, был же в ней ккя-то внутренняя цепкость, если дже в пятидесятых годх мы все еще нет-нет д и прибегли к циттм из "Герсимов-простого", кк к циттм из Кузьмы Прутков, по смым рзным житейским и литертурным случям.

Когд нс постигло неожиднное и огорчительное стечение обстоятельств, мы, рзводя рукми, вспоминли его:

Когд нм приходилось сообрзовывть свои ежедневные нблюдения с ходом великих исторических событий, внезпно приходило н ум простодушное герсимовское повествовние:

Ведь всего удивительнее, что ткой кзус и н смом деле был.

Был однжды в предвоенном Петербурге летний денек, когд и мы нблюдли то, что иной рз случется в мире: кким-то ветром, неведомо откуд, н город ннесло мириды смых обыкновенных стрекоз – прозрчнокрылых, рдужноглзых, почти тких, ккие "летют и пляшут" тм, "где гнутся нд омутом лозы". Стрекозиные тельц сухо шуршли под ногми; дворники сметли нсекомых в копошщиеся кучки. По Неве плыли зыбкие пятн – плотики из легких утопленниц. И струшки шептлись, что это – не к добру. И в "Биржевке" что-то писли об этом, вспоминя дожди из крыс и другие столь же неприятные явления из учебников и популярных журнлов. Но нверное, один только "поэт Герсимов-простой" решился "увековечить" это редкое происшествие в стихх. Я рд, что мне сейчс дно хоть н пятьдесят лет продлить существовние его стихотворной пометы летописц…

Ивн Герсимов помогл нм и в литертурных оценкх. У нс вырботлся специльный термин, употреблявшийся в отношении бездрных, "проходных" стихотворных послний, ккие иной рз печтлись в тогдшних журнлх (д нет-нет встречются и сейчс). Они именовлись у нс "Бртский стишок из Тмбов".

Вдохновленные высоким дровнием стршего брт, его многочисленные родичи (в сборнике имелсь семейня групп: человек шесть-семь крепко скроенных, основтельно сбитых бородчей и усчей сидели и стояли рядми, положив дюжие руки н плечи тких же квдртных жен и сестер), оствшиеся н родине поэт в Тмбове, отвечли н его поэтические письм еще более простодушной версификцией. Один ткой семейный опыт удчливый обиттель столицы великодушно предл тиснению среди своих творении, нименовв его именно тк: "Бртский стишок из Тмбов".

Дже нш рекция н те рецензии и критические зметки в прессе, которые кслись ншего собственного творчеств и не устривли нс, нет-нет д и брл з обрзец достойное отношение к критике того же Герсимов.

Трмвйный поэт попытлся в недобрый день пробиться в большую печть. Если не ошибюсь, он избрл для этого "Петербургский листок". "Листок", хотя был и не слишком взысктелен к своим вторм, отверг устми некоего "критик" домогтельств Гомер с трмвйной площдки.

"Гомер" очень остро пережил неудчу, но поступил в лучших клссических трдициях. Он не стл жловться, не пошел сводить счеты с "зоилом" лицом к лицу. Он ответил ему сркстической эпигрммой.

В сборнике было стихотворение, кжется тк и нзыввшееся "Ответ критику". В нем рсскзывлось – всем, всем, всем, – кк после лицеприятного отзыв, прегрдившего поэту путь к слве, они все-тки столкнулись н улице – обиженный и обидчик.

Ивн Герсимов хотел подойти к вргу и покончить дело миром. Но знвший, чья кошк мясо съел, критик "согнулся, мленький квдртик", и ускользнул от своей жертвы.

Бывли в ншей литертурной жизни ткие случи, когд возникло взимное непонимние между нми, вторми, и критической мыслью, и кк было приятно в кждом тком случе применить это выпуклое и динмичное описние: "согнулся, мленький квдртик…"

Я вспомнил – и ведь совсем случйно – весь этот любопытный эпизод (мне не удлось добыть в библиотекх экземпляр герсимовского "Сборник"), вспомнил курьезную книжку эту, вспомнил клише н ее обложке (тот же черноусый рботяг был изобржен перед его моторным вгоном), и пришли мне н пмять стихи, звершвшие его труд. Нпечтны они были н четвертой стрнице обложки. Добрый нездник "зблудившегося трмвя", прощясь с читтелем, сообщл ему, через него и всему миру, – где, в ккой обстновке и кк он жил и рботл:

– эпически повествовлось тм, -

Смейтесь, но почувствуйте и опистельную силу этого подлинного документ времени. Ведь в нем нет ни слов вымысл.

Жил в Питере тех дней рхитектор и домовлделец дворянин В. П. Кондртьев. Видимо, он умело приобретл недвижимость: н Провинтской и Грязной улицх (это Петрогрдскя сторон), н Прядильной и Псковской (это Коломн), н Сдовой, в Упрздненном переулке стояли его доходные дом. Были у него три дом и н зхолустной Лубенской, з Обводным кнлом, в 3-м Алексндро-Невском учстке. Один из них, смый удленный от центр, возвышлся н углу Смоленской, в крю пустырей и пригородных огородов, предствлял собою не зню что, – может быть, был просто порожним местом. Он и дв других – дом No 3 и 5 по Лубенской, огромные, мрчные кирпичные громды – строились в рсчете н городскую бедноту, н рбочих ближних фбрик – Гзового звод, прфюмерной фбрички Келер, городских боен, стрелочников и путевых рбочих Николевской и Вршвской дорог, трмвйщиков – кондукторов и вожтых ближнего Московского трмвйного и коночного прк. Одно из этих битком нбитых здний – которое именно, не скжу – и было в те дни "Порт-Артуром – Кондртьевым домом".

Влдимир Кондртьев не был "вдовцом", кк герой "Трущоб" Бернрд Шоу. У него был жен, звлсь он Мрией Всеволодовной и тоже числилсь в спрвочникх "домовлделицей", првд не ткой мощной, кк ее супруг. Но, безусловно, методы, которыми эт супружескя пр выкчивл деньги из кошельков несчетных Герсимовых рзного сорт и рнг, совпдли с методми нглийского "вдовц". И шутки шуткми, если бы у меня были ткие возможности, я точно дознлся бы, который из рядом стоящих корпусов носил в те годы свое ироническое и отпугивющее нзвние, и укрепил бы н его зслуженной стене меморильную доску:

Здесь в 1913-1914 годх жил и творил стихи поэт Ивн Герсимов-простой

Потому что этот Герсимов в моих глзх был и остется очень точным знмением своего времени. Его, тк скзть, индиктором. И вот в кком смысле.

Перечитйте дв беспомощных, неуклюжих, нетлнтливых четверостишия, которые я привел чуть выше. Если вы – стрый человек, если вы, кк я, жили в то время, рзве сквозь их строки не проступит перед вми одн из сторон облик тогдшнего Петербург? Этот Обводный кнл, с его стршной водой, в которой, медленно, колыхясь, плывут огромные плсты ккой-то черной гнилой плесени, зловонные, ведь живые. Его откосы – смертно-пустые, звленные битым стеклом, ржвым железом, угольной и коксовой щебенкой, дохлыми кошкми; мусорные скты, н которых то тут, то тм буйно густятся пыльня, ржвя лебед, лопухи и крпив… И – здесь, поодль, еще и еще, головой с колтунми в эти лопухи, в чудовищных отрепьях, – ног в неслыхнном опорке, вторя – бося (и лучше бы не видеть ткой босой человеческой ноги!) – вляются, припеченные солнцем или дрожщие от утреннего озноб, босяки: зпрокинутое горло шевелится, рот рскрыт, и около поблескивет сороковк, выпитя еще вчер… А еще н двдцть сженей дльше, н зботливо рзостлнном по колючему коксу половичке, "отдыхют" люди, вышедшие из ближних домов: прень со свлявшимися светлыми кудрями бренчит н бллйке или перебирет лды утлой грмошки; другой обнял подвыпившую, зевющую, но жждущую любви местную вкхнку… Вторя компния, повыше, режется в "очко". И молчит, смотря н медленное течение вод шлыми глзми, ккой-то тип в новом еще, но то ли пошитом у здешнего портного, то ли купленном недвно н Алексндровском рынке и потому сидящем н нем кк жестяной "спинжке"… И из жилетного крмн у него свешивется "нклдного нового золот цепочк", которые лодзинские фирмы высылют по гзетным объявлениям в состве нбор "необходимых кждому ст предметов з один рубль почтовыми мркми". И н конце этой цепочки нет никких чсов, где они – кто теперь скжет? И в руке он держит нполовину пустую бутылку. А перед ним н корточкх уселсь девчонк лет триндцти, нверное ночеввшя вон тм, под "Гзовым мостом", и смотрит н бутылку стрстными глзми, и скулит, кк щенок: "Хорошенький, дй глонуть! Мужчин, дй глонуть…"

Было это? Ох, было!

А солнце плит, и по обеим нбережным кнл, не остнвливясь ни н миг, грохочут, кк идолы, могучие колес ломовиков, везут мешки муки, рояли, ккие-то колоссльные шестерни, жернов, булыгу, песок, гигнтские ктушки кбеля, что-то зпковнное, зтюковнное, стоящее сотни, тысячи, миллионы рублей. И нд кнлом стоит никогд, кроме кк в ненстье, не спдющее облко сухой пыли, нвозной и угольной. И с обоих берегов отржются в стоячем зеркле этой жижи дом, дом, дом – "Порт-Артуры", "Порт-Артуры", "Порт-Артуры"…

"Коридор у нс большой, гуляем все мы в нем толпой…"

Сто лет нзд ткой дом действительно могли с горькой иронией нзвть "Вяземской лврой" – теперь его нзвли "Порт-Артуром"… Рзве не слышится в этом имени все срзу: и оскорбление нционльной гордости, ннесенное проклятой японской войной, и нпрсня попытк спсти нродный, нроду понятный престиж ("Ур генерлу Кондртенко!"), и едкя издевк нд верой, црем и отечеством, и зля нсмешк нд счстливой жизнью в тких вот "Кондртьевых домх": "Живем, что в том Порт-Артуре!"

Кзлось тогд близорукому, поверхностному взгляду, что все в этих кирпичных мурвейникх идет, кк шло полвек нзд, что ничего в них не меняется и измениться не сможет. Э, нет, не тк оно было!

Вяземскя лвр… Хитров рынок… Порт-Артур… Ничего не слышите вы, господ депутты Госудрственной думы, в сопоствлении этих нзвний? А ндо было бы слышть!

З стенми тких "Порт-Артуров" протекли тогд нежднные процессы, сложные, вжные и длеко не кждому зметные. О них знли те, кто руководил подпольной рботой н зводх, рбочими кружкми окрин. О них знли кое-что Зубтовы и Рчковские, Курловы и Мнсевичи охрнки. О них почти ничего не знл его величество средний интеллигент. Он все еще твердил свое "Верую!". Он веровл, что именно н нем, кк н подпятнике, утвержден великя Ось Истории, что все звисит только от него. А от него уже ничего не звисело.

Все менялось в те годы, все необыкновенно быстро менялось. Вширь и вглубь.

В те годы псковский "обыкновенный мужик", ккой-нибудь Всилий Курносов из Мешков или Алексей Дмитриев из Юткин, вдруг снимл у божницы сто лет висевшую тм репродукцию "Святой Николй, Мир Ликийских чудотворец, остнвливет усекновение глвы злодея" и вешл н ее место только что купленного – весь в золоте и орденх – Горцио-Герберт лорд Китценер: "Видть, Лев Всильевич, теперь новым богм молиться приходится!" И неудивительно: и Всилий Курносов, и Алексей Дмитриев уже подписывлись н гзетку "Современное слово" (тк произносили в зпдных губерниях) и, сидя под окошечком, морщ лбы, читли ее.

В девятисотом году не мог коночный кучер нчть ни с того ни с сего сочинять стишки, д еще – тем более! – печтть их н "свои кровные". А в девятьсот четырндцтом вгоновожтый нпечтл их целый сборник, д еще вступил в спор с критикми… Все переменилось, все…

Может покзться, что этот вгоновожтый учствовл ктивно в том процессе изменений или хотя бы сознвл его. Тк нет же, ни в ккой мере! Были в мире прямые "действовтели". Ивн Герсимов не приндлежл к ним. Он мло что видел кроме своего "большого коридор". Ему немногое было зметно в Питере, если не говорить о "рзводной рме Николевского мост" и "летящей перед войной стрекозе". Он не был ни "действовтелем", ни теоретиком. Но историческя судьб сделл и его и ему подобных индикторми происходившего в мире незвисимо от них. И я рд, что моя "трмвйня тем" зствил меня вспомнить среди других и этого мленького человек в усх и бршковой шпке вгоновожтого.

РОЗЫ, ТУБЕРОЗЫ, МИМОЗЫ…

В 1913 году мне минуло триндцть лет. Все, впервые увидев меня, двли мне пятндцть: меня выгоняло вверх кк н дрожжх. Н мое счстье, ширин тоже не отствл.

З год до этого, однко, мм, кк все мтери, взглянув н меня пристрстным оком, хнул: "Бледен, худ, ему грозит чхотк…"

Он повел меня срочно к преподвтелю кфедры терпии Военно-медицинской кдемии доктору Глдину.

Доктор долго мял и выстукивл меня. "Д-с, судрыня, – проговорил он нконец, смотря н мму сквозь пенсне строгими глзми. – Не могу скрыть: вш сын серьезно болен. У него нчинющееся ожирение сердечной мышцы…"

С этого же дня я был посжен н простоквшу без схр, н черные сухри. Стрдл я поклиптически, и год спустя Глдин, снов осмотрев меня, скзл тк же строго: "Судрыня, в медицине никогд не следует чрезмерно усердствовть. Если мы будем столь успешно бороться с полнотой, вшему сынку, при его протяженном сложении, будет грозить уже туберкулез…"

К новому, триндцтому году эти резкие колебния зкончились и я пришел в некую среднюю норму.

Мм, которя к членм своей семьи всегд относилсь в некоторой мере, кк к фигурм н шхмтной доске ее сложных плнов, и полгл, что игроком з этой доской может быть только одн он (кстти, он и впрямь отлично для женщины игрл в шхмты), позвл кк-то меня в гостиную, внимтельно оглядел, поствив против свет, и немедленно решил сделть и этой смиренной пешкой первый ход. Тк скзть, мое личное е2 – е4…

Ндо зметить, что к этим годм ммин обществення ктивность не только не спл, – ноборот, возросл и продолжл возрстть. Однко от рдикльных нстроений рнней молодости он незметно переходил к "просвещенному либерлизму". Пп, ств из коллежского ндворным, из ндворного сттским советником, не изменился ни н единую йоту: он был и оствлся в первую голову отличным инженером и только уж зтем – делющим сносную крьеру чиновником. Мм же, по женской слбости, с кждым годом чувствовл себя все ближе к положению "сттской генерльши", которой уже ни возрст, ни общественное место больше не рзрешт некоторых безумств юности.

Из рдикльного Выборгского коммерческого он перевел нс в отличную, которой я по гроб жизни блгодрен з великолепное обучение, но уже явно только либерльную, гимнзию Мя. С рбоче-студенческой Выборгской стороны мы перебрлись н основтельный и кдемический Всильевский. От спордического и веселого учстия в студенческих блготворительных вечерх и концертх, где он был и швец и жнец и в дуду игрец, мм поднялсь теперь – ей в триндцтом году должно было исполниться тридцть семь лет – до председтельствовния и зместительствовния в рзных весьм уже солидных обществх и лигх: то в Лиге рвнопрвия женщин, под глвенством эткой русской полусуфржистки, Поликсены, д еще Несторовны, Шишкиной-Явейн; то в Обществе содействия внешкольному обрзовнию, где председтельствовл Анн Сергеевн Милюков, супруг смого "туркобойцы" Пвл Николевич Дрднелльского, лидер конституционно-демокртической пртии, проще говоря – "первого кдет" [21]. И нш жизнь, жизнь мминых стеллитов, знчительно изменилсь.

Теперь, обозрев мою отроческую длинновтость, он здумлсь. Именно в кчестве зместителя председтельницы упомянутого Обществ он был обременен добычей средств для него. Помнится, год нзд он устривл лекцию н модную музыкльную тему – об "Электре" Рихрд Штрус. Лекция принесл известный брыш.

Был оргнизовн ткже очень модный в те годы общегородской кружечный сбор: по улицм ходили добровольцы со щитми, н которых были нколоты знчки н булвкх, и с кружкми для пожертвовний. Нчлось это с междунродного дня "Белого цветк" – ромшки, потом всевозможные "цветки" посыплись десяткми. Редкя неделя проходил без щитов, знчков и кружек. "Белый цветок" в 1912 году собрл много, что-то около 200 тысяч рублей; следующие, нрушившие мудрое римское првило "Не бей двжды по одному месту", имели куд меньший успех. Ммино Общество (и мы, дв брт, в числе сборщиков) торговло н стогнх и улицх Снкт-Петербург "Цветком вереск" (узню ммин выбор и вкус), но, видимо, без потрясющего успех, потому что в триндцтом году Общество обртилось вновь к идее плтных лекций.

В те дни из длеких крев вернулся н родину Констнтин Бльмонт – фигур, которя вполне могл дть "битковый сбор": у ммы было верное чутье н ткие вещи. Общество приглсило прослвленного поэт прочесть в Соляном городке публичную лекцию "Окения" – он побывл и тм. Билеты шли нрсхвт: одни жждли послушть новые стихи того, кто нписл "В безбрежности" и "Под северным небом"; другие рвлись хоть взглянуть н человек, н весь мир прокричвшего в русском стихе, что он "хочет зноя тлсной груди" и нмеревется "одежды с тебя сорвть". Он кричл, мир в почтительном смущении внимл этому крику: крик кзлся "contemporain" [22]: "З что-то же его прослвляют??!"

Я стоял перед ммой, мм рссмтривл меня. Потом он вздохнул: "Д, придется уже нстоящий… Светло-серый! Одевйся, поедем к Мндлю. Нет – к Эсдерсу-Схефльсу…"

Ей хотелось вывезти меня в свет в виде юного "рспорядителя" н бльмонтовской лекции. Уже был придумн кем-то изящнейшя рспорядительскя розетк; к розетке был теперь необходим высокий мльчик в сером костюме. Мм льстил себя ндеждой, что меня еще можно будет выпустить именно мльчиком, в тком детском, подростковом пиджчке, при глстуке, но в коротких штнишкх "-ль-нглез". Бойскутиком! Но, оглядев меня, он огорчилсь: мльчик крепко вырос из тких одежек!

К Мндлю? К Мндлю меня водили в одинндцтом году, когд пп был еще ндворным. Теперь он стл сттским, это требовло уже Эсдерс и Схефльс у Крсного мост. И зчем все-тки эти мльчишки рстут? Зчем идет время?!

У Эсдерс (тм теперь швейня фбрик имени Володрского) я, от досды сутулясь и деля глупый вид, стоял перед гигнтским зерклом. Уже тогд – д и всю жизнь потом – передо мной мячили две смые стршные угрозы: что если меня нчнут кормить молоком с пенкми? Или – еще тошнее – если меня зствят все время "примерять" ккую-нибудь одежду?! Я был (д, грешным делом, и нвсегд остлся) совершенно рвнодушным ко всяким одеяниям и стремился воочию покзть это миловидным, но презренным брышням, поворчиввшим меня тк и сяк перед тройным зерклом.

Впрочем, мм довольно скоро – это-то он умел! – призвл меня к порядку. Я выпрямился, и продвщиц, легонько проведя у меня между лопткми нежной ручкой, дбы "придть линию", сделл эксттическое лицо:

– Кк сидит, мдм?! Молодой человек – брт мдм?

Д, тогд умели обольщть покуптельниц! З этого "брт" мм моя – умня, смостоятельня в суждениях женщин – могл взять в придчу и дв тких костюм…

Бльмонт дл соглсие прочесть одну из трех подготовленных им лекций, предоствив устроителям выбирть тему. Лекции были "Окения" (он нмеревлся рсскзывть о своих впечтлениях от Полинезии, точнее – от мориек и смонок, тк кк, по его собственным словм, "во всех крях вселенной" больше всего и прежде всего его "привлекл женщин"), "Поэзия кк волшебство" и "Лики женщины".

Порзмыслив и опсясь скндл – "Лики женщины?.. Гм-гм! О чем же это?", – устроительницы остновились н первой.

Поэт выскзлся в том смысле, что это ему – решительно все рвно; он потребовл только – стрнно! – чтобы в момент нчл лекции н кфедре перед ним лежли цветы: "Мои цветы! Дьяволоподобные цветы: розы, туберозы и мимозы!"

Н скромных интеллигенток-устроительниц пхнуло тким изыском, ткими "безднми", что все было брошено н добычу "дьяволоподобной" ботники. Помню, кк из дому, где повсюду уже и без того влялись грудми пестрые фиши, билеты, прогрммы с отпечтнными н верхней стрничке синим цветом по кремовой бумге морийкми, трущимися носми вместо приветственных поцелуев, – меня неустнно гоняли по мминым ретивым помощницм – то к некоей Мрии Ивновне Стбровской, жене политкторжнин, жившей в лихой студенческой нужде, но бодрой женщине; то к могучей, черной, бсистой и непрерывно курившей Верочке Вороновой, эсдечке, в конец Пятой линии; то к некоему Стсю, студенту-юристу, который "для дел все может". Нконец и с цветми все окзлось в порядке.

В нзнченный день я, в новом костюме, – дылд дылдой, но великолепно нтренировнный н поведение "приличного молодого человек", – с пестрой розеткой н отвороте пиджк, в жилете, в мнишке "Линоль" ("не имитция, не композиция, нстоящее белье Линоль"", кк было нписно н всех брндмуэрх город), в тких же, кк бы жестяных, линолевых руквчикх, был приведен, кк охотник при облве н "номер", н глвную лестницу Соляного городк (н Фонтнке у Цепного мост) и поствлен тм н пост. Я понял из рзговоров, что избрн знимть именно этот пост билетер потому, что, поствь сюд кого-либо из студентов, он пропустит уйму своих коллег, " у Льв, слв богу, пок еще никких тких знкомств нет", и Лев будет беспристрстным и бдительным. Я нмеревлся это мнение всецело опрвдть. Тут, в узком проходике между перилми и деревянным брьером, прегрждвшим путь толпе, я и утвердился во всей своей триндцтилетней беспощдности.

Нроду было великое множество; прямо-тки "весь город" возжелл видеть и слышть Бльмонт. Я ндрывл билеты, свирепо отвечл, что никкие зписки и контрмрки недействительны, и, поглядев н мою триндцтилетнюю физиономию, дже смые дошлые прониклы видели, что перед ними не юнош, мльчишк, что мльчишке все – трын-трв, и что, кк ккой-нибудь бультеррьер, он костьми ляжет, но без билет (или двоих по одному билету) никого не пропустит. Ни смого бородтого профессор, с золотой цепочкой по жилету. Ни нежнейшую деву. Ни опытную дмочку, у которой в прошлом сотни прельщенных контролеров. То-то мне было дело до смых вырзительных взглядов тких дм!! И профессоров я видел дом, з чем, десяткми!

Тк я и стоял, кк утес среди рзбивющихся волн, пок снизу прямо н меня не пошел очень свирепого вид кривоногий полицейский офицер с мленькой черной бородой н желчном скулстом личике, с мленькими, крепкими, тоже желтыми, кулчкми и с полковничьими погонми н плечх.

Полковник этот нпрвился, ничтоже сумняшеся, прямо в мой проходик.

– Прдон! – протянул я руку. – Вш билет?

Он остновился в недоумении.

– Я полковник Шебеко! – проговорил он, криво, кк собк, поднимя верхнюю губу.

Ох, кк меня выдрессировли; о глвном только не предупредили!

– Очень приятно: Лев Успенский! – воспитнно ответил я, шркнув кблучком. – Попрошу вш билет…

Полицейский полковник отступил н шг, чтобы пропустить дму, имевшую билет, и, видимо, впл в некоторую рстерянность.

– Но… Но меня всегд пускют без билет, молодой человек… Я – полковник Шебеко! – нервно поглживя жесткие усы пльцем с длинным горбтым ногтем, нстивл он.

Дв или три студент остновились уже пониже, выжидя, чем кончится дело с полицией. Полковнику это не понрвилось…

– Д позвольте, в конце концов, молодый человек, это же безобрзие, – нчл было он повышть голос, но в этот острый момент я увидел внизу свое спсение.

По лестнице, приволкивя ножку, рспушя н ходу рыже-седую бороду с фсоткой – с пробритым подбородком, – ведя под руку свою пышную Стсю-Нстеньку, неторопливо поднимлся генерл-лейтеннт Елгин, мой дядя Сш. Он срзу увидел меня, увидел рзъяренного полковник, оценил трудность ситуции, в которую мы об попли, и подл голос еще н рсстоянии:

– Отколе ты, прлелестное дитя, дорлогой внучтый племянничек? Ты что же это туг неистовствуешь? Крлмолу сеешь? Д ты знешь, чей путь ты дерлзостно прлесек? Тт! Поди-к сюд! Твой перлвенец зверлствует! Он не допускет н лекцию – кого бы ты думл? Полицеймейстер горлод! Ты вырлстил снкюлот!!. Двйте, двйте, полковник! Все улжено: юнец борлз, но кков дисциплин?! Кк Леонид спрлтнский: один прлотив всей полиции… Прлопусти, Левушк, полковник, прлопусти, имей совесть! Тких полковников здерлживть не положено: ткие полковники сми кого нужно здерлживют!

Полковник Шебеко, кк крупный и злой пес, покзывя желтые зубы из-под губы, здрнной в мою сторону в свирепой собчьей улыбке, проследовл, сделв дяде Сше ручкой, дльше. Мм, которой уже успели: сообщить, что я собирюсь лечь костьми, шурш шелком спусклсь мне н выручку. Между нею и дядей Сшей я воспрянул духом.

Вот мме, той, кк всегд, было не просто со мной. Что он теперь должн был скзть мне? Что полицеймейстеру, кк городничему, место в церкви всегд должно нйтись? Это нрушило бы все принципы воспитния, зложенные ею же в мою душу.

Скзть: "Молодец, Лев, тк всегд и действуй"? З этим должно было следовть: "И все порядочные люди тебя поддержт". А – все ли? А – поддержт ли?

Мм поколеблсь, но недолго. Зведя меня з ккую-то дверь, он вдруг взял меня з уши и крепко поцеловл. "Ты – мой сын! – шепнул он. – Иди, зверствуй дльше!"

Должен признть, именно Бльмонт, не Пушкин, не Лермонтов, не Некрсов, вдруг год дв нзд до этого вечер з ккие-нибудь пять минут покзл мне, что ткое поэзия.

Я до того читл множество всяких стихов. Я см "сочинял стихи", и не тк уж плохо. Но мне и в голову не приходило, что существует нечто огромное и великолепное, имя чему – поэзия.

Мне купили ккую-то новую хрестомтию по литертуре. Тм среди других были нпечтны дв стихотворения Бльмонт: "Свеч горит и меркнет" и "Все мне грезится море, д небо глубокое". Первое мло чем отличлось от многих прочих стихов; хотя все же – я зпомнил его с первого же прочтения. Дочитв до конц второе – "и нд озером пение лебедя белого, точно сердц несмелого жлобный стон", – я вдруг рскрыл глз и рот и – змер. Я не могу объяснить, что со мной в этот миг случилось, но я вдруг все понял. Понял, что стихи и проз – это не одно и то же. Понял, что поэзия – трудное и стршновтое дело. Понял, что он – прекрсн и что с нею в душе можно жить.

Я через всю жизнь пронес блгодрность Бльмонту з это стрнное откровение, з первое пробуждение моей души к поэтическому слову: он открыл мне и Некрсов, и Лермонтов, и Тютчев, и всех вплоть до смого Пушкин. Тк мленький ключик может отомкнуть огромную, тяжелую дверь.

Мне было обидно, когд о Бльмонте перестли говорить, только мхли рукой: "Топор зжренный, вместо говядины!" Я рдуюсь, что его вспоминют теперь, потому что я вижу: из фолинтов невыносимой толчеи слов можно и нужно выбрть у него сто, сто пятьдесят, двести великолепных стихотворений. И это будет он. А рзве сто хороших стихотворений – мло?

В 1913 году я очень любил Бльмонт. И вот теперь я могу рсскзывть дльше!

Когд зл был зполнен и переполнен, меня сняли с пост, и я ринулся н отведенное мне приствное место. И присоединился к собрвшимся, потому что до нчл лекции остлись уже считнные минуты.

Однко моя торопливость окзлсь нпрсной: Бльмонт не появлялся. Првд, я мог с смым пристльным внимнием, не спеш рссмтривть публику. Я видел передние ряды, почти сплошь зполненные молодыми дмми и девми. Я думю, это все были "дьяволоподобные дмы и девы"; можно было решить, что они приндлежт к ккому-то единому ордену или бтльону крсвиц.

У подвляющего большинств были пышные, всякого оттенк рыжины – золотистые, медно-рыжие, кштновые" с бронзовым отливом, лисьего цвет, почти лтунные, – декдентские волосы, уложенные в необыкновенно змысловтые прически. У очень многих были серо-зеленые, просто зеленые, цвет кошчьего глз глз; они "носили" их кк знк приндлежности к ксте.

У них были полупрозрчные свободные рукв, по большей чсти цвет нежно-фиолетового или "морской волны"; большие серьги с зелеными, с метистово-лиловыми кмнями.

– Это все его поклонницы, – н ухо мужу, без всякого удовольствия, но голосом, который можно было услышть и в здних рядх, скзл немолодя дм с резким лицом ристокртки, сидевшя рядом с моим приствным стульцем.

Зметив, что я могу ее слышть, он недовольно перешл н фрнцузский:

– D vergondes jusqu'aux limites! [23] – Он покосилсь н меня и – кто знет: может быть, я говорю по-фрнцузски? – быстро и зло добвил a parte [24]: – Wie diese Eureunversch mte Сонечк… [25]

Муж, полный, блгодушный, с ккуртной седой бородкой, спокойно бросил в рот пепермент [26].

– Vous exag rez comme toujours, Marie! [27] – безмятежно пожл он плечми, пристльно вглядывясь, однко, в этих "унфершемтых", я подумл, что слово "девергондэ" мне незнкомо и что ндо будет его отыскть в словре Мкров. Я не любил слышть слов и не понимть их.

Поклонницы время от времени нчинли плодировть мягкими лдошкми, покрикивть: "Бльмонт, Бльмонт!" Сзди студенты уже пробовли постучть ногми. Вышл очень взволновння Мрия Ивновн Стбровскя; дрожщим голосом сообщил, что, по ошибке, шофер тксомотор, послнного з поэтом, подвез его не к тому подъезду; что его ведут сюд "по зднию", что он сейчс появится.

И вот в дверях, в торце зл против эстрды, покзлсь удивительня процессия. Впереди, и нмного обогнв остльных, шествовл студент Стнислв Жуковский, высокий, прыщевтый, с мленькой всклоченной бородкой; он быстро шел, неся перед собой, кк ккие-то стрнные знки "грядущего вослед", две неожиднно большие резиновые клоши н крсной бйковой подклдке. Он нес их н вытянутых рукх, н его лице было отчяние. Он умирл, по-видимому, от сознния комичности своего положения и мчлся весь крсный, торопливым шгом. З ним бежл кк-то окзвшяся уже тм Мрия Ивновн, тщ тяжелую мужскую шубу, меховую шпку и, поверх них, еще дмскую шубку. Длее, сердито нсупясь, следовл мленький человек в черном то ли фрке, то ли смокинге – не скжу сейчс, – с крсным вязным кшне вокруг горл, концми по фрку, потом тоненькя женщин, потом дв или три человек из рстерянных устроителей…

Поднялся шум; ряды вствли – не из почтения, – чтобы увидеть этот крестный ход; послышлись приглушенные смешки, но кто-то зхлопл в лдоши, и смешки "перешли в овцию"…

А я, порженный до предел, ел глзми Бльмонт.

У ппы в кбинете стоял книжный шкф с зстекленными створкми дверец. Мм придумл з эти стекл вствлять, по дв друг нд другом, портреты поэтов и пистелей. Ндо прямо скзть, кк и в выборе горничных, он руководствовлсь при этом больше формльно-эстетическими сообржениями, чем содержнием.

Из-з стекол смотрели н меня поэтому, кждя в течение отведенного ей ммою времени, литертурные четверки, к которым мм по своему усмотрению добвлял иногд "вне бонемент" и плн ккого-нибудь философ, композитор или художник; ученых н этом иконостсе подвижников дух я что-то не помню. Не было их!

Из год в год, сменяя друг друг и возврщясь в рзных комбинциях, н нс, детей, смотрели из-з стекол то лорд Бйрон и юный Алексей Толстой, то Гете и философ Влдимир Соловьев, похожий н Христ, то Шопен и Алексндр Блок, Шелли и тропининский Пушкин… Помню тм сочетния неожиднные: Веневитинов и Мирр Лохвицкя, Мрия Бшкирцев и Фрнц Лист; или, ноборот, естественные: Аврор Дюдевн и Альфред Мюссе.

Я видел тм и среброволосого, блгообрзного Тургенев, и – ткого лскового, ткого умницу, что о его внешности кк-то дже и вопрос не мог встть, – Чехов; постоял тм сколько-то времени – и, должно быть, только "з крсоту" – и Семен Ндсон… У меня соствилось не совсем релистическое предствление о том, кк должен выглядеть поэт. Одухотворенным, по-особому крсивым я ожидл увидеть и Бльмонт: см фмилия его звучл кк гонг; кким же должен был быть ее носитель?

А теперь по бесконечно длинному проходу между креслми и стульями глвного зл Соляного городк сердито шгл мленький человек С огромной головой. Он кзлсь огромной, потому что нд его розовым, кк телятин, лицом стрнным зонтом рсходились длеко вниз и в стороны длинные, рыжие, мелко гофрировнные волосы. Мленькие глз смотрели гневно вперед; крошечня ярко-рыжя бородк под нижней губой обиженно и кпризно подергивлсь… А впереди плыли сквозь море плодисментов большие добротные клоши фбрики "Треугольник"…

Я не знл, что и подумть и куд девть себя…

Но еще минут-другя… Аплодисменты подействовли. Бльмонт, явно умягченный, появился н кфедре, зметил лежвшие тм "дьяволоподобные цветы", улыбнувшись понюхл по очереди и розы, и туберозы, и мимозы… Лекция нчлсь.

Стрнное и зудящее произвел он н меня впечтление. С одной стороны, все в ней волновло, все живо зтргивло меня. Этот рыжий чудк только что плвл по Тихому окену, между похожими н рйские сды островми. И "смонки с челнов" возглшли в его честь: "Бльмонт, Бльмонт!" (он см тоже делл удрение н "").

А я увлеклся до остнения геогрфией, д нет, не геогрфией – обрзом мир, космос, вселенной; кк я мог не восхищться им? Я и про Полинезию уже читл книжку Бобин; милоликие титянки и морийки двно восхищли меня.

В то же время человек этот читл стихи, знчит, бил меня по смому чувствительному нерву. И читл он отлично, невзиря н ужсную кртвость, н то, что не произносил ни "эр", ни "эль", вместо "эль" выговривя "у", из "эр" деля нечто громоподобное, скрежещущее… Что тм Вськ Денисов у Толстого с его "Гей, Ггишк, тгубку!".

Он прочел тогд, между другими стихотворениями, удивительную "Пляску":

Трудно было в те годы укзть другое стихотворение, в котором тк свободно, с ткой откровенной рдостью, техникой стих поэт передвл бы технику тнц, ритмом слов – ритм плстический… Я не умел тогд говорить подобные слов, но ощущть удивительное влдение звуком, пляшущим и рскчивющимся, я уже мог.

Зл грохотл. Кто-то "возглшл": "Бльмонт! Бльмонт!", "дьяволоподобные" девы ломли под сиреневой кисеей руквов декдентски мягкие и полные, кк бы бескостые, руки, и герой дня быстрыми шгми, тк скзть "н бис", вышел уже не к кфедре, к крю эстрды:

Мленький, в черном, тком не смонском, не индонезийском, тком среднебуржузном своем костюме, крснолицый, с волосми совершенно непрвдоподобными по "устройству" своему, нд протягивющими к нему руки упитнными молодыми женщинми он думл, что может силой слов превртиться в "жрец", в первобытного дяк, в сверхчеловек, для которого "пол – это все". Кртвость его усилилсь: слов вскипли н губх почти нерзборчиво:

Девицы и дмы в угре рвлись н эстрду. Кто-то нес ему цветы. "Горящя сил", см згипнотизировнный своим успехом, стоял, стрнно минитюрный н сцене, смотря в зл. Ему явно "быуо муо", я сидел кк пришибленный.

Я, рзумеется, не мог скзть тогд по поводу этих стихов и всего этого привкус рдения то, что сумел бы скзть теперь, 57 лет спустя. Я дже не был способен отдть себе отчет, что меня вдруг (или – не вдруг?) тк покоробило. Я зпутлся в этих клошх, несомых перед человеком, в этих "розх, туберозх и мимозх", без которых он не мог приступить к чтению собственных стихов, в этих фиолетовых прозрчностях плтьев, в этом публичном половом хвстовстве, во "ртх" и объятиях… Я очень любил вот этого Бльмонт; тк почему же мне было тк тошно?

Но… триндцть лет – это триндцть лет. Н Пнтелеймоновской и н Фонтнке было морозно, з рекой, весь в инее, кк риф из белых корллов, стыл Летний сд… Мы приехли домой. Пп готовился к звтршней лекции н курсх Шуммер, ждл нс с чем; ббушк рсклдывл псьянс. С ммой в дом, кк всегд, ворвлось оживление, шум, рзговоры. "Лев-то кк отличился – полицеймейстер не пустил!"

Пп посмеивлся тк, кк если бы это все было не его дело, кк если бы он, инженер, во всей этой современной поэзии, в ее "бледных ногх" ничего не понимл… Непрвд, он отлично понимл все, хитрец; он только приглядывлся ко всему, хотел во всем кк следует рзобрться…

…Год через дв после этих событий, когд уже вышел в свет первый "опоязовский" сборник [28] и среди нс, гимнзистов, склонных к поэзии, рспрострнилось увлечение "оглсовкой", "ллитерциями", подсчетом глсных и соглсных, мой товрищ по школе – Винвер, сын известного кдетского двокт, объявил свой "доклд" о поэзии Блок.

Винвер был крепко ушиблен опоязовским нлизом "инструментовки" стих. Н меня очень большое впечтление произвел т уверення ловкость, с которой он выуживл из живых стихов точные схемы звуковых повторов и связывл с ними эмоционльный строй стихотворений. "Поэзию Алексндр Блок хрктеризуют типичные сочетния звуков, – утверждл он. – Блок любит соглсный "к" между двух стонущих "": "Пл-к-ть, з-к-т…" В этих сочетниях есть что-то ндрывное…"

Утверждение это произвело н меня сильное впечтление. Дом, з обедом, я с великим пломбом излгл винверовскую гипотезу. Меня слушли с интересом. Пп кк будто не слушл; он с ппетитом ел свою любимую гречневую кшу (он у нс подвлсь н стол ежедневно, кроме воскресений, отец не мог без нее), проглядывя гзеты – ему это рзрешлось, потому что после обед он срзу же уходил н Политехнические курсы или в Землемерное училище преподвть, – и, кзлось, был длеко от всяких ллитерций. Но вдруг он поднял голову:

– Погоди-к, кто это тк скзл? Винвер? Это – что? Сын этого… кдет? Присяжного поверенного? А что ж, он прв… Кому и знть, кк не ему. Пп-то у него – дв-к-т! "Что л-к-л, дв-к-т? Где ск-к-л, дв-к-т?" В двоктх есть что-то ндрывное! Есть!

Может быть, позднее, в двдцтых годх, я и соблзнился бы формльным методом, но очень уж у меня в мозгу зстрял этот отцовский "ндрывный двокт"!

Я дружил с тогдшними "формлистми", с интересом следил з их экспериментми, но уверовть в их метод тк и не смог.

"ТОРОПЫГА ОБЩЕСТВЕННЫЙ"

Тысяч девятьсот семндцтый год, кк и все годы, нчлся прздником.

В великом множестве состоятельных петербургских домов поздним вечером и ночью 31 декбря он был отпрздновн почти по-строму. Это было длеко не тк просто, кк дв, три, четыре год нзд.

Теперь – увы! – отнюдь не кждый мог и првдой и непрвдой добыть трдиционный окорок, чтобы, нпустив блгоухние н весь дом, зпечь его в румяной хлебной корке. Теперь счстливцы, кк-то связнные с деревней и вырввшие оттуд гуся или четверть телятины, числились единицми, д и нсчет спиртного, черт его возьми, стло тоже очень сложно, – в стирических листкх двно уже печтлись лихие стишки, вложенные в уст подвыпивших гимнзистиков:

Веселись моя нтур, – Мне полезн политур: Мм рд, пп рд, Коль я пью дентурт!

Но все-тки в семьях ншего круг все кк-то доствлось и появлялось…

В одной семье кто-то го ли рботл, то ли "попечительствовл" в кком-либо из бесчисленных госпитлей, – знчит, был возможность зполучить бутыль спирт. В другой – были связи с виноторговцми.

Чиновникм Удельного ведомств выдли к Новому году из необъятных зпсов кзны ккое-то количество всей стрне известного "удельного" вин с изобржением сургучной печти н этикетке (еще Чехов описывл эту этикетку в одном из хозяйственных писем своих к М-П, к сестре Мшеньке).

Хозяйки исхитрялись неимоверно: помню, кк рз к этому Новому году я перенес тяжелое испытние. Мне вдруг было прикзно:

– Лев! Поезжй сейчс же н Офицерскую… Знешь – "Дом-Скзк"? Повернешь по Английскому, пройдешь дв дом, тм птекрский мгзин. Войдешь, спросишь Нум Семенович. Скжешь: "Меня к вм прислли з кетовой икрой"…

Мне в те годы дже ксторку спросить в птекрском мгзине было мучительно, тут – "кетовой икры"… "Десять фунтов"!!!

– Мм, ну что ты?.. Д он же меня н смех поднимет! Не хочу я идиотом выглядеть…

Никто меня н смех не поднял, и я, весь крсный от стыд, блгополучно привез домой стеклянную бнку для вренья, полную вожделенной икры.

Мхнув н все рукой, я уже более спокойно ходил потом и з мслом "Звездочк" из "прижских сливок"! в сенную лвку, и з тетеркми с зднего ход в игрушечный мгзин Дойников в Гостином дворе. Все мне стло – трын-трв. Я понял: войн; во время войны – все возможно.

В тысячх квртир в ту новогоднюю ночь "ели, пили, веселились", звенели боклми, возглшли тосты… Тосты были – смые рзные.

Пвел Алексндрович Зрецкий, приств Спсской чсти, пришел встретить Новый год к дме сердц своего, Мрии Лукинишне, имея в виду – вдовец! – сделть ей предложение, ибо ему стло ясно, что к мрту месяцу он нконец получит желнное повышение и может теперь уже зняться устроением своей вдовецкой стрости…

Леночк Пхотин, брышня, только что кончившя Ектерининский институт, сиял: он сидел с блестящим, хоть и не военным, с "земгусром" [29], – богтейшим человеком, нжившимся н кких-то подозрительных поствкх персидской ромшки, с тким милым, тким щедрым Вно Гургенидзе из Кутиси – стройным, черноусым, плменным; почти без кцент. Квкзцем!.. Все уже договорено: ммочк и ппочк соглсились, свдьб нзнчен… А потом… А потом – роскошь, потоп денег, своя мшин, Дрьяльское ущелье, Тмр и Демон!..

"Вше здоровье, Вно!" – "Будьте здоровы тысячу лет, моя Лен, моя крсвиц!"

Кк могли они знть, что их ожидет?

Не видел полковник Зрецкий впереди темной улицы, по которой его, сняв с крыши дом н Млом Црскосельском, без всякой вежливости – "А, фрон проклятый, поплся!" – потщт неведомо куд уже через пятьдесят шесть коротких дней солдты без погон.

Не думл Леночк Пхотин, ммин любимя дочурк, что, не пройдет и двух недель после свдьбы (свдьб-то все-тки состоится, вот ведь что ужсно!), он придет в свой номер "Астории" и не увидит тм его… И ей скжут, что гржднин Гургенидзе, не зплтив з номер, срочно выбыл неведомо куд… И он бросится искть его по всему городу. И один из его близких дружков, тоже "земгоровец", но русский, Пнкртов, – толстый, небритый, пхнущий кк стря пепельниц перегорелым тбком, – сжлившись, скжет ей нконец:

"Земгоровец" – то же, что и "земгуср", но без оттенк нсмешки. В условиях полного бнкротств снбженческого ппрт Военного министерств Союзы земств и городов в ккой-то мере способствовли мтерильному обеспечению рмии. Среди "земгоровцев" было немло честных птриотов, но еще больше рвчей и мродеров.

– Д не ищи ты его, дурех! Ну где ты его будешь искть? Он теперь, миля ты моя птиц, уже не то в Гельсингфорсе, не то – в Стокгольме… И очень умный поступок поступил Вньк, дром что квкзец… Чего теперь нм, торговым людям, в этой богом проклятой стрне делть? Спрятл золотишко-кмешки в чемоднчик, сел н "ту-ту" и поктил в Европы… Тебя ему, что ли, с собой туд тщить? Ищи теперь другого…

Боже мой, боже!

Все эти блгополучные люди тогд чоклись, смеялись, чего-то "желли" н крю своего мир, и никто из них не видел бездны, которя уже рзверзлсь под их ногми. Смешно и жутковто теперь, через, пятьдесят с лишним лет, читть объявления в тогдшних гзетх… Нзнчлись торги с переторжкми – н мрт, н прель, н мй месяц. Реклмировлись поездки н Черное море – в середине лет, по лсковой южной синеве. Кто-то продвл дчу в Алупке. Кто-то, собрвшись с силми, выплчивл последние проценты по бнковской зклдной и, потиря руки, мечтл, кк уже с весны полновлстным хозяином приедет в свое, вырвнное из лп зимодвцев, именьице… Словом, Новый год прошел, кк и все другие Новые годы.

А двдцть третьего числ в мою дверь постучл "Торопыг общественный",

***

В моей семье тогд "получлись" две гзеты – солидня "Речь", официоз кдетской пртии, и желтый листок "Вечерние биржевые ведомости" – они со всеми новостями обгоняли остльных чуть ли не н сутки. Был, првд, гзет левее "Речи" – меньшевистский "День", но у нс не симптизировли ее нпрвлению и тону. Я читл и "Речь" и "Биржевку": мои собственные политические взгляды были довольно невнятными. Единственное, что их тогд определяло, – с молоком мтери впитнное, нерссуждющее птриотическое обожние России, родины… Дльше я не шел.

В семндцтом году я еще свято верил в Спрведливость идущей войны. Я мечтл через год окзться снчл юнкером, потом – офицером. Я верил в святость союзнических взимных обязтельств. Я читл "Тень птицы" Бунин и грезил о том, что Босфор, Црьгрд, Айя-София стнут "ншими". Зчем? Нверное, для того, чтобы можно было из Петербург, кк в Териоки, ездить в Скутри или любовться Ылдыз Киоском у смого Стмбул…

"Великодержвные" нклонности эти из меня тк и перли, хотя были они не столько политическими, сколько "поэтическими". Я прочитывл все выходившие в те годы книги поэтов. Я см писл множество стихов.

Не предствляя себе жизни без вояжей в тропики, без жирфов нд озером Чд, я с триндцти лет нчл копить деньги н "куковский билет" [30] кругосветного путешествия. Нкопить ндо было четырест рублей, и к семндцтому году я уже нскряжничл двести пятьдесят. Я дже двл уроки, чтобы зрботть "н Кук". "Месье Альбер", учитель фрнцузского язык у Мя, объявил н одном из уроков, что он может, если кто-либо из нс кончит тут, в Питере, первый курс Лесного институт, устроить тому льготный перевод н второй курс в "Акдэми форестьер" в Лионе, н очень выгодных условиях, с пнсионом в отличной семье. А тот, кто кончил бы эту лионскую Лесную кдемию, мог, по словм миляги Антун Ивнович, спокойно выбрть место рботы по вкусу: угодно – фрнцузское Конго, угодно – Аннм…

Я зтрепетл, услышв про это: Аннм! Конго! Д я…

Мне, молокососу, и в голову не приходило, что добрый, милый фрнцуз, может быть см того не подозревя, просто вербовл белых рбов для прижских колонизторов; если бы кто-либо поддлся н его слдкие посулы, несомненно через дв-три десятилетия, больной и огрбленный, он влялся бы, подобно Артюру Рембо, н одной из стршных коек в млярийных плтх Африки или Азитского восток… Нивен, очень нивен в жизни был тогдшний Левушк Успенский – в теории способный рссуждть о чем угодно, и притом с видимой смостоятельностью ум.

Читть ккую именно гзету? Это для меня определялось лишь трдициями семьи. Но – строго!

В только что истекшем шестндцтом году появился н питерском горизонте еще один печтный оргн, "Русскя воля", листок без нпрвления, чуть припхиввший уже не "кдетством", скорее "прогрессивным блоком", – тк именовли тогд временный союз думских пртий "центр", от "левых октябристов" до "трудовиков". Бульврня гзетенк!

Эту "Русскую волю" в ншем доме просто презирли.

Тем не менее утром 23 янвря, в понедельник, вств, чтобы идти в гимнзию, я н розовой сктерти чйного стол увидел именно эту смую "Волю" – вчершнюю, воскресный номер. Может быть, вчер почему-либо ее знесли к нм по ошибке почтльоны, еще вероятнее – принес с собой и оствил з нендобностью кто-либо из гостей.

Вкусы и симптии у меня были железные, кк у кждого семиклссник. Зинтересовться чужой гзетой мне и в голову не пришло бы. Но он был рзвернут, и н ее второй полосе я зметил подпись: "Алексндр Амфитетров". Вот это было – не фунт изюм! Через сткн с кко я потянулся з гзетным листом.

Амфитетров был мне хорошо известен – и "Господми Обмновыми", и "Мрьей Лусьевой", и вообще – кк совершенно беспринципный, но безусловно тлнтливый журнлист из смых бойких, в силу своей бойкости проявлявший иной рз, журнлистского блеск и сенсции рди, дже незурядную смелость.

Тк, тк, тк, ну что же?..

Чего же сия "Воля" волит?

В "Музыкльной дрме" вчер шли "Черевички", в "Интимном тетре" – "Нхл", – это я знл и без "Воли". Н Семеновском плцу, кк всегд по воскресеньям, с половины одинндцтого утр состоялись бег… Гермния объявил жесткую блокду Атлнтики; президент Вудро Вильсон совещлся с сенторми по этому неводу. Сводк: "К югу от Кеммерн бомбми с смолет рнено 10 нижних чинов. Н румынском фронте – перестрелк…"

Рз уж гзет в рукх, я прочитл и про то, что О'Бриен де Лсси, отрвителя, хотят то ли выпустить из тюрьмы, то ли смягчить ему нкзние: хитрый О'Бриен зявил по нчльству, что им сконструировн ккой-то удивительный эронвигционный прибор. Я прочитл, что "инт. брышня (интеллигентня? интересня? – понимй, кк тебе нрвится), знющя бухглтерию, ищет подходящих знятий", что "студент-клссик Л. Я. Дрбкин возобновил подготовку желющих н ттестт зрелости", что "в Териокх продется великолепня дч", что вчершний день в Питер прибыл кмергер А. Н. Хвостов из Орловской губернии, выбыл н Квкз лейб-кушер ее величеств Д. О. Отт. Я проглядел не больно-то смешной фельетон Аркдия Аверченки про "героического" земгуср – Мишеля Прикусов и приступил к десерту – к Амфитетрову.

Нд двумя полуколонкми его опус было нписно: "Этюды". Отлично, посмотрим, что з этюды…

"Рысистя езд шгом или трусцой есть ледяное неколебимое общественное нстроение…" – прочел я первую фрзу и остновился. Кк? Позвольте… Что? Д, именно тк и было нпечтно:

"Рысистя езд шгом или трусцой есть ледяное неколебимое общественное нстроение… И, ох, чтобы его, милое, пошевелить или сбить, дскя твердость нужн, едв ли звтр явиться предскзуемя…"

В полном недоумении я смотрел н гзетные строки и ровно ничего не понимл. Ну д, теперь, конечно, можно прочитть н бумге все что угодно – "Сдок Судей", крученовские "дыл-бул-щыл – убещур!", всякую зумь… Но то – футуристы, это же – Амфитетров; он-то к зуми не имеет никкого отношения!

Я посмотрел вокруг: чсы идут – двдцть минут девятого. Смовр – кипит, н кухне ругется кухрк Врвр с горничной Мшенькой, своей племянницей. Обе – белорусски; тк и летят гортнные "Xxa! Xxa! Хх!" Тм – все нормльно, тут?

"Робкя, еле движущяся вялость, "хреянство" рбское, идольскя тупость, едв ловящя новости, ярких целей, если не зовом урядник рекомендовнных, ртистически бегущя елико зконными обходми…"

Из "детской" вышел хмурый, кк всегд опздывющий брт Всеволод:

– Ты уже пил?

– Пью! Слушй-к! Сттья Алексндр Амфитетров: "Безмерня рстрепнность, сбестовя зледенеля невосплменяемость, исключительно чдня тмосфер, этическя тухлость, чучел ухрские, дурни-Обломовы, волки и щуки нполняют общество…" Ты понимешь что-нибудь?

– Не понимю и понимть не желю! – сурово ответил брт, не отличвшийся большой общественной возбудимостью. – Где сыр?

– "Полно рыскть, о торопыг общественный! – с удовольствием возрзил я ему не своими, непосредственно следоввшими з сим мфитетровскими словми. – Покйся, осмотрись, попробуй оглядись, вникни, зпхнись…"

– И не подумю! – еще более сердито отрезл Все волод и углубился в своего Киселев [31].

Времени было – половин девятого: пор выходить; Вовочк – пусть петушком-петушком поспевет!

В трмве я снов уствился в гзету: ну и сттья!!

"Фельетон едв льется – йовлевым елейным тоном, осторожный, неуклонный, извилистый, степенно тянущийся…"

"Йовлевым" – д нет же ткого слов! Что все это знчит? Что он хотел этим скзть? Чушь ккя-то!

В гимнзии глвные клссные мудрецы в полном смущении то рзводили рукми, то чертыхлись, стрясь нйти "в этом" хоть ккой-нибудь смысл.

– Блгоглупости ккие-то! – пожл плечми Пвел Кутлер.

– Выжиг этот вш Амфитетров… – неопределенно, хоть и сердито, скзл Коломийцов.

– А может быть, в нборе перепутлось? – не очень рзумно предположил первый ученик – Федя Евнин.

Обртиться к кому-либо из преподвтелей было, рзумеется, ниже ншего семиклссного достоинств.

Нелепя околесиц тянулсь дв столбц: "И шут его толкет гржднским демоном изувеченного человек! Ему, милому, молч оглядывясь, жевть жвчку… ей-ей, тепло!" Вськ Ястребцов выпучил глз, дойдя до этого мест.

– Похбно и непонятно глголет святое писние! – склонил он к плечу луквый горбоносый профиль свой.

Алгебр… Немецкий язык… Психология… Геометрия… Я ничего не слышл, ничего не видел. Я читл, перечитывл, пытясь ухвтить хоть в нчле, хоть в середине, хоть в конце хотя бы крупицу смысл.

В конце! И конец был неописуемым…

"Ох, вот облсть, которой льмнх – ценм и ярлыкм, регистрирующий его возлюбленных людей – юрких, ценных, и обуянных нхрпом нживы, тмнов госудрственного обобрния – уже рстерял "кконты"…

Генильные ртисты! Несрвненные нтихристы!"

И – все. И – конец! То есть ткя чертовщин, с ум сойти можно… И подо всем этим подпись: "Алексндр Амфитетров".

Алексндр Влентинович Амфитетров, кк скзно было в словре Брокгуз, родился в 1862 году. В семндцтом, сегодня, ему пятьдесят пять. Всероссийскя знменитость, король фельетон… И вдруг – ткя глимтья! Что сей сон знчит?

Я сидел, сидел, уствясь в гзетную, многокртно сложенную, чтобы не очень брослсь в глз учителям, стрницу, думл, думл… Постепенно у меня не то глз стли слипться, не то перед ними поплыли рдужные кружки… И вдруг…

"Полно рыскть, о торопыг общественный! Покйся, осмотрись, попробуй оглядись, вникни…" Д нет же, нет!

"Полно Рыскть, О Торопыг Общественный! Покйся, Осмотрись, Попробуй Оглядись, Вникни…" "П-Р-О-Т-О-П-О-П-О-В…"

Это – кростих! – громко хнул я и зжл себе лдонью рот: Леонид Семенович Ярослвцев, чертивший н доске лемму о рвенстве призм, обернулся ко мне:

Вм что-то неясно, Успенский?

Нет, теперь мне кк рз все стло ясно, все!..

И поторжествовл же я н перемене! В стршеклссную курилку, н верхней площдке лестницы, у чердчной двери (я не курил, и курить вообще-то не рзрешлось, но "зльные ндзиртели" только для проформы рз з день подходили к лестнице: "Господ, что тм з смешение одежд я лиц? Пожлуйте в зл!"), собрлись все хоть сколько-нибудь интересующиеся миром "мйцы". Не только гимнзисты – и релисты. Не только семиклссники, и из восьмого клсс. Они стояли и блгоговейно слушли, я читл.

– "Решительно ни о чем писть нельзя, – точно чудом выходило по первым буквм. – Предврительня цензур безобрзничет чудовищно. Положение плчевнее, нежели тридцть лет нзд. Мне недвно зчеркнули некдот, коим я нчинл свою крьеру фельетонист. Мрют дже бсни Крылов. Куд еще дльше идти? Извиняюсь, читтели, что с седою головой приходится прибегть к подобному средству общения с вми, но что поделешь: узник в тюрьме пишет где и чем может, не зботясь об орфогрфии. Протопопов зковл ншу печть в колодки. Более усердного холоп рекция еще не создвл. Стршно и подумть, куд он ведет стрну. Его влсть – безумня провокция революционного ургн. Алексндр Амфитетров".

Д, вот тк оно и было нписно: "Генильные ртисты! Несрвненные нтихристы!"… "ГА-Н-А…"

Когд я дочитл до конц, никто не проронил ни слов тут, в курилке. Все стояли молч, нсупившись; кто опустил глз долу, кто шевелил губми, точно повторяя про себя последние слов. Холодновто кк-то стло всем нм от этих последних мфитетровских слов…

Что скзть про нс, тогдшних? Кк мы видели совершвшееся вокруг нс в последние годы? Мы были "мйцми", ученикми гимнзии К. И. Мя н Четырндцтой линии Всильевского остров. Гимнзия считлсь (д и был), по тогдшним понятиям, "либерльной".

"К Мю" отдвли своих детей состоятельные, но числившие себя "в оппозиции к првящему режиму" люди. Учились у нс сыновья бнкиров, вроде Эпштейн, Кминки, Бюлер. Учились дети сновников и ристокртов – Черевины, Абз, князья Всильчиковы… Но большинство соствляли, определяя лицо школы, мльчики и юноши из интеллигентской, творческой элиты Петербург…

Одновременно со мной – клссом ниже, клссом выше – сидели з пртми, бегли по "млдшим", чинно гуляли по "стршему" злу дв или три брт Добужинские, мленький Рерих, Коля Бену, кк две кпли воды похожий н "портрет г-жи Бену" в грбревском изднии В. Серов. Учился сущий мленький негритенок Володя Мунц – сын известного рхитектор и в будущем тоже известный рхитектор. Учились сыновья Льв Влдимирович Щербы – большого языковед, дети или внуки Потебни и Булич, тоже всем известных филологов… Много, много тких… Именно эт прослойк определял лицо школы. Родители нши знли, что, з редчйшими исключениями, у Мя нет и быть не может педгогов-мркобесов, учителей-черносотенцев, людей "в футлярх", чиновников в вицмундирх. Преподвтели, поколение з поколением, подбирлись у Мя по признку своей нучной и педгогической одренности. Дже приготовишек было принято именовть н "вы". Не существовло обязтельной формы одежды. В стрших клссх было оргнизовно "смоупрвление": был случй в моем клссе, когд по нстойчивому ншему требовнию вынужден был уйти от Мя прислнный сюд министерством чиновник – преподвтель "психологии и философской пропедевтики", – он не удовлетворил учеников, и, после прослушивния его урок, педгогический совет соглсился с нми…

Школ был отличной; политические взгляды и учщих и учщихся по тем временм кзлись довольно "левыми". Д уже одно то, что н ежегодном "торжественном кте" директор, Алексндр Лврентьевич Липовский, неизменно нчинл свою речь словми: "Мйцы! Primum amare, deinde docere! (Сперв любить, потом – учить!)", – ствило гимнзию под подозрение. И министр просвещения Лев Аристидович Кссо, и попечитель округ Сергей Прутченко видели в зднии н Всильевском, где нд входной дверью крсовлось рельефное изобржение "мйского жук" ("Жук! Придумют же!") – пристнище крмольников, рссдник вредного свободомыслия. Д тк оно в ккой-то степени и было.

Выученики "мйской школы", мы стояли н том, что "все кончится революцией" и что это – тм, когд-то, в неблизком теоретическом будущем! – будет и естественно и прекрсно.

Мы от души и от ум ненвидели првительство горемыкиных и штюрмеров. Мы презирли динстию. И дом и в школе мы – двно уже не тясь – перескзывли друг другу смые свирепые, смые оскорбительные некдоты про "Алексндру", про ее муж-полковник, про тибетского врч-шрлтн Бдмев, про темного мужик Григория Новых – Рспутин, сидящего н крю црской постели. Протопопов – перебежчик из "прогрессивного блок" в лгерь охрнки, ренегт, изменник – вызывл у нс брезгливую дрожь.

Но чего мы, в связи с этим всем, опслись? Того, что он и ему подобные приведут к проигрышу войны. Что они, рзрушив рмию и военную промышленность, сддут Россию – бесснрядную и безвинтовочную, голую и босую – н милость Вильгельм Гогенцоллерн. "Протопоповы, – думлось нм, – могут нвлечь н нс немецкое ншествие, обречь нс н поржение, н измену "союзникм", н позор сепртного мир…" Вот что кзлось нм смым стршным…

А сегодня Амфитетров зствил нс увидеть другое. Если верить ему, выходило – дело не только в этом. Получлось, что идиотическя и мерзкя деятельность и Протопопов и всех Протопоповых может (и не когд-то тм, в длеком будущем, – сейчс, звтр) обрушить н нс, кроме всего этого, еще и революционный ургн. Ургн! Друзья мои, все ли мы хорошо продумли?

Никто з последние дв-три год, с нчл войны, не произносил вслух тких слов, похожих н внезпно прорввшееся сквозь тумн иноскзний зрево, сполохи длекого пожр. То есть, может быть, их и повторяли, и нередко, но – люди другого, не ншего, лгеря – всякие тм Дурново, рзные Пуришкевичи – черносотенцы, мркобесы, ненвистные и презренные.

Теперь об этом – и кк? – тйнописью, прикровенно, знчит уж – вопреки тому, что дозволялось говорить првительством, вопреки тому, что думли эти мркобесы, – зкричл н всю стрну "блгим мтом" не доктор Дубровин, не член Союз Михил-Архнгел, не гостинодворский купчик и не охтенорядский молодец, – Амфитетров; пусть штущя душ, д "нш", свой, который, в общем-то, думет тк же, кк и у нс дом принято думть. Этот человек нписл ткую стиру н црствующий дом, что гзет, ее нпечтвшя, был зкрыт, см он выслн в Минусинск. И вторично он был выслн в Вологду, литертурня деятельность ему был вообще зпрещен. И снял этот зпрет только революция пятого год. Он-то – знет, о чем говорит. И – рискует: его же могут опять выслть в Минусинск.

– Теперь – не те времен! – скзл Винвер, сын двокт.

– Теперь – военное положение! – хмуро возрзил Пвлуш Эпштейн, толстый стмтический юнец, знменитый тем, что, по его утверждению, он с десяти лет был "сговорен" с семилетней дочерью чйного фбрикнт Высоцкого, и теперь – пожтие не по-юношески пухлых плеч, – теперь: "Д, конечно; придется жениться. Интересы фирм…"

– Нет, но все-тки… Я не понимю, кк же редкция пропустил? – скзл еще кто-то. – Рз Успенский зметил, кк же они не зметили?

– Редкция все знл… Успенский, Успенский… Нверняк уже весь город сообрзил…

Снизу позвл Алексндр Августович Герке, историк:

– Что молодые люди делют н чердке? Пусть молодые люди немедленно идут в зл…

В зле Герке прогуливлся по средней линии, под руку с Федором Лукичом, мтемтиком, похожим н Бкунин. В одном из концов зл мельтешили приготовишки, гулявшие тут н переменх, чтобы первоклссники и прочя мелочь не здирл их. Ндежд Булер – смые крсивые глз во всем женском персонле гимнзии – псл их, стройненькя и чуть-чуть всегд чем-то испугння, в своем темно-синем фртучке. Н стенх висели три портрет в деревянных рмх: ныне блгополучно црствующий, Алексндр Федоровн и хорошенький мльчик – нследник престол, тмн всех кзчьих войск, гемофилик, пциент Бдмев и Рспутин. Все, кк всегд.

И в то же время – "Генильные ртисты! Несрвненные нтихристы!" – "провокция революционного ургн!"

Мы подошли к учителям – несколько человек "лучших".

– Алексндр Августович, вы читли эту сттью? Голя, кк колено, голов Герке слегк покрснел.

– Нет, еще не читл… – кк-то неуверенно проговорил он. – Видите, Федор Лукич, уже рзобрлись… Или – дом им рзъяснили…

– Это Успенский догдлся…

– Это же – кростих. А он – стихи пишет… – зшумели вокруг мои.

– Ну вот, тем более… Уже к вечеру вчершнего дня половин стрны знл! Сегодня – вся стрн… А вы – говорите!.. Успенский, вы мне не одолжите вшу гзету… до последней перемены?

Впоследствии стоило только предствить себе слов "Феврльскя революция", кк мне рисовлось низкое желтое здние с колоннми – может быть Тврический дворец? – и нд входом в него черня пляшущя ндпись:

Полно рыскть, о торопыг общественный! Покйся, осмотрись, попробуй оглядись, вникни!

Пустобрех, легкомыслення личность, гзетный щелкопер – вот ведь увидел и предупредил своих. Но – не вняли! И не покялись… Д ведь уж и поздно было!

НАЧАЛОСЬ

ТОТ ФЕВРАЛЬ

Когд сейчс, после стольких лет и ткого всего, вспоминешь ту короткую зиму, создется совершенно вещественное ощущение тьмы, низкой, душной пещеры последних месяцев шестндцтого год, из которой все мы вместе и кждый из нс порознь – кк ккие-нибудь спелеологи – продирлись, сми не зня куд, и вдруг вырвлись н свет, н весну, н солнце. Прямо в Революцию.

Конец шестндцтого год… Это знчит – здохнувшееся брусиловское нступление, в которое все мы, интеллигенты-оборонцы, вложили столько ндежд ( многие и отдли свою жизнь в тех боях). Здохнулось? "Глупость или измен?"

Конец шестндцтого? Это – "Импертриц Мрия", взорвння в Севстополе н рейде. Один из нших "дредноутов" взлетел н воздух, их всего было пять или шесть. "Глупость или измен?"

Последние месяцы шестндцтого… Рспутин, Рспутин, Рспутин… Кк в дском клейдоскопе мелькющие идиотические лиц: гофмейстер Штюрмер с длинной бородой; про него говорили, что "когд-то, лет сорок нзд, Борис Влдимирович был отличным рспорядителем н блх"… Горемыкин… Военный министр генерл Поливнов приехл к нему, премьеру Российской империи, н прием; премьер все что-то бормотл непонятное, тряс дряхлой головой, здремывл. А когд стли прощться, он вдруг поймл руку генерл и, в полусне приняв его з дму, чмокнул эту руку.

"Меня, – рсскзывл Поливнов, – охвтил могильный ужс. Я не знл, что делть… В рстерянности – все это видел лкей – я нклонился и кк бы поцеловл премьер в плечико…" "Глупость или измен?"

И тут же – этот смый Протопопов, вчершний думец, вроде октябрист не октябрист, вроде близок к "прогрессивному блоку", и вдруг окзывется, что куд ближе он к прогрессивному прличу… И светский поэт Мятлев (нет, не тот, – другой, новый), может быть и см "Володя Пу" – прослвленный криктуристми Пуришкевич, – пишет про него стишки:

"Хорошенький юмор, господ, тк скзть мрчной бездны н крю, но притом – без всякого упоенья!" "Глупость или измен?"

Все время в кждую ткую семью, кк нш, приезжли с фронт молодые офицерики, вчершние "констопупы", "михйлоны" и "пвлоны" [32]. Двно ли их, хорошеньких, розовеньких, – "До победы! До Берлин!" – провожли н войну. Тогд они все хрустели портупеями, все блестели лком новеньких голенищ, все горели птриотизмом, рспевли: "Мокроступы черной кожи не боятся ш-дв-o!", одобряли в восторге верноподдннических чувств дже "цукнье" [33].

Теперь они приезжли с фронт землисто-бледные, с обознчившимися скулми. По ночм они кричли непонятное: "Пулемет спрв, спрв… Д добей же ты его, чтоб тебе!" Их дергл тик. Они, мльчики, пили, когд могли достть, водку сткнми… Они отмлчивлись, ничего не рсскзывли, не хотели говорить с ппми-ммми, собирлись с ткими же, кк они, фронтовикми в подозрительных гостиницх, с девицми, которых и подозрительными нельзя было нзвть, до того все ясно…

Вот вернулся – н побывку – Вня Бримм, сын, внук, племянник Бриммов-профессоров, см без пяти лет профессор. В либерльной семье устроили либерльный, з крхмльными сктертями, торжественный ужин: десять курсисток сверлят восторженными глзми героя; стрые сттские советники и генерлы от нуки почтительно приксются к беленькому крестику пльцем…

З столом брышни стли, сияя глзми, умолять:

– Вня, вы ходили в тку? И – был рукопшня?! Ой, рсскжите – это ткой ужс!

Ивн Бримм – "мой лучший ученик по лтыни з все время, что я преподю", кк ттестовл его нш лтинист, – сморщился, нчл открещивться:

– Д, боже мой, д ровно ничего тут нет… Д нет тм никкой ромнтики: грязь, сырость, крысы…

– Нет, рсскжите, рсскжите…

Ну, кк-никк хоть легкого винц, но было сколько-то выпито. И потом – юношеское опьянение – от свет, от шум, от чистых сктертей, от девических глз… "Это после того окоп, з озером Мядзиол, помнишь, Петя?.." Ну, не выдержл…

– Ах, все это – совсем не тк, кк кжется… Ну, прибегет дъютнтик, кричит: "Что ж вы тут… зстряли? Вторя рот пошл, вы… болтетесь? Немедленно выгоняй всех…"

Я к солдтикм: "Бртцы, двйте!" А "он" – режет нд смыми окопми, мокря земля летит, дерн… Никто не хочет первый… жмутся в норы, не выходят… Тимофейкин – мой друг милый, унтер, животное – шепчет: "Вшеродие, нгн-то лучше с кобур выньте. Мло ли?" А я…

Вня Бримм, бывший филолог, вдруг оглядел стол и зстольников ткими глзми, что холод по спинм прошел. Нет, он уже не видел ни этих девочек с Высших курсов или от Шффе, ни Двыд Двыдович, ни Эрвин Двыдович, ни Овсянико-Куликовского… Он видел окоп и солдтские лиц в окопе, ту высотку, впереди, з дождем, и бурый фестон дым – рзрыв снряд н ней…

– А я, – свистящим голосом, судорожно сжимя челюсти, не то громко зговорил, не то шепотом зкричл он, – я вдруг вижу этого моего ненвистного… купчик, Крякин, который всякий рз, кк тк, – прячется, сук-кин сын, куд-нибудь… Я вижу, кк он и сейчс весь скривился: "Ты, мол, лезь н пулю, блгородие, коли тебе ндо, я, мол, и тут посижу…" И вот я высккивю н ступеньки: "Мть вшу…"

Нет, он докричл все до конц. Потом понял, хнул, зкрыл глз рукой. Потом быстро, ощупью, вышел из комнты… Н следующий день Вня Бримм уехл обртно н фронт…

Что же это, в конце концов, было все: глупость или измен? Кто изменял? Кому? Не ндо было ни листовок, ни лекций, ни сттей. Достточно было один рз увидеть ткие глз, услышть ткой голос, кк тогд у этого Вни, чтобы срзу почувствовть: нет, это вм не "Полтв" по Пушкину, не "Бородино" по Лермонтову. Это дже не толстовский Шенгрбен, не лермонтовский "Влерик"; это – что-то совсем другое; из этого ндо выходить, выползть, вырывться… А кк?

В городе с полночи стновились очереди з хлебом – злые, крикливые, уже ничего не боящиеся. Но и к ним кк-то нчинли привыкть.

Не было мяс, круп, мсл, схр, дров, керосин. Ничего не было! У министр Шховского корреспонденты спросили: кк же быть? Схр нет, нрод привык пить чй вприкуску…

Министр не рстерялся. "Можно звязывть ложечку схрного песку в тряпочку и приссывть ее…" – ответил он. Но и к глупости министров привыкли. Министерское: "Сосите тряпочку" – покзлось дже смешным. Милым!

А в общем – я ведь могу говорить только о своем тогдшнем ощущении – все было тк, кк если бы н тебя кждый день с утр нвливли все новые и новые плсты земли. Точно хоронили тебя зживо – все темнее, все невозможнее дышть, все бездыхннее, кк в стршном сне…

И вот Пвел Милюков уже спршивет с думской кфедры то смое знменитое: "Глупость или измен?" И вот уже утром 18 декбря все бегут и едут н Млую Невку к Петровскому мосту и видят тм черную полынью, и снег вокруг нее, истоптнный сотнями спог. И узнется, что туд убийцы (герои?) бросили, кк приконченного бешеного пс, крестьянин Тобольской губернии Григория Ивнов Новых.

И вот уже ползут слухи: цриц, "госудрыня", – немк проклятя! – перевезл тело этого бешеного мужик в Црское Село и похоронил в црском сду, бегет, стерв, со своими псицми – с Анной Вырубовой, с Пистолькорщихой, с другими – выть по ночм нд иродской этой могилой… Вот тебе "и вензель твой, цриц нш, и твой священный до-ло-мн!" [34]. Что же это ткое, господ офицеры?

Вспомнил сейчс, и – дрожь по спине. Ну, времечко было!.. А ведь, конечно, жили рядом со мною, с нми впередсмотрящие, которые знли, что приближется, откуд оно идет, к чему приведет… Ну, пусть не в подробностях, пусть – в общем, но знли, где выход из пещеры, где стен породы тоньше, куд ндо бить кйлом. И били.

Помню вечер; в феврле темнеет все еще рно. Я иду из гимнзии: должно быть, тм ккой-то кружок был. Иду пешком: от Четырндцтой линии до Зверинской не тк уж длеко, сдиться в трмвй – вон ккое мучение: ндо висеть н подножке; едут дже между вгонми, с ругнью, с толчкми. Недвно н ткой же подножке у меня свистнули кошелек с мелочью. Лиловый ткой был кошелечек! Жлко!

Пеших, вроде меня, н темных улицх мловто, фонри горят тускло и длеко не все. Я шгю по Первой линии к Тучкову мосту и остнвливюсь. В уличной тьме по мостовой движется н меня нечто огромное, черное; вроде кк лошдь, но высоко нд этим черным чуть-чуть светились ккие-то дв мленьких остреньких язычк, кк бы мерно покчивющиеся в слякотном зимнем воздухе зеркльц…

Я чувствовл себя всегд стрым петербуржцем, все н питерских улицх было мне знкомо и привычно. Но тут я несколько оторопел. Было в этом двойном темном призрке, безмолвно ндвигвшемся н меня, что-то тинственное, неестественное, тревожное…

Ближе, ближе… Н пути стоял фонрь. И в слбенькое поле его свет вдруг въехли из тьмы дв кзк н темно-гнедых, вовсе небольшеньких мохноногих лошдкх. Тесно, стремя к стремени, сми всего побивясь, они ехли шгом по строй всилеостровской линии, должно быть неся птрульную службу. Об круглолицые, об совсем еще ребят, без усов, они осторожно сидели н низких седлх своих, недоверчиво вглядывясь во встречных, нд их головми, высоко в тумне, двиглись н длинных древкх голубовто-серебряные лнцетики четырехгрнно-плоских лезвий-пик.

Я неожиднно появился перед ними в фонрном свете. Лошди нсторожили уши, прянули прочь от тротур… И ночной птруль этот тк же быстро рсплылся во мрке между ближним фонрем и следующим…

Я пошел н Тучков мост. Сердце у меня постукивло. Почудилось мне в этой встрече что-то опсное, ккое-то обещние грозы. См я еще не знл – что?

Дом я рсскзл о своей встрече. Отец хмуро выслушл, хмуро пожл плечми…

– Идиоты! – проговорил он, отвечя скорее себе, чем мне. – Хлебную очередь кзкми не рзгонишь!

Но я отлично зню, что и он, отец, не предствлял тогд себе, что произойдет через дв, через три дня.

Через три дня – кк прошли эти три дня, я просто совершенно не зню, нчисто збыл; не помню дже, ходил ли я в гимнзию или сидел дом, если он уже был зкрыт, – через три дня кухрк Врвр, выйдя н рзведку утром в булочные, прибежл в стршном волнении:

– Кки тм булочны, брыня! Что делется! Ой, брыня, что делется! С ум сошел нрод… Н Алексндровском учсток жгут, до неб огонь!.. Около Ттрского поймли офицерик – погоны сорвли, пустили: только левольвер отняли… Тк плкл, тк плкл, бедный! Солдтишки кокрды крсным тряпочкм обвязвши ходят, песни поют…

В моей жизни есть несколько событий, которые я не до конц понимю, не могу объяснить себе полностью.

У меня – кк у очень многих незрелых юнцов в то, ствшее дже и нм смим уже трудно восстновимым в смой психологии своей, время – был дом встрийскя винтовк: мне прислл ее в подрок, кк трофей, дядя Миш, ртиллерист, комндир бтреи в Крптх. Выл винтовк, и было около сотни встрийских же птронов, с тупоносыми, не похожими н нши пулями.

Это все по тем временм было совершенно естественно: трофей! Но вот кк мне – мне только что ведь стукнуло семндцть – позволили, кк меня выпустили с этим вооружением из дому собственные мои родители, кк мне не возбрнили идти с ним "делть революцию", почему, когд я, уйдя утром, явился домой уже в сумеркх, никто не скзл мне ни единого слов, почему никогд потом ни мм, ни отец ни рзу не нмекнули н то немлое волнение, которое они – инче быть не могло! – весь день испытывли, – вот что для меня до сих пор непостижно. Я много рз спршивл их потом об этом; они, сми удивляясь, пожимли плечми. Они тоже не могли объяснить.

Я думю теперь, что в ткие мгновения, когд в смом нчле всенродных ктклизмов вдруг взрывется весь привычный уклд мир, – обрзуются в людях эткие психологические вкуумы. Срзу меняются все мерки, все критерии, все оценки. То, что вчер кзлось немыслимым, внезпно стновится вроде кк смо собою рзумеющимся. То, от чего нкнуне кровь зстыл бы в жилх, встречется нервным смехом… Ничего нельзя, и все можно… "А, д делйте, кк знете, сыновья! Вм виднее!" Вчершнего уже нет, звтршнее еще не родилось. Пустот. Вкуум!..

Все пошло колесом для меня, понеслось, зкрутилось – невиднное, небывлое, непрвдоподобное: поди вспомни через полвек детли!

Где-то у Биржевого, где посреди мостовой стояло тогд небольшое сооруженьице, которое я теперь дже не умею и нзвть нстоящим словом – не чсовенк, нет, эткий кменный "голубец", ккя-то икон в серо-мрморной рме н тком же мрморном постменте, – я нткнулся н грузовик, полный солдт, студентов с винтовкми, кких-то вообще не известных никому грждн. Большинство были молоды, хотя и стрше меня; но были тм и дв стрик – смых, ндо скзть, свирепых из всех: устых, решительных, неутомимых. Меня охотно подсдили н грузовичок: винтовк! Мы поктили к нынешней площди Льв Толстого.

Тм, н углу Архиерейской, где теперь кино "Арс", уже обрзовлось что-то вроде Революционного комитет Петрогрдской стороны. По комнтм бегли люди, было стршно нкурено, звонили дв телефон… Один мленький зкоулочек был выделен и охрнялся. Я спросил, что происходит тм, з дверью, в филенку которой было врезно мтовое стекло. Мне скзли, что тм нходится временный комисср рйон товрищ Пешехонов: д, д, этот смый, трудовик!.. [35]

Я зглянул в ккое-то другое помещение и удивился. Его никто не охрнял, но в совершенно пустой комнте н полу лежл тут огромня груд винтовок, револьверов, офицерских шшек, у столик сидел и что-то писл н больших листх бумги очень черный студент в необыкновенно толстых очкх. Он нклонился к смому листу, две худенькие девушки, ходя по комнте, переклдывли оружие из угл в угол, очевидно считя его, и возглшли: "Револьверов – семь, сбля – одн!.."

Близорукий не столько увидел, сколько почувствовл мое присутствие н пороге.

– Коллег! Коллег! – оторвлся он от своих бумг. – Вы – рботть хотите? Пойдемте тогд к Пешехонову, я передм вм эту контору… Не хочу я считть тут дурцкие бульдоги эти… Несут, несут… Откуд несут? Коллег, двйте н мое место…

Я сообрзил, что дело стновится нешуточным. Я тоже ничуть не хотел считть "бульдоги", рз они – дурцкие. Д я, по првде скзть, и ужснулся, увидев ткую уйму оружия. Что я с ней буду делть?

– Ну ндо же все-тки, чтобы кто-нибудь считл! – сердито скзл одн из девушек. – Это оружие, отобрнное у офицеров н улицх, в кзрмх… Никкие это не "бульдоги", кк вм не стыдно, коллег Неймн…

Дльнейшего я не слышл. Я ретировлся. И тут оно и нчлось… Кто-то снов увидел меня с винтовкой. "Товрищ с винтовкой, что же вы? Тм уже грузятся!" Я снов окзлся н втомобиле между солдтми, рбочими, студентми… Мшин рывком взял с мест: не теперешняя мшин н пневмтических шинх, – тогдшняя, с колесми, обутыми в литые стршные клоши. И ехли мы не по сфльту, – по булыге… Куд мы ездили? Теперь уже не скжу. Я мло что мог зпомнить. Я был взвинчен до предел. Твердо помню, что кким-то обрзом уже н зкте я окзлся – с этой ли мшиной или уже с другой – н Обводном, у высоченной церкви Мирония, з Црскосельским вокзлом. Тут был тогд гзовый звод. Откуд-то был получен весть, что н колокольне зсели "фроны", что у них – пулемет и что они нмерены поджечь гзгольдеры и вызвть взрыв.

Из-з кких-то зборов мы с четверть чс стреляли по колокольне – он, черня, длиння, жутко рисовлсь н лом зкте, – потом пошли н штурм церкви. Я не уверен сейчс, но кк будто нверху уже никого не окзлось; однко пулеметные ленты и круглую зимнюю шпку городового мы ншли у колоколов… А я испытл совершенно небывлое и упоительное для семндцтилетнего юнц: в городе, н знкомых улицх, прятться з дощтым збором и – стрелять. Д – стрелять, невесть во что! Д еще чувствовть себя при этом почти героем.

Восприятие-то мир у меня и тких, кк я, было – книжное, литертурное… Революция – это "История двух городов", это "Боги жждут", это Гврош н бррикдх… В тот день я не ощущл рельной России, своего Петрогрд. Н меня нхлынул исторический ромн, и я с восторгом брхтлся в его волнх.

Поздно вечером я пришел домой. Тем вечером еще не было людских толп н улицх, не было множеств мшин с солдтми, несущимися невесть куд с крикми "ур", не было человеческих бурных потоков, в волнх которых кждый был укршен крсным бнтиком… В тот вечер еще дело было не решено окончтельно. Думется, все это происходило до 28 феврля.

А вот н следующий день все определилось и оформилось.

Следующий день был солнечным, ярким. Снег н мостовых срзу злоснился. Теперь стоило дом открыть фортку, и откуд-нибудь уже доносилось "ур--!", я рычние мотор, и грохот мчщейся грузовой мшины. Теперь удержть меня дом было и вовсе немыслимо. Д никто и не держл.

Уже совершенно спокойно (но все-тки с той же винтовкой з плечми) я прошел, впивя в себя мртовский ультрфиолетовый свет, общее ликовние, и в то же время – общее недоумение, по Зверинской н Большой. Тут мне вздумлось досягнуть до Кменноостровского и посмотреть: что получилось тм, в помещениях кинотетр? Продолжет ли черненький коллег Неймн, в очкх с могучими стеклми, регистрировть поступющее оружие, или тм уже ничего этого нет? Но сделть тк мне не удлось.

Ни трмви не ходили… Я нчл тк: "ни трмви" – и вдруг сообрзил, что это "ни" – нпрсно: кроме трмвев, никкого другого трнспорт и не было, ибо извозчиков уже двно почти не остлось. Войн!

По Большому сплошной рекой – двумя рекми: туд и обртно – тек нрод… Очень жль, что кк будто ни один киноопертор не догдлся зснять – тк просто – вот. эту толпу первых дней той, Феврльской революции, очень уж хрктерно для нее было отсутствие ккого бы то ни было членения, буквльно несколько дней сохрнявшяся морфня "всеобщность". С кипящего котл вдруг сняли крышку, открыли клпн, двление срзу упло: клубится пр, бурлят пузыри, но взрыв-то уже не последует – по крйней мере немедленно… И не рзличишь, что тм кипит, – щелочи, кислот, все вместе! Трудно было поверить, что я иду по революционной улице, – он кзлсь скорее крнвльной.

…Крнвльной-то крнвльной, но – н грни, н острие… Я был уже з тогдшней Мтвеевской улицей, когд где-то хлопнул выстрел… Другой…

Т же толп кинулсь врссыпную… Мгновенно возник слух: "Городовые н Мтвеевской церкви!" – "Ну мы их сейчс!!"

Откуд ни возьмись – солдты с винтовкми: побежли туд… Я бы в восторженном упоении тех первых дней тоже побежл, но в этот смый миг со мной грудь с грудью столкнулись дв обуревемых революционным восторгом преньк, с ккими-то цветными повязкми н руквх пльто.

– Товрищ! Коллег! Вы – гимнзист? – уже издли кричли они мне. – Идите вон в тот подъезд! Тм сейчс происходит общее собрние. Учеников, гимнзистов. Вы ккой гимнзии? Мя? Это – н Всильевском?.. Не игрет роли: вжно нчть; потом уже рзберемся кто откуд!

Ккую-то секунду я колеблся. Совершенно честно говоря, я в те времен (точнее, до того времени) был "отдельным" юношей, подростком-одиночкой. Я был чрезвычйно, я скзл бы – до болезненности, стеснительным и конфузливым существом, чего никк не могли предположить – глядя н мою кожнку, н мою встрийскую винтовку з плечми, н мой, очень много выше среднего, рост – эти юные гитторы.

Зговорить н улице с незнкомым? Нет, этого я ктегорически не мог! Спросить у встречного, который чс, – и это было для меня истинным мучением. Если со мной зговривли, я крснел, сбивлся в ответх, стрлся смыться в сторону, стушевться. Я совершенно уверен, что еще неделю нзд, еще вчер, я тк и поступил бы – вспыхнул бы, змялся и, пробормотв: "Д нет уж, знете… Я – потом…", – улизнул бы в ккую-нибудь Покровскую или Брмлееву узенькую улочку.

А тут что-то необыкновенное вдруг произошло со мной.

– Общее собрние? – переспросил я. – Тут? – И сиял винтовку с плеч (не тк же, не с ней же з спиной идти!).

И, влекомый неведомой силой, см себя еще не вполне понимя, открыл дверь (мои искусители уже кричли кким-то девочкм н улице: "Коллеги, коллеги, вы – гимнзистки?") и вступил н темновтую, выбитую множеством ног лестницу "Чстного Среднего Учебного Зведения без прв В. К. Ивнов", или бывшей "Мужской Гимнзии Л. Д. Лентовской", помещвшейся тогд в доме No 61 по Большому проспекту Петрогрдской стороны.

И тут вот, по волшебству, конфузливый юнош Левочк исчез. С этого мгновения меня понесло. Ндолго. Н годы!

Н втором этже по всем коридорм не слишком приспособленного для своего нзнчения здния шумело великое множество тких же не мльчиков – не юношей, не девчонок – не девушек, кким был и я. Никогд до этого мне не приходилось видеть ничего подобного: ой-ой-ой! Я кк-то срзу понял, что тут уж ты – либо пн, либо – пропл. И в то же время почувствовл: поздно! Пропдть нельзя. Это будет нстолько нелепо при моем росте, при моих широченных для мльчишки плечх, при том, что я вломился сюд не кким-нибудь скромным шестиклссником, тким вот человеком с бррикд, с встрийской винтовкой з спиной, – что я не имею не то что прв – возможности не имею допустить отступление!

Н мою фигуру уже смотрели с недоумением и почтительно. Я увидел стол, з которым две гимнзистки в фртучкх и с косми очень вжно и очень ловко регистрировли прибывющих; можно было подумть – они всю жизнь только этим и знимлись. Подойдя, я кк можно бсистее спросил у этих косток: "А куд идти?" Обе подняли н меня южные, весьм темные глз. Я удивился: девиц было две – и в то же время вроде бы одн. Потом выяснилось: они были близнецми, две сестры-укринки с ккой-то "речной" фмилией – Псиол, Хорол – кк-то тк…

Я проследовл, куд мне вежливо укзли дв мльчик – в небольшой и уже до откз нбитый зл. Тм кк рз нчинлось, через десять минут пошло полным ходом, нечто мною никогд доныне не виднное: первое в Петрогрде "иницитивное собрние учщихся средне-учебных зведений Петрогрдской стороны".

Н том собрнии было много шуму. Н кфедру взбегли мльчики и девочки – почти мльчики, чуть что не девчонки – и вдруг произносили речи, кк смые опытные думские крсноби. Другие выступли эткими плменными монтньярми, эткими Мртми и Днтонми, о кких мы читли в учебнике Виногрдов. Свершилось истинное чудо: з дв или три дня из серенькой, кзлось бы вполне "приличной", мссы ккуртненьких гимнзистиков и гимнзисточек выпрыгнули не только мленькие копии отцов, минитюрные керенские, некрсовы, джемовы, чхеидзе и родзянки, – это было бы не стрнно: дети всегд подржют отцм. Но тут было и другое: внезпно нчли, пок еще никем не рзгднные и не понятые, проступть черты людей ншего смого близкого, но пок еще прикрытого мглой будущего, – черты тких людей, о смой возможности появления которых у нс, в либерльной России тех дней, почти никто не здумывлся…

"Россию-мтушку" тогдшние интеллигенты – во всяком случе, большинство их (конечно, не теоретики и не прктики революции) – пытлись все еще видеть по стринке – рыхлой, медлительной, пошехонцми и головотяпми нселенной стрной.

Для этого было немло основний. В XIX веке Россия мысли ушл, может быть, длеко вперед по срвнению с другими нродми и стрнми. Он породил и Толстого и Достоевского, и Лобчевского и Менделеев, и нигилизм и нродничество, и целый ряд других явлений общественной жизни, до которых еще и Зпду было длеко кк до неб.

Но вот Россия действия – тк, по крйней мере, кзлось многим – плелсь в хвосте у истории. Мленькя Норвегия рядом с Ибсеном и Бьернсоном молилсь н Ннсен и Амундсен – людей дел, людей могучей воли, викингов и берсеркеров ншего времени. Мы, русские, почти и не слышли о своих Седовых, Брусиловых и Русновых. Не знли их. Смя идея сорвться с мест и плыть н полюс, поднимться н Эвересты и Гуризнкры, ствить рекорды высоты полет выглядел в глзх тогдшнего обществ нерусской, несерьезной идеей. Все то же обывтельское "от хорошей жизни не полетишь" тяготело нд ншей действительностью. Пожимя плечми, русский "обрзовнный человек" читл, что вот миллирдер Рокфеллер до стрости лет игрет в гольф; нелепо было предствить себе ккое-нибудь русское "высокопревосходительство" или "степенство", Победоносцев или Викулу Морозов сбивющими городки и гоняющими мячи п теннисном корте. Что мы, Митрофнушки, голубей гонять? Пусть Англии и Гермнии лезут куд-то в тропики, опускются в глубины окенов, мечтют о полетх н Луну и н Мрс, нм бы свои "тутошние", истовые дел зкончить… Д не "зкончить", хоть тк по-хозяйски "не упустить"…

Вспоминлось, что ведущим персонжем литертуры ншей был вот уже сколько времени "лишний человек". Нет, не Рудин – Обломов, прекрснодушный бездельник, ничтожество.

Нчинло кзться – многим, очень многим, – что если и были у нс когд-нибудь могучие хрктеры, железные люди, фигуры шекспировской тргичности и великого нпряжения воли, то тм где-то, з грнью веков – во дни Степн Рзин, во времен протопоп Аввкум, при Петре Первом, в крйнем случе – при Ектерине-мтушке… Ну, в смом крйнем случе – в восемьсот двдцть пятом, н Сентской площди, в рядх декбристов… А теперь? Д где они? Покжите вы их нм в могучей толще нрод-богоносц, нрод-стрстотерпц. Где они, эти единицы? Нет их, и не может быть. Ни светлых героев, ни мрчных злодеев… Не нше все это, "не при нс об этом писно…". Нродовольцы? Свинковы? А – знем мы этих "коней бледных"! Игр!

А ведь н деле – уже в эти смые дни, в мрте 1917 год, – между нми ходили никому неведомые грономы, земские учителя, счетоводы, унтер-офицеры, которым через год-дв предстояло окзться действующими лицми величйшей из дрм истории, рзойтись по двум ее лгерям, схвтиться в яростной, невиднной доныне по мсштбу и нпряжению борьбе…

Ведь уже жили рядом с нми и Чпев, и Щорс, и Мркин, и Железняк, и Фрунзе, и Лзо… Жили, существовли, копили ненвисть и Петлюр, и Мхно, и Тютюнник, и Шкуро, и дмирл Колчк, и мягкий генштбист полковник Деникин…

Кк-то н днях, копясь в стрых гзетх, я прочитв репортж смого продувного из журнлистов тех дней Николя Брешко-Брешковского о кком-то виционном прзднике (еще тм, до войны). Брешко описывл впечтления от первого своего полет. Перед полетом один из молодых военных уступил ему свою теплую шпку: нверху-то холодно!!

"Вернувшись, – рсскзывет Брешко-Брешковский, – я отдл эту шпку квлергрду, брону Врнгелю: Врнгель должен был летть вслед з мной…"

Я убежден, что, если бы в тот миг ему скзли, кому он любезно передл головной убор корнет Подгурского, если бы он мог подумть, ккя судьб ожидет этого молодого и любезного длинного Пипер (тков был полковя кличк Петр Врнгеля в те дни), он пошел бы к врчм и попросил: "Поместите меня в психитрическую клинику! Смотрите, ккя несообрзиц стл мне мерещиться!" А ведь именно эт "несообрзиц" и осуществилсь.

Астрономы утверждют: при зпуске космических корблей н Венеру и Мрс приходится выдерживть скорость выход н орбиту – он измеряется десяткми тысяч метров в секунду! – с точностью до одного метр. Один метр отклонения в нчле пути дет многие тысячи километров промх у цели.

Тк вот и при любых построениях исторического хрктер то же. Стоит "вспоминтелю" допустить смую млую неточность, смешную, ничтожную, кзлось бы не могущую иметь ни млейшего знчения "тут", сегодня, когд это говорится или пишется, – и "тм", через годы и десятилетия, когд кто-то другой н этой фктической зписи будет основывть свои, нм неведомые, выводы и рсчеты, он может отозвться чудовищной ошибкой… Вот почему я и здерживюсь, кзлось бы, н пустякх.

…Я, нверное, с чс или дв сидел со своей винтовкой между колен где-то в здних рядх, исподлобья приглядывясь к происходящему. Все было мне внове; все кзлось стрнным, непонятным, непостижимым… Но, видимо, см тмосфер гигнтского переворот воздействовл н кждого из нс. И нстл миг, когд я, совершенно неожиднно для себя, вскочил и, обливясь холодным потом, выбежл н импровизировнную кфедру. И – зговорил…

Очень слбо помню, о чем именно я говорил. Вероятно, о том же, о чем и все – о срочной ндобности для нс, учщихся, создть свою оргнизцию. Нверное – о Революции. Возможно, о том, что он не должн помешть доведению войны до победы. Безусловно о свободе: все тогд говорили о свободе; неясно было одно: кто ккое предствление вклдывл в это слово?

Конечно, я говорил то же смое, что и другие. Но ростом я был н голову выше любого из присутствоввших (во мне тогд уже было около 185 снтиметров). У меня был буйня, взлохмчення шевелюр, был громкий голос. Н мне был кожнк и обмотки, в рукх я держл не что-нибудь – винтовку, встрийскую! Боевую!

Вот почему, когд стли выбирть делегтов н тут же нмеченное общегородское собрние учщихся и во "Временную Упрву" будущей оргнизции, этот лохмтый верзил с винтовкой прошел и туд и туд. Я стл ОСУЗЦЕМ.

И, хотя ОСУЗ (Оргнизция средних учебных зведений) вполне зкономерно окзлся (не мог не окзться) мыльным пузырем, оргнизцией липовой, игрушечной, временной (он не нмного пережил Временное првительство), хотя он очень мло чего внес в жизнь стрны, – в моей личной жизни роль его окзлсь чрезвычйной.

ОСУЗ срзу, "одним мхом" сделл меня если не взрослым, то, во всяком случе, подготовленным к поднятию по ступеням этой стрнной штуки – овзросления.

Ндо скзть, что и вообще он был чрезвычйно хрктерным порождением своего – очень короткого, но многознчительного – момент.

Это дет мне прво и повод скзть о нем в дльнейшем несколько слов.

Тк я собирлся зкончить глвку о первых, феврльских днях Феврльской революции. Но, зговорив о трудностях выбор "жизненных линий" в тот момент, я вспомнил одну, ткую же "жизненную" историю. Трудно было ориентировться и выбрть дльнейший верный путь не только тким, кк я – семндцтилетним. Может быть, много труднее пришлось – и тогд, и в долгие дльнейшие годы – стршему поколению интеллигенции.

Н следующий день после собрния у "Лентовской" мне, в рдостном, светлом – дже слегк восторженном – нстроении, вздумлось зглянуть к моему школьному другу К.

Семья К. был стродворянской и крупночиновничьей семьей, из очень крепких и очень известных. Они – по женской линии – были в родстве с Протсовыми, через них – с Гнниблми. Дв брт К. перед революцией по-рзному определили себя в стром мире. Один из них, Николй Николевич, придерживлся првокдетских взглядов. После пятого год он короткое время побывл дже министром, по-моему – земледелия.

Второй брт, Пвел Николевич, был и остлся убежденным консервтором, "првым", монрхистом. В его доме зпросто бывли ткие киты черносотенств, кк пресловутый Н. Е. Мрков-второй, мишень криктуристов, зля ненвисть всех, кто стоял н позициях хотя бы относительно прогрессивных, или кк не менее известный министр внутренних дел Николй Мклков, брт кдет и прослвленного двокт Мклков Влдимир.

Сын Пвл К., мой одноклссник и друг Пвел Пвлович К., не придерживлся взглядов родителей, но и не возмущлся ими. Он был смостоятельно – и очень интересно – мыслящим юношей, тяготел к философии, был отличным музыкнтом, интересовлся уже – по примеру дяди и отц – экономикой и финнсовым делом, но к вопросм "чистой политики" был рвнодушен. Стрше меня н год или полтор, он дже среди учеников гимнзии Мя выделялся и обрзовнностью, и смостоятельностью взглядов и вкусов. Я его очень ценил тогд, д и н протяжении всей моей последующей жизни. Вплоть до кончины своей он оствлся лучшим из моих друзей. Но сейчс не о нем.

Н Пятой линии Всильевского открыл дверь (первые же дни; ничто не успело измениться) знкомя мне горничня. Сняв с меня пльто, он покзл н – тоже отлично мне известную – дверь:

– Пвел Пвлович у Пвл Николевич в кбинете.

Я пошел было привычным путем, но вдруг змер н месте. Из-з двери кбинет я услышл голос хозяин дом. Пвел К. стрший – рыдл.

– Ах, Пшеньк! – донеслось до меня сквозь тяжелые, трудные всхлипы. – Что ты меня успокивешь? Все, все – хинью пошло! Монрх, – он сильно грссировл, – вер, родин… Все – прхом! Погибло все, з что был отдн жизнь ткого множеств лучших людей… Слышть не могу этот счстливый Колечкин голос по телефону… Конец, конец всему!

– Пп, – взволновнно перебивя отц, уговривл мой друг, – ну полно! Ну что ты, ппочк?! Нельзя же тк отчивться: перемелется…

– Ничто не пеле… не перемлывется в истории, мой дружок! Он все ломет! Все рухнуло. Конец… Нет престол… Нет првды… А для чего же тогд жить? Для чего?

– Ппочк! Ну, рди ммы… Ну успокойся, ппочк…

До крйности потрясенный, я отступил в прихожую, снял с вешлки пльто и, буркнув горничной, с любопытством смотревшей н меня: "Я передумл, потом зйду!", очень рсстроенный ушел из темной этой квртиры, от этой, кк бы тяжко придвленной свершившимся, семьи н улицу, н свет, н вешнюю кпель, н грохот и гомон мир. Вот тк было тогд.

Прошло, вероятно, лет семндцть, может быть – девятндцть. В Москве, кк и в кждый мой приезд туд, я зшел к Пвлу Пвловичу К., двно уже крупному советскому рботнику-финнсисту. Прожив нелегкие десятилетия, побывв во всяких передрягх, он по-прежнему оствлся умницей, тонким человеком, лучшим из моих друзей.

Я пришел, когд он собирлся пойти к отцу. (Пвел К. стрший, нсколько я предствляю себе, тогд уже прекртил рботу по бнковскому делу и доживл жизнь н покое где-то в Плшовском переулке, около рынк). Я отпрвился с ним.

Я с удовольствием просидел у стриков К. весь вечер, – с Пвлом Николевичем всегд было о чем поговорить: видел и помнил он много и рзное.

Время в этот момент было очень неспокойное. Мир нклялся от год к году. Итльянские бомбы уже гремели в Абиссинии. Гитлер нбирл чудовищный рзгон. И в Европе, и з ее пределми стновилось все тревожнее. Об этом зговривли, встречясь, все советские люди.

Уже прощясь в прихожей, Пвел Пвлович-сын вдруг еще рз обернулся к отцу.

– Нет, ну все-тки, пп? – словно обрщясь не к человеку, к оркулу, снов спросил он. – Д, тревожно, очень тревожно… Д, есть признки прямо зловещие, я соглсен… Ну, все же, кк, по-твоему? Выход-то – есть? В чем выход?

Никогд я не збуду этого. Пвел Николевич К. – бывший друг Мрков-второго, бывший директор депртмент Госудрственного кзнчейств Российской империи, бывший орловский помещик, тот смый, что плкл в мрте 1917 год в Снкт-Петербурге нд крхом монрхии, кк Мрий н рзвлинх Крфген, – все еще крепкий телом, все еще бодрый умом, строго посмотрел н сын через очки и, кк бы в некотором рздумье, рзвел перед собой сильные короткие руки.

– А выход, Пшеньк, – без тени сомнения твердо проговорил он, – выход я теперь могу тебе укзть один-единственный. Мировя революция! Инче – фшизм. А это было бы – гибелью человечеств. Мы с Пвлом Пвловичем переглянулись.

КОНЦЕРТ-МИТИНГ

Нкнуне семндцтого год жил в Петрогрде, н тихой Петрогрдской стороне, ученый. Геолог Петр Кзнский. Будучи уже человеком в возрсте, он продолжл свято хрнить эсеровские взгляды и симптии студенческих времен. В молодости – тм, н рубеже веков, – он и см был кк-то причстен к нродовольческому движению и женился н девушке, "змешнной" в нем. Звли эту девушку Анной Георгиевной Кугушевой – княжной Кугушевой! Но между "своими" он был всегд известн просто кк "Егоровн".

Ндо прямо скзть, в семндцтом году бывшя княжн ничуть не походил н "сиятельство", выглядел именно совершенной Егоровной. Небольшого ростик пожиля женщин, со строзветным узелком-просвиркой полуседых волос н зтылке, с древними, связнными ниткой очкми н остром носу, с утр до ночи хлопотл в большой и бестолковой квртире ученого. Если он не возилсь с внукми (внуки тоже звли ее Егоровной), не стряпл, не обшивл семью, то читл свое "Русское богтство" или знимлсь делми постоянных и бесчисленных "гостей" – никому не известных, но остро нуждющихся в помощи молодых прней, прибыввших н Петрогрдскую со всех концов стрны с рекомендтельными зпискми от стрых друзей по студенческим кружкм, по тверскому или смрскому революционному подполью, по двним, тк з всю жизнь и не порввшимся, молодым связям.

Приезжли ккие-то "Ломоносовы" – мрчновтые поморы или сибиряки, нмеренные поступить в университет, в Техноложку, в Политехнический, – без грош в крмне, но с твердым укзнием: "Нйди Егоровну, Егоровн поможет". Прибывли отбывшие сроки ссыльные – "от товрищ Нйденов", "от Мрии Ивновны", "от Лизы Беркутовой": "Егоровн, помогите!" Некоторые возникли н один день и исчезли, куд-то с рук н руки переднные. Другие месяцми жили н одном из трех дивнов этой необычной квртиры, где н половине стен обои были оборвны неутомимыми рукми млышей и где н открывшихся чстях штуктурки были мсляной крской нписны рзные "устршители": тут – рзинувший псть тигр, тм – стршного вид дикрь, в третьем месте – для смых мленьких – зля собк… "Чтоб не тк обои дрли!"

У четы Кзнских был дочк, Сонечк. Он рно вышл змуж з художник, Алексндр Боголюбского. В двдцтых годх мне довелось рботть с Алексндром Всильевичем Боголюбским в Комвузе, в мстерской нглядных пособий.

Тогд-то он и рсскзл мне эту трогтельную и поучительную историю.

***

Четвертого преля семндцтого год Егоровн попросил зятя пойти с ней з покупкми (извозчиков никких не было; в переполненные трмви – они и ходили-то еще совсем нерегулярно – попсть не было никкой мыслимости): "Помогите, Сшеньк!"

Они вышли и пошли по Геслеровскому; жили они н Петрозводской, 10, посреди Петрогрдской стороны. Егоровн, в обычном своем обличии – в шляпке нчл век, в стренькой шубейке, в мужского покроя ботинкх – поспешл, кк все хозяйки, впереди. Художник, приглядывясь к окружющему, к невиднным доныне жнровым сценкм, шествовл сзди.

Звернули з угол Широкой, и Егоровн вскрикнул:

– Анечк, миля! Вы откуд тут?

– Егоровн, дорогя… Господи, вот неожиднность!

Женщин, с которой они столкнулись н улице Широкой, был помоложе Егоровны, но тоже среднего рост, тоже одетя без всякого щегольств, – учительниц или земский сттистик.

Художник Боголюбский по опыту предвидел, что сейчс произойдет: нчнутся объятия, поцелуи, шумный обмен новостями: "А где теперь товрищ Андрей?" – "А вы слышли – Лен Бутов уже едет из Нерчинск сюд…" – "А вы двно видели ткого-то?"

Зня, что тк бывет всегд, художник Боголюбский отошел н дв шг и, кк подобет художнику, – пок суть д дело – знялся зрисовкми того, что его окружло: революция же, кждый штрих дорог! Он нбрсывл людей, читющих по склдм ккую-то листовку или прикз… Грузовик с солдтми, у которого зглох мотор… Двух женщин, озирясь продющих или покупющих что-то друг у друг…

Нконец до него донеслось:

– Тк, милочк, что же это получется? Живем почти рядом… Анечк, родня, д зходите к нм в любое время, зпросто… И Петя будет рд, и я…

– Егоровн, дорогя, прямо не зню… В ближйшие дни – никк… У нс ткя рдость! Ведь Володя вчер приехл.

– Ну, что вы говорите? Поздрвляю, от души поздрвляю… Ну, тогд – потом, когд все успокоится…

Отойдя н полквртл, немногословный Боголюбский спросил мимоходом:

– Знкомя?

– Д, конечно… Я ее еще с пятого год помню… Првд, встречлись мы редко…

– Кто-то к ним приехл? Из Сибири?

– Д нет, это – Володя, ее брт, Ульянов-Ленин. Известнейший социл-демокрт. Из эмигрции…

В двдцтых годх, вспоминя эту встречу, А. В. Боголюбский всякий рз до слез сердился н смого себя, н Егоровну, н весь мир: "Нет, ну вы только подумйте – бытовя сценк! "Володя приехл!" Ну… Знл бы я в тот миг, кто ткой этот Володя, рзве бы я тк к этому отнесся? Просто смого себя стыдно: солдтиков зрисовывл! И Егоровн хорош: "Когд все успокоится", ?!"

Но ведь в том-то и был згвоздк, что не только он "не знл". Все мы еще не знли. Мир не знл.

Петербург, рбочий Петербург, встретил Ленин с великой рдостью и ндеждой, но ккое множество остльных его жителей – его "обывтелей" – дже не подозревли, кто, ккой человек вчер ступил н тротуры и мостовые город? А тк, собственно говоря, бывет и всегд.

***

ОСУЗ, членом Упрвы которого я уже был, в эти первые дни пытлся еще стоять н "чисто кдемической, политичной плтформе": "Мы учщиеся. Чтобы рзбирться в политических здчх, нм ндо прежде всего зкончить нше обрзовние. Это – единственное, чем мы можем принести пользу нроду, Родине. Тк двйте же думть о нилучшем, нибыстрейшем, ниболее прогрессивном обучении. О том, чтобы нлдить Новую Школу в Новой Стрне. А политику оствим стршим…"

Не очень оригинльня позиция эт тогд кзлсь нм госудрственной, мудрой, взрослой. Мы в нее верили. Первые десять, может быть пятндцть, дней. А потом…

В нчле второй половины преля меня спешно – "Экстренно! Вш явк обязтельн!" – вызвли н внеочередное зседние Упрвы ОСУЗ; н этот рз – в женскую гимнзию Болсуновой, н углу Введенской и Большого. Что случилось? А вот что.

Нш "ндклссовя" плтформ вдруг лопнул. У нее обнружились недоброжелтели, врги. В тот момент, кк это ни стрнно, – не слев, спрв; но тем не менее – врги и противники с политической окрской. Сердитые. Злые.

В гимнзии Видемн н Всильевском процветли дв не избрнных в осузские "оргны", но энергичных стршеклссник. К моей досде, одного из них звли Воскресенским, другого Богоявленским, тк скзть – в "пндн" мне, Успенскому.

В эти дни кмерное, домшнее "Володя приехл" обернулось уже всероссийским грозным "приехл Ленин". Две недели нзд о Ленине слышли лишь некоторые; теперь его имя было н устх у всех. У одних – "нш Ленин", "Ленин приехл, он теперь возьмется з дело". У других – "приехл в зпломбировнном вгоне", "немцы его пропустили – вы думете – тк, зря?".

Воскресенский и Богоявленский приндлежли к этим "другим". К "другим" из ниболее рспрострненных гзет. К "другим", шумящим и шипящим н летучих митингх, которые с кждым днем больше, словно рзмножясь, почкуясь, зливя толпми все перекрестки, потом – все площди, потом – все улицы из конц в конец, зполонили уже и всю Северную Пльмиру и все время петербуржцев.

Вознесенский и Богоявленский кликнули по школьным пртм клич: "Долой немецких шпионов – большевиков! Мы, учщиеся средних школ, должны вслух н весь мир вырзить свое русское мнение. Мы – з войну до победы! Мы – з верность союзникм! Мы против порженц Ленин и его группы. Все – н нтиленинскую птриотическую демонстрцию у дворц Кшесинской!" И, кк вскоре выяснилось, среди учщихся у них ншлось немло последовтелей! Кк же быть и что должен делть теперь ОСУЗ? Что должн делть Упрв? Кк поступть нм, мудрым, взрослым, госудрственно – кк нс учили в гимнзиях! – мыслящим ппиным и мминым сынкм?

У "Болсуновой", н углу Большого и Введенской, зкипели стрсти. Я не зню, где вы теперь, тогдшние мои "со-упрвцы", куд знесли вс бури тех лет. Но если кто-нибудь из вс: очкстый белорус Синеоко, единственный из всех нс носитель ккуртной рыжевтой бородки, стройный, в полувоенной форме Дебеле, деловитя и ромнтическя "болсуновк" Вер Либермн, лохмтый рослый Севк Черкесов – будущий плеонтолог, нш "король репортеров" – редктор осузской гзеты "Свободня школ" – чернявый Миш (кжется, Миш?) Сизов и многие другие, – если вы сейчс живы и прочтете эту стрничку – вы подтвердите: тк все оно и было.

Мы кричли и спорили длеко з полночь. Очень нм было трудно. С одной стороны – свобод слов, свобод демонстрций!!. Не могли же мы с первых же шгов нрушть эти священные принципы! Кзлось – мы, конечно, должны предоствить Воскресенскому – Богоявленскому и всем их единомышленникм возможность свободно выржть их свободные убеждения…

Но с другой-то стороны – только совсем нивный дурчок мог бы не понять: что ткое нши всилеостровские деятели? К чему они стремятся, о чем мечтют? Д ведь – именно нложить полный, окончтельный зпрет н нтивоенную пропгнду, н рбочие демонстрции, н Ленин и его пртию, н то, н чем стоят Советы, н все, что живет во дворце Кшесинской… Уничтожить эту смую свободу!

Они рвутся стть силой, способной ткой зпрет сделть действительностью, вернее – проложить дорогу ткой силе… Нчть. Стть зстрельщикми. З этими всилеостровскими юнцми чувствовлось присутствие притившихся пок что, примолкших звтршних Квеньяков и тьеров… Тк что же, мы должны рспхнуть перед ними двери? Кк же быть? Куд ни кинь – все клин!

После долгих прений мудрецы пошли н пллитив. Было решено, что в столь вжных вопросх прво судить – не з Упрвой, исполнительным оргном, – хитро придумли! – з общим собрнием всего ОСУЗ, делегтов от всех рйонов город.

Мы и собрли его через дв или три дня н Выборгской стороне (видимо, мы потянулись к рбочему рйону, инстинктивно ищ тм себе поддержки), н Выборгской же улице, в ктовом зле 11-й кзенной мужской гимнзии.

Лиховто мне пришлось н этом общегородском собрнии!

Председтельствовли н нем поочередно нши смые крепкие мстер ведения собрний – Ивн Свич, крсивый, мрчновтый, со сросшимися черными бровями и тргическим лицом, похожий н Ивн Грозного в юности, "мец" (он был инвлидом – ходил н протезе – в результте ккой-то спортивной ктстрофы), и головстый, с хитрым утиным носиком, с тоненьким пучком волосков нд здним концом по линейке выверенного пробор, скрипучеголосый, до непрвдоподобного спокойный и влстный Юр Брик из рельного училищ Штемберг н Звенигородской. (Этот Юр, собственно, был уже н вылете из школы, кк и большинство упрвцев-восьмиклссников. Он уже осознвл себя не сегодняшним релистом – юнкером. Он уже и говорил и вел себя кк звтршний "констопуп" или "михйлон".) Им бы и книги в руки н этом собрнии. Тк – нет же!

Встл вопрос – кому из упрвских крснобев выступить с доклдом, потом с зключительным словом ( может быть, и с ответом ншим противникм в прениях?) и добиться, чтобы собрние вырзило вотум доверия нм, чтобы нс, упрвцев, уполномочили устновить линию поведения в нмеченный всилеостровскими Квеньякми день нтиленинской демонстрции. Всем стло не по себе; все – дже глвный осузский Демосфен Лев Рубинович – стли лукво уклоняться от этой чести. И вот тут-то и было скзно… Тк, в шутку:

– Слушйте, коллеги… Д здесь и спору быть не может. Выступть против кого? Против Воскресенского и Богоявленского? Тк уж, рзумеется, – Успенскому: пусть три "священнослужителя" тскют друг друг з волосы, кк н Вселенском соборе…

Острое слово – вещь подчс решющя. И выбор пл н меня.

Было жрко. Собрние зтянулось до позднего вечер. Н нем присутствовли не только учщиеся, – пожловли и некоторые педгоги; им все это было "очень любопытно": это их же питомцы "выходили в люди".

Прения докипели чуть ли не до рукопшной.

Но удивительно, кк все мы – подростки – срзу, з несколько недель, нловчились тогд, нтренировлись "н прлментриев". Вся зседтельскя терминология был нми освоен нзубок. Мы лучше, чем в Думе, умели уже требовть слов "по мотивм голосовния", зпрещть его, "гильотинируя список орторов". Мы знли, кк и когд можно "лишить слов" и когд получить его "по процедурному вопросу".

Мы, "упрвцы", в этом отношении нмного превосходили нших яростных, но простовтых противников. И орторми мы, очевидно, окзлись более искусными.

Весь в поту, озверев, уже себя не помня, я брд слово множество рз. Мне свистли и шикли, плодировли и кричли: "Првильно!" Мленький белокурый Воскресенский, весь дрож, со слезми н глзх, вопиял о "солдтской крови, которую вы хотите втоптть в землю", о "слве и позоре родины", до которых нм, по его словм, дел не было. Но вдруг он сорвлся.

– Делйте, кк хотите, господ осузцы! – яростно зстучл он кулчком по кфедре. – Армия встнет, кк один человек, и в брний рог скрутит вш дешевый, нерусский, чуждый нроду русскому, интернционлизм…

И мне стло, собственно, нечего делть… Рскрыв крты, он погубил себя: "Вндеец! Звтршние шуны! Долой!"

Н улице был весн. Н фоне рыжего прельского зкт искрилсь и лучилсь влжня, точно бы тоже слезливя, Венер. Я и Алексндр Августович Герке – мой, Свич и Янчевского учитель истории, не поленившийся прийти н Выборгскую послушть своих учеников, шли мимо церковной огрды Ионн Предтечи, по той смой пнели, с которой семь лет нзд, ткой же весной, я, десятилетний, с восторгом и блгоговением взирл н комету Гллея, зпутвшуюся меж куполов и крестов… Он, покчивя головой, не вполне одобрял мой орторский пыл…

– Кк-то все-тки, Успенский… слишком уж это вы резко!.. Я не уверен, что этого, кк его… Воздвиженского, следовло нзывть "союзником"… Если, конечно, вы имели при этом в виду Союз русского нрод, черносотенцев… Не кжется ли вм, что следовло бы все же быть немного объективнее, мягче?..

Но мы были довольны. Общее собрние вырзило нм полное доверие; оно уполномочило Упрву ОСУЗ принять все необходимые меры, чтобы не допустить учстия гимнзистов Петрогрд в уличной демонстрции против одной из революционных пртий. Был, првд, проведен вжня оговорк: "не допускть" мы имели прво, действуя исключительно путем убеждения. Нм поручлось отговорить коллег-учщихся от выход в нзнченный день н улицу. Убедить. Подвить докзтельствми. Тогд это было модно: ведь и Керенский слыл "Глвноуговривющим" н фронте…

Мы понимли, что добиться этого будет не легко… И вот тут-то кончется прискзк и нчинется скзк.

***

Итк, решено: мы, Упрв, должны идти несколькими путями. Во-первых, ндлежит устроить по школьным рйонм целый ряд собрний, но кких? С учстием видных политических деятелей. Ндо добиться, чтобы к нм приехли и выступили перед учщимися, рзъясняя происходящее в мире и в стрне, всем известные люди – члены Госудрственной думы и ее вновь созднных комитетов, лидеры рзличных – конечно, "левых" – пртий, крупные прогрессивные журнлисты, двокты, почем мы знем – кто? Кто угодно! Знменитости – от вчершних октябристов, членов бывшего "Прогрессивного блок", до большевиков!

Кк добиться? Добиться! Поехть к ним, улестить их, упросить, убедить, зствить… рисуя перед ними жуткие кртины: школьники – "вши дети!" – соблзненные безответственными гитторми, выходят н улицы, соствляют ядро шумной мнифестции, стлкивются со сторонникми прямо противоположных взглядов… Нчинются стычки. Строятся бррикды. Теперь у всех есть оружие. Возникют перестрелки, рукопшные… Вы хотите этого?

Мы должны рзбрость по городу множество своих приверженцев, устривть повсюду летучие митинги, ловить "нших", молодежь, убеждть ее в нелепости, несвоевременности подобных методов воздействия… "Революция зкончен, коллеги! Строить новую жизнь ндо не в шумных столкновениях, в рботе. Не демонстрировть, не митинговть: учиться, выступть в печти".

Ндо докзть учщимся, что првы – мы. Ведь будет же Учредительное собрние: оно и решит все…

Мы должны ткже – и кк можно быстрее! – оргнизовть в городе мощный центрльный митинг. Роскошный, шумный, с учстием звезд и светил, широко рзреклмировнный!!. Митинг и для школьников и для родителей. Ткой митинг, н который явились бы уж смые крупные фигуры – министры Временного првительств, его комиссры; но чтобы рядом с ними выступли тм и лучшие орторы Петербург, и его знменитые ктеры, музыкнты, певцы… "Знете, – не митинг, , тк скзть, "концерт-митинг". Очень точное определение, черт возьми!"

Смое удивительное было то, что мы не только поствили перед собою здчи, – мы тк и поступили и устроили все это. Дже – "концерт-митинг" в Михйловском тетре.

Мы нчли с того, что учредили в центре город кк бы "глвный штб". Очень просто кк. Явились четверо гимнзистов – я в том числе – в один из прельских дней с утр в 3-ю гимнзию, в Соляном переулке, и зявили ее директору, что мы оккупируем здние, отменяем знятия н три дня и будем отсюд "руководить всем".

Смущенный действительный сттский советник снчл недоуменно рзвел рукми, потом побгровел и, хотя не очень уверенно, зтопл н нс козловыми спожкми:

– Мльчишки… Не потерплю!..

Это было ошибкой. Мы рестовли директор домшним рестом, зперли его в его же кбинете и нложили "осузскую печть" н телефон. Зняв кнцелярию и зкрыв двери здния, мы приступили к опертивным действиям. Посдили дежурных, вызвли "курьеров", устновили прямую связь со всеми рйонми… Глвой связистов – причем отлично все оргнизоввшим – был нзнчен, если не ошибюсь, курчвый, подвижный и в то же время "здумчивый" (юнец, совсем еще зеленый, моложе нс всех) Сереж Ольденбург – то ли сын, то ли племянник, то ли внук кдемик-ориентлист. Колес зкрутились.

Нс или дв спустя кому-то из нс пришло в голову:

– Коллеги! А директор?

Мы зглянули в щелку. Директор, совершенно усмиренный, сидел в глубоком вольтеровском кресле и внимтельно читл толстенный "Вестник Европы". Впрочем, иногд он вствл, потягивлся, подходил к окну, смотрел в него, покчивл головой, пожимл плечми, двусмысленно ухмылялся и снов возврщлся в кресло.

Потом оттуд рздлся стук.

– Молодые люди, я есть хочу… Арестовнных обычно кормят! – жлобно скзл директор через дверь.

Возникло некоторое змештельство, из которого, однко, был нйден выход. Мы выбрли смую эффектную из нших брышень, Лялю И. Вдвоем с другой девушкой они сбегли в ближйшую кондитерскую, купили печенья, пирожных. У гимнзической швейцрихи был добыт чйник; сткны имелись в шкфчике возле кнцелярии: педгоги любили и в мирные дни побловться чйком. "Brzuszek pogrzaе" [36] – кк говорят поляки. С подносом в рукх нши "belles chocolati res" [37] вступили в директорский кбинет.

Действительный сттский советник очень внимтельно посмотрел н них, снял очки, протер их плточком и поглядел вторично.

– Ну – вот… Это совсем другое дело! – с явным удовлетворением произнес он. – Теперь, юные тюремщицы, можете дже не зпирть меня. Зчем же мне отсюд уходить?

Спустя некоторое время Ляля И. вызвл туд кого-то из нс. Директор, веселый, довольный, предлгл мировую.

– Вы меня убедили, – скзл он. – Нет, не в вших… м-м-м… методх! В рзумности вших конечных целей… Не вижу для вс никкой ндобности тртить силы – ткие прелестные силы! – н здержние одного спокойного стричк в этих стенх. Если вы меня выпустите, я пойду домой… Я – кпитулировл, черт с вми!

Только нйдите способ держть моих педгогов в курсе событий: они-то не должны же бегть поминутно в гимнзию, чтобы устнвливть – школ он или все еще штб?..

Это все было уже двно предусмотрено, и мы его отпустили. Н нс ндвиглись другие хлопоты и волнения.

Тк, нпример, буквльно только что, и в непосредственной близости от "штб", милиция, в свою очередь, рестовл ншего "упрвц" Дебеле и увел его в неопределенном нпрвлении.

Прибежл кто-то из нших "курьеров" – добровольцев-млдшеклссников – и рсскзл, кк это случилось. Н углу Пнтелеймоновской собрлся небольшой митинг. Агитторы всилеостровцев действовли энергично. Выяснилось, что они проникют в кзрмы питерских полков, призывют и солдт демонстрировть со школой. Один из них звел споры н эту тему у фонрного столб возле смого училищ Штиглиц, нсупротив 11-й гимнзии. Проходивший мимо Дебеле вмешлся в дело. Чтобы овлдеть внимнием толпы, он вскрбклся н фонрный столб и с этой трибуны стл возржть вообще против всяких мнифестций.

Все это происходило не н Выборгской, не з Нрвскими воротми, в смом центре город. Здесь сочувствие слуштелей окзлось не н стороне Дебеле. "А, что с ним рзговривть! Он, видно, см – из порженцев! – крикнул кто-то. – Милиция, чего смотрите? Может быть, это – шпион! Сведите его, куд следует…"

Дебеле совлекли со столб и потщили…

Возник переполох: кк теперь быть? Тревожно, конечно, но… Отвлекться от прямого дел дже рди тких происшествий было недопустимо: нс ожидли свершения чрезвычйные…

Кому-то поручили выяснить "это недорзумение", мы – столпы Упрвы – двинулись по рзным мршрутм – приглшть влстителей дум столицы зняться ншими трудностями.

Ивну Свичу, Льву Рубиновичу, Севе Черкесову, Синеоко и мне выпло н долю снчл посетить в его министерстве н Фонтнке министр путей сообщения Н. В. Некрсов. Некрсов был левым кдетом; мы точно учитывли, что любой левый лучше, чем првый, н нших митингх и собрниях. Потом ндлежло изловить министр нродного, просвещения Мнуйлов – этот не облдл никкими особыми достоинствми с точки зрения митинговой – средний профессор-либерл! – но был кк-никк ншим министром. И, нконец, – добрться до "смого". До Алексндр Федорович! До Керенского… В его соглсии прибыть к нм мы длеко не были уверены – слишком уж вжня персон, – но поручение досягнуть до него у нс было.

"Спрвились у швейцр, доложились дежурному чиновнику, тот привел их в приемную директор депртмент общих дел. Пришлось ждть долго…"

Нет, это – не про нс! Это – з много лет до нс – по коридорм того же огромного кзенного здния н Фонтнке, 117, бродили в поискх службы только что окончивший Путейский институт Тем Кртшев – он же инженер Михйловский и пистель Грин – и его друг Володьк Шумн.

Теперь мы тоже шли по бесконечным переходм, устлнным ковровыми дорожкми. В коридорх было пусто и прохлдно. Кое-где в открытые двери были видны кбинеты, тоже пустые и прохлдные. Нс, покшливя, вел стричок-служитель – и он был пустым и прохлдным. "Тк – прямо вс к смому министру? – здумчиво переспросил он нс. – А, скжем, к его превосходительству господину Войновскому, товрищу министр, – не желете? Ну-с, вм виднее-с…"

"Ждть долго" нм не пришлось: министр явно скучл в полном безлюдье и безделье. Кбинет министр был необозримо громден. Стол в кбинете был тк обширен, что, кк шепнул мне н ходу Лев Рубинович, было "стрнно видеть столь просторную площдь без ндлежщей полицейской охрны. До революции-то в середине стол небось – городовой стоял!"

Член Госудрственной думы от Томской губернии Николй Виссрионович Некрсов, см путеец, очень блгообрзной внешности, очень приятно одетый человек – лет тридцти пяти, но уже двно профессор, – блговоспитнно поднялся нм нвстречу из-з этого стол. И тут выяснилось, что все-тки мы еще – мльчишки. Возглвляя ншу делегцию, впереди нс, опирясь н плку, резко хромя н своем протезе, шел Свич Ивн, сын бнкир и домовлдельц, юнош зпоминющегося вид, тоже прекрсно воспитнный, но – все-тки – юнец. По-видимому, он рзволновлся перед лицом предержщей влсти. Прямо по дорожке, нсупив густые, черные брови, он подошел к столу – решительно, твердо, слишком уверенно.

– Здрвствуйте, товрищи! – сделл общий приветственный жест Некрсов. – Чем могу служить? Что случилось?

– Дебеле рестовн! – вдруг свирепо и непреклонно бросил ему в лицо Свич.

Приятня физиономия кдетского министр н секунду дрогнул:

– Тк… Знчит – Дебеле рестовн? Это возмутительно! Но не могли ли бы вы мне все же сообщить: кто он ткой, этот Дебеле?

…Нет, после переговоров Николй Виссрионович Некрсов под всяческими предлогми уклонился от учстия в, нших делх:

– Простите, коллеги, но мне предствляется, что в днный момент я не т фигур, ккя вм нужн. Я – кдет.

– Левый, – ловко вствил Лев Рубинович.

– Левый, првый… Рзниц не всем зметн… д и не столь уж велик… Мой совет нгжировть кого-либо более… бесспорного. Ну, если не Алексндр Федорович, то, может быть, Свинков?.. Вот это – звезды первой величины. Они подойдут для – кк вы скзли? – "концерт-митинг"?.. В первый рз ткое слышу!.. Что-то, простите меня, вроде "шнтн-прлмент", рзве не тк?

Когд мы вышли н солнечную, весело пхнущую грязной водой и конским нвозом Фонтнку, Лев Рубинович толкнул меня локтем.

– Кк ты думешь, Лев, – спросил он доверительно, – кроме нс кто-нибудь был у него сегодня н приеме?.. Ты знешь, что: ничего, по-моему, у них не выйдет, у этого Временного, ?

…От Некрсов мы поехли в Мриинский дворец: нм стло известно, что в тот день и чс тм будет зседть Совет министров. Мы решили, что нет более удобного случя, чтобы понудить министров и комиссров выполнить нши постновления. И ведь – не ошиблись!

Шло зседние Совет министров. Шел прель 1917 год. К зднию дворц подъезжли и от него отъезжли мшины – много всяких тогдшних втомобилей, в том числе втомобили дипломтического корпус. Мшин Бьюкенен – посл и полномочного министр нглийской короны. Мшин господин Морис Плеолог, посл Фрнции, – в тот день в ней приехл во дворец господин Альбер Том – министр-социлист…

В приемных околчивлись корреспонденты прижских, лондонских, нью-йоркских и десятков других гзет. Они были готовы передть к себе н родину кждое слово, скзнное тут, в зле зседний. Весь мир вглядывлся и вслушивлся в то, что делют, н что ндеются, чего боятся, чем зняты господ русские министры, н плечх которых лежл в те дни ткя великя тяжесть, ткя стршня миссия: спсти или погубить стрну? Продолжить или зкончить войну с Гермнией? Сохрнить влсть в своих рукх или – уйти?!

А четверо или пятеро семндцтилетних школяров спокойно и нстойчиво сидели в одной из комнт дворц и требовли, чтобы – вот сейчс же, немедленно! – к ним вышел если не см князь Львов, если не Милюков, то уж по крйней мере министр нродного просвещения Мнуйлов.

И Мнуйлов вышел. У профессор Мнуйлов было в тот день воспление ндкостницы, небольшой флюс. Плохо было профессору Мнуйлову – и от политики, и от болезни; тут еще ккие-то непонятные юноши!

Мнуйлов, держсь рукой з щеку, смотрел н нс грустными глзми больного сеттер и внимтельно слушл все, что ему втолковывли.

– Д, д… Я понимю. Вы првы: не следовло бы это допускть… Конечно: зчем же втягивть… во всю эту… невнятицу… школу?.. Лучше бы – без этого… Д, но – кк?

Мы прямо скзли ему, что хотели бы, чтобы он, кк и другие крупные деятели, члены првительств, помогли, нм. Чтобы кто-то встретился со школьникми н рйонных собрниях. Чтобы кто-то из министров или, н худой конец, комиссров првительств, соглсился выступить у нс н общегородском митинге… Нет, не прямо н тему… Поговорить о птриотизме, о свободе слов, о положении стрны…

Мнуйлов вздохнул еще рз, еще безндежней, еще откровенней:

– Понимю, понимю… господ… Но – я? Не-ет, знете: это – не из той опоры! Кто же будет у вс слушть меня? Что я собою предствляю? Это ведь не совет по делм высшей школы… Знете что? Я вот сейчс пройду… туд… Попрошу выйти к вм… Нет, зчем вм Пвел Николевич, д он и не пойдет! Я попрошу лучше Алексндр Федорович…

И Алексндр Федорович не зствил себя ждть.

В те дни рук у него еще не был н перевязи, кк потом, но весь он был уже кк бы н некой декортивной перевязи. И его топорщщийся бобрик нд вытянутым, длинным лицом, и собчья стрость переутомленных висячих, щек, и тяжелый грушеобрзный нос, и нездоровый, серо-желтый цвет кожи – все это было поствлено н службу одной иллюзии – величия. Я не зню, зметил ли это кто-нибудь еще, но я положительно утверждю: этот человек, рзговривя с вми, не смотрел вм в глз. Нм, осузцм, и в этот день, – во всяком случе! Он то смотрел выше нс, кк, вероятно, должны были бы смотреть в будущее Днтоны и Ббефы. То, зложив руку з борт френч, нчинл глядеть в сторону, повернувшись к собеседнику в три четверти… Корсикнец, что ли?

Д уж кто-кто, мы его ничуть не интересовли. Но з нми стояли – кто? Школьники стрших клссов? Аг… Тк…

– Короче! – недовольно бросил он, прерывя кого-то из нс н полуслове. – Все вполне ясно. Вш плн мне кжется – гм! – рзумным. Большой митинг? Где? В Михйловском? Очевидно, вм нужн ккя-нибудь достточно популярня фигур… Переверзев? Нет, это – не то… Пешехонов? Его мло знют! Д, Борис Викторович… Это было бы очень неплохо. Но он – сегодня тут, звтр… Когд это у вс состоится? А – чс? Хорошо, я приеду см… До свиднья… юноши…

"Бльзколетняя" дм, сидевшя тут же з столиком, блгоухя резедой, блгоговейно зписл н перекидном клендре нзвнную дту, чс, телефон ншего "штб" в 3-й гимнзии, все нши домшние телефоны.

– Мы твердо ндеемся! – не без дерзости процедил ей в лицо Лев Рубинович. – Говорят, что точность – вежливость королей…

Он без слов окинул его свысок долгим снисходительным взглядом, и мы ушли. И прибыли в свой "штб".

Тм было шумно. Поминутно возврщлись ткие же уполномоченные для переговоров. "Винвер ктегорически откзлся…" "Я был у Аджемов. Он соглсен и, по-моему, очень обрдовлся…" "Крбчевский соглсился охотно, но требует не меньше четверти чс…"

Я всю мою жизнь удивлялся, не понимл и звидовл людям, умеющим что-либо оргнизовывть. А тогд среди нс – мльчишек и девчонок – ткие вдруг обознчились откуд ни возьмись.

Уже кто-то договорился с дминистрцией Михйловского тетр: зл есть! Уже ншли типогрфию, которя отпечтет фиши: двйте твердый список учстников! "Товрищи! А вы предствляете себе ясно? Мы же должны привезти и увезти их всех, и не н извозцх, конечно…" – "Деньги нйдутся!"

Нужны были цветы – для подношений ртисткм и вообще выступющим… Цветы? В жизни бы не догдлся! Нужно, чтобы действовл буфет, и – приличный буфет… "Хорошо, я поговорю с ммой, мм это умеет.. " А кто будет подносить букеты? Ну, Ляля И., но не одн же он…

Н улицу я вышел вместе с Юрой Бриком. Он был что-то хмуровт сегодня.

– Ты что пригрустнул? – спросил я его.

Кк рз в это время ворот, ведущие во двор Соляного городк нсупротив гимнзии, рспхнулись, и оттуд неторопливо выехл, пошевеливя невысокой бшней, зщитно-зеленый, сердитого вид броневик. Кк он попл туд – кто его ведет…

– Видел? – спросил меня Юр, пройдя несколько шгов. – Вчер я был около дворц Кшесинской. Тм во дворе тких… не один. И – мтросы – ух, ну и нрод!.. Тебе-то что, семиклсснику. А мне не сегодня – звтр в юнкерское. Пригрустнешь тут… Ну, ривидерчи!

Ндо скзть, что среди членов Упрвы ОСУЗ уже с нчл преля появился один более взрослый человек – только что вернувшийся из ссылки "витмеровец", эсер и поэт, Влдимир Прусск.

Что знчит – "витмеровец"?

Несколько учеников одной из питерских гимнзий во глве с юношей по фмилии Витмер были дв или три год нзд рестовны по обвинению в приндлежности к пртии эсеров. Их судили и выслли н поседение в Сибирь.

В ссылке молодые люди эти попли под крыло строй эсерки, "ббушки русской революции", кк ее именовл пртийня пресс, Ектерины Брешко-Брешковской.

Влдимир Прусск, юнош из интеллигентской семьи, не то докторской, не то инженерской, еще до всего этого выпустил небольшой сборник стихов под змысловтым, "бодлеровским" зглвием – "Цветы н свлке". Стихи – что и понятно – были еще совсем не смостоятельные, подржтельные. Обрзцом был – никк не грмонируя с нзвнием сборник – Игорь Северянин. Шестндцтиили семндцтилетний гимнзист В. Прусск рсскзывл в северянинской лексике и ритмике о том, кк он (они – ткие, кк он) после очровтельно проведенного дня "рзвртно поскетничть втомобилят в Метрополь"" и т. д. и т. п. Критик отнеслсь к выпущенному н собственные средств втор белому сборничку, пожлуй, иронически. Публик им не зинтересовлсь…

Уж очень много тких "рзвртно-скетничющих" юнцов появилось н ее горизонте. Он не верил в их изыски, и првильно делл…

Кк совмещлись в голове и в душе юного поэт северянинские эксцессы с эсерством, я сейчс уже не берусь рстолковть ни читтелю, ни дже себе. Вообржя теперь психологию тогдшней интеллигенции, мы невольно стремся рционлизировть (и – схемтизировть) ее стрнную противоречивость. Нм все кжется, что ткой причудливой двойственности быть не могло, что это – либо полня беспринципность, либо кмуфляж, либо… А н деле все обстояло вовсе не тк, и тот же Прусск был совершенно искренен в обеих своих ипостсях – и когд переносил с одной конспиртивной квртиры н другую эсеровскую литертуру, и когд нслждлся "бронз-оксидэ, блондинкми – Эсклрмондми" Северянин, его рспутными "грэзэркми", его "принцессми Юниями де Винтро" и пытлся – в стихх, конечно, только в стихх! – изобрзить и себя удчно "смкующим мезльянсы" с рзличными "нпудренными, нрумяненными Нелли".

Никких Нелли не было; не было и доступных гимнзисту "Метрополей". И кк только постновлением суд В. В, Прусск был отпрвлен по этпу в Сибирь, он збыл о "двендцтиэтжных дворцх" своего кумир, об "офилченных озерзмкх" Мирры Лохвицкой и всей душой переключился в иную тонльность.

В сибирском издтельстве "Бгульник" вышел второй сборник стихов В. Прусск, с совершенно иным нстроем. Нзывлся он "Крест деревянный" и был полон не очень определенными, но скорее блоковскими, чем северянинскими, реминисценциями. Этот сборничек был змечен и получил совсем другую оценку. И стихи стли много серьезнее, смостоятельнее (среди них – несколько просто превосходных), и – отчсти – сыгрло свою роль положение втор: "витмеровцев"-гимнзистов зщищл чуть ли не см Керенский, процесс был "громким", осужденные в глзх обществ стли жертвми и героями. Стихи ткого нчинющего поэт невольно производили впечтление…

В ссылке "витмеровские" связи с эсеровской (прво-эсеровской) группировкой укрепились. Вернувшись из Сибири в первые же дни свободы, и Прусск, и его единомышленник, друг и "сообщник" Сергеев окзлись в центре внимния стршего поколения эсеров – Прусск стл своим у Свинков, у приехвшей в Петрогрд "ббушки", в семье Керенских.

Н одно из осузских зседний они – он и Сергеев – явились вдвоем. Ореол вчершних ссыльных осенял их. Под гул всеобщей овции об героя были "оптировны" в соств Упрвы в кчестве ее почетных членов. Сергеев после этого срзу же исчез с ншего горизонт, Влдимир Влдимирович Прусск окзлся деятельным ншим сочленом, интересным и приятным товрищем…

Д и неудивительно: вчершний "кторжнин", "кндльник", овеянный ромнтикой следствия, суд, ссылки "в мест отдленные", и в то же время – поэт с двумя книгми! Он пленил ОСУЗ, осузцы пленили его… увы нендолго: летом 1918 или 19-го год он скончлся от ппендицит.

Я вспомнил Влдимир Прусск потому, что его эсеровские связи повлияли н нш "концерт-митинг". Он тки состоялся 19 преля в Михйловском тетре. Однко если вы возьмете гзеты тех дней, вы не нйдете тм упоминния об ОСУЗе в связи с этим фктом. Вы увидите всюду – и в гзетх, и н тетрльных фишх Госудрственных (вчер еще – Имперторских) тетров – объявления, что ткого-то числ "имеет быть "концерт-митинг" в пользу рненых и солдт н фронте, кковой будет проходить под верховным шефством и эгидой Ольги Львовны Керенской". Слов "ОСУЗ" тм нет.

Ткя высокя птронесс был необходим для дел, и Влдимир Прусск сумел поствить ее имя н ншем осузском мероприятии, кк вензель высочйшей особы. Ну кк же: супруг "смого"!

Рзумеется, никто не пошел бы н гимнзический "концерт-митинг" (это стрнное словосочетние нбило уже оскомину; оно зполняло тогд всю печть и все зрелищные учреждения), и ОСУЗу – имея в виду свои деловые цели – ндо было привлечь публику звучными именми и лозунгми.

Нш "концерт-митинг" состоялся и "прошел с большим успехом".

Все определилось соством выступвших. Я совершенно не помню, н ком был построен прогрмм "концерт", – пели певцы и певицы, кто-то из ктеров (по-моему, чуть ли не Тиме) что-то читл, деклмировли что-то птриотическое. А вот в митинговой чсти было много чрезвычйно привлектельного для тех, кто тогд мог и желл посещть подобные "форумы".

Гвоздем прогрммы был, смо собой, Керенский ("Послушйте, молодые люди, откройте секрет; кк его вм удлось зполучить?"). Но знчились в ней и другие крупные фигуры. Нпример, уже упомянутый мною, похожий по внешности н коренстого, бородтого русского мужик, министр-социлист Фрнции, хотите – товрищ, угодно – господин, Альбер Том. Том? "Социлист-реформист", профессор истории, про которого теперь в БСЭ скзно, что он "приезжл в Россию для гитции з усиление учстия в войне и содействия контрреволюции"? Д, д: вот этот смый. Посмотреть н живого фрнцузского министр?.. Ну что ж, н это тоже ншлось немло любителей… Конечно, теперь, через пятьдесят с лишним лет, я уже не могу вспомнить всех учстников "митинг". С очень уверенной, очень спокойной и толковой речью о междунродном положении – толковой, рзумеется, в плне его политических позиций – выступил Моисей Сергеевич Аджемов, весьм обрзовнный рмянин, юрист и врч, депутт Думы, кк и Некрсов, и, кк и Некрсов, левый кдет.

Блеснул крсноречием призннный питерский злтоуст, любимец публики, двокт во многих сенсционных процессх, зщитник Бейлис, Николй Крбчевский. Бурную, рсктыввшуюся по всем ярусм тетр речь, нсыщенную плменными фрнцузскими кртвыми "эр", бурлившую и клокотвшую у него в горле, вырженную не столько в словх, сколько в непривычной для русского глз яростной жестикуляции, в выкрикх, в смене интонций произнес Альбер Том.

О чем он говорил?

Д конечно, о том, с чем он приехл в эту стрну-згдку, н которую он и его собртья привыкли смотреть кк н "провой кток", призвнный миллионми жертв рсчистить путь к победе для "Entente Cordiale" – для "Тройственного Соглсий". Этот "провой кток" внезпно окзлся живым и стрдющим. Оп восстл против преднзнченной ему роли. Он бесконечно устл. А без него – что будут делть без него Фрнция, миля Фрнция; "несчстня, мленькя Бельгия", блгородня стрн мореплвтелей, но не воинов – Бритния?

Том нпоминл о великой помощи русских в роковой момент Мрнской битвы, когд судьб Фрнции висел н волоске. Он зклинл Россию проявить свое, воспетое поэтми и философми, "долготерпенье" и выдержть еще год, еще дв год, но не отступить. Он взывл к пмяти той революции, фрнцузской; к тем вчершним снкюлотм, которые потом шли воевть с вргми Родины н бесчисленных фронтх и прослвили Фрнцию не только Конвентом, но и великими воинскими победми… Он умолял и пугл; он укзывл, кк н буку, н Вильгельм Гогенцоллерн. Он взывл к строму бртству русского и фрнцузского оружия, зкрепленному сегодня н окроввленных полях под Верденом. Вот о чем и для чего он говорил тут.

А – другие? Откровенно говоря, я не берусь воспроизвести их речи. В них звучло, конечно, то же смое: призывы к верности делу союзников, крсивые слов о смопожертвовнии, об исторической роли России, множество рз спсвшей своей кровью европейскую цивилизцию от врврств… Были и горькие слов о тех, кто отдл уже свои жизни з будущую победу, чью пмять мы можем оскорбить сепртным миром или кпитуляцией…

Нет, я не хочу скзть, что говорившие были неискренни или что они цинически торговли чужой кровью, чужими стрдниями. У многих из них сыновья, бртья, близкие люди н смом деле уже погибли в огне войны. Другие по-нстоящему готовы были, если пондобится, идти н фронт и отдвть свою жизнь з то, что они понимли кк нродное дело…

Но все-тки между их словми и их делми лежл пропсть. Речи сбивлись н крсноречие. Между этим ярко освещенным злом и тем, что происходило в эти смые времен где-то тм, в непредствимой дли, в окопх, было чудовищно огромное, ничем не прикрывемое прострнство. И именно поэтому теперь, вспоминя прошлое, я не могу почти ничего сообщить: что же н том митинге было скзно? То смое, о чем писли ежедневно буржузные гзеты. То смое, о чем говорили мы, интеллигенты, дом, в своих семьях.

Н ншем митинге не было другой стороны. Между орторми и слуштелями не было глубоких рсхождений. Митинг шел кк по-писному, и, думется мне, если бы у меня в пмяти остлось стеногрфически точное воспроизведение всех речей – мне было бы горько и стрнно, перечитывя их стеногрммы, сознвть, что ведь тогд мне они предствлялись выржением првды.

Впрочем, я не очень внимтельно слушл говоривших, – рыдющих, поющих и биющих в литвры. Мне и без того было нелегко.

Я лучше других моих "коллег" (мы все еще предпочитли звть друг друг этим кдемическим словцом) мог болтть тогд по-фрнцузски. Поэтому именно меня, выржясь нынешним языком, "прикрепили" к господину Том. А кроме того, не зню уж по кким сообржениям, н меня возложили обязнность "знимть" присутствоввшую в одной из лож птронессу ншего митинг – Ольгу Львовну Керенскую. Хорошо еще, что их поместили в соседних ложх: я мог перебегть из одной в другую, стрясь, нсколько это было возможно, не уронить в грязь лицом ни себя, ни свой ОСУЗ.

С высокопоствленной дмой мне, семндцтилетнему, было не тк-то просто, – по отношению к женщинм я полностью сохрнял еще свою чрезмерную отроческую стеснительность и робость. Ольг Керенскя был, кроме того, в особом положении: милое лицо, большие грустные глз, кк у дмы н том серовском портрете, взглянув н который известный психитр Трновский срзу же определил тяжелую судьбу и душевные недуги женщины, послужившей художнику моделью… Был в этих ее глзх ккя-то тревог, смутный испуг, стрх перед будущим. В городе много говорили – првд, без особой точности – о неверностях внезпно взлетевшего н высоты слвы "Глвноуговривющего", о кких-то его ромнх, о том, что он "збросил семью"… Мне никогд еще не приходилось стлкивться ни с чем подобным; я, с одной стороны, неуклюже усердствовл, рзвлекя нстоящую взрослую дму, с другой – непростительно робел… Нелегко мне было…

Вот с мсье (или "кмрдом", – его можно было именовть и тк и этк, по желнию; он улыблся в ответ все той же прлментской фрнцузской улыбкой; он же был и профессором истории, и министром республики, и социлистом!) – вот с мсье Том было проще. Мсье Том от меня не нужно было ничего, кроме смых элементрных услуг переводчик, если он внезпно стлкивлся с не говорящими по-фрнцузски. Он держл себя с милой простотой, был дже несколько "жовилен" [38] в мнерх и обрщении. Стоило мне что-либо произнести, он схвтывл кк клещми мою руку своими рукми – крепкими, короткоплыми, мужицкими, по смое зпястье волостыми – и яростно тряс ее в порыве истинно глльской приязни: "О, мой дорогой юный друг!", "О, спсибо, спсибо, достойный русский юнош!" Можно было подумть – я кждый рз изрекл великую мысль.

Золотисто-желтый зл Михйловского тетр был переполнен 19 преля теми, кто через дв-три месяц уже обречен был получить звние "буржуев недорезнных". Поглзеть н своего кумир явилось великое множество дев и жен, кк когд-то н Бльмонт. Было совершенно ясно, что именно пленяет их в Керенском. Им – и этим дмм, и их мужьям, этим женм офицеров и чиновников, профессоршм и "советницм", содержнкм нуворишей и шиберов военного времени – и, рядом, вполне почтенным врчихм, учительницм, содержтельницм пнсионов, струхм, жившим н пенсии и эмеритуры [39] мужей, – было стршно одно: перемены! Стршно, что нчвшееся не остновится н уже совершенном, пойдет нрстть и рзвивться, увлекя з собой их жловнья и оклды, их кции и облигции, их пенсии и эмеритуры куд-то в неведомую, непредствимую пропсть – в будущее, в незнемое… А он кзлся им якорем ндежды, оплотом, злогом остновки, передышки, постоянств, возврт к привычному. Ведь он – против этого стршного Ленин, с его порженчеством. Он – против рбочих демонстрций, которые ходят по городу, подняв нд головми ужсные, мелом по кумчу нмлевнные – еще с привычными ятями, с "и" с точкми и твердыми знкми, – но уже явно грозящие гибелью всему святому лозунги: "Долой войну!", "Долой министров-кпитлистов!", "Пролетрии всех стрн, соединяйтесь!", "Вся влсть Советм!"

С тех пор кк Сш Боголюбский спршивл у своей тещи: "Кто это приехл?" – прошло только две недели, имя Ленин уже зкрыло собой все горизонты; рздржя и волнуя, оно звучло н кждом шгу… Оно пугло одних, оно окрыляло смые, кзлось еще вчер, несбыточные грезы других. Этим оно предствлялось отнятым нвсегд имением, упрздненной профессурой, нционлизировнным бнком, рзрушенной жизнью. Для тех оно с кждым днем стновилось все более несомненным синонимом смых зветных, смых стрстно ншептывемых слов: "мир", "земля", "свобод" – д и просто "жизнь, жизнь, жизнь" в конце концов!

Зл – если смотреть н него сверху, из ложи – был еще с обычным "имперторским" злом – мех и плечи дм, белые мнишки и зщитные френчи мужчин… Зл боялся слов "Ленин", ненвидел человек Ленин. Злу – этим только что произведенным поручикм, этим вчер лишь сделвшим "выгодные пртии" институткм, этим уже достигшим тихой пристни лысинм – было нужно ккое-то сильное противоядие от ночных кошмров. Слов "Милюков" и "Гучков", "кдеты" и "октябристы" перестли действовть н них. А тут – все говорят: "Керенский! Птентовнный препрт! Он дст вм спокойный сон, исцелит больные нервы…" Они ухвтились з Керенского. Мужчины – не без скепсис; женщины – с бсолютной верой.

Он сделл все, что мог, чтобы именно тк случилось. Он держл себя, с одной стороны, кк Робеспьер, кк Кромвель… Кто хотел не Кромвеля, Квеньяк, мог рзглядеть з этим нсупленным лбом и Квеньяк.

Но рядом с Квеньяком (н роль Тьер претендовть, конечно, мог лишь Пвел Николевич Милюков) проступл, кк тень, и первый любовник. Актер, "тэноре ди грчи", "душк-Керенский"…

Он вдруг окзлся ромнтической, с дрмтическими обертонми, фигурой.

– Ах, его тк обожют в рмии: солдтские рукопожтия переутомили его првую руку; ему пришлось по требовнию врчей подвесить ее н черную шелковую ленту!

– О нет, не говорите: в этом что-то есть! В Зимнем дворце коменднт (х, ну конечно – их, нынешний) отвел для него комнту, совершенно не зня, что в ней было рньше (откуд им это знть?). Окзывется, что это – спльня Алексндры Федоровны… Понимете: Алексндр Федоровн и Алексндр Федорович… Тут, душеньк, что-то есть!

– Бедняжк, вы знете, у него только одн почк… Он тяжело болен: обычня эсеровскя болезнь – туберкулез… Его дни сочтены, но он поклялся последние месяцы жизни отдть России…

Последние месяцы жизни! Смешно и жутковто, что и сегодня эт "одн почк" еще блуждет, кк фнтом, где-то тм, в Шттх, и все еще пытется внушить своим содержтелям, что если бы ему тогд, пятьдесят с лишним лет нзд, дли волю, он сделл бы русский нрод, Европу, весь мир счстливым…

Я и до этого митинг терпеть не мог Керенского; после – возненвидел его. То был в те дни нерссуждющя, бездокзтельня, брезгливя ненвисть без всякой политической окрски, но и сейчс я рд, что он – был.

Он, рзумеется, зпоздл, доствив нм, оргнизторм, немло тревожных минут. Но тем не менее он явился.

Никогд не збуду этого. Две нши девушки – ткое поручение было чем-то вроде приз н конкурсе "мисс ОСУЗ" – с огромным букетом крсных рнних роз (добыли же их нши "доствлы" в преле!) встретили его н сцене, в буре плодисментов, в реве "Керенский, Керенский!" и, трепещ от блгоговения, вручили цветы этому воплощению "ншей революции". Человек в полувоенной форме с бобриком принял букет и – вот он кков! – глнтно поцеловл дрительницм руки.

Ах, Ляля И., Ляля И! Сколько рз потом, в двдцтых, в тридцтых годх, я дрзнил нпоминнием об этом случе ее, рбкор "Петрогрдской првды", "Крсной гзеты", "Гудк", зведующую женотделми, член большевистской пртии, до мозг костей преднного ее идеям: "А помнишь, Ляленьк, тот митинг? Сколько дней вы с Верой Алексеевой не мыли потом руки, чтобы не стереть трепетный след этого лобзния?"

В сорок третьем году Ляля И., после бесчисленных дежурств н крыше одного из домов блокдного Ленингрд, после голод скончлсь в эвкуции н Урле от обострения легочного туберкулез. Он похоронен в предгорьях, н мленьком клдбище, среди полей колхоз, в котором он все же успел порботть в последние месяцы жизни…

А он, лет н пятндцть стрше ее, все еще скрипит тм, в Америке, все еще шрлтнствует, отсидевшись от всей тяжкой и слвной истории родины з прошедшее полустолетие… Неспрведлив к людям их судьб!

…Керенский принял цветы. Держ их, кк веник, вдоль ноги, он подошел к рмпе, сипловтым голосом (х, бедняжк; ему столько приходится говорить! Ему грозит туберкулез гортни!) произнес двдцть, ну, может быть, сто, ничего не обознчющих, звонких слов и, резко кивнув в тетрльном поклоне обремененного высоким долгом героя, пошел не з кулисы – в зл.

Поднялсь буря. Сотни людей окружили его, требуя втогрфов. Нскочили репортеры. Моя собствення тетк, жен полковник, дм очень респектбельня и спокойня, прорвлсь сквозь толпу и принесл-тки домой, помятя, но довольня, клочок бумги в клетку, с рзмшистым "А. Кер…" н нем.

В Октябрьские дни тетя Женя гневно выкинул бумжку. Во мне уже и тогд, нверное, жил рхивист: я подобрл листочек. Но потом он, конечно, зтерялся, д и – вот уж не жлко.

…Мне не пришлось принимть учстия в этом нелепом шбше. Ольг Львовн тяжело дышл; н ее крсивых, тргических глзх были слезы глубокого волнения… Я проводил ее вниз и сдл с рук н руки супругу: он все еще подмхивл десяток з десятком свое "А. Кер…".

Потом витийствовл Крбчевский; суховто, одновременно умно и пусто, в сущности – ни о чем, говорил Аджемов. Пел ккя-то оперня певиц, кто-то что-то деклмировл… Мне было не до них: я был приствлен к Альберу Том.

Когд митинг кончился, я пошел провожть фрнцуз в "Европейскую", тут же рядом. Но в вестибюле он доверительно взял меня з руку.

– Мой дорогой юный друг! – рсктистым, бурлящим бском проговорил он. – В ткие весенние вечер у нс, во Фрнции, молодые люди не торопятся домой… Проведите же меня в ккое-нибудь прекрсное место вшего прекрсного город. Подышим воздухом север…

Мы прошли через Мрсово поле к Троицкому мосту, потом – по нбережной мимо Зимнего дворц. Мы долго стояли тм, где некогд, судя по его собственноручному рисунку, стоял с "месье Онегиным" Алексндр Сергеевич Пушкин. З Невой, н фоне меркнущей зри, кк и тогд, рисовлсь твердыня "влсти роковой", только влсти этой уже не существовло. Нд нми нвисл мясно-крсный "Плэ д'ивер" – Зимний. По Неве тоже бродили кровяно-крсные от зри и – рядом – холодно-голубые блики. С злив дул вечный нш, питерский, петровский, морской ветер…

Видимо, что-то из суровой прелести этого колоссльного пейзж, из пнормы этой дошло до фрнцуз, не зню только, что именно: моего фрнцузского язык не хвтло н психологические тонкости.

– Ah, mon cher ami! [40] – кк-то вдруг потускнев и осунувшись, проговорил этот быстрый крепыш, исподлобья поглядывя н чуждые ему чудес. – Д, все это formidable, beau, excellent, parfait [41]. Д, д, я соглсен. Но в то же время comme c'est severe tout a! Comme c'est rude et inconnaissable pour un europ en! [42] А впрочем – история непостижим всюду и везде, мсье Леон… Хотя мы и тщимся упрвлять ею… Conduisez moi jusqu' mon hotel [43], мсье Леон: инче я зблужусь в этой кменной громде. Et pardonnez moi [44]: я от души желю вм и вшему отечеству кк можно удчнее выбрться из вшего Мльстрем.

Домой я добрлся поздно, но теперь уже никто не обрщл внимния н ткие пустяки…

Д! А кк же все-тки с демонстрцией "всилеостровцев "?

Демонстрция не состоялсь.

Утром того дня город был рспределен между нми, "упрвцми", н учстки. Кждой пре ( кое-где и большему числу: все звисело от нших орторских и гитторских возможностей) было отведено место, держсь н котором он должн был, кк охотники н "номере", перехвтить зверя и обезвредить его.

Учстки были нми тщтельно отобрны по плну город; они кольцом охвтывли ту цель, к которой Воскресенский и Богоявленский нмеревлись привести своих дептов, если, конечно, те подддутся н их призывы. Целью этой был дворец Кшесинской, поддвшихся н призывы окзлось если не тк уж много, кк рссчитывли инициторы дел, то и не столь уж мло.

Мне и Сереже Ольденбургу в кчестве дъютнт достлся пост у Троицкого мост: стло известно, что демонстрция с Всильевского остров – ведь я был всилеостровцем – нпрвится ко дворцу Кшесинской в обход, через Дворцовый мост и по нбережной. Осмотрев еще с вечер поле действий, я избрл для себя в кчестве трибуны кменный постмент решетки Мрморного дворц. Я – дром что юнец – сообрзил, что, кк бы ни был млочисленн толп демонстрнтов, я не смогу овлдеть ее внимнием, если не буду виден всем срзу. Ближние отгородят от меня дльних, дльние ничего не услышт, поднимется шум, и – мое дело пропло…

Я знял свой пост с смого рннего утр. Я шел по городу, не метенному дворникми, зсыпнному по щиколотку всевозможными бумжкми, листовкми рзных пртий и, глвное, подсолнечной, пружинящей под ногми шелухой, вылущенными семечкми.

Об этих семечкх я читл во многих воспоминниях, но еще никто не объяснил мне причину того подсолнечного потоп, который зтопил тогд столицу. Мое любопытство может покзться непонятным только тому, кто см этого не видел. Подсолнечные семечки лузкли всегд; н юге больше, чем н севере, хотя и н севере их любили тоже. Пользуются они людским внимнием и теперь. Но нет никкой возможности срвнить количество их, уничтожемое в обычные годы, с теми кубическими километрми подсолнечной шелухи, которыми был звлен, зпорошен Петрогрд летом 1917 год. Откуд взялись ткие горы ее? Ведь нельзя же скзть: шелух был и до этих дней, только ее рньше убирли; вовсе нет – ни в шестндцтом, ни в триндцтом, ни в десятом годх ее не было видно дже н окринх. Почему он исчезл год спустя – понятно: голод, рзрух, отпдение Укрины, кзцкя Вндея н Дону… Везли-то семечки с юг… Но ведь все эти трудности кончились. Почему же ни в годы нэп, ни потом этот подсолнечный ливень, это стихийное бедствие не повторилось?

По-видимому, тут срботли ккие-то неясные психоэкономические причины. Ккие? Кк говорится: "вопрос ожидет своего исследовтеля…"

Демонстрция должн был нпрвиться к месту что-то чсов в десять или одинндцть; я был н своем постменте уже с семи утр. Стояло очень веселое утро. Нбережня был пуст, – в те годы еще не родилсь привычк гулять по нбережным: дворцы, особняки! Ведь еще вчер человек, непышно одетого, могли очень мило попросить "для прогулок подльше выбрть зкоулок…".

Но вот, нконец, млдшеклссник-вестовщик примчлся, язык н сторону: "От Зимнего – идут!"

Я и сейчс без всякого удовольствия вспоминю свое тогдшнее душевное состояние. Идут! А сколько их идет? С кким нстроением идут? Кто их ведет? А я тут, если не считть Сережки – совсем уж подростк, – один. Один против множеств… Все вылетело из головы. Все смешлось в ней…

Демонстрция покзлсь из-з мостик н Зимней кнвке.

Много! Идут и – молчт… Идут с плктми, с флгми, кк все теперь ходят. Но те ходят – мне прямого дел до них нет; эти… Тм, дльше, они, возможно, пойдут "против большевизм", когд минуют меня; это – их збот. Но тут-то, пок? Тут они идут – против меня… Жутковто!

Ближе, ближе… Кжется, будь дождь, снег, буря – было бы легче. А тк вот, ярким солнечным утром… Но…

Погодите! Постойте-к!

Неслыхння, небывля удч!

В голове колонны движутся гимнзия Мя и рельное училище Мя! Моя гимнзия и мое рельное! Н голову ндо всеми возвышется длинный, худой, кк склдной ршин, Нрышкин, мой одноклссник: он-то и несет крсное знмя. А вот з ним – Федя Евнин, вон Яковлев, Гурий Голов… Мой клсс! Я – спсен!

Тк оно и случилось. Стоило мне с моего возвышения мхнуть рукой: "Стойте!" – кк "мйцы" остновились: мое появление было совершенно неожиднным для них.

Вполне возможно: окжись н моем месте кто-то иной, "чужой" – не я, другой, им неведомый "упрвец", – все пошло бы инче. Его не стли бы слушть, нчлся бы спор, крик, возржения, "митинг": "Кк тк: мы – всилеостровцы, нс остнвливет ккой-то тм "выборжец" или "петрогрдец"?! Не потерпим! Пойдем!"

Дже если бы в голове колонны окзлись не "мйцы", 8-я или Лринскя гимнзия – д пусть ккя-нибудь, почти своя, женскя гимнзия Шффе, – мне пришлось бы куд труднее. А тут все было решено в первую же секунду.

Седьмые и восьмые клссы Мя остновились у моих ног, кк у пьедестл монумент. З ними – целым цветником – эт смя "Шффе": у нс с "шффисткми" были и общие преподвтели, и вечные родственные связи: тм учились сестры, тут – бртья, дети одних семей…

Не берусь передть содержние моей тогдшней стрстной речи. Не "зжигтельной", отнюдь, скорее огнетушительной: "Стойте! Никуд не ходите!"

Скжу одно: это случилось в двдцтых числх преля, еще в ме я говорил полушепотом: н вешнем ветру, от мльчишеского стремления кк можно лучше выполнить порученное, я тк кричл, что совершенно потерял голос.

Тк или инче, меня выслушли – хмуро, но внимтельно. Долговязый Нрышкин – из "тех смых" Нрышкиных, петровских, – смотрел мне в глз не отрывясь. Он уперся древком своего флг в торцы мостовой и удивительным обрзом словно звязл вокруг него непомерно длинные ноги. И вот выржение его лиц нчло меняться. Его мягкя серя фетровя шляп стл кк бы ндвигться см собой н лоб. Н минуту мне покзлось, что я не то чтобы убедил, но вроде кк згипнотизировл его, этого смешного жирф…

И вдруг он рспрямился.

– Тк что ж, Успенский? Знчит, считешь, не ндо идти? – спросил он меня вот тк, кк одноклссник, кк будто речь шл – готовиться к лгебре или нет?

– Считю, что не ндо! – честно ответил я.

Нрышкин опустил знмя, взял его под мышку, скру тил полотнище и решительно повернулся:

– Пошли домой, мйцы!

Я никк не могу себе смому рзъяснить: были ли при этом Вознесенский и Богоявленский, эти шуны с Девятой линии? Должны были быть, но сделть ничего не смогли…

А впрочем, видимо, это было зкономерно. Демонстрции не состоялись ни в одной рйоне город. Нигде не произошло никких столкновений. Всем смим не хотелось идти.

Стоял прель. Апрель 1917 год.

Полупрвд

Рботя нд этими моими "Зпискми", я в "Книжной лвке пистелей" н Невском нткнулся н небольшую книжку эмигрнтских воспоминний. По-моему, кто-то укзл мне н нее: "Не читли? Посмотрите: очень любопытно…"

Н титульном листе книги был, естественно, укзн фмилия втор: Д. Мейснер. Я взял книгу, и вдруг, совершенно неожиднно для меня, эт, словно бы довольно обычня русско-немецкя фмилия здрожл в моих глзх, поползл в сторону кк знвес, зтумнилсь… И з ней мне увиделся среднего рост ккуртно одетый юнош, скорее светлый штен, нежели блондин, гимнзист с мнерми взрослого, по меньшей мере – студент-первокурсник… Этим мнерм несколько противоречил его профиль – с остреньким, кк бы лисьим, носом, всегд с чуть зметным непорядком в конце весьм тщтельного пробор. Гимнзист – не в тогдшней форме, в хорошо сшитой серой пре – знчит, из чстной гимнзии. Очень милое впечтление производивший молодой человек, предельно скромно держвшийся, чуть-чуть вкрдчиво вступвший в беседу, но зтем ведущий ее основтельно и уже не по-первокурсному, , я бы скзл, по-привтдоцентски, кк имущий если еще не смую влсть, то ясное понимние путей к этой влсти… С нми – своими ровнями, со взрослыми – одинково.

Я очень двно не стлкивлся с этой фмилией, можно скзть – нцело збыл ее. А тут он явилсь передо мною из небытия, словно н глзх мтерилизуясь из тумн длекого прошлого…

Д. Мейснер… Дим Мейснер был у нс в ОСУЗе предствителем учщихся Петрогрдской стороны. С смых первых дней революции он вошел в ншу среду, облдя уже тем, чем мы в большинстве своем не облдли, – совершенно точной политической позицией. Он срзу же зявил себя и все время с большой уверенностью продолжл думть, говорить, поступть кк хорошо определивший свои взгляды юный кдет.

В эти дни, собственно, уже нельзя было бы нзывть кдетов "кдетми": "к-дэ" знчило ведь "конституционный демокрт"… С момент Революции смысл этих слов утртился: "конституционность" предполгл нличие монрхии: ккя же может быть "неконституционня республик"? Но – то ли по языковой инерции, то ли в силу смутных ндежд н Учредительное собрние, которое вось д вернет в Россию монрхический, н нглийский мнер, строй, – и они сми, и окружющие продолжли именовть этих "конституционлистов" по-строму. Кдетом не без гордости считл и звл себя и Дим Мейснер.

Он был кдетом не только по нстроению и веровниям. Он, кк теперь мне предствляется, был лично связн с Пвлом Милюковым, являлся при нем чем-то вроде "дъютнт по молодежным делм". Когд я восстнвливю сейчс в пмяти его обрз, он рисуется мне стопроцентным милюковцем, одним из тех кдетских деятелей – првд, в те времен только "in spe", в зродыше, – у которых и во внешности, и в жестх, и в "способе держть себя с окружющими" все было пропитно "кдетизмом".

Что ткое был истинный кдет? Прежде всего, все они были до мозг костей интеллигентми, дже интеллектулми: полуполитическими деятелями, полупрофессорми. Нстоящий кдет выглядел, д и в глубине своей был, человеком хорошо обрзовнным, человеком с хорошими теоретическими познниями по чсти истории стрны, Европы, мир… Среди них были нглофилы, подобные В. Д. Нбокову, и глломны, подобные, пожлуй, Ф. И. Родичеву… Все они были несомненными зпдникми… Всюду – и н кфедрх университетов, и н думской трибуне – они стремились быть прежде всего "джентльменми". Одни из них кк бы подсознтельно ориентировлись н Кондорсэ или н Тьер, другие – н нглийских вигов – н Питт, н Глдстон… Но при этом все они, нчиня со своего идейного вождя и учителя Милюков, оствлись, если вспомнить меткое слово Алексндр Ивнов, художник, обрщенное к позднему Гоголю, "прекрсными теоретическими человекми"… Они превосходно рзбирлись в политике Древнего Рим, в эпохе Кромвеля, во всем том, что рсскзывли о прошлом их современники – историк Сеньобос или нши профессор-сеньобосы Виногрдов и Плтонов. Они были до предел "подковнными" (употребляя не тогдшнее, – нынешнее словцо) во всем, что кслось прошлого – длекого и близкого. Но у них не было ни млейшего предствления о рельных зкономерностях современной жизни…

Джентльмены, они и выглядели и держли себя кк джентльмены. Дже ткие бурноплменные, кк Федор Родичев или Всилий Мклков, они умели "трибунствовть", тк скзть, "не повышя голос", не выходя з рмки приличия. Выдерживя все првил прлментризм. У кдетских лидеров, нчиня с Милюков, было "влеченье, род недуг" к Министерству инострнных дел, к дипломтии высшего полет, к изяществу и изыскнному луквству послов, послнников, полномочных министров, к зкулисным переговорм – н том же "джентльменском" уровне, к смому тону дипломтических приемов, конференций, рутов…

Тким, конечно в уменьшенной копии, сохрнился в моей пмяти и Дим Мейснер тех дней.

Он не шумел, не потрясл удиторию юнцов днтоновским крсноречием. Но, кк нчинющий Кондорсэ, он говорил всегд умно и убедительно и, может быть, предпочитл вести свою линию зщиты и пропгнды кдетских взглядов не с высоких кфедр, в кулурх, неторопливо, вкрдчиво, понемногу…

И вот теперь я увидел его фмилию н обложке эмигрнтской книги, изднной, однко, у нс, в СССР. Еще не вполне уверенный, что Д. Мейснер это и есть нш, осузский Дим Мейснер, я быстро полистл ее и довольно скоро попл н слово "ОСУЗ". Это был – он!

Я прочел зтем всю его хорошо нписнную, пропитнную искренней горечью книгу – исповедь гржднин, по-своему (и по-нстоящему, только не тк, кк следовло бы!) любившего Родину и по своей собственной вине-ошибке потерявшего ее. Человек, всю долгую жизнь по доброй воле добросовестно крутившего н полный ход тяжкий привод огромной эмигрнтской мшины и под конец убедившегося, что все многочисленные шкивы, ремни и шестерни этого мехнизм кончлись ничем, были ни к чему не прилжены, ничего и никуд не двигли… Что крутил он их – впустую…

Я пожлел Дмитрия Мейснер – умницу, человек нстоящей культуры и нстоящей души, совершившего ткую большую ошибку: очень печльно, когд ты собственной рукой непрвильно перевел перед собой стрелку в смом нчле жизненного пути – и вот, пройдя много сотен верст, прожив много десятилетий, видишь, что избрнные тобою рельсы привели твой эшелон в тупик…

Но, читя его книжку, я обртил внимние н то, что было для меня всего ближе: н тогдшние нши осузские дел. А он их поминет, и дже уделяет ОСУЗу довольно много внимния. И рсскзывет он о нем кк об оргнизции, созревшей в недрх кдетской пртии, возникшей по иницитиве руководителей этой пртии, в ее центрльном клубе н Фрнцузской нбережной, и по этой причине оствшейся верной плтформе и прогрмме своих созидтелей.

Из всего, что я уже нписл, можно без труд понять, что я не переоценивю "революционность" ОСУЗ, и особенно его Упрвы первого созыв. Плоть от плоти буржузно-интеллигентской столичной средней школы, мы были – я в этом вполне уверен – примерно ткими, ккими я тут этих "нс" нрисовл. Мы довольно много знли о мире, но не знли о нем глвного, того смого, что нужно было знть. Мы считли себя прогрессивной чстью молодежи; нм предствлялось, что нчвшяся революция породит н долгие годы, может быть дже н вечные времен, ткую передовую, ткую "демокртическую" республику, обрзцы которой мы видели в республикх уже существоввших, в первую голову – во Фрнцузской.

Мы думли о том, кк пойдет жизнь этой республики, кждый по-своему. Многим из нс кзлось, что он поктится по отличным от европейских обрзцов, кк бы "улучшенным", кк бы "испрвленным", рельсм. Потому что ведь нм не был зкзн критицизм по отношению к зпдным формм госудрственности.

Но в общем-то мы оттлкивлись от ненвистных и ншим родителям и нм черт црской России, черт смодержвной монрхии, и полгли – скорее интуитивно, нежели рционльно, – что первым и долговременным этном преобрзовния русской жизни будет – догнть зпдные стрны.

А уж о том, стнем ли мы их перегонять, явим ли миру новый обрзец обществ, нм – осузского обрзц молодым людям – и во сне не виделось. Смое понятие социльной революции не фигурировло в прогрммх ншего обучения. Мы – я говорю именно о большинстве "упрвцев" первого созыв – просто о нем почти ничего не слыхивли. И те из нс, которые предствляли себе знчение слов "социлизм", видели его в утопическом, реформистском, обескровленном и обезжиренном виде. Я думю, что многие из нс были тогд несомненными фбинцми.

Но кдетми мы – з редким исключением – не были и возникли вовсе не в утробе кдетского клуб.

Мне кжется, что отчсти Д. Мейснер рисует события тк, кк ему предствлялось когд-то, что они идут, или тк, кк ему, "кдету всей душой", хотелось бы, чтобы они шли тогд. Отчсти же ему просто иной рз изменяет пмять.

Это с ним случется. Тк, скжем, он упорно именует ншу тогдшнюю оргнизцию ОУСУЗом, соствляя это словечко из первых букв словосочетния "Оргнизция учщихся средне-учебных зведений". Но мы всегд звли ее ОСУЗом (Оргнизция средне-учебных зведений) и себя звли "осузцми", нших "брышень", членов ОСУЗ, (увы) – "осузкми". Чтобы не быть голословным, приведу здесь не бог весть ккое тлнтливое, но докзтельное четверостишие, сочиненное в те дни кем-то из осузских рифмчей:

Депеш н Землю

Эвтерп, кк известно, муз лирической поэзии." Кто это сочинил и по ккому точному поводу, я теперь уже скзть не могу, но смые стихи зпомнились мне, и они ясно свидетельствуют о том, что Д. Мейснер ошибся в слове.

Могл бы послужить докзтельством того же и тк нзывемя "Осузид" – своего род "ирои-комическя дрм", тоже сочинення в недрх ОСУЗ. Ее у меня, увы, двно уже нет.

Но это все пустяки: "ОСУЗ" или "ОУСУЗ". Существенно другое. Дмитрий Мейснер не может не помнить, что после того, возможно первого в ряду, собрния учщихся Петрогрдской стороны, о котором я рсскзл в глве "Тот феврль", вскоре состоялось другое, уже общегородское, собрние в зле Тенишевского училищ н Моховой. Оно было несрвненно предствительнее, многочисленней, крсочней. Именно тм был избрн первя Упрв ОСУЗ.

В соств этой Упрвы вошло немло учщихся – в том числе многие ученики "Тенишевского". Среди них были молодые люди смых рзличных – в определенных грницх, конечно – взглядов и политической ориентции. К ним присоединились ученики других гимнзий и рельных училищ, и соств Упрвы от этого стл еще много более пестрым и рзноликим. И судьбы – будущие длекие, тогд еще невидные нм смим, судьбы – этих юношей и девушек окзлись очень непохожими друг н друг, одн н другую.

Д, конечно, были среди нс юнцы, которых несколько лет спустя вихрями бурного времени ншего знесло длеко з грницы Советской стрны. Мейснер нзывет фмилию Николя Быстров, "упрвц второго созыв", говоря о русских, которых он встречл в пржской и прижской эмигрции. Все мы знли Колю Быстров, высокого и плотного энглизировнного юношу, со стриженной под "первый номер" головой, не без тетрльности курившего "кепстен" в трубке, носившего н близоруких глзх не вульгрные очки, изящное пенсне в золотой опрве, цитироввшего Киплинг, стрелявшего у себя в комнте в крточные двойки и тройки из "монтекристо" – для киплинговского же колорит. Я могу нзвть Ивн Свич – он был дже председтелем первой Упрвы – позднее профессор в Сорбонне. Но ведь не они же одни были с нми тогд, и не они делли погоду.

Несколько рз я уже упоминл умницу и обятельную девушку Лялю И., призннную "мисс ОСУЗ" тех дней. Ляля И. уже в нчле двдцтых годов стл членом пртии, рботл и н трнспорте и в гзетх; в тридцтых годх вторствовл н рдио, был рботницей облпрофсовет… Я помню блокдную крышу сорок первого год и еле живую, исхудвшую до скелетообрзности Елену И. н этой ленингрдской крыше – в кчестве смелого ж нходчивого бойц противовоздушной обороны.

Клдбище у деревни Дньки хрнит по сей день прх этой ншей осузки, этой беззветно преднной идеям коммунизм пртийки, этого до кристльности честного человек… Нет, никогд Ляля И. не был кдеткой, и, кк бы ни был уверен в своей првоте Д. Мейснер, он стоял не н одной с ним плтформе в 1917 году, н прямо противоположной.

А лучший осузский ортор, с бурного выступления которого нчлось нше "основоположенное" собрние в тенишевском зле, см "тенишевец", сын врч-днтист, необыкновенно одренный человек – Лев Алексндрович Рубинович-Рубинов?

Про жизненный путь Левы Рубинов можно нписть книгу, и он читлсь бы кк приключенческий ромн. У меня нет сейчс в рукх документов, которыми я смог бы подкрепить и подтвердить его биогрфию, но ведь мне это пок что и не нужно. Достточно двух фктов.

В дни гржднской войны коммунист Лев Рубинов пошел добровольцем н фронт и сржлся тм до тех пор, пок тяжеля болезнь не вывел его из строя. Он тогд был девятндцтилетним юнцом с гимнзической скмьи. А в 1941 году Лев Алексндрович Рубинов, вчершний юрисконсульт мощных ленингрдских предприятий, ттестовнный по военной линии н интенднт первого рнг, в первые же дни войны, не ожидя мобилизции, пошел в дивизию нродного ополчения рядовым. В первый же день н фронте, у стнции Сольцы, он был тяжело рнен во время бомбежки, эвкуировн в Сибирь, вернулся оттуд полным инвлидом и все же до смой кончины своей рботл, думл, писл, жил полной жизнью… Кк ни стрйся нсиловть свое вообржение, никк не предствишь себе Льв Рубинов – прокурор и следовтеля нчле двдцтых годов, двокт-зщитник в их конце, юрисконсульт учреждений и зводов в годх тридцтых, воин гржднской и Великой Отечественной войны, до мозг костей советского человек – кдетом, по Дмитрию Мейснеру. Д он никогд и не был им. Нверняк и см Мейснер помнит Л. Рубинович семндцтого год.

Я мог бы нзвть немло фмилий тех моих товрищей по первой и второй осузским Упрвм, которые еще живы сегодня и вершт свои – большие и млые – советские дел в Советской стрне. Им не в чем упрекнуть себя н всем протяжении их жизней, и, я уверен, здй им Дмитрий Мейснер вопрос – понимли ли они себя кк "кдетов" в 1917 году, – они пожли бы плечми, улыбнулись бы в ответ и скзли бы: "Если бы это было тк, мы не были бы теперь теми, кем мы ныне являемся!" Я не удивлюсь, если получу, когд эт книг выйдет в свет, весточку от Э. М. Арнольди, кинемтогрфист и ученого, теоретик советского кино – ншего осузц.

Если бы он был жив, он ядовито посмеялсь бы нд ошибкой Мейснер – осузк не петрогрдскя, киевскя, но все-тки осузк, – пистельниц и скзочниц Ирин Влерьяновн Крнухов, книги которой бурно рсходились среди советских ребят, которя много лет рботл в советской детской литертуре, которую ("Скзки ббушки Арины") знл вся нш стрн.

А Вероник Брун?.. Я потерял ее очень двно из вид, но до меня доходили слухи, что в двдцтых годх Ник Брун был прокурором н Урле – и в те горячие, бурные, непримиримые годы… Кдетк?

Отнюдь не кдетом был и Влдимир Влдимирович Прусск, о котором я уже достточно рсскзл рньше.

Годы, которые неслись нд нми, непосредственно вслед з тем рзбросли нс в рзные стороны, и я потом лишь изредк, то тм, то здесь, встречл своих осузцев. Д, ндо скзть, смый "рзброс" этот проходил тогд нередко весьм стрнно, причудливо, неожиднно. Теперь, вспоминя, тоже нелегко понять – кким движением переводились в те бурные, нелегкие и ткие пмятные, ткие дорогие всем нм годы стрелки нших рельсов то в одну, то в другую сторону…

Вот ккя, в теперешнем моем предствлении – почти гротескня история рзыгрлсь в 1918 году н ншем осузском фоне.

Когд возник ОСУЗ, я был семиклссником. Почти все мои сотоврищи по первой Упрве были ученикми восьмых клссов, кончли курс в ме 1917-го. Осенью был избрн вторя Упрв ОСУЗ. Ее соств был несрвненно левее, нежели предыдущий, хотя большевиков я тм не помню. Меня избрли и в этот второй соств Упрвы: я-то должен был кончить гимнзию весной следующего год, восемндцтого. Председтельницей новой Упрвы окзлсь белокуря, голубоглзя решительня Нин Г., дочк известного военного хирург.

Этот ОСУЗ, новый, уже не открещивлся от прктических дел: был обрзовн, нпример, "ученический коопертив". Стли мы инче относиться и к происходившему вокруг нс: помнится, когд после Октября н дльних подступх к городу нчлись схвтки с подходившими с юг кзчьими чстями генерл Крснов, был сделн попытк сформировть и отпрвить н фронт гимнзический летучий снитрный отряд ОСУЗ. Не могу Сейчс утверждть точно, но кжется, он был осуществлен. Отряд выехл н гтчинское нпрвление, однко крсновцы тк быстро были рзбиты и сдлись, что, кк будто, осузским снитрм почти не пришлось порботть в боевой обстновке.

ОСУЗ и в эти времен, д и всегд, нчиня с момент своего обрзовния, был оргнизцией, существоввшей, тк скзть, "н фуфу". Никких источников денежных средств, никких финнсовых фондов у него не было. Он был н сто процентов общественным оргном, в то смутное "временное" время, по-моему, никому дже и в голову не приходило кк-то в плновом порядке кредитовть, принимть н снбжение, н "бюджет" ткие, возниквшие н кждом углу и по смым неожиднным поводм, оргны.

Я не помню ткже, чтобы существовл ккой-то постоянный порядок внесения членских взносов; никких членских билетов ни у кого из нс не было.

Не было, откровенно-то говоря, и крупных "рсходных сттей", если они возникли, то средств н их погшение обрзовывлись, тк скзть, "всклдчину": мы сми предлгли себе внести по ткой-то сумме н ткую-то ндобность – ну, скжем, н тот же коопертив при его оргнизции, н тот же снитрный отряд.

Кроме того, существовл резервня возможность выклянчить ккую-нибудь небольшую дотцию у того или другого из рсполгвших деньгми многочисленных эфемерных, то возниквших, то исчезвших общественных и госудрственных учреждений Временного првительств… Ндо было только уметь клянчить. Или – "ловчить".

Мне ни рзу не поплось з все эти долгие годы ни одной рботы, которя был бы посвящен проблемм экономической и финнсовой прктики Временного првительств. Но я не сомневюсь, что, если бы кто-либо знялся ткой темой, выяснились бы обстоятельств фнтсмгорические.

У второй Упрвы ОСУЗ был чудесный председтель. Девушк решительня и ктегорическя в суждениях, быстря если не "н руку", то н словесное воздействие н "упрвцев", д к тому же облдвшя весьм н них влиявшей внешностью, Нин Г. тогд нпоминл то ли персонж из скндинвских сг и предний – юную кйсу, то ли эткую григовскую Сольвейг. Пшеннобелые волосы, голубые глз, решительный тон… Председтель был избрн очень удчно.

Полнейшя безденежность ОСУЗ обычно ничуть не здевл никого из нс. Но председтельниц Упрвы иной рз стлкивлсь с нею кк с огорчительным обстоятельством. И, несомненно, он всегд вынужден был бы признть себя в этом смысле беспомощной жертвой рок, неспособной ни н одну керенку увеличить нличность осузских ксс, если бы не кзнчей Упрвы второго созыв Левин.

Если Нин Ивновн Г. был отличным председтелем, то Левин (я не то что збыл, я и тогд не знл его имени) был поистине чудо-кзнчеем Упрвы. Ибо он был из другого тест, нежели большинство из нс.

Этот Левин был учеником рельного училищ Богинского н Невском проспекте, 83. Юнош несколько выше среднего рост, он облдл внешностью отчсти комической, – внешностью эткого мелнхолического клоун. Он был длиннонос, черняв. Цвет лиц его был, что нзывется, "нечистым".

Метфорически выржясь, смо рельное Богинского тоже облдло "не вполне чистым лицом". В дореволюционном Петрогрде оно пользовлось репутцией учебного зведения, в которое можно поступить, решительно ничего не зня, и спустя несколько лет кончить его и получить ттестт, ни н йоту не увеличив сумму своих познний. Тм можно было по нескольку лет сидеть в кждом клссе, учиться н двойки, но быть избвленным от воинской повинности – если только плт з прво учения вносилсь регулярно. Считлось, что рельное Богинского в этом смысле дет много очков вперед дже знменитым гимнзии и рельному училищу Я. Гуревич, н углу Лиговки и тогдшней Бссейной.

Я не буду уверять, что днные эти совершенно точны: в училище этом одно время побывл, судя по его мемурм, В. Б. Шкловский – ясно не все сплошь тм были чистыми двоечникми и тупицми.

Но Левин, кк я себе это предствляю, относился, вероятно, все же к одному из этих двух рзрядов. Возможно, до Феврля он делл усилия, чтобы хоть немного испрвить свое положение, но с нчлом революции счел все это нпрсной тртой энергии. Он не бросил училищ, нет; он просто совершенно перестл знимться нукми, вышел н Невский и примкнул к рзмножвшимся, кк треск, в условиях всеобщей нерзберихи и всяческих недосттков мелким спекулянтм.

Не скжу, чем именно он спекулировл, – летом и осенью семндцтого год перед иницитивными гржднми открылись в этом смысле весьм широкие перспективы.

Думется, Левин еще не успел стть спекулянтским боссом. Вероятнее всего, он ходил в подручных, в исполнителях; может быть, просто состоял н побегушкх у более крупных персонжей с солнечной стороны Невского. Несомненно, у него в этой облсти были тлнты. Его можно было постоянно встретить в те месяцы в прострнстве от Литейного до церкви Знмения, в обществе тких же, кк он см, уже нуждвшихся в бритве молодых людей в кожных курткх, в широчйших глифе, в полувоенных, полушттских френчх…

Все эти люди интересовлись очень многим – по-моему, уже и схрин тогд нчл появляться н черной бирже. Но две вещи, дв предмет были им бсолютно чужды: учение, в чем бы оно ни зключлось, и любя политическя деятельность. И то и другое не могло принести им немедленного, быстрого брыш, о длеком будущем они не здумывлись.

Д и зчем бы? Их толкнье в подъездх и подворотнях н Невском, их сиденье в ближйших кфе приносили им неплохие доходы. Тот же Левин был всегд при деньгх (он нвлом держл их в крмнх плохонького пльто). Приносило все это им и другую пользу – связи, знкомств… Ккие именно? Ну вот этого я точно не могу скзть, но – рзнообрзные. Временные, кк было "временным" все вокруг, но нужные! И в оргнизциях Земгор, и в рботющих н шткой, не определившейся еще бзе оргнх смоупрвления, и всюду, где деллись те или иные денежные дел.

Словом, Левин был, объективно говоря, жук хороший; может быть, скорее – жучонок, личинк жук, чем жук, но во всем остльном он был весьм мил, несмотря н свою комически-унылую внешность. Веселый прень, готовый в любой миг ссудить своего брт гимнзист некоторой суммой в мятых керенкх или свести его в одно из тогдшних, уже полубутфорских, ненстоящих кфе, угостить пирожным… А кроме того, у этого, уже нчвшего проходить медные трубы спекуляции, жучк обнружилсь своего род слбость, хиллесов пят: ОСУЗ!

Предствления не имею, кто и почему выбрл его в ОСУЗ? Впрочем, "богинцы" могли и не ткого выбрть: Левин-то был среди них явным интеллектулом.

Удивительнее мне другое: кким обрзом он попл во вторую Упрву ОСУЗ? Здесь, среди столь "высоколобых" девушек, кк нш председтельниц, кк Грциэлл Джоновн Говрд (дочк учителя нглийского язык в "Аннен-Шуле" н Кирочной, человек более чем респектбельного, д еще к тому же Джон Эбенезер), рядом со считвшими себя левыми эсерми Изчеком и Шполянским, рядом с уже упомянутым мною Николем Быстровым в золотом пенсне и со шкиперской трубочкой в зубх, Левин выглядел не столько "белой вороной", сколько, ноборот, тк скзть, "черным гусем".

Входя в зл зседний Упрвы (это было обыкновенно либо клсс, либо учительскя в одной из подвлстных ОСУЗу школ), он срзу же робел и терялся. И уж окончтельно немел он, кк кролик перед удвом, если н него бросл гневный взор белокося, голубоглзя Нин Г.

В пустом помещении было обычно беспорядочно и шумно. Зседли нередко сидя прямо н столх, отчсти из-з отсутствия стульев, отчсти и по юношеской небрежности к обстновке: тк было революционнее! Н крю стол, кк мзонк в седле, крсовлсь председтельниц. Почти всегд первым вопросом повестки было – полнейшее отсутствие средств в осузской кссе. Не миллионов, не тысяч. Мелочи, н смые пустяки! Н выкуп несчстных номеров гзеты "Свободня школ", которую никто не желл читть. Н крндши и резинки для коопертив. Н всякую ерунду. Что делть? Ужс! И тут, кк смый робкий вссл в змок сюзерен, крдучись входил в помещение кзнчей Упрвы Левин. Дорого бы он дл, чтобы его не зметили!

Но его видели все. И – всего опснее – видел его – он!

– Левин! – не двя ему вздохнуть, нлетл он н него. – Левин, о чем вы думете?..

– Ну, может быть, о том. чего бы вечером покушть… – слбо пытлся сострить Левин.

– Кк вм не стыдно шутить, Левин? Вы же знете – у нс в кссе – ни копейки. Вы что, хотите, чтобы гзету пустили н мкултуру?

– А, эт гзет! – с довольно спрведливым презрением мхл рукой Левин. – Если бы моя влсть, я бы плюнул н эту гзету…

– Этого недоствло – плюнуть н гзету! Д и вообще, ОСУЗ не может жить совсем без денег!

– А Левин может жить без денег? – Тут он чуть-чуть грешил против првды. – Ну хорошо, хорошо, только не кричите н меня… Только не кричите! Рзве я скзл – нет? Ну хорошо, будут вм деньги. Немного, но будут…

И Левин шел в ккие-то немыслимые тогдшние учреждения, в те, что тогд зменяли нынешние отделы нродного обрзовния, рйонные финотделы… Он шел к своим знкомым "земгоровцм", и в ккие-то экспедиции, ведвшие рспрострнением прессы, и хлопотл, и убеждл, и докзывл, и неизменно являлся к нм с пусть не бог весть ккими крупными, но деньгми. Чще всего он честно добывл их, пользуясь той финнсовой и првовой нерзберихой, которя црил н всех этжх еще не вошедшего в свои нормы госудрств. Никто еще не понимл, кк следует, кто и н что имеет прво, кому можно, кому и в чем нельзя откзть? ОСУЗ! Гм! Печть есть, блнки есть… Нверное, и прво н ккой-то кредит есть…

Но опсюсь, что бывли и ткие случи, когд тк достть ему ничего не удвлось, предстть перед очми Нины Ивновны с пустыми рукми он и помыслить не смел. И вполне возможно, что, ни слов не говоря об этом председтельнице, он открывл Упрве в тких случях личный кредит из своих, нбитых керенкми, спекулятивных крмнов. Открывл и молчл кк могил, потому что, если бы ткое выяснилось, ему не было бы пощды… Ни от нс, ни от нее.

Тк обстояли дел с Левиным летом и рнней осенью 1917 год. Упрв и смый ОСУЗ были совершенно не нужны ему. Но, по-видимому, они являлись для него кким-то символом "другой жизни". Ему смому импонировло быть кзнчеем Упрвы, быть осузцем. Вот он им и был.

В декбре я уехл из все крепче подголодыввшего Петрогрд в Псковскую губернию. Я думл через месяц сдть досрочно экзмен н ттестт зрелости, готовиться к нему н тощий желудок было очень трудно.

В янвре или феврле, подкормившись и подзубрив курс восьмого клсс, я вернулся в Питер. У себя дом я ншел зписку: "упрвцы" хотели меня видеть ткого-то числ н внеочередном собрнии, вечером, н квртире "у Нины". Я понял, что речь идет о чем-то вроде обычной упрвской "вечеринки".

Нин Г. жил в большой родительской квртире в огромном сером доме No 58 по Бссейной улице, срзу же з Мльцевым рынком.

Вечеринки, которые мы тогд устривли и н которых очень слвно веселились, вызвли бы срдонический смех у современных семндцтилетних.

Ничем спиртным н них и не пхло. Ничем жреным – тоже или почти тоже. Было принято приносить н ткие собрния то, что у тебя ншлось дом или что ты обрел н ходу, по дороге, в кое-где еще открытых лрькх и мгзинх. Одному счстливилось, и он добывл по пути дв фунт грузинского лкомств, которое в одной лвчонке именовлось "рузинки", в другой – "гознхо", в третьей – дже и просто "козий нк"… Другой притскивл изрядный кртуз соленых сухих снетков, и его встречли восторженным гулом. Третьему удвлось ухвтить где-то пяток черствых, крепких кк тес, глзировнных пирожных: это было уже пределом мечтний и воплощением грез; это уже пхло мороженым из сирени и ннсми в шмпнском… Но кк все это было тогд для нс "удовлетворительно" и кк никому не было дел ни до еды, ни до питья! Потому что всех нс знимли мы сми и бесконечные бурные, яростные и дружеские беседы, рзноглсия, споры, гдния, рзмышления…

От хозяйки или хозяин дом требовлось одно – горячий чй. И было нм тогд и интересно, и – отчсти – згдочно (никто же не знл, что и кк пойдет дльше), и весело…

Нверное, тк же было все и в тот день, в большой, никем посторонним в те времен еще не зселенной и никк не поделенной профессорской квртире.

Родители Нины Ивновны, по-моему, н один миг появились и зтем куд-то исчезли. Мы свободно рсположились в обширной, несколько сумрчной в тот вечерний чс столовой.

Вокруг тяжкого, длинного и широкого "боярского" обеденного стол высились тм ткие же основтельные, ствшие перед революцией модными, высокоспинные стулья "стиль-рюсс", похожие н деревянные солонки из "Кустрного склд" – мгзин н Литейном. Мы, восседвшие н этих стульях, я полгю, выглядели, д и по сути своей были, предствителями уже совсем другой стилевой эпохи. Все перечисленные были здесь: полунгличнк-полуитльяночк Говрд со своим неотрывным спутником и кузеном Гугелем – об почти одного рост, об черные, об с чуть пробивющимися н верхних губх усикми, прибвлявшими Грциэлле Говрд много южного смуглого очровния. Были тут и рыжий Шполянский, облдтель неслыхнно-трубного председтельского голос, и быстрый, суетливый Изчек, и многие другие, имен и фмилии которых изглдились з полвек из моей пмяти.

Был тут, рзумеется, и кзнчей Упрвы: не сомневюсь, что его вклд в тогдшнее нше пиршество зслуживл упоминния, но я об этом вклде совершенно збыл…

Кк всегд, было шумно. Молодость никогд не бывет вдостль сыт – мы усердно жевли то, что сми "послли себе", хлебли горячий чй и говорили, говорили без конц. О чем – было не знимть стть. Вокруг нс сгущлись и ккумулировлись события непосредственной знчимости и вжности. Все вызывло живой интерес и споры, все, от реформы клендря (только что из жизни кждого из нс вылетели в небытие целые две недели), до декретов о созднии Крсной Армии и Крсного Флот. До отделения церкви от госудрств. До совсем недвних боев с немцми у Псков и ншей победы нд ними. Нши осузские дел – по првде скзть, довольно невнятные – тоже двли повод для полемики и дже криков… Мы шумели, время от времени немолодя женщин в темном, видимо продолжвшя еще жить в этой семье стря горничня или няня, тихо ступя, приносил не без некоторого недоумения из кухни то, что ей удвлось тм нколдовть из нших стрнных зпсов…

И внезпно н всю квртиру долгим рсктом ззвенел электрический звонок в передней. Рз… Дв рз… Три…

Нет, в это время электрические звонки еще не ознчли чего-то тревожного, д и мы не числили з собой никких прегрешений: мы не сочувствовли ни восствшим недвно юнкерм, ни продолжвшим сботировть Советскую влсть чиновникм. Нши бртья не были юнкерми. Нши отцы не были в рядх сботжников. И все-тки "незпный глс" этого звонк зствил молодую хозяйку ншу недоуменно поднять брови: "Кто это может быть?"

Прошло несколько секунд, может быть минут. Дверь приоткрылсь.

– Нин Ивновн! – негромко произнесл из коридор т женщин в темном. – Н минуточку. Телегрмму тут принесли… господину Левину…

– Левину? – Нин недоуменно вздернул плечи. – Левин, что это з новости? С ккой стти вы дете для вших телегрмм мой дрес?

– Ну, тк получилось… – смущенно проговорил Левин, вствя. – Потому что у меня своего – нет…

– Ну тк идите же, получите вшу… телегрмму… в конце концов…

Левин проследовл в прихожую. Несколько мгновений спустя он вновь появился н пороге. В руке у него был бесспорный телегрфный блнк. Н лице – рстерянное выржение.

– Ну, что? – зкричли мы все. – В смом деле – вм телегрмм?

– Д вроде мне… – кк-то не вполне уверенно ответил кзнчей Упрвы.

– Что з глупости, Левин? – возмутилсь хозяйк. – Кк это "вроде мне"? Откуд телегрмм?

– Д из Шнхя… почему-то… – уж совсем рстерянно проговорил Левин, ученик рельного училищ Богинского, держ блнк н некотором отдлении от себя, кк бы не вполне ему доверяя, кк ядовитую змею…

– Что? Из Шнхя? А что тм говорится? Н китйском языке?

– Нет. По-моему – по-фрнцузски, – очень серьезно и кк бы дже грустно скзл Левин, поднося нконец блнк совсем близко к глзм. – Тут нписно: "Арриве осито Шнхй!"

Воцрилось глубокое молчние.

– Левин, дйте сейчс же это сюд! – потребовл нконец Нин Ивновн. – Что еще з глупости… Ой, смотрите, действительно…

Это был смый нстоящий официльный блнк тогдшнего телегрф, с обычной ленточкой-зклейкой, с смым обычным почтовым штемпелем н обороте, со множеством понятных и непонятных пометок крндшом и с совершенно необычным текстом: "Arrivez aussitot Chang-Hay Glickmann" (Немедленно приезжйте в Шнхй, Гликмн).

– Кто это – Гликмн? – спросил, по-моему только чтобы не молчть, Шполянский.

Левин безндежно пожл плечми:

– А я зню? Может быть, у моей ммы был ккой-нибудь троюродный брт?

– Погодите, Левин, – собрвшись нконец с мыслями, скзл кто-то из нс. – Но… Что же вы теперь будете делть?

Никогд не збуду беспомощного жест, которым Левин встретил этот вопрос. Ссутулясь, он потерянно рзвел рукми…

– Д… Нверно, придется ехть?! – спросил он не то нс, не то смого себя.

Я решительно ничего не зню, что случилось с этим Левиным дльше, уехл он в свой полумифический "Шнг-Хй" или нет. Могу скзть только, что больше я, д и все мы его никогд не видели…

Почему я вспомнил этот гротескный эпизод? Только потому, что он ясно покзывет: и осузцы бывли совершенно рзными, и судьбы их уже тогд могли склдывться по-рзному. Время было необычное, сложное, пестрое, многоплнное. Длеко не все мы могли в те годы выступть кк умудренные опытом сознтельные стрелочники н своих собственных путях.

Бывло тк, что стрелки, тинственно щелкнув, переводились перед нми сми, кк нынешние втомтические. Случлось, их переводили перед нми руки нших отцов или мтерей.

Но бывло, что у того или другого из нс просто не хвтло твердости дух собственной своей волей определить нпрвление своего дльнейшего пути. А случлось – хвтло.

З полгод до этого вечер, в вгусте семндцтого, мне смому довелось здумться нд ткой – лично моей – стрелкой.

Летом семндцтого год мтерильное и бытовое положение почти всех нс стло нелегким. Рябушинские грозились здушить Революцию "костлявой рукой голод". Все денежные нкопления ( в кругу, к которому приндлежл моя семья, они были эфемерными, ничтожными) превртились в дым и прх. Стршие просто перепуглись; многие впли в то состояние, которое нглийский уголовный кодекс определяет кк "пребывние в телесном стрхе".

Моя родня мм, отчсти под влиянием своей стршей сестры, тоже впл в пнику: "Петрогрд погибнет от голод! Ндо уезжть. Н Укрину, н юг!"

Почему именно туд? Тм когд-то служил в ртиллерийских чстях мой дядя, и тм у моей тети сохрнились связи, дружб, возможность обрести ккое-то временное прибежище.

В один прекрсный день мм – он был не очень склонн проводить семейные плебисциты по тким вопросм, – живучи у тети под Москвой, поствил семндцтилетнего меня и пятндцтилетнего брт перед своим не подлежщим обсуждениям решением: перебрться н время голод н Полтвщину, туд, где текут молочные реки в кисельных берегх. Выяснилось при этом, что нш отец не собирется переезжть никуд из Петрогрд, но, чувствуя, что его собственное положение из весьм блгоустроенного и прочного превртилось в достточно шткое и неопределенное и что длеко еще не известно, кк и чем он сможет прокормить семью н новой и неустойчивой бзе, он вроде кк одобряет этот проект. Кк временную меру.

Все, с точки зрения ммы, было решено и подписно. Но выяснилось нечто, для нее совершенно неожиднное. Я ктегорически откзлся куд бы то ни было уезжть из Петрогрд. Я нмеревлся кончить свою гимнзию Мя. Я нмеревлся поступить в Лесной институт. Я любил свой город, свой север, своих друзей. Я не желл менять того, что нметил и поствил перед собою кк юношеские свои цели. И мм увидел, что преодолеть мою волю н этот рз ей не удстся.

Было очень много шум, споров, волнений, слез. Дядя и тетя неистовствовли: "Ты не имеешь морльного прв поткть кпризм мльчишки!" Смой мме тоже было нелегко признть з мной прво решть ткие вопросы вопреки ее нмерениям. Но я внезпно (см доныне удивляюсь, кк у меня хвтило твердости) уперся. И дже угроз, что мм уедет туд, н Укрину, без меня, но с бртом (ему-то в его пятндцть никто не позволил бы "рыпться"), кк ни тяжел был для меня ткя перспектив, не поколебл меня.

И тогд случилось в ншей семье невероятное: мм откзлсь от своих змыслов. Тетя Женя с дядей Мишей сердито уехли и увезли с собою мою двоюродную сестру Верочку, с которой меня связывл с смых рнних лет глубокя и нежня дружб, мм – гневня, но постепенно потухющя взял билеты до Петрогрд и вернулсь туд вместо с обоими нми.

А теперь для меня ясно: не выдержи я тогд хрктер, уступи стршим – совершенно неизвестно, кк бы пошл в дльнейшем моя жизнь.

Я ничего не зню о дльнейшей судьбе семьи Тимофеевых – ни дяди Миши, ни тети Жени, ни Верочки – и имею основние думть, что всех их уже очень двно нет н свете.

Но я собрл тогд свою волю в комок и остлся. А другие не сумели, не смогли или были еще слишком молоды, чтобы это у них получилось. Вот и у Левин в том числе. Если он, конечно, послушлся своего дядю Гликмн.

Повторю еще рз: мы были рзные и дороги перед нми открывлись и зкрывлись рзные. Но могу скзть точно: тот ОСУЗ, членом которого я был, может стться и должен был, по плнм и змыслм кдетского клуб н Фрнцузской нбережной, сделться цельно-кдетской оргнизцией, но он ею не стл.

А то, что об этом нписно Д. Мейснером, в его субъективно-искренней и честной книжке, – и не првд и не ложь. Это – полупрвд. А он порою бывет опснее прямой лжи.

У САМОГО РУБИКОНА

Все мы плывем по реке истории, и нм не дно знть нперед, где и когд именно ее спокойные воды обруштся водопдом или зкипят бурунми. Тйн тйн – непредствимое будущее!

Когд будущее стновится нстоящим, нстоящее прошедшим, с ними происходят естественные, но до чего же стрнные изменения. Смотря из теперешнего нстоящего в то нстоящее, в котором мы жили когд-то, мы уже не можем относиться к нему тк же, кк относились тогд. Тк, поднимясь нд землей н смолете, мы вглядывемся в нее – и уже не узнем ее. Сверху все выглядит иным. Был хос улиц, городскя пыль, пустыри, отсюд все тк чисто прибрно, тк геометрически рсплнировно… Тк что же истин – видимое снизу или созерцемое сверху?

Тк и со временем…

В 1917 году мне было всего семндцть лет. Я жил тогд, и жил с открытыми глзми; но кто мне мог скзть, н что должно было смотреть?

Когд я теперь вспоминю тот день, я не срзу могу поверить себе, думя о нем кк о чем-то совершенно обыденном. А ведь это-то тк и было. Я встл утром н своей Зверинской и поехл н трмве н Четырндцтую линию, в гимнзию Мя. И шли уроки – все пять уроков, потому что вольное отношение к знятиям, црившее прошлой весной, уже стло изглживться. Несомненно, был лтынь, – прогрммы еще не изменились. Был. может быть, дже зкон божий: по учебнику отц Дмитрия Пдлки. Протоиерей Дмитрий Констнтинович Пдлк проходил с нми глву, которя именовлсь: "Опровержение мрксистского учения".

Все было, кк всегд: мгзины еще торговли; кое-где н улицх собирлись летучие митинги – теперь уж куд менее людные, чем несколько месяцев нзд…

Если бы теперешний я вернулся н мшине времени туд, – о, конечно! – я бы повел себя совершенно инче. Я бы зметил, зпомнил, зрегистрировл в пмяти, в зписях млейшие черты того дня – Великого кнун. Я бы зписл все, что говорил Володя Петровский, единственный из всего клсс, который срзу же после Октября зявил себя убежденным большевиком, к общему недоумению и смущению. Нверно, и до 25-го в нем уже можно было зметить что-то. Но откуд я знл, что этот смый Володя Петровский – он см себе придумл смешную кличку-прозвище, и мы его охотно звли "Ввилычем", – что он много лет спустя стнет вице-дмирлом, будет известным пистелем Влдимиром Кнехтом, пройдет большевиком всю свою жизнь?

Я инче говорил бы со своим лучшим другом Пвлом Кутлером, если бы мог догдться, что этот сын директор депртмент Госудрственного кзнчейств будет много лет спустя и зключенным н Беломоркнле, и крупным экономистом н кнле Москв-Волг, что он скончется от рзрыв сердц прямо н рботе, при инспекции ккой-то среднезитской ГЭС; что его дядя, бывший кдетский министр, стнет первым директором советского Госбнк и его подпись будет стоять н кждом ншем "червонце"…

Я не упустил бы зметить, с кких румбов дул утром того дня осенний блтийский ветер, ккие фбричные трубы н Голоде еще дымили и из которых уже не шел дым. Я плюнул бы н лтынь и зкон божий и помчлся бы н рбочие окрины, в деревню Мурзинку, где жил тогд и рботл н "Обуховце" первый мой детский друг, внучтый племянник моей няни, Вся Петров, слесрь, и по дороге, н провичке, вглядывлся бы в лиц рбочих и рботниц, солдт и интеллигентов и зпоминл бы, зпоминл бы, зпоминл…

Все было бы, если бы я облдл дром пророчеств. Но я им не облдл. Я не был впередсмотрящим.

А все-тки – живой интерес к происходящему в мире кипел и клокотл во мне. Я выдумл себе роль глвного нблюдющего. Я все время твердил генильные тютчевские строки о счстье, дровнном богми тому, кто видит мир в его роковые минуты… Но ведь в голове у меня был великий сумбур: любовь к Родине и вер в высокое нзнчение Антнты, нпряженное любопытство к событиям внутри и вовне стрны и ребяческое непонимние их смысл. И хотя моя юношескя смоуверенность позволял мне считть, что я, именно я, призвн стть в будущем летописцем "высоких зрелищ" моего времени, я предствления не имел – что же из открывющегося моему взгляду зслуживет этого почетного определения и что есть только пустя шелух, пелев истории, которую звтр сдует и унесет ветер…

Впрочем – теперь смешно об этом говорить! – у меня был одн личня, остря, свирепя ненвисть – Керенский. Все в этой фигуре вызывло у меня отврщение и брезгливость – смомнение, пресловутя рук н перевязи, "переутомлення рукопожтиями", истерическое – кк перед модным тенором, с визгом, со слезми – обожние полуинтеллигентных дур…

Мы все в те дни читли уйму гзет, от строй кдетской "Речи" до большевистской "Првды" – и левоэсеровское "Дело нрод", и првоэсеровскую "Волю нрод", и плехновское "Единство" – все подряд. Мы чувствовли, что вот-вот вспыхнет остря схвтк между Советми и Временным првительством.

Поскольку Временное возглвлял Керенский, я не мог "болеть" ( мы тогд не более чем "болели" з добрую половину митинговвших пртий и нпрвлений) з его "комнду". Мне было живо интересно, кк рзвернется их борьб, "в случе чего". Но я совершенно не знл, ни когд прозвучит сигнл, ни в чем, в точности, смысл и знчение ндвигвшихся событий, ни к чему они могут привести. Тких стычек – нчиня с феврля, через июльские дни, до корниловщины – мы видели уже не одну. Мло-помлу вот ткие, кк я, интеллигентики-гимнзисты утрчивли веру в них и и нтерес к ним. Оствлось спортивное, не без злордств, любопытство: кто, когд и кк "нкепет" этому выскочке Керенскому?

И все-тки, когд уроки кончились, я предложил своему одноклсснику Жоржику Шонину, сыну врч (дв год спустя он, снитр-крснормеец, погиб н юденичевском фронте), зйти к нм н Зверинскую, перекусить и отпрвиться штться по городу, смотреть, что происходит…

Эти стихи Козьмы Прутков ходили тогд из уст в уст. Они тк подходили к событиям, что публик приписывл их кому-то из современных остряков – то ли великосветскому эпигрммтисту Мятлеву, то ли дже смому Влдимиру Митрофновичу Пуришкевичу. Очень уж точно передвли они то смутное ощущение тревоги, которя с утр нвисл нд полупустыми улицми. Шли они к переполненным (дже н крышх невесть куд ехл неведомо чем озбоченный нрод) трмвям. Шли к проносившимся грузовикм: н них в одну сторону мчлись ккие-то беспогонные солдты, в другую ( то и вслед з теми) – господ юнкер. Шли к неулыбющимся лицм крсногврдейских птрулей. К тем же юнкерм, вышедшим н Большую Спсскую улицу (знчит – "пвлоны") – в нрочито чекнном строю, с пением нрочито бодрого "Вещего Олег".

Голос звучли, шг был твердым, но н молодых лицх лежл глубокя рстерянность, полуненвисть, полустрх…

Шонину не хотелось идти "созерцть". Шонин уверял, что "ничего особенного не произойдет", "ну тк, очередня сумятиц… Постреляют и рзойдутся…". Может быть, и я склонился бы к этой мысли: приближлся вечер, день был не то с изморозью, не то с тумном… Может быть, и н смом деле не стоит никуд идти из теплого, уютного дом? Может быть, и верно – ничего не случится?

Возможно, я бы и остлся сидеть н своей Зверинской, 31, если бы не смый чуткий брометр уличных беспорядков того год – не "нянин Леля".

Мою няню звли Мрией Тимофеевной Петровой; скончлсь он летом 1916 год в возрсте 96 лет. Он никогд не рсскзывл мне скзок. В молодости няня был крсвицей. Говорили, что в девичестве ее писл Врнек. Няня был и остлсь одним из смых дорогих для меня существ.

Дочку няни звли Лелей, Еленой Петровной Петровой. Много лет, до смого феврля семндцтого год, он был рбочей н птронном зводе н Охте. Инвлид, с поврежденным в детстве позвоночником, полугорбтя, мленькя, с мтеринскими "турецкими" глзми, он двно должн был бы стть пенсионеркой, но в войну зводы дорожили и ткими.

После Феврля он срзу же ушл с рботы, и вот почему. В тот день, когд птронный збстовл, плюя н угрозы генерл Хблов, "нянин Леля", которую нельзя было причислить к сознтельной прослойке рбочих, но которя очень дорожил своей приндлежностью к питерскому пролетриту, решил все же, что ей теперь, по слбости телесной, ничего другого не остется, кк отпрвиться домой, н "Серьговскую, тридцть четыре", где он десятки лег снимл "угол".

Не тут-то, однко, было. Н зводском дворе уже нчлся митинг; толп, охвчення бурным порывом, решил идти по Выборгской, снимть с рботы другие зводы.

Елен Петров, мленькя, слбя, беспомощня, был зхвчен этим движением, окзлсь в смом его центре, в смой гуще рбочих рядов, и, волею или неволею, отпрвилсь "делть революцию".

Он ходил н "Русский Рено", потом н "Русский дизель". "Все кричли "Долой цря!" – и я кричл". Он митинговл перед кзрмми Московского полк, и солдты вышли н улицу… Он шл по Смпсониевскому под крсными флгми, с пением революционных песен и у Смпсониевской церкви снимл с чердк "фронов с пулеметми"… "Д ведь все пели "Вихри врждебные", ну и я пел… Кк все, тк и я!.." Это он "снял с рботы" рбочих и Лесснер и Кениг, что в Схрном переулке, и потом, сверкя глзми, рсскзывл, кк все это выходило дружно, без сучк и здоринки, по-рбочему.

К вечеру того феврльского дня он с другими добрлсь нконец до Литейного мост. Близко уже до "Серьговской, тридцть четыре"… Но з мостом очень стршно пылл Окружной суд, слышлось "смое пльбище"… Леля свернул впрво и прибыл к нм н Зверинскую.

И в последующие месяцы, чуть только в городе нчинло пхнуть порохом, "Леля нянин", низенькя, перевливющяся уточкой, в черной косынке летом, в пуховом плтке ближе к осени, звонил в ншу квртиру… "Ну, принимйте гостью, – неизменно говорил он из последних сил, – попл н смое н пльбище!"

И впрямь, сутки, не позже двух суток спустя что-нибудь д нчинлось… "Ну, Леля пришл, жди теперь зврухи", – говорили у нс.

Первое, что мы увидели в тот день, войдя в ншу прихожую, был "нянин Леля": он сидел н дивне в темной нише, и видно было, что не собирлсь оттуд уходить.

– Ну вот… – невольно скзл я Шонину, и см зсмеялся: – А ты говоришь: "Ничего не произойдет".

Анекдот? Ну, конечно, пожлуй что и некдот. Но я никк не могу обойти в этом рсскзе "нянину Лелю". Кто знет: если бы не ее появление, – возможно, я бы спокойно проспл у себя в постели ночь н 26 октября 1917 год.

Мы не спеш перешли через Млую Неву. Все было кк всегд; только движения н улицх и н Биржевом мосту, может быть, немножко поменьше. Только встречные – одни иронически, другие сердито, третьи с пустым интересом – окидывли нс взглядми: у нс был комиссрский вид; н обоих довольно потертые кожные куртки, н мне – коричневя, н Шонине – черня. Н ногх шерстяные обмотки; н головх полувоенные зщитные фуржечки: в гимнзиях уже третью зиму преподвли вместо гимнстики "военный строй", и нс одевли эткими полуофицерикми… Ну, может быть, чувствовлось еще одно: публик "почище" явно торопилсь по домм, но, пожлуй, не от высокого предчувствия, по горькому прктическому опыту: мог остновиться трнспорт, могли рзвести мосты.

Я не скжу, в котором чсу нс здержли н смом горбу Дворцового мост. Мост в этот миг не был рзведен, но его, кк рз поперек рзводной чсти, перегородил птруль – цепочк людей с винтовкми. Это были не моряки, не крсногврдейцы, обычные ополченцы, "солдтики", с ногми, "кое д чим" зболтнными поверх грубых кндских ботинок; одни – в фуржкх, другие – в вытертых ппшкх н головх. Если бы мы нткнулись н мосту н флотскую или крсногврдейскую охрну, нш демрш тут же и кончился бы: ни те, ни другие шутить не любил, и нс преспокойно послли бы в лучшем случе к ппм-ммм. Ближний ополченец поднял руку.

– Постой, мльцы! – по-домшнему окликнул нс он. – Бумги есть? Пячть-подпись есть?

По ншему понимнию, печтей-подписей у нс не было. Но я мшинльно полез во внутренний крмн з гимнзическим билетом. А вместе с билетом вынулся довольно большой лист – четвертное свидетельство гимнзии Мя: грфы – тк, грфы – эдк; подпись "клссный нствник В. Крснов" и большя кругля гимнзическя печть под нею.

В мыслях у меня не было выдть эту грмоту з пропуск. Но подошедший к нм второй ополченец, помоложе, деликтно взял ее з уголок.

– Тк… – пригляделся он к незнкомой бумге. – Все понятно. Подпись-печть имеется. Ступйте, коли ндо. Тольки – быстро: левым плечом вперед. Он – туды…

И мы пошли с Всильевского остров н Адмирлтейский.

Мы шгли по новенькому Дворцовому мосту. Он был срвнительно недвно открыт для движения; внизу, между Рострльных колонн, еще не было рзобрно нгромождение грнитных глыб, оствшихся от стройки (некоторое время спустя они пошли н сооружение н Мрсовом поле пмятник погибшим з Революцию); н рзводной чсти перил были временными, деревянными, выкршенными в серо-голубую крску…

Спрв н свинцовой, хотя и спокойной Неве темнел другой мост, Николевский. Он не походил н нынешний мост Лейтеннт Шмидт: он рзводился не посредине, у првого, всилеостровского берег эткой вилкой, в две стороны. У нчл вилки, среди мост, выносилсь мленькя чсовенк…

З мостом, нд Горным институтом, нд корпусми Блтийского звод, спусклось в низкие тучи солнце; небольшие окн в облкх горели сумрчно, уже крсным по сизому. И, перечеркивя эти куски зкт, из-з мост поднимлись одн з другой три высокие цилиндрические трубы, еще выше труб – две тонкие мчты. Мы, гимнзисты, знли уже, что это "Аврор" – один из ветернов Блтийского флот постройки 1896 год, учстниц японской войны, Цусимы. Но зчем он тут – мы не знли.

Мы спусклись с мост вниз.

Теперь мне предствляется, что можно было зметить некий рубеж, известное рзгрничение сил тм, внизу. Н нбережной у дворц, перед его Иорднским подъездом, двиглись серые шинели. Серые шинели двиглись и н другой нбережной, между крыльями зхровского чуд – Адмирлтейств. Против руин недвно сгоревшего незлобинского тетр. Против пмятник Петру Первому. З сдиком, теперь – густым и рзросшимся, в те дни – совсем еще молодым, низкорослым. Но ото были совершенно рзные "серые шинели": тм, у Зимнего, – прямые, строгого покроя, юнкерские, с квдртными плечми, с четкими хлястикми и модными рзрезми внизу – блгородные дворянские, офицерские, пусть по военному времени из "солдтского" сукн пошитые, шипели; тут, н Адмирлтейской стороне, – совсем другие, побыввшие под дождями и снегми, сто рз переходившие с одних плеч н другие, обвисшие, обмякшие, никогд не имевшие никкого "покроя". Просто солдтские… Кисля шерсть! Без ккой бы то ни было брвости, но крепко зквшення, кровью пропитння, стрстной ненвистью просмолення кисля шерсть… И среди них тут – не н той стороне – черные осенние пльто, ккие-то коротенькие гржднские кмзольчики, кепки, скороходовские ботинки и споги с голенищми… Сотни, тысячи… И у кждого – винтовк з плечми. Крсногврдейцы!..

Теперь-то я зню, что к этому времени силы Октября уже обложили резиденцию "временных" со всех сторон… Может быть, именно поэтому мне тк четко предствляется подобное рсслоение? Уловили ли мы его тогд? Не ручюсь…

Но помню, что невысокий человек в кепке и русских спогх, хмуро взглянув н нс, издли мхнул, не без некоторой нетерпеливости, рукой: "Куд, мол, прете, молокососы? Влите нпрво…"

Я помню, кк и тм, н Адмирлтейской нбережной, нкоплявшиеся все в большем множестве люди посмтривли н нс не то с досдой, не то с вопросом – что з типы, чего им тут пондобилось? З нми с мост спусклись еще ккие-то женщины; кто-то вел ребенк; сердито понося всех и вся, прыгл н костыле инвлид с болтющимся н зсленной ленточке беленьким "Георгием"… Никто не остновил нс. Мы прошли до Змятин переулк и удлились от центр событий.

Перейдя сюд, н стрый "Адмирлтейский остров", мы поглядели друг н друг вопросительно. Похоже, что мы недоучли серьезности событий. Похоже, что осторожнее было бы сидеть н Зверинской и не совться в звривющуюся кшу…

Шонин – он был почти н год моложе меня, и я уже почувствовл н своих плечх некую ответственность з него – проявил явную тенденцию дойти до Николевского мост и убрться н свою Пятндцтую линию.

Но впереди путь уже прегрждл цепь черных бушлтов. И вид у них был не ткой, чтобы возникло желние покзывть и им мое четвертное свидетельство.

Мы свернули в Змятин, вышли н бульвр, потом н Мойку… Тут уже видно было явное центростремительное движение: целые крсногврдейские отряды нпрвлялись через Поцелуев, через Синий мост, по Морской, по Почтмтской в сторону Зимнего. Кое-где люди стояли, соствив винтовки в козлы, сидели н тумбх, н подоконникх подвлов. Они покуривли, рзговривя, но умолкли при ншем приближении и провожли нс не слишком дружелюбными взглядми.

Мы дошли до Мриинской площди. "Астория", стоял н своем месте, клодтовский Николй непроницемо взирл н свершющееся со своего коня… Но от Морской улицы нс сердито шугнули; тогд я не знл почему, ведь тм недвно был зхвчен телефоння стнция. Тм протекли сложные и нпряженные перипетии восстния. Вероятно, я бы мог увидеть крсногврдейцев или солдт н круле около дверей Министерств земледелия, у подъезд Госудрственного совет, в других местх. Кюсь: ничего этого я не зметил. Но я понял, что все сгущющееся вокруг меня нцелено н Зимний дворец, и мне, по семндцтилетней нивной торопливости, згорелось непременно взглянуть: что делется тм, у дворц?

Что мне – было тогд тревожно, жутковто? Ведь мы, кк-никк, остлись одни перед лицом чего-то огромного, нгромождвшегося кругом? Остлись, кк Николй Ростов н своей мломерной лошдке, зстрявший в момент тки между тяжелыми квлерийскими полкми сржвшихся.

Нет, мне не было ни тревожно, ни жутко: я не очень-то еще понимл опсность. Не было у меня и особой ндобности вмешивться в схвтку: я не чувствовл себя приндлежщим ни к одной из вступющих в бой группировок. Тк что же меня влекло все дльше и дльше?

Что зствляло делть попытки нырнуть кк можно глубже в гущу событий?

Что я могу скзть в ответ? Должно быть, литертур есть устремление прирожденное, и тот, кто родился пистелем, несет в душе с смых рнних лет неистребимое "хочу видеть своими глзми", острейшее любопытство к жизни, к ее взрывм и поворотм, к ее высокому тетру, особенно привлектельному в чсы и дни, когд н сцене рзыгрывются всечеловеческие дрмы. Я хотел видеть все кк можно ближе, кк можно яснее. Это было сильнее осторожности, блгорзумия. Сильнее меня.

Я до вечер тскл бедного Шонин з собой. Мы пересекли Невский: свернуть нлево, к Адмирлтейству, нм не позволили.

Кругом по Конюшенной мы добрлись до Мрсов поля. И тут, н Мойке, н Миллионной, стояли крепкие зствы; ккой тм Зимний дворец! "Ктитесь-к, школ, отсюд, пок есть куд…"

С Троицкого мост шли ккие-то отряды. Н ствшем уже совершенно темном Мрсовом поле чувствовлось во мрке множество людей. Мы постояли: что же делть-то? Домой не попсть…

Очень мне жлко теперь, что я не пробрлся тогд все же н Дворцовую площдь, – сколько я упустил!

Мы сделли еще одну попытку вернуться н Всильевский через Николевский мост: я понимл, что моему спутнику уже не хочется никких событий, хочется домой. Не вышло: ккие-то, еле видимые в ночной измороси, встречные сообщили нм, что мост рзвели и мтросы к нему никого не пускют. Првд это был или нет, не зню, но мы остновились в полной нерешительности н углу Мойки и Мриинской площди.

Тм в то время у смой решетки кнл стояло невысокое кменное сооруженьице, то ли электротрнсформтор, то ли бшенк для реклм: оштуктуренный куб с пирмидльной крышкой и с четырьмя светящимися чсми н кждом фронтоне под ней.

Чсы рботли и были освещены. Мы совещлись, их стрелки двиглись. Девять чсов восемь минут… Девять чсов десять минут… Девять двендцть…

И тут со стороны Зимнего дворц под низко нвисшими тучми рсктилсь пулеметня очередь… Мы знли в те годы все голос пулеметов: "мксим"!

Тотчс рздлось и более бсистое, менее дробное тткнье другого пулемет – "шврц-лозе". "Шврц-лозе" были в те дни учебными пулеметми в юнкерских училищх. А потом нд крышми пробежл, кк горох, винтовочня стрельб, и вдруг все смолкло.

Шонин не выдержл: "Нет, ты кк хочешь, у меня… У меня тут одни знкомые н Сенной… Ты меня не брни, Успенский…"

Чего было брнить? Я, может быть, и см бы пошел к знкомым, д они были у меня слишком длеко: н Црскосельском, н Восьмой Рождественской…

И я остлся один. И я пошел – не все ли рвно куд? – все-тки посмотреть: действительно ли н Николевский мост не пускют? Пошел в глухой уже темноте – не уверен, горели ли в ту ночь уличные фонри?

И вот, когд я проходил по Конногврдейскому мимо дом Родокнки, н сдовой решетке которого рхитектор вздумл утвердить четыре негритянские головы в белых члмх, я вдруг содрогнулся, здохнувшись. Покзлось, что мне – не то в горло, не то в пищевод – со стршной силой воткнули железный лом. В ушх ухнуло, взвизгнуло, лопнуло. Я обомлел и оглох. Это выстрелил из шестидюймового орудия стоявшя в восьмистх метрх от меня з домми "Аврор". А когд человек окзывется хоть и не в плоскости смого выстрел, но где-то близко от нее, д когд еще клибр орудия велик, впечтление получется чрезвычйное.

Я не ручюсь – првильно ли шли чсы н той колонке н нбережной Мойки. Я не зню, много ли времени прошло с минуты, когд я зсек по ним чс до злп "Авроры". Но для меня, для моей пмяти, эти две временные отметки окзлись с того миг связнными нвек…

Я вернулся домой только уже н свету, 26 октября, – вернулся в новом мире, хотя и не предствлял себе мсштбов того, что произошло.

Было бы глубоко непрвильно, если бы я судорожно пытлся кк-то восстновить теперь остльные чсы ночи, прояснить мршрут моих блуждний по тревожному, но еще не могущему успокоиться после проксизм борьбы и победы городу. Зню, что возврщлся я н свою Зверинскую кружным путем: не то через Троицкий, может быть дже и через Литейный мост.

Я теперь зню, что кроме "Авроры" в ту ночь стрелял по дворцу и Петропвловскя крепость. Но я совершенно не зметил этих выстрелов.

Люди охмелевшие нередко вспоминют случившееся с ними только полосми, учсткми: от и до – помнит ясно, потом – словно непроницемя пелен, кк небытие. Возможно, дже пссивное учстие в событиях ткого нпряжения и ткого мсштб, дже простое присутствие при них, создет в созннии невольного свидетеля нечто вроде ткого же прерывистого выключения сознния. А рз это тк, я не хочу вовлекть читтелей в сложный процесс "довспоминния": я и см с трудом могу рзобрться в рхиве пмяти.

Отоспвшись и проснувшись, я решил теперь-то уж обязтельно проехть в деревню Мурзинку, к Все Петрову (я уже о нем говорил). Вся был н моем горизонте единственным, нстоящим, стопроцентным пролетрием, рбочим с "Обуховц", д еще год н три стрше меня. Его дже в рмию не брли по броне: звод был военизировнный, стлелитейный. Он мне в тот миг был нужнее всего мир. Он мог все рзъяснить.

Я вышел н Зверинскую, н крепенький морозец, под колючий остренький снежок, сухой, кк мелкя мння круп. Н первом же доме я увидел четырехугольник бумги – воззвние или листовку. Несколько человек молч читли. Я подошел:

"К гржднм России!"

Обрщение сообщло о низложении Временного првительств, о том, что влсть в городе перешл в руки Петрогрдского Совет.

Я не могу скзть, чтобы у меня в тот миг возникло ккое-либо определенное отношение к случившемуся. Со злордством подумл я только о Керенском, – уже рсскзывли, кк он в ббьем плтье бежл из Петрогрд.

Рядом со мной стоял невысокий господин. Чиновник, может быть – учитель кзенной гимнзии. Он покосился н меня.

– Тк-то, молодой человек! – скзл он весьм не определенно.

– Вот тк-то! – ответил и я ему в тон.

А что я мог скзть другое? Я же – опять-тки – ничего еще не знл. Я не был пророком. Я не был большевиком. Я не был и Джоном Ридом, чтобы осмыслить это все. Я был еще мльчишкой.

Но кое-что я уже нчинл понимть.

Чс спустя я ехл н провичке по Шлиссельбургскому проспекту. Я был тепло одет и взобрлся н империл, н крышу. Не могу скзть где, остновк провой конки пришлсь прямо против окринного жлкого кинемтогрф. У вход в кинемтогрф, прислоненный к стене, стоял грубо нрисовнный ззывной плкт; он извещл о том, ккие в этом кинотетре приготовлены для зрителей в перерывх "ттркционы". Н плкте были изобржены стрнные существ – не то зверушки, не то крлики, – ндпись глсил:

Последние дни!!!

Всемирно известный клоун-престидижиттор [45]

Антолий АдДУРОВ с его нтропологической группой собчонок

Я некоторое время вчитывлся в эту нелепицу, и вдруг что-то точно зщелкнулось у меня в мозгу. Что-то срботло в созннии или в подсозннии… З этим дурцким, ляповтым, – не то что лубочным, просто мерзким – плктом, з этим "АдДУРОВ", с претензией н известную цирковую динстию Дуровых, з этими "нтропологическими" (эв, ккую обрзовнность покзл!) собчонкми, з сопливым мльчишкой в рзлтых вленкх, пялившим глз н ткую крсоту, з всем обликом этого "хрм" реклмы и искусств я, кк при вспышке мгния, увидел вчершний "нтропологический" мир. Тот смый, в котором мы все до этого дня брхтлись. С ткими вот кинемтогрфми, с борделями, с денежными мешкми, с провлившимися крышми окрин, с "Ляли-няниным" бедным "углом" н ристокртической Сергиевской, с нглыми люстрми ресторнов "Донон" и "Медведь", с "дневникми происшествий", бесстыдно реклмирующими и выстрелы, и уксусную эссенцию ночных смоубийств, с войной до победы…

И вдруг холодом по душе, библейским "менэ-текел-фрес" [46] резнул меня другой, тйный, еще невнятный смысл тех слов, н которые я глядел:

Последние дни!!!

А что, если и н смом деле – последние?! Если кончились нвсегд времен "нтропологических собчонок"? Если звтр нстнет другое время – Время Людей?

Вероятно, это прозвучит стрнно, но мне все-тки кжется, что, если из тогдшнего нелепого, по-нстоящему ничего еще не понимвшего гимнзист сложился в конце концов зрелый человек и дже советский литертор, – нельзя исключить из ряд причин этой метморфозы и ддуровский плкт.

Смо собой, не в нем дело. Дело в том мгновении, когд я его увидел. Дело во всем предыдущем и во всем, что з этим последовло. Но скжу прямо: он щелкнул в ндлежщий миг зтвором моего внутреннего фотоппрт, и снимок, получившийся от этого щелчк, остлся жить нвсегд.

…А Вси Петров я тк и не зстл в Мурзинке. З месяц до этого Вся перевелся н ккой-то звод в Тгнроге. Он исчез для меня нвсегд, и я никогд не перестну горевть об этом.

ЛИРИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Если бы от меня потребовли подобрть к этой глве моих "Зписок" ндлежщий эпигрф, я бы, нверное, предложил вместо него нпечтть под зголовком очень известную в нчле век репродукцию скульптуры Федор Кменского "Первый шг". Получилось бы трогтельно и – совершенно непохоже. Но к нзвнию подошло бы, кк по мерке.

Когд молодой человек рвется в литертуру, он не стремится при этом поступть оригинльно, не тк, кк другие. Где ему думть об этом? Не все ли рвно кк? Кк все, тк кк все, лишь бы добиться!

Но лет пятьдесят спустя после своего "первого шг", припоминя, кк все это случилось, он с удивлением обнруживет: скжи н милость! Вышло-то – и кк у всех, и в то же время – по-своему.

Тк бывет обычно и с первой любовью: ничего особенного, все – свое!

Вот только не очень просто устновить: что считть этим "первым шгом"? Особенно у меня: я отнюдь не "спикировл" в литертуру соколом с неб. Скорее, я осторожненько вполз в нее, кк уж. Что было, то было – ничего не попишешь!

Но "первые шги", конечно, были и у меня. И "смый первый" получился, я бы скзл:

Не с той ноги

К 1916 году (к моим шестндцти годм) я здорово нсобчился писть стихи. Прямой угрозы, что из меня получится ведущий поэт эпохи, првд, не возникло, но стихи были не хуже многих других.

Не в этом дело, что мне они нрвились до чрезвычйности. Мои сверстники гимнзисты одобряли их безусловно. Они их, кк тогд выржлись, "гутировли" [47].

А ведь тогдшний гимнзист в этом смысле был отнюдь не лыком шит. Винвер у нс изучил все рботы ОПОЯЗ. Боря Курдиновский от доски до доски знл теоретические труды Андрея Белого. Ккие были у меня основния не верить их оценкм? Все мы тогд читли и "Зрево Зорь" и "Колчн". Н столх у нс лежли тут "Весы", тм – "Аполлон"… И "Сдок Судей" был для нс не в диковинку.

Этого мло: в журнлх тех лет печтли длеко не одних только Алексндров Блоков. Черт знет, кого и чего не печтли тогд!

Трезво оценив положение, я отстукл н пишущей мшинке с десяток стихотворений. Тм, в этих моих стихх, были и есенинские епитрхили, и блоковские Аэлисы вперемежку с болотными попикми, и бунинский скрип дворянских половиц, и Гумилевские негусы и жирфы. Все было нмешно тм, но звучло все это вполне прилично. Встл вопрос: куд же их послть?

У нс дом "получлись" тогд три журнл: "Русское богтство", "Современный мир", "Вестник Европы"… Кюсь, в шестндцть лет я еще не успел сообрзить, что "Богтство" – это нродники, что от "Мир" попхивет легльным мрксизмом, "Вестник Европы" – блгообрзный и блгоутробный профессор-кдет; все со своими принципми и прогрммми.

Я видел их инче. Для меня "Богтство" и "Мир" предствлялись тонковтыми для "толстых" журнлов. Издвлись они н сомнительного кчеств бумге, имели скучные – желтую и серо-синюю – обложки. "Вестник" же Европы выходил ежемесячными мощными кирпичми, кирпичного же цвет. Н его обложкх помещлся стромодный, времен Стсюлевич – редктор журнл с 1866 год – змысловтый рисунок. По толщине "Вестник" мог легко перекрыть обоих своих соперников, вместе взятых…

Вот в тком журнле, н мой тогдшний взгляд, и было бы лестно нпечтться. Здумно – сделно: туд я и послл мои отобрнные стихи.

Впрочем, "послл" – не совсем точно. Я зклеил их в хорошую, вощеную оберточную бумгу пристойного коричневого цвет, обвязл прекрсным тонким шпгтом и см отнес н Моховую, 37, рядом с Тенишевским училищем, в редкцию.

В редкции з столом сидел эффектно-седя строгя дм в пенсне. Голосом втомт, без всякого чувств, он консттировл: "Стихи. Ответ получите по почте. Всего доброго".

Я пострлся поклониться с холодным рвнодушием и ушел оттуд, кк знменитя ницшенскя овц в "Зртустре" – "угловто и спесиво". Впрочем, особого волнения я и не испытл.

Месяц или дв длилось гробовое молчние. А потом…

В первых числх преля я получил письмо: дв небольшого формт листик почтовой бумги с редкционным печтным штмпом нверху.

Редктор "Вестник" Констнтин Констнтинович Арсеньев, действительный сттский советник, кдемик, крупнейший юрист, человек, "родившийся з три дня до кончины А. С. Пушкин", рзмшистым почерком октоженер [48] нписл мне ответ собственной рукой.

Передть невозможно, кк он честил меня в этом своем ответе! Кк мог я – юнош, по-видимому, толковый и одренный – именно теперь, когд мир переживет ткие годины, когд нд ним грохочут рскты роковых громов, когд ежедневно и ежечсно гибнут тысячи и тысячи людей, руштся госудрств, идет величйшя из войн, – кк мог я в это время беззботно "ствить рифмы прми" (увы, это был точня цитт!), сочинять что-то про облчк и ббочек, про ризы и омофоры? "Одумйтесь, молодой человек, пок не очерствел окончтельно живя душ вш! Сейте рзумное, доброе, вечное, не дудите в лирические дудочки, дже если их писк вм приятен…"

Дльше доствлось под горячую руку и Гвриле Держвину з его беспринципный "слдкий лимонд", и Влерию Брюсову все з те же "бледные ноги", и Северянину ("всяким Игорям Северяниным"), но и мне по первое число.

Ткой погром меня не столько огорчил, сколько удивил. Ни Винвер, ни Пвел Кутлер, ни Дим Коломийцов никогд не говорили мне ничего подобного, уж они-то понимли толк в поэзии… Впв скорее в недоумение, нежели в огорчение, я приумолк.

Но неделю спустя грянуло "второе письмо".

"Вестником Европы" в те годы зпрвлял дуумвирт. Дуумвиром по общественному лицу журнл был "родившийся до дуэли и смерти Пушкин" Арсеньев. Делми художественной литертуры ведл Дмитрий Николевич Овсянико-Куликовский, тоже ДСС – действительный сттский, тоже кдемик. И – профессор Высших женских курсов; и профессор Психоневрологического институт; и видный публицист и крупнейший лингвист и прочя и прочя и прочя. Человек, естественно, знятый до предел.

У Куликовского был мелкий сухой почерк ученого: писл он кк бы пером без рсщеп – кк булвкой црпл. Его письмо зняло четыре четвертушки тонкой и жесткой, кк пергмент, бумги. Н этих четырех стрницх стрший говорил с млдшим, с сосунком, кдемик с гимнзистом тк, кк если бы они были стрыми друзьями и сверстникми. Кк рвный с рвным.

Нет, он не рспинл меня з недостточную гржднственность моих стихов, филолог. Видимо, ему и ткой род поэзии предствлялся естественно-сущим. Он прямо признвл, что в своем журнле ему случется печтть и более слбые стихотворения. "Нпечтть прислнное Вми? Почему бы и нет? Если Вм этого тк хочется, я нпечтю. Но…"

З этим "но" и скрывлось глвное.

Строчк з строчкой, мягко, но с неопровержимой логикой, стрший докзывл млдшему, что все, им нписнное и прислнное, не пережито, не продумно, не прочувствовно. Что это все – не он. Что в своем искусном рифмчестве гимнзист Успенский живет в кредит, н чужой счет. Что его золото – сусльное золото; что его рыжие девы – не его, гмсуновские. Что коленопреклоненные схимницы-ели, "подъявшие в небо кресты", – клюевские и есенинские ели. И его умиления – земные умиления. И его бурные стрсти взяты нпрокт в литертурной ссудной кссе.

"Прежде чем взывть: "О, любовь!" – недостточно нчитться "Пн" и "Виктории"; не мешло бы полюбить смому. Прежде чем вкхически слвить жизнь, хорошо бы смому прожить хоть некоторую чсть этой жизни, н вкус и н ощупь отведть, что ткое – он. Многие большие литерторы с чувством стыд вспоминли потом о своем первопечтнии только потому, что оно было преждевременным. Тк юноши, слишком рно столкнувшиеся с полом, содрогются, припоминя свои первые любовные опыты, ибо они поторопились, и нчло окзлось уродливым, не нстоящим… Не повторяйте же чужих ошибок!

Рботйте. Пишите кк можно больше, но – только для себя. А глвное – живите! Ждно познвйте мир, впитывйте и знния и чувств. Способностями бог вс не обидел; вы, вероятно, добьетесь своего. А нпряженное, мучительное, звистливое стремление во что бы то ни стло стть "нпечтнным" – детскя болезнь. Рно или поздно вы сми посмеетесь нд нею…"

Мне не сделлось стыдно, когд я читл это. Я не испытл обиды, дойдя до конц письм. Невозможно обидеться, если большой человек прямыми, весомыми словми, и в то же время – с нучной точностью, докзывет тебе, кк теорему Пифгор, тебя смого.

Н долгое десятилетие мою "волю к печтнью" (тогд, с легкой руки Ф. Ницше, все говорили о всевозможных "волях") кк рукой сняло. Н десятилетие Революции.

Девятый вл истории носил и швырял нс всех – меня в том числе – из конц в конец встввшего дыбом мир… А я – писл, писл, писл… Я писл и в великолуцкой деревне, и н белопольском фронте под Брестом, Вршвой, Мозырем… Но я и думть збыл о "нпечтнии".

Вполне возможно, что это в дльнейшем змедлило мое вхождение в литертуру: многие мои сверстники успели н несколько голов обойти меня. Но и по сей день я блгодрен моим первым двум блгородным "зоилм". Они сотворили блго: мпутировли от меня вундеркинд. Зствили дожидться, пок я стну человеком.

Я долго хрнил об эти письм. Я всюду тскл их с собой в зветном бумжничке. И дотскл до дня 19 вгуст 1920 год, до мост через реку Зпдный Буг, между деревнями Дрогичин-Польский и Дрогичин-Русский.

Мы, отбивясь, уходили от нседвших "позннчиков". Последним, нм пришлось перепрвляться через широкую реку вплвь. Н восточном берегу я вдруг хнул: "А бумжник-то мой!"

В бумжничке слипся влжный комок из бумжек, окршенных лизрином чернил…

– Э, Лев, двй нплевй н эт кшк! – скзли мне дв лтыш-помнштдив, Постнек и Лимониус. – Военный человек пмьять обязн головк держть!..

Мы сушились у костр. Где-то неподлеку стучли выстрелы. Кждую минуту могл нлететь н нс "ттрскя язд" – польскя легкя квлерия… Я поколеблся минуту – и бросил липкий комок в костер…

Но теперь мне кжется: узнй они о том, кк и где погибли их письм, об мои кдемик были бы внутренне удовлетворены. Их подопечный теперь не рвлся в литертуру. Их подопечный хотел другого: прорвться к Брновичм, н соединение со своей Десятой стрелковой. И у него теперь было уже кое-что з душой, по чсти знния жизни. Ему было о чем рсскзть людям. Но – не сейчс, потом, потом…

Пошел иноходью

Если это счесть моим "первым шгом", то нчиня со второго я явно "пошел иноходью". Это – в том смысле, что первые опубликовнные мною строки окзлись не стихми, не художественной прозой, нучной сттьей. Рботой по языковедению.

Может быть, это и зкономерно: большинству читтелей я сегодня известен кк втор "Слов о словх".

Я учился н ВГКИ при ГИИИ. Это несколько "гуингнмовское" нзвние приндлежло Высшим госудрственным курсм искусствоведения при Госудрственном институте истории искусств. Придет время – об этом удивительном учебном зведении нпишут увлектельные книги.

Я учился тм н СЛОВО, оно же ЛИТО – н словесном отделении. И отделение было змечтельное.

В рннем детстве однжды я попл н детский утренник в Алексндрийском тетре. Для школьников ствили "Ревизор".

Осипом в этом спекткле был Врлмов, Городничим – Двыдов. Хлестков игрл Горин-Горяйнов, унтер-офицерскую вдову – Стрельскя, Анну Андреевну – Свин, Землянику – Кондрт Яковлев. Рядовой ткой был, ученический утренник; но игрли н нем все, кк н премьере…

Тк и у нс н СЛОВО. Один курс читл Б. Н. Эйхенбум, другой – Ю. Н. Тынянов. Курс по теории стих вел Б. В. Томшевский. Н "теорию прозы" незжл из Москвы Виктор Шкловский. Семинр при Тынянове вел В. А. Кверин. Кого из них прирвнять к Врлмову, кого к Двыдову – дело вкус читтелей. В положении Свиной и Стрельской состояли, вероятно, В. П. Адринов-Перетц и Астхов.

Несмотря н это, я с первого же курс уклонился от литертуроведческих проблем и интересов в сторону чистой лингвистики. С ней дело обстояло не хуже. Курс русского синтксис и ряд "спецотделов" вел Лев Влдимирович

Щерб. Рядом с ним, в соседних удиториях, читли Виктор Виногрдов, Борис Лрин. В поддужных з ними выступли С. И. Ожегов и Флев. В тк нзывемом КИХРе – кбинете по изучению художественной речи – безрздельно црил С. И. Бернштейн, в СБИКе – словрно-библиогрфической комиссии – Сергей Дмитриевич Блухтый. Все, что тм деллось, деллось н большой высоте, рвняясь по любому мировому стндрту.

Я скоро нкрепко приврился к необыкновенному ученому и удивительному человеку Борису Алексндровичу Лрину. Лрин вел у нс интереснейший семинр по дилектм город. Я горжусь, что уже в 1925 или 1926 годх ядовитые литертурщики включили в свой "формльный гимн" стишки:

Среди Успенских популярен, Дев лингвистических кумир, Смиренный грешник Боря Лрин Под словрем вкушет мир…

В стишкх этих был только одн существення неточность: ни тогд, ни никогд впредь Б. А. Лрин не "вкушл" – оргнически был неспособен "вкушть" – нучный мир. Он и кипел и бурлил н протяжении всей своей жизни, и рботть у него в "словре" было тк же легко и безопсно, кк н фронте.

Он один згружл до откз всех своих учеников. Мне он предложил тему "Язык революции". Об этом к тем дням успели уже нписть и А. Мзон в Приже, и Р. Якобсон в Прге. Но об рботли з рубежом. Стоило проверить их выводы отсюд, из смого этого "революционного язык". Изнутри.

Случилось тк, что в то же время возникло нмерение выпустить при курсх небольшой сборничек студенческих рбот: и по СЛОВО, и по МУЗО, и по ИЗО, и по ТЭО (КИНО тогд у нс еще не было).

"Изошники" кк-то промолчли. Остльные сдли свои сттьи. В сборничке "Пять искусств" окзлись нпечтнными девять студенческих сттеек, среди них мой "Язык революции".

Антоль Фрнс говорил где-то: "Все в мире приедется, дже чтение собственных корректур!" Если – "дже", знчит, сколько же восхитительно это знятие, пок оно не приелось, уж тем более – испытнное впервые. Исключения, конечно, возможны, но в основном только снобы или вечные стрички не помнят острого нслждения, испытнного ими тогд, "в первый рз", или отрицют это. Однко что до меня, то нслждение это было сильно подпорчено.

Технической стороной ншего издния зпрвлял один из студентов, некто Либвский (я не нзывю его нстоящей фмилии, ибо не зню, кк он отнесся бы к ткому рсскзу о его юных днях). Это был вполне достойный товрищ, уже рботвший кк журнлист, и мстк по оргнизционным делм. Мы не имели к нему никких претензий, и все он выполнил "н большой".

В некий вожделенный день и чс Либвский принес под мышкой в кнцелярию курсов ккуртный тючок. О ллх! То были вожделенные "вторские экземпляры"! Кк комнтные собчонки при виде кусков схр, мы все, подняв носы, зстыли не отводя глз от лкомств.

Шлун Либвский потешился нд нми, кк хотел. Он был громкоголос, крупен телом, жизнердостен и склонен к рзличным шуткм и выходкм. Мленького "тетрл" Иптов он зствил долго плясть, прежде чем выдл ему тощенькую брошюрку в сине-белом, несколько мтрсного рсцвет, переплете. Глубокомысленного музыковед Будяковского чуть не довел до рзрыв сердц:

– Понимете, в последний миг вш этюд о Вгнере сняли… Говорят: "Что? Вгнер? Не созвучно, знете…"

Я рботл н курсх (одновременно учсь) секретрем учебной чсти и был лицом почтенным, Мой экземпляр Либвский отдл было мне без фокусов. Но, то ли вдруг решив, что не ткя уж я персон, то ли приятно возбужденный той лчностью, с ккой я впился в вожделенные стрницы своего творения, он вдруг кинулся и выхвтил у меня книжку:

– А вы, Успенский, подождите… Я вм – звтр принесу… У меня не хвтет экземпляр для Гуковского…

Я зтрудняюсь подобрть срвнение для того, что испытл. Что-то вроде чувств, которые охвтили бы Ромео, если бы у него из объятий вырвли томную Джульетту. Или – чувство тигр, у которого железной кочергой хотят извлечь из псти кусок прного мяс, Но кжется, и это все – слбо.

Известно, что мужчины легко впдют в мльчишество: это всегд умиляло Киплинг, но плк эт – о двух концх. Я ухвтил голубую брошюрку з один конец, Либвский – з другой.

Я сжл челюсти, он – зкусил губу. Посреди кнцелярии мы перетягивлись н "Пяти искусствх", кк н кнте, постепенно зверея. Либвский был крупен и тяжел, я – еще крупнее и тяжелее. Видя, что я одолевю, он кк-то выкрутился и внезпно укусил меня з руку. З тыльную сторону кисти. Укусил основтельно, до крови… И, см испугвшись ткого своего неистовств, тут же, выпустив книжку, исчез…

С полчс я рвл и метл. Я требовл минимум полфунт мяс и много литров крови з бесчестие. Потом… мне стло смешно. "Ну, лдно! Я его инче допеку!"

Девушки из бухглтерии искусно перевязли мои рны. Неся свои бинты перед собою кк знмя, я отпрвился в трвмтологию н проспект Мйоров.

– Меня только что укусил человек. Я подозревю, что у него – водобоязнь. Вызовите его и меня и подвергните обоих предохрнительным прививкм!

Трвмтологи долго хли и недоумевли, но "обоих" – подействовло ("Придется тк и поступить… Рз уж тк…"). Неделю спустя Либвский взмолился о пощде. Повестки приходили з повесткми. Угрожл привод с милицией. Стло ясно, что его – вот-вот и н смом деле "привьют". Он зпросил пощды, и я откзлся от своих мстительных змыслов.

Мне не пришло бы в голову вспомнить эту историю, если бы у нее не окзлось неожиднного "пунт" – звершения.

В 1944 году я, кпитн флот, сотрудник морского журнл "Крснофлотец", отпрвился с "журнльными" девушкми н концерт Эмиля Гилельс в Московскую филрмонию. Отдвя пльто в грдероб, я вдруг почувствовл, что кто-то крепко стиснул меня в объятиях…

Извернувшись – я не большой любитель тких телячьих нежностей, – я увидел другого кпитн, рмейского, смотревшего н меня с опской: не обознлся ли?

– Успенский? – неуверенно спросил он. – А если Успенский, тк кк же вы меня не узнете? Кк можно позбыть единственного в мире человек, который укусил вс з руку?!

Мои дмы взвизгнули, я – "Либвский!" – с восторгом бросился пожимть этому кнниблу руку. Ну еще бы: прошло двдцть лет, войн уже почти кончен… Москв… Гилельс… И вдруг – встретились!.. Приятно же помянуть строе!

…Конечно: сттья о русском языке – не изящня литертур, но ведь я же, повторяю, – втор-филолог. Поэтому я и позволил себе это стрнное происшествие счесть своим "вторым первым шгом".

Шг третий, спренный

1925 год. Я – первокурсник этих смых ВГКИ при ГИИИ, студент. Студент тогдшний, не теперешний. Никких стипендий; нпротив – "плт з прво учения". З посещемостью лекций следить отнюдь не приходилось: не успевшие уплтить, лзли в удитории со двор, по дворм и через окн. Девиц с большим удовольствием подвли туд же н рукх. А у глвных дверей монферрновского дом нелицеприятно следил з "непроходом" злонмеренных всем известный Иннокентий, весьм декортивный бывший брнд-мйор, ныне – вхтер институт.

Тк было нпечтно в стенгзете курсов.

Мы, студенты, нпоминли тогд пушкинских воронов: "Ворон, где б нм пообедть, кк бы нм о том проведть?" Шел нэп. Мы были бедны, кк церковные крысы. И лишей, чем нм, приходилось, пожлуй, только просто безрботным.

Лев Алексндрович Рубинов, мой друг с семндцтого год, был в те дни именно тким безрботным. Лев Рубинов – необычный человек, кк рнее уже говорилось. Жизнь его был подобн темпертурному грфику лихордочного больного. Он успел побывть уже и следовтелем ЧК, и прокурором, и одним из смых популярных в двдцтые годы петрогрдских ЧКЗ [49] – двоктов; в нчле Революции он возглвлял в Петрогрде одно из знчительных нркомпросовских учреждений того времени – я уже не могу скзть, кк оно нзывлось – то ли Колдуч, то ли Комдуч. В тридцтых годх ему случлось рботть экономистом и юрисконсультом н многих ленингрдских предприятиях. Но кк-то тк получлось, что между двумя "высокими" должностями у него всегд пролегли периоды полной безрботицы, случлось, довольно долгие. Я о нем уже рсскзывл в глве об ОСУЗе.

Тк вот. Однжды, осенью 1925 год, безрботный Лев Рубинов позвонил по телефону студенту Леве Успенскому.

– Лев? – кк всегд, не без некоторой иронической тинственности спросил он. – У тебя нет нмерения рзбогтеть? Есть вполне деловое предложение. Двй нпишем детективный ромн…

Двдцть пять лет… Море по колено! Ромн тк ромн, поэм тк поэм, ккя рзниц?

– Двй, – скзл я. – Ккя тем?

– Первя глв уже есть. Помнишь, я жил три год в Бку? Если не возржешь, дернем н бкинском мтериле, ?

– Н бкинском? Ну что ж, двй… Но тем, сюжет?

– Скжу коротко… "Лондон, тумн, огни…" В Лондоне ( хочешь – в Приже!) собрлись, тк скзть, кулы и гиены междунродного империлизм. Они зсылют группу диверснтов в Советский Союз. Цель – уничтожить три ведущие облсти ншей экономики: нефть, трнспорт, уголь. Эн-Тэ-У… Кково зглвие, , Лев? "Энтэу"!!

– Тк… Ну что же (в 1925 году в ткой темтической зявке не чувствовлось еще продийности) – ничего! А что дльше?

– "Дльше, дльше"! – спрведливо возмутился Лев Рубинов. – Дльше, брт, двй уж вместе выдумывть!

…С той длекой поры я нписл не один десяток книг, повестей, ромнов и рсскзов. Случлось, они пислись легче, случлось – труднее. Но всегд этот процесс меня устривл, нрвился мне, рдовл меня. И все-тки з всю свою долгую литертурную жизнь я ни рзу не испытл ткого удовольствия, ткого, почти физического, нслждения, кк в те дни, когд мы вдвоем с Левой Рубиновым писли свой "детективный ромн".

1925 год – не 1825-й: н гусином пере длеко не уедешь. Мы пошли н толчок и купили индустрильный феномен – мшинку "Смис-Премьер", годом стрше меня, 1899 год рождения. Мшинк Ильф и Петров, кк известно, облдл "турецким кцентом". Нш был подобн дореволюционному тоняге-гврдейцу [50]: он "не выговривл ни одной буквы, кроме ижицы; ижицу же выговривл невнятно". Но нм это нисколько не мешло.

По ночм ("дневи довлеет злоб его"!), то у меня н квртире, то у Левы, уложив жен спть, мы приступли.

Один, взъерошив волосы, кк тигр в клетке, бегл по комнте и "творил". Другой – мшинистк-блондинк – "перстми робкой ученицы" воплощл сотворенное в млорзборчивые строки.

С тех пор я понял: сочинять много легче, нежели печтть, – мшинистк просил подмены куд чще, чем втор. Впрочем, у нее был двойня роль: свеже создвемый текст, еще не попв н бумгу, уже редктировлся. Вспыхивли несоглсия, споры, дискуссии, только что не потсовки. Между мозгом втор и клвитурой мшинки кждое слово взвешивлось, критиковлось, брковлось, зменялось другим.

Из нших предшественников – пистелей мы если и могли кому позвидовть, то рзве лишь Ретиф де л Бретонну: он, кк известно, имел типогрфию и "сочинял прямо н версттку", срзу в нбор. Но ведь он был один, бедняг! А мы… Если бы господь-бог попросил у меня консультции, кк ему лучше устроить рй, я посоветовл бы ему рзбить прведников н пры и зствить их писть детективные ромны. Это – истинное, елисейское блженство!

Еще бы: никких грниц фнтзии! Любя выдумк рдостно приветствуется. Плевть н все мнения, кроме нших двух. Всякую придумнную млость можно поймть н лету и мять, тискть, шбрить, фуговть, обктывть – "покед вопрет", кк говорят мои родные скобри.

Сми себе мы огрничения ствили. Мы выдумли, что нш ромн будут печтть выпускми. (Кто "будет"? Где "будет"? Неведомо, но – выпускми!) Выпуски мы считли рзумным прерывть н полуслове;

"Он шгнул в чернильный мрк, и…"

И – конец выпуск; и, дорогой читтель, – стновись в очередь з следующим!

Ни рзу нс не зтруднило предствить себе, что было тм, "во мрке чернильной ночи": тм всегд обнруживлось нечто немыслимое. Мы обрушили из космос н окрестности Бку рдиоктивный метеорит. Мы зствили "бнду некоего Брегдзе" охотиться з ним. Мы зперли весьм положительную сестру этого негодяя в несгоремый шкф, выручить ее оттуд поручили собке.

То был неслыхння собк: дог, зшитый в шкуру сенбернр, чтобы между этими двумя шкурми можно было перепрвлять з грницу дргоценные кмни и шифровнные донесения мерзвцев. При этом рботли мы с ткой яростью, что в одной из глв ромн шерсть н спине этого пс дыбом встл от злости – шерсть н чужой шкуре!

Все было нм нипочем, кроме одного: к концу "выпуск" мы обычно подходили с шекспировскими результтми. Все лежт мертвые… Но, в отличие от Шекспир, мы должны продолжть ромн.

Кое-кого мы нспех воскрешли; кое-кому двли дублеров… Приходилось будить одну из нших жен и привлекть ее к вторской "летучке": "Кк же быть?"

Мы стрлись кк можно быстрее прожить день, в рдостном созннии, что нступит ночь и – две пчки "Смычки" н столе, крепкий чй зврен – мы преддимся своему творческому исступления).

Мне кжется, мы не возржли бы тогд, чтобы рбот нд ромном продолжлсь вечно. Пусть бы дже он не имел никких мтерильных последствий – не все ли рвно?! Нс это не зботило, мы об этом не слишком много думли. Но вот тут-то…

И грянул гром

Азербйджнское Госудрственное Издтельство предлгет ленингрдским вторм зключение договоров н приключенческие ромны (повести, рсскзы) н зербйджнском мтериле.

Обрщться к предствителю изд-в, Ленингрд, ул. Некрсов, д. 11, кв. 2, первый этж нлево, от 6 до 8 чсов вечер.

– Нет, конечно, это не мне, – Леве, поплось н глз ткое объявление в "Крсной гзете". Я не поверил, дже увидев его:

– Кк ты умудрился это отпечтть?.. Ну, д! А почему тогд "приключенческий"? Почему именно – "н зербйджнском"?

– Ты стремишься все это узнть? Ну тк – едем сейчс же… Мы с тобой, рзумеется, мтерилисты, но… По-видимому, все-тки "что-то есть", кк говорят кроткие струшки…

Н рельном трмве – "пятерке" с двумя крсными огнями – мы прибыли к углу рельной улицы Некрсов и рельнейшего Эртелев переулк. З номер дом я не ручюсь: может быть, он был и не одинндцтым – огромный, стрый крснокирпичный домин…

В полупустой комнте первого этж нс словно ожидли трое. Совершенно нэпмнского вид, полный, в мягком костюме, смугловтый брюнет с усикми (теперь я скзл бы – "похожий н Мрчелло Мстрояни") сидел з девственно пустынным столом. У окн восточного вид пухленькя пупочк, хорошенькя, кк одлиск, поглживл виногрдными пльчикми клвиши молчливой мшинки. Небритый збулдыг – сторож или звхоз – н грубой "кухонной" тбуретке подпирл спиной внушительных рзмеров несгоремый шкф у голой стены.

– Я – Промышлянский! – "Мстрояни" произнес это тк, кк будто нзвл фмилию Моргн или Рокфеллер. – Чем обязн?

Он порзил нс своим гзетным объявлением. Теперь мы нмеревлись порзить его.

Несколько тетрльным жестом бывший двокт Рубинов молч бросил н стол перед Промышлянским "Крсную вечорку".

– Ну, и?.. – скользнув по ней глзми, спросил предствитель Азгосиздт.

– Нм пришло в голову проверить солидность вшей фирмы, – холодно проговорил Лев. – Мы можем предложить вм ромн.

– Нс интересует только приключенческя литертур! – Гржднин Промышлянский все еще пытлся "чистить ногти перед ним".

– Лев, дй зкурить! – в мою сторону уронил Лев Рубинов. – Мы и предлгем вм детективный ромн. Ликбез мы прошли, товрищ Промысловский…

Полномочный предствитель поочередно вгляделся в нс обоих, потом потер пльцми нос:

– В ншем объявлении, – Розочк, я не путю? – кк будто укзно: "Н зербйджнском мтерьяле…"

– Гржднин Перемышлевский! – незвисимо зкуривя не ккую-нибудь "Смычку", толстую "Сфо", предусмотрительно купленную н углу Эртелев пять минут нзд, очень вежливо скзл опытный юрист Рубинов. – Если бы мы нписли ромн н кбрдино-блкрском мтериле, мы, к величйшему ншему сожлению, не имели бы удовольствия встретиться с вми.

Этого Промышлянский явно не ожидл.

– Розочк, вы слышите? Ромн н ншем мтерьяле! Очень интересно! Бед лишь в том, что у меня твердое укзние свыше вступть в соглшения лишь с теми вторми, кковые могут до зключения договор предствить не менее двух зконченных глв.

Простк, простк! Неужели же мы этого не предусмотрели?

– Лев! – обртился Лев Рубинов ко мне. – Сколько ты глвок зхвтил?

– Одинндцть! – глухо ответил я, возясь с пряжкми моего дореволюционного министерского портфеля. – С первой по седьмую и с двдцтой по двдцть третью…

Гржднин Промышлянский рзвел рукми. Что ему оствлось скзть? Н сей рз мы удивили его. Уже с явным интересом он листл ншу писнину, велел Розочке уложить ее в ппку с тесемкми и ппку спрятть в "сейф". Попрощлись мы вполне доброжелтельно…

К огорчению моему, я вынужден тут же признть: к концу дистнции выигрыш остлся не з нми.

Рз четыре – кждый рз в зново "пролонгируемые" сроки – нведывлись мы н Некрсов, 11. Увы, технические неполдки: Бку тк длеко… Все ткие пустяки, мелкие формльности! – оттягивли вожделенный миг подписния договор.

Мы стли уже кк бы своими людьми в Азербйджне. Босс и Лев теперь беседовли кк двое бкинских строжилов. Они обсуждли кчество вин "мтрс" и вкус чуреков, которые пекут в переулочкх з Кыз-Кл. Душечк Розочк делл нм ширвншхские глзки. Небритый пропойц сторож ждно смотрел уж не н "Сфо", дже н "Стеньку Рзин"…

А н пятый рз мы только его и обнружили в конторе.

– А хозяев где?

– Тю-тю нши хозяев, ребят! – с веселым отчянием мхнул он рукой. – С той пятницы – ни слуху, ни духу. И зрплт мне з месяц не доплчен. Звтр иду в милицию, зявление делть: ключи-то у меня. Ответственность!

– Кк? – удивился Лев Рубинов. – А Розочк?

– И Розочку – трм-тррм! – с собой уволок, гд мягкий! Розочку-то он нм с тобой кк хошь не оствит…

Что нм было делть? Конечно, юрист Лев нчл с проектов вчинения иск, с нмерения вывести феристов н чистую воду. Но, обдумв, мы рзвели рукми. Мы неясно предствляли себе основное юридическое – куи интерэст? Кому это выгодно? Что он взял с нс ( может быть, и с других?), Промышлянский? Плохо читемый экземпляр рукописи, притом явно не единственный… Что можем выигрть мы? Д еще в Бку ехть н суд… "Плюнем, Лев?!" – "Д пожлуй, Лев, плюнуть и придется".

И мы плюнули. Но не совсем. Мы отомстили. По-своему. Литертурно. Мы ввели в ромн совершенно новое лицо – мерзкого бкинского нэпмн Промышлянского. Мы придли ему дму сердц по имени Розочк. Мы зствили его при помощи нечистых мхинций построить себе в Бку отличный нэповский домик. А зтем мы згнли под внную комнту этого дом кусок рдиоктивного метеорит "Энтэу" тк, что он зстрял тм прямо под водопроводными трубми. Вод в них нгрелсь до + 79-ти, и нэпмн, сев в внну, пострдл очень сильно…

Кто не верит, пусть читет ромн "Зпх лимон".

"Зпх лимон"

Невозможно рсскзть всю историю ншей рукописи, – пришлось бы нписть еще одну приключенческую повесть. Но вот, пожлуйст:

Лев Рубус "Зпх лимон"

Изд. "Космос" Хрьков

"Лев Рубус" – это мы, дв Льв: один – РУБинов, другой – УСпенский.

"Зпх лимон" – инче "Цитрон дбл-Ю-пять" – это то же, что "НТУ", то же, что "Минретскя, пять", если следить по рзным ктлогм чстного издтельств этого.

Почему "Космос" и Хрьков? Потому что были н свете дв Вольфсон, дв нэповских книгоиздтеля. Ленингрдский Вольфсон – "Мысль" и хрьковский Вольфсон – "Космос". Кем они приходились друг другу – бртьями, кузенми или дядей и племянником, – я не зню. Но – приходились.

Хрьковский Вольфсон издл этот детективный "Зпх" потому, что ленингрдский Вольфсон не ншел возможности его издть.

Нет, он принял от нс рукопись. Кк полгется, он послл ее по инстнциям. Инстнции не торопились, но это нс не удивляло: нс к этому приуготовили. Но вот однжды н моей службе в Комвузе (учсь, я рботл в Комвузе, кк это ни удивительно, – "художником"; рисовть я ни тогд, ни когд-либо не умел) меня вызвли к телефону.

Незнкомый, сухо-вежливый голос попросил меня "звтр к 10 чсм утр прибыть к товрищу Новику н улицу Дзержинского, 4". Кждый ленингрдец тогд понимл, что "Дзержинского, 4" – это то же смое, что "Гороховя, 2". Выржение лиц у меня, безусловно, стло неопределенным.

– И будьте добры, – добвил, однко, голос, – сообщите мне, кк я могу связться с товрищем… С товрищем Рубиновым, Львом Алексндровичем?.. Ах, тк? Блгодрю вс!

Морщины н моем челе, несомненно, прирзглдились: двоих нс могли приглшть вроде бы кк по одному-единственному делу. Но почему – туд?

Нзвтр, несколько рньше срок, мы уже сидели н одной из лестничных площдок большого этого дом, н стоявшей тм почему-то сдового тип чугунной скмье. Против нс был ккуртно обитя клеенкой дверь и н ней тбличк: "Новик".

Товрищ Новик, однко, нс не принял. Высокя и крсивя блондинк, выйдя из этой двери, сообщил нм:

– Товрищ Новик просил меня провести вс к Нч-Кро.

Мы быстро посмотрели друг н друг. "Кро"? "К" + "Р" могли ознчть "контрреволюция". А что ткое "О"?

Идя вслед з ншей проводницей по бесконечным коридорм, мы пытливо вглядывлись в ндписи н дверях. Нконец слбый лучик свет збрезжил нм:

"Контррзведывтельный отдел"… Стло понятней, но не до конц. Мы-то при чем тут? Нс-то это с ккой стороны ксется – "Кро"?

Нч-Кро прикзл ввести нс к себе. Нч-Кро был высок, собрн, обут в зеркльно нчищенные высокие споги. Во рту у него было столько золотых коронок, что при первом же слове он кк бы изрыгнул н нс плмя.

– Тк-тк-тк! – проговорил весьм дружелюбно Нч-Кро, товрищ Ш., кк знчилось у него н двери кбинет. – Сдитесь, друзья, сдитесь… Это вы и есть Лев Рубус? Ну что ж, я читл вш ромн. Мне – понрвилось.

Мы скромно поклонились,

– Знете, и товрищ М. вс читл (он нзвл очень известную в тогдшнем Ленингрде фмилию). Ему тоже понрвилось. Отличный ромн. Он может послужить нм кк хорошее воспиттельное средство…

Леве Рубинову по его прошлому роду деятельности рзговоры с нчльникми ткого рнг были много привычнее, чем мне.

– Товрищ Ш.! – не без некоторой вкрдчивости вступил он в рзговор. – Нш бед в том, что нм все говорят: "Понрвилось", но никто не пишет: "Печ тть"…

– А вм кжется – это можно нпечтть? – посмотрел н нс товрищ Ш. – Д что вы, друзья мои! Двйте нчистоту… Вы, кк я понимю, – стрнно, я вс предствлял себе куд стрше! – очевидно, много порботли… в ншей системе… Нет? Кк тк нет? А откуд же у вс тогд ткое знние… рзных тонкостей рботы? Уж очень все у вс грмотно по ншей чсти… Но кк же вы не понимете: ткя книг нуждется в тщтельнейшей специльной редктуре. Кк – зчем? В ншем деле длеко не все можно популяризовть по горячим следм. Сми того не змечя, вы можете рзглсить урби эт орби (он тк и скзл: "урби эт орби" [51]) сведения, которые оглшть преждевременно. Вы – чересчур осведомленные люди, нм в печти ндлежит быть крйне сдержнными…

Я смотрел н него в упор и ничего не понимл.

– Товрищ Ш! – решился я нконец. – Про что вы говорите? В чем мы "осведомлены"? Где это проявилось? Я, скжем, никогд к вшей системе и н километр не приближлся…

– В чем проявилось? – переспросил Нч-Кро.– Д хотя бы вот в чем. Откуд вм стло известно, что "Интеллиджент-Сервис" в Лондоне помещется н Дунинг-стрит, четырндцть?

Кк по комнде, мы рскрыли рты и уствились друг н друг.

– Лев, ты помнишь, кк это получилось?

– Конечно помню. Мы в твоем "Бедэкере" девятьсот седьмого год ншли дрес "Форин-оффис". Дунинг-стрит, десять…

– Ну д. И ты скзл: "Знчит, и "Интеллидженс неподлеку, верно? Сунем его н Дунинг-стрит, триндцть".

– А ты зпротестовл: "Я не люблю нечетных чисел. Двй Дунинг, но четырндцть…" Тк и вышло…

– Скжите н милость! – кк-то двуплнно удивился Нч-Кро. – Тк вот: тм кк рз оно и помещется. Чем вы это объясните?

– Сил творческого вообржения… – осторожно предположил ужсно не любивший нечетных чисел Лев.

– Гм-гм! – отозвлся себе под нос товрищ Ш. -Гм-гм!

В результте беседы было устновлено: молодые вторы по совершенной своей невинности, силой творческого вообржения несколько рз попли пльцем в небо, тм, где этого совершенно не требовлось. Авторм этим нужн блгожелтельня помощь и советы. Поскольку их труд предствляется в общем полезным, и то и другое им будет предоствлено. Нч-Кро поручит это дело компетентным товрищм, те сделют свои змечния, вторы их учтут, и…

– И, пожлуйст, друзья мои, печтйте, издвйте, публикуйте. Очень рды будем прочесть.

С Гороховой мы летели окрыленные; Нч-Кро пленил нс: остроумный, иронический, блгожелтельный товрищ… Urbi et orbi!

Мы и впоследствии остлись о ншем визите н улицу Дзержинского при смых лучших воспоминниях. Првд, нс туд больше не приглшли, сми мы нпоминть о себе считли кк-то не слишком скромным. Мы отлично понимли: и у Кро, у его нчльник в том году, кк и во все иные годы, было немло дел посерьезнее ншего.

Перестли мы тревожить и Вольфсон-ленингрдского: мы не были уверены, кк н него повлияет нш првдивый рсскз, если мы перед ним с этим рсскзом выступим.

Но мы не учли одного – психологии издтеля-чстник. Вольфсон-"Мысль" не получил рзрешения н нш "Зпх" свыше и не счел нужным выяснять – почему? Но ему покзлось непрвильным упустить нс совершенно. И, не говоря нм ни слов, он послл ншу рукопись Вольфсону-хрьковскому, "Космосу".

Кк действовл влделец "Космос", нм ничего не известно: он нс об этом не известил. Но нстл день, когд нм обоим н квртиры принесли, кк бы свлившиеся с неб, увесистые тючки с вторскими экземплярми "Зпх". По двдцть пять штук со всеми его прелестями.

С догом, н спине которого встет дыбом сенбернровскя шерсть. С нэпмном Промышлянским, подобно ркете вылетющим из нгретой рдиоктивным Энтэу внны. С Левиным "Лондон. Тумн. Огни" и моими нучно-фнтстическими бреднями…

Книжк был невеличк, но ее брли нрсхвт. Уже з одну обложку. Н обложке был изобржен шхмтня доск, усыпння цифрми и линиями шифровки. Был рядом рскрытый чемоднчик, из которого дождем пдли ккие-то не то отвертки, не то отмычки. Был и рстопырення рук в черной перчтке. Дв пльц этой руки были отрублены, и с них стекл по обложке крсня кровь бндит… А сверху было нпечтно это смое: Лев Рубус, "Зпх лимон"… Ткой-то год.

Почему – "ткой-то"? Потому что роковым обрзом у меня не остлось теперь ни одного экземпляр ншего творения. И у Левы Рубинов тоже. И у нших знкомых и друзей. Ни единого. Habent sua fata libelia! [52]

В Публичной библиотеке перед войной был один экземпляр. А теперь, по-видимому, и его стщили.

Лет десять нзд один стрый товрищ подрил мне дефектный "Зпх" – без двух стрниц; кк я рдовлся! Но ребят, соученики сын, свистнули у меня этот дреный уникум: "Лев Рубус"! Они дже не знли, что это – мое!

Меня это огорчет и не огорчет. Огорчет потому, что хотелось бы, конечно, иметь н своей полке ткую библиогрфическую редкость.

Рдует, ибо перечтя свой ромн в пятидесятых годх, я зкрутил носом. Я подумл: "Молчние! Хорошо, что этого никто не знет!" Потому что Овсянико-Куликовский и Арсеньев явно недостточно притормозили меня в девятьсот шестндцтом. До того же бульврное чтиво – сил никких нет!

Но все-тки есть причин, по которой у меня сохрняется к этой книжонке нежность. Не нпиши ее мы с Левой, неизвестно еще: пришл ли бы мне когд-нибудь в голову идея зняться знимтельной лингвистикой? Додумлся ли бы я до "Слов о словх"?

Ккя между тем и другим связь? Вот это уж предмет другого, и тоже довольно длинного, рзговор.

Я тут – н третьем, и последнем, из моих "первых шгов" – остнвливюсь. Потому что дльше пошли уже не "первые", "вторые" шги. Их тоже было немло.

БРАТСКИ ВАШ ГЕРБЕРТ УЭЛЛС

Совершенно фнтстично.

В моих рукх библиогрфический спрвочник. Издтельство "Книг", Москв, 1966 год. Н обложке: "Герберт Уэллс".

А н стрнице 131-й сттья, озглвлення тк: "Уэллс и Лев Успенский".

Кк это понимть? "Шекспир и Констнтин Фофнов", "Гомер и…"

К немлому моему смущению, Лев Успенский – я. Необходимо объясниться, для этого ндо нчть издлек.

Д, тк случилось. В рзгр войны, в 1942 году, советский пистель с Ленингрдского фронт обртился с письмом к одному прослвленному собрту. Письмо зтргивло вопрос, который в те дни предствлялся нм вопросом номер дв, если под номером первым числить смое войну. Вопрос об открытии союзникми второго фронт. Оно было дресовно: Лондон, Герберту Уэллсу.

Фнтстик? Конечно, но более или менее првдоподобня.

Письмо было нпрвлено через Совинформбюро. Шесть месяцев спустя, в блокдном Ленингрде, советский литертор Успенский получил от нглийского литертор Уэллс ответ.

Это уже покзлось и ему смому, и всем его окружвшим – фнтстикой н пределе.

Ответ имел вид телегрммы н семи стрницх писчей бумги обычного формт. Читть его было нелегко: н кждой строчке нписно буквми: "комм", "стоп", то и "стоп-пр", что, окзывется, знчит: "точк-бзц". Но з этими знкми препинния бились живые и нпряженные мысли, чувствовлсь искренняя приязнь и дружб.

Не буду спорить: эти мысли были мыслями человек, но не политик, не социолог. Однко они были мыслями пережитыми, откровенными до предел, выстрднными з долгую жизнь вдумчивого художник.

В сттье "Уэллс и Лев Успенский" говорится, будто я получил этот ответ только по окончнии войны. Нет, Совинформбюро прислло его копию мне в Ленингрд, в Публт [53], в вгусте того же сорок второго год.

Подобно ркете, эт копия пронеслсь перед глзми удивленного до предел комндовния. Неделю или две спустя дв брвых лейтеннт-штбист, печтя шг, вошли в комнту опергруппы В. В. Вишневского, где, проездом н фронт, жил я: "Интенднт Успенский – вы? Пять минут н сборы! У комфлот четверть чс времени; он требует вс немедленно!"

Когд Кейвор, уэллсовского "человек н Луне", вызвли н прием к Великому Лунрию, он трепетл. Тк кк же должен трепетть интенднт третьего рнг, когд его вызывют к комндующему флотом? "Успенского? К Трибуцу? А что он нделл?"

Чс полтор – и вот это было уже суперфнтстикой! – з зкрытыми дверями кбинет я гонял чи с Влдимиром Филипповичем Трибуцем. Генштбисты и крупные морские нчльники почти всегд люди широких горизонтов, по-нстоящему обрзовнные. Мы беседовли обо всем: об этой войне и о "Борьбе миров", об Уэллсе и о Невской Дубровке, о мрсинх и о ншем детстве; мы были почти сверстникми. Вот от моего детств мне и приходится сейчс повести речь.

Снов плюсквмперфект

1909 год. Я ношу фуржку с ярко-зеленым околышем: учусь в Выборгском восьмиклссном коммерческом училище.

Опять фнтстик: стрнен смутный мир девятисотых годов. Училище "Выборгское", но нходится в Петербурге. Оно восьмиклссное, но рботют только пять или шесть клссов; стрших еще нет. Оно ни с ккой стороны не коммерческое, и вот почему.

Под рукой Министерств просвещения немыслим был никкя прогрессивня школ. Тм министром – А. Н. Шврц, ДТС (действительный тйный советник), сентор, профессор. У Сши Черного есть стихи о нем:

Чтобы не лезть в "лрец", групп передовых педгогов схитрил. Они сбежли в торговлю и промышленность. И тмошние Шврцы не золото, но торговть-то и промышлять приходится не н лтинском языке! Тмошние – либерльнее.

Это училище здлось целью сделть из нс не "коммерснтов", людей. Для этого оно применяло всевозможные приемы.

Был и ткой: "уроки чтения". Рз в неделю Елен Влентиновн Корш, "клссня дм" первоклссников, н ходу приспосбливя текст, читл нм что-нибудь "стршее".

Нчл он с "Дэвид Копперфилд"; Диккенс не произвел н меня тогд ни млейшего впечтления. Зтем мы прослушли "Джнгл-Бук" Киплинг. По гроб жизни я блгодрен з это мленькой грустноглзой женщине со смешной брошью в виде пчелы н брхтной блузке.

А потом нстл день, которого я не збуду никогд. Е. В. Корш вынул из сумочки желтенький пухлый томик величиной с лдонь – "Универсльня Библиотек" издтельств "Антик":

– Дети! Я попгобую почитть вм очень стгнный гомн очень стгнного пистеля. Если будет тгудно или скучно, сгзу же скжите мне…

Стоял питерскя зим, смые короткие дни. В клссе горел керосиноклильня лмп, чудо техники, с "уэровским колпчком". Н подоконнике желтело чучело тюлененк-бельк: до этого был предметный урок "Кк сделли твой рнец?". Все было знкомо, просто, обыденно – кк всегд. И вдруг…

"Мленькя обсервтория строном Огильви. Потйной фонрь бросет свет н пол. Рвномерно тикет чсовой мехнизм телескоп. В поле зрения трубы – светлый кружок плнеты среди неизмеримого мрк мирового прострнств…" Кто это вспоминет – он или я?

"…В ту ночь поток гз оторвлся от длекой плнеты. Я см видел это… Я скзл об этом Огильви, и он знял свое место. Ночь был жркя; мне зхотелось пить. Я побрел к столику, где стоял сифон с содовой водой…"

Дже схрскя жжд не зствил бы рослого, толстого мльчишку куд-нибудь побрести ни в тот день, ни во все последующие пятницы. Неделю з неделей, кждую пятницу, он сидел н том же месте в левой колонке прт, рядом с Асей Лушниковой, з Юриком Добкевичем, не отводя глз от читвшей, шесть дней мечтя о волшебном седьмом дне, когд опять приоткроется это.

К весне это пришло к концу. Я не мог тк просто оторвться от него. Я должен был еще рз, один, без помех, повторить мучительный и чудесный путь; еще рз увидеть, кк под тонким молодым месяцем мйский жук перелетет дорогу нд Рсскзчиком и Викрием точно в тот миг, кк "ближний мрсинин высоко поднял свою трубу и выстрелил с грохотом, от которого содрогнулсь земля"… И кк пылл под действием теплового луч Шеппертон. И кк героически погиб миноносец "Громящий" ("Тндерфер"! Это в трдициях флот "Ея Величеств", вовсе не "Дитя Гром" нынешних переводов!)…

Я жждл вторично пройти в стрхе по мертвым улицм Лондон и услышть душу вымтывющее "улля-улля!" последнего оствшегося в живых чудищ. И, здохнувшись, взбежть н Примроз-хилл и оттуд, в лучх восходящего солнц, увидеть стнцию Чок-Фрм, и Килбери, и Хемпстед, и бшни Хрустльного Дворц – "с сердцем, рзрывющимся от великого счстья избвления…"

Педгоги, дже лучшие, – стрнные люди. Я умолил Е. В. Корш дть мне н неделю мленький желтый томик, ковчег небывлого. Он вручил мне его, ккуртно перевязв крсной ниточкой несколько стрничек в конце:

– Я пгошу тебя, Левушк, не читть этого. Тм говогится о взгослых вещх, котогых ты еще не поймешь…

С великим трудом, нпросвет, держ книжку нд головой, по-всякому, я исследовл стрнички, которых я почему-то "не пойму". Стрнное дело: я все понял.

Тм говорилось, что мрсине рзмножлись бесполым путем, посредством деления. Один детеныш-почк возник н теле родителя дже во время межплнетного пути.

Я пришел в недоумение.

В те годы я был стрстным биологом. Книжк Вгнер о простейших не сходил с моего стол. Амебы и вольвоксы были моими ближйшими знкомыми. Все они рзмножлись точно тк же – почковнием, делением; о других, более совершенных, способх рзмножения я имел еще весьм смутное предствление.

Я вернул книжку учительнице; он не зподозрил моего вероломств.

…Весной того год – год перелет Блерио через Л-Мнш – я добыл "Мшину Времени" в одном переплете с "Волшебной лвкой". Потом "Невидимку", потом "Войну в воздухе".

Когд никто не видел, я лил тйные слезы: ведь "мленькое тельце Уины остлось тм в лесу…". Ведь медленно, нчиня с крсновтой рдужины, кк фотонегтив, "проявлялось" тело льбинос Гриффиy, лежщего мертвым н свирепой земле собственнической Англии.

Кк пришибленный, целыми чсми вглядывлся я в тргически медленный зкт огромного тускло-крсного солнц нд Последним Морем Земли. И сейчс, кк смое стршное видение Мир, мерещится мне в тяжелых волнх этого моря "нечто круглое, с футбольный мяч или чуть побольше, со свисющими щупльцми, передвигющееся резкими толчкми" – последняя ствк жизни, проигрнной уэллсовским человечеством…

Днте и Вергилий

Кк передть всю силу воздействия, окзнного Уэллсом н мое формировние кк человек; нверное, не н одно мое?

Порою я думю: в Аду двух мировых войн, в Чистилище великих социльных битв ншего век, в двусмысленном Рю его нучного и технического прогресс, иной рз нпоминющего ктстрофу, многие из нс, тихих гимнзистиков и "коммерснтиков" нчл столетия, здохнулись бы, рстерялись, сошли бы с рельсов, если бы не этот Поводырь по непредствимому.

Нет, конечно, – он не стл для нс ни вероучителем, ни глштем истины; совсем не то! Но кто его знет, кк пережили бы юноши девятисотых годов кошмр первых гзовых тк под Ипром или "н Бзуре и Рвке", если бы у них не было предупреждения – мрчных конусов клубящегося "черного дым" тм, в "Борьбе миров", нд дорогой из Снсбери в Голлифорд.

Кк смог бы мой рядовой человеческий мозг, не рзрушившись, вместить Эйнштейнов прдокс времени, если бы Путешественник по Времени, много лет нзд, не "взял Психолог з локоть" и не нжл бы его пльцем "мленький рычжок модели"…

"…Мшинк зкчлсь, стл неясной. Н миг он предствилсь нм тенью, вихорьком поблескивющего хрустля и слоновой кости, и зтем – исчезл, пропл… Филби пробормотл проклятие…"

А Путешественник? "Вств, он достл с кмин жестянку с тбком и принялся нбивть трубку…" Точн ткя же жестянк "Кепстен" стоял н крнизе кфельной печки в кбинете моего отц; ткя же трубк лежл н его столе.

И этой обыденностью трубок и жестянок Уэллс и впечтывл в нши души всю непредствимость своих четырехмерных неистовств.

Он не объяснял нм мир, – он приуготовлял нс к его невообрзимости. Его Кейворы и Гриффины рсчищли длеко впереди путь в нше сознние смым сумсшедшим гипотезм Плнк и Бор, Дирк и Гейзенберг.

Его Спящий уже в десятых годх зствил нс сделть выбор: з "людей в черном и синем", против Острог и его цветных кртелей, рспевющих по пути к месту бойни "воинственные песни своего дикого предк Киплинг". Его лои и морлоки, с силой, доступной только обрзу, рскрыли нм бездну, зияющую в конце этого пути человечеств, и доктор Моро предупредил о том, что будет происходить в отлично оборудовнных медицинских "ревирх" Бухенвльд и Дху.

Что спорить: о том же, во всеоружии точных днных нуки об обществе, говорили нм иные, во сто рз более вторитетные, Учителя. Но они обрщлись прежде всего к ншему Рзуму, он взывл к Чувству. Мы видели в нем не ученого философ и социолог (мы рно рзгдли в нем нивного социолог и слбого философ); он приходил к нм кк Художник. Именно поэтому он и смог стть Вергилием для многих смущенных днтиков того огромного Ад, который нзывлся "нчлом двдцтого век".

Я вижу его

Был янврь девятьсот четырндцтого. Мы с Димой Коломийцовым шли в Городскую думу з билетми н ккой-то концерт или лекцию. Возле мехового мгзин Мертенс… Нет, скорее – у мгзин дорогого белья "Артюр", Невский, 23, – чего-то ожидл дюжин любопытных. Чуть поодль ворковли дв "мотор" – слово "втомобиль" было еще редким. Люди, вытягивя шеи, смотрели н дверь. Остновились и мы.

– Д грфиня эт, Брсов! – сердито буркнул не нм – соседу хмурый енот в зпотевшем пенсне. – Ну, моргнтическя! Жен Михил… Д уж до вечер не будет в лвке сидеть, и…

Он не договорил. Из мгзин – несколько ступенек приступочкой; тм и сейчс продют мужские рубшки – выпорхнул прелестня молодя женщин в мленькой шляпке, в вулетке, поднятой н ее мех и еще чуть влжной от редкого снег, в чудовищно дорогой и нрядной шиншилловой жкетке. З ней – одн рук н плше, в другой мленький пкетик – поспешл юный гврдейский офицер, корнет. Второй пкет – куд больший – н отлете, кк святые дры, нес клняющийся, улыбющийся то ли хозяин, то ли стрший прикзчик. Ах, кк он был художественно упковн, этот вгустейший пкетик!

Они только сошли н пнель, дверь мгзин, легонько присвистнув (пневмтик!), открылсь вторично, и – я збыл про всех моргнтических… Из двери вышел плотный, крепкий человек, конечно инострнец, нисколько не ристокрт. Несомненный интеллектул-плебей, кк Пункре, кк Резерфорд, кк многие. Его умное свежее лицо было довольно румяно: потомственный крикетист еще не успел подвянуть н злом солнце неимоверных фнтзий. Аккуртно подстриженные усы лукво шевелились, быстрые глз, веселые и зоркие, оглядели срзу все кругом… Кк я мог не узнть его? Я видел уже столько его портретов!

З его плечми покзлся долговязый юнец, тоже инострнец, потом двое или трое нших. Он здержлся н верхней ступеньке и потянул в себя крепкий морозный воздух пресловутой "ршн уйнтэ" – русской зимы. С видимым удовольствием он посмотрел н лихчей – "П-ди-берегись!", снег из-под копыт, фонрики в оглоблях, – летевших нпрво к Кзнскому и нлево – к Мойке, н резкий и внезпный солнечный свет из-з летучих облков и, чему-то рдостно зсмеявшись, бросил несколько нглийских слов своим спутникм. Зсмеялись и они: кто же знл, что только шесть месяцев остлось до роковой грни?

Потом все сели в "мотор" и уехли. И больше я его не видел никогд.

Во второй его приезд, осенью двдцтого, я воевл н польско-блховичевском фронте, в Полесье. До нс не дошли известия о его встрече с Лениным: нм было не до Уэллсов.

Четырндцть лет спустя он снов появился в Москве. Было похоже – фнтзер из Истен-Глиб едет посмотреть, что выросло из змыслов того, кого он звучно и блгожелтельно – но кк неверно! – окрестил "мечттелем из Кремля". Ну что же, он увидел: то, что ему кзлось "грезми", превртилось в величйшие в мировой истории дел.

Он имел мужественную честность признть себя непрвым – нелегкое решение для того, кого весь мир привык именовть первым своим прозорливцем!

С четырндцтого год он прошел долгий и трудный путь. Он не только писл книги, но стл ктивным болельщиком з будущее человечеств. Кк пропгндист он был вовлечен в учстие в первой мировой войне. Теперь со все большей нстороженностью вглядывлся он в Грядущее – не столь длекое, кк то, куд он збросил Путешественник по Времени, но не менее тревожное.

Его исповеди и призывы выходили в свет неустнно, и (хотя все они и не тк быстро, кк хотелось бы, достигли нс) мы видели ясно: почв ускользет из-под ног мудрого Поводыря по Аду. Вергилий остнвливется и неуверенно нщупывет посохом путь: куд же идти?

Рельный мир ктился к ктстрофе по предскзнным им рельсм. Но мир этот решительно откзывлся внять совету и перевести стрелки. Он не желл слушться фбинских проектов переустройств. Он смеялся нд пророчествми нглийской Кссндры.

Что день, яснее сквозь блгообрзные черты великого ромнист проступл рстерянный облик созднного его же вообржением мистер Брнстэйпл – прекрснодушного и глубоко подвленного сотрудник никем не читемого, еле сводящего концы с концми журнльчик "Либерл", умницы, н которого смотрят свысок дже собственные футболисты-сыновья.

Прозорливец явно терял ясность взгляд, метлся и мучился, потеряв ндежду, что мир может быть спсен извне, бескровно и бесслезно – то ли волшебным гзом чудотворной кометы, то ли бциллми, способными, не спршивясь людей, уничтожить грозящую им опсность. И вот чще и чще взгляд Проводник стл обрщться к компсу, имя которого – Коммунизм.

К сороковым годм можно было скзть твердо: тм, в Англии, у нс есть друг, нерешительный, слишком мягкосердечный, но верный и искренний до глубины души. Его имя – Уэллс.

Мой совтор – Фрнческ Гль

Спрведливость превыше всего: не вмешйся он, мое письмо ему не было бы нписно.

В отличной сттье, с упоминния о которой я нчл, говорится: пистель Успенский нписл его весной сорок второго год, во фронтовой землянке, куд кк-то попли дв ромн Уэллс – "Войн миров" и "Люди кк боги".

Тут не все точно. Мне не случлось н фронте живть в землянкх. Ни одной книги Уэллс у меня не было; не было их – не зню уж почему – и в богтых библиотекх блтийских фортов, в десятке километров от меня.

Я жил ромнтически в описнном Н. К. Чуковским [54] большом кирпичном "офицерском доме" в Лебяжьем, – в доме, пустом, кк Бет-Пк-Дл [55], и холодном, кк Антрктид. Жил и рботл – нет, не "кк зверь", кк военные корреспонденты в те годы.

Трудно вспоминются эти месяцы – конец осени, нчло зимы сорок первого год. Сводки мрчнее ночи. Врг все ближе к Москве. Сейчс не кждый поверит, но было тк: мы жили тогд только глубокой, почти иррционльной уверенностью в грядущей победе. Мы знли: он не слетит с неб см – ндо рботть, ндо дрться з нее. И вот мы рботли. Времени у меня не было ни минуты: я писл, но – ккие тут послния н Зпд! Изо дня в день зметки для гзеты рйон, для ленингрдских, для флотских гзет… Нет рдист – см лови ночью сводку. Ослбел типогрфский рбочий – крути плоскую мшину. Не прислли клише из город – отрывй кусок линолеум от пол и режь см. Времени не было.

И тут пришл н помощь он, Фрнческ.

В ноябре – декбре нд Финским зливом темнеет рно и глухо. В кромешной зимней тьме по поселку всюду вырубли свет. Всюду, кроме мтросского клуб. Тм нчинлись лекции, доклды, тнцы и глвное – кино.

Перед вми – льтернтив: или сидеть, волком воя, в чернильном мрке три-четыре чс, или пойти в клуб, хотя мне, сороклетнему комндиру, не по мыслям, не по чину, не по возрсту было фокстротировть с юными крснофлоткми. Я сдился в зле в кресло и читл до нчл фильм.

До нчл фильм! Обстрелы, двойня блокд, ледоств – мы были отрезны от сокровищницы кинопрокт. "Орниенбумскя республик" жил фильмми, блокировнными с нею с нчл сентября. К этому времени из них сохрнился, по-видимому, один – "Мленькя мм".

Первые пять рз я смотрел Фрнческу Гль миролюбиво. Полюбоввшись н нее в двдцтый или в двдцть седьмой рз, я изнемог. Почувствовл себя морльно ндломленным. Люди железной воли – рботники Политотдел, редктор Женя Кириллов, секретрь редкции "Боевого злп" Жор Можнет – мужествовли сильно. Они стояли нсмерть. Они уговривли меня: "Лев Всильевич, идемте!" Я не мог.

Я оствлся в редкционной тьме, ложился в черном мрке н черный топчн и – что было мне еще доступно? – думл, думл, думл…

Вот в этой-то пхучей типогрфской черноте, в шуме высоченных сосен нд крышей, в холодном свете звезд, если выйдешь нружу, в еще более холодном – мертвенном – мерцнии пнических фшистских ркет з фронтом немцы и привиделись мне мрсинми.

"Мленькя мм" вышл змуж в тридцтый или сороковой рз. Лмпочк ндо мной обознчилсь тускло-рдяным волоском, вспыхнул, кк "новя звезд", пригсл и пошл мигть и помргивть н экономичном "режиме имени инженер-кпитн Бширов": он ведл ншей тощей энергетикой.

Я встл, нрезл гзетной бумги, зложил первый листок в мшинку и нчл:

"Итк, глубокоувжемый мистер Уэллс, ктстроф, которую вы предскзывли полстолетия нзд, рзрзилсь: мрсине вторглись в нш мир…"

Книги? Не нужны мне были его книги: седоголовый интенднт н лебяженском "пятчке" был когд-то тем подростком, которому Елен Влентиновн Корш обрушил н голову великую тяжесть уэллсовских фнтзий. Обрзы Уэллс – живые, движущиеся, дышщие – все время жили у него в пмяти. Он мог цитировть без книг.

Из Лебяжьего в Лондон

Я писл его не от себя – ото всех тех, рядом с кем мне выпло н долю стоять н Орниенбумском "пятчке". Я не могу повторить (или, хуже, изложить!) то, что вырвлось тогд из смого сердц. Но, перечитывя сейчс то, что было нписно тогд, мне не хочется изменить в нем ни одной строчки.

Я писл ему, и мир рисовлся мне в его обрзх. Я думл о предтельстве зпдных политикнов – и вспоминл речи лентяя и бездельник – но длеко не дурк – ртиллерист из "Борьбы миров": "Они превртят нс в скот, рбочий и убойный. И стнут открмливть нс, чтобы пожирть. И нйдутся ведь ткие людишки, которые стнут еще лебезить перед ними, чтобы добиться лучшего мест у кормушки…"

"К стыду человечеств, Вы и в этом првы, мистер Уэллс: в Виши, в Осло, в других местх мир – они ншлись" – тк писл я.

Я думл о рзгромленном Лондоне – и видел "птицелицего" немц, офицер с дирижбля из "Войны в воздухе", того, что тсклся со своими легчйшими несессерми, уступя место рботяге Смоллуэйсу, потом встретившемуся с этим птицелицым в последнем бою нд Нигрой.

"Не нгржден ли теперь он железным крестом з бомбежку Ковентри или Сутгемптон?!" – спршивл я.

"Рзве до Вших ушей не доносится сквозь грохот взрывов жлобное блеяние, мистер Уэллс? Уж не подет ли то голос из будущего тощя коз этого смого Берт Смоллуэйс, коз возвртившегося врврств, коз великого зпустения?"

Тот, кто читл "Войну в воздухе", помнит эту козу: ее невозможно збыть. Тех мрсин, вымышленных, бросил н человечество космос; з их приход не отвечл никто. Коричневых гдин, с которыми мы сржлись теперь, выпестовл, выносил у груди своей зпдня цивилизция. Мы, люди, были ответственны з их появление: нш прямой долг был – уничтожить их. Чтобы призвть к исполнению этого тяжкого кроввого долг Англию, и стучл в Лебяжьем моя колченогя мшинк нд змерзшим, усеянным ледовыми дотми Финским зливом. Но я знл, что добря стря Англия – не един.

Д, тм обитли простодушные и отвжные Берты Смоллуэйсы. Когд их припрет к стенке, они знли, что делть, кк и тогд, тм, н уэллсовском "Козьем острове":

"Спустив н землю подобрнного в руинх котенк, он вскинул винтовку с кислородным птроном и непроизвольно спустил курок.

Из груди принц Крл Альберт вырвлся ослепительный столб плмени… Что-то горячее и мокрое удрило Берту в лицо… Сквозь смерч слепящего дым он увидел, кк пдют н землю руки, ноги и рстерзнное туловище…"

Д, это првильный способ обрщения с фшистом, пусть еще не рельным, вообрженным пистелем. Я знл: есть в Англии ткие смиренные Берты.

Но ведь тм живут и другие люди – и в ромнх Уэллс, и в Англии. Тм ктлся когд-то в роскошной серой мшине промышленный мгнт Бррлонг со своей любовницей Гритой Грей из ромн "Люди кк боги", и его приспешник – министр Руперт Ктскилл, и философ Беркли с очровтельной леди Стэллой, и смоуверенные лкеи-шоферы Ридли и Пенк… Попв уэллсовским чудом в мир "людей-богов", в мир коммунизм, они объявили ему идиотскую и кровождную войну. Бессильные, они рвлись уничтожить светлый мир, превртить его в колонию, нселить хнжми, гнгстерми и проституткми, зстроить биржми, борделями, "полпивными", згдить и змусорить… Они ненвидели свет ядоносной, пресмыкющейся ненвистью… А сколько тких в рельной Англии?

Между теми и другими стоял мистер Брнстэйпл, помощник редктор в "Либерле", этом "рупоре ниболее унылых спектов передовой мысли Англии". Он тоже попл в стрну людей-богов. Он зрнее, в мечтх, любил эту стрну, но и опслся ее… Мистер Брнстэйпл, воплощение нглийской порядочности, куколк, тк причудливо нпоминющя смого мистер Уэллс; лсковя, но и ироническя смопродия, может быть не совсем непреднмерення.

Окзвшись среди людей-богов, он ншел в себе силы стть н их сторону и отречься от "своих", стть н сторону Утопии. Решительно, до конц, до смоотречения.

Мне было нечего терять: я и нчл с той нтомии Англии, которую ншел в творчестве смого Уэллс: "Мы знем: тысячи тысяч добрых, умных, безукоризненно честных Брнстэйплов двдцть четыре год смотрят со своего остров н Восток, н ту сторону, где живем мы, кк мир, нселенный привлектельными и опсными, потому что не до конц понятными, "людьми кк боги"… Они зщищли нс от нпдок шиберов и джингоистов, кк Вш Брнстэйпл у "Крнтинного утес" Утопии. Но им все время кзлось: нши пути никогд не сойдутся.

А вот они сошлись, дорогой мистер Уэллс (простите, я чуть было не нписл, почтительно и с великой приязнью, "дорогой мистер Брнстэйпл"!), и теперь предстоит решить, кк же поступить целой стрне добрых, прямодушных, прекрснодушных Брнстэйплов перед лицом общей тргедии? Позвольте же через Вше посредство обртиться к ним от нс, в ндежде, может быть несколько опрометчивой, помочь ншему общему делу…"

Они и мы

В те дни я жил обрзми Уэллс, но, рзумеется, не только ими. В те месяцы все мы, люди фронт, особенно точно и живо ощутили себя в почетном ряду русских, всех русских нстоящего и прошлого: и лтников Куликов поля, и грендеров Бгртионовых флешей, и солдт Тнненберг и Сольду. Блоковские скифы стучли в пши души: "Когд б не мы, не стло б и след от вших Пестумов, быть может…" Эти Пестумы Европы, увитые розми Возрождения, звенящие терцинми Днте и сонетми Петррки, снов попли под угрозу, стршнейшую из всех. И сознние высокой "должности" нрод ншего, столько рз "держвшего щит" между врврством и цивилизцией, столько рз проливвшего кровь лучших сынов своих, чтобы Чосер мог спокойно писть "Кентерберийские рсскзы", Эрзм – "Похвлу глупости", пок хнские бскки собирли днь с нших прдедов, влдело нми.

Все родственней и дороже стновилсь нм великя культур, зложення Грецией и Римом. Сотни лет мы держли ее н плечх, кк Атлнт – свод небесный. Мы строили ее н рвных првх, – мы с ншим "Словом о полку", с ншим Андреем Рублевым, с ншими Толстым и Менделеевым, Ломоносовым и Ковлевскими, с ншими двумя Софиями и Всилием Блженным. Мы знли кждый штрих ее, от льфы – нтичности до омеги, – двдцтого век. И снов – в который рз! – мы подняли меч н ее зщиту. А "они", люди Зпд, – тк же ли, с той ли вековой приязнью, любили они нс, тк же знли нс, тк же ли готовы были помочь нм в беде, кк мы им?

Я нпоминл ему то, что он должен был знть и см, – ншу историю, предмет ншей зконной гордости и слвы. То время, когд князь Ярослв опутл весь Зпд путиной брчных связей, нежной прелестью дочерей Руси. Когд одн Ярослвн стл Анной-Региной, супругой короля Фрнции, другя – женой Грльд Норвежского; когд Грльд искл в Киеве зщиты и приют, внучк Ярослв Евпрксия, побывв супругой импертор Гермнии и изгннницей в Кноссе, ств героиней зпдных сг и легенд, вернулсь в вишневые сды Киев, чтобы лечь тут в русскую землю.

И то время, когд под ншим прикрытием рспусклись в Итлии сды треченто и квтроченто, когд мыслители мыслили, ученые испытывли естество, н Востоке русские зщищли их покой, стоя нсмерть в борьбе с кочевникми Азии.

И нчло XIX век, ншу титническую борьбу с последним Цезрем. И Мрну, выигрнную потому, что пролилсь нш кровь среди сосновых перелесков и болот Пруссии. Я смело говорил ему о ншем, потому что все время передо мною стояло все созднное ими.

Звучит слово "Англия", и тотчс оно рскрывется перед нми в обрзх. Мы знем ее лиловые вересковые поляны: мы бродили по ним с Чрлзом Дрвином в поискх глубинных тйн природы; потом Кейвор, смешно жужж, открывл нд ними секрет своего кейворит. Потом Невидимк встретился н них с мистером Томсом Мрвелом. Нм ведомы переулки ее выморочных городков, звленные первым снегом: следы Гуинплен-ребенк пересекются тм со следми того же Гриффин, згннного, окроввленного, озлобленного Исктеля. Вот збвный полустнок среди гзонов и живых изгородей юг; может быть, его имя "Фремлингем-Адмирл" обознчено Киплингом н вывеске, под которой пчелы жужжт нд цветми дрок, возможно – н его плтформу вышел из вгон, рстерянно держ в руке сияющий плод с древ познния, смый юный и смый жлкий из брнстэйплов Герберт Уэллс.

Д рзве только Англия? А прелый зпх золотой листвы в лесх Эдирондек, сбереженный для нс Сэттоном-Томпсоном? А мслянистя вод Сены у нбережной Букинистов или возле Гренульер, звещння ншей пмяти Антолем Фрнсом, Мопссном, Ренуром? И синие холмы нд Верхним озером, ккими с берегов Мичигн видел их рыболов Хемингуэй… Рзве все это – не нше, не дорого нм почти тк же, кк "Невы держвное теченье" или ночной костер н зеленой трве Бежин луг, тм, "во глубине России"?

Мы помним низусть и строфы сонетов Шекспир, и кнцоны Мистрля, и "Песнь о Ролнде", и бллды о Робине Гуде. Знете ли вы тк ншу "Здонщину", ншего Пушкин, ншего Лермонтов, кк мы знем создния вших гениев?

"Сколько рз в детстве и юности, – писл я ему, – кждый из нс по плнм городов рзыскивл ккую-нибудь збвенную Ктлер-Стрит или переулок Кот-Рыболов, известные не кждому лондонцу, не всякому прижнину. Сколько рз мы брели с чртистми по пыльным дорогм вслед з Брнеби Рджем, сопровождли Корсикнц от Гренобля до сердц Фрнции вместе со Стендлем, спусклись по Миссисипи н плоту Гек Финн, шли у стремени Алонсо Кихды по рвнинм Лмнчи, входили с Лермонтом-Певцом в древние лес, рспростертые от "Кедденхэд до Торвудли", плыли в одной лодке с телегрфистом Бенони по шхерм Финмркен? Рзве не для нс нписн "Змок Норм" вшего Тернер, нежные пленэры брбизонцев, тревожные небес Гоббемы?

Мы плвли, бродили, стрнствовли среди вших лндшфтов то с Тилем Уленшпигелем, то с Жн-Жком Руссо; мы сдились в Ярмуте н корбль с Робинзоном Крузо и подстерегли рыжих сфексов среди песков горячего Провнс с Фбром, волшебником и мудрым псечником Природы. Мы вдыхли воздух вшего прошлого и вшего нстоящего. Мы вглядывлись в смутную дымку вшего будущего. Все, созднное вми, стло ншим, ибо, по глубокому убеждению русского человек, все, что создно людьми, приндлежит Человечеству.

Вот почему в июне сорокового год мы оплкивли Лондон, кк если бы немцы бомбили Москву. Вот почему год спустя мы почувствовли с удовлетворением, что сржемся в великой битве з Грядущее в одном строю с вми, и стли, кк свойственно русским, нсмерть н нших общих рубежх.

А теперь нстл срок воззвть к вм: готовы ли вы к подвигу? Понимете ли вы, Брнстэйплы и Смоллуэйсы, что нстли сроки, когд з жизнь приходится плтить не нефтью, не золотом, не биржевыми чекми, кровью; когд вся ненвисть мир должн сосредоточиться н "мрсинх", зсевших в ямх Берлин и Берхтесгден, но в то же время и н вших собственных Полипх из "Министерств околичностей", сегодня (сегодня, мистер Уэллс!), кк и во времен Диккенс, продолжющих рзмышлять, "кк бы не делть этого".

Узнйте нс, кк мы вс знем, и вступйте н нш стрдный, тяжкий, но победоносный путь, локоть к локтю, безоговорочно, кк бртья!"

Вот этот десяток пожелтевших листков той гзетной бумги, н которой был нписн черновик письм, – он передо мной.

Письмо кончлось тк:

"Я прервл изложение моих мыслей, дорогой мистер Уэллс, потому что прозвучл сигнл тревоги. Зенитки открыли стрельбу. Дв "мрсинин" н узких крыльях мневрируют нд зливом, уклоняясь от рзрывов… Н юге гремит кнонд. Н железной дороге дымит бронепоезд. Мы боремся и победим. А вы?

Есть две возможности. Или, рздвив вших лоев и полипов, вы, кк Смоллуэйс, схвтив "кислородное ружье", броситесь в бой рядом с нми. Или, подобно мистеру Моррису из вшего "Грядущего" (его имя изящно выговривлось "Мьюррэс", помните?), "ндев н лысеющую голову модный головной убор с присоской, нпоминющий гребень кзур", предпочтете вызвть телефонным звонком – дбы не стрдть излишне, дбы "не делть этого" – Агент Трест Легкой Смерти…

Что ж, вызывйте. Но предупреждем вс: н этот рз смерть не окжется легкой!

Нет, я верю, что будет не тк! Вы уже кинулись в один бурун с нми. Мы умеем плвть. Опирйтесь н нше плечо, но не цепляйтесь судорожно з спсющего. Гребите вместе с нми к берегу: с кждым взмхом он – ближе. Готовьтесь отдть все, и тогд вы все сохрните. Будьте готовы рзить, не только подписывть чеки. И тогд – чс нстнет.

Тогд высоко нд окроввленной Европой сти ворон полетят терзть вялые щупльц последних мрсин. Тогд деловитые сперы нчнут подрывть уже не стршные мертвые цилиндры. Тогд еще рз рзнесется нд стрым мтериком отчянное "улля-улля!" погибющего среди всечеловеческой рдости чудищ. И все мы – вы и мы – скжем в один голос и с рвным првом: "Человечество и человечность спсены нми!"

Но чтобы тк случилось – ндо спешить".

Ярким прельским днем я принес конверт с письмом н ншу полевую почту. Техник-интенднт, сидевший тм, вчитлся в дрес: "Совинформбюро. Т. Лозовскому. Город Куйбышев". Он посмотрел н меня: "Ого! Длеконько хвтили, товрищ нчльник!"

Если бы он знл, куд я н смом деле "хвтил"!

Летом того же год комндовние нгрдило меня великой нгрдой – месячной поездкой в тыл, "в эвкуцию", н Урл, к семье. Вернулся я в вгусте. Все, все было фнтстикой. Утром – Москв, гостиниц "Якорь", метро, беготня по издтельствм. Потом – три или четыре чс н бреющем, волны Лдоги под смым брюхом смолет, потом – куд более трудня здч – добрться от эродром до Петрогрдской стороны, и нконец, в тикнье метроном, в глухих рсктх обстрел, – улиц Попов, Публт. Другой мир.

В большой комнте пистельского общежития к вечеру никого не было. З ширмочкой в углу похрпывл лейб-шофер Всеволод Вишневского Женя Смирнов. А н моем столе, прижтя осколком зенитного снряд, лежл длиннейшя, н семи листх писчей бумги, телегрмм. Телегрмм с лтинским шрифтом. Откуд? Что?

Я торопливо "зтемнился", зжег свет.

1. 0020 17 К С ВАСW 342-29 London 1811 29 L 704

London June 1942 Dear commander Uspensky, comrade literature and in our fight…

Скжу честно, сердце мое дрогнуло. Нет, не оттого, что – Уэллс, просто потому, что бумжня пчк эт кк бы мтерильно воплотил в себе тк много немтерильного. Мое письмо дошло – туд, через целый окен смерти и хос. И донесло до великого нгличнин слово русского человек и солдт. И этот первый и лучший из Брнстэйплов Англии не только прочел мои слов, он продумл их, он отвечет. Н столе лежл ккя-то чстиц дружбы нродов, интернционльной общности литерторов, что-то очень большое и дорогое…

Я быстро перелистл стрницы. Д, он:

Dear commander Uspensky, comrade literature and in our fight for ample life for all men…

Я не ткой знток нглийского язык, чтобы вот тк взять тогд и прочесть все семь стрниц телегрфного текст, со всем его лконизмом, с его "комм", "стоп" и "стоп-пр", с его непривычным шрифтом, стрнными умолчниями. Но в Публте ншлись нгло-русские словри.

Я сидел нд письмом до полночи. З окном громыхло, лмпочки то меркли, то рзгорлись. Был тревог: комндиров попросили в убежище. Моя дверь был зкрыт, я сидел тихо кк мышь; Женю Смирнов – все знли – рзбудить угрозой бомбежки немыслимо. Я перевел все.

Его ответ состоял из двух нервнопрвных чстей. Стрый, больной пистель, едв выкрбквшись из "брэйкдун", из тяжкого упдк сил, получив мое письмо, рзволновлся чрезвычйно. Оно нступло н смые болезненные мозоли его; но оно было "оттуд", из России; оно покзывло, что черные опсения и тревожные мысли его известны и понятны в этой стрне, которую он тк двно любил и ценил.

И видимо, тм, в России, его слышт и понимют лучше, чем тут, н родине, – кк свободного мыслителя, кк великого болельщик з будущее человечеств, кк поборник вольного содружеств вольных нродов.

Он не мог в те дни сесть к столу и с обычной своей живостью откликнуться, скзв от души все, что я ожидл от него. Но он не мог и промолчть.

Он только что зкончил "Феникс" – книгу, в которой в последний рз сделл смотр своим уэллсовским (и брнстэйпловским!) зветным мыслям, свел воедино мрчные предчувствия и робкие ндежды. Ему – Кссндре мир, но не его Гектору, пророку, но не бойцу – зхотелось воспользовться моим письмом кк перекинутым нд бездной легким тросиком, чтобы перенести через бездну тяжесть собственных, уэллсовских, утопических чяний.

Три четверти своей великнской телегрммы он отвел н изложение той, соствленной им в последние годы, "Деклрции прв человек кк индивидуум и его обязнностей кк гржднин", которя все еще кзлсь ему победой рзум, чем-то новым и свежим н пути борьбы з Будущее, которя рдовл его и мучил, предствляясь то достижением, то просто очередным "прожектом".

А он и не могл стть ничем иным, кк "прожектом".

Много рз в этом письме он подчеркивл: нши мысли – его, Уэллс, и мои, его корреспондент, – совпдют. Ну что же? Они и впрямь совпдли где-то, в смом зерне, в искреннем с обеих сторон стремлении к тому, чтобы Будущее стло светлым и прекрсным. Он провозглшл "прв", которые считли естественными и необходимыми и мы: прво кждого человек н жизнь, прво любого дитяти н зщиту и помощь, "дже если это – сирот"; прво кждого член обществ н знние, н труд, н свободное передвижение, н охрну от нсилия, рвное для всех, одинковое повсюду, безотносительно к широте и долготе мест, к цвету кожи, к интеллекту и социльному положению "индивид".

Все это уже много лет возглшли и мы.

Но если рньше ему кзлось, что все эти великие блг – сколько столетий мечтло о них человечество! – могут быть получены им бескровно и спокойно (то ли в тот блженный миг, когд Земля пройдет сквозь хвост блгой кометы и "отрвленный" – великолепно отрвленный! – его гзми человек вдруг стнет иным – добрым, бескорыстным, евнгельски незлобивым; то ли после того, кк нд миром пронесется коричневя туч мрсинского ншествия, и см Природ спсет его для лучшей жизни, взяв себе н помощь ничтожнейших тврей, бцилл), то теперь он вообрзил себе, что все эти великолепные "дезидерт" [56] сми по себе, помимо воли людей, клссов, госудрств, созрели н древе жизни и, чтобы они упли и нсытили лчущую человеческую ойкумену, нужен только легчйший порыв ветр… Нужно, чтобы люди – все люди! – от нглийского лорд до индокитйского кули – сми зхотели стть людьми.

В этом и был не видимя ему рзниц. Мы утверждли, что н могучее древо истории нужно взбирться, кроввя руки и ноги, ндо облмывть его стршные сучья, не боясь рн, ндо сржться с химерми, живущими в его листве, и – тяжким трудом, суровой отвгой, жестокой, может быть, нстойчивостью – в смертельной борьбе добыть миру Счстье; он, фбинец, никк не способный полностью рзделться со слдкими иллюзиями, все еще призывл нс верить в то, что слдкие пудинги совершенств сми свлятся нм в рот, без дрки, без крови и – смое глвное – без тех революционных неистовств, ккие он с брнстэйпловским ужсом нблюдл в прошлом:

"…Мировя революция не подрзумевет тку н ккое-нибудь существующее првительство, конституцию, политическую оргнизцию: ведь условия, сделвшие ее неизбежной, сложились н протяжении последних сорок лет, когд эти првительств и оргнизции были уже создны…"

Видите, кк просто? И нужн не вооруження борьб, – нужн… пропгнд "Деклрции". "Пусть кждый, мужчин и женщин, кто поймет это, приступит сейчс же к формировнию пропгндистских кружков. Бритнский мршл виции может зствить людей обсуждть прв человек. Японский крестьянин может добиться точно того же…" И когд это произойдет – нступит якобы вожделення эр Рзум и Счстья.

Кк цепки в душх дже смых тлнтливых, смых лучших людей мир, истинных людей доброй воли их прекрснодушные мечты, их евнгельские грезы! А ведь дже тот, о ком говорит евнгелие, твердил: "Я принес вм не мир, меч!" Нет, бритнские и мерикнские, фрнцузские и немецкие мршлы не только не хотят обсуждть эти прв, – они и сегодня сбрсывют нплм и фосфор н тех, кто готов эти прв отстивть.

И в 1942 году Уэллс оствлся Уэллсом, фбинцем, возлгвшим все ндежды н внутреннюю революцию души, сопряженную с революцией нучной и технической.

Видимо, не стоит публиковть полностью эту беспомощную, хотя и блгородную по чувствм, чсть его письм. Кк ни печльно, он прозвучл бы словно "Проект о введении единомыслия" (единомыслия весьм похвльного), кк розовые грезы Мнилов, о которых Гоголь с тихой усмешкой скзл: "Впрочем, все эти прожекты тк и окнчивлись одними только словми".

Но я хочу нпечтть здесь вступительную чсть его письм. Это – не деклрция. Это – живое слово живого человек, семидесятишестилетнего мыслителя и поэт, гржднин мир, ошибвшегося, но искреннего, темперментного, горячего и иронического н восьмом десятке лет жизни, кк н третьем.

Я получил его письмо именно с тким нчлом, и я горжусь этим.

"Дорогой комндир Успенский, сотоврищ по перу и по ншей общей борьбе з изобильную жизнь всего человечеств! У меня нет сейчс возможности ответить н Вше чудесное письмо. У меня полный упдок сил н почве переутомления, и хотя физическое состояние мое улучшется, я могу писть только понемногу и с трудом.

Вше знние нписнного мною порзительно! Чтобы понять некоторые из Вших нмеков и ссылок, я вынужден был перечитть "Люди кк боги".

Перечитывя свои стрые книги, то и дело нтыкешься н опечтки и неудчные выржения. Я никогд не перечитывю смого себя, рзве уж когд это совершенно необходимо.

Мне пришлось все же перечесть "Люди кк боги", потому что я нчисто збыл все, что ксется мисс Гриты Грей. Воспоминния же о мистере Брнстэйпле, кк по кбелю, передли мне ту тоску об Утопии, которую об мы, Вы и я, ощущем с ткой остротой.

Утопия может стть ншим близким будущим, но может отодвинуться от нс и н дистнцию бесчисленных поколений. Перед моим зболевнием я кк рз зкончил книгу "Феникс", которую пошлю Вм, кк только он выйдет в свет.

Дело в том, что Брнстэйпл вернулся в этот мир преобрженным и принес Утопию с собой. Его история кк бы предвосхитил то, что случилось со мной смим. В "Фениксе" я стрюсь покзть, что для кждого, кто способен это ощутить, объединение нового мир уже нступило.

Нынешняя войн точь-в-точь тков, кк т, что кипел вокруг Крнтинного Утес, это войн между древними обычями империлистического нсилия, тлетворной зрзой мертвого нционлизм и конкуренции с одной стороны и светлой рзумностью рвнопрвного всечеловеческого бртств с другой.

В "Фениксе" говорится в точности тк, кк и Вы об этом говорите, что мировя революция нступил; ее ндо немедленно релизовть. Если все мы осознем, что это тк, – тк оно и будет. Много ли людей уже понимет это – вопрос чисто количественный: он должен быть решен рифметически.

В чс, когд Революция окончтельно свершится, тройной целью ее будет всемирное рзоружение, утверждение свободы и достоинств кждой человеческой личности, освобождение Земного шр от чстной и госудрственной экспроприции, с тем чтобы все земли мир использовлись только для общечеловеческого блг.

Спорить больше не о чем. Революция должн выполнить свои здчи, пользуясь техникой, созднной в предыдущие годы, и современными способми мссового рспрострнения идей.

Чтобы добиться решения этой основной здчи, революция создст, где только возможно, обрзовтельные кружки и ячейки. Основным содержнием пропгнды будут прв человек, вырстющие н бзисе трех глвных целей ее.

Эти прв опирются н основные требовния, предъявляемые Человеком от своего имени и от имени Человечеств. Без них н Земле никогд не водворится мир, не нступит век свободы, единств и изобилия.

О кждом првительстве, о кждом, кто стремится стть лидером, о кждом госудрстве, о любой оргнизции должны будут впредь судить только н основнии того, подчиняют ли они свою деятельность здчм Революции: он определит их рботу и стнет их единственной целью.

Этот вжнейший труд по пробуждению Нового Мир ндо вести н всех языкх Земли. Коммунисты уже сто лет нзд проделли во всемирном мсштбе ткую рботу, хотя у них было несрвненно меньше возможностей. Сегодня мы должны зново выполнять ее, используя все доступные средств.

Отбросим в сторону громкие имен и смих вождей: основой и существом пропгнды отныне д стнут прв человек, сформулировнные во всей их нгой простоте и ясности. Вот ккой исходный обрзец для этого предлгю я…"

Дльше следовл очень длинный, очень подробно рзрботнный проект "Деклрции", о котором я уже говорил, и под ним короткое зключение:

"Когд я пишу это, я не более чем повторяю, подобно эху, Вши великолепные мысли н своем, нглийском языке. Я рд этой возможности. Пользуясь Вшим выржением, мы встли плечом к плечу не для того, чтобы рзрушть, но для того, чтобы спсть. Вот почему я и подписывюсь тут кк бртски Вш во имя достигющей своих вершин всечеловеческой революции во всем мире

Герберт Джордж Уэллс".

Темной осенней ночью я перевел последнее слово (этот перевод – он и сейчс передо мной). Тревог кончилсь. Во мрке грохотли только редкие рзрывы немецких снрядов – оттуд, от Дудергоф, из-з Лигов. Я сидел и думл.

Он не ответил мне ничего н мое прямое и нстойчивое требовние, ни слов не скзл о втором фронте.

Но рзве я был тк нивен, чтобы ожидть этого? Тот, кто хотел бы получить ткой ответ, должен был писть не Герберту Джорджу Уэллсу, Уинстону Леонрду Спенсеру Черчиллю, "сыну предыдущего", кк его титуловл когд-то всеведущий "Брокгуз и Ефрон". Но нвряд ли и Черчилль ответил бы н этот вопрос быстро и прямо.

Нет, я не ждл этого. Я думл – думю и сейчс, – что честное и откровенное обрщение русского литертор к пистелю-нгличнину в ткие дни, н тком пределе мировой нпряженности, н тком историческом рубеже не остнется не услышнным в Англии. Я думл, что фкт ткой переписки, ткже и содержние ткой переписки, незвисимо от того, кто писл, но принимя в рсчет, к кому он обрщлся, приндлежит к фктм, которые уже нельзя бывет "вырубить топором" из однжды бывшего.

Кто еще знет – когд, н кком другом историческом повороте, эти дв письм могут сыгрть свою, пусть небольшую и не громкую, но блгоприятную для ншего дел роль?

Дв "больших дня" состоялись з всю мою долгую жизнь в моем общении с одним из величйших пистелей Англии (д и всего мир, если говорить о первой половине ншего век!). Тот день, когд н плечи девятилетнего школьник свлился впервые груз его сложного, противоречивого, пленительного и нелегкого тлнт, и тот, когд сорокдвухлетний комндир Блтфлот увидел его телегрмму н своем столе.

Между этими дтми протекл не только большя половин моей жизни, – протекли величйшие в истории мир годы.

Я счстлив, что был их современником и свидетелем. Я рд, что сегодня могу открыть перед читтелями эту стрничку своей личной летописи: в ней отрзился огромный мир, огромный век, тот рзмх гигнтских событий, о котором тк много рзмышлял, который тк глубоко переживл, в котором тк стрстно хотел до конц рзобрться "бртски нш Герберт Джордж Уэллс".

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

ПТИЧКА В КЛЕТКЕ

Всю мою жизнь я прожил в Ленингрде. Я люблю Ленингрд больше всех других городов мир.

Иногд меня спршивют: "А з что?" Мне хочется ответить: "А з все!" Но, подумв, я прежде всего вспоминю стршные и великие дни блокды. А рзмышляя, что мне всего пмятней в блокде, я невольно улыбюсь и говорю себе: "Герой труд Петр Соколов!"

Вот кк вышло дело с Петром Соколовым.

Летом 1943 год комндовние прикзло мне пойти н "Энский звод", – кк тогд говорили, охрняя военную тйну. Посмотреть, что тм делется, и зодно почитть рбочим мои фронтовые рсскзы.

Грешным делом, я подумл: "Ленингрдские рбочие теперь сми живут н фронте. Немцы – рукой подть; кждый день – обстрел, бомбежки… Зчем им мои рсскзы?"

Но я был офицером флот: прикз – это прикз. Конечно, я пошел.

"Энский звод" до войны выпускл типогрфские мшины – печтть гзеты и книги. Теперь он изготовлял ккие-то чсти рективных минометов "ктюш". Ккие? Спршивть об этом не полглось: воення тйн!

Я пришел н звод в обеденный перерыв. "Пок нрод кушет, – деликтно скзли мне, – хотите пройтись по цехм, посмотреть нше хозяйство?" Понятно – хочу. Пошли.

Был теплый день, солнце. В пустых цехх стояли молчливые стнки: обед. Окн открыты, лучи пдют косо, освещют всякое нужное железо. Людей – никого. З окнми – блокд: ни мшин, ни трмвев. Когд не стреляют – тихо, кк в лесу.

И вдруг я остновился…

В цеху пел птиц. Зяблик или, может быть, чиж…

Инженер н костылях, который меня вел, взглянув н меня, мхнул рукой к окну. У окн стоял стнок, по-моему – токрный. Вокруг него были зчем-то устроены деревянные мостки, н стенке рядом укреплен жестяной вымпелок: "Стнок удрник П. К. Соколов". А нд стнком, в оконном проеме, в солнечном луче, висел клетк, и в клетке то прыгл, то чистил носик о жердочку, то громко пел и см себя с удовольствием слушл веселый птиченок. И впрямь – чиж или зяблик.

Окно н перерыв было рспхнуто нстежь. З ним росл берез; теплый ветер то вбрсывл в цех, то вдруг убирл н улицу одну из ее длинных, плкучих веток-кос.

– Удрник-то вш – любитель птиц, по-видимому? – спросил я у инженер.

– Помешн н птицх! – мхнул тот рукой.

– Стрик поди?

– Д нет, не стрик… – коротко скзл инженер. – А вы его увидите. Пойдемте, ждут.

– Вы меня познкомьте с птицелюбом этим, – попросил я.

– Пожлуйст!

И мы пошли.

Шел я, признюсь, не без легкого трепет: читть перед стрыми питерскими рбочими… Ого! Гврдия, ветерны революции! А теперь еще блокд. Экя суровя твердость, экя зклк! Перед ткими людьми кждое слово взвесишь, кждую мысль трижды продумешь…

В столовой собрлось человек сорок. Они сидели з столми и слушли меня удивительно хорошо. Понятно: моряков в Ленингрде увжли и любили всегд, уж в блокду – особенно. А ведь н мне был флотскя форм, кпитнские погоны.

З столом против меня восседло и верно несколько устых пожилых мужчин. Но в смешных местх эти устые нчинли хохотть рньше остльных, д и змолкли они позже. Один дже вытирл глз белым с кемочкой плтком.

В местх же, где шл речь о печльном или о героическом, они все, кк один, суровели, и морщины н их лбх рзглживлись труднее, чем н других.

А эти "другие" – были. Среди стриков я зметил пятерых женщин в втникх и около десятк подростков. Это меня не удивило. "Ясно. Подобрли оствшихся в городе ремесленников и пристроили к делу, – подумл я. – Глвным обрзом подкрмливют, конечно!"

Смый низкорослый из этих преньков сидел совсем близко, прямо передо мной, рядом с коренстым пожилым человеком – похоже слесрем или токрем. Н нем был стренькя формення одежк мышиного цвет. Он был худовт, млокровен – блокд же! – кзлся одинндцти– или двендцтилетним.

С первого же слов он кк уствился н меня неподвижными, большущими темно-серыми глзми, тк и не оторвлся до конц. Когд мтросы – тм, в моих рсскзх, – ходили в четвертую тку н берегу, когд ктер неслись н противник под огнем с финских бтрей, когд девушк-снйпер внезпно рзглядел фшистского стрелк-с з можжевеловым кустом у Копорья, он тк ломл пльцы от нпряжения, тк весь подвлся вперед, тк зкрывл глз, что скоро я стл читть кк бы для него одного: очень уж переживл он все вместе с моими героями.

Коренстый слесрь тоже видел это. Чуть улыбнувшись в усы, он вдруг поднял и положил н худенькое плечо сосед свою большую, короткоплую руку. И когд тот дерглся от волнения, он очень лсково пожимл это ребячье плечо: "Ну, ну, мол… Чего уж тм! Переживем!"

Тк у него это хорошо получлось, что мне вдруг подумлось: "А пусть этот кряжистый дядя и окжется тем смым любителем птиц! Смотрите, кк здорово: орден у него, Крсня Звезд, – фронтовик, знчит. И удрник. И с птицей возится. И – вон он с прнем кк прекрсно…"

Теперь я читл обоим им: экя миля пр!

…Я кончил, мне похлопли.

Нрод встл, меня окружили, зговорили нперебой…

– Товрищи! – скзл я. – Познкомили бы вы меня с Соколовым, Пе-К… Это – он? – И я укзл н слесря.

– Никк нет, – ответило мне несколько голосов. – Это тоже Соколов, д Пе-Эн, Пвел Никифорович. Никифорович! А ну, дй-к нм тезку сюд…

И плечистый человек, которого я в вообржении своем признл з Соколов "Пе-К", удрник, поймв крепкой рукой своей з воротник того смого глзстого, тощенького прнишку, неумолимо подтянул его к нм.

– Вот он, товрищ кпитн, тез мой, нш Пе-К знменитый! – хрипловтым голосом отствного боцмн или стршины, и с ткой гордостью, точно своего собственного прослвившегося сын, предствил он мне упирющегося мльчугн. – Чудо блокдного Ленингрд! Четырндцть лет шесть недель от роду, кк один день, впору стрикм в пример ствить. З стнком – взрослую норму четвертый месяц дет. При нлетх вржеской виции – глвное Эм-Пе-Ве-О: еще противник – где, он н посту, н крыше… Зпрещли! Не слушется, хоть колючей проволокой привяжи; я момент н втором цеху н крыше: оттуд дльше видть. Д что же ты помлкивешь, Петр Констнтиныч? Сдись против кпитн, беседуйте. Рсскзывй про себя.

Полное отчяние вырзилось н бледненьком – одни глз! – лице мльчишки.

– Д Пвел Никифорыч, д я… Д что говорить-то? Я…

И тут произошл вторя неожиднность. Хотя – ккя тм неожиднность: произошло смое тогд обычное. Вдруг, кк гром из ясного неб, взвыл из рдиорупор мощня общегородскя сирен. Тотчс же – у-у-у-о-о-о---! – ее горестный вопль подхвтил вторя, местня, н зводском дворе… "Вз-душня тревог! Вз-душня тревог! Вз-душня тревог!" – рздлся нечеловеческий, двно зписнный н пленку, всем знкомый холодный голос репродуктор. И…

И тут П. К. Соколов, хрбрец "Пе-Ве-О", удрник труд, помертвел. Нет, не помертвел, – он збился, вырывясь от своего однофмильц:

– Ой, Пвел Никифорыч, ой… Ой, отпустите меня рди бог… Не могу же я… Тм же – окно открытое… Я – боюсь… Мне в убежище ндо…

Стрый токрь (может быть, он был слесрем – не помню) поднял брови, промычл что-то и рзжл пльцы. И хрбрец не стло: исчез, кк воск от лиц огня… Хорошо, что я человек неторопливый: я не скзл срзу того, что мне пришло в голову.

Пвел Соколов стоял и пронзительно смотрел н меня. Строго смотрел, точно спршивл: "А ну, пистель, ккие у тебя мысли?"

– Побежл! – проговорил он нконец, не отводя от меня глз. – Думете, струсил? А он и верно струсил. Но – з кого? З чиж своего, з ткое сокровище! И ничего смешного нет: у него еще в сорок втором дом рзбомбило. Был мть – нет мтери. Сестренк был, лет пяти, он ее нянчил, – нет сестренки! О ком ему хлопотть, зботиться?.. Струсил! А окно-то открыто; вдруг волной клетку рсшибет, птицу удрит? Пок птичк в клетке живя, он теперь – клетку в руки, мигом в убежище, спрячет – и н крышу. Вот тм он ничего не пугется. Тм он – первый герой.

…Петя Соколов пришел н звод осенью прошлого год. То есть кк – пришел? Привели. После той бомбежки он попл в госпитль. Он и спсся-то чудом: две стены, пдя, сошлись нд ним штром и не рсплись. Его отрыли через сутки.

После госпитля он убежл из общежития ремесленников н фронт, к Пулкову. Вернули: куд ж ткого? Еле живой прнишк… И вот – звод. И тут окзлось: у этого Соколов – тлнт. Точно родился токрем, д кким! В Ленингрде в то время кждя пр рук был вот кк дорог. Приспособили ему смый мленький стнок, "смый млогбритный"; дже мостки вокруг нрочно сдедли: тк-то ему не дотянуться до суппорт. И вот, нчл он рботть…

– Зло он рботл, товрищ кпитн, точно н детлях свою беду срывл. Но рботл клссно, всю зиму…

А весной зметили: стл зпрывть детли. Здумывться, что ли… Почему? Присмотрелись, это – воробьи. Свили нд окном гнездо, вывели детей: чирикнье, возня. И он – ну мльчишк же еще! – кк н них зглядится, стнок "вз-вз", он все збыл. Со столов крошки собирет, им сыплет н подоконник…

– Ну вот, – торопливо проговорил Пвел Соколов, Соколов-второй, – придумли, добыли ему чиж…

– Придумли! Добыли! – зшумели вокруг. – Это он см все придумл – Никифорович! Ну кк же: тезк, однофмилец; дружб у них получилсь… И где он посреди блокды птицу достл, вот фокус…

– Н Островх поймл, – неохотно скзл Пвел Никифорович…

– То-то что н Островх, ндо же! Ну клетку, конечно, сделли, повесили все хозяйство с вечер нд стнком, смотрим. Он пришел, увидел… Думли – помрет. Верит и не верит: "Это – мне? Это – мой?" Потом змолчл, руки к груди прижл, стоит и скзть ничего не может…

– Ну, тут воробьи – н пенсию, по боку; рбот пошл кк штык, покзтели рстут. Но к клетке не подойдите: кидется кк зверь. И вот, сми вы видели: обстрел или бомбежк – тут уж с ним соброзу нет. Пок чиж в убежище не стщит, весь колотится, боится. З себя – ничуть, з чиж – кк з ребенк…

– А что? Он же у него единственный остлся, которому еще помощь нужн, – скзл тихий женский голос. – Эх, моя бы воля – я бы этого Гитлер проклятого н шурупчики-шйбочки всего рзобрл. З одного з Пвлик этого, з его сиротство горькое…

– И рзберем, Нтш, – тотчс же ответили женщине.

– Будь спокойн, рзберем. И его, и еще многих… Не мы, тк другие.

Когд я слышу слово "Ленингрд", – я вспоминю блокду. А подумв "блокд", непременно вижу перед собою четырндцтилетнего токря Соколов и нд ним, в солнечном луче, птичку. Птичку в клетке. Не могу збыть.

ЗАЖГИ ОГОНЕК!

Темным, зимним днем мы двое, я и пистель Николй Корнеевич Чуковский – об в морской форме, потому что был войн и мы служили н Блтийском флоте, – вышли из учреждения, в котором рботли, – оно нзывлось Публт – и пошли рзыскивть нужного Николю Корнеевичу человек, ккого-то летчик, н короткий срок прибывшего с фронт в Ленингрд.

Очень темно было н улице. В декбре в Ленингрде всегд темно, но еще мрчнее все вокруг кзлось от блокды: шл зим сорок второго – сорок третьего год, врг стоял под смым городом, и, хотя нстоящя темнот нчинлсь только к ночи, – оттого, что мы были вот уже восемндцть месяцев змкнуты в кольцо, оттого, что почти все время с юг, под низким зимним небом, приходили сюд, в город, тупые тяжелые удры, потом сквозь облк слышлся ствший двно привычным свист и вой, и потом где-то неподлеку – то спрв, то слев, то спереди, то з ншими спинми – рздвлся точно хриплый кшель великн, рзрывлся, руш стены, выбивя стекл, клеч людей, вржеский снряд, – от всего этого кзлось, что ткого мрк мы еще не видели никогд – рзве вот только в прошлом году.

А в то же время, оживленно рзговривя, мы шли по городу, зсыпнному чистым, белым, кк ккой-нибудь птекрский порошок, снегом. И к выстрелм, и к рзрывм снрядов, и к блокдной темноте все мы двно привыкли. Мы никогд не говорили об этом, но в нших душх с кждым днем все шире росл гордость: полтор год фшисты топчутся вон тут же, рукой подть, ничего не могут сделть с нми. И – теперь уже видно – ничего не сделют. Выстоит Ленингрд, и блокд кончится, ужо! Стреляйте, погнцы, стреляйте! Теперь уж поздно: ничего не получится! Под Стлингрдом вс бьют, придет и н ншу улицу прздник…

Идти было длеко, через Неву, з Невский, в Столярный переулок. Летчик вчер позвонил в Публт по телефону, скзл дрес, но предупредил, что пробрться к нему не тк-то просто. Он остновился у своей сестры, т живет в рзбомбленном доме. Тм есть полурзрушенные лестничные пролеты, поднимться ндо с осторожной: тьм египетскя, смотрите, кк бы не ухнуть с четвертого этж! Он хотел нс встретить; но мы были сми люди военные, звисели от нчльств, и скзть, когд точно выберемся, – не могли.

Были уже сумерки, когд мы в темном переулке рзыскли темный шестиэтжный дом, вошли в темнее ночи темный двор и, порзмыслив, вступили н лестницу спрв; чтобы описть, ккя тм црил темнот, и срвнений бы никких не хвтило. Мы дже постояли минутку перед дверью: н дворе, когд приглядишься, чуть мерцл пушистый снег, н котором не было ни копоти, ни грязи, ни следов – только три или четыре узенькие четкие тропочки; тм, в щели з вмерзшей в снег и незкрывющейся дверной створкой, густилсь ткя чернот, что нырнуть в нее было стршно, кк в холодную прорубь.

Кругом не было ни души. Шестиэтжные стены стояли поднимясь до смого неб. Две стены были обыкновенными; две другие кончлись нверху ккими-то причудливыми зубцми; сквозь оконные квдрты тускло светилось небо: видно было, что в этих двух корпусх – пустот, ни полов, ни потолков, все вырвно бомбой, – вернее, дже двумя бомбми.

– Д-д! – скзл Николй Корнеевич. – Ну, что ж?..

Я шгнул в дверную щель и почти испуглся.

З дверью, в кромешном мрке, точно бы глядело н меня крсненькое кроличье око – светился чуть зметный, еле живой огонек: не срзу сообрзишь, что он есть; думешь: может быть, это от темноты тк покзлось?..

Но нет – в темноте и верно горел огонек. Этому было трудно поверить: н пустой лестнице, н ветру, н холоде – мленькое, окруженное рдужным сиянием плмя…

– Смотрите, Николй Корнеевич!

Приглядевшись, мы увидели истинное чудо. Н нижней площдке, около пустой клетки лифт, стоял кособокий деревянный стол: у него были только две ножки и держлся он н кком-то стром ящике. Н столе стоял большя стекляння бнк-бочонок, огромня, литров н десять. Тм, внутри, кк золотя рыбк в квриуме, и жил огонек. И ветер не трогл его, и он тихонько сидел н фитильке обычной коптилки – "волчьего глзк", поствленного посреди бнки. И помргивл очень скромно, дже вроде кк-то сконфуженно: "Простите меня з смелость, но вот – горю…"

Глз привыкли к его чуть зримому свету, и стло видно: у бнки нет дн, и поствлен он н кких-то железкх, тк что воздух проходит под нее и огоньчишко не здыхется. И впрвду – горит!

А рядом с бнкой – все это только постепенно выступло из черноты – н железном противне лежит кучк тонко нщепнных лучинок; довольно большя кучк, точнее – две: спрв – свежие, слев – с обожженными концми. И нд ними устновлен кусок кртон с ккой-то, сделнной, по-видимому, углем, ндписью… Кто писл, что писл, зчем?

Кртон пришлось придвинуть к смой бнке. И тогд мы прочли н нем слов, порзившие нс в смое сердце.

"Дяденьк (или тетеньк)! – было нписно тм. – Зжги огонек! Если прикуришь, положи лучинку нзд: их трудно доствть. А если пойдешь нверх, свети себе, потому что н третьем этже провл…"

– Послушйте, Успенский! – пробормотл Николй Корнеевич после довольно долгого молчния. – Я не верю! Этого не может быть! Мы что – в скзку пришли?

Он взял лучинку, опустил ее сверху в прозрчную "урну", осторожно нцепил н нее огненный лоскуток. Вокруг посветлело. Я торопливо полез в крмн з ппиросми: в блокде было тк – есть огонь, прикуривй; потом неизвестно, будет ли он… Взяв еще прочку щепочек, мы быстрыми шгми пошли вверх по лестнице; нм ндо было н пятый этж. Но н площдке третьего этж мы дружно остновились: половин площдки отсутствовл, он рухнул вниз; перил не было… Хороши бы были мы тут, в этой преисподней тьме, без свет…

Летчик, друг пистеля Чуковского, открыл нм и хнул:

– Товрищи, у вс что же, фонриков нет, что ли? Тк кк же вы?.. Безобрзие ккое! Я бы обязтельно вс встретил, если бы знл. Спички жгли?

– Ккие тм спички в скзочном црстве, – с торжеством ответил ему Чуковский. – Вы знете смый лучший лозунг н свете? "Зжги огонек!" Вот! – Он протянул ему полуобгорелую лучинку. – Видли? И прежде всего отвечйте: кто это? Кто придумл это неугсимое плмя? Кому пришло в голову? Где этот блокдный Прометей? Сейчс же покжите нм его!

Широкое грубовтое лицо летчик (у него-то в рукх сиял отличный фонрик, с крсным и зеленым светом, мечт моряк н суше) рсплылось в счстливой улыбке.

– Ах, знчит, добыли-тки древесину? – с удовольствием скзл он. – Ну – молодцы… Вот – молодцы! А то у них тут ее дня три не было, тк темнот нчлсь – жуть… Д это тут у нс двое ребят, единственные, которые остлись во всем доме… Генк ткой и Нинушк: нет, не брт с сестрой, из рзных квртир. Говорят: "Мы тоже хотим что-нибудь делть…" Говорят: "Мы же – пионеры!" Д лет по двендцть, что ли. И вот, придумли: уже второй месяц у них эт неоплимя купин горит. Откуд они керосин, фитили берут, не скжу вм… Но – молодцы, првд ведь?

Кончилсь войн. Николй Корнеевич Чуковский переехл в Москву, я остлся в Ленингрде. Встречться нм с ним теперь приходилось нечсто. Но кждый рз, кк это случлось, мы, еще дже не успев пожть друг другу руки, улыблись, кк зговорщики, и произносили, точно проль н фронте, одну и ту же фрзу: он пропускл нс в црство воспоминний, у дверей которого, из глубокой тьмы, выступли перед нми две худенькие ребячьи фигурки. Мы говорили: "Зжги огонек!" И вокруг нс и у пс н душх срзу стновилось светлее и теплее.

Я не зню, сколько я еще проживу н свете, но этого удивительного призыв я не збуду никогд.

ТЕРПСИХОРА

Эол был северо-восточным, неистовым. Повизгивя и позвнивя острыми осколкми стекол, выбитых рзрывми бомб, он врывлся в коридоры, н лестницы, в ртистические уборные, н сцену.

"Уст" его дули не перествя, и "внутренний", особенно злой, иней – не тот, который преврщет деревья н бульврх в кнделябры, вычекненные из серебр, тот, который похожим н морозную плесень нлетом облепляет обои комнт, крсное дерево шкфов и черное – роялей, – этот безндежный иней покойницких и руин, летел кк пух от темных свирепых уст.

Спекткль кончился. Ндо было – ничего не поделешь – идти домой. А идти знчило перемещться из одной стужи – стужи кулис и колосников – в другую, уличную, более честную, но и более свирепую. Потом – в третью, квртирную, совсем уж безвыходную, тесно слитую с вечными потемкми – зтемнение! – с копотью и зпхом керосиновой коптилки и сырости. Потом – в четвертую, смую стршную, – в стужу постели… До утр!

Тк срзу решиться н все – это было нелегко. В уборной ртистки все еще стрнно позвякивл, кк-то попискивл, охлждясь, и порой еще выдыхл кпельку тепл мленькя, протоплення кким-то бумжным хлмом, железня времянк. "Не уходи, – советовл он. – Не уходи, пок я еще не остыл!"

В нерешительности, вплотную приникнув к этой умирющей блгодти, ртистк, тнцовщиц, "жриц Терпсихоры", то свивл, то рзвивл стн, укутывя его не одним – несколькими пуховыми плткми. Он бил "ножку быстрой ножкой", нколчивя н них тяжелые, нстывшие вленки.

Не помогло! Ноги – почему-то особенно првя – ныли. Пльцы мерзли остро и ядовито; один – совсем онемел…

Артистк вздрогнул. Голод, долгое недоедние шутит стрнные шутки нд человеком, погружет его в полурельный, двойственный мир – не то в сон, не то в явь. Вдруг примерещилось, что спекткль еще длится, что это нтркт, что сейчс придется опять рскутывться, рздевться и, сверкя голыми плечми и поддельными дргоценностями чшек, лететь бядерой "в дигонльном фуэтэ" через ткой стршный, лютый мороз сцены… Сквозь холод, ккой когд-то снился только покорителям полюсов. Сквозь воздух, от которого птицы н лету мерзнут…

О, кк хорошо понимл он теперь этих пдющих среди полет н землю птиц! Кзлось бы – тнец. Пляшущий должен согревться в движении: "Попрыгй, Ниночк, и стнет тепло!" Ох, обмнщики!

Он придвинулсь еще н снтиметр к печурке: милое, родное, необходимое! Не уходи, тепло! Остнься!

И вдруг ей стло смешно: вот тк смех! Он вообрзил себе то, что кждый рз предшествовло спектклю: одевние. Бядер… Бенглия! Знчит, тнцевть ндо полуобнженной. И чего только не нкручивли теперь н себя все эти девы и юные жены – всюду, где тело было хоть немножко прикрыто, под шелк и прчу легких покровов… О боже, господи, оделись, згримировлись!

Эти истощенные ручки, эти остро выдющиеся ключицы, полусонные глз… Неужели не безумие тнцевть в ткое время? Блет в блокде?

Првд ли, что этот их ни н что не похожий, всему вокруг противоречщий труд (говорят: "подвиг"!) кому-нибудь нужен?

А ведь нет, нужен! Кждый день перед тетром, в мертвой тьме зимних сумерек, собирлсь толп. Никто не шумел, почти не двиглся, не ходил с мест н место, не топл н холоде ногми – у кого были силы для всего этого?

Просто стрнные, зкутнные до смых глз бесформенные призрки бесшумно и медленно плвли нд снегом, переговривясь почти шепотом: "Товрищ… Лишнего билетик нет? Я хлебц могу дть немного…"

И зл кждый рз бывл полон, вот ведь что! Много серых шинелей, много моряков, но и просто блокдников сколько угодно. И – плодируют. Првд, плодисменты получются ккие-то не те; иной рз дже не очень-то их слышно. Но зто длятся они без конц. И если вглядеться, можешь увидеть то тут, то тм белые повязки; збинтовнную руку, прислоненные к брьеру или к спинке кресл костыли…

Тк, по-видимому, – д, нужно! Подвиг не подвиг – нужно. Когд стреляют, нужен порох, нужн пуля! Но ведь и ружейное мсло необходимо, чтобы срботл зтвор. Видимо, и мслу искусств нельзя зстывть в этом нечеловеческом морозе. Не имеет оно прв зстыть.

Артистк молч смотрел прямо перед собой. Ей вдруг стло жлко и себя, и товрищей по рботе, и Ленингрд, и тех, с збинтовнными рукми… Потом совсем другое, непохожее уже н жлость, чувство прошло неожиднным теплом по спине – гордость? Д, отчсти. И – упрямство; гордое упрямство, медленно рзливющяся где-то между телом и душой твердость: "Ну нет! Ни з что!"

Взяв с "буржуйки" пригревшуюся н ней врежку, он снчл вытерл ею глз: плтк-то уже не достть. Потом зкинул голову и зкусил губу: "Ни з что!" И вдруг слбо хнул: "Ох, и это еще!"

В уборной, у стены, стояли дв, н три четверти полные, ведр с водой. Поверхность воды покрывл тонкий, кк стекло, ледок. Неудивительно: минус шесть, вон грдусник!

И ндо было эти ведр поднять н смодельное, кое-кк слженное из ккой-то доски, коромысло и – нести. Нести мимо змороженной посреди сквер Ектерины в обындевевшем бронзовом роброне. Нести под слепым взглядом философов и ученых с фронтон Публичной библиотеки. Нести у ног черных лтников, стоящих крулом в нишх пвильон у Аничков дворц… Домой, н улицу Толмчев. По кким сугробм, по ккой гололедице, по ккой кособокой тропе… По ккому стршному, дорогому, змученному, героическому, полумертвому и бессмертному городу… Бессмертному во веки веков!

…Тнцовщиц осторожно выходит н площдь к скверу. Жестокя лун "сквозь волнистые тумны" освещет все: деревья, исковеркнные недвним обстрелом, зияющие дыры окон в ближних домх, продолговтый сугроб у решетки – говорят, под ним лежит змерзший стрик…

Тропк, плохо нтоптння, шрхется от этого сугроб. У людей не хвтет силы пробить ее, кк следует; получется кнв с острым дном. Ноги скользят: воду носят многие. Не умеет он этого: "По улице мостовой шл девиц з водой". Не умеет, и все тут! Но – ндо. А ндо, гк вот и несет!

Вод плещется, потому что кустрное коромысло не пружинит и ведр рскчивются. Они пляшут, проклятые, в кком-то диком, невероятном ритме… Вод пролмывет ледяную корку. Он выплескивется из жестяного плен убийственно-холодными, серовто-голубыми от луны языкми. Змерзет н вленкх. Обливет полы шубки. А стоять нельзя, ндо идти, идти, идти…

Идти не только холодно, но и жутковто. Полное молчние. Беля пустыня, обрезння стылыми стенми неживых, нсупленных кменных громд. Никто не попдется нвстречу. Никто не догоняет. Пустот, еще более пустя от луны. Чугун решетки, холодный. Фонрный столб, збывший про свет. Троллейбусные провод, лопнувшие, сбитые осколком, свернувшиеся в хищную спирль. И женщин, которя столько рз тнцевл и джио, и скерцо, которя столько рз вылетл к ярко освещенной рмпе здыхющяся, рзгорячення, счстливя, но никогд, никогд…

Он переходит Невский. Стрнно предствить себе, что тут когд-то неслись мшины, сияли реклмы, кокетничли женщины, трмвй звенел… Он приближется к стене "н том берегу" – к черной, кк бзльтовый обрыв где-нибудь средь ледников Гренлндии. Д, – или это только бред? – вот тут был мгзин фрфортрест, стоял з стеклом сттуэтк Крсвиной – Жр-Птицы… Почему тогд не купил ее, дурех?

А это окно? Был "Тбкторг"; пхло "Золотым руном"; входили и выходили веселые люди, много людей; он в светлый летний вечер, легко одетя, оживлення, стоял вон тм, облокотясь н медный брус витрины, и кпризничл: "Куд? Н Стрелку? Не хочу…"

Нет, не думть об этом, не время, нельзя. Думй о другом, Терпсихор!

И вот он, неся н плече полурсплескнные ведр с дргоценной водой – в тетре вод идет, дом – двно змерзл! – шг з шгом приближясь к углу Толмчев, думет о другом.

Он думет о том, что ей, кк депутту Ленсовет, ндо звтр тк или инче добрться до рйисполком и во что бы то ни стло устроить в детдом этих трех мленьких полумертвецов из седьмого номер. Инче – кончено.

Он думет, что при первой же возможности ндо оргнизовть нормльный тренж, особенно для молодых – они хуже выдерживют, – в тетре, з стнком… Мло ли, что еле двигются! Тем более, если еле двигются! Артистм все дют, что можно нскрести. Свет, пйки – все, кк рбочим. Кк солдтм. Тк и ндо рботть!

Вспомнил про этих млышей из седьмой квртиры, и вдруг – не оттолкнешь! – первя бомбежк, в сентябре… Ее, комндир звен ПВО, вызвли перевязывть рненых… И тм был один мльчик с перебитыми ножкми… Ой боже мой, лучше не ндо!

Кк он всю жизнь боялсь крови – дже от млой црпины; кк обмерл, когд ее вызвли – туд. Кк пришл потом домой, вся в этой – детской же! – мученической крови, колотясь от жлости, ярости, боли.

А потом? Спекткли в чсы тревог и бомбежек (через гулкую, кк дек инструмент, сцену кждый рзрыв отдется в ноги еще стршнее!)… Выезды н фронт, з Кировский звод, к Сестрорецку… Ккя-то кнв: отлеживлись от целой сти "мессеров"…

Спекткль, когд бомбят, прерывется; публик – кто бежит, кто медленно идет в убежище. А потом, после отбоя, кто-нибудь из ртистов выходит к рмпе и рсскзывет содержние вырвнной тревогой, рзбомбленной чсти действия: зтягивть спекткль нельзя, ндо уклдывться в срок. А тетр – единственный во всем городе. Нполовину вымерший, отощвший, еле живой, но ведь рботющий, игрющий, посещемый…

Единственный? Это слово внезпным морозцем проходит по ней. Единствення лун глядит н нее сверху. Единственный – ткой город рспростерт под этой луной, н крю ткой бездны, ткого моря мерзости, бьющего волнми в Пулковские высоты… И вот – единствення в мире блерин с ведрми н коромысле, еле бредущя по белой, пустой улице…

Д уж не одн ли он остлсь в живых н свете? Есть ли где-нибудь другие люди – живые, думющие, пусть стрдющие, но живые?

Думть тк – стршня слбость!

Ее ндо вырвть из души, отшвырнуть, отбросить. Но ккой силой, кк?

И происходит чудо. Впереди, уже н смом углу, вдруг ознчется чуть движущяся тень. Кто-то идет тм тоже шг з шгом по лунному прострнству, потом скрывется в косой чернильно-синей тени, потом… Человек! Это – хорошо! Еще один человек… Это – прекрсно! Знчит – не единствення!

Д, д, вот "оно" стоит з углом, прислонившись к стене, передыхет. "Оно", существо, не мужчин и не женщин, нечто непонятное, зболтнное в дикое тряпье. – существо, кк все. Бесформення кукл в женской шубке н плечх, в мужских втных штнх, в рзлтых подшитых вленкх. "Оно" стоит неподвижно – тк стоят все теперь, передыхя; "оно" дышит трудно, с ндрывом – тк и все теперь! Перед его лицом поднимется кверху струйк пр. Не кк у всех – только кк у живых.

Приближясь, ртистк осторожно огибет сугроб. По этому косогору не пройдешь с ношей… Он ступет н склон и скользит. Ведр рскчлись. Вод плещет с новой силой…

И тут то существо зговривет. Еле слышно оно окликет ее по имени.

– Нин Всильевн! – свистящим шепотом говорят этот человек. – А ведь тнцуете-то вы… полишей… Полишей, говорю, чем водичку носите… Позвольте, я вм помогу, нсколько в силх…

Стл кк вкопння.

– Откуд вы меня знете?

Человек, тяжело дыш, неуклюже, кк недоученный медведь, переступет опухшими ногми.

– Ну вот еще… – остнвливясь после кждого слов, говорит он. – Я стрый блетомн… Д и живу рядом… А теперь вс кждый знет… Тех, кто тут, с нми… Силы-то у меня… нет. Но совет дть могу…

Он приблизился к ней. Он нгибется и поднимет комок снег – чистого, белого блокдного снег.

– Вот… Снежку немного… в ведр… Меньше будет плескться… Кк же вс не знть, когд вы ткое дело делете?.. Нрод – н пределе сил. Ндо ему отдушину дть. Вот вы и… Меня возьмите: втогенщик я, сврщик. Струх – н той неделе… не выдержл… Стрший – под Смоленском… еще в нчле. Второй – пок что жив; тут он, у Дубровки… Сижу, кк с рботы доберусь, один: вся квртир пустя. Помирй, стрик: все рвно ты-то з горло их взять неспособный… Тк сдвит тоской, тк сдвит…

И вот – тщусь к вм, в тетр… И посидишь… И появляется, знете, ткой вроде свет в пещере… Нет, не нвсегд ведь это… Кончится! Человек-то ведь не может зверю сдться…

И знете, от сын товрищ недвно приезжл, тк первое слово его: "Скжите, ппш, может ли быть, что у вс тут в Ленингрде тетр действует? Мне войско нкз дло: См сходи, удостоверься. Приедешь, доложишь"".

Ну, и сходил. И поехл. "Эх, бтя, бтя… Конечное дело, н ншем "пятчке " тоже железному не выстоять – только который хромировнной стли человек выдерживет. Но посмотрел я н вших ртистов – вот это д! Нет, что тут говорить: не взять ему нс. Выдюжим. Ох, ну и люди: герои!.. Тнцуют, ?!"

Теперь они рсстлись. Теперь зслуження ртистк, блерин, орденоносец, стоит со своими полурсплескнными ведрми среди двор. Беля стен с черными проемми окон высоко поднимется нд ней. Флер лунной тени висит нискосок через двор. Двор – кк слуховя трубк: н улице ртиллерии не было слышно, тут – вот он, бьет. Стло еще холодней, еще пустынней. Но стрнное дело: кк бы полегчло – в ней или вокруг нее. Что-то изменилось. Он здыхется, но по-хорошему, кк в тот день, когд он получл орден.

"Тнцуют… герои…"

Он поднимет коромысло чуть повыше н плече, чтобы пересечь двор. А может быть, и првд сегодня Терпсихор получил высокую нгрду?

Вод в ведрх опять покрывется тонким льдом. Дргоцення вод блокды. Живя вод, которую осторожно и безропотно ндо донести до конц. И может быть, опустить в нее вот ткой снежок. Чтобы не рсплескть ее.

ОДИН ИЗ ТРИДЦАТИ ТРЕХ

Двдцть второго сентября сорок первого год нчльник политотдел ИУР [57] полковой комисср А. В. Медведков прикзл мне идти н стнцию Пионерскя, сесть тм н мотодрезину и "убыть" с ней к стнции Клище.

– Они, туврышш пистель, – пробурчл хмурый с виду, но добродушный, кк сущий "медведко", помор-полковой, – подвезут вс до мест… В Клище не слзьте; скжите, я прикзл до смого Борис Петрович. Д они будут знть…

Я привык, что воинские подрзделения тут именовлись по фмилиям комндиров. Но чтобы ккую-нибудь чсть нзывли тк почтительно – по имени-отчеству, покзлось мне неожиднным.

– А фмилию не укжете, товрищ полковой комисср?

– Это – чью же фмилию-то? – не понял Медведков.

– А вот… Борис Петрович… – в свою очередь удивился я.

– Туврышш пистель! – рзвеселился нчльник политотдел. – У него фмилии нет! Это для секретности тк мы говорим. "Борис Петрович" знчит "бронепоезд"! Я – по привычке тк. А комндир тм – боевой. Вм интересно будет…

Я отпрвился н не обознченную ни в кких жел-дор-спрвочникх стнцию Пионерскя. Дрезин стоял н путях. Первое лицо н дрезине, стршин, приняло меня с почетом: "Отвезем хоть до смых фрицев!"

Мы почти тотчс тронулись, и мне стло ясно: помимо пищи духовной дрезин везл "Борису Петровичу" нечто куд более существенное: горячую еду в походной кухне (или, может быть, в кком-то другом устройстве) н прицепленной к ней мленькой плтформочке и некую "емкость" с жидкостью. Ее стршин поствил между коленями и неотрывно придерживл рукой.

Лебяжье лежит н 61-м километре от Ленингрд, Клите – н 82-м. Одноколейня дорожк змеится в лесх, туг – хвойных, тм – лиственных, порою пересекет небольшие открытые прострнств… Песок, болотц…

Вечерело; солнце сдилось спрв з незримое, ко близкое море. Вдруг дрезин стл кк вкопння.

– Товрищ интенднт третьего рнг! Глядите-к… Это ндо же!!

Влево уходил неширокя просек. И среди нее, метрх в пятидесяти от полотн, нискось, головой к нм, стоял лосих и кормил лосенк. Совсем крошечный, новорожденный, н несклдных плкх-ногх, он тыклся мордочкой в вымя, спотыклся, с трудом сохрнял рвновесие…

Я высунул голову в окно. В тот же миг злой и хриплый знкомый "кшель" донесся из-з лесов: рзрыв "тяжелого".

– Не по ншему усу бьет? – полуспросил, не отрывясь от лесной идиллии, моторист. (Я уже знл: "ус" – короткое временное ответвление рельсов, веточк пути.)

– Ну д, где ж по ншему?! Много првее: по Лчину… Д и время не нше: по нм он днем, с пятндцти до семндцти; хоть чсы проверяй… Двй езжй дльше!

Вечер; тумнчик по лужйкм, кк в кинофильмх покзывют… А ведь – войн!

84-й от Ленингрд

Стнция Клище – крошечный вокзльчик среди поросших сосной песчных дюн. Стрый ленингрдец, я сорок лет не подозревл, что ткя существует.

Мимо течет речк, со стрнным именем – Ковши, неожиднно быстря и чистя по этим песчным и торфяным местм. В трех километрх от стнции он впдет в море, между деревушкми Ручьи и Долгово. Год нзд это были никому неведомые рыбцкие поселки. Две недели нзд все это стло фронтом: передовые силы фон Лееб, форсировв было другую ткую же речку, Воронку, рвнулись вперед в полной уверенности, что до моря их уже ничто не остновит… Остновили…

Теперь это был ближний тыл морских бригд. Они и крепостня ртиллерия выбросили противник обртно з Воронку и н долгие дв с половиной год стли стеной н ее рубеже.

По щиколотку в песке я шел з сопровождющим по полотну. Километрх в полутор з выходным семфором обнружилсь глубокя полувыемк – почти отвесный откос спрв, н высоту хорошего городского дом. Слев – болото, негустой, чхловтый березняк.

Три год нзд мы с Георгием Николевичем Кревым, рботя нд "Пулковским меридином", облзили тут все. При мне и теперь был нш крт-десятиверстк – древность, "окончення в 1868 году, испрвлення в июле 1920 год", вся исчиркння стрелми нших и юденичевских удров времен белогврдейщины. Мы тогд ходили тут, но могли ли мы думть…

По крте было видно: дорог з выемкой изгибется влево, к юго-востоку. Еще восточнее, вон в том лесу, – нзвние почище, чем "Ковши", – деревня Ркопежи. Ингрия; тут сидели ингеры – ижор: имен – зпутння смесь финского и строрусского. З Ркопежми – близкя опушк лес; дльше – низмення долин Воронки, и н горизонте – возвышенность: Которскя гряд. Тм, з мелкой, куриц вброд перейдет, речкой, – они, гитлеровцы. Другой, врждебный мир…

– Приствь ногу! (Это флотскя змен рмейского "стой".) Кто идет?

Невольно вздрогнешь: я поклялся бы, что впереди – никого и ничего нет. Тупичок; рельсы упирются в молоденькую еловую поросль по зброшенному полотну. И вдруг: "Приствь ногу!"

Приствил. Из-з елушек выявился крснофлотец в бушлте, посмотрел мои "верительные" бумжки, и елушки окзлись чистым кмуфляжем. З их тонкой стенкой продолжлся путь, открылись стоящие н рельсх вгоны. По-моему – три: дв "клссных", один "мягкий". Это и был, тк скзть, "второй эшелон Борис Петрович", его КП н колесх, кпитнскя рубк и мтросский кубрик сухопутного корбля.

Встреч с "мозговым трестом"

Уже по пути к вгонм (от нгретой з день крутой песчной стены откос веяло сухим жром, пхло вянущей хвоей и листвой мскировки) сопровождвший спросил меня довольно блгосклонно:

– А вы, товрищ нчльник, извиняюсь… кпитн ншего еще не видывли? Ну посмотрите: ему бы только бурку н плечи и – Чпй! И фмилия боевя: Стуклов!

Не дойдя до мест, я уже почувствовл: н мою долю выпл честь посетить не обычное подрзделение, особенное – стукловцев! Мне предстояло увидеть нечто выдющееся, внушющее чувств восторг и гордости. Тк, по крйней мере, можно было понять слов стршины:

– Нм в плен сдвться? Никк нельзя: стукловцы! Нс фрицы вот кк знют!.. А он – сми увидите: Чпй, Чпй и есть! Он из окружения от смой Виндвы вышел и сто двдцть человек вывел. К Чудскому озеру! Д и все у нс, ничего не скжешь, – один к одному. Комндиры хороши, ну и личный соств подобрлся.

И вот я в чистом, кк зеркло, вгоне. Отвлекись н мгновение от действительности – сел я н Московском вокзле в "Стрелу", и предстоит выяснить, ккие сейчс н мою долю выпдут до Москвы попутчики. Не приведи бог – дмы…

Грнитолевые стенки коридор, скользящие двери с хрктерными вгонными ручкми, трубк тормоз вдоль косяк одной, дже грдусник рядом с нею… "Стрел" и "Стрел"…

Нет, дм в этой "кюте" (теперь это не купе, кют) не обнружилось.

Нвстречу мне с нескрывемым любопытством – видимо, весть о моем прибытии все же н несколько минут опередил меня – поднимются с смых обычных, только крепко обжитых, вгонных дивнов три человек. Мозговой трест "Борис Петрович".

Не нужно предствлений, чтобы угдть, кто Стуклов; мтросский глз – зоркий глз: Чпй!

Н смом деле кпитн Стуклов походил не н того комндрм, кким мы его знем по фото, н Чпев-Ббочкин, н Чпев из фильм.

Невысокя, лдня фигур, тонкя тлия, несколько нсупленный лоб, слегк волнистые, русовтые (может быть, выгоревшие) волосы нд ним. Д и в мнере держть себя этого комндир – пожлуй, и в некоторых чертх хрктер, в том, что обычно именуют "пртизнскими привычкми", в любви покрсовться, стть в выгодную позу – было нечто от ббочкинского обрз. Чпев не конц, нчл фильм: до решющей его стычки с Фурмновым…

В душе солдт вообще, у русского и советского солдт в особенности, живет способность с удивительной готовностью внсировть своему нчльнику всю свою солдтскую (и мтросскую) любовь, увжение, дже восторг; я бы скзл – влюбляться в комндир.

Солдт жждет гордиться тем, кто его ведет в бой. Он знет, что должен подчиняться, но хочет подчиняться достойному. Не он выбирет себе нчльник, но у него есть все возможности вообрзить этого нчльник тким, чтобы подчинение ему не унижло, возвышло солдт. Мне кжется, только очень плохой человек, сухрь, тупиц, личность, лишення всякого обяния, не сумеет зкрепить и опрвдть эту приорную, блгородную по своей сути, любовь.

А у кпитн Влдимир Стуклов чего-чего – обяния хвтло.

Кто спорит: он был знющим ртиллеристом. Но бойцов пленяло в нем не это. В солдтском чувстве к комндиру есть что-то женское: кк некоторые женщины, воины хотят, если уж подчиняться, то – "орлу", нстоящему мужчине. Их восхищет лихость, порою дже несколько бесшбшня. Их подкупет внимние к ним, умение поговорить с "войском" по душм, вроде кк н рвной ноге ( ведь не н рвной: "Было время, ребят, см мтросскую пйку ел!" Было, д ушло…).

Комндир, о котором идет речь, любил и умел произвести хорошее впечтление. Жило в нем и что-то ребячливое: почти детское луквство и рядом – простот, столь же млденческя.

Он мог и по-нчльнически ншуметь, и здушевно спеть с мтросми н площдке. Он очень дже мог слегк приукрсить свои (и "Борис Петрович"!) боевые зслуги и вдруг до крски, кк мльчик, обидеться н смое пустячное невнимние или недооценку их. У него были многие слбости, которые во дни Денис Двыдов или молодого Лермонтов рсценивлись бы кк доблести: был чувствителен к женскому полу, не дурк опрокинуть чрочку, любил вкусно покушть…

Словом, для того чтобы комндовть, этот флотский "лебяженский" Чпй очень нуждлся в своем Фурмнове. Пок ткой Фурмнов рядом с ним, н рвных првх, стоял, он держлся хорошо, был в отличной форме. Пок стоял…

"Фурмновым" при этом "Чпеве" был человек, н мой взгляд, весьм примечтельный – стрший политрук Влдимир Аблин.

– Володя! Это товрищ Успенский, пистель. Политотдел к нм нпрвил. Кк поступим: ты снчл с ним потолкуешь или мне? Или вместе? Кк целесообрзнее?

– А ты кк смотришь, Володя?.. Двй вместе, что ли, вкупе… Пермский, ты куд? И ты принимй учстие…

В "кюте" полутемно от близких деревьев. Кют – стукловскя, комндирскя. Н мленькой полочке десятк полтор книг, похоже – не слишком читемых. Впрочем, тут больше ртиллерия и политгрмот, эти – в ходу. В уголке – "Оливер Твист" и рядом Мтэ Злк. Бок о бок с Злкой – Стнюкович, избрнные рсскзы. У окн н дивне бян, должно быть чще пускемый в дело, чем эти томики: вид у него – бывлый…

Н другой полке – птефон в голубом футляре; из-под подушки выбились дв трофейных пистолет – "Вльтер" и лтвийский "Веблей и Скотт": об в отличном порядке Н столике по одну сторону кое-ккое питние, по другую – некий грфик, крт; н крте стрнный целлулоидный приборчик, плетк, что ли, с движкми; остро зточенные крндши, рсчеты… Но комндир сидит в другом конце дивн: рссчитывл явно не он.

Я – н противоположной "койке"; они трое – против меня. Стуклов несколько небрежно откинулся в угол у двери; он, похоже, только что откуд-то пришел; он не только в кожнке поверх синего кителя, но дже с тяжелым восьмикртным "цейссом" н ремешке. Ремешок ему великовт; он звязл его тм, з зтылком, петелькой, чтобы укоротить. Он выжидтельно смотрит н пистеля, "Чпй".

Рядом крепко скроенный блондин с нголо бритой головой, горздо более похожий н приблт, чем н еврея.

– Аблин! – говорит он и, гостеприимно улыбясь, явно изучет новую величину н горизонте дльнейшей своей рботы: "Пистель, ? Что же с ним можно будет дть комнде? Кк его обыгрть?"

В углу з столиком – стрший лейтеннт Пермский. То, что он в этом чине, мне сообщет комисср. Пермский в голубой мйке, и китель его явно в другом помещении; он отчсти смущен этим обстоятельством. У него пухля, немного кпризня нижняя губ. Выржение его лиц кжется мне кким-то не то сонным, не то недовольным. В следующий миг я сообржю: я ж оторвл его от дел; это он считл, и в руке у него логрифмическя линейк. Зкпризничешь…

И вот тут-то внезпно произошл стрння вещь. Но ткие вещи случются с людьми – чще с мужчинми, чще всего н войне, в кких-нибудь экспедициях, н корблях в море… Вдруг!

Вдруг все меняется. Гостеприимня улыбк Влдимир Аблин стновится просто доброжелтельной, приязненной. Теперь он смотрит н меня не только с нстороженным интересом – кк-то инче. Видимо, что-то во мне ему вдруг понрвилось. В лице Пермского тоже происходят изменения. Он клдет линеечку под крту, взглядывет н меня искос, с любопытством, но уже без тревоги: по-моему, он успокоился и решил, что пойти в свою кюту и ндеть китель успеет потом.

– Смотри-к, Володя, – говорит Аблин. – Ведь это здорово, что к нм – пистеля… И глвное, ккого крупного пистеля… Лев-то Всильевич, пожлуй, снтиметр н три повыше ншего Смушк будет… По-моему, первым делом ндо его н довольствие поствить…

Я лезу в бумжник: "Аттестт…"

– Вот еще новости, ттестт! – выпрямляется Стуклов. – Вы же не н месяц к нм… Рзговоров! – кричит он в щелку двери.

…Почему н свете тк много фмилий, точно нрочно зготовленных для кждого днного человек? В дверь зглядывет типичнейший Шельменко-денщик, но флотского обрзц 1940-х годов.

– Вот что, товрищ Рзговоров… – нчинет Аблин.

– Слушй, Рзговоров… – говорит Стуклов.

Рзговоров бросет в кюту один взгляд, но взгляд чрезвычйной пронзительности, похожий н тот луч в телевизоре, который срзу пробегет по всем точкм экрн:

– Все понятно, товрищ кпитн! Будет сделно, товрищ военком!

И нет его.

Стуклов взглядывет н меня победно: "Видли рсторопность?" Аблин покчивет поблескивющей, бритой головой: "Ох и бестия, Володя!.. Ндо все-тки з ним приглядывть. Д, исполнителен, но…"

Сергей Алексндрович Пермский – в миру рхитектор, один из второв прекрсного здния по нбережной з Строгновским мостом, теперь яростный рзрушитель всех строений, оствшихся з линией фронт, он же секретрь прторгнизции "Борис Петрович", – решительным жестом собирет со столик крту, рсчеты, плетку, крндши…

– Д ну… – мшет он рукой. – Д нет! Это мы тут тк… Немного поспорили: можно ли один пункт с этого ус достть?.. Нет, не беспокойтесь, пок что нм никкой рботы еще не дли. Может быть, к ночи будет что…

Ну до чего приятные люди!

Морские крепости берутся с суши

Есть ткя, очень стря историческя воення мксим. В смом деле – с суши удлось в прошлом столетии союзникм взять Севстополь, с суши были зхвчены японцми Порт-Артур в 1905 году и Сингпур во вторую мировую войну…

В тридцтых годх никому не приходило в голову отнести этот форизм к Кронштдту. Тяжкий змок его зпирл морские ворот Ленингрд. Н южном берегу злив высились его форты. Они были подобны богтырям, грудь которых прикрывл могучя броня, но эт грудь, кк и мускулистые руки – ртиллерия, был обрщен в сторону моря. Д, рзумеется, спины этих зковнных в железо и бетон витязей были нгими, но ведь они же были прислонены к колоссльной стене мтерик, ко всей России. Что могло им грозить оттуд?

К сорок первому году Кронштдтскя крепость со стороны суши был поэтому зщищен недостточно. Оборон Кронштдт был осуществлен при помощи множеств импровизировнных слгемых; одним из тких слгемых, созднных уже после нчл войны, окзлся бронепоезд "Блтиец". Не смым мощным, но первым по знчению, "одним из тридцти трех" ( может быть, из трехсот тридцти, или из трех тысяч трехсот) богтырей, выслнных в трудные дни морем н берег.

Комндовние ИУР уже в середине июля окзлось перед лицом совершенно неожиднного фкт: могучя стен н юге дрогнул. Противник ншел в ней бреши. Его рмии хлынули н север. Обеспеченный тыл Кронштдтской крепости перестл быть обеспеченным. Тревожные слов: тнковый прорыв, виционный деснт, пршютисты – внезпно стли смыми употребительными здесь, н берегу Финского злив. И одновременно стло ясным: оборон Ижорского укрепленного рйон не сегодня – звтр окжется неотложной здчей смого рйон. А что мог он противопоствить тнкм фон Лееб, его видеснтным чстям – подвижным, мневренным, скороходным, опытным учстникм боев по всей Европе, от Крит до Нрвик? Бутылки с горючей смесью? Рвы и эскрпы (их смоотверженно рыли тм, впереди, чсто под огнем врг, ленингрдские женщины, стрики, инвлиды)? Бетонные и деревянные ндолбы? Зенитные пушки, "обрщенные н огонь по горизонту"?

Всего этого было явно недостточно; о противотнковых ружьях в те дни и в этом месте еще и слуху не было, смих тнков – нших тнков – ИУРу никто не обещл.

Бот тогд-то н этом моряцком клочке суши, прорезнном несколькими железнодорожными веточкми, и родилсь идея: буквльно в несколько дней создть нечто срвнимое с быстроходным ктером, но движущееся не по воде, по железнодорожным рельсм. В РТУРе были хорошо известны тяжелые железнодорожные бтреи, могучие сухопутные линкоры с орудиями, клибр которых рвнялся клибру орудий с его фортов – Крсной Горки, Серой Лошди, то и превышл его. Их основной здчей был оборон рйон с моря, уничтожение тех корблей противник, н которые будет возложен охрн и поддержк деснтов н нш берег. Нельзя было брость их в бой против тнков, пехоты, смолетов; их смих ндлежло охрнять от всего этого.

А что, если придть им в помощь что-то легкое, очень подвижное – две-три слегк подбронировнные плтформы-площдки для нескольких скорострельных универсльных пушек, рвно опсных и для нземного и для воздушного врг; несколько тяжелых пулеметов, ккое-то количество легких?.. И винтовки-полувтомты, и "крмнную ртиллерию" – ручные грнты для смообороны н крйний случй?.. Глвное оружие – подвижность. Основное нзнчение – борьб с тнкми, с пршютистми врг, и только…

Если бы вторм этого проект покзть в те дни ткой перечень:

Истреблено солдт и офицеров – около 600

Уничтожено ртбтрей – 9

" минных бтрей – 19

Рзрушено здний с укрытой пехотой – много больше сотни

Подвлено ртиллерийских бтрей – 35 и скзть: "Вот послужной список вшего детищ з ближйшие 6-8 месяцев", они покчли бы головми: "Верится с трудом…"

А перечень этот стл рельностью уже в нчле 1942 год.

Своими рукми

Я полгю, смым примечтельным кчеством бронепоезд No 2 (почетное имя "Блтиец" он получил кк нгрду лишь в нчле феврля второго военного год) следует считть то, что он был и спроектировн и построен в ИУРе "своими рукми".

В нчле июля был только неясня идея. В середине месяц "подрзделение" стояло уже н колесх. Его еще не рискуют именовть "бронепоездом". В прикзх идет речь о временно сцепленных вооруженных площдкх, соединенных исключительно "в целях противотнковой обороны… и для отржения попыток противник прорвться по жел.-дор. мгистрли в грницы крепости". Дже провоз в эти дни ему придют кк бы первый попвшийся, н пру дней: "Для мневрировния… придть провоз".

А в нчле вгуст н железных дорогх рйон действует уже "Борис Петрович" почти ткой, кким он прошел весь тргический и слвный путь ленингрдской блокды.

Нет, он не походил, если вы к нему приближлись, п клссический бронепоезд, весь зковнный в стль, с вгонми, подобными гигнтским сейфм, с торчщими из мбрзур стволми орудий.

Несколько обычных двухосных плтформ, прикрытых по бортм бетонными стенкми. Н этих – великолепные пушки, "сотки", – это глвный клибр, тяжеля бтрея, которой комндует стрший лейтеннт Пермский. Н других – универсльные сорокпятимиллиметровые орудия, отлично рботющие и по нземным, и по воздушным цепям. И комндир – лейтеннт Злетов. Голос "сотки" низкий, бритонльного тембр. Сорокпятимиллиметровые скорострелки лют в бою тк пронзительно и резко, что потом некоторое время в ушх чувствуешь не то боль, не то тяжесть; очень неприятный у них дискнт!

Есть пулеметы – и тяжелые, и легкие. Все собрно тут же, н фортх. Неподвижные, вросшие в землю стршие бртья-дивизионы поделились со своим непоседливым млдшим бртом оружием и личным соством. И если в первых боях тогдшний строжил поезд Пермский взысктельным оком приглядывлся к рботе сборной "техники" своей, то военком Аблин тк же пытливо всмтривлся в лиц и души бойцов: лишь половин из них был обученными ртиллеристми, д и смые опытные "пушкри" с фортов чувствовли себя несколько непривычно и неуютно н штких, пляшущих и вздргивющих от мощи злпов, "товрных" плтформх.

Всего семь членов пртии н борту, двдцть комсомольцев н первом оргнизционном собрнии 2 вгуст… Кк поведет себя эт новорождення воинскя чсть в предстоящих, несомненно нелегких боях?

Тогд н этот вопрос можно было ответить только умозрительно: "Кк все чсти Блтики. Кк весь флот. Кк вся Армия!" Нстоящий ответ дл войн, – к ее последнему году "Блтиец" ходил н боевые позиции с соством, полностью пртийно-комсомольским: больше сорок коммунистов, свыше восьмидесяти комсомольцев; примерно половин экипж – орденоносцы. И з плечми – длинный список выполненных боевых здний и побед.

В июле сорок первого формировние боевой единицы звершилось двумя событиями.

Во-первых, поезду был нзнчен комндир; я о нем уже много скзл. Ндо признть: в первую половину войны их имен – человек и воинской чсти – окзлись тесно связнными.

Во-вторых, нстл минут, когд о буфер передней площдки лязгнул своими буферми подошедший к поезду постоянный его водитель – прибывший откуд-то из-под Риги нстоящий, всмделишный бронировнный провоз. О нем я еще ничего не скзл, скзть следует.

Ну кто в ншем кре

Челитты не знет?

Солнце уже сдилось, когд з мной пришли: пор идти "н ус", н зтерянную в березняке веточку-времянку. В "рбочие дни" эт веточк – боевя позиция "Борис Петрович"; сегодня экипж зготовляет тм дров: рссчитывть н подвоз угля с "Большой земли" не приходится, сырые дров дют мощный дымовой султн – демскируют поезд. "Стли дровосекми, товрищ нчльник…"

К поезду шли сквозь еще не покрсневший осинник, по пояс в сырой трве, кк сквозь "Последний луч" – одну из смых милых кртин И. Левитн. Тишин, тепло, сыровто; пхнет грибми и вялым листом…

И вдруг, н много километров, – "нехй фрицы слышт!" – голос Клвдии Шульженко из рдиолы:

Прошли еще метров пятьдесят по змеистой тропинке… Еще того пронзительней:

И снов:

Еще сто метров – опять то же смое. Подошли вплотную: "Ай-яй-я-яй!" Видимо, у меня н физиономии отрзилось некое недоумение: почему же все одно и то же? Политрук Коленов очнулся от здумчивости, вслушлся и зсмеялся.

– Достл-тки Купренюк? – полуспросил он у шедшего с нми крснофлотц. – Это, товрищ Успенский, целя история. Это мехники нши свой провоз тк прозвли: "Челитт"… Ну кк почему? Слышите: "Ей возржть опсно… Он тк умн и прекрсн"? Они с этим провозом до того носятся… Стоит вм в будку слзить, – кк они его рзделли: все крнчики, реверсы, регуляторы отникелировны: "Челитт", кк же! И вот – все хотели достть плстинку эту смую… Д пустяк ккой-то мексикнский: "Ай-яй-я-яй!" А – ничего… Слышите: звучит!.. Видть, достли!

Деревья поредели, открылсь неширокя просек и посередине ее, н рельсовом пути – типичной времянке, – густо покрытые сверху срубленными березкми бронировнные площдки, перед ними низкий, серовто-зеленый, похожий н псущуюся в березовых зрослях гиппопотмиху, приземистый бронепровоз.

В те военные годы меня нередко поржло, кк быстро и с ккой охотой создвлись вокруг кждой воинской чсти, вокруг личностей комндиров (д нередко и рядовых) совершенно особые, военного времени легенды. Солдт н фронте помимо всего прочего еще и поэт. Действительность – суровя, горькя, слвня, – обжигющя действительность боевых будней – приемлется им без ропот и возржений. И все-тки он любит приукршивть ее вымыслом: по строму првилу нсчет "низких истин" и "возвышющего обмн". Солдт ( реже, но все-тки бывет, что и офицер) ловит н лету млейшую возможность для ткого рсцвечивния всего, что его окружет, и обрщется с фктми тк свободно, что зствляет стороннего человек крепко здумывться: что тут было, что хотелось бы, чтобы оно было тк?

Бронепровоз "Челитт", несомненно, имел свою точную историю, имел номер, был зписн во множестве документов. Известно, что он прибыл из Лтвии, среди множеств других, эвкуировнных оттуд под яростным нжимом противник, вгонов, провозов, мотодрезин – всякого железнодорожного военизировнного подвижного соств. Удивляться нечего: н тот же Орниенбумский "пятчок" некоторое время спустя прекрсный комндир, кпитн Белоусов, привел, прорвв не одно кольцо окружения, выбрвшись из многих туго звязнных гитлеровцми "мешков", дже целый бронепоезд – родного брт этого "Борис Петрович"; теперь они рботли тут бок о бок.

Провоз был приписн ко вновь созднной боевой единице – "Блтийцу". К сентябрю они вместе прошли уже изрядный боевой путь. Герои-Аяксы – мехники Смушко и Купренюк – выводили бронепоезд No 2 из многих очень сложных положений, вырывли из-под бомбежек пикировщиков, зводили н "усы", нходившиеся под сильным минометным огнем, и выводили оттуд. Провоз рботл при всех этих обстоятельствх отличным обрзом: сильня, верня, хорошо построення мшин.

Но ведь этого человеческому сердцу недостточно. И кто-то пустил волнующий слух: "Товрищи! Нш провоз "по породе своей" – не что иное, кк покрытя броней стренькя "Овечк" (или, может быть, "Щук" – уверенно не могу скзть). В свое время он попл в Лтвию, но это – тот смый провоз, который в 1919 году во время борьбы с Юденичем возил по этим же дорогм бронепоезд "Ленин", под комндовнием слвного питерского большевик Ивн Гз…"

Не зню, откуд шл эт легенд. Не могу поручиться – были для нее ккие-либо основния или нет. Известно, кких трудов стоило в свое время рзыскть необходимые днные по поводу прослвленного броневик, с которого в преле семндцтого год выступл у Финляндского вокзл В. И. Ленин; ведь тм н розыски было мобилизовно все.

Но могу скзть одно: весь экипж "Борис Петрович" знл эту легенду, верил ей, и в формировнии морльного сознния чсти он игрл положительную роль.

Не могу скзть я и другого: что именно по этому поводу было известно комиссру поезд. Я никогд не слышл, чтобы он пропгндировл ткую версию происхождения своего слвного провоз, но не слышл никогд, чтобы он ее и опровергл. Д, я думю, этого и не следовло бы делть. Где-где, кк не в боевой обстновке, бывют порою спрведливы пушкинские слов нсчет "возвышющего обмн", – конечно, когд речь идет не о лжи, о прекрсной фнтзии, о фнтзии нродной, солдтской, нпрвленной н блго, не н зло и бзирующейся пусть не н точном фкте, но н несомненной возможности ткого фкт.

Еще одн легенд

Пок "Блтиец" сокрушл врг своими "соткми", зимой 1941/42 год в Орниенбумском порту стоял н приколе крснознмення "Аврор". Вряд ли кто-либо из нс, звидев нд невысокими домикми и портовыми сооружениями Орниенбум – мтросского "Тмбов" – с юности знкомые три прямые серые трубы крейсер, не сжимл еще рз зубы – "Нет, не возьмете у нс этого!", – не чувствовл, кк сердце обливется горячим: "Аврор!" Фшисты – в десяти километрх от "Авроры". И он – н приколе!

Но все-тки учстие в боях н Орниенбумском "пятчке" "Аврор" несомненно принимл. С революционного крейсер были сняты его орудия и передны сржвшимся н суше флотским подрзделениям. Одно из них достлось "Блтийцу".

Инженеры форт "Ф" (мне теперь вспоминются только две фмилии – Зверев и Плксин) спроектировли и создли необходимую для рботы этой дльнобойной "стотридцтки" плтформу. Он был снбжен особыми домкртми-"лпми". Стоя н "усу", он упирлсь этими "лпми" в кромку нсыпи; они принимли н себя чудовищную отдчу могучей пушки, двя возможность обычной плтформе выдержть титнический толчок откт.

Я прекрсно помню, кк в крепко-морозный янврский день, тм, з береговой деревушкой Черня Лхт, экипж бронепоезд производил придирчивые испытния орудия, н рзных углх возвышения, под рзными зимутми. Помню, кк я сидел в свирепой стуже и следил, кк уносятся н север, куд-то туд через злив, к Териокм, к финнм, тяжелые шестидюймовые снряды, и думя о стрнности обычев и судеб войны. Что думют тм, з зливом, финских береговых постов чсовые, их офицеры? Никто много месяцев по ним не стрелял, жили тихо, спокойно, и вдруг – снряд, другой, третий… Что случилось с русскими? Что рссердило их? Что они зподозрили?

А это ведь было не более чем "испытние орудия"!

Н бронепоезде фкт передчи ему пушки с прослвленного крейсер был воспринят кк почет и нгрд. Об этом говорили много. Об этом писли в гзете ИУР, – писли и в прозе, и дже в стихх. Спустя несколько дней после испытния "стотридцтк" достл длеко в немецком тылу фшистские чсти, до которых никогд еще не долетли нши тяжелые снряды.

Кзлось бы, чего уж больше? Но бойцм этого покзлось недостточно. Им хотелось еще связть в один узел подвиг детей с подвигом отцов.

– Ну, что у вс нового н "Блтийце"? – спросил я еще перед испытнием встретившегося мне н дороге стршину с бронепоезд.

– Большие новости, товрищ полковник! – с удовольствием ответил он. – Знете, ккую нм пушку придли? С "Авроры" пушк! То смое орудие, которое в семндцтом по Зимнему огонь вело… Вот идем ему проверочку дть…

Это было не тк. В Октябрьские дни н "Авроре" стояли стрые стопятидесятимиллиметровые пушки "Кнэ". Перед войной, когд крейсер был сделн учебным корблем, их зменили другими, "стотридцткми". Теперь н площдке бронепоезд, укрытое брезентми, стояло именно одно из этих новых орудий, "стотридцтк". Я знл это, и осторожно нмекнул, что, может быть, все же…

– Д что вы, товрищ интенднт третьего рнг! – свысок ответил мне стршин. – Это только тк, слух пускют, чтобы до фрицев не дошло, ккой тут у нс ценный трофей есть. Они бы кк черти сюд полезли, ткое орудие зхвтить! А нши мтросики узнвли стороной: точно, то смое орудие!

Я не стл спорить; думю, и не ндо было. Воинскя чсть может обрстть легендми; воинской чсти следует обрстть легендми. И чем их больше, чем они возвышенней, тем лучше.

А истину пусть потом рскрывют историки. Он никуд не денется. Он з плечом легенды стоит н круле у дверей прошлого…

Боевой путь

Боевой путь "Борис Петрович" нчлся 8 вгуст 1941 год у одной из стнций н дороге, ведущей из Ленингрд в Кингисепп и длее в Нрву. Боевое здние было несложным: стть н позицию, обстрелять ткие-то цели.

Кк всегд н войне, боевя обстновк внесл в него свои попрвки.

Стнцию К. в тот миг бомбили "юнкерсы". Н путях стнции зстрял готовый к отпрвке в Ленингрд беззщитный эшелон, битком нбитый "окопникми" и "оконницми", прибывшими сюд нкнуне рыть противотнковые рвы, строить дзоты, укреплять предполье фортов. Бомбы рзрушили путь.

Вместо стрельбы по целям бронепоезду пришлось с ходу смостоятельно принять боевое решение: вступить в бой с воздушным противником, рзогнть "юнкерсов", отремонтировть пути, вывести пссжирский соств из зпдни, дть ему отойти поглубже в тыл и только после этого приступить к выполнению прямого здния.

Ндо зметить, что в спешке нчльного период боевых действий в пределх ИУР комндиры чстей не срзу овлдели искусством фиксировть в зписях боевую рботу. Повесть о первых боях зписывлсь нспех, н отдельных клочкх бумги. Поэтому официльным нчлом ее является зпись в зведенном вскоре "журнле боевых действий", он пришлсь уже н 12 вгуст.

Двендцтого – позиция поезд у стнции Веймрн. С нее он бьет по противнику, зхвтившему ближние деревни, по "скоплениям пехоты". День спустя он вступет в прямую дуэль с ртиллерией врг, ведя огонь с корректировкой н месте и с отличными результтми. Еще сутки, и ему поручется охрнять от удров с воздух тяжеловесную и млоподвижную железнодорожную бтрею, клибр которой превосходит дже глвный клибр фортов.

Шестндцтого числ, подобно древнему Геркулесу прикрывшись львиной шкурой брони, трещоткми своих "сорокпятимиллиметровок" и пулеметов он отгоняет "медноперых птиц-стимфлид" уже от двух тяжелых гигнтов, кждым злпом рзбивющих з десятки километров оттуд по нескольку тнков н перепрвх через реку Лугу у Кингисепп.

В этот день – первое торжество. Орудие млдшего сержнт Мртышке ведет яростный огонь по пикировщикм врг, и вот – точно кк пишут в гзетх – один из "юнкерсов" згорется, нчинет "дымить и, оствляя з собой длинный черный след, пдет в глушь лес". И происходит все это н той же веточке железной дороги, н тех же рельсх, с которых двдцть дв год нзд уже вел бои с белыми бронепоезд "Ленин" под комндовнием Ивн Гз.

Тк нчлся стрдный и слвный боевой путь. Нчлся в великом нпряжении. Вот крткий перечень того, что делл "Борис Петрович" в один только, смый обычный, рядовой денек, 2 вгуст сорок первого год.

6.00 утр – выход н позицию по прикзу.

7.10 – стли н месте.

7.20 – огонь по деревне А. и группм противник, о переносом и корректировнием.

7.32 – "дробь"; прекртили огонь.

7.42 – новый шквл огня с корректировкой (знчит – точного).

8.02 – отбой; орудия смолкли.

8.17 – огонь по бтрее врг н опушке лес у деревни С.

8.21 – бтреи не стло; огонь прекрщен.

8.50 – открыт огонь по вржеским смолетм (судя по рсходу снрядов, это был не огонь, буря).

8.52 – прекртили огонь: противник скрылся.

9.33 – огонь по скоплению противник н перекрестке дорог у пункт Я.

9.41 – прикзно прекртить огонь: ндобность отпл.

10.12 – открыт методический огонь по скоплению противник в восьми точкх, с корректировкой.

12.30 – огонь прекрщен.

12.35 – открыт огонь по окопм фшистов у деревни Г. и по отступющей пехоте.

12.45 – огонь прекрщен. По донесениям корректировщиков и рмейских комндиров устновлено: уничтожено две минометные бтреи и не менее ст пятидесяти солдт врг.

22.20 – бронепоезд прибыл н бзу.

Возьмите крндш и подсчитйте. С 7.20 до 12.45 – пять чсов двдцть пять минут. Из них три чс четырндцть минут непрерывной стрельбы, грохот злпов, великого боевого нпряжения, воя вржеских бомб, мяукнья юнкерсовских дизелей, содрогнья плтформ под ногми, и все это – не под непробивемой бетонной толщей фортовых кземтов, – лицом к лицу о вргом, н открытом воздухе, когд пикировщик, збывя, влится прямо н тебя, когд вырввшиеся из его недр бомбы с визгом мчтся тебе в лицо, когд трссирующие пули и снряды, точно пльцми – "Вот его, его!" – укзывют именно н тебя и твоих товрищей…

А комндовние поезд и тогд и теперь считло и считет, что именно это "лицом к лицу" послужило н пользу экипжу, сковло и сплвило его в зкленный боевой коллектив, которому все последующее уже было нестршно.

Очень существенный фкт: во всех боях первого месяц не было случя, чтобы вржеские пикировщики выдержли эту открытость боя. Единственный рз им удлось ннести потери поезду; это было 25 вгуст, когд фшистскя виция поймл "Борис Петрович" н узкой просеке идущим в хвосте грузового соств, оплошно выпущенного вперед со стнции рстерявшимся коменднтским лейтеннтом. Но ведь именно в этом случе преимущество прямого видения врг было отнято: врг нлетл н бреющем из-з лес.

Что ж, весьм возможно, что комндиры и првы в оценке воспиттельного знчения этих боев… Лицом к лицу! С открытым збрлом!

Бои шли в крйне тревожной и тяжелой обстновке: врг облдл подвляющим преимуществом в силх. Врг нступл. Его виция црил в воздухе. Его тнки рвлись вперед, не встречя н этом учстке серьезного тнкового сопротивления. Его мехнизировнным, до зубов вооруженным втомтикой чстям, пулеметчикм-мотоциклистм, противостояли героические дивизии нродного ополчения с трехлинейкми в рукх д слвня ртиллерия Кронштдтского крепостного рйон. И все-тки он был остновлен н ближних рубежх. Он был отброшен. Он зстрял н подступх к непреоборимой твердыне…

Рдостно после всего этого нписть несколько слов о звершющем этпе боевого пути "Блтийц".

В янвре 1944 год, с позиций у стнции Мртышкино, – после долгой и тщтельной многомесячной подготовки, после почти кдемического изучения будущих целей, позиций врг, его бтрей, его дзотов и дотов – "Блтиец" принял учстие в рзгроме группировки немцев, в великом торжестве снятия блокды Ленингрд. Были подвлены три бтреи противник, здние было выполнено полностью. Комндовл бронепоездом в этом бою С. А. Пермский; комндиром тяжелой бтреи его был стрший лейтеннт Сенопльников.

А зтем, когд фронт ушел длеко н юг, когд был взломн и рзгромлен и второй, финский, фронт н северном берегу злив, – "Борису Петровичу" пришлось выполнить последнее по счету боевое здние.

Ему было поручено охрнять под Выборгом тяжелый "трнспортер" – не железнодорожный, "моторный, преднзнченный рботть по дорогм и шоссе", вооруженный стотридцтимиллиметровыми пушкми. В то время это был техническя новинк.

Могучее чудище это сдвло боевой экзмен: орудия испытывлись прямо н позиции, стреляя по вргу. "Блтиец", кк стрший брт и ндежный стрж, стоял рядом "н вхте", охрняя товрищ.

Вести боевой огонь "Борису Петровичу" не довелось, но побывть под обстрелом и бомбежкой в последний рз ему выпло н долю. Но это были уже не те бомбежки, не те обстрелы. Все выглядело по-иному нкнуне Победы.

Из-под Выборг бронепоезд вернулся в родное ему Лебяжье. И тут произошло то, что не могло не случиться. Подрзделение, рожденное неотложной ндобностью первых месяцев войны, сохрнявшее жизнеспособность н протяжении трех лет ленингрдской блокды, теперь, когд стрн получил огромное преимущество нд вргом – преимущество и стртегическое, и техническое, и морльное, – это подрзделение не могло быть дльше используемым. Что говорить: идти н Берлин? Об этом ветерну сорок первого год и думть не приходилось…

В ноябре 1944 год бронепоезд "Блтиец" был рсформировн. К этому времени уже мло кто из его строго экипж служил н нем. Не было Стуклов, в другую чсть был переброшен Аблин. II мне – постоянному певцу и брду "Борис Петрович" – не пришлось проститься с ним: в те дни я был н длеком "голубом Дуне".

Один только Сергей Пермский присутствовл при этом. Он стоял у орудий "Блтийц" при его сформировнии, он же проводил его и н "зпсный путь".

Удивляться тут нечему: любой корбль, кждый тнк, всякий бронепоезд когд-нибудь стреляет в последний рз. Это – естественно. И все-тки тем, кто в грохоте и дыму войны водил их в бои, видеть это грустно.

И хочется их прошлое сохрнить в пмяти будущих поколений: это большое и блгородное прошлое. О нем нельзя збывть.

Несколько рзмышлений лиц гржднского

Кждый, кто видел "Блтийц" в действии, кто жил одной жизнью с его экипжем – ходил н "усы", присутствовл при боевых стрельбх, слышл рзрывы немецких снрядов, чсто ложившихся где-то по лесу вокруг, но очень редко достигвших опсного для его техники и людей рдиус, – кждый скжет: было в этом бронепоезде что-то чувствительно отличвшее его от родных и двоюродных бртьев. Что-то свое, особенное, "блтийское". Что-то ткое, что я определил бы кк "лиц необщее выржение". Чсть, "подрзделение" – кк и все другие флотские "подрзделения", но со своими ярко индивидульными свойствми и кчествми. Волей-неволей хочется поискть ответ н вопрос: "А что же это было? В чем это "нечто" зключлось?".

Мне кжется (хотя я не моряк, не ртиллерист, хотя я лицо по сути своей гржднское и в боевых оперциях "Борис Петрович" принимл учстие не кк воин, кк нблюдтель, – это длеко не всегд окзывлось смым "спокойным знятием"), у меня есть некоторое прво, никому их не нвязывя, выскзть дв-три своих сообржения.

В рботе "Блтийц", с первых чсов знкомств с ним, поржл ее спокойный ритм. Четкость, нпоминющя четкость ккого-нибудь звод, лбортории, отлично слженного передового предприятия.

Бронепоезд идет с бзы н позицию. Почему почти никогд противник не обстреливет его по пути? Случйно? Нет, мехники тк умеют нлдить режим топки, что нд вершинми лесов не появляется зметного дымового султн: не по чему открывть стрельбу.

Просто умелые мшинисты? Не только: и комндир, и комисср – все "внедрились" в тйны кочегрского дел, все добивлись (кждый в своей облсти – добыч топлив, инструктж, выбор скорости), чтобы ткя бездымность стл возможной.

А результт? Почти полня – для фронт, конечно, – безопсность рботы: бронепоезд все время был в боевой обстновке, потерь не имел или имел минимльные. Конечно, не только из-з дым. Но всей его жизни был свойствен хрктер спокойной "грмотности", оттенок высокой боевой "интеллигентности".

Я много бывл н бронепоезде "Блтиец" в первые дв год войны. Я присутствовл н стрельбх, н испытниях новых орудий, чсми сидел н провозе, любуясь ртистической рботой обоих мехников – огромного Смушко и коренстого крепкого Купренюк (чтобы тк, н ходу, в бою, то брость тяжелый соств вперед, то осживть его н месте, вырывя из-под вржеских бомб, кк умели делть они, особенно силч Смушко, ндо было быть и мстерми и тлетми); я, збившись в угол "кюты", не издвя ни звук, точно меня нет, следил з всеми предврительными рсчетми комндиров… Здние уже "поствлено", "рбот, слв богу, есть" (они всегд ликовли, когд он появлялсь), и вот нчинется мелькнье логрифмической линейки, ккуртное писние н множестве бумжек, листние спрвочников и тблиц… Современня ртиллерия не похож ни н ккие црь-пушки прошлого, ни н ту "Мтвеевну", из которой прямой нводкой бил в бою при Шенгрбене толстовский кпитн Тушин.

Но зто в чем-то очень были похожи н Тушиных эти ртиллеристы. В чем? В простоте, в человечности, в чести, душевности!.. В спокойном, не шумном птриотизме.

…Попрвки н темпертуру воздух, н силу и нпрвление ветр, чуть ли не н врщение земного шр… Рсчет, рсчет, рсчет; мтемтик, мтемтик… Я ездил с Пермским н рмейские нблюдтельные пункты у смой передовой; видел, кк комндиров тмошних полевых бтрей поржл великолепня мощь флотской ртиллерии. Ну кк же: дн с "вороньего гнезд", укрепленного н высоченной сосне нд смыми немцми, морскя комнд "злп"; получен телефонный ответ – "пошел злп"; и все нсторожили глз и уши, ничего нет! Пять секунд, десять секунд… "Что случилось, товрищи моряки?" А – ничего не случилось… семндцть километров тректория! Идет снряд!

И вот – снчл рзрыв, и только потом оттуд, издли, с позиции, с "ус", – приглушенный звук длекого громового удр. "Д, вот это – ртиллерия! Ай-яй-яй!"

Я присутствовл н торжественных прздникх экипж, ходил с ним в кино, обсуждл вместе с Аблиным плны ближйших культурно-мссовых мероприятий в кчестве "внешттного консультнт"… И всюду и всегд меня не покидло ощущение этой смой "повышенной интеллигентности" именно этого боевого целого – "Блтийц". От мл до велик.

Личный соств бронепоезд был великолепным личным соством, кк н всех бтреях, н всех "трнспортерх",– моряки-блтийцы: этим все скзно. А это дополнительное "нечто", этот обертон повышенной духовной квлификции придвл поезду, конечно, рбот его "мозгового трест", и глвную роль тут игрли комисср и секретрь пртийной оргнизции. Они вели всех з собой, честь им и слв з это; отличить моряк с "Блтийц" было нетрудно, по первым же его репликм, по интонциям, по широте горизонтов, по чувству гордости з своего "Борис Петрович". И это было очень хорошо. Хорошо в бою, хорошо и между боями.

О невозможном

В 1942 году я выпустил мленький сборничек военных рсскзов. Он тк и нзывлся: "Рсскзы о невозможном". Очень много "релизовнного невозможного" я увидел именно н борту "Блтийц".

…Ндо помочь ншим ткующим чстям ртогнем, дльность "соток" бронепоезд недостточн: огонь не может покрыть укзнный пункт.

Знчит – невозможно? Но "Борис Петрович" в нзнченную минуту открывет огонь по нселенному пункту II. (теперь можно рскрыть тйну: село именовлось, кжется, Пирожки; это к северу от Орниенбум), и снряды ложтся среди испугнных гитлеровцев. И пдют они н километр дльше, чем, по рсчетм, полгется стрелять орудиям "Блтийц". Знчит – возможно?

Д, но только потому, что комндиры поезд вспомнили случй с броненосцем "Слв", в первую мировую войну порзившим, кзлось бы н невозможном рсстоянии, дредноуты врг при помощи искусственного крен. И они создли тут, н полотне, ткой искусственный крен, использовв уклдку рельсов н кривых. Они учли ветер. Они подбили н умно выбрнном зкруглении внешний рельс чуть повыше и увеличили угол нклон стволов. И выполнили невыполнимую здчу. Спокойно. Без пники, без лишнего шум. Интеллигентно. Было это 11 ноября 1941 год.

Отличня выучк, поощрение смеклки, солдтской иницитивы позволяли экипжу выходить из любых зтруднительных положений.

Однжды "Челитт" погнл несколько грузовых плтформ н дльнюю лесосеку, з топливом. Впрочем, возможно, н этот рз то был не "Челитт", другой провоз: нд лесным "усиком" поднялся-тки дымовой султн, и противник нкрыл зготовителей огнем. Путь между плтформми и отошедшим от них к водорзборной колонке провозом окзлся рзрушенным: рскидн бллст, рсщеплены шплы, вырвн полуторметровый кусок рельс. Ндо спешно выводить из-под огня и плтформы и локомотив: жркий обстрел продолжется…

Стрший кондуктор Ивнов был тогд совсем юнцом, почти мльчиком. Но он вместе с товрищми мгновенно нходит подходящую крупную плху, вытесывет из нее подобие рельс, уклдывет н импровизировнные шплы, зкрепляет деревянными рспоркми… Плтформы одн з другой "н рукх" перетскивются через нспех злтнное место; подошедший под огнем провоз сцепляется с ближней и отводит почти потерянные площдки в укрытие.

Когд я по свежим следм зписывл для гзеты это, не кждый день случющееся, происшествие и дивился нходчивости, быстрой рекции, зннию дел бойцов, комндиры рзводили рукми:

– А чего же вы ждли, товрищ пистель? С тким личным соством – хоть не зню куд! Орлы! С ними не воевть – с кем же воевть?

А мтросы и стршины двли несколько иное объяснение:

– От комндиров, товрищ нчльник, звисит вся выучк…

Првы были и те, и те.

Зключение

Не тк двно мне пришлось пройтись пешком из Мртышкин в Орниенбум. Н смой зпдной опушке пркового мссив, недлеко уже от входных семфоров "Рм-бов", я вдруг остновился посреди шоссе, и сердце у меня збилось. Н строй сосне, высоко поднявшей вверх свою крону, в сплетении ветвей, я увидел то, что непосвященному могло бы покзться остткми ккого-то огромного птичьего гнезд – орлиного, быть может: скопление не то жердей, не то сучьев, не то досок, еще чего-то неопределенного. Прохожие не обрщли внимния н эту груду поднятого невесть куд и непонятно зчем мтерил; д и обрти они н нее внимние – он ничего не скзл бы им. А мое сердце дрогнуло. Я стоял под сосной и смотрел, и не мог оторвть от нее глз. Это до сих пор сохрнились тут кким-то чудом рзвлины "ншего НП", нблюдтельного пункт "Блтийц".

Тм в сорок втором – сорок третьем годх был тщтельно змскировння площдк. Туд и оттуд тянулись провод; тм тинственно гудели зуммеры телефонов; оттуд нблюдтели вглядывлись в зхвченную вргом чсть Петергоф, бронепоезд из-з Орниенбум, от "Дубков"), может быть и вот с этих путей, по их укзниям методически бил, поржя глвный нблюдтельный пункт противник н южном берегу – крснокирпичный, крепко построенный Петергофский собор.

Откуд бы ни шли по зливу в те дни ктер, бржи, подводные лодки, откуд бы – с лебяженского "пятчк" в Кронштдт, из Кронштдт к Лисьему Носу – ни бежли зимой по льду зкмуфлировнные мшины, – этот собор, кк костлявый плец, торчл н своей "высотке": из-под его куполов следил з кждым ншим движением холодный, жестокий вржеский глз.

Легкой ртиллерии было не спрвиться с толстенными сводми кменной громды, – прикрывть движение по зливу нет-нет д и приходилось "Борису Петровичу"… Двдцть пять лет нзд!

Я смотрел н электрички, стремительно скользящие по полотну, н втобусы и мшины, ктящие по шоссе непрерывным потоком, видел я ткой же жркий день четверть век нзд, и знкомые серые борт боевых площдок "Блтийц", и стволики высоко здрвшихся в небо "сорокпятимиллиметровок", и большие стволы "соток", и плмя, вырывющееся из них бледными языкми… Я слышл гул злпов, я снов созерцл одного из "тридцти трех богтырей" Блтики во время его беззветной военной рботы и думл, что все мы, пишущие, в долгу перед тем временем и перед его героями.

Теперь мне удлось вспомнить о них, и о нем, о том времени. Я писл этот очерк с тем большим удовольствием и рдостью, что и теперь, более четверти век спустя, дружб, зродившяся в зкмуфлировнных вгонх "Блтийц", жив. И отствной кпитн первого рнг Влдимир Лзревич Аблин, и деятельный рботник Обществ по охрне пмятников стрины и рхитектуры Ленингрд Сергей Алексндрович Пермский, после войны ствший глвным рхитектором облсти, – они тут, н рсстоянии прямого видения от меня. По-видимому, првд, что дружб, возникющя н войне, – нерушим.

Собирясь втроем, мы вспоминем. Воення пмять – великя вещь. А "Борис Петрович" No 2, "Блтиец", зслуживет того, чтобы пмять о нем никогд не изглдилсь.

СЕГОДНЯ, В ЛЕНИНГРАДЕ…

Одни ушли, другие живут рядом…

Кк всякий человек в годх, я нередко здумывюсь; "А что это, хорошо или плохо, что я – в годх?" То есть попросту – стрик?

Предствьте себе, дть н этот вопрос, кк теперь стло модно выржться, "однознчный ответ" – не тк-то просто.

Конечно, с одной стороны, это ктегория стеснительня, стрость. Помню, учсь в двдцтых годх в Лесном институте, з Лнской, я жил н Зверинской и почти ежедневно, испытывя то, что Рбле нзывл "ни с чем не срвнимым несчстьем", – то есть отсутствие денег в крмнх, – путешествовл туд и обртно пешком. И не считл это з подвиг.

Кк-то случилось тк, что в дом к одним моим родственникм, у которых, в свою очередь, были родные в Голлндии, приехл весьм известный профессор, сотрудник Лейденского институт низких темпертур некий вн Кроммелин.

Мои родственники и родственницы рстерялись. Все они влдели основными европейскими языкми, но двно не имели в них прктики и не знли, кк им объясняться со знтным инострнцем. Они прибежли с этим ко мне. Я тоже уже много лет не рзговривл ни по-фрнцузски, ни по-немецки, но мои отговорки не подействовли. "Ты – нхл! – невежливо зявили они. – Ты – сможешь".

Пришлось стть гидом при профессоре. Собеседовли мы с ним н стрнном мелнже из всех европейских языков. Помню, когд дело дошло до слов "поместья", я, в полном отчянии, перешел н лтынь. "Latifundiae", – скзл я, и ученый обрдовлся: "О, ja, ja! Latifundiae! Oui!" В общем, мы судчили бойко.

Профессор читл в России довольно много лекций (или делл доклды). Уже перед его отъездом он зявил мне, что ему остлся лишь один ответственный доклд, но – очень длеко.

– Это где же?

– О, очень длеко! Н крйнем севере!

– Архнгельск? – предположил я.

– Нет, нет…

– Вологд?

– Нет, нет…

Я зтруднился дльнейшими догдкми. И тут он вспомнил:

– О! Лес-ной… Лес-ной! Сос-нов-к…

– Х-х-х! – не выдержл я. – Вот тк "н севере"!.. Д я туд в иной день двжды пешком хожу… Учиться.

Он очень решительно зкрутил головой:

– Не может быть, это что-то не то! Туд я ехл сорок пять минут н трмве… Это – рсстояние от Гги до Роттердм…

И тут я понял, кк относительны понятия "близко" и "длеко" н Зпде и у нс.

Тк вот – тогд я бегл туд "ножкми", сейчс меня н это не соблзнишь никк. Это – грустно.

Но есть и выгоды, юности мло понятные и мло доступные. Когд – очень двно, в смом нчле век, – я впервые окзлся перед зднием университет (меня вели в Зоологический музей, смотреть ммонт) и мне скзли, что тут когд-нибудь я буду учиться, – н нбережной, перед смым торцовым фсдом трезиниевских "Двендцти коллегий", росли достигвшие крыш деревья. Кк будто липы.

Когд несколько позже, гимнзистом, я проходил мимо этих мест, никких деревьев тм не было. Нд гзончикми поднимлись лишь робкие кустики д тонкие хлыстики только что посженных топольков.

А когд я иду гм теперь, огромные толстенные осокори снов шумят нд моей седой головой, и я не без чвнливости думю, что, собственно, я почти что "пережил век збвенный" этих "птрирхов лесов". Во всяком случе, н моих глзх трепещет листми их второе поколение. "А я помню их во-от ткими!" – кк говорят стрики.

"Во-от тким" помнится мне и многое в городе. И это рдует меня. Стрость – прелесть! Тому, кому сейчс двдцть или дже тридцть лет, предствляется небось, что в общем и целом вокруг него все "недвижимым" остется, кк бы неизменным. Стоит н Невском бшня-клнч нд городской железнодорожной стнцией, и стоит; и, видно, всегд тут стоял. Нверное, тк и здумно было: внизу – городскя стнция, вверху – клнч. А в зкоулке, обрзуемом ее грнитным кольцом, кк человек себя помнит, рзмещются рзные лречки.

Человек? Смотря ккой человек!

Я, нпример, помню время, когд никкой "стнции" в этом зднии и зпх не было. Помещлсь тут Городскя дум, зседли черносотенные, в основном, "думцы". И по Невскому в нижнем этже дом не было ни мгзин "Динмо", ни – тм, дльше – пивного зл. Тут был "Милютин ряд" – всякие мгзины, но только не нынешние. А н высоком железном устройстве, н смом верху клнчи, вывешивлись по рзным случям н кнтх большие круглые шры. По кким случям? Вывешивлись они тк – и это ознчло, что где-то в городе нчлся пожр, и, поглядев н эти шры, любители пожрной гоньбы срзу могли скзть: где горит – в Алексндро-Невской чсти или же з Нрвскими воротми? И велик ли пожр? И сколько чстей туд вызвно: три ли, семь ли или же все комнды город?

Вывешивлись этк – было понятно: ждут нводнения, будут с крепости стрелять из пушек. И знтоки безошибочно определяли, сколько воды сверх ординр, что уже зтоплено и что под угрозой – словом, н ккой цифре стоит стрелк н стрнном циферблте, что торчит из Невы у грнитного спуск против Адмирлтейств. Стрелк эт покзывл, н сколько футов и дюймов поднялся уровень воды в днный миг.

Вот оно кк было. Вы небось и этого "уровнемер" не помните? А ведь его осттки все еще мячили н том же месте до смой Отечественной войны.

А потом, у той же Думы, в том же смом грнитном зкутке, появился пмятник. Очень хорошя скульптур, энергичное горбоносое лицо: Фердиннд Лссль. Для меня это – уже почти что в нши дни: в двдцтых годх; вы и этого не зстли.

Фердиннд Лссль постоял-постоял здесь н стрнном, серого кмня угловтом постменте и удлился. И кждый рз, проходя мимо этого мест, я вспоминю снчл про него, потом и про другие монументы, пмятники, городские скульптуры, которые некогд высились – эт тут, т тм, в дльнейшем тоже удлились. Которых теперь уже никто не помнит, большинство нынешних ленингрдцев никогд и не видело. Но я-то их прекрсно помню, и, рзмышляя о них, я тем более нчиню думть о бесчисленных бронзовых, чугунных людях ншего город не кк о мертвом музее скульптуры, – нет, кк о племени почти живых существ, ведущих рядом с нми совершенно особую, тинственную, мло кому известную, но примечтельную жизнь.

Снчл посвятим несколько бзцев "пмяти ушедших".

Много лет кждый, кто приезжл с Московского (тогд Николевского) вокзл в Петербург, кк только выходил из вокзльных дверей н Знменскую площдь, невольно вздргивл или хмурился.

Посреди площди лежл огромный, крсного порфир прллелепипед, нечто вроде титнического сундук. И н нем, мрчно проступя сквозь осенний питерский дождь, сквозь ткой же питерский знобкий тумн, сквозь морозную дымку зимы или ее густой, то влжный, то сухой и Колючий, снег, упершись рукой в грузную ляжку, пригнув чуть ли не к смым ббкм огромную голову коня-тяжеловоз туго нтянутыми поводьями, сидел тучный человек в одежде, похожей н форменную одежду конных городовых; в ткой, кк у них, круглой бршковой шпке; с ткой, кк у многих из них, недлинной, мужицкого вид, бородой – "црь-миротворец" Алексндр Третий.

Многих прохвтывл озноб, когд он появлялся тк, внезпно, перед ними кк символ тяжкого могуществ, безмерной тупости, непоколебимой жестокости; кк обрз России – той смой России, что когд-то вздымлсь н гребне волны, поднятя н дыбы фльконетовым Петром, – и вот теперь тк упрямо и влстно был остновлен н ходу поздним, современным нм цризмом.

С головой, пригнутой к копытм. С подрезнным по полицейскому обрзцу хвостом… России, тяжко зстывшей в нсильственной неподвижности, горько и грозно упершейся могучими ногми в землю, неведомо что думющей и невесть что готовой сделть в следующий миг…

Князь Пвел Трубецкой – скульптор, создвший этот пмятник, – именовлся Поло Трубецким, жил больше не в России, з грницей. Это был тлнтливый художник.

Он создл невиднное произведение чрезвычйной силы: пмятник-криктуру, стирический монумент, колоссльный шрж н отц того смодержц, который ему эту рботу зкзл… И произведение это зжило жизнью, не предусмотренной ни втором, ни зкзчиком.

Не очень понятно, почему все-тки этот пмятник был тогд утвержден и принят. С смого нчл его смысл, может быть не до конц осозннный дже смим вятелем, обнружился в глзх современников.

Некоторые просто были оздчены:

Другие исподтишк посмеивлись, отдвя должное силе и злости стирического выпд, проництельности взгляд художник – не физического взгляд, – внутреннего зрения.

Пришл Революция и оствил могучую глыбу эту ндолго н месте. Но было сделно неожиднное: н постменте было выбито четверостишие Демьян Бедного:

Мой сын и мой отец – при жизни кзнены, А я познл удел посмертного бесслвья: Торчу здесь пуглом чугунным для стрны, Нвеки "бросившей ярмо смодержвья.

Не все в этих стихх удлось поэту. Не очень глдко словосочетние "кзнены при жизни", кк будто можно кзнить мертвец. И "чугунной" сттуя нзвн понпрсну, – он был бронзовой.

Но вжно не это. Вжно то, что, несомненно, никогд и нигде не существовло другого пмятник, который можно было бы тк, при помощи простой перемены ндписи н нем, превртить из оды в эпигрмму, из монумент в "пугло".

Прошли годы; удивительня скульптур был убрн от глвного въезд в Ленингрд. Нужно соглситься с этим: нд воротми змк прибивют герб его нынешних влдельцев, не криктурный портрет изгннного повелителя.

Но куд удлился необыкновенный пмятник?

Ценители городских сокровищ знют: тяжкий всдник н могучем коне ншел себе приют н здворкх Русского музея. Из некоторых внутренних окон этого хрнилищ можно увидеть огромную хмурую голову предпоследнего смодержц, уши его чудовищного тяжеловоз… А првильно ли это? Не следовло ли вывести их из этой последней конюшни? Не целесообрзнее ли было бы устновить змечтельную скульптуру в более удобном для обозрения месте? Может быть, посреди Михйловского сд з музеем; может быть, где-либо еще?

Думется, что – д. И тлнтливый скульптор, и его единствення в своем роде рбот зслуживют того, чтобы их знли, чтобы н них можно было смотреть.

И думть о прошлом.

Тков крткя история одной скульптуры-стрнницы.

…Если спросить сто первых встретившихся н Невском – знют ли они, где возвышлся некогд пмятник "Николю Николевичу Стршему", – то почти нверняк девяносто из них пожмут плечми: "Предствления не имеем!" А семьдесят пять рукми рзведут: "А кто ткой этот "стрший"? Что, и "млдший" тоже был?"

Были об этих Ромнов. "Николй Николевич Млдший" пмятней большему числу пожилых людей. Во-время первой мировой войны он в течение первого ее год числился верховным глвнокомндующим, потом комндующим войскми Квкзского фронт. "Николю Николевичу Стршему" он приходился сыном и, знчит, Николю Первому, сыном которого был "стрший", – внуком.

Этот великий князь "стрший" комндовл русскими войскми во время русско-турецкой войны в 1877– 1878 годх. Мужество солдт, подвиги офицеров принесли России победу, несмотря н длеко не блестящее стртегическое дровние комндующего. Ему же они принесли звние генерл-фельдмршл и в десятых годх ншего столетия, через двдцть лет после смерти, – пмятник в мленьком скверике н Мнежной площди, перед нынешним Зимним стдионом с одной стороны и кинотетром "Родин" – с другой. Дже тогдшним петербуржцм млоизвестный и млопмятный, генерл сидел верхом н лошди в зученной позе. И конь и всдник были скучно вылеплены, неинтересно поствлены…

В кждом городе иногд, блгодря случйным обстоятельствм, н площдях и улицх вдруг вырстют никому не дорогие, никому не близкие и не нужные монументы. Во многих городх, особенно н Зпде, они тк и остются н десятилетия и век удивлять собою рвнодушных прохожих: тм господствует убеждение, что ндлежит хрнить все, воздвигнутое предкми, безотносительно к его художественной и общественной ценности: история! История – свят, дже если это плохя история!

Но Петербург – Ленингрд – город особого хрктер и свойств. Все, что не грмонирует с его строгим обликом, что не соответствует высокому уровню его городских нсмблей, обычно не удерживется н его "стогнх".

Я не хочу скзть, что все, что было у нс когд-либо рзрушено и погибло, зслуживло ткой судьбы: известны многие печльные ошибки. Но бездрные пмятники в Ленингрде просто не живут. С ними что-нибудь д случется. Они умирют, и некому бывет пожлеть о них.

Тк исчез с Мнежной площди и "Николй Николевич Стрший". Исчез тихо, никем не оплкнный и не поминемый. Лет десять в скверике еще стояли водруженные когд-то по углм обширного постмент вычурные фигурные фонри; лет пять – в центре высились осттки великокняжеского цоколя. Теперь, пожлуй, только кменные поребрики, окружющие площдку, нпоминют о нем… Д и то – кому? Только тким стрикм, кк я…

Бездрные пмятники… Если вы стнете н Литейном против фсд больницы имени Куйбышев, то в полукружии ее огрды вы увидите цилиндрический пьедестл. Н нем – любимый медикми символ врчебного искусств: чш с обвившим ее "спидом", священной змеей греческого бог врчевния Асклепия.

В дореволюционные времен чши и "спид" тут не было. Н их месте высился "Его Имперторское Высочество принц Петр Георгиевич Ольденбургский".

Кем он был? Крупным сновником, состоявшим в родстве с црским домом, нчльником многих педгогических и блготворительных учреждений. Говорят, что "для души" он перевел "Пиковую дму" Пушкин н фрнцузский язык. Но нигде ее не нпечтл.

Н пмятнике его зслуги были обознчены коротко: "Просвещенному блгодетелю". Блгодетель принц, в прдном мундире, стоял во весь рост, опирясь рукой, нсколько помню, н ккую-то колонку, может быть изобржвшую "зкон": принц интересовлся првоведением. Ни в лице, ни в фигуре сттуи, выполненной с полным соблюдением точности в рсположении эполет, ксельбнтов и орденов, но без ккой бы то ни было попытки покзть человек, не чувствовлось ни единой живой черты.

Когд пмятник в двдцтых годх был снят, в одной компнии любителей стрины зшл речь о том, что все-тки в душе – его жлко! Многие, впрочем, не соглшлись с этим, укзывя н то, что скульптор – бог ведет, кто именно? – не блеснул при рботе нд этим монументом ни тлнтом, ни техникой.

И тогд музыкльный критик и переводчик Виктор Коломийцев, человек умный, острый и рзбирвшийся в общих вопросх искусств, бросил ткую фрзу: "Ну, знете, дорогие друзья… Вы слишком много требуете от художник. Посмотрел бы я, кк бы вы вывернулись, если бы вм прикзли извять и отлить из бронзы сттую ничем не змечтельного полковник?" И в смом деле – здчу труднее и досдительнее этой нелегко себе вообрзить. В тких случях художник зслуживет снисхождения.

Я вспомнил об этом спрведливом змечнии дельного критик через много лет, будучи в Бухресте в 1944 году. В буржузной Румынии весьм любили всякую пышность, нрядность и видимость. Город Бухрест, столицу, румыны рсценивли кк свой "мленький Приж". Они неустнно укршли его бесчисленными пмятникми.

Помню тм одну небольшую площдь, кжется "короля Кроля", н которой всевозможные монументы (срзу штук пять или шесть) столпились в одном из ее уголков, кк фигуры н шхмтной доске во время свирепого эндшпиля.

Бед, однко, был в том, что румынским скульпторм тех дней приходилось все время трктовть один и тот же сюжет, возводить н пьедестлы мло чем отличющихся друг от друг двоктов и просто буржу в коротеньких пиджчкх, стндртных брючкх, сущие копии друг друг. Тковы политические вожди кпитлизм – стндрт, мод! Что Тке-Ионеску, что Бртину, что Титулеску – все они спокойно стояли н кменных основниях – ккуртные, блгообрзные, нцело лишенные отличительных индивидульных черт. А что ты сделешь: современного член прлмент, премьер, лидер пртии не посдишь н жеребц, взвившегося н дыбы, не нкинешь ему н плечи ни ментик, ни бурки, не прицепишь шпор, не зствишь взмхнуть кривой сблей… Пмятники были дски скучны…

Кто-то посоветовл нм – мне и москвичу-пистелю Лзрю Лгину – съездить н крсивейший бульвр "шоссе Киселев" (в пмять известного в свое время русского генерл и вельможи, бывшего в течение скольких-то лет кк бы "господрем Молдвии и Влхии"). Нм посулили, что вот тм-то мы увидим "прекрсный пмятник", хотя опять же не то Титулеску, не то Филиппеску. Мы переглянулись: "Очередной деловитый член совет бнк или ресторнный официнт н цоколе?"

Приехли. Бульвр окзлся и впрямь великолепным. Пмятничек, уже не помню кому именно, был точно тким, кк мы и ожидли: мленькя черненькя фигурк в сюртучке. Но, приблизясь, мы хнули. Н сей рз скульптор придумл, что сделть! Поствив своего скромного журнлист или двокт в центре, он по обеим сторонм от него утвердил по три могучих постмент и н них, в эксттических, сверхдинмичных позх – с воздетыми, зломленными, рскинутыми рукми, с рзвевемыми ветром волосми, с лицми, исполненными смых бурных стрстей, – водрузил не то шесть, не то восемь обнженных и полуодетых дм, прикрытых нтичными хитонми, плщми, шрфми. "Првосудие" – было подписно под ногми одной из них. "Бртство" – под другой. "Рвенство" – под третьей. И тк длее. Кждя из ллегорий был вдвое мсштбнее смого прослвляемого. Смого Титулеску.

Вы приближетесь к круглой площдке, и тихо стоящий приличный чиновник кк бы прячется з этим хороводом мощных вкхнок. Вы видите только могучие торсы, оливковые и пльмовые ветви, древнегреческие профили, упругие груди… Д, вот это пмятник! Но… Нет, подльше, подльше от тких монументов!

Есть у нс пмятники, которые никуд не сбегли з все время моей жизни, но скромно переходили с мест н место, уступя путь городским новинкм – более быстрому трнспорту, бурным потокм мшин и людей.

Тк, н дв или три десятк метров отодвинулся от своего строго мест посреди улицы, тм, где он рсширяется в Тетрльную площдь, и остновился в мленьком сквере Михил Ивнович Глинк, против Кировского тетр, з Консервторией. Когд-то он стоял "н смом бою", и трмвйные рельсы, змеясь, огибли его. Потом, когд движение возросло, выяснилось, что рельсы и бнджи колес н тких извилинх слишком быстро стирются – кждый с одной стороны. Кроме того, трнспорт мешл людям приблизиться к пмятнику, чтобы прочесть ндпись н грнитном постменте, постоять возле, глядя в лицо втору "Руслн" и "Ивн Суснин", втору "Аргонской хоты"…

Глинк ушел со строго мест, стл з Консервторией, где его творчество изучют, и смотрит н тетр, где шли и идут его оперы. А спустя несколько лет по другую сторону от Консервтории, от этого хрм музыки, жрецми которого были и Антон Рубинштейн, и Тнеев, и Чйковский, и Лядов, и Глзунов, присел н бронзовую скмью с пртитурой, рзвернутой н коленях, Римский-Корсков. Пусть трмви и втобусы бегут своим путем, – мстер музыки не слышт их шум…

Если вспомнить пмятники, которые были и которых нет, нельзя не упомянуть о целой скульптурной группе: "Петр спсет утопющих". Когд-то он был устновлен нд одним из грнитных спусков к Неве, против восточного крыл Адмирлтейств, рядом с нынешним Дворцовым мостом (после Октября – Республикнским); мост тогд тут не было. Нсколько помнится, это не было генильное произведение монументльной скульптуры. Н усеченной грнитной пирмиде бурлил бронзовя вод, среди волн возле лодки Петр поддерживл тонущих… Слишком сложный сюжет для пмятник, слишком дробится внимние, чрезмерно иллюстртивным кжется весь монумент! Однко я не уверен, что были достточные основния убрть его отсюд, ничем не зменив. Теперь место это – пусто; н песке, прикрывшем бутовый кмень, под основнием пмятник, топчутся, клюя крупу и корки хлеб, питемые жлостливыми гржднкми толстые голуби, д дв бронзовых льв смотрят со своих прямоугольных кменных подножий туд, з Неву… Может быть, стоило бы думть о том, чтобы чем-либо знять пустующее место… А может быть – вернуть струю скульптуру?

Симметрично этому Петру, второй Петр, плотник срдмский, рботл топором нд постройкой ботик по другую сторону Адмирлтейств, у его зпдных речных ворот. Это был пмятник-безделушк, по своему хрктеру скорее нстольня фигурк, чем монумент. В двдцтых годх он ткже исчез отсюд. Потом, не скжу точно – он ли см или уменьшення копия его появилсь нд Лебяжьей кнвкой в Летнем сду. А теперь, если я не ошибюсь, ее тм не стло: н ее месте стоит мрморня групп – не то "Амур, склонившийся нд Психеей", не то "Психея, вглядывющяся в спящего Амур", – только не Петр у ботик.

Мне думется, что в Летнем сду должно было бы нйтись месте для его устроителя. Првд, я бы не возврщл именно сюд эту скульптуру. Я бы скорее поствил Петр нд круглым прудом.

Посетив сды и прки фрнцузских королей, с плвющими в прудх гордыми лебедями, этот небывлый црь и у себя зхотел иметь нечто не менее роскошное и змысловтое. Но когд был вырыт пруд, Петру покзлось бессмысленным пускть н его глдь всем известных птиц… Что – лебедь? Птиц кк птиц, вроде гуся, всякому ведомя! Ккя от сего польз? И он прикзл пустить в бссейн "фоку", то есть тюленя; может быть, дже прочку "фок". И повелел всем вельможм и господм придворным с их дмми ходить и глядеть н этого "фоку", понеже они еще ткого не видывли, д и неизвестно, увидят ли когд. А может быть, звтр же будет прикзно ткому-то дворянскому недорослю ехть н Белое море и учиться бить тм сих "фок" н сло и шкуры н потребу госудрству? И дело дурно будет, ежели он тех "фок" до сих пор в глз не видывл!..

Вот тут бы я и поствил этого единственного в своем роде цря. А может быть, и лдожского пресноводного тюленя стоило бы поселить в просторном круглом пруду?

Впрочем, это уже фнтзия…

Человек, проживший в городе столько, сколько прожил в нем я, рзумеется, мог бы продолжть без конц этот синодик сттуй, переселившихся с мест н место, пмятников, "прикзвших долго жить", скульптур, исчезнувших неведомо куд и неизвестно почему. Более того, мне, нпример, всегд немного грустно, когд, придя н хорошо знкомое пересечение улиц, в мленький сквер, я вдруг не нхожу тм не то что монумент – любого изобржения, пмятного мне с детств, ккой-нибудь издвн привычной скульптуры, причудливого льв или герльдического орл.

Вот, скжем, тм, где улиц Восстния упирется в улицу Слтыков-Щедрин, в бывшую Кирочную. Тут некогд, перед церковью Космы и Дмин при лейб-гврдии сперном бтльоне, возвышлся в сдике, н глыбе грубо обтеснного грнит, бронзовый или чугунный орел. Он нпоминл о воинских деяниях не комндир, не ккого-то генерл, всего бтльон, т. е. в конечном счете – солдт. Я не зню, в кких битвх отличился бтльон, но думется, пролитя кровь русского солдт всегд зслуживет пмяти и увжения. А может быть, бтльон этот нес службу под Шипкой; мы ведь сейчс вместе с болгрми блгоговейно чтим пмять героев Шипки… А возможно, речь шл о подвигх 1812 год или о Севстополе…

Теперь н этом месте высится огромный новый дом, я пусть, конечно, высится. Но почему бы было не сохрнить и скромного монумент, может быть убрв его кк бы в "зпсник", в ккой-нибудь ближний сд или сквер, хотя бы в Тврический? Почему бы, в конце концов, не отвести в городе мест, куд можно, было бы "сдвть н хрнение" те пмятники, которые звершили свою большую общественную службу, но все же зслуживют своеобрзной почетной отствки, которым прилично мирно "выйти н пенсию"? И пусть бы тот, кому это пондобится – пистель, пишущий о прошлом, художник, стремящийся восстновить уличный лндшфт Петербург, историк, желющий кк можно ясней предствить себе облик имперторской столицы, д и просто любой ленингрдец, мог пойти и посмотреть н них во всем их кменном и бронзовом покое.

Жлко бывет не только пмятники.

Перейдите – по пути от площди Мир к Технологическому – Обуховский мост. Н смом углу огромного доходного дом н левой руке, под блконом-фонриком первого этж, вы увидите стрнную колонну с квдртной кменной кпителью-площдкой. Он ничего не поддерживет, ничего н себе не несет. А чувствуется, что он был тут для "чего-то", не тк же зря…

Вы можете спросить сотни вблизи живущих людей – никто вм ничего про эту колонну не рсскжет. А я вот помню…

Кк-то в 1917 году, жрким летом, у меня было нзнчено вжное свидние н этом углу. Нервничя, я ходил по тротуру взд и вперед, и все время мне в глз брослись н том берегу, н всех крышх полукругом рсположенных н предмостной площди здний, нзойливые вывески: "Мйский бльзм! Мйский бльзм! Мйский бльзм! Лучшее средство от грудных болезней!" А прямо нд моей головой, вот с этой смой колонны, с ее кпители, большими зелеными глзми следил з моим метнием по пнели, невесть кем и почему тут устновлення, черня, рспустившя крылья для взлет сов…

Сов был не бронзовя, не чугуння, просто кршеня, лебстровя. И сидел он тм и в двдцтые годы, и в тридцтые… А потом кто-то, всего вернее местный упрвдом, решил ее убрть. И убрл. А – зчем? И если уж убрл, то почему же не поствил н ту же кпитель ккое-нибудь более современное изобржение?

А львы ншего город? Я говорю не о тех из них, которые уже много десятилетий стоят н своих местх, о тех, которые всем известны. О двух бронзовых зверях н нбережной рядом с Дворцовым мостом. О двух мрморных у подъезд Русского музея. О тех, про которых скзно: "Подъявши лпу, кк живые, стоят дв льв сторожевые", – у дом Лобнов-Ростовского близ Искиевского собор. О "кменистых львх" елгинской Стрелки – их нзвл тк в одном из стихотворений двдцтых годов Н. Тихонов; они были грубовто отлиты из бетон. Что про них рсскзывть? Их знет и тк кждый второй ленингрдец; им посвящли стихи, они упоминлись прозикми…

Нш город полон другими львми – безвестными, словно выпрыгивющими н вс то из ничем не примечтельной прдной, то из куст в кком-нибудь окринном прке. Те прослвленные львы трдиционны: всегд они держтся прми, всегд являются в одной устновленной позе. Они нпоминют мне о призннии одного нгличнин – истребителя львов: "Когд первый в моей жизни худой и взъерошенный лев выскочил н моих глзх с рычнием н поляну из буш, меня порзил неожидння мысль: Стрнно, почему же он не держит првую лпу н шре, кк положено всем львм?"". Те львы стоят, вжные и неподвижные, десятилетиями и столетиями н одном месте и "держт лпу н шре", и с ними ничего не происходит.

А вот у этих, никому неведомых, – своя жизнь, своя история, свои приключения. И хрктеры у них свои, не трдиционные.

Смые прослвленные фрикнские охотники считют редкостью "прйд" – стю – в двдцть или двдцть пять львов, держщихся вместе.

Пойдите н Полюстровскую нбережную; н грнице между Выборгской стороной и Охтой, у бывшей дчи Кушелев-Безбородко, вы увидите мирно восседющих вдоль огрды двдцть восемь существ, под которыми следовло бы, конечно, утвердить пояснительные тблички: "Се лев, не собк", но которые тем не менее – львы.

В сдике у больницы имени Ленин, н Всильевском острове, вс может испугть пр необыкновенно свирепых небольших чугунных львишек, почти что рзъяренных котов. Присев н низких лпх, они склятся и фырчт, готовые кинуться н вс, приземистые, кк ящерицы.

Они появились тут срвнительно недвно.

В одном стринном путеводителе я обнружил кк-то двух тких львов у подъезд окринного домишки н Опочининой улице в Гвни.

Стрстный охотник н городских львов, я поехл к этому месту. Увы, путеводитель десятых годов недействителен в городе годов пятидесятых. Не только львов – и домик не обнружилось, и я был горько рзочровн.

Прошло еще несколько лет. Проходя случйно по дворм больницы Ленин, я остновился: знкомые по фотогрфии львы глядели н меня из подвльного помещения н больничных тылх; один лежл дже н боку…

Некоторое время спустя, идя в ту же больницу к зхворвшему другу, я с рдостью зметил, что мои львы вылезли из подвл и "шипят" из-под кустов боярышник н проходящих по больничной дорожке. Смоченные дождем, черные и блестящие, они походили не н львов, – скорее, н кких-нибудь "инострнцевий" – хищных земноводных кменноугольного период; но я искренне обрдовлся им: живы, знчит!

А потом мне удлось нйти и их родных бртьев – в Пвловске, н лестнице, ведущей к дворцу от речки. А зтем обнружились и более длекие родичи – возле Дворц культуры имени Ленин з Невской зствой, у смого звод "Большевик"…

Очень увлектельное дело охотиться н нших ленингрдских львов!

Иногд вс нтлкивет н них чистя случйность. Вы проходите в тысячный рз мимо знкомого дом по улице Хлтурин. У вс рсшнуровлся ботинок. Вы сворчивете – звязть шнурок – в первый попвшийся прдный вход и в темноте нтыкетесь н львиную пру, которую фотоппрт и то берет с трудом, – ткой мрк црит н этой древней лестнице. Кто устновил – точнее, уложил – их тут, когд, почему?

Но возможно и сознтельное выслеживние зверей. Кк-то со стороны "Астории" я проезжл н втобусе мимо Иския. Мой взгляд упл н сттую, стоящую н крыше собор с его южной стороны. Я двно ее знл: тут устновлен, если не ошибюсь, евнгелист Мтфей, из-з которого высмтривет рогтя бычья голов: Мтфея всегд изобржли "с тельцом", кк Луку с орлом, Ионн – с нгелом, святого Мрк… Позвольте! "Дремлет лев святого Мрк!" Рядом с Мрком должен быть обязтельно лев! А ведь н Искии устновлены все четыре евнгелист. Знчит…

Тким обрзом я "теоретически" устновил место, где следует искть очередного льв. Я только удивлялся, почему же я его до сих пор ни рзу не углядел: ведь мимо Иския я хожу уже полсотни лет?

Н следующий день я обошел знменитый собор еще рз "целенпрвленно". Лев обнружился. Только снизу его почти не видно: из-з одеяния святого чуть торчит львиный нос. Пондобилось взять билет и подняться нверх, чтобы сфотогрфировть зверя. Скжу прямо: я очень гордился открытием. Я чувствовл себя этким Леверрье, открывшим плнету Нептун не глядя н небо, путем мтемтических рсчетов. И снимком этим я весьм дорожу.

А с ткими снимкми ндо вообще поторпливться.

Я знл: н Лиговке, у бывшего звод Сн-Глли, стоят дв льв. Зводовлделец, видимо, желл – тм, в дореволюционном мире, – чтобы лев был его "фирменным зверем": у мгзин весов того же Сн-Глли, н Невском в доме No 8, против улицы Гоголя, до смой революции небольшой чугунный лев, кршенный в коричневую крску, дерзновенно стоял поперек тротур, нд входом в мгзин, рсположенный в "низке", в подвле; двух больших львов господин Сн-Глли пожелл иметь и у вход в зводскую контору. Бывя н этом зводе, еще в нше время (но до войны) я чсто видел их тм и все собирлся просить у дирекции рзрешения сфотогрфировть их.

Нконец, уже после войны, собрвшись, взяв фотоппрт, я приехл туд и… Львы сбежли. Их больше у вход не было, и – что хуже – никто не мог мне скзть, куд они исчезли. То ли это случилось до смены зводского руководств, то ли вообще помимо него… Следы львов пропли.

Огорченный, я уже решил, что, очевидно, дв прекрсных бронзовых зверя попли в руки если не "собчников", то специлистов по утилю. Одно другого стоит.

…Много времени спустя, проходя мимо эффектной церкви Ионн Предтечи, у Новокменного мост через Обводный, я вздумл подойти к ней поближе и посмотреть н что-то, меня зинтересоввшее. Обрщення в склд церковь был длеко не в нилучшем порядке; з ее углом громоздилсь огромня куч мусор, и н этой куче я неожиднно обнружил одного из сн-гллиевских львов. Кк говорят Бремы, Ггенбеки и Дреллы, "блгородное животное было в жлком состоянии", но целое и невредимое. Лев стоял тут, пристльно смотря поперек Обводного, точно н минуту остновившись перед мостом и рзмышляя, перейти его или нет…

Фотоппрт был при мне, и я зфиксировл его рздумье, И хорошо сделл: через неделю лев сбежл В отсюд. Куд? Кто мог мне рзъяснить это? Но теперь 4 уже не терял ндежды встретиться с ним где-либо Опять. И моя ндежд исполнилсь.

Пойдите в Московский прк Победы. Тм, нд небольшим кнлом, очень приятно отржющим в своей воде ближние деревья, вы увидите н обоих берегх его двух очень неплохих львов – близких родичей (инче говоря – копии) тех, что стоят н Неве против Адмирлтейств, или тех, которые окруливют эту же речку много выше по течению, у вгоностроительного звод… Видимо, это и есть дв сн-гллиевских близнец. А вот если вы зхотите узнть, ккими путями и по чьей комнде они удлились со своего исконного мест, почему один из них сделл дневку у церкви н Обводном, где в это время пребывл второй и кк они ншли друг друг, – тут я вм помочь не могу. Вм придется использовть мои покзния кк нить Аридны и остльные розыски производить смим…

Один мой знкомый, молодой еще, но очень уже известный и примечтельный рхеолог, звел себе, кк многие ученые, стрнное "хобби". Он соствляет "кототеку", знося н крточки днные о всех ему известных кошкх и котх, с их хрктеристикми, сведениями из биогрфий, фотоснимкми (если тковые имеются), документми – скжем, ветеринрными рецептми, выписнными н их имя, – и тк длее. Я, кк и все, привык к этому: хобби бывют рзные, ученый он большой.

Кк-то рз, рсскзывя мне о своей очередной экспедиции н Аму-Дрью, он вскользь упомянул, что в тугйных лесх н берегу этой реки ему поплся н песке свежий след тигр. "Я тут же соствил н этого тигр крточку… Дело в том, что тигров я рссмтривю, знете ли, кк котов; по-моему, для этого есть основния…"

Ну тк вот: подобно ему, я рссмтривю ленингрдских сфинксов кк рзновидность львов; для этого основний, н мой взгляд, тоже более чем достточно. А стя сфинксов в ншем городе не уступет львиной.

Конечно, н первом месте тут высятся дв Аменхотеп III, дв "сфинкс из древних Фив в Египте", устновленные в 1832 году н нбережной перед зднием Акдемии художеств. Дв изобржения мло чем примечтельного и слбого фрон, более трудов положившего н то, чтобы хоть кое-кк отбиться от нлетов кочевников, чем н ккие-либо ктивные действия в чуждых пределх, смотрят леж друг против друг, в глз один другому и, кжется, испытывют стыд. Ведь египтологи – особенно покойный кдемик В. В. Струве – двно рзглсили всем ленингрдцм, что нписно н плоском постменте кждого из них.

Длиння лент змысловтых иероглифов воплощет бессильное хвстовство нездчливого "влдыки Верхнего и Нижнего Египт, повелителя обеих Луков, могучего Бык, ужс сопротивных, строителя многих здний, рвного которому нет и не было в мире", и прочя, и прочя, и прочя…

Удивляться, впрочем, нечего… Если вы нпдете в любой строй гзете н титултуру Николя Второго – смодержц Великой, и Млой, и Белой Руси, цря Польского, великого князя Финляндского – и предствите себе последние годы его "блгополучного црствовния" и его конец, вы поймете, что психология монрхизм оствлсь неизменной н протяжении веков и тысячелетий…

Рвняться с этими "глвными сфинксми" Ленингрд другим, конечно, трудно: эти – подлинные египтяне; остльные – позднейшие, и чсто довольно грубые, подделки.

Вот почему я не буду тут говорить, скжем, о тех четырех, которые укршют Египетский мост через Фонтнку: они спроектировны и отлиты в Петербурге в XIX веке.

Они крсивы, но, рзумеется, ни млейшего привкус древности у них нет. Но мне, в связи с ними, интересно вот что.

Пойдите н млолюдную Можйскую улицу у Технологического институт. Тут, н првой ее стороне, высится огромный когд-то доходный дом. Войдите в подворотню. Внутри – смый обычный петербургский тесновтый двор, с высоченными стенми, с рзвешенным н веревкх бельем, с крошечным сдиком, огороженным зборчиком из выкршенного зеленым шткетник. И… И, предствьте себе, – с двумя точно ткими же литыми сфинксми, кк тм, н Египетском мосту. Это не сфинксы, – скорее, "сфинксихи". Они лежт тут, по-видимому у "бывшего подъезд" некогд стоявшего н этом месте небольшого особнячк, и смотрят пустыми глзми н дров, н игрющих н сфльте ребят, н сохнущие простыни… Откуд они здесь? Кто, при кких обстоятельствх устновил их? Не ндо большой нблюдтельности: это – родные сестры тех, с Египетского мост, отлитые в одной форме… Вероятно, кому-то, облдвшему влстью, понрвились мостовые скульптуры, и он прикзл отлить прочку сверх комплект и водрузить возле его дом… А может быть, тк поступил см скульптор? Кюсь, у меня до сих пор не хвтило порох выяснить, кк все это произошло, хотя сделть это стоило бы.

Едв ли не смыми удленными от городских центров сфинксми являются те, что лежт по четырем углм изящного фонтн-колодц (видимо, водопойки для црских лошдей) у подножия Пулковского холм, н строй дороге из Црского Сел в Снкт-Петербург. Тут же, чуть подльше вверх по холму, есть врезнный в откос хрмик-грот, в глубине которого когд-то тоже сочилсь струйк воды; у вход тут еще недвно почивли дв смых истощенных, смых обтрепнных, смых чхоточных н вид ленингрдских льв. Они были извяны из ккого-то непрочного известняк и тк изъедены временем и влгой, что смотреть н них было дже огорчительно…

Очень збвные мленькие сфинксы-плебеи со стертыми временем лицми охрняли десятилетие нзд вход в птеку н проспекте Обуховской обороны, недлеко от Володрского мост. Не зню, почему им не двли покоя: они появлялись то у одного, то у другого крыльц соседних Домов – и нконец исчезли. Смотришь, бывло, н них, вспоминешь стрый Шлиссельбургский тркт нчл век с его кромешными купеческими и мещнскими домишкми, с его окринным бытом, с трктирми и "полпивными", – и дивишься: кому из тмошних влдельцев могл прийти в голову причудливя идея – укрсить подъезд именно сфинксми? А ведь вот – укрсил!

Сфинксы у нс есть всякие; я могу укзть вм дже н пру чрезвычйно легкомысленных и кокетливых мленьких "сфинксиц", скорее нпоминющих кокоток прошлого столетия, нежели свирепые и згдочные мифологические чудовищ. Эти дв сфинкс-дмочки, извянные из мрмор, в кружевных чепчикх и тких же ночных рубшонкх, покоятся по обеим сторонм лестницы в вестибюле известного здния, бывшего дворц Юсуповых н Мойке, того смого, где был убит Григорий Рспутин. Они неплохой рботы, и н них стоит зйти посмотреть.

Я пишу эту глвку о "живущих рядом" в глубоком убеждении, что тк оно и есть. Они – сттуи, скульптуры – всегд рядом с нми, и они действительно живут.

Они живут и в некоем возвышенном, историческом смысле и плне. Я помню: в первые недели войны, приехв с фронт в город, я стоял возле фльконетов Петр вместе с другими ленингрдцми и с чувством тяжелой тревоги, в то же время и с некоторым удовлетворением, нблюдл, кк исчезли под песчным укрытием и гордый конь, и его могучий всдник – тот смый, который "нд смой бездной, н высоте, уздой железной Россию поднял н дыбы".

Новя бездн рскрылсь теперь перед Родиной; пришло ей время спрятть н некий срок свои сокровищ. Генильный пмятник оствлся с нми, но мы не хотели и не могли подвергнуть его опсностям бомбежек и обстрелов. Нм было некогд, очень некогд. Нм ндо было думть о нших детях и о нших солдтх, о противотнковых рвх и о противовзрывных щелях. Но мы подумли и о нем…

А потом я видел, кк в глубоких ямх укрывли н годы беды прекрсных скифских юношей, укрощющих диких коней н Аничковой мосту. И мне же выпло н долю немлое счстье спустя четыре долгих год присутствовть при их исшествии из блокдных могил; видеть, кк они снов стновились н свои пьедестлы, кк бы вглядывясь с недоумением и горечью в руины знкомых домов, в свирепые црпины снрядных осколков н грнитных плитх пнели под смыми их ногми, кк бы дивясь и рдуясь рдости ленингрдцев, приветствоввших их воскрешение, – символ возрождения многострдльного и героического город н Неве.

Я видел тут же неподлеку н Невском – не в тот год, позднее, – кк, возвышясь нд многотонной втоплтформой, стоя во весь рост, нпрвлялся в Петергоф зново отлитый по стрым репродукциям, по фотогрфиям похищенный гитлеровцми Смсон. И его победное шествие сопровождл спокойно-рдостня толп: нм, ленингрдцм, было по сердцу видеть и знть, что, злечивя рны своего город, мы восстнвливем не только его жилые дом, не только зводы и фбрики, вокзлы и рельсы дорог. Мы озбочены и их судьбой, судьбой "живущих рядом" мрморных, чугунных, бронзовых великнов, которыми любовлись поколения нших предков, и которых мы хотим оствить для долгой жизни, оствить для нших отдленных потомков…

Был в Ленингрде один пмятник, не вызыввший бурных чувств восторг у знтоков и все же з дни блокды ствший по-особому милым нм, блокдникм. То был Ектерин, окруження деятелями своего времени, в сквере перед Тетром имени Пушкин.

Этот пмятник со дней его устновки вызывл шутки и нрекния. Не удовлетворял стилистический эклектизм втор, решившего большую монументльную группу в форме, нпоминющей издли нстольный председтельский колокольчик, ручкой которому служит см фигур импертрицы. Пмятник этот не был в нчле войны обложен мешкми с землей, не был убрн в ккую-нибудь трншею. "Фелиц" в своей тяжелой порфире остлсь стоять под снегми и ветрми, под бомбежкми и обстрелми сорок первого, сорок второго, сорок третьего годов. С Алексеем Орловым, с Безбородко, с милоликой Дшковой, сим любезным президентом Акдемии нук, с полководцми Суворовым, Румянцевым и светлейшим Потемкиным. Он освещлсь то безжлостной блокдной луной, то холодным светом "люстр", которые немецкие рзведчики подвешивли нд городом перед бомбежкми. И мы, блокдники, чсто проходили у ее подножия. Из всех крупных скульптур Невского проспект он единствення "не спустилсь в убежище".

И это нрвилось нм, блокдникм. Он жил вместе с нми. Ведь сттуи город живут вместе с ним "во дни торжеств и бед нродных"!

Но ведь и по-другому – уже не возвышенно, просто, по-бытовому – все они тоже "живут".

Многие из них "хворют". Пойдите в Летний сд, приглядитесь к его сттуям, с смых юных лет милым кждому ленингрдцу. Поезжйте в Некрополь, к Невской лвре. Стрння прокз поржет лиц, руки, ноги многих извяний, точит пльцы, покрывет щербинкми щеки, уродует носы… В воздухе современного город с кждым годом повышется процент взвешенной в тумне, во влжности серной кислоты: он обрзуется из кменноугольного дым. Дождем и росой он оседет н поверхность мрморных тел, рзъедет их, преврщя мрмор в гипс…

Возникл целя медицин, скоря помощь сттуям. Им делют компрессы и примочки, их оперируют, им "приживляют" дже новые носы, пльцы, уши. Они проходят "душевые процедуры"… Помогет? Кк и людям: чтобы излечиться окончтельно, ндо переменить условия. Ндо позботиться, чтобы воздух Ленингрд очистился от вредных примесей: это будет полезно не только кменным существм… Ну, пок он еще зсорен, – конечно, их ндо лечить…

Лечить и соблюдть гигиену. Знете ли вы, что бронзовые и мрморные гигнты нших площдей и сдов ходят в бню? Не чсто, но рз в году обязтельно.

Нкнуне Первого мя нступет их "бнный день", точнее – "бння ночь". Из многих пожрных чстей выезжют в это рннее утро мшины с брндспойтми и рссыпются по городу. Струи воды удряют в позеленевшую бронзу, в потемневший от копоти и пыли кмень. Сттуи купются и к прзднику предстют обновленными.

Обычно эт процедур проходит без всяких осложнений. Но случются и неожиднности.

Лет двдцть нзд мощность пожрных втонсосов неожиднно для тех, кто ведет этими купниями, резко повысилсь: новя техник! Струи стли бить под знчительно большим нпором. Конечно, было рссчитно, что никких поломок от этого возникнуть не может, но всего предусмотреть нельзя.

…Крсня огромня мшин рзвернулсь против бронзовой Ектерины. Струи удрились о пмятник. И вдруг из-под склдок пышных одежд, из порфиры црицы, из кринолин Дшковой, из ботфорт и кмзолов цредворцев взвились и рсктились по грвию дорожек черные и пестрые мячики: мленькие крепкие мячики-рпчики дореволюционных лет; современные многоцветные; зшитые в войлочную шкурку теннисные; хрупкие плстмссовые, тип пинг-понговых… Десяток, второй, третий… Больше сорок мячей собрли пожрные в этом сквере.

Сколько же десятилетий мльчишки бомбрдировли "богоподобную цревну Киргиз-Кйсцкия орды" своими непочтительными снрядми, и половин из них нвсегд оствлсь во влсти бронзовых цредворцев! Стрые пожрные мшины ничего не могли поделть с этим: силы их струй не хвтло. А вот новое оборудовние дло свой эффект незмедлительно: мячики брызнули оттуд вместе с клокочущей водой.

Збвня история? По-моему – збвня! И он тем более убеждет меня в првильности моего отношения к обиттелям великого музея скульптуры – Ленингрд. К его мрморному и метллическому нселению. Они – по-своему живые. Они живут рядом с нми. И спсибо им з это.

ИМЕНИ БАРМАЛЕЯ?

Год дв-три нзд я ехл в втобусе по Большому проспекту Петрогрдской стороны.

Молодя мм с пятилетней дочкой встл, чтобы выйти н ближйшей остновке.

Водитель громко объявил по рдио:

– Сле-дую-щя ост-нов-к Бр-м-леев улиц!

И тотчс же прозвенел перепугнный голосенок де вочки:

– Ммочк, не ндо тут сходить! Я – боюсь!

– Что ты, Тточк, чего ты боишься?

– Д!!. Бр-м-ле-ев!..

В вгоне зсмеялись, у меня – топонимист – срзу же зшевелился в голове вопрос: "А почему, собственно, ткое нзвние?? Почему улицу нзвли Брмлеевой? Не потому ведь, что есть созднный К. И. Чуковским стршный рзбойник Брмлей? Или, ноборот: кк пришло в голову Корнею Чуковскому тк окрестить своего крйне отрицтельного героя, если в Ленингрде н Петрогрдской стороне еще с петербургских времен существует Брмлеев улиц? Улиц имени Брмлея?.."

Вернувшись домой, я зписл "проблему" н крточку и устновил крточку н подобющее ей место в кртотеке, в рзделе "вопросы". Он окзлсь тут недлеко от другой, однотипной, с зписью: "Кк возникло в голове Алексея (Николевич) Толстого имя злой крысы в "Золотом ключике"? Крысу зовут Шушр, между Ленингрдом и Пушкином, где много лет жил Толстой, искони веков существует деревушк, зтем и железнодорожный полустнок, Шушры… Ккя между этими двумя именми связь?"

Долгое время секрет Брмлея оствлся в рубрике "нерешенное". Собственно, в принципе топоним "Брмлеев" не соствлял особой тйны. В Ленингрде бесчисленное множество проездов, переулков, городских урочищ носят нзвния, произведенные от имен и фмилий ( порою – прозвищ) их двних влдельцев или первых нсельников. В чстности, многие улочки Петрогрдской стороны именовны именно тк; рзличие между ними глвным обрзом в том, кто являлся "эпонимом", крестным отцом той или другой из них.

В одних случях у них явно ристокртическое происхождение: Белосельский проспект н Крестовском несомненно был связн с фмилией князей Белозерских-Белосельских. Им же обязн своим нзвнием и соседняя Эсперов улиц, нзвння в честь одного из этих князей, имевших тут земельные влдения (звли его Эспером); дореволюционный Дункин переулок, может быть, восходит к родовитой фмилии шотлндских выходцев Дункн, влдевших некогд учсткми у нынешней мечети и у двно снесенного деревянного цирк "Модерн" [58]. В других – и тких несрвненно больше – нзвния возникли по именм куд менее слвных влдетелей – купчиков, городских мещн, почетных грждн, фбрикнтов, собственников земель н зхолустной, еще в нчле XX век имевшей полудчный, усдебный хрктер, Петербургской стороне. Из этих лиц весьм многие влдели тут, может быть, еще в стрых "слободх" – Зелейной, Ружейной, Пушкрской – не чем-либо другим, кбкми, трктирми: нрод имел двно устновившееся обыкновение нректь улицу, примечть ее либо по хрму божию, либо по злчному месту – кбку. Рядом с Введенской (по церкви Введения), Мтвеевской (н которой стоял Мтвеевскя церковь), Церковной (к ней примыкл северной чстью здния Князь-Влдимирский собор) появились многочисленные Плутловы, Шмшевы, Полозовы, вероятно, и Брмлеев улиц.

Тким обрзом, ее основу, несомненно, соствляет личное имя – фмилия Брмлеев или прозвище Брмлей. Но кк только вы по рхивным ли днным, путем ли чисто теоретического нлиз слов – дойдете до этой гипотезы, стновится ясным, что это – не окончтельное решение проблемы, ибо откуд могли взяться и ткя фмилия и ткое имя? Что они-то знчт?

Тйной в квдрте оствлось происхождение этого же имени в слвной н протяжении нескольких поколений между млыми детьми и их родителями скзке Корнея Чуковского.

Довольно долго я кк-то не рисковл в этом последнем случе пойти по ниболее простому и прямому пути: попросить объяснения у смого втор. Это кзлось не вполне удобным: кждый скзочник имеет полнейшее прво выдумывть ккие угодно клички и прозвния своим персонжм и чуть не обязн доклдывть читтелям, почему он остновился н тком-то из них…

Но топонимисты (и я в том числе; можно это рспрострнить шире – все коллекционеры) – люди одержимые; в этой одержимости мы способны н все.

Я нписл Корнею Ивновичу письмо. Нписл, отпрвил, но полгл, что, всего вернее, он любезно ответит мне: "Д знете, кк-то тк, без особых здних мыслей… Пришло в голову устршющее имя, и нзвл злодея Бр-м-ле-ем…"

Но еще прежде чем мое письмо попло к дресту, мне случилось смому побывть у него. И вот тут-то, в Москве, в Брвихе, я выслушл от него ткую преинтересную историю.

В длекие времен (не скжу – до революции или в первые годы ее)

Корней Чуковский и художник Мстислв Добужинский гуляли однжды по городу. Они збрели н Петербургскую сторону, им не слишком известную, и н углу узешенького проулк увидели ндпись: "Брмлеев улиц".

Художник Добужинский был человек любознтельный. Он потребовл от литертор Чуковского объяснения этого нзвния. "Если улиц – чья? – Брмлеев, знчит был – кто? – Брмлей", – резонно утверждл он и желл узнть, кто это – Брмлей, почему он Брмлей и по ккой причине в его честь нзвли улицу?

Прикинув возможности, Корней Ивнович выдвинул ткую гипотезу. Легко могло случиться, что в XVIII, скжем, веке в Снкт-Петербург переехл из Англии человек, носивший довольно обычную для выходцев из этой стрны фмилию Бромлей. Он мог окзться тут в кчестве ккого-нибудь зморского глнтного умельц – ну хотя бы в кчестве придворного цирюльник, кондитер, еще кого-либо. Носители этой фмилии в России были известны. Один из них свободно мог приобрести землю н Петрогрдской, построить тут дом или дом вдоль ккого-нибудь незнчительного и пустого прогон или вдоль дороги… Получившуюся тк улицу могли прозвть Бромлеевой. Но ведь вот переделли же нзвние "Холлидэев остров" в "остров Голодй". Могли "перестроить" и Бромлееву улицу в Брмлееву. При переходе имен из язык в язык и не то еще случется!..

Кзлось бы, объяснение получилось не хуже, чем любое другое. Но Мстислв Влеринович Добужинский возмутился:

– Не хочу! – решительно зпротестовл он. – Не хочу ни прикмхеров, ни прфюмеров! Я см зню, кто был Брмлей. Это был – стршный рзбойник. Вот ткой.

Рскрыв этюдник, он н листе бумги нбросл стршного, устого злодея и, вырвв листик, подрил нбросок Корнею Ивновичу. Тк и родился н свет новый бук – Брмлей, детский пистель Чуковский сделл все, что было нужно, чтобы этот новорожденный зжил плодотворной и впечтляющей жизнью. Первый же обрз Брмлея сохрнился у него в знменитой его "Чукоккле".

Тким обрзом мне стл известн совершенно петербургскя история личного имени литертурного героя. Что же до истории топоним, нзвния улицы, то, хотя предложення К. И. Чуковским версия его происхождения и является довольно првдоподобной, все-тки, чтобы он из гипотезы превртилсь в ксиому или хотя бы в теорию, ее ндо тщтельно подкрепить рзыскниями в рхивх и докзтельствми. Инче – ничего не получится [59].

Кждый город, обрзуясь, вырстя, нкпливя фкты своего исторического рзвития, создет и свой топонимический фонд. Обычно в нем обнруживются кк бы дв нпрвления. С одной стороны, родятся нзвния, типичные для любого город этой же стрны, ткие, кк всюду. С другой – появляются топонимы, хрктерные именно для днного город. С третьей – возникют имен, просто-нпросто перенесенные из других мест стрны, взятые взймы у стрших по времени рождения городов.

Примером третьего рзряд, нименее, конечно, любопытного, у нс может служить имя Сдовой улицы. Может быть, пышные сды по ее протяжению и сыгрли известную роль в ее нименовнии, но, вероятнее всего, обрзцом для него послужило нзвние стринной Сдовой улицы в Москве; может быть, его перенесли "н берег Невы" именно московские переселенцы. Может стть примером, с существенной оговоркой, и Моховя улиц. С ней произошл весьм обычня в топонимике – нуке об именх мест – история.

Н первый взгляд и он точно повторяет имя московской Моховой улицы. Н деле же все куд сложнее. Петербургскя Моховя – позднее изменение другого нзвния – Хмовя, Хмовскя улиц. Почему "Хмовя"? Это слово в XVIII веке и рнее ознчло "ткцкя": "хмовник" знчило "ткч". Н Фонтнку в середине XVIII век перебрлся из Москвы ткцкий – "хмовный" – двор. Были переселены и мстеровые – "хмовники". Неподлеку рсположилсь Шплерня – текстильно-ткцкя мнуфктур. Весь рйон стл "хмовным", ткцким, и улиц, тянущяся вдоль него, получил имя Хмовой, ткцкой. Только в середине XIX столетия он превртилсь н плнх в Моховую; есть основния полгть, что эт переделк произошл под косвенным влиянием московского обрзчик, хотя московскя Моховя не имел никкого отношения к ткчм и ткцкому делу. Он был проложен по месту, где когд-то шумел "моховой рынок", – подмосковные крестьяне продвли тут нрытый в лесх мох для конопчения бесчисленных срубов деревянной столицы.

Обрзцов общерусских, не "чисто питерских" нзвний в городе н Неве, рзумеется, пруд пруди. К ним относятся все имен, произведенные от личных имен и фмилий кк знтных, тк и простонродных. Нет ни ндобности, ни возможности перечислять их тут: слишком их много. Ккя-нибудь Сутугин улиц у Нрвских ворот, Бтенин и Флюгов переулок н Выборгской, Плевские улицы з Невской зствой, Языков переулок возле Лесного и Лнской – вот плебейские, купеческие или рзночинные, нименовния этого род. Пригороды же – Лнскя – от грфов Лнских, Кушелевк – от Кушелевых-Безбородко – до сих пор хрнят пмять о богтых поместьях, окзвшихся в конце концов в черте город.

Ничего оригинльного не предствляют собою хрмовые, церковные имен. Петербургский термин "у Покров" мло отличется по смыслу от московской "Покровки" (д и в десяткх других городов встречются или встречлись нзвния этого же знчения и происхождения). Об обязны своим существовнием церквм, сооруженным в честь прздник Покров. Успенские, Введенские, Никольские переулки и улицы существовли повсюду: немло их было и в Петербурге. Единственное, что отличло эти имен от их более древних прототипов, – это официльня, грммтически првильня форм.

Геогрфическое имя сплошь и рядом испытывет ткую же судьбу, кк гльк н морском прибережье. Внчле береговой щебень предствляет собою множество остроугольных обломков кмня. По прошествии десятков и сотен лет, от постоянного движения в полосе прибоя, кмешки сглживются, округляются, приобретют типический вид гльки. Тк и в топонимике. Когд-то московские улицы могли тоже носить нзвния Покровской, Лубянской, Иокимо-Анненской. Постоянное движение их в живой речи обточило, округлило их, превртило в Покровку, Лубянку, Врврку, Якимнку. "Улиц где стоит Врвринскя церковь", "улиц, где живут ткчи-хмовники", – все ясно и рционльно. "Врврк", "Якимнк", "Хмовя-Моховя" – просто нзвния, и больше ничего.

Петербург н несколько веков моложе Москвы, и этот процесс "офмильяривния" официльных имен не мог зйти в нем тк длеко, кк в древней ншей столице. Но и тут нблюдлось (д и всегд будет нблюдться) общее движение имен мест в этом же нпрвлении – в сторону упрощения, в сторону, тк скзть, сглживния углов, преврщения их из слов и словосочетний с вещественным смыслом и знчением в чистые топонимы.

Этот процесс превртил в Питере "улицу (поэт) Жуковского" в "Жуковскую улицу" и "Гостиный двор н учстке грф Апрксин" в "Апрксин двор".

Но в общем ленингрдские имен проездов, площдей, скверов ближе к официльному типу, нежели московские.

Смый интересный рзряд предствляют собой те нзвния, которые типичны и хрктерны только для Петербург, связны с понятиями и терминми, живущими в нем одном, и уходят корнями либо в совершенно особенный быт и жизнь невской столицы, либо в специфическую этногрфию мест, н котором город возник.

Лет шестьдесят нзд, во дни моего детств, меня нередко вывозили по рзным поводм и причинм в тогдшние ближние пригороды – в Лесной, в Удельную. Тогд уже зпло мне в пмять любопытное нзвние одной из дльних окринных улиц – тм, з Круглым прудом, среди пустырей и полудчных усдеб северо-зпдной окрины Питер. Он носил длинное имя: "улиц Крл и Эмилии".

В этом имени все своеобрзно. Исконно русской топонимике никогд не были свойственны нзвния, предствляющие собой конструкции с родительным пдежом от имен собственных, д и вообще от любых существительных, довольно обычные у нродов Зпд.

Фрнцузскому "Плс де л Грэв", т. е. площдь Грвия, песк, у нс соответствовл "Песочня улиц", "Песчнк", "Пески"… Тм, где фрнцуз охотно нзывет площдь "площдью Звезды", мы предпочитем конструкцию тип "Звездня улиц". Мы уже видели, кк из двойной основы "Иоким и Анн" русский язык сотворил единую – "Якимн" – и нзвл улицу в Москве "Якимнкой". Срзу же можно скзть, что улиц Крл и Эмилии нзвн не русскими людьми. А кем же?

Вокруг Петербург (в том числе и по его окринм) вплоть до революции можно было нблюсти немло немецких – больших и меньших по мсштбу – колоний. Огромня Сртовскя колония существовл против Обуховского звод н првом берегу Невы. Было срвнительно небольшое немецкое поселение и вблизи Лесного. Это были тесно сплоченные и резко обособленные от их русского окружения общины, связнные своим уклдом, своими нрвми, религией, языком, трдициями. С совершенно иной этногрфической средой. Нселяли эти колонии, рзумеется, люди рзной социльной приндлежности, рзличной состоятельности, рзных кругов, но чще всего – мещне. Немцы.

В немецкой общине з Лесным, по местному преднию, жили некогд две семьи. К одной приндлежл юный Крл, к другой – прекрсня Эмилия. И вот получилсь немецко-петербургскя версия Ромео и Джульетты.

Чувствительное сердце Крл было пленено прелестью юной Эмилии. Нежня фрейлин Эмми тоже взглянул н Крльхен стыдливым взором. Но ппы и ммы – и те и другие! – узнв об их любви, дружно скзли "нейн!" (не "нйн!", кк вырзились бы грубые берлинцы, нежное "нейн", н чистом петербургско-немецком дилекте). "Нейн! – сердито скзли родители, и дже дедушк Иогнн, и дже прббк Луиз. – Крльхен хотя и рботет у господин Луренберг, но получет еще мло. Подождем, пок он будет зрбтывть достточно, чтобы нчть отклдывть "зэйн клейнес Штц!" – сбережения".

Прошло десять лет. Крл стл зрбтывть достточно и уже отложил некоторое "Штц", но ппы и ммы, обсудив вопрос, снов скзли "нейн!": "Вот когд Крльхен будет получть не меньше, чем господин Кистер…"

Прошло еще двдцть лет, и детки снов попросили рзрешения пожениться. Но родители опять скзли: "О нейн!" Скзли все, кроме прббки Луизы, ибо он уже двно умерл, и дедушки Иогнн, которого рзбил прлич.

И тогд пятидесятилетние Крльхен и Эмилия посмотрели друг н друг, взялись з руки, пошли н Круглый пруд и бросились в этот Круглый пруд и утонули в этом Круглом пруду. И когд их тел нутро вытщили из Круглого пруд бгрми, они все еще держли друг друг з руки.

И тогд господин пстор Ауэр, и господин никелировщик Клемм, и господин учитель Кчкерих посоветовли прихожнм нзвть их именми улицу, по сторонм которой росло больше всего сирени и черемухи и где весной пели муринские соловьи, чтобы отметить столь удивительную швбскую любовь и не менее дивное послушние родителям.

Я не поручусь, что это было и происходило букв в букву тк, кк тут рсскзно, – кое-что я додумл. Но улиц существовл и носил чувствительное имя свое долго, очень долго – до Революции и дже несколько лет после нее. А зтем ее переименовли. Ее нзвли Тосненской улицей.

Есть под Ленингрдом поселок и железнодорожня стнция Тосно. Возле них протекет и рек Тосн, приток Невы. Рек примечтельн: геологи утверждют, что некогд не он был притоком могучей Невы, , нпротив того, огромня новорождення рек Нев, прорввшись из Лдоги н зпд, впл в млую, мелководную, но древнюю Тосну: смое имя этой речки, по мнению языковедов, ознчло некогд "узкя". Всю долину Тосны злили невские воды.

Ну что же, почему бы и не нзвть ккую-либо из ленингрдских улиц Тосненской, тем более что в дни войны поселок Тосно и стнция Тосно сыгрли свою роль при освобождении Ленингрд от блокды.

Но ведь, несомненно, было бы много рзумнее придть имя "Тосненской" одной из новых улиц в юго-восточных рйонх город, одной из тех, что туд, к Тосне, тянутся. А причудливое, чисто петербургское, четко хрктеризующее допотопный быт некоторых питерских, онемеченных по прихоти Ектерины Второй и ее нследников, окрин имя "улиц Крл и Эмилии" сохрнить для потомков кк любопытный музейный экспонт.

Имен мест – ткие же пмятники прошлого, кк бшни древних крепостей, крски стринных икон, черепиц боярских теремов или деревянные мостовые Господин Великого Новгород. Без особой ндобности, без острой необходимости их уничтожть нельзя.

Вернусь однко, к основной теме.

Н првом берегу Невы, высоко вверх по ее течению, есть место, именуемое "Уткин зводь". Для нчинющего топонимист имя это соблзнительно: его можно удобно объяснить кк "зводь, в которой когд-то кто-то увидел, убил, поймл утку. Дикую утку". А может быть – домшнюю? А может быть, утк от охотник тут удрл?

Топонимист более опытный покчет головой: куд больше шнсов для иного объяснения. Несомненно, местом некогд влдел некто по имени Уткин (или Утк). Приндлежвшя ему "зводь Уткин" мло-помлу, под воздействием обычных в русской топонимике зконов, неминуемо должн был превртиться в Уткину зводь. Во всяком случе, никких нрушений норм и зконов русской топонимики это нзвние в себе не содержит.

Не слишком длеко от Уткиной зводи, н том же првом невском берегу, в дореволюционные времен н генерльных плнх Петербург можно было прочесть другую, куд менее ожиднную ндпись, дже целых две. Тут змеилсь по пригородным пустырям ничтожня – почти ручей! – речк Оккервиль. Тут же знчилсь и "Оккервильскя волость".

"Кентервильское привидение"?.. Понятно: это – Великобритния. "Собк Бскервилей"?.. Тинственно, но естественно, ибо и он обитл в Девоншире – Англия… Брззвиль, Леопольдвиль, Стенливилль – Африк, Конго. А тут, рядом с Охтой и Уткиной зводью, тоже "виль"?.. Откуд здесь могло возникнуть ткое имя, досуществоввшее до нших дней: если я не ошибюсь "Оккервильский сельсовет" рботл еще во времен нэп? Д и сегодня в некоторых спрвочникх вы можете нйти речку Оккервиль – приток реки Охты.

Чтобы рзрешить згдку, я позволю себе рсскзть здесь еще одну совершенно петербургскую историю.

Мой добрый друг весьм увлеклся вицией. Н протяжении многих лет он всеми способми увеличивл число своих знкомых из летного мир и в конце двдцтых годов зполучил уйму приятелей среди ленингрдских летчиков. При млейшей возможности он совершл, пусть дже крткие, полеты, и, думется, его "нлету" могли позвидовть многие люди воздух. Всюду у него были друзья.

В 1930-м или 31-м году он рсскзл мне, нстоятельно требуя ее рзгдки, следующую "летную" новеллу.

Один из его видрузей, рботвший н тогдшнем Коменднтском эродроме в Новой Деревне, приглсил его кк-то под вечер "подлетнуть" нд северо-зпдными пригородными полями. "Походить по коробочке" нд эродромом (тм, где летл некогд Юбер Лтм) и, может быть, дже "сходить в зону" [60], "попилотжить". Рзумеется, приглшение было принято.

Перед зктом, при низком солнце, предвещвшем и нзвтр отличный летный день, друзья – летчик и "бгж", т. е. пссжир, – пошли в воздух. Мой друг нслждлся: вечерний полет у большого город всегд хорош, близ Ленингрд – с его Невой, с зерклом злив, куд сдится солнце, с лесистыми крельскими длями н северо-зпде, с еле зметной полоской Лдоги, все яснее отмечемой дорожкой бликов под встющей нд озером луной, – может доствить огромное удовольствие.

Любители полет пошли н последний круг перед посдкой. И в этот миг пссжир зстучл по плечу пилот. В чем дело?

Пссжир покзывл вниз, впрво, выржя полное недоумение. Что тм ткое?

Летчик посмотрел з борг и в тком же недоумении пожл плечми. Он увидел то, чего, летя с этого эродром ежедневно и по многу рз, никогд доныне не змечл. Или н что, по ккой-то стрнной игре случйности, ни рзу не обртил внимния.

З Коменднтским полем тогд простирлсь – к деревне Коломяги в одну сторону, к Лхте – в другую – обширня низмення, болотистя рвнин, поросшя ярко-зеленой трвой, хрктерной для тких зболоченных лугов. Ее он видел ежедневно. Но сегодня посредине ее, неподлеку, он зметил – н это и покзл пльцем пссжир – стрнное очертние. Сверху кзлось, что по влжному лугу кто-то провел титническим рейсфедером линии своеобрзного чертеж, обрисовв н земле – то ли узенькими кнвкми, то ли прокошенной в трве межой – огромный, в сотни метров поперечником, првильный пятиугольник. Это нпоминло – отсюд, сверху – рисунок огромной короны, н кком-нибудь стилизовнном гербе…

"Что ткое?" – спршивл пссжир. "Предствления не имею! Впервые вижу! – рзводил, нсколько это доступно пилоту, рукми его друг. – Может быть, новостройк ккя-нибудь нмечется?"

Летчик "зложил вирж", нмеревясь вторично и пониже пройти нд стрнным "объектом", но тут произошл вторя неожиднность: он, видимо, потерял нпрвление и не вышел н нужный курс. Нйти повторно любопытный "чертеж" не удлось, время быстро шло к зкту, и пор стло идти н посдку.

Н земле друзья подивовлись н незнкомую "детль местности" (об считли себя неплохими знтокми городских окрестностей – один с "земли", другой с "воздух"), порсскзли про нее другим товрищм, но большого волнения не вызвли, и порешили н том, что звтр же с утр, при первом инструкторском полете, летчик рзыщет стрнную фигуру, пройдет нд ней "н бреющем" и рзглядит, что он собою предствляет.

Но вечером н другой день он позвонил своему другу в полном недоумении: ничего похожего н то, что им вчер привиделось в окрестностях эродром, не было. "Д брось ты!" – "Д я же все тм искрестл – вот кк! Решительно ничего… А вот – кк хочешь: не сумсшедший же я? Нет и нет!"

Тк н этой точке прошло лето, потом осень, зим, весн. В середине лет следующего год мой приятель был поднят с мест и оторвн от дел тем смым летчиком. Летчик имел вид луквый и смущенный: "Д понимешь ли – штук ккя. Д видел я опять вчер эту чертовщину… Н том же месте, точь-в-точь ткя же штук… А сегодня, сколько ни летл, – ничего нет…" Тйн сгустилсь до чрезвычйности, и ключ к ее рзгдке у них не было.

Тогд-то мой друг и пришел ко мне и рсскзл мне все, что их смущло. И нрисовл мне н бумжке очертния той стрнной геометрической фигуры. И кк только он это сделл, я скзл: "А… Погоди-к, погоди-к!" – и полез в письменный стол, и вытщил оттуд стрый, дореволюционный еще плн Снкт-Петербург, и рзвернул его н столе.

Н плне четко было обознчено Коломяжское скковое поле, чуть выше его н пустых местх крсовлся обрисовнный пунктиром пятиугольник и шл курсивня ндпись: "Осттки шведского укрепления XVII век". И мой приятель хлопнул себя по лбу: "Тк вот что мы тогд видели!"

Все стло понятно: н земле уже очень двно полностью изглдились все следы существоввших некогд здесь сооружений; теперь можно бродить по этим болотистым прострнствм годми и не зметить ничего. Но в земле, в почве, в ее свойствх, в связи с этим и в рстительности этих мест, рзниц сохрнилсь. Н том прострнстве, где когд-то поднимлись влы и глсисы крепостного сооружения, и по сей день рстет не ткя трв, кк тут же рядом. Поднимются иные лопухи, по-другому кустится крпив. И сверху, с воздух, это бросется в глз…

Бросется, д не всегд. Бросется, д не под любым углом зрения. Чтобы зметить тот гигнтский "чертеж", ндо лететь нд ним н точно определенной высоте, в то время, кк и солнце стоит н тком-то именно, не кком-либо ином грдусе нд горизонтом, и светит именно по одному из всех шестндцти румбов ктушки компс. Знчит, стоит нрушить одно из этих условий – не зня, в чем дело, вы обязтельно нрушите их, – и вы ничего не увидите, кк не увидел ничего нш летчик н звтр того удчливого дня. И лишь когд все необходимые условия внезпно совпли – это случилось примерно через год, – сокровенный рисунок, пмятк прошлых веков, подобно письменм древнего плимпсест – двуслойной рукописи – проступил из-под последующих нслоений и окзлся зримым из кбины смолет…

Я припомнил здесь эту, ни в коей мере не топонимистическую новеллу потому, что в моих глзх он перекликется с топонимом (и гидронимом – именем ручья) Оккервиль. Они сверстники, этот стрый шведский бстион и это строе шведское же имя. Н берегх ручья Оккервиль во время оно, в XVII веке, во времен допетровские, стоял мыз некоего шведского офицер, господин (Оккервиль – дворянскя фмилия) Оккервиля, и в известном смысле имя ручья сохрнилось доныне кк некий пмятник ншей победы нд шведскими зхвтчикми. В смом деле: мы отлично знем, что петровское "окно в Европу" было прорублено русским нродом в результте вековой борьбы со шведми. Мест вокруг Ленингрд много рз переходили из рук в руки. Историческя спрведливость восторжествовл, и шведские крепости Ниеншнц и Нотебург – шведские форпосты н Лдоге и н Неве – превртились в нши русские местности, в нши русские укрепления.

С тех пор кк это случилось, все некогд сооруженное тут противником стло пмятником нших побед, слвы русского оружия. Нм нечего стыдиться ншего прошлого; нм не приходится скрывть, что было время, когд эти древние русские мест были зняты хищными соседями.

Нши бртья эстонцы не смущясь именуют свою столицу стрым именем Тллин, ведь это знчит "Дтскя крепость": основн-то Тллин был дтчнми-зхвтчикми. "Домский собор" в Риге или рзрушенный фшистми во время Отечественной войны "Дом Черноголовых" были пмятникми не лтышского, чуждого лтышм зодчеств рыцрей-крестоносцев. И тем не менее ни одн экскурсия по Риге не обходит Домский собор. "Черноголовые" терзли лтышский нрод, "Черноголовых" нет теперь в Лтвии, но их "дом", пок он стоял, должен был и мог рссмтривться не кк монумент во слву немецких рыцрей, кк пмятник лтышскому нроду, выдержвшему вржескую оккупцию и оствшемуся смостоятельным нродом. Нцией.

Есть н ншем предквкзском юге соленые озер, до сих пор именуемые Бтлпшинскими. Кто ткой был Бтл-Пш, двший им нзвние? Это был турецкий полководец, приведший сюд в 1790 году довольно сильную рмию с целью поднять против России нроды Квкз. Нездчливый военчльник был н голову рзгромлен у нынешнего Черкесск, и этот городок полтор столетия именовлся Бтлпшинском, увековечивя, рзумеется, не имя турецкого пши, победу небольшого русского отряд нд его "ордой". Имя город стло своеобрзным "нтипмятником". И, говоря по првде, я рд, что хотя бы в нзвнии соляных мирбилитовых озер эт прекрсня топонимическя нсмешк нд высокомерным вргом доныне сохрнилсь.

Я вполне уверен, что нм следует, охрняя все созднное н берегх Невы нми, не упускть с глз долой и следы суровой, с переменным счстьем протеквшей, нродной борьбы з выход к Блтике.

Не ндо ствить н речке Оккервиль или н болотистых полях з Новой Деревней пышных пмятников. Но кк-то отметить эти мест – рзбить тм небольшие скверы, устновить меморильные доски – необходимо. Отмечем же мы ту линию, до которой дорвлись под Ленингрдом фшистские полчищ в 1941 году и где они были остновлены. Мы увековечивем этим не их эфемерную "победу" в нчле "блиц"-войны, их сокрушительное поржение сорок третьего и сорок четвертого годов. И хорошо делем, что увековечивем.

Точно тк же следовло бы поступть и с только что мною описнными местми. А уж тем более обязтельно охрнять и поддерживть другие пмятники прошлого, те, которые, кстти говоря, не требуют для ткой охрны никких решительно зтрт. Те, которые не нужно ни рестврировть, ни золотить, ни окршивть. Которым ндо только не мешть существовть.

Я, кк это легко понять, говорю об исторически знчимых топонимх. Не обо всяких, но именно о знчимых, точнее, знчительных с более общей и с менее профессионльной точки зрения. Иногд по историческим (кк, скжем, московский топоним "Лефортово") причинм. Иной рз по историко-социологическим (нпример, нши нзвния улиц Петрогрдской стороны, восходящие к именм петровских и послепетровских рбочих слободок – Пушкрскя, Зеленин (Зелейня, т. е. Пороховя), Ружейня (т. е. Оружейня) – или предствляющие интерес языкового курьез – уже мною упоминвшяся Моховя-Хмовя, т же Зеленин-Зелейня) основниям… Можно укзть множество свойств и особенностей, делющих имя мест дргоценным свидетелем чего-либо, что только через него и может быть восстновлено. Есть в Белоруссии местечко Викторк, и, кроме кк в звуке этого имени, восходящего к лтинско-польскому "виктория" (побед), нигде не сохрнилось живого воспоминния о битве, некогд рзыгрвшейся возле него, о победе, одержнной одной из сторон, о слве воинов, о горестях побежденных… Очень бережно ндо обрщться со стрыми именми, очень осторожно и вдумчиво двть новые.

Мы присутствуем при чрезвычйно импознтном грдостроительном мероприятии – при возникновении н северо-зпдной окрине Всильевского остров нового и великолепного городского рйон, вырстющего не только "из тони блт", но буквльно из хлябей морских, н нмытой со дн злив новой территории.

Здесь пролягут, н месте дореволюционного Горячего поля, н месте трущоб с не истолковнным доныне окончтельно именем Чекуши, прекрсные широкие улицы, озренные солнцем или злитые вечерними огнями площди, квртлы колоссльных – шестндцти-, тридцтиэтжных домов, новые прки, рстянутые поперек всего строго остров зоны зелени и цветов. Смо собой, для всего этого потребуются имен. Перед нселением город возникнет блгодрня и нелегкя здч выбрть и устновить их тк, чтобы они не покзлись зтем ни претенциозными и ндумнными, ни слишком простыми и случйно днными. Чтобы они грмонировли и со сложившимися в течение веков зконми русского язык и русского именословия и то же время соответствовли бы облику, историческому лицу, великой биогрфии великого город н Неве.

Недвно мне довелось познкомиться с теми предложениями, которые во множестве присылют в знятые этими делми учреждения люди, считющие, что им отлично известно, кк всего лучше было бы нзвть и улицы новых рйонов Ленингрд д, отчсти, и стрые улицы город, присвоив им новые имен.

Прочитв эти колоссльные перечни, я приздумлся. Кзлось бы, кто может лучше, чем сми ленингрдцы, выполнить эту здчу: топонимик – дело нродное; ну вот, см нрод и вносит свою лепту в ее преобрзовние.

А получется… Нет, не то, совсем не то…

З дело сложное, тонкое, требующее углубленного знния и зконов топонимики в чстности, и общих зконов язык, просто и охотно, с нилучшими побуждениями, берутся люди, ни в том, ни в другом ничего не понимющие.

Берется з него вполне почтенный химик – и требует, чтобы лучшие ленингрдские проезды, площди были преврщены в гигнтскую тблицу Менделеев.

Чтоб улиц Рдия пересеклсь с улицей Плутония и упирлсь в площдь Вндия или Вольфрм…

Физику желтельно другое: он желет, чтоб в новом рйоне рядом протянулись проспекты Нейтронный, Электронный, Позитронный… Неплохо было бы ткже иметь Кибернетическую улицу… А почему бы тогд и не улицу Субсветовой скорости или не площдь Прдокс времени: ведь все это – ткие же существенные, ткие же новые, ткие же современные понятия?..

Но приходит ветерн войны – и для тех же городских проездов предлгет имен Тнкистов, Артиллеристов, Пулеметчиков, Огнеметчиков, Моторизовнной пехоты, Ркетных войск.

А люди, рботющие в промышленности, жждут гулять по улицм Тнкостроителей, Кмвольной промышленности, Метллургов, Деревообделочников… И у кждого из них зпс возможных (и все чрезвычйно почтенных!) нзвний – прктически неогрничен: и химик, и отствной военный, и промышленный рботник могли бы без труд нименовть и переименовть н свой лд все улицы Ленингрд. Бери в руки соответствующий технический словрь, и – от "" до "я" все годится.

Но рядом обнруживются души нежные и поэтические. Им предствляется, что горздо лучше было бы, если бы улицы новых рйонов город, все кк одн, получили светлые, душистые, цветочно-ботнические, рдужные имен: Сиреневя, Лндышевый, Цветущих вишен, Левкоевый проспект, угол переулк Резеды…

А можно удриться в сугубую ромнтику: улиц Белых ночей, проспект Алых прусов, площдь Бегущей по волнм или площдь Ассоль…

Ну что тут скжешь? При всем внешнем "изяществе" этих нзвний в них стршно одно: отсутствие вкус. Тк можно нзывть дорожки в прке отдых, может быть дже улицы в веселом курортном приморском городке. Но кк можно преднзнчть их для прекрсного и сурового город н Неве, город с великой и строгой историей, город – колыбели Революции, город – морского гнезд, город ученых и рбочих? Цветы флердорнж могут отлично укрсить белое плтье невесты, но их никк нельзя приколоть ни к мтросской форменке, ни к строгому одеянию молодой женщины, поднявшейся н кфедру, чтобы зщищть свою докторскую диссертцию.

Тк и тут. Придвть подобные прфюмерно-кондитерские имен улицм и площдям Великого город, который см нзвн в честь и пмять Величйшего из сынов России – нельзя. Это было бы бестктностью.

Ккой же вывод из того, что я только что скзл?

По-моему, он должен быть вот кким (или, точнее, они должны быть вот ккими):

Создвть и "ремонтировть" систему городских имен в любом месте ншей стрны, уж в Ленингрде – тем более, можно лишь с величйшей и неторопливой тщтельностью. С блгоговейной осторожностью. Это большое дело должно выполняться без тени спешки, без признков "кмпнейщины". Более чем в кком-либо другом деле тут уместно твердо помнить дедовскую мудрость: "Семь рз примерь – один отрежь".

Осуществлять его можно только н нучной основе, притом строго коллегильно. К нему должны быть привлечены высококвлифицировнные специлисты – языковеды, историки, этногрфы, пистели, поэты… Лингвисты-топонимисты прежде всего.

Созднный н этих основх оргн должен с предельной тщтельностью подыскивть имен для еще не нзвнных "объектов". Переименовния он должен допускть только тм, где это подскзывется прямой необходимостью. Тм, где строе имя оскорбительно для нродного сознния. Тм, где оно – фльшиво. Тм, где, по мнению ученых, бесспорн его "пустот", где фмилия или имя, положенные в его основу, остются неосмысляемыми дже при нучных изыскниях или же, приндлеж некогд ничем не примечтельному лицу, утртили всякую связь с ним и не приобрели з долгие годы никких позднейших "именных" ссоциций.

И, нконец, любое дже местное переименовние должно утверждться дминистртивными оргнми, с одной стороны, но после широкого общественного обсуждения – с другой.

А может быть, это последнее положение противоречит скзнному выше? Может быть, нроду совершенно безрзлично, кк именно будет нзывться т или другя улиц в его городе, тот или иной городской рйон? Может быть, широкие мссы совершенно не имеют сведений, нужных для того, чтобы судить о првильности и непрвильности, пригодности и непригодности геогрфических имен? Может быть, их не втянешь в сложную рботу по охрне имен, по их изменениям?

Чтобы вы могли здрво судить об этом и првильно ответить н эти многочисленные "может быть", я сейчс рсскжу вм, зкнчивя рзговор об именх мест, одну не длинную, но и не совсем короткую, современную, сегодняшнюю ленингрдскую быль. Он будет нзывться тк:

Ульянин ух, или суп из профессор Фореля

Не тк двно редкция "Ленингрдской првды" переслл мне письмо, нписнное одним из нших согрждн. Редкция просил меня ознкомиться с вопросми, поднятыми в этом письме, и н стрницх гзеты поспорить или соглситься с их втором.

В письме тких вопросов было три. Все они кслись имен – геогрфических и человеческих. Потому-то меня и вздумли привлечь к рзговору.

Вопросов было три, но я рсскжу вм только о первом, ибо это был вопрос топонимический. Вот в чем он зключлся.

Есть в ншем городе – несколько зпднее Дчного – рйон новостроек. Тм, кк и во множестве других мест городской территории, возникют один з другим десятки огромных жилых домов, проклдывются новые улицы, ежедневно множество грузоткси, простых грузовиков, пикпов привозят туд имущество новоселов. Новосел, кк известно, можно отличить от простого гржднин издлек: н лице у него отпечтн сложня смесь бурно переливющихся чувств: робкя рдость и неистовый восторг, недоверие к своему счстью и следы перенесенных бурных дней упковки, сборов, погузок, рзгрузок… Но поверх всего этого, кк згр, лежит неописуемое выржение: "Смотрите н меня. Звидуйте. Я – новосел!"

Словом, рйон кк десятки других. Чще всего, говоря о нем, его нзывют Ульяновк.

Гржднин И., письмо которого попло мне в руки, окзлся озбоченным вот чем. Он отметил, что в последнее время этот смый рйон, Ульяновку, многие нчинют именовть кртко и зпнибрт Ульянкой. В этом искжении приднного однжды месту имени ему померещилось нечто недопустимое. Он увидел в этом признки небрежности, неувжения к трдиции, млогрмотности, отсутствия почтительного отношения к топонимике ншего город.

Порзмыслив нд ткой непочтительной переделкой, он нчл искть, кто же ответствен з нее, и усмотрел глвных виновников среди рботников оргнизций, ведющих грдостроительным проектировнием. По-видимому, ему приходилось по роду знятий стлкивться с перепиской именно этих учреждений, и тм-то н него все чще и чще, вместо привычного для него "Улъяновк", нчл обрушивться легкомыслення "Ульянк".

Ндо отдть честь гржднину И. Прежде чем бить в колокол, он пострлся зглянуть в святцы. Од достл "плн Ленингрд пятндцтилетней двности". Н этом плне в подлежщем обсуждению месте знчилось ясно: Ульяновк. Только тогд, движимый лучшими побуждениями, он и нписл свое письмо-протест в гзету.

Откровенно говоря, ознкомившись с жлобой, я не слишком рзволновлся и, когд стл писть гржднину И. ответ, не удержвшись от легкой иронии, выскзл в нем вот ккие сообржения.

Любое нзвние мест, созднное нродом, обычно не остется неизменным. В постоянном употреблении, передвя его из уст в уст, кк монету из рук в руки, люди чще всего упрощют его, делют более удобным для произношения. А если то геогрфическое понятие, к которому оно приложено, близко, мило его жителям, вызывет у них те или иные чувств, они нередко перербтывют его имя из официльного н лсковое, уменьшительное ( иногд н пренебрежительное), кк бы покзывя сми себе, что для них и это имя, и место, стоящее з ним, являются чем-то "совсем своим", совершенно знкомым, привычным.

Кк Ивн Ивнович близкие родственники и друзья считют впрве нзывть "Вней", "Внечкой" или "Внькой", тк стрые петербуржцы считли вполне естественным Северную Пльмиру, Снкт-Петербург, Петрополь звть в быту "Питером". Тк мтросы Блтийского флот превртили пышное меньшиковское имя Орниенбум в короткое зпнибртское "Рмбов". Тк москвичи уже столетия нзд сделли из Покровской улицы – Покровку, из Ильинской – Ильинку, из улицы у церкви Иоким и Анны – Якимнку. И никто н это не рзгневлся, не обиделся. И слово "Питер" вошло в литертурный язык, и имя "Якимнк" стло ндолго общепризннным, единственным нзвнием когд-то тихой улицы в Змоскворечье. Тк, рзумеется, и четырехсложное имя "Уль-я-нов-к" могло упроститься до трехсложного "Уль-ян-к" во всех случях, кроме одного – если оно было бы дно месту в честь и пмять Влдимир Ильич Ульянов-Ленин.

Однко н то не похоже. И я посоветовл в личном письме к рссерженному читтелю точно выяснить, двно ли существует нзвние "Ульяновк", дознться, по ккому поводу оно возникло, и если только оно не родилось кк имя-меморил, посвященное пмяти великого человек, счесть вполне естественным и зкономерным его сокрщение, его стяжение и "офмильяривние".

Читтель И. не соглсился со мной. Он ответил мне довольно сердито, удивляясь, кк это я, топонимист, проявляю ткой несносный "либерлизм", не протестую против зсорения системы стринных нзвний, против их невежественного искжения. "Имен ндо сохрнять в неизменности, к ним ндо относиться, кк к пмятникм стрины…" Словом, он побивл меня моим же оружием. Мне приходилось плохо. Но тут-то и случилось истинное чудо.

Из редкции "Ленингрдской првды" я получил толстый пкет. В нем содержлось десятк полтор писем. Уйм нроду, жителей Ленингрд, обитющих в рзных его чстях, восприняли спор об имени одного из городских рйонов кк свое личное, кровное дело. Они горячо стремились устновить истину и, ндо скзть, сумели добиться этого, удивив неожиднностью и меня, и моего противник.

Первое письмо было от очень пожилого человек. Он вспоминл, что в детстве жил в "спорном" рйоне, который тогд был еще пригородной деревней. Он во всех подробностях описывл это место: в центре поселк стря церковь во имя "святого Петр-Митрополит". По одну сторону большк, тогдшнего шоссе, – усдьб грфов Шереметевых, по другую – пожрня чсть, приндлежвшя этой же богтой усдьбе, з ней – дом местного богч Богомолов или Боголюбов. И все это в те длекие времен нзывлось Ульянкой, вовсе не Ульяновкой.

Стрый человек, зтронутый тем, что о месте, где протекло его детство и отрочество, кто-то судил неточно, ншел время и возможность вмешться в спор. Бед был только в одном: он основывлся н собственных воспоминниях, они всегд – дело сомнительное; тем более если приходится н их основнии решть вопрос о двух очень схожих нзвниях. Пмять может и подвести.

Я рспечтл следующий конверт.

Почтення женщин писл с тем же желнием устновить дорогую ей истину:

"Я родилсь в 1905 году в Петрогрде, еще в то время он нзывлся тк, з Нрвской зствой, Богомоловскя улиц (помните: "дом богч Богомолов или Боголюбов"?), сейчс – улиц Возрождения у Кировского звод, и по-тогдшнему обычю крестили в церкви вот в той, что н Ульянке нзывлсь церковь св. Петр-Митрополит. Мои родители брли метрики в той церкви, где и крестили; видно, згсов, кк сейчс, не было. Стоит н метрикх кругля печть с изобржением той церкви, слвянскими буквми нписно, конечно печтными, Ульянк и еще от руки прописью нписно тоже Ульянк. Это и есть првильно, до войны все нзывли этим нзвнием. С увжением к Вм Кузнецов Полин Ивновн".

Очень трогтельно, ведь првд? Чуть-чуть неясны некоторые подробности. Но совпдения между двумя письмми столь знчительны, что, собственно, вроде кк и сомневться не в чем.

Но – следующий конверт. Эт корреспондентк н десять лет стрше: год рождения – 1895-й. Что знет об Ульяновке-Ульянке он?

"Я родилсь в 1895 году в Автове и меня крестили в Ульянке, т. к. ближе церквей не было. В нстоящее время я имею выпись из метрической книги, полученную в 1907 году, где скзно: "Выдн причтом церкви св. Петр-Митрополит, что н Ульянке, С.-Петербургского уезд". Пвловскя Анн Азрьевн".

Еще письмо:

"В. "Лен. првде" от 2/III укзно, что в плне 15-летней двности рйон Ульянки нзвн Ульяновкой.

Рзрешите сообщить, что в плне более чем 50-летней двности этот микрорйон (поселок) нзвн Ульянк.

Это издние носит нзвние: "Крт окрестностей Петрогрд. Соствлен Ю. Ю. Гшо. Цен 90 копеек. Издние типогрфии Кюгельгенъ, Гличъ и К€, Ектерингофский проспект, 87, собств. домъ". Год не укзн, но по всем признкм это – 1914-1917 годы.

Если после этого не было постновления Ленсовет о переименовнии, то нзвние Ульянк – првильнее".

Я прямо умилился, столкнувшись с ткой бескорыстной зинтересовнностью. Человек прочел мленькую гзетную реплику и почувствовл в ней ккую-то неясность. И счел долгом припомнить, где у него хрнятся днные, могущие пролить свет н возникший, по его предствлению – очень вжный, вопрос. И достл редчйшее издние, и нвел спрвки, и не зтруднился нписть в редкцию, хотя, судя по письму, прямого отношения к поселку Ульянке он не имел, тм не родился и, может быть, не жил. Но – ленингрдец! – кждое нзвние ленингрдских улиц он ощущет кк свою собственность. И ему ндо, чтобы с ними обрщлись бережно, почтительно, вдумчиво, не допускя субъективных домыслов.

Я уже хотел признть этого товрищ – его фмилия Дцвльтер – чемпионом топонимической беззветной обстоятельности. Но из следующего конверт появилсь вещь совершенно исключительня: тщтельно, с великой любовью и профессионльной умелостью выполнення н чертежной "восковке" выкопировк из плн "город С.-Петербург с ближйшими окрестностями". Плн дтировн 1914 годом. Он некогд прилглся к весьм вторитетному спрвочнику "Весь Петербург".

Н нем, чуть зпднее поселк Дчное, н Петергофском шоссе, обознчен поселок Ульянк. Дв больших водоем-пруд. Церковь… Д, тк: "Церк. Св. Петр-Митрополит". И з шоссе – пожрное депо. Н плне все совершенно тк, кк и в пмяти первого из моих корреспондентов…

И теперь уже стновится бесспорным: не нзвние Ульяновк, якобы более строе, было переделно небрежными и невежественными "проектными рботникми" н легкомысленную Ульянку, , нпротив того, из стринного имени Ульянк в силу ошибки – вполне, впрочем, обыкновенной – в одном из документов родилось искженное "Ульяновк" и пошло зтем гулять из плн в плн, из отношения в отношение, из сттьи в сттью… Всюду и везде, только не в устной речи местных жителей! Товрищ И. ошибся: ндо не осуждть, скорее уж поощрять строжилов, крепко стоящих н своей стрине. Но и я тоже был не совсем прв в моих рссуждениях: я исходил из теоретических сообржений, ндо было обртиться к рхивм. И к рхивм письменным, и к рхиву человеческой пмяти: мы только что убедились, кк он точн. Ндо было нчть с вопрос: откуд взялось нзвние? Ответ помог бы устновить и верное произношение его.

Ах тк? Ну и – откуд же оно взялось?

Все остется згдкой, хотя многие пытются дть для нее положительный ответ.

"Еще я мленькой слыхл ткое, что в том месте проезжл црь Петр. И встретил ббу, и спросил, кк ее звть. Он ответил "Ульянк", с тех пор и зовется то место Ульянкой".

Вот – смое простое объяснение. Его сообщет т же товрищ Пвловскя, письмо которой я уже излгл. А если простот и обыденность рзгдки вс не устривет, могу познкомить вс с другой версией, куд более крсочной:

"Трмвй No 36, обогнув Автово, помчл по нпрвлению к Стрельне. Было лето, жрко, мне хотелось отдохнуть н взморье. З окошком мелькли многоэтжные дом Дчного, бывшей Форели (теперь Кировский жилгородок), и нконец вожтый объявил: "Следующя остновк – Ульянк".

Неожиднно пссжиры, сидевшие сзди меня (групп знкомых), звели рзговор об Ульянке. Один из них, довольно пожилой человек, внушительно пояснял остльным: "…вот то место, что рньше звлось Форель, – он укзл н Кировский жилгородок, – слвилось форелью. Речк тм был. Петербургскя знть выезжл сюд н рыблку и остнвливлсь "н уху" в домике чуть поодль, где жил крестьянк, добро врившя уху. А звли ее Ульян. Тк и говривли: "Остновимся у Ульянки, отдохнем…"

С тех пор это место и остлось Ульянкой".

Мне вспомнился этот рзговор. Очень может быть, что это тк.

С приветом. Борис Штковский".

Вы теперь можете понять, почему я этой мленькой глвке дл ткое причудливое зглвие: "Ульянин (не Демьянов) ух, или суп из профессор Фореля".

То, что попутчик Штковского именовл "Форель", было некогд большой лечебницей для душевнобольных. Он в дореволюционные времен носил нзвние: "больниц н Новознменской дче по Петергофскому шоссе". Уже в послереволюционные времен он был переименовн в "больницу имени Фореля", в пмять об известном прогрессивном швейцрском невроптологе и психитре – профессоре Августе Фореле. Никких "форелевых речек" в этих местх не было и быть не могло; никкие стрые петербургские рыболовы сюд з форелями не ездили. Вероятнее всего, никогд не жил тут поврих бб Ульянк.

Но нродня речь охотно преобрзует и переосмысляет любое, ствшее для современников непонятным, геогрфическое имя. В толще нрод создются и причудливые легенды, толкующие эти новые нзвния. Это все нзывется "нродной этимологией", и рсскз, зпомнившийся любознтельному Борису Штковскому, – очень хороший пример ткой этимологии, призвнной объяснить срзу дв згдочных имени. В тких "сочинениях" нет ничего плохого, но н них нельзя, рзумеется, опирться в топонимических выводх.

Однко сейчс, применительно к днному случю, они меня и не интересуют. Я перебирю и уже рзобрнные мною, и еще не помянутые письм читтелей. Вот товрищ Решетников довольно сердито попрвляет товрищ И., основыввшего свои рссуждения н "плне 15-летней двности", и рекомендует ему обртиться к более стрым кртогрфическим мтерилм. Товрищ Решетников живет н улице Кляев, но чувствует себя лично зинтересовнным и в имени Ульянк. Вот товрищ Рыжк, проживющий н проспекте Ггрин, мобилизует и плн 1942 год, и книжку "Почему тк нзвны?", изднную в 1967 году: и тм и тм он ншел нзвние Ульянк. Восемь человек – мужчины и женщины, люди пожилые, кк втор первого письм "пенсионер Игнтьев", кк две немолодые женщины, сохрнившие свои дореволюционные метрические "выписки", и люди, по-видимому, еще совсем молодые, вроде Б. Штковского, любителя позгорть н стрельнинском песочке, – все они, кк боевые кони, зслышвшие воинскую трубу, сорвлись с мест, столкнувшись с вопросом о спорном нзвнии одного из рйонов Ленингрд.

Им пондобилось обязтельно, непременно, кк можно скорее и строже внести в этот вопрос ясность. Почему?

Лучше всего, по-моему, ответил н этот риторический вопрос Борис Штковский. "Дорогя редкция, меня зтронуло все то, о чем в "Ленингрдской првде" пислось. Ведь я – ленингрдец!"

Нстоящему ленингрдцу дорого все в его родном городе. Нстоящий ленингрдец хочет, чтобы рссыпнные по его плну нзвния были смыми лучшими в мире, чтобы они были достойны и нстоящего, и будущего, и прошлого Северной Пльмиры. Он хочет, чтобы одни из них смотрели в звтршний день, другие откликлись н пульс жизни ншего сегодня, третьи отржли то существенное, вжное, великое, иногд и млое, но ствшее уже родным и милым, что родилось, жило, порою и отжило в длеком вчер.

Он имеет прво н это, истинный житель ПетербургПетрогрд-Ленингрд, и это его прво мы обязны увжть.

Н мшине времени

Не тк двно мне повезло: я, кк член одного общеобрзовтельного семинр, смог принять учстие в любопытнейшей поездке по Ленингрду.

Целью поездки было, выржясь бюрокртическим языком, "ознкомление с состоянием современного городского строительств".

До поездки, в Городском упрвлении рхитектуры и прков, нм покзли огромные мкеты всех нынешни к ленингрдских новостроек. Ндо скзть – это поучительное и необыкновенное зрелище.

Мне много рз приходилось летть нд Ленингрдом н смолетх – и н пссжирских, и минуты прибытия и отлет, когд они обыкновенно обходят город по осторожному большому кругу, нд окринми, и н легких мшинх эроклубов. Я дже привык к воздушным путям нд Питером: тк привыкешь к хорошо знкомым земным дорогм. Едешь и знешь: сейчс тебя толкнет н ухбе. А теперь под првым колесом взгорбится лежщий в колее кмень…

Тк и тут. Мне прекрсно известно, нпример, что, когд смолет пересекет крутую излучину Невы против Смольного, где рек описывет причудливую кривую вроде фрнцузской буквы "S", – мшину, если только он идет не н большой высоте, непременно двжды опустит и подкинет вверх н воздушных ямх. Все это мне знкомо, кк и вид город сверху.

Но вот в чем рзниц: летя нд городом, видишь только то, что в нем уже есть. Смолет – это смолет, не мшин времени. А рссмтривя ткой мкет, скжем, Всильевского остров, ккой нм тогд покзли, испытывешь, зня нынешний Всильевский, сложное чувство: то же, но не то!

Д, д! Вот Рострльные колонны и томоновскя Бирж. Вот "Двендцть коллегий" – университет. Вот воронихинский Горный институт. Но… Что это вздымется тм, н противоположном конце большой оси этого всилеостровского, искони веков омывемого волнми Невы, ромб?

Змирешь в некотором недоумении, потом хешь: тк вот кким грндиозным зплнировно удивительное строительство н северо-зпдной оконечности этого ромб. Вот, знчит, кким будет выглядеть с воздух этот необыкновенный "Анти-Китеж"!

Почему "Анти-Китеж"? Потому что Китеж-грд, кк известно, погрузился н дно тинственного озер Светлояр. А этот огромный "город в городе", будущий "новый Ленингрд", чудом человеческого рзум, вообржения и умения кк бы всплывет из-под волн Финского злив, утвердится н новой, нмытой искусными инженерми и грдостроителями земле.

Рзглядывть эти мкеты было уже очень интересно. А потом нс усдили в втобусы и повезли не по мкету, – по живому, грохочущему, движущемуся, рстущему городу. По тому городу, где более семи десятилетий нзд я родился, в котором прожил, исключя время двух войн – гржднской и Отечественной, всю свою жизнь. По городу, который я, кк см привык думть и кк иной рз утверждют мои читтели, зню, кк свои пять пльцев.

Довольно скоро выяснилось, что мои "пять пльцев" я помню длеко не достточно. Нынешнего Большого Ленингрд я попросту не зню.

Ехть было не просто интересно, – было предельно увлектельно.

Снчл я откровенно удивлялся и звидовл познниям сопровождвших нс рхитекторов: н протяжении долгого пути они узнвли кждое здние, строе и новое, вспоминли имя зодчего, его сооружвшего, знли все, что можно скзть про него хорошего и плохого. Я слушл и объяснения и возниквшие споры (рхитекторов в мшине было несколько) в об ух. Все было для меня новым и чсто неожиднным.

В то же время моя внутренняя "мшин времени" – мы чще нзывем ее просто "пмять" – неустнно несл меня по иным координтм моего внутреннего мир.

Я видел сквозь теперешний Московский проспект – Зблкнский проспект моего отрочеств и юности. Я вспомнил свое, то, о чем, вполне возможно, широкообрзовнный гид нш – он был нмного моложе меня – знл только по книгм, чего он никогд не видел своими глзми.

Вот высится нлево очень крсивое, хотя, по нынешним понятиям, уже и несколько "стромодное", с длинным рядом колонн по фсду, здние "Союзпушнины"… А ведь я помню время, когд примерно н его месте помещлсь в 1917 году в низеньком желтом домике редкция ншей осузской гзеты "Свободня школ".

В ме семндцтого год я шел кк-то в эту редкцию по выщербленному, сложенному из квдртных плит силлурийского известняк тротуру (всюду в городе были тогд только ткие пнели). И пыльня, бесконечно длиння простирлсь передо мною окриння улиц, вся в тких же млорослых – нередко деревянных – домишкх, без единого деревц н всем видимом своем прострнстве, с деревянными столбми керосиновых фонрей, с желто-зелеными вывескми пивных и портерных, сине-крсными – кбков… Он лежл без признков ккой-нибудь рельсовой колеи н всем ее протяжении: сюд не только трмвй, дже и конк не ходил…

Все это, кк стрнное видение, збрезжило в моих глзх сквозь огромные жилые дом по обеим сторонм нынешнего – зеленого, збитого потокми всевозможного трнспорт – Московского проспект… Асфльтового, просторного, с четырьмя линиями электропроводов – двумя трмвйными, двумя троллейбусными, кишщего грузовикми, ткси, легковыми мшинми, сотнями тких же втобусов, кк нш… Стрнное, противоречивое создвлось во мне ощущение.

Единственное, что все-тки кк бы соединяло в моих глзх, кк зстежк, "обе полы времени", был впереди, н фоне южного горизонт, четкий торжественный силуэт триумфльной рки – Московских ворот. Тогд они тоже виднелись тм…

Ворот промелькнули, кк в вихре… И вот уже – Зствскя улиц… Д, фбрик "Скороход" тоже стоял тут и в те времен. Но стоял он тогд уже кк бы "н крю ойкумены", у грницы обитемого мир.

Что было тм дльше, з нею? То, что бывет во всех городх з "зствми": мокрые кпустные огороды, пустыри, свлки, ккие-то тинственные водоемы со ржвой водой, злитые до верх крьеры…

А впрочем, почему лишь семндцтый год?

Проносясь мимо "Электросилы", я нпряженно искл глзми: где-то здесь, н првой стороне проспект, тянущегося, кк известно, по нулевому Пулковскому меридину, этот звод в двдцтых годх кончлся высоченной и глухой кирпичной стеной… Он был тогд тк мощн и неприступн, что много лет спустя, в дни войны, слыш крылтые слов "У стен Ленингрд", я невольно предствлял себе именно эту кирпичную громду: в двдцть седьмом, двдцть восьмом, тридцтом годх мне чстенько приходилось проходить вдоль нее…

З стеной этой дльше к югу, в сторону Пулков, отделенные одно от другого обширными прострнствми сырых лугов, поросших сурепкой, кнв, нд которыми кустились желтые ирисы, топких болот, стояли по обочинм шоссе ккие-то здньиц – не то кордегрдии, не то кзрменные строения времен ркчеевских, может быть, и относящиеся к тогдшней "почтовой гоньбе" домишки.

Вдоль стены, у ее подножия, шл тогд полудорожк-полутропк. По ней те, кому это было нужно, ходили н эроклубовский корпусной эродром, где был летня школ, смодержвно упрвлявшяся летчиком Адольфом Крловичем Иостом.

Тм н несколько километров тянулось почти бескрйнее поле – тут сухое, тм – с просырями болотцев. Тм росли целые дикие рощи лозовых кустов, приют прочек из Московского рйон, у которых не было возможности уединиться инче. Учлеты любили по вечерм смущть их покой, пролетя нд кустми н бреющем…

Туд нередко приезжл Влерий Пвлович Чклов: многие инструкторы школы были в прошлом его мехникми или его ученикми.

Случлось, по строй дружбе, Влерий Пвлович – тогд еще не ткой всесветно известный, но достточно знменитый в летном кругу с – выходил "подержться з ручку" н древнем эроклубовском "юнкерсе", зводское крестное имя которому было "Ди Путтэ" ("Нседк"), последующее, прослвленное, – "Сибревком". Обветшвший "юнкерс" был передн эроклубу; н нем по эроклубовским билетм ктли грждн "по коробочке", то есть по квдрту нд эродромом. А если во время учебных полетов ккой-нибудь нездчливый учлет, промзв, сдился в "том конце" летного поля, мехники, "бортики", чертыхясь, отпрвлялись в бесконечное путешествие. Поле уходило з крй вселенной; з ним уже довольно близко виднелись здния стнции Шоссейня и – дльше, но тоже уж не тк длеко – знкомые всем Пулковские холмы.

А теперь я смотрел во все глз, но не мог высмотреть ничего дже отдленно похожего н ккое-нибудь "поле". Н этом смом месте тянулся теперь длиннейший Ново-Измйловский проспект, весь обствленный бесчисленными блокми домов, пятиэтжных и девятиэтжных, пересекемый множеством тких же зстроенных, зселенных, обжитых и обживемых поперечных улиц. И всюду был уже город, ткой городской город, что, нчни я уверять кого-либо из обиттелей этих домов, что вот, мол, н том смом месте, где он теперь выходит из своего подъезд н тротур, приземлилсь когд-то молоденькя летчиц Коротеев, чуть подльше, прижв руки к груди, стоял в полном изумлении после своего первого прыжк пршютистк Пня Аббков и что я см видел все это вот тут, – этот "обиттель" несомненно счел бы меня броном Мюнхгузеном…

А ведь я помню и куд более длекие времен. Когд еще никкого эродром тут не было, были нвлены лишь гигнтские, смрдно дымящиеся летом и зимой от смовозгорния кучи свлок. И в этих кучх, выкопв в них пещеры-норы, жили люди из кошмров Леонид Андреев, происходили сцены вроде описнных им в печльно известной "Бездне"…

Мы проехли эти мест, перед нми, еще н километры вперед, убегло то же смое городское многоэтжье – кипящее, живое, пестрое, грохочущее и сверкющее… Ккя тм окрин, друзья мои!

Мы доехли до конц Московского проспект кк рз в тот миг, когд я уже подумл, что, может быть, у него и вовсе нет конц, что тк, "вдоль меридин", он и тянется от полюс до полюс: десятый километр от центр, двендцтый, триндцтый… Где же предел?

А дльше, свернув с этой прямолинейной мгистрли, мы н ншей "мшине времени" полетели стрнным извилистым путем – то кк бы выныривя в сегодняшний день, то окзывясь в длеком (тком длеком, что я и вообрзить себе не мог до этого дня, что оно где-либо еще сохрнилось) прошлом, то вдруг словно бы повися нд звтршним днем Ленингрд.

Если прочертить трссу ншей поездки н плне город, он выглядел бы довольно просто. Мы описли по нему огромный круг – через Московский, Невский, Охтинский рйоны, через Гржднку, сквозь струю Сосновку, по дльним чстям Выборгской стороны и снов в Центр, н Петрогрдскую, н Адмирлтейский остров… Чего проще?

В нтуре же это выглядело тк.

Огромня мшин, тяжело перевливясь с борт н борт, с трудом пробирется по грязным, узким, кривым зкоулкм, где-то между путями Витебской и Московской железных дорог… Спрв и слев – деревянные зборы, кирпичные Стенки. Слев и спрв – тоже деревянные, жлкие, порой дже бревенчтые лчуги.

Одноэтжня покосившяся рзвлюх… Нполовину рзобрнный збор окружет "сдик", в котором из вешней воды торчит оглодння временем кривя рябинк. Нд прохудившейся десятилетия нзд крышей нвисл еще не рскрывшя почек тощя берез, в ледяной весенней воде кнвы, покрытой рдужной пленкой мзут, полощется одн-единствення, неведомо откуд взявшяся утк…

И это – у нс, в Ленингрде? В жизни не видел тут ничего подобного! Это похоже, если уж н то пошло, н окрины гоголевских городишек, н здворки городков Окуровых… Что-то непреодолимо уездное, что-то неимоверно двно прошедшее…

Неужели ткое было в Петербурге и неужели осттки этого "ткого" дожили до нших дней?

И внезпно – резкий поворот, втобус кк бы кидется вперед, и сквозь ветровое стекло открывется перед нми свежезсфльтировння ширь проспект, уходящего куд-то "в плюс бесконечность". Колоссльные дом высятся н обеих сторонх. Сияют под солнцем широкие, кк в светлом сне, витрины нижних, торговых этжей. Бесчисленные мшины мчтся нм вослед и нм нвстречу. Горят огни светофоров. Вдоль тротуров вжно следуют вдль троллейбусы. И ндо всем этим вздымется горбтя эсткд нового, широчйшего мост через Неву… Тут же, в двухстх метрх от той кривой яблоньки и грязной утки в кнве!..

Тк в горх: стоишь н снежной поляне, обдувемый пронизывющим ветром, и прямо под собой видишь в нескольких сотнях метров ниже дубовые рощи, тм уже – цветущие мгнолии, дльше, н горизонте, – но тоже тут же, совсем рядом, – синее море и пляж, где купются и згорют, где едят мороженое и пьют воду со льдом, пок ты здесь дрогнешь н морозном ветру…

Еще пять минут – и тот проект кк ветром сдуло. Мы – среди поля боя. Здесь еще нет нселенных домов, но в перспективу уходят, кк стдо мстодонтов, шеренги нчтых корпусов; не одного – десяток нпрво, дв десятк влево.

Среди плоского "подпетербургского" пригородного болот можно, внимтельно всмтривясь, прочесть кк бы нбросок первого чертеж – еще не грдостроительные, еще пок только "геодезические" линии вешек по трссм будущих улиц, пересекемые высоковольтными передчми, подъездными рельсовыми путями, только что проложенными и уже многострдльными дорогми-времянкми. Пусто…

Кк пусто?! Здесь уже сотни трехтонок, пятитонок, полутонок, МАЗов и ЯЗов; смосвлы, бульдозеры… Они движутся туд и сюд, остнвливются, свливют н землю титнические кольц бетонных труб кнлизции, великнские ктушки смоленого кбеля, тысячи тонн желтого, кк охр, песк, грвия, кмня… А н крю дороги, под столбом, неотличимым от простого телегрфного, но увенчнным железным кронштейном с лмпой н нем, стоит небольшя очередь.

Нд очередью, скрипя и мотясь н ветру, висит уже остновочня "втобусня" тбличк. И збрызгнный грязью – желтой, не городской, глиной – серый слон-втобус косо тормозит у этого столб, и одни люди сдятся, другие выходят тк уверенно и спокойно, кк будто они и от нчл времен выходили и сдились тут, "средь топи блт". Вот рзве что номер мршрут ккой-то никогд мной доныне не виднный, не то 452-й, не то 375-й… "А куд он идет, товрищи?" Он идет, судя по всему, прямо в будущее…

Н всем протяжении ншего пути между нселением ншего втобус – рхитекторми и пистелями, ктерми и художникми – шли непрерывные и неустнные споры… Хотите – дискуссии. Хотите – переплки. Рсстновк сил определилсь скоро; выявились две противоборствующие стороны. И две причины, дв повод для несоглсий.

Одн сторон считл, что то колоссльное преобрзовние лик Ленингрд, о котором мы рньше знли по печти, по гзетм и доклдм, сегодня увидели воочию, идет в общем првильно и в нужном нпрвлении…

Мы строим, строим много, очень много. Это помогет городу решить одну из нсущнейших проблем человеческого существовния – проблему крыши нд головой, проблему жилья. И не просто жилья, жилья человеческого. Квртиры, большой или мленькой квртиры для кждой семьи. Эти товрищи с гордостью и удовлетворением покзывли нм н неисчислимое множество не отдельных новых домов, – новых квртлов, новых микрорйонов в новых больших рйонх, созднных з последние несколько лет и непрерывно создющихся с кждым новым годом. Они прикидывли, ккое множество счстливцев блгодря этим стройкм впервые в жизни окзлись вкушющими блженство своего очг. Они брослись миллионми квдртных метров, тысячми и десяткми тысяч квртир, тысячми возведенных жилых строений.

И им нельзя было откзть в зконности их восторгов. Все это – и миллионы метров площди, и десятки, может быть и сотни, тысяч осчстливленных – все было нлицо, ничего нельзя было отрицть.

Но другя сторон пожимл плечми. Новые рйоны, вокруг них – озер тлой воды, впору брести к поездм в охотничьих спогх выше колен! И – ползут, бредут – полюбуйтесь… Миллионный метрж площди – где проложенные к домм сфльтовые подходы, где зкончення еще до зклдки фундмент кнлизционня и водопроводня сеть? Дв, пять, десять, пятндцть вновь сооруженных колоссльных жилищных комплексов? Ну тк почему же дом повсюду тк удручюще скучно похожи один н другой? Почему они торчт кк редкие зубы, отделенные, гнездо от гнезд, прострнствми первозднных пустырей? Неужели нельзя, кроме "площди", подумть и об удобстве, о других нсущных – тк скзть, "сверхплощдных" – потребностях человек, новосел? Неужели нет причин позботиться о том, чтобы новые стройки были не только вместительны, но и крсивы? Товрищи, ведь вы перестривете не безымянный город, не "нселенный пункт Эн", – Ленингрд! "А сколько, скжите, пожлуйст, в этих сотнях готовых домов рботющих телефонов?" "А втомты – есть?"

Обнружилсь и другя причин несоглсий.

Город бурно, неслыхнными темпми, в необыкновенных мсштбх рстет. Новому нужно место для рост и рзвития. Из физики известно, что дв рзных тел не могут знимть одно и то же прострнство. Когд рождется новое, строе должно отступть, для строго город это "отступть" ознчет – уничтожться, зменяясь новым. Но ведь мы – опять, и еще рз, – имеем дело не с "городом вообще"; перед нми – Ленингрд! "Осьмое чудо свет". Чудо рхитектурное. Чудо – культурное. И в то же время – кк бы живое существо, гигнтский, горячо любимый миллионми людей город-индивидуум!

Кждому понятно, что этот "индивидуум" – живой. Немыслимо искусственно здерживть его н ккой-то идельной ступени рзвития, кк нельзя родителям, умиленным детскими плтьицми сын или дочки, продолжть н подростк и н девушку ндевть все те же млденческие рубшонки и милые тряпочки. Нельзя преврщть бурно живущий город в некое подобие японской крликовой сосны или дубк.

Д, но, с другой стороны, то, что в Ленингрде может покзться стесняющими его рост одеждми – скроенные и сшитые еще в восемндцтом веке великолепные здния, возникшие в веке девятндцтом рхитектурные нсмбли, его столетиями склдыввшийся общий хрктер и неповторимый дух, его "душ", – это все вовсе не "плтье", из которого он может вырсти, которое он может скинуть, ндев другое. Это и есть он см.

А тогд, знчит, мы не переодевем Северную Пльмиру в новые ризы, оствляя ее тою же смой. Тогд, знчит, перестривя и достривя город, мы кк бы хотим пересдить и приживить к нему если не новое сердце, то новые руки и ноги, может быть его голову, его мозг. Допустимо ли это? Обеспечен ли при этой сложнейшей оперции невозможность последующего "отторжения" привитого или гибели того строго, но прекрсного, что кк рз мы и нзывем гордым именем Ленингрд?

Споры вспыхивли, кк искры от огнив, при кждом появлении з окнми втобус чего-либо неожиднного.

Н нбережной првого берег Невы, где-то между Володрским и Железнодорожным мостми, тким кремнем окзлся утлый деревянный домишко с готовой рсцвести яблонькой, однко с прохудившимся колодцем в сдике, с ккими-то коленопреклоненными от стрости срюшкми-службми. Кто-то еще жил тм…

– Пожлуйст, пмятник стрины! – зшумели "новторы". – Тут должен быть новый рйон рсплнировн, что с этим делть? Снести? Попробуй снеси! Вы же поднимете ткой шум – ног не унесешь…

– Ну что з чепух, – поднялись инкомыслящие. – Кто же з ткое зступется? Конечно сносить!

– Э-э-э, не тк-то просто… Сегодня подпишем решение – ломть, звтр во всех гзетх – нбт: "Вндлы, рзрушители… Дивный обрзец пригородного зодчеств середины девятндцтого век!" Д бросьте, бросьте… Поручитесь, что в этой хбуньке ни рзу не побывл ккой-нибудь поэт или пистель! А может быть, Сергей Аксков приезжл сюд рыбку вечером ловить? А может стться, здесь жил кум кухрки Ивн Андреевич Крылов?.. Но ведь сломть-то необходимо… Ведь сохрнять нельзя!

Мы остновились н том же првом берегу, против Алексндро-Невской лвры. Нпротив, з рекой, из-з клдбищенских деревьев вздымлись н северном фоне зтученного неб купол Троицкого собор; белели, сквозь редкую еще листву, стены стрых великолепных здний.

– Ну вот вм, – приуств уже от полемики, проговорил кто-то из "рзрушителей" после нескольких мгновений здумчивого созерцния. – Вот, смотрите. Все, что строил в Питере Петр, всегд связно с Невой, ориентировно н Неву, Здния видны с реки; от здния видн рек… И – ккя рек!

Тк был поствлен и лвр. А много позже, когд о Петре никто уже не думл, ее отгородили от водного прострнств низкими, крсными корпусми купеческих мбров… Унылые, уродливые, склдские здния… Никкя не "рхитектур", просто – чистогн. Лврским монхм было н грдостроительство плевть: сует сует; лишь бы стены были крепкими. И с Невы, кроме их проклятых кирпичей д безобрзных причлов, – ничего не стло видно… И вот теперь было решено: снести все это бесстыжее церковное купечество… Посмотрите сми: ккой получился берег, ккя линия здний, ккое прекрсное пятно зелени!! А что поднялось! "Вм не дорог исторический облик Петербург! Вы посягете н прошлое!

Вы – Ивны, не помнящие родств, вы – врвры, вы – троглодиты…"

Не зню… Судите сми…

…Дльше, дльше… Мы видели очень рзное и тут, н смом првом нбережье Невы, и поодль от нее – н Охте, н Гржднке…

Многие и здесь морщились: д, конечно, непредствимый рзмх строительств! Д, рзумеется: это – покоряет. Но почему стройки эти пок и здесь рзбросны кк-то без порядк и плн: есть – нет, дом – поле…

И все-тки мло-помлу выяснилось: не совсем это тк. Сейчс еще нет возможности воздвигть, где бы хотелось, здния особо высокого рхитектурного кчеств, со своим индивидульным обликом, с тем, чтобы зодчие "сочиняли" их с полной отдчей, с творческой свободой, не стесненные ни торопливостью, ни финнсовыми огрничениями. Но ткое время – не з горми. И именно в рсчете н него – сегодня и оствляются между отдельными гнездми жилых домов "ззоры", свободные прострнств. Н них зтем, несколько позже, будут сооружены огромные и прекрсные здния общественного нзнчения – тетры, стдионы, дворцы культуры – многое. Вот они-то будут здумывться и осуществляться уже в других условиях и с другой ориентцией. И, ств н свои мест, они превртят все это в подлинные "большие нсмбли", способные соперничть с ткими же городскими нсмблями великолепного петербургского рхитектурного прошлого…

Ну что же? Поживем – увидим!

Мы мчлись, кое-где и медленно ползли, по северо-восточной, возвышенной чсти Ленингрд… И, ндо скзть, выржение лиц дже смых желчных скептиков нчло меняться.

Мы были теперь н высоких песчных холмх н берегу древнего Иольдиев моря, тм, з Лесным, возле Сосновки, рядом с Удельной. Длеко з спиной остлись серые ряды новых домов, высящихся среди плоских и мокрых, кк сибирское Всьюгнье, южных подгородных рвнин. Тут был кк бы другой город – со сложным, непетербургским рельефом и, глвное, весь зеленый, весь в рскидистых кронх стрых, в молодых порослях юных деревьев и деревцов, рядом с которыми крсиво игрли… Д, д! Точно ткие же, кк тм (стены и окн очень похожи н те), точно тк же чередующиеся (коробок н боку, коробок стоймя) – дом… А все – совершенно иное: крсивые улицы, рзнообрзный пейзж. И те же дом выглядели тут вроде кк бы и другими, непохожими, более интересными, индивидульными, живыми…

Стрння мысль приходит в голову: что если срвнять эти холмы и, глвное, вырубить эти деревья, уничтожить кусты?.. Неужели бы тогд и тут получилось то же, что тм, н южных болотх? Но если тк, может быть и ноборот! Когд тм зшелестят листья, фсды – здесь прикроются, тм выступят из-з густых крон, свежя зелень зигрет н фоне строгого бетон; может быть, и тм тогд все окжется вовсе не тким пресным, стндртным, одинковым, кк сейчс?

Поживем – увидим! Ведь и н смом деле возможно, что, когд Трезини рзбивл улицы своей Коломны или воздвигл первый вринт собор н низком и пустом Зячьем острове, когд по берегм Невы, нд ее неспешным "нплеском", кое-где "вызнчивлись" среди невысокого, хмурого болотного лес тут – дворец Днилыч-Меншиков, тм – Кикины плты, – тогд тоже потребовлось бы немыслимо бурное вообржение, чтобы з всем этим рссмотреть в будущем "гордый грд", "крсу и диво"? И нверное, тем, кто бормотл тогд себе в бороду зловещее: "Петербургу быть пусту", неприятны, отвртительны были первые нметки город, особенно когд их невольно срвнивли с золотоглвой, обжитой и нрядной, двно сложившейся, двно обретшей свой неповторимый облик Москвой?

Может быть, у нс просто не хвтет вообржения, у рхитекторов и проектировщиков будущего Ленингрд его достточно?

Что ж? Скжу еще рз: поживем – увидим! Одно могу утверждть, кк н духу: более сильного впечтления, чем от созерцния этих, со всех концов и сторон окольцеввших огромный город, строительных рбот, от этого, говоря прямо, строительного неистовств, но неистовств необходимого, рдующего, желнного, – я не испытывл никогд…

Нет, я не вижу причин стыдиться, если в этом новом Ленингрде я не зню почти ничего. Это город, по площди, по рсстояниям, по числу здний, проездов, площдей во много рз превосходящий то, что я привык считть своим Ленингрдом. Очевидно, воздвигнуть его можно и з небольшой отрезок человеческой жизни. Но изучить его… Н это не хвтит и целой жизни. Моей по крйней мере. Потому что ткие рботы, вероятно, видны дже с Мрс. С Луны уж несомненно.

После ншей экскурсии состоялось обсуждение увиденного. Вот вкртце то, что я говорил тм.

Утверждют: тот, кому доверено высокое прво быть зодчим в Ленингрде, должен рботть в "петербургском стиле", "в высоких трдициях петербургской рхитектуры".

Тут слов не возрзишь. Новые здния нши, конечно, не смеют торчть нелепыми присдкми и довескми к прекрсному городу, не могут кзться случйно ствшими в строй ветернов-гврдейцев неприбрнными новобрнцми.

Но стоит здумться нд вопросом: что собой предствляет этот, будто бы не нуждющийся в определении, единый и всеобщий "петербургский стиль"?

Я не рхитектор, не грдостроитель, мои мысли по этому поводу ни для кого не обязтельны. Но я – петербуржец и ленингрдец. Это чего-то стоит.

Я отлично помню: в 1911-1912 годх н Петрогрдской стороне, против Петропвловской крепости, бок о бок с деревянной Троицкой церковкой, у нчл в те дни великолепного (и уж ткого питерского!) Кменноостровского проспект снчл решили построить, зтем и построили мусульмнскую мечеть.

Уже с публикции проект поднялся переполох. Архитектор Кривицкого обвиняли в безвкусии, в рзрушении силуэт город, в нрушении петербургской северной строгости, в врврском отношении к единству облик город. Кк тк: перенести в Петрополь, н "брег Невы", к Летнему сду, к крепостному шпилю, к Домику Петр Первого среднезитскую, с голубыми изрзцми, с тонкими минретми, мечеть? Зпретить! Или уж по крйней мере – осудить, зклеймить тк, чтобы впредь было не повдно…

Ндо признться, пник был довольно основтельной: стиль Петербург – и стиль жркого, синенебого, желтопесчного Смркнд! Почти точня копия купол Гур-Эмир нд свинцовыми водми Невы! Несообрзно!

И что вы скжете? Прошло полвек, и рзве теперь он кжется нм чем-то чужеродным в нсмбле Петрогрдской стороны, когд н нее смотришь дже почти в упор с Кировского мост, с нбережной возле Лебяжьей кнвки? Д – ничего подобного! Я не зню, что думют об этом рфинировнные знтоки и снобы; рядовому строму петербуржцу он двно уже предствляется укршением город, эт мечеть. Уничтожьте ее – и городской пейзж в этой чсти Ленингрд бесспорно что-то потеряет.

А рзве плохо, когд с Елгин остров, сквозь низко свисющие нд водой Невки купы серебристых плкучих ив, мы видим н том берегу чужое не только Петербургу – любому европейскому городу трпецеидльное очертние буддийского хрм? По-моему, его присутствие в Ленингрде только рдует глз, рдует именно своей неожиднностью, выпдением из стиля, экзотичностью…

Петербург-Ленингрд – удивительный и необыкновенный город. Он облдет избиртельной способностью: все вновь построенное в нем он либо срзу же отвергет (и тогд оно исчезет з считнные годы), или же принимет (и тогд з небольшой срок оно кк бы втягивется вовнутрь город, облекется его нлетом, его птиной и преврщется в неотторжимую питерскую детль).

Эклектикой именовли стиль Монферрн (и, если хотите, небезосновтельно). Но не зню: хотели ли бы вы, чтобы Ленингрд вдруг остлся без Иския?

Я бы – не хотел.

Д что тм говорить: Мопссн уезжл из Приж, чтобы уродство Эйфелевой бшни не оскорбляло н его глзх вечной прелести Нотр-Дм. А я и мои товрищи по згрничной поездке в ме 1969 год просто по-рзному смотрели н эти дв тких рзличных сооружения: н одно тк, н другое – инче. Они не соперничли друг с другом; они были кждое смо по себе. Но, улетя из Приж, мы, кк и миллионы других человеческих существ, искли глзми именно Эйфелеву бшню: без нее теперь уже нельзя вообрзить себе Приж; он стл ткой же его постоянной приметой, кк и Нотр-Дм, кк Сэн-Шпель, кк Булонский лес или Елисейские поля.

Не будем в этом смысле повторять ошибку Мопссн.

Это – одно. Есть и второе.

Только что, описв по Ленингрду стремительную и сложную кривую, мы воочию могли увидеть и оценить ту громду труд и мысли, которя зтрчивется нми же смими н чудовищного объем рботы, призвнные создть человеческие условия для жизни миллионов. Они неизреченно огромны.

И, думя о них, нчинешь сомневться, могли ли, при всей их генильности, великие зодчие прошлого – Росси и Воронихин, Рстрелли и Зхров, хотя и они мыслили стройку не отдельными сооружениями, целыми нсмблями, – могли ли они – кто их знет? – мыслить в мсштбх тких прострнств, кк приходится мыслить тем, кто руководит строительством Ленингрд в XX веке?

А сегодня этим людям приходится – хотят того они или не хотят – рботть именно тк. И, может быть впдя иной рз в некоторые погрешности, допускя неточности в своих решениях, еще не поднимясь, вероятно, до того высочйшего уровня рхитектурной и грдостроительной культуры, который здн им великими предшественникми, они упорно трудятся. Они видят Ленингрд кк единое целое. Они хотят сделть город удобнее для обитния, чем в бытность его Снкт-Петербургом.

Мне кжется, в этом смысле – будущее ншего город в доброжелтельных и рзумных рукх.

Меня это рдует, потому что я – стрый петербуржец-ленингрдец, и люблю свой город, кк, вероятно, мло что в мире.

Об вторе

УСПЕНСКИЙ, Лев Всильевич [р. 27. 1(8. II). 1900, Петербург] – рус. сов. пистель. Сын инженер. Учился в Лесном ин-те. Учстник Гржд. войны. Окончил Высшие гос. курсы искусствоведения при Ин-те истории иск-в в Ленингрде (1929). В 1928 опубл. ромн "З.пх лимон" (совм. с Л. А. Рубиновым). В 1932 окончил спирнтуру Ип-т речевой культуры. С 30-х гг. много рботет в дет. лит-ре. В 1939 опубл. ромн "Пулковский меридин" (совм. с Г. Н. Кревым), в 1955 – кн. "Спутник пятндцтилетнего кпитн" (совм. с А. Д. Антрушиным). Перерботл для детей мифы Древней Греции:

"Двендцть подвигов Геркл" (1938), "Золотое руно" (1941). Одновременно знимлся лингвистикой, учствовл в соствлении словря др.-рус. язык (под ред. Б. А. Лрин). Годы Отечеств, войны провел н фронте, в основном под Ленингрдом, кк офицер флот и воен. корреспондент. Опубл. ромн о войне "60-я прллель" (1955, в совторстве с Г. Н. Кревым), ряд книг по истории Ленингрд – "Н 101 острове. Рсскзы о Ленингрде" (1957, в совт. с К. Н. Шнейдер), "Ленингрд. Из истории город" (1957), ткже рботы по знимт. языкозннию: "Слово о словх" (1954), "Ты и твое имя" (1960), "Имя дом твоего" (1967) и др., в к-рых элементы нуч. исследовния сочетются с популярной формой изложения. Выступет кк публицист и переводчик фрнц., нгл, и нем. поэзии.

Соч.: Рсскзы о невозможном, М.-Л., 1942; Скобрь, М.-Л., 1943; Рсскзы, М.-Л., 1944; Знимтельня геогрфия, Л., 1947; З семью печтями. Очерки по рхеологии, М., 1958 (совм. с К. Н. Шнсйдср); Повести и рсскзы, Л., 1965; Почему не инче? Этимологич. словрик школьник, М., 1967; Згдки топонимики, М., 1969; Зписки строго петербуржц, Л., 1970.; Слово о словх. Почему не инче, Л., Дет. лит-р, 1972; Ты и твое имя. Имя дом твоего, Л., Дет. лит-р, 1972; З языком до Киев, Л., Лениздт, 1988

Лит.: Нркевич А., Лев Успенский, "Дет. лит-р", 1968, No 11; Бнк Н., Л. В. Успенский. Критико-биогрфич. очерк, Л., 1969.

Т. Л. Никольскя.

(Крткя лит. энциклопедия с позднейшими дополнениями списк лит-ры) http://lib.nexter.ru