Тайна «Прекрасной Марии»

I. ДЕ МОНТЕНЬ

Париж, 1840 г.

Столовая парижского дома маркиза Д’Авенала была залита ярким светом газовых ламп. Большие серебряные канделябры освещали стол, на котором еще оставался десерт, и оттеняли силуэты восьмерых молодых мужчин, собравшихся вокруг стола. Все они были холосты, как и сам маркиз, и пьяны, в стиле тех состоятельных молодых людей, которым, кроме пьянства, нечем было заняться. Сейчас они пристально наблюдали за движением двух жуков, бронзового и черно-золотистого, которые беспорядочно бегали по камчатной скатерти.

— Дьявол! Быстрее, тупое насекомое! — воскликнул молодой граф де Сент Джон, подталкивая серебряным десертным ножом бронзового жука.

— Подгонять не разрешается! — запротестовал его противник, свирепо глядя на остальных. Он ставил на другого жука.

Сент Джон подозрительно уставился на бронзового жука, который застрял, пропустив далеко вперед своего золотистого соперника.

— Тебе нужно было просить другого жука, Люсьен! — негодующе обратился он к своему приятелю, владельцу бронзового насекомого. — У этого нет одной лапки!

Люсьен де Монтень откинулся на спинку стула. Его блестящие черные глаза сузились, он сконцентрировал взгляд на двух зудящих жуках. Люсьен был абсолютно пьян, на бледном изящном лице двумя яркими красными пятнами горели скулы, пряди черных влажных волос падали ему на глаза. Его жабо и белый жилет были залиты вином. Люсьен равнодушно посмотрел на испорченный костюм и поднес к губам бокал. Он не отвечал на реплики спорящих, тогда как маркиз Д’Авенал и другие, поставившие на черно-золотистого жука, громко протестовали против предложения графа. Жаловаться после того, как пари уже заключено, некрасиво. Настоящий джентльмен проигрывает с достоинством.

Маркизу Д’Авеналу и его гостям уже не на что было заключать пари, когда они обнаружили с полдюжины жуков, разбуженных от зимней спячки необычным для этого времени года теплым вечером. Жуки выползли из щелей в ставнях окон на яркий свет в столовой и были с энтузиазмом встречены маркизом и его компанией. Люсьен де Монтень заключил пари на сумму чуть большую, чем оставалась у него от той, что присылал отец из Америки в качестве его содержания, но симпатичное, немного мрачноватое выражение лица Люсьена осталось неизменным даже тогда, когда бронзовый жук свалился в серебряный поднос для фруктов, попытался вылезти оттуда и перевернулся на спину.

— Успокойся, Сент Джон, — лениво произнес Люсьен, в то время как его приятель шипел сквозь зубы, проклиная предательское поведение своего жука. — Ты что-нибудь разобьешь или взорвешь.

— Это дело принципа, — упрямо сказал Сент Джон. — Ты же не будешь ставить на лошадь, у которой нет ноги.

Люсьен усмехнулся.

— В следующий раз мы учиним ветеринарный осмотр всех участников гонки.

— Интересно, не правда ли, как американцы всегда дают нам понять, что у них денег больше чем нужно, — заявил Рив, молодой англичанин с очень бледным лицом, скандальный пьяница. Он с ненавистью смотрел прямо на Люсьена. Рив проиграл, поставив на бронзового жука, и тот факт, что Люсьен игнорировал физический недостаток насекомого, выставлял Рива с его жалобами в дурном свете. Люсьен поднял бровь, как бы сожалея о человеке неполноценном в том или ином отношении.

— Я не американец, — вежливо объяснил он, — я креол. Из Нового Орлеана.

— Ты ведешь себя неприлично, Рив, — сказал граф де Сент Джон. — Думай, прежде чем говорить что-нибудь.

Он прекрасно знал, что, когда Люсьен де Монтень становился обманчиво и преувеличенно вежливым, это не предвещало ничего хорошего.

Рив терпеть не мог проигрывать деньги и терпеть не мог американцев.

— Из Нового Орлеана? — спросил Рив, намеренно коверкая слова. — На прошлой неделе я встретил одного парня из Нового Орлеана. Художника. И выглядел он, ну… словно гуталин.

— Вежливые люди говорят «цветной», — с готовностью откликнулся Люсьен. — Вежливым следует быть всегда, даже с людьми из «полусвета». Они ведь тоже частенько путешествуют и приезжают на Континент. И многие из них, видишь ли, джентльмены и дети джентльменов, в отличие от англичан.

— Де Монтень, вы ответите мне за эту клевету!

Рив оттолкнул Сент Джона и попытался схватить Люсьена за ухо. Люсьен вскочил и отшвырнул стул, глаза его грозно сверкнули. Граф успел схватить Рива за воротник.

— Не здесь и не сейчас, — запротестовал Сент Джон. — Ты же не собираешься вызывать де Монтеня на дуэль!

— Разумеется, собирается, — сказал Люсьен. — Англичане слишком тупы и упрямы чтобы отступаться. Сент Джон, вы будете моим секундантом. Рив, если у вас есть друзья, пришлите одного из них ко мне сегодня вечером, чуть позже. И так как выбор времени за мной, я полагаю, что мы встретимся… — он посмотрел на часы, — через шесть часов. Тогда уже будет светло.

— Как вам угодно, — фыркнул Рив и резко, на каблуках, повернулся к Люсьену спиной.

— Отвратительное поведение, — громко сказал Сент Джон в спину англичанину. Было видно, как тот напрягся. — Никак не могу понять, зачем ты вообще пригласил его на обед, Д’Авенал. Теперь Люсьен изрешетит его, а нам придется писать письма с объяснениями его родне.

Рив выхватил свой плащ и шляпу у лакея. Когда дверь за ним закрылась, Люсьен опорожнил бокал, отметил, что черно-золотистый жук пересек линию финиша, и поклонился маркизу Д’Авеналу.

— А почему, собственно, ты так спешишь пристрелить Рива, де Монтень? — спросил Д’Авенал, прикасаясь к вышитому шнуру звонка. В столовой вновь появился лакей в ливрее.

— Завтра я должен насладиться буколическими красотами сельской местности, — ответил Люсьен, — визит к друзьям моего отца. Старик по имени Скаррон, который потихоньку умирает и в связи с этим горит желанием оставить свою зануду-дочь на попечение моего отца. Я должен застрелить Рива завтра утром. К сожалению, мне придется сопровождать эту девушку в Новый Орлеан.

— Как же ты уедешь? Ведь на следующей неделе скачки! — воскликнул Сент Джон.

— Может быть, старик будет настолько любезен, что умрет после скачек, — сказал Люсьен, забирая свое пальто и высокую шляпу у лакея.

— К вашим услугам, Д’Авенал. Я вышлю вам банковский чек.

— До встречи с Ривом, надеюсь, — отпарировал Д’Авенал.

Люсьен усмехнулся и надел шляпу.

В воздухе висел мокрый туман и мелким моросящим дождиком концентрировался вокруг газовых ламп, освещавших подъезд дома маркиза. Люсьен набросил плащ и сел в старинную городскую карету дядюшки Тьерри. Копыта лошадей в упряжке гулко застучали по мостовой опустевшей улицы. Люсьен откинулся на спинку сидения и задумался. Дуэль с Ривом нисколько не беспокоила его, но вот месье Скаррон не мог выбрать более неудачного времени, чтобы помереть. Люсьен хотел уехать из Парижа на скачки и провести последние дни января в загородном поместье Сент Джона в компании друзей-холостяков, но недавно получил письмо от отца. Обычно почта из-за океана шла в Европу порядка двух месяцев, если ее отправляли с пакетботами, поэтому выходило, что старик Скаррон лежал при смерти уже довольно долго, но Люсьен навел справки о состоянии его здоровья и понял, что, видимо, на этот раз положение действительно серьезное. Бюллетень был подписан фамилией Д’Обер, это могла быть либо сестра-сиделка, или же компаньон. И в нем говорилось, что здоровье старика быстро и неотвратимо ухудшается с каждым днем.

Люсьен от досады заскрипел зубами. Он не хотел возвращаться в Новый Орлеан. Он никогда так не наслаждался жизнью и свободой, как сейчас в Париже, где из родственников был только слабоумный дядюшка Тьерри де Монтень, не появляющийся больше в свете. И до тех пор, пока Люсьен ведет себя дома вполне благопристойно, до его дядюшки вряд ли дойдут слухи, что вне домашнего очага его поведение совершенно другое. А пока об этом не знает дядюшка, не узнает и отец, что было более чем важно.

Люсьен стал думать о проигранном пари. Разумеется, он мог бы убедить дядю выплатить ему авансом часть денежного содержания за следующий срок. Или он мог бы уехать в Новый Орлеан и объявить, что банковский чек потерялся при пересылке, если Д’Авенал станет упорствовать. «В конце концов выход есть всегда», — приободрился Люсьен. Он всегда находил способ обратить неприятности в некую пользу для себя. Единственное, о чем он старался не думать, так это об отказе отцу в его просьбе привезти Адель Скаррон домой в Новый Орлеан и о признании ему же в том, что он проиграл в пари деньги, которых у него нет.

Карета мягко подкатила к подъезду городской усадьбы дядюшки Тьерри, и лакей открыл Люсьену дверцу. В холле горели свечи в канделябрах. Люсьен прошел в библиотеку, отделанную дубовыми панелями. Дядюшка Тьерри дремал в кресле у камина.

— Вам давно пора купить газовые лампы, дядя, — вместо приветствия сказал Люсьен.

Тьерри поднял голову и нацепил на нос пенсне.

— Я недавно чуть не сломал ногу, поднимаясь по лестнице, — продолжал племянник. — И вообще газовые лампы светлее, и вы будете лучше видеть.

— Нет уж. Я уверен, что в один прекрасный день они взорвутся, — ответил дядя Тьерри, позевывая.

Все достижения технического прогресса с начала века казались дяде очень подозрительными, он думал, что все это «в один прекрасный день взорвется». Дядя Тьерри по мнению Люсьена был единственным человеком в Париже, который до сих пор носил бриджи и не менял покрой воротничков со времен своей молодости.

— И я очень надеюсь, что ты не собираешься плыть в Новый Орлеан на одном из этих новых паровых судов — истинно, это порождение дьявола! И там не место женщине.

Он задремал было опять, но вновь вскинул голову и добавил:

— В один прекрасный день они все взорвутся.

Люсьен засмеялся в ответ.

— А мне говорили, на них так неудобно и, главное, тесно… Я пришлю Сойера, он поможет тебе подняться наверх и лечь в постель.

Если этого старика не увести в спальню сейчас, то он будет дремать в кресле полночи, и вообще вряд ли вылезет из него до полудня. Дорожная карета была заказана на одиннадцать часов, и у Люсьена оставалось совсем немного времени между дуэлью с Ривом и отъездом, на то, чтобы убедительно объяснить дядюшке, как это случилось, что он растратил сумму своего трехмесячного содержания за первые две недели.

Хотя эти объяснения вполне могут быть излишними, если принимать во внимание предстоящую встречу с Ривом.

Луизиана, 1840 г.

— Чудесный вечер. И так замечательно находиться в кругу семьи.

Поль де Монтень с удовольствием оглядел всю свою семью, жену и детей, собравшихся за столом на ужин. Был подан слоеный пирог с рыбой, сочная ветчина молочного поросенка и традиционный суп из морепродуктов. Обычный семейный ужин, когда в доме нет гостей.

— Это верно, семья всегда должна быть утешением для человека, — сказала тетя Дульсина, как обычно слегка пришептывая.

Поль виновато улыбнулся в ответ, он как-то всегда забывал о ней. Дульсина не была на самом деле его родной тетей, так, «седьмая вода на киселе». Она не могла сама зарабатывать себе на жизнь и поэтому была как бы «на содержании» у главы семьи. Проблема заключалась в том, что тетя Дульсина говорила либо еле слышным шепотом, либо приглушенно, взволнованно «чирикала», поэтому на нее не обращали внимания и быстро забывали о ее существовании, и это едва ли можно было назвать хорошими манерами. Поэтому Поль улыбнулся ей еще раз и сделал комплимент, отметив ее новый оригинальный чепец. Однако даже в этот момент мысли его были заняты детьми и Салли, женой. Для креола, уроженца «французской» провинции Луизианы семья была самым главным в жизни. Семья — это то, для чего мужчина работает, возделывает свою землю, истекает потом на плантациях. Дети Поля были уже третьим поколением фамилии де Монтеней Луизианы и вторым поколением, появившимся на свет в «Прекрасной Марии».

Восьмилетняя Эмилия, «малыш», мешала ложкой суп, стараясь выловить оттуда кусочки креветок. У Эмилии было круглое ангельское личико, обрамленное темно-каштановыми кудрями.

— А у нас опять котята, — объявила она, одновременно пережевывая креветки. На нее тут же негодующе посмотрела «Мама Рэйчел», гувернантка, высокая и полная женщина, которая стояла тут же, за стулом Эмилии.

— Мисс Эмилия, вы не должны разговаривать с полным ртом.

Сидеть за общим столом со взрослыми было особой привилегией, исключением из правил, разрешалось это только тогда, когда не было приглашенных, поэтому Эмилия тут же изобразила раскаяние.

— Великолепный суп, — сказала Салли. — Тестут, сообщи об этом Мио, пожалуйста.

— Слушаюсь, мадам, — ответил дворецкий, наливая вино в бокал Поля.

Мио знала и так, что суп великолепный, но ей было особенно приятно, когда Салли говорила об этом во всеуслышание, она очень гордилась похвалами хозяйки. Когда-то Мио звали по-другому, но Люсьен в двухлетнем возрасте окрестил ее этим именем из-за бесчисленного количества кошек, сопровождавших кухарку повсюду. Их всегда было восемь-девять как минимум, не считая котят.

— Которая окотилась на сей раз? — спросил Дэнис, старший брат Эмилии.

Дэнису исполнилось двадцать лет, ростом он был пониже отца, ладно скроен, с приятным, симпатичным лицом.

— Ангелика, — ответила Эмилия, — она окотилась в суповом котле.

— Фу, — Холлис, старшая из детей, наморщилась и опустила ложку, — мама, ну что такое, в самом деле…

— Ладно. Его потом вымыли, — ответила Эмилия.

— Так, достаточно, — твердо сказала Мама Рэйчел. — Разговоры о кошках и котятах не подходят для беседы за столом.

— Если уж твоя чувствительность была так травмирована, — серьезно заявил сестре Дэнис, — я прослежу за тем, чтобы Мио приобрела новый суповой котел.

Дэнис перехватил взгляд отца и усмехнулся. Семейные ужины всегда забавляли его, так как на самом деле Холлис была не более чувствительна чем, скажем, наковальня.

За столом отсутствовали только два члена семьи: Люсьен, который был в Париже, и Фелисия, которую в семнадцать лет отправили в пансион Урсулинок в Новом Орлеане. Там были прекрасные сестры-настоятельницы, и, как сказала Салли, «они попытаются сделать из нее истинную леди, если только это вообще возможно».

Поль ласково и слегка удивленно посмотрел на жену. Салли сохранила такую же стройную и подтянутую фигуру, какая была у нее в молодости, и на ее лице практически не было морщин. Салли было тридцать девять лет, но седина еще не коснулась ее золотистых волос. Однако Поль чувствовал, что за годы совместной жизни они постепенно как бы отдалялись друг от друга, и он знал, что Салли не была счастлива в браке. А пропасть между тем все росла и росла, и ни Поль, ни Салли не знали, как построить через нее мост друг к другу.

Сегодня вечером Поль с удовольствием наблюдал за Холлис, своей старшей дочерью. Холлис унаследовала от матери золотистые волосы, которые у нее были даже еще светлее, серо-зеленый цвет глаз и такие же точеные черты лица. Забавно, что Холлис всегда выглядела спокойной и довольной жизнью женщиной, хотя полгода назад она овдовела и совсем недавно перестала носить траур. В округе было достаточно старых сплетниц, которые постоянно намекали на то, что траур снимать было рановато, но Поль просто не мог видеть свою красавицу-дочь в этих вороньих нарядах, а решающую роль в этом вопросе сыграла Салли, заявив, что шесть месяцев траура вполне достаточно, если учитывать, что Холлис вышла замуж за беднягу Жюльена Торно за три месяца до его скоропостижной смерти от лихорадки.

Жюльен уже был болен к моменту их возвращения из свадебного путешествия. Холлис было всего девятнадцать, и она настояла на своем возвращении домой в «Прекрасную Марию», что было для нее гораздо лучше, чем жить с престарелой мадам Торно. Холлис, не стесняясь, сама говорила об этом, и Поль поддержал дочь. Холлис была одной из первых красавиц Нового Орлеана, и было бы просто неестественно, если бы она заживо замуровала себя во вдовстве.

Поль подумал про себя с удовольствием, как было бы хорошо, если бы вся семья была дома. Фелисия приедет из школы домой в июне. Сестры-настоятельницы наверняка согласятся с тем, что на каникулах ей лучше побыть дома с матерью.

Поль слегка кашлянул, чтобы привлечь внимание семьи. Потом он кивнул Салли и сказал:

— Дорогая, я должен сделать небольшое объявление.

Салли опустила вилку на стол и с удивлением посмотрела на мужа. Было бы очень приятно, если бы он сначала сделал это «объявление» для нее, а потом уже для всех.

— Знающие люди обратились ко мне с просьбой баллотироваться в Конгресс представителем от первого округа.

Тетя Дульсина удивленно крякнула.

— И я полагаю, — осторожно продолжила Салли, — что ты уже принял решение.

— Разумеется. Иначе я не стал бы об этом говорить.

Салли открыла было рот, чтобы что-то еще сказать, но передумала и сидела с таким видом, будто прикусила язык.

— Видишь ли, Дэнис, — продолжал объяснять Поль, обращаясь к единственному мужчине за столом, — открытие движения по новым северным дорогам повлекло за собой снижение потока пассажиров на речном транспорте в Новом Орлеане. Пока это не слишком серьезно, однако в определенных кругах опасаются, что это процентное соотношение будет меняться, и не в пользу речников. Новый Орлеан зависит от речного транспорта, и если пострадает штат, то будем страдать и мы, и другие землевладельцы. Мистер Превест, между прочим, был одним из тех, кто обращался ко мне. Я подозреваю, что демократы «подослали» его ко мне, зная о наших с ним дружеских отношениях. Ни наша «Прекрасная Мария», ни «Алуетт» Превеста не будут в выигрыше, если речной порт закроется. Новый Орлеан обязан продолжать развивать деловые контакты и бизнес.

— Хорошо, но я не понимаю, что ты можешь сделать для этого, — сказала Холлис.

— Давайте скажем так: пришло время для экономических реформ, — ответил Поль.

Дэнис усмехнулся.

— Ты, пожалуй, единственный честный человек, которого они могли найти. У Луизианы печальная репутация самого коррумпированного штата в стране. А это плохая реклама для судоходных компаний.

Холлис никогда не разбиралась в политике, поэтому глубокомысленно замолчала. Тестут убрал ее тарелку и поставил десерт — пралине со сливками.

— Я полагаю, — изрекла она, — за обедом не о чем больше говорить, кроме как о политике. Это как на любой вечеринке: не важно, что это за праздник и где он происходит, но все мужчины в один прекрасный момент соберутся в библиотеке и будут курить там сигары.

— Без сомнения, ты права, — язвительно заметила Салли. — Я считаю, потребуется огромное количество сигар, чтобы сделать правительство штата способным на реформы.

— Все-таки мне нужно баллотироваться, — сказал Поль. — Республиканцы выдвинули Жильбера Беккереля.

Салли вдруг уронила вилку, и она громко звякнула о пустую тарелку. Мама Рэйчел подозрительно посмотрела на Салли.

— Беккерель — банкир, — продолжал Поль, — и у него есть деньги, а человеку с деньгами нужно противостоять. И я не желаю уступать Беккерелю. Он ненадежен, да и интересы штата его не особенно волнуют. Если мы хотим, чтобы что-то изменилось, мы не должны пускать Беккереля нашим представителем в Вашингтон.

— Вашингтон? — заскучавшая было Эмилия встрепенулась. Она слушала разговоры взрослых в пол-уха, но уловила важность и значительность последнего предложения.

— Уехать из «Прекрасной Марии»?

Эмилия своим детским умишком не могла понять, как это вообще можно захотеть уехать из родового поместья. Для нее это было началом и концом света одновременно.

— И уехать в Вашингтон без меня? — запричитала она.

Для малышки «Прекрасная Мария» и папа были понятиями неразделимыми и составляли смысл ее мира и жизни.

— Но я ведь уеду не на весь год. Конгресс заседает с декабря по март.

— А что он делает в остальное время?

Эмилия вообще-то не была уверена в том, что знает, что такое Конгресс и почему он где-то заседает.

— В остальное время он врет своим избирателям, — фыркнул Дэнис. — Хотя к папе это, конечно, не относится.

— Разумеется, нет, — сказал Поль. — Поэтому мы и против Жильбера Беккереля. Салли, да что с тобой?

Салли гневно смотрела на мужа.

— Я просто весьма удивлена.

Поль не стал задумываться над тем, удовлетворяет его этот ответ или нет, и повернулся к Эмилии.

— Очень скоро ты вырастешь и станешь ходить в школу в Новом Орлеане, как твои старшие сестры.

Эмилия смотрела на отца с неподдельным ужасом.

— Я должна это делать?

— Ты должна научиться вести себя как леди, — сказала Холлис.

— Да? А ты ведь тоже ходила в школу, но я не думаю, что ты ведешь себя как леди. Я видела, как ты целовалась с…

— Эмилия! — воскликнули в один голос Холлис, Салли и Мама Рэйчел.

— Можно мне будет взять с собой Мимси? — тут же невинно спросила Эмилия, меняя тему разговора.

Мимси была внучкой Мамы Рэйчел, и ее готовили быть в будущем личной горничной Эмилии.

— Да, разумеется, — ответил Поль. — И очень скоро в «Прекрасной Марии» появится еще одна подруга для тебя и твоих сестер. Я получил письмо из Франции от моего старинного приятеля Жюля Скаррона. Я его не видел с дней нашей юности, но он мой очень хороший и близкий друг. Жаль, но сейчас ему совсем плохо, он при смерти и попросил меня присмотреть за его дочерью Аделью.

Эмилия и тетя Дульсина явно заинтересовались.

— Разумеется, я написал ему, что в этом случае она должна приехать сюда. Люсьен будет сопровождать ее.

— Конечно, — отозвалась Салли.

Она прекрасно знала об Адели. Поль был уверен, что это целиком и полностью забота Салли. А что касается управления поместьем или борьбы с Жильбером Беккерелем — о, это чисто мужское дело! Поль даже не счел необходимым предупредить ее заранее о своем решении, он обошелся с ней как с пятилетней девчонкой. И скандал послужил бы ему хорошим уроком.

Поль, от которого не укрылось возмущенное настроение супруги, демонстративно равнодушно захрустел пралине и спросил Салли, чем она занималась сегодня.

— Я рисовала, — резко ответила та.

Занятия живописью были для Салли чем-то вроде «отдушины», попыткой избежать каждодневных многочисленных стрессов.

— Небольшой эскиз. Посев сахарного тростника, — добавила она несколько вызывающим тоном.

Поль раздраженно посмотрел не нее. Он считал, что посев сахарного тростника — предмет не достойный того, чтобы его изображали на холсте, да еще если картину рисует леди. Поль неоднократно говорил об этом Салли и хотел повторить то же самое и сейчас, но передумал. Все-таки обед — это время для единения семьи, а сделать жене замечание он всегда успеет.

Салли вновь принялась за десерт, но уже без всякого аппетита. У нее словно ком застрял в горле. Она думала о том, что чем дольше они были женаты с Полем, тем меньше Салли понимала, что, собственно, Поль в ней нашел. Он — человек педантичный, она — совсем наоборот. Когда Поль стал ухаживать за ней, то говорил, что его покорила живость и непринужденность поведения Салли. С годами он стал воспринимать это как ребячество. «Боже мой, что мы тогда наделали! — думала Салли. — Не ведали, что творили!»

Отец Салли был крупным землевладельцем, жили они в Чарлстоне, Южная Каролина. И тогда Салли казалось, что Новый Орлеан — это где-то на краю света. В шестнадцать лет она вышла замуж за Поля, который привлек ее внимание симпатичной внешностью, серьезностью и хорошими манерами, что очень выгодно отличало его от молодых людей Чарлстона, которых она знала, — и, конечно, тем, что он искренне любил ее.

Однако в Новом Орлеане, креольском штате, Салли почувствовала себя одиноко. Не то, чтобы там были другие «американцы», но креолы, как гордо называли они себя, очень любили выдавать своих дочерей за богатых. А Поль де Монтень был сам креол, и с деньгами, поэтому гранд-дамы Нового Орлеана не могли понять, зачем ему потребовалось вводить в дом «американскую» девушку, а не одну из достойнейших дочерей Нового Орлеана. Прошло немного времени с момента их женитьбы, и несколько разочарованных тетушек нашептали Салли, что у ее мужа имеется любовница — мулатка, одна из «цветных» Нового Орлеана. Это было вполне приемлемо в тех краях, и креольские супруги просто притворялись, что не замечают, амурных делишек своих мужей на стороне, ведь они просто-напросто не могли ничего с этим поделать. Однако Салли, рожденная в Каролине, была тогда глубоко оскорблена, уязвлена.

«Господи, как давно все это было!» — подумала Салли, удивляясь, что воспоминания эти все еще ранят ее. Ведь любовница Поля умерла много лет назад…

Если бы Поль поехал в Вашингтон, Салли с радостью последовала бы за ним. Ведь там она наконец-то встретилась бы с людьми, похожими на нее, с людьми своего круга. Но Жильбер Беккерель! Надо же — из всех оппозиционеров выбрать именно его!

Салли едва не потеряла сознание от этой мысли. Она закрыла глаза и представила себе его красивое, цветущее лицо и улыбку. Улыбку, которая постоянно играла на его лице и выражала готовность ко всему. Улыбку донжуана.

«Мне следовало бы догадаться», — подумала Салли. Она слишком долго чувствовала себя одинокой и брошенной, слишком долго жаждала любви, и Жильбер Беккерель оказался рядом в те годы как нельзя кстати. Они были любовниками вот уже двадцать лет, и Салли жила с жуткой уверенностью, что Дэнис — сын Беккереля. В семье никто не знал о ее романе, даже не подозревал, за исключением Мамы Рэйчел, которая никогда не предавала и не предаст Салли, несмотря на то, что она, мягко говоря, не одобряла поведения Салли и прямо ей об этом говорила.

А теперь Жильбер и Поль собирались бороться друг против друга. Салли подумала, что в данной ситуации лучше всего сказаться больной, сослаться на мигрень и удалиться. А потом лечь в постель и лежать… «Ах, какая неприятность!» — Салли чуть не расхохоталась в истерике. «Ах, какая неприятность!» Но если Жильбер думает, что она будет помогать ему в этой избирательной кампании, то он глубоко ошибается. В Вашингтон поедет кто-то один из них, и Салли надеялась, что это будет она…

Холлис заметила, как ее мать несколько раз изменилась в лице, но ее это не особенно заинтересовало. Она задумчиво смотрела на вазу с лилиями, украшавшую стол, и размышляла над возможностью поездки в Вашингтон.

Запреты и ограничения, наложенные в их штате на незамужних девушек, доводили ее до бешенства. Всегда находиться в сопровождении кого-либо — отца, братьев или Мамы Рэйчел, — вот уж «телохранитель», курам на смех! Холлис вышла замуж за Жюльена Торно лишь потому, что думала, что больше не вынесет всего этого. И когда Жюльен сделал ей такую «любезность», что умер от лихорадки, Холлис обнаружила, что быть вдовой в некотором роде даже лучше, чем быть замужем. Первые месяцы, разумеется, были тяжелыми, когда все вокруг ждали, что Холлис будет целыми днями сидеть взаперти и рыдать, и удивлялись, почему это у нее сохранился такой хороший и свежий цвет лица. Но сейчас все пошло на лад.

Еще лучше было то, что никто не требовал от нее целомудрия. Принимая во внимание все проблемы и неудобства, которыми Бог наградил женщин, истинным благословением, по мнению Холлис, было то, что девственность теряется раз и навсегда. Она не собиралась оставаться всю жизнь вдовой, но намеревалась немного поразвлечься до очередного замужества.

Холлис поняла, что иметь дело с мужчинами довольно забавно. И гораздо легче обводить их вокруг пальца, чем просто флиртовать или сразу ложиться в постель. Спать с мужчинами тоже было забавно, и Холлис не собиралась связывать себя узами второго брака до тех пор, пока не найдет мужчину, который был бы в постели лучше, чем покойный Жюльен. Кого-нибудь вроде мистера Превеста, например. Ему было сорок пять лет, и супруга его была безнадежно больна. Поэтому Превест научился интересным штучкам у мулаточек с Рампарт Стрит. И если их семья переберется в Вашингтон, думала Холлис, то Превеста, конечно, придется оставить. Но, впрочем, в Вашингтоне наверняка полно волевых, мужественных молодых людей, которые добиваются своего. Холлис улыбнулась. В Вашингтоне будет забавно.

Поль и Дэнис, занятые разговором о выборах и о цене на сахар, которую может предложить в этом году Андре Перо, посредник Поля, не заметили задумчивого молчания, воцарившегося среди женщин. Эмилия все это время была занята тем, что прятала кусочки своего десерта в карман передника, чтобы потом отнести их Мимси.

Все встали из-за стола, и Поль взял Салли за руку, удерживая ее до тех пор, пока все не покинули столовую.

— Дорогая, я уже говорил тебе: мне не нравится, что ты рисуешь черных. Тем более работников на плантации. Тебе вообще не следует появляться там!

— Но я ведь появляюсь там, когда кто-нибудь из них болеет. И я что-то не замечала, что это тебе не нравится.

— Это совсем другое дело!

— Нет, то же! Если я их лечу, то могу и рисовать их!

— Салли, пойми же, ты должна понять, что это не те заботы, которыми леди следует обременять себя. Некоторые из негров на плантации просто дикие. Это не те негры, что живут у нас в доме. Там, на плантации, нельзя так запросто расхаживать среди них.

Салли резко выпрямилась. Голубые глаза заметали молнии, золотистые волосы непослушными прядями выбились из-под кружевного чепца и упали на плечи и спину. В гневе Салли становилась еще красивее.

— Мистер де Монтень! В течение двадцати трех лет я являюсь хозяйкой этого дома. Если мне неизвестно, кому в этом доме можно доверять, а кому нет, и если я, по-вашему, недостаточно благоразумна, чтобы постоять за себя, то мне удивительно, что вы позволяете мне выходить из дома без сопровождающих. Я не ребенок!

Салли развернулась на каблуках и пулей вылетела из столовой, задержавшись лишь на секунду в дверях и добавила:

— Если бы ты был настоящим мужчиной, тебе бы очень нравились мои картины!

Поль с минуту стоял неподвижно, глядя на дверь. Какое, черт возьми, отношение ко всему их разговору имеют картины? Очевидно, этот взрыв темперамента показывает лишь то, что женщины, в большинстве своем, нелогичны и несправедливы.

Тетя Дульсина, которая покинула столовую вместе с детьми, сунулась было обратно в поисках служебника для вечерней молитвы. Но, увидев Поля и посмотрев на его лицо, испуганно упорхнула, рассыпав по полу открытки религиозного содержания. Поль удалился в библиотеку. Продолжать разговор с Салли было бессмысленно до тех пор, пока она не успокоится.

«Мистер де Монтень». Так Салли называла его только в ярости.

Гудок парохода прорезал вечерний воздух. Тут же дом огласился криками: «Пароход идет!» — и Поль услышал топот множества ног. Домочадцы встречали пароход. Эмилия пронеслась сломя голову через библиотеку в холл. Она никогда не пропускала прибытие парохода. Из сада послышался смех, голоса. Пароход швартовался рядом с «Прекрасной Марией».

На мгновение Полю захотелось присоединиться к своему семейству на пристани, но потом он вспомнил о Салли и передумал. Затем он толкнул дверь в свой кабинет и наткнулся на маленькую девочку-негритянку, которая сидела, скрестив ноги, возле книжных полок с огромным раскрытым томом на коленях.

— Мимси! Что ты здесь делаешь?

Мимси с трудом выползла из-под книги, попыталась сделать Полю реверанс и одновременно затолкать книгу обратно на полку. Потом она наклонила голову и сказала раскаивающимся тоном:

— Я читала.

Поль вздохнул. Мимси учили вместе с Эмилией, в надежде на то, что занятия в компании будут полезнее для их дочери. К сожалению, результат оказался иным. Теперь Мимси рисковала и была готова принять любое наказание от Мамы Рэйчел за привилегию провести хоть пять минут за книгами в библиотеке. Поль знал, что ему следовало бы сообщить Рэйчел об очередном нарушении порядка, но он не мог заставить себя сделать этого. Такая любовь к чтению была у Мимси в крови, как и у всякого книголюба.

Поль придал лицу суровое выражение, настолько, насколько смог.

— Тебе разрешается читать, Мимси, но тебе не позволяется брать мои книги без разрешения. Пообещай мне, что больше это не повторится.

— Да, сэр! — Мимси кивнула головой, тряхнув многочисленными косичками.

— Ну, хорошо. Мисс Эмилия пошла на пристань, ты сможешь найти ее там.

— Я принесу ей шаль, — ответила Мимси. — Бабушка будет сердиться на меня, что я отпустила мисс Эмилию без шали.

И Мимси стремглав выбежала из комнаты, на ходу сделав еще один реверанс.

Поль взял книгу, которую Мимси пыталась поставить на полку, взглянул на название и удивленно приподнял брови. «Жизнь Томаса Джефферсона». Боже мой!

Снаружи, из сада, донеслись возгласы, возвещавшие о том, что пароход пришвартовался. Поль услышал, как Салли беседует с капитаном. Он уселся за письменный стол, вздохнул и подумал о том, как было бы хорошо, если бы он понимал свою жену. Затем надел очки и придвинул к себе календарь. Люсьен с бедняжкой Адель Скаррон скоро будет дома. И его семья сделает все возможное для устройства девушки. Судя по здравым, рассудительным письмам Люсьена домой и отчетам дядюшки Тьерри, Франция пошла на пользу его сыну. Люсьен истратил порядочную сумму денег, но это было необходимо, чтобы не ударить в грязь лицом перед тамошним обществом. Единственное, чего желал бы Поль, это обуздать некоторую дикость сына и его страсть к женщинам легкого поведения. Поль поощрял бы ухаживания сына за какой-нибудь образованной девушкой-мулаткой, которую с детства воспитывали для роли любовницы джентльмена. Но похождения сына…

«К сожалению, теперь все по-другому», — подумал Поль, неожиданно ощущая прилив страсти. Когда-то у него самого была любовница — очень светлая мулатка, Жюстина, которую он поселил в одном из маленьких домиков на Рампарт Стрит задолго до того, как влюбился в Салли. Было бы жестоко просто прогнать Жюстину, и, к сожалению, нашлись старые сплетницы, которые проинформировали Салли о связи Поля с Жюстиной, хотя связь эта нисколько не ослабляла его любви к Салли. Поэтому Поль тщательно и аккуратно разделил свое сердце как бы на две половинки. В одной он хранил любовь к жене и семье, а в другой — привязанность к любовнице. Когда Жюстина родила ему девочку, Поль подарил ей серебряный чайный сервиз. Так решались проблемы в те времена, и это было бы подходящим вариантом для Люсьена сейчас.

Поль подумал, что Люсьен наверняка очень изменился. Он должен стать более ответственным, более уравновешенным, так что Салли может не волноваться за сына. Она наверняка знает о дуэлях Люсьена. «В мои времена, — подумал Поль, — дрались лишь до «первой крови». А теперь юные болваны убивают друг друга. Люсьен, со своей гипертрофированной юношеской самоуверенностью, наверняка считает, что никогда не умрет. Однако Поль и Салли опасались, что его могут убить раньше, чем он успеет стать более благоразумным.

Дверь кабинета неожиданно распахнулась, и вошла Салли. Она казалась спокойной. Гроза, очевидно, миновала.

— У тебя, по-моему, улучшилось настроение, — высказал предположение Поль.

— Ну, ты же знаешь, что я не способна злиться долго. Тем более сейчас. Я получила письмо от Баррета Форбса. Капитан «Султаны» был настолько любезен, что передал его мне. Баррет приезжает в марте по делам и пробудет здесь по меньшей мере месяц!

Баррет Форбс был другом Салли с самого детства. И он, разумеется, привезет ей все новости из дома, важные и незначительные, все сплетни и толки. Салли чуть ли не танцевала от удовольствия.

— Ну, тогда уж действительно все будут в сборе, — ответил Поль.

Ему нравился Баррет Форбс.

— Можешь устраивать столько вечеринок, сколько захочешь, но не пытайся опять женить беднягу, — предупредил он жену.

— Ах, я уже поставила на этом крест, — радостно сообщила Салли, — если только ему не приглянется Адель Скаррон. Мы просто обязаны найти ей мужа. Вот что мне действительно нужно — так это обновить гардероб к приезду Баррета.

Салли прямо-таки подпрыгивала от радости.

— И еще нужен гардероб для Фелисии, и еще нужно купить какой-нибудь ткани черного цвета для мисс Скаррон. У нее ведь нет матери, поэтому могу себе представить, во что одета бедная девочка.

И Салли упорхнула. Поль мысленно благословил приезд Баррета Форбса и юной дочери покойного Жюля Скаррона.

— И поскольку джентльмены не принимают извинений друг у друга, пожалуйста, сделайте десять шагов, остановитесь и повернитесь.

Граф Сент Джон даже не стал спрашивать у Люсьена о возможности примирения, он слишком хорошо знал его.

— Когда мой коллега, — и Сент Джон кивнул секунданту Рива, — поднимет руку, я брошу платок. Вы можете стрелять, когда он коснется земли.

Дуэлянты дали понять, что они все усвоили и готовы к поединку. Неподалеку стоял доктор, держа наготове большой черный саквояж.

— Восемь… девять… десять!

Люсьен посмотрел на противника, и в его глазах заплясали дьявольские огоньки. Рив, который к этому моменту успел протрезветь, почувствовал, как руки его вдруг вспотели от страха. Платок Сент Джона взмыл вверх и затем стал медленно, плавно опускаться на траву.

Два выстрела грянули одновременно. Рив упал. Люсьен опустил пистолет и махнул рукой груму, державшему его лошадь. Доктор и оба секунданта склонились над Ривом. Люсьен поставил ногу в стремя.

— Черт вас возьми, Люсьен, вы что, не хотите знать, жив он или мертв?

— Нет, не хочу.

И он вскочил в седло.

— Спокойно, спокойно, — говорил Сент Джон Риву, пока доктор перевязывал ему плечо. Лицо англичанина было серым и мокрым от пота.

— Ваше счастье, — добавил Сент Джон, — что де Монтень еще как следует не протрезвел.

II. СПЯЩАЯ ВОДА

Речь священника, казалось, не кончится никогда, заунывная монотонная молитва в дождливый день. Тереза Д’Обер нервно щелкала пальцами, спрятав их в муфту. До похорон старика отпевали в церкви по меньшей мере час, и Терезе казалось бесполезным и ненужным повторять те же самые молитвы здесь, на кладбище. Она нащупала краешек письма во внутреннем кармане муфты. С момента получения этого письма Тереза мучилась непонятным страхом, что оно в любой момент может исчезнуть. Чья-то рука коснулась ее плеча, и она как бы пришла в себя, обнаружив, что голос священника стих и что он стоит рядом с ней и трогает ее за плечо. Тереза усердно перекрестилась.

— Простите, отец Розьер, я не слушала. Я думала о бедняжке Адели.

— Все равно, дитя мое. Мы должны дать утешение живущим. Последние несколько недель не были самыми легкими для тебя. Как мадемуазель Скаррон? Ей не лучше?

— Думаю, что нет.

Тереза чихнула. «Вероятно, — подумала она, — я все-таки простудилась из-за этого дождя».

— Скарлатина — наказание Божие. Будем надеяться. Твоя юная кузина выздоровеет, быть может.

— Я буду молиться, — набожно сказала Тереза.

— Это просто счастье, что ты можешь за ней ухаживать постоянно.

— Да. Я должна идти. Тереза чувствовала, что у нее промокли ноги.

— Да благословит тебя Господь, — сказал ей вслед священник.

«Господь уже благословил меня и Адель, когда она заболела скарлатиной», — подумала про себя Тереза, торопливо шагая по грязной тропинке кладбища. Ее пальцы опять нащупали письмо. Это была ее награда за все годы, что она прожила в доме Жюля Скаррона «на птичьих правах», за более чем скромные платья, за подачки от Адели, за пренебрежение прислуги, за то, что вечно сидела на вечеринках одна, не замечаемая никем, со старыми девами или скучными супругами высокопоставленных лиц. А ведь ей было всего лишь двадцать шесть. Здесь, в этом письме, был ее пропуск в Америку, и если Тереза будет умной и осторожной, решила она про себя, то никогда и ни в чем не будет более нуждаться.

Дождь немного стих, когда она добралась до дома. Быстро скинув насквозь мокрые шарфик и плащ, Тереза заспешила наверх, в спальню. Там она заперла письмо в ящике своего стола. Нельзя же было все время ходить с ним по дому! Но Тереза боялась выпустить письмо из поля зрения хотя бы даже на час. Оно было адресовано Жюлю Скаррону от его богатого приятеля, живущего в Америке, и в письме Адель Скаррон приглашалась поселиться за океаном, в Новом Свете. Но Жюль Скаррон уже умер. И теперь умирает Адель.

Тереза спрятала ключ от ящика за корсаж и быстро сбежала вниз по лестнице. В спальне на первом этаже она сказала сиделке, присматривавшей за Аделью:

— Иди отдохни. А я посижу с ней.

Сиделка взяла поднос с чашкой бульона, к которому Адель так и не прикоснулась, и ушла.

— Папа! — позвала шепотом Адель. Лицо ее горело. Голова беспомощно моталась по подушке. Тереза потрогала лоб Адели.

— Отошел на Небеса, Господь с ним.

— Я должна была быть там вместо него.

— Вы еще очень слабы. Вам нужно отдыхать. Хотите попить что-нибудь?

— Да, пожалуйста.

Тереза аккуратно приподняла Адель, взбила подушки, потом посадила ее и поднесла к ее губам бокал. В дверь тихонько постучали. Вошла сиделка.

— Посетитель. Спрашивает мадемуазель Скаррон. Она протянула Терезе визитную карточку.

— Что ты ему сказала?

— Ничего, — сухо ответила сиделка. — Не мое это дело — обсуждать с посторонними здоровье мадемуазель Скаррон.

Тереза с облегчением вздохнула. Потом убрала карточку в карман.

— Я сама его встречу. Посиди здесь.

Сиделка устроилась на стуле. Она уже достаточно пережила за последний месяц, чтобы понять, что ничего больше не остается делать, кроме как молиться за бедную чистую душу, готовую переселиться в мир иной.

Тереза поспешно взбежала по лестнице наверх в свою комнату, с быстротой молнии скинула с себя одежду и натянула одно из лучших черных платьев Адели. Потом подошла к зеркалу и пригладила волосы, а затем осторожно спустилась вниз. Дом был пуст — слуг отпустили пораньше в этот день, однако некоторые из них могли вернуться домой рано. Но пока еще никого не было. Тереза немного постояла перед дверьми в гостиную, переводя дух, затем сделала шаг вперед.

— Месье де Монтень. Люсьен слегка поклонился.

— Я к вашим услугам. Адель Скаррон. Как мило с вашей стороны навестить нас.

Люсьен посмотрел на ее черное облачение и спросил:

— Ваш отец?

— Мы похоронили его сегодня утром, — прошептала Тереза. — Скарлатина.

— Дорогая мадемуазель Скаррон, — ответил Люсьен, придвигая к ней стул, — я…

— У меня была скарлатина в детстве, — перебила его Тереза, — легкая форма. Но бедный папа… И вам следует возвращаться прямо в Париж, когда вы покинете этот дом, месье де Монтень. Не оставайтесь на обед в этой деревне.

Она смущенно улыбнулась и добавила:

— Боюсь, что я даже не смогу предложить вам поесть. Лучше вам ехать голодным, чем заразиться здесь. Моя бедная кузина тоже больна, она наверху.

Тереза опустила глаза, чувствуя, что Люсьен изучает ее.

«Достаточно симпатичная девушка», — подумал он.

Ее темные волосы были аккуратно убраны в узел на затылке, а карие, с золотистыми точками, глаза говорили о том, что она вовсе не была так наивна, как ожидал Люсьен от встречи с провинциальной дочкой деревенского педанта. Черты лица девушки были тонкими, изящными, и выглядела она чуть старше двадцати, но Люсьен подумал, что это, пожалуй, из-за траура, который был ей не слишком лицу.

— Ваш отец говорил с вами о письме, которое прислал ему мой отец?

Тереза кивнула.

— Он говорил мне, что я должна ехать в Америку.

— Очень хорошо. Значит, мне не придется объяснять вам все сначала, — с облегчением сказал Люсьен.

— Я очень благодарна вашему батюшке за его доброту, — ответила Тереза. — Видите ли, месье де Монтень, наследства, которое я получу, далеко не достаточно, чтобы жить в нормальных условиях. К тому же я осталась совсем одна. — Тут голос ее задрожал.

— Ну, теперь-то, мадемуазель Скаррон, вам не стоит плакать. Ваш отец, упокой его душу Господи, увидит, что о вас позаботятся. И, если вы будете жить в «Прекрасной Марии», то ни в коем случае не будете одинокой. Можете быть уверенной в этом.

Дьявол, девчонка определенно собиралась разрыдаться. Люсьен беспомощно оглянулся, пытаясь найти что-нибудь более подходящее, чем кусочек черного кружева, который Тереза сжимала в руках, и неохотно отдал ей свой носовой платок.

— Я еще не успел заказать вам билет, но мы отплывем сразу же, как только вы закончите сборы.

Тереза промокнула глаза платочком.

— Вы очень добры. И ваш папенька не мог лучше утешить меня.

Вдруг она опустила платок и посмотрела на Люсьена суровым взглядом.

— Но я не могу оставить Терезу.

— Кто это?

— Моя кузина, я уже говорила вам о ней, месье де Монтень. Она умирает.

— Я думал, у вас нет других родственников.

Откуда, черт побери, взялась эта кузина? Люсьен начал раздражаться.

— Тереза Д’Обер. Очень дальняя родственница с материнской стороны. Моя компаньонка. Она заразилась скарлатиной, ухаживая за отцом. Я не могу бросить ее.

— Очень похвально.

Тереза вдруг сама почувствовала, как это благородно с ее стороны. Ведь бедняжка Адель в своем завещании даже не вспомнила о Терезе. Все свои деньги она оставила церкви, на нужды сиротских приютов. «Они нуждаются в этом, Тереза, — сказала она ей тогда, — а ты всегда сможешь худо-бедно устроить свою жизнь».

— Это не продлится долго, — сказала Тереза Люсьену, — возвращайтесь в Париж, месье де Монтень, а я смогу присоединиться к вам, вероятно, через неделю.

Когда Люсьен ушел, Тереза от радости захлопала в ладоши и уселась перед камином. Она подумала, что в конце концов все это не так уж сложно, и самый трудный момент позади — вряд ли Люсьен де Монтень еще раз приедет сюда. Ведь в деревне эпидемия скарлатины.

— И да простит тебе Боже наш всемогущий и милосердный грехи, тобой совершенные.

— Аминь, — еле слышно прошептала Адель.

Тереза, сиделка и все домашние перебирали четки, пока святой отец исповедовал и причащал Адель. Терезе вдруг стало холодно. Мурашки побежали по ее телу, когда она подумала, что это ведь как бы ее смерть, ее самой. Завтра она похоронит Терезу, хороня тело Адели Скаррон.

— Я есть воскрешение и жизнь, и всякий, кто истинно поверит в меня, не умрет, но будет жить вечно…

Все еще шел дождь. Возле могилы Жюля Скаррона была вырыта еще одна, и свежая земля, намокая, становилась черной. Цветы на могиле Скаррона уже начали блекнуть от сырости.

— Упокой, Господи, ее душу…

Гроб опустили в могилу. По его крышке застучали мягкие комья мокрой земли. Тереза в который раз ощупывала пальцами письмо. Ее письмо. Она постояла немного возле могилы. К Терезе повернулся адвокат и душеприказчик Адели и взглянул на нее с сочувствием и симпатией.

— Вам не следует так сильно горевать.

— О, уверяю вас, я не стану этого делать.

Адвокат вздохнул.

— И вам не стоит сердиться. Она поступила так, как велела ей совесть.

Тереза спокойно посмотрела на него.

— Она сказала, что я всегда смогу найти место в жизни. И я надеюсь, что уже нашла его. Всего доброго.

И она направилась к дому вниз по холму в сопровождении слуг Скарронов.

— И куда вы теперь поедете? — спросила Терезу экономка, даже не потрудившись прибавить «мадемуазель».

— Меня ждут. Я нашла место, — кратко ответила Тереза.

Экономка фыркнула.

— Прошу меня извинить, — заявила Тереза, которой не терпелось отвязаться от экономки, — но я должна собирать вещи. Завтра придет адвокат и даст распоряжения по имуществу.

Когда собрав свой скарб, слуги разошлись, Тереза прошла наверх. В комнате Адели она взломала замок верхнего ящичка бюро. Там лежало несколько монет, и Тереза забрала их себе. Коробка с драгоценностями была заперта, но у нее имелся ключ, который она спрятала от адвоката. Тереза некоторое время размышляла. Если она возьмет что-нибудь очень ценное, поднимется шум, и у нее могут возникнуть проблемы, но оставались еще разные мелочи и безделушки, не названные в завещании: маленькое кольцо с рубином, медальон с топазами, несколько дешевеньких золотых браслетов. Тереза собрала все это и сунула в карман. Из гостиной она прихватила маленькую вазочку и серебряную табакерку, позолоченную рамку для картины, где раньше был портрет Жюля Скаррона, позолоченный нож для разрезания бумаги. В секретере библиотеки тоже было немного денег, и Тереза забрала большую их часть, оставив лишь несколько франков. Все деньги забирать было нельзя, чтобы не вызвать подозрения адвоката.

Вернувшись в свою комнату, она засунула все это в свой чемодан, аккуратно упакованный преимущественно платьями Адели. Адвокат сам заставил ее взять их, так как знал, что сиротским приютам они ни к чему.

Тереза вытащила чемодан, коробки и другую ручную кладь в прихожую и в ожидании заказанного фаэтона стала надевать шляпку. Шляпку Адели. Завязав черные ленты бантом под подбородком, она внимательно посмотрела на себя в зеркало. Потом кокетливо улыбнулась, покивала головой. Вполне сойдет за двадцатилетнюю…

Послышался стук колес по каменному тротуару. Фаэтон прибыл. Тереза Д’Обер села в фаэтон, а в Париже из него вышла Адель Скаррон.

— Посев закончен, — довольно сказал Дэнис. — В этом году мы сделали его как раз вовремя.

Февральское солнце пробивалось сквозь низко стелющийся туман и золотило свежевспаханную землю. Сеятели, чернокожие рабы, следовавшие за плугом, работали быстро, бросая семена в борозды уверенными движениями. Это было самое легкое и приятное время года, после утомительной вырубки старого тростника и круглосуточной изнурительной помолки и выпаривания прошлогодних стеблей.

Дэнис наблюдал за посевом, поглаживая холку своей лошади.

— Если нам удастся задобрить Андре Перо, у нас будет отличный год.

По традиции управляющие-посредники из Нового Орлеана давали деньги своим клиентам-землевладельцам вперед, исходя из расчета процентного содержания предполагаемой прибыли от продажи тростника в следующем году.

Дэнис усмехнулся.

— Не забыть бы мне напомнить Люсьену, какой сорт виски любит Андре.

Поль засмеялся:

— У тебя определенно есть задатки бизнесмена.

— Мне хотелось бы поговорить с тобой, отец. Если ты хочешь выиграть кампанию, тебе придется потратить на это массу времени. А это значит, что нам нужно нанять нового надсмотрщика.

— Я полагаю, ты прав. Я уже думал об этом. Говоря откровенно, мне нравилось все делать самому.

Надсмотрщик, который работал на Поля много лет, умер несколько месяцев назад.

Поль задумчиво наблюдал за посевом. Земля в этих краях была очень плодородной. Единственную опасность для урожаев представляла река, которая в бурную погоду выходила из берегов и заливала поля.

— Ты прав, Дэнис, — повторил Поль. — Скажи Андре, пусть поищет кого-нибудь. Эй, Дэниел!

Одна из фигур, склоненных над бороздами, выпрямилась. Дэниел, увидев Поля, положил мешок с семенами на землю и подбежал к хозяину.

— Да, сэр, мистер Поль?

— Дэниел, я собираюсь поискать нового надсмотрщика. С сегодняшнего дня я не могу выезжать каждый день, но чтобы найти подходящего человека, потребуется некоторое время. Поэтому пока что я рассчитываю только на тебя. Присмотри, чтобы все было в порядке.

— Да, сэр, конечно.

Дэниел был высоким, широкоплечим, сильным мужчиной с самым спокойным характером среди всех работающих на плантации, и он очень хорошо знал свое место.

— Эти негры будут слушаться меня некоторое время, мистер Поль, но все же кое-кто будет создавать проблемы, если здесь не будет белого человека, надзирателя.

— Вот увидишь, Дэниел, все будет в порядке. Если потребуется, можешь кому-нибудь укоротить руки. Мистер Люсьен скоро возвращается домой, так что здесь останется один из мужчин нашей семьи, который будет отдавать приказания.

— Да, сэр. А как же мистер Дэнис?

Дэниел выглядел озабоченным. Поль покачал головой.

— Люсьену нужно будет помочь освоиться. А мистер Дэнис понадобится мне в Новом Орлеане. Ты справишься, Дэниел.

— Да, сэр, мистер Поль, спасибо, сэр, — ответил Дэниел и нахмурился.

Мистер Люсьен не будет целыми днями сидеть на лошади под палящим солнцем. Мистер Люсьен будет валяться где-нибудь в тени деревьев с бутылкой в руке, или будет гоняться за женщинами, которым следует работать в это время. Если, конечно, мистер Люсьен не слишком сильно изменился после поездки во Францию.

— Давай поедем в объезд, — предложил Дэнис отцу. Поль кивнул, соглашаясь. Не скоро у него появится возможность вот так свободно объезжать свои владения. Они повернули лошадей и направились к тропинке, которая вела через холмы к Бэй Руж. По берегам реки росли кустики хлопка, низкие ивовые деревья и высокие стройные кипарисы.

Многочисленные притоки Миссисипи — места обитания разной дивной живности — извивались причудливым узором через прилегающие болотистые земли, меняя направление и русло после каждого сезона паводков. Если долго-долго сидеть здесь неподвижно и наблюдать, то можно увидеть опоссумов, кроликов, оленей, енотов и даже водяную крысу — нутрию. Иногда на поверхности воды показывались аллигаторы. даже в это время года воздух звенел от множества насекомых. По воде скользили водомерки и речные пауки в поисках добычи, и то тут, то там появлялось облачко стрекоз.

Этот участок земли был как бы нейтральной полосой между рекой и сушей. Течение здесь было непредсказуемым. Вода могла целый день неторопливо течь на восток к Лэк Фидель, а вечером загадочным образом повернуть к океану, подталкиваемая мощными потоками дельты Миссисипи.

Деревья еще не выпустили листву, и ландшафт был голым и неприглядным, но Полю и Дэнису он очень нравился. Листва обычно скрывала общий вид местности, но в это время года она просматривалась до горизонта и открывалось как бы самое сердце земельного поместья. Склоны были покрыты серо-зеленым «испанским мхом», а посередине болота одиноко стояла белая цапля, и на темной поверхности воды дрожало ее отражение.

Неожиданно цапля резко опустила клюв в воду, а когда выпрямилась, в клюве ее билась маленькая голубая рыбка. Цапля быстро проглотила ее и вдруг взлетела, сразу взмыв высоко в небо, так как где-то поблизости раздался выстрел.

— Черт возьми! — Поль резко развернул лошадь, высматривая стрелка, но плотные заросли дикого винограда заслоняли его.

— Я не допущу браконьерства на своей земле! Пристрелить цаплю, чтобы какая-нибудь дамочка нацепила ее перья себе на шляпку! Кто это был, Дэнис, как ты думаешь?

— Вероятно, Раф Мишле, — ответил Дэнис, — но он слишком хитер, чтобы попадаться.

— Преступный клан, — раздраженно проворчал Поль.

Мишле были большой, но постоянно разваливающейся семьей, во главе которой стоял старый Викториен Мишле. У него была неряха-жена и четверо детей, ленивых и безалаберных, как и сам Викториен. Помимо этого, у него был целый выводок внуков, причем некоторые из них появились на свет явно в результате инцеста. Мишле жили в Бэй Руж столько же, сколько де Монтени жили в «Прекрасной Марии».

— Скажи, пожалуйста, Рафу Мишле, чтобы он впредь выбирал место для браконьерства подальше от моих владений, а то по ошибке могут пристрелить его, — заявил Поль.

— Если кто-нибудь пристрелит Рафа Мишле, то это вовсе не будет ошибкой, а пойдет лишь на пользу всем остальным. Но я передам ему, — ответил Дэнис.

Хотя он сомневался, что это было нужно делать. Наверняка Раф был где-нибудь поблизости, в густых зарослях дикого винограда, и все слышал.

Через полмили они свернули на другую тропинку, которая вела вверх по холму. Показались золотисто-желтые участки, на которых все еще росли стебли прошлогодней кукурузы. После посева сахарного тростника рабы придут сюда и будут сажать кукурузу, чтобы накормить себя и свой скот, сделать запасы на зиму.

Поль и Дэнис проехали вдоль кукурузных полей и свернули в дубовую аллею, которая вела к «Прекрасной Марии». Дорожка шла прямо к летней веранде. Перед фасадом дома располагался сад, разбитый дедом Поля, и за которым заботливо ухаживал его отец, а потом и сам Поль вместе с Салли. В теплицах росли манго, папайя, банановые и апельсиновые деревья. В саду были посажены азалии и розовые кусты. У Эмилии был свой любимый уголок в саду — в зарослях папоротника, где стоял маленький столик со стульчиками. Там Эмилия обычно играла в куклы.

Поль краем глаза заметил, что Эмилия и сейчас была там, судя по мелькающему белоснежному фартучку и штанишкам. Поль подумал, что она наверняка прячется там от Салли с ее уроками.

Дэнис вдруг тихонько запел:

— Ты ведь всегда любил «Прекрасную Марию», правда? — спросил Поль.

Дэнис резко оборвал песню.

— Мы все любим наш дом.

— Тебе трудно сознавать, что Люсьен унаследует его?

«Очень трудно. Он не любит дом так, как люблю его я», — подумал Дэнис, но сказать этого вслух не мог, поэтому ответил:

— Мне не повезло — я позже родился.

Отец прямо-таки читал его мысли.

— Плохо, когда поместье и землю разделяют на части, — сказал Поль, — но ты получишь свою часть. Ты и девочки. Всем хватит.

Но деньги — это не «Прекрасная Мария». На земле не было другого места, которое Дэнис так же любил.

— Вообще-то я это не имел в виду, если тебя это волнует, отец, — сказал он.

Однако Поль не был уверен в том, что Дэнис говорит правду. Дэнис в отличие от своего брата был из тех людей, что «пускают корни» в родном доме и остаются там на всю жизнь. Если его лишить «Прекрасной Марии», это все равно, что лишить растение корней.

Дэнис спрыгнул с лошади.

— Я рад, что Люсьен возвращается.

«Я рад, что это происходит сейчас, а не позже. Еще чуть-чуть, и я не смог бы с этим смириться», — подумал он, и отец понял все невысказанное вслух.

— Завтра я скажу Андре, чтобы он подготовил все бумаги для него.

Дэнис отдал поводья своей лошади маленькому негритенку и пошел по направлению к дому. Он опять запел, но в голосе его не слышалось больше радости, беззаботных ноток.

— Мадемуазель Скаррон, вам лучше?

— Да. Простите, что побеспокоила.

«Я не Тереза Д’Обер, я Адель Скаррон и имею право надоедать, если мне этого хочется. Она постаралась изменить свои привычки, перестать чувствовать себя постоянно униженной или отодвинутой на задний план.

Адель улыбнулась Люсьену.

— Бокал вина — и со мной будет все в порядке.

Она откинулась на подушки сиденья кареты, приняв позу, которая наиболее выгодно подчеркивала все достоинства ее фигуры. Она думала о Люсьене де Монтень. Он был красив, как-то даже дерзко и бесстыдно красив, но самое главное, у его отца было столько денег, что Адель даже не могла как следует представить себе такое богатство. Люсьен открыл бутылку вина и налил немного в бокал. Адель подвинулась, давая ему возможность поставить бокал на маленький столик, и одновременно поменяла позу так, чтобы Люсьен смог оценить форму ее бюста и тонкость талии.

Адель похлопала по сиденью рядом с собой:

— Садитесь сюда, месье де Монтень. В этом нет ничего такого, не правда ли? В конце концов мы с вами будем теперь вроде родственников. Так ведь?

— Конечно.

Люсьен налил себе вина.

— На пароходе многие вещи еще более позволительны.

Мисс Скаррон определенно заигрывала с ним, а Люсьену очень хотелось развеять скуку. Другими пассажирами в фаэтоне были епископ и две старые девы, страдающие желудком и беспрерывно жующие мятные лепешки. На этом фоне стройная фигура миссис Скаррон и ее призывная улыбка выглядели очень соблазнительно.

— А чем вы займетесь, когда вернетесь домой, месье де Монтень?

— Думаю, что буду брошен на растерзание диким зверям, — ответил Люсьен, — в обличье посредника моего отца и в окружении нескольких скучных бухгалтерских книг.

— Но человеку, который станет крупным землевладельцем, просто необходимо знать эти вещи, — ответила Адель, дразняще улыбаясь ему, — нужно только придумать себе отдых от этой скуки, развлечение.

Люсьен хмыкнул.

— Мой папочка не одобряет моих развлечений.

— Тогда вам нужно найти такое развлечение, к которому папочка не смог бы придраться.

— Если вы имеете в виду женщин, мадемуазель Скаррон, то единственное, к чему он не станет придираться, так это обручальное кольцо, а какое же это развлечение? Еще большая скука.

— Ай-яй-яй, месье де Монтень, — засмеялась Адель и опустила ресницы.

Люсьен поцеловал ей руку.

— Но я убежден, что никогда бы не заскучал с такой очаровательной… родственницей, как вы.

Она мягко отняла руку.

— Я уверена, что мне будет очень хорошо и покойно жить в вашей семье, месье де Монтень, если все члены ее такие же доброжелательные, как вы, — сказала Адель, намеренно делая вид, что не понимает истинного смысла его слов — А теперь, боюсь, вам придется меня покинуть. Я устала и хотела бы отдохнуть.

Разговор получился вовсе не таким, каким ей хотелось бы, но он еще не был закончен.

Люсьен поклонился и взял шляпу. После того, как он отошел, Адель устроилась поудобнее на подушках и задумалась. Теперь, когда тошнота наконец прекратилась, она могла подумать о том, как лучше преподнести себя де Монтеню. Но нужно быть осторожной. Он достаточно ясно выразился, что не собирается обременять себя женитьбой. Однако в ее планы не входило становиться его любовницей. «Прекрасная Мария» — вот что хотела заполучить Адель. Люсьен никогда не был бедняком, ему этого не понять.

Пусть поскучает немного с епископом и старухами. А потом она попробует еще раз. Свободные, развязные натуры, каким был Люсьен, в особенности не выносят скуки.

III. МЕСЬЕ И МАДАМ БЕККЕРЕЛЬ

— У тебя сейчас такое лицо, как у Фелисии, когда она сбегает от своих сестер-настоятельниц, — сказал Дэнис матери.

— А что ты об этом знаешь? — сурово спросила Салли. — Тебе не следует поощрять дурное поведение своей сестры, Дэнис.

Дэнис кротко посмотрел на нее.

— Когда я последний раз был в городе, мы вместе обедали. Я не думаю, что она намеревалась это делать, и вообще я ничего не знал до последнего момента.

— И имей в виду, никаких фокусов сегодня.

Салли достала из своего чемоданчика свернутый в трубку лист, обернутый коричневой бумагой и перетянутый лентой. Судя по всему, это была картина.

Салли потрепала Дэниса по щеке и поцеловала его.

— Когда закончишь свои дела с Андре Перо, можешь бежать очаровывать сестер-настоятельниц, пока я буду делать покупки.

— Ты уверена, что тебя не нужно провожать? Во время праздника в городе довольно оживленно.

— А как ты думаешь, сможет ли какой-нибудь злодей в маске прорваться сквозь охрану в виде Мамы Рэйчел?

Салли с теплотой посмотрела на Маму Рэйчел, которая с недовольным видом разбирала шали, туфли хозяйки в спальне гостиничного номера. Мама Рэйчел не одобряла карнавал — слишком уж по-французски фривольно.

— Тебе ведь будет ужасно скучно со мной, да и я не получу никакого удовольствия. Мне нужно купить платья себе, Фелисии и этой девочке Адели, которая скоро приезжает, так что поход по магазинам займет все утро, не меньше.

Дэнис удалился. Салли помахала ему на прощание, взяла свой ридикюль, а Мама Рэйчел накинула ей на плечи шаль. Они прошли через гостиницу на второй этаж здания, где располагалась биржа, спустились в большой зал первого этажа и через него вышли на Луи Стрит. Брокеры и торговцы заполняли зал аукциона центральной палаты биржи. Работорговец, выставивший на продажу негритянку, демонстрировал всем ее зубы и десны, потом сдернул с нее одежду, чтобы показать все остальное.

Мама Рэйчел подтолкнула Салли к выходу через вестибюль.

— Вам не следовало бы появляться здесь в субботу. Это нехорошо.

— Знаешь, никогда не видела невольничьего рынка. Ни разу за все эти годы.

— Да, Салли, вы совершенно не имеете представления о том, что это такое.

— Я полагаю есть много вещей, о которых я не имею представления.

Мама Рэйчел оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на негритянку на помосте. Потом она искоса взглянула на сверток в руках Салли:

— Я бы сказала, что вы имеете очень хорошее представление о некоторых вещах.

— Тебя не спрашивают.

— А я все равно вам скажу. Я знаю вас с самого рождения. И я не настолько глупа, как вы, может быть, думаете. Я прекрасно знаю, например, что вы не покупаете вещи в Новом Орлеане. Вы заказываете их из Франции. И все вещи для Адели вы уже выписали, они лежат в кладовой и ждут ее приезда. Поэтому вам незачем тратить все утро на покупки.

— Замечательно, что не нужно тратить на это все утро.

Салли и Рэйчел свернули на площадь Ройяль.

— Я куплю кое-какие ткани, и ты отнесешь их в гостиницу.

— Не отнесу.

— Отнесешь.

Салли резко остановилась и посмотрела в упор на Маму Рэйчел.

— Мы уже не раз разговаривали об этом. Хватит, я не желаю начинать все сначала.

Салли сделала нетерпеливый жест рукой.

— Послушай, неужели ты никогда не чувствуешь себя одинокой? — обратилась она к негритянке.

— С тех пор как умер мой Джим? Это было больше тридцати лет назад. Конечно, я чувствую. Но я не нашла мужчину, который стоил бы того, чтобы я тратила на него время и силы. И вам не стоит этого делать.

Салли удивленно приподняла брови.

— Хорошо же ты отзываешься о своем хозяине.

— Я вовсе не имела в виду мистера Поля, и вы прекрасно об этом знаете.

Салли молча направилась к торговым рядам, где продавали шелковые ткани. Мама Рэйчел следовала за ней. Несмотря на небольшой рост, она выглядела довольно внушительно. Она грозно смотрела по сторонам, награждая прохожих леденящим душу взглядом, и толпа расступалась перед Салли. Салли была любимицей Мамы Рэйчел, и та была не в силах отказать ей в чем-нибудь, даже если Салли хотелось в очередной раз встретиться с этим дамским угодником Беккерелем.

«Мистеру Полю следовало бы быть осмотрительнее, — думала Мама Рэйчел, — оторваться наконец от своих книжек, за которыми он просидел двадцать три года». Хотя она предполагала, что все так и останется на своих местах…

Мама Рэйчел гневно посмотрела на трех молодых людей в масках и костюмах «арлекино». Они торопливо скользнули в нишу каменной стены. Салли и Мама Рэйчел прошли мимо.

Дэнис сидел за чашечкой крепкого черного кофе с цикорием в кафе «Рефурже» на Шартр Стрит, с удовольствием наблюдая за карнавалом и гуляющими. Кто-то из «северян» писал с неодобрением: «Мы в Бостоне празднуем 4 июля, а они в Новом Орлеане — воскресенье». Для креолов ничего особенного в праздновании воскресений не было. На Марди Гра в «толстый вторник» будут устраиваться парады и представления пантомимы. Карнавал был уже в полном разгаре. На улицах было полно молодежи, разодетой в карнавальные костюмы испанских грандов, пиратов, индийцев, чертей. Попадались весельчаки, разукрасившие себя желтыми перьями и красными париками.

— Кордиаль, месье?

Кафе «Рефурже» было знаменито своими «маленькими сюрпризами», кордиаль здесь готовили по особому рецепту.

Дэнис отрицательно покачал головой, положил на столик монету, расплачиваясь за кофе, и направился в сторону пристани, к конторе Андре Перо.

Гавань и пристань не переставали удивлять Андре. Там было всегда полным-полно пассажиров, приезжающих и уезжающих на пароходах, постоянно лежали кучами мешки с сахаром, ящики, коробки; в воздухе висел угольно-черный дым из пароходных труб, и постоянно звучала какофония, состоящая из звонков колокола, скрипа колес, заунывного пения рабов, стука и грохота загружаемого и разгружаемого багажа, а также испуганных воплей женщин, которые либо сами потерялись, либо потеряли мужа или ребенка в царящем вокруг хаосе.

Дэнис некоторое время наблюдал за всем этим, но потом вспомнил, что нужно идти к Перо, и с сожалением двинулся дальше.

Контора Андре Перо находилась на втором этаже высокого кирпичного здания рядом с овощным рынком, и Дэнису пришлось пробираться сквозь толпу простых домохозяек с корзинками в руках и элегантно одетых леди, шествующих в сопровождении трех-четырех чернокожих телохранителей. Выбравшись из одной толпы, он сразу же попал в другую. Здесь торговали крысиным ядом, мышеловками, всяческими лекарствами, здесь же некий дантист лечил зубы всем желающим. Он выдирал больные зубы тем, у кого хватало духу.

Рядом индеец торговал корзинами, и бродячий торговец животными с тремя обезьянками на поводках яростно спорил с конкурентом, который предлагал детенышей аллигатора, канареек, птиц-пересмешников, дроздов и в придачу сушеных кузнечиков на корм пернатым. Одна обезьянка вдруг ловко дотянулась до крайней клетки и не успел хозяин и глазом моргнуть, как птицы уже были на свободе. Торговцы вокруг тут же принялись давать советы и помогать ловить птиц.

Сквозь это столпотворение неторопливо и с достоинством двигалась хорошо одетая элегантная леди с почти светлой кожей, но не европейскими чертами лица. Ее сопровождал чернокожий раб-телохранитель. Женщина изящно приподнимала края шелковых юбок ровно на дюйм над тротуаром, как это было положено правилами хорошего тона, и открыто игнорировала белых креолок, а они — ее. Эти женщины были кровными врагами.

Законные супруги и мулатки-любовницы, чьи матери тоже были любовницами здешних землевладельцев, были, в общем-то, почти сестрами. Дэнис отметил про себя, что эта мулатка с очень светлой кожей весьма симпатичная. У нее была красивая фигура и темные волосы, выгодно оттенявшие светлую кожу лица. Дэнис посмотрел, как девушка выбирает продукты самого лучшего качества и самые дорогие, и как передает их в корзину служанке. Она купила еще и попугая, и Дэнис подумал, что больше понравилось бы Фелисии — один из этих разноцветных попугаев или канарейка. «Нужно будет потом спросить маму», — подумал Дэнис. Он точно знал, где ее теперь можно найти, помня о свернутой в трубку картине.

— Салли!

Жильбер Беккерель поднялся из-за стола и протянул ей навстречу руки. Поцеловав ее, Беккерель придвинул стул, который специально предназначался для посетительниц. Усадив на него Салли, он сказал клерку:

— Принеси нам по бокалу мадеры и можешь идти.

Клерк, бледный, болезненно выглядящий юноша, принес графин, два бокала и удалился. Входная дверь закрылась за ним с мягким щелчком. Лавуа (так звали юношу) уже понял, что, когда у хозяина посетительница и он говорит: «можешь идти», — это означает, что его услуги не потребуются в течение нескольких часов.

Жильбер подал Салли бокал с вином и посмотрел на сверток, лежащий у нее на коленях.

— Что еще ты мне сегодня привезла, кроме себя, дорогая моя?

Салли развязала ленту на свертке.

— Кроме себя, вот что, — И она вручила Жильберу холст, который тот расстелил на столе.

— Жильбер, я хочу, чтобы ты вынес справедливую оценку.

— Насчет этого я никогда не лгу.

Жильбер разгладил холст и отступил на шаг, изучая картину. Без сомнения, это была одна из лучших ее работ, просто великолепная для женщины с художественными навыками средней школы, которые в основном используются дамами для украшения своих же гостиных слащавыми картинками. Где-то, как-то, но Салли приобрела нечто большее. Ей удалось передать золотистое сияние земли на свежевспаханном поле, и черные мускулистые фигуры, склонившиеся над бороздами, были удивительно динамичны. Одна из них — высокий мужчина, очень черный, почти чистокровный африканец, сеял тростник и одновременно смотрел на свою соседку, шоколадного цвета негритянку в платье с высоко забранным подолом, обнажавшим ее колени. Очень лирическая картина.

Салли наблюдала за Жильбером. Весь ее вид говорил о том, что ей очень хочется услышать похвальный отзыв.

Наконец он медленно свернул картину в рулон.

Жильбер Беккерель прекрасно разбирался в живописи. Так же хорошо, как и в банковском деле. Или в любви. Он встал на колени перед Салли, взял ее за руку и начал снимать с нее перчатку.

— Превосходно. Не бросай эту тему. Это твое — обратная сторона жизни. Рисовать цветущие садики — не для тебя.

Он снял с ее руки перчатку и поцеловал запястье. Горячая волна тут же пробежала по ее телу.

— Ты — настоящий художник, Салли. Полю следует больше ценить тебя.

Жильбер снял перчатку с другой ее руки и принялся целовать кончики пальцев. Салли пришла сюда именно за этим, поэтому он так тепло встретил ее. Жильбер посмотрел ей в лицо снизу вверх и улыбнулся.

Глаза Салли засверкали, рот приоткрылся в ожидании поцелуя. Жильбер был хорошим любовником. Он поймал ее вторую руку, а затем наклонился всем корпусом вперед к Салли. Она развязала ленты на шляпе, сняла ее и бросила на пол, наклонилась и поцеловала его волосы. Даже сквозь тяжелую плотную ткань корсета она чувствовала его руки, нежные и сильные. Салли откинула голову назад и прикрыла глаза. Потом схватилась обеими руками за стул и попыталась скинуть туфли, но при этом случайно задела коленом подбородок Жильбера.

— Что ты делаешь, черт возьми? — воскликнул тот, потирая подбородок рукой.

Салли засмеялась.

— Извини. Просто снимаю туфли.

Жильбер сам стянул с нее туфли и швырнул их в угол.

— Могу я теперь продолжить?

— Хотелось бы.

У Жильбера были очень опытные и ловкие руки. Салли знала, что она не единственная его любовница, но это ее не волновало. Жильбер давал ей то, чего не давал Поль, — он наслаждался ею как женщиной, он ценил ее картины, и между ними все было очень просто.

Жильбер наклонился над ней и стал расстегивать маленькие розовые пуговки спереди на ее корсете. Когда он добрался до талии, то резко сдернул ткань с ее плеч и принялся покрывать поцелуями шею и грудь любовницы.

— У тебя тело восемнадцатилетней девушки, — прошептал он.

— Жильбер, льстить не обязательно.

— Ну, хорошо. Ты очень хорошо сохранилась для своих сорока лет.

Салли засмеялась и легонько укусила его за ухо.

— Ну, это уж слишком нагло. К тому же мне пока тридцать девять.

Она развязала его галстук и отшвырнула его в сторону, а потом принялась расстегивать пуговицы жилета. Жильбер резко поднял ее и поставил на ноги. Лицо Салли разрумянилось, золотистые волосы едва держались на шпильках и были готовы рассыпаться по плечам. Жильбер повел ее в другую гостиную и запер дверь.

Жильбер расстегнул крючки-застежки на ее юбке, стянул с Салли корсаж. Он почувствовал, что у него перехватывает дыхание. Салли выскользнула из юбок, они мягко упали на пол, и она осталась в белых шелковых чулках и белых панталонах. Жильбер усадил Салли в большое кресло и принялся развязывать ленточки на поясе, а потом стал снимать с нее чулки, так же как перчатки — медленно, аккуратно, целуя колени и лодыжки.

Покончив с чулками, Жильбер опустился на колени перед Салли и мягкими, осторожными движениями начал стягивать с нее панталоны. Салли извивалась от наслаждения.

— Черт возьми, Салли, ты прелесть.

— С тобой я это чувствую.

— Могла бы и ты сказать мне, что я неплохой любовник.

— Дорогой мой, если бы ты не был им, я бы сюда не приходила.

Жильбер перехватил ее руки, сжал их, потом отпустил ее ладони и расстегнул брюки.

Обнаженная Салли застонала от проснувшейся в ней чувственности, от наслаждения, которое давал ей Жильбер, целуя и лаская ее тело.

— Боже мой, Жильбер, ну же!.. — прошептала Салли, извиваясь в кресле. Они оба соскользнули на пол. Жильбер сорвал с нее панталоны, отбросил их в угол, где уже валялись корсет и чулки Салли.

Ее волосы рассыпались волнами по плечам, и Жильбер уткнулся в них лицом, ощущая запах лилий. Он сжал Салли в объятиях, и они покатились по толстому ковру…

Положив голову на грудь Салли, Жильбер слушал, как бешено бьется ее сердце. Потом он приподнялся на локте и начал забавляться с локонами ее прекрасных волос.

Салли усмехнулась:

— Нужно поставить здесь диванчик или кушетку. Мне все-таки было неудобно.

— Но тебе ведь понравилось, — ответил Жильбер и слегка ущипнул ее за бедро.

Из всех его любовниц Салли была самой страстной, самой «подвижной». И она была единственной настоящей леди среди всех его подружек — продавщиц, наложниц, содержанок, обыкновенных шлюх.

Салли была не просто леди, она к тому же была талантливой художницей.

Жильбер посмотрел на нее. Салли сидела на полу, скрестив ноги, с усмешкой глядя на разорванные панталоны. Ее прекрасные золотистые волосы закрывали плечи и спину.

— Посмотри на себя в зеркало сейчас, — сказал Жильбер, — тебе нужно написать автопортрет, именно в такой позе и в таком виде.

— Будет настоящий скандал.

— Ты продашь картину, которую принесла мне сегодня?

— Продала бы, если бы знала, что Поль ее никогда больше не увидит. Как и другие, которые продал ты.

Салли вовсе не нуждалась в деньгах, но ей было очень приятно, если находился кто-нибудь, кому ее картины нравились настолько, что он был готов заплатить за них деньги.

— Должна тебе сказать, продать ее будет нелегко. Надеюсь, ты не продавал еще мои картины кому-нибудь в Вашингтоне.

Она искоса взглянула на него.

— Что у тебя на уме? — подозрительно спросил Жильбер.

— Не у меня, — ответила Салли, — у Поля. Он собирается баллотироваться в Конгресс твоим оппонентом.

— Ах, черт возьми!

— Да уж. Демократам явно кажется, что ты — неподходящая фигура для этого поста, и они снарядили моего несчастного супруга спасать Луизиану.

Жильбер выглядел озадаченным.

— Да я честен, как…

— Ты честен так же, как и всякий политик в этом штате. Поэтому не надейся, что я буду тебе помогать. Я сама намеревалась поехать в Вашингтон.

Жильбер нежно тронул ее за руку.

— Салли, милая, ты ведь могла бы мне помочь.

Салли отрицательно покачала головой.

— Я знаю, что могла бы. Единственное, что я могу для тебя сделать, — это помочь тебе не падать духом.

Она наклонилась и поцеловала его, потом слегка пнула босой ногой его ботинок.

— И в следующий раз сними, пожалуйста, обувь, как настоящий джентльмен.

Фелисия де Монтень глядела на дубовые деревья в монастырском саду. На ветвях едва-едва пробилась первая весенняя зелень, и деревья были слишком уж прозрачными, чтобы Фелисия могла осуществить свой план. Сестра Мария Жозефина обязательно поймает ее. Фелисия прислонилась к стволу одного из деревьев и принялась обдумывать все сначала, машинально ковыряя носком туфли землю.

На ней было простое сине-коричневое гладкое платье из муслина. Сестры-настоятельницы считали его вполне приличным для молодой леди, еще не появлявшейся в обществе. Золотистые волосы Фелисии были тщательно причесаны и уложены под небольшой коричневой шляпкой, и голубые глаза, такие же яркие, как у ее матери, светились от негодования и обиды.

— Клубни-и-ка! У меня клубника, красная и спелая!

Фелисия прислушалась. В монастыре покупали овощи, фрукты и зелень у уличных торговцев, и сестра Мария Жозефина обычно выходила за ворота, услышав такие зазывные крики. Она всегда выбирала самое лучшее.

Фелисия быстро вскарабкалась на нижнюю ветку дерева, потом подтянулась чуть выше, на следующую. Двигаясь вдоль нее, она достигла стены, окружающей сад. Фелисия вполне могла порвать платье, но подумала, что Джо Спеллингу все равно, какое на ней платье. Еще рывок — и она наверху стены. Быстро взглянув, что делается на улице, Фелисия оценила обстановку и ловко соскользнула со стены. Вероятно, сестра Мария Жозефина заставит ее читать «Отче наш» до дня Страшного суда, когда она вернется, но через четыре дня начнется пост, и тогда уж точно делать будет совершенно нечего, кроме как молиться. И это целых сорок дней! Приглашение посмотреть шоу марионеток на Джексон Сквер было слишком заманчивым, чтобы от него отказываться, к тому же там она могла свободно повидаться с человеком, который пригласил ее.

Фелисия спрыгнула на мостовую прямо перед носом изумленного трубочиста, служившего в монастыре, и кивнула ему, словно бы она всегда выходила на улицу таким образом. Она отряхнула перчатки, поправила шляпку и быстро пошла вниз по улице.

Трубочист заспешил в другую сторону. Ему не хотелось болтаться поблизости, когда сестры начнут искать потерявшуюся Фелисию.

— Итак, Люсьен возвращается домой, не правда ли?

Андре Перо выглядел расстроенным, когда задавал этот вопрос.

— Да, это так, — ответил Дэнис, — я приеду к вам с ним, что бы разобраться со счетами.

— Я был бы очень рад этому, — саркастически заметил Перо, — если бы не был честным человеком. Последний раз, когда я видел Люсьена, он не мог отличить гроссбух от карточных расчетов. И вообще последние счета ему были гораздо более близки.

— Если он собирается получить по наследству «Прекрасную Марию», то ему придется научиться разбираться в гроссбухе.

— М-да, — протянул Перо и захлопнул свои книги. — Передай Полю, что он может рассчитывать на ту сумму, о которой мы договорились. Полю следует перепоручить все дела по плантациям тебе.

— Я не старший сын в семье, — кратко ответил Дэнис.

— Насколько я знаю, в этой стране нет закона о правах по старшинству. Дэнис, неужели ты и вправду думаешь, что Люсьен изменился?

— Это бессмысленный разговор, Андре, — сказал Дэнис.

— Ну, хорошо.

Перо пожал плечами и потянулся к бутылке виски, которая стояла на полочке возле его полированного дубового стола.

— Выпьешь?

— Не сегодня.

Дэнис взял свою шляпу.

— Мне еще нужно купить подарок сестре.

Дэнис медленно брел по городу к Карондель Стрит, к дому Жильбера Беккереля. Возможно, он еще сможет застать там мать, если, конечно, она не ушла.

В Новом Орлеане дела никогда не делались в спешке. Дэнис знал, что ему не нужно даже гадать, что мать делает в доме у Беккереля, но он всегда мог нанести ему визит вежливости и притвориться сильно удивленным, если увидит там свою мать. Жильбер Беккерель занимал пост менеджера в городском банке, где у Поля де Монтеня были свои дела, поэтому визит был вполне оправдан. И он сможет спросить маму, что она думает о канарейке в подарок Фелисии.

Дэнис позвонил в дверь дома Беккерелей, отдал шляпу и свою визитную карточку дворецкому-негру, который встретил его в холле. Пройдя в гостиную, он поприветствовал мадам Беккерель и поцеловал ей руку, с удивлением обнаружив, что ни месье Беккереля ни его матери там не было.

— Я, знаете ли, был в городе и решил зайти, — произнес Дэнис, чувствуя себя очень неловко.

— Как мило с вашей стороны.

Темные глаза Франсуазы Беккерель смотрели на него выжидательно, словно бы требуя дальнейших объяснений. Дэнис понял, что был недостаточно знаком с обычаями семьи Беккерель.

Он улыбнулся и сел в красное кресло, на которое указала ему мадам Беккерель.

— Сказать по правде, я, в общем-то, ожидал застать здесь свою маму. Она упомянула о том, что зайдет сюда. Я хотел спросить у нее, что купить в подарок моей сестре.

Франсуаза Беккерель сердито посмотрела на Дэниса:

— Сожалею, но сегодня я не видела мадам де Монтень.

— О, тогда я бы сказал, что она все еще делает покупки, — неуверенно произнес Дэнис, — моя сестра Фелисия заканчивает школу в этом году. Я понимаю, что для такого события потребуется обновить весь ее гардероб.

В комнате воцарилось напряженное молчание.

— Мадам Беккерель, — неуверенно продолжил Дэнис, — может, вы дадите мне совет. Как вы полагаете, ей понравится канарейка?

— Канарейка?

— Да, моей сестре Фелисии. Я хочу купить ей что-нибудь, может быть, канарейку?

— Ах, да.

Мадам Беккерель подозрительно уставилась на Дэниса. Этот наивный глупец понятия не имел, где находится сейчас его мать, однако сама Франсуаза была почти уверена, что она-то знала это. Она давно уже подозревала, что Салли де Монтень была одной из любовниц ее мужа. Сейчас они наверняка в его офисе и будут там целый день.

Франсуаза Беккерель зло сжала губы, но потом неожиданно улыбнулась Дэнису.

— Я уверена, вашей сестре очень понравится канарейка, месье де Монтень. Разрешите предложить вам прохладительные напитки. Так приятно, когда тебя навещает настоящий джентльмен… Ведь Жильбер часто покидает меня.

Франсуаза дернула шнурок звонка, появился дворецкий. Она велела ему принести два бокала вина.

Дэнис с интересом рассматривал хозяйку дома. Он подумал, что ей столько же лет, сколько его матери. Франсуаза была несколько полнее Салли, темноглазой и темноволосой, как большинство истинных креолок, и с очень белой кожей. На ней была белая шелковая шляпка с кружевами и маленьким искусственным цветком. Франсуаза действовала на Дэниса умиротворяюще, и он подумал, что ей должно быть скучно, поэтому попытался развлечь ее.

— Как это мило с вашей стороны, что вы приняли меня и предложили бокал вина. Сейчас на улицах такая толкотня и суматоха, а я шел пешком от самого рынка.

Франсуаза улыбнулась.

— Вам следует немного отдохнуть.

Дворецкий принес серебряный поднос с графином и бокалами и поставил его на столик розового дерева.

— Я сама налью вино, Майкл, — сказала она дворецкому, отпуская его. — Вы, Дэнис, можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете.

Пока Франсуаза возилась с бокалами и графином, Дэнис оглядел комнату. Рояль возле стены, заваленный шалями, платками и тесьмой; на маленьких низких столиках стояли вазы с муляжами фруктов, с композициями из сухих цветов и веток, из искусственных цветов. Все они были накрыты стеклянными колпаками. Статуэтки, часы, фарфор, карликовые пальмы в горшках с песком — все это было расставлено по углам комнаты. Модный «художественный» беспорядок. На стенах висели портреты предков и членов семьи Беккерель, написанные маслом. Старики в напудренных париках колониальных времен, дамы в узких платьях с высокими талиями.

— Ну, вот, — Франсуаза Беккерель грациозно подошла к Дэнису и протянула ему высокий бокал, — или, может быть, вы хотите виски? Я иногда забываю, что джентльмены часто предпочитают виски.

Розовый муслин ее юбок слегка колыхался при движении. Дэнис ощутил тонкий запах жасминовых духов.

— Нет-нет, благодарю вас.

Дэнис взял бокал, сделал глоток вина.

Франсуаза села в кресло рядом с ним.

— Вы так добры, месье де Монтень, что не лишаете меня своего общества. Признаюсь вам, я сегодня чувствовала себя так одиноко, — сказала она, опуская взгляд. — Вы здесь как истинный кавалер.

— Трудно представить себе более приятное общество, — галантно ответил Дэнис, но был весьма смущен и удивлен, когда Франсуаза вдруг схватила его за руку и наклонилась к нему.

— Вы не должны думать, что я жалуюсь, — прошептала она, — но мне так печально проводить здесь все время одной. Жильбер слишком долго засиживается у себя в конторе.

— Да, думаю, вы правы.

Дэнис допил вино и решил, что пора уходить. Франсуаза взяла у него бокал, дотронувшись своими пальцами до его пальцев.

— Хотите еще вина? Оно очень хорошее, но мне говорили, что его нужно выпивать сразу же, его нельзя хранить открытым.

И, не дав Дэнису сказать ни слова, она направилась к столику. Наливая вино в бокал, Франсуаза двигалась подчеркнуто грациозно и элегантно, и в то же время наблюдала за реакцией Дэниса, который неловко сидел на краешке кресла. Франсуаза отметила про себя, что он был очень привлекательным, что у него приятное выражение лица и красивые волнистые волосы. Видимо, Дэнису было около двадцати лет. «Неопытен, но свеж и молод», — подумала Франсуаза. И если она хотела как-то отомстить мужу и Салли де Монтень, то более легкого и приятного способа ей не найти.

IV. МАРИОНЕТКИ

— Вот видишь? Я говорила тебе, что смогу это сделать! — сказала Фелисия, с трудом переводя дух.

Она стояла на лестнице у входа в собор Сент-Луи и никак не могла отдышаться.

— Ну, ты самая смелая девушка, которую я только встречал. Я даже думаю, что ты не волновалась, — заявил Джо Спеллинг, посмеиваясь.

— Конечно же, я волновалась! — возмутилась Фелисия. — Мне ведь нужно было убежать от сестры Марии Жозефины!

— Это кто? Та религиозно настроенная старушка, которая ходит с тобой за покупками?

— Нет, это была сестра Мария Селеста. Она не такая внимательная, — захихикала Фелисия, — поэтому у меня была возможность поговорить с тобой.

— О, я полагаю, что такая девушка, как ты, всегда найдет способ осуществить задуманное, — сказал Джо.

Фелисии показалось, что он произнес эти слова скорее с энтузиазмом, нежели с восхищением, и задала сама себе вопрос, а не зашла ли она слишком далеко в этот раз. Но Джо Спеллинг был истинным джентльменом. Фелисия сразу поняла это, когда познакомилась с ним на городском рынке. К тому же он был в Новом Орлеане по делу, проездом со своим братом, и не знал никого в городе. Когда Джо пригласил ее на спектакль марионеток, она не смогла устоять перед таким соблазном. Фелисия взяла его под руку и доверительно улыбнулась:

— Ну, пошли. Купишь мне чашечку кофе до начала представления. А то нам не дают карманных денег.

И она повлекла его вниз по ступеням собора к киоску, где продавался горячий кофе и разные закуски.

Джо заплатил за две чашечки черного кофе, горячего и очень сладкого. На площади было много ларьков, где торговали сладостями, напитками и прочей снедью.

Джо купил Фелисии красный цветок камелии и приколол его ей на плечо, про себя изумляясь своей галантности. Он огляделся вокруг, покачал головой и сказал:

— В одном районе Нового Орлеана можно увидеть свободных негров больше, чем во всем штате Джорджия!

Фелисия была шокирована этой фразой, но решила простить ему такое невежество.

— Новый Орлеан — очень старый город. Цветные появились здесь почти в то же время, что и белые. Большинство из них происходит родом из рабов, получивших свободу в прошлом веке. Некоторые из них весьма преуспели — посылают своих детей учиться в Париж, покупают огромные дома и даже имеют своих собственных рабов.

— Да уж, высокий уровень жизни, — неодобрительно сказал Джо.

— Нет, «цветной» не значит «негр». Это разные вещи, — ответила Фелисия. — Пойми, что у «цветных» в жилах течет французская кровь. «Цветной» — это человек, в котором смешалось много кровей. Мулаты, метисы…

— Для меня все они черномазые.

— Если ты хочешь вести дела в Новом Орлеане, тебе не следует так думать. Хотя для девушки неприлично разговаривать на подобные темы, но я скажу. Многие из цветных живут здесь столько же, сколько и белые. И они очень гордятся своими предками.

— Вообще-то это самая ужасная картина, которую мне пришлось наблюдать. И все это — прямо на улицах! — Он махнул рукой в сторону трех молодых людей — мулатов, поющих, пританцовывающих и смеющихся.

— Мистер Спеллинг, это карнавал. Жители Нового Орлеана развлекаются.

— Мне всегда говорили, что с французскими девушками трудно познакомиться. И я очень рад, что встретился с той, с которой было легко познакомиться, — поменял тему разговора Джо. — Пойдем смотреть твое шоу марионеток.

Помост был установлен в центре Джексон Сквер, возле памятника какому-то военачальнику. Панч и Джуди появились из-за кулис. Лица кукол были покрашены в черный цвет и разговаривали они на «гомбо» — диалекте французских негров. Фелисия, смеясь, переводила их речь Джо, так как его французский был слишком книжным, академичным.

После представления занавес упал и тут же поднялся. Куклы раскланивались перед публикой. Фелисия громко захлопала в ладоши.

Джо обнял ее за талию.

— Тебе понравилось, дорогая?

У Фелисии перехватило дыхание. Ни один молодой человек, которых она знала, не позволил бы себе такой вольности. Ей стало неловко.

— Пожалуй, тебе лучше проводить меня домой, пока сестры не хватились меня.

— Но мы же только пришли. Давай останемся еще на одно представление.

Он осторожно убрал руку с ее талии.

— Ну, я не знаю…

Джо дружески улыбался, и Фелисия подумала, что теперь он будет вести себя поприличнее. Ведь иногда достаточно слегка намекнуть…

Они остались на следующий спектакль.

— А теперь мне действительно пора возвращаться, или сестра Мария Жозефина меня просто убьет.

Джо усмехнулся.

— Но тебе нельзя возвращаться тем же путем, которым ты пришла сюда. Я только что видел, как целая процессия монахинь вышла из собора и направилась во-о-н в ту сторону.

— Боже мой! — воскликнула Фелисия и неуверенно оглянулась.

— Пойдем со мной, дорогая.

Джо взял ее за руку и повлек в противоположную сторону, к пристани.

— Я знаю, как можно пройти в обход. Вчера я ходил здесь вместе со своим братом.

— Ты уверен, что найдешь дорогу?

— Конечно.

Джо сжал ее ладонь в своей и потянул за собой, опасаясь, что Фелисия начнет высматривать монахинь, которых там и в помине не было. Девушке, которая перелезает через ограду монастыря «на волю», следует быть сговорчивой.

Они долго петляли между телег, колясок и карет, которые заслоняли улицу. Наконец Джо нашел то место, которое искал. Это был небольшой тупичок между высокими зданиями, у которых окна, двери и балконы выходили на набережную. Джо толкнул Фелисию в нишу между колоннами, обнял ее и сказал:

— А ну-ка, поцелуй меня, милая!

— Мистер Спеллинг!

Фелисия попыталась высвободиться из его объятий.

— Ну, будь хорошей девочкой! — сказал Джо, который приехал в Новый Орлеан развлекаться и не собирался упустить такой великолепной возможности.

— Поцелуй же меня, крошка!

Фелисия не на шутку испугалась. Кругом не было ни души.

— Отпусти, или мой отец и мои братья пристрелят тебя!

— Ну уж нет. Мы завтра уезжаем отсюда. Поцелуй меня хотя бы на прощание!

— Нет!

Фелисия пнула его ногой и попыталась вывернуться из его объятий.

— Ах, ты так!

Джо завернул ей одну руку за спину, а другую прижал к стене. Он не на шутку разъярился. Фелисия вдруг с ужасом подумала, что это Бог ее наказывает. Джо прижал ее к стене и поцеловал насильно.

— Ты — прелесть, — торжествующе произнес он. — И для кого ты себя бережешь, крошка?

Фелисия была в ужасе. Ни один мужчина до этого с ней так не обращался. Она и представить себе такое не могла. Чего он хотел от нее? Все, что она знала об этом, были лишь смутные намеки, услышанные краем уха от подружек. Фелисии стало дурно от страха. Она забилась в руках Джо и уже была готова закричать, но Джо закрыл ей рот ладонью и опрокинул ее на бетонную площадку возле колонн.

Фелисия пыталась бороться, в ней смешались чувства страха и возмущения. Она чувствовала, как Джо задирает ей юбки. Фелисия укусила его ладонь так сильно, как только могла.

— Ай! — взвыл Джо и затряс кистью руки.

Фелисии удалось закричать, но Джо вновь закрыл ей рот, на этот раз сжав челюсти. Фелисия в отчаянии прокусила ему пальцы, и вид собственной крови, казалось, разъярил Джо еще больше. Он грубо навалился на нее, запустил руку под юбки и разорвал панталоны.

Во время борьбы одна туфля Фелисии сорвалась с ноги и упала рядом. Она смогла дотянуться до нее и стала наносить удары каблуком по лицу Джо, но он смог уворачиваться так, что удары в основном приходились ему по плечам и спине.

— Лежи спокойно! — пробормотал Джо, расстегивая брюки. Фелисию тут же парализовал животный ужас. Джо задрал ее юбки до талии.

Фелисия чувствовала, как его противные потные руки заскользили по ее бедрам. Она стала задыхаться, корсет платья сдавил ей грудь. Фелисия почувствовала, что теряет сознание и в последний раз попыталась увернуться. Джо прижал ее к каменной холодной площадке и зашипел:

— Сказано тебе, лежи спокойно! И можешь не бежать потом жаловаться своему папочке! Потому что теперь, после того, чем мы тут занимались, никто, ни один из твоих французских дружков не захочет иметь с тобой дела!

Франсуаза Беккерель приложила руку к груди Дэниса.

— Что это у вас так бьется сердце, месье де Монтень?

— Неужели бьется?

Дэнис попытался говорить как можно безразличнее, но делать это становилось все труднее и труднее. Вино ударило ему в голову, а может быть, и жасминовый запах духов мадам Беккерель. Дэнису было двадцать, и у него еще никогда не было женщины. Франсуаза Беккерель обволакивала его, словно волна, и Дэнис чувствовал, что тонет в этой женщине.

— Я должен идти.

— Почему вы говорите это с таким отчаянием? — Франсуаза посмотрела ему прямо в глаза.

— О, нет… Я…

Она улыбнулась. Дэнис нерешительно взглянул на нее.

— Дэнис, у тебя ведь никогда не было женщины? Так?

Дэнис побагровел.

— Нет, никогда.

— Не стесняйся, в этом нет ничего дурного.

Она придвинулась к нему поближе.

— Вряд ли тебя заинтересуют наши «монастырские» девочки. И ты слишком хорошо воспитан и слишком чист, чтобы иметь дело с… женщинами не нашего круга, ведь так?

Франсуаза игриво провела пальцами по его сорочке и наклонилась низко-низко к нему, коснувшись губами уха. Дэнис почувствовал, как дрожь пробежала по его телу. Франсуаза была абсолютно права. Его не привлекали серенькие девочки-воспитанницы монастырских школ, и он был слишком стыдлив, чтобы покупать проституток с Рампарт Стрит.

«Я должен идти», — подумал он, но эта мысль растворилась, исчезла из его сознания, когда мягкие, нежные губы прильнули к его губам, и настойчивые, зовущие руки обвили его шею…

«Вот, вот то, что ты хочешь. Возьми, возьми это», — будто кто-то нашептывал ему.

Франсуаза взяла его за руку и повела в другую комнату, наверх, в ее будуар, обитый розовым шелком…

Франсуаза лежала рядом с Дэнисом, удовлетворенная, поглаживая его молодую крепкую спину. Она подумала вдруг о том, что делают сейчас ее муж и мать Дэниса. Да, это была прекрасная месть, даже лучше, чем она предполагала.

Дэнис глубоко вздохнул и перевернулся на спину. Он чувствовал себя удовлетворенно и был очень доволен собой. Поцеловав Франсуазу, он вдруг заметил, что кожа у нее вовсе не такая «фарфоровая», какой кажется на первый взгляд, а ресницы неестественно длинные и толстые из-за большого количества наложенной на них туши.

— Никогда бы не подумала, что это у тебя впервые, Дэнис, — промурлыкала она и потянулась, заложив руки за спину.

— Франсуаза…

Дэнису показалось довольно глупым называть ее теперь «мадам Беккерель».

— А в следующий раз будет еще лучше.

Следующий раз? Интересно, сколько еще раз они смогут вот так встречаться?

— Будет интереснее.

— Франсуаза, я не думаю…

— Ах, да! Тебе ведь нужно пойти и купить канарейку в подарок сестре.

Она спрыгнула с постели, набросила на плечи сорочку и взяла в руки свой корсет.

— Но сначала тебе придется исправить поломку, дорогой.

Что-то в тоне Франсуазы очень не понравилось Дэнису, поэтому он затянул на ней корсет так быстро, как только мог, и торопливо оделся сам. У него было нехорошее предчувствие: будто вот-вот в комнату ворвется Жильбер Беккерель.

Франсуаза привела Дэниса в гостиную, там позвонила в колокольчик, вызывая дворецкого.

Майкл появился в гостиной, неся шляпу Дэниса, и тот быстро выхватил ее у него из рук.

Франсуаза подала Дэнису руку для поцелуя.

— Надеюсь, вы теперь будете почаще к нам заходить, месье де Монтень.

— Да, конечно, — промямлил Дэнис.

Теперь, когда они были снова в гостиной, одетые, он окончательно успокоился, думая, что опасность миновала.

Выйдя на улицу, он оглянулся. Железные оградки балконов черным кружевом оплетали дом. Дэнис заметил, как во «французском» окне дома мелькнула тень. Франсуаза наблюдала за ним. Он повернулся и пошел вниз по ступенькам тротуара. Потом оступился и чуть не упал.

Дэнис подумал вдруг, что это «знамение Божие», некое предупреждение свыше: за все приятные ощущения, за все удовольствия, что ты получаешь в жизни, нужно платить.

Чувствуя, как Джо Спеллинг пытается раздвинуть ей ноги, Фелисия вдруг неожиданно ощутила прилив силы. Она смогла разжать челюсти и закричать. Джо не ожидал этого и попытался снова закрыть ей лицо ладонью, но это было практически невозможно сделать, так как одновременно нужно было держать саму Фелисию.

— Лежать! — прошипел он и ударил ее по лицу.

В дальнем конце переулка послышался шум колес проезжающей кареты. Фелисия опять закричала. Джо услышал шум шагов за спиной и в ту же секунду почувствовал, как сильные, тяжелые руки схватили его за воротник.

— Эй! Ты что это? Ты чем тут занимаешься?

Те же руки нанесли ему сильный удар по шее. Джо отлетел к стенке, пытаясь восстановить нарушенное дыхание.

— Этот человек мешает вам, мадемуазель?

Джо увидел у себя перед носом огромный кулак, а потом загорелое обветренное лицо с черными грозными глазами.

— Пошел ты! — фыркнул Джо. — Это… моя сестра. Учу ее уму-разуму.

Человек увидел расстегнутую ширинку Джо и сказал:

— Ну, если ты проделываешь это со своей сестрой, нет тебе прощения!

Фелисия поднялась на ноги, чувствуя себя совершенно разбитой. Слезы страха и негодования потекли по ее щекам.

— Никакая я ему не сестра! Я вообще его не знаю! Он пытался… — Фелисия запнулась. — Пытался… он был очень фамильярным со мной.

Джо потянулся за кинжалом, который носил в сапоге, но незнакомец сильно ударил его в подбородок. Джо опять отлетел к бетонной стене и ударился об нее головой.

Фелисия вытерла кулачком слезы и с интересом посмотрела на своего спасителя. Тот явно был французского происхождения, скорее всего француз из Луизианы, а они славятся своей гордостью и вспыльчивостью так же, как и креолы. Фелисия подумала, что этот парень может сделать из Джо котлету. А у него был такой вид, словно он как раз об этом и думает.

— Если я тебя убью, — произнес наконец незнакомец, — это может смутить леди.

Он схватил Джо за воротник и швырнул его на проезжую часть улицы. Джо приземлился на четвереньки, и спаситель Фелисии дал ему хорошего пинка.

— Черт возьмет, здесь слишком много американцев. Почему бы вам всем не убраться к себе в Америку?

— Это тоже Америка! — Джо ползал в поисках своей шляпы по мостовой. — И я могу подать на вас в суд!

— Это Юг, и я не думаю, что ты успеешь смыться куда-нибудь, если я расскажу в полиции, чем ты занимаешься. Пошел вон, а не то я посажу тебя вот в эту бочку и прокачу куда следует!

Джо исчез в мгновение ока. Мужчина повернулся к Фелисии:

— Что вы делаете в компании такого типа?

— Ой, извините, я вам не сказала. Мы ходили смотреть шоу марионеток.

— А-а. У меня дочь вашего возраста. Она тоже недавно сбежала, так я ее нашлепал по одному месту.

— Мне тоже попадет, я знаю, — удрученно ответила Фелисия, — как мне вас отблагодарить?

— Знаете что, в следующий раз будьте осторожны, слушайтесь сестер. Вы ведь из монастырской школы, так?

Фелисия кивнула.

— Я вас провожу туда. Меня зовут Огюстин Перье. Но сначала я должен забрать отсюда вот эти три бочки.

Он подвел мула в соломенной шляпе, который тянул за собой повозку, и стал грузить в нее пустые бочонки. Фелисия забралась на сиденье повозки и стала ждать. Огюстин погрузил последнюю бочку и подал Фелисии упавшую с ее ноги туфлю.

— Сестрам не понравится, если вы придете назад без обуви.

Он сел рядом с ней и тряхнул поводьями:

— Н-н-о-о!

Если бы у Фелисии оставалась хоть какая-нибудь надежда пробраться обратно в монастырь незамеченной и если бы они успели завернуть за угол улицы Урсулинок, кто-нибудь, вероятно, проклял бы их обоих.

Монахини бегали туда-сюда по двору как испуганные пичужки. Из-за угла явственно доносился голос Салли:

— То есть как это ее здесь нет? Кто-нибудь будет так добр, что объяснит мне, как потеряли мою дочь?

— Мама, ты же знаешь, это уже случалось.

Это был голос Дэниса. Дэнис! Фелисия едва не упала в обморок. Кто еще мог отправиться на ее поиски? Папа? Он будет в ярости…

Повозка Огюстина Перье въезжала в ворота.

— Фелисия!

Салли потрогала ее окровавленную щеку, посмотрела на разорванную юбку.

— Дорогая, что случилось?

Дэнис подошел поближе. В руках у него была клетка с канарейкой.

— Я… я…

Фелисия вспомнила все те ужасы, которые ей пришлось пережить из-за Джо Спеллинга, и снова разрыдалась.

— Ну, ну, — попытался успокоить ее Дэнис.

— Она встретилась с очень плохим человеком, — заявил Огюстин, — поэтому я забрал мадемуазель и привез сюда. Я не стал его убивать. Не люблю скандалов.

Салли провела всех в лучшую гостиную главной настоятельницы, оставив на усмотрение Дэниса, как отблагодарить Огюстина Перье. Она подумала, что скорее всего Дэнис купит ему виски, и потом вспомнила, что надо будет как-то смягчить гнев главной матери-настоятельницы. Фелисия сидела в кресле, свернувшись комочком, и держала на коленях клетку с канарейкой. За ней пристально наблюдала разгневанная Мама Рэйчел.

— Мы не привыкли, — начала мать-настоятельница, — отвечать за молодых леди, которых, наверное, нужно удерживать на привязи, чтобы они не лазали через стены.

— Э-э, да, — ответила Салли, — и поскольку Фелисии уже семнадцать, и в любом случае она возвратилась бы домой через несколько месяцев, было бы лучше для всех, если бы она отправилась туда прямо сейчас.

Мать-настоятельница взглянула на Салли так, словно подумала, что это явно благословение Господне.

Салли вздохнула и с укором посмотрела на свою непутевую дочь, которая пыталась заставить канарейку сесть на палец.

— В конце концов она здесь уже четыре года. И я полагаю, потерянные три месяца учебы и самостоятельных занятий — не большая проблема по сравнению с этими четырьмя годами.

— Фелисия, — торжественно заявила настоятельница, — научилась великолепно танцевать, она также прекрасно держится в седле. Наконец, она замечательно играет на фортепиано и далеко не последняя среди всех по географии, хотя и имеет смутное представление о местоположении Франции. Я пожилая женщина, мадам де Монтень, и не думаю, что мое сердце выдержит, если ваша дочь будет и далее пребывать здесь.

— Я вовсе не удивлена, — сказала Салли дочери, — что мать-настоятельница поседела раньше времени.

— Мама, прости меня! — ответила Фелисия.

— Да, ты должна чувствовать себя виноватой. Пойдем.

Чернокожий матрос подогнал пароход де Монтеней к пристани, и Дэнис помог матери взойти на борт. С другой стороны ее поддерживала Мама Рэйчел. Два других матроса следовали за ними с багажом Фелисии.

— Леди, не хотите ли разместиться на палубе? День обещает быть очень неплохим.

— Спасибо, Сэм, — ответила Салли.

Лоцман проводил и усадил дам на палубе, укрыл их пледами и, усмехаясь, спросил Маму Рэйчел:

— Хотите пойти вместе со мной на мостик? Я покажу вам чудные пейзажи.

— Начинается! Опять он со своими пейзажами!

Салли рассмеялась:

— Иди, иди, Мама Рэйчел, полюбуйся на открывающийся вид.

Мама Рэйчел напустила на себя невероятно напыщенный вид и удалилась под руку с Сэмом.

— Этот черномазый пытается женить на себе Маму Рэйчел, сколько я себя помню, — сказал Дэнис, — как вы думаете, удастся ли ему наконец это сделать?

— Тише, пожалуйста, — ответил Салли, — ты ее смущаешь. И вообще пойди поговори с Фелисией, Дэнис.

— О’кей. Но, пожалуй, я помогу Сэму ухаживать за Мамой Рэйчел.

— Очень умно, — сухо заметила Салли.

Посмотрев на Дэниса она поняла, что он пребывает в довольно игривом настроении, не подходящем для бесед с Фелисией, поэтому Салли решила начать разговор сама.

— Ну, так что, девочка моя?

— Мама, прости же меня!

— Что это на тебя нашло?

Фелисия со слезами на глазах пересказала всю историю с Джо Спеллингом.

— Я думала, что он джентльмен!

— Да, он вполне мог оказаться джентльменом, — произнесла Салли с отвращением. — Ты должна понять, что джентльмены — я говорю сейчас о мужчинах нашего круга — могут обращаться с разными женщинами по-разному. И если ты даешь повод думать, что ты не настоящая леди, то как бы уничтожаешь защитный слой между вами.

— Ты хочешь сказать, что если я сбежала, чтобы встретиться с ним, то он подумал…

— Да, конечно, он подумал. Но разве порядочные девушки прыгают через стену?

Фелисия покачала головой.

— Мама, я теперь пропащий человек?

— Ну конечно же, нет, дорогая. — Салли обняла Фелисию.

— Твой знакомый мистер Перье подоспел как раз вовремя. И могу поспорить, что сестры никому ничего не скажут.

Фелисия негодующе посмотрела на мать.

— Ты хочешь сказать, что, если даже тебя просто поймали, это уже считается?

— Да, так уж повелось. Может быть, это и несправедливо, но я думаю, тебе не стоит расстраиваться.

Салли все еще не была уверена, что Фелисия в полной мере осознает, что с ней хотели сделать.

— Ну, тогда… А мы должны рассказать об этом папе?

— Нет, дорогая, не стоит.

«Поль, вероятнее всего, не обладает таким же миролюбивым характером, как Огюстин Перье, и, пожалуй, может найти и убить этого типа Спеллинга, — размышляла Салли. — Или, чего доброго, заставить его жениться на Фелисии, а это, разумеется, еще хуже».

— Я скажу Дэнису, чтобы он тоже помалкивал. Но ты должна мне пообещать кое-что.

— Да, мама.

— Никогда, слышишь, никогда больше не поступай так.

— Нет, нет, никогда! Мама, прости! Я… мне так стыдно, что я оказалась такой дурой!

— Все мы иногда делаем глупости.

Салли обняла дочь еще раз.

— Хорошо, если ты будешь вести себя прилично, все будет в порядке. И я ничего не скажу папе.

— А можно мне после этого ходить на балы?

— Ну, если ты будешь выходить в свет, тебе придется посещать балы, ведь так? И иметь много новых красивых платьев, и джентльмены будут подходить к тебе и восхищаться. И ты убедишься, что достойна гораздо лучшего, нежели Джо Спеллинг.

— В основном дело не в нем, мама, а в марионетках.

— Я так и думала. Но будь готова к тому, что молодые люди станут преследовать тебя, потому что им, без сомнения, этого захочется.

Фелисия несмело улыбнулась. В доме до замужества Холлис было всегда полно молодых интересных мужчин, и во время выездов на балы или во французскую оперу в Новом Орлеане, мужчины постоянно окружали Холлис, и она даже послужила причиной двух дуэлей. А в этом году Холлис уже вдова, к тому же в полутраурном наряде, поэтому молодые люди не станут увиваться за девушкой. Ведь Фелисии семнадцать лет, и она ничуть не хуже сестры.

Думая о том, что она сможет собрать вокруг себя общество, более блестящее, чем это удалось сделать Холлис, Фелисия довольно улыбнулась. У нее в голове промелькнула мысль о том, что сестру это будет очень раздражать.

V. АДЕЛЬ

— Баррет!

Салли бросилась в объятия светловолосому мужчине, который поднялся ей навстречу из огромного кресла, стоящего на террасе.

Баррет Форбс был невысокого роста плотного телосложения мужчина, с песочного цвета волосами и бородой, обрамлявшей его добродушное приятное лицо.

Форбс немного отступил назад, полюбовался Салли и от души расцеловал ее.

— Ты совсем не изменилась, Салли! Клянусь тебе в этом.

Салли слегка толкнула его кулаком в живот, намекая на его полноту, и ответила:

— И ты тоже не изменился.

— Но ведь я не потолстел, — тут же заявил Баррет, — я просто плотный мужчина!

— Салли, ты была не права, — сказал Поль, поднимаясь со стула. Он подошел к жене и поцеловал ее в щеку.

— Как ты, дорогая? — спросил Поль, с удивлением глядя на Фелисию, которая пряталась за Дэнисом, не решаясь войти в комнату.

— Все в порядке, спасибо, — ответила Салли, — а вот Баррет думает, что я права. Мы с ним знакомы с четырех лет, и он прекрасно знает, что я считаю его красавчиком. Не важно, насколько толстым он может быть, он всегда останется красавчиком.

Салли уселась на стул между мужчинами, которые присели на кресла.

— Мама Рэйчел, скажи Тестуту, пусть поищет нам что-нибудь выпить, только не виски.

— Скажи Тестуту, что я буду пить виски, — заявил Дэнис. Он протянул руку Баррету.

— Рад снова вас видеть. А мы думали, что вы приедете в конце следующей недели.

— Дело в том, что человек, с которым я должен был увидеться, оказался настолько глуп, что женился и уехал проводить медовый месяц, — ответил Баррет, — поэтому я предполагаю, что мне придется болтаться здесь до тех пор, пока он не вернется обратно в город.

— Ну и замечательно, мы очень тебе рады, — сказала Салли, — Баррет, ведь ты помнишь Фелисию?

Фелисия улыбнулась, но, спохватившись, быстро опустила голову и потупила взор.

Баррет с восхищением посмотрел на нее.

— Разумеется, помню. Она очень похожа на тебя, Салли, прямо копия.

— Баррет, ты дурачок, — вздохнула Салли, — хотелось бы мне сейчас поменяться с ней возрастом! Беру свои слова относительно твоего толстого живота назад.

Она махнула рукой Фелисии:

— Иди сними шляпку, дорогая, и возвращайся. Сейчас принесут лимонад.

Фелисия кивнула, чмокнула отца в щеку и побежала через террасу в дом.

Поль задумчиво посмотрел ей вслед, а затем наклонился к Салли:

— А что, собственно, Фелисия делает дома?

— Ах, Поль, я ведь видела своими глазами, как ей было там скучно, и я не могла винить ее за это. Нельзя же заставлять девочку досиживать три месяца в таком тоскливом месте, где она провела уже четыре года.

— Креольские девушки по традиции воспитываются в монастырях.

— Но ведь она все равно должна была вернуться домой через пару месяцев. А здесь для нее занятие найдется.

Салли повернулась к Баррету:

— Люсьен возвращается домой, да не один, а с сиротой — дочерью какого-то старинного приятеля Поля. Пора уже задуматься над тем, как выводить девушек в свет. Мне нужна Фелисия, Поль, мне она необходима здесь, в доме. Ведь ты же знаешь, что Холлис скорее согласится быть зажаренной на медленном огне, чем помогать по дому. Тетя Дульсина настолько глупа, что отдает сразу три распоряжения одной горничной, которая не знает, за что браться вначале, за что потом, и в результате не делается ничего. Для Фелисии неплохо будет научиться вести домашнее хозяйство.

— И ей потом будет чем заняться, — сказал Поль. — А что она натворила на этот раз?

— Ничего особенного, — как можно беззаботнее ответила Салли, — хотя должна признаться, что сестрам стало довольно сложно справляться с ней. Фелисии дома будет лучше.

И тут она намеренно сменила тему:

— Баррет, теперь рассказывай. Я хочу услышать все-все новости. Как там Алиса?

— По-прежнему, — ответил Баррет. — Думает, что я обязательно подхвачу малярию в Новом Орлеане, поэтому упаковала мне четырнадцать шерстяных шарфов и теплое нижнее белье.

— В Луизиану? Боже мой! Да как Алиса только может.

Алиса, незамужняя сестра Баррета, жила вместе с ним в одном доме и вела хозяйство.

— А что с Джонни Лонгуортом? Его действительно посадили? Мама писала мне что-то об этом, но настолько смутно, что я так и не поняла ничего.

— Ну, он напился и попытался застрелить своего брата прямо на концерте симфонического оркестра в Чарлстоне. Пуля попала в тубу. Старушки визжали и падали в обморок, и во всей этой суматохе какой-то карманник украл часы у трех человек и бриллиантовое ожерелье у жены Джонни. Из-за этого, кстати, он и стрелялся с Чарли в первый раз. Чарли в свое время подарил ожерелье Джулии на свадьбу, та носила его повсюду и хвасталась, поэтому многие думали, что у них с Чарли все еще роман.

— Спасибо за рассказ, — ответила Салли. — Мне лучше бывать дома почаще.

— Но самое интересное, что, когда ожерелье вернули, Джонни пытался отдать его Чарли назад, а тот наотрез отказывался брать его. Джонни попробовал его продать и продал. Все это, конечно, выплыло наружу. Теперь Джулия в ярости и сердится на обоих.

— О Господи! — воскликнула Салли, — я должна это запомнить: при встрече с Лонгуортами — ни слова о бриллиантах.

Поль глотнул виски, слушая сплетни из Чарлстона. Он подумал, что очень полезно для него, Поля, когда Салли так развлекается в его компании. Ему и в голову не приходило, что Салли вовсе не была влюблена в Баррета Форбса, поэтому ей было просто и приятно с ним.

Адель промокнула лицо и шею черным кружевным платочком. Боже, всего только первое апреля, а здесь жара как в турецких банях. Люсьен, облаченный в белый льняной пиджак и брюки, в соломенной шляпе на голове, доброжелательно глядел на Адель, и, как ей казалось, с долей удивления.

— Моя мать подберет вам хороший гардероб.

Адель «одарила» его недобрым взглядом и вновь промокнула лицо. Маленький пароходишко тащился вдоль пристани. За два месяца путешествия Адели не удалось продвинуться ни на шаг в своих планах касательно де Монтеня. Он достаточно ясно дал понять, что всегда готов переспать с ней, если ей это хочется, но Адель не видела в этом ничего хорошего. Ведь она теряет очень важное и ценное достоинство в этом случае — свою девственность. Люсьен также весьма ясно намекнул, что отнюдь не ищет себе супругу.

Адель откинулась на спинку кресла и смочила себе виски одеколоном.

— Здесь всегда так жарко? — спросила она.

— О, бывает еще хуже, — бодро заметил Люсьен, — подождите июля — увидите.

— Думаю, что я не вынесу этого. У меня такое ощущение, будто я нахожусь под водой — мокро, дышать нечем.

— А, вот они! — воскликнул Люсьен и замахал рукой.

Три фигурки впереди толпы на пристани помахали в ответ. Сестренка Эмилия подпрыгивала от возбуждения и ожидания. Судно мягко причалило к пристани, и команда спрыгнула на берег. Люсьен поторопил Адель:

— Пойдемте скорее, а то потеряемся в толпе.

Дэнис встретил их в конце мостика. Адель с удивлением наблюдала, как Люсьен подхватил чернокожую женщину в накрахмаленном фартуке, обнял ее и несколько раз попытался подбросить в воздух.

— Мистер Люсьен, поставьте меня на место! — возмущенно протестовала Мама Рэйчел, а сама прильнула к нему. Оглядев Люсьена с головы до ног, она широко улыбнулась и сказала:

— Ты в отличной форме, мальчик!

Потом ее взгляд упал на Адель.

— А теперь представь нам это дитя, а то она подумает, что тебя воспитывали на конюшне.

— Мадемуазель Скаррон, разрешите представить вам моего брата Дэниса, — послушно произнес Люсьен, — это моя сестренка Эмилия. А это Мама Рэйчел. Она-то и есть настоящая власть и управление в «Прекрасной Марии».

— Ваш слуга, мадемуазель. — Дэнис торжественно поцеловал Адели руку.

— Как поживаете, — произнесла Эмилия, сделав реверанс.

— Добро пожаловать в «Прекрасную Марию», дорогая, — закончила представление Мама Рэйчел.

Адель, задохнувшаяся от жары, инстинктивно кокетливо улыбнулась Дэнису, затем Эмилии, кивнула головой Маме Рэйчел и тихонько придвинулась к Люсьену:

— Боюсь я чувствую себя совсем слабой.

— Пойдемте, — пригласил Дэнис, — «Маленькая Мария» как раз рядом, у пристани. Это наш пароход, — пояснил он и усмехнулся Люсьену:

— Тебе надо это видеть. Отец поставил новый котел, и теперь он бегает как резвый жеребец. Разумеется, покрасим заново.

— Сэм пошел взять чемоданы, — сказала Мама Рэйчел. — Идите, пока мисс Скаррон не потеряла сознание. Мисс Эмилия, настоящие леди не кривляются.

Эмилия послушно выпрямилась и, украдкой взглянув на Адель, объявила:

— А мне ничуть не жарко.

— Это потому, что ты — маленький чертенок. Правда, в тебе сидит дьявол. Ты, Эмилия, не из рода де Монтеней. Ты как маленькая сойка — красивые голубенькие перышки и пустая головка.

— Мистер Дэнис, как не стыдно пугать ребенка!

— Я вовсе не боюсь, — объявила Эмилия.

— Негры могут рассказать тебе, что все сойки по пятницам ночью спускаются в ад и отчитываются перед дьяволом. И мы ждем, что в один прекрасный день они заберут с собой Эмилию, — тихонько сказал Люсьен Адели.

— Ах, вот оно что. Как интересно.

Сэм грузил чемоданы на борт «Маленькой Марии». Проходя мимо него, Адель брезгливо подобрала юбки.

— Вы никогда раньше не видели негров, не правда ли? — спросил Дэнис, — и не знаете как себя с ними вести?

— Полагаю, они вполне надежные слуги, — напряженно ответила Адель, подумав про себя, что Мама Рэйчел ведет себя слишком фривольно — французские слуги никогда не позволили бы себе такого. — Но они не очень… чистые, наверное.

— Между прочим, они не глухие, — заметил Дэнис и направился к Сэму, чтобы помочь ему с чемоданами.

У Дэниса сейчас не было времени размышлять о манерах мисс Скаррон. Он был гораздо больше заинтересован в том, чтобы выбраться из Нового Орлеана до того, как Франсуаза Беккерель выяснит, что он был в городе, но не зашел. Несмотря на то, что она все еще привлекала его, Дэнис начал понимать, что Франсуаза слишком уж экзотическая и, вероятно, очень ненасытная.

Он встречался с ней, когда де Монтени и Превесты приезжали в оперу. В перерыве Франсуаза деликатно и осторожно намекнула ему, что Жильбера не будет дома целую неделю. Дэнис не нашел другого выхода, как принять приглашение, хотя не слишком этого хотел. Франсуаза дала ему понять, что джентльмен не должен отказываться от полезных предложений.

— Я не хочу ставить тебя под удар, не хочу рисковать, — сказал ей тогда Дэнис, начиная чувствовать себя этаким племенным жеребцом, запертым в конюшне.

— Единственная опасность, дорогой мой Дэнис, которой мы подвергаемся, это то, что Жильбер все узнает.

— Нет, этого нельзя допустить. Только не это, — ответил Дэнис.

— Не думаю, что ты меня понимаешь, — ответила Франсуаза, — Жильбер даже представить себе не может измены с моей стороны. Он слишком занят собой, поэтому я очень одинока.

Она вздохнула:

— Конечно, если бы Жильбер знал, что я ему изменяю, то, возможно, был бы ко мне более внимателен. И боюсь, что если ты меня бросишь, то я буду настолько расстроена, что признаюсь ему во всем, хотя мне очень не хочется этого делать. Теперь понимаешь?

Да, это была явная угроза Дэнису. Он продолжал думать об этом все время, сидя на палубе «Маленькой Марии». Он не особенно боялся Жильбера Беккереля, но отец! Дэнису пришла в голову дикая мысль, что он предпочел бы под чужим именем сбежать на Запад, нежели остаться дома и разговаривать на эту тему с отцом. Поэтому он начал скрываться от Франсуазы, ссылаясь на чрезвычайную занятость на «Прекрасной Марии», избегая посещения оперы, балов и тому подобных мест, где она могла бы застать его. «Господи, — подумал он, — и зачем я вообще влип в эту историю?»

Адель церемонно усадили на стул на палубе «Маленькой Марии», всячески заботясь о ней. Адель немного успокоилась, видя такое внимание к своей персоне, и в ней вновь проснулась надежда на расположение Люсьена. Ей было невдомек, что подобное отношение являлось для де Монтеней традиционным ко всем дамам. Адель краем глаза наблюдала за Люсьеном, а Эмилия, сидя на коленях Мамы Рэйчел, — за ней.

Адель с первого момента встречи сразу же мысленно отказалась от Дэниса. Он был младшим сыном в семье, к тому же не проявлял к ней ни малейшего интереса. Плантацию унаследует Люсьен, она поняла это.

Пароход медленно двигался по реке. Временами по ее берегам открывались виды полей, поместий и плантаций.

— Это усадьба Д’Эстерхен. А вон там — «Алуетт», — показывал ей Дэнис.

Сэм, который считался чуть ли не членом семьи Превест, проживавших в поместье «Алуетт», дал гудок, сорвал с себя шляпу и замахал ею в воздухе.

— Добро пожаловать домой! — прокричал он.

Люсьену надоело играть роль гида, и он перестал обращать внимание на Адель. Та продолжала наблюдать за ним. Поскольку Люсьен хотел от нее лишь одного, Адель подумала, что ему надоело добиваться этого. Она демонстративно отвернулась, но и Люсьен не остановился, проходя мимо нее, и удалился в машинное отделение.

Эмилия вертелась во все стороны, сидя на коленях у Мамы Рэйчел, и время от времени подозрительно поглядывая на Адель. Она думала, что папа был не прав, обещая новую подругу в лице Адели. Она не производила впечатление дамы, у которой найдется время на детей. И Эмилии вовсе не хотелось дружить с Аделью.

— Она надолго приехала? — спросила Эмилия у Мамы Рэйчел.

— Не знаю, дорогая. Задавать такие вопросы невежливо. А то люди могут подумать, что ты хочешь, чтобы они уехали еще до того, как доберутся сюда. Адель пробудет здесь некоторое время.

— А она тебе нравится?

— Это не мое дело. Она — гостья твоей мамы.

Мама Рэйчел задумчиво взглянула на Адель и сказала:

— Не забывай, что мы должны быть вежливыми.

«Маленькая Мария» замедлила ход. Сэм начал маневрировать, подводя пароход к пристани. Белая усадьба вырастала из моря зелени и цветов, словно корабль на горизонте океана.

На пристани было полно людей, пришедших встретить будущего хозяина поместья и поглядеть на француженку, которая будет в нем жить.

Спускаясь по трапу на берег, Адель чувствовала, что за ней наблюдают не меньше двухсот пар внимательных черных глаз.

Поль и Салли поцеловали Адель, представили ее Фелисии и Холлис, тете Дульсине и Баррету Форбсу. Потом Адель познакомилась с дворецким, поваром и чернокожей девушкой Джуни, которая будет ее личной горничной.

Джуни неловко поклонилась:

— Можете не беспокоиться, мисс Адель, я хорошо говорю по-французски.

Адель кивнула. Оглядевшись вокруг, она поняла, что Люсьен был прав, описывая поместье как сказочный замок. Ряды небольших домиков, в которых жили рабочие, были сделаны из сосновых досок, покрытых испанским мхом, и выглядели очень живописно. Само здание усадьбы было скрыто кипарисами и каштанами, отделяющими его от домиков прислуги.

Здание кухни располагалось возле овощных грядок с разноцветной растительностью, неподалеку располагалась конюшня, а за ней — дубовая аллея, ведущая к главному входу в усадьбу.

Дом был выстроен из кипарисового дерева — самого долговечного и прочного материала. Рядом росли магнолии, посаженные еще дедом Поля. Стройные колонны и широкие галереи располагались по всем четырем сторонам дома и на обоих этажах.

Поблизости были выстроены маленькие флигели для размещения холостых мужчин — гостей усадьбы, где они могли спокойно играть в карты, покуривать сигары и возвращаться туда во сколько им заблагорассудится, не боясь побеспокоить женщин в доме.

Налево от главного здания в саду располагался летний домик — маленькое подобие усадьбы, выстроенный на возвышении возле самой воды. Когда погода была особенно жаркой, люди собирались в тенистой прохладе этого домика и освежались холодным апельсиновым соком, наблюдая за игрой рыбок в искусственном озере.

Поль отдал необходимые распоряжения, и слуги взяли багаж. Адель внимательно изучала хозяина этого маленького рая. Поль во многом был похож на Люсьена, однако черты его лица указывали на то, что он обладает гораздо более сильным характером и волей, чем сын: выдающиеся скулы, чувственный рот, мелкие морщинки возле глаз, волосы, чуть тронутые сединой.

Адель протянула ему руку:

— Вы так добры, месье де Монтень, что позаботились обо мне. Отец вспоминал о вас перед смертью. Я чувствую себя так, словно приехала к себе домой.

Салли и Баррет играли на фортепиано в четыре руки, а Люсьен тем временем распаковывал подарки, привезенные семье. Салли уже надела золотой браслет с маленькой миниатюрой Версаля. Тетя Дульсина, примеряя перед зеркалом новую шапочку, тихо шептала, что не нужно было так беспокоиться. Поль, посмотрев на нее, понял, что она надела шляпку задом наперед.

Привозить подарки из путешествий было одной из традиций семьи. И чем более далеким было путешествие, тем дороже были привозимые подарки.

Эмилии было позволено позднее лечь спать, чтобы получить свои подарки. На полу рядом с ней сидела маленькая Мимси. Она, широко раскрыв глаза, с восхищением смотрела на Люсьена, зная, что у него наверняка найдется что-нибудь и для нее.

Люсьен извлек из чемодана куклу, ростом в восемнадцать дюймов, со светлыми кудряшками волос и нежным выражением лица. Эмилия схватила куклу, подбежала к Люсьену и расцеловала его.

— Ее зовут мадам Жозет, — объявила она.

— Почему не мадемуазель? — спросил Люсьен.

— Потому что только замужние дамы носят такие бархатные платья. Но ее муж сейчас в море, — ответила Эмилия и затем добавила, — а как же Мимси?

Люсьен просто не мог забыть о Мимси. Он достал сверток и протянул его девочке:

— Я думаю, что твоя бабушка не будет сердиться на меня. Эмилия писала мне о том, что именно тебе хотелось бы получить.

Мимси развернула пакет и задохнулась от радости: «Книги!»

Мама Рэйчел издала тяжелый вздох. Она очень не одобряла это увлечение внучки. Мимси читала все подряд, и больше ее ничего не интересовало. Мама Рэйчел не могла сердиться на Люсьена, тем более потому, что в руках она держала нарядную юбку — подарок из Франции.

— А сейчас, — обратилась она к девочкам, — вы забираете вашу мадам Жозет, книжки и идете наверх спать. И никакого чтения, Мимси, пока мисс Эмилия не умоется, расчешется и ляжет в постель.

— Да, Мама Рэйчел.

— Эта маленькая штучка, — сказала Холлис, — вряд ли будет чьей-нибудь горничной. У нее голова уже забита разными сказками.

— Я не знал, что привезти тебе, Фелисия, — обратился Люсьен к сестре, — но думаю, что ты уже слишком взрослая, чтобы играть в куклы. Поэтому вот эти две коробочки — тебе и Холлис. И он протянул обеим завернутые в серебряную бумагу шкатулочки. Потом достал третью и дал ее Адели:

— С приездом.

Адель с улыбкой приняла подарок, подумав, что это плохой знак: ведь он подарил ей то же самое, что и сестрам, ничем, таким образом, не выделив ее.

В коробочках были бусы, сделанные из хрустального мелкого бисера: зеленые — у Холлис, голубые — у Фелисии. Бусы Адели были черными, видимо к ее траурному наряду. Она тут же примерила их.

— Вам очень идет, — заметила Холлис. Она внимательно наблюдала за Аделью и явно думала о том, что в доме с возвращением Фелисии и приездом Адели появились соперницы.

Люсьен вручил последний пакет Дэнису и прошептал ему на ухо:

— Занимай сегодня место в первом ряду. Будет интересно: кошачья драка.

— Не торопись, — ответил Дэнис, разворачивая подарок. В пакете был золотой портсигар.

— Спасибо, Люсьен.

— Мелочи. Ты ведь мой брат.

Салли и Баррет закончили мелодию и принялись рассматривать подарки вместе со всеми. Поднялся обычный семейный шум. Адель воспользовалась этой маленькой заминкой и ухватила с серебряного подноса пирожное и стакан лимонада. Она чувствовала, что здесь, в этой гостиной с высокими потолками, когда вся семья была в сборе, обстановка несколько разрядилась. Де Монтени воспринимали окружающую их роскошь как само собой разумеющееся, по праву и по рождению. Для Адели это было в новинку, и она заметила, как нервно дрожат ее пальцы.

Поль размышлял о том, что дочка Жюля Скаррона оказалась вполне милой. Сейчас она, конечно, немного растеряна и чувствует себя одиноко, но со временем с ней все будет в порядке. Нужно подумать о небольшой сумме денег в качестве приданого, когда Салли найдет ей супруга.

Мужчины стояли на террасе, решая, идти ли спать, или же еще выпить. Дамы уже удалились в свои комнаты.

Поль заявил:

— Я, пожалуй, проедусь верхом до «Алуетт» и переговорю с Превестом насчет наших дел. Тогда завтра мы сможем весь день провести вместе.

Поль обнял Люсьена за плечи и прижал его к себе:

— Рад тебя снова видеть, сынок.

— Утром прогуляемся верхом? Как Файрфлай, в форме?

— Еще в какой! На прошлой неделе сбросил Уилла.

Файрфлай был гнедым жеребцом, подаренным Люсьену на двадцатилетие. Он был самой быстрой лошадью в «Прекрасной Марии» и у него был превосходный характер.

Люсьен довольно улыбнулся.

— Ну, что ж, одевай свои старые бриджи, — сказал Поль, — проедемся к болотам.

Баррет, наблюдая за их разговором, подумал, что они очень походят друг на друга. И все же, если бы он был отцом Люсьена и Дэниса, он оставил бы поместье Дэнису.

Поль попрощался со всеми и вышел. Братья вместе с Барретом отправились на веранду выпить еще виски и поговорить. Рассевшись в креслах на веранде правого флигеля, они неторопливо потягивали виски. Люсьен и Дэнис жили во флигеле, а Баррет — в основном доме, в комнате для гостей.

Поль и Салли, казалось, были очень рады, что Баррет Форбс гостил у них. Ему необходимо было время от времени уезжать из дому, чтобы отдохнуть от своей сестры Алисы.

В конюшне сонный грум поднялся с постели и вопросительно посмотрел на Поля.

— Мне нужен Моллас. Ложись спать, я оседлаю его сам.

— Да, сэр.

Довольный грум снова улегся спать. Ему было известно, что хозяин любит самостоятельно седлать лошадей и знает в этом толк. Грум очень гордился своей работой, ведь у него в подчинении было три помощника.

— Буду очень рад приготовить завтра Файрфлая для мистера Люсьена, — сказал он и нежно потрепал холку лошади.

Поль вскочил на Молласа и пришпорил его. Ночь была лунная, ветви деревьев светились серебристым светом. Было довольно тепло, воздух пропитался влагой и был насыщен ароматом цветов и листьев.

Поль погнал Молласа галопом. Въезжая в ворота поместья «Алуетт», он увидел, что на террасе господского дома горит свет и Роман Превест сидит на стуле ссутулившись, подперев голову руками.

Поль привязал Молласа и поднялся на террасу. Роман молча налил ему виски, и некоторое время никто из них не произнес ни слова.

Превест был высоким, широкоплечим, мускулистым мужчиной с загорелым симпатичным лицом. Седые волосы его были очень коротко, старомодно подстрижены.

Они с Полем знали друг друга много лет, с тех пор как отец Романа купил «Алуетт». По слухам, он не купил его, а выиграл поместье в карты. Тогда Полю было семь, а Роману — пять лет.

— Как Юджин? — вежливо поинтересовался Поль.

— По-прежнему, — ответил Роман. — Как я и ожидал.

Поль не стал углубляться в эту тему. Брак Романа с Юджин был устроен по расчету, традиционно по-креольски. Как говорится, «стерпится — слюбится», и Поль думал, что это вполне могло произойти, если бы Юджин не стала инвалидом в первый же год их совместной жизни. Роман был очень добрым человеком и продолжал внимательно ухаживать за супругой, и не было ничего удивительного в том, что он очень уставал.

Поль попробовал улыбнуться.

— Ну что ж, старик, раз уж ты меня в это дело втянул, давай излагай свою стратегию. Я предупреждал тебя.

— Видел я, как ты управляешься со всем этим, извини за грубость, лошадиным дерьмом на ферме, — фыркнул Роман. — Между прочим, твой дедушка, старик Ле Клерк, практически «достиг» Нового Орлеана.

— А он не управлял делами в своем поместье.

— Так. Что касается консерваторов, — принялся рассуждать на главную тему Роман, — то они выдвинули этого никчемного Харрисона. Беккерель — либерал. И именно его нам придется свалить.

— И каким образом это планируют делать твои демократы-реформисты?

— Ну, мы хотим провести между вами дебаты.

— О Небеса!

— Ты ведь джентльмен, а Беккерель… не совсем. Скажем так. Нет, не по происхождению, а… Ладно. Ты — наш человек, и мы собираемся разыгрывать эту карту как козырную и привлекать на свою сторону других землевладельцев.

— Если я не окажусь полнейшим ослом.

— Твоя позиция ясна. Соблюдение государственного правопорядка и честная политическая игра. Обеспечение прав нашего класса, защита всего, чего мы здесь достигли и сумели построить. Обеспечение свободы выбора для каждого избирателя, уничтожение механизма политического давления на избирателей.

— Не думаешь ли ты, что все эти пункты взаимоисключают друг друга?

— Нет, не думаю.

— Тогда почему бы тебе самому не баллотироваться в конгресс?

Роман рассмеялся.

— Я — слишком заметная фигура.

Роман в течение многих лет имел огромное влияние в политических кругах Луизианы, но сейчас ситуация требовала перестройки. Любой умный человек понимал, что если Новый Орлеан хочет выжить, то ему нужно срочно менять свою укоренившуюся с давних пор репутацию. В противном случае вся коммерческая судоходная сеть будет для города и штата утеряна.

— Пора менять привычки. Мы давно друг друга знаем, и я не могу не сказать совершенно серьезно, что ты — самый честный из нас всех. «И гораздо честнее меня», — мысленно добавил Роман, чувствуя угрызения совести за связь с Холлис, дочерью своего лучшего друга. Поль заслуживал гораздо лучшего отношения к себе. Если уж на то пошло, гораздо лучшего, чем заслуживала Холлис, его дочь.

Холлис лежала на постели, уткнувшись лицом в подушки. Было очень душно, муслиновая ночная рубашка прилипла к телу. Холлис подумала было, что нужно снять ее вовсе, но она не была уверена, спит ли Мама Рэйчел, которая считала совершенно неприличным спать голышом… Однако более всего ее мысли занимала не старая нянька, и даже не Роман Превест, любовник и кандидат в будущие мужья, а Адель Скаррон.

Что-то бесконечно фальшивое сквозило в этой девчонке, приехавшей из далекой Франции. Папа не заметил этого, и Дэнис не заметит этого, если женщина его заинтересует.

Эмилия невзлюбила Адель Скаррон, и она оказалась по-детски проницательной. «Мне она тоже не нравится, — думала Холлис, — и я не понимаю, почему отцу вздумалось приглашать ее сюда жить. Адель скорее всего гоняется за богатым мужем, и вообще мы ведь о ней совсем ничего не знаем».

Холлис села на постели, откинула полог, немного посидела и тихонько встала. Подойдя к трюмо, она посмотрела на себя в зеркало оценивающе, критично. Подумала немного и сев за письменный стол, взяла в руки перо. Откинув крышку бюро, она все так же бесшумно достала бумагу, чернильницу, положила перед собой чистый лист и снова задумалась.

Как называется эта деревня?.. Сент что-то. Сент Мартин! Священник в этой деревне наверняка знает все. И она принялась писать.

Адель закинула руки за голову, легла на подушки. Поль де Монтень сказал ей, что она может считать эту комнату своей. Да, такая спальня ей не могла присниться даже в рождественском сне. Все ее ночные сорочки были тщательно выглажены Джуни и развешены в гардеробе. Джуни помогала ей раздеваться, напряженно вспоминая бесчисленные инструкции, которые накануне дала ей Мама Рэйчел.

Адель было неприятно, когда руки негритянки прикасались к ней, но она не показывала виду, лишь пробурчала слова благодарности, которые вовсе не подбодрили Джуни, а скорее расстроили. Джуни так гордилась своим новым занятием! Она хорошо понимала, насколько деликатной нужно быть по отношению к белой леди, и старалась изо всех сил. Но белая леди явно осталась недовольной ее работой в качестве горничной.

Адель через полог постели вглядывалась в темноту. Комната была настоящим сокровищем, и это была ее комната.

Однако Адель чувствовала себя неловко в этом роскошном будуаре. Она ясно осознавала, что все это богатство может быть у нее отнято, и как раз этого ей и не хотелось. Если только ее секрет раскроют…

Она села на кровати и обняла руками колени. Если она выйдет замуж за мужчину из этой семьи, никто ничего не сможет отнять у нее. Но она может состариться до того времени, когда ей удастся поймать в свои сети Люсьена де Монтеня… Поль! Поль де Монтень — хозяин всего этого царства.

Глаза Адель хищно сузились. Золото, роскошный дворец — все то, к чему она так стремилась, было слишком близко, чтобы от него отказываться… К тому же здесь, в Америке, где цивилизация была молода и несовершенна, можно будет гораздо легче отделаться от законной жены Поля де Монтеня.

VI. ПИКНИК В «АЛУЕТТ»

— Эти оранжереи построил мой дед. Здесь, в Луизиане, нечасто бывают настоящие холодные зимы, но все же иногда случаются. В оранжереях вот такие цветы могут цвести круглый год.

Поль осторожно приподнял веточку орхидеи, на которой распустился огромный белый цветок.

Адель внимательно рассмотрела его.

— Вообще-то мой дед был более заинтересован в съедобных растениях. Вот, например, как эти ананасы. А Салли нравится, когда цветы в доме круглый год. Каждый день мы ставим свежие цветы в комнаты.

— Понятно. В моей сегодня утром я нашла лилии. Знаете, месье де Монтень, я никогда не была так счастлива в жизни, как последнюю неделю, проведенную здесь. Разумеется, я не говорю о тех временах, когда был жив папа.

— Рад это слышать, моя дорогая. Зовите меня просто Поль или, если хотите, дядя Поль.

— Спасибо, дядя Поль.

Адель благодарно улыбнулась ему.

— Расскажите мне о выращивании тростника. Люсьен пытался объяснить мне это, но боюсь, что я, наверное, глуповата, так как ничего не поняла.

— Хорошо. Пойдемте на свежий воздух.

В оранжерее действительно было душно, и Адель с радостью последовала за Полем де Монтенем.

— Взгляните, какие азалии. Здесь за ними никто не ухаживает, лишь изредка поливают.

Поль усадил ее на мраморную скамью прямо перед кустом алых и розовых азалий, встал напротив и принялся пространно объяснять.

— Сахарный тростник — богатство каждого плантатора в здешних местах, можно сказать, смысл его существования. Это тропическое растение, а в Луизиане климат субтропический. Поэтому тростник не вызревает до конца, и его необходимо срезать в определенный момент, пока он не испортился и не сгнил на корню. Это очень капризное растение. Чуть больше влаги, чем нужно, чуть меньше — и оно моментально гниет. Хлопок более неприхотлив, но здесь для него слишком влажная почва. К тому же за тростник платят гораздо больше.

— А потом?

— Потом из него выжимают сок, варят сироп и кристаллизуют его.

— Так это все… на доходы от тростника? Адель показала рукой на дом, сады и многочисленные строения вокруг них.

— Помимо этого, у меня есть еще другие источники доходов, — пояснил Поль, — но без тростника не было бы «Прекрасной Марии».

— Ведь вы очень любите свое родовое поместье «Прекрасная Мария», не так ли?

— Да, очень, — ответил Поль, тронутый таким вниманием, — де Монтени всегда будут жить здесь. И вам у нас всегда будут рады. А теперь пойдемте в дом. Через минуту начнется дождь.

Воздух загустел, небо нахмурилось и посерело. Первые теплые капли дождя упали на ладонь Адели.

— Пойдемте.

Поль взял ее за руку, и они побежали к дому. Адель увидела, как в глубине сада тетя Дульсина пыталась быстро собрать свои молитвенники в охапку. Адель неожиданно вспомнила, что, несмотря на доброжелательное к ней отношение, все де Монтени звали ее «бедная тетя Дульсина» и подумала: «Если я не выйду замуж за этого человека, я превращусь в такое же жалкое существо».

Дэнис и Люсьен, проезжая верхом мимо плантации, поняли, что скоро пойдет дождь, а домой добраться они не успеют. И хотя они взяли с собой плащи, все же не хотели их использовать, так как в плащах было бы очень жарко. Лучше уж промокнуть, чем париться всю дорогу, словно в бане.

Рабочие побежали к навесу, который был специально выстроен для таких случаев в конце поля, чтобы укрыться от тяжелых капель дождя. В лучшем случае он будет не слишком долгим, надеялись Люсьен и Дэнис.

Одна из кухарок спешно заносила под навес овощи, большой горшок с похлебкой, за ней бежала девочка с корзиной хлеба. Дэниел, временно исполняющий обязанности надзирателя, взял кусок хлеба, обмакнул в похлебку и принялся жевать, наблюдая за потоками воды, обрушивающимися с неба.

Чернокожая женщина подошла к Дэниелу, держа в руках тарелку.

— Дэниел, я не могу это есть. Дай мне нормальную пищу, тогда я смогу восстановить свои силы и покажу тебе, на что я способна.

Дэниел оттолкнул ее.

— Перестань, Селеста, ничего у тебя на этот раз не выйдет. Мистер Поль сказал, что скоро наймет нового надсмотрщика. Может быть, с ним тебе повезет больше, чем со мной.

Селеста села на землю с недовольной гримасой. Мистер Джим, прежний надсмотрщик, приносил ей вкусные вещи, освобождал от тяжелой работы и приглашал к себе на ночь. А когда его не стало, Селеста обнаружила, что теперь с ней обращаются как со всеми.

К Селесте подсел высокий негр.

— Если хочешь есть, я могу отдать тебе свой хлеб, — сказал он, — зачем тебе этот Дэниел?

Селеста пожала плечами.

— Я не твоя собственность, Габриэль, и уж тем более не твоя жена.

— Я бы очень хотел этого, — ответил Габриэль.

Селеста покачала головой. Лучше она умрет, чем станет женой Габриэля. Она любила, когда вокруг нее крутились мужчины, и вовсе не хотела выходить замуж. Она любила менять мужчин, а Габриэль не вынес бы этого. Он и сейчас возмущается, хотя и не имеет на нее никаких прав.

— Приходи ко мне завтра утром, — предложил Габриэль. — Приходи, тебе со мной понравится.

Завтра была суббота, выходной. Завтра Селеста решит, что ей делать. И если Габриэль опять начнет ее мучить своими дурацкими историями, она найдет кого-нибудь получше. Кому интересно слушать рассказы об Африке?

Габриэль доел остатки обеда, догадываясь, о чем думает Селеста. Он и сам не знал, почему ему так хочется заполучить эту распутную женщину. Она словно магнитом притягивала его, и он берег это чувство как и свои рассказы об Африке — единственное наследство, которое оставил ему отец.

— Это и твое наследство тоже, — пытался убедить он Селесту, — мы должны гордиться Африкой, своей родиной как белые господа гордятся Францией.

— Я ничем не горжусь, — отвечала Селеста. — Если только тем, что у меня лицо черное, как уголь. И вообще оставь меня в покое. Учи малышей.

Какой смысл хвастаться тем, что у тебя прапрадед был африканским королем? Все равно белые люди владеют всем, в том числе и тобой.

Дэнис с сочувствием посмотрел на Дэниела, который молча наблюдал за парочкой под навесом. Эти черномазые очень быстро выйдут из-под контроля, если Андре Перо не найдет им белого надсмотрщика. К тому же новому надзирателю понадобится масса времени, чтобы здесь все привести в порядок.

— Отец хочет, чтобы ты привык к плантации, Люсьен. Поэтому можешь начинать работать. Надсмотрщика пока нет.

— Неужели отец так и сказал? — зевая, ответил Люсьен. — Знаешь что, Дэнис, я насквозь промок.

Он погладил Файрфлая, потрепал его за холку, пока тот отыскивал стебли сахарного тростника.

Дэнис направил свою лошадь вдоль плантации и вновь заговорил:

— Это все будет твоим, Люсьен! Тебе что, все равно?

— В общем-то, да, — лениво заявил Люсьен. — Не могу сказать, что горю желанием играть роль надсмотрщика. Здесь очень жарко, и у меня другие планы для дальнейшего времяпрепровождения.

— А что, если отец уедет, и тебе придется самому управлять тут всеми делами?

— Я найму тебя, хочешь?

Дэнис в ярости схватил Файрфлая за поводья.

— Убери руки от моей лошади! — закричал Люсьен, глаза его угрожающе засверкали.

— Не уберу, пока не выслушаешь меня!

Братья под проливным дождем сидели верхом на лошадях и в гневе смотрели друг на друга в упор. Наконец Люсьен слегка пожал плечами и объявил:

— Я не хочу с тобой ссориться, Дэнис. Мы ведь всегда были друзьями.

— Ты хочешь сказать, что я всегда прикрывал тебя перед отцом, — хмуро отвечал Дэнис.

— Да ладно тебе. Я ведь первый предложил мир. Теперь твоя очередь.

Точно так же они улаживали свои мальчишеские ссоры, когда были детьми. Если один предлагал мир, вопросом чести для другого было принять его. Дэнис решил, однако, что Люсьен всегда первым делал шаг к примирению, только если это было ему выгодно.

— Так ты будешь слушать или нет?

— Буду, буду. Говори.

— Так вот, — продолжил Дэнис, упрямо глядя брату в глаза, — «Прекрасную Марию» унаследуешь ты, независимо от того, нравится мне это или нет, и я не намерен спокойно наблюдать, как ты все это будешь разваливать.

— Ревнуешь или завидуешь, братец?

— Заткнись. Ты будешь учиться управлять поместьем, потому что в противном случае я свалю тебя с ног и ты упадешь лицом в грязь.

И Дэнис взял с места в карьер, погнав лошадь галопом. Люсьен последовал за ним. Негры с большим интересом наблюдали за этой сценой.

В течение следующих трех недель Люсьен исследовал буквально каждую пядь плантации и поместья совместно с отцом и братом. Отец с гордостью продемонстрировал ему все нововведения, которые он организовал на плантации за год отсутствия Люсьена, а Дэнис ходил повсюду с видом школьного учителя, сетующего на нерадивого ученика.

Салли, наблюдая за старшим сыном, никак не могла понять, то ли наконец-то семья стала объединяться, то ли назревает очень крупный конфликт. Салли одинаково любила всех своих детей и могла не думать о том, что «Прекрасная Мария» когда-нибудь достанется одному из них. К сожалению, не тому, который больше любит ее. Но как она могла сказать об этом Полю, когда знала, что Дэнис не его сын?

Когда Роман Превест принес приглашения на пикник в поместье «Алуетт», устраиваемый в честь приезда Адели, Люсьена и Баррета одновременно, Салли с благодарностью приняла его. День отдыха в хорошей компании должен был как-то разрядить обстановку.

Единственный неприятный момент, который омрачил этот день — это болезнь Мио, о которой сообщила взволнованная Мама Рэйчел.

— Нужно срочно послать за доктором, — сказала она и была права, потому что лихорадка в жару — дело нешуточное и опасное.

— Фелисия, принеси мою сумку, — попросила Салли. Как многие хозяйки плантаций, она присматривала за заболевшими сама с помощью Мамы Рэйчел, а теперь и Фелисии.

— Я уже собрала ее, — ответила дочь. — Мио поправится, как ты думаешь?

Из многочисленных слуг в поместье Мио была, пожалуй, самой обожаемой всеми без исключения детьми де Монтеней. Она рассказывала им сказки, когда они были маленькими, и самыми приятными воспоминаниями детства у них были большие добрые руки Мио, пахнущие мукой или тестом.

— Не могу ничего сказать, пока не увижу ее, — ответила Салли обеспокоенно.

Если не будет Мио, кто присмотрит за Аделью на пикнике? Холлис? Нет, ей нельзя доверять этого. «Господи, почему же все проблемы навалились сразу?» — расстроенно думала Салли.

У Мио был сильнейший жар. Она лежала на топчане у себя в хижине, как всегда в окружении разноцветных кошек, котов и котят.

— Мои приступы лихорадки доконают меня, миссис Салли, — сказала Мио.

— Посмотрим, что скажет доктор. Еще не все потеряно, — отвечала та.

— Нет, миссис Салли. Теперь уже все, я знаю это.

— Ничего ты не можешь знать, пока жива, — строго сказала Салли, немного успокоившись. Она думала, что у Мио желтая лихорадка или малярия, но вроде бы ее болезнь была не похожа на эти.

— Кто-нибудь еще болен?

— Один ребенок, — ответила Мама Рэйчел.

Салли осмотрела Мио. Найдя мертвую лягушку, привязанную к ее груди, она двумя пальцами вытащила лягушку и выбросила.

— Не думаю, что это поможет. Да и доктору Лебо вряд ли понравилась бы такая «народная медицина»!

Мио виновато вздохнула.

— Боюсь, что на старости лет ты подхватила бытовой сифилис, Мио, — серьезно сказала Салли.

— Я уже не могу болеть детскими болезнями, миссис Салли, — ответила Мио, которой было невдомек, что это за болезнь такая — сифилис.

— Господь призовет меня к себе очень скоро, — покорно продолжила она.

— Нет, не думаю.

Салли вопросительно посмотрела на Маму Рэйчел, ожидая ее решения.

— Я не могу оставить ее в таком состояний, пока доктор Лебо не осмотрит ее. На всякий случай… Мио расстроится, если ее хозяева и друзья уедут на пикник и бросят ее одну, заболевшую. И, к тому же, одному Богу известно, что она может над собой сделать в отсутствие вас, — вынесла свой вердикт старая няня.

— Давай останемся, мама, — предложила Фелисия.

— Ну…

— И будет лучше, если доктор Лебо заодно осмотрит всех детей и, если нужно, установит карантин. Это ведь очень заразная болезнь. Бедняжка Мио. Я представляю, как ты мучаешься. Я пришлю тебе свою подушку. Мама, Мио надо дать немного лимонада.

Салли с удивлением посмотрела на дочь.

— Девочка моя, молодец, умница. Ты ведь взрослеешь. Ну, хорошо, можешь остаться. Догонишь нас, когда уйдет доктор.

Удаляясь, она слышала бодрый и уверенный голос своей средней дочери:

— Будешь выполнять все, что велит доктор Лебо. А то что же мы будем без тебя делать?

Пикник в «Алуетт» можно было скорее назвать банкетом на свежем воздухе. Длинные столы, покрытые белыми скатертями, лучшее столовое серебро, фрукты, пирожки, холодные супы, мясное и рыбное ассорти. Квартет музыкантов, играющих под кустом магнолии, вереницы колясок и карет в стороне.

Мужчины, солидно переговаривающиеся о политике, их супруги, сплетничающие о помолвках, свадьбах, рождениях и смертях. Юные повесы, ухаживающие за молоденькими девушками в легких муслиновых платьицах, дети, бегающие по саду.

Мама Рэйчел присматривала за Эмилией, а Холлис, предоставленная на некоторое время самой себе, присела на скамеечку под дубом и стала задумчиво наблюдать за Романом Превестом. На ее губах блуждала загадочная улыбка. Она откровенно любовалась его все еще крепким телом, стройными ногами. Холлис смотрела, как он беседует с ее отцом и Барретом Форбсом, как заботливо наклоняется над инвалидным креслом своей несчастной жены Юджин, как здоровается с тетей Дульсиной и сестрами Фонтейн.

Холлис было плевать на супругу Романа Юджин, которая придерживалась теории, что леди всегда должна быть в центре внимания. И если ты не можешь привлечь мужчину красотой, привлекай настойчивостью, требуй внимания к своей персоне, будь надоедливой, больной если нужно… Глупо.

Холлис задумалась. Она была готова к тому, что на пикнике ей, возможно, придется скучать, но сейчас вдруг у нее появилась идея. Роман, казалось, был чрезвычайно занят уходом за своей больной супругой, но он прекрасно знал, что Холлис тоже пришла на пикник и наблюдает за ним.

«Мужчинам следует носить кринолины, — усмехаясь, подумала она. — А то зачастую непонятно, как они к тебе относятся и что думают».

Она напустила на себя церемонный вид, кивнула Юджин и сестрам Фонтейн, встретилась взглядом с Романом, всего на мгновение.

Престарелые сестры Фонтейн сделали вид, что ничего не заметили, и поклонились Холлис, отвечая на ее приветствие. «Старые дуры», — подумала она про себя. Они были безмерно удивлены тем, что Холлис так быстро сняла траур по мужу, и, разумеется, уже успели посплетничать с тетей Дульсиной, судя по беспомощному выражению ее лица. Все равно, теперь Холлис было так приятно почувствовать себя без этих проклятых черных тряпок.

Она немного развернулась, чувствуя, что Роман смотрит на нее. «Я добьюсь своего, — подумала она, — причем сделаю это прямо под носом у этих «старых кошелок». Перехватив взгляд Романа, Холлис медленно провела указательным пальцем по шее, потом по груди, и увидела, что он правильно воспринял ее призыв. Это будет очень забавно — сбежать с пикника с его же хозяином и заняться с ним любовью. Очень забавно.

Холлис знала, что прекрасно выглядит в этот день. И хотя она была вынуждена одеть не слишком нарядное полутраурное платье, оно было ей настолько к лицу, что даже украшало ее. Роман всегда замечал такие вещи и не мог не оценить этого сегодня.

Молодая вдовушка почувствовала жар, охвативший ее тело, а потом и физическое желание, настолько острое, что оно причиняло ей боль. Ей захотелось, чтобы Роман снова посмотрел на нее. Тот словно прочел ее мысли и обернулся. Холлис стояла неестественно прямо, покачиваясь на каблуках, всем своим видом подчеркивая охватившее ее желание. Потом она разгладила кринолин на груди, повела бедрами.

Юджин тем временем оживленно беседовала с тетей Дульсиной и мисс Фонтейн, поэтому Роман тут же воспользовался случаем и стал медленно пробираться сквозь толпу к Холлис. Взяв с подноса бокал лимонада со льдом, который держал на вытянутой руке чернокожий слуга, он подошел к Холлис, поклонился ей и вручил бокал.

— Если бы ты была кобылой, Холлис, — тихонько сказал он, — я немедленно послал бы за жеребцом. Боже мой, ты ведешь себя просто неприлично.

Холлис с удовлетворением отметила про себя, что Роман разговаривает с явным напряжением в голосе, что свидетельствовало о его возбужденном состоянии.

— Глядя на тебя, у меня возникают в голове неприличные мысли, — откровенно ответила Холлис, прикрывая глаза и высовывая кончик языка.

Роман с вожделением оглядел ее, чувствуя, что желание нарастает в нем все быстрее и быстрее. Сама мысль о Холлис уже горячила кровь, а когда она провоцировала его, да еще в самый неподходящий момент — например, на этом пикнике, где, наверное, человек сто собралось, чтобы отметить возвращение ее брата, где, помимо друзей ее отца, присутствовал и сам отец и где Роман являлся хозяином дома — тут уж он едва мог сдерживать себя.

— Веди себя прилично, — прошептал ей Роман, — а то я наброшусь на тебя прямо сейчас и прямо здесь.

— Это что, наказание за мои грешные мысли? Хорошо, но тебе придется сначала раздеть меня. Холлис потянулась к нему, чувствуя, как напрягаются мускулы у него под сорочкой. В одной руке Роман держал бокал, а другая была свободна, и Холлис осторожно взяла его за свободную руку.

— Хочешь наброситься на меня? Прямо сейчас и именно здесь?

Роман почувствовал, как у него перехватывает дыхание от вожделения. Холлис сверкнула глазами, притянула его ладонь к себе, придвинулась поближе и дотронулась рукой до его бедра. Роман, скрипнув зубами, отступил назад.

— Прекрати, Холлис.

А она, казалось, развлекалась таким образом, ей нравилось наблюдать его смущение. На секунду она опять надела маску серьезности, так как мимо проследовали две девушки, держа друг друга под руку.

— Агнесса, какое миленькое платье! — услышала она обрывок их разговора.

Девушки удалились, и Холлис опять придвинулась к Роману, а потом вдруг откинулась назад, прислонившись к стволу дерева. Роман оглядел ее фигуру. В тени листьев талия ее казалась размером не более восемнадцати дюймов, грудь светилась молочно-белым светом, и Роман почувствовал, как теряет над собой контроль.

— Ну, и как ты себе представляешь, где, каким образом? — жарко зашептал он.

— Старый летний домик. Туда никто не ходит. Дорожка выложена тоненьким ракушечником, поэтому мы сразу услышим, если кто-нибудь пойдет.

Летний домик находился на другом конце сада. Туда практически никто не забредал, это было действительно пустынное место…

Холлис вдруг неожиданно нырнула в кусты, Роман незамедлительно последовал за ней. Он уже физически ощущал, как пульсирует кровь в его венах.

Летний домик совсем зарос испанским мхом, который покрывал все пространство вокруг, все площадки и лесенки, там, где раньше леди прятались в тенистой прохладе от жары и пили лимонад со льдом. Ступеньки лестниц, покрытые мхом, издавали странные шелестящие звуки, когда Роман и Холлис поднимались по ним в домик. На секунду Роман потерял любовницу из виду, был слышен лишь шелест юбок, и вдруг неожиданно из темноты показалась белая, светящаяся фигура. Роман подошел к ней вплотную. Губы Холлис были влажные, серо-зеленые глаза светились как у кошки, щеки и шея покрылись алыми пятнами от возбуждения. Холлис выпустила свою страсть на свободу, и в ближайшее мгновение не представлялось никакой возможности загнать ее внутрь.

— Мне нравится, как ты на меня смотришь, — сказала она и повернулась к нему спиной. Роман стал медленно расстегивать крючки на ее корсете. Когда он дошел до последнего, Холлис улыбнулась и развернулась боком. Кринолин с шелестом упал к ее ногам. Роман как зачарованный смотрел на ее обнаженное тело. Движения Холлис были грациозны, как у русалки. Она прислонилась спиной к колонне, провела руками по бедрам. Роман подумал, что она похожа на ожившую мраморную статую.

— Боже мой, как ты хороша! — воскликнул он.

— Поэтому ты пришел сюда, Роман. Именно поэтому. Потому что я так хороша.

Роман одним рывком сдернул с себя сорочку. Холлис с вожделением смотрела на его мускулистую грудь, шею, покрытую бронзовым загаром. А потом скользнула в его объятия… Роман ощутил запах ее нежной кожи, аромат волос и крепко прижал ее к себе. Холлис прильнула к нему, а потом вдруг неожиданно отпрянула.

— Боже мой, — зашептала она, — как же я теперь оденусь? Ведь корсет мне затягивала Мама Рэйчел.

Роман был шокирован тем, что, несмотря на ее страстность, темпераментность, в такой неожиданный момент в ней вдруг заговорил холодный разум… Корсет! Она думала о расшнурованном корсете! Роман почему-то разозлился и грубым, резким движением разорвал на ней панталоны. Холлис испугалась, что начинает терять свою власть над ним.

— Ты делаешь мне больно! — сказала она.

— Черт тебя возьми, Холлис! — чуть ли не закричал Роман и повалил ее на пол. Холлис с ужасом смотрела, как он торопливо сдирает с себя брюки и расшнуровывает ботинки. Движения Романа вдруг показались ей уродливыми.

Роман опустился перед ней на колени, дрожа от возбуждения. Сознание того, что отец и братья Холлис сейчас попивают лимонад совсем рядом, в нескольких десятках метров от летнего домика, добавляло остроту в ощущения. То же самое почувствовала и Холлис, к которой уже вернулось желание. Бедра ее зашевелились, она слегка застонала от предвкушаемого удовольствия.

Роман вдруг усмехнулся.

— Ты просто развратная девчонка, — сказал он ей.

— Роман! Ты же знаешь, что ты — единственный мужчина, с которым я так веду себя.

Роман ничего не ответил ей, лишь игриво и как-то фамильярно ущипнул ее за грудь.

— Роман! Я хочу тебя! — застонала Холлис.

Роман улыбнулся и вновь принялся ласкать ее тело, постепенно доводя возбуждение Холлис до предела. В самый пикантный момент он вдруг попросил:

— Перевернись на живот, Холлис!

Холлис повиновалась и прикрыла глаза. Роман поцеловал ее в спину и заявил:

— Я же говорил, что отшлепаю тебя. Разве не так?

Холлис начала подозревать недоброе. Роман неожиданно приподнял ее и положил себе на колено, как маленького ребенка, которого хотят наказать.

— Ты, Холлис, позоришь себя и всю свою семью таким поведением.

Он крепко сжал ее руки. Холлис извивалась у него на колене, но не могла высвободить руки.

— Веди себя впредь прилично.

Три шлепка, — и Холлис почувствовала, как у нее защипала, как от ожога, кожа.

— Больно! — закричала она и попыталась вырваться, но Роман не отпускал ее и продолжал шлепать.

Лицо Холлис горело. Роман заглянул в ее кошачьи серо-зеленые глаза, пытаясь понять, что же она чувствует, но они горели лишь животным желанием. И тут он не выдержал. Какая-то дремучая страсть охватила его, и он овладел ею грубо, без ласки, удовлетворив лишь животный инстинкт.

— Я знала, что заставлю тебя сделать это, Роман, — прошептала Холлис с довольной улыбкой на губах. — И я всегда смогу это сделать.

У Романа было такое чувство, словно они, занимаясь любовью, пытались выяснить кто главнее, на чьей стороне моральное преимущество. Это не было актом любви как таковым, это была борьба за власть. И самое ужасное, что Роман так и не понял, кто же победил.

— А что, если твой отец пойдет искать тебя? — спросил он.

— Ему никогда не придет в голову, что его дочь может вот так валяться нагишом на замшелом полу старого летнего домика, — ответила Холлис и сделала вид, что сильно заволновалась. А потом добавила:

— Если отец найдет меня здесь, то, конечно, наши отношения изменятся самым коренным образом. Как честный человек, ты будешь обязан на мне жениться.

— Да, разумеется, — сонно пробормотал он, обессилев от получаса бурной физической активности. Холлис ждала этого ответа от него, хотя прекрасно знала, что католикам нельзя разводиться. И Роман в этот момент был как никогда благодарен своим родителям за то, что они воспитали его в католической вере.

Холлис в постели или же в летнем домике — это одно, а Холлис-жена — это совсем другое.

Он вдруг почувствовал ее руку на своем бедре.

— Холлис, я слишком стар для второго дубля.

Холлис легонько укусила его за плечо, как бы играючись, и вновь провела рукой по его бедру. И через несколько секунд Роман понял, что он вовсе не стар.

VII. СЕМЕЙСТВО МИШЛЕ

Роман слонялся вокруг живой изгороди неподалеку от летнего домика, чувствуя себя не то что неловко, а прямо-таки в глупом положении. Холлис исчезла в противоположном направлении. Наверняка она уже сидит где-нибудь на террасе дома, с гостями, потягивает лимонад, и ведет чинную беседу со слегка печальным видом, как и положено вдове. Роман подумал, что Холлис очень быстро придет в себя, она вообще очень скоро меняет настроение — это один из ее многочисленных талантов.

Со стороны центральной дорожки, которая вела к главному входу в «Прекрасную Марию», послышались стук копыт и скрип колес приближающейся повозки. Роман пошел приветствовать опоздавших гостей.

С подножки кареты спрыгнул маленький негритенок — помощник грума, открыл дверцу, и Роман с удивлением взглянул на девушку в голубом муслиновом платье с кремовой кружевной отделкой. Она приветливо улыбнулась Роману.

— Боже мой! Фелисия! Простите, мадемуазель Фелисия!

Роман элегантно поклонился ей. Фелисия выглядела очень довольной.

— Вы меня не узнали? Не узнали. Значит, я действительно выросла и сильно изменилась.

Она протянула ему руку.

— Как поживаете, мистер Превест?

Роман поцеловал ей руку.

— Теперь, когда вы здесь, — замечательно. И так как вы уже взрослая, я прошу вас называть меня просто Роман.

— Чудесно. Холлис умрет от досады.

— Э-э, почему? — спросил Роман, судорожно сглотнув.

— Ой, она всегда так важничает из-за того, что она старшая, — ответила Фелисия. — Холлис всех мужчин называет просто по имени, а мне приходится говорить «месье» или «мистер» такой-то.

— Понятно.

Фелисия загадочно улыбнулась.

— И это особенно приятно, потому что вы значительно старше меня.

Роман, очевидно, был испуган, и это смутило Фелисию.

— Ой, простите, я не хотела сказать, что вы старый… то есть…

Она замялась и, не зная, как выпутаться из этого неловкого положения, принялась рассматривать Романа молча. Он был другом ее отца, но она совсем не помнила его.

— Я только хотела сказать, что вы уже не мальчик, и…

Роман рассмеялся.

— Так ты еще больше запутаешься. Начни все сначала и расскажи мне, почему ты опоздала на пикник.

— Ну, Мио заболела, — начала Фелисия, польщенная тем, что общается с хозяином дома. — И она абсолютно уверена, что умрет. Пытается вылечиться дохлыми лягушками и отрезанными головами цыплят. Мама хотела, чтобы она сопровождала Адель, та ведь здесь в первый раз. Я ждала, когда придет доктор Лебо, и чтобы удостовериться, что Мио приняла лекарства, причем правильную дозу, а то она всегда пытается съесть все таблетки и порошки сразу. Ее не убедишь, что этого нельзя делать.

— Вы — молодец, Фелисия, — похвалил ее Роман, и та зарделась.

«Как это приятно! — подумала она. — И как мил Превест, и как хорошо, что у нас сегодня пикник!»

Фелисия чувствовала, что выглядит очень хорошо, что голубой муслин ей очень идет, что новые голубые туфельки оказались как раз впору. Мама Рэйчел сделала ей сегодня красивую прическу, как у взрослой дамы, и Фелисия была необыкновенно хороша. Она весело разглядывала общество, собравшееся на пикнике, как бы убеждаясь, что все здесь приятно проводят время. Фелисия увидела маму в тесной компании подруг, Дэниса, который беседовал с месье Эйли. Они отчаянно жестикулировали, обсуждая, по-видимому, новые технические средства, появившиеся недавно в штате. Люсьен выглядел скучающим и мрачным. Должно быть здесь ему было нестерпимо тоскливо после Парижа, хотя Фелисия не понимала, как можно скучать на таком чудесном пикнике. Адель Скаррон, видимо, тоже была чем-то недовольна. Она разговаривала с отцом вместо того, чтобы веселиться с молодежью.

— Проверяешь, все ли на месте? — спросил очаровательную Фелисию Роман.

— Просто хочется, чтобы всем здесь было так же хорошо, как мне.

Роман улыбнулся, тронутый тем, что эта девочка так заботится о других.

— Я рад, что тебе нравится у меня в гостях. Даже в моем «древнем» обществе.

Фелисия посмотрела на него снизу вверх:

— Мне очень приятно в вашем обществе.

Свет солнца золотил ее волосы. Голубые глаза Фелисии сверкали, на лице играл нежный румянец. У Романа неожиданно защемило сердце. Эта девочка была воплощением свежести, молодости, жизнерадостности. А ведь он запомнил ее как скромненькую, серенькую школьницу, угловатого подростка в нелепых нарядах. Что произошло с ней, какое случилось чудо?

Роман безмолвствовал. Он понял, что влюбился, влюбился по-настоящему первый раз в жизни, и испугался, что Фелисия может это заметить.

Фелисия покраснела. Она явно думала о том же, что и он. «Будь осторожен. У тебя есть Юджин. Ты женат. И Фелисия должна выйти замуж» — эти мысли гвоздем засели в голове у Романа. Фелисия не имела права влюбляться в него, и не могла выйти замуж, отчаянно желая другого мужчину.

Роман взял Фелисию за руку, не в силах противостоять этому новому чувству, и попытался намеренно добавить безразличные интонации в ставший вдруг непослушным голос.

— Хозяин должен следить за всем. Хотите, Фелисия, вы пойдете со мной и будете мне помогать?

Холлис сидела под высокими кустами магнолии на скамеечке, с которой просматривалась вся площадка для пикника. Четверо молодых людей из кожи вон лезли, чтобы услужить ей. Они боролись за право принести ей лимонад, тарелочку с пирожными, за то, чтобы заслужить благосклонный взгляд ее серо-зеленых глаз. Неожиданно Холлис напряглась и застыла неподвижно, увидев Романа Превеста, входившего в общий круг знакомых и друзей с Фелисией под руку.

Салли также заметила эту неожиданную пару. С появлением Фелисии в галереях и на верандах сразу же раздалось шушуканье и отголоски сплетен о младшей мадемуазель де Монтень.

— Салли, голубушка, она просто прелестна! Она многим может разбить сердца.

— Ее необходимо выдать замуж до того, как все молодые люди здесь перестреляют друг друга на дуэлях.

— Да она просто обязана быть счастливой! У нее будет богатый выбор, — говорили пожилые женщины.

Салли с удовольствием наблюдала за дочерью и за тем, как многие юноши провожали ее восторженными взглядами. Фелисия рассматривала свой эскорт с любопытным выражением на лице. Лицо ее раскраснелось, большие голубые глаза сияли. И тут она с восхищением, с еще не осознанным обожанием посмотрела на Превеста. Салли с ужасом перехватила этот взгляд и подумала: «О, нет! О, нет! Только не Роман!»

Люсьен от нечего делать гонял ногой возле колонны серебряный высокий стакан из-под лимонада. Ему становилось все тоскливее и тоскливее. Все его приятели танцевали с девушками, но Люсьену вовсе не нравились местные простушки. Цена за подобное развлечение может быть слишком высока. Даже Адель вполне ясно дала понять ему, чего хочет взамен на уступку со своей стороны. У Люсьена не было ни малейшего желания расплачиваться за мимолетные удовольствия обручением и свадьбой. Это единственное, что могли предложить ему местные леди, воспитанные в монастырских школах, хотя Адель Скаррон явно не относилась к последней категории. И все же Люсьен был уверен, что вовсе не желает вдруг оказаться женатым на ней.

Люсьен обернулся. Ни один член его любящей семьи, казалось, не смотрел в его сторону в это время. Он воспользовался моментом и быстро завернул за угол дома, где отвязал Файрфлая, вскочил на него и пустился в галоп.

— Люсьен, любовь моя! Тебя так долго не было! Почему ты сразу не зашел ко мне?

Медленно выговаривая эти слова, Тасси Мишле одновременно с энтузиазмом расстегивала платье.

Люсьен опрокинул оставшуюся в одной сорочке Тасси навзничь на дно лодки, и они отчалили от берега.

Вокруг росли желто-зеленые водоросли, кувшинки, их было так много, как маргариток на лугу. Люсьен сорвал целую охапку красивых водорослей и кувшинок, бросил в лодку.

Тасси была высокой, ширококостной, с большими ладонями и ступнями. У нее был пухлый чувственный рот и огромные темные глаза, которые ярко блестели под копной еще более темных волос.

Тасси никогда не тратила много времени на предварительные приготовления.

— Ах, ты все тот же, Люсьен, — сказала она, обнимая его за плечи.

— Ты ожидала, что я сильно изменился? — ответил Люсьен, поднимая ей юбки и пощипывая за бедра. Тасси выгнулась дугой и прижала Люсьена к себе. Тот перевернулся и положил Тасси сверху, на себя. Ее кожа пахла свежестью.

«Да уж, веселенькая картинка, если кто-нибудь посмотрит на нас сейчас со стороны», — подумал Люсьен, хотя был уверен, что вряд ли сейчас кто-нибудь появится поблизости. К тому же старому Викториену Мишле было наплевать, с кем и как занимаются любовью его дочери. Люсьен подозревал, что Викториен сам спит с кем попало.

Тасси извивалась в экстазе, чувственный рот приоткрылся, темные пышные волосы ее разметались по плечам. Она тихонько постанывала. Люсьен не был особо поэтической натурой, но подумал вдруг, что, наверное, только Афродита, богиня любви, выглядела так же, как Тасси в этот момент. Тасси, которой было невдомек, что ее только что олицетворили с богиней любви и сексуальности, перевернулась на бок, легла на дно лодки рядом с Люсьеном, зачерпнула ладонью немного воды, чтобы остудить их обоих.

— Я привез тебе подарок, — сказал ей Люсьен. Из корзины, стоящей на корме лодки, он вынул бутылку вина и коробку, обернутую золотистой бумагой.

— Это шоколад.

Тасси с жадностью разорвала обертку.

— Любовь моя, Люсьен, я уже говорила, что тебя слишком долго не было! Я так соскучилась!

И она набила рот шоколадом.

Люсьен откупорил бутылку вина, сделал глоток и передал ее Тасси.

— Как ваши домашние?

Тасси усмехнулась.

— У нас прибавление семейства. Еще раз повторяю, тебя очень долго не было.

— Ребенок? Так это твой малыш?

— Прекрасный мальчик, крепкий.

— Кто его отец?

Тасси захихикала.

— Бог его знает. Может быть, и ты.

— О, нет. Не я. Меня ведь очень долго не было.

Тасси сделала глоток из бутылки.

— Может, и не ты. Я не знаю.

Никто не мог сказать, от кого рождаются дети в семействе Мишле. На протяжении многих лет это было извечным местным скандалом. Мишле умудрялись зарабатывать себе на жизнь браконьерством. Время от времени они приторговывали лесом, если не нужно было прилагать много усилий на его вырубку. Викториен и его жена Эстель имели четверых детей: Рафа, Сьюки, Тасси и младшую Эрмадин. Помимо этого, у них было бесчисленное количество внуков самых разных возрастов. У Тасси было двое детей, Раф и его жена уже потеряли счет своим. Жена Рафа имела какие-то родственные связи с семейством Мишле, и это было неудивительно, так как никто, кроме родственников самих Мишле, не имел желания породниться с этим семейством.

Тасси облизала пальцы и запустила их Люсьену в волосы. Люсьен перехватил ее запястье и поцеловал все еще сладкие пальцы Тасси. Тасси застонала от удовольствия и вновь потянулась к Люсьену. «Интересно, — думал Люсьен, — как складываются отношения. Вот Тасси. Грязнушка, замарашка, глупенький зверек, но с ней так восхитительно просто!»

— Ложись, — прошептал ей Люсьен и стал изысканно ласкать ее, но Тасси любовные игры и ласки интересовали лишь до определенного момента, непосредственно половой акт занимал ее гораздо больше, и Люсьену нравилось дразнить ее, заставлять ждать, оттягивать самый важный момент. Такая игра возбуждала его сильнее, чем, пожалуй, сама Тасси.

Люсьен почувствовал, что кожа ее увлажнилась, казалось, Тасси вот-вот взорвется от возбуждения. Он уже был готов войти в нее, но Тасси отодвинулась и прошептала:

— Нет. Не сейчас.

Она тяжело дышала.

— Да. Сейчас, — ответил Люсьен, чувствуя, что не может больше ждать, и набросился на Тасси.

Лодка угрожающе накренилась, и в самый ответственный момент оба оказались в воде.

— Ах, Господи! — завопила Тасси, пытаясь удержаться на поверхности. Влажные волосы залепили ей глаза. С трудом забравшись в лодку, она протянула весло Люсьену, чтобы он смог за него схватиться.

— Ты очень изощренный любовник, — объявила она, — забирайся скорее. А то тут недавно аллигатор съел одного.

— Идешь купаться? Или уже искупалась? — спросил папаша Мишле, обозревая свою дочь и Люсьена.

— Смотри, подхватишь какую-нибудь гадость в этой воде. Эй, Раф! — позвал он.

Появился Раф Мишле. Он был голым по пояс, на груди просматривались множественные шрамы, оставшиеся от участия в разного рода поножовщинах. Лицо Рафа напоминало морду хорька с маленькими черными хищно поблескивающими глазками. Увидев Люсьена и Тасси, он рассмеялся.

— Ты хотела его утопить, защищая свою честь?

Тасси попыталась наградить своего брата оплеухой, но Раф перехватил ее руку и сам отвесил ей звонкий шлепок. Тасси скрылась в доме. Раф вытащил откуда-то грязный кувшин и, сгорбившись, присел на ступеньки.

Дом семейства Мишле уже давно угрожающе скособочился, битый дождями, ветрами, и вопиюще грязный, он требовал капитального ремонта. Кусок красной материи служил шторой на окне в гостиной. По парадной лестнице бегали охотничьи собаки, такие же неухоженные и грязные, как и сами Мишле.

Раф отхлебнул из кувшина и протянул его Люсьену. Тот осторожно сделал маленький глоток. Одному Богу известно, из чего Викториен гнал эту гадость.

Раф ухмыльнулся:

— Только не вздумай сказать, что ты потопил мою лодку, приятель.

— Что ты, Бог с тобой. Я потопил только свое достоинство.

Визгливый смех Тасси, доносившийся из глубины дома, свидетельствовал о том, что она рассказывала своим сестрам о забавном приключении.

— Сьюки тоже будет очень рада тебя видеть, — заявил Раф. — Не хочешь сходить со мной на охоту? Пока не переоделся.

— Пожалуй, можно. Ты вообще как поживаешь?

— Прекрасно. Родил шестого в этом году.

Раф опять хлебнул из кувшина.

— А может, это не мой ребенок. Охота на птиц в этом году очень успешная. Плохо только то, что все птицы гнездятся в ваших владениях. Хорошо, что ты приехал. А то твой отец не очень-то любит меня.

— Мама сказала, — раздался чистый, звонкий голосок, — что, если сегодня вечером ты не принесешь добычу, останешься без ужина.

Люсьен оглянулся и поймал на себе взгляд огромных карих глаз. У девочки было нежное лицо с тонкими чертами и роскошные золотисто-каштановые волосы длиной до самой талии. Девочка босиком прошла по комнате, и Люсьен заметил, что на ней, наверное, единственная чистая сорочка, имеющаяся в этом доме.

— Здравствуйте, Люсьен.

— Здравствуй. Ты кто?

— Эрмадин. Помните? Ну, Дина, просто Дина.

— Девочка растет, — сказал Раф, — жалко только, что она сама этого не понимает.

Дина никак не прокомментировала это заявление.

— Мама просила передать вам привет. Она плохо себя чувствует и не может выйти.

— Ничего страшного, — серьезно ответил Люсьен.

Эстель Мишле постоянно «плохо себя чувствовала», если от нее что-то требовалось.

Люсьен смотрел на Дину с всевозрастающим интересом. Наверное, ей сейчас лет пятнадцать или шестнадцать. Девочка чем-то явно отличалась от других отпрысков Викториена Мишле. У нее была стройная, подобранная фигура, изящные ступни, движения девочки были осторожными и грациозными.

— Ну-ка, подойди сюда. Давай поговорим, — позвал ее Люсьен.

Дина покачала головкой.

— Нет, мне нужно идти работать.

— Слышали? Этакая принцесса, — заявила Сьюк, заглядывая в дом через окно. — Она воображает себя Золушкой. И ждет, что в один прекрасный день появится принц и увезет ее из Руж. В следующий раз приходи ко мне, Люсьен. Уж я-то тебя не уроню в реку.

Сьюк исчезла, откуда-то снаружи послышался ее неприятный, резкий смех.

Дина не двинулась с места.

— Как Дэнис? Передай ему привет от меня, — попросила Дина.

Салли запрещала Дэнису и Люсьену играть с детьми Мишле, когда они были маленькими, но, разумеется, никакие запреты их не останавливали. В детстве Дина ходила за Дэнисом по пятам как привязанная.

— Он делал тебе кукол, помнишь? — сказал Люсьен, — в следующий раз обязательно возьму его с собой.

Он улыбнулся.

— И привезу тебе подарок. Что бы тебе хотелось получить?

— Нет! Ничего не надо!

Дина отпрянула.

— Простите меня, Люсьен, но мне ничего не надо.

Люсьен пожал плечами и сделал еще один глоток из кувшина, предложенного Рафом.

Выезжая на Файрфлае из ворот поместья Мишле, он услышал голос старого Викториена:

— Послал Господь Бог дочерей, и все дуры! Ну зачем, спрашивается, ты собираешь этот мусор?

Дина метлой гоняла пыль на ступеньках и крыльце дома. Раф поднялся по лестнице с кувшином в руке. Дина внимательно посмотрела сначала на него, потом на отца.

Закончив подметать, она спрятала метлу и задумчиво взглянула на свой дом. Потом вымыла руки, разгладила юбки. Чистое крыльцо не могло улучшить общего вида дома. И ее чистое платье не могло сделать из нее нечто лучшее, чем она была на самом деле.

Дина направилась было по тропинке в лес, но тут ее окликнула жена Рафа.

— Дина! Иди помоги мне с ребенком!

Дина отрицательно покачала головой и поспешила исчезнуть в зелени деревьев.

Примерно в полумиле начиналась новая тропа, едва заметная глазу, едва различимая, которая вела к небольшой лужайке. Добравшись туда, Дина села на траву, обхватила колени руками и задумалась. Прямо перед ней кричала любопытная краснокрылая птичка, явно заинтересовавшаяся Диной. «Птичка! Тебе не нужно беспокоиться о нарядах, о доме, где ты живешь, — подумала Дина. — Как было бы хорошо быть птичкой! К тому же серенькие воробьи наверняка не влюбляются в столь красивых краснокрылых дроздов. Они живут всегда с такими же серенькими воробьями, и им это нравится».

«Я ведь даже не умею правильно говорить!» — ужаснулась Дина. Она пыталась научиться правильной речи от Превеста и де Монтеней, но мать и сестры подняли ее на смех.

«Зачем это ей надо?» — спрашивали они друг друга.

«Все равно это не принесет никакой пользы. Дэнис уже вырос, — думал Люсьен. — Дети из таких семей, как де Монтени, когда вырастают, не возвращаются к девушкам типа дочерей Мишле. Или же возвращаются, но так, как это сделал сегодня я».

Дина перекрестилась. «Пресвятая Дева, помоги мне! Позволь мне лишь время от времени видеться с Дэнисом, говорить с ним. Я не прошу больше ни о чем».

VIII. ДЕВУШКА НА РЫНКЕ

— Люсьен, как замечательно, что ты к нам присоединился! — Поль вопросительно поднял бровь, ожидая разъяснений. «Смешно», — подумал Люсьен.

Все были готовы выехать из «Алуетт». Салли уже сидела с недовольным видом в экипаже. Баррет Форбс делал вид, что не замечает этого и нарочито заинтересованно разглядывал архитектуру поместья. Эмилия спала на коленях у Салли, в то время как мама Рэйчел укладывала Холлис и Фелисию на сиденье позади. Тетушка Дульсина, которая отлучилась попрощаться с кем-то, внезапно появилась со сдвинутым набок капором и принялась ругать Люсьена.

— Ну вот, — сказала она Салли, — я же тебе говорила, что Люсьен не изменится. И уже нажил кучу неприятностей здесь, в «Алуетт». Он, конечно, мог отлучиться выкурить сигару со своими друзьями джентльменами, но…

Она замолчала, заметив Люсьена рядом верхом на лошади.

— Считается хорошей манерой, — сказал Поль, — когда один из почетных гостей задерживается на весь вечер.

Поль пристально посмотрел на сына, давая тому понять, что именно он думает о причинах, заставивших Люсьена переодеться.

Люсьен выдавил из себя улыбку.

— Извините, сэр, мне показалось, что Файрфлай захромал, и поэтому… мы упали вместе, и я решил, что мне следует переодеться.

— Езжай домой! — рявкнул отец. — Не трепи мне нервы! Я прекрасно знаю, где ты был. И не хочу обсуждать это в присутствии твоей матери и сестер. Ты сегодня меня очень расстроил.

Улыбка Люсьена превратилась в гримасу, но он ничего не ответил, молча развернул коня и поехал вниз по дороге. Он догнал Дэниса в двуколке Фелисии и остановил его.

— Плохая примета, — сказал Дэнис. — Похоже, ты встретился с отцом?

— Он наворчал на меня при Баррете и девушках, — ответил Люсьен с негодованием. — Похоже, ему известно, где я был. Это твоя работа, братец?

— Я не знаю, где ты был, — ответил Дэнис. — Мне кажется, проблема в другом. Загулял?

— Да уж не то, что ты!

— Ладно, не будем показывать пальцем на того, кто гуляет. Мне нужно с тобой поговорить, Люсьен.

Люсьен в недоумении вскинул бровь, точь-в-точь как отец, привязал коня позади двуколки и забрался внутрь.

— Ну, что?

— Я в отчаянии, — тяжело вздохнул Дэнис и помолчал. — Лучше уж мне получить оплеуху, чем папа все узнает. Вот скажи, как может один человек отвязаться от другого?

— От кого? — спросил Люсьен.

— От самого плохого человека!

— От Юджин Превест?

— От жены Жильбера Беккереля!

— Ого! — Во взгляде Люсьена проскользнуло уважение. — Как это тебе удалось с ней сойтись?

— Это она со мной сошлась, — сказал Дэнис, — и я до сих пор не пойму, как все это произошло. Она сказала мне, что очень рада меня видеть, а в следующее мгновение мы уже оказались наверху в ее постели.

Люсьен рассмеялся.

— Ничего смешного! Я никак не могу от нее избавиться.

— Похоже, у тебя большой талант, братец!

— Откуда мне было знать? Со мной вообще ничего подобного никогда не происходило.

Люсьен снова рассмеялся.

— Заткнись, — раздраженно сказал Дэнис. — Лучше посоветуй мне что-нибудь, ты ведь поопытней меня в таких делах.

— Я не разделяю твоей страсти к зрелым женщинам. Ни одна из них никогда в меня не влюблялась.

— Черт! Она ничуть в меня не влюблена! Я думаю, она использует меня, чтобы насолить мужу. Беккерель известен своей склонностью к флиртам, он даже волосы красит. Она угрожает рассказать о нашей связи мужу, если я ее брошу! И все это делается для того, чтобы привлечь внимание к своей персоне.

— Ну и ну! — присвистнул Люсьен.

Дэнис достал из кармана письмо, адресованное ему. Оно было написано женским почерком, все в завитушках и закорючках. Дэнис молча протянул его Люсьену.

Франсуаза Беккерель приглашала его нанести ей повторный визит, текст был в совершенно сухих, безликих фразах, словно бы ничего криминального в этом не было. Однако, помня их предыдущий разговор, письмо можно было рассматривать как приказ.

— Ты понял? — мрачно сказал Дэнис. Люсьен рассмеялся и вернул ему письмо.

— Извини, ничем не могу тебе помочь. Если тебе нужен совет — у меня его нету. Действуй! Она хоть и немного полновата, но…

— Иди ты к черту! — ответил Дэнис. — Я должен был догадаться, что ты мне ничем не поможешь.

— Это все, что я могу тебе сказать. Если не хочешь — не бери в голову. По крайней мере ты можешь рассказать обо всем отцу. Это отвлечет его от раздумий обо мне.

«Я сделал ошибку, — думал Поль, глядя на удаляющуюся фигуру своего старшего сына. — Я должен был это предвидеть».

«Безрассудство — хорошая черта», — продолжал размышлять Поль и внезапно осознал, что год, проведенный Люсьеном в Париже, не изменил его привычек совсем. Поль криво усмехнулся, подумав о своей неблаговидной роли. С таким же успехом он мог послать лису привыкать к вегетарианской пище в курятнике.

Он снова бросил взгляд на удаляющуюся двуколку. Да, Люсьену многое еще предстоит узнать. Очень многое.

— Мама, почему ты позволяешь Фелисии надевать это платье? Оно ей совсем не идет!

Дамы «Прекрасной Марии» располагались в просторном экипаже. Холлис взглянула на Фелисию с неприязнью.

— Мама…

— Да, Холлис. Платье Фелисии тебя не касается.

— По-моему, оно ей великовато в груди. Не смотрится.

— Ты так полагаешь, дорогая? Возможно, в плечах… — вмешалась тетушка Дульсина.

— Нет, — ответила Фелисия, — мама, оно не больше, чем платье Холлис!

— Мне лучше знать.

— Ты вдова, и тебе приходится носить траур, но это не моя вина.

— Это было ужасно, все так смотрели на тебя, Фелисия.

— Они так смотрели бы и на тебя, если было бы на что смотреть, — парировала Фелисия, радуясь, что одета лучше, чем сестра.

— Немедленно прекратите обе! — раздраженно воскликнула Салли.

Холлис и Фелисия выразительно поглядели друг на друга и замолчали.

«Ну вот, — подумала Салли. — Холлис ведь никогда не проявляла такой агрессивности по отношению к младшей сестре. Ей срочно нужно чем-нибудь заняться, — думала Салли, — и поскольку она не проявляет ни малейшего интереса к поместью, ей нужно выйти замуж, и как можно скорее».

Салли взглянула на Фелисию, задумчиво глядевшую в окно. Только бы она не влюбилась в кого-нибудь типа Романа Превеста!

Взгляд Адели остановился на Холлис. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что Холлис ее терпеть не может, и догадывалась, почему та ссорится со своей сестрой. Адель понимала, что каждая из них хотела женатого мужчину, и не могла представить себе, как любая из них смогла бы избавиться от Юджин Превест. Маленькая Фелисия была слишком невинна для этого, а у Холлис не хватило бы духу. И чем дольше Холлис занимается воспитанием своей сестры, тем меньше она думает об Адели.

— Я считаю, это платье просто великолепно. И так гармонирует с твоими голубыми глазами, — сказала Адель Фелисии, беря ее за руку.

— Я никогда еще не встречала такой «милашки»! — Холлис кинула ядовитый взгляд на дверь. Мама Рэйчел расшнуровывала ей ботинки. — Эта Адель говорит так слащаво, будто у нее во рту кусок сахара. Не люблю лицемерок.

— Уж кто-кто, а ты бы помалкивала! — бормотала Рэйчел. — Похоже, ты хочешь выглядеть безгрешной как святоша, но постоянно суешь свой нос куда не следует.

— Ты о чем? — поинтересовалась Холлис, рассматривая себя в зеркале.

Няня в раздумье взяла серебряную расческу.

— Возможно, твоя мама и не подозревает, на что ты способна, и я не собираюсь ей ничего говорить, чтобы она не переживала, но неужели ты думаешь, что я ничего не вижу? Я знаю, почему ты настроена против сестры.

Холлис искоса взглянула на маму Рэйчел.

— Мне хотелось бы, чтобы ты пришила рюшечки с изнанки горловины.

— Ни за что! Ничего подобного никогда не слышала! — воскликнула Рэйчел и выхватила платье из рук Холлис.

Та взглянула на нее, и выражение лица Мамы Рэйчел смягчилось.

— Холлис, дорогуша. Ты ничем не хуже Фелисии. И тебе не к лицу сердиться из-за того, что женатый мужчина говорил с ней, а не с тобой.

— Мне уже девятнадцать. И я вправе делать то, что я хочу. Читай свои нравоучения Фелисии. Я еще никогда не слышала, чтобы ты ее ругала.

Няня пожала плечами.

— Но она ведь еще ребенок! А ты уже нет. Она еще ничего не понимает!

— Адель мне тоже не нравится! — раздался писклявый голосок из двери. Холлис и Мама Рэйчел разом обернулись.

— Ты давно здесь?

— Мисс Эмилия, немедленно идите спать!

— Клянусь, что, если вы присыплете ее солью, она вспыхнет пламенем.

Эмили босиком вошла в комнату и села на кровать Холлис. Ее глаза с интересом смотрели из-под шелкового ночного чепчика.

— Она — оборотень.

— Кем бы она ни была, но только не оборотень! — сказала негритянка, подумав при этом, что Эмилия больше интересуется дьявольским происхождением Адели, нежели беспечностью старшей сестры.

Холлис ухмыльнулась.

— Посмотрим, что будет, когда мы посыпем ее солью.

Она ни словом не обмолвилась о своем собственном расследовании. Холлис до сих пор не получила ответа на письмо, отправленное во Францию. И эту информацию в любом случае нужно было держать в тайне.

— Она заигрывала с Люсьеном, — протараторила Эмили, — но, похоже, у нее ничего не вышло, поскольку теперь она кокетничает с папой.

— Видно, она знает, что делает, — пробормотала няня. Похоже, она догадывалась, что, как и бедняжка мисс Дульсина, Адель Скаррон не имела собственных денег. Однако она вряд ли была так же бессильна в этой ситуации, как тетя Дульсина. Если бы она вышла замуж. Поль назначил бы ей содержание, что было вполне в его духе.

— Мне противно смотреть, как она строит из себя бедную сиротку и просто тает на глазах каждый раз, когда папа смотрит на нее, — сказала Холлис.

— Может быть, вашей матери следует выдать ее поскорее замуж, — высказалась няня и протянула Холлис ночную рубашку.

— Мисс Эмили, я думаю, вам следует прекратить распускать слухи о ней. Не пристало леди обсуждать чужие проблемы!

— А я пока еще не леди! — возразила Эмили.

— Так станьте ею!

Эмили удалилась в свою спальню, чтобы поговорить с Мимси о том, как можно было бы незаметно посыпать Адель Скаррон солью. Она решила последовать совету своей няни, что не следует показывать оборотню, что ты знаешь, кто он есть на самом деле.

Повлиять на Холлис было труднее. Нападки с двух сторон на любимицу семьи несомненно вызвали бы ее раздражение. Она с завистью наблюдала, как Фелисия, одетая в элегантное ярко-красное платье и бархатную черную жокейскую шапочку с вуалью, отправилась на верховую прогулку с отцом и Романом Превестом. И ее отнюдь не успокаивало то, что Адель Скаррон боялась лошадей и чувствовала себя неуверенно. Поль присоединился к ней, оставив Фелисию в компании с Превестом. Холлис, устроившись в саду под зонтиком с книгой, с интересом наблюдала прогулку двух парочек.

Ее мать и няня были слишком заняты первым выходом Фелисии в свет, чтобы обращать внимание на плохое настроение Холлис. А она, в свою очередь, постоянно подтрунивала над Фелисией, в то время как последняя, потеряв всякое терпение, отвечала ей тем же. В присутствии обеих сестер лицо Адель Скаррон мгновенно принимало невинное выражение, которое очень раздражало Холлис, но тем не менее заставляло сестер относиться друг к другу с терпением и не показывать своей неприязни публично. Но в присутствии Холлис Адель была менее разговорчива, глаза ее были холодны и подчеркивали скрытую недоброжелательность.

В конце мая, как и предполагал Люсьен, конфликт вылился наружу.

Баррет Форбс, приученный своей сестрой Алисой выслушивать ежедневные женские жалобы, понял однажды за завтраком, что атмосфера накалилась до предела.

Салли разливала кофе с подчеркнутой вежливостью, а тетя Дульсина как всегда была в полной прострации. «Благослови ее, Господи, — думал Баррет, — Даже если бы ей довелось быть свидетельницей последнего дня Помпеи, единственное, о чем бы она беспокоилась, так это о влиянии серы на свое столовое серебро».

Когда Дэнис сказал, что Андре Пейро нашел им управляющего, Баррет поспешно объявил, что перед своим отбытием в Чарлстон снова хочет побывать в Новом Орлеане.

— Ну что ж, Баррет, — сказала Салли, многозначительно взглянув на своих дочерей, — не могу тебе препятствовать, но не забывай, что ты обещал присутствовать на выборах Поля.

— Естественно, я буду там, — заверил ее Баррет.

Выборы в Луизиане вызывали всеобщий интерес.

— Я думаю, мне следовало бы уехать, прежде чем разразится скандал, — сказал Баррет Дэнису, когда они встретились на борту «Маленькой Марии».

— За обедом мне все время казалось, что вместо закуски нам подадут пистолеты. Что происходит с девушками?

— Если бы я знал! — ответил Дэнис.

Эта проблема его не особенно волновала, но он был благодарен Баррету за то, что он к нему присоединился. Вряд ли Франсуаза Беккерель будет рада, если узнает, что Дэнис приедет к ней с Барретом. Он не сообщил ей о своем приезде в Новый Орлеан, но с недавних пор Франсуаза стала ему мерещиться повсюду. Это потихоньку превращалось у него в манию преследования.

Они шли через рынок к конторе Андре Пейро, и мысль о том, что Франсуаза может появиться в любую минуту, преследовала Дэниса всю дорогу.

— Господи, какая красивая женщина!

Дэнис вздрогнул, но тут же взял себя в руки. Конечно, Франсуаза была красивой, но она не одобрила бы такого поведения со стороны Баррета Форбса. Он посмотрел в сторону и увидел ту самую квартеронку, которая как-то покупала здесь попугая. Дэнису показалось, что это женщина была чересчур светлая для квартеронки. Похоже, черной крови в ней было совсем немного. У нее были каштановые, аккуратно уложенные волосы, смуглая кожа и миловидное личико. Дэнису она чем-то неуловимо напоминала Эмилию, младшую де Монтень.

Баррет застыл в удивлении.

— Ты можешь с ней познакомиться на балу квартеронок, — сказал Дэнис, — если, конечно, она еще не занята. Но она не уделит тебе и минуты, если ты не предложишь ей что-нибудь серьезное.

Баррет еще некоторое время смотрел на женщину. Она передвигалась с грациозной легкостью и любезничала с торговцами. Ее темнокожая служанка следовала за ней по пятам с корзиной в руках.

— А откуда ты знаешь, что она не чисто белая?

— Она не носит капор, — ухмыльнулся Дэнис, — Таков обычай. Цветные женщины должны носить на голове платок.

Платок на голове у девушки в отличие от сильно накрахмаленных белых платков Мамы Рэйчел или клетчатого платка ее темнокожей служанки, был сшит из того же материала, что и платье, украшенное рубиновой брошью. Это подчеркивало красоту ее вьющихся волос и глаз.

— Должно быть, любовница какого-нибудь джентльмена, — сказал Дэнис, — или будет ею. Мамы и тети квартеронок продают их как на аукционе, по самым высоким ценам, как были проданы когда-то сами. Это своего рода семейная традиция.

— А если рождается мальчик? — спросил Баррет.

— Они ценятся меньше. Иногда их белые отцы покупают им фермы где-нибудь в отдалении или посылают их жить во Францию. Здесь они только создают лишние проблемы. Жениться они вынуждены на женщинах темнее, чем они сами. Квартеронки никогда с ними не связываются.

— Найдись кто-нибудь предприимчивый, на этом деле можно было бы сколотить целое состояние, — заметил Баррет.

Дэнис пожал плечами.

— Пошли, — сказал Баррет. — Иначе мы опоздаем.

Андре представил Дэнису человека по имени Харлоу Маккэми. На вид ему было лет тридцать, лицо его было покрыто веснушками, а волосы были красновато-песочного цвета. Невыразительная внешность полностью противоречила содержанию рекомендательных писем от двух фермеров и одного владельца плантации сахарного тростника в Луизиане. Он также представил рекомендации от бывшего учителя и директора школы о своем образовании, которые могли бы повлиять на решение Поля.

— Впечатляет, — сказал Дэнис, ознакомившись с документами. — Как я понимаю, вы оставили прежнее место работы по своему собственному желанию. Почему?

— Их хозяйства были чересчур мелкими, мистер де Монтень. Как я уже говорил мистеру Пейро, им не нужен был постоянный управляющий.

— У вас есть опыт работы с чернокожими?

— Нет. Как правило, мои хозяева работали самостоятельно вместе со своими сыновьями. И со мной, — улыбнулся Маккэми.

— А вас не обижает тот факт, что черным известно о том, как вы собственноручно рубили сахарный тростник? Ведь именно по этому вы можете определить, когда они отлынивают от работы? Вы из Вермонта, мистер Маккэми? У вас есть какие-нибудь предубеждения против рабства?

— Вы спрашиваете — аболиционист ли я? — спросил Маккэми и отрицательно покачал головой. — В этом случае я не обратился бы к вам.

— Как вы думаете, вы сможете управиться с чернокожими?

— Конечно!

— Вы женаты, мистер Маккэми?

— Нет.

Ответ последовал так быстро, что Дэнису показалось, будто Маккэми даже повысил голос. «С чего бы это?» — подумал он. Впрочем, личная жизнь постороннего человека его не интересовала, если только тот не был пьяницей. «Возможно, его кто-то бросил в Вермонте», — участливо подумал Дэнис.

— Моя мать предпочитает иметь женатого управляющего. Она считает, что от этого зависит стабильность его работы. Хотя, может быть, это и не так. Знаете что, Маккэми, вам лучше поговорить с моим отцом. Я, конечно, скажу свое мнение, но последнее слово за ним. Привозите свои вещи, вам придется у нас переночевать.

— Большое спасибо. — Маккэми протянул руку. — Я вернусь, как только заберу свои вещи из гостиницы.

Дэнис, одержимый идеей отвязаться от Франсуазы Беккерель, преодолел несколько миль до «Маленькой Марии» с такой быстротой, что у Баррета засвистело в ушах. «Может, это и лучшему», — подумал он. В кармане у Баррета Форбса лежало письмо от его сестры Алисы, в котором она спрашивала, окончательно ли он ее покинул.

Баррет знал, что должен был быть дома еще три недели назад, и сознавал, что чем больше времени он проведет в «Прекрасной Марии», тем сложнее ему будет снова наладить отношения с сестрой. Ему оставалось три дня до отъезда, и больше всего ему хотелось познакомиться с той девушкой, которую он видел на городском рынке. Баррет отдавал себе отчет в том, что это было безумие, но в проблесках здравого смысла понимал, что спешка Дэниса была ниспослана ему провидением, дабы уберечь его от беды.

— Томми, моя тетушка еще наверху? — поинтересовалась Клодин Беллок, снимая с головы платок и поправляя прическу перед зеркалом.

— Она только что позвонила, мисс Клодин, — ответил Томми, — чай будет подан через минуту.

— Отлично. Я умираю с голоду.

Она улыбнулась, увидев обеспокоенное выражение на лице Томми.

— Только не говори мне, что леди не имеют права умирать с голоду.

— Делил, отнеси все это наверх и узнай, не надо ли помочь тетушке Клели одеться, — приказала Клодин, указывая на вещи, лежащие на столике у зеркала. Каждый день тетушка Клели спала по два-три часа после обеда, и только пожар или наводнение могли разбудить ее.

Делил взяла вещи и платок Клодин. Томми бросил на нее подозрительный взгляд.

— А где ваш зонтик от солнца?

— Господи, Томми, ты слуга, а не хозяин! Не задавай таких вопросов!

Томми стоял с невозмутимым выражением лица, всем своим обликом выражая несогласие.

— Мисс Клодин, вы вышли без зонтика! У вас теперь наверняка появятся веснушки! Вы хотите выйти в свет с веснушками на носу?

— Мне совсем этого не хочется, — возразила Клодин.

Делил, поднимаясь по лестнице, покачала головой. Недолго оставалось ждать Клодин, пока какой-нибудь белый джентльмен купит ей дом и экипаж с упряжью.

Делил оставила вещи Клодин в ее комнате и пошла помочь тетушке Клели одеться, в то время как Элли, ее служанка, суетилась вокруг старушки с расческой.

Тетушка Клели, одетая в шелковое платье бутылочного цвета, черные шелковые перчатки, вся в драгоценностях, вошла в гостиную, где ее племянница ела бутерброды с ветчиной.

— Господи, негодная девчонка. Ты покроешься пятнами и станешь похожа на жабу! Никакой ветчины!

Выражение лица Клодин ясно давало понять, что тетушка переборщила.

— Надо есть зелень, малышка, — с надеждой сказала тетушка, — поешь зелени.

— И что дальше?

— У тебя такая прекрасная фигура, детка! — Выражение лица тетушки смягчилось. — И чрезвычайно важно, чтобы ты ее сохранила. От этого зависит твое будущее, наше единственное оружие — красота!

Клодин отложила бутерброд и покорно принялась за зелень. Не следовало слишком раздражать тетушку, поскольку она делала все от нее зависящее для Клодин, и не ее вина, что она не могла дать племяннице все то, что та желала.

— Ты моя прелесть! — Тетушка поцеловала Клодин в щеку и уселась рядом с ней за стол, восхищенно наблюдая за племянницей.

— Все твое воспитание, вся твоя жизнь — ничто не должно быть напрасным! Во имя твоей покойной матери и отца, который тобой очень доволен.

Клодин подумала, что это было приятно, но не достаточно, чтобы сделать ее счастливой. Ей было радостно уже от той мысли, что она знала своего отца. Многие ее подруги знали своих отцов только по имени, и некоторые из отцов даже не удосуживались хоть раз навестить своих детей после рождения.

— Ты знаешь, он приходит тогда, когда это необходимо, — говорила тетушка Клели. — Он дает мне деньги для тебя, так что тебе нет никакой необходимости искать богатых мужчин. И даже если тебе случиться познакомиться с человеком небольшого достатка…

Клодин передернуло.

— Я думаю, что не я, а меня будут выбирать. Как на рынке рабов, от чего мы так хотим избавиться.

— Клодин Беллок! — возмутилась тетушка. — В наших жилах течет лучшая кровь Франции и Испании! Я не позволю тебе так разговаривать со мной!

— Извини, тетя.

— Никак не могу понять, чего ты хочешь?

— Я не хочу быть женщиной на содержании! Чтобы со мной развлекались так, как ты мне рассказывала, и чтобы меня бросили ради женитьбы на белой женщине! Даже несмотря на мою голубую кровь!

— Все ясно, — пробормотала тетушка Клели, поджав губы. — Ты просто завидуешь. Ты хочешь быть белой. Подумай вот о чем. Ты будешь счастлива в отличие от белых женщин. Мужчина полюбит тебя и оставит только тогда, когда будет вынужден это сделать. Он обеспечит тебя, и если тебе захочется, ты найдешь себе другого мужчину! И у твоих детей кожа будет такого же цвета, что и у тебя. Они смогут делать все, что хотят, — уехать в чужие края и там быть белыми!

Клодин с уважением посмотрела на тетушку, которая впервые отважилась на откровение, признав, что ее кожа была темнее, чем у племянницы.

Как и мать Клодин, тетушка Клели в свое время была любовницей джентльмена. Он оставил ей небольшой дом, и поскольку Клели была мудрой и предприимчивой, на старости лет она имела свой небольшой дом и четверых слуг. После смерти матери Клодин тетушка Клели взяла ее на воспитание, боготворила ее, дорожила ей, восхищалась ее красотою, научила трем языкам и всем женским премудростям, которых так не хватало креолкам. Клодин, несмотря на свою непорочность, была хорошо осведомлена, как можно ублажить мужчин, и знала, что готова сделать это ради человека, который женится на ней и обеспечит ее.

Клодин изящным жестом налила чашечку чая своей тетушке.

— Отлично! — оценила тетушка Клели ее манеры.

Клодин улыбнулась.

— Я постараюсь не расстраивать тебя, тетя.

Когда Клодин была маленькой, она думала, что, когда вырастет, отец заберет ее. Только позднее она поняла, что он никогда этого не сделает, что он просто не может этого сделать.

Поль положил на стол очки и потер переносицу. Несмотря на то, что он носил их уже лет десять, он никак не мог свыкнуться с мыслью, что не может читать без них и даже написать письмо нормальным почерком. А ему так много приходилось писать, в особенности тем, кто контролировал голоса избирателей. «Как бы ни хотели демократы избавиться от этого, сейчас им лучше тоже воспользоваться этим традиционным приемом», — думал Поль. Много приходилось писать бизнесменам. Кандидат, который финансирует свою предвыборную кампанию из своего же кармана, вряд ли может пожаловаться на недостаток голосов.

Поль провел рукой по волосам. «Не следовало бы давать Роману возможность втравить меня во всю эту историю», — подумал он, но уже было слишком поздно. Кроме того, малышка Адель предложила свои услуги в качестве секретаря, так хотела Салли. Следовало бы согласиться.

В дверь постучали, и Тестут впустил Харлоу Маккэми.

— Спасибо, Тестут. Где Люсьен?

Тестут осторожно взглянул на хозяина.

— Мистер Люсьен уехал верхом.

— Хорошо. Мистер Маккэми, я хотел бы, чтобы мой старший сын присутствовал при нашем разговоре, но поскольку он, видимо, перепутал время… ну, ладно.

Поль обратился к Тестуту.

— Пойди и скажи Уиллу, чтобы нашел Люсьена и передал ему, что он еще недостаточно взрослый, чтобы избежать порки, и что, если он уехал в Бэй Руж, я обязательно это сделаю.

— Да, сэр, — ответил Тестут, поспешно удаляясь.

Маккэми выглядел растерянно.

— Может, в другой раз…

— Маккэми, если вы будете у нас работать, то быстро разберетесь в наших семейных отношениях. Садитесь.

Маккэми сел.

— Мой сын Люсьен провел во Франции то время, которое я ему позволил, и теперь ему необходимо научиться управлять «Прекрасной Марией». Это, к сожалению, будет вашей основной задачей.

— Да, конечно, — ответил Маккэми.

— Люсьен доставит вам гораздо больше забот, чем чернокожие. С ними в принципе можно поладить, поскольку я обычно не держу бунтовщиков.

Поль надел очки и внимательно посмотрел на Харлоу Маккэми.

— Поскольку у вас мало опыта работы с чернокожими, вы можете советоваться со мной или с Дэнисом по любому вопросу, пока не поймете, что к чему. Мне понравились ваши рекомендации, мистер Маккэми. Единственное, что меня беспокоит, сможете ли вы держать чернокожих рабочих в руках.

— Без сомнения.

— Они зачастую ведут себя как дети, но у них есть своя гордость. Если управляющий будет помнить об этом, у него не будет возникать проблем. Тем не менее хочу вас предупредить о возможных случаях неповиновения. Впрочем, вы можете наказывать их, как вам заблагорассудится. До десяти ударов плетьми. Но не больше. Прошу вас помнить о том, что в этом отношении я считаюсь либералом. Я думаю, что, помимо кнута существует еще и пряник.

— Совершенно с вами согласен, сэр.

— Будьте любезны, мистер Маккэми, скажите, чем вы любите заниматься в свободное время?

— В свободное время я очень люблю читать. Честно говоря, это мое любимое занятие.

— Приятно это слышать. Я думаю, что вы можете воспользоваться моей библиотекой в любое подходящее для вас время.

— Премного благодарен, — ответил с радостью Маккэми.

Он задумчиво оглядел книжные полки и, похоже, был не столько рад полученной работе, сколько возможности порыться в книгах.

— Что касается ваших прочих обязанностей, вам надлежит присутствовать на приемах, которые устраивает моя жена, не ухаживать за моими дочерьми и ходить в церковь по субботам. Понимаете, мы католики, как и все, кто работает на нас, но я в принципе не против, если вы исповедуете другую религию.

— В этом нет ничего удивительного, сэр. В моей семье были только пресвитерианцы.

— Были?

— Дело в том, что у меня никого не осталось. — Похоже, Маккэми старался подбирать нужные слова, но не находил их.

— Отец бросил нас, когда я был еще очень и очень мал. Мама умерла не так давно. Она была совсем не такая уж старая… Все, что ни делается, все к лучшему, сэр.

Выражение лица Маккэми стало жестким, даже несколько холодным. Поль отвел взгляд. Он подумал, что Харлоу Маккэми, вероятно, не был очень счастливым человеком, но для Поля главным была работа.

— Вас введут в курс дела. Пользуйтесь конюшней и располагайтесь в своем домике.

«В своем домике», — думал Харлоу Маккэми, осматривая хорошо обставленную гостиную. Он был один. И если б захотел, он мог бы закрыть дверь и уберечь себя, таким образом, от ночных кошмаров. Дом показался ему просто райским местом, убежищем от соседства с разного рода фермерскими отпрысками, от их ночных гулянок и от всего того, что так напоминало ему дом его покойной матери.

Маккэми вошел в столовую. На столе он увидел пирог с черникой, оставленный Мио, которая уже немного оправилась после болезни и приветствовала таким необычным образом нового жильца.

Позади гостиной находилась уютная спальня. Кровать была застелена лоскутным покрывалом и закрыта со всех сторон тюлевым пологом. Маккэми тихонько вздохнул и почувствовал, что дрожь в руках исчезла. В такой спальне он мог чувствовать себя спокойно.

IX. ДИНА

Привязав лошадей к перилам, Дэнис и Люсьен закинули за спину охотничьи сумки. Ретривер и пятнистый сеттер вертелись у них под ногами.

Раф Мишле ждал их в затянувшихся сумерках, сидя на крыльце домика, с ружьем на коленях. Две светло-серых гончих и одна с рыжим крапом и рваным ухом лежали рядом, свесив передние лапы с крыльца, и с надеждой глядя на ружье.

Старый Викториен спал в гамаке, из которого он, казалось, вообще не вылезал последние два месяца. Его глаза и нос закрывала мятая шляпа так, что виден был только острый подбородок, заросший седой щетиной. В домике было темно.

— Где девушки? — спросил Люсьен.

Раф пожал плечами.

— Они ушли стегать одеяло кузине Одали. Она выходит замуж на той неделе.

— Я пошлю ей свадебный подарок, — сказал Люсьен. — Что ей может понравиться?

Раф ухмыльнулся.

— Одежда для малыша. У нее наверняка будет двойня. Этот поп не отстанет от них до тех пор, пока они не повенчаются.

Раф поднялся, взяв ружье под мышку. Он достал кувшин и протянул его братьям де Монтень.

— Рад тебя видеть снова, Дэнис. Твой отец, как он там?

— Он обещал вас застрелить, если вы еще раз попробуете охотиться на его белых цапель, — невозмутимо ответил Дэнис.

Он вытер губы, передал кувшин Люсьену, и они молча отправились вслед за собаками, неторопливо трусившими в сумерках.

После заката солнца жаркую тишину болот нарушили голоса и шорохи ночных животных, пробудившихся после дневной спячки. Трели сверчков растворялись в дрожащих песнях лягушек, устроивших настоящий хоровой концерт. Глухой гул лягушек-быков заглушал голоса их древесных сестер, а крики ночной цапли громким стаккато раздавались над темной водой. Летучие мыши носились взад и вперед, еноты и опоссумы пробирались через густые заросли кустарников, олени и болотные кролики выходили на кормежку. За ними крались одинокие ночные хищники: черный медведь, рыси, красные волки, а иногда лунный свет призрачно отражался от серебристого меха кугуара.

Собаки братьев де Монтень бежали позади гончих Рафа, с интересом принюхиваясь к ночным запахам, однако не выказывая особого желания лезть в болотную жижу.

По пути кувшин снова пошел по кругу.

— Говорят, ваш отец нанял нового надсмотрщика, — сказал Раф. — Какого-то янки, бледного, словно его специально отбеливали хлоркой, он еще малость прихрамывает, когда ходит.

— Наверное, не стоит спрашивать, чем вы занимались в «Прекрасной Марии», когда увидели его? — проговорил Дэнис.

— Я подстрелил маленького кролика или, может быть, поймал черепаху. Твой отец не возражает против этого.

— Нет, если только у ваших кроликов нет перьев.

Дэнис просто не мог не любить Рафа. Рафаэль Мишле как будто слился с этими болотами, он, как, например, цапли, стал частью их дикой жизни.

— Почему вас так интересует этот надсмотрщик? — спросил он.

— Не меня, а Тасси, — ответил Раф. — Она была со мной и увидела его. Она ему улыбнулась, а надсмотрщик побежал от нее, как ошпаренный кот.

Раф удивленно усмехнулся, и его белые зубы сверкнули в темноте.

— Тасси, эта чертова девчонка. Ей, видите ли, теперь захотелось узнать, нравятся ли мальчики этому надсмотрщику? Или она такая страшная?

— Наоборот, — пробормотал Люсьен, и Дэнис громко расхохотался.

— Скажите Тасси, что бедный Харлоу был просто поражен ее красотой, — сказал Дэнис после очередного приступа смеха. — Бедняга Харлоу, ему, наверное, никогда не доводилось видеть кого-нибудь вроде Тасси.

— Не знаю, — ответил Раф. — Мне показалось, что он увидел перед собой привидение.

Их размышления прервал неистовый визг и лай, донесшиеся из зарослей впереди.

— Мой Эмиль, он кого-то нашел, — заявил Раф.

Судя по тому, как лаял Эмиль, он наверняка загнал на дерево какого-то зверя. Пробравшись сквозь кусты, трое охотников увидели разъяренную рысь с прижатыми к голове ушами, стоявшую на высоком пне сломанного каменного дерева. Гончие Рафа окружили пень, как и положено настоящим охотничьим собакам, в то время как ретривер Дэниса по кличке Энни, возбужденно лаял, остановившись с отдалении, а сеттер Люсьена неистово кидался на поломанное дерево, вероятно, пытаясь вскарабкаться на него. Раф поднял ружье, но как раз в эту минуту сеттер, сделав отчаянный прыжок, зацепился передними лапами за сучок в нескольких футах от земли и попробовал лезть еще выше. Рысь, перескочив через спину сеттера, исчезла в кипящем клубке собак.

— Черт! — Раф опустил ружье и быстро отскочил в сторону, увидев, как рысь выбралась из свалки и бросилась наутек, а гончие понеслись за ней по горячему следу. Рысь, когда она как следует разозлится, бывает не так-то просто остановить. Ретривер Дэниса и сеттер Люсьена тут же рванулись вслед за гончими.

И тут в Эмиля словно вселился какой-то бес. Забыв про рысь, он повернулся к увязавшимся за ним двум дилетантам. Остальные гончие тоже разом повернули назад, дружно зарычав, что наверняка означало, что они с большим удовольствием будут кусать собак братьев де Монтень, чем снова сражаться с рысью. В следующую секунду все пять собак сплелись в клубок, напоминавший орнамент на полях средневековой рукописи, где каждый пес пожирает другого.

— Черт! — снова заорал Раф.

Он пару раз хорошенько наподдал псам сапогом, стряхнув заодно гончую, вцепившуюся сгоряча в его правую лодыжку. Люсьен и Дэнис, каждый ухватив за ошейник по собаке, буквально сели на них верхом. Гончие Рафа отбежали к дальнему концу лежащего на земле ствола поломанного дерева и стали зализывать раны, злобно глядя на помешавших им людей.

— Мне нужно выпить, — объявил Раф.

Люсьен все еще лежал на сеттере, который никак не мог успокоиться и порывался опять наброситься на Эмиля. Приподнявшись, он одной рукой перехватил ошейник, а другой дотянулся до кувшина.

— Я тоже. Извините, что так получилось. Господи, ну и свалку они затеяли!

Дэнис заставил Энни подняться и подтащил ее к Рафу и Люсьену.

— Сиди тихо, дрянь паршивая!

Энни лизнула его в лицо и покорно уселась. Дэнис обхватил рукой ее шею, а Люсьен протянул ему кувшин.

Они сидели, переводя дыхание, в то время как их собаки тоже тяжело дышали рядом в темноте.

— Эти псы, — сказал наконец Раф, — из них выйдут неплохие аллигаторные собаки.

— Аллигаторные собаки?

— Точно. Их нужно кинуть аллигаторам, пусть они их сожрут. Теперь нам придется часок подождать, пока мои псы вспомнят, что им надо делать.

Он снова поднял кувшин.

— Хорошо, что мы захватили с собой его, правда? Пока мы ждем, я расскажу вам про кузину Одали и про точильщика, про то, как к нему однажды влезли в фургон.

Они дружно пели высокими, слегка пьяными голосами. Привязав к дереву собак братьев де Монтень, они сумели добыть опоссума, четырех кроликов, ондатру и заодно послушали рассказ про кузину Одали и точильщика, за который, по словам Дэниса, знаток бы не пожалел пяти кроликов.

Вдалеке показался домик Мишле. Свет в окне свидетельствовал о том, что женщины уже возвратились от кузины Одали, закончив стегать одеяло. Дэнис и Люсьен привязали свои сумки и двух кроликов позади седла Люсьена, а остальную дичь Раф отдал мадам Эстель.

— Прекрасно!

Усевшись на крыльцо Эстель с одобрением перебирала содержимое охотничьей сумки. Эстель Мишле была крупной женщиной с крепким телосложением, как Сью и Тасси, однако гораздо дороднее их. На ней было выцветшее платье из полосатой бумажной ткани, украшенное брошкой из гагата, надетой явно по случаю визита к кузине Одали. На ногах у нее были сапоги Викториена. Она надела их потому, что недавно порезала ногу о раковину устрицы, как она сама объясняла. Дэнис подумал, что к такому наряду подошла бы еще и шапка из меха ондатры.

— Дина! — крикнула Эстель, повернувшись к двери, — возьми на столе мою трубку и выйди посмотреть, кто к нам приехал!

Дина принесла матери трубку, сделанную из кочерыжки кукурузного початка, и та сунула щепку в фонарь, чтобы ее раскурить.

— Здравствуй, Дэнис, — скромно сказала Дина.

— Моя Дина, она стала совсем взрослой, — заявила Эстель, выпуская клубы дыма. — Ну как, нравится она вам теперь?

— Мама!

Красивое лицо Дины, четко оттененное светом фонаря, густо покраснело. Дэнис внезапно понял, что только совсем слепой не обратит внимания на то, как Дина выглядела теперь. Он не видел ее уже почти год, и с тех пор она здорово изменилась. Закусив губу, Дина прошмыгнула мимо него, сбежав с крыльца, и Дэнис поспешил вслед за ней.

— Не позволяй матери ставить тебя в неловкое положение. — Дэнис схватил девушку за руку, и она остановилась, глядя себе под ноги.

— Моя семья, мне с ними так неловко.

— Мне с моими бывает тоже, — успокоил ее Дэнис.

— Твоя мать, — Дина сердито посмотрела на сидящую на крыльце Эстель, — она не просит мужчин посмотреть на прелести твоей сестры, нет.

— Это точно, — ответил Дэнис, — она только рассказывает им, как дочь хорошо готовит, и это про Холлис, которая, обрати внимание, и ложкой-то мешать как следует не умеет. Еще она говорит, как моя сестра любит маленьких детей. И при этом все время кажется, что вокруг ее глаз большими голубыми буквами написано слово «свадьба».

Дина усмехнулась, однако сказала грустным голосом:

— Во всей Луизиане ни один парень из хорошей семьи не женится ни на ком из Мишле.

Дэнис подумал, что Дина вовсе не походила на своих родственников. У нее была красивая, изящная фигура, она старательно, правда, не всегда удачно, пыталась научиться говорить так же, как он с Люсьеном. Дина еще найдет себе жениха, иначе это будет просто несправедливо. Дэнис обнял девушку за талию.

— Он придет к тебе, девочка. Я обещаю.

— Может быть.

Дина искоса посмотрела на него, ей явно не хотелось больше разговаривать на эту тему.

До слуха Дэниса донесся голос брата, раздававшийся где-то рядом с перегонным кубом старого мошенника.

— Если Люсьен выпьет еще чуть-чуть самогонки с твоим отцом, мне придется привязать его к седлу, — сказал он.

Дэнис посадил девушку в гамак, а сам сел рядом.

— Поговори со мной.

— Как дела у Люсьена?

Дэнис пожал плечами. Он сам был немного пьян.

Дина оттолкнулась от земли босой ногой, и гамак слегка качнулся.

— Может, я когда-нибудь уйду отсюда и стану певицей в опере. Тогда мне не обязательно будет выходить замуж.

Дина бросила на Дэниса быстрый взгляд, желая убедиться, понял ли он, что она посвятила его в свою мечту.

— А может, я убегу в цыганский табор и стану гадалкой.

Дина закрыла лицо волосами, словно вуалью, и загадочно опустила ресницы под взглядом Дэниса. Потом она засмеялась, однако тут же вздохнула, вновь сделавшись серьезной.

Дэнис разглядывал ее профиль, четко очерченный лунным светом. Ее волосы казались темной тенью, переливавшейся золотом по мере того, как качался гамак.

— Дина, как бы тебе хотелось жить на самом деле?

Дина посмотрела на него откровенным взглядом.

— С мужчиной, который не делает детей другой женщине. Ты думаешь, я найду такого?

Дэнис вновь обнял девушку, заставив ее положить голову себе на плечо. Сейчас он почти не думал о Франсуазе Беккерель и был этому рад.

— Да, по-моему, ты его найдешь.

Он поцеловал Дину в макушку.

Дина затаила дыхание. Слегка опершись на согнутую руку Дэниса, она чувствовала, как его губы прикасаются к ее волосам, и боялась пошевелиться. Ей казалось, что он может внезапно исчезнуть. Ведь она уже успела убедиться: так происходит всегда, стоит человеку достичь того, что он больше всего желает.

— Дина, милая, сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — ответила девушка.

— Куда уходят годы? — пробормотал Дэнис, обняв ее покрепче, как бы опасаясь, что она может убежать. — Помнишь, как я делал тебе кукол?

— Я храню их до сих пор, — прошептала в ответ Дина. — Иногда я их достаю.

Она прятала кукол от детей, чтобы те их не испортили.

— Они не такие уж красивые, — сказал Дэнис. — Одна нога всегда получалась больше другой.

«Бедная девочка, это, наверное, были ее единственные куклы», — подумал он.

— Их сделал ты, — ответила Дина, — поэтому мне все равно.

Дэнис опустил голову, чтобы поближе посмотреть ей в глаза.

— И поэтому ты решила их сохранить?

— Я разговариваю с ними, — сказала Дина, почувствовав себя немного глупо и сразу застеснявшись. — Я расспрашиваю их о тебе, как будто они тебя видели.

— Дина…

Дэнис чуть приподнял голову девушки и поцеловал ее. Их губы соприкоснулись с осторожной нежностью. Ее руки пришли в движение, и Дэнис почувствовал, как ее маленькая ладонь дотронулась до его спины. Благодаря своим новым познаниям, приобретенным с помощью Франсуазы Беккерель, он догадался, что это был первый поцелуй в жизни Дины. Разъединив свои губы с губами девушки, он поцеловал ее закрытые глаза, а потом кончик носа. С тихим радостным вздохом она прижалась своей головой к его, и они стали неторопливо покачиваться в гамаке, глядя на золотистые огоньки светлячков, плывущие среди деревьев.

— Дэнис! — Из темноты послышался нетерпеливый и недовольный голос Люсьена.

— Черт побери! — воскликнул Дэнис.

— Где тебя черти носят? Эти проклятые сапоги натерли мне мозоль на пятке. Все равно в кувшине больше ничего нет. Поехали домой.

Дэнис выпрыгнул из гамака, прежде чем Люсьен успел заметить его вместе с Диной и сделать свои выводы. Он быстро поцеловал ее в темноте со словами:

— Я еще вернусь.

— Дэнис! — звал Люсьен.

— Подожди минутку, — прошептал Дэнис, но девушка уже убежала в домик.

Энни выбралась из прохладной ямки, которую она вырыла под гамаком и теперь виляла хвостом, увидев сеттера Люсьена.

Люсьен отвязал лошадей, бросив Дэнису поводья его гнедой кобылы.

— Нам придется кого-нибудь разбудить, чтобы ободрать этих кроликов, иначе до утра они испортятся.

— Не будешь же ты поднимать наших черных в два часа ночи только для того, чтобы возиться с кроликами? — спросил Дэнис.

Люсьен удивленно приподнял бровь.

— Ладно, я не стану этого делать. Но тогда на кой черт нам вообще нужны эти кролики?

— Ничего.

Дэнис решил, что обдерет дичь сам. Люсьен тем временем завизжал не хуже самогонного аппарата старика Викториена. Можно было подумать, что он напрочь отрезал себе большой палец.

— Дэнис! — Дина спустилась с крыльца, стуча деревянными башмаками. Она держала в руках какой-то сверток из обрывка одеяла.

— Возьми. Может это понравится твоей сестренке.

Приглядевшись, Дэнис увидел пару черных глаз, смотревших на него как будто из черной разбойничьей маски. Крошечный енот вопросительно пискнул, когда Дина протянула его Дэнису.

— Раф застрелил его мать две или три недели назад, — объяснила Дина, — он ручной, как котенок.

Девушка умоляюще посмотрела на Дэниса своими карими глазами, и он решил, что енот это как раз то, что нужно Эмилии.

Он спрятал маленькую зверюшку в карман своей охотничьей куртки, где он тут же свернулся в клубок и довольно замурлыкал словно настоящий котенок.

Дина облегченно вздохнула.

— Я бы не вынесла, если бы Раф застрелил и его тоже, нет.

Она провела рукой по карману его куртки и обратилась к еноту:

— Веди себя хорошо, ладно?

Дэнис подумал, что это совсем на нее не похоже.

— С ним не будет никаких проблем, — любезно ответил он, — Эмили наверняка полюбит его.

Дина с сожалением посмотрела вслед исчезнувшим в темноте лошадям. Люсьен снова запел какую-то американскую песню, слова которой были ей не знакомы, а Дэнис вторил ему веселым тенором.

Дина снова опустилась в гамак. «Ты сейчас мечтаешь, но не дай Бог, чтобы твои мечты сбылись». Если бы Дину еще вчера спросили, что бы она сказала насчет того, если бы ее вдруг полюбил Дэнис де Монтень, она бы не задумываясь ответила, что это было бы пределом ее желаний.

Но теперь она казалась круглой дурой в собственных глазах. Они не могли пожениться. Даже если бы Дэнис сам того захотел, он бы все равно не смог этого сделать. Невестами братьев де Монтеней могли стать только богатые девушки, такие, как они сами.

Дина резким движением остановила гамак и глубоко задумалась, опершись руками о колени. Она всегда делала все, что ни приказывал ей Дэнис. Она карабкалась на деревья, несмотря на охватывающий ее страх. Прыгала через ручьи вслед за ним, ее кусали пчелы, и все это было только потому, что Дэнис говорил ей: «Давай!» Если бы он пожелал ее сейчас, он вполне мог бы добиться своего.

«Нет, я не стану плакать, когда он уйдет», — твердо сказала она себе самой. «Потому что он обязательно уйдет от меня. Дэнису рано или поздно захочется жениться, и он тогда женится на другой».

Но до того, как это случится, она возьмет от него все, что может, и будет благодарить судьбу. Это было, конечно, грешно, но Дина решила, что у нее потом будет достаточно времени, чтобы искупить свой грех.

Это была бессонная ночь. Небо, которое еще час назад было абсолютно чистым, теперь плотно обложили темные тучи. Воздух был неподвижен, горяч и влажен, он давил словно низкая провисшая крыша. В такие ночи люди ворочаются в постелях, когда им снится то, чего они очень желают или, наоборот, отчаянно боятся.

Лежа в своем домике под ореховыми деревьями, Габриэль долго ворочался с боку на бок, пока наконец не поднялся и не подошел к двери. В это время рабам запрещалось зажигать огонь. Он не мог выбросить из головы эту Селесту. Он даже не стал понапрасну убеждать себя в том, что от нее он не дождется ничего хорошего, потому что и так прекрасно это понимал. Ему не удавалось избавиться от мыслей о ней, как будто на него напустили порчу. Может, так оно и было на самом деле.

Селеста, как бы там ни было, тоже не могла добиваться всеми доступными способами того, чего ей хотелось. Габриэль не нравился ей, но ей, наверное, доставляло удовольствие смотреть, как он корчится от боли, отыгрываться на нем за то, что он вздумал рассказать ей кое-что об Африке, хотя она сама не желала этого знать.

Габриэль заметил, как неподалеку блеснул запрещенный огонек. Значит, либо Селеста тоже не спала, либо в ее хижине кто-то бодрствовал, за что ее неминуемо накажут кнутом, если об этом узнает новый надсмотрщик.

Он выскользнул из хижины, и его черная кожа растворилась в темноте ночи. Габриэль не думал, что его тоже могут высечь. Он не понимал, заботился ли он сейчас о Селесте, но ему нестерпимо захотелось ее увидеть. Здесь, рядом, были женщины и получше, но он желал встречи только с Селестой. Он хотел этого так давно, что ему порой казалось, что он уже привык к этому чувству.

— Что ты здесь делаешь? — прошептал Габриэль, заметив сгорбившуюся прямо за дверью Селесту, державшую на коленях какой-то предмет, слабо освещенный свечкой, укрепленной на разбитой тарелке. Она тут же спрятала этот предмет под фартук, увидев, как распахнулась дверь в хижину. Габриэль задул свечу, прежде чем это успела сделать сама Селеста.

— Ты не закрыла занавеску.

— Что тебе здесь надо? — спросила она шипящим шепотом.

Ухватив Селесту за руку, Габриэль потащил ее из хижины. — Одна бестолковая баба забыла погасить свечку, и потом у нее долго болела задница.

Селеста хитро улыбнулась.

— Ты прибежал только для того, чтобы спасти мою задницу? — Она по-прежнему держала руки под фартуком.

— Дай сюда это!

Селеста попыталась вывернуться, но Габриэль запустил руки к ней под фартук и заставил ее разжать пальцы.

— Кого ты хочешь околдовать? — Он вертел в руках маленькую фигурку, втайне надеясь, что это его собственное изображение.

Это была грубо вылепленная глиняная кукла с кусочком тряпки вместо штанов, однако лицо ее было вымазано белым мелом, а волосы сделаны из светлой соломы.

Селеста попыталась вырвать фигурку. Габриэль со злобой швырнул ее на землю, и негритянка бросилась вслед за ней.

— Не прошло еще и недели с тех пор, как он здесь появился, а ты уже думаешь, как бы забраться к нему в постель. — Габриэль пристально посмотрел на Селесту.

Селеста крепко держала куклу, спрятав ее за спиной, так, чтобы он не смог до нее добраться.

— Мне не предлагают ничего лучше!

— Неправда! Живи с такими, как ты сама, как тебе и положено!

— Кому это положено?! Моя мать уж точно так не считала, иначе бы я была такой же черной, как ты!

— Я еще не самый страшный, — бесстрастно сказал Габриэль. — Этот последний босс, я знаю, чем ты с ним занималась. Но тогда это могла быть и его затея, а сейчас ты лезешь к нему сама — а так не пойдет.

— Это не твое дело!

— Я хочу, чтобы оно стало моим, разве ты не видишь? — Габриэль схватил Селесту за плечи и сильно встряхнул. — Хватит вертеть хвостом, выходи за меня замуж и не путайся с этим белым!

Селеста наклонилась к нему.

— Тебе, конечно, этого очень хочется, правда?

Она уткнулась лицом в его щеку.

— Ты же знаешь, я не мечтаю ни о чем другом, как только жениться на тебе. — Голос Габриэля звучал хрипло.

Селеста неожиданно оттолкнула его от себя и отбежала в сторону.

— Но, по-моему, ты слишком черен для меня, — ответила она с ехидством.

Габриэль сжал свои огромные кулаки и вновь разжал их.

— А по-моему, ты недостаточно черна для меня, — злобно проговорил он, — и ты не станешь белей, если будешь по ночам лазить в постель к белым. Женщина должна гордиться собой такой, какая она есть. Ты сейчас ничем не лучше любой потаскухи с Рампарт Стрит.

Габриэль резко повернулся на пятках.

Селеста смотрела ему вслед. На ее губах играла легкая улыбка. Она испытывала какое-то непонятное удовлетворение, заставив Габриэля выйти из себя. Ей нравилась не его злоба, а то, что она была способна ее вызвать. Но стать женой Габриэля? Ну уж нет! Она снова будет любовницей надсмотрщика. Селеста крепко стиснула глиняную фигурку мужчины так, что ее грубо вылепленный фаллос безобразно высунулся наружу.

Дэнис бросил Люсьена на кровать и стащил с него сапоги.

— Эбенезер, ты не спишь? — громко крикнул он заспанному рабу, который был у них с братом вместо камердинера и ночевал на соломенном тюфяке в соседней комнате.

— Сплю, — послышался ворчливый ответ, и в дверях появился протирающий глаза Эбенезер.

— Переодень мистера Люсьена в ночную рубашку.

— Вы там проторчали допоздна у этих непутевых Мишле, — бурчал под нос Эбенезер. — Вы же сами сказали: «можешь нас не ждать»…

— Это мистер Люсьен сказал так по собственному почину, — ответил Дэнис, — радуйся, что тебе не придется обдирать кроликов.

— Кроликов? — Эбенезер с беспокойством посмотрел на Дэниса. — Я не работаю на кухне.

— Вот и объясни это мистеру Люсьену, если ему взбредет в голову заставить тебя этим заниматься, — весело сказал Дэнис. — Так что будь доволен, что он лежит пластом.

— Хммм.

Взяв охотничью сумку, Дэнис предоставил Эбенезеру возможность самому вытряхивать Люсьена из куртки и брюк.

В кухне было темно, только в очаге слабо светилась кучка мерцающих углей. Перешагнув через кошку, Дэнис зажег свечу, которую Мио всегда оставляла около двери. Вывалив содержимое сумки на чисто выскобленный дубовый стол, он зажег масляную лампу и, насвистывая себе под нос, начал обдирать кроликов в окружении любопытных кошек.

Тем временем маленький енот, до этого мирно дремавший в кармане куртки Дэниса, завозился там, потом высунул нос и наконец вскарабкался к нему на грудь, цепляясь за пуговицы своими маленькими черными лапками. Кошки разом вытянули к нему шеи и дружно зашипели словно змеи, заставив зверька заверещать в ответ. Дэнис отцепил енота от куртки и усадил на стол поближе к лампе, разобравшись, что это вовсе не «он», а «она».

Дэнис вновь спрятал зверюшку в карман и дал ей холодный бисквит, надеясь, что енот не станет его полоскать, прежде чем съесть. Ему только сейчас пришло в голову, что подарку Дины придется провести эту ночь вместе с ним.

Бедная девочка. У Дины было слишком доброе сердце, чтобы жить в такой семье. Она даже внешне не походила ни на кого из Мишле со своей изящной фигурой и золотисто-каштановыми волосами, цвет которых напоминал опавшие листья. Подумать только, она столько лет хранила все эти жалкие испачканные куклы лишь потому, что их сделал для нее он.

Ободрав и выпотрошив кроликов, Дэнис нарезал кошкам требуху, а мясо сложил в горшок, чтобы отнести его в прохладную кладовку под крышей, где оно не испортится до утра. Услышав тихие шаги на дорожке, вымощенной раковинами устриц, он замер, держась за щеколду. Вскоре Дэнис увидел Харлоу Маккэми, идущего от дома надсмотрщика. Казалось, он просто прогуливался в темноте, сложив руки на груди так, будто ему было холодно.

— Все в порядке?

Маккэми вздрогнул, а потом поднял робкий взгляд, узнав Дэниса в человеке, стоявшем на пороге кухни.

— Да, все хорошо, я просто… не мог заснуть. Сегодня какая-то скверная ночь.

— Да уж. Похоже, через пару часов начнется дьявольская гроза. Смотрите, чтобы она вас не застала на улице, а то моей матушке придется отпаивать вас своим отваром из трав. На свете, наверное, нет более отвратительного пойла.

Маккэми усмехнулся.

— Я помню.

Дэнис весело помахал ему на прощание. Маккэми взглянул на небо. Еще один хороший дождь, и можно будет начинать рубку тростника. Он и так уже колыхался мелкой рябью, словно настоящее море, готовое захлестнуть фруктовый сад и парки.

Теперь, когда сахарный тростник уже не требовалось полоть, высвободившиеся рабочие руки можно было использовать для очистки канав, починки изгородей и плотин. Кроме того, было нужно вывезти кукурузу и хлопок, уродившиеся на более сухих местах. Маккэми долго ломал над этим голову, хотя даты начала наиболее важных работ он заранее записал в специальную книжку.

Где-то в гуще деревьев ухнула сова, и ее крик тут же повторила птица-пересмешник. От внезапного страха Маккэми вздрогнул всеми мускулами. Он знал, почему ему не спалось в эту ночь; его одолевал страх, страх перед призраками, которые внезапно вновь прокрались в его постель.

Все началось с той девчонки возле ручья. Она стояла, наклонившись над камнями, с сеткой для ловли лангустов в руках. Ее лицо обрамляли спутанные волосы, а подоткнутые юбки плотно облегали бедра. Ее платье было расстегнуто почти до самой талии, оно было мокрым, и тонкий ситец прилип к ее неестественно большим грудям, напоминавшим подушки, которые могли поглотить и задушить его. Она облизывала губы и улыбалась, обнажая ряд острых голодных зубов.

Повернувшись, Харлоу бросился прочь, преодолев непроходимые заросли вирджинского вьюна и вновь оказавшись среди сахарного тростника, доходившего ему до пояса. Ее голос преследовал его, дразнил до тех пор, пока ему не показалось, что он доносится со всех сторон. Споткнувшись, он упал, запутавшись в густых стеблях и топча тростник под ногами.

Голос преследовал его, казалось, он хватал его за ноги, и Харлоу снова побежал сломя голову, пока не добрался до края плантации, где свалился на четвереньки с бешено колотящимся сердцем.

В ту ночь его снова стали мучить кошмары: ему снились громоздящиеся друг на друга части женского тела с открытыми ртами и чудовищными грудями; огромные разинутые рты, готовые проглотить его, если он не обратится в бегство.

Его все время преследовал один и тот же кошмар, от которого Харлоу никак не удавалось избавиться. Куда бы он ни отправлялся, он надеялся увидеть что-то новое, однако его преследовали те же фурии. Проснувшись, он чувствовал боль в ноге. Он сломал ее когда-то, еще в детстве, он даже не помнил точно, как это случилось, но после кошмаров к нему всегда возвращалась боль.

Харлоу тяжело опустился в плетеное кресло, которое Мио держала возле кухонной двери, и обхватил голову руками. Он думал, что она умерла. Он сам похоронил ее.

«Люсиль Маккэми, любимой матери». Эти слова были выбиты на ее надгробном камне в Вермонте. Но стоило ему взглянуть на женщину, неважно какую, он сразу понимал, что она до сих пор рядом. Она ждет, пока он согрешит, ждет, чтобы он разозлил ее. Тогда она схватит его и станет бить, из-под ее ночной рубашки покажутся ее отвислые груди и голые ноги, и это будет продолжаться до тех пор, пока мужчина, с которым она была в ту ночь, не прикрикнет на нее и не заставит вернуться в постель.

Тогда Харлоу вскарабкается на свою кровать и будет прислушиваться к ужасным звукам, доносящимся из-за стены, — к каким-то сырым всхлипываниям и к густому, шумному дыханию. Следующей ночью этот мужчина уйдет, и его место займет другой.

Когда ему пришла пора идти в школу, Харлоу бежал туда, словно это был настоящий рай. Школа оказалась для него единственным убежищем, куда не могла добраться его мать.

Убежав от девушки, встретившейся ему возле ручья, он думал, что в доме надсмотрщика он будет чувствовать себя в безопасности, так как его двери и окна надежно запирались, чтобы туда не могли проникнуть женщины.

Однако другой мужчина грешил до него в этой постели, грешил, издавая ужасные звуки вместе с черной женщиной. Харлоу послал ее прочь, когда она постучалась в дверь, но она все равно осталась на этой постели, он чувствовал ее, когда ложился спать, черную словно дьявол в ночи, ее черные конечности окружали кровать словно четыре столба, а рот был широко открыт, готовый проглотить его.

Закрыв голову руками, он застыл, скорчившись в кресле, и сидел так до тех пор, пока не пошел проливной дождь.

Харлоу выпрямился и посмотрел на небо, перечеркнутое сверкающими молниями, вслед за которыми раздавались мощные раскаты грома. Здесь было лучше не оставаться. Подумав так, Харлоу побежал к своему дому.

Ему нужно будет еще раз заглянуть в свою книжку, чтобы точно знать, когда лучше всего начинать рубку тростника. Ему не хотелось повторять ту ошибку, которую он допустил в свой первый сезон здесь. Он занимал хорошую должность, за которую неплохо платили. Кроме того, Поль де Монтень разрешил ему пользоваться своей библиотекой. Теперь он всегда будет немного читать перед сном. Харлоу зевнул. В этом месяце ему нужно было сделать что-то еще. О да, он должен написать на родину священнику и напомнить ему насчет цветов на могиле матери. Сыну всегда следует помнить о таких вещах. Харлоу вздохнул. Он тосковал по матери, жалея, что она умерла молодой.

X. ЛЮБОВНЫЕ ИГРЫ СРЕДИ ВЫДР

Дэнис проглотил последний кусок своего бифштекса с яйцами и внимательно посмотрел на стол, как бы выспрашивая, не осталось ли там еще чего-нибудь. «Адель, передай мне мармелад. Мама, есть еще бисквиты?»

Салли позвонила в стеклянный колокольчик и села за стол напротив своих блюд. Тотчас же появился дворецкий. «Пожалуйста, еще бисквитов. Дэнис, это твой шестой. Как они в тебя влезают, черт побери!»

— Я проголодался — сказал Дэнис.

Салли подумала, что Дэнис нарочно напустил на себя равнодушный вид, посмотрела не него подозрительно, затем на Эмилию, изумленно смотревшую своими круглыми карими глазами на тарелку Дэниса на другой стороне стола. По мере того, как она смотрела, над столом возникла черная рука, которая начала шарить по тарелке. Не найдя бисквитов, рука пошла дальше. Похлопала по скатерти около тарелки. Салли положила вилку и стала смотреть с тем же выражением, что и Эмили.

Фелисия, сидевшая между Люсьеном и Эмилией, начала говорить, но загоревшийся озорным блеском взгляд Эмили остановил ее. Ничего не подозревая, Дульсина и Адель, сидя по обе стороны от Дэниса, пили свой кофе. Рука продолжала шарить по скатерти, и Салли показалось, что в тени салфетки Дэниса она заметила какие-то светлые усы и глаза. Дульсина поставила свой кофе и почувствовала, как маленькая черная рука начала шарить по ее руке.

Тетя Дульсина всплеснула руками, чашка кофе взлетела вверх и тут же опрокинулась. Черная рожица, как будто бы лицо в маске, неожиданно возникла на коленях Дэниса, чтобы посмотреть, в чем же дело. Дульсина вскочила с кресла с такой скоростью, с какой ей позволило ее кринолиновое платье. Эта пожилая женщина, прыгающая от страха и хватающаяся за голову, увидела, как от груди до плеч Дэниса проскочил маленький енот, который, как будто почувствовав, что этого еще недостаточно, прыгнул на голову Адели.

Адель резко вскрикнула и дернулась, и тут же банка с джемом упала на колени Холлис. На этот раз пришла очередь вскрикнуть Холлис, и тут же Салли, Эмилия и Фелисия дружно рассмеялись.

— Уберите это от меня! — гневно потребовала Адель, клацнув при этом зубами.

Дэнис отцепил от нее енота и засунул его в рукав, где зверек принялся курлыкать, издавая забавные звуки. С видом извинения Дэнис обвел всех сидящих за столом взглядом.

Его отец бросил на него строгий взгляд.

— Мне кажется, что ты уже достаточно позабавился, Дэнис. В таком случае ты можешь уже убрать зверька с обеденного стола.

— Ладно, Поль, не будь таким сварливым, — сказала Салли. — Я уже давно не видела ничего более забавного. Дульсина, дорогая, все нормально. Это всего лишь енот.

Дульсина отняла руки от лица.

— Но, послушай, когда он так на меня прыгнул, я откровенно говоря подумала, что это сам черт.

— Ты была не так уж далека от истины, — мрачно произнесла старая няня Рэйчел. — Мисс Эмили и вы, мисс Фелисия, сядьте прямо и ведите себя как следует. А вы, мистер Дэнис, скажите, где вы взяли енота?

— Да, да, будь добр, объясни нам это, — сказал Поль. Адель робко уселась на свое место, и Поль бросил на нее взгляд, полный участия. — С вами все нормально, дорогая?

— Да, вполне нормально, — сказала Адель. Она посмотрела на Дэниса полным отвращения взглядом и усилием воли заставила себя улыбнуться Полю.

— Но если кто-то и чувствует себя нормально, то только не я, — заявила Холлис. — Мне же испортили платье. — Она посмотрела на Адель. — Простите, но разве я могу с этим смириться?

Адель ничего не ответила, хотя всем своим видом показывала, что ей есть что сказать.

Фелисия же, без всякого угрызения совести, заполнила паузу, сказав:

— Меня это не волнует, Холлис. Все равно это платье тебе не к лицу.

Сидя на своем стуле и наблюдая за всем происходящим, Люсьен тихо промяукал, и тут же Поль резко повернулся к нему.

— Ты бы хоть помолчал и не усугублял скандала.

— Простите, — сказал Дэнис голосом раскаяния. — Я никому не хотел сделать ничего плохого. Этот енот — подарок для Эмили. Я всего лишь хотел ей сделать сюрприз.

— В таком случае ты этого добился, — сухо произнес Поль.

— Мне кажется, он очень милый, — сказала Фелисия.

— Да, конечно, шарман, — согласилась Адель с сарказмом в голосе. Однако сарказм явно не подействовал на Эмили.

— Шарман! Прекрасное имя! Я так и назову его: Шарман. — Она посмотрела на няню Рэйчел. — Я могу его взять?

— Я не думаю, что могу вам запретить это сделать, — сказала няня. — Мистер Дэнис, если бы вы не были уже таким большим, я бы вас отшлепала.

— Я пока еще это могу сделать, — сказал Поль, но на его губах уже появилась улыбка. Видимо, он никогда не забудет этого дня, когда этот чертик обнимался с Дульсиной. — Где ты достал этого енота?

— Мне дала его Дина Мишле. — Зная, как его отец относится к девочкам Мишле, Дэнис торопливо стал объяснять: — Младшая из девушек, Эрмандин. Ей сейчас около шестнадцати лет. Я не знаю, где и как Мишле его нашли, но клянусь, что он не был членом их семьи.

— Можно себе представить, где они могли его найти, — сказал Поль. — Ну ладно, разговор сейчас не об этом. В молодости у Стеллы Мишле мужчин было хоть отбавляй.

— Но Дина хорошая и здорово работает, — торопливо сказал Дэнис. Брови Салли удивленно поднялись:

— Я не думаю, да и никогда и не слышала, что слово «работать» вообще может иметь какое-то отношение к семье Мишле, — сказала она. Она не обратила внимание на тот пафос, с которым Дэнис описал младшую дочь Мишле «как хорошую».

— Дина совсем другая, — сказал Дэнис. — У нее мягкое сердце. Раф застрелил мать этого малыша, а Дина начала выкармливать его, когда он был еще котенком, или как там его называют. Она дала мне его для Эмили, потому что боялась, что Раф застрелит и его.

При этих словах Эмили возмутилась и взяла енота в руки.

— Я думаю, что и его кто-нибудь может застрелить.

— Такое мнение поддерживают многие, — произнес Поль.

Эмили снова села с енотом на коленях. Взяв со своей тарелки кусок дыни, она протянула его зверьку. Шарман легла на спину и стала вертеть кусок дыни всеми четырьмя лапками. Эмили смотрела на нее с нескрываемым восторгом.

Няня Рэйчел тут же принялась подсчитывать, сколько понадобится чистых передников в день, если енот постоянно будет находиться на ее коленях.

— А это животное хоть приучено к порядку? — спросила она.

— Дина сказала, что да.

— Я думаю, что Мишле все равно, где это животное делает свои дела: дома или на улице, — заметил Люсьен.

— Да, но для Дины это не все равно, — сказал Дэнис. Взглянув многозначительно на Люсьена, он дал ему понять, что не хотел бы упоминать при всех о том состоянии, в котором тот находился вчера, а также напоминать ему о сегодняшнем похмелье, и вообще лучше бы он помалкивал.

— Какой защитник Дины нашелся, — сказал Люсьен.

— Конечно, а ты как думал? — сказал Дэнис дружеским тоном. — Слушай, Эмили, пойдем посмотрим, может ли дядя Джем сделать какую-нибудь корзинку, чтобы Шарман могла в ней спать.

Дядя Джем был хромой негр, который выполнял тысячу дел. В его кармане всегда находились сладости для ребят, а в голове был целый клад самых забавных сказок и историй. Его мастерская была излюбленным местом всех ребят, как белых, так и черных.

Эмили посадила Шарман на плечо и дала руку Дэнису. Когда они уходили, Шарман все время смотрела назад, как будто запоминая то место, в котором находился обеденный стол.

Салли снова озабоченно вздернула брови, размышляя о том, с каких это пор Дэнис стал интересоваться «маленькой Диной».

Поль, Дэнис, Люсьен и новый надсмотрщик уже до завтрака успели побывать на плантации сахарного тростника и пришли к тому мнению, что уборка может быть завершена за два дня, как раз к Дню Независимости. Обычно это делалось уже к Четвертому июля, но часто по различным причинам уборка производилась несколько позже. В этом году Четвертое июля и праздник урожая тростника совпадали, и все, кто был связан и не связан с сахарным тростником, пекли пироги и примеряли новые платья, уже заранее готовясь к празднику. Превесты в «Алуетт» и де Монтени в «Прекрасной Марии» уже на протяжении многих лет справляли праздник вместе. На берегу реки для каждого будет в достаточном количестве жареной рыбы, на дамбе будут устроены фейерверки и шутихи, а также будут танцы в сахарном складе, который по этому случаю будет чисто подметен, вымыт и застелен тканью.

Дядюшка Джем как раз вбивал новый гвоздь в подметку лучших туфлей няни Рэйчел, когда к нему пришли Дэнис и Эмили.

— Садитесь на эту новую скамью, которую я сделал специально для жарки рыбы. Какие-нибудь проблемы, малыш? — Для дядюшки Джема Дэнис все еще был «малышом».

— Дядя Джем, нам нужна корзинка, — сказала Эмили.

Дядюшка Джем внимательно посмотрел на Шарман.

— Для этого енота вы можете взять одну из тех корзин, которые предназначены для пикника.

— Очень хорошая корзинка. Подойдет. Я положу в нее подушку, — польстила ему Эмили. Она села. Зная, что у дядюшки Джема всегда найдется что-нибудь новенькое, спросила: — Расскажи мне что-нибудь.

— Что именно?

— Расскажи о дне Четвертого июля.

— Ну, это связано с большой войной много лет назад, но я точно не знаю, как там все было. Кто-то скакал на лошади и всем объявлял, что скоро придут американцы.

— Нет, совсем не так. Это англичане должны были прийти. А американцы всех об этом предупреждали.

— Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь. — При этих словах дядюшка Джем вбил последний гвоздь в туфли няни Рэйчел и засунул палец внутрь, чтобы проверить, не будет ли он колоть ногу.

— Ну, — сказала Эмили, пытаясь хоть как-то вспомнить что-то из изучаемой ею истории, значит, янки забрали у англичан чай и выбросили его в реку.

Дядюшка Джем поставил туфли.

— Что за глупости? Никогда не предполагал, что янки могут быть такими расточительными.

Дэнис сидел на скамье спиной к мастерской, и в то время, как Эмили и дядюшка Джем разговаривали о революции, он думал о Дине. В Дине действительно что-то было. Она не была похожа ни на Сьюки, ни на Тасси.

В этот момент в мастерскую вбежала маленькая Мимси. Ее волосы были аккуратно заплетены в дюжину косичек.

Дядюшка Джем вытащил из кармана конфеты и угостил девочек, а затем они опять принялись дискутировать, обращаясь к Мимси как к арбитру, потому что Мимси, как дядюшка Джем уже успел заметить, знала больше, чем многие взрослые люди.

— Они бросили чай не в реку, — сказала Мимси, — а в Бостонскую гавань. Они оделись как индейцы и выбросили за борт весь английский чай, потому что не хотели платить за него налоги. Но Четвертое июля совсем не от этого.

— Не от этого?

— Четвертого июля они подписали Декларацию о Независимости, которую написал Томас Джефферсон, которым был самым умным из всех людей, когда-либо живущих на свете.

— Мне все равно, какую декорацию он написал, но он все-таки не умнее, чем генерал Джексон, — сказал дядюшка Джем. — Эндрю Джексон, прославившийся в битве под Новым Орлеаном в Луизиане был просто святым.

— Никакую декорацию он не написал, — сказала Мимси. — Он написал де-кларе-ацию. Это такая бумага, в которой написано, что мы больше не принадлежим англичанам.

— Да, но мы и не принадлежали Англии, мы принадлежали Франции, — раздраженно произнес дядюшка Джем. Он повернулся к Эмили: — Ты что-нибудь в этом понимаешь?

— Нет, сэр, — сказала Эмили. При обращении к старшим не говорить «сэр» было дурным тоном, независимо от того, черный ли это был человек, или белый. — Почему ты нам не расскажешь, почему у павлина совиные глаза на хвосте?

Дэнис смотрел на Мимси со смешанным чувством тревоги и симпатии. Он подумал, что, возможно, это связано с предрассудком по поводу того, что рабыня научилась читать. Некоторые плантаторы категорически запрещали такие вещи, хотя де Монтени не принадлежали к их числу. Но все-таки, подумал Дэнис, няня была права: когда Мимси вырастет, она скорее всего будет чувствовать себя несчастной. Как и Дина. Мимси знала слишком много о тех вещах, которые она никогда в своей жизни не будет иметь. Сейчас она чувствует себя счастливой потому, что может прочесть в книгах о многих вещах, но когда она вырастет, точно так же, как и Дина, она не будет счастлива. Если даже она и получит свободу, она никогда не сможет иметь то, о чем прочитала в своих книжках. Проклятие! — невольно вырвалось у Дэниса. Но с Диной такого не случится. Он встал и направился в конюшню.

— Дэнис, мы не ждали тебя снова сегодня! — сказала Дина, надевая фартук, на котором, как он подумал, только что зарезали курицу.

— Я… я просто хотел сказать, что маленький енот, которого ты подарила, очень понравился моей сестре, — сказал Дэнис, внезапно почувствовав скованность и робость. — Вообще-то он произвел целый переполох за завтраком, но Эмили он очень понравился.

— О, слушай, я так и думала, что твоим он причинит большое беспокойство, — сказала Дина.

— Об этом не думай, — решительно заявил Дэнис. — В нашу семью нужно было внести какое-то оживление. Между прочим, знаешь, что это самка?

— Значит, твоя сестра нашла себе подружку. Думаю, что в вашей семье это будет слишком большое оживление, — заметила Дина с некоторым раздумьем в голосе.

Дэнис засмеялся. Он протянул ей руку, затем остановился, сконфузился и, глядя на нее, спросил:

— Как у тебя сегодня дела, Дина?

Дина улыбнулась, и ее лицо засветилось.

— Рада тебя видеть. Пошли, я хочу тебе показать то, что никому не показывала.

— Сюда, — прошептала она. Он увидел коричневую голову выдры, которая высовывалась из листьев винограда, росшего у самой воды. Дэнис и Дина, едва дыша, молча наблюдали, как выдра вылезала на берег. Какое-то мгновение она посмотрела на них бусинками своих любопытных глаз. Вероятно убедившись, что эти люди не представляют для нее никакой опасности, она с шумом вылезла на сушу. Дина показала ему то место, где выдры вылезали, и в этот момент на берег вышли еще две. Все трое начали весело резвиться.

— Кроме меня, никто сюда не приходит, — сказала Дина, — это мои выдры. — И она засмеялась: — Это мне компенсация за то, что я отдала тебе енота.

— Спасибо, — сказал Дэнис и обнял ее. — Мы их не испугаем, если я еще раз тебя поцелую?

— Конечно, нет, если ты это сделаешь без шума.

Своими губами он приник к ее губам, отчетливо ощущая, что под платьем Дины не было ничего, кроме самой Дины.

Она вздохнула и встрепенулась в его объятиях. Ее золотисто-каштановые волосы щекотали его щеку. Он притронулся к ним тыльной стороной руки и сказал:

— Опавшие листья.

— Что?

— Так называется цвет таких волос, как будто бы опавшие листья. Дина, я могу с тобой еще увидеться?

Дина глубоко вздохнула.

— Ты знаешь, что твоей маме это не нравится.

— Мне все равно.

Дина положила голову на его плечо. — Тогда приходи, мне кажется, что я уже не могу без тебя.

— Выпей за меня только глазами… — напевал Дэнис, завязывая перед зеркалом галстук.

Люсьен стоял в дверях, ехидно улыбаясь.

— Я не думал, что ты будешь придавать такое большое значение семейным пикникам. — Люсьена отнюдь не приводила в восторг жареная рыба на праздник Четвертого июля.

— Конечно, — заверил его Дэнис. — Я даже надеюсь возглавить команду по перетягиванию каната. Думаю, что ты будешь в другой команде. Спорим, что ты окажешься в реке.

— На что спорим? — спросил Люсьен.

— Если ты проиграешь, чтобы я ни разу не слышал от тебя ни одного слова о Дине.

Люсьен удивленно поднял брови:

— Неужели ты на самом деле решил приударить за этой девочкой? Я думал, что у тебя и без этого полно проблем.

— Конечно, — сказал Дэнис, беря свою широкополую соломенную шляпу. — И вообще я не хочу, чтобы ты лез не в свои дела.

— А что, если ты проиграешь?

Дэнис не был склонен к шантажу.

— Хорошо, если я проиграю, я никогда не скажу папе, что ты развлекался в лодке с Тасси Мишле.

— Ну ты молодец! Но я не вижу, в чем разница между тобой и мной.

— Но если бы ты не был таким болваном, ты бы заметил, что есть большая разница между Диной и Тасси.

Люсьен присвистнул, а затем спросил: — В таком случае я думаю, что твои намерения самые честные.

— Конечно. — К этому мнению Дэнис пришел сегодня утром. Конечно, ему нужна Дина, но он, однако, не хотел при этом сделать ее несчастной. — Я буду ухаживать за нею с самыми серьезными намерениями.

— Все это хорошо до тех пор, пока папа не запрет тебя, и ты не наберешься ума. — Люсьен сказал это с самым искренним видом.

— Это уже мое дело, — сказал Дэнис. Так же, как и Дина, он понимал, как в их семье на это отреагируют, однако то, что сделает Поль, — это ничего по сравнению с тем, что сделает мать. Из всех ее детей Дэнис был Салли ближе всех, и потому он понимал, что его упрямый характер он унаследовал именно от нее. Но рано или поздно, кто-то из них двоих должен будет уступить другому, и Дэнис твердо верил в то, что это будет Салли. Если нужно, Дэнис готов ждать сколько угодно.

Они вместе спустились в холл, где уже вся семья была в сборе. На Салли и девочках уже были соломенные шляпки и перчатки, которые должны защитить их от палящего солнца. Эмили, которая не любила носить перчатки, сняла их и засунула за ленту своей шляпы. Дэнис поцеловал ее и спросил: — Ну что, готова кушать арбузы и мороженое? А сейчас надень-ка перчатки, а то твои руки покроются веснушками, и мама будет вымачивать их в лимонном соке и заставит носить перчатки все время, даже спать в них. Он помнил, как Холлис и Фелисия прошли через эти процедуры.

Эмили вздохнула и натянула перчатки. — Меня уже сегодня ругали.

— А что ты такого натворила?

— Не я, а Шарман. Она нашла вазу с фруктами в столовой, и… ты бы видел, во что превратила ковер.

Дэнис заметил, что в соседней комнате люди разговаривали несколько раздраженно, и просунул голову в дверь.

Он увидел, что няня Рэйчел и Тестут смывали с ковра кожуру и прочие остатки манго, тихо про себя ругаясь. Серебряная ваза с разбросанными розами валялась посреди стола из красного дерева. Тестут вытирал его тряпкой, в то время, как няня Рэйчел присела на ковре, собирая остатки семян, кожуры и давленных фруктов, что явно было делом рук Шарман.

— Уж я доберусь до этой волосатой твари, которая оставила на цветах свои грязные лапы!

— И запачкала стол, который дедушка мистера Поля привез аж из самой Франции, — вторил ей Тестут.

— Эта тварь раздавила хурму прямо на ковре, — няня Рэйчел произнесла со злостью из-под стола.

— Вот к чему приводит дурная привычка держать животных в домах людей.

— Конечно. — Вообще-то няня Рэйчел и Тестут всегда спорили по поводу того, кто больше занимается домом, но здесь как никогда чувствовались их единодушие и солидарность. Няня Рэйчел увидела в дверях Дэниса. — А некоторым людям это особенно нужно знать.

Что-то прошелестело за шторами, а затем сама виновница выскочил на ковер и подскочила к ногам Дэниса. Тестут замахнулся на нее тряпкой, но Дэнис уже успел подхватить зверька и ушел.

Дорожка перед домом была полна оседланными лошадьми, фургонами для слуг и повозками для дам. Некоторые батраки были уже на реке, запасаясь рыбой или готовя место, где можно было жарить поросят и баранов. Целая телега была нагружена овощами, пирогами, пирожными, тортами, арбузами и ведерками с мороженым, которые Мио до этого готовила всю ночь. Эту телегу должна будет вести няня Рэйчел вместе с Мио. Джуни, служанка Адели, Мимси и Эмилия сидели сзади, и им было поручено приглядывать за тем, чтобы ничего по дороге не упало.

— И для чего наготовили столько? Все равно никогда этого не съедят, даже енотов, — сурово воскликнула няня Рэйчел, глядя на Шарман, выглядывающую из-под юбки Эмилии.

Салли решила проехаться верхом, и Дэнис поехал рядом с ней.

— Ты выглядишь очень элегантно, мама.

— Спасибо, дорогой.

Салли ехала верхом на Розе Бриар, ее маленькой рыжей кобыле, которую она седлала почти каждое утро.

— Можно завтра взять Серую? — спросил Дэнис. Серая, на которой Салли не ездила уже почти год, была любимицей семьи. Она была добродушного нрава, а скорость ее была чуть-чуть быстрее черепашьей.

— Думаю, что да, — сказала Салли, и ее взгляд отвлек Роман Превест, который ехал в седле рядом с экипажем и, наклонившись к окошку, о чем-то оживленно разговаривал с Фелисией. Ну, Роману виднее, о чем они там говорят, подумала Салли. Хотя она не была уверена в том, что Роман твердо знал, что ему нужно, и если бы она знала это, она бы задала ему хорошую взбучку. Единственное, что ее удерживало от этого, так это тот факт, что скорее всего как Роман, так и Фелисия не придают особого значение тому, о чем они сейчас болтают. Но так ли уж равнодушна к этому Фелисия? В последнее время Салли показалось, что Фелисия выглядит немножко несчастной. Так может выглядеть, например, девушка, влюбившаяся в женатого мужчину…

— А тебе бы понравилась Дина, мама, — говорил в это время Дэнис.

— Что, ты серьезно, сынок? — неопределенно сказала Салли, продолжая смотреть на экипаж. Черт побери этого Романа!

Было много всякой еды, и Дэнис перепробовал все блюда, хотя он чувствовал себя примерно как Серая, когда построился для перетягивания каната. Между тем няня Рэйчел строго следила за тем, чтобы девушки много не ели, считая неприличным, чтобы леди наедались в присутствии джентльменов.

Обе команды выстроились вдоль небольшого заливчика у реки. Дэнис и Люсьен возглавили обе команды. За ними стояли сильные рабы. Позиции капитанов команд были самыми уязвимыми и невыгодными, потому что гордость каждой команды не позволяла, чтобы капитаны первыми полетели в грязную воду. Победителей ждал приз в виде виски.

Выстрелом из пистолета Поль дал сигнал начинать соревнование и сам уселся поудобнее, чтобы лучше насладиться зрелищем.

— Давай, Дэнис, давай! Тяни сильнее, — подбодрила Дэниса Фелисия.

— Ну ты даешь, — изумленно произнес Роман. — Хорошо, что я не участвую в соревновании вместо Люсьена.

— Тогда бы я болела за тебя, — успокоила его Фелисия.

— Как знать, — ответил Роман. Он подумал, и тут же заметил на себе взгляд Холлис, смотревшей на него через стол.

Двадцать человек с каждой стороны начали перетягивание каната.

Команда Люсьена подалась вперед, все напрягли спины и начали тянуть на себя, угрожая столкнуть Дэниса в воду.

— Тяни! — закричал Дэнис. Он уперся в землю каблуками и начал отчаянно тянуть.

Команда Люсьена дрогнула, и люди под командованием Дэниса еще увеличили усилие. Обе команды то перетягивали, то уступали, и никто не мог одолеть соперников. Негры «Прекрасной Марии» и «Алуетт» подбадривали своих и нетерпеливо ждали, когда же кто-нибудь наконец столкнет соперников в воду. Толстый канат уже натер руки Люсьена. Вода в заливчике показалась еще более грязной, и Люсьен уже пожалел, что надел новые сапоги.

— Раз два, взяли! — отчаянно закричал Дэнис.

Люсьен подался назад.

— Каждому из вас я подарю по новому костюму, если мы выиграем! — крикнул он.

— Ну ладно, беспомощные черномазые! — заорал Дэниел, который стоял как раз за Дэнисом. Он стиснул свои кулаки на канате. — Вы хотите, чтобы другие черномазые по ту сторону каната ходили в шелковых шляпах и носили модные жилетки? Я это не собираюсь терпеть.

На этот раз команда Дэниса взялась за дело с полной серьезностью. Медленно они подали канат на себя. Люсьен закачался на краю залива. В это время Дэнис со злой улыбкой еще раз дернул канат. Люсьен подался вперед и тут же оказался в воде.

— Продолжаем тянуть! — заорал Дэнис. — Прежде, чем мы победим, они все должны уже купаться.

Ругаясь на французском и английском, Люсьен каким-то чудом сумел подняться на ноги, но в это время вся его команда повалилась на него.

— Ладно, все, мистер Люсьен, — сказал Габриэль, который стоял как раз за ним, и поднял его на ноги. — Мне кажется, что с нас уже достаточно.

Позади них вся их деморализованная команда ослабила хватку, выбираясь из грязи.

— Господи, я такого еще не видел, — сказал Дэнис, глядя, как его брат выливает грязь из сапог. Он и сам был весь в грязи, особенно спина, так как он упал, когда команда Люсьена окончательно сдалась. Его белая рубашка была вся мокрая от пота и в грязи. Но это было не важно по сравнению с его победой.

— Дэниел, скажи нашим ребятам, что я, как и мой брат, обещаю подарить каждому из команды по рубашке и паре брюк, как только смогу это сделать.

Когда все, что было на столах, было съедено, все дети были построены и посчитаны, а скамейки сложены в саду, было уже почти семь часов вечера. Поль, Дэнис и Маккэми взялись за устройство фейерверков в знак патриотизма и для того, чтобы достойно отметить День Независимости.

Хлопушки и ракеты взлетали и взрывались над Миссисипи, опускаясь в воду как огненные хризантемы. Люди в саду наблюдали это величественное зрелище с широко раскрытыми глазами, держа на коленях уже засыпающих детей. Наиболее благоразумные и осторожные из них отодвинулись немножко ближе к дому: никто не знает, что можно ожидать от этих ракет. Все еще помнили, как такая ракета вдруг изменила направление и попала в няню Рэйчел. С того времени няня Рэйчел заделалась религиозной и стала ходить в церковь.

Дэнис осторожно поставил последнюю ракету. Она была куплена в Китае, и инструкция на ее красной обертке была совершенно непонятной и неразборчивой.

— Вы лучше пригнитесь, мистер Маккэми. Такие вещи совершенно непредсказуемы. — Он очень надеялся, что поставил ее правильно. Дэнис приложил к ней горящую спичку и быстро отскочил в сторону. Ракета с треском подпрыгнула и взмыла в ночное небо. Искры посыпались дождем на воду. В небе раскрылись красный, белый и синий цветы. Они светились еще достаточно долго на фоне темной реки, и наконец, после того, как они исчезли, в самом центре возник золотистый огненный цветок.

— Эта ракета была лучше всех, — сказала Эмили и прижалась к груди няни Рэйчел. Свернувшись калачиком, Шарман спала рядом с нею. Эмили спросила, зевая: — А я могу пойти на танцы?

— На танцы?! Да ты едва держишься на ногах. Таким детям, как ты, давно уже пора спать. — Няня Рэйчел толкнула устроившуюся у ее колен Мимси и подняла Эмили на ноги. И, глядя на маленького енота, сердитым голосом добавила: — Я думаю, что тебе тоже. — Она взяла зверька на руки и погладила его по головке. — Я не помню, чтобы Господь послал мне детей, но мне кажется, что один ребенок у меня уже есть.

В одном конце сахарного склада было устроено нечто вроде эстрады для дядюшки Джема, который играл на скрипке. Рабы из «Прекрасной Марии» и «Алуетт» готовы были танцевать хоть до утра. Рядом с эстрадой поставили стол с закуской и пуншем, к которым добавили еще бутылку виски.

Танцы должны были начать де Монтени вместе с Романом Превестом, который точно знал, что его жена уже давно должна была спать. Дядюшка Джем начал играть вирджинскую мелодию.

Роман подошел и поклонился Холлис, сидевшей с таким выражением, как будто она вот-вот затеет какой-нибудь скандал. — Могу я вас пригласить на танец? — спросил он.

— Наконец-то вы обратили на меня внимание, — сказала она, бросив на него свой испепеляющий взор.

Роман подумал, что в данном случае любезность — это лучшее, что можно придумать. — Я всегда замечаю вас, — сказал он. — И, пожалуйста, не надувайте губки, потому что это портит ваш прекрасный ротик.

Холлис искоса посмотрела на него, как будто раздумывая, стоит ли принимать его приглашение.

— Во время пикника я заметила, что вы больше интересуетесь другими девушками.

— Это просто вопрос вежливости, — сказал Роман. — Но скажите, почему у такой красивой девушки такой несносный характер?

Внешне Холлис похоже смягчилась. Это не важно, что у нее был несносный характер. Главное, что о ней думали, что она красива. Она положила свою руку на руку Романа, бросив победный взгляд на Фелисию.

А в это время уже формировались пары для танца. Фелисия пожала плечами и пригласила на танец Харлоу Маккэми. Так как Дэнис танцевал с Салли, Поль пригласил на танец Адель Скаррон.

— Если вам скучно, то не обязательно здесь находиться, — прошептал он ей на ухо, как только они прошли первый круг. — Но мы всегда начинаем этот танец, потому что рабам будет обидно, если мы это не будем делать.

Адель никогда не могла понять, почему де Монтени, которые владели таким количеством слуг, всегда так щепетильны. Но сейчас она поняла, что негры в «Прекрасной Марии» всегда чувствовали себя по-своему свободными. Они поклонились друг другу, прошли один круг. Адель улыбнулась ему, глядя на него снизу вверх. Затем они протанцевали еще один круг.

Скрипка замолкла. Склонившись над рукой Адели, Поль увидел, что Салли и Дэнис спокойно стояли в центре танцевальной площадки и, судя по всему, не замечали ни последних тактов, ни того, что музыка закончилась. Рука Салли лежала на смущенном и упрямом лице Дэниса.

— Дэнис де Монтень, ты точно загонишь меня в гроб! — раздался в тишине голос Салли. Все танцующие сразу же навострили уши.

Стоявший у кувшина с пуншем Люсьен сказал дядюшке Джему:

— Может быть, ты сыграешь что-нибудь еще?

Дядюшка Джем растерянно посмотрел на него, однако положил на плечо свою скрипку. Салли потянула Дэниса к выходу.

— В жизни не слышала ничего более позорного. — Голос Салли был слышен всем. — Я запрещаю это, ты слышишь. Я бы запретила тебе жениться на Мишле, даже если бы это была последняя женщина на всей земле!

Услышав это интересное заявление, Холлис и Фелисия оставили своих кавалеров и подошли к матери и Дэнису.

— Извини, дорогая. — Поль поцеловал руку Адель и направился к выходу. В дверях он столкнулся с няней Рэйчел. — Я думаю, что вы в курсе дела? — проворчал он.

— Нет, не знаю, но надеюсь, что в скором времени узнаю, как узнают все на расстоянии четырех миль отсюда, если судить по тому, как мисс Салли об этом говорит.

— Как раз напротив, — мрачно сказал Поль. — И я сам собираюсь немного покричать по этому поводу.

Выйдя наружу, он увидел стоящего под пеканом Дэниса. Поль собирался вмешаться в разговор.

— Ты расстроишь отца, — сказала Салли.

— Мама, ну перестань же, — начал Дэнис.

— Я одного не пойму, — сказала Фелисия с расстроенным видом, зная, что никто из приличной семьи никогда не женился ни на одной из Мишле. — Она что, для вас не совсем хороша?

— Все будут думать, что ты разбил сердце матери, — прошипела Холлис. — Все над нами будут смеяться.

— Да заткнись, Холлис, — сказал Дэнис.

— И не подумаю. Этим зачуханным Мишле все равно на все наплевать. Бьюсь об заклад, что Дина переспала уже с кем только можно было переспать.

— Холлис, — воскликнула Салли. — Выбирай, пожалуйста, выражения.

— И не подумаю! — взвизгнула Холлис. — Меня вовсе не устраивает иметь какую-то вшивую Мишле в качестве моей родственницы!

При этих словах сестры Дэнис потерял самообладание. Он схватил ее за плечи:

— Еще раз скажешь хоть одно слово про Дину, я так тебя тряхану, что у тебя даже зубы посыплются!

— Папа!

Поль оторвал Дэниса от Холлис, а те стояли друг против друга, тяжело дыша, как два заклятых врага.

— Холлис, если ты не можешь себя вести как настоящая леди, лучше уйди, — сказал ей Поль. Затем он посмотрел на Фелисию. — Вы обе уходите. Идите спать!

Холлис удалилась, однако Фелисия медлила. Она взяла Дэниса за руку:

— Почему ты так разошелся?

— Вовсе нет, сестричка. — Дэнис похлопал ее по руке. — А сейчас иди спать, дай мне послушать музыку. Он неловко улыбнулся отцу.

Так и не смягчившись, Поль сказал:

— Ты выбрал очень подходящее время для того, чтобы объявить о своем намерении.

— Я и раньше пытался сказать об этом маме, но она и слышать об этом не хотела.

— Мне и в голову не приходило, что ты собираешься сообщить мне о помолвке, — произнесла Салли с сарказмом в голосе.

— Именно это я и собирался сделать, — сказал Дэнис. — Но пока я еще не думаю жениться. Надо дать Дине время для того, чтобы она свыклась с этой мыслью.

— Я не думаю, что на это потребуется много времени, — фыркнул Поль. — Это ты должен свыкнуться с мыслью: мой сын не попадет в сети… — Он воздержался от первого слова, которое ему пришло в голову, и добавил: — Женщины такого типа.

— Вы все не так поняли. У меня с Диной ничего не было. За кого вы все меня принимаете? Дина почти такая же светская девушка, как и Эмили.

— Хорошо, будь по-твоему, — сказал Поль. — Я не могу держать тебя взаперти, потому что ты все равно выберешься. Но запомни одно: если ты женишься на такой женщине, которая может испортить тебе жизнь, ты никогда уже не сможешь исправить своей ошибки.

— Я не собираюсь в этом раскаиваться и исправлять ошибку, о которой ты говоришь.

— Нет, тебе придется это сделать, — произнесла Салли, размахивая руками от волнения. — О, Дэнис, я знала одну девушку в Чарлстоне, которая вышла замуж за одного надсмотрщика, грубого и невоспитанного человека. Никто не захотел с ними общаться, и она оказалась изолированной от своей семьи и от того общества, в котором она выросла. Последний раз, когда я ее видела, ей было двадцать пять лет, но она выглядела на все сорок. Они жили в ужасном маленьком доме, потому что никто не хотел дать им приличную работу. — После этого она дернула мужа за рукав. — Поль, мы не должны этого допустить.

— Мама, я не собираюсь никуда сбегать, чтобы жениться на Дине. Я собираюсь это сделать здесь, в «Прекрасной Марии», так, чтобы ее здесь принимали за свою. — Его рот приобрел упрямое выражение. — Сколько бы времени на это ни потребовалось.

— На это потребуется гораздо больше времени, чем ты думаешь, — сказал Поль, — если ты, конечно, не собираешься убить своего брата и сестер, а также нас с мамой. Ты не получишь на это ни моего позволения, ни благословения. Я не могу запретить тебе видеться с этой девушкой, потому что, по правде говоря, лучше тебе с ней видеться, чтобы ты подумал хорошенько, как ты представишь ее друзьям в качестве своей жены. Но я запрещаю тебе говорить на эту тему в присутствии матери.

— Нет, только не это, — воскликнула Салли. — Дэнис, я хочу знать, что ты думаешь по этому поводу. — Она спокойно посмотрела ему в глаза. Я хочу это знать до того, как ты сделаешь это.

— Ну ладно, хорошо. Я думаю, что пока на этом закончим, — сказал Дэнис, улыбаясь.

— Нет, не закончим, — твердым голосом произнесла Салли. — Я не хочу, чтобы ты думал, что не можешь со мной советоваться, но и не даю своего благословения.

— В таком случае, мне придется подождать до тех пор, когда ты мне его дашь, — пожал плечами Дэнис.

Как только Дэнис исчез за деревьями, Салли стала кусать в отчаянии руки.

— Поль, — сказала она мужу. — Нет, я этого не могу перенести. Это так страшно, когда ты хочешь то, чего не можешь иметь! — Фелисия и Роман Превест, она сама и Поль. Она начала думать о бедном Поле и Адели Скаррон. Девушка строила за столом глазки Полю. «Я бы могла это прекратить, но какая от этого была бы польза? Ведь это же не остановит Поля».

— Я устала, Поль, — произнесла она неожиданно. — Сегодня был длинный и трудный день. Ты можешь остаться, а я пойду спать.

Поль с грустью посмотрел на нее. Хотеть что-то, что ты не можешь иметь. Интересно было бы узнать, кого хочет сама Салли. На какое-то мгновение он подумал о том, не пойти ли ему в ее комнату. Она никогда его не отвергала. Он вздохнул и опять пошел в сахарный склад, где снова пригласил на танец Адель.

Эмили проснулась от громких голосов наверху. Она встала с кровати, засунув в рукав енота как куклу.

— Мисс Эмили, сию же минуту обратно в кровать!

Эмили повернулась и увидела няню Рэйчел, стоявшую подбоченясь в дверях, ведущих в соседнюю комнату, которую она занимала вместе с Мимси.

— И положите енота обратно в корзину, иначе нахватаете от него блох или еще что-нибудь.

— У Шарман нет блох, — сказала Эмили, хотя и не знала, бывают ли они у них или нет. — Что происходит? Почему Холлис так кричит?

— Да, это она может. Вот что я вам скажу. Завтра все на плантации будут знать, что произошло. Скорей всего об этом будет знать вся Луизиана. Ваш брат Дэнис сказал вашей маме, что он собирается жениться на бедной белой девушке Мишле.

— На Дине? — спросила Эмили, и на ее лице появилось выражение заинтересованности. Ведь Дина подарила ей Шарман и с тех пор числилась в списке лучших друзей Эмили.

— Только не говорите вашей маме, что это я сказала вам об этом, — проговорила няня Рэйчел. — А теперь спать. Но если вы будете спать в одной постели с этим зверьком, завтра я должна буду помыть его в настое пиретрума.

— Не понимаю, что все так расстроились, — сказала Эмили. — Дина такая хорошая девушка.

— Дорогая, вам еще рано об этом судить, — сказала няня Рэйчел. Она снова прислушалась к шуму в холле. — Мне надо что-то сделать с Холлис ради мисс Дульсины. Сама я ей не могу сказать.

Эмили послушно потопала в свою спальню. Она это могла понять. Тетя Дульсина всегда слушала только первую часть из того, что ей говорили, никогда не выслушивая второй части, и по этой причине всегда пребывала в неведении.

Эмили натянула москитную сетку и прислушалась к голосу Холлис, который стал еще громче из-за того, что в холл вошла няня Рэйчел. Она легла вместе с Шарман, которая расположилась у нее на одной руке, а кукла Мадам Жозет на другой.

— Все заняты сегодня тем, что кричат по поводу Дэниса, — сказала она им в темноте, — все забыли об Адели. Им бы всем лучше за нею смотреть повнимательнее.

XI. «МОРАЛЬНО НЕУСТОЙЧИВАЯ, ГРЕШНАЯ ЖЕНЩИНА!»

Тот, кто никогда не испытывал на себе августовскую жару в Луизиане, не может себе даже представить, что это такое. Рабы из более северных районов, чьи хозяева заранее не приучили их к здешнему климату, часто умирали от работы на плантациях. Смертность среди белого населения была также достаточно высокой. Малярия и желтая лихорадка были бичом местного населения, что усугублялось испорченной от жары пищей и плохой водой. Кухонные отбросы загнивали в считанные часы, а водосточные канавы в Новом Орлеане так воняли, что Салли вообще перестала ездить в город.

Внутри помещений некоторое облегчение приносили подвешенные к потолку опахала, приводимые в действие с помощью системы веревочных блоков. Негритянские детишки приводили в действие эту сложную систему. Ни одна дама из приличного общества не обходилась без веера. Днем все окна и двери были распахнуты, чтобы в помещение проникал хоть какой-нибудь сквозняк, поэтому служанки целыми днями занимались тем, что вылавливали различных насекомых, постоянно залетающих с улицы. Никто не удивлялся тому, что в чашке чая обнаруживал какого-нибудь кузнечика или спокойно летающего в спальне светлячка. Взрослые и дети все вечера просиживали на террасе, потому что в спальнях было так жарко, что невозможно было даже дышать.

После каждого ливня, когда от земли поднимался пар, словно из чайника, тростник рос как на дрожжах. Харлоу Маккэми вышел из дома в шесть часов утра, когда было уже достаточно жарко, и отдал распоряжения по поводу работ на верхних хлопковых плантациях. Он подумал, что рабы могут поработать до полудня, а затем он даст им передышку.

Рядом послышался стук копыт, и Харлоу увидел, что это Салли де Монтень выехала на утреннюю прогулку. Немного попозже, если не будет слишком жарко, она, возможно, выйдет со своим мольбертом и красками немного порисовать на хлопковой плантации. Она может найти какое-нибудь укромное местечко, где можно будет в течение часа или двух набросать этюды. Полю де Монтеню совсем не нравилось это увлечение жены, но какое было до этого дело надсмотрщику на плантациях!

Мимо Маккэми прошла Селеста, неся в руках брезентовый мешок для хлопка. Ее волосы были стянуты красной лентой, которая удачно оттеняла ее коричневую кожу, полные губы и слегка раскосые глаза. Селеста улыбнулась Харлоу, показав ряд прекрасных белых зубов, потом облизнула губы.

— Доброе утро, мистер Маккэми. Судя по всему, вы сегодня не выспались.

— Это из-за жары, — сухо произнес Маккэми, — давай, Селеста, принимайся за работу.

«Он, наверное, совсем дурачок», — подумала Селеста. Она бы многое дала, чтобы затащить его к себе в постель, и размышляла о том, что все на плантации, наверное, уже над ней смеются.

— Да, сегодня действительно жарко.

При этих словах Селеста расстегнула две пуговицы на платье.

— Но у меня есть кое-что, что поможет вам лучше спать.

Она расстегнула еще две пуговицы, показывая ему выпуклые темные груди.

— О, нет! — воскликнул Маккэми с явным неодобрением и тут же, споткнувшись о камень, слегка подвернул свою больную ногу и чуть не упал. Негры прекратили работу с явным намерением поглазеть на эту сцену. Харлоу резко развернулся к ним и прошипел:

— А ну, быстро за работу!

Глаза Селесты широко открылись. Надсмотрщик хорошо понимал, что она ему предлагает. Все это, конечно, прекрасно, но ему совершенно не хочется эту женщину. Селеста же думала, что он ее боится. Она злорадно засмеялась и лукаво посмотрела на него. Конечно, этот дурачок никогда ее не захочет, и тогда ей уже не добиться никаких поблажек в работе. И Габриэль наверняка засмеет ее.

— Могу поспорить, что вы даже не знаете, как это делается, — зашептала Селеста. — Вы только посмотрите.

При этом она подняла платье еще выше, сверкнув бедрами.

— Не хотите попробовать? — лукаво спросила она.

— Иди работать! — взревел Маккэми. Он почувствовал, что задыхается. — Или ты идешь работать, или я тебя выпорю!

— Ха-ха, — тихо произнесла Селеста, опустила юбку, даже не потрудившись застегнуть ее, и покачала головой.

— Может, вы меня и выпорете, но каждый на этом поле знает, что вы не можете пользоваться инструментом, который у вас в штанах. Так? Но это уже ваша проблема, мистер Маккэми.

— Ты, шлюха! Я кому сказал, быстро на поле!

Селеста медленно побрела вдоль рядов хлопка. Маккэми почувствовал приступ тошноты. Он повернулся к кусту хлопка, и его вырвало.

— О чем ты говорила с ним? — подозрительно спросил Селесту Габриэль.

— Не твое дело.

Селеста начала срывать коробочки хлопка. Габриэль хмуро смотрел на нее.

— Этот белый мужчина тебя не хочет, — медленно произнес он. — Я заметил, как он смотрел на тебя. Лучше оставь его в покое, а не то накличешь беду на всех нас.

Вдоль рядов хлопка прошел Дэниел и приблизился к Селесте и Габриэлю.

— Вам обоим скоро придется плохо, если вы сейчас же не начнете работать, — сказал он.

Когда Маккэми удалился, Дэниел схватил Селесту за руку и сказал:

— Если он тебе самой не нужен, почему ты не оставишь его в покое? Не вешайся ему на шею!

— А это тебя совсем не касается, — зло ответила Селеста. Она улыбнулась. — Может быть, ты сам меня хочешь?

Она сказала это почти по привычке, прекрасно зная, что Дэниел был женат и каждое воскресенье исправно ходил в церковь.

— Сестра Селеста, ты морально неустойчивая, грешная женщина. И ты плохо кончишь, если не попросишь Господа, чтобы он помог тебе избавиться от дьявола, — сказал Дэниел.

— Я не хожу на молитвы, — сказала Селеста. При виде Маккэми глаза ее заблестели.

— Я вижу, чего ты добиваешься от мистера Маккэми, — произнес Дэниел. — А это все равно, что дразнить змею.

Харлоу метался на постели, словно в бреду. Он был весь в поту и лежал с широко открытыми глазами. Каждую ночь, с тех пор как Селеста начала к нему приставать. Харлоу постоянно мерещилось одно и то же. На этот раз его снова преследовал образ черной женщины. Харлоу казалось, что негритянкам в отличие от белых женщин присуща какая-то дикая, животная сексуальность. Скорее всего это было связано с тем, что их примитивная натура была больше приближена к природе, земле, тогда как белые женщины были скованы тысячью условностей, как щит прикрывавших их природную чувственность. Харлоу казалось, что черные руки тянутся к нему, черные как земля, на которой растет хлопок. Губы склоняются над ним, чтобы поцеловать и поглотить его.

Стоило Харлоу закрыть глаза, как призрак черной женщины появлялся рядом с ним. Маккэми с криком вскочил и упал на пол. У окна билось большое насекомое, которое привлек отблеск свечи. Маккэми из страха перед темнотой оставлял свечу на ночь зажженной. Обхватив руками колени, он так и просидел без сна всю ночь до самого утра.

— Доброе утро, мистер Маккэми.

Салли поприветствовала надсмотрщика во время своей утренней прогулки верхом. Заметив его бледное лицо, она участливо спросила:

— Мистер Маккэми, с вами все в порядке? Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, у меня все хорошо, — поспешил ответить тот.

— Знаете, мне кажется, что вы выглядите неважно, — откровенно сказала Салли. — Если вы действительно плохо себя чувствуете, отправьте кого-нибудь за доктором. Летом нужно беречь себя, потому что жара способствует ослаблению организма.

— Да, да, я понимаю. Постараюсь поберечься, — сказал Маккэми.

«Она знает. Она все знает!» — подумал он, задыхаясь. И представил себе, как они издевательски над ним смеются.

Салли повернула Розу Бриар на свою любимую тропу, проходившую по деревянному мостику через залив. Мысли ее были заняты Дэнисом, этим упрямым Дэнисом, который никак и ни за что не хотел отступиться от своего. Ее самый любимый младший сын может испортить ей всю жизнь. А ведь ей и так хватало забот! Чего стоила Фелисия, которая чахла по Роману Превесту, или Поль, снюхавшийся с этой маленькой гадкой француженкой. Ну да Бог с ними. Но Дэнис! Нет, это уже слишком!

Ну а она сама? Только из-за этой проклятой жары она не ездит в Новый Орлеан и не встречается с Жильбером. Но так ли уж он ей нравится? Она бы с удовольствием с ним рассталась, если бы они с Полем переехали в Вашингтон. Почему же она никак не может порвать с ним? Из-за этой Адели Скаррон? Когда Поль женился на Салли, у него уже была одна любовница, и Салли нисколько не удивится, если он заведет себе еще кого-нибудь.

— Мы надеялись, что это лето будет таким замечательным! — сказала она позже няне Рэйчел, когда та причесывала ее перед обедом. — Люсьен и Фелисия будут дома, а Поль выставил бы свою кандидатуру на выборах. И что же? Поль постоянно торчит в своем кабинете. Пребывание в Париже вовсе не пошло Люсьену на пользу. А Дэнис и Фелисия несчастны, к тому же голова Дэниса забита мыслями об этой девке Мишле.

— Каждый думает, что по ту сторону забора трава зеленее, — ответила Мама Рэйчел и озабоченно посмотрела на Салли.

— Дорогая, так ведь недолго и заболеть, если все время думать о детях.

— А Холлис? — добавила Салли. — Стала такой раздражительной, я даже не знаю, что с ней творится, о чем она думает. И какой пример подаю ей я сама?

— Об этом я даже и говорить не хочу, — ответила няня.

— Конечно. Даже мистер Маккэми выглядит так, словно на него свалились все несчастья. Видела бы ты его сегодня.

Вместо ответа няня только хмыкнула. Она вообще была невысокого мнения обо всех янки.

— Этот мистер Маккэми немножко того.

Она воткнула в волосы Салли последнюю булавку, вставив с каждой стороны, как раз над ушами, по черепаховому гребню.

— Как только вы пообедаете, ваше настроение сразу поднимется. Мистер Поль сказал, что возвращается мистер Баррет.

Салли улыбнулась.

— Да, в конце будущего месяца. Он сказал, что это будет как раз к предвыборной кампании, но я думаю, что это из-за Элис, которая сводит его с ума. Не знаю, почему он до сих пор не женится?

— Может быть, он не может найти никого, кто бы его полюбил. Все-таки у мисс Элис достаточно трудный характер.

— А может быть, он по-своему прав. Мы ведь уже не так молоды, чтобы осуждать юных.

Салли снова посмотрела в зеркало.

— Ну, как я выгляжу?

— Вы, дорогая моя, будете выглядеть великолепно даже тогда, когда станете старше меня, — заявила Мама Рэйчел. — А сейчас идите обедать. А я пойду посмотрю, что там Джем сделал с моей библией. Хочу немного помолиться.

Библия Рэйчел лежала на столе. Джем возился с плетеным стулом. Тут же, прислонившись к дверному косяку, стоял Сэм.

Няня Рэйчел села на только что отремонтированный стул и сбросила с ног туфли.

— Честное слово, к вечеру мои ноги размера на два больше, чем утром. Ты «вылечил» мою библию, Джем?

— Я ее заново переплел. Она у тебя была совсем Рваная.

Сэм засмеялся.

— Ты слишком много молишься, Рэйчел. Поэтому она у тебя быстро рвется.

— Лучше усердно молиться, чем с утра до ночи играть в кости, — проворчала Рэйчел.

Сэм наклонился к ее стулу.

— А может быть, мне нужна хорошая женщина, которая наставила бы меня на праведный путь.

— Отец Фортье может тебя многому научить в воскресенье в церкви, если только ты перестанешь долго спать по утрам, — ответила няня. — А кроме того, ничто не мешает тебе помолиться лишний раз вечером в будний день.

— Думаю, мне нужно вдохновение, — заявил Сэм, — Рэйчел, а почему бы тебе снова не обуться и не прогуляться со мной? Сегодня вечером на реке так хорошо!

— Можно и прогуляться, — сказала Рэйчел.

Вечером Джуни присматривала за Эмилией, поэтому вечер у нее был свободным. Она взяла библию, поблагодарила дядю Джема и вышла с Сэмом прогуляться по реке.

— Почти все лето тебя не видел, — начал Сэм, искоса поглядывая на Рэйчел.

— Я все время была занята. То с гостями, то с мистером Люсьеном, то с француженкой, то еще Бог знает с кем.

— И даже не нашлось времени на меня!

— Ты очень непостоянный, а я слишком стара для таких гулянок.

— И вовсе я не такой, — обиженно сказал Сэм.

— Да, ты такой. Ты добрый человек. Легко можешь уговорить меня лечь с тобой в постель, но если я выйду за тебя замуж, то спокойной жизни мне не видать. Потому как в тебе словно черти сидят.

— Ну, ладно, не будем об этом. Давай просто погуляем, — сказал Сэм и обнял ее за талию. — Поскольку ты сегодня чувствуешь себя старенькой, я тоже немного сдержусь.

Они прогуливались по тропинке, которая проходила вдоль дороги по берегу заливчика. Вероятно, вечер располагал к романтическому настроению и ухаживаниям, поскольку они не были единственной прогуливающейся здесь парой. Дэниел и его жена Риар тоже сидели на пристани.

— Добрый вечер, сестра. Добрый вечер, Сэм, — поприветствовала их Риар.

— Добрый вечер, сестра Риар и брат Дэниел, — ответила Рэйчел с оттенком формальности в голосе, так как рабочие с плантации и домашние слуги стояли на разных ступенях социальной лестницы. Но Дэниел ходил в церковь каждое воскресенье, и это обстоятельство очень возвышало его в глазах Рэйчел.

— Как дела? — спросила она.

С явным беспокойством в голосе Дэниел произнес:

— Сестра Рэйчел, мне кажется, что мир наш недостаточно разумен и набожен. Многие люди совершенно не хотят знать свое место. Вот, например…

— Помолчи, пожалуйста, — жестом остановила его Риар.

— Я не могу молчать, — упрямо ответил Дэниел, — мы смотрим по-разному на одни и те же проблемы. Я даже не знаю, как начать.

— Тогда ничего не говори, — снова сказала ему Риар. — Если об этом услышит мистер Маккэми, то даже я не могу себе представить, что может произойти.

— Что будет — то будет, — ответил Дэниел, — сестра Рэйчел, может быть, ты нам подскажешь, что делать с Селестой?

Рэйчел сложила руки на груди и неодобрительно покачала головой.

— Эта Селеста — грешница с самого рождения. Когда-нибудь ее заберет дьявол, и нам ничего не останется делать, как бросить ее ему на съедение.

— Но она все время преследует мистера Маккэми с того самого момента, когда он здесь появился. Судя по всему, он ее боится и избегает, как избегают прокаженных. Это может принести несчастье для всех нас.

— Не так уж он ее боится. Рассказываешь тут сказки, — прервала его Риар.

Надсмотрщик имел неограниченную власть над рабами на плантации, поэтому вряд ли кто-либо мог подумать, что он боится Селесту.

Няня Рэйчел нахмурилась. Конечно, она пользовалась влиянием и уважением среди белых, но есть такие вещи, в которые лучше не вмешиваться. Она сурово посмотрела на Сэма. Тот слушал с видом человека, явно не подчиняющегося надсмотрщику.

— Ты ничего не слышал, — сказала она ему.

— Ты же знаешь, я все равно никому ничего не расскажу, — ответил Сэм. — Мистер Поль должен отослать Селесту.

— Насколько я знаю, мистер Поль никогда никого не отсылал, кроме троих негров, — продолжала Рэйчел. — Вы знаете, что, пока жива ее мать, мистер Поль не отошлет Селесту.

Мать Селесты была старой и больной женщиной, дочь почти не ухаживала за ней, но Поль не мог разлучить их.

— Я не могу говорить об этом мистеру Полю. Вы пока ничего не предпринимайте, а я посмотрю, что можно сделать.

Так как Рэйчел занимала высшую ступень в иерархии домашних слуг, она почти не общалась с надсмотрщиком. Как и большинство домашних, она не очень-то уважала белого «пастуха», особенно еще и потому, что он был янки. Когда на следующее утро под предлогом того, что ей нужны две помощницы для уборки по дому, она пошла на плантацию, то ужаснулась при виде Маккэми. С бледным, осунувшимся лицом он сидел в тени дубов, и Рэйчел показалось, что он прячется от негров, работающих на плантации. Приблизившись, она заметила Селесту, которая метнулась между деревьями и остановилась в нескольких шагах от Маккэми. Надсмотрщик бросился в другую сторону как ошпаренный. Ни он, ни Селеста не обратили внимания на Рэйчел. Она чувствовала, что является свидетелем чего-то неестественного, ненормального.

Селеста заговорила, и Рэйчел поразил насмешливый тон ее голоса. С провокационным видом Селеста задрала юбку, Маккэми с диким, невидящим взглядом выставил руки вперед, словно обороняясь.

«Совсем сошел с ума», — подумала Мама Рэйчел и подошла поближе. Маккэми увидел ее, свидетельницу своего унижения.

— Мистер Маккэми, я пришла одолжить у вас пару людей для помощи по дому. Вы можете дать мне пару ребят?

Маккэми собрался с духом. Руки его еще тряслись.

— Да, конечно.

И он бросился бежать к полю, на котором работали его люди.

Рэйчел подошла к Селесте.

— Я все видела, — сурово произнесла она. — Я видела, как ты задирала юбку как последняя шлюха.

Глаза Селесты сузились в две щелки.

— Занимайся своим пением в церкви и молитвами, а меня оставь в покое.

Рэйчел размахнулась и резко хлестнула ее по щеке.

— Я молилась за то, чтобы Господь дал здоровья твоей маме, а теперь буду молиться, чтобы он поскорее забрал ее к себе, чтобы она не видела такого позора.

Глаза Селесты зло сверкнули. Она сжала кулаки, но было видно, что Рэйчел все же напугала ее, пусть немного.

— Ты так говоришь, потому что уже не молодая и не такая красивая, как я!

— Дура! Оставь этого человека в покое, или ты об этом пожалеешь!

Рэйчел замахнулась еще раз, но Селеста увернулась и пустилась бежать к полю.

Мама Рэйчел подумала, что даже если ей и удалось нагнать страху на Селесту, то страх ее продлится день-два, не больше. Селеста не из тех женщин, которые отказываются от своих желаний из страха пред возможным наказанием.

Мама Рэйчел вернулась в дом.

В гостиной Фелисия наигрывала «В свете луны». При виде няни она прекратила игру и встала.

— Продолжай, продолжай, — махнула ей рукой Рэйчел.

— Не хочу. Что-то голова болит.

Мама Рэйчел пощупала лоб Фелисии и подозрительно посмотрела на нее.

— Я принесу тебе что-нибудь освежающее.

Когда она вернулась со стаканом апельсинового сока, Фелисия рассеянно взяла бокал с подноса и поставила его обратно, так и не прикоснувшись к напитку.

— Выпей, а то так не долго и в обморок упасть.

Фелисия улыбнулась няне.

— Ты же знаешь, что я никогда не падаю в обморок.

— Вот еще глупости! — проворчала Мама Рэйчел. — Замуж тебе пора, вот что.

Фелисия вздохнула.

— Я никогда не выйду замуж. Ни один из моих знакомых молодых людей меня не интересует.

— Ну, знаешь ли! Помимо твоих знакомых, на свете существует еще очень много молодых людей, и не только здесь в «Прекрасной Марии», которые с удовольствием женятся на такой девушке, как ты. Вот мистер Баррет, например…

— Не смей! — закричала Фелисия.

— Да-да, именно мистера Баррета я и попрошу тобой заняться. Тогда ты, может быть, перестанешь выглядеть, словно дохлая рыба, похоронившая своих ближайших друзей.

XII. ПРЕДВЫБОРНЫЕ БАТАЛИИ С ГНИЛЫМИ ПОМИДОРАМИ

Взглянув на Поля, Баррет Форбс ухмыльнулся.

— Я просто уверен, что ты способен справиться с любым соперником. Что бы там ни было, я пойду с тобой до конца.

— Мне бы твою уверенность, — ответил Поль. — Я позволил Роману и его людям вовлечь меня в эту дискуссию и вот теперь сижу и думаю: когда же они удосужатся запереть меня в моем собственном доме, как бедняжку тетушку Зизи. Похоже, что она и вправду возомнила из себя Франсуа Вийона, которого якобы никак нельзя было вызволить из заточения.

— Без всякого сомнения ты будешь великолепен, — сказала Салли. — Даже если мое присутствие на собрании покажется тебе неуместным.

— Послушай, Салли, все это мы уже проходили.

— Да что ты говоришь?! — воскликнула, наморщив носик, Салли. — Впрочем, с тех пор, как вы лишили женщин права голоса, мол, «недоросли еще», мне стало все равно!

Положив рядом с прибором салфетку, Салли встала из-за стола.

— Нам пора, Фелисия.

— Но я вовсе и не имел в виду женские способности и тем более ваш тонкий ум, — крикнул ей вслед Поль.

Салли не обратила на его реплику ни малейшего внимания. Ей было действительно все равно — голосовать или нет. Гораздо сильнее претила мысль быть хуже других.

— Надо проверить, как дела у мадам Лоло и готово ли к примерке твое платье, — сказала она веселым голосом Фелисии.

Мадам Лоло, профессиональная портниха, приезжала в «Прекрасную Марию» два раза в год ровно на две недели, чтобы поработать на прекрасных дам.

— А Холлис и Адель, если вы не возражаете, с удовольствием присоединятся к нам. Оставим мужчин в одиночестве для более важных дел.

Холлис, которой, по большому счету, было совершенно не важно, как ее отец собирается бороться с Жильбером Беккерелем, на словах или на дуэли, была готова с радостью заняться другими делами. Другое дело Адель, которая уходила без особого желания, подав едва заметный знак рукой, как бы негласно соглашаясь с традиционным местом женщины в обществе, несмотря на жгучий интерес к политической карьере Поля.

Баррет искоса посмотрел на нее. К сожалению, в присутствии Люсьена и Дэниса спрашивать Поля о его отношениях с Аделью было бы просто нетактично.

— Я, пожалуй, пойду вместе с вами, — сказал Люсьен, с горечью сожалея о бездарно проведенном лете среди множества рутинных дел на плантации, к которым его сердце явно не лежало.

С легким раздражением Поль смотрел, как Люсьен с жадностью поглощал содержимое тарелки, на которой красовался толстый кусок домашнего бекона. «Наверное, было бы намного проще и выгоднее передать все дела Дэнису, потому что тот, несомненно, заслуживает гораздо более счастливой участи, чем работать на родного брата в качестве управляющего поместьем».

— Если победа будет за мной, — продолжал размышлять вслух Поль, — у Люсьена останется два пути: либо спастись, либо «пойти ко дну».

Ему ужасно хотелось, чтобы тот выжил, так как теперь, после начала кампании, отступать было некуда.

Дэнис, совершенно отчаявшись доесть то, что оставалось в тарелке от завтрака, поковырял в ней и объявил, что тоже желает выйти. В отличие от Люсьена ему на самом деле очень хотелось послушать предвыборные дебаты отца и Жильбера Беккереля, несмотря на большую вероятность случайной встречи с Франсуазой.

Когда Сэм пришвартовал «Маленькую Марию» в новоорлеанском порту напротив площади Джексона, Роман Превест уже ждал своих гостей в отеле под названием «Сити Эксченч». Там же заказали себе номера де Монтень и Баррет. Вошедшего в фойе Поля сразу же окружила троица чем-то похожих друг на друга усатых мужчин. Не выпуская изо рта дымящихся сигар, пожимая руку и дружески похлопывая его по спине, они с умным видом принялись рассказывать Полю о блестящих перспективах победы над Жильбером Беккерелем.

Дэнис ухмыльнулся.

«Такое впечатление, что отцу следует опасаться не Жильбера, а своих собственных избирателей,» — подумал он. И был абсолютно прав, потому что на политические сборы и мероприятия, проходившие, как правило, бурно и страстно, могли прийти «радикалы» с горстями гнилых помидоров.

— Мы подождем тебя у входа, — предупредил брата Люсьен. — Отец занят своими делами. А я собираюсь пойти и чего-нибудь выпить. Баррет, ты составишь мне компанию?

Баррет был явно озадачен.

— Я хотел зайти на рынок и купить подарки для мамы и девушек, — сказал он. Кроме того, Баррет не терял надежды вновь увидеть прекрасную мулатку, хотя сама мысль о ней показалась ему довольно глупой.

— Дэнис?

— Нет, я лучше останусь в номере и почитаю немного.

Дэнис выглядел немного робко, и его объяснения показались малоубедительными даже ему самому.

Люсьен ухмыльнулся. Он прекрасно понимал, почему его брату не хотелось лишний раз показываться на людях.

В конце концов Люсьен и Баррет отправились в разные стороны, а Дэнис, удобно устроившись в кресле, взял томик Байрона. «Слава Богу, что у меня есть чем заняться», — словно оправдываясь перед самим собой, подумал он. Дэнис открыл книгу наугад и на глаза попались строчки:

— Боже мой! — Дэнис закрыл книгу и решил забыть о Байроне.

В дверь постучали. Решив, что это кто-то из сторонников папы, Дэнис лениво поплелся ко входу. На пороге стоял маленький негритенок, одетый в ярко-красную униформу.

— Вы мистер Дэнис де Монтень? — спросил он, протягивая заклеенный сургучом конверт.

— Да, это я, — ответил без особого энтузиазма Дэнис, беря конверт. От конверта сильно пахло женскими духами. Дэнис с раздражением подумал о Франсуазе и о том, как это было похоже на нее: вырядить своего мальчишку-пажа в костюм ливрейного лакея времен Луи XII. Дэнис сунул руку в карман за монеткой.

— Вас не просили подождать, пока я буду писать ответ?

— Нет, сэр. Мадам велела доставить сюда это письмо и больше ничего.

— Все ясно.

Как только мальчишка убрался, крепко сжимая в ладони честно заработанную денежку, Дэнис снова устроился в кресле и вскрыл конверт. В этот момент ему показалось будто он случайно залез в улей злых и ненасытных пчел.

— Франсуаза, ты, должно быть, сошла с ума!

Дэнис бросил шляпу на стол и взглянул на нее с нескрываемой злостью. Судя по всему, Франсуаза предоставила своему дворецкому Майклу выходной, а это не сулило ничего хорошего.

Франсуаза жеманно вытянула губы.

— Ты совсем обо мне позабыл, — сказала она, наполняя бокалы вином из хрустального графина.

— Пить вино в такое время суток?! — удивленно спросил Дэнис.

Франсуаза повела плечами и подняла свой бокал.

Дэнис наблюдал за ней без особого удовольствия. Франсуаза все чаще и чаще прикладывалась к тонкому хрустальному бокалу с вином. «Это старые добрые бокалы, которые достались мне от моей бабушки», — любила повторять она, будто только из них можно было пить и не бояться изрядно захмелеть.

Конечно, Дэнис не осмеливался сказать, что было бы лучше, если б Франсуаза осталась лежать на дне озера Пончартрейн. Но, как истинный джентльмен, он понимал, что их связывает одно большое общее дело. С другой стороны, Дэнис чувствовал, что крепко влип. «Мне нужно выбраться отсюда во что бы то ни стало», — размышлял он отчаявшись.

— Нет, почему же, я совсем не забыл тебя. Но все это небезопасно. Ты же не хочешь, чтобы твой муж обо всем догадался, правда? Я уверен, что не хочешь.

Франсуаза посмотрела на Дэниса. Однако тот не прочел в ее глазах ни тени одобрения.

— Я же тебе не раз говорила, что, когда надо будет, я обо всем расскажу ему сама.

— И что это даст именно тебе?

— Он станет обращать на меня намного больше внимания, чем сейчас. Хотя Жильбер, разумеется, не из тех мужчин, которые позволяют своим женам быть с ними на равных.

— Что касается внимания с его стороны, то я думаю, что жаловаться тут просто грешно.

Франсуаза повела плечами. «Этот тип никогда не исправится, как ни старайся», — подумала она про себя и снова наполнила свой бокал.

— Есть еще одно обстоятельство, — сказал с грустью Дэнис. — Дело в том, что я собираюсь жениться.

— Неужели? — подняла брови Франсуаза.

— И, конечно, теперь…

Франсуаза поставила бокал на стол. Потом обняла его за шею так, что Дэнис мог почувствовать ее дыхание. Улыбнувшись, она поцеловала его.

— Не хочу слышать никаких «конечно», — сказала Франсуаза и поцеловала Дэниса еще раз. Когда она прижалась к нему всем телом, он услышал шорох ее платья.

— Теперь будь умничкой и поднимайся наверх, — произнесла она вкрадчивым голосом почти не отрывая своих губ от его рта. — Не будь ты жадиной, Дэнис. Я же чувствую, что тебе хочется.

Самое страшное заключалось в том, что, ощущая ее тело в своих руках, когда Франсуаза терлась об него, словно ласковая кошка, ему действительно очень хотелось обладать ею. Горячий пыл двадцатилетнего юноши невольно побеждал голос рассудка. И сейчас, когда ее нежные пальцы касались его затылка, он почувствовал это вновь.

Любовные игры закончились, как обычно, в постели Франсуазы. Потрясенный Дэнис понимал, что ему хочется еще и еще. Одежда их беспорядочно валялась на полу.

— Должна тебе заметить, что для такого упрямца, как ты, процесс раздевания прошел ужасно быстро — подтрунивала довольная собой Франсуаза.

— Должен заметить, что почти не сопротивлялся, — ответил честно и откровенно Дэнис, тем более что теперь, развалившись нагишом на шелковом покрывале, оправдываться было глупо и недостойно.

— Я просто предупреждал, — продолжал он, — об опасности и неосторожности таких встреч. Я хочу, чтобы ты знала: после свадьбы ноги моей здесь не будет.

Услышав последние слова Дэниса, Франсуаза привстала, а потом неожиданно набросилась на него, повторяя: «Ты сможешь, ты хочешь». Она очень долго вертелась пока, наконец, не села на него верхом. «Ты хочешь, я знаю». Франсуаза страстно и долго целовала его в шею.

— Потому что я не собираюсь лишать себя такого замечательного удовольствия.

— Черт возьми, не хочешь ли ты сказать, что способна заставить мужчину любить себя против его воли? — попытался возразить Дэнис и со злостью добавил:

— Разве можно стать милой насильно?

Франсуаза вновь ухмыльнулась.

— Дэнис, друг мой, это не твои проблемы.

Она снова уселась на него, и в этот момент ему показалось, что это действительно так.

Она взяла его руки и положила их себе на грудь. Дэнис не сопротивлялся.

Франсуаза тяжело дышала, а на ее бледных щеках выступил румянец.

— Значит, мы договорились? Ты будешь навещать меня, когда я тебя попрошу? В противном случае, — в порыве страсти Дэнис сильно сжал ее грудь, — я все расскажу Жильберу, понял? Думаю, мне доставит огромное удовольствие поведать ему всю правду о тебе.

Тяжело дыша, Дэнис потянул Франсуазу к себе, так что ее голова оказалась у него на плече. Положив руки на ее ягодицы и прижимаясь к ней бедрами, он чувствовал, как проникает в нее все глубже и глубже. Но даже в пылу такой безудержной страсти Дэниса не покидала мысль поскорее отделаться от своей настырной подруги.

Когда он вернулся в «Сити Эксченч», до обеда еще оставалось пять минут — вполне достаточно, чтобы подготовиться к возможным упрекам и даже подозрениям со стороны Люсьена. Несмотря на осень погода в сентябре стояла жаркая, и Дэнис, буквально примчавшись от Франсуазы, обливался потом. Войдя в номер, он скинул с себя мокрую рубашку, взял кувшин и налил в таз воды. Умывшись по пояс и вытерев лицо шикарным гостиничным полотенцем, Дэнис уже застегивал запонки на новой рубашке, когда в номер вошли Люсьен и Баррет.

— Думаю, вам обоим не помешало бы переодеться перед обедом и серьезными делами, которые нас ждут сегодня, — любезно заметил он и добавил:

— Папа уже спустился вниз.

— Мне кажется, ты неплохо провел время, — сказал Люсьен, — ты чем-то приятно взволнован и весь какой-то взъерошенный.

— Вздремнул немного до вашего прихода, — соврал Дэнис, опасаясь, что его раскусят.

— Значит, тебе тоже надо хорошенько пообедать, — сказал Баррет. — А ты, Люсьен, иди переоденься.

Спустя несколько минут Баррет направился к себе в номер, чтобы одеть вечерний костюм. Все время его не покидало какое-то странное беспокойство, наверное, потому, что девушки на рынке в этот раз не оказалось.

В ресторане гостиницы друзья встретили Поля, который все еще беседовал с известной троицей усатых мужчин и, видимо, получал от них последние ценные указания.

— Только не следует соглашаться на участие в президентских выборах.

— Не связывайся с Ваном Буреном, лучше попробуй одолеть Харрисона, если будет возможность.

— Совершенно верно. Избегай стычек с этим типом и постоянно напоминай о твоей безоговорочной поддержке его программы, так как в Луизиане даже в непогоду люди привыкли собирать хороший урожай.

В этот момент официант уже принес дышащие паром блюда с речными раками, и неугомонная троица принялась продолжать беседу за вкусной трапезой.

— Конечно, мы не знаем все о соперниках досконально, как, наверное, де Монтень знает о Беккереле. Но, чтобы ни делали янки, Луизиана остается верной себе, это точно. Демократы добились равноправия штатов, так, значит, это надо использовать на все сто.

— Многоуважаемые господа! — неожиданно прервал разговор Поль. Все внимательно посмотрели на него. — Все это мы уже проходили и хорошо знаем. А сейчас мне хотелось бы просто спокойно поесть.

Поль взял свою ложку и торжественно поднял над головой.

— Вы позволите?

Трио мгновенно притихло, хотя на их лицах можно было прочесть явное недоумение. Разумеется, для победы над Жильбером Беккерелем им позарез нужна была репутация и популярность Поля. Однако выведать все планы у этого, пока еще малоопытного политика им так и не удалось. Не говоря уже о грандиозных замыслах этого весьма амбициозного дилетанта.

— Ну что, как у нас идут дела? — спросил Дэнис, усаживаясь в одно из крайних кресел, рядом с третьим советником, и бегло посмотрел на присутствующих в зале.

— Эту публику вряд ли можно назвать податливой, — прокомментировал советник. — Но мы попробуем получить несколько голосов у тех, кто любит и умеет считать, — кивнул он на первые ряды. — А вот ребята с задних рядов, как правило, отличаются крутым нравом.

Поль с видом добропорядочного фермера и благоухающий дорогим лосьоном Жильбер Беккерель в ярком цветастом жилете расположились на лавке в глубине зала. Над головами людей витало светло-голубое облако сигаретного дыма вперемежку с запахом пива. Первые ряды занимали представители высшего света или местной аристократии. За ними сидели торговцы и владельцы магазинов, банковские служащие и другие солидные граждане. Наконец, в самом конце зала обосновалась разноликая компания из ирландских, немецких и кентукских моряков и даже одного или двух индейцев. Именно здесь, на задворках, можно было обнаружить любителей побросаться помидорами.

— Сколько из них имеют право голоса? — спросил Дэнис.

— Прежде всего правом голоса обладают владельцы собственности. Но ты не поверишь, сколько здесь толстосумов без собственности, зато с бешеными деньгами. Беккерель раздал своим сторонникам кругленькую сумму.

— Чтобы те освистали моего отца?

— Это они сделают в любом случае. И Беккерелю может достаться, если он им наскучит. Конечно, в момент голосования бесплатное пиво должно напомнить им о том, кто заботился о них больше других.

— Но ведь право голоса имеют далеко не все участники собрания, — сказал Дэнис с отвращением и, немного погодя, добавил:

— Хотя попить бесплатного пива им тоже доводится не каждый день. Только сейчас я начинаю понимать, почему вы хотите избрать моего отца.

— Вашему отцу нужны мои деньги, и он этого никогда не скрывал, — как бы между прочим заметил советник, поглаживая усики. — Конечно, надо быть очень осторожным, чтобы вовремя лишить поддержки и постараться вычеркнуть из списков неугодного нам кандидата. Тем не менее ставить на Жильбера Беккереля мы не решились и не захотели. В настоящее время мы должны поднять свой престиж в Новом Орлеане, если всерьез хотим и дальше развивать судоходство. Такой человек, как ваш отец, с его репутацией в определенных кругах, нам пришелся как нельзя кстати. Он нам может здорово помочь.

— Разумеется.

В этот раз отношение организаторов предвыборной кампании показалось Дэнису менее альтруистическим, чем в тот день, когда Роман Превест пытался объяснить ему то же самое. Несмотря на это, Дэнис внимательно слушал выступление отца.

Первым пунктом предвыборной программы Поля де Монтеня был вездесущий вопрос о правах штатов, однако невидимой, скрытой стороной айсберга являлась проблема рабства. Даже те из южан, кто предвидел возможную отмену рабства, осознавали неизбежный экономический крах, ожидавший их впереди не без помощи новых свободных штатов. Этот факт безусловно признавали как Жильбер Беккерель, так и Поль де Монтень.

Другое дело — способность кандидатов убедить избирателей в том, кто же из них получит большую симпатию и поддержку в Вашингтоне. Месье Беккерель был почти уверен, что месье де Монтень будет ощущать себя в столице не совсем уверенно, тем более в такие быстро меняющиеся и трудные времена.

В свою очередь, месье де Монтень почти не сомневался, что политическая партия, чьим лозунгом стал кувшин крепкого яблочного вина и старомодный бревенчатый домик, была не в состоянии обеспечить счастливое будущее штату Луизиана.

Однако месье Беккерель уверял присутствующих в политической наивности и даже недалекости своего соперника, на что другой месье парировал примерно так: «Честность и простодушие — далеко не одно и то же, и очень жаль, что месье Беккерель забыл об этом немаловажном факте почему-то сразу же после знакомства со своим противником на выборах».

Публика начала заводиться. Кто-то вскочил со своего места.

Следующей темой дебатов был вопрос о проведении правительственной реформы. Полем был предложен целый ряд изменений, которые имели здравый смысл, но не дошли до немного уставшей и скучающей аудитории. Тогда, объявив о вопиющих нарушениях при составлении списков для голосования, он с опаской посмотрел на реакцию задних рядов. В ответ он услышал сердитое ворчание. Сидевший рядом с Дэнисом джентльмен, обхватив голову руками, закричал:

— Дилетант!

Жильбер Беккерель заметно повеселел и испытывал прилив вдохновения.

— Сегодня мы баллотируемся в Конгресс Соединенных Штатов Америки. Поэтому считаю, что обсуждаемые вопросы должны входить в исключительную компетенцию законодательного органа нашей страны, — заключил он.

— Если мы хотим продолжить начатые реформы, — возражал ему Поль, — то должны послужить примером для всех, независимо от уровня государственной службы. Корабли прибывают к нам из других штатов, за нами следят из столицы. От того, каким будут наш флот и судостроение в целом, зависят мнение и отношение к нам со стороны наших друзей и врагов. Флот для нас — это источник жизненной силы и энергии. Его процветание принесет процветание в ваш дом.

Сказанное вызвало одобрение первых рядов, а возмущение задних пошло на убыль. Слово «процветание» имело какой-то волшебный смысл и магическое воздействие на избирателей. Многим казалось, что для того, чтобы процветание стало реальным, достаточно было не обмануться в выборе нужного кандидата.

— Процветание, — продолжал уверенно Поль, — будет служить гражданам Нового Орлеана дольше и надежнее, чем дармовое пиво в день выборов.

Усатый мужчина напротив Дэниса приподнял голову. Последние слова, похоже, задели за живое не только его одного.

Между тем по мере продолжения дискуссии Дэнис заметил, как вновь стала накаляться атмосфера на галерке. Серьезные мужчины полезли в карманы пальто. Плотный дородный моряк, сидящий в проходе между рядами задумчиво жонглировал спелым помидором. По его виду было хорошо заметно, что ему уже порядком надоело слушать, как в течение добрых трех часов солидные мужчины пережевывали одно и то же так и не дойдя до сути. По его мнению, политики должны были вести себя иначе.

Организаторы дебатов, расположившиеся на лавках позади кандидатов, начали спешно делать какие-то пометки в блокнотах, судя по всему по поводу не всегда понятного хода мыслей своих подопечных. Вдруг Жильбера Беккереля, продолжавшего разглагольствовать о «светлом будущем нашего любимого города», грубо прервали на полуслове.

— Месье Беккерель, боюсь время вашего выступления подходит к концу. Месье де Монтень, чтобы ответить на вопросы в вашем распоряжении осталось пять минут, после чего мы закроем дебаты.

Не упуская из виду неблагонадежную группу любителей покидаться овощами, Поль разумно заявил о том, что, поскольку сказать ему больше нечего, он с радостью предоставит оставшееся время месье Беккерелю.

И тут Беккерель совершил большую ошибку. Переоценив долготерпение задних рядов, которым в целом понравилось его выступление, он попробовал продолжить прерванную ранее мысль.

— Но, черт возьми, он начинает повторяться, — послышалось из зала.

И тут же последовал гул одобрения. Конечно, Беккерель был своим парнем и тратить на него помидоры было делом непристойным. В то же время, нарастающий шум не предвещал приятной развязки для выступавшего, достаточно точно отражая общее настроение толпы. Занимавшие передний ряд джентльмены в цилиндрах все, как один, пригнулись.

— Кажется, нам пора идти, — сказал советник, сидевший напротив Дэниса.

Они спустились вниз. У входа Дэнис успел разглядеть своего отца, который оставался спокойным и невозмутимым. А вот Жильберу Беккерелю повезло меньше других. Он успел прошмыгнуть через порог входа и бросить мимолетный взгляд на Поля и Дэниса. На его цветастом жилете красовалось огромное красное пятно от помидора, напоминавшее столистную махровую розу среди голубых васильков.

— Черт возьми, Жильбер, ты мог быть гораздо аккуратнее!

— Все правильно, иначе и быть не могло! Пятно так здорово смотрится на этой идиотской жилетке!

Крики и гиканье не утихали.

Беккерель взглянул на свою группу поддержки.

— Де Монтень подготовился к дебатам значительно лучше, чем мы предполагали. Неужели никто из вас не предвидел и не мог разузнать обо всем подробнее? — упрекнул он своих соратников.

— В стане де Монтеня нет лазутчиков или шпионов. Его люди довольно лояльно настроены. Подкупить их практически невозможно.

— Допустим, что это так, черт возьми. Но неужели нет исключения и все так кристально честны и неподкупны? — недоумевал Беккерель.

Вновь обращаться к Салли не имело смысла. В то же время, в «Прекрасной Марии» было полно людей, преследующих свои корыстные цели.

— В самом деле, какого дьявола я всем вам плачу деньги? — сердился он.

— Честно говоря, мне было очень жаль его симпатичную жилетку, — хихикнул Дэнис.

В номере Поль сразу же бросился в кресло напротив окна.

— Этот вид из окна радует сердце.

Поль заложил руки за голову и лениво потянулся.

— Все-таки эти игры не для меня. Возраст уже не тот, — сказал он.

— В любом случае, мы собирались заскочить на бал, так ведь? — напомнил Дэнис. — Если ты ни разу не присутствовал на подобном зрелище, считай, что и в жизни ничего не видел! А ты, папа, поедешь с нами?

Поль отрицательно покачал головой.

— Мне нужно готовиться еще к одному выступлению, и я хотел бы немного поработать, пока есть мысли и желание.

— Что ж, в таком случае не поминайте лихом и скоро не ждите. — Дэнис взял в руки шляпу и перчатки.

Он отлично понимал, что скрыться в номере от Франсуазы было почти невозможно. Лучше куда-нибудь податься, но только не сидеть сложа руки. Бал в танцевальном зале Орлеанского театра был как нельзя кстати, во всяком случае, Франсуаза не стала бы искать его именно там.

Развлекательная программа официально называлась Bals du Cordon Bleu[1], тем не менее почти все, кроме достопочтимых tantes и mamans[2], приводящих туда своих красавиц дочерей, называли это мероприятие Балом квартеронов[3]. Ибо именно здесь прекрасные леди — потомки gens de couleur[4] могли чувствовать себя легко и свободно. Это был маленький мир, который принадлежал только им и никому больше. Всех дам смешанной крови сопровождали белокожие кавалеры. Входной билет стоил два доллара плюс стоимость белоснежного костюма, который выдавался напрокат. Чернокожие или цветные гости на бал не допускались, причем проход был закрыт даже для чернокожих братьев и сестер.

Надо сказать, что Белые балы в отличие от Балов квартеронов проходили в Новом Орлеане намного скучнее и неинтереснее. Редкий джентльмен мог позволить себе упустить случай побывать на Балу у мулаток, если любовный роман с его дамой сердца заходил в тупик, а время проведения обоих балов совпадало.

Приблизившись к дому, Дэнис, Баррет и Люсьен услышали веселые аккорды вальса, разносившиеся по залитой искусственным светом улице. Баррет с интересом осмотрел здание. Широкий и низкий фасад выглядел довольно неказисто, как бы скрывая красоту интерьера. С фронтальной части на улицу выходил железный балкон, сквозь окна которого виднелись силуэты танцоров.

На первом этаже располагались холл и игорный зал. В холле и на лестницах столпилось много господ в вечерних костюмах. Люсьен, Дэнис и Баррет, заплатив по два доллара за вход, широким шагом сразу же устремились в зал на третьем этаже. Контраст с фасадом был очевиден и прямо-таки бросался в глаза. Стены зала украшали панели с замысловатым рисунком, а также картины в позолоченных рамах. Вдоль стен ровными рядами красовались мраморные статуи. Трехслойный кипарисовый пол, покрытый сверху пластинами из радиально распиленных дубовых бревен, блестел как стекло и имел славу самого лучшего в городе. Хрустальные канделябры, переливаясь от света, освещали кружившиеся в танце пары.

«Такие девушки могут разбить сердце любого мужчины», — подумал Баррет. И действительно, все они были как на подбор: милы, молоды и красивы, а коричневая кожа имела нежно-шоколадный или бледно-кремовый оттенок. Было слышно, как в танце их шелковые платья шуршали и развевались.

Вдоль стен, на высоких стульях восседали, не сводя глаз со своих чад, чопорные мамаши девушек и их престарелые опекуны, одетые в вечерние платья и костюмы. На закуску гостям предлагались на выбор лучшие сорта шампанского, бренди, абсента, а также изысканные, прекрасно сервированные блюда из мяса и птицы.

Оркестр состоял из лучших музыкантов, а молодые, красивые и утонченные девушки не знали себе равных во всем городе. Если какой-нибудь джентльмен проявлял интерес к своей избраннице, опекуны сразу же начинали наводить справки. Быть может, кто-то был знаком с его отцом или дядей? Добрые ли они люди? Имеют ли вес и связи в обществе. Без положительного ответа на эти традиционные вопросы жених был обречен.

Какое-то время Баррет и братья де Монтени стояли как вкопанные, наблюдая за кружащимися в танце парами. Потом, когда кончилась музыка и довольные партнеры обменялись знаками любезности, кавалеры проводили молодых леди к их мамам или, если соглашение еще не было достигнуто, в уютную тенистую галерею.

— Смотри-ка. — Дэнис ткнул пальцами в ребра Баррета. — Как тебе нравится эта красотка?

Баррет медленно обернулся, притворившись, что не понял, о ком идет речь. В сарафане из розовой тафты, украшенном белыми кружевами, она вела непринужденную беседу с одной из крошечных престарелых дам в темно-фиолетовом шелковом платье. На шее старушки красовалось жемчужное колье, равное по стоимости ее собственному дому. Все это время она пристальным и оценивающим взглядом смотрела на Баррета. Не выдержав подобного осмотра, Баррет спешно отвернулся.

— Совсем даже неплоха, — буркнул Люсьен. — Простовата, на мой вкус, но очень и очень мила. Если у тебя появится желание пригласить ее, я вас представлю.

— Не надо, — быстро отреагировал на предложение приятеля Баррет.

С кислой ухмылкой Люсьен удалился. С Барретом было слишком скучно. Тогда, пройдя немного по залу, он обратился к молодому креолу, который только что проводил свою девушку к старой дуэнье.

— Bonsoir[5], Майкл. Не будешь ли ты так любезен представить меня… Это… Если ты не против…

— Нет, конечно, — сказал приветливо Майкл. — С большим удовольствием.

— Мадемуазель Беллок, разрешите представить вам месье Люсьена де Монтеня. Люсьен, мадемуазель Клодин Беллок и ее тетушка, мадам Клели Беллок.

Клели посмотрела в лицо Люсьена. «Боже мой», — подумала она.

Люсьен вежливо откланялся:

— Мадам, разрешите пригласить на танец вашу племянницу?

Тетушка Клели нехотя кивнула. «Сейчас время не для скандалов. Клодин — умная девочка. Она знает, как вести себя в таких ситуациях. Если нет, то подскажем…» — размышляла она, глядя им вслед.

XIII. НА БАЛУ КВАРТЕРОНОК

Вновь заиграл оркестр. Люсьен обнял Клодин за талию и в танце повел ее в центр зала. Она была как пушинка и танцевала легко и непринужденно. Люсьен чувствовал, что Баррет смотрит на них с завистью. Конечно, девушка очень мила, хотя для него немного простовата. Впрочем, это ничуть не помешало бы Клодин претендовать на звание королевы бала, своего рода сирены. Очевидно, что с детства ей привили хороший вкус — розовый шелк был ей очень к лицу. А платье и одежду подбирал какой-либо признанный мастер.

— Кажется, в этом зале я никогда не встречала вас раньше, месье, — сказала взволнованно Клодин.

«Странно, почему она так сильно волнуется, — размышлял про себя Люсьен. — Заигрывающие глазки и малозначительные безобидные улыбки в адрес Майкла и вдруг…»

— Я просто решил зайти сюда на часок-другой, — поспешил оправдаться Люсьен и, переводя взгляд на Клодин, улыбнулся. В этот момент в глаза ему бросилась изумительной красоты брошь с бутоном розы у самого декольте ее платья. От золотой филиграни с тремя рубиновыми камешками в форме капель с трудом можно было оторвать взгляд. Тем не менее очарованный Люсьен посмотрел в зал и увидел, что старая леди пристально следит за ними.

— У вас очень красивая брошь, мадемуазель Беллок. Просто чудо.

— Она досталась мне от моей мамы, — начала рассказывать Клодин. — Представляете, сделана из обыкновенной сережки. Дело в том, что сережки раздражали мамину кожу, и она не могла их носить. Об этом хорошо знал мой папа. И вот однажды в ювелирном магазине он увидел образец и сразу понял, что это именно то, что может понравиться маме. Тогда и велел мастеру сделать из сережки эту замечательную брошь.

— Очень разумно, — сказал Люсьен, едва сдерживаясь от смеха. Судя по всему, у незадачливого папы не хватило духу вовремя объяснить, что, оказавшись без одной сережки, у него просто не было другого выхода, как сделать из второй эту брошь. Люсьен не раз видел, как мама надевала такую же золотую брошку с тремя рубиновыми камнями.

Тем временем молодые люди продолжали кружиться в танце. Клодин чувствовала себя немного неуютно и неловко, в то время как ее кавалер, мило улыбаясь и прикрыв глаза, мечтательно смотрел в зал. «Конечно, она точно знала, кто я. Если не она, то ее тетушка», — размышлял про себя Люсьен. Разумеется, в мире есть много людей по фамилии де Монтень, однако Люсьен прекрасно помнил о его поразительном сходстве с отцом. На мгновение он еще раз призадумался, чтобы найти выход из этого неловкого положения.

— Мадемуазель Беллок, должен признаться, что вы прекрасно танцуете. Я в восторге. Я очарован и счастлив, что сегодня попал в этот зал.

— Вы очень любезны, месье, — тихо прошептала Клодин. Ее карие глаза смотрели куда-то вниз, а озорное лицо потускнело.

«Она совершенно точно все знает, и теперь лишь думает о том, как поведать этому несчастному влюбленному, то есть мне, что она его родная сестра и у них общий отец», — продолжал размышлять Люсьен. Он улыбнулся и посмотрел вокруг. Старая тетушка не спускала с него глаз и, казалось, что даже фиолетовые цветочки, украшавшие ее прическу, внимательно следят за ним. «Если она захочет поссорить меня с Клодин, то непременно расскажет о сегодняшнем эпизоде отцу», — прикидывал в уме Люсьен. В то же время он знал, что эти невинные развлечения и возможный переполох были сущим пустяком по сравнению со скандалом, который мог закатить по этому поводу его родной папенька.

Люсьен и Клодин все еще кружились под звуки вальса, когда неожиданно для них музыка стихла. Тогда Люсьен взял свою партнершу под руку и торжественно проводил ее, однако не в общество пожилых дам, а к ничего не подозревающему Баррету Форбсу.

— Мадемуазель Беллок, позвольте представить вам, как своей неповторимой и неутомимой партнерше по танцам, мистера Баррета Форбса из Чарлстона. Баррет, это мадемуазель Клодин Беллок.

Клодин мило улыбнулась, и Баррет позабыл обо всем на свете.

— Я буду счастлив, если вы позволите пригласить вас на следующий танец, мисс Беллок.

— Но сначала не забудьте спросить разрешения у моей тетушки.

— Да, вон у того замечательного дракончика в сиреневом платье, — иронично добавил Люсьен.

Клодин бросила оценивающий взгляд на Баррета. Ей начало казаться, что Люсьен де Монтень догадывался или же прекрасно знал об их родственных узах. «Не понятно только, зачем ему понадобилось знакомить меня со своим другом из Чарлстона». Она еще раз взглянула на Баррета. На вид ему можно было дать лет сорок, а слегка закрытое рыжеватой бородой лицо казалось скорее приятным и симпатичным, чем красивым.

Его карие глаза смотрели на Клодин с восхищением. Правда, во взгляде Баррета можно было прочесть и кое-что другое. Быть может, сочувствие или понимание ближнего. Про таких людей говорят: «Кажется, мы с вами знакомы сто лет». Действительно, Баррет производил впечатление не только благодушного и доброго человека, но и, судя по его искрящимся глазам, мужчины, способного по-настоящему и крепко любить. С таким стоило испытать счастье. Жаль, что он из Чарлстона… Это сильно меняло дело, ведь их отношения в этом случае просто-напросто не имели будущего, а Клодин учили всегда думать о завтрашнем дне.

Баррет протянул ей руку. «Ладно, о будущем будем думать потом, когда оно на самом деле наступит», — словно внутренне протестуя судьбе, решила Клодин.

— Пойдемте, идемте же, месье Форбс, я представлю вас своему дракончику, — предложила она глухим голосом.

Между тем Люсьен застал Дэниса за бокалом шампанского.

— Должен сказать, что ты выглядишь очень самодовольно, — заметил Дэнис. — Чем ты занимался все это время?

— Я познакомил Баррета с нашей сестрой, — радостно ответил ему Люсьен.

Услышав откровения брата, Дэнис уронил тарелку с крабами на пол.

— Господи Боже мой, — пробормотал он, не отрывая глаз от девушки, которая именно в этот момент представляла Баррета своей тетушке.

Тем временем подошедший лакей принялся собирать на серебряный поднос осколки посуды.

— Ты что, в самом деле?

В ответ Люсьен взял в каждую руку по бокалу шампанского и жестом предложил Дэнису пройти к большим выходящим на галерею окнам. Тот последовал примеру старшего брата, не позабыв и о шампанском, которое могло пригодиться как нельзя кстати. Войдя в галерею и оказавшись в темноте, Люсьен ехидно сказал:

— Наш неповторимый папочка, кажется, разбросал свои семена по всему свету.

— Что ты все время несешь? — не выдержал Дэнис.

Люсьен вновь усмехнулся.

— Сначала была пара сережек. Так вот, потом папа подарил, к счастью ныне покойной, маме Клодин брошку, сделанную из одной серьги, а потом из другой сережки заказал точно такую же брошь и для мамы. Не знаю, может быть, все было наоборот, но это не меняет сути дела. Ты и сам видел — маленькая золотая брошь с рубиновыми камушками.

Выслушав эту историю, Дэнис осушил один бокал и принялся за второй.

— А мне показалось, что она напоминает мне Эмилию, — с долей сарказма заметил Дэнис.

— Ты абсолютно прав, — подтвердил Дэнис. — В этой семье все друг на друга похожи, так что и дураку понятно. У меня такое впечатление, что в стане пожилых дам я произвел истинный переполох.

Дэнис посмотрел на Люсьена.

— Итак, ты решил развлечься и представил ее Баррету. Тебе что, совершенно наплевать на маму?

— Конечно, нет, — парировал Люсьен. — С чего это ты взял?

— Просто если ты что-нибудь накуролесишь и от этого пострадает мама, пеняй на себя. Я сделаю из тебя студень.

— Ты уже второй раз угрожаешь мне с тех пор, как я вернулся домой, — сказал равнодушно Люсьен, — но ни разу не привел приговор в исполнение.

— Значит, ты еще не довел меня окончательно, — ответил Дэнис.

— Думаю, до этого никогда не дойдет. С одной стороны, ссора — явление вполне нормальное. С другой стороны, нет ничего противнее, чем выяснение отношений между братьями с оружием в руках, — сказал Люсьен, спокойно направившись в игорный зал. Он никогда не принимал Дэниса всерьез.

Дэнис же, думая, с каким удовольствием он когда-нибудь проучит брата за его дерзость, сердито проводил его взглядом. Честно говоря, поведение брата раздражало его намного сильнее, чем история с папой, который слыл бы самым предупредительным и осторожным человеком на земле, если бы не количество одинаковых брошей, раздаренных дамам сердца. Ну а сегодняшнюю выходку со знакомством Клодин и Баррета, старейшего друга мамы, даже при очень большом воображении назвать благоразумной было никак нельзя.

Через открытое окно галереи Дэнис с сожалением смотрел на танцующих Клодин и Баррета. Разумеется, Баррету не следует говорить ни слова, ведь это может незаслуженно обидеть Салли, даже если она никогда не узнает всей правды. Удивительно, что и пожилые дамы проявляли к этой парочке неподкупный интерес. Дэнис хотел было напрямую обратиться к самой тетушке Клели, однако внушительный вид целой группы неприступных старых дам заставил его передумать.

Тем временем неутомимые дамочки не отрывали глаз от молодого человека из Чарлстона, то и дело перебивая друг друга.

— Это, если я не ошибаюсь, гость де Монтеня, очень старый друг семьи самой мадам де Монтень.

— Да к тому же еще и очень богатый. Я слышала, что у него уйма земли и рисовых плантаций.

Сплетням и домыслам не было видно конца. Каждый считал себя вправе высказаться по этому поводу. Впрочем, ничего удивительного — для дам в таком возрасте перемывание косточек являлось чуть ли не единственным важным занятием.

— Держит себя молодцом! Так изящен в этом костюме!

— Жаль, немного староват для нашей Клодин!

— Близкий друг де Монтеня прямо здесь!

— В высшей степени неразумно!

Задумавшись над происходящим, тетушка Клели рассуждала примерно так же. Она была рада, что молодой месье де Монтень отстал от ее племянницы, и теперь явно сожалела, что поспешно дала добро на танец месье Форбса с Клодин.

— Надеюсь, что дальше танцев у них не пойдет, этого я просто не допущу. И вообще ничего хорошего из их отношений не выйдет, — заявила она категорическим тоном. — Я ничего не слышала о его намерении остаться здесь, а забрать Клодин с собой в Чарлстон ему никто не позволит. Нет, нет, я просто уверена, что серьезными намерениями здесь и не пахнет. Он всего-навсего решил приятно провести время в обществе милой девушки, не больше.

— Я бы сказала, очень красивой девушки, — не сдержалась от комментария мадам Патрик, самая уважаемая из организаторов бала. — Считаю, что муж не должен быть слишком молод.

— Да, допустим, что для юной девушки он слегка скучноват, зато безусловно надежен. А это самое главное.

Когда Баррет с Клодин проносились в танце мимо почтенной публики, мадам Патрик не смогла сдержаться от еще одного замечания.

— У него очень красивые руки, — сказала она. — А руки говорят о многом. Он истинный джентльмен.

Тем временем Баррет, лишенный возможности услышать о себе много интересного, продолжал свой танец, забыв обо всем на свете. Его черные блестящие ботинки и розовые туфельки Клодин попеременно мелькали в такт музыке, отражая свет канделябров. Подвешенные к потолку опахала гоняли потоки воздуха так, что хрустальные подвески, вращаясь, отражались на блестящем полу сотнями маленьких звездочек. Одетые в нежно-голубые платья девушки казались невесомыми светлячками на фоне строгих черно-белых костюмов своих кавалеров.

Не прекращая кружиться в танце, Клодин, подавшись немного назад, ощущала на талии крепкую руку Баррета. Ее вьющиеся каштановые волосы были заколоты в пучок на затылке, а сверху прическу украшал тонкий венец из кремовых роз. Глубокое декольте на розовом платье маняще открывало шею и грудь. Гибкое стройное тело и нежная смугловатая кожа непреодолимо влекли ее партнера к себе. Светлая улыбка придавала Клодин какое-то волшебное очарование.

— Вы знаете, месье Форбс, раньше я даже представить не могла, что мужчины из Чарлстона умеют так хорошо танцевать.

— Я люблю танцы, — улыбнулся польщенный Баррет. — Более того, должен сказать вам, что в общении с дамами это мой сильный козырь.

Клодин удивленно улыбнулась.

— Имея столько достоинств, месье Форбс до сих пор не женат, интересно знать — почему?

— Дело в том, что моя сестра, к моему великому сожалению, старается восполнить этот пробел своим чрезмерным вниманием и опекой.

Клодин рассмеялась.

— Как долго вы пробудете в Новом Орлеане?

— Я постараюсь пробыть здесь как можно дольше.

— Чтобы улизнуть от сестры?

— Конечно, — ответил Баррет и улыбка на какое-то мгновение сошла с его губ. Он очень надеялся, что Клодин не заметила этого.

— Вам надо успеть посмотреть все наши местные достопримечательности, — посоветовала она. — Прежде всего посетите костел — самое высокое здание в городе. Сходите в гавань и полюбуйтесь на корабли. И конечно, не забудьте про оперу — нашу гордость и страсть.

— Вы любите оперу? — спросил Баррет, который терпеть не мог этот жанр.

— Очень люблю.

— Тогда я тоже обязательно схожу на спектакль. Что еще вы могли бы рекомендовать мне?

— Театр. — Клодин сделала довольно кислую мину. — И, конечно же, нас!

При этом она посмотрела вокруг. Зал был заполнен мерцающим светом.

— Да, да, именно нас, ведь мы тоже одна из достопримечательностей этого города. И вы не имеете права пройти мимо.

— Помилуй Бог, конечно, нет. Ни за что на свете, — произнес Баррет таким неожиданно серьезным тоном, что Клодин немного смутилась от такого внимания. Она взглянула на него, и глаза их встретились. Клодин почувствовала мелкую дрожь. Разумеется, этот сероглазый мужчина был далек от ее идеала, однако теперь, ощущая на поясе его сильную руку, Клодин поняла, как легко и бесповоротно она может влюбиться.

Музыка кончилась, танцоры замедлили шаг, однако Баррет продолжал поддерживать свою партнершу за талию. Платье Клодин плотно прилегало к ее телу, очерчивая аккуратную грудь и округлые бедра. Баррет подумал, что с годами Клодин может сильно поправиться, и тут же поймал себя на мысли о том, будто их, неразлучных, ждала счастливая старость.

— Не подумайте только, что я веду себя… нескромно, — сразу же попыталась оправдаться Клодин. — На самом деле, мне не на что жаловаться, поскольку живем мы хорошо и довольно весело. Мне кажется, вы приехали сюда не для того, чтобы глазеть на нас и заниматься всякой ерундой.

— Конечно, вы правы, — сказал Баррет, едва сдерживая счастливую улыбку.

«Он понимает, он все прекрасно знает про то, как мы живем. Но как он мог догадаться?» — терзалась в догадках Клодин.

— Как вы думаете, позволит ли нам «дракончик» прогуляться до галереи?

— Думаю, да. Если я возьму себе еще шампанского, — прошептала Клодин, взяла с подноса бокал и с ним в руках направилась в сторону галереи, откуда открывался замечательный вид на украшенный флажками дворик и залитый лунным светом сад.

— Почему именно шампанского? — спросил Баррет, когда, остановившись в укромном месте, они уже стояли рядом, опираясь на перила из ковкой стали с филигранью из лилий.

Клодин засмеялась.

— Тетушка Клели говорит, что бокал шампанского может быть как нельзя кстати во время беседы с джентльменом, который явно неравнодушен к тебе. Его не так просто смыть, зато легко расплескать. Ты держишь его прямо перед собой, вот так, и когда собеседник приближается все ближе и ближе, чтобы обнять тебя, делаешь… в общем, вы поняли, как легко и просто можно испортить его вечерний костюм.

— Понятно, — сказал Баррет. — Скажите, а вам разрешается выпить этот бокал или он предназначен только для того, чтобы держать кавалера на расстоянии?

Клодин поставила бокал на стол.

— Иногда он бывает совсем не нужен, — ответила Клодин.

Баррет улыбнулся и положил руку на плечо Клодин. В саду пели пересмешники.

— Тетушка, наверное, нас повсюду ищет, — предупредила Клодин. — Она обязательно начнет спрашивать о серьезности ваших намерений, если вы не отпустите меня прямо сейчас.

— Серьезны они или нет, сказать пока трудно, — честно признался Баррет. — Но мне бы хотелось еще раз встретиться с вами. Могу ли я заехать к вам в гости?

— Мне надо поправить прическу, — сказала Клодин, — а вы идите и спросите разрешения у тетушки. И не смущайтесь, у нас так принято.

Баррет притянул Клодин к себе и поцеловал ее в щечку.

— Это для поднятия духа, — не замедлил оправдаться он.

Клодин рассмеялась и побежала, незаметно растворившись среди публики в танцевальном зале. Баррет неторопливым шагом направился за ней и очень скоро заметил ее розовое платье. Клодин разговаривала с какой-то женщиной. Переведя дух, Баррет подошел к группе пожилых дам, которые наблюдали за ним с нескрываемым любопытством.

— Мадам, вы позволите мне попросить вас на пару слов?

Тетушка Клели встала и подала Баррету руку в перчатке.

— Принесите мне немного ликера, месье Форбс, и я с удовольствием побеседую с вами во дворике. Сегодня чудный вечер, не правда ли?

— Поздравляю тебя с отличным уловом! — никак не могла успокоиться темноволосая девушка в зеленом платье, буквально протащив Клодин через дверь раздевалки.

— Кто он? Американец?

— Он из Чарлстона, — отвечала взволнованно Клодин, чувствуя, как бьется ее сердце. — Правда, мне кажется, что из этого ничего не выйдет. Поэтому ты не распространяйся на эту тему, ладно, Мими?

— К чему эта перестраховка? — Мими посмотрелась в зеркало и сделала смешную гримасу. Потом, поправив торчащие в кудряшках камелии добавила:

— Если нет никакой надежды, скажи мне, плутовка, зачем он пошел разговаривать с твоей тетушкой?

— Я не могу поехать с ним в Чарлстон, — сказала Клодин, — и не думаю, что он захочет перебраться в наш город. Какая несправедливость!

— Не вешай нос, дорогая. В речке еще много рыбки. И помоложе, чем он.

— Те, кто помоложе, долго не задерживаются и женятся, — заметила печально Клодин.

— И с чем я останусь?

Мими хихикнула.

— Богатый человек с огромным поместьем. А надо ли вообще выходить замуж? Все знают, что месье Форбс далеко не беден. Тебе, наверное, ужасно хочется узнать, о чем они там болтают, правда?

— Конечно. — Клодин положила руки на платье. Ей было немного не по себе.

— Я сама не знаю, чего я хочу. На самом деле, все не так просто, как кажется.

— Итак, месье Форбс, — сказала тетушка Клели, усаживаясь в кресло под декоративной пальмой в ярко освещенном дворике. — Судя по всему, речь пойдет о моей племяннице, — она бросила на Баррета пытливый взгляд старой мудрой совы.

— Я хотел просить вашего разрешения приехать к ней в гости, — начал Баррет.

— Так, так. Заехать в гости, — призадумалась Клели. — Вы живете в другом городе, месье Форбс. И, надеюсь, отлично отдаете себе отчет в том, что Клодин нуждается в надежном и постоянном спутнике жизни. Скажу вам честно, что она не нуждается в муже, который будет видеться с ней всего лишь несколько раз в году, и так будет продолжаться всю жизнь, пока она не встретит старость. Думаю, она достойна лучшей участи, чем развлекать заезжего супруга. У вас есть конкретные предложения?

— Пока нет, — ответил озадаченный Баррет. — Я тоже хотел бы быть с вами откровенным, мадам. Когда я приехал сегодня сюда, у меня не было никаких серьезных намерений. Поэтому мне нужно время, чтобы хорошенько подумать и… осмыслить произошедшее.

— Не знаю, стоит ли, — сказала тетушка Клели. — Мне кажется, в Чарлстоне все не так, как у нас. Мне бы не хотелось, чтобы Клодин уехала с вами, месье Форбс. В вашем городе она не найдет ничего, кроме компании весьма сомнительных и второсортных дам. Клодин родилась в благородной французской семье. Она образованна и прекрасно воспитана. Разумеется, ей нужна подходящая пара. Поэтому мне хотелось бы узнать вас поближе, месье Форбс, — заключила тетушка Клели и стала медленно потягивать ликер из бокала в ожидании ответа.

Отлично зная, что опекуны невесты имели обыкновение наводить справки о будущем муже, Баррет не был застигнут врасплох. В Чарлстоне нечто подобное считалось бы сверхнаглостью и признаком очень плохого тона. Но это был не Чарлстон, а тетушка Клели имела совершенно другой статус по сравнению с множеством других темнокожих женщин Америки.

— Моя семья проживает в Чарлстоне уже сто лет, мадам. У меня есть состояние и я не женат. Кроме того, я являюсь старым другом семьи де Монтень из «Прекрасной Марии». С ними я приехал в ваш город.

— Да, я в курсе, — сказала задумчиво тетушка Клели, не отрывая губ от бокала с ликером. — Я хотела бы побеседовать с вами еще на одну тему. Но это не срочно.

Она посмотрела ему в лицо.

— Хорошо, месье Форбс. Клодин не против вашего визита, иначе она не отправила бы вас ко мне. А раз так, я не возражаю. В то же время я надеюсь, что вы не приедете просто так, мы будем ждать от вас конкретных предложений. В противном случае, я буду вынуждена прекратить ваши с Клодин отношения.

— Благодарю вас, мадам. — Баррет встал и раскланялся.

Ему показалось, что он прошел через одно из самых серьезных испытаний в жизни.

Клодин уже не было в зале, и Баррет справедливо решил, что по этикету, до следующего свидания искать ее не было смысла. Тем более, что ее опекунам было над чем подумать.

Размышляя над произошедшим, Баррет отправился на поиски Дэниса и Люсьена, или хотя бы немного виски, чтобы снять нервное напряжение.

«Допустим, я вспоминал о Клодин после случайной встречи на рынке в прошлом году, но не более того», — не мог успокоиться он. Все последующие события этого дня имели весьма странную подоплеку, словно каждый шаг был закономерен, логичен и даже предопределен заранее. Однако Баррет не хотел в это верить.

Дэнис тоже разыскивал Люсьена. Время шло к ночи, а на следующий день был запланирован ранний отъезд. Дэнис надеялся, что ему с Люсьеном удастся любыми способами вытащить Баррета из зала, пока тот еще не успел совершить нечто непоправимое.

Как он и предполагал, Люсьен развлекался в игорном зале на первом этаже. Там было много людей, преимущественно мужчин, которые нуждались не столько в игре, сколько в общении, чтобы отдохнуть хоть немного от компании своих дам сердца Люсьен и Майкл Озо играли в «двадцать одно». На карточном столе красовалась полупустая бутылка виски.

Дэнису показалось, что Майкл уже давно нетрезв. Люсьен был слегка пьян, глаза его сильно блестели.

— Необходимо пойти и немедленно разыскать Баррета, — предложил брату Дэнис. — Завтра с утра надо очень рано вставать.

Люсьен и бровью не повел.

— Не стоит беспокоиться. «Маленькая Мария» делает четырнадцать узлов в час. Поэтому я не вижу смысла во всей этой спешке. Мы и так успеем.

— Четырнадцать узлов? — не выдержал Майкл. — Эта лохань? Не смеши нас, Монтень, не надо. «Ариэль» может в два счета догнать и перегнать эту посудину.

Дэнис знал, как сильно гордится своим новым приобретением Майкл. Он устало взглянул на Люсьена. Судя по настроению, Майкл собирался спорить и дальше.

Люсьен был настроен решительно. Его глаза заблестели еще сильнее.

— Дэнис, я не понял, про какое такое скоростное судно нам только что рассказывал Озо?

— Ни про какое, — грубо сказал Дэнис. — Ты бы лучше помолчал. У нетрезвых людей поводом для ненужной дуэли может стать сущий пустяк.

— А собственно, кто хочет драки? — обратился к присутствующим Люсьен.

— По-моему ты, — отреагировал Майкл.

— Ничего подобного, — сказал Люсьен. В этот вечер он казался довольно миролюбивым.

Однако желание обязательно поспорить и испытать нечто более острое и захватывающее, чем партия в карты, не проходило.

— Озо, готовь твое дырявое корыто. Посмотрим, чья возьмет.

Майкл зажмурился.

— Какие будут ставки, господа?

— Пять сотен долларов, — предложил Люсьен, пока Дэнис не успел опомниться. В ответ Дэнис подозрительно посмотрел на него. Он понимал, что у Люсьена нет таких денег.

— Этого мало, — сказал Майкл. — Пять сотен долларов и твоя гнедая. Против моих пяти сотен с набором пистолетов, — ехидно усмехнулся он и добавил:

— О которых ты, Монтень, давненько мечтаешь.

— По рукам, — согласился Люсьен. — Когда приступим, через четыре дня? Мне не терпится получить свой выигрыш.

— Договорились, — сказал Озо и неуверенно встал из-за стола. — Тренируй свою гнедую для нового хозяина, Монтень.

Люсьен налил себе еще виски. То же самое сделал Дэнис, который уже не скрывал своего раздражения поведением брата.

— Я не поверю, что у тебя есть такие деньги, — процедил он сквозь зубы.

— Если нет, значит, будут. — И Люсьен, налив до краев бокал, тут же выпил его.

Дэнис не выпускал из рук бутылку. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, пока Люсьен не налил себе еще.

— Интересно знать, как ты собираешься объяснять папе, что ты поспорил на его пароход? Не говоря уже о лошади, которую тебе подарили на день рождения? Как тебе не стыдно?!

Люсьен удивленно поднял брови.

— А тебе не терпится поскорее доложить ему об этом.

— За сегодняшний день ты успел натворить так много, что я ума не приложу, с чего начать свой рассказ, — иронично заметил Дэнис.

— Так ты расскажешь ему или нет?

— Непременно, а как же иначе?

Люсьен повел плечами.

— Но это ничего не даст. Теперь уже слишком поздно отказываться от спора. В этом меня может поддержать даже папа.

— Посмотрим. Знаешь, у тебя есть неповторимый талант ввязываться в любые авантюры, а потом лихорадочно искать выход. У меня такое предчувствие, что совсем скоро ты можешь попасть в пренеприятную историю, парень.

Люсьен рассмеялся.

— Не я один, мой дорогой братик, как дела у мадам Беккерель?

— Заткнись! — прошипел Дэнис.

Несмотря на скорое окончание бала, гости не торопились. В проходе Майкл Озо собрал вокруг себя немало любопытных, желающих узнать подробности пари. Несколько молодых джентльменов направились в сторону Люсьена, чтобы посмотреть на «героя» дня.

«Конечно, Люсьен прав только в одном. Теперь, когда о споре знает каждый дурак, выйти из него было бы практически невозможно», — размышлял Дэнис. Кривотолки и сплетни его почти не волновали.

— Ладно, договорились. Я буду молчать. Но бьюсь об заклад, что скрытое станет явным, если ты умудришься проиграть пять сотен и свою гнедую.

— Я обязательно выиграю, — сказал Люсьен с решимостью в голосе. Он знал, что пароход Озо был довольно быстроходным. Тем не менее корабли такого типа считались не очень надежными. На большой скорости они могли сломаться и даже взорваться. Поэтому Люсьен надеялся прежде всего на то, что у Майкла Озо сдадут нервы.

XIV. МОЛИТВА ЗА УПОКОЙ ДУШИ

На следующее утро Баррет и Поль де Монтень в сопровождении слуг прошли через застывший сентябрьский сад и застали на веранде Салли. На ней был костюм цвета морской волны и темная шляпа. Она натягивала на руки пару темных перчаток и, казалось, старалась говорить с Мамой Рэйчел, Холлис, Фелисией, Мио и Тестутом одновременно.

— Поль, слава Богу, ты вернулся, — обратилась к нему Салли со вздохом облегчения. — Поль, Юджин Превест умерла.

— Юджин? О Господи!

Поль не мог признаться в большой любви к Юджин. Она настолько вжилась в образ человека со слабым здоровьем, что все знакомые относили ее к числу тех цепких больных людей, которые непременно доживут до своих девяноста лет.

— Очевидно, ее сердце просто не выдержало, — сказала Салли. — Никто не знал, что у нее больное сердце. Я пойду сейчас туда узнать, смогу ли я помочь чем-либо Роману. Я собираюсь забрать с собой и маму. Холлис, я хочу, чтобы ты и Фелисия остались здесь присмотреть за Эмилией.

Это было бы совершенно неуместным — взять с собой Фелисию, да и Холлис как-то странно смотрит на нее с утра, но в это Салли уже не хотела вдаваться.

— Тестут, мы должны будем разместить у себя людей, которые придут на похороны, так что тебе лучше подготовить все комнаты. Мио, ты упакуй все вещи, которые надо будет вынести, и отправь в «Алуетт».

Уилл подъехал, Салли и Мама Рэйчел сели в коляску.

— Что еще, — шепотом обратилась Салли к Полю. — Я думаю, ты зайдешь к Роману попозже. Бедняга, он должно быть в шоке.

Фелисия наблюдала за тем, как Мама Рэйчел похлопала Уилла по плечу и они тронулись. Можно ли убить человека одним желанием того, чтобы его не существовало на свете? Фелисия чувствовала себя ужасно неловко от того, что она ничего не могла с собой поделать, чтобы не испытать маленький всплеск счастья, когда ей сообщили, что Юджин мертва. Фелисию пугала мысль, что кто-либо сможет, глядя ей прямо в лицо, сказать о том, что она рада смерти жены Романа.

В отличие от своих сестер Холлис отнеслась к смерти Юджин как к дару, посланному ей судьбой. Она была занята составлением планов, в которых платье для второй свадьбы занимало слишком много места.

Адель смотрела в окно. Она оставалась в «Прекрасной Марии» достаточно долго для того, чтобы понять, что Превест и де Монтень были связаны узами, и узнать некоторые обстоятельства женитьбы Романа Превеста. Изменение положения монсеньора Превеста несомненно заинтересует и займет Холлис. Адель думала об этом с удовлетворением — у нее уже оформилось представление о том, какие отношения сложились у Холлис и Превеста. Но что особенно занимало Адель — это то, что Холлис и Фелисия будут отвлечены, у Салли дом будет полон гостей, и ни у кого, кроме самой Адели, не будет времени, чтобы посвятить его Полю де Монтеню. Поль должен попасть в зависимость от нее, пока она сама не предпримет дальнейших шагов.

Адель опустила шторы и вышла в холл напротив кабинета Поля. Она займется его корреспонденцией, и он будет очень благодарен ей за то, что она не забыла сделать этого в утренней суматохе.

Отец Фортье, весь в черном, стоял у гроба Юджин Превест. В церкви было очень душно и жарко, и черные наряды женщин еще более усугубляли это. Салли отметила про себя, что она не была так потрясена с тех пор, как похоронили Жюльена Торно. Она взглянула на Холлис — не возвращались ли к ней воспоминания о похоронах мужа. Но видя ее равнодушный профиль, она поняла, что Холлис думает о чем угодно, но только не о покойном муже.

«Deius, cui proprium est misereri semper et parcere… О Господи, мы отдали в Твою власть душу Юджин, сотворенную Твоими руками, которую Ты забрал из мира сего…»

Роман бормотал свои напутствия тихим голосом. Салли никогда раньше не замечала, как много на его голове седых волос.

Какими бы ни были его отношения с женой, ее неожиданная кончина потрясла его. Что же он будет делать, когда боль пройдет? Фелисия, белая как мел, казалось, старается быть совсем незаметной.

«Anima ejus, et animol omnium fiolelium defunctorum per misericoroliam. Dei requiescant in pace. Может ли ее душа так же, как и души других умерших, по воле Бога покоиться в мире».

«Amen».

Поль, Дэнис и другие подняли гроб с Юджин. Ее должны были похоронить в фамильном склепе поместья «Алуетт», у церкви уже ждала карета, запряженная двумя черными лошадьми.

Лошади передвигались медленно. Кареты друзей, членов семьи и приглашенных, которые составляли, как показалось Салли, половину населения Нового Орлеана, следовали за ними. Луизианцы отдавали должное церемонии похорон. Роман и мужчины предадут гроб земле, пока женщины будут ждать их в доме. Как правило, женщины-креолки вообще не ходят на церемонию похорон.

— Мне, Салли, кофе подать сейчас? — На черном лице Якобса было неопределенное выражение.

— Да, спасибо, Якобс, я думаю, так будет лучше. И немного сэндвичей, пожалуйста. Остальную еду мы придержим до прихода мужчин.

— Да, мэм.

Якобс ушел и появился с кофейником в руках. За ним следовала Мама Рэйчел с сэндвичами, которые она расположила на длинной полке у стены. Кузины Романа попросили ее переложить их, и каждая предлагала сделать это по-своему. Мама Рэйчел сказала «да… м…», но положила их там, где сама считала нужным им находиться. Женщины заняли свои временные позиции. Фелисия расположилась у окна и смотрела на ряд черных экипажей.

— Моя бедная девочка, ты заболеешь, если будешь продолжать в таком духе. В чем дело, наконец?

— Мне страшно, — прошептала Фелисия. — Мама, это так ужасно. Я хотела, чтобы она умерла, и вот она мертва.

— Я понимаю. — Салли посмотрела в лицо своей дочери. — Ты действительно желала ее смерти или просто хотела, чтобы Роман не был женат?

— Чтобы Роман не был женат. — Фелисия повесила голову. — Но ведь это то же самое, не так ли? Другого способа стать неженатым у него не было.

— Ну, ладно. Я не думаю, что тебе надо так беспокоиться об этом. Мы не можем желать людям смерти, и слава Богу, иначе все могут умереть сразу. Возможно, это было желание владеть им вместо Юджин, а не желание ее смерти. Ты можешь спросить об этом отца Ортье, но я уверена, что он скажет тебе то же самое.

— Нет, если ты считаешь, что все в порядке, мама, мне будет гораздо лучше.

— Вот и хорошо, — быстро проговорила Салли. — Теперь я хочу, чтобы ты постаралась не выглядеть столь страдальчески. Мужчины возвращаются. Пойди и вырази свои соболезнования Роману.

— Я не могу!

— Тебе следовало бы. Он не поймет, если ты этого не сделаешь. И что более важно, каждая старуха в этой комнате будет выяснять: почему не сделала.

— Хорошо.

Когда Роман вошел в комнату, она протянула ему руку.

— Мне очень жаль, монсеньор Превест. — она пробормотала дежурные слова и быстро ушла, прежде чем он успел ответить.

Роман было последовал за ней.

— Мой бедный Роман. — Холлис взяла его за руку. Она говорила низким голосом. — Так неожиданно для тебя, такой шок. Но это облегчение для бедняги Юджин, ты так не думаешь? Я помню, мы только прошлым летом говорили о твоем удручающем положении.

Роман практически не спал последние два дня, но голос Холлис вывел его из летаргии. Это было несколько бестактно с ее стороны, их слышало много людей. Она рассчитывала, что теперь он женится на ней, и при первом же случае она хотела напомнить ему об этом, даже если этим случаем были похороны Юджин. Роман оглянулся, Фелисии нигде не было видно. Он угрюмо взглянул на Холлис.

— Ты очень добра, но я боюсь, что все еще слишком расстроен, чтобы думать о будущем.

Глаза Холлис сузились.

— Ну, конечно же, — сладостно проговорила она. — Мы поговорим в другой раз… Скоро. Я всегда знала, в каком бы положении ты ни находился, ты будешь вести себя подобающим образом.

— Конечно, — сказал Роман.

В саду стояла каменная скамейка, и Холлис позволила трем джентльменам уговорить себя сесть с ними. Она не собиралась оставаться в тени подобно настенному цветку, пока Роман устраивал большое представление, оплакивая свою жену.

Баррет, стоявший в углу с тарелкой куриных сэндвичей и большим стаканом виски, решил, что он сполна выполнил свой общественный долг. У «Алуетт» он почтил похороненную Юджин и искренне помолился за ее душу. Он шагнул в открытое окно и запряг лошадь, на которой прискакал от «Прекрасной Марии». День был прекраснее на улице, нежели в доме, к полудню он будет в Новом Орлеане.

Баррет остановился у желтого домика с металлическими балконами на улице Тулуз, у дома тетушки Клели. Он предъявил карточку у входа и позволил высокому худому слуге осмотреть его.

— Я узнаю, примут ли леди, — объявил он, проводив Баррета в величественную прихожую. Через некоторое время он вернулся и провел Баррета в гостиную.

Тетушка Клели сидела за карточным столом. Клодин, вся в розовом и желтом, посмотрела на него, когда он вошел. Сердце Баррета екнуло, когда карие глаза Клодин встретились с его глазами и когда ее лицо расплылось в улыбке. Она протянула к нему обе руки. Баррет поцеловал их, а затем из обязанности поцеловал и тетушку.

— Вы пунктуальны, монсеньор Форбс, — отметила Клели. — Умоляю, садитесь.

— Спасибо. — Баррет глубоко вздохнул. — Я пришел, мадам, уверить вас в серьезности своих намерений в том случае, если мадемуазель Беллок согласна.

— Мадемуазель Беллок согласна, — промурлыкала Клодин.

— Но я не знаю, как я смогу справиться с этим. Если бы вы могли довериться мне до тех пор, пока я придумаю что-либо.

Тетушка Клели посмотрела на него задумчиво.

— Определенное время подождать можно. У вас репутация человека, сдерживающего свое слово. Но всего лишь на определенный срок, — продолжала она. Она встала. — Я разрешу вам остаться наедине с Клодин на полчаса. Более этого было бы неуважительно. Кроме того, Клодин самой хотелось бы поговорить с вами.

— Когда ты сказала, что согласна, ты имела в виду именно это, — прошептал он Клодин, когда они остались одни. — Я не хочу давить на тебя.

— Нет, это лишь значит, что есть кое-что такое, что я должна тебе рассказать.

— Что ты такого натворила? — прошептал он ей. — Убила кого-нибудь?

— Не будь глупым, — сказала Клодин грубовато. — Это не имеет к тебе никакого отношения. Нет, это гораздо хуже. Поль де Монтень — мой отец.

Баррет чуть не взорвался смехом, узнав, что для нее возмутительное родство хуже убийства.

Он поцеловал ее в макушку.

— Мне совершенно все равно, кто твой отец. Это проблема Поля.

— Это станет твоей проблемой, если кто-нибудь поднимет скандал по этому поводу. Тетушка Клели захотела рассказать тебе, но я решила, что должна сделать это сама. Я пойму тебя, если ты передумаешь.

— Нет, не передумаю, — ответил Баррет решительно. — Клодин, дорогая, я не знаю, что мне предпринять насчет тебя и Поля — это последняя из моих тревог, но я собираюсь придумать что-нибудь. Он усадил ее и заглянул в ее обеспокоенное лицо. Его серые глаза были честными, а эмоции делали лицо Баррета более молодым.

— Ты у меня в мыслях каждую минуту с тех пор, как я впервые встретил тебя. Если ты считаешь, что сможешь терпеть мое общество, то дело ни за чем другим не станет.

Она обвила его шею руками.

— Нас учили говорить ложь. Но я не хочу иметь мужа, которому буду лгать год за годом. Я скажу тебе откровенно, что ты мне очень нравишься. Я буду любить тебя очень нежно, Баррет, если только ты будешь любить меня.

Он взял ее за руки и расцеловал их.

— Я уже люблю, — сказал он ей. Это были новые для него эмоции, острые, бьющие и незнакомые. — Я что-нибудь придумаю, — сказал он снова.

Должен быть какой-то выход, должен. Клодин хотела его, и она получит его. Она достаточно мирилась с другими потерями в своей жизни.

Фелисия облокотилась о плечо Салли.

— Мама, я так устала. Ничего, если я пойду лягу?

Холлис бросила взгляд на свою сестру, как только мать прошла в свою комнату.

— Почему ты просто не падаешь в обморок? — поинтересовалась она. — Тогда все будут приходить и нежничать с тобой, и тебе не надо будет разыгрывать сцену для Романа Превеста.

Такая несправедливость не могла не вывести Фелисию из равновесия.

— Почему бы тебе не заострять свое внимание только на том, что касается непосредственно тебя? Каждый мальчик на похоронах приносил и уносил тебе кофе, как на вечеринке. Какое тебе дело до Романа Превеста?

Холлис улыбнулась и приняла вызывающую позу.

— О, никакого.

— Вот и хорошо. — Фелисия открыла дверь в свою комнату.

— По крайней мере ничего того, что необходимо знать тебе. — Холлис засмеялась.

Фелисия остановилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Я сказала, ничего такого, что маленькой сестре нужно знать. Теперь, когда Юджин мертва, Роман вряд ли заинтересуется такой девчонкой, как ты.

— Ты не знаешь желаний Романа, — вырвалось у Фелисии. — Я знаю это лучше тебя! Ты не понимаешь, что вообще мужчина может хотеть. И я предполагаю, что это потому, что ты шесть месяцев была замужем за человеком, который большую часть своего времени проводил в приготовлениях к смерти.

— Я знаю, чего хочет Роман, — сказала Холлис четко.

— Я точно знаю, чего он хочет.

— Я не верю тебе.

Холлис усмехнулась.

— Фелисия, дорогая, если ты рассчитываешь выйти замуж за Романа, я не стану пока заказывать своего свадебного платья.

— Но как можно? Он только похоронил свою жену.

— Юджин уже несколько лет как мертва, он просто ждал ее смерти.

— Это неправда! Роман достойный мужчина.

— Достоинство не так уж развлекает в постели.

— Холлис Торно! Я просто-напросто не верю тебе. Роман не сделает ничего подобного.

Холлис усмехнулась. Роман не делал «ничего подобного» только последнее время, но насколько Холлис была осведомлена, это ничего не меняло.

— Тебе лучше поверить мне, — сказала она, — потому что ты права в одном — Роман достойный мужчина, хорошо. Только порядочные мужчины не заваливают женщину, а потом не женятся на ней.

Фелисия побелела.

— Если кто-то кого-то обесчестил, — проговорила она скрипя зубами. — Я знаю, кто это начал. Мне просто стыдно, что сестрой, за которую я отдала бы жизнь, являешься ты.

— Какая жалость, — сказала Холлис. — И потом, я не думаю, чтобы ты захотела стать подружкой невесты.

Она нырнула в свою комнату прежде, чем Фелисия успела ответить. Фелисия была страшно напугана тем, что рассказ Холлис мог быть правдой. И если это так, что же Роман собирался делать? Как порядочный мужчина, он должен жениться на Холлис. Сестра Холлис должна также желать брака с ним, в честь семьи. Она решила, что не отдаст и десяти центов ради чести семьи, если это будет означать, что Роман должен жениться на Холлис.

Салли бросила свою шляпу на кровать и застыла в раздумьях. Ей было очень интересно, что же собирается предпринять Роман сейчас, и сможет ли она как-либо тактично спросить его об этом.

Салли с неудовольствием посмотрела на постель. Она взяла полотно, свернула его в рулон и прошла в гостиную, которая служила ей студией. Царство мольбертов, красок и полотен — Салли ушла в свой личный, обособленный от всех мирок. Она откинула кусок материи, который скрывал новую картину.

На полотне, почти завершенном, были изображены ровные долины под низким небом, покрытым дождевыми облаками. Трое черных работали на переднем плане. Салли бесстрастно посмотрела на полотно, и постепенно картина полностью заняла ее мысли, оставив позади Фелисию и Романа и тысячи других проблем.

— Моя дорогая, я думаю, что тебе уже следовало лежать в постели. Мм?..

Салли подняла голову. Глаза Поля были прикованы к картине.

— Оказывается, я еще не устала, — быстро сказала Салли.

— Я думал, что ты заснешь, — продолжил Поль, — после того, что тебе пришлось сделать за последние несколько дней. Конечно же, тебе лучше отдохнуть, нежели играть здесь с этими красками.

Салли повернулась к нему со стиснутыми зубами.

— Я не играю.

— Я бы хотел узнать, чем еще ты можешь это назвать, — сказал Поль, взглянув на картину.

— Мне кажется, это не слишком подобающее для леди занятие.

— Я устала до смерти от подобающих занятий. И если ты считаешь, что все эти старые женщины будут шокированы тем, что я у себя наверху рисую сейчас негров, ты можешь сказать им, что я сошла с ума и ты вынужден запереть меня здесь.

Они были женаты двадцать три года, и у них родилось пятеро детей. Когда наступал кризис — смерть Юджин, например, или лунатическое желание Дэниса жениться на Мишле, — Поль и Салли объединялись и выстаивали вместе.

— Глупо и по-ребячески… — Поль остановился. — Ты же не собираешься спускаться к обеду в таком виде.

— Я не собираюсь спуститься к обеду вообще. Мое рисование, это мое дело, Поль. Оно не должно тревожить тебя только потому, что ты женат на мне. Я хочу иметь что-то свое, личное. Черт! — Она посмотрела на него в ожидании, что он возразит.

— Я никогда не знаю, что ты собираешься делать. Твои поступки неразумны даже для женщины.

— Мистер де Монтень, я только что организовала похороны, устроила встречу всех этих гостей, убедилась в том, что они все хорошо разместились, проследила за тем, чтобы никто не остался без внимания, и пока я это делала, я поступала довольно разумно. Я совершила хороший поступок, потому что Роман был не в состоянии этого сделать.

— Подобные занятия — женские обязанности, — сказал Поль. — Никто и не ожидал, что Роман будет знать, что нужно делать в таких случаях. Но какое это имеет отношение к рисованию.

— Нет, но все ожидали от меня таких знаний.

— Естественно, и ты проделала блестяще эту работу, — сказал он.

— Но ты не уверен, что я знаю, как вести себя за обедом. — Голос Салли дрожал.

— Я не имел этого в виду буквально. Я только хотел сказать что, что… — Поль начинал терять контроль над собой, — что это чертово рисование не очень подходит твоему положению! — закричал он.

Салли положила кисть, вытерла руки.

— Уходи, Поль, просто уйди, пока я не сошла с ума.

— Очень хорошо. Спустишься тогда, когда возьмешь себя в руки.

Дверь за ним захлопнулась.

Поль и Салли спустились к обеду через несколько часов, и никто из гостей ничего, похоже, не заметил. Они были женаты достаточно долгое время, чтобы научиться залечивать боль автоматически.

На следующее утро хозяину и хозяйке было довольно легко разойтись каждому по своим делам, так как в доме по-прежнему царила всеобщая суматоха гостеприимства. Некоторые из гостей собирались уже покинуть дом, другие намеревались остаться до конца месяца. Гостеприимство в большом поместье было безграничным — все оставались на столько, на сколько пожелали сами. Гости собрались и расположились за чашкой кофе, и никто не заметил отсутствия Люсьена, Дэниса и «Маленькой Марии»…

Люсьен хлопнул Сэма по плечу.

— Прекрасный день.

— Да, мистер Люсьен. — Сэм посмотрел в безоблачное небо. — Прекрасный день.

Высокие клубы дыма от «Маленькой Марии» и «Ариэли» поднялись в воздух. На берегу уже собралась толпа джентльменов, которые поставили на суда, соревнующиеся в речной гонке.

— Где моя лошадь, де Монтень? — закричал Майкл Озо с палубы «Ариэли».

Сэм столкнул «Маленькую Марию» в реку. Большие паромы и пассажирские суда проходили где-то между четырьмя и пятью часами. Поскольку было еще только два часа, то канал принадлежал им. Поль и Сэм тренировались у опытного пилота в Миссисипи, а Сэм знал реку так же, как кто-либо другой знает дорогу к себе домой. Когда «Маленькая Мария» была никому не нужна, Сэм выплывал на ней каждые два-три дня посмотреть на реку.

Они плыли вниз по реке, воспользовавшись преимуществами быстрого течения. Капитан время от времени выкрикивал глубину:

— Отметь три! На четверть меньше!

«Ариэль» следовала непосредственно за «Маленькой Марией». Оба соревнующихся судна вышли на середину реки, «Маленькая Мария» прибавила скорости.

— У-эй, мистер Люсьен. Не беспокойся. Эта «Ариэль» не знает реку так хорошо, как я, кроме того, ее масса не даст ей выйти вперед.

Люсьен стоял в молчании, наблюдал за «Ариэлью» и поглядывал на часы.

Оба капитана направили свои суда к небольшому островку, что позволило бы им сократить дистанцию. Сэм стоял носом позади «Ариэли» и им было слышно, как Майкл Озо ругался. Вода в реке поднималась, и глубина была бы достаточной, чтобы «Маленькая Мария» могла проскочить, но все же это было рискованно. Возврата не было. Сэм осторожно прокрутил колесо, маневрируя между участками суши, видимыми лишь ему.

— На четверть меньше нормы. Восемь с половиной футов. Восемь футов. Семь с половиной.

— Остановись, — сказал Сэм в рупор стоящему внизу инженеру.

— Семь футов! Шесть с половиной! Шесть!

— Сейчас! — закричал Сэм в рупор. Колокола свирепо звонили «Дайте ей пройти».

«Маленькая Мария» на секунду повисла на рифе и снова вышла в чистую воду.

— Ну, я же говорил вам, мистер Люсьен, чтобы вы положились на меня. Нам повезло — «Ариэль» застряла и будет сидеть там, пока Господь не пошлет ей побольше воды.

Люсьен разволновался. «Ариэль» стояла, тем временем «Маленькая Мария» набирала скорость. Люсьен приблизился к рулю, чуть оттолкнув Сэма в сторону.

— Я сам поведу. Я лично хочу раздавить этого ублюдка.

Сэм был в недоумении, но он был рабом, что выбивало у него крепкую почву из-под ног.

— Но, мистер Люсьен, в этом месте река трудно управляема, даже если выглядит довольно спокойной.

— Вода тихая на протяжении следующих пяти миль.

— Да, сэр, но река тоже может ускорить свой ход, если ей вздумается.

— Ну, ладно, я узнаю мель, если попадется, и смогу обойти Сахарный Бугор не хуже тебя самого.

Он усмехнулся, посмотрел в сторону «Ариэли» и ударил по колокольчику. Сэм покачал головой и сел на скамейку: он знал, что лучше не вызывать ярости хозяина. Негр сидел, скрестив руки, и наблюдал за Люсьеном. Тот крутил руль с усердием, затем напевая стал поворачивать «Маленькую Марию» в сторону Сахарного Бугра.

На поверхности воды виднелись бугорки, это были маленькие рифы. Люсьен знал об этом. Он все еще напевал, но напряжение возрастало. Сэм сжал зубы. «Если мистер Люсьен не прекратит выставлять себя напоказ, мы окажемся всаженными в песок». Люсьен тоже знал об этом. Но «Ариэль» с успехом выбралась из западни и сейчас плыла прямо вслед за ними. Люсьен не мог допустить того, чтобы Майкл увидел, как он передает руль Сэму. Если он слишком широко обойдет риф, «Ариэль» может проскочить вперед и выйти в лидеры. «Маленькая Мария» прошла барьер, который Люсьен принял за последний риф Сахарного Бугра. Скорость повысилась… и они застряли на мели.

— Назад, черт, назад! — закричал Люсьен.

Сэм уже стоял у руля, но было слишком поздно. «Маленькая Мария» застряла и осталась стоять на месте. Люсьен приходил в ярость больше от того, что все получилось по его вине. Он ругался на «Ариэль».

Так как Люсьен считал, что это не по его части — выталкивать в воду судно, то Сэм справился с этим один.

«Маленькая Мария» стала набирать скорость, постепенно нагоняя «Ариэль».

— Ну, давай, давай, черт. — Люсьен почти танцевал от нетерпения. — Если мы не нагоним их сейчас, мы не сможет догнать их вообще.

Ситуация в котельной тем временем накалялась, от излишнего перегрева все могло полететь к черту.

— Я не собираюсь ждать, пока счастье улыбнется мне!

Люсьен вытащил флягу из кармана пальто и когда в очередной раз поднес ее ко рту, она была уже почти пуста.

Он снова взял рупор и закричал:

— Давайте побольше жару, вы слышите, а не то я надеру ваши ленивые задницы.

XV. ОГОНЬ НАД ВОДОЙ

Дэнис, проезжая верхом по набережной к «Прекрасной Марии», увидел как маленький пароходик швартовался к «Ариэль». Они представляли собой живописное зрелище — снежно-белые корпуса на фоне темно-красных крыш поместий. На корпусе «Маленькой Марии» была золотистая полоса, которая на носу заканчивалась монограммой семьи де Монтень. На другой стороне корпуса золотистой краской был выведен силуэт поместья. Люк в машинное отделение парохода был открыт, и Дэнис мог видеть яркие языки пламени, вырывающиеся из котла. «Маленькая Мария» оставляла за собой темный и жирный след на водной глади реки.

Дэнис привстал в седле и увидел фигуру Сэма, который бурно жестикулировал кому-то на борту парохода, стоя возле своего маленького домика.

Неожиданно звук гудка прорезал воздух. Дэнис не поверил своим глазам. Казалось какой-то гигант разломил «Маленькую Марию» на две части. Нос парохода с омерзительным глухим звуком ушел под воду. С ржавым скрежетом рухнули пароходные трубы. В лицо Дэнису ударила волна горячего воздуха.

— О Господи! — Дэнис упал с лошади. Он пополз на четвереньках, продвигаясь к траве. Как только он прыгнул в воду, судно загорелось.

Одного мгновения было достаточно, — и Люсьен понял, что произошло, когда труба взлетела в воздух. Сэм кричал, он пытался вырваться из капитанской рубки и вылезть через окно, стекла которого разбились под воздействием взрывной волны. Люсьен спрятал лицо в пальто, прижимая одежду к своему носу и рту и почувствовал, что поднимается, подхваченный потоком разлетевшихся во все стороны осколков, и упал на сорок футов вниз в котельную.

Все вокруг бурлило, черные работники, которые обеспечивали работу котельной, лежали на полу и уже утихомирились. Сердце Люсьена билось у него в ушах. Он сопротивлялся, карабкался вслепую к свежему воздуху, пробивая себе дорогу плечами. По-прежнему прикрывая лицо одеждой, он выбрался наружу, проползая сквозь груду горящего дерева, спотыкаясь и падая, боясь открыть глаза и использовать руки для поддержания равновесия, чтобы не обнажить лицо. Он выбирался. Его нога зацепилась за вращающееся колесо, и он оказался всем телом в грязной воде.

Дэнис, подплывающий к уже горящему судну, увидел, как «Ариэль» остановилась, повернула и поплыла обратно вниз по реке. «Маленькая Мария» превратилась в пылающую массу на воде. Мертвое тело проплыло мимо Дэниса, опознать его было невозможно, только широкие плечи могли дать понять, что это был Сэм. Дэнис разгребал воду, пробираясь к горящим останкам судна. Не было слышно ни звука, кроме рева огня, когда поток унес судно вниз по течению. Дэнис понимал, что подняться на борт «Маленькой Марии» будет невозможно, огонь поглотит ее за какие-нибудь минуты.

Все, кто еще остался на борту должно быть уже мертвы. Он должен был найти Люсьена живым или мертвым. Он обнаружил еще два тела, но это были трупы чернокожих работников. Странные вещи проплывали мимо Дэниса: кошмарный парад предметов повседневного обихода. Красный вельветовый стул из салона, хлебница. В этой плавающей груде он заметил белую руку и поплыл по направлению к ней.

С горящей грудью Люсьен пробивал себе путь к поверхности. Огонь клокотал прямо над головой.

«Люсьен, Люсьен!» Голос брата доносился до него сквозь трескотню огня.

Люсьен не был даже уверен, слышал ли он в действительности этот зов, но на всякий случай выкрикнул, захлебываясь водой:

— Здесь.

Руки, затем лицо подошли к нему и высвободили его.

Когда Дэнис вынес Люсьена на берег, где-то позади них послышался звон колоколов. Дэнис поддерживал одной рукой брата, а другой махал «Ариэли».

— О Боже, — воскликнул Озо, когда подплыл к ним. — Кто-нибудь остался еще жив?

Дэнис огорченно помотал головой.

— Я не думаю. Но в любом случае следует поискать.

— Мы сделаем именно так, — сказал Озо. — Это твоя лошадь на берегу?

Дэнис кивнул.

— Она может двигаться? Ты сам можешь?

— Я могу ехать, — быстро сказал Люсьен.

Вдруг Дэниса осенило, что Люсьен не был ранен, он посмотрел на брата с подозрением и проговорил:

— Мы можем ехать.

Теперь, когда он выяснил, что с Люсьеном все в порядке, он постепенно начинал холодно озлобляться. Гибель Сэма не выходила у него из головы.

Взобравшись на лошадь и усадив позади себя брата, Дэнис сказал:

— Я отвезу тебя домой и позову доктора Лебо, а сам вернусь помогать Озо.

Люсьен весь покрылся гусиной кожей и стучал зубами — ему было холодно. Та необыкновенная сила, которая появилась у него из-за страха, после спасения тотчас же исчезла, оставив место недоумению перед таким поворотом в его судьбе.

— Кто производил осмотр котлов? — спросил он со злостью.

— Та же фирма, которая построила этот чертов паром. Они оказались не столь прочны для глупцов.

— Я говорил Сэму не загружать так сильно, — соврал Люсьен.

— Люсьен, я просто не хочу этого слушать, — в сердцах ответил Дэнис. Он вспомнил спорящие фигуры, которые видел в капитанской кабине.

— Мне повезло, что я остался жив. У нас был Сэм, самый подготовленный человек на реке, и посмотри что вышло. У этих чертовых ниггеров недостаточно мозгов, чтобы управлять судном.

Дэнис сжал кулаки, но при этом оставался в абсолютном молчании. Он бесцеремонно ссадил Люсьена у «Прекрасной Марии» и повернул лошадь назад. Кто-то должен был помочь Озо, и Дэнис лучше сделает это, нежели будет смотреть в лица Мамы Рэйчел и вдов погибших негров. Когда он вернулся, Люсьена не было нигде видно.

Поль смотрел на Люсьена, который очень подробно рассказывал о том, как все произошло, как будто ни капли его вины во всем случившемся не было.

Поль прервал сына на полуслове.

— Я надеюсь, ты не станешь рассказывать эту историю женщинам, чьи мужья больше никогда не вернутся.

Он снял очки и протер глаза.

— Я и сам не намерен слушать этого больше.

Он снова надел очки и холодно взглянул на Люсьена, даже не предложив сыну сесть. Затем он вытащил руку, и протянул ему лист бумаги.

— Ты поставил на эту лошадь, не так ли? И вряд ли выиграл.

— Но состязание не закончилось! — запротестовал Люсьен.

— Озо повернул назад, потому что ты взорвал паром и убил пятерых людей. Джентльмен всегда выполняет свой долг и никогда не использует смерть человека в свою пользу.

Поль записал на бумаге что-то и протянул Люсьену:

— Я предполагаю, что у тебя нет пяти сотен долларов.

Люсьен молчал.

— Прикажи Уиллу, — продолжал Поль, — доставить этот чек на пятьсот долларов Озо вместе с лошадью.

— Это очень великодушно с твоей стороны.

Выражение лица отца удержало его от дальнейших возражений.

— Но пусть тебе не кажется, что я снимаю с тебя ответственность за случившееся. Ты должен вернуть мне все.

— Конечно, сэр, как только смогу.

Люсьен был расстроен только тем, что не сможет привести столь четко отработанные доводы вдовам и убедить Маму Рэйчел, что он не виновен в смерти Сэма. Поль «читал» эти мысли на лице своего сына и думал в отчаянии: «Что же я буду с тобой делать. Как мне сделать из тебя достойного человека?»

— Я не собираюсь ждать, — вслух сказал он. — Ты заработаешь эти деньги. Каждый день ты будешь ходить на мессу и молиться за умерших, а потом отправишься в поле и будешь работать до тех пор, пока я не сочту, что твой заработок равен той сумме, которую ты у меня одолжил.

— Поль, ты убьешь его. — Лицо Салли выражало сильное беспокойство.

— Нет, — сказал Поль, — но это может вселить в него немного достоинства.

Салли хотела взять за руку своего первенца, но подумала, что это вряд ли его утешит.

— Ты можешь предложить что-нибудь лучше? — спросил Поль.

— Нет. — Салли качнула головой.

Рэйчел через плечо смотрела на тело Сэма. «Может быть, — думала она, — мне надо было выйти замуж за Сэма». Она думала, что в таком случае у нее было бы больше прав на страдания, и она почти с завистью смотрела на лица других вдов.

Процессия направилась в молельню. Дэниел расположился во главе и запел, Поль держал в руках книги с гимном, напечатанные для них, но большинство чернокожих читать не умели, они пели по памяти.

Люсьен сидел на веранде, подложив руку под подбородок, и слушал пение. Мама Рэйчел не говорила с ним со вчерашнего утра, и он чувствовал себя как-то по-странному беззащитно. Он не один соскучился по Маме, и Эмилия всхлипывала по ней.

Холлис сидела в гостиной и пришивала к платью, которое она собиралась надеть завтра, оборочку. Дэнис просунул голову в гостиную и снова исчез. Никто из девушек не был в хорошем настроении. Еще бы, некому было их обслуживать, вся прислуга была на похоронах. Дом казался совершенно пустым без голосов чернокожих. Дэнис взял бутылку виски и направился на веранду, где сидели Баррет и Фелисия. Дэнис отметил без особого удивления, что Роман Превест присоединился к ним. Если Роман пришел поухаживать за младшей сестрой Дэниса, то он не возражал против этого. Дэнис тихо поздоровался с ним.

— Хорошо, что вы не пришли на обед, его готовили мама и Фелисия.

— Я уверен, он был превосходным, — вежливо заметил Роман.

— Он был ужасен, — сказала Фелисия. — Адель говорит, он был отвратителен, все было не так, как полагается.

— Я всегда был уверен, что гость должен помогать по дому, — высказал свое мнение Баррет.

— Это выше ее сил, — ответил Дэнис, — хотя я думаю, что Адель не совсем гость. Боюсь, у нас с ней возникнут трудности: эта женщина не хочет понять, почему папа отпустил чернокожих на весь день.

— Если она собирается жить в Луизиане, она должна научиться понимать, — сказал Роман.

— Без них все не так.

Фелисии хотелось бы, что Мама Рэйчел была сейчас здесь и могла бы, посмотрев на Романа и не спрашивая его ни о чем, сказать, говорила ли Холлис правду. Фелисия просто не могла его спросить сама.

Дэнис глядел на полное надежды лицо Фелисии и на странное выражение лица Романа, и ему захотелось взять Баррета и выйти с ним из комнаты, оставив их вдвоем. Но он не мог этого сделать.

— Мадам де Вриз поет во вторник, в «Robert le Diable». Не хотели бы вы с вашей мамой присоединиться ко мне и послушать ее пение.

— Я бы не возражала.

Ей только хотелось быть в компании Романа.

— Ну, тогда все решено, — сказал Роман.

— Монсеньор Форбс, вы не пойдете с нами в оперу?

— Я боюсь, что буду занят во вторник, — ответил Баррет, вспомнив об обещании, которое он дал Клодин и тетушке Клели. Он зажег сигарету, допил виски и погрузился в мысли о Клодин.

— Трудно поверить, что такое случилось с Мамой Рэйчел, Тестутом, дядей Джемом и Мио, — вздохнула Фелисия.

— Мы не знаем, какие они на самом деле, — сказал Роман. — Нам кажется, что мы хорошо их знаем, но есть лицо, которое они надевают перед нами подобно маске.

— Это как-то пугает, — сказала Фелисия.

— Не переживай. Завтра они будут выглядеть как обычно.

— Никто не выглядит обычно, — возразила Фелисия, — даже ты.

Он улыбнулся.

— Это все потому, что мы только сейчас встретились. Мы никогда не замечали друг друга раньше. У нас есть второй шанс, — продолжал Роман. — И мы должны использовать его, никто никогда не бросает дар обратно в лицо Богу.

— Нет, — сказала Фелисия, успокоившись. — Нет, никто не может так поступить.

XVI. СКАЧКИ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ

Зимой в Луизиане никогда не бывало по-настоящему холодно, но сезон осадков был самым приятным. Каждое утро Поль, Дэнис и Харлоу Маккэми выезжали на тростники.

Пятнадцатого октября уборка началась. Люсьен вышел в поле, держа в руке нож для рубки тростника, вместе с негритянскими девушками, на которых он не обращал никакого внимания, и принялся за работу. Нож для рубки тростника был очень острый, с крючком на конце — инструмент, требующий уважительного к себе отношения. Негры двигались в заученном ритме, пели и работали не потому, что они наслаждались работой, а потому что это облегчало их труд.

После получасовой работы у Люсьена все болело. Плечи и руки онемели от боли, ноги отяжелели. После четырех часов работы предстоял двадцатиминутный перерыв для еды. Более взрослые рабы работали с перерывом через восемь часов, и Поль решил, что Люсьену следует поработать по такому распорядку.

Когда Люсьен вернулся домой, у него было достаточно сил для того, чтобы пообедать и лечь в постель. Люсьен уже не злился и не спорил — он угрюмо выстаивал. Наутро он снова вышел в поле. Поль с чувством отчаяния наблюдал за Люсьеном, он прекрасно осознавал, на что посылает своего старшего сына. Рубка тростника — очень изнурительная работа даже для привыкшего к такому труду раба, это может почти убить Люсьена.

По крайней мере Люсьен научится понимать, что все действия влекут за собой последствия, даже для привилегированных. «Прекрасная Мария» нуждалась в достойном хозяине, и Поль начал подумывать о том, что он не мог, не должен был, отдавать Люсьену его права первенца.

При виде хозяйского сына, работающего с ножом в тростнике, поначалу всем стало смешно. На второй день серое лицо и злой взгляд Люсьена подсказывали неграм, что если они достаточно мудрые, то им лучше делать вид, что они его вообще не замечают. Еще через несколько дней вид Люсьена приносил всем чувство удовлетворения, достойное смерти пяти рабов, но уже к концу недели даже негры считали, что парень заплатил сполна. Люсьен был похож на привидение, не замечаемое никем, но оскорбленная гордость и очень сильно ощутимый страх перед отцом заставляли Люсьена работать.

Бесконечная работа продолжалась неделями, рабов ожидали вознаграждения — напитки, подарки и бал к концу — и де Монтеней тоже в домике для обработки сахара.

Эмилия, Мимси и быстро растущая Шарман путались под ногами, катались на мулах, их отгоняли от кипящего сиропа, или же они наблюдали за тростником, поглощающимся крутящимися барабанами.

Плантация «Алуетт» была тоже в разгаре уборки тростника, поэтому Роман Превест стал менее частым гостем в поместье. Холлис развлекала себя тем, что удерживала вокруг себя как можно больше мужчин на сахарных вечеринках, Фелисия и Салли занимались подготовкой к Новому году, а вернее, к новогоднему балу, и все ждали выборов Поля в Конгресс. Баррет как гость не имел никаких обязанностей по дому, и никто из домашних в хаосе уборки, кроме Дэниса, не замечал все более учащающихся исчезновений Баррета.

Поль взял Адель на экскурсию по сахарному домику, и липкий, сладкий аромат, жара, запахи потных тел сделали ее больной. После этого она решила держаться подальше оттуда, занималась корреспонденцией Поля и неожиданная проблема возникла у нее в голове: если Поль победит на выборах, захочет ли он иметь женой француженку, не знающую американских традиций. Она не хотела ехать в Вашингтон, «Прекрасная Мария» — вот чего она жаждала.

— Иди позови Джуни, чтобы помогла мне одеться, — крикнула она Рэйчел и ушла, не дожидаясь ответа.

Дети де Монтеней приказывали Маме Рэйчел в очень благородной форме, и она делала все, о чем бы они ни попросили. Но просьбы Адели Мама Рэйчел перекладывала на чернокожих более низкого ранга. Ей не приходило в голову, что де Монтени отдают свои приказы с уважением, чем делают услугу рабов желанной.

Адель раздраженно подергивалась, пока Джуни натягивала на нее черное шелковое платье. Когда Адель ушла, Джуни приложила к себе поношенное утреннее платье и встала перед зеркалом. Большинство белых хозяек отдавали рабыням свои поношенные или уже надоевшие наряды, но мисс Адель никогда этого не делала.

Прием запланировали на середину дня, и сейчас семья устроилась за завтраком. В два часа они прогуливались по берегу в ожидании парома, на котором прибудут их гости из Нового Орлеана. Люсьену дали возможность украсить прием своим присутствием, он был чисто одет, на руках его были элегантные перчатки.

Гостями в основном были люди бизнеса. Почти всех сопровождали жены и дети. Некоторые из них никогда раньше не бывали в «Прекрасной Марии», и если бы не их польза на выборах в этом году, их не было бы здесь и сейчас.

Разумеется, присутствовало и трио политиканов, выдвинувшее Поля.

— Ты должен признать, — говорили они между собой. — Де Монтень не делает промахов. И его маленькая жена — именно то, что надо. Она будет прекрасно справляться в Вашингтоне.

— Ну, конечно, будет. Вы так не думаете, мисс Скаррон?

Адель повернулась и увидела, что человек с лягушачьим лицом подхватил тему беседы советников.

— Вы не выглядите столь заинтересованной в победе де Монтеня, как подобает маленькой племяннице, — продолжал он.

— Я не его племянница, — ответила она.

— Да, но вы здесь живете, — сказал он дружелюбно. — Это почти то же самое. И все же почему вы хотите, чтоб он провалился?

— Это мое дело. Если, конечно, я действительно хочу, чтобы он проиграл, — резко сказала Адель.

— Хорошо, хорошо, — успокоил ее мужчина. — Мы могли бы с вами побеседовать. Меня зовут Билл Эвинг, если вы не помните.

Адель наклонила голову, дав ему понять, что она действительно не помнит. Они пожали друг другу руки. Он опять улыбнулся ей.

— Мы должны понять друг друга. Взаимные интересы, как говорится. Почему бы нам не прогуляться вдоль сада?

Адель замешкалась:

— Я думаю, вы прожили в Новом Орлеане достаточно долго, чтобы знать, что это неудобно. Я могу с вами выйти из поля слышимости, но не из поля зрения.

— Как вам будет угодно, — сказал Эвинг.

Она протянула ему только кончики пальцев, чтобы спуститься со ступеньки, как будто опасалась чего-то.

— Теперь, мисс Скаррон, я собираюсь раскрыть свои карты, — произнес он, когда они отошли на некоторое расстояние, — так как вы — моя единственная надежда в этой толпе. У Вигов есть причины для нежелания видеть де Монтеня в Вашингтоне. Его дела в Новом Орлеане идут очень хорошо на протяжении лет.

Адель не изменила выражения лица.

— И каким образом, вы думаете, я смогу вам помочь? — спросила она.

Он, конечно, же хотел ее помощи, или вовсе не стоило ей всего этого говорить. Билл Эвинг принадлежал к категории людей, которые даром времени не теряют.

— Мистер де Монтень всецело полагается на вас, — сказал он. — Каким образом у вас это получается, если вы не желаете его победы?

— Это не ваше дело, — бросила Адель. — И я вам уже говорила, месье Эвинг, что я не сказала, что я этого не хочу.

— Хорошо, хорошо. — Эвинг примирительно поднял руку. — Давайте просто предположим, что вы хотите его проигрыша. Тогда лучшее, что вы сможете сделать, это рассказать мне о письмах, которые вы переписываете, и назвать людей, с кем де Монтень встречается последнее время.

— Месье Эвинг, и как только вы попали на этот прием?

— Ну, у меня большие связи. Де Монтень хотел бы перетянуть меня на свою сторону. Я решил, что пойду за Беккерелем, всегда знаешь, что он собирается делать!

— Ясно. — Лицо Адели стало задумчивым. — А вы не боитесь, что я все расскажу Полю?

Эвинг передернул плечами:

— Расскажите ему все, что хотите.

Он начал удаляться. Эта маленькая француженка была слишком умна для него, Билл предпочел бы кого-нибудь поглупее. Он оглянулся назад:

— Я просто хотел, чтобы мы оказали друг другу любезность.

— Подождите минуточку. — Адель сделала шаг к нему.

— Да, мисс Скаррон.

— Естественно, я должна поставить свои условия. — Она говорила мягко, и он подумал, что уже положил глаз на ее «условия».

— Я уверена, что соглашение между нами возможно, месье Эвинг. Теперь вы можете проводить меня обратно, пока мы не обратили на себя внимания.

Люсьен наблюдал за ними с удовольствием и думал, что Билл Эвинг мог быть заинтересован только самой Адель. Люсьен с презрением посмотрел на остальную компанию. Среди них было много Биллов Эвингов.

Двое из гостей, представленных Люсьену, подошли к нему, когда он стоял у котлов, в которых осуществлялась варка тростника.

— Так интересно. Вы не находите, мистер?

— Нет, — пробормотал Люсьен. — И потом сахар — это не новшество для меня.

— О, нет, но это так волнующе. — Женщина в растерянности попятилась назад и столкнулась с черным слугой.

— Возможно, если бы вы стояли здесь.

Поль поддержал ее мягко, он шел вместе с Дэнисом:

— Дэнис, почему ты не объяснишь Адамсам, как обеспечивается варка?

Он отдал гостей в руки Дэниса и шепнул Люсьену на ухо:

— Если ты не можешь на один день стать цивилизованным человеком, то можешь возвращаться в тростники. Я не позволю тебе развлекаться своими грубостями.

Люсьену всегда был неприятен младший брат, но он никогда не проявлял своей нелюбви к нему, пока его вдруг не осенило, что Дэнис претендует на «Прекрасную Марию», что произошло после несчастья с «Маленькой Марией». С тех пор Люсьена беспокоила мысль о том, что, уехав в Вашингтон, отец мог оставить поместье в распоряжение Дэниса, и у Люсьена не было бы никаких шансов вернуть его. Люсьену никогда не хотелось управлять «Прекрасной Марией», но унаследовать хотелось.

Люсьен пробрался сквозь толпу. Проходя мимо Адамсов, он удивил их своей внезапной любезной улыбкой.

«У вас есть друг, который хотел бы, чтобы вы знали, что у вашей жены есть любовник…»

«Это будет интересно, — подумал Люсьен, дуя на бумагу, чтобы чернила поскорее высохли. — Никаких имен, никаких подписей».

XVII. ДЕМОНЫ В САХАРНОМ ТРОСТНИКЕ

«У вас есть друг, который хотел бы, чтобы вы знали…»

Жильбер Беккерель держал письмо за уголок и поджег его сигаретой. Когда оно воспламенилось, он с раздражением бросил его в камин. Франсуаза могла ликовать. Жильбер причислял ее к своей собственности, так же как свой дом или свою лошадь.

Жильбер позвонил в колокольчик, стоящий на столе.

— Билл Эвинг приходил?

— Да, сэр. Он ждет в передней.

— Проводите его и принесите нам бутылку виски.

Когда Эвинг вошел, Беккерель указал ему на стул. Эвинг сел и улыбнулся своему избраннику-кандидату:

— Я думаю, мы нашли, что нам нужно.

— Что мне сейчас нужно — так это палка, чтобы побить мою жену.

Эвинга интересовало только одно — могло это повлиять как-то на результаты выборов или нет.

— Я расскажу тебе позже, а пока — что ты нашел? — спросил Беккерель.

— Женщину, — ответил Эвинг.

— Кто эта женщина?

— Французская леди, — сказал Эвинг. — С характером гремучей змеи, если вы спросите мое мнение, но она живет с де Монтенями, и она не хочет, чтобы Поль де Монтень победил.

— Почему?

Эвинг пожал плечами.

— Она бы мне все равно не сказала, но это не имеет значения. Зацепка вот в чем — она переписывает письма де Монтеня и следит за его календарем. Она будет передавать тебе письма через меня, и мы будем знать, на каком фронте нам нужно работать в первую очередь.

— Я не думаю, что в Новом Орлеане так много глупцов.

— Не беспокойся, — уверенно заявил Эвинг. — Мы провалим де Монтеня. А теперь расскажи, что же, черт, произошло с твоей женой?

Беккерель достал золотые часы из кармана и молча изучал их какой-то момент. Затем он поднял глаза:

— У нее есть любовник.

— Кто?

— Если бы я знал… Мне не надо было говорить тебе об этом.

— Хорошо, а как же ты узнал?

— Кое-какие решительно настроенные граждане… Найми кого-нибудь, чтобы следил за моей женой, и когда он появится, дай мне знать — я с ним расправлюсь. Никто, кроме меня, понял?

— Эта идея мне кажется несколько скоропалительной, — сказал Эвинг. — Голосующие люди могут претерпеть многое, но мужчину, не сумевшего удержать свою жену под контролем, назовут чертовым глупцом.

— Ну и что же ты мне предлагаешь делать? Пойти и пожать ему руку?

— Все, что я знаю, — сразись ты с ним, и ты не получишь ни одного голоса, если проиграешь.

— Не проиграю. Теперь иди и займись тем, о чем тебя просили.

Салли казалось это таким несправедливым, что после стольких лет совместной жизни она увидела, как Поль влюбился в Адель. Но черт с ним! Кроме сердечной боли, он от нее ничего больше не получит. Так зачем Салли должна чувствовать себя столь несчастной из-за их маленького любовного романа?

Она сидела перед туалетным столиком. Она никогда не рисовалась перед Жильбером Беккерелем на глазах у Поля. Но в конце концов у тебя ребенок от него, никуда от этого не денешься. Она не любила Жильбера. Любил ли Поль Адель? Если да, что из этого?

Он не оставит Салли из-за нее. Он так и будет жить, делая всех несчастными. Салли угрюмо смотрела на свое отражение в зеркале. Быть может, она должна отвоевать Поля обратно у этой женщины.

«Я все еще красива, красивее, чем Адель». Но был ли смысл бороться за мужчину, который разлюбил ее годы назад? «У меня не было времени беспокоиться об этом, — думала она. — Я хочу добиться того, чтобы Поль попал в Вашингтон. Вот что я собираюсь сделать, и отныне я буду беспокоиться обо всем».

Поль заметил голубую блузку Салли, промелькнувшую мимо двери кабинета, и он уже приготовился к объяснениям насчет того, как это получилось, что он стоял, взяв за руки мадемуазель Скаррон. Но шаги Салли были слышны уже в зале и на ступенях. Он был настроен принять обвинения жены и снести ее справедливое возмущение, но она была недостаточно раздражена для этого. Он снова взглянул на Адель. Она смотрела на него с выражением, с каким не смотрела Салли уже многие годы, — с выражением восхищения. Поль освободил ее руки.

— Выйди в сад, подыши свежим воздухом перед тем, как заняться моими письмами.

Адель поднялась с улыбкой на лице. Они прогуливались по октябрьскому саду.

— Это мое любимое время года. Салли любит весну, но осень — мое время года, — сказал Поль.

Адель с любопытством изучала Поля. У нее создавалось такое впечатление, что ему больше нравится ухаживать за своим садом, нежели быть конгрессменом. Это должно быть очень скучно — быть замужем за таким человеком.

— Да, красиво! — сказала она, стараясь понять восхищение Поля. Для Адели красота представлялась в виде большого дома с фонтанами, красиво было то, что стоило денег.

— Мне приятно, что ты учишься любить это здесь, — сказал Поль.

«Ты здесь». Она прикрыла глаза и шепнула ему на ухо:

— Как мне может не нравиться здесь?

Поль взял ее за руку, она стояла с опущенными глазами.

Эмилия, Милеси и Шарман прогуливались по саду и заметили их. Эмилия толкнула Милеси обратно в тень и с недоумением смотрела на своего отца.

— Что вы делаете, мисс Эмилия? Вы знаете, мы не должны здесь находиться!

— Чепуха, — сказала девочка. — Я хочу послушать, что они говорят.

— Кто?

— Папа и эта француженка.

Пока они наблюдали, Поль подвинулся ближе к Адели и поцеловал ей руку.

— Пошли! — позвала Эмилия.

— Куда мы идем?

— Найдем Маму.

Мама Рэйчел как раз поднималась по ступеням кухни с переполненной корзиной в руке, когда Эмилия догнала ее сзади.

— Я искала тебя, Мама, — прошептала она. — Надо сделать что-нибудь насчет этой Адели.

— Что я могу сделать для нее? — поинтересовалась Мама Рэйчел. — И вообще, почему ты думаешь, что надо что-то делать?

— Папа целовал ей руку, а она так смотрела на него. — Девочка вспыхнула и выбежала за дверь.

Мама Рэйчел озадаченно смотрела вслед малышке. Адель чего-то добивалась, Рэйчел была в этом уверена, но чего именно — она понять не могла. Только самый большой глупец мог бы подумать, что Поль де Монтень разведется со своей женой.

— Ты не дашь мне немного холодного пирога для мистера Люсьена?

— Вы — всепрощающая душа, Мама Рэйчел.

Рэйчел вздохнула, посмотрев на Мио:

— Я знаю мистера Люсьена со дня его рождения, намного больше, чем я знала Сэма. Я не могу повернуться спиной к человеку, который был для меня почти родным ребенком. Ни за что, никогда я не смогу.

Когда Мама Рэйчел дошла до тростникового поля и увидела Люсьена, ей показалось, что он сейчас умрет. Он не поднял взгляда на нее, когда она подошла, он просто продолжал механически рубить тростник в размеренном ритме. Только когда она встала впереди, и он столкнулся взглядом с ее ботинками, он остановился, воткнул нож в землю и осторожно распрямил спину. Он с сомнением смотрел на нее, как будто думал, что она могла прийти, чтоб удостовериться, что он сполна расплачивается за ее Сэма.

— Я пришла не за тем, чтобы читать тебе мораль, — сказала Рэйчел. — Я не считаю, что ты виноват.

Это было первое, что она сказала ему после смерти Сэма.

Люсьен бросил нож. Ему очень хотелось положить голову ей на грудь, как он это часто делал в детстве.

— Я так устал, — сказал он. — Я просыпаюсь уставшим.

— Тростниковое поле — прекрасное место, где Господь забирает грехи людей вместе с выходящим потоком пота.

— Но я не хотел, чтобы паром взорвался. Я не хотел, чтоб все это произошло.

Мама Рэйчел вздохнула. «Да, дорогой, ты никогда этого не хотел. Но ты также не хотел, чтобы этого не произошло. Всю свою жизнь ты живешь, не принимая на себя ответственности, — человек не должен так жить. Быть может, это последний шанс для тебя стать взрослым». Она покачала головой, посмотрев на лицо Люсьена. Как только мистер Поль отпустит его с поля, он станет прежним. «Быть может, я сделала что-то неправильно, но я растила его так же, как мистера Дэниса».

Мама Рэйчел протянула ему корзину:

— Я принесла тебе кое-что поесть. А Мио послала тебе немного своего вина.

Люсьен поцеловал ее в щеку:

— Скажи Мио, что ее вино на вкус лучше любого шампанского.

Он сел и стал жадно поглощать мясной пирог. Мама Рэйчел с грустью наблюдала за ним. Он был ее, ее ребенок, ровно настолько, насколько он был сыном Салли и Поля, и она любила его. Пока он ел, у него тряслись руки. Он вытер рот рукой, выпил вина. Когда он завершил трапезу, он увидел, что Харлоу Маккэми следил за ним. Он подобрал нож и стиснул зубы.

— Папа говорил когда-нибудь, как долго он собирается держать меня здесь?

— Нет, он не говорил, — ответила Рэйчел. — Я не думаю, что ты должен пробыть здесь до конца сезона.

Она не могла смотреть на темные впадины под его глазами.

— Я поговорю с папой, — сказала Рэйчел. — Ты научись обуздывать себя, и я поговорю. Ты должен научиться, ты не можешь больше откладывать.

— Я обещаю, — протянул Люсьен. — Только поговори с папой. Он прислушивается к твоему мнению.

Он бы пообещал что угодно, лишь бы спастись от тростников.

Мама Рэйчел взяла пустую корзину в руки и направилась в ту сторону, где стояли Маккэми и Селеста. Они говорили о чем-то, когда Селеста вдруг задрала подол юбки, обнажив стройные шоколадные ноги.

— У тебя есть право иметь любую женщину, которую ты здесь пожелаешь, покуда ты мужчина, но ведь ты не мужчина. Не так ли?

Селеста смотрела с удовольствием, как лицо Маккэми побелело. Все негры на плантации смеялись над ней, потому что она мечтала, что у нее появятся поклонники, которые освободят ее от работ на плантации. Но такого не случалось. Теперь у них появился повод посмеяться над ним.

— Убирайтесь отсюда все убирайтесь! — Маккэми был подобен заряженному ружью. До Маккэми донесся еще один смешок, на этот раз от Люсьена.

— Мужчина, который не может использовать инструмент, данный ему Богом, должен благодарить любой шанс немного постараться, — произнесла Селеста отчетливо. Она снова задрала юбку:

— Ну что, в этих штанах есть что-нибудь?

Габриэль взял ее за руку, пытаясь надоумить ее успокоиться. Она отдернула руку:

— Ты просто сам хочешь меня. — Она засмеялась и выставила свою маленькую обнаженную ножку перед ним в злом танце. — Но и ты недостаточно мужчина, не так ли? Все эти твои рассказы об Африке!

Мама Рэйчел посмотрела на лицо Маккэми, она никогда не видела на нем такого страха.

— Вернись в поле и не отрывай людей от работы, а то я скажу мистеру Полю, чтоб он продал тебя с аукциона, — вмешалась Мама Рэйчел.

Селеста посмотрела на нее суженными глазами:

— Я не твоя собственность.

— Ты недостойна быть собственностью. Я не думала, что настанет такой день, когда я увижу кого-то из рабов мистера Поля, ведущих себя подобным образом!

Мама Рэйчел подобрала свою упавшую корзину и посмотрела на всех строгим взглядом, как бы говоря, что спектакль окончен. Избегая встретиться глазами с Маккэми, Рэйчел прошла мимо него как можно быстро и решительно направилась к дому. Когда мистер Поль выходил из кабинета после обеда, она была намерена поговорить с ним. «Но мистер Поль должен избавиться или от Селесты, или от этого надзирателя-янки, или от обоих», — думала она.

Небо покрылось тучами, начался дождь. Но дождь не был препятствием во время работы по уборке тростника. Постепенно негры набрали обычный ритм рубки. Когда они оглянулись, то увидели, что Маккэми ушел, но никто не заметил отсутствия Селесты.

Маккэми притаился в тростнике, как хищник.

— Ты не сможешь спрятаться здесь. — Селеста предстала перед ним. — Нет такого места, где бы ты мог спрятаться от меня.

Она бросила нож и раскрыла платье спереди, обнажив черную мокрую грудь. Селеста подняла юбку и раздвинула ноги. Над ними раздался гром, появилась молния. Обычно хозяин отпускал рабов при разразившейся молнии, но Маккэми не было, и негры продолжали работать.

— Уходи, — закричал Маккэми, но Селеста подошла к нему еще ближе. Он упал перед ней на колени, она просунула руку ему между ног.

— Дай мне посмотреть, что там есть? — промурлыкала она ему в ухо.

Харлоу закричал в ужасе, когда она дотронулась до него. Он толкнул ее, и она упала в грязь с раздвинутыми коленями. Глядя ему в глаза, она подползла к нему на спине и прижалась к его промежности, медленно сексуально извиваясь.

— Ты хочешь сделать это, не так ли?

Харлоу трясся, дождь бил ему в лицо.

— Нет! — закричал он. Он видел перед собой демонов с протянутыми руками. Он подобрал оброненный нож. Селеста, посмотрев на его лицо, поняла, что зашла слишком далеко. Последнее, что она увидела, — это его бледное лицо, хищные глаза и подплывающий к ней в дожде нож.

Гром смолк, дождь прекратился. Харлоу стоял на коленях, руки почти по локоть погрязли в глине.

Он открыл глаза и посмотрел вокруг себя.

«Господи, я убил ее».

Харлоу вскочил на ноги при звуке шагов. Габриэль смотрел на него из-за тростника, черты его лица онемели от отчаяния. Харлоу отбросил нож и убежал, пробивая дорогу в тростнике. Проделав несколько шагов, он закричал. Харлоу бросился к Дэниелу.

— Габриэль убил ее! Он перерезал ей горло!

Габриэль наклонился над телом Селесты, стоя в окровавленной грязи. Он все еще был в таком положении, когда они пришли поймать его.

XVIII. ГАБРИЭЛЬ

Обед прошел в скорбном молчании. Габриэль был привязан цепью к кольцу в стене. Никто из негров не знал, что будет дальше, и все они были в страхе.

Домашние слуги молча занимались своими делами. Когда Люсьен поднялся из-за стола, Мама Рэйчел ожидала его в зале.

— Везде ходят страшные толки. Мистер Люсьен, что же там случилось?

Люсьен пожал плечами.

— Эта чертова Селеста опять приставала к Маккэми, Габриэль приревновал ее и зарезал ее ножом для рубки тростника. Так по крайней мере говорит Маккэми.

Он поднялся по ступеням, он слишком устал, чтобы беспокоиться о том, что произошло.

Рэйчел встала у дверей в кабинет Поля и глубоко вздохнула. Она имела большое влияние в доме де Монтеней, но это был особый случай, речь шла об убийстве, и она ставила под сомнение слова белого человека.

— Мистер Поль, вы не могли бы уделить мне минуту?

— Я думаю, сейчас не лучшее время для беседы. Убийство не может оставаться безнаказанным. — Но Поль никогда еще не вешал рабов.

— Да, я знаю, — сказала она. — Именно поэтому я и пришла.

— Ну хорошо, садись. Но если ты хочешь попросить меня, чтобы я отпустил его, то ты знаешь, Рэйчел, я не могу.

— Нет, сэр, — ответила Мама Рэйчел, посмотрев в глаза Полю. — Но я должна сказать вам: я не уверена, что это сделал Габриэль.

Поль с любопытством взглянул на нее:

— Боюсь, что у него одного была на то причина.

— Нет, сэр, не у него одного. — Она остановилась.

— Хорошо, Рэйчел, но Харлоу Маккэми видел, как он это сделал, — сказал Поль.

— Это он так говорит.

— Но у Маккэми нет причин лгать.

— Он лжет, мистер Поль. Эта Селеста заигрывала перед всеми с Маккэми. А он до смерти боится женщин, нет, не робок с ними, он по-настоящему боится. Вы не видели его глаза в это время. Она смеялась над ним в присутствии всех черных. Вы можете спросить мистера Люсьена.

— Какие бы у нее ни были мотивы, — сказал Поль, — у Габриэля была довольно веская причина убить ее.

— Да, была, но он этого не делал.

Поль долго молчал. Он знал Маму Рэйчел с тех пор, как был женат на Салли, он знал, что она никогда не лжет.

— Хорошо, Рэйчел, я учту то, что ты рассказала. Но я бы не хотел, чтоб ты рассказывала об этом своим людям.

— Я не стану, сэр. — Рэйчел поднялась. — Спасибо, что вы уделили мне время.

Габриэль сидел, поддерживая голову руками. Селеста умерла, и ни одна душа на всей плантации не поверит слову Габриэля против слова белого человека.

«И что же ты будешь делать?»

Казалось, голос самого Габриэля беседует с ним.

«Ты собираешься рассказать, что белый надзиратель сделал это? Если даже ангел спустится с Небес и подтвердит твои слова, никто не поверит этому».

«Я собираюсь умереть. Он убил Селесту, теперь он убьет меня».

— Я принесла тебе немного еды, — хозяин велел. — Риар держала лампу в одной руке и тарелку в другой. Она положила тарелку. — Я молюсь за тебя, — сказала она.

— Я не молюсь, — ответил Габриэль. — Господь знает, что у меня на душе творится.

Казалось, мистер Поль хотел накормить его прежде чем повесить. Он набрал полный рот еды.

— Ты возвращайся назад, — сказал он Риар.

Габриэль потянул за цепь, ударил по кольцу, вделанному в стену. После нескольких попыток ему удалось сорвать кольцо, которое с грохотом упало к его ногам. Он обмотал руку цепью, чтоб она не бренчала. Габриэль встал, подошел к двери и открыл ее. На улице было тихо. Ему казалось, что он уже мертв и находится в тихой темноте.

— Садись, Маккэми. — Поль предложил Харлоу стул. — Я бы хотел, чтобы ты снова рассказал мне все подробности. Дело настолько серьезное, что мне хотелось бы знать все факты.

— Конечно, мистер де Монтень, — сказал Харлоу. — Начну с того, что я боюсь. Эта женщина сама того хотела, сэр. Ну, не то, чтоб быть убитой, конечно, но чтобы Габриэль ударил бы ее, но мне не надо было вмешиваться.

— Почему нет?

— Она была женщиной, которой хотелось, чтобы все мужчины бегали за ней, — сказал Харлоу. — Она заигрывала со мной, и Габриэль очень рассердился на нее.

— Заигрывала с тобой? Ты имеешь в виду сексуальное приглашение?

— Гм, да, — подтвердил Харлоу.

— Я бы хотел, чтоб ты рассказывал подробнее, Маккэми. Что именно она делала?

— Она подняла юбку. — Его лицо вспыхнуло, затем снова побледнело.

— Она в первый раз такое делала?

— Нет, нет, она… она… все время… несколько дней… — Харлоу запнулся и потупил свой взгляд.

— Почему ты не мог остановить это? Ну, то есть если ты не хотел ее. Я бы не возражал против такого положения дел, ты знаешь, поскольку женщина сама того желает. — Поль смотрел на Маккэми, чувствуя какую-то невидимую до этого ненормальность. — Как долго ты допускал, чтоб это продолжалось?

— Я не позволял! — возразил Маккэми. — Она… она… какое это имеет отношение к ее смерти? Она спровоцировала, Габриэль перерезал ей горло. Конечно, этому нет оправдания.

— Нет, — произнес Поль медленно. — Нет оправданий. Я хочу, чтобы ты рассказал мне снова, как это произошло.

— Я не знаю! — сказал Маккэми.

Поль подумал, что в этом есть правда.

— Я видел, как они ушли, и пошел поискать их — я хотел собрать их всех, был сильный дождь, вы знаете, и когда я нашел их, он стоял около нее с ножом в руках.

— Она была на земле?

— Да, конечно. Она… она, должно быть, была уже мертва.

— А он стоял?

— Да. Я имею в виду, наклонился. Он, должно быть, был на коленях сначала, а потом, когда я подошел, он привстал. Да… Я думаю, это было именно так.

— Мне сказали, — сказал Поль, — что Селеста за пять минут до этого крикнула Габриэлю, чтоб он оставил ее в покое.

— Да. — Маккэми стремительно подтвердил. — Я думаю, она боялась его.

— Но она ушла с ним в высокий тростник? Мне трудно верить в это.

— Быть может, она старалась избавиться от него? — сказал Маккэми. — Я думаю, он преследовал ее и убил, пока я искал их. Он стоял на коленях возле нее, и кругом была кровь… везде кровь. Рекой текла. И стала розовой из-за дождя.

— Мне показалось, ты говорил, что он стоял.

Поль уже начал сомневаться, не убил ли ее Маккэми, с ним явно было что-то не так.

— Да, он стоял. — Глаза Харлоу теперь уткнулись в пол.

— И наблюдал, как смывается кровь?

— Да.

— Мистер Маккэми, в такой ливень, когда тело подобрали, крови почти не было. Единственный человек, который мог увидеть кровь, был человек, который убил ее.

Харлоу посмотрел на него с ужасом.

— Но она должна была быть.

— Кровь везде текла рекой? Я уверен, что была. Но к тому времени, когда ты подошел, Маккэми, если ты подошел тогда, когда ты говоришь, ты не мог увидеть кровь. Никто не опишет так что-либо, если этого не видел.

Глаза Харлоу моментально расширились, и Поль увидел в них страх.

— Послушай, Маккэми! — Его голос был таким сердитым, что дрожал. — Это ты убил ее, а затем ты попытался переложить вину на раба и убедить меня повесить его раньше, чем он мог бы доказать мне, что ты лжешь. Отвечай!

Маккэми весь дрожал. Он положил голову на руки.

— Я. Она… Она была нечиста… черная, как дьявол… Она соблазняла меня… они смеялись… все смеялись. Они преследовали меня, — прошептал он.

— Кто тебя преследовал?

— Женщины… ведьмы… дьяволы… Когда умерла мама, я думал, они прекратят, но они преследовали меня!..

Он был в агонии, в отчаянии. Поль смотрел на него с неподдельным ужасом.

— Они забираются ночью ко мне в постель. Дьяволы в постели… Она была одна из них… ведьма…

Поль был в растерянности. Он посмотрел на Маккэми с сочувствием, которое пересилило презрение:

— Итак, ты убил ее и хотел повесить невинного раба, которому никто не поверит. Я хочу, чтобы ты сегодня же покинул «Прекрасную Марию». И если я услышу, что ты занялся работой, где есть общение с женщинами, или командуешь беззащитными людьми, я до тебя доберусь и положу этому конец. Маккэми взглянул на него влажными глазами:

— Что же я буду делать?

— Стань клерком в банке. Содержи лавку. Молись Богу, делай все что хочешь. Но уйди туда, где твое сумасшествие не будет приносить людям смерть. Я вычту стоимость Селесты из твоих заработков, но ее смерть останется на твоей совести. А теперь убирайся, я пошлю кого-нибудь с деньгами, чтобы доставить тебя в Новый Орлеан. «Султана» должна прибыть сегодня. Ты можешь успеть на нее.

Маккэми встал без кровинки в лице.

— Да поможет тебе Господь, — сказал Поль ему вслед, когда тот направился к двери.

Поль услышал стук лошадиных копыт. Прищурив глаза, он увидел, что это был Дэнис.

Поль рассказал ему о своем разговоре с Маккэми и сказал сыну, что с завтрашнего дня он должен будет работать надзирателем на плантации.

— Нет, — возразил Дэнис. — Пока там работает Люсьен, я не начну работу.

— Хорошо, я и сам об этом думал, — согласился отец. — С завтрашнего дня я отпускаю Люсьена.

Поль взял лампу и направился в подвал к Габриэлю с намерением сообщить ему о восторжествовавшей справедливости. Открыл запертую дверь и остановился.

— Габриэль, — закричал Поль. Он распахнул дверь. — Габриэль! Вернись, глупец, мы знаем, что это не ты убил ее.

В доме надзирателя стояла кромешная тьма. Оттуда послышались шаги, и Харлоу Маккэми вошел в дом. Габриэль был больше и сильнее, и ему нечего было терять. Все произошло очень быстро. Маккэми боролся с цепями, обмотавшими его шею. С его губ сорвался предсмертный вопль, потом он замолчал. Габриэль положил его на землю и освободил от цепей.

Он сел на кровать Маккэми и стал ждать, пока за ним придут.

XIX. ПРОЩАЙ, ФРАНСУАЗА

Дэнис с ужасом смотрел на распростертое на полу тело. Он огляделся вокруг.

— Я здесь, мистер Дэнис, — раздался знакомый голос из глубины комнаты.

Увидев Габриэля, Дэнис шагнул назад.

— Я не причиню вам вреда, мистер Дэнис, — сказал Габриэль. — Я уже совершил то, зачем пришел сюда.

— Тебя будут судить…

Дэнис и Поль сидели на ступенях веранды. Если раб или даже просто свободный негр убивал белого человека — должен был состояться суд, и его закономерным исходом всегда было публичное повешение.

Поль поднялся вместе с Дэнисом и направился в дом. В передней он столкнулся с Салли, она была в ночной рубашке со свечой в руке.

— Я только что уложила Эмилию. Ей снились кошмары.

— Я не удивлен, — сказал Поль. — Они мне тоже снятся. — Ты должен доставить Габриэля в Новый Орлеан?

— Я уже отвез его туда. Мы с Дэнисом только что оттуда.

— Где он?

— В тюрьме, где он находится в большей безопасности, — сказал Поль.

— Но в любом случае все идет к одному концу, не так ли? — спросила Салли огорченно.

— Да! — резко ответил Поль. — На карту поставлено нечто большее, чем наказание за совершенное преступление. Раб, убивший надзирателя, должен быть наказан. Они должны знать: мы неприкосновенны.

— Да, ты прав.

Салли — дочь рабовладельца и жена рабовладельца — хорошо знала это.

Когда наутро Поль вышел из комнаты, Дэнис как раз спускался по ступеням крыльца. Обычное милое утреннее гудение голосов негров во дворе отсутствовало.

Баррет и Тестут беседовали за завтраком.

— Я собираюсь в город и пробуду там весь день, — сказал Баррет.

— Мы тоже, — добавил Поль. — Я собираюсь сделать все от меня зависящее для Габриэля. Он у нас с десяти лет, я не могу бросить его на произвол судьбы и отдать в руки висельникам.

Поль, Дэнис и Баррет быстро доели яйца, ветчину и допили кофе, когда услышали крик: «Паром подплывает».

Баррет стал регулярным пассажиром на судне. У него не могло быть иных дел в городе, кроме визитов к Клодин Беллок. Дэнис подумал, что отцу не очень-то понравилось бы, если бы он узнал об этом. Дэнис собирался предпринять что-нибудь со своими отношениями с Франсуазой Беккерель. Сегодня был как никогда удобный день, чтобы поговорить с отцом.

Клерк судьи Крэйера проводил Поля и Дэниса к судье с заметным любопытством во всем своем облике.

— Вы делаете из мухи слона, де Монтень, — сказал судья. — Зачем вам нужно было везти этого негра в город? Если бы вы оставили его у себя на плантации, кто-либо из ваших ребят управился бы с ним и преподал бы хороший урок остальным рабам.

— Не надо пугать их больше, чем они уже напуганы. Единственным виновником является мой надзиратель. Он должен быть повешен? — спросил Поль. — Есть смягчающие вину обстоятельства.

— Не существует никаких смягчающих обстоятельств, позволяющих ниггеру убивать своего надзирателя.

— По крайней мере выслушайте нас, дайте нам рассказать, что произошло, — сказал Дэнис.

— Я знаю, что случилось. И я уже знаю мнение орлеанцев, начиная с повешения и заканчивая пожеланиями старых дам, которые хотят, чтобы его сначала четвертовали.

— Глупые старые курицы, — тихо заметил Дэнис.

— Но Габриэль даже не пытался убежать, — возразил Поль.

— Почему вы так цепко держитесь за этого раба? Одним меньше или больше…

— Вы судья, — ответил Поль. — Справедливостью меньше или больше.

— Де Монтень, мы ведем речь не о справедливости, мы говорим о поддержании общественного порядка. А если вы не выяснили для себя — что важнее, то сделайте это на выборах в декабре.

Поль встал с места.

— Боюсь, мы зря потратили ваше время. И наше тоже.

— Не совсем так. — Судья откинулся на спинку стула. — Вы можете забрать с собой этого чертова негра. Я не думаю, что человеку с двумя сотнями рабов негде его спрятать и запереть.

— Есть где, — сухо ответил Поль.

— Что ты собираешься делать? — спросил Дэнис отца, когда они были на улице.

— Взять его обратно на плантацию. Сейчас мне надо заняться кое-какими приготовлениями. Мы с Габриэлем дождемся ночи. А ты, когда прибудешь домой, найди надежную тюрьму, где мы могли бы его устроить. Меня больше заботит то, чтобы туда никто не смог войти, нежели возможность для Габриэля выйти оттуда.

— Может, старая каменная кухня подойдет? — предложил Дэнис. Кухня не использовалась по назначению еще со времен его дедушки.

Они разошлись. Дэнис намеревался навестить Франсуазу, но ему не хотелось бы там столкнуться с Жильбером Беккерелем, хотя того, как правило, никогда не бывало дома.

Дэнис позвонил в колокольчик на дверях Беккерелей и показал свою карточку черному слуге.

— Я посмотрю, дома ли мисс Франсуаза, — сказал Майкл. Вернувшись, он объявил, что мисс Франсуаза примет господина де Монтеня в гостиной. Франсуаза была в приятном светло-зеленом утреннем платье. Она поздоровалась и села на софу:

— Не смотри на меня такими глазами. Лучше сядь.

Дэнис подсел к ней, она облокотилась на подлокотник и, подперев подбородок, улыбалась ему.

— Это очень любезно, что ты пришел навестить меня. Должно быть, ты догадывался, как мне здесь скучно и одиноко с Жильбером, который все время занят своими выборами. Но теперь у меня есть кавалер, который вытерпит мою компанию.

Эта манера говорить, настолько любимая креольскими женщинами, всегда раздражала Дэниса. Большое количество вещей, не раздражавших его в Франсуазе в первые дни их знакомства, сейчас постоянно действовало ему на нервы.

— Жильбер ушел на весь день? — спросил он. — Ты уверена?

— Конечно, уверена. Иначе я не пригласила бы тебя в дом. — Она легонько прикоснулась к его щеке.

— Франсуаза, мне надо поговорить с тобой, — сказал Дэнис.

— Да, конечно, дорогой. Мы всегда беседуем, не так ли?

Франсуаза провела пальцем по его рубашке.

— После.

— Нет, я имею в виду, — Франсуаза подсела ближе к нему, положила голову на плечо. Он отодвинулся. — Сейчас.

Франсуаза улыбнулась: — А ты спешишь?

Она прижималась к нему, прикасалась своими губами к его губам, тискала его пальцами.

«Может, в последний раз?» — подумал Дэнис.

Он обхватил ее руками и прижал к себе. Он знал, что она не станет его сейчас слушать, может, после… Она просунула руку ему в брюки, он расстегнул пуговицы на ее платье. Франсуаза извивалась и стонала под ним, он пробежался языком между ее грудей.

— Вы удивлены? — спросил Жильбер Беккерель человека с газетой под мышкой. — Если я войду туда и обнаружу, что она развлекает священника чашкой чая или сидит с одним из своих многочисленных кузенов, я буду выглядеть смешно.

— Не будете, — уверенно сказал мужчина. — Я слежу за ней уже несколько недель, как вы мне приказали, и я знаю всех ее родственников.

— Я вернусь как только смогу, — сказал Беккерель своему клерку, надел шляпу и ушел.

Пальцы Франсуазы скользили по спине Дэниса, ее круглые колени обхватили его бедра, а голова была откинута назад.

Через минуту она соскользнула с него и завернулась в шелковый халат.

— Возможно, — сказала Франсуаза, — что я не поеду с Жильбером в Вашингтон.

— Послушай. — Дэнис сел. — Франсуаза, это именно то, зачем я пришел. Я не хотел, чтобы это произошло… я собирался… Франсуаза засмеялась:

— Ты никогда не собираешься делать этого, но оно всегда происходит, дорогой. Ты молод, горяч. Это ведь не так плохо.

— Я говорил тебе, что женюсь. И я не собираюсь обращаться с моей женой так, как Жильбер с тобой обращается. Это в последний раз, Франсуаза.

— Дэнис, я предупреждала тебя…

— Ты можешь рассказать обо всем своему мужу, если хочешь, — сказал он, дотягиваясь до своих брюк. Но если ты сделаешь это, то никогда больше не сможешь иметь любовника, муж будет следить за каждым твоим шагом.

Жильбер, толкнув входную дверь, прошел мимо перепуганного Майкла.

Жильбер поднимался по лестнице с пистолетом в кармане. Он еще посмотрит, как будет вести себя Франсуаза после того, как он застрелит этого человека. Никакой суд еще не выносил обвинительного приговора за такое.

Жильбер открыл дверь в спальню и был встречен криком ужаса своей жены. Дэнис поднял голову: разъяренный муж в дверях комнаты, стремительно надвигающаяся туча скандала и этот пистолет. Дэнис ждал нажатия на курок, но Беккерель так и остался стоять с открытым ртом.

— Я думаю, что в создавшихся обстоятельствах мне нечего сказать, — произнес Дэнис.

Ему казалось, что если Жильбер начнет говорить, то не станет стрелять.

Франсуаза плакала. Жильбер подошел к ней, отшвырнул халат, столкнул ее на пол полуодетую, с обнаженными ногами и плечами. Она потянулась за халатом, но Жильбер отбросил его в сторону.

— Ты беспокоишься о том, чтобы прикрыть то, чем ты забавляла половину населения Нового Орлеана, — язвительно заметил он.

— Нет-нет! — ответила она в слезах. — Нет, только Дэнис. Жильбер, поверь мне!

Беккерель смотрел на нее в ярости.

— Этого одного достаточно. Не хватало только того, что ты падаешь на задницу перед де Монтенем.

Он бросил Дэнису его пальто.

— Убирайся, пока я не убил тебя. Я намеревался расправиться с любовником жены, но столкнулся здесь со своим внебрачным сыном…

Беккерель наслаждался, глядя в лицо Дэниса. Оно выражало ужас.

XX. ДУЭЛЬ

Дэнис пробежал по лестнице, затем через зал. Дворецкого Майкла нигде не было видно. За спиной Дэнис слышал всхлипывающий голос любовницы.

Дэнису было стыдно за себя, за Франсуазу, и эти слова Жильбера о том, что, возможно, Дэнис был его сыном. Конечно же, его мать не могла делать с этим человеком того, что он делал с Франсуазой!

Паром прибыл к четырем часам. На палубе Дэнис встретился с Барретом. Обратно домой они отправились на том же пароме.

Двумя часами позже Дэнис ступил на территорию «Прекрасной Марии». Он всю дорогу размышлял и все больше убеждался в том, что это была не та ситуация, когда Жильбер мог бы лгать. Он должен будет непременно поговорить об этом с матерью. Но что он ей скажет? «Правда ли, что я отпрыск Жильбера Беккереля?»

Поль приехал к обеду и объявил, что Габриэль заперт в старой кухне и Дэниел и Билл будут охранять его.

Обед был завершен. Салли и девочки встали из-за стола. Дэнис тут же сорвался со своего места и выскочил за ними, вместо того, чтобы разделить с мужчинами бокал вина и сигары. Он быстро догнал Салли.

— Мама, мне надо поговорить с тобой! — обратился к ней Дэнис.

Салли с тревогой и заботой взглянула на него.

— Ты выглядел ужасно во время обеда, дорогой. В чем дело?

— Давай выйдем.

— Хорошо, пойдем ко мне в комнату. Что же могло произойти?

Как только дверь в комнату закрылась за ними, Дэнис обратился к Салли:

— Жильбер Беккерель говорит, что я его сын!

Салли упала в кресло белая, как ковры под их ногами. Она закрыла ладонью рот и с ужасом посмотрела на него.

— Это так? — с настойчивостью спросил Дэнис.

Салли молча кивнула, и ее глаза вдруг наполнились слезами.

— О, мама… Прости меня, что заставил тебя плакать, но я должен был узнать об этом.

— Зачем он рассказал тебе?

— О Господи! — Дэнис обхватил голову руками.

— Может, ты лучше расскажешь мне, как ты об этом узнал.

— Да, но я полагаю, отец не должен знать о том, что я наделал.

Он замолчал на минуту, а потом рассказал ей все, начиная с того дня, когда он пошел к Беккерелям искать свою мать.

— Я думаю, — добавил он, — именно потому она выбрала меня… Месть. Она, наверное, подозревала о твоей связи с Жильбером.

— Мой бедный сыночек, — сказала Салли, положив его голову себе на плечо. — Я не могу даже упрекнуть тебя из-за Франсуазы. Если бы не я, этого бы никогда не произошло.

— Все в порядке, мама. Я не могу думать о Жильбере Беккереле как о своем отце, не хочу.

— Хорошо. — Салли глубоко вздохнула.

— Когда я вышла замуж за твоего отца, я очень любила его. И сейчас люблю. Мне казалось, что и он так же ко мне относится. Но он не уважал во мне личность, он ненавидит мое рисование… И у него была любовница…

Дэнис кивнул:

— Знаю, я видел.

— Как, ты не мог ее видеть! Она мертва…

— Я видел ее дочь, — исправился Дэнис.

— О! Ну… ну и как она выглядит?

— Похожа на Эмилию, — ответил Дэнис.

— Я надеюсь, — сказала она наконец, — что это не делает Поля хуже, чем я.

— Прости, что я спросил тебя обо всем этом.

Дэнис повесил голову.

— Мы оба были бы счастливы, если бы этого разговора не состоялось.

Он никогда не сможет думать о Жильбере как о своем отце. Но после того, что случилось у него с Франсуазой, Дэнис не мог обвинить Беккереля в чем-либо. Если его мать нуждалась в нем, чтобы разделить свое одиночество, то так оно и должно было случиться.

Дэнис встал. Он поцеловал Салли, сказав:

— Не беспокойся, дорогая, я собираюсь все уладить.

— Куда, черт, мы идем? — запротестовал Люсьен.

— В город, — ответил ему Дэнис.

— В десять часов вечера? Ты сошел с ума! Зачем?

— Чтобы попросить прощения у Жильбера Беккереля за то, что он поймал меня в постели с его женой, — сказал Дэнис коротко.

— Господи! — Люсьен посмотрел на него с изумлением. — Да он прикончит тебя.

— Но он не сделал этого, когда застал нас. И я обязан попросить у него прощения.

Люсьен сказал:

— Ты поражаешь меня, братец.

— Отец будет поражен еще больше, когда мы с Беккерелем будем сражаться на дуэли.

«Что ж, мое письмо сыграло свою роль», — подумал Люсьен. Но ему не хотелось, чтобы Дэнис отделался одними лишь извинениями. Необходимо было, чтобы отец пересмотрел свою оценку поведения старшего сына, и Люсьен смог бы вновь обрести утраченные позиции.

Они добрались до Нового Орлеана к полуночи. Наутро они вдвоем отправились в банковский офис Жильбера Беккереля. Дэнис предъявил свою карточку клерку, и они остались у дверей ждать ответа.

Жильбер Беккерель вышел к ним. Он удивленно посмотрел на Дэниса.

— Что вам угодно?

— Мне надо поговорить с вами с глазу на глаз, — сказал Дэнис весьма неуверенно. — Я надеюсь, вы знаете, это мой брат Люсьен.

— Мы знакомы. — Беккерель поднял бровь, посмотрев на Люсьена. — В связи с чем вы здесь находитесь? Пройдемте в кабинет.

Они все трое вошли в кабинет.

— Я нахожу это оскорбительным. — Беккерель первым возобновил разговор.

— Мы и не намеревались нанести вам обиды, — сказал Дэнис.

— Послушайте, Беккерель, — сказал Люсьен. — Мне не нравится тон, которым вы говорите с моим братом.

— Я буду говорить в таком тоне, в каком мне заблагорассудится, вы, мальчики с плохими манерами!

— Монсеньор Беккерель. Мы не потерпим такого к нам обращения ни с чьей стороны.

— Замолчи, Люсьен, — прервал его Дэнис. — Мы пришли сюда не ссориться. Я, сэр, пришел попросить у вас прощения за все оскорбления, нанесенные вам.

За дверью послышались голоса, затем приближающиеся шаги, и Билл Эвинг заглянул в кабинет.

— Я думаю, не помешал вам?

— Нет, совсем нет, — сказал Беккерель. — Я как раз собираюсь спустить монтеневских сынков с лестницы.

Люсьен подался вперед.

— Беккерель, мы не потерпим такого оскорбления.

— Люсьен, это моя ссора, — сказал Дэнис.

— Да, это так, — сказал Жильбер Беккерель холодно. Он осознавал, что за дверью их разговор могут услышать много посторонних ушей.

— Назовите своих друзей, де Монтень.

Дэнис прикусил язык. Все пошло не так. Но это был уже вопрос чести, подобные вещи разрешались в Луизиане только при помощи дуэли.

— Люсьен будет моим секундантом.

— Эвинг? — Беккерель посмотрел на своего помощника в предвыборной кампании.

— Рад услужить, — ответил Билл Эвинг и взглянул на патрона так, словно напоминал тому, что ему лучше выиграть, а иначе он станет посмешищем во всем Новом Орлеане.

Беккерель обратился к Дэнису:

— Выбор оружия за вами.

— Шпаги, — твердо сказал Дэнис.

Люсьен с удивлением посмотрел на него.

Все разошлись, назначив время встречи.

Люсьен и Дэнис молча прогуливались по улице. Дэнис хотел понять, каким образом их разговор с Беккерелем зашел в тупик. Внезапно начавшаяся ссора… Посторонние люди слышали это, и вот такой печальный конец…

Дэнис угрюмо смотрел на серую ноябрьскую дорогу. В светских кругах было принято, что «Дубовые деревья» являлись излюбленным местом для проведения дуэлей. В ясный воскресный день, говорят, там за один день свершается с десяток дуэлей.

Дэнис был известен всем как лучший стрелок в городе и как лучший фехтовальщик. Младший де Монтень никогда раньше не видел необходимости проделывать в ком-либо дырку только лишь для того, чтобы доказать это и продемонстрировать свои спортивные достижения.

Когда они прибыли на место, Билл Эвинг беседовал с доктором в черном пальто. Дэнис подумал, что ему следовало выбрать пистолет. Он выиграл бы наверняка. Но ему не хотелось убивать своего неизвестного доселе отца, не зависимо от того, что он о нем думал и какого был мнения.

Билл Эвинг представил им доктора Сандовала, которого Дэнис никогда раньше не встречал.

— Восхитительный старичок, не правда ли? — прошептал Люсьен на ухо младшему брату.

Дэнис сердито посмотрел на него.

— Я думаю, он видел в своей жизни достаточное количество убитых глупцов, чтобы устать от всего этого. Я не хотел схватки. И не разделяю твоего восхищения.

Люсьен бросил на него презрительный взгляд:

— Тогда склони голову и попроси прощения у своего папочки.

— Я не могу и не сделаю этого. Пойди и скажи Эвингу, что я готов, — сказал Дэнис, стиснув зубы.

Эвинг и Люсьен, согласно ритуалу, проверили оружие, и объявили шпаги одинаковыми во всех отношениях и пригодными для поединка. Они отступили назад, Дэнис и Беккерель встали лицом друг к другу на зимней траве. Оба они обвязали лбы повязками, для удобства сняли обувь.

Дэнис в этот момент думал о Франсуазе. Примет она титул вдовы, или для нее будет более приемлемым увидеть Дэниса под землей?

Схватка началась. Беккерель пошел на него. Трава была мокрая и холодная. Дэнис понял, что Беккерель — сильный фехтовальщик. Не лучше его самого, но достаточно сильный, чтобы убить Дэниса. Что-то в глазах Беккереля и в опущенных уголках рта говорило о его неукротимой злости. Перед ним стоял сын Поля де Монтеня. Как он был рассержен на Салли, когда она сообщила ему о своей беременности, добавив, что это не может быть ребенок Поля. Он в ярости отослал ее тогда домой, и она с тех пор больше не приходила к нему вплоть до рождения Дэниса. И вот теперь, спустя многие годы, мало того, что Жильбер находит своего нежеланного внебрачного сына в постели своей жены, тот еще приходит к нему в контору и делает из него всеобщее посмешище.

Глаза Дэниса постепенно теряли выражение уверенности. Он, хмурясь сражался, выжидая возможность для нападения и не находя ее, старался теперь только утомить своего оппонента.

Еще минута, другая. Дэнису вдруг показалось, что как будто его кто-то сильно толкнул в грудь. Он упал, затем как бы в тумане увидел, что Жильбер смотрит на свою окровавленную рапиру. Потом мягкая и уютная темнота окутала его.

— Он умер? — прошептал Беккерель.

— Еще нет, — сказал доктор Сандовал.

Беккерель был шокирован мыслью о том, что он, возможно, убил своего собственного сына, а между тем это казалось теперь вполне реальным.

Дэнис лежал на траве в разорванной сорочке с перевязанной грудью, и лицо было серым, дышал он тяжело. Сандовал поднял голову.

— Куда вы хотите везти его, — спросил он Люсьена, и этот вопрос застал того врасплох.

Люсьен не предполагал, что дело зайдет настолько далеко, не думал, что может так случиться, что Дэнис умрет.

— Возьми парня домой. — Эвинг привык принимать решения, если никто этого не делал. — Я помогу.

Была уже ночь, когда они прибыли в «Прекрасную Марию». Салли подбежала к карете. Тестут шел за ней, держа лампу в руках, и когда он поднял ее, неподвижное лицо Дэниса осветилось. Эвинг помог Люсьену спустить Дэниса вниз.

— Ему нехорошо, мэм, — сказал Сандовал Салли.

— Лебо — ваш лечащий врач, не так ли?

Салли кивнула.

— Вам лучше послать за ним. А я побуду здесь, пока он приедет.

— Что случилось? — спросила Салли, взяв Люсьена за руку. — Люсьен, скажи мне!

— Жильбер Беккерель вызвал его на дуэль, — сказал Люсьен. — Я старался остановить их, но никто меня не послушал.

Салли отодвинулась.

— Смотрите! — закричал Сандовал.

Он прыгнул с кучерского сиденья. Тестут отбросил лампу и успел подхватить Салли перед тем, как она рухнет возле кареты.

XXI. МОЛИТВА И СОБЛАЗН

Салли сидела у кровати Дэниса, они поместили его в свободную комнату наверху. Поль сидел с другой стороны. Очень часто их взгляды сталкивались над телом сына, после чего каждый из них смотрел на бледное лицо Дэниса. Они оба были слишком уставшими, чтобы говорить друг другу слова надежды и утешения.

— Тебе надо отдохнуть, — сказал наконец Поль. — Я побуду с ним.

— Нет, я хочу остаться. Доктор Лебо сказал, что первые несколько дней будут решающими. Я должна остаться.

Он сражался с Жильбером ради нее, она знала об этом.

Поль узнал об истории Дэниса от Салли, и про дуэль — от Люсьена.

Дэнис метался на постели, он весь горел.

— У него жар, — прошептала Салли.

— Доктор Лебо говорил, что это может пройти, — сказал Поль.

— Поль, я боюсь.

Он подсел к ней и обнял ее.

— Мы должны верить Богу, Салли, — сказал он с надеждой в голосе.

Они сидели вдвоем до самого рассвета.

Утром Мама Рэйчел принесла им завтрак на подносе.

— Итак, моя дочка, — сказала она, — поешьте и идите спать. Я посижу с мистером Дэнисом.

— Нет, я не оставлю его, — запротестовала Салли.

— И вы хотите, чтобы, когда он проснется, я ему рассказала, что мама сидела два дня и убила себя? Это и мой ребенок. Неужели вы думаете, что я допущу, чтобы что-то случилось?

— Ну хорошо, на час.

Поль помог ей встать со стула и проводил в спальню. Он снял с Салли платье, уложил ее в постель и закрыл шторы. Она уже заснула, прежде чем он кончил. Посмотрев на нее, он вспомнил их первую брачную ночь.

Состояние Дэниса постепенно улучшалось. Попробовав однажды на ощупь лоб Дэниса, Салли расплакалась, когда обнаружила, что у него нет жара.

Приходил доктор Лебо и сказал, что Дэнис вне опасности.

— Ему необходимо хорошее питание. Вызовите меня, если я буду нужен, — предупредил он.

— Благодарю вас, доктор, — сказала Салли. — Я так рада, что ему лучше.

Адель делала Полю массаж спины.

— Но ты… ты такой уставший. У тебя плечи словно деревянные.

Поль знал, что ему не следовало находиться в ее комнате. Но она открыла дверь, чтобы узнать о здоровье Дэниса, а он так устал! Ее аромат и прохладное прикосновение к щеке сделали его уход невозможным.

— Какое испытание для тебя. Сколько ответственности. И беспокойство о бедном Дэнисе.

Она положила руку ему на колено и взглянула на него какими-то по-особенному искренними глазами и сказала вроде даже с приглашением:

— Поль, если бы ты позволил мне утешить тебя. Я ведь тоже так одинока.

— Правда, дорогая? — Он поднял руку, лежащую у него на колене. — Я надеялся, что ты найдешь в нас свою семью.

Адель улыбнулась.

— Иногда я скучаю по Франции, по папе. — Она прижала его руку к своей щеке. — Ты так добр ко мне. Я хочу всего лишь отблагодарить.

Ее губы были приглашающе открыты, глаза блестели. Он наклонил голову и поцеловал ее в губы, и она ответила со страстью или даже с чувством триумфа. Адель привстала и прижалась к Полю, прежде чем он успел подумать, что же он делает. Он шептал ей что-то и теребил ее волосы. Поль поднял ее на руки и понес к кровати. Из своего опыта с женщинами он знал, что она будет чувствовать себя неловко обнаженной, несмотря на ее желание заняться с ним любовью, и он протянул ей ночную рубашку.

— Надень это, — прошептал он, — замерзнешь.

Адель нырнула в ночнушку и подготавливала себя к тому, что произойдет дальше. Теперь, когда это неизбежно должно было произойти, Поль чувствовал себя менее уверенно. Она нервно наблюдала за тем, как он снимал с себя одежду. Адель никогда раньше не видела голого мужчину. Его руки и грудь были белее по сравнению со смуглостью лица.

Грудь была покрыта темными, начинающими седеть волосами. В его темных глазах появился блеск, которого она раньше в них не замечала.

Поль стал расстегивать брюки. Адель знала, что ей следует отвернуться, но чувство любопытства не давало ей этого сделать. Поль, увидев выражение ее лица, улыбнулся. Он повалил Адель на кровать и накрыл ее собой. От ощущения ее упругого тела кровь застучала у него в висках.

— Адель, дорогая, ты уверена? — шептал он.

— О, да, — сказала она.

Она знала, что, если откажется от этого сейчас, другого шанса у нее больше не будет. Позволить ему сделать все, что захочет, — и он на ней женится, как только его жены не станет. Адель никогда не думала о смерти Салли, ее просто не станет. «Я смогу сделать все, стоит мне сильно этого захотеть!» Она станет мадам де Монтень, богатой и уважаемой. Она заставила себя улыбнуться ему и почувствовала, как он спустил свои брюки, обдавая ее тело своей нагой свежестью.

— О, да, Поль, я уверена.

Его губы касались ее шеи. Она увидела его большой пенис, совершенно не похожий на те, какие она видела на статуях. «Он, что, собирается всунуть это в меня?» — мысль о том, что он может деформироваться, дико пронеслась у нее в голове. Она испустила стон страха, когда он опустился и просунул это между ее ног.

— Не бойся, — промурлыкал Поль.

Он проникал все глубже, осторожнее. Адель закрыла глаза. Она почувствовала острую боль, затем он был уже внутри ее, воспламененный страстью.

— А… Господи…

«Я была права, — думала Адель. — В конце концов это не так уж и плохо. Маленькая цена за то, чтобы стать хозяйкой «Прекрасной Марии».

На следующий день Дэнис проснувшись был достаточно бодрым, чтобы поговорить несколько минут. Ему хотелось убедиться, что родители не сердятся на него. Получив уверение в этом, он снова заснул. Прислуга вернулась к своему прежнему распорядку. Молва о ранении Дэниса распространилась по всей округе, и в дом стали поступать корзины с фруктами, цветами, приезжать кареты с желающими лично справиться о здоровье пострадавшего. Ранним ноябрьским утром на пороге «Прекрасной Марии» появилась Дина с тарелкой, на которой лежал кусок пирога, с намерением храбро предстать перед семьей Дэниса и вручить ее.

Тестут встретил ее в растерянности.

Дина прибрала свои длинные волосы в пучок на затылке, она была в свежем, только что выглаженном, хотя и несколько тесноватом платье. Она двигалась так, как будто туфли без каблуков на ее ногах были ей малы и непривычны. В общем, она выглядела хорошо, но мисс Салли не собиралась обращать на это внимания.

Дина протянула тарелку.

— Я принесла это для Дэниса. Это мясной пирог, какой ему нравится.

— Я не знаю. Доктор ничего не говорил по поводу того, можно ли ему есть мясной пирог, — сказал Тестут.

— Я испекла его сама. — Она посмотрела на Тестута. — Я не увижусь с ним, знаю, его маме это не понравится, но вы передайте ему это от меня.

— Я не знаю: — Тестут было начал снова, но крик Эмилии, которая приближалась вместе с Салли и Шарман, прервал его.

— Дина: — Эмилия подбежала к девушке. — Ты пришла навестить Дэниса? Посмотри, как выросла Шарман!

Дина улыбнулась. Салли, вопросительно приподняв брови, посмотрела на Дину.

— Чем мы можем помочь вам, мадемуазель Мишле?

— Я принесла мясной пирог для Дэниса, — сказала Дина, отстаивая свои позиции. — Я испекла его сегодня утром. С ним все будет хорошо, не правда ли? Скажите мне правду, пожалуйста.

— Да, с ним все будет в порядке, — ответила Салли. — И он получит удовольствие от вашего пирога, мадемуазель Мишле. — Она взяла тарелку у Дины и протянула ее Тестуту. — Но я боюсь, что его пока нельзя беспокоить.

— Нет, — сказала Дина, — я и не думала, что вы позволите мне увидеться с ним. Просто передайте ему пирог, ладно?

Дина перевела взгляд с Салли на Маму Рэйчел:

— Может, вы передадите ему, что я справлялась о нем.

— Я передам, — сказала Мама. — И доктор говорит, что он в полном порядке.

— Он сражался на дуэли? Это правда?

— Со шпагами, — вмешалась Эмилия. — Это все случилось из-за жены Жильбера Беккереля. Я не думаю, что она действительно нравится Дэнису, но Жильберу Беккерелю нравится. И они сражались!

— Эмилия!

Холлис улыбнулась, посмотрев на Дину.

— Милая Эмилия. Она всегда все знает. Но боюсь, что она права. Мой бедный братец всегда водится с неподходящими женщинами. Мы успокаиваем себя тем, что по крайней мере ничего от этого не меняется.

— Холлис, — быстро оборвала ее Салли. — Мне бы хотелось, чтобы ты вела себя более прилично.

Салли повернулась к Дине и сказала более мягко:

— Я боюсь, что теперь нам надо уходить. Вы очень добры, что принесли этот пирог, и я передам Дэнису, что вы о нем спрашивали.

— Мерси, — сказала Дина.

Она повернулась и ушла. Она действительно рассчитывала, что ее не впустят к Дэнису, но эта Холлис! Она могла бы разрезать ее на кусочки и кормить ими аллигатора. Выйдя из поля зрения особняка, Дина остановилась и сняла с себя туфли, вздохнув с облегчением. С босыми ногами она пошла дальше, думая о том, чтобы еще она бы сделала с Холлис.

Холлис же не утруждала себя мыслями о Дине. Ее занимали более важные вещи. Недавно она получила письмо от священника, отца Розьер, из деревни Сент Мартин во Франции. Там сообщалось, что Адель Скаррон скончалась от скарлатины год назад. О том, кто же могла быть женщина, находившаяся в Луизиане и выдававшая себя за Адель, отец Розьер ничего знать не мог. Хотя сообщал, что у Адели была подруга и компаньонка старше ее всего на несколько лет, звали ее Тереза Д’Обер. Письмо это лежало сейчас вместе с украшениями, запертое на ключ.

Вошла Мама Рэйчел с подносом. Она поставила его на стол и встала рядом с Холлис:

— У тебя манеры не лучше, чем у уличной кошки. Тебе должно быть стыдно.

Холлис пожала плечами:

— Ты ведь тоже не любишь этих Мишле. Так что же тебя беспокоит, как я с ней разговаривала.

— Леди должна быть вежлива со всеми. Ты поставила в неловкое положение маму, вот за что я переживаю.

— Ты подожди еще, у меня такие новости, что если ты узнаешь, то перестанешь заботиться о Мишле. — Она улыбнулась и заглянула в чашку с чаем. — Ты можешь беспокоиться кое о ком прямо у нас в доме.

— Что ты такое знаешь? — спросила Мама подозрительно.

— Поскольку ты считаешь, что у меня плохие манеры, я не расскажу.

— Гм… Тогда я подозреваю, что ты все выдумываешь.

— Подозревай что угодно. В жизни об этом никто никогда не догадается.

Холлис не намеревалась сообщать об этом кому бы то ни было.

Мама Рэйчел смотрела на Холлис. «Кое-кто в доме» не могло означать кого-либо другого, кроме Адели. Мама Рэйчел открыла было рот, чтобы сказать это, но снова закрыла.

— Мне надо идти, — сказала она. — Я полагаю, если ты не выдумываешь, то сама расскажешь мне обо всем, когда тебе будет нужна моя помощь.

Сразу же после ухода Мамы Рэйчел в комнату влетела Фелисия.

— Если мне захочется побыть в одиночестве и подумать, предполагаю, что мне нужно будет совсем уйти из дома.

— Иди куда тебе заблагорассудится, — сказала Фелисия безразличным тоном.

Холлис сузила глаза.

— Это все из-за Романа, не так ли? Что за любовь? Почему бы тебе не оставить эту затею и не пойти поиграть в куклы? Ты никогда не получишь Романа!

Фелисия захлопнула крышку шкатулки.

— Почему бы тебе не бросить эту идею? Я никогда не замечала, чтобы Роман приходил увидеться с тобой. Нет ничего более патетического, чем старая вдова, ожидающая мужчину, который ее не хочет!

Холлис вспрыгнула со своего места:

— И ничего глупее, чем школьница, не замечающая того, что происходит у нее под носом. Так ты думаешь, что Роман ко мне не приходит? Роман приходить ко мне. Тогда, когда ты об этом и не догадываешься.

— Неправда. — Фелисия притопнула ногой.

— Прямо у тебя под носом, — уверила ее Холлис — Он мог бы так же приходить и к тебе. Ты должна выйти замуж девственницей, а так как он собирается жениться на мне, то это могло бы оказаться слишком потрясающим.

— Я не верю тебе! — Фелисия чувствовала, что ее глаза переполняют слезы. Она выбежала из комнаты прежде, чем Холлис смогла бы увидеть ее плачущей.

Когда Роман пришел с вечерним визитом, он обнаружил, что гостиная переполнена дамами дома, включая Холлис и Фелисию.

Он обратился к Салли:

— Могу ли я попросить вашего разрешения прогуляться с мадемуазель Фелисией?

Салли колебалась.

— Очень хорошо. Но помните, что еще слишком рано строить какие-либо… планы…

Роман предложил Фелисии руку, и она оперлась на нее, пока Холлис глазела на них, да и Салли смотрела встревоженно. Роман был хорошим другом, но он так стар. Стар для Фелисии. Не устанет ли он от Фелисии так же, как Поль устал от нее?

— Что же все-таки происходит? — поинтересовался Роман, как только они вышли на веранду.

— Н-ничего, — сказала Фелисия. Как она могла спросить его об этом?

— Дай мне догадаться самому. Холлис?

— Да. — Фелисия кивнула. — Она… она…

— Она сказала, что у меня с ней темные делишки, — предположил Роман.

Фелисия теперь уже иначе смотрела на него.

— Да, были, — честно сказал Роман. — Я не могу лгать тебе, дорогая, но я не горжусь этим.

Фелисия посмотрела на него взволнованно.

— Тогда… это правда? Она сказала… — Девушка вытерла глаза рукой. — Она сказала, что ты собираешься на ней жениться, — закончила Фелисия, почувствовав, что на этот раз она может получить еще более худший ответ. Тогда она тут же станет несчастной и перестанет лежать по ночам с открытыми глазами, думая о нем.

Роман взял Фелисию за руки и посмотрел ей в глаза.

— Никогда, — сказал он, стиснув зубы и поборов в себе злость на Холлис. — Никогда, с тех пор как я встретил тебя. Господи, помоги мне. Я люблю тебя, и если ты хочешь быть со мной после всего, что я наделал, я хочу жениться на тебе.

Тело Фелисии тут же расслабилось, и она прислонилась к его груди. Она подняла лицо, и Роман поцеловал ее.

— Я сделаю предложение после срока приличия, — сказал он. — Но ты можешь считать, что мы обручены. А Холлис предоставь мне.

— Хорошо, я так и сделаю, — ответила Фелисия. — Иначе я могу выбросить ее в окно за эту ложь.

Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его снова.

Когда они вернулись, Роман не был удивлен, увидев двигающуюся тень за колонной, после того как Фелисия прошла по веранде в дом.

— Подслушиваешь? — поинтересовался он.

— Если ты это так называешь! Мужчина, которого я жду, чтобы выйти за него замуж, предает меня с моей сестрой, — воскликнула Холлис.

— Стараюсь для тебя же, — согласился Роман. — Осмелюсь сказать, что ты переживешь это несчастье.

— Как ты смеешь! После того, что ты сделал со мной…

— Что ж, ты должна знать. Я действительно считаю, что нехорошо обошелся с тобой, — согласился он. — Но ты была настроена слишком решительно, Холлис, а я, боюсь, не слишком хорошо сопротивлялся.

— Я уверена, что папа примет это в качестве оправдания за надругательство над его дочерью.

— Я сомневаюсь, что можно испортить несуществующую добродетель, — ответил ей на это Роман. — Судя по тому, что ты рассказывала Фелисии. Но этому сейчас же будет положен конец.

— Я обо всем расскажу папе, — бросила она ему. — Он вызовет тебя на дуэль.

— Ему придется вызывать многих мужчин, — парировал Роман. — У него не хватит времени.

Он повернулся и ушел, оставив ее на веранде. Она сжала кулаки и хлопнула ими по колонне.

XXII. ТЕТУШКА КЛЕЛИ ЗАБОЛЕЛА

Баррет повернул ключ в двери белого коттеджа на Рампарт Стрит. Это был один из целого ряда одинаковых маленьких белых домов, аккуратно выкрашенный, с огороженным садом, красивыми занавесками на окнах, через которые иногда можно было видеть отблески позолоченного зеркала или добротного буфета из красного дерева.

Клодин нервно засмеялась, когда Баррет, схватив ее в охапку, перенес, как невесту, через порог. Она прижалась к нему, и ее новая шляпка съехала набок. Неужели это и есть то, что чувствуют белые девушки, выходя замуж?

Клодин засомневалась. Их кладут на большую кровать в родительском доме, под новый полог, украшенный амурами и прочими романтическими символами, и оставляют лежать, уставившись на него, пока не придет жених. Они, наверное, до смерти пугаются.

«Но мне не страшно», — сказала себе Клодин, когда Баррет опустил ее, и еще сильнее прижалась к нему.

— Взгляни-ка, дорогая, — сказал Баррет. — Нравится?

В маленькой гостиной на полу лежал толстый китайский ковер, стояли дорогие, благородные стулья темно-голубого цвета и небольшой диван, покрытый голубым вельветом. В красивой газовой люстре тихо мерцал огонь.

— Очаровательно. Как ты подобрал именно то, что мне всегда нравилось?

— Я спросил тетушку Клели, — ответил Баррет. — Мои познания в мебели ограничиваются тем, что я знаю, что стул — это то, на чем сидят, а стол — это то, за чем едят. У моей сестры Алисы есть совсем обшарпанный комплект стульев, оставшийся еще от нашей бабушки, и она думает, что то, что устраивало ее, подойдет и нам. Я не собираюсь этого терпеть, — добавил он.

Клодин вопросительно посмотрела на него, но он положил руки ей на плечи и посмотрел на нее серьезно. Глаза ее немножко косили — она стояла очень близко к нему. Она откинулась назад и засмеялась.

— Боюсь, я нагло соврал тетушке Клели, радость моя, — признался Баррет. — Я снял этот дом только на три месяца.

Клодин растерялась.

— Как? Ты же обещал ей бывать в Новом Орлеане шесть месяцев в году и сказал, что мне нужен собственный дом. Баррет, ты не передумал?

Баррет мертвой хваткой обнял ее за талию.

— Только не насчет тебя. Никогда не передумаю насчет тебя. Но чем больше я размышляю об этой договоренности, тем больше она мне не нравится. Я хочу, чтобы ты была рядом со мной весь год, а не шесть месяцев, и я не могу завести себе любовницу в Чарлстоне. Так не пойдет. Алису инфаркт хватит, когда я скажу ей, что половину своего времени буду проводить в Новом Орлеане, потому что если меня не будет так долго на плантации, сразу станет происходить черт знает что. Даже уже стало. Так что, когда я вернусь в Чарлстон, вкалывать придется до седьмого пота. Но у меня есть куда лучшая мысль, только я не хочу, чтобы ты сразу, не подумав, говорила «нет», поэтому я пока ничего говорить тебе не буду.

Он поцеловал ее в кончик носа.

— Ну а пока дом в нашем распоряжении, и мы будем умело им пользоваться. Хочешь посмотреть остальные комнаты?

«Начнем со спальни, — подумала Клодин. — А насчет остального мы подумаем». Баррета она была готова разорвать на кусочки — сначала напугал, потом создал ореол загадочности. Медленно и основательно она исследовала гостиную, затем через арку прошла в зал. Ковер вишневого цвета и круглое зеркало, исказившее их лица до смешной неузнаваемости.

Клодин состроила Баррету физиономию и выскочила в чулан, где в стеклянном буфете чинно располагался столовый сервиз от Лимогез. За чуланом была кухня с современной плитой и насосом, подающим воду из резервуара. Клодин сочла подобные удобства сомнительными, прикидывая, насколько близко ей придется с ними познакомиться.

— Я нанял повара и служанку, — сказал Баррет, словно читая ее мысли.

— Да? Шарман, — твердо ответила она, — потому что я могу только отваривать яйца, а с такой плитой я скорее подожгу себя, нежели…

Баррет обнял ее за талию.

— Господи, на что же ты вообще годишься? — спросил он и засмеялся.

— Может, когда-нибудь и узнаешь, — сказала Клодин, и огонек озорства зажегся в ее глазах. Отодвинувшись от него, она добавила:

— Только сначала я осмотрю весь дом.

Баррет снова потянулся к ней, но она засмеялась и побежала вверх по лестнице.

Наверху размещались две просторные спальни и гардеробная, а также была еще одна комната без мебели, видимо, детская. Баррет не пустил ее внутрь этой комнаты.

— Мои дети должны воспитываться в моем доме.

Он уже давно так решил, но в этом нужно было еще убедить Клодин. Инстинктивно он понял, что она может стать более уступчивой после того, как исчезнут нервозность и страх перед неизвестным. Ведь это первый день их пребывания вдвоем вдали от всех. Да и у него самого голова, может, будет работать лучше, — решил он с досадой.

Клодин, не замечая ничего вокруг, кроме элегантной мебели в своей новой спальне, с обожанием разглядывала ее.

Баррет обнял девушку, воодушевленный ее радостью от того, как он все обставил. У него была куча денег. Почему бы, собственно, Клодин не жить в таком гнезде, которое бы ей нравилось? Он поцеловал ее, жесткие поля шляпки упирались ему в глаза.

— Сними ты ее.

Клодин подчинилась. Она поймала себя на мысли, что испуга как не бывало. Непривычные ощущения, взбудораженные в ней Барретом, толкали к действию. Ведь человек, которого она обнимала, был по-прежнему любимым Барретом, веселым, добрым, сильным. Его руки бродили по ее спине и плечам, там, где еще никто никогда до нее не дотрагивался, и она безумно желала, чтобы именно он делал это. Он никогда бы не смог быть настоящим кавалером, необходимым атрибутом любовных романов, по которым вздыхали ее подруги. С Барретом было как-то иначе, более интимно, более наяву. Он уже давно завоевал ее сердце, и теперь она не могла дождаться момента, когда он завоюет ее тело.

Она засмеялась и прижалась к его груди, пока он, вытащив шпильки из ее волос, распустил их, словно шаль на ее плечах. Он начал расстегивать пуговицы сзади на ее платье, и ей даже не пришлось вспоминать уроки тетушки Клели о том, что мужчине очень нравится, когда женщина встречает его желание таким же сильным своим. Ее руки сами по себе потянулись к его куртке, а затем к рубашке, играя, дотрагиваясь, нащупывая с интересом. Баррет расстегнул длинную вереницу пуговиц на манжете ее королевского одеяния, развязал тесемки нижней юбки и сбросил и то, и другое на пол.

Затем он послушно ждал, пока она снимет с него рубашку. Мускулистые плечи и грудь его были для нее неожиданностью. Пока она воевала с пуговицами его брюк, он так прошелся пальцами по ее спине и позвоночнику, что она задрожала. Со всей силы потянула за непослушную пуговицу. Вдруг Баррет просунул свою руку ей между ног так, что она подскочила и рухнула ему на грудь.

— Тетушка Клели уделяла мало времени твоему образованию, — прошептал он ей на ухо.

Она затрепетала от его теплого дыхания и низкого голоса.

— Самое главное, что должна знать женщина, это как снять с мужчины штаны.

Он расстегнул пуговицы сам и сбросил брюки и ботинки. Так они стояли в нижнем белье, с удовольствием разглядывая друг друга.

Баррет сел на кровать и зазывающе постучал по ней. Клодин опустилась рядом с ним, пряди длинных волос спадали ей на колени и на кружевные манжеты ее сорочки. Баррет взял ее ноги и поставил их на кровать, затем снял с нее носки, наклонился и поцеловал ее в лодыжки.

— Я хочу тебя больше, чем кого бы то ни было в мире, — сказал он и улыбнулся, как будто эта идея понравилась ему самому.

Клодин потянулась к нему и через мгновение оказалась у него на коленях.

— Все говорят, что любовь имеет какое-то гипнотическое влияние, но никто еще не сказал мне, что это просто здорово, — обронила она.

Баррет усадил ее поудобнее.

— Да, здорово и весело, — уверил он.

Она обвила руками его шею, увлекая его в глубокий, долгий поцелуй; ее сердце взволнованно застучало, и тело наполнилось новым желанием, когда его руки отправились в страстное путешествие по ее телу. Он расстегнул ей лиф, затем развязал ленточки на трусиках, нежно опустил все на серебристо-голубой, с узорами лилий, ковер. Она вновь, уже голая, оказалась у него на коленях; он дотронулся до ее груди, живота и очень осторожно, помогая руками, раздвинул ей ноги. Кровь застучала в висках, его передернуло от желания, но он заставил себя действовать постепенно, работая кончиками пальцев, пока наконец не был одарен блаженным вздохом Клодин, откинувшейся назад, открывшей себя для него, для любых его действий. Он положил ее на воздушное шелковое покрывало и, снимая трусы, прижался к ее груди.

Клодин вздохнула и посмотрела на него темными глазами, когда он, оперевшись на руки, возвысился над ней. Щеки ее горели, губы пылали краской. Его обнаженное тело вызывало в ней любопытство и желание. Страха не было и в помине. Теперь он мог осмелиться войти в нее и был бы впущен — это принадлежало ему.

Он вновь обратился к помощи пальцев, возбуждаемый нежной влагой ее желания. Застонав, он вошел в это манящее пространство медленно, но едва сдерживаясь от извержения — это и заставляло ее задыхаться. Он раскачивался вперед-назад, с каждым разом дыша все чаще и чаще, зарывшись лицом в ее волосы.

Странное чувство росло и созревало в ней, но пару минут спустя, когда он, иссякнув, вышел из нее, от этого не осталось и следа. То, чего она так самозабвенно возжелала совсем недавно, казалось, задело ее за живое, но не больше.

Баррет успокоительно поцеловал ее.

— Обычно друг к другу быстро привыкают. А потом все будет намного лучше. Уж это я обещаю.

Клодин положила голову ему на плечо.

— Не могу себе этого представить. — Ей было все равно, даже если это звучало злобно. — Ты, наверное, подумаешь, что я абсолютно фригидна, если я скажу, что мне никогда не было так хорошо, как сегодня?

Баррет торжественно покачал головой.

— Абсолютно фригидна. Самое худшее, что может быть. А я думал, ты такая женственная. — Он усмехнулся. — Но ничего, ты только подожди.

— Может, нам попробовать еще? — предложила Клодин, — и я быстрее привыкну?

Баррет откинул назад голову и засмеялся.

— Ха! Теперь ты в моих руках. — Он с любовью посмотрел на нее. — Девочка моя дорогая, мы будем пробовать и пробовать, пока тебе не надоест.

Клодин вздохнула.

— В течение шести месяцев в году, Баррет, ты будешь писать мне из Чарлстона? Ты просто обязан, иначе я не выдержу. Конечно, это прекрасно, когда все обустроено, но мне нужен ты, а не хороший пустой дом.

Она не смотрела ему в глаза. Об этом не надо было просить, это не входило в правила игры, но она не смогла удержаться.

— Я думаю, — сказал Баррет, — пришло время сказать тебе, о чем я думал.

Он перевернулся и облокотился на кровать.

— Ты должна выслушать меня до конца и не перебивать, пока я не закончу. Обещаешь?

Она испуганно кивнула, он выглядел очень официально.

— Я хочу жениться на тебе, — сказал Баррет.

Клодин уставилась на него как на сумасшедшего.

— Это ведь даже незаконно, — сказала она.

— В некоторых местах вполне законно, — сказал Баррет. — Клодин, если бы мы могли это сделать, ты вышла бы за меня замуж?

— Не знаю, — прошептала она. — Я думала, что это как раз то, что мне нужно, — быть как белые леди. Но сейчас — ты же ничего не продумал! Это погубит тебя!

Баррет взял ее за руку, стащил с кровати и подвел к зеркалу в углу комнаты.

— Посмотри на себя, — воскликнул он.

Кожа Клодин была такой же светлой, как и его собственная, без бросающихся в глаза переходов цвета от тыльной стороны руки к ладони. Правильные черты лица ее обрамлялись мягкими и пышными вьющимися рыжими волосами.

— Ты и так белая. На девяносто процентов, — сказал он.

— Так все дело в недостающих десяти, — с горечью произнесла Клодин.

— Нет, — сказал Баррет. — Очень трудно это заметить, можешь мне поверить.

— Ты хочешь сказать, все уже прошло? — испуганно спросила Клодин, посмотрев на него через плечо.

— Конечно, — сухо ответил Баррет. — Один прапрапредок мог и быть черным, зато девять других с таким же успехом были белыми.

В комнате было прохладно, а они стояли голыми. Он обнял ее и потащил прочь от зеркала, обратно в постель.

— Дорогая моя, я очень тщательно все обдумал. Мне нужна не служанка, мне нужна жена, нужна ты. Я люблю тебя. Разве я могу позволить нашим детям пройти через все то, что прошла ты? А что будет с тобой, когда я умру? Я больше чем на двадцать лет старше тебя. Каково тебе было бы жить в Чарлстоне одной?

— Баррет, ты хочешь сказать, мы переедем к тебе в Чарлстон?

— А куда же еще? Ты думала, мы будем прятаться на границе до конца жизни? Ничего подобного! — Он крепко обнял ее и притянул к себе. — Ты боишься?

— Да, — сказала она ему в грудь. — Я боюсь покалечить твою жизнь.

— Ерунда, — возразил Баррет. — Все всегда боятся сделать что-нибудь неправильно, а на самом деле это не так страшно, как ты думаешь. Тем более я знал одних таких, как мы, вот они так и не узнали: было ли бы лучше, если бы они поступили по-другому.

— Ты уверен в этом?

— Да, потому ты можешь доверять мне.

Он отодвинул ее от себя и взглянул на нее.

— Ну-ну, ты плачешь? Всю грудь мне намочила.

Клодин шмыгнула носом и вытерла лицо тыльной стороной руки — жест явно не понравился Баррету.

— Ты действительно будешь счастлив, если я выйду за тебя?

Баррет ткнул в нее пальцем.

— Ничто на свете не сделает меня более счастливым.

— А ты не боишься?

Баррет ухмыльнулся. Теперь, когда он уже решился на это, страха не было.

— Я боюсь только тетушку Клели, — сказал он.

Повалив ее на кровать, он начал целовать ее шею и плечи.

— Я снова хочу любить тебя, — прошептал он. — А на мое предложение ответишь, когда у тебя будет готов ответ.

Руки Клодин сцепились за его спиной. Баррет предложил ей то, чего она всегда хотела, но боялась, что этого никогда не произойдет.

Теперь эта мысль ужасала ее. Если она выйдет за него замуж, она когда-нибудь погубит ему жизнь. Если она откажет ему, он никогда не будет счастлив. Она впустила его в себя. Нет, она не могла сказать «нет». Лучше быть счастливым и в опасности, чем несчастным и в безопасности.

— Счастливый? — Тетушка Клели с ужасом уставилась на них. — Только дурак может быть абсолютно счастливым, и вы, месье Форбс, кажетесь мне самым большим дураком, которого я когда-либо встречала.

— Вполне вероятно, — сказал Баррет.

Ему было все равно — он был слегка пьян. Клодин сидела перед ним — бледная и серьезная.

— А ты, Клодин! Конечно, можно иметь любую жизненную позицию, но совершать такой поступок! Месье Форбс, ей же только семнадцать лет, она ничего не понимает в жизни, но вы…

— Я тоже ничего в ней не понимаю, и придется с этим смириться. Но Клодин сказала, что согласна быть со мной и я хочу увезти ее в Чарлстон.

— И впихнуть ее в тамошнее высшее общество! — Тетушка Клели закрыла глаза. — А они, конечно, вас разоблачат. Или если даже не разоблачат, Клодин будет всю жизнь бояться, что это рано или поздно случится.

Она открыла глаза и испепеляюще уставилась на племянницу.

— Разве не так?

— Может и так, тетя, — ответила Клодин, сжав руками коленки. — Но я все равно сделаю это, раз Баррет этого хочет.

— Тебе нечего бояться, — твердо сказал Баррет. — Поскольку ты мыслишь как белая, ведешь себя как белая, я думаю, никому и в голову не придет, что ты на самом деле не совсем белая. А учитывая то, что все мы грешны, я думаю — ты белее нас всех вместе взятых.

Тетушка Клели фыркнула.

— Возможность скандала вокруг своего имени не исключает возникновения чужих трудностей. Наоборот.

— Не ради хвастовства хочу сказать, что я происхожу из очень древней семьи. И моя сестра, Алиса, очень важная женщина, ее не стоит раздражать. Общество Чарлстона будет достаточно благоразумно, чтобы найти какие-нибудь другие источники для сплетен, пока мы не подкинем нечто новенькое. А этого мы бы делать не хотели.

— Ох уж эта сестра. А, кстати, месье Форбс, что она скажет, когда вы приведете в дом жену без родословной?

— Серьезная проблема, конечно, — ответил Баррет. — Клодин говорит, что постарается терпеть сестру ради меня. А Алиса на самом деле не может сильно влиять на меня, так как ее благополучие в моих руках, пока она не женится — что, как вы понимаете, для нее крайне нежелательно. Так что Алису я беру на себя.

Алиса отличалась способностью руководить, и Баррет подготовил ей сюрприз — его возлюбленная обладала тем же даром едва ли в меньшей, если не в большей степени.

Тетушка Клели запрокинула голову, смотря вверх и как бы обращаясь к Всевышнему. Она просила его наделить племянницу здравым смыслом, который у нее напрочь отсутствовал, как, впрочем, и у жениха тоже.

— А что насчет отца Клодин?

Все это время Клодин молча наблюдала за происходящим, но сейчас бросила на тетю взгляд, явно не обещающий ничего хорошего.

— Он обещал навестить меня завтра. Он знает, что кто-то просит моей руки, но не знает кто именно. Поэтому мне так или иначе нужно будет говорить о Баррете и я расскажу ему все.

— Я буду с тобой, — сказал Баррет.

— Нет. Это должна сделать я. И, если я не смогу, где я возьму мужество для Чарлстона?

Баррет одобрительно кивнул.

— Ты смелая девочка. Я в любом случае поговорю с Полем, но право первого выстрела подарю тебе.

Раз уж Клодин взвалила на себя бремя быть камнем преткновения, вряд ли она подведет его.

Тетушка Клели с мученическим видом оглядела их.

— Предлагаю попить чай, — объявила она. — Все идет к тому, что нас когда-нибудь просто выкинут на улицу.

Поль вручил Томасу шляпу и трость и разрешил проводить его в гостиную тетушки Клели. Ему показалось, что Томас смотрел на него лукаво, что было необычно для вышколенного дворецкого.

— Мисс Клодин уже ожидает вас. — Томас многозначительно кивнул и удалился.

— Добрый вечер, Клодин.

Поль, как обычно, ощущал по отношению к своей цветной дочери смесь любви и смущения одновременно. Она умела очень хорошо владеть собой, и он не мог себе представить, что из нее в конце концов получится.

— Добрый вечер, папа. — Клодин поднялась и предложила ему сесть. — Хочешь чаю?

Поль заметил, что у нее тоже в глазах светился какой-то лукавый огонек. Заметил и то, что почему-то не было в гостиной тетушки Клели.

— Спасибо, — сказал он, наблюдая, как она наливает чай. — Твоя тетя не присоединится к нам?

— Нет, — ответила Клодин.

Она бросила в чашку кусок сахара и налила молоко.

— Тетушка Клели легла спать с жуткой головной болью и не стала портить нам встречу своим больным видом.

Поль взял чай и с воодушевлением посмотрел на дочь.

— Звучит угрожающе, — заметил он и улыбнулся. — Как насчет твоего предложения? Ты отказала ему? Тетя сказала мне, что вариант очень неплохой, но я не могу позволить тебе жить с мужчиной, который не может нравиться тебе.

— Нет, я приняла предложение, — ответила она и налила себе чай.

Руки ее дрожали, и она поставила чашку на стол. Во что бы то ни стало нужно было добиться разрешения отца.

— Я приняла предложение и намерена выйти замуж. Самое худшее сказать тебе сейчас, или ты сначала выпьешь чай и возьмешь себя в руки?

Поль опустил чашку на стол.

— Не представляю, как можно пить чай после такого вступления.

— Да, это трудно, — сказала Клодин. — Тетушка Клели тоже сказала, что больше никогда в жизни не сможет есть.

Поль усмехнулся.

— Полагаю, тетя думала, что вы останетесь близкими друзьями, но нет ничего предосудительного в браке между цветными. Если ты считаешь, что в браке тебе будет лучше, я могу поговорить с твоей тетей.

— Он не цветной, папа, он белый.

— Но это же невозможно, Клодин! — Поль был в шоке.

— Вполне возможно, если набраться смелости. — На глаза ее навернулись слезы. Она посмотрела на отца. — Это возможно, если не будет никакого влияния с твоей стороны.

— Девочка моя любимая, — начал было Поль.

Это же его дочь. Как он может сказать ей, что она не подходит ни к кому вообще?

— Нет никакой необходимости влиять на тебя, — произнес он вежливо. — А ведь об этом узнает весь город.

— Это не самое худшее, папа, — ответила Клодин. — Он не из Нового Орлеана, папа. И к тому же, он — твой друг.

— Господи Боже, Баррет! — Вдруг он понял, почему Баррет все время торчал в Новом Орлеане.

Поль представил себе реакцию Салли и ужаснулся. Но, взглянув на строгую Клодин, решил, что Салли совсем не обязательно знать об этом. Останется ли происхождение Клодин секретом, который они смогли бы хранить всю жизнь, или все-таки кто-то проболтается и тогда разразится скандал?

— Он… Он собирается увезти тебя в Чарлстон? — спросил Поль, испугавшийся своей собственной мысли. — И еще, прости, что я спрашиваю тебя об этом, но мне необходимо это знать: — ты хочешь выйти за него замуж, потому что он белый, или правда любишь его?

— Я, конечно, хотела бы стать белой, — с горечью произнесла она, — если бы я могла ею стать. На самом деле, это все время будет угнетать меня. Но я люблю его, и если он хочет жениться на мне, я выйду за него замуж. Тогда моим детям не придется переживать того, что пережила их мать.

— Если никто ничего не узнает. — Поль вздохнул. — А если узнает, то само замужество станет недействительным.

— Нет, — твердо ответила Клодин. — Мы распишемся там, где это будет считаться законным. И если все остальное пропадет, это останется. Причем даже моим детям.

— Да…

Поль начинал понимать, почему у тетушки Клели заболела голова и она отправилась спать. Он посмотрел на Клодин. Она была совсем молодой, легко ранимой, но что-то в ее лице говорило, что она не отступит ни перед какими трудностями. И если она все-таки собиралась рисковать, где он возьмет силы сказать ей, что у нее никогда не будет того, что его остальные — законные — дети получили одновременно с рождением?

«А ведь ее мать любила меня, — подумал он с грустью. — И что хорошего я сделал для нее?» Да, это о многом говорит. Салли тоже любила его… однажды.

Он встал, подошел к Клодин и сел перед нею. Она с надеждой посмотрела на отца.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Я знаю, — ответила она. — Я очень долго этого не понимала, пока не осознала, что здесь было невозможно… С мамой… Вообще, к чему вспоминать… Но я знаю, ты любишь меня. Ведь ты желаешь мне счастья, правда?

— Конечно. Я все время беспокоюсь о тебе.

Клодин улыбнулась.

— А не семейного ли скандала ты боишься?

— И его тоже, конечно, — признался Поль. — У моей жены сейчас тоже море проблем, но все равно, я больше волнуюсь за тебя. Тебе нужно быть как можно осторожней. — Он беспомощно замолчал, ответ давался ему нелегко.

Наконец он сказал:

— Если это действительно то, что ты хочешь получить в жизни, я не буду против.

Глаза их встретились. Вдруг она улыбнулась, лицо ее засияло счастьем.

— Спасибо! — Клодин протянула к отцу обе руки, и впервые за всю жизнь Поль прижал ее к самому сердцу.

Поль никогда специально не искал встречи с Барретом Форбсом, по крайней мере до сегодняшнего вечера, когда домашние собрались после ужина в гостиной. Он подумал, что Баррет, наверное, тоже ждет этой встречи — ждет тихую получасовую беседу тет-а-тет.

Дэнис все еще отдыхал наверху, и Люсьен пошел играть с ним в шахматы. Поль подозревал, что все это не просто родственная забота по отношению к выздоравливающему брату, а делается для того, чтобы смягчить их сложные взаимоотношения.

Гостиная была полна женщин, Поль и Баррет сели напротив друг друга и решили переждать время. Тетушка Дульсина читала «А бейли», французское издание «Пчелы» и всякую социальную статью комментировала колкими остротами.

Поль послал Тестута за виски. Судя по всему, тот пропал надолго, и Баррет думал, чем бы занять эту паузу. Выходить куда-либо из гостиной они не хотели, опасаясь возбудить ненужное в данной ситуации нездоровое любопытство.

— Ах, Агнес Коуре выходит замуж, — тетушка Дульсина с нескрываемым интересом уставилась в газету, — за месье Дуплесиса из Парижа. Дуплесис… ну-ка, ну-ка, по-моему, их брат женился на ком-то из Риле?

— Так же, как и Евгений Дуплесис, — подсказала Салли, не отрываясь от вышивания. — Даже двое, если говорить точнее. Еще некто Коуре. Он уже третий раз женится. Если бы я была Агнесой Коуре, я бы все-таки смотрела в будущее.

— Бедняжка, я думаю, она так и делала, — пропела Холлис. — У нее такой расчетливый взгляд, вообще девушки такого плана всегда выбирают мужчин, которые им в отцы годятся.

Она многозначительно посмотрела на Фелисию.

Фелисия доброжелательно улыбнулась в ответ.

— Сдается мне, настоящему мужчине нужна женщина, у которой в голове, кроме тряпок, вечеринок и самодовольства, ничего нет. Удивительно, как такие тщеславные дамы выделяются из толпы — их сразу видно по глупым глазам.

— Фелисия! — сказала Салли. — Ну, это уж слишком грубо.

Она посмотрела на Холлис.

— Надо все-таки выбирать выражения.

— Хорошо, но не надо думать, что вам будут позволять делать из нас идиоток, выходящих за стариков, — выпалила Холлис. — Не выйдет, потому что мы не выйдем!

— Мама!

— Холлис, свадьба Фелисии, если таковая случится, не твое дело!

— Зато мое дело выслушивать, как все только и говорят, что моей сестре приходится выходить замуж за мужчину вдвое старше нее, потому что она умирала на виноградной лозе! Мне бы такую смерть!

— Может, ты ревнуешь? — предположила Салли.

— Ревную? К малышке, у которой молоко на губах…

Фелисия встала.

— Холлис, ты просто злорадная кошка!

Поль встал.

— Пойду-ка я подышу свежим воздухом. Баррет, ты не хочешь составить мне компанию? — ловко придумал он.

— Конечно, — с наигранной готовностью ответил тот.

Поль захватил с собой виски и бокалы. Он точно не знал, принял ли он ссору дочерей как повод уединиться с Барретом, или необходимость беседы с ним как вескую причину, чтобы покинуть девчонок.

Баррет подозревал последнее.

— Все-таки надо было остаться, — прокомментировал он, когда они уселись на веранде, куда не доносились пререкания из гостиной.

— Салли справится с ними лучше, чем я, — ничуть не смутившись сказал Поль, затем наполнил себе бокал.

— Истинные дьяволята, эти мои девчонки, вот уж точно.

Баррет ухмыльнулся.

— Если я вас правильно понял, вы хотите знать, почему я выбрал вашу дочь и какие у меня намерения.

— Ты необычайно проницателен, — заметил Поль. — Выпей, Баррет, тебе сейчас это просто необходимо.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил Баррет.

— Господи, мужчина, тебе же сорок лет! О чем ты вообще думаешь, рискуя своим положением, всем, что ты имеешь в Чарлстоне, ради семнадцатилетней цветной девочки?

— Черт побери, Поль, она же все-таки твоя дочь! Ты не можешь учить ее всяким глупостям вроде тех, которыми занимаются женщины ее круга!

— Ты имеешь в виду ее покойную мать? — не выдержал Поль.

— Нет, давай выясним. Чем моя женитьба на Клодин хуже твоей выходки — когда ты взял ее мать в содержанки?

— Социально или этически?

— Этически, черт возьми. Я слишком хорошо представляю себе социальные последствия своего проступка.

— Я хотел бы в этом убедиться, — сказал Поль. — Мне начинает казаться, что вы все с ума посходили. Что касается этики, то здесь я словно по тонкому льду хожу, конечно.

Он поправил волосы.

— Ты действительно собираешься на ней жениться? Потому что, если ты скажешь ей, что собираешься, а потом исчезнешь, я тебя и под землей найду.

— Конечно, я собираюсь жениться на ней! — почти закричал Баррет, затем опомнился и понизил голос. — «Спасибо» ее тете с ее четкими действиями, — я мог бы получить все, что хотел, и без всяких разговоров о свадьбе, но мне было нужно не это. Или я, по-твоему, дурак?

— Но я не дурак, это точно, — нашелся Поль. — И прежде чем я дам свое «добро» на этакое законное предприятие, как она вчера выражалась, я должен быть абсолютно во всем уверенным.

— Ну что же, теперь ты можешь быть уверен, — сказал Баррет. — Может, ты хочешь еще поговорить о нашей разнице в годах?

— Нет, — отрезал Поль, почему-то подумав о себе и Адели. — Ради Бога, не упоминай это сегодня. К тому же мне кажется, скоро Роман Превест попросит руки Фелисии, и, если она согласится, я соглашусь тоже, несмотря на его солидный, а ее юный возраст. Так что, я думаю, придется уступить и вам с Клодин.

Поль отпил виски. Невидимая сила мгновенно охватила весь его организм.

— Я думаю, ты встретил ее на Балу квартеронок?

Баррет кивнул.

— Но я видел ее и раньше, и никак не мог выкинуть из головы. О Господи! — Он вдруг что-то вспомнил. — Люсьен все организовал. У меня такое чувство, что Люсьен уже тогда знал, кто она такая.

Поль уставился вдаль.

— Ничего удивительного в этом нет. Я начинаю понимать, какой Люсьен на самом деле.

— М-м-м…, — промычал Баррет в одобрение слов Поля. — А Дэнис твой великолепен, — заметил он. — Ну, правда, всякие там грешки не в счет.

Он подумал, что имеет право залезть в душу Поля, раз уж тот так далеко залез в его душу.

— Да, ты прав, — сказал Поль и отпил виски. — Не беспокойся, можешь оставить Люсьена на меня.

Так они сидели в философской, но компанейской тишине, пока не пришел Тестут и не сказал, что все дамы легли спать.

— Если все-таки захочешь выпить, виски в гостиной.

XXIII. МОСТ

Очень осторожно Дэнис свесил ноги с кровати, встал, слегка потянулся. Бинты еще ощущались, хорошо, правда, что хоть облегали плотно, ничего нигде не висело, не мешало. Так же осторожно он прошел в уборную. Рэйчел и мама наконец-то разрешили ему перебраться обратно в свои комнаты в garqonniere, которые он делил с Люсьеном. Пока его еще никто не видел, он хотел повидаться с Диной.

Сняв ночную рубашку, он кинулся надевать брюки. Утро было холодным. Наверняка Дина уже околела в этой лачуге, которую ее отец называл хибарой и правильно делал: Дэнис собирался принести ей теплый плащ, позаимствованный у Фелисии. Каждый день Дина пешком проделывала путь от Бэй Руж до «Прекрасной Марии», умоляя всех не ругать ее, а просто спрашивать, как у нее дела.

Дэнис надел фланелевую рубашку и старую кожаную куртку, вынул из-под кровати плащ. Люсьен все еще спал в комнате в другом конце коридора. Косясь по сторонам, опасаясь встречи с теми, кто мог отправить его назад в постель, он вышел через черный ход особняка в легкий туман, наползавший с болот.

Уилл не спал уже добрых часа два и мирно прогуливался по улице со своим годовалым жеребенком. Дэнис взял свое седло и забросил его на спину старой Батерфляй.

Лошадь, верой и правдой служившая Салли вот уже несколько лет, обладала странной дергающейся походкой и крепкой спиной, а потому могла спокойно везти двоих и не жаловаться.

Заболоченная земля еще была покрыта туманной дымкой. Дэнис медленно, но верно вел Баттерфляй к хижине Мишле. На веранде с ружьем в руке, словно герой древней баллады, стоял Раф Мишле.

— Ха, Дэнис! Слышал, что тебя подстрелили, да? — весело прокричал он, рассеивая туман своим криком. Он спустился по ступенькам веранды, собаки неотступно следовали за хозяином. — Приехал навестить сестру? Да? Держался бы ты подальше от этих городских дамочек, если не хочешь, чтобы тебя опять подстрелили, да?

— Надеюсь, больше не подстрелят, тем более что дуэль была на шпагах, — ответил Дэнис, слезая на землю и размышляя над вопросом, есть ли в Луизиане хоть кто-нибудь, кто не знает, что с ним приключилось.

— Где Дина?

Раф ответил пронзительным криком, и из хижины вышла Дина, вытирая руки о фартук. Она просияла, увидев Дэниса, кинулась ему навстречу.

— Тебя обнять-то хоть можно, или больно еще?

— Осторожно только, — сказал Дэнис.

Он положил руку ей на талию и посмотрел на Рафа.

— Поезжай охоться на белок, — предложил он.

Раф не стал перечить. Он считал своим долгом всячески поддерживать Дэниса в его ухаживании. Кроме того, Дэнис баловал их подарками — время от времени привозил мешки с овощами и фруктами с плантаций «Прекрасной Марии». Старый Викториен никогда и не помышлял о собственном огороде, но то, что привозил Дэнис, всегда ел с удовольствием.

Как только Раф исчез в тумане, Дэнис наклонился и поцеловал Дину. Его горячие мягкие губы создавали ощущение тепла костра, к которому подносишь руки. Его губы медлили, явно не желая прекращать удовольствия. Наконец он поднял голову, серьезные глаза его были полны любви.

— Я скучал по тебе, — прошептал он. — Прости меня за то, что я так повел себя с той женщиной.

Дина опустила глаза.

— Это совсем не мое дело. Ты не принадлежишь мне.

— Ты не права, — возразил Дэнис. Он поднял ее голову рукой и посмотрел прямо в глаза. — Я люблю тебя. И к тому же принадлежу тебе целиком и полностью. Что ты скажешь на это?

Дина глубоко вздохнула:

— У меня есть идея.

— У меня тоже. — Дэнис засмеялся. — Послушай-ка сначала меня. Только чтоб ни твой брат, ни сестра не дышали мне в спину. Можешь забраться на лошадь?

— Думаю, да, — ответила Дина.

— Она может стоять спокойно, вообще мы с ней понимаем друг друга.

Дина нежно взяла лошадь за нос, та с удовольствием фыркнула.

— Я не принесла тебе сегодня сахар, — оправдывалась Дина. — Ладно, пустишь сегодня?

Пока Дэнис залезал на кобылу, Дина держала ее морду, потом просунула босую ногу в стремя и заскочила на нее позади Дэниса.

— Черт возьми, Дина, у тебя что, нет никакой обуви?

— Нет. И не действуй мне на нервы, — ответила она.

— Так, придется что-нибудь купить тебе в Новом Орлеане. — Дэнису это явно не понравилось. — Нельзя же ходить босиком в разгар зимы в конце концов. Я еще тебе плащ привез, он там, за седлом привязан.

— Дэнис, тебе не следует привозить мне вещи.

— Ни черта мне не следует. Я хочу… — Он оборвался на полуслове.

«Как можно делать предложение девушке, сидящей за тобой на лошади, когда ты даже не можешь повернуться, дабы увидеть ее глаза?» Он повернул Баттерфляй на боковую тропу, ведущую к заросшему берегу; там жили выдры. Дэнис и Дина наклоняли головы, когда смелая Баттерфляй прорывалась через оголенные свисающие ветки. Затем Дэнис остановил лошадь, и девушка спрыгнула на землю. Однорукий, он чувствовал себя не в своей тарелке, когда его возлюбленной приходилось самой взбираться на лошадь и слезать с нее, но Дину это нисколько не волновало.

Дэнис отпустил поводья, лошадь, громко засопев, отправилась на поиски пучков высохшей травы. Он протянул руки к Дине, и она подошла к нему.

Какое-то время он не отпускал ее, упиваясь ее запахом, словно запахом только что прошедшего дождя. Все его женщины всегда пахли как лаванда, лимон или жасмин, Дина же пахла сама собой. Он зарылся лицом в ее золотисто-рыжие волосы. Пышные, свежевымытые, они россыпью падали из-под заколотых булавок, оплетая ему руки.

Дина счастливо вздохнула, сильней прижалась к нему, и они даже не заметили, как оказались на сырых сосновых иголках. Он перестал замечать боль в груди.

Дина лежала на спине, наблюдая за Дэнисом. Ее платье, также только сегодня утром выстиранное, было коленкоровым платьем французского покроя, которое ей тоже кто-то подарил. Оно очень плотно облегало ее тело и подчеркивало правильные, сочно округлые формы ее груди. Как и все девушки семьи Мишле, Дина не носила корсета. Может, его у нее просто не было.

Она дотронулась ладонями до его щеки.

— Я тоже люблю тебя, — прошептала она.

«Чего бы он ни захотел, я все сделаю для него, — думала она. — Даже если он бросит меня после этого раза, хотя бы сейчас он еще со мной. Ведь, наверное, скоро они женят его на какой-нибудь девочке с Новоорлеанской плантации, и уж никак не на голоногой босячке из леса».

Дэнис склонился над ней, запустил руки ей в волосы. У него кружилась голова — то ли от сознания своей беспомощности, то ли от близости Дины, — он никак не мог разобраться. По большому счету, какое это имело значение!

Странный ореол колдовства царил под берегом, черная магия покрытой туманом долины. Он стал сильнее и быстрее целовать ее горячие, зовущие губы, почувствовал прикосновение ее пальцев к пояснице, увидел, как ее молодое стройное тело скользнуло под него. Она подвинулась. Чтобы обнять его поудобней, коленкоровое платье обнажило ее колени. Мельком он увидел ее обнаженные ноги; тени деревьев и блики воды танцевали на них. С сильно бьющимся сердцем он положил руку ей на колено и резко бросил ее вниз, нащупав худенькую лодыжку.

— Я люблю тебя, — прошептала Дина, и Дэнис задрожал, теряя рассудок от желания, дав волю своим рукам бродить по ее пятнистым от тени ногам, снизу вверх, к прохладным ягодицам, к совсем секретному месту, спрятанному под той же юбкой из коленкора. Тени заволокли его взор, и сквозь них он видел, как засмеялась Дина.

Почти в бессознательном состоянии он рывком раздвинул ей ноги и лег на нее сверху.

Чувство удовлетворения, чувство собственности накрыло его с головой и сменилось яркими вспышками света по всему горизонту. Положив голову ей на плечо, он потерял сознание.

Он проснулся и увидел ее над собой, она смеялась сквозь испуг, бормоча:

— Дэнис, просыпайся, я испугалась, думала, что убила тебя.

— Что случилось?

— Оплошал ты, — сурово сказала Дина, — и кровь пошла, как у собаки. Да. Я возьму твой платок и перевяжу снова, мне кажется, она остановится, но…

Дэнис застонал. Он сел и осмотрел бинты на груди.

— Все в порядке, заживает уже. Лебо сказал, просто какой-то шов разошелся.

Он положил голову ей на колени.

— Дина, почему я не могу делать все, как надо? Я совсем не хотел ничего сегодня делать, и уж тем более пасовать на полпути.

— А мне кажется, ты довел дело до конца, — сказала Дина.

Дэнис засмеялся:

— Может быть, и довел, да. Дина, прости меня.

— За что? За то, что занимался со мной любовью, или за то, что оплошал?

Дэнис осторожно обнял ее.

— За то и за другое, — сказал он виновато. — Любимая моя девочка, прости меня. Я привез тебя сюда не для того, чтобы соблазнять, но ты настолько… ты… настолько прекрасна! И поэтому у меня с головой что-то не в порядке, — добавил он.

— А мне кажется, это нельзя назвать «соблазнением», — возразила Дина.

— Нет, можно. Я старше тебя, и уж, поверь мне, знаю, как это называется. А сюда я приехал, чтобы сделать тебе предложение, — сказал Дэнис и улыбнулся. — И, в общем, ну… может быть… короче, ну, я сделал тебе предложение…

— Теперь я точно знаю, что у тебя с головой не все в порядке, — сурово сказала Дина. — Твои мозги, наверное, вытекли вместе с кровью.

— Вполне возможно, — согласился Дэнис. — Но это не должно тебя тревожить. Ты не могла сказать что-нибудь романтичнее?

— Нет, — твердо сказала Дина. — Иначе мне кажется, что я тоже чокнулась. Никто не позволит тебе жениться на мне.

Дэнис силой завладел ее рукой и крепко прижал к себе.

— Посмотри на меня.

Дина покачала головой, на глаза ее навернулись слезы.

— Если ты женишься на мне, как ты покажешь меня своим друзьям? Я никогда не буду настоящей леди, Дэнис. Моя семья уже больше ста лет живет здесь, мы были, есть и будем такими. Как я могу измениться?

— Милая, я и не хочу, чтоб ты менялась, — сказал он. — Я люблю Дину, понимаешь? А не твой смешной акцент.

— Ты просто не думаешь об этом, — сказала Дина. — То, что ты думаешь, это «да, она сумасшедшая». Всякий раз, как обнимаешь меня. И твои друзья просто смеются надо мной, никто не принимает меня всерьез.

Дэнис закрыл глаза и задумался. Она была права; он был глуповат, чтобы раньше задумываться над этим. Но Дина теперь вбила это себе в голову, а ей явно не все равно. Она не будет счастлива.

Он начал было говорить, что научит ее всему, но как он может научить девушку тому, что ей должна рассказывать мама? Вдруг ответ на все вопросы пришел ему в голову, он взял ее за плечи, поцеловал и сказал:

— Придумал! Тебе не надо ни о чем волноваться. Встречаемся завтра здесь, а ты говоришь маме, что тебе надо уехать на несколько дней.

Про себя он подумал, что ее мама, наверное, и не заметила бы, как ее дочь пропала бы на пару дней. Да, никто не занимался ее воспитанием.

— Завтра я принесу тебе кое-что из одежды, а потом мы купим тебе все, что необходимо.

— Дэнис, что ты надумал? — Дина с подозрением уставилась на него. — Ты просто сумасшедший. И дрожишь от этой дурацкой сырости.

Дэнис загадочно улыбнулся.

— Завтра ты увидишь, что я придумал. Это секрет.

— Дэнис, кто здесь живет? — Дина с тревогой посмотрела на него, после того, как он позвонил в дверь светло-желтого дома на улице Тулуз. Он все еще был таким же загадочным, как и утром, когда они встретились на берегу, как и договаривались. Он привез ей платье и шляпку, мантилью (все вещи ему дала Фелисия) и ботинки, которые он реквизировал у Холлис, потому что ботинки Фелисии показались ему слишком маленькими.

Дина содрогалась от мысли, что сказала бы мадемуазель Холлис, знай она об этом, но успокаивала себя мыслью, что у Холлис столько обуви, что отсутствие одной пары ей погоды не сделает.

Дина с восхищением смотрела на свои ноги. На них красовались аккуратно зашнурованные, невысокие ботинки из бутылочного цвета кожи. Никогда в жизни у Дины не было такой шикарной вещи, как эти ботинки, или, например, этого зеленого платья с вышитыми шелком желтыми цветами, или мантильи из верблюжьей шерсти и шляпки из темного дорого шелка.

Дэнис деликатно отвернулся, позволив Дине облачиться в эти прелести. Потом они что есть силы поскакали на пристань, где иногда останавливались пароходы и оставили лошадь у смотрителя до тех пор, пока Дэнис не вернется. Еще минуту спустя они были на борту маленького парохода «Прекрасная креолка», курсирующего вверх по реке от Нового Орлеана и перевозящего редких пассажиров и немного груза.

Путешествие на пароходе было из ряда вон выходящим событием, Дина, открыв рот, смотрела во все стороны, держа от испуга Дэниса за руку.

Теперь ей приходилось собирать воедино все свое мужество, чтобы не бросить все и пуститься наутек от этого высокого дома с незнакомыми балконами и непознанной грациозной атмосферой. Она еще крепче сжала его руку.

— Дэнис…

— Не бойся, — прошептал он. — Сейчас ты все увидишь.

Дверь распахнулась, и появился пожилой негр в короткой куртке, Дэнис протянул ему карточку, чтобы узнать, есть ли сегодня прием у мадемуазель Клодин.

Узнать ее адрес не составило никакого труда, другой вопрос, захочет ли она видеть его. Он улыбнулся лакею:

— Я надеюсь на снисхождение.

Том взял карточку. Конечно, мадемуазель была дома. Она и месье Форбс не стали пользоваться новым домом на Рампарт Стрит, поскольку их могли бы часто видеть там вместе, что было по меньшей мере нежелательно. Захочет ли она принять месье Дэниса де Монтень — это совсем другой вопрос.

Клодин, узнав о госте, на минуту призадумалась, тетушка Клели вскинула к небу руки и закатила глаза.

— Все! Начинается. Он приехал, чтобы разобраться, что у тебя с другом его отца!

— Не знаю, мисс Клели, — пробормотал Том. — С ним девушка, причем это не одна из его сестер.

— Девушка? — Клодин замялась. — Папа обещал ничего не говорить детям. Том, я думаю, надо впустить их в дом.

Дэнис и Дина вошли в гостиную. Он смотрел на свою сестру, Дина уставилась на богатство убранства — французские шелковые занавески, позолоченные зеркала…

— Ты действительно похожа на Эмили, — вдруг сказал он. — Я очень рад тебя видеть.

Он протянул ей руки, в глазах его было столько радости, что атмосфера мгновенно разрядилась.

Она протянула ему руку.

— Позвольте представить вам мою тетю, мадам Беллок.

В ответ Дэнис поцеловал руку тетушки Клели. Затем повернулся к Дине.

— И позвольте представить вам мадемуазель Эрмандин Мишле.

— Дина, это моя сестра Клодин Беллок и ее тетя Клели.

Дина, которую здесь уже ничто не удивляло, слегка поклонилась сначала Клодин, потом тетушке Клели, чья смуглость без слов обозначила природу отношений Дэниса к своей сестре.

Тетушка Клели показалась ей ужасающей, Клодин вроде бы была ничего. Ее круглое милое личико создавало теплую обстановку, располагало к себе.

— Очень приятно, — сказала Клодин. — Пожалуйста, садитесь. Может быть, мадеры?

— Спасибо, не надо. — Дэнис усадил Дину на шикарный стул из красного дерева, Дина скромно села на самый его краешек.

Клодин и тетушка Клели выглядели явно сбитыми с толку.

— Я собираюсь жениться на Дине, — объявил Дэнис, — правда, мы немного поспорили, перед тем, как я решил так поступить.

— Да, эти споры… я, собственно, и возражала, — совершенно серьезно сказала Дина. — Но Дэнис решил жениться на мне. Мы с ним всю дорогу обнимались.

Ее речь не оставила в уме женщин никаких сомнений относительно того, какими были эти возражения. Однако, очень любезно, тетушка Клели произнесла:

— Ты совершенно права, детка. Существуют определенные правила поведения в обществе, которые мы не вправе игнорировать.

Она призывно посмотрела на племянницу.

— Ерунда, — пренебрежительно сказал Дэнис. — Единственное, что необходимо Дине, это знания. А для этого ей нужен хороший преподаватель.

Клодин рассмеялась.

— И ты хочешь, чтобы я учила ее? Месье де Монтень, не смешите меня.

— Не буду, — согласился Дэнис, — я прекрасно знаю, что девушки вашего круга прекрасно умеют вести себя в обществе, наверное, даже лучше, чем мои сестры. Дине нужно немножко знать французский и подучить английский. Ей нужно научиться одеваться и поддерживать светский разговор за ужином. Теперь скажите мне, кто лучше всех владеет всем этим.

— О Господи, — взмолилась тетушка Клели. Она посмотрела на Дину. — Ты действительно хочешь научиться всему этому?

Дина с любовью посмотрела на Дэниса.

— Мне очень нравится эта идея. Я очень хочу выйти за него замуж, хотя его мама вряд ли будет «за». Но я попробую, Дэнис. Он говорит, ему все равно, как я разговариваю, как я веду себя с его друзьями, но мне-то не все равно. Так что, если вы научите меня, я, конечно, не буду против.

— Да, нервы у тебя что надо, в любом случае, — сказала Клодин и улыбнулась.

Дина улыбнулась ей в ответ.

«Да из нее можно сделать человека, если немножко над ней поработать, — подумала Клодин. — Какое-то в ней есть природное изящество, да и привязанность ее к Дэнису налицо».

Клодин беспомощно посмотрела на тетушку Клели. Конечно, Дэнис сразу раскусит ее, когда в будущем ему представят ее как жену Баррета. Если она будет учить его крошку уму-разуму, может, он согласится тогда хранить ее тайну?

— Нет, конечно, все это неправильно, — произнесла тетушка Клели.

Дэнис, усмехаясь, посмотрел на нее, понимая, что она недоговаривает.

— Но возможно. Ну-ка, встань-ка, детка.

Дина послушно встала.

— А теперь пройдись по комнате. Так, хорошо. А теперь повернись. Нет, нет. Зачем же размахивать руками, ты что, мельница? Представь, что у тебя в руках букет. Так. Расслабленно, величаво. Так, уже лучше, лучше. Ладно, можешь сесть.

— Ну, что ж, я думаю, все получится, — сообщила она Дэнису, — правда, придется очень много работать. И еще, я должна спросить, как вы планируете все это организовать? — Тетушка Клели никогда не стала бы такой богатой, если бы не считала свои деньги.

— Так, как вам будет угодно, — заверил ее Дэнис. — Я бы хотел также посоветоваться с вами насчет ее гардероба.

— Это очень мудро с вашей стороны — поручить нам столь пикантный вопрос, как составление ее гардероба. Мужчины ничего не понимают в искусстве одеваться. — Тетушка Клели оценивающе взглянула на Дину. — У нее хорошая стать. По крайней мере с этим проблем не возникнет. Клодин, отведи, пожалуйста, мадемуазель Дину в свою комнату, а я пока решу деловую сторону вопроса с месье де Монтенем. И тогда сегодня же начнем с одежды. Но мы не феи, месье. Это займет много времени.

— А теперь покажи месье Дэнису, чему ты научилась за эту неделю.

— Qui, мадам Беллок. — Дина подождала, пока Дэнис подал стул тетушке Клели, потом широко ему улыбнулась.

Он посадил их за стол — сначала Дину, потом Клодин. Дина думала, понравятся ли ему эти изменения в ней? И оправдает ли она эти непомерные расходы, которые он, должно быть, делает ради нее? Личный портной тетушки Клели был вызван в дом и работал в поте лица, и теперь Дина была очень элегантно и со вкусом одета в вечернее платье с глубоким декольте, украшенное бахромой цвета бронзы на манжетах и кружевами на спине.

Когда Дина было воспротивилась необходимости таких дорогих украшений, портной побледнел, а тетушка Клели объяснила ей, что настоящую леди можно узнать по дорогим кружевам на платье и неподдельным бриллиантам на пальцах. Дина согласилась с ней еще до того, как она заговорила о бриллиантах.

Дина заметила, как мило смотрит на нее Дэнис с той стороны стола, и, смущенная, опустила глаза. Это платье открывало ее грудь, хотя вырез был не больше, чем у Клодин или у тетушки Клели.

Несмотря на то, что их было всего четверо, великолепный ужин состоял из такого количества блюд, что им было можно потчевать целое почтенное собрание. Тетушка Клели была одета в ярко-красное вельветовое платье, шею ее украшало ослепительное ожерелье. Клодин носила накидку из зеленого твида, а ее горничная, Делила, сделала ей и Дине одинаковые прически по последней французской моде — пышная шапка красивых волос, собранных сзади в большой пучок, украшенный жемчужинками-шпильками и шелковыми цветками.

Дина посмотрела на количество приборов, лежащих перед ней и зажмурилась, в испуге забыв последние наставления тетушки Клели о том, как ими пользоваться. «А, вот. Да, это вот так и это сюда. Ага».

Она взяла ложку для супа и покосилась на тетушку Клели, ожидая ее одобрительного кивка.

Дэнис поел немного супа и поднял брови. Поскольку присутствовал джентльмен, Том дал попробовать ему вино. Дэнис, едва пригубив, одобрил его, и Том наполнил бокал.

— А почему джентльмен всегда сначала пробует вино? — спросила тетушка Клели у Дины.

Дина положила было ложку в чашку, но опомнилась, оставила ее в тарелке.

— Чтобы… чтобы убедиться, что оно хорошее, не кислое и не… не отдает пробкой? — неуверенно спросила она.

— Молодец. У нее отличная память, — порадовала тетушка Клели Дэниса.

С большим интересом она узнала историю жизни Дины и пришла к тому же самому выводу, что и Дэнис: никаким образом она не могла быть дочерью Викториена Мишле. Тетушка Клели подумала, что было бы очень интересно узнать, кто же все-таки произвел ее на свет. Где-то она была уверена, что уже видела когда-то волосы именно такого цвета. Но, заметив, как растерялась Дина, увидев покоящегося на блюде омара, перестала думать об этом.

— Как же следует обращаться с омаром? — продолжила она свой урок.

Клодин расплылась в улыбке. Она вспомнила, как в свои школьные годы намучилась однажды, не зная, как надо есть омара.

— У нас дома мы бьем его молотком, но я не думаю, что это комильфо.

— Только на пикнике. А потом просите джентльмена позаботиться о вас. За столом нужно воспользоваться острым ножом, вот он перед тобой, и пальцами, только самыми кончиками.

— А потом, — вступила в беседу Клодин, — Том поднимает его вам с пола.

— А потом, — невозмутимо продолжила тетушка Клели, — пользуетесь вилкой для разделки омара. Мадемуазель Дина не располагает временем, чтобы учиться есть омаров как ты, бросая их на колени.

Дина вздохнула и взяла в руку нож. Она заметила, с каким изумлением смотрит на нее Дэнис, и отблагодарила его улыбкой.

«Пусть я отрежу себе пальцы, — думала она, — но не позволю этому дурацкому омару выпасть из тарелки». Она покраснела, увидев, что тетушка Клели тоже наблюдает за ней. Иногда ей казалось, что тетушка может читать ее мысли, и тогда она не позволяла себе даже думать в привычной ей манере. Она вспоминала правильный английский и французский, которые Клодин и тетушка вкладывали в нее.

— Я научусь. Обязательно научусь.

Дина подцепила омара кончиками пальцев и тихо расслоила его хвост. Омар распался на две одинаковые половины и остался лежать у нее на тарелке. Она довольно рассмеялась.

— Очень хорошо, — сказала тетушка Клели. — В следующий раз, кстати, у тебя получится еще лучше, если ты с самого начала расслабишься.

— Раз, два, три! Раз, поворот, три! Не смотри на ноги!

В паре с Дэнисом, Дина кружилась по паркету гостиной тетушки Клели. Они убрали ковер, и Клодин аккомпанировала им на фортепьяно.

Дэнис уверенной поступью вел ее по комнате.

— У тебя великолепно получается, Дина, — шептал он.

— Мадам Беллок говорит, что когда я привыкну, я перестану смотреть на ноги, — поделилась Дина, — и они будут делать то, что надо, без моей помощи. А если честно, я даже не представляю, как можно танцевать, говорить и дышать одновременно. На мне сейчас корсет мадемуазель Клодин, и там что-то выпирает вперед, мне это совсем не нравится, — пожаловалась она.

— Я понимаю, — вздохнул Дэнис. — Чувствуешь себя, как жук в панцире.

Дина захохотала.

— Или как бедный омар. А под этим корсетом еще столько всего носят! Мадам Беллок говорит, что нужны еще камзол и штанишки, но я не должна тебе об этом говорить, это неприлично.

— Понимаю, — сказал Дэнис. — Ладно, я не выдам тебя. А потом, я думаю, она сама обо всем расскажет.

Конечно же, она уже подробно обрисовала все, что только может причудиться настоящей моднице, начиная с одежды от Вудлифа и Барьера, кружев от Суме на Роял Стрит, мантий от мадам Фрей. Заканчивая жабо из Олимпа, где цены были едва не выше, чем ее намерения.

Дина с сомнением посмотрела на Дэниса.

— Дэнис, ведь ты тратишь на меня столько денег, да?

Дэнис выписал очередное па, когда они поравнялись с тетушкой Клели.

— К счастью для нас, у меня их предостаточно.

Он, конечно, умолчал, что даже его счета затрещали от покупок в Олимпе. Но папа после свадьбы даст ему еще денег. Хотя Поль может и не дать ничего, если ему вдруг не понравится сама идея свадьбы.

Но Дэнис не думал об этом. Он был так счастлив, беззаботен, беспечен, что никакие мысли о деньгах не могли погасить в нем гордость за успехи его милой Дины.

Клодин закончила отрывок и повернулась поаплодировать танцорам.

— Очень хорошо, мы на глазах продвигаемся вперед, — сказала тетушка Клели. — Месье Дэнис, вы оставите ее нам еще на несколько дней, а потом заберете на недельку, и мы посмотрим, останется ли что-нибудь в этой милой головушке.

Адель заметила, как Дэнис ехал по дороге вдоль реки, и спряталась в тень ствола толстого дерева. Он явно не увидел ее, и она подумала: «Он опять ездил к той девчонке, и его опять не было всю ночь. Если будет действовать мне на нервы, все расскажу о нем его отцу».

Адель только и занималась тем, что выслеживала, кто из обитателей «Прекрасной Марии» где находится. Дэнис скрылся из виду, и она снова вышла на дорогу. Прямо под ней, там где тростник спускался к воде, был глубокий и широкий ров, сооруженный для сдерживания уровня воды в траншее и отгораживающий болота от тростника.

Ров был наполнен водой, через него был перекинут низкий дощатый мост. Адель поспешила на мост, поднимая пыль своими новыми прогулочными ботинками, разбрасывая в стороны опавшие осенние листья. Она не умела хорошо ездить верхом, даже не любила лошадей, но взяла в привычку каждое утро перед завтраком выходить на обязательную прогулку.

Здесь обычно никто не появлялся, за одним только исключением — Салли де Монтень совершала здесь утреннюю прогулку верхом. Адель хотела вернуться домой до того, как Салли выедет.

Адель дошла до середины моста и присела на корточки, чувствуя себя намного комфортнее, находясь ближе к какой-никакой, но твердой поверхности. Две доски прямо посередине моста прогнили насквозь, и недавно Адель нашла им применение. Запустив руку под доски, она нащупала опорные балки, держащие доски, достала молоток, прихваченный сегодня же из мастерской Джема и растянулась на мосту во всю длину, чтобы заглянуть под него.

Мутная зеленая вода журчала и пузырилась, воздух поднимался со дна илистого водоема. Адель посчитала зрелище противным и осторожно просунула руки, сжимающие молоток, под доски. Чуть поодаль она заметила крокодилов — ужас, к которому за столько месяцев никак не могла привыкнуть. Грязная, мутная жижа — только в таком месте и могут жить эти твари.

Она просунула молоток под балку. Балка затрещала и чуть-чуть поддалась. Еще один удар, и балка треснула по всей своей длине. Еще удар, и балка беспомощно повисла над водой. Та же операция со второй балкой — и прогнившие доски закреплены теперь только на концах. Адель быстро поднялась на ноги, осторожно отошла с середины моста и положила молоток в карман.

На завтрак было домашний бекон, бифштекс, пирожные. В столовой сладко пахло приготовленным мясом. Адель, очистив рубашку от пыли и листьев, села за пирожные и отварные яйца по-венски с чувством, будто она пересекла Рубикон. На какое-то мгновение ее лицо озарилось огнем победы, а когда Салли спустилась к завтраку, по привычке наездника, уже в костюме для верховой езды, в глазах Адели заиграл неподдельный триумф.

«Она надеется, мистер Поль опять будет принадлежать ей все утро, — подумала Мама Рэйчел, проводя Эмилию перед Салли. — Каково же будет ее удивление, когда она узнает, что он уехал в Новый Орлеан ходатайствовать у судьи Крайра за Габриэля». Рэйчел вздохнула. Собственно, особой надежды насчет Габриэля не было, но Поль всегда сражался до последнего.

Салли съела яйцо по-венски, выпила чашку кофе и снова встала из-за стола первая. Она принадлежала к числу людей, съедающий завтрак либо залпом, в один присест, спеша по каким-то важным делам, либо, наоборот, рассиживаясь за чашкой чая час, а то и больше, с газетой, в зависимости от настроения.

В это утро ее ждала Роза Бриар, и она не могла дождаться момента, когда она наконец выйдет из дома и не встретится взглядом с Аделью Скаррон.

Адель же проводила ее довольным взглядом. На Салли была темно-синего цвета куртка, такие же штаны и высокая, как корона, шляпа. Плащ был широким и тяжелым, его нужно было носить на руке, пока не сядешь на лошадь.

«Если она не сломает себе шею, то по крайней мере утонет», — с удовольствием подумала Адель.

— Очень приятно было с вами познакомиться, мадам. Не откажется ли месье от крепкого напитка? Как сейчас не по сезону жарко, не правда ли?

Дина протягивала руку своим предполагаемым собеседникам и обмахивалась несуществующим веером.

— Бонжур, месье. Ох!

Она не смогла поймать словарь, который держала на голове. Соскользнув, он упал в мокрые листья. Дина подняла его и снова положила на голову. Мадам Беллок утверждала, что это упражнение вырабатывает осанку.

«Женщина, которая ходит, как будто у нее на голове книга, никогда не сутулится».

Дина вздохнула. Она предполагала, что выучит все вовремя. Пока что она была довольна, что на ней нет хотя бы этого панциря. Они с Дэнисом решили, что пока оставят все ее вещи у мадам Беллок, потому что маман задала бы слишком много вопросов, а Сьюки и Тасси смеялись бы. Они и так над ней смеялись за то, что она повторяла уроки мадам Беллок, и поэтому она вышла прогуляться, чтобы немного побыть одной.

За ее спиной раздался топот копыт, и Дина, вздрогнув, отскочила с дороги. Она робко помахала ручкой мадам де Монтень, пронесшейся вихрем перед ней, но та даже и не заметила ее. Мадам де Монтень сидела на коне как влитая, словно была его естественным продолжением, но на лице ее, промелькнувшем так быстро, что его едва можно было разглядеть, Дина разглядела нечто другое.

«Она очень зла», — подумала Дина и помолилась, чтобы это не было связано с Дэнисом.

Салли направила лошадь к оврагу, злясь на Адель за тот скользкий, недобрый взгляд и на себя за то, что обратила на нее внимание. На мосту тяжелая поступь копыт сменилась клацаньем. Копыта лошади попали на злополучное место, проломили гнилое дерево; Салли перелетела через лошадь, ноги ее сами выскочили из стремян. Она тяжело упала в воду рядом с основанием моста и попыталась сразу ухватиться за него. Лошадь металась в испуге, наполовину в воде, наполовину еще на мосту, лягаясь тяжелыми подковами по запястьям Салли. Яростная боль прошла по ее рукам, пальцы разжались и соскочили с основания моста. Она вновь оказалась в воде. Попытка судорожно схватиться за какие-то столбы, подпирающие мост, пронзила тело дикой болью; она сорвалась в воду, и ее понесло по течению прочь от него. Изо всех сил она попыталась грести к берегу, борясь с намокшей одеждой и зарослями водорослей.

Ледяная вода делала свое дело. Салли попробовала развязать ремни плаща, но они намокли и не поддавались. Боль в левой руке стала невыносимой, и темнота, вперемешку со вспышками света, заволокла ее глаза. Вдруг что-то ударилось о ее плечи, заставив ее в испуге заметаться сильнее.

— Стой же, ты потопишь нас обоих!

Салли открыла глаза и увидела Дину, барахтающуюся рядом с ней. Волосы прилипли к ее лицу, зубы стучали. Дина обхватила Салли за пояс, довольная, что хоть она сама была лишь в своем старом тоненьком платье.

— Не пытайся плыть, — кричала она, — не двигайся и не бей меня, тогда доплывем!

Салли кивнула, набрала как можно больше воздуха, поборола панику и желание махать руками. Дина поплыла, пытаясь использовать течение, чтобы быстрей добраться до берега.

Ров был полон водорослей, они цеплялись за ноги и мешали плыть. Над водой свисали ветви ивы, Дине удалось ухватиться за них свободной рукой и немного подтянуться к берегу. Но выбраться на крутой берег не получалось — рука ее скользила по грязи. «Может, сильней подтянуться за ветки? Но ветки ломаются». Испугавшись, Дина посмотрела на лицо Салли. Оно было неестественно бледным, губы посинели, глаза закатились.

«Если я не вытащу ее отсюда, она умрет», — подумала Дина. Ухватившись за более-менее прочную ветку, она сунула ее в руку Салли.

— Держи ее и не отпускай!

Салли кивнула. Дина стала цепляться за берег двумя руками. Пологий край был в полуметре от ее головы. Вцепившись в землю, она смогла вылезти наверх, облокотившись руками о землю. Еще секунда — и она перегнулась вниз, потянувшись за Салли. Голова Салли болталась из стороны в сторону, и как только Дина смогла ухватиться за нее, ветка выскользнула. Она перехватила ее руку, но тянуть не могла — Салли была тяжелая, как камень, а берег скользким, как мазь.

На земле позади нее лежала крепкая длинная палка, и Дина попыталась протянуть ее Салли, но пальцы той не разгибались и ухватиться за нее она не смогла. Ее понесло по течению, голова все еще была над водой. Дина вскочила и побежала вдоль берега, ища место, где можно приблизиться к воде. Она быстро нашла его и бросилась в воду, все еще опережая Салли. Вдруг изгибающаяся лента разрезала поверхность воды и темная треугольная голова поднялась над нею, рассматривая их с любопытством.

Дина вскрикнула и снова бросилась в воду, отбиваясь от огромной змеи палкой. Змея зашипела, раскрывая челюсти, показывая ядовитые зубы, выбирая момент для броска. Она поднялась над водой, и Дина, из последних сил, ударила ее еще раз. Палка размозжила змее череп в тот момент, когда та собралась нанести решающий удар. На всякий случай Дина что есть силы откинула змею подальше по течению.

Глаза Салли по-прежнему были закрыты, дыхание казалось неестественно медленным и неровным. Кожа была холодной как лед. Новый приступ ужаса охватил Дину, когда она увидела сочащуюся в воду кровь Салли. Подняв голову Салли как можно выше, Дина отплыла с ней под ветви ивы и потом прижалась к ней. Раз в воду течет кровь, значит, скоро появятся крокодилы.

XXIV. САЛЛИ И ПОЛЬ

Прошло уже два часа, а мисс Салли все нет. Мама Рэйчел всячески старалась побороть в себе страх, пока ждала Уилла, чтобы запрячь Пичеса, одного из больших мулов в повозку. Мистер Поль был в Новом Орлеане, и четырех старших детей тоже не было дома. Вспоминая ликующий взгляд Адели Скаррон, сейчас Рэйчел воспринимала его иначе и беспокоилась, ища детей и расспрашивая Адель.

Та старательно делала все, чтобы Рэйчел не шла на поиски Салли до поры до времени.

Уилл закрепил последний ремень в упряжке, и Мама Рэйчел вскарабкалась в повозку и села рядом с ним.

— Правь ты! — скомандовала она. — Правь так, как будто за тобой дьявол гонится!

Немного поколебавшись, Уилл выбрал дорогу, ведущую к мосту. Салли обычно тоже выбирала ее — вдоль реки, вдоль водоема, вдоль старых построек и — домой, но никто не знал, как она поскакала на этот раз.

Вдоль реки не было ничего примечательного, разве что негр Романа Превеста выгуливал жеребчика.

— Ты не видел мисс Салли сегодня утром? — закричала Мама.

Когда он озадаченно пожал плечами, Уилл погнал мула дальше. Около поворота на мост Уилл посмотрел на Рэйчел.

— Ну что, повернем? Или, может, она поскакала в «Алуетт»?

Мама покачала головой.

— Нет, она бы сказала мне. И Адель тоже знала бы. — Взгляд Адели не выходил у нее из головы. — Поворачивай здесь.

Дина уставилась, замерев от страха, на длинную бугристую голову, приподнявшуюся над водой. Затаив дыхание, она смотрела, как желтый глаз наблюдает за ними. Крокодил остановился. Он боялся людей, но был очень голодный.

Салли, которая была без сознания, встрепенулась, почувствовала острую боль в руке и снова упала в обморок.

Девочка приподняла ее руку над водой, чтобы остановить кровотечение.

— Поль, — прошептала Салли.

— Сейчас он придет, — заверила ее Дина. — Держи руку над водой. Ты, наверное, сломала ее.

Дина не знала, правда ли это, но Салли, казалось, слушалась ее. Дина продолжала говорить с ней, чтобы та не увидела крокодила.

— Лежи и отдыхай, они сейчас придут за нами. По-моему, я слышу их голоса. Через минуту они будут здесь.

Дина обняла Салли, пытаясь хоть чуточку согреть ее, и продолжала говорить с ней, так чтобы она не обернулась и не увидела крокодила. Убежать от него было нельзя, раз уж он набрался смелости и подплыл к ним, но видеть его Салли не должна.

Повозка быстро приближалась к мосту. Уилл ехал чуть быстрее, чем следовало бы. Голые ветви склонялись над ними и невозможно было определить по осыпавшейся листве, проходила здесь лошадь или нет. Начался тростник.

— Вон она! — закричал Уилл и показал пальцем в сторону.

Сощурившись, Мама увидела Розу Бриар со съехавшим набок седлом, она щипала травку на берегу оврага. Лошадь хромала, и это заставило Уилла остановить повозку. На середине моста они увидели сломанные доски.

Мама Рэйчел выпрыгнула из повозки и начала внимательно осматривать все вокруг, когда Уилл вновь закричал:

— Вон там! Господи!

Дина и Салли были в воде около противоположного крутого берега водоема, их головы едва высовывались из воды. Они еле шевелились. Уилл попытался перейти по сломанному мосту на ту сторону, Мама пошла было за ним.

— Иди назад, глупая женщина! — закричал на нее Уилл. — Как ты собираешься спасти их? Поезжай на Северный мост и переезжай сюда!

Мама Рэйчел побежала назад в повозку. Уилл медленно, шаг за шагом, продвигался по мосту. Наконец, спрыгнув на землю, побежал вдоль берега.

— Мисс Салли!

Дина подняла глаза и попробовала разглядеть его.

— Она очень давно потеряла сознание, — с досадой сказала она. — Давай, ты тяни, а я подтолкну, только осторожно. По-моему, у нее запястье сломано. — Зубы Дины стучали. — Я думала, уже никто не придет.

Уилл взял Салли под мышки и потянул на себя. Она была холодна, как могильный камень.

— Она не умерла? — шепотом сказал Уилл.

Дина отрицательно покачала головой:

— Нет, но если бы вы не пришли бы сейчас…

Уилл осторожно положил Салли на землю и протянул руки Дине. Она с шумом поднялась на берег.

— Вон там крокодил, — сказала она, показывая на бесформенный зеленый бугор, копошащийся чуть поодаль в воде. — Он уже минут пятнадцать здесь, часов с десяти.

Скрип несмазанных рессор повозки и стук копыт мула вернули их к жизни. Уилл взял мисс Салли на руки.

— Мисс Дина, вы можете идти, или мне вернуться за вами? — спросил Уилл с явным уважением в голосе.

Дина шагнула и ее качнуло, но она устояла на ногах.

— Да, я могу идти.

Уилл уложил Салли на заднее сиденье повозки, Мама Рэйчел укрыла ее покрывалом, радуясь, что зачем-то захватила его с собой. Она посмотрела на мокрую и жалкую Дину.

— А ты поднимайся сюда и тоже залезай под покрывало, — сказала она. — Больше я никогда не буду думать о тебе плохо.

Дина дрожа, забралась в повозку и они тронулись в обратный путь.

Салли открыла глаза и тревожно посмотрела на заросли камыша.

— Держись, держись, — поддержала ее Мама, — через минуту уже будем на дороге.

— Дина, — прошептала Салли, — где Дина?

— Я здесь, — отозвалась она.

— Дэнис… — сказала Салли, — ты должна выйти за него замуж. Я была так глупа, но я благородный человек. — Она взглянула на Маму. — Она убила змею там. Палкой.

— Вы уверены, что не измените своего мнения, когда поправитесь? — спросила Дина. — Моя семья совсем не подходит вашим требованиям. Но я могу многому научиться, — заверила она. — Это не пустые слова.

Салли стало больно, когда повозка качнулась на кочке, но все равно улыбнулась Дине:

— Я в этом уверена.

Новый, недавно приобретенный акцент Дины, который было начал улетучиваться в воде, снова возвращался к ней.

— Кто учил тебя? Дэнис?

— Нет. Мадам Беллок. Дэнис говорит, что… — Дина вдруг закрыла рот рукой. Она вспомнила, кто была племянница мадам Беллок.

— Ничего страшного, — слабо сказала Салли. — Я знаю о ней. Все это было так давно…

Она вдруг поняла, что ей нет никакого дела до матери Клодин Беллок, которая, к тому же, уже умерла. Если ей и стоило волноваться о приключениях Поля, то в первую очередь надо было думать об Адели Скаррон, которая, к сожалению, была еще среди живых.

— Дэнис сделал правильный выбор, — добавила она, — я думаю, он вполне заслуживает взять тебя в жены.

Дина вновь засомневалась.

— А месье, его отец, он тоже будет такого же мнения?

— Его оставь на меня. Ты чуть не утонула из-за меня. Хотела бы я, чтобы в моих детях была хоть малая доля твоей храбрости.

— Благодарю вас, — прошептала Дина. — Благодарю.

Повозка выехала к реке.

— Уилл, а где Роза Бриар?

— Я послал за ней мальчика, так что она тоже скоро будет дома. У нее сломана передняя нога, но это быстро пройдет.

— Хорошо. — Салли снова закрыла глаза. Она с трудом пришла в себя, даже когда Уилл переносил ее в дом. Рэйчел сняла с нее всю промокшую одежду и уложила в постель, подложив к ногам грелку и накрыв ее плечи шалью.

Спустя два часа приехал Поль. Он влетел в дом, прыгая через две ступеньки. Уилл поймал его, когда пароход остановился внизу по реке, чтобы взять следующих пассажиров.

Адель встретила Поля в гостиной наверху.

— Она спит, — сообщала она ему. — Месье доктор говорит, что ничего серьезного. Я очень удивлена, что Уилл вызвал тебя из такой глуши, как, впрочем, и все остальные. Может, хочешь что-нибудь поесть? — Адель преданно посмотрела на Поля, с трудом скрывая досаду от того, что Салли не утонула.

— Нет, спасибо, не сейчас, — Поль обошел Адель стороной, румяный и грозный, и прошел в холл. Рэйчел, Баррет и все пять детей окружили там доктора Лебо. Поль схватил его за руки.

— Как она?

— Вне опасности, — ответил Лебо. Он заметил перекошенное лицо Поля и ярость в его глазах, и тихо добавил: — Я говорю вам правду. Вам повезло. Еще бы чуть-чуть и все. Но теперь она очень скоро поправится.

Поль прошел за ним в комнату Салли и закрыл за собой дверь. Адель с непониманием посмотрела ему вслед, но все подумали, что Поль теперь навсегда выкинул ее из головы.

Салли проснулась. Рядом с ее кроватью тускло мерцала лампа, здесь же был и Поль — на стуле около кровати. Блики от света гуляли по его лицу.

«Он очень волнуется за меня», — подумала Салли с удовольствием и протянула ему нежную руку. Она четко помнила, как доктор Лебо приходил лечить другую ее руку.

— Сколько я спала?

— Сейчас четыре часа, — тихо сказал Поль.

— Ты все это время был здесь?

Он кивнул и взял ее за руку, теребя ее в своей, смотря на пальцы, а не ей в лицо. Он был неуверен в себе, как будто не знал, хочет ли она сейчас его видеть.

— Не надо было тебе так волноваться, — нежно сказала Салли, — у меня всего лишь растяжение связок.

— Ты промерзла насквозь, — сказал Поль. — Я был в ужасе. — Он поднял на нее свои глаза и она поняла, что это правда. — Лебо сказал, еще час в этой воде — и тебя бы не было в живых. Господи Боже, Салли, ты была на волосок от смерти! Единственное, о чем я думал, это то, что, если я потеряю тебя, значит, я этого заслужил. У меня к тебе серьезный разговор, Салли. Только когда тебе будет лучше.

— Помоги мне подняться, — попросила Салли.

Она еще никогда не видела Поля в таком настроении. Она не хотела, чтобы он уходил. Поль приподнял подушки, на которых она лежала. Она села и откинулась на них.

— Поговори со мной сейчас.

— Очень трудно начать, — виновато сказал Поль, — когда мы поженились, ты же любила меня, я знаю точно. Когда мы потеряли любовь?

— Разве мы ее потеряли? — прошептала Салли. Лицо ее было белее подушек, на которых она лежала, но голубые глаза по-прежнему сияли добротой.

— Я не знаю. Вернее, я знаю, что ты не была счастлива всегда. И мне кажется, в этом моя вина.

Салли лежала молча, ей было страшно говорить. Она вопрошающе посмотрела на него.

— Я был в твоей студии, — вдруг сказал он. — После того, как ушел Лебо. Он сказал, что видел твою картину. Его друг из городка Миссисипи купил ее. Я не знал, что ты продавала их, и разозлился, но Лебо сказал, что картина замечательная. Поэтому я попробовал взглянуть на картины его глазами. Если бы я не знал, что они твои, я увидел бы с самого начала, как они прекрасны. Мне же казалось, что картины и моя жена несовместимы, и это тоже повлияло на мои суждения. А еще мне пришло в голову, что, если бы у меня был талант, как у тебя, и мне никто не дал бы его реализоваться не выдержал бы.

Салли жалостно улыбнулась.

— Я могла бы объяснить это тебе, наверное, если бы очень постаралась. Было бы больше пользы, нежели бросаться краской. — Салли остановилась, словно комок к горлу подступил. — Но я убедила себя, что ты меня больше не любишь — и мне все равно. Так было легче.

Поль вздохнул.

— Я всегда любил тебя, но я не всегда это показывал. Я знаю, почему ты подумала, что я не люблю тебя. Можно, я объясню тебе все про Жюстин? Объяснение, которое я должен сделать столько лет спустя.

Салли кивнула.

— Я не любил ее, — медленно сказал Поль, — она мне очень нравилась. Зато она любила меня. Когда я женился на тебе, мне показалось несправедливым оставлять ее такой несчастной только потому, что я нашел свое счастье не с ней. Конечно, я давал ей денег, но ей не нужны были деньги, ей был нужен я. Я сказал себе, что все это никак не отразится на любви к тебе, что ты не должна это знать. Здесь все так делается, ты же знаешь. Думаю, даже тогда я чувствовал, что это неправильно. Прости, Господи, но я почувствовал облегчение, когда она умерла.

— И все-таки тебе тяжело говорить мне такие вещи, ведь так? — спросила Салли.

— Да. — Поль по-дружески улыбнулся ей. — Но я хочу твоего прощения. И я хочу твоей любви, если она еще теплится в тебе.

— Во мне всегда была моя любовь, — сказала Салли, — а простить не так уж сложно, как ты думаешь.

Подсознательно она понимала, что не нужно говорить про Адель Скаррон. Если Поль действительно говорил правду, мадемуазель Скаррон вскоре ждет неприятный сюрприз.

— Но тебе тоже придется кое за что меня простить. — Салли глубоко вздохнула.

— Если ты любишь меня, я прощу тебе все.

— Я надеюсь на это, — сказала Салли и посмотрела ему в глаза. — Я была неверна тебе.

«Если он сможет проглотить это, значит он действительно говорил правду», — подумала она.

Поль изменился в лице. Подобное никогда не приходило ему в голову. Неужели он совсем дурак? Салли, выкрав у него признание и прощение, теперь выглядела сурово, и он не мог найти в себе силы разозлиться. Была только грусть за бесцельно прожитые годы.

— Ты и сейчас мне изменяешь? — он мог вынести что угодно, только не это.

— Нет, — сказала Салли. — Теперь уже нет. И никогда больше.

— Это кто-то, кого я знаю? — спросил Поль.

Салли улыбнулась и соврала:

— Нет.

Желание очистить совесть до конца было велико, но весть об измене с Жильбером Беккерелем не принесет добра ни Полю, ни Дэнису.

— Нет, — повторила она, — ты не знаешь его.

Поль встал со стула и сел к ней на кровать.

— Наверное, это тоже была моя вина.

Салли покачала головой.

— Нет, не твоя. Моя. Поль, прости меня.

— Любимая моя. — голос Поля был голосом влюбленного юноши. — Любимая моя, я прощаю тебе все, раз мы по-прежнему любим друг друга.

Он наклонился к ней, и ей показалось, что его пропустили через молотилку, настолько уставшим выглядел он. Незнакомым.

— Я боялся, что ты умрешь. Я не могу представить себя без тебя. Или представить бы мог, но не пережил бы.

Салли притянула его к себе своей здоровой рукой, сама приблизилась к нему, ощущая его теплое дыхание.

— Мы еще никогда не говорили с тобой так, — сказала она. — Так откровенно. Если бы говорили так прежде, возможно, ничего этого и не было бы.

— Теперь мы всегда будем так говорить, — сказал Поль. — Я не буду давать тебе заснуть. Я никогда не думал, как много ты для меня значишь, как сильно я нуждаюсь в тебе. Я всегда любил тебя, и годы сделали меня частью тебя, я этого не знал.

С чувством победительницы Салли обняла его. Глаза ее сияли победным блеском.

— Где Мама Рэйчел? — прошептала она.

— Сидит в соседней комнате, как сторожевая собака, — сказал Поль.

Он вдруг понял, что пришло в голову Салли.

— Ты сведешь меня с ума.

Салли засмеялась.

— По крайней мере, тебя-то уж точно. Давай же.

Поль лег рядом с ней на кровать.

— А как же твоя больная рука? — спросил он, сверкая жаждущими глазами.

— Я справлюсь одной рукой, Поль, — парировала Салли. — Не бойся.

Честно говоря, она совсем не была уверена в успехе мероприятия, но нельзя же было сдаться, даже не попробовав. Слишком многое поставлено на карту. Если сейчас они с Полем займутся любовью, он больше никогда не вернется к Адели Скаррон. Салли даже не знала, был ли он близок с ней на самом деле, но готова была поклясться, что был.

Она встретила его губы своими и тихо застонала, когда он начал целовать ее.

Руки Поля путешествовали по ее ночной рубашке. Он испытывал чувство страха, не желая причинить ей боль, и в то же время хотел ее безумно. В голове мелькнула мысль, о том, кто проделывал с ней то же, что сейчас с ней проделывал он. Он решил, что ему совершенно все равно. Интересно, как он вообще мог вести себя так, будто Салли его собственность? Салли принадлежала сама себе. А сейчас она лежала в его объятиях потому, что любила, и это было намного приятнее.

Его губы прикоснулись к ее шее, а руки приподняли до пояса ночную рубашку, скрыв ее грудь в складках материи.

Поль уже не мог остановиться.

— Надо же, какое неудобное белье! Как, интересно, я могу ощутить тебя всю?

Салли вздохнула, но в глазах ее мелькнуло удивление.

— Это легко. Но ночная рубашка не снимется через эту руку.

Поль встал с кровати, сняв рубашку и брюки. Она с восторгом наблюдала за ним. Когда она здоровой рукой взялась за темно-вишневую спинку кровати, Поль осторожно вернулся к ней в кровать. Больная рука была подвязана одним из ее шелковых платков, и это только возбуждало его.

— Ты знаешь, мне кажется, мне не следовало бы это делать, — сказал Поль, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы увидеть, как он на самом дел этого хотел.

— Просто осторожно и все, — прошептала она.

— Так осторожно, как два дикобраза, — заверил он, целуя ее шею и уши.

Как бы она хотела сейчас обвить его своими руками, прижать крепко-крепко к себе. Позже у нее еще будет такая возможность, и не одна, столько, сколько им захочется. Под обликом книжного паиньки в Поле скрывался страстный мужчина, и он всеми силами готов был это доказать, особенно если ничто им не мешало.

Поль просунул руки ей под ягодицы, нежно приподнимая ее, подготавливая. Еще более осторожно он раздвинул ей ноги и вошел в нее. Он был сильно напряжен, дыхание резко участилось. Она сразу поддалась его движениям, выгнула спину, широко раздвинув ноги.

— Ой! — Она прикусила губы, не от боли, от удовольствия. Ведь с ней был именно он, ее Поль.

Она ласково посмотрела на него сквозь бретельки ночной рубашки, попавшие ей на лицо.

Опасаясь сильно нажимать на Салли, Поль оперся о кровать руками. Он уже вошел во вкус происходящего и неотступно двигался к своей цели. Салли ни в чем не отставала от него, щеки ее пылали, тело горело. Поль на мгновение замер, склонился над ней, жарко поцеловал ее в губы и начал снова, поглощенный единством их чувств.

Салли откинула назад голову, ей было трудно сдерживать себя, чтобы не кричать. Здоровая рука ее вцепилась ему в спину, и она задрожала в экстазе, изгибаясь как волна под наплывом чувств, захлестнувших ее. Поль кончил почти одновременно с ней, торжественно совершил еще несколько движений и замер.

Он вышел из нее и, загадочно улыбаясь, спросил:

— Ну, как?

Она ответила ему сонной улыбкой удовлетворенной женщины. «Это тебе за Адель Скаррон», — подумала она.

Поль лег рядом с ней, привел в порядок ее рубашку и накрыл и себя, и ее одеялом. Повернувшись к ней лицом, он прошептал ей на ухо:

— Если все будет так, как было сейчас, я хочу перебраться сюда. Я отказываюсь каждую ночь ходить в ночной рубашке на цыпочках через гостиную. Это неудобно.

— А как на это отреагируют дети? — спросила Салли. — Родителям взрослых детей не положено заниматься такими вещами.

— К черту эту ерунду, — сказал он. — А как, они думают, они на свет появились?

— Ну уж только не так, это точно. Мы не занимались такой любовью с тех пор, как родился Люсьен. С тех пор, как…

— С тех пор, как натворили неизвестно что, — перебил Поль. — Все, теперь будем делать это все время, я переезжаю сюда, пусть это и кончится скандалом.

— Почему бы и нет? — Салли тоже понравилась идея. — Помоги мне сесть, пожалуйста, в конце концов у меня все-таки больная рука. Она не болит, когда в вертикальном положении.

Он поправил подушки под ее спиной и помог ей устроиться поудобнее.

— Теперь я пошел, а ты поспи немного. — Поль начал вставать с кровати.

— Подожди, не уходи. — Она взяла его за руку. — Я хочу поговорить с тобой, пока ты в добром расположении духа. О маленькой Дине.

— Дочери Мишле? Уилл сказал, это она спасла тебя от смерти. Я исполню все, чего бы ты ни попросила ради нее.

— Хорошо, — сказала Салли. — Я хочу, чтоб она вышла замуж за Дэниса.

Поль удивленно посмотрел на нее.

— Я думаю, ты действительно представила себя мертвой, мысленно убрав ее из всех событий.

— Я в общем-то почти такой и была, — заметила Салли. — Я действительно погибла бы, если бы не Дина. Я обязана ей жизнью. Но дело не только в этом, Поль. У нее очень доброе сердце и сильный характер, она любит Дэниса, это ты поймешь, если поговоришь с ней. Она не ищет никакой выгоды и играет саму себя. Молодая прямолинейная душа.

— Может быть, — ответил Поль. — Но как ее примут здесь, если не как посмешище? Это будет для нее трагедией.

— Что касается этого, — засмеялась Салли, — Дэнис говорит, что все, что ей нужно, это всего лишь хорошее образование, и мне кажется, он уже позаботился об этом.

— Серьезно? — Поль снова удивленно посмотрел на нее.

— Да, он отвел ее к профессионалу, — глаза ее лукавили, — Клели Беллок. Да, я знаю, кто она такая.

— О, Господи!

— Да не пугайся, — успокоила его Салли. — Я думаю, он поступил очень мудро. И, к тому же, все сначала были шокированы, — добавила она и поцеловала его голую грудь.

— Я думаю, не в свете последних исследований. — До тех пор, пока он любил ее, он готов был смириться с чем угодно.

Поль с обожанием посмотрел на жену. Она была намного умнее и мудрее, чем он думал.

— Они обучают бедного ребенка носить на голове книгу, — ушла в подробности Салли. — Учат ее французскому. Рассказывают, как надо есть омаров, носить корсет. Корсет ей почему-то совсем не нравится, за что я ее, кстати, не осуждаю. Лет через десять, Поль, когда я растолстею, буду носить свободный блузон, отказавшись от корсетов вообще, предупреждаю тебя.

Поль засмеялся и обнял ее за талию.

— Тогда я выжму все из этих десяти лет, — пригрозил он.

Салли рассмеялась.

— Такое впечатление, что у меня медовый месяц. Подожди, подожди, я еще не договорила с тобой о Дине.

— Да что о ней говорить? Если ты хочешь, чтобы она вышла замуж за Дэниса, я думаю, она выйдет. Правда, молоденькая она совсем. — Его руки снова скользнули под ее ночную рубашку.

— Это не шло в счет в вопросе о Фелисии, — подсчитала Салли. — А ты собираешься отдать Фелисию за Романа Превеста, ведь так?

— Да, так, — ответил Поль, подумав, что ему придется решить сначала судьбу всех своих детей и уже потом любить жену. Он вздохнул и убрал руку. Может, сейчас самое время тоже сбросить маленькую бомбочку.

— Пока ты тоже ко всем добра, давай лучше поговорим о Клодин.

Наступила ее очередь смотреть подозрительно. Салли дала понять Полю, что знает о ней, но то был первый раз, когда они назвали ее по имени.

— Она единственная?

Ряды цветных детей выстроились у нее перед глазами.

— Да. Клодин и все. Баррет хочет жениться на ней.

— Хочет что?

— Хочет увезти ее к себе в Чарлстон и выдать за белую. Он даже убедил Клодин, что это вполне возможно.

— Похоже, это он — белая ворона.

— Ты шокирована?

— Ну, конечно, это неожиданно. А вот интересно, как будет шокирована его сестра Алиса, когда узнает об этом. Поль, что ты собираешься делать?

— Понятия не имею, — ответил Поль, радостный, что обошлось без истерик.

— Господи, помилуй, — взмолилась Салли и откинулась на подушки. — Знаешь, что я скажу тебе, Поль, — сказала она наконец. — Я не думаю, что ты можешь сделать многое. Походив холостяком, он теперь сломя голову хочет жениться и никого и не спросит, что ему нужно делать. Было бы жестоко предать их.

— Ты очень хорошо все устраиваешь, — подытожил Поль.

— Я воспринимаю все так, как будто это был бы Дэнис, — объяснила Салли. — Дина Мишле — это все, что я могу усвоить. Но, как говорил мой дедушка, не всякая капля бывает последней.

— Какая капля?

— Не знаю, но она не всегда переполняет чашу людского терпения.

— Ладно, не будем насчет терпения, — предложил Поль. — Я рад, что ты хотя бы не рассердилась.

— Я не могу желать зла твоему ребенку, Поль. — Она поцеловала его. — Честное слово.

Поль наклонился к ней. Такие откровения были ему не знакомы, и он с удовольствием нашел в них успокоение и решение всех проблем.

— Ты не видел сегодня судью Крайре? — вдруг спросила Салли. — Ты вернулся из-за меня.

Поль покачал головой.

— Это было бы бесполезно, милая.

— Тогда они возьмутся за Габриэля. Когда?

— Через две недели.

— И повесят его.

— О Господи, Салли. — Поль зарылся лицом в ее волосы. — У него нет священника, и я не могу рассматривать это как справедливость. — Ему было хорошо просто лежать рядом с ней. — Если б он был белым, его бы отпустили.

Он беспомощно развел руки.

— Салли, я не знаю, что делать. Я могу устроить ему побег, но от этого ему будет только хуже.

«Почему он меня спрашивает», — подумала Салли. Поль всегда обсуждал с ней домашние дела, и иногда вопросы такого рода. Это было что-то новое. Она попыталась понять проблему. Она не хотела рассматривать ее.

— Поль, я знаю один способ, как вывезти Габриэля отсюда, но я боюсь даже подумать об этом. Моя совесть не станет чище, как, впрочем, и твоя, если мы позволим его повесить.

— Что это за способ? — уточнил Поль.

— Железная дорога. Подземная железная дорога. Но если нас поймают, нам будет не слаще, чем Габриэлю.

Поль напряженно смотрел на нее.

— Ты бы сделала это?

«Если нервы не сдадут», — подумала Салли. Она медленно кивнула.

— А ты?

Часом позже Мама Рэйчел открыла дверь. В руках она несла поднос с рисом и курицей, но после секундной паузы попятилась и вышла, улыбаясь. В спальне было темно. Все, что ее освещало, — это лампа у кровати и красноватые искры из трубы сахароперерабатывающей фабрики, свет от которой проникал сквозь щель в занавесках.

Мисс Салли прямо сидела на кровати. Мистер Поль сидел рядом с ней. По его обнаженной груди и плечам Мама Рэйчел поняла, что произошло. И ее переполнило чувство радости.

Она поставила поднос на столик в холле. Была еще одна вещь, которую надо было сделать, и время было для этого подходящим. С огоньком в глазах она пошла в комнату Холлис.

Холлис в ночной рубашке умывалась над синей китайской раковиной, стоящей на подставке из вишневого дерева рядом с трюмо. Когда Мама вошла, она повесила полотенце на спинку стула.

— Где ты была? — Холлис не отличалась терпением. — Я уже обзвонилась. Ты же знаешь, что нужна мне. Ты должна подтянуть мой корсет еще на дюйм, что бы я могла надеть зеленое шелковое платье.

И она указала на него пальцем.

— Я носила завтрак вашей матери, а вам в любом случае нужно было одеваться в платье другого цвета.

— Это было год назад. И если я еще раз увижу бордовое платье, я умру. А теперь давай, затяни меня.

— Я это быстро сделаю, но сначала я хочу с вами поговорить.

Холлис подозрительно посмотрела на нее.

— О чем?

— Об Адели Скаррон и о том, что вы о ней узнали.

— Откуда ты знаешь, что я что-то знаю?

— Знаю и все.

— Я просто пошутила, — сказала Холлис, не собираясь ей ничего говорить.

— А теперь послушайте меня. Эта Адель хотела убить вашу мать сегодня утром. Она что-то сделал с тем мостиком, я это точно знаю. Я видела ее самодовольную и хитрую, как у хорька, рожицу, когда ваша мать поехала сегодня утром верхом. Но я не могу ничего доказать, а ваш отец не поверит мне без доказательств. Так что соберите все, что у вас есть и сделайте так, чтобы она никогда больше не подошла к вашей матери.

Холлис уставилась на нее.

— Ты должно быть шутишь, я никогда не слышала ничего более глупого.

— Сделайте это, — потребовала Мама. — Я не хочу общаться с этой смазливой двуличной женщиной. Думаю, что у нее хватило бы ума подстроить что-либо с мостиком. Так что не надейся, что я буду тратить на нее свое время.

Мама Рэйчел схватила со спины мокрое полотенце.

— Холлис де Монтень, ты настолько лицемерна, что не хочешь сказать, что у тебя есть против нее.

— Нет.

— Так! — Мамочка хлестнула Холлис по ногам полотенцем. — Ты дашь утопить свою мать, не желая рассказать про Адель?! Что ты знаешь об этой женщине?

— Как ты смеешь? — Холлис подпрыгнула на одной ноге. Ты животное, я прикажу тебя высечь.

Старая няня опять хлестнула Холлис, теперь уже по спине.

— Я держу тебя за ребенка, и ни один из моих детей не будет вести себя так, как ты.

Полотенце еще раз опустилось на Холлис, и она сдалась.

— Ты не дашь этой женщине причинить зло твоей матери, — повторила Рэйчел. — Ты сделаешь это, даже если ты хочешь гореть в огне с величайшими грешниками; иначе я буду лупить тебя, до тех пор, пока ты не сможешь сидеть.

Холлис метнулась за кровать, испуганно глядя на разъяренную няню. Если у Холлис и была совесть, то этой совестью была Мама Рэйчел.

Мама перекинула полотенце через руку и пошла вокруг кровати.

— Ладно, ладно, — взмолилась Холлис. — Оставь меня в покое. Я разберусь с этой Аделью.

Мама хлопнула в ладоши.

— Ну вот и хорошо, я знала, что в тебе есть совесть. Когда надо, ты всегда сделаешь то, что просят. Теперь давай я затяну твой корсет.

Холлис ухватилась за кровать, но промолчала. Мама Рэйчел завязала шнурки корсета, и Холлис с облегчением выдохнула.

— И оставь свою сестру и мистера Превеста в покое, а не то я расскажу твоему отцу, что ты собиралась сделать. Это разобьет его сердце, но я уверена, что он не возьмет тебя на бал в Вашингтон. Подумай об этом.

С этими словами Мама победоносно удалилась, оставив Холлис наедине с больной спиной и задетым самолюбием.

XXV. ПОДЗЕМНАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА

Холлис рассматривала Адель Скаррон, сидевшую по другую сторону обеденного стола. Когда Холлис сняла траур, Салли заказала переделать для Адели некоторые из платьев полутраурных оттенков, и сейчас она была в платье лилового цвета с глубоким декольте и полоской кружев, придающей ему определенную скромность, соответствующую данной ситуации.

Холлис была «очарована» тем, что в сочетании с этим цветом кожа Адели приобретала бледно-желтый оттенок. «Маленькая лгунья. Как она могла подумать, что папа будет потакать всем ее причудам?»

Мама Рэйчел утвердила Холлис в роли ангела мести, но видя ухмылки и глупые улыбки, которыми Адель одаривала сидящего с другого конца стола смущенного Поля, Холлис поняла, что ее это начинает забавлять. Она положила вилку и, обращаясь к Адели, задумчиво произнесла:

— На твоем месте я бы не торопилась снимать траур так скоро.

Адель посмотрела на нее широко открытыми, отливающими позолотой глазами, выражающими подчеркнутую абсолютную невинность.

— А почему нет? Прошел почти год, и если мадам де Монтень считает это нормальным…

— Хорошо, за исключением того момента, — сказала Холлис голосом мягкого наставника, — что лиловый — такой неприятный цвет. Особенно когда у девушки кожа с желтоватым отливом. Если ты захочешь, я бы с радостью помогла тебе выбрать что-нибудь более подходящее.

Адель смутилась. Эмилия захихикала в поднесенную к губам салфетку. Фелисия, которая давно хотела добиться временного перемирия со старшей сестрой, решила привести Адель в еще большее замешательство и добавила, придав при этом своему голосу максимум иронии:

— Боюсь, что мама так сильно хотела избавить тебя от затрат на новые платья, что забыла подумать об адекватности цвета.

Адель закипела от сознания того, что ее тщательно подготовленный план рушится, а также от сонного взгляда, который она случайно поймала на лице Поля, когда он буквально выскочил из спальни своей жены. В этот момент она почувствовала, что невыносимо устала.

— Я ни у кого из вас не прошу помощи! — бросила Адель резко и с такой силой воткнула нож в мясо, что он заскрипел по тарелке.

Люсьен ухмыльнулся, а тетя Дульсина была крайне удивлена.

— Мне кажется, они не хотели вас обидеть, душечка, — проговорила она.

Для нее — бесхитростной и глуповатой — в этих словах ничего дурного не было, и уж конечно, лиловый смотрелся отнюдь не соблазнительно на этой малышке. Но что-то в грубоватой ухмылке Холлис и в веселом настроении Люсьена и Фелисии подсказывало ей, что здесь несомненно было что-то глубокое. Тетушка Дульсина беспомощно вертела головой, смотря то на Адель, то на Поля.

— Я уверен, что Адель в состоянии сама выбирать себе туалеты, — сказал Поль, одарив Холлис уничтожающим взглядом. Он не очень понимал, за что его дочь не любит Адель, и от сознания этого чувствовал себя довольно пристыженным. Не терпящим возражений голосом он предложил сменить тему разговора.

— Дэнис, я хотел бы поговорить с тобой после ужина, да не нервничай, ты! — добавил он уже шепотом. — Твоя мать защищает тебя в суде.

Поль посмотрел на Баррета и решил, что было бы лучше убить двух зайцев сразу.

— Баррет, я хочу, чтобы ты присоединился к нам. Если Дэнис собирается платить за обучение своей Дины у мадам Беллок, ему бы неплохо было знать, как идут дела.

Адель, затаив гнев, доедала ужин, а Холлис, остановив на ней полный антипатии взгляд, ушла в себя, размышляя, как провести время.

Так как Салли отсутствовала, Холлис попросила женщин удалиться, как только Тестут начал убирать со стола. Сама же она подстерегла Адель у двери гостиной:

— Давай на время оставим в покое моих сестер и тетушку.

— Я не обязана с тобой говорить, — вспылила Адель.

— А жаль, я надеялась, что ты расскажешь мне об одной своей подруге, — сказала Холлис, — Терезе Д’Обер.

Только короткий резкий вдох указывал на то, что Адель знает, о ком идет речь.

— Я не знаю никого с таким именем, — сказала она отчетливо.

Холлис недоверчиво взглянула на нее и насильно взяла под руку.

— Почему бы нам не пойти в гостиную, я бы освежила твою память.

Адель недовольно отняла свою руку, но тем не менее прошла за Холлис в гостиную, зло шурша лиловыми юбками по дубовому полу.

— Вот почему я рекомендовала тебе не снимать траур так быстро, — намекнула Холлис. — Я думала, ты побудешь в трауре по Терезе… Ведь она же умерла во Франции.

— Ты слишком много на себя берешь, — прошипела Адель, но Холлис заметила, что ей потребовалось усилие, чтобы держать себя в руках.

Холлис удобно уселась на стуле.

— Что ты сделала с настоящей Аделью? — требовательно спросила она. — Ты убила ее так же, как хотела убить мою мать?

— Это была скарлатина.

Адель, сжав губы, взяла себя в руки.

— Тереза умерла от скарлатины, она была моей компаньонкой.

— Мне показалось, ты сказала, что не знаешь ее.

— Нельзя удержать в памяти все.

Холлис сложила руки на коленях. Ее зеленые глаза изучающе смотрели на Адель.

— С тех пор, как ты здесь появилась, я не задумывалась о тебе. Не люблю двуличных женщин. Поэтому я написала отцу Розьеру в Сент Мартин. — Холлис сделала набожное лицо. — Он был неприятно удивлен, написав, что никогда бы не подумал, что ты способна на такое. И я уверена, что папа тоже никогда бы не подумал, — добавила она, — он не переносит лгунов.

Краска гнева залила щеки Адель.

— Как ты смеешь?! Я видела, как ты бегала за Романом Превестом, да и за другими мужчинами здесь. У тебя моральные принципы, как у куницы. Как смеешь ты выдвигать против меня такие обвинения?

— Я никогда не пыталась никого убивать, — возразила Холлис. Она начинала входить во вкус. — Ты лучше присядь, а то в ногах правды нет.

— Ты — сука, — выпалила Адель.

Холлис повела элегантным плечиком.

— По крайней мере я не дальняя бедная родственница, пытающаяся казаться лучше, чем есть на самом деле. А так как ты даже не наша бедная родственница, ты лучше присядь и послушай, прежде чем обнаружишь свою задницу на дороге и свою дешевую сумочку в руках.

Адель стиснула зубы. Первая реакция была — дать Холлис пощечину, но потом страх быть разоблаченной пересилил это желание. Достичь таких высот и все разом потерять только потому, что Холлис написала этому священнику!

— Не думаю, — начала она, — что отец поверит хоть одному твоему слову.

— А я думаю, что он поверит каждому слову, как только прочтет то письмо. И, кстати, не думай, что сможешь утопить меня в канаве, так как, кроме меня, есть люди, которые знают содержание письма.

— Чего ты хочешь?

Адель была уверена, что Холлис что-то хочет от нее получить. Иначе она просто отдала бы письмо Полю.

— Твой отец скорее всего не поверит, что я могла бы причинить какое-либо зло твоей матери. Этому бы никогда не поверили. Но он может поверить этому лживому священнику, так что, если ты хочешь, мы поговорим.

«Как трогательно», — подумала Холлис. Ей нравилось ощущать власть над Аделью, особенно после недавней перепалки с Мамой Рэйчел. Холлис подошла к сути дела:

— Держись подальше от отца. Никаких больше похотливых взглядов, пожиманий рук и «доставки» газет. И тем более не вздумай больше писать за него письма, слышишь меня? Короче, держись подальше. Это во-первых. Во-вторых, если с моей матерью случится что-либо большее, чем комариный укус, я прослежу, чтобы ты провела остаток дней в доме для престарелых без малейшего пособия на содержание. Не веришь?

По выражению лица Адели Холлис поняла, что та верит. И что, если бы это было возможно, то та стояла бы и смотрела, как аллигаторы разрывают ее на части.

— Улыбнись, милочка. Заметь, я ни слова не сказала о Люсьене.

— О Люсьене?

— Я видела, как ты бегала за ним, когда впервые появилась здесь. Боже, я никогда не видела настолько отчаявшейся женщины. Ты взялась за моего отца только когда поняла, что не можешь оказаться наедине с Люсьеном. Вот тебе мой совет: возвращайся к своей первоначальной идее. Ты прихватываешь Люсьена, и я не скажу тебе ни слова. Я считаю, ты заслуживаешь его.

Холлис поднялась, чувствуя себя удовлетворенной. Она решила, что чувствует счастливое возбуждение от того, что сумела повернуть разговор в свою сторону. Письмо все еще было серьезным оружием в ее руках, если бы оно ей потребовалось. И оно тем более было бы необходимым, если Адель получит Люсьена.

— Приятно было поговорить, но тебе еще нужно кое-что сделать, — сказала она в завершение.

Она буквально выплыла из комнаты, и Адель, переборов желание швырнуть ей вслед тяжелые позолоченные часы, сжала кулачки и сильно ударила их один о другой.

Голос Поля в прихожей заставил ее содрогнуться. Неужели Холлис что-то ему рассказала? Адель попятилась ко второй двери, но было слишком поздно. В этой ситуации Холлис вполне могла рассказать. Когда Адель посмотрела на Поля, ее лицо было белым и напряженным, но ответный взгляд Поля, забывшего о недавней сцене, был слегка виноватым.

— Душечка, я должен поговорить с тобой.

Адель поняла, что он смущен, и волна облегчения захлестнула ее. В конечном итоге у нее будет выход, найдется способ обойти условия Холлис, при которых у нее не было ни единого шанса, и тем не менее остаться свинцовым грузом на совести Поля. Она улыбнулась ему:

— Конечно.

— Адель… солнышко, я совершил нечто ужасное по отношению к тебе. Должно быть, за последние пару недель я просто сошел с ума.

Адель позволила выражению отчаяния появиться на своем лице. Она с грустью посмотрела на него.

— Ты не хочешь меня, — сказала она тихим упавшим голосом.

— Моя бедная малышка, — сказал Поль. — Я нарушил свои супружеские обязательства, которые многое для меня значат, и я причинил тебе боль. Мне не следовало бы делать ни того, ни другого, и уж тем более это не должно повториться. Я надеюсь, ты не будешь судить меня слишком строго.

Он начинал подумывать, что настроение Адели очень легко нашло общий язык с ее намерениями, но после того, что он совершил, он уже не имел права судить ее.

— Если ты подумаешь об этом, — он старался быть нежным, — мне кажется, ты поймешь, что ты не хочешь меня, что ты заслуживаешь куда большего. А я женат, и со мной у тебя не будет будущего. Тебе нужен человек, который еще что-то может.

Он подошел к ней вплотную и нежно провел рукой по ее щеке.

— Это было бы ужасно, если бы мне пришлось встать у тебя на пути.

Адель хлюпнула носом. Потом посмотрела на него, делая вид, что, несмотря на боль, держит себя в руках, и улыбнулась.

— Кажется, я понимаю. Думаю, что я уже тогда знала: счастье, которое я нашла с тобой, не сможет продолжаться долго. — Ее лицо было бледным, и выражение грусти явно отражалось на нем. — Я постараюсь сделать, как ты хочешь, но боюсь, что уже ни один мужчина не овладеет мной.

Она подняла на него слегка влажные, полные страсти глаза:

— Но в сердце я всегда буду знать, что те несколько недель стоили того.

Опять хлюпнув, она подхватила юбки и выбежала из комнаты, оставляя Поля со смешанными чувствами, бурлящими в душе.

Люсьен, со злобой в глазах созерцавший окружающий его мир с веранды дома, увидел промелькнувшее лиловое платье Адели и с жестоким удовлетворением отметил хмурость лица своего отца, освещенного светом лампы в пустой комнате.

«Судя по всему они поссорились, — подумал он, — что ж, это было замечательно. Почему я должен быть единственным «козлом отпущения»?

После разговора с Дэнисом и Барретом, Поль остановил Люсьена и тоном, не терпящим ни малейших возражений, сказал, что, так как Дэнису было дано позволение жениться на Дине, Люсьен, дабы не компрометировать семью, должен был немедленно прекратить свои отношения с ее сестрой. Это была не просьба — это был приказ, и Поль ясно дал понять, что последствия непослушания могут быть крайне неприятными для Люсьена.

С тех пор, как Адель пустилась в «погоню» за Полем, она мало времени уделяла Люсьену, но в свете виденного им через окно веранды, он не был удивлен, когда тремя днями позже она мило улыбнулась ему с террасы второго этажа и попросила помочь достать носовой платочек, который холодный зимний ветер повесил на голые ветви дуба напротив окна. Люсьен всегда был осторожен в разговорах, хоть как-то касающихся замужества, а именно этого так страстно хотела Адель в первые дни их знакомства, но с тех пор, как она прихлестнула за его отцом, Люсьен, естественно, отошел в тень и сейчас был счастлив вновь сократить расстояние между ними. Он был все еще сердит на отца за его решение относительно Тасси Мишле. И он был вполне удовлетворен сознанием того, что может увести у него любовницу. Он ухмыльнулся в ее сторону и начал взбираться по ступенькам, неся с собой свою трость, чтобы достать этот маленький кусочек кружев.

Адель спрятала платок в карман.

— Вы восхитительны, — Ее лучащиеся глаза внимательно изучали его, а губы расплылись в манящей улыбке.

— Счастлив быть хоть чем-то полезным.

— Вы не часто бываете дома, — сказала Адель задумчиво и снова посмотрела ему в глаза.

После того, как Поль убрал его с тростниковых плантаций, Люсьен большую часть своего времени проводил в Новом Орлеане, предоставив Дэнису самому наблюдать за процессом переработки этого продукта.

— Я… я… вы сегодня были неотразимы, и я не мог оторвать от вас глаз, — произнес Люсьен с несколько дразнящей галантностью.

— Благодарю, — парировала Адель, — надеюсь, вы не собираетесь показать мне сахароперерабатывающий завод, я уже видела его.

— Я тоже. Я имел в виду нечто более любопытное. Например, пикник с шампанским, устрицами, эклерами и прочим. На двоих, так как, боюсь, все остальные очень заняты.

Адель посмотрела на него вопрошающе, делая вид, что пытается понять, каковы могут быть его намерения. Очевидно, она сочла их адекватными своим и кивнула головой.

— А не боитесь, что пойдет дождь. — Она посмотрела на небо.

— В этих краях это всегда возможно, — весело возразил Люсьен.

Как он успел заметить, Адель терпеть не могла воду, как, впрочем, и все кошки.

«Чтобы тебя соблазнить, придется изрядно попотеть», — подумал Люсьен, а вслух сказал:

— Мы возьмем крытый экипаж. — он протянул ей руку. — Ну как?

Они вместе сошли по ступенькам, и Адель подумала, что они составляют прекрасную пару. Холлис на веранде читала книгу. Она слегка приподняла свою золотоволосую голову, и Адель заметила выражение удовольствия на ее лице. Она продефилировала мимо Холлис не проронив ни слова, все еще боясь, как бы Холлис не извлекла пользу из ее ухаживания за Люсьеном.

— Вы с Холлис опять повздорили? — полюбопытствовал Люсьен, когда, захватив все необходимое для их поездки, садился в экипаж. — Она выглядела уж больно самоуверенной.

— Нет, — твердо ответила Адель. — Мы вообще сегодня не разговаривали.

Она улыбнулась ему, когда он накрыл ее ноги.

— Мне куда интереснее говорить с тобой, чем с твоей сестрой, когда она в плохом настроении.

— Куда мы направляемся на пикник?

Он отметил, что Адель перешла на «ты».

— Я знаю одну бухту. Дорога подходит прямо к ней. Если пойдет дождь, мы сможем спрятаться от него там. Говорят, женщины в восторге от тамошнего пейзажа.

Как он и предполагал, дождь все-таки пошел. Люсьен отослал мальчика-возницу за одеялами на случай, если вдруг мадемуазель станет холодно, и открыл бутылку шампанского.

Адель, видя все происходящее, возразила, что ей кажется неправильным, что он отправил мальчика. Глаза Люсьена блеснули.

— Мы ведь одна семья, не так ли, прекрасная кузина? — Он протянул ей бокал шампанского и его пальцы пробежали по ее руке.

— Конечно же, да.

Адель взяла бокал и отпила из него. Она с интересом наблюдала, как Люсьен раскладывает продукты для пикника. Казалось, он не торопился, но она не сомневалась, что мальчика он отослал нарочно.

Люсьен протянул ей тарелочку устриц, салата и кусочек хлеба из тыквенной муки, внимательно наблюдая, как она ест. Он подумал, что сегодня она подпустила его к себе ближе всего, с тех пор как он дал понять, что не из тех, кто женится. Казалось, ее это больше не волнует.

— Ты насладилась видом? Мне он кажется ужасно скучным, — сказал он и опустил занавески на окнах экипажа не дожидаясь ее ответа, но она не стала протестовать.

— Надеюсь, ты уже кончила есть?

— Да. Это был великолепный обед. Как я могу отблагодарить тебя?

Она отдала Люсьену свою тарелку и негромко рассмеялась, откинувшись на вельветовую обивку экипажа.

Люсьен развязал ленточки ее шляпки. Потом встал на колени на пол экипажа и положил руки ей на талию.

— Сегодня вы выглядите наиболее привлекательной, мисс Скаррон. Моя сестра была безусловно права. Черный смотрится на вас куда лучше, чем лиловый. Надеюсь, вы не хотите, чтобы я противился подобному искушению?

Адель облизала губы. Казалось, темные глаза Люсьена засветились в полумраке закрытого экипажа еще ярче.

— Это зависит от того, в чем ты видишь это искушение, — прошептала она.

Она начала слегка побаиваться. Нет, не их положения, а скорее напора страсти Люсьена. То, что она испытала с Полем, не было для нее ничем сногсшибательным.

— Хм, но я еще не знаю, — улыбнулся Люсьен, — я люблю… импровизировать. Он положил руки на пуговички ее кофточки и одним рывком расстегнул их. Адель издала вздох удивления.

— Не говори мне, что ты не хотела того же, — проговорил Люсьен. Он не вынимал рук из-под ее одежды, а она еще раз резко вздохнула, когда он одним движением сдернул вниз корсет и то, что его закрывало, и вынул одну грудь поверх него.

Адель была пурпурной от смущения.

— Никто тебя не увидит, кроме меня, моя милая. Он накрыл ее грудь рукой и начал слегка надавливать на нее.

— Мальчик-возница, — пробормотала напуганная Адель, — он же вернется.

— Не вернется, если знает, чего хочет.

Он поиграл соском, отнюдь не нежно, и затем вытащил вторую грудь. Ее гнев, казалось, только забавлял его. Он наклонился и взял сосок второй груди зубами. По сравнению с огромными грудями Тасси, ее грудь казалась маленькой. Он не очень любил маленькую грудь, но его возбуждало ее сопротивление тому, что он делает. Он подумал: «Что она здесь делает?» Возможно, она согласилась, чтобы насолить его отцу.

Адель сжала губы, когда почувствовала его руки у себя под юбкой. Его пальцы тыкались в ее промежность, причиняя боль, пока она случайно не раздвинула ноги, стараясь избавиться от них.

— Так-то лучше, — невнятно произнес Люсьен, все еще не отрывая рта от соска. Он гладил ее бедра и одновременно все сильнее сжимал в зубах сосок, пока она не вскрикнула. Люсьен засмеялся и откинулся назад.

— Встань и повернись кругом, — буквально скомандовал он.

Она повернулась, глядя на него взором, полным неприязни, что не ускользнуло от Люсьена. Он расстегнул застежки и развязал завязки на ее юбке. Адель с ужасом почувствовала, как юбки с шумом упали на пол. Она понимала, что теперь уже бесполезно противиться. Его властная рука опустилась с попки и оказалась между ног, притягивая ее к себе. Она чувствовала, что он сильно возбужден. Другой рукой он нагнул ее и стянул остатки того, что еще находилось на ней.

Адель посмотрела на него через плечо. Его глаза были полузакрыты. Он улыбался. Она осознавала, что он был еще одет, в то время как на ней были лишь чулочки да тонкая перевязь чуть ниже груди. Люсьен сел на сиденье напротив и притянул ее к себе, таким образом, что ее голова оказалась у него между колен.

— Что ты делаешь? — Адель попыталась брыкаться, но он прочно держал ее рукой.

Он оказался неожиданно сильным. Свободной рукой он начал медленно стягивать с нее черные шелковистые чулочки.

— Пытаюсь тебя раздеть, — ответил он на ее вопрос, — но если ты думаешь, что чулки придают тебе хоть немного скромности, я могу оставить их на месте.

Его рука тут же прошлась по ее ногам и оказалась в промежности. Адель извивалась у него на коленях, пытаясь вырваться. Но его тяжелая рука сильно надавила ей на попку, после чего продолжила свое первоначальное занятие.

— Не делай так больше, — сказал он.

— Отпусти меня.

— Нет. Мне это нравится. Перестань смущаться и тебе это тоже понравится.

— Вот уж не думала, — гневно бросила Адель, — что это способ, коим джентльмены занимаются любовью.

— Что ж, я не часто занимался любовью, — съехидничал Люсьен, — так что у меня не было большой практики.

— Ты предпочитаешь потаскух типа той Мишле. — Голос Адели приглушался коленями Люсьена и обивкой экипажа.

— Скажем так, я не люблю стандарт. Мне не интересно делать вещи обычным путем.

Он определенно хотел, чтобы она сопротивлялась и дальше. Если она рассчитывала, что получит нечто вроде плюгавенького секса, который дал ей его отец, то она глубоко заблуждалась. Ее ждал сюрприз. Он сильно сжал ее бедра, наслаждаясь тем, как она заерзала у него на коленях. Его сильные пальцы оказались между двумя половинками ее белой попочки и заскользили вниз, пока не попали во влажное, теплое откровение ее тела, которое, собственно, и искали. Она вскрикнула в гневе, но он ввел ей сначала один, а затем и второй палец и, держа ее другой рукой, начал производить незамысловатые ритмичные движения.

— Говорил же я тебе, что, если ты забудешь, что лежишь голой у меня на коленях, тебе это может начать нравиться.

«Когда мы будем женаты, — промелькнула мысль в голове у Адели, — я никогда близко не подпущу тебя к моей спальне».

Он провернул пальцы внутри нее, пытаясь проникнуть еще глубже, и внезапно ее охватило иное чувство. Она застонала, не испытывая больше ни малейшего желания бороться.

Внезапно он вынул из нее свои пальцы. Адель издала крик, полный разочарования, и увидела, что Люсьен смеется над ней. Лишенная удовольствия, она гневно посмотрела на него, в то время, как он снял ее с колен и опустил на пол так, что она обнаружила себя стоящей на коленях. Он уверенно начал расстегивать свои брюки.

— Теперь я хочу поучить тебя кое-чему еще.

Одной рукой он взял ее за подбородок, другой достал свой инструмент: упругий и пугающе большой. В следующее мгновение он подтянул к нему ее голову.

Глаза Адели с ужасом раскрылись. Он ухватил ее двумя руками сзади за шею, так что она и не могла двинуть головой, и начал тереться о ее губы. Его собственные губы были слегка приоткрыты.

— Ну, открой ротик.

— Нет, — ответила Адель сквозь зубы.

— Ты мне, я тебе. Если ты хочешь получить от меня что-нибудь еще, делай, что я тебе говорю.

Адель закрыла глаза. «Когда мы будем женаты, — подумала она, — я прослежу, чтобы у него была любовница, но один раз я могу и потерпеть». Она открыла рот.

Пока Адель пыталась перебороть отвращение, Люсьен начал ритмично двигаться взад-вперед, но когда его дыхание участилось, она в испуге отдернула голову. «Нет! Он не должен! Он должен сделать несколько иную вещь, собственно, то, за чем она пришла сюда, он должен войти в нее».

Люсьен развеял ее страхи. Он не хотел, чтобы с ней случилась истерика.

— Ложись на сиденье, — сказал он.

Адель повиновалась, тем не менее испуганно посматривая на него. Но он только стянул с себя рубаху и штаны, и начал поигрывать ее грудями.

— Это сиденье слишком узкое, — сказал он после минутного молчания, — ложись на пол.

Адель очень болезненно восприняла эти команды, задевающие ее достоинство и уже совсем не подходящие для любви, но покорно улеглась на пол. Она не протестовала, когда он грубо раздвинул ее ноги. Пальцами он начал массировать ей клитор, что доставило ей удовольствие, и она расслабилась. Одновременно она была на верху блаженства, несмотря на собственное нежелание, и боялась представить, что он может еще выкинуть.

Люсьен знал это. Он дотянулся до корзинки, которую они привезли с собой, и вытащил оттуда нож с большой полукруглой рукояткой с набалдашником. Она с испугом посмотрела на него, но он перевернул нож и начал водить им ей по груди, животу и промежности.

— Ты ведь не много знаешь? — спросил он, — пора бы тебе чему-нибудь научиться.

Он убрал нож и склонился над ней. Он взялся за щиколотки ее ножек, обтянутых в черные чулочки, и раскинул их на противоположные сиденья. Он больно схватил ее за груди и объявил:

— Теперь пора, — в то время как она пыталась вздохнуть, все еще затянутая в корсет, который он спустил лишь настолько, чтобы освободить ее грудь.

Он вошел в нее. Она застонала. Вопреки унижениям теперь она желала лишь одного, чтобы он утолил разыгравшийся в ней аппетит. Возрастающие ощущения участили ее дыхание. Люсьен буквально вонзался в нее. Она цеплялась руками ему за спину. Его глаза остановились на ней. Она уставилась в них, ненавидя его за то последнее унижение, которое заставило ее захотеть его, даже теперь, когда наслаждение переполняло ее.

Эти глаза не отпускали ее, даже когда он кончил. В них был какой-то демонический блеск, когда он сильнее прижал ее к полу и в оргазме рухнул на нее.

Но уже минутой позже он поднялся с нее и надел штаны. Адель села и посмотрела на его спину, на которой уже снова была рубашка. Она попыталась найти в своем теле какие-либо ощущения, помимо смеси унижения и удовольствия, которые он породил. «В любом случае теперь у меня должен быть ребенок, — подумала она, — даже если придется делать это с Люсьеном до тех пор, пока Поля не будет. У Люсьена не будет по этому поводу угрызений совести, но зато будут у Поля. И совесть Поля приведет Люсьена к алтарю». Без помощи Люсьена Адель принялась одеваться, пока он уселся на место возницы и закурил сигару. У нее все болело и она начала побаиваться Люсьена. «Когда мы будем женаты, на двери моей комнаты будет висеть большой замок».

Шел ноябрь. Также полным ходом шли приготовления к выборам и праздникам. И если хозяин и хозяйка проводили много времени вместе, то слуги, которые обычно знают все, думали, что мистер Поль и мисс Салли снова были счастливы вместе, благодаря Богу, а мисс Адель получила то, что текло ей в руки.

Но Салли и Поля связывало нечто большее, чем дружба или партнерство. Однажды ночью, ближе к концу месяца, задняя калитка поместья «Прекрасной Марии» скрипнула, когда Поль распахнул ее. Он придержал ее для Салли, чтобы она снова не скрипнула. Если бы Тестут услышал, он посчитал бы нужным проверить, будучи уверенным, что поймает какого-нибудь воришку. Поль и сам чувствовал себя вором. Он был одет в охотничью куртку, в кармане которой был пистолет, а Салли — в темное платье, которое свисало ей до щиколоток. Осенний ветер шелестел листьями возле ее ног, и сова аукнула где-то в деревьях.

— Ты уверена, что справишься с Молласом? — спросил Поль.

— Не беспокойся, я встречу тебя на старой дороге.

Эта старая дорога проходила к северу от «Прекрасной Марии» мимо озера и далее в болота, заканчивалась она у развилки, у дома, который построил дед Поля Ле Клерк на просторах Луизианы, многие земли которой теперь сокрыты водой.

Салли исчезла в лунной темноте, а Поль пошел к старой каменной кухне. Крепкая деревянная дверь была закрыта на тяжелый замок. Воровато озираясь, Поль вытащил из кармана ключ. Он отослал Уилла, который всегда спал на кухне, в «Алуетт» с кобылой, которую надо было оплодотворить, и приказанием остаться на ночь. Остальным обитателям запрещалось выходить в такое время суток на улицу, но всегда была вероятность того, что кто-нибудь — особенно из детей — мог решить прогуляться при луне. То, что Поль намеревался сделать, было секретом, с которым он не хотел бы делиться ни с кем другим. То, что Салли была с ним, было иное. Салли придумала все это, и он нуждался в ней. Пока он мучился с замком, он подумал, что он начал смотреть на свою жену другими глазами.

Замок открылся, и Поль юркнул внутрь.

— Кто там? — Габриэль вскочил одним быстрым движением, протягивая вперед закованные в наручники руки, как бы защищаясь от того, кто пришел за ним.

— Это я, — прошептал Поль, — успокойся.

Габриэль уставился на него в темноте. Тонкий луч лунного света освещал лицо Поля. Габриэль уселся обратно на свое ложе.

— Я думал, это линчеватель. Боялся, что они решили ускорить свою работу. — Он с тоской посмотрел на Поля. — Я не вижу особой разницы, но я боюсь их больше, чем палача.

Поль закрыл дверь.

— Никто не собирается вешать тебя. — Он сдернул на пол одеяло с кушетки и достал пару пилочек по металлу. — Держи ровно. — Он взялся за наручники, надетые на ноги Габриэля.

Габриэль сжался, когда Поль начал работать.

— Ты пытаешься освободить меня, почему ты не откроешь их ключом? — спросил Габриэль, когда Поль взялся за его руки.

— У линчевателей нет ключа, — ответил Поль, — а если дело пришьют на меня, я не смогу носа из дома высунуть. Но если линчеватели добрались до тебя — это не моя вина.

— Ты хочешь освободить меня? Но я не пройду и двух миль. Я смертельно боюсь, чтобы не попробовать, но я не сделаю и их.

— Ты боишься не меньше меня, — ответил Поль, — так что пошевеливайся.

Он бросил последний кусок цепи на одеяло и указал Габриэлю на дверь.

— Почему ты сделал это?

— Совесть загрызла. Моя.

Габриэль пошел за Полем. Ночь казалась устрашающей, полной призраков и слишком светлой для человека, который ни разу в жизни не был свободным. Свобода явилась ему слишком неожиданно. Они прошли с полмили, когда из темноты выступили три лошади и один всадник.

— Кто-нибудь видел тебя? — спросил Поль.

— Нет. Но я ужасно рада видеть вас. Ночью на дороге было что-то ужасное и незнакомое.

Габриэль заметил, что всадник сидит на женском седле и удивленно спросил:

— Мисс Салли?

— Молчи и садись на лошадь, — сказала она.

Ее Роза Бриар все еще хромала, и она ехала на Джеке Дэниса, который вскинул голову и фыркнул на Габриэля.

— Я ни разу в жизни не ездил верхом, — запротестовал Габриэль.

— Что ж, теперь придется. — Поль держал Батерфляй за уздцы, пока Габриэль вставлял ногу в стремя. Он подтянулся и неуверенно уселся в седло, держась за него руками.

— Ты просто держись, я поведу твою лошадь. — Он впрыгнул в седло Молласа, и они тронулись рысью с Салли во главе.

Салли обмотала копыта тряпками, так что теперь они передвигались как тени между деревьев, то появляясь, то исчезая в лунном свете. По земле стелился туман, и ноги их лошадей как будто отсутствовали, скрытые им. Вдалеке справа они видели отраженный от озера лунный свет. Старая дорога вела не иначе как к старому, давно заброшенному дому и давно заросла травой. Низко висящие ветки с их редкими листьям царапали их по головам и хлестали по лицу. Джек Дэниса, не привыкший к женскому седлу, норовил развернуться боком, фыркая на то, чтобы то ни было у него на спине в этой ночи. На бесшумных крыльях проплыла сова, и где-то на болотах тявкнула лиса.

После часа езды по болотам Салли осторожно натянула вожжи и вытянула руку. Поль подъехал и встал рядом.

— Он там, — прошептала она.

Тусклый свет пробивался сквозь деревья там, где в лунном свете виднелся старый каменный дымоход.

— Оставайтесь здесь, — приказал Поль, — я хочу удостовериться.

Человек, с которым они должны были встретиться, был мало знакомым. Он доверял Полю не больше, чем Поль доверял ему, и не доверяющие друг другу люди были вооружены. Поль слез с коня и стал пробираться через кустарник диких ягод. Выглядывая из темноты деревьев, Поль увидел мужчину, стоящего около дымохода на том, что когда-то было фундаментом дома отца Поля.

— Де Монтень? — донесся голос из темноты.

— Да! — Поль остановился там, где голос настиг его.

— Ты привел его?

— Да.

— Тогда покажи мне его. Да и всех остальных, кто там еще с тобой.

— Только моя жена, — сказал Поль и тихо позвал:

— Салли, давай его.

Салли и Габриэль вышли из темноты. Шли они пешком. Когда они поравнялись с Полем, то человек у трубы вытянул руку вперед:

— Дальше не надо, — сказал он.

Его лицо было затемнено. Чтобы выйти на него, потребовалось почти две недели и множество посредников. Поль не знал и никогда бы не узнал имени этого человека. Он не знал даже, белый он был или черный.

— Покажите мне его, — донесся голос из тени дымохода.

Салли подняла лампу, которую несла с собой, а Поль чиркнул спичкой, чтобы зажечь ее. Салли держала лампу так, чтобы свет падал на лицо Габриэля. Не понимающим взглядом смотрел Габриэль в темноту обломков дома, боясь всего, что окружало его.

— Хорошо, — снова раздался голос, — выключите свой дурацкий светильник.

Салли повиновалась.

— Де Монтень, ты веришь в то, что рабство существует? — резко спросил человек у трубы.

— Да.

— И ты бы отловил любого, кто это опровергает и вздернул бы его на первом же суку?

— Я думаю, что противники рабства вмешиваются в дела, их не касающиеся, — ответил Поль.

Это был неприятный и ненужный разговор, и Поль не понимал, зачем он вообще нужен.

— Мы считаем, что это забота Бога, думать о всех людях, у которых нет свободы. — голос человека звучал твердо от сознания своей уверенности.

— Тогда, — уже резко ответил Поль, — я полагаю, нужно оставить это на Божье усмотрение.

— Почему ты здесь, де Монтень?

— Я не увижу Габриэля повешенным. В своем роде — вопрос правосудия, если это так интересно.

— Когда я начинаю заниматься человеком, все, что его касается, меня интересует. Вот почему я знаю тебя, а ты не знаешь меня. Де Монтень, за тобой закрепилась репутация человека чести, так что я заберу у тебя этого раба и освобожу его. Но запомни: придет день, когда мы заберем всех.

Он зажег свою лампу, чтобы Габриэль видел, куда ему идти и, уже заканчивая разговор, произнес:

— Давайте его сюда.

Габриэль все это время молча стоял и слушал разговор двух мужчин в темноте. Теперь он, слегка колеблясь, бросил взгляд в сторону трубы. Краем уха он слышал о Подземной железной дороге — нескольких безопасных домах и тайных дорогах где-то на Севере, ближе к свободе. И теперь, когда он, видимо, был в начале этого пути, он боялся этой дороги, хотя и мечтал о ней. Свобода!

Салли положила ему на ладонь небольшой самородок и сжала его пальцы в кулак. Немного постояв, она слегка подтолкнула его вперед.

— Иди с ним, Габриэль. Он отведет тебя на Север. Если у тебя когда-нибудь будет возможность послать нам телеграмму, пожалуйста, пришли.

— Пошли, Габриэль. — Голос от дымохода стал неожиданно нежным. — Мы не приведем тебя туда, где тебе будет плохо.

Габриэль в последний раз глянул на Салли и Поля и затем в темноту на свободу.

«У меня нет выбора. Даже если бы меня не хотели повесить, я должен пойти и посмотреть на свободу», — подумал он.

Габриэль сделал глубокий вдох и зашагал через густую растительность к своему будущему.

Свет у дымохода исчез, и Поль взял Салли за руку. Смотря на ее бледное на фоне темного платья, освещенное лунным светом лицо, он почувствовал, как проникся к ней любовью и уважением. Это было ново для него. У Салли нашлась смелость, которую раньше никто не замечал.

Поль молча указал на лошадей, и она кивнула. Габриэль и человек из Подземной железной дороги не сдвинутся с места, пока они не уйдут. Поль разом оглянулся. Таких людей, как тот, что стоит у трубы, называли «проводниками», и они шли одинокими опасными путями, сражаясь и защищая принципы, которые Поль считал безысходными. Если бы их поймали в одном из южных штатов, то им грозила смерть. И если бы кто-нибудь узнал, что Поль и Салли виделись с одним из таких, и уж тем более отдали ему своего раба, несмотря на то, что он был их раб — который убил белого человека, — их бы навсегда перестали считать равными себе, они бы стали изгоями.

Тем не менее, когда он посадил Салли в седло и поднял болтающиеся вожжи Батерфляй, он почувствовал, что на душе у него намного светлее, чем за много прошедших недель.

XXVI. ДЕНЬ ВЫБОРОВ

— Ну почему тот плюгавый безродный сукин сын! — Дэнис влетел в дверь гостиничной комнаты отца и остановился только вплотную перед Полем.

— Ты знаешь, что он сделал?

Было второе декабря — день выборов.

— Кто сделал? — спросил Поль, а Баррет Форбс очнулся в своем кресле, где он прикорнул, прикрывшись газетой.

— Жильбер Беккерель! Он считает, что наличие экипажа говорит о том, что у человека имеется собственность, а наличие документов на экипаж — о том, что у человека есть и экипаж. И самое главное, он убедил в этом суд. И теперь его люди продают подобные документы всем, кто будет за него голосовать, буквально за стакан виски!

Члены демократической партии толкались сзади, привлеченные криками Дэниса. Они столпились вокруг Поля, обеспокоенно бормоча, пока Дэнис ходил взад-вперед, извергая ругательства.

— Остынь, пока что-нибудь не взорвалось, — посоветовал Поль.

Его собственное лицо было не менее гневным, но он взял себя в руки. Он посмотрел на взбудораженных людей в комнате.

— Что мы будем делать теперь?

— Мы теперь ничего не можем делать с этими экипажами, — сказал кто-то из толпы. — Вам следовало бы сейчас быть на улице, мило улыбаясь, возможно, это кого-нибудь и убедило бы.

— Черта с два, — взвился Дэнис, когда его отец, в сопровождении еще нескольких человек, ушел. — После всех усилий, затраченных моим отцом, этот ублюдок собирается победить.

Он стоял сжав зубы, а Баррет тем временем с удовольствием смотрел на Дэниса, несмотря на всю свою любовь и симпатию к Полю, наслаждаясь переменой, произошедшей в спокойном и уравновешенном Дэнисе.

— Боюсь, тут уж ничего не попишешь, — заключил Баррет.

Приняв решение, Дэнис посмотрел на Баррета, и в его глазах мелькнул огонек.

— Не зарекайся.

Он поднял пальто и швырнул его.

— Встретимся на причале, где сдаются лодки в прокат.

Когда Дэнис выскочил из комнаты, Баррет надел пальто. Он и понятия не имел, что было у Дэниса на уме, но что бы то ни было, он не хотел этого пропустить.

Когда он прибыл на причал, он увидел Дэниса и еще одного демократа, которого ему представили как Пьера ля Форше, сдерживающих пытавшихся попасть на ветхий пароходик мужчин.

На борту полустертыми буквами было написано «Байо Росе», а из рубки наверху высовывалось смуглое любопытствующее лицо хозяина — капитана Овида Лондри. Он беседовал с двумя другими людьми — штурманом и боцманом, которых Дэнису представили как родственника, женившегося на сестре Олесии и племянника по материнской линии Тес Джо.

Тес Джо снял кепку и во всеуслышание заявил, что у него тоже есть лодка, хорошая лодка, только немного староватая, но арендовать ее можно. Баррет посмотрел на нее и еще на одну, которая принадлежала родственнику, женившемуся на Олессии, с содроганием и подумал, что если ему придется принять участие в этой экспедиции, то он, пожалуй, выберет Лондри и его «Байо Росе», которая хотя бы внешне выглядела так, как выглядит нетонущая лодка.

Пьер ля Форше начал пробиваться сквозь толпу, оттесняя людей к лодкам. Он нашел где-то нескольких подручных, которые периодически исчезали и появлялись вновь, приводя с собой еще больше народа. Когда, наконец, «Байо Росе» отошла от причала в сопровождении двух других судов, она была забита до отказа и на ней, широко улыбаясь, стоял Дэнис.

Новый Орлеан был таким местом, где политика предполагала живое воображение — то, что в других местах, в основном, не было необходимо. Но в данном случае Баррет был озадачен.

— Я сомневаюсь, спрашивать или нет, — произнес он, — но, черт побери, ты можешь объяснить, что ты делаешь?

— Набираю голоса там, где от них есть польза, — ответил Дэнис. — Все равно в пределах этого города мы проиграли.

— Ты хочешь сказать, что можешь голосовать где угодно?

— Конечно, в любом месте в пределах этого графства, — весело ответил Дэнис, — а графство Орлеана включает в себя четыре прихода, а в Плакеминском приходе есть несколько избирательных участков, где были бы рады, если голосовать пришла хотя бы лягушка.

— Да, но если Беккерель имеет большинство в Новом Орлеане, то я все равно не вижу смысла.

— В том-то вся и прелесть, — опять рассмеялся Дэнис, — выигрывает тот, за кого проголосует большее количество избирательных участков. В правилах о проведении выборов ничего не сказано о том, что победитель должен набрать большинство голосов.

Баррет задумчиво оценивал все это, пока «Байо Росе» шла вниз по реке. За поворотом, который назывался «Английский Изгиб», заканчивался приход Орлеана и начинался Плакеминский. По площади этот приход был самым большим в графстве Орлеан, но самый малонаселенный. Это была земля чистой воды, болот, открытого пространства у залитых солнцем смоляных залежей. Те немногие деревья, которые росли здесь, по форме напоминали древесных демонов, необходимых, чтобы напоминать путешественникам, в чьи владения они вторглись. Здесь часто бывали торнадо и ураганы. Дэнис откровенно уверил Баррета, что в этих землях не жил никто, кроме местных жителей, так как частые ураганы оставляли после себя все вывороченным, разодранным или утопленным, а эти люди в любом случае плавали по воде.

Первая остановка этой процессии была в Вудвилле, прямо сразу после границы прихода. Здесь они высадили 200 человек для определения статуса большинства, поскольку место находилось вблизи Нового Орлеана. На следующей остановке после длительных споров между Дэнисом, ля Форше и Овидом Лондри, решено было высадить только пятьдесят человек, так как по словам Лондри, после смерти Алека Тибодо и закрытия всех его лавок, сюда никто носа не кажет. Баррет решил, что здание с плоской крышей и надписью, которую невозможно было прочесть, и была той большой лавкой. В поле зрения не было ничего более крупного.

Члены демократической партии продолжали свое путешествие, высаживаясь небольшими группами в Поверти Поннт, Форте Святого Филиппа, Форте Джексон, и в каждой мало-мальской деревушке, большинство из которых представляли собой несколько ветхих домишек, построенных на сваях и возвышающихся над болотом.

Видя, что его пассажиры забеспокоились, Лондри объявил, что время обеда уже подошло, и подозвал проплывающую мимо лодку с креветками, которая, по его словам, принадлежала еще одному его родственнику во втором или третьем колене по дедовской линии. Дэнис подумал, что у этого человека родственников, как у зайца. Но он был твердо уверен, что хочет закончить эту поездку в Бемуе, в устье реки, и после этого получить в рыбацком доме порцию риса с креветками и томатами, поданными в котелке женой рыбака, а также домашнего чертовски крепкого виски, который вышибал бы слезы из глаз.

Так он и сделал, отблагодарив хозяйку пятидолларовой купюрой, которую засунул ей за блузку между сочных женских грудей, пока муж был занят другими делами. Потом он отблагодарил ее с французской галантностью за ее кулинарные способности и купил у хозяина еще три кувшина виски. Дорога домой была длинной.

На обратном пути Тес Джо свернул со своими не голосовавшими пассажирами к дальним избирательным участкам, чтобы там закончить свое плавание. «Байо Росе» и второе судно на обратном пути приставали к каждой пристани, где еще не были.

Там Дэнис и ля Форше выходили на берег, шли к избирательному участку и выясняли, сколько народа проголосовало. Если и у Беккереля было больше голосов, чем этого хотелось им, то у них в запасе всегда находилось несколько человек, готовых отдать свои голоса, чтобы Поль лидировал и здесь.

Когда они раз в двадцатый взошли на борт «Байо Росе» у небольшой деревушки близ Поверти, Лондри спросил:

— Теперь вы закончили со своим голосованием? Через несколько минут пойдет дождь, и не слабый.

Небо над их головами было холодное и серое, поднимался ветер, он продувал их почти до костей и стелил по земле пропитанную солью траву.

Пока Лондри говорил, капли дождя упали на окно рубки и стало очевидно, что укрыться на палубе почти негде, а та крыша, которая была, протекала. Оставшиеся на палубе издали вопль гнева.

— Черт, — выкрикнул ля Форше, — есть еще виски?

— Полкувшина, — ответил Дэнис, предварительно осмотрев свои запасы.

— Дай же их быстрее тем, кто еще не проголосовал, — прорычал ля Форше.

Баррет, который до этого момента наслаждался поездкой, натянул шляпу по самые уши и пошел доставать виски, в то время как Дэнис и ля Форше склонились над избирательными списками.

Последнюю остановку они опять сделали в Вудвилле, где высадили всех еще не голосовавших и тех, кто думал, что сможет проскочить, голосуя дважды, и полным ходом пошли в Новый Орлеан. Мелькнули последние блики дневного света. Шел проливной дождь.

Утром «L’Abeille» и ее англоязычная сестра «Пчела» объявили на своих передовицах крупными буквами, что Поль де Монтень победил. Как сказал Баррет, это было и смех и слезы, самые шальные выборы, которые он когда-либо видел.

Поль принял поздравления своей партии и покосился на Дэниса.

— В следующий раз, когда ты захочешь помочь, я с удовольствием приму твою помощь, если ты скажешь мне, что ты собираешься делать, — сказал он.

— Ты бы мне запретил, — с гордецой в голосе ответил сын, — а тем не менее это было ничуть не хуже того, что сделал Беккерель.

— Это другой вопрос.

— Вовсе нет, — сказал кто-то из демократов. — А вы даже не приложили к этому руку. Но скажу вам, де Монтень, что, если вы решите оставить политику, мы на ваше место выберем вот его. — И он хлопнул Дэниса по спине. — У него к этому талант.

— Я бы этого не сделал, — сказал Дэнис, — если бы этот сукин сын Беккерель не побеждал в Новом Орлеане.

Он все еще был на грани гневного срыва, когда представлял, как близко Беккерель был к победе.

— И если ему вздумается еще раз бросить вызов, передайте ему, что я с удовольствием разобью этого ублюдка в любом месте, которое он назовет.

Сильная рука тяжело опустилась ему на плечо. Дэнис повернулся. Поль смотрел на него в упор, губы его вздрагивали, но он твердо сказал:

— Иди домой, пока он не пристрелил тебя.

— Но…

— Иди домой, — Это был приказ. — Или я собственноручно застрелю тебя.

Он не допустил бы, чтобы Беккерель преследовал Дэниса за его блестящую идею с голосованием в глубинке. А после выборов обычно бывало порядка восьми или десяти стычек. «Было бы неплохо, — подумал Поль, — если бы Дэнис мог отсидеться в «Прекрасной Марии», пока пыл Беккереля не утихнет слегка».

Рождество в католической Луизиане было почти строго религиозным праздником. Процедуру поднесения подарков оставляли обычно на Новый год, тем не менее все дети, белые и черные, вешали свои чулки для подарков уже в канун Рождества и с утра находили их забитыми всякими выпечками, сладостями и книжечкам от Деда Мороза.

В преддверии Рождества подавался горячий напиток из взбитых яиц со сливками, щедро сдобренный виски, чтобы воодушевить всех на долгую, по морозу, прогулку на Рождественскую службу. После того, как были сделаны все дела и дети отправлены в постель, взрослые члены семьи уселись перед камином, чтобы пропустить по стаканчику этого напитка.

В доме также была Дина, которая приезжала на выходные, Баррет, который все еще грезил безумными мечтами о путешествиях, о которых все тактично предпочитали не спрашивать, и Роман Превест, который, как с опаской думал Поль, насовсем переселился в «Прекрасную Марию».

Роман и Фелисия поехали на службу вместе в экипаже Романа, и теперь Роман всем своим видом давал понять, что хочет поговорить с Полем наедине. Видя это, Салли забрала Фелисию, и женщины ушли в спальню.

Поль же, более чем довольный тем, что его старый друг страдает, пригласил Романа к себе в кабинет и закрыл дверь.

— Настало время испытаний, — заметил он.

Роман хмыкнул:

— У тебя-то во все времена кормушка была полна. По крайней мере судья Крайре перестал лезть к тебе по поводу того пропавшего черномазого.

— Я сказал ему, чтобы он не присылал Габриэля сюда обратно. Что старая кухня не представляла из себя хорошей защиты от тех фанатиков, которые хотели его линчевать, — отрезал Поль.

— Я полагаю, что судью смутил тот факт, что они как раз не линчевали его, — заметил Роман, скривившись.

Теперь сердито фыркнул Поль:

— Если он ушел от них, то тем более нужно отдать ему должное.

Судья Крайре очень много говорил, акцентируя внимание на данном факте, но Поль оставался непреклонным. И несмотря на всю шумиху, поднятую комитетом линчевателей, которых он называл не иначе как «рыщущие в ночи идиоты, которые взяли власть в руки и теперь делают из этого проблему», ни в коей степени не признавал себя ответственным за исчезновение пленника.

— Никто еще не выдвинул конкретного предложения, — заметил Роман. — А то что бы ты сделал?

— В первую очередь то, что делали эти люди, было незаконно, и, рассуждая, что тело не было найдено, они только выставляют себя полными дураками. Я не знаю, кто они были, да мне и все равно. Все, что я видел, так это с утра большое количество следов от подков. И уже если бы я подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть, кто они такие, то, поверь мне, судья мог бы опознать их по их же трупам.

На этом Поль решил, что уже достаточно внимания уделено этому вопросу. Он доброжелательно взглянул на Романа.

— Роман, ты все это неоднократно слышал, и я готов поклясться, что это отнюдь не то, зачем ты искал меня весь вечер, чтобы поговорить наедине.

— Нет, конечно же, нет, — признался Роман.

Поль предложил ему сигару из серебряной коробки, которую Люсьен привез ему из Парижа и закурил сам.

— Мне стоит угадать? — поинтересовался он.

Роман выглядел раздраженным.

— Нет, черт возьми, — вспылил он, — ты прекрасно знаешь, что я хочу жениться на Фелисии. Естественно, когда это будет попадать под рамки приличия, я имею в виду сроки траура и все такое.

— Она очень молода еще, — констатировал Поль.

— Поль, она заставляет меня чувствовать себя молодым, ты даже не представляешь, на что это похоже, прожить все эти годы с Юджин.

Поль тяжело вздохнул.

— По-своему представляю. Салли убеждает меня, что ты как раз тот, кто нужен Фелисии, и «le bon Dieu» знает, что у меня нет лучшего друга. Единственная неувязочка в перспективе иметь тебя в качестве зятя.

— Я мог бы называть тебя папой, — предложил Роман.

— Я сброшу тебя в реку, — отпарировал Поль, — учитывая, однако, что ты можешь выказать определенное уважение к моим, да и к своим седым волосам, ты получаешь мое благословение.

— О чем ты хотела поговорить со мной, мама? — спросила Фелисия, плюхнувшись на кровать и лучезарно улыбаясь.

— Если, как я понимаю, Роман Превест просит твоей руки у отца, то нам надо обсудить кое-какие детали.

— Свадебное платье, — начала мечтать Фелисия, — большой зал.

— Не совсем. Свадьба — это не легкая прогулка, и не невинное пожатие рук в церкви… Я видела вас, как, впрочем, и отец Фортье.

Фелисия залилась краской.

— Нет, моя милая девочка, ты послушай меня.

Салли уселась рядом с дочерью и взяла ее за руку. Их яркие юбки, соприкасаясь, издавали шуршащий звук.

— Когда я выходила замуж, я не знала ничего, так как моя мать не нашла в себе сил заговорить об этом. Это было ужасно, это был шок. Я говорю тебе это настолько точно, насколько сильно я люблю твоего отца. И тогда-то я и решила, что мои дочери будут готовы. — На секунду она замолчала. — Я не хочу напугать или расстроить тебя, но прошлой весной у тебя уже был случай с тем мальчиком. Я не знаю, насколько ты понимаешь, что он хотел с тобой сделать…

— Ну, — Фелисия состроила гримасу. Ее щечки опять зарделись, и она посмотрела на свои коленки.

— Ну, я видела лошадей, — сказала она смущенно. — Это то, о чем ты говоришь?

— Что ж, есть определенные параллели.

— О, — еле выговорила Фелисия. Она попыталась представить Романа в сравнении с жеребцом отца, и ее глаза расширились от ужаса. Единственная вещь, которая пришла ей б голову, была спросить: «Почему?..»

— Дети, — твердо сказала Салли, — а также и другие причины. Теперь внимательно слушай, пока я объясняю. Потому что с каждой из вас я делаю это только один раз.

Она хотела бы знать, неужели ей и Дине придется говорить то же самое. Хотя надеялась, что нет, учитывая семью Дины. С тех пор, как она говорила об этом с Холлис, у нее не было такого смущающего разговора.

— Первое, что надо запомнить, — это то, что Роман любит тебя и не причинит тебе никакого вреда, — начала Салли.

Если бы она могла затянуть этот рассказ, то к тому моменту, когда она закончит, Роман уже ушел бы. После первого шока, по мнению Салли, им было бы неплохо не встречаться в течение нескольких дней.

На следующий день Поль был в качестве Деда Мороза к ликованию его старших детей. Он раздал рождественские чулки с подарками Эмилии, Мимси и детям прислуги. После того, как был съеден на праздничный ужин жареный гусь в главном доме и жареные цыплята — в доме прислуги, — мужчины уселись в креслах, чтобы вздремнуть, а Салли, Фелисия и Дина принялись обсуждать планы на предстоящий Новый Год.

Уже был назначен бал для празднования победы Поля на выборах, и в тот же день было намечено объявить о двух помолвках: Дэниса с Диной и Фелисии с Романом. Роман уговорил отца Фортье провести церемонию в этот день, на что отец Фортье возразил, что это скандально рано для них. Но Роман ответил, что это крайний срок, до которого он согласен ждать. Как заметила Холлис, и в ее голосе звучала горечь, вдовцу определенно разрешено больше, чем вдове.

Салли, которая хотела, чтобы ей помогали люди, с которыми не будет хлопот, решила не беспокоить ни Холлис, ни Адель. Больших усилий стоило отказаться от помощи тетушки Дульсины. Последний раз, когда прибегли к ее помощи, несколько приглашений было послано людям, которые давно умерли, и только она одна была не в курсе.

А вот сама Дина была подарком. Она помнила каждую строчку из длинного перечня, данного ей Салли, а также нашла общий язык с прислугой, обращаясь к ним с теми вопросами, которые вызывали затруднения. Она скоро из «мамзель Мишле» стала «мисс Диной».

— Я собираюсь научиться быть леди, даже если это убьет меня, — призналась она Маме Рэйчел, когда подписывала 200 приглашений, которые должны были разноситься курьером.

— У тебя больше духу, чем у меня, — ответила та.

Однако она заглянула через плечо Дины и посмотрела на аккуратный почерк явно с одобрением.

— Я уверена, что у тебя все получится. Что ты хочешь сделать со всеми этими деревьями? — Дэниел и Уилл тащили через открытые входные двери огромную охапку сосновых лап.

Инстинктивно Дина ответила то, что нужно.

— Они должны делать гирлянды в зале. Но ты лучше меня знаешь, как мадемуазель Салли хочет их развесить. Не проследишь за этим? — Она с надеждой посмотрела на служанку.

— Все думают, что мне больше нечем заняться, — проворчала та, но она тем не менее наклонилась и поцеловала Дину в лоб.

— Не беспокойся, дорогая, я позабочусь об этих гирляндах.

Она удалилась, чтобы украсить дом так, как ей хотелось, а заодно сказать Тестуту, который рассаживал музыкантов, что мисс Дина в отличие от других не стесняется попросить о помощи, когда она ей нужна.

На протяжении всей недели между Рождеством и Новым годом приезжали и уезжали экипажи с продовольствием, и суда из Нового Орлеана останавливались, чтобы оставить свой груз. Там были французские вина и сыры из Ловилля; сотня стульев из Шайбрихта; загадочные упаковки от Гайда и Гудрича; драгоценности и среди них подарок Дэниса для Дины на Новый год — обручальное кольцо, инкрустированное топазами под цвет ее волос.

У Дины с подарками была проблема. У нее самой денег не было, но она раньше бы убила себя, чем взяла бы их у Дэниса или Салли. Все, что она могла позволить им сделать, забыв про свой позор, — это дарить ей множество платьев, шляпок и т. д. Но деньги — нет.

Наконец-то Дина расправилась со всей этой горой шитья, которое велось в преддверии бала. Для Салли и девочек она сделала три красивых ридикюля с ручной вышивкой и отделанных вельветом. Полю — футляр для очков, отделанный шелком с его инициалами. Домашние тапочки для Дэниса, а для Люсьена и Баррета два дневника. Эмилия получила платье для новой куклы, подаренной Салли. Для прислуги она тоже кое-что сделала.

Елкой служил срубленный на болоте кипарис. Его поставили в самой большой гостиной. Для рабов соорудили «елку» на заднем дворе. Под главной «елкой» открывали подарки. Тетушка Дульсина получила новый черный кашемировый плащ и ночной чепчик. Полю достались исторические труды Вольтера в красном переплете из магазина Вильяма Маккина. Нитка жемчуга и бусы из сапфиров для Фелисии от Романа и среди прочих подарков кольцо Дэниса.

Скромная Дина преподнесла свои подарки, но Поль шумно поцеловал ее и тут же опустил свои очки в новый футляр. Если Холлис с горечью признала, правда при этом благодаря, что Дина по крайней мере вышивает лучше, чем ее сестра, то сама Дина с удовольствием отметила, что Дэнис тут же влез в свои новые домашние тапочки, а Эмилия с гордостью и благодарностью приложила платьице к своей кукле. У Дины оставалось время сделать наряд и для деревянной куклы Мимси и теперь, смотря в сияющие от восторга глаза девочки, была рада, что сделала это.

— Милая моя девочка, когда же ты спала? — удивленно спросила ее Салли на ухо.

— Я была слишком взволнована, чтобы спать, — прошептала Дина в ответ.

Она не могла уснуть даже на своей огромной кровати с ее шелковым балдахином, и все потому, что не верила в то, что с ней произошло, да еще так быстро. Она посмотрела на подарок Салли, который лежал у нее на коленях, и глаза ее увлажнились.

Дина начинала привыкать к этим великолепным новым вещам, но никогда ей не забыть доброты, которой ее окружали, помимо этих вещей. Она коснулась руки Салли:

— Спасибо, еще раз.

Салли опустилась на колени рядом с ее стулом и положила руку на ее плечи.

— Иногда стоит упасть в воду, чтобы оценить, насколько хороший ты пловец. Я чуть не сделала роковую ошибку. И прекрати благодарить меня. Это я должна благодарить тебя.

Дина кивнула, как бы подчиняясь, и утерла рукой глаза. Но она не думала так. Она была натура практичная и считала, что одно дело было, когда тебе спасают жизнь, и совсем другое, когда тебя берут в чужую семью до конца дней.

Шум голосов на задней поляне известил, что негры достигли следующей стадии празднования. Поль поднялся со своего стула. Дэнис принес отцу его старый охотничий рог, который висел на стене кабинета. Они вышли на заднюю веранду в сопровождении остальных членов семьи. Поль трижды протрубил в рог. Тут же все негритянские дети прекратили галдеж и беготню и подлетели к веранде.

На полу веранды лежала гора празднично упакованных подарков. Толпа детей подалась вперед. Их родители сделали то же самое. «С Новым годом, с Новым годом»! Они махали руками и кричали людям, стоявшим на веранде, и дети де Монтеня отзывались таким же образом.

Поль и Дэнис начали распределять подарки. Мама Рэйчел, Тестут, Мио, Мимси и Джуни помогали им. Джуни была прехорошенькой в своем новом платье. Она так выставлялась перед своими родственниками, оставшимися за ступеньками веранды, что в конечном итоге ее мать подошла к ней и взяла ее за руку, но тут же перехватила за ухо.

— Ты знаешь, что мистер Поль не любит подобных вещей, по крайней мере от шестнадцатилетней негритянки, которая вполне может работать на плантации.

— Да, мэм, — пролепетала Джуни и потерла ухо.

Каждая негритянская семья выходила вперед по мере того, как называли ее фамилию. Дэниелу — новый комплект одежды, его жене — новое платье и шейный платок, их ораве ребятишек — ботинки, штаны и деревянные игрушки. Уилл получил новые сапоги, а его жена Саломея, которая опять родила в этом году, два новых платья. К основным подаркам примешивалась всякая утварь: котелки, сковородки, ковшики…

Церемония вручения подарков продолжалась до тех пор, пока каждый негр не получил что-нибудь из того, что ему требовалось, а также в соответствии с тем, насколько хорошо, по мнению Поля, он работал в течение года.

Сиси, кухарка, в одной руке держала новое платье, другой громко ударила в железный треугольник. Услышав звук, негры понеслись к столам, установленным под их новогодним деревом, а де Монтени отправились в дом — к своему собственному завтраку. В первое утро нового года рабам достались: толстые куски французского хлеба, жареные устрицы, яйца, молоко и масло. Существовало поверье, что если на Новый год у тебя в животе пусто, то до следующего года там ничего не появится.

После завтрака полным ходом начались приготовления к балу. Те из гостей, которые жили в отдалении, уже начали съезжаться. Их экипажи или лодки подъезжали к парадному подъезду. Для рабов тоже устраивался бал. Он проходил на сахароперерабатывающем заводе, который предварительно убрали и вымыли.

С наступлением темноты дом буквально вспыхнул тысячами свечей. К пирсу был пришвартован новый пароходик «Прекрасная Салли», который по желанию Поля был даже освящен. Обе палубы освещались разноцветными огоньками. Предполагалось, что после ужина для молодежи будет устроен полуночный круиз.

Дина спустилась со ступеней, держась за руку Фелисии. Сердце у нее было в пятках. Дом, казалось, вот-вот развалится от присутствующего в нем народа в парадно-выходных костюмах. Все они смеялись, пили шампанское, заводили разговор со старыми друзьями.

Вдруг наступила тишина, которая разорвалась громом аплодисментов, когда невесты спустились в зал. Фелисия подставляла щеку для поцелуя старым дамам, протягивала ручку молодым людям. Дина повторяла все ее движения. Глаза обеих сверкали, когда они принимали поздравления с наилучшими пожеланиями. Обе они были одеты в розовые платья с шелковыми перевязями, отделанными бледно-кремового цвета лентами. На плечах были накинуты накидки. На ногах у Дины были небольшие туфельки того же бежевого цвета. Прическу Мама Рэйчел и Джуни постарались убрать в шиньон, из-под которого выбивались завитушки, и все это было украшено желтыми и розовыми розами.

Дэнис, видя ее испуг, пробился к ней сквозь толпу и взял ее за руку. Вокруг них начали раздаваться выкрики: «С наилучшими пожеланиями»

— Вы великолепны, мадемуазель! Дэнис, тебе досталась красавица.

— Вы выходите за Дэниса, а я помню его еще вот таким.

— Да, и ужасно непослушным, помнится, он положил лягушку в мой грог. Но теперь он так вырос, так изменился.

Старые леди хлопали ее по ладони, один старичок с ухмылкой похлопал ее по щеке. Дина с облегчением обнаружила, что никто не ставит ей в упрек ее акцент и никто не заговаривает о ее семье. Она улыбнулась куда менее напряженно, когда Дэнис вывел ее на танцевальную площадку.

Дэнис, с гордостью улыбаясь ей, точно знал, что многие в этом зале считают, что мадемуазель Мишле приехала из северных городов. Не проводили они параллелей и между элегантной девушкой рядом с ним и семьей Мишле из «Бэй Руж». Старый Викториен Мишле и его компания не присутствовали на балу. Их разубедили в этом, выставив им телегу с провиантом и бочонок виски. Все это было доставлено им в дом, где они могли выпить за здоровье невесты и не устраивать пьяных дебошей с гостями.

Музыканты, специально выписанные по этому случаю из Нового Орлеана и одетые в костюмы восемнадцатого века, заиграли первый вальс. И Роман и Дэнис вывели своих невест на полированный дубовый пол. Под аплодисменты две пары сделали два круга вокруг зала, прежде чем к ним присоединились сначала Поль с Салли, а затем, смеясь и кружась, остальные.

Танцуя с Дэнисом, Дина вспомнила насмешки сестры по поводу Золушки, ждущей своего принца, и счастливо закрыла глаза. Она больше не следила за шагами, это у нее получалось само собой в такт музыки. В конце концов она нашла своего принца.

Фелисия откинулась назад на руке у Романа и мило улыбнулась ему.

— Счастлива, моя дорогая? — Роман прикоснулся губами к ее лбу.

— Да, — И глаза ее заблестели от удовольствия.

Подумав недельку над словами матери о детях и их происхождении и учитывая то сладостное ощущение, которое она почувствовала, когда Роман положил ей руки на талию, Фелисия решила, что весь процесс может быть таким же знакомым, каким казался до разговора с матерью. Салли уверяла ее, что это приятно, когда привыкаешь, сейчас она думала, что приятным может быть и сам процесс привыкания.

Одна только Холлис мрачно наблюдала за происходящим. На ней было мягкое вельветовое платье зеленого цвета, которое делало ее глаза необычайно красивыми — цвета травы. Она бесспорно была одной из красивейших женщин на этом балу, но выражение лица делало ее какой-то встревоженно-обеспокоенной.

В результате Мама Рэйчел, которая сновала по залу с подносом в руках, на котором стоял один из любимых женских напитков, подойдя к ней, взяла ее за руку с явным намерением поговорить с ней.

— Не читай мне нотаций, — упредила ее Холлис.

Она бросила злобный взгляд на Фелисию, на белой шее которой четко контрастировали сапфиры, подаренные Романом. «Как бы я хотела задушить ее этим самым ожерельем», — подумала она.

Мама Рэйчел посмотрела на Холлис взглядом куда более добродушным, чем та ожидала увидеть.

— Дорогуша, ты не должна желать получить его. Любой другой мужчина в этой комнате, который в состоянии ходить, не упустит шанса жениться на тебе.

— Они все такие неинтересные. Или же они такие же старые, как Метуселан, и так же еле живы.

Она качнула головой.

— В любом случае я не уверена, что хочу еще раз выйти замуж.

Теперь она уже не признается, что хотела выйти замуж за Романа не без корысти.

— Зря расстраиваешься. Вот подумай чуть-чуть. Твой отец собирается взять тебя в Вашингтон. И уже там-то нет неинтересных мужчин, там все они метят в правительство.

— Я не была уверена, но теперь думаю, что поеду. Я не думаю, что смогу остаться здесь среди этих четверых, посыпающих друг друга сахаром. Я думаю, ты права. Мужчины в Вашингтоне имеют власть. Они любят женщин, а не каких-нибудь жалких девчонок.

— Моя школа. — Мама удовлетворенно похлопала Холлис по руке.

Тут же она подумала, что надо сказать мистеру Полю, чтобы он и ее взял с собой. Она не собиралась сейчас говорить Холлис об этом, но и отпускать ее одну в Вашингтон — тоже. Изучая сейчас расчетливое лицо Холлис, Мама Рэйчел подумала и решила, что надо бы выдать Холлис замуж, и чем быстрее, тем лучше.

Поль, принимая поздравления по случаю помолвки его детей, своей победы на выборах и проведения шикарного бала, увидел Холлис, которая одарила улыбкой, а потом положила руку на плечо молодому Алану Рилексу, чтобы станцевать кадриль, и с облегчением вздохнул. Его своевольная старшая дочь могла быть идеальной компанией, когда хотела, и страшной занудной, когда не хотела. Салли танцевала с каким-то старым дальним родственником, который был одет в штаны по колено, а дальше в высокие носки. Он был в придачу ко всему еще и глухой, и поэтому голос Салли был слышен даже несмотря на музыку. Поль улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ. Когда же Поль повернулся, чтобы продолжить разговор с человеком, с которым он его до этого вел, он с удивлением обнаружил вместо него Адель.

— Если месье соизволит извинить меня, — сказала она, — то я хотела бы поговорить с кузеном Полем.

Хотя ее лицо ничего не выражало, Поль извинился перед компанией с чувством беспокойства. Адель избегала его, что ж, этого следовало ожидать после их разговора в большой гостиной. Теперь в ее глазах не было такой неуверенности и страха.

Скорее наоборот, они выражали что-то победоносное, скрытое за напускным равнодушием на лице. Поль неохотно последовал за ней, когда она повела его в небольшой альков в конце зала, который использовался, в основном для отдыха женщин, которым становилось дурно, или оккупировался молоденькой парой, пока Мама не могла этого заметить. На голове у Адели были какие-то искусственным путем сделанные завитушки, которые, как считал Поль, ей не шли.

— В чем дело, я не должен уходить от гостей.

— Я беременна.

— О Боже, ради всего святого. — Поль с трудом контролировал себя.

Адель смотрела на него, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Это не твой, это Люсьена.

— Люсьена?

Лицо Адели, слегка заплывшее из-за беременности, выглядело очень самодовольным.

— Видишь, как твоя семья обошлась со мной.

«Она выглядит не ошеломленной, скорее заинтересованной, — отметил про себя Поль. — Женщина, которая достигла своей цели». Он изменил тон.

— Ты сказала Люсьену? — это был приказ.

— Нет, — уверенно ответила Адель. — Люсьен сделает то, что ты ему велишь.

Поль застонал. Он знал, какой камень был у него на шее. Еще несколько недель назад он начал подозревать, что она не столько любила его, сколько использовала. Но после того, как сам занимался с ней любовью, узнать, что она беременна от твоего же сына!.. Это будет неимоверный скандал и пострадают от него все без исключения.

Глядя на лицо Поля, Адель самодовольно подумала, что была права, что совесть этого человека победит. Тошнота подступила ей к горлу. Теперь она была не просто уверена, что у нее будет ребенок, она чувствовала это… Она попыталась сфокусировать внимание на мерцающем танцевальном зале. Ей все еще казалось, что это недостаточная цена. «У меня будет только один ребенок», — подумала она. Но история, которая завела ее так далеко, может и должна повториться. «Один раз я могу сделать все».

— Что ты будешь делать теперь, когда твоя семья меня так опозорила?

Поль промолчал, хотя хотел многое сказать.

Если она должна будет стать ему родственницей, пусть и нежелательной, то должно быть этому и оформление. Люсьен все это затеял. Люсьен всегда пользовался вниманием у людей. И использовал их. И теперь вот его самого взяли в оборот, и выхода отсюда не было.

— Люсьен женится на тебе, — сказал Поль, контролируя выражение своего лица. — И как можно скорее.

— Спасибо, — мягко ответила Адель.

— Я бы не стал заранее благодарить. Боюсь, тебе придется доказать, что ты заслуживаешь его.

Поль пробирался сквозь массу народа в зале в поисках Люсьена. Он нашел его в саду с тремя друзьями, разливающим последнюю бутылку шампанского в бокалы.

— К сожалению, это все.

Молодой человек в панталонах цвета незрелого лимона и короткой курточке недоверчиво заглянул в бутылку.

— Добрый вечер, месье де Монтень, — добавил он, когда Поль подошел. Он махнул рукой в сторону освещенного сада и добавил:

— Замечательный бал.

— Да, он действительно становится замечательным. Люсьен, пойдем в летний домик, мне нужно поговорить с тобой.

— Это несправедливо, — сказал Люсьен, пока его приятели, пожав плечами, пошли искать шампанское без него. — Я не заслужил, чтобы мой отец обращался со мной, как с сосунком возраста Эмилии.

Сегодня ночью за ним не было никаких грехов, и он чувствовал себя очень уверенно.

— Тебя бы следовало отлупить, но то, что тебя ожидает, пострашнее.

Он посмотрел, как шатающееся трио исчезло в стороне от дома.

— Они так пьяны, что не заметили бы, если бы гоблины вышли из парка и унесли бы тебя, — сказал он презрительно. — Сдается мне, что и ты не лучше.

— Эдакий пустяк. — Люсьен поднял бокал как для тоста. — За здоровье семьи!

— Тогда позволь мне отрезвить тебя немного, — слишком резко произнес Поль. — Ты женишься. И так скоро, как только я смогу это тихо организовать.

Люсьен опустил бокал.

— Женишься на Адели, — мрачно добавил Поль. — Она беременна от тебя.

— Эта потаскуха…

— Я не знаю, кто из вас хуже, но у тебя нет выбора. Либо ты женишься, либо я лишу тебя наследства.

Поль развернулся и пошагал назад. Позади него Люсьен откинулся спиной на железо орнаментальной ограды, оживив тем самым висящие на нем фонарики, и тупо смотрел на удаляющуюся спину отца.

На веранде Поль остановился и глубоко вздохнул. Вечер был в полном разгаре. Из зала в сад пробивался свет от свечей и доносился смех, а тут, в саду, ночь была спокойной и «Прекрасная Салли» приглашала совершить путешествие по Миссисипи при луне. Поль чувствовал нездоровое желание остановить музыку и объявить о третьей, не ожидавшейся доселе помолвке. Он чувствовал себя злым и пьяным. Он посмотрел вверх на луну, которая прочно сидела на кронах голых деревьев.

«Прекрасная ночь для путешествий». При мысли об этом он слегка воспрял духом. По крайней мере его дочь — любимая, но никогда не признанная, была счастлива сегодня. Пола интересовал вопрос — заметил ли кто-нибудь из находящихся в зале, что Баррета Форбса не было среди гостей.

XXVII. СВАДЕБНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ

Клодин крепко держала Баррета за руку, пока священник, торжественный и строгий в своем черном одеянии, проводил их свадебную службу, или попросту венчал их. Будучи уверенным, что Клодин не нарушила закон о возрастном цензе, установленный в Нью-Йорке, преподобный мистер Фордхук не обнаружил препятствий для сочетания двух беженцев с Юга брачными узами. Как истинный сторонник методистской церкви он даже принял на веру сбивчивые объяснения Баррета, о том, что его семья, будучи католиками, не одобрила брак с протестанткой.

Клодин чувствовала себя опустошенной, но на вопросы священника отвечала с готовностью. Решившись перешагнуть через барьер в этой гонке, смена религии не представлялась для нее важным препятствием. Из Нового Орлеана они ехали сначала на пароходе, потом на поезде. В отеле в Нью-Йорке они остановились только для того, чтобы Баррет переоделся перед тем, как целенаправленно отправиться на поиски священника. Пока Баррет отсутствовал, Клодин сменила свой походный коричневый костюм на светло-голубое платье и стала ждать.

Теперь в небольшом теплом помещении преподобный Фордхук подумал, что он никогда раньше не видел жениха, который был бы настолько уверен в том, что он делает и так счастлив от того, что делает именно это.

— Вы можете поцеловать невесту, — подсказал он. Баррет прикоснулся губами к губам Клодин, а священник молча смотрел на них и улыбался. Он был романтик и был рад помочь Купидону и одновременно спасти еще одну душу из папских отстойников.

Миссис Фордхук, полная женщина, которая играла «MY FATTU LOOKS UP TO THEE» на клавесине, подошла к Клодин и сжав ее руку, прошептала:

— Да благословит вас Господь, моя детка. Ваш муж хороший человек, это можно определить по одному его виду.

— Если бы эта леди знала, о чем я думал, — Баррет покачал головой. — Церковь самое неподходящее место для подобных мыслей.

Клодин рассмеялась.

— Я полагаю, она догадывалась. Мне кажется, что жена священника должна знать очень много о жизни, хочет она того или нет.

Клодин начала чувствовать себя раскрепощенной в огромном ресторане, куда Баррет пригласил ее на свадебный обед. В зеркале с золоченой рамкой напротив их столика она увидела себя и ужасно себе не понравилась в этом синем берете — новомодной шляпке на ее голове. «Я никогда в жизни больше не надену шиньон, — подумала она, — как вообще-то странно».

После обеда они вернулись в отель, где Баррет уже зарегистрировал их как мистера и миссис Баррет Форбс из Чарлстона. Как только за ними закрылась дверь, Баррет тут же стянул с нее ее шляпку и запустил ею в другой конец комнаты.

В доказательство своей преданности он обещал Клодин взять ее в оперу вечером в Парк Театре; и теперь был полон решимости получить награду авансом.

Клодин, переполняемая счастьем, упала сначала к нему в объятия, а затем на мягкую пуховую кровать. В полутропическом климате Нового Орлеана никто не спал на пуховый перинах. Она удовлетворенно вздохнула, когда непривычная постель поглотила ее и окутала теплом. За окном шел снег.

— Может, мы смогли бы провести наш медовый месяц в этой кровати, — прошептала она, пытаясь залезть под покрывало и согревая свои замерзшие руки о Баррета, который шутливо визжал.

Баррет оторвал так любимые им пальчики от своей спины, в силу того, что они были ужасно холодные, и начал растирать их в своих ладонях.

— Если это издевательство не прекратится, миссис Форбс, я попрошу свою сестру Алису приготовить раздельные комнаты.

— А я думала: это как раз то, для чего люди женятся, — проворковала Клодин, — чтобы было где погреть руки, кстати, ноги у меня тоже замерзли.

— Я куплю тебе грелку. Ну-ка иди сюда.

С нарастающим энтузиазмом начал он целовать ее в шею и плечи.

Клодин полностью отдалась его власти… У нее были пуховая кровать и Баррет, поцелуи которого уже сместились к замерзшим пальцам ног. Клодин тихо засмеялась.

— Я считала, что после женитьбы человек приобретает солидность. То, что ты делаешь, — это не солидно.

— Чем дальше, тем меньше солидности ты во мне увидишь.

Он уселся на кровать, скрестив ноги и положив ее ножку себе на бедро. Он начал что-то говорить ей, но вдруг резко потянул ее за голени на себя. Со смехом Клодин соскользнула по кровати в его сторону.

— Я думал об этом каждую минуту с тех пор, как мы сели в вагон поезда, — заявил Баррет.

Клодин протянула к нему руки, и он улегся на нее сверху.

— Я люблю тебя больше всего на свете, — прошептал он.

Клодин нежно задышала ему в ухо, пока его руки неустанно двигались по ее телу, исследуя то, что он уже знал досконально. Она уткнулась губами в его плечо, расслабляясь в тепле его тела, лежащего на ней. Она пододвинула его поближе, собственнически сцепляя руки у него за спиной. Баррет продолжал ласкать ее теперь уже и руками и губами, медленно, но верно поднимая ее на вершину блаженства и зажигая в ней желание.

Клодин наблюдала, как из твердого, солидно выглядящего человека, совсем недавно сидевшего напротив нее в ресторане, он постепенно превратился в воплощение страсти: лицо залито краской, тяжелые веки полуопущены, рот приоткрыт от избытка переполнявших его чувств. Ей стало интересно, неужели с ней происходят подобные же перемены, когда она занимается любовью. Но все ее страхи, все тайные замыслы — все исчезло, когда она открыла свое тело Баррету и позвала его.

Две недели спустя Клодин и Баррет сошли на берег в Чарлстоне.

Она все еще цеплялась за его руку, но неделя в Нью-Йорке и неделя в пути были переломным моментом. Никто не заподозрил, что она пытается избавиться от своего происхождения, никто не усомнился в том, что она белая. И поскольку мир принял это, Клодин начала думать, что это действительно так.

Чарлстон был холодный и сырой, но на стенах домов, выходящих на гавань на реке, лежали солнечные лучи. Черный рабочий помахал им шляпой из-за ряда экипажей, заполнивших все побережье около дока.

— Мистер Баррет. — Негр, продираясь сквозь толпу, шел к ним и широко улыбался. — Хорошо снова видеть вас дома. В округе все ошалели от такого сюрприза. Ну а по правде, все были рады, когда узнали, что вы везете домой жену. Вам досталась хорошенькая.

— Клодин, это Джон, — представил Баррет негра. Он строго посмотрел на негра и непроизвольно рассмеялся.

— Мисс Клодин, — пропел Джон, — вы как раз то, что нужно было мистеру Баррету. Пойдемте со мной. Вы усаживайтесь в экипаж, а я принесу остальные вещи.

— Я боюсь, будут ходить слухи по поводу свадьбы, — сказал Баррет, когда укутал жену в покрывало в стоящем у пристани экипаже. — Тут все хотели прибрать меня к рукам. Представляешь, каково им сейчас.

Клодин надеялась, что они пощекотали нервы его сестре своей женитьбой, но она сомневалась насчет остальных. Алиса послала письмо на адрес отеля, который ей оставил Баррет, выражая сомнительные поздравления, и пожелания, что он в свои-то годы не сделал ничего дурного и глупого. Несомненно, его жена захочет сделать всевозможные модные изменения в старом доме, но она решила оставить этот вопрос на Клодин, так как она сама всего лишь сестра. Эти строки замыкали список ценных указаний и изменений.

Переезд из Чарлстона в «Гусхил» — родовое имение Форбсов занял чуть больше часа, но Клодин почти заснула, когда Джон остановил экипаж напротив величественного дома из красного кирпича с лестницей, серпантином спускающийся к реке от портика с белыми колоннами.

Было уже темно, и по обеим сторонам подъездной аллеи, как, впрочем, и на двери, горели огни. Как только раздался скрип колес, входная дверь распахнулась и из нее высыпала толпа чернокожих в сопровождении белой женщины в сером шелковом платье и чепце на голове. У нее были песочного цвета глаза, как у Баррета. На лице у нее было написано полное ко всему недоверие. Она посмотрела на часы на цепочке, висевшие у нее на шее.

— Ты очень поздно приехал, Баррет.

— Алиса, ты же знаешь, что не я веду пароход. — Баррет вылез из экипажа и помог Клодин.

— Клодин, это моя сестра Алиса, Алиса, это Клодин, и мы очень устали и проголодались.

— Я не удивляюсь; путешествовать на всех этих поездах и останавливаться в отелях…

— Это было неделю назад, — сказал Баррет.

Клодин разглаживала свое дорожное платье.

— Все, что нас подвело — это отсутствие обеда, поскольку мы знали, что ты нас накормишь дома.

Баррет поцеловал сестру в щеку.

— А вот если бы мы не были голодны, ты бы, пожалуй, оскорбилась.

— Тогда заходи в дом и не держи Клодин на улице.

Алиса окинула взглядом рабов, которые собрались, чтобы получше разглядеть новую хозяйку.

— Так, а вы все быстро за работу. Успеете насмотреться утром.

Она оценивающе оглядела Клодин.

— Вы очень красивы, и могу предположить, что вам не больше восемнадцати лет. Не могу понять, почему вы вышли за моего брата. Но тем не менее милости просим.

С этими словами Алиса ввела их в дом. Баррет посмотрел на Клодин, чтобы понять, что она думает по поводу всего этого, и с удовольствием увидел, что ее губы восхищенно приоткрыты.

— Мне кажется, ты должен быть чуть ли не судьей для своей сестры, — шепнула Клодин, когда они вошли в теплый, освещенный свечами холл.

— Я покажу тебе твою комнату, на тот случай, если ты захочешь воспользоваться удобствами до ужина, — произнесла Алиса. — Просто сейчас слишком холодно и сыро ходить на улицу, да еще вчера Питер убил на дорожке змею. Я говорила тебе, Баррет, что надо построить удобства ближе к дому, но разве ты слушаешь. Я думаю, теперь ты будешь слушать, что тебе говорит жена.

Алиса начала подниматься, и Клодин, улыбнувшись через плечо, последовала за ней.

Баррет наблюдал, как они уходят со смешанным чувством удовлетворения и облегчения, если Клодин справилась с Алисой, то она, уж конечно, сможет держать себя с его друзьями и соседями.

Клодин помахала платком вслед уезжающим экипажам. Баррет, стоящий чуть сбоку, подошел, положил руку ей на талию и поцеловал ее в щеку, щекоча ленточками от традиционного чепца замужней женщины, сидящего на ее курчавой голове, у себя в носу.

— Счастлива?

— Ослепительно. Я обожаю твоих друзей Лоингвортов. Холисесов тоже, хотя я чувствовала себя несколько неудобно среди них.

Мне показалось, что я познакомилась с ними в плохую минуту.

— В этом мире все что-то скрывают. Мы делаем вид, что симпатизируем, хотя на самом деле нет; поздравляем, когда на самом деле завидуем, хотим быть довольными, но в действительности неудовлетворены.

— Все, кроме Алисы, — ухмыльнулась Клодин. — Хамелеонство не ее привычка.

— Нет, — подтвердил Баррет, — но это только потому, что она не знает причин.

Он увел Клодин в дом.

— И так как Алиса легла спать, самое время кое-что тебе показать.

Клодин проследовала за ним в библиотеку, где он зажег китайскую лампу на массивном ломберном столике. Он залез на небольшую лестницу и достал с верхней полки книгу в кожаном переплете. На ней золотом было выведено: S. N. Doyle. Клодин с недоумением посмотрела на Баррета, когда тот положил книгу на стол.

— Самуэль Натаниэль Дойль. Дальний родственник по отцовской линии. Он сам их переплетал. Насколько я знаю, никто не удосужился разрезать странички, еще меньше их читали. Так из нее получился отличный тайник, — он сдул слой пыли с книги.

— Для чего?

Баррет улыбнулся такой улыбкой, какой Клодин ни разу не видела на его лице.

— Для старого всеобщего презрения.

Он открыл книгу и вынул оттуда небольшой портрет без рамки. На портрете была изображена очень красивая женщина, одетая в платье довоенных времен. С картинки им улыбалась женщина в напудренном парике. Клодин посмотрела сначала на портрет, потом на мужа.

— Моя прабабушка. Мать матери моего отца. Она была квартеронкой. Я никогда не видел ее, и никто не говорил о ней ничего, но мой отец решил, что я должен знать.

Он снова закрыл книгу, спрятав портрет, потом нагнулся и поцеловал жену.

— Никто и никогда не нашел портрета моей прабабушки, так что я думаю, у нас все будет хорошо.

В «Прекрасной Марии» празднества закончились, наступил очередной рабочий год; все повторялось. Следуя за плугом, рабы начали высаживать семена тростника, специально сохраненные с прошлого года.

Дождливым днем в конце января Поль собрал вместе жену, тетю, детей, Дину, Романа, Адель, которые после свадьбы должны были стать членами одной семьи. Салли знала, что это значило, но остальные выражали любопытство и непонимание. Поль начал.

— Я составил завещание. Точнее, я его переделал. И так как мне четыре месяца в году минимум придется проводить в Вашингтоне, я решил некоторые его пункты огласить сейчас.

Люсьен, сцепив руки, положил их на колени, а Роман выглядел будто не в своей тарелке, как если бы домашние дела его друга не имели к нему никакого отношения.

— Эти пункты касаются всех вас, — заявил Поль, видя состояние Романа.

— Некоторых это будет касаться в меньшей степени, но я счел нужным объявить это всем, чтобы потом не было недомолвок и недопониманий. И ты, — обратился он уже лично к Роману, — ты тоже должен все знать.

— Хорошо, если глава семьи желает этого — я останусь.

— Ты всего на два года младше меня, — отрезал Поль, — и если ты будешь обращаться со мной, как с Метуселаном, я прокляну тебя и не оставлю тебе ни копейки.

Роман усмехнулся. Он прекрасно знал, что Поль не собирается ему ничего оставлять, и подозревал, что сегодня его основной задачей было беспристрастно наблюдать за остальными.

Поль поправил очки и посмотрел в записи, которые держал в руках.

— Фелисия уже получила свою часть наследства, так же как и Холлис, когда выходила замуж за своего покойного мужа.

Он посмотрел на Холлис.

— Если ты еще раз выйдешь замуж, киска, то, для соблюдения приличия, я сделаю тебе подарок, но твоя судьба полностью в твоих руках, и этого вполне хватает, чтобы жить не испытывая нужды. Когда Эмили выйдет замуж, то ей тоже будет выплачена ее доля от «Прекрасной Марии», равная долям ее старших сестер, и тетя Дульсина, естественно, тоже получит свое.

Он посмотрел на тетушку Дульсину уверенным взглядом, как бы подтверждая свои слова, но та лишь всплеснула руками, давая понять, что понимает в денежных вопросах не более, чем в кротах, но уверена, что Поль не обидит ее.

— В дополнение, — продолжал Поль, — каждая девочка получит наследство от их матери в свое время, а тебе будет процент от «Прекрасной Марии» на всю твою жизнь.

Салли кивнула. Они заранее обговорили детали между собой.

— Что касается самого имения.

Поль посмотрел на сыновей:

— Я никогда не был сторонником раздела имущества, но теперь, видимо, придется — у меня нет выбора. Люсьен, я не могу ни отдать тебе «Прекрасную Марию» целиком, ни лишить тебя ее.

Лицо Люсьена залила краска гнева. Поль посмотрел на Дэниса, который сидел молча, но смотрел во все глаза.

— Дэнис, мне кажется, из всех моих детей ты больше всех любишь «Прекрасную Марию». Я могу отдать тебе все, но вы с Люсьеном получите поровну, а дом поделите между собой сами, если, конечно, один из вас не надумает построить собственный дом на свои деньги.

Дэнис расплылся в улыбке:

— После Дины — это лучший подарок, который я получил. Спасибо, папа.

— Но есть одно условие. И оно записано в завещании, потому что я не смог обойти его. Посмотри на меня, Люсьен.

Люсьен поднял глаза на отца, лицо Поля было непроницаемо.

— Дэнис будет полностью управлять «Прекрасной Марией». Полностью и безоговорочно. Если ты, Люсьен, каким бы то ни было образом вмешаешься, ты автоматически теряешь свою долю. Оставь все вопросы управления Дэнису и можешь жить в свое удовольствие.

Лицо Люсьена было белым от гнева и испуга. Он пристально посмотрел на отца, но промолчал, затем он вылетел из комнаты, а отец с сожалением смотрел ему вслед.

Адель без особого интереса смотрела на удаляющуюся спину Люсьена. Они получали половину «Прекрасной Марии», богатство, о котором она даже не мечтала. И если Люсьен был унижен, то ее это не касалось.

Дина смущенно смотрела на Дэниса. В ее глазах светилась гордость. Дэнис любил «Прекрасную Марию», и Дина тоже. Хорошо быть богатым, но они стали бы богатыми в любом случае. Это было то, чего Дэнис хотел больше всего на свете, а то, чего хотел он, и она хотела.

Поль снова заговорил в наступившей после ухода Люсьена тишине.

— Кажется, я все сказал. Я сказал это при всех вас, потому что хочу, чтобы мои слова были расценены без ошибок. Но я бы очень не хотел, чтобы это стало известно за пределами этого дома.

Он почувствовал себя наставником в школе. Он снял очки и положил их в футляр — подарок Дины, затем он улыбнулся, и по комнате пронесся шепоток облегчения.

Поль взял за руку Фелисию.

— Давай поговорим о твоих приготовлениях к свадьбе.

Семья решила провести тройную свадьбу. Для бракосочетания Адели и Фелисии была выбрана гостиная. Дина же должна была выходить замуж, по мнению Поля, на палубе нового парохода.

— Ты бы еще всех в конюшню загнал, — возмутилась Фелисия.

— Будет дождь, — заявила Адель. — Всегда идет дождь.

Но никто, казалось, не боялся, что Адель намокнет. Поль почесал подбородок. Уж если он начал делать объявления, он продолжит.

— Позволь мне разрешить твою проблему. Ты будешь венчаться в танцевальном зале. Роман, я хочу показать тебе лошадь.

Прежде чем кто-либо мог придумать какие-либо отговорки, он пошел к выходу в сопровождении Романа.

— Когда ты закончишь с показом мне лошади, — сказал Роман, — я тоже покажу тебе свою.

Салли, которая пошла посмотреть, можно ли сделать из трех свадеб сразу нечто большее, чем представление Фигаро в провинциальном театре, увидела мужа и Романа, идущих через лужайку и с тревогой посмотрела им вслед.

Мама Рэйчел вошла в комнату, неся в руках вещи Эмилии, которые не позволяла никому, кроме себя, гладить. И Салли от неожиданности подпрыгнула.

— Ты выглядишь как будто за тобой гонятся гоблины. Когда ты выдаешь замуж всех своих детей, тебе придется отдохнуть в психушке.

— Мама, он отдает половину «Прекрасной Марии» Дэнису.

Служанка не спросила, почему.

— И это к лучшему. Мистер Люсьен не способен управлять здесь, как ни печально, но это воля Божья.

— Я знаю, но… — Салли заломила руки.

— Ты не сказала ему, что Дэнис не его сын? Не бойся, есть вещи, которые мистеру Полю знать не обязательно.

— Ты знала, и все это время никому не говорила?.. — Салли испуганно смотрела на служанку.

— Я не видела в этом смысла. Я люблю мистера Дэниса, как и всех остальных. Ты ведь не собираешься сама, для очистки совести рассказать все мистеру Полю.

— Я не знаю, — пролепетала Салли. — Я никогда не собиралась, но я не думала, что он оставит Дэнису землю.

— Скажи мне, кто лучше мистера Дэниса управится с этой землей.

— Никто. — Салли закрыла лицо руками, — но, Господи, мамочка, то, что Дэнис не сын Поля, — на моей совести.

Мамочка обняла Салли за плечи.

— На твоей совести лишь то, что неизбежно случаются смутные времена. Ты только посмотри, кого ты вырастила. — И она восторженно кивнула в сторону окна, где были видны Поль, Дэнис и Роман. Дэнис гладил большого дородного жеребца, которого Поль купил в Кентукки.

— Кому ты поможешь, если расскажешь? — продолжала она. — Мистер Дэнис мог быть зачат не с той стороны кровати, но среди всех твоих детей он больше всех любит мистера Поля. Тебе лучше пойти к священнику и исповедаться, а мистер Поль будет только счастлив.

Большой зал был украшен шелковыми розовыми лентами, с которых свисали гирлянды роз и лилий. Зал был ярко освещен множеством свечей. Салли опасливо поглядывала на все это, боясь как бы вся эта архитектура не загорелась. Ни одна креолка хоть с мало-мальскими претензиями не выходила замуж днем, так как считалось неудобным после утра свободы проводить целый день до ночи в помещении. Стало быть, ни одна креолка не венчалась полной службой, так как церковь запрещала эту службу после полудня. Понедельник и вторник считались наилучшими днями, и де Монтени остановили свой выбор на вторнике в середине февраля. Чтобы одним махом женить все три пары.

С самого утра в доме было полно гостей, и Салли знала, что некоторые из них не уедут еще в течение недели.

Салли еще раз окинула свадебную процессию, стоявшую в дверях. Фелисия, в облаке белого шелкового муслина с оранжевыми цветками в волосах держалась за руку Поля. Дина в белом платье — под руку с соседом, неким Валиором Айни. И Адель в платье бледно-лилового цвета — под руку с агентом Поля. Ей процессия представлялась чуть ли не траурной, и назло Салли, которая твердо решила не замечать невестку, которая была беременна, специально не одела белое.

Салли отчаянно желала, чтобы совесть Поля подсказала ему другой выход из положения и постараться не выдавать Адель за Люсьена, но она не могла и сама придумать другого выхода. Она должна быть счастлива от двух церемоний из трех сегодня. А также и от своей собственной свадьбы. Она вспомнила их с Полем свадьбу и улыбнулась ему. Это было в Чарлстоне и так давно. Какой огромный путь они проделали до сегодняшнего вечера. Была надежда, что их дети, сегодня встающие на тот же путь, найдут менее трудную дорожку. Да и вообще, нашли ли ее чьи-нибудь дети?

«А ведь я смотрю на другое поколение», — внезапно подумала Салли. Странно, но подумав так, она не почувствовала себя старой, только немного уставшей. Сразу последовала другая мысль: «Эта девочка носит моего внука». Салли снова посмотрела на Адель. Под фатой на ее лице она рассмотрела выражение мрачного триумфа. Она подумала: «Она не будет счастлива с Люсьеном, по-моему, Адель пожалеет, о том, что сделала это». И снова, как ножом: «но это мой внук».

Она быстро кивнула, как будто приняла какое-то решение. Салли поцеловала Фелисию и Дину и пошла через зал к Адели. Она взяла ее за руку, хотя Адель смотрела на нее с опаской.

— Да благословит тебя Господь, — проговорила она.

В зале Дэнис, Люсьен и Роман стояли на помосте в ожидании, а отец Фортье бормотал под нос какую-то молитву, чтобы со страху не перепутать пары. Дэнис выглядел веселым, Роман — гордым. У Люсьена был вид собаки, поджавшей уши, когда она не хочет быть там, где находится.

Салли кивнула нервничавшему третьему молодому кузену, который ждал ее в дверях, и протянула ему руку. Музыка клавесина полилась сквозь открытые двери, и гости повернули головы. Мать невесты и двух женихов Салли торжественно посадили на стул в первом ряду в переполненном зале. Музыка весело играла, и она встала, чтобы лучше видеть молодое поколение.