Людмила Евгеньевна Морозова

Великие и неизвестные женщины Древней Руси

Л. Е. Морозова

Великие и неизвестные женщины Древней Руси

Предисловие

Тема данной книги теснейшим образом связана с вопросом о роли женщин в становлении и развитии русской государственности и культуры. Внимание исследователей она привлекла сравнительно недавно, хотя еще в начале XIX в. знаменитый историк Н. М. Карамзин отмечал ее важность и актуальность. Создавая фундаментальный труд по истории государства Российского, он обнаружил в летописях, хронографах, сказаниях и повестях целый ряд сведений о женщинах, оставивших заметный след в своей эпохе. Самого ученого заинтересовала яркая личность новгородской боярыни Марфы Борецкой, поэтому он посвятил ей литературное произведение «Марфа Посадница», основанное на исторических источниках. Своим последователям историк оставил такой наказ: «Написать галерею портретов россиянок, знаменитых в истории или достойных сей участи».[1]

Древнерусское государство X в. Схема

Другой известный историк XIX в. С. М. Соловьев сделал вывод о том, что «в эпоху Средневековья женщины высших слоев общества принимали активное участие в политической жизни княжеств и земель». Они имели собственное имущество, в том числе и целые города, подчинявшуюся им дружину, сами выбирали женихов, участвовали в публичных пирах, а по грамотности и образованности даже превосходили своих мужей.[2]

Данное мнение полностью разделял еще один дореволюционный историк Н. М. Костомаров. Он даже полагал, что в Х-ХV вв. новгородские и псковские женщины обладали равными имущественными и политическими правами с мужчинами. Поэтому они были такими же активными членами древнерусского общества, как и их мужья. Этот вывод он доказывал в двухтомном исследовании.[3]

Вдохновленный известными историками писатель Д. Л. Мордовцев написал несколько книг, посвященных знаменитым россиянкам. Правда, в них художественный вымысел преобладает над исторической правдой.[4]

Если в дореволюционной историографии изредка появлялись книги, посвященные древнерусским женщинам (княгине Ольге, женам Ивана Грозного),[5] то в советское время данная тема долгое время не разрабатывалась. Ведь писать следовало тогда только о простых женщинах, но о них в исторических источниках практически не было никаких сведений. Только приблизительно с 80-х гг. XX в. стали появляться работы о правовом положении женщин Древней Руси, их роли в семье, в воспитании детей, об уровне их грамотности.[6] В последнее время вышли в свет несколько научно-популярных книг, в которых предпринята попытка воссоздания реальных образов наиболее известных женщин далекого прошлого.[7]

Сравнительно недавно историк Н. Л. Пушкарева опубликовала библиографический обзор написанных за 200 лет трудов о русских женщинах. В перечень вошли более 1000 книг и статей, но большая их часть относится к новому и новейшему времени.[8]

Главная причина незначительного количества научных исследований, посвященных древнерусским женщинам, заключается в крайней незначительности источников. Так, большой знаток литературы Древней Руси Д. С. Лихачев неоднократно отмечал, что в ранних произведениях отразились очень немногие черты женщин той эпохи: «Древнерусские писатели редко обращали свой взор на дочерей, жен и матерей своих героев. Однако во всех немногих упоминаниях женщина неизменно выступает в обаянии нежной заботливости, проникновенного понимания государственных забот и тревог своих мужей и братьев. Дочь, мать или жена – она всегда помогает своему отцу, сыну или мужу, скорбит о нем, оплакивает его после смерти и никогда не склоняет его при жизни к трусости и самосохранению ценой позора… Любовь к мужу, отцу или сыну не притупляет их любви к родине, ненависти к врагам, уверенности в правоте дела любимого человека».[9]

Малое число источников по ранней «женской истории» привело к тому, что в противовес отечественным исследованиям в зарубежной историографии утвердилось мнение о том, что женщины привилегированных слоев древнерусского общества были теремными затворницами и в общественной и культурной жизни страны участия не принимали. Наиболее обстоятельно данная точка зрения изложена в трудах женщин-историков К. Клаус, М. Хельман, Э. Доннерт, Д. Аткинсон, Н. Кольман и др.[10]

Причина затворничества, по мнению зарубежных ученых, заключалась в желании мужчин оградить своих матерей, сестер, жен и дочерей от всевозможных угроз, в первую очередь, от набегов степняков и ордынцев.[11] Однако опасность захвата в плен или убийства подстерегала знатных женщин только в период нашествия Батыя во второй трети ХIII в. Позднее, когда сбор дани оказался в руках русских князей, набеги на центральные и северо-западные районы стали достаточно редким явлением, да и угрозу они представляли преимущественно для простых женщин. Поэтому у князей и бояр не было особых причин запирать своих женщин в теремах ни в ХIV, ни в ХV, ни в ХVI вв.

Второй причиной затворничества русских женщин, по мнению тех же зарубежных исследовательниц, было распространение среди русской знати идей византийского аскетизма.[12] Однако возникает вопрос: а были ли эти идеи вообще присущи высшим слоям византийского общества? Источники свидетельствуют о том, что византийская знать, напротив, была склонна к роскоши, помпезности, всевозможным излишествам. Все это перенимали верхи русского общества в киевский период. Позднее, после взятия Константинополя сначала крестоносцами, а потом и турками, авторитет Византии в глазах русского общества существенно упал.

Если предположить, что русская знать заимствовала идеи аскетизма из учения византийской церкви, то и в этом случае появляются недоуменные вопросы. Ведь С. М. Соловьев писал, что церковная организация, заимствованная Русью из Византии, взяла женщин под свое покровительство. Согласно православному учению авторитет матери равен авторитету отца, более того, преступления против женщин рассматривались как богохульство и судились по церковному закону.[13] Значит, официальная церковь отнюдь не рекомендовала запирать женщин в терема и полностью лишать их самостоятельности.

Еще один аргумент зарубежных исследовательниц в пользу теории «теремного затворничества» состоит в том, что в период укрепления великокняжеской, а потом и царской власти и увеличения могущества боярско-княжеской аристократии женщины остались в стороне от этих процессов и не получили права самостоятельно властвовать, самореализовываться и даже передвигаться без мужского сопровождения.[14]

Данный вывод был сделан на основе ряда сочинений ХVI в. – «Домостроя» благовещенского протопопа Сильвестра и записок иностранцев о России. Но можно ли считать эти памятники достоверными историческими источниками? Сильвестр выразил свое представление о месте женщин в обществе и семье, иностранцы, с русскими людьми почти не общавшиеся, могли иметь лишь самое поверхностное представление о положении местных женщин. Например, увидев, что знатная особа выезжает по делам в окружении почетной свиты, они могли сделать вывод о том, что та не имела права ездить одна. Также предвзято иностранцы могли расценить наличие в русских домах женской и мужской половин. Это было связано не с изоляцией женщин, а с разделением обязанностей в семье. Женщина занималась воспитанием маленьких детей, обеспечивала всех домочадцев, включая слуг, одеждой, постельным бельем и заботилась об их чистоте. Эти обязанности были у всех женщин, независимо от их социального положения. Но знатные и богатые нанимали слуг, рукодельниц, портомоек, кормилиц, мамок и нянек для детей, а бедные простолюдинки все делали сами. Но в эти женские дела мужья никогда не вмешивались, предоставляя супругам свободу действий.

Создавая свое представление о положении древнерусской женщины, иностранные исследовательницы почему-то проигнорировали такие источники, как: летописные статьи о княгине Ольге, жития женщин-святых, «Повесть о Петре и Февронии», «Повесть о царице Динаре» и многие другие, в которых показаны активные и смелые женщины, способные постоять не только за себя, но и отомстить врагам своих мужей и сыновей.

Думается, что для окончательного развенчания теории «теремного затворничества» необходимо воссоздать реальные исторические портреты наиболее выдающихся женщин Древней Руси, используя для этого достоверные источники. В их числе могут быть не только письменные памятники, но и вещественные, обнаруженные в ходе археологических раскопок, а также дошедшие до нас дворцы, храмы, иконы, фрески, книги, предметы быта и т. д.

Обзор источников

Отечественные памятники

Сохранилось довольно мало подлинных источников, относящихся к древнейшему периоду Руси. В этом нет ничего удивительного, поскольку за почти десять веков любой предмет подвергается разрушению, включая рукописи и сооружения. Книжники прошлого хорошо это понимали, поэтому для сохранения творений своих предшественников неоднократно их переписывали на новый пергамен или бумагу. Благодаря этому до нас дошли драгоценные свидетельства давно ушедших эпох.

Наиболее важными из письменных источников являются летописи. Древнейшей из дошедших до нас является Лаврентьевская. Из записи на ее единственном списке известно, что в 1377 г. она была переписана с ветхих рукописей монахом нижегородского Печерского монастыря Лаврентием (от его имени летопись и получила свое название). Сделано это было по заказу суздальско-нижегородского великого князя Дмитрия Константиновича. Исследователи не знают, где хранилась Лаврентьевская летопись до ХVIII в. Обнаружена она была в библиотеке Софийского собора в Новгороде. После этого ее отправили в Синод А. И. Мусину-Пушкину. В XIX в. Лаврентьевская летопись неоднократно публиковалась. Лучшим считается издание Археографической комиссии 1872 г. Оно и используется в настоящей работе в современном переиздании.[15] Подлинная рукопись Лаврентьевской летописи хранится ныне в Российской национальной библиотеке Санкт-Петербурга.

Исследователи обнаружили, что Лаврентьевская летопись имеет сложный состав. В нее входит Начальный свод игумена Никона, созданный во второй половине XI в., древнейший памятник историографии начала XII в. «Повесть временных лет» в редакции игумена Сильвестра, киевские великокняжеские летописи XII в., владимиро-суздальский свод 1205 г., а также тверские и ростовские летописцы ХIII в. Изложение событий доведено в Лаврентьевской летописи до 1304 г.[16]

В итоге получается, что Лаврентьевская летопись содержит основные сведения об истории Древнерусского государства в Х-ХIII вв. Что же дает она по нашей теме? Оказывается, что женских имен в ней не так уж и много. В статьях X в. упомянуто всего 11 женщин. Из них 6 – только один раз. Чаще всего встречается имя княгини Ольги – ей посвящено 40 страниц печатного текста. Следующей по числу упоминаний идет жена князя Владимира Святославича Рогнеда – 5 раз, за ней еще одна жена князя византийская принцесса Анна – 4 раза. Получается, что за целый век внимание летописца привлекли только три женщины.

В статьях XI в. упоминаются 14 женщин, но из них 8 – только один раз. Наибольшее внимание уделено двум женам Всеволода Ярославича (их имена встречаются 5 раз), далее – жене Владимира Мономаха (3 раза) и столько же – его сестре Янке и сестре Ярослава Мудрого Предславе.

В статьях XII в. женских имен уже больше – 29, но из них 17 упомянуты только один раз. Наибольшее внимание уделено женам великого князя Изяслава Мстиславича (упомянуты 4 раза без указания имен) и жене великого князя Всеволода Большое Гнездо Марии Ясыне (4 раза).

В статьях ХIII в. женских имен еще больше – 31 упоминание, но из них 15 встречается по одному разу. Больше всего внимания уделено ростовской княгине Марье Михайловне (10 раз) и Феодосии, жене великого князя Ярослава Всеволодовича (5 раз).

Статистические подсчеты показывают, что от века к веку число упоминаний женских имен увеличивается. Это может свидетельствовать о возрастании роли женщин в русском обществе. Но все же содержащаяся в Лаврентьевской летописи информация о древнерусских женщинах явно недостаточна для создания их полноценных исторических портретов.

Второй древнейшей летописью считается Ипатьевская, дошедшая до нас в нескольких списках. Свое название она получила от костромского Ипатьевского монастыря, в котором хранился ее древнейший список ХV в. Ныне он находится в Библиотеке Академии наук. Второй список, Хлебниковский, датируется ХVI в. Он менее исправный и содержит пропуски. Остальные списки относятся к ХVII и ХVIII вв.

Ипатьевская летопись неоднократно издавалась в XIX и XX вв. В настоящей работе использован текст, опубликованный в 1871 г. Археографической комиссией и переизданный в 2001 г.[17]

По мнению исследователей, в начальной части Ипатьевская летопись совпадает с Лаврентьевской, поскольку содержит и Начальный свод игумена Никона, и «Повесть временных лет», но в редакции не Сильвестра, а монаха Киево-Печерского монастыря Нестора. С начала XII в. тексты летописей отличаются, поскольку в Ипатьевскую вошел киевский великокняжеский свод 1198 г. и Галицко-Волынская летопись ХIII в. Последние известия датируются 1292 г.[18]

Сравнение женских имен, упомянутых в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях, показало, что отличия есть только в статьях XII и ХIII вв. В Лаврентьевской – 9 оригинальных имен, в Ипатьевской – 23, из которых 16 относятся к XII в., остальные – к ХIII. Правда, большинство из них упомянуты не более 1-2 раз. В целом, наряду с Лаврентьевской летописью, Ипатьевская летопись является достаточно важным источником по указанной теме.

Еще одной древней летописью является Радзивилловская, названная по имени одного из владельцев. Исследователи полагают, что в основе ее лежит владимиро-суздальский летописный свод 1205 г., но в более поздней редакции, чем в Лаврентьевской летописи. Главной особенностью этой летописи являются красочные миниатюры (их 618), скопированные частично с древнего оригинала. Именно эти архаичные изображения и являются важным историческим источником.[19]

Радзивилловская летопись дошла до нас в двух рукописях: собственно Радзивилловской, датируемой приблизительно 1487 г., и Московской Академической конца ХV в. – без миниатюр. Первая хранится в Библиотеке Академии наук, вторая – в Российской Государственной библиотеке. В ней изложение событий доходит до 1479 г.

По мнению исследователей, иллюстрированная рукопись была скопирована с владимиро-суздальского свода в Смоленске или Полоцке в ХV в. В ХVII в. она была подарена князю Я. Радзивиллу, который в 1671 г. передал ее в Кенигсбергскую библиотеку. Здесь в 1715 г. с ней ознакомился Петр I и повелел сделать копию для себя. В 1761 г. после взятия Кенигсберга русскими войсками Радзивилловская летопись стала военным трофеем и была передана в Библиотеку Академии наук.[20]

В XX в. Радзивилловская летопись неоднократно издавалась. В настоящей работе использовано издание 1994 г.

Еще одной древнейшей летописью является Новгородская I, дошедшая в двух изводах. Старший представлен пергаменным списком ХIII-ХIV вв., хранящимся ныне в ГИМе. В нем утрачены первые 16 тетрадей о событиях до 1016 г. и одна тетрадь с описанием событий конца ХIII в. Исследователи полагают, что Синодальный список был составлен в конце ХIII в. местным новгородским духовенством в период существования Новгородской феодальной республики. Потом он был продолжен до середины ХIV в.[21]

Младший извод, представленный двумя списками ХV в., доводит повествование до 40-х гг. ХV в. В начальной части он сходен со старшим изводом. Исследователи полагают, что в Новгородской I летописи отразился Начальный свод Никона, созданный до «Повести временных лет».[22]

Новгородская I летопись неоднократно издавалась в ХVIII-ХХ вв. В настоящей работе использован текст, опубликованный М. Н. Тихомировым.[23]

В качестве дополнительных источников использовались и более поздние летописи, в которых, по мнению исследователей, отразились ранние тексты: Летописец Переяславля Суздальского, дошедший в составе компиляции «Летописец русских царей», Московский свод 1479 г., Троицкая летопись в реконструкции М. Д. Приселкова, Владимиро-Суздальский летописец, Ермолинская летопись, Никоновская летопись, Воскресенская летопись и др.[24]

К числу важных и интересных письменных памятников следует отнести жития древнерусских женщин, провозглашенных православной церковью святыми. К их числу относятся «Житие княгини Ольги», «Житие Евфросинии Полоцкой» и «Житие Евфросинии Суздальской».[25] Правда, до нас тексты этих сочинений дошли в позднейших доработках, с многочисленными добавлениями и заимствованиями из аналогичных памятников. Поэтому вряд ли их можно считать абсолютно надежными и достаточно достоверными историческими источниками.

Источником, повествующим только об одной женщине, является «Слово о полку Игореве». В нем в поэтическом виде представлен образ жены новгород-северского князя Игоря. Среди исследователей нет единодушного мнения ни по поводу ее имени (Ярославна – отчество), ни по поводу ее возраста,[26] поэтому для решения данных вопросов требуются иные источники, летописи, синодики и т. д.

Несомненно, что для создания полноценных исторических портретов женщин необходимо привлечение всех возможных дополнительных источников. К ним можно отнести жития их мужей, отцов и т. д. Так в «Житии Владимира Святославича» обнаруживаются данные об его супруге Анне, в «Житии Михаила Черниговского» – о его дочерях.[27]

Ряд дополнительных данных о некоторых конкретных женщинах содержат хожения русских паломников. Например, в «Хожении игумена Даниила» и «Хожении Добрыни Ядрейковича» есть сведения о дарах княгини Ольги в Софийский собор Константинополя, описаны могилы полоцких князей и их жен, представлены описания храмов, которые посещали женщины-паломницы, в частности Евфросиния Полоцкая.[28]

В число дополнительных источников можно включить похвальные слова и поучения русских духовных деятелей. Так, в «Слове о законе и благодати» киевского митрополита Илариона с самыми хвалебными эпитетами упомянута жена Ярослава Мудрого Ингигерд-Ирина.[29] В послании другого киевского митрополита Никифора можно обнаружить сведения о жене Владимира Мономаха английской принцессе Гиде и его дочери Евфимии.[30]

Интересные данные об участии княгинь в церковных делах дают два послания епископа Симона. Одно было направлено к жене князя Ростислава Рюриковича Верхуславе-Анастасии Всеволодовне, второе – к киево-печерскому монаху Поликарпу.[31]

Много сведений о различных женщинах далекого прошлого содержится в «Сказании о чудесах Владимирской иконы Божьей матери». Большинство из них принадлежало к простому сословию и обращалось к чудотворному образу с просьбой об исцелении от различных хворей.[32]

Еще одним важным дополнительным источником является Помянник черниговских князей, дошедший в составе Синодика Антониева монастыря в Любече, датируемого 1693 г. Исследователи обнаружили, что в данном памятнике находится помянник черниговских князей Ольговичей, составленный приблизительно в ХIII в. В него включены имена 119 князей и 45 княгинь с уточнением их родственных связей. Эти данные особенно ценны, поскольку в других источниках отсутствуют. Помянник был опубликован и исследован Р. В. Зотовым.[33]

Весьма интересные данные о жизни и деятельности женщин самых различных слоев новгородского общества содержат найденные при археологических раскопках берестяные грамоты. Так, из грамоты Жизномира к Микуле можно узнать, что в конце ХI – начале XII в. на Руси активно торговали рабами и рабынями. При этом предприимчивые люди старались украсть живой товар у одного владельца и перепродать его другому. Но за это они нередко были наказаны. Данную грамоту исследователи связывают со случаем воровства рабыни у жены новгородского князя Мстислава Великого Христины.[34]

О социальном и имущественном положении новгородок в конце XII – начале ХIII в. можно судить по посланию Анны к Климяте. Из него выяснятся, что Анна выступила поручительницей по зятю, взявшему деньги в долг. Поскольку тот не вернул взятое, то долг стали требовать с тещи.[35]

О самостоятельных финансовых операциях, осуществляемых женщинами, повествует грамота второй половины XII в. – послание Пелагеи к Алфимии.[36] Некоторые грамоты позволяют предположить, что в ХIII в. в Новгороде между женихом и невестой заключался брачный договор.[37]

В целом новгородские берестяные грамоты свидетельствуют о том, что в ХI-ХIII вв. многие новгородские женщины были грамотными, вели переписку друг с другом по различным вопросам, были независимы от мужей в финансовом отношении, активно участвовали в хозяйственной жизни.

К числу важных дополнительных источников следует отнести вещественные памятники: обнаруженные в ходе археологических раскопок находки (украшения, посуда, остатки тканей, орудий труда, предметов быта и т. д.); дошедшие до нас постройки ХI-ХIII вв. в Киеве, Новгороде, Чернигове, Полоцке, Смоленске, Ростове Великом, Владимире и остальных древнерусских городах, иконы, фрески, книжные миниатюры, печати и многое другое.[38]

Все это в целом позволяет по крупицам создавать исторические портреты наиболее выдающихся женщин далекого прошлого.

Зарубежные источники

Зарубежные источники следует отнести к числу достаточно важных памятников, но дающих сведения лишь об отдельных конкретных женщинах, преимущественно об иностранных принцессах, ставших женами русских князей. Степень их достоверности различна, но при общей скудости источниковой базы игнорировать их нельзя. Например, скандинавские саги являются скорее литературными памятниками и лишь отчасти отражают историческую действительность, но в них много данных о жене Ярослава Мудрого шведской принцессе Ингигерд-Ирине и ее дочерях, о другой шведской принцессе, Христине, ставшей женой Мстислава Великого.

Исследователи полагают, что наиболее достоверную информацию содержат королевские саги, дошедшие до нас в нескольких рукописных сборниках: «Обзор саг о норвежских конунгах» 1190 г., «Гнилая кожа», составленная около 1220 г. и дошедшая в рукописи второй половины ХIII в., «Красивая кожа» середины ХIII в., «Круг земной», созданный около 1230 г. историком Снорри Стурлусоном. Перевод и публикация наиболее интересных саг были осуществлены Е. А. Рыдзиевской и Т. Н. Джаксон.[39]

Целый ряд важных сведений содержат европейские латиноязычные источники. Например, в «Продолжении хроники Регинона» есть данные о контактах княгини Ольги с германским императором Оттоном. В сочинении мерзебургского епископа Титмара, написанном в 1012-1018 гг., рассказано о борьбе Ярослава Мудрого со Святополком Окаянным, в которую были втянуты сестры князя. Перевод и публикация этих источников были осуществлены М. Б. Свердловым и А. В. Назаренко.[40]

К числу важных источников следует отнести и польские латиноязычные источники, в частности знаменитый Кодекс Гертруды, жены Изяслава Ярославича. Некоторые выдержки из него были переведены и опубликованы Н. И. Щавелевой.[41] Меньший интерес представляют польские хроники, поскольку их авторы были откровенно тенденциозны и настроены отрицательно к Древней Руси, например Галл Аноним, автор XII в.[42]

К числу важных источников можно отнести сочинения византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей», написанное в 948-952 гг., и «О церемониях византийского двора» конца 50-х г. X в. В них можно найти сведения о княгине Ольге, в частности о ее визите в Константинополь и посещении императорского дворца. Эти сочинения были переведены и опубликованы под руководством А. П. Новосельцева и Г. Г. Литаврина.[43]

Некоторые сведения о княгине Ольге содержатся и в византийских хрониках: «Истории» Льва Диакона (создана после 992 г.), «Истории» Иоанна Скилицы, вошедшего в состав «Обозрения истории» Георгия Кедрина, составленного на рубеже ХI-ХII вв.[44] Одним из интереснейших и спорных документов является «Кембриджская рукопись».[45]

В целом, хотя перечень источников и представляется довольно внушительным, содержащаяся в них информация по рассматриваемой теме достаточно скудна и нередко весьма противоречива. Поэтому более детально и обстоятельно каждый вид источников рассмотрен в соответствующих главах.

Глава 1. Женщины древнейшего периода

В древнейших русских летописях нет никаких сведений о женщинах, живших на территории Руси до княгини Ольги. Исключением является загадочная Иоакимовская летопись, о существовании которой известно из труда В. Н. Татищева. Историк неоднократно делал из нее выписки, содержание которых многим современным историкам представляется абсолютным вымыслом. К их числу можно отнести сюжет о древнейших славянских князьях. В нем указано, что женой славянского князя Вандала была варяжка Адвинда. В одиннадцатом поколении от них находился Гостомысл, имевший трех дочерей. Старшая стала женой князя Изборска, муж средней – Умилы был неизвестен, но она родила сына по имени Рюрик. После этого Гостомыслу приснился чудесный сон о том, что из чрева Умилы выросло огромное дерево, покрывшее своими ветвями всю славянскую землю. Волхвы истолковали этот сон, как предзнаменование того, что потомки дочери Гостомысла будут править славянами. Поэтому перед смертью Гостомысл вызвал Рюрика к себе и официально передал ему власть.[46]

Таким образом, согласно легенде Иоакимовской летописи Рюрик вовсе не был чистокровным варягом, по женской линии он вел родство от славянских князей, которые, впрочем, иногда женились на варяжках.

Хотя известия Иоакимовской летописи о происхождении Рюрика весьма любопытны, большинство историков считают их совершенно недостоверными.[47]

Для нашей темы данная легенда интересна тем, что в ней Рюрик представлен продолжателем династии славянских князей именно по женской линии. Только это и обеспечивало легитимность его власти. При этом не сам Рюрик выглядит основателем династии киевских князей, а Умила: из чрева которой выросло гигантское дерево. Значит, автор легенды в основу русской государственности положил не мужское, а женское начало.

Также легендарными представляются сведения В. Н. Татищева, взятые из Иоакимовской летописи, о том, что жену Рюрика звали Эфанда и что она была из прибалтийского племени славян ободритов. Считается, что это имя было придумано историком как производное от Сфандра.[48] Правда, некоторые исследователи связали женитьбу на Эфанде с желанием Рюрика укрепить свои позиции в Новгороде после мятежа Вадима, о котором под 864 г. сообщала Никоновская летопись.[49]

Но женитьба на ободритке вряд ли могла помочь Рюрику в Новгородской земле, населенной словенами. Более выгодным для него было породниться с местной знатью, но данных на этот счет в древнейших летописях нет.

Первой реальной женщиной, о которой в самых различных и достаточно достоверных источниках содержится довольно много сведений, следует считать княгиню Ольгу, жену князя Игоря. Несомненно, она была знаковой фигурой и для всего рода князей-Рюриковичей, и для всех древнерусских женщин. Благодаря ей пришлые варяги смогли породниться со славянской знатью и своим сыновьям и дочерям стали давать местные имена. Для женщин Ольга, отомстившая убийцам мужа, отстоявшая права сына на великокняжеский престол, умело правившая в его малолетство и первая из высшей знати принявшая христианство, стала образцом для подражания.

Все это говорит о том, что начинать исследование, посвященное древнерусским женщинам, следует именно с княгини Ольги.

Княгиня Ольга-Елена

Жизнь княгини Ольги отразилась в самых различных источниках: в письменных, русских и зарубежных, вещественных и даже географических. Казалось бы, такое значительное количество памятников прошлого должно было помочь исследователям составить достаточно полный и достоверный портрет княгини. Однако из-за противоречивости и недосказанности сведений в них в научной литературе не утихают споры об Ольге. Они касаются и ее происхождения, и дат рождения и замужества, и обстоятельств рождения сына Святослава, и взаимоотношений с ним, и реальности ее жестокой мести древлянам, и времени и места крещения, и в целом вклада в становление и развитие Древнерусского государства.

К числу важнейших источников о княгине Ольге относятся древнейшие летописи: Лаврентьевская, Ипатьевская, Радзивилловская и др., начальную часть которых составляет «Повесть временных лет». В этом сочинении Ольга является одной из главных героинь X в. В нем подробно описано, как княгиня отомстила древлянам за убийство мужа, как стала управлять государством, как крестилась в Константинополе, как оказалась с внуками в осажденном печенегами Киеве, какие взаимоотношения были у нее с сыном и т. д.

Вторым памятником русского происхождения об Ольге является «Память и Похвала князю Владимиру» со вставкой «Похвалы княгине Ольге». Это произведение приписывается монаху Киево-Печерского монастыря Иакову, жившему в ХI-ХII вв. По мнению исследователей, окончательное оформление его текста произошло в ХIV в.[50]

Еще одним важным источником является «Житие княгини Ольги», дошедшее до нас в двух редакциях. Считается, что древнейшая была написана в конце ХIII в. и дошла до нас в списке ХIV в. В ХVI в. достаточно краткий текст был дополнен и включен в «Степенную книгу».[51] Исследователи полагают, что по отношению к летописям текст пространного «Жития» вторичен, поскольку был написан через много лет после смерти княгини.[52]

Деятельность княгини Ольги оставила след и в ряде зарубежных письменных памятников. Наиболее важным из них являются сочинения византийского императора Константина Багрянородного, в первую очередь его записки «О церемониях византийского двора». В них он подробно описал два приема княгини Ольги в своем императорском дворце. Он подробно перечислил всех спутников княгини, указал подарки, которые были ей поднесены, но не уточнил, в каком году все это происходило, только сообщил число, день недели и месяц. Не дал он сведений и о цели визита русской правительницы. В итоге среди исследователей возникла масса споров по поводу времени и обстоятельств поездки Ольги в Константинополь.

Сочинение Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора» было переведено и опубликовано Г. Г. Литавриным.[53]

Еще одним важным и интересным источником является «Продолжение хроники Регинона», приписываемое епископу Адальберту. Именно он ездил с миссионерской деятельностью в Киев (которая, однако, провалилась) в правление княгини Ольги. Среди исследователей данный памятник также вызывает много споров: при каких обстоятельствах Адальберт отправился на Русь, кто был инициатором его поездки, почему она оказалась неудачной?

К числу дополнительных источников можно отнести византийские хроники ХI-ХII вв., в которых есть краткие сообщения об Ольге.

Следует отметить, что все важнейшие исторические источники о княгине Ольге были введены в научный оборот еще Н. М. Карамзиным. Он первым попытался дать оценку сохранившимся в них сведениям, представил собственную реконструкцию биографии княгини и сделал вывод о значении ее деятельности для Древнерусского государства. В последующем историки лишь уточняли и дополняли некоторые детали, высказывали свое мнение по спорным вопросам.

Основные типы шумящих привесок из древнерусских курганов

Рассмотрим, какой же исторический портрет княгини Ольги воссоздал Н. М. Карамзин. Он счел вполне достоверными данные древнейших летописей о происхождении Ольги из Пскова и о содействии князя Олега в 903 г. браку с ней юного родственника князя Игоря. При этом взятые В. Н. Татищевым из Иоакимовской летописи оригинальные известия о том, что славянским именем Ольги было имя Прекраса и что она вела свой род от новгородского посадника Гостомысла, он счел вымыслом.[54]

Недоумение Карамзина вызвала и указанная в Ипатьевской летописи дата рождения Святослава – 942 г., поскольку в это время княгиня должна была быть престарелой женщиной, неспособной родить ребенка. Историк решил, что эта дата ошибочная, и предположил, что Ольга произвела на свет сына в 933 г., когда ей было 40 лет. Возраст княгини он определил из указания в Софийской I (датируется XVI в.) летописи о том, что на момент замужества Ольге было только 10 лет.[55] Хотя это добавление и представляется очень ценным, но его не было в древнейших летописях. Появилось же оно в летописи позднего времени, как результат подсчетов самого создателя Софийской летописи, но точных данных на этот счет, конечно, нет.

Из предположения Карамзина о дате рождения Святослава выходит, что на момент смерти отца ему было уже 12 лет. Однако в летописном описании похода Ольги на Искоростень ее сын выглядит значительно младше – он был способен бросить копье только под ноги своей лошади.[56] Таким слабым мальчик мог быть в возрасте не старше 8 лет, при условии, что копье было взрослым и достаточно тяжелым.

Поэтому предложенная Карамзиным дата рождения Святослава не может быть признана правильной. В последующей историографии данный вопрос постоянно дискутировался, и до сих пор не решен.

Анализируя летописный рассказ о мести Ольги древлянам, Н. М. Карамзин решил, что тот больше похож на легенду или народную сказку, чем на реальность, поскольку древлянский князь Мал вряд ли бы стал свататься к женщине, которой было уже за 50 лет.[57] Однако этот вывод сомнителен, поскольку Ольга была не простой женщиной, а великой княгиней, матерью наследника верховной власти в Древнерусском государстве. Брак с ней позволял Малу самому стать правителем обширной державы.

Следует отметить, что вопрос о достоверности летописного рассказа о мести Ольги древлянам до сих пор вызывает в историографии споры.

Н. М. Карамзин не сомневался в том, что после гибели Игоря Ольга стала правительницей Руси. При этом у нее были собственные владения – г. Вышгород, выделенный ей князем Олегом в качестве «вено» – платы за брак с Игорем. Получаемые доходы княгиня имела право тратить на собственные нужды.[58]

Славянские украшения VIII в. Среднее Поднепровье

Рассматривая нововведения Ольги в сборе дани, историк решил, что она провела административно-территориальную реформу, разделив подвластные ей земли на волости с административными центрами – погостами.[59] Но можно ли было это сделать в то время, когда даже границы государства четко не определялись и вся его территория была слабо заселена? Более вероятным кажется, что княгиня лишь определила размер дани для каждой местности и указала время и место, куда ее следовало привозить. Кроме того, она выделила княжеский домен – места охоты и ловли рыбы для своего обихода. Для того времени это было очень важной реформой, поскольку она должна была урегулировать взаимоотношения с местным населением и исключить злоупотребления княжеской администрации в сборе дани. (В историографии вопрос о сути реформ княгини Ольги до сих пор вызывает споры.)

Анализируя сведения древнейших летописей о крещении Ольги, Карамзин обнаружил в них ряд ошибок. Так, оказалось, что летописная дата этого акта – 955 г. не согласуется с данными Константина Багрянородного о времени приема Ольги в Константинополе. Исследователь вычислил, что указанные императором числа, дни недели и месяц были либо в 946, либо в 957 г. Более подходящей для него показалась дата 957 г., поскольку, как следует из записок Константина, княгиня встречалась не только с ним самим, но и с семьей его сына Романа. В 946 г. царевич был еще подростком, хотя и женатым на маленькой девочке. Детей в это время он еще не имел.[60]

Эти выводы историка представляются вполне убедительными, но в последующей историографии возникли споры и появились иные точки зрения.

Карамзин заметил, что в Лаврентьевской летописи и в связанных с ней поздних сводах принимавший Ольгу византийский император неправильно назван Иоанном Цимиским. Этот правитель пришел к власти уже после смерти княгини. В Ипатьевской летописи этой ошибки не было, значит, ее создатель был лучше информирован об истории Византии, чем автор Лаврентьевской. К тому же историк усомнился в сообщении обеих летописей о том, что император захотел жениться на Ольге, находящейся в весьма почтенном возрасте. Ведь сам он давно был женат, да и принимал русскую княгиню вместе с супругой.[61]

Пытливый историк заметил, что в сочинении Константина Багрянородного ничего не писалось о крещении русской княгини и сама она называлась языческим именем Хельга (после крещения Ольга стала Еленой). Однако русские летописи и византийские хроники утверждали, что Ольга ездила в Византию специально для крещения. Чтобы разобраться в этом противоречии, Карамзин решил, что Константина интересовали только вопросы церемониала, поэтому он и не упомянул о крещении своей гостьи.[62]

Позднее данный вопрос вызвал бурную дискуссию в историографии. При этом спорящим приходилось лишь интерпретировать те источники, которые ввел в научный оборот Карамзин.

Среди зарубежных хроник историку удалось обнаружить памятник, свидетельствующий о достаточно обширных международных контактах княгини Ольги. Это – «Продолжение хроники Регинона», написанное в конце X в. В нем сообщалось об отправке в 959 г. русского посольства к германскому императору Оттону I и ответной миссии католического епископа Адальберта в 961 г., которая закончилась полным провалом – Адальберт вынужден был бежать на родину. Карамзин счел содержание этого источника абсолютно достоверным и решил, что Ольга хотела крестить Русь с помощью немецких миссионеров, но не смогла это сделать из-за противодействия сына-язычника.[63]

В последующем содержание «Продолжения хроники Регинона» привлекло внимание многих исследователей, предлагавших его собственное толкование.

Н. М. Карамзин подверг критике поздние источники о княгине Ольге, в частности ее «Житие» в краткой и пространной редакции, всевозможные добавления в поздних летописях и хрониках. Их он назвал баснословием и выдумками всевозможных сочинителей.[64] К числу недостоверных он отнес и сообщение в «Похвале князю Владимиру» о том, что в правление этого князя были обнаружены мощи Ольги и установлены в Десятинной церкви, поскольку в древнейших летописях никаких данных на этот счет не было.[65]

В целом знаменитый историк очень высоко оценил деятельность княгини Ольги и поставил ее в один ряд с великими государственными деятелями Древней Руси: «Предание нарекло Ольгу хитрой, церковь – святой, история – мудрой. Она не воевала, а правила государством. С деятельностью великого мужа учредила порядок в государстве, не писала законов, но давала уставы, простые и самые нужные. При Ольге Россия стала известна в отдаленных странах Европы».[66]

Определенное внимание княгине Ольге уделил и другой известный историк С. М. Соловьев. Рассматривая все предания и мнения об ее происхождении, он признал достоверным лишь ее происхождение из северных областей Руси. Сведения летописей об ее жестокой мести древлянам он не склонен считать легендарными, поскольку в древнерусском обществе месть была широко распространена, и почитался лишь тот, кто мог отомстить обидчику.[67]

Анализируя сведения летописей о реформах княгини, Соловьев решил, что на установленных ею погостах находились представители княжеской администрации – тиуны, которые не только собирали дань, но и вершили суд. Слово «повосты» из Лаврентьевской летописи он счел неправильным прочтением, возникшим при переписке текста с древней ветхой рукописи.[68]

Исследуя маршрут, по которому Ольга объезжала свои владения в начале правления, историк решил, что он проходил по окраинам Новгородской земли, т. е. рекам Мста и Луга.[69] Однако в настоящее время нет точных данных об этих границах. К примеру, Белоозеро было много севернее Мсты, а Изборск – юго-западнее Луги. При этом оба эти города были новгородскими еще при Рюрике.

С. М. Соловьев поддержал точку зрения Карамзина на то, что датой крещения русской княгини следует считать 957 г., а не 955, как в летописях. Предположение В. Н. Татищева о склонности Ольги к христианству еще в Киеве (но она якобы боялась враждебности язычников) он отверг: ведь согласно летописным данным, и в Киеве и в Новгороде при князе Игоре существовали христианские храмы в честь Ильи-пророка и Спасо-Преображения.[70]

Историк высказал мнение о том, что Ольга осталась недовольна оказанным ей в Константинополе приемом, поскольку ее заставили долго ждать в гавани и принимали на недостойном ее низком уровне.[71] Позднее византинисты убедительно оспорили эту точку зрения – Ольгу принимали на самом высоком уровне.

Рассматривая содержание «Продолжения хроники Регинона», Соловьев счел сомнительными сведения о том, что именно Ольга отправила послов к германскому императору. По его мнению, русские визитеры были самозванцами: желая получить дары от католического духовенства, они самовольно пригласили миссионеров в свою страну. В итоге оказалось, что в Киеве епископа Адальберта никто не ждал, и его миссия провалилась.[72]

Саркофаг из волынского шифера. X в. Найден при раскопках Десятинной церкви. Предполагается, что в нем была захоронена княгиня Ольга

Историк полагал, что Ольга обладала большой личной собственностью. В Вышгороде находилась ее загородная резиденция, хранилась казна. Село Будутино она отдала ключнице Малуше, когда та родила от Святослава сына Владимира. Позднее та пожертвовала его Десятинной церкви.[73]

В целом Соловьев, как и Карамзин, высоко оценил деятельность княгини Ольги, назвав ее «устроительницей Русской земли, мудрейшей из женщин». По его мнению, в Древней Руси княгини занимали высокое положение: имели значительное имущество, содержали целый штат слуг, участвовали в пирах, охоте, отличались хитростью, смекалкой, были храбры и находчивы.[74] Эти выводы он сделал, исходя из фактов биографии Ольги.

Не менее положительно относился к Ольге и другой историк рубежа XIX и XX вв. – академик С. Ф. Платонов. Он даже полагал, что с 945 по 957 г. княгиня правила совершенно самостоятельно всем Древнерусским государством. Подобно другим знатным женщинам своего времени она обладала полной гражданской и имущественной самостоятельностью, отличалась государственной мудростью, смекалкой и в этом отношении смогла «переплюнуть» самого византийского императора.[75] В данном случае Платонов счел достоверными сведения летописей о том, что Константин сватался к Ольге, но та, не желая портить отношения отказом, перехитрила его и сделала брак невозможным.

Академик Б. Д. Греков также полагал, что Ольга была совершенно самостоятельной правительницей: установила размер дани, взимаемой с подвластных территорий, создала административно-хозяйственные пункты по управлению территориями, проводила собственную международную политику, владела замковым городом Вышгород. Обо всем этом было известно в Византии, поэтому она получила от императора более ценные дары, чем ее сын Святослав в лице своего посла. Греков не сомневался, что Ольга сама отправила послов к германскому императору, желая установить с ним дружеские отношения.[76]

В последующее время историки стали уделять больше внимания отдельным сторонам деятельности княгини Ольги и конкретным фактам ее биографии. Так, А. Н. Сахаров написал обстоятельный очерк, посвященный дипломатии Ольги. Он подробно проанализировал все, дошедшие до нас источники, дал оценку предшествующим трудам, начиная с В. Н. Татищева и заканчивая В. Т. Пашуто, М. Б. Свердловым и А. Г. Кузьминым.[77]

Сахаров согласился с мнением Карамзина о том, что княгиня ездила в Константинополь в 957 г. и что летописцы допустили ошибку в дате этого события. Цель визита Ольги состояла не только в крещении, но и в установлении с Византией равноправных отношений, и для этого она дважды посещала императора Константина – поэтому в своем сочинении о ее визите он и забыл упомянуть о ее крещении. Главным для Константина было описать пышный церемониал, по которому принималась русская княгиня: она была удостоена личной беседы с императором и членами его семьи; во время официальной части ее не заставили падать ниц перед императорским троном, а во время неофициальной части даже предложили сесть; в честь нее и ее спутников был устроен обед, после которого всех одарили подарками.[78] В данном случае А. Н. Сахаров убедительно доказал несостоятельность мнения С. М. Соловьева, утверждающего, что Ольга была принята в Константинополе недостаточно пышно.

Рассматривая различные источники об обстоятельствах крещения Ольги и пытаясь объяснить существующие в них противоречия, Сахаров предположил, что княгиня могла стать христианкой дважды: первый раз неофициально, в Киеве, второй раз торжественно и публично, в Константинополе. Относительно причин провала миссии в Киев католического епископа Адальберта Сахаров высказал мнение, что тот превысил свои полномочия и решил поставить Русь в зависимость от католического духовенства, в частности главы германской церкви. Естественно, что Ольга и ее окружение не пожелали подчиняться каким-либо иностранцам.[79]

Очерк о дипломатии княгини Ольги вошел в состав фундаментальной монографии А. Н. Сахарова, посвященной дипломатическим отношениям Древней Руси.[80]

Академик Б. А. Рыбаков попытался оценить вклад княгини Ольги в становление и развитие русской государственности. Анализируя некоторые летописные известия о ней, он пришел к выводу, что рассказ об ее мести древлянам не имел ничего общего с историческими реалиями. По своей сути он напоминал описание славянского погребального обряда: сначала умершего несли в ладье, потом сжигали, затем насыпали холм и справляли тризну. Сказание о мести, по мнению Рыбакова, было написано для устрашения подданных княгини и для доказательства непобедимости киевских правителей.[81]

Рыбаков решил, что отношение к реальным событиям имело лишь летописное описание реформ Ольги. Она установила конкретные и справедливые налоги, организовала княжеский домен со становищами (местами стоянки князя), ловищами (охотничьими угодьями), знамениями (бортями) и местами для ловли рыбы. Таким образом, она размежевала угодья правителей и подданных. Становищ, как полагал академик, было не меньше 50. Кроме них якобы были погосты – острожки с постоянным гарнизоном, которых насчитывалось от 500 до 2000.[82]

Последнее предположение академика кажется маловероятным, поскольку у Ольги не могло быть столь большой по численности дружины, чтобы распределять ее по острожкам. Да и надобности в них не было, учитывая слабую заселенность территории Древней Руси в то время.

Б. А. Рыбаков полагал, что Ольга сначала крестилась дома – в 955 г. и эта дата нашла отражение в летописях. Поэтому в Константинополь она прибыла уже христианкой в сопровождении священника Григоря (его имя Константин Багрянородный назвал в числе спутников княгини). По мнению историка, император в действительности хотел жениться на русской княгине, чтобы поставить ее страну в вассальную зависимость. При этом Ольга отнюдь не была старой женщиной, поскольку имела маленького сына. На момент гибели мужа ей должно было быть лет 28-32.[83]

Делая подобное предположение о возрасте Ольги, Рыбаков почему-то полностью проигнорировал летописную запись о том, что брак между Игорем и Ольгой был заключен в 903 г., поэтому в 945 г. княгине никак не могло быть даже 32 лет.

В целом Б. А. Рыбаков весьма высоко оценил деятельность Ольги по обустройству Древнерусского государства, особенно реформы в налогообложении, выделении княжеского домена и устрашение подданных в письменном сочинении.[84]

Последний вывод академика представляется несколько надуманным, поскольку устрашать неграмотных подданных письменно было бессмысленным. Для передачи же текста устным путем необходим был большой штат особых людей, которые вряд ли существовали в то время.

Киев и его окрестности в X-XIII вв. План составлен Л. А. Голубевой: 1 – курганные погребения с трупосожжением IX-X вв.; 2 – курганные погребения с трупосожжением в грунтовой могиле IX-X вв.; 3 – погребения в срубных гробницах IX-X вв.; 4 – погребения в грунтовых могилах конца X – начала XI в.; 5 – церковные кладбища XI-XII вв.; 6 – братские могилы XIII в.

Академик Г. Г. Литаврин посвятил ряд работ проблеме датировки поездки Ольги в Константинополь. Проанализировов содержание главного источника по этому вопросу – сочинения Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора», он пришел к выводу, что Ольга ездила в Константинополь не в 957 г., как считало большинство исследователей вслед за Н. М. Карамзиным, а в 946 г. К этому году, как и к 957, подходили упомянутые императором даты: 9 сентября – среда и 18 октября – воскресенье. Аргументами в пользу своей точки зрения Литаврин считал следующие обстоятельства: в 957 г. княгиня Ольга была слишком стара для трудной поездки в Византию; описанные Константином взаимоотношения между его женой и невесткой больше походили на взаимоотношения с первой женой царевича Романа юной Бертой, нежели со второй женой, через некоторое время отравившей императрицу.[85]

Но можно ли признать доводы Литаврина в пользу пересмотра устоявшейся точки зрения на дату поездки Ольги в Константинополь убедительными? Торговый путь в Константинополь к середине X в. был очень хорошо освоен русскими людьми и вряд ли являлся особенно трудным даже для пожилой женщины. К тому же после 957 г. княгиня Ольга прожила еще 12 лет, значит, особо дряхлой не была. Путешествие на судах для нее было привычным делом. Ведь это был главный способ передвижения в то время на Руси. Сочинение Константина Багрянородного вряд ли можно рассматривать как источник о взаимоотношении его жены с невестками. В нем описывались на конкретных примерах церемонии двора. Поэтому эпизод с двойным троном, на наш взгляд, означал, что императрица и жена старшего царевича занимали равное положение во время официальных приемов.

Датируя поездку Ольги в Константинополь 946 г., Литаврин полностью проигнорировал сообщения русских летописей о том, что в этом году Ольга совершила военный поход на Искоростень и все лето осаждала город. Для поездки в Константинополь у нее просто не было времени. Ведь путь туда проходил по реке Днепр и Черному морю, которые зимой были несудоходными. К тому же в 946 г. вряд ли у Ольги было абсолютно прочное положение и в стране было спокойно. Поэтому в следующем 947 г. княгиня занялась реформами во время объезда своих владений. Ни в 946, ни в 947 г. у нее не было возможности надолго покидать Русь и оставлять юного наследника без опеки. Поэтому, представляется, что датировать поездку Ольги в Константинополь, 946 г. нельзя. Княгиня могла покинуть страну на несколько месяцев, только окончательно укрепив свою и сына власть.

Попытка Г. Г. Литаврина пересмотреть традиционную датировку поездки Ольги в Константинополь привела к тому, что в историографии стали появляться самые различные мнения по этому вопросу. Так, О. М. Рапов решил, что княгиня ездила в Византию дважды. Первый раз в 944 г. – при вдовом и малообразованном императоре Романе, который посватался к своей гостье. В это время она и приняла крещение. Вторая поездка была в 946 г. Зная, что Ольга христианка, Константин посадил ее за один стол с собой и познакомил с семьей. Язычницу же, по мнению Рапова, он не стал бы так принимать.[86]

Натянутость подобных предположений очевидна, поскольку полностью разрушает летописную датировку событий 40-х г. X в. Смерть Игоря пришлось бы отнести к 943 г., а месть Ольги древлянам и поездку по стране с реформами – несуществующими. К тому же, если в 946 г. княгиня была уже христианкой, то почему Константин называл ее языческим именем Хельга, а не христианским Елена? Получается, что выдвинутая Раповым точка зрения противоречит данным сразу двух источников.

Н. Л. Пушкарева попыталась совместить различные точки зрения на дату поездки Ольги в Константинополь. Она предположила, что княгиня ездила в Византию дважды: в 946 и в 953/54 гг. (некоторые исследователи высказали мнение, что в летописных датах X в. есть сбой, поэтому 955 г. (6463 от Сотворения мира) следует считать 953/54 по сентябрьскому летоисчислению). Цель первой поездки состояла в ратификации договора, заключенного Игорем с греками, цель второй – крещение, но в летописях оказалась зафиксированной только одна поездка. Причину возникновения легенды о сватовстве к Ольге императора исследовательница объяснила желанием княгини найти в Константинополе невесту для сына, но ей не удалось это сделать из-за того, что тот был язычником. Акт крещения Ольги Пушкарева расценила не как личное дело, а как важный политический шаг, но от крещения страны ей пришлось отказаться, чтобы не попасть в зависимость от Византии. По этой же причине провалилась миссия католического епископа Адальберта. Исследовательница решила, что Оттон превысил свои полномочия и сам отправил на Русь миссионеров, поэтому-то они и были изгнаны.[87]

Хотя Н. Л. Пушкарева, вслед за Б. А. Рыбаковым, отвергла достоверность летописных рассказов о мести Ольги древлянам, деятельность княгини она оценила весьма высоко и воздала должное ее государственному уму и способностям: «Не меч, но мудрость и ум служили ей оружием в осуществлении этого замысла – создания империи Рюриковичей».[88]

А. В. Назаренко попытался выяснить причины провала миссии Адальберта. Он предположил, что в конце 50-х гг. X в. отношения Ольги с Константином Багрянородным ухудшились (источник своих сведений исследователь не указал). Поэтому княгиня направила посольство к германскому императору Оттону с просьбой прислать католических священников для крещения Руси. Однако Адальберт задержался с поездкой, а когда приехал в Киев, международная ситуация изменилась – вместо умершего Константина на императорский престол взошел Роман, с которым у Ольги установились хорошие отношения. У Оттона, напротив, взаимоотношения с Византией ухудшились, поэтому его посланцев княгиня встретила прохладно, язычники же их просто изгнали.[89]

Предположения А. В. Назаренко выглядят несколько надуманными, поскольку никаких доказательств того, что при Константине у Ольги были плохие отношения с Византией, а при его сыне стали хорошими, нет. Более того, в своем сочинении «О церемониях византийского двора», написанном в конце 50-х гг., Константин описал визит русской княгини как исключительно дружеский. Причиной провала миссии Адальберта, вероятнее всего, было нежелание Ольги поставить свою страну в зависимость от иностранного духовенства.

Достаточно высоко оценивал деятельность княгини Ольги А. П. Новосельцев. Он считал ее реформатором, осуществившим административно-налоговую реформу и отменившим грабительское и бесконтрольное полюдье. По его мнению, после смерти мужа и до 964 г. княгиня была полновластной хозяйкой в стране. Святослав довольствовался второй ролью: правил в Новгороде и совершал завоевательные походы. Заслугой Ольги Новосельцев считал резкое изменение внешней политики: прекращение военных походов на Византию и установление с ней добрососедских отношений, поездка в гости к императору и отправка военной помощи ему в лице варягов-наемников.[90]

Шесть золотых браслетов из клада, найденного в 1913 г. в усадьбе И.А. Сикорского. Датируются IX-X вв.

Совершенно иную точку зрения на личность княгини Ольги высказал Р. Г. Скрынников. Он полагал, что она никогда не была самостоятельной правительницей, за смерть Игоря отомстила не она, а воеводы Свенельд и Асмольд. Свидетельством самостоятельности, что Святослав, по мнению исследователя, явилась битва с древлянами, во время которой он первым бросил в них копье.[91] Скрынников решил, что в летописях почти нет достоверных фактов ни в описании мщения княгини древлянам, ни в сведениях о ее поездке в Константинополь, поскольку пожилая женщина не могла очаровать женатого императора. Чтобы объяснить, почему в сочинении Константина «О церемониях византийского двора» Ольга была названа языческим именем, историк предположил, что княгиня крестилась во вторую поездку в Константинополь при Романе.[92] Однако об этой поездке ни в одном источнике нет сведений. К тому же Роман взошел на престол в 959 г., когда Ольга уже отправила посольство к Оттону для решения вопроса о крещении своих подданных, будучи сама христианкой.

В своем критическом отношении к Ольге Р. Г. Скрынников пошел настолько далеко, что даже решил, что она не проводила никаких реформ. Ее поездка по стране в 947 г. была простым сбором полюдья и закончилась во Пскове зимой, поэтому-то там и остались ее сани. Погосты, по его мнению, существовали и раньше и были местом торга и языческих святилищ.[93] Источник всех этих утверждений исследователь не указал. Ясно лишь одно – данным летописей они противоречат.

Большинство отечественных историков не поддержало точку зрения Скрынникова на деятельность Ольги. В недавно вышедшем учебнике для вузов А. Н. Сахаров вновь представил княгиню решительной, властной и дальновидной правительницей, сумевшей провести важнейшие для страны реформы (отмену полюдья и упорядочение сбора налогов) и поднять международный престиж Руси не с помощью военных походов, а путем мирных дипломатических контактов.[94]

Погребальный инвентарь IX-X вв. Обнаружен в погребениях рядовых жителей Киева. Раскопки в усадьбе Десятинной церкви 1913 г. Киев. 1 – две пастовые бусы с инкрустациями; 2 – сердоликовые, пастовые и стеклянные бусы из ожерелья и подвеска-диргем; 3 – пастовые и стеклянные бусы из ожерелья.

Таким образом, подводя итог многолетнему изучению жизни и деятельности княгини Ольги, следует сделать вывод о том, что в отечественной историографии ей преимущественно дана очень высокая оценка как выдающейся государственной деятельнице. В то же время, из-за противоречивости и недосказанности сведений источников так и остались нерешенными следующие вопросы: происхождение и дата рождения Ольги, время появления на свет Святослава, была ли в реальности месть древлянам, правила ли княгиня самостоятельно и как долго, в чем состояла суть ее реформ, когда и где она крестилась, когда, сколько раз и зачем ездила в Константинополь, каковы были взаимоотношения с другими странами, в частности с Византией и Германией, существовал ли проект крещения Руси католиками и почему провалилась миссия епископа Адальберта?[95]

Естественно, что при существующей источниковой базе дать однозначный ответ на все эти вопросы нельзя. Можно лишь предложить новое толкование хорошо известных текстов. Эта попытка и предпринята в настоящей работе.

Погребальный инвентарь (IX-X вв.) рядового горожанина. Обнаружен в усадьбе Десятинной церкви. Раскопки 1913 г. Киев. 1,2 – костяной гребень в футляре; 3 – костяное острие.

Прежде всего попытаемся решить вопрос о происхождении Ольги: кем были ее родители, где и когда родилась? В древнейших Лаврентьевской и Ипатьевской летописях по этому поводу сделана только такая запись: «В лето 6411[96] Игореви же возрастьшю, и хожаше по Олзе и слушаше его, и приведоша ему жену от Пьскова именем Олгу».[97] Из нее ясно только одно – Ольга была псковичанкой и в 903 г. стала женой молодого князя Игоря. Никаких данных ни о ее происхождении, ни о возрасте здесь нет. Однако, исходя из косвенных соображений, можно предположить, что она была знатной славянкой. Во-первых, ее сын получил чисто славянское имя Святослав. Во-вторых, в договоре Игоря с греками от 944 г. есть не только имя самой Ольги, но и несколько других славянских имен, чего не было в договоре с греками князя Олега от 912 г.[98] Рассмотрим этот вопрос подробнее.

В договоре имя Ольги стоит третьим – после имен мужа и сына-наследника. Это говорит о ее очень высоком положении, поскольку четвертым идет имя старшего племянника князя Игоря, тоже Игоря, видимо, сына старшей сестры.

На переговорах с греками интересы Ольги представлял ее собственный посол Искусеви. Его имя представляется вполне славянским, производным от слова искусный или искушенный, т. е. опытный, мудрый, знающий.

После имени племянника Игоря, тоже Игоря, в договоре значатся два славянских имени, вызывающие большие споры у исследователей: Володислав и Передслава. Поскольку около них нет никаких пояснений о том, что они являются чьими-либо мужем и женой, то напрашивается предположение, что они являются близкими родственниками Ольги, например Володислав – брат, Передслава – сестра. Далее в тексте договора стоит имя Сфандры, жены Улеба. Улеб мог быть умершим дядей Игоря, Сфандра – его женой.

За именем Сфандры в договоре значатся имена Туредува, Арефаста, Сфирка и Акуна. Только у имени последнего есть уточнение, что он являлся еще одним племянником Игоря, очевидно сыном умершей младшей сестры. В противном случае ее имя тоже должно было быть в тексте договора. Напрашивается предположение, что Туредув, Арефаст и Сфирк также состояли в родстве с Игорем. Один из них мог быть мужем умершей старшей сестры, другой – младшей. Но могло быть и так, что все трое являлись сыновьями Улеба и Сфандры и были двоюродными братьями Игоря.

Из всех этих рассуждений можно сделать один вывод: в тексте договора Игоря с греками были перечислены его родственники. В числе них, вероятно, были и ближайшие родственники Ольги, носящие славянские имена: Володислав и Передслава. При дворе князя Игоря они занимали высокое положение, выше его собственных родственников по женской линии. Значит, они не были простолюдинами, а принадлежали к местной славянской знати.

Погребальный инвентарь, обнаружен в погребении IX-X вв. рядового горожанина в усадьбе Десятинной церкви. Раскопки 1913 г. Киев. 1 – железный нож; 2, 3 – кремень и кресало; 4 – кожаный ремешок с бронзовыми бляшками; 5- костяное острие; 6 – бронзовая ромбовидная бляха.

Из летописей известно, что Псков не подчинялся Рюрику и, очевидно, управлялся местными князьями. К их роду, видимо, и принадлежала Ольга, вместе с братом и сестрой. (Предслава, впрочем, могла быть и женой Володислава, но в договоре уточнений на этот счет нет.) Несомненно, что брак со славянской княжной был очень выгоден варяжскому князю, желавшему ассимилироваться среди местной знати.

Можно предположить, что после смерти Рюрика положение юного Игоря было сложным. Он ведь не мог защищать границы новгородцев и обеспечивать для них безопасность на торговых путях, как это делал его отец. Вместо него это стал делать его родственник Олег. Игорю же необходимо было упрочить свое положение на Руси с помощью женитьбы на местной знатной девушке. Псков был ближайшим крупным городом, поэтому именно там и стали искать невесту для молодого варяжского князя. Ею стала Ольга, видимо, имевшая сначала славянское имя, например Олена, как сообщено в Радзивилловской летописи.[99]

Дата рождения Ольги неизвестна. Но, как уже отмечалось, в Софийской I летописи, созданной в начале ХVI в., уточнено, что на момент замужества ей было «лет 10».[100] Откуда взял эти сведения поздний летописец, нам неизвестно. Возможно, данная информация явилась плодом его собственных подсчетов наиболее вероятного времени появления на свет Святослава, который на момент гибели отца был маленьким мальчиком.

Если считать, что в Софийской летописи достоверные данные, то получается, что Ольга родилась в 893 г. Игорю в это время было около 25 лет. Точной даты его рождения в летописях нет, но отмечено, что умирающий в 879 г. Рюрик передал крошечного сына на руки Олегу.[101]

Некоторые исследователи полагали, что на момент замужества Ольге должно было быть не меньше 13 лет, якобы таким был брачный возраст в то время. Однако хорошо известно, что по политическим соображениям браки заключались в любом возрасте, а брак Игоря и Ольги таким и был – невесту варяжскому князю привез его родственник Олег.

Сведения поздних источников, в частности Никоновской летописи и Степенной книги, о том, что до замужества Ольга была простолюдинкой и работала перевозчицей на псковской реке – не более чем поэтическая легенда, созданная книжниками ХVI в. Многие из них писали под руководством митрополита Макария, желавшего создать сборники Житий русских святых для самого массового читателя, в том числе и для простых людей. Поэтическая легенда о происхождении княгини Ольги должна была их заинтересовать.

Общий вид погребения рядового горожанина (IX-X вв.). Обнаружено в усадьбе Десятинной церкви в 1913 г. Киев

В летописях практически нет никаких сведений о жизни Ольги в период замужества. Можно лишь предположить, что вместе с Игорем она находилась в Новгороде. Олег же в это время совершал завоевательные походы. Своей ставкой он сделал Киев – один из важных пунктов на пути «из варяг в греки». Здесь, видимо, взималась плата с купцов, едущих торговать в Константинополь и обратно, приносящая большой доход в княжескую казну. Кроме того, Киев стал для Олега главным опорным пунктом, из которого он совершал набеги на Византию.

Следует отметить, что в договорах Олега с греками не упоминаются ни Игорь, ни Ольга. В них единственным великим князем Русским назван Олег. В числе подчинявшихся ему городов нет Новгорода, а только Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк и Ростов.[102] Это дает основание предположить, что Олег и Игорь правили на разных территориях отдельно друг от друга. Олегу подчинялись те земли, которые он сам захватил, Игорю – те, с которыми заключил договор его отец. Это земли словен, чуди, мери, веси и кривичей, которые со временем стали подчиняться новгородцам. Только после смерти, видимо, бездетного Олега, его владения отошли к Игорю, при этом древлян пришлось покорять вновь.[103]

Во время военных походов мужа «на государстве» оставалась Ольга. Этот вывод можно сделать из того же договора с греками от 944 г. (по сообщениям летописей). Ведь ее имя стоит третьим, после мужа и сына. Но юный Святослав, естественно, сам править не мог. Несомненно, что в это время княгиня получила большой опыт по управлению страной. Как известно, тогда в задачу князя входило: обеспечивать безопасность подданных, разбирать судебные тяжбы между ними и собирать с них налоги в свою пользу. Во времена Игоря налоги заменяло полюдье – сбор с подвластного населения мехов, продуктов, т. е. того, что князь считал необходимым для себя и дружинников. Согласно данным летописей, Игорь совершал военные походы в следующие годы: 914 – поход на древлян, 915 – Игорь встретил на границах своей страны печенегов и заключил с ними мир, 920 – воевал с печенегами, 941 – совершил неудачный поход на Константинополь, 944 – удачный поход на Константинополь, после которого достаточно долго продолжались переговоры о мире, заключенном-таки в следующем году. Все это время обязанности мужа должна была выполнять Ольга. Очевидно, что сбор полюдья удавался ей меньше всего. Поэтому вернувшиеся из греческого похода дружинники Игоря вдруг обнаружили, что воины из отряда воеводы Свенельда богаче их одеты и лучше экипированы. Пришлось Игорю самому отправиться к древлянам, жившим недалеко от Киева, чтобы удовлетворить запросы своих дружинников с помощью сбора полюдья. Но, как известно, эта поездка закончилась трагически – древляне с жестокостью расправились с Игорем.[104]

Таким образом, можно предположить, что на момент гибели князя Игоря его жена Ольга уже имела определенный опыт управления страной.

Общий вид погребения рядового горожанина IX-X вв. Обнаружено в усадьбе Десятинной церкви в 1913 г. Киев

Одним из наиболее запутанных фактов в биографии Ольги является время рождения ею сына-наследника Святослава. В Лаврентьевской летописи на этот счет нет никаких данных и лишь отмечено, что в год смерти отца он был маленьким мальчиком, но у него уже был кормилец, т. е. воспитатель Асмуд.[105] Наличие у княжича воспитателя позволяет сделать предположение о его возрасте – 3-4 года, поскольку до этого возраста дети воспитывались под присмотром женщин из окружения матери.

В Ипатьевской летописи сообщено, что Святослав появился на свет в 942 г., когда болгарский царь Симеон совершил поход на хорватов.[106] Однако известно, что Симеон правил только до 927 г., поэтому никак не мог совершить поход в 942 г. Получается, что рождение Святослава следует отнести к периоду до 927 г. В этом случае в 945 г. ему должно было быть не меньше 18 лет, т. е. он был совершенно взрослым человеком, способным отомстить за смерть отца и править самостоятельно. Однако, по сообщениям летописей, Святослав в это время был совсем маленьким мальчиком, едва способным удержать взрослое копье и бросить под ноги своего коня. Как уже отмечалось, подобной силой мальчик мог обладать в возрасте 7-8 лет.

Более точно определить дату рождения Святослава можно, исходя из приблизительной даты рождения у него самого старшего сына Ярополка: по сообщениям летописей в 970 г. тот начал самостоятельно править в Киеве, поскольку отец отправился в Болгарию. В это время княжичу должно было быть не меньше 16 лет – с этого возраста в то время подростки считались взрослыми. Значит он появился на свет в 954 г., когда Святославу должно было быть также не меньше 16-17 лет. Несложные подсчеты показывают, что годом рождения сына Ольги должен быть 937 или 936. Стало быть, в 945 г. ему как раз и было бы 7-8 лет. В этом случае Ольга должна была родить сына приблизительно в 45 лет, что считается вполне возможным. Для сравнения можно отметить, что великий князь Московский Василий II родился, когда его матери было приблизительно 44 г. Его старшие братья умерли еще при жизни отца, поэтому престол достался именно ему. Аналогичной могла быть ситуация и в семье Игоря с Ольгой. Кроме того, до Святослава у них могли быть дочери, которых выдали замуж за европейских правителей. Исследователи неоднократно встречали в европейских хрониках глухие известия о славянских княжнах, женах некоторых королей. К примеру, известно, что первой женой немецкого короля, а потом и императора Оттона I была знатная славянка, родившая в 929 г. сына Вильгельма, который в 25 лет стал архиепископом Майнцким. Если предположить, что женой Оттона была рано умершая старшая дочь Ольги, то тогда будет понятно, почему в 959 г. княгиня отправила посольство именно к нему. Желая крестить свою страну, она, возможно, рассчитывала на помощь бывшего зятя и внука, но те, как известно, не оправдали ее надежд.

Интересно отметить, что, согласно сообщенным в «Продолжении хроники Регинона» данным, Адальберт был отправлен на Русь именно Вильгельмом Майнцским, которому было поручено заниматься вопросом отправки миссионеров к княгине Ольге.[107]

На вероятность того, что дочь Ольги была первой женой Оттона I, указывает и предположение исследователей о том, что женой старшего сына Святослава Ярополка была внучка Оттона I.[108]

В те времена представители различных европейских династий любили многократно родниться друг с другом. Примером могут быть многочисленные браки между семьями киевских князей и польских и венгерских королей в ХI-ХII вв.

Кроме того, вполне вероятно предположение о наличии у Ольги и Игоря старшего сына, названного в честь опекуна и свата Олега также Олегом.[109] Именно о нем, возможно, содержались сведения в Кембриджском документе, который вызывает много споров среди исследователей. Если считать, что в то время Русь отнюдь не была единым государством и состояла из двух частей – племенного союза словен, кривичей, веси, мери и чуди на северо-западе и отвоеванной у хазар южной части, то в ней вполне могли быть два правителя: Игорь, по договору со старейшинами, возглавлял племенной союз, а его старший сын властвовал на юге, постоянно совершая новые завоевательные походы. Поскольку второй Олег, согласно данным Кембриджского документа, погиб еще при жизни отца, то автор Начального свода мог вообще ничего о нем не сообщать. Ведь его целью было показать преемственность власти внутри княжеского рода.

Таким образом, представляется, что в позднем появлении у Ольги сына Святослава ничего необычного не было. У княгини могли быть и другие дети до него, например дочери, рано вышедшие замуж. Предположительно годами рождения Святослава можно считать 936 или 937 г. В летописях они оставлены пустыми, поскольку писавший во второй половине XI в. летописец вряд ли имел четкое представление о событиях этого времени. Основными его источниками, скорее всего, были рассказы старожилов, которые плохо помнили даты.

При князе Игоре, как отмечалось, в общей иерархии знати Ольга занимала очень высокое место, выше были только муж и сын. Все остальные родственники, даже мужского пола, были ниже. Однако после гибели Игоря от рук древлян все могло измениться. Ведь юный Святослав был неспособен водить в бой дружину, собирать полюдье, разбирать судебные тяжбы, т. е. выполнять функции правителя. За него это должен был делать какой-либо опекун из числа взрослых родственников или видных военачальников Игоря. В этом случае положение Ольги могло измениться в худшую сторону – она становилась всего лишь матерью не имевшего власти княжича.

Однако, как известно из летописей, княгиня решила сама стать соправительницей сына. Но для этого ей необходимо было показать свою силу, твердый характер, способность водить дружину и управлять подданными. Все это она могла продемонстрировать во время мести древлянам за убийство мужа. Если бы она это не сделала, то не только потеряла бы власть, но и страну. Киевляне и дружинники не стали бы подчиняться слабой женщине с маленьким ребенком на руках, древляне провозгласили бы себя независимым княжеством, их примеру последовали бы и другие племена. В итоге Древнерусское государство развалилось бы на составные части, а в Киеве вспыхнула бы ожесточенная борьба за власть между родственниками Игоря и ведущими полководцами.

Погребальный инвентарь из погребений рядовых горожан IX-X вв. Обнаружен в усадьбе Десятинной церкви в 1913 г. Киев. 1- стеклянные, сердоликовые, хрустальные, янтарные и серебряные с зернью бусы, два серебряных височных кольца, трехбусинная серьга, пластичный серебряный перстень; 2 – стеклянные, сердоликовая, хрустальная и пастовая бусы; 3 – стеклянные бусы; 4 – стеклянные и сердоликовые бусы.

Сложная ситуация, в которой оказалась Ольга после смерти князя Игоря, заставила ее быть хитрой, изворотливой, отважной и даже жестокой. Ведь ей приходилось защищать не только права на власть свои и сына, но и жизнь обоих. Победитель междоусобицы непременно расправился бы с ними.

Некоторые исследователи, как уже отмечалось, отрицали достоверность летописных рассказов о мести Ольги древлянам. По их мнению, женщина не могла быть такой мстительной и кровожадной. Однако стать такой Ольгу заставили сами древляне, убившие ее мужа с невероятной жестокостью. По сообщению византийского историка Льва Диакона, Игоря привязали за руки и за ноги к двум склоненным деревьям и отпустили их. В итоге князь был буквально разорван пополам. После этого его останки без всяких почестей были зарыты в землю.[110] Известие о бесславной гибели мужа, принесенное древлянскими послами, желавшими сосватать ее за своего князя Мала, не могло не вызвать глухую ярость в сердце Ольги. На наглую демонстрацию силы и жестокости она должна была ответить еще большей жестокостью, но не сразу и не демонстративно, поскольку она не была уверена в поддержке киевлян и дружины мужа. Поэтому первое древлянское посольство было принято в загородном дворце Ольги и уничтожено так, что и следов от него не осталось.

Ольге было важно все проделать тихо и тайно, чтобы в Древлянской земле ничего не узнали о гибели послов. Для усыпления бдительности Мала она тут же отправляет к нему свое посольство, которое сообщает ему о ее согласии стать его женой. Но при этом тот должен выполнить следующие условия: прислать более пышное посольство, состоящее из самых знатных людей, и организовать достойные похороны князя Игоря. Поскольку в этих просьбах ничего необычного не было, Мал с готовностью их исполняет. Таким образом, Ольга получает возможность расправиться со всей древлянской знатью: часть перебили в составе второго посольства, остальных – во время поминальной тризны по Игорю. В их числе, вероятно, был и сам Мал, поскольку его имя больше в летописях не упоминалось.

Погребальный инвентарь, обнаруженный в погребении IX-X вв. рядового горожанина. Раскопки в усадьбе Успенского собора 1913 г. Киев. 1 – стеклянные, пастовые и сердоликовые бусы; 2, 3 – подвески-диргемы; 4 – восемь височных колец с несомкнутыми концами.

Следует отметить, что во время первой поездки в Древлянскую землю с небольшим окружением Ольга очень рисковала. Ведь если бы кто-то проговорился Малу о ее жестокой расправе с древлянскими посольствами, ей грозила бы смерть. Но княгиня продемонстрировала всем невероятную отвагу, хитрость и выдержку. Видимо, поэтому никто не решился ее предать.

Победительницей вернулась Ольга в Киев. Своими собственными малыми силами она смогла отомстить убийцам мужа и существенно подорвать мощь восставших древлян. Естественно, что в этих условиях дружинники Игоря полностью поддержали княгиню, согласились встать под ее знамена, чтобы нанести древлянам окончательный удар. Хотя маленький Святослав мог не участвовать в походе, Ольга, видимо, взяла его специально, чтобы дружинники видели своего будущего полководца. При этом она и сама едет, чтобы держать под контролем все происходящее.

Первый же бой с древлянами, как известно, закончился их полным разгромом. Но потом Ольге пришлось достаточно долго осаждать столицу Искоростень. Взята она была только при помощи хитрого приема – поджога с использованием птиц. Некоторые историки решили, что в реальности такой способ поджога города невозможен – птицы не полетят в свои гнезда с привязанным к ним горящим трутом. Однако еще Н. М. Карамзин нашел в одной европейской хронике повествование о том, как будущий зять Ярослава Мудрого Харальд применил подобную хитрость при взятии сицилийского города.[111] (Ныне этот источник переведен и опубликован.[112]) Значит, подобный прием был хорошо известен в то время и достаточно эффективен.

Погребальный инвентарь, обнаруженный в погребениях IX-X вв. рядовых жителей Киева. Раскопки 1937 г. в районе Художественной школы. 1 – сердоликовые, стеклянные, пастовые и серебряные бусы, серебряная лунница и височное кольцо с завязанными концами; 2 – серебряное височное колечко и железные гвозди от гробовища.

Н. М. Карамзин, желая убедиться в том, что поход Ольги на Искоростень был в действительности, отправился на Украину для поиска места, где он мог находиться. На Волыни, около р. Уша, он обнаружил остатки древнего городища с земляными валами и проездными воротами. Рядом располагались деревенька Шатрицы, которая, по мнению ученого, получила свое название от места стоянки войска Ольги.[113]

Доказательством реальности похода Ольги на древлян может служить тот факт, что это племя вновь стало подчиняться киевским князьям. Искоростень после сожжения, видимо, запустел, так как новой столицей стал город Овруч. Туда в 970 г. Святослав отправил на княжение своего младшего сына Олега, поскольку местная княжеская династия, очевидно, прекратила свое существование.

Следует отметить, что для автора Начального свода, писавшего во второй половине XI в., время правления Ольги было не таким уж далеким прошлым – каких-то 100 лет назад. В молодости он даже мог быть знаком с людьми из окружения княгини. Поэтому он точно указал, где был терем Ольги, где находилась пристань, к которой приставали древлянские послы, где была могила князя Игоря.[114] Несомненно, что все сведения об Ольге он узнал от старожилов, хорошо запомнивших яркие эпизоды, но путавшихся в датах, которые обычно быстро забываются.

Все это говорит о том, что в летописном рассказе о мести Ольги древлянам нет ничего нереального и легендарного. Данные события, несомненно, были в действительности, поскольку без них княгине не удалось бы удержать власть в своих руках и стать соправительницей малолетнего сына.

Реальными следует считать и сведения летописей о проведенных Ольгой реформах налогообложения. Убийство Игоря древлянами показало, что в этом вопросе много недостатков. Произвольный сбор полюдья мог привести к новому выражению недовольства подданных. Сначала княгиня определила размер дани, которую должны были платить древляне. Две трети ее отправлялись в Киев на содержание дружины, обеспечивающей безопасность границ и сопровождавшей в Византию караванов купцов. Одна треть шла непосредственно в казну Ольги, которая, очевидно, находилась в принадлежащем ей Вышгороде. Кроме того, древляне должны были выполнять общегосударственные повинности, определяемые уставами и уроками. Например, сооружать мосты через топи и небольшие речки во время поездок через их территорию княгини или ее людей. Там же Ольга наметила места своих стоянок и охотничьих угодий.[115]

В следующем году, 947, Ольга отправилась в Новгород. Там на окраинах новгородских владений по рекам Мста и Луга она наметила места, куда следовало привозить дань, четко определив ее размер. Там же особыми знаками она выделила места для своей охоты, рыбной ловли и отстрела дичи.[116] Все это было сделано для предотвращения конфликтов с местным населением.

Серебряные бляхи, стеклянные шашки, игральная кость, бубенчики. Обнаружены в погребении IX-X вв. знатного дружинника с конем. Раскопки 1990 г. в усадьбе Фурмана. Киев

Летописец пишет, что и через 100 лет можно обнаружить следы деятельности Ольги: сани, особые знаки, отмечающие на Днепре и Десне места, где для нее ловили дичь, рыбу; сохранило свое название и принадлежащее ей село[117] Будутино.

Несомненно, что личные доходы княгини Ольги были весьма значительными. На что же она их тратила? Об этом можно только догадываться. В Вышгороде, вероятно, существовала прекрасно отстроенная резиденция с красивыми жилыми помещениями и обширными хозяйственными постройками. В них хранились большие запасы зерна, круп, овощей, заготовленных впрок рыбы, мяса, молочных продуктов, а также всевозможные напитки, включая привозимое из Византии вино.

В распоряжении княгини была личная дружина и множество прислужников и прислужниц. Можно предположить, что Ольга окружала себя молодыми и привлекательными людьми, как это всегда делали русские государи. Всех их она стремилась красиво одевать, чтобы в глазах иностранных гостей ее свита выглядела особенно пышно. В итоге, одна из Ольгиных прислужниц, ключница Малуша, очень приглянулась княжичу Святославу, вероятно, уже имевшему жену и двух сыновей. Результатом связи стало рождение сына, названного Владимиром. В древнейших летописях ничего не сообщено о дальнейшей судьбе любовницы Святослава. В поздней Никоновской летописи есть данные о том, что Ольга разгневалась на прислужницу и сослала ее в свое псковское село Будутино.[118] Однако Владимира она признала внуком и стала воспитывать наравне с законными сыновьями Святослава, Ярополком и Олегом. Об этом известно из сообщений летописей о том, что в 968 г. княгиня вместе с тремя внуками оказалась в осажденном печенегами Киеве.[119]

Вполне вероятно, что у Ольги был свой двор и в родном Пскове. Несомненно, княжеский дворец был и на Городище близ Новгорода. Но поскольку он был деревянным и в дальнейшем многократно перестраивался потомками Ольги., его остатки не сохранились. В этом отношении больше повезло киевским дворцам княгини – каменным. Их фундаменты археологи обнаружили в ходе раскопок еще в XIX в. Результаты многолетней работы были обобщены в фундаментальной двухтомной монографии М. К. Картера «Древний Киев», где ученый отметил, что только в середине X в. три разрозненных небольших поселения, существовавших на территории Киева, начали соединяться в единое целое. Центром их стала княжеская резиденция на Андреевой горе, которая по площади была даже меньше небольшого Владимирова городка – резиденции Владимира I.

Кольцевая серебряная фибула. Обнаружена в погребении IX-X вв. знатного дружинника с конем. Раскопки 1990 г. в усадьбе Фурмана. Киев

В центре резиденции Игоря, Ольги и Святослава находилось языческое капище, сложенное из камней. По форме оно напоминало окружность с четырьмя выступами. Как оно выглядело в реальности, археологи не смогли понять.[120]

Следуя указаниям летописей, археологи обнаружили два каменных дворца Ольги: один на городище, другой – загородный. Первый представлял собой внушительную постройку с толщиной стен у фундамента 1,5 м, длиной 18 м, ширину постройки определить не удалось.[121] Загородным дворцом Ольги археологи считают остатки достаточно большого здания на территории бывшей усадьбы Трубецкого. По форме его фундамент напоминал многоугольник, стены соединялись друг с другом под тупым углом. Вероятно, это было парадное помещение для пиров и дипломатических приемов.[122]

Раскопки захоронений позволили ученым сделать выводы о населении Киева в X в., об одеждах мужчин и женщин, о предметах, использовавшихся в быту. Оказалось, что по этническим социальным признакам население было довольно разнообразным. Среди захоронений встречалось трупосожжение, характерное для славян-язычников, трупоположение скандинавского типа и переходный вариант, когда тело умершего не сжигали, но посыпали пеплом. Встречались и могилы с костяком, обсыпанным зерном. Наиболее богатые захоронения представляли собой несколько деревянных срубных камер, в которых находился не только сам умерший, но и его рабыня и конь.

Некоторые исследователи высказали мнение о том, что в X в. на Руси вместе с князьями хоронили их жен, поэтому Ольга якобы должна была лежать в одной могиле с Игорем. Однако археологи доказали, что обычая хоронить жен вместе с мужьями никогда не было. Их заменяли рабынями. Доказательством для этого вывода служили довольно-таки скромные украшения женщин, захороненных вместе с мужчинами. Они были много беднее, чем в могилах знатных киевлянок.

Погребальный инвентарь, обнаруженный в погребении IX-X вв. знатного мальчика. Раскопки 1909 г. в усадьбе Десятинной церкви. Киев. 1-4 – подвески-диргемы, 5 – железный ножичек, 6, 8 – миниатюрные оселки, 7 – бронзовая пряжка, 9 – костяная свистулька, 10 – миниатюрный топорик, 11 – крестообразная серебряная накладка, 12 – коромысло миниатюрных бронзовых весов, 13 – просверленная пяточная кость, 14 – костяной гребень, 15 – железное изделие.

Что же нашли археологи в киевских могилах X в.? В бедных мужских захоронениях встречались железные ножи с костяными рукоятками, кресало и кремень, костяные гребни. В бедных женских могилах были простые ожерелья, височные кольца, серьги, редко перстни из простых металлов, а также глиняные сосуды с остатками пищи. Ожерелья состояли преимущественно из стеклянных пастовых бус восточного происхождения, металлические изделия были местного производства. Среди скромных захоронений обнаружили могилу купца. Определили это потому, что в ней находились медные чашки от весов, складное коромысло к ним и 9 гирек. Там же оказалась золотая византийская монета.[123] Наличие только одного захоронения купца свидетельствовало об отсутствии среди постоянного населения Киева торговцев. Они, видимо, находились в этом городе проездом. Основное население составляли ремесленники и обслуга княжеской резиденции. Их могил было найдено более 100.

Значительно меньше было захоронений знатных и богатых мужчин, очевидно дружинников – всего 18. Все они находились в деревянных срубах, перекрытых бревенчатым настилом. Их особенностью являлось богатое вооружение, драгоценные украшения, остатки пышной одежды и рядом костяки рабыни и коня в роскошной сбруе. Мечи, как правило, были франкского образца с серебряными рукоятями, украшенными гравировкой. Среди вооружения были также боевые топорики и металлические наконечники стрел. Хотя ткани практически не сохранились, представление об одежде мужчин дают остатки кожаных панцирей, обильно украшенных серебряными бляшками. Серебряные нашивки были также на кожаных ремнях. В качестве подвесок на шее использовались серебряные монеты – диргемы. Кроме того, в богатых могилах были обнаружены стеклянные игральные шашки и костяные астрагалы для игры в кости, костяные гребни с красиво отделанными серебром рукоятями, глиняные сосуды, деревянные ведерки, просверленные раковины и многое другое.[124] Все эти находки свидетельствовали о том, что во времена Ольги знатные мужчины одевались богато, обильно украшая одежду гравированными серебряными бляшками, оружие было западного образца и привозилось из Европы. Развлекаться они любили игрой в шашки и кости.

Костяная ложка, обнаруженная в погребении IX-X вв. знатного мальчика. Раскопки 1909 г. в усадьбе Десятинной церкви. Киев

Среди человеческих захоронений археологи обнаружили могилу, в которой был похоронен только конь. Его сбрую украшали более 200 бронзовых и серебряных бляшек. Некоторые из них были в форме пятиконечных звезд, другие – круглые, третьи – четырехугольные. Несомненно, этот конь был боевым другом знатного хозяина, который очень его любил.[125] В связи с этим захоронением вспоминается легенда о Вещем Олеге и его коне. Возможно, она имела реальную основу.

Особый интерес у археологов вызвало захоронение знатного мальчика. В нем было обнаружено много глиняной и деревянной посуды с остатками тризны, а также детские игрушки: набор «бабок», состоящий из 157 астрагалов с гравировкой, костяная свистулька, маленький железный топорик, ножичек с костяной ручкой, маленькие весы, три кабаньих клыка и множество просверленных раковин. Грудь ребенка украшали два серебряных диргема и серебряная накладка. Серебряными были и пуговицы на одежде.[126] Находки дают представление об игрушках мальчиков в X в. Это: детское оружие, «кости», свистульки, весы, с помощью которых можно было играть в торговлю. Вполне вероятно, что и у Святослава был такой же набор.

Подвески-диргемы, обнаруженные в погребении IX-X вв. знатного дружинника с женщиной. Раскопки 1936 г. в усадьбе Художественной школы. Киев

Следует отметить, что других детских захоронений не было обнаружено, поэтому можно предположить, что знать постоянно не жила в Киеве в это время. Подтверждает это сравнительно небольшое количество захоронений знатных женщин – их всего 4 за целый век. Но по ним можно получить некоторое представление об одежде княгини Ольги и женщин из ее окружения. Главным их украшением являлись роскошные ожерелья, состоящие из нескольких нитей. Бусинки были сердоликовыми, стеклянными пастовыми и серебряными с зернью. Среди бусинок встречались золотые и серебряные византийские монеты с просверленными дырочками и плоские белые перламутровые раковины. Застежками на одежде являлись серебряные с позолотой фибулы и серебряные же пуговицы. В одном из наиболее богатых захоронений были обнаружены остатки золотой парчи с вышитыми серебряными нитями узорами. Из парчи был сделан и головной убор, к которому были приделаны золотые височные кольца. Руки умершей женщины украшали серебряные браслеты, пальцы – золотые кольца, по два на каждой руке. Несохранившийся пояс застегивала подковообразная серебряная пряжка. Несомненно, эта женщина принадлежала к высшей знати и никогда не занималась тяжелым ручным трудом. Поэтому в ее могиле не было обнаружено никаких орудий труда. Для сравнения можно отметить, что в захоронениях простолюдинок встречались ножницы, точильные бруски, деревянные ведерки и ковшики.[127]

Археологи тщательно исследовали найденные в захоронениях вещи, чтобы определить их происхождение. В итоге выяснилось, что височные кольца относятся к «волынскому типу», распространенному в Среднем Поднепровье и на Волыни. Деревянные ведерки встречались в славянских погребениях около Чернигова, Смоленска и на Волыни. Вероятно, они предназначались для меда. Стеклянные шашки встречались и в других богатых погребениях. Это позволило сделать вывод о распространении этой игры и среди знатных женщин. А вот астрагалы – «бабки» – были найдены и в бедных захоронениях. Значит, эта игра имела массовое распространение.

Анализ всего погребального инвентаря, обнаруженного в древнейших погребениях, позволил пересмотреть устоявшееся мнение о большом влиянии Византии на становление древнерусской культуры в X в. Греческих вещей среди него очень мало – только 4 монеты IХ-Х вв. Значительно больше было обнаружено изделий восточного происхождения: монеты-диргемы, превращенные в подвески, пастовые бусы, бронзовые курительницы и т. д. Они свидетельствовали об устойчивых торговых связях с Халифатом. На торговые контакты с Западной Европой указывали франкские мечи у знатных воинов.[128]

Находки в погребениях позволили развеять еще один миф о том, что киевская знать в X в. преимущественно была скандинавского происхождения. Варяжским элементом в одежде можно было считать только серебряные фибулы, найденные и в женских и в мужских могилах. Но они одни, естественно, не дают оснований делать однозначный вывод об этническом составе населения Киева в это время. Он, скорее всего, был смешанным. При этом киевляне, очевидно, имели самые разнообразные торговые контакты – со странами и востока, и юга, и севера, и запада.

Кольцевая серебряная фибула, обнаруженная в погребении IX-X вв. знатного дружинника с женщиной. Раскопки 1936 г. в усадьбе Художественной школы. Киев

Таким образом, археологические раскопки Древнего Киева позволили сделать вывод о его населении, во времена Ольги это преимущественно простые люди, ремесленники и обслуга знати. Из высших слоев общества основу составляли воины-дружинники. Знатных женщин мало, а детей почти не было. Причина этого, видимо, заключалась в географическом положении. Киев в то время был окраинным городом, и жить в нем было небезопасно.[129]

Находки в богатых женских захоронениях позволяют представить, как выглядела княгиня Ольга. Голову, вероятно, украшал головной убор из золотой парчи с вышивкой из драгоценных камней. К нему были приделаны золотые височные кольца. Сверху на голову накидывалось шелковое покрывало, украшенное по краям драгоценной вышивкой. Платье было в виде удлиненной рубашки с глухим воротом и длинными рукавами. На талии его стягивал кожаный пояс с драгоценной пряжкой. Шею и грудь украшали ожерелья, состоящие из нескольких нитей сердоликовых, пастовых и серебряных бус. На руках были браслеты и кольца из драгоценных металлов. Сверху на платье была наброшена накидка из бархата или шелка, скрепленная фибулой.

Погребение IX-X вв. знатного дружинника. Раскопки 1939 г. в усадьбе Десятинной церкви. Киев. 1 – план.

Чтобы иметь такие роскошные наряды, княгине приходилось заботиться о преумножении своих доходов и покровительствовать торговле. Как отмечалось в летописях, Ольга несколько лет занималась обустройством своей страны. В 946 г. она провела налоговую реформу в Древлянской земле. В 947 г. ездила с той же целью по окраинам Новгородской земли. Хотя на верховную власть, по завещанию Игоря, права имел только Святослав, он ни в чем не противоречил матери и, как подчеркнуто в летописях, «пребывал с ней в любви».[130] Такие взаимоотношения с подрастающим сыном позволили Ольге встать во главе Древнерусского государства и самостоятельно решать все внешние и внутренние проблемы.

Погребение IX-X вв. знатного дружинника. Раскопки 1939 г. в усадьбе Десятинной церкви. Киев. 2 – общий вид могильный камеры.

Некоторые исследователи предположили, что Святослав со своим окружением отправился в Новгород, Ольга же осталась полновластной хозяйкой Киева. Основанием для подобного мнения послужили данные летописей о том, что княжич рос отнюдь не под «крылом матери». Он превосходно освоил воинское искусство, легко переносил любые жизненные невзгоды, был неприхотлив в пище и одежде, мог спать на земле, подложив под голову седло.[131] Естественно, что стать таким закаленным воином в княжеских теремах было невозможно. Значит, Святослава воспитывала не мать, а воеводы Игоря, совершавшие с ним многодневные военные походы. В Новгородской земле надобности в подобных рейдах не было, напротив, около Киева всегда существовала опасность нападения степняков, поэтому дружинникам приходилось постоянно нести дозорную службу. У них Святослав как раз и мог набраться военного опыта, закалиться и стать равнодушным к бытовым невзгодам. Из этих рассуждений напрашивается вывод о том, что Ольга, скорее всего, правила в Новгороде, а Святослав чаще находился с дружинниками в Киеве. При этом его главной обязанностью было охранять границы государства и торговые пути. Ольга же собирала дань, разбирала судебные тяжбы, благоустраивала резиденции, принимала послов, а потом занялась воспитанием внуков.

Следует отметить, что о жене Святослава в летописях нет никаких сведений. В. Н. Татищев утверждал, что его супругой была дочь какого-то венгерского князя, но Н. М. Карамзин считал это известие ложным.[132] При отсутствии точных данных можно по этому поводу лишь высказать некоторые предположения. Например, невестка Ольги могла рано умереть, поэтому княгиня и вынуждена была стать попечительницей внуков. Другой вариант – после интрижки Святослава с Малушей его знатная супруга устроила скандал и вернулась на родину. В любом случае современники почему-то не запомнили, на ком женился сын Ольги и от кого у него были двое старших сыновей. При этом имя Малуши оказалось зафиксированным в летописях. Произошло это, видимо, потому, что ключница являлась славянкой, лицом, хорошо известным при княжеском дворе. Законная же супруга Святослава была иностранкой, жившей достаточно изолированно, только со своим окружением.

Святослав, судя по всему, был не слишком семейным и склонным к оседлому образу жизни человеком, поскольку приблизительно в 27 лет он начал ежегодно отправляться в завоевательные походы. Ольга не смогла передать ему свой государственный ум, способность решать многие конфликтные ситуации мирным путем, быть ловким политиком, опытным реформатором и заботиться о благе подданных. Святослав вырос только воином-завоевателем.

Проводя реформу налогообложения, Ольга наверняка использовала опыт зарубежных стран в этом отношении. О порядках в Византии или Западной Европе она могла узнать от разъезжавших по всему свету купцов. Они могли рассказать ей о законодательстве как о необходимом атрибуте любого государства. Конечно, разработка фундаментального свода законов, видимо, была достаточно сложным делом в то время, но простой устав княгиня все же создала. О нем упоминается в летописях. Потом он, очевидно, был дополнен ее внуком Владимиром и оформлен в виде первого русского законодательного памятника – Устава князя Владимира. Еще дальше пошел правнук княгини Ярослав Мудрый, создавший Русскую правду, фундаментальный свод законов. Чуть позже сыновья князя, Ярославичи, существенно его дополнили.

В летописях нет никаких сведений о том, чем занималась Ольга после проведенных реформ целых 7 лет – с 948 по 954 г. Только под 955 г. отмечено: «Иде Ольга в Греки и приде Царюгороду», т. е. в Константинополь.[133] В данном случае зафиксирована знаменитая поездка княгини в Византию, описанная в целом ряде зарубежных источников: сочинении Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора», «Продолжении хроники Регинона», хрониках Иоанна Скилицы и Иоанна Занары. Как уже отмечалось, из-за противоречивости данных этих текстов в исследовательской литературе не утихают споры по поводу даты и целей поездки. Попробуем представить свою версию этого события.

Несомненно, визит Ольги в Константинополь с мирными целями был весьма выдающимся фактом в истории дипломатических контактов между Русью и Византией. Впервые правительница ранее враждебной державы прибыла для переговоров с императором. Естественно, что тот запомнил это событие и подробно описал прием гостьи в своем дворце. Но при этом он уделил главное внимание не сути бесед с Ольгой, а лишь внешней стороне – церемонии приема. Все происходившее он описал в сочинении «О церемониях византийского двора», которое дошло до нас и опубликовано.[134]

По непонятной причине Константин не указал год визита Ольги, сообщив лишь число, день недели и месяц (двух приемов): 9 сентября в среду и 18 октября в воскресенье. Еще Н. М. Карамзин определил, что такие даты могли быть в 946 и 957 гг. Исследователь счел наиболее подходящим 957 г., поскольку на приеме присутствовали члены семьи императора: жена, сын Роман с супругой и детьми. В 946 г. у юного Романа детей еще не было, хотя он уже был женат на маленькой девочке Берте.[135] Последнее обстоятельство привлекло внимание Г. Г. Литаврина, который счел более подходящим для поездки Ольги 946 г.[136] Поскольку данный вопрос достаточно подробно рассмотрен в историографической части главы, то здесь лишь следует еще раз подчеркнуть, что в 946 г. положение Ольги и ее сына было довольно непрочным, поэтому вряд ли бы княгиня отважилась покидать свою страну надолго и оставлять без присмотра юного Святослава. На наш взгляд, более правильно датировать поездку Ольги в Константинополь 957 г., когда государство можно было оставить на уже взрослого сына (в это время Святославу было уже приблизительно 19 лет).

Наносник от шлема и погребальный инвентарь. 1 – наносник от шлема, найденного в усадьбе Десятинной церкви, 2 – инвентарь из погребения IX-X вв. знатной женщины. Раскопки 1908 г. в усадьбе Десятинной церкви. Киев.: а) сердоликовые, пастовые и серебряные с зернью бусы, б, в) – имитация византийского солида императоров Василия I и Константина (869-879 гг.), г, д) серебряная фибула, превращенная в медальон, е) серебряный ободок деревянного ковша.

В русских летописях ошибка в дате поездки княгини в Византию могла возникнуть из-за того, что в X в. какие-либо события точно не фиксировались, летописные записи, даже краткие, не велись, поэтому книжнику XI в. при описании правления Ольги пришлось ограничиться воспоминаниями старожилов, не всегда правильно ориентировавшихся в годах. К этому можно добавить, что в Лаврентьевской летописи принимавший Ольгу император неправильно назван Цемьским, т. е. Иоанном Цимисхим, который вступил на престол уже после смерти княгини, 11 декабря 969 г.[137] В Ипатьевской и Радзивилловской летописях имя императора названо правильно, поскольку их создатели, видимо, лучше знали историю Византии, чем автор Лаврентьевской летописи.[138]

Согласно летописному рассказу, Ольга произвела настолько большое впечатление на императора, что тот захотел на ней жениться. Однако, как отметили многие исследователи, данный рассказ – явная выдумка, поскольку Константин был давно женат и принимал гостью вместе с супругой. Е. И. Малето, опубликовавшая летописную статью о поездке Ольги в Константинополь в виде отдельного «Хожения княгини Ольги в Царьград», высказала мнение о том, что сюжет со сватовством Константина к русской княгине носит апокрифический характер.[139] С этим мнением следует согласиться.

Думается, что сюжет со сватовством императора к Ольге был придуман летописцем для того, чтобы подчеркнуть всевозможные достоинства русской княгини и ее высокое положение, делающие ее завидной невестой даже для правителя Византии. Отказ Ольги вновь выйти замуж должен был свидетельствовать о ее высоконравственности, целомудрии и верности первому мужу князю Игорю. Кроме того, сватовство Константина, по замыслу летописца, должно было показать, что русская княгиня была вполне достойна того, чтобы стать императрицей. Этим Русь ставилась не только в один ряд с Византией, но даже выше, поскольку Ольга не сочла предложение Константина о браке выгодным для себя и с помощью хитрости отказала ему.

Золотые височные кольца, подвеска, сердоликовые, пастовые и серебряные ажурные бусы, пара браслетов, золотые перстни, серебряная пряжка, диргем, фрагменты ткани. Обнаружены в погребении IX-X вв. знатной женщины. Раскопки 1937 г. в усадьбе Художественной школы. Киев

В летописях совершенно однозначно отмечено, что княгиня поехала в Константинополь для крещения. При этом она попросила императора быть ее крестным отцом, чтобы после принятия христианства стать его крестной дочерью. Это было необходимо русской правительнице для того, чтобы не попасть в зависимость от императора, считавшегося главой и повелителем всех православных христиан. На правах крестной дочери Ольга попадала в число родственников Константина, а не в число его подданных. Именно в этом и могла заключаться ее хитрость, смысл которой остался для летописца непонятным.

Согласно данным летописей, Ольга была не слишком довольна оказанным ей в Византии приемом, поскольку ей пришлось долго находиться на корабле в гавани. Однако из сочинения Константина Багрянородного «О церемонии византийского двора» исследователи делают вывод, что прием был оказан на самом высоком уровне, поскольку княгиня удостоилась личной беседы с императором и членами его семьи, побывала во внутренних покоях дворца, получила дорогие подарки и в честь нее и ее спутников были устроены пиры. Правда, Константин назвал Ольгу архонтиссой, т. е. правительницей зависимой от Византии области. На самом деле Русь никогда не подчинялась грекам, поэтому можно предположить, что Константин назвал так Ольгу, подразумевая, что после крещения та со своей державой автоматически попала под его власть.

Круглая серебряная фибула, пара серебряных височных колец «волынского типа», серебряная серьга с насаженной пастовой бусиной, золотое колечко из рубчатой проволоки, ожерелье из сердоликовых, хрустальных, пастовых, янтарной, стеклянной и серебряной бус, бронзовая крестообразная подвеска, серебряная подвеска, две византийские серебряные монеты (931-944 гг.). Обнаружены в погребении IX-X вв. знатной женщины. Раскопки конца XIX в. на Кирилловской ул. Киев

Во время приема более низкое положение русской княгини было подчеркнуто тем, что ей пришлось стоять у трона вместе с греческими знатными женщинами. Правда, Ольга не стала падать ниц перед императором, как остальные присутствующие, и ограничилась поклоном головы. Вероятно, Константин заметил это и после приема пригласил высокую гостью в свои внутренние покои. Там ей показали оранжерею, ипподром, дворик для прогулок членов семьи императора. Княгиню познакомили с императрицей, ее сыном Романом и невесткой, как бы вводя в родственный круг правителя Византии. Это было возможно только при условии, что она стала крестной дочерью Константина. Во время парадного обеда в честь русской правительницы всех развлекали певчие из храмов Святой Софии и Двенадцати апостолов. Потом актеры разыграли несколько сценок. В заключение пира Ольга и ее спутники получили богатые подарки, в числе которых была украшенная драгоценными камнями золотая чаша с золотыми монетами. В общей сложности княгиня получила 40 червонцев.[140] Блюдо же она пожертвовала в храм Святой Софии. Там его увидели русские паломники и в XII и в ХIII вв. Новгородский путешественник Добрыня Ядрейкович описал его так: «Блюдо велико злато, служебное Олгы Руской». На нем было изображение Христа.[141]

Поскольку в сочинении Константина Багрянородного ничего не писалось о крещении Ольги и сама она называлась языческим именем Ельга вместо христианского Елена, то некоторые исследователи решили, что княгиня крестилась не во время приезда в Константинополь, а позднее дома. Однако вполне вероятно, что во время первого приема Ольга еще не была христианкой и прибыла, чтобы обговорить данный вопрос с императором. Поэтому он назвал ее языческим именем. Второй прием был уже после того, как Ольга крестилась, и на нем не было послов Святослава, оставшегося язычником. Этим могло объясняться то, что посланцы князя получили самые незначительные подарки, даже меньше, чем купцы и переводчики.[142] Теплый на родственном уровне прием Ольги свидетельствовал о ее крещении в это время. Имя же ее Константин мог назвать старое, чтобы не путать ее с какой-либо иной женщиной, например своей женой.

Интересно отметить, что среди окружения Ольги находились ее родственники, в частности либо двоюродный брат, либо племянник, который получил даров больше всех остальных спутников княгини. Его имени нет в сочинении императора, но возникает вопрос: не являлся ли он тем таинственным Володиславом, упомянутым в договоре Игоря с греками от 944 г.? Он мог также быть сыном Володислава и Предславы.

Из произведения Константина можно узнать, что свита княгини Ольги была достаточно многочисленной, – кроме близкого родственника, 8 представителей знати, 16 женщин из окружения правительницы, 22 посла от различных областей Руси и их правителей, в том числе и от Святослава, 18 прислужниц княгини, священник Григорий, 2 переводчика и 44 купца.[143] Все они получили дары в виде серебряных византийских монет. Число их определялось местом каждого в свите. Интересно отметить, что люди из окружения Святослава получили меньше монет (только по 5), чем рабыни Ольги (по 6). Данный факт можно объяснить только тем, что они не приняли христианства и остались язычниками, как и их князь. Окружение же Ольги крестилось вместе со своей повелительницей, и за это было награждено Константином.

Четыре серебряные и одна золотая серьга с насаженными бусами, диргем, серебряные крестообразные подвески, бусы, скорлупообразная фибула, точильный брусок. Обнаружены в погребении IX-X вв. знатной женщины. Раскопки 1876 г. в усадьбе Марра. Киев

Таким образом, сочинение Константина Багрянородного дает основания считать, что Ольга ездила в Константинополь в 957 г. и там приняла крещение вместе с окружающими ее лицами. Данный факт косвенно подтверждают и другие источники. Так, в «Продолжении хроники Регинона» отмечено, что в 959 г. к германскому королю Оттону I (императором он стал позднее) прибыло посольство от Елены, королевы ругов. Относительно Елены хроникер сделал добавление о том, что та крестилась в Константинополе при императоре Романе.[144] Получалось, что в 959 г. Ольга уже была христианкой и носила новое имя Елена. Правда, при Романе она не могла креститься, поскольку этот император пришел к власти в ноябре 959 г. Ольге пришлось бы посещать Константинополь для крещения в ноябре-декабре этого же года, когда путешествия водным путем по Днепру уже не предпринимались. К тому же русские послы, прибывшие в Германию, ничего бы не знали о крещении своей правительницы. Вероятно, автор «Продолжения хроники Регинона» просто ошибся в имени императора, зная, что во время переговоров Оттона с русскими послами в Византии правил Роман. Он был императором с конца 959 по 963 г.

В сочинении византийского историка Иоанна Скилицы, писавшего в конце XI в., указано, что после смерти мужа Ольга (Эльга) отправилась в Константинополь и там «открыто сделала выбор в пользу истинной веры».[145]

Поэтому вряд ли могут быть сомнения в том, что Ольга крестилась в Константинополе. Ей это было необходимо для того, чтобы придать событию важное международное значение и поднять собственный престиж в глазах других европейских монархов. Однако она постаралась сделать все возможное, чтобы не попасть в зависимость от византийского императора, считавшего всех православных христиан своими подданными. Сама она стала крестной дочерью Константина Багрянородного и таким образом вошла в число его родственников. Свою державу она решила крестить при более благоприятной ситуации, поэтому не взяла с собой греческих миссионеров, но пообещала императору обговорить данный вопрос с сыном. Желая ускорить события, Константин вслед за гостьей тут же отправил послов. Но те были приняты в Киеве холодно. Причинами могло быть и нежелание Ольги поставить свою страну зависимой от греков, и противодействие Святослава крещению. К тому же византийцы просили за свои услуги по христианизации Руси слишком много: рабов, военную помощь, меха и воск.[146]

Скорлупообразные фибулы. Случайные находки в Киеве. Датируется IX-X вв.

Вполне вероятно, что для избежания зависимости от императора Ольга отправила посольство к германскому королю Оттону I, возможно бывшему зятю, чтобы с помощью католического духовенства крестить свою державу. Но Оттон сразу не смог выполнить просьбу княгини. Миссионеры во главе с епископом Адальбертом собирались несколько лет. Когда же они прибыли в Киев в 962 г., ситуация там, очевидно, изменилась. Окончательно возмужавший Святослав категорически воспротивился крещению, желая ни в чем не отличаться от своих дружинников, которые, видимо, были язычниками. Он хотел совершать завоевательные походы в христианские страны, крещеному же человеку это было делать нельзя.[147]

Ольге пришлось ограничиться только тем, что окружавшие ее люди были христианами. Духовником и служителем ее домовой церкви, видимо, стал священник Григорий, ездивший в свите княгини в Константинополь.

Необходимо отметить, что и до Ольги на Руси были христиане. Некоторые исследователи предполагают, что ими были варяги Оскольд и Дир, правившие Киевом до Олега. В летописях есть данные о том, что в Киеве при Игоре существовал храм в честь Ильи Пророка. В нем давали клятву верности дружинники-христиане. В Новгороде в это время был храм в честь Преображения Господня.[148]

Храм, построенный Ольгой в честь своих патрональных святых Константина и Елены, видимо, находился в Вышгороде. Он, скорее всего, был деревянным, поэтому не дошел до наших дней. К тому же на его месте мог быть построен храм-усыпальница для первых русских князей-мучеников Бориса и Глеба. Правда, точных данных о строительной деятельности княгини после принятия ею христианства у нас нет. Можно лишь предположить, что каменный терем в Киеве Ольга возвела после возвращения из Константинополя и постаралась сделать его похожим на императорские хоромы: ведь в нем ей приходилось принимать византийских послов и показывать им, что русские правители живут не хуже греческих. Археологи предположили, что дворец Ольги был двухэтажным, сложенным из тонкого кирпича, плинфы. Пол в нем был мраморным, стены украшали разноцветные фрески и мозаики, в окна были вставлены круглые стекла.[149]

Следует отметить, что византийские императоры намеренно демонстрировали своим гостям роскошь обстановки, в которой они жили. Этим они пытались показать свое превосходство над правителями соседних стран. Несомненно, Ольга заметила это, поэтому и построила для себя дворец не хуже. Она могла перенять и некоторые элементы византийского церемониала, например обычай одаривать гостей ценными подарками. При русском дворе он существовал потом несколько веков, но начало ему могла положить Ольга, сама побывавшая на приеме у императора. Кроме того, при ней на пирах могли появиться музыканты и скоморохи, развлекавшие гостей. Их изображения есть на фресках Софийского собора в Киеве и на миниатюрах Радзивилловской летописи.

Именно при Ольге существенно изменился несколько аскетичный и суровый быт воинов-варягов: знать стала одеваться в парчу и шелк, обильно украшать свое платье золотыми и серебряными изделиями, развлекаться охотой, игрой в шашки и кости. Князья и дружинники постепенно начинают изменять свой кочевой образ жизни, связанный с военными походами и сбором полюдья, и занимаются обустройством постоянных роскошных резиденций.

Ольга первой показала, что с соседями можно жить в мире и дружбе и разрешать все конфликты дипломатическим путем. Она первой поставила вопрос о взаимоотношениях с подданными и их благе. С помощью уставов постаралась установить в стране законность и порядок. Поэтому-то княгиня решительно отвергла грубые и жестокие языческие обычаи и совершенно естественно пришла к христианству. Однако ей не удалось воспитать сына-наследника в своем духе и сделать его продолжателем своих славных дел, поскольку мальчиков полагалось опекать мужчинам уже с 3-4-х лет.

В летописях содержится очень яркий портрет Святослава, сурового и отважного воина: «Князю Святославу возрастошю и возмужавшю, нача вои совкупляти многи и храбры, и легко ходя, аки пардус, воины многи творяше».[150] Сначала Святослав освободил вятичей, живших в низовьях Оки, от уплаты дани хазарам. Потом он отправился прямо к столице Хазарского каганата Белой Вежи и захватил этот город. После победил ясов (предков осетин) и касогов. Существенно расширив Древнерусское государство на восток и юг, князь направился на Дунай и захватил 80 болгарских городов. Там он стал правителем Болгарского царства и даже требовал от греков, чтобы те платили ему дань.[151]

Вполне вероятно, что успехи сына радовали Ольгу, которая в его отсутствие была вынуждена жить с внуками в Киеве. Здесь она обеспечивала безопасность тылов Святослава, но в 968 г. сама оказалась в беде. Дело в том, что в городе никто не ожидал нападения печенегов, поскольку заградительные отряды воеводы Претича были на другой стороне Днепра. Степняки же проявили хитрость и напали с той стороны, с которой их никто не ждал. Горожане вместе с княгиней и ее внуками оказались в окружении и вскоре стали страдать от голода и жажды. Ведь княжеская резиденция располагалась на высоком холме над рекой и, очевидно, в ней не было хозяйственных построек с запасами продовольствия, поскольку те были у пристани на Подоле.

В момент смертельной опасности престарелая Ольга проявила большое мужество и не позволила киевлянам открыть ворота перед врагом. Ей удалось найти юного храбреца, который сообщил Претичу о нападении печенегов, и тот с небольшой дружиной оказал помощь осажденным. Затем подошедший Святослав окончательно отогнал печенегов.

Тяготы длительной осады и переживания за судьбу внуков, видимо, нанесли большой удар по здоровью очень немолодой Ольги. Чувствуя кончину, она не разрешила сыну вновь отправиться в Болгарию. Сначала ему следовало похоронить ее по христианскому обряду, потом определить судьбу Русского государства и своих сыновей.[152]

В летописях нет указаний на точную дату смерти Ольги, сообщен лишь 969 г. Нет в них сведений и о месте ее захоронения, только отмечено, что княгиня запретила справлять по себе тризну и насыпать над могилой курган. Она хотела, чтобы ее отпели по православному обряду и устроили могилу, видимо, рядом с домовой церковью, находившейся, возможно, в Вышгороде.

Погребение IX-X вв. знатного воина с конем и рабыней. Раскопки 1936 г. в усадьбе Художественной школы. Киев. 1 – общий вид могильной камеры, 2 – погребальный инвентарь: а) сердоликовые бусы, б) височные кольца, в) перстень, г) бронзовый ключик.

Однако в добавлении к «Похвале князю Владимиру», памятнику ХI-ХIII вв., есть уточнение о том, что Ольга умерла 11 июля, и добавлено, что в 1007 г. останки княгини были перенесены в Десятинную церковь.[153] Источник этих сведений неизвестен, можно лишь предположить, что возникли они из-за неправильного толкования текста древнейших летописей о том, что в 1007 г. были «перенесены святые в святую Богородицю».[154] В данном случае святыми являлись мощи Климента и Фива, привезенные князем Владимиром Святославичем из Херсонеса. Ольга же в этом году еще не была канонизирована, а других святых мощей у молодой русской церкви не было. К сожалению, дата канонизации княгини Ольги неизвестна. Исследователи полагают, что это произошло в домонгольский период. В «Похвале княгине Ольге», вставленной в текст «Похвалы князю Владимиру», она сравнивается со святой Еленой, матерью императора Константина, объявившего христианство официальной религией Византии. Автор этого произведения даже полагал, что Ольга сокрушила «требища бесовские», что, конечно, вряд ли можно было сделать при сыне-язычнике. Он указал, что после крещения княгиня прожила 15 лет и умерла 11 июля 969 г. Несложные подсчеты показывают, что в этом случае Ольга должна была креститься в 954 г. Но думается, что это ошибка, допущенная автором «Похвалы», который он писал через много лет после смерти княгини, когда она уже была канонизирована и ее мощи перенесли в Десятинную церковь. Дело в том, что авторы «Повести временных лет» (Нестор и Сильвестр), создававшие свое произведение в начале XII в. ничего не знали о месте захоронения Ольги. Сочинитель же «Похвалы» указал, что «до сиих дни» (т. е. значительно позднее) мощи княгини находятся в Десятинной церкви в небольшом каменном саркофаге с оконцем, через которое видно ее нетленное тело.[155] Малые размеры саркофага и оконце в нем говорят о том, что это была не настоящая гробница Ольги, а лишь рака с ее мощами. Поэтому предположение Б. А. Рыбакова о том, что найденный при раскопках Десятинной церкви шиферный саркофаг принадлежит именно Ольге, вряд ли обоснованно.[156]

Как уже отмечалось, Н. М. Карамзин обнаружил в ряде географических названий память о княгине Ольге. Около Пскова находилась деревенька Ольжинец, там же было Ольгино поле. Один из притоков р. Великая назывался Ольгины Ворота. Около Чудского озера было место, носящее название Ольгин Крест. Около села Выбуты, куда якобы была сослана провинившаяся Малуша, находился большой валун Ольгин Камень.[157] Данные названия подтверждают сведения летописей о том, что жена Игоря была из Пскова.

В ХVI в. макарьевские книжники написали пространное «Житие княгини Ольги» и включили его в состав «Степенной книги». В нем они всячески прославили святую, назвав ее «блаженной, равноапостольной, премудрой, исполненной разума, всюду кипящей духовным благовонием, дивной в девицах». В этом сочинении даже есть особый раздел «О добродетелях блаженной Ольги» и две похвалы.[158] Несомненно, автор стремился создать идеальный образ правительницы и святой женщины, достойной всяческих похвал и почитания. Правда, как уже отмечалось, в содержании этого памятника мало достоверных фактов, поскольку он создавался как занимательное чтение для самых широких читателей.

Подводя итог, следует еще раз отметить, что княгиня Ольга внесла большой вклад в развитие русской государственности и культуры. Она первой занялась обустройством русских земель, разработала основы законодательства, отрегулировала вопросы налогообложения, сформировала княжеский домен и обустроила несколько резиденций в разных городах: Пскове, Новгороде, Вышгороде и Киеве. При ней резко изменилась внешняя политика – завоевательные и грабительские походы на Византию сменили добрососедские отношения и активное развитие торговли и культурного обмена.

Первой из русских правителей Ольга отправилась с мирным дипломатическим визитом в Константинополь. Там она была принята на самом высоком уровне, свидетельствующем о важности для Византии связей с Русью. Приняв крещение от константинопольского патриарха и императора Константина Багрянородного, Ольга публично продемонстрировала всем, что не является варваркой и язычницей. Не случайно потом акт ее крещения был отражен в ряде зарубежных сочинений. Однако крестить всю свою страну она не смогла из-за противодействия сына, не желавшего поставить свою страну в зависимость от иностранных церквей. Воплотить мечту Ольги христианизировать Русь смог воспитанный ею внук Владимир.

Несомненно, Ольга стремилась к тому, чтобы лучшие образцы византийской культуры были восприняты русскими людьми. Сама она с помощью священника Григория, видимо, рано пристрастилась к чтению византийской христианской литературы и с готовностью восприняла христианские идеалы. При ее дворе было несколько переводчиков, помогавших ей понимать греческие тексты. (Потом они поехали с ней в Константинополь.)

Можно предположить, что при Ольге изменился княжеский двор. Он стал более пышным, многолюдным. В него вошли и родственники княгини, и жены представителей знати, и многочисленная прислуга. В свите Ольги были даже купцы, которые, очевидно, закупали все необходимое для княжеского обихода и реализовывали собранные в виде дани меха, зерно, воск и прочее.

Думается, что при Ольге стали формироваться особые культурные традиции Древней Руси, связанные с творческим заимствованием и переработкой на местной почве лучших образцов византийского искусства и архитектуры. Вполне вероятно, что рассказы княгини о Константинополе повлияли не только на ее сына, пожелавшего после завоевания Болгарии переехать в эту страну, но и на внуков, захотевших жениться на прекрасных гречанках. Как известно, первой женой старшего Ярополка стала монахиня-гречанка, отличавшаяся необычайной красотой. Ее захватил в плен Святослав и привез сыну в жены. После гибели Ярополка гречанку взял в жены Владимир. Позднее он даже смог высватать сестру византийских императоров принцессу Анну.

В целом Ольга стала идеалом для многих поколений русских женщин, стремящихся во всем на нее походить: быть не только мудрыми, но и хитрыми, смело отстаивать честь своей семьи, интересы детей и внуков, являться рачительными хозяйками в масштабах не одного своего дома, но и всей страны, сохранять чистоту и целомудрие до глубокой старости, заботиться о благе не одних ближних, но и всех подданных.

Несомненно, с правления Ольги началась новая эпоха в русской истории и культуре: окончательно оформилось государство и начался переход от язычества к христианству.

В приложении к работе представлены таблица дат, относящихся к княгине Ольге, и схема ее родственных связей.

Глава 2. Две жены великого князя Владимира I

После смерти княгини Ольги в 969 г. Святослав, как повествуют источники, отправил сыновей на самостоятельное княжение, а сам вернулся в Болгарию. В древнейших летописях этот вопрос рассмотрен весьма обстоятельно, поскольку он был важен для княжеской династии. Старший княжич Ярополк получил Киев, второй сын Олег – Древлянскую землю. Именно эти земли, видимо, считались наследственной собственностью Святослава, и он мог распоряжаться ими по собственному усмотрению. Новгород в их число, очевидно, не входил. Однако новгородцы прибыли сами в Киев и стали просить дать им одного из сыновей Святослава. Старшие княжичи сразу отказались, поэтому по совету брата Малуши Добрыни, который, видимо, тоже служил Ольге, новгородцы стали просить послать к ним Владимира. Тот был почти своим для славян, поскольку его матерью была не варяжка, а славянка, дочь жителя Любеча Малка.[159] Она, судя по всему, не принадлежала к княжескому роду, но и не была простолюдинкой, т. к. должна была обладать большим опытом по ведению княжеского хозяйства. В ее распоряжении находились все кладовые, погреба и даже казна. Должность ключницы была сродни дворецкому и казначею и при княжеском дворе была второй после тиуна.

В летописях нет никаких точных данных о возрасте сыновей Святослава, но известно, что до своей смерти в 972 г.

князь привез старшему княжичу Ярополку, очевидно уже совершеннолетнему, жену – взятую в плен очень красивую монахиню-гречанку. Но поскольку та не была знатного рода, то в 980 г. Ярополк решил жениться на дочери полоцкого князя Рогнеде. К этому времени, видимо, женатыми были и Олег, и Владимир. О жене первого никаких точных данных нет, хотя некоторые исследователи высказывали мнение, что ею была какая-то иностранка, возможно дочь графа Куно из рода Энинген. Другие, правда, полагали, что эта графиня была невестой Ярополка.[160] О первой жене Владимира вообще нет никаких данных. Известно лишь, что от нее у него был сын Вышеслав. Однако, узнав, что Ярополк намерен жениться на полоцкой княжне Рогнеде, Владимир решил опередить брата и сам стать ее женихом.

История сватовства двух князей к Рогнеде описана в летописях подробно, поскольку она привела к острейшему междоусобию и резкому изменению политической ситуации в стране в связи с победой Владимира.[161] Поэтому личность полоцкой княжны заслуживает особого внимания; попробуем восстановить ее исторический портрет, используя все дошедшие до нас источники.

Полоцкая княжна Рогнеда Рогволдовна

На страницах древнейших летописей Рогнеда Рогволдовна выступает как одна из наиболее ярких личностей, уступая в этом отношении только княгине Ольге. Летописца или заказчика летописи почему-то не заинтересовала участь горькая монахини-гречанки и судьба многочисленных жен и наложниц князя Владимира. Причина, видимо, в том, что те ничего не сделали для изменения своей жизни к лучшему.

Иной была полоцкая княжна.

Несмотря на то что в древнейших летописях довольно много сведений о Рогнеде, никто из историков не попытался воссоздать ее исторический портрет, реконструировать биографию. Всего лишь несколько замечаний о ней можно встретить в капитальных трудах Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева. Чуть больше внимания ей уделено в современных работах о Полоцком княжестве и монографиях о Древней Руси.[162] Лишь А. В. Чернецов, исследуя миниатюры Радзивилловской летописи, обратил внимание на то, что Рогнеда изображена всюду в особой шапке, подчеркивающей ее происхождение. Потом в такой же шапке был изображен ее правнук Всеслав Брячиславич, провозгласивший Полоцкое княжество самостоятельным. По мнению исследователя, сходство шапок указывало на то, что полоцкие князья считали Рогнеду своей родоначальницей.[163]

Согласно данным древнейших летописей, Рогнеда принадлежала к знатному роду варяжских князей, которые осели в славянских городках или основали свои в тех местах, где проходили важные торговые пути. Отца княжны Рогволда летописец сравнил с князем Туром, якобы основавшим Туров.[164]

Хотя имена Рогволда и Рогнеды явно скандинавского происхождения, среди историков возникла дискуссия о их национальной принадлежности. Н. Т. Беляев выдвинул предположение о том, что Рогволд принадлежал к династии норвежских Инглингов.[165] Другие исследователи с ним не согласились и решили, что полоцкий князь был либо кривичем, либо прибалтийским славянином.[166] Однако вряд ли есть основание для подобных мнений, поскольку в летописях прямо сообщено, что Рогволд прибыл «из заморья»,[167] т. е. из Скандинавии.

Софийский собор в Полоцке (XI в.)

Следует отметить, что в то время княжить в Полоцке было очень выгодно, поскольку он находился на важных торговых путях из Балтийского моря в Черное. Своеобразными дорогами являлись крупные реки: Западная Двина, Полота, Березина, Днепр и др. Полоцкие князья собирали с торговцев пошлины и, видимо, сами активно торговали дарами своей земли: мехами, воском, кожами, зерном, салом. По своему богатству они были вполне сравнимы с киевскими князьями. Естественно, что последним было очень выгодно породниться с Рогволдом, чтобы взять под свой контроль путь из Прибалтики в Византию. Поэтому-то Ярополк и хотел жениться на Рогнеде.

Но и для Владимира союз с полочанами был просто необходим. Ведь Рогволдом с Ярополком могли перекрыть новгородцам торговые пути и в Византию, и в страны Европы. К тому же родство с полоцким князем усилило бы позицию новгородского правителя в борьбе со старшим братом, вознамерившимся стать единоличным правителем Древнерусского государства. В 977 г. он уже расправился с полностью родным братом Олегом и присоединил Древлянскую землю к своим владениям. Поначалу Владимир, не чувствуя поддержки со стороны новгородцев, бежал за море, где начал собирать варягов в свою дружину. На родину он смог вернуться только в 980 г. В это время в Новгороде уже правили посадники Ярополка, но это, видимо, не очень нравилось местным жителям. Поэтому они с готовностью поддержали Владимира, изгнали посадников и вместе с кривичами и чудью влились в войско своего князя.[168]

Желая обрести в лице будущего тестя верного союзника, Владимир послал к его дочери сватов. В летописной статье 980 г. нет сведений об именах сватов, но в годовой статье 1128 г. указано, что главным сватом стал дядя Владимира Добрыня, «воевода, храбр и наряден муж».[169] Источник этих сведений неизвестен, возможно, они были придуманы продолжателем «Повести временных лет» (она заканчивается событиями начала XII в.).

Однако как повествуют летописи, гордая Рогнеда ответила Владимиру решительным отказом. В Лаврентьевской летописи ее слова звучат так: «Не хочю розути робичича (т. е. сына рабыни. – Л. М.), но Ярополка хочю».[170] Смысл этой фразы заключался в том, что Рогнеда не желала разувать, по обычаям того времени, мужа слишком низкого происхождения, а предпочитала киевского князя Ярополка.

В Ипатьевской летописи грубость отказа княжны несколько сглажена и в ее ответе нет намека на низкое происхождения Владимира: «Не хочю розути Володимера, но Ярополка хочю».[171] Возможно, в данном случае автор не хотел намекать на не совсем законное происхождение Владимира, ставшего потом правителем и крестителем Руси. Следует отметить, что в позднейших летописных сводах сохранен вариант Лаврентьевской летописи, поскольку он объяснял причину гнева Владимира и его жестокую расправу с семьей Рогнеды.

Полоцкая земля (по Л. В. Алексееву)

Большинство исследователей не сомневались в реальности сватовства Владимира к Рогнеде именно в 980 г., как сообщено в летописях. Однако А. А. Шахматов решил, что это событие было в начале 70-х гг. Х в., поскольку в это время князь был в детском возрасте и за него вопрос о женитьбе решал дядя Добрыня.[172] Однако как правильно заметил Е. В. Пчелов, изменение даты сватовства полностью нарушает логику последующих событий. Получается, что младший брат отнимает невесту у старшего, а междоусобица между ними из-за этого начинается только через несколько лет.[173] К тому же на момент сватовства Владимир отнюдь не был юн: у него уже была жена и рожденный ею сын Вышеслав. Хотя в летописной статье 1128 г. есть замечание о том, что Владимир на момент сватовства был «детеск», поведение его было отнюдь не детским – на глазах родителей он овладел плененной Рогнедой, желая всячески ее унизить. Добрыня же отправился в Полоцк сватом не потому, что его племянник был юн, а потому, что таков был обычай в то время. Женихи сами не занимались сватовством. Примером являются посольства Мала к Ольге.

Сомнения Шахматова относительно даты сватовства Владимира к Рогнеде возникли, видимо, потому, что вопрос о времени рождения самого крестителя Руси до сих пор не решен и является предметом постоянных дискуссий между исследователями. На наш взгляд, если считать, что Святослав родился в 937 г., то Ярополк мог появиться на свет в 953-954 гг. Следовательно, в 969 г. ему было лет 16 и он вполне мог править самостоятельно. Олегу было несколько меньше лет, но ненамного, поскольку он тоже получил право княжить самостоятельно. Владимир же был их младше, поскольку поехал в Новгород с дядей-опекуном Добрыней. Отсюда напрашивается предположение о том, что Владимир родился после 955 г. В Новгород он поехал приблизительно в 13 лет. Когда началась междоусобица между старшими братьями, ему было лет 20. К Рогнеде же он посватался приблизительно в 22 года. Все эти выкладки не противоречат данным летописей о том, что князь Владимир умер в 1015 г. в преклонном возрасте, но дряхлым старцем он не был, поскольку собирался в поход на Новгород, на непокорного сына Ярослава.[174] В 59-60 лет мужчины как раз такими и бывают.

Некоторые исследователи полагают, что летописный рассказ о Владимире и Рогнеде всего лишь легенда, встречающаяся в эпосе других стран.[175] Однако ничего нереального в описанных событиях нет, к тому же они находят подтверждение археологическими раскопками. Согласно им, в конце X в. Полоцк был полностью разрушен и восстановился только в XI в., но уже на новом месте.[176] К тому же, как отмечалось, для летописца середины XI в. 80-е гг. X в. были совсем недалеким прошлым, и он мог найти немало очевидцев событий того времени.

В летописях сватовство Владимира к Рогнеде теснейшим образом связано с его борьбой с Ярополком. Узнав о том, что невеста отказала ему в грубой форме и хочет выйти замуж за его противника, новгородский князь собирает большое войско. В него вошли: наемники-варяги, словене, кривичи и чудь, т. е. те племена, которые объединялись в союз еще при Рюрике. Естественно, что полоцкий князь Рогволд не мог сражаться с такой большой силой. Он, видимо, попытался отправить Рогнеду к Ярополку, но не успел. Полоцк был захвачен, и семья правителя оказалась в плену у Владимира. Возможно, Рогволд и его два сына пытались оказать сопротивление, но в ходе боя были убиты. Рогнеда попала в руки Владимира, который насильно сделал ее своей женой. После этого ее, видимо, отправили в Новгород. Войско же во главе с Владимиром направилось в Киев против Ярополка. Тот не смог дать отпор младшему брату и вскоре был убит.[177]

Владимир въехал в Киев победителем. Ему досталась не только казна Ярополка, но его беременная жена-гречанка. В отместку Рогнеде вдову брата Владимир также сделал своей супругой. Возможно даже, гречанка осталась хозяйкой в киевском дворце. Рогнеду же поселили в пригороде Киева, на р. Лыбедь для нее построили отдельный двор. Этим Владимир еще больше унизил заносчивую полоцкую княжну.

Следует отметить, что автор летописи хорошо знал, где находился терем Рогнеды, поэтому пояснил, что «ныне» на этом месте находится сельцо Предславино.[178] Предслава была дочерью Рогнеды и поэтому стала собственницей ее двора, вокруг которого образовалось поселение – сельцо.

В летописи Владимир представлен большим женолюбом: «Бе же Володимер побежен похотью женьскою, и быша ему жены водимыя: Рогнед…, от нея же роди 4 сыны: Изеслава, Мьстислава, Ярослава, Всеволода, а 2 дщери; от Грекине Святополка; от Чехине Вышеслава; а от другое Святослава и Мьстислава и Станислава; а от Болгарыни Бориса и Глеба; а наложниц бе у него 300 в Вышгороде, а 300 в Белегороде, а 200 на Берестове».[179]

Если проанализировать перечень жен и сыновей Владимира, то можно заметить, что больше всего детей ему родила Рогнеда: 4 сына и 2 дочери. Вдова Ярополка родила только Святополка, которого Владимир хоть и признал своим сыном, но, по сути, тот был его племянником. Отсутствие общих детей может свидетельствовать о том, что с гречанкой на самом деле Владимир не жил, а своей женой объявил, чтобы унизить Рогнеду и заставить жить вдали от княжеского дворца. С матерью Вышеслава, своей первой женой, князь, видимо, тоже не жил. Ее имя скорее всего было Малфрид, и летописец указал его. Она с сыном, очевидно, осталась в Новгороде. Еще одну жену-чешку Владимир, возможно, нашел во время войны с поляками в 981 г. Она могла стать его как бы походной супругой, поэтому и родила трех сыновей. Но где она проживала с детьми постоянно, неизвестно.[180]

На булгарке князь женился, судя по всему, в 985 г., когда совершил удачный поход на Волжскую Булгарию. Возможно, она-то и стала настоящей хозяйкой киевского дворца, поскольку ее сыновей, Бориса и Глеба, Владимир любил больше остальных детей.

Судя по количеству сыновей и дочерей у Рогнеды, Владимир жил с ней почти до самого брака с византийской принцессой Анной. Ее терем он навещал не так уж и редко, но, видимо, не для того, чтобы высказать свою любовь, а чтобы в очередной раз унизить. Об этом известно из повествования 1128 г. Его автор рассказал читателям о происхождении полоцких князей и сообщил о том, как Владимир неудачно сватался к Рогнеде, как, возмущенный отказом, напал на ее город, убил родственников, а саму княжну насильно сделал своей женой. После этого ее прозвали Гориславой. Родив сына Изяслава, Рогнеда стала возмущаться, что у мужа много других жен, с которыми он постоянно ей изменяет. Считая себя самой знатной и законной супругой, а своего сына наследником престола, она решила убить Владимира. Один раз, когда тот пришел в ее терем и заснул после удовлетворения похоти, княгиня взяла кинжал и решила вонзить его в грудь неверного супруга. Но тот внезапно проснулся и перехватил ее руку. Возможно, Владимир хотел нанести тем же кинжалом ответный удар Рогнеде, но она стала просить его сжалиться и понять причину ее поступка. Оправдываясь, княгиня сказала следующее: «Отца моего уби и землю его полони, мене деля; и се ныне не любиши мене и с младенцем сим». Услышав обвинения в свой адрес, Владимир решил сразу не убивать супругу, но приказал ей приготовиться к смерти на следующий день. Однако хитрая Рогнеда решила спастись с помощью маленького Изяслава. Ему она дала меч и научила словам, которые тот должен был сказать при виде отца. Сама же надела лучшие одежды и приготовилась ждать. Когда Владимир вошел в покои, навстречу ему вышел Изяслав и, протягивая обнаженный меч, сказал: «Отче! Еда един мнишися ходя?», намекая на то, что Владимир собрался жить один и решил избавиться от близких людей.

Трубчатые замки из мастерской литейщика. Раскопки 1948 г. Киев

Слова сына заставили князя уйти. Он рассказал боярам о случившемся и спросил их совета. Те, видимо, сочувствуя Рогнеде, которая была знатного рода и не заслуживала крайне небрежного отношения к себе и постоянных унижений со стороны супруга, посоветовали отдать Рогнеде с сыном Изяславом ее родное Полоцкое княжество и отправить их туда на постоянное местожительство. Поскольку Полоцк был полностью разорен, Владимир отстроил новый город для жены и сына и назвал его Изяславль.[181]

Так, по мнению летописца, образовалась особая династия полоцких князей, которые всегда воевали с киевскими князьями. Под ними летописец подразумевал внуков Ярослава Мудрого, видимо, не зная, что тот также являлся сыном Рогнеды.[182]

На первый взгляд летописное повествование о конфликте Рогнеды с мужем выглядит придуманным и далеким от реальности. Но оно нашло подтверждение сразу в нескольких источниках. Так, археологи обнаружили между притоками р. Свислочь Княгинька и Черница остатки городища конца Х – начала XI в. Оно состояло из детинца и посада. Было решено, что данное поселение является городком Изяславль, построенным для сына и Рогнеды князем Владимиром.[183] Интересно и название протекающих здесь речек – Княгинька и Черница. Вполне вероятно, что они были связаны с Рогнедой. Дело в том, что в XIX в. белорусские ученые услышали от старожилов историю о том, как в этих местах много веков назад поселились жена князя Владимира Рогнеда с сыном Изяславом и для них был специально отстроен деревянный дворец. Княжич, повзрослев, стал правителем Полоцкой земли, Рогнеда же построила неподалеку Спасский монастырь и постриглась в нем под именем Анастасия. Память об этом сохранилась не только в названии речек, но и в названии озера Рогнед, находящегося неподалеку.[184]

Из данного рассказа можно сделать вывод, что на родине Рогнеда не только стала христианкой, но и первой из представителей княжеской династии приняла постриг и основала монастырь. Данный факт почему-то нигде не упоминается в трудах, посвященных христианизации Руси.

Еще одним свидетельством реальности рассказов о Рогнеде является запись в Тверской летописи о том, как сын Владимира Ярослав (впоследствии получивший прозвище Мудрый) научился ходить. С раннего возраста он якобы не мог передвигаться из-за болезни ног (антропологи, исследовавшие останки князя, действительно обнаружили, что у того было заболевание костей ног и он был хромым). Однажды мальчик подслушал разговор отца с матерью и узнал, что родители вскоре расстанутся, поскольку отец решил жениться на византийской принцессе и желал любым путем избавиться от прежней супруги. Он даже готов был выдать ее вновь замуж за какого-нибудь своего вельможу, Рогнеда же собиралась уйти в монастырь. Услышанное настолько поразило маленького Ярослава, что он вскочил и пошел.[185]

Таким образом получается, что, казалось бы, легендарные повествования о Рогнеде находят подтверждение в различных источниках, географических названиях и археологических раскопках. Стойкая память о ней, очевидно, была связана с тем, что полоцкие князья считали ее своей родоначальницей и в течение нескольких веков почитали. Как уже отмечалось, значение Рогнеды для полоцкой династии нашло отражение даже на миниатюрах Радзивилловской летописи.

Однако в Ипатьевской летописи нет красочного рассказа о Рогнеде в годовой статье 1128. Но он есть в Троицкой, Воскресенской и Никоновской летописях. В последней он даже назван Повестью, и весь сюжет изложен более понятно и красочно. Так, Изяславу приписаны следующие слова: «Отче! Егда един жити хощеши на земли или бессмертен мнишися? Приими убо, отче, меч сии и вонзи преже в утробу мою, да не увижу горкыа смерти матери моея».[186] Несомненно, что все новые детали были сочинены автором Никоновской летописи. Но при этом он допустил ошибку в дате смерти Рогнеды – вместо 1000 указал 1002 г.[187]

Все поздние летописи повторили ошибку статьи 1128 г. о том, что внуки Рогволда постоянно обнажают меч против внуков Ярослава. Никто из авторов не понял, что Ярослав сам был внуком Рогволда, поскольку его матерью являлась Рогнеда. Правильно было бы написать, что внуки Изяслава всегда соперничали с внуками Ярослава.

Следует отметить, что в некоторых древних летописях, например новгородских, о Рогнеде вообще ничего не сообщено. В других повествование о ней сокращено, и она упоминается не столько как жена князя Владимира, сколько как мать Ярослава Мудрого (Софийская I, Ермолинская). При этом никто из создателей летописных сводов не обратил внимание на то, что род князей Рюриковичей пошел только от потомства полоцкой княжны. Как уже отмечалось, ее сыновьями были: Изяслав, Ярослав, Мстислав и Всеволод. Изяслав стал основателем династии полоцких князей. Ярослав, хотя и был маленьким мальчиком, приблизительно в 988 г., когда отец женился на византийской принцессе Анне, поехал править Ростовом. По возрасту среди остальных сыновей Владимира он, видимо, был третьим. Поэтому когда в 1010 г. правивший в Новгороде Вышеслав умер, Ярослав был переведен отцом в этот город.

Относительно судьбы Мстислава среди исследователей нет единодушного мнения. Некоторые полагают, что такого княжича вообще не было, а его имя попало в перечень детей Рогнеды по ошибке. Другие же отождествляют его с тмутараканским князем Мстиславом Храбрым.[188] Последнее мнение представляется более верным, поскольку в древнейших летописях четко указано, что у Рогнеды было четыре сына.

Керамические изделия X-XII вв., найденные при раскопках в Киеве

Младший сын Рогнеды Всеволод получил в управление только что основанный отцом Владимир Волынский. Его дальнейшая судьба туманна. Правда, некоторые исследователи предположили, что Всеволод приблизительно в 995 г. сватался к вдове шведского конунга Сигрид, но был убит вместе с другими женихами как недостойный ее руки. Поэтому его владения перешли к другому сыну Владимира Борису. Однако хронологические нестыковки в этой версии (на момент сватовства Всеволоду могло быть не больше 15 лет) делают ее малоубедительной для некоторых исследователей.[189]

Все сообщенные о Рогнеде сведения позволяют реконструировать ее биографию приблизительно так. Княжна родилась, видимо, в первой половине 60-х гг. X в. На момент сватовства к ней Владимира ей должно было быть от 16 до 20 лет. Младше она не могла быть, поскольку отец предлагал ей самой выбрать жениха, старше – тоже вряд ли, ведь в то время девушки долго не засиживались в невестах.

Отец Рогнеды, варяжский князь Рогволд, принадлежал к знатному скандинавскому роду, мать тоже, очевидно, была ему под стать. В противном случае Рогнеда не могла бы обвинить Владимира в низком происхождении. В источниках нет сведений о том, как Рогволд оказался правителем Полоцкого княжества. Может быть, его дед прибыл в славянские земли вместе с Рюриком и получил в управление городок, стоявший на важном торговом пути из Прибалтики в Черное море. Сам он не мог быть основателем Полоцка, поскольку тогда бы город был назван в честь него, а не по названию реки Полоты.

К началу 80-х гг. Рогволд, видимо, был достаточно видным и богатым князем, поэтому и киевский князь Ярополк, и новгородский князь Владимир захотели с ним породниться. Для самого полоцкого князя наиболее выгодным был союз с Ярополком, владевшим выходом в Черное море. В этом отношении Владимир был ему совсем не нужен. Поэтому отец наверняка посоветовал дочери выбрать киевского князя. Предлогом же для отказа Владимиру стало его не совсем законное происхождение. После этого в Киев было отправлено посольство, сообщившее о желании Рогнеды стать женой Ярополка.

Рогволд, видимо, рассчитывал, что после этого киевский князь защитит его семью от отвергнутого жениха. Но оказалось, что Владимир уже готов к междоусобной борьбе, а Ярополк – нет. В том же 980 г. новгородские дружины подошли к Полоцку, быстро сломили сопротивление Рогволда и превратили в пленников его самого и всех членов его семьи. Так Рогнеда стала пленницей-рабыней.

В присутствии родителей победитель надругался над ней и, фактически, превратил в наложницу. После этого он вполне мог бы расправиться со всеми членами семьи слишком заносчивых полоцких князей. Однако Рогнеду он почему-то оставил в живых и даже официально назвал своей женой, прекрасно зная, что та его ненавидит. Возможно, Владимиру доставляло удовольствие унижать знатную варяжку, чувствовать свою власть над ней и заставлять ее страдать.

Поскольку Полоцк был полностью разгромлен и разрушен, Рогнеду, видимо, отправили в Новгород, где она узнала, что у мужа уже есть жена-чешка, Малфрид, родившая сына Вышеслава. Значит, собственные дети Рогнеды уже не могли стать первенцами и рассчитывать на верховную власть.

Пока Рогнеда осваивалась со своим достаточно унизительным положением второй жены новгородского князя, сам Владимир расправился с Ярополком и получил в качестве трофея его беременную супругу. Гречанка тоже официально была названа женой победителя, а ее неродившегося ребенка тот соглашался признать своим. Получалось, что в любом случае ребенок Рогнеды становился третьим.

В итоге в новгородской княжеской резиденции хозяйкой осталась чешка, в киевском дворце продолжала жить гречанка, а Рогнеду поселили на р. Лыбедь, в пригороде, на специально для нее отстроенном дворе. Так гордая полоцкая княжна превратилась в третью жену любвеобильного Владимира.

Как уже отмечалось, спальни Малфред и гречанки князь скорее всего не посещал. Рогнеда же постоянно должна была исполнять супружеский долг и рожать детей. При этом она с горечью узнавала о появлении у Владимира все новых и новых жен, а также многочисленных наложниц сразу в трех городах. При этом всех родившихся детей он признавал своими законными наследниками. Некоторые исследователи полагают, что у князя было около 20 детей.[190]

Бесконечные унижения и оскорбления, а также беспокойство за судьбу детей, которые могли остаться без уделов и приданого, видимо, заставили Рогнеду пойти на отчаянный шаг – убийство супруга. Данный инцидент мог произойти в 987 – начале 988 г., когда Владимир задумал жениться на византийской принцессе. Раньше это быть не могло, поскольку с момента замужества в 980 г. Рогнеда не успела бы родить 6 детей. Позже это также быть не могло, поскольку после крещения князь не имел права быть многоженцем.

Замышляя убийство, Рогнеда, видимо, опиралась на каких-то лиц из окружения мужа, обещавших ей в случае успеха всяческое содействие в получении престола вместе со старшим сыном. Ведь в противном случае ее поступок был бы бессмысленным. Эти люди, возможно, и спасли потом княгиню от немедленной расправы, когда ее попытка убийства не удалась. Конечно, ослабленной бесконечными родами женщине трудно было одолеть крепкого мужчину-воина.

Следует отметить, что Рогнеда не растерялась даже тогда, когда Владимир схватил ее за руку с занесенным кинжалом. Она сама стала обвинять его в том, что он довел ее до отчаянного и жестокого поступка. Именно это остановило князя от немедленной расправы с супругой-убийцей. Потом, видимо, не только хитрость княгини, но и советы бояр склонили его к решению о высылке Рогнеды в Полоцкую землю. Ведь ее казнь могла произвести самое негативное впечатление на новую невесту-христианку. В ее глазах Владимир не желал представать кровавым варваром. Кроме того, в случае расправы над Рогнедой князь мог навсегда лишиться любви ее сыновей. В будущем они могли превратиться в тайных врагов, мечтающих отомстить за мать. Ведь по сути, хотя поступок княгини был и недопустимым, вполне оправданным, никто не может терпеть оскорбления и унижения до бесконечности.

Фрагменты бронзовых листов с золотой росписью. Раскопки в Киеве 1940 г.

Владимир, очевидно, и сам осознал, что удаление Рогнеды из Киева со старшим сыном и исключение ее из числа жен очень выгодно для него в период подготовки брака с византийской царевной; можно предположить, что в это время он расстался и со всеми другими женами, отправив их вместе со старшими сыновьями княжить в различные города.

Следует отметить, что сыновья Рогнеды сразу получили неплохие уделы, хотя были совсем маленькими мальчиками. Из остальных княжичей сразу получили собственные владения только Святополк – Туров, и Святослав – Древлянскую землю. Другие же, по мнению исследователей, стали княжить несколько позднее.[191] Однако если считать, что со старшими сыновьями поехали их матери, то Борис с Глебом также должны были что-то получить. Возможно, их городом вместе с матерью-булгаркой стал Муром, поскольку остальные города они получили позднее, а этот располагался неподалеку от Волжской Булгарии.

Таким образом, приблизительно в 988 г., накануне больших перемен в жизни Владимира Святославича, Рогнеда вместе с Изяславом отправилась в Полоцкую землю в специально для них отстроенный городок Изяславль. Он и стал столицей восстанавливающегося самостоятельного Полоцкого княжества. Поскольку сын был мал, то полновластной правительницей в первое время, видимо, была сама Рогнеда.

Регентство княгини, вероятно, продолжалось около 10 лет. За это время она с готовностью приняла христианство вместе с сыном и занялась его распространением среди подданных. Ей удалось собрать вокруг себя достаточно много опытных людей, сформировать княжеский двор, набрать дружину для юного сына; покровительствуя сельскому хозяйству, ремеслу и торговле, она с помощью налогов наполнила свою казну. Когда Изяслав подрос, Рогнеда нашла ему подходящую супругу, несомненно, знатного рода. Та вскоре родила двух сыновей-наследников – Всеслава и Брячислава. После этого княгиня, уверенная в продолжении своего рода, очевидно, ушла на покой. Она основала около Изяславля Спасский монастырь и стала его постриженницей с новым именем Анастасия. После всех перенесенных страданий и унижений христианские идеалы, видимо, оказались для нее особенно близки.

Деятельность Рогнеды надолго запомнилась жителям Полоцкой земли. Поэтому они из поколения в поколение передавали устные рассказы о ней.

Выросший под опекой властной и энергичной матери, Изяслав оказался не слишком воинственным князем. В Никоновской летописи содержится такая его характеристика: «Бысть же сей князь тих и кроток, и смирен, и милостив, и любя зело и почитая священнический чин и иноческий, и прилежа почитанию Божественных писаний, и отвращаяся от суетных глумлений, и слезен, и умилен, и долготерпелив».[192]

Хотя, по мнению некоторых исследователей, данная характеристика вряд ли относилась к реальному князю Изяславу, на наш взгляд, она вполне подходит к юноше, всю жизнь находящемуся под опекой матери. К тому же, он умер через год после смерти Рогнеды – в 1001 г.[193]

Рогнеде вместе с Изяславом удалось заложить прочные основы для полоцкой династии князей, поэтому княжич Брячислав, оставшийся без отца в возрасте 4-5 лет, смог удержаться у власти и со временем превратился в опытного правителя и полководца (старший сын Изяслава Всеслав умер с ним в один год).

Подводя итог жизни и деятельности Рогнеды-Анастасии Рогволдовны, следует отметить, что она во многом походила на свою предшественницу княгиню Ольгу-Елену. Подобно ей она стремилась быть независимой в своих симпатиях и антипатиях, бесстрашно выражала свое мнение, яростно отстаивала честь, боролась за права детей. При этом она с готовностью приняла крещение и активно начала распространять идеалы православия среди подвластного ей окружения. Память об основанном ею монастыре и построенном Спасо-Преображенском соборе надолго запечатлелась в людской памяти.

В отличие от Ольги, Рогнеде удалось привить собственные идеалы детям, в первую очередь сыновьям, поскольку дочери ее, очевидно, были оставлены Владимиром в Киеве. Изяслав вместе с матерью возрождал Полоцкое княжество, строил храмы, покровительствовал церковным деятелям, стремился быть милостивым и справедливым. Еще больше удалось достичь второму сыну Рогнеды Ярославу, прозванному за свои благие деяния Мудрым. Правда, полностью под опекой матери он находился только в раннем детстве. Потом с юных лет ему пришлось самостоятельно править Ростовской землей. Но можно предположить, что мать навещала его и давала полезные советы. Она же могла помочь ему в христианизации Ростовской земли, привила любовь к книгам и чтению. К концу жизни Ярослав собрал большую библиотеку, одну из первых на Руси. Следуя примеру матери, он строил храмы и основывал монастыри. Возведенный им в Киеве Софийский собор стал шедевром древнерусского искусства. Второй Софийский собор был построен сыном Ярослава Владимиром в Новгороде, третий же Софийский собор возвел в Полоцке правнук Рогнеды Всеслав Брячиславич, прозванный в народе Чародеем за хитрость, бесстрашие и умение внезапно появляться в самых неожиданных местах.

Еще одним сыном Рогнеды, вероятно, являлся Мстислав Тмутараканский, прозванный Храбрым за воинскую доблесть и славные победы на полях сражения. Он также с готовностью воспринял христианство и активно занимался строительной деятельностью. Сначала возвел каменный Успенский собор в столице своего княжества городе Тмутаракань, потом, захватив Чернигов, построил в нем величественный Спасо-Преображенский собор, возможно, в память о матери. Вполне вероятно, что христианизацией своего Владимиро-Волынского княжества занимался и Всеволод, но о его деятельности сведений практически нет. Он либо рано умер, либо действительно погиб в Швеции во время сватовства к разборчивой вдове.

Анализируя деятельность Владимира I Святославича, можно заметить, что гордое и независимое поведение Рогнеды побудило его на ряд судьбоносных для Древнерусского государства поступков: присоединение Полоцкого княжества, разгром Ярополка и объединение под своей властью всех славянских земель. Даже женитьбу на принцессе Анне можно рассматривать как вызов борющейся за свою честь полоцкой княжне. Ведь на иерархической лестнице гречанка стояла много выше Рогнеды. К тому же официальное церковное венчание с Анной как бы аннулировало все языческие браки и превращало гордую полочанку в рядовую наложницу.

Думается, что для Рогнеды прекращение ненавистных супружеских отношений с Владимиром и переезд в Изяславль явились величайшим благом. На родине она наконец-то превратилась в полновластную хозяйку собственной судьбы. Укрепив власть сына, она ревностно занялась распространением христианства в Полоцкой земле. Основала один из первых на Руси женских монастырей и стала в нем наставницей для своих последовательниц. Правда, после ее смерти и переноса столицы в Полоцк эта обитель, видимо, заглохла. Поэтому православная церковь забыла одну из первых подвижниц.

Византийская принцесса Анна Романовна

Среди многочисленных жен Владимира I Святославича византийская принцесса Анна Романовна, несомненно, была самой знатной и в культурном отношении выдающей женщиной. Ведь она происходила из рода византийских императоров, претендовавших некогда на роль владык мира. Правда, во второй половине X в. правители Константинополя были не столь уж могущественными и владения их были довольно скромными. Но среди европейских государей они все же занимали первое место. Породниться с ними стремились все короли. В этом отношении князь Владимир вовсе не был исключением. Ведь он являлся представителем одной из наиболее молодых династий, еще не отошедшим от варварства и стремящимся влиться в единую европейскую семью с помощью христианизации своей страны.

Однако Владимир, несомненно, знал о печальном опыте своей бабки – Ольги, не сумевшей крестить Русь из-за боязни попасть в зависимость либо от Константинополя, либо от Рима. Хотя княгиня смогла стать духовной дочерью императора, это не освободило бы ее подданных от зависимости от него в случае крещения.

Поэтому для князя важно было стать настоящим родственником византийских императоров и войти в их семью на равном с ними положении. Женитьба на сестре правивших в то время Василия и Константина давала такой шанс. Очевидно, именно такими соображениями руководствовался Владимир Святославич, когда во второй половине 80-х гг. посватался к принцессе Анне Романовне.

Несомненно, невеста во многом превосходила жениха: и по происхождению, и по образованию, и по воспитанию, и по общему культурному уровню. Ведь она выросла в культурной столице всей Европы и Малой Азии – Константинополе. К тому же она сама и многие поколения ее предков были христианами, а Владимир – язычником.

При всех несомненных достоинствах, которыми обладала Анна Романовна, в русских летописях о ней содержится очень мало сведений. Причина этого, видимо, в том, что их создатели не захотели воздать должное женщине-иностранке, сыгравшей большую роль в крещении Руси и распространении христианской культуры и идеалов на ее территории. Эта тенденция была заложена еще митрополитом Иларионом, желавшим не зависеть от константинопольского патриарха и поэтому утверждавшим, что Русское государство крестил сам князь Владимир без какого-либо участия греков.

Мало сведений об Анне и в византийских источниках, поскольку главная ее деятельность осуществлялась на Руси. Видимо, поэтому личность византийской принцессы никогда не привлекала особого внимания историков. Даже Н. М. Карамзин, собирая всевозможные сведения о ней, не смог воссоздать ее исторический портрет. Ему не удалось выяснить ни дату рождения Анны, ни были ли у нее дети.

Анализируя древнейшие летописи, Карамзин счел достоверной предложенную в них версию женитьбы Владимира на принцессе. Ему показалось вполне правдоподобным, что сначала князь захватил Херсонес (Корсунь), а потом потребовал от византийских императоров отдать руку Анны. В случае отказа он грозился напасть уже на Константинополь. По мнению историка, для Анны предстоящее замужество казалось хуже смерти, поскольку ей предстояло навсегда уехать в дикую страну и стать женой любвеобильного варвара. Но братья не захотели считаться с мнением сестры, преследуя собственные интересы и заботясь о безопасности страны.[194]

Десятинная Успенская церковь в древней части Киева 989-996 гг. План. Под фундаментами – дружинные могилы IX-X вв.

По мнению Карамзина, принцессе пришлось совершить подвиг во имя родины, а также взять на себя миссию просветительницы «заблудших язычников». В итоге для потомков «Анна явилась орудием небесной благодати, выведшей Россию из тьмы идолопоклонства».[195]

В целом историк отнесся с полным доверием ко всем сведениям древнейших летописей, даже к сообщению о том, что после взятия Херсонеса князь ослеп, прозрел же он сразу после крещения. В некоторых иностранных источниках, в том числе и арабских, он нашел данные, подтверждающие факт женитьбы русского правителя на византийской принцессе. Особенно интересными ему показались заметки немецкого хрониста Дитмара о том, что в первой половине XI в. тот видел в Десятинном соборе стоявшие рядом гробницы Анны и Владимира.[196]

Карамзин более обстоятельно исследовал данный вопрос и в «историческом описании Киево-Печерской лавры» обнаружил сведения о находке в 1636 г. во время разборки рухнувшей еще в 1240 г. Десятинной церкви саркофагов Владимира и Анны. По непонятной причине только череп князя был перенесен в Киево-Печерскую лавру, а все остальное вновь было зарыто. В ХVIII в. во время раскопок в районе Десятинной церкви были обнаружены две мраморные крышки от саркофагов с надписями на греческом языке и различными резными украшениями. Строители, занимавшиеся восстановлением собора, сбили эти украшения для изготовления красок, а сами крышки опять закопали в землю. По мнению Карамзина, это были последние сведения о саркофагах Анны и Владимира.[197] Однако он оказался не прав. В конце 30-х гг. XX в. вновь производились раскопки в районе Десятинной церкви, и под полом был найден тайник с осколками беломраморных крышек. Во время исследования удалось выяснить, что ранее их украшали кресты и барельефы, похожие на те, что украшают саркофаг Ярослава Мудрого.[198]

Поскольку Анна умерла раньше мужа, то очевидно, что первый мраморный саркофаг был изготовлен для нее. Ранее подобных способов захоронения на Руси никогда не было, поэтому напрашивается предположение о том, что изготовителями гробницы были греки. Мрамор тоже был иностранным, видимо из Крыма. После смерти Владимира и для него был изготовлен аналогичный саркофаг, возможно даже русскими камнерезами, взявшими за образец греческий аналог. Таким же образом мог быть изготовлен и саркофаг для Ярослава Мудрого. Поскольку его установили в Софийском соборе, не разрушившемся за много веков, то он сохранился до наших дней и дает представление о гробнице Анны.

С. М. Соловьев также уделил некоторое внимание византийской принцессе. Он повторил сведения древнейших летописей об обстоятельствах женитьбы на ней Владимира, также считая их вполне достоверными. Но при этом историк использовал и данные легендарной Иоакимовской летописи, дошедшей в виде цитат в труде В. Н. Татищева, сообщавшей, что Анна была матерью Бориса и Глеба. Чтобы согласовать это утверждение с данными летописей о том, что матерью этих княжичей была болгарка, Соловьев предположил, что Анна была не родной, а двоюродной сестрой императоров Василия и Константина. Ее матерью якобы была их тетка, вышедшая замуж за болгарского царя.[199] В этом случае получалось, что Анна была не византийской принцессой, а болгарской, жениться на которой у киевского князя особой заинтересованности не было. Кроме того, современные историки доказали, что матерью Бориса и Глеба была представительница Волжской Булгарии, а не Болгарского царства.[200] К этому можно добавить, что по возрасту Борис и Глеб никак не могли быть детьми Анны, поскольку получили (оба или один из них) уделы до женитьбы Владимира на принцессе. Поэтому версия Соловьева о происхождении Анны и ее детях должна быть отвергнута как несостоятельная.

В целом знаменитый историк достаточно высоко оценил деятельность принцессы на Руси, считая, что та давала важные советы мужу, в частности при составлении им Устава – своеобразного свода законов.[201]

Мнение об участии Анны вместе с князем Владимиром в разработке Устава повторила и Н. Л. Пушкарева. Кроме того, исследовательница полагала, что принцесса имела личные контакты с германским императором Оттоном в 989 и 990 гг., правда, ссылок на источник этих сведений в ее работе нет.[202]

Известный исследователь княжеских уставов Я. Н. Щапов с осторожностью отнесся к предположению о составлении Устава, приписываемого князю Владимиру, при участии византийской принцессы. По его мнению, Анна помогла мужу на законодательной основе отрегулировать взаимоотношения с церковными властями. При ее участии была составлена грамота Десятинной церкви, которая потом легла в основу Устава.[203]

В работах последних лет дискутируется лишь вопрос о дате свадьбы Владимира и Анны и, соответственно, крещения русского князя. Из-за некоторого разнобоя в данных источников предлагается сразу несколько лет – от 987 до 990.[204] Однако для нашего исследования этот вопрос принципиального значения не имеет, поэтому мы будем ориентироваться на сообщение древнейших летописей, что свадьба и крещение произошли в 988 г. Следует отметить, что эта же дата содержится в византийских хрониках Иоанна Скилицы и Иоанна Зонара. Эти авторы должны были точно знать, когда произошло столь важное и для Византии событие. Ведь Владимир, став новым родственником императоров, помог им разбить мятежника Варда Факу. В хрониках оба события связаны и отмечено, что летом 988 г. в битве с мятежником при Хрисополе участвовали отряды князя Владимира, к этому времени породнившегося с Василием и Константином.[205]

Из данных византийских хроник можно более точно определить дату свадьбы Владимира и Анны. Она должна была произойти приблизительно в конце мая – начале июня 988 г. Раньше это событие быть не могло, поскольку зимой и ранней весной путешествовать по Черному морю было опасно. Позднее – тоже, поскольку в битве при Хрисополе Владимир оказывал помощь императорам уже как родственник. Сравнительно недавно М. В. Бибиков выяснил, что мать Анны носила имя Феофано и была незнатного рода. Дочь родилась у нее за два дня до смерти мужа, византийского императора Романа II. Поскольку эта дата хорошо известна, то получается, что Анна появилась на свет 13 марта 963 г. Императорам Василию и Константину она приходилась младшей родной сестрой.[206] На момент брака с Владимиром ей было уже 25 лет, и она считалась вполне взрослой женщиной с устоявшимися взглядами, вкусами и мировоззрением. Поэтому в браке она могла оказывать большое влияние на мужа, значительно уступавшего ей по образованию и культуре.

Данные о происхождении и годе рождения Анны содержались в хронографе Иоанна Скилицы, который ошибся только в годе ее смерти. Он полагал, что она пережила Владимира и умерла либо в 1022, либо в 1025 г.[207] Известно, что Владимир умер в 1015 г. Однако это противоречит данным древнейших летописей, зафиксировавших смерть Анны под 1011 г.[208] Можно предположить, что Скилица допустил ошибку, перепутав Анну с последней женой князя Владимира, которая действительно его пережила. Об этом известно из «Хроники» Титмара, описавшего поход на Киев польского короля Болеслава и его зятя Святополка в 1018 г. В этом сочинении отмечено, что после захвата Киева в руках победителей оказались мачеха Ярослава Мудрого, жена князя и девять сестер.[209] Этой мачехой и была последняя жена Владимира, имя и происхождение которой точно не известны.

Следует отметить, что Титмар полагал, что византийская принцесса, которую он называл Еленой, была просватана сначала за Оттона III, но князь Владимир «коварным способом похитил невесту немецкого короля».[210]

Этот сюжет в хронике Титмара вызвал у историков массу различных предположений и споров. Некоторые решили, что хронист перепутал Анну с княгиней Ольгой, принявшей после крещения имя Елена. Другие высказали предположение, что у Анны была сестра Елена, которая и должна была стать женой немецкого короля, но не Оттона III, а Оттона II.[211]

Все эти споры представляются бессмысленными, поскольку Титмар скорее всего просто ошибся в имени Анны и спутал всю информацию о женитьбах немецких королей на византийских принцессах. Исследователи выяснили, что Оттон I сватал за своего сына, будущего короля Оттона II, племянницу императора Иоанна Цимисхия в 967 г. В это время Анне было только 4 года. Оттон III не мог свататься к Анне, поскольку родился в 980 г. и соответственно был моложе ее на 17 лет. Когда он достиг брачного возраста, Анна уже давно была замужем за Владимиром. Поэтому Оттон III женился на другой византийской принцессе в 995 г., хотя точных данных об ее имени у исследователей нет.[212]

Все эти сведения наглядно показывают, что для европейских монархов считалось очень престижным жениться на византийских принцессах. В этом отношении Владимир не стал исключением.

Основная деятельность Анны, несомненно, осуществлялась на Руси. М. В. Бибиков подчеркнул, что ее роль в распространении христианства и просвещения трудно переоценить. Ссылаясь на современных искусствоведов, он отметил большую роль принцессы в строительстве первого большого каменного храма в Киеве – Десятинной церкви и даже предположил, что она участвовала в разработке фресковой композиции главного собора Киева – Святой Софии.[213] Последнее вызывает большое сомнение, поскольку Софийский собор начал строиться, когда Анны давно не было в живых. При ней даже не существовало проекта этого сооружения.

Таким образом, суммируя все сведения об Анне Романовне, попробуем составить ее исторический портрет.

Древние колокола: 1 и 2 из развалин Десятинной церкви, 3 – найден рядом, 4 – на Хоревой ул. Киева

Принцесса родилась в семье византийского императора Романа II, правившего всего 4 года. Хотя он был сыном императора Константина VII и отпрыском правящей династии, женился Роман на совершенно незнатной девушке, дочери владельца одной из харчевен (по версии армянских историков, он был выходцем из Армении), по имени Феофано. Крестильным именем невесты было Анастасия. Выбор будущего императора пал на нее из-за красоты. За короткий срок Феофано родила двух сыновей, Василия и Константина, и дочь Анну, появившуюся на свет за несколько дней до кончины отца. Естественно, что принцесса запомнить отца не могла. Находящаяся в растерянности после смерти мужа Феофано поддалась уговорам придворных и очень скоро вновь вышла замуж за видного полководца Никифора Фоку. Он и был провозглашен новым императором. В это время детство Анны, вероятно, протекало в достаточно благоприятной обстановке. Однако ее мать вскоре разочаровалась в новом супруге и влюбилась в другого видного полководца, Иоанна Цимисхия. С ее помощью в 969 г. произошел переворот: Никифор был убит, на престол взошел Иоанн. Однако он не только не захотел жениться на Феофано, но и выслал ее из столицы. В изгнании, очевидно, оказалась и маленькая Анна, которой в это время было 6 лет.[214]

Иоанн Цимисхий для укрепления своей власти женился на дочери Константина VII Феодоре, тетке Анны и ее братьев. Его правление продолжалось до 976 г. Затем власть перешла к старшему брату Анны Василию. Это позволило изгнанникам вновь вернуться в императорский дворец. С этого времени подросшая Анна стала считаться одной из наиболее завидных невест в Европе. Ее отличали не только знатность, богатое приданое, но и красота, которую она могла унаследовать от матери. Хотя описания ее внешности нет в источниках, можно предположить, что она походила на братьев: была голубоглазой, светловолосой, небольшого роста и красивого телосложения.[215] Современники дали ей прозвище Руфа, т. е рыжая.

Видя всевозможные достоинства сестры, братья не спешили выдать ее замуж.

Для них Анна являлась крупной козырной картой в политической игре, учитывая большую заинтересованность европейских монархов в браке с византийскими принцессами. Естественно, что с чувствами и интересами самой девушки никто считаться не собирался. Но при этом ей постарались дать наилучшее воспитание и образование, чтобы еще больше повысить цену в глазах потенциальных женихов.

Сведения о достоинствах Анны, очевидно, были настолько распространены повсюду, что достигли двора князя Владимира Святославича, уже имевшего много жен разных национальностей. Вполне вероятно, что пресыщенному женскими прелестями русскому правителю захотелось стать мужем самой известной и завидной в Европе невесты. Возможно даже, Владимир не раз сватался к Анне, но получал отказ под тем предлогом, что не был христианином. Однако в конце 80-х гг. X в. ситуация в Византии изменилась: положение Василия и Константина стало очень непрочным из-за восстания Варды Фоки, пытавшегося отнять у них престол.

Особенно критической сложилась ситуация в сентябре 987 г., когда войска мятежника подошли к Хрисополю, отделенному Босфорским проливом от Константинополя. Возникла угроза захвата столицы Вардой Фокой. Поскольку собственных сил у Василия и Константина было мало, они обратились за военной помощью к соседним странам. Одним из первых, видимо, откликнулся Владимир Святославич, заинтересованный в сближении с византийскими императорами. Но за свою помощь он потребовал руку принцессы Анны.[216]

Начались переговоры, после которых был подписан договор о том, что сначала русский князь примет крещение, потом получит руку Анны и женится на ней по христианскому обряду и сразу же окажет военную помощь новым родственникам в борьбе с мятежником. Возможно, крещение и свадьба должны были проходить в Херсонесе, поэтому Владимир отправился к этому городу с большой эскадрой, состоявшей из множества судов, полных хорошо вооруженных дружинников.

Однако невеста почему-то не ехала. Ожидание для всех становилось невыносимым. Чтобы подтолкнуть императоров к скорейшему выполнению договора, Владимир осадил Херсонес и через некоторое время его захватил. В этой сложной ситуации Василию и Константину пришлось срочно посадить сестру на корабль и с большой свитой из духовных лиц отправить к жениху.

Медные кресты-энколпионы

Бронзовые изделия и отходы производства, найденные в мастерской литейщика. Раскопки 1948 г. в Киеве

В древнейших летописях достаточно подробно описано, как осаждал Владимир Херсонес (Корсунь), как вел новые переговоры с императорами о скорейшем прибытии принцессы. В них подчеркнуто, что поначалу Анна категорически отказывалась выходить замуж за варвара, считая, что окажется у него в плену. Она умоляла братьев позволить ей умереть на родине. Но те заявили, что Бог возлагает на нее великую миссию – обратить в истинную веру целую языческую страну. При этом она спасет и своих родственников от жестокого врага.[217]

По версии летописей, Анна принесла себя в жертву высоким целям, не надеясь обрести счастье в чужой стране. Это характеризовало ее как очень набожную, высоконравственную и патриотически настроенную женщину.

Следует отметить, что далеко не все исследователи признали достоверным рассказ летописей о захвате Владимиром Херсонеса, его крещении и женитьбе на Анне в этом городе. Они решили, что весь сюжет взят из некоей Корсунской легенды, а на самом деле князь крестился в Киеве.[218] Однако целый ряд фактов заставляет усомниться в правильности этого мнения.

Во-первых, Новгородские летописи, не имевшие вначале «Повесть временных лет», сообщали, что первым новгородским архиепископом был Иоаким Корсунянин, т. е. человек, прибывший из Херсонеса. В новгородском Софийском соборе даже были Корсунские врата.[219] Во-вторых, в европейских хрониках, описавших поход польского короля Болеслава, отмечено, что в числе его пленников оказался настоятель Десятинной церкви херсонесский священник Анастас.[220] Так, два независимых от «Повести временных лет» источника подтвердили содержавшуюся в ней информацию об обстоятельствах крещения Владимира в Херсонесе: Анастас помог князю захватить город и поэтому был взят в Киев, Иоаким, очевидно, находился в составе духовных лиц, поехавших с Владимиром на Русь.[221]

В-третьих, доказательством реальности сообщенных в древнейших летописях обстоятельств крещения Владимира являлись и вещественные памятники: вывезенные из Херсонеса конные статуи, которые находились в Киеве в конце XI в., когда создавался «Начальный свод» и мощи святых Климента и Фива, подаренные херсонессцами только что крестившемуся русскому князю. Именно их в 1007 г., очевидно, перенесли в Десятинную церковь, поскольку других святых мощей в Киеве в то время не было.[222]

Исследователи, полагавшие, что Владимир крестился на родине, не учитывали тот момент, что в Киеве не было подходящего храма для столь важного для всей страны акта. Маленькая церковь в честь Ильи Пророка, существовавшая с времен князя Игоря, вряд ли для этого подходила. Как известно, киевлян крестили прямо в водах Днепра, но для князя такой упрощенный обряд не подходил.

К этому можно добавить, что в сочинении монаха Иакова «Память и похвала князю Владимиру», созданном в XI в., прямо указано, что Владимир Святославич захватил Корсунь (Херсонес), чтобы привезти в свою землю попов, которые научили бы русских людей «закону христианскому». При этом сам Бог послал ему победу. В итоге на Русь были привезены не только представители духовенства, но и церковные сосуды, утварь, иконы, мощи святых Климента и Фива. Затем, чтобы еще больше утвердить христианство в своей державе, князь посватался к византийской принцессе Анне.[223]

Таким образом, в сочинении Иакова еще раз подтвержден факт захвата Владимиром Херсонеса и крещение Руси с помощью его духовенства. Но в нем не объяснено, почему херсонесские священники согласились выполнить требование русского князя и отправились в его страну с миссионерской целью. Ответ на этот вопрос содержится в древнейших летописях, указавших, правда, не совсем точно, что Херсонес стал платой грекам за царевну: «Вдасть же за вено Греком Корсунь опять царице деля».[224] На самом деле понятие «вено» означало, что Анна получила Херсонес на свое собственное содержание, доходы с этого города должны были поступать в ее личную казну. До смерти принцесса считалась правительницей Херсонеса, и именно ей как ближайшей родственнице византийских императоров должно было подчиняться херсонесское духовенство. Формально после крещения русские люди становились подданными Анны, а сама она – главой русской церкви, которую на самом деле возглавил херсонесский митрополит, основавший несколько епископий. Из них старшая находилась в Новгороде, считавшемся стольным городом. В Киеве в то время не было не только митрополии, но даже епископии. Во главе местного духовенства оказался херсонесский священник Анастас, который был потом назначен настоятелем княжеского собора – Десятинной церкви. Данные выводы можно сделать из сведений о церковных постройках в Новгороде и Киеве в самом конце 80-х гг. X в. Как известно, в это время в Новгороде сразу же был сооружен дубовый большой Софийский собор, в котором начал служить архиепископ (или епископ) Иоаким Корсунянин. Данных о каких-либо других внушительных церковных постройках и иных иерархах нет. В Киеве в это время была лишь церковь Ильи Пророка и совсем небольшая деревянная церквушка в честь Святого Василия, построенная Владимиром на месте языческого капища. Служить в них не полагалось ни митрополиту, ни даже епископу. Они подходили только для рядовых священников. Митрополичий собор – Софийский и митрополичья резиденция были построены в Киеве только при Ярославе Мудром.

Хотя в некоторых поздних летописях и содержатся сведения о том, что вместе с Владимиром после его крещения в Киев приехал митрополит, но они вряд ли достоверны. Ни жить, ни служить этому иерарху просто было бы негде. В Киев на время мог приезжать лишь херсонесский митрополит, чтобы ознакомиться со своей новой паствой и назначить епископов в крупные города.

Кроме того, следует отметить, что понятие «вено» хорошо объяснено в 32 статье Русской правды – первого русского свода законов, появившегося при сыне Владимира Ярославе Мудром. В нем есть такая запись: «Дети первой жены наследуют ее достояние или вено, назначенное отцом для их матери».[225] Поэтому, если бы у Анны были дети, то по наследству они получили бы Херсонес в свое владение. Но поскольку их принцесса не родила, то город вернулся во владения византийских императоров.

К этому можно добавить, что жена Ярослава Мудрого, шведская принцесса Ингигерд, получила от князя в качестве вено город Ладогу. Управлять им она поставила одного из своих родственников. После смерти Ингигерд тот не захотел возвращать город новгородцам и его пришлось отбивать силой.

Таким образом, путем женитьбы на принцессе Анне Владимиру удалось избежать зависимости от византийских императоров и греческой церкви. Правда, после смерти Анны и возвращения Херсонеса грекам вопрос о подчинении русской церкви, видимо, пришлось решать снова. Этим, судя по всему, занялся уже сын Владимира Ярослав Мудрый.

Рассмотрим еще раз обстоятельства крещения Владимира, описанные в древнейших летописях. После захвата Херсонеса Владимир с нетерпением стал ждать приезда невесты. Для нее даже специально были отстроены палаты, как и для самого князя. Когда византийские корабли прибыли к городу, все местные жители вышли встречать принцессу и с почетом отвели в ее хоромы. Начались приготовления к крещению Владимира и свадьбе. Оба события, по утверждению автора Лаврентьевской летописи, должны были произойти в храме Святого Василия, якобы стоящем на центральной площади города.[226] Но мог ли центральный храм митрополичьего города быть посвященным Святому Василию? На наш взгляд, вряд ли. Он должен быть в честь наиболее важных божеств или главных церковных праздников. Скорее всего, автор Лаврентьевской летописи ошибся, спутав городской собор с храмом, построенным Владимиром в честь своего патронального святого Василия. Очевидно, более правильные данные на этот счет содержатся в Радзивилловской летописи, где указано, что крещение Владимира, а потом и венчание с Анной было в храме Святой Богородицы.[227] В честь этих событий в Киеве потом и была построена Десятинная церковь, тоже Богородичная. К тому же известно, что в Херсонесе с времен античности был развит культ Девы. В самой Византии посвященные Богородице храмы считались вторыми по значимости после Софийских. Последние сооружались в столице.

В Ипатьевской летописи херсонесский храм назван Софийским, а построенный Владимиром – в честь Иоанна Предтечи.[228] Думается, что оба названия неверны. Они свидетельствуют о том, что автор древнейшей летописи («Начального свода») никогда не был в Херсонесе, хотя и утверждал, что «до сего дне» в его главном городском соборе за алтарем находятся «полата царицы, а с края – полата Владимира».[229]

Если под «полатами» подразумевать специально построенное в храме место, то не очень понятно, почему для Анны оно было сооружено за алтарем, т. е. там, куда женщинам не полагалось заходить. Если же под «полатами» подразумевались жилые постройки вне церкви, то опять же не ясно уточнение их местоположения «за алтарем», находящемся внутри церковного сооружения. Может быть, установление для Анны «полаты» или специального места как раз и является свидетельством того, что она стала главой русской церкви, как императоры греческой?

Автор древнейшей летописи, судя по всему, узнал от побывавших в Херсонесе купцов об обстоятельствах крещения там Владимира I и о наличии в этом городе каких-то сооружений, относящихся к этому событию. Их рассказ он и поместил в своем произведении.

В летописях нет точных данных о том, какого числа и месяца Владимир захватил Херсонес, когда крестился и женился. Но можно предположить, что все было в начале лета 988 г. Потом войска князя помогли византийским императорам нанести удар по мятежникам у Хрисополя, а ближе к осени началось крещение русских людей в главных городах. Позднее этого быть не могло, поскольку простые люди становились христианами прямо в водах местных рек, – поздней осенью или зимой подобную акцию вряд ли удалось бы осуществить среди языческого населения. Затем осенью 989 г. князь Владимир отправился в Византию и в апреле следующего года принял участие в битве с Вардой Фокой при Абидосе.[230]

Серебряные наручи из киевских кладов

Некоторые историки растягивают на несколько лет события, связанные с крещением Владимира и его женитьбой на Анне.[231] На наш взгляд, это не обоснованно, поскольку не согласуется с данными основных источников.

В более поздних летописях описание крещения Владимира и свадьбы с Анной в целом аналогичны древнейшим летописям, за исключением ошибок в названии главного херсонесского храма. Только в Никоновской летописи есть детали, отсутствующие в ранних текстах. Так, в ней отмечено, что во время свадебного пира на улицах Херсонеса для простых людей выносили сосуды с вином и медом, чаны с мясом, рыбой и овощами. Потом новобрачные раздавали нищим и вдовицам деньги. В числе военных трофеев Владимира указаны три льва.[232] Думается, что все эти новые детали были придуманы летописцем ХVI в. для придания красочности своему повествованию. На самом деле они отражали реалии не X, а ХVI в.

В древнейших летописях нет никаких сведений о жизни и деятельности Анны Романовны на Руси. Последнее сообщение о ней относится к 1011 г. – это дата ее смерти.[233] В византийских хрониках, напротив, отмечено, что она построила в русском государстве много церквей.[234] Это сообщение представляется вполне достоверным, поскольку еще на родине принцесса согласилась взять на себя миссию просветительницы языческой страны. Она прекрасно понимала, что без строительства храмов и обучения священников осуществлять христианизацию большого государства нельзя. Возможно, поначалу приехавшие с ней духовные лица и мастера строили небольшие церкви в разных местах, в том числе в Херсонесе и Киеве в честь небесного патрона ее мужа, Святого Василия. Но потом Анна, видимо, задумала построить грандиозный собор в своей княжеской резиденции в Киеве. В отличие от Новгорода, здесь она была полновластной хозяйкой, сюда легче было доставить необходимые материалы, мрамор, стекло, краски и проще было добраться всем мастерам из Византии. Так, видимо, началось строительство величественного киевского собора в честь Успения Богородицы, прозванного потом Десятинной церковью, поскольку он существовал на десятую часть княжеских доходов.

Согласно данным Лаврентьевской летописи это происходило не совсем так. В 989 г. князь Владимир якобы сам «помысли создати церковь святая Богородица и, послав, приведе мастер из Грек». Когда храм построили, князь украсил его иконами, сосудами и крестами, которые привез из Херсонеса. Служить в нем было велено Анастасу с корсунским духовенством.[235]

Из данного текста получается, что новый киевский храм был возведен греческими мастерами, приглашенными князем Владимиром, и сделали они это за один 989 г. Однако далее из летописного текста выясняется, что только в 996 г., вернувшись из похода на печенегов, князь увидел новую прекрасную церковь. По случаю ее завершения был устроен большой праздник.[236] Значит, храм строили без князя.

В Ипатьевской летописи начало возведения киевского храма отнесено к 991 г., а завершение – к тому же 996 г.[237] В Никоновской летописи Десятинную церковь начали строить только в 993 г., а до этого в 992 г. якобы был заложен собор во Владимире на Клязьме.[238] Последнее известие представляется совершенно фантастическим, поскольку в это время данного города скорее всего еще не существовало. К тому же трудно предположить, что Владимир первой начал строить церковь на окраине государства, в глухой местности, а потом уж в своей киевской резиденции.

Из летописей можно узнать, что в 988 г. и позднее князь Владимир занимался возведением городов-крепостей на южной границе своего государства: на Десне, Трубеже, Остре, Суле, Стугне. После этого он переселил туда словен, кривичей, вятичей и представителей других племен, чтобы с их помощью организовать заслон от нападения печенегов.[239] Естественно, что это дело было очень сложным и требовало не нескольких месяцев в конце 988 г., а нескольких лет. В этих условиях Владимиру, конечно, некогда было следить за строительством храма в Киеве. Поэтому напрашивается вывод, что этим все же занималась Анна Романовна.

Посвящение киевского собора Богородице указывает на то, что инициатором ее возведения была женщина, хорошо знакомая с аналогичными постройками в Византии. Дело в том, что главный придворный храм византийских императоров был посвящен Богородице, а Десятинная церковь по своей сути также являлась придворной. Некоторые знатоки истории архитектуры даже высказали мнение о том, что киевский храм строился по образцу Фаросской церкви при Большом императорском дворце в Константинополе.[240] К сожалению, ни Фаросская, ни Десятинная церковь до нас не дошли.

Искусствовед О. Е. Этингоф отметила определенное сходство Десятинной церкви со вторым по значимости храмом в Константинополе – Влахернским, также посвященном Богородице. Он был построен в 450-453 гг. императрицей Пульхерией и потом неоднократно подновлялся и украшался многими императорами. Считается, что в этом храме находились четыре наиболее почитаемых образа Девы Марии, которые стали образцами для всей последующей иконографии: Оранта, Знамение, Одигитрия и Ласкающая, или Умиление.[241] Вполне вероятно, что Анна привезла списки с этих икон и украсила ими Десятинный собор. Поначалу, возможно, наиболее популярным был образ Оранты, представленный на мозаиках Софийского собора в Киеве. Затем в княжеских семьях стал особо почитаться образ Умиление, запечатленный на иконе Владимирской Богоматери. Она являлась выносной и использовалась во время празднования Успения Богоматери. Поскольку Десятинный собор как раз и был посвящен этому празднику, то можно предположить, что при Анне этот праздник, приходящийся на август, стал первым отмечаться на Руси.

Хотя во времена Владимира и Анны Киев вряд ли был значительным городом судя по археологическим раскопкам, для принцессы жить в нем, несомненно, было удобнее, чем в северном Новгороде. Здесь был мягче климат, отсюда шел прямой водный путь на ее родину, и купцы могли доставлять ей для обихода и питания привычные вещи: одежду, украшения, фрукты, овощи и т. д. Сравнительно недалеко находился и принадлежащий ей город Херсонес, из которого поступали значительные средства в ее казну. Из Крыма, вероятно, доставлялся и необходимый для храма и дворца строительный материал, в частности мрамор.

Золотые изделия из клада, найденного в 1827 г. в усадьбе Авгусынтовича. Киев

В летописях отмечено, что строительством Десятинной церкви занимались греческие мастера, однако изучавшие руины храма археологи обнаружили в особенностях его фундамента черты, свойственные закавказским постройкам. Это вкопанные в фундамент и залитые цементом бревна. Они должны были укрепить глиняный откос Днепра, на котором возводилось здание. Аналогичный прием был использован для укрепления фундамента каменного дворца, построенного рядом с Десятинной церковью, в церкви Спаса на Берестове, находившейся в загородной резиденции Владимира, и в храме Апостолов в Белгородке, основанном князем в 991 г. По мнению археологов, из-за этих бревен, превратившихся со временем в труху, постройки конца X – начала XI в. оказались недолговечными.[242]

Получается, что для закладки фундамента Десятинной церкви и других построек в Киеве были приглашены мастера из Закавказья, которых, очевидно, хорошо знали в Херсонесе. Они должны были помочь греческим архитекторам, столкнувшимся с трудностями на новом месте.

Хотя Десятинная церковь не дошла до нас (она рухнула в 1240 г. во время Батыева нашествия), археологи смогли реконструировать ее внешний вид. Это было весьма внушительное сооружение длиной 27,2 м и шириной 18,3 м с тремя нефами, тремя абсидами и внутри с тремя парами столбов для поддержки сводов. Венчали его 5 больших куполов. Сообщение некоторых источников, что куполов было 25, не нашло подтверждения при раскопках. С южной и северной стороны храм окружали пониженные галереи с односкатными крышами.

В качестве кровельного материала служили свинцовые листы. Само здание было сложено из плоских тонких розовых кирпичей-плинфы с одним утопленным рядом, замазанным белой штукатуркой. Это был типичный прием византийской архитектуры – с его помощью постройка приобретала нарядный декоративный вид, поскольку выглядела полосатой. Украшали храм полуколонны, арки, зубчатые карнизы, окантовка углов стен, покрытые белой штукатуркой. При этом на полуколонны и карнизы был нанесен растительный орнамент. Окна по большей части были квадратными и застекленными.[243]

По мнению историков архитектуры, общий облик Десятинной церкви стал образцом для копирования при строительстве соборов в ХI-ХII вв. во многих русских городах. Все они были трехнефными, шестистолпными, крестокупольными и пятиглавыми.[244] Так, возведенная при участии Анны Романовны постройка оказала огромное влияние на развитие всей домонгольской древнерусской архитектуры. Русские мастера в других городах не смогли только скопировать внутреннее убранство киевского храма, которое было необычайно великолепным. Главным украшением Десятинной церкви являлся мрамор. Из него были сделаны колонны с резными капителями, парапеты у хор, алтарная преграда, а также резные карнизы у главных окон. Необычайной красотой отличался пол. В алтаре он был сделан из разноцветных мраморных плиток, яшмы и смальты. Все вместе представляло собой красочный ковер. В притворах пол был из муравленного кафеля. В центральной части храма из разноцветных плиток был выложен круг – омфалий, обозначавший пуп, середину. На этом месте должен был стоять священник во время службы. Аналогичные омфалии были в Зале Юстиниана в Константинопольском дворце, а также в храмах Иерусалима и Дельф. В остальных частях храма пол был выложен из белых мраморных и красных шиферных плиток в шахматном порядке. Нижняя часть стен также была декорирована плитками из мрамора, шифера и кафеля. За это современники прозвали Десятинную церковь «мраморяной».[245]

Поскольку ни мрамора, ни яшмы в районе Киева не было, то их, очевидно, привезли из Крыма по заказу принцессы. Несомненно, это было очень дорогостоящим делом.

Особую нарядность Десятинной церкви придавали фрески и мозаики, которые украшали всю верхнюю часть стен и купол. Следует отметить, что в византийских храмах не встречалось сочетание фресок и мозаик, обычно было что-то одно. Поэтому в данном случае убранство киевского собора представляло собой определенное новшество. Мозаики были сделаны из разноцветного стекла, которое, по мнению Ю. Л. Щаповой, стало производиться в это время в самом Киеве. Принцип его варки был заимствован у византийских мастеров. Кроме мозаик из него делали оконные стекла в зданиях – круглые и квадратные, посуду, браслеты, бусы и даже перстни.[246]

Стеклянные украшения особенно полюбились русским женщинам. Именно их археологи находили почти во всех женских погребениях XI в. Поэтому напрашивается предположение, что моду на стеклянные украшения ввели на Руси Анна и ее окружение. Вполне вероятно, что поначалу византийские мастера варки стекла были приглашены только для изготовления мозаик и оконных стекол для Десятинной церкви. Но потом они занялись женскими украшениями, которые очень полюбились модницам по всей стране. Искусству цветного стекловарения обучились русские ремесленники, и изготовление различных изделий из стекла стало массовым явлением в домонгольской Руси. Но после нашествия монголо-татар технология стекловарения была утрачена.

Изучая архитектурное устройство Десятинной церкви и сравнивая его с аналогичными постройками в Византии, археологи и историки архитектуры обнаружили одну особенность: в киевском храме не было специального места у алтаря, где полагалось стоять императору – наместнику Бога на земле. Однако в нем были обширные хоры, на которых во время службы находились не только женщины, но и сам князь Владимир. В византийских храмах хоры тоже были, но обычно они были тесные и полутемные, поскольку на них стояли только женщины императорской семьи. Императоры редко поднимались на хоры – лишь для совершения некоторых обрядов.

На Руси, как известно, на хорах стояла вся княжеская семья, поэтому, начиная с XI в., их стали делать все светлее и просторнее, а нижнее пространство, предназначенное для простолюдинов, все темнее и уже.[247] Только приблизительно в XVI в. хоры перестают занимать в храмах ведущее положение, поскольку после принятия Иваном IV царского титула государь занимает место у алтаря, подобно византийским императорам.

Примером является специальное царское место в Успенском соборе Кремля.

Можно предположить, что именно Анна Романовна ввела обычай стоять на хорах всей княжеской семье, включая мужа, поскольку не считала, что тот должен занимать в храме более почетное место, чем она сама. Эта традиция очень прижилась на Руси и существовала много веков.

Стеклянные изделия: 1 – браслеты, 2 – донца бокалов. Раскопки в Киеве в 1936-1937 гг.

К числу заслуг Анны, как уже отмечалось, следует отнести установление сначала в Киеве, а потом и в других городах празднества в честь Успения Богоматери. Впервые этот праздник отмечался осенью 996 г., когда было завершено строительство Десятинной церкви.[248] Затем аналогичные Успенские соборы были возведены во всех крупных городах, где находились княжеские резиденции сыновей Владимира: Ростове, Владимире-Волынском, Тмутаракани и т. д. Со временем праздник Успения Богоматери стал любимейшим для русских людей. При этом уже никто не помнил, что первой установила его на Руси византийская принцесса Анна Романовна.

С именем Анны можно связать не только строительство Десятинной церкви, но и дворцовый комплекс рядом с ней. Он состоял из нескольких каменных сооружений, находящихся рядом друг с другом. Археологи решили, что это были княжеские дворцы. Самый обширный находился на северо-востоке от храма. Оказалось, что его основа древнее Десятинной церкви, поэтому было решено считать его дворцом Ольги. Однако внутренняя отделка очень походила на убранство храма: стены украшали красочные фрески и яркие мозаики, внизу были шиферные плиты с барельефами; двери и окна были с резными мраморными наличниками, сами двери – из красных шиферных плит, окна круглые, со стеклами.[249] Все это заставило исследователей предположить, что дворец Ольги был богато отделан для Анны. Ее собственный дворец располагался к югу от Десятинной церкви. Он был построен из плинфы с одним утопленным рядом, поэтому смотрелся таким же полосатым, как Десятинная церковь. Внутри находилось три больших помещения, роскошно декорированных мрамором, мозаиками, фресками и резным камнем. Весь строительный материал этого дворца аналогичен Десятинной церкви, и археологи полагают, что строился он в то же время и теми же мастерами.

Третий дворец находился с севера от церкви и походил на второй. В целом весь дворцовый комплекс, включая Десятинную церковь, выглядел очень красивым и напоминал аналогичные постройки в Византии. На площади перед ним стояли медные статуи коней, вывезенные их Херсонеса. Внутренние дворики в греческом стиле, возможно, украшались декоративными растениями и цветами.[250] Прежде на Руси подобных великолепных ансамблей никогда не было. Возник он, несомненно, по инициативе и при деятельном участии Анны Романовны. Средства для его постройки и строительный материал она могла получать из Херсонеса.

«Детищем» самого Владимира следует считать новые оборонительные сооружения вокруг возросшего по территории Киева. Археологи обнаружили остатки земляных валов и каменные ворота, которые существовали даже в ХVIII в. Они сначала носили название Софийских, потом – Батыевых и вели к мосту через ров, отделявший город Владимира от города Ярослава Мудрого. Раскопки показали, что ворота представляли собой две кирпичные параллельные стены, соединяемые полукруглой аркой. Ширина проезда была всего 4-5 м, толщина стен составляла 2 м, длина их была 5-6 м. От ворот до дворцового комплекса вела дорога, выложенная деревянными кругляками.[251]

Оборонительные сооружения, созданные Владимиром, можно считать одними из первых, в которых использовались каменные постройки, в частности ворота. Возможно, они походили на аналогичные византийские.

Анна Романовна, несомненно, выполнила завет братьев-императоров и стала первой просветительницей Руси. Окружавшие ее представители духовенства обучали русских людей основам христианской религии и готовили кадры местных священников. Для этого скорее всего было создано специальное училище. Привезенные принцессой иконы, церковная утварь превратились в эталоны для копирования местными живописцами и ремесленниками. Их отправляли в только что отстроенные церкви по всем городам.

Сама Анна, видимо, занялась просветительской деятельностью в великокняжеской семье и среди знати. Известно, что все многочисленные дети князя Владимира с готовностью приняли христианство и распространяли его в своих владениях. Даже бывшие жены киевского правителя превратились в ревностных христианок, особенно Рогнеда. Следуя примеру Анны, она занялась христианизацией Полоцкой земли. Потом основала первый женский монастырь и стала его постриженницей.

Шиферный саркофаг из Десятинной церкви. Раскопки Д. В. Милеева

Некоторые исследователи, как уже отмечалось, считают, что Анна помогала Владимиру в создании законодательства, касающегося правового положения русской церкви. На этот вывод их подтолкнула следующая фраза Устава Владимира: «Се аз, князь Володимир, сгадав есми с своею княгинею Анною и со своими детьми…».[252] Из ее содержания следует, что Анна принимала участие в составлении данного памятника. Упоминание имени принцессы представляется неслучайным, ведь она сама и все ее заслуги были очень быстро забыты не только простыми людьми, но и представителями церкви. Возможно, оно является прямым свидетельством реального участия Анны в составлении церковного Устава еще при князя Владимире.

Шиферный саркофаг из Десятинной церкви. Раскопки Д. В. Милеева

Византийская принцесса была замужем за князем Владимиром 22 года, однако ни в одном источнике нет данных о ее детях. Предположение о том, что ее сыновьями были Борис и Глеб, не выдерживает критики. Не могли быть ее детьми и самые младшие княжичи – Позвизд и Судислав, поскольку они носили откровенно языческие имена. Но, возможно, у принцессы были дочери, рождение которых летописец не зафиксировал. По данным хроники Титмара, во время захвата польским королем Болеславом Киева в 1018 г. в плен попали 9 дочерей князя Владимира.[253] Кто были их матери, неизвестно. Неясна и дальнейшая судьба большинства из них, кроме двух, о которых рассказано в главе 3.

Исходя из роскоши внутреннего убранства дворцов Анны и Владимира, можно предположить, что принцесса внесла много изменений в простой и даже грубоватый быт киевского князя (известно, что в то время развлекались многолюдными и многочасовыми винопитиями во время пиров, охотой, игрой в кости и шашки). Наверняка при великокняжеском дворе стал разрабатываться строгий церемониал – и для приема иностранцев, и для общения с подданными, увеличилось число придворных должностей и обслуги. Под влиянием жены Владимир, видимо, обустроил для себя загородную резиденцию в Берестове с деревянным дворцом и каменной домовой церковью в честь Спасо-Преображения.

Анна Романовна умерла в 1011 г., когда ей было всего 48 лет. Возможно, ее здоровье подточила резкая перемена климата или она стала жертвой какой-нибудь эпидемии. Для Владимира Святославича ее смерть, видимо, стала тяжелой утратой, поэтому он повелел греческим мастерам изготовить для нее мраморный саркофаг, украшенный красивой резьбой. Чтобы увековечить память принцессы, его установили внутри Десятинной церкви. Следует отметить, что в Византии подобной чести не удостаивались даже императоры, наместники Бога на земле. Их хоронили вне церквей. Правда, в странах Западной Европы существовал обычай устанавливать гробницы правителей внутри храмов. Таким образом их приравнивали к святым. Возможно, и Анна сразу после кончины стала считаться местно чтимой святой, за то, что вместе с мужем крестила и просвещала русских людей, строила храмы. Следует отметить, что с этого времени на Руси появился обычай хоронить внутри храмов тех князей и княгинь, которые либо являлись их строителями, либо много делали для их украшения.

Хотя после смерти принцессы князь Владимир вновь женился, но похоронить себя он завещал рядом с Анной, в таком же беломраморном саркофаге. До разрушения Десятинной церкви в 1240 г. останки Анны и Владимира особо почитались русскими людьми. Вероятно, они были провозглашены первыми русскими святыми. В Новгороде, по примеру Киева, в середине XI в. появились свои святые Анна и Владимир. Это – принявшая после пострига в монахини жена Ярослава Мудрого Ингигерд и старший сын князя Владимир. Их гробницы также были установлены в местном Софийском соборе и почитаются до сих пор.

В этом отношении Анне Романовне повезло меньше. Во время Батыева нашествия не только была утрачена ее гробница, но и забылась ее миссионерская деятельность, поскольку не была описана в древнейших летописях или каких-либо письменных памятниках, православное духовенство было заинтересовано в том, чтобы представить крестителем Руси одного Владимира Святославича и принизить значение греков в этом процессе.

Подводя итог деятельности византийской принцессы Анны на Руси, следует подчеркнуть, что она внесла большой вклад в христианизацию страны. Окружавшие ее духовные лица не только сами крестили русских людей, но и обучали представителей местного духовенства основам христианской веры и богослужения. При участии приглашенных принцессой греческих мастеров началось церковное строительство по всей стране.

Несомненно, что по инициативе Анны была обустроена в Киеве великолепная княжеская резиденция с первым величественным и необычайно красивым каменным храмом – Десятинной церковью, ставшей образцом для подражания при возведении в XI-XV вв. каменных соборов во многих крупных русских городах: Чернигове, Ростове, Суздале, Владимире-Волынском, Смоленске, Галиче Южном, Владимире на Клязьме и даже Москве. Все эти постройки были трехнефные, трехабсидные, крестокупольные и венчались пятью главками. Их посвящали одному из главных церковных праздников, установленных Анной, – Успению Богоматери.

Думается, что благодаря принцессе на Руси появились греческие мастера, научившие русских людей изготавливать цветное стекло и всевозможные изделия из него, главным образом женские украшения. При ней продолжает развиваться кирпичное строительство, появляется обычай украшать храмы и дворцы настенными росписями, мозаиками, резным камнем, инкрустировать полы разноцветными плитками. В быт знати все активнее начинает проникать византийская роскошь и изысканность, особенно это касается одежды и украшений.

Еще одним важным моментом явилось то, что брак с принцессой существенно возвысил самого Владимира в глазах международной общественности. Г. Г. Литаврин отметил, что в некоторых иностранных хрониках русский правитель стал именоваться царем, т. е. цезарем-императором.[254]

Путем женитьбы на Анне Владимиру Святославичу удалось избежать зависимости от Византии после крещения. Русская церковь, вероятнее всего, стала подчиняться в это время херсонесскому митрополиту, который в свою очередь был в подчинении у принцессы, властительницы Херсонеса.

Смерть Анны, видимо, создала большие сложности для русской церкви. Можно предположить, что их попытался разрешить Святополк Ярополчич, претендовавший на великокняжеский престол. Приблизительно в 1013 г. он женился на дочери польского короля Болеслава I и вознамерился с ее помощью установить в своем городе Турове католическую епископскую кафедру. Для этого с принцессой на Русь прибыл епископ Рейнберн. Однако излишне самостоятельное поведение пасынка возмутило Владимира Святославича, и он повелел арестовать и Святополка, и его жену, и католического епископа.[255] Другим путем пошел Ярослав Мудрый, учредивший киевскую митрополию и поставивший на нее русского монаха Илариона. Все эти события, возможно, способствовали тому, что об Анне и ее миссионерской и просветительской деятельности быстро забыли.

Глава 3. Женская половина семьи Ярослава Мудрого

Ярослав Мудрый был одним из сыновей полоцкой княжны Рогнеды и великого князя Владимира Святославича. В общей иерархии сыновей Владимира трудно определить его место, поскольку у князя было много жен, с которыми он жил одновременно. Неизвестен и год рождения Ярослава, поэтому исследователи высказывают на этот счет самые различные мнения.[256] С наибольшей уверенностью можно назвать лишь период, в который тот мог появиться на свет: с 982 по 988 г. Эти хронологические рамки можно немного сузить, если предположить, что на самостоятельное княжение в Ростов Ярослав поехал в 988 г. после женитьбы отца на византийской принцессе. В то время взрослыми княжичи считались уже в возрасте около 4 лет после обряда посажения на коня. Они окончательно уходили от опеки матери и обзаводились дядькой-пестуном и с его помощью уже могли править.

Несложные подсчеты показывают, что Ярослав предположительно появился на свет в 983/984 гг., поэтому в 988 и был отправлен отцом в Ростов. Там в возрасте около 16 лет он, видимо, женился. Имя и происхождение этой женщины остались неизвестными. Хотя некоторые исследователи предположили, что ее звали Анной и именно ее саркофаг находится в Новгородском Софийском соборе, никаких данных на этот счет в источниках нет.[257] Известно лишь, что от первого брака у Ярослава был сын Илья, который после переезда родителей в Киев остался в Новгороде на самостоятельном княжении. Некоторые исследователи предполагают, что в это время княжич женился на сестре датского короля Кнута Великого Маргарет-Эстрид. Однако из-за того, что Илья вскоре умер, она вернулась на родину, где вышла замуж за нормандского графа Рикардо.[258] В русских источниках об этой принцессе никаких сведений нет.

Судьба первой жены Ярослава Мудрого оказалась трагичной. В 1018 г. она попала в плен к польскому королю Болеславу I, захватившему Киев, и, очевидно, вскоре умерла.[259] Вывод о ее гибели напрашивается из того факта, что в 1019 г. князь Ярослав женился на шведской принцессе Ингигерд.

Из различных источников известно, что у Ярослава Мудрого было несколько сестер: полностью родная (по отцу и матери) Предслава и родная только по отцу Мария-Добронега. Эти данные есть и в русских летописях, и в зарубежных хрониках. Большой след на страницах различных памятников оставила вторая жена князя шведская принцесса Ингигерд-Ирина. На всю Европу прославились и дочери Ярослава: Елизавета, Анастасия и Анна. Реконструкции их жизни и деятельности посвящена данная глава.

Сестры Предслава и Мария-Добронега

В древнейших летописях, как уже отмечалось, мало сведений о каких-либо женщинах, поэтому любое неоднократное упоминание чьего-либо женского имени сразу привлекает внимание. Одно из них – Предслава (Переслава), дочь князя Владимира I и Рогнеды, родная сестра Ярослава Мудрого. В Лаврентьевской летописи она упомянута трижды, и это свидетельствует о том, что для своего времени она была заметной личностью. Первый раз под 1015 г. сообщено, что княжна после смерти отца отправила в Новгород брату Ярославу весть об этом печальном событии и предупредила, что власть в Киеве захватил Святополк. Второй раз под тем же годом помещен отрывок ее письма брату, в котором она сообщала о расправе Святополка с Борисом и его намерении также поступить с Глебом и остальными соперниками. Последний раз имя Предславы упоминается под 1018 г. В этой годовой статье рассказано о том, как княжна попала в плен к польскому королю Болеславу I, захватившему Киев вместе со Святополком, и была увезена в Польшу.[260]

В Ипатьевской и Радзивилловской летописях данные о Предславе аналогичны за исключением того, что в Радзивилловской летописи она, видимо ошибочно, названа Переславой.[261]

На основе этих отрывочных данных, конечно, трудно составить полный исторический портрет Предславы, но некоторым историкам удалось найти в других источниках дополнительные сведения.

Так, Н. М. Карамзин обнаружил в «Житии Моисея Угрина» повествование о том, как Моисей, будучи одним из близких людей князя Бориса Владимировича, после его гибели встретился с Предславой и подробно рассказал о трагедии. В хронике Титмара историк нашел текст об обстоятельствах захвата Киева польским королем Болеславом. Из него он узнал, что Предслава фактически превратилась в наложницу короля. Так он отомстил ей за отказ выйти за него замуж ранее: княжне якобы не нравилось, что Болеслав был непомерно толст и склонен к прелюбодейству. Титмар сообщал, что вместе с Предславой попали в плен ее мачеха, восемь сестер и жена Ярослава Мудрого.[262]

В сочинении польского хрониста Мартина Галлуса Карамзин обнаружил объяснение причины войны Болеслава с Ярославом Мудрым. Главным было не желание короля помочь зятю получить киевский престол, а попытка силой сделать своей женой именно Предславу. По мнению Мартина Галлуса, княжна была исключительно умна, благовоспитанна, хороша собой, поэтому Болеслав любой ценой стремился заполучить ее.[263]

Князь Ярослав Владимирович Мудрый. Реконструкция М. М. Герасимова по черепу Ярослава Мудрого

Историки XIX в. мало интересовались личностью Предславы и лишь повторили те данные, которые удалось обнаружить Н. М. Карамзину.[264]

Современные исследователи обратили внимание лишь на некоторые факты из биографии княжны, в частности на обстоятельства и время сватовства к ней Болеслава и на ее дальнейшую судьбу. Так, Б. Д. Греков без ссылки на источники сообщил, что она стала женой чешского князя Болеслава III Рыжего.[265] В данном случае он, видимо, перепутал двух Болеславов.

Некоторые историки, ссылаясь на данные в труде В. Н. Татищева о прибытии в Киев в 1014 г. сразу несколько посольств – польское, чешское и венгерское – с целью сосватать дочерей Владимира Святославича за своих правителей, высказали мнение, что Болеслав сватался к Предславе именно в это время. По утверждению Татищева, переговоры прервались из-за смерти киевского князя. Потом, в 1018 г., польский король захватил в плен всех предполагаемых невест.[266]

В. Д. Королюк решил, что Болеслав сватался к русской княжне в период между смертью третьей жены Эмнильды в конце 1017 г. и женитьбой на четвертой жене Оде в феврале 1018 г.[267] Это мнение поддержали многие исследователи. Однако А. В. Назаренко заметил, что в источниках нет точной даты смерти Эмнильды, поэтому период сватовства к Предславе он расширил с 1013 по 1017 г. При этом исследователь заметил, что в хрониках Титмара и Анонима Галла нет уточнения, к кому посылал Болеслав сватов: к Владимиру Святославичу или к Ярославу Мудрому. Поэтому нет оснований считать, что Предславу не отдал королю именно Ярослав и из-за этого с ним началась война. По мнению Назаренко, во время пребывания Болеслава в завоеванном Киеве Предслава имела статус его законной жены. В Польше же она его потеряла, поскольку там у Болеслава была супруга Ода.[268] Кроме того, историк предположил, что в русских летописях середины XI в. в датах содержится хронологический «сбой в 5-6 лет, происшедший из-за неправильного прочтения автором» Начального свода «Жития Антония Печерского», которое он использовал в качестве источника (по мнению Назаренко). В итоге смерть Болеслава датирована в русских летописях 1030 г., а на самом деле она произошла в 1025 г.; женитьба польского короля Казимира на сестре Предславы Марии-Добронеги состоялась не в 1043, а в 1038 г. и т. д.[269]

Несмотря на оригинальность рассуждений Назаренко, в литературе они были подвергнуты критике.[270] Суммируя сведения источников о Предславе, можно отметить, что они не дают ответы на все вопросы, касающиеся ее жизни. Прежде всего необходимо определить, когда она родилась. Из летописей известно, что в 988 г. Владимир женился на византийской принцессе Анне, брак с Рогнедой был окончательно расторгнут, и та уехала со старшим сыном в Изяславль. Предслава осталась в Киеве на материнском дворе, который потом превратился в село и стал носить ее имя.[271] Значит, она была старшей сестрой и уже достаточно взрослой, чтобы обходиться без опеки матери, т. е. ей было больше четырех лет (как уже отмечалось, до четырех лет детям полагалось жить в тереме матери). Из этих рассуждений следует, что Предслава могла появиться на свет после 981 г. (вероятно, в этот год родился Изяслав), но до 984, поскольку она была одной из старших детей, т. е. ее годом рождения мог быть 982 или 983. Получается, что княжна появилась на свет в период с 982 по 983 г. Естественно, что это не точные данные, а всего лишь предположение.

Несомненным может быть только одно – в год смерти отца – 1015, Предслава была совершенно взрослым и самостоятельным человеком, пользующимся авторитетом среди киевлян. Именно поэтому к ней прибежал Моисей Угрин с сообщением об убийстве Бориса. В это время ей могло быть 30 с небольшим лет. Для невесты она, конечно, была старовата. Болеслав мог к ней свататься как минимум 10 лет назад. В это время Владимир после развода с Рогнедой, очевидно, мало интересовался судьбой ее дочерей и не хотел давать за ними хорошее приданое. Поэтому всем женихам было отказано. Предславе же пришлось стать опекуншей младших сестер, даже от других матерей. Принцесса Анна, скорее всего, считала их незаконнорожденными, поскольку они родились в языческих браках.

Можно предположить, что все дочери Владимира жили с Предславой в имении ее матери на р. Лыбедь, поэтому киевляне даже не знали их имен. Запомнилась им только старшая дочь Рогнеды, видимо, обладавшая многими достоинствами.

Предслава, очевидно, была достаточно образованной девушкой, вела переписку с братьями, сообщала им о событиях в Киеве, хорошо разбиралась в политической ситуации. В итоге она невольно оказалась в самом центре междоусобицы, развернувшейся между Святополком и Ярославом после смерти в 1015 г. князя Владимира. Как уже отмечалось, к ней прибежал человек из свиты князя Бориса и рассказал о расправе с ним наемных убийц, подосланных Святополком.

Предслава, видимо, сразу поняла, что Святополк, как сын Ярослава, будет стремиться к единоличной власти в стране и постарается ликвидировать конкурентов – сыновей Владимира. Поэтому после смерти отца она тут же сообщила о случившемся своему полностью родному брату Ярославу, княжившему в Новгороде. Его она, очевидно, считала главным наследником киевского престола, способным бороться с узурпатором Святополком. Однако после известия о гибели Бориса княжне тут же пришлось писать брату второе письмо, уже об этом событии. Интересно отметить, что в древнейших летописях приводится цитата из письма Предславы, которое по своему стилю очень напоминает лаконичные записи на бересте, найденные в Новгороде: «Си отец ти умерл, а Святополк седит в Киеве, убив Бориса и на Глеба посла, а блюдися его повелику».[272] Конечно, трудно предположить, что у автора «Начального свода» было подлинное письмо княжны, но он, вероятно, знал, как обычно писались такие послания, и сочинил его сам. В его время переписка, судя по всему, была общепринятым явлением.

О широком распространении грамотности в XI в. среди женщин самых разных слоев свидетельствуют найденные археологами пряслица – небольшие каменные изделия, используемые при прядении, помеченные либо отдельными буквами, либо надписями с именем владелицы.[273]

Письма Предславы, по сообщениям летописей, очень помогли Ярославу в борьбе со Святополком. Вовремя предупрежденный об опасности, он помирился с новгородцами, собрал большое войско и в битве при Любече разбил противника. Святополк был вынужден бежать в Польшу к своему тестю королю Болеславу I. Победителем въехал Ярослав в Киев, надеясь, что навсегда получил отцовский трон. Естественно, что сестры во главе с Предславой с радостью встретили его.[274]

Остатки костерезного производства в X-XII вв. Раскопки 1937 г. Киев

Однако Святополк не захотел сдаваться, к тому же ему было необходимо освободить жену, которая оказалась в руках победителя. Болеслав согласился поддержать зятя и вызволить дочь из неволи. При этом, как пишут польские источники, он вспомнил о своей прежней невесте Предславе и решил заодно силой сделать ее своей женой.[275] Правда, в это время, как уже отмечалось, княжне было более 30 лет и она считалась достаточно зрелой женщиной. Но Болеслава это вряд ли могло остановить, поскольку он сам приближался к преклонному возрасту (начал править с 992 г.).

В 1018 г. Ярослав, узнав о походе против него объединенных сил Святополка и Болеслава, выступил им навстречу, надеясь победить. Он даже не позаботился об охране Киева, где остались сестры и жена. Однако воинское счастье оказалось не на его стороне – в битве на р. Буг князь был разбит. Боясь плена, он бежал в Новгород. Победители вошли в Киев и взяли в плен всех женщин из семьи Ярослава, а также его бояр и казну.[276]

Так Предслава оказалась в плену у когда-то сватавшегося к ней жениха. При этом она, видимо, не знала, что к тому времени он был женат уже четвертый раз – на немецкой графине Оде.

В древнейших летописях нет никаких сведений о том, как поступил с княжной Болеслав, и лишь отмечено, что после ссоры со Святополком король покинул Киев, взяв с собой «имение, бояры Ярославле и сестры его, и Настаса пристави Десятиньного ко именью, бе бо ся вверил лестью, и людий множество веде с собою, и городы Червеньскыя собе, и приде в свою землю».[277]

В летописях более позднего времени к данным сообщениям было сделано уточнение: «И тогда Болеслав положи себе на ложе Предславу, сестру Ярославлю».[278] Можно предположить, что эта новая информация была взята составителями поздних летописцев из польских хроник. Так, в сочинении Титмара о захвате Болеславом Киева писалось следующее: «В соборе святой Софии, который в предыдущем году по несчастному случаю сгорел, прибывших (Болеслава и Святополка. – Л. М.) с почестями, с мощами святыми и прочим всевозможным благолепием встретил архиепископ этого города. Там же была мачеха упомянутого короля (Ярослава Мудрого. – Л. М.), его жена и девять сестер; на одной из них, которой он и раньше добивался, беззаконно, забыв о своей супруге, женился старый распутник Болеслав».[279]

Авторы древнейших летописей, используя польские хроники, не решились назвать отношения Предславы с королем браком и сообщать какие-либо подробности по этому поводу. Титмар же полагал, что в Киеве была сыграна свадьба, поскольку без этого сделать наложницей дочь великого князя Владимира Святославича было нельзя. К тому же она являлась сводной сестрой князя Святополка. В Польше же Предслава вряд ли стала королевой – ведь там у Болеслава была законная жена Ода.

Следует отметить, что в описании Титмара есть ряд ошибок. В 1018 г. в Киеве еще не было Софийского собора, главным считался Десятинный храм; в русских летописях не сообщалось о пожаре в нем до 1018 г.; настоятель храма Анастас не носил чина архиепископа – киевской архиепископии никогда не существовало. Большим преувеличением выглядит и сообщение Титмара о том, что в Киеве в то время было 400 церквей. На самом деле в источниках сообщается только о четырех храмах: Ильи Пророка, Святого Василия, Десятинном и Спаса на Берестове. Возможно, Титмар хотел придать победе польского короля и его союзников саксонцев большое значение, поэтому и описал Киев как очень крупный город. На самом деле, как показали археологические раскопки, он был совсем небольшим.

Судьба Предславы в Польше точно неизвестна. Некоторые исследователи предположили, что в Киеве Болеслав умышленно на ней официально женился, чтобы получить права на престол. Однако Святополк разгадал этот замысел и прогнал его на родину.[280]

Так Предслава оказалась пешкой в крупной политической борьбе. На родине Болеслав, возможно, даже захотел от нее избавиться и начал переговоры с Ярославом Мудрым об обмене пленными. При этом он стремился освободить свою дочь, оказавшуюся в заточении у новгородского князя. Однако Ярослав не захотел идти ему навстречу и этим вновь укреплять позиции Святополка. Он даже отказался от своей первой супруги, либо погибшей, либо увезенной в плен и в 1019 г. женился на дочери шведского короля Ингигерд, чтобы иметь поддержку ее отца и многочисленных родственников. В данном случае он последовал примеру Болеслава, ставшего многоженцем по политическим соображениям. Но, может быть, к этому времени первая жена Ярослава действительно умерла, не выдержав тягот свалившихся на нее несчастий. В источниках о ее судьбе никаких данных нет. Некоторые археологи, правда, предполагают, что ее звали Анна и именно ее гробница находится в новгородском Софийском соборе, а не Ингигерд.[281] При этом они никак не объясняют, как в Новгороде появилась гробница пленницы польского короля.

Польский ученый Г. Лябуда высказал предположение, что захваченные в Киеве пленники по указанию Болеслава были размещены на Ледницком острове в уединенном месте. Возможно, король боялся, что Ярослав Мудрый совершит рейд в глубь его страны и отобьет своих родственниц. Там для женщин был выстроен дворец в византийском стиле, видимо, похожий на аналогичные киевские постройки. Внутри была домовая церковь, в которой служил Анастас, – т. е. пленниц не принудили принимать католичество. Археологические раскопки на Ледницком острове подтвердили мнение Лябуды.[282] Поэтому можно считать, что данный дворец стал местом обитания Предславы и ее сестер на долгие годы, вероятно, до смерти Болеслава в 1025 г.

Хрустальные бусы из мастерской Киевского ювелира. Раскопки 1949 г.

Относительно дальнейшей судьбы Предславы никаких данных нет. Известно лишь, что ее младшая сестра стала женой польского короля Казимира. После свадьбы, дата которой вызывает споры у исследователей, все взятые в плен Болеславом русские люди обрели свободу и им было предложено войти в свиту новой королевы: «В си же времена вдасть Ярослав сестру свою за Казимира, и вдасть Казимир за вено людий 8 сот (яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава)».[283]

Суммируя все немногочисленные сведения о Предславе Владимировне, можно сделать вывод, что для своего времени она была неординарной личностью. Именно поэтому ее имя попало на страницы древнейших летописей, о ней знали польские хронисты и даже полагали, что война короля Болеслава с Ярославом Мудрым шла именно из-за нее. Можно предположить, что княжна обладала очень привлекательной внешностью, поэтому ее несостоявшегося жениха Болеслава чуть ли не половину жизни преследовала навязчивая идея непременно сделать ее своей женой.

Из сведений о Предславе в русских летописях напрашивается вывод о том, что она была одной из старших дочерей Владимира Святославича, пользовалась заслуженным авторитетом среди киевлян, поскольку была образованна, умна и разбиралась в политической ситуации в стране. Очевидно, княжна была неплохим психологом, поэтому понимала, кто из ее многочисленных братьев достоин великокняжеского престола, и противодействовала рвущемуся к единоличной власти Святополку.

Вовремя переданная княжной информация о ситуации в Киеве после смерти отца помогла Ярославу собрать силы, вступить в борьбу с узурпатором и в конце концов победить. При этом сама Предслава попала в очень тяжелую ситуацию и превратилась в пленницу бывшего жениха, польского короля Болеслава. Никто из братьев не захотел ей помочь, хотя это вполне было в их силах.

В Польше княжна, видимо, продолжала быть опекуншей младших сестер и постаралась дать им хорошее образование и воспитание. В итоге к младшей, Марии, даже посватался молодой польский король Казимир. Можно предположить, что именно Предслава, хорошо разбиравшаяся в политической ситуации, помогла юной пленнице превратиться в королеву.

Возможно, удачно вышли замуж и некоторые другие сестры Предславы. Так, известно, что женой саксонского маркграфа Бернхарда II была какая-то русская княжна. Это произошло в начале 20-х гг. XI в., когда других подходящих по возрасту невест, кроме младших дочерей Владимира Святославича, на Руси не было. Сестрой Предславы могла быть и жена венгерского герцога Ласло Capo.[284] С этого времени у венгерских правителей, видимо, появилась традиция жениться на представительницах русского княжеского дома.

В княжеских семьях ХI-ХII вв. помнили и почитали Предславу. Ее чисто славянское имя получили сразу несколько княжон, хотя уже существовал устойчивый обычай давать детям христианские имена. Предславой назвал свою дочь киевский великий князь Святополк Изяславич. Повзрослев, она стала женой венгерского королевича Лодислава. Такое же имя было у дочерей великих князей Святослава Ярославича и Рюрика Ростиславича. Первая приняла постриг и закончила свою жизнь в монастыре. Вторая вышла замуж, но часто навещала родителей и участвовала в семейных праздниках, поэтому ее имя было зафиксировано на страницах летописей.

Трудная судьба Предславы Владимировны показывает, что женщины в ее время были активными участницами политических баталий и междоусобиц, но при этом нередко становились их жертвами. Мужчины же не слишком активно защищали родственниц, преследуя лишь собственные интересы.

В этом отношении судьба еще одной дочери Владимира Святославича, Марии-Добронеги, сложилась значительно удачнее. После тягот в плену во время детства и отрочества она смогла стать польской королевой. В русских источниках о ней почти нет никаких сведений. В годовой статье 1043 г., но лишь с пометой «в те времена» зафиксирована ее свадьба с польским королем Казимиром.[285]

Причина неосведомленности автора летописи, видимо, заключалась в том, что (и жених, и невеста жили там) свадьба Казимира и Марии была отпразднована только на территории Польши.

Неопределенность летописного сообщения вызвала среди исследователей спор о времени заключения брака между Казимиром и Марией Владимировной. Одни решили, что это важное для двух стран событие случилось в начале 40-х г. XI в., когда Ярослав Мудрый совершал походы в Мазивию, т. е. в 1041 г.[286] Другие полагали, что все произошло в 1043 г. одновременно со свадьбой сестры Казимира Гертруды и сына Ярослава Мудрого Изяслава.[287] Однако каких-либо уточнений на этот счет в источниках, даже польских, нет. Из этого напрашивается предположение, что поначалу союз между Казимиром и Марией не имел важного международного значения, поскольку оба находились в Польше. Там приблизительно до 1037 г. после убийства в 1034 г. Мешко II царили хаос и неопределенность. Разные круги стремились посадить на престол своих ставленников. Поэтому сторонники Казимира, находившегося в изгнании, посоветовали ему жениться на одной из дочерей Владимира Святославича, живших в уединенном замке. Ведь поддержка брата княжны, в то время хорошо известного русского правителя Ярослава Мудрого, могла существенно усилить его позиции в борьбе за польский престол. К тому же это прекратило бы многолетнюю вражду с соседней Русью и позволило обеим странам жить в мире и дружбе.

Судя по всему, Казимир последовал этому совету и посватался к Марии. Та, конечно, не могла ему отказать, поскольку избавлялась от унизительного положения пленницы. Согласие Ярослава Мудрого, очевидно, было получено уже позднее, когда Казимир стал королем.

При решении вопроса о дате свадьбы польского короля и русской княжны необходимо учитывать их возраст. Казимир, как известно, родился в 1016 г. Брачного возраста он достиг в 1032 г., но в это время в Польше шла острая борьба за власть, поэтому его родители Мешко и Рикса вряд ли думали о свадьбе сына.

В 1034 г. Мешко II был убит, и Казимир вместе с матерью и сестрой Гертрудой оказались в изгнании. Естественно, что и в это время о свадьбе было сложно думать. Только после смерти старшего брата Болеслава в 1037 г. у Казимира появился шанс занять вакантный престол. Как уже отмечалось, женитьба на Марии Владимировне существенно усилила его позиции. В это время будущему королю исполнился 21 год.

Вопрос о возрасте Марии несколько сложнее. Известно, что ее отец умер в 1015 г., поэтому она не могла появиться на свет много позднее этого года. Но и намного раньше она также не должна была родиться, поскольку ей не полагалось быть существенно старше мужа. Если считать, что годом ее рождения был 1015, то уже в 1031 г. она могла выйти замуж. Но Казимир не мог к ней посвататься в это время. Как мы определили, для него наиболее выгодным было жениться в 1037 г., когда Марии могло быть 22 года и она еще находилась в возрасте невесты. В 1043 г. ей соответственно было бы уже 28 лет, и для первого брака она была бы уже слишком старой.

Поэтому, наиболее вероятно, что Казимир женился на Марии в 1037 или 1038 г., когда та находилась на территории Польши. Потом этот вопрос был обговорен с Ярославом Мудрым. На родину вернулось много пленных, взаимоотношения Польши с Русским государством существенно улучшились. Киевский князь даже стал помогать новому родственнику в борьбе с Литвой и восставшей Мазовией в 1041 и последующих годах. Затем дружеские отношения в 1043 г. были скреплены новым браком – сестры Казимира Гертруды с Изяславом Ярославичем.

В русских летописях, кроме фиксации брака с Казимиром, никаких других данных о Марии нет. В польских хрониках XII в. о ней существенно больше сведений. Правда, их авторы точно не знали, кто являлся ее матерью, и называли имя византийской принцессы Анны.[288] Но они ошибались, поскольку Анна умерла в 1011 г., в возрасте 48 лет. Родить дочь перед смертью она вряд ли могла. Реальным годом рождения Марии от принцессы мог быть приблизительно 1005 г. Но в этом случае она была бы на 11 лет старше Казимира. При такой значительной разнице в возрасте король вряд ли бы женился на ней.

Более правдоподобным кажется предположение некоторых исследователей о том, что Мария была дочерью последней жены князя Владимира, также попавшей в плен к Болеславу. Имя и происхождение ее почему-то быстро забылось. Е.В. Пчелов высказал предположение, что эта княгиня являлась дочерью швабского герцога Куно фон Энигена, но это мнение в настоящее время подвергнуто критике А.В. Назаренко.[289]

Польские хронисты единодушно утверждали, что Мария приняла католичество до свадьбы, поэтому венчалась в краковском костеле. Брат дал за ней богатое приданое: множество серебряных и золотых сосудов, драгоценных камней и украшений.[290] Все это существенно пополнило казну Казимира. Маловероятно, что эти ценности были присланы из Русского государства, скорее всего, они являлись той казной Ярослава Мудрого, которую вывез в Польшу Болеслав. Просто русский правитель не стал требовать от зятя возвращения своего имущества, поэтому оно превратилось в приданое сестры.

Брак Марии и Казимира оказался успешным. С помощью русских войск король смог навести в стране порядок. Мазовия была вновь присоединена к Польше, мятежник Моислав убит. За существенное укрепление государства Казимир получил прозвище Восстановитель. Мария родила 4 сыновей, и старший, Болеслав, после смерти отца в 1058 г. взошел на престол. С помощью советов матери он успешно управлял Польшей и получил от современников прозвище Смелый.

Хотя Мария почти всю жизнь провела в Польше, она не забывала о своих родственниках на Руси и по возможности им помогала. Так, в 1069 г. ей вместе с сыном пришлось принимать у себя бежавших из Киева Изяслава Ярославича и Гертруду. Первый приходился ей племянником, вторая являлась теткой ее сына. Беглецам была оказана военная помощь, в результате которой они смогли вновь вокняжиться в Киеве, правда не надолго.[291]

Приблизительно в это же время при дворе польского короля был принят бежавший из родных мест венгерский король, двоюродный брат Болеслава по отцу. Интересно отметить, что он вел борьбу за власть с сыном дочери Ярослава Мудрого, т. е. племянницы Марии. В итоге интересы сына и матери оказались диаметрально противоположными. Это, возможно, повлияло на отношение Болеслава к Изяславу Ярославичу, во второй раз изгнанному из Киева. Не получив поддержки, тот был ограблен и выставлен из Польши.[292]

Мария Владимировна, судя по ее прозвищу Добронега (другой вариант Доброгнева), пользовалась симпатиями современников. Она, видимо, отличалась добротой, ласковым отношением к подданным, была ко всем милостива и справедлива. Королева намного пережила не только супруга, но и сына Болеслава. Умерла она в 1087 г. уже в достаточно преклонном возрасте.[293] Хотя княжна очень мало жила на Руси, к числу ее заслуг можно отнести установление добрососедских отношений между двумя соседними странами: Русью и Польшей. Волею судеб она оказала большое влияние на международную политику в середине и начале второй половины XI в.

Естественно, что в Польше русская княжна оставила более заметный след. Местные хронисты единодушно утверждали, что после женитьбы на ней положение Казимира существенно укрепилось и «удивительным образом установился мир на польских землях». От сыновей Марии пошла вся последующая династия польских королей Пястов.[294]

Для установления дружеских связей между Польшей и Русью брак Марии и Казимира имел важное значение, хотя он и не являлся первым фактом породнения двух династий. До него на польской принцессе женился пасынок Владимира I Святополк. Но из-за борьбы этого князя за киевский престол с Ярославом Мудрым это родство привело лишь к острейшему конфликту между соседними странами.

Шведская принцесса Ингигерд-Ирина и ее дочери

Ингигерд-Ирина-Анна являлась второй женой знаменитого князя Ярослава Владимировича Мудрого. Первым исследователем, собравшим о ней достаточно много сведений, был Н. М. Карамзин. Именно он выяснил, что до замужества княгиня была дочерью шведского короля Олофа (Олава) и приблизительно в 1019 г. стала женой русского правителя. На ее содержание, как уже отмечалось, жених выделил город Ладогу, которым стал управлять родственник Ингигерд ярл Рангвальд. После смерти княгини он не захотел возвращать город новгородцам, и тем пришлось отбивать его силой. Все эти данные находятся в шведских источниках. Из них исследователь узнал, что у Ингигерд было только три сына: Вальдемар, т. е. Владимир, Висиволд, т. е. Всеволод, и Гольти, которого Карамзин отождествил с Ильей.[295]

Однако современные исследователи выяснили, что Илья не мог быть сыном Ингигерд, поскольку в 1020 г. он был оставлен на самостоятельном княжении в Новгороде. Гольти же было скорее не именем, а прозвищем, означавшим «шустрый, бойкий». Его могли носить другие сыновья княгини: Изяслав, Святослав, Вячеслав или Игорь, о которых молчат шведские памятники.[296]

Собирая сведения об Ингигерд, Н. М. Карамзин посетил Новгород, где в архиерейском доме обнаружил древние иконы с ее изображением. На них она значилась как святая Анна. Такое же имя княгини он обнаружил в тексте Софийского устава с указанием, что память ее следовало отмечать 5 сентября и 4 октября. Поскольку исследователь знал, что христианским именем Ингигерд было Ирина, то он решил, что перед смертью она приняла постриг под именем Анна.[297]

Получается, что княгиня не захотела стать постриженницей основанного для нее в Киеве Иринина монастыря, в последние годы жизни проживала в Новгороде, где и стала монахиней.

Новгородский собор Софии (1045-1050 гг.)

В Софийском соборе Карамзин узнал, что память Ингигерд-Ирины-Анны отмечалась 10 февраля, считавшегося днем ее смерти, и 4 октября, в день смерти ее сына Владимира. Обе даты были установлены новгородским архиепископом Евфимием. Следует отметить, что в Софийском уставе первая дата иная – 5 сентября, к какому событию из жизни Ингигерд она относится – не известно. Местное духовенство почитало княгиню и ее сына за то, что они являлись строителями Софийского собора, т. е. построили главный городской храм на свои средства.

Историк обнаружил внутри храма на самом видном месте захоронения Владимира и Анны. Над ее гробом на стене значилась такая надпись: «Святая благоверная княгиня Анна, мать святого благоверного князя Владимира Ярославича, королевна шведская, Олава Первого, шведского короля, дочь. Называлася в своей земле Ингегерда, которая прежде была невеста Олава, короля норвежского, потом супруга Ярослава Владимировича Новгородского и Киевского. Преставилася в лето от с. м. 6559, от Р. X. 1051. Положены мощи ее в новгородском Софийском соборе». По слогу надписи Карамзин решил, что она была сделана в ХVIII в.[298]

Поскольку в русских летописях нет данных, сообщенных в этой надписи, то можно предположить, что они взяты из шведских источников, правда, в переводе даты смерти княгини на современное летоисчисление не учтено, что 6559 г. мог быть и 1052 г., если год начинался с сентября. Следует отметить, что в Лаврентьевской летописи смерть Ингигерд обозначена 1050 г., в Ипатьевской добавлено, что случилось это 10 февраля.[299]

Карамзин осмотрел гробницы Владимира и Анны и обнаружил, что они отнюдь не древние, а простые деревянные. Из этого он сделал вывод о том, что старинные саркофаги, вероятно, украшенные серебром или резным камнем, были похищены шведами при оккупации в период Смутного времени. К тому же захватчики могли не церемониться с мощами святых и просто их выбросили.[300] Могло быть и по-другому – мощи Ингигерд увезли в Швецию, на ее родину.

Из зарубежных источников историк узнал, что под покровительством Ярослава Мудрого и Ингигерд на Руси какое-то время жил норвежский король Олоф (Олав). Ему даже предлагалось взять под свое управление волжских булгар, но тот не согласился и вернулся на родину, где в 1030 г. был убит. Его сын Магнус до 1033 г. оставался при дворе киевского князя, но потом уехал в Норвегию, где в 1036 г. был провозглашен королем с прозвищем Добрый. Под покровительством Ярослава и Ингигерд находились и другие иностранные изгнанники: английские принцы Эдвин и Эдуард, венгерские королевичи Андрей и Леванте.[301]

Хотя Н. М. Карамзин собрал довольно много сведений об Ингигерд-Ирине-Анне, он не сделал вывод о ее вкладе в развитие русской государственности и культуры и не попытался восстановить биографические данные.

С. М. Соловьев в основном повторил сведения, найденные Карамзиным, но при этом некоторые из них уточнил и расширил. Так, он узнал, что полное имя отца Ингигерд было Олав Эйрикссон Шетконунг и тот умер в 1024 г. При нем отношения с Русью были исключительно дружескими и добрососедскими. Имя норвежского короля Олова было Олав Харальдссон Толстый Святой. Он был убит на родине за то, что хотел крестить свою страну. Позднее, когда крещение все же произошло, он был провозглашен святым. Управлявший Ладогой родственник Ингигерл Рангвальд имел троих сыновей. Ульф и Эйлаф помогали отцу и потом заменили его в Ладоге. Стенкиль был приглашен на шведский престол. После его смерти королем стал его сын Ульф (Улеб), воспитанный на Руси дядей Эйлафом. В 1032 г. Ульф воевал с финскими племенами, получая поддержку из Новгорода от старшего сына Ингигерд Владимира. Кроме того, Соловьев не согласился с мнением Карамзина о том, что Илья был сыном шведской принцессы, ее первенцем он считал Владимира, родившегося в 1020 г.[302]

В советской историографии интерес к Ингигерд возник только в связи с исследованием останков Ярослава Мудрого. В конце 30-х гг. XX в. была вскрыта его гробница в Софийском соборе, высеченная из целой глыбы белого мрамора. Внутри были обнаружены два взрослых скелета, принадлежащих мужчине и женщине, и разбросанные кости 3-летнего ребенка. Изучение мужского скелета показало, что он принадлежал пожилому человеку лет 65-70, страдавшему заболеванием костей таза из-за врожденного подвывиха тазобедренного сустава. На одной ноге был поврежден коленный сустав. Поскольку было известно, что Ярослав Мудрый с детских лет страдал хромотой, то был сделан вывод, что обнаруженный скелет принадлежит именно ему. Все особенности его останков свидетельствовали, что в последние годы жизни он передвигался с трудом, физически был немощен. При этом князь обладал раздражительным, склонным к вспышкам и бурным реакциям характером. Во всем его облике была смесь нордических и славянских черт.[303]

Изучение женских останков показало, что они принадлежали пожилой женщине лет 50-55, ростом 162 см. У нее был тяжелый массивный череп, черты лица североевропейские: крупный нос, выступающий подбородок, небольшие скулы, хорошие зубы. Исследователи решили, что данные останки принадлежат Ингигерд.[304] Чтобы доказать, что в новгородском Софийском соборе похоронена не она, они вскрыли гробницу святой Анны и обнаружили в ней останки сравнительно молодой женщины лет 30-35, обладавшей северо-европейским типом лица, похожим на лицо пожилой женщины из гробницы Ярослава Мудрого. У нее был аналогичный череп, но не столь массивный и грубый. По непонятной причине антропологи предположили, что данные останки принадлежат первой жене Ярослава Владимировича, якобы умершей в 1018 г.[305]

В. Л. Янин, исходя из исследований скелетов, сделал вывод о том, что Ингигерд покоится в одном саркофаге с мужем, а в новгородском Софийском соборе захоронена либо жена Владимира Ярославича, либо первая жена Ярослава Мудрого. По его мнению, миф о захоронении Ингигерд под именем Анна был создан новгородским архиепископом Евфимием в 1439 г. для расширения пантеона местных святых. В это время Новгород якобы боролся с централизационными устремлениями московских князей.[306]

Таким образом, Янин попытался доказать, что у новгородского духовенства нет оснований почитать Ингигерд-Ирину-Анну своей святой. Однако данные выводы исследователя вызывают большие сомнения. Во-первых, непонятно, для чего Евфимию в 1439 г. необходимо было противопоставлять Новгород Москве, в которой в это время шла ожесточенная борьба за власть между потомками Дмитрия Донского. Во-вторых, если Евфимий выдумал Анну, то почему назвал ее женой Ярослава Мудрого, а не женой Владимира Ярославича, о которой в источниках нет никаких данных, и любая ложь, связанная с ее именем, не была бы разоблачена? Ведь Владимира и Анну почитали за то, что они были строителями Софийского собора и делать это мужу и жене было проще, чем сыну и матери, живущей в Киеве.

Киев. Собор Софии. Богоматерь «Нерушимая стена». Деталь. XI в.

К тому же еще Н. М. Карамзин заметил, что останки Владимира и Анны находятся не в древних раках, а в простых деревянных гробах. Он предположил, что старинные саркофаги были вывезены шведами во время оккупации Новгорода в Смутное время начала ХVII в. Опись Новгорода 1617 г. это подтверждает: «В Корсунской паперти гробы созидателей храма Софеи Премудрости Божии. Гроб древян, а в нем мощи великого князя Владимера Ярославича. На другой стороне гроб древян же матерь его великие княгини Анны. Лежат наружу, только накрыты дцкою. А дцки поднимаютца, а земли на них нет, а положены тому лет с…, телеса их лежат нетленны».[307]

При ограблении гробниц святых шведы вряд ли отнеслись с почтением к их останкам. Все кости могли быть смешаны и разбросаны. Потом представители новгородского духовенства были вынуждены их разбирать и помещать в новые гробы. В гробницы Владимира и Анны, видимо, положили наиболее хорошо сохранившиеся костяки, поскольку они почитались как святые. Так вместо останков Ингигерд в ее могиле оказался костяк молодой женщины. Кем она была в жизни, конечно, сейчас очень трудно определить. Сходство ее черепа с черепом старой женщины из гробницы Ярослава Мудрого дает право предположить, что она состояла с ней в родстве. Например, старая женщина – Ингигерд, молодая – ее дочь. Однако никаких данных о том, что в Новгороде умерла одна из дочерей шведской принцессы, нет. Все ее дочери вышли замуж за европейских королей и на родину не возвращались. К тому же возникают большие сомнения в том, что старой женщиной была именно Ингигерд. Ведь известно, что она умерла на 4 года раньше мужа, т. е. и похоронена была раньше. На момент смерти Ярослава Мудрого ее останки должны были изрядно истлеть, и вряд ли кто-либо стал бы их переносить в гробницу Ярослава Мудрого. Более вероятно, что старую женщину и ребенка захоронили позднее, когда гробница князя уже существовала. Причиной тому могло быть их близкое родство с Ярославом Мудрым, хотя при этом сами они не являлись заметными личностями. Например, старая женщина могла быть дочерью князя от первого брака, которая, оставаясь незамужней из-за некрасивой внешности, жила при дворе отца, а ребенок мог быть рано умершим внуком Ярослава Мудрого.

Королева Франции Анна, дочь Ярослава Мудрого. Скульптура в монастыре св. Викентия (Франция)

Кроме того, захоронение женщины с Ярославом Мудрым могло быть связано с живучестью языческих обрядов, согласно которым знатных людей хоронили вместе с рабынями. Пожилая женщина могла быть прислужницей тяжело больного князя. Княгиню же, игравшую важную политическую роль, таким образом вряд ли могли захоронить. Она должна была иметь собственную могилу.

К тому же, по описанию современников, Ингигерд была красивой женщиной, привлекавшей внимание многих мужчин. Она никак не должна была походить на грубую мужеподобную особу из гробницы Ярослава Мудрого. Ее неординарную внешность унаследовали и дочери, пленявшие своей красотой многих известных мужчин в Европе.

Таким образом, думается, что нет никаких оснований считать, что в гробнице Ярослава Мудрого захоронена именно Ингигерд. Напротив, целый ряд обстоятельств указывает на то, что ее гробница находилась в Софийском соборе Новгорода. Во-первых, хорошо известно, что традиции почитания местных святых никогда не возникали на «пустом месте». Они всегда имели глубокие корни и были связаны с реальными событиями. Ингигерд-Ирина-Анна и ее сын Владимир чтились за то, что построили Софийский собор. У местного духовенства не было необходимости выдумывать данный факт, поскольку оно всегда чувствовало себя независимо по отношению к княжеской власти. В Новгороде с древнейших времен память княгини и ее сына отмечалась особой трапезой в дни их смерти. В нее входили напиток из меда и кутья с ягодами. При этом Ингигерд не путали с женой Владимира Александрой, чья гробница также находилась в Софийском соборе. Ее память также чтилась, но несколько скромнее.[308]

Следует отметить, что шведская принцесса, имевшая значительные личные доходы от принадлежащей ей Ладоги, могла помочь сыну в строительстве в Новгороде величественного каменного собора. Историки архитектуры обнаружили в кладке этого храма приемы, типичные для скандинавских построек того времени. Это использование не тонкого кирпича плинфы, как в Византии, а дикого камня с прослойками из розового цемента.[309] Значит, для постройки Софийского собора приглашались специалисты из скандинавских стран. Сделано это могло быть по инициативе Ингигерд, сохранявшей связи с родиной. Правда, некоторые детали в новгородской Софии были типично византийскими: арки, внутренний декор и т. д. Они свидетельствуют о том, что в числе строителей были и византийский мастера, присланные из Киева Ярославом Мудрым.[310]

Некоторые исследователи, отрицая наличие гробницы Ингигерд в Новгороде, утверждали, что она не могла носить имя Анна, поскольку ее христианским именем было Ирина. Однако исследователи Софийского собора в Киеве обнаружили, что в нем было два придела – в честь святого Георгия, небесного покровителя Ярослава Мудрого, и Иоакима и Анны. Придела в честь святой Ирины не было. Данное обстоятельство может свидетельствовать о том, что в конце жизни Ингигерд была уже не Ириной, а Анной, поскольку приделы были возведены лет через 10 после основного здания собора.[311]

Имя Анна княгиня могла получить не только после пострига в монахини, но и после крещения в православную веру. В середине XI в. как раз произошло разделение христианства на католичество и православие. На родине Ингигерд под именем Ирина могла быть крещена по католическому обряду. На Руси и с этим именем жила какое-то время. Но после разделения церквей она могла перейти в православие уже под именем Анны и поэтому покоиться в монастыре святой Ирины в Киеве не захотела. Следуя ее примеру, Ярослав Мудрый также не пожелал быть захороненным в своем монастыре святого Георгия.

Косвенным свидетельством в пользу предположения о переезде Ингигерд в Новгород в конце жизни могут являться данные антропологии о том, что в старости Ярослав Мудрый отличался очень плохим характером: был раздражительным, вспыльчивым, резким в минуты гнева. К тому же он едва передвигался из-за болезни ног. Жить с таким человеком было очень сложно, поэтому у княгини были веские причины для переезда в Новгород к сыну под предлогом оказания ему помощи в строительстве большого каменного собора.

В последнее время исследователи перевели на русский язык многие зарубежные источники, сообщавшие сведения о шведской принцессе, и это дало возможность проанализировать их вновь. К числу этих памятников относятся: «История о древних норвежских королях», «Сага об Олаве Святом», «Гнилая кожа», «Круг земной», «Красная кожа», «Саги о норвежских конунгах», «Хроника Адама Бременского» и др.

Из саг об Олаве Святом удалось узнать, что матерью Ингигерд была прибалтийская славянка по имени Эстрид, поэтому в ее внешности не могло быть чисто нордических черт. У принцессы был брат по имени Иаков, ставший шведским королем Анундом-Яковом, правивший после смерти отца до 1050 г.[312]

В «Истории о древних норвежских королях» монаха Теодорика сообщалось, что сначала Ингигерд была невестой норвежского конунга Олава Харальдсона, прозванного потом Святым. Но отец принцессы за что-то прогневался на жениха и отдал дочь «Ярицлаву, конунгу восточного пути».[313] Последнее уточнение кажется весьма примечательным, поскольку из него выходит, что Ярослав был не правителем Русского государства, а держал под своим контролем только торговый путь в восточные страны и лежащие на нем города. Остальная территория Руси, видимо, принадлежала местному населению. (Более углубленное исследование данного вопроса может помочь в решении проблемы «варяжского призвания» и роли князей в формировании древнерусского государства.)

Дата свадьбы Ингигерд и Ярослава в скандинавских источниках колеблется от 1014 до 1020 г. Большинство историков, сопоставив все данные, пришли к выводу, что она состоялась в 1019 г.[314]

Софийский собор в Киеве. Реконструкция здания XII в.

В «Круге земном» по этому поводу сообщено следующее: «Весной в Швецию прибыли послы Ярицлейва, конунга из Хольмгарда, узнать, собирается ли Олав конунг сдержать обещание, данное предыдущим летом, и выдать свою дочь Ингигерд за Ярицлейва конунга. Олав конунг сказал об этом Ингигерд и заявил, что он хочет, чтобы она вышла за Ярицлейва конунга. Она отвечала: “Если я выйду за Ярицлейва конунга, то хочу получить от него, как вено, все владения ярла Альдейгьюборга и сам Альдейгьюборг (Ладогу. – Л. М.)”. Послы из Гардарики согласились от имени своего конунга».[315] Далее в «Круге земном» сообщалось, что полученными землями по указанию Ингигерд стал управлять ее родственник ярл Рангвальд.[316]

Некоторые исследователи сочли данное сообщение Снорри Стуолусона недостоверным, поскольку, по их мнению, древнерусские женщины не имели права на личную собственность и находились на содержании у мужа.[317] Однако это представление об имущественном положении женщин в Древней Руси неверно. Из летописей известно, что княгиня Ольга владела городом Вышгородом, селами, охотничьими и рыболовными угодьями; Рогнеда жила на своем дворе у Киева, потом перешедшими к ее старшей дочери Предславе; принцессе Анне в качестве вено был дан Херсонес. Аналогичным образом получила Ладогу и Ингигерд. Вполне вероятно, что ее двоюродный брат Рангвальд стал управлять этим крупным торговым городом и передавать доходы в казну княгини.

В легендарной «Саге об Олаве Святом» сообщается, что шведский король дал за дочерью большое приданое, равное по стоимости Ладоге с прилегающими землями. Такой якобы была плата за вено жениха. В «Гнилой коже» отмечено, что Ингигерд была «мудрее всех женщин и хороша собой. При этом она была очень «великодушна и щедра на деньги», в отличие от мужа, который «не слыл щедрым, но был хорошим правителем».[318] Данная информация очень ценна, поскольку дает представление о внешности и характере шведской принцессы. Сведения о ее красоте еще раз заставляют усомниться в том, что именно ей принадлежат останки грубой и мужеподобной женщины из гробницы Ярослава Мудрого. К тому же из этого сообщения становится известно о наличии у княгини собственных средств, которые она щедро раздавала нуждающимся, несмотря на то что муж ее был очень прижимистым человеком.

В некоторых сагах повествовалось о том, что Ингигерд была влюблена в своего первого жениха, как и он в нее. Разрыв помолвки стал настоящим ударом для влюбленных. Даже выйдя замуж за русского князя, Ингигерд якобы продолжала любить прежнего жениха и постоянно интересовалась у гостей из Скандинавии его жизнью. Ярослава это очень задевало. В саге «Гнилая кожа» утверждалось, что для завоевания сердца жены князь построил великолепный дворец, все стены в нем были затянуты драгоценными тканями. После этого он устроил новоселье, на которое пригласил знать и жену с ее окружением. Однако Ингигерд не оценила красоту и роскошь нового дворца и заявила, что для нее нет милее места, чем то, где сидит ее бывший жених Олав. Сказанное так возмутило Ярослава, что в гневе он ударил жену по щеке. Рассерженная княгиня тут же решила навсегда покинуть нелюбимого супруга, и тому стоило большого труда загладить свою вину. Он даже пообещал выполнить любую просьбу супруги. Тогда Ингигерд потребовала, чтобы он взял на воспитание незаконнорожденного сына Олава. За мальчиком тут же был отправлен корабль.[319]

Киев. Собор Софии. Музыкант. XI в.

Исследователи данной саги решили, что сообщенный в ней факт о размолвке Ярослава Мудрого с Ингигерд не имел места в реальности, поскольку Олав Норвежский был женат на родной сестре русской княгини. К тому же оба какое-то время пользовались гостеприимством правителей Руси из-за проблем на родине. После возвращения Олава в Норвегию его родной сын Магнус и, возможно, жена остались жить при дворе Ярослава Мудрого. Создатель саги «Гнилая кожа», видимо, спутал Ингигерд и ее сестру, поэтому и сочинил историю о любовном треугольнике.[320]

Однако некоторые факты из биографии Ингигерд, в частности ее переезд в Новгород в конце жизни, дают право предположить, что в ее взаимоотношениях с мужем не все было гладко. Правда, в это время Олава Норвежского уже давно не было в живых.

Довольно много интересных сведений об Ингигерд содержит «Сага об Эймунде». В ней рассказывается о борьбе Ярослава Мудрого сначала со Святополком Окаянным, потом – с Мстиславом Тмутараканским, в которой участвовали варяжские отряды под руководством Эймунда, сына норвежского конунга. Из этого произведения выясняется, что княгиня принимала самое активное участие в этой борьбе, стараясь держать варягов под своим контролем. Для этого она всегда присутствовала на совместных пирах и вела беседы с Эймундом и окружавшими его лицами, желая выведать их планы. Гостей она щедро одаривала ценными подарками, хотя муж проявлял скупость. После того как киевский князь рассорился с варягами, не желая платить им большую сумму за помощь в разгроме Святополка, Ингигерд попыталась уладить конфликт щедрыми дарами. Когда это не удалось, она решила заманить Эймунда в ловушку и не позволить ему уехать к сопернику Ярослава Мстиславу Тмутараканскому. Однако ее хитрость не удалась. Варяги покинули Киев. Тогда отважная Ингигерд тайно пробралась в лагерь Мстислава Тмутараканского, куда уже прибыл Эймунд со своим отрядом, и смело выступила перед воинами с речью о том, что им не следует разорять родную землю, а нужно просто разделить ее между собой. По ее мнению, Ярослав должен владеть Новгородом, Мстислав – Киевом, Эймунд – Полоцком.[321]

Исследователи решили, что в саге были отражены не реальные события, а представлены лишь стереотипные ситуации. По их мнению, одним из литературных приемов было противопоставление решительной, твердой и умной Ингигерд слабому, безвольному и скупому Ярославу Мудрому.[322]

Однако сравнение данных «Саги об Эймунде» с летописями показывает сходство между ними. Очевидно, в обоих произведениях отразилась реальная ситуация, которая сложилась на Руси в начале княжения Ярослава Мудрого в Киеве. Ему действительно пришлось сражаться за власть сначала со Святополком, потом – с Мстиславом Тмутараканским. В помощь князь приглашал из Скандинавии варягов, в древнейших летописях даже названо имя их предводителя – Якун или Акун. В битве с Мстиславом Ярослав со своими скандинавскими союзниками был побежден и бежал в Новгород. Но Мстислав не стал отбирать у него Киев и довольствовался Черниговым.[323] Страна оказалась поделенной на две части по Днепру.

Хотя в летописях нет никаких сведений об участии Ингигерд в этих событиях, но нет и фактов, явно противоречащих повествованию «Саги об Эймунде». Поэтому вряд ли стоит считать сагу чисто литературным сочинением. В ней нашла отражение борьба Ярослава Мудрого за власть со своими соперниками, в которой, по мнению автора, большую помощь мужу оказала Ингигерд. Древнейший летописец мог об этом не знать, поскольку княгиня, видимо, являлась посредницей между скандинавскими военачальниками и ее мужем, попавшим в трудную ситуацию.

В саге Ярослав Мудрый наделен не самыми лучшими чертами характера: несколько инфантильный, скупой, несговорчивый. Но по утверждению антропологов, изучавших останки князя, именно таким человеком он и был.[324] Из этого напрашивается вывод, что и Ингигерд в саге представлена реалистично, т. е. она обладала трезвым умом, находчивостью, твердостью и решительностью, была способна брать на себя ответственность за решение сложных вопросов, отличалась храбростью и щедростью. К тому же она была красива и способна исполнять роль лидера: выступать перед воинами с пламенной речью, вести дипломатические переговоры с противниками и т. д. Хромой и болезненный Ярослав Мудрый в этом отношении, видимо, сильно уступал супруге. Некоторые исследователи даже предположили, что из-за физических недостатков князь не пировал с дружинниками, не увлекался охотой, а проводил свой досуг за чтением книг и в беседах о духовном со священниками и монахами.[325]

Как уже отмечалось, в древнейших летописях почти никаких сведений об Ингигерд нет, только указана дата ее смерти. В более поздних Новгородских летописях под 1439 г. есть запись о том, что новгородский архиепископ Евфимий повелел позолотить гробницы князя Владимира и его матери Анны, сделать на них памятные надписи и установить 4 октября днем их ежегодного поминания.[326] Из этой записи следует, что гробницы Владимира и Анны существовали с древнейших времен, но сведения о них подзабылись. Поэтому Евфимий приказал привести в порядок раки и сделать на них необходимые надписи, а самих святых Владимира и Анну ежегодно поминать.

Из Новгородских летописей известно, что сначала гробницы Владимира и Анны находились в Корсунском приделе, но в 1663 г. новгородский митрополит Макарий с согласия патриарха Никона перенес их в центральную часть Софийского собора. Раку Владимира установили у царских врат, Анны – слева от нее.[327] После этого местное духовенство стало собирать сведения об Анне и Владимире и составило их краткие биографии.

В настоящее время в православных календарях об Ингигерд-Ирине-Анне пишется следующее: «Святая благоверная княгиня Анна (Ирина). Шведская королева Ингигерда (во святом крещении Ирина) была выдана замуж за Киевского великого князя Ярослава Мудрого, великого по титулу, но и своим деяниям. Смелая, предприимчивая, высокообразованная, полная ума и доброты, она была достойной подругой своего великого мужа. Была матерью семи сыновей и трех дочерей. Сыновья ее прославились в русской истории: один из них – князь Владимир Новгородский, строитель Софийского собора, причислен к лику святых, другой – Всеволод Переяславский, отец Владимира Мономаха, стал родоначальником великих князей и царей московских. Дочери ее – королевы: Анна Французская, Мария Венгерская (на самом деле ее звали Анастасия. – Л. М.) и Елизавета Норвежская. Известны слова митрополита Киевского Илариона, обращенные к Крестителю Руси в день его памяти: “Взгляни на сноху свою Ирину, взгляни на внуков и правнуков своих, как они живут, как Бог их хранит, как они соблюдают веру, которую ты им завещал, как они восхваляют имя Христово”. Основала в Киеве первый женский монастырь во имя св. муч. Ирины. Преставилась в Новгороде в 1050 г., приняв в постриге имя Анна. Это был первый постриг в великокняжеском доме».[328]

Фреска Софийского собора, изображающая зрителей ипподрома

В данном случае автор статьи ошибся, первой основала женский монастырь Рогнеда, она же первой приняла постриг под именем Анастасия. По поводу же пострига Ингигерд точных данных нет.

Таким образом, используя самые разнообразные источники, попытаемся составить исторический портрет Ингигерд-Ирины-Анны. Год ее рождения ни в одном источнике не указан, но можно предположить, что в 1019 г. ей было лет 18-20, поскольку до этого она уже считалась невестой норвежского короля. Ярославу Мудрому в это время было около 35 лет, если считать, что он родился в 984 г. Отцом Ингигерд являлся шведский король Олав Эйрикссон Шетконунг, матерью – прибалтийская славянка Эстрид. От нее принцесса могла научиться славянскому языку, поэтому в общении с мужем и подданными у нее не возникло трудностей. По утверждению создателей исландских саг, Ингигерд была не только хороша собой, но и умна. Ярослав Мудрый сразу посватался к ней, когда узнал, что с его первой женой приключилась беда – она оказалась в плену у Болеслава и, видимо, умерла или постриглась в монахини. Союз со шведским королем был очень выгоден новгородскому князю, поскольку давал дополнительные силы в борьбе со Святополком.

После того как общими усилиями противник был разгромлен и бежал, Ингигерд с большой свитой прибыла в освобожденный Киев. Там, а может быть и в Новгороде, была сыграна пышная свадьба. В 1020 г. уже появился первенец – сын Владимир.[329]

Исследователи предполагают, что свита Ингигерд состояла из представителей европейской знати. В их числе были изгнанные с родины английские принцы, Эдвин и Эдуард, дети короля Эдмунда Железнобокого. Через некоторое время они переехали в Венгрию, с которой у Русского государства были дружеские отношения. Входил в свиту княгини и очень юный родственник норвежских королей Харальд Сигурдарсон, прославившийся потом по всей Европе своими воинскими подвигами.[330]

Брак с Ингигерд позволил Ярославу Мудрому установить дружеские отношения не только со Швецией, но и с Норвегией, где с 1014 по 1028 г. правил Олав Харальдссон, женатый на сестре принцессы, Астрид. Исследователи установили, что в 1024 г. между Русью и Норвегией был заключен взаимовыгодный торговый договор, действовавший до 1028 г., т. е. до изгнания Олава с семьей. Как уже отмечалось, норвежский король нашел пристанище на Руси, при дворе Ярослава Мудрого и Ингигерд. Потом, когда в 1030 г. Олав вернулся на родину, его сын Магнус остался на Руси. Здесь он воспитывался с 6 до 11 лет. В 1036 г. норвежцы возвели его на престол, и взаимоотношения между двумя соседними странами вновь улучшились, возобновлен был и взаимовыгодный торговый договор.[331]

Несомненно, Ярослав Мудрый понимал, какую важную роль в расширении международных контактов Руси играет его супруга. Все это укрепляло его собственные позиции и давало дополнительные силы в борьбе с противниками, в первую очередь с братом, Мстиславом Тмутараканским. По сообщению древнейших летописей, эта междоусобица продолжалась почти 4 года. В это время великокняжеская семья, судя по всему, жила в Новгороде, поскольку в Киеве было слишком опасно. Хорошо обустроенной и достаточно просторной княжеской резиденцией стало Ярославово дворище на Торговой стороне. До этого князья жили вне города на Рюриковом городище, поскольку, видимо, считались пришлыми чужаками. Но Ярослав с помощью супруги помог новгородским купцам наладить торговые контакты и с Норвегией, и со Швецией, и с некоторыми другими европейскими странами, например с Венгрией. Поэтому для них он, скорее всего, стал своим и очень нужным правителем. К тому же в 1021 г. князь защитил Новгород от грабительского набега полоцкого князя Брячислава Изяславича и даже отбил пленников и все награбленное.[332]

Новгородским купцам было выгодно, что Ярослав владел Киевом и Суздальской землей: по Днепру они могли беспрепятственно ездить в Византию и Болгарию, из Суздаля получали продовольствие, т. к. новгородские земли были малоплодородными и зерновые на них не росли. Поэтому князю не только позволили поселиться в черте города рядом с торговыми пристанями и рынком, но и постоянно оказывали военную помощь для решения собственных проблем: собирали средства для наемников-варягов, отдавали в его распоряжение городскую дружину. У независимых и свободолюбивых новгородцев столь дружеские отношения с князьями были только при Ярославе Мудром, его сыне Владимире и внуке Мстиславе Великом. Характерно, что первому и второму большую помощь оказывала Ингигерд, третьему – его первая жена Христина, которая также была шведской принцессой.

В древнейших летописях отмечено, что до 1026 г. Ярослав Мудрый боялся ехать в Киев, хотя с Мстиславом уже был заключен мир.[333] Поэтому напрашивается предположение, что Ингигерд со все увеличивающимся семейством постоянно жила в Новгороде. В 1024 г. она родила второго сына Изяслава, в 1027 г. – Святослава, в 1030 г. – Всеволода, в 1033 г. – Вячеслава, в 1036 г. – Игоря. В это же время появились на свет три дочери: Елизавета, Анна и Анастасия. Еще одна девочка, вероятно, умерла в раннем возрасте, поэтому в летописях ее имя не было зафиксировано.[334] О ее существовании исследователи узнали из группового портрета семьи Ярослава Мудрого на фреске в Софийском соборе. Правда, точной идентификации портретов до сих пор нет.

Княжеский дворец на Ярославовом дворище, видимо, был внушительной постройкой, поскольку каждому ребенку с 4-5 лет полагались отдельные покои. Но он, скорее всего, был деревянным, поэтому не сохранился. На его месте потом строились другие здания, в которых жили новые новгородские князья. Интересно отметить, что в 70-е г. ХVI в. на Ярославовом дворище был построен двор для Ивана Грозного, посещавшего в это время Новгород. Значит, эта территория считалась государственной.

Судя по летописным сообщениям, даже в 1036 г. Ярослав с семьей не жил в Киеве. В этом году он получил известие о нападении на этот город печенегов. Вместе с новгородской дружиной он отправился на помощь киевлянам и во время битвы у Киева одолел врагов. После этого в следующем году князь начал возводить вокруг южной резиденции новые более мощные укрепления с каменными Золотыми воротами. Внутри них были основаны два монастыря – в честь Георгия и Ирины, патрональных святых князя и его жены, и заложен мощный каменный собор в честь св. Софии. Он должен был стать митрополичьим.[335]

По сообщению Лаврентьевской летописи, в 1036 г. править Новгородом стал старший сын Ярослава Мудрого Владимир.[336] При нем какое-то время с младшими детьми должна была жить и Ингигерд. Ведь в Киеве шла большая стройка. Археологи выяснили, что Ярославов город был сооружен на «поле вне Владимирова града». Сначала были насыпаны валы с деревянными срубами внутри. Их высота достигала 16 м, ширина – 18 м, длина – 4 км. С наружной стороны валов были выкопаны рвы. Такое укрепление было традиционным для многих русских городов. Внутрь города вело несколько ворот. Как уже отмечалось, самыми величественными и красивыми были Золотые ворота с церковью Благовещения наверху. Они были похожи на аналогичное сооружение Константинополя. В центре укрепления был построен огромный Софийский собор, также похожий на одноименный храм в столице Византии. Возводили его византийские мастера.[337]

Сейчас, конечно, нет никаких данных о том, какую роль сыграла Ингигерд в строительстве киевского Софийского собора. Можно лишь предполагать, что муж советовался с ней о том, какой лучше выбрать проект, как лучше украсить величественную постройку. В итоге храм оказался не только просторен внутри, но и имел крытые внешние галереи, по которым удобно было прогуливаться княгине с детьми. На просторных хорах могла размещаться не только вся большая семья, но и обширная княжеская библиотека. Чтение книг, судя по всему, было любимым занятием всех членов семьи Ярослава Мудрого. Хотя о широте кругозора и знаниях самой Ингигерд у нас нет сведений, но хорошо известно, что все ее дети были высокообразованными людьми для своего времени. Дочь Анна поражала всех во Франции своей грамотностью и глубокими познаниями, сын Всеволод знал несколько иностранных языков и т. д.

Софийский собор в Новгороде (1045 г. – 1050 г.).

Возможно, не без участия Ингигерд было решено на фресках, расположенных напротив алтаря, изобразить членов великокняжеской семьи. В настоящее время эти портреты находятся в плохом состоянии, и среди исследователей не утихают споры по поводу того, кто же конкретно изображен на фресках. Некоторую помощь оказывают зарисовки, сделанные в 1651 и 1904 гг., но и в те времена фрески были в подновленном виде.

Всего, считается, было изображено 11 фигур, в верхнем ряду – мужчины, в нижнем – женщины. В центре, по мнению некоторых исследователей, была фигура Христа, сидящего на троне. Рядом с ним справа, вероятно, был изображен Владимир I с мечом, скипетром, крестом и нимбом. Слева – князь ктитор, т. е. Ярослав Мудрый, держащий модель храма в руке. На нем красивый плащ с кругами, внутри которых изображения орлов. На голове корона. По внешнему виду эта одежда напоминает парадное платье византийских императоров. Рядом с князем четыре сына в княжеских шапках и богато украшенной одежде. У второго справа, видимо, Всеволода, также плащ с кругами, внутри которых орлы. Это указывало на его родство, по линии жены, с византийскими императорами.

Во втором ряду пять женских фигур. Некоторые исследователи предположили, что первой была не Ингигерд-Ирина, а княгиня Ольга, с короной, надетой поверх платка и в плаще-корзино. Но другие искусствоведы с ними не согласились и решили, что в короне – жена Ярослава Мудрого, а рядом с ней ее четыре дочери. Старшая – в плаще-корзино и отороченной мехом шапочке, надетой поверх платка. Остальные – в наглухо застегнутых длинных одеждах и также в небольших шапочках поверх платков. Все они со свечами в руках и представлены как бы шествующими в одну сторону.[338]

С помощью рентгеновского излучения ученые установили, что у первой женской фигуры было зеленое платье, плащ цвета охры, красные сапожки с загнутыми носами, мех шапки коричневый. У второй фигуры платье цвета охры, плащ светло-серый, у третьей – платье светло-красное с ромбами, отделка – светло-серая.[339]

Исследователи данных фресок решили, что они не являлись безликой стилизацией, а отражали подлинные черты членов великокняжеской семьи. К тому же у всех была различная одежда и всевозможные атрибуты. Судя по портретам Ингигерд и ее дочерей, можно сделать вывод о том, что женщины в княжеской семье занимали равное положение с мужчинами. Все они богато и нарядно одеты, их лица открыты, поэтому прихожане храма могли любоваться их красотой. Несомненно, что понятия затворничества для женщин и девушек из знатных семей в то время не существовало.

О том, как развлекались в княжеских семьях, можно узнать из фресок внутри башен с винтовыми лестницами, ведущими на хоры. Их сюжеты интересны: сцены охоты на различных зверей, цирковые представления, выступления скоморохов, борьба ряженых, парадные выходы членов княжеского двора, ипподром, флора и фауна Руси и т. д. Фактически это светская живопись, дошедшая до нас из глубины веков. Хотя в ней прослеживается значительное византийское влияние, но есть и чисто местные черты, например изображение верховного славянского божества Ярила в виде солнца, ловчих птиц соколов, фантастических существ из фольклора и т. д.[340]

Все это говорит о том, что в семье Ярослава и Ингигерд любили всевозможные развлечения: охоту, выступления циркачей и скоморохов, лошадиные скачки, а также слушали сказки про древнеславянские божества и чудища.

Исследователи киевского Софийского собора без всяких сомнений сделали вывод о том, что он сооружался по княжескому заказу. На это указывали и просторные хоры, которые в Византии в это время уже отмирали, и фрески с изображением членов семьи великого князя, и фрески светского содержания в башнях.[341] Естественно, что заказчиком был не один Ярослав Мудрый, но и его жена.

К числу построек Ингигерд без всяких сомнений можно отнести Иринин монастырь в Киеве. Ведь он был основан в честь ее небесной покровительницы. Правда, у археологов нет четкого представления о том, какой из трех храмов, обнаруженных на территории Ярославова города, принадлежал именно ее монастырю. Все эти постройки были кирпичными и имели богатое внутреннее убранство: стены украшали яркие фрески, пол был из поливной плитки, крыша покрыта свинцовыми листами. Внутри каждого храма археологи откопали богатые захоронения, в том числе и женские. В одной из гробниц были обнаружены остатки шелковой одежды, украшенной золотыми ажурными бляшками. На голове умершей была лента с золототканым узором из парчи. Несомненно, она принадлежала к высшей киевской знати, может быть даже была княгиней.[342]

Но, как известно, Ингигерд не была похоронена в своем монастыре. Он просуществовал до нашествия Батыя, во время которого был разграблен и разрушен вместе с монастырем св. Георгия и третьим храмом.

Корчажцы («амфорки киевского типа»)

При Ингигерд существенно расширились международные связи, и на Русь стали часто приезжать знатные иностранные гости. Так, в 1034 г. прибыли два венгерских принца Андрей и Леванте, дети герцога Ласло и неизвестной по имени русской княжны, возможно, одной из дочерей Владимира Святославича, захваченной в плен польским королем Болеславом I. Гостеприимством великокняжеской четы они пользовались до 1046 г. После этого Андрей женился на Анастасии Ярославне и отбыл на родину. Там он был провозглашен королем.[343]

Длительное пребывание на Руси отпрысков венгерского королевского дома свидетельствовало о том, что при дворе Ярослава и Ингигерд им было очень комфортно. Они не страдали ни от языкового барьера, ни от разницы в быту. Славянский язык был родным для всех (по матерям-славянкам). Сходной была, видимо, и повседневная жизнь европейской знати. Поэтому дочери Ингигерд без всяких опасений выходили замуж за иностранцев и навсегда покидали родину.

Анастасия, став венгерской королевой, прославилась тем, что основала в Венгрии два православных монастыря, в Вышгороде и Тормове. Позднее в них нашли приют изгнанные из Чехии православные монахи. Андрей был довольно болезненным человеком, поэтому княжне приходилось самой заниматься управлением страной. Но водить полки она, конечно, не могла. Слабостью Андрея в 1060 г. воспользовался его брат Бела, женатый на дочери польского короля Мешко II (сестрой ее была Гертруда, жена брата Анастасии Изяслава Ярославича). Он сверг Андрея, и тот вскоре умер. Анастасии со взрослым сыном Шаламоном (Соломоном) пришлось бежать в Германию к родственникам его жены (он был женат на сестре императора Генриха IV). Однако Бела правил всего 3 года; в 1063 г. он умер – и венгерский трон достался Шаламону. Правда, недовольные сыновья Бела, Геза и Ласло, тут же начали с ним войну. На их стороне оказался киевский князь Изяслав Ярославич, брат Анастасии. В данном случае он попал под влияние жены Гертруды, желавшей помочь своим племянникам и сестре. В итоге правление сына Анастасии было сложным и трудным. В 1074 г. он был свергнут двоюродными братьями и вновь оказался в Германии в изгнании. За ним последовала и Анастасия. Исследователи полагают, что она умерла в немецком монастыре Адмонт, находящемся недалеко от венгерской границы в середине 70-х гг. XI в.[344]

Несомненно, жизнь Анастасии была полна всевозможных тягот, но она всегда старалась быть верной помощницей сначала мужу, а потом и сыну. С братьями и другими родственниками на Руси она почему-то не поддерживала тесных связей. Возможно, причина была во враждебном отношении к ее сыну брата Изяслава, не совсем удачно правившего в Киеве.

Женой европейского правителя стала и старшая дочь Ингигерд Елизавета. С юных лет в нее был влюблен отпрыск норвежского королевского дома Харальд. По неизвестной причине еще мальчиком он оказался в свите Ингигерд, вышедшей замуж за Ярослава Мудрого. Повзрослев, он посватался к старшей княжне Елизавете. Но родители решили, что бездомный принц не слишком подходящий жених для их старшей дочери. Тогда огорченный Харальд поступил на службу к византийскому императору и отправился воевать в Африку, Сицилию и Палестину. Там он совершил много ратных подвигов и прославился на всю Европу. При этом он никогда не забывал свою невесту и чувства к ней выражал в песнях-висах. Всего он написал 16 песен, в которых воспел красоту Елизаветы. Получив за службу много денег и всяческого добра, он вернулся на Русь и вновь попросил руку княжны. На этот раз Ярослав и Ингигерд радушно приняли его и устроили, приблизительно в 1043 г., пышную свадьбу. Возможно, в это время Ингигерд от своих многочисленных родственников уже знала, что Харальд будет приглашен на норвежский трон. В 1046 г. или чуть раньше молодые отбыли в Норвегию, где получили королевскую власть. Вероятно, Харальд правил достаточно жестко, почему и был прозван Харальдсоном Суровым Правителем. Елизавета родила двух дочерей, Марию и Ингигерд (названную в честь бабушки). Следует отметить, что о браке Харальдсона и Елизаветы повествовали многие исландские саги: «Гнилая кожа», «Красивая кожа», «Круг земной» и др.; в них описывались многочисленные походы воинственного Харальдсона и последний, в Англию, во время которого он погиб. При этом сообщалось, что часть пути Елизавета с дочерьми сопровождали его, но потом остались на Оркнейских островах. Когда в 1066 г. король погиб, умерла и Мария, как бы почувствовавшая смерть отца. Елизавета с Ингиберг перезимовали на острове, а весной, видимо, вернулись в Норвегию. Больше ни в одном источнике их имена не упоминались. Существовавшее ранее мнение о том, что Елизавета стала женой датского короля Свена Остридссена, сейчас признано ошибочным.[345]

Последней из дочерей Ингигерд вышла замуж Анна. В 1044 г. в первый раз к ней прибыли сваты от французского короля Генриха. Но Ярослав Мудрый им отказал, полагая, что данный брак не несет Руси никакой выгоды – Франция была слишком далеко, да и положение Генриха I было не слишком прочным. К тому же он был старше невесты на 19 лет, до этого был женат и имел взрослого сына. Однако в 1048 г. в Киев вновь прибыли французские посланцы во главе с епископом Готье, которому удалось убедить Ярослава Мудрого в том, что данный брачный союз будет полезен и Руси и Франции. В итоге с большой свитой и богатым приданым Анна была отправлена в далекую страну. Ее свадьба с Генрихом состоялась 19 мая 1051 г. В следующем году в королевской семье появился сын Филипп, именно он смог унаследовать отцовский трон и основал династию.[346]

Исследователи, изучавшие французские источники XI в., обнаружили, что Анна по образованию и культурному уровню была много выше Генриха I, который даже не умел подписываться и ставил крестик под важными документами, поэтому во многих делах она заменяла супруга. Было найдено письмо Римского папы Николая II к королеве Анне, датированное 1059 г., с такими строками: «Слух о ваших добродетелях, восхитительная дева, дошел до наших ушей, и с великой радостью слышали мы, что вы выполняете в этом очень христианском государстве свои королевские обязанности с похвальным рвением и замечательным умом».[347]

Подписи Анны под документами, сделанные иногда латинскими буквами, иногда кириллицей, говорят о том, что она знала несколько языков. Славянскому, судя по всему, она обучила сына и некоторых представителей знати. Поэтому привезенное ею во Францию Евангелие на славянском языке стало на долгие годы священной реликвией для французских королей. На нем в г. Реймсе они давали клятву верности своей стране.[348]

Майоликовые плитки из развалин храмов в Белгороде (около Киева). Раскопки В.В. Хвойки

После смерти мужа в 1060 г. Анна стала опекуншей малолетнего сына и некоторое время правила вместе с ним. Потом она основала в Саилисе монастырь св. Валентина и постриглась в нем. Однако влюбленный в нее граф Рауль де Крепи и Валуа выкрал ее оттуда и сделал своей супругой, хотя в это время был официально женат. Этот брак произвел большой переполох во французском обществе, поскольку Анну все очень уважали и считали исключительно благочестивой женщиной. Почему королева ответила на чувства графа, нам неизвестно, может быть, она хотела оградить сына от сильного соперника, ведь Рауль возглавлял оппозицию против ее супруга и то же самое он мог сделать и против ее юного сына. С графом Анна прожила более 10 лет, до самой его смерти в 1074 г. Потом она вернулась в монастырь и вскоре умерла. В ХVII в. в Саилисе ей был установлен памятник. Так французы отметили ее большой вклад в историю своей страны.[349]

Таким образом, совершенно очевидно, что три дочери Ингигерд стали достойными женами, а потом и матерями известнейших европейских монархов, правивших в Норвегии, Венгрии и Франции. Это породнило киевских князей с крупнейшими королевскими династиями Европы. Несомненно, что в этом была большая заслуга не столько Ярослава Мудрого, сколько его жены Ингигерд, сумевшей дать дочерям хорошее воспитание и образование и с помощью обширных родственных связей и опыта в международных делах выгодно выдать замуж.

Не менее удачно выбрала княгиня и жен для сыновей. Первым женился пасынок Илья (сын первой жены Ярослава Мудрого, правивший в Новгороде). По предположению исследователей, его женой стала датская принцесса Эстрид, сестра могущественного короля Кнута Великого, правившего с 1016 г. в Англии, с 1019 г. еще и в Дании, а с 1028 г. еще и в Норвегии. Когда в 1035 г. он умер, то освободились сразу три престола. Родство с ним было очень выгодно для Ярослава Мудрого, но Илья рано умер, и Эстрид вернулась на родину, где вновь вышла замуж.[350]

В источниках, к сожалению, не сохранилось никаких данных о происхождении супруги старшего сына Ингигерд Владимира. Известно лишь, что ее звали Александра и что она родила двух сыновей: Ростислава и Ярополка. После ранней смерти отца оба превратились в князей-изгоев. Ростиславу пришлось с оружием в руках добывать себе княжение в Тмутаракани. Александра осталась в Новгороде и была похоронена в Софийском соборе. Сколько ей было в это время лет – неизвестно. Судя по тому, что старший сын Владимира Ростислав отправился добывать для себя княжение в Тмутаракань, напрашивается предположение, что его мать имела отношение к этому городу, т. е. могла быть дочерью Мстислава Тмутараканского. Вопрос о ее браке со старшим Ярославичем мог быть решен во время соперничества их отцов и раздела страны на две части.

Второй сын Ингигерд Изяслав, как уже сообщалось, женился на сестре польского короля Казимира Гертруде, исключительно властной и энергичной женщине, оставившей заметный след в русской истории (ей будет посвящен отдельный очерк).

Третий Ярославич, Святослав, сначала женился на некоей Киликии или Кикилии (вероятно, искаженное латинское имя Цецилия). Происхождение ее неизвестно, но она явно не была славянкой. (В Византии был город Киликия.) После смерти Киликии Святослав женился на немецкой принцессе Оде, внучатой племяннице германского императора Генриха IV. Сделано это было для усиления позиций в борьбе за великокняжеский престол с братьями.

Четвертый сын Всеволод в 1046 г. стал мужем византийской принцессы Марии, дочери императора Константина IX Мономаха. В середине XI в. этот брак уже был не столь важен для Руси, как в X в. (когда страна только формировалась, а Византия была одной из могущественных держав), но в целом позволял расширить и укрепить торговые контакты между двумя странами.

Самые младшие Ярославичи Игорь и Вячеслав также выбрали себе в жены иностранок – немецких принцесс, которые, впрочем, особо яркого следа на Руси не оставили,[351] поскольку княгини рано умерли.

Таким образом, можно сделать вывод, что заслугой Ингигерд было существенное расширение международных контактов Древнерусского государства с помощью браков своих детей; тесные родственные связи были установлены с правителями Швеции, Норвегии, Дании, Англии, Венгрии, Польши, Франции, германскими государствами, Византией и другими странами. Это позволило наладить торговые связи и сделать культурный обмен между странами более интенсивным и плодотворным. Славянский язык звучал при многих европейских королевских дворах. Русь стала не только равноправным членом единого европейского дома, но и заняла в нем ведущую позицию. Этому не помешал даже постепенный распад государства на отдельные княжества, начавшийся при Ярославичах и ставший неизбежным к концу XII в. Традиции установления родственных связей с представителями европейских королевских домов поддерживались и при внуках, и при правнуках Ингигерд, но уже не столь ярко выражались.

Последний вопрос, который следует рассмотреть в рамках данной темы, это – взаимоотношения Ингигерд с Ярославом Мудрым. Важно определить, насколько правдиво они были отражены в исландской саге «Гнилая кожа» и почему Ингигерд оказалась похороненной в Новгороде.

В целом брак шведской принцессы и русского князя следует признать удачным, поскольку в результате него появились на свет 6 сыновей и 4 или 5 дочерей. Но переезд Ингигерд в конце жизни в Новгород заставляет задуматься о том, что в ее взаимоотношениях с мужем не все было гладко. Как выяснили антропологи, у Ярослава Мудрого в старости был очень плохой характер из-за многочисленных болезней и трудностей в передвижении. Его бурные вспышки гнева и раздражительности, видимо, осложняли семейную жизнь. К тому же князь постарался окончательно лишить Новгород столичных функций и превратить Киев в главный город страны. Для этого он возвел в нем много величественных построек, в том числе митрополичий Софийский собор. В итоге Киев превратился в религиозную столицу, отодвинув Новгород на второй план. Вполне вероятно, что шведской принцессе это не понравилось, поскольку северная столица находилась рядом с ее родиной и жить в ней для нее было удобнее и привычнее; именно это недовольство и могло быть отражено в исландской саге, повествующей о непонравившихся Ингигерд постройках мужа.

Майоликовые плитки из раскопок в Киевской Софии. Раскопки 1952 г.

Чтобы поднять престиж Новгорода, княгиня, видимо, решила вместе со старшим сыном возвести в нем не менее величественный собор, чем в Киеве. Как известно, в городе был деревянный Софийский собор, но уже достаточно ветхий. К тому же во время постройки нового каменного храма он сгорел.

Согласно данным летописей, Новгородская София начала строиться в 1045 г. по указанию Владимира Ярославича. Поэтому в нем в западной части были устроены просторные хоры, похожие на дворцовые палаты. Там могли размещаться не только все члены великокняжеской семьи, но и книжные богатства, церковная утварь и даже казна. С двух сторон собор украшали открытые двухэтажные галереи, по которым можно было прогуливаться после службы. В целом пропорции новгородского храма были схожи с киевским, правда, главок было только 6, но центральный барабан был на 2 метра выше киевского. Таким способом новгородские строители, возможно, хотели показать, что, хотя их храм и не митрополичий, но главнее киевского. Как отметили историки архитектуры, в облике Новгородской Софии оказались соединенными черты достаточно изысканной византийской архитектуры с мощными, суровыми и лаконичными особенностями романского стиля, характерного для построек северной Европы.[352]

Главное, что отличало новгородский и киевский соборы, это строительный материал. Вероятно, в Новгороде было трудно наладить производство тонкого кирпича, плинфы, поэтому его стали возводить из дикого камня, но не простого, а разноцветного. В итоге стены превратились в гигантскую цветную мозаику из фиолетово-серых, зеленых и желтых камней, оправленных в розовый гладко заполированный раствор. Украшением являлись также кирпичные арки и раскрашенные в различные цвета отдельные детали. В итоге с помощью инкрустации камнем собору был придан исключительно декоративный и жизнерадостный вид.[353] К сожалению, в настоящее время внешнее убранство Новгородской Софии совсем иное.

Если внешне новгородский храм ни в чем не уступал киевскому и, может быть, даже его превосходил, то внутреннее убранство, конечно, было совсем иным – в нем не было ни фресок, ни мозаик, ни наборных полов, ни резного камня. Причина была, видимо, в том, что его создатели слишком рано умерли и не завершили всего задуманного.

Исследователи полагают, что при Владимире была только начата роспись барабана и отдельных участков стен.[354]

Однако местное духовенство навсегда запомнило, какую большую роль сыграли Ингигерд и ее сын Владимир в строительстве Софийского собора. Поэтому оба были похоронены внутри него и с древнейших времен почитались как святые.

Подводя итог жизни и деятельности Ингигерд-Ирины-Анны, следует отметить, что для своего времени она была выдающейся личностью. С помощью обширных родственных связей ей удалось поставить Древнерусское государство в один ряд с ведущими европейскими державами. Слава об ее прекрасных и высокообразованных дочерях распространилась по всей Европе, поэтому к ним стали свататься правители ведущих стран, многие принцессы без всяких колебаний вышли замуж за ее сыновей и переехали на Русь. Двор Ингигерд и Ярослава Мудрого всегда отличался исключительной гостеприимностью, у них находили пристанище многие изгнанники. Это, несомненно, было заслугой Ингигерд, отличавшейся щедростью, милостивостью, легким нравом и привлекательной красотой. Ярослав Мудрый, напротив, был скуп, угрюм и нелюдим. Поэтому напрашивается предположение о том, что успех его правлению обеспечивал не он сам, а энергичная, умная и жизнерадостная Ингигерд. Она легко находила контакт с любыми людьми, умела расположить их к себе и заставить действовать в своих интересах. Но на страницах летописей, созданных с определенными политическими целями, а не для объективного отражения реальности, ее жизнь и дела остались в тени сидящего на престоле Ярослава Владимировича. Однако можно предположить, что свое прозвище Мудрый он получил благодаря жене. В приложении к работе на схеме представлены обширные родственные связи Ингигерд, а также дана таблица дат.

Глава 4. Княгини в период борьбы за великое княжение Ярославичей

После смерти в 1054 г. великого киевского князя Ярослава Владимировича Мудрого, создавшего основы единого Древнерусского государства, его сыновья не захотели соблюдать сложившийся порядок престолонаследия и вскоре начали борьбу друг с другом за верховную власть. В итоге старший Ярославич, Изяслав, дважды был изгнан из Киева, бежал за границу с семьей и был вынужден просить помощь у родственников жены, польской принцессы Гертруды.

Его соперник Святослав Ярославич для усиления своих позиций второй раз женился на немецкой принцессе Оде. В ответ Изяслав женил старшего сына Ярополка на другой немецкой принцессе, Кунигунде. Браки с иностранками стали использоваться князьями для укрепления собственных позиций в междоусобной борьбе. В итоге княгини оказались втянутыми в острую политическую борьбу, из-за которой им не раз приходилось испытывать невзгоды и лишения и подвергаться опасностям. Несмотря на все это, они продолжали поддерживать мужей, рожали и воспитывали детей, занимались обустройством своих теремов, покровительствовали церкви и т. д. Несомненно, многие из них были замечательными личностями, оставившими след в истории русской государственности и культуры.

Польская принцесса Гертруда-Елена-Елизавета

Долгое время в распоряжении историков было очень мало сведении о жене старшего Ярославича, Изяслава. К примеру, Н. М. Карамзин даже не знал ее имени, лишь называл дату свадьбы – 1043 г., и сообщал происхождение – сестра польского короля Казимирa I.[355] Характерно, что этих фактов не было в древнейших летописях, они были вставлены в позднюю Воскресенскую летопись, видимо, из польских источников.

Одним из первых исследователей, собравшим много сведений о жене Изяслава Ярославича и выяснившим одно из ее имен, был В. Л. Янин. Он обнаружил в Киево-Печерском патерике данные об интересе княгини к церковным делам и ссоре ее с мужем из-за того, что тот изгнал из монастыря игумена Антония и заменил его другим монахом. Ученый решил, что к жене Изяслава относится и одна из надписей-граффити на стенах Софийского собора в Киеве, сделанная сыном Святополка о некоей Олисаве, матери Святополка. Поскольку князей с именем Святополк было немного, то Янин решил, что им был средний сын Изяслава Ярославича, соответственно Олисавой или Елизаветой была жена Изяслава.[356] (У еще одного Святополка, прозванного Окаянным, детей не было.)

Затем исследователь проанализировал все летописные известия о княгине и уточнил некоторые факты ее биографии: в 1073 г. бежала вместе с мужем и сыновьями в Польшу; после смерти Изяслава поселилась у сына Ярополка во Владимире-Волынском; в 1085 г. во время междоусобицы попала в Луцке в плен к Владимиру Мономаху. После гибели Ярополка переехала ко второму сыну Святополку, который смог стать великим князем Киевским. По данным летописей, княгиня умерла 4 января 1107 г.[357]

Все эти факты помогли Янину отождествить Олисаву с владелицей Трирской псалтыри Гертрудой, поскольку на одной из миниатюр было изображение княгини с подписью «матерь Ярополка». Он решил, что на родине до замужества княгиня носила имя Гертруда, после принятия православия она стала Елизаветой-Олисавой.[358]

Отождествление Гертруды с женой Изяслава Ярославича позволило проследить историю Трирской псалтыри: в 1102 г., отдавая внучку Сбыславу Святополковну за польского короля Болеслава III, княгиня подарила ей свою псалтырь; потом вторая жена Болеслава III Саломея подарила рукопись монастырю г. Вюртеберга; затем, сменив нескольких владельцев, она оказалась в Ломбардии, в архиве г. Чивидале.[359]

Проанализировав содержание Трирской псалтыри, в частности, вшитого в него молитвенника с пятью миниатюрами, Янин пришел к выводу, что в период изгнания Гертруда вместе с Ярополком приняли католичество и попросили помощь в возвращении киевского престола у римского папы Григория VII. Тот пошел им навстречу и вручил Ярополку свою буллу, утверждающую право на власть в Киеве. Этот факт и был запечатлен на одной из влитых миниатюр. Она, по мнению исследователя, была создана в Регенсбурге в 1075-1076 гг., когда там проживали изгнанники. Вернувшись на родину, Гертруда якобы вновь приняла православие и стала Олисавой-Елизаветой, Ярополк не поменял свое крестильное имя Петр на Гавриила. Этот вывод Янин сделал на основании найденной им печати с изображением святых Елизаветы и Гавриила, якобы принадлежащей княгине и ее сыну.[360]

Однако в источниках нет никаких данных об изменении Ярополком своего крестильного имени, напротив, известно, что он всегда был Петром и даже в конце жизни строил храм в честь этого святого и потом был в нем похоронен.[361]

Михайловский (Дмитриевский) монастырь

Янин полагал, что Трирская псалтырь была подарена Гертруде германским послом Бурхардом, трирским архиепископом, посетившим Киев в 1074 г. Однако позднее было выяснено, что Бурхард был всего лишь настоятелем одного из трирских соборов и вряд ли обладал архиепископской псалтырью. К тому же он посещал Киев, когда Гертруда с семьей находилась в изгнании. Ценная рукопись могла быть собственностью матери Гертруды, которая до замужества была лотарингской графиней. Потом королева могла подарить псалтырь дочери, уезжавшей в чужую страну.[362]

Сравнительно недавно Н. И. Щавелева перевела и опубликовала молитвенник из Трирской псалтыри и выяснила, что он состоял из приватных молитв самой княгини. Кроме того, она собрала и издала несколько польских хроник, относящихся к Гертруде и ее родственникам.[363] Это позволяет составить достаточно обстоятельный исторический портрет княгини и определить ее вклад в историю Руси.

Прежде всего необходимо выяснить, кем были родители Гертруды. Как уже отмечалось, отцом ее являлся польский король Мешко, правивший с 1028 по 1034 г. Матерью была очень незаурядная женщина, племянница германского императора Оттона III Рикса. Ее бабушкой являлась племянница византийского императора Иоанна Цимисхия Феофано, которую некоторые исследователи путали с принцессой Анной Романовной, ставшей женой Владимира Святославича.

Из польских хроник известно, что свадьба родителей Гертруды состоялась в 1013 г., но в семье она вряд ли была старшим ребенком. Первенцем, скорее всего, был брат Казимир, родившийся в 1016 г. С 10 лет он был отправлен на обучение в один из бенедиктинских монастырей. Гертруда с младшей сестрой, видимо, воспитывались под руководством матери. Для своего времени та была достаточно образованна, поскольку интересовалась даже всемирной историей. Для нее была составлена обширная компиляция из разных источников, кратко повествующая об истории разных стран и их правителях. Все записи делались на годовой сетке из пасхальных таблиц. В Польше записи продолжали пополняться фактами из жизни королевского дома и страны. Несомненно, Гертруда знала об интересной книге матери, которая постоянно увеличивалась в объеме.

В 1032 г. из-за конфликта с мужем Рикса была вынуждена бежать с детьми к родственникам в Германию. Свою историческую книгу она взяла с собой, поскольку с помощью ее записей планировала в будущем доказать права сына Казимира на польский трон. Позднее составители польских анналов положили записи Риксы в основу своих трудов. Поэтому современные исследователи считают мать Гертруды основоположницей польской анналистики.[364]

Киев. Собор Михайловского (Дмитриевского) монастыря. «Благовещение». Богоматерь. XI в.

После смерти мужа в 1034 г. Рикса с детьми вернулась в Польшу и попыталась взять верховную власть в свои руки. Но между претендентами на корону началась междоусобица, и Рикса с дочерьми вновь уехала в Германию. В 1037 г. Казимир присоединился к ним. Тогда Рикса обратилась за помощью к своим немецким родственникам, и в 1038 г. при поддержке германского императора Конрада II беглецы смогли вернуться на родину. Правда, до смерти Конрада в 1039 г. Казимир считался его (вассально зависимым) пленником. Затем для укрепления позиций в Польше он начал сближение с соседней Русью. В это время Казимир женился на сестре Ярослава Мудрого Марии-Добронеге и затем выдал свою сестру Гертруду за Изяслава Ярославича.[365]

Во время скитаний с матерью Гертруда обрела богатый опыт в делах по отстаиванию прав на престол. Она узнала, что главным документальным источником могут являться погодные записи, фиксирующие родственные связи и все происходящее в хронологической последовательности; что в политической борьбе важны союзники, даже прежние враги; что для достижения желаемого хороши любые средства. Тогда она еще не знала, что ей придется повторить судьбу матери.

Точная дата рождения жены Изяслава неизвестна, можно лишь предположить, что она не должна была быть много старше супруга, родившегося в 1024 г., но и не могла быть намного его моложе; известно, что их второй сын Святополк родился в 1050 г., первый, Ярополк, должен был появиться на свет еще раньше, сразу после свадьбы в 1043 г.

Несомненно, на родине Гертруда исповедовала католичество, как и ее родители. На Руси ей следовало принять православие. Вопрос о том, какие имена она получила после двух крещений, до сих пор не ясен. В. Л. Янин, основываясь на граффити Софийского собора, полагал, что крестильным именем княгини было Елизавета. Однако Н. И. Щавелева обнаружила, что молитвы Гертруды были обращены к ее патрональной святой Елене.[366]

Спор исследователей можно разрешить, предположив, что Еленой Гертруда была в католичестве, а в православии она носила имя Елизавета, и наоборот. В любом случае, ничего необычного нет в том, что у нее было три имени.

Когда Гертруда стала женой Изяслава, у него еще не было ясной перспективы занять великокняжеский престол. Старшим княжичем был Владимир, уже имевший сыновей, Изяслав получил от отца Туров и отправился туда с молодой супругой. Здесь им предстояло обустроить свою резиденцию.

Новгород. Собор Софии. Константин и Елена. Деталь. XI в.

Археологи исследовали старое городище Турова и обнаружили на его территории остатки монументального здания, датированного ХI-ХII вв. Это был шестистолпный храм длиной 28 и шириной 16,5 м с красивой внутренней отделкой.[367] Поскольку известно, что Гертруда с Изяславом прожили в Турове 9 лет, то можно предположить, что именно они построили этот достаточно внушительный собор. Позднее в Турове княжил младший сын Изяслава и Гертруды Святополк, который мог еще больше расширить и украсить храм. О каких-либо других князьях, правивших в Турове также долго, в летописях нет данных.

Только в 1052 г., когда старший Ярославич, Владимир, умер, положение Изяслава и его супруги существенно изменилось. Они в перспективе должны были стать великокняжеской четой. Как наследника, Ярослав Мудрый переводит Изяслава на княжение в Новгород, крупный торговый центр. В это время в семье князя было уже несколько детей: Ярополк, Святополк, Мстислав и дочь Евдокия, выданная позднее замуж за польского королевича Мешко, сына Болеслава II Смелого, приходившегося Риксе пасынком.

Некоторые исследователи считали, что Святополк не был родным сыном Гертруды, а родился от наложницы. Основанием для этого мнения служило утверждение в одной из молитв Гертруды о том, что ее единственным сыном был Ярополк (Мстислав погиб в 1069 г.), а молитвы по большей части писались в изгнании.[368] Однако такое предположение вряд ли обоснованно, поскольку в летописной записи о смерти Гертруды указано, что она была матерью Святополка,[369] такие же данные содержит софийская граффити. Противоречие с молитвой можно объяснить тем, что только Ярополк был вместе с Гертрудой в Европе и там принял католичество. Святополк же в это время находился на родине и оставался православным человеком.

В Новгороде Изяславу достался по наследству от старшего брата великолепный Софийский собор, практически не имевший внутреннего убранства – при Владимире только начали расписывать купол. Вполне вероятно, что Изяслав и Гертруда распорядились продолжить эти работы; искусствоведы, изучавшие фрески новгородского Софийского собора, отметили, что в них есть древнейший слой, относящийся к середине XI в. Но эти росписи покрывали не все стены, а представляли собой отдельные фрагменты в виде икон. Один из таких фрагментов с изображением св. Елены был обнаружен реставраторами в начале XX в. На нем была надпись «Олена», ныне утраченная.[370]

Появление изображения св. Елены на стене новгородского Софийского собора кажется довольно странным, поскольку она не была достаточно популярной святой у русских людей, недавно пришедших к христианству. Но если считать, что крестильным именем Гертруды было Елена, то вполне вероятно, что она попросила изобразить свою святую на стенах нового собора. При этом живописец мог придать святой внешнее сходство с самой княгиней, являвшейся правнучкой византийской принцессы, – на это указывают большие глаза, черные дугообразные брови, нос с горбинкой и т. д. Искусствоведы постоянно подчеркивали, что в облике св. Елены на фреске новгородского Софийского собора прослеживаются восточные черты, которых не могло быть у местных женщин. В изобразительной манере они отметили такие черты, как плоскостное изображение, четкость линии, ярко выраженные изгибы, нежные цвета: светло-синий, розово-красный, интенсивный белый; по их мнению, подобных фресок в русских соборax больше нигде не встречалось.[371]

Однако если сравнить изобразительную манеру данной фрески с мозаикой Дмитрия Солунского из Дмитровского собора Михайловского монастыря Киева (ныне хранится в Третьяковской галерее), то можно обнаружить сходные черты. Они проявляются в одинаковом изгибе бровей, разрезе глаз, очертании тонкого носа и небольшого рта. В обоих случаях художник использовал точные и интенсивные мазки, хотя и с помощью разного изобразительного материала. Есть черты общности и в колорите: под золотой кольчугой Дмитрия надета нежно-сиреневая рубашка, сверху наброшен серо-голубой плащ, украшенный белой перевязью. Это сходство позволяет выдвинуть предположение, что фреска и мозаика были творениями одного художника, поскольку в то время вряд ли было много мастеров. К тому же, как известно, существует мнение, что на фреске Дмитрия Солунского изображен Изяслав Ярославич, муж Гертруды. Отсюда вполне вероятно предположение, что супругов изобразил придворный живописец, постоянно находившийся у них на службе.

Гертруда, судя по Трирской псалтыри, интересовалась изобразительным искусством и была знакома с искусными мастерами, по ее заказу они изготовили пять миниатюр. На одной из них у ног апостола Петра была изображена сама княгиня, что подтверждается надписью «мать Ярополка», и рядом ее сын Ярополк с женой Кунигундой. На другой – сцена венчания Ярополка и Кунигунды на великое княжение Христом.

Интересно отметить, что головной убор Кунигунды на миниатюрах очень походил на корону Елены на фресках Софийского собора. У них совпадали не только нормы, но и украшения: обилие жемчуга и большие ромбовидные зеленые драгоценные камни. Сходна и отделка одежды. Вполне возможно, что на фреске и миниатюрах были запечатлены детали реальной одежды и головных уборов княгини и ее невестки в то время, когда обе были молодыми женщинами, в то время как на миниатюрах облик Гертруды несколько иной – она закутана в очень красивый плащ с головной накидкой.

Хотя изображение княгини в целом сохранилось плохо, можно заметить, что на ней надето красное платье, рукава которого обшиты жемчугом, сверху накинут плащ из коричневой ткани с отделкой из красных колец, по низу отороченный широкой золотой нашивкой. Верхняя часть его закрывает голову, но спереди надет венец-очелье, украшенный драгоценными камнями и жемчужинами.

Следует отметить, что подобные венцы были обнаружены при раскопках могил знатных женщин. Так, в Любече был найден женский головной убор в виде широкой ленты, на которую было нашито 25 серебряных бляшек. 7 из них были круглыми с перегородчатой эмалью, 7 – треугольными со стеклянными вставками, 4 – в форме розеток и 7 были украшены речным жемчугом. Общая длина венца составляла 40 см. Расшитая часть его доходила примерно до висков, затылок закрывало покрывало.[372] Именно такой венец, видимо, и был изображен на голове Гертруды на миниатюре Трирской псалтыри. Бляшки на венце могли быть золотыми, украшенными эмалью и драгоценными камнями, лента шилась из золототканой парчи или шелка.[373]

Как уже отмечалось, одежда Кунигунды несколько иная: на ней нет никакой накидки, но одежда двухслойная – внизу расшитое по горлу и рукавам голубое платье, сверху сарафан, обильно украшенный жемчугом, на голове – высокий кокошник с драгоценными камнями. Отличие от одежды Гертруды может свидетельствовать о том, что молодые женщины носили несколько иную одежду, чем женщины в возрасте; при этом учитывались и особенности фигуры – полные могли скрывать свои недостатки всевозможными накидками.

Таким образом, есть основания предполагать, что в окружении Изяслава и Гертруды находился талантливый живописец, который выполнял различные княжеские заказы. В их числе могло быть и оформление рукописи Евангелия для новгородского посадника Остромира, входившего в число приятелей Изяслава Ярославича. С ним князь, видимо, познакомился во время правления в Новгороде, но и потом сохранил дружеские отношения. Эта рукопись была создана в 1056-1057 гг. диаконом Григорием, но автором миниатюр он не являлся, поскольку два изображения евангелистов из четырех оказались не на своих местах, а одно так и не было создано. Известный знаток древнерусского искусства В. Н. Лазарев, сравнивая миниатюры Остромирова Евангелия с миниатюрами Трирской псалтыри, сделал вывод об их художественном сходстве.[374]

С именем Гертруды можно связать еще одну древнерусскую рукопись – Изборник Святослава 1078 г. Некоторые исследователи высказали мнение, что первоначально данная книга создавалась для Изяслава Ярославича и его жены. Но после изгнания их из Киева незаконченная работа оказалась у Святослава, и тот приказал доделать ее уже для себя, поэтому на миниатюре в книге оказался портрет семьи Святослава Ярославича, а не его старшего брата.[375]

М. В. Бибиков, изучавший состав Изборника Святослава, выяснил, что прототипом для него послужил сборник, изготовленный в IX в. для византийской императрицы Евдокии Ингерины, матери Льва VI Мудрого. В 60-е гг. XI в. сборник перешел к императрице Евдокии Макремволитиссе, и на его основе был изготовлен новый список, украшенный миниатюрами с изображением членов семьи императрицы.[376]

Учитывая, что через прабабку Гертруда состояла в родстве с византийскими императорами, можно предположить, что она видела рукописи двух Евдокий, знала их содержание и, вероятно, захотела иметь такую же книгу у себя. Получив от родственниц византийский сборник, она велела изготовить для себя аналогичный, но, как уже отмечалось, незаконченная работа попала к новому великому князю Святославу и тот ее присвоил, приказав изобразить на миниатюре себя и членов своей семьи.

Наличие у Гертруды Трирской псалтыри, вероятное ее участие в создании Остромирова Евангелия и Изборника Святослава 1073 г. свидетельствуют, что она была высокообразованной для своего времени женщиной, знакомой с европейской письменностью. Она стремилась к тому, чтобы лучшие ее образцы были и на Руси. Как известно, в это время в Европе появляется и развивается хронография. Правители молодых государств стремились вписать свои деяния во всемирную историю, поэтому поручали духовным лицам вести хронику событий. Выше уже отмечалось, что мать Гертруды стала родоначальницей польской анналистики. Поэтому напрашивается предположение, что Гертруда сыграла такую же роль в возникновении русского летописания.

Серебряные изделия из клада, найденного в 1903 г. в усадьбе Михайловского Златоверхого монастыря

Еще А. А. Шахматов высказал гипотезу, что «Повести временных лет» предшествовал «Начальный свод», созданный в 70-х гг. XI в. киево-печерским игуменом Никоном. В нем наиболее подробно были освещены события 50-70-х гг., когда в Киеве правил Изяслав Ярославич.[377] В. А. Рыбаков, изучавший миниатюры Радзивилловской летописи, выделил в них древнейшие слои, относящиеся к ХI в. При этом он заметил, что на этих миниатюрах князь Изяслав Ярославич всегда выглядит положительным, без братьев, хотя его поведение и поступки часто были небезупречными. Из этого исследователь предположил, что «Начальный свод» создавался при еще первом Ярославиче и уже тогда был иллюстрированным.[378]

Поскольку сам Изяслав, в отличие от своей супруги, не был знаком с летописными сочинениями, то вероятно предположить, что «Начальный свод» создавался по заказу Гертруды. Непосредственным исполнителем являлся киево-печерский игумен Никон, имевший трения с Изяславом, но, вероятно, пользовавшийся покровительством Гертруды. (Выше отмечалось, что у княгини возникали разногласия с мужем по поводу отношения к церковным деятелям.) Придворный живописец мог создать для летописного произведения миниатюры.

С рочниками (или анналами) Риксы «Начальный свод» объединяет сходное начало – с событий всемирной истории, а также записи местных событий на листах пасхалий.

Следует отметить, что еще М. И. Сухомлинов, а потом и Д. С. Лихачев заметили, что по форме русские летописи отличались от византийских хроник и были похожи на записи, сделанные на годовой сетке пасхальных таблиц.[379]

Таким образом, есть основания предполагать, что первые летописные записи на Руси стали вестись по инициативе Гертруды. Непосредственным исполнителем являлся киево-печерский игумен Никон. На вопрос о его авторстве «Начального свода» большинство исследователей дает положительный ответ.[380]

Рикса, как известно, составила рочник для обоснования прав на польский престол сына Казимира. Значит, у летописи Гертруды была та же цель и в отношении мужа, дважды изгоняемого из Киева, и сыновей, Ярополка и Святополка, претендовавших на верховную власть по закону старшинства, поэтому летописание должно было начаться с самых первых князей Киева и четко обозначить их родство. Как известно, в древнейших летописях подробные записи начинаются с Ярослава Мудрого, указаны точные даты рождения его сыновей, отмечены даты смерти скончавшихся еще в молодости, и дважды подробно расписано, какие владения получил каждый из них. Более того, в годовой статье 1054 г. не только описана смерть Ярослава Мудрого, но и обозначено: «Начало княжения Изяслава в Киеве». Все это должно было доказать законность его прав на престол.

Серебряные изделия из клада, найденного в 1903 г. в усадьбе Михайловского Златоверхого монастыря

Однако, как известно, в 1068 г. киевляне подняли восстание против Изяслава и заставили его с семьей бежать в Польшу, где правил Болеслав II. Через тетку Добронегу-Марию он приходился князю двоюродным братом, для Гертруды же был племянником. В следующем году король помог изгнанникам вернуть киевский престол: Всеслав Полоцкий был разбит, неверные горожане наказаны. Хотя в целом в летописном тексте, описывающем эти события, Изяслав не осуждается, в нем выявлены ошибки князя, спровоцировавшие конфликт с подданными. Это нарушение данной на кресте клятвы и захват Всеслава в плен, неумелые военные действия, из-за которых был разбит половцами, отказ дать киевлянам оружие для защиты своих домов от степняков. Получалось, что горожане были вынуждены поднять восстание, освободить Всеслава, встать под его знамена и таким образом получить возможность сразиться с врагами-половцами.

Более того, в летописи отмечены новые ошибки Изяслава, предвещающие очередные несчастия: позволил своим союзникам полякам грабить русские земли, не выполнил обещания не наказывать киевлян, посадивших на престол Всеслава и т. д. И действительно, 22 марта 1073 г. младшие братья великого князя, Святослав и Всеволод, объединились против него и вновь изгнали из Киева. Летописец резко осудил поступок младших Ярославичей, назвав его преступлением не только против отцовой заповеди, но и против Бога. Все это указывало на то, что он был из окружения Изяслава, но в то же время оценивал действия князя достаточно трезво и объективно.

Кем же был этот человек? Как уже отмечалось, по мнению ученых, создателем «Начального свода» был игумен Киево-Печерского монастыря Никон, с которым Изяслав конфликтовал и в 1061 г. даже вынудил уехать в Тмутаракань. Вернуться тот смог только в 1068 г.[381] Но, очевидно, что Никон занимался летописанием не по собственной инициативе, а по поручению Гертруды. Именно она трезво и объективно оценивала поступки мужа и видела все его ошибки. Этот вывод напрашивается из анализа ее Молитвенника, включенного в состав Трирской псалтыри.

Исследовательница данного памятника Н. И. Щавелева выяснила, что рукопись псалтыри фактически представляет собой сборник, состоящий из приватных молитв княгини Гертруды – Молитвенника, гаданий по фазам луны – Лунника и гаданий, связанных с датами начала Нового года – Калядника. Текст всех частей был написан на латыни, поэтому было высказано предположение, что сборник-Кодекс был составлен княгиней во время достаточно долгого пребывания за границей во время второго изгнания (с 1073 по 1077 г.). Щавелева перевела молитвы на русский язык и опубликовала.[382]

Содержание молитв Гертруды очень интересно и наглядно показывает, как она относилась к мужу, сыну Ярополку и даже к себе самой. В сложной ситуации она обращалась с просьбами о помощи к Иисусу Христу, Богоматери, св. Петру – небесному покровителю сына и св. Елене – своей небесной покровительнице. Из последнего факта Щавелева сделала вывод о том, что христианским именем Гертруды было имя Елена.[383]

Обратимся непосредственно к тексту молитв. Одна из первых посвящена Изяславу Ярославичу. Княгиня просит Бога отвратить сердце супруга, которого она называет королем, от ненависти, досады и гнева и внушить ему кротость, добросердечие и миролюбие.[384] Данная просьба означала, что по характеру князь был гневливым, вспыльчивым и злопамятным. Все это не нравилось Гертруде, и она надеялась с помощью Бога изменить нрав мужа. При этом она понимала, что Изяслава вынудили стать таким его недруги, полные зависти, коварства и беспутства. Под ними она, видимо, понимала младших Ярославичей. Поэтому княгиня просила Бога сделать Изяслава сильным и стойким и помочь одолеть всех врагов. Но она надеялась, что победа будет достигнута не с мечом в руках, а путем братолюбия и стремления к согласию. В заключение Гертруда просила Бога защитить супруга от всех несчастий и опасностей и сделать счастливым обратный его путь на родину.[385]

Данная молитва наглядно демонстрирует, что княгиня объективно оценивала черты характера мужа, но при этом она любила его и желала всяческих удач в борьбе с соперниками.

Еще одна молитва Гертруды говорит о том, что взаимоотношения ее с Изяславом были очень сложными. В ней она просит Господа Бога услышать стон ее сердца, избавить от мучений, изгнать все горести и отвратить зло, которое на нее обрушилось из-за грубости мужа и его нежелания беседовать с ней и выслушивать советы. В ответ на его брань она сама взрывалась и возникала бурная ссора. Поэтому княгиня умоляла Всевышнего не только укротить Изяслава и сделать его милостивым и благосклонным к ней, но и утихомирить ее собственный бешеный нрав и превратить в кроткую, спокойную, обращенную к добру женщину. Только в таком виде ей бы хотелось появляться перед супругом, чтобы с ним не конфликтовать.[386]

Эта молитва показывает, что Гертруда была очень самокритична и в размолвках и ссорах с мужем была склонна больше винить саму себя, а не его.

С помощью молитв княгиня как бы анализировала сложную ситуацию, сложившуюся в семье, и пыталась найти выход из нее. Ей казалось, что Бог услышит ее просьбы и принесет всем покой, умиротворение и благополучие.

Золотые изделия из клада, найденного в 1887 г. в усадьбе Михайловского Златоверхого монастыря

Причиной конфликтов между Изяславом и Гертрудой было бедственное положение, в котором оказалась их семья за границей в период второго изгнания из Киева. Дело в том, что на этот раз польский король Болеслав не только отказался помочь беглецам, но и отобрал у них казну. В итоге почти без средств существования они оказались в немецком городе Регенсбурге и стали искать новых союзников. По мнению исследователей, Изяслав решил обратиться к своему дальнему родственнику германскому королю Генриху IV (позднее стал императором). Сестра короля была женой венгерского короля Шаламона, сына сестры князя. Правда, в это время Шаламон был тоже изгнан из своей страны и повинны в этом были племянники Гертруды. Очевидно, по этой причине Генрих решил лишь отправить в Киев посольство для выяснения сложившейся там ситуации. Характерно, что главой его он назначил настоятеля Трирской церкви Бурхарда, брата второй жены Святослава Ярославича Оды. Естественно, что тот не собирался действовать против сестры и, получив в Киеве богатые подарки, в 1075 г. вернулся в Германию.[387]

Возможно, Гертруда понимала, что обращение за помощью к Генриху IV не принесет успеха, поскольку тот был зол на ее сестру и сыновей, изгнавших Шаламона. Она, вероятно, пыталась найти иных союзников, но муж не желал с ней советоваться. Эта ситуация и нашла отражение в молитвах княгини.

В итоге, следуя примеру отца, польского короля Мешко I, Гертруда попыталась действовать самостоятельно и найти поддержку у папы Римского Григория VII, находящегося во враждебных отношениях с германским королем. Вполне вероятно, что для этого княгине вместе с сыном Ярополком и невесткой Кунигундой пришлось принять католичество и пообещать папе ввести католичество на Руси.

Григорий VII принял просителей и согласился оказать им помощь. О содержании его беседы с Ярополком известно из папской буллы от 17 апреля 1075 г. Ее адресатом был Изяслав, якобы отказавшийся от своих прав на киевское великое княжение: «Ваш сын, посетив могилу апостолов, прибыл к нам и смиренно молил нас, желая получить ваше государство от нас как дар св. Петра, давши клятву быть верным главе апостолов. Он уверил нас, что вы согласились бы на его просьбу. Так как она показалась нам справедливой, то мы и отдали ваши владения ему от имени св. Петра.[388]

Таким образом, из папской буллы следовало, что владения Изяслава передавались Ярополку, ставшему верным католиком. Взамен тот, видимо, обещал окатоличить Русь. Но у папы не было воинской силы, которая бы реализовала его постановление. Возможно оно было нужно лишь для того, чтобы в глазах европейской общественности представить действия Святослава Ярославича абсолютно незаконными и лишить поддержки в случае вооруженной борьбы с Изяславом.

Гертруда, желая запечатлеть акт получения Ярополком папской буллы, повелела изобразить встречу с Григорием VII на миниатюре и вшить ее в Трирскую псалтырь. По ее представлению, этот рисунок должен явиться документальным свидетельством происшедшего. В. Л. Янин высказал предположение, что вшитые в псалтырь миниатюры были изготовлены в 1075 г. регенсбургскими мастерами.[389] Но они могли быть сделаны и позднее, уже на родине, придворным живописцем княгини.

По-настоящему реальную помощь княжеской чете оказала вторая папская булла, которая была адресована польскому королю Болеславу. В ней содержалось требование вернуть казну Изяславу и снарядить для него войско. Через некоторое время оно было выполнено, хотя томительное ожидание изгнанников затянулось больше, чем на года. Вполне вероятно, что все это время Гертруда проводила в молитвах и паломнических поездках по местным монастырям. Особенно часто она бывала в монастыре св. Иакова, поэтому после смерти княгини в 1109 г. на ее пожертвования монахи воздвигли в обители храм в честь св. Гертруды.[390]

Только в самом конце 1076 г. Гертруда и Изяслав узнали, что их главный недруг Святослав скоропостижно скончался. Хотя на престол сел следующий по возрасту Ярославич, Всеволод, его уже изгнанники не боялись. У него не было сильных союзников среди европейских монархов. Летом 1077 г. с помощью Болеслава Изяслав вступил на территорию Руси и двинулся к Киеву. Всеволод вышел ему навстречу, но увидев сильное войско, предпочел заключить мир. В благодарность к своим владениям он получил черниговские земли Святослава. В «Начальной летописи», почти не освещавшей правление узурпатора, была четко зафиксирована дата возвращения изгнанников в Киев – 15 июля 1077 г. Ярополк, естественно, не стал оспаривать свои достаточно призрачные права на великокняжеский престол и довольствовался Вышгородом, Святополк получил Новгород.[391] Это должно было означать, что первый являлся соправителем Изяслава (можно вспомнить, что Вышгородом владела княгиня Ольга, когда правила вместе с сыном), а второй – их главным наследником.

Вполне вероятно, что по случаю счастливого возвращения князь и княгиня сделали богатые вклады в храмы и монастыри. Изяслав занялся обустройством своего Дмитровского монастыря, заложенного еще в 60-е гг. Гертруда, видимо, вновь стала покровительствовать монахам Киево-Печерского монастыря и помогла им окончательно завершить и украсить величественный Успенский собор, начатый еще в 1073 г.

Однако новое правление Изяслава Ярославича продолжалось совсем недолго. Князь был убит 3 октября 1078 г. во время междоусобицы, затеянной сыновьями Святослава с дядей Всеволодом. Для Гертруды и ее сыновей это стало огромным горем, поскольку они не только лишились близкого человека, но и великокняжеского престола. Нарушать завещание самого Ярослава Мудрого никто из них не посмел, поэтому в Киев без всяких помех въехал последний Ярославич, Всеволод. Изяслава с почетом похоронили в Десятинной церкви рядом с дедом Владимиром I. На этом, видимо, настояла Гертруда, желавшая объявить мужа святым мучеником, страдавшим от происков братьев и отдавшим жизнь за интересы младшего из них.

Некоторые исследователи полагали, что «Начальный свод» Никона был закончен в 1073 г., когда Изяслава второй раз согнали с престола. Однако его последующие статьи дают право предположить, что игумен вел летописание до своей кончины в 1088 г., поскольку никто, кроме Гертруды, не мог написать столь хвалебные некрологи по Изяславу и Ярополку. Первый помещен в годовой статье 1078 г., второй – 1086 г. Следует отметить, что в некрологе Изяслава перечислены не только черты его характера, но и описана его внешность: «Бе же Изяслав муж взором красен и телом велик, незлобив нравом, криваго ненавидя, любя правду; не бе льсти в нем, но прост муж умом, не воздал зла за зло».[392] Согласно этому описанию, князь был красивым мужчиной могучего телосложения, отличался добрым нравом, был честным, но и несколько простодушным, поэтому на зло не отвечал и за него не мстил. Последнее замечание мог сделать только тонкий психолог, хорошо знавший Изяслава. Им как раз и была его жена. Она же могла подчеркнуть внешнюю привлекательность князя, которую игумен Никон мог и не заметить, будучи духовным лицом.

После смерти мужа Гертруда, видимо, поехала в выделенный Ярополку Владимир-Волынский. С этого времени все ее молитвы были посвящены любимому сыну. Из-за начавшейся в 1079 г. междоусобицы его жизнь не раз подвергалась опасности. Поэтому княгиня обращалась с горячими просьбами о заступничестве к Богу, Богоматери и св. Петру. Вот отрывок из одной ее молитвы: «Усмири его недругов, внуши ему твердую надежду, истинные чувства, совершенную любовь. Освободи его от неприятелей, чтобы не попал к врагам, чтобы недруги не радовались его поражению, отведи от него гнев и негодование, защити несокрушимой стеной в битве, милосердной помощью обрадуй его сердце».[393]

Следует отметить, что Гертруда нисколько не идеализирует сына, она видит все его недостатки и знает о плохих поступках, поэтому просит святых отпустить ему все грехи, совершенные «сгоряча и по наущению давнего врага». Княгиня знает, что Ярополк «опускался в пучину пьянства и обжорства, был повинен в гордыне, хвастовстве, клятвопреступлении, злословии, алчности, тщеславии, нетерпении, лживости, воровстве, лжесвидетельстве и даже стал для всех посмешищем».[394] Но она все равно очень любит его и молится о нем.

Можно предположить, что рассмотренная выше молитва Гертруды относилась к периоду ссоры Ярополка с великим князем Всеволодом Ярославичем в 1085 г. Причина ее неизвестна, поскольку Всеволод всегда помогал племяннику и даже изгнал из Владимира-Волынского его соперников Давыда и Володаря Ростиславичей. Вместо благодарности Ярополк с полками двинулся на Киев. Навстречу ему вышли дружины великокняжеского сына Владимира Мономаха и вынудили бежать. В итоге Гертруда с Кунигундой оказались в плену, а Владимир-Волынский достался Давыду Ростиславичу.[395] Естественно, что поведение Ярополка могло насмешить всех его недругов.

Только в следующем году, вероятно не без участия княгини, ее сын смог помириться сначала с Владимиром Мономахом, а потом и с великим князем и вернулся на родину. В новых молитвах Гертруда просила св. Петра образумить Ярополка, обратить его сердце к милосердию, сделать благожелательным и изгнать злость и жажду мщения.[396]

Молитвенник княгини свидетельствует о том, что она была очень набожной женщиной и молилась не только за своих родственников, но и за многих знакомых людей: за папу Римского Григория, германского императора Генриха IV, бояр Изяслава, дружинников Ярополка и за всех пленников, оказавшихся в руках врагов. В ее горячем сердце находилось место для всех страждущих или попавших в беду людей.[397]

Неразумное и неосторожное поведение Ярополка привело к тому, что его соперники, братья Ростиславичи, подослали к нему наемного убийцу Нерадца и тот с ним расправился. В летописи подробно описана гибель Ярополка: указана точная дата, способ убийства, названы имена дружинников, доставивших его тело во Владимир-Волынский.[398] Все это свидетельствует о том, что запись была сделана со слов очевидцев. Это опять же указывает на причастность Гертруды к созданию Начального свода, который продолжался и в 1086 г.

Несомненно, для Гертруды гибель любимого сына превратилась в огромное горе. Она не захотела, чтобы тот был похоронен во Владимире-Волынском и перевезла его тело в Киев. Усыпальницей стал построенный князем храм св. Петра в отцовом Дмитровском монастыре. Достраивать его, видимо, пришлось самой княгине. Кроме того, на ее попечении оказались внуки, поскольку невестка Кунигунда вернулась в Германию. Там она поселилась у сестры, жены маркграфа майсенского Экберта Младшего. Следует отметить, что последний был двоюродным братом Оды, второй жены Святослава Ярославича.[399]

Благодаря стараниям Гертруды Ярополк был всячески прославлен на страницах «Начального свода»: «Бяше блаженный се князь тих, кроток, смерен и братолюбив, десятину дая святей Богородицы от всего своего имения по вся лета и моляше Бога всегда, глаголя: “Господи Боже мой! Приим молитву мою и даждь ми смерть, якоже двема братома моима, Борису и Глебу”».[400]

Золотые изделия из клада, найденного в 1887 г. в усадьбе Михайловского Златоверхого монастыря

Хвалебная характеристика Ярополка, а также его щедрая благотворительность привели к тому, что в 1866 г. он был причислен к лику святых.[401] Очевидно, что в этом было больше заслуг матери князя, чем его самого.

Можно предположить, что Гертруда много сделала и для младшего сына Святополка, который не обладал какими-либо выдающимися качествами и всегда держался в тени. Только благодаря ее усилиям этот малозаметный князь смог получить киевский престол, хотя его соперником был опытный полководец и политический деятель Владимир Мономах, сын умершего в 1093 г. Всеволода Ярославича. Очевидно, Гертруда пригрозила Владимиру, что поднимет всех своих многочисленных европейских родственников на защиту законных прав сына на престол, и тот отступил. Он знал, что после смерти Святополка Киев будет за ним.

В конце жизни Гертруда, видимо, не только занималась укреплением престола своего последнего сына, но и воспитывала внуков. Сыновья Ярополка рано умерли, осталась только дочь, которая во всем подражала бабушке. Ее рано выдали замуж за смелого и энергичного минского князя Глеба Всеславича. Его попытки расширить свои владения за счет соседей вызвали возмущение Владимира Мономаха, ставшего к тому времени великим князем. В 1119 г. он арестовал Глеба и посадил в киевскую тюрьму. Там тот вскоре скончался.[402] Вдова позаботилась о том, чтобы достойно похоронить его в Киево-Печерском монастыре и сама поселилась неподалеку. Вдовствовать и хранить верность любимому мужу ей пришлось почти 40 лет. В Ипатьевской летописи точно указана дата ее смерти – 3 января 1158 г. и прославлена благочестивая жизнь. При этом указано, что и сама княгиня, и ее отец Ярополк, и муж Глеб были щедрыми вкладчиками Киево-Печерского монастыря. По наказу вдовы ее могилу устроили рядом с захоронением горячо любимого супруга.[403]

Еще одна внучка Гертруды, дочь Святополка Сбыслова, в 1102 г. стала женой польского короля Болеслава III. В качестве благословения от бабушки она получила Трирскую псалтырь со вшитыми в нее листами и миниатюрами. Так знаменитая рукопись превратилась в реликвию сразу нескольких европейских королевских домов.

Интересно отметить, что свою дочь Сбыслава назвала Риксой в честь знаменитой прабабки, о которой многое узнала не только от бабушки, но и в самой Польше.

В 1104 г. еще одна дочь Святополка, Предслава, вышла замуж за венгерского королевича Альмуша, а ее брат Ярослав женился на венгерской принцессе. После этого в Венгрии очень часто принцесс стали называть Гертрудами и Елизаветами. В. Л. Янин даже предположил, что в этом государстве в ХII-ХIII вв. существовала устойчивая традиция почитания киевской княгини.[404]

Интересно отметить, что внук Гертруды владимиро-волынский князь Ярослав Святополчич живо интересовался отличиями католичества и православия и приблизительно в 1117 г. попросил киевского митрополита в особом послании разъяснить ему это. С аналогичной просьбой к иерархам обращался и Владимир Мономах.[405] Возможно, и ему была известна история поездки Гертруды и Ярополка к папе Римскому для получения от него буллы.

Вполне вероятно, что в последние годы жизни Гертруда продолжала заниматься летописанием. Вместо умершего Никона она могла пригласить киево-печерского монаха Нестора, который расширил и придал стройность всем ранее сделанным летописным записям. Он и стал автором первой редакции «Повести временных лет», рассказывающей о создании Русского государства, его первых князьях и их деятельности. Можно предположить, что вместе с Гертрудой он выработал пропольскую концепцию, утверждавшую, что государственность зародилась в столице полян Киеве. В основу ее было положено «Сказание о славянской грамоте» западно-славянского происхождения. Именно Гертруда могла привести на Русь это сочинение, и с ее помощью был создан рассказ о полянах, как наиболее культурном и цивилизованном славянском племени, ведущем начало «от лях».[406]

В реалии же ни археологи, ни антропологи не могут найти следов существования племени полян. На месте их проживания, указанном в «Повести временных лет», в VIII-Х вв. жили совсем другие племена: скифы, анты, уличи.[407]

Естественно, что кроме Гертруды, никто не был заинтересован в создании поляно-славянской пропольской концепции возникновения Русского государства. Позднее, уже при Владимире Мономахе и его сыне Мстиславе Великом на эту концепцию была наложена новая новгородско-варяжская, которая отразилась во второй редакции «Повести временных лет», созданной Сильвестром. Вполне вероятно, что она возникла в противовес Гертрудиной, чтобы обосновать права на престол потомков Мономаха.

Жена Изяслава Ярославича прожила долгую жизнь и скончалась 4 января 1107 г.[408] В летописи не указано место ее захоронения, но на этот счет можно высказать одно предположение. Дело в том, что на территории Ярославова города археологи обнаружили один загадочный каменный храм XI в., похожий на церкви Иринина и Георгиевского монастырей. Каких-либо данных о его названии и строителях нет. Ясно лишь, что он имел красивое внутреннее убранство – все его стены покрывала яркая фресковая роспись. Поскольку нам известно, что на службе у Гертруды был один или несколько живописцев, то именно она могла выступать заказчицей этого храма. Ведь во второй половине XI в. дольше всех на киевском престоле были ее родственники, муж – почти 20 лет, и сын – также 20 лет. Поэтому у княгини была реальная возможность возвести храм в честь своей святой, например Елены. В нем она могла завещать похоронить себя.

Княжеский терем XI в. близ Спасского собора в Чернигове. Реконструкция Н. В. Холостенко

Если это предположение верно, то найденный археологами мраморный саркофаг под могилами ХII-ХIII вв. должен принадлежать Гертруде. На это указывает богатство захоронения: в мраморных гробницах хоронили только князей и княгинь; одежда усопшей состояла из шелкового наряда, сплошь покрытого позолоченными ажурными бляшками; голову покрывало очелье из золотой парчи.[409]

Если сравнить одежду Гертруды на миниатюре в Трирской псалтыри с одеждой усопшей, то можно заметить некоторое сходство в плаще явно шелковом, с узором, похожим на позолоченные ажурные бляшки; а также в головном уборе-очелье, или венце.

Совершенно очевидно, что похороненной не могла быть Ингигерд, умершая в Новгороде. Не могли ею быть и жены Святослава Ярославича: первая, Киликия, умерла в Чернигове, вторая, Ода, уехала в Европу после смерти супруга. Первая жена Всеволода Ярославича Мария также умерла не в Киеве, она была похоронена в Переяславле-Южном. Вторая – пережила супруга и нашла вечный покой в его Андреевском монастыре. Других великих княгинь во второй половине XI в. не было. Конечно, этих рассуждений недостаточно для окончательного вывода о месте захоронения Гертруды, но в качестве гипотезы они вполне могут иметь место.

Подводя итог жизни и деятельности Гертруды-Елены-Елизаветы, следует отметить, что для своего времени она была выдающейся женщиной, оставившей заметный след в русской истории и культуре. Она имела хорошее образование, знала несколько языков, в том числе и латынь, была сведуща в международной политике, знакома с всемирной историей, лучшими образцами европейской письменности, сама была не лишена литературного таланта, как тонкий психолог хорошо разбиралась в человеческой натуре, живо интересовалась изобразительным искусством и покровительствовала иконописцам и миниатюристам.

Несмотря на многие беды и невзгоды, обрушивавшиеся на ее семью, княгиня никогда не впадала в отчаяние, не озлоблялась на весь мир и всегда стремилась изгонять из своей души и сердца гнев, ненависть, зависть, злобу. Она желала быть милосердной, кроткой, всепрощающей и ко всем благожелательной. Эти же качества она хотела видеть в муже и воспитывала в сыновьях и внуках.

Приватные молитвы Гертруды показывают, как она пыталась внести положительный вклад в достаточно низкое нравственное состояние верхов русского общества. Однако ей редко удавалось достичь положительного результата, поскольку в борьбе за власть и земельные владения князья шли и на нарушение клятв, и на преступления, и даже на убийства.

Можно предположить, что, следуя примеру матери – польской королевы Риксы, Гертруда заложила основы русского летописания. Под ее руководством киево-печерский игумен Никон составил «Начальный свод», прославлявший близких княгини и доказывавший их права на киевский великокняжеский престол. После его смерти к работе над летописью был привлечен другой киево-печерский монах, Нестор, который создал стройное историческое произведение – «Повесть временных лет» с полянославянской концепцией происхождения государственной власти на Руси. Возможно, его рукопись даже была иллюстрированной и потом использована при создании Радзивилловской летописи. В ее миниатюрах исследователи находят много архаичных черт.

Несомненно, Гертруда была знакома и покровительствовала лучшим мастерам иконописи, творившим на Руси. В их числе мог быть грек Георгий, оставивший свой автограф в Михайловском приделе Киевской Софии, построенном, видимо, Святополком Изяславичем (носил крестильное имя Михаил), а также на одной из стен Софии Новгородской.[410] Вполне вероятно, что по заказу княгини украшались фресками храмы Турова, Новгорода и Киева. Принадлежавшая ей Трирская псалтырь стала образцом при изготовлении Остромирова Евангелия и Изборников Святослава. Целый ряд известных исследователей однозначно делает вывод о близости художественного оформления Трирской псалтыри, Остромирова Евангелия, Изборника Святослава 1073 г. и Мстиславова Евангелия выразившейся в подражании западной иконографии и сочетании византийских и западно-европейских черт в декоре. Более того, они отмечают некоторое сходство миниатюр этих рукописей с равенскими мозаиками в Италии. Так, благодаря Гертруде лучшие образцы западно-европейского искусства оказали влияние на развитие русской миниатюристики. В качестве гипотезы можно высказать предположение, что Гертруда была строительницей одного из каменных храмов на территории Ярославова города и в нем похоронена. Кроме того, она всегда покровительствовала монахам Киево-Печерского монастыря.

Хотя на Руси имя Гертруды-Елены-Елизаветы было вскоре забыто или умышленно вычеркнуто из истории Владимиром Мономахом и его потомками, в европейских королевских домах, особенно в Венгрии и Польше, оно почиталось в течение многих десятилетий, а ее рукопись считалась священной реликвией. О заслугах княгини помнили и в Регенсбурге, где была построена церковь в ее честь.

В приложении к работе помещена таблица дат, связанных с жизнью и деятельностью Гертруды, а также представлена схема ее родственных связей.

Немецкая принцесса Ода

Долгое время о второй жене четвертого сына Ярослава Мудрого Святослава исследователи ничего не знали. Поэтому некоторые даже полагали, что на миниатюре в Изборнике Святослава 1073 г. изображена его первая супруга Киликия. Впрочем, и о ней в источниках никаких данных нет. Исходя из ее имени, некоторые историки предположили, что она была иностранкой, а ее странное для русского человека имя – искаженный вариант латинского имени Цецилия. Однако известно, что в Византии была область, называемая Киликия. Княгиня могла быть родом оттуда, поэтому и получила на Руси имя, указывающее на ее происхождение.

С. М. Каштанов полагал, что высказанное некоторыми исследователями мнение о том, что второй женой Святослава была немецкая принцесса Ода Штаденская, неверно. По его утверждению, она могла быть женой старшего Ярославича – Владимира Новгородского.[411]

Однако современный историк А. В. Назаренко, тщательно проанализировав и изучив немецкие источники, пришел к выводу, что Ода никак не могла быть по возрасту женой Владимира и на самом деле была второй женой Святослава Ярославича. В «Штаденских анналах», составленных аббатом Альбертом в первой половине ХIII в., он нашел сведения о ее происхождении. Оказывается, мать Оды носила имя Ида и была знатной дамой из Швабии. Ей принадлежали достаточно большие земельные владения, доставшиеся от отца, который был братом императора Генриха III. Поэтому императору Генриху IV она приходилась двоюродной сестрой. Брат Иды выбрал для себя духовную карьеру и стал папой Римским Львом IX. Сама Ида вышла замуж за маркграфа Лютпольда. В этом браке и родилась Ода, но неизвестно, в каком году. Когда в 1043 г. ее отец умер, мать отдала дочь в один из саксонских монастырей, а сама вновь вышла замуж. В новом браке у нее родился сын Бурхард, ставший потом настоятелем собора в Трире.[412]

Спасский собор в Чернигове

В «Штаденских анналах» сообщалось, что через некоторое время Ида выкупила дочь из монастыря и отдала ее замуж за русского короля. А.В. Назаренко выяснил его имя из других европейских хроник. Оказалось, что резкая перемена в судьбе Оды произошла при непосредственном участии германского императора Генриха IV, который и сосватал ее за Святослава Ярославича.[413] Можно предположить, что это было сделано по просьбе самого князя, желавшего обзавестись влиятельными родственниками в Европе и с их помощью вступить в борьбу за киевское великое княжение.

Очевидно, посредницей в переговорах князя с императором стала старшая дочь Святослава, сосватанная в 1062 г. за чешского короля Братислава, правившего с 1061 по 1092 г., и имевшего дружеские отношения с германским императором.

Из «Санкт-Галленских анналов» Назаренко выяснил, что брак Оды и Святослава состоялся приблизительно в 1070 г. После этого черниговский князь стал усиленно готовиться к схватке за Киев. С помощью Генриха IV он надеялся нейтрализовать польского короля Болеслава II, являвшегося ранее союзником Изяслава Ярославича. В помощь он взял младшего брата Всеволода, видимо, пообещав ему прибавку к земельным владениям.

Таким образом, Ода оказалась втянутой в большую политическую игру, хотя сама она вряд ли принимала в ней участие, поскольку воспитывалась в монастыре и была далека от мирской суеты.

А. В. Назаренко выяснил, что Ода была монахиней Санкт-Галленского монастыря в Швабии, являвшегося одним из наиболее известных в Европе центров литературной деятельности и историописания.[414] Поэтому она, вероятнее всего, была высокообразованна и имела представление о литературном творчестве.

Черниговско-Северская земля (по А. К. Зайцеву)

Как известно, в 1073 г. Святослав выступил против старшего брата и заставил его вновь бежать с семьей в Польшу. Но там Изяслав был встречен очень прохладно. Не нашел он поддержки и у Генриха IV, через Оду породнившегося с его главным соперником. Удачная женитьба Святослава привела к тому, что Изяслав фактически оказался в Европе в полной изоляции, и ему даже не смог помочь брак сына Ярополка и Кунигунды, дочери маркграфа Оттона Орламюндского, поскольку та являлась родственницей Оды.

В источниках нет никаких сведений о том, насколько удачным был брак Святослава и Оды и смогла ли немецкая принцесса и бывшая монахиня быстро адаптироваться на Руси. Известно лишь, что вскоре после заключения брака она родила сына Ярослава. В это время у ее мужа было четыре взрослых сына от первой жены Килиции: Глеб, Роман, Давыд и Олег. Естественно, что именно они должны были стать главными наследниками отца. Но Святослав, поправший порядок престолонаследия, установленный отцом, видимо, так не считал. Вполне вероятно, что он очень дорожил браком с Одой, поэтому собирался отвести ее сыну важную роль. Это положение в семье нового великого князя наглядно отражает миниатюра в Изборнике 1073 г.

Как уже отмечалось, данная рукопись вероятнее всего создавалась для Изяслава Ярославича, поскольку владельческая запись Святослава была сделана по стертой первоначальной записи. Для того чтобы ни у кого не возникало сомнений в принадлежности этой книги, на ее миниатюре была изображена семья Святослава.[415] На первом плане сам князь с рукописью в руках, рядом Ода, впереди нее стоит маленький мальчик – ее сын Ярослав, сзади старшие княжичи. Поскольку Ярослав изображен почти на одном уровне с отцом, напрашивается предположение о его высоком положении в семье, чем у старших братьев. Может быть, именно ему Святослав намеревался передать великое княжение, оставив старшим сыновьям черниговские земли. Ведь Киев ему достался во многом благодаря браку с Одой.

Белоглиняные ковши X-XII вв., найденные при раскопках в Киеве

Одна из исследовательниц миниатюр Изборника Святослава 1073 г. заметила несколько этикетных нарушений в изображении семьи князя Святослава. Первое заключалось в том, что в Византии до ХIII в. на подобных миниатюрах изображался только император. Значит, Святослав Ярославич сравнивал себя по власти и могуществу с правителем империи. Во-вторых, на византийских миниатюрах семьи императоров представлялись без женской половины. Портрет Оды в Изборнике был явным исключением из правил. Последнее нарушение заключалось в том, что в подобной книге, предназначенной по своему содержанию для вклада в храм, вообще не должно было быть изображений светских лиц. Получалось, что Изборник изготавливался для личной библиотеки князя.[416] Все его особенности были связаны с желанием заказчика наглядно запечатлеть свою семью. Оно возникло у Святослава Ярославича, который самовольно провозгласил себя великим князем Киевским.

Исследование миниатюры показывает, что художник постарался передать индивидуальные черты каждого члена семьи Святослава и реалистично изобразить их одежду. Благодаря этому мы имеем представление о том, как выглядела Ода. На вид ей лет 30, чуть полновата, лицо спокойное и красивое: большие глаза, прямой нос, маленький рот, полные щеки. Одета она довольно скромно, по сравнению с Гертрудой и Кунигундой на миниатюрах Трирской псалтыри. Нет никаких украшений из жемчуга и драгоценных камней, отсутствует даже традиционная отделка по вороту и рукавам. Верхнее платье довольно просторное, видимо, из розового шелка, стянуто на талии широким коричневым поясом под цвет отделки подола. Нижнее платье, видимо, узкое и также коричневое. Голову княгини покрывает простое небольшое покрывало, завязанное на европейский манер. Ни венца, ни очелья, ни кокошника у нее нет. Вероятно, и на Руси Ода предпочитала носить европейскую одежду. Скромность ее наряда – результат влияния монастырского прошлого.

Большая часть Изборника 1073 г. состояла из выписок из «Ответов Анастасия Синаита», посвященных различным вопросам догматического богословия, христианской нравственности и мировидения. Для простого читателя его текст был достаточно сложным для понимания. Но для Оды, воспитанной в одном из европейских центров средневековой словесности, его содержание было близко. Можно даже предположить, что данная книга стала для нее пособием для овладения русской письменностью.

Позднее Ода могла принять участие в составлении нового сборника – Изборника 1076 г. Некоторые исследователи решили, что эта рукопись составлялась писцом Иоанном для себя. Материалом для нее послужили книги из княжеской библиотеки.[417] Однако последнее предположение кажется маловероятным, поскольку княжеские библиотеки в то время вряд ли были богаты церковной литературой. Книжные богатства, скорее всего, были в монастырях, например в Киево-Печерском.

Характерной особенностью второго Изборника являются выписки из сочинений известных византийских авторов: Иоанна Златоуста, Афанасия Александрийского, Нила Синайского и др. Большинство из них носило нравоучительный характер и было полезно для молодых людей, начинающих жизнь. Их адресатами, вероятнее всего, были сыновья Святослава.[418]

Еще одной интересной особенностью этого сборника являются выписки из житий святых женщин: греческой царицы Феодоры, преподобной Синклитики Александрийской, супруги преподобного Ксенофонта Марии и др. Напрашивается предположение, что эти тексты были вставлены по просьбе Оды, интересовавшейся жизнью святых жен.

Таким образом, некоторые косвенные данные позволяют предположить, что второй Изборник Святослава создавался при участии немецкой принцессы, желавшей ознакомиться с православной церковной литературой и создать рукопись, полезную для чтения молодым людям, своим пасынкам.

В целом Ода провела на Руси не более 6 лет. После смерти мужа в декабре 1076 г. она была вынуждена бежать на родину с маленьким сыном, поскольку прекрасно понимала, что вернувшийся из изгнания Изяслав Ярославич вряд ли ее пощадит.

По легенде Ода унаследовала от мужа большие сокровища, но вывезти все не смогла и была вынуждена большую часть закопать в укромном месте.[419] Хотя исследователи сомневаются в реальности этих данных, вряд ли для этого есть основания. Ведь Святослав Ярославич был богатым князем, имевшим большую казну. Вся она досталась Оде, поскольку старшие княжичи, видимо, не жили в Киеве. Вывезти все имущество в Европу для женщины-иностранки, конечно, было трудно. Поэтому наиболее громоздкие и тяжелые вещи могли быть где-то спрятаны. Позднее, как гласит легенда, возмужавший Ярослав вернулся на родину и нашел все сокровища (они могли быть оставлены в каком-нибудь монастыре).

По сообщениям европейских хроник, на родине Ода вновь вышла замуж. Дальнейшая ее судьба неизвестна.[420]

В источниках не сообщается, когда Ярослав вернулся на родину. В древнейших летописях его имя впервые упоминается под 1096 г. как участника междоусобицы между Мстиславом Великим и Олегом Гориславичем на стороне последнего. Исследователи предположили, что от братьев он получил муромские и рязанские земли и в итоге стал родоначальником муромско-рязанской княжеской династии, существенно возвысившейся в ХIII-ХIV вв. Его попытки получить Чернигов после смерти всех братьев закончились неудачей. Умер он в своем княжестве в 1129 г.,[421] с матерью, видимо, не поддерживал отношений, к тому же до 1096 г. она могла умереть.

Таким образом, несмотря на краткость пребывания, немецкая принцесса Ода оставила заметный след на Руси. Благодаря браку с ней Святослав Ярославич смог изгнать старшего брата Изяслава из Киева и без всяких прав провозгласить себя великим князем. Затеянная им смута резко нарушила существовавший порядок престолонаследия и привела к многочисленным междоусобным войнам среди князей. Вернувшийся из изгнания Изяслав даже пытался превратить сыновей Святослава в изгоев, лишив земельных владений. С оружием в руках им пришлось потом бороться и за черниговские земли, и за право занимать киевский престол.

Брак Святослава с Одой показал русским князьям, какую важную роль имеет женитьба на иностранке. Примеру отца последовал его четвертый сын Олег, имевший мало шансов занять даже черниговский престол. Будучи изгнанным из Русского государства он оказался в Византии, где женился на знатной девушке по имени Феофано Музалон. С помощью ее денег он захватил Тмутаракань и там начал копить силы для борьбы за Чернигов. В 1093 г. после смерти Всеволода Ярославича, пытавшегося закрепить Черниговское княжество за своим сыном Владимиром Мономахом, Олег вступил в борьбу за отцовы наследственные владения и победил. После этого он решил завладеть наследственными землями уже Владимира Мономаха, но был выбит оттуда Мстиславом Великим. Можно предположить, что отчаянную смелость князю-изгою придавала его супруга-гречанка, имевшая собственную печать с надписью: «Феофано Музалон, архонтисса Росии».[422] «Архонтисса Росии» означала, что Феофано претендовала на верховную власть в страже, но при этом была готова подчиняться византийскому императору.

Таким образом, со второй половины XI в. браки русских князей с иностранками стали повсеместным явлением, и это оказывало существенное влияние на междоусобную борьбу, охватывающую страну.

Византийская принцесса Мария Константиновна

Ярослав Мудрый, желавший породниться со всем миром и таким образом существенно поднять престиж своего государства, женил всех своих сыновей на иностранках. В этом отношении его пятый сын Всеволод не стал исключением. Хотя исследователи знали, что первой женой этого князя была византийская принцесса, имя ее долгое время оставалось загадкой. В синодике Выдубицкого монастыря позднего происхождения ее имя значилось как Анастасия. Но эти сведения исследователи сочли недостоверными, поскольку на момент смерти жена Всеволода жила с семьей в Переяславле Южном и очевидно в этом городе и была похоронена.[423]

Настоящее имя принцессы удалось определить только тогда, когда была найдена ее печать. На ней она значилась как Мария Момахис, поскольку ее отец, византийский император Константин IX (правил с 1042 по 1055), носил прозвище Мономах.[424] Он не принадлежал к царскому роду и свой титул получил, благодаря женитьбе на принцессе Зое дочери Константина Романовича и брата Анны. Мария родилась от первого брака Константина, когда тот еще не был императором. (Мать ее умерла в 30-е гг.), поэтому принцессой она была не по рождению.

По мнению большинства исследователей, брак между Всеволодом и Марией был заключен в 1046 г., когда был подписан мирный договор между Русью и Византией после неудачного похода на Константинополь Владимира Ярославича.[425] В это время жениху было всего 16 лет, Марии, возможно, даже меньше, поскольку их первенец сын Владимир родился только в 1053 г. Она, вероятно, была очень красива: белокожая, с густыми рыжими волосами, яркими голубыми глазами, изящным телосложением, как и ее отец Константин.[426]

Из летописных данных выясняется, что после женитьбы Всеволод не был выделен на самостоятельное княжение, а остался жить в Киеве. Здесь на Выдубицком холме у него был двор, называемый Красным. Летописец объяснял отступление от обычных правил тем, что Всеволод был любимым сыном у отца и тот не хотел отпускать его от себя.[427] Если учесть, что в последние годы жизни Ярослав Мудрый едва передвигался и был немощным, то, естественно, он нуждался в близком помощнике. Кроме того, ему нужна была и Мария, имевшая возможность через родственников приглашать лучших византийских мастеров для украшения Софийского собора. Можно предположить, что Мария сыграла такую же большую роль для изготовления внутреннего убранства Софийского собора (его строительство было завершено к моменту приезда Марии в Киев), как ее предшественница Анна – для Десятинной церкви. Отличие, видимо, заключалось в том, что Анна строила на свои средства, а Мария лишь помогала свекру. Поэтому она и не была удостоена чести быть погребенной внутри Софийского собора, но ее мужа похоронили именно в нем, хотя собственных заслуг для этого у него не было.

Киевская земля. Переяславская земля в X-XIII вв. (восточнее Днепра) (по А. Н. Насонову)

Незадолго до смерти Ярослав Мудрый написал завещание, по которому каждый из сыновей свое собственное княжество, но при этом подчинялся старшему Изяславу, ставшему Киевским великим князем. Всеволод с семьей получил Переяславль Южный, Ростово-Суздальское княжество, Верхнее Поволжье и Белоозеро. По размерам его владения были самыми большими, но удаленными от центральных городов и главных торговых путей того времени. Исключением являлся только Переяславль Южный, но из-за близости степей жить в нем было довольно опасно. Видимо, по этой причине Всеволод продолжал находиться в Киеве, и именно ему пришлось хоронить отца, умершего 19 февраля 1054 г. в Вышгороде.[428]

Как известно, Ярослав был захоронен в мраморной раке, сделанной либо греческими мастерами, либо по греческому образцу. Поскольку мрамора на Руси не было, то доставить его могли только из греческих колоний в Крыму. Значит, с ними в то время поддерживались тесные торговые связи, и делалось это, видимо, при участии Марии.

После вокняжения в Киеве Изяслава Всеволод с семьей переехал в Переяславль Южный (ныне Переяславль Хмельницкий). По летописям этот город известен еще с 907 г., но какое-то время он мог быть в запустении. Поэтому в 992 г. Владимир I вновь его основал, т. е. возвел крепостные сооружения и посадил в нем гарнизон. Но вряд ли даже в 1054 г. Переяславль был значительным городом, поскольку находился в зоне частых набегов степняков.[429] Чтобы обеспечить его безопасность, уже летом Всеволоду пришлось воевать с торками, потом вести мирные переговоры с половцами. В этой ситуации обустраивать княжескую резиденцию, видимо, пришлось Марии. В помощь она могла пригласить греческих мастеров.

План Переяславля XII-XIII вв. (современный Переяслав-Хмельницкий)

К сожалению, о строительстве в Переяславле в середине XI в. известно мало. При раскопках было обнаружено много древних строений, но точная их датировка затруднена. Поэтому мы можем делать только предположения о том, как выглядела резиденция Всеволода и Марии. Несомненно, главными зданиями в ней должны были быть храм и дворец.

При раскопках археологи обнаружили на переяславском городище фундамент какой-то крупной гражданской постройки из камня и кирпича и почему-то решили, что это остатки бани-термы, о которой сообщали летописи под 1089 г.[430] Однако роскошь внутреннего убранства здания позволяет предположить, что оно было дворцом в византийском стиле. Всего в нем было два прямоугольных помещения длиной 18 м и шириной 11 м. Пол был сделан из шиферных плиток, выложенных красивыми узорами. Стены украшали мозаики из разноцветных кусочков мрамора, в том числе и редких пород: желтого, зеленого, красного и розового цветов. Они представляли собой целые картины, яркие и красочные. Крышу подпирали колонны с резными капителями, карнизы были сделаны из резных шиферных плит. Окна были круглыми со стеклами. Крышу покрывала черепица, но были найдены и свинцовые плиты, свидетельствующие о том, что на крыше были какие-то надстройки. Несомненно, что эти два помещения представляли собой парадные залы для приема гостей и всевозможных праздников. Жилые постройки, возможно, были из дерева и примыкали к ним.[431]

Был в Переяславле и главный храм, который по сложившейся традиции должен быть Успенским, как в резиденции Владимира I в Киеве. Под развалинами более поздних построек археологи обнаружили в центре детинца фундамент древнего сооружения. Длина его была 15,8 м, ширина – 10,5 м. По всем признакам это был храм с просторными хорами и красивой внутренней отделкой: пол был выложен из поливных плиток трех цветов, стены покрывала фресковая роспись. Внутри были обнаружены ниши для пяти захоронений, но они оказались пустыми.[432]

Фрагменты расписной керамики X-XII вв., обнаруженные при раскопках в Киеве

Традиционными для княжеских резиденций были и монастыри в честь патрональных святых правителей. Известно, что крестильным именем Всеволода было Андрей. Из летописей известно, что приблизительно в 1090 г. переяславский митрополит Ефрем построил церковь св. Андрея на одной из воротных башен, сам же Андреевский монастырь был заложен в Киеве в 1086 г.[433] Значит, в Переяславле, скорее всего, не было Андреевского монастыря. Но, возможно, такой монастырь был у Марии. Дело в том, что археологи обнаружили на посаде, т. е. за городскими стенами остатки очень красивого миниатюрного храма в византийском стиле, датируемого XI в. Он был построен из плинфы с одним утопленным рядом, замазанным белой известкой. Эта полосатая кладка была аналогична Десятинной церкви. Кровля была свинцовая, окна круглые, со стеклами. Пол был сделан из поливных плиток трех цветов. Стены украшала фресковая роспись. Все это свидетельствовало о красивом внутреннем убранстве, выполненном либо греческими, либо киевскими мастерами, поскольку данная церковь походила на аналогичные постройки столицы.[434]

Исследуя этот миниатюрный храм, археологи пришли к выводу, что он служил усыпальницей для знати. В нем был обнаружен склеп, стены которого украшали фрески. В нем были каменная гробница, два шиферных саркофага и остатки деревянного гроба. Но все эти захоронения были разграблены и пострадали от пожара. Поэтому никакого инвентаря в них не было, в очень плохой сохранности были и костяки.[435] Вполне вероятно, что в этом храме и была похоронена принцесса Мария, умершая в Переяславле.

Храм-усыпальница, возможно, находился в монастыре и существовал несколько веков. Поэтому археологи нашли в нем бронзовую люстру-хорос, изящный подсвечник, фрагмент бронзового колокола. Изучение этих вещей показало, что они были изготовлены в ХII-ХIII вв. во Франции.[436] Данный факт говорит об обширных международных связях переяславских князей, купивших для своего храма эти изящные и красивые изделия. Но возможно, они были привезены по их заказу русскими купцами.

О наличии в Переяславле монастыря во время правления там Всеволода говорит тот факт, что в 1072 г. на торжестве в Вышгороде, посвященном перенесению мощей Бориса и Глеба в новый храм, присутствовали переяславские епископ Петр и игумен Никон.[437] Епископским, очевидно, был Успенский собор, рядом с ним должна была находиться епископская резиденция, не обнаруженная археологами. Никон же был настоятелем местной обители.

Инвентарь из «жилища художника»: 1. Серебряная лунница. 2. Медный сосуд. Раскопки в Киеве 1938 г.

Вполне вероятно, что учреждение переяславской епископии было осуществлено при участии Марии, имевшей связи с константинопольским духовенством. При этом она могла пойти дальше – добиться учреждения в Переяславле митрополии, не зависящей от Киева. Под 1089 г. в Лаврентьевской летописи прямо писалось, что ранее в этом городе была митрополия.[438]

Вопрос о переяславской митрополии вызывает у исследователей много споров: когда она была учреждена, на каких условиях, какие территории ей подчинялись и т. д. Н. Н. Коринский решил, что местные митрополиты были лишь титулярными, т. е. епископы носили этот титул, но властью не обладали. По его мнению, приблизительно в 1060 г. братья Ярославичи договорились о равенстве в религиозном отношении трех городов: Киева, Чернигова и Переяславля.[439]

Однако в источниках никаких данных на этот счет нет, как и нет сведений о том, что в Чернигове митрополии. Думается, что митрополия была учреждена только в Переяславле по ходатайству Марии, для того, чтобы церковная организация на землях Всеволода не зависела от киевского митрополита. Предлогом для ее учреждения могло быть существование во владениях Всеволода нескольких епископий: ростовской, несколько позднее суздальской, смоленской и некоторое время даже туровской и владимиро-волынской.[440]

Точных сведений о том, кто был первым переяславским митрополитом, нет. Коринский предположил, что им был Леонтий, погибший в Ростове в 1071 г.[441] Правда, в источниках он фигурирует как ростовский епископ. Епископом назван и Петр, участвовавший в перенесении мощей Бориса и Глеба. Митрополитом назван лишь Ефрем, который, по мнению Коринского, в 1090 г. стал киевским митрополитом. Именно он считается главным застройщиком Переяславля, создавшим целый архитектурный ансамбль, включавший каменные бани.[442]

Но Ефрем (скорее всего) лишь дополнил новыми постройками уже существовавший дворцовый комплекс. Вместе с новым переяславским князем Ростиславом Всеволодовичем он воздвиг большой Михайловский собор (считается, что патрональным святым Ростислава был архангел Михаил) и обнес город каменной стеной с несколькими воротами. Интересно отметить, что одной из надвратных церквей была Федоровская, видимо, в честь старшего сына Владимира Мономаха Мстислава, носившего крестильное имя Федор. Еще одна церковь была Андреевской, в честь Всеволода Ярославича. В честь же Василия, патронального святого Владимира Мономаха, никаких построек в Переяславле не найдено. Это представляется странным, поскольку в 1070 г. после рождения второго сына Ростислава Всеволод заложил в своем Выдубицком монастыре храм в честь Михаила Архангела.[443] По аналогии в 1053 г., когда появился на свет Владимир, должен быть заложен храм св. Василия. Может быть, он был построен в Переяславле, но археологи его не нашли? Несомненно одно, у первого переяславского князя Всеволода была своя резиденция, построенная при участии греческих мастеров.

Обломок бронзового позолоченного листа с чеканным изображением апостола Павла, найденный в Киевской Софии. Раскопки 1940 г.

Таким образом, есть все основания считать, что уникальный архитектурный ансамбль в Переяславле Южном был заложен при участии византийской принцессы Марии, пригласившей для этого греческих архитекторов. Некоторые из них могли быть из Херсонеса, поскольку при раскопках археологи обнаружили водопроводные трубы, аналогичные тем, что были найдены в Крыму. Оттуда же наверняка привозился мрамор редких сортов, используемый для отделки внутренних помещений.

Поскольку в русских источниках почти нет никаких сведений о Марии, то остается неизвестным, сколько было у нее детей. Ясно лишь, что Владимир был ее сыном, поскольку об этом сообщено в древнейших летописях: «У Всеволода родися сын, и нарече ему имя Володимер, от царице Грькыне».[444] К тому же этот князь носил такое же прозвище, как отец принцессы – Мономах. В ХVI в. оно послужило основанием для создания легенды о «дарах императора Константина». Согласно ей, Владимир получил от деда императорские, т. е. царские, регалии: венец, бармы, скипетр и крест. Они давали право не только внуку на царский титул, но и всем его потомкам. На этом основании в 1547 г. Иван IV Васильевич венчался на царство и принял царский титул.[445]

Создатели этой легенды не учли одного момента – Константин IX умер, когда Владимиру было только 2 года, отец его в то время не был великим князем, поэтому у императора не было никаких причин посылать маленькому внуку свои регалии. Однако с такими деталями в ХVI в. никто не стал разбираться. В итоге легенда послужила документальным свидетельством прав Ивана Грозного на царский титул. Так Мария Константиновна невольно оказалась причастной к возвеличиванию московских государей и переходу их на более высокую ступень в общей иерархии европейских правителей.

Серебряные и золотые бляшки с жемчугом из тайника под Десятинной церковью. Раскопки 1939 г.

Как известно, Владимир Мономах был одним из образованнейших людей своего времени. Исследователи обнаружили в его «Поучении детям» ссылки на многие сочинения византийских богословов: Василия Великого, Иоанна Экзарха, Ксенофонта и др.[446] Вполне вероятно, что с этими произведениями его познакомила мать, получившая в Византии хорошее образование. Принцесса могла пристрастить к чтению книг и своего мужа, Всеволода Ярославича, который с ее помощью овладел греческим языком. (По сообщению Владимира Мономаха, его отец, сидя дома, овладел пятью языками, значит, учителями его были близкие люди – жены, невестки и т. д.[447])

Можно предположить, что дочерью Марии была известная киевская монахиня Янка, прославившаяся ученостью. Ее имя – просторечный вариант от имени Анна. Как известно, Анной звали вторую жену Всеволода Ярославича, поэтому для отличия дочь стали именовать немного иначе. Вывод о том, что Янка была дочерью византийской принцессы, можно сделать путем простых подсчетов. Из летописей известно, что в 1086 г. Янка стала игуменьей Андреевского монастыря в Киеве.[448] Совершенно очевидно, что слишком юная девушка не могла получить этот чин и стать наставницей для других монахинь. В 1086 г. ей должно было быть не меньше 20 лет, и, значит, родиться она должна была в 1066 г., когда женой Всеволода была еще Мария. Хотя точная дата смерти принцессы неизвестна, но по году рождения первенца у второй супруги – 1070 г., можно сделать вывод, что та стала женой Всеволода приблизительно в 1069 г.

Согласно источникам, вторая княгиня была половецкой княжной, поэтому вряд ли обладала особыми познаниями в области церковной книжности, которые могла передать дочери.[449] Янка же, как известно, открыла при Андреевском монастыре училище для обучения девочек грамотности, пению и рукоделию. К тому же есть данные о том, что первоначально Янку сватали в жены византийскому царевичу, но на родине его постригли в монахи, и брак не состоялся. Пытаться выдать замуж княжну таким образом в совсем юном возрасте могли либо мать, либо ее родственники в Византии.

Подводя итог жизни и деятельности византийской принцессы Марии Константиновны, необходимо отметить, что она также оставила заметный след в русской истории как и другие невестки Ярослава мудрого. Прежде всего, благодаря ей московские государи разработали доктрину о своих правах на царский титул и приняли его. На основе легенды о дарах императора Константина были созданы царские регалии, которые стали получать все русские государи при венчании на царство (до конца XIX в.).

Непосредственно сама Мария, видимо, принимала участие в создании великолепного внутреннего убранства Софийского собора в Киеве. При ее участии разрабатывался проект дворцового комплекса в Переяславле Южном. Именно она могла способствовать тому, что в этом городе была учреждена независимая от Киева митрополия и появились епископии в городах, подвластных Всеволоду Ярославичу и Владимиру Мономаху.

С помощью принцессы, несомненно, существенно возрос образовательный уровень не только князей и их сыновей, но и других женщин княжеского рода. Вполне вероятно, что в семье Марии все знали греческий язык и читали сочинения византийских писателей в подлиннике. При Марии торговый обмен Переяславля Южного с греческими городами был очень интенсивным. Об этом свидетельствуют найденные при археологических раскопках византийские монеты Х-ХI вв., остатки амфор, в которых хранилось вино, сосуды для оливкового масла, пряностей, кусочки шелковых и парчовых тканей, церковная утварь и многое другое.[450]

В целом же в период борьбы наследников Ярослава Мудрого за великокняжеский престол знатные женщины оказались втянутыми во все политические конфликты и междоусобицы. Князья использовали браки с иностранками для усиления собственных позиций и получения помощи от их родственников за границей. В итоге внутренние проблемы Руси выходили на международный уровень и становились общеевропейскими. Семейные дрязги Рюриковичей начинают затрагивать чуть ли не все королевские дворы, византийского и германского императоров и даже католическую церковь. В это время Русь представляет с Европой единое целое, ни в чем от нее не отличаясь.

Княгини-иностранки не только помогали русским правителям расширять международные контакты, но и способствовали интенсивному культурному обмену между странами. С их помощью на Руси появляются лучшие образцы европейской письменности, изобразительного искусства, архитектуры и ремесла. Думается, что в это время одежда и повседневный быт русской знати ни в чем не отличались от общеевропейских. Процесс слияния русской культуры с культурой других стран, начатый при княгине Ольге, продолжился не только при Владимире I и Ярославе Мудром после христианизации, но и при их наследниках. При этом он стал даже более интенсивным, поскольку в нем приняли участие сразу несколько княгинь-иностранок: полька Гертруда, немка Ода и гречанка Мария.

Глава 5. Женщины из окружения Владимира Мономаха

В 1113 г. после смерти Святополка Изяславича киевское великое княжение переходит к старшему сыну Всеволода Ярославича Владимиру, прозванному современниками Мономахом, поскольку его дедом являлся византийский император Константин IX Мономах. Это произошло вопреки правилам престолонаследия, установленным Ярославом Мудрым. После детей старшего Ярославича верховная власть должна была перейти к детям среднего, т. е. Святослава Ярославича, но поскольку тот сам грубо нарушил завет отца и изгнал великого князя Изяслава из Киева, то негласно было решено не отдавать престол его сыновьям. Киевляне просто пригласили к себе 60-летнего Владимира Мономаха, известного опытного государственного деятеля и талантливого полководца. Для своего времени он был выдающимся правителем. Стать таким ему во многом помогли окружавшие его яркие и разносторонне одаренные женщины. Как уже отмечалось, мать Владимира, византийская принцесса Мария, способствовала тому, что княжич получил очень хорошее образование, овладел греческим языком и стал знатоком византийской церковной литературы. Сестра Янка всячески стремилась поднять его авторитет в глазах киевлян. Жена, английская принцесса Гида, видимо, ознакомила его с английской исторической литературой и вместе с невесткой, шведской принцессой Христиной, способствовала расширению его кругозора. Этим неординарным женщинам и посвящена настоящая глава.

Монахиня Анна-Янка

Старшая дочь Всеволода Ярославича Анна-Янка, несомненно, была одной из наиболее популярных личностей в Киеве на рубеже XI и XII вв. Как уже отмечалось, она, по всей видимости, являлась дочерью византийской принцессы Марии и родилась не позднее 1066 г., но возможно и раньше. В это время Всеволод с семьей жил в Переяславле Южном, доставшемся ему по завещанию отца. Главной наставницей княжны, очевидно, была мать, хорошо знавшая греческую церковную литературу, всемирную историю, литургию, дворцовый этикет, рукоделие. Даже после смерти матери Анну-Янку, видимо, опекали женщины-гречанки из свиты Марии. Поэтому по своему образовательному уровню она во многом превосходила других знатных девушек.

Н. Л. Пушкарева обнаружила в зарубежных источниках данные о том, что в ранней юности Анна-Янка была сосватана за византийского царевича Константина Дуку Старшего.[451] В качестве приданого ей, видимо, был дан городок Янче в Переяславском княжестве. Однако брак не состоялся, из-за того что враги царевича насильно постригли его в монахи. Печальная участь жениха настолько потрясла княжну, что она сама решила принять постриг.

Близкие, вероятно, какое-то время пытались отговорить молодую девушку от необдуманного решения, поскольку для Всеволода, ставшего в 1078 г. великим князем, не составляло труда найти для дочери другого жениха, но Анна-Янка осталась непреклонной. Тогда отец специально для нее основал в Киеве монастырь и назвал его в честь своего патронального святого Андреевским. По этому поводу в древнейшей летописи сделана такая запись: «В лето 6594[452] Всеволод заложи церковь святаго Андрея, при Иване преподобном митрополите, створи у церкви тоя манастырь, в нем же пострижеся дщи его девою, именем Янька. Сия же Янка, совокупивши черноризицы многи, пребываше с ними по монастырьскому чину».[453]

Характерно, что это сообщение есть только в Ипатьевской летописи. В Лаврентьевской оно отсутствует, при этом дата смерти Ярополка Изяславича – тот же 1086 г. обозначена на год раньше. Возможно, данный сбой произошел в летописи при переписке текстов с ветхих экземпляров.

Несомненно, пострижение великокняжеской дочери удивило современников, поэтому в летописной записи подчеркнуто, что она была девой, т. е. молодой и незамужней. До этого женщины княжеского рода постригались в монахини только в пожилом возрасте, как, например, Рогнеда Рогволдовна или Ингигерд-Ирина. Постриженницами европейских монастырей были некоторые дочери Ярослава Мудрого, но из мира они опять же уходили в зрелом возрасте после замужества.

Поэтому можно предположить, что Анна-Янка была первой княжной, ставшей монахиней в девичестве. По непонятной причине она не сама основала обитель, а поселилась в отцовом монастыре, который должен был стать мужским, судя по посвящению св. Андрею. Но при игуменстве княжны он превратился в женский и по летописному сообщению имел немало постриженниц. (Можно предположить, что в то время было мало монастырей и порядка разделения их на мужские и женские не существовало.)

В. Н. Татищев полагал, что Анна-Янка создала при монастыре училище для девочек. В нем обучали грамоте, пению и шитью. Источник этих данных неизвестен, поэтому можно предположить, что историк сделал вывод по аналогии со сходными женскими монастырями, например Евфросиниевым в Полоцке. Однако Н. М. Карамзин полностью доверял сообщению Татищева.[454]

Написана на стене Софийского собора. Начало XII в.

Следует отметить, что у Всеволода Ярославича уже был один монастырь на Выдубицком холме, который он основал рядом со своим Красным двором еще при отце. Какому святому он был посвящен, неизвестно. Но в 1070 г. в нем был заложен храм в честь Михаила Архангела, и после этого он стал называться Михайловским. Правда, храм строился очень долго и был освящен только в 1088 г.[455]

Наставником и помощником молодой игуменьи Анны-Янки, видимо, был киевский митрополит Иоанн, грек по национальности. В летописи ему дана самая хвалебная характеристика: «Бысть же Иоан си – муж хитр книгам и ученью, милостив убогим и вдовицам, ласков же всякому, к богатому и к убогому, смирен же умом и кроток, и молчалив, речист же книгам святым, утешая печальныя; и сякова не бысть така преже в Руси, ни по нем не будет такий».[456]

По предположению исследователей, митрополит Иоанн написал несколько произведений о проблемах нравственности в русском обществе. Одно из них – «Церковное правило» – содержало перечень норм поведения не только монахов и священников, но и мирян: князей, бояр, купцов, простых людей. Оно свидетельствовало о живом интересе митрополита к повседневной жизни русских людей и его желании дать им наставления для улучшения нравственности.[457]

На особую близость Анны-Янки к главе русской церкви и высшему духовенству указывает тот факт, что после кончины Иоанна в 1089 г. именно она отправлялась в Константинополь, чтобы выбрать там нового митрополита и привезти его в Киев.[458]

Следует отметить, что в истории церкви это было уникальное событие: ни до Анны-Янки, ни после нее княжны-монахини и вообще женщины не ездили в Константинополь по столь важным делам. Данный факт говорит о том, что игуменья Андреевского монастыря имела в русской церкви очень большой авторитет. К тому же у нее могли быть связи с греческим духовенством через родственников матери. Можно предположить, что княжна-монахиня хорошо владела греческим языком и поэтому имела возможность легко общаться с греческим духовенством. Но это-то ее, видимо, и подвело.

По сообщению Ипатьевской летописи (в Лаврентьевской текст в этом месте неисправен), Анна-Янка отправилась в Константинополь летом 1089 г. и вернулась только в следующем году.[459] Почти год провела она в Византии, где, возможно, встречалась с родственниками матери, посещала святые места, даже обитель, где жил ее бывший жених, закупала для своего монастыря книги и церковную утварь. Несомненно, она была принята высшим греческим духовенством и встречалась с кандидатами в новые киевские митрополиты. По неизвестной для нас причине Анна-Янка остановила свой выбор на довольно старом и болезненном иерархе, которого, как и умершего митрополита, звали Иоанном. Он плохо перенес путешествие по морю и прибыл в Киев совсем больным. Увидев его, киевляне в один голос стали говорить: «Се мертвец пришел». К тому же многим показалось, что новый митрополит плохо знает церковную литературу, не умеет говорить проповеди и даже «прост умом».[460]

Думается, что причина всех его недостатков заключалась в плохом знании славянского языка. Княжна же с ним скорее всего общалась на греческом языке, поэтому по достоинству смогла оценить его ученость и всяческие познания.

Отрицательная характеристика новому митрополиту, возможно, была дана и потому, что его выбрала женщина, княжеская дочь, т. е. по мнению духовенства, превысила свои полномочия и влезла не в свои дела.

Второй Иоанн прожил на Руси совсем недолго и через год умер. Его место, видимо, занял переяславский епископ (или митрополит) Ефрем, поскольку каких-либо сведений о приезде митрополита из Константинополя в летописях нет. В итоге обе митрополии слились в одну, поскольку бывший правитель Переяславля княжил в Киеве.

При жизни великого князя Всеволода Андреевский монастырь процветал. Анна-Янка, видимо, получала от отца большие средства и на строительство, и на содержание училища, и на монастырский обиход. Ее просветительская и благотворительная деятельность была настолько известна, что со временем обитель утратила первоначальное название и стала именоваться Яниевой (вплоть до Батыева нашествия), но потом она была разрушена и перестала существовать.

Купчая запись на землю Бояна, которую покупает вдова князя Всеволода при 12 свидетелях

Возможно, Всеволод Ярославич планировал быть похороненным в своем монастыре, но киевляне решили установить его гробницу в Софийском соборе рядом с мраморной ракой отца. Данный факт говорит не только о любви и уважении горожан к умершему князю, но и том, что он внес значительный вклад в строительство и украшение главного киевского собора. Сделать это он мог при жизни Марии, когда с ее помощью были приглашены греческие мастера, закончившие украшение внутренних помещений Софии.

После смерти Всеволода в 1093 г. Анна-Янка осталась жить в своем монастыре. Ее помощницей стала младшая сестра Екатерина, правда в летописях указан только год ее смерти – 1108, а даты пострига нет. В Киеве осталась и вдова Всеволода Анна, которая в конце жизни также стала монахиней Яниева монастыря.[461]

Следует отметить, что великая княгиня Анна пользовалась уважением киевлян, даже будучи вдовой. Поэтому, когда в 1097 г. между князьями возникла ссора и Святополк Изяславич был осажден в столице объединенными войсками Владимира Мономаха и черниговских князей, именно ее и митрополита Николая горожане попросили стать посредниками в переговорах между враждующими сторонами. В летописях целиком приводится речь, с которой великая княгиня обратилась к своему пасынку Владимиру Мономаху: «Моли ся, княже, тобе и братома твоима, не мозете погубити Русьские земли. Еще бо возмете рать межю собою, погании имуть радоватися и возмуть землю нашю, иже беша стяжали отцы ваши и деды ваши трудом великим и храбрьством, побарающе по Русьские земли, ины земли приискываху. А вы хочете погубити землю Русьскую».[462]

Как видим, речь княгини глубоко патриотична. Она просит Владимира Мономаха заключить мир с великим князем Святополком Изяславичем и вместе ударить по половцам. В противном случае от княжеского междоусобия вся Русская земля может погибнуть.

Летописец заметил, что Владимир Мономах почитал Анну как мать, поэтому ее справедливые слова он воспринял со слезами и пообещал выполнить просьбу. В итоге распри завершились миром – и киевляне, и столица не пострадали.

Об особом уважении современников к вдове Всеволода Ярославича говорит тот факт, что ее смерть была четко зафиксирована на страницах летописи – 7 октября 1111 г., и указано, что похоронена она была в Андреевском монастыре.[463] (Таких точных указаний на дату смерти и место захоронения княгинь в летописях мало.) Вероятно, похоронами мачехи занималась Янка, она же обустроила ее могилу.

Не меньшим почетом среди современников пользовалась и сама Анна-Янка. Ее кончина отмечена в летописи особой статьей: «Том же лете (1112. – Л. М.) преставися Янка, дщи Всеволожа, сестра Володимера, месяца ноября в 3 день; положена бысть у церкви святаго Андрея, юже бе создал отец ея; ту бо ся бе и постригла у церкви тоя, девою сущи».[464]

Вполне вероятно, что даже после смерти игуменьи ее монастырь был процветающим и почитался всеми родственниками. Поэтому великий князь Ярополк Владимирович, приходившийся Анне-Янке племянником, завещал похоронить себя в ее монастыре, хотя мог построить свою церковь, как другие киевские правители. По поводу кончины Ярополка в летописи сделана такая запись: «Того же лета (1139. – Л. М.) преставися князь Ярополк, месяца февраля в 18 день, и положен бысть в Янцине манастыре у святаго Андрея».[465]

Через несколько лет, в 1145 г. вдова Ярополка Елена, осетинка по национальности, решила, что гробница мужа находится не на достаточно почетном месте. Поэтому она велела перенести ее внутрь Андреевской церкви и установить рядом с могилой Янки.[466] Получалось, что и через 40 лет после смерти Анна-Янка не была забыта, и место ее захоронения считалось самым почетным в монастыре.

К сожалению, археологам не удалось найти место, где был Андреевский монастырь. Утрачены и все захоронения, которые были в нем.

Деятельность Анны-Янки по созданию монастыря и организации при нем училища для девочек произвела большое впечатление на современниц. Через некоторое время ее, возможно, примеру стали следовать молодые девушки в других русских городах: Полоцке, Суздале и других. Они вполне осознанно отказывались от брака, в юном возрасте отрекались от всех радостей мирской жизни и уходили в монастырь, чтобы заниматься чтением и перепиской книг, передавать свои знания окружающим и истово служить Богу.

Историки считают Анну-Янку первой учительницей на Руси, поставившей перед собой цель дать разностороннее образование юным девушкам.

Императрица Евпраксия-Адельхайда

История замужества младшей дочери Всеволода Ярославича Евпраксии бурно обсуждалась чуть ли не во всех европейских королевских домах в конце XI в. и потом была освещена на страницах хроник. Судьба княжны интересовала многих историков, начиная с Н. М. Карамзина и заканчивая современными исследователями. Правда, на Руси Евпраксия почти не оставила никакого следа, поэтому в летописях о ней мало сведений. Для нас ее судьба интересна тем, что она наглядно показывает, какой силой духа обладали русские знатные молодые женщины, как они боролись за свою честь и отстаивали свое достоинство в чужих странах, вдали от родных и близких. В целом же история Евпраксии-Адельхайды вполне достойна пера Шекспира.

Н. М. Карамзин не был уверен, что дочь Всеволода Ярославича Евпраксия являлась той второй женой германского императора Генриха IV Агнесой, которая бежала от него из-за унижений и издевательств.[467] При этом он достаточно подробно описал все, что произошло с Агнессой, взяв сведения из европейских хроник.[468]

Современные исследователи окончательно доказали, что дочь Всеволода Ярославича Евпраксия и Агнеса или Адельхайда – одно лицо. Они детально исследовали европейские хроники и выявили обстоятельства женитьбы на ней императора Генриха IV.[469] Все это позволяет составить исторический портрет этой весьма незаурядной женщины.

Из Хроники Титмара Мерзебургского становится известным, то Евпраксия была выдана замуж в Германию в очень юном возрасте, в 12 лет.[470] Точная дата ее свадьбы с маркграфом Саксонским Генрихом Штаденом неизвестна. Но можно предположить, что она была между 1082 и 1087 гг., поскольку Генрих стал маркграфом в 1082 г., а умер в 1087. Исследователи выяснили, что Генрих был родственником Оды, жены Святослава Ярославича, – его отец Удон был усыновлен Идой, матерью Оды.[471] Поэтому напрашивается вывод, что с помощью замужества дочери великий князь Всеволод хотел обрести в Европе влиятельных родственников. Ведь его соперником являлся старший сын умершего Изяслава Ярославича Ярополк, женатый на немецкой принцессе Кунигунде и состоящий через мать в близком родстве с польскими и венгерскими королями. Как известно, конфликт Всеволода с Ярополком произошел в 1085 г. Во время него сын Изяслава попытался получить помощь от поляков, но в ходе мирных переговоров удалось избежать кровопролитных боев.[472] В это время Евпраксия, возможно, уже стала женой Генриха и тот с помощью своих родственников смог изолировать слишком воинственного и агрессивного Ярополка. Без поддержки европейских правителей ему пришлось сесть за стол переговоров и вновь довольствоваться только Владимиром-Волынским, хотя как наследнику великого князя ему полагался Новгород.

Вполне вероятно, что брак Евпраксии и Генриха устроила Ода, жившая в Европе после смерти мужа. Если предположить, что он состоялся в 1084 г. (в 1083 г. могли вестись переговоры о нем), то Евпраксия должна была родиться в 1072 г. Это вполне вероятно, поскольку первенец от второго брака Всеволода Ярославича Ростислав появился на свет в 1070 г. Как уже отмечалось, матерью Евпраксии была половецкая княжна, принявшая после крещения имя Анна. Всеволоду было очень выгодно породниться с половецкой знатью, поскольку его земли граничили со степью и подвергались нападениям кочевников.

Евпраксия, видимо, родилась в год, когда отношения между братьями-Ярославичами были похожи на идиллию – все вместе они приняли участие в перезахоронении мощей князей-мучеников Бориса и Глеба в новый храм в Вышгороде. Однако уже в следующем году между Ярославичами начались распри, закончившиеся изгнанием Изяслава из Киева. Поначалу на жизни Евпраксии это вряд ли отразилось. Вместе с матерью и братом она продолжала жить в Переяславле Южном. Однако уже в 1077 г. после смерти Святослава и возвращения Изяслава на родину ее семья переехала в более безопасный и обжитой Чернигов. Еще через год произошли новые перемены – Изяслав погиб, а отец Евпраксии стал великим князем Киевским.[473] С этого времени юная княжна превратилась в завидную невесту даже для европейских правителей. Поэтому-то отец и начал искать для нее подходящего жениха, который мог принести выгоду и для него самого.

Генриха Штадена могли заинтересовать юность и красота невесты, а также ее богатое приданое. В европейских хрониках отмечалось, что Евпраксия прибыла в Германию с большой пышностью: ее сопровождала не только большая свита, но и караван верблюдов, нагруженных драгоценными одеждами, самоцветами и прочим бесчисленным богатством.[474] Верблюдов, очевидно, прислали родственники матери невесты – половецкие ханы.

Перед свадьбой Евпраксия, видимо, изучала язык и обычаи новой страны, а также приняла католичество. Ее новым именем стало Адельхайда, хотя немцы иногда звали ее Пракседой.

Из-за юности княжна, видимо, так и не успела стать женой Генриха. Во всяком случае детей у них не было. В июне 1087 г. маркграф скончался. Возможно, вдова планировала вернуться на родину, поскольку в Саксонии ее ничто не удерживало, но тут оказалось, что в нее влюбился сам германский император Генрих IV. Некоторые исследователи считают, что Генрих был буквально одержим невероятной страстью к русской княжне. Свою яркую внешность Евпраксия могла унаследовать и от бабки Ингигерд, и от матери-половчанки (можно вспомнить, что в «Слове о полку Игореве» воспевалась красота половецких девушек).

В европейских хрониках подробно описаны обстоятельства женитьбы Генриха и Евпраксии. В 1088 г., т. е. через год после смерти Генриха Штадена, произошло обручение княжны с императором. Осенью этого же года в качестве нареченной невесты она была отправлена в Кведлинбургский монастырь. Аббатисой его была сестра императора. Здесь Евпраксию обучили всем тонкостям придворного этикета и посвятили в тайны императорского двора. Будущая правительница Германии, несомненно, четко усвоила свои права и обязанности, и это очень помогло ей потом при разрешении семейного конфликта.

Бракосочетание Генриха IV и Евпраксии, видимо, состоялось во второй половине 1089 г. Известно, что на Рождество молодую супругу короновали, и церемония состоялась в Кельне.[475]

Обстоятельная подготовка к свадьбе и даже коронация жены говорили о том, что Генрих действовал не сгоряча, а достаточно взвешенно и обдуманно. Основательно готовилась к новой для себя роли и Евпраксия.

Около 4 лет брак, судя по всему, был достаточно удачным. Однако отсутствие детей, вероятно, стало главной причиной раздоров между супругами. Молодая Евпраксия (которой было лишь 20 с небольшим лет) могла обвинять слишком старого Генриха (он начал править в 1056 г., за 14 лет до появления на свет княжны). Тот, напротив, полагал, что причина в супруге, поскольку от первого брака у него уже был взрослый сын. К тому же император, очевидно, очень ревновал красивую жену буквально ко всем молодым людям, включая собственного сына Конрада.

В одной из хроник Н. М. Карамзин нашел такую запись: «Желая испытать целомудрие Агнесы (Евпраксии. – Л. М.), Генрих велел одному барону искать ее любви. Она не хотела слушать прелестника; наконец докуками его выведенная из терпения, назначила ему время и место для тайного свидания. Вместо барона явился сам император, ночью, в потемках, и вместо любовницы встретил дюжину слуг, одетых в женское платье, которые, исполняя приказ императрицы, высекли его без милосердия, как оскорбителя ее чести. В мнимом бароне узнав своего мужа, Агнесса сказала: «Для чего шел ты к законной супруге в виде прелюбодея?» Раздраженный Генрих, считая себя обманутым, казнил барона, а целомудренную Агнессу обругал с гнусной жестокостью: нагую показал молодым людям, велев им также раздеться.[476] (Некоторые исследователи полагают, что данный эпизод относился к первой жене императора.)

Очень скоро конфликты между венеценосными супругами стали широко известны по всей Европе. Во многих хрониках были зафиксированы различные скандальные подробности их семейной жизни, которые буквально шокировали общественность.

В одной из статей «Штаденских анналов» писалось следующее: «Конрад, сын Генриха от первого брака, восстал против своего отца по следующей причине. Король Генрих возненавидел королеву Адельхайду, свою жену, да так, что ненависть была еще сильнее, чем страсть, с которой он ее прежде любил. Он подверг ее заключению, и с его позволения многие совершали над ней насилие. Как говорят, он впал в такое безумие, что даже упомянутого сына убеждал войти к ней. Так как тот отказывался осквернить ложе отца, король, уговаривая его, принялся утверждать, будто он не его сын, а одного герцога, на которого названный Конрад был чрезвычайно похож лицом».[477]

Эта запись в анналах убеждает, что ревность Генриха не знала границ. Оказывается, он подозревал в неверности даже первую супругу и не считал сына родным. Евпраксию же он стал подвергать неслыханным оскорблениям, как бы желая окончательно втоптать ее в грязь. Однако жестокость мужа и унижения не смогли сломить русскую княжну. Поскольку об отвратительном поведении императора многим стало известно, у Евпраксии нашлись сочувствующие и помощники. В одном из стихотворений XII в. подробно описывалось, как удалось спастись унижаемой императрице. Она отправила послание тосканской герцогине Матильде и попросила вызволить из заточения. Поскольку Евпраксия томилась в итальянском городе Вероне, Матильда отправила туда вооруженный отряд, и ее люди без всякого сопротивления со стороны слуг Генриха забрали несчастную пленницу. Вполне вероятно, что даже охрана сочувствовала Евпраксии.[478]

В одной из европейских хроник сообщалось, что императрица сама смогла убежать к Матильде, поскольку слуги были на ее стороне.[479]

Интересно отметить, что Евпраксия бросилась бежать не на родину, что выглядело бы естественным, а в соседнюю страну. Причина, возможно, заключалась в том, что княжна опасалась вновь оказаться в плену у Генриха, поскольку оставалась его законной супругой. На Руси после смерти отца никто бы не стал из-за нее обострять отношения с могущественным и влиятельным германским правителем. Для окончательного освобождения от власти мужа императрице необходимо было развестись с ним. Сделать это мог только римский папа.

С помощью Матильды и тосканского герцога Евпраксия обратилась к Урбану II, который очень негативно относился к германскому императору и осуждал многие его поступки, в том числе и отношение к жене.

В одной из итальянских хроник подробно рассказывалось, как Евпраксии-Адельхайде удалось развестись с Генрихом IV. Сначала в апреле 1094 г. в швабском городе Констанце по инициативе местного епископа был созван церковный собор, который рассмотрел жалобу императрицы на мужа. Она в подробностях и деталях рассказала обо всех унижениях и оскорблениях, которые испытала, и все присутствующие искренне посочувствовали ей. Затем в марте следующего года в г. Пьяченцо в Ломбардии папа Урбан II созвал синод епископов Италии, Бургундии, Франции и юга Германии. На нем вновь была заслушана жалоба Евпраксии на супруга. Все присутствующие сочли поведение императрицы оправданным и признали ее брак с Генрихом недействительным. Кроме того, они отлучили германского правителя от церкви «за безбожные и вовеки неслыханные дела, совершенные над собственной законной женой».[480]

После этого Евпраксия на законном основании смогла вернуться на родину. Там она, видимо, нашла приют у матери, вдовы Всеволода Ярославича Анны. Хотя на престоле был Святополк Изяславич, они остались жить в Киеве. Там они поддерживали тесные связи с игуменьей Андреевского монастыря Анной-Янкой, занимались благотворительной деятельностью и пользовались большим уважением у киевлян. Только 6 декабря 1106 г. Евпраксия приняла постриг, хотя сделать это могла значительно раньше. Современники, видимо, следили за судьбой бывшей императрицы, поэтому четко зафиксировали это событие.[481] Хотя европейские хронисты полагали, что Евпраксия стала игуменьей какого-то монастыря сразу после возвращения на Русь, на самом деле она это не сделала. Постриг она приняла, очевидно, лишь тогда, когда узнала о кончине супруга (Генрих умер летом 1106 г.), поскольку перед Богом, возможно, считала себя его женой. Этот факт говорит о том, что она была исключительно верной, порядочной и целомудренной женщиной. Но германский император, обуреваемый ревностью, не смог оценить все ее достоинства.

В летописях нет данных о том, в каком монастыре Евпраксия приняла постриг и какое имя приняла. Они лишь зафиксировали ее смерть под 10 июля 1109 г.[482] Бывшей императрице не было еще и 40 лет, но перенесенные в период краткого замужества невзгоды и переживания, очевидно, сильно подточили ее здоровье.

Монахи Киево-Печерского монастыря очень уважали Евпраксию, поэтому разрешили матери и сестрам похоронить ее в своей обители. Гробницу ее установили около дверей главного Успенского собора и построили над ней часовеньку – «божонку». Характерно, что в поздних летописях уже нет записей о ее пострижении и смерти. История о многострадальной германской императрице, видимо, была забыта.

Евпраксия-Адельхайда, судя по всему, ничем не прославилась на Руси. После пережитых потрясений она вела довольно замкнутый образ жизни. В Европе же ее поучительная история была хорошо известна. Для многих женщин, подвергавшихся со стороны мужей насилию и унижению, борьба императрицы за свободу, честь и доброе имя стала образцом для подражания.

Псков. Собор Мирожского монастыря. «Благовещение». Богоматерь. Деталь. XII в.

Для русских князей печальная история замужества юной дочери Всеволода Ярославича должна была показать, что к своим близким следует относиться более бережно и не превращать их в заложников собственных честолюбивых замыслов. С этого времени браки русских княжон с иностранными правителями стали заключаться не столь неосмотрительно. Девочек-подростков перестали отправлять в чужие земли, находящиеся далеко от границ Руси.

Английская принцесса Гида Харальдовна

В русских источниках практически нет никаких сведений о первой жене Владимира Мономаха. Однако Н. М. Карамзин, детально изучивший европейские хроники, обнаружил сведения о ней в сочинении датского хрониста Саксона Грамматика. В нем сообщалось, что дочь последнего англо-саксонского короля Англии Харальда вышла замуж за русского князя. Некоторые исследователи считали, что ее мужем был новгородский князь Владимир Ярославич. Но Карамзин, проанализировав все сведения о Гиде, сделал вывод, что она была женой Владимира Мономаха, поскольку Владимир Ярославич умер до того, как принцесса стала невестой.

Саксон Грамматик сообщил, что отец Гиды погиб в 1066 г. в битве с Вильгельмом Завоевателем. После этого его дети, два сына и дочь, были вынуждены бежать из Англии. Приют они нашли у двоюродного дяди, датского короля Свена Эстридсона. Он имел обширные связи по всей Европе и считался союзником германского императора Генриха IV. Поэтому Свен тут же занялся поиском подходящих партий для сирот.[483]

Современные исследователи выяснили, что матерью датского короля была бывшая жена новгородского князя Ильи Ярославича, Эстрид. После смерти мужа она вернулась в Европу, где вышла замуж за Ульва. Его сестра Гида являлась матерью английского короля Харальда, который назвал свою дочь также Гидой.[484] Получалось, что семья английской принцессы уже имела родственные связи с русскими князьями. Поэтому в браке Гиды и Владимира Мономаха ничего необычного не было.

Ростово-Суздальская земля (по А. Н. Насонову)

Саксон Грамматик полагал, что свадьба английской принцессы и русского князя состоялась в 1066 г. Но это кажется маловероятным, поскольку в этот год погиб Харальд и его семья оказалась в бедственном положении. К тому же в это время Владимиру Мономаху было только 13 лет, и у его отца, переяславского князя, не было особой необходимости женить сына на английской сироте.

А. В. Назаренко высказал предположение, что Владимир и Гида поженились в 1074-1075 гг., и сделано это было для усиления позиций Всеволода Ярославича в борьбе за киевское великое княжение.[485]

Однако при решении вопроса о браке следует учитывать не только политические цели, но и возраст жениха и невесты. К тому же, как выясняется, установление родственных связей англо-саксонских правителей с русскими князьями уже было традицией. Владимир Мономах был первенцем Всеволода Ярославича, поэтому являлся его главным помощником и наследником. Из сочиненного князем «Поучения к детям» известно, что с 13 лет он выполнял важные отцовы поручения.[486] Но по-настоящему взрослыми княжичи считались только после женитьбы. Традиционно брачным являлся в то время 16-летний возраст, хотя иногда при особых обстоятельствах женились и раньше. Владимир Мономах достиг 16-летия в 1069 г. Приблизительно в это же время, по мнению исследователей, он был выделен на самостоятельное княжение и отправлен в Ростово-Суздальское княжество.[487] Значит, к этому времени он уже мог быть женат и считался взрослым человеком.

Поскольку год рождения Гиды неизвестен, то определить ее брачный возраст сложнее. Известно лишь, что ее отец женился в 1055 г. Значит, она могла появиться на свет не раньше следующего года.[488] Это означает, что в 1069 г. ей было лет 13, и по тем временам она уже считалась невестой.

Теперь попробуем определить, какой город стал резиденцией молодого князя и его семейства. В то время столицей Ростово-Суздальской земли считался один из древнейших городов Ростов. Там было сильное местное боярство и, очевидно, уже существовала епископия.[489] Для молодого и амбициозного князя в этом городе было мало простора. Он должен был считаться и с местной знатью, и с епископом. Иная ситуация была в Суздале, окруженном обширными плодородными землями. Рядом с ним проходили сухопутные и речные торговые пути из восточных стран в центральные районы Руси. К тому же в небольшом городке некому было противодействовать начинаниям энергичного князя.

Границы земель, пожалованных Пантелеймонову монастырю грамотой Изяслава Мстиславича

Поэтому наиболее вероятно, что Владимир Мономах с Гидой поселились именно в Суздале. На это указывают данные о том, что именно этот князь построил в Суздале первый величественный каменный собор в честь Успения Богоматери (позднее он был переименован в Рождественский). Такие соборы строились в княжеских резиденциях, и делалось это по аналогии с возведенным Владимиром I в Киеве Десятинным (Успенским) собором. Археологи выяснили, что суздальский собор был из тонкого кирпича-плинфы, длиной приблизительно 25 м. Он был шестистолпным, трехнефным и трехабсидным, т. е. повторял пропорции Десятинной церкви.

Хотя в источниках нет данных о времени постройки суздальского собора, ученые высказали мнение, что это произошло в самом начале XII в.[490] Но верна ли эта дата?

Известно, что в это время Владимир Мономах заложил каменный Успенский собор в Смоленске, который стал его новым владением.[491] Значит, Суздальский храм был возведен раньше. Ведь строить два каменных храма, требующих много средств, князь вряд ли бы смог. Факты говорят о том, что в 1068-1069 гг. у Владимира Мономаха не было перспектив получить какие-либо иные земли, кроме ростово-суздальских. В Переяславле Южном отец женился вновь, и в 1070 г. у него появился еще один сын. На киевское великое княжение рассчитывать не приходилось, поскольку после Изяслава его должен был наследовать Святослав, потом – отец Владимира, за ним – сыновья Изяслава и т. д. В этих условиях Владимиру следовало обосновываться в Суздале надолго.

Раскопки замка Владимира Мономаха в Любече (конец XI в.)

Вторым фактом, свидетельствующим о том, что именно Суздаль стал первой резиденцией Владимира Мономаха, является наличие в этом городе Васильевского монастыря. Как уже отмечалось, крестильным именем Мономаха было Василий. В то время существовала устойчивая традиция у князей основывать в честь своих патрональных святых либо монастыри, либо закладывать храмы. Так, Ярослав Мудрый основал Георгиевский монастырь в Киеве, Изяслав Ярославич – Дмитриевский там же, Всеволод Ярославич – Андреевский, Святополк Изяславич – Михайловский, Ярополк Изяславич – храм Петра, Мстислав Владимирович – Федоровскую церковь и т. д. Естественно, что и Владимир должен был что-то построить в честь своего святого. Но ни в Киеве, ни в Переяславле Южном таких построек нет. Значит, напрашивается вывод, что он основал Васильевский монастырь в Суздале. Традиционная датировка этой обители – ХIII в., вряд ли верна. Несомненно, ее основателем был Владимир Мономах, поскольку других князей, достаточно долго правивших в этом городе и носящих имя Василий, не было (единственный Василий, сын Юрия Долгорукого, жил в Суздале только 3 года).

В пользу предположения о том, что в конце 60-х гг. XI в. Суздаль был резиденцией Владимира Мономаха говорит и то, что в это время начинают осваиваться земли вокруг него. На высоком берегу Клязьмы князь основывает новый город, который называет в свою честь Владимиром. Еще одним новым городом становится Переславль-Залесский, названный в честь столицы отцова княжества. Характерно, что и местная речка получает южное название – Трубеж. Возможно, в это же время на Волге возникает город Кснятин, одноименный городу на р. Сула. Даже в названии местных рек можно найти перекличку с южными: Нерль – Мерла, Воря – Ворксла или Ворша и т. д. Тоскуя по родным местам, Владимир Мономах, возможно, хотел воссоздать в новых владениях кусочек Переяславского княжества.

В Суздале, несомненно, был княжеский дворец Мономаха, видимо из дерева, поскольку археологи не нашли его фундамент, постройки были обнесены изгородью. Археологи обнаружили древнейшие земляные валы, которые относились к середине XI в. Они располагались только в излучине р. Каменки. Но на рубеже ХI-ХII вв. земляные валы охватывали уже все городище. Внутри них были деревянные конструкции для крепости. В город вели несколько проездных ворот.[492]

Можно предположить, что семья Владимира Мономаха прожила в Суздале достаточно долго, поскольку здесь было безопасно, в отличие от южных городов, подвергавшихся нападениям степняков. К тому же между братьями Ярославичами постоянно вспыхивали междоусобицы, в которых Владимир принимал участие. Гида со все увеличивающимся семейством, очевидно, постоянно находилась в Ростово-Суздальской земле. В 1076 г. у нее родился сын Мстислав, за ним – Изяслав, потом – Роман, Святослав, Ярополк, Вячеслав и Глеб. В летописях не указаны годы их рождения, но известно, что они были сыновьями английской принцессы. Были у нее и дочери, вероятно две.

Киев. Собор Софии. Пантелеймон. XI в.

Перемены на великокняжеском престоле привели к тому, что в конце 1078 г. Владимир Мономах получил от отца, ставшего великим князем Киевским, богатое Черниговское княжество. Туда, очевидно, переехала Гида с детьми. В это время она наверняка часто бывала в Киеве в гостях у Всеволода Ярославича и обучила английскому языку своего свекра (как уже отмечалось, Всеволод знал пять языков).

Для чего же киевскому князю понадобилось осваивать язык очень далекой страны? Думается, причина была в том, что он хотел прочесть привезенные Гидой книги.

М. П. Алексеев, исследовавший «Поучение Владимира Мономаха», обнаружил в нем черты сходства с аналогичной англо-саксонской литературой. По его мнению, сочинение русского князя было очень похоже на поучение англо-саксонского короля Альфреда, а также на анонимное «Отцово поучение», относящееся к началу VIII в. Ознакомиться с этими произведениями средневековой английской литературы Владимир Мономах мог только в том случае, если они были привезены на Русь Гидой. В ее семье книги, видимо, считались большой ценностью, поэтому были взяты с собой при бегстве из Англии. К тому же поучения королей считались особо ценными, поскольку в них содержался завет потомкам.

Любечский замок. Реконструкция Б. А. Рыбакова

Чтобы прочесть книги своей жены, Владимиру Мономаху, как и его отцу, пришлось изучить ее язык.

Некоторые исследователи предположили, что Гида принимала участие в редактировании «Начального свода» Никона и была инициатором включения в него легенды о призвании варягов. Дело в том, что данный сюжет в русских летописях имеет много параллелей с аналогичным в англосаксонских хрониках. Вот эти тексты.

Лаврентьевская летопись

Слова новгородских послов, обращенные к варягам: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, да поидете княжити и володети нами».

Англосаксонская хроника

Обращение бриттов к пришлым князьям: «Землю обширную пространную и полную всяческого богатства передаем вашей власти».[493]

Сходство в данных сюжетах дает право предположить, что во времена правления Всеволода Ярославича и Владимира Мономаха свод Никона и первую редакцию «Повести временных лет» Нестора с пропольской концепцией создания Древнерусского государства правили и дополняли. Под влиянием англосаксонских хроник в тексте появилась норманская теория о призвании варягов, якобы заложивших основу русской государственности. Данная концепция утверждала первенство тех потомков Рюрика, которые продолжали сохранять родственные связи с королевскими династиями скандинавского происхождения. Это в первую очередь относилось к сыновьям Владимира Мономаха от Гиды. Хотя им полагалось, согласно завещанию Ярослава Мудрого, править на киевском престоле после внуков Изяслава Ярославича и Святослава Ярославича, они не стали соблюдать порядок престолонаследия и назвались великими князьями сразу после отца.

Исследователи выяснили еще одну интересную особенность древнейших русских летописей. Оказалось, что между ними и британскими хрониками ХII-ХIII вв. есть несомненное сходство.[494] Объяснить его можно либо тем, что оба памятника имели общие источники, либо тем, что «Повесть временных лет» была привезена в Европу внучками Гиды, когда они стали женами норвежского и датского королей. Второе предположение кажется более вероятным.

Хотя можно предположить, что работа по переделке «Начального свода» началась при княжении Всеволода Ярославича, думается, окончательно новая редакция «Повести временных лет» появилась только после смерти Гертруды и ее сына Святополка Изяславича, т. е. после вокняжения Владимира Мономаха. В это время Гиды уже не было в живых, но ее книги в переводе мужа могли быть использованы Сильвестром, игуменом Выдубицкого монастыря, которого исследователи считают автором второй редакции «Повести временных лет».[495]

Гида, судя по всему, имела очень большое влияние на сыновей, поскольку именно ей приходилось заниматься их воспитанием из-за частых военных походов Владимира Мономаха. Известно, что ее старший сын Мстислав имел не только крестильное имя Федор, но и носил третье имя – Харальд, в честь деда, английского короля. Возможно, Гида надеялась, что при удачном стечении обстоятельств он сможет унаследовать трон ее предков, поэтому и дала ему такое имя.

Несомненно, с помощью обширных родственных связей матери Мстиславу удалось жениться на дочери шведского короля Инге Стейнкесона Христине (Кристине). Это существенно подняло престиж князя в глазах новгородцев, которые не захотели с ним расстаться даже тогда, когда великий князь Святополк Изяславич пытался прислать к ним другого правителя.

Лотарингские эмали из Северо-Восточной Руси. 1 – пластина с композицией «Распятие»; 2 – пластина с композицией «Воскресение»; 3 – накладка с изображением жнеца

Интересные сведения о Гиде обнаружил А. В. Назаренко в «Похвальном слове св. Пантелеймону» немецкого церковного деятеля первой трети XII в. Руперта. Из него выясняется, что Гида очень почитала св. Пантелеймона и делала щедрые вклады в посвященный ему монастырь в Кельне, поскольку считала, что этот святой спас ее сына Мстислава от неминуемой гибели. Во время охоты на медведя он получил тяжелейшую травму: зверь распорол ему живот, и все внутренности вывалились наружу. Когда князя привезли домой, мать с горячей молитвой обратилась к Пантелеймону, считавшемуся святым-врачевателем. В итоге во сне Мстислав увидел юношу, который пообещал его исцелить. Наутро этот юноша, очень похожий на св. Пантелеймона, уже наяву пришел к больному с целебными снадобьями и вылечил его. После этого чуда Гида пожертвовала в кельнский монастырь большую сумму денег и дала обет совершить паломническую поездку в Иерусалим. Назаренко предположил, что описываемые события произошли в 1099 г.[496] Однако в это время Гиды уже не было в живых. Это известно из того, что появившийся на свет в 1090 г. Юрий Долгорукий не был сыном принцессы. Его матерью являлась вторая жена Владимира Мономаха, происхождение которой точно не известно.[497]

Поэтому точно датировать эпизод с исцелением Мстислава невозможно. Ясно лишь, что князь был достаточно взрослым, чтобы самостоятельно охотиться и вступать с медведем в схватку. При уточнении датировки следует обратить внимание на то, что именно второй сын Мстислава, Изяслав, родившийся в 1096 г., получил второе имя Пантелеймон, а не первый Всеволод (в крещении он стал Гавриилом). Значит, чудо с исцелением могло быть в промежутке между рождением Всеволода и Изяслава (правда, дата появления на свет первого неизвестна).

В благодарность за помощь св. Пантелеймона Мстислав, видимо, основал около Новгорода монастырь в его честь. Позднее его сын Изяслав покровительствовал ему и в 1134 г. дал жалованную грамоту. На средства князя в обители был построен храм.[498]

Известно, что на одной из фресок Софийского собора в Киеве было изображение св. Пантелеймона. Оно могло появиться в правление Всеволода Ярославича и было написано по просьбе Гиды.

Следует отметить, что в Греции на Афоне до сих пор существует монастырь св. Пантелеймона. По преданию он был основан Владимиром I Святославичем. Но, может быть, в нем были спутаны два князя, и на самом деле обитель основал Владимир Мономах, имевший связи с византийским духовенством через родственников матери и выполнивший просьбу жены и сына?[499]

Изяслав Мстиславич очень почитал своего небесного покровителя св. Пантелеймона. По его заказу был изготовлен золотой шлем с его изображением, а также княжеская печать. В 1146 г., став великим князем, он основал и в Киеве монастырь в его честь. Более того, в 1147 г. он повелел рукоположить (именно в день памяти этого святого, т. е. 27 июля) новым митрополитом своего ставленника Климента Смолятича.

Традиция почитания св. Пантелеймона как исцелителя от всех болезней сохранилась до наших дней, хотя вряд ли кто-нибудь знает, что заложила ее английская принцесса Гида.

Исследователи обнаружили, что не только сыновья, внуки, но и правнуки Гиды продолжали поддерживать связи с кельнским монастырем св. Пантелеймона. Выяснилось, что церковная утварь древнейших владимирских соборов, Успенского и Боголюбского, была изготовлена кельнскими мастерами. Владимирские ковчеги, датируемые 60-ми гг. XII в., оказались тождественны реликвариям из церкви св. Пантелеймона в Кельне того же времени.[500] Кроме того, выяснилось, что Андрей Боголюбский покупал у немецких мастеров украшения для своей одежды – наплечники с эмалевыми пластинками, на которых был изображен Христос.[501]

Историки архитектуры обнаружили сходство в планировке княжеского замка в Боголюбове с замками на Эльбе времен императора Фридриха Барбароссы. Это позволило высказать предположение, что резиденцию Андрея Боголюбского отстраивали мастера из Нижней Лотарингии, Рейнской области и Вестфалии. С их помощью архитектура и искусство Владимиро-Суздальской Руси приобрели романские черты.[502]

Таким образом, даже через много лет связи английской принцессы с немецкими землями продолжали сохраняться, оказывая влияние на развитие древнерусской культуры и искусства.

Можно предположить, что Гида была достаточно сильной личностью и являлась полновластной хозяйкой в княжеском дворце. Поэтому ее знаменитый супруг, выдающийся государственный деятель и полководец Владимир Мономах, был вынужден написать в своем «Поучении детям»: «Жену свою любите, но не дайте им над собою власти».[503]

В летописях не отмечена дата смерти Гиды, поскольку она, видимо, умерла не в Киеве. После смерти Всеволода Ярославича Владимир был вынужден уступить не только Киев Святополку Изяславичу, но и Чернигов сыновьям Святослава Ярославича. Его владением становится Переяславль Южный, постоянно подвергавшийся нападениям степняков. Частые переезды и нестабильное положение, возможно, подорвали здоровье английской принцессы. Можно предположить, что она скончалась в середине 90-х гг. XI в. После этого Владимир Мономах женился еще два раза. Вторая супруга родила Юрия Долгорукого и умерла 7 мая 1107 г., третья пережила мужа и скончалась в 1126 г. Даты их погребения в летописях зафиксированы.[504]

Подводя итог жизни и деятельности английской принцессы Гиды Харальдовны, следует отметить, что она оставила заметный след в русской культуре не только в XI, но и в XII вв. Благодаря ей на Руси оказались западно-европейские письменные памятники: хроники, назидательно-нравоучительные сочинения, возможно даже, законодательные тексты. Под их влиянием в русских летописях появляется норманская теория возникновения государственности на Руси, преувеличивается роль первых варяжских князей.

При деятельном участии Гиды в русский пантеон святых был включен св. Пантелеймон и начал развиваться культ его почитания, как целителя и врачевателя. С помощью принцессы были налажены прочные связи с кельнскими мастерами по производству церковной утвари и всевозможных украшений. Немецкие архитекторы и строители возводят во Владимиро-Суздальской Руси дворцовые ансамбли в романском стиле.

Благодаря Гиде в ее семье разговорным языком стал английский. Его изучили не только дети, муж, но и свекр. Чтобы прочесть привезенные ею книги, старшего сына принцесса прочила в наследники английского престола, поэтому назвала его в честь отца Харальдом и женила на дочери шведского короля. С юных лет он самостоятельно и успешно правил в таком крупном торговом городе, как Новгород, имевшем связи со многими европейскими городами. Благодаря своим достоинствам и качествам полководца и государственного деятеля Мстислав получил от современников прозвище Великий. Ему удалось, минуя порядок престолонаследия, получить великокняжеский трон сразу после отца, а потом передать его брату Ярополку.

В целом английская принцесса способствовала еще более интенсивному культурному обмену между европейскими странами, преимущественно западными, и Древнерусским государством, чем ранее.

Дочери великого князя

Точных сведений о том, сколько было дочерей у Гиды, нет. Можно лишь предположить, что старшая дочь Владимира Мономаха Мария была от нее. Год рождения княжны неизвестен, однако из данных летописей выясняется, что мужем Марии был византийский царевич Леон, сын императора Романа IV Диогена (1068-1071). Н. М. Карамзин нашел в византийских хрониках ряд сведений о Леоне. Оказывается, в кругах правящего императора Алексея Комнина (1081-1118) усиленно распространялись слухи о том, что царевич был самозванцем, а настоящий сын Романа Диогена погиб в сражениях с турками. Поэтому Леону пришлось бежать на Русь, где он получил поддержку у Владимира Мономаха.[505] В летописях первые сведения о Леоне относятся к 1094-1095 гг. Вместе с половцами он вступил на территорию Византии и начал войну со своим обидчиком Алексеем Комниным. Однако воинское счастье оказалось не на его стороне. По приказу императора Леон был схвачен и ослеплен.[506] После этого он, видимо, вновь вернулся на Русь. Владимир Мономах снова принял его с радушием и вскоре женил на своей старшей дочери Марии. Для содержания молодых был выделен переяславский городок Воин. Этот вывод можно сделать на основе найденного при раскопках в этом городе нагрудного серебряного креста, принадлежащего Леону. Украшением его являлся круглый медальон с изображением в рост св. Георгия в хитоне и с крестом в руке. На обороте была надпись на греческом языке: «Господи, помоги рабу твоему Леону» (в переводе на русский язык).[507]

В браке Марии и Леона родился сын Василий, который позднее получил прозвище Маринич или Маричич.

Владимир Мономах активно поддерживал зятя, видимо, считая, что тот имеет права и на византийский престол, и на определенные земельные владения. Поэтому став киевским великим князем, он начал собирать для Леона войско. В летописях отмечено, что поход на Византию состоялся летом 1116 г. На этот раз он принес удачу царевичу, поскольку за его спиной стоял могучий тесть. Император Алексей Комнин выделил царевичу несколько городов по Дунаю. Однако когда тот начал обживаться в новых владениях, его подстерегли наемные убийцы, подосланные императором, и лишили жизни.[508]

Когда Владимир Мономах узнал о несчастье, он тут же отправил на Дунай войска под началом Ивана Войтишича, чтобы тот посадил свои гарнизоны в городах Леона. Однако Алексей Комнин его опередил. Ничего не смог сделать и сын Владимира Всеволод, отправленный с дополнительными полками. Он дошел только до Днестра, за которым уже стояли войска императора.[509]

Золотой амулет-змеевик Владимира Мономаха, найденный на р. Белоусе, где князь часто охотился

В итоге план Владимира Мономаха по укреплению своих позиций в Византии (он, видимо, полагал, что имеет на это право, как сын принцессы) с помощью брака дочери и изгнанного с родины византийского царевича Леона провалился. Сын Марии стал воспитываться при дворе деда. Он не получил собственного княжения и был вынужден служить Мономашичам. В 1136 г. во время одной из междоусобных битв с черниговскими князьями Ольговичами был убит.[510]

Паникадило-хорос XII в. Киев

Мария в конце жизни занималась благотворительностью и церковным строительством. Видимо, она жила в Киеве, поэтому летописец четко зафиксировал ее смерть: «Toe же зимы (1146 г. – Л. М.) преставися благоверная княгини Марица, дщи Володимеря, месяца того же (января. – Л. М.) в 20, в неделю; а в понедельник вложена бысть в гроб в своей церкви, в ней же и пострижеся».[511]

Паникадило-хорос XII в. Киев

Эта запись свидетельствует о том, что современники уважали княгиню и в столице она была известной личностью. К сожалению, нам неизвестно, какую именно церковь построила Мария Владимировна.

В целом ее жизнь вряд ли протекала счастливо. Брак с Леоном был заключен по политическим соображениям отца. Слепой муж, видимо, все время стремился на родину, чтобы занять там высокое положение, но без посторонней помощи он это сделать не мог, поэтому тяготился тем положением, в котором находился. Когда же мечта Леона сбылась и он стал владельцем значительных территорий на важных торговых путях, его подло убили. Сын Марии Василий, который при удачном стечении обстоятельств имел право даже претендовать на византийскую корону, был вынужден служить двоюродным братьям и, сражаясь за их интересы, погиб.

Вполне вероятно, что Мария тяжело перенесла двойную потерю и в конце жизни решила посвятить себя служению Богу. За это современники называли ее благоверной.

Несчастливо сложилась судьба и второй дочери Владимира Мономаха Евфимии. Кто был ее матерью, неизвестно. В Ипатьевской летописи лишь сообщено, что в 1112 г. она была выдана замуж за венгерского короля.[512] Н. М. Карамзин обнаружил в европейских хрониках дополнительные сведения об этом браке. Оказывается, венгерский король Коломан находился уже в престарелом возрасте, поэтому стал подозревать молодую и красивую жену в неверности. Когда та забеременела, он публично объявил, что будущий ребенок не от него, и развелся с Евфимией. Королева была вынуждена вернуться на родину, где родила сына Бориса.[513]

Вполне вероятно, что подозрения старого короля были беспочвенными, поскольку русские княжны всегда отличались высокой нравственностью и целомудрием. Скорее всего, Коломана кто-то настроил против Евфимии, боясь, что именно ее сын наследует венгерский престол. Во всяком случае, Борис был воспитан матерью в твердой уверенности, что он является истинным сыном Коломана. Возмужав, он начал борьбу за венгерский престол и даже смог получить помощь от польского короля Болеслава III Кривоусого и дяди Ярополка Владимировича. За него, как потом выяснилось, были и венгерские бояре. Однако во время решающего сражения с соперником Белой Слепым Борис струсил и бежал с поля боя. После этого он был вынужден скитаться по Европе в поисках новых союзников. При помощи родственников ему удалось жениться на византийской принцессе, состоящей в родстве с императором Мануилом. От нее у него родился сын, названный в честь деда Коломаном. После этого Борис продолжил свои скитания и в результате оказался при дворе французского короля Людовика VII. Ему удалось склонить его к борьбе с новым венгерским королем Гезой. Но она оказалась неудачной. Боясь выдачи сопернику, Борис бежал в Византию, где вновь начал сражаться с Гезой, но был убит подосланным наемником в 1156 г. Его сын Коломан вырос при императорском дворе, стал видным полководцем и получил в управление Киликию.[514]

Евфимия прожила короткую жизнь. Она умерла 4 апреля 1139 г. (по данным Ипатьевской летописи) или в 1138 г. (по данным Лаврентьевской летописи).[515] Похоронена она была около церкви св. Спаса на Берестове, где, видимо, жила после возвращения на родину. Своих земельных владений и доходов, очевидно, не имела, поэтому строительной деятельностью не занималась.

Значительно удачнее сложилась жизнь у младшей дочери Владимира Мономаха Агафьи. В 1116 г. она вышла замуж за гродненского князя Всеволода Давыдовича.[516] Он был верным союзником и Владимира Мономаха, и его сына Мстислава Великого. С последним в 1132 г. он ходил в поход на Литву.[517] Агафья родила трех сыновей, Бориса, Глеба и Мстислава, а также двух дочерей. В 1141 г. Всеволод Давыдович умер. Дальнейшая судьба его сыновей неизвестна. Дочери же были выданы замуж, причем брак устраивал великий князь Киевский Всеволод Ольгович, поскольку невесты, очевидно, являлись сиротами. Свадьбу сыграли в один и тот же день 1144 г. Одна княжна стала женой туровского князя Георгия Ярославича, другая – Владимира Давыдовича, сына черниговского князя.[518]

Как видим, в середине XII в. возникло сразу несколько ветвей князей-Рюриковичей, которые уже стали родниться друг с другом.

Шведская принцесса Христина

В русских летописях почти нет никаких сведений о первой жене Мстислава Великого Христине. Зафиксирована лишь ее смерть – 18 января 1121 г.[519] Причина невнимания к ней могла быть в том, что она почти не бывала в Киеве и так и не успела стать великой княгиней Киевской – Мстислав получил престол только в 1125 г.

Даже Н. М. Карамзин, проштудировавший европейские хроники, не знал ни имени княгини, ни ее происхождения. Современные исследователи, исходя из анализа скандинавских источников, выяснили, что первая жена Мстислава Великого была шведской принцессой, дочерью короля Инга Стейнкельсона Христиной (или Кристиной).[520] Но каких-либо других сведений о ней они не нашли.

Не известно, когда родилась Христина и когда вышла замуж за Мстислава Владимировича. Можно лишь предположить, что она не была намного младше жениха, поскольку ее второй сын Изяслав родился, по данным В. Н. Татищева, в 1096 г.[521] До этого принцесса родила Всеволода, поэтому ее брак с Мстиславом мог быть заключен приблизительно в 1093-1094 гг. В это время жениху было лет 17, невесте – либо чуть меньше, либо столько же.

Можно предположить, что вопрос о женитьбе Мстислава, в то время новгородского князя, и шведской принцессы решался при жизни его деда великого князя Киевского Всеволода Ярославича. Ведь после его смерти Новгород должен был перейти в управление к сыну нового великого князя. Исходя из этих данных, следует уточнить дату женитьбы Мстислава[522] на Христине – она должна была состояться не позднее апреля 1093 г., т. е. до смерти Всеволода Ярославича. В противном случае шведскому королю было бы выгоднее отдать дочь за сына нового великого князя.

Заставка Юрьевского Евангелия начала XII в.

Доказательством того, что брак между Мстиславом и Христиной был заключен до смерти Всеволода, может являться следующее. Как известно, в 1093 г. Мстислав покинул Новгород и отправился на княжение в Ростово-Суздальскую землю. Однако уже в 1096 г. новгородцы вновь призвали его к себе, дерзко заявив Святополку Изяславичу, что не желают видеть у себя ни великого князя, ни его сына.[523] Значит, они были заинтересованы в том, чтобы в их городе правил именно Мстислав. Причина особой любви к этому князю скорее всего заключалась в том, что он был женат на шведской принцессе и это давало новгородским купцам большие преимущества в торговле со скандинавскими странами: и свободный проезд на их территорию, и выход в Балтийское море, и т. д. Знать обо всех этих выгодах новгородцы могли только в том случае, если еще до отъезда в Ростово-Суздальскую землю Мстислав какое-то время был женат на Христине и правил в Новгороде.

Новгородская земля (по А. Н. Насонову и Б. А. Рыбакову)

Новгородская земля (по А. Н. Насонову и Б. А. Рыбакову)

Таким образом, есть все основания считать, что брак новгородского князя с шведской принцессой был заключен до 1093 г., но и не раньше 1090 г., поскольку слишком юный Мстислав вряд ли мог править самостоятельно и показать свои достоинства новгородцам.

Вопрос о месте проживания в Новгороде Мстислава и Христины, вызывает споры среди исследователей. Некоторые полагали, что они жили на Городище за городом, поскольку там Мстислав построил в 1103 г. каменную Благовещенскую церковь.[524] Но на Городище скорее всего была загородная резиденция, в городе же со времен Ярослава Мудрого княжеский дворец располагался на Торговой стороне на берегу Волхова. Это место до сих пор носит название Ярославово Дворище. Даже в ХVI в., как уже отмечалось, московские цари считали его своим владением и устраивали на нем хоромы во время посещения Новгорода.[525]

Доказательством того, что резиденция Мстислава и Христины располагалась на Ярославом Дворище, является строительство на этом месте в 1113 г. церкви в честь св. Николая. По этому поводу в Новгородских летописях сделана такая запись: «В лето 6621 (1113. – Л. М.) князь великий Мстислав Владимирович, внук великого князя Владимира, нареченный во святом крещении Георгий, заложил церковь каменну в Великом Новгороде святаго Николы чудотворца, на княжи дворе».[526] Хотя в этой записи довольно много ошибок (в 1113 г. Мстислав не был великим князем; не являлся внуком Владимира, а был внуком Всеволода; в крещении носил имя Федора), важно то, что в ней прямо указано, что церковь была на княжеском дворе.

Более короткая запись, но без ошибок есть и в Ипатьевской летописи: «В се же лето (1113. – Л. М.) Мстислав заложи церковь камяну святаго Николы на княже дворе, у Торговище Новегороде».[527] Здесь прямо указано, что двор Мстислава располагался около «Торговища», т. е. рынка.

План Новгорода (по Б. А. Колчину)

Историки архитектуры исследовали Николо-Дворищенский собор, сохранившийся до наших дней, и выяснили, что по своим пропорциям он походил на Новгородскую Софию, но был более стройным и изящным. Его строительным материалом являлся не дикий камень, а тонкая плинфа, уложенная с одним утопленным рядом, замазанным розовой известкой. В этом отношении он походил на аналогичные полосатые византийские постройки. Поэтому можно предположить, что в его строительстве принимали участие греческие мастера, с которыми поддерживал тесные связи Владимир Мономах. Но фундамент собора, сложенный из тесаных камней, говорит о наличии среди строителей местных мастеров. Храм был пятиглавым, что подчеркивало его первенство среди прочих церквей. Украшением служили полукруглые арки, обрамлявшие окна зубчатый пояс и аналогичный вокруг куполов. Внутри была красивая фресковая роспись, фрагменты которой дошли до наших дней.[528]

Можно предположить, что строительством большого каменного собора в своей резиденции Мстислав хотел отметить восшествие на великокняжеский престол отца в Киеве. Если в архитектуре этой постройки ничего примечательного не было, в сравнении с такими же храмами, то относительно его посвящения Николаю Мирликийскому следует задуматься. Дело в том, что в Х-ХI вв. князья возводили храмы и монастыри в честь патрональных святых либо своих, либо жен, либо сыновей. Но среди родственников Мстислава Владимировича никто не носил крестильного имени Николай (следует отметить, что Николаем был только Святослав Ярославич, но почитать его могли только черниговские князья). Более того, до новгородского собора никаких данных в это время о других постройках на Руси в честь св. Николая нет. Возможно, он считался католическим святым и был неизвестен русским верующим.

Некоторые исследователи связали строительство Никольского храма с чудесным появлением в Новгородской земле иконы Николая Чудотворца. Однако даже в Новгородских летописях, содержащих много ошибок, последовательность событий иная: сначала был построен собор, а потом на Липне появилась чудотворная икона, которую привезли в Новгород и поместили в уже готовом храме.[529]

Поскольку посвящение Никольского собора нельзя связать ни с самим Мстиславом (Федором), ни с его сыновьями, носившими крестильные имена: Гавриил, Пантелеймон, Михаил, Дмитрий, то напрашивается предположение, что свое название он получил по просьбе Христины. Возможно, именно этого святого она особо почитала, как ее свекровь Гида – св. Пантелеймона. Как уже отмечалось, данный собор строился как придворный и в нем полагалось молиться княжеской семье. Археологи обнаружили, что прежде в нем были очень просторные хоры, как бы представлявшие собой второй этаж. На них можно было по специальному переходу попасть прямо из княжеского дворца, расположенного рядом.[530] Несомненно, эти хоры были сделаны для Христины и ее многочисленных детей.

До замужества Христина была католичкой. Возможно, она сохраняла приверженность своей вере и на Руси, это предположение возникает из факта появления в Новгороде в 1106 г. монаха-отшельника Антония, прозванного Римлянином. Хотя он, несомненно, был католиком (отсюда и прозвище), местные власти позволили ему основать на берегу Волхова монастырь. В 1115 г. в нем началось строительство большого каменного собора в честь Рождества Богородицы.[531]

Историки архитектуры обнаружили большое сходство монастырского храма с княжеским Никольским и сделали вывод, что обе постройки возводили одни и те же мастера. Это дает право предположить, что Антонию в его деятельности помогали Мстислав и Христина, но в большей степени последняя, поскольку князь занимался в это время постройкой нового каменного кремля вокруг Детинца.[532]

Русские книжники, заинтересовавшиеся историей католического монаха, основавшего в Новгороде крупный монастырь (его постройки существуют до сих пор), сочинили «Повесть об Антонии Римлянине». В ней они попытались объяснить, на какие средства был построен Антонием большой каменный собор, и поэтому придумали легенду о бочке с несметными сокровищами, приплывшей вслед за монахом.[533] Конечно, на самом деле этого быть не могло, и вероятнее всего, Антонию покровительствовала Христина. Она, возможно, осталась католичкой, поскольку никаких данных о ее новом крестильном имени нет. (Даже относительно Гиды есть версия, что ее звали Анной.)

Искусствоведы полагают, что легенда о богатстве Антония возникла потому, что итальянец привез с собой ряд красивых вещей, изготовленных европейскими мастерами. К его предметам относят книжные оклады с лиможскими эмалями и серебряную ложечку, которые хранятся в новгородских музеях.[534]

Вполне вероятно, что Антоний показал свои роскошно оформленные книги Мстиславу и Христине, и им захотелось иметь аналогичные. Известно, что в 1117 г. по княжескому заказу сын попа Лазаря Алекса переписал Евангелие четким уставом. Потом княжеский тиун Наслав отвез рукопись в Константинополь. Там для нее изготовили красивый оклад. После этого, уже в Киеве, местные ремесленники украсили его драгоценными камнями и превратили в шедевр русского ювелирного искусства. На нем были золотые и серебряные пластины с узорами и чеканкой, финифть и ограненные драгоценные камни.[535]

Исследователи считают, что в Новгороде при дворе Мстислава и Христины существовали артели строителей, выполнявшие княжеские заказы по возведению храмов и оборонительных укреплений (одновременно с новгородским был построен кремль в Ладоге). Кроме того, под их покровительством работали живописцы, занимавшиеся росписями храмов, написанием икон и украшением миниатюрами рукописей. При их участии в 1109 г. началась роспись Софийского собора в Новгороде. Хотя официально считается, что этим делом руководил епископ Никита, но он в этом же году умер, поэтому не мог довести важное дело до конца.[536] К тому же оно было дорогостоящим и по средствам лишь князю. Искусствоведы определили, что фрески Новгородской Софии имели большое сходство с фресками Николо-Дворищенского собора, а также с миниатюрами Мстиславова Евангелия. Это позволило предположить, что все работы выполняли одни и те же мастера, преимущественно выходцы из Византии.[537] Естественно, что пригласить их мог Мстислав, имевший через отца связи с империей.

Было замечено также, что некоторые росписи новгородского Софийского собора, относящиеся к XII в., выполнялись под влиянием фресок Киевской Софии. Поэтому сюжеты в Мартирьевской паперти носили светский характер. На одной из них даже был изображен сам князь Мстислав Владимирович с дружиной.[538] (В Софии киевской, как известно, были и портреты членов семьи Ярослава Мудрого, и изображение ипподрома, скоморохов, охотников.)

Суздальский змеевик

Широкомасштабная строительная деятельность, украшение храмов, заказ дорогостоящих изделий, покровительство церкви свидетельствовали о том, что Мстислав и Христина имели большие доходы. Основную их часть составляли, видимо, налоги, которые платили новгородцы своим правителям. Но можно предположить, что князь с супругой занимались торговлей. На это указывает наличие в городе Харальдовой пристани, к которой, очевидно, приставали княжеские суда. Была на Волхове и Альфредова пристань, принадлежавшая кому-то из родственников либо Гиды, либо Христины.

Надписи на лицевой и оборотной стороне змеевика

Несомненно, женитьба Мстислава на Христине позволила новгородцам существенно активизировать свои торговые связи со Скандинавией. Это приносило им большие доходы, поэтому они всячески стремились к тому, чтобы в Новгороде правила именно эта княжеская чета.

Для новгородцев княгиня была хорошо известной личностью. Когда у нее была украдена рабыня, посадник тут же начал расследование и поиск виновного. Об этом эпизоде наглядно повествует одна из берестяных грамот, обнаруженная археологами при раскопках.[539]

О пристрастиях невестки к католической вере, видимо, хорошо знал Владимир Мономах. Он обратился к киевскому митрополиту Никифору с просьбой разъяснить ему различие между двумя верами. Послание Никифора дошло до нас и свидетельствует о том, что в княжеских семьях еще не было четкого водораздела между православными и католиками и мало кто понимал разницу между этими верованиями.[540] В это время перед женами-иностранками, очевидно, не всегда ставили обязательное условие переходить в православие. Особые вольности в этом плане, видимо, были в Новгороде, торговавшем со всем миром.

B 1117 г. Мстислав по указанию отца был переведен в Белгород, поближе к Киеву. Возможно, престарелый Владимир Мономах хотел, чтобы сын жил рядом и в случае его кончины смог занять великокняжеский престол. К тому же ему нужна была мощная поддержка для борьбы с половцами. Христина вряд ли поехала с мужем, поскольку в Белгороде не было обустроенной княжеской резиденции. Она осталась с детьми в Новгороде, где на престол взошел ее старший сын Всеволод. При участии матери он продолжил строительную деятельность и в 1119 г. основал около города монастырь в честь св. Георгия, второго небесного покровителя отца (Гарольд соответствует русскому имени Георгий). В нем тут же был заложен большой каменный собор, по архитектурному убранству похожий на Николо-Дворищенский. Таким образом княгиня, видимо, хотела обезопасить супруга от возможных несчастий.

Интересно отметить, что в строительной технике Георгиевского собора оказались соединенными византийские и местные черты. Он был построен из темной плинфы и плитняка различных цветов (белого, желтого и красного), соединенного розовой известкой. В итоге стены представляли собой разноцветную мозаику, как в то время в Новгородской Софии. Барабан украшали круглые арочки в византийском стиле. Окна были довольно большие, со стеклами. Кровля была сделана из свинца. Покрытие главок – шлемовидное.[541]

Необходимо заметить, что монастырь и собор были освящены в честь католического патронального святого Мстислава, а не в честь православного Федора Стратилата. Значит, это было сделано по указанию Христины, остававшейся, вероятно, католичкой.

Как уже отмечалось, Христина была плодовитой матерью. Она родила либо трех, либо четырех сыновей: Всеволода, Изяслава, Святополка и, видимо, Ростислава и четырех дочерей. Характерно, что старшие княжны получили шведские имена и были выданы замуж за европейских монархов, очевидно еще при жизни матери. Ингеборг стала женой датского короля Кнута II Лаварда. Ее старший сын получил в честь деда имя Вольдемар и потом стал датским королем Вольдемаром I. С этого времени данное имя было популярно в датской династии (к примеру, Вольдемаром звали жениха царевны Ирины Михайловны, прибывшего в Русское государство в 1644 г.). Под влиянием матери Вольдемар женился на русской княжне Софье, дочери Владимира Всеволодовича, внука Мстислава Великого. Это событие произошло в 1141 г. В Дании Ингеборг оставила настолько заметный след, что аббат Эбельхольтский Вильгельм даже составил «Генеалогию королевы Ингеборги», в которой назвал ее отца «могущественнейшим королем русов».[542]

Вторая дочь Христины Малфред вышла замуж за норвежского короля Сигурда Магнусона. Когда тот умер, она стала женой датского короля Эрика II Эмуна, брата Кнута Лаварда. Характерно, что Эрик и Кнут были внуками Свена Эстридсена, у которого жила Гида после гибели отца.[543]

Третья дочь Христины Ирина-Добродея стала женой византийского императора Андроника Комнина, и данное событие было зафиксировано в Ипатьевской летописи под 1122 г.[544] Правда, в то время он был лишь претендентом на трон. К власти он смог прийти только в 1183 г. и правил до 1185.

Четвертая дочь Христины стала женой владимиро-волынского князя Ярослава Святополчича, сына великого князя Киевского Святополка Изяславича. Первой женой этого князя была дочь венгерского короля, но она рано умерла. По законам старшинства Ярослав Святополчич имел права на киевский великокняжеский престол и, вероятно, сказал жене, что будет на него претендовать после смерти Владимира Мономаха. Однако та знала, что верховным правителем собирается стать ее отец, Мстислав Владимирович, и сообщила ему о планах мужа. Можно предположить, что переезд Мстислава в 1117 г. в Белгород был связан с конфликтом в семье дочери: возмущенный Ярослав Святополчич обрушил гнев на жену и в 1118 г. изгнал ее из Владимира-Волынского. Естественно, что это разгневало родителей и деда княгини. Владимир Мономах пошел войной на обидчика и изгнал его из Владимиро-Волынского княжества. В 1123 г. Ярослав был схвачен Мстиславом, но потом освободился, бежал в Польшу и там умер. С этого времени Владимиро-Волынское княжество стало наследственным владением Мономашичей. Последняя дочь Христины Рогнеда осталась незамужней и жила в своем селе около Смоленска.[545]

Среди современников Христина пользовалась большим уважением. Об этом свидетельствует обнаруженная археологами ее личная печать. На ней была изображена женщина в короне и с нимбом. На обороте надпись на греческом языке: «Святая Христина». Исследователи высказали мнение, что печать была изготовлена греческими мастерами по заказу Владимира Мономаха. Это был его подарок для невестки.[546]

Деревянная точеная посуда XII-XIII вв. из раскопок в Новгороде

Кроме того, на фресках новгородской церкви Спасо-Нередицы искусствоведы обнаружили изображение св. Христины и высказали предположение, что оно являлось портретом княгини. Так праправнук Христины Ярослав Владимирович отдал ей дань уважения. Данное изображение может свидетельствовать о том, что в Новгороде шведская принцесса была местночтимой святой.[547] Этой чести она удостоилась, судя по всему, за активное участие в строительной деятельности мужа, покровительство церкви и помощь новгородцам в налаживании торговых контактов с северными странами.

Подводя итог жизни и деятельности шведской принцессы, ставшей женой новгородского князя Мстислава Владимировича, следует отметить, что она многое сделала для того, чтобы международные и династические связи Древнерусского государства продолжали расширяться. С ее помощью положение Мстислава в Новгороде настолько укрепилось, что горожане не соглашались заменить его никем другим. При его правлении была достигнута полная гармония между местным духовенством, купечеством и княжеской властью. Получая большие доходы, князь вместе с женой смог заняться большой строительной деятельностью, результатом которой стало возведение каменных стен вокруг новгородского детинца и Ладоги, нескольких каменных соборов и основание двух прославившихся в будущем монастырей.

Новгородцы по заслугам оценили деятельность Христины и, очевидно, провозгласили ее своей святой. С ее помощью они смогли занять ведущее положение на европейских рынках: их суда беспрепятственно плавали по Балтийскому морю, никто не осмеливался их грабить или чинить какие-либо препятствия. Но после смерти Христины и переезда Мстислава в Киев ситуация постепенно стала меняться в худшую сторону. Уже в 1142 г. по приказу шведского короля начались нападения и грабеж богатых новгородских судов. Военные и торговые конфликты стали повсеместным явлением. Сначала шведы, а потом финны и немцы начали теснить новгородских купцов с европейских рынков.[548] В это время многие несомненно вспомнили благоприятную ситуацию, которая была при Христине, сохранявшей со шведскими родственниками теплые отношения и ходатайствовавшей перед ними за своих русских подданных.

В целом же можно отметить, что Мстислав был прозван Великим, во многом благодаря своей первой жене, шведской принцессе.

Новгородка Любава Дмитриевна

Вскоре после смерти Христины Мстислав Владимирович женился вновь. В 1122 г. его женой стала не княжна, а дочь новгородского посадника Дмитрия Завидова Любава.[549] Следует отметить, что ее имя названо только в трудах В. Н. Татищева и Н. М. Карамзина, в летописях его нет.[550]

Женитьба князя на новгородке, видимо, была связана с тем, что он имел с Новгородом тесные хозяйственные связи и порывать их не хотел. К тому же у самого Мстислава, готовящегося стать великим князем Киевским, вряд ли было время заниматься княжеским хозяйством, оно обычно находилось в ведении княгини.

На момент замужества Любава Дмитриевна уже была сиротой: ее отец умер в 1118 г., но в Новгороде у нее, вероятно, было много родственников.

В 1125 г. Мстислав Владимирович, вопреки сложившейся традиции престолонаследия, смог стать после отца великим князем. Триумф мужа разделила и Любава Дмитриевна. Она оказалась плодовитой матерью и за сравнительно непродолжительный брак родила троих детей: двух дочерей, Марию и Евфросинию, и сына Владимира. Он появился на свет уже после смерти отца.

Следует отметить, что в летописях нет данных о том, чем занималась Любава Дмитриевна во время брака. Сведения о ней появляются только в период вдовства, когда она смогла очень удачно выдать замуж дочерей. Евфросиния стала женой венгерского короля Гезы II, Мария – черниговского князя Всеволода Ольговича.

Вполне вероятно, что Любава Дмитриевна и ее дочь Мария были очень энергичными женщинами, поэтому они помогли Всеволоду Ольговичу в 1139 г. получить киевское великое княжение. В Ипатьевской летописи это событие значится под 1140 г.[551] вопреки всем законам престолонаследия.

Можно предположить, что брак Марии с черниговским князем был заключен по инициативе великого князя Киевского Ярополка Владимировича в последний год его жизни (1138 или 1139), когда он установил мирные отношения с Ольговичами. Поэтому уже на следующий год Мария родила сына Ярослава.[552]

Поначалу Всеволод Ольгович, заняв киевский престол хотел отобрать у сыновей Владимира Мономаха и сыновей Мстислава Великого их княжества, но потом понял, что с родственниками следует жить в мире. К этому решению он скорее всего пришел под влиянием тещи и жены. В 1141 г. Изяслав Мстиславич даже обратился с просьбой к мачехе и сестре выпросить у Всеволода Ольговича новгородское княжение для младшего брата Святополка. Княгини его поручение выполнили, поскольку великий князь к их желаниям. Прислушивался интересно отметить, что во время конфликтов Мстиславичей с черниговскими князьями Всеволод Ольгович часто выступал на стороне первых – своих шуринов, а не кровных родственников.[553]

Используя связи Всеволода Мстиславича, выдавшего замуж в Польшу в 1136 г. дочь Верхуславу, великий князь смог отдать свою дочь от первого брака Звениславу за польского короля Болеслава IV Кудрявого. Вторым его зятем стал чешский князь Володислав.[554] Характерно, что уже после смерти Всеволода Ольговича оба его зятя стали оказывать помощь Изяславу Мстиславичу в борьбе с дядей Юрием Долгоруким за великое киевское княжение. Делали они это, очевидно, по просьбе Марии Мстиславны, заинтересованной в вокняжении в Киеве брата.

Как уже отмечалось, в 1144 г. Всеволод Ольгович выдал замуж двух осиротевших внучек Владимира Мономаха за своего двоюродного брата Владимира Давыдовича и турово-пинского князя Ярослава Юрьевича.[555]

Общая схема русских княжеств XII в. (по И. А. Голубцову). Границы обобщены

Несмотря на близость к Мстиславичам, Всеволод Ольгович оставил великокняжеский престол брату Игорю Ольговичу. Но киевляне не захотели ему служить и подняли против него восстание. Их гнев был так велик, что они решили убить Игоря. Спасти его попытался сын Любавы Дмитриевны Владимир Мстиславич. Он хотел отвести Игоря на двор матери и там его укрыть. Но киевляне выломали ворота, вытащили Игоря на улицу и там убили. В древнейших летописях описание этих событий настолько подробное, что его мог сделать только очевидец происходящего. Возможно, это был кто-то из окружения Владимира, поскольку именно его действия описаны особенно детально.[556] Но наиболее вероятно, что летописец составлялся по указанию Любавы, мечтавшей о престоле для сына.

Из летописных записей можно сделать вывод, что после смерти Мстислава Великого Любава Дмитриевна продолжала жить в Киеве и в 1147 г. и зорко следила за всем, что происходило в столице. Вполне вероятно, что именно она попросила сына отвести Игоря Ольговича на ее двор, надеясь таким образом его спасти. Однако ей это сделать не удалось.

Даже после смерти Всеволода Ольговича в 1148-1147 гг. отношения между Мстиславичами и Ольговичами продолжали укрепляться. Этому, вероятно, способствовали Любава Дмитриевна и ее дочь Мария. В итоге в 1148 г. Ростислав Мстиславич женил сына Романа на дочери Святослава Ольговича.[557]

Княгини, судя по всему, все еще продолжали жить в Киеве и следили за складывающейся в городе ситуацией. Для них наиболее выгодным было, чтобы великокняжеский престол получил кто-либо из их ближайших родственников – Мстиславичей или Ольговичей. Поэтому именно они скорее всего настраивали киевлян против Юрия Долгорукого, сына Владимира Мономаха, который считал, что по законам старшинства править должен именно он. Как известно, его борьба с Изяславом Мстиславичем шла с переменным успехом, пока племянник не привлек на свою сторону другого дядю, Вячеслава Владимировича. После смерти Изяслава его примеру хотел последовать Ростислав Мстиславич, но Вячеслав внезапно умер, и престол пришлось уступить Юрию Долгорукому.[558] Возможно, новый великий князь знал, что Любава Дмитриевна настраивала киевлян против него, поэтому княгине пришлось переехать к сыну Владимиру Мстиславичу во Владимир-Волынский. В 1150 г. тот женился на дочери хорватского князя Белуша. Сосватал его венгерский король Геза, женатый на его сестре.[559]

Следует отметить, что в летописях подробно рассказано о родственных отношениях между венгерским королем и братьями Мстиславичами. Поэтому опять же напрашивается предположение, что записи делались человеком из окружения Любавы Дмитриевны.

В 1156 г., используя дружеские отношения с зятем, венгерским королем, Любава Дмитриевна решила навестить дочь. В Ипатьевской летописи по этому поводу записано: «Тогда же и Володимир Мстиславич пусти мать свою Мьстиславлю в Угры, ко королеви, зятиви своему; король же вда много имения тещи своей».[560] Такое радушие свидетельствовало о том, что у дочери княгини были очень хорошие отношения с мужем. Их брак оказался удачным.

Вернувшись в следующем году во Владимир-Волынский, Любава Дмитриевна оказалась в центре междоусобицы, возникшей между ее сыном и племянником Мстиславом Изяславичем. В чем была причина конфликта между ними, неизвестно, но Владимиру пришлось бежать, а его мать и жена оказались во власти агрессивного Мстислава Изяславича. Он не только захватил Владимир-Волынский, но и разграбил княжескую казну, в том числе и подарки венгерского короля; княгинь же на возах отправил к Луцку.[561]

Избавиться от плена Любава Дмитриевна с невесткой смогли только в следующем году, когда из Венгрии вернулся Владимир Мстиславич и попросил помощь у Юрия Долгорукого.[562]

После вокняжения в Киеве пасынка Ростислава Мстиславича в 1158 г. Любава Дмитриевна, видимо, вернулась в столицу на свой двор. Она надеялась, что после смерти Ростислава престол достанется ее сыну, и вновь стала привлекать киевлян на свою сторону. С сыном она поддерживала постоянную связь, чтобы вовремя предупредить его о важных переменах. Однако осторожный Владимир Мстиславич решил, что для него выгоднее поддержать притязания племянника Мстислава Изяславича на великокняжеский престол и за это получить от него прибавку к своим владениям. Поэтому, узнав от матери о смерти Ростислава в 1169 г., он тут же отправил весть Мстиславу. Сам же с женой и детьми отправился в Киев. По дороге в Вышгороде он встретился с матерью, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию.[563] Возможно, Любава Дмитриевна посоветовала ему самому начать борьбу за престол и поискать союзников в этом деле, а не довольствоваться небольшим прибавлением к своим владениям. При этом она пообещала снова зорко следить за ситуацией в Киеве. Владимир по ее совету попытался склонить на свою сторону степняков и отправился к ним на переговоры. Но его миссия не имела успеха. Пришлось ему с женой и детьми бежать во Владимир-на-Клязьме к Андрею Боголюбскому. Когда о его происках стало известно Мстиславу Изяславичу, он отправился к Любаве Дмитриевне и заявил ей: «Иди в Городок, а оттуда камо тебе годно; не могу с тобою жити одином месте, зане сын твой ловит головы моея всегда». Княгиня не стала с ним спорить и отправилась к внуку в Чернигов.[564]

Высылка Любавы Дмитриевны из Киева свидетельствовала о том, что Мстислав Изяславич боялся ее влияния на киевлян, опасался козней с ее стороны, поскольку видел в ней сильного политического противника.

Серебряный сосуд XII в. работа мастера Константина. Заказчик – новгородский боярин Петрила

В летописях нет сведений о том, как княгине удалось создать сильную коалицию князей против своего главного недруга Мстислава Изяславича. Вероятно, она лично отправилась к наиболее могущественному князю Андрею Боголюбскому и рассказала ему о том, как ее сын был изгнан из своего Владимиро-Волынского княжества, как она с невесткой оказалась в плену, как было разграблено все ее имущество, включая подарки зятя, и как в довершение всего на старости лет ее выгнали из собственного княжеского двора в Киеве. Несомненно, рассказ Любавы Дмитриевны возмутил Андрея Боголюбского. Было ясно, что обидчика следует наказать. В итоге в 1169 г. одиннадцать князей во главе с Мстиславом Андреевичем отправились к Киеву. В их составе были и внуки княгини. Мстислав Изяславич с позором был изгнан из столицы. Но на престол Андрей Боголюбский посадил не Владимира Мстиславича, а своего брата Глеба Юрьевича. Сыну Любавы Дмитриевны пришлось довольствоваться Дорогобужем.[565]

Нам неизвестно, дожила ли Любава Дмитриевна до главной цели своей жизни – триумфа своего горячо любимого сына. В 1174 г. ему все же удалось на несколько месяцев стать великим князем Киевским. После этого он тяжело заболел и умер.[566]

По-разному сложились судьбы дочерей Любавы Дмитриевны. После смерти в 1161 г. мужа, короля Гезы II, положение Евфросинии Мстиславны ухудшилось. Между ее сыновьями разгорелась борьба за престол. Мать поддержала старшего, как более законного наследника, но победил младший, став королем Белой III. Евфросинии пришлось покинуть Венгрию и отправиться с паломнической поездкой в Иерусалим. После возвращения на родину она вскоре умерла.[567]

Мария Мстиславна, рано овдовев, основала в Киеве в конце 40-х гг. XII в. Кириллов монастырь. В нем она построила каменный храм. На графити Софийского собора в Киеве зафиксирован факт покупки княгиней для монастыря «земли Бояновой». За нее она заплатила 700 собольих гривен. В 1179 г. Мария умерла, завещав похоронить себя в своем монастыре. В 1194 г. здесь же был похоронен ее сын Святослав Всеволодович,[568] успешно правивший в Киеве с 1176 г. до кончины.

В храме дочери могла обрести покой и Любава Дмитриевна, но более вероятно, что она захотела быть похороненной рядом с мужем в Федоровской церкви.

Необходимо отметить, что уже после кончины Марии Мстиславны ее родственник, племянник Рюрик Ростиславич, заказал роспись Кирилловского храма. Они сохранились до наших дней. В 1198 г. в память об умерших сыновьях и великих женщинах своего рода внук Любавы Дмитриевны новгородский князь Ярослав Владимирович построил церковь Спаса-Нередицы, в которой на фресках были изображены не только св. Ирина и Христина, но и еще 10 женщин, в том числе Анастасия и Евфросиния. Исследователи предположили, что Анастасия – это крестильное имя Любавы, а Евфросинией, возможно, звали мать, великую княжну, или жену-осетинку Ярослава Владимировича.[569] Если это предположение верно, то можно считать, что на фресках Нередицы представлены портреты сразу нескольких знаменитых женщин XII в. Хотя о жене Владимира Мстиславича, венгерской княжне, известно не так уж много, из скупых летописных заметок становится ясно, что она мужественно переносила все невзгоды, обрушившиеся на супруга, растила детей, хранила по возможности домашний очаг, никогда не предавалась унынию и не помышляла об отъезде на родину или об уходе в монастырь для обретения покоя.

Подводя итог жизни и деятельности Любавы Дмитриевны, следует отметить, что она стала активной продолжательницей Гертруды, боровшейся за права мужа и сыновей на киевский великий престол. Фактически именно она становится главной героиней междоусобной борьбы князей в 40-60-е гг. XII в. Хотя ее имя в летописях отсутствует, сама она многократно упоминается и как вдова Мстислава Великого, и как мать Владимира Мстиславича. Можно предположить, что благодаря ее энергичной деятельности в качестве тонкого и умного политика великокняжеский престол достался сначала брату ее мужа Ярополку, не имевшему наследника, потом ее зятю Всеволоду Ольговичу, за ним – пасынку Изяславу Мстиславичу, второму пасынку Ростиславу Мстиславичу и в конце концов даже ее родному сыну Владимиру. Не смогли надолго удержаться у власти ни Юрий Долгорукий, ни главный враг княгини Мстислав Изяславич.

Данных о церковном строительстве Любавы Дмитриевны нет, она, видимо, была занята торговлей и хозяйственной деятельностью. Посещая дочь в Венгрии, возможно, отвезла туда много различных товаров. В ответ зять одарил ее всевозможными ценностями. Их было так много, что летописец зафиксировал данный факт.

Анализируя летописные статьи о Любаве Дмитриевне, можно заметить, что их писал не только современник, но и очевидец всего происходящего. Поэтому можно предположить, что в это время летописные записи велись по заказу княгини. С их помощью она, очевидно, хотела доказать законность притязаний на великокняжеский престол своих ближайших родственников и, в первую очередь, сына. Ведь каждый из ее ставленников брал власть, минуя порядок престолонаследия. Потом эти записи попали в общерусский свод.

Большие выгоды, полученные Мстиславом Великим от брака со знатной новгородкой, были очевидны для современников. Поэтому Юрий Долгорукий, желая укрепить позиции сына Мстислава в Новгороде, всячески содействовал его женитьбе на дочери знатного и богатого новгородского боярина Петра Михайловича. Из недавно найденных берестяных грамот известно, что невесту звали Анастасией, а ее мать – Марией или Мореной. Свадьба состоялась в 1155 г., и для нее, по мнению исследователей, была написана икона «Знамение» и изготовлена местным мастером Костой серебряная чаша, ныне являющая одну из главных новгородских реликвий.[570] Правда, Мстиславу не удалось закрепиться в Новгороде – в 1158 г. он бы изгнан, а в 1162 г. вместе с матерью, византийской царевной, и братьями Василием и Всеволодом отправился в Византию. Там он получил в управление Аксалинскую область.[571] Анастасия, вероятно, разделила судьбу мужа, но их сын Ярослав, прозванный Красным, вернулся на родину и княжил в разных городах по указанию дяди, Всеволода Большое Гнездо. Несколько позднее примеру родственников последовал Мстислав Ростиславович, внук Юрия Долгорукого. Его женой стала дочь знатного новгородца Якуна Мирославича.[572]

Все это говорит о том, что с середины XII в. князья все чаще женились на местных девушках, чтобы с помощью их родственников укрепить свое положение и расширить земельные владения.

Глава 6. Женщины удельных княжеств

Процесс распада единого Древнерусского государства начался уже при наследниках Ярослава Мудрого. Правда, Владимиру Мономаху и его сыновьям, Мстиславу Великому и Ярополку, еще удавалось держать под своей властью большую часть земель и диктовать многочисленным князьям Рюриковичам свою волю. Но после смерти в 1139 г. Ярополка Владимировича процесс выделения из состава Руси самостоятельных княжеств приобрел массовый характер. Их правители уже не желали подчиняться великому князю Киевскому и вели самостоятельную внешнюю и внутреннюю политику. При этом столицу своего княжества они стремились отстроить не хуже, чем Киев или Новгород. Это способствовало расцвету сразу нескольких древнерусских городов: Чернигова, Переяславля Южного, Полоцка, Владимира-Волынского, Галича, Смоленска, Владимира-на-Клязьме и др.

Большую роль в этом процессе играли не только сами князья, но и их жены, сестры, дочери, которые обустраивали наилучшим образом семейный быт, уделяли большое внимание церковному и монастырскому строительству, покровительствовали книжникам и иконописцам. Имена некоторых из них сохранились на страницах древнейших летописей. В их числе Агафья Ростиславна, жена черниговского князя Олега Святославича; Верхуслава Всеволодовна, дочь Всеволода Большое Гнездо и жена Ростислава Рюриковича; Анна Георгиевна, дочь Георгия Ярославича и жена Рюрика Ростиславича; Ольга Георгиевна, дочь Юрия Долгорукого и жена Ярослава Осмомысла; Мария Ясыня, жена Всеволода Большое Гнездо и др. Наиболее замечательные женщины были провозглашены святыми, и о их жизни были составлены жития. В их числе Евфросиния Полоцкая и Евфросиния Суздальская. Некоторые интересные сведения о женщинах содержат записи на материальных предметах: граффити на стенах соборов, печатях, бересте и т. д. В комплексе все дает возможность составить исторические портреты нескольких, наиболее выдающихся удельных княгинь.

Евфросиния Полоцкая

Евфросиния являлась одной из особо почитаемых и известных личностей в Полоцком княжестве. Поскольку она была рано канонизирована, то о ее жизни и деятельности книжники составили «Житие», представляющее главный источник для воссоздания исторического портрета этой женщины. Ныне сохранилось более 130 списков этого произведения, но самый ранний относится лишь к концу ХV в., и он довольно краток.[573] К числу дополнительных источников можно отнести изготовленный для Евфросинии крест (ныне он утрачен) и построенный ею Спасский собор в Полоцке, дошедший до наших дней.

«Житие Евфросинии» многократно публиковалось, начиная с XIX в. и заканчивая современностью. В настоящей работе использован текст, опубликованный в монографии Е. И. Малето «Антология хожений русских путешественников».[574]

Первые исследования, посвященные жизни и деятельности Евфросинии Полоцкой, появились еще в середине XIX в. и представляли собой пересказ ее «Жития».[575] К числу последних работ можно отнести очерки В. Б. Перхавко и Б. М. Клосса,[576] а также статью украинского исследователя Ю. Завгороднего, основанную на обширной историографии преимущественно богословского характера.[577]

План древнего Полоцка (по Л. В. Алексееву): 1 – места археологических исследований; 2 – район древнейшего поселения; 3 – курганы; 4 – развалины древних каменных зданий (до начала XIII в.); 5 – (древнейшие храмы)

В целом библиография исследований, посвященных Евфросинии Полоцкой, очень велика, поскольку в Белоруссии она является одной из наиболее чтимых святых. В настоящей работе рассматривается лишь ряд спорных вопросов, позволяющих уточнить некоторые факты биографии Евфросинии для составления ее исторического портрета.

Евфросиния принадлежала к династии полоцких князей, которые раньше всех попытались выделить свои владения из состава Древнерусского государства. Своими родоначальниками полоцкие князья считали Рогнеду и ее сына Изяслава. Вполне вероятно, что все они хорошо знали историю ее брака с Владимиром I Святославичем, поэтому стремились быть независимыми от киевских князей, а некоторые даже пытались с ними соперничать, в частности Всеслав Брячиславич, прозванный Чародеем за способность быстро передвигаться и внезапно появляться в самых неожиданных местах. В 60-е гг. XI в. этот князь даже хотел присоединить к своим владениям важные торговые города Псков и Новгород, но был схвачен князьями-Ярославичами и посажен в киевскую тюрьму. В это время горожане подняли восстание против великого князя Изяслава Ярославича и вынудили его бежать в Польшу. На киевский престол они посадили Всеслава Брячиславича, надеясь, что тот защитит их и от половцев, и от изгнанного правителя. Так полоцкий князь оказался во главе всего Древнерусского государства. Подобного триумфа его сородичи больше никогда не достигали, но всегда о нем помнили и рассказывали следующим поколениям полоцких князей. Несомненно, о гордом, независимом и отважном нраве своих предков знала и Евфросиния. Поэтому ей наверняка хотелось еще больше прославить родную землю.

Хотя Всеслав Чародей довольно скоро был изгнан из Киева и так и не смог расширить владения за счет земель соседей, своим многочисленным сыновьям он оставил сильное и процветающее княжество. Столичные функции при нем были вновь возвращены Полоцку, находящемуся на важных торговых путях из центральных районов Руси в Прибалтику и Польшу. В городе был возведен большой каменный Софийский собор, название которого говорило о претензии полоцкой столицы на равное значение с Новгородом и Киевом.

Были в Полоцком княжестве и другие крупные города: Минск, Витебск, Гродно, Бельчич, Изяславль. Править в них стали сыновья Всеслава: Роман, Глеб, Рогволд, Давыд, Святослав и Ростислав.[578]

Евфросинии Всеслав Чародей приходился дедом, но она вряд ли его видела, поскольку была дочерью одного из младших сыновей и родилась после смерти (1101) знаменитого князя.

Крестильное имя отца Евфросинии, Георгий, известно из текста ее «Жития». Мирское, Святослав, указано в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях.[579] Исследователям удалось даже выяснить крестильное имя матери княжны, Софья. Оно было указано на печати (булле) с изображением парных святых: Георгия и Софьи. Такими печатями обычно пользовались княгини в хозяйственной деятельности.[580]

У исследователей нет единодушного мнения по поводу того, в каком городе правил Святослав-Георгий и где «соответственно» прошло детство Евфросинии. А. Е. Пресняков полагал, что владельческим городом этого князя был Витебск, так как позднее в этом городе княжили внуки Святослава. Л. В. Алексеев считал, что отец Евфросинии не мог владеть этим городом, поскольку он входил в состав Смоленского княжества.[581] По мнению О. М. Рапова, наследственным владением Святослава был Изяславль. Этот вывод он сделал из сведений летописей о том, что сын князя Василий являлся изяславским правителем.[582]

Однако вряд ли аргументы Рапова убедительны, ведь после высылки большей части полоцких князей в Византию их оставшиеся сыновья правили там, куда направлял их главный полоцкий князь Изяслав Мстиславич, а не в отцовых владениях. Витебск в это время, возможно, и отошел к Смоленскому княжеству, которое также было в руках сыновей Владимира Мономаха. До разгрома Полоцкого княжества Мстиславом Великим Витебск, видимо, был у сыновей Всеслава. На это указывает сходство архитектуры главного витебского собора, Благовещенского, с полоцкими постройками, в частности со Спасским собором в Евфросиниевом монастыре. Историки архитектуры даже полагают, что оба здания воздвиг один и тот же местный мастер Иван и разница во времени между ними не велика.[583]

Следует отметить, что оба храма дошли до наших дней, но с такими изменениями, что уже не имеют ничего общего друг с другом. Ранее же они оба были шестистолпными, с удлиненным внутренним пространством, одной абсидой и одним куполом. При этом их стены с трех сторон имели одну и ту же толщину, а с западной стороны стена у обеих построек была почему-то толще.[584]

Сходство храмов может свидетельствовать о том, что их заказчики были друг с другом связаны. Поскольку нам известно, что Спасский собор строила Евфросиния, то витебский собор мог построить ее отец. К тому же трудно предположить, что в то неспокойное врем молодая женщина ездила в соседнее княжество, чтобы ознакомиться с внешним видом витебского храма, а потом по его подобию начала строительство в своем монастыре.

Как известно, в то время строительство каменного храма было сложным и дорогостоящим делом. Взяться за него Евфросиния могла только при условии, что имела о нем представление, была знакома с подходящими мастерами, знала, сколько потребуется на все денег и где взять необходимый строительный материал и т. д. Без всего этого молодая женщина вряд ли бы отважилась на столь трудное дело. Знания же эти она могла получить во время строительства ее отцом Благовещенского собора в Витебске.

Необходимо отметить, что сооруженный Евфросинией Спасский собор оказался очень долговечным, в отличие от некоторых храмов, возведенных ее современниками-мужчинами. Из летописей известно, что у построенного Всеволодом Ярославичем Андреевского храма упал купол, недолго простоял в Суздале Успенский собор Владимира Мономаха, рухнул только что построенный ростовский Успенский собор при Константине Всеволодовиче и т. д.

Следует добавить, что известный историк архитектуры П. А. Раппопорт, исследуя полоцкие храмы, заметил, что особое сходство имеют лишь полоцкий Спасский собор и витебский Благовещенский.[585] Это наблюдение еще раз доказывает, что витебский и полоцкий храмы строил один и тот же мастер.

Относительно происхождения матери Евфросинии в источниках нет никаких сведений. Однако некоторые исследователи предположили, что она была дочерью Владимира Мономаха.[586] Но это маловероятно, поскольку из всех дочерей Владимира Мономаха только младшая Агафья стала женой русского князя – Всеволода Давыдовича, правившего в г. Городень на Волынщине. Остальные княжны были выданы замуж за отпрысков европейских королевских домов или самих королей. К тому же, как известно, Владимир был первенцем Всеволода Ярославича, поэтому ему полагалось родниться только с первенцами других князей-Рюриковичей. К примеру, Всеволод Давыдович был первенцем у Давыда Игоревича, сына Игоря Ярославича. Фактически Агафья и Всеволод Давыдович состояли друг с другом в троюродном родстве как сестра и брат. Святослав Всеславич был с Владимиром совсем в дальнем родстве и у отца считался пятым сыном.

Происхождение Евфросинии свидетельствует, что особой знатностью она не отличалась. К тому же у нее вряд ли могло быть хорошее приданое, поскольку в семье было еще три сына и дочь, и между ними всеми следовало разделить не слишком большое Витебское княжество. Именно это деление на несколько уделов между сыновьями Всеслава и привело к значительному ослаблению Полоцкой земли и ее правителей в начале XII в. Этим тут же воспользовались сыновья Владимира Мономаха и стали теснить их со всех сторон.

Следует отметить, что в «Житии Евфросинии» об этих трудных временах в истории Полоцка нет ни слова. Причина, видимо, в том, что оно писалось по законам жанра – главное внимание уделялось деятельности святой на благо церкви. Мирские обстоятельства ее жизни были оставлены без внимания.

Исследователи текста «Жития Евфросинии» пришли к выводу, что в его основе лежит древний источник, хотя сам он написан в ХV-ХVI вв. Но этому поводу В. О. Ключевский, крупный специалист по житийному жанру, заметил: «По составу и литературному характеру оно напоминает риторические жития ХV-ХVI веков; но живость и обилие биографических черт вместе с остатками старинного языка заставляют предполагать у биографа какой-нибудь более древний источник».[587] С этим мнением были полностью согласны историки XIX в. А. И. Соболевский и Е. Е. Голубинский.[588]

В настоящее время известно более 130 списков «Жития». Исследователи выделяют в них четыре редакции. К первой относятся древнейшие списки конца ХV – середины ХVI в. Ее особенностью является краткость текста и неполнота. Более правильно и в наиболее полном виде текст «Жития» передают списки второй редакции. Древнейшие из них датируются первой половиной ХVI в. Третья редакция восходит к спискам первой и представлена в Четьих миней Макария. Четвертая редакция в Степенной книге восходит к спискам второй редакции.[589]

В настоящее время нет публикации текста «Жития Евфросинии», в которой учитывались бы особенности списков всех четырех редакций. Существующие издания, как правило, передают текст одной рукописи.

В настоящей работе использован текст, опубликованный в книге Е. И. Малето, и текст из Степенной книги.[590] Сравнение их показало, что значительных смысловых различий между ними мало. Наиболее существенное только одно: в тексте Степенной книги вдова князя Романа Всеславича названа просто черницей, в тексте из книги Е. И. Малето – игуменьей. Остальные отличия чисто стилистические: перестановка слов, небольшие пропуски и т. д.

Поскольку большинство сообщенных в «Житии Евфросинии» фактов не вызывает у исследователей сомнений в их достоверности,[591] то именно они используются в настоящей работе для реконструкции исторического портрета полоцкой святой.

Следует отметить, что в древнейших летописях, Лаврентьевской и Ипатьевской, никаких сведений о Евфросинии Полоцкой нет. Причина в том, что она была полоцкой княжной и монахиней, летописи же создавались преимущественно в столице и по заказу лиц, претендующих или обладающих верховной властью. Широкую известность Евфросиния приобрела только во второй половине ХVI в., когда по указанию митрополита Макария были собраны сведения о местночтимых святых и включены сначала в Четьих миней, а потом в Степенную книгу. Есть ее имя и в Никоновской летописи, под 1071 г.

К числу дополнительных источников следует отнести церковные песнопения о Евфросинии и некоторые вещественные памятники.[592]

Таким образом, из данных всех источников вырисовывается следующий исторический портрет Евфросинии Полоцкой.

Из текста «Жития» можно узнать, что до пострижения в монахини девушку звали Передславой. Это имя было достаточно распространенным в княжеских семьях. Можно вспомнить, что так звали сестру Ярослава Мудрого, предупредившую его о захвате власти в Киеве Святополком Окаянным. Правда, в «Житии» нет никаких данных о том, когда Предслава (Передслава) родилась. В нем лишь отмечено, что отец стал подыскивать дочери жениха, когда ей исполнилось 12 лет. В этом возрасте она уже была умна, красива и хорошо образованна.[593] Хотя из этих сведений нельзя определить дату рождения Евфросинии, исследователи все же высказывают некоторые предположения на этот счет. Дело в том, что в «Житии» отмечено, что княжна, отказавшись выходить замуж, и отправилась к тетке в Полоцк, чтобы стать там монахиней. Теткой же ее являлась вдова князя Романа Всеславича, брата ее отца.[594] Данное пояснение и позволило предположительно определить дату рождения Евфросинии.

Из источников известно, что старший из сыновей Всеслава Брячиславича Роман скончался в 1116 г.[595] Значит, его вдова могла принять постриг в этом же году, сыновей в семье не было. Из этих рассуждений получается, что уже в 1116 г. Предслава могла поехать к тетке в Полоцк и принять постриг. Путем простых вычислений можно определить, что годом рождения полоцкой святой был 1104. Этой точки зрения придерживается Б. М. Клосс.[596]

Однако в источниках нет никаких данных о том, что вдова Романа Всеславича приняла постриг сразу же после смерти мужа. У нее на руках могли быть несовершеннолетние дочери, которых следовало опекать, поэтому постриг она могла совершить только в конце жизни в предчувствии смерти. К тому же совсем не обязательно, что Предслава отправилась в Полоцк сразу, как только ей исполнилось 12 лет. Она могла сделать это и позднее, поскольку только с 16 лет, наиболее подходящем возрасте для брака, родители могли уже насильно принуждать дочь выйти замуж. Все это говорит о том, что нет никаких твердых оснований считать, что Предслава родилась именно в 1104 г. В работах исследователей на этот счет выдвигаются самые различные предположения: от 1104 до 1120 г.[597] Последняя дата, правда, кажется неверной, так как в 1129/30 гг., когда родители Предславы-Евфросинии были высланы в Константинополь, она уже была монахиней и занималась церковным строительством, т. е. являлась достаточно зрелым человеком. Следовательно, наиболее вероятно, что появление Предславы на свет произошло в период с 1106 по 1109 г.

С твердой уверенностью можно утверждать только одно – княжна приняла постриг в конце сентября, поскольку ей было дано новое имя в честь св. Евфросинии Александрийской, чья память отмечается 25 сентября.

Голова неизвестного святителя. Фреска в Спасском соборе Спас-Евфросиниева монастыря

Хотя в «Житии» утверждалось, что Предслава приняла постриг только потому, что желала быть невестой одного Христа и только ему служить, но к этому ее могло подтолкнуть и тяжелое положение, в котором оказались полоцкие князья в начале XII в. Раздробив владения отца на мелкие уделы, они часто ссорились друг с другом и затевали междоусобицы. Конфликты возникали и с другими Рюриковичами. В итоге в 1104 г. великий князь Святополк Изяславич решил наказать за строптивость дядю Предславы Глеба Всеславича и совершил поход на Минск. Город был осажден, и только крепкие стены спасли его князя и жителей от разгрома и разграбления. При этом на помощь Глебу никто из братьев не пришел.[598]

В 1106 г. ряд полоцких князей объединились и совершили поход против прибалтийского племени зимеголов. Но действовали они настолько неслаженно и недружно, что потерпели поражение. На полях сражения осталось около девяти тысяч полоцких воинов.[599]

В 1116 г. воинственный Глеб Всеславич, воспользовавшись переменами на великокняжеском престоле в Киеве, напал на земли дреговичей и сжег г. Слуцк. Его жители пожаловались в Киев, и новый глава страны Владимир Мономах решил наказать агрессора. Вместе со своими родственниками он отправился к Минску и по дороге захватил полоцкие города Оршу, Копыс и Друцк. Глеб с семьей вновь оказались в осаде. Это заставило его вступить с великим князем в переговоры и во всем повиниться. Владимир Мономах поверил в его раскаяние, но в наказание за разорение Слуцка отобрал ряд полоцких городов. Глебу был оставлен только Минск с окрестностями.[600]

Случившееся с минским князем, возможно, напугало его братьев и других родственников. Они поняли, что не являются полновластным владельцами своих земель и за любую провинность могут быть сурово наказаны. Фактически они оказались «под колпаком» у великого князя и были несколько изолированы от остальных Рюриковичей. В этих трудных условиях у Предславы вряд ли появилось много женихов. В данном случае автор «Жития», видимо, приукрасил действительность, чтобы подчеркнуть всевозможные достоинства святой и убедить читателей в том, что юная девушка приняла постриг не потому, что у нее не было перспективы удачно выйти замуж, а потому что в иночестве она видела для себя единственный смысл жизни.

Более вероятно, что рано повзрослевшая Предслава, увлекавшаяся чтением и различными науками, сама поняла, что вряд ли найдет подходящего мужа. В лучшем случае к ней мог посвататься младший сын какого-нибудь курского или муромского князя. Как известно, к началу XII в. дробление владений между многочисленными князьями Рюриковичами уже достигло предела. Младшим сыновьям доставались маленькие городки с окружавшими их землями, которые приносили совсем небольшие доходы. Чтобы сводить концы с концами в таких владениях, княгиням приходилось активно заниматься хозяйственной деятельностью в ущерб духовной стороне, обо всем этом Предслава хорошо знала из примера матери. Витебская княгиня была вынуждена принимать участие в торговых операциях и даже имела собственную печать для скрепления сделок. (Она была обнаружена археологами во время раскопок.[601]) Потом такая же печать появится и у Евфросинии.

К тому же жизнь в безвестии в каком-нибудь маленьком городке вряд ли могла устроить праправнучку гордой Рогнеды и внучку Всеслава Чародея. Предслава наверняка хорошо знала историю своего рода, поскольку полоцкие легенды передавались из поколения в поколение и даже были известны в Киеве. Как уже отмечалось, в Лаврентьевской летописи под 1128 г. было вставлено повествование о Рогнеде, существенно дополняющее повествование о ней в «Повести временных лет».[602] Интересно отметить, что этот текст был вставлен в летопись после рассказа о походе Мстислава Великого на Полоцкое княжество в 1128-1129 гг. Во время него данная легенда, видимо, и была записана кем-то из участников и сообщена летописцу.

Таким образом, в 20-е гг. XII в. ситуация в Полоцком княжестве складывалась очень тяжелая, поэтому для юных княжеских дочерей было предпочтительнее уйти в монастырь, чем выйти замуж. Это ограждало их от жизненных бед и несчастий и позволяло посвящать себя духовности, т. е. служению Богу.

Из текста «Жития» можно предположить, что Предслава отправилась в Полоцк под предлогом самообразования в богатой библиотеке деда, которая могла находиться в ведении вдовы Романа Всеславича, или была пожертвована в местный Софийский собор. При этом родителям княжна не сообщила о своем желании уйти в монастырь.

Встретившись с теткой, которая уже была монахиней, как повествует «Житие», Предслава твердо заявила, что также хочет принять постриг. Княгиня не сразу согласилась выполнить просьбу юной племянницы, поскольку боялась гнева ее отца. Однако Предслава заявила: «Жизнь замужних женщин утекает в никуда, и ничего от них не остается, кроме праха. Имена же невест Христовых и повторивших их подвиг написаны на небесах, и сами они вместе с ангелами рядом с Богом и хвалят его». К этому она добавила: «Видимая красота и слава мира вскоре минуют, подобно сну, и увянут как цветок. Любовь же к Богу вечна, хотя и невидима. Следует бояться не гнева отца моего за то, что я пошла против его воли, а гнева Бога за то, что ты не хочешь приобщить меня к ангельскому чину и превратить в его невесту».[603]

Данный сюжет в «Житии», несомненно, был достаточно трафаретным для подобного рода сочинений. Слова княжны, видимо, были придуманы автором-мужчиной, поскольку ни одна замужняя женщина-мать не стала бы утверждать, что ее жизнь утекает в никуда. Ведь после нее остаются дети – продолжатели рода человеческого.

Предслава решила принять постриг, видимо, потому, что не надеялась найти счастье в замужестве. В то же время, как наследница Рогнеды и Всеслава, она хотела оставить заметный след в истории Полоцкой земли. На примере Янки Всеволодовны она могла знать, что монашеский подвиг юных княжеских дочерей вызывал особое удивление у простых людей и привлекал к ним всеобщее внимание.

Интересно отметить, что во время обряда пострижения Предславы в напутственной речи иерей посоветовал ей идти по пути святых Евпраксии и Февронии. Среди христианских святых были две девы с такими именами, жившие в V и VI вв. Но и среди русских княгинь было несколько знаменитых женщин с такими именами. Например, Евпраксией звали дочь Всеволода Ярославича, неудачно вышедшую замуж за германского императора Генриха IV и после развода с ним уединенно и целомудренно жившую в Киеве до конца своих дней. Киево-Печерские монахи так ее почитали, что разрешили похоронить рядом с главным монастырским храмом и возвести над ее могилой часовню. Февронией звали легендарную муромскую деву, прославившуюся мудростью и всякими чудесами. Правда, она жила предположительно на рубеже XII и ХIII вв. Но, как известно, «Житие Евфросинии» создавалось и редактировалось уже после смерти святой вплоть до ХVI в., поэтому в нем могли быть упомянуты знаменитые русские женщины.

Согласно тексту «Жития», первое время Евфросиния жила в кельи местного монастыря рядом с теткой. Была ли вдова Романа Всеславича в нем игуменьей или простой черницей, точно не известно. Скорее всего, этот монастырь не был родовым для полоцких княгинь и тетка Евфросинии не была в нем игуменьей. В противном случае у Предславы-Евфросинии не было бы надобности основывать свой монастырь, в который постриглись потом ее многочисленные родственницы.

Как и подобало юной монахине, Евфросиния проводила время в молитвах, ночном бдении, тщательно соблюдала пост. При этом она постоянно размышляла о своем предназначении, как пчела, впитывала знания, которыми обладали окружающие, и запоминала их мудрые высказывания. Родителям пришлось смириться с отречением дочери от мирской жизни, хотя они долго горевали по этому поводу.[604]

Следует заметить, что начальная часть «Жития Евфросинии» по своему содержанию достаточно традиционна для произведений данного жанра. Например, она во многом схожа с «Житием Евфросинии» Суздальской. Однако далее в нем сообщаются факты, видимо, взятые из реальной жизни полоцкой княжны-инокини. По неуказанной причине Евфросиния покидает монастырь и просит у местного епископа разрешение поселиться в небольшой каморке – голубце, в приделе Софийского собора. Там она собиралась не только изучать книжные хранилища храма, но и переписывать некоторые рукописи в дар церквям и монастырям и по просьбе прихожан.

Б. М. Клосс предположил, что в хранилищах Софийского собора могли быть не только богослужебные книги, но и святоотеческая литература, переводы византийских хроник, географические описания торговых путей, летописи и записи полоцких легенд.[605] Возможно, там были книги на иностранных языках, привезенные паломниками и купцами. Для прочтения их необходимы были знания греческого языка и латыни. Изучением их также могла заняться юная монахиня. Частые браки князей Рюриковичей на иностранках, а также интенсивные торговые контакты с европейскими странами приводили к тому, что в то время не существовало непреодолимых языковых барьеров. Знание нескольких иностранных языков среди знати было, судя по всему, повсеместным явлением.

Таким образом, с разрешения епископа Евфросиния поселилась в голубце Софийского собора и занялась перепиской рукописей. Следует отметить, что это занятие было очень трудоемким и требовало хорошего внимания, усидчивости, грамотности и аккуратности. Юная монахиня, видимо, всеми этими качествами обладала. Поэтому очень скоро горожане стали приходить к ней и за деньги просили переписать для них нужную книгу. Заработанное Евфросиния тратила на свой скудный обиход, оставшиеся деньги раздавала нищим.

Вскоре многие узнали о ее умении переписывать книги и стали приходить в голубец, чтобы оставить заказ. Все это нарушало уединенный образ жизни Евфросинии, к которому она так стремилась, и отвлекало от повседневных занятий. Вполне вероятно, что монахиня стала мечтать о тихом и спокойном месте, где бы она могла без помех заниматься любимым делом. Под влиянием этих мыслей ей приснился сон, ярко и образно описанный в «Житии»: чудесным образом явившийся ангел отнес монахиню за город, в местность, называемую Сельцом. Там рядом с небольшой деревянной церковью Спаса располагалось кладбище местных епископов. Земля вокруг принадлежала епископии.[606]

Голова неизвестной святой. Фреска на южной стене Спасского собора Спас-Евфросиниева монастыря

О судьбе Евфросинии размышлял и полоцкий епископ Илья, понимавший, что юной монахине не подобает жить в слишком многолюдном месте при городском соборе. Поэтому и ему приснился сон о том, что ее следует переселить в Сельцо. Наутро он пришел к Евфросинии и рассказал о велении чудесно явившегося ему во сне ангела. В ответ та рассказала о своем вещем сне. Обоим стало ясно, что они получили указание свыше и Евфросинии необходимо готовиться к переезду в Сельцо.[607]

Интересно отметить, что в «Житии», наряду с подробным описанием явления ангела в снах-видениях монахини и епископа, даны обстоятельные сведения о том, как Евфросиния официально получила Сельцо в собственность. Для оформления сделки владыка Илья пригласил полоцкого князя Рогволда-Бориса, отца Евфросинии Святослава-Георгия и местных бояр в качестве послухов. Собравшимся епископ объявил, что передает Спасский храм и земли вокруг него молодой монахине Евфросинии и никто не имеет права отнимать их от нее.[608] После этого сделка, видимо, была оформлена в письменном виде. Этот документ потом был использован при написании «Жития Евфросинии», поэтому в его тексте и были указаны имена присутствующих.

В «Житии» не указано, в каком году Евфросиния стала собственницей Сельца. Но эту дату можно определить на основе сообщения Лаврентьевской летописи о том, что Рогволд-Борис стал полоцким князем в 1127 г. и в следующем году скончался.[609] В Ипатьевской летописи, правда, его смерть датирована 1129 г.[610] Получается, что сделка монахини с епископом была заключена в промежутке между 1127 и 1129 г. В это время Евфросинии могло быть чуть больше 20 лет, и она уже считалась достаточно взрослой, чтобы основать монастырь и стать наставницей для других инокинь.

Можно предположить, что отправляя Евфросинию в Сельцо, Илья надеялся, что она продолжит там свою книгописную деятельность, соберет сведения об умерших местных епископах и даже составит жизнеописания наиболее достойных, чтобы потом добиться их канонизации. Ведь собственных святых в то время полоцкая церковь не имела. Просьба пастыря, очевидно, так воодушевила молодую монахиню, что она тут же отправилась в Сельцо, взяв с собой только книги. О хлебе насущном она не стала беспокоиться, полагая, что Бог ее не оставит. В это время Евфросиния перестала заниматься перепиской книг, поскольку главные доходы стало приносить организованное ею при новом монастыре училище для обучения девочек грамоте и различным наукам. С родителей она брала определенную плату, но деньги тратила не столько на собственный обиход, сколько на нужды монастыря. Она стала заботиться об украшении Спасского храма, ухаживала за могилами епископов, составляла каноны и песнопения в их честь.[611]

В «Житии Евфросинии» нет никаких сведений о том, какие бедствия обрушились на полоцких князей в 1128-1130 гг., т. е. когда княжна-монахиня основала свой монастырь в Сельце. Из летописей выясняется, что в 1127 г. (по Лаврентьевской) или в 1128 г. (по Ипатьевской) великий князь Киевский Мстислав Владимирович потребовал, чтобы все русские князья приняли участие в грандиозном походе на степняков. Однако полоцкие князья, как всегда, проигнорировали указания из Киева и остались дома. Ведь до их владений половцы никогда не доходили, а безопасность купцов, ездивших через степи в южные страны, их, очевидно, не интересовала.

Неподчинение полоцких князей настолько возмутило Мстислава Великого, что он решил их сурово наказать. В этом отношении он был очень похож на своего отца Владимира Мономаха, всегда расправлявшегося с непокорными князьями. По призыву киевского правителя сразу несколько князей с разных направлений напали на полоцкие города. Первым был осажден в Изяславле двоюродный брат Евфросинии Брячислав Борисович. Городские укрепления здесь были невысокими, поэтому очень скоро город был захвачен и разорен. Уцелело только имущество жены Брячислава, поскольку она являлась дочерью Мстислава Великого. В летописи отмечено, что это были товары княгини.[612] Под ними можно подразумевать не только личные вещи княгини, но и предметы, предназначенные для продажи. Как уже отмечалось, хозяйственная деятельность в княжеских владениях находилась в ведении княгинь. Какие-либо излишки могли продаваться, т. е. становиться товаром.

Летописное замечание о товарах указывает на то, что княгини имели личное имущество, отдельное от собственности мужа. Это позволяло им в материальном отношении быть независимы от супругов и оставаться самостоятельными личностями даже в браке.

Из летописей становится известным, что союзники Мстислава Владимировича не ограничились разорением Изяславля. Они захватили Неключ, Стрежев, Борисов, Логожск, Друцк. Ограбленной и разоренной оказалась вся юго-западная часть Полоцкого княжества. Однако даже это бедствие не заставило свободолюбивых сыновей Всеслава Чародея подчиниться воле киевского князя, но и объединяться друг с другом они не стали, чтобы дать ему отпор. В итоге в 1129 г. (по Лаврентьевской летописи) или в 1130 г. (по Ипатьевской) Мстислав Великий вновь отправил войска в Полоцкую землю и приказал схватить большую часть местных князей вместе с семьями. Под арестом оказались: дядья Евфросинии Давыд и Ростислав Всеславичи, ее отец Святослав Всеславич с матерью, два сына Рогволда-Бориса, к этому времени умершего.[613] Остальным удалось скрыться, в том числе и братьям монахини.

В этих условиях лучшим средством для спасения было пострижение в монастырь. Этим, на наш взгляд, и объясняется массовое пострижение родственников Евфросинии. В «Житии», правда, по этому поводу никаких данных нет. В нем лишь сообщено, что вскоре после основания Спасской обители в нее прибыла сестра Евфросинии Гордислава. Родителям она сообщила, что хочет обучаться всем наукам у сестры. На самом деле она сразу же приняла постриг и этим якобы огорчила отца.[614] В действительности Святослав Всеславич, видя, как сгущаются тучи над его семейством, скорее всего сам отправил дочь в монастырь к сестре. Так она смогла избежать ареста и последующей высылки из страны в Византию.

Вскоре еще одной спасской постриженницей стала двоюродная сестра Евфросинии Звенислава, дочь Рогволда-Бориса Всеславича. Она привезла с собой семейные ценности, которые ей удалось спасти от разграбления: золотую и серебряную посуду, ювелирные украшения, парчовую и меховую одежду. Все это было пожертвовано монастырю и поэтому не могло быть изъято по приказу великого князя. В итоге казна монастыря существенно пополнилась, возросло и число постриженниц: Гордислава стала монахиней Евдокией, Звенислава – Евпраксией.[615]

Можно предположить, что не только дочь Рогволда Борисовича привезла в Спасский монастырь свои семейные богатства, то же самое могли сделать и другие полоцкие князья, опасавшиеся разграбления своих владений.

Из «Жития» известно, что Евфросиния стала основательницей не только женского монастыря, но и мужского, расположенного рядом.[616] Это кажется странным и уникальным событием, поскольку мужские обители обычно основывали либо князья, либо мужские представители духовного чина. Но, если вспомнить, что основание нового монастыря произошло во время гонений на полоцких князей, то становится ясным, что Евфросинии приходилось действовать в спешке, чтобы спасти своих близких от высылки из родных мест. Воспользовавшись тем, что в то время не существовало твердых правил по поводу основания обителей, она, на своей территории, основывает еще и мужской Богородичный монастырь. Это позволяет ее брату Вячеславу тут же в него постричься. Его дочери, Кирикия и Ольга, превращаются в инокинь Спасского монастыря Агафью и Евфимию.[617] Возможно, с собой они тоже привозят семейные ценности, которые пополняют казну обоих монастырей.

Евфросиния могла опасаться, что Мстислав Великий разгадает хитрость полоцких князей и конфискует монастырские ценности. Чтобы этого не произошло, она тут же начинает строительную деятельность. В своей Спасской обители она возводит каменный собор. Образцом для него, как уже отмечалось, стал Благовещенский храм в Витебске. Зодчим был выбран тот же местный мастер Иван. Стройка завершилась в рекордно короткие сроки – за 30 недель. Для полочан все это выглядело как настоящее чудо.[618] На самом деле Евфросиния торопилась поскорее потратить семейные средства, чтобы они не достались и новому полоцкому князю Изяславу Мстиславичу, сыну великого князя. Кроме того, ей, возможно, хотелось, чтобы родители увидели творение ее рук до отправки в Византию. Наверняка в это время все уже знали о суровом наказании сыновей и внуков Всеслава Чародея и предстоящей разлуке с ними.

В тексте «Жития» отмечено, что на праздновании по случаю окончания строительства Спасского собора присутствовали князья, бояре, «сильные люди», т. е. знать, все полоцкое духовенство и простые горожане. Веселье продолжалось несколько дней.[619] Если бы в это время полоцкие князья уже отправились в ссылку, то вряд ли бы вообще в городе было устроено какое-либо торжество.

Некоторые историки архитектуры, правда, высказывают предположение, что Спасский собор был построен в середине 50-х гг. XII в.[620] Однако в тексте Жития никаких данных на этот счет нет.

Попытку более точно датировать возведение Спасского собора предпринял А. Л. Монгайт. Изучая фрески Спасо-Евфимиева собора, он пришел к выводу, что по манере письма они очень похожи на фрески Антониева монастыря в Новгороде. Сходство дало ему право предположить, что росписи обоих храмов выполнялись мастерами одной школы. Поскольку известно, что собор Антониева монастыря расписывался в 1125 г., то значит Спасский – вскоре после него.[621] Наблюдения Монгайта подтверждают предположение о том, что Спасский собор был построен в период гонений на полоцких князей, но до их высылки в Византию, т. е. до 1130 г.

Согласно данным летописей, около года полоцкие князья пребывали в неведении относительно своей дальнейшей судьбы. Наконец весной 1130 г., согласно Ипатьевской летописи, по приказу Мстислава Владимировича полоцкие князья с женами и детьми были посажены на три ладьи и под охраной великокняжеских дружинников вывезены в Константинополь.[622] В числе высланных были и родители Евфросинии.

По договоренности с императором Иоанном Комнином мужчин определили на военную службу и отправили на войну с арабами в Азию и Африку. Старшее поколение полоцких князей, вероятнее всего, не выдержало тягот военных походов, и все его представители вскоре умерли, в том числе и отец Евфросинии. После смерти их гонителя Мстислава Великого на родину смогли вернуться только сыновья Рогволда-Бориса: Рогволд-Василий и Иван.[623]

В источниках содержится немного сведений об именах полоцких князей и членов их семей, умерших в Византии. Так, в книге «Паломник» Добрыни Ядрейковича указано, что в предместье Константинополя в церкви Даниила Столпника была похоронена жена полоцкого князя Брячислава Ксения. Там же отмечено, что в центре Константинополя в церкви Платона была могила полоцкого правителя Бориса.[624]

Можно предположить, что в данном случае Добрыня Ядрейкович сообщил о могилах полочан, умерших в изгнании. Ксения, видимо, была женой Брячислава Давыдовича, обозначенного в Лаврентьевской летописи, как князь Логожский и Изяславский под 1127 г.[625] Борисом, насколько известно, был только Рогволд Всеславич, умерший на родине в 1128 г.,[626] но, возможно, такое имя носил кто-то из многочисленных сыновей Глеба Всеславича, поскольку в источниках указаны только их княжеские имена, а не крестильные: Ростислав, Володарь, Всеволод, Изяслав. Судьба всех этих княжичей точно не известна. Кто-то из них, вполне вероятно, и был похоронен в Константинополе, в самом центре города.

В «Житии» нет никаких сведений о дальнейшей судьбе родителей Евфросинии. Главными ее помощниками и опорой стали родная и двоюродные сестры и два младших брата, принявших постриг в Богородичном монастыре.[627]

Удалось спастись и старшему сыну Святослава Всеславича Василию, он стал изяславльским князем.

Интересно отметить, что названия основанных Евфросинией монастырей как бы должны были поменяться местами. Для женского монастыря больше подходило посвящение Богородице, для мужского – Спасу, но на самом деле все было наоборот. В чем была причина отступления от традиций – не известно.

Большие средства, пожертвованные полоцкими князьями в оба монастыря, позволили Евфросинии построить каменный храм и в мужской обители. Именно его фундамент, видимо, и был обнаружен археологами во время раскопок. Они назвали его храмом-усыпальницей, поскольку нашли в нем много мужских захоронений, преимущественно в кирпичных склепах.[628] Вероятно, это были могилы полоцких князей.

Обмеры Богородичного собора показали, что он больше Спасского, хотя он был четырехстолпным, а Спасский – шестистолпным; длина его была 17,2 м, ширина – 14,85 м, подкупольное пространство составляло 5,15 м. В Спасском соборе длина была всего 14,4 м, ширина – 9,8 м, подкупольное пространство – 2,8 м.

Несомненно, что правление в Полоцке Изяслава Мстиславича было самым тяжелым временем для представителей полоцких князей и членов их семей. Поэтому, когда в 1132 г. Мстислав Великий умер, полочане изгнали его сына Изяслава Мстиславича. На полоцкий престол взошел брат Евфросинии Василий Святославич. Можно предположить, что данное событие произошло не без участия спасской игуменьи, обладавшей в Полоцке большим авторитетом. Ведь по закону престолонаследия власть должен был унаследовать старший сын Глеба Всеславича или, на худой конец, сын Давыда Всеславича Брячислав. Были права на полоцкий престол и у сыновей Рогволда, находящихся в изгнании, т. е. у Рогволда-Василия и Ивана.[629]

Однако брату Евфросинии удалось удержаться на полоцком престоле до своей смерти в 1144 г. С великим князем Киевским Ярополком Владимировичем он сохранял нейтральные отношения, а со сменившим его в 1139 г. Всеволодом Ольговичем даже смог породниться, выдав свою дочь за его сына Святослава.[630]

Во время княжения брата Евфросинии удалось существенно упрочить материальное положение монастыря. Она смогла не только завершить строительство соборов, но и богато украсить их изнутри. Часть фресок Спасского собора дошла до нас. Считается, что на одной из них талантливый мастер изобразил саму княжну-монахиню. Поэтому мы имеем представление о том, как выглядела Евфросиния Полоцкая. Перед нами предстает не слишком молодая женщина с огромными глазами, под красиво очерченными дугообразными бровями. Облик дополняют точеный нос и маленький рот. Несомненно, на фреске изображена очень красивая и одухотворенная женщина. Но во всем ее облике чувствуется какая-то мрачная печаль. Она могла быть вызвана переживаниями за судьбу родных людей на чужбине.

Помимо строительства соборов Евфросинии приходилось решать много различных хозяйственных вопросов, связанных с украшением храмов, строительством келий для инокинь и монахов, обеспечением их одеждой и едой. Все это требовало значительных средств, которые не могли покрыть скудные пожертвования горожан после высылки князей. Поэтому Евфросиния, очевидно, вынуждена была заняться хозяйственной деятельностью: продолжала переписывать книги и отправляла рукописи на продажу, послушницы обрабатывали монастырскую землю и выращивали на ней различные плоды, излишки которых также шли на рынок. О том, что Евфросиния была вынуждена участвовать в торговых операциях с новгородскими купцами, свидетельствует найденная археологами на Рюриковом городище близ Новгорода Великого печать спасской игуменьи. На ее лицевой стороне было само изображение Евфросинии, окруженное надписью: «Господи, помози рабе своей Евфросинии нарицаемой». На одной стороне печати была сцена Преображения (она указывала на название ее монастыря), на другой – фигура Христа.[631]

Как уже отмечалось, личная печать была и у матери игуменьи княгини Софьи. Ею она скрепляла сделки с купцами Новгорода и прибалтийского города Кокнес. Из факта наличия у полоцких княгинь собственных печатей В. Л. Янин сделал вывод о существовании в Полоцком княжестве матриархата.[632] На самом деле, он вряд ли существовал, но несомненно, что после высылки князей в Византию роль оставшихся представительниц «прекрасного пола» возросла.

Вскоре в сфере ведения Евфросинии оказались не только хозяйственные, но и политические дела. Из летописей можно узнать, что в 40-е гг. XII в. между полоцкими князьями очень часто возникали конфликты, которые в любой момент могли превратиться в кровавое междоусобие.[633] Спасская игуменья не могла остаться в стороне от них. По мнению В. Б. Перхавко, на участие Евфросинии в княжеских ссорах указывают следующие строки в посвященном ей каноне: «Князем, сродником, друг на друга дерзающе подъяти меч, возбраняла еси, яко оружие обоюдоостро, словесем божиим устрашающе».[634]

Из текста «Жития» известно, что Евфросиния уделяла большое внимание вопросам обучения и воспитания детей. В монастырской школе для девочек обучали письму, чтению, счету и основным правилам поведения. Последние достаточно подробно изложены в «Житии» и состояли из следующих пунктов: ступать следует кротко, говорить – смиренно, при этом слова не должны быть ни грубыми, ни оскорбительными по отношению к другим людям. Пить и есть полагалось безмолвно, в обществе старших необходимо было молчать и всячески высказывать присутствующим уважение и покорность. Мудрых людей необходимо было слушать с большим вниманием, бедным и увечным следовало помогать и любить их без всякого лицемерия. В целом детям вообще советовалось говорить поменьше, а думать и размышлять – побольше. В помыслах и желаниях они должны быть сдержанными, заботиться о телесной и душевной чистоте и чаще думать о небесном. Таковы были основы воспитания, которые внушала своим воспитанницам Евфросиния.[635]

Большое внимание игуменья уделяла украшению монастырских храмов. При этом ей хотелось, чтобы в них находились всеми почитаемые христианские святыни. В то время на Русь стали привозить из Византии очень красивые иконы Богоматери, которые превращались в главные украшения городских церквей. Примером тому является Владимирская Богоматерь, которая первоначально украшала церковь Бориса и Глеба в Вышгороде. Но Андрей Боголюбский, направляясь в свои владимиро-суздальские владения, взял ее с собой и установил в главном Успенском соборе Владимира.

Подобную же икону, видимо, хотела иметь и Евфросиния. Поэтому она отправила в Константинополь своего слугу Михаила, чтобы тот попросил у императора и патриарха одну из трех икон Богоматери, по преданию написанных евангелистом Лукой еще при жизни девы Марии. Несомненно, игуменья знала, что один из образов находится в Константинополе, второй – в Иерусалиме, третий – в Эфесе. Она понимала, что первые две иконы ей не отдадут, поскольку они находились в крупнейших религиозных центрах. Эфес же в XII в. таковым не являлся. Это был полуразрушенный город, почти никем не охраняемый. Христианская святыня могла в нем погибнуть в любое время. Поэтому в грамоте к императору Мануилу I Комнину (1143-1180) и патриарху Луке Хрисовергу Евфросиния попросила за богатые дары отдать ей именно Эфесскую Богоматерь.[636]

Можно предположить, что о ситуации в Эфесе Евфросиния узнала либо от паломников, либо от своих родственников из Константинополя, с которыми состояла в переписке.

В тексте «Жития» не указан год, когда Михаил совершил поездку в Византию. Но Б. М. Клосс предположил, что она состоялась в период с 1156 по 1160 г. Первую дату он определил по началу патриаршества Луки Хрисоверга, вторую – по дате начала работы мастера Лазаря Богши над крестом для Евфросинии, т. к. в него были вложены частицы священных реликвий, привезенных Михаилом из Константинополя: кусочки Древа Креста Господня, маленькие обломки от гробниц Христа и Богоматери, капли крови Дмитрия Солунского и частицы святых мощей Пантелеймона и Стефана.[637] С этим аргументированным мнением исследователя следует согласиться.

В «Житии» подробно описано, как с помощью богатых даров Михаилу удалось уговорить императора и патриарха отдать ему икону, как за ней было отправлено в Эфес 700 всадников, как в торжественной обстановке в Софийском соборе Константинополя образ Богоматери передали Михаилу и как он доставил ее в Полоцк.[638]

Некоторые исследователи полагают, что полочанам отдали не подлинную Эфесскую Богоматерь, а только список с нее. Ведь любые списки с чудотворных икон считаются также наделенными всеми их свойствами. Однако, несомненно, что подлинную Эфесскую Богоматерь из этого города забрали, за списком не стали бы посылать 700 вооруженных воинов. Вряд ли стали бы список вручать Михаилу в столь торжественной обстановке в Софийском соборе в Константинополе. Правда, точно ответить на вопрос, какой образ получил слуга Евфросинии, невозможно, поскольку до наших дней эта икона не дошла.

Для Полоцка обретение одной из главных христианских святынь стало очень важным событием. Встречать на пристани Эфесскую Богоматерь собрались все горожане и жители окрестных сел. Когда судно Михаила причалило, Евфросиния сама взяла из его рук чудотворный образ и в сопровождении духовенства с пением псалмов отправилась в свой монастырь. Там она установила ее в Богородичном соборе мужского монастыря. С этого времени святыня стала считаться небесной покровительницей Полоцкого княжества.[639] По замыслу Евфросинии это существенно должно было поднять его престиж среди остальных русских земель.

Дальнейшая судьба чудотворной иконы неизвестна. Б. М. Клосс решил, что со временем она обветшала, поскольку ее часто носили по домам болящих. По его мнению, поновлять ее не стали, а лишь сделали в ХIII в. копию, которая ныне хранится в Русском музее.[640]

Но могло ли это быть на самом деле? Как известно, к древним и особо почитаемым иконам на Руси всегда относились с большим вниманием и бережностью. К больным, скорее всего, носили копию Эфесской Богоматери, подлинник же, несомненно, находился в храме и был спрятан на самом почетном месте под дорогим окладом. На примере Владимирской Богоматери известно, что ее не раз очень тщательно реставрировали, и изготавливали для нее несколько дорогих окладов. Поэтому маловероятно, что полоцкую святыню могли выбросить из-за ветхости и заменить более новой. К тому же, если предположить, что Михаилу дали список, сделанный в XII в., то за сто лет он не мог обветшать. Более вероятно, что ценную икону увезли из Богородичного собора, когда во второй половине ХIII в. волной прокатилось монголо-татарское нашествие, а потом началась польско-литовская экспансия. В это опасное время кто-либо из православных верующих мог вывезти святыню в более безопасное место, например Новгородскую землю, находившуюся поблизости, но не подвергавшуюся разграблению.

Как известно, в 1383 г. в районе Тихвина чудесным образом появилась икона Одигитрии, якобы написанная евангелистом Лукой.[641] В честь нее со временем был основан Успенский монастырь, построен каменный храм, и вокруг образовался городок. Ученые до сих пор гадают о том, откуда на Новгородчине взялась древняя византийская икона. Ответом на этот вопрос может быть предположение, что Тихвинская Богоматерь – это полоцкая святыня. Аргументами в пользу данной точки зрения являются следующие: одинаковость иконографического образа – Одигитрия; утверждение, что обе написаны евангелистом Лукой; приблизительное совпадение времени утраты иконы в Полоцке с временем обретения схожей иконы в Тихвине. К сожалению, других доказательств в пользу данной точки зрения нет.

Известно, что Евфросиния украшала свои храмы не только иконами, но и ценной утварью. К ним принадлежал кипарисовый шестиконечный напрестольный крест, который многие годы находился в Спасском соборе полоцкого монастыря. Его история хорошо известна исследователям. Крест был изготовлен в 1161 г. местным мастером Лазарем Богшей по заказу Евфросиньи. Внешне он представлял собой великолепный образец ювелирного искусства того времени. Украшением его являлись золотые и серебряные пластины с красочными эмалями. На них были изображения Иоанна Крестителя, Иисуса Христа, ангелов, евангелистов, святых Георгия и Софии – небесных покровителей родителей Евфросинии и ее собственной святой – Евфросинии Александрийской. Внутри креста было углубление для святых частиц, которые превращали его в животворящий мощевик.

Поскольку крест представлял собой очень дорогую реликвию, Евфросиния повелела сделать на нем надпись, запрещающую под страхом проклятия выносить его из Спасского собора. Однако уже в конце ХIII в. воевавшие с полочанами смоляне вывезли святыню в Смоленск. Там он оказался в казне местного князя Александра Васильевича. В 1495 г., по свидетельству документов, с Евфросиниева креста для одного из окольничьих была сделана копия. В 1514 г. Смоленск был захвачен Василием III, и крест перекочевал в великокняжескую казну московского государя. В 1563 г. покоривший Полоцк Иван Грозный в торжественной обстановке вернул реликвию в Спасо-Евфросиниев монастырь, на свое законное место. Но в 1579 г. Полоцк вновь был включен в состав Польско-Литовского государства. Спасский монастырь перешел в ведение иезуитов. Тогда православные верующие перенесли крест в городской Софийский собор. Там он находился несколько веков.

Литейные формы для женских украшений XI-XIII вв.

В 1812 г., спасая реликвию от французов, служители собора замуровали крест в одной из стен. Только в 1841 г. он был вновь возвращен в Спасский монастырь, который опять стал православным. В 20-е гг. XX в. монастырь был закрыт, крест вместе с другими церковными ценностями оказался в местном музее. Перед Отечественной войной его для сохранности поместили в сейф Могилевского обкома партии. После этого он исчез: либо был спрятан и потом не найден, либо оказался у немцев и где-то затерялся. В конце XX в. белорусский мастер Н. П. Кузмич изготовил точную копию креста Евфросинии, используя для этого рисунки и фотографии. Ныне эта копия находится в восстановленном Спасском монастыре.[642]

Как повествует «Житие», на склоне лет Евфросиния захотела посетить самые святые места для всех христиан – Константинополь и Иерусалим. Возможно, она хотела не только увидеть, где жил и умер Христос, но и почтить могилы своих родителей, умерших в Византии. Перед отъездом она собрала своих близких людей и дала им наставления по управлению обеими обителями. Затем простилась со всеми, поскольку не надеялась увидеться вновь. Настоятельницей Спасского монастыря стала сестра Евдокия, настоятелем Богородичного – брат Давыд. Двоюродная сестра Евпраксия решила сопровождать паломницу.

Узнав об отъезде всеми почитаемой игуменьи, горожане пришли проводить ее в дальний путь, многие плакали, опасаясь, что Евфросиния уже не вернется назад. Ведь ей было около 70 лет, и по меркам того времени она считалась очень старой.[643]

В «Житии» не указано, в каком году Евфросиния отправилась в свое путешествие. Исследователи высказывали различные точки зрения на этот счет, но большинство сошлось на мнении, что это было в 1173 г., поскольку в тексте указано, что по дороге паломники встретили войско императора Мануила I Комнина, направлявшегося в Венгрию. Этот поход состоялся в 1173 г., когда Мануил после кончины короля Стефана захотел посадить на венгерский престол своего ставленника Белу III. Дополнительным аргументом в пользу данной точки зрения являются обнаруженные в архиве киевской митрополии сведения о том, что Евфросиния умерла в 1173 г.[644]

Император, видимо, вспомнил о щедрых дарах, присланных Евфросинией за икону Эфесской Богоматери, поэтому с почетом приветствовал ее и дал провожатых до Константинополя. Его покровительство помогло полоцким паломникам достаточно быстро получить аудиенцию у самого константинопольского патриарха. Тот в свою очередь разрешил им осмотреть константинопольские святыни. В «Житии» отмечено, что Евфросиния побывала не только в Софийском соборе, но и многих городских церквях. Около них она, видимо, искала могилы своих родных. После этого путешественники стали готовиться к продолжению паломничества, уже в Иерусалим. Закупили продовольствие, нашли проводника и т. д. Евфросиния заранее приобрела красивую золотую кадильницу, которую собиралась оставить в качестве дара на Гробе Господнем.[645]

В «Житии» ничего не сообщается о том, каким увидели паломники Иерусалим, но этот пробел можно восстановить из описания, сделанного игуменом Даниилом.

Уже на подступах к святому городу паломники могли обозреть его целиком, поскольку он лежал посреди каменных гор в долине. Это зрелище было настолько величественным, что верующие падали на колени и, воздев руки к небесам, обращались с благодарственными словами к Богу, позволившему им лицезреть свои святые места. Сверху были видны: столп Давида, Елеонская гора, храм Святая Святых и церковь Вознесения с Гробом Господним. Спустившись в долину, паломники оказывались сначала у церкви Стефана Первомученика с его гробницей, потом шли мимо каменной горы, прозванной Адом, и наконец через большие ворота входили в святой город.[646]

Даже не позаботившись о ночлеге и еде, Евфросиния тут же отправила слугу Михаила к местному патриарху за разрешением на посещение храма Воскресения Господня – главной цели своего путешествия. Когда все формальности были соблюдены, она тут же устремилась к заветной церкви, чтобы почтить Гроб Господен. Вблизи оказалось, что Воскресенская церковь круглая в плане и сверху как бы накрыта высоким шатром. Внутри было несколько этажей. На самом верхнем располагались палаты патриарха, ниже был алтарь, напротив него – Христовы врата, ведущие в подземную церковь с Гробом Господним. Над алтарем было мозаичное изображение Христа.

Провожатый объяснил паломникам, что в этом храме находится пуп земли, специальным образом выделенный на полу. Рассмотрев все святыни, Евфросиния попросила церковного служителя открыть Христовы врата. За ними оказалась небольшая, высеченная в скале пещерка, внутри – каменный постамент, Гроб Господен. Чтобы прикоснуться к нему, Евфросинии и ее спутникам пришлось встать на колени и буквально ползком добираться до святыни. После этого игуменья вынула золотую кадильницу и стала кадить, распространяя вокруг благовоние.[647]

Только после оказания почестей Христу паломники стали искать место для ночлега. Их приютили в монастыре Святой Богородицы, основанном русскими монахами. На следующий день Евфросиния вновь пошла в храм Воскресения и вновь оказала всяческие почести Гробу Господню. То же самое она сделала и на третий день. Затем поставила кадильницу на каменную плиту и, воздев руки к небу, воскликнула: «Господи Иисусе Христе! Я, грешная, прошу у тебя великую милость – прими мой дух в святом Твоем граде Иерусалиме!» Вернувшись в монастырь Богородицы, полоцкая паломница почувствовала слабость и, упав на ложе, воскликнула: «Слава Тебе, Владыко! Ты исполнил мою просьбу!»[648]

Однако, как повествует «Житие», состояние Евфросинии очень обеспокоило ее спутников. Они отправились к священной реке Иордан, чтобы ее святой водой исцелить больную. Игуменья с радостью попила и даже облила себя принесенной влагой, но лучше ей не стало. Ведь она не желала выздоравливать и мечтала лишь о том, чтобы быть похороненной в святой земле. В последние дни жизни Евфросинию заботили только собственные похороны – где и как она будет погребена. Почему-то ей захотелось, чтобы ее могила была около церкви св. Саввы, но представители местного духовенства заявили, что около этого храма запрещено хоронить женщин. Спутники игуменьи выяснили, что многие святые женщины похоронены в Феодосиевой лавре около Вифлиема. Там покоились: мать св. Саввы, мать Козмы и Демиана, мать св. Феодосия. Евфросинии также захотелось лежать рядом с ними. Поэтому своим спутникам она повелела купить гроб и все необходимое для похорон. Когда все ее указания были выполнены, игуменья помолилась, причастилась и спокойно отошла в мир иной. В «Житии» отмечено, что это случилось 24 мая.[649]

Поведение Евфросинии перед смертью говорит о том, что она окончательно отрешилась от всего земного и думала только о своей будущей загробной жизни среди святых жен. Близкие и родные для нее в это время уже не существовали.

Текст «Жития» заканчивается похвалой полоцкой святой с перечислением ее достоинств: «помощница обидимым, скорбящим – утешение, нагим – одеяние, больным – посещение». Автор полагал, что она, подобно солнцу, просветила и обогрела Полоцкую землю, и сравнивал ее с другими святыми: св. Дмитрием из Селуни, Борисом и Глебом из Вышгорода.[650]

Несомненно, богоугодная деятельность Евфросинии прославила Полоцк среди русских земель значительно больше, чем ее родственники-князья, совершавшие нападения на другие города, ссорившиеся с великим князем и друг с другом.

Культ почитания Евфросинии как святой, видимо, стал складываться в Полоцке сразу после возвращения ее спутников на родину. Этому способствовали и ее родственники, и монахи двух ее монастырей. Оснований для ее канонизации было больше, чем достаточно: праведная жизнь, истовое служение Богу с раннего возраста, просветительская деятельность, основание двух монастырей и возведение двух храмов, а также украшение их особо почитаемыми святыми реликвиями. Поначалу, видимо, были сложены каноны в ее честь, которые исполнялись во время службы в полоцких церквях. Потом на основании главных фактов ее биографии было сложено предание. Все это вместе и легло в основу жития, составленного макарьевскими книжниками.

В. Б. Перхавко предположил, что первоначальный текст «Жития Евфросинии» был составлен монахом Бельчицкого монастыря Варсонофием, который совершил паломническую поездку по святым местам Палестины и, вероятно, знал о своей предшественнице игуменье Спасского монастыря. Свое сочинение он мог написать в 1456 г. Окончательный же текст «Жития» должен был появиться только после официальной канонизации Евфросинии в 1547 г. Интересно отметить, что католики также почитают полоцкую святую.[651]

Многих исследователей заинтересовала судьба мощей Евфросинии, поскольку в конце ХVII в. выяснилось, что они находятся в дальних пещерах Киево-Печерской лавры. Некоторые историки в связи с этим высказали мнение, что полоцкая игуменья вообще не ездила в Иерусалим, а посетила Киев и там умерла. Другие решили, что Евфросинию Полоцкую спутали с Евфросинией Мстиславной, отправившейся в Палестину после ссоры с сыном, венгерским королем Белой III. Но, как известно, мать короля вернулась на родину и погребена была там. Третьи ученые полагали, что Евфросиния умерла в Иерусалиме, но после захвата города турками в 1187 г. кто-то из паломников вывез ее мощи на Русь, в Киев.[652]

Б. М. Клосс предположил, что мощи святой перевез в Киев монах Аммон Многотрудный, живший в ХIII в. и неоднократно совершавший паломничество в Иерусалим. Он также был похоронен рядом с Евфросинией в дальних пещерах Киево-Печерской лавры.[653]

В начале XX в. жители Полоцка добились переноса мощей своей святой из Киева в Спасский монастырь. Празднование по этому случаю проводилось с 19 апреля по 23 мая 1910 г. В 1922 г. советские антропологи исследовали мумифицированные останки Евфросинии и пришли к выводу, что они могли сохраниться как в сухом климате Палестины, так и в пещерах Киево-Печерской лавры, поскольку в этих местах микроклимат во многом схож.[654]

Вряд ли существуют основания сомневаться в паломничестве Евфросинии в Палестину. Ведь для авторов жития не было никакой надобности его выдумывать. Полоцкую игуменью провозгласили святой не за это путешествие, а за праведную жизнь и богоугодную деятельность на благо православной церкви.

Следует отметить, что достаточным основанием для канонизации многих русских святых было либо строительство храма, либо основание одного монастыря. В числе них Владимир и Анна Новгородские, Савва Сторожевский, Пафнутий Боровский, Евфимий Суздальский и многие другие игумены. Евфросиния же была и основательницей сразу двух монастырей, и строительницей двух храмов.

Трудно предположить, что Евфросинию Полоцкую русские книжники спутали с венгерской королевой Евфросинией Мстиславной, поскольку о ее жизни в Венгрии они вряд ли вообще знали.

Поэтому нет никаких оснований сомневаться в достоверности фактов, сообщенных в «Житии» Евфросинии Полоцкой. Ее жизнь была настолько полна богоугодных дел, что надобности в выдумке дополнительных фактов просто не было.

Подводя итог, следует отметить, что Евфросиния стала одной из первых местных святых, прославившейся своей праведной жизнью на всю страну, когда Древняя Русь уже фактически распалось на ряд самостоятельных княжеств. Ее деятельность пришлась на очень трудное для ее родной земли время. Из-за конфликта с великим Киевским князем Мстиславом Великим авторитет полоцких правителей в общерусском масштабе упал очень сильно. Полоцкое княжество было разорено и попало под власть чужака Изяслава Мстиславича. Исправить создавшуюся критическую ситуацию взялась Евфросиния. Сначала она основала два монастыря, в которые смогли постричься ее ближайшие родственники и благодаря этому избежали высылки в Византию. Потом с помощью вкладов в монастырскую казну удалось сохранить от разграбления часть богатств полоцких князей. На эти средства были построены два каменных храма, которые стали привлекать в Полоцк верующих со всех мест.

Праведной жизнью и богоугодной деятельностью Евфросиния завоевала доверие полочан. Поэтому и она смогла помочь старшему брату Василию изгнать князя-чужака и сесть на престол предков. Совместными усилиями они начали возрождать прежнее процветающее Полоцкое княжество. Правда, после смерти святой процесс дробления Полоцкой земли на небольшие уделы продолжился. Это ослабило ее правителей и привело к тому, что к середине

ХIII в. вся территория была захвачена великими литовскими князьями. В приложении дана хронологическая таблица и схема родственных связей полоцких князей.

Жена героя «Слова о полку Игореве»

В древнейших летописях практически нет никаких сведений о жене новгород-северского князя Игоря Святославича, ставшего героем прославленной поэмы «Слово о полку Игореве». Данные о ней содержатся только в самой поэме, где она названа Ярославной и где помещен ее плач по поводу пленения мужа. Однако в самом начале XIX в. в исторической литературе появились сведения, что Ярославну (это отчество) звали Евфросинией, что она являлась второй женой Игоря Святославича и вышла за него замуж в 1184 г. В это время ей было только 16 лет, значит, родилась она в 1169 г. Эти факты повторяются в предисловиях ко многим современным изданиям «Слова о полку Игореве».[655]

Источник этих сведений о жене Игоря неизвестен. К тому же ни Н. М. Карамзин, ни С. М. Соловьев, глубокие знатоки истории Древней Руси, не знали ни настоящего имени Ярославны, ни года ее рождения и даты свадьбы.

Советский исследователь А. В. Соловьев подверг сомнению данные о супруге Игоря Святославича, приводимые в изданиях «Слова» XIX и ХХ вв. Он убедительно доказал, что сыновья новгород-северского князя: Владимир, Роман, Святослав, Ростислав и Олег были не от мифической первой супруги, а именно от Ярославны – дочери галицкого князя Ярослава Осмомысла. После смерти дяди Владимира Ярославича брата Ярославны они были приглашены на княжение в Галич.[656]

В. О. Творогов попытался выяснить источник подробных сведении о Ярославне, появившихся в XIX в. Он решил, что имя Евфросиния было взято исследователями из составленного Екатериной II «Родословника князей великих и удельных рода Рюрика», который был опубликован в 1800 г.[657] В это издание имя жены князя Игоря попало из Любецкого синодика, содержащего перечень черниговских князей и имена их жен. Хотя в данном памятнике по непонятной причине вообще не было имени Игоря Святославича, правившего в Чернигове с 1198 по 1202 г., некоторые исследователи решили, что он все же упомянут, но под монашеским именем Феодосий (крестильным именем Игоря было Георгий), женой же Феодосия названа как раз Евфросиния.[658] Е. О. Творогов решил, что оснований считать Феодосием постригшегося в монахи князя Игоря нет, как и оснований называть жену князя Игоря Евфросинией.[659]

В «Энциклопедии «Слова о полку Игореве» указано, что имя Евфросиния у жены Игоря Святославича впервые появилось во вступительной заметке к переводу «Слова о полку Игореве», дошедшего в трех списках ХVIII в. Ни автор этого текста, ни источник его данных неизвестен. Автор энциклопедической статьи вновь обратился к Любецкому синодику и обнаружил, что хотя князь по имени Феодосий в перечне занимает имя Игоря Святославича, при этом не оговорено, что тот принял постриг. Поэтому он также решил, что нет веских оснований считать, что Ярославну звали Евфросинией.[660]

Однако сам факт, что имя Феодосия помещено в Любецком синодике там, где должно было быть имя Игоря Святославича, а его самого нет, говорит о наличии веских оснований предполагать, что перед самой смертью новгород-северский князь принял постриг. Так поступали многие князья в то время, надеясь с помощью пострига искупить все свои грехи. При этом его жена могла не следовать примеру мужа и оставаться в миру, поскольку у нее были дети или внуки, которых следовало воспитывать. (Как известно, в семье Игоря было пять сыновей и одна дочь.)

О постриге Игоря перед самой смертью современники могли и не знать, поэтому в синодике оказалось зафиксированным только монашеское имя без пояснений. К примеру, в Ипатьевской летописи вообще нет записи о смерти Игоря Святославича. В Лаврентьевской летописи она значится под 1202 г., но очень краткая: «Преставися князь Черниговьскы Игорь».[661] При этом не указано ни число, ни месяц, ни место захоронения, ни даже отчество князя. Для сравнения можно отметить, что ниже в Лаврентьевской летописи идет запись о смерти жены великого князя Владимирского Михаила Юрьевича Февронии, в которой указаны число, месяц, церковный праздник в этот день и место захоронения княгини.[662]

Различная степень подробности записей о смерти Игоря и Февронии говорит о том, что летописец, скорее всего, находился во Владимиро-Суздальской земле и был плохо осведомлен об обстоятельствах похорон черниговского князя.

Таким образом, думается, что версия о том, что перед смертью князь Игорь принял постриг и стал иноком Феодосием, имеет право на существование. Оснований для нее не меньше, чем у версии о пострижении под именем Феодосий преемника Игоря князя Олега Святославича, которую выдвигают некоторые исследователи.[663] Можно заметить, что у князей по имени Олег крестильными именами часто были либо Михаил (Олег Святославич), либо Павел (Олег Игоревич), а Феодосий ни у кого не встречается. Более того, это имя никогда не встречалось у кого-либо из князей, поскольку, возможно, считалось церковным.

Если все же предположить, что Игорь перед смертью стал иноком Феодосием, то тогда его жену звали Евфросинией. Поскольку каких-либо других мнений по этому вопросу в литературе нет, то условно именем Ярославны все же можно считать Евфросиния.

Следует отметить, что А. А. Зимин, отрицавший подлинность «Слова о полку Игореве», полагал, что имя Евфросиния было придумано историками ХVIII-ХIХ вв., поскольку оно часто встречалось в летописях.[664] Этот вывод исследователя представляется необоснованным и потому, что в древнейших летописях имя Евфросиния достаточно редкое (по одному разу упоминается в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях), и потому, что историки ХVIII-ХIХ вв. не были столь уж низкоквалифицированными.

Серебряные браслеты XII-XIII вв.

Следует отметить, что хотя вопрос об имени жены князя Игоря Святославича вызвал споры среди историков, самой ей посвящено совсем немного работ. К примеру, Б. А. Рыбаков, написавший о «Слове о полку Игореве» несколько фундаментальных работ, ограничился лишь таким замечанием: «С детских лет каждый из нас хранит в своей памяти прекрасный образ Ярославны. На крепостной стене, увенчивающей высокий берег Сейма, стоит русская женщина, перед ней расстилается необъятная степная равнина, на другом конце которой томятся в плену побежденные русские воины. Плач Ярославны в Путивле не просто обращение жены к далекому мужу, это олицетворенная Русь, призывающая к себе защитников».[665]

Поэтичности образа Ярославны посвятили ряд статей Д. С. Лихачев,[666] В. П. Адрианова-Перетц, О. А. Державина, Ф. Я. Прийма и другие авторы.[667] Личность же княгини привлекла внимание совсем немногих исследователей.[668] При этом никто из них не обратил внимания на тот факт, что в «Слове» жене князя Игоря уделено значительное место, и значит, для своего времени она была яркой и заметной личностью, достойной пера поэта. Поэтому попробуем по крупицам собрать из разных источников сведения о ней и составить исторический портрет.

Прежде всего, выясним, кем были родители Евфросинии. Ее отчество говорит, что отцом ее был князь Ярослав, но какой? Из текста Ипатьевской летописи выясняется, что братом княжны являлся сын Ярослава Владимировича Галицкого Владимир (под 1183 г. помечено, что Владимир приходился шурином князю Игорю Святославичу).[669] Таким образом выясняется, что отец княжны являлся одним из наиболее могущественных удельных князей, правителем обширного и богатого Галицкого княжества. За мудрость и осмотрительность современники прозвали его Осмомыслом. Свой род он вел от старшего сына Ярослава Мудрого Владимира Новгородского, умершего раньше отца и поэтому не оставившего потомкам родовых земельных владений. В течение долгого времени им пришлось добывать с оружием в руках в ходе междоусобных сражений собственное княжество.

Матерью Евфросинии являлась дочь Юрия Долгорукого Ольга. Она скорее всего была от второго брака князя с византийской принцессой Еленой, родственницей византийского императора, поэтому старшие сыновья Юрия Ростислав, Андрей, Иван, Глеб и Борис полностью родными для нее не были. Ее родней являлись Михаил и Всеволод Юрьевичи и оставшиеся в Византии братья.

Брак между родителями Евфросинии состоялся в 1150 г. и зафиксирован в Ипатьевской летописи.[670] В это время шла острая борьба за великое киевское княжение между Изяславом Мстиславичем и Юрием Долгоруким. Галицкий князь Владимир Володарьевич поддержал последнего. Возникшую дружбу скрепили свадьбой детей. Одновременно с Ольгой вышла замуж и ее сестра. Ее мужем стал сын черниговского князя Святослава Ольговича Олег. Он приходился Игорю братом, но был значительно его старше, видимо от другой матери. Правда, сестра Ольги оказалась недолговечной. По данным летописей, в 1165 г. второй женой Олега Святославича стала Агафья Ростиславна.[671] В итоге именно в 1150 г. будущие супруги Евфросиния и Игорь уже породнились, хотя первой еще не было на свете в это время, а второй только родился.

По мнению историков архитектуры, дружба галицкого князя Владимира Володарьевича с Юрием Долгоруким привела к тому, что галицкие зодчие были отправлены во Владимиро-Суздальскую Русь для возведения там каменных храмов. Именно они построили в Переславле-Залесском Спасо-Преображенский собор, схожий с аналогичными постройками в Галиче (одинаковые планы, состав раствора, городчатый пояс, используемый для украшения барабана и т. д.). При этом корни самой галицкой архитектуры этого периода они обнаружили в Малопольше.[672]

После отправки каменщиков во Владимиро-Суздальскую Русь новый галицкий князь Ярослав Осмомысл, сын Володаря, был вынужден пригласить зодчих из Венгрии. Они внесли в архитектуру Галича новые декоративные элементы – белокаменную резьбу. Поскольку с помощью жены Ярослав продолжал поддерживать дружеские отношения с владимиро-суздальскими князьями, то, как и отец, позволил своим строителям снова отправиться на северо-восток и выполнить заказ Андрея Боголюбского. Эта артель каменщиков также не вернулась в Галич. В итоге Ярославу пришлось нанимать в Европе иных мастеров. Они внесли в архитектуру Галича новые элементы – готические. На этот раз из-за ссоры с супругой галицкий князь не позволил мастерам ехать к владимиро-суздальским и каким-либо другим князьям. Поэтому башнеобразные, вытянутые постройки были возведены только в его городах – примером может служить церковь Пантелеймона.[673] Все это говорит о том, что родственные связи между князьями оказывали большое влияние на развитие всех сторон жизни на Руси, в том числе и на архитектуру. После смерти Владимира Володарьевича в 1153 г., как уже отмечалось, полновластным правителем почти всей Юго-Западной Руси стал Ярослав Осмомысл вместе с супругой Ольгой Юрьевной. Поначалу он продолжил политику отца, находящегося в состоянии войны с великим князем Киевским Изяславом Мстиславичем. Но после смерти последнего в 1154 г. наладил дружеские отношения с его сыном Мстиславом Изяславичем, княжившим во Владимире-Волынском.

Вскоре выяснилось, что волынский князь вместе с дядей Ростиславом Мстиславичем и черниговским князем Изяславом Давыдовичем решил начать войну с Юрием Долгоруким, чтобы свести его с великокняжеского престола. Ярослав Осмомысл также оказался на их стороне, поскольку был зол на тестя за то, что тот не выдал ему Ивана Берладника, двоюродного брата, претендовавшего на удел в Галицкой земле.[674] Естественно, что поведение мужа не могло понравиться Ольге Юрьевне. Именно в это время, т. е. 1157 г., между супругами и начались первые разлады и ссоры.

Точных данных о том, когда Евфросиния родилась, в источниках нет. Но, исходя из даты появления на свет ее первенца Владимира – 8 октября 1171 г. и даты свадьбы родителей, можно предположить, что она родилась приблизительно в 1154 г. Старшим ребенком в семье Ярослава и Ольги, видимо, был сын Владимир. Хотя точной даты его рождения в летописях нет, данное предположение напрашивается из сведений о его браке. В летописях указано, что в 1167 г. он женился на дочери черниговского князя Святослава Всеволодовича Болеславе.[675] Эта княжна приходилась будущему мужу Евфросинии князю Игорю двоюродной племянницей. На момент брака Владимиру могло быть 16 лет. Раньше его вряд ли бы стали женить, поскольку острой необходимости в этом не было. Тогда получается, что княжич родился в 1151 г., вскоре после свадьбы родителей.

Евфросиния была не единственной девочкой в семье. Н. М. Карамзин обнаружил сведения об одной из дочерей Ярослава Осмомысла, которая была выдана замуж за венгерского короля Стефана III, правившего в 1163-1172/73 гг., правда брак оказался краткосрочным из-за происков византийского императора Мануила, опасавшегося сближения галицкого князя с Венгрией.[676]

Можно предположить, что эта дочь Ярослава и Ольги была старше Евфросинии, поскольку ее брак был более выгодным. Таким же было замужество еще одной дочери галицкого князя, ставшей женой видного польского князя.[677] Из этих фактов напрашивается вывод, что в семье Евфросиния была младшей. Поэтому она была выдана замуж за Игоря Святославича из черниговских Рюриковичей, не имевшего на момент брака даже собственного удела. Но князь уже состоял в родстве с будущей супругой и через брата Олега, женатого первым браком на тетке Евфросинии, и через брата невесты, женатого на его двоюродной племяннице. Это, видимо, и стало главной причиной заключения брачного союза между Игорем и Евфросинией.

Хотя в летописях нет сведений о том, когда состоялась эта свадьба, из даты о появлении на свет их первенца Владимира (8 октября 1171 г.) можно предположить, что она состоялась в 1170 г. В это время невесте как раз должно было исполниться 16 лет.

Следует отметить, что на иерархической и имущественной лестнице Евфросиния стояла выше Игоря. Ее отец был одним из наиболее богатых и могущественных князей в то время. В «Слове о полку Игореве» ему дана исключительно восторженная характеристика:

По мнению Б. А. Рыбакова, в данном отрывке говорилось о том, что Ярослав Осмомысл контролировал торговлю по Дунаю, являвшемуся главной торговой артерией для многих европейских стран. Поэтому в этом отношении он превосходил Киев и даже мог в устье Дуная перекрыть путь для киевских купцов в Константинополь.[679]

О могуществе Ярослава Владимировича было хорошо известно в соседних странах. Поэтому в 1165 г. к нему приехал за помощью византийский царевич Андроник Комнин. Галицкий князь принял его очень радушно и выделил ему на содержание несколько городов. Вместе с гостем он пировал, развлекался охотой и т. д. Эта дружба, обеспокоила византийского императора Мануила I Комнина, и он отправил двух митрополитов уговаривать Андроника вернуться. В итоге царевич отбыл на родину, но навсегда запомнил свое приятное времяпровождение в Галицком княжестве.[680]

Киевские браслеты XII-XIII вв.

После визита Андроника отношения Ярослава Осмомысла с Византией, видимо, стали активно развиваться. При дворе галицкого князя появились греческие мастера: ювелиры, иконописцы, строители. В то же время достаточно интенсивный обмен был и с теми княжествами, где жили родственники Ярослава Осмомысла и его жены Ольги Юрьевны. Дело в том, что Ярославу пришлось заканчивать строительство большого каменного собора в Галиче, начатого еще его отцом. Это было четырехстолпное и четырехабсидное здание, окруженное галереей. Длина его достигала 37,5 м, ширина – 32,5. Толщина стен у основания была 1,5 м. П. А. Раппопорт, изучавший кладку собора, обнаружил, что состав раствора идентичен раствору во владимиро-суздальских храмах. (В его состав были включены гипс и древесный уголь.) Данная особенность историков архитектуры подтверждает мнение о том, что Успенские соборы в Галиче и во Владимире строили одни и те же мастера, при этом первый был более ранним.[681] Женитьбе Ярослава на Ольге Юрьевне сделала культурный обмен между Галицким и Владимиро-Суздальским княжествами еще более интенсивным.

Ярослав Осмомысл, видимо, всю жизнь занимался украшением своего Успенского собора, поэтому в 1187 г. был в нем похоронен в каменном саркофаге, как и другие князья – строители соборов.[682]

К постройкам Ярослава историки архитектуры относят также храм-ротонду Ильинского монастыря, храм-квадрифолий на берегу р. Ломницы, церковь Спаса и Кирилловскую церковь.[683] Возможно, какие-то из этих сооружений были посвящены святым покровителям отца Ярослава, его самого или княгини Ольги. Их крестильные имена неизвестны.

В. Н. Татищев, используя материалы из недошедших до нас источников, писал, что в княжение Ярослава Владимировича «Галицкая земля изобиловала, процветала и множилась в людях, зане ученые хитрецы и ремесленники от всех стран к нему приходили и грады населяли, которыми обогащалась земля Галицкая во всем. По Дунаю города укрепил, купцами населил, торгуюсчими через море во Греки».[684]

Все это говорит о том, что Евфросиния росла в обстановке полного материального благополучия. В быту ее окружали изделия из различных стран, в гостях у отца она могла видеть много иностранцев, которые дарили всевозможные изысканные вещицы, книги, ювелирные украшения. Для Руси Галич как бы являлся южными воротами в европейские страны. В этом отношении небольшие черниговские городки, лежавшие вдали от главных торговых путей, значительно ему уступали.

Детство и юность князя Игоря были не столь благополучными, как у его невесты. Он был сыном черниговского князя Святослава Ольговича, близкого друга Юрия Долгорукого. С его помощью ему удалось завладеть Новгород-Северским, Путивлем, Любичем, Утенем, Всеволожом, Моравийском и другими городами. В 1155 г. он даже смог получить Чернигов, хотя старшим в роду не был. Пока отец был жив (он умер в 1164 г.), жизнь Игоря была достаточно безоблачной, хотя он знал, что главным наследником является его старший брат Олег. На момент смерти отца Игорю было только 13 лет. Его двоюродный брат Святослав Всеволодович сумел захватить Чернигов и не выделил Игорю никаких земельных владений. Поэтому княжичу пришлось перебраться к брату Олегу в Новгород-Северский. После женитьбы на Евфросинии он, видимо, получил во владение Путивль.[685]

В этом небольшом городке почти на окраине Черниговского княжества и началась семейная жизнь Евфросинии. Одной из первых каменных построек, возведенной молодыми супругами, была небольшая церковь – четырехстолпная, трехабсидная, как показали раскопки. Общая длина ее достигала 20 м, ширина – 16,6. При этом толщина стен достигала 1,7 м. В этом отношении она походила на церковные постройки Галича.[686]

Евфросиния наверняка с детских лет была свидетельницей ссор отца с матерью, имевших различные политические пристрастия. Ольга Юрьевна во время всех междоусобиц была на стороне своих ближайших родственников, сначала отца, потом – братьев. Ярослав Осмомысл своих родичей не любил, в частности Ивана Берладника, и был склонен водить дружбу с ближайшими соседями, например с Мстиславом Изяславичем. Это привело к тому, что конфликты между супругами постоянно вспыхивали с новой силой и, наконец, закончились полным разрывом.

События 1171 г. показывают, что Евфросиния была на стороне матери, а ее муж Игорь Святославич вошел в объединенную дружину князей, которая захватила Киев и изгнала из него Мстислава Изяславича. Вместо него на великокняжеский престол взошел брат Ольги Юрьевны Глеб.[687] Все это очень не понравилось Ярославу Осмомыслу. Он даже отправил свои дружины на помощь изгнанному Мстиславу Изяславичу, считая его своим приятелем.[688]

Так семья Евфросинии раскололась на два враждующих лагеря. Желая отомстить супруге за вмешательство в политические дела, Ярослав завел любовницу по имени Настасья, совсем не знатного происхождения. Та родила ему сына Олега, которого князь стал считать выше первенца Владимира и пообещал оставить именно ему Галицкое княжество. В итоге в 1173 г. взаимоотношения Ольги Юрьевны с мужем настолько обострились, что вместе с сыном Владимиром и частью бояр она бежала к дочери в Польшу. Там изгнанники пробыли 8 месяцев, пока не получили из Галича письмо от своих сторонников. В нем писалось, что бояре схватили разлучницу Настасью и сожгли ее. Сына ее посадили под стражу, а с Ярослава Владимировича взяли клятву, что он будет жить с законной супругой по-прежнему.[689]

На примирение с женой Ярослава подтолкнули не только бояре, но и известие из Киева, что соперник его друга Мстислава Изяславича, Глеб Юрьевич, умер.

Интересно отметить, что в Ипатьевской летописи обнаруживаются следы летописания, которое могли вести при дворе Игоря Святославича и Евфросинии. Так, в ней под 1173 г. четко зафиксировано появление в их семье первенца Владимира – 8 октября.[690] Исследователи, правда, относят это событие к 1171 г.[691] В масштабах всей страны данное событие вряд ли было важным, поскольку в это время Игорь владел крошечным уделом на окраине Черниговского княжества, а сам Владимир в будущем так и не стал видным политическим деятелем. Запись о рождении княжича могла быть сделана только в семейном летописце, хотя его вела, вероятнее всего, мать Евфросинии Ольга Юрьевна, оказавшаяся вскоре при путивльском дворе. Можно предположить, что Ольга Юрьевна занялась летописанием, чтобы с его помощью отстоять права сына на Галицкое княжество. В этом отношении она следовала примеру Тертрузи, но при этом она фиксировала и события в семье младшей дочери.

Так семейный характер носит и запись 1174 г. о походе Игоря Святославича против половцев, направлявшихся к Переяславлю. В общерусском масштабе и это событие не было особо важным, однако летописец описал его со всеми подробностями.[692] Далее в этой же годовой статье подробно рассказано о ссоре брата Евфросинии Владимира с отцом и его бегстве из Галича.[693] В последующем в этот конфликт были втянуты многие видные князья и даже поляки. Ярослав Осмомысл нанял их за очень крупную по тем временам сумму – 3000 гривен, для того чтобы они схватили Владимира и княгиню Ольгу Юрьевну. В итоге многие князья, даже родственники беглецов, побоялись приютить их у себя, и им пришлось некоторое время скитаться по всей Западной Руси. Достаточно надежно они смогли укрыться только в Чернигове у тестя Владимира.[694] В это время Евфросиния, несомненно, встретилась с матерью и показала ей своего первенца Владимира. В новом конфликте между родителями она опять приняла сторону матери.

Вскоре брат Евфросинии Владимир невольно оказался втянутым в борьбу за киевский великокняжеский престол. Претендовавшие на него братья Ростиславичи захватили в плен Всеволода Юрьевича, брата Андрея Боголюбского, с племянником и согласились освободить только в обмен на Владимира Ярославича. Таким путем они хотели склонить на свою сторону Ярослава Осмомысла. Их поведение настолько возмутило Андрея Боголюбского, что он начал с ними широкомасштабную войну. В его войске оказался и муж Евфросинии Игорь. Летописец неоднократно отмечал, что он бился бок о бок с освобожденным Всеволодом Юрьевичем будущим великим князем Владимирским Всеволодом Большое Гнездо.[695] Особое внимание к Игорю Святославичу опять же выглядит неслучайным, поскольку в этой междоусобице участвовало много князей и Игорь был отнюдь не главным.

Далее в Ипатьевской летописи под 1175 г. зафиксировано рождение у Евфросинии еще одного сына, Олега, крещенного под именем Павел.[696] Эта запись также представляется выпиской из летописца семьи Евфросинии и Игоря.

Под этим же годом в Ипатьевской летописи достаточно подробно описаны распри между родственниками Игоря Святославича. Его старший брат затеял междоусобие с двоюродным братом Святославом Всеволодовичем, княжившим в Чернигове. Дело, видимо, было в том, что черниговский князь пытался захватить Киев. Он выгнал из него луцкого князя Ярослава Изяславича, взял в плен его жену и сына и разграбил все его добро. В это время Олег, видимо, решил овладеть Черниговым. Узнав об этом, Святослав Всеволодович тут же вернулся в родной город, поскольку не надеялся укрепиться в Киеве. Он помирился с Ярославом Изяславичем и напал уже на владения двоюродного брата. Естественно, что в этот конфликт был втянут и Игорь Святославич.[697] Вновь родные Евфросинии оказались на противоположных сторонах баррикады: брат Владимир – с тестем, а муж – со своим братом Олегом.

Пока черниговские князья выясняли между собой отношения, в Боголюбове произошли трагические события, затронувшие всю Русь. Всесильный, диктовавший свою волю князь Андрей Боголюбский был убит. Тут же встал вопрос о том, кто станет новым великим князем Владимирским. Больше всего прав на вакантный престол было у братьев погибшего князя, Михаила и Всеволода Юрьевичей. Помогать им взялся черниговский князь Святослав Всеволодович. Естественно, что мать Евфросинии Ольга Юрьевна была заинтересована в том, чтобы во Владимире вокняжились ее братья. Однако муж Евфросинии Игорь Святославич оказался в числе их противников, поскольку действовал заодно со старшим братом Олегом, продолжавшим междоусобную борьбу со Святославом Всеволодовичем. Более того, на свою сторону они привлекли Ростиславичей, племянников Михаила и Всеволода Юрьевичей. Те с их помощью захватили Владимиро-Суздальское княжество.[698]

Золотые диадемы XII-XIII вв. из кладов, зарытых в землю во время нашествия Батыя в 1240 г.

Несомненно, сложившаяся ситуация очень не нравилась Евфросинии, поскольку разлучала ее с матерью и родственниками по ее линии. Поэтому она наверняка предпринимала множество усилий для урегулирования конфликта. Наконец после того как в 1175 г. Новгород-Северский был осажден дружинниками Святослава Всеволодовича и князьям Святославичам стал грозить плен, они помирились с двоюродным братом.[699]

В мае 1176 г. Михаил и Всеволод Юрьевич при поддержке черниговского князя направились к Владимиру, чтобы с мечом в руках добыть отчий престол. После нескольких боев их поход завершился полной удачей. На владимиро-суздальский престол взошел сначала Михаил Юрьевич, а после его смерти – Всеволод Юрьевич, прозванный Большое Гнездо. Это позволило матери Евфросинии Ольге Юрьевне наконец-то обрести покой. Вместе с женами Михаила и Всеволода она переселилась из Чернигова во Владимир-на-Клязьме. Интересно отметить, что факт переезда княгинь был зафиксирован в летописи.[700]

Вокняжение во Владимире братьев Юрьевичей усилило позиции Святослава Всеволодовича в борьбе за киевский престол. В 1177 г. и он въехал в Киев победителем, отдав Чернигов брату Ярославу.[701]

Таким образом, ближайшие родственники Игоря Святославича и Евфросинии Ярославны стали самыми влиятельными князьями на Руси. Но на их собственном положении это никак не отразилось. Семья постоянно увеличивалась, а земельные владения оставались прежними. В 1176 г. на свет появился третий сын Святослав, получивший в крещении имя Андреян, за ним еще два мальчика: Роман и Ростислав.[702] Их годы рождения в летописи не зафиксированы, поскольку Ольга Юрьевна уже переехала во Владимир.

Только в 1180 г. после смерти старшего брата Олега Игорь Святославич смог расширить свои владения. Он получил Новгород-Северский и переехал с семьей в этот город. Путивль же стал считаться уделом старшего сына Владимира. Улучшение материального положения позволило Евфросинии пригласить к себе брата Владимира с семьей. После бегства из Галича он так и не смог найти пристанища. Дружеские отношения между киевскими и владимирскими князьями были скреплены браком сына Святослава Всеволодовича Владимира с дочерью к тому времени скончавшегося Михаила Юрьевича.[703]

Интересно отметить, что в своей летописи Ольга Юрьевна даже зафиксировала факт крещения в 1180 г. дочери Всеволода Большое Гнездо Сбыславы-Пелагеи, поскольку стала крестной матерью малютки.[704] Естественно, что в масштабах страны это было очень незначительное событие. Тем более, что ранее вообще крайне редко в летописях сообщалось о рождении девочек в княжеских семьях. Это еще раз доказывает, что летописные записи велись либо самой Ольгой Юрьевной, либо кем-то из ее окружения.

В 1180 г. междоусобие между Святославом Всеволодовичем и Всеволодом Большое Гнездо вновь прервало связь между Евфросинией и ее матерью. Настоящая война между двумя великими князьями продолжалась почти 2 года. Причиной ее была жалоба зятя Святослава Всеволодовича, Романа Глебовича, на притеснения со стороны владимиро-суздальского правителя.[705] В это время новгород-северский князь должен был поддерживать своего двоюродного брата, великого князя Киевского. Ольга Юрьевна, конечно, была на стороне своего родного брата, великого князя Владимирского, но в разгар междоусобицы в 1181 г. она умерла. В Ипатьевской летописи этому событию посвящена целая годовая статья: «В лето 6689 (1181) преставися благоверная княгини Ольга, сестра Всеволожа великого, нареченая чернечьскы Офросенья, месяца июля в 4 день; и положена в святей Богородици Золотоверхой».[706] Из этой записи становится известно, что княгиня перед смертью приняла постриг и стала Евфросинией, возможно в честь младшей дочери. Владимирцы, очевидно, уважали ее, поэтому похоронили в главном городском соборе. (Можно вспомнить, что такой чести удостаивались очень немногие княгини.)

Интересно отметить, что в летописных записях, которые, видимо, вела Ольга Юрьевна, много сведений о различных браках. Так, под 1179 г. указано, что Святослав Всеволодович женил своего сына Всеволода на дочери польского короля Казимира. В этом же году другой сын Святослава Всеволодовича, Владимир, стал мужем дочери Михаила Юрьевича, брата Всеволода Большое Гнездо. В следующем году Ярослав Всеволодович Черниговский отдал дочь за переяславского князя Владимира Глебовича. За эти же годы содержатся данные о смерти княгинь: жены рязанского князя Глеба, жены великого князя Киевского Всеволода Ольговича, Марии.[707] Естественно, что такие события были важны именно для женщины.

Двухлетняя междоусобица двух великих князей, киевского и владимирского, закончилась свадьбами: Глеб Святославич стал мужем дочери Рюрика Ростиславича, Мстислав Святославич женился на сестре Марии Ясыни, жены Всеволода Большое Гнездо. Судя по данным летописи, двойная свадьба была устроена грандиозной.[708]

Замирившись, великие князья решили начать борьбу с извечными врагами Руси половцами и для участия в походах стали привлекать всех князей. Не остался в стороне и муж Евфросинии Игорь Святославич, который обязан был входить в дружину киевского князя. В Ипатьевской летописи описаны два похода Святослава Всеволодовича в степи в 1183 и 1184 гг., закончившихся полной победой. Правда, в последнем Игорь Святославич не принял участия под предлогом того, что должен защищать свои владения от возможных нападений степняков с юго-востока в районе Переяславля. Киевский князь в то время направил свой главный удар в устье Днепра.[709]

Интересно отметить, что под 1183 г. в Ипатьевской летописи зафиксирован первый факт местничества, касавшийся Игоря Святославича. Ему было поручено довести до Киева великокняжеские полки. Одновременно из степей возвращался переяславский князь Владимир Глебович, который захотел идти первым, ссылаясь на то, что по своему рангу ему полагалось стоять впереди новгород-северского князя. Однако Игорь ему не уступил, полагая, что по просьбе двоюродного брата возглавляет киевское великокняжеское войско. В ответ рассерженный Владимир Глебович повелел своим дружинникам разграбить новгород-северские города.[710] С этого времени между князьями началась вражда.

После успешного похода Святослава Всеволодовича против половцев в 1184 г. Игорь Святославич решил сам нанести удар по степнякам. В союзники он взял ближайших родственников: брата Всеволода, племянника Святослава Ольговича и сына Владимира, уже самостоятельно княжившего в Путивле. Вполне вероятно, что амбициозному новгород-северскому князю хотелось быть главнокомандующим пусть небольшого, но своего войска. На этот раз ему повезло, поход закончился удачей. Это, очевидно, окрылило всех его участников на новые подвиги, сулящие большую выгоду: коней, скот, всевозможное добро.[711]

Естественно, что Евфросиния не могла отговорить мужа от опасных военных действий против коварных и сильных противников. Ей приходилось лишь со страхом ждать возвращения самых близких людей.

В следующем году Игорь Святославич решил повторить поход в степи. В Ипатьевской летописи четко зафиксировано его начало: 23 апреля 1185 г. во вторник. Есть о нем сведения и в Лаврентьевской летописи, но не более краткие и без подробностей.[712] Как известно, именно этот поход привлек внимание и знаменитого автора «Слова о полку Игореве». Исследованию этого памятника посвящена огромная литература, поэтому в данной работе будут рассмотрены лишь отдельные вопросы, в основном касающиеся Евфросинии Ярославны.

Если в летописях нет никаких сведений о жене князя Игоря, то в «Слове» ей отведено несколько поэтических страниц. Но и в этом произведении нет ее полного имени, указано только отчество – Ярославна. Это указание отчества княгини представляется довольно странным, поскольку замужних княгинь в то время называли либо по имени мужа (в этом случае Евфросиния была бы Игоревой), либо по имени сына, но с указанием, что она его мать (если она уже была вдовой, а сын известным человеком), понятное именование княгини привлекло внимание целого ряда исследователей, но достаточно убедительно объяснить его никто не смог.

Причина именования в «Слове» жены Игоря только по отчеству могла быть связана с тем, что в то время русские князья уже стояли на разных ступенях иерархической лестницы. Отец Евфросинии, несомненно, был выше новгород-северского князя и более уважаем, поэтому его дочь автор поэтического произведения мог называть, исходя из имени отца, а не мужа, совершившего необдуманный поход. Этим отчеством автор «Слова» мог подчеркнуть, что Игорь был недостоин того, чтобы его жена именовалась, исходя из его имени.

Еще одной странностью сюжета «Слова», связанного с Евфросинией, являются географические названия. Так, в нем отмечено, что голос Ярославны слышался на Дунае. Но эта река была далеко от Новгород-Северского княжества. Потом княгиня оказалась в Путивле, стоящем на р. Сейм. Но при этом она обращалась к Днепру-Словутичу за помощью. Объяснить все эти пространственные нестыковки сложно. Можно лишь предположить, что автор «Слова» в поэтической форме представил действия княгини после того, как она узнала о пленении мужа и сына половцами. Зная, что за самых близких людей ей придется отдать большой выкуп, она тут же отправилась к отцу в Галич, чтобы попросить у него большую сумму денег. Тот, вероятно, не дал, и княгини пришлось ехать за необходимой помощью в Киев к Святославу Всеволодовичу. Не добившись ощутимых результатов, Евфросиния была вынуждена переехать в Путивль, находящийся близко от половецких степей, и там ждать вестей о муже и сыне.

Интересно отметить, что автор «Слова», обращаясь к русским князьям с призывом отомстить за поражение Игоря, первыми называет ближайших родственников Евфросинии, а не самого князя. Это и родной ее дядя Всеволод Большое Гнездо, и отец Ярослав Осмомысл, и его друзья и ближайшие соседи: владимиро-волынские князья Роман Мстиславич и Мстислав Ярославич. Среди перечисленных князей вообще нет черниговских правителей, а основателю их рода Олегу Святославичу даже дана отрицательная характеристика.[713] Кроме того, в «Слове» упомянута жена брата Игоря Всеволода – «милая ясная Глебовна», о которой в летописях нет никаких данных. С явной симпатией рассказано и о ее брате Владимире, тяжело раненном во время нападения половцев на Переяславль.[714] Оба были двоюродными сестрой и братом Евфросинии. Игорь же враждебно относился к переяславскому князю Владимиру Глебовичу и конфликтовал с ним. Все это говорит о том, что автор «Слова» с большей симпатией относился к родственникам Евфросинии Ярославны, нежели к родичам ее мужа, черниговским князьям. К тому же он явно критиковал и Ростиславичей, Рюрика и Давыда, с которыми особой близости у матери и отца Евфросинии никогда не было.

Поход князя Игоря Святославовича в 1185 г. (схема Б. А. Рыбакова)

Современный историк А. А. Горский высказал мнение, что автор «Слова» был близок к двум великим князьям-соправителям – Святославу Всеволодовичу и Рюрику Ростиславичу. Однако вряд ли обоснованно, учитывая его симпатии к князьям. Спорным выглядит и его предположение исследователя о том, что из плена Игорь Святославич вернулся в 1188 г.[715] Дело в том, что под 1183 г. в Ипатьевской летописи сообщено, что брат Евфросинии Владимир в очередной раз был изгнан отцом из Галича. Сначала он обратился за помощью к владимиро-волынскому князю Роману Мстиславичу, но тот его не принял. Потом он поехал в Дорогобуж к Ингвару Ярославичу, от него к Давыду Ростиславичу в Смоленск, далее – в Туров к Святополку и, наконец, к дяде Всеволоду Юрьевичу в Суздаль. Никто из князей не захотел оказать ему поддержки и приютить. В итоге он отправился к сестре в Новгород-Северское княжество и был принят почему-то в Путивле, а не в главном городе княжества. Возможно, Путивль был дан Владимиру на содержание. Летописец отметил, что Игорь встретил его с любовью и 2 года оказывал ему гостеприимство. Потом он смог помирить Владимира с отцом, вероятно, используя для этого жену. На родину беглец поехал в сопровождении племянника Святослава, женатого на дочери влиятельного князя Рюрика Ростиславича.[716]

Исследователи полагают, что отъезд Владимира из Галича был не в 1183 г., а в 1184. Несложные подсчеты показывают, что на родину изгнанник должен был вернуться в 1187 г., но до смерти отца, скончавшегося 1 октября 1187 г. Ведь согласно летописным данным, Владимир застал Ярослава Осмомысла живым и выслушал его завещание.[717]

Упоминание в летописи о Святославе Игоревиче как зяте Рюрика Ростилавича дает возможность уточнить время отъезда Владимира из Новгород-Северского княжества – после Пасхи, поскольку после этого праздника, приходящегося на 29 марта, состоялась свадьба Святослава и Рюриковны.[718]

На основе всех этих данных можно сделать вывод, что Игорь должен был вернуться из плена до отъезда Владимира Ярославича, т. е. либо в конце 1186 г., либо в самом начале 1187. Первое предположение кажется более верным, поскольку для примирения Ярослава с сыном необходимо было какое-то время. Дополнительным аргументом в пользу того, что Игорь вернулся из плена приблизительно в конце 1186 г., является и то, что в Ипатьевской летописи данное событие помещено раньше, чем смерть Владимира Глебовича Переяславского, умершего 18 апреля 1187 г.[719]

Таким образом, если считать, что Игорь вернулся из плена в конце 1186 г., то получается, что отсутствовал он недолго. Евфросинии не пришлось собирать огромную сумму денег для его выкупа. Удачно решилась и судьба плененного сына Владимира. Кончак решил выдать за него замуж свою дочь, поэтому опасаться за его жизнь и здоровье не пришлось.

Словом, 1187 г., судя по всему, был удачным для Евфросинии Ярославны: сначала вернулся муж; потом сын Святослав женился на дочери очень влиятельного князя Рюрика Ростиславича, фактически соправителя великого князя Киевского Святослава Всеволодовича; брат помирился с отцом и отбыл на родину и, наконец, из степей приехал старший сын Владимир с женой и ребенком. По этому случаю вновь был устроен свадебный пир, и молодых венчали по православному обряду.[720]

Как уже отмечалось, в Ипатьевской летописи очень много данных, касающихся родных и близких Евфросинии Ярославны. Поэтому в ней не только даны сведения о завещании ее отца, но и описаны события в Галиче, случившиеся после смерти Ярослава Осмомысла. Хотя умерший князь объявил своим главным наследником сына любовницы Олега, галицкие бояре не захотели ему подчиняться и выгнали из своего города. На отчий престол они посадили Владимира. Но тот не оправдал их надежд, управлением княжества не занимался, начал пить, развлекаться и прелюбодействовать с чужими женами и дочерьми. Потом выбрал себе в супруги попадью и зажил с ней. Очевидно, к этому времени его законная жена уже умерла. Естественно, что недостойное поведение князя стало возмущать местное боярство. Этим воспользовался сосед, владимиро-волынский князь Роман Мстиславич. Он выдал свою дочь за старшего сына Владимира Ярославича и с ее помощью зорко следил за ситуацией в Галиче. Все кончилось тем, что в 1188 г. горожане восстали против своего князя, требуя, чтобы он прогнал попадью. Но к этому времени та родила Владимиру сына и вполне освоилась с ролью супруги. Не желая с ней расставаться, брат Евфросинии собрал своих дружинников, упаковал имущество и казну и с семьей отправился в Венгрию к родственникам. Галичане не стали ему препятствовать, но потребовали, чтобы дочь Романа Мстиславича вернулась к отцу. После этого они послали весть во Владимир-Волынский. Роман Мстиславич, оставив собственное княжество брату, тут же переехал в Галич. Но вскоре выяснилось, что против него движутся полки венгерского короля вместе с Владимиром Ярославичем. В итоге Роману Мстиславичу пришлось бежать во Владимир-Волынский, но брат не пустил его туда. Остался без княжества и Владимир Ярославич. Венгерский король обманул его, арестовал и с семьей отправил в заточение. Княжить в Галиче стал венгерский королевич Андрей, очевидно племянник Владимира и Евфросинии. Оставшийся без владений Роман Мстиславич решил обратиться за помощью к своим родственникам по женской линии, т. е. к тестю Рюрику Ростиславичу и шурину Ростиславу Рюриковичу, а также к дяде по линии матери, польскому королю Мешко III. В итоге общими усилиями ему удалось вернуть себе Владимир-Волынский.[721]

Сведения летописи о междоусобице в Галицко-Волынской земле позволяют выяснить родственные связи некоторых князей по женской линии. Оказывается, что женой великого князя Киевского Мстислава Изяславича была сестра польского короля Мешко III Агнешка. Женой его сына Романа была дочь Рюрика Ростиславича, соправителя Святослава Всеволодовича. Кроме того, выясняется, что в это время родственники по линии жены были ближе, чем собственные. Причина заключалась в том, что с супругой князь составлял единую хозяйственную ячейку, братья же являлись как бы соперниками, поскольку отцово наследство следовало делить на всех.

Вполне вероятно, что Евфросиния очень переживала за брата и его семью, поскольку они оказались заточенными в одном из венгерских замков. Но в 1190 г. пленникам удалось бежать из башни, где они томились. Для этого им пришлось разрезать все ткани на веревки и с их помощью спуститься вниз. Там подкупленные сторожа уже ждали их с лошадьми. Владимир тут же направился в Германию к императору Фридриху Барбароссе, имевшему дружеские контакты с дядей Владимира Всеволодом Большое Гнездо. За 2000 гривен серебра император связался с польским королем и попросил его изгнать венгров из Галича. Тот с большим войском выступил в поход. Узнав об этом, галичане подняли восстание против королевича Андрея и вынудили покинуть их город. Таким образом, в 1190 г. Владимир Ярославич с триумфом въехал в Галич и вновь сел на отчий престол. Боясь новых козней со стороны коварных соседей, он признал себя вассалом дяди Всеволода Большое Гнездо,[722] правившим во Владимире-на-Клязьме.

Данная история, с подробностью описанная в Ипатьевской летописи, показывает, насколько обострились отношения между князьями в конце XII в. Борьба за земельные владения стала вестись вопреки законам родства. Распри в одной семье превращались в междоусобицу, затрагивающую почти всех князей-Рюриковичей. При этом родство по женской линии становится ближе и выгодней.

Все это говорит о возрастании роли женщин в семье князей; видимо, поэтому в Ипатьевской летописи с большой пышностью описано сватовство сына Рюрика Ростиславича к дочери Всеволода Большое Гнездо юной Верхуславе (Верхославе), которой было только 8 лет.[723] Ведь родство с могущественным великим князем Владимирским было очень выгодно для любого князя.

Поэтому и Игорь Святославич очень выиграл от того, что его женой была племянница Всеволода Юрьевича. Хотя, как уже отмечалось, в летописях о ней нет сведений, автор «Слова о полку Игореве» сделал ее одной из главных героинь своего произведения.

Пока Игорь был в плену, она, несомненно, старалась делать все возможное для его спасения. После удачного возвращения мужа она, вероятно, захотела отметить это событие строительством каменного собора. К числу ее построек можно отнести Спасский собор в Новгороде-Северском. Историки архитектуры датируют его концом XII в. Он имел отличную от черниговских и киевских храмов планировку, но распространенную в Греции, на Афоне и в Сербии. Очевидно, что его строил иностранный зодчий, имевший представление о храмах Византии. Отличительной особенностью его постройки была определенная элегантность, изысканность и даже вычурность деталей, украшавших собор.[724] Заказать подобное сооружение закаленный в боях князь Игорь вряд ли мог. Более вероятно, что его построили по указанию Евфросинии, на которую в отрочестве могли произвести неизгладимые впечатления рассказы гостя отца, византийского царевича Андроника о великолепных церквях на его родине. К тому же ее бабкой по линии матери была греческая царевна Елена и в Византии жили дядья.

Позднее схожий со Спасским собором, но меньшего размера был построен в Путивле, где правил старший сын Евфросинии Владимир.[725]

Хотя в источниках нет никаких данных о том, что в честь освобождения Игоря из плена был построен какой-либо храм, но думается, что это должно было быть сделано, поскольку в летописях его бегство описано как чудо, дарованное Богом.[726] Естественно, что за это Всевышнего следовало отблагодарить.

Из различных источников известно, что Евфросиния была плодовитой матерью. У нее было пять сыновей: Владимир, Роман, Святослав, Ростислав, Олег и одна дочь. Последняя в 1190 г. стала женой Давыда Олеговича, внука Святослава Всеволодовича. Своему мужу она приходилась троюродной племянницей, поэтому далеко от дома не уехала и поселилась вместе с супругом в Черниговском княжестве.[727]

Вполне вероятно, что унижения в половецком плену навсегда запечатлелись в памяти Игоря Святославича, поэтому он решил продолжить борьбу со степняками. В 1191 г. князь дважды совершал рейды в половецкие степи, возглавляя объединенное войско родственников. В первый раз удалось захватить много скота и коней, во второй раз русские воины едва спаслись от нового плена.[728]

В 1198 г. после смерти черниговского князя Ярослава Всеволодовича положение семьи князя Игоря значительно улучшилось. Он наконец-то получил черниговский престол, его старший сын Владимир стал новгород-северским князем, Олег – курским, Роман – возможно, путивльским. Что-то получили и Святослав с Ростиславом. Все это должно было очень радовать Евфросинию, мечтавшую о благополучии сыновей. Однако правление Игоря Святославича в Чернигове продолжалось недолго, в 1202 г. он скончался.[729] После этого черниговский престол достался сыновьям Святослава Всеволодовича. Только после их смерти на черниговское княжение могли рассчитывать сыновья Игоря Святославича, но ждать им, несомненно, пришлось бы очень долго.

Поскольку в летописях нет никаких данных о Евфросинии Ярославне, то дата ее смерти неизвестна. Однако можно предположить, что в 1205 г. она была еще жива и помогла старшему сыну Владимиру получить галицкий престол. Не остались без уделов и другие сыновья. Святослав стал перемышльским князем, Роман – звенигородским. Однако очень скоро братья оказались втянутыми в интриги, затеянные венграми и поляками – их двоюродными и троюродными братьями. Возникшая междоусобица закончилась тем, что Владимир бежал в Путивль, а Роман, Ростислав и Святослав в 1211 г. были повешены галицкими боярами за разжигание вражды друг с другом и втягивание в нее местных жителей.[730] В это время Евфросинии, скорее всего, уже не было в живых, иначе она попыталась бы помирить своих сыновей.

Подводя итог жизни и деятельности Евфросинии Ярославны, можно сделать вывод, что княгиня пережила много трудностей и невзгод из-за того, что в последней трети XII в. между князьями-Рюриковичами постоянно вспыхивали междоусобные битвы, разгорались конфликты за земельные владения, за киевский и владимирский великокняжеские престолы. Даже самые близкие родственники Евфросинии, мать и отец, оказались во враждующих политических лагерях. Из-за ссоры родителей старший брат княгини был вынужден скитаться большую часть своей жизни, не имея постоянного пристанища. Муж, желая добыть славу и богатую добычу лично для себя, отправился в половецкие степи с ближайшими родичами и оказался в плену у хана Кончака. Несмотря на все эти невзгоды и переживания, Евфросиния исправно рожала детей, заботилась о доме, обустраивала его всюду, где приходилось княжить мужу: в Путивле, Новгороде-Северском, Чернигове. При этом она, видимо, даже занималась церковным строительством.

На Руси авторитет княгини, очевидно, был достаточно высок, поэтому галицкие бояре решили именно ее сыновей пригласить для княжения в своей земле. Однако те не оправдали их надежд и оказались втянутыми в многолетнее междоусобие.

В целом жизнь и деятельность Евфросинии Ярославны, любящей и верной жены, заботливой матери, настолько воодушевили автора «Слова о полку Игореве», что он всячески воспел ее в своем бессмертном произведении.

Позднее, уже в XIX в. образ Ярославны вдохновил многих поэтов и художников на создание посвященных ей стихотворений, поэм и картин. В XX в. появились даже рапсодия «Плач Ярославны» и балет «Ярославна».[731]

Необходимо еще раз отметить, что со второй половины XII в. родство по женской линии становится более важным, чем по мужской. Князьям было очень выгодно родниться с правителями наиболее богатых и обширных княжеств и получать в их лице мощную поддержку в решении собственных проблем и конфликтов с родственниками. Поэтому в это время в летописях появляется много сведений о заключенных браках, существенно меняющих расстановку политических сил внутри страны. При этом, судя по всему, династические союзы с правителями соседних стран уже становятся не столь актуальными. Большая политика редко выходит за рамки Руси, распадающейся на самостоятельные княжества – государства.

Бесконечные междоусобицы между князьями, ослабляющие страну во время постоянной агрессии со стороны степняков, подвигли одного из талантливых книжников на создание поэтического произведения о неудачном походе новгород-северского князя Игоря Святославича против половцев. Можно предположить, что он был из кругов, близких к его жене Евфросинии Ярославне, тяжело пережившей плен мужа и сына. Совпадение во многих деталях текстов в Ипатьевской летописи и «Слова» говорит о том, что они могли принадлежать перу одного автора. Отличия же заключались лишь в том, что повествовательный текст был включен в летописный свод, поэтический зачитывался вслух во время пиров или каких-либо других собраний. «Слово» должно было рассказать слушателям о том, как из-за распрей и стремления к сепаратизму некоторых князей не только они сами попадали в плен, но и лишенные защиты русские земли оказывались под угрозой разграбления степняками, а их жители превращались в рабов. Автор этого произведения как бы предупреждал, что если князья не перестанут ссориться друг с другом и разрешать конфликты с оружием в руках, то вся Русская земля может оказаться в руках врагов.

Следует отметить, что, хотя в «Слове» представлены портреты-характеристики многих князей, самым поэтическим и запоминающимся является образ жены князя Игоря Ярославны.

В приложении дана таблица дат, относящихся к Игорю и Евфросинии и представлены схемы родственных связей их и черниговских князей по Любецкому синодику.

Великая княгиня Владимирская Мария Ясыня

Первая жена Всеволода Большое Гнездо Мария Ясыня, несомненно, была интересной личностью и уважалась современниками. Свидетельством этого является настоящий панегирик в ее честь в Лаврентьевской и Троицкой летописях. В нем она прославлена за исключительно благочестивый образ жизни, покровительство церкви, щедрость и милостивость.[732] Автор этого сочинения, видимо, предполагал, что княгиня будет причислена к лику общерусских святых. Основанием для этого являлись и богоугодная деятельность Марии, и основание женского Успенского монастыря во Владимире, и строительство храма в нем. Однако официальная канонизация ее так и не состоялась, и она осталась местночтимой святой. Причина, очевидно, была не в том, что для провозглашения владимирской княгини общерусской святой не было достаточных оснований, а в том, что вскоре после ее смерти во Владимиро-Суздальском княжестве началась междоусобица между ее сыновьями, а потом монголо-татарское нашествие нанесло такой мощный удар по традиционному жизненному укладу русских людей, что от его последствий они не могли избавиться несколько веков. В это время православной церкви было не до канонизаций праведников, поскольку слишком много было мучеников, погибших в боях со степняками.

Новгород. Церковь Спаса-Нередицы. «Вознесение». Богоматерь и ангелы. 1199 г.

Первый исследователь, заинтересовавшийся личностью Марии Ясыни, был Н. М. Карамзин. В своем труде он фактически повторил сведения о ней, содержащиеся в Лаврентьевской и Троицкой летописях: «Первой его (Всеволода Большое Гнездо. – Л. М.) супругой была Мария, родом Ясыня (т. е. яска, или осетинка. – Л. М.), славная благочестием и мудростию. В последние семь лет жизни страдая тяжким недугом, она изъявляла удивительное терпение, часто сравнивала себя с Иовом, и за 18 дней до кончины постриглась; готовясь умереть, призвала сыновей и заклинала их жить в любви, напомнив им мудрые слова Великого Ярослава, что междоусобие губит князей и отечество, возвеличенное трудами предков; советовала детям быть набожными, трезвыми, вообще приветливыми и в особенности уважать старцев… Летописцы также хвалят ее за украшение церквей серебряными и золотыми сосудами; называют Российской Еленою, Феодорою, второй Ольгой. Она была матерью осьми сыновей, из коих двое умерли во младенчестве».[733]

Новгород. Церковь Спаса-Нередицы. «Рождество Христово». 1199 г.

В примечаниях к фундаментальному труду Карамзин отметил, что внук Мстислава Великого Ярослав Владимирович был женат на сестре Марии. Анализируя надпись на гробнице княгини, историк решил, что ее отчество – Шварновна указывает на то, что она была дочерью не то чешского, не то богемского князя Шварна. Имя Марфа было, видимо, дано ей после пострижения.[734]

Предположение Карамзина о том, что жена Всеволода Большое Гнездо была богемской или чешской княжной, вряд ли обоснованно, поскольку прозвище Марии – Ясыня прямо указывает на то, что по национальности она была яской, или осетинкой (ясы были предками современных осетин).

В Ипатьевской летописи историк обнаружил данные об еще одной сестре Марии – она стала женой Мстислава Святославича, сына великого князя Киевского Святослава Всеволодовича. Из Троицкой летописи он узнал, что 2 марта 1206 г. княгиня приняла постриг в своем монастыре, а 19 марта уже скончалась.[735] С. М. Соловьев в многотомном труде об истории России упомянул о Марии Ясыне только в разделе о роли женщин в древнерусском обществе. Он отметил, что запись в Лаврентьевской летописи о ее кончине является примером любви и уважения к женщине в то время.[736]

Современный исследователь Ю. А. Лимонов в труде, посвященном истории Владимиро-Суздальского княжества, высказал предположение, что вторая жена Андрея Боголюбского являлась родственницей Марии Ясыни и обе были с Северного Кавказа. Доказательством этого, по его мнению, являлись данные о младшем сыне Андрея Боголюбского Юрии, сыне второй жены, который уже после смерти отца отправился на Кавказ и там женился на грузинской царице Тамар. Сделать это он смог только с помощью родственников матери, поскольку тесных контактов у русских князей с Кавказом в то время не существовало. Вторым доказательством нерусского происхождения княгинь, по мнению Лимонова, являлось наличие в ближнем окружении Андрея Боголюбского осетина Амбала, заведовавшего всем княжеским хозяйством. Выдвинуться на такую высокую должность без родственных связей чужаку было сложно. Историк решил, что браки Андрея и Всеволода состоялись приблизительно в одно время – в конце 60-х – начале 70-х гг. XII в. Их жены, вероятно, поддерживали тесные связи, хотя сами братья не дружили. Поэтому супруга Андрея вошла в состав заговорщиков, убивших его, тем самым помогая Всеволоду взойти на владимирский престол. До этого тот вообще не имел собственных владений и был вынужден скитаться со все увеличивающимся семейством, в том числе и с незамужними сестрами жены.[737]

Новгород. Церковь Спаса-Нередицы. «Введение во храм» и «Сретенье». 1199 г.

Б. А. Рыбаков личностью Марии Ясыни не заинтересовался, но решил, что ее родственница, жена Андрея Боголюбского, приняла участие в заговоре против него, поэтому на одной из миниатюр Радзивилловской летописи она была изображена с отрубленной рукой мужа.[738]

Особняком стоит мнение М. В. Щепкиной, решившей, что Мария была моравской княжной, родственницей жены Святополка Мстиславича. Исследовательница даже предположила, что ее сестрой являлась жена Михаила Всеволодовича Феврония, хотя в древнейших источниках таких данных нет. Мнение Щепкиной о происхождении Марии Ясыни основывалось на сведениях краткого Владимирского летописца конца ХV – начала ХVI в., обнаруженного еще Н. М. Карамзиным. Однако можно ли верить этому достаточно позднему памятнику и игнорировать прямое указание древнейших летописей на то, что Мария была яской, т. е. осетинкой? Думается, что нельзя. Поэтому все рассуждения исследовательницы о зарубежных родственниках Марии и их именах выглядят весьма надуманными. Сомнительно и предположение Щепкиной о принадлежности Марии рукописного Успенского сборника XII в. Более вероятно, что он являлся собственностью жены Михаила Всеволодовича Февронии. На это указывает содержащееся в нем житие одноименной ей святой; т. е. св. Февронии, достаточно редко встречающееся в русских рукописных сборниках. Происхождение этой княгини неизвестно, поэтому именно она могла быть чешкой и родственницей жены Святополка Мстиславича.

Отсутствуют убедительные основания и для мнения М. В. Щепкиной о принадлежности княгине Марии Суздальского змеевика рубежа XII-XIII вв. На этом амулете-обереге были перечислены несколько имен, начиная с Христины, носившей в миру имя Милославы, ее старшей дочери и Георгия. Последней значилась Мария. Средь княгинь имя Христина было только жены Мстислава Великого, шведской принцессы. Но могла ли она в миру именоваться Милославой, неизвестно. Не было у нее и сына по имени Георгий, но Георгием звали самого Мстислава. Если считать, что упомянутая в надписи на змеевике Христина – жена Мстислава, то можно предположить, что данный амулет был изготовлен во время тяжелой болезни Мстислава после полученной во время охоты раны в живот. После выздоровления князя Христина могла вложить змеевик в суздальский собор, поскольку какое-то время жила в этом городе. Позднее, когда в конце XII в. тяжело заболела Мария Ясыня, на амулете могла быть сделана надпись, касающаяся уже ее.

Главными источниками о жизни и деятельности Марии Ясыни являются летописи. Наиболее обстоятельные сведения о ней содержатся в Лаврентьевской и Троицкой летописях, при этом во второй, более поздней, они даже существенно полнее, несмотря на утрату части текста в начале. В Троицкой летописи пострижение и смерть княгини датируются 1205 г., в Лаврентьевской – 1206 г. Последняя дата представляется верной, поскольку Троицкая летопись более поздняя.[739]

Новгород. Церковь Спаса-Нередицы. Портрет князя Ярослава. 1199 г.

Хотя по объему троицкий текст намного больше, чем лаврентьевский, в нем нет данных о том, какое имя Мария приняла после пострижения, кто провожал ее в монастырь и кто присутствовал на похоронах. Все эти данные есть в Лаврентьевской летописи, но в ней нет наставления Марии сыновьям, беседы ее со старшим сыном Константином перед его отъездом в Новгород, не описаны его переживания после получения известия о кончине матери, нет сравнений княгини с наиболее великими женщинами прошлого, а также много короче цитаты из церковной литературы, касающиеся праведной жизни Марии. Все эти сюжеты есть в Троицкой летописи,[740] но поскольку она более поздняя (по мнению исследователей, датируется началом ХV в.), то напрашивается вывод, что добавленный в ней текст был написан, чтобы еще больше прославить владимирскую княгиню для ее канонизации. Вполне вероятно, что заказчик Троицкой летописи считал Марию Ясыню очень значительной личностью, достойной почитания потомками.

Для сравнения можно отметить, что в Ипатьевской летописи о жене Всеволода Большое Гнездо почти нет никаких сведений. Отсутствуют о ней данные и в Рогожском летописце, очень краткие – в Ермолинской летописи, совсем ничего нет в Новгородских летописях, Воскресенской, Львовской, Первой Софийской летописях. В сокращенном виде информация Лаврентьевской летописи представлена в Московском своде конца ХV в. Напротив, расширенный вариант приводится в Никоновской летописи.

Особняком стоит информация о княгине в Тверской летописи. Здесь она названа дочерью чешского короля Шварна и указано, что на Русь она прибыла некрещеной. Данный факт кажется маловероятным, поскольку на момент замужества Марии должно было быть не меньше 12-16 лет и в Чехии она непременно должна была быть крещена. К тому же в данной статье почему-то сообщено, что Мария болела 8 лет, а не 7, как во всех остальных летописях; ростовский епископ Иоанн назван Смоленским; особо прославлен не старший сын княгини Константин, а второй – Юрий и младший Владимир, о котором в других источниках вообще нет сведений.[741] Поэтому напрашивается вывод, что дополнительные сведения в Тверской летописи являлись результатом переработки статьи Лаврентьевской летописи в интересах заказчика. Прославление в Троицкой летописи старшего сына Марии Константина, а в Тверской – среднего Юрия, может свидетельствовать о том, что данные памятники писались для разных потомков этих князей. Как известно, от Константина пошла ветвь ростово-ярославских князей; дети Юрия, как и он сам, погибли во время монголо-татарского нашествия, дальше род пошел от Ярослава, с которым Юрий дружил, а Константин – нет. В числе потомков Ярослава были и тверские князья, заказчики Тверской летописи.

Одним словом, очевидно, что новая информация о Марии Ясыне в некоторых поздних летописях была взята не из каких-то дополнительных источников, а являлась плодом домыслов книжников в угоду заказчикам новых текстов.

Суммируя все наиболее достоверные сведения о жене Всеволода Большое Гнездо, попробуем составить ее исторический портрет.

Прежде всего, необходимо ответить на вопрос: как представительница кавказских народов стала женой младшего сына Юрия Долгорукого? Из летописей известно, что предки осетин имели контакты с князьями Рюриковичами еще с X в. Так, под 965 г. отмечено, что Святослав Игоревич покорил ясов и заставил их платить дань. После этого связи с Русью у этих народов стали постоянными.[742] Под 1116 г. в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях зафиксировано одно интересное событие: средний сын Владимира Мономаха Ярополк совершил глубокий рейд в половецкие степи, взял три города и одновременно пленил очень красивую дочь яского князя. Дома он на ней женился.[743] Но до этого девушка была крещена и получила новое имя Елена. Можно предположить, что яская княжна прибыла на Русь не одна, а с многочисленными родственниками, ведь она стала не пленницей, а законной женой князя, который в 1132 г. был провозглашен верховным правителем – великим князем Киевским. Под 1145 г. в Ипатьевской летописи отмечено, что «благоверная княгиня Олена Яска» перезахоронила своего мужа внутрь церкви св. Андрея, построенной дедом Ярополка Всеволодом Ярославичем.[744] Из этой записи становится известным, что современники уважали жену Ярополка.

В Ипатьевской летописи особо подчеркнуто, что привезенная Ярополком невеста отличалась необычной красотой, поразившей киевлян. Поскольку в то время портреты князей и их жен не были редкостью, напрашивается предположение, что прекрасный облик княгини Елены был запечатлен либо на фреске, либо на иконе, либо на миниатюре того времени. Наиболее вероятно, что ее облик был отражен на иконе Владимирской Богоматери, поскольку все искусствоведы отмечали наличие у нее восточных черт. Хотя искусствоведы полагают, что эта икона была привезена из Византии, но в древнейших источниках данных об этом нет. Вполне вероятно, что греческий мастер был специально приглашен Ярополком в Киев, чтобы создать портрет его необычайно красивой жены, и тот представил ее в виде Богоматери.

Известно, что Андрей Боголюбский особо почитал эту икону и, уезжая во Владимиро-Суздальское княжество, взял ее из Вышгорода с собой. Пристрастие князя к этому образу могло объясняться тем, что его вторая супруга была родственницей Елены и очень на нее походила. Сходство с этими княгинями должно было быть и у Марии Ясыни.

Поэтому можно предположить, что икона Владимирской Богоматери дает представление о том, как выглядела Мария Ясыня в период расцвета ее красоты.

Из надписи на гробнице Марии Ясыни известно, что ее отчество было Шварновна, но ее отцом вряд ли являлся чешский и богемский король. Из Ипатьевской и Лаврентьевской летописей известно, что в середине XII в. на службе у киевских князей был воевода Шварн. Он принимал участие в междоусобных битвах и в походах на половцев. Последнее известие о нем относится к 1168 г. – он был захвачен половцами в плен, требовавшими за него большой выкуп.[745]

Новгород. Церковь Спаса-Нередицы. Богоматерь Оранта

Совпадение отчества Марии Ясыни и имени киевского воеводы дает право предположить, что именно он и был ее отцом. Хотя точных сведений о годе рождения Марии нет, можно предположить, что это произошло во второй половине 50-х гг. XII в. Дело в том, что супруг Марии, Всеволод Большое Гнездо, родился 19 октября 1154 г., т. е. брачного возраста он достиг в 1170 г. Поэтому Ю.А. Лимонов предположил, как уже отмечалось, что приблизительно в этом году князь женился на Марии, одновременно ее сестра стала женой владимиро-суздальского князя Андрея Боголюбского.[746] На момент замужества Марии должно было быть не меньше 16 лет, поскольку ее брак не был ни династическим, ни политическим и, скорее всего, заключался по взаимной симпатии жениха и невесты. Определенную роль, конечно, играли и родственники. Например, можно предположить, что воевода Шварн состоял в близком родстве с женой великого князя Киевского Ярополка Владимировича Еленой. Поэтому даже после пленения или смерти воеводы родственники великого князя продолжали поддерживать связь с его семьей. (Андрей Боголюбский и Всеволод являлись племянниками Ярополка Владимировича.)

Из летописных известий можно сделать вывод о том, что у Марии было несколько сестер. Старшая, как уже отмечалось, стала женой Андрея Боголюбского. Одна из младших сестер в 1180 г. вышла замуж за новгородского князя Ярослава Владимировича, внука Мстислава Великого и Любавы Дмитриевны (именно он был строителем храма Спаса-Нередица). Всеволод Большое Гнездо любил свояка и неоднократно приглашал с семьей в гости.[747]

Самая младшая из сестер в 1182 г. стала женой черниговского князя Мстислава, сына великого князя Киевского Святослава Всеволодовича.[748]

Достаточно выгодные браки яских княжон свидетельствуют, что их семья прочно укоренилась на русской почве и сами они являлись завидными невестами. Популярности их, вероятно, способствовала яркая красота.

Новгород. Церковь Спаса-Нередицы. Общий вид фресковой росписи средней апсиды

Муж Марии Ясыни был самым младшим сыном великого князя Киевского Юрия Долгорукого от второй супруги Елены – родственницы византийского императора Мануила I Комнина (Мануил правил с 1143 по 1180 г. – Л. М.). Старшие сыновья Юрия были от половецкой княжны, поэтому они не слишком дружили с младшими и даже не хотели делиться с ними отцовыми владениями. Значительно отличаясь по возрасту (Андрей Боголюбский родился приблизительно в 1110 г. и был старше Всеволода на 34 года), старшие Юрьевичи предпочитали держать младших в своей свите и не хотели делиться земельными владениями. Конфликт между братьями закончился тем, что в 1162 г. Всеволод с матерью и полностью родными (по отцу и матери) Василием и Мстиславом были вынуждены уехать в Византию. По этому поводу в Ипатьевской летописи сделана такая запись: «Том же лете (1162. – Л. М.) идоста Гюргевича Царю-городу, Мстислав и Василько с матерью, и Всеволода молодого пояша со собою, третьего брата; и дасть царь Василкови в Дунаи 4 городы, а Мстиславу дасть волость Отьскалана (Аскалинскую. – Л. М.).[749]

Василий и Мстислав, видимо, были уже достаточно взрослыми, поскольку и на родине правили самостоятельно. Так, Василий еще в 1149 г. получил от отца Суздаль, но Андрей Боголюбский изгнал его из этого города. Лишился Новгорода и Мстислав Юрьевич, хотя по воле отца был женат на знатной новгородке, дочери посадника Петра Михайловича Анастасии. Как уже отмечалось, данные о ее отце и матери Морене содержатся в недавно найденных берестяных грамотах.[750] Написанная для свадьбы в 1155 г. икона «Знамение» прославилась потом в 1169 г. во время битвы новгородцев с суздальцами, а кратир (серебряный сосуд для причастного вина), изготовленный мастером Костой, стал реликвией новгородского Софийского собора. Образцом для него послужил кратир Братило, созданный в 1132 г. для Петра Микулича и его жены Варвары.[751]

Мстислав и Василий, видимо, уехали в Византию с семьями, Всеволоду же было только 8 лет. Прожив на чужбине несколько лет, он, вероятно, смог получить там неплохое образование, изучил в совершенстве греческий язык, прочитал в подлиннике сочинения знаменитых церковных писателей, историков, философов, поэтов и т. д.

Церковь Спаса-Нередицы (1199 г.)

В летописях нет данных о том, когда Всеволод вернулся на родину и с кем. Можно лишь предположить, что он приехал к своему старшему полностью родному брату Михаилу, который также не имел удела после смерти отца и жил у брата Глеба в Переяславле Южном. Поскольку Андрей Боголюбский не претендовал на киевский великокняжеский престол, Глеб полагал, что он должен перейти к нему после смерти сына Мстислава Великого Ростислава. Однако владимиро-волынский князь Мстислав Изяславич, двоюродный племянник Юрьевичей, считал иначе и в 1168 г. захватил Киев. В этой начавшейся междоусобице вскоре принял участие и Всеволод. В итоге в 1159 г. победил Глеб Юрьевич и стал киевским правителем.[752] В его ближайшее окружение вошли Михаил со Всеволодом, при этом первый получил Переяславль Южный. Можно предположить, что именно в это время состоялась свадьба Всеволода и Марии.

Хотя младший Юрьевич не имел собственного удела, он, вероятно, был очень красив и этим пленил юную яскую княжну. По единодушному утверждению искусствоведов до нас дошло портретное изображение князя в виде иконы Дмитрия Солунского на троне, поскольку его крестильным именем было Дмитрий. (В его честь отец основал г. Дмитров недалеко от Москвы.) Иконография святого не совсем обычна: он восседает на троне в полном вооружении как полновластный правитель обширной державы. При этом на его сидении имеется характерный владельческий знак Рюриковичей. Во внешности Дмитрия много типично греческих черт: темные кудрявые волосы, большие глаза, дугообразные брови, маленькая бородка и усы.

Поскольку Глеб Юрьевич вскоре тяжело заболел, Всеволоду пришлось стать его правой рукой и совершать походы против половцев. В начале 1171 г. великий князь скончался, и власть в Киеве оказалась в руках самого молодого Юрьевича. Возможно, он хотел передать ее старшему брату Михаилу, но тот находился в Переяславле. Неясной ситуацией воспользовался вышегородский князь Давыд Ростиславич. С большой дружиной он въехал в Киев и захватил Всеволода с племянником Ярополком в плен.[753]

Следует отметить, что в Ипатьевской летописи происходившие в Киеве события описаны несколько иначе. Смерть Глеба Юрьевича отнесена к 1073 г. После него на престол взошел последний сын Мстислава Великого Владимир, но правил всего 4 месяца, поскольку заболел и умер. Вместо него по велению Андрея Боголюбского киевское великое княжение перешло к Роману Ростиславичу. Однако вскоре выяснилось, что Глеб Юрьевич был отравлен киевлянами. Тогда Андрей Боголюбский потребовал, чтобы Роман Ростиславич наказал их, но тот не захотел ссориться с горожанами. В итоге владимиро-суздальский князь приказал Роману покинуть Киев и вернуться в Смоленск. Власть в столице перешла к Всеволоду с племянником Ярополком. Но это не понравилось Ростиславичам. Ночью они напали на город и взяли в плен посланцев Андрея Боголюбского. После этого на великокняжеский престол сел Рюрик Ростиславич. Произошло это в 1174 г.[754] По Лаврентьевской летописи – на 3 года раньше. Так или иначе, но Мария, скорее всего, уже была женой Всеволода и вместе с ним оказалась в плену у воинственных Ростиславичей – сыновей Ростислава Мстиславича.

Княжеские знаки: 1 – печать Дмитрия; 2, 3 – печати Святослава Всеволодовича; 4 – изображения княжеских знаков на ктиторской фреске Спасо-Нередицкой церкви

Понимая, что их поведение возмутит Андрея Боголюбского, желавшего посадить на киевский престол брата Михаила, хитрые Ростиславичи решили привлечь претендента на свою сторону и отдать ему Торческ и Переяславль Южный. Всеволода же с Ярополком они хотели обменять на Владимира Ярославича и выдать того отцу в Галич. Естественно, что все эти интриги не понравились властолюбивому Андрею Боголюбскому и тот вместе с союзными ему черниговскими князьями начал войну с Ростиславичами. На его стороне оказался и получивший свободу Всеволод.[755] Мария в это время, видимо, перебралась в относительно спокойный Чернигов и оказалась с младшими сестрами под защитой Святослава Всеволодовича. Там же, видимо, находилась бежавшая из Галича сестра Всеволода Юрьевича Ольга. Бедственное положение обеих женщин, вероятно, заставило их подружиться, несмотря на большую разницу в возрасте.

Интересно отметить, что во время междоусобных баталий Всеволоду неоднократно приходилось биться рядом с Игорем Святославичем, будущим героем «Слова о полку Игореве».[756]

Длительное междоусобие между потомками Владимира Мономаха закончилось тем, что Киев оказался в руках черниговского князя Святослава Всеволодовича, из племени Ольговичей.[757]

Во время скитаний Марии Ясыне приходилось лишь мечтать о спокойной и благополучной семейной жизни. Хотя во владениях Андрея Боголюбского было много тихих городов, где могла бы поселиться семья его брата, он категорически отказывался приглашать кого-либо из родственников в гости. Вряд ли это могло нравиться его жене, искренне сочувствовавшей Марии. Возможно, забота о благополучии младших сестер и толкнула ее на то, чтобы принять участие в заговоре против деспотичного супруга.

Так это было или иначе, но 29 июня 1174 г. владимиро-суздальский князь был убит в своей резиденции в Боголюбове. Из всех его сыновей в живых был только юный Юрий, который находился в Новгороде. Поэтому владимирцы решили пригласить на престол сыновей Ростислава Юрьевича Мстислава и Ярополка, находившихся неподалеку в Рязанском княжестве. Однако более законные права на владимирский престол имели Михаил и Всеволод Юрьевичи. Узнав о смерти брата Андрея, они объединились и общими усилиями решили вернуть отцово наследство. В союзники они взяли гостеприимного черниговского князя Святослава Всеволодовича, давшего приют семьям Михаила и Всеволода. После победы князей их супруги двинулись в путь под защитой Олега Святославича, сына черниговского князя.[758] Эти данные, как уже отмечалось, были зафиксированы в летописце Ольги Юрьевны.

Великим князем Владимирским стал старший брат Михаил, правда, в это время он уже был тяжело болен. Всеволод с Марией получили Переславль-Залесский, в то время небольшой городок с каменным храмом на берегу Плещеева (Клещина) озера. По данным Ипатьевской и Лаврентьевский летописей это важное событие произошло в 1176 г., но исследователи относят его к 1175 г.[759]

В Лаврентьевской летописи содержится одно интересное замечание о том, что убежавшие из Владимира Ростиславичи бросили в городе свою престарелую мать и жен. Победители не стали пленять оказавшихся в беде женщин, напротив, они взяли их под свою защиту и оказали помощь.[760] Можно предположить, что особое участие к княгиням проявила Мария Ясыня, поскольку она сама часто оказывалась в бедственном положении. К тому же она всегда была очень дружна со всеми своими родственницами: сестрами – своими и мужа, племянницами и т. д. Приют в ее доме наконец-то нашла и постоянная скиталица, жена Ярослава Осмомысла княгиня Ольга Юрьевна. Некоторые из княгинь получили возможность жить самостоятельно и независимо на княжеских дворах в Суздале и Кидекше. На их содержание из казны, очевидно, выделялись особые средства.

Михаил Юрьевич пробыл на владимирском княжении совсем недолго – 20 июня 1176 г. он скончался, завещав престол брату Всеволоду. Особых сложностей в вокняжении Всеволода не было, поскольку Михаил не оставил сыновей. Его единственная дочь в 1180 г. стала женой черниговского князя Владимира Святославича.

Племянники Ростиславичи при поддержке рязанского князя Глеба Ростиславича, женатого на их сестре, вновь захотели получить владимирский престол и начали вооруженную борьбу со Всеволодом. Но тот их разбил и взял в плен. Глеб Ростиславич, не выдержав позора, скончался в 1178 г. в тюрьме. Племянников же, Мстислава и Ярополка, по требованию горожан пришлось ослепить и изгнать с владимирской земли. Столь суровое наказание было наложено на крамольников за разграбление Успенского собора и похищение его главной святыни – Владимирской Богоматери. Позднее рязанцы вернули ее.[761]

После того как Всеволод Юрьевич окончательно укрепился на владимирском престоле, Мария Ясыня наконец-то смогла заняться обустройством собственного терема, для себя, сестер и дочерей. В это время сыновей у нее еще не было. Первенец Константин появился на свет 18 мая 1185 г.[762]

В летописях нет данных о том, когда родились у Марии первые три дочери. Только под 1179 г. в Ипатьевской летописи есть запись: «…до Дмитрова дни родися у великаго князя Всеволода четвертая дчи, и нарекоша имя во святом крещении Полагья, а княже Сбыслова; и крести ю тетка Олга».[763]

Даты рождения первых трех княжон можно вычислить лишь приблизительно, исходя из дат их замужества. Так, в Лаврентьевской летописи под 1187 г. сообщено, что Всеволод Юрьевич отдал свою дочь Всеславу за черниговского князя Ростислава Ярославича, внука великого князя Киевского Всеволода Ольговича. В записи указана точная дата этого события – 11 июля; помечено, что главное торжество состоялось во Владимире и на нем присутствовало много гостей.[764]

Известно, что на момент брака Ростиславу Ярославичу было 16 лет (он родился в июле 1173 г.).[765] Невесте могло быть столько же. В этом случае она также должна была родиться в 1173 г. Поскольку Ростислав был первенцем богатого черниговского князя и считался завидным женихом, то и Всеслава должна была быть первой дочерью у Всеволода и Марии.

План города Владимира (по Н. Н. Воронину)

Следует отметить, что в Ипатьевской летописи никаких сведений о Всеславе нет, ее муж упомянут только один раз в связи с походом черниговских князей на половцев в 1191 г.[766] В Лаврентьевской же летописи отмечено, что и Ростислав и Всеслава часто ездили в гости во Владимир для участия в различных семейных событиях, сами они жили в г. Снове.[767] Несомненно, в Лаврентьевской летописи было зафиксировано много событий, связанных с жизнью семьи Всеволода и Марии. В Ипатьевской летописи такие факты упомянуты только в том случае, если они относились и к Ольге Юрьевне. Это обстоятельство еще раз дает право высказать предположение, что в Ипатьевскую летопись вошли записи, которые вела эта княгиня во время скитаний после ссор с мужем галицким князем Ярославом Осмомыслом. Перед смертью она, видимо, передала их сыну Владимиру, чтобы они помогли ему в борьбе за отцов престол. Позднее они были включены в Галицкую летопись, которая потом вошла в Ипатьевскую.

Второй по возрасту дочерью Всеволода и Марии, возможно, была Елена, которая не вышла замуж из-за какого-то физического дефекта или слабого здоровья. Она умерла раньше матери и была похоронена в 1205 г., в уже основанном той Успенском монастыре.[768]

Третьей, скорее всего, была Верхуслава (Верхослава), о свадьбе которой есть данные и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской летописях. В первой запись отнесена к 1189 г. и достаточно кратка: «Князь великий Всеволод отда дчерь свою Верхуславу Белугороду за Рюриковича Ростислава, месяца июля в 30 день».[769]

В Ипатьевской летописи иная дата – 1187 г., и описание достаточно подробное. Вместо точной даты, числа и месяца отмечено, что Всеволод и Мария отдали сватам свою дочь на Борисов день, т. е. 24 июля, в Белгород невеста прибыла только на «Евфросиниев день», т. е. 25 сентября, перед «Богословом», перед 26 сентября. Получается, что указанное в Лаврентьевской летописи 30 июля не подходит ни к одной из дат Ипатьевской летописи. В то же время некоторые из них вызывают сомнение. Исходя из них, получается, что путь из Владимира до Белгорода занял у невесты и ее свиты два месяца. Даже при существовавших тогда способах передвижения это кажется слишком долгим. К тому же в Ипатьевской летописи точно указано, что Верхуславе было только 8 лет, поэтому ее родители очень горевали при расставании.[770] Простые подсчеты показывают, что княжна должна была родиться в 1179 г., но как сообщают летописи, в этот год родилась Сбыслава-Пелагея. Получается, что либо автор Ипатьевской летописи спутал годы рождения княжон, либо ошибся в дате свадьбы, либо не знал, сколько невесте было лет на момент замужества. В любом случае даты в Ипатьевской летописи вызывают сомнения. Но при этом в самой записи много интересных сведений о том, как проходило сватовство в то время. Первоначально к родителям невесты присылались сваты. У Ростислава Рюриковича ими являлись: брат его матери Глеб Юрьевич с женой, тысяцкий Славна с женой и многие видные бояре отца. Когда вопрос о свадьбе был решен, все сваты получили богатые дары от Всеволода. Они взяли с собой невесту и ее богатое приданое – «без числа злато и серебро». Отцу с матерью пришлось лишь проводить дочь до четвертого стана и проститься с ней, обливаясь слезами.[771]

Венчание молодых состоялось в Белгороде, в деревянной церкви Святых Апостолов. Церемонию осуществлял местный епископ Максим. После этого отец жениха устроил грандиозную свадьбу, какой еще не бывало. На ней присутствовало 20 князей. Юная Верхуслава получила от тестя в подарок целый город Брягин. Ее сопровождающие, двоюродный брат Яков (сын сестры Всеволода Юрьевича) с женой и бояре г. Владимира получили богатые дары и вернулись на родину.[772]

Это подробное описание свадьбы Ростислава Рюриковича и Верхуславы Всеволодовны, несомненно, было составлено в окружении Рюрика Ростиславича, который, видимо, был очень рад, что породнился с могущественным великим князем Владимирским. Но указанные в нем даты, скорее всего, ошибочные.

Интересно отметить, что по данным Ипатьевской летописи свадебное торжество состоялось и во Владимире, когда в ноябре туда вернулись сопровождавшие Верхуславу сваты; правда, молодые на нем не присутствовали.[773]

Судя по записям в Ипатьевской летописи, Рюрик Ростиславич придавал очень большое значение женитьбе сына на Верхуславе, которая, видимо, была совсем юна. Поэтому в этом браке долго не было детей. Только в 1198 г. княжна родила дочь, названную в крещении Евфросинией, а по-княжески Изморагд (Жемчуг). По поводу этого события были устроены празднества не только в Киеве, но и в соседнем Вышгороде, где, вероятно, жили Ростислав и Верхуслава после вокняжения Рюрика Ростиславича в южной столице.

В гости по случаю этого события прибыли Мстислав Мстиславич, двоюродный брат Ростислава, и Предслава, дочь Рюрика Ростиславича, т. е. сестра Ростислава. Малютку тут же дед с бабкой забрали у родителей и стали воспитывать у себя в Киеве, в великокняжеском тереме.[774]

Согласно данной записи Евфросиния-Изморагд сразу получала статус великокняжеской внучки. В будущем это должно было превратить ее в очень завидную невесту, поскольку ее муж получал право на киевский великокняжеский престол.

Следует отметить, что столь подробное описание рождения девочки в великокняжеской семье впервые встречается на страницах летописей. Оно, несомненно, свидетельствует о возрастании роли женщин в то время. Например, в той же Ипатьевской летописи под 1200 г. сообщено об участии женской половины семьи Рюрика Ростиславича в празднестве по случаю завершения строительства каменной стены, укреплявшей берег Днепра у Михайловского монастыря. Указаны присутствовавшие: княгиня, княжна Предслава и сноха Верхуслава.[775]

Если в Ипатьевской летописи преимущественно рассказывалось о киевских событиях в конце XII в., то в Лаврентьевской фиксировались события, происходившие во Владимире-на-Клязьме, в семье Всеволода Юрьевича и Марии Ясыни. Как уже отмечалось, до рождения сыновей были записаны данные, касающиеся их четырех дочерей.

Долго не имея наследников, великий князь Владимирский был вынужден приглашать к себе в качестве помощников племянников. Среди них был Ярослав Мстиславич, сын старшего брата Мстислава, оставшегося в Византии. Он помогал Всеволоду в борьбе с другими племянниками – Ростиславичами и потом получил в качестве удела Переяславль Южный. В состав владимирской дружины входили сыновья Глеба Юрьевича Владимир и Изяслав. Первый (был женат на сестре мужа Всеславы Всеволодовны), вероятно, какое-то время считался главным великокняжеским наследником. Поэтому именно он сначала был отправлен на княжение в Переяславль Южный (до Ярослава Мстиславича), но в 1187 г. князь этот умер.[776] Еще раньше в 1184 г. погиб Изяслав Глебович, ходивший в походы со Всеволодом на волжских Булгар. Тело его с почетом отвезли во Владимир и похоронили в Успенском соборе.[777]

Владимир. Дмитриевский собор. «Страшный суд». Святые жены

Только в 1185 г. у Всеволода Юрьевича появился сын-наследник Константин. В Ипатьевской летописи это важное событие вообще не было отмечено. В Лаврентьевской – запись достаточно краткая, хотя и с точной датой: «В то же лето, того же месяца мая в день, на память святого мученика Потапья, в суботу, родися сын у великого князя Всеволода; и нарекоша имя ему в святом крещении Костянтин».[778] Хотя в Лаврентьевской летописи данное событие отнесено к 1186 г., исследователи считают, что Константин родился в 1185 г., поскольку 18 мая на субботу приходилось именно в этом году. Правда, они почему-то не обратили внимание на то, что память св. Патапия отмечается не 18 мая, а 8 декабря, к тому же он не мученик, а преподобный. Причина ошибки в летописной записи могла быть связана с тем, что ее автор спутал Патапия с Павлином, который был мучеником и его память как раз отмечается 18 мая. Скорее всего, запись о рождении Константина была сделана позднее самого события – когда реальные факты были уже забыты.

Следует отметить, что автор Троицкой летописи, использовавший Лаврентьевскую, исправил одну из ошибок – святой назван не Патапием, а Феодотом, чья память как раз отмечалась в этот день.[779]

Можно предположить, что из протографа Лаврентьевской летописи точная запись о рождении Константина была исключена его соперником братом Юрием, претендовавшим на великое Владимирское княжение после смерти отца. Поэтому в нем отсутствовали данные о постриге старшего княжича и посажении его на коня. Позднее их восстановить не смогли.

По данным Лаврентьевской летописи следующим сыном у Всеволода и Марии был Борис, появившийся на свет 2 мая 1187 г. в день поминания святых Бориса и Глеба.[780] Характерно, что второй княжич, как и первый, получил только христианское имя без княжеского; к сожалению, Борис, видимо, стал жертвой эпидемии и в следующем году умер. В летописи об этом писалось: «Того же лета бысть болесть силна в людех вельми, не бяше бо ни одного двора без болнаго, а во ином дворе некому бяше ни воды подати, но вси лежать, боля».[781]

Из записи за 1189 г. выясняется, что у Бориса, вероятно, был брат-близнец Глеб, о рождении которого нет сведений: в летописи зафиксирована лишь его смерть 29 сентября 1189 г. Возможно, его имя исчезло из записи о рождении при переписке, или, может быть, имя второго близнеца не фиксировалось в летописях. Характерно, что ни в Ипатьевской, ни в Лаврентьевской летописях нет никаких данных о рождении близнецов, хотя они должны были быть в княжеских семьях.

Вполне вероятно, что смерть сразу двух сыновей стала большим горем для Марии Ясыни. Ведь она с мужем наверняка мечтали о большом количестве сыновей, опоре и помощниках в старости.

Много странностей в летописных записях о рождении у Марии четвертого сына Юрия. В Лаврентьевской летописи его рождение отнесено к 1189 г., при этом ни число, ни месяц не указаны.[782] Напротив, в Ипатьевской летописи эта запись помещена под 1187 г., правда с пометой: «Toe же осени», и при этом указано, что княжич родился в Суздале 26 ноября, в Филиппов пост, в церковный праздник, посвященный освящению церкви св. Георгия в Киеве. В крещении младенца принимал участие епископ Лука, давший ему крестильное имя Георгий.[783]

Сомнение в этой записи вызывает год рождения Юрия, так как по данным Лаврентьевской летописи в 1187 г. родились Борис и Глеб. Запись об их появлении на свет помещена раньше, чем сообщение о рождении Юрия. Поэтому напрашивается предположение, что дата в Ипатьевской летописи неверна. Более правильной представляется сообщенный в Лаврентьевской летописи – 1189 г., поскольку он согласуется с годом посажения княжича на коня и его постригом – 1192 г.[784] (Как известно, этот обряд совершался, когда мальчику исполнялось 3-4 года, но не больше.)

Запись об этом событии в Лаврентьевской летописи достаточно подробная: «8 лето 6700, месяца иуля в 8 день, на память святаго мученика Евъстафья в Анкюре Галастейстей быша постригы у великаго князя Всеволода, сына Гeоргева, внука Володимеря Мономаха, сыну его Георгиеви, в граде Суждали; того же дни и на конь его всади; и бысть радость велика в граде Суждали, ту сущю блаженому епископу Иоану».[785]

Сравнение показывает, что некоторые детали в этой записи совпадают с записью о рождении Юрия в Ипатьевской летописи: оба события проходили в Суздале; указана не только дата, но и церковный праздник; отмечено, что в церемонии участвовал епископ и что «бысть радость велика в Суздале». Последняя фраза идентична в обеих летописях, за исключением того, что в Ипатьевской сообщено, что радость была «в Суздальской земле во всей», а в Лаврентьевской – только в г. Суздале.[786] Сходство записей может свидетельствовать о том, что в Ипатьевской летописи запись о рождении Юрия была сделана по аналогии с записью о посажении княжича на коня в Лаврентьевской. При этом дата его появления на свет была дана более ранней, чтобы представить его законным наследником великокняжеского престола.

Можно вспомнить, что в Ипатьевской летописи вообще не было данных о рождении Константина, Бориса и Глеба. Хотя Мария Ясыня была уже немолодой женщиной, она продолжала исправно рожать мальчиков. В Лаврентьевской летописи зафиксированы все годы их появления на свет, в Ипатьевской – только некоторых и с другими датами. Так появление на свет Ярослава, получившего крестильное имя Федор, отмечено только в Лаврентьевской летописи. Запись достаточно краткая, но с точным указанием числа (8) месяца (февраль) года (1190), церковного праздника (на память пророка Захария).[787]

Следует отметить, что после нашествия Батыя именно Ярослав стал великим князем и правителем почти всей Руси, его потомками стали московские государи. В Ипатьевской летописи об этом князе мало сведений, поскольку некоторое время он являлся соперником Даниила Галицкого в борьбе за единовластие в стране. (Выше уже отмечалось, что в заключительной части Ипатьевской летописи находится Галицкая.)

В Лаврентьевской летописи появление на свет Дмитрия-Владимира помечено 25 октября 1194 г., в канун Дмитриева дня.[788] В Ипатьевской летописи это событие отнесено к 1192 г. и указано, что это было перед Дмитриевым днем, поэтому младенец получил крестильное имя Дмитрий, княжеское – Владимир, в честь якобы деда Владимира Мономаха.[789] (На самом деле Мономах был прадедом сыновей Всеволода Большое Гнездо.) В данном случае определить, какая из дат более верная, невозможно. Отличие записей в двух рассматриваемых летописях состоит не только в дате, но и в том, что в Лаврентьевской указано лишь крестильное имя княжича, в Ипатьевской – оба.

Характерно, что первых четыре сына Всеволода и Марии имели только крестильные имена, а Ярослав, Святослав и Владимир – по прежнему обычаю – два имени.

Следующий княжич, Святослав-Гавриил, родился 27 марта 1196 г. Это событие зафиксировано только в Лаврентьевской летописи.[790] В Ипатьевской об этом князе вообще нет данных. О появлении на свет последнего княжича Ивана сведения есть в обеих летописях. В Лаврентьевской оно помечено 28 августа 1198 г.;[791] в Ипатьевской – 1 августа 1197 г., и указано, что свое имя Иоанн он получил в честь Иоанна Крестителя.[792] Однако, как известно, празднество, посвященное Иоанну Крестителю, отмечается 29 августа, поэтому дата в Лаврентьевской летописи представляется более правильной.

Как уже отмечалось, наиболее важным событием в жизни княжеских сыновей были постриги и посажение их на коня. После этого обряда они уходили из-под опеки матери и считались уже достаточно взрослыми. Несомненно, что постриги были у всех мальчиков в семье Всеволода и Марии, но в Лаврентьевской летописи зафиксированы лишь некоторые из них. В их числе, кроме Юрия, еще и Ярослава-Федора. Его постриг состоялся 27 апреля 1194 г., на память св. Семеона.[793] В это время Ярославу было 4 года.

Получается, что даже в Лаврентьевской летописи были зафиксированы далеко не все события, связанные с семьей Всеволода и Марии. Как уже отмечалось, из нее были исключены часть эпизодов, связанных с первым княжичем Константином. Но некоторые из них дошли в составе Троицкой летописи. К ним относится сообщение о свадьбе Константина в 1196 г.: «Тои же осени (1196 г. – Л. М.) жени князь великий Всеволод сына своего Костянтина у Мстислава Романовича; венчан бысть в святей Богородицы в Володимери блаженым епископом Иоаном, месяца октября в 15 день, на память святаго мученика Лукиана. Ту сущу великому князю Всеволоду и с княгинею, и с детми, и с мужи своими и рязанскому князю Роману, и брату его Всеволоду, и Володимеру с сыном своим Глебом, и муромскому Владимеру, и Давиду, и Юрью с мужи своими; и бысть радость велика в граде Володимери».[794]

Получается, что Константин, родившийся в 1185 г., в 11 лет превратился в женатого человека. Столь ранний брак, очевидно, свидетельствовал о желании родителей поскорее сделать его взрослым, способным в любой момент сесть на владимирский великокняжеский престол. Женой его стала, видимо, такая же юная княжна, дочь смоленского князя Мстислава Романовича, в будущем великого князя Киевского.[795]

В Троицкой летописи указано, что после свадьбы Константина состоялся постриг его брата Владимира, 26 октября. На нем присутствовали те же гости. В итоге празднество продолжалось почти месяц. Домой все присутствующие вернулись с богатыми дарами: конями, золотой и серебряной посудой, дорогой одеждой, мехами, тканям. За это они славили Всеволода, его «благоверную госпожу» и детей.[796] Описанные в Троицкой летописи события свидетельствуют, что Всеволод и Мария были очень радушными хозяевами и любили принимать гостей. Среди них обычно были их соседи – рязанские и муромские князья. При этом они не только пировали в течение многих дней, но и уезжали с дорогими подарками. Об этом, вероятно, заботилась Мария Ясыня, поскольку в ведении княгинь находилось изготовление подарочной одежды. Для этого под их руководством трудилась целая мастерская золотошвеек и ткачих.

Следует отметить, что некоторые исследователи датируют свадьбу Константина 1195 г., но тогда получается, что его брат Владимир был объявлен взрослым в 2 года. Думается, что столь ранние постриги вряд ли могли быть и оба события произошли в 1196 г.

Целый ряд летописных известий говорит о том, что, в отличие от Андрея Боголюбского, Всеволод и Мария с радостью привечали родственников, оказавшихся в трудной ситуации. Как уже отмечалось, при их дворе наконец-то обрела покой несчастная жена Ярослава Осмомысла Ольга Юрьевна. Очень часто находился при дворе Всеволода его свояк Ярослав Владимирович, женатый на сестре Марии Ясыни. Он присутствовал на семейных торжествах, был на освящении восстановленного после пожара Успенского собора, водил с великим князем полки на волжских булгар. В 1188 г. по ходатайству Всеволода новгородцы пригласили его к себе на княжение. О. М. Рапов датирует это событие 1187 г.[797] Поскольку Ярославу Владимировичу, видимо, часто приходилось менять княжение, его супруга постоянно жила во Владимире. Здесь она скончалась в декабре 1201 г. и была похоронена в основанном Марией монастыре.[798]

Боголюбово. Часть дворцового комплекса середины XII в. (Реконструкция с использованием данных Н. Н. Воронина)

В пригороде Суздаля Кидекше до самой смерти жила племянница Всеволода Евфросиния, дочь его брата Бориса Юрьевича, скончавшегося в 1159 г. Поскольку в летописи отмечено, что она была похоронена рядом с могилами родителей, то можно предположить, что княжна сначала жила вместе с матерью. Когда-то Кидекша была загородной резиденцией Юрия Долгорукого, в ней, видимо, был дворец и каменный храм в честь Бориса и Глеба. Поэтому жить там было достаточно комфортно.[799]

Рядом в Суздале жила еще одна княгиня – вдова Михаила Юрьевича Феврония. В этом городе также была княжеская резиденция и большой каменный Рождественский собор. По указанию Всеволода его не раз ремонтировали – покрывали новой свинцовой кровлей, восстанавливали внутреннее убранство. Феврония умерла в августе 1202 г. и была с почетом погребена в Рождественском соборе.[800]

Часто приезжали в гостеприимный Владимир и замужние дочери Всеволода и Марии вместе с мужьями, Ростиславом Рюриковичем и Ростиславом Ярославичем. Они присутствовали на семейных праздниках, на освящении церквей и т. д. К тому же Всеволод всегда оказывал помощь своим родственникам. Так, после смерти великого князя Киевского Святослава Всеволодовича в 1195 г. Всеволод отправил в Киев своих представителей, и они посадили на престол Рюрика Ростиславича, его свояка.[801] В Ипатьевской летописи это событие отнесено к 1194 г. и отмечено, что умирающий Святослав Всеволодович сам решил передать киевский престол своему свату Рюрику Ростиславичу.[802]

Вероятнее всего, спорный престол достался Рюрику при обоюдном согласии обоих великих князей, поскольку все они состояли в родстве по женской линии, считавшимся в то время более важной, чем по мужской. Можно вспомнить, что сын Святослава Всеволодовича Мстислав был женат на сестре Марии Ясыни, а сын Рюрика Ростиславича Ростислав был мужем одной из младших дочерей великой княгини Владимирской, Верхуславы. Получалась, что судьба одного из наиболее важных на Руси престолов решалась как бы на семейном совете.

Кроме того, Всеволод постоянно защищал своих родственников. Так, в 1197 г. в ходе междоусобия его сват Мстислав Романович Смоленский оказался в плену у черниговских князей. В ответ великий князь Владимирский вторгся в Черниговское княжество и разорил ряд городов. Черниговцам пришлось освободить Мстислава Романовича.[803]

Как уже отмечалось, особо дорожил родством со Всеволодом и Марией Рюрик Ростиславич. Поэтому он был очень рад, что зимой 1193 г. после ряда удачных походов на половцев его сын Ростислав с женой Верхуславой отправились в гости к ее родителям на всю зиму. После этого они с богатыми дарами вернулись домой. Этот визит подробно описан в Ипатьевской летописи.[804]

При этом Рюрик Ростиславич почитал и своего зятя Романа Мстиславича, владимиро-волынского князя. Став в 1194 г. великим князем Киевским, он пожаловал ему сразу несколько волостей. Это не понравилось Всеволоду Юрьевичу, главному помощнику Рюрика в получении великокняжеского престола. Он потребовал для себя часть земель, и некоторые из них отдал зятю, Ростиславу Рюриковичу, старшему сыну Рюрика.[805] Получалось, что новый киевский князь заботился больше о зяте, нежели о сыне-наследнике. Поэтому о Ростиславе, как уже своем зяте, приходилось думать и помогать ему Всеволоду Юрьевичу. Правда, Роман Мстиславич затаил зло на своего тестя и вскоре с помощью черниговских Ольговичей начал широкомасштабную междоусобицу. Она была подробно описана в летописце Рюрика Ростиславича, который, по мнению исследователей, также вошел в состав Ипатьевской летописи.[806]

Частое упоминание в этой летописи в записях конца XII – начала XIII вв. зятьев, шуринов, сватов и т. д. говорит о большом влиянии на расстановку сил и исход междоусобных битв браков, заключенных между семьями русских князей. Особенно укреплялись те князья, которые имели много детей и, женив, выдав их замуж, расширили свои родственные связи. В этом отношении Всеволод и Мария были одними из самых плодовитых супружеских пар, поэтому-то владимирский великий князь и получил у современников прозвище Большое Гнездо. Хотя для него иметь много детей было выгодно, у Марии рождение каждого ребенка отнимало много сил и здоровья. Ведь она уже отнюдь не являлась молодой женщиной. При рождении последнего сына Ивана ей было явно за сорок (в 1198 г.). К этому времени у нее было уже 13 детей. Из них только двое умерли во младенчестве. Остальные сыновья считались достаточно крепкими и здоровыми людьми.

Из летописной записи, касающейся последнего года жизни княгини, известно, что она страдала от тяжелой болезни 7 лет и едва могла передвигаться. Поэтому напрашивается предположение, что Мария не смогла окончательно оправиться после родов последнего сына в 1198 г., ведь до этого она принимала активное участие в семейных празднествах и всегда была радушной хозяйкой для многочисленных гостей, приезжавших во Владимир.

Не желая быть обузой для семьи, уже в 1200 г. Мария задумала уйти в монастырь. По ее просьбе Всеволод заложил в основанной ею женской обители каменный Успенский собор. В Лаврентьевской летописи по этому поводу сделана такая запись: «Того же лета, месяца иулия в 15, на память святых мученик Кюрика и Улиты заложи благоверный князь великый Всеволод Гюргевич церковь камену во имя святое Богородицы Успенья в манастыри княгинине, при блаженом епископе Иоане».[807] Можно предположить, что закладка храма в день памяти Кирика и Улиты была сделана не случайно. Возможно, так Мария хотела почтить свою родственницу, жену Андрея Боголюбского Улиту, к тому времени, видимо, скончавшуюся.

Хотя Мария не смогла лично участвовать в закладке монастырского собора, она активно интересовалась его строительством, по утверждению местного летописца. В качестве образца для своей постройки она взяла придворный храм в честь Дмитрия Солунского, построенный Всеволодом в 90-е гг. XII в. (Крестильным именем Всеволода было Дмитрий.) Но Дмитровский собор был белокаменным, украшенным замысловатой резьбой на тему народных сказок и греческого героического эпоса, поэтому он мог даже использоваться в качестве иллюстраций к книгам, которые читали княжеские дети. Монастырский храм был более сдержанным и аскетичным по своему внешнему убранству, поскольку Мария собиралась найти в нем вечный покой. Но при этом историки архитектуры решили, что по своим пропорциям монастырский был идентичен парадному княжескому Дмитриевскому собору. Оба были одноглавыми, четырехстолпными, с красивой внутренней отделкой. Яркие фрески покрывали стены, пол был выложен цветными майоликовыми плитками.[808] В настоящее время храм княгинина монастыря имеет другой вид, поскольку в течение веков несколько раз перестраивался.

Судя по летописным сообщениям, Успенский собор Княгининого монастыря строился очень быстро. В конце декабря 1201 г. он уже стоял – в нем была похоронена сестра княгини, жена новгородского князя Ярослава Владимировича.[809]

Миниатюры Радзивилловской летописи. Убийство Андрея Боголюбского. 1174 г. Отрубленную руку князя держит его жена, не упомянутая в тексте данной летописи

Осенью следующего 1202 г. построенный Марией храм был торжественно освящен. По этому поводу в Лаврентьевской летописи сообщено: «Тое же осени священа бысть церквы святое Богородица Успенья, юже созда любовью правоверная княгыни великая в своем монастыри, епископом блаженым Иоаном, месяца семтября в 9 день, на память святою праведнику Акыма и Анны; ту сущю великому князю Всеволоду, и сыну его Костянтину и Юргию, и Володимеру».[810] Из записи следует, что Мария с большим вниманием и заботой относилась к строительству Успенского собора, но сама не смогла присутствовать на его освящении. Поэтому на устроенном празднестве были только ее муж князь Всеволод и старшие сыновья: Константин, Юрий и Владимир. К этому времени младших княжичей уже не было во Владимире. В 1200 г. Святослав был отправлен на самостоятельное княжение в Новгород, а Ярослав – в 1201 г. в Переяславль Южный.[811] Характерно, что Святославу было только 5 лет, Ярославу – 11. В условиях жесточайшей конкуренции с другими князьями им приходилось взрослеть очень рано.

По сообщению Лаврентьевской летописи, в 1202 г. разгорелось новое междоусобие между Рюриком Ростиславичем и его зятем Романом Мстиславичем, закончившееся изгнанием первого из Киева. Необходимо отметить, что оба противника были потомками Мстислава Великого и состояли друг с другом не в столь уж дальнем родстве: Рюрик был двоюродным дядей Романа.

Интересно, что в борьбе с зятем и племянником Рюрик Ростиславич привлек на свою сторону черниговских князей, в частности Ростислава Ярославича, женатого на старшей дочери Всеволода и Марии Всеславе. Вместе они полностью разорили Киев, даже наиболее почитаемые соборы – Софийский и Десятинный; многих киевлян отдали в плен к половцам. Только вмешательство Всеволода Юрьевича прекратило это бессмысленное кровопролитие и грабежи. Он стал посредником в переговорах между Романом и Рюриком и помог им заключить друг с другом мир.[812]

Несомненно, Мария живо интересовалась всем, что происходило на юге страны, поскольку там жили ее дети – сын Ярослав и дочери. С радостью она узнала, что в 1205 г. Ярослав принял участие в походе нескольких князей на половцев и с победой вернулся в Переяславль. По этому случаю был устроен пир, на котором присутствовали Рюрик Ростиславич с женой, его сын Ростислав с женой (старшей сестрой Ярослава) и другие князья. После всеобщего веселья никто не ожидал новой беды. Когда гости отправились домой в Киев, по пути они были схвачены дружинниками Романа Мстиславича. Рюрик Ростиславич с супругой были насильно пострижены в монахи, а Ростислав с Верхуславой оказались в плену. Когда известие об этом достигло Владимира, оно вызвало глубокую печаль и возмущение у Всеволода Юрьевича. Он даже намеревался собрать войско и отомстить обидчику его ближайших родственников. Но Мария, вероятно, отговорила его от немедленного мщения. В Галич были отправлены владимирские бояре для переговоров. Им удалось договориться об освобождении Ростислава Рюриковича с супругой. Более того, было решено, что именно они станут новыми киевскими правителями.[813]

Эти известия, конечно, должны были обрадовать Марию, но ненадолго. 30 декабря этого же 1205 г. скончалась ее дочь Елена, которая так и не вышла замуж и жила во Владимире. По указанию Марии княжну похоронили в соборе ее монастыря.[814]

Сложная ситуация на юге заставила Всеволода Юрьевича укреплять свои позиции на северо-западе, в частности в Новгороде. Юный Святослав, конечно, был не в состоянии решить все проблемы, которые возникали в этом крупном торговом городе. Поэтому великий князь решил в марте 1206 г. отправить в Новгород старшего сына Константина, который уже давно считался его официальным наследником (при разрешении междоусобных конфликтов князья-спорщики должны были целовать крест и Всеволоду, и Константину).[815]

В Лаврентьевской летописи проводы старшего княжича описаны с множеством деталей и подробностей. Прежде всего отмечено, что для владимирцев это событие представляло собой особую радость и повод для веселья – их будущий правитель самостоятельно отправлялся выполнять отцово поручение. Во-вторых, Всеволод дал сыну наставление, а также вручил ему крест и меч со словами: «Крест будет служить охранником и помощником, мечом же будешь защищать своих подданных от врагов». Кроме того, великий князь подчеркнул, что Константин является его старшим сыном, поэтому должен править в наиболее важном княжестве – Новгородском. Проводить брата пришли Юрий, Владимир и Иван.[816] Святослав, возможно, все еще оставался в Новгороде, Ярослав достаточно успешно правил в Переяславле Южном.

Сюжет с проводами Константина, видимо, был взят из Владимиро-Суздальской летописи, которая создавалась еще при жизни Всеволода Большое Гнездо. Поэтому в нем есть точная дата – 1 марта и некоторые детали, которые могли быть известны только очевидцу. Так, отмечено, что братья провожали Константина до р. Шедакши вместе с боярами и горожанами.

Вполне вероятно, что тревожные известия с юга, смерть дочери Елены и расставание со старшим сыном Константином окончательно подточили слабое здоровье Марии Ясыни. Поэтому она приняла твердое решение навсегда уйти в монастырь. В Лаврентьевской летописи (в Радзивилловском и Академическом списках) это событие описано со всеми подробностями, говорящими о том, что запись была сделана очевидцем. Отмечено, что все произошло 2 марта. До монастыря княгиню проводили муж, князь Всеволод, сын Юрий и старшая дочь Всеслава, приехавшая навестить родителей. Поскольку Мария едва могла передвигаться, то у всех на глазах были слезы. На обряде пострижения присутствовали епископ Иоанн, духовный отец княгини игумен ее монастыря Симон, а также местные монахини и монахи. Среди провожавших были также бояре и боярыни, и жители Владимира. Все горько плакали, видя страдания великой княгини. Жаль ее было и потому, что ко всем она была милостива и добра. Автор записи указал, что Мария с детских лет жила по божьим заповедям и любила правду. Кроме того, она постоянно оказывала честь епископам, игуменам, монахам и всем представителям духовного чина, откликалась на любые их просьбы, помогала нищим, странникам, больным, утешая и выполняя их пожелания.[817]

В монастыре Марии пришлось пробыть совсем недолго. Уже 19 марта она скончалась, оплаканная мужем, детьми, представителями местного духовенства и всеми горожанами. На похоронах присутствовали также гости из Смоленска – посланцы князя Мстислава Романовича, женатого на сестре Марии Ясыни.[818] Последняя деталь говорит о том, что и эта запись была сделана очевидцем. Он вновь всячески прославил добродетели княгини и указал, что в немощи она лежала 7 лет и при этом терпеливо и безропотно сносила все муки; местом упокоения Марии стал построенный ею Успенский храм.[819] Таким образом, этот монастырский собор стал усыпальницей женщин великокняжеского рода.

Церковь Покрова на Нерли. Середина XII в.

Как уже отмечалось, помещенные в Лаврентьевскую летопись панегирики Марии Ясыне, видимо, предусматривали, что в ближайшем будущем она будет канонизирована, т. е. причислена к лику общерусских святых. Однако это не произошло из-за быстро меняющихся в стране событий, в которые оказались вовлеченными родные и близкие княгини. Всеволод Юрьевич несколько лет оплакивал горячо любимую супругу, но в 1209 г. был вынужден жениться вновь – на дочери витебского князя Василька Брячиславича. Сделал он это не потому, что забыл первую супругу, а из-за того, что княгини играли большую роль в ведении различных хозяйственных дел и без Марии их выполнять было некому. После смерти Всеволода в 1212 г. его старшие сыновья Константин и Юрий затеяли многолетнее междоусобие за великое владимирское княжение. В это время им, конечно, было не до увековечивания памяти матери. Потом начавшееся в 1237 г. нашествие монголо-татар на Владимирскую землю нанесло такой урон семье великого князя Владимирского, что вспоминать о добродетелях и праведной жизни Марии Ясыни стало почти некому.

Только через несколько веков жизнь и деятельность великой княгини Владимирской привлекла внимание великой княгини московской Евдокии Дмитриевны. Мария стала для нее образцом для подражания. Поэтому на страницах первого Московского свода начала ХV в., отразившегося в троицкой летописи и созданного под руководством Евдокии, Мария Ясыня была вновь прославлена. В текст были вставлены поучения княгини к сыновьям, с которым она якобы обратилась к ним перед пострижением в монастырь. В нем она просила их жить в любви и дружбе друг с другом, почитать старшего Константина и заботиться о процветании своей земли. Прославляя Марию, московский летописец сравнивал ее с великими женщинами прошлого: святой Еленой, Феодорой и княгиней Ольгой.[820] Одновременно в Московском своде начала ХV в. жена Дмитрия Донского Евдокия Дмитриевна представлена похожей на великую княгиню Владимирскую. В записи о постройке ею Рождественского храма в Кремле отмечено, что сделала она это лучше всех других княгинь, за исключением «Марии, княгини Всеволода, внука Мономахова, иже во Владимире».[821]

Следует отметить, что в конце ХV в. жизнь и деятельность Марии Ясыни уже не представлялась особо значимой. При составлении нового Московского свода записи, относящиеся к ней, были сильно сокращены. Поэтому вопрос о ее канонизации уже не поднимался.

Рассматривая в целом жизненный путь Марии Ясыни, можно сделать вывод, что она не была активной политической деятельницей, как некоторые ее предшественницы, не вмешивалась в дела мужа, не оказывала влияния на родственников, участвующих в междоусобицах. В первую очередь, она была верной женой, любящей и заботливой матерью очень большого семейства. При этом являлась очень набожной и благочестивой женщиной, любила помогать всем страждущим, привечала вынужденных скитальцев. Ее гостеприимный дом был открыт для всех: родственников, друзей, соседей. Возможно, именно под ее влиянием Всеволод постоянно защищал своих зятьев и сватов, добивался для них выгодных княжений и новых земельных владений. Во Владимиро-Суздальском княжестве нашли приют все овдовевшие княгини и не вышедшие замуж княжны из их рода.

Вполне вероятно, что княгиня оказала большое влияние и на дочерей, и на сноху, жену Константина, оказавшуюся во Владимире в совсем юном возрасте. Правда, в источниках сохранились сведения только о деятельности Верхуславы, жены Ростислава Рюриковича. Из переписки монаха Киево-Печерского монастыря Поликарпа с игуменом Симоном, духовником Марии Ясыни, становится известно, что Верхуслава являлась покровительницей киевских монахов. В частности она всячески поддерживала выходца из Ростова Поликарпа, который обладал писательским талантом и занимался сбором материала о наиболее известных киево-печерских иноках для составления сборника их житий – Патерика. К этой работе по инициативе княгини был привлечен и Симон, ставший потом владимиро-суздальским епископом. В итоге общими усилиями был создан сборник житий киево-печерских иноков, который потом оказал большое влияние на развитие жанра агиографии в древнерусской литературе.[822]

Верхуслава, овдовев в 1218 г., с еще большим рвением стала покровительствовать Киево-Печерскому монастырю и его постриженникам и жертвовала в обитель большие суммы. В это время князья уже не слишком интересовались духовной стороной жизни, поскольку были постоянно заняты междоусобными разборками, поэтому помощь княгини была особенно нужна для обители.

Еще одной воспитанницей Марии Ясыни можно по праву считать ее старшую сноху, жену сына Константина. В возрасте не более 10 лет она прибыла во Владимиро-Суздальскую землю и именно здесь получила основное воспитание и образование. В итоге она стала любящей и верной супругой, исключительно благочестивой и набожной женщиной. Во время длительной и тяжелой болезни Марии, видимо, именно она выполняла роль хозяйки обширного княжеского хозяйства, а также помогала свекрови строить ее монастырь. Своего первенца Василия жена Константина родила уже после смерти Марии, в 1209 г. После этого Всеволод выделил сына на самостоятельное княжение в Ростов, а сам вновь женился.

На новом месте супружеская чета активно занялась церковным строительством: была возведена церковь Константина и Елены, реконструирован обветшавший Успенский собор.[823] Когда через год в семье появился еще один сын, Всеволод, князь Константин занялся обустройством второго своего города – Ярославля, стоявшего на важном торговом пути – р. Волге. Он предназначался для Всеволода.

Успенский собор Владимира. Конец XII в.

Когда после смерти Всеволода Юрьевича в 1212 г. между Константином и его братом Юрием вспыхнула борьба за великое владимирское княжение, супруга первого, как могла, ему помогала, используя для этого своих родственников, в частности отца Мстислава Романовича, ставшего великим князем Киевским. В итоге в 1216 г. Константин наконец-то получил полагавшееся ему по праву старшинства великое владимирское княжение. Семья переехала во Владимир. Но при этом Ростов остался за старшим княжичем Василием, Ярославль – за Всеволодом. В условиях жесточайшей борьбы князей за самостоятельные княжения сыновья Константина, вероятно по просьбе супруги, были надежно обеспечены неплохим наследством.

Хотя правление Константина во Владимире продолжалась только 2 года, он вместе с женой оставил о себе след в городе. В память о тяжелых страданиях матери во время болезни он заложил на торгу в день св. Иова, с которым всегда себя сравнивала Мария, каменную церковь Воздвижения. По просьбе княжеской четы полоцкий епископ, совершивший паломничество в Константинополь, привез в город святыни, которые с почетом были установлены в придворном Дмитровском соборе.[824]

Длительная междоусобица с братьями, видимо, подточила здоровье Константина. В 1218 г. он скончался. Горе его супруги было столь велико, что прямо над его гробом она приняла постриг и стала монахиней Агафьей (ее мирское имя неизвестно).[825] После этого она отправилась с сыновьями в Ростовскую землю. Там главным смыслом ее жизни стало увековечивание памяти горячо любимого супруга. Несомненно, именно ей принадлежат строки о нем, попавшие потом в Лаврентьевскую летопись: «Се бе блаженый князь зело украшен всеми добрыми нравы, возлюби Бога всею душею и всем желаньем…. не омрачи ума своего пустошною славою прелестнаго света сего, но ум свой впери тамо, ямо же и преиде в ону нестареющюся бесконечную жизнь, юже и улучи своими милостынями и вельим безлобьем… Блаженый се князь правдив, щедр, кроток, смерен, всех милуя, всех набдя, паче же всего дивную любя и славную милостыню и церковное строение». В сочиненном Агафьей Похвальном слове Константину отмечено, что он построил много церквей, наполнил их книгами, иконами и всячески украсил, при этом сам любил книжное чтение, очень почитал духовный чин, постоянно раздавал свое имущество нищим и убогим. За это Бог даровал ему кротость Давыдову, мудрость Соломонову, правоверие апостолов.[826]

Тоскуя по мужу, Агафья пережила его всего на 4 года. В это время ей было лишь 30 с небольшим лет. Ее еще молодое тело изнурили постоянные посты, ночные бдения, слезы и печаль.[827] Подросшие сыновья с почетом похоронили мать в главном соборе Ростова – Успенском. Следует отметить, что запись о ее смерти есть только в Троицкой летописи.

Примеры Марии Ясыни и Агафьи Мстиславны говорят о том, что на рубеже XII и XIII вв., когда Русь раздиралась от бесконечных междоусобных битв, многие княгини были настоящими хранительницами семейного очага, верными, любящими и преданными женами, заботливыми матерями и при этом не забывали о духовной стороне жизни: покровительствовали церкви и ее представителям. К тому же они старались увековечить память своих мужей на страницах летописных сочинений.

Можно предположить, что после пострижения Агафья занялась изготовлением рукописных книг для вкладов в храмы. Для этого она нашла искусных писцов и опытных живописцев. Исследователи полагают, что именно в это время – в начале 20-х гг. ХIII в. в Ростове были изготовлены три иллюстрированные рукописи: Университетское Евангелие, Апостол 1220 г. и Кондакарь Троицкий.[828] Заказчицей их могла быть Агафья, занимавшаяся богоугодной деятельностью. В библиотеке княгини мог быть и Успенский сборник княгини Февронии, привезенный из Суздаля после ее смерти.

С именем Марии Ясыни и ее родственников можно связать такой шедевр древнерусского искусства, как фрески Новгородского храма Спаса-Нередица. Известно, что он был возведен мужем сестры Марии князем Ярославом Владимировичем в конце 90-х гг. XII в., предположительно, в память о безвременно скончавшихся двух сыновьях. Некоторые историки ошибочно считают, что Нередица была построена Ярославом Всеволодовичем и в трудах об Александре Невском помещают фреску из храма с изображением Ярослава Владимировича, утверждая, что это портрет отца знаменитого полководца.

На самом деле, на фресках Нередицы, как уже отмечалось, были изображены члены семьи Ярослава Владимировича и он сам с храмом в руке. Поскольку крестильные имена сыновей князя неизвестны, то трудно определить, в образах каких святых были запечатлены. Несколько проще с женскими изображениями, которых на фресках целая галерея: в полный рост, по пояс, в медальонах разной величины. Всего их 12. Исследовательница Н. В. Пивоварова разделила их на три группы: диакониссы, монахини и царственные жены. К первой группе она отнесла Устинию, Домнику и Татиану. Они как бы являлись служительницами храма. Сведений о том, что такие имена носили родственницы Марии нет. К царствующим женам отнесены: Ирина, Агафья, Христина, Екатерина и Анастасия. Эти имена встречались в роду Марии и ее супруга. Ириной, как известно, была жена Ярослава Мудрого Ингеборг, оставившая заметный след в Новгороде. Не меньше ее прославилась в этом городе и Христина, жена Мстислава Великого. Анастасией звали дочь Марии Верхуславу, которая активно покровительствовала монахам и книжникам, а также, возможно, Любаву Дмитриевну. Имена Агафья и Екатерина могли носить кто-либо из родственниц Ярослава Владимировича, к примеру жена или мать. Парное изображение Улиты и Кирика можно истолковать, как портрет старшей родственницы яских княжон Улиты, оставшейся вдовой с сыном Юрием после гибели Андрея Боголюбского.

Хотя Н. В. Пивоварова против выяснения аналогий между изображенными на фресках Нередицы святыми и родственницами строителя храма, наличие в росписях портрета самого князя и целой галереи портретов святых жен, не встречающихся в церквях, заставляет это делать. Думается, что в этом отношении поиски следует продолжить.

Две дочери Михаила Черниговского: Евфросиния Суздальская и княгиня Ростовская Марья

У Михаила Всеволодовича Черниговского, провозглашенного православной церковью святым за мученическую смерть в Золотой Орде, было две дочери, оставивших в русской истории не менее значимый след, чем сам князь. Более того, об его подвиге во имя веры современники узнали благодаря его дочерям. Именно они с помощью местных книжников составили в честь него Похвальное слово и написали Житие. При этом сами скромно остались в тени. Попробуем составить исторические портреты этих замечательных женщин.

Старшая княжна, Феодулия, в 16 лет покинула родное Черниговское княжество и переехала в Суздаль, где стала монахиней Евфросинией Ризоположенского монастыря. Ее праведная жизнь настолько восхитила и изумила местных представителей духовенства, что они стали почитать ее как святую. В середине ХVI в. о Евфросинии узнали книжники, работающие под руководством митрополита Макария. Было написано краткое ее житие и отправлено на церковный собор в Москву в 1549 г. Однако высшее духовенство посчитало, что заслуг у Евфросинии мало для провозглашения ее общерусской святой, и вопрос об ее канонизации не был решен. В 60-70-е гг. ХVI в. спасо-евфимиев монах Григорий написал пространное Житие Евфросинии, дополнив его посмертными чудесами. Местный епископ Варлаам еще больше расширил текст, создав новую редакцию. Она была отправлена в Москву на новый церковный собор по канонизации святых. На этот раз высшее духовенство сочло Евфросинию достойной провозглашения святой. Память ее отмечается во всех православных церквях 25 сентября по старому стилю.[829]

Тексты двух редакций «Жития Евфросинии», Григория и Варлаама дошли до наших дней и являются главными источниками для реконструкции жизненного пути. Княжны-монахини неоднократно публиковались и исследовались источниковедами. Одним из последних научных изданий является публикация в книге Б. М. Клосса.[830] Этот текст используется в настоящей работе.

В древнейших летописях никаких сведений о Феодулии-Евфросинии нет. Только в одном из позднейших летописцев ХVII в., названном Н. М. Карамзиным Костромским или Русским Временником, в статье, описывающей взятие Суздаля монголо-татарами, отмечено, что в городе сохранился только «Девичь монастырь Положения Ризы Богоматери, в нем же иноческое борение прохожаше страдально блаженая Феодулия со своими постницами, дщи князя Михаила Черниговского и муженика, нареченая в иноческом чину Евфросиния».[831] Поскольку данный летописец заканчивается событиями 1681 г., то можно предположить, что сведения об Евфросинии попали в него из ее жития ХVI в. По своей сути они носят вторичный характер.

Следует отметить, что Н. М. Карамзин вообще ничего не знал о Евфросинии Суздальской, поэтому отождествил ее с сестрой Марией, женой ростовского князя Василька Константиновича. Зная, что та во время нашествия монголо-татар была замужем, он решил, что сведения Русского Временника не точны.[832]

Таким образом, единственным источником об Евфросинии является ее житие, написанное в ХVI в. на основе сохранившихся преданий ХIII в.

Исследователи текста жития суздальской святой отметили, что в нем можно обнаружить заимствования из житий других святых. Так, Б. М. Клосс нашел в нем фрагменты из «Жития Сергия Радонежского» пространной редакции, из «Жития митрополита Алексия», из «Повести о Темир-Аксаке». Данные о нашествии Батыя и смерти Михаила Черниговского, по мнению Клосса, были взяты из «Жития» этого князя, помещенного в Воскресенской летописи.[833]

К этим наблюдениям можно добавить, что в начальной части «Жития» при описании детских лет Евфросинии большое сходство обнаруживается с «Житием Евфросинии Полоцкой». Рассмотрим этот вопрос подробнее.

Покров с изображением Евфросиньи Суздальской (XVI в.). Суздальский музей

Сходство между двумя житиями проявляется уже в первой фразе, с которой оба начинаются. (Далее «Житие Евфросинии Полоцкой» будет обозначено (1), «Житие Евфросинии Суздальской» – (2). Начальные слова (1): «Благослове Господь», (2): «Благословен Бог». Далее в (1): «Начахом повесть», во (2): «Начнем повесть». В (1): «бысть князь во граде Полотсце», во (2): «бе в Чернигове… князь». Далее в обоих житиях в очень сходных фразах описано обучение княжон и их замечательные качества. (1): «И толма бысть любящи учение, якоже чудитися отцу ея о толице любви учения ея». (2): «И толма бысть любящи учение, яже чюдитися родиталема ея о толице люби учения ея». (1): «Вести же разшедшися по всем градом о мудрости ея и о блазем учении ея, и о телеснеи утвари, бе бо лепа лицем. Красота же ея многи славный князи на любление приведе ко отцу ея; кождо их тщашеся, дабы пояти ю в жену сыну своему, и всем часто присылающимися к отцу ея, он же отвещаше: «Воля Господня да будет». (2): «Вести же разшедщися повсюду о мудрости ея, и о мнозем учении ея, и о скором поучении ея, и о телеснеи твари ея, беяше лепа отроковица велми, и красота ея многы на любовь приведе, яже пояти ю невесту сыном своим, и всем стужающим отцу ея, друг друга варитц хотя и тщашимся им. Отвещеваше же отец еа, рече к ним: “Воля Господни буди”». В сходных словах в обоих произведениях отмечено, что среди многих женихов нашелся один наиболее достойный. (1): «Един же преодолеваше славным своим княжением и богатством»; (2): «Един преодолевая всех саном и гордостию».[834]

Все эти отрывки показывают, что при написании «Жития Евфросинии Суздальской» использовался текст «Жития Евфросинии Полоцкой», созданный раньше. Из него были взяты данные о любви княжны к книгам, к учению, о ее красоте, о сватовстве к ней многочисленных женихов, среди которых оказался один наиболее достойный. Поэтому напрашивается вывод, что все эти факты имели вряд ли отношение к реальной биографии суздальской святой. Они, скорее всего, являлись стереотипами для житий молодых и знатных девушек, принявших постриг в юности.

Из монастырских преданий автор «Жития Евфросинии» мог узнать ее светское имя – Феодулия, достаточно редкое на Руси; из них были почерпнуты сведения о ее происхождении – являлась дочерью черниговского князя Михаила Всеволодовича. Желая подчеркнуть ее особую знатность, автор «Жития» попытался составить генеалогическое древо, начиная от хорошо известного Ярослава Мудрого. Однако при этом он ошибся, пропустив великого князя Киевского Всеволода Олеговича. К тому же он назвал отца Феодулии великим князем Черниговским, хотя на момент появления княжны на свет он не правил в Чернигове.[835]

В «Житии» не содержится точных данных о том, когда родилась Феодулия. Указано лишь, что она была первенцем в семье Михайла Всеволодовича. После нее появились на свет пять братьев и одна сестра, правда, и их даты рождения неизвестны. Некоторые соображения можно высказать лишь по поводу младшей княжны Марии, поскольку в 1227 г. она вышла замуж за ростовского князя Василька Константиновича (старшего сына Константина Всеволодовича и Агафьи Мстиславны) и вскоре родила сына. Значит, на момент замужества Марии было не меньше 15-16 лет и появиться на свет она могла приблизительно в 1211 г. Сам Михаил Всеволодович родился в 1179 г., значит, его первенец мог родиться приблизительно в 1196 г. Но в «Житии Евфросинии» отмечено, что в семье князя долго не было детей. Т. е. будущая святая должна была появиться на свет уже на рубеже XII и ХIII вв.[836]

В это время ее отец Михаил Всеволодович не имел самостоятельного княжения, но считался одним из наиболее знатных князей. Его матерью являлась польская принцесса, дочь короля Казимира, отцом – сначала Черниговский, а потом и великий князь Киевский (с 1206 г.) Всеволод Святославич Чермной. Знатными были и родственники жены, дочери галицко-волынского князя Романа Мстиславича и Анны Рюриковны. В итоге знаменитый галицкий правитель Даниил Романович приходился дочерям Михаила Всеволодовича дядей.[837]

Однако при столь знатном происхождении детство и юность Феодулии вряд ли были безоблачными. Ее отцу приходилось служить более самостоятельным родственникам и часто менять местожительство. До 1212 г. он являлся помощником отца, правившего с некоторыми перерывами в Киеве, потом ему даже удалось недолго покняжить в отчине Мономашичей Переяславле Южном. Но затем Михаил Всеволодович оказался практически бездомным, поскольку его родное Черниговское княжество попало в руки Глеба и Мстислава Святославичей.[838] Естественно, что в этих условиях у Феодулии не могло быть богатого приданого, а без него удачно выйти замуж было невозможно.

В «Житии Евфросинии Суздальской» точно указан лишь возраст, когда она стала невестой – 15 лет.[839] Можно вспомнить, что Евфросинию Полоцкую собирались выдать замуж в 12 лет. Различие дает право предположить, что в ХVI в., когда писалось первое «Житие», столь ранние браки уже были редкостью. В то же время сходство житий в сюжете о сватовстве говорит о том, что автор более позднего был вынужден использовать текст более раннего, для объяснения, почему черниговская княжна приняла постриг в суздальском монастыре. В дошедшем о Евфросинии Суздальской предании, видимо, это не пояснялось. В итоге автор ХVI в. придумал, что она приехала в этот город к жениху. Для придания повествованию достоверности, он даже назвал имя жениха Феодулии – Мина Иванович, из варяжского рода, ведущего начало от Шимона Африканыча, племянника Якуна Слепого. При этом книжник подчеркнул, что Мина Иванович был великим князем Суздальским.[840] Однако, как известно, в ХIII в. суздальскими князьями были только сыновья Всеволода Большое Гнездо и их потомки. При этом никто из них не носил имя Мина Иванович. В летописях встречается упоминание о варяжском военачальнике Якуне Слепом – в 1024 г. он прибыл на помощь Ярославу Мудрому во время междоусобия с Мстиславом Тмутараканским. Потомком Якуна назывался тысяцкий Юрия Долгорукого, прибывший в Ростово-Суздальское княжество в 1095 г. Его имя – Георгий Шимонович – встречается только в Киево-Печерском патерике, которым, вероятно, пользовался автор «Жития Евфросинии Суздальской».[841] Но ни он, ни его потомки не были князьями. Таким образом, версия с замужеством Феодулии, придуманная автором «Жития» для объяснения, почему она оказалась в Суздале, не выдерживает критики. На самом деле ответ на этот вопрос можно найти в родственных связях владимиро-суздальских и черниговских князей. Из Лаврентьевской летописи становится известно, что в 1211 г. Всеволод Юрьевич женил своего второго сына Юрия на дочери великого князя Киевского Всеволода Святославича Чермного Агафье – тетке Феодулии.[842] В это время молодая чета получила Суздаль для княжения и переехала в этот город. Однако трудно предположить, что Феодулии в 1211 г. уже было 15 лет и она самостоятельно отправилась в гости к тетке. В этом случае она должна была родиться в 1196 г., когда ее отцу было только 17 лет и его брак еще не мог считаться длительным и бесплодным, как утверждал автор «Жития». К тому же в 1211 г. дед княжны еще был великим князем Киевским и, конечно, мог удачно выдать внучку замуж. Более вероятно, что приезд Феодулии был позднее, например, в 1217 г. Раньше это не могло быть, поскольку суздальское княжение Юрия Всеволодовича продолжалось только до смерти отца в 1212 г. После этого он самовольно захватил владимирский престол и до 1217 г. вел ожесточенную борьбу со старшим братом Константином. Проиграв в 1216 г. Липецкую битву, он был вынужден уступить Владимир брату и переехать в Городец на Волге. Но в 1217 г. Константин разрешил ему вновь править в Суздале. В это время в гости к тетке и могла приехать Феодулия. Позднее 1217 г. это событие тоже не могло произойти, поскольку в феврале 1218 г. Константин умер и Юрий вновь стал великим князем Владимирским.[843]

Если считать, что Феодулия приехала в Суздаль в 1217 г. в возрасте 15 лет, то родиться она должна была в 1202 г., когда ее отцу было уже 23 года и он наверняка несколько лет был женат, с нетерпением ожидая первенца. К тому же в 1217 г. Михаил Всеволодович все еще не имел собственного княжения и поэтому не мог удачно выдать дочь замуж. Только в 1223 г. он стал Черниговским князем, после гибели сразу нескольких родственников в битве на Калке.[844] Но в это время Феодулия, очевидно, уже была монахиней Евфросинией.

Сейчас, конечно, трудно узнать точную цель приезда Феодулии в Суздаль. Может быть, сначала она лишь хотела навестить тетку, а у той были насчет нее какие-либо брачные планы. Ведь в это время неженатыми оставались несколько младшие братья ее мужа, например Владимир и Иван. Но эти планы провалились, и Феодулия решила принять постриг в местном монастыре. Он был основан сравнительно недавно – 1207 г. и был посвящен не самому главному церковному празднику – Ризоположению, связанному с чудесами Богородицы. Возможно, он был основан в память о Марии Ясыне, скончавшейся за год до этого. Покровителями этой обители, несомненно, были Юрий и его жена Агафья Всеволодовна. Поэтому с пострижением в него Феодулии проблем не было.

Несомненно, что в судьбе полоцкой и суздальской святых было много общего, поскольку обе не смогли удачно выйти замуж, хотя обладали массой достоинств. Главное – они любили книжное чтение, с готовностью овладевали различными науками своего времени (красивым письмом, умением говорить проповеди, врачевать и т. д.). По сообщению «Жития», монахини Ризоположенского монастыря были поражены ученостью Феодулии. Ведь она воспитывалась в культурных столицах Руси того времени: Чернигове и Киеве. Княжеские и монастырские библиотеки в этих городах были богаче суздальских, поскольку в этом городе князья постоянно начали жить только с конца XII в.

В «Житии» сообщалось, что Феодулия с детских лет любила посещать Киево-Печерский монастырь, где выслушивала наставления местных постриженников и получала от них всевозможные книги.[845] Это происходило, видимо, когда ее дед Всеволод Святославич правил в Киеве. Если считать, что княжна родилась в 1202 г., то в год смерти деда ей было 10 лет. В «Житии» как раз отмечено, что в возрасте 9 лет княжна стала испытывать особую любовь к книжному чтению, и поскольку автор не знал, кто был учителем Феодулии, то он предположил, что им являлся сам князь Михаил Всеволодович. Помощником его якобы был боярин Федор, хорошо разбиравшийся даже в философии.[846] Имена учителей Феодулии автор «Жития», несомненно, взял из «Сказания об убиении в орде Михаила Черниговского и его боярина Федора». Один из списков его был в библиотеке Спасо-Евфимиева монастыря, где книжник жил.

Княжеский шлем, найденный на Липецком поле, где проходили битвы в 1176 и 1216 гг.

Хотя сходство целого ряда фраз в «Житии Евфросинии Полоцкой» и «Житии Евфросинии Суздальской» однозначно свидетельствует о том, что текст первого использовался во втором, суздалец Григорий не стал полностью заимствовать сюжетную канву, построенную его предшественником, полоцким книжником. Если Евфросиния Полоцкая приняла постриг вопреки воле родителей, то Феодулия была готова исполнить пожелание своих отца и матери – в Суздаль она поехала, чтобы стать женой местного князя. Но оказалось, что пока она была в пути, жених умер.[847]

Следует отметить, что Григорий даже подчеркнул, что Феодулия, хотя и имела склонность к монашескому образу жизни с юных лет, не собиралась нарушать Божью заповедь о почитании родителей и была готова выполнить их волю. Однако этому помешало само провидение. По совету Богородицы, явившейся девушке в чудесном сне, она не стала возвращаться домой, а отправилась в Ризоположенский монастырь, где уговорила игуменью постричь ее в монахини.[848]

Таким образом, по версии монаха Григория, Феодулия оказывалась совершенно безгрешной, в отличие от Евфросинии Полоцкой, действовавшей вопреки Божьей заповеди о почитании родителей.

В «Житии Евфросинии Суздальской» точно указана дата ее пострижения – 25 сентября,[849] но вряд ли Григорий узнал ее из местного предания. Скорее всего, он взял ее из святцев, решив, что Феодулия получила имя Евфросинии, т. к. в день ее пострижения отмечалась память этой святой. Хотя святых Евфросинии было несколько и память их отмечалась не только в сентябре, но и феврале, и ноябре, автор «Жития» выбрал 25 сентября, полагая, что юная княжна не могла путешествовать в зимнее время года или поздней осенью.

Следует отметить, что в «Житии Евфросинии Полоцкой» не указана дата пострижения княжны, нескольку автор, видимо, не знал, в честь какой святой она приняла монашеское имя.

Поскольку Феодулия-Евфросиния не прославилась какими-либо конкретными делами (не основывала монастырь, не строила храм и т. д.), то Григорию пришлось представить ее исключительно набожной инокиней, своей праведной жизнью подающей пример всем окружающим. Она всегда соблюдала пост и даже по нескольку дней ничего не ела, истязая свою молодую плоть, почти не спала, проводя время в чтении церковных книг, молитвах, и занималась самой тяжелой работой. Таким образом она 9 лет совершенствовала свой дух, хотя дьявол неоднократно пытался ее искусить и даже принимал облик отца.[850]

Вряд ли в монастырском предании об Евфросинии содержались конкретные детали, связанные с явлением дьявола к ней в различных обликах. Скорее всего, Григорий взял отдельные сюжеты из Киево-Печерского патерика, полагая, что методы искушения молодых монахов и монахинь были сходными.

В «Житии Евфросинии Суздальской» много речей, с которыми святая якобы обращалась к игуменье, прихожанам, другим монахиням. Естественно, что они не могли принадлежать ей самой, поскольку никаких ее сочинений не было даже в ХVI в. В уста Евфросинии Григорий вкладывал свое понимание сути монашества и давал ответы на главные вопросы богословия. Но при этом он полагал, что молодая княжна ХIII в. могла думать и говорить именно так. Более того, он даже считал, что она читала книги древнегреческих философов, поэтому по своим познаниям превосходила всех современных ей мудрецов и среди философов была самой главной.[851]

Описывая всевозможные добродетели Евфросинии, Григорий сравнивал ее с другими замечательными женщинами прошлого: Алимпиадой, Платонидой, Евпраксией, Виринеей, Февронией, Рипсимией, Гаианией. Все они прославились мученическим подвигом во имя Христа.[852]

Можно предположить, что в монастырском предании об Евфросинии сохранились данные, что она являлась наставницей для многих суздальских женщин и часто обращалась к ним с проповедями. За советом к ней приходили даже местные богатые и знатные мужчины, которых удивляла ее худоба и убогая и ветхая одежда. Ведь все они наверняка знали, что она принадлежит к знатному княжескому роду. Но замечания прихожан в свой адрес не смущали бывшую княжну. Каждому она давала достойный ответ о важности духовной стороны жизни для любого человека, а не плотской.[853]

К числу реальных дел Евфросинии Григорий отнес инициативу по отделению девичьего Ризоположенского монастыря от женского Троицкого, в который постригались вдовы,[854] и участие в строительстве отдельного храма в новой обители в честь живоначальной Троицы. Оно могло заключаться в пожертвовании имеющихся у бывшей княжны денег; это вполне могло быть в реальности, поскольку монастырский собор был построен в середине ХIII в., когда Евфросиния была еще жива.[855]

В предании несомненно сообщалось, что знатная и образованная княжна-монахиня занималась обучением молодых девушек, не только постригшихся в монастырь, но и обычных горожанок, живших поблизости. Ведь в то время учебные заведения существовали только при церквях и монастырях. Со временем слава о ее учености распространилась по всей округе, и к ней стали приходить за знаниями самые различные люди. Это прославило не только саму Евфросинию, но и Ризоположенский монастырь. Правда, несколько веков эта обитель была очень небогатой. Первый каменный собор появился в ней только в ХVI в.

Из преданий Григорий мог узнать, что Феодулия-Евфросиния обладала даром предвидения и часто видела вещие сны. Благодаря этому она заранее узнала о нападении на Суздаль полчищ Батыя, предупредила об опасности монахинь и научала, как поступить, чтобы спасти свою жизнь.

Интересно отметить, что Григорий трактовал нашествие монголо-татар как Божье наказание за людские грехи, прежде всего князей, которые все время ссорились и враждовали друг с другом и поэтому не смогли оказать сопротивление противникам. В итоге почти без боев и Владимир, и Суздаль были захвачены «иноплеменниками», разорены и сожжены, а жители угнаны в рабство. Спастись смогли только монахини Ризоположенского монастыря во главе с Евфросинией, поскольку они истово молились и просили у Бога защиты.[856] Кроме того, степняков могли напугать похожие на тени женщины, одетые в черное. Да и грабить в убогих кельях было нечего.

При описании нашествия Батыя Григорий пользовался каким-то письменным источником. Поэтому он правильно датировал захват Владимира и Суздаля в 1238 г. Однако битву князей с Батыем на р. Сити он неправильно отнес к следующему 1239 г.[857] На самом деле она была в том же 1238 г., 4 марта. Эти факты содержатся в Лаврентьевской летописи, которой у Григория не было.[858]

Источником сведений о битве на р. Сити у автора «Жития», видимо, была какая-то краткая повесть об этом событии. Поэтому в «Житии» правильно сообщено, что великий князь Владимирский Юрий Константинович был убит в ходе сражения, а ростовский князь Василько Константинович был сначала только ранен. Но потом за отказ сотрудничать с захватчиками он был казнен. Григорий, наверное, не слишком хорошо ориентировался в родственных связях владимирских князей, поэтому назвал Василько «братаничем» Юрия, в то время как на самом деле он был его племянником, сыном старшего брата Юрия, Константина.[859]

Плохо зная историю, Григорий представил ростовского князя Бориса предателем, сразу же перешедшим на сторону Батыя. За это тот якобы пощадил и не разграбил г. Ростов. К тому же, по его мнению, во время нашествия великим князем был Александр Ярославич, находившийся в Новгороде. Пример предателя Бориса Ростовского оказался настолько заразительным, что ему стали следовать и другие князья и вместо борьбы с захватчиками вступили с ними в сговор и получили назад свои вотчины.[860]

На самом деле, во время нашествия Батыя Борису, сыну Василько Константиновича, было только 7 лет. Никаких самостоятельных шагов в отношении хана он, конечно, предпринимать не мог. Великим князем Владимирским был Юрий Всеволодович, а после его смерти – брат Ярослав Всеволодович. Именно он признал себя улусником Батыя и получил от него ярлык на великое княжение. После этого за ярлыками на княжение стали ездить и другие князья. Отрицательное отношение Григория к Борису Ростовскому, видимо, возникло под влиянием «Сказания об убиении в орде Михаила Черниговского и боярина Федора», поскольку в этом произведении Борис уговаривал своего деда Михаила Черниговского притворно предать веру и выполнить ханскую волю.[861]

К этому можно добавить, что в Лаврентьевской летописи отмечалось, что Ростов не был сожжен и разграблен монголо-татарами только потому, что мать Бориса, княгиня Мария Михайловна, дала огромный выкуп за город.

Александр Ярославич, прозванный Невским, стал великим князем только в 1252 г., когда Михаила Черниговского уже не было в живых. Все это опять же свидетельствует о плохом знании монахом Григорием истории своего родного края, путался он и в хронологии и родственных связях.

Главным источником сведений о гибели в Орде Михаила Черниговского в «Житии Евфросинии Суздальской» является «Сказание» об этом князе и его боярине. Поэтому на это указывает целый ряд совпадающих деталей: Михаил правил в Киеве, когда к нему прибыли послы от Батыя; не желая слушать льстивые словеса, он их убил и бежал в Венгрию с «домашними своими»; через некоторое время он вернулся на родину и там узнал, что для получения права княжить он обязан поехать в ставку хана и там поклониться языческим идолам и святыням.[862]

В повествование «Сказания» монах Григорий вставил отрывок из письма, которое Евфросиния якобы написала отцу. В нем она заклинала отца не предавать Христову веру и принять за нее мученическую смерть.[863]

На самом деле суздальская монахиня вряд ли вообще могла узнать о происходящем в ставке Батыя в Сарае. Еще более маловероятно, что она отправила туда свое послание, ведь регулярного почтового сообщения в то время не было и никакой посыльный не отважился бы ехать в Орду по просьбе монахини.

Более реальным представляется, что все наставления дочери Михаил Всеволодович получил во время личной встречи с ней. Ведь его путь в ставку Батыя наверняка проходил через Ростово-Суздальскую землю, поскольку главным его провожатым стал внук Борис Ростовский, уже получивший ярлык на свое княжение.

Можно предположить, что Борис пытался уговорить деда подчиниться воле Батыя, поскольку он завоевал их землю и вправе распоряжаться ею по своему усмотрению. Евфросиния же, наоборот, убеждала отца не склонять голову перед захватчиками и твердо стоять за свою веру и убеждения. Ведь мученическим подвигом он мог показать пример другим князьям и поднять их на борьбу за свободу своей земли, своей родины. В ханской ставке слова дочери, вероятно, настолько оказались памятными и убедительными, что Михаил Всеволодович решил не покоряться ханской воле и не предавать свою веру, выражая почтение языческим богам и идолам. За это по приказу Батыя он был убит с особой жестокостью.

Следует отметить, что Михаил Черниговский был не единственным русским князем, сложившим свою голову в Золотой Орде. Раньше него в 1245 г. там был убит другой черниговский князь – Андрей Мстиславич.[864] В 1246 г. в ставке хана Угэдея был отравлен великий князь Ярослав Всеволодович.[865] В 1270 г. был замучен рязанский князь Роман Ольгович, в 1272 – Ярослав Ярославич и т. д.[866] Список этот можно было бы продолжить, однако именно Михаил Всеволодович и его боярин Федор первыми стали почитаться как святые мученики. Сначала это делалось только в Ростовском княжестве, благодаря усилиям его дочери княгини Марии и внукам. На их средства был построен храм, составлен текст службы и проложного «Жития». Потом было написано более пространное «Слово», вероятно, при участии суздальской монахини Евфросинии.[867] Данный вывод напрашивается из того, что в «Слове» резко осужден Борис Ростовский, пытавшийся убедить деда не противиться ханской воле и считавший, что любой проступок против веры мог быть потом отмолен. Естественно, что ростовская княгиня Мария не стала бы в негативном виде представлять собственного сына, тетка же могла это сделать, полагая, что отец погиб из-за неправильного поведения племянника в Орде. «Никто из русских князей не должен был во всем подчиняться ханской воле», – возможно, так думала Евфросиния, свято соблюдавшая Божьи заповеди.

Можно предположить, что Батый подвергал суровым испытаниям не всех князей, а только тех, кто не сразу ему покорился. Михаил Черниговский, как известно, сначала расправился с ханскими послами в Киеве, бежал в Венгрию, там женил сына на дочери венгерского короля, воевавшего с монголо-татарами. Потом он поехал к польскому королю, также вступившему в борьбу с Батыем. Только когда князь понял, что сопротивление бесполезно, он вернулся на родину и при ходатайстве внука, пользовавшегося покровительством хана, решил получить ярлык на свои прежние владения. Зная о поступках Михаила, Батый не был склонен ему верить, поэтому и подверг всяческим испытаниям: заставлял пройти через огонь, поклониться языческим идолам, в том числе и изваянию Чингисхана. Для православного человека все это означало отречение от христианской веры. Естественно, что Михаил Всеволодович не захотел стать предателем по отношению к вере предков и заслужить презрение со стороны современников, в первую очередь – старшей дочери. Поэтому он последовал ее совету и принял мученическую смерть.

Согласно тексту «Жития», Евфросиния не стала переживать по поводу смерти отца, поскольку он явился ей во сне в облике святого: в белых ризах и украшенном драгоценными камнями венце. Напротив, она порадовалась за него и рассказала о своем чудесном сне другим монахиням.[868]

Как уже отмечалось, в церковной литературе существует мнение, что Евфросиния Суздальская умерла в 1250 г. Однако в «Житии» отмечено, что еще при ее жизни хан Батый был убит в битве с венгерским королем и на время Русская земля вновь обрела свободу. Гибель ордынского правителя якобы была предсказана монахине ее отцом в очередном чудесном сне.[869] Известно, что Батый погиб в 1255 г., значит, в это время Евфросиния еще была жива.

В конце жизни суздальская святая, как утверждает «Житие», получила от Богородицы дар исцеления всех болящих. При этом недужным даже не нужно было встречаться с ней лично – достаточно было мысленно попросить о помощи. В итоге слава о ее чудесах, совершаемых еще при жизни, разнеслась по всей округе, многие суздальцы стали приходить к ней, чтобы выслушать наставление, поучение или добрый совет. Однако внешний вид монахини, ставшей святой при жизни, многих очень удивлял: иссохшееся тело, ветхая изодранная одежда, носимая даже в зимние холода. Некоторые богатые люди пытались подарить ей новые ризы и присылали еду и питье. Но Евфросиния от всего отказывалась, считая, что за земные страдания ее ждет вечная жизнь в раю.[870]

Вполне вероятно, что у автора «Жития Евфросинии» было мало фактов, касающихся реальной жизни монахини, поэтому он приписал ей чудо, связанное с утешением жителей Суздаля во время некоего страшного землетрясения.[871] На самом деле в Суздальской земле подобные стихийные бедствия едва ли были возможны. В летописях было описано лишь одно землетрясение 1230 г., когда в церквях заколебалось пламя свечей и закачались висящие на стенах иконы.[872] Назвать его страшным, конечно, было нельзя.

Реальным фактом, сохранившимся в составе предания о Евфросинии, могло быть исцеление ею бесноватой девочки 11 лет, дочери старейшины Суздаля.[873]

Григорий датировал смерть Евфросинии 27 сентября, но не указал год.[874] Возможно, что в этот день в Ризоположенском монастыре отмечалась ее память. Значит, даже в ХVI в. сведений о точной дате смерти монахини не было. Сейчас можно лишь предположить, что она умерла после 1255 г. и вскоре стала местночтимой святой, у гроба которой исцелялись многие больные и недужные.

Григорий описал одно из чудес исцеления, свидетелем которого был сам. Все произошло 1 мая 1558 г. В храм, где находились мощи Евфросинии, принесли больного, который из-за расслабленности всех членов не мог двигаться. После того как он с горячей молитвой припал к раке святой, произошло чудо – он встал и даже прошелся по храму.[875]

Суздальское духовенство смогло добиться официальной канонизации Евфросинии только в сентябре 1576 г., когда на церковный собор была представлена вторая редакция ее «Жития», написанная епископом Варлаамом. В ней к тексту Григория была добавлена «Повесть о посмертных чудесах Евфросинии» и описано празднество в ее честь.[876]

Таким образом, исходя из анализа содержания «Жития Евфросинии Суздальской», написанного в середине ХVI в. монахом Григорием, можно сделать вывод о том, что старшая дочь Михаила Черниговского была местночтимой святой в течение нескольких веков, монахини Ризоположенского монастыря в устной форме передавали друг другу сведения о ее исключительной учености, всевозможных добродетелях, истовом служении Богу, дарах предвидения и исцеления, о прижизненных и посмертных чудесах. Поэтому, начиная с середины ХIII в., Ризоположенский монастырь являлся местом паломничества болящих и недужных. В середине ХVI в. в связи с деятельностью митрополита Макария по канонизации русских святых суздальское духовенство стало собирать сведения о Евфросинии и направило их в Москву. Поэтому уже в 1548 г. в Церковном уставе появилось имя суздальской святой под 25 сентября, хотя умерла она, согласно преданию, 27 сентября. В уставе, видимо, была зафиксирована дата ее пострижения в монастырь.

Вполне вероятно, что у составителя «Жития Евфросинии» монаха Григория было мало реальных фактов о жизненном пути святой. Поэтому ему пришлось заниматься домыслами, заимствовать некоторые сюжеты из житий других святых, в частности «Жития Евфросинии Полоцкой». Ряд фактов он взял из «Слова об убиении в орде Михаила Черниговского и боярина Федора» и некоторых других агиографических сочинений. При этом он не пользовался летописями, поэтому допускал ошибки в хронологии и плохо ориентировался в родственных связях Евфросинии и ее отца.

Понимая, что у суздальской святой мало реальных заслуг перед православной церковью (она не строила храмы, не основывала монастыри, не делала щедрых вкладов и т. д.), Григорий прославил ее выдающиеся личные качества: высокообразованность («всем философам философ»), умение говорить проповеди, великолепно петь, предсказывать всевозможные события, исцелять больных. Кроме того, он подробно описал ее исключительно благочестивый образ жизни, постоянное служение Богу, аскетизм в еде и одежде. Вполне вероятно, что все эти данные содержались в предании о Евфросинии.

Следует отметить, что суздальскую монахиню почитали не только представители местного духовенства, но и знатные постриженницы Покровского монастыря. Так первая жена великого князя Московского Василия III Соломония-Софья Сабурова вышила покров на раку святой (в то время та еще не была официально канонизирована). Он дошел до наших дней и хранится в местном музее, мощи Евфросинии также не пропали, хотя Ризоположенский монастырь был закрыт после Октябрьской революции. Они находятся в одной из действующих церквей Суздаля.

Второй дочерью черниговского князя Михаила Всеволодовича была Мария, или Марья, выданная замуж за ростовского князя Василька Константиновича. Достаточно долго имя этой княгини не интересовало исследователей. Первым обратил внимание на то, что Марья Михайловна, вероятно, принимала участие в создании жития ее отца, был Н. Серебрянский. В проложной редакции «Жития Михаила и Федора Черниговских «он обнаружил такие строки: «Вложи Бог в сердце благочестивыма и правоверными нашима князема, внукома его, Борису и Глебу, брату его, и матери их Марии и создаста церковь во имя его, и уставиша праздновати месяца сентября в 20 день». Он решил, что в этом тексте содержится прямое указание на участие княгини в литературной деятельности.[877]

Д. С. Лихачев, изучая летописные статьи середины ХIII в. в Лаврентьевской летописи, обнаружил в них следы Ростовского летописца, в котором настойчиво повторялось имя княгини Марьи, вдовы Василька Константиновича. Это обстоятельство натолкнуло его на мысль об участии ее в создании летописца.[878]

Исследователь заинтересовался этой княгиней и собрал о ней различные сведения. В частности, он выяснил, что она была дочерью убитого в Орде черниговского князя Михаила Всеволодовича, что в 1227 г. была выдана замуж за ростовского князя Василька Константиновича и родила двух сыновей, Бориса и Глеба. В 1238 г. ее муж был убит по приказу Батыя после битвы на р. Сити, и княгине пришлось стать ростовской правительницей, поскольку сыновья были юны. Она с честью похоронила супруга и постаралась увековечить его имя на страницах Ростовского летописца. После этого она прославила имя своего отца, погибшего в Орде. В 1271 г. Марья Михайловна умерла, и ростовское летописание прекратилось, по мнению Д. С. Лихачева.[879]

Проанализировав статьи Ростовского летописца, исследователь выделил в них такие черты: всяческое прославление деятельности Василька Константиновича, рассказ о событиях в его семье, религиозно-нравственная окраска всего описываемого, выражение идеи крепко стоять за веру и независимость родины и не идти на компромисс с завоевателями.[880]

Исследование Д. С. Лихачева показало, что для своего времени княгиня Марья Михайловна была заметной личностью, оставившей яркий след на страницах исторических источников. К числу главных ее заслуг можно отнести составление Ростовского летописца, прославившего ее саму и членов ее семьи. Так, начиная с 1227 г., имена княгини, ее мужа, а потом и сыновей встречаются почти на каждой странице летописца, отразившегося в Лаврентьевской летописи. В Ипатьевской летописи о ней вообще нет данных, как и о ее муже и сыновьях. Некоторые дополнительные сведения о Марье Михайловне есть в Троицкой летописи. В остальных более поздних сводах повторяются факты из Лаврентьевской летописи, но в более сокращенном виде.

Таким образом, на основе летописных данных постараемся воссоздать исторический портрет младшей дочери Михаила Черниговского. Точных данных о дате рождения Марии нет. Можно лишь предположить, что на момент своего замужества в 1227 г. ей было не меньше 14 лет и не больше 19 (жениху Василько Константиновичу было как раз 19 лет, и невесте не должно было быть больше). Следует отметить, что отец княжны Михаил Всеволодович получил самостоятельное княжение только в 1223 г., поэтому только с этого года он мог выдать дочь замуж достаточно выгодно. Но поскольку Марья вышла замуж только в 1227 г., то напрашивается предположение, что до этого она была еще юна. Поэтому наиболее вероятно, что княжна родилась в начале 10-х гг. 1200 гг. Своего первенца Бориса она родила в 1231 г., т. е. в это время уже находилась в детородном возрасте.

В летописной записи о свадьбе Марьи Михайловны отмечено, что инициатором ее стал великий князь Владимирский Юрий Всеволодович, дядя жениха. Свадьба и венчание состоялись в Чернигове, в Благовещенской придворной церкви, а не в Ростове, как это было положено. Причина изменения обычая заключалась, видимо, в том, что Василько Константинович был круглым сиротой. Его отец, великий князь Владимирский Константин Всеволодович умер в 1218 г., мать тут же постриглась в монастырь и вскоре тоже скончалась.

Следует отметить, что по меркам того времени Василько Константинович считался завидным женихом, поскольку владел на правах наследства Ростовским княжеством, при этом его дядей и покровителем являлся великий князь Владимирский, более могущественный, чем великий князь Киевский. После многодневных свадебных торжеств молодые отправились в Ростовское княжество и прибыли туда 12 февраля следующего 1228 г. По этому поводу в Ростове было устроено также празднество.[881]

Можно предположить, что Марья и Василько были знакомы до свадьбы, поскольку в Лаврентьевской летописи отмечено, что в 1223 г. ростовский князь был отправлен на юг для участия в битве с монголо-татарами на Калке. Но он успел добраться только до Чернигова, когда туда пришла печальная весть о разгроме русских князей. В этом городе, видимо, находился в то время и Михаил Всеволодович с семьей, поскольку именно он стал правителем Черниговского княжества.[882]

Второй раз Василько оказался в Чернигове в 1228 г. вместе с дядей Юрием Всеволодовичем и братом Всеволодом. Они помогли Михаилу Всеволодовичу разрешить конфликт с курским князем Олегом Святославичем.[883] Тогда, видимо, и был обговорен вопрос о свадьбе Василько и Марии.

Василько являлся старшим сыном Константина Всеволодовича, поэтому по отцову завещанию он получил самый большой удел – кроме Ростова, еще Кострому и Соли-Галич. В перспективе он мог стать даже великим князем Владимирским после смерти дядьев. Возможно, именно поэтому при дворе ростовского князя и стал составляться летописец. В будущем он должен был доказать его права на великокняжеский престол.

Сам Василько Константинович вряд ли занимался летописанием, поскольку часто принимал участие в различных военных походах, в том числе против поволжских народов и булгар. Сами походы в Ростовском летописце не были описаны, но их результаты постоянно фиксировались. Наиболее вероятно, что летописные записи вел кто-то из числа духовных лиц под контролем и при участии Марьи Михайловны. Княгиня наверняка знала об аналогичной деятельности своих предшественниц, например жены Изяслава Ярославича Гертруды и других умных и образованных женщин, действовавших в интересах своих мужей и сыновей.

Можно предположить, что записи в Ростовском летописце стали делаться с 1228 г., поскольку за этот год в нем отмечены события, важные для Василька Константиновича. В частности зафиксированы его походы с Юрием Всеволодовичем на мордву, кроме того, есть в нем и необычные факты. Например, сообщено о пострижении в монахини жены Святослава Всеволодовича, дяди Василько, без какой-либо видимой причины.[884] Княгиня была еще не старой женщиной, вполне здорова, поскольку умерла только в 1269 г., не была бесплодной, не ссорилась с мужем (на ее содержание тот выделил значительные земельные владения). Автор летописца, видимо, настолько был удивлен поступком жены Святослава, что подробно описал все на страницах своего произведения.

Второй необычностью явилась запись того же года о рождении у Юрия Всеволодовича дочери Феодоры.[885] До этого в летописцах крайне редко фиксировались даты появления на свет девочек, отступление от традиций могло быть связано с тем, что именно Марья отбирала факты для включения их в Ростовский летописец.

Анализ его содержания показывает, что в нем подробно описывались те события, которые были связаны со взаимоотношением потомков Всеволода Большое Гнездо, например: отъезд в Переяславль Южный зимой 1228/29 гг. Святослава Всеволодовича вместо отозванного Всеволода Константиновича; ссора дядьев Василько Ярослава и Юрия Всеволодовичей, в которую оказались вовлеченными остальные родственники; съезд князей в Суздале для разрешения конфликта и т. д.[886]

Поскольку непосредственным составителем летописца, скорее всего, был представитель духовенства, то церковным событиям в нем также было уделено большое место: смене епископов на ростовской кафедре, празднеству по поводу перенесения мощей нового святого мученика Авраама, погибшего в Волжской Булгарии и т. д. Особое прославление всевозможных добродетелей нового епископа Кирилла может свидетельствовать о его непосредственном участии в летописании.[887]

Еще одной особенностью Ростовского летописца явилось то, что нашествие Батыя в нем представлено отнюдь не внезапным. Сначала в нем было описано несколько грозных предзнаменований: пожары во Владимире, солнечные затмения, появление отрядов кочевников на р. Яик в 1229 г., нападение на купцов, взятие Волжской Булгарии в 1236 г.[888] Но даже захват монголо-татарами Рязанского княжества в 1237 г. серьезно не обеспокоил владимирских князей, по мнению автора летописца. Поэтому они оказались совершенно не готовы к вторжению врагов на их земли. Когда орды Батыя подошли к Владимиру, великий князь Юрий Всеволодович «в мало дружине» отправился на р. Сить, чтобы соединиться там с войсками родственников и дать бой грозному врагу. Но реальная поддержка ему со стороны сильных князей так и не была оказана, поэтому исход решающей битвы был ясен заранее.

Ростовский летописец с горечью описал разразившуюся во Владимирской земле катастрофу. Правда, при описании битвы на р. Сити он не сообщил каких-либо подробностей, указывающих на то, что сам являлся очевидцем. Главный упор сделан на религиозную сторону – в подробностях пересказано содержание молитв, с которыми якобы сначала Юрий Всеволодович, а потом Василько Константинович обращались к Богу.[889] Поскольку оба князя трагически погибли, в летописце помещены их своеобразные некрологи. При этом панегирик Василько Константиновичу составлялся явно светским лицом и скорее всего женщиной, т. е. Марьей Михайловной, в нем прославлена внешняя красота князя и его доброе отношение к окружавшим его людям, боярам, слугам, воинам: «Бе же Василько лицем красен, очима светел и грозен, храбр паче меры на ловех, сердцем легок, до бояр ласков… излишне же слуги свои любляше, мужество же и ум в нем живяше, правда же и истина с ним ходяста; бе бо всему хытрь и гораздо умея, и поседе в доброденьствии на отни столе и дедни, и тако скончася».[890] Если бы характеристика Василько составлялась духовным лицом, то в ней бы отмечалась любовь князя к Богу, церковному чину, всевозможные его добродетели и т. д. В качестве примера можно рассмотреть некролог по Юрию Всеволодовичу, в котором нет никаких данных о его внешности и душевных качествах, проявлявшихся во взаимоотношениях с простыми людьми. Главными достоинствами князя были: твердое соблюдение Божьих заповедей, милостивость к духовному чину, строительство и украшение церквей.[891] Из этого описания фактически нельзя получить представление о живом человеке, в отличие от панегирика Василько, представившего его красивым, добрым, смелым человеком, заботящимся обо всех окружающих его людях, даже о простых слугах.

Поэтому опять же напрашивается вывод, что некролог Василько составляла его жена княгиня Марья Михайловна, некролог Юрию Всеволодовичу – духовное лицо, не ставившее целью показать князя реальным человеком, а лишь погибшим мучеником.

Следует отметить, что в летописях встречается довольно мало некрологов, в которых описывается внешность князей. К их числу можно отнести лишь составленные Гертрудой похвальные слова в честь мужа Изяслава Ярославича и сына Ярополка Изяславича. На основе этих текстов был составлен некролог Роману Ростиславичу, смоленскому князю, умершему в 1180 г.: «Сий же благоверный князь Роман бе возрастом высок, плечима велик, лицем красен и всею добродетелию украшен, смерен, кроток, незлобив, правдив, любовь имеяше ко всем и к братьи своей истеньную, нелицемерную, страха Божия наполнен, нищая милуя, манастыре набдя…» Подчеркнутые слова совпадают с некрологом Изяслава Ярославича. На участие в составлении данного текста вдовы князя указывает упоминание о том, что она беспрестанно плакала над гробом мужа, всячески превознося его достоинства и обвиняя смолян в том, что они много зла причиняли умершему.[892]

В целом хвалебных некрологах Всеволоду Ярославичу, Владимиру Мономаху, Изяславу Мстиславичу, Ростиславу Мстиславичу, Святославу Ростиславичу и даже Андрею Боголюбскому нет описания их внешности, и многие фразы в них однотипные.

Все это еще раз свидетельствует о том, что некоторые княгини принимали участие в составлении посмертных похвальных слов в честь мужей и при этом они непременно включали описание их внешности.

После трагической гибели мужа Мария Михайловна возглавила Ростовское княжество, поскольку сыновья ее были совсем малы: Борису было только 7 лет, Глебу – еще меньше (дата его рождения почему-то в летописях не зафиксирована, поэтому возникает предположение, что он был близнецом Бориса). Перед княгиней встала задача сохранить за сыновьями отцовы владения. По сложившемуся в то время порядку престолонаследия, заложенному еще Ярославом Мудрым, великое княжение наследовал старший сын, второе по значимости княжение – его наследник, т. е. либо следующий по возрасту брат, либо при его отсутствии старший сын самого великого князя. Во Владимиро-Суздальском княжестве главный престол был во Владимире, второй – в Ростове. Поэтому при Всеволоде Большое Гнездо его получил старший княжич Константин. После смерти отца именно он должен был стать великим князем, освободив ростовский престол для брата Юрия. Однако средний брат нарушил порядок престолонаследия и сам провозгласил себя великим князем. Это заставило Константина не только начать с ним борьбу, но и после победы постараться закрепить Ростовское княжество за своими сыновьями. Ведь после гибели Василька Константиновича оставшиеся в живых сыновья Всеволода Большое Гнездо могли попытаться отнять Ростовское княжество у малолетних племянников под предлогом восстановления прежнего порядка престолонаследия, – в этом случае Ростов должен был перейти к Святославу Всеволодовичу, следующему по возрасту брату Ярослава Всеволодовича, ставшего великим князем Владимирским после гибели Юрия.

Поэтому Марии Михайловне на страницах своей летописи необходимо было доказать, что Ростовское княжество – наследственное владение ее сыновей, как Черниговское – Ольговичей, Владимиро-Суздальское и Переяславское – Мономашичей. Первые доказательства можно обнаружить уже в годовой статье 1206 г., описывающей отъезд Константина Всеволодовича, деда сыновей Марии Михайловны, в Новгород. Всеволод Большое Гнездо якобы напутствовал его такими словами: «Сыну мой Константин! На тобе Бог положил преже старейшиньство во всей братьи твоей, а Новгород Великий – старейшиньство… княженью во всей Русьской земли».[893] В речи великого князя подчеркнуто не только то, что Константин – старший сын, наследник, но и то, что ему полагалось править в главном после столицы городе Новгороде. Ростов же таковым не являлся, его Константин получил от отца, когда вернулся из Новгорода: «Toe же зимы посла князь великый сына своего опять Святослава Новугороду на княженье, а Костянтина остави у себе и да ему Ростов и иных 5 городов да ему к Ростову».[894] В данном случае подчеркивалось, что Ростовское княжество было дано Константину по воле отца и стало его наследственным владением, а не потому, что оно являлось старейшим княжением во Владимиро-Суздальской земле и должно было переходить от одного наследника великокняжеского престола к другому. Таким княжением представлено Новгородское.

В Ростовском летописце отмечено, что постриги сыновей Константина были устроены именно в Ростове. Там князь вел активную строительную деятельность: помог людям восстановить свои дома после большого пожара, отреставрировал главный городской собор – Успенский, обустроил свой двор и возвел на нем храм в честь Бориса и Глеба. Второй свой двор он построил в Ярославле, на нем – храм в честь Успения Богоматери; еще один собор воздвиг в Спасском монастыре.[895] Кроме того, князь покровительствовал Ростовской епископии, сам выбирал иерарха и помогал совершать ему поездки в Киев на церковные соборы. Этим подчеркивалась полная самостоятельность ростовского правителя и независимость его самого и местного иерарха от Владимира.

Следует отметить, что окончательно завершено строительство и украшение ростовского Успенского собора было при сыне Константина Василько в 1230 г. По своей внешней и внутренней отделке он походил на великолепные владимиро-суздальские храмы. Кровля была покрыта оловом, единственная шлемовидная глава позолочена. Внутри собор был расписан яркими фресками, наполнен иконами и ценной утварью. Пол был покрыт красными майоликовыми плитками. Кроме того, внутри храма было большое собрание разнообразных рукописей, собранных не только местным духовенством, но и вложенных членами княжеской семьи и изготовленных по их заказу.

Следует отметить, что Успенский собор дошел до наших дней, но в сильно перестроенном виде. Сохранились и какие-то остатки княжеского дворца в виде двухэтажной каменной постройки внутри кремля. Остальных построек ХIII в. нет.

В Ярославле о строительной деятельности князя Константина и его сыновей известно только по археологическим находкам. Княжеский дворец с окружавшими его постройками располагался на стрелке – у места впадения р. Которосли в Волгу. Крепость была деревянной, в центре располагался двухэтажный деревянный дворец с просторными сенями. Единственной каменной постройкой был Успенский собор (1215 г.). Его стены были выложены из тонкого кирпича (плинфы) со вставками в виде белокаменных рельефов с масками и орнаментом. Одним из главных украшений внутреннего убранства был пол из цветных поливных керамических плиток. Второй каменный собор был заложен в 1216 г. в загородном Спасском монастыре. Он также был из плинфы с белокаменными резными вставками. Двухцветие придавало ему нарядный вид. По своим размерам он был больше княжеского и аналогичен трехабсидным крестокупольным храмам Владимиро-Суздальской земли.

Князь Константин активно покровительствовал Спасскому монастырю и даже учредил при нем первое на северо-востоке училище, которое в 1214 г. перевели в Ростов. Главной помощницей мужа в культурно-просветительской деятельности была княгиня, поскольку Константину постоянно приходилось вести междоусобную борьбу с братьями.

Многие эпизоды, связанные с деятельностью Константина, очевидно, были записаны в летописец уже после его смерти. На это указывает часто сопровождающий его имя эпитет «блаженный». К достаточно энергичному и воинственному князю он вряд ли подходил. Кроме того, автор летописца называл его «христолюбивым, украшенным всеми добрыми нравы, правдивым, щедрым, кротким и смиренным». Он даже сравнивал его с «премудрым Соломоном», что, конечно, было большим преувеличением. Цель столь хвалебной характеристики заключалась, видимо, в том, чтобы канонизировать Константина. Однако он стал только местночтимым святым. Общерусским святым был объявлен только его сын Василько, чья героическая смерть ярко и образно описана в Ростовском летописце. (В этом, конечно, была заслуга Марьи Михайловны.)

Чтобы доказать, что Ростовское княжество стало наследственным владением сыновей Константина, в Ростовском летописце указано, что перед смертью отец отправил их на самостоятельное княжение: старшего Василия – в Ростов, среднего Всеволода – в Ярославль. При этом приводится напутственное слово Константина и подчеркнуто, что каждый получил «свою власть».[896] В это время старшему княжичу было только 9 лет, среднему – 8. Вполне вероятно, что севший на владимирский престол после смерти Константина в 1218 г. Юрий Всеволодович попытался лишить племянников богатых владений в Ростове, Ярославле и Белоозере. Так, в 1223 г. он отправил 14-летнего Василько на Калку для сражения с монголо-татарами. Юного князя спасло от неминуемой гибели лишь то, что он слишком долго добирался и опоздал на битву. Потом в 1227 г. великий князь попытался избавиться от среднего племянника, послав его княжить в Переяславль Южный, постоянно подвергавшийся набегам кочевников.[897] Правда, завладеть его Ярославлем и Угличем он не смог. Первый отошел к Василько, второй к младшему брату Владимиру.

Естественно, что в этой ситуации для Марии Михайловны очень важен был Ростовский летописец – главное документальное свидетельство прав своих сыновей на Ростовские земли.

Интересно отметить, что даже в некролог Василько Константиновича, видимо, по ее указанию, была включена фраза о том, что он сидел «на отни столе и дедни»,[898] хотя на самом деле он сидел только на престоле отца, поскольку Всеволод Большое Гнездо ростовским князем никогда не был, хотя это княжество и входило в состав его владений.

Усилия Марьи Михайловны, судя по всему, дали определенные результаты. Взошедший на владимирский великокняжеский престол Ярослав Всеволодович не стал включать Ростовские земли в передел между родственниками.[899]

В целом в Ростовском летописце доказывалось, что сразу четыре великих князя Владимирских закрепили за Константином Всеволодовичем и его потомками Ростовское княжество: сначала это сделал Всеволод Большое Гнездо, потом – сам Константин, после него Юрий Всеволодович, поклявшийся на кресте не претендовать на владения старшего брата, и наконец Ярослав Всеволодович.

Энергичной Марье Михайловне удалось не только сохранить за сыновьями Ростов, но и присоединить к их владениям Ярославль и Углич. Младшему сыну Константина Всеволодовича Владимиру пришлось довольствоваться сначала только Белоозером, но потом он все же получил и Углич, хотя по закону старшинства мог претендовать даже на Ростов.[900]

Несомненно, что главным помощником Марьи Михайловны был ростовский епископ Кирилл, который после гибели владимиро-суздальского владыки стал главным иерархом Северо-Восточной Руси. Его имя встречается в Ростовской летописи так же часто, как и Марьи Михайловны.

Главной особенностью Ростовской летописи, составляемой по указанию Марьи Михайловны, было то, что в ней фиксировались в основном местные события, исключение было сделано только для данных о семье самой княгини: ее матери, оказавшейся в плену у Ярослава Всеволодовича, отца и братьев, бежавших в Венгрию от полчищ монголо-татар.[901]

Марья Михайловна, очевидно, сразу же поняла, что после завоевания Руси ханом Батыем судьба каждого княжеского престола будет в его руках. Поэтому в ее летописце стали отмечаться все поездки в Орду владимиро-суздальских князей и фиксировались их результаты. Эти записи идут, под следующими годами: 1243, 1244, 1246, 1247, 1249, 1250, 1252, 1256, 1257, 1258 и далее. В большинстве из них принимали участие сыновья Марьи Михайловны Борис и Глеб. Поэтому каждый раз отмечалось, что ханы их почитали и подкрепляли ярлыком права на владение отчиной.

Следует отметить, что гибель в Орде Михаила Черниговского, отца ростовской княгини, описана достаточно кратко с констатацией лишь главных событий: хан приказал князю поклониться огню и болванам, но тот отказался и обозвал языческих богов глухими кумирами. За это он был заколот 20 сентября. Сопровождавший его внук Борис не пострадал, он отправился к сыну Батыя Сартаку и получил от него честь.[902] Из этой записи следует, что унижениям и испытаниям подвергался только Михаил Всеволодович; его внук, сын Марии Михайловны, напротив, был всячески почтен в Орде.

Столь бесстрастное описание мученического подвига князя Михаила было сделано в Ростовском летописце, видимо, потому, что сам он использовался в ставке хана в качестве документа для доказательства прав сыновей Марии на отцовы владения. Как известно, во время споров за то или иное княжение ханы устраивали прения между конфликтующими князьями, и тогда летописные записи могли являться документальным свидетельством в пользу той или иной стороны.

Основное внимание в Ростовском летописце уделялось событиям в семье Марьи Михайловны. Так, под 1248 г. описана женитьба Бориса на дочери муромского князя Ярослава Юрьевича. Свадьба и венчание состоялись в Ростове, для всех присутствующих это событие стало большой радостью.[903] Следует отметить, что постригшаяся жена Святослава Всеволодовича, о которой сообщалось под 1228 г., приходилась бабкой невесте.

По своему положению ростовский и муромский князья были равны, поэтому установление между ними родственных связей было взаимовыгодным. К тому же они уже не раз роднились друг с другом.

Интересно отметить, что, когда в Ростове появилась еще одна княгиня, Марья Михайловна стала величаться «великой княгиней».[904] Она считалась старшей не только по отношению к молодой невестке, но и по отношению к вдове Всеволода Константиновича, воспитывавшей сына Василия. Когда он подрос, то стал претендовать на бывшее отцово владение – г. Ярославль. Хотя в Ростовской летописи указывалось, что с 1227 г. его отец княжил в Переяславле Южном, все же в 1244 г. Василию удалось получить в Орде ярлык на Ярославль.[905] Это уменьшило земли сыновей Марьи Михайловны, и обеспокоенная княгиня настойчиво стала посылать к хану младшего сына Глеба, постоянным владением которого была только Кострома. В 1251 г. ему удалось получить еще Белоозеро, которое сначала числилось за его дядей Владимиром Константиновичем и должно было перейти его сыновьям Андрею и Роману. Но в итоге и Владимиру, и его детям достался только Углич.[906]

Частые поездки Глеба не только в Золотую Орду, но и в столицу всей Монгольской империи закончились тем, что он женился на дочери одного из ханов и привез ее на родину. Это существенно укрепило его положение среди других князей. В Ростове по поводу его возвращения с молодой супругой был устроен грандиозный праздник.[907]

Политика, которую Марья Михайловна советовала сыновьям проводить по отношению к Золотой Орде, полностью совпадала с позицией по этому поводу Александра Ярославича Невского, ставшего в 1252 г. великим князем Владимирским. Поэтому в Ростовском летописце был зафиксирован факт посещения Александром Ростова в 1259 г. и отмечено, что местный епископ Кирилл, князья Борис и Глеб и мать их, «Марья княгиня, чтиша Олександра с великою любовью».[908] При этом почему-то не указано, что именитого гостя встречали также жены Бориса и Глеба и юные сыновья Бориса Дмитрий и Константин (первый родился в 1253 г., второй – в 1254 г.). Вероятно, автор летописца хотел подчеркнуть, что главными лицами в Ростове являлись только епископ, князья и их мать.

Фиксируя в своем летописце даты смерти всех владимиро-суздальских князей и изменения на великокняжеском престоле, Марья Михаиловна, видимо, надеялась, что при удачном стечении обстоятельств великое княжение может оказаться в руках ее сыновей. Препятствием для этого было только то, что их отец не являлся великим князем, поэтому преимущества перед ним имели сыновья Ярослава Всеволодовича. У Бориса и Глеба мог быть шанс только в случае безвременной кончины двоюродных дядьев, но он им не выпал – у Ярослава Всеволодовича было слишком много сыновей и пять из них смогли стать великими князьями.

Еще одной важной темой Ростовского летописца были церковные дела, в которых принимал участие местный епископ Кирилл. Это является главным доказательством того, что иерарх также являлся одним из составителей летописца. В качестве примера можно указать следующие годовые статьи: в 1246 г. Кирилл ездил за телом убитого литовцами князя Михаила Ярославича; в 1249 г. отпевал умершего Владимира Константиновича, зимой этого же года отпевал Василия Всеволодовича; в 1230 г. участвовал в свадьбе Андрея Ярославича; в 1251 г. ездил в Новгород с митрополитом и там молился за здравие заболевшего Александра Ярославича; в 1253 г. освящал в Ростове церковь Бориса и Глеба, в этом же году крестил первенца Бориса Васильковича Дмитрия. В следующем году крестил второго сына князя Константина и т. д.

В 1262 г. епископ Кирилл скончался. После этого Ростовский летописец, очевидно, закончился. Местные записи стали вестись очень кратко, без каких-либо подробностей и комментариев. Они дошли до нас в составе Суздальской летописи, изданной в приложении к Лаврентьевской летописи. В ней под 1271 г. зафиксирована смерть Марьи Михайловны: «Преставися княгини Марья Василькова, декабря 9, в Зачатье, в день обедню поют, ту сущу сыну ея Борису с княгинею и з детми, и положи ю у святаго Спаса в своем манастыри».[909] Из данной записи становится известно, что Марья Михайловна либо была основательницей, либо покровительницей Спасского монастыря в Ростове. Правда, никаких данных о том, что она являлась его постриженницей, нет.

Следует отметить, что в Троицкой летописи запись о смерти княгини более подробная: «Toe же зимы (1271 г. – Л. М.) преставися благовернаа христолюбивая княгыня Васильковая месяца декабря в 9 день, а в лето индикта 14-е на память Зачатиа святыа Богородица, яко литургию поют по всему городу, ту сущю в манастыри у нее Борису князю с княгынею и с детми, а. Глебу тогда сушу в Татаровех. И предаст душу тихо и нетрудно и безмятежно. Слышаша вси людие града Ростова преставление ея и стекошася вси людие в манастырь святого Спаса, епископ Игнатии, игумени и попове, и клирици, певше над нею обычныа песни, и погребоша ю у святого Спаса, в своем ей манастыри с многими слезами».[910]

Из этой записи можно сделать вывод о том, что в конце жизни Марья Михайловна жила в Спасском монастыре, в нем умерла и в нем же была похоронена. Данную запись, несомненно, сделал очевидец, знавший, что княгиня умерла спокойно, что на погребении не было ее сына Глеба, находившегося в Орде, но присутствовал старший сын с семьей и многие жители Ростова с епископом Игнатием и духовными лицами.

Можно предположить, что после смерти Кирилла ростовское летописание в полном виде перестало существовать, но отдельные записи все же делались. Их можно встретить в Троицкой летописи: запись 1263 г. о рождении у Глеба Васильковича сына Василия; запись этого же года о смерти великого князя Александра Ярославича; запись 1264 г. о смерти Андрея Ярославича и провозглашении новым великим князем Ярослава Ярославича; запись 1266 г. о венчании в Костроме ростовским епископом Игнатием Василия Ярославича (имя его невесты почему-то не названо); запись 1268 г. о рождении у Бориса Васильковича сына Василия и о болезни его брата Глеба; запись 1269 г. о пострижении и смерти князя Дмитрия Святославича, во время которых почему-то присутствовали не только ростовский епископ Игнатий, но и Глеб Василькович с Марьей Михайловной.[911]

Следует отметить, что многие из этих событий зафиксированы и в Суздальской летописи, но в более кратком виде и с некоторыми другими деталями. Так, сын Глеба назван не Василием, а Михаилом, при этом оба имени являются христианскими.[912] К этому можно добавить, что в Тверской летописи, очевидно, включившей Ростовский летописец и краткое его продолжение, сын Глеба назван Демьяном.[913] В чем причина данных отличий, неизвестно.

Сыновья Марьи Михайловны, о которых она заботилась большую часть своей жизни, не намного пережили мать. Борис скончался в 1277 г. в Орде, Глеб – в 1278 г. на ростовском княжении. После этого власть в Ростовском княжестве перешла к сыновьям Бориса, Дмитрию и Константину.[914]

Таким образом, отраженный в Лаврентьевской летописи Ростовский летописец наглядно дает представление о том, какими делами занималась княгиня Марья Михайловна, какие заботы одолевали ее, когда она рано овдовела и должна была поднимать на ноги малолетних сыновей. Вполне вероятно, что княгиня была хорошо осведомлена о том, какую большую роль в борьбе князей за власть и собственные земли играют летописные записи. Поскольку положение ее юных сыновей в Ростовском княжестве было довольно непрочным, ей пришлось организовать при местной епископии написание летописца. Записи, очевидно, делал один из представителей духовенства, но факты для них отбирала сама Марья Михайловна и епископ Кирилл. При возникновении любых споров о земельных владениях они тут же использовались как доказательства.

В итоге княгине удалось существенно упрочить положение своих сыновей, закрепив за старшим Ростов, а за младшим – Белоозеро и какие-то еще земли.

Необычайно хвалебные записи Марьи Михайловны о муже привели к тому, что он был канонизирован и стал общерусским святым. Важное значение имело и прославление ею вместе с сестрой Евфросинией мученического подвига в орде отца, Михаила Черниговского. Он стал одним из наиболее почитаемых святых Русского государства (ныне его мощи находятся в Архангельском соборе Кремля). При этом сама княгиня осталась в тени, поскольку всю свою жизнь посвятила близким ей людям: мужу, сыновьям и отцу.

Следует отметить, что в ХIII в. не одна Марья Михайловна организовала летописание, чтобы закрепить за сыновьями отцовы владения. Еще раньше этим занималась мать юного Даниила Галицкого Анна. Составленный ею летописец вошел в заключительную часть Ипатьевской летописи. Исследователи, правда, не приписывают авторство Галицкой летописи княгине, но считают, что ее начало относится к l201 г., а конец – к 60-м гг. XIII в.[915] Фактически эта летопись описывает жизнь и деятельность Даниила Галицкого, родившегося в 1202 г. и умершего в 1264 г. Однако совершенно очевидно, что едва появившийся на свет Даниил не мог стать инициатором создания летописца. Не мог это сделать и его отец Роман Мстиславич, конфликтовавший с женой и в 1205 г. погибший. Защищать права на галицкий и владимиро-волынский престолы юного сына пришлось матери Анне. Для этого по ее инициативе и составлялась Галицкая летопись. До возмужания сына княгиня правила за него, боролась с мятежным галицким боярством и со всеми его соперниками и противниками.[916] Эти события нашли отражение на страницах летописи. Энергичная деятельность галицкой княгини Анны по защите прав своего сына на княжение дала ощутимые результаты. С 1238 г. он стал одним из могущественных правителей Юго-Западной Руси. Можно также предположить, что в начальную его часть был включен летописец Рюрика Ростиславича, который создавался при участии его невестки Верхуславы, поэтому об этом князе есть много различных сведений в заключительной части Ипатьевской летописи. Там же много данных о муже Верхуславы Ростиславе, о ней самой, их дочери и других членах семьи.

Таким образом, инициатива Гертруды по использованию летописных записей в качестве документальных свидетельств прав ее мужа и сыновей на верховную власть и земельные владения была продолжена ее последовательницами и в XII, и в ХIII вв. В свете этих выводов можно пересмотреть всю историю древнерусского летописания.

Заключение

Рассмотренный в настоящей работе жизненный путь многих выдающихся женщин Х-ХIII вв. показывает, что они сыграли большую роль в формировании и развитии Древнерусского государства в целом, а также способствовали расширению международных контактов, восприятию на русской почве лучших образцов мировой культуры, в том числе архитектуры, живописи, письменности и прикладного искусства. Каждая из женщин была высокообразованной, высоконравственной и видела цель своей жизни в помощи окружающим ее людям.

Так, княгиня Ольга смогла отомстить убийцам мужа, крепко взяла верховную власть в свои руки, чтобы потом передать ее подросшему сыну, провела в стране важнейшие реформы по упорядоченью налогообложения, создала основы законодательства, сформировала княжеский домен, т. е. сделала все, чтобы урегулировать взаимоотношения с подданными и предотвратить их восстания и развал государства. Княгине удалось установить мирные взаимоотношения с культурной столицей Европы того времени Константинополем и предпринять первые шаги по христианизации Руси. Продолжательницей начатых Ольгой дел стала византийская принцесса Анна Романовна. Вместе с окружавшими ее духовными лицами она занялась крещением русских людей: строила храмы, организовала училище для местного духовенства, способствовала распространению церковных книг, икон, утвари. В Киеве по инициативе принцессы был построен великолепный Успенский Десятинный собор, который стал образцом для подражания строителей всех крупных древнерусских городов. Приглашенные из Византии архитекторы, камнерезы, стеклодувы и многие другие ремесленники стали передавать свое искусство местным мастерам, и это дало мощный толчок культурному развитию всей Руси. С конца X в. в Киеве началось изготовление стекол, стеклянной посуды и украшений, мозаичных и керамических плиток. Впервые строятся роскошные здания, украшенные фресками, резным мрамором, шиферными плитками, красочными мозаиками. По своей красоте и величию они ни в чем не уступали лучшим византийским постройкам.

Распространение христианских идеалов способствовало улучшению нравственного состояния русского общества, в первую очередь его верхов. Так, Рогнеда, одна из многочисленных жен князя Владимира I, становится истовой распространительницей христианства в Полоцкой земле, основывает первый женский монастырь и сама постригается в него. Этим она показала пример для всех женщин, по тем или иным причинам оказавшимся вне семьи.

Женитьба Владимира Святославича на Анне Романовне не только способствовала христианизации Руси и дала мощный толчок развитию русской культуры, но и на международной арене подняла престиж власти самого князя. Все это показало важность династических браков. В XI в. они начинают заключаться исключительно часто. К числу наиболее удачных следует отнести женитьбу Ярослава Мудрого на шведской принцессе Ингигерд. Через нее князь смог породниться с многими европейскими королевскими домами, выгодно женить сыновей и успешно выдать замуж дочерей.

Приезд на Русь иностранных принцесс, в частности жены Изяслава Ярославича Гертруды, жены Святослава Ярославича Оды и жены Всеволода Ярославича Марии, внес новую свежую струю в политическую и культурную жизнь страны и позволил русской знати ознакомиться с лучшими образцами европейской письменности и книжного искусства. Под их влиянием создаются такие выдающиеся памятники, как Остромирово Евангелие, два Изборника Святослава и позднее Мстиславово Евангелие. Есть все основания предполагать, что у истоков русского летописания была деятельность польской принцессы Гертруды по отстаиванию прав на великокняжеский престол мужа и сыновей.

Вполне вероятно, что такой шедевр древнерусской архитектуры и живописи, как киевский Софийский собор, создавался при непосредственном участии приглашенных по инициативе принцессы Марии Константиновны мастеров. Новгородская София строилась на средства великой княгини Ингигерд-Ирины-Анны.

Общение с женами и невестками-иностранками обогащало самих князей. Они приобщались к зарубежной литературе (например, Владимир Мономах), изучали иностранные языки (как известно, Всеволод Ярославич в домашней обстановке овладел пятью языками) и в целом расширяли свой кругозор. В то же время русские княжны все чаще стали выходить замуж за отпрысков европейских королевских домов. Некоторые из них, например Анна Ярославна, в культурном отношении были выше своих мужей и поэтому внедряли свои нравы и обычаи в быт королей других стран. Взаимный культурный обмен активно осуществлялся весь XI в. и продолжался в начале XII в. Яркий след в русском летописании оставила английская принцесса Гида, а ее контакты с кельнским духовенством и ремесленниками сохранялись в течение 100 лет и даже дольше ее потомками. Большое влияние на развитие новгородско-шведских торговых связей оказала шведская принцесса Христина, первая жена Мстислава Великого. При ней католический монах получает разрешение основать в Новгороде монастырь, православные храмы украшаются изделиями западно-европейских мастеров, в русские летописи проникают идеи и концепции, содержащиеся в европейских хрониках, и наоборот. В XI и XII вв. русская культура неотделима от общеевропейской и развивается с ней в едином русле.

В это время знатных русских женщин отличает высокая образованность, целеустремленность, желание самостоятельно распоряжаться своей судьбой и устраивать ее, исходя из собственных убеждений, принципов и личных интересов. Так, некоторые из молодых девушек выбирают для себя монашеский путь и становятся основательницами монастырей, строительницами церквей, создают училища для обучения девочек всевозможным наукам, занимаются врачеванием, читают проповеди прихожанам, ищущим ответы на важные вопросы.

Несомненно, что в то время знатные девушки получали хорошее образование, часто даже лучшее, чем их сверстники-мальчики, которых в первую очередь обучали воинскому искусству. Учебниками, видимо, являлись «еллинские», т. е. греческие, книги. По ним учили грамоте, математике, азам философии, риторике, «врачебной хитрости», «календарной астрологии», пению и иностранным языкам. Это позволяло русским княжнам без особого труда выходить замуж за принцев, королей и даже императоров и вместе с ними успешно править в их странах.

В имущественном отношении многие знатные женщины были совершенно независимы от мужей. Иностранкам мужья выделяли на содержание целые города, русские княжны получали от отцов села, земельные угодья и даже небольшие городки. Это давало возможность иметь значительные собственные средства, осуществлять торговые операции, заниматься благотворительностью и церковным строительством. На независимое положение многих княгинь указывают их личные печати, которыми они скрепляли различные документы. Как известно, такие печати были у Гертруды, Марии Константиновны, Христины, Ирины – жены Святополка Изяславича, Марии Мстиславны – жены Всеволода Ольговича и др.

Летописные источники свидетельствуют о том, что многие княгини были социально и политически очень активными личностями и смело вмешивались в междоусобные баталии мужей и сыновей. Часто родство по женской линии оказывалось для князей более важным во время междоусобиц, чем по мужской. Это особенно наглядно стало прослеживаться со второй половины XII в., когда на стороне того или иного князя оказывались их зятья, шурины, тести, сваты, а в числе противников были родные братья и племянники. Данная особенность наглядно проявилась во время борьбы Юрия Долгорукого за киевский великокняжеский престол. Поэтому без учета родственных связей между князьями по женской линии вообще невозможно понять суть политических и междоусобных войн во второй половине XII – начале ХIII в.

В XII в. в связи с активным наступлением половцев на южные русские земли в заключении династических браков появляется новая тенденция. Князья начинают родниться с половецкими ханами и в лице новых родственников получают помощь в борьбе с другими степняками. Одним из первых женился на половчанке великий князь Киевский Святополк Изяславич, не слишком прочно сидящий на своем престоле. В 1094 г. его женой стала дочь Тугоркана, принявшая после крещения имя Ирина. Она оказалась исключительно любящей и благочестивой супругой и после кончины мужа пожертвовала большую часть своего имущества церквям и монастырям, остальное раздала нищим. Ее поступок настолько удивил современников, что об этом была сделана соответствующая запись в «Повести временных лет».

В 1107 г. Владимир Мономах женил своего младшего сына Юрия на внучке хана Аепы. Одновременно черниговский князь Олег Святославич женил сына Святослава на внучке хана Осеня. В итоге Юрий и Святослав стали закадычными друзьями, часто вместе пировали и оказывали друг другу большую помощь. (Можно вспомнить, что именно их встреча в Москве была зафиксирована как дата основания города.) Понимая важность родства с половцами, в 1117 г. Владимир Мономах женил своего последнего сына Андрея на внучке хана Тугоркана. В 1163 г. сын великого князя Киевского Ростислава Мстиславича Рюрик женился на дочери хана Белгука. Это дало возможность заключить с половцами мир на несколько лет.

Браки с половецкими ханами оказались заманчивыми и для некоторых княгинь. Так, в Ипатьевской летописи под 1151 г. было зафиксировано бегство жены умершего черниговского князя Владимира Давыдовича к половецкому хану Башкорду. Потом с помощью нового супруга она помогала сыну Святославу в борьбе за черниговское княжение.

Приблизительно с середины XII в. среди князей становится популярным жениться на ясках. Первым это сделал великий князь Киевский Ярополк Владимирович. Современники отметили, что его жена Елена, яская (осетинская) княжна, отличалась необычайной красотой. На ее родственнице позднее женился Андрей Боголюбский, но красавица не оправдала надежд владимиро-суздальского князя и, видимо, организовала против мужа заговор. Еще одна родственница Елены, Мария, стала супругой Всеволода Большое Гнездо и прославилась не только тем, что родила много детей, но и тем, что вела исключительно благочестивый образ жизни, перед кончиной основала монастырь и в него постриглась. Еще две сестры Марии также стали женами князей-Рюриковичей, поддерживающих дружеские отношения с великим князем Владимирским.

К числу достаточно экзотических браков можно отнести женитьбу великого князя Киевского Изяслава Мстиславича на грузинской княжне в 1153 г. и женитьбу младшего сына Андрея Боголюбского Юрия на грузинской царице Тамар. Они свидетельствуют о довольно тесных связях Руси в то время с кавказскими государствами.

Хотя в большинстве дошедших до нас источников содержатся сведения преимущественно о знатных женщинах, все же иногда можно обнаружить данные и о простолюдинках. Например, в Ипатьевской летописи под 1113 г. помещена запись о смерти игуменьи Лазорева монастыря. Поскольку летописец не знал ни имени, ни происхождения этой женщины, то напрашивается предположение, что она не принадлежала к киевской знати. Прославилась же она исключительно благочестивым образом жизни, проведя 60 лет в монастыре в полном уединении. Главными ее занятиями были чтение книг и рукоделие, являвшееся средством для существования. Всего же эта женщина прожила 92 г., приняв постриг в 1053 г. еще в правление Ярослава Мудрого. Родилась же она при Владимире I Святославиче.[917]

Некоторое представление о жизни женщин из простонародья дают археологические находки. Так, было обнаружено, что некоторые предметы домашней утвари имеют надписи, например пряслица, используемые при прядении в качестве грузил. Естественно, что они не могли принадлежать знатным женщинам и являлись собственностью представительниц низших слоев населения. Владелицы пряслиц прорисовывали на них свои имена, отмечали акт дарения, обращались к Богу. Эти изделия были обнаружены при раскопках в Киеве, Вышгороде, Любече, Требовле, Друцке, Гродно, Пинске, Витебске, Новгороде, Старой Ладоге, Белоозере и других местах. Они свидетельствуют о широком распространении грамотности среди женщин Древней Руси.[918]

Данный вывод подтверждают и находки берестяных грамот в древнейших слоях Новгорода ХI-ХIII вв. Содержание грамот говорит о том, что писавшие их женщины были полновластными хозяйками в своих домах, в имущественном отношении не зависели от мужей, давали деньги в рост, участвовали в сделках с землей, выступали поручителями по своим родственникам мужчинам, когда те брали деньги в долг, в случае возникновения конфликтов обращались в суд, надзирали за слугами и наемными работниками и т. д. Во всех отношениях они были полноправными членами новгородского общества и ни в чем не уступали мужчинам.[919]

В древнейшем сборнике законов – Русской правде – мало законов, касающихся непосредственно женщин, поскольку они регулировали по большей части взаимоотношения князя с подданными. Поэтому содержание некоторых статей нельзя считать свидетельством приниженного положения женщин в сравнении с мужчинами. Например, за убийство княжеского дружинника полагался штраф в 40 гривен, а за убийство его жены – только 20. Но для князя воин был много дороже его жены. В другой статье отмечалось, что за убийство княжеского пестуна-дядьки или его кормилицы полагался одинаковый штраф – 12 гривен.[920] В данном случае для князя оба эти человека были одинаково дороги, несмотря на разницу полов.

О достаточно высоком социальном положении женщин свидетельствует наследственное право. Так, даже дочери могли наследовать отцово имущество, если в семье не было сыновей. Жены после смерти мужей сохраняли за собой «вено», т. е. то, что муж выделял им на содержание при своей жизни, за ними оставалось и приданое, а также то, что им отписывалось по завещанию. Вдовы имели право жить в доме мужей до самой смерти, и дети, даже неродные, не могли их выгнать на улицу.

Интересно отметить, что многие преступления по отношению к женщинам (насилие, оскорбления, побои и т. д.) рассматривались не на княжеском суде, а на церковном. Это говорит о том, что преступления против женщин расценивались не как уголовные, а как безнравственные, попирающие Божьи заповеди. Получалось, что в духовном отношении церковь ставила женщин выше мужчин. Она взяла их под свое покровительство, особо развивая культ почитания Богородицы.

Археологические находки дают представление о том, как одевались женщины Древней Руси. Так, на территории Михайловского монастыря в 1903 г. был обнаружен кувшин с фрагментами тканей и остатками женского головного убора. Всего было найдено 11 фрагментов различных видов шелковой ткани, от ярко-розового до темно-вишневого. Особое двухслойное плетение придавало тканям гладкую атласную поверхность. Орнамент на тканях был растительным. Темно-розовая ткань в виде ленты шириной 14 см использовалась в качестве нашивки от ворота до подола. Орнамент на ней был вышит золотыми и шелковыми нитями. Еще одна ткань розового цвета была с вышивкой в виде концентрических кругов со вписанными в них птицами. Из ткани красного цвета был сделан стоячий воротник высотой 6 см с золотой вышивкой и серебряными и позолоченными бляшками. Спереди воротник застегивался на маленькие шаровидные пуговицы. Один из фрагментов представлял собой темно-красную ткань с синим рисунком, другой – полосатую ткань. По мнению исследователей, эти ткани были изготовлены в Византии. Кроме того, в кувшине были головные украшения: очелье из красной ткани длиной 34 см, шириной 2,3 см, украшенное позолоченными бляшками и золотой вышивкой в виде стебля; золототканая лента с повторяющимся узором; остаток платка-убруса из ткани типа фаты явно иранского производства.[921]

В Суздале в 1973 г. был обнаружен туесок с фрагментами нескользких тканей и ниток. Особый интерес у исследователей вызвал фрагмент ленточного сарафана, дающий представление о покрое женской одежды. Оказалось, что такие сарафаны носили скандинавские женщины в IX в.[922]

Интересные находки были сделаны во время раскопок на территории кремля в Дмитрове. Было обнаружено несколько захоронений XII-XIII вв., в т. ч. и женское с остатками одежды и головного убора. У платья был стоечный воротник, отделанный золототканой тесьмой. Такая же отделка была на манжетах. Головной убор представлял собой шапочку с каркасом из бересты, обтянутым шелковой тканью. По краям были нашиты бляшки. Под ней шла шелковая налобная повязка с пришитыми на нее серебряными с позолотой бляшками. Поверх головного убора был накинут шелковый платок из трехцветной ткани.[923]

Во время раскопок неоднократно находились женские головные уборы – очелья или украшения для них. Наиболее распространенными деталями очелий являлись аграфы – проволочные дужки с тремя бусинками либо из серебра, либо бисера, либо жемчуга. К очелью обычно привешивались височные колты разной длины, аграфы могли использовать для украшения кос.[924] Зимой для украшения и утепления одежды использовались шкурки соболей, горностаев, черных куниц, песцов, белых волков, лис и белок, в зависимости от достатка в семье женщины.

Наглядное представление о том, какие украшения носили женщины в XII-XIII вв., дали раскопки 1960-х гг. в древнем Изяславле. Оказалось, что наиболее популярными были стеклянные браслеты – их было обнаружено более 10 000 штук. Они были гладкими, кручеными, рубчатыми, плосковыпуклыми нескольких цветов: коричневые, зеленые, синие и фиолетовые. Также популярны были и стеклянные бусы. Более зажиточные женщины носили украшения из горного хрусталя в виде овальных подвесок, колты-медальоны из позолоченного серебра, перстни с изумрудами, рубинами и аметистами, серебряные незамкнутые браслеты и нашивали на верхнюю часть одежды серебряные бляшки с различными узорами.[925]

Все это говорит о том, что не только знатные и богатые женщины стремились одеваться ярко и красиво, простолюдинки также уделяли своей одежде большое внимание, но шили ее из более дешевых тканей и украшали значительно проще. Например, вместо золотых и серебряных браслетов носили стеклянные, вместо драгоценных камней использовали бисер, пастовые бусы и т. д.

В целом же данное исследование показало, что без изучения «женской истории» прошлое выглядит однобоким, многие процессы и явления трудно понять и дать им правильную оценку. Особенно это касается международных взаимоотношений, внешней и внутренней политики и развития культуры. Совершенно по-новому можно взглянуть и на процесс возникновения наших главных источников по истории Древней Руси – летописей.

В работе высказано предположение, что «Начальный свод» составлялся по указанию Гертруды игуменом Никоном и закончился с его смертью в 1088 г. После этого свод дополнялся новыми записями, а после вокняжения в Киеве Святополка Изяславича в 1093 г. работа над летописью была поручена монаху Киево-Печерского монастыря Нестору. За ней до самой своей смерти в 1107 г. следила княгиня Гертруда. Так была создана знаменитая «Повесть временных лет».

После смерти Святополка Изяславича в 1113 г. пришедший к власти Владимир Мономах поручил игумену Выдубицкого монастыря Сильвестру создать новую редакцию «Повести временных лет». Работа над ней была завершена в 1116 г. Цель ее состояла в обосновании прав на великокняжеский престол потомков Владимира Всеволодовича. Затем великокняжеское летописание оказалось дополнено летописцем второй жены Мстислава Великого Любови Дмитриевны, желавшей посадить на престол своего сына Владимира. Созданный под ее руководством памятник подробно описывал борьбу за великое киевское княжение Юрия Долгорукого с Мстиславичами. Заканчивался он, очевидно, смертью Любавы Дмитриевны в 1170 г. Продолжением этого летописца, возможно, стали записи Ольги Юрьевны, жены Ярослава Осмомысла, обреченной на скитания с сыном. Их она вела приблизительно с 1173 г. по 1180 г., т. е. до своей смерти. Далее продолжателями летописания становятся Анна Рюриковна, жена галицко-волынского князя Романа Мстиславича, и Верхуслава Всеволодовна, дочь Всеволода Большое Гнездо и жена князя Ростислава Рюриковича (каждая своей части). Последняя также покровительствовала киево-печерским книжникам, написавшим сборник житий местных святых – «Патерик».

Завершающий аккорд в летописание удельного периода в виде Ростовского летописца внесла ростовская княгиня Марья Михайловна, отстоявшая права сыновей на отцовы владения и прославившая мужа Василько Константиновича и отца Михаила Черниговского.

Несомненно, что все эти наблюдения носят предварительный характер и требуют более детального и углубленного изучения.

Приложение

Даты, относящиеся к княгине Ольге

893 г. – рождение. (По поздним летописям.)

903 г. – замужество. (По ранним летописям.)

942 г. – рождение Святослава. (По Ипатьевской летописи.)

936 г. – рождение Святослава. (По предположению.)

944 г. – при сентябрьском летоисчислении.

945 г. – смерть Игоря. (По летописям.)

946 г. – поход против древлян. (По летописям.)

947 г. – проведение реформ. (По летописям.)

952 г. – женитьба Святослава. (По предположению.)

954 г. – рождение внука Ярополка. (По предположению.)

955 г. – поездка Ольги в Константинополь. (По летописям.)

957 г. – поездка Ольги в Константинополь. (По расчетам Н. М. Карамзина.)

957 г. – рождение внука Владимира. (По предположению.)

964 г. – походы Святослава. (По летописям.)

968 г. – осада Киева печенегами. (По летописям.)

969 г., 11 июля – смерть Ольги. (По летописям и житию.)

Даты, относящиеся к княгине Рогнеде

962 г. – рождение. (По предположению.)

980 г. – попытка выйти замуж за Ярополка, сватовство Владимира, захват Полоцка Владимиром, убийство родителей и братьев Рогнеды, насильственное замужество. (По летописям.)

981 г. – рождение сына Изяслава. (По предположению.)

982 г. – рождение дочери Предславы. (По предположению.)

983 г. – рождение сына Ярослава. (По предположению.)

984 г. – рождение сына Мстислава. (По предположению.)

985 г. – рождение сына Всеволода. (По предположению.)

986 г. – рождение дочери. (По предположению.)

987 г. – попытка убийства мужа. (По предположению.)

988 г. – переезд в Изяславль с сыном Изяславом, начало регентства Рогнеды. (По предположению.)

996 г. – завершение регентства Рогнеды, женитьба Изяслава. (По предположению.)

997 г. – рождение внука Всеслава, уход Рогнеды в монастырь. (По предположению.)

998 г. – рождение внука Брячислава. (По предположению.)

1000 г. – смерть Рогнеды. (По летописям.)

1001 г. – смерть Изяслава и Всеслава. (По летописям.)

Даты, относящиеся к Анне Романовне

983 г. – рождение, смерть отца, византийского императора Романа II. (По данным источников.)

976 г. – приход к власти в Византии старшего брата Василия II. (По источникам.)

987 г. – восстание Варды Фоки и переговоры о браке принцессы с русским князем Владимиром Святославичем. (По источникам.)

988 г. – свадьба с Владимиром Святославичем в Херсонесе, переезд на Русь. (По летописям.)

989 г. – приглашение греческих мастеров для церковного строительства в русских городах, обучение местных священников. (По летописям.)

990 г. – начало строительства Успенского Десятинного собора в Киеве. (По летописям.)

996 г. – завершение строительства Успенского Десятинного собора. (По летописям.)

997 г. – строительство княжеской резиденции. (По предположению.)

998-1010 г. – просветительская деятельность Анны Романовны. (По предположению.)

1011 г. – смерть. (По летописям.)

976-1025 гг. – годы правления Василия II. (По источникам.)

1025-1028 гг. – годы правления Константина VIII. (По источникам.)

Даты, относящиеся к Предславе и Марии-Добронеге

982 г. – рождение Предславы. (По предположению.)

988 г. – расставание с матерью Рогнедой и братьями, женитьба отца на византийской принцессе Анне Романовне. (По летописям.)

998 г. – сватовство к Предславе польского короля Болеслава I. (По предположению.)

1012 г. – женитьба Святополка на дочери Болеслава I. (По предположению.)

1012 г. – женитьба Владимира Святославича и матери Марии-Добронеги. (По предположению.)

1013 г. – арест Святополка и его жены князем Владимиром Святославичем. (По источникам.)

1015 г. – смерть отца, Владимира Святославича. (По летописям.)

1015 г. – рождение Марии-Добронеги. (По предположению.)

1015 г. – борьба Святополка за великокняжескую власть. (По летописям.)

1015 г. – переписка Передславы с братом Ярославом. (По летописям.)

1016 г. – изгнание Святополка из Киева, арест его жены. (По летописям.)

1018 г. – захват Киева Святополком и Болеславом I, пленение Предславы и Марии-Добронеги с родственниками. (По летописям.)

1018 г. – женитьба в Киеве Болеслава на Предславе. (По летописям.)

1019 г. – переезд Предславы с сестрами в Польшу. (По летописям.)

1025 г. – смерть Болеслава I. (По источникам.)

1038 г. – брак Марии-Добронеги с польским королем Казимиром I. (По предположению.)

1043 г. – брак Марии-Добронеги и Казимира I. (По летописям.)

1039 г. – рождение сына Болеслава. (По предположению.)

1041 г. – рождение сына Владислава. (По предположению.)

1058 г. – смерть Казимира I, вокняжение Болеслава II. (По источникам.)

1069 г. – первый прием Изяслава Ярославича. (По летописям.)

1073 г. – второй прием Изяслава Ярославича. (По летописям.)

1081 г. – смерть Болеслава II. (По источникам.)

1087 г. – смерть Марии-Добронеги. (По источникам.)

Даты, относящиеся к Ингигерд-Ирине-Анне

1002 г. – год рождения. (По предположению.)

1019 г. – брак с Ярославом Мудрым. (По исландским анналам.)

1020 г. – рождение сына Владимира. (По данным летописей.)

1022 г. – рождение Елизаветы. (По предположению.)

1024 г. – рождение сына Изяслава. (По летописям.)

1025 г. – рождение Анастасии. (По предположению.)

1027 г. – рождение сына Святослава. (По летописям.)

1028 г. – приезд семьи сестры Астрид, изгнанной из Норвегии. (По источникам.)

1028 г. – рождение Анны. (По предположению.)

1030 г. – рождение сына Всеволода, убийство в Норвегии Олава Святого. (По источникам.)

1033 г. – рождение сына Вячеслава, возвращение племянника Магнуса на родину в Норвегию. (По источникам.)

1034 г. – приезд венгерских принцев Андрея и Леванте, племянников Ярослава Мудрого. (По летописям.)

1036 г. – рождение сына Игоря. (По летописям.)

1036 г. – переезд семьи в Киев; в Новгороде на самостоятельном княжении оставлен Владимир, он женится на Александре, возможно дочери Мстислава Тмутараканского. (По предположению.)

1037 г. – строительство Софийского собора в Киеве. (По летописям.)

1043 г. – свадьба Елизаветы, свадьба Изяслава и Гертруды. (По летописям и источникам.)

1045 г. – начало строительства Новгородской Софии. (По летописям.)

1046 г. – свадьба Анастасии и Андрея. (По летописям.)

1048 г. – сватовство Генриха I к Анне. (По источникам.)

1050 г. – смерть Ингигерд. (По летописям.)

Даты, относящиеся к Гертруде-Елене-Елизавете

1018 г. – свадьба родителей, Мешко II и Риксы. (По источникам.)

1016 г. – рождение брата Казимира. (По источникам.)

1024 г. – приблизительная дата рождения Гертруды. (По предположению.)

1025-1034 гг. – правление отца в Польше. (По источникам.)

1032 г. – ссора родителей и бегство с матерью в Германию. (По источникам.)

1034 г. – возвращение в Польшу и новое изгнание. (По источникам.)

1038 г. – начало правления в Польше брата Казимира и возвращение на родину. (По источникам.)

1043 г. – свадьба с Изяславом Ярославичем и переезд в Туров. (По летописям.)

1048 г. – дата рождения старшего сына Ярополка. (По предположению.)

1050 г. – рождение сына Святополка. (По летописям.)

1051 г. – дата рождения сына Мстислава. (По предположению.)

1052 г. – переезд с мужем и детьми в Новгород. (По предположению.)

1054 г. – вокняжение в Киеве мужа. (По летописям.)

1055 г. – дата начала летописания под руководством Гертруды. (По предположению.)

1056-1057 гг. – создание Остромирова Евангелия. (По источникам.)

1068 г. – изгнание из Киева и бегство в Польшу. (По летописям.)

1069 г. – возвращение в Киев, смерть сына Мстислава. (По летописям.)

1072 г. – работа над Изборником. (По источникам.)

1073 г. – новое изгнание из Киева, бегство в Польшу, переезд в Германию. (По летописям и другим источникам.)

1075 г. – визит с сыном и невесткой к Римскому папе Григорию VII. (По источникам.)

1077 г. – новое возвращение в Киев. (По летописям.)

3 октября 1078 г. – гибель мужа Изяслава Ярославича, переезд к сыну Ярополку во Владимир-Волынский. (По летописям.)

1085 г. – пленение Владимиром Мономахом. (По летописям.)

1086 г. – бегство Ярополка в Польшу, возвращение и смерть. (По летописям.)

1088 г. – переезд со Святополком в Туров. (По летописям.)

1093 г. – вокняжение Святополка в Киеве. (По летописям.)

4 января 1107 г. – смерть Гертруды. (По летописям.)

Даты, относящиеся к немецкой принцессе Оде

1039-1056 гг. – правление Генриха III. (По источникам.)

1043 г. – смерть отца Лютпольда и пострижение Оды в монастырь. (По источникам.)

1056-1106 гг. – правление Генриха IV. (По источникам.)

1062 г. – брак дочери Святослава Ярославича и чешского князя Братислава II (1061-1092). (По источникам.)

1070 г. – брак Оды и Святослава Ярославича. (По предположению.)

1071 г. – рождение сына Ярослава. (По предположению.)

1073 г. – вокняжение Святослава Ярославича в Киеве. (По летописям.)

1073 г. – завершение работы на Изборником. (По источникам.)

1076 г. – работа над вторым Изборником. (По источникам.)

1076 г., декабрь – смерть Святослава Ярославича, отъезд Оды на родину. (По летописям.)

1060 г. – смерть Иды, матери Оды. (По источникам.)

1096 г. – возвращение на Русь Ярослава. (По предположению.)

Даты, относящиеся к византийской принцессе Марии Константиновне и ее дочери Анне-Янке

1042-1055 гг. – годы правления отца Марии, византийского императора Константина IX Мономаха. (По источникам.)

1043 г. – неудачный поход на Константинополь Владимира Ярославича. (По летописям.)

1046 г. – подписание мирного договора между Византией и Русью. (По летописям.)

1046 г. – заключение брака между Марией и Всеволодом Ярославичем. (По предположению.)

1053 г. – рождение Владимира, первенца. (По летописям.)

1054 г. – смерть Ярослава Мудрого и переезд Марии с семьей в Пеpeяславль Южный. (По летописям.)

до 1066 г. – рождение дочери Янки. (По предположению.)

1068 г. – смерть Марии. (По предположению.)

1069 г. – новый брак Всеволода Ярославича. (По летописям.)

1078 г. – вокняжение в Киеве Всеволода Ярославича. (По летописям.)

1086 г. – основание Андреевского монастыря и пострижение в нем Анны-Янки. (По летописям.)

1089 г. – поездка Анны-Янки в Константинополь за новым митрополитом. (По летописям.)

1090 г. – возвращение в Киев с митрополитом Иоанном. (По летописям.)

1091 г. – смерть митрополита Иоанна. (По летописям.)

1093 г. – смерть отца, Всеволода Ярославича. (По летописям.)

1108 г. – смерть сестры Екатерины. (По летописям.)

1111 г. – смерть мачехи Анны. (По летописям.)

1112 г. – смерть Анны-Янки. (По летописям.)

1139 г. – захоронение в Янином монастыре великого князя Ярополка Владимировича. (По летописям.)

1145 г. – перезахоронение Ярополка Владимировича в храм. (По летописям.)

Даты, относящиеся к женской половине семьи Владимира Мономаха

1053-1125 гг. – годы жизни Владимира Мономаха. (По летописям.)

1055 г. – свадьба родителей Гиды. (По источникам.)

1056 г. – год рождения Гиды. (По предположению.)

1068 г. – год смерти матери Владимира Мономаха. (По предположению.)

1069 г. – дата свадьбы Владимира и Гиды. (По предположению.)

1070 г. – переезд в Ростово-Суздальскую землю. (По предположению.)

1076 г. – рождение сына Мстислава. (По летописям.)

1078 г. – вокняжение в Киеве Всеволода Ярославича, переезд Владимира с семьей в Чернигов. (По летописям.)

1082 г. – рождение сына Ярополка. (По летописям.)

1088 г. – вокняжение Мстислава в Новгороде. (По летописям.)

1092 г. – дата свадьбы Мстислава и Христины. (По предположению.)

1093 г. – смерть Всеволода Ярославича и изгнание Владимира из Чернигова в Переяславль Южный. (По летописям.)

1094 г. – дата смерти Гиды. (По предположению.)

1095 г. – новый брак Владимира Мономаха. (По предположению.)

1096 г. – рождение Юрия Долгорукого. (По предположению.)

1096 г. – рождение Изяслава Мстиславича. (По предположению.)

Конец 90-х гг. – брак Марии Владимировны и царевича Леона. (По предположению.)

1107 г. – смерть второй жены Владимира Мономаха. (По летописям.)

1112 г. – брак Евфимии Владимировны и Коломана. (По летописям.)

1113 г. – вокняжение в Киеве Владимира Мономаха. (По летописям.)

1116 г. – брак Агафьи Владимировны и Всеволода Давыдовича. (По летописям.)

1116 г. – гибель Леона. (По летописям.)

1117 г. – переезд Мстислава в Белгород. (По летописям.)

1121 г. – смерть Христины. (По предположению.)

1122 г. – брак Мстислава и Любавы Дмитриевны. (По летописям.)

1125 г. – смерть Владимира Мономаха, вокняжение в Киеве Мстислава. (По летописям.)

1132 г. – смерть Мстислава. (По летописям.)

1139 г. – вокняжение в Киеве мужа Марии Мстиславны Всеволода Ольговича. (По летописям.)

1146 г. – смерть Всеволода Ольговича. (По летописям.)

1170 г. – смерть Любавы Дмитриевны. (По предположению.)

Даты, относящиеся к дочери Всеволода Ярославича Евпраксии

1056-1106 гг. – годы правления Генриха IV, с 1084 г. – император. (По источникам.)

1069 г. – брак родителей. (По предположению.)

1070 г. – рождение брата Ростислава. (По летописям.)

1072 г. – рождение Евпраксии. (По предположению.)

1077 г. – переезд родителей в Чернигов. (По летописям.)

1078 г. – вокняжение Всеволода Ярославича в Киеве. (По летописям.)

1084-1087 гг. – замужество с Генрихом Штаденским. (По предположению.)

1087 г. – смерть мужа. (По источникам.)

1088 г. – обручение с Генрихом IV. (По источникам.)

1089 г. – бракосочетание с Генрихом и коронование императрицей. (По источникам.)

1093 г. – бегство от мужа. (По предположению.)

1093 г. – смерть отца. (По летописям.)

1094 г. – первый церковный Собор по вопросу развода. (По источникам.)

1095 г. – второй церковный Собор, развод с Генрихом IV, возвращение на родину. (По источникам.)

1106 г. – смерть Генриха IV и постриг Евпраксии. (По источникам.)

1109 г. – смерть Евпраксии. (По летописям.)

1111 г. – смерть матери, княгини Анны. (По летописям.)

Даты, относящиеся к Евфросинии Полоцкой

1104-1109 гг. – время рождения Евфросинии. (По предположению.)

1116 г. – смерть дяди Романа Всеславича и постриг его жены. (По летописям.)

1116-1121 гг. – постриг Евфросинии. (По предположению.)

1127 г. – переезд в Сельцо и основание женского Спасского монастыря. (По предположению.)

1128-1129 гг. – походы Мстислава Великого на полоцких князей. (По летописям.)

1129 г. – строительство Спасского собора, основание мужского монастыря, постриг родственников. (По предположению.)

1130 г. – арест полоцких князей и высылка их в Византию. (По летописям.)

1132 г. – изгнание из Полоцка Изяслава Мстиславича и вокняжение брата Евфросинии Василия Святославича. (По летописям.)

1144 г. – смерть брата Василия. (По летописям.)

1156-1160 гг. – поездка слуги Михаила в Византию за иконой Эфесской Богоматери. (По предположению.)

1160 г. – изготовление креста для Евфросинии. (По источникам.)

1173 г. – паломническая поездка Евфросинии в Иерусалим и смерть. (По предположению.)

1547 г. – официальная канонизация Евфросинии. (По источникам.)

1910 г. – перенос ее мощей из Киева в Полоцк. (По источникам.)

Даты, относящиеся к Евфросинии Ярославне

1150 г. – брак между родителями, Ярославом Владимировичем и Ольгой Юрьевной. (По летописям.)

1151 г. – рождение брата Владимира. (По предположению.)

1152 г. – рождение старшей сестры. (По предположению.)

1153 г. – рождение средней сестры. (По предположению.)

1154 г. – рождение Евфросинии. (По предположению.)

1167 г. – женитьба Владимира на Болеславе Святославне. (По летописям.)

1168 г. – бракосочетание старшей сестры с венгерским королем Стефаном. (По предположению.)

1169 г. – бракосочетание средней сестры с польским князем. (По предположению.)

1170 г. – бракосочетание Евфросинии с Игорем Святославичем. (По предположению.)

1171 г. – рождение сына Владимира (в Ипатьевской летописи – 1173 г.)

1173 г. – бегство Ольги Юрьевны с сыном в Польшу, возвращение в конце года. (По летописям.)

1174 г. – удачный поход Игоря на половцев, новая ссора Ольги Юрьевны и Владимира с Ярославом Владимировичем, бегство их в Чернигов. (По летописям.)

1175 г. – рождение сына Олега. (По летописям.)

1176 г. – рождение сына Святослава. (По летописям.)

Кон. 1176 г. – переезд Ольги Юрьевны во Владимир. (По летописям.)

1180 г. – вокняжение Игоря в Новгороде-Северском. (По летописям.)

1181 г. – смерть Ольги Юрьевны. (По летописям.)

1183 г. – удачный поход на половцев Святослава Всеволодовича. (По летописям.)

1184 г. – удачный поход Игоря на половцев. (По летописям.)

1185 г. – неудачный поход Игоря, пленение. (По летописям.)

Кон. 1186 г. – возвращение Игоря на родину. (По предположению.)

1187 г. – свадьба Святослава Игоревича и дочери Рюрика Ростиславича, возвращение от половцев Владимира Игоревича с женой. (По летописям.)

1187 г. – смерть Ярослава Осмомысла, изгнание из Галича его сына Олега и вокняжение Владимира Ярославича. (По летописям.)

1188 г. – изгнание Владимира Ярославича из Галича. (По летописям.)

1190 г. – бегство Владимира Ярославича из плена и вокняжение в Галиче. (По источникам.)

1198 г. – вокняжение Игоря Святославича в Чернигове. (По летописям.)

1202 г. – смерть Игоря Святославича. (По летописям.)

1205 г. – вокняжение Владимира Игоревича на галицком престоле. (По летописям.)

1210 г. – смерть Евфросинии Ярославны. (По предположению.)

1211 г. – изгнание из Галича Владимира Игоревича и гибель там его братьев – Романа, Ростислава и Святослава. (По летописям.)

Даты, относящиеся к Марии Ясыне

1116 г. – пленение ясов (осетин) Ярополком Владимировичем, женитьба князя на яской княжне Елене. (По летописям.)

1132 г. – вокняжение Ярополка в Киеве. (По летописям.)

1139 г. – смерть Ярополка. (По летописям.)

1154 г. – рождение Всеволода Юрьевича. (По летописям.)

1155 г. – рождение Марии. (По предположению.)

1155 г. – женитьба Мстислава Юрьевича на Анастасии Петровне. (По летописям.)

1162 г. – отъезд Всеволода с матерью Еленой и братьями Мстиславом и Василием в Византию к деду – императору Мануилу Комнину, правившему с 1143 по 1180 г. (По источникам.)

1168 г. – возвращение Всеволода на родину. (По предположению.)

1168 г. – пленение отца Марии, воеводы Шварна, половцами. (По летописям.)

1169 г. – женитьба Андрея Боголюбского на сестре Марии. (По предположению.)

1169 г. – вокняжение в Киеве Глеба Юрьевича. (По летописям.)

1170 г. – женитьба Всеволода Юрьевича на Марии. (По предположению.)

1171 г. – гибель Глеба, начало междоусобной борьбы за Киев. (По летописям.)

1173 г. – рождение дочери Всеславы. (По предположению.)

1174 г. – вокняжение в Киеве Рюрика Ростиславича, пленение и освобождение Всеволода. Убийство Андрея Боголюбского. (По летописям.)

1175 г. – рождение дочери Елены. (По предположению.)

1175 г. – переезд Марии с женой Михаила Юрьевича в Чернигов. (По предположению.) Борьба Всеволода и Михаила за владимирское великое княжение и их победа. Переезд княгинь во Владимир. (По летописям.)

1176 г. – вокняжение во Владимире Всеволода Юрьевича. (По летописям.)

1177 г. – рождение дочери Верхуславы. (По предположению.)

1179 г. – рождение дочери Пелагеи-Сбыславы. (По летописям.)

1180 г. – замужество средней сестры Марии (за Ярославом Владимировичем). (По летописям.)

1180 г. – брак дочери Михаила Юрьевича с Владимиром Святославичем. (По летописям.)

1182 г. – брак младшей сестры Марии с Мстиславом Святославичем. (По летописям.)

1185 г. – рождение сына Константина. (По летописям.)

1186 г. – рождение близнецов Бориса и Глеба. Свадьба Всеславы и Ростислава Ярославича. (По летописям.)

1187 г. – смерть Бориса, рождение сына Юрия. (По летописям.)

1188 г. – смерть Глеба. (По летописям.)

1189 г. – свадьба Верхуславы и Ростислава Рюриковича. (По летописям.)

1189 г. – рождение Юрия. (По предположению.)

1190 г. – рождение Ярослава. (По летописям.)

1192 г. – посажение Юрия на коня. (По летописям.)

1193 г. – рождение Владимира. (По летописям.)

1194 г. – начало строительства Дмитровского собора. Постриг Ярослава. (По летописям.)

1195 (1198) г. – рождение Святослава. (По летописям.)

1196 г. – свадьба Константина и Агафьи Мстиславны. (По летописям.)

1198 г. – рождение сына Ивана и появление на свет внучки Изморагд-Евфросинии. (По летописям.)

1199 г. – начало болезни Марии. (По летописям.)

1200 г. – основание Княгининого монастыря. (По летописям.)

1201 г. – смерть средней сестры, жены Ярослава Владимировича. Отъезд Ярослава на княжение в Переяславль Южный. (По летописям.)

1205 г. – смерть дочери Елены, пленение Верхуславы с мужем и тестем. (По летописям.)

1206 г. – отъезд Константина в Новгород, пострижение Марии в монастырь и смерть. (По летописям.)

1209 г. – женитьба Всеволода Юрьевича на Любаве, дочери витебского князя Василька Брячиславича. (По летописям.)

1212 г. – смерть Всеволода Юрьевича. (По летописям.)

Даты, относящиеся к дочерям Михаила Черниговского

1179 г. – рождение Михаила Черниговского. (По летописям.)

1202 г. – рождение Феодулии. (По предположению.)

1206 г. – вокняжение в Киеве отца Михаила, Всеволода Чермного. (По летописям.)

1207 г. – основание Ризоположенского монастыря. (По летописям.)

1211 г. – брак Юрия Всеволодовича и Агафьи Всеволодовны. (По летописям.)

1211 г. – рождение Марии. (По предположению.)

1217 г. – приезд Феодулии в Суздаль. (По предположению.)

25 сентября 1217 г. – принятие пострига. (По данным «Жития».)

1218 г. – смерть Константина Всеволодовича и пострижение его жены. (По летописям.)

1218 г. – вокняжение Юрия Всеволодовича во Владимире. (По летописям.)

1223 г. – вокняжение в Чернигове Михаила Всеволодовича. (По летописям.)

1227 г. – свадьба Марии и Василько Константиновича. (По летописям.)

1231 г. – рождение Марией сына Бориса, возможно, и Глеба. (По летописям.)

1238 г. – нападение Батыя на Владимиро-Суздальское княжество, битва на р. Сити, гибель Юрия Всеволодовича и Василько Константиновича. (По летописям.)

1238 г. – убийство Михаилом Всеволодовичем послов Батыя и бегство за границу с семьей. (По летописям.)

1238 г. – начало ростовского летописания. (По предположению.)

1241 г. – возвращение Михаила Всеволодовича на родину. (По источникам.)

1243 г. – первые поездки князей в Орду. (По летописям.)

1246 г. – поездка в Орду Михаила Всеволодовича с внуком Борисом и гибель князя. (По летописям.)

1246 г. – гибель великого князя Ярослава Всеволодовича. (По летописям.)

1248 г. – женитьба Бориса на дочери муромского князя Ярослава Юрьевича. (По летописям.)

1251 г. – женитьба Глеба на ханской дочери и вокняжение на Белоозере. (По летописям.)

1253 г. – рождение внука Дмитрия, освящение в Ростове церкви Бориса и Глеба. (По летописям.)

1254 г. – рождение внука Константина. (По летописям.)

1255 г. – смерть Евфросинии Суздальской. (По предположению.)

1259 г. – визит в Ростов Александра Невского. (По летописям.)

1262 г. – смерть ростовского епископа Кирилла, участвовавшего в летописании. (По летописям.)

1271 г. – смерть Марьи Михайловны. (По летописям.)

1277 г. – смерть Бориса. (По летописям.)

1278 г. – смерть Глеба. (По летописям.)

Родственные связи князя Игоря и Ольги

Рюрик -?

Олег

Улеб – Сфандра

Сестра 1

Игорь – Ольга

Сестра 2

Туредув

Арефаст

Сфирк

Игорь 1

Дочь – Оттон I

Олег

Святослав

Якун

Вильгельм

Ярополк

Олег

Владимир

Псковский князь

Ольга

Володислав – Предслава

Сын

Пояснения

Олег – брат Рюрика.

Улеб – брат Рюрика, Сфандра – его жена.

Туредув, Арефаст и Сфирк – сыновья Улеба и Сфандры.

Сестра 1 – старшая сестра Игоря.

Сестра 2 – младшая сестра Игоря.

Игорь 1 – старший племянник Игоря.

Якун – младший племянник Игоря.

Дочь – старшая дочь Игоря и Ольги.

Олег – старший сын Игоря и Ольги.

Оттон I – муж дочери Игоря и Ольги, германский король.

Вильгельм – сын дочери, внук Игоря и Ольги.

Володислав – брат Ольги, видимо старший.

Предслава – жена Володислава.

Племянник Ольги, с которым она ездила в Константинополь. (Сын Володислава и Предславы)

Родственные связи Рогнеды

Рогволд -?

Брат

Брат

Рогнеда – Владимир

Изяслав

Предслава – Болеслав I

Ярослав

Мстислав

Всеслав

Всеслав

Брячислав

Илья

Изяслав

Святослав

Всеволод

Игорь

Вячеслав

Полоцкая династия князей

Продолжение на других схемах

Родственные связи Анны Романовны

Роман II – Феофано

Василий II

Константин VIII

Анна – Владимир

Дочь?

Родственные связи Предславы и Марии-Добронеги

Владимир – Рогнеда

Предслава – Болеслав I

Сестра 1 – Бернхард

Сестра 2 – Ласло Саро

Дочь – Святополк

Мешко II – Рикса

Мария-Добронега – Казимир I

Гертруда

Болеслав II Смелый

Владислав I

Пояснения

Владимир – великий князь Владимир Святославич.

Рогнеда – его вторая жена.

Предслава – дочь Владимира и Рогнеды.

Болеслав I – польский король Болеслав I Храбрый, правил с 992 по 1025 г.

Сестра 1 – дочь Владимира Святославича от неизвестной жены, вышла замуж за саксонского маркграфа Бернхарда II.

Сестра 2 – дочь Владимира Святославича и неизвестной жены, вышла замуж за венгерского герцога Ласло Capo.

Мешко II – сын Болеслава I, польский король с 1025-1034 г., Рикса – жена Мешко II.

Святополк – сын Ярополка Святославича, пасынок Владимира I.

Дочь – жена Святополка, дочь Болеслава I.

Казимир I – польский король с 1037 по 1058 г., сын Мешко II и Риксы.

Гертруда – дочь Мешко II и Риксы, сестра Казимира I, жена великого князя Изяслава Ярославича.

Болеслав II Смелый – польский король с 1158 по 1081 г., сын Казимира I и Риксы, муж Марии-Добронеги.

Владислав I – польский король с 1089 по 1102 г., сын Казимира I и Марии-Добронеги.

Родственные связи Ингигерд и ее дочерей

Олав – Эстрид

Иаков

Ингигерд – Ярослав Мудрый

Астрид – Олав Святой

Магнус

Изяслав – Гертруда

Святослав – Киликия – Ода

Всеволод – Мария

Вячеслав

Елизавета – Харальд

Анастасия – Андрей

Анна – Генрих

Мария

Ингигерд

Шаламон

Филипп

Пояснения

Олав – Эйрикссон, король шведский до 1024 г.

Эстрид – жена Олава, из рода ободритских князей.

Иаков – сын Олава и Эстрид, король Швеции с 1024 по 1050 г.

Астрид – сестра Ингигерд, жена норвежского короля Олава Святого.

Олав Святой – норвежский король с 1014 по 1028 г., был изгнан с семьей в 1028, в 1030 вернулся на родину и был убит.

Магнус – сын Олава и Астрид, вернулся на родину в 1033, с 1036 до 1047 король Норвегии.

Гертруда – жена Изяслава, дочь польского короля Мешко II.

Киликия – первая жена Святослава, возможно византийка.

Ода – немецкая герцогиня, вторая жена Святослава.

Мария – дочь византийского императора Константина Мономаха, первая жена Всеволода.

Анна – вторая жена Всеволода, предположительно дочь половецкого хана.

Харальд – норвежский конунг, 1046-1066, муж Елизаветы.

Андрей – венгерский король Эндре I с 1046 по 1060, муж Анастасии.

Генрих – французский король Генрих I, с 1031 по 1060, муж Анны.

Мария и Ингигерд – дочери Елизаветы и Харальда.

Шаламон – венгерский король, правил с 1063 по 1074.

Филипп – французский король Филипп I, правил с 1060 по 1108, основатель династии.

Родственные связи Гертруды-Елены-Елизаветы

Мешко – Рикса

Казимир – Мария Добронега

Гертруда – Изяслав

Дочь – Бела

Болеслав

Владислав

Ярополк

Святополк

Геза

Ласло

Дополнение.

Пояснения

Мешко – польский король Мешко II, сын Болеслава I, правил с 1025 по 1034.

Рикса – жена Мешко II, дочь германского императора Оттона II и племянницы императора Иоанна Цимисхия, сестра германского императора Оттона III, женатого на византийской принцессе.

Казимир I – польский король с 1037 по 1058.

Мария-Добронега – дочь Владимира I Святославича.

Гертруда – дочь Мешко и Риксы, жена Изяслава.

Изяслав – сын Ярослава Мудрого и Ингигерд.

Гертруда – дочь Мешко и Риксы.

Бела I – король венгерский с 1060-1063, брат Андрея, женатого на Анастасии Ярославне, соперничал с их сыном Шаламоном, женатым на сестре германского императора Генриха IV.

Болеслав – польский король Болеслав II, правил с 1058 по 1081.

Владислав I – польский король, правил с 1089 по 1102.

Ярополк – сын Изяслава и Гертруды, женат на немецкой принцессе Кунигунде, родственнице жены Святослава Ярославича Оды.

Святополк – великий князь Киевский с 1093 по 1113, был женат первым браком на дочери византийского императора Варваре, вторым – на Елене, дочери половецкого хана Тугоркана.

Геза – венгерский король Геза I, правил с 1074 по 1077.

Ласло – венгерский король Ласло I Святой, правил 1077 по 1095 г.

Дополнение к приложению «Родственные связи Гертруды-Елены-Елизаветы»

Ярополк – Кунигунда

Святополк – Варвара – Елена

Ярослав

Вячеслав

Мстислав

Ярослав – дочь Ласло I

Брячислав

Изяслав

Сбыслава – Болеслав

Предслава – Коломан II

Пояснения

Ярополк – старший сын Изяслава Ярославича и Гертруды (1078-1086).

Кунигунда – жена Ярополка, дочь маркграфа Оттона Орламюндского, падчерица маркграфа Тюрингенского.

Святополк – второй сын Изяслава Ярославича и Гертруды (1093-1113).

Варвара – первая жена Святополка, дочь византийского императора Алексея Комнина.

Елена – вторая жена Святополка, дочь половецкого хана Тугоркана.

Ярослав Ярополчич – князь Луцкий и Берестский (1079-1102).

Вячеслав Ярополчич – умер в 1104 г.

Мстислав Святополчич – князь владимиро-волынский (1097-1099).

Ярослав Святополчич – князь владимиро-волынский (1100-1123).

Брячислав – князь, видимо, туровский (р. 1104-1128).

Изяслав Святополчич – умер в 1127 г.

Сбыслава – дочь Святополка Изяславича, жена с 1103 г. польского короля Болеслава III Кривоусого.

Предслава – дочь Святополка Изяславича, жена с 1104 венгерского короля Коломана II.

Дочь Ласло I – жена Ярослава Святополчича, дочь венгерского короля Ласло I Святого, брата короля Гезы I.

Родственные связи Оды

Брат Генриха III

Лютпольд – Ида

Экберт Старший

Лев IX

Бурхард

Ода – Святослав

Экберт Младший – Ода

Кунигунда

Ярослав

Юрий

Святослав

Ростислав

Пояснения

Лютпольд – маркграф венгерской марки, умер в 1043, отец Оды.

Ида – двоюродная сестра германского императора Генриха IV, мать Оды.

Экберт Старший – маркграф майсенской марки, брат Иды, дядя Оды.

Экберт Младший – маркграф майсенской марки; (1068-1090), двоюродный брат Оды, женат на сестре Кунигунды Оде.

Бурхард – настоятель собора в Трире, брат Оды.

Святослав – великий киевский князь Святослав Ярославич (1073-1076).

Ярослав – сын Оды и Святослава Ярославича, муроморязанский князь, основатель местной династии князей, умер в 1127.

Брат Генриха III – отец Иды.

Лев IX – брат Иды, римский папа Лев IX.

Кунигунда – жена Ярополка Изяславича.

Родственные связи Владимира Мономаха

Константин IХ Мономах

Ярослав Мудрый – Ингигерд-Ирина

Мария

Всеволод

Анна

Владимир – Гида

Анна-Янка

Ростислав

Евпраксия – Генрих Штаденский – Генрих IV

Екатерина

Мстислав – Христина

Ярополк – Елена

Вячеслав

Юрий

Андрей

Мария – Леон

Василий

Евфимия – Коломан

Агафья – Всеволод

Всеволод

Изяслав

Святополк

Ростислав

Ярополк

Борис

Пояснения

Константин IX Мономах – византийский император.

Мария – дочь Константина.

Всеволод – сын Ярослава Мудрого и Ингигерд.

Анна – вторая жена Всеволода Ярославича, дочь половецкого хана.

Владимир – великий князь Владимир Мономах.

Анна-Янка – монахиня и игуменья Андреевского монастыря.

Ростислав – сын Всеволода Ярославича от второго брака, погиб в 1093.

Евпраксия – жена маркграфа Генриха Штаденского и германского императора Генриха IV, в Европе ее звали Адельхайда.

Екатерина – постриженная в монахини младшая дочь Владимира Мономаха.

Гида – дочь английского короля Харальда, первая жена Владимира Мономаха.

? – неизвестная по имени вторая жена Владимира Мономаха.

Мстислав – Мстислав Великий, Новгородский и великий князь Киевский.

Ярополк – Переяславский и великий князь Киевский.

Елена – жена Ярополка, осетинская княжна.

Вячеслав – Смоленский и великий князь Киевский.

Юрий – Юрий Долгорукий, Ростово-Суздальский и великий князь Киевский.

Мария – дочь Владимира Мономаха и Гиды, жена царевича Леона.

Евфимия – дочь Владимира и неизвестной жены, жена венгерского короля Коломана.

Дополнение к схеме «Родственные связи Владимира Мономаха»

Гида

Ульв – Эстрид

Харальд

Свен

Эстридсен

2 сына

Гида – Владимир

Мстислав – Христина – Любава Дмитриевна

Всеволод

Изяслав

Святополк

Ростислав

Ярополк

Владимир

Мария – Всеволод Ольгович

Евфросиния – Геза

Ингеборг – Кнут II

Малфрид – Сигурд

Магнусон

Ирина – Андроник

Пояснения

Гида – мать короля Харальда.

Ульв – брат Гиды.

Эстрид – первым браком была замужем за Ильей Ярославичем, вторым – за датским ярлом, наместником Кнута Великого.

Свен Эстрид – датский король.

Харальд – последний английский англосаксонский король.

Гида – первая жена Владимира Мономаха.

Мстислав – Мстислав Великий.

Христина – шведская принцесса, первая жена Мстислава.

Всеволод, Изяслав, Святополк, Ростислав, Ярополк – сыновья Христины.

Любава Дмитриевна – вторая жена Мстислава Великого.

Владимир – сын Любавы Дмитриевны.

Мария – дочь Любавы Дмитриевны и жена великого князя Всеволода Ольговича.

Ингеборг – дочь Христины, жена датского короля Кнута II.

Малфрид – дочь Христины, жена норвежского короля Сигурда Магнусона.

Ирина – жена византийского императора Андроника Комнина.

Евфросиния – дочь Любавы Дмитриевны, жена венгерского короля Гезы II.

Данные о женах черниговских князей по Любецкому синодику

Мстислав Владимирович Тмутараканский – Анастасия

Святослав Ярославич

Олег – Феофанна

Давыд – Феодосия

Всеволод

Святослав

Святослав

Ярослав – Ирина

Звенислава – Болеслав IV

Анна – Игорь Васильевич

Олег – Первая дочь Юрия Долгорукого – вторая дочь Романа Мстиславича

Игорь – Евфросиния Ярославна

Сестра – Роман Ростиславич

Всеволод Чермный

Михаил

Феодулия-Евфросиния

Мария – Василько Константинович Ростовский

Олег

Давыд

Владимир – дочь Михаила Юрьевича

Глеб – дочь Рюрика Ростиславича

Мстислав – сестра Марии Ясыни

Ростислав – дочь Всеволода Юрьевича

дочь – Владимира Глебовича

Святослав – дочь Рюрика Ростиславича

дочь – Давыд Ольгович

Пояснения

Болеслав IV – польский король.

Игорь Васильевич – сын требовльского князя Василька Ростиславича.

Роман Мстиславич – владимиро-волынский князь, сын великого князя Киевского Мстислава Изяславича.

Роман Ростиславич – сын Ростислава Мстиславича, князь Смоленский.

Михаил Юрьевич – сын Юрия Долгорукого, великий князь Владимирский.

Рюрик Ростиславич – сын Ростислава Смоленского, соправитель Святослава Всеволодовича.

Мария Ясыня – жена Всеволода Большое Гнездо.

Всеволод Юрьевич – великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо.

Владимир Глебович – сын Глеба Юрьевича, переяславский князь.

Давыд Олегович – сын Олега Святославича, черниговский князь.

Родственные связи Евфросинии Полоцкой

Рогнеда – Владимир I

Изяслав

Брячислав

Всеслав Чародей

Роман, ум. 1116 – жена Монахиня

Глеб, ум. 1119

4 сына

Рогволд Борис – Звенислава – Евпраксия

Давыд

Святослав

Георгий

Ростислав

Евфросиния

Василий

Гордислава – Евдокия

Ростислав

Вячко – Давыд

Брячислав

Кирианна – Агафья

Ольга – Евфимия

Василий

Дочь – Всеволод Юрьевич Большое Гнездо

Пояснения

Рогволд-Борис – двойное имя

Родственные связи Евфросинии Ярославны

Ярослав Мудрый – Ингигерд

Владимир

Всеволод

Ростислав

Владимир Мономах

Володарь

Юрий Долгорукий

Владимирко

Ярослав Осмомысл – Ольга

Михаил

Всеволод

Владимир

Сестра 1

Сестра 2

Евфросиния – Игорь Святославич

Владимир II

Роман

Святослав

Ростислав

Олег

Пояснения

Владимир – брат Евфросинии, был женат на Болеславе, дочери Святослава Всеволодовича Черниговского.

Сестра 1 – сестра Евфросинии, вышла замуж за венгерского короля.

Сестра 2 – сестра Евфросинии, вышла замуж за польского князя.

Игорь Святославич – муж Евфросинии, двоюродный брат Святослава Всеволодовича.

Владимир II – сын Евфросинии, женат на дочери половецкого хана Кончака.

Родственные связи Марии Ясыни

Осетинский князь

Елена – Ярополк Владимирович

Шварн

Улита – Андрей Боголюбский

Мария – Всеволод

Сестра 2 – Мстислав

Сестра 3 – Ярослав Владимирович

Юрий – Тамар

Всеслава – Ростислав Ярославич

Верхуслава – Ростислав Рюрикович

Константин – Агафья Мстиславна

Юрий – Агафья Всеволодовна

Василько – Мария Михайловна

Борис

Глеб

Пояснения

Елена – жена великого князя Киевского Ярополка Владимировича.

Шварн – киевский воевода, предположительно брат Елены и отец Марии.

Улита 1 – родственница Марии, жена Андрея Боголюбского.

Всеволод – муж Марии Всеволод Большое Гнездо.

Сестра 2 – сестра Марии, жена черниговского князя Мстислава Святославича.

Сестра 3 – сестра Марии, жена новгородского князя Ярослава Владимировича.

Юрий – младший сын Андрея Боголюбского, женившийся на грузинской царице Тамар.

Всеслава – старшая дочь Марии, вышедшая замуж за черниговского князя Ростислава Ярославича.

Верхуслава – дочь Марии, вышедшая замуж за Ростислава Рюриковича.

Константин – старший сын Марии, женился на дочери Мстислава Романовича, принявшей после пострига имя Агафья.

Юрий – средний сын Марии, женившийся на дочери Всеволода Чермного Агафье.

Василько – старший сын Константина, ростовский князь, женатый на Марии Михайловне, дочери Михаила Всеволодовича Черниговского, сестре Евфросинии Суздальской, племяннице жены Юрия Агафьи Всеволодовны.

Вкладыш

Княжение Ольги со Святославом Игоревичем в Киеве. 946 г.; Установление Ольгой налогов. Правление Ольги и Святослава. 947 г. Миниатюры Радзивилловской летописи

Христос подает венцы мучеников князьям Борису и Глебу; Борис идет против печенегов. Сказание о Борисе и Глебе. Сильвестровский список. Вторая половина XIV в.

Киев. Собор Софии. «Благовещение». Богоматерь. XI в.

Киев. Собор Софии. Ипподром. Деталь. XI в.

Киев. Собор Софии. Охота на медведя. XI в.

Софийский собор в Киеве. 1037 г. В глубине алтарной конхи – мозаичное изображение богородицы «Нерушимая стена»

Софийский собор в Киеве. Мозаичное изображение пророка XI в.

Киев. Собор Софии. Ипподром. Деталь. XI в.

Евангелист Марк. Остромирово Евангелие. 1056-1057 гг. Киев

Христос, венчающий князя Ярополка и княгиню Ирину. Кодекс Гертруды (Трирская Псалтирь) 1070-е гг.

Семья князя Святослава Ярославича. Изборник Святослава. 1073 г. Киев

Вече в Киеве по поводу измены черниговских князей. Радзивилловская летопись. 1147 г.

Евангелист Лука. Мстиславово Евангелие. Начало XII в. Новгород

Евангелист Лука. Мстиславово Евангелие. Начало XII в. Новгород

Икона «Знамение» XII-XIII вв. Предположительно киевского происхождения

Икона св. Георгия, патрона Юрия Долгорукого. Москва XII в.

Церковь Иоанна Предтечи XII в. Псков. Реставрирована в 1950-х гг.

Болгарский князь Борис›Михаил. Евангелие учительное Константина пресвитера болгарского. Конец XII – начало XIII в. Северо-Восточная Русь

Золотые ворота древней крепости города Владимира. Середина XII в. Боковые башни пристроены позднее

Дмитровский собор во Владимире. Конец XII в. Белокаменные стены собора покрыты тонкой резьбой