ЛЮДВИГ ГИБЕЛЬГАУС

В НЕБЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ

Понедельник, 06.05.9… аэродром ПВО РФ, г. Волхов, московское время 11:10

Солнечное майское утро неторопливо переходило в ясный весенний день, но его чуть более мягкое дыхание не ощущалось пока на этой северной широте, где тепло всегда было лишь мимолетным гостем. Лёгкий ветер с близлежащего Ладожского озера нес дополнительную прохладу, бодрящую и освежающую. В окружении безмятежной погоды, на аэродроме н-ской дивизии ПВО царила привычная рутина. Даже самый привередливый взгляд, знакомый с устройством здешнего быта, не смог бы найти нечто, выбивающееся из привычного, ежедневного течения событий. Сегодня это радовало и успокаивало майора Хорева, хотя обычно навевало скуку и ощущение некоей безысходности. Но наступивший день был совершенно особым. Через несколько часов он должен был включить в себя столько событий, чье безупречное течение зависило от заранее предусмотренного графика, что любая необычность могла стоить слишком дорого. Не говоря уже о нервах, чье натянутое подрагивание майор Хорев ощущал почти физически. Когда час назад в столовой офицерского состава из чьей-то неловкой руки выпал стакан и разбился вдребезги о бетонный пол, он с такой силой непроизвольно сжал зубы, что затем не без усилия открыл рот. Собственно, майор не совершил ещё никакого преступления или даже проступка, так что в данный момент ожидать неприятностей не приходилось. Но он абсолютно отчетливо знал, что не станет, хоть это и в его власти, останавливать давно заведенный механизм принятого решения, невидимый внутренний Рубикон давно перейден. Хорев был уже полностью там, в своем предстоящем полете и это несколько отстраняло его от всего, происходящего вокруг. Нервозность не была следствием страха, она являлась частью рефлекса самосохранения, дающего невероятную четкость мысли и быстроту реакции. Талантливому боевому летчику он был хорошо знаком и даже приятен, сигнализируя, что всё в порядке, всё идет как надо… То, что предстоящие события, вне зависимости от их исхода, навсегда и полностью изменят его судьбу, мало волновало майора. В конце-концов, такие последствия для судьбы может иметь самый заурядный полет, такова уж жизнь военного пилота. Вышколенный профессионализм четко управлял рефлексами и степень своей готовности к полету Хорев оценивал безупречно высоко. А то, что события последующих часов вполне могут оставить свой маленький след в современной истории, даже забавляло. „Вот и мне, маленькому человеку, выпал шанс бросить миру в лицо несколько собственных слов“ — пробормотал он с иронией себе под нос.

Да, он действительно талантливый боевой летчик. Талант несомненен. Не так уж часто простых служак привлекают к выполнению испытательных полетов, но дело даже не в том. В отличии от многих других, он не рассматривал свой истребитель как орудие труда, на котором приходилось отрабатывать рабочую смену. Хорев даже редко думал о нем как о современном и смертоносном оружии. Для него это было олицетворением собственной индивидуальности, кисть в руке мастера, которой он мог выписывать самые невероятные и вдохновляющие мазки. И каждая имитация воздушного боя являлась для него собственноручным произведением искусства на холсте всегда безоблачного в стратосфере неба. Конечно, как и великим маэстро приходится зарабатывать на жизнь размалевыванием балаганов, так и Хорев выполнял неизбежные патрульные полеты. Но корни своих профессиональных успехов он видел именно в этом священном отношении к своему ремеслу. Да, он талантливый летчик. Приставка же „боевой“ всегда вызывало в нем усмешку. Желание испытать себя в настоящем деле было в нем столь же неистребимым, сколь же и нереализованным. Он неизменно писал заявления об отправки во все горячие точки планеты, куда только совала свой нос советская военная машина. Эти рапорты приносили ему расположение и милость командования, но оставались без удовлетворения. Некоторые сослуживцы даже считали их хитрым тактическим ходом для продвижения по службе. Но это было не так. Хорев совершенно не был ожесточенным человеком или фанатиком войны. Но его профессионализм несколько стеснялся себя самого в отсутствие реального противника и боя. Своим, имевшим богатый опыт после войны в Заливе, американским коллегам он искренне завидовал. Впрочем, вышеупомянутые рапорты как-то дали совершенно неожиданный эффект. В 1987 г. афганские повстанцы получили ПЗРК и советская авиация начала нести чудовищные потери. Ещё более печальным был факт, что изрядная часть летчиков, спасшихся из подбитых машин, погибала впоследствии не от рук партизан, а от неумения выживать в горах и пустыне. Хорев в Афганистан не попал, но соответствующую подготовку прошел и иногда, в хорошем подпитии, делился с сослуживцами приобретенным опытом, повергая всех в уважительное оцепенение. Навыки выживания также могли оказаться небесполезными через считаные часы и майор уверенно улыбнулся. Всё складывалось совсем неплохо.

Вылет должен состояться через три четверти часа, в 12:00. Так оно и будет, никаких неожиданностей нет. Хорев с удовлетворением отметил, что зависящая от него часть тонкого и сложного плана соблюдается безупречно и через несколько минут он отправит оговоренный сигнал. Майор уже прошел медицинский контроль и, надев летный комбинезон, тщательно осмотрел себя в зеркале. Широкий и плоский пояс совершенно не выделялся под объемным противоперегрузочным костюмом ППК-15, как впрочем ранее он не выделялся и под летным кителем, когда Хорев через КПП проходил на аэродром. Содержимое пояса, если всё пойдет как запланированно, могло ему пригодиться в самом недалеком будущем. Неторопливо и тщательно отмечая вокруг себя все детали, майор вышел к ангару. Его СУ-27, в особой комплектации, как и полагалось, стоял уже под открытым небом. Хорев приблизился к механику.

— Всё в порядке, Юра?

Механик неторопливо повернулся к Хореву и, с учетом скорее не своего младшего звания, но старшего возраста, лениво откозырял.

— Да, шеф, аппарат в норме. Оружейники, правда, немного задержали, ну да я ещё вчера подсуетился. Они тут всё выверяли, как бы новые подвесные баки не создавали помех при пуске ракет.

— Утрясли? — невольно вырвалось у Хорева, за что он выругал себя, хотя вопрос был весьма невинный.

— Дают гарантию — Юра улыбнулся — так что надевайте шлем, через 20 минут старт.

— Успеется — спокойно ответил Хорев, — надо ещё в туалет сходить, там — он показал пальцем на небо — негде будет.

Юра рассмеялся и снова откозыряв, вошел в ангар. Хорев развернулся и почти бегом вернулся в здание диспетчерской. В душе он очень желал, чтобы никто не встретился ему на пути и к счастью так оно и получилось. Он быстро заперся в мужском туалете и, ругнувшись про себя, достал из внутреннего кармана новомодную игрушку — спутниковый телефон и записку с номером. „Представляю, как психанул бы Матвеев увидев эту бумажку!“- усмехнулся он. Номер Хореву строго-настрого велели заранее выучить наизусть, а записку сжечь, чтобы в случае провала какой-нибудь Интерпол не смог через него выйти на тех, с кем майор должен был сейчас связаться. Но не особенно доверяя собственной памяти, Хорев листочек сохранил. На секунду он задумался. Ведь именно сейчас, да-да, сейчас, а не изменив через полчаса курс своего истребителя, он, майор Хорев, переходит свой Рубикон, рвет со своим прошлым. Но мысль о том, чтобы остановиться даже не пришла ему в голову. Слишком убого в этом прошлом, слишком безотрадно в настоящем. Конечно, отдел радиоперехвата из части охраны аэродрома засечет этот разговор, но столь короткую связь они не смогут точно запеленговать, содержание её кодированное, самое невинное, а пока особисты доложат о столь странном инциденте своему начальству да додумаются какие меры принять, пройдут драгоценные минуты, в течении которых мощная машина вознесет его на высоту в тысячи метров и сблизит с другим самолетом, что сделает его, Хорева, неуязвимым. „Только бы у тех, на той стороне, всё было хорошо“ — бормотал он про себя, набирая на предательски попискивающем при каждом нажатии кнопки телефоне длинную комбинацию цифр.

Запланированный на сегодня учебно-испытательный полет истребителя-перехватчика СУ-27, пилот майор Хорев, был и сам по себе необычным, не говоря уж о намерениях майора. Распад СССР и экономический кризис не обошли стороной и армию, которая страдала ныне не только от отсутствия военной доктрины и мотивации, но и материальных средств. В связи с этим конструкторская и исследовательская работа в авиации почти прекратилась, что лишь делало сегодняшний полет ещё более примечательным. За счет модернизированных двигателей АЛ-31Ф-2 и увеличенных топливных баков на наружной подвеске, истребитель-перехватчик СУ-27 получал возможность находиться в воздухе до девяти часов, поддерживая скорость несколько меньше 1М. Всё это повышало дальность полёта машины с 3900 до почти 8500 километров. Сегодняшний полет должен был проходить через Северо-Запад и Юг России, затем вернуться к Волхову, где Хореву предписывалось атаковать две учебные (опять учебные!) цели, проверив тем самым, не окажут ли новые подвесные баки отрицательного влияния на запуск ракет AA-15 (по классификации НАТО) класса воздух-воздух. В случае удачных испытаний ВВС России получали истребитель, который мог выполнять боевые задачи на значительном удалении от государственных границ. В свете новой военно-политической ситуации, складывающейся в мире, подобная машина могла оказаться весьма небесполезной.

После первого же гудка на том конце сняли трубку.

— У нас хорошая погода — сказал Хорев, стараясь, непонятно зачем изменить голос.

— У нас тоже — невыразительным тоном ответила трубка и связь тотчас прервалась.

Сердце в груди майора дрогнуло, но уже без особого напряжения. Всё. Пеленгаторы аэродрома засекли этот разговор и обратный отсчет времени начался. Хорев опустил в карман исполнивший первую часть своей миссии радиотелефон и, стараясь не торопиться, вышел из диспетчерской. Руководитель полетов уже стоял возле самолета вместе с механиком.

— Давай, давай, пора — буркнул он, помогая майору надеть гермошлем и взобраться в кабину. Хорев осторожно покрутил головой: на шлеме была размещена система целеуказания НСЦ-1, что делало пилота чем-то похожим на средневекового рыцаря. Юра задвинул фонарь и на секунду наступила тишина, полностью отгородившая Хорева от остального мира. Сейчас тишина исчезнет, но вместо неё мир будет скрыт огромными пространствами пустоты вокруг. Заговорила рация, ещё умеренно-громко взревели на холостом ходу двигатели. Юра, стоя в наушниках на почтительном удалении прослушал оба агрегата, в то время как руководитель полетов занял своё место в стеклянном возвышении диспетчерской.

— Я Волга, к старту готов — спокойно доложил Хорев.

— Волга, следуйте к точке старта — раздался в шлемофоне голос диспетчера, искаженный переговорным устройством.

Изящный и элегантный несмотря на свой тридцатитонный вес, с высокими шасси, бело-серебристый как разряженная невеста, истребитель выкатился на рулежную дорожку и взял курс к стартовой позиции в начале необъятной взлетной полосы. Яркое солнце приближалось к зениту и в его непобедимом свете сама мысль о ночи и тьме казалась святотатством. Редкие строения аэродрома и бескрайние поля вокруг, изредка украшенные разбросанными поодиночке березами, были пронизаны его всепроникающими лучами. Ощущение умиротворения и блаженства явственно висело над миром. Хорев любил эту природу, но, сознавая, что скорее всего видит её в последний раз, не испытывал большого сожаления. Она принадлежала к его былой жизни, которую он покидал сейчас тоже без сожаления. Всё это оставалось позади. Впереди было безграничное небо, наполненное риском и неизвестностью. Но то, что он ожидал получить взамен, стоило этого риска. Да и подготовка была первоклассной. Новые документы, деньги, грим, масса важных мелочей — всё было уложено в тщательно сработанном поясе. „ПМ“ и без того являлся легальной частью пилотского снаряжения, а если придется приземлиться в пустынной местности, то тёплая летняя погода и навыки выживания здорово повышают его шансы на жизнь.

Майор взглянул на часы. 11:59

— Волга, к старту готов — спокойно, как и сотни раз в прошлом, произнес он в микрофон.

— Волга, старт разрешаю — последовал незамедлительный ответ и как реакция на это разрешение, двигатели истребителя взревели на полную мощность.

Понедельник, 06.07.9… международный аэропорт г. Стокгольма, местное время 10:45

Это северное утро в шведской столице было не менее прозрачным и безмятежным, чем в лежащем на тысячу километров восточнее и мало кому известном городе Волхове. В залах международного аэровокзала господствовали типичные для таких мест беспорядочное движение и суета. Последние пассажиры, зарегистрированные на рейс „САС 3314“ Стокгольм — Токио проходили на посадку. Среди довольно разношерстной публики преобладали японцы, всем своим видом олицетворяющие очередной процент населения этой страны, удовлетворивший неистребимую страсть к познанию Запада. Среди немногочисленных европейских лиц выделялся статью и благородной сединой американский сенатор Джон Ф. Робертс. Обычно он весьма гордился и даже наслаждался своей внешностью, особенно припоминая ещё не столь отдаленные молодые годы и впечатление, производимое им на вашингтонских и провинциальных дам. Однако сейчас сенатор дорого бы дал за возможность нацепить фальшивую бороду или даже чулок с прорезями для глаз. Его лицо слишком часто мелькало в газетах, что при определенных условиях могло сорвать всю порученную миссию. К счастью, иные соотечественники, садящиеся на этот рейс ему не встретились, но какое-то смутное беспокойство сенатора не покидало. Более всего ему хотелось побыстрее пройти в первый класс авиалайнера, отвернуться к окну и сосредоточенно подумать о предстоящих переговорах. Сенатор чрезвычайно не любил таких кульбитов судьбы, но карьера государственного мужа иногда делала их неизбежными. Секретные переговоры с китайцами действительно должны были проходить в Токио, но отправиться туда должен был сенатор Райт, который, однако, уже второй день балансировал на грани жизни и смерти в столичном военном госпитале после позавчерашней автокатастрофы. Сенатор Райт был известен широкой общественности как убежденный демократ и борец за права человека, поэтому его переговоры с китайцами могли рассматриваться как угодно, но только не в качестве пролога к заключению широкомасштабного договора о военном сотрудничестве. В последнее время слухи об этом просачивались в вашингтонскую прессу и достаточно было одного смышленого журналиста, увидевшего инкогнито летящего в Токио известного сторонника сближения с Китаем сенатора Робертса, как утечка информации может стать решающей, что совершенно излишне при нынешнем раскладе политических сил. Поэтому о его отъезде знал в Вашингтоне строго ограниченный круг лиц, да и маршрут сенатор выбрал не самый ближний. Официально сей почтенный законодатель находился на кратковременном отдыхе на своем ранчо в Нью-Мексико.

Втайне радуясь тому, что он не встретил никого из своих болтливых и приставучих соотечественников, уже в третий раз избравших сенатора в Капитолий, мистер Робертс протянул свой паспорт шведскому пограничнику и тотчас невольно вздрогнул. Два мужских голоса, внезапно прозвучавших позади, не могли принадлежать никому иному, как только уроженцам Среднего Запада США. Сенатор быстрым движением схватил протянутый ему обратно паспорт и, втянув голову в плечи, почти бегом направился в зал ожидания.

Впрочем, два человека, стоящих позади не обратили на сенатора ни малейшего внимания. Им не угрожала опасность быть узнанными, но и они всячески старались избегать любых посторонних контактов, ибо сама специфика их работы подразумевала необходимость оставаться неизвестными широкой общественности. Сотрудники ЦРУ США Майкл Траст и Филип Браун с шифрованными инструкциями и 500000 долларов наличных денег летели в Токио для встречи с представителями китайских политических эмигрантов, чьи некоторые коллеги-диссиденты выполняли для США разведывательную работу на континенте.

По сути предстоящей деятельности два джентельмена и сенатор являлись антиподами, но они ничего не знали ни об этом, ни друг о друге вообще, восходя на борт полностью готового к вылету авиалайнера „Боинг-747-400“ скандинавских авиалиний.

На неприметного таможенного чиновника, схватившегося при его появлении за телефонную трубку, сенатор не обратил ни малейшего внимания.

г. Мадрид, вечером накануне

Ресторан „Мистраль“ был далеко не самым скверным местом этого древнего города, но высоким представлениям о комфорте Василия Петровича Моргунова явно не соответствовал. Отметил он это с некоторой иронией, порожденной ожиданием предстоящих и желанных перемен. Нельзя сказать, что прошлая жизнь Василия Петровича слишком баловала его роскошью, чаще наоборот, но все предыдущие взлеты и падения уже изрядно утомили его к нынешним тридцати четырем годам. Хотелось спокойствия и стабильности. Впрочем то, что сейчас полностью заполняло жизнь Моргунова являлось самой полной противоположностью и спокойствию и комфорту. Идя на задуманный шаг он полностью отдавал себе отсчет в степени риска, но так же и в степени самоокупаемости оного риска. К риску как таковому Моргунов был давно приучен, а в случае успеха начинаемой операции можно полностью избавить себя от риска на все оставшиеся земные годы. Если рассудить здраво и непредвзято, то и сам факт нахождения его в этом ресторане, в этом городе, в этой стране, был следствием того постоянного риска, что сопутствовал Василию Петровичу все последние десять лет. Поздним европейским вечером, накануне самого безумного в жизни поступка, воспоминания о прошлом как-то особенно легко текли через голову широким и плавным потоком…

В бурных российских реалиях минувшего времени ему удался если и не взлет, то восхождение в когорту заметных предпринимателей его родного Новосибирска. Это требовало определенной ловкости, которая в избытке имелась у всю жизнь готовившего себя к работе в идеологических структурах коммунистической партии выпускника ГФ НГУ. Недаром же большинство первых российских банкиров имели филологическое образование. Заглядывая в прошлое, Моргунов непроизвольно улыбался себе, наивному и циничному продукту незаметно издыхающей коммунистической системы. Идеология уже давно не воспринималась как святыня, но лишь средство продвижения по службе, вся громадная страна нетерпеливо подрагивала в ожидании чего-то нового, неизвестного, пьянящего. Для него, как и для многих его сверстников, уже не существовало понятий добро и зло, хорошо или плохо. В оное время все они подминались революционной необходимостью, ныне — необходимостью и выгодой личной. Это считалось нормальным, потому что не с чем было сравнивать, не было иной альтернативы. Парадокс, но первый слой самых жадных и цепких дельцов, беспринципных и жестоких, как владельцы средневековых мануфактур, являлся последним ублюдочным эмбрионом, выброшенным из чрева издыхающего коммунизма. Теория эвоюции блестяще подтвердилась; последним поступком уходящего биологического вида было вскармливание собственного могильщика. Так несостоявшийся советский идеолог стал вполне удачливым российским бизнесменом. Детство в нищей Каменке, неистребимое желание выбраться из этой грязи наверх, умение вкалывать и беспощадно работать над собой сослужили хорошую службу на новом поприще. Политика же интересовала его лишь в свете собственных импортно-экспортных операций с сырьем и продуктами питания. Но однажды эта самая политика здорово вмешалась в его жизнь и полностью её перевернула. Фирма „Глок“ (символически названная именно так во славу одноименного 17-зарядного австрийского армейского пистолета), творение и любимое чадо Моргунова, помимо цветных металлов не гнушалась поставлять на Запад заинтересованным клиентам радиоактивные материалы, достать которые на обломках советской военной индустрии труда не составляло. Дальнейшая судьба этой продукции Василия Петровича не интересовала, но вот личный счет в люксембургском банке пополнялся, да и обороты новосибирской фирмы росли. Правоохранительные органы, от которых активность подобного рода скрыть было невозможно, шума не поднимали, довольствуясь своей скромной долей в доходах. Моргунов даже подозревал иногда, что таможенными и прочими чиновниками двигают патриотические соображения, дабы побольше всякой радиоактивной дряни покинуло Россию. Но вот однажды эта милая идиллия была безвозвратно нарушена. На очередной встрече „большой семерки“, куда наконец был допущен в качестве гостя так стремившийся туда российский президент, оному была высказана обеспокоенность ряда западных держав участившимися случаями контрабанды из России радиоактивных веществ. Западные партнеры тут же получили заверения, что соответствующие меры будут незамедлительно приняты. И — редкий случай! — действительно были. Моргунова спас случай и предчувствие. Десять месяцев назад, весенним утром, внимание Василия Петровича по пути на работу привлек свернувший к офису милицейский фургон. Он попросил шофера остановиться, прошел сотню метров пешком и сердце его дрогнуло от открывшейся картины. Свежевыстроенное двухэтажное здание фирмы было оцеплено милицией, повсюду царила непривычая суета. Моргунов повернулся и быстро направился к машине. Что ж, и такой поворот событий был предусмотрен, без подобной предусмотрительности любая приносящая доход деятельность бессмысленна в этой стране. Садиться в тюрьму — об подобном Моргунов не мог и помыслить. Он не был трусом, но он не был и блатным, вором или убийцей. Тюрьма являлась тем местом, где любитель маслин и классической музыки не мог существовать или даже просто выжить. Тюрьма не принадлежала к его миру и чтобы избежать встречи с ней, можно было применить и последнее средство — Моргунов невольно коснулся пальцами воронёной стали под пиджаком. Отношение к смерти было у него философским. Василий Петрович хорошо знал историю своей страны и прекрасно отдавал себе отчет, что иная жизнь может быть много хуже любой смерти. Но пока вопрос ещё так не стоял. Домой возвращаться нельзя, это ясно, его там ждут. И через полчаса Моргунов был в снятой через подставное лицо квартире, о которой не знал никто и в которую он не водил даже своих подружек. Там в сейфе лежали деньги, грим, фальшивые российские паспорта и основной его отныне документ — немецкий загранпаспорт, неотличимо от настоящего сварганенный ушлыми соотечественниками, проживающими в Берлине и принимавшими деятельное участие в импортно-экспортных операциях Василия Петровича. Через четыре дня именно с этим паспортом невыбритый и немытый, но спасенный и счастливый Моргунов прописался в мадридском отеле „Эль Парадизо“. Заработанных прежде и помещенных на Западе средств вполне хватило бы не на один десяток лет скромной жизни в Испании в личине господина Вальтера Регенсдорфа, гражданина ФРГ, но деятельная натура Моргунова не могла довольствоваться столь примитивным времяпрепровождением, да и прививать своей жизни скромность он не собирался. Но не это даже являлось главным. Василий Петрович не был патологическим везунчиком, не раз ему приходилось в жизни много терять и проигрывать. Однако он никогда не забывал своих поражений, он преследовал их годами с настойчивостью одержимого, ища сатисфакции, и мстил им не разбираясь в средствах. Оказавшись сейчас выброшенным на шикарные субтропические задворки жизни, он не получал ни малейшего удовольствия от созерцания теплого моря, вечнозеленых пальм и голубого неба. Правда, взглянув на Европу ему не слишком хотелось возвращаться в вечно простуженный Новосибирск, однако вывернуть с обочины в гущу движения, вновь почувствовать себя человеком, с мнением которого должен считаться окружающий мир, было просто необходимо. Иначе не стоило и жить. Попытки наладить бизнес с бывшими партнерами оказались неудачными. Со своим российским менталитетом Моргунов плохо вписывался в местные рамки. Грязным криминалом типа наркотиков и оружия он никогда не занимался, считая это ниже своего достоинства, а легальный бизнес на Западе был слишком медлителен, скучен и зажат в рамки фискуса. Да и средств было недостаточно, чтобы развернуться по-настоящему. Ну а главным являлось иное. У Василия Петровича имелась ныне ахиллесова пята, его фальшивый немецкий паспорт, который серьезной проверки, конечно, не выдержал бы. А то, что в случае конфликта интересов бывшие партнеры тут же его заложат, Моргунов не сомневался. Таковы правила игры, он и сам поступил бы так же. Итак, жизнь нужно было начинать по-новому и мысль сия многие месяцы терзала голову новоявленному герру Регенсдорфу, отбивая охоту наслаждаться главными радостями курортной жизни — вином и женщинами. Жил он достаточно одиноко, понимая, что в его положении любой лишний контакт с окружающим миром может представлять смертельную угрозу. К такому образу жизни Моргунов не привык и он злил его, ещё твёрже убеждая во мнении, что перемены назрели. Ко всё чаще встречающемся в Испании соотечественникам, а более к русской речи его тянуло и он нередко заводил с кем-нибудь ничего не значащий разговор, выдавая себя за такого же курортника. Беглец приобрел себе подержанный „Фольксваген-Пассат“, при покупке которого лишний раз убедился, что резервы его средств отнюдь не неисчерпаемы. Сделать более солидные накопления помешала в своё время неотягощенная экономией жизнь и скоропалительное бегство. По той же причине он поменял свой отель на небольшую квартирку, где многим далекоидущим планам и мыслям, временами возникавшим в голове, было как-то уютнее.

И однажды, как ни банально (но от этого лишь более правдоподобно) звучит, в дело вмешался случай, которому и принадлежала заслуга принятия окончательного решения.

Туманным февральским утром Василий Петрович, удобно сложив ноги на перила своего маленького балкончика, пил кофе и просматривал первую на сегодняшний день газету. Его познания в испанском ещё оставляли желать много лучшего, но это беспокойства не доставляло. Больше проблем было с немецким, который он вроде бы обязан был знать в качестве гражданина ФРГ. На уровне новосибирского предпринимателя эти, полученные в университете, знания были хороши, но не более того. Почти сразу по прибытии в Испанию он попал в неприятную историю, когда какой-то немец, завидев знакомые красные корочки, обратился к нему с вопросом на родном языке. Моргунов сконфуженно пробормотал: „Я переселенец из России“ и чуть не бросился бежать. С тех пор, благодаря значительным усилиям, Василий Петрович весьма продвинулся в изучении немецкого и налегал на испанский. Благо, свободного времени имелось много больше, чем того хотелось бы.

Пробежав вялым взглядом заголовки на обложке, он перелистнул страницу и его внимание привлекло объявление следующего содержания: „Русские сезоны в Испании. Выставки живописи и скульптуры из лучших российских музеев. Первая из шести преполагаемых выставок открывается через неделю в Севилье коллекцией французской живописи 18 века из собрания Эрмитажа.“ Моргунов отложил газету и лениво подумал, что подобное культурное событие пропускать грех. Кое-какие мысли касающиеся искусства давно уже тревожили его лишенную покоя душу. Неделя, не отмеченная ничем примечательным, пролетела быстро и в первый день открытия выставки красный „Пассат“ Василия Петровича уже стоял запаркованный недалеко от исторического центра древнего города. Экспозиция открылась всего несколько часов назад и Моргунов сначала походил по центру, не испытывая желания толкаться в неизбежной первоначальной суете. Некоторая сентиментальность не была ему чужда и хорошая камера сопутствовала Моргунову издавна во всех путешествиях. Он сделал несколько снимков, но не почувствовал прежней радости от созерцания и запечатления прекрасного. Столь убого дальше жить невозможно. Абсолютно невозможно. А раз так, то в самом скором времени очень многое должно измениться. Подсознательно Моргунов чувствовал, что его затянувшиеся европейские каникулы подходят к концу. Вот и прекрасно. Просидев ещё полчаса в небольшом кафе со стаканом вина, он наконец вошел в выставочный зал и тотчас был заворожен почти физически осязаемым запахом и духом искусства. Моргунов был человеком жестким, но свою коммерцию в прошлом совершенно не считал преступной, для России она являлась нормальным предпринимательством. Однако ему пришлось бежать, бросив всё и это было несправедливо. А каждая несправедливость в свой адрес порождала в нем неистребимую жажду отстоять собственные позиции и отомстить. Но сейчас Василий Петрович гнал эти мысли прочь. Он пришел сюда смотреть издавна знакомые картины и с удовольствием предавался одному из любимейших занятий. Русской речи вокруг было много, это воспринималось как нечто совершенно привычное и приятное, на что можно даже не обращать внимания. Он подолгу останавливался перед каждым полотном, ибо в последнее время научился ценить действительно редкие удовольствия, да и спешить было некуда. Настолько абсолютно некуда, что сначала это чуждое для Моргунова состояние доводило его едва ли не до истерик. Сейчас он к нему попривык, но решимость кардинально изменить свою жизнь крепла с каждым днем.

— Василий… Ты?! — эта оброненная кем-то с немалыми нотками удивления, безобидная фраза мгновенно повергла Моргунова в панику. Голос был отдаленно знаком и шел откуда-то сбоку, но за то время, что Моргунов поворачивал голову, он уже не думал о безысходности своей нынешней жизни, зато те чувства, которые он испытывал, скрываясь из России, вернулись к нему полностью. Всё. Нашли. Тюрьма. Рука его непроизвольно потянулась за пазуху, к вороненому стволу, но лицо, попавшее в поле зрения, лицо, которое должно было получить первую пулю, оказалось настолько знакомым, что он замер.

— Иван?! — его вмиг охрипший голос произнес это имя с удивлением, облегчением, но без особой радости. Каждый знакомый человек мог, сам не желая того, оказаться губительным для него. На такой случай существовала давно разработанная, надежная легенда, но волна напряжения ещё не прошла, покрывая лицо мельчайшими блестками пота.

— Узнал! — узкое и смуглокожее лицо Ивана отражало лишь безмятежную радость от встречи со старым приятелем. Моргунов сначала протянул ему руку, но завороженный искренним удивлением в глазах Ивана, позволил ему обнять себя. Теперь следовало определить, что этот человек знает о нем, а значит насколько он может быть опасен. Или полезен.

Иван Алексеевич Рогов, тридцать четыре года, холост, уроженец города Москвы, принадлежал к тому же поколению, что и Моргунов, но и по происхождению, и ходу течения жизни являлся полным антиподом Василия Петровича. Его отец в застойно-цветущие времена Великой Империи был секретарем одного из московских районных комитетов партии, что предопределило и без того смышленому сыночку учебу в элитарном институте международных отношений, автомобиль и личную квартиру в „папином“ районе столицы. Всё это совершенно не сделало его плохим человеком, разве что сами собой разумеющиеся материальные и прочие блага окончательно придушили в отпрыске и без того скромные волевые качества, которые бы совсем не помешали в контексте грядущих в стране перемен. Сладкая жизнь была повседневной реальностью, от чего её сладость почти совсем переставала ощущаться. В числе десяти лучших выпускников своего года он закончил МГИМО и по воле и протекции папы даже успел поработать на мелкой должности в МИДе, хотя самому очень хотелось на Запад, в Европу, на теплое местечко в какое-нибудь посольство. Отчасти эта мечта осуществилась позднее, хотя при довольно неожиданных и более чем неприятных обстоятельствах. Перестройка поначалу мало затронула существование Рогова, хотя нарастающие как снежный ком события требовали адекватной реакции. КПСС всё более теряла власть, авторитет в обществе, а вместе со всем этим и привелегии для своих руководящих работников и их домочадцев. В противовес ей, молодой и жадный российский бизнес выше и выше поднимал голову. На папину материальную поддержку и связи более рассчитывать не приходилось, да и созерцая всё происходящее старик совсем сдал и был в конце-концов отправлен на пенсию. А тут и Великая Империя приказала долго жить, что окончательно замутило некогда блестящие перспективы Рогова-младшего. Он остро почувствовал, что настала пора действовать самостоятельно и, сделав первые шаги, имел определенный успех. То было время, когда после долгих и бессмысленных запретов началась повальная компьютеризация России, импорт в страну компьютеров приносил наибольшую прибыль из всех возможных. Конечно, организовать свой бизнес на этом поприще Рогов не мог, не тот был масштаб и характер. Но папино наследство ещё могло приносить свои плоды. Иван уже поднялся на пару ступенек по служебной лестнице и даже имел собственный закуток в одном из отделов. Часть разворачивающейся волны западной благотворительной помощи оформлялась через МИД, а точнее, через тот самый отдел, где работал Рогов. И ему ничего не стоило оформить закупленную где-нибудь на Тайване партию компьютеров как безвоздмездный дар заречинскому детскому дому, тем самым почти полностью избавив её от налогообложения. Естественно, человек с такой должностью как Рогов не мог долго оставаться без дела и солидного побочного заработка в условиях нарождающегося российского капитализма. Он и не остался. В начале 1992 года старые институтские друзья познакомили его с В.П.Моргуновым, известным в своих заполярных далях деловым человеком. Так началось их короткое, но продуктивное партнерство и знакомство, превратившееся немного позднее даже в некое подобие дружеских отношений. Тогда, в начале, они два дня пили с роговскими подружками в ресторане „Прага“ и гостинице „Россия“, и расстались, очень довольные друг другом, обговорив все условия сделок и причитавшиеся Рогову проценты. В течении первого полугода всё шло прекрасно и вспоминая ушедшие времена Иван только посмеивался над былыми папиными подачками, разъезжая по первопрестольной на „Вольво“ и превращаясь постепенно в убежденного апологета рыночной экономики. Но судьбе отчего-то было угодно зло над ним подшутить и папу вновь пришлось вспомнить. Иван как-то не очень задумывался над криминальностью своих дел и уж во всяком случае полной несовместимостью их с выполняемой работой в МИДе. Но однажды, после бурно проведенной ночи, Иван попросту не смог прийти на работу и это сыграло весьма зловещую и роковую роль в его жизни. В самом факте прогула ничего из ряда вон выходящего не было, в МИДе, жившем ещё вполне по нормам совучреждений к таким вещам привыкли. Но так или иначе, МИД являлся организацией, где сосредоточены государственные тайны и специальное подразделение контрразведки периодически устраивало облавы, обыскивая на выходе сотрудников и вороша бумаги в их столах. Будь Рогов на месте, он бы уж нашел способ припрятать пару фальшивых накладных, спустил бы их в унитаз или проглотил в конце-концов. Но увы — Рогов в это время валялся без сил на диване с бутылкой пива в руке и был не в состоянии проглотить даже ложку сметаны. Итак, вышеупомянутые накладные приземлились не в его желудке, а на столе начальника отдела. На следующий день с Иваном никто из коллег не поздоровался, а шеф молча указал пальцем на дверь своего кабинета. Через 15 минут бледный и дрожащий Рогов из будки телефона-автомата истерично умолял папу что-нибудь, что-нибудь, что-нибудь предпринять, а иначе дело пойдет в прокуратуру, там крушение карьеры, суд и даже тюрьма, он просто сойдет с ума! Папа проникся. Его отношения с сыном последнее время не были блестящими, особенно когда сынок повадился зашибать деньги и и открыто смеялся над по-прежнему святыми для отца партийными идеалами. Но видеть сына на скамье подсудимых Рогову-старшему тоже не хотелось. Некоторые его бывшие коллеги сумели неплохо устроиться и при новых порядках, но менее удачливых соратников по борьбе не забывали. Через неделю всё так же трясущийся Иван был вызван в отдел кадров МИДа, где ему вручили приказ о назначении его помощником культурного атташе посольства России в одной малозначительной североафриканской стране. Ещё не верящий в своё спасение Рогов долго рассыпался в благодарностях отцу и безропотно подставил зад под все причитающиеся ему прививки от коварных тропических болезней. Случившиеся события произвели на Ивана столь неизгладимое впечатление, что он предпочел исчезнуть из Москвы тихо-тихо, не попрощавшись даже с ближайшими друзьями, не говоря уже о далеком сибирском партнере, сотрудничество с которым едва не стоило ему свободы. Мысль о том, что Моргунов понес из-за его внезапного отъезда серьезные убытки, не пришла Ивану в голову, сам же Василий Петрович не счел нужным сейчас об этом напоминать. Дело прошлое. Что те убытки, когда немного спустя пришлось бросить в Энске вообще всё! А этот Рогов может оказаться полезным…

Деятельность Рогова в непривычном для него качестве помощника культурного атташе также развивалась вполне успешно. С новым шефом находить общий язык было много легче чем со старым, работа была нетяжелой, а жизнь относительно спокойной. Климат, конечно, отвратительный, но на Колыме много хуже. Богемная жизнь была для него самой естественной, а культура и искусство с ней вполне успешно гармонировали. То, что произошедший в Москве инцидент лег на всю его будущую карьеру несмываемым пятном, не долго печалило Ивана, человека по природе легкого и отходчивого. В его новой жизни тоже было много приятного. Очень скоро он обзавелся хорошими связями в местных деловых и культурных кругах и мог позволить себе роскошь в любое время отправиться к кому-нибудь на коктейль. Отношение к России было в Северной Африке позитивным ещё со времен совместной борьбы с империализмом и во многих престижных домах веселый и доброжелательный помощник культурного атташе был желанным гостем. Хорошо напуганный московским уроком, Иван не ввязывался ни в какие махинации, но средств, конечно, не хватало. Однако ничего стоящего пока не подворачивалось, да и заряд осторожности был теперь в нем много сильнее, чем ранее.

На открытие выставки в Испании он приехал с целью составить подробный отчет, опубликовать его в бюллетене своего посольства и распространить в местных правящих кругах, а по возможности и в прессе. Вполне вероятно, что это может содействовать организации подобного мероприятия в стране, где он работал, сие повысит престиж России, укрепит дружбу между народами и так далее и тому подобное. Именно в таких выражениях изъяснялся сам культурный атташе, который занимал свой пост почти два десятка лет, сам стал удивительно похож на аборигена и на чей словарный запас все произошедшие в России события не оказали ни малейшего влияния. И вот сейчас, допуская возможность встретить на открытии выставки кого угодно, особенно из своих московских знакомых, он внезапно столкнулся нос к носу с тенью самой мрачной части своего прошлого. С Моргуновым. Сначала помощник культурного атташе хотел прошмыгнуть мимо, но любопытство взяло верх, да и прошлое это было уже давно позабыто и обезопасено. Иван уверенно шагнул навстречу Моргунову, отметив про себя, что тот весьма изменился. По сравнению с Роговым, Василий Петрович всегда был человеком волевым и жестким. Но сейчас ко всему этому прибавилась прядь седых волос, какое-то ожесточение в выражении лица и легкий оттенок усталости в движениях и фигуре.

Обменявшись удивленными приветствиями, Иван схватил Моргунова за руку:

— Ну пойдем скорее, поговорим, сколько лет не виделись, сколько зим, успеем тут всё ещё посмотреть! Я тут одно милое кафе нашел, приглашаю… Помнишь, как мы с тобой в Москве зависали — Рогов хихикнул — да, было времечко…

Моргунов внимательно присматривался к старому приятелю. Такой же болтун как и раньше, никакой серьезной опасности в нем Моргунов не ощущал.

— Ты вообще чего здесь делаешь, Василий? В отпуске, в командировке? — продолжал выспрашивать Рогов, нагибаясь вперед и заглядывая Моргунову в лицо.

— В отпуске — выдал Василий Петрович первую часть разработанной легенды. — А ты здесь как, с выставкой? И вообще, куда ты тогда пропал?

— Да вот пришлось, чуть не повязали меня тогда. А на выставке я по делу, работаю тут недалеко, за проливом. — Рогов рассмеялся — Ты-то тогда, когда я смылся, не пролетел? — спросил он несколько напряженно.

— Ладно, нормально — Моргунов плотнее сжал тонкие губы. — Давай, рассказывай как там у тебя сейчас и что.

Они разместились за крайним столико уличного кафе неподалеку и заказали аперитив. Рогов, чувствуя волевое превосходство бывшего партнера и некоторое ощущение своей вины перед ним, подробно и довольно красочно поведал ему о былой истории и о нынешнем поприще. Моргунов слушал внимательно, не перебивая. Трудно сказать, начал ли уже тогда вызревать конкретный план, но очевидно, что ход его мыслей начал приобретать определенное направление.

— Значит, искусством занимаешься — обратился он к Рогову. Ну и как там, в твоей Африке, ценят европейскую живопись?

— Да, конечно — ещё более оживился Рогов. — Они же долго под французской колонизацией были, их феодалов там и воспитали соответственно. Есть действительно богатые люди, которые живут вполне по-европейски, дома себе обставили и понастроили, от Парижа не отличишь. Живопись коллекционируют, это сейчас у них модно. Ну а я вот скромный труженик на ниве культурных связей…

— А ты-то сам таких богатых феодалов-коллекционеров знаешь? — оборвал его Моргунов, удерживая разговор в интересующем его русле.

— Да есть такие. А что, ты предложить им чего хочешь? — взглянул Иван на него вопросительно и с пониманием — это только давай. Я же знаю, сейчас из России много везут.

— Предложить мне сейчас нечего, но кто знает, может и появится.

Моргунов бросил на Ивана внимательный и испытующий взгляд. Он и раньше знал устройство этого человека, а сейчас окончательно понял, что в значительной степени тот не изменился. Незлой, по сути, парень, Рогов привык к высоким жизненным стандартам и имел немалое самомнение. Такие люди обычно падки на лесть и легко управляются более сильной волей и интеллектом даже не будучи глупы сами. „Если совместить его связи и мои идеи, может и выйдет что-то дельное“ — подумал Моргунов.

— Ну а ты-то, о себе собираешься рассказывать? — прервал его размышления Рогов, который окончательно успокоился, поняв, что коварно покинутый прежде партнер зла не затаил, и элегантным движением поднес к губам чашечку кофе.

— Да о себе и рассказывать особо нечего. — Моргунов вновь вернулся к отработанной легенде — Компьютерами уж сто лет не занимаюсь, навезли их столько, что за каждым углом торгуют, невыгодно стало, да ты и сам знаешь. Теперь полностью сосредоточился на продуктах. Квартиру поменял, жениться пока не собираюсь. Здесь вот в отпуске, в первый раз за два года выбрался. Ты бы хоть раз открытку прислал из своей Африки! — намеренно пошутил он, дабы ещё немного смутить Рогова и сделать его сговорчевее.

— Мне тогда такое грозило, что когда я из Москвы уехал, то себя не помнил. Аж три статьи обещали воткнуть, до семи лет в общей сложности. Тут уж не до открыток было, даже и думать о прошлом не хотелось.

— Ну а сейчас ты как, отошел, очко больше не играет? — иронично полюбопытствовал Моргунов.

— Что-то много ты интересных вопросов задаешь, али замыслил чего? — огрызнулся Рогов, который отнюдь не был ограниченным человеком — Уж говори прямо, не стесняйся!

Моргунов понял, что был слишком нахрапист и пошел на попятную. Собственно, предлагать ему было нечего, так, отдельные смутные мысли, мелькающие в мозгу.

— Пока всё покрыто мраком неизвестности — отчетливо проговорил Василий Петрович, внимательно глядя на собеседника — Но я думаю, нам с тобой обоим есть что поправить в жизни, не так ли?

— Для меня всё верно. Но уж у тебя-то наверняка везде порядок, чего ты дергаешься?

— Хорошо там, где нас нет — возразил Моргунов — А чего я дергаюсь, тебе потом объясню, если договоримся.

— О чем договоримся, ты мне втолковать можешь?! — психанул Рогов — Всё ходишь вокруг да около, ясного слова от тебя не услышишь! И учти, криминалом заниматься я не хочу, опыт такой у меня есть, ты один раз меня уже подставил, хватит!

Моргунов отреагировал на эту вспышку спокойно, она не свидетельствовала о силе и уверенности его собеседника.

— Ты бы уж помолчал о своем опыте — негромко ответил он — На том как ты тогда смылся, меня не предупредив, я потерял пятнадцать тысяч баксов, а в нашей нищей стране это более чем достаточная сумма, чтобы получить пулю.

— Ты мне сейчас не грози, сам сказал — дело прошлое — взвизгнул Рогов.

— Правильно — спокойно согласился Василий Петрович — дело прошлое. Поэтому давай по-новому подумаем, как бы тебе выбраться из этой Африки раз и навсегда. В Австралию куда-нибудь. Глядишь, и я тебе компанию составлю. — Моргунов улыбнулся Ивану уже совсем дружески и похлопал его по руке — Ну да не будем пока говорить о деле, лучше отметим хорошо нашу встречу. Искусство отложим до завтра!

Говоря, что искусство нужно отложить до завтра, Моргунов имел в виду лишь выставку, на которую ещё собирался вернуться. О том искусстве, которое интересовало его ныне в наибольшей степени, он ещё собирался очень подробно побеседовать с Роговым сегодня вечером, предварительно хорошо накачавшись алкоголем. Общеизвестно, что свои проблемы русские наилучшим образом решают именно так. Рассказать, если понадобится, Рогову свою настоящую историю, Моргунов уже не опасался. Он был уверен, что просто так тот его не заложит, ибо во-первых, Иван не дурак, чтобы попытаться сдать приятеля, ничего от этого не имея, а во-вторых, он и не храбрец. Сделать же так, чтобы отныне благосостояние Рогова зависело от его собственного, Моргунов считал совершенно необходимым. Это был и его собственный шанс тоже. Первый за все эти месяцы изгнания и единственный пока шанс. Трудно представить, во что всё выльется конкретно, невозможно предсказать реакцию Рогова, но это шанс. И упустить его недопустимо. Дикая, сумашедшая мысль, мелькнув не исчезла, а плотно застряла в голове, пугая и восхищая одновременно. Давно не приходившее к нему и столь сладостное чувство напряженного восторга, как перед заключением каждой большой сделки, вновь вернулось к Моргунову и теперь его уже ничто не могло остановить.

Постепенно напряжение оставило и Рогова. Его партнеру было что скрывать, явно, а это делало Моргунова неопасным. К тому же Рогов всегда уважал деловые способности Василия Петровича и был вовсе не против, чтобы тот предложил ему какое-нибудь интересное дельце. В конце-концов, отнюдь не моргуновская, а его собственная вина послужила причиной былых неприятностей. В этом Рогов, несмотря на недавнюю вспышку, полностью отдавал себе отчет.

Время приближалось к обеду и партнеры отправились в ресторан гостиницы, которая приютила Рогова. Заказали бифштекс, красную рыбу и много водки. Рогов подсознательно чувствовал, что намечается серьезный разговор и ещё не зная его содержания, тщательно просчитывал все варианты. Беседа началась обычно — о России и деньгах. Моргунов прекрасно видел, что собеседник теряется в догадках, но в начале лишь подогревал его нетерпение малозначащими фразами и намеками. После третьей рюмки уже столько времени непробованной водки — ибо пить водку в одиночестве скверно, а компании у Моргунова последние месяцы не было — Василий Петрович решил, что можно заводить разговор о деле.

— Слушай, Иван — Моргунов посмотрел ему прямо в глаза — ты говорил, что в твоей песочной стране любители искусства есть?

— Есть. И они покупают.

„Неужели он всё-таки хочет что-то предложить?“ — терялся в догадках Рогов.

— Так всё же у тебя что-то есть? — переспросил он.

— Вот об этом сейчас и пойдет у нас речь — Моргунов снова разлил по рюмкам „Столичную“ — Давай! — Оба залпом выпили.

— Я хочу — поморщившись продолжил Моргунов и вдруг сделал паузу. Он поднял на Рогова взгляд своих стальных и абсолютно трезвых глаз. — Я хочу такую выставку взять.

Рогов подавился рыбной костью и несколько минут кашлял. Василий Петрович смотрел на него не отрываясь. Наконец Иван передохнул и отрицательно покачал головой.

— Ты спятил — сказал он тоже спокойно. — Думаешь, я не думал об этом? Да я уже который год таскаюсь по таким выставкам, глаза смотреть устали, а прикоснуться нельзя! Я смотрел по каталогам, рыночная стоимость лишь дюжины самых дорогих картин, что стоят сегодня там — он ткнул пальцем в сторону, где примерно находился выставочный зал — порядка тридцати миллионов долларов! Но их всё равно никто никогда не продаст, да и никто официально не купит. Вообще, конечно, покупателя найти можно. Но я к чему тебе всё это говорю, ты хоть представляешь своей башкой, как охраняются подобные ценности?! — Рогов раскраснелся от своего длинного монолога, швырнул на скатерть вилку и лоснящимися от жира пальцами дернул себя за галстук, чтобы ослабить узел.

Моргунов смотрел на него внимательно и молча. Открывающаяся картина не могла не радовать его сердце. Себя обманывать он не пытался. Если он сам за месяцы субтропической ссылки из безпринципного, но в общем некриминального бизнесмена оказался способным деградировать до чистой уголовщины, то от мелкого, но преуспевающего чиновника Рогова, которому вдобавок ничего не угрожало, ждать подобного так легко не приходилось. А вот ведь нет, оказалось в нем что-то такое, что смело любые моральные преграды. Теперь проблема состояла только в том, чтобы побороть его патологическую трусость, но это много, много легче, чем бороться против совести человека. Нужен был просто убедительный и надежный план и первые его наброски с каждым часом размышлений обрастали у Моргунова все более густой паутиной подробностей и деталей.

— Там охрана, электроника, видеокамеры всякие — уже спокойнее продолжал Рогов, пожав плечами — Так что продавал бы ты лучше свои „Сникерсы“ в Энске.

— Энск у меня уже в прошлом. Нельзя мне туда ныне, хоть и с удовольствием съездил бы на недельку посмотреть кое на кого. Так что я хочу дернуть здесь денег и рвануть куда-нибудь за океан, там развернуться.

Рогов смотрел на него с изумлением.

— Вот это да! — пробормотал он. И ты так спокойно мне всё это рассказываешь?

— А чего мне тебя стесняться — улыбнулся Моргунов — ты же мне сам сейчас рассказал, как вместо Лубянки в Африку поехал. Так что если меня по твоей милости отсюда на эту самую Лубянку вышлют, то и ты там скоро приземлишься. И тебе хана, и твоей карьере. Так что давай не будем думать, как нам друг другу подгадить, а лучше о том, как вместе в люди выбиться. Тебе небось тоже не хочется ходить в помощниках атташе или кого там ещё.

Василий Петрович наслаждался моментом. Нить судьбы он снова держал в своей руке и чувствовал, как живительная волна возбуждения переполняет его. В торге с Роговым он сумел обезопасить свои позиции и фактически не сомневался, что ему удастся побудить того выполнить свою часть работы.

— Ты, Иван, не забивай себе голову. Конкретного плана у меня ещё нет, но в любом случае твоя забота одна — найти надежного покупателя. А проблему охраны мы будем решать с другого конца. Штурмовать дворец в масках и с пулеметами я не собираюсь, не мой стиль, не бандиты же мы с тобой какие-нибудь — он успокаивающе улыбнулся Рогову — Подходить к делу будем иначе. Подготовиться, чтобы взять сегодняшнюю выставку мы всё-равно не успеем, а в одну из последующих нам нужно будет поставить её организаторам такие условия, чтобы они сами отдали полотна и позаботились о том, чтобы шума было поменьше.

— И что же это за условия такие? — рассмеялся Иван и потянулся к бутылке.

— Безвыходные условия — подчеркнул Моргунов, пододвигая рюмку — а какие — об этом мы с тобой должны подумать вместе.

— В общем, ты предлагаешь шантаж… — Рогов задумчиво покрутил в руке столовый нож и вдруг, улыбаясь, резко откинулся к спинке стула — Слушай! Ну вот чего это я, честный и законопослушный в последнее время гражданин, рассиживаю тут с тобой, беглым жуликом, и обсуждаю какие-то совершенно невероятные вещи, крупномасштабный шантаж! Бред чистейший!

На столь нелестное определение Моргунов не обиделся. Чувством юмора он и сам обладал, тем паче ценил его в других. К тому же Василий Петрович прекрасно понимал, что Рогов никогда не откажется участвовать в деле, если ему только предложат внушающий доверие план. Рогов старался выудить сейчас побольше информации, а в душе он уже решился, это выдавали лихорадочно поблескивающие, и не только от выпитого, глаза Ивана…

— Вкратце я думаю вот что — Моргунов понизил тон и наклонился поближе к столу — Ты находишь в своей Африке покупателя и изыскиваешь нам убежище там на первое время. Во время одной из следующих выставок мы ставим перед организаторами, то есть перед Москвой, условия, которые они не могут не выполнить. Пригрозить мы должны чем-то очень серьезным, чтобы полотна отдали без разговоров и не организовывали преследования и слежки. Переговоры я буду вести сам, не бойся, о тебе вообще никто не узнает. А когда заберем картины, то вскочем на подготовленный мини-джет и рванем в твою Африку. Всё должно быть быстро и неожиданно, пока они тут разберутся и разработают адекватные меры, мы будем далеко — Моргунов не заметил, что его речь стала всё более быстрой и хриплой, щеки горели. Только перехватив ошарашенный взгляд Рогова, он несколько спохватился.

— В общем, так — Василий Петрович подался назад и вытер взопревший лоб салфеткой — с тебя покупатель, встреча в Африке, убежище и самолет. Я буду вести переговоры и заберу картины. Постараемся других людей в дело не вовлекать или уж обойтись самым минимумом. Ну и главное наконец — он опять успокаивающе улыбнулся Рогову — ценность полотен должна быть таковой, чтобы все наши проблемы решить до конца жизни.

Рогов, казалось, молчал целую вечность. Моргунов взглянул на него с некоторой обеспокоенностью, опасаясь, уж не ошибся ли он в своих выводах, но наконец тот подал голос.

— Оригинально — Иван задумчиво созерцал лепной потолок в ресторане — действительно оригинально… Ты считаешь, что сумеешь поставить такие условия, что они — он неопределенно мотнул головой — выполнят все твои требования? Ты ведь отдаешь себе отчет, что если просто пригрозишь им взорвать выставку, то ничего не добьешься. Только через полчаса тебя будет искать вся испанская полиция. Да и сопровождающие выставку ничего не решают, уж поверь мне, я знаю эту кухню. Условия должны быть такими, чтобы вопрос решался в Москве, в правительстве, в ФСБ. Только они могут принять соответствующее решение и обеспечить секретность. А шантаж должен быть долгодействующим, дабы нам скрыться… Ты учел всё это?! Ты в состоянии соблюсти все эти и ещё тысячи других условий?!

— Знаю не хуже тебя — Моргунов опять разлил водку — сколько уже об этом думаю. И, честно говоря, окончательное решение мне ещё не известно. Одно могу тебе сказать, идея сама по себе хороша. Поставить их в безвыходные, ещё раз тебе говорю, в по-настоящему безвыходные условия. Чтобы никто и слова поперек сказать не осмелился, чтобы от начала и до конца игру определяли мы и только мы — Моргунов скрипнул зубами — вот так.

— Да что же это может быть — Рогов недоуменно развел руки — атомную электростанцию взорвать хочешь? Или нашего родного президента похитить?

— Не знаю ещё — Моргунов вздохнул — к тому же не уверен, что наш президент представляет такую уж ценность.

Рогов рассмеялся. В принципе он ничего не имел против предложения партнера, просто очень мало верил в реальность его воплощения. Говорил и выглядел Моргунов серьезно, ничего не скажешь. Но рассудив здраво, всё это бред, какие такие условия он может выставить, что в его власти, сам в бегах и небось от каждого шороха вздрагивает… Оглушенного предложением Моргунова и выпитой водкой Ивана не покидало ощущение некоей нереальности происходящего.

— И вообще… Угрозы угрозами, но если кто-нибудь погибнет, имей ввиду, я этого не хочу! Остаток дней за решеткой провести? Нет, спасибо!

— Погибнуть никто не должен, я сам этого не допускаю. Всё должно быть чисто, идеальное преступление, если хочешь. Моргунов не лукавил, жертвы были действительно крайне нежелательны, в первую очередь потому, что в этом случае много труднее замять дело, а конфиденциальность была важнейшим условием. Ему вовсе не улыбалось всю жизнь и по всему миру скрываться от полиции…

— Ну в общем ты понял, что я имею ввиду. Я не уголовник и в тюрьму не пойду, поэтому за дело будем браться только в том случае, если абсолютно точно всё надежно. Ты когда собираешься уезжать?

— Послезавтра — ответил пришедший в себя Рогов.

— Прекрасно. Завтра хоть эту выставку наконец посмотрим — Моргунов расхохотался — а потом присматривай покупателя. План я тебе представлю — картинка, пальчики оближешь!

План у Моргунова появился недели через две. Это время было наполнено мучительными раздумьями, обработкой различных вариантов и размышлениями. Василий Петрович необычно много курил, и ночами, будучи не в состоянии уснуть, мерил шагами свою квартирку. Он был настолько погружен в свои мысли, что его уже мало волновало, работает ли Рогов над своей частью операции или нет. Иван действительно уехал на следующий день, после того как они вместе часа четыре бродили по выставочным залам и Рогов шепотом называл ему ориентировочную стоимость картин, отчего у Василия Петровича по спине пробегали невольные мурашки. С момента своего отъезда Рогов не звонил, но Моргунов точно знал, что он сам исполнит тот план, что с каждым днем всё более отчетливо складывался у него в мозгу. С Роговым или без, раньше или позже. Ещё через неделю, поздно вечером, Рогов позвонил. Поговорив минут пять на малозначительные темы, он откашлялся и осторожно сказал:

— Слушай, Василий, я тут разыскал человека, коллекционера… Телефон у тебя, кстати, не прослушивается? Надеешься нет? Ну ладно, слушай. Он действительно очень богат и много покупает… Ну а поскольку он араб, происхождение товара его мало интересует, кроме галереи в его дворце это нигде не выставляется, а туда ни одна живая душа не проберется без его разрешения. С местным правительством у него очень хорошие контакты, я подозреваю, что немалая часть похищенных в последние годы во всем мире шедевров осела у него. Своими глазами не видел, но зная этого человека… Я с ним по работе знаком, он видишь ли меценат, устраивает выставки произведений искусства. Очевидно тех, что не может пока украсть или купить. Если хочешь посмотреть на его рожу, возьми последние отчеты с „Сотби“, звать его Хасан, Али Хасан… — голос Рогова постепенно потерял напряженные интонации — с самолетом он также сможет помочь, если заинтересуется. Должен заинтересоваться, судя по испанским выставкам. Я, конечно, прямо ни о чем не говорил, но он прекрасно всё понял и проявил явный интерес. Ну а исходя из тех денежек, что он на нефти да газе делает, самолет для него не проблема, даже если мы его угробим — Иван хмыкнул в трубку — убежище и прочее он тоже поможет устроить, особенно если мы ему дальнейшее сотрудничество пообещаем. Так что приятель — в голосе Рогова прозвучали торжествующие интонации — дело за тобой! Буду ждать месяц. Если что-нибудь разыщешь, знаешь как выйти на связь!

Не проронив почти ни слова, Моргунов положил трубку и перевел дух. Ну вот и случилось. Значит, можно начинать. Он специально не стал говорить Рогову о подробностях, не желая его и шокировать, и посвещать в излишние детали. Те размышления о предстоящей операции, что не давали ему спать долгими, теплыми весенними ночами, принесли свои плоды. Несмотря на всю шокирующую необычность, Моргунов был уверен, что нашел оптимальный, может быть даже единственный вариант, для того, чтобы добиться задуманного с соблюдением всех мер безопасности и конфеденциальности. Но совершенством план являлся пока лишь на бумаге и Василий Петрович прекрасно понимал это. Определенный риск наличествовал для всех участников дерзкого предприятия, но риск очень неравномерный. Одному, ещё неизвестному участнику группы придется идти на риск близкий к смертельному, ему не удастся соблюсти инкогнито и действовать на территории той страны, которая более всего будет заинтересована в поимке заговорщиков, которая — Моргунов не сомневался в этом — бросит на их поимку все силы не только из-за ценности похищенного, но и из-за невероятной дерзости задуманного, во избежание любых подражаний и прецедентов… Удастся ли найти такого человека, будет ли он надежен — оставалось неизвестным. Но эта идея, именно этот вариант настолько увлекли Моргунова, что любой другой ход событий казался ему изначально порочным и примитивным. Чтобы найти необходимого человека ему самому придется пойти на громадный риск, но одержимость идеей уже охватила Моргунова настолько, что он сейчас совершенно не думал об этом. „Итак — размышлял Василий Петрович — нужен третий. Тот, который возьмет на себя львиную долю риска, кто решится поставить крест и разрушить всю свою прошлую жизнь, даже в случае успеха абсолютно всё начать сначала…“ Моргунов прекрасно знал, что на его сумасбродной Родине хватает разочарованных людей и просто авантюристов, которые с удовольствием бы ухватились за подобную идею, особенно с учетом величины вознаграждения. Но необходимый человек помимо этого должен обладать ещё целым рядом разнообразных качеств и квалификаций, а на поиск его оставалось совсем немного времени. Все выставки пройдут в течении нескольких месяцев, а второй такой возможности можно дожидаться годами. Переносить же операцию из Испании в любую другую страну означало бы отрыв от привычной среды и невероятное увеличение риска, покушение не на российскую собственность с предьявлением подобных условий было бы фактически смерти подобно, ибо означало международную огласку. Да и реакцию руководства иных держав Моргунов предсказывать не решался, а играть вслепую было не в его правилах. Вывод из всех размышлений мог быть только один — поторапливаться.

Сомнений в единственности и правильности избранного пути у Моргунова не было. Сама идея казалась ему совершенной, а колебаться уже приняв решение он не позволял себе никогда. Это было просто не присуще его натуре. Тем не менее, когда он снял телефонную трубку и набрал код России и Новосибирска, рука его дрогнула. Это был единственный номер, по которому был смысл звонить в эту страну и тот план, который он разработал сам, оборвет и эту последнюю ниточку. Он звонил туда всего один раз, на следующий день по прибытии в Испанию, чтобы окончательно убедиться в правильности сделанного шага и необратимости произошедшего. Старый университетский друг, доверенное лицо, с которым предусмотрительный Моргунов заранее обговорил возможность подобного развития событий, подтвердил самые худшие предположения: фирма опечатана, сотрудники разбежались и в страхе сидят по домам, в квартире был обыск и всё перевернуто кверх дном. Городская пресса уже успела разразиться обличительной дешево-сенсационной статьей. Моргунов, который при звонке не назвал ни имя, ни место пребывания, а только условный код, молча повесил трубку в полной уверенности, что никогда более не воспользуется этим номером, столь велико и испепеляюще было тогда внутреннее опустошение. Но вот прошло несколько месяцев и он опять набирает цифры, которые навсегда отпечатались в его памяти… Когда осталось нажать последнюю кнопку на клавиатуре, Моргунов вдруг резко швырнул трубку на рычаг.

„Ну совсем оборзел тут в своих размышлениях“ — с досадой проговорил он про себя и добавил несколько ещё более выразительных слов. Затем набросил на плечи пиджак и вышел на улицу, к телефонной будке у перекрестка. Весенняя испанская ночь не была холодной, хоть небо и скрывали плотные тучи, растворившие в себе все небесные светила. Василий Петрович взглянул на часы — „Таг Хойер“, один из немногих остатков былой роскоши — и прикинул, сколько же времени в Новосибирске. Выходило, что раннее-раннее утро, что может быть и невежливо, но удобно, в полпятого утра его абонент ещё явно не мог исчезнуть из дому. „Если только жив да не переехал, да мало ли что ещё…“ — мелькнула на секунду в нем беспокойная мысль и Моргунов ускорил шаги, стараясь скорее внести ясность в свои сомнения.

Алексей Логинов был дома и снял трубку после третьего гудка. Услышав условный пароль его голос окончательно избавился от остатков сна и приобрел вполне бодрые интонации. Один из ближайших друзей Моргунова по университету, Алексей работал на заметном посту в отделе управления коммунальным строительством местной мэрии и помимо этого был просто надежным человеком, на которого Моргунов вполне мог положиться и уже проделывал это неоднократно. В лучшие для Василия Петровича времена их сотрудничество носило взаимовыгодный характер, ибо Логинов был человеком информированным, а Моргунов денежным, что прекрасно сочеталось и самым непосредственным образом повышало благосостояние обоих. Но их отношения отнюдь не замыкались на материальной сфере. Присутствовал и какой-то неотслеживаемый, но действенный человеческий контакт, который ещё в студенческие годы породил у них глубокое доверие друг к другу. До сей поры это доверие не было ни разу нарушено ни одной стороной и Моргунов очень надеялся, что несмотря на всю необычность его просьбы, добрая традиция продолжится и ныне.

— Телефон надежен — Алексей понял и сразу прояснил один из наиболее щекотливых для Василия Петровича вопросов — я ныне честный чиновник и моё государство меня охраняет. В том числе и от себя самого. Что у тебя стряслось?

Логинов без долгих проволочек перешел к делу и лишних вопросов не задавал. Такое начало разговора устраивало Моргунова в наибольшей степени.

— Дело есть к тебе — осторожно начал Моргунов — большое и прибыльное.

— Да уж просто так ты бы не позвонил — ухмыльнулся Алексей — давай дальше.

План разговора и все его основные пункты Василий Петрович продумал заранее и сейчас гладко и без лишних слов выкладывал суть.

— Мне нужен человек, военный летчик-истребитель, состоящий на действительной службе и на всё готовый. Я имею в виду, готовый порвать с прошлым и выполнив моё задание, обосноваться за кордоном. Прикрытие, новые бумаги и прочее мы ему обеспечим. Я должен буду встретиться с ним лично и обговорить детали. Его гонорар миллион баксов, твой — сто тысяч. Время у нас в обрез так что лучше всего уложиться за месяц — он помедлил секунду — Ну что, берешься? — голос Моргунова прозвучал тревожно, он абсолютно не был уверен, возьмется ли Алексей за такое дело. Ранее ему самому всё казалось безупречным, но когда он сейчас вслух излагал Логинову свою просьбу, вся авантюрность затеи поразила его самого. Конечно, остановиться он не остановится, но если Алексей откажется, а это немудрено, никакого иного варианта пока не было. Сумму предлагаемого гонорара он прикидывал долго, но отнюдь не от жадности. Мелочиться в таких вещах более чем бессмысленно. Но называть сейчас реальную сумму, которую он хотел предложить пилоту при личном разговоре, опасно, за боевые летные задания (такова вероятная версия Логинова, что же он может ещё подумать?) столько не платят. В то же время искушение должно быть максимальным. Василий Петрович назвал миллион — невероятно много по российским меркам, но достаточно реально по западным.

— Ну ты даешь — сказал Алексей, впрочем без большого удивления — похоже, круто развернулся на диком Западе…

Моргунов ничего не ответил, понимая, что услышит сейчас окончательное решение.

— В общем, всё это мне странно — продолжал Алексей — но помочь тебе попытаюсь. Кое-какие возможности у меня есть, однако обещать не могу. Скажи, что мне в принципе предложить нужному человеку?

— Боевые полеты за границей — заранее придуманная ложь далась Моргунову легко. Все нити представления должны находиться у него, даже прочие участники не должны иметь полной картины, это не блажь, это безопасность…

— Лихо, лихо — пробормотал Логинов — ладно, если что-то выйдет, позвоню тебе через две недели, говори телефон и время.

Охрипшим от волнения голосом Моргунов назвал номер телефонной будки в которой сейчас находился и условное время, предутренний час, когда пустели даже темпераментные улицы испанской столицы. Обронив вместо прощания короткое „Жду“ он медленно опустил трубку на рычаг. О способе и гарантиях выплаты гонорара вопрос даже не поднимался. Обманывает друг друга только мелкая рыбешка, только полные идиоты. Все годы сотрудничества и просто общения с Логиновым они не обманули друг друга ни разу и это являлось совершенно нормальным состоянием вещей. Если бы хоть раз было иначе, Алексей бы никогда не откликнулся на его предложение, да Моргунов бы и не решился обратиться к нему со столь деликатным и попросту необычным поручением. Честность, по крайней мере среди своих, всегда себя оправдывала и являлась для Василия Петровича добродетелью как ранее в большом бизнесе, так и ныне в чисто криминальной операции.

Домой идти не хотелось и Моргунов, взяв сигареты, опустился на скамейку недалеко от своего подъезда. Город умиротворенно спал и покой его почти не нарушался ни порывами ветра, ни далекими полицейскими сиренами. Даже в периоды самого мрачного настроения Моргунов всегда восхищался этим городом, но сейчас, когда первые колесики тщательно сооружаемой им машины будущей операции потихоньку начали делать свои первые робкие обороты, он почувствовал, что скоро, вне зависимости от исхода предприятия, может потерять город, ставший частью его мира и поглотивший кусочек его жизни, навсегда. Потерять ещё один город… Либо бегство из Европы, скорее всего окончательное, либо… Возможности ареста Василий Петрович не допускал. „Браунинг“ в наплечной кобуре стал как будто органичной частью его тела и не мешал абсолютно. Иногда, приводя к себе проститутку, Моргунов сначала давал ей раздеться и лишь затем, убедившись в отсутствии подвоха, выходил в туалет и прятал оружие вместе с кобурой за сливной бачок унитаза. Дамы как правило не удивлялись, клиенты со странностями в их работе отнюдь не редкость. Вязкий коктейль из напряжения, осторожности и страха, коктейль, побуждавший постоянно иметь при себе оружие, стал постоянным и даже привычным компонентом его жизни, хотя бесконечной своей утомительности от этого не терял. Но в любом случае, так или иначе, скоро всё должно быть позади. Василий Петрович вытянул ноги и от окурка поджег новую сигарету. Если только всё удастся… Он заберется в такую глушь, где никто его никогда не достанет, организует какое-нибудь дело, вернет прежнюю нужность и значимость для себя самого. Готовность идти ради этого на громадный риск он не ставил себе в особую заслугу. В Моргунове говорил чистый и холодный расчет. Его нынешнее существование ни материально, ни как-то иначе не обеспечено и не подстраховано. Перемены необходимы в любом случае, а тот план, что он так стремительно пытался провести в жизнь наилучшим образом уравновешивал риск с ожидаемыми выгодами. Василия Петровича только несколько раздражало, что сейчас судьба столь тщательно лелеемого им плана находится в руках тоже заинтересованных, но всё же других людей. В действительно ответственных и важных мероприятиях Моргунов не любил полагаться на кого бы то ни было кроме себя и до сей поры ни разу в этом не разочаровался. Но обстоятельства ныне стояли превыше его воли и в грядущие, длинные и невыразительные дни и часы ему оставалось только пестовать своё терпение. Чтобы хоть чисто внешне скрасить ожидание он уехал на атлантическое побережье, в Кадис, и часами бродил по одиноким ещё в эту пору вызревающей весны пляжам ни о чем особенно не задумываясь, а лишь наслаждаясь созерцанием игривой силы вечного океана.

Через десять дней после своего отъезда, загорелый и посвежевший, он вновь стоял у заветной телефонной будки, от всей души надеясь, что в этот поздний, а скорее ранний час никто не составит ему конкуренции в обладании ею. Назначенный час, а за ним и ещё один, прошёл безрезультатно. Город медленно просыпался, вступая в обычный свой день. В окнах начинали шуршать поднимаемые жалюзи, кое-где хлопали дверцы ночевавших на улице автомобилей. Нужно было уходить, чтобы не привлекать внимание своей длинной, бесцельно топчущейся в этот динамичный час фигурой. Моргунов с досадой смял опустошенную за ночь пачку сигарет и швырнул её на тротуар, чего обычно никогда себе делать не позволял. Что ж, под дверью этой телефонной будки вполне может пройти ещё не одна ночь и Василий Петрович решительным шагом отправился домой — спать.

Но коротать ночи под открытым небом, да ещё поминутно озираясь в ожидании неведомых опасностей и вполне конкретной мадридской полиции, рыщущей в поисках боевиков ЭТА и всматривающейся ночами в глаза каждому прохожему, Моргунову не пришлось. Следующей же ночью, едва через пять минут от начала условного времени, в телефонной будке раздался звонок, который, как показалось Моргунову, должен своей мощью разбудить жителей целого квартала. Василий Петрович ворвался в будку, не дав телефону шанса разразиться второй трелью.

— Отель „Эльдорадо“ — срывающимся голосом он назвал пароль по-испански, отметив про себя, что издаваемые им хриплые звуки в любом случае не похожи на профессионально-вежливые интонации портье одного из лучших отелей города.

— Соедините меня с господином Педросом — по-английски Логинов произнес свою часть пароля.

— Ну что? — не тратя время на приветствия быстро спросил Моргунов, переводя дух.

— Ситуация следующая — в тон ему ответил Алексей — я нашел человека, с которым ты можешь поговорить. Гарантии дать не могу, но мне он внушает доверие и кажется вполне перспективным, насколько я могу догадываться о твоих планах. Но если даже вы не найдете общий язык, он будет молчать. Мои люди предупредили его о последствиях, да он и сам — Логинов сделал паузу — как-то очень озлоблен на всё, что тут у нас происходит. Не может смириться с новым положением вещей, такой вот ас старой закалки. Крутой мужик, ничего не скажешь. Думаю, по морально-волевым качествам он способен на многое.

— Как я могу с ним встретиться? — быстро спросил Моргунов

— Это уж твоё дело. Военных за границу, как известно, не выпускают, но у него через неделю начинается отпуск и проводить он его будет в Киеве. Вот его тамошний телефон — Алексей назвал несколько цифр, которые сразу же намертво запечатлелись в тренированном моргуновском мозгу — назовешься Васильев, отзыв „привет, дядя“. Так что смотри сам… Когда мои люди на него вышли, он попросил два дня на раздумье и только сегодня позвонил им, сказал что готов поговорить. Так что вчера мне ещё было нечего тебе сказать.

— Окей, окей — Моргунов уже лихорадочно обдумывал свои будущие действия — В общем так — продолжил он — Скажи этому асу, что я его найду. Будь здоров.

Примерно через полчаса, сидя на потертой кушетке в своей квартире, он пил обжигающий, щедро сдобренный коньяком кофе и мог думать только об одном: то, что некогда было не более чем безумной идеей, постепенно обретало всё более реальные очертания, причем то, как гладко протекали до сего времени все его замыслы, вносило в душу некую сверхъестественную убежденность, что операция жизнеспособна и реальна вне зависимости от её исхода. Моргунов, уже столько времени отстраненный от крупномасштабной коммерческой деятельности, которой он посвятил самую творческую часть своей жизни, иногда получал просто эстетическое наслаждение, планируя операцию такого масштаба и уровня дерзости. Волны эйфории захлестывали его, сменяя одна другую и тот факт, что ему лично предстояло совершить сейчас самый рискованный шаг из всех предыдущих, мало заботил Василия Петровича в момент наставшего маленького триумфа. Тот аспект, что теперь уже окончательно сформировавшийся в его мозгу план ставит на карту в конечном счете судьбы и жизни десятков, даже сотен людей, мало волновал Моргунова. В конце-концов, лично он никому не желал зла и этих людей рассматривал не иначе как условие достижения своих целей и гарантию собственной безопасности. Да и на пресловутую кнопку в случае чего придется нажимать не ему… Что ж, теперь предстоит лететь в Киев. Украинских влатей Василий Петрович опасался не особенно, после кончины Великой Империи сотрудничество между полицейскими структурами новорожденных независимых государств было фактически парализовано. Все вспоминали свои мелкие обиды из времен общего советского прошлого, политики интенсивно обеспечивали собственное благополучие, чем талантливо пользовался преступный мир. „Вот и моя очередь настала“ — усмехнулся Василий Петрович. Приобщение к этому миру не шокировало Моргунова, хотя может и оскорбляло несколько его эстетические чувства. Большие или малые столкновения с законом были в той стране вообще, а в его среде особенно, повседневностью, не вызывающей удивления. Недаром именно в России сочинили пословицу: „Законы пишут для того, чтобы их нарушать“. Моргунов привык к тому, что будучи в бегах фактически находился вне закона, а теперь его карьера делает новый шаг — на карту ставятся жизни людей. „Ну что ж“ — сказал себе Василий Петрович — „надеюсь, что всем нам повезет.“

Моргунов фактически исключал, что его фотопортрет, пересланный из Новосибирска находится в оперативной разработке на Украине. Да и несколько легких мазков грима, которые он намеревался обновлять каждое утро перед тем, как выйти на улицу, придавая себе сходство с фотографией, вклеенной в паспорт, изменяли его былую внешность почти неузнаваемо. Определенные опасения внушал этот самый паспорт, но по заявлению его изготовителей, даже немецкая погранохрана не допускала ни малейших сомнений в подлинности, что там уж говорить об украинских самостийщиках! Чтобы выявить фальшивку требовалась серьезная проверка, для которой Моргунов постарается не дать никакого повода.

Последующие дни прошли в сборах. Добрых полчаса из всё той же телефонной будки он разговаривал с Берлином, после чего, вложив в конверт несколько тщательно упакованных в плотную бумагу тысячемарковых купюр, отправил их с почты заказным письмом. Через несколько дней на его имя "до востребования" пришла посылка, чье содержимое он тщательно спрятал в чемодане, подпоров подкладку. „Надеюсь, серьезного таможенного досмотра мне удастся избежать“ — подумалось ему. Затем он посетил магазин театрального реквизита, где был постоянным клиентом. Но на этот раз Василий Петрович совершил покупки, превышающие его личные потребности. Самым волнующим моментом был условный звонок в Киев. Моргунов назвал пароль и голос на том конце провода без запинки и малейшего удивления произнес отзыв.

— Поговорим? — спросил Василий Петрович

— Поговорим — спокойно ответил голос, сразу понравившийся Моргунову своей внутренней силой и уравновешенностью, которой временами здорово не хватало ему самому.

— Жди — коротко бросил Моргунов, избегая всё же называть какие-либо подробности своего приезда. „Ничего, скоро и так всё станет ясно…“

Украинское консульство в Мадриде без особых проволочек выдало туристическую визу господину Вальтеру Регенсдорфу, гражданину ФРГ, намеревающемуся совершить индивидуальную туристическую поездку в Киев и Львов. Нашелся и прямой авиарейс, и места в гостинице „Украина“, но когда Василий Петрович рассчитывался за приобретенный билет, ему в голову пришла сначала показавшаяся забавной мысль, от которой, однако, мурашки всё-таки пробежали по спине: а вдруг нашелся ещё такой умник, который решит именно твой рейс использовать в своих целях? Моргунов посмеялся, но в душе сказал себе, что ни за что не согласился бы оказаться на месте тех людей, которые долгие часы будут находиться под прицелом и вопрос жизни и смерти которых зависит от столь многих обстоятельств… Хотя, если всё пройдет как задумано гладко, они ни во время полета, ни после ничего не узнают о своём невольном и смертельно опасном приключении. А оно должно, обязано быть смертельно опасным, иначе цели Моргунова и иных участников операции могут оказаться под угрозой, а этого нельзя, никак нельзя допустить… И так слишком много зависит от неизвестного летчика, встречу с которым Василий Петрович приближал с каждой преодоленной ступенькой трапа, ведшего его на борт „Аэробуса“ в мадридском аэропорту. „Ну давай уж, ас, не подведи“ — усмехнулся Моргунов, поудобнее устраиваясь в кресле и расправляя на коленях свежую газету. Однако прочитанное в голову не лезло и как только двигатели самолета взревели на полном взлетном форсаже, Василий Петрович откинул спинку сиденья и прикрыл глаза. Перед глазами стояло небо. Безоблачное, пустое, синее небо.

Прибыв в Киев вечером и переночевав в гостиничном номере со странным, подзабытым казенным запахом, Моргунов на следующий день не стал сразу же звонить по заветному телефону. В СССР все прибывающие в страну иностранцы постоянно находились под контролем и наблюдением секретных служб, а особенно плотным был этот контроль вначале, когда устанавливалось, не имеет ли дорогой гость какой-нибудь скрытой миссии. Даже делая скидку на хаос, царящий средь обломков Великой Империи, Моргунов не думал, что в этом смысле многое изменилось. В спецслужбах работали прежние люди, а новым властителям жизни зачастую было ещё поболее что скрывать, нежели старым. Поэтому первые два дня пребывания в Киеве Василий Петрович мужественно осматривал запущенные и обветшалые достопримечательности древней славянской столицы, подавляя желание поскорее уладить приведшее его сюда дело и отбыть на уютный и опостылый Пиринейский полуостров. Но нужно было выждать. Вряд ли украинская контрразведка будет в восторге от того, что скромный немецкий турист, к тому же якобы не владеющий ни одним из общеупотребительных в этих краях языков, бодро обсуждает что-то с российским военным летчиком. Так что весь первый и весь последующий день Моргунов очень тщательно изображал восторженного туриста, пытаясь одновременно выяснить, не ведется ли за ним скрытое наблюдение. Ничего подозрительного заметить не удалось, однако Василий Петрович прекрасно отдавал себе отчет, что действительно профессиональную слежку его неопытным взглядом выявить никогда не удастся.

Шока или каких-то особых эмоций от встречи с „почти Родиной“ Моргунов не испытал. Общее запустение, невероятные даже по испанским меркам цены, пустота и безысходность в глазах людей — всё это он помнил по Энску и ничего нового для себя не открыл. Но восхитительный вкус понятной и узнаваемой речи, неказистая, но знакомая архитектура городских окраин, ослепительно красивые женщины на улицах, наполняли его сердце легкой щемящей тоской, для которой его родной язык давно подобрал себе латинское определение — ностальгия. Некоторой сентиментальности Моргунов был не чужд и это новое чувство от себя не гнал. Ни одна из многочисленных проституток, наполняющих гостиницу, не заинтересовала его, не хотелось портить впечатление от чистой и неприкасаемой красоты киевлянок, да и осторожность брала своё. Все проститутки, имеющие дело с иностранцами, являются осведомителями спецслужб, это общеизвестно. Было бы слишком глупо, если одно неосторожное слово или иная мелочь выдаст его с головой. Но время шло не принося с собой никаких сюрпризов и не покидающее его ощущение опасности заметно притупилось. Пора было выходить на связь и в замызганной телефонной будке на станции метро Моргунов набрал семизначный номер. На другом конце провода послышался тот же спокойный и уверенный голос. Василий Петрович назвал пароль и услышав отзыв, произнес:

— Я в городе. Когда и где мы можем встретиться?

— Встретимся завтра в полдень, в парке возле Сергиевской Лавры.

— Прекрасно — легко согласился Василий Петрович, отметив про себя, что Лавра вполне подходящее для туриста место — как я тебя узнаю?

— Ну… — его собеседник несколько секунд помедлил — я буду одет в серый двубортный костюм, а в руке держать дипломат с наклейкой „Кэмэл-Трофи“. Пойдет?

— Вполне — согласился Моргунов — я подойду к тебе сам и раз такое дело спрошу: „Вы курите исключительно Кэмэл?“ Твой ответ: „Нет, я предпочитаю „Лакки Страйк“.

„Дилетанство чистейшей воды“ — мелькнуло у него в голове — „но выдумывать какие-то особо изощренные хитрости… Зачем?“

— Ну ты конспиратор — в трубке послышалась усмешка — ладно, договорились.

Человек на том конце провода не прощаясь повесил трубку. Василий Петрович огляделся. Нет, ничьего внимания он не привлек. Что ж, остается лишь ждать завтрашнего дня. Моргунов усмехнулся. Вся жизнь его ныне состоит из ожидания, всплесков напряжения и нового ожидания. „Утомительно, но в конце-концов должно окупиться“ — заключил он и отправился в свою гостиницу. Утром он в который раз пожалел, что не имеет при себе верного „Браунинга“, который пришлось оставить в испанской квартире и несколько раз отхлебнул коньяк прямо из горлышка бутылки. В конце-концов сегодня самый важный день с момента зарождения его идеи и многое, очень многое должно ныне проясниться. До Лавры он добрался в переполненном автобусе и прибыл на место за четверть часа до условленного срока. Побродил по немноголюдным в этот час аллеям с таким рассчетом, чтобы без двух минут двенадцать выйти на прямую, ведущую к главному входу в Лавру. Человека, встречи с которым он так искал, Моргунов заметил издалека и с удовольствием отметил его пунктуальность. Хотя если это ловушка, то он и не может не быть пунктуальным. Но на этот случай вместо привычного „Браунинга“ под воротник рубашки несколькими наспех сделанными стежками была подшита крохотная ампула с цианистым калием, с которой он не расставался ещё в Энске, с тех самых пор, как его бизнес перешел деликатную границу уголовного кодекса. Дешевый трюк из старых детективов, но он же и не был профессионалом! А тюрьма — нет, спасибо! Моргунов медленно брел по аллее и его контрагент в таком же неторопливом темпе приближался навстречу. Василий Петрович внимательно присматривался к возможному будущему партнеру. До сорока лет, худощавый, среднего роста, но крепкий и подвижный. Каким-то непонятным образом вид его внушал уважение и Моргунову это понравилось. Приближающийся человек смотрел ему прямо в глаза. Василий Петрович остановился.

— Вы курите исключительно „Кэмэл“? — немного насмешливым голосом спросил он.

— Вообще-то я предпочитаю „Лакки Страйк“ — в тон ему ответил человек и, пошарив в кармане действительно вытянул пачку сигарет этой марки. Он взял одну для себя и протянул остальные Моргунову.

— Вон там скамеечка, пойдемте присядем — Василий Петрович прикурил от протянутой ему зажигалки и указал рукой в сторону. Мартовская погода в Киеве была не в пример холоднее, чем в уже цветущей Испании и помимо уединения, необходимого для их беседы, Моргунов был просто рад укрыться от пронизывающего ветра за стволами вековых деревьев.

— Что ж, будем знакомы — человек доброжелательно улыбнулся и протянул ему руку. Теперь, когда очевидно никакого подвоха не ожидалось, предполагаемый партнер нравился Моргунову всё больше. „Неплохо было бы с ним договориться“ — мелькнула мысль.

— Хорев. Александр Николаевич. Майор ВВС. - представился незнакомец.

— Борис Матвеев — ответил ему Василий Петрович. Называть своё настоящее имя, или то, под которым он сюда приехал не было никакого смысла.

— Ваши люди, разговаривавшие со мной, очень туманно выражались. Я хочу исчерпывающе и подробно знать о чем идет речь — не теряя даром времени, Хорев сразу перешел к делу.

— А вот об этом, Александр Николаевич, — Моргунов, не узнав человека ближе старался быть максимально вежливым, это часто себя оправдывало — мы подумаем с Вами вместе. Я, знаете ли, в летном деле профан и мне понадобится Ваша профессиональная консультация. Но прежде чем я изложу Вам свою идею, мне хотелось бы знать, насколько далеко Вы готовы идти. Итак?

— Те, кто говорили со мной выразились таким образом: опасный полет, после которого придется порвать с прошлым и осесть за границей. Оснащение, деньги, документы — всё будет улажено, так?

— Совершенно верно.

— В таком случае я согласен на очень многое — Хорев сказал это совершенно будничным голосом, но решение его было продуманным и серьезным. В какой-то степени он даже поскромничал — на самом деле он был готов не на многое, а на всё. Свою жизнь он хотел изменить кардинально. В армии царил бардак, карьера майора достигла своей высшей точки, можно даже сказать зашла в тупик. Брак его распался несколько лет назад и они с женой расстались с таким скандалом, что она ни разу не позволила увидеть обоих его детей. Какой-то ярко выраженной причины для развода не было — так, материальные проблемы, убогий военный быт, упадок авторитета армии вообще… Быть офицерской женой стало непрестижно. Да и некогда пылкая и хмельная их любовь уже очень давно абсолютно ничем о себе не напоминала. Но самое скверное было то, что теперь жена настроила детей таким образом, что они отказывались поддерживать с отцом хоть какие-то отношения и неизменно вешали трубку, когда он с великим трудом умудрялся дозвониться в Подмосковье из своего далекого гарнизона. Потом он плюнул и уже не звонил. Жена исправно получала от него алименты и это было единственным свидетельством того, что он некогда был женат. Одним словом, в тридцать шесть лет жизнь приходилось начинать сначала и Хорев хотел хорошо к этому подготовиться. Те загадочные люди, что в компании общих знакомых завели с ним полную намеков и недосказанностей беседу, пришлись как нельзя кстати. Он дал им явно понять, что не прочь хорошо рискнуть за хорошее вознаграждение, написал киевский телефон своего школьного друга, у которого собирался провести грядущий отпуск и почти забыл об этом разговоре. И вдруг неожиданно с ним вышли на связь. Стоящий напротив человек производил впечатление серьезное, не бандитское. „Предприниматель какой-нибудь, не иначе… ну и что может ему от меня понадобиться?“ — гадал Хорев.

— Ну что ж — Моргунов поиграл мощными желваками на выразительном лице — тогда слушайте. Но прежде хорошо запомните то, что я сейчас скажу — он нарочито повысил на полтона голос — если моё предложение Вам не подойдет, можете идти себе служить дальше ничего не опасаясь и никогда более обо мне не услышите. Но если начнешь болтать — Моргунов незаметно для себя самого перешел на „ты“ — или попытаешься погреть руки на полученной информации, помни — найдутся люди, которые тебя достанут даже из стратосферы. Запомнил?

На лице Хорева не дрогнул ни один мускул, его губы попрежнему очерчивали доброжелательную улыбку. Он ожидал услышать нечто в таком роде и нисколько не удивился. Болтать лишнее или кого-то закладывать он бы всё-равно не стал — не так был устроен, да и слишком много ненависти к новым порядкам в России накопилось в нем. От пламенного некогда патриотизма не осталось и следа, его место в душе заняла испепеляющая ярость к новым хозяевам жизни. Черные, глубокие, безумные и бездумные приступы гнева наваливались всё чаще, пугая его самого. До развода их не было… И те, кто наверху виноваты в этом тоже. Ни на какой сговор с нынешней властью он никогда бы не пошел. А подложить ей свинью не отказался бы даже бесплатно.

— Я такие вещи помню с детства, мог бы и не напоминать — ответил он также доброжелательно и не переставая улыбаться. Майор был даже доволен, что его собеседник в эмоциональном порыве перешел на „ты“, ибо с людьми, не носящими военную форму он привык разговаривать именно так.

— Тогда — Моргунов тоже улыбнулся, этот парень нравился ему всё больше и больше — приступим к делу. Я буду тебе излагать мой план, а ты его по ходу комментировать с технической стороны — Василий Петрович закурил очередную сигарету и наклонился поближе к собеседнику — значит так. В одной европейской стране сейчас и в ближайшем будущем состоится серия выставок живописи из лучших российских музеев. Ценность полотен невероятная, десятки миллионов. Мой напарник нашел человека, который тайно такие вещи скупает и хорошо платит. Просто ограбить подобную выставку невозможно, да и не в нашем стиле. Необходимо организаторам выставки, а при необходимости и российскому правительству выставить такие условия, чтобы ценности они отдали сами и даже на первых порах позаботились, чтобы не было шума. Мысль неплоха — Моргунов тряхнул головой и отметил, что Хорев слушает его внимательно и сосредоточено, наверно так он выслушивает боевые задания, почему-то подумалось ему — но как её воплотить с наименьшим риском? Вот тут и начинается самое интересное — он торжествующе улыбнулся — мне нужен военный пилот, который в определенное время сможет поднять в воздух вооруженный истребитель и взять на прицел пассажирский лайнер, лучше западный, наши власти тогда вообще в штаны наложат. Взять на прицел и вести несколько часов, а за это время я предъявлю в посольстве ультиматум — либо они выдают картины, либо ты, не получив через определенное время моего сигнала, разносишь этот самолет к херам собачьим со всеми кто там есть. Времени у нас будет всего несколько часов, поэтому я не требую ни денег, ни золота. Мало того, что деньги обязательно пометят, а золото слишком тяжелое, так пока они их будут собирать, сколько времени уйдет. А так получается всё тихо и быстро. Я звоню в посольство или являюсь туда лично, в гриме конечно — Моргунов хитро и ободряюще подмигнул Хореву, который, казалось, по примеру жены Лота обратился в соляной столб — и объявляю им положение вещей и наши условия. Сначала они посмеются, но всё же проверят, что к чему. А ты уже будешь висеть у лайнера на хвосте. И вот тогда-то они забегают… Арестовывать меня им смысла нет, поскольку ты получишь сигнал уходить, только когда картины будут в полной безопасности. А за недостатком времени они не успеют организовать полноценную слежку. Для эвакуации — Моргунов сознательно избегал слова „бегство“, чтобы не нервировать собеседника — будет приготовлена маленькая скоростная машина, знаешь бизнесс-джет, на котором я не привлекая внимания уйду в одну милую и совершенно дикую африканскую страну. По моим рассчетам, на всё уйдет от пяти до шести с половиной часов. И когда я там приземлюсь, — Моргунов достал из внутреннего кармана прихваченный из Испании спутниковый телефон последней модели — ты получишь от меня сигнал, что можно сваливать… Конечно, они поднимут перехватчики, тебя будут вести, но мы подгадаем так, чтобы дело было ночью и ты сможешь катапультироваться. Грим, деньги, документы — всё здесь — Моргунов похлопал по небольшому плотному свертку, лежащему у него на коленях. В российском загранпаспорте стоит немецкая виза, пригодная для всей Европы, и ещё тут для тебя приготовлен американский паспорт. Все подделки первый класс. В оба вклеишь свои фотографии, в гриме уже. Твой гонорар — пять миллионов баксов наличными, я гарантирую. Здесь аванс, тоже не маленький по нашим меркам. Остаток получишь в Европе, потом скажу как, если договоримся — Моргунов сделал паузу и выразительно помолчал — а теперь я хочу услышать твоё решение и профессиональный комментарий — после столь долгой и напряженной речи Моргунов смог наконец податься назад и перевести дух. Он размял в пальцах плотно набитую сигарету и, прикурив, жадно затянулся. Теперь всё его внимание сосредоточилось на Хореве, на его реакции. Моргунов играл ва-банк и, честно говоря, плохо представлял свои действия, если его собеседник откажется от авантюрного предложения. „И не мудрено“ — самоиронично подумал Василий Петрович, однако выжидал, стараясь подавить все внешние проявления беспокойства.

Хорев попрежнему молчал и внешне выглядел глубоко задумавшимся человеком, что впрочем полностью соответствовало действительности. Весь его сформировавшийся в армии уклад выступал против нарушения присяги, угона боевой машины, которая впоследствии обречена на уничтожение и против шантажа посредством жизней мирных людей, которых его всю жизнь обучали защищать. Но желание изменить свою жизнь было сильнее. И к тому же это та настоящая боевая операция, о которой он мечтал всю долгую карьеру. И пять миллионов долларов, и западные документы — с этим воистину можно начать жизнь с начала! И эти паскуды в Кремле… уж попляшут!

Сидящему рядом с ним человеку Хорев подсознательно доверял. Военная служба и почти ежедневный смертельный риск учат хорошо разбираться в людях, потому что от многих из них прямо зависит собственная жизнь, будь то механик или руководитель полетов. К тому же, какие бы меры предосторожности ни принимал этот „Борис“ (Хорев догадывался, что имя не имеет ничего общего с его собеседником) гарантии у него были. Если его сдадут и он попадет в лапы милиции или военной контрразведки, то Хорев сумеет их вывести на тех посыльных, что заводили с ним туманные разговоры, ну а там уж дело техники, повяжут всех. Особенно с учетом резонанса, который вызовет в спецслужбах подобная наглость. „Да они там землю носом рыть будут“ — с мстительной радостью подумал Хорев. Итак, подвоха от будущих подельников он не ожидал. Волновало другое. Очевидно, из всех участников операции он рисковал больше всех. Спору нет, вести переговоры о передачи картин тоже не очень приятно, однако с многочасовым полетом в окружении эскорта у которого есть приказ сбить его при первой же возможности (что так будет, Хорев не сомневался) это не сравнится. Не говоря уже о том, чтобы катапультироваться в темноте и приземлившись неведомо где начать долгий путь к спасению. Торговаться он не собирался. Сумма в пять миллионов его вполне устраивала, а сколько получат подельники, Александра волновало мало. С этими деньгами и американским паспортом он спокойно осядет где-нибудь в Мексике и начнет эту проклятую жизнь сначала. Хорева мало взволновало, что ему, возможно, придется влепить ракету в беззащитный пассажирский лайнер, настолько мало, что он сам этому удивился. „Приступы ярости порождают равнодушие“ — почему-то подумал он и был в этом уверен, хотя причины объяснить не мог. И не хотел.

— Так — Хорев мотнул головой, будто отходя ото сна и прямо взглянул на неотводившего от него напряженных глаз Моргунова — лихо задумано. Но сразу видно, в авиации ты ни хрена не шаришь.

— А что такое?! — встревоженно встрепенулся его собеседник.

— Поэтому тебе очень повезло — продолжал Хорев, не обращая внимания на то, что его перебили — что ты наткнулся именно на меня. Чрезвычайно тебе повезло…

— Так в чем дело? — настойчиво переспросил Моргунов.

— А дело в том, что ни один нормальный истребитель, даже самый новейший, то есть ни МИГ-29, ни мой СУ-27 не продержится в воздухе нужных тебе семи-восьми часов. Это истребитель, а не дальний бомбардировщик. Так что в обычных условиях пришлось бы многое в твоих планах менять. Но ты наткнулся на меня, а я очень кстати облетываю сейчас машину, чей радиус действия в два с лишним раза больше стандартного.

— Значит, ты согласен?! — пропуская мимо ушей всякую техническую дребедень обнадеженно вскинулся Моргунов.

— Своего решения я ещё не сказал — резко осадил его Хорев — мне нужны самые мельчайшие детали, потому что от них зависит моя жизнь — голос его более не был доброжелательным, но деловым и сосредоточенным — ты хоть понимаешь, что такое катапультироваться ночью с высоты десять тысяч метров? Это пять минут лететь вниз головой при нераскрытом парашюте! — летчик пристально взглянул на поморщившегося от таких откровений Моргунова — Какой рейс ты собираешься брать?

— Пока не знаю, но он должен максимально долго проходить над территорией России. Международная огласка и нарушение чужих государственных границ — Моргунов усмехнулся своему способу выражаться — нам ни к чему. Ты где служишь?

— В Волхове.

— Прекрасно, совсем недалеко от границы… Тогда возьмем какой-нибудь рейс из Скандинавии на Дальний Восток.

— Верно. — Хорев плотно сцепил пальцы рук в замок и хрустнул суставами — Мыслишь здраво. Предлагаю рейс САС 3314 из Стокгольма в Токио. Для наших целей он годится идеально, проходит почти над головой, причем во время моих обычных полетов. И это „Боинг-747“, минимум триста пассажиров, лучшего объекта для шантажа не придумаешь — сам того не замечая, Хорев стал употреблять в отношении операции притяжательные местоимения, что с удовлетворением отметил про себя Василий Петрович.

— А ты что, все полеты совершаешь при оружии? — осторожно осведомился Моргунов.

— Сейчас да, но это не твоя забота. Самое позднее после того, как ты предъявишь ультиматум они меня обнаружат и станут устанавливать связь. Зенитные ракеты они не применят из боязни зацепить лайнер, пошлют перехватчики. Я должен буду предупредить их, что если они включат радары наведения, я стреляю без предупреждения. И буду стрелять.

— Это твоё право — пожал плечами Моргунов — чем правдоподобнее всё будет выглядеть, тем быстрее они раскошелятся — Василий Петрович давно убедился, что Хорев внутренне готов к операции и старался скрыть свою радость, чтобы не спугнуть собеседника. — Как ты считаешь — вдруг спросил он — те, кто на земле поставят в известность экипаж лайнера?

— Не думаю — помолчав ответил Хорев — командир лайнера на такие ситуации не тренирован и может сделать роковую глупость. Для всех будет лучше оставить его в неведении.

— Ладно, я подал тебе идею. Теперь обьясни мне, как ты, профессионал, представляешь себе этот полет? Твой полет — начал Моргунов, сделав ударение на слове „твой“.

Формального согласия Хорева на эту операцию уже не требовалось. Василий Петрович заметил, что собеседник увлекся идеей едва ли не больше него самого и видел, что тому причиной не только алчность, но и какой-то внутренний энтузиазм, чьи корни оставались Моргунову неизвестными, да и были в данный момент безразличны. „Вот если всё обойдется, тогда и спрошу, чего это он так радостно впрягся в дело, которое грозит ему вышкой“ — отметил он про себя.

— Предположительно всё должно быть так — задумчиво проговорил Хорев — я меняю после взлета курс и сажусь на хвост „Боингу“, это ясно. Иду я за ним на расстоянии метров двести-пятьсот и чуть выше, чтобы не глотать его дюзы. Выйти на цель нужно будет аккуратно, чтобы он меня не заметил и как только я устанавливаю с ним визуальный контакт, то включаю радары ракетного наведения. Это моя гарантия и что ещё важно — Хорев сделал паузу, затягиваясь сигаретой — те перехватчики, которые будут посланы за мной, сумеют засечь, что я его облучаю и доложат на землю, что я в любой момент могу произвести пуск. И это правда.

Василий Петрович смотрел на летчика во все глаза. Он от рождения обладал богатым воображением и ясно представил себе все детали прежде абстрактного плана. Громадный, сверкающий огнями в ночи „Боинг“ и маленький, но смертоносный истребитель, готовый в любую секунду повергнуть его на землю, оборвав сотни человеческих жизней…

— Я могу сопровождать его до китайской границы — сухо и по-деловому продолжал Хорев, не замечая произведенного на Моргунова впечатления — это как раз нужные тебе восемь часов. Дальше идти не могу, потому что китайцы в такой ситуации церемониться не будут, собьют меня, а могут долбануть и „Боинг“, подумают, что это спланированная провокация. Но и как мы с тобой уже говорили, международная огласка нам ни к чему. Так что будь любезен, в восемь с половиной часов уложись.

— Ты говорил про девять — встрепенулся Моргунов.

— Послушай — насмешливо прищурился Хорев — ты бы хотел катапультироваться над китайской границей, не зная в какую сторону тебя ветром сдует? Кажется, китайский паспорт ты мне не приготовил, или? К тому же если мой самолет упадет на узкоглазые головы, мы с тобой получим такой международный скандал, что тошно станет. А вдруг наше правительство после этого сачканет и выложит всю правду? За нами всю жизнь будет охотиться Интерпол и все спецслужбы мира. В общем, у тебя есть восемь с половиной часов. Максимум.

Василий Петрович согласно кивнул, аргументация была неоспоримой. Буквально его собственной! Но Моргунов не подозревал, что важнее всех вышеприведенных доводов для Хорева существовала ещё одна причина, называть которою он считал неуместным — это касается только его, дело сугубо личное.

— Так что жду твоего сигнала. — летчик дружески похлопал Василия Петровича по плечу, коснувшись кончиками пальцев кармана, в котором лежал радиотелефон — Ну ладно — сменил он тему — мы уже много о моих действиях говорили, теперь расскажи, как ты будешь крутиться.

Моргунов устроился поудобнее, отгородившись воротником пальто от холодного мартовского ветра. Этому человеку он теперь доверял полностью и скрывать какие-то принципиальные вещи от него бессмысленно. А доверие, напротив, как известно, обязывает. Василий Петрович закурил бессчетную сигарету и выпустил задумчиво колечко дыма.

— Значит так — он сосредоточено посмотрел на тлеющий пепел — ты связываешься со мной перед взлетом, когда всё будет готово. Это — сигнал для меня. Я выжидаю то время, которое тебе нужно, чтобы сменить курс и приблизиться к лайнеру…

— Полчаса — вставил Хорев.

— Полчаса — согласился собеседник — затем я звоню в посольство, доходчиво объясняю им ситуацию и предъявляю наши условия. Очевидно, они мне не поверят, но проверить информацию будут должны, не могут не проверить, терроризм стал ведь частью нашей повседневной жизни, как пишут в газетах, не так ли? — Моргунов улыбнулся — проверят хотя бы для того, чтобы снять с себя ответственность. И когда они получат полное подтверждение моих слов — Василий Петрович не скрывал своего торжества — через примерно ещё полчаса появлюсь я лично!

Хорев посмотрел на него не скрывая удивления.

— Имея информацию о серьезности наших намерений они не тронут меня и пальцем. Явиться туда без предварительного звонка было бы большим риском, сочтут за психа и сдадут в полицию. Потом конечно, когда триста человек лишатся жизни, они об этом пожалеют, но легче никому не станет. А так… Нет, я ничем не рискую — Моргунов отрицательно покачал головой. Загримироваться, правда придется, но это мелочи. То, что я явлюсь лично, окажет очень сильное психологическое давление, они поймут, что мы рискуем всем и терять нам нечего. Так что картины они отдадут… Ну об этом я тебе уже говорил. Теперь слушай дальше. Слежка нам не грозит, я сумею её обрубить. Меня будет ждать маленький самолет с пилотом и мы летим в Африку, через пролив. Там подготовлено убежище, там же поменяем картины на бабки — Моргунов раздраженно отметил, что в его лексиконе стали мелькать жаргонные словечки — „очевидно бытие определяет сознание“ — и немного переждем, не будет ли огласки. Ты приедешь в Европу, скажем, в Италию, и обоснуешься там где-нибудь с американским паспортом, на первых порах тебе хватит тех денег, что ты получишь от меня сейчас. Свяжешься со мной по номеру, который сейчас дам и я привезу тебе твою долю. Обманывать друг друга нам смысла нет. Если ты не получишь денег, то очень скоро окажешься в полиции, а это потянет всех. Играем честно — Моргунов взглянул летчику в глаза.

— По плану огласки быть не должно — задумчиво произнес Хорев — а если всё же будет?

— Тогда — помолчав, ответил Моргунов — от нас потребуется только большая осторожность. Документы надежны.

— Ты тут всё говорил „мы“. Кто задействован ещё?

— Человек, который нашел покупателя и ведет с ним переговоры.

— Ты в нем уверен? — будучи знаком с Моргуновым едва ли час, Александр чувствовал с ним удивительное единство. Очевидно, они оба слеплены из одного теста…

— Он трус, но далеко не дурак. Да и рискует меньше всех — вопрос летчика совершенно не удивил Моргунова. Подсознательно он тоже чувствовал куда большую близость с этим человеком, чем со своим старым партнером. Находить общий язык с Роговым было куда сложнее.

— Ну что ж — к некоторому ещё удивлению Моргунова, летчик взял инициативу на себя — я думаю, стоит рискнуть. По рукам?

Моргунов удовлетворенно кивнул и пожал протянутую руку.

— Я чувствовал, что мы с тобой поладим. Итак?

— У меня краткосрочный отпуск, награда за хорошие летные показатели. Через неделю я возвращаюсь в часть.

— Прекрасно. Скоро у тебя будут такие летные показатели, что твоё начальство враз поседеет — Моргунов уже совсем по-дружески ткнул Александра кулаком в плечо.

Хорев ответил ему загадочной улыбкой. Василий Петрович достал из дорожной сумки пакет с деньгами и документами и прикрыв всё это от посторонних взглядов полою пальто, приложил туда же спутниковый телефон с зарядным устройством.

— Здесь всё, что тебе нужно. Сможешь пронести это на базу и в самолет?

Хорев бросил оценивающий взгляд.

— Смогу.

— Ещё одна проблема — Моргунов потер ладонью небритую со вчерашнего дня щёку — какие условия для выхода на связь?

— С базы я говорить не могу, только единственный раз, перед вылетом. Там всё пеленгуется. Но воскресенье у меня всегда свободно и я бываю в городе. К радиотелефонам у нас ещё не очень привыкли, так что ты мне не звони, ещё заметит кто-нибудь. Выходить на связь буду сам.

— Вот номер — Моргунов протянул летчику заранее надписанную бумажку. — Выучи наизусть и спали. Трепаться во время полета нам всё-равно нельзя будет. Никто не должен знать, что у нас вообще есть такая возможность.

— Естественно. Частота будет к тому моменту уже запеленгована, к тому же чёрный ящик в кабине отмечает любые звуки. Какая разница во времени с твоей европейской резиденцией? — Хорев смотрел на него с легкой издевкой и Василий Петрович понял намек.

— Я в Испании сейчас болтаюсь, там же будет выставка — это откровение далось Моргунову легко, они и без того уже наговорили по российскому законодательству на пятнадцать лет тюрьмы каждый, а лишний кредит доверия всегда себя окупит.

— Ну и как там? Тепло?

— Тепло — хмыкнул Василий Петрович и поёжился.

— Ты в искусстве-то шаришь? Знаешь, что брать? — из чистого любопытства поинтересовался Хорев.

— Знаю. Там на каждой экспозиции есть ценности на десятки миллионов.

— Когда примерно планируется операция? Имей в виду, рейс „САС 3314“ летает по понедельникам, средам и пятницам.

— Я через три дня улетаю в Испанию, ты на следующей неделе уже будешь в части, так?

Хорев молча кивнул.

— По возвращении сразу свяжусь с напарником, обговорим конкретную выставку. Пошлю ему список выставляемых там полотен, чтобы они с покупателем могли обсудить цену и составить заказ. Потом нужно будет подготовить самолет, временное укрытие, заказчик соберет наличные деньги… Что-что, а торговаться мой напарник умеет.

— Понял — Хорев хлопнул себя ладонями по коленям, давая понять, что разговор закончен — может пойдем ко мне и обмоем такую грандиозную сделку?

— Я бы с удовольствием — совершенно искренне ответил Моргунов- но не забывай, я здесь иностранец и вряд ли местная контрразведка посмотрит сквозь пальцы на то, что я с тобой шляюсь. Если всё получится — Василий Петрович далеко отбросил щелчком недокуренную сигарету — тогда и посидим. Хоть разок, когда деньги тебе повезу.

— Должно получиться — решительно сказал Хорев — иначе хана нам. Позвоню тебе как договорились, в воскресенье. Надеюсь, тогда уже многое прояснится.

— Хорошо бы — согласился Моргунов — буду ждать. Ты сейчас уходи, а я ещё покурю и минут через десять тоже двину. Нечего нас вместе видеть.

— Понял — летчик поднялся и стараясь быть незаметным, пожал Василию Петровичу руку — жду.

Моргунов долго смотрел вслед его растворяющейся в прохладной весенней дымке невозмутимой фигуре, размеренно отмеряющей широкие шаги. Хорев ни разу не оглянулся, даже не повернул головы и Василий Петрович ему мысленно апплодировал. Если так всё пойдет и дальше, лучшего партнера и пожелать себе невозможно. Планируемая операция всё чаще представлялась Моргунову в виде сложного станка из средневековой мануфактуры со множеством рычагов, колесиков и приводных ремней. И с каждым следующим его шагом эти колесики двигались всё быстрее и быстрее, вовлекая в орбиту своего вращения всё новых и новых людей. Он поймал себя на мысли, что даже если бы и захотел, уже не смог бы так просто остановить этот набирающий обороты механизм. Породив идею он заинтересовал ею слишком много людей, и все они связывали своё будущее с претворением её в жизнь. И в этот миг Моргунову показалось, что не он держит в руках нити управления разворачивающимся спектаклем, а сам, как марионетка, подчиняется властным движениям управляющей им судьбы.

Он тряхнул головой, отгоняя эти мысли. С излишнего философствования толку мало, а вот на денек во Львов надо съездить, дабы прилежно исполнить все пункты туристической программы. Ещё пару дней поиграть в туриста и назад, в ожидании звонка Рогова, а затем и Хорева. И если результат их действий позволит связать всё воедино… Тогда и наступит его звездный час. На мгновение он снова почувствовал себя в роли дирижера, управляющего сложным многоголосьем оркестра и подчиняющего его легкому движению своей руки. Это ощущение наполнило его почти блаженством и уверенностью в благополучном исходе предприятия. Что ж, если он дирижер, то многое, очень многое зависит от него. И все его качества и способности получат ныне свою истинную оценку. Внезапно операция показалась ему пиком собственного творческого взлёта, а вся предыдущая жизнь, весь накопленный опыт — ступенями к этой именно вершине. „Может быть, это и есть судьба? Может, так оно всё со мной и должно было произойти?“ — мелькнула мысль. „Во всяком случае“ — Моргунов улыбнулся сам себе — „я больше никогда не буду корить себя за совершенные ранее ошибки.“ Операция, ещё не состоявшись, принесла её организатору и вдохновителю большую пользу — сделала его на порядок более счастливым человеком.

Последующие два дня он самым тщательным образом разыгрывал свою роль туриста. Какая-либо ошибка была бы сейчас абсолютно неуместна. Теперь у него был план, реальный, почти готовый к воплощению план, и ради этого стоило жить. Моргунов много и с совершенно искренним удовольствием фотографировал, улыбался мелькающим за окнами автобуса людям и перед отъездом в аэропорт раздал щедрые чаевые персоналу. Он мог гордиться собой, никто и ни разу не заподозрил, что носимая им личина может быть фальшивой. Щепетильность в деталях, начиная модным в Европе одеколоном и заканчивая манерой держать себя за столом, всё было продумано до мелочей ещё перед поездкой и его тщательность и аналитические способности заслуживали самой высокой оценки. Василий Петрович немного самодовольно улыбнулся, но тут же оборвал себя. Настоящая игра начинается только сейчас. Если ему удастся продолжить ныне добрую традицию первоклассной предусмотрительности и предосторожности, когда на карту ставится всё…

Аэробус оторвался от взлётно-посадочной полосы и через полчаса мягкий голос бортпроводницы объявил, что они пересекли государственную границу Украины. Опыт удался. В голове Моргунова мелькнула мысль, не посетить ли потом, после удачно проведенной операции, Новосибирск, но от неё пришлось с явным неудовольствием отказаться. Чем сильнее тебя куда-нибудь тянет, тем больше в этом коварства и яда. Слишком много знакомых лиц, каждое из которых может оказаться иудиным. Нет, Энск действительно в прошлом, придется обживать иные места. Европой он уже сыт, спасибо. Её красоты неоспоримы, но отнюдь не самые радостные дни его жизни прошли средь её исторических ландшафтов. Моргунова тянуло дальше, туда где можно найти просторы и уединение, как в покинутой навсегда Сибири… Австралия, пусть там вместо зимы лето, вполне подошла бы ему. Да, Австралия. Моргунов улыбнулся и прикрыл глаза. На волне нынешней эйфории до неё, казалось, остался лишь шаг.

Затем мысли Василия Петровича приняли иное направление. „А отчаянный мужик этот летчик“ — внезапно подумалось ему. „И не дурак“. Предложенный план он схватывал с полуслова и ухватив первые контуры идеи фактически сам довел её до конца. Представить себя на месте Хорева Василий Петрович при всем старании не мог. Мало того, что он с детства терпеть не мог высоту и сама мысль о том, чтобы катапультироваться с нескольких тысяч метров в пропасть ночной темноты, заставляла его неуютно поёживаться. Не говоря уже о том, чтобы выбраться с Дальнего Востока за границу, спасаясь от неминуемого преследования. Да, самому Моргунову однажды пришлось проделать подобный путь, но кто тогда его искал? Неповоротливая и плохо оплачиваемая милиция, к тому же он был тщательно подготовлен к такому повороту событий, и, в свою очередь подготовил всё, что только было в его силах. А было немало… В грядущем же деле все спецслужбы России, а при огласке и за границей, встанут на уши и выскочить из ловушки будет куда труднее. Ну что ж, летчик знает на что идет. Моргунов играл честно: профессиональный грим с составленной им инструкцией по его применению, первоклассные документы, хороший аванс в долларах, не фальшивых притом. Василий Петрович хотел провести блестящую операцию, а не губить людей — ни сообщников, ни тех, что в самолете. „Ну эти в случае чего на совести Хорева“ — успокоил себя он — „тот у нас профи, пусть решает сам, по обстоятельствам.“ Обманывать Моргунов тоже никого не собирался. Выберется летчик из России — получит свои лимоны. Не выберется — виноват сам.

— Пусть ему повезет — совершенно искренне проворчал Василий Петрович — настоящих храбрецов ныне на свете немного, а денег хватит на всех…

Моргунов поймал себя на мысли, что действительно не отказался бы встретиться с летчиком в иной обстановке и выпить пару бутылок водки по хорошей русской традиции. Может быть и получится. Вряд ли они когда-нибудь увидятся после того как поделят деньги, слишком разные они люди, наверняка их взгляды на жизнь здорово друг от друга отличаются. Но сейчас, в канун всех событий не приходится сомневаться, что этот пилот представляет собой лучший вариант изо всех возможных.

— Теперь нужно приняться за Рогова, пусть пошевеливается — взял себе на заметку Василий Петрович и провалился в глубокий сон, который снял львиную долю усталости и напряжения проведенных в Киеве дней. Проснулся он только перед самой посадкой в Мадриде.

Получив свой багаж, Моргунов сел в такси и назвал шоферу адрес в нескольких кварталах от своего жилья. Там он расплатился и подхватив чемодан окольной дорогой отправился домой. В полсотни метров от подъезда он остановился, скрытый ограждающими аллею кленами. Долго и внимательно, стараясь не привлечь ничьего внимания, присмотрелся к собственным окнам. Всё в порядке, особым образом расправленная занавеска безупречно сохранила свою прежнюю форму. Трюк был старый, но надежный: уезжая, он оставил форточку чуть приоткрытой и и если кто-нибудь даже очень осторожно раскрывал дверь в квартиру, неизбежный сквозняк вполне невинно шевелил штору, сминая свидетельствующие о неприкосновенности жилища складки. Но повода для беспокойства не нашлось и уже не таясь Моргунов поднялся в свою квартиру. Заметный слой пыли на предметах на этот раз не раздражал, а придавал дополнительное ощущение безопасности. Василий Петрович сел на кушетку, удобно вытянул затекшие ноги и достал из комода радиотелефон, чья абсолютная копия осталась в тысячах километрах отсюда, но позволяет всегда отыскать себя посредством нажатия всего нескольких кнопок. Несколько минут Моргунов заворожено созерцал дорогую игрушку с массивной навинчивающейся антенной. Один-два сеанса связи и затем Хорев даст сигнал начала операции… Василий Петрович на секунду задумался. Да, за исключением нескольких мелочей, у него почти всё готово. Теперь должен дать зеленый свет Рогов и тогда… Скорее бы — Моргунов нетерпеливо передернул плечами — вновь наступивший в его жизни период ожидания, едва начавшись, уже раздражал. Начать операцию можно было бы уже очень скоро — буквально в любой понедельник, среду, или пятницу… Но летчик догуливал отпуск, а Рогов позвонит лишь через неделю. Выйти на связь самостоятельно Василий Петрович избегал — личные телефоны служащих посольства стопроцентно прослушиваются службой безопасности того же посольства, а может быть и тамошней контрразведкой. И то, и другое в данном случае может быть одинаково опасно. Пусть уж Рогов воспользуется в условленное время телефоном-автоматом. Моргунов протянул руку и взял с журнального столика прихваченный ещё в Севилье каталог всей серии предполагаемых выставок. Так, скульптура в Барселоне никчему, слишком тяжело и громоздко… Сарагоса, Валенсия… Вот, Мадрид, с 1-го по 30-е мая, импрессионисты из собраний Эрмитажа и Русского музея. Этот товар обычно идет хорошо, стоит только посмотреть, что творится на „Сотби“ и „Кристи“. Если Рогов договорится, будем иметь в виду именно это собрание. „Что поделать“ — Моргунов улыбнулся — „придется организаторам выставки как-то объяснить местной публике срочное изъятие самых известных картин. Москва ведь тоже будет крайне незаинтересована в огласке. Это же надо, настолько не контролировать собственные ВВС, что возникает угроза международной безопасности полетов!“ — Моргунов уже в голос расхохотался, предвосхищая мстительно переполох в российских спецслужбах и правительственных кругах. Почти год назад они выгнали его под эти пальмы, а хотели и вообще в тюрьме сгноить, так нате теперь, получите. Если бы не их политика, сидел бы и дальше Моргунов в своем тихом офисе и выпроваживал из страны всякую радиоактивную дрянь. Ан нет — хотели стереть меня в порошок, не вышло! А теперь настал мой черед предъявить вам счет, расплачивайтесь, господа! В прямом и переносном смысле слова, платить вам теперь по гамбургскому счету. Василий Петрович почувствовал как учащенно забилось сердце, стало глубже дыхание, все мышцы напряглись в жажде реванша. „А то и хер с ними с деньгами“ — с яростью подумал он — „завалят вам самолет собственной ракетой, позора во все мире не оберетесь, паскуды! Думали, можно безнаказанно загнать меня сюда, чтобы я остаток дней по крысиным норам провел? Вот вам!“ — Моргунов вскинул над собой международно известную комбинацию пальцев. Судьбы ничего не подозревавших и уж вовсе не повинных в упомянутых бедах пассажиров рейса „САС 3314“ сейчас абсолютно не волновали его. Такова логика борьбы, усвоенная ещё в детстве в родной Каменке. Если на всех оглядываться и думать „а что же мне за это будет“, то не победишь никогда. Нужно бить первым и бить наверняка, особенно с учетом того, что противник много сильнее тебя. На его стороне полиция, спецслужбы, деньги и техника. И для победы нужно быть на голову выше их всех. Если нет возможности заставить врага платить кровью, пусть платит слезами.“ Месть, вот что!“ — Моргунов даже в волнении вскочил с кушетки — „вот что было главной движущей силой моего поведения всё время изгнания! Деньги? Да, не помешают. Но я бы начал эту операцию, даже если она не принесла бы мне ни копейки.“ Не обязательно сбивать несчастный „Боинг“, но показать этим тупым и спесивым идиотам в Москве всё их ничтожество и глупость перед его, моргуновским интеллектом, энергией и страстью отомстить!

В это мгновение жизнь для Василия Петровича вновь стала светлой, легкой и понятной. Он отомстит, даже если ценой этой мести будет собственная жизнь, не говоря уже о тех трехста. Терять ему нечего. Семьи у него нет, родители давно умерли. Друзья в России? Только партнеры по бизнесу и собутыльники. ФСБ бессильно перед ним. Они никому не смогут испортить жизнь после его смерти, если операция не удастся. Вот только бы не подвел летчик, но Моргунов хорошо помнил его бездонные глаза и знал, что тот не подведет. „Если ему только удастся вовремя взлететь, можно быть в нем уверенным более, чем в себе самом.“

Моргунов захлопнул каталог и швырнул его обратно на стол. С этого момента главным его занятием стала отработка до последних мелочей собственных действий. Быстрых и точных действий, когда Хорев будет уже в воздухе.

Предупредительный звонок, который к тому же должен был подтвердить надежность связи, летчик сделал как и обещал, в воскресенье.

„Си, Мендоса?“ — назвал Василий Петрович пароль, который Хорев получил вместе с телефоном.

„У меня всё в порядке, жди следующего звонка“ — коротко и невыразительно проговорил летчик.

Связь оборвалась. Слышимость оказалась приемлемой, оставалось надеяться, что и в кабине истребителя она будет не намного хуже.

Спутниковая телефонная связь уже была известна в России, так что переговоры на её частоте не должны кого-то особенно заинтересовать. Но Хорев осторожничал и был прав. Если этот звонок и был прослушан, то извлечь из него ничего не удастся.

Затем позвонил Рогов, в условленное время, ночью и в качестве дополнительной предосторожности во всё ту же телефонную будку. Чем ближе становилось время оговоренного разговора с ним, тем больше волновался Моргунов. „Иван, конечно, большой хитрец, но хватит ли у него храбрости…“ Однако алчность Рогова оказалась сильнее его страхов, а относительно скромная роль посредника убеждала в собственной безопасности. Сам план был ему не известен, только принципиальная идея, да и поменьше знать он считал для себя самым разумным. Он нашел человека, который готов хорошо заплатить за всемирно известные произведения искусства и оказать определенную техническую помощь. Остальное забота Моргунова, он генератор идей.

После своей неожиданной встречи с Моргуновым и всем, что за этим последовало, Рогов отнюдь не сразу взялся за дело. Пороть горячку, вновь рискуя тюрьмой он не собирался. Однако Василий Петрович обещал доставить картины прямо сюда, а если это ему удастся, то значит операция прошла успешно и опасности больше нет. Если же Моргунов провалится, то его не заложит — Рогов был уверен в этом — ну а если и заложит, то доказать его сопричастность никому и никогда не удастся. Это мог бы сделать покупатель, но до него никто не доберется. Да и вообще… Сей почтенный господин играет не последнюю скрипку в судьбах этой страны, факт общеизвестный. Иван живо восстановил в памяти свою последнюю встречу с Али Хасаном.

Этот тучный и почти всегда улыбающийся человек потоянно носил безупречно пошитые белые пиджаки, что должно было напоминать балахоны почтенных бедуинских предков и смягчить воздействие на его организм почти беспрерывной местной жары. Очевидно, такое средство плохо помогало и лицо Хасана покрывалось испариной тотчас, как он покидал кондиционированный воздух своей виллы или автомобиля. Громадное состояние его рода было сколочено за счет колониальной торговли с французами и англичанами, а полвека назад она уступила место куда более прибыльному предприятию: добыче нефти, затем и газа. Отец Хасана заложил основы этого бизнеса, но на истинную высоту поднял дело сам Али. Жизненный путь, сформировавший этого человека и сделавший его тем, кем он теперь был, включал в себя множество забавных поворотов. Воспитываясь в своей семье, ребенком и юношей он не знал недостатка ни в чем — ни в средствах, ни в родительской любви. Обучали его дома специально приглашенные из столицы и даже из Европы учителя, так что посещать примитивную местную школу ему не пришлось. Отец, уже во всю профитировавший на нефти, мечтал дать сыну специальное образование, дабы сделать из него не просто делового человека в смысле старой арабской традиции, но и высококлассного профессионала, который сможет на равных общаться с европейскими покупателями своего товара. До отъезда двадцатилетнего Али в Париж, где он своими успехами и должен был воплотить волю горячо любимого отца, оставалось всего несколько дней, как разразилась вторая с момента раздела Палестины арабо-израильская война. Все предыдущие планы его родителей показались Али мелкими и ничтожными по сравнению с великой миссией всего арабского мира, вернуть Родину своим угнетаемым братьям по вере. Когда он объявил родителям о своем решении отправиться добровольцем на эту войну, мать упала в обморок, а отец, также не думавший ничего хорошего об этой безумной затее своего единственного сына, сохранил мужество и, не сумев переубедить наследника, смог предложить ему компромиссный вариант. Через три дня вместо Парижа молодой Али Хасан с группой других добровольцев отправился в далекую Россию, в её северную столицу, называющуюся ныне Ленинград, в ВВКУ им. Жукова. Война на Ближнем Востоке, а вскоре после неё и панарабский энтузиазм юноши быстро улетучились. Однако отступать было поздно, и, смертельно, до слез устающий Али был вынужден постигать военную науку, равно как и русский язык. Постепенно он к своей новой жизни привык и благодаря врожденному честолюбию стал одним из лучших курсантов роты. Но понимание того, что военная служба абсолютно не соответствует утонченному устройству его души твердо укоренилось в нем. Поняв это Али нетерпеливо ожидал окончания учебы и возвращения к родительскому очагу и семейному бизнесу. Может быть он и не получил квалификацию инженера-нефтяника, зато стал настоящим мужчиной! Ну а поскольку время в казарме тянулось медленно, Али стал внимательно присматриваться к той жизни, что его окружала, благо иностранные курсанты пользовались в училище куда большей свободой, чем их советские коллеги. Превозносимый ранее как избавление для арабского мира „реальный социализм“ при ближайшем рассмотрении всю свою привлекательность быстро потерял. В представлении Али мечты о социализме как-то очень уютно сочетались с избытычествующей роскошью отцовского дома и глубокой религиозностью, чему в текущей вокруг него жизни места совершенно не находилось. Когда он после долгих поисков пришел в единственную в Ленинграде мечеть, то на следующий же день был вызван в политотдел училища и руководитель их группы, арабский офицер, которого они знали под именем „полковник Хабиб“ два часа орал на него, стоявшего навытяжку и не смеющего шелохнуться курсанта. Советские офицеры молчаливо сидели позади за длинным столом. Али написал отцу письмо с требованием забрать его отсюда и через три дня увидел его вновь, в руках начальника политотдела. Голос он не повышал, но доходчиво и толково пояснил, что следующий такой случай будет расцениваться как попытка дезертирства и антисоветская деятельность, за что курсант Хасан попадет под суд военного трибунала. А пока ему полагается тридцать суток ареста. Итак, дороги назад не было и Али смирился. За месяц на хлебе и воде он похудел на семь килограммов, но вышел оттуда прилежным курсантом, терпеливо дожидающимся завершения своего образования. Однако у его нынешней жизни была и другая сторона. Совершенно неожиданно он открыл для себя европейское искусство. Ленинград был для этих целей наиболее подходящим местом в Советском Союзе и никогда не бывавший прежде в Европе Али с разинутым от удивления и восхищения ртом посвещал короткие увольнительные неторопливому созерцанию скульптуры и живописи. Сначала эта страсть к чужому, незнакомому и даже враждебному, как он всегда полагал, искусству удивляла и пугала его. Воспитанному в строгих исламских традициях юноше, о чем безумно скучающий по нему отец уже пожалел, поначалу просто любое изображение человека казалось попиранием священных канонов ислама, но он, сознавая свой грех, не мог оторвать взгляд от великих голландцев или Босха. Его товарищи по училищу вечерами после отбоя рассуждали о девушках и грядущих сражениях, а Али завороженно и испуганно вспоминал устремленные на него с полотен кроткие взгляды христианских святых. К окончанию учебы он был уже настоящим знатоком и ценителем европейского искусства. Он стал много лучше понимать окружающую его жизнь и людей, а говорил по русски во всяком случае не хуже любого кавказского торговца с рынка. Али с нетерпением готовился ко встрече с давно покинутым домом, но ощущение, что частичка его души навсегда принадлежит ценностям этого бездуховного и грешного, как его всегда учили, мира, прочно укоренилось в нем.

Через три дня после окончания училища и присвоения лейтенантского звания, когда чемоданы уже были упакованы, а в его доме прикидывали меню праздничного обеда по случаю возвращения единственного сына и наследника, Ближний Восток разразился очередной войной. Это был 1973 год. Ночью, по тревоге, их посадили в машины, а потом перегрузили на военно-транспортные самолеты без опознавательных знаков. Долгие часы свежеиспеченные лейтенанты провели в полном неведении, и лишь высыпав из грузового люка на слепящее южное солнце, кто-то произнес: „Это Сирия…“ И это действительно была Сирия. Через час лейтенант Али Хасан получил под командование свой первый и последний в жизни взвод и был отправлен на передовую. А ещё через четыре часа, едва они успели занять позиции и окопаться, эскадрилья израильских „Фантомов“ вывалила на их головы десятки тонн авиабомб и пережившие этот ад жалкие остатки человеческой плоти были додавлены гусеницами тяжелых танков. Раненый в бедро и предплечье, почти ослепший и полностью оглохший, истекающий кровью Али попал в плен, который, к счастью, оказался недолгим. Вчерашний лейтенант прихрамывая вернулся под родной кров, внутренне поклявшись, что никогда более не будет участвовать ни в какой войне, даже если она будет стоять у порога его дома.

Итак, после многолетней паузы жизнь вернулась в своё прежнее русло и Али с энтузиазмом принялся за дело. Отец его здорово сдал, особенно узнав, что сын пропал безвести на фронте и надежды увидеть его живым почти нет. Но вот Али вернулся и постепенно перенимал контроль над бизнесом. Помимо нефти, всё большую роль на мировом рынке энергоносителей начинал играть газ и Али, даже не получив специального образования, понял что это его шанс. Посредством хорошо связанного с правительственными кругами отца он получил лицензии на разведку и последующую разработку нескольких месторождений, что вкупе с хорошей порцией удачи через пару лет почти удвоило его состояние. Большое количество свободных средств предоставляло широкие возможности их применения и Али вспомнил свою приобретенную в далекой северной стране страсть. Коллекционировать европейскую живопись не являлось чем-то обычным в его кругу, но, как известно, богатым и влиятельным людям прощаются их маленькие слабости, поэтому через некоторое время уже никто не удивлялся тому, что господин Хасан присутствует на всех крупных аукционах искусства и, если он действительно этого хочет, может перебить любую цену. Также он мог позволить себе стать меценатом и устраивать самые роскошные выставки в своей стране. Но страсть обладания была сильнее и Хасан не гнушался скупать заведомо похищенные произведения искусства. Интерпол и страховые компании вполне могли подозревать об этом, но кто мог заглянуть в обширные залы его дворца, охраняемого ротой телохранителей? С сотрудниками российской дипломатической миссии господин Хасан поддерживал самые теплые отношения. Воспоминаня молодости всегда самые приятные, хотя бы потому, что они относятся к лучшим годам жизни. Что же касается деятельности культурного атташе и его бойкого помощника, то здесь Али проявлял неизменно живейший интерес. С Роговым они сошлись особенно близко, потому что этот последний был неглуп, умел слушать и так же как и сам Али сочетал бескорыстную любовь к искусству с оголтелой жаждой наживы. Правда, в последнем Рогов преуспел гораздо меньше, чем его обаятельный знакомый, но предстоящей операцией собирался раз и навсегда положение вещей поправить.

В жаркой и пыльной столице своей страны Хасан содержал небольшую галерею арабского национального искусства, больше напоминающую Рогову провинциальный краеведческий музей, в экспозиции которого были изобильно представлены ручной вышивки ковры и глиняная посуда. Свою страсть к европейскому искусству Хасан не мог демонстрировать открыто, дабы не раздражать поднимающих голову местных исламистов. Но Рогов, издавна поддерживающий контакт с таким приятным и полезным человеком, был хорошо осведомлен об истинном объекте его интереса и Ивану не составило проблемы несколькими намеками привлечь внимание коллекционера к своему предложению. Удобный для этого случай представился на банкете, который Хасан давал по поводу собственного дня рождения. Рогов присутствовал в качестве частного лица, ибо дипломатический этикет не позволял пригласить помощника культурного атташе посольства, обойдя этой честью его непосредственного начальника. Звать же самого атташе Хасан не хотел: российская внешняя политика в последнее время тяготела к сближению с Израилем, что в его стране совсем не приветствовалось. Но некоторая щекотливость ситуации Рогова отнюдь не смущала и он чувствовал себя совершенно свободно, наслаждаясь положением личного гостя хозяина. Улучив удобный момент Иван, непринужденно раскланиваясь с бокалом шампанского в руке, отозвал Али в сторону.

— Господин Хасан, я хотел бы Вас от всей души поблагодарить за прекрасный вечер…

Али довольно улыбнулся и приятельски похлопал Рогова по плечу, что, правда, получилось у него несколько комично, ибо ростом хозяин был сантиметров на двадцать ниже гостя.

— Я рад, что вам нравится, друг мой. Какова реакция других гостей? Вы слышали какие-нибудь отзывы?

Иван с некоторым удивлением отметил про себя мелкое тщеславие хозяина и поспешил добавить:

— Да-да, все просто в восторге…

Улыбка Хасана под пышными усами стала ещё шире.

— Скажу по-секрету, когда спустятся сумерки будет ещё фейерверк, но смотрите не проговоритесь, это сюрприз!

— О, разумеется — Рогов спешил направить ход беседы в нужное ему русло — кстати, Вы уже смотрели последние каталоги экспозиций русских музеев в Испании?

— Конечно! Просто прелесть! Знаете, когда-то я всё это видел в Ленинграде, своими глазами. Так хотелось слетать на первую выставку, но — он взмахнул пухлыми ручками — дела воспрепятствовали, так жаль! Надеюсь, сумею выбраться через месяц!

— А я побывал — Рогов нарочито поддразнивал собеседника — просто чудо, знаете!

— Да-да, охотно верю, мой друг!

— Скажите — Иван ловко дирижировал разговором — во сколько бы Вы оценили стоимость лучших из тех полотен?

Али пронзил его своим неизменно дружелюбным взглядом.

— Эту информацию вы можете получить из общедоступных каталогов, не правда ли?

— Это верно — Рогов почувствовал, что вступает в самую ответственную часть беседы — но там указана чрезвычано приблизительная стоимость, ведь эти картины находятся в государственном собрании и никогда не будут выставлены на аукционную продажу. Так что в значительной степени эта цена фикция и Вы, дорогой господин Хасан об этом прекрасно знаете. Меня же интересует — Иван невольным движением вытер взопревший лоб носовым платком — конкретная цена, которую мог бы заплатить конкретный человек за конкретные полотна.

Лицо Хасана приняло более серьезное и жесткое выражение.

— Что же пробудило ваш интерес, друг мой? Не могу же я поверить, что такой уважаемый человек как вы может задавать подобные вопросы лишь из праздного любопытства?

— Конечно нет. Но пока я не располагаю исчерпывающей информацией, мне хотелось бы просто узнать, имеется ли на свете человек, который может проявить интерес к приобретению части таких вещей, несмотря — Рогов выразительно откашлялся — на определенную щепетильность подобного рода сделки…

Хасан опять улыбнулся, но в его взгляде странным образом сочетались лукавство и жесткость, а может быть даже и жестокость.

— В мире множество самых разнообразных людей, друг мой… Очевидно, найдется и человек, который будет представлять для вас интерес в смысле изложенного дела.

— Пока ещё рано говорить… — Рогов сделал паузу — но если кому-то понадобится такой человек, то могу я рассчитывать на Вашу помощь в его поиске?

Хасан в ответ улыбнулся самой сладкой своей улыбкой.

— Вы же знаете, господин Рогов, что в любом вопросе получите мою полную — Али сделал ударение на этом слове — поддержку.

— Благодарю Вас — Иван изысканно поклонился — я всегда знал, что найду понимание в Вашем лице. Пока это всё, что мне хотелось узнать. Извините, что отнял у Вас так много времени.

Хасан протянул ему свою влажную руку.

— Всегда к вашим услугам, господин Рогов. Прошу вас в случае необходимости в первую очередь обращаться именно ко мне — Али выразительно указал на себя пальцем и простившись удалился, сияя достоинством и расточая улыбки.

Иван поставил на поднос опорожненный бокал и поспешил уйти, не привлекая ничьего внимания. Всё услышанное необходимо было внимательно обдумать наедине с собой. Он завел машину и выехав из города минут пятнадцать гнал по узкой проселочной дороге. Затем остановился и выйдя из автомобиля опустился на выжженную солнцем песчаную землю. То, что сказал ему Хасан в переводе с тонкого языка восточной дипломатии означало полную поддержку его действий. На коллекционера все намеки произвели большое впечатление, это было видно невооруженным глазом. Определенной помощи от него тоже можно ожидать, недаром же он говорил о „полной поддержке“. Остается лишь оповестить Моргунова, предоставляя тому свободу рук. Итак, с технической стороной было всё ясно, а одолевала сейчас Рогова забота иная. Впервые с момента своего скоропалительного отъезда из Москвы Иван стоял на пороге соучастия в новом преступлении, которое в случае провала может повлечь для него куда худшие последствия чем всё былые прегрешения. Детали моргуновского плана были Ивану неизвестны, однако не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: речь идет о преступлении государственного масштаба с перспективой соответственного же наказания. Да, он уже неоднократно всё прикидывал и на первый взгляд ему ничего не грозило. Но жизнь полна самых невероятных сюрпризов, в этом он отдавал себе полный отчет. Возможность провала никогда нельзя исключать. Однако есть ли это повод, чтобы отказаться от любого риска вообще? Очевидно, нет. Нынешнее положение устраивало Рогова лишь отчасти и изменить к лучшему хотелось очень многое. Тот факт, что для большинства далеких соотечественников его благосостояние является недостижимой вершиной, утешал мало. В конце-концов он издавна привык жить с запросами много выше средних и с полной возможностью их удовлетворения.

Итак, на риск идти придется — Иван обреченно пожал плечами — не такого ли момента он ждал всю свою жизнь? Ну а то, что руководит операцией Моргунов, только радовало. Он мужик умелый и на риск зря не пойдет. Зато если уж за что-то взялся, значит будет переть напролом. Его же, Рогова, место в тени вполне устраивало. По натуре он не герой и не любитель красивых жестов. Он дипломат — Иван усмехнулся: да, сказывается образование — и предпочитает закулисные интриги. Получить свою долю, немного переждать пока всё уляжется и тихонько смыться куда-нибудь, куда — Рогов ещё не решил, да и не считал это важным. Главное, что можно будет позволить себе всё. А если будет всё тихо, можно будет даже и не сбегать, а спокойно выйти в отставку и отправиться на заслуженный отдых в дальние страны. И это, пожалуй, стоит того умеренного риска, на который придется пойти…

Рогов поднялся и отряхнул запыленный костюм. В ушах свистел сухой и горячий ветер близкой пустыни, солнце медленно приближалось к горизонту, впитывая с каждым пройденным отрезком пути всё более насыщенный багровый цвет. Иван сел в машину и развернувшись неспешно вернулся в город. „Что бы там ни было, свою часть пути я пройду“ — думал Рогов, приближаясь по узким улочкам столицы к своему дому — „оно того стоит.“

После этого Рогов позвонил в Мадрид. По молчаливой, но завороженной реакции Моргунова он понял, что тот воспринял его звонок как руководство к действию. Что там дальше предпринял Василий, Рогов не знал, да и не очень этим интересовался. „Много будешь знать, скоро состаришься“, как говорит русская народная мудрость. Но что его друг будет готов предложить ему нечто конкретное к моменту их следующего выхода на связь, Иван не сомневался. Все те недели, что он предоставил Моргунову на подготовку, Рогов старался вести себя как можно более незаметно. Он вообще бы предпочел, чтобы эта провинциальная столица, лежащая далеко в стороне от главных перекрестков мировой политики и лишь редко попадающая в заголовки репортажей информационных агентств, полностью забыла о нем. Под разными предлогами он уворачивался от участия в посольских приемах и даже не проехал ни одного перекрестка на красный свет. Звоня ночью Моргунову из уличного телефона, он уже примерно представлял, какое следующее задание поручит ему напарник.

Василий Петрович снял трубку как и договаривались, после первого же гудка.

— Ну, что у тебя? — нетерпеливо спросил Иван.

— У меня порядок — спокойно ответил Моргунов — у тебя ничего не поменялось?

— К счастью нет.

— Действительно, к счастью. — спокойно согласился он. Давать маленькие успокоительные инъекции своему нервному напарнику являлось частью его поведения — В общем, так. Технически я готов начать операцию в любое время…

— Ну ты даешь… — перебил его пораженный Рогов.

— … но как известно, желание клиента закон и мы должны знать, что он конкретно запросит. Наиболее интересны с моей точки зрения импрессионисты с той выставки, что открывается первого мая. Покажи клиенту каталог, пусть выбирает что угодно, но не больше десятка работ. Если мы упрем всю выставку, это может привлечь излишнее внимание. Далее — Моргунов секунду помолчал и вновь подал голос — наша цена не менее пятидесяти миллионов марок наличными. Подчеркиваю, именно марок, потому что они есть в купюрах самого большого достоинства, по тысяче. Если твой клиент серьезный, то дней за двадцать он эту сумму соберет, к тому же наша цена много ниже каталожной, просто демпинг.

— Да и кто ему продаст… — хмыкнул в трубку Рогов.

— Вот именно — продолжал Василий Петрович — так что пусть пошевеливается. И ещё. Нам понадобится надежное укрытие, хотя бы на первое время.

— Это не проблема, я уже присмотрел один тихий домик — решившись на операцию, Иван тоже не терял времени зря.

— Молодец, но будь осторожен…

— Это ты мне говоришь? — иронично переспросил Рогов.

— Да, действительно — с сарказмом в голосе согласился собеседник — но главное, нам понадобится самолет. Причем не какая-нибудь „Ссесна“, а маленькая скоростная машина, бизнесс-джет. И как ты верно в своё время заметил, мы действительно её угробим.

— Ты спятил? — нарочито спокойно переспросил Рогов.

— Отнюдь — в тон ему возразил Моргунов — но машина будет засвечена и если клиент не хочет, чтобы потом по приметам самолета добрались и до него, то пусть не мелочится и изменит регистрационный номер. Не забывай, что даже каталожная стоимость картин в три раза выше. Это ему пять таких самолетов окупит.

— Ладно — нехотя согласился Иван — поговорю. Как делим деньги?

— Десять лимонов человеку, который делает для нас основную работу…

— Взломщику, что ли? — с усмешкой перебил его Рогов.

— Можно сказать и так — невозмутимо согласился Моргунов — двести тысяч посреднику, остальное делим поровну. Я не жадный, правда — пошутил он.

— Договорились — поспешно согласился Рогов.

Он не рассчитывал на то, что напарник предложит ему долю равную со своей и поспешил выразить своё удовлетворение. Моргунов меж тем прекрасно понимал, что роль и риск Ивана несопоставимы с его собственными, не говоря уже о летчике, однако выделяя вознаграждение как равноправному партнеру, избавлял себя от многих неприятных случайностей, причиной которых суть человеческая жадность и зависть. А денег действительно хватит на всех…

— Теперь слушай программу представления — иронично начал Василий Петрович — ты найдешь надежное место для приземления, где можно припрятать раз и навсегда самолет, но недалеко от нашего убежища. Ты и клиент с деньгами будете меня там ждать. Самолет с пилотом за день до операции должны быть в Испании, на любительском аэродроме Санта-Розита. Я его там встречу. На следующий день я прибуду с картинами и мы как частный рейс, не привлекая ничьего внимания должны уйти. Преследования не будет, я гарантирую.

— Ты действительно можешь это гарантировать?

— Если я говорю, — Моргунов немного повысил голос — то, очевидно, так оно и есть.

— Окей, окей — поспешно согласился Иван — но запомни, ты либо псих, либо гений.

— По исходу операции это станет ясно — улыбнулся его сообщник.

— И что дальше? — невольно вырвалось у Ивана и он тут же выругал себя за глупый вопрос.

— Дальше переждем и разъедемся — посвящать Рогова в подробности своих планов он совершенно не считал необходимым — огласки быть не должно.

На языке у Рогова вертелась ещё масса вопросов, но задавать их в телефонной беседе он счел неуместным.

— Хорошо — решительно сказал он — я выйду на связь через неделю в это же время.

— Жду — бросил Моргунов и повесил трубку.

Когда Василий Петрович выходил из телефонной будки, прямо навстречу ему, слепя фарами, вывернула полицейская машина. Он на секунду замедлил шаг и нарочито сделал его покачивающимся и нетвердым, пусть думают, что подзагулявший прохожий запоздало возвращается домой. Конечно, документы надежны и „Браунинг“ предусмотрительно оставлен дома, иметь его сейчас, в канун такого предприятия при себе представляло неоправданный риск, но из тысяч непредвиденных, однако реально существующих случайностей, губительной могла оказаться каждая. Не замедляя хода автомобиль проехал мимо и Моргунов поспешил домой. Там он бесцельно прошелся по комнате и включил телевизор. Просмотрев в него десять минут ничего не видящими глазами, выключил снова. Мысли Василия Петровича были далеко от этой реальности. Он прошел на кухню, налил полный стакан водки и залпом выпил.

— Ну что ж, летчик, звони! — усмехнувшись, он вытер рукавом губы и отправился спать.

Радиотелефон, без которого Моргунов в последнее время не ходил даже в туалет, занял своё место рядом с подушкой.

…Но и эти недавние события уже отошли в прошлое, стали просто воспоминанием. Ему оставались последние часы для того, чтобы провести их в своем любимом ресторане и в его убаюкивающей атмосфере сознательно избавиться от всего, что привязывало к той жизни, которую он так стремился покинуть. Собственно говоря, уже пора было паковать вещи, буквально подстать человеку, отправляющемуся в отпуск. И эта мысль забавляла Моргунова на всём пути домой.

Столица одной североафриканской державы, начало мая 199..г

Периодически прикладываясь к лежащей рядом на сиденье машины бутылке с минеральной водой, Рогов неторопливо ехал по узким и замусоренным улочкам столицы. Накануне, почти сразу после разговора с Моргуновым он связался с Хасаном. Такая поспешность объяснялась не особой срочностью дела, а тем, что Рогов старался не дать улетучиться своему мужеству, собрав его в кулак. Далее это получалось бы всё сложнее. Иван ненавидел всякие тайные переговоры с неясным исходом, всё то, от чего явно получал удовольствие Моргунов. Сейчас Рогов поймал себя на мысли, что не интересовался планом операции не только из соображений собственной безопасности, но и просто потому, что ему было неинтересно. Наплевать. Его интересовали только деньги и он не мог дождаться, когда же эта затея будет позади. Но очевидно, случится сиё ещё не скоро, и проклиная всё на свете, он ехал на встречу с Хасаном. Да, вести переговоры Рогов умел. Но какое-то дерганное и неприятное чувство, равно как и посасывающее ощущение под ложечкой окончательно портили и без того унылое настроение.

Хасан с полуслова понял, о чем идет речь и тут же назначил встречу. „Ещё бы“ — злорадно усмехнулся Иван — „старый жулик!“ Подход к этому человеку Рогову был известен, да и вообще особых трудностей при переговорах не ожидалось: слишком уж совпадали желания и интересы сторон. То, что криминальность затеи не оттолкнет Хасана, Иван не сомневался, для него это отнюдь не первый раз, да и ничем не рискует проклятый нувориш. „Там такие связи, что возьми его хоть с поличным, всё равно вывернется“ — с нескрываемой завистью подумал Рогов — „это нам, мелким сошкам приходиться головы подставлять!“ Ныне Рогов испытывал к владыкам жизни почти пролетарскую ненависть, что в другое время его бы здорово посмешило. Но сейчас смеяться отчего-то не хотелось.

Перед воротами белокаменного дворца Хасана Рогов притормозил. Один из двух охранников, одетых в безупречного покроя цивильные костюмы, но вооруженные короткими автоматами, которые они и не пытались скрывать, молча заглянул в салон машины и жестом попросил открыть багажник. Иван повиновался не выходя из салона и лишь пробарабанил по рулю короткую дробь своими холеными пальцами. Также молча охранник захлопнул крышку и разрешающе махнул рукой. Ничего необычного в досмотре не было, типичные для этого дворца меры безопасности. Рогов бы не удивился, если даже машины членов правительства и ближайших родственников проверяются подобным образом. „Богатство в арифметической прогрессии увеличивает число твоих друзей, но в геометрической — число врагов“, вспомнил Иван прочитанную где-то цитату. От ворот до дверей дворца была ещё добрая сотня метров классического английского парка с ухоженной подъездной дорожкой. Остановившись у края подстриженного газона, Рогов прихватил главный объект сегодняшнего обсуждения — каталог приближающейся выставки и прошел в дом. Очередной охранник корректно, но тщательно ощупал его металлоискателем и это тоже была стандартная процедура, только после сего одетый в национальный бедуинский костюм камердинер — Хасан четко выдерживал грань между двумя мирами — провел его в кабинет хозяина.

— Входите, входите, друг мой! — безупречное радушие и искреннее расположение этого преуспевающего дельца всегда являлись для Ивана загадкой. Он до сих пор так и не смог раскусить соотношение долей искренности и лицемерия в его белозубой восточной улыбке.

Рогов попытался не менее сердечно улыбнуться в ответ, но почувствовал, что изображенная гримаса получилась несколько кривоватой. В конце-концов, при желании Хасан вполне может записать их предстоящую беседу на магнитофон, а за преступления такого масштаба в этой варварской стране виселица ему гарантирована. Он же всего лишь маленький чиновник не имеющий дипломатического статуса. Другое дело, что вряд ли у Хасана появится такое желание… Иван вытер со лба обильно выступивший пот, на что Али успокаивающе похлопал его по плечу.

— Вам нечего опасаться, мой друг, я всегда открыт для любых дел, которые могут привести вас ко мне!

Обычно, из уважения к возрасту и положению своего собеседника, Рогов говорил с Хасаном по-французки, фактически являвшимся вторым родным языком в этой стране, но последнюю фразу гостеприимный хозяин произнес на незабытом ещё русском языке, что по регламенту утонченного восточного этикета свидетельствовало об особом расположении к посетителю. Широким жестом Али указал на огромные кожаные кресла и, сев сам, откинул крышку сигарного ящика.

— Раз так, господин Хасан, давайте поговорим о деле. Вам, несомненно, очень хорошо знакомы работы, помещенные в этом каталоге? — заняв место напротив, Рогов протянул собеседнику глянцевый проспект.

— Конечно. — Хасану достаточно было лишь бросить беглый взгляд на обложку. Он широко улыбнулся — помимо того, что это шедевры, они ещё и иллюстрация моей молодости, проведенной в Ленинграде, ах, простите — Санкт-Петербурге. Вообще-то, мои русские друзья и в то время называли город именно так… Прекрасные работы, великолепное собрание. Надеюсь, что мне удастся выбраться в Мадрид и хоть краем глаза взглянуть на кусочек ушедшей молодости! — он возвел к потолку свои темные глаза — Как вы думаете, господин Рогов, у нас есть шанс заполучить подобную выставку для моей страны?

— У такого человека как Вы — Иван выразительно взмахнул только что прикуренной сигарой, чей дымящийся кончик описал в воздухе правильный круг — всегда есть гарантия успеха любого дела!

— И по какому же из них — Али понимающе кивнул — вы попросили меня об этой встрече?

— Господин Хасан, Вы не можете не знать о той сложной экономической ситуации, в которой сейчас находится моя страна.

Собеседник Рогова молча кивнул и тот продолжал:

— Поэтому определенные круги в нашем правительстве заинтересованы в продаже ряда произведений искусства для финансирования некоторых конкретных программ.

Хасан удивленно и недоверчиво вскинул глаза, но Иван не дал себя прервать:

— Разумеется такие сделки должны оставаться в тайне, чтобы не повредить политической репутации моей страны. Решение это, как Вы сами понимаете, весьма спорное. Аукционы и иные традиционные методы здесь не могут быть задействованы. Поэтому мне поручено найти человека, который был бы заинтересован в приобретении части экспонатов — Рогов кончиками пальцев прикоснулся к лежащему на столе каталогу — и обязался сохранить приобретение в тайне. Такова моя миссия.

Эту ложь Иван придумал давно и она приследовала несколько целей. В первую очередь обезопасить себя перед Хасаном: если операция сорвется, всегда можно сослаться на приказ вышестоящего руководства. Ну и если собеседник попытается сыграть против него, такая легенда может помочь ему выиграть драгоценное время. Впрочем Рогов прекрасно понимал, что Хасан вряд ли поверит такой версии, особенно в контексте тех требований, которые ещё предстоит выставить. Но скорее всего, даже не поверив ей, араб эту легенду примет, она ему очень удобна, ведь всегда можно сказать, что вел переговоры с официально уполномоченным для продажи картин лицом… И даже подтвердить сей факт магнитофонной записью. Вряд ли кто поверит в подобную наивность, но чем сможет её опровергнуть?

Некоторое время Хасан молча курил, избегая встречаться с Роговым взглядом. Потом негромко произнес:

— От вашей страны всегда можно ожидать сюрпризов, но это уже нечто особенное…

— Такова наша действительность — с деланным равнодушием пожал плечами Рогов.

— Конечно, я очень заинтересован вашим предложением и полагаю, что смогу обеспечить условие конфиденциальности — голос Хасана стал тверже. Он оценивал степень собственного риска в этом насквозь неправдоподобном предложении и посчитал её достаточно низкой. Что там болтает Рогов, не так уж важно. Главное, он не завел бы этот разговор не имея доступа к картинам — каковы прочие требования вашей стороны?

— Факт чрезвычайной щепетильности этой сделки вынуждает нас поставить ещё несколько условий, прежде чем мы сможем конкретно поговорить о товаре и цене — Рогов долгим взглядом прошелся по каталогу.

— Понимаю. И что же это за условия?

— Нам понадобится Ваша помощь при доставке картин и в обеспечении безопасности задействованных в доставке людей.

— Могли бы вы растолковать подробнее? — спокойно поинтересовался Хасан.

— С удовольствием. Место, где какое-то время будут находиться эти люди, должно охраняться и мы хотим получать от Вас информацию о — Рогов помедлил — так сказать необычной активности спецслужб и полицейских органов различных стран, которая могла бы иметь отношение к нашей сделке.

— Ещё? — никак не отреагировав спросил Хасан.

— Ещё нам понадобится небольшой реактивный самолет, зарегистрированный на подставное лицо в третьей стране. Это должна быть серийная и неприметная машина с пилотом. Неотличимая от тысяч других, Вы понимаете о чем я говорю. В последствии машина подлежит уничтожению. По данным самолета не должны найти людей, которые его использовали. Пилот, имеющий большой опыт, должен быть тоже предоставлен. Ведь речь идет о настоящих сокровищах…

— Вы полагаете, что я готов спокойно уничтожить вещицу стоимостью несколько миллионов долларов? — без особого удивления поинтересовался Али.

— Те ценности, которые окажутся в Вашем распоряжении и та относительно низкая цена, которую Вам придется за них заплатить, многократно покроют эти расходы.

— Вот мы и переходим к предмету нашего торга — прикуривая новую сигару спокойно обронил Хасан — что из содержащихся в этом каталоге предметов предназначено на продажу?

— Всё — спокойно сказал Иван и остался доволен произведенным эффектом — единственное условие, все предполагаемые и уже доставленные в Испанию экспонаты должны быть выставлены как запланировано. Я хочу сказать, если в программе выставки не состоится никаких изменений.

Хасан с деланным удивлением вскинул брови.

— Разве это зависит не от вас?

— Увы, нет — непроницаемым голосом отрезал Рогов.

— Итак, я могу выбирать? — отбросив иронию произнес Али.

— Да. Вы имеете возможность заказать десять любых предметов на общую сумму пятьдесят миллионов немецких марок. Ни больше, ни меньше.

— Насколько я вас понял, вопрос цены обсуждению не подлежит? — Хасан на секунду почувствовал себя несколько непривычно, ибо цену в его бизнесе обычно определял он сам, но быстро взял себя в руки. Предложение было слишком заманчиво.

— Совершенно верно — В вопросах торга Рогов всегда чувствовал себя на коне — но Вы можете выбрать десять любых экспонатов! — Он сделал ударение на последней фразе — если Вы по счастливой случайности выберите самые дорогие, — Иван понимающе улыбнулся самой располагающей своей улыбкой — это во много раз перекроет Ваши расходы, включая потерянный самолет. И подумайте, ведь это экспонаты из государственного собрания, чья особая ценность в их недоступности. Не какая-нибудь частная коллекция!

Хасан внешне никак не отреагировал на эти замечания и долго молча курил.

— Сколько времени вы мне даете на принятие решения и выбор предметов? — Али придвинул к себе по-прежнему лежащий на столе между собеседниками каталог.

Мгновение Рогов прикидывал, как совместить готовность Моргунова тотчас начать операцию и реальные трудности, с которыми может столкнуться Хасан.

— Неделю. Но в это же время Вы должны приготовить вышеназванную сумму. Я недаром назвал её в немецких марках. Тысячемарковые банкноты, пожалуйста — он ободряюще улыбнулся Хасану. Да, действительно, торг — это его стихия — мелькнуло в голове.

Ещё некоторое время Али размышлял.

— Хорошо — сказал он наконец — вы получите мой ответ через неделю. Хозяин поднялся, давая понять, что на сегодня разговор окончен. Иван тоже поспешно вскочил и позволил Хасану взяв его под руку, проводить к двери.

— Необычные методы использует ваше правительство при торговле предметами искусства! — с деланной серьезностью заметил он.

— Мы живем в тяжелые времена! — в тон ему подыграл Рогов и поклонившись вышел.

Домой он мчался почти на предельной скорости, едва успевая объезжать то и дело попадающиеся колдобины. Иван был чрезвычайно доволен проведенной миссией и душа его пела. От дурного и озабоченного настроения не осталось и следа. В решении Хасана он не сомневался. Что ж, Моргунов не должен считать, что переплатил напарнику лишнего!

Думать неделю Хасану не понадобилось. Через три дня он прислал одного из своих телохранителей, который привез оставленный Иваном во дворце каталог. Рогов неторопливо перелистал его, запоминая, рядом с какими работами мягким карандашом проставлены галочки. Иван не сомневался, что каталог курьер опять заберет с собой, Али не желал ни малейших улик. Так оно и произошло. Рогов проводил взглядом исчезнувший в дипломате телохранителя проспект и спросил:

— Что вам поручено передать на словах?

— Господин сказал, что если вы выполните свои обязательства, он выполнит свои.

— Прекрасно. Скажите своему хозяину, что я очень рад иметь дело с таким высокочтимым и деловым человеком.

Никак не выразив своих эмоций, курьер молча повернулся и вышел. Рогов поднялся с кресла и отправился на террасу квартиры, расположенной на втором этаже небольшого дома, являющегося собственностью посольства. Там он простоял достаточно долго, окидывая взглядом привычный вид открывающейся части города. В наступающих сумерках начали зажигаться первые скудные фонари, которые едва ли могли соперничать с проступающими на небе яркими южными звездами. Иногда до этой заповедной территории доносились приглушенные звуки и запахи городской жизни, да горячий ветер бросал в лицо пригоршни жесткой песчаной пыли.

„Всё это скоро должно наконец кончиться“ — размышлял Иван — „и вообще я первый из всех участников операции, который полностью выполнил свою работу. Если у Моргунова всё получится так же чисто, то мои самые заветные мечты могут скоро стать явью“ — с надеждой и нескрываемой гордостью подумал он.

Во время следующей телефонной связи с Мадридом Рогов был краток.

— У меня всё готово — коротко отрапортовал он.

Моргунов секунду помолчал, что-то прикидывая. Расчет его был простым. Сегодня пятница. Летчик опять выйдет на связь в воскресенье. Значит — его сердце тихонько ёкнуло — в понедельник можно начинать…

— Прекрасно. Самолет должен быть в полной готовности уже послезавтра. Ты ещё раз позвонишь мне в воскресенье и я скажу, когда машина должна быть здесь. Какие распоряжения отдать, ты знаешь.

— Знаю.

— И вот ещё что. Мобильный телефон у тебя имеется?

— В машине.

— Хорошо. Завтра ты получишь от меня заказной пакет до востребования, там будет спутниковый телефон, особый номер и кодовая фраза. Если по каким-то причинам после успешного завершения операции я сам не смогу дать нашему „взломщику“ сигнал, то это придется сделать тебе. Но запомни: только после успешного окончания операции. По крайней мере, когда я с товаром буду уже на подлете.

— А тебе-то что может помешать? — от нового задания Рогов не был в восторге.

— Ну вдруг ранен буду или телефон потеряю — усмехнулся Моргунов.

— Это действительно важно?

— Важно, Ваня. Если ты этого не сделаешь, триста человек в одну секунду лишатся жизни.

— Силы небесные, ты что там задумал? — от ужаса Иван даже обрел интерес к содержанию операции.

— Потом узнаешь. И не забудь, что я тебе сказал, иначе всё пойдет прахом.

— Понял — нехотя согласился Рогов.

— Ещё вопросы есть?

— Нет — вопросов на самом деле было много, но обсуждать их сейчас было бы неуместно. Операция, как он понял по решительному тону Моргунова, шла по накатанному плану и оставалось только подчиниться её необратимому ходу.

— Жду следующей связи — Василий Петрович опустил трубку на рычаг.

„Ну что ж“ — он закурил — „пистолет заряжен, курок взведен. Остается только нажать на спусковой крючок. И моментом сего будет звонок Хорева.“

Сейчас Моргунов не испытывал ничего, схожего с волнением тех дней, когда он совершал первые шаги в начатом деле. Никаких сомнений не осталось, ибо сомневаться было не в чем. Это его план, его творение, он создал и разработал его от начала и до конца и ориентировался в каждом мельчайшем его закоулке, в каждой его детали. Да, определенное напряжение было, но чисто деловое, как в прошлом перед заключением важной сделки. Страх отсутствовал, он всё просчитал рационально. Без этой операции его существование казалось бы Моргунову ещё страшнее своей безысходностью и унижением. Муки совести его тоже не утруждали. Он никому персонально не хотел причинить зло, а то, что те люди в самолете рискуют — что ж, он рискует больше. Он всю жизнь был гражданином, который служил обществу, платил налоги и создавал рабочие места. Пусть общество теперь вернет должок. „Не я заварил эту кашу“ — зло подумал Моргунов и отбросил посторонние мысли далеко прочь. Казенная мораль после всего пережитого представлялась ему убогой и дешевой.

Дальнейшие действия были продуманы и рассчитаны уже давно. Лишь один дополнительный шаг предпринял Моргунов: позвонил в авиакомпанию „САС“ и поинтересовался расписанием вылета рейса 3314 из Стокгольма. Оно полностью совпало с тем, что говорил ему летчик. „Ещё бы“ — усмехнулся про себя Василий Петрович — кому ж знать как не ПВО!“ В восемь вечера он включил телевизор и посмотрел европейские новости, после которых передавали прогноз погоды. Над Скандинавией облачность с прояснениями, ничего особенного. Приближается антициклон, что предвещает хорошую погоду. Вероятность сюрпризов с переносами вылета и прочими неожиданностями была сведена до минимума. „ПВО должно иметь такую информацию раньше других“ — отметил он про себя. Теперь оставалось лишь дождаться звонка Хорева. И когда тот действительно позвонил в условленное время, не причинив Моргунову никаких волнений, вопрос был единственный:

— Ты готов?

— Да.

— Завтра.

— Всё понял.

Через микрофон радиотелефона, параллельно голосу летчика доносились отзвуки дыхания их общей Родины.

Далее Моргунов делал всё автоматически, времени, чтобы продумать всё заранее, было у него достаточно. Необходимые и предусмотрительно отобранные вещи он поставил ко входной двери. Все следы своего пребывания в квартире, которые могли бы содействовать его идентификации, он тщательно уничтожил. Ни одна фотография, старый счет или обрывок газеты не избежали этой участи. Впрочем, за квартиру заплачено на год вперед, а на будущее вместо паспорта герра Вальтера Регенсдорфа, гражданина ФРГ, у него есть ещё парочка, всё от тех же берлинских умельцев. Тщательно и умело Моргунов придавал своему жилищу вид, никак не отражающий его личные привычки и пристрастия. Документы и внешность изменить достаточно легко, а вот одни и те же цветы на подоконнике, или упаковки от определенных продуктов в мусорном ведре могут опытного человека навести на след. В том, что участников операции будут искать опытные люди, он не сомневался. И без того постоянно окаменевшее, а тут ещё и перекошенное гримасой ярости лицо российского президента он представлял очень хорошо и с немалым удовольствием. Но он, Моргунов, окажется хитрее. Никто и никогда не обучал его премудростям, обычно известным лишь сотрудникам спецслужб, но, как говорят в России, жизнь сама есть лучший учитель. Бизнес на обломках Великой Империи и последующее бегство оттуда сделали Василия Петровича человеком, который вполне мог сдать экстерном экзамены за пару курсов любой разведшколы. Вот правда в стрельбе ему практиковаться почти не удавалось, но, как известно, стрельба на стенде имеет мало общего с реальным применением оружия, когда удача важнее навыков. А в счастье своё он верил твердо. И хотя план операции стрельбы не предусматривал, „Браунинг“ был готов вновь занять своё место под мышкой. Следующей ночью он поговорил в последний раз с Роговым из обжитой телефонной будки и потребовал, чтобы самолет в шесть ноль-ноль в понедельник уже стоял в Санта-Розите подготовленный ко взлету. За пару часов до того, как Хорев даст сигнал о начале операции, Моргунов намеревался проинспектировать пилота и лично осмотреть самолет во избежание любых сюрпризов. Возражений со стороны Ивана не последовало, он назвал бортовой номер машины и в завершение разговора Василий Петрович насмешливо сказал ему: „до встречи!“ Тот едва не поперхнулся, но быстро нашелся и парировал: „с меня бутылка!“

Теперь оставалось только ждать. Ждать предстояло всем, но для Моргунова это ожидание не было тяжелым. Он твердо знал каждый свой последующий шаг и самым логичным поведением сейчас было предоставить запрограммированным событиям развиваться самостоятельно. Бессонные ночи размышлений остались в прошлом и нынешнее ожидание являлось просто частью операции, не менее важной, чем любая иная составляющая. Все воскресенье Моргунов спокойно провалялся на кушетке, глядя в потолок и оттачивая в сознании отдельные детали грядущего дня. На душе у него было легко. О Рогове он не задумывался — тому в своей Африке особо напрягаться не приходится, сиди себе да жди товар. Но вот лётчик… Он постоянно притягивал мысли Моргунова. Доверял он Хореву абсолютно, хотя вряд ли мог объяснить это рационально. Какой-то душевный контакт, взаимопонимание… Наверное, лучше всего сказал об этом великий Киплинг: „мы с тобой одной крови, ты и я.“ Но что чувствует он сейчас, перед тем как совершит, очевидно, самый крутой поворот в своей судьбе? Что будет он чувствовать завтра, летя навстречу ночи и неизвестности, понимая, что в любой момент какой-нибудь большой начальник на земле может рискнуть и отдать приказ попытаться сбить его раньше, чем он сам завалит громадный „Боинг“? По крайней мере в одном, вспоминая глаза и движения летчика, Василий Петрович не сомневался: ничего у них из этого не выйдет. „Боинг“ Хорев достанет раньше, даже если ему придется пойти на таран…

Моргунов потянулся и ещё раз отхлебнул из горлышка бренди. Брошенная в пепельницу сигарета не уместилась на куче других окурков и упала на пол. Подошвой ботинка Моргунов растоптал её прямо на ковре. Думать ни о вреде курения, ни о поддержании порядка почему-то не хотелось. Хотелось спать. Сон рациональнее волнения. А что касается бизнеса, Моргунов привык мыслить рационально.

Российское посольствово в Мадриде, 06.05. 199..г., понедельник, 06:15

По старой военной привычке Сергей Иванович Казанцев просыпался рано. Он осторожно выскальзывал из под одеяла, чтобы не потревожить жену и, облачившись в тренировочный костюм, пробегал несколько километров по мадридским улицам и паркам. Этот утренний джоггинг был его главным трофеем, взятым лично Казанцевым по окончании холодной войны; ранее из соображений безопасности 2 секретарю посольства, а по совместительству кадровому сотруднику ФСБ и куратору всех его тайных операций в этой стране, таким образом поддерживать спортивную форму запрещалось. Но те времена ушли в прошлое и, очевидно, безвозвратно. Конечно, в политике оставалось полно всякой дряни и терроризм был в Испании печальной повседневностью, но это его мало беспокоило. Похитить Казанцева было бы очень непросто, навыки самообороны, полученные ещё в армии абсолютно не забылись, а коварной пули в спину последние лет пять опасаться не приходилось. Мировой авторитет и роль России в международной политике сократились настолько, что официальные представители этой державы могли ощущать себя почти в полной безопасности. В намного большей безопасности за границей, чем на раздираемой конфликтами Родине.

Побегав часок, Сергей Иванович возвращался домой, быстро принимал прохладный душ и упаковывал себя в неброский деловой костюм. Сокращение разведывательной активности России на Пиринейском полуострове, превратившее его деятельность в почти беспросветную бумажную, но не более того, рутину, Казанцева не раздражало. Всякого рода приключений в его прошлом было и без того достаточно, тяга к ним отошла вместе с задором молодости. Теперь, к пятьдесят пятому году жизни, он научился ценить комфорт и предсказуемость своих будней. В оные времена, когда он, будучи советским военным советником, носился вместе с бравыми герильерос по ангольскому бушу или египетским пескам, Казанцев и представить себе не мог, что в далеком будущем превратится в прилежного бюрократа, находящего большое удовольствие в бумажной работе и аккуратно разложенных на столе канцелярских принадлежностях. Но теперь он был почти счастлив. Возраст Сергея Ивановича подразумевал, что дальнейшая дипломатическая карьера для него недостижима, да и как говорится, не очень то и хотелось. Выйти через пять лет на пенсию и вернуться в Москву, где живет дочь и большинство друзей — вот это да! Но все мечты не делали Казанцева человеком чрезмерно осторожным и безинициативным. Он был профессионалом и этот профессионализм, выпестованный годами карьеры в армии и спецслужбах, всегда являлся основополагающим аспектом его служебной да и прочей жизни, ибо при такой работе вторая оказывалась постоянной рабыней первой.

Ничего необычного этот первый день наступившей недели не обещал. Составить пару шифротелеграмм в Москву, написать докладную записку о перспективах промышленного шпионажа на Пиринейском полуострове, пожаловаться на нехватку средств не только на оплату агентов, но и собственных рабочих расходов. Проанализировать последние данные о военной активности англичан на Гибралтаре. Пополнить досье на баскских террористов за счет своего информатора в их среде. Повседневная рутина, необременительная и приятная.

Твердым шагом Казанцев прошел в свой кабинет в посольстве, приветствуя встречающихся коллег, попросил у секретарши кофе и осведомился о секретной почте. Нет, сегодня ничего. Напевая себе под нос арию царя Бориса из оперы „Борис Годунов“, 2 секретарь посольства начал свой обычный рабочий день.

г. Волхов, военный городок авиаполка, понедельник 06.05.9… 06:30

Древний механический будильник знал своё дело хорошо. Каждая его деталь издавала, тужась, ужасающий дребезжащий звон, отчего этот механизм был способен даже к незапланированным перемещениям в пространстве, вибрируя на тумбочке. Но к такому звуку Хорев привык, особенно в дни как сегодняшний, когда боевое дежурство назначено на утро, а не на ночь. Самым грубым и резким был звук сирены боевой тревоги, однако в военном городке она звучала редко, особенно в последние годы. Упругим движением майор выскочил из кровати. Запланированная на сегодня операция отнюдь не мешала ему спать глубоким и свободным от сновидений сном. Откровенно говоря, наступивший день он ждал и получив накануне „добро“ на операцию, испытывал приятное предбоевое напряжение. Но не более того. Он будет готов если волнение придет позднее, но сейчас это ещё неактуально. Прошлепав босыми ногами в ванну по скрипучему дощатому полу, майор долго и тщательно умывался холодной водой, но не из соображений закаливания, а просто потому, что горячая во всем их городке отсутствовала уже два месяца. На ходу одеваясь, он включил электрическую плиту, водрузил на конфорку сковороду и когда она раскалилась, разбил в неё три яйца. Кроме консервов и хлеба других продуктов в доме всё-равно не было, последние остатки уюта ушли из этой квартиры вместе с женой, да и она-то, честно говоря, не особенно себя обременяла заботой о нем. Заварив ещё крепкого чаю, он сел за стол и вдруг подумал, что день ему предстоит серьезный. Тогда майор открыл банку тушенки и вывалил её содержимое прямо в жареные яйца. Перспектива следующего приема пищи была для него в высшей степени смутной и отдаленной. „Собственно говоря, даже трудно представить, в какой точке земли это случится!“ — майор усмехнулся и коснулся рукой закрепленного на талии пояса, чье содержимое было получено в Киеве от Моргунова. Тонкий спортивный костюм, который должен будет на первых порах сменить его летный комбинезон, был аккуратно и незаметно надет под форму. Последние приготовления он произвел накануне, а ещё за день до того майор, получив подтверждение сегодняшнему расписанию полетов, набрал на радиотелефоне Моргуновский номер. Сознание того, что непосредственное начало операции зависит от него, не ласкало самолюбие майора, получать и отдавать приказы в армии суть дело привычное и Хорев подходил к этому спокойно и по-деловому. Серия полетов, которую он проводил сейчас, шла уже достаточно давно, в основном все данные о новых подвесных баках и их возможном влиянии на аэродинамику машины и размещенные на ней системы вооружения, были получены. В принципе, в любой день мог прийти приказ об изменении режима полетов, что поставило бы под угрозу всю операцию. То, что работая в связке с гражданскими, именно он, военный летчик мог бы оказаться невольным виновником срыва так тщательно и издавна подготавливаемых планов, просто не укладывалось в голове. Поэтому первой реакцией на полученное подтверждение была радость, и только. Возможные опасности не страшили его, но только сильнее натягивали и без того напряженные струны нервов. Это для невоенного человека угроза жизни есть нонсенс, нечто экстраординарное, чего надо всячески избегать. Для него опасность была естественной составляющей жизни и степень этой опасности решающего значения не имела. Стресс не превышал нормы, приступы гнева, терзавшие его в последнее время представлялись сейчас далекими и нереальными.

Мыть за собой посуду под сковывающей руки ледяной водой, Хорев не стал, подумав, что всё равно не вернется в эту квартиру при любых обстоятельствах, как бы ни кончился для него сегодняшний день. Лежать ли ему под обломками истребителя, пробираться ли, избавившись от парашюта, сквозь ночь к какому-нибудь населенному пункту, сидеть ли в следственном изоляторе… Хорев оглянулся вокруг себя. Нищета, как и почти у всех военных здесь. Ничего, что можно было бы кому-нибудь подарить. Немногие действительно ценные вещи прихватила, покидая его жена, сославшись на то, что ей-де одной тянуть теперь детей. Да Хорев и не возражал, этот разрыв тогда потряс его настолько, что у него даже не возникло мысли отстаивать какие-то материальные блага. Часы да зажигалка, вот и все личные вещи, которые он берет с собой. Выйдя из дому майор несколько раз подбросил на ладони ключи от квартиры и зашвырнул их далеко в кусты. „Пускай ФСБ поковыряется под дверью“ — подумал он невесело рассмеявшись.

Мысль о том, что может быть ему действительно придется сбить „Боинг“, который он видел раньше лишь как точку на экране локатора дальнего обнаружения, вообще не пришла Хореву в голову. Он был военным человеком и обучен выполнять приказы не вдаваясь в их содержание. Большое количество жертв на стороне противника рассматривалось в этих приказах только как положительный фактор. То, что приказ исходит от человека, не имеющего никакого отношения к ВС, которым он присягал, было уже более тонкой проблемой, но сколько майор не рассуждал над ней, неизменно приходил к выводу, что события последних лет сами по себе фактически освободили его от этой присяги. Страна разваливалась, вместе с ней и армия. Той державы, которая своим прошлым и настоящим вдохновила его стать одним из её защитников, летчиком-истребителем, просто больше не было. Люди, находящиеся у власти даже не считали необходимым скрывать свой корыстный интерес и продажность. Все внешнеполитические достижения, купленные кровью поколений теперь продавались за доллары или отдавались просто так. В любом случае, потеряно было всё и в первую очередь, честь и гордость державы, которую его учили защищать. Страна катилась в преисподнюю и ему совсем не хотелось быть последним стойким оловянным солдатиком на её обломках. С него хватит. Он принимает новые правила игры. Он уйдет и уйдет тем единственным образом как умеет — по-военному, скромно и не прощаясь. И очень может быть, до уровня настоящего „боевого“ в самом непосредственном смысле этого слова, пилота он тоже возвысится именно сегодня.

Ясный весенний день готовился стать в высшей степени примечательным для многих, очень многих людей.

Мадрид, служебная квартира резидентуры ЦРУ, 06.05.9… 07:43

Вообще-то, прийдя вчера в эту квартиру, Алек Мак Рейнолдс нарушил все мыслимые инструкции организации, верной службе которой он посвятил добрые двадцать лет своей жизни. Сей солидный стаж, правда не означал, что господин Мак Рейнолдс пребывал в преклонных годах и именно в этом лежал сейчас корень его проблемы. Родился Алек в Новой Англии, в Мэриленде, и непосредственно после колледжа приступил к изучению международных отношений в Стэнфорде. То было бурное для страны время, в Америке происходили немыслимые вещи, которые совсем не укладывались в его юной, но уже достаточно консервативной голове. Чтобы навести в ней порядок он прервал учебу и на волне самого искреннего патриотического энтузиазма отправился добровольцем во Вьетнам. То, что человек даже лишь начинающий изучать международные отношения, должен разбираться в них несколько лучше для принятия подобного решения, пришло ему в голову немного позднее. Реальная война очень отличалась от пропагандистского её освещения, которому ранее он доверял безоговорочно. Война состояла даже не столько из страха смерти и вьетконговских снайперов, сколько из ненавистных джунглей, переполненных насекомыми, змеями и тропической лихорадкой. Домой он возвратился через год, не поцарапанный ни одной пулей, но бледный и едва держащийся на ногах от недолеченной малярии. Сразу приступить к учебе он не мог и ещё год, как одинокое приведение слонялся с утра до ночи по атлантическим пляжам возле своего родного городка. Но затем природа, влившая в его организм немалые силы, начала брать своё. Ещё через два года он был одним из лучших студентов факультета, ничуть не отступив от своего отвращения к этой грязной войне, но очень благодарный ей за помощь в карьере. Война меж тем закончилась всемирным позором, что на много-много порядков понизило престиж всех политических и военных структур США — от Госдепа до ЦРУ. Многие головы полетели в отставку и проблема заполнения вакансий свежемыслящими и не скомпрометировавшими себя кадрами предоставила молодому Мак Рейнолдсу великолепные перспективы выбора работы. Пока он неспешно прикидывал все возможные варианты, однажды вечером в его комнату в кампусе вошел аккуратно и скромно одетый человек средних лет. Он ничего не говорил о патриотизме и долге перед страной, ибо знал, что у вьетнамского ветерана Алека такие речи вызывают лишь рвотный рефлекс. Он просто сказал, что Америка проиграла эту войну и при нынешнем раскладе сил проиграет любую следующую. И если всё останется как прежде, то через пять-семь лет коммунисты будут и здесь. Вот так просто обстоит дело и спокойный тон и неоспоримые выводы незнакомца звучали очень убедительно. Алек не любил коммунистов, они прочно ассоциировались в его сознании с пулями от автомата Калашникова и минами-ловушками в консервных банках, кроме того ему очень хотелось посмотреть мир не через прицел автоматической винтовки, а несколько иначе. Факт, что вся его биография была подробнейшим образом проанализирована, а последние два месяца на хвосте висела плотная слежка, несколько покоробил, но таковы уж были в этом бизнесе правила игры. Алек попросил неделю на размышление и, забросив все прочие дела, перекопал за это время всю доступную литературу о ЦРУ. Когда в условленный срок неброский человек появился вновь, решение было уже принято. Через два года, после окончания университета и курсов специальной подготовки, Мак Рейнолдс занял свой первый мелкий пост в южноафриканской резидентуре ЦРУ.

С тех пор утекло немало воды. Ненавистный коммунизм издох почти повсеместно, а Алека знали в лицо по крайней мере два последних директора Управления. Он не был особо одаренным советологом, принципы функционирования этой системы так и оставались для него загадкой, но вот что касается международного терроризма, то аналитиков подобного уровня в ЦРУ было наперечет. В последние десять лет мир очень изменился и нынешнее положение дел в таковом весьма сыграло на руку Мак Рейнолдсу. Международный терроризм стал в отсутствие советской угрозы первостепенной проблемой безопасности США, что сразу подбросило авторитет Алека на заоблачную высоту. Расследование „дела Локерби“ и гибели американских агентов на борту авиалайнера было его звездным часом. Официально он оставался руководителем всего аппарата ЦРУ в Испании, довольно второстепенном в смысле мировой политики, месте. Но это было не больше, чем частью хорошо разработанной маскировки, и любое совещание в Лэнгли по проблемам безопасности, без мистера Мак Рейнолдса не обходилось. Такой авторитет был приятен, но действовал несколько расслабляюще; по крайней мере, будучи молодым агентом он никогда бы не позволил себе привести любовницу в служебную квартиру. Жена Мак Рейнолдса позавчера улетела в Штаты и он не терял времени зря. Конечно, можно было отправиться с Рамоной к нему домой, комплексов насчет неприкосновенности супружеского ложа он уже давно не испытывал, но они вчера хорошо выпили в баре и садиться в таком виде за руль было просто немыслимо. А конспиративная квартира — вот она, рядом и сказав Рамоне что-то о друзьях, уехавших в отпуск и оставивших ему ключи, они нетвердым шагом направились туда — вопиющее нарушение норм безопасности. Впрочем, Мак Рейнолдса иногда посещали неприятные мысли об утере части профессиональных навыков в отсутствие настоящего противника, каким было КГБ и с которым нынешние враги американских ценностей не шли ни в какое сравнение. Зная, что каждый твой шаг может быть выслежен и использован против тебя, сотрудники Управления держали себя в куда лучшей форме, это Алек замечал не только на собственном примере. Но жизнь изменилась и, очевидно, в лучшую сторону. Итак, можно было наслаждаться ею с несколько большей непринужденностью.

Рамона ушла незаметно, заботливо включив кофеварку, её рабочий день начинался много раньше. Алек не переставал ею восхищаться. Она не претендовала оторвать его от жены, не просила найти ей лучшую работу, чем нынешняя в супермаркете, не задавала вопросов, когда он исчезал и не давал о себе знать месяцами. Просто, когда она была ему нужна, то всегда оказывалась рядом. Несколько лет назад, когда их отношения только начинались, эта её тихая любовь и покорность даже вызвали у него подозрения. Он позволил своим агентам тщательно проверить все её связи, её прошлое. Ничего. Она просто его любила и поняв это, Алеку так стало стыдно своего ничтожества и подозрительности, что он совершенно диким образом напился, в полный голос проклинал свою работу, делающую из людей подозрительных и трусливых шакалов и перебил дома всю посуду в припадке безудержной ярости к себе. Благо, жены дома не было, очередной общественный ангажемент вновь позвал её в далекий путь. Полная противоположность ей была его Рамона. Алек боялся себе признаться, но твердое нежелание подыскать себе теплое и перспективное местечко в Вашингтоне на девяносто процентов шло от нежелания расставаться с ней. А в том, что найти близкого и понимающего человека куда труднее, чем сделать приличную карьеру, Мак Рейнолдс прекрасно знал на собственной шкуре.

Алек быстро навел порядок в квартире, дабы ничто не выдавало их неожиданного визита и спустился к стоящей неподалеку машине.

„В конце-концов, сегодня обычный рабочий день.“

Мадрид, Museo Espanol de L’Arte Contemporaneo, понедельник, 06.05.96., 06:11

Выставочный зал музея современного искусства медленно просыпался. Это не был старый дворец, который за долгие столетия своей жизни перевидал бы множество рыцарей и прекрасных дам, королей и цареубийц, благородных порывов и низкого коварства. Грубое, вполне отвечающее своему названию, здание серого бетона, похожее на опрокинутую на бок гигантскую обувную коробку, неспешно вплывало в наступающий день. Такая иллюзия могла показаться почти реальной человеку, который с улицы видел, как служители разводят тяжелые полотна бархатных штор на его окнах. Первые солнечные лучи пронзили стекла, сделав зримой мельчайшую взвесь пыли, кружащуюся в непрестанном движении воздуха и старые рамы картин на мгновение обрели свою былую величавую позолоту. Редкие и размеренные ночью шаги охраны сменились торопливой беготней десятков служителей, вступивших на полированный паркет обширных залов. Отключалась сигнализация, кондиционеры, задачей которых служило в большей степени создание уюта картинам, а не посетителям, переводились на дневной режим работы, дверные ручки натирались до подобающего блеска.

До того момента как в эти залы вольются очередные тысячи гостей, оставалось ещё добрых три часа, но предъявив своё дипломатическое удостоверение, культурный атташе российского посольства в Испании Анатолий Юрьевич Лукин уже был здесь, вместе с первыми сотрудниками музея. Столь ранним своим появлением он преследовал сразу две цели. Сам большой поклонник искусства он хотел насладиться давно не виденными картинами без суеты, в относительном одиночестве. Другой причиной был просто служебный долг, поскольку в культивированных правительственных и дипломатических кругах обязательно будут интересоваться выставкой и неплохо было бы иметь о ней своё квалифицированное мнение. Он и так опоздал к началу экспозиции только что вернувшись из Москвы и поскольку ночь всё-равно была потеряна, прямо из аэропорта поехал в музей. Лукин тщательно присматривался к подбору и размещению картин, обратил внимание на влажность воздуха и искуственное освещение. Что и говорить, выставка оформлена профессионально, но несколько замечаний он всё-же записал в маленький блокнот. Нужно будет позднее поговорить с директором. К своим обязанностям человека, пестующего за границей российскую культуру, Лукин подходил очень серьезно, считая эту работу ничуть не менее важной, чем разные там хитросплетения политики, обслуживанием которых по преимуществу и занималась дипломатия. Невысокий, худощавый человек с наполовину лысой, наполовину седой головой, такой же седенькой заостренной бородкой, бесцветные глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе — всё это делало его похожим на русского университетского профессора середины 19 века. Впрочем, один из его предков когда-то именно таковым и являлся. Было во внешности Лукина нечто неуловимо чеховское, что всегда располагало к нему образованных людей любой национальности, здорово помогая в повседневной работе культурного атташе.

— Буэнос диас, Анатоль! — широко улыбаясь, к нему подошел Мигель Кортес, начальник отдела международных связей испанского министерства культуры — в такую рань ты уже здесь?

Оба дипломата знали друг друга много лет, оба слыли хорошими специалистами и уже давно в неофициальной обстановке общались между собой на „ты“.

— Буэнос диас, Мигель! — Лукин протянул собеседнику свою узкую ладошку — я только из Москвы и сразу в работу. А тебя каким ветром занесло в такую рань?

— Нужно написать официальный отчет для моего министра. Предполагалось, что он понадобится ему на следующей неделе, но прямо на завтра король назначил аудиенцию, а его Величество — Кортес выразительно возвел палец к небу — является большим поклонником импрессионизма и наверняка осведомится о выставке. Так что шеф мне повелел хоть ночевать во дворце, но отчет ему предоставить сегодня вечером.

— Мы люди маленькие, такова уж наша доля — Лукин ободряюще улыбнулся собеседнику — ну а как тебе сама выставка? Можешь говорить честно, я ведь не твой министр!

— Прелесть, Анатоль! Просто прелесть! Ты же знаешь, жемчужины импрессионизма разбросаны по всему миру и те, что у вас, в России, мы в Европе видим реже всего. А до недавнего времени не видели и совсем.

Лукин понимающе улыбнулся. Всё-таки он был дипломатом и если тема разговора его не устраивала, он с легкостью мог поменять её на другую.

— Жемчужин импрессионизма, как ты говоришь, очень много и в частных коллекциях, где их вообще никто не видит. И в последние годы эта тенденция становится всё сильнее. Вот японцы. Между нами, Мигель, зачем японцам импрессионисты?! — несколько разгоряченно и запальчиво спросил Лукин.

— Мы живем в нестабильное время, Анатоль. Люди ищут гарантий и предпочитают вкладывать деньги в непреходящие, вечные ценности…

— Тем самым навсегда лишая их других людей!

— Кто об этом задумывается? — Кортес пожал плечами — Вот погоди, и в твоей стране рано или поздно появятся люди, которые начнут погоню за этими сокровищами.

— Пока они за „Мерседесами“ гоняются. Пусть уж лучше бы так и продолжалось!

— Аппетит приходит во время еды! — медленно и тщательно выговаривая слова сказал Мигель по-русски — я правильно выразился?

— По форме да. Но надеюсь, по сути ты заблуждаешься.

— Я бы тоже хотел разделить твою надежду, но… — испанец потянулся за сигаретой, но спохватившись, где находится, вновь убрал портсигар — такова жизнь!

Знакомый Лукина откланялся и последующие полчаса Анатолий Юрьевич продолжал инспектировать выставку. Все заранее запрошенные испанской стороной экспонаты были в наличии и это радовало Лукина. Организация большой выставки за рубежом всегда есть дело сложное, требующее большого терпения и упорства. Сколько бумаг нужно собрать и подписать! А таможня? А безопасность перевозки? Охрана? Условия хранения? Ну как и в каждом большом деле, что-то периодически срывалось, какие-то картины оказывались на реставрации, на вывоз других не выдавалось разрешение. Но сейчас всё было на месте и Лукин отдал должное организаторам. Испанцы должны быть довольны.

Закончив свою работу, он спрятал в карман блокнот и кивнув на прощанье привратнику, отправился в посольство пешком.

Мадрид, авенида Эль-Пасо, понедельник, 06.05.9… 05:35

Моргунов вышел из своего подъезда и пройдя несколько кварталов, сел в угнанную два дня назад машину, номера на которой он тоже предусмотрительно сменил. Вопрос, что же сделать со своим „Фольксвагеном“ тоже занимал его какое-то время. Просто так её оставить нельзя, бесхозная машина есть лучший исходный пункт для идентификации её владельца. Бросить её в лесу или утопить означало риск привлечь к себе внимание, сдать на свалку автомобиль в приличном состоянии — тем более. Привлекать к себе внимание Моргунов избегал во все дни своего изгнания, а уж тем более сейчас. В конце-концов, он остановился на самом простом решении и машину продал. Теперь он являлся незаконным обладателем маленькой „Тойоты“, чья легкомысленная хозяйка оставила её незапертой возле супермаркета и даже заботливо не вытащила ключ из замка зажигания. На такую удачу Моргунов едва ли мог рассчитывать и поэтому воспользовался ею незамедлительно. Фотография хозяйки попрежнему висела вместо брелка на зеркале заднего вида и Василий Петрович весело ей подмигнул, заодно проверив качество наложенного дома грима. Порядок. „Если всё пойдет по плану — мелькнула у него мысль — скоро ты получишь свою машину назад в целости и сохранности.“ Моргунов не являлся прирожденным вором и поэтому для него было действительно важно, чтобы чужое имущество в неповрежденном виде вернулось к своему владельцу. То, что за тысячи километров отсюда его напарник и по его указанию готовится сейчас поднять в небо истребитель и, при определенных условиях, лишить жизни триста человек, с этой щепетильностью в противоречие совершенно не вступало. Всё, что стояло на его пути, Моргунов привык сметать без учета последствий. Всё, что оставалось в стороне, имело полное право быть неприкосновенным.

Василий Петрович ещё раз взглянул на часы. Путь от музея до аэродрома Санта-Розита был заранее многократно вымерен и занимал едва пятнадцать минут. В часы пик — тридцать. Соответственно, от его дома — бывшего дома — поправил сам себя Моргунов, немногим больше. Самолет, чей бортовой номер он цепко держал в памяти, должен уже ждать его и быть подготовлен к вылету. „Самое время это проверить, а там через четыре часа пора и Хореву объявиться.“ Радиотелефон лежал в правом кармане пиджака, место под левым плотно занимал „Браунинг“ в наплечной кобуре.

Он завел машину и медленно выехал на улицу. День только начинался и движение было ещё слабым, а обращать внимание именно на него, видимо, вообще никому не приходило в голову. Эта обычность и рутинность происходящего дополнительно успокаивали, как бы говоря: „Ну вот, пришел сей день. Ничего особенного, всё вполне реально, всё вполне достижимо.“ Ощущение некоторой нереальности всего мероприятия иногда бывало у него очень сильным, хотя Моргунов давно приучил себя к мысли рассматривать операцию как обычную работу. Опасную, конечно, но к опасной работе он за свою жизнь привык.

Над испанской столицей вставало утро, редкие облака были подкрашены идущим с Востока розовым светом. Моргунов закурил первую за сегодняшний день сигарету и отметил про себя, что хорошая погода ему тоже не помешает. Он оставил за спиной первых, целеустремленно спешащих по улицам прохожих и, выехав на шоссе, прибавил скорость. Через несколько минут он свернул под указателем „Санта-Розита“ с изображенным рядом маленьким самолетиком направо и скоро был на территории аэродрома. Ещё издали он начал искать глазами „свой“ самолет, но в типах машин Василий Петрович разбирался плохо, а номеров, нанесенных черной краской на фюзеляжах, ещё не было видно. В своё время он выбрал именно эту посадочную площадку по важным обстоятельствам. Она находилась не очень далеко от города, была немноголюдной, но располагала достаточно длинной полосой, чтобы принять небольшой реактивный самолет. Кроме того, миновав несколько запретительных знаков, на автомобиле можно подъехать прямо к стоянке самолетов, что очень важно в условиях дефицита времени и во избежание всяческих ненужных сюрпризов. Правда сейчас Моргунов остановился на достаточном расстоянии от аэродрома и остаток пути прошел пешком. Наконец-то он заметил небольшой реактивный джет с нужным номером и сердце его радостно забилось. Рядом с самолетом, на куче какого-то тряпья сидел человек в летной форме и с явно скучающим видом смотрел на небо. Никаких других людей вокруг видно не было. Моргунов зашел немного сбоку и приблизился к нему незаметно, предусмотрительно расстегнув клапан на кобуре.

— Хэлло! — негромко сказал Василий Петрович по-английски.

Перепуганный неожиданностью, летчик вскочил и попытался вытянуться в струнку, что при его неказистой фигуре и заметном брюшке получилось комично.

— Это я лечу сегодня с вами — продолжил он.

— Да-да, вы должны выглядеть именно так, мне вас описали! — вступил в разговор летчик, но его английский звучал ещё более коряво, чем у Моргунова. Он был арабом и в основном летал на частных самолетах по внутренним маршрутам региона.

— Машина готова к вылету?

— Да, сэр!

— Хорошо. Сколько примерно минут вам бы понадобилось сейчас, чтобы взлететь?

— Ну… — араб на мгновенье задумался — минут десять, если есть разрешение.

— Вы должны быть готовы взлететь, даже если не получите разрешения.

Летчик промолчал, но зрачки его глаз стали шире.

— В период между пятнадцатью и семнадцатью часами дня вы должны быть готовы взлететь за пять минут.

— Это невозможно. Невозможно взлететь с непрогретыми двигателями!

— Тогда пусть они будут прогреты! — рявкнул Моргунов. Не хватало ему ещё сейчас технических проблем!

Летчик молча вздохнул, но не возражал. К выкрутасам сумашедших европейцев он давно привык. К тому же хозяин обещал такую сумму за этот полет…

— Да, сэр! — Пилот опять попытался встать по стойке смирно.

— Вольно — неожиданно для себя пошутил никогда не служивший в армии Василий Петрович и с удовлетворением отметил, что чувство юмора при всем напряжении ему не изменило.

Оставив пилота в глубоком недоумении и кивнув ему на прощание, Моргунов вернулся к своей машине. Верный „Таг-Хойер“ показывал 06:40 и пора было занимать исходную для начала операции позицию. Неторопливо и тщательно соблюдая все правила движения, дабы не попасться на глаза полиции в угнанной машине, Василий Петрович направился в город и запарковал „Тойоту“ таким образом, чтобы парадный вход в здание российского посольства находился в пределах его видимости. Любая более или менее явная активность теперь не могла пройти мимо его внимания. Собственно, особой необходимости в таком наблюдении не было, но любая неожиданность могла оказать самое пагубное влияние на ход операции, поэтому приходилось контролировать хотя бы то, что в какой-то степени контролю поддавалось. В конце-концов Моргунов был историком по образованию и прекрасно помнил тот случай, когда покушение ОАС на генерала де Голля сорвалось лишь оттого, что его супруга задержала отъезд президентского кортежа, укладывая в багажник продукты. Предусмотреть всё в столь сложном и многоуровнем плане было невозможно, но каждая нейтрализованная случайность повышала шансы на успех. Например, если в посольстве будет какой-нибудь важный прием, вполне возможно, что просто никто не подойдет к телефону. Зная порядки в российских учреждениях, Моргунов абсолютно бы этому не удивился.

Время тянулось крайне медленно и Василий Петрович, не обнаружив ничего необычного в происходящем вокруг посольства, разглядывал проходящих мимо людей. За месяцы своего добровольного изгнания он успел привыкнуть к ним и сознание того, что он их возможно никогда больше не увидит навевало лёгкую грусть. Как бы там ни было, это кусок его жизни, который никак оттуда не выбросишь. За время, проведенное в Мадриде у него не появилось друзей или хотя бы приятелей, просто из соображений безопасности, но к облику, речи, поведению этих добрых и неунывающих в массе своей людей, он привык и чувствовал, что ему будет нехватать их также, как не хватает тех, кто остался в Новосибирске… Однако жизнь шла собственными путями и сентиментальность зачастую плохо подстраивалась к её быстрому и твердому шагу.

К девяти часам Моргунов почувствовал, что опять здорово проголодался и в желудке появляется мерзкое сосущее ощущение. Сегодня нужно быть в прекрасной форме, а нажитый ещё в студенческие времена гастрит мог ей здорово повредить. Выскочив из машины, он быстро зашел в расположенную рядом закусочную, из которой также можно было следить за посольством. Уже вполне настало время Хореву подать сигнал, но Василий Петрович надеялся, что успеет перекусить. Однако звонок, как и следовало ожидать, раздался в самый неподходящий момент, когда он с подносом в руках приближался к окошечку кассы. Все посетители тотчас обернулись в его сторону и Моргунов потянулся за телефонам, умоляя про себя, чтобы в кафе не оказалось соотечественников из близлежащего посольства. Голос на том конце линии был прерывистым, на линию связи то и дело врывались какие-то помехи, но единственная и главнейшая фраза, пароль и сигнал одновременно, он различил отчетливо.

— У нас хорошая погода…

— У нас тоже — торопливо и невнятно ответил Моргунов и прервал связь. Всё. Теперь началось.

Он взглянул на часы, заранее выверяя уговоренные полчаса паузы, за время которой Хорев успеет занять боевую позицию. Василий Петрович расплатился за стоящий на подносе завтрак и сев за крайний столик, подальше от шумной студенческой компании, попытался поесть, хотя звонок, даже подтвердивший, что всё идет прекрасно, напрочь отбил аппетит. Однако вполне возможно, что следующий прием пищи предстоит ему уже на другом континенте, и Моргунов мужественно ковырялся вилкой в салате, не отрывая глаз от часов. 09:14 Где-то далеко на Северо-Востоке, под завязку заправленный и до зубов вооруженный истребитель должен набирать высоту и ложиться на курс — совсем не тот, что определен для него планом полетов… 09:15 Интересно, как будут мыслить те, в посольстве, в Москве? Как пойдет ход их рассуждений? Очевидно, сначала не поверят, посчитав очередным психом. Но проверить информацию они обязаны хотя бы из боязни ответственности… И в зависимости от того, успеют ли они проверить её или нет, зависит реакция на его приход — либо сочтут опасным психом, либо… Либо тем, за кого он и хочет себя выдать. Моргунов не сомневался, что если посольские будут медлить с проверкой его информации, ему удастся убедить их поторопиться, но в любом случае это означает потерю драгоценного времени.

„Будьте же благоразумны, господа!“ — нервно усмехнулся Василий Петрович — „это в наших общих интересах.“

09:29 Моргунов отодвинул тарелку и решительно поднялся. Пора. Телефонная будка находилась метрах в тридцати от кафе и была пуста. Звонить прямо из закусочной было слишком рисковано, как и воспользоваться радиотелефоном. Скорее всего, все звонки, входящие в посольство, записываются на пленку. „Обычная практика в эпоху всемирного терроризма“ — поиронизировал Моргунов. Подходя к телефонной будке он увидел, что прямиком к ней направляется пожилая женщина и ускорил шаг. Терять хотя бы единственную минуту не хотелось. Захлопнув дверь перед носом старухи, он набрал номер культурного атташе, хотя раньше намеревался сделать первый звонок начальнику отдела безопасности. Но номер такового, очевидно по соображениям секретности, не был указан ни в одном справочнике и несколько лишних минут теперь уйдут на то, чтобы атташе сам поставил в известность самого высокого представителя секретных служб в посольстве. Кто это может быть? Второй секретарь, как обычно?

— Отдел культурного атташе, добрый день! — голос секретарши звучал на испанском приятно, хотя и с акцентом.

— Я хотел бы поговорить с вашим шефом. Очень важное дело, касающееся выставки в музее современного искусства — твердо и настойчиво потребовал Моргунов по-русски. Пререкаться с секретаршей в его планы не входило.

— господин Лукин сейчас занят, он сегодня утром вернулся из Москвы и ведет важные переговоры. Вы можете назвать вашу фамилию и вопрос, который хотите обсудить с атташе, тогда я назначу вас на прием.

— Я сам звоню из Москвы, девушка! Речь идет о безопасности выставки! Соедините немедленно, если что случится, вы будете отвечать!

Прием сработал безотказано. Ответственность — страх любого чиновника, особенно если ты молодая секретарша, стараниями дядюшки или любовника устроенная на теплое местечко в приличной европейской стране и, не веря своему счастью, более всего на свете опасающаяся его потерять.

В трубке что-то щелкнуло, несколько секунд слышался непонятный шорох, затем Моргунов услышал длинный гудок.

— Буэнос диас! — голос Лукина звучал несколько настороженно.

— Доброе утро! — Моргунов выговаривал слова четким голосом с металлическими нотками — моё имя Борис Матвеев. Сегодня после закрытия я заберу с выставки в музее десять полотен и вы поможете мне в этом. Если станете создавать проблемы, то будет уничтожен сегодняшний рейс „САС-3314“ Стокгольм-Токио. Истребитель, которым управляет человек, исполняющий мои приказы уже висит у него на хвосте…

— Постойте, постойте… — пытался вставить слово Лукин, но Моргунов не позволил себя перебить, он давно готовился к этому разговору и твердо знал, что должен сказать и даже каким тоном. Василий Петрович нарочито изъяснялся в повелительном, а не сослагательном наклонении, важный и действенный психологический прием, дабы у собеседника не возникло и мысли о несерьезности его намерений.

— Никакой слежки быть не должно. Когда я буду в безопасности, мой человек даст сигнал и истребитель уйдет. На проверку и осмысление этой информации — Василий Петрович невольно усмехнулся — я даю вам полчаса. Свяжитесь с вашим гэбистом, базой ПВО в Волхове и оповестите Москву. Через полчаса я лично приду к вам в посольство и мы поедем забирать картины. Всё понятно?

Моргунов понимал, что так сразу никто ему картины не выдаст, они будут пытаться организовать контригру, тянуть время. Это было ясно, но он хорошо подготовился к такому разговору и аргументы у него были неопровержимые. Через шесть с половиной, максимум семь часов он должен сидеть в своем самолете. До той поры можно и поиграть…

— Но… — попытался возразить Лукин, однако Василий Петрович продолжал:

— Местные власти и полицию не оповещать, иначе триста человек лишатся жизни. Вы поняли?

— Да как вы можете! — его собеседник обрел, наконец, дар речи.

— До встречи через полчаса — внимания на реплики атташе он не обращал — и не поленитесь проверить мою информацию — Моргунов положил трубку и быстрым шагом направился в машину, пока за территорией вокруг посольства не начали следить.

г. Волхов, аэродром ПВО, 12:02

Оба двигателя перехватчика плавно работали на холостом ходу, постепенно прогреваясь до рабочей температуры. Хорев выпустил и вновь убрал, проверяя, закрылки, покачал штурвал, контролируя работу руля. Механик сделал отмашку рукой — порядок.

Хорев бросил наружу взгляд сквозь стекло фонаря. Механик уже повернулся к нему спиной и неспешно удалялся, снимая на ходу наушники. Майор ещё раз посмотрел на приборы.

— Я Волга, прошу подтверждения на взлет, прием.

— Волга, разрешение на взлет подтверждаю, прием.

Хорев отпустил тормоз и многотонная машина, слегка подрагивая серебристыми крыльями как встревоженный лебедь, неспешно покатилась по рулежной дорожке. Сделав несколько плавных поворотов, перехватчик замер у начала взлетной полосы. Пилоту она сейчас казалось ровной серой лентой, уходящей к горизонту и теряющейся где-то вдали. Майор чуть передвинул один из бесчисленных селекторов и свист работающих двигателей стал на порядок выше. Старт.

— Я Волга, прошел точку возврата.

— Волга, вас понял.

Через несколько секунд, сотрясая ревом окрестности и оставляя за собой темный след из смеси выхлопных газов и раскаленного воздуха, СУ-27 почти отвесно ушел в небо. Спустя ещё мгновения самолет набрал высоту шесть тысяч метров и лег на предусмотренный планом полетов курс.

— Я Волга, высота шесть, курс 3-2-0, прием.

— Волга, продолжайте двигаться курсом 3-2-0, прием.

— Я Волга, вас понял.

Первые пять минут заданного ему маршрута курс майора совпадал с тем, который он составил себе сам и о котором ничего не ведал руководитель полетов, поддерживающий с ним связь на КП. Хорев знал, что из всего их полка только его машина находится в воздухе и это создавало подсознательное ощущение своеобразного простора. Воздушное пространство здесь было хорошо ему знакомо и находилось в зоне пограничной ответственности его части, а значит иных военных самолетов в радиусе ста километров быть не должно. Локатор дальнего обнаружения эту уверенность подтверждал. Майор окинул привычным взглядом доску приборов и взглянул на часы. Ещё две с половиной минуты ему лететь заданным курсом, а там… В голове пилота давно созрел собственный подробный план действий, в который он не посвятил даже Матвеева, рассудив, что гражданскому человеку знать это нет никакой пользы и интереса. Сейчас курс его лежал на юг, а совсем скоро он направится на восток… Небо под ним было безоблачным и лежащая далеко внизу земля была покрыта крупными квадратами полей и блестящими зеркалами озер. Далеко на юго-западе клубились серо-белые кучевые облака, становясь ещё более контрастными от оттеняющего их солнца. Двигатели шумели привычно и надежно, поддерживая скорость 1,5М. Когда до изменения маршрута осталось десять секунд, майор начал отсчитывать время про себя. „9, 8, 7, 6….“ Произнеся „один!“, Хорев выжал до упора левую педаль, завалил машину на бок и направил её в крутое пике, переходящее в отвесный штопор. Многократная перегрузка вжала его тело в спинку сиденья, в глазах, почти лишившихся кровообращения, враз потемнело. Не предусмотренный уставом радиотелефон, на котором поверх комбинезона лежал привязной ремень, больно вжался в ребра. На экранах радаров наземного слежения такое движение могло восприниматься только как катастрофа, падение и Хорев, крепко сжимая в руке штурвал, бесстрастно представил себе переполох в диспетчерской на аэродроме. Как ответ на его мысли, радиосвязь зашуршала и в наушниках раздался взволнованный голос руководителя полетов:

— Волга, как слышите меня?

Майор, усмехнувшись и плотнее сжав губы, промолчал, но связь не прерывалась.

— Волга, отзовитесь, что у вас стряслось?

Хорев внимательно следил за преближающейся и угрожающе раскрывающей свои объятия землей, поглядывая иногда для контроля на датчик высоты. Хороший пилот всегда комбинирует свой опыт и интуицию с показаниями установленной на самолете электроники, потому что в лукавом и коварном небе поодиночке недостаточно ни одного, ни другого. Ещё с самых первых своих полетов в училище его не оставляло ощущение, что Вселенная недолюбливает летающих людей, считая что они незаконно присвоили себе это право, рассматривая их как вызов, брошенный природе. И природа мстила, не прощая ошибок. Поэтому каждый полет был для Хорева самоутверждением, победой над своими страхами и силой земного притяжения.

— Волга, ответьте земле, ответьте земле, прием!

Хорев пока молчал. На высоте примерно тысячи метров он уменьшил угол падения, не прекратив снижения. Однообразная и невыразительная при взгляде с большой высоты земля, открывалась теперь хорошо различимыми дорогами, домами и движущимися разноцветными автомобилями.

— Волга, слышите меня, прием!

Майор нажал кнопку радиосвязи. Первая мысль, которая может прийти тем, внизу, это, конечно, технические проблемы, которые могли у него возникнуть. Поэтому совсем неплохо выиграть ещё немного времени и поддержать их в этом заблуждении.

— Я Волга, проблемы с двигателями. Правый выдает тридцать процентов тяги, левый едва двадцать! — выдавил он из себя срывающимся голосом и подумал, что при соответствующем образовании из него мог бы получиться неплохой актер — пытаюсь удержать машину и вернуть её на обратный курс!

— Волга, при такой тяге вам это не удастся! Разрешаю вам последнюю попытку поднять обороты, если не получится, приказываю катапультироваться!

„Ну с этим мы ещё подождем“ — с насмешкой подумал про себя майор, вслух же ответил:

— Я Волга, вас понял.

Через несколько секунд нарочито спокойный голос руководителя полетов опять зазвучал в наушниках:

— Волга, по данным наших средств наблюдения, вы идете на высоте шестьсот метров и продолжаете снижаться! Так мы скоро потеряем вас из виду. Электрооборудование и приборы функционируют?

Майор промолчал, сосредоточившись на управлении.

— Волга, ваша высота пятьсот, приказываю катапультироваться!

— Я Волга, вас понял.

Итак, скоро они потеряют его из виду, что и необходимо. Хорев облегченно вздохнул и позволил истребителю спуститься до высоты двести метров. Вот теперь они его точно потеряли, полагая, очевидно, что самолет разбился, а он катапультировался. Пока вышлют поисковые группы, оповестят власти в регионе, его давно уже здесь не будет. Остатки былого волнения окончательно исчезли, несмотря на драматичность ситуации. В конце-концов он был сейчас за работой, единственной, к которой имел призвание и которую мог делать хорошо.

СУ-27 летел сейчас на высоте двести пятьдесят метров со скоростью чуть ниже 1000 км/ч. Всё живое, что находилось непосредственно под ним внизу должно было падать на землю от нестерпимого грохота, врывающегося в уши. Но местность вокруг была почти пустынна, сейчас он летел строго на север и с каждым пройденным километром всё менее обжитой казалась отчетливо различимая земля внизу. Необработанные поля, редкие березовые перелески, мелкие пруды… Эта картина мелькала перед ним, как будто свихнувшийся киноаппарат прокручивал пленку с многократной скоростью. Время такого полета должно было составить пятнадцать минут, этого вполне достаточно для того, чтобы когда он снова наберет высоту, наземные станции слежения не смогли идентифицировать новую точку на экранах своих локаторов. Точнее, две точки рядом… Кроме того, истребитель на такой низкой высоте, при значительном сопротивлении воздуха, расходует невероятное количество драгоценного топлива и удовольствие бреющего полета не должно продолжаться долго.

Диспетчерский пункт попытался ещё несколько раз выйти на связь, но не получив ответа, замолчал окончательно. Это могло означать только одно — роль свою он сыграл великолепно и на аэродроме уверены, что вылет потерпел катастрофу. Нажатием кнопки Хорев выключил радиосвязь, ещё какое-то время она не понадобится. Он расстегнул воротник комбинезона, облегчая доступ к телефону во внутреннем кармане и ладонью свободной, левой руки вытер вспотевшую шею. „Ну вот и случилось“ — сказал он сам себе — „и ничего особенного, работа как работа.“ Мысль о необратимости происходящего радовала его не меньше, чем ранее и Хорев даже сам этому немного удивился. В конечном итоге, сейчас он потерял всё, на чем долгие годы базировалась его жизнь — воинскую присягу, службу, друзей, Родину, очень может быть даже саму жизнь. Но ни малейшего сожаления не было. Он хотел всё начать заново и даже если новое начало означало смерть, он бы всё равно не стал возвращать самолет на прежний курс. Всё, что ни делается, делается к лучшему.

Время бреющего полета подходило к концу и Хорев вновь сосредоточился на пилотировании. В такие моменты никакие посторонние мысли его голову не тревожили и свою профессию он любил в том числе и за это. Пора было искать драгоценный объект, источник его нынешней безопасности и последующего благосостояния. Майор включил излучающую антенну вертикального локатора и отчетливо увидел светящуюся точку на дисплее. Да, эта была цель, двигавшаяся своим обычным, многократно проторенным маршрутом. Не меняя высоты, Хорев скорректировал направление полета и через две минуты оказался прямо под „Боингом“, двигавшегося в восточном направлении на высоте десять тысяч метров. со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час, как свидетельствовали об этом датчики истребителя. Другого воздушного движения в обозримом с помощью локаторов пространстве не было. Майор опять посмотрел на часы. 12:28. Пора начинать. Лёгким движением штурвала он аккуратно приподнял нос своей машины и включил форсаж. Рев двигателей достиг уровня, не имеющего аналогов на земле и серебристый истребитель почти отвесно взмыл вверх. Опять навалилась перегрузка, но Хорев опытной рукой четко выдерживал направление полета, чтобы пристроиться за „Боингом“ незаметно для его экипажа. Быстро достигнув нужной высоты, майор огляделся, ещё ощущая давящую тяжесть в висках. Громадный „Джумбо-Джет“ шел в семиста метрах впереди его, оставляя широкий инверсионный след за каждой из своих четырех турбин. Курс прежний, ведет себя спокойно. Хорев, пока не приближаясь, настроил свою радиостанцию на частоту „Боинга“ и прислушался. Ничего, всё спокойно, его явно не заметили. „Скоро начнется“ — подумал майор и опять подключился к связи с аэродромом. Затем увеличил обороты и приблизился к „Боингу“ на расстояние пятисот метров. Включить локатор ракетного наведения, снять с предохранителя гашетку бортового оружия и твердо поймать лайнер в перекрестье электронного прицела было делом нескольких секунд. Указатель уровня топлива гарантировал ещё как минимум восемь часов безмятежного полета. Хорев поудобнее устроился в кресле и приготовился к испытанию терпения. „Возможно именно этого момента я ожидал всю свою жизнь. Подожду и ещё чуток“ — сказал он себе и немного ослабил хватку на штурвале.

Купаясь в лучах высоко сияющего солнца, пронзающих безоблачное небо, „Боинг-747“ упорно продолжал свой путь на восток. Люди на его борту ели, спали, пили бесплатное виски, читали газеты и уж совершенно точно абсолютно все строили свои последующие планы на земле. То, что их воплощение не гарантированно никому, не знал никто, в том числе и экипаж.

г. Волхов, аэродром ПВО, 12:30

Дежурный по части капитан Долбиков, аккуратно постучавшись, вошел в кабинет командира полка. Точнее, полковник Шульгин был всего лишь и.о. командира полка и это делало миссию капитана весьма щекотливой. По стажу службы и демонстрируемым способностям полковник на эту должность не тянул и перспектива его утверждения на посту была очень туманной. Именно поэтому на любое ЧП Шульгин бы отреагировал крайне нервно и капитан это знал. Полковник оторвал тяжелый взгляд от бумаг, обильно заваливавших его стол и настороженно-вопросительно взглянул на Долбикова. Неожиданное появление дежурного по части ничего хорошего совершенно определенно не предвещало, весь вопрос заключался в степени предстоящих неприятностей.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться! — вытянулся капитан.

— Обращайтесь — обронил Шульгин, вновь погрузившись в бумаги.

— Отдел радиоперехвата службы охрана аэродрома засек и записал на режимной территории несанкционированные радиопереговоры.

— Что ещё за переговоры, капитан?

— Некодированные переговоры на частоте зарубежной спутниковой телефонной сети.

— Это эти трубки, что ли? — полковник сделал неопределенный жест рукой.

Капитан смущенно откашлялся. Подход Шульгина к техническим тонкостям его несколько коробил. В отличии от полковника, Долбиков был не канцелярской крысой из бывших политруков, а боевым пилотом.

— Можно сказать и так, товарищ полковник.

— Ну и о чем там они говорили, коли некодированные были переговоры?

— Обменялись короткими фразами о хорошей погоде.

— И это всё? — на сердце у полковника заметно отлегло.

— Так точно — немного повысил голос Долбиков. Трусость и некомпетентность полковника его всё больше раздражала — но это мог быть условный сигнал и кроме того…

— Что? — быстро переспросил Шульгин.

— Никто из нашего летного состава или наземного персонала, военного или гражданского, не имеет права пользоваться на территории части такой коммуникацией или даже проносить с собой подобные устройства. Все переговоры, даже внутренние ведутся у нас по шифрованной спецсвязи — капитану очень хотелось назвать этому служаке статью устава, в которой всё ясно сказано, но промолчал.

— Это значит — полковник оторвал свою внушительную фигуру от кресла и встал, облокотившись на стол — что кто-то из служащих аэродрома нарушил устав внутренней службы! — грозно произрек он утверждающем тоном.

— В лучшем случае так. В худшем — мы имеем дело с вражеской активностью.

— Ну не преувеличивайте, капитан — такой оборот разговора был не по душе Шульгину.

— Прикажете подключить спецчасть? — пропустив это замечание мимо ушей осведомился Долбиков.

Пустить в дело спецчасть означало блокировать аэродром, не допуская никому не войти, не выйти, организовать тотальный досмотр всей территории части и личный обыск личного состава, за исключением самого полковника. Последствие у этих мер могло быть только одно — огласка и инспекция со стороны штаба округа. Честолюбивые планы полковника этот инцидент скашивал под корень. Ещё бы, такое ЧП на территории вверенной ему части! Может, всё дело выеденного яйца не стоит, но его высокопоставленные недоброжелатели наверняка раздуют из этого целую шпионскую историю!

— Отставить подключать спецчасть! Слишком много шума из-за ничего! Наверняка кто-нибудь из нижних чинов притащил ради забавы себе игрушку! — голос полковника сотрясал низкие своды кабинета.

— Тогда какие меры прикажете принять?

— Установите на проходной посты — Шульгин сел, чтобы слегка отдышаться — и металлоискателями проверите всех, покидающих часть. Без исключения! Это не должно слишком броситься в глаза — невольно вырвалось у него.

Капитан едва мог скрыть ироничную усмешку. Он служил в этом авиаполку ещё до того, как в нем появился Шульгин и мотивы поведения полковника секретом для него не являлись.

— Слушаюсь! — щёлкнул каблуками Долбиков.

— И вот что ещё — потрепанным платком Шульгин вытер взопревший лоб — сами держите язык за зубами и распорядитесь о том же в отделе радиоперехвата. Это приказ.

— Слушаюсь! — повторил капитан — разрешите идти?

— Идите.

Когда дверь за капитаном захлопнулась, Шульгин позволил себе вслух тяжело вздохнуть. Ну что за скотская работа, когда от каждой мелочи трясешся как осиновый лист! То ли дело раньше были времена! Всё имел и ни за что не отвечал. А теперь вот крутись…

Мадрид, российское посольство, 09:45

Когда побледневший Анатолий Юрьевич Лукин выскочил из своего кабинета, его секретарша едва не вскрикнула от неожиданности. Если выражение „на человеке лица нет“ сопоставить с реальной жизнью, так сказать, приложить к натуре, то именно такой вид имел сейчас культурный атташе. Едва положив трубку после этого безумного звонка он было схватился за телефон внутренней связи, дабы позвонить 2 секретарю посольства, но даже самая невинная перспектива быть подслушанным собственной секретаршей его остановила. Нет, так дело не пойдет. Столь взрывоопасная информация подлежит только непосредственному обсуждению с компетентными лицами. И самым компетентным из них естественно был Казанцев. Лукин без стука ворвался в его кабинет, когда тот читал только что принесенную ему из шифровального отдела телеграмму с Лубянки. По инструкции никто в этот момент не имел права находиться с ним в одном помещении во имя соблюдения секретности и ошарашенный Казанцев вскочил с места, заталкивая шифровку в карман. Возмущению его не было предела.

— Ну что же Вы, Анатолий Юрьич, врываетесь как татарин, без приглашения? — Казанцеву хотелось выразится покрепче, но всеобщее уважение, которым пользовался в посольстве Лукин и его растерянный вид удержали 2 секретаря от этого.

— Мне, мне… — культурному атташе явно не хватало воздуха и он задыхался — звонил сейчас какой-то сумашедший — наконец он немного взял себя в руки и выдавил из себя связную фразу.

— Так — тон Казанцева сразу стал на порядок серьезнее, сработал профессиональный инстинкт на опасность, которую он вдруг почувствовал — подробнее пожалуйста, Анатолий Юрьич.

— Ну точно, натуральный псих — тряхнул взлохмаченной головой Лукин — иначе не скажешь!

— Я бы хотел поточнее знать причину вашего волнения — уже совсем мягко сказал Казанцев, указывая собеседнику на кожаное кресло рядом со своим столом.

— В общем так — Лукин сел и поправил на носу съехавшие очки — я говорил сейчас по телефону с каким-то — он секунду помедлил, подбирая слово — идиотом, который заявил, что хочет получить с выставке во дворце десять экспонатов на свой выбор.

— А чем же он грозил, если их не получит? — Казанцев сам продвинул разговор на шаг вперед, понимая, что столь оригинальная просьба должна сопровождаться солидными аргументами.

— Самолет какой-то иностранный взорвать грозился!

Ну да. Конечно. Взрывать самолеты в последнее время стало крайне модно. Только обычно в качестве выкупа требовали банальные деньги, оплата же произведениями искусства есть нечто новенькое. И эта новизна Казанцева как-то нехорошо настораживала.

— И каким же образом ваш собеседник намеревается получить картины?

— Вот! — Лукин торжествующе возвел к небу указательный палец — вы сейчас сами убедитесь, что он сумашедший! Этот — Анатолий Юрьевич заглянул в листочек, на котором он пометил основные пункты разговора — Борис Матвеев сказал, что через полчаса сам придет и мы поедем забирать картины вместе — Лукин сделал ударение на последнем слове, что должно было подчеркнуть особую наглость шантажиста.

Это было уже серьезно и Казанцев задумался. Человек, которому нечего предоставить для торга не заявится просто так забирать картины, потому что вместо выставочного зала окажется сразу в тюрьме. Значит, проблема много сложнее, чем он предполагал изначально.

— Так чем этот… Борис вас всё-таки шантажировал, расскажите всё подробно! — тоном, не терпящим возражений потребовал Казанцев.

— А вот! — взволнованный Лукин вновь заглянул в свой листочек- он сказал, что какой-то летчик собьет самолет, летящий рейсом „САС 3314“ из Стокгольма в Токио. Требует, чтобы мы связались с Москвой, с базой ПВО в Волхове и они эту информацию подтвердят. Ещё чтобы мы не организовывали за ним слежку и не оповещали испанские власти. Сказал что всё очень серьезно — Лукин оторвал взгляд от бумажки и вопросительно взглянул на собеседника.

— Да уж…

Несмотря на всю невероятность услышанного, давно выработанным чутьем Казанцев чувствовал, что за этим стоит что-то очень реальное и страшное. Иначе поведение террористов было бы лишено любой логики, а как раз в логике таким людям обычно не откажешь.

— Ну так что? Позвоним в полицию? — превал его размышления Лукин.

— Ах, что вы, Анатолий Юрьич — попытался успокаивающе улыбнуться Казанцев — нас ведь человек по-хорошему просил не оповещать полицию. Мы и не будем. Пусть приходит, побеседуем. Я только прошу вас — он строго взглянул на Лукина — никому об этом пока не говорить. Лучше идите ко входу и встречайте нашего гостя, уже почти время.

— Но как же…

— Анатолий Юрьич, — Казанцев смотрел на Лукина строго и жестко — а вы задумывались над тем, что это может оказаться правдой?

— Нет… — растерянно ответил культурный атташе.

— А мы в своей работе должны исходить именно из этого. Впрочем — Казанцев криво улыбнулся — правду мы скоро узнаем. Так что ведите сюда этого любителя искусства!

Когда Лукин вышел, мотая своей седой головой и что-то бормоча себе под нос, Сергей Иванович продготовил к записи замаскированный магнитофон и видеокамеру, отпустил секретаршу и в задумчивости взялся за телефон секретной связи. Пользоваться им он имел право только в экстренных случаях, являлся ли нынешний таковым? Если он в своих самых худших предположениях прав, то да, несомненно. А если нет? Если это всего лишь очередной псих, невинный пациент сумашедшего дома, отпущенный на недельку погулять и решивший так пошутить? Всё ФСБ будет тогда смеяться поднятому им переполоху и на пенсию он уйдет как комический персонаж со сцены, под гогот зрительного зала. Выяснить же ситуацию на авиабазе в Волхове можно только через Москву…

Ещё минуту Казанцев размышлял. Обычно все преступления совершаются по какой-то определенной схеме, как бы не исхитрялись злоумышленники. Эти схемы, подробно классифицированные были прекрасно известны сотрудникам компетентных органов и весьма облегчали раскручивание кризисной ситуации. Очень часто являлось возможным даже предугадать следующий шаг преступников и расставить эффективную ловушку. Но несмотря на солидный служебный стаж, ничего подобного ему не припоминалось. Это явно что-то новенькое, практически невероятное… В реальность такого инцидента верилось с трудом, но Сергей Иванович был профессионалом и умел подчинять свои эмоции четкой тактике борьбы. На борту самолета сотни людей и любая угроза их безопасности должна приниматься всерьез. В чрезвычайных ситуациях он имеет право не информировать даже посла.

Решительным движением Казанцев снял телефонную трубку.

Москва, Ясенево, Центр Оперативной Связи СВР РФ, 13:07

В тихих и уютных, облицованных деревянными панелями и устланных красными ковровыми дорожками коридорах Службы Внешней Разведки в Ясенево, бывшем Первом Главном Управлении КГБ СССР, царила обычная, внушающая почтение тишина. За последние годы внутри этих кабинетов изменилось многое и в первую очередь занимающие их люди. А новые хозяева привносили с собой не только новые порядки, но и новые портреты, мебель, письменные приборы и кофейные чашки. Коридоры Ясенево оставались в этом смысле хранителями былых традиций, напоминанием о лучшых днях Великой Империи. Может быть именно эта ностальгичность отделки равно импонировала в душе всем руководителям организации, чьим офисом и является Ясенево. По крайней мере при всем различии этих часто меняющихся руководителей ни один из них ничего не поменял в господствующем здесь десятилетиями убранстве.

В конце одного из таких коридоров, на третьем этаже имелась дверь, за которой располагался Центр Оперативной Связи, глаза и уши организации, откуда рассылались приказы и куда приходила информация изо всех уголков планеты. Естественно, все входящие и исходящие сообщения были шифрованными и это средоточие секретности перемены последних лет коснулись в наименьшей степени, в конце-концов, любая власть всегда нуждается в объективной и исчерпывающей информации, поэтому на связи не экономит. Объективность и полнота данных всегда прямо пропорциональна их секретности и всё здесь было подчинено этому неоспоримому правилу. Даже большевики, первая и единственная власть, громогласно отказавшаяся в 1918 году от тайной дипломатии, проделали это только на словах, что же касается дела, то достигли в оной дипломатии умопомрачительных, невиданных ранее успехов. И поэтому спутниковые антенны на подмосковных холмах и в конце 90-х годов всё также неутомимо вращались в поисках электронных сигналов, и пуленепробиваемые стекла на окнах ЦОСа по-прежнему были оснащены устройствами, передающими на стекло виброколебания, парализующие даже самые совершенные лазерные подслушивающие устройства.

Весь мир, чья огромная, расцвеченная яркими лампочками карта с указаниями часовых поясов, располагалась на стене помещения, был поделен на десятки зон ответственности, за каждой из которых следила отдельная группа операторов. Вся мыслимая и немыслимая информация, которая могла иметь решающее значение для страны или выглядела подобным образом, стекалась сюда, анализировалась, помечалась по степени важности и передавалась дальше, в последующую обработку или небытие. В случаях чрезвычайных сигнал шел к высокопоставленному работнику Организации, который был наделен ответственностью принимать решения, совершенно особым правом, поскольку от любого принятого здесь решения могла в немалой степени зависить судьба всего мира. Эта схема реагирования настолько успешно функционировала десятилетиями, что даже все бурные вихри последних лет обошли её стороной.

Чисто разведывательная информация проходила по другим каналам, а помещение на третьем этаже являлось, таким образом, своеобразным кризисным барометром для страны.

В ЦОСе шел обычный, переполненный электронными шумами и движением людей, рабочий день.

Звонок, раздавшийся в секторе Юго-Западной Европы был неожиданным. Этот пост считался привелегированным среди операторов, ибо в таком относительно тихом уголке, ЧП, имеющие значение для Великой Империи, являлись сами чрезвычайными проишествиями и дежурство в этом секторе почти всегда обходилось без сюрпризов. Однако Љ516, в чьей зоне ответственности находился сейчас этот сектор, был хорошо тренирован на любые неожиданности. Человек без имени, как и все его коллеги, в гражданской одежде без знаков различия — индивидуальность личности в ЦОСе не поощрялась. Он снял трубку, одновременно услышав щелчок включающегося записывающего устройства и коротко представился:

— Номер 516.

— Бета 4091 — назвал Казанцев свой шифр.

Оператор ничего не ответил, проверяя названный код. Номер в этом последнем означал регион, из которого шло сообщение, а буква греческого алфавита — должность звонившего. Посредством стоящего рядом с ним компьютера возможно было идентифицировать любой код. Коды эти, будучи секретными, но не обладая высшей степенью секретности, менялись довольно часто, но не после каждого использования. Примерно раз в неделю, вне зависимости от того, был ли использован код и сколько раз, вместе с диппочтой приходил новый. Диппочта была не самой оперативной, но самой надежной связью для этих целей, противник не имел возможности перлюстрировать такую корреспонденцию, а если всё-же как-то до неё добирался, то не мог проделать это незаметно. Все электрические сигналы, в которые преобразовывается человеческий голос при любых телефонных переговорах, здесь, на одном конце линии поступали в шифровальный прибор, придающий им бессмысленные вариации, и на другом коце линии, проходя через дешифратор, вновь обретали свою нормальную последовательность. Поскольку каждый шифровальный прибор одновременно являлся и дешифратором, то связь кодировалась на обоих концах и обычный, на первый взгляд разговор, на самом деле представлял из себя глубоко законспирированную систему связи.

— Слушаю вас — вновь подал голос оператор, найдя в компьютере шифр и удостоверившись в его достоверности.

— У нас ЧП — Казанцев излагал информацию быстро и сжато, как и требовал того дефицит времени и правила пользования оперативной связью — Шантажист, назвавший себя Борис Матвеев, угрожает с помощью своих сообщников сбить рейс „САС 3314“, находящийся сейчас в воздухе. В качестве выкупа требует передачи ему части произведений искусства, находящихся сейчас на выставке в Мадриде…

Оператор не дал договорить Казанцеву. Он был отнюдь не новичком в своем деле и понял, что по классификации опасности информация получает гриф 1а и передается на самый верх. Неясной была степень достоверности этой информации, для того, чтобы действительно быть туда переданной.

— Насколько серьезно вы сами воспринимаете реальность этой угрозы?

— Судя по тому, что шантажист угрожает рейсу, уже находящемуся в полете и через несколько минут лично явится в посольство для прямых переговоров, очень высоко — Сергей Иванович успел за прошедшие минуты поверхностно проанализировать ситуацию и понял, что для её успешного разрешения понадобится вмешательство высшего руководства Организации. Поэтому, произнося последнюю фразу, он постарался, чтобы ни единая нотка в его голосе не вызывала сомнения.

Оператор нажал клавишу отключающую микрофон и одновременно ещё одну, далеко отстоящую от остальных красную кнопку на своем письменном столе.

— Вызываю „Соловья“ — произнес он, наклонившись к закрепленному рядом переговорному устройству.

В трубке раздался зуммер, означавший, что линия свободна. Ещё через мгновение связь была установлена.

— Да? — раздался голос, казавшийся очень далеким и слабым.

— Номер 516. ЧП в секторе 4091. Классификация опасности 1а, достоверности 1а. Бета на связи. Прикажете соеденить?

— Да — с ощутимой неохотой согласился голос.

— Связываю вас с „Соловьем“ — сказал оператор и нажатием кнопки соединил обоих абонентов.

Казанцев перевел дух, одновременно с облегчением и беспокойством. Чем на более высокое лицо выходишь, тем большую ответственность на себя берешь, а кодовое имя „Соловей“ на этой неделе принадлежало председателю ФСБ.

Бронированный лимузин Председателя несся по Можайскому шоссе, на высокой скорости удаляясь от Москвы. Две машины вооруженного экскорта, одна впереди, другая сзади, сопровождали его на этом пути с включенными сиренами и синими маячками, заставляя попутный и встречный транспорт испуганно прижиматься к обочинам. Собственно, никакой спешки не было, Председатель ехал всего-навсего на свою загородную дачу, однако его пост позволял ему эту маленькую роскошь и он с удовольствием ею пользовался. Другим отличительным знаком его служебного положения был сам автомобиль, черный правительственный ЗИЛ времен Великой Империи. Машина была не самой новой, производство их было вот уже пару лет как приостановлено, но это лишь добавляло престижности, подчеркивая его уникальное место в правящей иерархии, место человека, который знает больше других даже в своем кругу. Так вот пусть эти другие ездят на новомодных „Мерседесах“ как мелкие мафиозные боссы, ему более по вкусу черный символ былого могущества и внушаемого страха.

Резко зазвонивший телефон, один из четырех, аккуратно пристроенных в автомобиле аппаратов, нисколько не удивил и не взволновал его. На таком посту приходится лично вести десятки телефонных переговоров в сутки, причем все они наиважнейшие, ибо именно он высшая и последняя ступенька в иерархии всей Организации, все проходящие к нему звонки тщательно отфильтровываются уполномоченными на это людьми. И всё же… Телефон сопровождал его жизнь повсюду, будь то массивный аппарат в стиле начала века или самый современный „хэнди“ и, не стесняясь, звонил в любое время суток.

Когда звонивший представился ему оператором ЦОСа, какое-то нехорошее предчуствие шевельнулось в душе председателя, но было оно ещё слишком призрачным, чтобы принимать его всерьез. Однако характеристика ЧП, данная ему номером 516 звучала уже очень настораживающе. В ЦОСе работали люди, которые были приучены брать на себя ответственность, а это невозможно без высочайшего профессионализма.

Председатель позволил оператору соединить себя с „Бетой“ и бросил в трубку короткое „Да“, ожидая доклада. Его пост подразумевал тратить гораздо больше времени, выслушивая кого-то, чем говорить самому, и такое положение вещей вполне Председателя устраивало.

— „Соловей“, докладывает Бета 4091 — начал Казанцев немного срывающимся голосом. Связь с самым верхом он получил удивительно быстро, но всё-же опасался, что в любой момент может появиться Лукин, сопровождавший шантажиста, а Москва ещё не будет информирована и он сам не успеет получить исчерпывающие инструкции. Впрочем, 2 секретарь посольства мог хорошо предположить, что ему скажет Москва, да и сам он много лучше тамошних канцелярских крыс и политиканов знал какие действия в первую очередь предпринять, но ведь дело-то было не в этом! Москва должна проверить серьезность угрозы, а от этого будут зависить его конкретные действия. Однако это только часть проблемы, своим внутренним чутьем Казанцев ощущал, что дело более чем серьезно и правдоподобно и уже настроился в предстоящей игре исходить именно из этого. Но звонок наверх был его страховкой, разделением громадной ответственности за жизни людей с далеким, никогда не виденным воочию начальством. Ему нужна была санкция сверху на те действия, которые он собирался предпринять и это легитимизирует любую ошибку, которую он может совершить, а от ошибок не застрахован никто. Без этой санкции он бы не пошевелил и пальцем, и если бы данные сверху указания полностью противоречили его собственной оценке ситуации, Казанцев конечно попытался бы возразить, но всегда считал, что всё равно бы последовал любым, пусть самым безумным приказам сверху. Казанцев давал присягу и был военнослужащим, а в армии приказы не обсуждаются, а выполняются, и это первая и главная ценимая там добродетель.

— Шантажист, назвавшийся Борисом Матвеевым — начав доклад, Казанцев почувствовал себя несколько спокойнее — угрожает с помощью сообщника, пилотирующего истребитель, сбить проходящий сейчас рейс „САС 3314“ Стокгольм-Токио. Истребитель должен взлететь с военного аэродрома в Волхове и, очевидно, находится уже в воздухе. Угрозу я воспринимаю серьезно, потому что Матвеев сам сейчас явится в посольство для переговоров. В качестве выкупа он требует часть картин с российской выставки импрессионистов, проходящей сейчас в Мадриде. Оповещать испанские власти он запретил. Иные подробности мне ещё не известны. Я прошу Вас проверить эту информацию и поставить нас в известность, чтобы знать, на какие меры мы должны пойти.

Несколько секунд Председатель молчал, осмысляя услышанное. „Та-ак, ситуация…“ — пронеслось у него в голове. Ни о чем подобном слышать ему ещё не приходилось. За долгие годы работы в Организации он был информирован о множестве самых разнообразных случаев, притягивающих внимание спецлужб, но это был совершенно неожиданный ход. Мадридский шантажист занимал его мало, то, что на свете есть множество психов с криминальным уклоном, Председатель понял уже очень давно. Но неужели человек имеющий отношение к армии, иначе говоря, военный летчик, мог пойти на сговор с международными террористами? Верить в подобное отчего-то не хотелось, хотя здравый смысл подсказывал, что ничего невозможного в этом нет. При нынешнем состоянии вооруженных сил… Докладные записки об антиправительственных настроениях в армии ложились ему на стол уже добрых два года и в последнее время всё чаще и чаще. А чего можно ожидать, если даже офицеры в отдаленных гарнизонах не получают регулярно пищевой паёк, а наличных денег армия не видела многие месяцы? А война в Чечне, добившая её престиж? Рабочие хоть могут бастовать и выходить на демонстрации. Армия — это вооруженные и организованные люди, и если они выходят на демонстрацию, то сие называется путч. Задачей Председателя являлось не дать подобным путчам состояться, но что он мог сделать своими оперативными мерами, если политика правительства вгоняла в нищету и безысходность десятки миллионов людей? „Вот, довели страну реформаторы херовы — с яростью подумал он — скоро вмажут вам по Кремлю ядерной ракетой, люди только рады будут!“ Сам Председатель был плоть от плоти и кровь от крови часть этой системы, но он всегда предпочитал жить сам и давать жить другим, насколько вторая часть сего постулата не противоречила первой. Он считал избыточным и неблагоразумным хватать в безмерной жадности всё, что плохо лежит, руководствуясь классическим „После нас хоть потоп“. А нынешние правители поступали именно так и огромная информация, которой располагал Председатель подтверждала это полностью и лежала тяжким бременем на его совести.

„И всё же… Неужели кто-то мог решиться?“ — он попробовал представить себе дальнейшие действия летчика, но ничего путного пока не приходило ему в голову. Говорить обо всем этом своему собеседнику он не мог, да и не хотел. Все эмоции принадлежали только ему самому, а окружающие люди ожидали от него, как правило, только приказов и распоряжений. И этот, как его, Бета 4091 исключением не является.

— Вашу информацию мы сейчас проверим — начал Председатель — но если она окажется достоверной, то вы должны понимать, что мы не можем идти на уступки шантажистам — чутье Председателя было выработано на той же работе, что и у Казанцева, но в качестве окончательного решения подсказывало ему противоположные вещи.

— Речь идет о сотнях человеческих жизней — не выражая своих эмоций заметил Казанцев.

— Это я знаю не хуже вас — оборвал его Председатель — но эти картины есть национальное достояние, я слышал о мадридской выставке…

— Каковы будут ваши распоряжения? — 2 секретарь вернул разговор к делу.

— Сейчас мы проверим информацию и сообщим вам результат. Если она подвердится, вы должны будете на месте найти пути обезвредить террориста. Повлиять на него психологически, или… как угодно, в общем.

— Я думаю, что люди, пошедшие на такой шаг хорошо к нему подготовились и психологическим давлением их не проймешь. К тому же — Казанцев осторожно коснулся темы, внушавшей ему наибольшее беспокойство — исходя из такой территориальной разбросанности их теракта, разные части операции, однажды начавшись, могут в дальнейшем идти независимо друг от друга.

Председатель понимал к чему клонит его собеседник и чтобы всё расставить на свои места в этом разговоре, сказал правду, говорить которую в общем-то не имел никакого права:

— Меньше чем через два месяца в стране президентские выборы. И нашим избирателям будет гораздо легче объяснить, почему сумашедший летчик сбил иностранный авиалайнер, чем причину исчезновения из государственной коллекции ценнейших картин. Вы меня поняли? Можете из этого и исходить. Оставайтесь возле аппарата, сейчас информация будет проверена.

г. Волхов, аэродром ПВО, 12:18

Полковник Шульгин по-прежнему сидел в своем кабинете, склонившись над горой бумаг, которая ничуть не стала меньше со времени его разговора с капитаном Долбиковым. Полковник был вполне доволен собой, ему казалось, что приближающиеся неприятности удалось ловко обойти стороной. И в самом деле, какая может быть уловка в одном коротком и невинном телефонном разговоре, но дойди эта информация до штаба дивизии, обязательно влепят выговор, да ещё пришлют комиссию для расследования инцидента. При его-то шатком положении… А так вроде меры приняты, никто посторонний ничего не узнает и долг вполне исполнен. Просто какой-то идиот из нижних чинов притащил с собой новомодную игрушку, никакого повода для паники. Полковник улыбнулся сам себе и налил ещё чаю в высокий граненый стакан. Но сюрпризы сегодняшнего дня на этом инциденте явно не закончились. Тяжелые шаги руководителя полетов майора Малышева он не слышал с сегодняшнего утра, когда подписывал расписание вылетов, но спутать их было ни с чем невозможно, среди офицерского состава части лишь майор весил более 110 кг. Однако сейчас его шаги были торопливые, почти бегущие, и вообще, какие-то… Какие-то необычные. Глубоко вздохнув, полковник отложил карандаш и в ожидании приближающегося майора попытался представить, что сегодня его ожидает ещё.

Малышев стукнул могучим кулаком в дверь скорее для того, чтобы её открыть, нежели испросить разрешения войти и, оказавшись внутри кабинета, сразу начал говорить, едва коснувшись рукой фуражки:

— Товарищ полковник, пять минут назад утеряна связь с майором Хоревым. Он сообщил о неконтролируемом снижении оборотов двигателей, после чего мы его потеряли с экранов радаров!

Вот это было уже серьезно. Вот этот инцидент стороной не обойдешь…

С неожиданной для своей высокой фигуры резвостью, полковник выскочил из-за стола.

— Как?! И больше никаких сообщений?

— Никак нет, товарищ полковник. От наземных постов никаких сведений не поступало.

— Немедленно сажайте на вертолет поисковую группу и отправляйте в квадрат исчезновения! — лицо полковника пошло красными пятнами.

— Слушаюсь! — Малышев бросился к двери.

— Постойте! — остановил его полковник — какое вооружение на борту у Хорева? И есть ли поблизости… — полковник споткнулся на полуслове — поблизости от интересующего нас квадрата населенные пункты? Я имею в виду, сколь силен может быть взрыв?

„Скотина — подумал по себя Малышев — плевать тебе на населенные пункты, за свою шкуру трясешся!“

— На борту десять ракет воздух-воздух и полный боекомплект снарядов для „ГШ“. Кроме того, у него топлива на восемь тысяч километров. Запланированы учебные стрельбы…

Полковник сумрачно кивнул. Ничего хорошего от сегодняшнего дня он более не ожидал.

— Идите — сказал он майору и, вернувшись к столу, залпом и с отвращением допил свой чай.

— Дерьмо! — гаркнул он громко и неожиданно даже для себя самого — всё дерьмо!

Он размахнулся рукой со стаканом, намереваясь швырнуть его в дверь, пролив несколько капель чая себе на китель, но вдруг почувствовал, что вместо гнева на него нисходит какая-то апатия и равнодушие ко всему происходящему. „Отправят в отставку“ — подумал он равнодушно — „и хрен с ним!“

Внезапно зазвонил внутренний телефон.

— Да? — коротко спросил Шульгин.

— Товарищ полковник — спокойный голос дежурного по части начал опять раздражать его — в секторе Д8 локаторщики обнаружили вместо одного сигнала два, причем второй появился внезапно.

— То есть как? — несмотря на все свои эмоции полковник несколько опешил.

— Они говорят, что сигнал неожиданно появился на уровне восемьсот метров и быстро набрал высоту десять тысяч, заняв место рядом с первым сигналом. Этот первый — капитан пошелестел какой-то бумагой — шведский рейс „САС 3314“, идет по расписанию. Контакт с обоими сигналами четкий. Тревогу обявлять?

— Подождите — мрачно остановил его полковник. Несмотря на все печальные мысли, обычная осторожность его не покидала — пусть они перепроверят контакт и если он сохранится, через три минуты объявляю общую тревогу. Первое и второе дежурное звено подготовить к вылету. Всё.

— Есть! — четко ответил капитан и повесил трубку.

Заметив, что ещё держит в левой руке стакан, полковник хотел поставить его на место, но прежде чем он донес руку до стола, зазвонил другой телефон. Самый отвратительный из всех, красный телефон секретной оперативной связи. Лет десять назад каждый звонок по этому телефону мог означать начало третьей мировой войны, да и сейчас ничего хорошего от него не ожидалось.

Дрожащей рукой Шульгин потянулся к трубке.

— Полковник Шульгин у аппарата — пытаясь взять себя в руки, представился он.

— Главный штаб авиации, генерал-лейтенант Линьков — раздался в микрофоне негромкий голос.

— Слушаю, товарищ генерал-лейтенант!

— Скажите, полковник — голос сделал короткую паузу — какие ваши машины находятся сейчас в воздухе?

Сердце полковника провалилось куда-то в пятки. Началось…

— Пилот первого класса майор Хорев выполняет учебно- испытательный полет. Иных машин в воздухе нет. Но… — на мгновение у полковника перехватило дыхание.

— Что „но“? — не повышая тона нетерпеливо спросил всё тот же голос, однако какие-то нотки в нем показались полковнику угрожающими.

— Связь с майором утеряна десять минут назад. Он доложил о падении тяги, после чего радарный контакт пропал. Поисковая группа готовится к вылету.

— Погодите, полковник — казалось, что Линьков серьезно озабочен — иные проишествия по части есть?

— Станции наземного слежения обнаружили не указанный в сегодняшнем плане воздушного движения контакт. Я поручил его перепроверить и в случае подтверждения два звена готовы к перехвату.

— Так — голос генерала стал непререкаемым — отставить отправку поисковой группы. Посылайте ваши два звена немедленно, лучших летчиков с полным боекомплектом. Машины должны быть подготовлены к максимальной продолжительности полета. Как только вам доложат обстановку, немедленно свяжитесь со мной. Всё ясно?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант! — Шульгин замялся — Вы в курсе, что там происходит?

— Есть подозрение, что ваш пилот совершил угон самолета и намеревается шантажировать нас угрозой сбить пассажирский лайнер.

— Не может быть! — невольно вырвалось у полковника — майор Хорев…

— Выполняйте приказ! — оборвал его генерал.

— Слушаюсь!

Шульгин уже в который раз за сегодняшний день клал телефонную трубку на рычаг. В свете только что узнанной новости даже проблемы собственной карьеры полковника отступили на второй план. ЧП такого масштаба далеко выходило за рамки обычных проишествий и иных неприятностей от сегодняшнего дня он уже не ожидал. Того, что случилось достаточно. Будущее тонуло в неопределенности и только необходимость выполнять приказ, точнее, перспектива быть наказанным за его невыполнение, заставляла его сейчас действовать. Шульгин вышел в коридор и нос к носу столкнулся с руководителем полетов. Тот взял под козырек:

— Товарищ полковник, докладываю: поисковая группа к вылету готова!

— Отставить поисковую группу — устало оборвал его Шульгин — отправляйте два звена на перехват с приказом определить происхождение сигнала в секторе Д8. Полетят Козлов, Рыбин, Николаев и Чигорев. Оснащение машин по норме „Н“. Я сейчас приду на КП.

— Что случилось? — опешил Малышев.

— Звонили из штаба. Возможно, Хорев совершил угон.

— Но… — начал руководитель полетов, однако полковник только махнул рукой и ссутулившись, устало пошел по коридору в сторону КП.

г. Мадрид, российское посольство, 10:18

Человека, который должен был его встретить, Моргунов узнал издалека. Среди немногочисленных людей, мелькавших у входа в этот час, Анатолий Юрьевич Лукин был единственным, лицо которого запечатлело растерянность и озабоченность, чем резко выделялось среди сосредоточенных или улыбающихся сотрудников и посетителей посольства. Моргунов за месяцы подготовки десятки раз представлял себе эту ситуацию и радовался сейчас тому преимуществу, которым, несомненно, обладал. Для него всё происходящее отнюдь не являлось сюрпризом, а его противники доджны были испытывать шок. Такой шок и застыл сейчас на бледном лице Лукина.

Стараясь вести себя как можно более непринужденно и самоуверенно, Моргунов направился прямо к нему.

— Вы не меня ждете? Ну, насчет картинок с выставки — Василий Петрович ободряюще улыбнулся собеседнику и протянул ему руку.

— Вы? Это вы? — отстранился от него Лукин, не отвечая на приветствие.

— А что? Разве мы с вами знакомы? — сердце у Моргунова невольно дрогнуло, хоть он и готов был поклясться, что никогда ранее своего нынешнего собеседника не видел.

— Нет, но вы же наш, русский, ясно же! Как же вы можете?!

— Ладно, ты, засранец — Василий Петрович сразу раскусил стоящего перед ним человека. Болтун, каких много, каши с таким не сваришь, нужно сразу поставить его на место, хоть от собственной грубости Моргунов и сам был не в восторге — веди меня к начальнику с которым можно нормально разговаривать о деле!

Цели своей он достиг безупречно. Опешивший и непривыкший к такому обращению Лукин молча указал на дверь и далее на лестницу.

Сидя в своем кабинете, Казанцев мял в пальцах неприкуренную сигарету. Ситуация, в которой он оказался, была хуже не придумаешь. Ставить на кон картины ему совершенно однозначно запретили. Но если он проявит неуступчивость в переговорах с человеком, имеющим действительно серьезные намерения, то могут пострадать люди, много людей. И пусть российские избиратели спокойнее отреагируют на сотни иностранных обугленных трупов, чем на украденные картины, козел отпущения им всё-равно понадобится и не столько им, сколько всё тому же Западу. И вот он здесь, готовый козел отпущения. Кто сорвал переговоры? 2 секретарь посольства, С.И. Казанцев. Кто не проявил должной гибкости? Он же. Кто оказался профессионально некомпетентным? Да всё он же! Но нарушить приказ самого Председателя? Казанцев был всю жизнь честным служакой и подобная мысль попросту не укладывалась у него в голове. Приказы выполняются! Сейчас он ощущал себя пешкой на шахматной доске, пешкой, которую двинула вперед властная рука Игрока, пешкой, перед которой поставили невыполнимую почти задачу, продвинув без прикрытия вперед, во вражеский лагерь, пешкой, которую в любой момент могут пожертвовать во имя победы в Большой Игре. Случай с летчиком, сбившим в 1983 году на Дальнем Востоке южнокорейский самолет, не шел у него из головы. Пилот получил четкий и недвусмысленный приказ стрелять, но затем был отстранен от службы за самоуправство, едва ли не отдан под суд и предоставлен на растерзание пресс-конференции иностранных журналистов. Огромная и безжалостная система с легкостью и без ущерба для себя жертвовала маленькими винтиками своего механизма…

Линию поведения, которая являлась бы одинаково приемлемой для всех, Казанцев пока не видел. „Ну что ж, посмотрим“ — вдруг со злостью подумал он — „иди-ка сюда, шантажист хренов!“

В приемной, откуда он заблаговременно выпроводил секретаршу, послышались голоса и 2 секретарь откинулся на спинку кресла. „Начинается“ — пронеслось в голове у него — „ладно, поиграем!“

В дверь постучали.

— Войдите — отозвался Казанцев, стараясь вложить в свой голос самые доброжелательные интонации. Как бы то ни было, сейчас всё зависит от него. И от того человека, что появится перед ним…

Вошедший показался Сергею Ивановичу совершенно непримечательным типом. Среднего роста, стройный, светлые волосы, загоревшая кожа. Серые глаза, тонкие поджатые губы… Абсолютно ничего особенного, выразительного, бросающегося в глаза. На улице по таким людям не задерживаясь скользишь взглядом. Персон с подобной внешностью охотно берут на работу спецслужбы. Возможно, эта серость доведена до совершенства гримом, но в этом случае он наложен профессионально, ничего не скажешь. „Вооружен“ — отметил он наметанным взглядом, обратив внимание на оттопыренный левый борт пиджака у появившегося человека.

Если бы Моргунов мог читать мысли своего противника, они бы ему несомненно польстили. А что бы он сказал, узнав, что его ладони обработаны специальным кремом МФГ, делающим неразличимыми отпечатки пальцев и находящимся на вооружении именно того учреждения, в штате которого состоял сам 2 секретарь! Чего только нельзя купить на польском рынке в Слубице!

Казанцев, улыбаясь, поднялся в кресле и первым протянул через стол руку вошедшему:

— Казанцев Сергей Иванович. 2 секретарь посольства. Будьте любезны, садитесь!

Моргунов ответил на приветствие и опустился в кресло напротив стола своего собеседника. Лукин занял место у окна, поближе к негромко шуршащему кондиционеру и налил себе стакан воды. Вид у него был совершенно разбитый.

— Борис Матвеев — любезно отвечая на улыбку собеседника, представился Моргунов — вольный художник.

Василий Петрович и сам бы не смог ответить на вопрос, почему избрал себе именно этот псевдоним. Просто как-то случайно он пришел к нему на ум и там остался. Прежде чем пустить это имя в дело, Моргунов тщательно проверил, не было ли какой-нибудь рациональной основы у предполагаемого псевдонима, которая могла бы его выдать, постарался припомнить всех друзей и знакомых, но такого сочетания не попадалось. Только тогда „Борис Матвеев“ обрел право на жизнь.

Шантажист нарочито выразительно поднял руку.

— Господа, у нас в распоряжении осталось едва шесть часов. Определенная спешка содействовала бы чаяньям всех заинтересованных сторон.

— Итак, ваши намерения совершенно серьезны? Может быть, вы согласны прервать ваши действия в обмен на гарантии безопасности? В этом случае мы бы закрыли дело прямо сейчас, без того, чтобы об этом узнал кто-то ещё? Сочтем его, так сказать, случайным недоразумением — это был дешевый ход, рассчитанный только на неуравновешенных психов, и явная к тому же ложь, но ведь Казанцев и не знал ещё, кто находится перед ним…

Моргунов едва удержался, чтобы не рассмеяться в полный голос.

— Полноте вам, Сергей Иванович! Мы же оба с вами взрослые, серьезные люди, а вы пытаетесь со мной обращаться как с нашкодившим пацаном! — он сказал это уверенным и полным благожелательства тоном, от былой его грубости с Лукиным не осталось и следа. Было ясно, что это именно тот его человек, от которого зависит выполнение его требований, который наделен властью распорядиться картинами и чтобы повлиять на него требовалась самая тонкая, но одновременно открытая игра — я надеюсь, вы проверили мою информацию?

— Проверка вашей информации завершится через несколько минут — заверил его Казанцев, решив попробовать иную тактику. В конце-концов, ведь действительно неизвестно, правду ли говорит этот тип — и вы должны понимать — сказал он далее вкрадчивым тоном — что если проблемы более не существует или даже не существовало вообще, я имею полное право застрелить вас на месте, поскольку вы оказались в российском посольстве без соответствующего пропуска и имея при себе оружие! И будьте уверены, я так и поступлю — жестко заявил Казанцев, демонстративно открывая ящик стола. На самом деле оружия там не было, но его незваный гость не мог знать об этом.

— Разумеется, разумеется, дорогой Сергей Иванович — казалось, эта угроза только обрадовала незваного гостя — но ведь я и пришел сюда для того, чтобы вы не питали никаких сомнений в серьезности и истинности моих намерений!

„Как с дурачком со мной поговорил, попугать тоже пытался“ — усмехнувшись подумал Моргунов — „пора переходить и к делу!“

Сидевший рядом Лукин в разговоре не участвовал. Всё происходившее вокруг плохо умещалось в его голове. Шедевры живописи являлись для него предметами, чья ценность в деньгах не выражалась. Конечно, он был прекрасно осведомлен о той преступной активности, которую всегда притягивало к себе искусство, но столкнувшись с этим воочию, почувствовал себя просто обманутым, старым, больным человеком, который несколько утерял связь с действительностью.

Поведение собеседника Казанцеву не нравилось. „Сукин сын, крепко стоит на ногах“ — яростно подумал он, но постарался, чтобы эмоции не отразились на лице.

— Какие именно картины вы хотите заполучить в свою собственность? — нейтральным голосом поинтересовался он.

— Вот это уже деловой разговор — одобрительно отозвался Моргунов и протянул полученный от Рогова список.

Василий Петрович сам ощущал себя несколько неуютно, играя роль этакого рубахи-парня без царя в голове, которым он не в коем случае не был в реальной жизни. Но отведенный для игры короткий промежуток времени он был обязан использовать максимально эффективно. Если бы он вел себя естественно, то матерый гэбист перед ним наверняка начал бы заводить глубокомудрые философские беседы о национальном достоянии, трудных для Родины временах и прочей дребедени. Кончилось бы это скорее всего тем, что три сотни людей расстались с жизнью. И тогда, без этой гарантии, и его собственная жизнь не стоила бы более ни гроша. Поэтому лучше всего изображать человека, который беспредельно нагл, интересуется только деньгами и не способен на компромиссы. Причем изображать хорошо. Так он скорее придет к цели.

Казанцев быстро пробежал список глазами и протянул его Лукину.

— Да, молодой человек, губа у вас не дура — наконец подал голос тот.

— Итак — начал Моргунов, подавшись вперед — мы вместе едем на выставку, перед закрытием экспозиции, забираем картины и расстаемся. Слежку вы не организовываете, местные власти не оповещаете, ибо — он повысил голос — только когда я буду в безопасности, не я, а иной человек подаст сигнал и истребитель уйдет — эта была ложь, но ложь необходимая. Полностью же доверять отзыв самолета трусу Рогову он не решился. Все самые важные нити операции должны быть сосредоточены в его руках.

— И что же ваш летчик будет делать дальше? — невольно вырвалось у Казанцева.

— Не моё дело — равнодушно ответил Моргунов.

— Но вы понимаете, что выдать картины не в нашей власти?! — воскликнул внезапно Лукин.

— Смотрите сами — пожал плечами Василий Петрович — неуязвимость моей позиции в том, что для вас это единственная возможность сохранить самолет. Вы можете меня застрелить — он тонко улыбнулся — или сдать испанским властям, но лайнер будет сбит. Вы представляете себе международный скандал?! В полиции я сделаю полное признание, имейте в виду! — Моргунов заставил себя расхохотаться. Согласно своим убеждениям, в полицию он попадать не собирался, но такое заявление могло быть неплохим тактическим ходом, хотя ясно, что во избежании огласки Казанцев вполне может рискнуть убрать его.

Лукин смотрел на террориста с ужасом.

— Анатолий Юрьевич прав — сделав вид, что не обратил внимание на слова собеседника, сказал 2 секретарь — выдать картины не в нашей власти, на такой шаг требуется письменное распоряжение Москвы. Вы согласны принять выкуп в любой иной форме? Деньги, золото, амнистия, если она вам нужна? — сделав последне предложение, Казанцев был недалек от истинного положения вещей, но какое это имело сейчас значение?

Улыбаясь, Моргунов покачал головой.

— Не считайте меня идиотом. План заведен и я уже не властен над ним. Только когда картины будут далеко отсюда и в безопасности, истребитель уйдет. Да и не хватит вам времени, собрать столько денег, сколько мне надо! Уж чего проще — я забираю картины и — до свидания!

— Негодяй — воскликнул Лукин.

К такому обороту событий Василий Петрович тоже был готов. Противник начинал терять контроль над собой — значит, собственное преимущество нужно было реализовать полностью.

Моргунов неторопливо взял со стола тяжелое декоративное пресс-папье и запустил его в голову Лукина, нарочито взяв пару сантиметров повыше. Трупы не входили в его план ни в каком виде, однако урок нужно дать…

Тяжелый предмет ударился в стену и грохнулся на пол. Лукин с перекошенным лицом прикрыл голову руками. Казанцев окаменело застыл в кресле.

— Старый козел меня оскорбил — спокойно объяснил Моргунов, повернушись к нему и вновь поморщился от собственной грубости, необходимой для имиджа.

— Но мы же не сможем соблюсти конфиденциальность — спокойно, как будто бы ничего не произошло, возобновил разговор Казанцев — как мы объясним испанцам исчезновение картин?

— Ваша проблема — безразлично откликнулся Моргунов — скажите, срочно понадобилась реставрация.

Казанцев только усмехнулся. Он понял, что сделал первые шаги к поражению и опасался, что его противник мог заметить это тоже. Речь шла уже не о принципиальной невозможности выдачи картин, а о проблемах с самой выдачей. Это очень не понравилось Сергею Ивановичу и он решил во что бы то ни стало исправить положение.

— Мне ясны ваши действия — начал он — но я не стану предпринимать каких-либо мер, не получив подтверждения вашим словам. Подождем.

2 секретарь нарочито спокойно поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее и закурил сигарету.

— Угощайтесь — он перекинул через стол пачку российских папирос, от которых не мог отвыкнуть со времен армейской службы.

— Благодарю, у меня свои — невозмутимо отозвался Моргунов, хотя более всего ему хотелось вскочить с места и крикнуть: „Ты что, идиот, не понимаешь, чем рискуешь?!“ Но такое поведение противник бы расценил как проявление слабости, допускать чего ни в коем случае нельзя. К тому же сидящий перед ним чиновник имеет полное право ждать. В самом деле, не отдаст же он картины без приказа сверху! Василий Петрович затянулся сигаретой и сказал:

— Подождем так подождем. Но не забывайте, что время работает против вас. И с каждой секундой — он выпустил дым в сторону собеседника — момент принятия решения приближается!

Несколько минут пошли в полном молчании, лишь шуршание кондиционера да слабо различимый сквозь толстые стекла уличный шум нарушали господствующую тишину. Каждая сторона обдумывала свой последующий шаг и возможные шансы на победу.

Моргунов сейчас как и ранее прекрасно отдавал себе отчет, что идет на риск, на большой риск. Да, его план близок к совершенству, но это отнюдь не гарантия успеха. Запущенный им импульс должен дойти до самого верха сложной и разветвленной системы принятия решений в государстве. Сигнал ушел наверх и он, как и все собеседники, с нетерпением ждал его возвращения. Возвращения с санкцией на исполнение поставленных требований. Но он мог вернуться и без этой санкции. Или опоздать. Или мог не вернуться вообще, затерявшись в лабиринтах системы. Такое иногда в его стране случалось тоже и Моргунов знал об этом. Но теперь оставалось лишь ждать…

В мыслях Казанцева тоже было очень и очень беспокойно. Важным являлось одно: чтобы Москва, убедившись в реальности угрозы изменила решение, о котором его уведомил Председатель и предоставила ему свободу рук. В любом случае десять картин не стоят трехсот человеческих жизней! Но Москва, очевидно, руководствовалась иными категориями. Государственный разум. Люди для него не высшая ценность этого мира, но просто статистика, а картины не произведения искусства, но национальное достояние, имеющее политическое значение. Этот разум поручил ему, Казанцеву, переиграть любым способом сидящего напротив террориста, который, видимо, сам не контролирует полностью развитие событий. И вот решение должно быть скоро принято, это правда…

Воздушное пространство в районе г. Иваново, московское время 13:00

Турбины гудели ровно и успокаивающе, что дало возможность Хореву почувствовать себя удобнее в узком катапультируемом кресле К-36. Ослабевающие на расстоянии вихри турбулентности, оставляемые за собой „Боингом“, слегка покачивали истребитель, но майор шел несколько выше и это не внушало ему беспокойства. Недоумение вызывало иное: он уже более часа находился в воздухе, но не встретил никакой реакции наземных служб и ПВО. Несомненно они должны заметить новую точку на локаторах, да и Матвеев обязан действовать, однако более никто не пытался вызвать его по рации и высланных на перехват самолетов тоже не было видно. Он бросил привычный взгляд на доску приборов. Всё в порядке. Небо вокруг него чисто. Датчики, которые должны подать сигнал тревоги, если машина облучается локаторами боевого наведения ракет „воздух-воздух“ или „земля-воздух“, показывали нулевую активность. Его же собственный боевой локатор был включен постоянно, гарантируя свободу от любых сюрпризов и неприятностей. Никто не сможет атаковоть его быстрее, чем он единственный раз нажмет гашетку пуска ракет АА-10, одного из стандартных вооружений СУ-27. Достойное оружие, одно из блестящих достижений Великой Империи. Единственной из десяти таких игрушек для „Боинга“ будет более чем достаточно. Удаление пятьсот метров, на котором он двигался позади лайнера несколько маловато и небезопасно для запуска такой мощной ракеты, но на этой дистанции он сохранял неуязвимость при любом противнике, ибо ни наземные, ни воздушные средства ПВО не могли пойти на риск открыть огонь на поражение, это означало бы неминуемую угрозу лайнеру. Меж тем, судя по обычному радиообмену, который майор иногда прослушивал, его экипаж не имел ни малейшего представления о крадущемся позади истребителе. Подвижное перекрестье прицела на локаторе боевого наведения было окрашено в красный цвет, что означало полную боевую готовность. На запуск ракеты требовалась лишь доля секунды, но необходимости в этом пока не наблюдалось. Впрочем полная пустота вокруг и радиомолчание постепенно начинали беспокоить Хорева, те на земле могли бы быть и порасторопнее. Он не сомневался, что рано или поздно его попытаются перехватить, майор прекрасно знал порядок боевого реагирования на подобные инциденты в воздухе. Даже если требования Матвеева будут выполнены без колебаний, до него, до Хорева, всё равно попытаются добраться. Хотя бы из желания отомстить. Подобное пятно на своей репутации ВВС попытается смыть любым способом.

Майор вызывающе улыбнулся за прозрачным стеклом и неторопливо снял ненужный пока гермошлем. „Что ж, милости прошу…“ Он был лучшим асом своей части и абсолютно уверен, что в борьбе против любого противника стяжает себе звание настоящего боевого летчика. Большой палец его правой руки шаловливо поигрывал гашеткой. „Ну где же вы, гости дорогие?“ Завалить „Боинг“ большого ума и геройства не надо. Но он может показать, что способен отнюдь не только на это.

Ещё никогда в своей жизни Хорев не приближался в полете так близко к пассажирскому лайнеру. Всевозможными боевыми инструкциями это было запрещено по множеству причин. Главными из них являлись опасность столкновения в воздухе и вероятность разведывательной активности на борту транзитно минующих Россию самолетов. Главное Управление Авиации прокладывало маршруты иностранных лайнеров таким образом, чтобы по возможности миновать засекреченные территории, ведь все прекрасно знали, что многие из проходящих машин под завязку напичканы секретной снимающей, фотографирующей, записывающей и прослушивающей аппаратурой, улавливающей малейшие электронные шумы и способной перехватывать даже телефонные переговоры. И тот южнокорейский „Боинг“, аналог нынешнего, отнюдь не случайно заблудился в 1983 году в небе советского Дальнего Востока. Как профессионал, Хорев свято в это верил, что бы там не трепали журналисты и политики. То была изощренная провокация американцев, которая имела частичный успех в своем разведывательном аспекте и абсолютно полный в аспекте политическом. Это была коварная наживка, рассекретившая своим маневром места расположения радаров ПВО и выставившая при этом СССР кровожадным монстром, отстреливающим мирные пассажирские машины… Тогда янки заплатили за свой успех более чем двумя сотнями чужих человеческих жизней, но разве это цена в Большой Игре? А теперь он, Хорев, ведет свою собственную Большую Игру. Почему бы и нет?

Итак, приближаться к невинно летящему иностранному авиалайнеру означало риск быть многократно сфотографированным и прослушанным тончайшей техникой. Все военные пилоты имели однозначное приказание обходить гражданские рейсы далеко стороной. В обычных условиях приказ приблизится к такому рейсу мог означать практически единственное — атаку. Сейчас у Хорева приказа не было, но случай казался весьма похожим. Бело-серебристые плоскости и фюзеляж „Боинга“ мягко поблескивали в лучах высоко стоящего солнца, иногда вспыхивая ярчайшими бликами. Триста человек в коллективном гробу не имели не малейшего представления, что уже добрый час находятся в заложниках у незнакомых им людей и что от верной смерти их отделяет лишь легкое движение руки одного из них.

Минуты спокойного полета тянулись неспешно и у майора имелась полная возможность подумать о своем положении и своих действиях во всех ситуациях, с которыми ему, возможно, предстоит столкнуться. Достигнутой с Матвеевым договоренности он будет придерживаться до определенного момента в любом случае. Не потому, что майор считал себя обязанным подчиняться его приказам. Как раз то, что он делал являлось вящим свидетельством того, что ничьим приказам он более подчиняться не намерен. Приказов с него хватит. Но та роль, которая отводилась ему в плане Матвеева, абсолютно точно соответствовала его собственным намерениям и запросам. Да, он действительно хотел совершить этот шаг, вырваться из беспросветных будней повседневности и тоски, безысходной тоски. Последствия такого шага не останавливали его, а скорее даже притягивали своей непредсказуемостью. Колебаний и в начале почти не было, а чем дальше он продвигался по ходу осуществления операции, тем легче становилось у него на душе. Подобная дерзость удивляла даже самого майора, в конце-концов рисковал он всем. Но вот он без малейших сожалений и сомнений висит на хвосте у своей цели и если понадобится, будет стрелять. Невинные люди на борту его не остановят. Его всю жизнь безоглядно учили действовать и убивать в чужих интересах, и вот наконец он может использовать накопленные знания для себя.

Четыре точки на локаторе вспыхнули неожиданно и тут же две из них, приобретя реальные контуры однотипных с ним истребителей СУ-27 пронеслись над ним сотней метров выше, с набором высоты расходясь в разные стороны. „Очевидно, и им приказано не показываться „Боингу“ на глаза“ — усмехнулся майор — „что ж, тем лучше.“ Затем, увидив бортовые номера, с некоторым удивлением Хорев отметил, что это были машины его авиаполка. Впрочем, догнать его большого труда не составляло, СУ-27 с легкостью выдавал скорость в три раза выше той, с которой он сейчас летел в хвосте „Боинга“. Тут же в наушниках зашуршала радиосвязь.

г. Волхов, аэродром ПВО, время 14.00

— Да, это он! — услышав в наушниках доклад командира группы, повернулся к присутствующим полковник Шульгин — идет за „Боингом“ курсом 2-0-1, удаление пятьсот метров.

Майор Малышев, окаменев, никак внешне не отреагировал на это заявление, а только что прибывший вертолетом на аэродром генерал-лейтенант Линьков схватился за телефон.

— Да, это он — не представляясь, тихо повторил генерал слова Шульгина — какие будут приказания? Слушаюсь!

Линьков откашлялся и взглянул на офицеров в диспетчерской.

— Приказано сопровождать его не провоцируя и не предпринимая активных действий. Если возможно, уговорить вернуться на аэродром.

„Его уговоришь“ — мелькнуло в голове у Малышева, знавшего майора не первый год.

— Можем пообещать ему освобождение от любого преследования, ограничиться увольнением со службы… — продолжал генерал.

— И что, действительно это так ему сойдет? — удивленно спросил Шульгин.

Линьков изменился в лице.

— Я этого подонка задушу своими руками! — прорычал он — но пообещать мы ему можем что угодно!

Малышев почувствовал себя неуютно.

— Сбить его имеем право только при условии обеспечения безопасности „Боинга“. Если это условие удастся соблюсти, уничтожить немедленно! — генерал обвел присутствующих тяжелым взглядом — сообщите об этом своим людям, полковник!

Подмосковье, дача председателя ФСБ, время 14:10

Председатель, поморщившись, вытянул уставшие ноги к жарко натопленному камину. Годы давали о себе знать и вены курившего всю жизнь Председателя плохо справлялись со своими обязанностями, отчего руки и ноги его всегда мерзли. С год назад курить он бросил, на удивление легко, но было уже поздно. То, что ушло навсегда, вернуть невозможно. И не только в сфере здоровья…

В дверь просторной, отделанной дубовыми панелями комнаты постучали. Не проронив ни слова, Председатель повернул голову. Давно отработанный ритуал в этой ситуации допускал молчание. Личный секретарь, подтянутый сорокалетний полковник с голубыми погонами ФСБ, прошел на середину зала и встал за спиной Председателя.

— Алексей Алексеевич, только что Линьков выяснил обстановку в Волхове. Информация полностью подтвердилась. Два звена перехватчиков обнаружили угонщика, который плотно ведет лайнер, готовый в любую минуту открыть огонь. Уничтожить его в данный момент нет никакой возможности. На связь с наземными службами он не выходит, не поддерживает радиообмен с преследующими его пилотами.

Председатель медленно кивнул. Мучивший и не дававший ему спать в последнюю ночь приступ боли в ногах ещё давал о себе знать тяжестью и покалыванием где-то внутри.

— Экипаж „Боинга“ обнаружил преследование?

— Доподлинно нам это неизвестно, но вообще маловероятно. Пассажирские машины обычно не имеют радаров кругового обзора.

— Оперативная информация по этому рейсу уже подготовлена?

— Да, и ничего утешительного в ней нет — полковник работал с Председателем не первый год и мог себе позволить определенную вольность в речевых оборотах — на борту „Боинга“ находится как минимум одно лицо, любые неприятности с которым, если они произойдут по нашей вине, могут очень негативно повлиять на внешнеполитическую ситуацию для России.

Председатель взглянул на своего секретаря с вопросительным удивлением. Такое чувство как беспокойство было уже давно этому человеку неприсуще.

— Что вам удалось выяснить?

— Наша резидентура в Вашингтоне сообщила вчера о некоей загадочной миссии сенатора Робертса, что повлекло его неожиданный отъезд из Штатов, хотя официально он находится в отпуске на своем ранчо. О сути этой миссии, как и о пункте назначения до сей поры ничего известно не было. И вот информатор в Швеции сообщил, что его агенты обнаружили сенатора, садящегося на самолет. Как раз этот рейс, „САС 3314“.

— Сенатор Робертс, этот старый мошенник… — задумчиво проговорил Председатель.

— Так точно — полковник улыбнулся краешками губ.

— Сенатор сам является для нас проблемой. Как известно, он активный сторонник сближения с Китаем и имеет много единомышленников…

— И много противников — вставил полковник.

— Да… — не обратив особого внимания на его замечание продолжал Председатель — и тем не менее… Может быть, позволить майору навсегда избавить нас от этой проблемы? — блаженно прикрыв глаза от согревающего ноги тепла, спросил расположившийся в кресле старый человек.

— Думаю, это принесет нам больше головной боли, чем выгод — серьезно ответил полковник.

— Дело не в головной боли, Валера — упоминание о любой боли вызывало у Председателя самые неприятные ассоциации — это было бы полезно для страны, мы избавились бы от могущественного противника, который может через несколько лет стать президентом США… Но здесь, у нас, времена изменились. Если сенатор сгорит в воздухе, американцы потребуют провести расследование и эти трусы в Кремле выложат им все карты… Подобного мы с тобой не переживем — усмехнулся Председатель — так что рыба гниет с головы, а головная боль здесь непричем… Совсем непричем…

Председатель мог позволить себе откровенничать в присутствии полковника. На пост личного секретаря к таким персонам люди со стороны не попадают и полковник был обязан ему всем. Пятнадцать лет назад именно будущий Председатель вытащил из пропахшего водкой и комарами гарнизона в Забайкалье маленького особиста. Конец Председателя означал и его конец, о чем знали оба.

— Ладно — старик тряхнул головой, отгоняя бесполезные мысли — что было, того не вернешь. Исходить будем из того, что картины отдать мы не можем. Особенно сейчас.

Полковник молча кивнул.

— И как ты оцениваешь в таком случае шансы спасти самолет?

— Судя по диспозиции, невысоко — пожал он плечами.

— Итак, мы должны принимать во внимание то, что можем лайнер потерять — четко сказал Председатель.

Полковник вновь сделал утвердительный жест.

— Хорошо… Тогда позаботьтесь о том, чтобы проинформировать американцев.

Впервые за весь разговор полковник взглянул на своего собеседника с нескрываемым удивлением.

— Но они потребуют от нас выдать картины! И это может поставить под угрозу наши источники в Штатах и Швеции!

— Если мы поставим в известность американцев, никто не осмелится утверждать, будто это тайная операция. В ином случае нам никто не поверит, что это не запланированная провокация! Пусть янки подключат своих людей в Мадриде и сами наломают дров. Угрожаемым источникам приказать активность пока не демонстрировать. А картины — Председатель загадочно улыбнулся — мы всё-равно не отдадим, не беспокойся. Во время передачи картин может произойти несчастный случай… Охранник сделает случайный выстрел и террорист погибнет… Испанский охранник, с нас взятки гладки.

— Но тогда самолет… — раскрыл рот полковник.

— Тогда предоставим дело участи фортуны — с неожиданной энергией в голосе перебил его Председатель и потянулся к телефону — Я должен проинформировать Президента.

— Вы думаете, он нас поддержит? — осторожно спросил полковник.

Председатель улыбнулся.

— Ты же знаешь, что наш Президент болен, как обычно. И полная информация может лишь взволновать его и ещё более пагубно отразиться на здоровье первого лица в государстве. Ты свободен.

Козырнув, полковник вышел из комнаты. За дверью он восхищенно покачал головой и поймал себя на мысли, что очень хочет когда-нибудь стать профессионалом уровня своего шефа.

Воздушное пространство в районе г. Казань, московское время 14.30.

— Майор, как слышите меня, прием! — властный голос подполковника Рыбина пренебрегал обычными правилами кодированного радиообмена, на что Хорев сразу обратил внимание. „Разволновались“ — с удовлетворением подумал он.

— Хорошо слышу, подполковник. Я вас уже заждался! — в тон ответил он. Сейчас можно позволить себе роскошь отвергнуть обычные формальности. Хорев повернул голову влево. Истребитель подполковника шел параллельным с ним курсом на удалении метров двести.

— Приказываю вам прекратить преследования и лечь на курс 1-3-2!

— Не валяйте дурака, подполковник! — голос Хорева прозвучал насмешливо — командовать парадом буду я.

— В случае неповиновения у меня есть приказ тебя уничтожить!

— Попробуй. Как только кто-то из вас включит радар наведения, я открываю огонь. Так что к оружию никому не прикасаться! — он повысил голос, обращаясь ко всем посланным на перехват пилотам, которые тоже должны были слышать этот радиообмен.

На некоторое время воцарилось молчание. Подполковник продолжал оставаться на прежней позиции, ещё один перехватчик пристроился справа. Два других Хорев воочию не видел, но локатор показывал, что они следуют примерно в километре позади. Это успокаивало. Такой расклад означал, что на самом деле приказа атаковать его нет. Его плотно конвоируют, но не более того и это вполне отвечало планам майора. Ещё три-три с половиной часа преследователи могут держаться за ним, а потом им придется сесть на промежуточном аэродроме для дозаправки. Новыми подвесными баками, расширяющими радиус действия СУ-27 обладал только Хорев. Впрочем, его преследователей могут дозаправить в воздухе или просто появятся другие, в течении операции это ничего не меняло.

В наушниках опять послышался знакомый шорох:

— Волга, вызываю на связь, Волга, ответьте Земле, ответьте Земле!

Подобную просьбу майор проигнорировал. Достаточно того, что Земля слышит его переговоры с преследователями. Хорев хорошо знал принципы функционирования той системы, которой сам преданно служил долгие годы и примерно представлял себе разворачивающуюся в диспетчерской активность. Угрозами, уговорами, с помощью квалифицированных психологов они попытаюся на него повлиять. Вступать в контакт с ними было бессмысленно и опасно. О достижениях и силе воздействия современного гипноза майор был хорошо осведомлен. Поэтому когда какой-то генерал из Главного Штаба Авиации, представившись, вновь вызвал его на связь, Хорев ответил просто:

— Земля, я Волга, приказываю радиообмен прекратить. При невыполнении моего приказа огонь открываю без предупреждения!

„Ну когда так ещё с генералом поговорить можно?!“ — с иронией подумал майор. Однако сам факт того, что представитель Генштаба прибыл на аэродром, можно расценивать только положительно. Это означает, что ЧП воспринято с максимальной серьезностью и верхи о нем уже проинформированы.

Хорев взглянул на вмонтированные в приборную панель часы, показывающие время в пункте старта, актуальное время в точке полета, общее время в воздухе и время, на которое достаточно топлива при нынешней скорости и условиях полета. Последний показатель и был наиважнейшим. Итак, минимум шесть часов в запасе у него есть.

Скоро, не скрытые безоблачным небом, на горизонте должны были всплыть невысокие россыпи Уральских гор. „Рано или поздно всё это кончится. И при том, как точно развитие событий соответствует нашим планам, кончиться всё должно хорошо.“ Выйти с майором на связь более никто не пытался. Очевидно на Земле угроза была принята всерьез.

Ровное гудение турбин успокаивало и даже убаюкивало, лишь негромко попискивающий радар боевого наведения постоянно напоминал о том, что оружейные системы истребителя в любой момент готовы исполнить свой долг. Огромный лайнер всё более удалялся от клонящегося к Западу солнца, иногда слегка покачиваясь в красном перекрестье электронного прицела.

Штаб-квартира ЦРУ, Лэнгли, время 07:00

Полученный из Москвы телекс лег на массивный стол директора ЦРУ как раз когда тот подносил к губам полную чашку с крепко заваренным кофе. Директору стоило большого труда поставить её на блюдце не расплескав. К тому, что у русских постоянно происходили ЧП он уже привык и иногда с тоской вспоминал времена, когда получить любую информацию из этой страны было делом большого искусства. Теперь информации стало даже слишком много, а ничего хорошего от неё по-прежнему ожидать не приходилось. Но то, что директор созерцал сейчас собственными глазами, было вершиной всего. К угонам самолетов, взрывам и терактам он по долгу службы уже давно привык. Однако сам по себе факт, что какой-то сумашедший русский летчик взял на прицел шведский „Боинг“ уже мог вывести кого угодно из равновесия. Но то, что Москва сочла необходимым поставить его в известность об инциденте… Почему? Телекс, коротко описывая обстоятельства происшествия, скромно об этом умалчивал. Чисто по человечески директору было бы жалко невинно взятых заложниками людей, но поскольку сей инцидент не касался американских интересов, можно позволить себе только с облегчением вздохнуть… На первый взгляд. Но директор был профессиональным разведчиком и он не видел оснований сомневаться в том, что русские затеяли какую-то игру. Огласка, да ещё преждевременная, явно не в их интересах и директору было ясно, что дело нечисто. Если бы русские надеялись уладить проблему самостоятельно, они бы промолчали, дабы не допустить скандала. На их месте директор поступил бы также. И если дело не имело отношения к американским интересам, русские бы тоже не стали ставить его в известность. В крайнем случае, оповестили бы шведов, которые кстати, пока помалкивают, не имея, очевидно, представления о происходящем… Что-то за всем этим крылось.

Директор отодвинул остывший кофе и нажал кнопку селекторной связи:

— Кэрол, пригласите ко мне начальника отдела зарубежных операций. Немедленно. И предоставьте мне все данные по рейсу „САС 3314“. Я имею в виду, выясните какое он имеет к нам отношение. Да, это пока всё.

Директор отключил связь. Вполне безобидный поначалу день был, по всей видимости, уже испорчен.

Через четверть часа, когда первая информация об авиарейсе легла на стол директора, невысокая и щуплая фигура начальника названного отдела появилась в дверях кабинета. Ответив кивком головы на его приветствие, директор молча указал на стоящий рядом стул и пододвинул полученный телекс. В течении ещё нескольких минут 2 джентельмена совместно переваривали в голове прочитанное. Первым подал голос директор:

— Ну и что вы об этом думаете, Джон?

— Ничего хорошего, сэр, и у меня есть для этого все основания.

— Сейчас вы мне расскажете об этих основаниях, а пока послушайте меня. То, что русские поставили нас в известность об инциденте сразу бросилось мне в глаза. Просто так они бы делать этого не стали. И вот теперь мне ясен их мотив. Извольте прослушать оперативную сводку — директор поправил на носу массивные очки.

Начальник отдела с любопытством смотрел на своего шефа. В столь отвратительном настроении он давно уже его не видел и, очевидно, дело здесь не только в шведском самолете. Интересно, как директор прореагирует на то, что он ему сообщит?

Этот последний меж тем приступил к чтению:

— „Сопоставив информацию, полученную от источников в США и шведской агентуры Управления, удалось установить, что сенатор Робертс, покинувший Вашингтон 05.05.9.. и, предположительно, направляющийся на отдых на принадлежащее ему ранчо в Нью-Мексико, изменил в г. Финикс свой маршрут и вылетел в Стокгольм рейсом 175 авиакомпании „Американ Эйрлайнс“. В Стокгольме, не покидая международной таможенной зоны, сенатор пересел на рейс „САС 3314“, имеющий пунктом назначения город Токио. Сенатор явно старался быть неузнанным, что обратило на себя особое внимание агента „Рэнглер“, передавшего эту информацию.“ Как вам это нравится? — поинтересовался директор, подняв глаза и глядя поверх очков.

— Вы имеете в виду, что сенатор Робертс, с которым многие в Вашингтоне связывают большие надежды, оказался под угрозой?

— Нет, я имею в виду не это! — взорвался директор — официально меня даже не интересуют всевозможные тайные миссии сенатора, они не касаются моего управления, пока он не стал шпионить в пользу третьего государства! Но я хочу знать, как об этом пронюхали русские! Вы что думаете — директор ткнул пальцем в телекс — они зря нам подсунули эти сведения? Они просто дают нам понять, что это не их операция, а настоящий теракт! И я хочу знать — директор наклонился к своему собеседнику, сверля его глазами — откуда русские пронюхали о полете сенатора!

— А вы не допускаете такую возможность, что этот захват может быть всё же провокацией русских? У них есть масса причин недолюбливать сенатора.

Директор ухмыльнулся. У ЦРУ тоже была масса причин присматривать за сенатором и его миссии отнюдь не были Управлению безразличны.

— Джон, вы должны лучше разбираться в политике. Они сейчас слишком ослаблены и трусливы, чтобы решиться на такую демонстрацию силы. Но дело не в этом — директор снова повысил голос, самоконтроль ему явно изменял — По большому счету мне безразличен и сенатор, и самолет. Ни то, ни другое не относится к зоне ответственности нашей с вами организации — директор опять слукавил, но сейчас действительно не это являлось главным — сумашедший летчик есть проблема самих русских и они могут решать её как угодно, а если совершат ошибку, мы подумаем как её получше использовать. Но! Швеция не Восточная Европа. Это сфера нашего разведывательного доминирования! И самая большая наша проблема в том, что мы оказались не в состоянии её контролировать. Русские узнали о полете сенатора одновременно с нами, а может быть и раньше. И именно это выводит меня из себя! — директор закончил свою длинную речь тяжело дыша. Он выглядел действительно глубоко задетым.

— Это ещё не вся проблема, сэр — начальник отдела предвкушал начало самой неприятной части беседы — сенатор не единственный американский гражданин на борту этого рейса.

— Кто же эти другие? — очень заинтересованным директор не выглядел. „Ну погоди, сейчас ты запоешь“ — злорадно подумал начальник отдела.

— В этом же самолете направляются в Токио два наших агента, которые уже почти пять лет курируют группу китайских диссидентов, имеющих хорошие связи на материке. Должен вам сказать, сэр, что большая часть разведывательной информации о Китае, полученной нами за последнее время, пришла от них. Это действительно уникальный источник, обладающий огромной ценностью.

— Итак, эти два агента действительно ценные люди?

— В высшей степени, сэр.

— А не ведут ли они двойной игры? — директор откинулся на спинку своего кресла — летят в одном самолете с сенатором, который известен своими прокитайскими настроениями…

— Я тоже подумал об этом, но речь идет скорее о совпадении, сэр. С обоими я лично знаком и хорошо знаю их работу. „Китайская сеть“ о которой мы говорим, есть их собственное творение, плод гигантской многолетней работы. Не думаю, чтобы нашелся какой-то соблазн, который побудил бы их пойти на сотрудничество с сенатором и его бандой. Чисто по-человечески они должны его ненавидеть. Так что я предполагаю лишь совпадение.

Прокитайскую политику сенатора в коридорах ЦРУ явно недолюбливали и не давали себе труда скрывать это.

— В нашем бизнесе редки совпадения, Джон — мягко возразил директор.

— И тем не менее, они не исключены, сэр! — когда дело касалось его людей, начальник отдела умел проявлять настойчивость.

— Хорошо — на столь малозначительную сейчас тему директор отвлекаться не хотел — итак, ваши два агента крайне для нас важны как контактеры с китайской агентурой, насколько я понял.

„А то, что они просто важны для своих жен и детей, ты не подумал“ — мелькнуло в голове у начальника отдела, но вслух он сказал иное:

— Направляясь в Токио, они имеют особую миссию. С собой у них наличные деньги, документы и самое главное инструкции, которые должны быть переданы в Китай. Все эти бумаги могут пережить катастрофу самолета и то, что было тайным, станет явным. Вспомните Локерби — начальник управления нарочито коснулся крайне неприятной для директора темы. Именно он тогда был ответственным за расследование инцидента.

— Итак, мы рискуем провалом операции, международным скандалом, гибелью всей агентурной сети и потерей невинности диссидентского движения в Китае… — задумчиво проговорил директор.

— Совершенно верно, сэр. Конечно, в случае, если „Боинг“ будет сбит, мы можем попытаться надавить на русских, чтобы они не поднимали шума…

— Бросьте это, Джон — директор посмотрел на него насмешливо — вам действительно нужно больше интересоваться политикой, а не только оперативной работой. Китай сейчас для русских много важнее, чем мы. Он их сосед, так сказать, естественный союзник, главный торговый партнер и тоже обижен западной демократией — лицо директора исказилось гримасой — если эти документы только окажутся у русских, они уж не упустят случая лишний раз набрать себе побольше очков.

— Я понял вас, сэр.

— Итак, что мы можем в этой ситуации предпринять?

— Немного. В нашем распоряжении осталось — начальник отдела взглянул на часы, прикидывая разницу во времени — около шести с половиной часов.

— Откуда такая точность? — удивленно спросил директор.

— Мне известен маршрут, по которому самолеты из Скандинавии летят в Японию и Южную Корею. Это примерно семь с половиной тысяч километров над Россией. Через шесть с небольшим часов лайнер должен пересечь границу с Китаем и решиться всё должно до этого момента. Китайцы принципиально не имеют дела с воздушными пиратами и неоднократно подтверждали это на практике. Они атакуют террориста вне зависимости от последствий для гражданского рейса.

— Почему они так презирают человеческую жизнь? — невольно вырвалось у директора, знавшего, что его собеседник прав.

— Их более миллиарда, сэр — начальник отдела выразительно улыбнулся. „А ты её не презираешь?!“

Несколько минут царило молчание.

„Жаль, что „Боинг“ не летит над океаном в территориальных водах России. Наша главная проблема — секретность миссии агентов. Так что уж если чему быть, того не миновать, лучше, чтобы это случилось над водой. Она скроет всё. Да и сенатор там очень кстати…“ — эта мысль показалась директору чудовищной и кощунственной, он старательно пытался гнать её от себя, но она приходила снова и снова.

— В Мадриде у нас Мак Рейнолдс, не правда ли, Джон? — возобновил он разговор.

— Совершенно верно, сэр — начальник отдела хорошо понимал ход мыслей своего шефа.

— Что, если мы подключим его к работе с террористом, который хочет забрать картины? Я имею ввиду, чтобы он сотрудничал с русскими в этом вопросе?

— Тогда мы должны сформировать его линию поведения, сэр.

— И каковы могут быть наши действия?

— Очевидно, самое разумное надавить на русских, чтобы они выполнили требования террористов.

— Вы полагаете, это полностью обезопасит самолет?

— Нет сэр — начальник отдела кисло улыбнулся — полностью его ничто не обезопасит. Летчик рискует слишком многим и мы не можем предсказать его действия. Честно говоря, я понятия не имею, как он собирается выбираться из этой ситуации. Русские сопровождают его четырьмя перехватчиками и я уверен, что у них есть приказ сбить его при первой же возможности — он подошел к большой карте мира, висевшей на стене — сейчас они где-то здесь — палец уперся в середину бескрайних российских просторов.

— Вряд ли русские с легкостью отдадут картины — задумчиво пробормотал директор.

— С легкостью нет. Мы бы отдали с легкостью? — начальник отдела пожал плечами — но это единственный шанс для всех. Можно пригрозить им скандалом.

— Уж они его получат — подтвердил директор.

„Вместе с нами“ — откомментировал про себя его собеседник. Он не сказал шефу, что специфика передачи китайским информаторам предназначающегося им багажа подразумевала столь надежную упаковку, что она способна пережить любую катастрофу. Когда об этих документах зашел разговор, он счел за благо промолчать. „Что будет, то будет.“

— Это самый простой выход, — продолжал начальник отдела — а одновременно, если русские будут упрямиться, или, что самое опасное и самое вероятное, будут тянуть время, попытаемся решить проблему оперативными методами…

— Что вы имеете ввиду? — поинтересовался директор. На его взгляд, ситуация была безвыходной. Конечно, он более политик, нежели полицейский, но — куда ни кинь, везде клин… Решения он не видел.

— Видите ли, сэр — начал осторожно начальник отдела, ясного представления о возможных мерах у него ещё не было и он просто пытался объяснить шефу ход своих рассуждений — тот план, что пытаются реализовать террористы, стоит огромных денег, я не говорю уже о риске, который должен по их замыслу многократно окупиться. Картины это не деньги и не кредитные карточки, на них впрямую не приобретешь того, ради чего люди идут, в конечном счете, на подобное преступление. Но абстрактная стоимость полотен многие миллионы долларов, точнее я пока сказать не могу. Значит, у террористов должен иметься заказчик. Представляя отвлеченно, таких заказчиков может быть великое множество, но наш — начальник отдела задумчиво сделал паузу и продолжил — обязан отвечать некоторым требованиям, о которых мы кое-что знаем…

В глазах директора появились зачатки понимания и неподдельный интерес. Это заметно приободрило его собеседника.

— Он должен быть чрезвычайно богатым человеком — раз — начальник отдела оттопырил указательный палец на левой руке — рьяным коллекционером — два, — за указательным пальцем последовал средний — не гнушаться преступных средств достижения своих интересов — три, и иметь в данный момент надежную связь с Испанией — четыре. Это значительно сокращает круг возможных подозреваемых, так что если покопаться в картотеке…

— На это у нас нет времени — перебил его директор — но Мак Рейнолдс нам придется очень кстати. Что касается международного терроризма, он сам ходячяя картотека. Так что оповестите его немедленно — директор что-то быстро записал на лежащем перед ним листке бумаги — а я уведомлю русских. Полагаю, что на наше предложение о сотрудничестве им нечего будет возразить.

— Должны быть только рады. Их собственную компетентность в этой области я оцениваю довольно низко. Наши шансы невелики в любом случае, но по крайней мере никто не сможет упрекнуть нас в безделье — вставая, с улыбкой заметил начальник отдела.

Такие упреки ЦРУ в последнее время слышало часто.

— И последнее, сэр. Я полагаю, что русские не должны ничего узнать о деталях нашего собственного расследования, в противном случае…

— Я понимаю Вашу мысль — перебил его директор — поскольку сам дорожу нашими источниками информации. Русские никогда до них не доберутся.

Начальник отдела зарубежных операций удовлетворенно улыбнулся.

г. Мадрид, российское посольство, время 11:10

Тишина в кабинете второго секретаря посольства постепенно становилась невыносимой. Обе стороны из тактических соображений выжидали, мобилизуя силы и собирая аргументы. Но эта тишина ни у кого не ассоциировалась со спокойствием, напоминая скорее затишье перед бурей. Кабинет потонул в сизом табачном дыме, с наплывом которого кондиционер справиться не мог. Лукин, брезгливо поморщившись, приоткрыл фрамугу окна. Уличный шум стал заметно слышнее и к тайному удивлению всех присутствующих, он несколько ослабил царящее напряжение. В конечном итоге время работало против всех и от дальнейшего промедления никто ничего хорошего не ожидал. Сейчас все находящиеся в кабинете примерно одинаково ненавидели царящую в верхах бюрократию, столь замедлявшую процесс принятия даже самых неотложных решений.

„Вот грохнется „Боинг“, создадут комиссию по расследованию, зачитают в Думе доклад, отправят человек десять в отставку. Меня в первую очередь и это ещё не конец“ — с невеселой усмешкой подумал Казанцев. Однако последний факт взволновал его мало, слишком велик был общий стресс от происходящего. Он с тоской посмотрел на телефон. Молчит, зараза. А время идет… Большие настенные часы невидимым магнитом притягивали взгляд 2 секретаря посольства. Он пытался сопротивляться, но это плохо удавалось. Особой злости к сидящему перед ним человеку Сегрей Иванович пока не испытывал. Этот шантажист есть часть его работы, и только. Часть в высшей степени сложной и вредной работы…

Моргунов тоже чувствовал себя беспокойно, но на то были иные причины. В отличии от своего противника, он не обладал профессиональной подготовкой для поведения в подобных ситуациях и начал ощущать себя скверно. Прерывать операцию он не собирался, нет. И не только потому, что это создаст для его жизни непосредственную угрозу. Идти на уступки немыслимо. Даже если удастся выжить, что маловероятно, от такого удара он всё-равно не оправится и на ноги уже никогда не встанет. На этот кон Моргунов поставил всё и не жалел. Кроме победы не существовало ничего. Вообще ничего. Вряд ли посольские заинтересованы в том, чтобы выдать его испанской полиции, к чему им такая огласка? Наверняка предпочтут его скрутить, вытянуть все сведения и тихонько шлепнуть. Уютный подвальчик для таких целей у них обязательно присутствует. Дешево он им не дастся, однако общего исхода сей факт не меняет. Но почему молчит Москва? И какие она даст указания этому типу? И всё ли получилось у Хорева? Вдруг?.. Моргунов на миг представил себе весь идиотизм своей ситуации, не начни летчик операцию. От таких мыслей хотелось на мгновенье истерично засмеяться, а в целом становилось тошно, потому Василий Петрович гнал их от себя.

Всей сложности политических перепитий вокруг его плана Моргунов не знал, но жалеть здесь было не о чем. В противном случае волнение, которое он испытывал сейчас, вполне могло бы перерасти в панику. Пистолет под левой полой пиджака, радиотелефон под правой. И чем же придется воспользоваться в первую очередь?

Часы на стене кабинета невыносимо громко тикали своим старомодным механическим естеством, прохаживаясь по и без того напряженным нервам Казанцева. „Если я останусь в этом кабинете после того, как всё кончится, выброшу долой“ — пообещал он себе.

С приближением солнца к зениту день становился всё более жарким. Горячий воздух проникал внутрь сквозь открытое окно и Сергей Иванович с неприязнью чувствовал, как первые капли пота скапливаются на лбу. Казанцев привстал, снимая пиджак, и вновь взялся за коробку своих папирос. Она была пуста и он вопросительно посмотрел на Моргунова. Тот понял и протянул ему пачку своих сигарет. Несмотря на жару, губы у Моргунова были бледные и от внимания 2 секретаря это не ускользнуло. „Воровать картины тебе не мед с пасеки таскать“ — с издевкой подумал он, прикуривая. От сознания того, что тяжесть ситуации ложится не только на него, но и на того, кто затеял весь бардак, стало немного легче. „Детская мстительность, но помогает“ — проконстатировал он себе.

И в этот момент зазвонил телефон.

Вздрогнув от неожиданности, хоть и долгожданной, Казанцев чуть не выронил из рук сигарету. Ругнув себя и дождавшись второго зуммера, он снял трубку.

— Казанцев.

— На связи полковник Амосов, секретариат ФСБ.

То, что полковник Валерий Амосов представляет не просто секретариат ФСБ, но лично её Председателя, оставалось для Сергея Ивановича неизвестным. Но если бы он и был осведомлен, вряд ли это улучшило бы его настроение, исходя из того, что предстояло услышать.

— Слушаю, товарищ полковник! — по чину Казанцев своему абоненту не уступал, однако занимаемая должность много важнее самого звания. А то, что полковник пользовался влиянием, сомнений не вызывало. Иначе бы не он сюда звонил…

— Вы имеете сейчас непосредственный контакт с террористом?

— Так точно! — ответил Казанцев, покосившись на своего противника, который выглядел сейчас много бодрее, чем ещё несколько минут назад. И для него этот звонок был долгожданным…

Прихватив трубку беспроволочного телефона, Сергей Иванович вышел в приемную, где сейчас никого не было и плотно прикрыл за собой дверь, не давая Моргунову возможности догадаться о распоряжениях Москвы. Тот не возражал.

„В конце-концов, заложники не моя часть операции!“

— Угроза подтвердилась — заявил полковник и у 2 секретаря перехватило дух, хотя ничего иного он по сути и не ожидал — положение полностью соответствует данным террориста.

— Какие будут приказания?

— Подождите с приказаниями. — „Очевидно, и у них там большой переполох“, отметил про себя 2 секретарь — Выслушайте оперативную обстановку. По нашим данным на борту рейса находится высокопоставленный американский политик. Как вы понимаете, это усложняет дело, придавая ему… ммм… особую политическую окраску. Американцев мы проинформировали и они высказали большую заинтересованность, желая непосредственно быть в курсе событий. Учитывая то, что исход его неизвестен, отстранять их нет никакого смысла. Впрочем подробности мы им не сообщали, так что касательно своего соотечественника на борту они могут быть в курсе, а могут и не быть… Но как бы то ни было, ваш — полковник хмыкнул — американский коллега в Мадриде должен быть подключен к работе. Имя Алека Мак Рейнолдса вам, конечно, известно?

— Так точно!

— Он будет у вас через несколько минут. Мы все согласны с тем, что испанские власти не должны быть пока оповещены, это только замедлит дело. Террорист находится в здании посольства?

— Да.

— Он в состоянии нас слышать?

— Нет.

— Какое производит впечатление?

— Немного нервничает, но весьма самоуверен. Интеллегентен. Убежден в том, что добьется желаемого. Говорит, что сейчас ход операции ему уже не подвластен и исходя из фактов да и простой логики, я склонен ему верить.

— Понятно. Убрать террориста, который летит за „Боингом“ мы пока не можем. Он успеет стопроцентно исполнить свою угрозу. Топлива у него хватит аж до китайской границы, так что у вас есть почти шесть с половиной часов…

„Это для тебя почти шесть с половиной часов“ — мелькнул в мозгу у Казанцева ультиматум Моргунова — „а для меня шесть часов ровно…“

— … я поддерживаю постоянную связь с аэродромом, они получают доклады от группы преследования. Переговоры лайнера прослушиваются, судя по всему, его экипаж об угрозе не подозревает. А теперь слушайте главное. Высшие лица государства — голос полковника прозвучал нарочито-торжественно — приняли решение, согласно которому картины ни в коем случае не могут быть выданы шантажистам.

„Боже мой!!“

Вот этого Казанцев действительно не ожидал. По крайней мере, в такой категоричной формулировке. Исходя из своего опыта он допускал, что ему прикажут всеми силами препятствовать намерениям террористов… искать всевозможные пути для недопущения… использовать любое средство для сохранения… или любую иную, столь же торжественную, сколь и неконкретную формулировку. Но он был уверен, что в подобной жесткой и ограниченной во времени кризисной ситуации, право принятия окончательного решения оставят за ним. Это было нормальной практикой, ибо на месте оно всегда виднее…

„Неужели они действительно готовы отдать на заклание три сотни жизней?! И это при том, что американцы уже в курсе и дело получит международную огласку… Да они сошли с ума…“

Сергей Иванович понятия не имел, как далеко успела уйти информация об инциденте и был не уверен, что включив СиЭнЭн не обнаружит там кадры, показывающие летящий „Боинг“ и в хвосте его смертоносный перехватчик. Американцам только дай волю…

— Товарищ полковник, я уверен, что террористы на уступки не пойдут. Сидящий здесь… Борис Матвеев говорит, что сигнал, отзывающий истребитель должен исходить не от него и только после того, как картины достигнут заранее оговоренного пункта…

— Вы знаете, где он находится?

— Нет. Но то, что говорит шантажист разумно и похоже на правду. Разделив весь план на несколько независимых друг от друга процессов, они максимально его обезопасили. Я хочу сказать, что у нас нет действенного средства давления на Матвеева…

— Всех Матвеевых в России мы проверили. Это не может быть его настоящим именем — находясь у вершины власти полковник хорошо научился перебивать собеседников и это действовало крайне раздражающе.

„Идиот. Кто бы назвал тебе своё настоящее имя? Тут передо мной сидит совсем не псих…“

— Понятно. Я хочу лишь подчеркнуть, что не уступив в крайнем случае требованиям террористов, мы не сможем обезопасить самолет.

— Я только довожу до вас решение высшего руководства страны — ничего более презрительного и равнодушного, чем голос полковника, Казанцеву уже давно не приходилось слышать — уступки исключены. Попробуйте иные меры воздействия. Исполняйте.

Связь прервалась.

Огорошенный 2 секретарь ещё несколько секунд бессмысленным взглядом созерцал телефонную трубку, которая только что отдала ему приказ содействовать убийству трехсот людей. Отдала приказ, но здесь, на месте, в этой безмятежном весеннем городе, сообщником убийц должен стать он! „Иные меры воздействия!“ Какие?! Достать служебный „ПМ“ и приставить к голове шантажиста? Тот только посмеется над ним. Того, кто решился на такое преступление дешевым трюком не возьмешь. Матвеев знает, что три сотни невинных жизней на его одну никто не обменяет. Только не знает, что десять картин могут оказаться кое для кого дороже…

„Иные меры воздействия!“ Влепить 9-миллиметровую пулю в его хитроумную голову, чтобы другим неповадно было!

Казанцев в ярости сжал кулаки. Телефонная трубка в его руке жалобно хрустнула. Если бы всё было так просто! Этот жлоб, конечно, вооружен, малоформатный автоматический пистолет, судя по оттопыренности пиджака, но тут уж Сергей Иванович его за противника не считал.

В бытность военным советником 2 секретарю приходилось убивать людей, всякие переделки случались в Анголе начала 80-х. Когда лежишь в кустах, слушая посвистывание пуль над головой, стреляешь по наступающему на тебя противнику, смерть врага вообще похожа на эпизод детской игры. Передвигалась вдалеке крошечная фигурка и внезапно упала. Всё. Во что превращает человека попадающая в него пуля от „АК-47“, с такого расстояния было не видно. Если бы не собственный страх быть задетым, аналогия с игрой была бы полной. Случалось убивать людей и в ближнем бою, ночью, в джунглях, когда меньше видишь противника, нежели направленные прямо в тебя вспышки его выстрелов. Но в этом случае страх велик настолько, что затмевает все иные чувства. И даже потом, при воспоминании, страх главенствует, подавляя тошноту от вида человеческого тела, рассыпающегося под автоматной очередью. Однажды, при отступлении в джунглях, более напоминавшем бегство, он добил своего коллегу, молодого кубинского офицера, иссеченного осколками разорвавшейся гранаты. Но это был жест милосердия, искаженные болью темные глаза кубинца умоляли об нём и Казанцев знал, что не сделай он этого, тот проклинал бы его все немногие оставшиеся ему минуты жизни. Пленных иностранцев, сражавшихся на стороне правительства, партизаны Савимби рубили на куски и выворачивали живьем наизнанку…

Так что, разнести этому подонку череп? Проще простого, но триста человеческих судеб подвешены на тоненьком волоске на высоте десять тысяч метров, в окружении барражирующей смерти. И этот волосок, единственная для них надежда, есть жаждущий незаработанного богатства тип в его собственном, Казанцева, кабинете. Он должен беречь его как зеницу ока, исполнять все желания и потакать ему во всем как покорная жена. Это было мерзко, но Сергей Иванович являлся служакой для которого интересы дела стояли превыше всего. И именно сейчас люди, которые руководствовались чем угодно, только не милосердием, мешали ему сделать своё дело, мешали исполнить свой долг. За долгие годы службы Казанцев множество раз сталкивался с произволом и глупостью начальства, но ещё никогда столь цинично и бесцеремонно она не выглядела. Несколько квадратных метров обрамленного фальшивой позолотой холста с размазанной по нему краской, по прихоти судьбы и моды составляющие „национальное достояние“, вдруг стали ценнее сотен живых, дышуших, мечтающих и надеющихся на счастье людей…

Знатоком и ценителем живописи Казанцев себя не считал, иногда даже этого стеснялся, но сейчас… Да, он должен и будет исполнять приказы, он так обучен. Исполняя, и отдавая приказы прожил всю свою жизнь, должен последовать приказу и сейчас, но… Сергей Иванович чувствовал, что нечто ломается в нем.

Все спецслужбы мира, на черный день, как крайнюю меру, держат в арсенале своих средств политическое убийство. 2 секретарь знал об этом, был согласен с этой мерой и признавал её рациональность, когда иных путей достижения цели не было. Ему самому доводилось участвовать в подготовке некоторых таких „акций“, хоть и косвенно. Но во всех случаях речь шла о врагах системы, государства, вне зависимости от того, хорошей или плохой являлась сама система. Во всяком случае именно она сделала Казанцева тем, кем он стал и он был благодарен системе. Но люди, находящиеся сейчас в самолете просто заложники. И он, С.И.Казанцев должен принести их в жертву. Выполняя приказ.

Дверь, ведущая из приемной в кабинет, внезапно скрипнула. 2 секретарь быстро обернулся. На пороге стоял Моргунов и внешне он вновь казался невозмутимым. На его твердо очерченных губах играло даже некое подобие улыбки.

— Ну что Москва? Распорядилась?

Чувства, охватившие Казанцева, ощущавшего себя полностью загнанным в угол, описанию не поддавались. Да и что теперь жеманничать, с таким-то приказом! Сергей Иванович, внутренне наслаждаясь, отвел корпус немного назад, перенося центр тяжести на правую, толчковую ногу, и вдруг резко, совершенно неожиданно для своего противника, выбросил вперед сжатую в кулак руку, вкладывая в неё полную тяжесть тела. Удар был хорош. Он пришелся Моргунову в нос и его рубашка окрасилась кровью ещё прежде чем тот упал на пол, влетев обратно в кабинет. Казанцев нарочито бил не в челюсть, ибо выводить противника из игры даже на несколько драгоценных минут не входило в его планы. Но пусть почувствует силу! Пусть поймет, что диктовать условия может не только он и что следуя полученному приказу Казанцев может сделать ему очень-очень больно.

Впрочем, нужно было врезать посильнее. Эта мысль промелькнула у Казанцева сразу, как только он сделал шаг в кабинет и наклонился, чтобы вытащить из кобуры шантажиста пистолет. 2 секретарь протянул руку и замер в неудобной полусогнутой позе. Крохотное отверстие ствола с удаления сантиметров тридцать смотрело ему точно в лоб.

„Недооценил“ — мелькнула мысль — „крепок оказался.“

Лукин, едва вскочивший со своего места, тоже замер. Бешеные, потемневшие до того, что зрачки расширились едва не во всё яблоко, глаза Моргунова пронзали противника полные ненависти и желания убить.

— Сука — сидя на полу и обливаясь хлещущей из носа кровью, хрипло проговорил Василий Петрович — ты думал, что можешь меня безнаказанно хоть пальцем коснуться? А я думал, мы здесь все интеллигентные люди — Моргунов фыркнул, разбрызгивая вокруг себя крошечные красные капли, его вздувшиеся губы перекосило некое подобие улыбки, отчего, правда, бешенство в глазах не уменьшилось ни на йоту.

— Только спокойно, Борис, только спокойно — обращению с вооруженными психами Казанцева обучали на специальных курсах, но сейчас все эти знания куда-то провалились, и с трудом шевелящиеся губы произносили отъявленные банальности.

— Встать к стене, руки в стороны!

2 секретарь без слов повиновался. Не отводя от него ни взгляда, ни пистолета, Моргунов поднялся. Его немного качало. Несколько невыносимо долгих секунд Казанцев ощущал себя курицей, которую собираются надеть на вертел. Его противник явно боролся с неодолимым желанием нажать на курок и исход этой борьбы далеко ещё не был ясен. „Браунинг“ в его руке чуть поигрывал.

„Дилетант“ — презрительно подумал Казанцев, проклиная себя за то, что собственный „ПМ“ остался в нише стола. Но слишком уж ждал он этого звонка…

Пытаясь совладать с охватившим его бешенством, Моргунов размышлял. Человек стоящий перед ним представляет здесь высшую власть. Посол не в счет, да он похоже и не в курсе. В вопросах безопасности именно за высшим представителем ФСБ остается последнее слово. Как раз этот человек должен выдать ему картины, распоряжениям иных должностных лиц руководители и охрана выставки может не подчиниться. Итак, он ему нужен, а значит, достоин жить. Шлепнуть гэбиста очень хотелось, хоть Моргунов никого в своей жизни не убивал да и не стремился испробовать ещё и это. Но уж очень большую ненависть снискали в нем подобные люди в последнее время. ФСБ… Воплотители воли тех, кто отправил его в изгнание, из-за кого он стоит сейчас в этом кабинете… И безнаказанно задеть себя он не позволял никому. Ну ладно, сволочь, живи!

Моргунов размахнулся и изо всех сил ударил беззащитно стоявшего перед ним человека ногой в пах. Издав какой-то нечленораздельный звук, то повалился на пол.

„Вторая попытка бунта подавлена“ — хмыкнул Василий Петрович пошевеливая упакованными в лакированный ботинок пальцами на ноге.

— Да что Вы делаете! — взвизгнул оживший Лукин.

— Он первый начал — объяснение звучало по-детски, но без малейшего сожаления в голосе.

Анатолий Юрьевич занял своё место вновь. Вид у него был совершенно несчастный.

Моргунов отошел от упавшего человека и опустился в кресло, приложив к носу мгновенно пропитавшийся кровью платок. Голова ещё немного кружилась, полученный удар был крепок, ничего не скажешь. Он взгянул на часы. Проклятье, шесть часов! Мысль, что план находится под реальной угрозой вновь стала приобретать панические нотки. Максимум через пять часов ему нужно убираться из этой страны, а кроме драки он пока ничего не достиг.

Казанцев на полу зашевелился и, морщась, сел, облокотившись о стену.

— Жив? — спросил Василий Петрович уже совершенно беззлобно. Волна ярости, захлестнувшая его несколько минут назад, прошла бесследно, удовлетворившись местью и почти не оставив следа. Но пистолет из руки он теперь не выпускал и при необходимости пустил бы его в дело не колеблясь.

— Москва… запрещает выдачу картин — выдавил из себя Казанцев — что вы на это скажете? — он попытался гордо улыбнуться, но получилось это неестественно. Отношение к террористу теперь определилось полностью — ненависть и презрение.

Внутри у Моргунова стало пусто и холодно. Незнакомое прежде ощущение железными тисками сжало сердце. Был ли это страх? Возможно. Но панику демонстрировать нельзя, нет…

— Что скажу? Через шесть часов самолет будет сбит — он пожал плечами.

— А сами вы как? — чисто профессиональный вопрос о путях отхода шантажиста, с картинами или без таковых, не оставлял Сергея Ивановича и он задал его, несмотря на ещё не прошедшую боль.

— Пристрелю вас обоих и уйду — Моргунов постарался, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. На самом деле он никогда не допускал мысли, что его требования могут быть оставлены без внимания и довольно плохо представлял себе, что же будет делать дальше. Лететь без картин? Вряд ли заказчик, пошедший на большие расходы и определенный риск, позволит ему просто так уйти. Сам бы Моргунов никогда не позволил. Так поступать было не в правилах той среды, в которой он вырос. Однако думать об этом не хотелось. Если им всем наплевать на самолет, то своя жизнь должна ведь быть дорога!

— Итак вы отказываетесь выдать картины?

— Таков мой приказ, но… — нереальность, бесчеловечность этого приказа в голове у Казанцева никак не умещалась до сих пор.

— Что? — быстро спросил Василий Петрович.

И в этот момент в дверь постучали.

г. Мадрид, посольство США, время 10:04

На работу Алек Мак Рейнолдс прибыл вовремя, хотя полностью скрыть следы бурно проведенной ночи ему не удалось. Под глазами остались синяки, голова побаливала после большого количества шампанского, а сорочка выглядела так, как будто по ней проехался тяжелый танк. Однако заехать домой и привести себя в порядок времени не оставалось, в начале рабочего дня ожидалось пара важных телефонных звонков из Штатов. Он придал себе надлежащий вид насколько это было возможно и бросил критический взгляд в автомобильное зеркальце:

„Стареешь помаленьку…“ Эта мысль удовольствия не доставила и далее смотреть в зеркало он избегал. К счастью Мэри, его секретарша, единственный человек, который знал его достаточно хорошо, чтобы сделать соответствующие выводы, была в отпуске, а та дурочка, что её замещает, всё-равно ничего не заметит. Алек чуть приободрился и добавил газу.

Рабочий день он начал с алка-зельцера. Пара малозначительных телеграмм… Порядок. На зажегшийся сигнал селекторной связи он обратил внимание не сразу.

— Сэр? — искаженный громкоговорителем, голос новой секретарши прозвучал как-то странно.

— Да?

— Посол просил сообщить, что он не может принять вас после ланча. У него какое-то срочное дело. Ваш термин переносится на шесть вечера.

— Спасибо, Сьюзан. И принесите ещё минералки.

Опять встреча откладывается! А вечером, глядишь, ещё что-нибудь случится. Уже третий день Алек не мог добиться приема у шефа и доложить ему ряд агентурных сведений, которые послу было бы нелишне знать. Но отношения у них складывались не лучшим образом, может быть виной тот факт, что во время вьетнамской войны они стояли практически по разные стороны баррикад. Мак Рейнолдс ушел добровольцем в джунгли, а будущий посол США сжег свою повестку и накурившись с приятелями травы забрасывал камнями отряды Национальной Гвардии. И тем не менее, ныне он посол США, а Мак Рейнолдс всего лишь состоит в его штате. Но это Алека не задевало. В конце-концов именно он, Алек, являлся единственным в своем роде специалистом и признанным экспертом. Болтунов же вроде посла хоть пруд-пруди, можно пачками собирать в кампусе любого приличного университета.

Мак Рейнолдс пододвинул к себе настольный календарь и сделал в нем соответствующую пометку. Следующие два часа он посвятил анализу новых материалов о деятельности ЭТА и сообщений о нарушениях испанской полицией прав человека в борьбе с этой группировкой. Получасовой доклад на эту тему он должен будет через месяц прочитать в Госдепартаменте. За работой время летело быстро и голову от своих бумаг он поднял только к ланчу. Алек уже прикидывал, что бы ему заказать в кафе, как в третий раз за сегодняшнее утро зазвонил телефон. Но на этот раз тот, который напрямую связывал его с Лэнгли. Прежде чем снять трубку, Алек откашлялся.

— Мак Рейнолдс.

То, что он услышал в последующие пять минут разговора несколько превосходило его самые смелые предположения о возможном размахе отдельных террористических акций. И кое-кто в Вашингтоне смеет называть его пессимистом! Если бы не значительно более высокое служебное положения начальника отдела зарубежных операций, который сухо и сжато излагал ему ход событий, Алек бы уже неоднократно присвистнул. Или выругался. Действительность уже который раз за его жизнь доказала, что может быть круче любой фантазии. По долгу службы ему приходилось много летать и представив себя пассажиром злополучного „Боинга“, Алек испытал нехорошее чувство. Но если ему всё это сообщают… Значит, русские оповестили Лэнгли… Окей, вот нашлась работа и для него. Очевидно, им нужно содействие…

Как только начальник отдела сделал паузу, Мак Рейнолдс спросил:

— Наше правительство сформулировало свою позицию?

В конечном итоге именно это должно было определить его дальнейшие действия.

— Эта позиция может быть одна: любой ценой спасти лайнер.

О том, что в этом лайнере представляет особую ценность для ЦРУ, сказано не было. О „китайской сети“ знал очень узкий круг лиц в Управлении, кроме непосредственно задействованных лиц лишь высшее руководство. Но так может продолжаться только до поры, пока рейс летит своим маршрутом… И поэтому он должен лететь своим маршрутом.

— Вы хотите сказать, что русские могут иметь что-то против?

— Нам это неизвестно. Я лишь могу предположить, что картины они отдадут без особой охоты.

„Если вообще отдадут“ — хотел добавить начальник отдела, но счел за благо промолчать. Как профессионал на службе большой политики он хорошо мог понять неуступчивость русских. В конце-концов и в Штатах выборы не за горами, а у них они просто на носу. Понять по-человечески? Но кого это интересует в большой политике?

— Помимо угрозы международного скандала, какие у нас есть средства давления на русских?

— На борту лайнера находится сенатор Робертс. Полагаю, что русские это знают, из-за того и поставили нас в известность.

„Ого“ — подумал Алек — „дело приобретает пикантный оборот. Думаю, кое-кто у русских совсем не прочь извлечь из-под обломков обгоревшее тело сенатора…“

Политический ангажемент Робертса ни для кого секретом не являлся.

— Мак Рейнолдс, вы должны любой ценой спасти самолет. Даже если вам придется пристрелить террориста или взять в заложники пару человек в русском посольстве.

„Если бы они могли позволить себе пристрелить террориста, то давно бы это сделали. Но в принципе, американский дипломат учиняющий стрельбу и берущий заложников в российском посольстве — о, как романтично!“

— На сколь значительную поддержку правительства США я могу рассчитывать?

Алек знал о чем спросить. Когда дядя Сэм мог чем-то поживиться под благородным флагом защиты американских граждан, он никогда не упускал возможности это сделать.

— На безоговорочную.

Давать сейчас такие гарантии начальник отдела полномочий не имел, но играл ва-банк. Если „китайский след“ вылезет наружу, его голова покатится с плеч первой. Так что коли в случае катастрофы „Боинга“ более всего остаются внакладе его пассажиры, то он следует прямо за ними. В принципе, с таким разрешением Мак Рейнолдс мог спровоцировать третью мировую войну, но этого опасаться не приходилось — он работал в своем бизнесе не первый год.

— Есть на борту другие американские граждане?

— Нет. — начальник управления сознательно и не колеблясь лгал, но это было частью его работы. „Что ж, великий теоретик антитерроризма, покажи себя в деле“ — подумал он.

— И вот ещё что, Мак Рейнолдс. Я полагаю, что у террористов уже есть заказчик, который позарез хочет иметь эти картины и готов заплатить за них немалые деньги. Иначе подобные дела не делаются. С учетом реальных обстоятельств, число таких людей должно быть крайне невелико. Я знаю вас как признанного специалиста в этой сфере… Подумайте над этим.

— Уже начал думать, сэр — Мак Рейнолдс улыбнулся. В мелочной опеке подчиненных начальство неисправимо — Каким временем я ещё располагаю?

— Примерно шесть часов, но это при самом благоприятном раскладе.

— Тогда мне нужно поторопиться.

— Желаю удачи, Алек — впервые за всю беседу начальник управления был абсолютно искрененн.

Несколько минут после окончания разговора Мак Рейнолдс сидел неподвижно. Всё услышанное слишком выходило за рамки повседневности, чтобы можно было сразу бросаться в дело. Последовательность своих действий и их возможный результат сейчас полностью занимали его мысли. Казанцева он знал лично и издавна. Поначалу как заклятого врага, последние несколько лет как представителя державы, интересы которой могут значительно отличаться от таковых Соединенных Штатов. Чувство некоей профессиональной солидарности всегда связывало разведчиков даже в противоположных лагерях и Алек мог сказать о Казанцеве только хорошее. Ныне как и ранее. Изредка встречаясь с ним, Мак Рейнолдс имел все основания предполагать, что и тот думает о нем примерно так же. Конечно, всё это не помешало бы при необходимости им отправить друг друга на верную смерть, но сие являлось лишь спецификой их работы. Положению, в котором оказалась российская разведка в последние годы, Алек слегка сочувствовал. Такие перемены даром не проходят. Сам бы он ни за что не хотел бы оказаться на месте своих русских коллег. Впрочем, сотрудничать с ними ему тоже ещё не приходилось и первый опыт на этой почве ожидает его сегодня.

Мак Рейнолдс упруго поднялся. Нахлынувшее напряжение выгнало из организма последние остатки вчерашнего похмелья и Алек чувствовал себя помолодевшим лет на десять. Стресс в его работе был похож на наркотик, который вначале вызывает отвращение, но потом становится наивысшим наслаждением. То время, когда он вызывал отвращение, давно миновало.

Маленький переносной компьютер лежал в сейфе, который точнее было бы назвать бронированной картотекой, поскольку большую часть его содержимого занимали 3,5-дюймовые дискеты. Лишь в самом низу, чувствуя себя как-то неудобно от такого соседства, примостился хромированный „Смит&Вессон Автоматик“ в желтой кожаной кобуре.

Из тщательно рассортированных и надписанных ящичков Мак Рейнолдс, на секунду задумавшись, взял несколько дискет. Потом достал ноутбук и вновь закрыл сейф. Используемый им компьютер представлял собой, собственно говоря, обычную серийную модель фирмы „Компак“, но снабженную маленькой хитростью, связанной со спецификой работы своего обладателя. Для того, чтобы открыть крышку ноутбука требовалось набрать четырехзначный код и повернуть во встроенном замке небольшой ключик. Если кто-то пытался сделать это иначе, или, тем более, открутить просто нижнюю крышку, должен был считаться с тем, что стограммовый заряд пластиковой взрывчатки разнесет в пыль не только все носители информации в компьютере, но также и неудачливого взломщика. Если же кодовое слово три раза вводилось и оказывалось неверным, происходил сбой программы и специальный вирус стирал все файлы на хард-драйве и вложенной дискете. Необходимость постоянно таскать при себе маленькую бомбу и проводить часы за её клавиатурой объяснялась просто. Ценность информации, заложенной в компьютер измерялась не деньгами, а человеческими жизнями и государственными тайнами. Когда ноутбук приходилось выносить на улицу, Мак Рейнолдс клал его в дипломат, который пристегивался к руке железной цепочкой. Все эти меры предосторожности человеку непосвященному могли показаться крайне обременительными, однако Алек жил с этим годами и все ограничения, сопутствующие такой жизни воспринимал просто как неизбежную необходимость. Как мытье рук перед едой. Ну и кроме того, нет правил без исключения и минувшая ночь явилась лучшим тому доказательством.

Прежде чем упаковать компьютер, Мак Рейнолдс после недолгого колебания снял пиджак и перекинул кобуру через плечо. Вряд ли пригодится, но всё же. Страха перед террористом Алек не испытывал, тот пришел за картинами, а не для бессмысленной стрельбы, более волновала его неприкосновенность ноутбука, с которым он намеревался поработать. Вряд ли русским сегодня до того, да и времена уже не те, к тому же никакой особо важной для них информации Мак Рейнолдс не взял, но лучше уж перестраховаться. Годы в ЦРУ приучили его к тому, что осторожность не бремя и не роскошь, а лишь сопутствующая жизни повседневность. Алек проверил магазин, передернул затвор и поставив пистолет на предохранитель, вложил его обратно в кобуру. Последним элементом экипировки был радиотелефон, который занял своё место в кармане пиджака. Перед уходом он бросил взгляд на часы. Странным образом время текло теперь не своим нормальным астрономическим ходом, а как таймер обратного отсчета. И, согласно ему, до конца света осталось чуть менее шести часов.

— Я вернусь ко встрече с послом, Сьюзан — сказал он на выходе секретарше и тут же тихо обругал себя: будучи, как и многие представители связанных с риском для жизни профессий, человеком суеверным, Алек предпочитал на будущее не загадывать. Зачем говорить, что вернешься ко встрече с послом, если можно не вернуться вообще?

Своим „Шевроле“ он ловко управлял одной левой рукой, правая с пристегнутым к ней дипломатом, покоилась рядом на сиденье.

Столица одной североафриканской страны, время 11:22

В начале мая на этой широте обычно уже царила жара и сегодняшний день не был исключением. И хотя Рогов сидел в кондиционированном помещении, вытирать со лба капли пота приходилось довольно часто. Обильно сдобренный льдом коктейль, приготовленный по рецепту его гостеприимного хозяина и им же собственноручно, помогал лишь отчасти. Али Хасан, расположившийся напротив, тактично делал вид, что не замечает состояния своего собеседника, стараясь не нервировать его ещё больше. Комната, в которой они сейчас находились, была не тем кабинетом хозяина, где Рогов вел с ним все предыдущие переговоры, а неприметным холлом с террасой на северной стороне дворца, что в таком климате являлось решающим в пользу комфорта фактором. О том, насколько жарко будет здесь через два месяца, Иван не хотел и думать. И вообще, через два месяца он будет в любом случае далеко отсюда. Если не в Рио-де-Жанейро, так в Магадане уж точно…

Меж тем отделка и убранство помещения говорили, что оно является святая-святых хозяина и пребывание в нем можно было расценивать как жест особого доверия с его стороны. Рогов это понял, но в ожидании конца операции насладиться всем окружающим в полной мере не находил в себе сил.

Стены холла были отделаны светлым ореховым деревом, а сводчатые беленые потолки украшены фресками с арабской вязью. Пол был устлан мягкими персидскими коврами, в которых по щиколотку утопала нога. Разувшись на пороге дома по восточной, впрочем как и по русской традиции, Рогов, проходя по этим коврам, ощущал себя немного парящим в воздухе. Но вся роскошь, как и бархатные кресла, и обилие цветов отнюдь не составляло главной гордости зала. Единственной, ни с чем не сравнимой ценностью были картины, плотно покрывавшие отделку стен. Первый вопрос, который Рогов хотел задать Хасану, только войдя сюда, был о влиянии климата на полотна, но Иван счел за благо промолчать. Однако хозяин заметил его восхищенный взгляд и заметно порозовел от удовольствия. Вообще, его невозмутимости Иван мог только позавидовать, сам он явно испытывал в ней дефицит. Но картины голландцев и Тициана Рогов осмотрел очень внимательно, подолгу задерживаясь у каждого полотна, понимая, что никогда более в жизни их не увидит. Все вещи были ему незнакомые, но их подлинность и ценность сомнений не вызывала, для этого его взгляд был достаточно наметан. Едва Иван успел подумать о том, сколько из выставленного здесь имеет явно криминальное происхождение, как Хасан словно угадал его мысли:

— Здесь присутствуют только полотна, приобретенные из частных собраний или на аукционах…

Не спросить об иных у Ивана едва хватило выдержки.

— … я, знаете ли, частый гость на подобных мероприятиях.

— Вы не боитесь, что подобная активность может привлечь к вам повышенное внимание? Я имею ввиду, если ваша коллекция пополняется не только с аукционов…

— Ах, молодой человек — Хасан раскрыл массивный бар со встроенным в него холодильником и занялся приготовлением коктейля — вам сложно понять, что мы живем в ином, чем европейцы, мире.

Али отхлебнул из своего стакана и восхищенно причмокнул губами.

— Хотя с русскими мне всегда было легче находить общий язык, чем со всеми этими — он небрежно махнул рукой — за морем. За те годы, что я провел в России я стал вас понимать. Жаль, что те, кто управляет сейчас вашей страной, разучились понимать нас, арабов и повернулись лицом к нашим общим, заметьте, общим врагам…

Лицо Хасана выражало неподдельную печаль.

— Ну а то внимание, о котором вы говорили… Я почтенный и уважаемый в этой стране человек, таковыми же были как минимум восемь поколений моих предков. Из-за того, что я приобрел пару вещиц у людей — он лукаво взглянул на Рогова — которым они не принадлежат, ещё не повод ссориться со мной. Наше правительство прекрасно знает, что на заметную часть его бюджет состоит из налогов, которые плачу я, и причем плачу исправно.

Рогов молча кивнул. О влиянии Хасана он прекрасно осведомлен, то, что времена изменились, было ему тоже неприятно, ну а „люди, торгующие тем, что им не принадлежит“, это просто самая корректная формулировка для отражения сути их занятия.

— Очевидно, это не вся ваша коллекция? Могу я взглянуть на другие вещи?

Хасан улыбнулся.

— Вы же знаете, как у нас на Востоке относятся к истинным ценностям. Верующий мусульманин никогда не позволит чужому взгляду хотя бы коснуться лица его жены. А я люблю эти картины едва ли не больше моей дорогой Фатимы! — он хохотнул — нет, молодой человек, эти шедевры не для посторонних глаз!

Осторожность хозяина была абсолютно понятна. Пока он известен просто как коллекционер картин, пусть и не с самой лучшей репутацией, такого человека в этой стране тронуть никто не посмеет. Но печать международного скупщика краденого, в случае если только информация просочится, может угрожать правительству таким ущербом, что ему будет легче лишиться столь замечательного налогоплательщика, чем всех кредитов МВФ. Немудрено, что однажды оказавшиеся в руках Хасана шедевры раз и навсегда исчезали в безбрежных подвалах его дворца.

Рогов отхлебнул свой коктейль.

— Я полностью согласен с вашими принципами, господин Хасан. К тому же коллекционировать западную живопись в вашей стране уже само по себе требует немалого мужества.

Хасан заметно оживился.

— Да, вы знаете, местные радикалы мне угрожали. Собственно, они просто хотели получить деньги для своей борьбы. Но шантажировать меня? — хозяин добродушно развел руками.

Иван знал, о чем идет речь. С год назад отряд исламистов был окружен в небольшой горной деревушке и вырезан до последнего человека. Немногие уцелевшие очевидцы из числа жителей деревни как один твердили одно: это была не армия. Слухов ходило много, но… Слухи это правда восточного базара, не более.

— Что ж, молодой человек, через несколько часов отправляемся встречать вашего друга? Путь нас ждет не близкий.

Рогов опустил взгляд на часы.

— Вы правы. Могу я взглянуть на деньги?

— Готов поспорить — прищурился Хасан — что такая просьба в Европе или, скажем, в вашей стране расценивалась бы как дурной тон. Деньги появляются одновременно с товаром, не так ли? Но мы здесь народ бесхитростный и гостеприимный, поэтому — извольте!

Улыбаясь собственным словам, Хасан открыл небольшую дверцу, искусно задрапированную под отделку стен, так что заметить её неопытным глазом было совершенно невозможно. Расположенное за ней помещение окон не имело и хозяин включил свет. Ощущение прохлады было первым, отмеченным Роговым. Крохотная полукруглая комнатка, оштукатуренная, без украшений. В одной стене две маленькие металлические дверцы, возле другой черный металлический шкаф. Открыв его ключом с причудливой, напоминающей старинную бородкой, Хасан указал рукой внутрь:

— Извольте обслужить себя сами, молодой человек!

Иван подошел ближе и заметил стоящие в глубине два дешевых, но вместительных чемодана из плотного темного брезента. Он вопросительно взглянул на Хасана.

— Прошу вас, не стесняйтесь — повторил тот.

Рогов взялся одновременно за ручки обоих чемоданов и хорошо понял, почему их хозяин предложил эту честь ему. Общий вес содержимого составлял никак не меньше нескольких пудов. Приложив немалые усилия Иван вытащил чемоданы наружу и положил их на прохладный каменный пол. Хасан присел рядом на корточки и быстро расстегнул молнию на одном из них. Затем откинул крышку и повернулся к Рогову. Тот зачаровано смотрел на плотно уложенные пачки тысячемарковых банкнот и в его голове с частотой пульса вибрировала единственная мысль: „Да, ради этого стоило…“ Все сомнения и страхи оставили взбудораженное сознание и в душе сейчас он был очень благодарен Моргунову, что тот сумел уговорить его на эту операцию. Рогов смотрел в чемодан, но больше не видел сложенных в нем денег. Своё богатое и беззаботное будущее — вот что видел он там.

— Исполнить это ваше условие было нелегко — голос Хасана начал выводить его из транса и оцепенения — в нашей стране в обращении не так уж много немецких марок, к тому же крупных купюр. Пришлось подключить международные контакты — добавил он многозначительно.

Пришедший в себя Рогов взял из чемодана одну пачку и подбросил её на ладони.

— Вы позволите?

Хасан презрительно пожал плечами.

— Как вам угодно.

Рогов вытащил из середины пачки одну банкноту и внимательно на неё посмотрел. Никакого изъяна. Не совсем новая, какой и должна быть столь редкая купюра. Полоска из фольги? На месте. Он провел по банкноте специальным карандашем, но тот не оставил следа. Порядок.

Хасан, внимательно наблюдавший за ним кряхтя поднялся на ноги.

— Надеюсь, и вы соблюдете взятые на себя обязательства столь же точно.

„Я тоже на это надеюсь“ — подумал Рогов, но вслух сказал:

— Не сомневаюсь.

Представить себе, что эти, уже почти принадлежащие ему банкноты, он может так и не получить, было просто невозможно. События, которые должны были сейчас разворачиваться в сотнях и тысячах километрах отсюда, волновали его мало. Свою часть работы он выполнил блестяще и имел право ожидать того же от партнеров. И хоть испытываемое им беспокойство меньше не стало, важен для него был лишь конечный успех операции. Неосведомленность о сопутствующих сему человеческих страданиях он рассматривал как приятную привелегию, но по сути это ничего не меняло. Перед ним лежала громадная куча денег, иначе говоря, новая и много более приятная жизнь и желание влиться в неё являлось доминирующим у Ивана чувством.

Воздушное пространство в районе г. Ишим, московское время 15:20

День на востоке начинал клониться к закату. Даже на высоте десять тысяч метров, где солнечный свет царит в пространстве еще тогда, когда тьма уже покрыла землю, приближение вечера чувствовалось неумолимо. Все цвета вокруг стали насыщенее и сочнее, прозрачный прежде воздух приобрел серо-оранжевый оттенок, холмы, поля и реки внизу стали неразличимы и слились в сплошную темную массу. Сигнальные огни летящего впереди „Боинга“ гораздо отчетливее чем прежде выделялись в подкрадывающихся сумерках, а когда лучи прилипшего к горизонту солнца пронзали оставляемый турбинами инверсионный след, казалось, что самолет тащит за собой широкую серую ленту. Избранный курс вел точно на Восток, лишь иногда „Боинг“, подчиняясь заранее проложенному коридору, закладывал плавные виражи, ненадолго отклоняясь от своего маршрута. Чаще всего такие маневры были связаны с запретом полетов над теми или иными секретными объектами, находящимися на земле. Хорев знал эту тонкость и зигзаги лайнера его не удивляли. Скоро маршрут начнет смещаться немного к югу, означая вступление полета в его последнюю треть.

Управление истребителем в таких условиях много внимания не требовало и Хорев почувствовал легкую, чисто физическую усталость в спине и пояснице. В конце-концов он уже не первый час сидит в пилотском кресле, не имея возможности даже нормально пошевелиться. В учебных полетах, симулирующих воздушный бой, стресс заглушает все иные ощущения, но, как ни парадоксально, этот его полет много спокойнее любого учебного. Стресс, конечно, был и сейчас, но иного, не авиационного свойства, и майор твердо держал себя в руках. Земные проблемы появятся на земле, а сейчас у него просто технически элементарный полет.

В прошедшие часы за исключением погоды не изменилось ничего абсолютно, а эта последняя стала ещё краше, избавившись от последних, тянущихся к горизонту облаков. „Боинг“ всё так же маячил на экране электронного прицела, четыре преследующих его перехватчика занимали ту же неатакующую позицию. Услышав соответствующую угрозу их командир и аэродром на связь больше не выходили. Раньше он мог ещё видеть головы и жесты пилотов, летящих справа и слева, но снизившееся солнце уже сделало их неразличимыми. В небе царило спокойствие. Главные события разворачивались на земле, и не под ним, а далеко отсюда, что внушало майору чувство привычной уверенности. Он был военным человеком, который привык получать приказы далеких начальников и всегда знал, что ему делать; сейчас был как раз тот случай. Стать организатором и перенять ответственность за всю операцию он бы вряд ли решился, да подобная мысль и не пришла бы ему в голову. Хорев просто делал свою работу и знал, что выполнит её хорошо. Как он привык. Как учили.

То, что посланные на перехват истребители принадлежали его полку, поначалу немного смущало, майор не ожидал этого, проще было бы поднять самолеты восьмой дивизии ПВО в Кирове, но, очевидно, соображения секретности оказались важнее. В отличии от большинства гражданских людей, Хорев думал об этом без иронии, в его собственной жизни определенная секретность и связанные с ней ограничения являлись постоянным компонентом, что выработало устойчивую привычку. Например, в СССР офицер был лишен возможности провести отпуск за границей, даже в соцстранах. Ну и ладно, не очень-то и хотелось, свою страну вон за всю жизнь не объедешь. Ныне времена менялись, но секретность, иногда оправданная, иногда дурная, сохранялась, что для любой армии естественно. И вполне логично, что командование не испытывает ни малейшего желания выносить нынешнее ЧП за пределы части, в которой всё-равно ничего скрыть невозможно. Поэтому именно вчерашние коллеги получили приказ его уничтожить. Хорев был уверен, что приказ был воспринят нормально, как и он сам бы его воспринял. И дело даже не в совершённом преступлении, просто приказы в армии не обсуждаются, а выполняются. Однако никто не может отнять у него права защищать свою жизнь и он будет это делать мастерски. Люди, ищущие его смерти многочисленны и не хуже вооружены. Так что рука майора тоже не дрогнет. Всё честно. То, что это были люди, с которыми он на протяжении лет каждое утро здоровался и каждый вечер прощался, совесть не терзало. Друзей на базе у него всё-равно нет, а то, что Хорев наконец решился применить свои знания для себя самого, даже возвышало его в собственных глазах. Коллеги тоже люди опытные и неглупые и майор не знал ни единого, кто был бы своим положением доволен, однако все смирились и никто не решался вытащить на поверхность хотя бы себя самого, если не в силах человеческих сделать это для всей армии, для всей страны. А он, Хорев, позаботится о себе сам.

Иногда майор настраивал свою рацию на частоту „Боинга“ и слушал его переговоры с землей. В Стокгольме, Токио, на самом лайнере было спокойно. Даже наземные пункты слежения, делающие иногда контрольные запросы, сохраняли невозмутимось, хотя им-то частица правды была точно известна. Но на земле господствовала секретность. „Что ж, это мне на руку“ — подумал майор — „вдруг экипаж от страха забудет, как машиной управлять!“ Паника на борту авиалайнера явилась бы непредвиденным и совершенно излишним осложнением. Радиотелефон, который Хорев разместил теперь так, чтобы в любой момент ответить на сигнал был теперь самым важным прибором, определяющим его будущее. Переданный через спутник импульс должен будет сообщить ему о завершении операции и тогда у него останется единственная забота — собственная жизнь. Когда ожидать сигнала, майор точно не знал, но отдавал себе отчет, что если тот не придет в течении последующих четыркх часов, это означает срыв плана. Однако заботы о собственной жизни никто и ничто с него не снимает… В таком случае он рискнул, но напрасно и всё придется начинать с нуля. Начинать на пустом месте…

На темнеющем небе стали различимы первые звезды. „Должно пройти немного времени появится и Луна“ — с удовлетворением констатировал майор. Убывающая Луна представляла для него сегодня идеальное освещение, её призрачный свет достаточно ярок для визуальной ориентировки в безграничном пространстве и одновременно слишком слаб, чтобы точно определить его местонахождение после катапультирования, когда раскроется белый купол парашюта. Если он получит сигнал достаточно рано, майор намеревался покинуть истребитель не сразу, а выбрать удачную позицию неподалеку от крупного населенного пункта с вокзалом, аэропортом, автобусным сообщением с другими регионами. Конечно, в таких местах его в первую очередь и будут искать, но в любом случае затеряться там и незаметно выбраться много легче, чем в маленькой деревне, где на виду каждый человек, да ещё непонятно откуда взявшийся. Ну а если такой возможности не будет… Вот тогда и пригодится подготовка к выживанию в пустынной местности, которую ему не пришлось испробовать в Афганистане. Да и тайгу Хорев знал хорошо. Тайга в мае, конечно, много беднее, чем в августе, но прокормит, сгинуть не даст… Искать его будут усердно, сомнений нет. Но побрякушки, выданные Моргуновым, с которыми майор кратко ознакомился, внушали доверие. Пользуясь подробными указаниями, отпечатанными на двух листах бумаги, можно так себя уделать гримом, родная мама не узнает. Ну и документы хороши. Сколько не сравнивал Хорев поддельный паспорт с настоящим, испрошенным под каким-то предлогом у соседа (военнослужащие в России паспортов не имеют, только специальные удостоверения личности), никакой разницы не находил. Вряд ли найдет её и случайный милицейский патруль. И в любом случае его табельный „ПМ“ всегда рядом. Плохо только, что нельзя будет пользоваться радиотелефоном, его частоту уже засекли на аэродроме и потом всегда могут сравнить. Нет, игрушку придется выбросить, хоть и жаль. Ну а дальше путь его в Москву, откуда он с иным уже паспортом гражданина зарубежной державы имеет право вылететь в любую точку мира. И что это за точка, ему известно. В том, что Моргунов его не подведет, он не сомневался. Гарантий в успехе операции дать никто не может, но Моргунов не подведет. Он не блатной, не уголовник, сразу видно и мелочиться не будет. Да и нет ему резона рисковать всем ради лишних пяти миллионов. И так на всех хватит. О точной сумме выкупа Хорев не знал, но был уверен, что его напарник не продешевит. Только бы всё получилось…

Внезапно на экране радара появилась новая точка. Хорев заметил её с некоторым опозданием и выругал себя: размечтался тут! Точку можно было идентифицировать как самолет, причем значительно больших, чем истребитель размеров. Иногда пассажирские машины уже мелькали на его радаре, но эта шла сближающимся курсом с Востока и на пару тысяч метров ниже. Несколько минут прошли для Хорева в обостренном внимании, с рукой на гашетке пуска ракет. Но загадка разрешилась быстро и майор ещё раз отметил степень секретности вокруг инцидента: преследующие его перехватчики решили не заменять, а дозаправить в воздухе и приближающаяся точка была ничем иным, как громадным авиазаправщиком на базе ИЛ-76, распространенной грузовой и военно-транспортной машины.

„Итак, вместо того, чтобы после трех с половиной часов такого полета отправить людей отдыхать, им предстоит ещё заправка в воздухе, в наступающей темноте“ — усмехнулся майор. Да, секретность происходящего была объяснима. Но сейчас она начинала переходить границы разумного.

Дозаправка в воздухе и в светлое время суток есть крайне опасный и сложный воздушный маневр, любой срыв в котором может привести к катастрофе. Когда в пятидесятых годах с ним стали проводить первые испытания, это стоило жизни десяткам людей, не говоря уже о рухнувших и сгоревших самолетах. Постепенно выработалась технология, которая позволила поднять безопасность этой процедуры на приемлимую высоту, но в любом случае она оставалась одним из самых сложных и неприятных моментов в работе военного пилота. Дозаправка в темноте или сумерках означала, что всё становится на несколько порядков сложнее. Выдвигающаяся воронка со шлангом имела собственную подсветку, подсвечивался также и наконечник всасывающей трубы принимающего топливо самолета, но призрачная темнота скрадывала расстояние и обманывала зрение, что увеличивало вероятность ошибки. А ошибка нередко была равнозначна смерти. Хорев проводил учебную дозаправку раз в год, в качестве обязательной тренировки и хотя риск там был значительно ниже, поскольку топливо на самом деле не перекачивалось, воспоминания оставались самые неприятные.

На экране его радара заправщик лег на параллельный с „Боингом“ курс, оставаясь на высоте примерно восемь тысяч метров. Далее уже не видимый визуально истребитель подполковника Рыбина отклонился в сторону, сделал длинный снижающийся вираж и начал сближаться с заправщиком. За этим маневром и самой последующей дозаправкой Хорев наблюдал очень внимательно, поскольку в случае непредвиденных обстоятельств, например катастрофы ведущего, его подчиненные могли отреагировать нервно, даже панически. В условиях стресса недооценивать такие вещи было нельзя. Если его атакуют, майор бы действовал без не колеблясь, но коли картины ещё не у Моргунова, земля отреагирует мгновенно и вся операция окажется под угрозой. Однако, всё, казалось, завершилось нормально. Истребитель Рыбина через десять минут отвалил от заправщика и из одной грушевидной точки на экране радара вновь получилось две. Ведущий занял своё место в хвосте у Хорева, а его напарник взял курс к ИЛ-76. Майор на мгновение включил рацию:

— Поздравляю.

Не дожидаясь ответа, выключил её снова. Взошедшая на ещё не потемневшем горизонте Луна вновь сделала „Боинг“ видимым отчетливее, хоть и иначе, чем днем. Теперь он смотрелся загадочным, фосфорицирующим морским животным, а когда лунный свет отражался лишь на фюзеляже лайнера, оставляя плоскости в тени, напоминал майору запаянный цинковый гроб, которые обильно привозили из Афганистана десять лет назад.

„Ну что ж. Этот самолет тоже кандидат в покойники“ — спокойно отметил про себя Хорев. Сейчас он почувствовал, что очень устал. И ему было наплевать на всё, что не касается успеха единственно главного — операции.

Мадрид, российское посольство, время 13:16

Мак Рейнолдс оставил машину на стоянке за территорией посольства и направился к проходной. Пропуск на его имя был уже заказан и Алек оценил это как знак того, что сотрудничество с русскими может быть успешным. То, что его никто не встретил, выглядело уже менее обнадеживающе, но в российском посольстве ему бывать уже приходилось и он уверенно направился к цели, заранее настраивая себя на любые возможные осложнения. Общение с русскими было чревато сюрпризами и в более предсказуемые времена, а ныне тем паче. Сейчас, он например, совершенно бы не удивился, если приказ отданный в Москве прямо или косвенно саботируется на месте. Такие факты ЦРУ были известны, хотя дать им всем общее, исчерпывающее объяснение ещё никому не удавалось. „Хотя в данном случае“ — успокаивал себя он — „это чисто русская проблема и в успешном её решении они должны быть сами на всех уровнях заинтересованы.“ Мак Рейнолдс беспрепятственно достиг нужного этажа посольства и толкнул дверь в приемную 2 секретаря. Помещение оказалось пустым и вообще вокруг не было ни души. Внимательно осмотревшись, он постучал в кабинет. Внутри послышался какой-то шорох, но никто не отозвался. Алек придвинулся поближе к косяку и освободив запястье от цепочки дипломата расстегнул верхнюю пуговицу пиджака. Для того, чтобы выхватить оружие теперь достаточно было лишь секунды. Он постучал вторично.

— Войдите! — незнакомый голос прозвучал по-испански с заметным акцентом.

Мак Рейнолдс медленно растворил дверь, заранее готовя себя к любой реакции.

— Буэнос диас.

Люди, находящиеся в комнате, производили странное впечатление. Их лица напоминали таковые у марафонцев, только что закончивших дистанцию. Стресс, напряжение, усталость и какое-то отчаяние. То, что ему придется нелегко, Алек понял сразу. Хозяина кабинета он знал; странным образом тот сидел сейчас на полу, облокотившись спиной о стену кабинета. Кожа у него была бледная, глаза полузакрыты и более всего он казался похожим на человека, переживающего сердечный приступ. Культурного атташе Мак Рейнолдс тоже встречал пару раз в своей жизни, но ещё никогда в столь растерянном виде. Остатки его седых волос стояли дыбом, и очки на носу сидели криво. Когда Алек вошел, тот вскочил с места и взглянул на него с надеждой. Третий человек в кабинете, единственный Алеку незнакомый и именно поэтому притягивающий к себе наибольшее внимание, выглядел довольно спокойно и, вероятно, в иных условиях ничем бы не привлек к себе интерес, если бы не распухший нос и залитая кровью рубашка. Кроме того, прикрытый газетой на его коленях лежал пистолет, что Мак Рейнолдсу совершенно не понравилось. По долгу службы Алек должен был быть готов к любым переделкам, но уже многие годы он занимался исключительно аналитической работой и его главным оружием являлась авторучка. Иногда он со средними баллами сдавал контрольные стрельбы, на этом практика применения оружия и заканчивалась. Если бы он знал, что террорист не имеет даже того, то немного бы успокоился, но пока ничего об этом не говорило. Было ясно, что недавно в кабинете что-то произошло, но также не вызывало сомнений, что кризис миновал. По крайней мере сейчас все заинтересованные лица пребывали в состоянии относительного спокойствия, хотя может быть и вынужденного.

Американец сделал несколько шагов и опустился на свободный стул. Его приветствие осталось без ответа, но глаза всех присутствующих созерцали Алека внимательно и неотрывно.

— Господа, правительство вашей страны обратилось к Соединенным Штатам с просьбой содействовать разрешению сложившейся ситуации. Позицию Соединенных Штатов поручено представлять мне. Не стану скрывать, мы очень заинтересованы в скорейшем завершении конфликта как по общим гуманным соображениям, так и в связи с тем, что на борту рейса „САС 3314“ находятся американские граждане. Соединенные Штаты приложат все усилия для их спасения — подчеркнул Алек последнюю фразу.

Казанцев удовлетворенно кивнул. Позиция правительства США устраивала его намного больше, чем своего собственного.

Моргунов, казалось, окаменел. Откуда ни возьмись взявшийся на его голову американец никак не вписывался в заранее разработанный план, а менять планы на ходу Василий Петрович не любил. Дело получало огласку, международную огласку, которой он так тщательно старался избежать. Означало ли это, что при любом исходе операции террористов начнут искать по всему миру? Очевидно, так. К тому же, если пострадают американские граждане, это вовлечет их в конфликт с могущественной державой, которая защищая свои интересы не останавливается ни перед чем, уж нравится сие кому-то или нет. Василий Петрович почувствовал, что нити управления задуманным уходят у него из рук.

— Вы нарушили мои условия — обратился он к Казанцеву с кривой усмешкой — я просил о конфиденциальности, чего вы не соблюли. Полагаю, что лайнер уже ничто не спасет.

Казанцев молча отвернулся.

— Я повторяю — Мак Рейнолдс смотрел на террориста, как будто хотел вложить в него свои мысли — моя миссия в спасении самолета. Любыми средствами.

— Ну и как же вы собираетесь исполнить свою миссию? — Моргунов постарался, чтобы испытываемые сомнения не отражались на лице.

— Я уверен, что есть вариант, устраивающий всех — уклончиво ответил Алек. Указания из Вашингтона вряд ли могли ему помочь, а сам он ещё не чувствовал, что полностью владеет ситуацией.

„Дипломат херов!“ — со злостью подумал Василий Петрович.

— На кону жизнь сотен людей — откашлявшись начал Казанцев — и мы должны предпринять всё возможное для их спасения. Однако инструкции моего правительства не допускают идти на уступки террористам.

„Ах вот даже как!“ — Моргунов откинулся на спинку своего кресла, предоставляя собеседникам решать проблему без него. Сейчас он отчетливо увидел слабо забрезживший свет, увидел свой шанс. Великие державы явно не собирались действовать сообща и он надеялся на этом сыграть.

— Господин Казанцев, могу я поговорить с вами наедине? Надеюсь, вы ничего не имеете против? — спохватившись, обратился Алек к террористу.

Тот равнодушно пожал плечами. Операция может пройти успешно или нет, но главного козыря никто не выбьет у него из рук. И все они не могут этого не учитывать…

2 секретарь тяжело поднялся и проследовал за американцем в приемную.

— Скажите, ваше правительство действительно категорически отказывается выдать картины?

— Мне очень — Казанцев прямо взглянул в глаза собеседнику — очень жаль, но именно так звучат мои инструкции.

— Вы понимаете, чем рискуете?

— Я понимаю. Но мне не известны соображения, которыми руководствуются несущие ответственность люди в Москве.

2 секретарю было крайне неприятно хотя бы косвенно критиковать своё начальство перед этим янки, в конце-концов, он всю сознательную жизнь был кадровым военным и разведчиком, бесприкословно исполняющим приказы, но то, что творилось наверху отдавало полным безумием, от которого он чувствовал острую потребность дистанцироваться.

„А этот тип не так прост“ — мелькнуло в голове Мак Рейнолдса, но вслух он сказал:

— В нашем распоряжении остались жалкие четыре-пять часов…

— Террорист заявил, что уже через четыре он должен покинуть Испанию. Сигнал на уход истребителя должен дать его сообщник, когда картины будут надежно в их руках и они убедятся в отсутствии слежки — перебил его Казанцев.

— Тем более. Собственно говоря, каких действий ожидает от вас ваше начальство? — Алек заметил, что выдержка временами начала ему изменять и приказал себе избегать этого.

Казанцев грустно пожал плечами:

— Похоже, Москва занята только картинами, по крайней мере ни о чем ином речи не было. Если они в ближайшее время ничего не сообщат, то согласно обычной практике, убедившись, что террорист на уступки не идет, я должен арестовать его и ждать дальнейших указаний.

Вся преступная бессмысленность такого поведения бросилась Казанцеву в глаза особенно отчетливо, когда он заговорил об этом вслух. Инструкции предстояло выполнить, но скрывать своё к ним отношение? Какой смысл? Чем те, кто принимает решения в Москве лучше этого бандита? Ещё хуже! Тот требует не принадлежащие ему картины, а эти хотят заполучить чужие жизни.

— Вы намерены соблюдать эти инструкции?

Сергей Иванович ответил собеседнику внимательным взглядом:

— А как бы вы поступили на моем месте?

Это был самый сильный аргумент, который и Мак Рейнолдса ставил в тупик. Военный или разведчик имеет определенную свободу действий лишь до той поры, когда получает ясный и недвусмысленный приказ. Отказ выполнять такой приказ в состоянии военного времени карается расстрелом на месте, в прочих условиях отстранением со службы или судом. Казанцев получил свой приказ и Мак Рейнолдс знал, что не имеет морального права требовать от собеседника преступить его; сам Алек подозревал, что на его месте поступил бы также. Или во всяком случае, испытывал бы к тому огромный соблазн. Нарушить подобный приказ означало не только поставить крест на собственной карьере и благосостоянии семьи, означало также лишиться в своей среде друзей и уважения, поскольку в любой структуре имеющей принцип военной организации, к неисполняющим приказ относятся одинаково — с презрением. Мог ли он требовать этого от Казанцева? Совесть подсказывала — нет.

— Хорошо. Помимо удовлетворения требований террориста, у вас есть иные предложения для спасения самолета?

Казанцев на секунду задумался.

— Можно обезоружить его и попытаться допросить, так сказать, с пристрастием. Может быть он врет и сигнал на уход истребителя может дать сам. Во всяком случае, радиотелефон у него в левом внутреннем кармане пиджака имеется. Возможно, нам бы и повезло.

— А если нет? Если террорист не врет или под вашим допросом с пристрастием не расколется? Где в таком случае гарантии, что он выполнит свои условия, даже если получит желаемое? Может распорядиться сбить лайнер хотя бы из мести. Не исключено?

— Пожалуй. Тогда остается только одно: свяжитесь с вашим руководством и доложите об условиях Москвы. Вы же в состоянии оказать давление по дипломатическим каналам!

Казанцев знал, что не должен этого говорить, что это дистанцирует его от той системы, которую он здесь представляет и в какой-то частичке сознания Сергей Иванович ощущал себя сейчас предателем. Одно дело, сквозь зубы проклинать собственное начальство и совсем другое, советовать какому-то американцу, как лучше приказы этого самого начальства обойти! Казанцев всегда был лоялен системе в своих действиях. И, по крайней мере, старался быть ей лояльным в своих мыслях. Иногда это не удавалось, но то, что он сейчас сказал он не должен был говорить, нет…

— Я это несомненно сделаю. И вот ещё что: у меня в компьютере есть некоторые данные на людей, которые чисто теоритически могут выступать в роли заказчика для шантажистов. Я попытаюсь что-нибудь найти, но — Мак Рейнолдс пожал плечами — времени мало. Вы же пока присматривайте за этим типом.

— Прекрасно. Я всегда завидовал информационной и технической оснащенности американцев — на лице 2 секретаря мелькнул слабый отблеск надежды и впервые за долгое время он улыбнулся, направляясь обратно в кабинет.

Алек задумчиво проводил его взглядом.

Лэнгли, штаб-квартира ЦРУ, время 08:04

Директор Управления был в бешенстве. Русские вели себя совершенно непредсказуемо и это уже начинало выходить за их обычные рамки. Согласно всем прогнозам, они не могли не выполнить требования террористов, раз уж ситуация не позволяла иным способом обезопасить жизни трехсот человек. Но начальник отдела зарубежных операций пять минут назад с перекошеным лицом ворвался в его кабинет и сообщил… Нет, в это невозможно было поверить! Согласно донесению Мак Рейнолдса из Мадрида, русские, будучи не в состоянии иным путем спасти лайнер, отказываются выдать картины! Даже вне зависимости от особой заинтересованности ЦРУ в этом рейсе, случай из ряда вон выходящий. И теперь он, директор Управления, опять должен информировать Президента о новой стороне дела. Достаточно того, что Президет был в шоке от самого факта подобной угрозы гражданскому самолету, присутствие на борту сенатора Робертса ему тоже ничего хорошего не обещало. А теперь такой оборот!

Проклиная про себя всё на свете, Директор поднял трубку:

— Соедините меня с Президентом Соединенных Штатов!

Через несколько минут связь была установлена.

— Сэр, мне только что стали известны новые обстоятельства, касающиеся этого злополучного рейса…

— Я надеюсь, всё в порядке, Майкл? — голос Президента звучал обеспокоенно — в смысле, самолет не потерпел катастрофу?

— Нет, сэр… Пока во всяком случае.

— Что значит „пока“? Вы не могли бы выражаться яснее?

— Видите ли, сэр, русские ведут себя иначе, чем мы этого от них ожидали и иначе, чем обычно правительства реагируют на подобные инциденты.

— То есть как?

— Дело в том, что они не нашли способа избавить лайнер от угрозы, однако на уступки террористам идти категорически отказываются. Честно говоря, мы этого от них не ожидали.

— Одним словом, вы хотите сказать, что у вас нет предложений по спасению самолета — голос Президента повысился на полтона.

„Начинается“ — с неприязнью подумал Директор.

— Именно об этом я и хотел поговорить с вами, сэр. У нас слишком мало времени, чтобы использовать обычные для ЦРУ каналы. Поэтому могло бы оказаться разумным, вам самим выйти на связь с русским Президентом и потребовать от него конкретных действий и гарантий. Может быть, он просто недостаточно информирован об инциденте.

— Может быть — задумчиво проговорил Президент — я вообще с трудом себе представляю, насколько он сейчас в состоянии усваивать информацию. О том, что происходит с ним в больнице вы меня недостаточно хорошо оповещаете, Майкл!

Шутка прозвучала плоско.

— Мы делаем всё, что в наших силах, сэр — отрезал Директор. Вступать с Президентом в неотносящуюся к делу дискуссию он считал сейчас излишним. Времени оставалось немного…

— Хорошо, Майкл. Я выйду с ним на связь, это потребует несколько минут. О результатах разговора мой секретарь вас проинформирует. Однако — Президент запнулся — реакцию своего коллеги я предсказать не могу. Его способность сейчас принимать и выполнять решения кажется мне невысокой. А на его окружение мы влияния не имеем — усмешка в голосе Президента не казалась слишком веселой.

— Постарайтесь проявить настойчивость, сэр. Мы оказались в тупике из которого пока не видно выхода.

„А если пресса узнает, что об инциденте мы были осведомлены и ничего не смогли сделать, нам придется делить с русскими ответственность за сбитый ими самолет.“ — Президент молча выругался.

— Вам не кажется разумным оказать давление на лицо, непосредственно руководящее действиями русской стороны в Москве?

— Нет, сэр. Во-первых, мы не знаем точно, кто это, а навести ясность нет времени. Во-вторых, не исключено, что приказы отдаются на самом верху и тогда мы просто бессильны. И наконец нам неизвестно, как различные политические силы России, точнее их представители, воспринимают этот инцидент. Возможно, узнав о причинах особой заинтересованности американской стороны кое-кто посчитает выгодным позволить террористам сделать своё дело.

— Вы действительно не исключаете такую возможность? — даже в политически изощренном мозгу Президента нечто подобное представлялось немыслимым.

— Мне очень жаль сэр, но с такой реальностью мы должны считаться. Я полагаю разумным действовать именно через русского Президента. Только гарантии, полученные от него могут дать некоторую надежду.

„Далеко не полную“ — хотел добавить директор, но счел за благо промолчать, чтобы не охлаждать пыл своего собеседника.

Секунду Президент США молча размышлял.

— Хорошо, Майкл. Есть ещё что-нибудь срочное?

— Нет, сэр. Наша главная проблема сейчас этот рейс и… и всё, что с ним связано — ловко вывернулся директор. Информировать Президента о главном источнике своей заботы он не собирался ни сейчас, ни позже. Задача Президента США — представлять страну, заниматься политикой и произносить зажигательные речи. Ставить под угрозу сложные и тщательно разработанные операции своего Разведывательного Управления из-за сиюминутных интересов правительства он не намеревался. Если Президент узнает о тайной миссии агентов на борту и возможном скандале, он может сгоряча потребовать вообще закрыть „Китайскую сеть“, подобные прецеденты уже случались. Так что пусть каждый занимается своим делом — связь отключилась и Директор положил трубку.

г. Вашингтон, Белый дом, Овальный кабинет, время 08:19

Система кодированной и высокосекретной трансатлантической связи между Вашингтоном и Москвой была установлена в те времена, когда цепь определенных, даже относительно незначительных конфликтов и инцидентов могла привести к началу всемирной ядерной катастрофы. Карибский кризис отчетливо продемонстрировал, что в конечном итоге решающей является позиция людей, отдающих последний приказ. И поскольку эти люди озабочены своей жизнью ничуть не меньше, чем граждане, чьи интересы они представляют, хотя и гораздо лучше последних защищены, есть надежда, что в самый последний момент им хватит разума и мужества сказать „нет“. Хрущев и Кеннеди это в полной мере продемонстрировали, но тот сложный и сбивчивый механизм, который они использовали в своих переговорах, доказал обеим сверхдержавам и всему миру, что слишком рисковано ставить судьбу человечества в зависимость от посланников наделенных особыми полномочиями, курьерской почты, телетайпов и прочего. Впрочем, телефонная и телеграфная связь между Москвой и Вашингтоном существовала и много раньше, однако она не была „специальной секретной правительственной связью“, что делало её практически бесполезной для непосредственного контакта высшего руководства СССР и США. Таковы уж правила, по которым в современном мире люди играют в политику — даже при угрозе всемирной катастрофы один президент никогда не позвонит другому и не скажет: „Хэлло, Леонид, мне кажется, мы зашли в наших противоречиях слишком далеко, поэтому давай от греха подальше отменим боевую тревогу на ракетных базах.“ Но так не делается, правила игры важнее. Поэтому одним из следствий Карибского кризиса было рождение совместной советско-американской комиссии по решению проблемы быстрой и надежной связи между руководством обеих стран. Когда насущные интересы того требовали, обоюдосторонняя бюрократия оказывалась в состоянии принимать быстрые решения, в данном случае, очевидно, из целей самосохранения, и очень скоро два важнейших кабинета Кремля и Белого дома оказались связанными высокочастотной телефонной связью, которой высшее лицо соответствующего государства могло воспользоваться из любой точки своей страны. Линия считалась абсолютно надежной, подключиться к ней могли только официально допущенные переводчики, ибо на изучение иностранных языков у политиков, как правило, времени нет. Постепенно процедура таких переговоров стала сравнительно регулярной, а не только прерогативой политических кризисов. В период холодной войны их интенсивность была невелика, ну а в последнее время наоборот, достаточно частой.

И сейчас Президент США, позволив своим помощникам провести определенные приготовления, очень скоро получил уведомление о том, что линия подготовлена. Российский коллега уже не первую неделю находился в больнице и его голос показался Президенту слабым и неуверенным. Зато переводчик был весьма бодр и даже самым негромким фразам своего шефа придавал очень напористый характер.

— Как ваше здоровье, Владимир? — поинтересовался американец после обмена обычными приветствиями. То, что Президенты обращались друг к другу по имени не было свидетельством их особого взаимопонимания или дружбы, как это всегда подчеркивали официальные источники, но именно того ожидала от своих руководителей общественность обеих стран и желаемое получала. На самом деле они недолюбливали друг друга и любое личное общение было в тягость и тому и другому. Американец считал своего русского коллегу рано состарившейся бездарностью, алкоголиком, не отдающим себе отчет в происходящих событиях и полностью манипулируемым своим окружением. Русский же, в свою очередь, оценивал американца как молодого и бездарного выскочку, пустозвонного политикана и бабника, как ничтожество, провозглашающее громкие речи. На самом деле ни тот, ни другой полностью не соответствовали своим портретам в сознании коллеги, но в общении каждый должен был преступить внутри себя определенный порог.

— Спасибо, лучше — последовал ответ и, предвосхищая следующий вопрос, дополнение — на следующей неделе собираюсь отсюда убраться.

— О, это было бы прекрасно! — с наигранной радостью отреагировал американец — мы все с нетерпением ждем вашего возвращения к активной работе!

— Работы и здесь хватает — проворчал Владимир.

— Это точно. Кстати, о работе. Не хотелось бы вас лишний раз обременять, но я надеюсь, вы проинформированны об инциденте со шведским лайнером?

— Да, мне докладывали. Делом занимаются ФСБ и Главный Штаб Авиации. Похоже, изменений пока нет.

В трубке было смутно слышно, как Президент к кому-то обращается по-русски. Переводчик молчал. Наконец вновь послышался негромкий, но, как обычно, грубоватый голос:

— Да, пока всё попрежнему. Убрать этого засранца пока не удалось. Если бы что изменилось, я бы знал!

„Он так и сказал „убрать засранца“ — отметил про себя американец. „А переводчик перевел.“

— Срок ультиматума, поставленного террористами, подходит к концу. Какие действия вы намериваетесь предпринять?

— Ну, я полагаю, что те, кто занимается этим проишествием, делают всё необходимое. А почему собственно это так интересует именно вас? Самолет-то шведский!

Президент США готов был поклясться, что его собеседник осклабился.

— Дело в том, что по нашим сведениям на борту самолета находятся американские граждане и это нас обязывает держать ситуацию на контроле.

О ком именно идет речь, Президент умолчал, хотя по словам Майкла русские и так должны это знать. Но то, что знают некоторые русские, совсем не обязательно должен знать их Президент… Во всяком случае стоило рискнуть!

Политика сенатора Робертса создала ему немало врагов и в Штатах, в России его должны просто ненавидеть. Эта страна сама ищет сближения с набирающим силу Китаем, так что помешать заключению полномасштабного военного договора о котором мечтал сенатор они постараются любой ценой. Может быть даже и такой… Сам Президент тоже ничего хорошего от сенатора не ожидал. Его политика была авантюрной, а шансы стать противостоящим кандидатом на следующих выборах велики. Но если русские позволят сбить „Боинг“, на их голову свалится громадный скандал и в своё оправдание они наверняка заявят на весь мир, что американское правительство было оповещено. И тогда его, Президента США, обвинят в том, что он руками русских убрал важного политического соперника. Пресса договорится до того, будто он сам предложил русским сбить лайнер. Кошмар! И что этого идиота сенатора погнало на шведский рейс? Наверняка опять какие-нибудь шашни с китайцами! В такой ситуации не делать ничего означало рисковать смертельным политическим скандалом. Делать что-то означало риск принять неправильное решение и рисковать тем же. А в конечном итоге всё-равно всё зависит от русских, которым ничего не прикажешь! Им, конечно, тоже достанется, но в их положении одним скандалом больше, одним меньше…

— Американские граждане? Я ничего об этом не знаю…

„Ну и кто кому врет?“ — мелькнуло в голове у президента — „Ты мне сейчас или твоё ФСБ тебе раньше?“

— Однако это так — отказать себе в удовольствии съязвить Президент не мог — и правительство США хочет получить от Вас гарантии, что для спасения самолета будет сделано всё возможное.

— Ну конечно будет сделано. Его ведут четыре истребителя и при первой же возможности…

— Такой возможности может не оказаться и тогда единственным способом обеспечить безопасность лайнера будет уступить требованиям террористов.

— Пойти им на уступки?! — в голосе русского Президента звучало нескрываемое возмущение.

— Но это ваш пилот и ваше воздушное пространство! — американец чувствовал, что сейчас сорвется, хотя ни в коем случае не должен себе такое позволить — хотя бы ради будущих отношений. — а если вы в крайнем случае, уступите террористам… временно… я обещаю вам полную поддержку нашей страны в их поимке и возвращении украденных ценностей.

— Удовлетворение требований террористов чрезвычайно обострит внутриполитическую ситуацию в нашей стране. Вы же понимаете…

Президент понимал. Выборы на носу и исчезновение картин шансы нынешнего хозяина Кремля отнюдь не повышает. Но ведь и у него выборы тоже не за горами!

— Я считаю, что российский народ и политические движения с пониманием отнесутся к гуманному поведению руководства вашей страны.

На той стороне линии послышалось нечто вроде смешка, замаскированного покашливанием.

— Господин Президент — от употребления этого титула американец ничего хорошего не ожидал — вы недооцениваете накал политической борьбы в нашей стране. Если вы рискуете одним самолетом, то мы стоим перед лицом возвращения коммунистической диктатуры. В конечном итоге это и вам принесет несравненно больше бед, чем… чем… горечь потери нескольких сограждан, скажем так — голос, произносящий незнакомые русские слова казался теперь много бодрее.

Президент США понял, что настало время выдвинуть главный аргумент:

— Я не могу себе представить, что отдаленные политические перспективы могут оказаться важнее дарованных свыше человечеких жизней. И если ваше правительство не проявит мудрость и гуманность, я гарантирую вам, что любая поддержка, которую США предоставляют России, оказывается под угрозой. Под очень большой угрозой. Для нас в США человеческая жизнь является наивысшей ценностью и не может ставиться на кон в политической игре — это была явная выспренная ложь, но очень эффектная и Президент мысленно похвалил себя. Нужно запомнить фразу, пригодится ещё куда-нибудь ввернуть.

Американец знал на какую кнопку нажать. Проект миллиардного кредита России встречал большие трудности в конгрессе, а в случае катастрофы „Боинга“ при таких обстоятельствах на нем можно было бы поставить крест навсегда. В то же время этот кредит был главной надеждой нынешних российских властей перед грядущими выборами. Придержать повышение цен на продукты… Выплатить месяцами задерживаемые зарплаты и пенсии… Кредит был главным условием победы на выборах нынешнего Президента и это вполне отвечало американским интересам. Но коли на кон ставились собственные выборы, можно и постращать…

— Мы уважаем позицию Соединенных Штатов и не хотим чтобы наши отношения осложнялись в связи с подобной проблемой…

— Решение остается за вами, господин Президент. Мы очень рассчитываем на ваше благоразумие.

— Я лично предприму все возможные меры для спасения самолета…

— Американский народ доверяет вам и рассчитывает на вас, господин Президент. Мы надеемся, что под „всевозможными мерами“ вы понимаете и уступку террористам в случае если все другие меры не окажутся эффективными. Мы задействуем свои лучшие силы, чтобы задержать и выдать вам террористов и полотна — Президент начал повторятся, но это было главным в его речи.

— Обещаю вам полную поддержку. Американский народ не будет разочарован. Ради спасения людей мы согласны пойти на определенные жертвы. — голос русского коллеги зазвучал в полную силу.

— Я не сомневался в вашем понимании, господин Президент. Уверен в том, что никто не понесет ущерба от подобного жеста доброй воли и гуманизма. Желаю вам скорейшего выздоровления и возобновления продуктивной работы.

— Благодарю вас, господин Президент. Желаю и вам всего наилучшего.

На какое-то мгновенье американцу показалось, что в голосе его собеседника прозвучала скрытая насмешка. Но это длилось только мгновенье. Он положил трубку и вдруг понял, что его беспокоило всю заключительную часть их разговора. Вопреки обычной практике, оба Президента незаметно перестали называть друг-друга по именам. Как к этому относиться и что это могло означать, было ему ещё не ясно.

В тысячах километров от Вашингтона, в подмосковной больничной палате правительственной больницы, пожилой седовласый человек положил телефонную трубку и, откинувшись на подушке, сказал несколько слов, от которых только что вошедшая с лекарствами медсестра густо покраснела, а телохранитель в дверях едва сдержался, чтобы громко не засмеяться. Через минуту появился секретарь. Запивая минеральной водой несколько таблеток, человек на кровати сказал:

— Передай ФСБ, пусть отдадут приказ на выдачу картин за полчаса до истечения ультиматума.

„Картины должны остаться в стране“ — твердо заявил он себе, когда секретарь ушел — „но и ссориться из-за них со всем миром я не собираюсь.“

Воздушное пространство в районе г. Анжеро-Судженск, московское время 16:40

В мире воцарилась ночь. Уходящее на Запад солнце и скорость истребителя, влекущая его почти строго на Восток, сделали свое дело. Последние отблески заката стали неразличимы даже за спиной и лишь Луна придавала темно-фиолетовой тьме слегка голубоватый оттенок. Хорев отодвинул подальше гермошлем, в котором спать отчего-то хотелось ещё сильнее и старался поэкономнее расходовать таблетки против сна, входящие в обязательное полетное снаряжение. Специально разработанная для военных пилотов сложная смесь концентрированного кофеина и прочих веществ была скорее всего не особенно полезна для здоровья, зато побочно подавляла чувство голода. Запас воды также был минимальным, но здесь определенная сдержанность шла только на пользу, поскольку возможность отправления естественных потребностей в истребителе не предусмотрена вне зависимости от длительности его полета. Главным связующим звеном Хорева с окружающим миром был сейчас радар кругового обзора, четко отмечавший всё происходящее вокруг. Сопровождающие его перехватчики летели, как и сам майор, без бортовых огней, дабы скрыть свою миссию от иногда попадающегося встречного воздушного движения. Радар СУ-27 с легкостью охватывает радиус до пятидесяти километров и на его экране нередко появлялись точки, которые можно было идентифицировать как гражданские машины, летевшие на той же высоте и с той же скоростью, что и „Боинг“. В эфире господствовало радиомолчание, что являлось для Хорева верным знаком того, что проблема решается на земле. Это вполне соответствовало плану и майор испытывал заслуженную гордость. С военной точки зрения его позиция считалась неприступной и беспомощно тащившиеся позади него четыре до зубов вооруженных перехватчика являлись тому вящим свидетельством. Контуры „Боинга“ загадочно переливались в зыбких отблесках лунного света и вспышках собственных сигнальных огней, а красный цвет электронного прицела казался сейчас особенно зловещим. За минувшие часы майор уже как-то свыкся со своей миссией и сама по себе она беспокоила его не больше, чем обычный тренировочный полет, вот только неутомимо бегущие часы на приборной панели ежесекундно напоминали, что времени остается всё меньше и меньше. Сигнал от Моргунова мог прийти в каждую минуту, Хорев был готов к нему. Если же нет… После четырех с лишним часов полета майор не исключал и такую возможность, более того, она не казалась теперь невероятной и ужасающей. Инстинкт военного летчика, который должен считаться со смертью постоянно, переработал эти чувства в холодный и трезвый расчет для спасения собственной жизни. И это не было решением, которое бы приняли на его месте большинство гражданских людей, а именно: сдаться на милость победителя и пытаться выгородить себя, сотрудничая с властями и заваливая своего сообщника, нет, это было решение военного человека, который пошел на такую операцию не только ради денег, но и из желания полностью порвать с прежней жизнью. И возвращаться к ней Хорев не собирался в любом случае. Поэтому, хорошо представляя себе маршрут оставшейся части полета, майор на подробной карте, отпечатавшейся в его мозгу уже отметил крестиком ту точку, в которой „Боинг“ получит как минимум одну ракету класса воздух-воздух. Ну конечно, если люди внизу сами изберут этот вариант, к которому Хорев на собственное удивление был довольно равнодушен. В конце-концов на путь к спасению это не влияет. Но таковы условия, а он привык держать слово. Не получить сигнал и оставить лайнер лететь своим маршрутом означало бы поражение и трусость, страх перед последствиями и уступку тем, кто считал, что их воля сильнее. А уж вот этого бы майор ни за что не допустил. Поэтому в двадцати пяти километрах юго-восточнее города Чита палец его правой руки аккуратно надавит на гашетку… Хорев планировал выпустить две ракеты с промежутком примерно полторы секунды, поскольку дожидаться исхода попадания времени не было, да и взрыв ракеты на таком близком от цели расстоянии мог оказаться опасным и для самого нападающего. Ну а главное заключалось в том, что „Боинг“ есть его единственная гарантия. С её исчезновением жизнь майора стоит очень немногого в окружении четырех противников, которые только и ждут возможности… А гибель лайнера чисто по-человечески вызовет в них такую ярость! Хорев прекрасно понимал это. На месте своих преследователей он бы отреагировал точно также. Но весь трюк заключался в том, что он был на своем месте, а не на их. И поменяться с кем-либо местами майор ни за что бы сейчас не согласился. Даже с министром обороны. Майор был военный летчик, который знал свою работу и хорошо умел её делать. И как всякий мастер, он не любил за своим занятием отвлекаться на посторонние мысли.

Система наведения ракеты АА-10 могла оснащаться различными комбинациями датчиков, которые предусматривали либо тепловую, либо локационную ориентацию на цель, в зависимости от условий пуска и прочих факторов. Если дистанция до цели была значительной, то сначала в дело вступал миниатюрный локатор в головной части ракеты, а с приближением к цели включался тепловой датчик, улавливающий температуру факела и потока оставляемых им отработанных газов. Схема эта не являлась новой и сама ракета тоже не была последним словом техники, новейшие модели располагали лазерным наведением, однако при плохих погодных условиях лазер зарекомендовал себя не с лучшей стороны. Поэтому в российской военной авиации ракета АА-10 оставалась основным средством воздушного боя. На вооружении ВВС состояли и более мощные устройства, рассчитанные на борьбу с тяжелыми бомбардировщиками и крылатыми ракетами, вплоть до ракет АА-16 с миниатюрным ядерным боезарядом, но сейчас майору приходилось обходиться тем, что есть. С учетом того, что расстояние до „Боинга“ составляло примерно полкилометра, Хорев не мог с уверенностью сказать, тепловой или локационный датчик выведет ракеты на цель. Но то что хотя бы одна из двух цели достигнет, сомнений не вызывало. Если это будет тепловой датчик, то смертоносный снаряд попадет в один из четырех двигателей лайнера, что повлечет за собой, вероятно, взрыв турбины, обрыв крыла и мгновенную катастрофу. Огромный лайнер, кувыркаясь, свалится в неконтролируемое отвесное падение, рассыпаясь в воздухе на куски. Если локационный датчик приведет ракету в хвостовую часть, то „Боинг“ может продержаться в воздухе ещё какое-то время, но вероятность того, что его экипаж сможет посадить почти неуправляемую в горизонтальной плоскости машину, фактически равна нулю.

Дистанция в полкилометра до „Боинга“ тоже не была случайной или выбранной на глазок. Меньшей она не могла быть из-за угрозы пострадать от осколков собственной ракеты или обломков самолета, а большее расстояние увеличивало риск того, что один из числа преследующих его пилотов может вклиниться между машиной Хорева и „Боингом“, лишив тем самым майора возможности прицельно выпустить ракеты, отвлеченные новой целью перед собой.

Хорев не нуждался в том, чтобы прокручивать в голове все эти мысли, он был достаточно опытным пилотом и просто досконально знал то, как поступать и что последует за пуском ракет. Вкладывать в чисто профессиональный анализ соображения абстрактной гуманности ему и в голову не приходило. Всё происходящее имело своей задачей в корне изменить его жизнь и три сотни человеческих судеб не были за это слишком дорогой ценой.

г. Мадрид, российское посольство, время 14:05

— Где вы оставили своего американского коллегу? — жестко спросил Моргунов, когда Сергей Иванович вновь переступил порог кабинета.

— Он докладывает обстановку вашингтонскому начальству — Казанцев лгал, но это была ложь во спасение. Вряд ли террористу понравилось бы то, чем занят сейчас Мак Рейнолдс…

— Итак — на осунувшемся лице Моргунова появилось какое-то подобие вызывающей улыбки — вы обсудили проблему не только с Москвой, но и с американцами. Что-то изменилось в вашей позиции?

— Пока я вам этого сказать не могу. Мне нужно ещё раз запросить Москву.

2 секретарь был абсолютно уверен, что изменений нет, иначе Москва тут же бы поставила его в известность, однако тянуть время теперь могло оказаться на руку и ему. План своих собственных действий уже начал вызревать у него в голове, но всё это казалось настолько дерзким, что самому было страшно поверить.

В Москве сняли трубку после первого же гудка. Не называя себя, Казанцев коротко спросил:

— Новые указания есть?

— Нет — голос полковника Амосова был легко узнаваем — вы чего-нибудь достигли?

В ответ Сергей Иванович хотел долго и красиво выругаться, но сдержался и также коротко ответил:

— Нет.

— До истечения времени ультиматума оставайтесь в рамках досягаемости. Возможно, придут новые указания. Американец у вас?

— Так точно.

— Ну всё. Ждите — казалось, что голос полковника стал мягче.

Казанцев медленно положил трубку.

— Ну что? — Моргунов опять начал нервничать.

— Ничего — Сергей Иванович постарался, чтобы его голос прозвучал как можно более бесстрастно. Почти как у полковника.

Нервы Моргунова начали сдавать. Волна страха, перемешанного с яростью выбросила его из кресла.

— Вы все спятили? — он почти кричал — вы что, думаете отделаетесь этими, которые в самолете? Хрен вам, сами тут ляжете! — ствол „Браунинга“ уткнулся Казанцеву под подбородок — И вот этот! — террорист показал пальцем на Лукина — И американец! Все здесь поляжете, суки!

— Успокойтесь! Москва сказала, что возможно будут новые указания.

— Возможно? И вы рискуете всем из-за этого „возможно“?

— Послушайте, вы! — Казанцев чувствовал, что сейчас снова взорвется невзирая на последствия — вы знали на что идете! Вы пришли сюда, угрожая беззащитному гражданскому самолету и думали, что все сразу бросятся выполнять ваши требования? А вот наши власти проявляют твердость и вы сидите здесь по уши в дерьме! Ну куда вы отсюда пойдете, пусть даже самолет собьют? Полиция схватит вас через пять минут!

— Да я вас всех сначала перестреляю!

Моргунов в крике приблизил своё лицо к лицу Казанцева и тот почувствовав влажное дыхание своего противника невольно отстранился.

— Ну стреляй! И чего ты этим добьешся? — в ярости 2 секретарь не заметил, как перешел на „ты“.

— Пусть ничего, но на душе легче станет, такая падаль как ты землю топтать не будет!

— Это я падаль? Падаль ты, вор, сволочь!

Казанцев уже начал заносить кулак, а Моргунов, заметив это, был готов в любую секунду спустить курок, но голос Лукина остановил их:

— Господа, погодите! Я уверен, что найдется какое-то решение… для всех!

Не сговариваясь, Моргунов и Казанцев повернулись к нему. Несчастный и растрепанный, атташе по культуре переминался с ноги на ногу и казалось, он вот-вот заплачет. Моргунов опустил пистолет и 2 секретарь тоже почувствовал, что из него эти слова как будто выпустили воздух.

Лукин подошел к Сергею Ивановичу и глядя на террориста пробормотал:

— На пару слов… Пожалуйста!

Тот промолчал, прикуривая сигарету.

— Послушай, Сергей — шепот Лукина был сбивчивым и невнятным — я думаю… я думаю, нужно отдать картины. Ведь там же люди! Ну как же так?! — по выражению лица было ясно, что слова эти даются ему с большим трудом.

Казанцев притянул его к себе за пуговицу пиджака:

— Я тоже думаю, это единственный выход. Но Москва не хочет, ты же видишь! Не могу же я без приказа!

— Но ведь люди погибнут!

Ответить Казанцев не успел. Подошедший Моргунов толкнул их обоих в угол комнаты и рявкнул:

— Ну всё, хватит болтать! Я думал, мы решим проблему тихо и обращался с вами как с людьми. Однако вы этого не заслужили. И ваше начальство в Москве тем более! Поэтому ещё полчаса вы посидите смирно под дулом пистолета, а там пойдем забирать картинки, как раз и работа выставки заканчивается. Если же нет… Живым ни один из вас отсюда не выйдет!

Если бы Моргунов взглянул сейчас на себя в зеркало, то собственное лицо показалось бы ему незнакомым. Бледная, покрытая испариной кожа, красные глаза, перекошеный рот… Заметить то, что из элегантного шантажиста он превратился в обычного бандита, взявшего заложников, времени у него не было.

Когда Лукин и Казанцев заняли свои прежние места в креслах, Моргунов спохватился:

— А где же наш американец? Он ведь принадлежит теперь к славной компании! — террорист угрожающе шагнул к сидящим людям.

— Я же сказал, он в приемной, выходит на связь…

— Хватит связываться, поздно уже!

Моргунов осторожно приоткрыл дверь в приемную. Там никого не было.

— Та-ак, шутки шутить вздумали! — он медленно поднял пистолет, пока мушка не остановилась на уровне глаз 2 секретаря. Тот сжал зубы. Понятно, что террорист дилетант, но промахнуться с расстояния двух метров… Не первый раз Казанцев смотрел смерти в глаза, но так глупо… Попытаться выхватить свой „ПМ“ и выстрелить первым? А что это даст? Только то, что самолет наверняка будет сбит. Главное спасти людей, всучить этому придурку картины и отправить его на все четыре стороны. А там уж он далеко не уйдет… — все эти мысли в мановение ока промелькнули в голове Казанцева и он презрительно процедил:

— Спокойно…

Но Моргунов уже и сам опустил пистолет. Исчезновение американца в корне дела не меняло. Поднимать тревогу очевидно не в его интересах, это означает верную гибель лайнеру, а американец явно хотел его спасти! Или только играл? Моргунов однозначно рассчитывал, что янки окажет давление на этих посольских идиотов, вгоняющих в гроб триста человек, но американец вместо этого куда-то исчез. Ну и хрен с ним! Наплевать на пассажиров, пускай подумают о собственной жизни! Привести их на выставку под дулом пистолета и заставить распорядиться после закрытия выдать картины! Моргунов понимал, что вероятность успеха ничтожна, но ничего другого ему не оставалось. А потом к аэродрому и вперед! Из хорошо спланированной операции получался дешевый боевик, но ничего не поделаешь. Приходилось играть по правилам, поставленным судьбой.

— Итак, господа — отчаянное мужество, иногда появляющееся в критических ситуациях даже у неподготовленных людей, вновь вернулось к нему — в нашем общем распоряжении осталось полчаса!

Моргунов выразительно посмотрел на часы и помассировал кисть, уставшую держать пистолет.

Алек Мак Рейнолдс не намеревался уходить далеко, но то, что он увидел и услышал в кабинете 2 секретаря, вынудило его избрать именно такую линию поведения. Происходившее там отнюдь не напоминало попытку решения проблемы и поиск выхода из кризиса с первоочередным учетом интересов находящихся в опасности людей. Он увидел конфликт, конфликт который эскалировался и ни одна участвующая в нем сторона не была в состоянии разрешить его. В доброй воле Казанцева он не сомневался, но его действия диктовались Москвой, а дисциплина сотрудников КГБ ему была известна и не раз ставилась в пример слушателям академии ЦРУ. Правительство его собственной страны тоже не всегда являло собой образец гуманности, но столь бессмысленного упорства он не ожидал даже от русских, известных своей экстравагантностью. Воздух в кабинете 2 секретаря всё более сгущался, террорист то брал себя в руки, то срывался на грань истерики, и рано или поздно дело дойдет до стрельбы, Алек в этом не сомневался. Вне зависимости от числа трупов в посольстве кончилось бы всё катастрофой лайнера, а именно это ему и нужно предотвратить.

Выйдя из кабинета он тут же сообщил по радиотелефону в Вашингтон позицию Москвы и, судя по реакции на том конце провода, люди в американской столице оказались поражены не менее его самого. Начальника отдела зарубежных операций на месте не оказалось и Алек попросил секретаря немедленно передать информацию шефу. „Значит и там ожидали от русских другой реакции“ — подумал он. Но как бы там ни было, приходилось исходить из того, что имеется.

Оповестив своё начальство в Штатах и потребовав от них решительных мер и выхода на российское руководство, Мак Рейнолдс сел в свой „Шевроле“ и открыл ноутбук.

Начиная с 70х годов преступный мир очень активно сам пользуется террористическими методами и идет на сотрудничество с различными чисто террористическими организациями. Примеров множество: контакты „Красных бригад“ и сицилианской мафии в Италии, Медельинского картеля и марксистских повстанцев в Колумбии. Совершенствующиеся полицейские меры, электронная сигнализация, квалифицированные телохранители, внедрение новейших технологий в сферу защиты людей и ценностей весьма осложнили жизнь традиционным преступникам. Им тоже, чтобы выжить, потребовалось идти в ногу со временем и этот шаг они сделали легко. Заимствование методов у более изобретательных и отчаянных политических террористов изрядно пополнило преступный арсенал. Иногда даже было сложно точно определить уголовную или политическую подоплеку того или иного преступления, поскольку и при похищении государственных персон наряду с политическими требованиями почти всегда устанавливался денежный выкуп. Именно по этой причине в картотеке Мак Рейнолдса был целый список дат и имен, относящихся к деятельности различных преступных лиц и организаций, чья политическая платформа была в высшей степени смутной или отсутствовала вовсе. Не одному Алеку было известно, что переход от уголовного преступления к политическому и наоборот очень легок для тех, кто способен вообще совершить крупномасштабное преступление, а как раз такие и интересовали господина Мак Рейнолдса. В Управлении не являлось секретом, что именно Алек пользовался репутацией одного из лучших экспертов ЦРУ по международному терроризму и обладал солидной, постоянно пополняемой картотекой по этой проблеме. Несколько раз в год он передавал копии своих новых материалов в Лэнгли, но благодаря усердной ежедневной работе в его картотеке постоянно можно было найти нечто новенькое, информацию, которая нигде более не присутствовала.

Культурным ценностям и разнообразной преступной активности вокруг них был посвящен небольшой, но емкий раздел картотеки, примерно два десятка 3,5 дюймовых компьютерных дискет. Пристроив свой ноутбук на приборной панели автомобиля, Алек вложил в дисковод первую.

Пока система выводила информацию на экран, Мак Рейнолдса посещали не самые утешительные мысли. Попытка вычислить подобным образом заказчика преступления была абсолютно логичным для любой квалифицированной спецслужбы шагом. Но эта логичность являлась не более чем адекватной реакцией на ситуацию, которая не становилась от этого менее безвыходной. Действительно, не всё ли равно, смыло волной в Ледовитом океане за борт чемпиона по плаванию или человека вообще не умеющего держаться на воде? С разницей в несколько минут результат будет одинаковым. На основании своего опыта Алек расценивал успех поисков крайне невысоко, особенно с учетом того, что вероятность ошибки огромна, а последствия её могут оказаться самыми неприятными. Стоит лишь представить, что ЦРУ попытается надавить на человека, пусть и не самого честного, но который ни сном, ни духом не подозревает о чем идет речь! Поэтому даже отнюдь не каждое подозрение имеет право повлечь за собой конкретные действия.

Другая специфика решаемой Мак Рейнолдсом задачи состояла в том, что с одной стороны круг лиц, заинтересованных в таком преступлении и отвечающих всем известным условиям, очень невелик. Но кто может поручиться, что в бизнесе не появились новые лица, ещё не успевшие пополнить своими именами картотеки Интерпола и спецслужб?

Проведя несколько несложных операций с клавиатурой ноутбука, Алек получил на экране первое лицо, способное оказаться в числе подозреваемых.

„…Анри-Луи Верней, 44 года, маклер на международном рынке недвижимости, связан с организованной преступностью, меценат и коллекционер, личное состояние около 500 млн.$, что ещё? Нет, не годится… Застрелен возле своего дома в Париже три месяца назад…

Джек Кларк, заметная фигура в игорном бизнесе Лас-Вегаса, 58 лет, коллекционер, личное состояние… по неподтвержденным оценкам до 1 млрд.$… Неплохо… С 15 января с.г. под следствием по делу о наркотиках, подпольно продающихся в казино. Находится под наблюдением полиции, освобожден до суда под залог…

Роберт Нобуту, коллекционер, сделал хорошие деньги на южноафриканском золоте… Болен неоперабельным раком печени, врачи оставляют ему максимум несколько недель…

Хулио Диас, колумбианский наркобарон… коллекционер, четвертый год в розыске, скрывается в подполье… Может быть он? Вряд ли, но не исключено…

Али Хасан, нефтяной магнат, северо-западная Африка… коллекционер, постоянный клиент всех аукционов. Финансовые махинации — да, но в преступлениях, связанных с насилием над личностью не замешан… Роли не играет… Имеет проблемы с исламскими радикалами… Всё.

Иошио Накасима, коллекционер, состояние несколько миллиардов, но всё легально, никакой криминальной активности…

Ознакомившись с данными ещё на пару ближневосточных шейхов, Мак Рейнолдс понял, что его задача нелегка ровно настолько, насколько он предполагал это и раньше. Круг лиц, хотя бы теоритически заслуживающих подозрения насчитывал как минимум несколько человек и все они богатые и влиятельные люди, к которым даже ЦРУ не рискнет полезть с пустыми руками. „Те кто получают жалование, картины не собирают, да“ — подумал Алек с усмешкой. Ещё раз взглянув на нарисованные компьютерной графикой лица, Мак Рейнолдс поёрзал на сиденье и с тоской посмотрел на здание российского посольства. Пока в его распоряжении не было ничего, чтобы оказать влияние на происходящие там события. Алек закурил сигарету, что делал ныне лишь изредка. В Штатах это было сейчас немодно, да и жена категорически против, однако полностью отказывать себе в табаке он не хотел. Хотя бы потому, что это тоже имело отношение к его личной свободе…

Что ж, Накасима, Диас и Хасан… Все богаты, честолюбивы и любят искусство. Посмотрим подробнее…

Диас. Бесперспективно. Очень вероятный заказчик, но сейчас в бегах и даже если ему есть ныне дело до картин, местонахождение установить невозможно. Просто уже за его координаты колумбийская полиция и ДЕА дорого бы дали… Даже если он, то вариант безвыходный, доступа к нему нет. Колумбия далеко, но связи с Испанией должны у него быть хорошие, родной язык и культура… Похож, очень похож, но искать его негде, нужно смотреть дальше…

Накасима. Богаче всех. Самолет летит в Токио, может это иметь какую-то связь? Вряд ли, точнее неизвестно, поскольку никто не знает дальнейших действий летчика. Не посадит же он истребитель в Японии как Беленко в семидисятых годах? Накасима… — Мак Рейнолдс внимательно вглядывался в сухонькое лицо пожилого японца на экране компьютера, как будто хотел проникнуть взглядом в мозг и мысли этого человека — коллекционер, часто покупает на аукционах, всегда инкогнито или через подставных лиц, но ЦРУ не было бы ЦРУ, если бы не знало, кто за этим стоит. У него всё на первый взгляд легально… Владелец нескольких крупнейших концернов, даже с фискусом конфликты не отмечены… святой прямо, это-то и подозрительно… — Алек был хорошо осведомлен, что большой бизнес редко послушно пляшет под дудку закона — посмотрим его психологический портрет…“

Такой раздел тоже присутствовал в характеристике почти всех присутствующих в картотеке персон. Далеко не всегда поступки людей порождены явным интересом и практической необходимостью, зачастую они делают самые немотивированные вещи и черствый педант, ориентирующийся лишь на голые факты, легко попадает в тупик. Поэтому целая когорта штатных психологов ЦРУ составляла портретные галереи характеров всех попадающих в поле зрения персон — начиная с президенов дружественных стран и заканчивая отдельными членами агрессивных религиозных сект.

Итак, Накасима… 68 лет, женат, учился в Японии и Штатах, один из последних ещё живущих творцов „Японского экономического чуда“. Скорее всего, чисто по-японски насквозь фальшив и высокомерен. Но взялся бы он за это? Вряд ли, вряд ли… Он неприкрыто наслаждается достигнутым положением и авторитетом, а подобный инцидент разрушил бы всю его жизнь… Всё, что читал о нем Мак Рейнолдс разубеждало его в такой вероятности. Действительно, всё чисто… „Должны же быть на свете относительно честные коллекционеры“ — насмешливо сказал себе Алек. Постоянная подозрительность и недоверчивость, которую так лелеют в спецслужбах всего мира, имеет и свою печальную сторону, он хорошо знал об этом из собственного опыта. Ничто в данных японца не наводило Мак Рейнолдса на подозрения и несмотря на всю приблизительность такого анализа он посчитал, что Накасиму можно исключить из числа подвергающихся разработке персон. Безосновательно вторгаться в жизнь людей противоречило принципам, которых Алек придерживался в своей работе и это позволяло ему сохранить чувство собственного достоинства даже в нерасполагающей к этому организации.

„Диас недостижим, против Накасимы улик нет. Остается Али Хасан, что мы о нем знаем?“ Биография этого человека произвела на Мак Рейнолдса значительное впечатление. Явно ему пришлось много пережить и судя по нынешним успехам в бизнесе, это его совершенно не сломало. А раз не сломало, значит выработало такие качества как храбрость, решительность, способность идти на риск и рисковать всем ради хорошей добычи. Как при разгрузке вагонов: либо пятидесятикилограммовый мешок с солью сразу повалит тебя на землю, либо через два дня ты будешь их таскать, не замечая веса. Алек вспомнил отдельные эпизоды службы во Вьетнаме и вздохнул, но быстро вернул себя к реальности.

Значит, по морально-волевым качествам он способен играть ва-банк. Что ещё? Коллекционер. Покупает много, почти как Накасима, хотя официально его состояние много меньше. И в отличии от японца никто и никогда купленных им полотен не видел. Сам объясняет это боязнью конфликта с исламскими фундаменталистами, которые считают европейское искусство творением нечистой силы. Правдоподобно… Особенно интересуется западноевропейской живописью 18–19 веков… Но тем не менее содействует организации выставок, не особенно учитывая мнение исламистов. На руку явно не чист, был замешан в нескольких крупных финансовых скандалах в Европе, в 1986 г. во Франции даже выдан ордер на обыск его дома в Биаррице… Но дело было закрыто. К суду никогда не привлекался, об участии в преступлениях, связанных с насилием над личностью ничего неизвестно. Ага, содержит небольшое вооруженное формирование, по собственному заявлению для охраны. Есть подозрение, что с согласия правительства задействовал его в операциях против исламских радикалов.

„Да, забавный человек“ — Мак Рейнолдс поднял голову и потер уставшие глаза — „нужно обладать большим влиянием, чтобы позволить себе роскошь конфликтовать с оппозицией в той стране.“

„О преступлениях, связанных с насилием над личностью, данных нет.“ Так ли важно, что нет данных? Человек, который содержит собственное вооруженное формирование всегда внутренне готов организовать или развязать насилие, даже если до сей поры ему не приходилось этого делать. Что касается последнего, Алек был уверен в обратном, но ведь и ЦРУ не может быть обо всем осведомлено. Важнее сам факт: внутренней преграды перед применением насилия у этого человека нет. Хорошо. Что дальше?

„Тесный контакт с правительственными кругами посредством родственных связей и участия высокопоставленных лиц в управлении и доходах его компаний.“ Замечательно, с этой стороны ему бояться нечего. В своей Северной Африке он должен вообще себя чувствовать абсолютно неуязвимым…

„Главная резиденция в пригороде столицы, дома и виллы в…“

Стоп. Мак Рейнолдс припомнил географическую широту столицы страны. Прекрасно. Испания вот она, рядом. Если в распоряжении преступника есть скоростной самолет… например, бизнесс-джет „Г-3“, то полет от Мадрида потребует менее часа…

„Погоди, погоди!“ — сказал сам себе Мак Рейнолдс, стараясь подавить охватившее его нервное напряжение — „это всё чистые спекуляции, доказательств или более точных данных нет. Но что-то обязательно должно быть!“

Чутье разведчика подсказывало ему это. Что-то ещё должно быть! Чутье являлось важным, хоть и научно необоснованным элементом его работы и ни один профессионал не стал бы над этим смеяться. Потому что каждый профессионал сам располагает им.

Мак Рейнолдс нажал ещё несколько клавиш. Небольшая, но во всяком случае, вся наличествующая информация об Али Хасане сейчас была перед ним развернута. И что-то в ней должно было быть, чтобы дать делу ход.

И внезапно он нашел. Да, это было то. Не доказательство, нет, на это Алек и не рассчитывал. Но ещё одна зацепка, та последняя соломинка, что ломает хребет верблюду, та капля, что переполняет чашу, та деталь, что делает беспорядочное нагромождение совпадений и вероятностей достаточно большим, чтобы подозревать за этим нечто иное. Вот, оно бледно светилось на плоском экране компьютера.

„В 1963-67 гг. учился в России, в ВВКУ им. Жукова. По окончании присвоено звание лейтенанта. Хорошо владеет русским языком. Активно сотрудничает в культурной сфере с российскими представителями.“ А откуда выставка? Эрмитаж, значит, всё из того же Ленинграда, где он и учился!

Вот с этого уже можно начинать! Все собранные в досье Хасана материалы носили открытый, доступный характер, были почерпнуты из газет, радиопередач, частных разговоров и в отдельности представляли просто набор отдельных фактов. Но не даром разведки черпают восемьдесят процентов важнейшей информации из открытых источников! Тщательно подобранные, обработанные и рассортированные куски информации составленные затем воедино могли как сложенный из тысяч ничего не значащих элементов пазл, дать более или менее смутную, но реальную картину происходящего. Конечно это не доказательство, да и не может их пока быть! Но конец тоненькой ниточки, потянув за которую можно размотать весь клубок, Мак Рейнолдс в свои руки получил, сомнений не было. Вероятность ошибки тоже очень высока, несомненно! Однако на оценки и размышления времени не оставалось и любой шанс спасти рейс „САС 3314“ был достоин того, чтобы попытаться его применить.

„Он хорошо знает русских, умеет находить с ними общий язык, может раздобыть нужных людей. И собрания искусств в России он тоже знает достаточно…“ — все эти мысли вихрем неслись в голове Мак Рейнолдса, пока он набирал специальный телефонный номер в Штатах.

— Компания „Имтек“, железобетонные изделия — раздался на линии приятный голос секретарши. От случайных соединений связь защитили воистину непробиваемой легендой.

— Здесь Роза-2 — коротко отрекомендовался он, не называя желаемого абонента.

— Минуточку, сэр.

Через несколько секунд раздался ещё один гудок и трубку тут же сняли, как это считалось в ЦРУ хорошим тоном.

— Мак Рейнолдс?

На этот раз шеф был на месте. Голос начальника отдела зарубежных операций был знаком Алеку не первый год.

— Да, сэр. У меня новости. Вы получили мой рапорт?

— Да, но с тех пор должно было многое измениться. Русские выдают картины? — казалось, шеф ожидал именно этого и был вполне подготовлен к тому, чтобы не продемонстрировать своего удивления.

— Нет, сэр. Картины русские отдать категорически отказываются. Но у меня есть подозреваемый на роль заказчика.

Последнюю новость начальник отдела явно пропустил мимо ушей.

— То есть как? Мы имеем гарантии их президента!

„Ого“ — присвистнул про себя Мак Рейнолдс — „высоко взлетели птички.“

— Когда получены эти гарантии, сэр?

— Сорок минут назад.

— Мне очень жаль, но я покинул здание посольства всего двадцать минут назад и никаких новых указаний Казанцев не получил. Вам же доложили об этом!

— Может быть они не успели… — в голосе начальника отдела прозвучала несвойственная ему неуверенность — но вы должны немедленно выяснить происходящее. Возможно, всё изменилось!

— Не исключено. Но я бы не стал на это рассчитывать. Скорее они ведут свою собственную игру.

— Может быть попробуем действовать через испанцев? Потребовать от них силой забрать картины, это же их музей, в конце-концов!

— Вряд ли это возможно, сэр. В связи с исключительной ценностью экспонатов, страховые компании потребовали усиленной охраны и теперь в музее помимо испанской полиции ещё дюжина русских охранников из частного агентства. Без приказа русского начальства картины они не выдадут никому и мы рискуем громадной заварухой со стрельбой и кучей трупов. Не говоря уже о дипломатических осложнениях…

До уха Алека донеслось изощренное ругательство. Похоже, начальник отдела отдал должное его правоте. Из уст секретаря новости Мак Рейнолдса звучали гораздо менее драматично…

— Я потребую подтверждения гарантий!

— Сэр, не думаю, чтобы это было полезно. Они могут дать любые гарантии, но явно не собираются выдавать картины. Как оправдаться задним числом, русские придумают, но для нас будет поздно. Я видел террориста собственными глазами и он не производит впечатления снисходительного человека…

— Что вы ещё о нем узнали?

— Собственно ничего. Но он очень нервничает и, похоже, с Казанцевым они плохо контактируют. Готов поклясться, они даже подрались. По крайней мере террорист постоянно держит наготове автоматический пистолет.

— Будьте осторожны — мимоходом обронил начальник управления — так что вы там выяснили?

— Собственно, это была ваша идея, сэр. Я порылся в своей картотеке и нашел человека, который с немалой долей вероятности может оказаться заказчиком.

— Кто он?

— Некий Али Хасан, нефтяной магнат…

— Знаю. ФБР делало на него запрос месяц назад. Хотел получить американскую визу, цель поездки указал „бизнес“. В визе ему отказали за прошлые грешки, связанные с финансовыми махинациями в интернациональном масштабе.

— Тем лучше, значит у вас есть на него досье. Взгляните. Очень примечательная личность. А в моей картотеке о нем ещё больше интересного.

— Спасибо, Алек. В случае чего я согласовал с директором меры… которые могут оказаться действенными.

— Я не сомневался в этом, сэр. Сейчас мне нужно вернуться к русским, чтобы постоянно быть в курсе.

— Будьте готовы в любой момент выйти на связь.

— Хорошо, сэр.

То, что возвращение в посольство связано с риском, Мак Рейнолдс знал. Противопоставить этому риску он мог только правую руку у пояса, тогда чтобы выхватить пистолет ему понадобится не больше секунды. Вновь оказаться в кабинете Казанцева было необходимо, ведь только оттуда возможно держать Вашингтон в курсе. И если там решат проблему, то Алек знал, какие действия от него потребуются…

Лэнгли, штаб-квартира ЦРУ, время 08:37

— Билл, что у нас есть на Хасана?

Уильям Лентовски, высокий и грузный человек лет пятидесяти сидел перед начальником отдела по зарубежным операциям и с профессиональной быстротой перебирал громоздящиеся перед ним акты. Он курировал в отделе Ближний Восток и хотя сам ни разу там не был, умение обращаться с документами создало ему славу действительно хорошего специалиста.

Лентовски откашлялся.

— Хасан, Али Хасан. В 1991 году он выступал посредником при попытке нелегальной продажи партии иракской нефти, уже после того, как на Саддама были наложены санкции. Вкратце система была такова: танкеры с иракской нефтью выводились из залива, меняли бумаги, как будто нефть из Северной Африки и потом разгружались в Европе, в Роттердаме. Хасан переводил деньги на иракские счета в Европе и клал себе в карман комиссионные. Так было задумано, но военная разведка не сплоховала и передала дело нам. Хасана тогда можно было бы здорово прижать, но как раз готовились политические предпосылки для „Бури в пустыне“ и лишний раз осложнять отношения с арабским миром не хотелось. Хасан там очень влиятельный человек. В общем, дело было спущено на тормозах. Он отделался предупреждением, а нефть так и осталась в Ираке.

— Можно сейчас вновь его разворошить?

— В принципе да, но в случае огласки нам самим придется объяснять конгрессу, отчего мы пять лет об этом молчали. И мы снова заработаем ярлык беспринципных лицемеров.

— В сложившейся ситуации это не самое страшное — горько улыбнулся начальник отдела — к тому же я думаю, что если это Хасан, то он пойдет на попятную не дожидаясь скандала.

— А если всё-таки заказчик не он?

— Билл, у нас нет времени искать ответ на этот вопрос. Будем исходить из того, что он пойдет на попятную.

— Вы не допускаете вариант, что он может просто всё отрицать? Время на него работает более, чем на нас. В этом случае хоть он и не получит картины, „Боинг“ собьют, а араб останется чистеньким.

— Чистеньким он всё-равно не останется — взгляд начальника отдела заметно потяжелел — наша организация не может позволить себе подобный скандал. Весь мир узнает, что ЦРУ вышло не на того человека и пыталось его шантажировать.

— И что же тогда?

— Билл, оставим пока эту тему. Будем исходить из того, что он и есть нужный нам человек, к тому же другого мы не имеем. Кто у нас поблизости от этого любителя искусства?

Лентовски на секунду задумался.

— Самый способный человек там Боб Квинн. Правда, он не руководитель нашей сети, но что касается тайных операций…

— Кажется, я знаю его. Работает под журналистской крышей, „Морнинг Экспресс“?

— Совершенно верно.

— И как ему удается ещё и неплохие статьи писать? — начальник отдела улыбнулся — Я читал, действительно интересно.

— Талантливый человек — Лентовски пожал плечами.

— Думаю, он справится. К тому же излишняя активность нашего резидента… О’Хара, да?

Билл кивнул.

— …может броситься в глаза. Свяжитесь с Квинном и подключите меня к аппарату.

— Вы уже заручились разрешением на эту операцию?

— Не думаю, чтобы у Директора было что возразить.

Столица североафриканской страны, время 14:58

Несмотря на поздний час и по-настоящему жаркий весенний день, телефонный звонок из Вашингтона застал Боба Квинна в постели. Он проснулся сегодня утром с неприятным покалыванием в голове, а это был дурной знак. За долгие годы сосуществования со своими головными болями, Боб научился распознавать все повадки подкрадывающихся приступов. Так было и сегодня. Написав пару страниц для требуемой редакцией статьи о нарастающем в стране исламском фундаментализме, он выпил две таблетки аспирина и завалился в постель, укрывшись одеялом несмотря на жару. Эти головные боли, следствие давней автомобильной катастрофы, приходили нечасто, но были неудержимы как харрикейн. Ни лежа, ни стоя, ни сидя невозможно было обрести покой, только движение, метание по комнате, немного отвлекало. Сама боль своей тяжестью порой доводила до рвоты, и сегодня, почувствовав первые признаки грядущей мигрени, Боб предпочел заняться профилактикой. Статья может подождать да и ЦРУ уже давно не напоминало о себе.

Но телефонный звонок раздался по защищенной от прослушивания линии.

Роберт Теренс Квинн, тридцати восьми лет, родился в городе Форт-Коллинз, штат Колорадо. В первые семнадцать лет жизни юного Боба никто не мог и подумать о нынешнем развитии его карьеры, и в первую очередь он сам. Невысокий, ничем не выделяющийся мальчик. Обычная семья, средние оценки в школе. Большую часть времени проводил на улице и уже успел выкурить свой первый джойнт. Но потом… потом случилась эта катастрофа. Воспоминание о ней до сих пор причиняло Роберту боль. Компания друзей возвращалась из диско, достаточно пьяная и обкуренная. Боб развалился на сиденье рядом с водителем и, прикрыв глаза, блаженно слушал как гудит ветер в открытых окнах. На заднее сиденье в старый „Бьюик“ набилось ещё четыре человека. Этот участок федеральной дороги был им прекрасно известен, но на скорость в девяносто миль в час всё же не рассчитан. Как всё происходило, Боб не видел, просто затуманенное сознание в какой-то момент ощутило, что исчез привычный шум дороги, что машина более не едет, а летит в сторону, потеряв управление. Оценить происходящее он не успел, в уши ворвался истошный крик, и последующий за ним удар показался громким, но не жестким… Подъехавшие через двадцать минут полицейские, наверное, долго не могли забыть открывшуюся им картину. Слетевший с дороги „Бьюик“ в последний момент занесло и он ударился в дерево боком, сложившись вокруг него почти пополам. Пять трупов пришлось вырезать из машины автогеном, мертвым посчитали и шестого, Боба. Когда врач нащупал на его руке тоненькую ниточку пульса, он не мог поверить своим глазам. С ног до головы юноша был залит кровью, восемь переломов, из них самый тяжелый — основания черепа. Его шансы на жизнь оценили процентов в пятнадцать, но Боб умудрился попасть в это число. И даже сохранить после выздоровления ясность мысли, чем далеко не всегда могут похвастать люди, перенесшие перелом основания черепа. Первый год Роберт с кровати не вставал, второй передвигался в инвалидной коляске или в лучшем случае на костылях. Но именно эти годы оказались решающими для становления молодого мистера Квинна. Он начал читать, поскольку почти никакое иное занятие не было ему доступно. Даже самостоятельно сходить в туалет. А чтение требовало куда меньше физических усилий. В первый год Боб прочитал всё содержимое местной библиотеки, включая землемерные акты вековой давности, и начал выписывать книги из близлежащего Денвера. Чтение стало для него спасением и наркотиком, заменившим все остальные, недоступные да и нежеланные ныне наслаждения. Через два года Боб вернулся, прихрамывая в свою школу и через месяц сдал экзамены за всё пропущенное время. За страстью читать пришла страсть писать и когда Роберт лучшим выпускником своей школы поступил в Иллинойсский Университет в Чикаго, мук выбора он не испытывал. Журналистика — вот главное, что его интересовало. Отсутствие врожденных способностей к иностранным языкам вполне удачно замещалось приобретенным при столь мрачных обстоятельствах усердием, и французский с арабским не явились для него большой проблемой. Всё шло по накатанной колее, последствия былых травм лишь иногда напоминали о себе головными болями и Боб всерьез начал интересоваться местом в ближневосточной редакции Ассошэйтед Пресс, но в это самое время в жизнь мистера Квинна вошло ЦРУ. Дать согласие на эту работу его в большей степени побудило честолюбие, нежели интерес: молодому парню, которого ещё семь лет назад за глаза называли только калекой, побудить к себе внимание могущественного государственного учреждения! К тому же никто не требовал от него оставить журналистику. Просто устроиться корреспондентом в какую-нибудь не очень броскую провинциальную газету и спокойно выполнять задания её редакции. Но одновременно всегда быть готовым к тому, что по защищенной от прослушивания линии раздастся телефонный звонок. И сегодня, после долгой паузы, настал как раз тот случай.

Выбравшись из-под одеяла, Боб почувствовал, что боль в затылке начала медленно отступать. По дороге к телефону он размышлял, не выпить ли ему ещё одну таблетку, но решил отложить решение на потом. В конце-концов, понадобится ли ему дополнительная таблетка, в немалой степени зависит от содержания разговора. Босыми ногами он пересек комнату, чувствуя, что несмотря на жару его немного знобит.

— Квинн — представился он.

Голос на противоположном конце провода назвал условленный код и, не отвлекаясь на приветствия, начал излагать информацию. Через минуту Роберт первый раз присвистнул про себя, а через другую уже остро жалел о том, что правила ЦРУ не позволят ему сделать из этого случая грандиозную газетную стори.

Закончив повествование, незнакомый голос на секунду умолк, чтобы перевести дыхание.

— Каких действий вы ожидаете от меня? — не выдержал Боб.

— Прежде чем я скажу вам об этом, хочу предупредить, что задание может оказаться небезопасным. Какую реакцию продемонстрирует Хасан, нам неизвестно.

— Зато мне известно — поставить на место этого самоуверенного вашингтонского олуха было просто необходимо — я не первый год работаю здесь и ещё дольше изучаю местные обычаи. Реакция Хасана будет абсолютно одинаковой, заказывал ли он картины или нет. Он продемонстрирует удивление и возмущение. Но вежливо.

Квинну приходилось несколько раз встречаться с Хасаном, выполняя свои журналистские обязанности. Впечатление он производил типичное для людей своего круга: улыбающийся, скользкий и не останавливающийся ни перед чем.

— Итак, вы считаете, при переговорах вам ничего не грозит? — голос прозвучал несколько неуверенно.

— Лично мне нет. Но если дело действительно организовано Хасаном, то он наверняка идеально ко всему подготовлен, и тогда провал угрожает моей миссии.

— У вас есть какой-нибудь особый подход к Хасану?

— Нет, я ведь не голливудская красотка! Но прием у него получу без проблем. После того, как ему отказали в американской визе, он очень заботится о своем добром имидже.

— Не забывайте, сколько времени осталось в вашем распоряжении!

— Ну, если он заартачится, я напомню ему об иракской нефти, о которой вы мне только что рассказали.

— Хорошо. И помните, мы предоставляем вам очень широкие полномочия.

— Без широких полномочий мне было бы там нечего делать — заметил Боб — но насколько они широки в действительности?

— Против организаторов теракта, повлекшего за собой смерть американских граждан, народ и правительство США со выступят всеми имеющимися у них средствами.

„Значит и ливийский вариант не исключен. Странно… Что же у них в самолете, кроме жирного сенатора? Ф-111, бомбящие Каддафи…“ — отдаленные, но яркие образы прошлого предстали перед Квинном.

— Я понял вас. Спасибо. С этим можно начинать.

— Всего доброго.

Связь прервалась.

С минуту Квинн стоял в задумчивости. Его озноб бесследно прошел и покалывание в затылке совсем не напоминало о себе. Было ясно, что дело нечисто. Поскольку речь шла не о политическом преступлении, правительство США не уполномочило бы своего сотрудника угрожать террористам всей государственной мощью, будь даже самолет битком набит американскими гражданами. Согласно международному праву, предать суду и расправе террористов уполномочена та страна, на территории которой совершено преступление, в данном случае Россия. Определенные шансы были ещё у Швеции, являвшейся собственником „Боинга“, но США… Весь опыт Роберта, накопленный в журналистике и разведке указывал на несостыковку многих деталей. За внешней стороной дела стояло что-то, о чем ему не сочли возможным сообщить.

„Да уж не в первый раз“ — Боб пожал плечами. Поручать людям решение проблемы, не информируя их об истинной подоплеке дела, было вполне в духе его работодателя. В определенных условиях это могло поставить под угрозу успех всей миссии, но раз так, то ответственность ЦРУ пусть несет самостоятельно.

Боб быстро нашел в записной книжке номер Хасана и набрал его. Как обычно, на проводе оказался секретариат. Квинн представился и попросил соединить его с хозяином.

— Осмелюся спросить, какой вопрос вы хотите обсудить с господином Хасаном? Видете ли, у вас не назначен на сегодня прием…

— Речь идет об очень важном для вашего шефа деле.

— Я повторяю, господин Хасан занят, а вы сегодня не назначены на прием.

— Скажите ему, что через два дня в газете должна появиться моя статья о деловых людях вашей страны. Вы же не хотите, чтобы я отметил в ней, как трудно получить интервью у самого богатого нефтепромышленника столицы. Да ещё по вине его секретаря! И скажите господину Хасану, что мой визит не потребует много времени. Я просто хотел кое-что уточнить у него по поводу нефтяных поставок 1991 года…

— Хорошо, я сейчас проинформирую господина Хасана.

— Будьте так любезны — с ухмылкой подтвердил Квинн.

В глубине души успех своей миссии Боб считал весьма сомнительным. Слишком уж поспешные выводы привели к тому, что было принято решение послать его к арабу. Да, по своим морально-волевым качествам Али мог вполне решиться на такую операцию и даже выступить в роли организатора. Степень его страсти к живописи могла сравниться только с любовью к деньгам или даже превосходила её, поскольку деньги на картины он обменивал охотно, а об обратном процессе Боб ничего не слышал. Но недостаток времени, в условиях которого приходилось действовать людям в Вашингтоне, привел к тому, что провести нормальную, регулярную тайную операцию не представлялось возможным. Боб знал, как нужно поступать в таких случаях. Лицо, вызывающее интерес Управления подвергалось полнейшей проверке, начиная интимными привычками и заканчивая банковскими операциями. Слежка, прослушивание телефонных переговоров, по возможности перлюстрация корреспонденции — все средства хороши, если ведут к цели. И не всегда, но в подавляющем большинстве случаев что-нибудь да выплывало. Почти наверняка. Просвечивая столь подробно даже самых невинных людей, можно установить множество фактов, которые им хотелось бы скрыть, а невинные люди нечасто попадали в поле зрения ЦРУ. Боб был уверен, что будь в распоряжении здешней резидентуры Управления хотя бы неделя, компромата на Хасана набралось бы предостаточно. И если он имеет отношение к картинам с испанской выставки, это стало бы наверняка известно. Но сейчас, на основании намеков и полутонов, которые навели на араба подозрение, гарантировать его причастность к делу не мог никто. И Квинн отдавал себе отчет, что после беседы с Али ясности может и не прибавиться. С такими жалкими уликами многого не добьешся. Поэтому-то всё зависит от него, Роберта Теренса Квинна, от его способности вести игру, определять беседу, льстить и запугивать, просчитывать ходы соперника, подлавливать его на противоречиях и угадывать его мысли. Жизнь трехсот людей зависит от него, худого и невысокого человечка, который более всего опасался неудачно упасть и что-нибудь сломать в местах старых травм. Пирамида разыгрывающейся трагедии достигла своей вершины и над нею уже ничего не было. Форвардом в игре сейчас становился он. И не в последнюю очередь именно поэтому Боб любил свою тайную профессию.

Воздушное пространство в районе г. Тайшет, московское время 17:35

Стрелка указателя уровня топлива опустилась уже довольно низко, хотя по данным бортового компьютера, на рассчитанную дальность полета его вполне должно хватить. Хорев включил насос и перекачал содержимое подвесных топливных баков в основные, где для него уже нашлось место. Отстреливать пустые баки сейчас майор не стал, чтобы не привлекать внимания преследователей и не показать, что помимо того, что им известно, он имеет ещё и свой, личный, ни с кем не согласованный план. От баков он избавится непосредственно перед тем, как „Боинг“ получит свою ракету и майор почти уже не сомневался, что так оно и будет. Вера в успех операции с картинами оставляла его всё больше и больше, но он практически не жалел об этом, слишком велика была опасность и незаметно, но верно накапливающийся стресс от полета, чтобы думать обо всем. Потом, потом будет время… или не будет. „Странно, но Матвееву я до сих пор верю! Или это самоуспокоение? Вряд ли.“ А там… Баки на мини-парашютах опустятся на землю, но много раньше, нежели они её достигнут, всё решится. Во рту пересохло и скулы как-то неприятно сводило, но последними каплями воды майор запил последние таблетки для поддержания бодрости. Его преследователи всё также держались позади и рядом с ним в полной темноте, не включая прожекторы, чтобы не выдать себя „Боингу“. Очевидно, в предписаниях секретности ничего не изменилось. Один раз Хорев попытался прослушать их переговоры с землей и между собой, но перебрав все известные частоты своей части, оставил эти попытки, не найдя ничего, кроме треска и шумов. Очевидно, переговоры кодировались — неплохо придумано. То, что посланные на перехват не включали бортовых огней, майору пришлось по душе. Это как-то уравнивало их всех, пять однотипных истребителей, пронзающих ночь, одинаково темных и готовых к бою. Казалось, что не было его, Хорева, „плохого“, и остальных, „хороших“, а просто ночь, в которой все равны. Облучать его радарами боевого наведения так никто и не рискнул и в глубине души майор поапплодировал разуму тех, кто принимает решения на земле. Ибо в этом случае он бы стрелял не медля, чтобы успеть катапультироваться самому ещё до того, как ракета настигнет его собственную машину. Даже далекий сообщник не знал, как жаждал майор настоящего боя. Но всё казалось спокойным. Луна взошла высоко и лайнер, и без того ярко светящийся сквозь свои иллюминаторы, лежал перед ним как на ладони. Радиотелефон, который Хорев переложил себе на колени, по-прежнему молчал. А это означало, что самое интересное ещё впереди.

г. Мадрид, российское посольство, время 15:30

На двери приемной второго секретаря посольства висела табличка „закрыто“, но Мак Рейнолдс не обратил на неё внимания. И сейчас в здание посольства он прошел пользуясь своим прежним, собственно говоря уже недействительным пропуском, а больше наглостью, дружески и снисходительно кивнув охраннику на дверях. Улаживать мелкие формальности времени не было, и без того каждый взгляд на часы повергал его в ужас.

В приемной было всё также пусто и Алек постучал, сопроводив свой стук словами „Это я, Мак Рейнолдс“! В конце-концов, все присутствующие за дверью в той или иной степени его знали, а получить шальную пули от распсиховавшегося террориста ему совсем не улыбалось. Ответа не последовало и он вошел — всё, как и в первый раз. Но ситуация в кабинете, казалось, явно изменилась. Заметно побледневшими выглядели все, а в особенности тот, кто заварил всю кашу. Но в то же время лицо этого человека несло на себе выражение достаточно самоуверенное и отчаянное, чтобы попытаться настоять на своем силой и это Алеку не понравилось.

Когда он вошел, Моргунов криво и вымученно улыбнулся и немного расслабился.

— А, наш американский друг! Ну заходите, а то мы вас уже потеряли.

— Я отлучался поговорить с моим руководством — начал Мак Рейнолдс, стараясь глядеть собеседнику прямо в глаза — и оно по-прежнему настаивает на таком решении проблемы, чтобы люди на борту самолета не понесли ущерба. Я лично исхожу из того, что все меры для этого хороши.

— Разумно мыслите — кивнул Моргунов — я уже который час пытаюсь внушить то же самое этим остолопам!

— Тогда вы позволите мне поговорить минутку наедине с господином Казанцевым?

— А потом вы опять исчезнете, оставив меня в неведении? Говорите уж открыто, чего там, все свои! — террорист хрипло расхохотался, но в комнате от этого почему-то не стало веселее.

— Мне кажется, если вы согласитесь с моим предложением, господину Казанцеву будет проще принять решение, которое устроит нас всех.

2 секретарь посольства не отрывал от Алека остекленевшего взгляда. Для того, чтобы понять, что российского дипломата раздирают изнутри неразрешимые противоречия, достаточно было одного мгновения.

— Валяйте — Моргунов устало махнул рукой, держащей пистолет.

Едва выйдя в приемную, Казанцев вновь опустился на стул, казалось, что нервное напряжение порождает чисто физическую усталость, да ещё какую!

— Есть новости? — коротко спросил он.

— Наши люди пытаются найти заказчика, но результат мне пока неизвестен. Это была плохая новость, а теперь настало время для хорошей. Ваш президент дал гарантии правительству США, что любой ценой попытается спасти жизни людей. Вы понимаете? Любой ценой! — Мак Рейнолдс ободряюще улыбнулся собеседнику — Значит картины должны быть выданы!

Казанцев поднял на него глаза, полные печали и иронии.

— Мне ничего не известно о каких бы то ни было гарантиях, но несколько минут назад я вновь говорил с Москвой. Приказ прежний. И имейте в виду, рассказывая вам об этом я совершаю должностное преступление.

— Я оценил. Но что же тогда происходит? Это что, типичная русская халатность времен перестройки? Кто-то отдаёт приказы, которые не доходят до лиц, обязанных их выполнять?! — Алеку казалось, что он сейчас сорвется, хотя американец чувствовал, что его возмущение отдавало ненатуральностью. В конце-концов, он имел собственное мнение о происходящем, однако на подобное обвинение его собеседник должен дать какой-то ответ и из него возможно будет что почерпнуть.

— Халатность была бы меньшим из зол. Я подозреваю, что есть люди — Сергей Иванович сделал паузу — люди на самом верху, которые сознательно тянут время. С человеческими жизнями это не имеет ничего общего, мы столкнулись с политикой!

Говоря об этом американцу, 2 секретарь чувствовал себя на редкость скверно. Вымуштрованному за годы службы, ему сейчас казалось, что он не просто проявляет нелояльность к своей стране, а совершает акт предательства по отношению к Родине. Но разве можно ассоциировать Родину с наделёнными полномочиями людьми, принимающими преступные решения? Разве им он присягал? Разве для них работал? Да, у него есть приказ, но снимает ли этот приказ ответственность лично с него, Казанцева? И триста отданных на заклание душ, не будут ли они являться ему во сне всю оставшуюся жизнь? Ответа на вопросы Казанцев не знал, а на размышления времени не было. Можно было только проклинать судьбу, подложившую ему такую свинью, и занимался этим 2 секретарь весьма усердно. Но от звучащих внутри него проклятий решение проблемы не приближалось ни на йоту. А действовать нужно срочно. В глубине души Сеогей Иванович уже давно решился, но подсознательно оттягивал время, надеясь на воцарение разума в Москве. То, что террорист угрожал его собственной жизни, волновало Казанцева мало. Это была привычная опасность и он знал, как с ней обращаться. Но остальное… Выполнять глупые, неквалифицированные и даже преступные приказы ему доводилось не раз, как наверное и всякому, проведшему десятки лет в условиях строгой иерархии. Но ни один из этих приказов не вел людей непосредственно к смерти и, ругаясь, Казанцев всегда выполнял их бесприкословно. Этот же приказ был чудовищен в своем цинизме и жестокости и более всего Сергей Иванович хотел, чтобы и в Москве это поняли. Надежды на подобное было мало, но с каждой уходящей в небытие секундой 2 секретарь чувствовал присутствие некоей высшей силы, отдающей одни приказы и запрещающей выполнять другие. И теперь он уже точно знал, что так или иначе нарушит преступный приказ.

— У меня были схожие подозрения. Но услышав ваше мнение… Теперь я просто уверен! — это открытие являлось крайне неприятным для Мак Рейнолдса, хотя назвать его оригинальным он не мог. И всё же… Получив из уст Казанцева подтверждение своим опасениям, незнакомая тяжесть навалилась на плечи Алека. Может быть потому, что у него остался всего один шанс… И этим шансом был человек, сидящий перед ним. Мак Рейнолдс опустился на корточки рядом со своим сидящим на стуле собеседником. Откровенно говоря, ему более всего хотелось плюхнуться на пол и вытянуть ноги, но так было неудобно разговаривать. В остальном же дипломатический этикет не играл сейчас никакой роли.

— Послушайте! — неожиданно для себя Алек перешел на сдавленный шепот — неужели вы согласны участвовать в этом дерьме?

— Не хочется — Казанцев пожал плечами. Опровергать определение „дерьмо“ почему-то не было желания.

— Вы видите какой-нибудь выход? Помимо соучастия в убийстве или уступке террористам?

Казанцев покачал головой — Нет.

Всё. Время пришло. Мак Рейнолдс понял, настал самый удачный момент бросить карты на стол. Он смотрел в лицо собеседнику, стараясь уловить каждый нюанс его реакции. Если он откажется — из трусости или иных оснований — что ж, действительно попытаться добиться желаемого силой? В кои веки Вашингтон не против, но это же невозможно! Невозможно! Поэтому всё, действительно всё зависит сейчас от этого человека! Пусть он не решается сам проявить инициативу, но от этого Мак Рейнолдс может его избавить.

— Сергей… — Алек назвал собеседника по имени и хотел надеяться, что не ошибся в выборе тактики — мы должны спасти людей. Мы должны выдать картины!

— Вы понимаете, чем мне это грозит? Или Вы считаете, что я камикадзе, жаждущий умереть за других?

— Штаты будут держать дело на контроле и не позволят превратить вас в козла отпущения, я обещаю! Если хотите, то получите убежище для вас и вашей семьи и вам не зададут ни одного вопроса о русских секретах! Это не будет предательством! — торопливо, комкая испанские слова бормотал Мак Рейнолдс.

Всё. Сейчас должно всё решиться.

Казанцев смерил его долгим взглядом.

„И что же вы потеряли в этом паршивом „Боинге“? Уж во всяком случае, не одного сенатора! Впрочем, плевать…“

— Обещайте мне, что Штаты задействуют все средства для возвращения картин. Мне нужно ваше слово не для объяснений в Москве, а для успокоения собственной совести.

— Я гарантирую вам! — в душе Мак Рейнолдс понимал, что это обещание он может сдержать только в отношении себя самого, но времени вдаваться в подробности не было. Правительство США наделило его многими полномочиями и он пользовался ими. „Пусть Вашингтон только не сдержит слова потом!“

— Что ж, тогда поторопимся. А в Америку — произнес Казанцев насмешливо — я не поеду.

Он протянул Алеку руку и тот пожал её с такой благодарностью, которой не испытывал уже очень давно. И в этот самый момент в приемной появился Моргунов.

— Господа, ваше время истекло. Сейчас мы отправимся с за картинами, хотите вы того или нет — ствол его пистолета был направлен Казанцеву в живот.

— Уберите игрушку — устало оборвал его 2 секретарь — мы выдаем картины. По настоянию Соединенных Штатов и под их гарантии.

Любые гарантии были Моргунову сейчас безразличны. Новость так ошеломила его, что он даже не сразу понял реальность происходящего.

— Немедленно? — рука с пистолетом дрогнула и чуть опустилась.

— Как я понял, у нас осталось мало времени…

— Верно! — постепенно террорист обретал былую самоуверенность- Так… — он встряхнул головой, словно приводя себя в чувство — поедем на моей машине.

— Сегодня сокращенный день, выставка скоро закроется. Это нам на руку — заметил Казанцев, обращаясь к Алеку. На Моргунова он намеренно не смотрел, этот человек вызывал у него отвращение и он не считал нужным его скрывать.

— Анатолий Юрьевич, вы едете с нами, без вашего авторитета мы не обойдемся!

Решение было принято. Причем решение верное и это возвратило 2 секретарю его обычную активность и деловой стиль поведения. Чем бы выдача картин лично ему не грозила. Ещё никогда он так отчетливо не понимал, что чистая совесть оставляет в душе гораздо более приятное ощущение, чем исполненный приказ.

Столица североафриканской страны, время 15:15

Али Хасан ворвался в холл с перекошенным лицом, на котором отсутствовала и тень привычного вежливого и располагающего выражения. Рогов отставил стакан и поднялся:

— Пора ехать, господин Хасан, мы ведь не знаем точное время прибытия самолета с картинами.

— Пора! — Хасан сжал кулаки — но придется подождать, ещё минимум полчаса!

— Что случилось? — Рогов вновь почувствовал, как противные капли пота начинают стекать по спине.

— Самому гнусному из всех здешних американских журналистов срочно потребовалось от меня интервью!

— Вы что, не можете ему отказать? — несмотря на страх, Рогов чуть не рассмеялся.

— Я же сказал „самый гнусный“. Он связан с ЦРУ и очевидно явится сюда не просто так — у хозяина дома были неплохие источники информации — Одну неприятную для меня вещь он уже упомянул.

— Это не может иметь отношения…

— К нашему делу? Нет. А если да, то утечка информации произошла у вас и вы за это дорого заплатите! — Хасан, угрожающе прищурившись, приблизился к собеседнику.

— У нас всё чисто, господин Хасан, уверяю вас! — Рогов отшатнулся, не отрывая глаз от побелевших костяшек на кулаках араба.

— Хочется верить. Хотя вы целый день торчите в моем доме и вряд ли можете это знать. Во всяком случае, через десять минут он будет здесь. Но так или иначе, ничего хорошего от его визита я не жду — Хасан сунул руки в карманы и задумчиво посмотрел в потолок — неужели они решили взяться за старое? — пробормотал он едва слышно себе под нос.

Рогов сделал вид, что не расслышал замечание, но на самом деле оно его обрадовало и успокоило. То, что за Хасаном водятся грешки, он не сомневался, однако какое всё это имело значение? Важен только успех операции и… собственная безопасность. Подрагивающей рукой Иван налил себе ещё „Мартини“, добавив в него только лед. „Силы небесные, когда же всё кончится?“

Хасан открыл встроенный шкаф и достал из него несколько папок. Быстро просмотрев их содержимое, он вынул несколько листков и вложил их в прозрачную целлофановую оболочку. Закрыв дверцу на ключ, араб повернулся к Рогову:

— Вы подождете здесь, а я приму дорогого гостя в кабинете. Постараюсь освободиться от него как можно скорее. Будьте готовы, затем мы сразу выезжаем к посадочной площадке, подготовить джип я уже распорядился.

— Хорошо, господин Хасан.

Рогов попытался заставить себя расслабиться. Если разобраться, реального повода для беспокойства не было, а волнение… Ну не каждый ведь день становишься на много миллионов богаче! Какие там беседы может вести хозяин дома с цэрэушным журналистом, Ивана волновало мало. Через несколько дней он покинет эту раскаленную солнцем страну с тем, чтобы никогда более не увидеть ни её, ни Хасана, ничего из прошлой жизни. Прошлые мысли о том, что можно тихо выйти в отставку к нему более не приходили. Зачем дергаться и нервничать, с такими-то деньгами? Да подь оно всё прахом! Рогов вышел на террасу и облокотившись на перила, приготовился ждать.

Территория российского посольства в Мадриде, время 15:56

Неброско припаркованная моргуновская „Тойота“ стояла на прежнем месте, не попавшись, к счастью, на глаза полиции. Собственно говоря, так и должно было быть, но от самых порой идиотских случайностей не застрахован никто и даже когда всё идет по плану, стоит принимать это как подарок судьбы. И увидив „свою“ машину, Моргунов облегченно вздохнул. Что ж, пусть с некоторым промедлением, но его идея сработала, сработала идеально! Ещё несколько минут назад, почти отчаявшись получить картины, он теперь напрочь забыл, что полотна пока не в его руках. Но теперь уже ничто не имеет права этому помешать!

Казанцев сел справа от него, Мак Рейнолдс с Лукиным сзади. Лица у всех приняли равно сосредоточенное выражение и со стороны могло показаться, что не один террорист вынуждает представителей 2 государств выполнять его требования, а все они вместе преследуют одну цель. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было.

Моргунов глянул в зеркальце и тронул машину с места.

— Дорогу знаете? — не глядя в его сторону процедил Казанцев.

— Да — коротко коротко ответил он. Ещё бы, столько бессонных ночей корпеть над своим планом! Дорогу к Museo Espanol de l’Arte Contemporaneo на Av.Juan de Herrero он нашел бы сейчас с закрытыми глазами! Сколько там всего прохожено и разведано, окна, отходные пути, да мало ли что! Быть полностью в курсе всех мыслимых и немыслимых вариантов неотделимо от общего успеха операции. Мало ли что! Но в душе Моргунов торжествовал, восторг переполнял его, хотя по сути самое главное было ещё впереди и разумом своим он понимал это. Однако разум с трудом сдерживал эмоции и более всего ему хотелось сейчас издать торжествующий вопль. Начало всему положено! И люди, олицетворяющие собой две громадные державы, до зубов вооруженных авианосцами, ядерными ракетами, многомиллионными армиями, выполняют его, его волю! Потому что он знает их слабые места, их страхи, их безволие и… их доброту, если угодно, да, тоже. Если чужие моральные принципы можно использовать во благо себе, почему бы не сделать этого? В том обществе, где он родился и вырос, в том бизнесе, где он сделал свои первые деньги, это был самый нормальный стандарт поведения. Так что Моргунов не чувствовал, что открыл нечто новое. Просто все уже имеющиеся навыки он довел до совершенства и искренне этим гордился.

Стараясь не давать волю эмоциям и соблюдая правила движения, он через несколько минут увидел очертания музея. В разгар дня машин на улицах стало больше и риск попасть на глаза бдительному полицейскому сократился до минимума. Моргунов хотел подъехать к самому входу, но сидящий рядом Казанцев покачал головой:

— Оставим машину на сто метров дальше, возле служебного входа.

Василий Петрович покосился на него недоверчиво, но возражать не стал. В конце-концов, подготовить какой-нибудь трюк они вряд ли смогут. Всё своё упрямство эти люди уже продемонстрировали, а времени осталось всего ничего. При каждом взгляде на часы Моргунов представлял, что сейчас происходит в небе за тысячи километров отсюда и сердце начинало биться сильнее. Собственно не от жалости к людям, нет, подобный вопрос не занимал его сейчас. От сознания того, как на многое он, оказывается, способен ради себя.

Затормозив, Моргунов первый вышел из машины, постаравшись как можно более глухо застегнуть пиджак, чтобы засохшая на рубашке кровь не вызвала у охраны подозрение и лишние вопросы.

„Нет, положительно всего предусмотреть невозможно“ — иронизировал он про себя — „ну кто бы мог подумать, что мне сейчас более всего будет не хватать свежей сорочки?“

Казанцев захлопнул дверцу машины и не оглядываясь пошел вперед. Непосредственно за ним следовал Мак Рейнолдс, а ещё на шаг сзади Моргунов. Замыкал процессию Лукин, которого террорист с легким сердцем оставил позади: уж от этого тюфяка опасности точно ожидать не приходилось. В остальном эйфория Василия Петровича не пошла в ущерб его осторожности — верный „Браунинг“ он не выпускал из руки, опустив её в карман пиджака.

Держа наготове своё удостоверение, 2 секретарь позвонил в небольшую запертую дверь на углу здания. Через минуту она отворилось и даже удостоверение оказалось излишним — в Мадриде все русские, состоящие на государственной службе прекрасно знали Казанцева в лицо. Оба охранника в коридоре были одеты примерно одинаково, в неброские светло-серые костюмы, но кто из них русский, а кто испанец, Моргунов отличил, не услышав ещё ни слова и подсознательно сосредоточил своё внимание на соотечественнике, предполагая, что большая опасность может исходить от него.

— Все эти люди со мной — бросил Казанцев и не оборачиваясь быстро направился вглубь коридора, с видом, преисполненным начальственной важности. У младшего и среднего персонала барско-снисходительный вид почти всегда вызывал должное почтение.

Пройдя по коридору и миновав пару лестничных пролетов они достигли кабинета директора выставки. В этой части здания находились только технические и административные службы, выставочные залы располагались выше и левее, но Моргунов отчетливо услышал, как три раза прозвонил зуммер, напоминая оставшимся посетителям, что выставка закрывается.

„Очень кстати, всё как и планировалось. Нет необходимости отвечать на лишние вопросы“ — не успел подумать Василий Петрович, как со всеми своими спутниками очутился в кабинете. Ещё два охранника, опять русский и испанец поднялись им навстречу, положив руки на закрепленные у пояса кобуры, но успокоенный видом и удостоверением Казанцева, русский сделал утвердительный жест и они снова заняли свои места. Очевидно, по условиям договора российская охрана имела на выставке приоритет, но как к этому относиться, Моргунов ещё не знал. С одной стороны Казанцев представляет для них авторитет больший, чем для испанцев, но с другой… Отчего-то с соотечественниками всегда было ладить сложнее и весь жизненный опыт Василия Петровича служил тому вящим подтверждением.

Российский руководитель выставки делил кабинет со своим испанским коллегой, так как отдельного соответствующего его рангу помещения, располагающего всей необходимой техникой, не нашлось. Больших неудобств им это не доставляло, поскольку Игнасио Лопес и Денис Астахов были давними знакомыми и прекрасно находили общий язык. Однако застать их вместе, да ещё в конце рабочего дня было непросто и то, что это сейчас удалось, являлось для Моргунова большим везением.

Первым на появление четырех гостей отреагировал Астахов:

— Сергей Иваныч… о, да тут целая компания!

Ответив на приветствие, Казанцев сел на единственный в кабинете свободный стул, а остальные остались стоять, постаравшись принять как можно более непринужденные позы. Поняв неловкость ситуации Лопес попытался отдать распоряжение охране принести ещё стулья, но был остановлен властным жестом 2 секретаря.

— Денис, господин Лопес — начал он озабоченно на испанском — у нас чрезвычайная ситуация…

Моргунову показалось, что его сердце сейчас взорвется в груди.

— …часть картин должна быть срочно снята с выставки и отправлена в Москву.

Да, это была ложь, но ложь во спасение. Всю дорогу от посольства Казанцев обдумывал свои слова и действия. Никакое другое объяснение не было бы принято и ещё оставался большой вопрос, будет ли принято такое.

Лица обоих руководителей выставки заметно вытянулись.

— Я не получал никаких распоряжений… — начал Астахов.

— Естественно — оборвал его Казанцев — если бы вы получили распоряжение, меня бы здесь не было. Это секретная операция, проходящая через ФСБ, то есть через меня — жестко подчеркнул Сергей Иванович по русски, дабы не порождать у испанца излишнего любопытства — о её причине и содержании я не имею права никому говорить, как вы понимаете.

— Неслыханно! Ну тогда покажите мне хоть ваш письменный приказ — возмутился Астахов — не могу же я просто так, за здорово живешь, сплавить картины!

— Можете. Письменный приказ я вам не покажу, но можете быть уверены, он существует. Я в состоянии проинформировать вас лишь о том, что распоряжение исходит от — он наклонился ближе к Астахову — Председателя ФСБ и Президента страны.

В лице собеседника что-то изменилось, но выражение недоверия полностью с него не исчезло. В этот момент в разговор вмешался Лопес:

— Я не знаю, почему вы должны изъять картины, сеньор Казанцев, возможно ваши причины действительно очень важны — начал он, тонко улыбаясь — но в любом случае об этом ничего не сказано в контракте с вашим министерством культуры. Несоблюдение условий контракта мы можем обжаловать через суд и штраф вам придется заплатить очень солидный.

— Это ваше полное право, господин Лопес и Вы можете им воспользоваться… — 2 секретарь бросил на него лишь мимолетный взгляд — …такая реакция испанской стороны моим руководством предусмотрена.

— Да что они там себе думают — всплеснул руками Астахов — месяцы скрупулезной подготовки, работы — и на тебе! Через несколько дней после открытия выставки часть картин отзывается назад! Что за работы-то хоть? — в его голосе мелькнул отблеск надежды.

Казанцев вполоборота повернулся к стоящему за его спиной террористу и протянув руку нетерпеливо прищелкнул пальцами. Через секунду список лежал перед Астаховым.

— О небо! Да это же самые интересные и дорогие образцы! Десять ценнейших шедевров! — он протянул листок Лопесу.

— После отзыва перечисленных экспонатов выставку можно закрывать — пожал плечами испанец — как верно заметил мой коллега, это всё самое интересное, что мы показываем.

— Он прав — тряся головой, подтвердил Астахов — ущерб для репутации нашей культурной работы будет громадным.

— И разумеется, я оповещу наш МИД — добавил испанец — подобное обращение с договорами и публикой вам даром не пройдет!

Казанцеву очень хотелось сказать ему какую-нибудь грубость, дабы собеседник надолго потерял дар речи, но сумел себя сдержать, призвав на помощь весь свой дипломатический опыт.

„Если бы вы только знали, что происходит здесь на самом деле! Что картины эти вы может быть никогда в жизни своей больше не увидите! Тогда что бы сказали?“

— Господа, мне не менее вас неприятно нарушать нормальную работу выставки, но не забывайте, что картины являются государственной собственностью, а я всего лишь выполняю приказ, полученный от того же государства — сказав последнюю фразу, Казанцев почувствовал, что сейчас покраснеет, хотя этого с ним не случалось со средней школы.

— Нет, я всё-таки позвоню в Москву, в министерство культуры! Должны же они дать какие-то объяснение!

— Вы не будете звонить в Москву — отрезал Казанцев по-русски тоном не терпящим возражений — я уже сказал, что операцию курирует ФСБ и на данный момент иные учреждения о ней не осведомлены. Господин Лопес — он повернулся у испанцу — я надеюсь, что и вы воздержитесь от комментариев, особенно что касается прессы. Иначе любое культурное сотрудничество с вашим музеем станет в будущем практически невозможным.

— Не думаю, что после всего мы будем в таком сотрудничестве заинтересованы… — Лопес продолжал нехорошо улыбаться.

Свою последнюю фразу Казанцев произнес лишь для того, чтобы пустить собеседникам пыль в глаза и рассеять их возможные подозрения. Об исчезновении картин пресса узнает завтра же, а когда прореагирует Москва, то и подоплека дела станет полностью ясна… „Что ж“ — невесело усмехнулся про себя Казанцев — „по крайней мере пресса точно будет на моей стороне.“

Все пришедшие с Казанцевым стояли позади, в глубине просторного кабинета и до сих пор не проронили ни слова. Каждый понимал важность происходящего и каждой клеточкой тела ощущал господствующее напряжение, но старался ничем не выдать своё волнение, чтобы не возбудить лишних подозрений. Моргунов в глубине души не предполагал, что распоряжения руководителя региональной секретной службы натолкнутся на столь активное сопротивление ничтожного чиновника и был удивлен и несколько испуган. Он всю жизнь прожил в России, где долгие десятилетия просто упоминание аббревиатуры „КГБ“ повергало в ужас кого угодно. И вот теперь неожиданные проблемы. „Да, очевидно времена всё же меняются“ — невесело сказал он себе и почувствовал как вспотела ладонь, сжимающая рукоятку пистолета.

Мак Рейнолдс внешне казался невозмутимым и помалкивал, чтобы никто не распознал в нем американца. Лукин тоже старался держать себя в руках, но непроизвольно подёргивающееся в нервном тике веко выдавало его состояние с головой. Заметив это, или по иной причине, Астахов решил призвать его на помощь:

— Анатолий Юрьевич, вы же мой коллега, помогите! Ну вам-то известно, что так не делается! Это же безобразие, скандал!

Лукин неловко поправил на носу очки:

— Денис, я подтверждаю всё, что говорит Сергей Иванович, меня тоже оповестило ФСБ. Что делать? Мне не меньше твоего неприятно, но мы люди маленькие, а это приказ сверху. Ты не думай, тут никто не своевольничает. Раз Москва требует картины, мы должны их отослать… — в голосе атташе по культуре звучала неподдельная скорбь.

Благодарность, которую Казанцев испытывал сейчас к этому человеку переоценить было невозможно. 2 секретарь не особенно рассчитывал на его помощь, понимая переживаемый тем шок. Взял он Лукина с собой скорее для безмолвного придания авторитета собственным словам. Однако его простая фраза могла оказаться просто бесценной. Авторитет Казанцева как представителя могучей и внушающей почтение организации не шел ни в какое сравнение с простым человеческим авторитетом Лукина, который, как шутили в посольстве, „умудрился ни разу в жизни не соврать, несмотря на тридцать лет дипломатической работы.“ И его позиция вполне могла оказаться решающей.

Астахов сокрушенно молчал, казалось, целую вечность. Лопес демонстративно устранился от ведущегося в основном на русском языке разговора и с самым презрительным видом листал свой блокнот.

Наконец русский директор подал голос и сказал негромко, но твердо:

— Я буду оспаривать ваши действия и дойду до самых высоких инстанций.

— Сколько угодно, Денис — Казанцев постарался, чтобы его улыбка выражала спокойную уверенность — не забывай, я просто выполняю приказ. Но выше тех инстанций, которые распорядились отозвать картины, просто ничего не существует.

Если бы Казанцева сейчас спросили, что он точно хотел выразить своей последней фразой, он бы не нашел подходящего ответа. Но несомненно было что-то такое. Что-то, что внушало ему священный страх…

— Хорошо — Астахов пожал плечами и решительно поднялся — другого выхода всё-равно не остается. Извольте следовать за мной. Сеньор Лопес — он смущенно взглянул на испанца — попрошу вас помочь мне выполнить распоряжение этих господ.

Казанцеву показалось, что он спиной почувствовал раздавшийся сзади вздох облегчения и подозревал, что и сам издал такой же.

Испанец встал с кресла и первым направился к двери, остальные проследовали за ним.

— Сигнализация уже включена? — обратился Астахов к охраннику в приемной.

— Так точно. Последний посетитель покинул охраняемую территорию десять минут назад.

— Прекрасно. Отключите сигнализацию на четверть часа.

Брови охранника непроизвольно высоко поднялись.

— Всё в порядке? — он молниеносно взглянул на незнакомых ему Мак Рейнолдса и Моргунова.

— Всё в порядке, Николай, успокойся. Москва дала распоряжение срочно отозвать несколько картин.

— А-а — протянул охранник и вытер рукавом пиджака пот со лба; искусство было для него не более чем охраняемым объектом.

Лопес сказал несколько слов его испанскому коллеге и тот с готовностью поднялся.

— Сигнализацию можно отключить только набрав кодовую комбинацию одновременно в двух местах — объяснил испанец — это потребует несколько минут времени.

— Поторопитесь — обронил Казанцев — мы пока пройдем в выставочный зал.

Мак Рейнолдс внимательно наблюдал за ним всё истекшее время и едва мог скрыть своё восхищение и воодушевление. Казалось, именно 2 секретарю, а не безмолвно стоящему рядом Моргунову потребовались картины, столь энергично и целеустремленно он действовал. „Он принял решение и идет до конца несмотря на весь риск.“ — подумал Алек. Поставить себя на его место отчего-то не хотелось. Оттого, что что Казанцева предало собственное правительство, вынуждая стать убийцей невинных людей? Или потому что Алек не мог с чистой совестью ответить себе, как поступил бы на его месте? Задумываться над этими вопросами времени не было. А ещё больше не было желания.

Поднявшись по лестнице в фойе и повернув налево, вся группа оказалась в выставочном зале. Дефилирующие в помещениях охранники, частично вооруженные автоматическим оружием, посматривали на них с удивлением, присутствие посторонних после закрытия выставки не было здесь обычным делом. Однако наличие всевозможного начальства явно их успокаивало. Картины, числящиеся в списке Моргунова были рассредоточены по нескольким залам и чтобы собрать их вместе требовалось определенное время. Василий Петрович, который ориентировался в залах не хуже организаторов выставки, сам указывал на желаемые экспонаты. Следующий за ним охранник аккуратно откручивал проводки уже отключенной сигнализации и помогал снимать полотна. Астахов наблюдал за этим сжав зубы и наконец не выдержав спросил:

— Вы-то сами кто будете?

— Я коллега Сергея Ивановича. Специально прибыл из Москвы для выполнения задания.

— И вы тоже не в праве говорить о его сути и смысле?

Моргунов снисходительно улыбнулся и покачал головой:

— Нет, не в праве. Да мне и самому немного известно.

— Ну а кто же может объяснить в чем дело?

— Полагаю, что не позднее завтрашнего дня вы получите все разъяснения — это была истинная правда и Моргунов чуть не рассмеялся.

— А как же условия транспортировки?

— Картины сегодня же будут погружены на спецрейс и самолетом отправлены в Москву — Василий Петрович постарался произнести эту фразу как можно более равнодушно.

— Я не это имею ввиду — еле сдержался Астахов — полотна вам не дрова! Требуется особая упаковка, микроклимат!

— Не беспокойтесь, в самолете находятся специалисты и они обо всем позаботятся.

Астахов повернулся на каблуках и направился к стоящему неподалеку Казанцеву:

— Вы распоряжаетесь здесь всем этим бардаком?

2 секретарь кивнул.

— Тогда извольте выдать мне собственноручную расписку — продолжал директор — надеюсь, это вашими инструкциями не запрещено?

— Разумеется, вы получите расписку.

Казанцев достал из кармана сложенный в несколько раз форменный бланк посольства и набросал на нем несколько слов.

— Денис, ты ничем не рискуешь — он протянул листок директору и поймал себя на том, что это очередная ложь. Если Москва по-прежнему не намерена уступать террористам, то директору тоже не сносить головы. Со своим уютным местом ему точно придется расстаться, просто дабы другим неповадно было — и это как минимум. Сергей Иванович понимал, что он только силой своего давления и авторитета вынуждает Астахова передать картины, хотя обычная процедура для этого должна выглядеть совершенно иначе.

Глядя внимательно в глаза 2 секретаря, Астахов принял расписку и произнес:

— Ну Сергей Иваныч, от вашей конторы я подобного в наши дни не ожидал.

— Мне очень жаль — Казанцев произнес это как можно более сухо и его собеседник так и не понял — то ли ему жаль того, что он думал о ФСБ лучше, то ли забираемых картин. Но 2 секретарь был искреннен. На самом деле всё сейчас происходящее причиняло ему боль.

Глядя на громоздящиеся перед ним полотна, Моргунов призадумался. Собственно говоря, ранее он намеревался потребовать, чтобы картины для него освободили от рам — так оно много компактнее и удобнее. Но глядя, на какое сопротивление наталкивается выдача полотен, он понял, что о таком лучше и не заикаться. В конце-концов ФСБ обязано оберегать национальные ценности, а не причинять им непоправимый ущерб! Директор вполне может приказать подчиненной ему охране воспрепятствовать передаче картин…

Итак, вместо десятка компактных листов Моргунов имел сейчас дело с достаточно объемным грузом. К счастью, длина самого крупного полотна не превышала восьмидесяти сантиметров и проблемы с тем, чтобы погрузить их в „Тойоту“ не было. Брать к аэродрому своих спутников он не собирался. Хватит, пообщались. Он подошел к Казанцеву:

— Всё готово. Берем картины и вниз. Грузим всё аккуратно в машину и я сматываюсь. Вы остаетесь здесь и следите за тем, стобы этот архивариус не поднял тревогу… раньше времени — улыбка Моргунова приобрела ещё более самоуверенный вид — скоро я буду на месте и истребитель получит приказ уйти — он помолчал и продолжил почти дружелюбно — дело почти сделано, не сваляйте дурака в последний момент.

2 секретарь отвернулся. Более всего ему вновь захотелось влепить террористу хороший удар в челюсь, после которого тот бы уже не поднялся, но он знал, что не имеет права сказать ему даже единое грубое слово, ибо судьба „Боинга“ до самого конца будет находиться в руках его собеседника. Захочет — отзовет истребитель, не захочет… Об этом не хотелось даже и думать. Должен отозвать! Зачем им самим лишние проблемы? Ведь в случае ареста за смерть трехсот человек придется отвечать по иной статье, чем за десять украденых картин! Сергей Иванович успокаивал себя этой мыслью, но отдавал отчет, что подобным образом поступил бы профессионал, такой же как и он сам. Что взбредет в голову психам, не мог предсказать никто.

— Мы выполним ваши условия, как придерживались их и ранее. Надеюсь, свои вы тоже исполните.

— Разумеется — Моргунов постарался произнести это так, чтобы развеять у собеседника все сомнения. В конце-концов убивать он действительно никого не собирался, а люди на борту „Боинга“ являлись не более чем человеческим материалом для достижения его целей. Материалом, оказавшимя в неверное время в неверном месте. И не более того.

Мак Рейнолдс внимательно наблюдал за ними. Русского языка он не знал, но на столь обостренном эмоциональном фоне человеческие переживания отчетливо отражались на лицах. Никакая деталь происходящего не уходила от его взгляда и развитие событий он считал блестящим. Удивление, которое Алек испытывал было прямо противоположным тому, что угнетало Моргунова; он предполагал гораздо большие сложности с выдачей картин и в глубине души завидовал непоколебимому авторитету бывшего КГБ. Если бы он, Алек Мак Рейнолдс, пришел на какую-нибудь американскую выставку в Мадриде и потребовал передать ему просто под расписку произведения искусства стоимостью в десятки миллионов долларов, то его элементарно подняли бы на смех. Отнестись к такому заявлению серьезно ни у кого бы элементарно не хватило фантазии. „Кое в чем пропаганда „холодной войны“ не врала — странные всё же они, русские“ — подумал он и впервые пожалел, что ни разу не использовал возможность узнать этих людей поближе. А возможностей таких в своё время в ЦРУ предоставлялось множество…

Свою задачу сейчас Мак Рейнолдс видел в том, чтобы внимательно следить за развитием ситуации и в любой момент вмешаться, если это потребуется. Речь конечно не шла о том, чтобы в случае проблем с передачей картин попытаться взять их силой, тут уж не помог бы и авторитет Казанцева, десятки человек охраны изрешетили бы их пулями в течении нескольких секунд. Помочь 2 секретарю психологически давить на директора выставки он, будучи здесь „чужим“, тоже не мог, да Казанцев и без того справлялся профессионально. Но Алек понимал, что он сейчас единственный человек, на которого Сергей может духовно опереться и не споткнуться в исполнении своей миссии. Что творится в душе у 2 секретаря Мак Рейнолдс хорошо представлял, весь опыт, все каноны поведения этого человека должны противоречить его нынешним действиям и бунтовать против них. Поддержать основополагающий разум и доброту, благодаря которым Казанцев действовал именно так, как он действует сейчас — вот что являлось главным. И ловя на себе иногда его решительный, но какой-то беззащитный взгляд, Алек снова и снова убеждался в том, что оценил свою задачу правильно. „Не дать ему отступить!“

— Хоть специальный транспорт для перевозки ценностей у вас есть? Я имею ввиду бронированный лимузин или что-то в этом роде? — всё более и более скептическим голосом поинтересовался Астахов. Происходящее постепенно начинало ему казаться несколько подозрительным…

— Наша задача обеспечить полную секретность, поэтому мы используем обычный автомобиль.

„Я никогда в жизни столько не врал…“

— О какой секретности вы говорите, Сергей Иваныч?! — директор сделал отчаянный жест — это же невозможно скрыть! Вся испанская пресса…

— В условиях секретности картины должны только покинуть страну — терпеливо объяснил Казанцев и отметил, что хоть это его заявление полностью соответствует истине.

Моргунов приблизился к ним с деловым и уверенным видом, понимая, что любое другое поведение развеяло бы последние остатки директорского доверия:

— Всё готово, пора — выразительно глядя в глаза 2 секретарю, он постучал пальцем по наручным часам.

— Да, нужно поторопиться — кивнул Сергей Иванович и вновь повернулся к Астахову — большое спасибо за сотрудничество, Денис.

Тот демонстративно промолчал и сделал жест охраннику включить сигнализацию.

Нести одновременно четыре картины в руках было крайне неудобно, но Моргунов почти не помнил себя от нервного восторга, которому он не давал прорваться наружу. „Ещё ничего не кончилось, ничего не решено“ — убеждал он себя и так оно и было, но близость победы кружила голову как обладание желанной женщиной. Немалая часть плана лежала перед ним ещё не исполненная, но ничто не могло избавить его сейчас от ощущения пойманной и трепещущей в руках удачи.

Астахов принципиально не спустился с ними к машине и все, для кого было важно заполучить полотна, посчитали это хорошим знаком. Моргунов, отъезжающий один на непрезентабельной „Тойоте“ с ценностями в десятки миллионов… Как-то такое не вязалось ни с методами ФСБ, ни с обычной практикой перемещения картин, ни с чувством элементарной ответственности. Терпение директора, всю жизнь проработавшего на ниве пропаганды искусства живописи, могло на этом лопнуть, что говорить, если даже сопровождавшие их к выходу двое русских охранников недоуменно переглянулись и один негромко сказал другому:

— Ну вот, мы тут охраняем, охраняем, ночами не спим. А они покидали всё в легковушку и вперед…

Замечание не прошло мимо ушей Казанцева и тоном не терпящим возражений он приказал им:

— Вы свободны ребята, возвращайтесь в здание. Далее о грузе позаботимся мы сами.

Мак Рейнолдс ощущал себя несколько неуютно. Собственно говоря, согласно приказу он должен был немедленно оповестить Вашингтон, что передача картин состоялась и надежда на бескровное решение проблемы вновь появилась. Но одновременно он понимал, что те несомненно коллосальные усилия для поиска заказчика, которые предпринимает сейчас ЦРУ, будут сведены после его доклада до минимума и полностью подчинены своекорыстным интересам Соединенных Штатов. А интересы эти могут быть самыми невероятными… Возможный итог предсказуем: крушение карьеры, а то и жизни русского коллеги, который поставил на карту всё, чтобы спасти чужих и незнакомых ему людей. „Допустить это? А как же быть с собственными перспективами на место в раю?“ — сказал себе Алек с горьковатой улыбкой — „Пока ещё есть шанс, маленький, но шанс!“

На улице было жарко и Моргунов с неприязнью чувствовал, что его залитая на животе высохшей кровью рубашка противно липнет к коже. Солнце давно миновало свой зенит и начало отсчет второй половины дня. „А на Востоке уже давно глубокая ночь“ — внезапно отметил он про себя. Василий Петрович взглянул на город, который он через считанные минуты должен покинуть и скорее всего навсегда. Но былая грусть не пробивалась сейчас сквозь бушующие внутри эмоции.

Открыв дверцу с водительской стороны он повернулся к хранящим безмолвие людям. Это был великолепный миг. Миг победы.

— Всё хорошо, что хорошо кончается, господа. Постарайтесь не делать глупостей сейчас, хотя бы так, как это удавалось вам раньше.

Его улыбка казалась сейчас действительно победоносной.

Столица одной североафриканской страны, время 15:40

— Хотите выпить чего-нибудь освежающего, господин Квинн? — радости от неожиданного появления американца у Хасана не прибавилось, но он вполне овладел собой и обычная благодушная улыбка вновь безбрежно озаряла его лицо.

— Пожалуйста минеральной воды, безо льда, но очень холодной! — Боб поёрзал в кресле как будто устраиваясь поудобнее, но на самом деле это движение понадобилось ему, чтобы незаметно включить спрятанный магнитофон. Обычный журналистский диктофон лежал на каминном столике рядом с блокнотом и ручкой, но Квинн к нему не прикоснулся.

— Что, совсем никакого алкоголя? — Хасан казался искренне удивленным.

— Не хочу искушать вас согрешить против заповедей Корана! Да и правилами моего работодателя запрещено употреблять алкоголь во время исполнения служебных обязанностей.

Хасан намек понял. Значит интервью здесь вовсе не при чем, гость прибыл исключительно по поручению ЦРУ. Не в его же паршивой газете запрещено пить на работе!

Квинн смотрел на него внимательно и немного насмешливо. Своим положением в местной резидентуре Управления он наслаждался. Роберт нигде не значился каким-либо официальным или неофициальным сотрудником организации, но… все знали, кто он есть на самом деле. Сливки с такой ситуации Квинн снимал густо, как для журналистской деятельности, так и для иной. А сейчас он просто предвкушал игру. Игру, которую Боб так любил.

— Итак, о чем же вы планируете писать интервью? — Хасан поставил перед гостем стакан минеральной воды и себе взял такой же. Начало беседы подсказало ему, что голову желательно сохранять ясную. Замечание насчет заповедей Корана он пропустил мимо ушей.

— Господин Хасан, в последнее время американская пресса интенсивно муссирует слухи о том, что некоторые арабские государства непосредственно перед началом войны в Заливе пытались оказать посредническую помощь Ираку для продажи его нефти на мировом рынке. И некоторые известные в вашей стране предприниматели содействовали тому — он подтолкнул хозяину газетную вырезку. Хасан коротко пробежал её глазами.

— „Лос Анджелес Таймс“… Постойте, но ведь это статья пятилетней давности!

— Совершенно верно. Но в этом-то и кроется изюминка! Тогда дело было совершенно неожиданно замято, хотя присутствующих здесь фактов и имен — указательный палец Боба был направлен точно в грудь хозяина — более чем достаточно для чудесного скандала. Меня интересуют подобные случаи и этот привлек к себе внимание. У вас есть какие-нибудь комментарии?

— Если скандал не разгорелся, это может означать только, что для него не имелось оснований. Вы, западная пресса — сохраняя невозмутимую улыбку, Хасан потянулся за сигарой — создадите скандал на пустом месте. Ну а если бы за этим ещё и что-то стояло… К тому же моё имя прямо в статье не упомянуто! Нет, господин Квинн, принимайте всё как есть. Сведения, приведенные в статье не подтвердились и проблема исчезла сама собой. Собственно, к чему вы разворошили этот старый мусор?

— Сейчас я работаю над большой статьей о здешних предпринимателях — Боб отхлебнул минералки — вы знаете, моя газета очень популярна в деловых кругах Среднего Запада… многие интересуются перспективами зарубежных инвестиций, подыскивают подходящих партнеров… — несмотря на тень беспокойства, в глазах араба мелькнул интерес — и я не хочу представить некоего человека в белом свете, рискуя тем, что позднее выплывут факты, его очерняющие. Это, знаете ли, весьма повредит моей репутации — смеясь, закончил он.

— Можете смело писать вашу статью. С любыми незаконными операциями я ничего общего не имею — решительно заявил араб.

— Я бы охотно поверил вам, господин Хасан и мне этого действительно хочется… но по недавно ставшим мне известными данным военно-морской разведки Соединенных Штатов, в декабре 1990 года в Заливе случился инцидент с танкером „Фридом“… он шел под панамским флагом, но груз на его борту предназначался нескольким заказчикам в вашей стране. ЦРУ, которое взялось за этот случай, удалось выяснить, что эти люди — не более чем ваши служащие, обладающие некоторой автономией…

Хасан дернулся и замер в кресле. Боб, потупив взгляд, невозмутимо созерцал пузырьки газа, поднимающиеся со дна его стакана. Потом араб медленно произнес:

— Этих данных всё-равно недостаточно для того, чтобы предъявить мне какое-либо обвинение!

— Речь и не идет об обвинениях, господин Хасан. Однако мне известно, что вы очень заинтересованы в лояльном к вам отношении со стороны США, но имеете с этим некоторые проблемы.

— Коли всю эту информацию сообщаете мне вы, следовательно упомянутые вами сведения не являются достоянием прессы, а только… вашего Управления — Хасан явно бросал карты на стол. Боб постарался сохранить на лице невозмутимость, впрямую не подтверждая и не опровергая сказанного собеседником.

— Пока не являются достоянием прессы…

— Ага — в воздухе запахло торгом, а в таких вещах Хасан всегда чувствовал себя на высоте — и что же вы хотите от меня в обмен на забвение этого старого недоразумения?

— Вы будете удивлены моей просьбой, господин Хасан… но речь пойдет не о нефти, не о деньгах и не о вашем влиянии на правительство этой страны — Квинн улыбался собеседнику, но в его взгляде, устремленном в глубину темных глаз араба таилась явная угроза — речь пойдет о широко известном вашем увлечении… о живописи!

Нарастающую опасность Али чувствовал почти физически. „Что же могло вылезти? Старые приобретения или русские где-то провалились?“ — вопросы роились в голове, но ответа на них не было. Пока не было.

— И что же так привлекает вас… вашу органзацию в этом моем увлечении, мистер Квинн? — придать голосу непринужденные интонации стоило Хасану немалых усилий — хотите устроить выставку для своих сотрудников? — он рассмеялся — И почему именно живопись? У меня есть ещё прекрасная коллекция старых автомобилей. И арабских скакунов!

— Наслышан, наслышан — Боб ответил собеседнику вежливой улыбкой — но давайте всё же поговорим о живописи.

— Извольте — с самым благодушным видом араб развел руками — знаете ли, в наших краях найти понимающего собеседника сложно, поэтому совершенно особое удовольствие…

— Некоторые приобретенные вами картины нигде более не выставляются… так сказать, скрыты от посторонних глаз. Это правда?

— Коллекция находится в моей личной галерее. От глаз посторонней публики она действительно скрыта, но гостям я с удовольствием её показываю. Не угодно ли взглянуть? — Хасан постарался не заметить, что гость его перебил, хотя обычно такие вещи никому с рук не сходили.

— Нет, благодарю вас — Боб покачал головой — я не большой знаток и ценитель искусства, да не в том и цель моего визита. Мне хотелось бы поговорить о так сказать практической стороне вашего увлечения…

— Вы имеете в виду цены?

— Да, и об этом тоже. Видите ли, есть сведения, что часть приобретенных картин пришла к вам не от их законных владельцев.

— Это бездоказательная ложь, мистер Квинн! — лицо Хасана мгновенно налилось кровью — Я попрошу вас покинуть мой дом!

— Я сделаю это очень скоро, господин Хасан — Боб не шелохнулся в своем кресле — и в ваших силах повернуть дело таким образом, чтобы вы никогда более не услышали ни обо мне ни о той организации, которую я представляю…

— Был бы вам очень признателен! — не выдержал араб.

— Тогда давайте поговорим о деле не теряя времени даром! — Роберт подался вперед и в его голосе зазвучали металлические нотки.

— Не думаю, что вам удастся сделать мне интересное предложение!

— Не зарекайтесь, господин Хасан — Боб постарался сдержать свой гнев, его тактикой было внушить собеседнику страх, но не ярость — извольте сначала спокойно меня выслушать.

— Постарайтесь быть лаконичным, меня ещё ожидают дела!

„Наглый американский сопляк! Думал, что ему удастся меня шантажировать!“

— Я буду краток — заверил его Боб — это в наших общих интересах. Мне кажется, господин Хасан, что вы стоите на пороге совершения определенного поступка, который может придать вашей жизни очень неблагоприятное направление. Заметьте, я говорю теперь не о прошлом, но о будущем. Возможно, вы даже не представляете, сколь трагичны могут быть его последствия для других людей, а как следствие этого и для вас…

Квинн отдавал себе отчет, что Хасан-заказчик вполне может не знать всей подоплеки дела.

— Я всё не могу понять, о чем же идет речь в вашем повествовании.

— Хорошо. Я позволю себе предложить вам маленький рассказ, скорее даже притчу — сказал Боб тоном непринужденной светской беседы, хотя гнев переполнял его. Интонации, поведение араба… это должен быть он, Квинн теперь почти не сомневался, хотя доказательств имелось не более, чем час назад.

— Итак — продолжил он — представим себе простую ситуацию из учебника по экономике. Некое лицо заинтересовано в приобретении определенного товара, но по тем или иным причинам не в состоянии это сделать самостоятельно, исходя, так сказать, из собственных возможностей. Какие действия может предпринять такой человек? — он вопросительно посмотрел на собеседника.

— Продолжайте — мрачно ответил тот. Предчувствие, смутное подозрение всё более и более заполняло его душу.

— Продолжаю. Такой человек находит другого, который делает для него возможным желанное приобретение. Например, занимает ему деньги — Квинн улыбнулся — впрочем, это не наш случай… Или обеспечивает доставку!

Роберту показалось, что он услышал, как у араба скрипнули зубы. Но держать себя в руках тот умел:

— И какое же отношение ваша история имеет ко мне?

— Подождите, я ещё не закончил. Самое интересное ждет нас впереди. Так, как я рассказал вам и функционирует нормальная экономика, не правда ли? Но конкретно в этой истории есть ещё один деликатный аспект. Для того, чтобы раздобыть клиенту желаемый товар, его партнер идет на преступление, на шантаж, угрожая жизням сотен людей. Например, подкладывает бомбу в самолет. И партнер… будем говорить поставщик, исполнен воли привести угрозу в исполнение вне зависимости от того, какие объективные причины мешают осуществлению его плана. Он просто не способен отступить. Вы понимаете меня?

— Нет, хотя всё это очень трогательно. Но не тратьте своё драгоценное время, в ваших притчах я не нуждаюсь! — относительно уверенные интонации Хасана плохо сочетались с испариной, враз покрывшей его лоб.

„Значит они провалились! Русские сволочи, кто бы мог подумать, что они решаться на террор? На шантаж? Скоты! Но как ЦРУ вышло на меня? Рогов? Не может быть!“

Проклиная сейчас тот день и час, когда принял предложение Рогова, Хасан не чувствовал себя особенно озабоченным судьбами людей, угрожай им бомба в самолете или что-то иное. Но как можно было решиться на шантаж?! Ведь это не обычное преступление, на подавление террора бросаются все лучшие силы государственного, полицейского аппарата, спецслужб! И русские подложили ему такую свинью! А он им доверял, не интересуясь содержанием операции!

Впрочем, пройди всё успешно, методы достижения цели и даже количество возможных жертв мало волновало бы его, но так проблема не ставилась. Самостоятельно разрабатывать подобный план он бы не стал, будучи человеком весьма опытным, но если есть психи, охотно таскающие каштаны из огня… Почему бы и нет? Однако то, что ЦРУ вышло на него… Как? На этот вопрос ответа не было…

— Господин Хасан, но вы понимаете о чем я говорю и все возможные последствия…

— Я прекрасно вас понимаю, мистер Квинн, но не имею к сказанному вами никакого отношения. Более того, ваши подозрения я нахожу оскорбительными для меня лично и для моей страны. Такие дела у нас не делаются! — произнес он гордо — и сверх того, мистер Квинн… я постараюсь употребить всё своё влияние на правительство, чтобы вы как можно скорее и навсегда покинули мою страну!

Торжествующе Хасан откинулся на спинку кресла. Что бы ни случилось, позиции его сильны. Людей как он так просто в обиду не дают… От картин, конечно, придется отказаться, но как-нибудь он это переживет. „Сопляк действительно думал, что может меня шантажировать? Идиот!“ Сдаваться Хасан не собирался. ЦРУ хватило лишку. Уступи сейчас, потом всю жизнь будешь у них на крючке и они придут снова и снова. Ну уж нет! Даже если русских возьмут и они расколятся. Кто поверит им более, чем ему? Ничтожества, их страна производит сейчас преступников интенсивнее, чем раньше патроны для «Калашникова»! „Нет, мои позиции достаточно прочны, чтобы и это выдержать!“

С минуту Квинн молчал под полным издевки взглядом араба. Ситуация развивалась иначе, чем он мог бы того пожелать, хотя по сути и неожиданностью она не являлась. Причина упорства Хасана была ясна и обуславливалась тем процессом расследования, который вывел на него ЦРУ. Посредством намеков, совпадений, оттенков и полутонов Хасана просто вычислили, но конкретных улик против него по-прежнему не было. Квинн чувствовал и мог поклясться, что он находится по верному адресу, однако предъявить хозяину дома было нечего. Былыми грешками с иракской нефтью его тоже к стенке не прижмешь: дело давнее. Ну пошумят газеты, потеряет он пару европейских контрактов и всё. Особенно с учетом того, что Ирак свою нефть продает уже вполне легально. Вчерашний снег… Так он ничего не добьется. Проблематично вообще чего-либо добиться… Так что же? Признать свою миссию проваленной и уйти, оставив без помощи триста человек?! Ну нет! В его распоряжении осталось ещё последнее средство. Некорректное, даже незаконное. Но теперь, когда Боб готов был голову дать на отсечение, что за актом террора стоит Хасан… И к тому же правительство СШ уполномочило его спасти самолет любыми средствами. „Посмотрим, что вы скажете на это, г-н коллекционер!“

— Долго вы намерены ещё отнимать моё время? — араб мог позволить себе сейчас быть грубым и с удовольствием этой роскошью пользовался. Он торжествовал. Его оружие показало себя эффективнее, его крепости — прочнее. „Никто не может мне диктовать свою волю!“

— Теперь мне будет достаточно одной минуты — Квинн почувствовал, что более нет необходимости сдерживать свой гнев и это тоже являлось роскошью.

Боб поднялся со своего места, обошел столик и приблизившись к собеседнику наклонился к его креслу. Кассета на спрятанном магнитофоне кончилась, но теперь это никакого значения уже не имело.

— Послушай, ты подонок! Из-за твоей жадности и наглости три сотни человек через полчаса… Через полчаса! — рявкнул он в лицо Хасану, брызгая в него слюной. Тот неловко отшатнулся — через полчаса они лишатся жизни! И ты можешь хоть всю жизнь не признаваться, мне на это плевать, но мы знаем, что это ты, мы знаем! — Боб несколько раз кивнул в подтверждение своих слов — И ты думаешь, сволочь, это сойдет тебе с рук? Неееет! Знай, что мы будем преследовать тебя в любой точке Земли, куда бы ты ни унес свои вонючие ноги! Мы будем следить за каждым твоим шагом, мешать каждому твоему движению, чтобы ты даже в туалет не смог сходить спокойно, никогда, паскуда! А потом — Квинн сглотнул и кровожадно улыбнулся — когда твоя жизнь будет полностью обращена в руины, мы найдем тебя. И я обещаю тебе, прежде чем сдохнуть окончательно, ты будешь умирать триста раз, за каждого, кто через полчаса сгорит в небе! Ты нашел себе такого врага, которого никому не пожелаешь. И можешь считать, что твоя жизнь кончилась уже сейчас. В этот самый момент.

Лицо араба исказилось в ответной волне гнева, но, ошарашенный, первый раз в жизни столкнувшийся с подобным к себе отношением, он промолчал. Квинн жадно вглядывался в его лицо, но желаемой реакции не увидел. Страх, покорность? Нет. Лишь возмущение и удивление. Это означало поражение.

Боб отстранился от Хасана и перевел дух. Всё. Он не имел права говорить ни слова из произнесенного, даже если отчасти они и соответствовали действительности. Из-под колпака ЦРУ теперь Хасану действительно не выбраться. Но он, Роберт Теренс Квинн проиграл. Людей он не спас. Всё. Внезапно Боб почувствовал навалившуюся усталость, как будто волна изошедшего гнева унесла с собой все силы. Он выпрямился. В ушах позванивало и ноги казались ватными.

— Это всё, господин Хасан. Теперь я действительно ухожу — последнее, что он мог сделать, так это послать хозяину дома уничижительную улыбку.

Десять шагов до двери. Семь, шесть…

— Мистер Квинн?

Боб обернулся. Самое вероятное, чего он сейчас ожидал, так это пули. Люди калибра Хасана не привыкли к подобному обращению и редко проявляют великодушие. Гнев прошел и Квинн вновь ощущал себя хрупким человеком, чьё сердце бьется в переломаном и искалеченном теле. Но сердце это преисполнялось гордости и даже пулю приняло бы не колеблясь.

Хасан сжался в кресле, его смуглое лицо покрылось почти белыми пятнами.

— Люди в самолете… Они будут жить в обмен на гарантии для меня!

„Рисковать всем из-за десятка картин? Ну уж нет!“

Квинн не поверил своим ушам, но кивнул. Дать такие гарантии Хасану он имел полное право и знал, что они будут соблюдаться. Среди облаченных властью людей принято верить друг другу на слово. На языке вертелся следующий вопрос и Квинн уже открыл рот, чтобы задать его.

— Обождите меня в вашей машине. Когда… вы своё получите, я дам вам сигнал. А теперь убирайтесь! — рявкнул очнувшийся араб — Вон!

Два раза упрашивать Боба не пришлось.

Воздушное пространство над озером Байкал, московское время 18:20

Сигнал не придет. Более Хорев не сомневался в этом, хотя теоретически двадцати пяти оставшихся минут вполне достаточно для точного и полного завершения плана. Но предчуствия редко обманывали майора. „Что ж, в отличии от предусмотренного, я теряю только деньги. Не было их у меня и не будет.“ Эта мысль заставила его улыбнуться. То, что теперь „Боинг“ будет сбит не особенно волновало. Элементарная процедура принадлежащая плану. Мысль дать лайнеру уйти, прежде чем позаботиться о себе, не пришла майору и близко, как и прежде. „Играть нужно по правилам, о которых договорились заранее.“ Он окинул взглядом приборную доску. Всё нормально. Машина, которую ему скоро предстоит покинуть, исполняла свой долг безупречно. На радаре тоже ничего не изменилось, хотя с приближением к границе преследователи требовали большего к себе внимания. Кто знает, как они отреагируют? Но всё казалось спокойно. Тем лучше, элемент внезапности сохраняется за ним. Примерно каждые две минуты Хорев поглядывал на часы. Ракетный залп должен ударить точно вовремя, любое отклонение вызвало бы у него чувство острого недовольства собой. Майор и в повседневной жизни был человеком аккуратным и пунктуальным, а в воздухе он сам считал себя не более, чем думающим продолжением своего истребителя. Что же иное вкупе с талантом могло сделать его лучшим пилотом своей части? „Жаль истребитель придется бросить. Прелесть машина.“

Столица одной североафриканской страны, время 17:00

Вошедшего Хасана Рогов встретил нервным и вопросительным взглядом, немного замутненным обилием выпитого алкоголя.

— Всё в порядке? Едем? — он медленно начал подниматься.

— Ничто не в порядке и никуда мы не едем. Пока — добавил Хасан, заметив насторожившийся взгляд собеседника.

— Что случилось? — язык Ивана слегка заплетался, более от страха, нежели от выпитого. Он вновь повалился в кресло. Неясное предчуствие надвигающейся катастрофы заполнило его целиком. А Моргунов заверял, что ему ничего не грозит! Да и сам, дурак, так думал!

— ЦРУ пронюхало о вашем плане — Хасан особо подчеркнул „вашем“ — не спрашивай меня, как. Об этом я у тебя спрошу.

— ЦРУ! — если бы Рогов сейчас стоял, то ноги его точно бы подкосились. ЦРУ! Это означало конец. Конец всего. Куда можно деться от ЦРУ?

— Так что? Где провал? Отвечай! — рявкнул Хасан. После только что пережитого в своем кабинете унижения, когда на него орал сопляк-американец, арабу более всего хотелось сорвать накопившуюся злость. И более подходящего объекта, чем этот кретин и его дружки, представить было невозможно. Навести на след ЦРУ! Кошмар!

— Господин Хасан, я не знаю, я ни при чем, мне только поручили выйти на вас и договориться о цене! — голос Рогова срывался на визг.

— Ты меня подвел. Очень подвел — вымолвил араб нарочито спокойно — Ты понимаешь, чем это лично тебе грозит?

— Но план принадлежит не мне!

— План. Прекрасно — Хасан старался сдерживаться, в конце-концов главное обезопасить себя — сейчас ты мне поведаешь всё, что знаешь о вашем плане.

— Да я и не знаю почти ничего, я же сказал! Помню Моргунов говорил, что его условия не могут не принять!

„Моргунов“ — отметил про себя Хасан. Кто знает, может эту информацию удастся ещё употребить себе во спасение.

— Не могут не принять! Ещё бы! Этот кретин угрожает взорвать какой-то самолет, я уж не знаю как!

— О-о-о — простонал Рогов и закрыл ладонями лицо.

— Теперь ЦРУ будет травить нас до конца дней!

„Так вот почему этот странный сигнал“ — пронеслось в мозгу у Ивана. „Ну зачем, зачем мне всё это было надо?!“ Рио де Жанейро и гора денег в нескольких метрах от него забылись и город, в котором он сейчас находился, представлялся ему почти раем, который он так неосмотрительно поставил на кон. И проиграл.

— А если… а если мы освободим заложников в обмен на неприкосновенность? Они согласятся?

„Да они только этого и хотят“ — вертелось на языке у Хасана, но вслух он сказал иное:

— Я постараюсь убедить их. Но жизни людей мы должны обезопасить немедленно. Как это можно сделать?

— Там, в машине… у меня телефон, нужно набрать один номер и просто сказать пароль… — губы у Рогова тряслись.

— Займитесь этим — остатки своей невозмутимости араб старался сохранить.

В дверях Хасан пропустил Рогова вперед и отстав от него шагов на десять сказал несколько слов своему секретарю. Будучи деловым человеком он просчитал свои действия на несколько ходов вперед. Для принятия действительно важного решения много времени не требовалось. Через минуту он вышел на улицу. „Субару“ Квинна стояла недалеко от машины Рогова, но казалось, что в ней никого не было. Иван, лихорадочно оглядываясь и едва не подпрыгивая от волнения, тыкал в кнопки радиотелефона с необычайно массивной навинчивающейся антенной. Араб закурил, вытащив сигарету из золотого портсигара и воспользовался этой возможностью, чтобы не приближаться к Рогову. Квинн должен быть где-то неподалеку и ему совсем необязательно подозревать, что Али в этой истории не просто заказчик, а нечто большее. В конце-концов, ведь это не так! Зачем же подставлять голову?

Рогов несколько раз повторил в трубку одну и ту же фразу, которую Хасан не расслышал. Выключив телефон он подошел к арабу:

— Я сделал всё, что мог. Не знаю, что должны предпринять там — он ткнул пальцем в пространство — но меня поняли. Опасности быть больше не должно — Иван смотрел на Хасана как побитая собака, но тот не смягчил выражение лица.

— Возвращайтесь в дом, я попытаюсь уладить тот бардак, что вы учинили.

Рогов исчез. Осторожно, как будто шагая по углям, араб приблизился к машине Квинна. Тот лежал, опустив спинку переднего сиденья и улыбался.

— Ах вот вы где — невольно вырвалось у Хасана.

— Я вижу, ваш сообщник не кто иной как российский дипломат? Неплохо, неплохо!

— Самолет должен быть в безопасности — хмуро обронил араб.

В лице Боба что-то неуловимо изменилось.

— Хорошо. В таком случае Вы можете исходить из того, что ЦРУ к вам более претензий не имеет. Но смотрите — он дерзко погрозил собеседнику пальцем — это относится лишь к старым грехам. От совершения новых я вас попрежнему предостерегаю! И если вы сейчас меня обманули…

Хасан сделал вид, что не обратил внимание на слова собеседника.

— Теперь Рогов опасен для меня. Ваши коллеги в России могут добраться до него. Он выболтает всё. Думаю, ЦРУ тоже не понравится, если весь мир узнает какими методами вы… работаете?

— ЦРУ на это наплевать, господин Хасан, мы спасаем невинных людей и лишь это имеет ценность. Что же касается вашего сообщника — он представляет из себя вашу личную проблему — Квинн улыбнулся ещё шире — а теперь я попрошу вас извинить меня. Мне нужно сделать ещё пару телефонных звонков. По примеру вашего приятеля, мистер. Должна же моя газета знать, что здесь происходит! — заводя машину, Роберт Теренс Квинн смеялся уже в полный голос.

г. Мадрид, музей современного искусства, время 16:59

Несколько бесконечных секунд Казанцев с Мак Рейнолдсом оторопело смотрели вслед удаляющейся „Тойоте“. Чувствовали они себя примерно одинаково, хотя каждый в отдельности мог ещё и не знать об этом. Всё внутреннее сознание людей, посвятивших большую часть своей жизни, интеллекта, творческих способностей охране законов и защите интересов своих стран, не могло смириться с тем, что они сейчас наблюдали. Невзрачный багажник неумолимо удаляющейся от них машины попирал все их представления о том, что хорошо и что плохо, что справедливо, а что нет в окружающем их мире. На первом месте жизни людей, да. Но террорист должен сидеть в тюрьме, а не растворяться в сутолке мадридских улиц, поставив перед собой на колени две сверхдержавы. Всё произошедшее в последние часы казалось сценой из театра абсурда.

— Вас учили в КГБ управлять автомобилем… особым образом? — в глазах Мак Рейнолдса переливалось бешенство.

— А что, есть на чем применить свои знания? — откликнулся Казанцев. Ход мыслей американца был ему абсолютно ясен.

— Это наш последний шанс, Сергей. Если моей конторе удастся вычислить заказчика и заставить его убрать истребитель, мы можем успеть перехватить картины и задержать мерзавца.

— Там возле входа стоит милый автомобильчик — озорно улыбнулся Казанцев.

— Ты ещё помнишь как соединять провода? — в тон ему поинтересовался Алек уже на бегу.

— Я этому не на улице учился!

„Мерседес“ испанского директора переливался перламутрово- каштановыми боками, не подозревая о своей печальной участи.

— Открывай — обронил 2 секретарь, не найдя при себе ничего подходящего.

Мак Рейнолдс наотмашь ударил рукояткой пистолета в боковое стекло.

— Господа, но это же… — подал голос Лукин, который всё это время молча волочился у них в хвосте.

— Ничего, Анатолий Юрьевич, — залихватски крикнул Казанцев — все расходы за счет американского правительства!

— Дядя Сэм угощает — улыбнулся Алек.

Несмотря на пережитое унижение, на горечь поражения, настроение и у 2 секретаря и у американца много улучшилось. Всё возможное для спасения людей они сделали, даже больше, чем было позволено. Главное уже позади, а теперь можно немного и поиграть. Груз ответственности, лежащий на их плечах, изрядно полегчал и это вновь вернуло на лица улыбки.

Казанцев прыгнул за руль и склонился над панелью приборов. К счастью „Мерседес“ являл собой легендарное „500“-е купе середины 70-х, в прекрасном состоянии, но без малейших признаков электронной сигнализации, иначе им было бы здесь нечего делать. Алек с интересом наблюдал за ним, ничего подобного он не проделывал со времен колледжа, когда порой приходилось брать без спроса отцовскую машину. Но то был полудохлый „Бьюик“, а не коллекционный лимузин!

Поколдовав ещё с минуту над связкой выдранных с корнем проводов, Казанцев соединил несколько воедино и машина, вздрогнув, завелась.

— О как — он удовлетворенно взглянул на своих пассажиров. Мак Рейнолдс демонстративно поапплодировал и даже Лукин, примостившийся на заднем сиденье, одобрительно кивнул.

— Ты заметил, куда он свернул?

— Направо по авениде — Алек передернул затвор пистолета и поставил его на предохранитель.

— Сукин сын — процедил сквозь зубы Казанцев, включая передачу.

Задние колеса „Мерседеса“ провернулись на месте, выбросив из под себя облако сизого дыма и бросили тяжелую машину вперед.

— У него должен быть частный самолет. И стоит он скорее всего на каком-нибудь небольшом аэродроме…

— В любом случае мы должны найти его раньше, чем он достигнет самолета.

— У нас в запасе примерно двадцать минут — Мак Рейнолдс бросил взгляд на часы — и если новостей за это время не прибавится, всё-равно придется дать ему уйти…

— Это я и сам знаю — огрызнулся Казанцев.

— Окей, окей… просто держись от мерзавца подальше, чтобы он не заметил погоню. Условия диктует пока ещё он — Алек тоскливо похлопал по рукоятке пистолета.

Мадридское уличное движение приближалось к часу пик, когда количество автомобилей на улицах возрастало в десятки раз. Шансов нагнать преступника в городе практически не было, как-никак он имел почти десятиминутную фору. Вся надежда оставалась на то, что они верно угадали его маршрут и на загородной дороге удастся наверстать упущенное. Казанцев, едва успев придавить педаль газа, вновь с проклятиями жал на тормоз у каждого следующего светофора. Сигналить было бессмысленно, столичное движение неумолимо погружалось в предвечерний хаос. 2 секретарь изрыгал невероятные русские ругательства, иногда спохватываясь и смущенно поглядывая в зеркальце на сидящего сзади Лукина. Во время очередного затора Мак Рейнолдс похлопал его по плечу:

— Не горячись, Сергей, сукин сын тоже стоит сейчас в пробке, только на пару перекрестков дальше.

Воздух на улице накалялся от выбрасываемых в него выхлопных газов и вибрируя поднимался вверх, становясь видимым колеблющимся изображением. По тротуарам спешили люди, которым Казанцев искренне завидовал: если бы они только знали…

Алек достал из кармана радиотелефон и с сомнением несколько раз подбросил его на ладони.

— Что, есть куда позвонить? — спросил, не оборачиваясь, 2 секретарь.

Алек отрицательно покачал головой:

— Нет. Если то, на что мы с тобой так надеемся, произойдет, меня поставят в известность без промедления. Моё начальство очень хочет, чтобы я задал сукиному сыну пару вопросов. Он ведь открыл новую главу в истории международного терроризма и нужно быть готовым к тому, что этот случай не последний. — Мак Рейнолдс печально пожал плечами — Несколько минут у нас ещё есть. Ты позволишь мне его допросить в случае чего? — он вопросительно взглянул на русского коллегу.

— Сколько угодно. Можешь даже пристрелить его под конец. В России пока хватает проблем поважнее международного терроризма.

— Я это заметил по реакции твоего руководства — буркнул Алек.

В ответ Казанцев сказал несколько русских слов, которые Мак Рейнолдс уже неоднократно за сегодняшний день слышал. Следующие несколько минут прошли в молчании и ежесекундном дергании машины на пару метров вперед. 2 секретарь избегал смотреть на часы, каждый раз, когда его взгляд случайно на них натыкался, они напоминали ему о неумолимом ходе времени. Наконец, очередным судорожным движением спрессовавшегося в улицах транспорта, город выплюнул их из своих пределов. Казанцев без промедления занял крайнюю левую полосу и утопил в пол педаль газа. „Мерседес“ вздрогнул как хорошо пришпоренная лошадь и подался вперед. Лукин на заднем сиденье прикрыл глаза; ездить с Сергеем Ивановичем ему уже доводилось. Непрерывно мигая фарами Казанцев освобождал перед собой дорогу, Алек внимательно вглядывался в мчащиеся перед ними машины.

— Если я не ошибаюсь… здесь недалеко есть небольшой аэродром, называется Санта-Розита.

— Если только мерзавец не успел никуда свернуть — скептически ответил 2 секретарь

— Хочется верить. Совсем неплохо было бы за ним понаблюдать, в моем Управлении есть полный реестр частных самолетов, зарегистрированных в мире. С этого можно начинать.

„Но, возможно, террористы и это предусмотрели…“ — подумал он, но ничего не добавил.

Казанцев кивнул. ЦРУ успело накопить большой опыт противостояния терроризму. Очевидно, и его учреждению придется вскоре этим заняться…

Указатель с надписью „Санта-Розита“ мелькнул перед ними неожиданно и почти одновременно Мак Рейнолдс воскликнул:

— Я вижу его! Чуть правее, на три корпуса впереди!

Дорога перед „Мерседесом“ была свободна и чтобы не проскочить вперед, Казанцеву пришлось резко затормозить. Сзади раздался визг шин и отчаянный рев клаксона. Сергей Иванович круто принял вправо, вклинившись в едва достаточный просвет между двумя машинами на соседней полосе. До бампера впереди идущей осталось едва сантиметров десять.

У Мак Рейнолдса перехватило дыхание:

— Устрой меня на курсы вождения в ФСБ! — выдохнул он.

— Похоже я сам скоро начну зарабатывать на жизнь уроками вождения — прохрипел тот в ответ.

Тёмная „Тойота“ маячила в двадцати метрах от них, с включенным указателем поворота постепенно перестраиваясь вправо.

— Он уходит с шоссе — торжествующе воскликнул Алек — я же говорил Санта-Розита!

— Угадал — улыбнулся Казанцев — постараемся не попасться мерзавцу на глаза.

Свернув на узкую второстепенную дорогу, 2 секретарь сбросил скорость и увеличил дистанцию до „Тойоты“. Других машин между ними сейчас не было. В салоне повисла напряженная тишина, Сергей Иванович, плотно сжав губы сосредоточился на дороге. Мак Рейнолдс почувствовал, что артерия, отмечающая биение пульса на шее, стала заметно вздрагивать и крепче сжал пистолет, чтобы вновь обрести уверенность. В конце-концов, последняя его боевая операция лежит добрый десяток лет назад!

Отвратительно вибрирующее пищание радиотелефона раздалось в этой тишине настолько пронзительно, что Алек, дёрнувшись, изо всех сил нажал на курок и только повернутый рычажок предохранителя уберег его от пули в собственное колено. На скулах сидящего рядом Казанцева заиграли желваки, но он даже не повернул головы. Рассчитывать на чудо было слишком большой роскошью в нынешней ситуации.

— Мак Рейнолдс — Алек постарался, чтобы его голос сохранил приличествующую случаю уверенную интонацию.

— Приказ уходить истребителю отдан. Последует ли он ему, неизвестно, но мы сделали всё, что в наших силах. У вас есть возможность задержать террориста?

„Наконец-то!!!“

Говоривший из Вашингтона человек был Алеку незнаком, но он готов был обнять его.

— Думаю, что да — лицо Мак Рейнолдса расплылось в улыбке, которая не ускользнула от взгляда Сергея Ивановича — постараемся вам его преподнести.

— Руководство приняло решение сохранить эту операцию в тайне. Так что в отличии от прошлых указаний, которые вы получили, постарайтесь не наследить и не бросаться в глаза.

— Окей — не желая пререкаться, Алек выключил связь.

„Не следить! Да что они там знают о творящейся здесь реальности!“

— Сергей — американец, смеясь, повернулся к Казанцеву — подонок наш! Истребитель получил сигнал! Тот самый сигнал!

Казанцев, держась за руль, крепко вжался в спинку сиденья.

„Господи Боже, Господи Боже, Господи Боже!“

Внутри стало легко. Очень легко. Он взглянул на Мак Рейнолдса:

— Спасибо… Алек — в первый раз он назвал его по имени и немного смущенно отвел взгляд. Обычно, чтобы зачислить человека в число своих друзей, ему требовались годы. Сейчас было иначе…

— Ну что, напарник? — задорно спросил Мак Рейнолдс — возьмем любителя искусства?

— О да. Ещё как возьмем! — не пытаясь стряхнуть выражение счастья, заливающее его лицо, Казанцев сбавил скорость. До аэродрома осталось метров двести и „Тойота“ впереди едва ползла.

Аэродром Санта-Розита, время 17:35

Когда аэродром стал виден сквозь лобовое стекло машины, сердце в груди у Моргунова вновь бешенно забилось. По дороге сюда он немного успокоился, все протекало гладко. Ни одной полицейской машины ему на пути не попалось и вообще ничего не предвещало осложнений. Периодически поглядывая в зеркало он не обнаружил никакого преследования, зато заполняющие заднее сиденье картины наполняли его гордостью и восторгом. Он сделал это! Он сделал!

Ворота к стоянке, на которой размещались самолеты, были как обычно распахнуты и Моргунов медленно въехал на территорию аэродрома. На Санта-Розите имелась небольшая, но вполне надежная бетонная ВПП, однако правила здесь царили скорее как на любительских посадочных площадках. Во всяком случае, машину можно было подогнать непосредственно к самолету и это условие оказалось решающим для Василия Петровича при выборе места вылета.

Он огляделся. Ничто подозрительное не привлекло его взгляда, как, собственно, и должно быть. Пара специальных автомобилей, несколько человек персонала. Всё. Моргунов взглянул на часы. Последний срок, чтобы подать сигнал Хореву истекал через полчаса. „Двадцать минут в самый раз“ — отметил он про себя. Его „Г-3“ стоял на прежнем месте, но пилота нигде не было видно. Он развернул машину багажником к погрузочному люку и остановился в нескольких метрах от самолета. Переложив „Браунинг“ из кобуры в карман и сняв его с предохранителя, осторожно вышел. Никого. Моргунов приблизился к самолету и держа пистолет наготове, поднялся на несколько ступенек по опущенному складному трапу. Ну конечно. Пилот спал прямо на полу, подложив под голову свернутую куртку. Василий Петрович не сильно, но чувствительно ткнул его в ребра носком ботинка. Тот дернулся и перепуганно подскочил, уставившись в направленное ему между глаз отверстие ствола:

— Господин, господин, всё готово, всё как вы сказали, можно лететь…

— Готовь машину и запрашивай разрешение на взлет. Я принесу груз, мне понадобится минут пять…

Моргунов вновь спустился к машине и осмотрелся. Всё спокойно, всё как нужно. Он открыл багажник. „Тойоту“, конечно, придется бросить здесь и полиция не сегодня, так завтра на неё наткнется, но это уже роли не играет. Самолет зарегистрирован на Мальте, под фальшивым номером в никогда не существовавшей фирме. Даже если кто-то обратит на него внимание, бизнесс-джет не способен навести на след использующих его людей. Да и вообще это последний его полет. Осторожность превыше всего, „Г-3“ подлежит уничтожению…

Моргунов взял первые две картины и аккуратно внес их в салон. Панель приборов в кокпите уже осветилась и турбины бизнесс-джета начали пока негромко посвистывать.

— Взлетаем через пять минут, господин! — объявил пилот.

— Хорошо — кратко ответил Моргунов и заспешил к машине. Он взял два следующих полотна и уже поставил ногу на первую ступеньку трапа…

— Господин Матвеев, не угодно ли вам воспользоваться для перевозки картин нашим автомобилем? — насмешливый голос звучал по-русски и был знаком, став таким узнаваемым в последние часы.

— Казанцев?! — Моргунов резко обернулся — Вы шутки со мной шутить задумали?! Я же говорил, никакого хвоста! „Боинг“ ещё в моих руках, не забывайте! — срывающиеся на крик интонации с трудом заглушали холодный, наползающий страх…

— Шутки кончились. Ваш истребитель ушел.

— Нет! — Моргунов отшатнулся — Врёшь!

— Мы нашли заказчика картин и… нашими методами заставили его прекратить операцию. Вы арестованы!

Арестован! Услышать именно это слово он боялся уже долгие годы. И вот сейчас, здесь… „Арестован“ подействовало на Моргунова как условный сигнал, он всегда знал, что сделает в такой ситуации и менять своё решение не было никаких оснований. Он резко отбросил прочь картины, чья миллионная ценность для него уже не играла роли и они с грохотом упали на бетон. Невооруженный Казанцев понял намерение противника правильно и быстро отпрыгнул в сторону.

— Стоять, не двигаться! — „Смит и Вессон“ вынырнувшего из-за его спины Мак Рейнолдса метров с трех был направлен в голову Моргунова.

Террорист замер. Мысли, мелькавшие сейчас в его мозгу совсем не были похожи на воспоминания о детстве и прочую ерунду, читаную в книгах. Так, просто бессмыслица, обрывки каких-то слов и образов… И вдруг из этих обрывков сложилась воля. Его последняя воля, которой он давно подчинился и считал благом для себя. „Я проигравший, но не трус!“

— Спокойно, спокойно! И вытащи руки из карманов, очень аккуратно! — оружие в руке Мак Рейнолдса слегка подрагивало.

„Вытащить руки? Ну конечно!“

Резким движением Моргунов выхватил из кармана „Браунинг“ и успел два раза, не целясь, нажать на курок. Последнее, что он видел в своей жизни, был метнувшийся на заднем плане в отбрасываемой самолетом тени силуэт. 9-мм пуля из пистолета Мак Рейнолдса попала ему в лицо, под левый глаз и вырвала заднюю часть черепа, забрызгав кровью и развороченным мозгом обшивку самолета. Безжизненное тело рухнуло на землю и эхо выстрела на миг оглушило Мак Рейнолдса. Воцарившаяся тишина показалась ему абсолютной.

„Картины… уберите картины… — раздавшийся поблизости голос казался очень слабым. Алек медленно опустил пистолет и обернулся. Лукин сидел на бетонной полосе, держась за грудь и Казанцев беспомощно поддерживал его плечи.

— Картины… я хотел поднять картины, чтобы он не повредил их — культурный атташе попытался улыбнуться, но кровь, выступившая на губах, мешала ему — Сергей Иваныч… объясните всё моей семье… я не хотел… — пуля вошла ему в грудь и по мере того, как легкие заполнялись кровью, голос всё ослабевал.

— Да ты что, Толя… — начал Казанцев и тут же споткнулся на полуслове. Лукин несколько раз дернулся и замер, лицо его тотчас окрасилось бледностью и глаза стали мертво-неподвижными. 2 секретарь, минуту помедлив, закрыл их и распрямился, обернувшись к Мак Рейнолдсу. Руки Казанцева заметно подрагивали.

— Всё… — промолвил он. Нежданность и бессмысленность этой смерти его потрясла — я никогда ещё так глупо не терял людей…

Подошедший Мак Рейнолдс обнял его за плечи:

— Всё позади Сергей… всё позади!

Воздушное пространство в районе г. Нерчинск, московское время 19:05

— Итак, господа, я предоставляю вам ещё пять минут — сказал Хорев вслух, но скорее сам для себя, потому что все средства радиообмена он окончательно выключил полчаса назад. Не было никаких сомнений, что при приближении к государственной границе с ним ещё раз попытаются выйти на связь и каким-нибудь образом вразумить, коли уж не удалось уничтожить. Однако слушать сладкие обещания всевозможного начальства и психологов вовсе не хотелось. Зачем? Всё давно решено. Несмотря усталость от долгого полета и невероятного напряжения он чувствовал сейчас значительное облегчение. Ещё пару минут тягомотины и развязка. В принципе, до границы с Китаем оставалось несколько менее трехсот километров, то есть добрых двадцать минут полета. Но так долго ждать Хорев не собирался. Приземляться с парашютом в тайге, за сотню километров до ближайшего жилья не хотелось. Город Балей, несколько десятков тысяч жителей и железная дорога — вот что ему нужно. Лететь до приграничного города Борзя, как они договаривались с Моргуновым, было бессмысленно. „Чуть раньше, чуть позже — всё-равно сигнал не придет!“ Отчего-то это казалось уже решенным. Кроме того у него был свой маленький план, о котором не подозревал и Моргунов. Так что лучше обо всем позаботиться сейчас. Собственная предусмотрительность приятно удивляла Хорева, на неё не влияли неконтролируемые приступы ярости, случавшиеся с ним всё чаще в последнее время. Эти внезапные волны слепого и черного гнева пугали майора. Просить совета у врачей в военном госпитале было глупо, их главное лекарство — отстранение от полетов. А что у него есть в жизни кроме них? Он хотел разбогатеть и ничего не вышло. Впрочем, как обычно. Ну и наплевать. „Зато моего кайфа в этом полете никто у меня не отнимет“ — спокойно подумал майор. Ему было приятно сознавать, что он полностью контролирует сейчас свои чувства и эмоции и сможет с чистой совестью потом сказать, что всё совершенное являлось сознательным и ясным решением. Если он и не станет миллионером, так попадет в историю. „Трудно даже сказать, что было бы более привлекательным…“

Палец на гашетке слегка подрагивал. В принципе, можно уже и стрелять, огни Балея вот-вот появятся на горизонте. Хорев загадал ещё две минуты и глянул на таймер, показывающий время полета на оставшемся топливе. Четверть часа. Прекрасно, больше и не нужно.

Следующий теперь слева от него СУ-27 подполковника Рыбина внезапно включил бортовые огни и приблизился на расстояние метров сорок. „Ну и что же ты хочешь?“ — насмешливо подумал майор и ещё больше сократил дистанцию до поблескивающего в лунном свете „Боинга“. Истребитель Рыбина несколько раз покачал крыльями и Хорев ленивым дижением нажал кнопку радиосвязи. Фигура подполковника за фонарем кабины была в темноте не видна, но Хорев готов был поклясться, что тот сейчас бурно жестикулирует.

— Волга, отзовитесь, Волга отзовитесь… — раздалось в наушниках.

„Долго же ты тут надрываешься“ — усмехнулся он.

— Волга на связи, прием.

— Вы приближаетесь к государственной границе! Немедленно измените курс!

— Идиот — бросил в микрофон Хорев и выключил связь.

„Ничего нового не придумали… Вы бессильны передо мной“ — эта мысль буквально согревала его. „Я лучше вас и очень скоро вам предстоит убедиться…“

Осталась одна минута. Хорев опустил защитное стекло шлема и крепче сжал рукоятку штурвала, чтобы сразу после пуска ракет рвануть машину вертикально вверх. По нему тут же начнут стрелять, несомненно. И он будет сопротивляться, кто отважится отказать дичи в праве на самозащиту? С этого момента он начинал исполнять только собственный план. Он докажет всем, что он лучше. Он может один сделать их всех! Желание стать настоящим боевым пилотом никогда не покидало майора и сегодня оно должно осуществиться. „Сегодня мой звездный день“ — мысль эта казалась сама собой разумеющейся. И мириады огромных на высоте звезд согласно подмигивали ему.

Огни города далеко внизу оторвались от горизонта и медленно приближались. „Тридцать секунд“ — отметил про себя майор и вдруг что-то обрушилось у него внутри, что-то безжалостно прервало его непоколебимое до сей поры душевное спокойствие. Что — сразу не было ясно. Звук опять убранного во внутренний карман радиотелефона не проникал сквозь массивный гермошлем, но его вибрация у самого сердца чувствовалась отчетливо.

„Неужели…“ — дальше этого предположения мысль проникнуть не отваживалась. Хорев на мгновение отпустил штурвал и снял шлем. Ещё пару секунд ушло на то, чтобы достать и включить телефон.

— Да?

— Дракон прилетел, повторяю, дракон прилетел, повторяю, дракон прилетел! — связь оказалась отвратительной и голос в трубке едва слышался из-за помех и гудения собственных двигателей.

— Понял — коротко ответил он. „Значит, получилось“ — никакая иная мысль ему в голову не пришла. План воистину был совершенным… Что ж, всё приходилось переиначивать в последний момент, хоть майор и не любил такого. Однако он выполнял приказ и нарушать условия договора было бы посягательством на собственную честь, на данное слово. В конце-концов, полетит ли „Боинг“ дальше или рухнет в тайгу, Хорева абсолютно не волновало. Он даст ему уйти с такой же легкостью, с какой бы влепил в него две ракеты. Это роли не играло, а стать на несколько миллионов богаче было даже приятно. Кроме того, главного удовольствия никто у него не отнимет…

Хорев внимательно огляделся, не забыв свериться с показаниями приборов и радаром. „Боинг“ он проводил последним взглядом, достаточно равнодушным, но признаки вновь зарождающегося приступа гнева болью отдались внутри. Тщательно подавляемое напряжение от полета готово было вырваться наружу, сметая всё на своем пути. „Лети, лети, птичка“ — сквозь зубы процедил он — „кроме тебя достаточно иной добычи!“

— Три, два, один — вслух произнес майор, этот простой отсчет очень помогал сконцентрироваться и полностью переключиться на принятое решение — Пошел!

Двигатели перехватчика взревели на форсаже, с удесятеренной силой всасывая в себя последние литры топлива и машина рванулась вверх, через считанные секунды оставив глубоко внизу и „Боинг“, и ошеломленных преследователей.

Лайнер больше не привлекал внимания Хорева, но четыре прочие точки на радаре после секундного промедления рассыпались по экрану. Игра началась. Он позволил себе подняться на высоту пятнадцать тысяч метров и сделал долгий вираж в противоположном, северо-западном направлении, сбросив подвесные баки. Оказавшись на несколько километров позади начавших преследование противников, майор бросил машину вниз. Вес тридцатитонного истребителя и мощь турбин с колоссальной скоростью приближали его к земле. Через считанные секунды майор оказался в одной плоскости с тоже начавшими набирать высоту преследователями, оставаясь позади них. Теперь необходимо было лишь аккуратно применить то искусство, мастерства в котором он добивался долгие годы. Первая точка на экране электронного прицела обрела контуры самолета и поменяла зеленый цвет на красный, значит локатор цепко держал цель. Первые две ракеты готовились исполнить предназначенную им миссию. Пуск.

— Дааааааа — вырвавшийся из глотки торжествующий рев Хорев не расслышал, его внимание теперь полностью поглощала другая цель, прыгающая вокруг прицела. Отвлекаться на мигающую лампочку указателя уровня топлива майор тоже не стал. Какая разница? Что успеет, то успеет!

Он сделал „Кобру“, фирменный манёвр СУ-27, позволяющий производить пуск ракет из невозможных ранее положений. Нос истребителя быстро описал почти стодвадцатиградусную дугу и попытавшийся обойти его противник занял своё место в прицеле. Нацеленная на него ракета вырвалась из-под крыла, полыхнув огненным соплом. В этот момент предупредительный сигнал заполнил своим звуком кокпит и майор рванул истребитель в сторону, начиная противоракетный маневр. Его тоже облучали радарами боевого наведения, двое преследователей отреагировали быстро и настигали Хорева сзади. Под полной нагрузкой уходя на высоту, майор краем глаза увидел огненную вспышку, разодравшую черное полотно неба. Первая ракета достигла цели, но смертельная карусель в воздухе продолжалась. Хорев считал свой маневр почти завершенным, предупреждающая сирена умолкла, но в этот миг его истребитель вздрогнул один раз, потом второй. Первым пришло короткое смятение — „Никто ведь не стрелял!“ — но правый двигатель замолк совсем, а обороты левого упали вполовину и продолжали снижаться. Машина накренилась и начала опускать нос. „Топливо! Кончилось топливо!“ — пронзила голову мысль. И это было правдой. Сирена взвыла вновь, преследователи приближались к беспомощно теряющему скорость истребителю и их локаторы жадно ощупывали своими лучами желанную жертву.

Необходимые движения были отработаны тысячекратно на тренировках, майор даже не задумывался над тем, что делают руки и ноги. Мозг равнодушно проконстатировал единственный факт — вторая ракета не достигла цели, вспышка не появилась. „Не меня одного учили противоракетным маневрам.“ Через две секунды катапультирующееся кресло вынесло его из бесполезной теперь машины. Ещё через пять секунд ракета выпущенная подполковником Рыбиным, ударила в середину фюзеляжа и, взорвавшись, разломила истребитель на 2 части. Детонировать в нем было уже нечему. Ночное забайкальское небо постепенно вновь наполнилось тишиной.

Столица одной североафриканской страны, время 18:01

Проводив взглядом скрывшуюся за поворотом „Субару“, Али Хасан несколько минут пребывал в задумчивости, яростно сжимая зубами мягкий мундштук дорогой сигары. Американцы всё ему испортили. Всё. Как им это удалось, значения не имело. Картины он не получит, бизнесс-джет „Г-3“ тоже можно считать потерянным. Но о мести думать не приходилось, нужно было радоваться, что удалось спасти многое, пожертвовав малым. Американцы всё испортили, да. Но в обмен на свои услуги он получил лазейку, коридор в море бушующего огня. Не воспользоваться ей означало полную катастрофу, поэтому жалеть не о чем. Теперь нужно просто довести дело до конца и обезопасить себя полностью.

Али бросил окурок на пол и раздавил его носком ботинка. Вряд ли Рогов рассказал о нем этому, как его… Моргунову. Наверняка побоялся, что более решительный напарник попытается выключить его из игры, связавшись напрямую с покупателем. Рогов трус и к тому же умен… Жалкое сочетание! Но он ещё и дилетант, не имеющий ни малейшего представления о содержимом дерзко открытого им ящика Пандоры. Однако если русские до него доберутся… Эта мысль окончательно портила и без того отвратительное настроение Хасана. Он, Хасан, получил гарантии от американцев, не от русских. И американцы же Рогова ему подарили… „Ещё бы, я ценный человек“ — не без самодовольства подумал араб — „много кому и когда могу понадобиться!“ А Рогов? Тварь, полез не в своё дело! — Али всё больше раздражался — „И самим фактом своего существования всё более для меня опасен!“

Хасан не любил людей, которые могли быть ему опасны.

Когда он вновь вошел в дом, приглашенный секретарем начальник личной охраны уже ожидал его в приемной. Выслушав короткое распоряжение хозяина он с поклоном удалился.

— Вы очень подвели меня, господин Рогов — входя в холл, араб вновь принял свой царственный вид.

На Ивана было жалко смотреть. Лицо залилось бледностью, всё тело колотила дрожь и если бы не испепеляющая жара, которая чувствовалась даже в кондиционированном помещении, можно было бы предположить, что он жестоко мерзнет.

— Но всё ведь теперь решилось, правда? Я же всё сказал и люди теперь в безопасности — Рогов смотрел на Хасана как побитая собака.

— Этого мы с вами ещё не знаем, но будем надеяться.

— А если… если мой друг уже на пути сюда? С картинами?

— Вряд ли ему удалось уйти — Хасан усмехнулся — если в дело вмешалось ЦРУ… Но в любом случае я не желаю иметь ничего общего с вашими картинами, даже если их бесплатно свалят в кучу у моего порога.

— Но как же…

— Наша договоренность? — араб зло рассмеялся — И вы осмеливаетесь говорить об этом?! Вы бездарно заварили всю кашу, втянули в дело меня, поставив под сомнение репутацию одного из крупнейших деловых людей этой страны! И ещё осмеливаетесь говорить о какой-то договоренности? Лучше держите язык за зубами! И что касается этого дела и вообще — спокойнее закончил он.

— Господин Хасан, но я могу рассчитывать на вашу поддержку?

— Конечно — он зловеще улыбнулся — у вас же есть теперь самолет, прекрасный бизнесс-джет. Через него никогда до меня не доберутся, поэтому я просто дарю его вам и вашему другу… Если он всё-же выберется из Испании.

— Но господин Хасан… — Рогов смотрел на него с мольбой.

— На этом наш разговор закончен. Остерегайтесь отныне вообще упоминать моё имя — стоя у окна террасы, араб хорошо видел, как джип с людьми из его охраны покинул территорию виллы — Уходите.

Поняв, что попытки продолжать разговор бессмысленны, Иван встал и, шатаясь, потерянно направился к выходу. Хасан проводил его насмешливым взглядом.

Международный аэропорт Нарита в г. Токио, местное время

05:30 следующего дня

„Боинг-747“ коснулся колесами посадочной полосы и легкий толчок возвестил завершение полета. Сенатор Робертс вздохнул с облегчением — он не любил летать, иногда в небе происходят всякие мерзости. Особенно в наши дни, весь этот терроризм… Почтенный законодатель вытянул затекшие за долгие часы ноги и, сбросив с себя плед, нетерпеливо стал натягивать пиджак. В конце-концов, пассажиры первого класса переплачивают ещё и за право первыми покинуть самолет. Через иллюминатор он увидел, что на улице, где рассвет ещё только начинался, идет дождь и непогода обрадовала сенатора. Ещё более он радовался нерассеявшемуся утреннему туману и слабому аэродромному освещению. На выходе к трапу сенатор раскрыл зонтик и тщательно прикрылся им от взглядов идущих следом людей. Инкогнито оставалось важной частью секретной миссии. Внимания двух своих единственных на борту соотечественников он так и не привлек. Встречающие сенатора люди приветливо распахнули перед ним дверцу лимузина.

Из сообщения Агенства Франс Пресс, сутками позднее

„Вчера вечером, в… совершено покушение на российского дипломата, помощника кульрурного атташе РФ Ивана Рогова. Его машина была найдена местными силами безопасности неподалеку от деревни Аль-Асфир со следами многочисленных пулевых пробоин. Дипломат скончался на месте преступления. МИД РФ потребовал от правительства… полнейшего и скорого раскрытия теракта. Все найденные улики свидетельствуют об очередном преступлении исламских фундаменталистов, которые очень активны в этом регионе страны. За минувшие два года это уже четвертое покушение на дипломатических работников иностранных держав…

Заключение

Десять предназначавшихся террористам картин были тем же вечером возвращены на выставку с многочисленными извинениями российской стороны. Директору экспозиции Денису Астахову удалось уговорить своего испанского коллегу не предавать этот инцидент вниманию общественности и прессы. Тот согласился после того, как Мак Рейнолдс провел с ним беседу от имени американского правительства и передал неизвестную сумму наличными, формально для ремонта поврежденного „Мерседеса“.

А. Ю. Лукин похоронен тремя днями позже у себя на родине, в городе Ростове. Официальная причина смерти — сердечный приступ.

Специальный представитель российского МИДа два дня вел переговоры в Вашингтоне о совместных мерах по борьбе с международным воздушным пиратством. По соображениям национальной безопасности обеих стран, содержание переговоров и принятые решения остались в тайне.

Ни одна газета, а также радиостанция или телеканал в мире не передали сообщение об инциденте, неизвестным он остался и для пассажиров и экипажа рейса „САС 3314“. Однажды в частном разговоре шеф отдела операций поинтересовался у директора ЦРУ, стоит ли проинформировать о произошедшем сенатора Робертса. Ответ был следующим: „Не ранее, чем он сам станет Президентом“. На этом тема была закрыта.

Через год после описываемых событий США и Китай заключили договор, чья преамбула начинается следующей фразой: „Об аспектах совместного военного использования восточнотихоокеанского морского и воздушного бассейнов“.

Сенатор Робертс к тому моменту стал губернатором Техаса и самым вероятным кандидатом оппозиции на следующих президентских выборах. Все наблюдатели оказались едины во мнении, что вышеназванный договор явился одним из важнейших для него шагов к успеху.

С. И. Казанцев через два месяца после случившегося вышел в отставку, но не потерял ни пенсию, ни звание. В настоящий момент живет с семьей в Москве.

Майор ВВС А. Н. Хорев официально считается безвести пропавшим. На этом основании уголовное дело против него приостановлено „за отсутствием ответчика до выяснения“. Но розыск продолжается, поскольку в месте падения своего самолета майор не был найден ни живым, ни мертвым.

Капитан ВВС В. Г. Чигорев посмертно награжден орденом „За службу Отечеству“. В официальном уведомлении значилось, что „… в ночь с 6-го на 7-е мая 199..г. капитан Чигорев В. Г. погиб при исполнении служебных обязанностей.“ Его семье выплачена денежная компенсация.

Через полгода после инцидента Али Хасан совершил деловую поездку в Соединенных Штатах и заключил партнерское соглашение с фирмой „ТэкОйл“. На международных аукционах живописи его присутствие более не отмечалось.

Президент России с помощью лучших американских специалистов по организации предвыборных кампаний с минимальным перевесом выиграл состоявшиеся через месяц выборы. За неделю до них председатель ФСБ покинул свой пост по состоянию здоровья.

Алек Мак Рейнолдс через три месяца был переведен в Вашингтон и начал работать на важном посту в СНБ. Он развелся с женой и ещё через полгода вступил в брак с Рамоной Санчес, гражданкой Испании.

Роберт Квинн продолжает совмещять всё в той же североафриканской стране интересы своей газеты и ЦРУ. В беседах с пишущей братией он часто жалуется, что из-за ограничений, принятых в Управлении, не имеет права литературно обработать и издать известные ему факты и материалы.

По данным военной разведки США, заработная плата майора ВВС РФ к началу 1997 года составляла 250 долларов США.