Лидия Чарская

Лизочкино счастье

Повесть для детей

ГЛАВА I

Встреча в ненастье

Стояла ненастная осенняя ночь. Сильный ветер безжалостно кружил по воздуху хлопья мокрого снега, фонари жалобно мигали на мало-освещенных улицах, а редкие пешеходы торопились в свои дома, чтобы укрыться от ненастья.

Из ворот большого четырех этажного дома выбежала девочка, укутанная с головою в теплый байковый платок, мало, однако, предохранявший ее от холода и сырости, и опрометью бросилась вдоль улицы, по направлению к освещенным окнам аптеки.

Достигнув подъезда аптеки, девочка высвободила из-под платка ручонку и изо всей силы стала стучаться в дверь.

Но на стук её никто не выходил на крыльцо и, несмотря на усиленные удары маленькой ручки, все было по-прежнему тихо и спокойно за дверью.

— Господи, — невольно пронеслось в головке стучавшей девочки, — что же делать? Ведь если меня но услышат в аптеке, — мама останется без лекарства, а ей так плохо приходится по ночам, когда она не принимает микстуры, которую прописал доктор!..

Девочка еще сильнее принялась колотить крошечными кулачками в дверь.

Усилия её не прошли даром. За дверьми послышалось шлепанье туфель, щелкнула задвижка и на пороге, перед лицом смущенной девочки, предстал сгорбленный старик-аптекарь с сердитым, заспанным лицом.

— Что случилось? Что такое? Зачем ты так отчаянно стучишь в дверь, когда есть звонок? — сердито закричал он на девочку, — и кто же так поздно приходит в аптеку? По ночам надо спать, а не тревожить людей. Целые ночи напролет не дадут покоя!

— Ах, простите Бога ради, добрый г-н аптекарь, — взволнованно произнесла оробевшая девочка. — Моя мама очень больна, она все время кашляет; лекарство все вышло час тому назад, а ей надо принимать его непременно, иначе болезнь ухудшится за ночь. Сжальтесь, пожалуйста, и сделайте микстуру. Умоляю вас! Вот вам рецепт. Не откажите, добрый г-н аптекарь, приготовить лекарство, хотя теперь и поздно.

Нежный голосок ребенка, полный мольбы, должно быть, тронул старого аптекаря. Он поднес к глазам рецепт и, прочтя его при свете фонаря, горевшего у дверей аптеки, сказал уже далеко не тем сердитым голосом, каким говорил с девочкой раньше:

— Ладно. Лекарство будет через час готово, войди сюда в аптеку и обожди.

— Спасибо вам, господин аптекарь, — сказала обрадованная девочка, — но не беспокойтесь, пожалуйста, я могу подождать и на крыльце.

— Ну, ну, глупенькая, — уже совсем ласково произнес старик, — видишь, какая непогода! Войди, обогрейся. А я тем временем приготовлю твою микстуру… Вот и еще кого-то Бог несет сюда, — вглядываясь в противоположную сторону улицы, заключил он…

Действительно, минуты через две на крыльцо аптеки входил новый посетитель, закутанный в теплую шубу, в высокой меховой шапке на голове.

— Здравствуйте, Антон Карлович, — проговорил вновь прибывший, — будьте добры, отпустите мне касторового масла. Мой Павлик объелся и заболел желудком.

— Ах, это вы, Павел Иванович! — любезно проговорил аптекарь, — что же это такое опять произошло с вашим Павликом? На прошлой неделе у него болели зубы, три дня тому назад вы приходили за лекарством от желудка, и сегодня снова! Право, можно подумать, что ваш сынок заболевает так часто для того только, чтобы как можно больше заказов доставлять моей аптеке, — заключил, добродушно смеясь, старик.

— Да, мой Павлик действительно ужасно часто болеет, — сокрушенно вздохнул ночной посетитель, следом за хозяином входя в аптеку. — А это что за хорошенькая малютка? — неожиданно воскликнул он, увидя дрожащую от холода девочку, присевшую, в ожидании лекарства, в дальний угол комнаты.

Большой, неуклюжий платок сполз теперь с её головки и чудесные золотистые волосы красивыми локонами упадали ей па плечи, обрамляя, точно золотой рамкой, бледное, худенькое, но замечательно кроткое и ласковое личико с большими выразительными глазами.

Девочка была в самом деле прехорошенькая и невольно привлекала к себе внимание.

— Почему, малютка, ты так поздно пришла за лекарством? Верно заболел кто-нибудь из твоих родных? — ласково обратился к девочке незнакомый господин в шубе.

— Моя мама очень больна и её лекарство все вышло, — ответила девочка, привстав со своего места.

— А разве нельзя было кого-нибудь другого послать за лекарством ночью, в такую погоду? — продолжал спрашивать незнакомец.

— У нас никого нет: мы живем одни с мамой, — ответила девочка.

— А, это другое дело, — заметил тот, не переставая смотреть внимательно на маленькую посетительницу.

— Славная девочка, — сказал он, обращаясь к аптекарю, — вот кому бы быть Золушкой, принцессой, Спящей царевной или Красной Шапочкой! Не так ли, Антон Карлович?

— Вполне с вами согласен, — подтвердил аптекарь, глядя на нее в свою очередь. — Я даже убежден, что она была бы куда лучшей Золушкой, нежели ваша злющая Ведрина.

— Да, Ведрина, не годится больше в Золушки, — подтвердил незнакомый господин, — я давно ищу кем бы ее заменить. Она уже выросла настолько, что не помещается в золотую карету, в которой должна являться Золушка на бал короля. Притом она доставляет нам с женою много хлопот, — прибавил он, — постоянно капризничает, ленится, бранится, не слушается, да еще вдобавок и обижает Павлика.

— Да, ваша Ведрина вздорная девочка, — согласился аптекарь. — Я ее знаю с тех пор, как она жила еще у родных и бегала ко мне за лекарством для своего больного отца. Поверите ли, никогда толком, вежливо не спросит чего ей надо, а нашумит, накричит так, что после неё долго болят уши.

— Да, все, положительно все жалуются на нее, — сказал господин в шубе.

Затем он опять посмотрел на девочку, ожидавшую лекарство, и сказал:

— Да, да, из тебя, моя крошка, вышла бы чудесная Золушка, Красная Шапочка и принцесса Босоножка. Я в этом убежден.

Девочке было очень неловко от пристального взгляда незнакомого человека и потому она крайне обрадовалась, когда аптекарь подал ей, наконец, склянку с микстурой и, приняв от неё положенную плату, кивком головы дал ей понять, что она может идти домой.

В душе девочка очень удивлялась тому, что незнакомец находит в ней сходство с Золушкой, Красной Шапочкой и принцессой Босоножкой. Слова незнакомца очень заинтересовали девочку, но спросить объяснения она не посмела.

Она знала, что Золушка, Босоножка и Красная Шапочка — сказочные лица, читала про них не раз в книжках, но почему чужой, незнакомый барин называет ее их именами, — она никак не могла понять.

А незнакомец между тем, очевидно, заинтересовался девочкой: он расспросил ее подробно об её больной матери, о том, где и как они живут, есть ли у нее родные и, вынув из кармана крошечную книжку, записал в ней подробный адрес дома, где жили девочка и её больная мать. На вопрос девочки, зачем он это делает, незнакомец сказал, что придет к ним завтра и принесет такое средство, которое, как он думает, должно будет непременно помочь больной лучше всех микстур и капель, которые она принимает.

Девочка, до этой минуты робевшая под пристальными взглядами незнакомца, при высказанном им желании помочь её маме, сразу просияла и, ласково простившись с ним, как с хорошим знакомым, еще раз поблагодарила его и аптекаря и с легким сердцем побежала домой, где ее ждала больная мать.

ГЛАВА II

Больная мама. — Лизины заботы

Холод, сырость, снежные хлопья и ветер снова захватили девочку, лишь только она очутилась на улице. Но Лиза (так звали ее), казалось, и не замечала ненастья: ее занимала радостная мысль о том, что она достала, несмотря на поздний час, лекарство для мамы и, вдобавок, что-то в её душе говорило ей, что незнакомый господин сдержит свое слово и принесет обещанное средство, от которого непременно выздоровеет её дорогая мама. Незаметно добежала она до ворот большого дома и взобралась по узкой, кривой и темной лестнице на самый чердак, где они с матерью нанимали крошечную комнатку под крышей.

Отворив скрипучую дверь, Лиза вошла. Свечной огарок, воткнутый в бутылку, слабо мерцая, освещал холодную, пустую комнату с постелью, столом и двумя поломанными стульями, составлявшими единственную их мебель.

— Это ты, Лиза? — послышался слабый голос из дальнего угла комнаты, лишь только девочка переступила порог, — наконец-то ты вернулась! Мне так было грустно без тебя. К тому же я боялась, как ты доберешься в такую непогоду.

— За то, мамочка, я принесла тебе лекарство, — стараясь говорить весело и спокойно, чтобы ободрить больную мать, отвечала девочка. — Теперь тебе будет гораздо легче и кашель перестанет душить тебя. Прими поскорее хоть одну ложечку, дорогая мамочка! Увидишь, что тебе будет легче!

Лиза взяла со стола ложку, налила из принесенной склянки красноватой жидкости и поднесла к губам матери. Лекарство, должно быть, было горько, потому что Марья Дмитриевна Окольцева, — так звали Лизину маму, — с трудом проглотила его. Потом она сильно и долго кашляла, откинувшись на подушку головою и прижимая обе руки к груди. Лиза со слезами смотрела на мать, которую горячо любила всеми силами своего маленького, нежного сердечка.

Когда мама немного оправилась, девочка крепко обняла ее обеими руками и, припав своей золотистой кудрявой головенкой к её изголовью, стала тихонько рассказывать ей о встрече с незнакомым господином в аптеке и о данном им обещании придти к ним на следующее утро. Слушая лепет своей ненаглядной девчурки, Марья Дмитриевна успокаивалась понемногу и, наконец, ей стало настолько лучше, что она снова могла говорить и улыбаться.

— Ах, скорее бы мне вылечиться, Лизок, — шептали её губы, — как бы славно это было! Зажыли бы мы по-старому: я бы стала шить платья, как раньше, ты бы помогала мне… По крайней мере, не было бы постоянной заботы о том, что мы будем делать, когда деньги выйдут и нам не на что будет покупать еду и лекарство.

Последние слова матери больно отозвались в душе Лизы. С тех пор, как мама заболела, все её маленькие средства, вырученные от работы, перешли в распоряжение Лизы. Из этих денег нужно было покупать лекарства, яйца, булки и молоко для мамы. Другой пищи доктор не позволял больной.

Лиза тратила очень расчетливо переданные ей матерью деньги. Сначала девочке показалось, что этих денег достаточно, чтобы жить на них во все время маминой болезни, а там, — думалось Лизе, — мама опять встанет, будет работать и снова они заживут, если не безбедно, то, по крайней мере, без особой нужды. Но мама не поправлялась, а деньги уменьшались и уменьшались с каждым днем в маленькой шкатулке, где их прятала Лиза.

Сегодня девочка истратила последний рубль на микстуру маме, и завтра ей не на что будет приобрести яиц, молока и булок для её больной. Лиза ломала теперь голову, придумывая, чтобы сделать, чтобы мама была сыта и завтра и все последующие за ним дни. О себе добрая девочка не думала нисколько. Она уже давно отказывала себе даже в булке, ни слова не говоря об этом матери, и питалась одним только черным хлебом, запивая его водою.

Пока голодала она одна, ей не было тяжело страшно. Но при одной мысли о том, что наступит завтра, и её бедная мама попросит кушать, а у них ничего нет, кроме корки черного хлеба, — Лизу бросало то в жар, то в холод от волнения и страха.

Между тем, её мама и не замечала, казалось, печальной заботы своей девочки. Ей было так хорошо с ненаглядной дочуркой! Она обняла Лизу и, лаская ее, тихо говорила:

— Когда я поправлюсь, мы уедем куда-нибудь подальше, в деревню. Я поступлю швеей в какой-нибудь помещичий дом. Ты у меня поправишься и пополнеешь на вольном воздухе. Все время будешь гулять и бегать по полям и лесам. Сколько цветов и ягод там растет, Лиза! А я буду работать целые дни и радоваться тому, что моя милая крошка поправится и повеселеет. Только бы скорее встать с постели! Тогда я сейчас же буду искать места где-нибудь в провинции, в глуши, подальше от столицы, где бы моя милая девочка повеселела и порозовела, как и все здоровые дети…

Лизе были очень приятны эти речи и ласки её матери. Она прилегла с ней рядом головкой на подушку и, казалось, позабыла совсем о том, что завтра ждет их обеих нужда и голод. Ей представлялся теперь густой темный лес, много, много ландышей и сама она, Лиза, но не настоящая Лиза в рваном платьице и стоптанных башмаках, а какая-то не то принцесса, не то царевна, сходство с которыми нашел в ней добрый незнакомец, встретивший ее в аптеке. И снилось девочке, что она собирает ландыши для мамы, а мама, нарядная, здоровая и полная, какою давно ее не видела Лиза, сидит у окна большого дома, шьет что-то и, глядя на свою дочурку, кивает и улыбается ей радостной улыбкой.

ГЛАВА III

Добрый волшебник

— Вставай, моя крошка, давно пора, — послышался Лизе сквозь сон ласковый голос матери. Лиза быстро вскочила, протерла сонные глазки и вдруг разом вспомнила о том, что в доме нет ни денег, ни куска хлеба.

«Господи! — подумала с ужасом девочка, — ну, как я скажу об этом маме? Ведь она расстроится и взволнуется, а доктор строго запретил ей всякие волнения и беспокойства, так как они усиливают её болезнь. Но где же достать ей сегодня хоть немного покушать? Ах, как жаль, что мы живем не в сказке, где неожиданно появляются добрые волшебники и волшебницы и приносят разные яства бедным людям!»

И бедняжка Лиза совсем было поникла своей золотокудрой головкой, как вдруг внезапная мысль пришла ей на ум.

— Какая я глупая маленькая девочка! — воскликнула она мысленно, — жалею о том, что нет на свете добрых волшебников, а сколько раз мама повторяла, что Господь Бог, Который знает все горести и печали людские, помогает тем, кто молится Ему и просит у Него помощи и защиты. Помолюсь-ка и я хорошенько Богу, а там, пойду попытаюсь достать у соседей хотя чего нибудь покушать маме.

И с этими мыслями Лиза пошла в самый отдаленный угол комнаты, встала на колени и горячо помолилась Богу, прося Его помочь её бедной маме и выручить их от тяжелой, грозившей им нужды.

Молитва облегчила Лизу. Она встала с колен, подошла к постели матери, поправила подушки и одеяло больной, несколько раз поцеловала её исхудалые щеки и, сказав ей, что пойдет купить чего-нибудь покушать, накинула платок на голову и шагнула было к выходу, как вдруг дверь широко распахнулась и вчерашний незнакомец, встреченный Лизой в аптеке, вошел в комнату.

— Здравствуй, девочка, — произнес он ласково, — видишь, я сдержал свое слово: обещал придти — и пришел. Что же ты точно не рада моему приходу? Здравствуйте, сударыня, — произнес он любезно, чуть-чуть подвинувшись к постели больной. — Не беспокойтесь, я не подойду к вам с холоду… Ну, Лизочка, — кивнул он девочке, — дайка мне стул и не мешай мне, я должен поговорить с твоей мамой о деле.

Лиза не заставила незнакомца повторять просьбы, принесла стул и, подавая ему, заметила вполголоса: — Ради Бога, только садитесь осторожно, а то ножка у стула сломана, и вы можете упасть.

— А тебе разве будет жаль меня, если я упаду и разобью себе лоб?

— О, да! — воскликнула искренно Лиза, — конечно, мне будет жаль вас, если вы ушибетесь.

— Да ведь я совсем для тебя чужой, девочка, ты меня вчера видела только в первый раз, — удивился незнакомец.

— Это ничего не значит, — произнесла Лиза, спокойно поднимая на говорившего свои ясные глазки, — мама не раз говорила мне, что надо жалеть не только своих близких, но и всех людей.

— Ты умная, добрая девочка, — весело заметил гость, — и я за это хочу чем-нибудь порадовать тебя. Вот возьми это себе на гостинцы.

И, порывшись в кармане, он вынул оттуда и подал Лизе блестящий, новенький серебряный рубль.

— Я хочу, — добавил он, — чтобы ты купила себе на него чего-нибудь полакомиться, пока я буду разговаривать тут с твоей мамой.

Лиза тихо ахнула от радости. Со слезами на глазах приняла она этот неожиданный подарок, чувствуя, что, благодаря ему, сегодня и завтра ей не придется видеть голодною бедную маму. Она в одну минуту выбежала из комнаты, забыв от волнения даже поблагодарить гостя, бегом спустилась с лестницы и бросилась в ближайшую лавку, где продавалось съестное.

— Вот я, глупенькая, жалела еще, что нет на свете волшебников, — не переставала она рассуждать по дороге, — а разве этот добрый господин не добрый волшебник, посланный ко мне самим Богом.

Лиза закупила все нужное для матери, ни разу не подумав о том, что деньги эти предназначены ей на гостинцы и что, стало быть, она в праве выбрать себе что-нибудь, хотя бы самое дешевенькое, из тех вкусных лакомств, которые так заманчиво глядели на нее с прилавка. На свою долю она взяла лишь небольшой круглый хлебец да ломтик солонины, чтобы только можно было утолить голод.

Спокойная и радостная, прижимая к груди свои покупки, возвращалась она в свою каморку, раздумывая по дороге о том, какое лекарство мог принести маме их добрый посетитель.

Когда Лиза вошла к себе, незнакомца там уже не было. Её мама лежала по прежнему в постели, но лицо мамы было теперь печально и грустно, а по исхудалым щекам катились крупные слезы.

ГЛАВА IV

Неожиданная новость

— Мама, мамочка, дорогая, о чем же ты плачешь? Ради Бога, не плачь, мамочка, тебе вредно волноваться. Доктор сказал, что от беспокойства и волнения тебе может быть хуже.

И Лиза, сама еле удерживаясь от слез, принялась нежно ласкать и целовать больную. Но Марья Дмитриевна долго не могла утешиться, несмотря на все заботы и ласки своей дочурки. Наконец, когда слезы её несколько утихли, она крепко-крепко прижала к своей груди Лизу и прошептала чуть слышно:

— Знаешь ли ты, деточка, зачем приходил ко мне твой новый знакомый?

— Нет, не знаю, мамочка, — отвечала Лиза. — Он говорил мне только о каком-то лекарстве, которое обещал тебе принести. Он дал тебе это лекарство, мамочка?

— Слушай же, дорогая. Никакого лекарства он мне не принес. Этот господин очень добрый человек и хочет сделать тебя счастливою, моя Лиза…

У него есть своя школа, но совсем особая школа, в которую он желает принять и тебя. Это очень большое счастье — попасть в его школу, моя крошка. И это счастье улыбается тебе…

— Что же, мама, я охотно пойду в школу, — заметила Лиза.

— Да, деточка, но это не такая школа, как ты думаешь. Этот господин собирает маленьких бедных детей, преимущественно сироток, и обучает их в своей школе играть на сцене, т. е. представлять разные волшебные сказки, в которых дети изображают принцев, царевен, добрых и злых волшебниц, словом — всех тех лиц, о которых говорится в сказках.

— Ах, как это хорошо! — воскликнула Лиза. — Как интересно изображать принцесс и волшебниц! Это, должно быть, очень легко и весело. Неправда ли, мамочка?

— Да, но этому надо учиться. Павел Иванович Сатин — так зовут этого господина—сам показывает каждому ребенку, что надо делать на сцене, помогает им заучивать все то, что должны говорить маленькие актеры и актрисы, проходит с ними все, что им задано. Подучив их, как следует, Павел Иванович отправляется с ними в путешествие и в разных городах дает представления. Деньги, которые он выручает с публики за вход на эти представления, он частью оставляет себе, частью распределяет между детьми. У него теперь 15 человек детей, одна девочка изображает у него в театре Золушку, другая—Спящую Царевну, Красную Шапочку, волшебницу. Мальчики представляют карликов, принцев, королей, гномов и т. д. Но девочка, которая до сих пор изображала у него одних принцесс и царевен, уже выросла, и Павел Иванович решил, что ее надо заменить другой. Да кроме того он очень недоволен этою девочкою: она отличается дурным характером, очень капризна, непослушна и сердита. Давно уже Павел Иванович искал такую девочку, которая могла бы заменить прежнюю Золушку, но никак не мог найти. Когда он увидал тебя, Лизочка, вчера в аптеке, то сразу решил, что ты была бы отличная Золушка, Спящая Царевна и принцесса Босоножка, словом — могла бы играть все то, что до сих нор играла та злая девочка, с которою он хочет расстаться. И вот, Павел Иванович предлагает мне отпустить тебя в его школу, или как он ее называет, в его «кружок». II при этом он мне сказал, что как и всем детям, так и тебе, за то, что ты будешь играть в кружке, будет полагаться жалованье. Про Павла Ивановича, — прибавила Марья Дмитриевна, — я давно уже слышала; все говорят, что он очень добрый человек, любит детей, и поэтому я могу совсем спокойно сдать тебя на его попечение. Тебя там ждет хорошая жизнь, куда лучше, нежели здесь со мною; как и другие дети у г. Сатина, ты будешь всегда сыта, одета, а играть с детьми на сцене тебе будет, вероятно, не трудно. Словом, тебя ждет счастье, Лизок, и я сердечно благодарна за него доброму человеку. Одно только грустно—нам придется расстаться с тобою…

Лиза внимательно слушала речь матери, не проронив ни одного слова. Неожиданная новость сначала очень обрадовала ее.

Когда был жив отец Лизы, дела их семьи были много лучше, нежели теперь, и родители Лизы доставляли какие могли удовольствия своей девочке. Раза два в раннем детстве Лиза была в театре. Она видела сказочных принцесс на сцене в нарядных платьях и в богатых уборах — и вдруг теперь ей представлялась возможность быть такой же нарядной и блестящей, как они. Эта мысль привела в восторг девочку, но лишь на одну минуту. Внезапно вспомнила она о словах матери: «нам надо расстаться с тобою» — и оживленное её личико разом омрачилось. Припав к груди Марьи Дмитриевны, Лиза вскричала:

— Нет, нет, мамуся моя, никогда, ни за что не оставлю я тебя одну. Лучше будем голодать, бедствовать, но только бы не разлучаться с тобой!

— Милая девочка, — проговорила больная растроганным голосом, с полными слез глазами. — Расстаться нам все равно придется, так как с каждым часом я чувствую себя хуже и хуже, да и доктор постоянно советует мне лечь в больницу. Если бы у тебя были родные, я бы охотнее отдала тебя к ним, но родных у тебя нет, Лиза, и поэтому я решила принять предложение Павла Ивановича и отдать тебя ему. К тому же ведь мы расстаемся не навсегда, моя деточка! Вскоре мы снова, Бог даст, будем вместе, чтобы уже никогда не разлучаться больше, во всю жизнь. А я надеюсь скоро поправиться… Когда я выйду из больницы, то поступлю куда нибудь на место постоянной швеей, чтобы как можно больше и скорее заработать денег на наше будущее существование. И не заметишь, Лизок, как пройдет время и ты снова вернешься ко мне. Правду ли я говорю, деточка?

— О, мамочка, — поднимая на мать свое затуманенное личико, прошептала Лиза, — ты всегда говоришь правду и все, что ты делаешь, так хорошо!

И обе, мать и дочь, тихо заплакали в объятиях друг друга.

Участь Лизы была решена.

ГЛАВА V

Прощание с мамой

Когда на следующее утро Павел Иванович вошел в комнату своих новых знакомых, он застал Лизу и её мать вполне готовыми, чтобы пуститься в дорогу. Лиза успела уже помочь одеться матери, еле державшейся на ногах от слабости, напоила ее молоком и сбегала к соседке, которая взялась отвезти маму в больницу.

— Ну, вот и молодец. Все так проворно устроила, — проговорил Павел Иванович весело и, чтобы рассмешить грустившую девочку, скроил такую удивительно смешную гримасу, что, как не тяжело было на сердце Лизы, она не могла удержаться от улыбки.

— А я думал, что ты еще нежишься в постели, — продолжал он шутить, — и что мне придется везти тебя с постелью вместе, вот была бы потеха!

И Павел Иванович, представив вероятно, в своем воображении, как бы он вез постель с Лизой на извозчике, громко и весело расхохотался.

Но Лизе было не до смеху. Как раз в эту минуту дверь растворилась, и к ним вошла соседка, к которой поутру бегала Лиза с просьбою сопутствовать её маме в больницу.

— Если вы готовы, Марья Дмитриевна, — сказала она, — то едем.

— Да, да, — как-то разом засуетилась Лизина мама. — Едем, едем, я готова, — и она крепко-крепко обвила обеими руками шею дочери, покрыв все лицо её горячими поцелуями.

И Павел Иванович, и добрая соседка отвернулись к окну, чтобы не видеть тяжелого прощания матери с дочерью.

— Лизок мой, деточка моя дорогая, ненаглядная, — говорила больная, — не плачь, не горюй без меня. Быть умницей и прилежной я тебя и не стану просить: я знаю тебя, моя дорогая, примерная деточка, знаю, что ты и без просьбы мамы будешь такой; одного прошу от тебя: не тоскуй и не плачь, а в те минуты, когда тебе особенно взгрустнется, прибегай к Богу. Он Единственный, Который может утешить тебя, милая моя крошка! Он твой Заступник. Он любит детей и всегда внимателен к детской молитве. Помни это, Лиза, постоянно и обещай мне, деточка, часто молиться Богу и в тяжелые, и в радостные дни…

Лиза могла только кивнуть в ответ головой, потому что слезы душили ее, не давая ей произнести ни слова. Но и без слов её мама поняла свою девочку, поняла, что Лиза давала ей безмолвное обещание исполнить обе её просьбы. — Ну, а теперь прощай, моя крошка, — произнесла больная, — или нет, — поправилась она, — скажу лучше тебе до свидания! Ведь мы скоро, скоро увидимся с тобою; в работе и в ученье ты и не заметишь, как пробежит время.

— Павел Иванович, — обратилась Окольцева к Сатину, — доверяю вам мою Лизу, мое сокровище. Сберегите мне ее, Бога ради, будьте поласковее к ней. Она добрый и кроткий ребенок и не перенесет строгого обращения.

— О, сударыня, — прервал немного обиженно добрый старик, — Или вы думаете, что я завел мой кружок, чтобы только браниться? Или, может быть, вы воображаете, что я развожу детей, как цыплят, чтобы жарить их и подавать к обеду?

И он снова сделал свою потешную гримасу, при виде которой и Лиза, и сама больная не могли удержаться на этот раз от улыбки.

— Моя супруга, — продолжал Павел Иванович уже спокойным и серьезным тоном, видя, что совсем успокоил больную насчет её дочери, — действительно, несколько строга с детьми, но ваша Лиза, сударыня, такой милый и вежливый ребенок, что ее сразу полюбит даже самая строгая начальница. И потом я беру вашу дочь под мою защиту. Слышишь, Лизок, во всех твоих печалях и горестях ты можешь обращаться ко мне, будешь?

— Спасибо, — робко прошептала Лиза и снова прильнула к матери с последним поцелуем.

Наконец, они с трудом оторвались друг от друга, и мама, опираясь на руку доброго господина Сатина, стала медленно спускаться по темной и скользкой лестнице.

У ворот дома стоял уже извозчик, предупредительно нанятый Павлом Ивановичем, чтобы отвезти мать Лизы в больницу. Сатин осторожно посадил в пролетку больную, помог взобраться с другой стороны соседке Окольцевых и, пожав руку Марье Дмитриевне, тихо проговорил:

— С Богом, в добрый час! Поправляйтесь скорее… А за девочку не беспокойтесь: я ее сберегу.

Извозчик дернул вожжами. Мать кивнула в последний раз стоявшей у ворот Лизе, и пролетка исчезла за углом их большого мрачного дома.

— Ну, а мы пешком, нам недалеко, — весело проговорил Павел Иванович и, взяв своей большой рукой крошечную ручонку Лизы, быстро зашагал с нею по тротуару.

ГЛАВА VI

От дома до кружка. — Новые люди

Павел Иванович пошел таким скорым шагом, что Лиза, которую он вел за руку, едва поспевала за ним. Она вся раскраснелась и запыхалась от скорой ходьбы. Но попросить его идти тише девочка стеснялась. И так уже, по её мнению, новый знакомый был слишком добр к ней и утруждать его чем бы то ни было еще Лиза не хотела. А Павел Иванович, казалось, вовсе и позабыл, что рядом с ним шагает маленькая десятилетняя девочка, а не взрослый человек: он говорил без умолку, поверяя свои дела и мысли едва поспевавшей за ним Лизе.

— Ну вот, ты у меня теперь будешь принцессой, девочка, — говорил он, радостно улыбаясь, — и все роли принцесс я передам тебе. Ты одна только и будешь играть их. Ты у меня заменишь Мэри Ведрину. Я уже давно хотел ее заменить другою девочкою, но не мог никак подыскать подходящей. Надо тебе при этом знать, что Мэри Ведрина презлая девчонка. Ты слышала, что про нее говорил аптекарь? Мэри и дома была отвратительной девчонкой и ее отдали ко мне, чтобы только от неё избавиться. Слушай, Лиза, если она тебя когда-нибудь обидит, ты прямо ко мне. Слышишь? Не к Анне Петровне, моей супруге, а ко мне, помни это. Моя супруга, хотя и очень справедлива, но требовательна и строга. Ты её, пожалуйста, не бойся. Она только не любит злых и фальшивых детей, как Мэри. Мэри мы видим насквозь и ждем только, когда она вырастет настолько, что ее можно будет поместить в какой-нибудь большой театр, где играют взрослые актеры, и тем избавиться от неё.

Лиза мало понимала из того, что говорил Павел Иванович, но она не решалась перебивать его и внимательно слушала все, что говорил он ей.

— Ну, вот мы и пришли, — весело произнес, между тем, г-н Сатин, останавливаясь перед небольшим домом на одной из улиц Выборгской стороны.

На дверной дощечке Лиза прочла четкую надпись, сделанную крупными буквами:

Павел Иванович

САТИН

директор

ДЕТСКОГО ТЕАТРА

— Вот мы и дома, — повторил еще раз директор, вводя Лизу на ступеньки высокого подъезда. — Мы почти не живем здесь, потому что все время кочуем по России, но когда кружок мой приезжает в Петербург, мы останавливаемся в этом доме, который составляет собственность г-жи Сатиной — моей супруги.

Говоря это, Павел Иванович нажал кнопку звонка у подъезда. Через минуту за дверьми раздалось топанье детских ножек, и, когда дверь отворилась, Лиза увидала пред собою прелестного, толстого, шестилетнего мальчика.

— Павлик, Павлик, — вскричал в ту же минуту господин Сатин, с отчаянием в голосе. — Зачем ты сам отворяешь двери, Павлик? Разве не могла этого сделать Матрена или кто-нибудь из старших детей? Ты простудишься, заболеешь, схватишь, чего доброго, какую-нибудь болезнь! Ах, Павлик, Павлик, что ты делаешь с твоим бедным папой! — заключил с дрожью в голосе взволнованный Павел Иванович.

— Я хотел только посмотреть на новенькую девочку, папа, — спокойно отвечал маленький толстяк, ни мало не смущаясь по-видимому испугом отца. — Мэри говорит, что у новенькой шишка на носу, как грецкий орех, и что она будет играть поэтому роли всех карлов и гномов.

— Твоя Мэри лгунья, — сердито проворчал несколько успокоившийся директор, — я привел хорошенькую, миленькую девочку, которой с сегодняшнего дня передаю все роли Мэри. А чтобы твоя Мэри злилась не даром, — заставлю ее играть всех злых волшебниц и колдуний. Это к ней куда больше подойдет, нежели её прежние роли, — заключил совсем уже сердито Сатин. — Ну, Лизок, — разом меняясь от ласковой улыбки, прояснившей его лицо, обратился он к девочке, — давай твою лапку Павлику и пойдем знакомиться с остальными детьми.

Длинным темным коридором, сплошь заставленным шкапами с блестящими, шитыми золотом и серебром, театральными костюмами детей, Лиза прошла за руку с Павлом Ивановичем и его бутузиком-сыном в большую, светлую комнату, где около полутора десятка детей — мальчиков и девочек—сидели вокруг длинного стола, шепотом читая что-то про себя по толстым тетрадкам, положенным перед каждым из них.

Худая, высокая дама в синих очках и теплой шали сидела в конце стола и вязала шарф из красной шерсти.

— Вот и моя маленькая труппа, — сказал, входя в комнату, директор, обращаясь к Лизе, — поздоровайся с твоей новою начальницею, Анною Петровною Сатиной, и обойди всех твоих будущих товарищей и подруг. Они будут рады подружиться с тобою.

Лиза немедленно исполнила его желание, подошла к даме в очках и присела перед нею, как учила ее мама.

— Здравствуй, девочка, — произнесла дама, не переставая вязать и оглядывая стоящую перед нею Лизу поверх синих очков быстрым и проницательным взглядом. — Да какая ты худенькая, однако… Что с тобою? Она, должно быть, больна, Навел. Зачем же ты привел больную девочку? — строго спросила директорша, обращаясь к мужу.

— О, что ты, Анюта, — поторопился тот успокоить жену, — девочка и не думает быть больною. Просто она исхудала в хлопотах во время болезни её матери.

— Ну, если она не больна, — тем лучше для неё, потому что больных нам не нужно, — сказала г-жа Сатина. — Только, зачем же ты плачешь, девочка? — обратилась она снова к Лизе, у которой, действительно, при напоминании о матери, навернулись на глаза непрошенные слезы. — Плакать нечего! Если тебе тяжело с нами, ты можешь уходить, откуда пришла.

Но Лиза отлично сознавала, что идти обратно ей некуда, и потому поспешно отерла слезы, чтобы не раздражать ими начальницу.

Между тем, Павел Иванович подвел к ней маленькую девочку, одного роста с нею, худенькую и болезненную на вид.

— Это Марианна — самая прилежная и умненькая девочка из всего нашего кружка, — произнес он, ласково погладив тщательно причесанную головку девочки. — Марианна, — обратился он к девочке, — познакомь Лизу с твоим братом и со всеми остальными, а мне надо переговорить с г-жей директоршей.

При этих словах супруга г. Сатина, Анна Петровна, с шумом отодвинула свое кресло от стола и, бросив строгий взгляд поверх синих очков на притихшее юное общество, последовала за мужем в соседнюю комнату. Полтора десятка будущих сотоварищей и подруг Лизы, сидевшие за длинным столом и заучивавшие свои роли к следующему спектаклю, с любопытством уставились на новенькую.

ГЛАВА VII

Первое знакомство. — Шишка и Мэри Ведрина

С минуту длилось молчание. Лиза смотрела на детей, дети — на Лизу. Никто, казалось, не решался заговорить первый. Даже Марианна, познакомившаяся с Лизой, и та молчала, пристально разглядывая новенькую добрыми голубыми глазами. Но нежданно-негаданно долгое молчание было нарушено толстеньким Павликом, директорским сынишкой. Он все время не спускал глаз с Лизы и еще тщательнее, нежели Марианна, осматривал ее. Наконец, он с усилием потер свой лоб и произнес медленно и важно, ужасно смешно растягивая речь:

— Удивительно…

— Что удивительно? — сорвавшись с своего места, вскричал высокий, лет 12-ти мальчик, сильный и шустрый, на вид очень похожий на Марианну, но много здоровее и крупнее её. — Что ты нашел удивительного, Павлик?

— Удивительно, — повторил тем же тоном Павлик, как бы не расслышав вопроса, — а где же шишка?

— Какая шишка? — в свою очередь изумился Витя (высокого, плотного мальчика, брата Марианны, звали Витей).

— Да шишка на носу новенькой. Мэри сказала, что у новенькой на носу должна быть шишка, а я её не вижу.

И толстяк Павлик так пристально уставился на маленький носик Лизы, что окончательно сконфузил этим девочку.

— Ах, что ты понимаешь, Павлик, — раздался резкий голос с противоположного конца стола — У новенькой на носу была шишка, но она ее оставила дома.

Лиза взглянула на говорившую. Это была смуглая, черноволосая девочка с большими черными глазами и недобрым выражением лица.

— Это Мэри Ведрина, наша старшая, — собственно говоря, ее зовут Маша, но у нас она в кружке называется Мэри, — произнесла Марианна, — она играет у нас всех главных принцесс и царевен. Ей уже 15-ый год, и скоро она перейдет от нас в настоящий театр, где играют большие.

Высокая, красивая, смуглая Мэри не понравилась Лизе.

«Девочка с такими злыми глазами не может быть доброй», — решила она и невольно со страхом взглянула на ту, о которой так много уже слышала дурного.

Между тем Мэри гордо посмотрела на Лизу и спросила ее с нескрываемой насмешкой в голосе:

— Почему у тебя платье в заплатах и рваные башмаки?

Лиза, не ожидавшая такого вопроса от чужой девочки, ужасно смутилась и покраснела.

— Ты верно очень бедная? Да? — продолжала спрашивать неумолимая Мэри.

— Да, — тихо, чуть слышно, произнесла Лиза, — мы очень бедны, вы угадали. Когда мама была здорова, — у нас еще были кой-какие деньги, на которые можно было купить все необходимое, но как только мама заболела и слегла, — она уже не могла работать и добывать денег.

— Ну, если ты такая бедная, как говоришь, то попроси меня хорошенько, я возьму тебя в мои горничные, хочешь? Я играю только принцесс в нарядных платьях, и мне трудно одеваться без горничной. Я буду тебе хорошо платить каждый месяц, потому что я богата, у моего отца есть магазин и мне ничего не значит отдать лишний рубль для собственного удобства. Хочешь, я возьму тебя в горничные?

Говоря это, смуглая девочка не переставала насмешливо улыбаться.

Лиза стояла красная и смущенная, не зная что отвечать большой девочке, насмехавшейся над нею так явно.

Наконец, она собрала всю свою храбрость и проговорила тихим голосом:

— Благодарю вас за вашу доброту, но господин Сатин был так добр, что обещал мне платить жалованье, которого, конечно, хватит, чтобы купить себе платье и сапоги, и я, даст Бог, обойдусь без посторонней помощи.

— Как хочешь, — сердито буркнула Мэри и пошла на свое место, недовольная кротким и умным ответом новенькой.

— Мэри Ведрина, — вдруг снова неожиданно пискнул Павлик, — папа сказал, что ты уже больше не будешь играть принцесс и царевен. Все твои роли он передает новенькой.

Если бы гром небесный разразился над пансионом, он не мог бы более испугать Мэри, нежели это известие. Она вскочила со своего места, в упор подскочила к Павлику и, вся красная, как кумач, схватила его за плечи и затрясла его изо всей силы, крича ему в самое ухо:

— Повтори-ка, повтори, что ты сказал, негодный мальчишка! — Слышишь? Сейчас повтори, или я тебя так отделаю, что ты меня долго не забудешь!

Павлик, не привыкший к подобному обращению, так как никогда никто не разговаривал с ним так грубо, громко разревелся от испуга.

— Ну, пойдет теперь потеха, — проговорили в один голос два белокурые мальчика, братья-близнецы Пика и Ника, любимцы и весельчаки труппы, так похожие друг на друга, что их трудно было различить одного от другого.

В туже минуту г-н Сатин и его супруга показались с встревоженными лицами на пороге комнаты и, увидя своего плачущего любимца, со всех ног бросились к нему.

Дети разом притихли и подтянулись. Пика и Ника сказали правду. Начиналась потеха, нередко повторявшаяся в «Детском Кружке» г-на Сатина.

ГЛАВА VIII

Развенчанная принцесса

— Что такое? Что случилось? Павлик, дитя мое, что с тобою! О, не плачь же так сильно, не надрывай моего сердца! — кричала не менее самого Павлика взволнованная и испуганная Анна Петровна, подхватывая свое сокровище на руки и баюкая его на коленях, как самого маленького ребенка. — Успокойся, Павленок мой, деточка моя, кто тебя обидел? Не плачь же, Бога ради, — продолжала она еще нежнее, видя, что Павлик не перестает реветь. — Костя Корелин, и ты, Аля Большая, и ты, Роза, вы бегаете быстрее всех: слетайте в аптеку да поскорее принесите каких-нибудь успокоительных капель для моего несчастного малютки.

Но «несчастный малютка», ревевший теперь уже благим матом, при одном воспоминании об аптеке и лекарстве сильнее задрыгал ногами на руках матери и заревел еще громче, крича на весь дом, между всхлипываниями и рыданиями:

— Не надо лекарства… Не хочу… Лучше пастилы…. пастилы рябиновой, она меня скорее успокоит…

— Да, да, пастилы… непременно пастилы, моя крошка, — подхватила его мать, — Костя Корелин, беги за пастилой. Самой свежей спроси, слышишь? Самой свежей, для больного ребенка скажи… Да что же ты стоишь? Беги же!

— А деньги? — робко осведомился Костя—быстроглазый, ловкий мальчуган, смуглый, как цыганенок, — вы не дали мне денег на пастилу, г-жа директорша.

Но Павел Иванович не дал ему докончить и быстро сунул ему деньги в руку, умоляя бежать, как можно скорее, как будто от скорого доставление пастилы зависела жизнь ревущего Павлика.

Костя, привыкший к подобным волнениям, опрометью бросился из комнаты, при чем налетел на входящего в эту минуту толстенького, розовенького, как свежая булочка, мальчика — Мишука или Медвежонка, как его называли дети за его неповоротливость и неуклюжесть, сбил того с ног и, запнувшись за стул, попавшийся ему на дороге, сам тоже упал, и оба мальчика забарахтались в одной общей куче.

Павлик, услыша необычайный шум и грохот, происшедший от падения двух пансионеров, отнял платок от глаз и любопытно покосился одним глазком на то, что происходило. Увидя барахтавшихся на полу мальчуганов, он не выдержал и громко рассмеялся. Рассмеялись за ним и остальные дети, потому что нельзя было не смеяться, когда смеялся Павлик, общий любимец, в сущности очень добрый ребенок, но донельзя избалованный слишком нежными родителями. Рассмеялся и Павел Иванович, и строгая Анна Петровна, и даже смущенная, робкая Лиза невольно улыбнулась.

Не смеялась только одна Мэри. Ей было не до смеха. Дрожа от волнения и злости, стояла она перед Павлом Ивановичем и спрашивала прерывающимся от гнева голосом:

— Что же это такое? Неужели это правда? Неужели вы хотите взять первую попавшуюся девчонку на мое место? А мне что прикажете делать? Я три года играла у вас одни только главные роли. Не могу же я играть после этого чуть ли не служанок…

— Нет, ты будешь изображать колдуний и злых волшебниц, а вовсе не служанок, — пропищал Павлик. — Ты мне сделала больно… Она мне сделала больно, — объявил он матери. — Она разозлилась и трясла меня так сильно, что я думал — у меня оторвется голова.

— Что? что такое? — вскричали в один голос и директор, и его жена. — Ты смела обижать Павлика? Нашего Павлика, который так слаб, что не может прожить дня без леченья…

— И без пастилы, — прибавил тихонько маленький лакомка, заранее облизываясь при мысли о том, что Костя Корелин давно уже на пути за вкусным лекарством.

Но на этот раз ни отец, ни мать не обратили внимание на его замечание. Возмущенные до глубины души поступком Мэри, они с минуту смотрели на нее такими глазами, точно собирались ее съесть. Наконец, Анна Петровна взяла девочку за руку и повела ее к дверям, говоря ей гневно и сердито:

— Скверная, злая девчонка! До сих пор я была слишком снисходительна к тебе, старалась не замечать многих твоих дурных поступков, но теперь, когда я знаю, что, помимо всего остального, ты еще обижаешь бедного беззащитного малютку, я не хочу больше потакать твоим выходкам. Все твои роли я с сегодняшнего же дня передаю новенькой пансионерке, а ты ступай тот час же в «темную» и сиди там до тех пор, пока я тебя не выпущу оттуда. — И, слегка дотронувшись рукой до спины Мэри, Анна Петровна Сатина вытолкнула девочку из классной.

Тотчас по уходе Мэри, Павел Иванович подошел к шкапу, где лежала целая груда книг и тетрадей за стеклянной дверью, и, отобрав в нем несколько тетрадок, вручил их Лизе.

— Вот тебе работа, девочка, — сказал он. — Будь прилежной и толковой. Марианна покажет тебе, как надо учить роли. С этого дня прежняя принцесса Мэри развенчана за её злое сердце и дурной характер, и ты будешь на её месте. По твоему умному лобику я уже решаю, что ты отлично все поймешь и пожалуй уже в скором времени ты в состояния будешь заменить Мэри. С таким кротким личиком, тебе не трудно будет изображать добрых и хороших людей… Так ли я говорю, друзья мои? — обратился он к остальным детям.

— Так, Павел Иванович, — весело подхватили дети, которым сразу понравилась их новая маленькая подруга.

— Ну, вот и отлично. Да здравствует Лиза! — вскричал г-н Сатин, — или нет, — поправился он, — ведь у неё должно быть другое имя для театра. Лиза—это звучит слишком просто. Пусть она у нас в кружке впредь называется Эльзой. Мы так и будем знать, что у нас теперь новая артистка Эльза. И так, да здравствует златокудрая Эльза, наша будущая принцесса, Золушка и Красная шапочка!

— Да здравствует златокудрая Эльза! — подхватили мальчики и девочки, сидевшие за столом, ласково поглядывая на сконфуженную Лизу.

Даже Павлик, занявшийся было принесенной ему Костей Корелиным пастилой, и тот забыл о ней на минуту и, с набитым ртом, потянулся целовать Лизу.

ГЛАВА IX

Лиза сходится с своими новыми друзьями

Учинив расправу над провинившейся Мэри, Павел Иванович и его супруга уехали по делам, приказав высокой, бледной барышне — помощнице Анны Петровны Сатиной, приставленной к труппе в качестве гувернантки, — распорядиться обедом. М-lle Люси (так звали барышню) пошла хлопотать по хозяйству, оставив детей в той же классной, где они обыкновенно готовили роли и занимались в часы уроков. Лишь только наставница вышла, дети с шумом повскакали со своих мест.

— Я рада, что Мэри наказали, — произнесла маленькая, рыженькая девочка, похожая на лисичку, которую звали Марусей Виркиной — в жизни и Мими — по сцене.

— Да, да, и я тоже, — подхватили в один голос Пика и Ника.

— Понятное дело, и я, — улыбаясь добродушной улыбкой, произнес Мишук, — она такая сердитая, все злится, ругается и даже щиплется. Ты знаешь, Эльза, — обратился он к Лизе, — мне постоянно приходится играть её пажей, потому что я не гожусь ни на что остальное, а моей королевой всегда бывает Мэри, и когда я запутаю по нечаянности её шлейф, — пажи ведь должны носить шлейфы своих королев, — она так больно щиплет меня, потихоньку от публики, что я чуть не плачу в то время, когда мне приходится делать радостное лицо и улыбаться, потому что Павел Иванович говорит нам, что никому не весело видеть сердитое и недовольное лицо на сцене.

— А это очень трудно, должно быть, играть на сцене? — робко осведомилась Лиза, решившаяся, наконец, задать первый вопрос своим новым знакомым.

— О, нет, — поспешила ее успокоить Марианна, — совсем нет. Надо только хорошенько сперва подготовиться и выучить свою роль по тетрадке, то есть те слова, которые говорит лицо, изображаемое тобою, и конец фразы того лица, которое говорит с тобою по ходу пьесы, чтобы ты знала, когда тебе надо самой вступить в разговор. Впрочем, ты не беспокойся, все это тебе объяснит режиссер.

— Кто? — переспросила Лиза.

— Режиссер — это наш учитель, — вмешался в разговор брат Марианны Витя, или Виталий, как его называли по театру. — Режиссер показывает нам, как играть и что делать на сцене. Иными словами он «ставит пьесы», как говорится по театральному.

— А режиссер очень строгий? — робко осведомилась Лиза.

— Очень, — подхватили в один голос Пика и Ника и еще кто-то из детей.

— Он кричит на нас всех ужасно, когда мы бываем ленивы и бестолковы. Иногда сажает в темную, где теперь сидит наказанная Мэри, — поясняла Марианна своей новой подруге. — Не кричит он только на Павлика да на Валю, потому что они с Павликом считаются малышами и играют самые крохотные роли или просто без слов изображают ангелов на сцене. Ты не знаешь малютки Вали? Вот она.

И Марианна поманила к себе крошечную девочку одного роста с Павликом, такую же прелестную, румяненькую и белокурую, как и он.

— Вот наша Валя, или, как ее называют, m-lle Валерия, — сказала она, целуя малютку. Не правда ли, как она мила?

Валя улыбнулась Лизе и потом, отойдя в сторонку, стала самым серьезным образом помогать Павлику уплетать пастилу. Дети были очень дружны и не разлучались друг с другом ни на минуту.

В какой нибудь час времени Лиза познакомилась со всею труппою. Все дети понравились ей, кроме Мэри, сидевшей в темной комнате, да еще одной девочки, которую звали Катя, — а в кружке Кэт, — державшейся в стороне от других и показавшейся ей очень важной и гордой. За то один высокий, почти взрослый мальчик лет 15–16 сразу привлек к себе её сердечко своим грустным и добрым видом. Мальчика этого звали Володей. Остальные дети говорили ему «вы», потому что он был много старше их всех. Бедный Володя был калека и упирался согнутым коленом одной ноги на деревяшку. У него было кроткое, болезненное личико, и он казался удивительно привлекательным.

— Как же он может играть без ноги? — с сочувствием глядя на убогого юношу, спросила Лиза у кого-то из своих новых друзей.

— Он не играет. Ведь нельзя же играть на сцене, опираясь на деревяшку, — пояснил ей Витя. — Он сидит в будке впереди сцены и подсказывает нам шепотом то, что надо говорить каждому из нас в пьесе. Он у нас суфлер, т. е. подсказчик. Когда он сидит в будке, то уж никогда никто из нас не может ошибиться.

— А если вы ошибаетесь, — спросила Лиза, — вас наказывают?

— О, да, если зазеваешься и позабудешь, что наступила твоя очередь говорить, или просто не твердо выучишь роль и спутаешься, — с увлечением объяснял мальчик, — г. Томин, наш режиссер, нам этого не прощает. Нас сажают за это в темную и оставляют без обеда. Это очень неприятно.

— А Мэри выпустят сегодня? — робко спросила Лиза.

— Конечно, потому что она должна вечером играть. Тебя наверное наш директор возьмет сегодня в театр, чтобы ты видела, как мы играем.

— Интересно, узнаешь ли ты меня, каким я буду вечером на сцене, — засмеялся Витя, лукаво подмигивая своим друзьям.

— А каким же вы будете? — полюбопытствовала Лиза.

— Я буду волшебником, — важно сказал Витя.

— Волшебником? — спросила с удивлением Лиза.

— Вот смешная девочка, — захохотал Витя, — не думаешь ли ты, что мы играем в театре в наших домашних костюмах? Слушай, я тебе расскажу…

Но Вите не суждено было рассказать то, что он хотел. Раздался звонок, призывающий детей к обеду, и появившаяся с колокольчиком в руках m-llе Люси повела их всех в большую, просторную столовую, находившуюся по соседству с классной.

ГЛАВА X

Пирожки. — Матрена в роли прекрасного королевича

— Суп с пирожками, суп с пирожками! — весело вскричал Павлик и захлопал в ладоши, как только дети вошли в столовую с большим, уже накрытым столом, помещавшимся по средине комнаты.

— И пирожки-то с мясом, Мэрины любимые, — заметила Марианна.

— Ах, бедная Мэри, не знала она, что сегодня будет за обедом, а то бы уж наверное повела себя иначе, — сокрушенно произнесла малютка Валя, во всех видевшая все только хорошее и приятное.

— Ну, есть кого жалеть — Мэри! — сердито произнесла высокая девочка, которую звали Алей Большою, — вам ли не попадало от неё? А вы еще жалеете несносную девчонку. Очень нужно! Я вот очень рада, что ее наказали: будет, по крайней мере, долго помнить и вести себя прилично.

— Какая ты недобрая, Аля, — с укором произнесла красивая голубоглазая девочка с белокурой косой, которую Лиза не заметила раньше. — Ты знаешь, что Мэри сидит голодная в темной и до завтрашнего утра ничего не получит. И ты можешь так спокойно отнестись к несчастью твоей подруги?

— Мэри — не моя подруга. Она — злючка, и мы все её терпеть не можем, — оправдывалась Аля Большая.

— Да и я не люблю её, — подтвердила Роза, — а все-таки нельзя её не пожалеть. И я уверена, что все вы жалеете ее и только из скромности не хотите в этом признаться. Поэтому я предлагаю всем: кто хочет дать один из своих двух пирожков для Мэри? Мы соберем их и снесем ей в темную, чтобы она могла поесть.

— Но нам попадет от Анны Петровны, — опасливо проговорила Валя. — Ведь нам строго-настрого запрещено туда ходить.

— Мы и не пойдем, а пошлем Павлика, ему уж никогда не попадет от матери, — нашлась находчивая Роза. — Павлик, Павлик, — обратилась она к мальчику, — ты снесешь пирожки Мэри? Не правда ли, дружок?

— Конечно, снесу, — согласился без малейшего колебания мальчик, — только скажите ей, чтобы она не вздумала трясти меня снова, а то у меня наверное уж оторвется от этого голова.

— Хорошо, хорошо, она не посмеет тебя тронуть, — вскричала Марианна, — с тобой пойдет кто-нибудь из больших мальчиков, хоть Костя Корелин… Ведь ты пойдешь проводить Павлика в темную к Мэри, Костя?

— Удивительные эти девочки! — произнес, пожимая плечами, смугленький Корелин, — как они распоряжаются чужой жизнью. — Ну, представьте вы себе, я послушаюсь вас и пойду с пирогами к Мэри. А Мэри-то злющая-презлющая, а теперь от голода стала, конечно, еще злее. Ну, съест она пироги, съест Павлика, потому что он толстый и вкусный, как сдобная булочка, ну, а потом и меня проглотит, как проглотил волк Красную шапочку, а мне ведь вечером королевича играть надо. И заменить меня некому, потому что Мэри такая большая, что ей другого королевича под рост не подберешь. Нет, уж лучше пусть Медвежонок идет к Мэри с пирогами. Ему, по крайней мере, играть не надо сегодня.

Костя говорил все это самым спокойным тоном, с аппетитом уничтожая кусок жареного мяса. Дети поминутно фыркали от смеха, слушая его, и закрывались салфетками, так как им строго запрещалось смеяться за обедом. M-lle Люси сидела за отдельным столом и издали наблюдала за вверенным ей маленьким стадом. Она, казалось, и не подозревала о новой затее своих шалунов.

— Ах, вот что, — без малейшей улыбки продолжал между тем, как бы спохватившись, Костя (он умел говорить самые смешные вещи, оставаясь все время серьезным), — пожалуй, извольте, я отнесу пирожки Мэри: если она съест меня, то найдется лицо, которое может сыграть за меня сегодня прекрасного королевича.

— Кто же? — вырвалось разом из уст нескольких человек детей.

— Кто? Костенька, миленький, скажи кто? — приставала к нему малютка Валя.

— Как же, — поддразнивал их Костя, — так я вам и скажу! Ишь какие ловкие!

— Ну, Костенька, ну, Корелинька, ну, милый, скажи, — не унималась детвора, заглядывая в глаза мальчику.

— Нет, отгадайте сами, — продолжал поддразнивать Костя, все больше и больше разжигая общее любопытство.

— Мы не можем, мы не знаем, — раздавалось со всех сторон.

— Ну, а как вы думаете?

— Мы ничего не думаем! Ах, скажите, пожалуйста, поскорее. Не мучь нас!

Но Костя и не подумал торопиться. Он обвел торжествующими глазами весь стол и, с минуту помолчав для пущей важности, громко пропищал тоненьким голоском:

— Наша кухарка Матрена. Прекрасного королевича изобразит сегодня она, а я, так и быть, пойду вместе с пирожками на жаркое Мэри.

Не успел еще Костя докончить своей фразы, как все дети дружно прыснули со смеха.

Дело в том, что Матрена, кухарка г. Сатина, вечно грязная, засаленная, в подоткнутом платье, с глупым, постоянно добродушно ухмыляющимся лицом, должна была очень мало подходить к роли прекрасного королевича, предназначаемой ей Костей. Дети очень живо представили себе толстую, грязную Матрену в бархатном камзоле и шапке с пером, в кружевном жабо, со щегольскими туфельками на громадных ногах, всегда обутых в высокие козловые башмаки, и залились неудержимым громким смехом.

— Ишь, бесстыдник, что выдумал-то, — ухмыляясь необыкновенно добродушной и глуповатой улыбкой, говорила, грозя пальцем Косте, прислуживавшая детям у стола Матрена.

— Ничего, Матрена, ты не волнуйся только, — не унимался маленький шалун, — я с тобою живо всю роль пройду после обеда. Ты только выучись становиться на одно колено, прижимать руку к сердцу и говорить: «Наконец-то, прекрасная принцесса, я нашел вас! Этот башмачок принадлежит вам». И одень башмачок на ногу Мэри, только осторожно, потому что у неё мозоли, и если ты ей сделаешь больно, то она ущипнет тебя так, что ты закричишь «караул» на весь театр.

— Ишь ты, выдумщик какой, — продолжала добродушно негодовать Матрена, не переставая, однако, улыбаться во весь рот. — Вот погоди ты у меня! Директорше пожалюсь, живо усмиришься.

— Ах, Матрена, ты не годишься, я вижу, для роли королевича, — с притворной грустью произнес Костя, в то время как остальные дети, пользуясь уходом из столовой M-lle Люси, так и покатывались со cмеху. — Ну, сама только посуди, какой же королевич будет говорить: «ишь ты» и «пожалюсь».

— Да ну тебя совсем, насмешник! — рассердилась, наконец, по-настоящему Матрена и, гремя тарелками, ножами и вилками, понеслась к себе в кухню.

Во все время обеда Лиза не принимала участия в общем оживлении. Она, наголодавшаяся и натерпевшаяся за последнее время нужды, с удовольствием ела все, что ей предназначалось. Простой суп с лапшой и жареное мясо ей, не видавшей ничего, кроме корок черствого хлеба за эти дни, показались необыкновенными, чуть не царскими яствами.

ГЛАВА XI

Заключенная

После обеда Павлик с грудой пирожков, завернутых в салфетку, сопровождаемый Костей Корелиным, направился в «темную» к Мэри.

— Костя, голубчик, дай мне проститься с тобою. Ты уже больше не вернешься обратно, чует мое сердце, — с притворным плачем воскликнул Витя. — Корелинька, мой чумазенький, обнимемся и поцелуемся в последний раз!

— Корелин, милушка, — подхватила веселая хохотунья Мими, — изволь тебя хоть сахарком посыпать, а то ты далеко не вкусное блюдо для бедной Мэри.

— Ничего: она не заметит вкуса, а проглотит целиком, — отшутился Костя, направляясь в «темную».

Дверь темной, куда сажали детей за их провинности, запиралась снаружи и потому Косте и Павлику не стоило никакого труда попасть туда. Лишь только они вошли, Павлик приблизился к Мэри и сказал, насколько мог ласково и добродушно:

— Все наши посылают тебе пирожков, Мэри, зная, что ты сидишь голодная… кушай на здоровье.

Но девочка с сердцем оттолкнула от себя мальчика и крикнула сердито:

— Убирайся от меня! Из-за тебя я наказана и сижу без обеда, и нечего тебе теперь угощать меня твоими гадкими пирожками!

— Ах, Мэри, — жалобно протянул мальчик, — ты попробуй только хоть один пирожок и увидишь, что они вовсе не гадкие, а очень вкусные.

Павлику и не надо было расхваливать пирожки: Мэри знала это и без него. На её голодный желудок они представлялись ей чудесным лакомством, но она не могла побороть своего гнева на мальчика, считая его виновником своего несчастья, и продолжала сидеть, не двигаясь с места, глядя на обоих мальчиков взглядом затравленного волчонка.

Павлику стало бесконечно жаль Мэри. Он, казалось, совсем позабыл о том, что она обидела его так сильно, ему только ужасно хотелось в настоящую минуту, чтобы голодная Мэри отведала его пирожков и хотя бы чуточку утолила ими свой голод. Поэтому он еще ближе подвинулся к ней и сказал еще ласковее прежнего:

— Мэричка, не сердись на меня, пожалуйста, покушай, а то я сейчас заплачу.

— Нет, уж не плачь пожалуйста, — злобно разсмеялась Мэри, — а то опять всех разошлют по аптекам и лавкам, а меня еще вдвое дольше продержат в «темной», — и, окончательно выйдя из себя, она закричала в гневе — Зачем вы пришли ко мне сюда? Разве я звала вас с вашими непрошенными утешениями? Очень нужны мне ваши гадкие пироги! Не надо мне их! Оставьте меня в покое! Убирайтесь! Я вас ненавижу всех, слышите ли — всех вас ненавижу!

— Слышим, не глухие, можешь не кричать и не надсаживать горла, тебе оно еще понадобится для сегодняшнего спектакля, — спокойно и строго проговорил Костя.

— Ну, Павлик, — обратился он к своему маленькому товарищу, — нам с тобой здесь нечего делать. Оставим пирожки развенчанной принцессе и пойдем, брат, восвояси. — И с этими словами оба мальчика вышли из «темной», закрыли дверь, щелкнув задвижкой, и оставили Мэри в прежней темноте и одиночестве.

— А, так-то, — задыхаясь от злости, прошептала она. — Я развенчанная принцесса? хорошо же! И все эти насмешки мне приходится выносить из-за скверной пришлой девчонки, которую я знать не знаю и не хочу. И что в ней особенного нашел Павел Иванович? Рваная, жалкая нищенка с дырявыми сапогами! Разве она может быть принцессой или царевной? И какая она принцесса? Она просто жалкий, ощипанный цыпленок. Даже Золушку и ту она не сумеет изобразить. Я в этом уверена. И куда ей тягаться со мною, все равно не дотянется никогда. — И Мэри злорадно рассмеялась.

Но скоро смех её сменился слезами. Какой-то внутренний голос говорил ей, что Лиза умна, прилежна, кротка и послушна и уж, конечно, все ее полюбят.

— А, если так, — вскричала Мэри в новом приступе гнева, — то я припомню тебе все, что ты мне причинила невольно, дурная, скверная девчонка!

И, бросившись на пол «темной», Мэри заколотила ногами об его доски и заревела на весь дом громкими, злыми, отчаянными слезами.

ГЛАВА XII

Лиза узнает много нового и интересного

Ровно в 7 часов за детьми приехали три наемные шестиместные кареты, чтобы везти их в театр. К этому времени вернулись и Павел Иванович со своей супругой и выпустили Мэри, отсидевшую свой срок наказания в «темной».

В то время как все дети в обществе Люси, хозяев и хромого суфлера вышли на подъезд, к ним присоединился еще один член труппы — Григорий Григорьевич Томин, режиссер детского кружка г-на Сатина.

— Ну-ну, торопитесь, нечего зевать по сторонам, — строго покрикивал он на замешкавшихся на подъезде детей. — Мэри Ведрина, — обратился он к девочке, пристально всматриваясь в её лицо, — что это у вас за подушки вместо глаз? Опять, очевидно, изволили капризничать да плакать? И когда-то вы переменитесь?.. А-а, новенькая, — остановился он глазами на Лизе. — Как тебя зовут, дитя мое?

— Лиза, — произнесла та, робко взглядывая на его бритое, смуглое лицо и живые, быстро бегающие черные глаза.

— Этого не может быть, — резко оборвал он девочку, — ты не можешь называться Лизой, по крайней мере в театре. Это имя слишком просто для того, чтобы помещать его в афишах и программах.

— Ах, простите, пожалуйста, — вдруг неожиданно спохватилась Лиза, вспомнив, что ей дано другое имя, — простите, пожалуйста, я позабыла, что меня здесь назвали Эльзой.

— Ну, это другое дело. Эльза звучит много красивее, — смягчился господин Томин. — Пожалуйста, не забывай его в другой раз; дома и у родных тебя могут называть как хочешь, хоть Февроньей и Агашкой, но на сцене ты Эльза. Слышишь? Эльза — и прошу этого не забывать.

— Нет, не забуду, — прошептала Лиза покорно, сконфуженная за свою беспамятность.

Кареты, наполненные детьми, ехали около получаса по ярко освещенным улицам города и, наконец, остановились у большого здания с колоннами и высокими электрическими фонарями у входа.

— Это и есть театр, — произнес Витя, сидевший подле Лизы в карете. — Выходи.

Вместе с остальными детьми Лиза вошла в прихожую театра, поднялась по какой-то узкой лестнице наверх и очутилась на сцене между искусственыыми кустами и деревьями, перед картонным дворцом, мастерски сделанным, как настоящий.

— Ну, марш одеваться! Живо! — командовал неутомимый Григорий Григорьевич, и мигом все пятнадцать человек детей куда-то разбежались и исчезли.

Потом уже Лиза поняла, что они разошлись по тем уютным маленьким комнатам, которые назывались уборными и где дети одевались, приготовляясь к выходу на сцену.

— А ты что тут делаешь одна? — послышался за спиной Лизы знакомый голос.

Девочка живо обернулась и увидела добродушно улыбающееся лицо директора.

— Пойдем-ка за мною, — сказал он, — только постой немного, тебе надо чуточку переодеться, — и, подняв голову кверху, он стал кричать, приложив руку в виде трубочки к губам: — Мальвина Петровна, Мальвина Петровна, сойдите на сцену, возьмите девочку, переоденьте ее во что-нибудь светлое и приведите ко мне в директорскую ложу.

— Слушаюсь, Павел Иванович, — послышалось в ответ откуда-то сверху, и через минуту седая, низенького роста старушка спустилась по витой лестнице с висячего прямо над головою Лизы балкончика.

Старушка кивнула головою девочке и велела ей идти за собою.

В маленькой, уютной комнатке второго этажа, куда Лиза попала по той же лестнице и через тот же висячий балкончик, стояло большое зеркало перед туалетным столиком, диван и рукомойник. Старушка велела Лизе сбросить свое старенькое, заплатанное во многих местах, платье и сапоги и, порывшись в большой корзине, помещавшейся в углу уборной, вынула оттуда прехорошенькое белое тюлевое платьице с голубыми бантами на плечах и широкой лентой вместо пояса.

— Вот надень, девочка, это тебе впору, и вот эти туфельки, — продолжала она, подавая Лизе маленькие, голубые с блестящими пряжками нарядные полусапожки.

Девочка, одевавшаяся более чем скромно у матери, тихо ахнула при виде этого нарядного костюма. А когда, при помощи старушки, Лиза, одетая в новое платье, подошла к зеркалу, то показалась себе такой блестящей и красивой, что даже усомнилась, она ли эта хорошенькая и нарядная, как бабочка, девочка.

— Ну, теперь остается только привести в порядок твою головку, — сказала старушка и принялась расчесывать и расплетать пышные золотистые локоны Лизы. — Ну, и волосы же у тебя, девочка, настоящее золото! — говорила она. — С такими волосами тебе не надо и парика. Это целое богатство. Впрочем, и вся ты прехорошенькая и можешь назваться лучшим украшением труппы, — невольно любуясь новенькой, расхваливала ее старушка.

Лизе было очень неловко от этих похвал. Мама никогда не говорила ей о её внешности, да и вообще не придавала никакого значения красоте.

— Была бы добрая и умная, а красота — Бог с ней. Гордиться ею не следует, — учила постоянно Мария Дмитриевна дочь. — Бог дал красоту, а не люди приобрели ее своими трудами, значит — можно ли гордиться ею?

Когда туалет девочки был вполне закончен, Мальвина Петровна, оказавшаяся портнихой, заведующей гардеробом труппы, повела ее тем же путем вниз по лестнице на сцену, в самом дальнем углу которой находилась маленькая дверка, ведущая, как Лиза потом узнала, в директорскую ложу. Впустив туда девочку, она закрыла за нею дверь и поспешила обратно в уборную.

Лишь только Лиза переступила порог двери, яркий свет нескольких сотен огней ослепил ее на мгновенье. Целая толпа, отделенная от неё барьером ложи, ходила, сидела и стояла в театральном зале, в ожидании поднятия занавеса. Тут среди взрослых зрителей, была целая масса детей, приехавших посмотреть на игру своих сверстников-актеров.

— А, наконец-то ты нарядилась, — увидев Лизу, произнес Павел Иванович, сидевший позади своей супруги, у барьера ложи.

Оглядев девочку с головы до ног, он наклонился к уху Анны Петровны и сказал тихо, чтобы не быть услышанным Лизой:

— Взгляни, Анюта, что за красоточка-девочка!

Анна Петровна Сатина, нарядная и довольная тем, что театр полон, и что, следовательно, они выручат с мужем крупную сумму денег за сегодняшний вечер, также оглядела Лизу не менее внимательным взглядом. Должно быть, Лиза, в своем новом платье, и ей очень понравилась: она милостиво указала ей на свободный стул подле себя и сказала: — Сегодня ты присмотришься ко всему тому, что должна будешь в скорости делать сама. Будь же как можно внимательнее и постарайся понять твою новую работу: гляди, как играют и говорят твои товарищи.

Лиза обещала быть внимательной и понятливой насколько сумеет. Кроткий ответ девочки понравился начальнице: она кивнула ей очень ласково и угостила конфетами, которые лежали перед нею в нарядной коробке на барьере ложи.

В ту же минуту первые звуки музыки заставили зрителей прекратить разговоры и поспешить занимать места.

ГЛАВА XIII

Занавес поднимается

Тяжелый занавес, отделяющий сцену от зрительного зала, медленно поднялся кверху, и Лиза увидела внутренность бедной комнатки с лежанкой в углу и скамейками, стоящими вдоль стен. На одной из скамеек сидела Золушка или, вернее, Мэри Ведрина, с золотистыми волосами, вместо своих черных, и в рваном платье. Золушка горько плакала о том, что злая мачеха надавала ей много работы, между тем сама со своими родными дочерьми поехала на бал к королю.

Лизе стало очень жаль бедную Золушку. Она совсем позабыла о том, что ее играла злая, капризная Мэри; ей просто было больно за бедную девочку, притесняемую мачехой, и когда перед Золушкою предстала добрая волшебница, в которой Лиза не без труда узнала Марианну, совершенно преобразившуюся от белокурого парика, надетого у неё на голове, Лиза страшно обрадовалась за бедняжку. Она тихо ахнула от неожиданности, увидя, как волшебница-Марианна, дотронувшись жезлом до плеча Мэри-Золушки, в одну минуту превратила ту в нарядную, блестящую принцессу.

— Что, нравится, Лизочка? — наклонился к девочке Павел Иванович, как только занавес опустили, по окончании первого действия.

— О, да! — искренно вырвалось из уст Лизы.

— А играть самой вдвое веселее, — улыбнулся директор, видя неподдельный восторг в лице Лизы.

Все второе, третье и четвертое действие Лиза просидела, не отрываясь глазами от сцены, искренно восторгаясь прекрасной пьесой. В то же время она старалась узнать на сцене своих новых друзей, спрятавших свои юные личики под искусственными бородами и усами и седыми париками, которые совершенно преобразили их. Она почти всех их отыскала в конце концов, кроме Вити. Но когда появился добрый волшебник на свадьбе Королевича и Золушки, — Лиза сразу поняла, что под неуклюжей темной мантией и седой бородой скрывается веселый, живой брат Марианны.

Не даром быстрые, темные глаза мальчика, особенно ярко горевшие из-под нависших приклеенных седых бровей, поминутно устремлялись по направлению директорской ложи, где сидела Лиза. Раз даже девочке показалось, что добрый волшебник незаметно кивнул ей со сцены как раз в ту минуту, когда соединял руки Золушки-Мэри и Королевича—Кости Корелина.

— Сегодня Мэри в последний раз играла Золушку: следующий раз будешь играть ее ты, — сказала Анна Петровна Сатина, выходя с Лизой из ложи по окончании представления.

Тем же путем, в трех громыхающих, тяжелых каретах, детей повезли из театра домой. Перед выходом из театра, Лиза забежала было в маленькую уборную, где ее одевала Мальвина Петровна, с тем чтобы сменить белый нарядный туалет на свое старое заплатанное платье. Но ее новая знакомая, занятая в эту минуту складыванием в большие корзины театральных костюмов, остановила ее словами:

— Зачем тебе снимать это платье, малютка? Или оно не нравится тебе?

— О, напротив, сударыня, — воскликнула девочка, — но это прелестное платье не принадлежит мне, и поэтому я бы желала получить мое собственное.

— Прежде всего не называй меня сударыней, дитя мое. Прервала ее старушка. — Я простая портниха и господского во мне ровно ничего нет. А только платья своего ты не получишь. Сегодня ты поедешь домой в этом белом наряде, а завтра тебе дадут еще другое, серое платьице, которое ты будешь носить ежедневно.

По возвращении домой, детей накормили ужином и отослали спать. Мальчики помещались в одной комнате под присмотром хромого Володи, которого оставляли с ними за старшего. Девочки спали в обществе m-lle Люси. Дети очень уставали, проводя весь вечер в театре, и лишь только добирались до постелей, засыпали как убитые.

Одной только Лизе плохо спалось в эту ночь. Она долго ворочалась с боку на бок, не переставая ни на минуту думать о матери. «Что она теперь? Легче ли ей в больнице? Думает ли она в эту длинную зимнюю ночь о своей маленькой Лизе?» — Вот какие вопросы поминутно навертывались в голове девочки.

Наконец, не выдержав более, она порывисто вскочила на пол и, как была, в одной рубашонке, упала на колени с горячей молитвой.

— Господи, — шептала девочка, — сделай так, чтобы мне хоть одним глазком увидеть маму! Ты Милосердный и Всемогущий, помоги мне в этом, Господи, и пошли маме счастья, покоя и здоровья.

ГЛАВА XIV

Сборы

Лиза очень скоро привыкла к новой жизни. Она сблизилась со своими новыми друзьями, особенно жё с Марианной и её братом Витей. Кроткая, вежливая и добрая Лиза не могла в свою очередь не понравиться детям. Все, за исключением Мэри, искренно привязались к ней в самом скором времени. А Павлик и Валя так полюбили ее, как будто прожили с нею уже много-много времени.

Павлик был в сущности милый и добрый мальчик, только родители избаловали его напропалую, постоянно считая его слабеньким, нуждающимся в попечениях и заботах, больным ребенком. Если бы Павлик не обладал от природы добрым, хорошим сердечком, то наверное бы он окончательно испортился от такого воспитания.

Пика и Ника — весельчаки детского кружка — никогда не пропускали случая посмеяться над преувеличенными заботами родителей Павлика. Чихнет ли Павлик—Пика и Ника уже тут как тут и кричат ему насмешливо:

— Павлик, ты простудился, ты болен! Ты очень болен, Павлик. Ложись скорее сам в постель, пока твои папа и мама не уложат тебя насильно.

— А я сбегаю в аптеку и куплю тебе целый фунт хинина. Кушай на здоровье, милый Павлик, — вставлял свое словечко постоянно подвертывавшийся в такие минуты Костя Корелин, самый большой насмешник и шалун из всего кружка.

Но Павлик и не думал обижаться на эти шутки. Он был премилый мальчик и ревел только в тех случаях, когда Мэри проделывала над ним или Валей, — его закадычной подругой — свои злые, бессердечные шутки.

С самого первого дня Мэри возненавидела Лизу, а по мере того, как Григорий Григорьевич и Павел Иванович, занимавшиеся с девочкой подготовлением её к первому выходу на сцену, хвалили ее за понятливость и прилежание, Мэри злилась все больше и больше и ненавидела все сильнее ни в чем неповинную Лизу.

Действительно, Лиза оказалась очень понятливой и толковой ученицей. После двух-трех репетиций (так назывались подготовительные уроки к спектаклям, происходившие, как и самые спектакли, на сцене, но только в пустом зале, без публики) она не хуже любой из своих подруг по кружку умела говорить и двигаться по сцене. К тому же у Лизы был трогательный, нежный голосок и такое милое личико, что одним уже этим она могла понравиться публике.

Лиза радовалась тому, что ее хвалит не только Павел Иванович, но и его строгая супруга, а главным образом — сам Григорий Григорьевич, который был в глазах детей совершенством и угодить которому было крайне трудно.

Пока кружок г. Сатина находился в Петербурге, Лизу не выпускали играть перед публикою. Она должна была начать играть в небольшом городе В., куда детскую труппу думали перевезти на зимнее время вплоть до великого поста. Пока же девочка усиленно занималась и готовила свои роли.

Однажды утром, когда дети репетировали вполголоса кой-какие сценки из пьес под наблюдением m-lle Люси и хромого Володи, следивших за ними по тетрадкам, дверь с шумом распахнулась, и Павел Иванович, в шубе и шапке, запушенных снегом, весело крикнул с порога:

— Ну, команда, пора собираться! Завтра выезжаем в В.

Необыкновенный шум и гам тотчас же поднялся в классе. Дети суетились и кричали в один голос, задавая вопросы своему любимцу-директору, на которые тот едва успевал отвечать: «Долго ли ехать? Далеко ли В.? Большой ли там театр? С каким поездом они выедут из Петербурга?» — Никто из детей yе стеснялся доброго, ласкового директора, который обращался с вверенными ему ребятишками скорее как отец или близкий родственник, нежели как начальник.

— В. очень, очень далеко, — добродушно смеялся Он, подшучивая над детыми. — На самом краю света. Там лишь леса и болота. По комнатам бродят волки, и лисицы под полом норы роют и в чехарду играют.

— Неправда, неправда, — снова зашумели дети, — для кого же мы играть будем, если там одни волки да лисицы, как вы говорите?

— Кто вам сказал, что мы для людей играть будем? — совершенно серьезно спросил детей Павел Иванович.

— А то для кого же? — недоумевали те.

— Для лисиц, волков и медведей, — еще серьезнее прежнего проговорил директор.

— Ай! — вскрикнула Валя, испугавшись самым искренним образом при одной мысли о такой публике, — Ай! я боюсь медведей.

— Не бойся. Я буду там с тобою и смогу защитить тебя каждую минуту, — важно произнес Павлик.

— Ну, уж ты, защитник! — насмешливо произнесла Мэри, молчавшая все время, — знаем мы тебя. От медведей Валю спасать собираешься, а кто давеча заревел от страху на сцене, когда тебя сажали на лошадь?

— Да, но лошадь-то была настоящая, — протянул в свое оправдание сконфуженный Павлик.

— А медведи будут игрушечные, по-твоему, что ли? — не унималась та.

— Перестань дразнить Павлика, Мэри, — строго прикрикнул Павел Иванович на девочку. — Ну-с, — снова принимая свой добродушный вид, обратился он к детям, — теперь надо готовиться в путь, а не сердиться и вздорить. В В. мы будем ровно через три дня и, отдохнув немного, снова примемся за дело. Эльза теперь вполне готова для своего выхода на сцену. Она у нас молодец. С неё мы и начнем. — И Павел Иванович ласково погладил золотистую головку Лизы.

— Посмотрим еще, какой молодец она будет на сцене, — прошептала Мэри.

— Что ты там ворчишь? — услышав её шепот, обратился к ней с нахмуренным лицом директор.

— Ничего, Павел Иванович, — сразу переменив тон, ответила хитрая девочка, — я только сказала, что если в В. вместо публики нас будут смотреть волки и медведи, то для них такая актриса, как наша Эльза, будет вполне хороша.

— О, какая ты злая девочка, — окончательно вышел из себя обыкновенно снисходительный и добрый Павел Иванович. — Сколько в тебе злобы и насмешки! Так послушай же, что я тебе скажу на это: Эльза вдвое толковее и понятливее тебя. Что бы ты ни делала, как бы ты ни злилась и ни выходила из себя, а тебе придется уступить ей свое место.

— Да я и уступаю, Павел Иванович, — с деланным смирением проговорила Мэри, — я сама вижу, что Лиза Окольцева прекрасная девочка, и я сама за это полюбила ее.

И с этими словами Мэри, в доказательство своих слов, потянулась поцеловать Лизу.

— Берегись, Эльза, она тебе нос откусит, — предупредительно шепнул Костя Корелин Лизе, но так громко, что все дети услышали его слова и дружно рассмеялись.

Действительно, черные глаза Мэри не предвещали ничего доброго, и если б Лиза не была занята своими мыслями, то наверное испугалась бы злого выражения этих, горевших ненавистью, глаз. Но Лиза мысленно была очень далеко в данную минуту. Как только она услышала, что отъезд в В. решен на завтра, сердечко её болезненно сжалось.

«Как? Она уедет, не повидавшись с мамой, не поцеловав ее на прощанье, не зная даже в каком состоянии находится здоровье дорогой болной? О нет, это было бы слишком тяжело! Она не может уехать отсюда, не повидавшись с ней».

И, собрав всю свою храбрость, Лиза обратилась к Павлу Ивановичу тихим, взволнованным голоском:

— Г-н директор, прошу вас… очень вас прошу, отпустите меня к маме… проститься… Я скоро вернусь… только поцелую ее… Отпустите, пожалуйста!

— Проститься с мамой? Что же! Я ничего не имею против, — отвечал Павел Иванович. — Ступай, но у нас правило, по которому мы строго запрещаем детям выходить одним на улицу. M-lle Люси проводит тебя… M-lle Люси, — обратился он к девушке, занимавшейся в это время с Марианной повторением роли, — вы потрудитесь проводить Эльзу в больницу к её матери.

— Хорошо, — отвечала всегда на все готовая m-lle Люси. — Когда прикажете?

Павел Иванович взглянул на часы, потер себе лоб и сказал, что если идти в больницу, то уж сейчас, конечно, потому что теперь как раз там час приема и их пропустят без всяких затруднений.

Лиза чуть не прыгала от радости. Такого огромного счастья она и не смела ожидать. Через какие-нибудь полчаса она увидит маму, будет говорить с ней.

Мигом оделась девочка и от души благодарила директора.

ГЛАВА XV

В больнице

Время по пути в больницу показалось Лизе коротким, счастливым сном. Добрая, кроткая m-lle очень любила детей. Лиза же понравилась ей с первого дня её поступления в труппу, и она всю дорогу проговорила с нею, расспрашивая ее о матери и её прежней жизни дома. Лиза, обрадованная ласковым обращением и сочувствием наставницы, рассказала ей подробно обо всем: как они жили с мамой, хотя и бедно сначала, но без особых лишений, и как потом болезнь подточила мамины силы, и они узнали голод и нужду.

M-lle Люси, сама видевшая много горя в жизни и прожившая всю свою молодость у чужих людей, с искренним сочувствием слушала Лизу. Незаметно прошли они недолгий путь и очутились у подъезда больницы.

— В какой палате лежит Мария Окольцева, вдова чиновника? — спросила m-lle Люси при входе в больницу у бородатого и сурового на вид швейцара, отворившего им двери.

Тот сердито посмотрел на обеих посетительниц, потом подошел к столу и, заглянув в большую толстую книгу, важно произнес сквозь зубы:

— Двенадцатая палата. По грудным болезням. Только сейчас прием окончился и больных видеть нельзя.

— Как нельзя? — вырвалось из груди Лизы, и её маленькое сердечко томительно сжалось.

— Ну да, нельзя, — безжалостно подтвердил швейцар. — Прием окончился, вам же сказали!

— О, пожалуйста, — умоляюще сложив ручки у груди, произнесла Лиза, — пустите меня, ради Бога! Только на минутку. На одну маленькую минутку. Я завтра уезжаю далеко-далеко отсюда и долго не увижу маму.

Но сурового швейцара мало тронул нежный голосок девочки: он преспокойно повернул ей спину и отошел к дверям.

Лиза не выдержала больше и, бросившись в объятия Люси, горько и жалобно заплакала.

Бедная Люси испугалась не на шутку. Она не знала что делать — просить ли снова о пропуске неприступного швейцара, или успокаивать Лизу, рыдавшую навзрыд на её груди.

— О чем так горько плачет этот ребенок? — неожиданно раздался над ними густой, громкий голос.

Подняв головы, они увидели высокого, полного господина, сочувственно и ласково смотревшего на Лизу. Люси, рассчитывая, что незнакомец может оказать им защиту, поторопилась пояснить ему в чем дело.

— Как! — воскликнул незнакомец, узнав причину Лизиных слез, — наш строгий швейцар не хотел пускать эту милую девочку к её маме? В таком случае, малютка, утри твои слезки и пойдем со мною. Я отведу тебя к ней… Надеюсь, Осип, — обратился он к швейцару с добродушной улыбкой на лице, — меня-то ты туда пропустишь, любезный?

— Ваше превосходительство шутить изволите, — осклабился во весь рот Осип. — Разве мы можем вам перечить, ваше превосходительство?

— Ну, вот и отлично! Пойдем же, малютка, — весело проговорил незнакомец и, попросив Люси обождать их немного в швейцарской, стал подниматься с Лизой по широкой, устланной коврами лестнице.

Они незаметно миновали второй и третий этаж и вошли, наконец, в длинный коридор, по обе стороны которого находились небольшие светлые комнаты, где стояли постели с больными и гуляли выздоравливающие в белых халатах и чепцах на голове.

— Ну, деточка, узнай-ка свою маму, — весело проговорил новый Лизин друг, вводя девочку в большую комнату, где стояло до дюжины постелей, на которых лежали больные женщины.

В один миг Лиза окинула взглядом комнату и с легким, радостным криком кинулась к крайней постели, где лежала её милая мама.

— Деточка моя ненаглядная, — со слезами на глазах шептала мама, прижимая к груди Лизу, — вот мы с тобой снова увиделись. Рассказывай же мне скорее про твое новое житье-бытье.

Но Лизу уже нечего было просить об этом. В каких-нибудь несколько минут она поделилась с мамой всем, что произошло с нею за последнее время. Таким образом мама узнала, что у неё есть уже друг — Марианна, и что после Марианны и Вити она больше всего любит Павлика и Валю, что Павлик немного капризен, потому что его пичкают лекарством, когда он и не болен вовсе, что Павел Иванович очень добр ко всем и сердится только на Мэри, а Григорий Григорьевич и Анна Петровна Сатина очень строги, но ею, Лизой, они довольны за её прилежание и еще ни разу не сердились на нее, и что Мэри злюка и всячески, чем может, досаждает ей. И даже о Люси, о суровом швейцаре и о добром господине, выручившем ее, успела сообщить Лиза матери.

— Он очень важный, мамочка, — рассуждала девочка, — швейцар называл его «ваше превосходительство».

— Да, деточка, очень важный. Он старший врач здешней больницы. Самое главное лицо здесь и имеет звание генерала.

— Неужели, мамочка? а какой он добрый, какой простой, ласковый и милый.

— Да, дитя мое, он очень хороший человек и любит детей. У него самого, говорят, есть девочка, которая постоянно болеет. Но скажи мне, родная, хорошо ли живется тебе в пансионе?

— Очень хорошо, мамочка, только тебя не хватает, — не задумываясь отвечала Лиза и снова, не умолкая ни на минуту, стала торопиться рассказывать матери про свою жизнь в детском кружке.

Мария Дмитриевна, слушая свою девочку, с нежной улыбкой любовалась ею. Лиза очень пополнела и поправилась за короткое время их разлуки, и это не могло ускользнуть от глаз матери.

«Слава Богу, она сыта и довольна, — подумала с облегчением больная. — Как хорошо сделала я, что отдала ее в кружок Сатина. По крайней мере, девочка не увидит нужды и не будет голодать и холодать по сырым углам, где нам пришлось бы ютиться».

Ни мать, ни дочь не заметили, как миновало время, и опомнились только тогда, когда новый знакомый Лизы вошел в палату и напомнил девочке, что m-lle Люси заждалась ее в швейцарской и что маму не следует утомлять долгим разговором, так как она еще очень слаба.

Лиза беспрекословно исполнила приказание доктора. Крепко обняла она мать и, шепнув ей на ушко: «До свидания, родная», — храбро пошла из комнаты, подавив свои слезы.

— А я и не знал, малютка, что ты такая важная птица, — шутливо произнес её спутник, выходя с нею снова на лестницу. — Мне твоя наставница поведала внизу, что ты маленькая актриса и, несмотря на свои детские годы, уже зарабатываешь хлеб…

— Ах, я тоже не знала… — начала было сокрушенным тоном Лиза и вдруг внезапно смолкла.

— Чего не знала? — удивился доктор.

— Да что и вы такой важный.

— Что? Что такое?

— Что вы такой важный, — набравшись храбрости, проговорила девочка, — что вы генерал.

— Почему же я не могу быть генералом? — засмеялся добродушно доктор.

— Ах, все генералы с орденами и звездами и ужасно сердиты, а вы такой добрый, — неожиданно заключила Лиза. — Я не знаю, как благодарить вас за то, что вы позволили мне увидеть маму.

— А я вот как раз и потребую от тебя благодарности, — произнес он шутливо. — Слушай, девочка, в первый же спектакль, который ваш директор даст здесь, я приеду смотреть, как ты играешь на сцене. Только ты должна будешь известить меня письмом. Согласна? — спросил доктор, протягивая ей руку, так как они спустились уже в швейцарскую.

— О, да, конечно, согласна, — поспешила ответить Лиза.

— А я за это постараюсь как можно скорее поправить твою маму, — заключил тем все добродушным, шутливым тоном доктор.

— Да, да, — подхватила Лиза, безо всякого смущения протягивая обе ручки своему новому знакомому, — поправьте ее поскорее! Я буду совсем, совсем счастлива тогда.

— И я также, — растроганный её детским порывом, произнес доктор, — буду очень, очень доволен, если принесу пользу и облегчение больной.

Когда Лиза, в сопровождении Люси, выходила из здания больницы, старший доктор еще долго стоял на одном месте и смотрел им вслед. Потом, когда Лиза исчезла за углом дома, он тихо побрел снова наверх для обхода больных, невольно размышляя о девочке:

«Чудный, редкий ребенок. Вот если б моей бедной Зое такую подругу, она наверное бы куда легче переносила болезнь и была бы много счастливее, нежели теперь».

ГЛАВА XVI

Отъезд. — Выходка Мэри

На другой день детская труппа г. Сатина выезжала из Петербурга. На вокзал как взрослых, так и детей доставили те же громадные шестиместные кареты, которые возили их в театр. На платформе собрались некоторые родные, пришедшие проводить маленьких актеров и актрис.

С Марианной и Витей пришла их старушка-бабушка, заменявшая им родителей, которые рано оставили их сиротами; к Косте Корелину забежал его брат студент, так как других родственников у него не было. Хохотушку Мими провожала её мама — такая же маленькая и подвижная, как сама Мими. Мама горько всхлипывала, целуя свою девочку, но Мими, несмотря на тяжесть разлуки, все таки сумела рассмешить ее какой-то шаловливой выходкой, и мать и дочь и плакали и смеялись в одно и то же время. К Але Большой пришел отец, служивший актером в одном из петербургских театров, и долго просил девочку быть усердной и прилежной. Мэри никто не провожал: хотя у неё были и отец и мать, и сестры и братья, но она так всем им надоела своими выходками и тяжелым характером, что никто не пожелал увидеться с нею еще раз на вокзале.

— Очень нужны все эти проводы, — сердито говорила Мэри, разгуливая по платформе под руку с Кэт, которую она, если и не любила, то выносила больше, нежели других детей. — Я и не жду родных. Только бы они догадались прислать лакомств на дорогу, да побольше, — продолжала она и, внезапно увидя появившегося на станции посыльного, с большим пакетом в руках, кинулась к нему, в полной уверенности, что пакет этот прислан ей родными.

— Вы это мне? — чуть ли не вырывая пакет из рук посыльного, закричала она на всю платформу, — да говорите же скорее, мне или нет? Или вы онемели? Я — Мэри Ведрина. Давайте мне скорее мои гостинцы.

— Никак нет, барышня, пакетик не вам-с, — насмешливо улыбнувшись её поспешности, произнес посыльный, — мне велено передать эту посылку маленькой барышне Лизочке Окольцевой.

Лиза, находившаяся поблизости и услышав свое имя, подошла узнать в чем дело.

— Тебе посылка, — крикнула Мэри сердито и, прежде чем кто либо мог остановить ее, швырнула пакет, которым уже успела завладеть, на доски платформы.

Бечевка, плохо сдерживавшая туго набитый сверток, разорвалась, и оттуда покатились апельсины, яблоки, пряники и конфеты по всей платформе.

— На, подбирай свои богатства! — крикнула Мэри, рассмеявшись злым смехом прямо в лицо растерявшейся Лизе. — Очень рада, что эту дрянь придется есть не мне! Я терпеть не могу дешевых лакомств, а ты невзыскательна и скушаешь их в лучшем виде.

— Как тебе не стыдно, Мэри! — вскричали находившиеся тут же поблизости Пика и Ника и бросились подбирать гостинцы с пола. — Пожалуйста, не плачь, Лиза, мы мигом поправим дело, — утешали они девочку.

Но Лиза и не думала плакать, хотя поступок Мэри очень огорчил ее. Она раздумывала, — кто бы мог послать ей все эти вкусные вещи, когда у неё, кроме матери, никого из близких не было на свете, а мама, Лиза знала это прекрасно, не могла послать ей ничего подобного.

Посыльный, видя смущенный вид девочки, сжалился над нею и помог ей разгадать загадку.

— Мне передал этот пакет высокий, очень хорошо одетый барин, — сказал он, — и велел передать вам, если бы вы спросили от кого посылка, что она от генерала — самого скромного из всех генералов в мире.

Как ни грустно было на душе Лизы, но она не могла не улыбнуться этой шутке, поняв, что посылка с лакомствами послана ей её новым знакомцем-доктором, лечившим её маму.

Первый звонок прервал мысли Лизы. Павел Иванович, приехавший немного позднее со своей супругой и Григорием Григорьевичем Томиным, построил детей в пары и под предводительством Люси послал их садиться в вагон. Лиза поместилась по соседству с Марианной в самом дальнем углу купе. Мальчики в обществе г. Сатина и Томина заняли соседнее отделение, за исключением маленького Павлика, который был помещен в одном отделении с матерью.

Вслед за третьим звонком поезд тронулся. Провожавшие детей родные пошли следом за ним по платформе, махая платками и крича последние напутствия. Лиза невольно подумала в эту минуту, что охотно бы отдала все лакомства, присланные ей добрым доктором, лишь бы только увидеть, хотя на одну минутку, свою милую, дорогую мамочку, оставшуюся теперь совсем одинокой в большом и скучном городе.

ГЛАВА XVII

На новом месте. — Сестры

Дорога от Петербурга до В. показалась всем детям очень долгой и скучной. Анна Петровна Сатина не покидала их ни на минуту, а дети, боявшиеся строгой директорши, всю дорогу говорили шепотом и старались вести себя так, чтобы как можно меньше обращать на себя её внимание. Лиза угощала все маленькое общество своими лакомствами, не забывая предлагать их и Мэри, которая, однако, отталкивала их и несколько раз презрительно заявляла, что она ест только кондитерские торты и конфеты, потому что у неё очень тонкий вкус. За то Павлик, обожавший сладкое, ни разу не отказался от предложенного ему Лизой угощения.

— Это ничего, что Мэри не хочет есть твоих гостинцев, — утешал он по-своему Лизу, — я охотно съем её порцию, только ты не грусти, голубушка Лиза!

Через двое суток дети благополучно приехали в В. Был темный зимний вечер. Фонари горели только на главных улицах, да и то так слабо и тускло, что почти не освещали их. Извозчиков всех разобрали другие пассажиры и приходилось идти пешком. Детей выстроили парами и повели темными улицами, через весь город, на площадь, где находился театр и дом, нанятый господином Сатиным для помещения труппы.

Усталые, иззябшие добрались они, наконец, до своего нового жилья, где их ждали ужин и теплые постели. Проголодавшиеся путешественники жадно накинулись на еду, после чего, еле живые от усталости, разошлись по своим постелям. Девочки разместились в том же порядке, как и в Петербурге, только Павлик, привыкший за все время дороги не разлучаться с Валей, начал хныкать и капризничать, требуя, чтобы его оставили в спальне девочек.

M-lle Люси стала было уговаривать расходившегося ребенка, но раз Павлик что-нибудь решал, изменить его решение уже не было никакой возможности.

Слезы и всхлипывания его мало-помалу перешли в рев, рев в рыданья.

— Боже мой, — зажимая уши, вскричала Аля Большая, разбитая усталостью, — да перестанешь ли ты, Павлик? Ведь опять меня пошлют в аптеку, если ты будешь реветь, а я не знаю, где здесь аптека, да и устала до смерти. Уж сделай милость, не реви.

— Вот несносный мальчишка, — зашипела из своего угла Мэри, — ну, скажи на милость, чего ты ревешь, как зарезанный теленок?

— Зарезанные телята не могут реветь, потому что они не живые, — протянул Павлик, всхлипывая уже через силу, так как ему на самом деле вовсе не хотелось плакать.

Как раз в эту минуту вошла Анна Петровна Сатина посмотреть, как устроились девочки, Лиза, уставшая и измучившаяся не меньше других, завернулась было в одеяло с головкой, чтобы не слышать рева Павлика и храпа мальчиков, доносившегося из соседней комнаты, как вдруг почувствовала, что кто-то легонько трясет ее за плечо. Она быстро вскочила и протерла глаза, начинавшие было сильно слипаться.

— Тсс! Это я, Марианна, — послышалось с соседней кровати, — я хотела напомнить тебе, что завтра ты выступаешь первый раз на сцене. Ты не забыла?

— Не забыла, — отвечала Лиза, которая ужасно волновалась всю дорогу за завтрашний день.

— И тебе не страшно? — допытывалась у неё Марианна.

— Ах, страшно, — чистосердечно призналась Лиза. Она, действительно, очень трусила завтрашнего представления.

— Я понимаю тебя, — сочувственно проговорила Марианна, — я так же боялась, как и ты, когда в первый раз играла добрую фею в Золушке. А потом понемногу привыкла. А знаешь ли, — помолчав немного, снова проговорила она, — как я перестала бояться?

— Нет, не знаю.

— Весь мой страх миновал, когда Витя догадался перекрестить меня перед выходом на сцену. Теперь каждый раз, когда я играю, Витя делает это, и я совсем перестала трусить. Хочешь, я тебя буду крестить, чтобы ты также не боялась?

— О, да, — произнесла чуть слышно растроганная Лиза. — Какая же ты добрая, Марианна, и как я люблю тебя за это!

— Нет, ты не знаешь меня, я вовсе не добрая, тебе это только так кажется, Лиза, — покачала головкою девочка. — Вот Мэри я бы не перекрестила ни за что, потому что терпеть её не могу. А тебя мне жаль. Мне легко здесь живется, потому что со мною мой брат, который в случае надобности и защитит меня, и поговорит со мною обо веем. А ты совсем одинока и такая еще тихонькая и кроткая. Тебя каждый может обидеть. Знаешь, что я придумала: хочешь, я буду твоей сестрой, а Витя твоим братом? Он так же будет заступаться за тебя, как и за меня, и мы все трое будем делиться всем, что у нас есть. Хочешь?

— Конечно, хочу, — радостно прошептала Лиза, — конечно, хочу. И как мне только отблагодарить тебя за это, Марианна?

— Никак не надо меня благодарить, — возразила та, — потому что никаких благодарностей не может быть между сестрами. Я ведь предложила тебе быть моей сестрой. Только ты подвинься немного и дай мне место в твоей постели, а то мне что-то жутко здесь на новом месте. Я порядочная трусиха, знаешь ли! Можно лечь с тобой рядом?

— Конечно, можно, — поторопилась ответить Лиза и отодвинулась в самый дальний угол постели.

Марианна перепрыгнула к ней со своей кроватки и, спрятавшись под одеяло, обе девочки крепко поцеловались в знак заключения новой, неразрывной дружбы между ними.

Минут через 15 они крепко спали безмятежным, без всяких грез и сновидений, детским сном.

ГЛАВА XVIII

Первый выход

Огромный театр сиял огнями. К подъезду то и дело подкатывали экипажи, подходили пешеходы, и нарядная и скромная публика со смехом и шутками скрывалась за тяжелыми дверьми театра.

На большой афише, прибитой к дверям, было написано крупными буквами, раскрашенными в красный, синий, зеленый и желтый цвета:

ДЕТСКИЙ ТЕАТР САТИНА

—

СЕГОДНЯ

ДЕТСКОЙ ТРУППОЙ АРТИСТОВ ИЗ ПЕТЕРБУРГА

^{будет представлено:}

=ЗОЛУШКА=

^{Большая феерия в 4 действиях и 5 картинах с удивительными превращениями апофеозом.}

Первый выход новой актрисы

M-lle ЭЛЬЗЫ.

Если б скромная, маленькая Лиза видела, как самая избранная публика теснится у афиши, читая её имя, она наверное бы страшно оробела. Но к счастью, Лиза ничего не видала и не слыхала, потому что сидела перед зеркалом в маленькой уборной и подставляла безропотно свою золотистую головку искусным рукам Люси, которая заплетала её густые волосы в две ровные толстые косички.

Лиза была уже одета в простенькую коричневую, нарочно заплатанную во многих местах, юбку и синюю кофточку с продранными локтями, какие носила бедняжка Золушка по желанию её мачехи.

— Ну, Эльза, ты готова? — раздалось с порога, и Григорий Григорьевич просунул голову в дверь Лизиной уборной. — Помнишь все мои наставления? — спросил он, — главное: говори громко и внятно, чтобы тебя было слышно от первого до последнего ряда в зале. Постарайся не робеть. Роль ты знаешь отлично и ведешь ее превосходно, только не смущайся и не бойся. Ведь ты, надеюсь, не трусишь?

Лиза, конечно, боялась, как и всякая другая боялась бы на её месте, но, из страха рассердить строгого режиссера, ответила, что она нисколько не трусит.

— Ну, то-то же, — подхватил тот. — Я знаю, ты у меня молодец! Помни одно: бояться будешь, — все дело испортишь.

— Нет, нет, я не буду бояться, — поторопилась подтвердить девочка.

— Ну, вот и прекрасно, — похвалил ее Григорий Григорьевич. — А теперь пойдем. Слышишь, звонят? Через 5 минут начало.

И, взяв трепещущую от волнения Лизу за руку, Томин повел ее на сцену.

— Губернатор приехал, сам губернатор сидит в ложе! — кричал, весь запыхавшийся и красный, как рак, Павел Иванович, внезапно появляясь откуда-то. — Ну, Лизочка, — обратился он к девочке, — и счастье же тебе такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Сам губернатор приехал посмотреть, как ты будешь играть. Право!

Но Лизе было решительно все равно — будет или не будет ее смотреть губернатор, так как она даже плохо понимала, что это была важная особа, и только усиленно оглядывалась по сторонам, отыскивая Марианну, которая обещала придти и перекрестить ее перед выходом на сцену.

Ровно за две минуты до начала пьесы Марианна появилась откуда-то в белом нарядном платье доброй волшебницы и, быстро осенив Лизу крестом, прошептала:

— Ну, дай тебе Бог успеха. Я уверена, что ты сыграешь отлично и Мэрька лопнет от зависти.

— Я ужасно боюсь, — прошептала взволнованная Лиза, — так боюсь, что у меня и ноги трясутся, и зуб на зуб не попадает.

Действительно, девочка не переставала дрожать, как в лихорадке.

— Э, пустяки! — вскричала Марианна, — новенькие всегда трясутся до первого выхода; у всех…

— Марианна, прочь со сцены! Сейчас начинаем, — раздался строгий окрик Григория Григорьевича, и девочка, не докончив фразы, в одно мгновенье юркнула за кулисы.

— Ну, Эльза, а ты на место. Помни же: ты больше не Лиза Окольцева, а бедная Золушка, которую всячески притесняет злая мачеха. Садись сюда и бери в руки веретено, — говорил ободряющим голосом Григорий Григорьевич, усаживая девочку на скамейку.

Лиза двигалась, как в тумане, и бессознательно опустилась на указанное место.

Прошла минута… Продребезжал звонок — и занавес с тихим шуршаньем взвился кверху.

Первое, что бросилось в глаза Лизе, это — темное пространство, в котором виднелись только сотни человеческих голов с глазами, направленными к сцене. Все они рассматривали Лизу, не отрываясь от неё ни на минуту, точно невиданного зверька.

Жутко становилось девочке под этими взглядами. Если бы не страх перед наказанием — она бы бегом бросилась со сцены, чтобы уже никогда не возвращаться сюда.

Но в ту минуту, как малодушный порыв страха охватил все маленькое существо Лизы, она услышала шепот, ясно доносившийся из-за кулисы:

— Ну, не робей и начинай с Богом!

Лиза покосилась немного в ту сторону, откуда слышался шепот, и увидела Григория Григорьевича, который крестил ее издали и ободряющее кивал ей головою.

Лиза никогда не замечала такого доброго и ласкового выражения на всегда холодном и строгом лице своего начальника. Это придало ей храбрости, она как-то стряхнула с себя разом ненужный страх и заговорила сначала тихо и робко, потом все громче и смелее.

В первом действии пьесы Золушка трогательно жалуется на свою судьбу. Мачеха и её дочери держат ее в черном теле и не дают ей ни минуты отдохнуть от работы.

Своим нежным, кротким голоском и прелестным личиком, полным ангельской доброты, Лиза очень подходила к роли несчастной, обиженной Золушки.

— Так, так, отлично, хорошо! — доносился до неё из-за кулис тот же одобряющий шепот Томина, и это одобрение окончательно прогнало страх девочки.

Когда нарядная, блестящая добрая волшебница (которую изображала Марианна) внезапно предстала перед глазами Золушки, чтобы превратить ее в прекрасную принцессу, и Лиза увидела милое, улыбающееся ей нежно и ласково личико её названной сестры, боязнь и страх её пропали совершенно и девочка громким и твердым голосом произнесла, обращаясь к доброй волшебнице:

— О, милая крестная, как я рада, что ты пришла ко мне! Мне не с кем поделиться моим горем.

— Поделись им со мною, крестница, — ласково отвечала Марианна-волшебница и быстро прибавила шепотом, чтобы слышала одна только Лиза:

— Не бойся, идет отлично.

Когда лохмотья Золушки спали при одном прикосновении волшебной палочки, и Лиза появилась перед публикой в белом нарядном платье, затканном яркими звездами, с двурогим месяцем на золотистых кудрях, тихий шепот одобрения пронесся по зале.

— Что за прелестная девочка! — ясно слышалось из крайней ложи, где сидел, окруженный детьми, высокий, красивый старик в генеральской форме.

Лиза знала, что это ложа губернатора—первого лица в городе, и ей стало очень приятно от его похвалы.

Первое действие кончилось. Занавес опустился под громкие, шумные аплодисменты публики. Слышались веселые, восторженные детские голоса:

— Ах, как хорошо! Что за прелесть эта Золушка-Эльза! Как она играет!..

Лиза не успевала выходить на сцену и раскланиваться с аплодирующей ей публикой. Голова у неё кружилась от счастья, в которое она боялась даже поверить.

Лишь только она вошла в уборную, чтобы поправиться и приготовиться ко второму действию, чьй-то сильные руки подняли ее с полу и кто-то осыпал её лицо самыми нежными поцелуями.

— Лизочка, деточка моя! Как ты прекрасно играла. Спасибо, что поддержала старого директора! Я не ошибся в тебе… Я увидел сразу, что ты талантливая маленькая девочка и вырастешь на радость и счастье твоей маме и всем нам.

— О, Павел Иванович, — могла только выговорить Лиза, — без вас, ваших уроков и занятий Григория Григорьевича я не могла бы произнести не слова на сцене.

— А Мэри-то, Мэри, видела ты ее? — лукаво подмигнул старик, сделав такую смешную гримасу, что Лиза весело рассмеялась.

— Нет, не видела. А что?

— Да она со злости разорвала атласные туфли, в которых должна появиться гостьей на балу короля, когда услышала все эти аплодисменты и крики.

— Бедная Мэри, ей не легко! — прошептала Лиза, разом сделавшись серьезной.

— Вот нашла кого жалеть! Злая, скверная девчонка и поделом несет заслуженное наказание. Однако, пойдем. Сейчас надо начинать 2-е действие.

Когда Золушка-Эльза вышла на сцену, изображавшую теперь внутренность королевского дворца, бал был в полном разгаре.

Мэри, танцовавшая в разорванных туфлях в первой паре с прекрасным королевичем—Костей Корелиным, окинула Лизу сверкающим ненавистью взглядом. Еще бы! Ей было от чего злиться и ненавидеть Лизу. Когда играла она, Мэри, никто не хвалил ее так, как хвалили новенькую, никогда публика не устраивала ей, Мэри, такого шумного приема, как этой «ничтожной девчонке» — как называла она Лизу.

— Что, Мэринька, плохо твое дело? Разбила тебя новая Золушка в пух и прах, — насмешливо произнес Витя, улучив удобную минуту.

— Еще увидим — чья возьмет, — сердито буркнула себе под нос взбешенная Мэри, — еще увидим!

— Да что уж там видеть еще, — не унимался мальчик. — И видели и слышали и без того отлично. И знаешь ли, что тебе остается делать? — собирать свои пожитки и ехать восвояси в Петербург.

— Это не твое дело, прошу меня не учить, я знаю сама, что мне надо делать! — шипела Мэри и с пылающим лицом отошла от Вити.

Лиза в своем нарядном костюме, под звуки красивой бальной музыки, совсем позабыла в эту минуту, что она не кто иная, как маленькая бедная девочка, и невольно вообразила себя сказочной принцессой, которую должна была изображать.

Да и в самом деле, разве с нею не случилось так, как может случиться только в сказках? Ее — бедную, голодную девочку — одели, обули и приютили добрые люди. Мало того, все были так ласковы к ней! Ее хвалили и восхищались ею…

«Вот, если бы мама увидела меня в этом платье, с этим золотым месяцем на голове, — наверное бы она не узнала своей прежней скромной девочки», — думалось Лизе, и ей стало грустно, что она не может поделиться своим счастьем со своей далекой мамой.

Когда кончилось второе действие пьесы, Лиза уже ничуть не волновалась и, по падении занавеса, с улыбкой кланялась публике, которая еще больше прежнего аплодировала ей.

Перед последним действием, когда Лиза, переодевшись снова из своего нарядного костюма в рубище Золушки, как это требовалось по ходу пьесы, вышла на сцену, Григорий Григорьевич, не сказавший ей ни слова до сих пор, подошел к девочке и, положив ей руку на плечо, проговорил серьезно:

— Я до сих пор не хвалил тебя, Эльза, чтобы дать тебе спокойно докончить начатое дело. Но публика, да и деректор твой и твои маленькие друзья оказались менее сдержанными и наговорили тебе много такого, от чего может совсем закружиться твоя юная головка. Ты недурно играла, это верно. Но этого мало: ты должна работать и работать, чтобы усовершенствовать и развить данный тебе Богом талант…

Громкий звонок, призывающий к последнему действию, прервал речь режиссера.

Последний акт «Золушки» считался самым интересным. В нем прекрасный королевич, искавший со своей свитой по всему государству неизвестную, полюбившуюся ему принцессу, потерявшую башмачок на его балу, заходит случайно и в дом Золушкиной мачехи и примеряет башмачок на ноги её дочерей.

Но башмачок, разумеется, не впору злым и коварным мачехиным дочкам.

— Нет, это не она, — с грустью говорит королевич, пряча волшебный башмачок снова в карман. — Нет ли у вас в доме еще молодой особы, которой бы можно было примерить башмачок?

— О нет, — отвечает Кэт, игравшая злую мачеху, — нет никого, кроме моей падчерицы Золушки, которая нигде никогда не показывается, так она безобразна и неряшлива.

— В таком случае, я хотел бы видеть вашу падчерицу, — восклицает королевич-Костя.

— Ее нельзя видеть, — возражает мачеха-Кэт. — Как можно показывать вашей светлости такую чумичку? Она чистит картофель на кухни и наверное вся перепачкана им так, что один её вид может оскорбить светлые очи вашей королевской чести.

— Я непременно хочу видеть вашу падчерицу! — воскликнул королевич и бросился во внутренние комнаты — искать Золушку.

Когда он вывел ее, действительно запачканную и оборванную, на сцену, с прилипшей к ней шелухой картофеля и собственноручно примерил ей башмачок, — все — и мачеха, и сестры, и свита — изумились: башмачок оказался как раз впору Золушке. Когда же Золушка опустила руку в карман и вынула из него второй такой же башмачок, — восторгу королевича не было конца. Он взял ее за руку и назвал перед всеми своей женою.

В ту же минуту появилась добрая волшебница и превратила Золушку одним движением волшебной палочки в прежнюю красавицу-принцессу.

Пьеса кончилась — и занавес опустили под неумолкаемый шум аплодисментов в зрительной зале.

ГЛАВА XIX

Еще новое знакомство с важными лицами

Не успела еще Лиза, при помощи Мальвины Петровны, снять свой блестящий наряд принцессы, как в уборную вбежала Анна Петровна Сатина и, вся красная от волнения, прокричала:

— Скорее, скорее одевайте девочку, ее требует сам губернатор. — И стала помогать снимать с Лизы её театральный костюм и торопливо застегивать на ней её форменное серое платьице.

Через пять минут девочка вышла за руку с Анной Петровной на сцену, где уже собралась и выстроилась вся труппа, во главе с Павлом Ивановичем, перед тем седым генералом, лицо которого Лиза заметила в крайней ложе.

Два мальчика в белых матросских куртках вертелись тут же, заговаривая то с тем, то с другим из маленьких актеров.

— Сколько тебе лет, малютка? — обратился губернатор к Лизе, поднимая за подбородок её головку своей белой, мягкой рукой и глядя ей в глаза ласковыми, добрыми глазами.

— Десять лет, — отвечала девочка, ничуть не робея под этим взглядом.

— Надо сказать: «ваше превосходительство», — подсказала Лизе стоявшая подле неё Анна Петровна Сатина.

— Ваше превосходительство, — машинально повторила Лиза за своей директоршей.

— Десять лет и так играет! — удивился губернатор. — Да знаешь ли, девочка, что из тебя может выйти прекрасная актриса!

— Дай Бог, ваше превосходительство, — вмешался в разговор Павел Иванович, так и сиявший от радости за свою любимицу. — Дай Бог, потому что мы все полюбили Эльзу за её добрый характер.

— Так вот что, — весело проговорил губернатор, — мало того, что ты прекрасная маленькая актриса, а ты еще и хорошая девочка! Не ожидал, чтобы ты совмещала в себе столько достоинств. Хорошие дела и доброе сердце награждать нельзя, но все таки мне хочется сделать тебе маленькое удовольствие. Возьми эту безделку от старого генерала, которому доставила столько удовольствия своей игрой. — И, говоря это, губернатор вложил в руку девочки блестящий новенький червонец.

Лиза вспыхнула от удовольствия и низко присела перед ним.

«Это для мамы», — тут же подумала она, крепко зажимая монету в ладони.

— Ну, до свиданья, до следующего представления. Посмотрим, так ли ты отличишься в следующий раз, как сегодня, — произнес губернатор, погладив Лизину головку.

Потом, попрощавшись с маленькой труппой и её начальством, генерал ушел со сцены.

— Ну, будущая знаменитость, — тихонько шепнул Костя Корелин Лизе, когда они садились в карету для обратного пути, — пожалуйста не забудь нас, бедненьких, в твои лучшие дни. Чего доброго, встретишь и кланяться не пожелаешь.

— Ах, что ты! — искренно вырвалось из груди Лизы, — я вас всех так полюбила за это время!

— И даже Мэри? — лукаво сощурившись, спросил сидевший против них Ника.

— Ну, нет… Мэри не очень, — искренно созналась Лиза, вызывая этим дружный смех её друзей.

Мэри ехала в другой карете и не могла слышать того, что о ней говорили, а то бы это окончательно вывело из себя и без того рассерженную девочку.

Лиза была бесконечно довольна своей судьбой в этот вечер. Одного только, казалось, не хватало ей для полного счастья: присутствия её дорогой, милой, далекой мамы.

ГЛАВА XX

История одного торта

Приближалось 15-ое декабря—день рожденья Анны Петровны Сатиной, который она справляла ежегодно с большой торжественностью. В этот день дети были свободны. Детские спектакли давались только два раза в неделю, а остальные дни посвящались репетициям новых пьес, учению ролей, школьным занятиям с Анной Петровной и урокам пения и танцев, для которых ходил особый учитель.

15-го уроков не было. Даже урок танцев перенесли на 16-ое, чтобы дети могли как следует отпраздновать семейный праздник их начальства.

С утра в кружке Сатина поднялось оживление и суматоха. Все члены маленькой труппы пожертвовали кто сколько мог из своего жалованья и поднесли на сложившуюся немалую сумму чудесный торт начальнице.

Даже Лиза, у которой не накопилось еще пока заработанных денег, отделила немного от суммы, данной ей губернатором, и внесла в общую складчину свою долю. Остальные деньги она отослала по почте в больницу, на имя своей матери, при помощи хромого Володи, готового всегда на всякие услуги.

Торт оказался великолепным. Даже всегда строгая и хмурая директорша, увидя внимание к себе своей труппы, просияла.

Детей угостили чудесным обедом, ради торжественного дня, и напоили шоколадом. Потом Анна Петровна Сатина разделила торт по числу детей и дала по большому ломтю каждому из них.

— Если б нас каждый день так кормили! — мечтательно произнес Мишук, ужасный сластена, в одну минуту уничтожая свою порцию.

— Вот чего захотел, — пошутил Ника, — тогда бы поминутно приходилось бегать в аптеку, потому что Павлик, конечно, наелся бы до отвалу и у него был бы вечно расстроенный желудок.

Но на этот раз Павлик, однако, удивил всех своим воздержанием. Он громко заявил, что не будет есть торта, так как наугощался в достаточной мере всякими другими лакомствами, и что оставит свою порцию на следующий день. С этими словами он взял тарелку со своим куском торта и отнес ее в спальню, где и поставил на ночной столик у своей постели.

Весь вечер дети играли в разные игры. Даже Мэри, ходившая последнее время надутая и сердитая, как будто немного развеселилась. Правда, она тщательно избегала смотреть на Лизу и как бы не замечала её. Когда, во время игры в фанты, Лиза нечаянно коснулась Мэри, девочка отдернула от неё пальцы, словно ужаленная этим прикосновением, и потом долго терла руку носовым платком, точно на ней остались какие-нибудь следы от руки Лизы.

— Как тебе не стыдно, Мэри, — покачала головой серьезная не по летам Роза — ты этим обижаешь Эльзу.

— А разве ваша хваленая Эльза не оскорбила меня и не обидела в тысячу раз сильнее? — рассердилась Мэри.

— Чем, чем, скажи? — вмешалась в разговор Марианна, всегда готовая вступиться за свою названную сестру.

— Чем, чем! — передразнивала ее Мэри. — Отстань хоть ты-то, пожалуйста, от меня! Все вы ужасно глупы, потому что носитесь с вашей Эльзой, как с писаной торбой. А вот увидите, она еще покажет себя…

Лизе было и горько, и неприятно слышать Мэри. Она уже готовилась было подойти к говорившим и по своему доброму сердечку, не терпевшему раздора, уверить Мэри, что она совсем напрасно сердится на нее.

Но в ту минуту, когда Лиза двинулась было но направлению трех говоривших девочек, в класс вошел Павел Иванович, держа высоко над головою беленький конвертик и весело размахивая им.

— Кому-то радость! Кому-то счастье! — лукаво подмигивая Лизе, произнес он.

— Письмо мне? — боясь поверить, воскликнула девочка. — О, дайте мне его скорее, Павел Иванович!

И всегда робкая и застенчивая даже с таким добродушным человеком, каким был её начальник, Лиза на этот раз обрадовалась и взволновалась настолько, что чуть ли не вырвала из его рук письма.

— Ой, ой, руку чуть не оторвала, вот вам и тихоня! — воскликнул со смехом директор. — Ай да Эльза! Ай да овечка!

Но Лиза уже ничего не слышала. Прижимая к груди драгоценное письмо, она бросилась с ним в спальню и тут только, взобравшись на свою постельку, где столько раз молилась Богу о том, чтобы получить хоть весточку от мамы, распечатала конверт и принялась читать.

«Милая моя, родная Лизочка! — писала мама. — Вот уже третий день, как я выписалась из больницы и, благодаря доброте старшего доктора, который оказал тебе однажды услугу, я сразу попала на место. Николай Николаевич Ворский (так зовут моего благодетеля) предложил мне место у себя. Я должна шить на его маленькую дочь Зою и ухаживать за нею. Она, бедняжка, калека: у неё паралич ног и никогда, никогда она не будет в состоянии ходить и бегать, как другие дети. Я вожу ее по комнатам в маленькой колясочке. Бедная малютка сразу привязалась ко мне и мы стали с нею большими друзьями. Часто я говорю с нею о тебе, моя деточка, и она уже заочно тебя полюбила. Твое письмо, дорогая моя крошка, со вложением денег, подаренных тебе добрым губернатором, я получила. Спасибо тебе, моя Лиза. Этот подарок еще раз доказывает мне, как ты любишь меня, моя дочурка. Я спрятала эти деньги… Они послужат началом наших сбережений для будущей совместной жизни. Если б ты знала, деточка, как я мечтаю об этом.

Радуюсь за тебя, что тебя окружают добрые, хорошие люди, которые так заботятся о тебе. Я молюсь за них ежедневно Богу. Порадовалась я и твоему успеху. Только, ради Бога, моя дорогая детка, не придавай ему значения и не гордись дарованием, данным тебе Богом. Лучше не иметь никаких талантов да быть доброй, чуткой, сердечной девочкой.

Я ужасно боюсь, чтобы постоянные похвалы окружающих не избаловали тебя. Оставайся такой, какою ты была до сих пор у меня. Молись почаще Богу, Лиза моя, помни, что в Нем вся твоя защита и надежда.

Ну, Христос с тобою. Целую тебя несчетное число раз, моя крошка. Зоя зовет меня. Пора кончать.

Твоя мама».

«Р. S. Зоя, узнав, что я пишу тебе, посылает тебе поклон и поцелуй. Она очень милая девочка».

Несколько раз подряд прочитала Лиза дорогое письмецо. Она не замечала, как слезы тихо текли по её щекам и капали на мелко исписанные странички письма. Не замечала она и того, что происходило вокруг неё. А между тем она была не одна.

Занятая чтением своего письма, Лиза и не слышала, как в спальню вошла Мэри и, убедившись, что Лиза погружена в свое занятие, стала бесшумно красться к постели Павлика, подле которой на ночном столике находилась тарелка с тортом. Преспокойно взяв торт с тарелки, Мэри так же бесшумно удалилась из спальни, как и вошла.

Съесть торт до последней крошки в самом дальнем углу коридора, тщательно обтереть рот и руки и как ни в чем не бывало присоединиться к играющим детям—было для Мэри делом нескольких минут. Никакое раскаяние не мучило ее, казалось. Напротив того, в этот вечер она была гораздо веселее и добрее обыкновенного. Ни разу не раздразнила Вали, не повздорила с Витей, с которым они постоянно ссорились из-за всякого пустяка, и даже выучила Павлика делать петушков из бумаги, чем сразу подкупила не помнящего зла мальчика.

— Что это с Мэри? — удивлялись дети, — точно кто подменил ее нам.

— Она стала премилая. И знаешь, даже не щиплется больше, — радостно проговорила малютка Валя на ушко своему другу Павлику.

И, глядя на Мэри, они даже раскаивались в том, что считали ее такой злой, а иной раз и обижали ее несправедливо, подозревая одно только дурное во всех её поступках.

ГЛАВА XXI

Обвинение

— Кто взял мой торт? У меня был торт на ночном столике! — завопил не своим голосом Павлик, входя вместе с девочками в спальню после ужина и вечерней молитвы.

— Что ты кричишь, Павлик? — благоразумно остановила его Роза, — ты верно съел торт и позабыл об этом.

— Съел торт! — вскричал еще громче возмущенный Павлик, — съел торт! Да если бы я съел его хоть кусочек, то мог бы рассказать тебе, какой он на вкус. Но я не ел торта, уверяю тебя!

— Ну, значит его съели крысы, — рассудила спокойная Мими и как ни в чем не бывало стала укладываться в свою постельку.

— Съели крысы! Ты говоришь, что съели крысы? — не унимался Павлик, заливаясь потоком слез. — О, бессовестные!

— Не вини понапрасну бедных крыс, Павлик, — самым сладеньким голоском произнесла, внезапно откуда-то вынырнувшая, Мэри, — настоящие крысы, то есть те, у которых четыре ноги и серый хвост, не при чем. Твой торт скушала совсем особенная крыса, очень хорошенькая, но которая живет не под полом, а здесь между нами.

— Между нами? — и Павлик раскрыл рот от недоумения и разом перестал плакать.

— Ну да, или ты находишь, что Лиза Окольцева не похожа на такую крысу?

— Лиза Окольцева? — переспросил изумленный Павлик.

— Кто зовет меня? Я здесь, — послышался нежный голосок Лизы, откликнувшейся на свою фамилию.

— А! ты здесь, тем лучше! — вскричала Мэри, вся красная от волнения. — Слушайте же, господа, — крикнула она громко, обращаясь к детям, обступившим ее в ожидании разъяснения этих странных слов, — слушайте: я видела своими собственными глазами, как Эльза ела торт Павлика.

Если бы стены расступились в эту минуту, Лиза была бы не более поражена, нежели услышав обвинение Мэри. Она даже не испугалась нисколько — до того неожиданно и нелепо было оно.

Но если сама Лиза сознавала свою правоту, то другие дети не знали истины и ждали объяснения со стороны Лизы.

— Ну, что ж ты молчишь? — вскричала Кэт, приятельница Мэри, также не любившая Лизу. — Говори: ты съела торт Павлика?

— Да, да, говори же! Говори скорее! — послышалось со всех сторон.

Но Лиза молчала, изумленная еще более этим странным и неожиданным вопросом со стороны её друзей.

Тогда Марианна выдвинулась вперед и, обводя сердитыми глазами своих подруг, проговорила:

— Как вам не стыдно слушать Мэри! Или вы не знаете эту злую девочку? И как вы могли поверить ей на секунду, что Лиза могла съесть чужой торт?

— А тогда зачем же она целый вечер провела в спальне, пока мы играли? Что она делала там? И ведь в спальню за целый день никто не входил, кроме Павлика, который принес торт, и Окольцевой, — продолжала Мэри злорадно. — Ну-ка, Эльза, — обратилась она к Лизе, — Скажи: что ты делала целый вечер в спальне?

— Я читала письмо, — тихо отвечала Лиза.

— Как! Целый вечер? — насмешливо произнесла Кэт, явно державшая сторону Мэри.

— Да, я его перечла несколько раз, — смущенно произнесла Лиза.

— И выучила наизусть, конечно, — продолжала тем же тоном Мэри. — Но прекрасно, если даже и так, то на это понадобилось бы самое большое час времени, а остальные часы что вы изволили там делать? Мы ждем ответа.

Лиза молчала. Ей не хотелось рассказывать злой девочке о том, что она замечталась о маме и их будущем, когда они сами будут жить вместе, не разлучаясь никогда в жизни. Да вряд ли кто бы и поверил в эту минуту такому объяснению.

— Ну, хорошо, пусть Окольцева уверяет, что она «продумала» целый вечер, — упорствовала Мэри, — но пусть она скажет также, что никто не входил в комнату, пока она была там, и что торт был на ночном столике, когда она туда вошла. Ведь был? — обратилась Мэри к Лизе, пытливо уставляясь на нее глазами.

— Да, был, — тихо отвечала Лиза, припомнив, что действительно видела торт на тарелке, когда вбежала в спальню прочесть письмо.

— И при тебе туда никто не входил? — продолжала допрашивать ее Мэри.

— Не входил, — еще тише прошептала Лиза.

— Ну, значит, торт съела она, — громко заявила девочка, обводя все юное собрание торжествующим взглядом.

— Да, она! Она! Кому же больше? — подтвердила за нею и Кэт.

Дети молчали. Лиза, смущенная и бледная, стояла между ними, делая усилия над собою, чтобы не разрыдаться от незаслуженной обиды.

Но когда Павлик подошел к ней со словами:

— Ах, Лиза, зачем ты его съела! Если он так нравился тебе, ты бы сказала мне, и я отдал бы тебе половину.

Лиза не выдержала и разрыдалась навзрыд.

— Что такое? Что случилось? — спросила прибежавшая на шум Анна Петровна.

— Ничего особенного, — спокойно отвечала Мэри, — если не считать особенным то, что в нашем кружке появилась воровка.

— Что? Что такое? Воровка? Что ты говоришь? — взволновалась директорша. — Я хочу все узнать толком, говори же, в чем дело.

Но Мэри и без просьбы начальницы рассказала бы ей все. Она подробно пояснила в чем дело, снабжая свой рассказ новыми прикрасами и подробностями.

Когда она кончила, Анна Петровна Сатина взглянула на Лизу пристальным, недобрым взглядом и проговорила сурово:

— Такъто ты отблагодарила твоего благодетеля Павла Ивановича за все его добро, сделанное тебе? Так вот ты какая! Притворялась тихоней, а на самом деле оказываешься хуже и вреднее самой последней шалуньи… Тебе не место быть в обществе детей. С сегодняшнего же вечера ты будешь спать, есть и учиться в отдельной комнате. А вам, — строго закончила начальница, обращаясь к детям, — я раз навсегда запрещаю разговаривать и играть с нею.

И с этими словами она схватила Лизу за руку и вывела ее из спальни.

— Вот твое новое помещение, — тем же суровым голосом произнесла Анна Петровна, вводя Лизу в маленькую комнатку подле кухни, где спала Матрена, приехавшая вместе с пансионом г-на Сатина в В. — И с этого вечера ты будешь жить здесь.

И, оставив ее одну в обществе сладко храпевшей на своей постели кухарки, Анна Петровна величественно вышла из комнаты.

ГЛАВА XXII

Она — воровка

Тяжелое чувство охватило Лизу по уходе директорши.

— Господи, чем я виновата! — воскликнула бедная девочка и, бросившись на стул, горько зарыдала.

Матрена, проснувшаяся от её слез, долго не могла понять, что случилось. Но догадавшись по-своему, что Лиза, очевидно, провинилась в чем-нибудь, она стала утешать ее, как умела.

— Не плачьте, барышня, не плачьте, золотая, дай-кось я вам постельку сделаю. Вот тут на моем сундуке я положу вам матрасик и такую вам кроватку смастерю, что любо-дорого. А плакать не надо. Видно, за дело попало-то. А то и без дела если, все же стерпите.

Ласковое, участливое обращение Матрены немного утешило Лизу. Она послушалась доброй женщины, разделась и легла в приготовленную ею постель.

В этот вечер Лиза долго молилась Богу, чтобы Господь укрепил ее и помог ей нести тяжелую невзгоду, посланную ей судьбою.

Печальное время наступило для девочки. Целый день она проводила у себя в каморке и только вечером, когда надо было ехать в театр, выходила оттуда. Дети, помня запрещение Анны Петровны Сатиной, не разговаривали с Лизой и даже как будто не замечали её. И девочка, к ужасу своему, убедилась, что они на самом деле поверили в клевету Мэри и считают ее воровкой.

Даже Марианна, вызвавшаяся быть её названной сестрою, и её брат Витя — и те разом изменили свое обращение с Лизой. При детях они держались с нею так же, как и остальные, но когда однажды Лиза, похудевшая и побледневшая за последнее время, попалась как-то навстречу Марианне за кулисами театра, последняя, робко оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто их не слышит, быстро наклонилась к уху Лизы и прошептала:

— Мне очень, очень жаль тебя. Не думай, что я тебя разлюбила. Что делать! Это могло с каждым из нас случиться, ведь торт был так вкусен! А только, раз это случилось — было бы гораздо лучше с твоей стороны пойти и повиниться перед начальницей.

— Как! — вскричала изумленная и огорченная Лиза, — как? И ты, Марианна, ты также можешь верить тому, что я съела этот несчастный торт? О, как это жестоко, как жестоко в самом деле!

И Лиза залилась горькими слезами, забыв о том, что ей надо было сейчас с веселым лицом выходить на сцену.

Играла Лиза все так же хорошо, как и в первый выход, и скоро стала общей любимицей. Редкий спектакль проходил без того, чтобы на сцену не подавалось коробки конфет, букета цветов или какой-нибудь изящной игрушки от кого-нибудь из маленьких посетителей и посетительниц театра. Многие дети приставали к своим родным с просьбами познакомить их со златокудрой девочкой Эльзой, так очаровавшей их своею игрой.

Но все эти радости Лиза охотно променяла бы на одну: чтобы начальство и товарищи поверили бы в то, что она не брала торта. А между тем это было почти невозможно, так как и Анна Петровна Сатина, и Григорий Григорьевич, и Люси, и дети, и даже заведующая гардеробом Мальвина Петровна, искренно полюбившая девочку, — все они не сомневались в том, что злополучный торт был съеден Лизой.

Один только человек, казалось, не верил в проступок девочки. Часто он подолгу останавливался на ней глазами и внимательно рассматривал, как будто видел Лизу в первый раз в жизни. «Нет, нет, — думалось ему, — не может она—с этим правдивым, честным личиком, с этими кроткими, ясными глазками, быть тем, чем ее считают».

Этот единственный, думающий хорошо о Лизе, человек был Павел Иванович Сатин. Но Павел Иванович молчал почему-то и не решался выступить на защиту девочки.

Ко всем горестям Лизы прибавилось еще и опасение, чтобы добрый старик-губернатор не узнал как-нибудь о происшествии с тортом и не изменился к ней так же, как уже изменились все остальные. Но судьба как бы смиловалась в этот раз над нею. В первый же спектакль после истории с тортом Лиза увидела губернатора в его ложе с обоими сыновьями, и все трое они незаметно кивнули ей, лишь только она появилась на сцене.

Потом губернатор прислал за девочкой одного из сыновей, и Лиза снова услышала похвалу своей игре и получила громадную коробку конфет в губернаторской ложе.

Было еще одно лицо, сильно заинтересовавшее Лизу, несмотря на тяжелые дни, которые она переживала.

Это был смуглый, высокий, сухой и прямой как палка, господин в поношенном сюртуке, напоминающий своей внешностью не то цыгана, не то турка. Господин этот всегда сидел где-нибудь в последнем ряду кресел, но по падении занавеса пробирался к самой сцене и тщательно разглядывал Лизу в то время, как она выходила раскланиваться на аплодисменты публики.

У этого господина были черные, как уголь, глаза, и Лизе, встречавшей на себе взгляды этих страшных глаз, невольно делалось жутко. Но господин так усердно аплодировал ей, стоя у самой сцены, и старался улыбаться ей так ласково, что Лиза вскоре перестала его бояться.

Когда же однажды «черномазый», как его прозвали дети, подал Лизе громадную коробку конфет по окончании спектакля, последний страх исчез из сердца девочки, и она с улыбкой благодарила незнакомца.

Однако, несмотря на все знаки внимания, оказываемые публикой, Лиза положительно не находила себе места от тоски.

Ей было бесконечно жаль к тому же, помимо всех остальных невзгод, терять дружбу Марианны, которую она успела горячо полюбить за это короткое время.

Маме она решила ничего не писать о своем несчастном житье-бытье.

«К чему огорчать ее, дорогую? — думалось Лизе. — Пусть верит, что я счастлива, что мне хорошо живется, и будет, по крайней мере, спокойна за меня».

И она храбро и стойко переносила свою невзгоду, стараясь скрывать ее от всех, насколько могла.

Она, казалось, даже несколько привыкла и к своей маленькой каморке подле кухни, и к холодному обращению детей, и к насмешкам Мэри, не оставлявшей ее теперь ни на минуту в покое.

Только вечером, ложась в постельку, она с каждым разом молилась Богу все жарче и жарче и просила Его все усерднее и усерднее избавить ее от непосильной для неё тяжести и муки.

ГЛАВА XXIII

Г-н Томазо — директор странствующей труппы

На сцене давали «Красную Шапочку». Тотчас после первого действия Лиза направилась бегом в свою уборную, где ее ждала Мальвина Петровна, чтобы помочь ей переодеться.

— Эльза, — остановила ее на полдороге Мэри, — мне надо тебе сказать два слова.

Лиза, привыкшая уже к насмешкам злой девочки, заподозрила и на этот раз какую-нибудь выходку со стороны своего врага и хотела было пройти мимо, делая вид, что не слышит Мэри, но последняя с силою схватила ее за руку и зашептала:

— Постой, не беги же. Один добрый человек хочет поговорить с тобой.

— Добрый человек? — переспросила удивленная Лиза. — Кто же это? Я никого не знаю, кто бы мог теперь быть добрым ко мне.

— «Я никого не знаю», — передразнила ее с гримасой Мэри. — Переодевайся скорее, я тебя сведу к нему, и тогда ты все узнаешь.

— Хорошо, — покорно произнесла Лиза и, поспешив переодеться, снова вышла через минуту к ожидавшей ее у дверей Мэри.

Та, не говоря ни слова, схватила ее за руку и повлекла в самый дальний уголок театра.

— Ты, кажется, дуешься на меня? — говорила она ей по дороге, — дуешься за то, что я открыла твой поступок перед всеми. Но кто же виноват, посуди сама, что ты сластена и польстилась на чужой пирог.

— Ах, Мэри, — с тоской проговорила Лиза, — зачем ты мучаешь меня напрасно! Ты ведь знаешь отлично, что я не ела этого торта.

— А если не ела, то почему же не сказала, что я налгала на тебя?

— Мне бы не поверили. Ведь я была одна в спальне…

— Ну, ладно, довольно об этом! — резко оборвала Мэри, — все равно—ни я и никто другой не поверят тебе. Я еще, видишь ли, говорю с тобою из желания тебе добра, а другие-то, в том числе и твоя хваленая Марианна, и знать тебя не хотят!.. Ну, вот мы и пришли, — заключила она, толкнув какую-то маленькую дверку.

Дверка поддалась сразу, и девочки очутились в комнате, до верха наполненной разными вещами, нужными для сцены. Тут лежали сложенные в кучу рыцарские латы и знамена, ружья и шпаги, стояли красивые лампы, искусственные пальмы и сделанные из папки фигуры животных и, наконец, зеркала и мебель разных фасонов, начиная с королевского трона, обернутого в красный кумач, и кончая простой садовой скамьей.

Но ничто из всей массы вещей не заняло Лизы: войдя, она сейчас же обратила внимание на высокого господина, стоявшего при входе девочек спиной к дверям. Что-то знакомое показалось Лизе и в этой высокой, прямой фигуре и в потертом, лоснящёмся сюртуке незнакомца. Когда же он живо обернулся на голос Мэри, Лиза с удивлением узнала в нем «черномазого», аплодировавшего ей так усердно у барьера сцены.

— Ну, вот вам и Эльза. Говорите с нею, пока длится антракт, — весело произнесла Мэри. — Только поскорее, а то и мне и ей попадет от начальства, если опоздаем на сцену.

С этими словами она выбежала из комнаты, оставив Лизу одну в обществе «черномазого».

— Здравствуйте, — произнес тот, протягивая девочке большую мохнатую руку с нечистыми ногтями. — Конечно, маленькая барышня, вы и не догадываетесь, зачем я попросил вашу подругу привести вас сюда? Времени у нас мало и потому постараюсь быть кратким и толковым, а вы, хотя и маленькая барышня, но, должно быть, очень умненькая, судя по тому, как превосходно играете на сцене. А если вы настолько умны, как кажетесь, то мигом поймете свою пользу. И так, слушайте. Мое имя Энрико Томазо. Я итальянец и у меня есть такой же театр, как и у вас здесь, то есть, иными словами, я такой же директор детской труппы, как и ваш Павел Иванович. Но в моей труппе недостает нескольких маленьких актеров и, чтобы набрать их, я путешествую по разным городам. Я видел вас, когда вы играли «Золушку» и «Спящую красавицу», вижу и сегодня в «Красной Шапочке» и нахожу, что вы мне были бы очень полезны в моей труппе. А у меня вам будет куда лучше, нежели у Сатина. Поэтому я предлагаю вам сегодня же пойти к Сатину и сказать ему, что вы переходите служить в труппу директора Энрико Томазо.

Все услышанное Лизой от её неожиданного знакомого было так странно и внезапно, что девочка в первую минуту окончательно растерялась и не знала, что отвечать.

Черные глаза г-на Томазо между тем так и впились в нее, ожидая ответа. Лизе снова стало жутко и неприятно от этого взгляда. И в первый раз, кажется, она пожалела об отсутствии Мэри, оставившей ее одну в обществе «черномазого».

— Вы, может быть, думаете, Эльза, что я не буду платить вам такого жалованья, какое вам назначил г-н Сатин? — продолжал между тем г-н Томазо, видя её волнение. — Но, дитя мое, я вам дам гораздо больше и обещаю сам исполнять все ваши прихоти и капризы. К тому же вам не трудно расстаться с людьми, где вас так дурно приняли. Мне говорила Мэри об этой истории с пропавшим тортом. Ну, даже если бы вы и взяли кусочек, то что ж из этого? — хитро улыбаясь и прищуриваясь лукаво произнес г-н Томазо, — дети любят сладкое… Я отлично вас понимаю… Будь я на месте Павла Ивановича, я бы купил вам десять таких тортов вдвое лучше и вдвое вкуснее.

— О, — прервала его, внезапно пришедшая в себя при одном воспоминании о торте, Лиза, — о, я его не брала, уверяю вас, что не брала, г-н Томазо.

— Ну, вот видите ли, тем хуже для них, они оклеветали вас! Стало быть, они дурные люди и вам надо их оставить и перейти в мой театр.

— О, нет! — с жаром вскричала Лиза, — это какая-то ошибка: Павел Иванович и Григорий Григорьевич не злые, нет, нет! Павел Иванович так добр и ласков ко мне! И даже теперь… Он точно не верит тому, что про меня говорят другие. Он сделал мне столько хорошего, что я никогда не променяю его ни на кого другого.

— Значит, вы не согласны поступить ко мне? — внезапно меняя тон и сверкнув загоревшимися глазами, вскричал незнакомец.

— О, нет, я желаю остаться у Павла Ивановича, — вся задрожав от этого взгляда, прошептала Лиза и попятилась к двери.

— Куда вы! Стойте! — прогремел над нею грубый голос г-на Томазо, и его тяжелая рука опустилась на плечо девочки. — Я в последний раз спрашиваю тебя, хочешь ли ты поступить добровольно ко мне в театр или нет?

— Нет, — еще испуганнее прошептала девочка, трепеща перед высоким человеком.

— А, так-то, — скорее сердито прошипел, нежели произнес г-н Томазо, — так знай же, так иили иначе, а ты будешь у меня. Я заставлю тебя силою уйти от Сатина. Увидим, что ты запоешь тогда, моя милая.

— Увидим, — раздался знакомый голос за ними и, разом обернувшись к двери, Лиза увидела знакомую плотную фигуру Павла Ивановича на пороге комнаты.

Лицо его было бледно от гнева, губы дрожали; он смело подошел к незнакомому гостю, с силой сбросил его руку с плеча Лизы и, указав ему на дверь, прокричал громовым голосом, какого Лиза никогда еще не слышала у него:

— Вон отсюда, бездельник! И если когда-нибудь еще раз твоя нога переступит порог моего театра, тебя упрячут в такое место, где ты живо забудешь все свои проделки!

Г-н Томазо весь как-то сжался и, боком проскочив мимо разгневанного директора, как пуля вылетел из комнаты.

— Дитя, мое, бедное дитя, что мы с тобой сделали! — прошептал Павел Иванович, лишь только остался наедине с Лизой, и, широко открыв объятия, принял в них дрожащую и плачущую девочку.

Он дал ей успокоиться немного, посадил ее на колени, гладил по головке и ласково, ласково говорил ей своим нежным голосом:

— Милая… добрая… благородная девочка… Не хотела оставить своего старого директора, а он-то, он-то как виноват перед тобою! Простишь ли ты его когда-нибудь, крошка? Ведь я давно знал, моя Лизочка, что ты не можешь быть воровкой, но молчал, выжидая, когда сама судьба докажет твою невинность. А ты столько времени мучилась и терпела, бедняжка! Прости ты меня, Эльза, деточка моя!

— О, Павел Иванович, дорогой, милый… — могла только проговорить взволнованная до глубины души Лиза, — как вы вовремя пришли сюда!

— Я стоял за дверью и все слышал, — продолжал добрый старик, — и то, что предлагал тебе этот бездельник, и то, что ты ему отвечала. И сегодня же я расскажу всей труппе о твоем благородном сердечке и докажу им всем твою невинность в истории с этим глупым тортом.

— А он не может повредить вам, Павел Иванович? — робко осведомилась Лиза, невольно припоминая горящий злобою взгляд незнакомца, брошенным в последнюю минуту на её защитника.

— О, милая девочка! Она еще беспокоится обо мне, — проговорил растроганный Павел Иванович — Только тебе нечего беспокоиться ни за себя, ни за меня. Этот человек, назвавший себя директором театра, не кто иной, как простой странствующий акробат. Он ходит по дворам с двумя детьми — мальчиком и девочкой. Мальчик проделывает всякие акробатические фокусы, а девочка поет разные песенки. Он очень плохо с ними обращается, часто их бьет, плохо кормит, и все, что заработает — сам тратит потом в трактирах. Последнее время его девочка занемогла, и с ним ходит один мальчик. Я знаю его, потому что он приходил уже несколько раз ко мне, прося у меня денежной помощи. Теперь он пробрался к тебе с целью уговорить тебя заменить ему заболевшую девочку и заставить тебя петь за нее по дворам. Но никогда, никогда ни за что на свете не допущу я ничего подобного! И если он еще раз явится сюда, — я сумею разделаться с ним так, что он долго будет меня помнить.

Звонок, раздавшийся со сцены, прервал речь Павла Ивановича. Он взял Лизу за руку и повел ее на сцену.

Счастливая, сияющая Лиза играла особенно хорошо в этот вечер. Она чувствовала, что все её невзгоды и печали разом миновали, и прежняя счастливая жизнь улыбалась ей.

Перед ужином Павел Иванович не пустил Лизу в её каморку и посадил ее рядом с собою за стол.

— Дети, — обратился он к своей маленькой труппе, недоумевающе смотревшей на него и Лизу, — любители вы меня?

Страшный шум от смешанных криков и восклицаний, в которых, однако, ровно ничего нельзя было разобрать, был ему ответом.

— Тс-тс-тс! — зашикал совсем оглушенный директор, — Бога ради, пожалейте мои уши, они еще пригодятся мне, хотя бы для того, чтобы слушать, какую вы чушь несете со сцены. Отвечайте только: любители вы меня?

— Любим, любим, ужасно любим, больше всех! — раздалось со всех концов стола.

— Ну, а если любите, то и верите, конечно, каждому моему слову?

— Верим, верим, конечно, верим! — подхватили снова дети так громко, что бедному директору снова пришлось зажать уши из боязни быть оглушенным.

— Ну, а если верите, — продолжал он снова, когда шум и крики несколько стихли, — то знайте, что Лиза Окольцева не может быть воровкой и никакого торта она не брала и не ела. Слышите ли — не брала… Торт Павлика съели крысы или у Мэри Ведриной очень странное зрение, и она видит то, чего никто другой никогда не увидит. Поняли ли вы меня все?

— Поняли, поняли! — подхватили дети и, как по команде, к Лизе потянулись через стол более десятка ручонок, и несколько пар детских глаз остановились на ней с виноватым, молящим выражением.

Одна только Мэри сидела надутая и красная, как пион, с самым скверным и смутным чувством на душе, не смея оторвать взгляда от тарелки. Ей было и досадно, и горько, что её злая проделка с Лизой не удалась ей, как она того хотела, и послужила только новым доказательством кротости и доброты Лизы.

— Прости меня, ради Бога прости, что я поверила злой девчонке, — шентала между тем на ушко Лизе её друг Марианна. — Больше никогда, никогда не буду… что бы она ни говорила. Уверяю тебя!

Но Лиза и не думала сердиться. Она давно забыла все дурное и, счастливая и радостная, готова была даже бежать к Мэри с ласковым объятием и крепким поцелуем.

В этот вечер Лиза после долгого промежутка времени снова удостоилась приветливого кивка директорши и уснула мирным сном в своей настоящей постели по соседству с Марианной.

ГЛАВА XXIV

В рождественский сочельник

Прежняя жизнь снова началась для Лизы. Она сразу позабыла незаслуженную обиду, нанесенную ей невольно, и охотно простила всем. В свою очередь дети старались, кто как мог, загладить перед ней свою вину. Костя Корелин на свой скромный заработок купил Лизе коробку карамели, до которой та была большая охотница. Пика и Ника отвели как-то Лизу в сторонку и проделали перед нею все свои уморительные штуки, ловко представляя ей клоунов из цирка и заставляя девочку хохотать до слез. Хромой суфлер Володя особенно старательно подсказывал ей её роли во время спектаклей, не давая ей запнуться ни на минуту. Витя, брат Марианны, особенно хорошо рисовавший лошадиные головы, нарисовал ей их целую коллекцию и карандашом, и пером, и даже простым углем, вынутым из печки. Даже маленький Павлик, из своих собственных карманных денег, данных ему матерью на лакомства (жалованья ни он, ни Валя маленькая не получали, за молодостью лет), и тот умудрился купить торт, совсем такой же, как прежний, как он уверял своих товарищей, и поднес его Лизе.

Девочки не менее мальчиков старались угодить ей. Даже гордая Кэт, сознавая свою вину перед нею, подарила ей прехорошенькую коралловую брошку, которую сама носила только по праздникам.

И сама Мэри круто переменилась к Лизе. Нарочно или искренно, но она несколько раз похвалила девочку за её игру и вообще относилась к ней много лучше. Правда, когда они оставались случайно вдвоем, Мэри от времени до времени так сердито взглядывала на Лизу, что бедной девочке становилось жутко на сердце от этих взглядов её невольного врага. Но это длилось только мгновение, после которого глаза Мэри по-прежнему становились приветливыми, и Лиза скоро забывала дурные поступки злой девочки и готова была думать, что Мэри, если и не исправилась вполне, то уже наверное исправится в самом непродолжительном времени.

Между тем наступало Рождество—самое трудное время для маленьких актеров, так как по большим праздникам детские спектакли давались ежедневно.

На Лизину долю выпадало особенно много работы, так как она готовила под руководством Григория Григорьевича новую роль из пьесы «Сиротка Маша», написанной самим Павлом Ивановичем. Это была уже не сказка, переделанная в феерию, какие обыкновенно игрались детьми, а настоящая трогательная комедия, героиней которой была маленькая девочка Маша.

— Ты должна отлично сыграть эту роль, — сказал как-то Григорий Григорьевич во время одной из репетиций Лизе, — в тебе много общего с этой маленькой Машей, героиней пьесы.

Действительно, судьба выведенной в пьесе сиротки во многом походила на судьбу самой Лизы.

И Лиза сама сознавала это и, благодаря, должно быть, этому, отлично читала роль на репетициях, приводя в восторг своих учителей.

— Я говорю, что из этой девочки со временем выйдет очень хорошая актриса, — как-то раз сказал Григорий Григорьевич г-ну Сатпну.

Последний сочувственно покачал головой.

— Жаль только, что ей будет очень трудно пробивать себе дорогу, — отвечал он.

— О, я надеюсь, что мне поможет Господь! — хотелось крикнуть Лизе, которая была особенно счастлива в это предпраздничное время, так как она получила письмо от мамы из Петербурга, где та писала, что готовит Лизе радостный сюрприз, о котором её девочка вряд ли может догадаться.

Лиза долго ломала себе голову, что бы это могло быть, но, наконец, решила терпеливо ждать, не задаваясь никакими предположениями.

Сочельник наступил незаметно. Губернатор, желая побаловать маленьких актеров, сумевших доставить столько удовольствия всему юному населению города, пригласил детей и их начальство провести канун Рождества у него на елке.

Маленькие актеры знали, что добрый губернатор устраивает эту елку собственно для них, и заранее радовались тем подаркам, которые их ожидали. Особенно довольна была Лиза. Во время последнего спектакля, губернатор позвал ее в ложу, еще раз расхвалил ее и непременно велел ей быть у него на елке, так как ее ждала там такая приятная новость, какой она, должно быть, и не подозревала.

Лиза очень изумилась словам губернатора. Она едва-едва только успела успокоиться от радостного волнения, узнав из письма матери об ожидавшем ее сюрпризе, а тут ей обещают еще вторую неожиданную радость!

Придя за кулисы, она долго совещалась с Марианной, что бы это могло быть.

— Вероятно, какая-нибудь золотая вещь, — решила её маленькая подруга, ужасно любившая всякие золотые украшения и безделушки.

— Ну вот, что ты! Разве маленьким дарят золотые вещи? — заметил, услыша их разговор, Витя.

— Ну, тогда он ей подарит конфет, — решил сластена-Павлик, для которого важнее всего в жизни были лакомства, — так много конфет, что она их будет есть день и ночь целый год, не переставая.

— И тебе не даст ни одной штучки, — добавил Костя Корелин.

Но, видя, что Павлик скроил плаксивую гримасу, собираясь зареветь, поспешил его успокоить словами:

— Даст, даст, и ты будешь их есть, не переставая, круглый год, два года, три, четыре, — только не реви, пожалуйста, не реви, а то на дворе такая стужа, что у тебя слезы замерзнут и на ресницах образуются ледяные сосульки.

— Неправда, никаких сосулек у меня не будет, — сердито произнес Павлик и, лукаво подмигнув девочкам на Костю, как бы желая поддразнить его, добавил: — А про сюрприз, который губернатор сделает нашей Эльзе ты все-таки ничего не знаешь!

— Что тут отгадывать и мучить себя понапрасну, — решила красивая Роза, — вот придет вечер и все узнаете в свое время.

Но детям не суждено было узнать губернаторского сюрприза, приготовленного их общей любимице.

Павлик, объевшийся сладким пирогом за обедом, почувствовал сильную боль в желудке.

Анна Петровна Сатина, уехавшая на неделю праздников в Москву к родным, что она делала ежегодно, оставила Павлика на попечение отца. Павел Иванович, баловавший Павлика без меры, не мог ему отказать ни в чем, и Павлик до того объелся, что заболел. Видя мученья мальчика, Павел Иванович совсем было потерял голову. Пригласили доктора, который, после тщательного осмотра, сказал, что хотя у Павлика нет ничего серьезного, но что он должен полежать остаток дня в постели и принимать микстуру.

Услышав эту печальную новость, Павлик горько заплакал.

— Как! Все вы поедете на елку к губернатору, будете, наверное, веселиться, слушать музыку, танцевать и есть такие вкусные вещи, какие только можно видеть во сне, а я буду лежать в постели и глотать противную микстуру? О, это слишком жестоко!

— Что делать, Павлик, ты сам виноват, — произнес Павел Иванович, гладя сына по головке.

— Хоть бы мама была дома, все-таки мне было бы веселее, — прошептал бедный Павлик, собираясь плакать.

— Павлик, не плачь, — вмешалась в разговор малютка Валя, — тебе не будет скучно: я останусь с тобою.

Как ни улыбалось Павлику пробыть целый вечер со своей маленькой подружкой, но он, вспомнив, как радовалась малютка поездке на губернаторскую елку, не решился лишить ее такого громадного удовольствия.

— Нет, нет, поезжай, пожалуйста, — поспешил он отказаться от её жертвы, — а то кто же мне расскажет обо всем, что было на елке? И потом ведь папа остается со мною.

— О, нет, дитя мое, — произнес Павел Иванович, — я не могу на этот раз остаться у твоей постели: я должен быть на губернаторском празднике, как директор и представитель труппы.

— Ну, хорошо, — храбро произнес мальчик, хотя две непрошенные слезинки при этом выкатились из его глаз. — Я останусь тогда с Матреной, потому что уж Матрену губернатор, наверно, не пригласил на свой праздник.

— Конечно, не пригласил, дитя мое, ты можешь остаться с Матреной.

— Ах, нет, — внезапно вмешалась в разговор Лиза, — не оставляйте Павлика с Матреной. Она очень добрая, хорошая женщина, но она так страшно храпит ночью, что наверное не даст ему уснуть. И потом она не сумеет давать ему лекарство по часам. Нет, нет, пусть Матрена ложится спать у себя на кухне, а я побуду с Павликом.

— Как, — вскричало несколько человек детей, — ты не поедешь к губернатору?

— Конечно, нет, раз я остаюсь с Павликом.

— Но это невозможно, Лиза. Он обидится. Ведь для тебя он готовит какой-то сюрприз—и вдруг тебя не будет, — взволнованно говорил Павел Иванович.

— Но ведь сюрприз не уйдет до следующего раза, — настаивала на своем девочка, — а губернатору можно сказать, что я нездорова. Да у меня и сейчас немного болит голова, уверяю вас. Скажите г. губернатору, что я очень жалею, что так случилось, но что я больна и быть у него не могу.

— Как хочешь, дорогое дитя, так и поступай, — проговорил Павел Иванович, растроганный до глубины души поступком Лизы. — Спасибо тебе за твою доброту. Я принимаю твою жертву только по необходимости и буду всегда помнить твой великодушный поступок.

С этими словами Павел Иванович наклонился к Лизе и крепко поцеловал ее.

Лизе очень хотелось ехать на праздник, но ей было бесконечно жаль оставлять бедного, одинокого Павлика. Она знала также, что для m-lle Люси и для Мальвины Петровны, не бывавших никогда на таких елках в больших, богатых домах, было бы очень досадно не попасть на губернаторский праздник, поэтому она предпочла лучше лишить себя удовольствия, нежели других, и, ссылаясь на мнимую головную боль, осталась подле больного ребенка.

Дети шумно и весело собирались на праздник. Девочки завивали и причесывали друг другу волосы, вплетали в них ленточки и искусственные цветы, мальчики чистили бензином перчатки, встряхивали костюмы и до того усердно натирали ваксой сапоги, что они у них готовы были распороться по швам.

Матрену совсем загоняли то с тем, то с другим. Наконец к 9-ти часам все маленькие актеры и их начальство собрались в гостиной, где у ярко пылавшего камина находился Павлик в обществе Лизы.

Девочки были в праздничных белых платьях, мальчики—в новых костюмах, Павел Иванович и Григорий Григорьевич—во фраках, а m-lle Люси — в нежно-голубом платье, которое она сшила к причастию в прошлогодний пост. Даже старушка Мальвина Петровна надела старомодное шумящее платье и такой чепец, который должен был без сомнения обратить на себя внимание самого губернатора. И притом ото всех так пахло духами, что у Лизы разболелась голова на этот раз уже самым настоящим образом. Марианна, прощаясь с Лизой, тихо шепнула:

— Не скучай, сестренка, я отломлю тебе от каждого лакомства, какое там будут подавать, по кусочку, чтобы ты имела понятие о том, чем нас угощали на елке.

Но малютка Валя отличились больше всех.

— Ты, Павлик, не горюй, — сказала она своему любимцу, — я попрошу губернатора прислать тебе завтра все, что у него останется после нас от угощения.

— Нет, уж лучше не надо, — благоразумно заметил больной, — а то у меня еще больше заболит живот. А лучше вот что: когда ты будешь есть очень вкусные вещи, то подумай обо мне. Может быть, тогда я увижу во сне, что кушаю их вместе с тобою. Папа говорит, что часто видишь то, что думают про тебя другие.

В самую последнюю минуту отъезда хватились Мэри. Её не было среди детей. Бросились ее искать по всем комнатам и, наконец, нашли спокойно спавшей на своей постели.

— Что ты делаешь, Мэри? — вскричали Роза и Аля в один голос, — что с тобою?

— Как что делаю? Сплю! — спокойно отвечала Мэри, поворачиваясь на другой бок.

— Так ты разве не едешь к губернатору? — удивились те.

— Ах, отстаньте от меня, пожалуйста! — рассердилась Мэри. — Ни днем, ни ночью нет покоя от них! У меня болят зубы, и в таком виде не могу же я ехать на елку.

И Мэри, чтобы окончательно убедить девочек в том, что у неё болят зубы, громко застонала.

Роза и Валя вернулись к остальным и объявили директору, что Мэри нездорова.

— Тем хуже для неё, — сердито заметил Григорий Григорьевич, ни чуточки не жалевший злую девочку, — тем хуже для этой капризницы. Я думаю, что его превосходительство г-н губернатор не очень-то огорчится отсутствием Мэри.

И маленькая труппа уехала без неё.

ГЛАВА XXV

Сюрприз губернатора

Как только шум колес экипажей, отвозивших детей, замолк на улице, Лиза ближе пододвинула кресло Павлика к камину, поправила огонь и, усевшись рядом, предложила мальчику почитать немного.

Но Павлик был не охотник до чтения.

— Нет, нет, не хочу слушать чтения, поболтаем лучше немножко, — попросил он.

— Сегодня сочельник, почти в каждом доме елка, — грустно произнесла Лиза, — и в доме доктора, должно быть, устраивается елка для больной Зои, ее украшает мама и верно думает все время обо мне.

— Ты скоро ее увидишь, Лиза, — утешал ее Павлик, — через три, четыре месяца мы вернемся в Петербург, и ты будешь ходить к ней в гости.

— Ах, как это было бы хорошо, — произнесла Лиза, — мне кажется, эта радость так велика, что уж лучше неё ничего не может быть на свете!

Они долго еще болтали таким образом, пока, наконец, сонные глазки Павлика не слиплись, и он не уснул тут же у камина в большом просторном кресле своего отца. Лиза продолжала сидеть тут же, смотрела на тлеющие уголья и мечтала о том, как теперь зажигают елку у губернатора, как Борис и Лева — губернаторские дети — обносят подарками и сюрпризами своих маленьких гостей, как губернатор передает три пакета Павлу Ивановичу: для Павлика, Мэри и для неё, Лизы, оставшихся дома. Что это за сюрприз, который готовит ей губернатор? Что может он подарить ей, Лизе? — невольно сверлила её головку докучная мысль.

Потом она стала думать о другом. Ей представилась иная елка—в далеком Петербурге, в докторском доме; и ей виделась больная Зоя, которую катают вокруг неё в кресле, и наконец мама — добрая, ласковая, милая, только немного грустная от разлуки с ней, Лизой, в этот великий праздник.

Потом все её мысли как-то разом смешались в голове, и она неожиданно крепко уснула, положив головку на спинку кресла. И во сне Лизе все представлялась елка, вся залитая огнями, и её ненаглядная мама, протягивающая руки своей девочке.

Прикосновение к плечу чьей-то руки разом разбудило Лизу. Она быстро протерла глаза и вскочила с кресла.

Перед нею стояла Мэри.

— Вот глупая-то девочка! — вскричала она, — спит, как медведь в своей берлоге, и нимало не думает о сюрпризе.

— О каком сюрпризе? — спросила удивленная Лиза.

— Вот потешная-то! Все перезабыла со сна! Да о сюрпризе, который готовит тебе губернатор.

— А ты разве его знаешь? — изумилась еще больше Лиза.

— Кого, губернатора-то? Ну конечно, — засмеялась Мэри так громко, что Павлик беспокойно зашевелился во сне.

— Нет, о сюрпризе ты знаешь?

— О сюрпризе? — переспросила Мэри и лукаво сощурилась, — знаю, конечно. Никто не знает — ни Павел Иванович, ни Григорий Григорьевич, никто из детей, а я знаю. Как узнала — не скажу, а все таки узнала!

— Голубушка Мэри! Скажи мне, что это за сюрприз! — попросила Лиза.

— Ишь, какая прыткая! — снова рассмеялась Мэри, — нет, ты лучше отгадай-ка сама!

— Но я не знаю, что бы это могло быть! — рассуждала Лиза. — Большой или маленький сюрприз?

— О, большой, очень большой! — отвечала Мэри.

— Круглый или длинный? — продолжала спрашивать Лиза.

— Длинный! Не очень… Но скорее длинный, нежели круглый.

— А какого цвета?

— О, цветов много. Но преобладает белый.

— Что это: вещь, книга или лакомство?

— Ни то, ни другое, ни третье! — отрезала Мэри и, помолчав немного для пущей важности, произнесла, растягивая слова — это живое существо!

— Живое существо? — все более и более изумляясь, произнесла Лиза. — Что же это: собачка, кошечка или морская свинка?

— О нет! — прошептала Мэри тихо, так как Павлик снова заворочался у камина. — Это человек…

И прежде чем окончательно удивленная Лиза могла спросить еще что-нибудь, она прошептала ей звонким шепотом в самое ухо:

— Это твоя мама!

— Мама! — вскричала Лиза вне себя от восторга и волнения, но в туже минуту рука Мэри закрыла ей рот, мешая говорить дальше.

— Тсс! Сумасшедшая, ты разбудишь Павлика! Не кричи, а слушай, что я скажу тебе. Твоя мама приехала сюда. Губернатор узнал об этом и, чтобы потешить тебя — свою любимицу — устроил этот праздник для твоей встречи с мамой.

— Но как же?.. Господи!.. Ведь я не поехала… Я не знала этого всего?.. — лепетала Лиза, плача от радости и смущения в одно и то же время.

— Ну, что же делать! — спокойно произнесла Мэри, — ты подождешь до завтра, потому что, согласись сама, не может же мама твоя уехать с праздника и обидеть губернатора. К тому же Павел Иванович скажет, ей, что у тебя болит голова, и она не захочет волновать тебя свиданьем. Нечего делать, придется тебе подождать до завтра!

— О, нет, Мэри, — вскричала, заливаясь слезами, бедняжечка Лиза, — я не могу ждать до завтра! Ради Бога, научи меня что делать.

— Что делать? — засмеялась Мэри, — да ничего иного, как одеться теперь и ехать на праздник губернатора.

— Но ведь меня не ждут уже там!

— Так что же! Тем твое появление будет приятнее. Тебе хотели сделать приятный сюрприз, а ты сама сделаешь им сюрприз еще вдвое приятнее.

— Боже мой! Боже мой! — вскричала в отчаяний Лиза, — как же мне оставить больного Павлика! — Ведь Павел Иванович сдал его на мое попечение.

— Ах, подумаешь, какая опасная болезнь. Да он так-то каждый день болен, потому что объедается каждый день! А теперь он спит, как сурок, и его никакими пушками не разбудишь. Да к тому же Матрена посидит с ним, если ты уж так боишься его оставить, Ах, Лиза, — с досадой заключила Мэри, — не думала я, что ты так мало любишь свою мать, если не решаешься ехать к ней, не видев ее так долго!

— О нет! Мэри, — голубушка, я еду, еду! — вскричала Лиза и побежала одеваться.

Если бы Лиза оглянулась в двёрях на оставшуюся подле Павлика Мэри, то она наверное бы испугалась того выражения, которое было на её лице. Глаза девочки так и сияли злою радостью, а губы шептали злорадно:

— Беги, беги, глупая овечка! Торопись одеваться, благо ты так легко веришь выдуманной мною сказке про приезд твоей матери. Будет тебе праздник, да только не на губернаторской елке!

Но, к несчастью, Лиза была так занята своей внезапной новостью, что ей было не до Мэри. Быстро оделась она в свое белое парадное платьице, разбудила Матрену, уговорила ее посидеть у Павлика и вернулась к Мэри.

— А ты почему же не одеваешься? — спросила она, застав Мэри на том же месте. — Или ты пойдешь в этом платье?

— Ну, разумеется! Я ведь только провожу тебя, а на праздник не пойду; вернусь домой и подежурю у Павлика за тебя.

— О, какая ты добрая, Мэри! — произнесла растроганно Лиза, и, крепко обняв своего недавнего врага, проговорила тихо: — Как я виновата перед тобою. Я тебя считала очень злою девочкою! Прости меня, Бога ради!

— О, конечно, — возразила Мэри лицемерно. — Ведь и я тоже виновата перед тобою, потому что завидовала тебе и твоему успеху. Еще бы! До твоего приезда я играла все, что хотела, и могла капризничать напропалую, а ты поступила в кружок — и мне пришлось совсем плохо. Ну, я и возненавидела тебя за все это! Но больше не буду! Я вижу, какая ты добрая и кроткая, и тоже полюбила тебя не меньше других.

— О, спасибо, Мэричка! — ласково произнесла Лиза, поверив каждому слову коварной девочки. И, еще раз попросив Матрену не отлучаться ни на минуту от больного Павлика, Лиза, в сопровождении Мэри, вышла из дому.

ГЛАВА XXVI

Мэри отомстила

Стояла настоящая Рождественская ночь. Было нестерпимо холодно. Крупные хлопья снега крутились в воздухе, ударяя по лицу и оставляя мокрые следы на щеках прохожих. Впрочем, прохожих было немного: в Рождественскую ночь каждый старается быть дома, чтобы встретить светлый праздник среди родных или друзей. Поэтому улицы были пустынны, и девочки, пройдя порядочную часть пути, не встретили ни одного извозчика.

— Ты хорошо ли знаешь дорогу? — осведомилась Лиза, видя, что метель все усиливается с каждой минутой.

— О, конечно! — успокоила ее Мэри, — надо пройти еще улицу, потом еще переулок, потом повернуть направо, потом налево, и губернаторский дом будет, как на ладони.

— Ведь он на площади? — пройдя еще немного, спросила Лиза, начинавшая уставать.

— Ну да, на площади, а я веду тебя ближайшей дорогой. Тебе кажется, что это так далеко, потому что ветер и снег затрудняют ходьбу. Не правда ли, тебе кажется, что мы идем очень долго, а между тем мы не сделали и половины дороги.

— Неужели? — удивилась Лиза, — а я так устала.

— Так что же, — разом делаясь грубой, проговорила Мэри, — не тащить же мне тебя на руках!

Они снова завернули за угол, потом еще направо, потом налево и пошли вдоль какого-то забора. Наконец, забор кончился, и они очутились в снежном поле, с левой стороны которого темным пятном на белой скатерти снега выделялся сосновый бор.

— Мэри, Мэри, — вскричала в страхе Лиза, — мы, кажется, заблудились!

— Ну, вот глупости! — рассердилась её спутница, — не думаешь ли, что я завела тебя куда-нибудь?

— Мэри, голубушка, повернем назад! — молила Лиза, — я чувствую, что мы сбились с дороги.

— Ну, и чувствуй себе сколько тебе угодно! — проговорила Мэри насмешливо, — и не мешайся не в свое дело. Да и потом, что за вздор ты выдумываешь, Лиза! Я отлично знаю дорогу. Видишь, там огонек. Это и есть дом губернатора.

— О, неправда, неправда! — не помня себя от страха, простонала Лиза, — дом губернатора не может быть в лесу! О, пусти меня назад, Мэри, пусти, ради Бога!

Страшное предчувствие охватило сердечко Лизы. Она разом поняла коварный поступок Мэри, и злая выходка девочки сделалась совсем ясной для неё.

— Она хочет завести меня в лес и оставить там, как девка-Чернавка оставила в сказке бедную королевну! — вихрем пронеслось в мыслях Лизы, и она, дрожа от страха, со слезами, стала молить Мэри вернуться домой.

— Как же, жди! — грубо рассмеялась та, поняв, что её замысел был открыт Лизой, — отвести тебя обратно, чтобы ты снова заняла мое место и играла мои роли! Нет, голубушка! Довольно ты поцарствовала! Очередь за мною. Да ты не бойся и не дрожи. — прибавила она с гадкой улыбкой, — я ничего тебе не сделаю дурного, а только отведу тебя к добрым людям, которые займутся тобою и твоим будущим Ну, однако, поторопись немного, а то ты еле волочишь ноги. А мне некогда возиться с тобою. Давай твою руку и марш бегом!

И, прежде, чем Лиза успела опомниться, Мэри схватила ее за руку и потащила насильно, направляясь к мелькавшему за высокими деревьями огоньку.

— Мэри, Мэри! — молила ее бедная Лиза, еле передвигая ноги, тонувшие в снегу, — скажи мне одно, Мэри: мамы нет здесь? Ты все налгала?

— Разумеется, — разразилась торжествующим хохотом Мэри, — а то как бы мне иначе заманить пташечку в клетку. Ну, помолчи немного. Мне надоел твой рев. Мы пришли.

И с этими словами Мэри, все еще не выпуская руку Лизы, свернула с дороги и побежала на огонек, мелькавший все ближе и ярче.

Неожиданно перед ними выросла небольшая избушка из хворосту и бревен. Мэри толкнула крохотную дверцу и почти на руках втащила Лизу в маленькую комнатку, где четверо людей — двое больших и двое маленьких — сидели за столом при тусклом свете огарка.

ГЛАВА XXVII

В когтях черномазого

— Ба, добро пожаловать, желанная гостья! — раздался знакомый голос над ухом Лизы. Она подняла глаза и обомлела. Сидящий за столом человек был не кто иной, как черномазый господин, называвший себя Энрико Томазо.

— Никак не могла уговорить идти! — трещала между тем Мэри, плотно запирая за собою дверь. — Догадалась но дороге, в чем дело, и пришлось чуть не насильно тащить.

— Ну, видишь, умница, — произнес г-н Томазо, — не хотела идти ко мне по доброму согласию, попала хитростью. Не пеняй же на меня, миленькая гостья, если и угощение теперь будет несколько иное.

И при этих словах он рассмеялся таким злым и неприятным смехом, что мороз пробежал по коже Лизы. Засмеялась и Мэри, и сидевшая за столом старая женщина, как две капли воды похожая на черномазого. Только двое детей—мальчик и девочка, одетые в лохмотья, сквозь которые выглядывали их посиневшие от холода тельца, продолжали молча сидеть, тесно прижавшись друг к другу и глядя на всех исподлобья испуганными и жалкими глазами.

— Ну, мне пора бежать поднимать тревогу, — проговорила Мэри, — пойду и скажу моему начальству, что их хваленая Эльза предпочла поступить в другую труппу. Неправда ли, Эльза, я должна передать это нашему добрейшему Павлу Ивановичу?

Лиза, перепуганная до полусмерти всем происшедшим с нею, от слабости едва держалась на ногах. Она понимала только одно, что никогда уже не увидит больше доброго Павла Ивановича, ни всех своих товарищей и подруг, и что мало того, что злая Мэри обманом завела ее к страшному «черномазому», но пойдет еще и наговорит там, в милом, дорогом кружке, что она, Лиза, сбежала нарочно к странствующему акробату, прельстившись его обещаниями.

— О, Мэри! — могла только произнести бедная девочка, — так ты зло поступила со мною!

Ноги её подкосились от слабости, голова закружилась, и Лиза без чувств упала на темный мерзлый пол избушки.

— Смотрите, хозяин, как бы девочка не умерла со страху, будет вам тогда беды с нею! — проговорила испуганная Мэри, стараясь поднять Лизу с полу и вглядываясь в её осунувшееся, разом помертвевшее личико.

И на минуту в черством сердце злой Мэри промелькнуло что-то, похожее на жалость и раскаяние в совершенном ею с Лизой гадком поступке.

Но этот проблеск доброго чувства исчез так же быстро, как и появился.

«Пусть себе помирает у Томазо, — злобно размышляла Мэри, — ей это не принесет вреда — походить по дворам и попеть его песенки, а я, по крайней мере, займу свое прежнее место и снова буду играть все, что мне только захочется. Ведь только одна Лиза играет лучше меня, а остальным до нас с нею и не дотянуться! Ну, значит, если уйдет Лиза, то останусь я, и поневоле и директор, и все окружающие примиряться с необходимостью уступить мне мое старое место».

Так раздумывала Мэри, выйдя из избушки и пускаясь в обратный путь.

Когда она вернулась домой, все были уже там. С притворным волнением ворвалась девочка в комнату Павла Ивановича, громко крича и плача.

— Что такое, что случилось? — спрашивали в испуге, разошедшиеся было по своим углам дети.

— О, какое несчастье! Какое несчастье! — продолжала кричать Мэри, — Эльза убежала! Эльза убежала к Энрико Томазо!

— К кому? Кто? Кто убежал? — в волнении спрашивали и старшие, и младшие, окружая Мэри.

— Эльза, Лиза Окольцева убежала! — вся запыхавшись от скорой ходьбы, продолжала взволнованно передавать Мэри. — Когда вы уехали на праздник, она подождала, пока не уснул Павлик, потом оделась в праздничное платье и пришла ко мне сказать, что уходит навсегда из труппы, что ей было не хорошо у нас, что ее обижали напрасно, и что ей надоело работать и вечно слушать наставления и она предпочитает ходить по дворам и петь песенки… Вот что она просила передать вам всем. Я не хотела пускать ее, но она вырвалась и убежала, тогда я побежала за нею, но догнать уже не могла. Потом я долго блуждала по улицам, кричала, звала ее, но никто не откликался. Её и след простыл, — заключила свой рассказ Мэри.

Долгое молчание воцарилось кругом. Павел Иванович сжал свою седую голову обеими руками и тихо застонал. Этот удар был не под силу бедному старику. Он не мог не поверить правдивости рассказа Мэри, потому что все доказательства вины его любимицы были налицо. И исчезнувшее из шкапа белое парадное платье, в котором ушла Лиза, и её предложение остаться дома, когда все собрались к губернатору, и, наконец, в подтверждение слов Мэри, добродушная Матрена сказала, что слышала, как обе барышни долго спорили о чем-то — о чем именно она не разобрала, но что маленькая барышня очепь плакала и волновалась, когда просила ее, Матрену, побыть с Павликом.

— Ну конечно, она ушла, бедная малютка, потому что не могла нам простить нашего несправедливого поступка с нею. II подумать только, что мы лишились нашей девочки из-за какого-то несчастного куска торта, съеденного крысами! — говорил, чуть не плача, бедный Павел Иванович, для которого исчезновение Лизы было большим несчастьем.

— Ну, вот, стоит ее жалеть! — произнес своим строгим голосом Григорий Григорьевич. — Неблагодарная девчонка, не умеющая ценить доброго отношения… Одного жалко: другую такую же исполнительницу роли сиротки Маши вряд ли найдешь. Эльза вела эту роль на репетициях прекрасно и до слез трогала своей игрой. Придется обойтись без этой пьесы.

— О-о! — простонал Павел Иванович, — Бог с нею, с пьесой! Я любил эту девочку, как дочь, и её поступок убивает меня.

И, закрыв лицо руками, добрый старик заплакал, как малый ребенок, не стесняясь присутствием всего детского кружка.

ГЛАВА ХХVIII

Стефани и Лючия. — Побег

Лиза не скоро очнулась от своего обморока. Когда она открыла глаза, темная ночь уже стояла над нею. В крошечное оконце избушки, находившееся под самой крышей, ласково заглядывал луч месяца, позволяя девочке рассмотреть в полумраке все, что ее окружало.

Откуда-то из угла доносился могучий храп спящего человека. Лиза приподнялась на локте и увидела своего нового хозяина, растянувшегося на куче соломы. В другом углу на лавке спала его старуха-мать. На столе стоял большой ящик с ручкой и приделанными к нему кожаными завязками, в котором Лиза узнала шарманку странствующего музыканта. Рядом с Лизой на одной с нею связке соломы лежали виденные ею до обморока мальчик и девочка. Девочка спала, свернувшись калачиком, а мальчик лежал с открытыми глазами, вперенными в полумрак. Заметя, что Лиза пошевелилась и привстала, он быстро пододвинулся к ней и зашептал чуть внятно:

— Тише! Ради Бога тише! Не разбуди его. А то и мне и тебе будет худо.

— Он прибьет нас? — так же тихо прошептала Лиза.

— О, да! У меня уже нет ни одного здорового места на теле. Всюду следы его плетки. Он бьет меня как собаку, за дело и без дела ежедневно. Я устал и не могу работать больше! Но он забьет меня до полусмерти, если я откажусь ходить с ним по дворам и проделывать мои акробатические фокусы.

— Ты — итальянец? — спросила шепотом Лиза.

— О, нет… Я русский. Мое имя Степа, но он переиначил меня в Стефани. Ведь и он тоже русский или цыган, не знаю, а называет себя итальянцем Томазо и говорит, что у него есть детский театр в Милане. А кроме меня и Лючии у него нет никого.

— Кто это — Лючия?

— Лючия — девочка, которая пела до сих пор песенки, странствуя с нами по дворам. Но теперь она не будет больше петь, потому что сильно кашляет. Скоро ее закопают в могилку, а ты будешь петь вместо неё. Я слышал, как хозяин говорил матери: «У этой девочки золотые волосы и лицо ангела. Еще не раскрывая рта, она наберет столько денег, что нам некуда будет их класть. Люди любят такие лица, глядя на которые плачут от жалости». Вот что сказал хозяин.

— О, я не буду петь! Я не могу петь! Я умру с горя! — заливаясь слезами, прошептала Лиза.

— Тише, Христа ради! — испуганно прошептал Степа, зажимая ей рот рукою. — Он убьет нас, если услышит.

— Пусть убьет! Смерть легче, чем такая жизнь, — задыхаясь от слез, прошептала Лиза.

— Зачем смерть, когда можно еще поправить это! — снова произнес мальчик.

— Я спасу тебя, — помолчав с минуту, продолжал он. — Слушай только, что надо делать. Хозяин спит очень крепко. Я подкрадусь к нему и выну у него из-под подушки ключ от двери. Если он проснется, — мы пропали; если нет, то я дам тебе ключ, ты откроешь им двери и побежишь как можно скорее. Вьюга прошла и ты скоро достигнешь города… Только беги, не останавливаясь ни на минуту. Помни, что в этом твое спасение.

— А как же ты, Степа? — замирая от жалости к доброму мальчику, спросила Лиза.

— О, обо мне не беспокойся. Ни мне, ни Лючии, т. е. Лене (это её настоящее имя) некуда идти. Он украл нас с самого раннего детства от родителей и мы их теперь уже не помним. Да и потом, Лена не долго проживет на свете, а я ее не оставлю одну до последней минуты.

— Она сестра твоя?

— Нет! Но горе и побои хозяина нас очень сдружили. Я ее люблю больше, чем родную сестру. Ну, за дело однако! Через два часа хозяин проснется и мы должны будем тронуться в путь, так как после твоего исчезновения из города хозяину здесь оставаться опасно. — И, говоря это, Степа неслышно поднялся с соломенной подстилки и стал красться вдоль стены к тому углу, где храпел Томазо.

Лиза замерла от страха и ожидания. Вот Степа уже подле Томазо… Вот он опустился на колени… вот нагнулся, весь изгибаясь, как кошка… Вот просунул руку под соломенную подстилку, на которой покоилась голова его мучителя… Еще минута и… он вынет заветный ключ. Но в ту самую секунду, когда мальчик уж нащупывал его под рукою, старуха, мать хозяина, громко застонала во сне.

Сердце перестало, казалось, биться в груди на смерть перепуганной Лизы. Она сжала руки и подняла глаза к небу, шепча молитву. Хозяин на минуту перестал храпеть и, пробурчав себе что-то под нос, перевернулся на другой бок и через миг захрапел снова сильнее прежнего.

Через две-три секунды Лиза увидела приближавшегося к её углу Степу. В руке мальчик держал ключ, решавший судьбу Лизы.

— Ну, теперь все зависит от тебя, — зашептал он снова, — сунь ключ в скважинку, не производя шума, открой дверь и беги, беги без оглядки!

Лиза отлично и сама понимала, что медлить было нельзя. Она крепко сжала руку своего спасителя, шепнув ему чуть слышно: «Спасибо, Степа! Я сделаю для тебя все, что могу», и бесшумно скользнула к двери. Добравшись до неё, она со страхом приставила ключ к замочной скважинке.

«А вдруг не подойдет? Вдруг Степа ошибся, и ключ этот не от двери! Господи, помоги мне!»— с тоскою думала девочка.

Но горячая молитва ребенка была услышана и ключ без труда вошел в замок и поддался слабым пальчикам Лизы. Дверь слегка скрипнула и растворилась. Морозная ночь разом охватила трепещущую Лизу. Вьюга стихла. На небе сияла полная луна. Лиза перекрестилась и бегом пустилась по направлению города.

ГЛАВА XXIX

Спасенье. — Виноватая

Ноги Лизы подкашивались, все тело дрожало мелкой дрожью от холода, голова горела, но она все бежала и бежала, не останавливаясь ни на минутку. Вот уже и тусклые огоньки замелькали в городе… Вот возвышается в полумраке высокая каланча… Вот еще немного — и Лиза добежит до самой крайней городской улицы… Но ей все труднее и труднее передвигать ноги, пальцы закоченели так, что ей больно ступать на них… Она уже не боится погони и начинает бежать тише, потому что к усталости примешивается еще и какая-то непрошенная сонливость.

«Вот бы упасть в мягкий сугроб, — думается Лизе, — и уснуть хорошенько… А потом, отдохнувши, снова бежать…»

Но она знает, что если остановится и присядет хоть на минутку, то наверное уже не в силах будет двинуться дальше и замерзнет среди поля. И девочка через силу передвигает отяжелевшие ноги.

Еще одно последнее усилие — и она достигает города и идет уже по улицам, пустым, словно вымершим в эту Рождественскую ночь. Высоко над головою Лизы на темном небе горит крупная Вифлеемская звезда.

«Это та звезда, — с трудом припоминает девочка, — которая появилась на небе в ночь Рождения Спасителя! Она привела к яслям родившегося Младенца вифлеемских пастухов. Может быть, и меня она приведет домой к доброму Павлу Ивановичу и к моим маленьким друзьям!»

И, собрав все свои силенки, девочка прибавила шагу, стараясь бежать, не ступая на закоченевшие пальцы.

Вот уже близко… Почти дома… Вот темная театральная площадь с громадным зданием театра посредине. Вот и дом г. Сатина. Все окна темны… Там спят, давно уже спят… Только в одном окошке свет… Лиза знает, что это комната Павла Ивановича… Она делает последнее усилие, с трудом добирается до крыльца и хочет подняться на его ступени. Но страшная слабость сковывает все члены Лизы, её ноги не повинуются ей больше. Девочка присаживается на ступеньку крыльца и впадает в какое-то тихое и сладкое забытье…

Павел Иванович долго не ложился спать в эту Рождественскую ночь. Поступок Лизы не давал ему покоя. Он полюбил девочку почти наравне со своим Павликом, а она отплатила ему такою черной неблагодарностью. К этой мысли никак не мог привыкнуть добрый директор. Сердце его сжималось от тоски, сон бежал от глаз, слезы поминутно подступали к горлу и душили его… Чтобы хоть немножко освежиться, бедный старик подошел к окну и открыл форточку.

В туже минуту легкий стон донесся со стороны крыльца. Павел Иванович высунул голову на воздух и посмотрел по тому направлению, откуда несся стон.

Что-то темное лежало на ступенях крыльца.

«Собака или ребенок замерзает на холоде!» — подумал он и, решив, что кто бы там ни был, но помочь надо, надел свою теплую шубу и вышел на крыльцо.

Новый стон донесся до него, лишь только он открыл входную дверь.

— Боже мой! Ребенок, девочка лежит на крыльце в такую стужу! — вскричал изумленный директор и быстро наклонился над маленьким существом.

Внезапный крик вырвался из груди старика, когда он узнал в замерзающей девочке исчезнувшую любимицу.

— Лизочка! Боже мой, Лизочка! Что с нею? Откуда она? — прошептали его губы и, схватив бесчувственную Лизу на руки, он завернул ее в свою шубу и быстро понес в дом.

Через пять минут весь пансион был на ногах. Весть о том, что Лиза вернулась и чуть не замерзла на крыльце дома, мигом облетела всех. Дети — и мальчики, и девочки—столпились гурьбой у её комнаты. Многие плакали от жалости, предчувствуя новую проделку со стороны Мэри, которая безмятежно спала на своей постели или делала вид, что спит, боясь строгого наказания за свой поступок.

А сама Лиза не подавала признаков жизни. Она лежала на постели г-жи Сатиной, в её комнате, бледная, как смерть, с окоченевшими руками и ногами и с плотно сомкнутыми веками. Доктор, прискакавший, несмотря на позднее время, по первой просьбе поехавшего за ним Григория Григорьевича, оттирал замороженное тельце девочки, ни на минуту не отводя глаз от её помертвевшего личика.

— Доктор, ради Бога спасите мне этого ребенка! — со слезами молил Павел Иванович, на что тот отвечал торжественно и строго:

— Один Бог может спасать и миловать! Молитесь Ему, чтобы Он сохранил вам ее… Я сделаю все, что могу, — добавил доктор, — я знаю девочку по сцене. Ах, как она играла! Что за прелестная Золушка была эта Эльза!

— О да, да! Не правда ли, доктор? — подхватил Павел Иванович весь в слезах. — Помогите же ей, не дайте умереть малютке!

Но доктор и без того знал, что ему надо делать. После того, как он достаточно растер обмерзшее тельце Лизы, он взял ложку со стола, раскрыл ею сжатые зубы девочки и влил в её ротик несколько капель крепкого вина.

Мало-помалу жизнь стала возвращаться к Лизе.

Она шевельнула рукой и слабо застонала. Потом стоны стали чаще и громче и перешли в бред.

Лиза бредила всем, что случилось с нею в эту Рождественскую ночь. Она молила Мэри вернуться домой, не тащить ее в снежное поле. Потом плакала во сне и просила г. Томазо отправить ее в кружок и, наконец, уговаривала Стефани и Лючию бежать с нею.

Таким образом, из её бреда находившиеся у её постели узнали все происшедшее с нею.

— Я знал, что она опять не виновата, эта бедная крошка! — прошептал г-н Сатин, целуя бесчувственные бледные ручонки Лизы.

Григорий Григорьевич ничего не ответил. Лицо его стало таким суровым и мрачным, что было страшно смотреть на него.

— Где Мэри? — раздался его строгий голос в столовой, куда собрались все дети, чтобы узнать о состоянии здоровья Лизы. — Где Мэри?

— Она спит! — робко прошептала Кэт, стараясь не смотреть на строгое лицо режиссера.

— Позвать ее сюда сию минуту! — приказал он тоном, не допускающим неповиновения.

И через две минуты бледная, трепещущая Мэри появилась перед своим учителем.

— Мэри Ведрина, — строго обратился к ней Томин, — я требую от тебя полного и чистосердечного признания. Малейшая уловка увеличит только твою вину. Здесь нет у тебя больше ни подруг, ни товарищей — мы все твои судьи! А суд должен быть справедливым и решить, чего достойно твое поведение по отношению несчастной Лизы. Рассказывай же все, что ты сделала с нею, только говори правду, Мэри, потому что новая ложь не поможет тебе.

Мэри, вся дрожащая от стыда и страха, обвела глазами своих подруг и товарищей. Но все дети смотрели на нее теперь с нескрываемой враждою. Даже Кэт, которая была дружна с нею, отвела глаза в сторону, чтобы не встречаться взглядом с глазами Мэри. И глядя на все эти суровые детские лица, Мэри поняла, что никогда никто из детей не простит ей её поступка с их любимицей и что ничье сердце не сжалится над нею.

— Ну, так что же! Они ненавидят меня, я ненавижу их—и мне нечего бояться! — решила злая девочка и торжествующим, злорадным тоном начала рассказывать все, начиная со съеденного ею торта Павлика и кончая её сделкой с мнимым итальянцем Томазо, которому она дала слово так или иначе привести к нему Лизу.

Девочка говорила все это, нисколько не смущаясь, точно рассказывала самые хорошие, а не скверные дела.

— Я вижу, что ты не только не раскаиваешься, но даже гордишься твоими дурными поступками, — строго произнес Григорий Григорьевич. — Ну, дети, скажите мне, чего достойна Мэри Ведрина? Произнесите ваш приговор над нею. Я рад, что все вы, несмотря на ночное время, собрались здесь… Это уже доказывает, что вы любите Эльзу и верите, что она ничего не сделает дурного! За дурную девочку вы не беспокоились и не тревожились бы так сильно! Будьте же справедливы до конца. Ты, крошка, — обратился Григорий Григорьевич к маленькой Вале, несмотря на поздний час бодрствовавшей вместе с большими детьми, — скажи мне ты раньше других, чего достойна Мэри?..

— Я не люблю Мэри! — вскричала малютка. — Она так измучила бедную Лизу, что я не хочу ее видеть никогда, никогда больше!

— Да, да, — подхватили дети, — Валя права: мы не хотим играть и работать с Мэри. Пусть она уезжает домой и как можно скорее!

— Ты слышала? — обратился Томин к пристыженной девочке, — они не хотят тебя, и в этом виновата только ты сама и твое злое сердце. Завтра же ты соберешь свои пожитки, я провожу тебя на вокзал и дам знать твоим родным, чтобы они встретили тебя в Петербурге.

Мэри ничего не отвечала. Низко опустив голову, вышла она из комнаты, стыдясь поднять глаза на своих маленьких судей. Когда шаги её затихли, Григорий Григорьевич снова обратился к детям:

— Вы рассудили справедливо, — сказал он. — Мэри достойна такого строгого наказания. Её удаление из кружка принесет только пользу. Вы знаете пословицу: «Худая трава из поля вон». А Мэри была именно такою худою травой и ничего не могла принести, кроме вреда и неприятности. А теперь, мои дорогие, — прибавил он, ласково оглядывая знакомые юные личики, — укладывайтесь-ка спать, да не забудьте помолиться Богу о скором исцелении вашего бедного, маленького друга.

Дети дружески простились с Григорием Григорьевичем и бесшумно разошлись по своим постелям. И не одна горячая молитва, вырвавшись из детской груди в эту светлую Рождественскую ночь, понеслась к престолу Бога.

ГЛАВА XXX

Выздоровление. — Радостные новости

Лиза очень медленно поправлялась от своей болезни. У её постели постоянно находился кто-нибудь из девочек. Даже Анна Петровна, вернувшаяся из Москвы и узнавшая печальную повесть Лизы, старалась, чем могла, высказать свое расположение маленькой больной. Она собственноручно давала лекарства девочке, поила ее вином и бульоном и даже прикрикнула несколько раз на своего любимца Павлика, который как-то расшалился не в меру подле комнаты, где лежала Лиза.

Мэри отправили на следующий день после печального события в Петербург. Она даже не пожелала проститься с детьми и уехала с полным сознанием своей правоты. И тотчас по её отъезде мир и тишина воцарились в кружке.

Даже Кэт изменилась сразу по отъезде своей подруги, которая имела на нее дурное влияние. Кэт сошлась с Розой и Алей, самыми благоразумными девочками, — и вся её глупая гордость разом исчезла.

Лиза не могла видеть перемен, происшедших в кружке, потому что была еще очень слаба и не выходила из своей комнаты.

Когда она впервые сознательно открыла глазки, первое лицо, которое она увидела у своей постели, была Марианна.

Заметя, что Лиза сознательно глядит на нее, девочка так обрадовалась, что невольно крепко обняла подругу и тихо заплакала.

— О чем ты? что с тобой, сестричка Марианна? — спросила слабым голоском Лиза.

— Мне жаль тебя, Лизочка! — прошептала Марианна. И девочки крепко поцеловались.

На Лизу было действительно жаль смотреть: так она осунулась и похудела.

— Ничего, мы ее живо откормим, — весело шутил Павел Иванович, глядя с отеческой нежностью на свою любимицу.

— Разумеется, — слабо подтвердила Лиза, — я поправлюсь очень скоро… А вот Стефани и Лючія — те уже не поправятся так скоро!

— Стефани, Лючия? — переспросил с удивлением г-н Сатин. — Кто это? Или ты снова бредишь, Лизочка?

Но Лиза не бредила.

Толково и ясно она рассказала все, что было с нею, и как она спаслась только благодаря Степе.

— Ну, вот и отлично, — по окончании её рассказа проговорил Павел Иваиович, — ты сама попросишь губернатора позаботиться о них.

— Да, но их уже не найдут, — с тоскою проговорила Лиза, — пока их будут искать, злой Томазо успеет замучить бедных детей.

— О, не бойся, дитя мое, — сказал Павел Иванович, — я слышал, что на розыски мнимого итальянца давно уже послана полиция. Подожди еще немного, и наверное скоро ты увидишь твоего спасителя.

Лиза молча улыбнулась. Через минуту она снова подняла на Павла Ивановича свои ясные глазки и робко сказала:

— У меня к вам есть просьба, г. директор.

— Говори, девочка, смело твою просьбу. Какова бы она ни была, — я ее исполню, — ласково ответил г. Сатин.

— О, благодарю вас! Вы так добры ко мне, — прошептала Лиза. — Эту просьбу не трудно исполнить… Если можно, приютите в вашем кружке несчастных Стефани и Лючию.

— Только-то? — спросил, смеясь, Павел Иванович.

Увидя, что Лиза кивнула головкой в ответ, он поторопился ей сказать с веселой улыбкой:

— Если бы не двое, а целая дюжина детей была в руках Томазо, я и тогда, в угоду тебе, взял бы их всех!

— О, как вы добры! — воскликнула девочка, веселая от счастья.

В этот день, когда Лиза встала с постели и, еле держась от слабости на ногах, вышла из своей комнаты, опираясь на руки Вити и Кости Корелина — самых сильных мальчиков труппы, в пансион г-на Сатина приехал губернатор.

— А-а, маленькая героиня! — произнес он, весело подходя к Лизе и протягивая ей обе руки, — поправляешься молодцом? А я к тебе приехал с двумя приятными сюрпризами. Один старый, который я готовил тебе еще к сочельнику, а другой новый, который долженъ обрадовать тебя не меньше.

И, видя, что глазки Лизы загорелись любопытством, он поспешил пояснить ей:

— Первый сюрприз — это полученное мною извещение, что ты зачислена в петербургское театралыюе училище приходящей ученицей на казенный счет. Это очень хорошо уже потому, что из училища ты прямо попадешь на сцену Императорского театра. Увидя твою игру в первый же спектакль, я понял, что ты очень способная девочка и что из тебя выйдет настоящая актриса, и я поторопился написать о тебе в Петербург. Теперь дело твое устроено и через несколько дней я попрошу г-на или г-жу Сатину отвезти тебя в Петербург для поступления в училище. Рада ли ты моему сюрпризу?

Но и без ответа Лизы добрый губернатор понял, как она счастлива. Щечки её разгорелись, глаза засияли, как звездочки, а губы улыбались так радостно, что всем, глядя на нее, легко и хорошо становилось на душе.

— А теперь второй сюрприз и, кажется, не менее приятный, чем первый, — продолжал губернатор. — Томазо накрыли, поймали и…

Тут губернатор хлопнул в ладоши, не докончив своей фразы. Дверь отворилась и спаситель Лизы, худенький, бледный Степа, держа за руку слабенькую, едва державшуюся на ногах Лючию, вошли в комнату, и оба бросились к Лизе.

Последняя боялась поверить своим глазам. Еще бы! Её маленький спаситель, с которым она провела самые тяжелые и страшные часы жизни в лесной избушке, был теперь свободен и жив!

— Как я рада тебя видеть, Степа! — проговорила Лиза, обнимая мальчика и его маленькую подругу. — Я так боялась, чтобы он не сделал с вами чего-нибудь дурного.

— О, нет! — ведь он не узнал, что это я выпустил тебя из избушки, — сказал Степа. — Если б он знал это, то наверное не оставил бы меня в живых. Как он рассвирепел, когда увидел, что ты убежала! Чем только не грозил он тебе! На следующее же утро мы оставили избушку и пошли по направлению к другому городу. Но по дороге хозяев схватили и повезли связанных обратно в В. А меня с Лючией взял вот этот добрый барин, — и Степа без стеснения указал пальцем на добродушно улыбавшегося ему губернатора.

— Вы оставите детей у себе, не правдали? — обратился между тем последний к г. Сатину.

— О, да, ваше превосходительство, — поторопился ответить Павел Иванович.

— Ведь ты умеешь что-нибудь делать, мальчик? — ласково спросил он Степу.

— Конечно, — отвечал тот уверенно, — вы посмотрите-ка, какие чудесные штучки я умею выкидывать руками и ногами!

— Нет, милый друг, тебе не придется выкидывать твоих штучек! У нас тебя выучат кое чему другому, более благородному и полезному, — перебил его Григории Григорьевич.

— Как, мне не придется уже ходить на руках вниз головою и перепрыгивать через голову? — удивился Степа.

— О, нет!

— А Лючии не надо будет надсаживать горло на морозе, чтобы петь свои песенки?

— Конечно, нет, — успокаивал мальчика Павел Иванович.

— Ты слышишь, Лючия? Тебе не надо будет больше петь в стужу и холод на чужих дворах! Этот добрый господин выучит нас иному делу.

Худенькая, поминутно кашлявшая, Лючия так и просияла от удовольствия.

Бедные дети, ничего не видевшие, кроме нужды и побоев, теперь, среди добрых людей и маленьких сверстников, почувствовали себя как в раю.

— Ну, Лизок, — в тот же вечер спросил Павел Иванович девочку, когда вся труппа, не исключая и новых пришельцев, Степы и Лены, сидела за ужином, — и тебе не жаль оставлять всех нас и твоего старого директора?

— О, Павел Иванович, — прошептала девочка и слезы застлали ей глазки, — я так благодарна вам за все, за все! И люблю я вас, как родного, крепко, крепко! Но еще больше вас я люблю мою маму и ради того, чтобы соединиться с нею и жить не разлучаясь, я ухожу от вас. Но все то, что вы сделали для меня, я никогда не забуду, — добавила с чувством Лиза и, быстро вскочив со своего стула, подошла к директору, схватила его большую, мягкую руку и поднесла к губам.

— Что ты, Лизочка, что ты! — растерялся добрый Павел Иванович. — Разве я твой отец, что ты хочешь мне целовать руку? Надо целовать только руки родителей, — прибавил он.

— О, вы были мне вместо родного отца! — проговорила Лиза. — Я вам так благодарна за все, за все!

— Да, как ни тяжело мне терять Лизу, как добрую и хорошую маленькую актрису, — вставил свое слово Григорий Григорьевич, — но я страшно рад за нее. Она пройдет хорошую школу, станет артисткою и, может быть, через каких-нибудь десять лет имя её будет известно всему миру.

— Тогда она при встрече и кланяться с нами не захочет, — послышался с противоположного конца пискливый голосок Павлика, сидевшего между Валей и новенькой Лючией, которую они с Валей решили взять под свое покровительство.

— О, нет! — горячо вырвалось у Лизы, — не говори так, Павлик! Никогда не забуду я ни тебя, ни всех вас, дорогие! — обводя блестящими глазами весь стол, произнесла Лиза.

— Уж, конечно, его-то ты не забудешь, — тихонько шепнул Костя Корелин — как пойдешь мимо аптеки, непременно вспомнишь про касторовое масло и микстуры, которыми постоянно пичкают Павлика.

Дружный смех детей был ему ответом.

В этот вечер Павел Иванович, Григорий Григорьевич и Анна Петровна долго не спали, совещаясь о том, кого назначить на место Лизы — играть её роли.

После долгих разговоров, решено было все роли девочки передать Марианне, как самой способной и прилежной из всех остальных.

ГЛАВА XXXI

Прощальный спектакль. — Букетик гвоздики

Снова пестрые, громадные афиши возвестили городу о новом, исключительном спектакле, который должен был представлять особенный интерес для публики. Вопервых, ставили новую, трогательную пьесу Павла Ивановича «Сиротка Маша», а во-вторых, в роли сиротки выступала Эльза, любимица публики, играя в последний раз перед своим отъездом и поступлением в столичное театральное училище. На следующее же утро после прощального спектакля Григорий Григорьевич Томин должен был везти Лизу в Петербург.

Лиза была как во сне. Ей не верилось как-то, что через какие-нибудь три дня она увидится с мамой. В тоже время ей было жаль оставлять своих друзей, особенно доброго директора и маленькую Марианну. Последняя не отходила от Лизы ни на шаг.

— Ты знаешь, сестричка, — несколько раз повторяла она Лизе, обнимая ее, — я бы охотно отказалась от всех ролей, которые должна буду играть после тебя, лишь бы ты не уезжала!

Лиза получила от Павла Ивановича свое жалованье за два месяца сразу и таким образом составилась порядочная сумма. На часть этих первых трудовых денег она решила сделать по маленькому подарку всем своим друзьям: Павлу Ивановичу она купила трубку, Григорию Григорьевичу—записную книжку для заметок по театру, Анне Петровне Сатиной — новый футляр для очков, и каждому из детей какую-нибудь дешевенькую безделушку.

— Зачем это? — говорили ей удивленные товарищи, — мы и без твоих подарков будем тебя всегда помнить!

В вечер спектакля Лиза волновалась ужасно. Мальвина Петровна, одевавшая ее в уборной, несколько раз принималась успокаивать начинавшую было плакать девочку.

— Что за вздор так трусить! — попробовал строго прикрикнуть на девочку Григорий Григорьевич, видя, что она вышла из уборной с подпухшими глазами. — Бояться нечего! Нельзя же все время играть одни сказки… Ну, смотри же, будь молодцом!

— Я постараюсь, — робко шепнула Лиза и, стряхнув с себя ненужный страх, вышла на сцену.

В этот вечер театр был полон — и взрослыми, и маленькими зрителями. Детишки, одетые, ради торжественного спектакля, в праздничные платьица — белые, розовые и голубые — казались нарядными цветочками, выросшими в партере театра.

Но Лиза ничего не видела со сцены. Лишь только она перешагнула порог, то словно позабыла, что она, Лиза, играет в последний раз, что на завтра ее ждет отъезд и прощанье с друзьями, а через два, три дня она увидит маму… И радость, и горе, и незнакомое будущее—все это было забыто Лизой. И сама она уже была больше не Лиза, а сиротка Маша, которую странствующие акробаты крадут у её больной матери. Она страдала страданьями Маши, которую мучили и били за то, что она не умела проделывать замысловатые штуки, которые требовал от неё хозяин. Судьба Маши была похожа на судьбу Лизы — и это много помогло девочке в её игре. Она играла так хорошо, как редко могла бы играть настоящая взрослая актриса.

Не только дети, находившиеся в зале, но и взрослые следили за её игрой, притаив дыхание. Какая-то скромно одетая дама в темном платье, сидевшая в первом ряду, не отрывая глаз, следила за каждым движением маленькой актрисы. Крупные слезы текли по щекам дамы, но она их не замечала и только все смотрела на маленькую златокудрую девочку, передававшую так искренно и правдиво горе бедной маленькой сиротки.

То место, где, по ходу пьесы, Маша, убежав, наконец, от злых комедиантов, делается нищенкой и в таком виде, встретившись со своею матерью, бросается на её грудь с криком: «Мама!» Лиза сыграла так хорошо и правдиво, так искренно вырвалось у нее это отчаянное и радостное в тоже время слово «мама», что все зрители—и взрослые, и дети—поднялись со своих мест и в волнении, со слезами на глазах, кричали ей: — Браво, Эльза, браво!

Из крайней — губернаторской — ложи полетел небольшой букет и упал на сцену к ногам Лизы. Это точно послужило сигналом: откуда ни возьмись, десятки и сотни маленьких букетиков посыпались на сцену сверху, из ложь, из кресел, словом — отовсюду. Через каких-нибудь пять минут Лиза была засыпана цветами. Она подошла близко, близко к краю сцены, с улыбкой обвела всю публику глазами и низко наклонила свою златокудрую головку.

В туже минуту дама в темном платье, стоявшая около своего кресла, дрожащими от волнения руками отколола от пояса скромный букетик гвоздики и бросила его на сцену. Букетик упал прямо на грудь Лизы.

Все еще улыбаясь, девочка подняла голову, взглянула в ту сторону, откуда прилетел букетик, и вдруг неожиданный, радостный крик: «Мама! Мама моя!» прозвучал в театре.

ГЛАВА XXXII

Это её мама

Да, это была она, — её мама. Не та мама, которую находит по пьесе сиротка Маша, а настоящая Лизина мама, сюрпризом приехавшая за своей девочкой, чтобы везти ее в Петербург. Мария Дмитриевна Окольцева приехала с вечерним поездом в В. и, заехав в кружок, узнала от Матрены, что Лиза играет свой последний спектакль. К счастью, она достала место в театре и могла насладиться игрой своей девочки.

Увидя направленный на нее взгляд разом узнавшей ее Лизы, Мария Дмитриевна бросилась за кулисы, кинулась на сцену и, позабыв о публике, театре и самом месте, где она находилась, схватила Лизу в свои объятия и покрыла её лицо, шею и волосы градом поцелуев, смешанных со слезами.

— Это мать Эльзы! Это её мама! — пронеслось по театру тихим шепотом, и новые крики и аплодисменты, выражавшие сочувствие радости Лизы, потрясли театр.

Когда занавес, наконец, опустили, Павел Иванович бросился к Лизе и заключил ее в свои объятия.

— Дитя мое, дорогое мое дитя! Спасибо тебе! Лучше сыграть ннкто бы не мог!.. Сударыня, — успокоившись немного, произнес он, пожимая руку Лизиной мамы, — вы берете у нас сокровище, которому нет цены. Но оно — ваше… Лиза принадлежит вам, мы не смеем просить ее остаться. Для ее же пользы она должна ехать учиться и пробивать себе дорогу, чтобы стать настоящей актрисою. Только прошу вас об одном. Напоминайте ей почаще о нас: Что мы ее любим и помним и что просим изредка давать весточку о себе.

— О, Павел Иванович, я и без просьбы вашей никогда, никогда не забуду вас! — вскричала своим правдивым, нежным голоском растроганная Лиза.

В эту последнюю ночь под кровом кружка Лиза уснула в нежных объятиях своей мамы.

ГЛАВА XXXIII

На другой день вся детская труппа г-на Сатина во главе с начальством собралась на вокзале, — проводить Лизу. Даже многие из жителей города В., дети которых особенно полюбили маленькую актрису, приехали со своими семьями посмотреть на нее в последний раз.

Лиза, окруженная ласково улыбающимися ей милыми лицами, была точно в каком-то чаду. Она едва поспевала отвечать на вопросы.

— Где ты будешь жить, Лиза? — спрашивал чуть не в сотый раз, льнувший к ней, Павлик.

— В доме доктора Ворского, вместе с мамой. Он просил маму остаться у него и обещал заботиться обо мне не меньше, чем о родной дочери. Ведь мое общество будет много развлекать его бедную больную Зою!

— Если ты не будешь писать нам, — самым серьезным тоном проговорил Корелин, — то я приеду к тебе и устрою такой скандал, что ты его долго не забудешь!

— Мы сами скоро вернемся в Петербург на время поста! — произнесла Роза, — и часто будем видеться с нею. Ведь ты, надеюсь, будешь навещать нас, Лиза?

— О, разумеется! — убежденно проговорила девочка, — каждый праздник я буду приходить к вам.

— Только помни, Лиза, — серьезно проговорил Григорий Григорьевич, — что как бы ни легко тебе давалось искусство, не складывай рук и работай, работай без конца! Никакое в мире дарование не может быть усовершенствовано без труда. Помни это, дитя мое, во всякое время!

— Буду помнить! — произнесла Лиза, поднимая на своего учителя добрые, ясные глазки.

Перед самым последим звонком, когда уже Лиза села в вагон, а все провожающие столпились у окон, сани губернатора с его обоими сыновьями, Борисом и Левой, подкатили к дебаркадеру. В руках старшего, Бориса, был большой ящик. Он проворно выскочил из саней, вбежал в вагон и положил свою ношу на колени изумленной Лизы, проговорив запыхавшись:

— Это на память от папы. Ему было некогда приехать самому, и он присылает тебе свой подарок. Добрый путь! Не забывай нас, Эльза!

И, прежде чем Лиза успела поблагодарить его, мальчик выскочил из вагона и побежал по платформе к саням, где его ждал его младший брат.

Раздался пронзительный свисток. Поезд тронулся. Провожающие замахали платками. Многие из детей побежали по платформе наравне с поездом, чтобы еще раз увидеть свою маленькую подругу.

— Прощай, Лиза! — слышались громкие взволнованные голоса взрослых и детей, — не забывай нас… Пиши о твоих успехах… Скоро увидимся!.. Работай прилежно и свято… Прощай, миленькая, славная, златокудрая Эльза!

Вот еще раз мелькнуло доброе лицо Павла Ивановича… Вот заплаканное личико Марианны, кричавшей ей что-то, чего она не могла уже расслышать за грохотом колес… минута и… все исчезло! Лиза прижалась к плечу матери, и тихо заплакала. Но то были радостные слезы.

^{Ил. В. А. Табурина, И. В. Симакова}