Лоренс Блок

Время убивать

Посему и сотворен был сначала один-единственный человек, дабы уразумел ты, что вина того, кто убил живую душу одного из детей человеческих, столь же велика, как если бы он погубил целый мир.

ТАЛМУД

Глава первая

Он звонил мне каждую пятницу семь недель подряд. Правда, я не всегда оказывался дома. Но это и не имело особого значения, потому что, в сущности, нам нечего было сказать друг другу. Если ему не удавалось застать меня в гостинице, то он непременно просил администратора сообщить мне о его звонке. Тот исправно передавал мне записку с его поручением, едва я переступал порог. Я пробегал ее глазами, бросал в корзинку и тут же о ней забывал.

Однако во вторую пятницу апреля он не позвонил. Я проторчал весь вечер за углом, в баре Армстронга, за бурбоном и кофе, незаметно наблюдая за парой студентов-медиков, тщетно пытавшихся заморочить голову двум сестрам. В тот вечер бар опустел раньше обычного. Около двух Трина ушла домой и Билли запер дверь, выходившую на Девятую авеню. Мы выпили с ним по паре бокалов и обменялись мнениями о баскетбольной команде «Никс», решив, что в конце концов все теперь зависит от Уиллиса Рида. В четверть третьего я снял с крючка пальто и отправился домой.

На этот раз записки для меня не было.

Это совсем не означало, что произошло самое худшее. По нашему уговору он должен был звонить каждую пятницу, чтобы я знал: он еще жив. Если я был в номере, мы перекидывались несколькими словечками. Если же он не мог дозвониться до меня, то оставлял записку: «Ваше белье выстирано». Но ведь он вполне мог забыть о нашем уговоре, хватив лишнего. Да и мало ли что еще могло стрястись!

Я разделся, забрался под одеяло и повернулся на бок, лицом к окну. В десяти-двенадцати кварталах от гостиницы, в высоченном административном здании, которое отлично видно из окна, на ночь не выключают свет. По тому, насколько яркими кажутся огни его окон, можно достаточно точно определить степень загрязненности воздуха. В ту ночь они не только бешено моргали, скрываясь в дымке, но и отливали необычной желтизной.

Я перевернулся на другой бок, закрыл глаза и подумал: «Почему все-таки он не позвонил?» Чем дольше я размышлял, тем сильнее становилась уверенность: дело не в забывчивости и не в том, что он перебрал.

Орел-Решка был мертв.

Его прозвали так потому, что он всегда, как амулет, носил с собой серебряный доллар. Он часто доставал монету из кармана, клал на краешек стола и щелчком правого безымянного пальца подбрасывал в воздух. Если это происходило во время разговора, то, пока говорил, он не отрывал взгляда от кувыркавшейся в пространстве монеты, и казалось, что он обращался одновременно и к тебе, и к монете.

В последний раз я видел, как он проделывал этот трюк в начале февраля. Он отыскал меня на моем обычном месте — за угловым столиком в баре Армстронга. Вырядился он тогда, как типичный бродвейский хлыщ: серый, со сверкающим жемчужным отливом костюм, темно-серая рубашка с вышитой монограммой, шелковый галстук в тон да еще жемчужная заколка. Ботинки на высоких, в добрых полтора дюйма, платформах. Так что казалось, его рост составлял не меньше пяти футов и шести или семи дюймов. Темно-синее, очевидно, кашемировое, пальто дополняло его наряд.

— Мэтью Скаддер, — сказал он, — ты ничуть не изменился. Когда мы виделись в последний раз?

— Пару лет назад, — предположил я.

— Чертовски давно! — Он положил пальто на стул, сверху — изящный атташе-кейс и узкополую шляпу. Затем он уселся напротив и достал свой амулет. Я наблюдал, как он подбрасывает доллар. — Чертовски долго, Мэт! — повторил он, обращаясь к монете.

— А ты, похоже, стал настоящим пижоном, Орел-Решка.

— Крупно повезло.

— Это всегда приятно.

— Да, пока тебе везет.

Подошла Трина, и я заказал кофе и бурбон. Орел-Решка повернулся к ней, озадаченно сведя брови.

— Даже не знаю, что и заказать, — сказал он. — Как ты думаешь, могу я выпить стакан молока?

— Почему бы и нет? — пожала плечами Трина и отправилась на кухню.

— Я теперь не пью, — сообщил он. — Проклятый рак.

— Говорят, это болезнь преуспевающих людей. Она часто появляется вместе с удачей.

— С какой там удачей! Вместе с этими… как их?.. метастазами. Док недавно составил целый список всего, что мне нельзя есть. Так в нем вся моя любимая жратва. Представляешь себе: в самом лучшем ресторане я могу позволить себе только порцию вонючего деревенского сыра!..

Он снова подбросил серебряный доллар.

Я знал его много лет — еще со времен службы в полиции. Задерживали его десятки раз, обычно по пустякам, и он ни разу не получил срока. Всегда откупался деньгами или информацией. Однажды он вывел меня на скупщика краденого, в другой раз дал ключ к раскрытию убийства. Долгое время он продавал нам добытые им сведения по десять-двадцать долларов. Мы ценили его: он был полезен полиции. Этот коротышка умел вовремя стушеваться, знал, как подойти к людям, а многие были настолько глупы, что откровенно болтали при нем.

Неожиданно он сказал:

— Мэт, я зашел сюда не просто так.

— Уже догадался.

— Да? — Доллар закувыркался в полете, и он подхватил его. Руки у него были поразительно ловкие. Мы всегда подозревали, что он промышлял как щипач, но никому никогда не удалось поймать его за руку. — Дело в том, что у меня кое-какие проблемы.

— Естественно. Наверняка и они появились одновременно с раком.

— Готов прозакладывать свою задницу, что ты прав. — Монета вновь взлетела. — Я хочу, чтобы ты кое-что взял у меня на хранение.

— Вот оно что!..

Он отхлебнул молоко, затем поставил стакан и, вытянув руку, забарабанил пальцами по кейсу.

— Тут у меня конверт. Я хочу, чтобы он пока побыл у тебя. Запрячь подальше, в какое-нибудь надежное место.

— А что в конверте?

Он нетерпеливо тряхнул головой.

— Вот это ты как раз и не должен знать.

— И долго мне придется его хранить?

— Кто знает!.. — Монета опять закувыркалась в воздухе. — Мало ли что бывает: сойду я, например, с тротуара на мостовую, а тут — автобус. Далеко и ходить не надо, на той же Девятой авеню сбить может. Никогда не знаешь наперед, что может с тобой приключиться.

— Кто-нибудь охотится за тобой, Орел-Решка?

Он быстро поднял и тут же опустил глаза.

— Может, и так.

— И ты знаешь, кто?

— Я даже не уверен, охотятся ли за мной, а уж кто именно, и подавно не знаю.

Доллар снова взлетел. Быстрое движение руки — и он пойман.

— Этот конверт — как бы твоя страховка от возможных неприятностей?

— Что-то вроде того.

Пригубив кофе, я сказал:

— Не знаю, Орел-Решка, гожусь ли я для этого дела. Обычно в таких случаях обращаются к адвокату, вручают ему конверт и говорят, что с ним делать. Он запирает конверт в сейф — и дело с концом.

— Я думал об этом.

— И что?

— Пустая затея. Я знаю этих хитрецов: только ты за дверь — они сразу вскроют твой конверт. Любой честный адвокат, едва увидит меня, сразу побежит мыть руки.

— Необязательно.

— Тут есть еще кое-что. Ну, предположим, меня сшибет автобус. Адвокат, как узнает, все равно передаст конверт тебе. Тогда спрашивается: зачем он? Это только лишний посредник. Верно я рассуждаю?

— Но мне-то зачем впутываться в эту историю?

— Ты поймешь, когда вскроешь конверт. Если вскроешь.

— Ты что-то темнишь.

— В наше время все не просто, Мэт. Особенно если у тебя рак с метастазами.

— Но я никогда еще не видел, чтобы ты одевался так пижонисто.

— В такой одежде и в гроб не стыдно ложиться… Послушай, все, что от тебя требуется, — это просто сунуть конверт в надежное место.

— А если автобус задавит меня?

Он с минуту подумал, и мы тут же обо всем договорились. Конверт будет храниться под ковром в моем номере. Если я вдруг отдам концы, Орел-Решка сможет забрать свою собственность. Ключ ему не понадобится: насколько я знал, он всегда обходился без ключей.

Мы обсудили все детали наших дальнейших контактов, включая еженедельные телефонные звонки и шифрованные записки на случай моего отсутствия. Я заказал себе еще виски. Орел-Решка так и не допил молоко.

Я полюбопытствовал, почему он решил довериться именно мне.

— Ты всегда был честен со мной, Мэт… Давно ты ушел из полиции? Года два назад?

— Примерно.

— Память у меня дырявая: кажется, у тебя были какие-то неприятности. Ты убил ребенка?

— Да. При исполнении служебных обязанностей. Пуля попала в него рикошетом.

— Небось, начальство надрало тебе задницу?

Глядя на свою чашку, я задумался. В памяти всплыл летний вечер, знойное марево. Бар «Спектакл» на Вашингтонских холмах. Тихое гудение кондиционеров. Приятно было посидеть там в жару. В тот вечер я не патрулировал, и именно тогда два парня решили ограбить бар. Перед тем как уйти, они пристрелили бармена. Я бросился вслед за ними, прикончил одного, а другому расщепил бедренную кость.

Но одна пуля рикошетом отскочила прямо в глаз семилетней девочке, Эстреллите Ривере. В глаз и — через мягкую ткань — в мозг.

— Извини, я что-то не то ляпнул!.. — забеспокоился Орел-Решка.

— Ничего. Только никто не драл мне задницу. Наоборот, я получил благодарность. На суде меня полностью оправдали.

— Так почему же ты ушел из полиции?

— Я разлюбил свою работу. Потерял вкус ко всему. А ведь у меня есть дом на Айленде. Жена. Сыновья.

— Иногда такое случается.

— Да, иногда.

— Чем же ты сейчас занимаешься? Работаешь частным детективом?

Я пожал плечами.

— У меня нет лицензии. Но, случается, я оказываю кое-какие услуги людям, и они платят мне за это.

— Тогда поговорим о нашем дельце… — Монета взмыла в воздух. — Так вот, я тоже прошу оказать мне услугу.

— Если это в моих силах…

Он поймал доллар, посмотрел, какой стороной монета легла на ладонь, и положил ее на клетчатую сине-белую скатерть.

Я сказал:

— Но ведь ты не хочешь, чтобы тебя укокошили, Орел-Решка?

— Упаси Боже!

— Может, ты все-таки выпутаешься?

— Может, да, а может — нет. Я бы не хотел об этом говорить.

— Как скажешь.

— А что можно предпринять, если кто-то решит тебя замочить? Ни черта!

— Возможно, ты и прав.

— Значит, ты сделаешь это для меня, Мэт?

— Конверт я постараюсь сохранить. Но раз я не знаю, что в нем, то не могу сказать, как поступлю, когда вскрою его.

— В свое время узнаешь.

— Но сейчас я не могу обещать, что выполню твою просьбу.

Он долго, изучающе смотрел на меня и, очевидно, заметил в моем лице что-то такое, о чем я сам и не подозревал.

— Ты выполнишь мою просьбу, — наконец уверенно произнес он.

— Может быть.

— Обязательно выполнишь. А если нет, то я, один черт, об этом не узнаю. Сколько ты просишь вперед?

— Я не знаю, чего ты от меня ждешь.

— Я имею в виду — за хранение конверта. Сколько?

Я не умею торговаться. С минуту подумав, я сказал:

— Костюмчик на тебе классный.

— Да? Спасибо.

— Где ты его отхватил?

— У Фила Кронфилда. На Бродвее.

— Я знаю этот магазин.

— Тебе действительно нравится?

— Он тебе идет. Сколько выложил?

— Триста двадцать баксов.

— Это меня устраивает.

— Тебе что — нужна эта чертова одежа?

— Я прошу триста двадцать долларов.

— А… — он тряхнул головой, в глазах его заискрились смешинки. — Ну, ты меня удивил! Я-то никак не мог понять, зачем тебе этот чертов костюм.

— Не думаю, чтобы я смог напялить его на себя.

— Если бы только очень постарался… Значит, договорились. Триста двадцать, так триста двадцать. — Он достал туго набитый бумажник из кожи аллигатора и отсчитал шесть пятидесятидолларовых бумажек, добавив одну двадцатку.

— На, возьми… Если эта история затянется и надо будет подбросить еще, скажи. Заметано?

— Заметано. А если мне надо будет связаться с тобой, Орел-Решка?

— М-м-м…

— О’кей.

— Вряд ли такое случится. К тому же у меня нет постоянного адреса.

— Понятно.

Он открыл кейс и передал мне светло-коричневый конверт, запечатанный прочной клейкой лентой. Я взял его и положил рядом с собой. Он еще раз подкинул серебряный доллар, подхватил его, затем спрятал в карман и поманил Трину, жестом показав, что просит счет. Я наблюдал за ним. Он уплатил и оставил два доллара чаевых.

Я рассмеялся.

— Что это ты развеселился, Мэт?

— Никогда не видел, чтобы ты платил по счету. И еще, помню, у тебя была привычка воровать чаевые.

— Времена меняются.

— Похоже, да.

— А чаевые я все же крал редко, но ведь сам знаешь — голод не тетка.

— Да уж.

Он встал и, поколебавшись, протянул мне руку, и я пожал ее. Он уже хотел было уйти, но я остановил его:

— Орел-Решка!

— Что?

— Ты сказал, что адвокаты, которых ты знаешь, после твоего ухода сразу вскрыли бы конверт.

— Могу прозакладывать свою задницу, что так и было бы.

— А почему ты уверен, что я этого не сделаю?

Он поглядел на меня с таким видом, будто я сболтнул какую-то глупость.

— Ты человек честный, — сказал он!

— Господи Иисусе! Ты же знаешь, что я брал на лапу. Разок-другой и тебе позволил откупиться.

— Да, но ты никогда меня не обманывал. Честность, она ведь тоже бывает разная. Я знаю, что раньше времени ты не откроешь конверт.

Не знаю, почему он пришел к этому заключению, но тут он был прав.

— Будь осторожен, — предупредил я.

— И ты тоже.

— Особенно когда переходишь улицу.

— Ладно.

— Берегись автобусов.

Он посмеялся моей шутке, но не думаю, что действительно нашел ее забавной.

В тот же день по дороге домой я остановился возле церкви и положил тридцать два доллара в ящик для подаяний. Затем уселся на заднюю скамью, размышляя об Орле-Решке. Это было самое меньшее, что я мог сделать, чтобы считать заработанными деньги, которые он мне дал.

Придя в номер, я поднял ковер и спрятал конверт под кроватью. Хотя горничная и чистит его иногда пылесосом, она никогда не передвигает мебель. Я опустил ковер и тут же забыл о конверте. Теперь каждую пятницу по телефонному звонку или записке я буду узнавать, что Орел-Решка жив и, стало быть, нет надобности вскрывать конверт.

Глава вторая

Три дня подряд, так и не дождавшись звонка Орла-Решки, я просматривал утренние и вечерние выпуски газет и продолжал надеяться, что он все же свяжется со мной. В понедельник вечером, прежде чем подняться в номер, я взял у портье «Таймс». В разделе «Краткие столичные новости», в колонке криминальной хроники «Из блокнота полицейского», я, наконец, увидел заметку, которую искал: неопознанный труп белого мужчины около пяти футов шести дюймов ростом, примерно сорока пяти лет, был обнаружен в водах Ист-Ривер. Череп мужчины, сообщалось в газете, был проломлен.

Все как будто сходилось. Я бы накинул Орлу-Решке пару годков, а вес убавил бы на несколько фунтов, но, в общем, повторяю: все как будто бы сходилось. Конечно, я не был полностью уверен, что это тело Орла-Решки, как не мог и утверждать, что этот человек, кто бы он ни был, убит. Травма черепа вполне могла быть следствием удара о подводный камень. В заметке не было сказано, как долго тело пробыло в воде. Если около десяти дней или больше, значит, это не Орел-Решка, потому что он звонил мне в последний раз в предыдущую пятницу.

Я взглянул на часы. Было еще не так поздно, чтобы связаться с кем-нибудь по телефону, но достаточно близко к полуночи, чтобы испытывать некоторое неудобство за свой звонок. Вскрывать конверт пока еще было преждевременно. Сначала следовало полностью удостовериться, что его владелец мертв.

Той ночью я долго провалялся без сна и выпил немного больше обычного. Проснулся я с головной болью и неприятным привкусом во рту. Принял аспирин, привел себя в порядок и отправился завтракать в бар «Алое пламя». В новом выпуске «Таймс» не оказалось никаких дополнительных сведений о неопознанном трупе.

Мой старый знакомый — Эдди Келер, лейтенант, служит в Шестом полицейском участке Вест-Виллиджа. Мне легко удалось дозвониться до него.

— Привет, Мэт, — сказал он. — Сколько лет, сколько зим!

Это было явным преувеличением — мы виделись не так уж давно. Я спросил его о семье, а он поинтересовался, как дела у моих детей и жены.

— У них все в порядке, — ответил я.

— Ты всегда можешь к ним вернуться, — заметил он.

Однако моему возвращению препятствовало многое, о чем я предпочел бы не распространяться. Пока это было так же невозможно, как и то, чтобы я снова нацепил полицейский значок. Но он, естественно, не преминул задать следующий вопрос:

— Видимо, ты еще не готов вновь присоединиться к лучшей части человечества?

— Это невозможно, Эдди.

— Сдается мне, ты предпочитаешь хандрить и по́том и кровью добывать каждый доллар. Послушай, ты рискуешь допиться до белой горячки, хотя это в конце концов твое дело.

— Вот именно.

— Я только не понимаю, какой смысл платить за выпивку, если можно получать ее даром. Ты ведь прирожденный коп, Мэт.

— У меня к тебе просьба…

— Ясное дело, что ты звонишь не просто так.

Выждав с минутку, я добавил:

— Я тут заинтересовался одной заметкой в «Таймс» и подумал, что ты мог бы избавить меня от необходимости тащиться в морг. Вчера в Ист-Ривер выловили труп. Небольшой человечек, средних лет.

— Ну…

— Не мог бы ты выяснить, проведена ли идентификация?

— А почему это тебя интересует?

— Я ищу пропавшего мужа одной дамы. Описание как будто подходит. Конечно, я мог бы поехать и посмотреть, но я видел его только на фото, а после того как тело некоторое время пробыло в воде…

— Ладно. Как звали твоего утопленника? Я позвоню и узнаю, он ли это.

— Видишь ли, мне не хотелось бы называть его имя без особой необходимости.

— Я мог бы позвонить кое-куда…

— Если это тот, кого я ищу, ты получишь в знак благодарности шляпу.

— На это я и рассчитывал. А если окажется, что это другой человек?

— Тогда тебе придется довольствоваться моей искренней признательностью.

— Иди ты… сам знаешь куда!.. — возмутился Эдди. — Надеюсь, это все-таки тот, кого ты ищешь. А шляпа мне, пожалуй, пригодилась бы. Но если хорошенько подумать, все это смешно, — добавил он и повесил трубку.

Телефон зазвонил минут через сорок.

— Очень жаль, — сказал Эдди, — шляпа мне, похоже, не светит.

— Они еще не провели идентификацию?

— Провели, по отпечаткам пальцев. Но парень не из тех, за чьи поиски платят хорошие деньги. Правда, малый он хорошо известный. У нас на него большущее досье. Да ведь ты и сам разок-другой с ним сталкивался.

— Как его звали?

— Джекоб Джаблон. Был нашим стукачом. Тащил, что плохо лежит. Занимался всякими грязными делишками.

— Имя знакомое.

— У него и прозвище было — Орел-Решка.

— Я знал его, — пришлось подтвердить мне, — но мы давно не виделись. У него была занятная привычка — подбрасывать и ловить серебряный доллар.

— Теперь ему придется заниматься этим на том свете.

Вздохнув, я сказал:

— Джаблон не тот, кого я разыскиваю.

— Так я и предполагал. Вряд ли он был женат, но если даже был, жена не стала бы его искать.

— Моего парня ищет не жена.

— А кто же?

— Подружка.

— Ишь ты какая заботливая!

— Конечно, вряд ли он сейчас в городе, но я мог бы попробовать выдоить у нее несколько баксов. А вообще-то если хахаль драпанул, искать его — пропащее дело.

— Уж это точно, но если она готова расстаться с несколькими баксами…

— То не отказываться же мне, — добавил я. — Сколько времени пробыл Орел-Решка в воде? Это уже установили?

— Четыре-пять дней. Что еще тебя интересует?

— Судя по тому, что тело опознали по отпечаткам пальцев, оно пролежало в воде не слишком долго.

— Отпечатки могут сохраняться целую неделю, а иногда и дольше, если только пальцы не объедят рыбы. Неприятная, должно быть, процедура — проверять отпечатки пальцев утопленника. У меня лично от этого надолго пропал бы аппетит. А уж присутствовать на вскрытии — полный отпад.

— Ну, тут можно обойтись и без вскрытия. В газете сказано, что кто-то врезал ему по голове.

— Если вспомнить, кем он был, то удивляться нечему. Трудно предположить, что он просто решил поплавать и случайно размозжил голову о сваю. Бьюсь, однако, об заклад, что дело об убийстве так и не возбуждено.

— Почему же?

— Потому что в течение ближайших пятидесяти лет это дело останется нераскрытым еще и потому, что никто не хочет надрывать пуп, стараясь выяснить, что случилось с таким слизняком, как Орел-Решка. Он мертв, и вряд ли кто-нибудь будет его оплакивать.

— Мы с ним всегда ладили.

— Он был всего лишь мелкий мошенник. И тот, кто проломил ему башку, несомненно, оказал человечеству услугу.

— Вероятно, ты прав.

Я вытащил светло-коричневый конверт из-под ковра. Клейкую ленту мне оторвать не удалось, поэтому я достал из комода перочинный ножик и распорол бумагу вдоль складки. Не выпуская конверт из рук, я уселся на край кровати и несколько минут не двигался.

У меня не было ни малейшего желания знать, что там, в этом конверте.

Наконец я все же вскрыл его, а затем в течение трех часов изучал все, что там нашел. Даже при первом ознакомлении вопросов возникло немало, и далеко не на все я знал ответы. В конце концов я снова сложил документы в конверт и спрятал его на прежнее место.

Полицейским хотелось бы уничтожить все, что напоминало о Джаблоне — Орле-Решке, точно так же и мне хотелось стереть из памяти то, что я знал о конверте. У меня было множество дел, настоятельно требовавших внимания, но я не мог ни за что взяться, поскольку прежде всего следовало хорошенько подумать.

С книгой в руках я растянулся на постели, но, механически пробежав несколько страниц, понял, что не могу сосредоточиться. Мой номер стал казаться мне еще более маленьким, чем был на самом деле, потолок и стены словно наваливались на меня. Я вышел на улицу, погулял, заглянул в несколько баров и в каждом чуточку выпил. Начал я с «Клетки попугая», по ту сторону улицы, затем посетил еще несколько заведений. По пути я перехватил в ларьке пару сандвичей. Под конец я обосновался в баре Армстронга и все еще находился там, когда Трина закончила смену. Я пригласил ее присесть рядом и предложил выпить.

— Но только одну порцию, Мэт. Мне надо еще кое-где побывать и кое-кого повидать.

— И мне тоже, но я не хочу никуда идти и не хочу никого видеть.

— Мне кажется, ты уже успел как следует набраться.

— Может, ты и права.

Я подошел к стойке и взял бокалы с неразбавленным бурбоном для себя, водкой и тоником для Трины. Когда я вернулся к столу, она подняла бокал.

— За что будем пить? За торжество справедливости?

— Ты и впрямь намерена ограничиться одной порцией?

— Это все, что я могу себе позволить. И то с большим трудом.

— Тогда выпьем лучше за отсутствующих друзей.

Глава третья

Вообще-то мне не нужно было вскрывать конверт, чтобы узнать, что в нем находится. Когда человек, который всю жизнь зашибал деньги, подслушивая чужие разговоры, неожиданно начинает щеголять в трехсотдолларовом костюме, совсем нетрудно догадаться, что с ним произошло.

Орел-Решка, как я знал, всегда торговал какой-то не слишком важной информацией, но, видимо, набрел на золотую жилу. Скорее всего от продажи информации он перешел к торговле молчанием. Шантажисты зашибают больше, чем простые стукачи, потому что их товар можно толкнуть не один, а несколько раз, а порой им можно торговать всю жизнь.

Беда только, что жизнь того, кто владеет подобной информацией, имеет склонность укорачиваться. С того времени, как Орел-Решка стал преуспевать, беды просто посыпались на него. Сначала рак с метастазами, затем — проломленный череп и наконец длительное купание в холодной воде.

Всякий вымогатель, как известно, нуждается в подстраховке. У него должны быть в запасе какие-то веские аргументы, способные удержать жертву шантажа от естественного стремления покончить с ним. У кого-нибудь — адвоката, подруги, любого другого человека — должны в потайном месте храниться дубликаты документов, которые использует шантажист. В случае его преждевременной смерти эти свидетельства посылают в полицию, и зловонная бомба взрывается. Вымогатели непременно предупреждают свою жертву о дополнительных опасностях, угрожающих ей. Иногда, правда, шантажист вынужден обходиться без сообщников, избегая хранить в тайнике какие-либо улики, поскольку они порой представляют собой большую опасность для всех сторон. В таком случае ему приходится ограничиваться угрозами, просто-напросто блефовать. Случается, что жертва верит его угрозам, но так бывает далеко не всегда.

Орел-Решка, наверное, с самого начала предупредил свою жертву о существовании магического конверта. Еще в феврале у него стали сдавать нервы. Он решил, что кто-то, вероятно, попытается его убрать, а возможно, уже приступил к выполнению этого плана. Вот тогда-то он и приготовил этот конверт. Конечно, таким образом он не мог полностью обеспечить свою безопасность: ведь он хорошо знал, что нельзя избавить человека от покушения на его жизнь, если уж кто-то задумал предпринять нечто подобное.

Хотя он обычно промышлял по мелочам, он все же был профессионалом. А профессионал в таких случаях не паникует. Держит себя в руках.

А теперь, когда я был вынужден вскрыть конверт, его проблема стала и моей проблемой. Ознакомившись с документами, я понял: Орел-Решка подозревал, что кто-то решил с ним расправиться, но вот кто именно — этого он не знал.

Начал я с письма, собственноручно отпечатанного Орлом-Решкой. Естественно было предположить, что за свою жизнь он украл больше пишущих машинок, чем смог продать, и поэтому оставил одну себе. Судя по письму, пользовался он ею нечасто. Множество забитых слов и фраз, разрывы между буквами и, конечно же, уйма орфографических ошибок. Привожу его вкратце:

«Мэт!

Если ты читаешь эту мою писанину, значит, я упокойник. Я надеялся, что все, может, как-нибудь обойдется, да, видать, не обошлось. Вчера кто-то пытался раздавить меня машиной. Еле жив остался.

Сейчас я зарабатываю шантажом. По-крупному. В кои-то веки раздобыл ценную информацию, так уж и стараюсь не упустить своего.

Только выжимаю деньги я не из одного, а сразу из троих. В том-то и вся штука: их трое, и, если меня замочат или пришибут, будет трудно выяснить, кто из них это сделал. Все они у меня на одной веревочке, и я не знаю, кто из них может взбрыкнуть.

Первый — Прагер. Два года назад, в декабре, его дочь раздавила мальчонку на трехколесном велосипедике и удрала. Испугалась, вишь ли: у нее была просроченная водительская лицензия, а тут еще превышение скорости, вот и струхнула. Денег у Прагера, как у самого Бога, он и замазал все это дело. Его дочь так и не попробовала тюремной баланды. Вся, какая нужна, информация в — конверте.

Я услышал об этой истории в баре — подпоил одного парня, он мне все и выложил. Я беру у Прагера только то, что он может дать; он отстегивает мне ежемесячно кое-какие деньжишки, ну, вроде как ты первого числа платишь квартплату. Но ведь человек терпит-терпит, а потом вдруг как взбеленится! Поди узнай, когда это случится. Конечно, он был бы рад, если бы меня замочили, а уж устроить это — плевое дело для него.

Вторая в моем списке — милейшая дамочка Этридж. Мне просто крупно повезло с ней. Я как-то наткнулся на ее фото в газете, где речь шла о светской жизни, и вспомнил, что видел какой-то вшивый фильм с ее участием. Врезалось мне ее лицо в память, ну, просто не мог забыть. А нет ли, подумал я, у нее какого-нибудь забойного хахаля? Я выяснил, в каких школах и колледжах она училась, и обнаружил, что концы в ее биографии не сходятся с концами. Ну, я сел и добросовестно выполнил свое домашнее задание. Вижу, двух лет нет как нет, будто корова языком слизала. А она как раз в это время кое-какие дела проворачивала. Ну, я раздобыл фотографии и еще кое-что — увидишь. Я имел дело только с ней, поэтому, знает ли что-нибудь ее муж, мне невдомек. Дамочка она очень решительная, убить ей — пара пустяков. Да ты только глянь ей в глаза, и сам это поймешь.

Третий на моей веревочке — Хьюзендаль. У меня все уже шло путем — только подставляй ладони. Но неожиданно я разнюхал, что его жена — лесбиянка. Конечно, сам знаешь, Мэт, тут нет ничего особенного. Но ведь он человек богатый да еще собирается баллотироваться в губернаторы. Почему бы, подумал я, не копнуть малость. Конечно, с женой дело прошлое, на нем много не заработаешь, но вот только непонятно, почему он все еще женат на ней. Может, он и сам какой-то перевертыш? Я копал и копал, потому что чувствовал: тут есть какая-то закавыка, но никак не мог узнать, в чем дело. Однако в конце концов все же раскопал: оказалось, он большой любитель мальчиков, и чем моложе, тем лучше. Такая уж у него болезнь, тошно и подумать об этом. Кое-что я сумел раздобыть. Например, оплаченные Хьюзендалем больничные счета за лечение поврежденных внутренних органов одного мальчонки. Но мне-то надо было кое-что посущественнее, лучше всего — фотографии. Уж не буду говорить, как, но кое-кто мне помог, и фотографии эти я получил. Должно быть, он наложил в штаны от страха, когда увидел эти снимочки. Конечно, обошлось мне это недешево, но оказалось самым удачным вложением денег, какое я только сделал.

Мэт, если кто-нибудь разделается со мной — сам или через какого киллера, — это может быть только один из них, и я хочу, чтобы ты схватил его за задницу. Но только его, а не двоих других, которые вели со мной честную игру. Вот почему я не могу оставить этот конверт у адвоката, чтобы он в случае чего переслал его в полицию. Те, что играли со мной честно, не должны пострадать. Я уж не говорю, что и среди легавых может найтись вымогатель, поэтому убийца может остаться на свободе и ему по-прежнему придется только платить откупные.

Ты, конечно, уже нашел небольшой конверт с твоим именем. В нем три штуки для тебя. Не знаю, может, этого мало, но ты ведь всегда можешь сунуть деньги в карман и наплевать на мою просьбу: после того, как отдам концы, я все равно ничего не узнаю. Но думаю, что ты сделаешь все как надо, ведь я давно заметил, что для тебя что-то значит разница между убийством и любыми другими преступлениями. Как и для меня. В своей жизни я делал много плохого, но никогда никого не убивал. И я всегда старался держаться подальше от тех, на чьей совести лежит этот тяжкий грех. Такой уж я человек. Я думаю, что ты тоже такой. Поэтому ты наверняка разберешься со всеми этими людьми, а если нет, мне об этом никто уже не сообщит.

Твой друг

Джекоб Джаблон, Орел-Решка»

В среду утром я снова вытащил конверт из-под ковра и долго изучал его содержимое. Затем достал записную книжку и сделал несколько пометок. Таскать с собой то, что оставил Орел-Решка, было бы крайне неблагоразумно: я ведь мог не только засветиться сам, но и навести кое-кого на свой гостиничный номер.

Улики, собранные Орлом-Решкой, оказались более чем убедительными, — они были неопровержимы. К свидетельствам о том, что Стейси, дочь Генри Прагера, задавила трехлетнего Майкла Литвака, конечно, можно было придраться, но это было не очень существенно. Орел-Решка всегда мог их дополнить, к тому же он знал, в каком гараже ремонтировали автомобиль Прагера, фамилии полицейских и сотрудников офиса окружного прокурора, которые были куплены. Ему были известны и еще кое-какие факты, с помощью которых не так трудно установить истину. Если передать все эти сведения хорошему судебному репортеру, он просто не смог бы удержаться от соблазна ими воспользоваться.

Материал, касавшийся Беверли Этридж, отличался большей красочностью. Одних фотографий было бы достаточно, чтобы держать ее на крючке. На цветных фото средней величины и слайдах она была хорошо узнаваема, и то, чем она занималась, когда ее снимали, не вызывало никаких сомнений. Конечно, кое-какие грешки молодости можно легко списать, если в последующем изменить образ жизни, особенно в тех кругах, где чуть ли не у каждого в прошлом было что-то подобное.

Но и в этом случае Орел-Решка тщательно выполнил свое домашнее задание. Он проследил жизнь миссис Этридж, в девичестве Беверли Гилдхерст, с того времени, как она окончила колледж Вассар. Он раскопал, что в Санта-Барбаре ее как-то раз арестовали за проституцию, а затем освободили. В Вегасе она была замешана в какую-то историю с наркотиками. Хотя ее вскоре отпустили за недостаточностью улик, были веские основания полагать, что ей удалось выпутаться лишь благодаря поддержке семьи, которой это недешево обошлось. В Сан-Диего она занималась шантажом на пару с известным сутенером. Кончилось это плохо: судом и освобождением под залог; тогда как ее менее удачливый партнер угодил в фолсомскую тюрьму. И все же, как установил Орел-Решка, однажды ей пришлось отсидеть пятнадцать суток — в Оушн-сайде, за пьянство и дебош.

Выпутавшись из всех этих неприятностей, она вышла замуж за Кермита Этриджа, и ничто бы не помешало ей вести счастливую семейную жизнь, если бы вскоре после свадьбы в газете не появились компрометирующие ее снимки.

…Материал, собранный на Хьюзендаля, вызывал глубокое омерзение. Документальные свидетельства не представляли собой ничего особенного: там были только имена мальчиков и даты, когда Тед Хьюзендаль предположительно вступал с ними в сексуальные отношения; к ним прилагались больничные счета, оплаченные Хьюзендалем, за лечение некоего Джеффри Крамера, одиннадцати лет. В счетах был указан диагноз: внутренние повреждения органов, разрыв тканей. Фотографии, которые добыл Орел-Решка, очень своеобразно дополняли облик будущего народного избранника, губернатора штата Нью-Йорк.

На целой дюжине снимков были запечатлены самые различные сцены. С одного из них, наиболее отвратительного, прямо в объектив смотрел стройный юный негритенок. Лицо его было искажено от боли: сзади в мальчишку внедрялся Хьюзендаль. Примерно то же было и на нескольких других фотографиях. Выражение боли на лицах детей, возможно, было притворно-театральным, но не приходилось сомневаться: девять из десяти обычных граждан, увидев эти снимки, с радостью накинут петлю на шею Хьюзендаля, чтобы повесить его на ближайшем фонарном столбе.

Глава четвертая

В шестнадцать тридцать я сидел в приемной на двадцать втором этаже небоскреба из стали и стекла на Парк-авеню. Кроме меня, здесь была только секретарша. Она работала за столом эбенового дерева в форме буквы «П». Ее лицо было чуть-чуть светлее стола, а волосы, коротко остриженные, причесаны в стиле «афро». Обитый винилом диван подо мной был того же цвета, что и стол. На белом столике рядом с диваном лежали журналы: «Архитектурный форум», «Научная Америка», пара изданий по гольфу, «Иллюстрированный спортивный журнал» за прошлую неделю. Вряд ли я мог найти в них что-нибудь полезное для себя, поэтому я даже не притронулся к ним, а стал рассматривать небольшую картину на дальней стене. Это был любительский пейзаж, написанный маслом. Бурные волны океана подбрасывали и качали несколько лодок. Пассажиры одной из них, на переднем плане, через борт склонялись к воде. Впечатление было такое, что их одолел приступ тошноты, но вряд ли в замысел художника входило показать именно это.

— Эту картину нарисовала миссис Прагер, — сказала девушка. — Жена шефа.

— Интересная вещица.

— И все картины, что в его кабинете, нарисовала тоже она. Как хорошо иметь талант!

— Еще бы!

— А ведь она никогда ни у кого не училась.

Художественный дар миссис Прагер секретарша, по-видимому, оценивала иначе, чем я. Любопытно, когда эта леди занялась живописью, подумал я. Скорее всего после того, как подросли ее дети. А детей у Прагеров было трое: сын, учившийся в медицинской школе при университете в Буффало, замужняя дочь в Калифорнии и самая младшая из них — та самая Стейси. Все они уже покинули родительское гнездышко; миссис Прагер жила теперь в своих владениях в Рае и писала бушующее море.

— Он закончил телефонный разговор, — сказала девушка. — Извините, я не разобрала ваше имя.

— Мэтью Скаддер, — сказал я.

Она позвонила шефу по внутреннему телефону и сообщила о моем приходе. Как я и предполагал, мое имя ни о чем ему не говорило, поэтому она спросила, по какому делу я пришел.

— Я представляю интересы Майкла Литвака.

Это, очевидно, прозвучало недостаточно убедительно для Прагера. По обрывочным словам секретарши, продолжавшей держать трубку, я понял, что он так и не вспомнил этого имени.

— Я же сказал, что представляю интересы Майкла Литвака, — продолжил я. — Кооператив «Сбей и удирай». Дело сугубо личное, я убежден, что мистер Прагер непременно согласится встретиться со мной.

Конечно, я не сомневался, что у него нет ни малейшего желания увидеться со мной, но когда девушка передала ему то, что я сказал, он понял, что ему не удастся отвертеться.

— Он вас примет, — сказала она через несколько мгновений, кивнув в сторону двери с табличкой «Личный кабинет».

Кабинет оказался большим и просторным. Противоположная двери стена была застеклена, и передо мной открылся превосходный вид на город, который почему-то выглядит тем лучше, чем выше точка, откуда вы смотрите. Убранство этого помещения в отличие от сугубо современной обстановки приемной было вполне традиционным. Стены обшиты панелями темного дерева — ничего похожего на дешевую фанерную облицовку. Ковер — цвета светлого портвейна. Множество картин на стенах, сплошь марины, несомненно, принадлежавшие кисти миссис Прагер.

Я уже видел его портреты в газетах, которые успел просмотреть в библиотеке, в отделе микрофильмов. И хотя, как правило, его не снимали в полный рост, я все же ожидал увидеть более высокого человека, чем тот, что предстал передо мной, выйдя из-за широкого, обтянутого кожей стола. На газетных портретах он излучал спокойную уверенность, а сейчас в его чертах угадывалось опасение. Я подошел к столу, и какое-то время мы молча стояли, глядя друг на друга. Он, видимо, обдумывал, протянуть ли мне руку, но в конце концов решил не протягивать.

— Вы Скаддер? — спросил он.

— Да, верно.

— Я не совсем понимаю цель вашего прихода.

Я и сам имел о ней смутное представление. Около стола стояло красное кожаное кресло с деревянными подлокотниками; я пододвинул его и сел. Поколебавшись, он тоже занял свое место. Я подождал несколько секунд, надеясь, что, может быть, он заговорит первым. Но он оказался человеком терпеливым и не проронил ни слова.

— Я упомянул только что одно имя: Майкл Литвак… — начал я.

— Я не знаю этого имени.

— Тогда я назову другое: Джекоб Джаблон.

— Этого имени я тоже не слышал.

— Не слышали? Мистер Джаблон был моим партнером. Мы вместе обделывали кое-какие дела.

— И какие же именно?

— Разные. Все больше мелочевка. Ничего хотя бы отдаленно напоминающего ваш бизнес. Вы ведь консультант по вопросам архитектуры?

— Да, верно.

— Крупные проекты, возведение жилых домов, административных зданий… Что-то в таком роде?

— Боюсь, это весьма приблизительное определение, мистер Скаддер.

— Должно быть, ваше дело приносит вам хорошие доходы?..

Он посмотрел на меня, но ничего не ответил. Мне пришлось продолжить:

— Вы только что сказали: «Приблизительное определение». Ну что ж, постараемся кое-что уточнить.

— Что вы имеете в виду?

— Мой партнер, мистер Джаблон, вынужден был срочно покинуть город.

— Я не вижу, каким образом…

— Он отошел от дел, — перебил я. — Всю жизнь он упорно трудился, мистер Прагер, ему удалось сколотить кое-какое состояние, и он отошел от дел.

— Может, вы перейдете прямо к сути того, что привело вас ко мне?

Я достал из кармана серебряный доллар и запустил его в воздух, но в отличие от Орла-Решки, пока монета кувыркалась, я смотрел не на нее, а на Прагера. С таким невозмутимым лицом он мог бы играть в покер в любой компании. Если бы, конечно, играл честно.

— Таких монет не так уж много, — сказал я. — Пару часов назад я зашел в банк, чтобы купить этот серебряный доллар. Они вытаращили глаза и посоветовали мне обратиться к торговцу монетами. Я полагал, что доллар есть доллар. Так вроде бы всегда и было. Ан нет, серебро, содержащееся в этом долларе, оценивается в два-три бакса, а коллекционеры выкладывают иногда и больше. Хотите верьте — хотите нет, но мне пришлось заплатить семь баксов за этот доллар.

— А зачем он вам?

— Просто так, на счастье. Точно такая монета есть у мистера Джаблона. На вид, во всяком случае, такая же. Я ведь не нумизмат, коллекционер старинных монет, и точно сказать не могу.

— Я знаю, что такое нумизмат.

— А вот я узнал только сегодня. Как и то, что один доллар необязательно стоит сто центов. Мистер Джаблон мог бы сберечь мне семь баксов, если бы, уезжая из города, подарил мне свой. Правда, он оставил мне кое-что, возможно, куда более ценное. Он передал мне конверт, полный всяких бумаг, вырезок, фото. На некоторых из них — ваше имя. На других — имя вашей дочери. Упоминается и имя Майкла Литвака, но вы ведь его не знаете?

Доллар перестал кувыркаться. Орел-Решка всегда ловко ловил его, но я позволил монете упасть. Выпал орел.

— Я просто подумал, что раз уж на всех этих бумагах и снимках значатся ваше и другие имена, вы, возможно, захотите приобрести их.

Он ничего не ответил, а я не знал, что добавить. Поэтому я вновь запустил вверх доллар. На этот раз мы оба следили за его полетом. Покувыркавшись, он опустился ребром на обтянутую кожей столешницу, повернулся одной стороной к фотографии в серебряной раме, покачнулся и упал — снова орлом вверх.

Прагер снял трубку и нажал на кнопку телефона.

— На сегодня все, Шари, — сказал он. — Подключите город и можете идти домой. — Затем, выслушав вопрос секретарши, он добавил: — С ними можно подождать, подпишу завтра. А пока все. Счастливо!

Мы оба молчали, пока дверь приемной не закрылась. Лишь тогда Прагер откинулся в кресле и скрестил руки на груди. Человек он был довольно полный, но его руки оказались аккуратными: крепкими, с длинными пальцами.

— Как я понимаю, вы хотите продолжить то, что было начато… Как, вы сказали, его звали?..

— Джаблон.

— После того, как он уехал?

— Да, что-то в этом роде.

— Я не очень богатый человек, мистер Скаддер.

— Но вы не голодаете.

— Нет, — согласился он, — не голодаю. — Он поглядел куда-то поверх моей головы, возможно, на один из пейзажиков. — Моей дочери Стейси пришлось пережить тогда очень трудный период. Она была участницей дорожного происшествия. С тяжелым исходом.

— Погиб мальчик.

— Да, погиб мальчик. И все же, рискуя показаться бездушным человеком, скажу, что подобные несчастья случаются постоянно. Люди — дети ли, взрослые — ежедневно гибнут в результате всяких происшествий.

Я вспомнил об Эстреллите Ривере, убитой случайной пулей. Не знаю, отразилось ли на моем лице то, что я при этом почувствовал.

— Беда, или, если хотите, вина Стейси, заключалась не в том, что она сбила ребенка, а в том, что она не остановилась. Хотя это и не спасло бы мальчика. Он умер сразу же, на месте.

— Она это знала?

На секунду он закрыл глаза.

— Не могу сказать, — произнес он. — Это имеет существенное значение для вас?

— Возможно, и нет.

— Просто несчастный случай. Остановись она, и, я убежден, ей не грозило бы судебное преследование. Мальчик выехал со стороны тротуара и оказался прямо перед ней.

— Но в этот день она принимала наркотики.

— Не уверен, что марихуану можно назвать наркотиком.

— Думаю, вы лукавите. Не накурись она марихуаны, может, несчастного случая и не было бы. Или, может, она остановила бы машину. Конечно, теперь это не имеет особого значения. Она была не в себе, сбила ребенка — и не остановилась, а вы сумели подкупить тех, от кого зависело ее оправдание.

— Вы считаете, что я поступил плохо, Скаддер?

— Откуда мне знать!..

— У вас есть дети? — спросил он. Поколебавшись, я кивнул. — А как бы вы поступили на моем месте?

Я подумал о своих сыновьях. Они еще недостаточно взрослые, чтобы водить машину. Но, вполне возможно, достаточно большие, чтобы покуривать травку. И как бы, интересно, поступил я на месте Генри Прагера?

— Наверное, сделал бы все, что мог, — в конце концов признался я, — чтобы вызволить их.

— Естественно. Так поступил бы любой отец.

— Думаю, вы потратили кучу денег.

— Больше, чем мог себе позволить. Но другого выхода у меня не было.

Подхватив свой серебряный доллар, я посмотрел на монету. На ней был оттиснут год выпуска — 1878. Это означало, что доллар куда старше меня и к тому же сохранился гораздо лучше.

— Я полагал, что с этим навсегда покончено, — сказал Прагер. — Это был сущий кошмар, но в конце концов мне удалось все уладить. Люди, с которыми я имел дело, понимали, что Стейси не преступница. Хорошая девушка из хорошей семьи, которая переживала непростой период жизни. Такое случается, вы знаете. То, что ужасное происшествие унесло одну жизнь, еще не было основанием, чтобы погубить и вторую. К тому же перенесенные испытания, как ни ужасно это звучит, помогли Стейси. Укрепили ее характер, волю. Она сразу повзрослела, перестала баловаться наркотиками. Ее жизнь изменилась.

— Чем она сейчас занимается?

— Учится в Колумбийском университете. Изучает психологию. Она хочет посвятить себя работе с умственно отсталыми детьми.

— Сколько ей, двадцать один?

— В прошлом месяце стукнуло двадцать два. Когда произошел несчастный случай, ей было всего девятнадцать.

— Она живет где-нибудь здесь, в отдельной квартире?

— Да, верно. А почему вы об этом спрашиваете?

— Просто так. Стало быть, с ней все в порядке?

— Как и со всеми моими детьми, Скаддер. Просто у нее был трудный период, который продолжался год-два. — Его глаза вдруг сфокусировались на мне. — Как долго еще мне придется платить за ее ошибку? Хотел бы я это знать.

— Не сомневаюсь, что хотели бы.

— Ну?..

— Насколько плотно вы сидели на крючке у Джаблона?

— Не понимаю.

— Сколько вы ему платили?

— Я думал, он был вашим партнером.

— Это было довольно свободное партнерство… Так сколько же?

Он помолчал, затем пожал плечами.

— Когда он пришел в первый раз, я отвалил ему пять тысяч долларов, полагая, что этим он и ограничится.

— Так никогда не бывает.

— Я скоро это понял… Немного погодя он заявился опять — и снова потребовал денег. В конце концов мы договорились о ежемесячных выплатах.

— Сколько же?

— Две тысячи долларов в месяц.

— Думаю, для вас не слишком накладно.

— Как сказать. — Он позволил себе еле заметно улыбнуться. — Я надеялся, что найду способ уменьшить эту сумму. Или каким-то образом смогу компенсировать ее, увеличив свои расценки.

— И вы что-нибудь придумали?

— Нет. Странная у нас беседа, — вдруг сказал он. — Что-то тут не так. Вы не похожи на шантажиста.

— Почему?

— Не знаю. Тот человек был скользким типом. Хитрым, расчетливым. Вы тоже что-то прикидываете, но совсем не так, как он.

— У разных людей — разный подход.

Он встал.

— Я не собираюсь платить вам целую вечность, — внезапно заявил он. — Я устал жить, чувствуя, что надо мной занесен меч. Почему, черт побери, на меня свалилась такая напасть?!

— Мы что-нибудь придумаем.

— Я не хочу, чтобы из-за вас жизнь моей дочери пошла кувырком! Но я не могу допустить, чтобы из меня высосали всю кровь.

Я поднял свой серебряный доллар и кинул его в карман. Я не мог заставить себя поверить, что именно он прикончил Орла-Решку, но в то же время я не мог исключить и такую возможность. Однако роль, которую я вынужден был играть, мне уже порядком надоела. Я отодвинул кресло и встал.

— Итак, что скажете? — спросил Прагер, видя, что я собрался уходить.

— Я свяжусь с вами.

— Сколько же мне теперь придется платить?

— Пока не знаю.

— Я буду давать вам столько же, сколько ему. Ни долларом больше!

— И как долго вы намерены мне платить?

— Я вас не понимаю.

— Может быть, я найду решение, которое устроит нас обоих, — сказал я. — Тогда я сообщу вам об этом.

— Если вы захотите, чтобы я расплатился с вами одной круглой суммой, могу ли я рассчитывать, что это будет в последний раз?

— Об этом нам и предстоит договориться, — сказал я. — Ждите, я позвоню.

Глава пятая

Я условился встретиться с Беверли Этридж в баре гостиницы «Пьер» в семь вечера. Покинув офис Прагера, я забрел в другой бар, на Мэдисон-авеню. Оказалось, это любимое место сбора рекламных агентов. Гвалт стоял просто оглушительный, возбужденные голоса действовали на нервы. Я выпил пару порций бурбона и ушел.

Проходя по Пятой авеню, я вошел в Собор Святого Фомы и уселся на скамью. Я стал часто заходить в церкви после того, как снял форму полицейского и уехал от Аниты и сыновей. Не знаю, почему меня так влечет именно в храмы. Может, потому, что в Нью-Йорке, пожалуй, только в них можно спокойно предаваться размышлениям. Однако я совсем не уверен, что в одном этом заключается их привлекательность. Можно было бы предположить, что в Божьи храмы меня приводят какие-то духовные искания, но я даже не представляю себе, в чем они могут состоять, эти искания. Ведь я не молюсь, приходя в собор. И еще: я не верю ни в Бога, ни в черта.

И все же, по-моему, нет более подходящих мест для глубоких раздумий. Я сидел в Соборе Святого Фомы и размышлял о Генри Прагере. Но эти мысли не привели ни к каким определенным выводам. Будь у него менее сдержанное, более выразительное лицо, может быть, мне и удалось бы уловить что-нибудь. Но он ничем не выдал своих мыслей. Конечно, если у него хватило ума разделаться с Орлом-Решкой, хотя тот и был начеку, он, несомненно, сделает все, чтобы не дать ни малейшего повода для подозрений.

Мне было нелегко представить его в роли убийцы. Но и вообразить Прагера покорной жертвой шантажа тоже было трудно. Судя по всему, ему не приходило в голову, а я не тот человек, кто стал бы ему это говорить, что он давно мог послать Орла-Решку со всем его «компроматом» куда подальше.

Вряд ли сейчас кто-нибудь стал бы заниматься его делом, в то время как кругом тратится пропасть денег на замазывание куда более серьезных преступлений. Прошло уже несколько лет с тех пор, как его дочь совершила наезд на мальчика. Конечно, какой-нибудь строгий прокурор, получив досье Орла-Решки, мог бы потребовать для нее наказания, но наиболее вероятным исходом дела было бы обвинение в непреднамеренном убийстве и условное осуждение. Словом, теперь ни ему, ни ей ничто не угрожало. Если бы газеты даже раздули этот случай, скандал вряд ли мог повредить его бизнесу или разрушить жизнь его дочери.

В сущности, у Прагера не было достаточно веских оснований, чтобы откупаться от Орла-Решки, а тем более — убивать его. Если, конечно, за всем этим не крылось что-то куда более важное.

Итак, их было трое: Прагер, Этридж и Хьюзендаль. И все они платили достаточно большие суммы Орлу-Решке, чтобы тот молчал, пока один из них не решил заставить его замолчать навсегда. Мне оставалось лишь выяснить, кто именно это сделал.

Признаться, распутывать этот узел у меня не было особого желания по двум причинам. Прежде всего я не мог вести расследование столь же эффективно, как полиция. Достаточно мне было положить конверт Орла-Решки на стол хорошего сыщика из отдела по расследованию убийств, и дело пошло бы куда быстрее. Время смерти, несомненно, было бы установлено точно; я знал его лишь приблизительно, со слов Келера. Полицейские могли бы проверить алиби всей троицы. Могли бы провести допросы с пристрастием, а этого, глядишь, оказалось бы вполне достаточно для выявления преступника.

Смущало меня только одно: убийца, конечно, угодил бы за решетку, но и двое других оказались бы пострадавшими. Их репутация тоже была бы запятнана. Тем не менее я был очень близок к тому, чтобы передать конверт полиции. В конце концов они все-таки не были святыми. Девушка, совершившая наезд и удравшая с места преступления; бывшая уличная девка, отбывавшая, пусть небольшой, но все же срок в тюрьме, и омерзительный извращенец. Но Орел-Решка, руководствуясь своим особым кодексом чести, считал, что не имеет права вредить тем, кто честно купил его молчание. За исключением, естественно, убийцы. С другой стороны, у меня-то не было никаких обязательств перед ними!

Однако прибегнуть к помощи полиции никогда не поздно. Если я потерплю неудачу, то смогу обратиться туда. Пока же я попытаюсь разобраться во всем сам.

Я уже побывал у Генри Прагера, договорился о встрече с Беверли Этридж. Осталось только назначить свидание Теодору Хьюзендалю, а это можно будет сделать и завтра. Так или иначе, все они узнают, что я наследник Орла-Решки и что они по-прежнему крепко сидят на крючке.

Мимо, направляясь в неф, прошла группа туристов. Все они рассматривали дивную каменную резьбу над высоким алтарем. Через пару минут я встал. Выходя на улицу, я посмотрел на ящик для подаяний. У меня был выбор: оказать помощь церкви в ее повседневной работе, поддержать миссионеров в далеких странах или пожертвовать что-то бездомным детям. Я опустил три из тридцати банкнот по сто долларов, которые оставил мне Орел-Решка, в щель ящика с деньгами для бездомных детей. Кое-что в своей жизни я делаю, не задумываясь над причинами. Десятую часть всего, что зарабатываю, я жертвую той церкви, возле которой оказываюсь вскоре после получения денег. При этом я отдаю невольное предпочтение католическим соборам, которые бывают открыты почти всегда.

Собор Святого Фомы — епископальный. Табличка на фасаде гласит, что двери его открыты все дни недели, чтобы прохожие могли здесь укрыться от суматошной суеты Манхэттена. Я думаю, пожертвования туристов с лихвой возмещают гостеприимство священников. Что ж, теперь к пожертвованиям прибавились и триста долларов мертвого вымогателя.

Затем я вышел и направился в сторону жилых кварталов города. Пора почтенной даме узнать, кто стал преемником Орла-Решки. После того, как я сообщу об этом всей троице, моя задача упростится. Останется лишь сидеть и ждать, пока убийца Орла-Решки попытается уничтожить и меня.

Глава шестая

Бар гостиницы «Пьер» освещен небольшими свечами в глубоких голубых подсвечниках, по одному на каждом столе. Круглые белые столики разделяет достаточно большое пространство; при каждом из них стоят по два-три голубых бархатных креслица. Привыкая к полутьме, я старался побыстрее отыскать женщину в белом брючном костюме. В баре было четыре или пять одиноких женщин, но ни одной — в брючном костюме. Беверли Этридж, как оказалось, сидела у дальней стены. Она была затянута в темно-синее платье, шею украшала нитка жемчуга.

Я отдал пальто гардеробщику и направился прямо к ее столу. Если она и наблюдала за моим приближением, то лишь краешком глаза, не поворачивая головы. Я сел напротив, и только тогда наши взгляды встретились.

— Я жду одного человека, — сказала она, отводя глаза первой.

— Мэт Скаддер, — представился я.

— Какое это имеет для меня значение?

— Вы красивая женщина, — сказал я. — Вам очень идет ваш белый брючный костюм. Красивая и умная. Вы хотели выяснить, смогу ли я вас узнать и, следовательно, есть ли у меня ваша фотография. Зачем такие сложности? Вы просто могли попросить принести одну из них.

Она вновь повернулась ко мне, и несколько минут мы молча разглядывали друг друга. Лицо ее изменилось мало, оно было таким же, как на фото, однако трудно было поверить, что это та самая женщина. Выглядела она не намного старше, но казалась гораздо более зрелой. Уравновешенная, умудренная опытом, она разительно отличалась от девушки, глядевшей с фотографий, добытых Орлом-Решкой, и сделанных при аресте снимков. Лицо ее стало аристократическим, а манера говорить свидетельствовала о том, что передо мной хорошо воспитанная и образованная женщина.

— Проклятый легаш! — внезапно сказала она, и ее аристократизм и воспитанность как ветром сдуло. — Но как вы все это разнюхали?

Я пожал плечами. Хотел было что-то сказать, но увидел, что к нам приближается официант. Я попросил бурбон и чашку кофе. Она знаком показала, чтобы он повторил и ее заказ. Не знаю, что она пила, — какой-то коктейль с фруктами.

Когда официант отошел, я сказал:

— Орел-Решка на какое-то время уехал из города. Но он хотел, чтобы в его отсутствие все шло своим чередом.

— Ясно.

— Дела иногда делаются и так.

— Понятно. Вы взяли его за глотку, и, чтобы откупиться, он передал все, что у него было на меня, продажному легашу.

— Вы предпочли бы иметь дело с кем-то более честным?

Она провела рукой по волосам. Они были светлыми и прямыми, причесанными, если не ошибаюсь, в стиле «сассун». На фото они были гораздо длиннее, но цвет не изменился. Возможно, она не красилась.

— Хотела бы я знать, где можно найти честного легаша.

— Говорят, еще парочка осталась.

— Разве что в дорожной полиции.

— Во всяком случае, я не полицейский. Просто обыкновенный мошенник. — Ее брови вопросительно поднялись. — Несколько лет назад я ушел из полиции.

— Тогда я вас не понимаю. Почему вы занимаетесь такими делами?

Не знаю, искренним ли было ее изумление или она знала, что Орел-Решка мертв. В любом случае она превосходно притворялась. В этом-то и заключалась главная трудность. Я играл в покер с тремя незнакомцами, но даже не мог собрать их за одним ломберным столом.

Официант принес заказ. Я пригубил бурбон, отпил кофе и вылил остаток виски в чашку. Приятно напиваться вот так, не утомляясь.

— О’кей, — сказала она.

Я взглянул на нее.

— Выкладывайте все напрямик, мистер Скаддер. — Голос вновь обрел вежливую интонацию, лицо приняло прежнее выражение. — Как я поняла, мне придется раскошелиться.

— Человек должен на что-то жить, миссис Этридж.

Неожиданно, а может, мне это показалось, она улыбнулась, и ее лицо словно осветилось изнутри.

— Зовите меня просто Беверли, — сказала она. — Было бы нелепо, чтобы человек, который видел меня на тех фотографиях, обращался ко мне официально. А как зовут вас — Мэт?

— Обычно, да.

— Назовите же сумму, Мэт. Сколько вы хотите с меня содрать?

— Я человек не жадный.

— Бьюсь об заклад, вы говорите это всем девицам. Во что же мне обойдется ваша нежадность?

— Я готов довольствоваться тем же, что и Орел-Решка. Что достаточно для него, того хватит и мне.

Она задумчиво кивнула; на ее губах все еще были заметны следы улыбки. Коснувшись пальцем уголка рта, она сказала:

— Интересно…

— В самом деле?

— Видимо, Орел-Решка не все вам сказал. Точную сумму мы не оговаривали.

— Вот как?

— Мы, правда, пытались договориться. Я не хотела, чтобы он тянул с меня деньги каждую неделю. Но кое-что я все же ему давала. За последние шесть месяцев набежало, вероятно, около пяти тысяч долларов.

— Не так уж много.

— Кроме того, мне приходилось спать с ним. Я предпочла бы давать ему больше денег и не заниматься сексом, но у меня не так много карманных денег. Мой муж — человек богатый, тем не менее у меня не так много денег.

— Зато много секса.

Она вульгарно провела языком по губам. Но это не сделало ее менее соблазнительной.

— Не думала, что вы заметили.

— Заметил.

Выпив немного кофе, я огляделся. Бар был заполнен спокойными, хорошо одетыми людьми. Я явно выделялся в их массе. Хотя на мне была моя лучшая одежда, выглядел я как типичный коп, только что сменивший форму на свой лучший костюм. Женщина, сидевшая напротив, снималась в порнографических картинах, занималась проституцией и мошенничеством. Но она была здесь своей, а я — чужаком.

— Пожалуй, я предпочел бы деньги, миссис Этридж.

— Беверли.

— Беверли, — повторил я.

— Или Бев, если вам так больше нравится. Говорят, я очень хороша в своем деле.

— Не сомневаюсь.

— Говорят, во мне сочетается профессиональная сноровка с любительским темпераментом.

— Не сомневаюсь.

— Вы же видели фото.

— Да, верно. Но, к сожалению, я больше нуждаюсь в деньгах, чем в сексе.

Она задумчиво кивнула.

— С Орлом-Решкой я пыталась прийти к какому-нибудь соглашению, — сказала Беверли. — У меня мало наличных денег. Я продала несколько украшений, еще кое-какие вещицы, но смогла лишь оттянуть время. Будь у меня больше времени, может, мне удалось бы раздобыть и что-нибудь посущественнее.

— Что значит «посущественнее»?

На этот вопрос она не ответила.

— Я объясню вам, в чем моя проблема. Послушайте: когда-то я вела самую разгульную жизнь. Но это продолжалось недолго. Мой психиатр считает это «радикальным способом преодоления внутренней неуспокоенности и антагонизма». Будь я проклята, если понимаю, что он имеет в виду, да думаю, он и сам не знает этого. Но теперь все это позади. Я порядочная женщина. Теперь я принадлежу к другому кругу, хотя знаю правила игры. Только начни платить, и тебя не оставят в покое до смерти.

— Да, это обычная история.

— Но мне она не нравится. Я хочу один раз заплатить и выкупить все, сколько бы это ни стоило. К сожалению, это очень и очень не просто для меня.

— Потому что я могу оставить себе копии фотографий?..

— Да, можете оставить себе копии. Можете хранить все необходимые сведения в голове, потому что даже информации достаточно, чтобы погубить меня.

— Так вы хотели бы заплатить за все один раз, но вам нужны гарантии?

— Верно. И тут мы не смогли прийти к соглашению с Орлом-Решкой. Я пыталась дурить ему голову с помощью небольших сумм и секса. — Она вновь облизнула губы. — Это был довольно любопытный секс. Ведь он имел обо мне странное представление. Не думаю, чтобы у такого плюгавого человечка, как он, имелся опыт сексуальных отношений с молодыми привлекательными женщинами. К тому же, с одной стороны, я была для него этакой богиней с Парк-авеню, а с другой — у него были эти фото. Он знал всю мою подноготную, поэтому я была для него особенной женщиной. Я не находила в нем ничего привлекательного. Ничего, что могло бы мне понравиться. К тому же меня раздражали его вульгарные манеры и, конечно же, бесило, что он имеет надо мной власть. И все же мы делали кое-что интересное. Он был очень изобретателен. Меня унижало то, что я вынуждена иметь с ним дело, но мне одновременно нравилось встречаться с ним. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.

Я не ответил.

— Я могла бы кое о чем вам рассказать.

— Не стоит труда.

— Это могло бы вас заинтересовать.

— Не думаю.

— Вы ведь не испытываете ко мне особой симпатии?

— Нет, не испытываю. Да и не могу позволить себе этого в моем положении.

Она чуть отпила из бокала и снова облизнула губы.

— Вы были бы не первым копом, с которым я занималась любовью, — сказала она. — Это всегда было составной частью игры, когда я ее вела. И я еще не встречала копа, который бы в этом отношении не страдал комплексом неполноценности. Одному кажется, что у него слишком маленький… другому — что он не умеет это делать как следует. Наверное, это потому, что копам все время приходится ходить с пистолетом и дубинкой.

— Возможно.

— Однако мой опыт убедил меня, что копы ничем не отличаются от других мужчин.

— Боюсь, что мы отклоняемся от темы, миссис Этридж.

— Бев.

— Я думаю, нам следует поговорить о деньгах. Если выложите достаточно крупную сумму, то я не только сниму вас с крючка, но и выброшу удочку.

— Что вы подразумеваете под словами «крупная сумма»?

— Пятьдесят тысяч долларов.

Не знаю, какую цифру она ожидала услышать. Не знаю, договаривались ли они с Орлом-Решкой о цене, когда катались на дорогих простынях. Сложив губы трубочкой, она тихо присвистнула, выражая удивление.

— У вас большие запросы, — сказала она.

— Но вы раскошелитесь один раз, и дело с концом.

— А вдруг я вновь окажусь на крючке?

— Не окажетесь. Я дам вам в руки оружие против себя. Несколько лет назад я совершил преступление, за которое мне грозят многие годы заключения. Я напишу подробное признание. Как только вы выложите пятьдесят тысяч, я вручу вам признание и весь собранный Орлом-Решкой материал.

— Когда были полицейским, вы брали взятки? Что-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Убили кого-нибудь?

Я промолчал.

Обдумывая мое предложение, она достала сигарету, постучала по ее кончику хорошо отполированным ногтем. Она, видимо, ожидала, что я протяну зажигалку, но я не стал это делать, и ей пришлось самой зажечь сигарету.

— Возможно, это выход, — наконец проронила она.

— Я сам суну свою голову в петлю. В случае чего вам достаточно будет лишь дернуть за веревку.

Она кивнула.

— Тут только одна проблема.

— Деньги?

— Да. Нельзя ли немного уменьшить сумму?

— Не думаю.

— У меня просто нет столько наличными.

— Зато есть у вашего мужа.

— Но это не значит, что деньги у меня в сумочке, Мэт.

— Тогда я попробую обойтись без посредников, — сказал я. — Просто предложу товар ему. Он заплатит.

— Подонок!..

— Ну так что? Заплатит он?

— Ладно, я как-нибудь раздобуду деньги. Ну и подонок же вы! Между прочим, он может и не заплатить, а я тогда уже не буду в вашей власти. Мы оба останемся у разбитого корыта. Ведь не этого вы добиваетесь?

— Нет. Конечно, было бы лучше избежать подобного.

— И, стало быть, деньги должна заплатить я. Но мне нужно время, чтобы их достать.

— Две недели.

Она покачала головой:

— По меньшей мере месяц.

— Я не собирался особенно затягивать свое пребывание в городе.

— Попробую сделать это быстрее. Поверьте, у меня сейчас есть только одно желание — отделаться от вас как можно скорее. Но мне нужен месяц.

Я согласился, но выразил надежду, что она сможет достать деньги раньше. Она еще раз обозвала меня подонком, сукиным сыном, а затем вдруг снова приняла обольстительный вид и спросила, не хочу ли я заняться с ней сексом: уж она-то покажет мне высший пилотаж. Признаюсь, мне больше нравилось, когда она ругалась.

— Я не хочу, чтобы вы мне звонили, — сказала она, перед тем как уйти. — Как я могу связаться с вами?

Я назвал ей гостиницу, в которой остановился. Было заметно, что моя откровенность удивила ее, хотя она и постаралась не показать этого. Орел-Решка, очевидно, тщательно скрывал свой адрес.

И он, конечно, был прав.

Глава седьмая

Как только ему исполнилось двадцать пять, Теодор Хьюзендаль получил в наследство два с половиной миллиона долларов. Через год, женившись на Хелен Гудвин, он прибавил к своему состоянию еще миллион с лишним. За пять лет он увеличил их совместный капитал до пятнадцати миллионов. В тридцать два года он отошел от дел и переехал из особняка в Сэндс-Пойнте в шикарную кооперативную квартиру на Пятой авеню, решив посвятить свою жизнь служению обществу. Президент ввел его в состав какой-то важной комиссии. Мэр назначил начальником департамента, в ведении которого находятся парки, места развлечений и отдыха. Хьюзендаль умел хорошо говорить, журналисты любили его, поэтому его имя непрестанно мелькало на страницах газет. Последние несколько лет он выступал с речами по всему штату, присутствовал на всех обедах, где собирали средства в фонд демократической партии. Он часто созывал пресс-конференции и нередко принимал участие в телевизионных дискуссиях. Он всегда и везде утверждал, что не намерен выставлять свою кандидатуру на выборах губернатора, но я не думаю, что даже его собственный пес был настолько глуп, чтобы поверить в такую туфту. Конечно, он уже вел избирательную кампанию и занимался этим очень усердно, тем более что у него было полно денег и много влиятельных связей. К тому же он был высок, хорош собой и неотразимо обаятелен. Если он и придерживался каких-то политических взглядов, что, впрочем, было весьма сомнительно, то все же был далек как от левого, так и от правого радикализма, следовательно, мог привлечь на свою сторону часть избирателей-центристов.

Деньги позволяли ему рассчитывать на выдвижение в кандидаты, а все, что он сделал в последнее время, вполне могло обеспечить его избрание. Хьюзендалю недавно исполнился сорок один, а он уже поглядывал из Олбани в сторону Вашингтона.

Однако эту блистательную карьеру в один миг могло прервать обнародование нескольких отвратительных фотографий.

Его офис находился в городской ратуше. Я доехал на подземке до Чэмберс-стрит, но прежде чем направиться к ратуше, прошел по Сентер-стрит и несколько минут постоял перед Главным полицейским управлением. На противоположной стороне улицы был бар, куда мы обычно заглядывали перед тем, как войти в здание уголовного суда, или же после выхода из него. Но для глотка виски было слишком рано, к тому же мне не хотелось встретить там кого-нибудь из знакомых, поэтому через пару минут я направился к ратуше и без труда отыскал офис Хьюзендаля.

Секретарем у него работала пожилая женщина с проницательными голубыми глазами и жесткими, похожими на проволоку волосами. Я сказал ей, что хочу его видеть, и она спросила, как меня зовут.

Я вынул серебряный доллар.

— Смотрите внимательно, — сказал я и подбросил монету, подойдя к краю ее стола. — А теперь опишите мистеру Хьюзендалю, что вы видели, и передайте, что я хотел бы поговорить с ним наедине. Ступайте!

Она окинула меня пристальным взглядом, видимо, прикидывая, в здравом ли я уме. Затем потянулась к телефону, но я остановил ее:

— Спросите у него лично.

Слегка склонив голову набок, она вновь проницательно посмотрела на меня, после чего, даже не пожав плечами, встала и направилась в его кабинет.

В скором времени она вернулась и с недоумением сказала, что ее шеф ждет меня. Между тем я уже успел повесить свое пальто на металлическую вешалку. Не теряя ни минуты, я вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Он тут же заговорил, даже не посчитав нужным отвести глаза от газеты, которую читал:

— Мы, кажется, договорились, что вы не будете сюда приходить. И мы как будто условились…

Тут он наконец посмотрел на меня, и его лицо странно изменилось.

— Но вы же не… — произнес он.

Я подбросил и поймал доллар.

— А кого вы ожидали увидеть?

Он смотрел на меня, а я тем временем пристально изучал его. Он выглядел гораздо лучше, чем на газетных портретах и тем более на тех мерзких фотографиях, которыми я располагал. Он сидел за серым стальным столом в кабинете, обставленном стандартной, казенной мебелью. Разумеется, он мог позволить себе переделать здесь все по своему вкусу — многие люди в его положении так и поступали. Не знаю, добавляло ли это ему очков.

Я сказал:

— Это сегодняшний выпуск «Таймс»? Если вы ожидали увидеть другого человека с серебряным долларом, то, стало быть, невнимательно прочитали газету. Третья страница второго раздела, в самом низу.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Я повторил, показав на газету:

— Читайте же. Третья страница, второй раздел.

Пока он искал и читал нужную заметку, я стоял на ногах. Сам я просмотрел газету за завтраком и вполне мог бы не обратить внимания на это сообщение, если бы специально не искал его. Не знаю, чем это было вызвано, но три абзаца в этом номере были посвящены Джекобу Джаблону по прозвищу Орел-Решка, выловленному из вод Ист-Ривер. В заметке приводились даже некоторые подробности его жизни.

Я внимательно следил за выражением лица Хьюзендаля, пока он читал этот убогий некролог. Его реакция была абсолютно естественной. Лицо смертельно побледнело, на висках запульсировали жилки. Руки так крепко стиснули газету, что она порвалась. Это вполне могло означать, что он ничего не знал о смерти Орла-Решки. Однако можно было предположить и другое. Он просто не ожидал, что тело вообще будет найдено, и вдруг осознал, в каком трудном положении оказался.

— Боже! — воскликнул он. — Случилось именно то, чего я так опасался. Вот почему я хотел… Какой ужас!

Он не смотрел на меня и говорил, не обращаясь ко мне. У меня было такое впечатление, будто он забыл о моем присутствии. Он словно заглядывал куда-то в будущее, видимо, опасаясь, что вся его жизнь может рухнуть.

— Именно то, чего я опасался! — повторил он. — Я ведь много раз предупреждал его о такой возможности. А он лишь отвечал, что если с ним и впрямь что-нибудь произойдет, один его друг знает, как поступить с этими… этими фотографиями. Но с моей стороны ему ничто не угрожало, решительно ничто. Я всегда готов был выложить, сколько бы он ни попросил, и он это знал. Но когда я спрашивал, что меня ждет, если он умрет, он неизменно отвечал: «Молитесь, чтобы я жил вечно». — Он поднял на меня глаза. — И вот он мертв. А вы кто такой?

— Мэтью Скаддер.

— Вы из полиции?

— Нет, ушел оттуда несколько лет назад.

Он заморгал от растерянности.

— Не знаю… не знаю, зачем вы пожаловали ко мне. — Он явно чувствовал себя потерянным и беспомощным. Я не удивился бы, если бы он даже заплакал.

— Я что-то вроде вольного стрелка, — объяснил я. — Оказывая людям кое-какие услуги, подрабатываю себе на жизнь.

— Вы частный детектив?

— Официально — нет. Просто я держу свои глаза и уши открытыми, вот и все.

— Понятно.

— Я прочитал эту заметку о моем старом приятеле Джаблоне и подумал, что подворачивается как раз такой случай, когда я смогу оказать услугу. Вам.

— В самом деле?

— Я предположил, что в руках Орла-Решки находилось что-то, что вы хотели бы получить. Как уже сказал, я держу свои глаза и уши открытыми, поэтому могу знать много такого, о чем вы не подозреваете. Я также предположил, что в этом случае можно рассчитывать на вознаграждение.

— Понятно, — ответил он. Прежде чем он успел что-то добавить, зазвонил телефон. Он взял трубку и хотел было сказать, чтобы его ни с кем не соединяли, но выяснилось, что звонит мэр Нью-Йорка, и он не смог уклониться от разговора с Его Честью. Я сел и стал ждать, пока Теодор Хьюзендаль переговорит со своим высокопоставленным собеседником. Я почти не вникал в суть их разговора. Завершив беседу, Хьюзендаль по внутреннему телефону строго предупредил секретаршу, чтобы его не беспокоили, поскольку он очень занят.

Затем, повернувшись ко мне, тяжело вздохнул:

— Вы считаете, что можете надеяться на вознаграждение?

Я кивнул.

— Да. Чтобы возместить затраченное мной время и расходы.

— Так вы тот самый друг, о котором говорил Джаблон?

— Я был его другом, — подтвердил я.

— И эти фото теперь у вас?

— Скажем так: я, возможно, знаю, где они находятся.

Он положил ладонь на лоб и почесал макушку. Волосы у него были не слишком темно- и не слишком светло-каштанового цвета, не очень длинные, но и не короткие. Как и его политические взгляды, они, вероятно, не должны были никого раздражать. Он поглядел на меня поверх очков и вновь вздохнул.

— Я заплатил бы приличную сумму, лишь бы эти фотографии оказались у меня в руках, — произнес он ровным тоном.

— Могу вас понять.

— Вознаграждение будет… достаточно щедрым.

— Так я и предполагал.

— Я могу позволить себе заплатить вам сполна, мистер… извините, не запомнил, как вас зовут.

— Мэтью Скаддер.

— Ах да, верно! Обычно я сразу запоминаю имена и фамилии. — Его глаза сузились. — Как я уже сказал, мистер Скаддер, я могу предложить щедрое вознаграждение, но я не могу допустить, чтобы этот… материал продолжал существовать. — Он перевел дух и выпрямился в кресле. — Ведь я собираюсь стать следующим губернатором штата Нью-Йорк.

— Многие вас поддерживают.

— И эта поддержка скоро будет еще шире. Я мыслю и действую масштабно. У меня хорошо развито воображение, есть дар предвидения. Я ничем не обязан большим боссам. К тому же я человек богатый и, следовательно, независимый. Мне незачем запускать руку в общественные фонды. Словом, у меня есть все, чтобы стать превосходным губернатором. Наш штат нуждается в достойном лидере. Я мог бы…

— Не исключено, что и я проголосую за вас.

Он невесело улыбнулся.

— Боюсь, что сейчас неподходящий момент для политической речи. Тем более что я пока отрицаю намерение выдвинуть свою кандидатуру на выборах. Но я хочу, чтобы вы поняли, как все это важно для меня, мистер Скаддер.

Я промолчал.

— Вы имеете в виду какую-либо определенную сумму в качестве компенсации? — спросил он.

— Я хочу, чтобы вы сами назвали цифру. Конечно, чем она выше, тем, соответственно, больше стимул.

Он сплел пальцы и подумал:

— Сто тысяч долларов.

— Что ж, это довольно щедрое предложение.

— Такое вознаграждение я готов выплатить. При условии, что мне будет возвращено все, решительно все!

— А как вы узнаете, что я действительно отдал вам все?

— Я уже думал об этом. Та же проблема возникала у меня с Джаблоном. Мне было сложно иметь с ним дело. Я знал, что буду находиться в постоянной зависимости от него. Если бы я даже дал ему крупную сумму, рано или поздно он ее израсходовал бы и снова пришел за деньгами. Насколько я понимаю, так поступают все вымогатели.

— Обычно да.

— Поэтому я платил ему каждую неделю. Еженедельно он получал от меня конверт с некоторым количеством купюр, как если бы я платил ему дань. В каком-то смысле это и была дань. Причем в обозримом будущем это не могло закончиться… — Он откинулся назад и закрыл глаза. У него была хорошо вылепленная голова, волевое лицо. Но я не сомневаюсь, что в нем должна была чувствоваться какая-то слабинка, ибо эта слабинка проявлялась в его поведении, а рано или поздно характер всегда отражается в чертах лица. С некоторыми это происходит поздно: во всяком случае, я пока не мог заметить что-то особенное в его лице.

— В обозримом будущем этому не было видно конца, — повторил он. — Разумеется, я мог позволить себе еженедельные выплаты Джаблону. — Вновь промелькнула та же быстрая невеселая улыбка. — Даже мог списывать их как расходы на избирательную кампанию, предстоящую избирательную кампанию. Но меня тревожило, что я очень уязвим. Опасался я, как вы понимаете, не мистера Джаблона, а того, что может произойти в случае его смерти. Но ведь, Господи, люди умирают каждый день. Знаете ли вы, сколько ньюйоркцев погибают от рук насильников каждый день?

— В прежние времена убивали троих. По одному человеку каждые восемь часов, — сказал я. — Сейчас, вероятно, эта цифра выше.

— Теперь, как я слышал, убивают пять человек в день.

— Особенно много убийств летом. В прошлом июле за одну неделю прикончили более пятидесяти человек. Из них четырнадцать — в один и тот же день.

— Да, я помню эту неделю. — Он отвернулся, очевидно, погрузившись в свои мысли. Не могу сказать, о чем он думал: о том ли, что снизит число убийств, когда окажется на посту губернатора, или о том, как пополнить моим именем список убитых.

— Могу ли я считать, — сказал он, — что Джаблон был убит?

— По-моему, это единственно возможный вывод.

— Я предполагал, что так может произойти. И это меня беспокоило. Такие люди, как он, рискуют больше других. Я убежден, что был не единственной его жертвой. — Его голос прозвучал неожиданно громко и тут же оборвался. Он, видимо, ожидал подтверждения или опровержения своей догадки. Но я упорно молчал, и он продолжил: — Но даже если он не был убит, мистер Скаддер, нельзя забывать, что все мы смертны. Он ведь мог умереть вследствие самых разных причин. Например, от слишком большой дозы наркотиков.

— Насколько мне известно, он этим не баловался.

— Но вы понимаете, что я имею в виду?

— Его мог сбить, например, автобус.

— Совершенно верно. — Еще один долгий вздох. — Я не хочу пройти через это еще раз. Итак, вот мое предложение. Если вы… возвратите мне материал, я выплачу вам обещанную сумму. Сто тысяч долларов могут быть переданы вам наличными или чеком в любом устраивающем вас месте. Если хотите, я переведу их на ваше имя в швейцарский банк. В обмен на это я требую возвращения всех документов и вашего молчания.

— Это вполне разумно.

— Я тоже так думаю.

— Но какие гарантии хотели бы вы иметь, что получите все, за что платите?

Прежде чем ответить, он пристально всмотрелся в мое лицо.

— Я льщу себя надеждой, что неплохо разбираюсь в людях.

— И вы решили, что я человек честный?

— Не совсем так. Не хотел бы вас обидеть, мистер Скаддер, но такое заключение было бы с моей стороны наивным.

— Вполне вероятно.

— Просто я пришел к выводу, — сказал он, — что вы человек сообразительный. Поэтому буду говорить прямо. Я заплачу обещанную сумму. Но если когда-нибудь под каким бы то ни было предлогом вы станете снова вымогать у меня деньги, я свяжусь с людьми… определенного сорта. И вас убьют.

— И это одним махом устранит все ваши затруднения?..

— Да, — согласился он. — Но в данном случае это будет единственным средством. Я уже сказал, что вы человек сообразительный. Я имел при этом в виду и то, что вы достаточно умны, чтобы не пытаться выяснять, блефую я или нет. Сто тысяч долларов — достаточное вознаграждение. Я надеюсь, у вас хватит благоразумия не испытывать судьбу?..

Я как следует обдумал его предложение и кивнул.

— Хочу задать вам еще только один вопрос.

— Спрашивайте.

— Почему вы не предложили ничего подобного Орлу-Решке?

— Я об этом подумывал.

— Но все-таки не предложили.

— Нет, мистер Скаддер.

— Почему же?

— Потому что ему не хватало сообразительности.

— В этом, пожалуй, вы были правы.

— Почему вы так решили?

— Его жизненный путь завершился на дне реки, — сказал я. — По-моему, это было не очень умно с его стороны.

Глава восьмая

Я покинул офис Хьюзендаля незадолго до полудня и еще раз продумал план дальнейших действий. Итак, уже четверг, я успел повидать всех троих. Теперь они были в курсе происшедшего, знали, кто я и где меня можно найти. Я, в свою очередь, кое-что разузнал о том, как действовал Орел-Решка: он, как я и предполагал, был не очень оригинален в своих методах выколачивания денег. Прагер и Этридж, если и знали до моего прихода, что Орел-Решка мертв, ничем этого не выдали. Хьюзендаль, казалось, был искренне потрясен и смущен, когда я сообщил о гибели Орла-Решки. Насколько я мог судить, все мои действия пока дали только один результат: я превратил себя в мишень для возможного нападения. При этом, впрочем, я не был уверен, что поступил правильно. Вероятно, для профессионального шантажиста я проявил слишком много рассудительности. Один из этих троих уже совершил убийство, однако не избавился от необходимости платить дань. Неудача может заставить его отказаться от новых попыток. Я же мог получить пятьдесят штук от Беверли Этридж, сто штук от Теда Хьюзендаля и еще какую-то сумму от Генри Прагера; это было бы замечательно, если бы не одно «но»: я отнюдь не стремился разбогатеть. Я искал убийцу.

Уикенд пролетел довольно быстро. Я вновь побывал в библиотеке. В отделе микрофильмов просмотрел старые номера «Таймс» и собрал не слишком важную информацию о троих подозреваемых, их друзьях и родственниках. В одной из газет рядом с заметкой о торговом центре, в деятельности которого принимал участие Генри Прагер, я наткнулся и на свое собственное имя. Репортер сообщал об одной особенно удачной операции, которую я провел за год до ухода из полиции. Тогда вместе со своим партнером я задержал оптового торговца наркотиками; зелья у него было достаточно, чтобы отравить полгорода. Спустя некоторое время я узнал, что этот делец нанял хорошего адвоката, который утопил процесс в юридических тонкостях. Поговаривали, будто судья получил двадцать пять штук и закрыл глаза на кое-какие факты.

К таким вещам приходится относиться философски. Конечно, мы не смогли упрятать это дерьмо в тюрягу, но зато нам удалось наколоть его на крупную сумму: двадцать пять тысяч судье, десять или пятнадцать адвокату. К тому же он потерял партию товара, а значит, и то, что за него уплатил, плюс приварок, который рассчитывал получить. Что до меня, то я предпочел бы видеть его в тюряге, но приходится довольствоваться хотя бы тем, что удается отщипнуть от пирога. Как в этом случае и сделал судья.

Как-то в воскресенье я позвонил по знакомому номеру. Ответила Анита, и я сказал, что отправил на ее имя денежный перевод.

— Я тут немного заработал, — сообщил я.

— Ну что ж, спасибо, — ответила она. — Деньги нам пригодятся. Ты не хочешь поговорить с мальчиками?

Я хотел и не хотел одновременно. Скоро они достигнут того возраста, когда мне легче будет разговаривать с ними, но по телефону беседа плохо ладится. И все же я поговорил с ними чуток о баскетболе.

Повесив трубку, я внезапно вздрогнул от странной мысли. Ведь может случиться так, что я никогда больше не смогу поговорить с ними! Орел-Решка был осторожен от природы, он инстинктивно старался не привлекать к себе внимания; только находясь в глубокой тени, он чувствовал себя достаточно уютно. И все же осторожность не спасла его. Я же привык действовать, не таясь, а одного этого могло оказаться достаточно, чтобы спровоцировать покушение. Если убийца Орла-Решки задумает пристрелить меня, ему не так трудно будет это сделать.

Я хотел было обзвонить всех троих «клиентов» Орла-Решки и поговорить с каждым еще раз. Меня угнетала мысль, что я так и не сказал им что-то важное. Мне показалось, что я взвалил на себя непосильную ношу, но я никак не мог сообразить, почему она так тяжела. Через несколько минут неожиданный страх прошел сам собой, и я не стал никому звонить.

В тот вечер я сильно набрался. Хорошо, что никто не предпринял попытку напасть на меня, иначе я оказался бы чересчур легкой добычей.

В понедельник утром я позвонил Прагеру. Мне казалось, что пришло время укоротить слишком длинный поводок. Секретарша сказала, что он говорит по другому телефону, и попросила подождать. Включившись через пару минут, она убедилась, что я все еще на проводе, и соединила меня с шефом.

Я сказал:

— Я придумал, как провернуть это дело, чтобы дать вам полную гарантию. Пару лет назад мне предъявили обвинение, но так и не смогли доказать мою вину. — Он ведь не знал, что я бывший коп. — Я напишу признание, приведу такие свидетельства, что в случае их обнаружения мне не вывернуться. Эту бумагу я передам вам, если такая сделка вас устроит.

В сущности, это было то же предложение, что я сделал Беверли Этридж. Так же, как и ей, оно показалось Прагеру вполне приемлемым. Никто из них не заметил в нем скрытый подвох. Ведь я мог сознаться в преступлении, которого никогда не совершал, и, хотя мое пространное признание, возможно, было бы интересно почитать, оно не повлекло бы за собой никакого наказания. Но Прагер этого не понял, и моя мысль ему понравилась.

Что ему не понравилось, так это сумма, которую я потребовал.

— Это невозможно, — сказал он, услышав цифру.

— Но ведь это лучше, чем всю жизнь платить понемногу. Джаблон получал от вас две тысячи ежемесячно. Если вы заплатите сразу шестьдесят тысяч, а это меньше, чем пришлось бы выложить за три года, то со всеми вашими неприятностями будет покончено навсегда.

— Я не смогу собрать такую сумму.

— Вы найдете какой-нибудь выход, Прагер.

— Нет, это исключено.

— Не будьте дураком, — усмехнулся я. — Вы видный, преуспевающий делец. Если у вас нет такой суммы наличными, то наверняка есть имущество, которое вы можете заложить.

— Я не могу этого сделать. — Его голос вдруг прервался. — Я испытываю сейчас… финансовые трудности. Некоторые вложения оказались неудачными. В экономике, в строительном деле наметился спад, кредитные ставки резко поднялись. В прошлом месяце кое-кто уже требовал десять процентов…

— Мне не нужна лекция по экономике, мистер Прагер. Мне нужны шестьдесят тысяч долларов.

— Но я использовал уже все кредитные возможности. — Он помолчал и добавил: — У меня больше нет никаких источников…

— Деньги понадобятся в ближайшее время, — перебил я, — в мои планы не входит задерживаться в Нью-Йорке.

— Но я…

— Подумайте как следует, — я не дал договорить ему. — Я свяжусь с вами сам.

Я повесил трубку и пару минут сидел в телефонной будке, раздумывая о том, что сказал Прагер. Кто-то нетерпеливо постучал в дверь.

Я встал. Человек, которому, видно, надо было срочно позвонить, собрался было выразить свое недовольство, но, посмотрев на меня, передумал.

Настроение у меня было паскудное. Я подверг Прагера жестокому испытанию, можно сказать, припер его к стене. Если это он убил Орла-Решку, то у меня было оправдание. Но если убийца кто-то другой, то, значит, я лишь напрасно выкручивал ему руки. Сознавать это было мучительно.

Из его слов я понял, что он отчаянно нуждался в деньгах. И если Орел-Решка столь же решительно требовал от него выплату большой суммы, прежде чем уехать из города, где ему угрожала смерть, это вполне могло переполнить чашу терпения Прагера.

Побывав у него в офисе, я хотел было исключить его из списка подозреваемых. Мне казалось, что у Прагера не было мотива для совершения убийства, но теперь я понял, что мотив был — и очень веский.

А сегодня у него появилась новая причина для совершения преступления.

К Хьюзендалю я зашел чуть позже. Его не оказалось на месте, поэтому я оставил номер своего телефона. Около двух он позвонил.

— Я знаю, что мне не следовало к вам заходить, — сказал я, — но у меня для вас хорошие новости.

— В самом деле?

— У меня есть основания претендовать на вознаграждение.

— Вы обнаружили материал?

— Верно.

— Быстро сработано!

— Просто провел обычное для таких случаев расследование плюс немного удачи.

— Ясно. Боюсь, мне понадобится некоторое время, чтобы… э… собрать всю сумму.

— Я не могу долго ждать, мистер Хьюзендаль.

— Вам следует проявить терпение. Сумма, о которой мы говорили, весьма велика.

— Как я понимаю, вы располагаете значительным состоянием.

— Но я не держу крупных сумм наличными! Не у всякого политика есть друг во Флориде, чей стенной сейф набит долларами. — Он захохотал и, по-видимому, был разочарован, что я не оценил его шутку. — Мне требуется время.

— И сколько же?

— Самое большее — месяц. Может быть, я уложусь и в более короткий срок.

Я продолжал разыгрывать свою уже хорошо отрепетированную роль.

— Я хотел бы получить деньги пораньше.

— В самом деле? Похоже, вы спешите?

— Да, очень. Я хочу как можно быстрее уехать из города. Здешний климат вреден для моего здоровья.

— Но, во всяком случае, последние несколько дней погода стоит неплохая.

— Для меня слишком жарко.

— Да?

— Я не перестаю думать о том, что случилось с нашим общим другом, и я бы не хотел, чтобы то же самое произошло со мной.

— Наверное, он кому-нибудь сильно досадил.

— Боюсь, я и сам успел досадить кое-кому, мистер Хьюзендаль. Поэтому единственное мое желание — убраться отсюда к чертовой матери в течение ближайшей недели.

— Не уверен, что это возможно. — Он сделал короткую паузу и добавил: — Вы можете уехать, а затем вернуться за вознаграждением. Тем временем, надеюсь, жара спадет; я говорю не только о погоде.

— Мне бы не хотелось так поступать.

— По-моему, это — необдуманное заявление. Дело, которое мы с вами обсуждали, требует взаимопонимания. Мы должны действовать на корпоративных началах.

— Месяц — слишком долго.

— Может быть, мне удалось бы уложиться в две недели.

— Вам придется уложиться.

— Это звучит как неприкрытая угроза.

— Дело в том, что вы не единственный, от кого мне причитается вознаграждение.

— Я не удивлен.

— Естественно. И если я покину город, так и не получив от вас ничего, кто знает, что может случиться.

— Не прикидывайтесь дураком, Скаддер.

— А я и не пытаюсь. По-моему, никому из нас не стоит прикидываться дураком. — Я перевел дух. — Послушайте, мистер Хьюзендаль, я уверен, что мы сможем договориться.

— Искренне надеюсь, что вы правы.

— Итак, что вы скажете о двух неделях?

— Трудно.

— Но все же возможно?

— Я постараюсь. Надеюсь успеть.

— Я тоже надеюсь. Вы знаете, где меня искать.

— Да, — подтвердил он. — Я это знаю.

Повесив трубку, я налил себе виски. Небольшую порцию. Отпил немного и подержал бокал в руке, согревая. Зазвонил телефон. Я допил виски и снял трубку. Я предполагал, что это Прагер. Оказалось, Беверли Этридж.

— Мэт, это Бев, — сказала она. — Надеюсь, я не разбудила вас?

— Нет, не разбудили.

— Вы один?

— Да. А что?

— Я чувствую себя одинокой.

Я промолчал. Я помнил, как сидел за столиком напротив нее и всем своим видом пытался показать, что ей не удастся соблазнить меня. Я надеялся, что сумел убедить ее в этом. Но мне это только казалось. Против подобных женщин бывает довольно трудно устоять.

— Я хотела бы встретиться с вами, Мэт. Мы должны кое-что обсудить.

— Хорошо.

— Если вы свободны, мы могли бы увидеться в семь вечера. До этого времени я занята.

— Семь меня устраивает.

— Там же?

Я вспомнил, как неуютно чувствовал себя в гостинице «Пьер». На этот раз мы встретимся на моем поле. Но не в баре Армстронга. Туда я ее не поведу.

— Есть одно заведеньице — «Клетка попугая», — сказал я. — На Пятьдесят седьмой улице, между Восьмой и Девятой авеню. Самая середина квартала, со стороны деловой части города.

— Звучит заманчиво.

— Сам бар еще лучше, чем его название.

— Стало быть, увидимся в семь. Пятьдесят седьмая улица, между Восьмой и Девятой авеню, — это ведь совсем рядом с вашей гостиницей?

— На противоположной стороне улицы.

— Очень удобно, — сказала она.

— Меня вполне устраивает.

— Надеюсь, это устроит нас обоих, Мэт.

Я вышел, взял в баре пару бокалов виски и кое-что перекусить. В гостиницу я вернулся около шести. Администратор Бенни сказал, что мне трижды звонили, но не просили ничего передать.

Я не пробыл в номере и десяти минут, как зазвонил телефон. Я снял трубку, раздался незнакомый голос:

— Скаддер?

— Кто это?

— Ты должен вести себя очень осторожно. Не приставай к людям со всякими глупостями.

— Кто ты такой?

— А тебе зачем знать? Тебе только следует усвоить, что скоро ты можешь оказаться на дне широкой-широкой реки. Там тебе будет очень просторно — вся река твоя.

— Кто составил тебе эту речь?

Ответом был щелчок в трубке.

Глава девятая

Я пришел в бар «Клетка попугая» за несколько минут до условленного срока. У стойки сидели четверо мужчин и две женщины. Бармен Чак улыбнулся, услышав шутку, отпущенную одной из дам. Музыкальный автомат заливался голосом Синатры.

Бар этот небольшой, стойка — справа от входа. Для того, чтобы попасть в окруженный перилами зал, надо подняться на несколько ступеней. Там стоит около дюжины столиков, все они оказались свободными. Я поднялся по лестнице и занял место за самым удаленным от двери столиком.

Наиболее оживленное время в «Клетке попугая» — около пяти, когда завсегдатаи бара оставляют свои офисы. Те, кого одолевает сильная жажда, сидят дольше остальных, но случайных прохожих здесь бывает мало, и бар почти всегда закрывается довольно рано. Чак разливает вино большими порциями, поэтому те, кто приходит в пять часов, долго не задерживаются. По пятницам посетителей бывает больше, чем в другие рабочие дни, но, как правило, к полуночи бар закрывается. По субботам и воскресеньям его не открывают совсем.

Я заказал себе двойную порцию бурбона и до прихода Этридж успел осушить половину. Она помедлила в дверях, потому что не сразу увидела меня, и сидевшие за стойкой на миг замолчали, повернувшись в ее сторону. Она, казалось, не замечала, что привлекает к себе внимание, а может быть, просто слишком привыкла к всеобщему вниманию, чтобы придавать этому значение. Она прошла ко мне и села напротив. Как только выяснилось, что женщина не одна и, стало быть, от приставаний лучше воздержаться, разговор за стойкой возобновился.

Она сбросила пальто с плеч и перекинула его через спинку кресла. На ней был ярко-розовый свитер. Этот цвет очень шел ей. Беверли вынула из сумки пачку сигарет и зажигалку. На этот раз она не стала ждать, чтобы я предложил ей огоньку. Выпустив тонкую струйку дыма, она с заинтересованным видом наблюдала, как он поднимается к потолку.

Когда подошла официантка, Этридж заказала джин с тоником.

— Я тороплю время, — сказала она. — Сейчас, пожалуй, слишком холодно для летних напитков. Но я сама полна огня, так что могу себе это позволить. Как ты думаешь?

— Воля ваша, миссис Этридж.

— Почему ты не обращаешься ко мне по имени? Шантажисты не должны держаться так официально со своими жертвами. Я же называю тебя — Мэт, и это дается мне легко. Почему же ты не можешь называть меня просто Беверли?

Я пожал плечами, потому что и впрямь не знал, что ответить. Я постарался войти в роль, но плохо понимал при этом, какие чувства к ней испытываю. Я не называл ее Беверли главным образом потому, что очень уж она этого добивалась, но такой ответ лишь вызывал новый вопрос, а не объяснял причину полностью.

Официантка принесла ее заказ. Она затушила сигарету и принялась за джин с тоником. Дышала она глубоко, ее грудь под розовым свитером трепетала.

— Мэт?

— Что?

— Я пыталась придумать какой-нибудь способ раздобыть деньги.

— Отлично.

— Но мне нужно время.

В своей игре я повторял этот ход трижды и неизменно получал один и тот же ответ. Все они были богаты, но никто якобы не мог наскрести нескольких тысяч долларов. Может, экономическое положение страны и в самом деле так ухудшилось, как пишут в газетах?

— Мэт?

— Мне нужны деньги как можно скорее.

— Неужели ты не понимаешь, сукин сын, что я и сама рада была бы отделаться от тебя побыстрее! Но я могу взять всю сумму только у Кермита, а он непременно поинтересуется, на кой черт они мне понадобились. — Она опустила глаза. — Во всяком случае, у него нет лишних денег.

— А я-то думал, что у него больше денег, чем у самого Господа Бога.

Она покачала головой.

— У него очень приличный доход, но основную часть капитала он получит только после того, как ему стукнет тридцать пять.

— И когда же произойдет это великое событие?

— В октябре. Капитал Этриджей может быть разделен лишь по достижении младшим из них тридцати пяти лет.

— А он младший?

— Да, верно. Через шесть месяцев, в октябре, он получит право распоряжаться деньгами. Я уже предупредила его, что хочу иметь свои средства, потому что не могу оставаться всю жизнь в полной зависимости от него. Подобного рода просьбу он может понять и, думаю, пойдет мне навстречу. Я не знаю, какую сумму он мне выделит, но, конечно, она будет больше пятидесяти тысяч долларов. Вот тогда я и смогу рассчитаться с тобой.

— В октябре?

— Да.

— Сомневаюсь, что вы сможете сразу распоряжаться деньгами. Такие дела без бумажной волокиты не обходятся. Понадобится еще по крайней мере шесть месяцев, прежде чем у вас в руках окажутся наличные.

— Ты думаешь, это так затянется?

— Вполне возможно. Если я уступлю вам, мне придется ждать не шесть месяцев, а целый год, а это слишком долго. Даже шесть месяцев — это чересчур. В моем положении, чтоб вы знали, миссис Этридж, и один месяц — слишком большой срок. Чертовски большой срок! Миссис Этридж, я уже говорил, что хочу уехать из города.

— Почему?

— Мне не нравится здешний климат.

— Но ведь уже весна. Впереди лучшие нью-йоркские месяцы, Мэт.

— Все равно здешний климат мне не подходит.

Она закрыла глаза, и я мог спокойно рассмотреть ее. Освещение небольшого зала — свет узких, как свечи, электрических лампочек на фоне крапчатых красных обоев — выгодно подчеркивало ее красоту. Один из мужчин встал с табурета у стойки, прихватил часть отсчитанной ему сдачи и направился к двери. На ходу он бросил какую-то фразу, и одна из женщин громко рассмеялась. Вошел новый посетитель. Кто-то сунул монету в музыкальный автомат, и Лесли Гор запела о том, что этот вечер принадлежит ей и она может плакать, если ей захочется.

— И все-таки ты должен дать мне отсрочку.

— У меня нет такой возможности.

— Почему ты торопишься уехать из Нью-Йорка? Чего-нибудь боишься?

— Того же, что и Орел-Решка.

Она задумчиво кивнула.

— Он сильно нервничал в последнее время. Это очень возбуждало меня.

— Охотно верю.

— Я была не единственной его жертвой. Он это ясно давал понять. Интересно, он передал тебе всех, кто был у него на веревочке, Мэт? Или только меня?

— Хороший вопрос, миссис Этридж.

— Да, мне самой нравится. И кто же его убил, Мэт? Кто-нибудь из этой связки?

— Вы хотите сказать, что он мертв?

— Я читаю газеты.

— Конечно. Ведь иногда там появляются и ваши фотографии.

— Да, и на этот раз мне крупно повезло. Это ты убил его, Мэт?

— Зачем бы мне это делать?

— Чтобы самому получать доход от нашей миленькой компании. Я подумала, это твоя работа. В газете сообщалось, что его выловили из реки. Признайся, ты убил его?

— Нет. Может, это сделали вы?

— Да, конечно. Просто взяла свой маленький лук со стрелами и укокошила его. Послушай, подожди год, и ты получишь двойную сумму. Сто тысяч долларов. Хорошие проценты.

— Я предпочел бы получить наличные, и поскорее, а уж потом куда-нибудь сам вложил бы их.

— Говорю тебе: у меня нет сейчас денег.

— А ваша семья?

— Мои родители? У них тоже нет денег.

— А я думал, что у вас богатая семья.

Она смутилась и, чтобы скрыть это, взяла еще одну сигарету. И мой, и ее бокалы были пусты. Я подозвал официантку, она принесла нам еще выпивки. Я поинтересовался, готовят ли у них кофе. Девушка ответила, что обычно нет, но если я хочу, то она может заварить пару чашечек для нас. Ее тон при этом отчетливо выражал надежду, что я не буду настаивать. Я сказал ей, чтобы она не затрудняла себя.

— У меня был богатый прадед, — неожиданно сказала Беверли Этридж.

— Да?..

— Но мой отец последовал по стопам своего отца. Он научился у него благородному искусству превращать миллионы долларов в жалкие гроши. Я росла, ни в чем не нуждаясь, и думала, так будет всегда. Вот в чем причина того, что случилось со мной в Калифорнии. У меня был богатый папочка, и я могла ни о чем не тревожиться. В случае чего он всегда был в состоянии внести за меня залог. Поэтому даже к серьезным вещам я относилась чересчур легкомысленно.

— Что же произошло потом?

— Он покончил с собой.

— Каким образом?

— Отравился выхлопными газами в закрытом гараже. Какая разница?

— Вообще-то никакой. Просто мне всегда любопытно, как это происходит. А вы знаете, что врачи обычно используют револьверы? Несмотря на то, что у них есть доступ к таким простейшим и безболезненным средствам, как морфий, они почему-то предпочитают вышибать себе мозги, устраивая кровавую сцену. Так почему же он покончил с собой?

— Потому что промотал все деньги. — Она подняла бокал, но ее рука внезапно замерла. — Поэтому я и переехала на восток. После смерти отца у нас не осталось никаких средств, только долги. Мать получила страховку, которая обеспечила ей сносную жизнь. Она продала дом, переехала на частную квартиру. Все это да еще помощь органов социального обеспечения и позволяет ей существовать. — Она сделала большой глоток. — Я не хочу говорить об этом!..

— И не надо.

— Если ты отнесешь эти фото Кермиту, то ни черта не получишь. Только себе напортишь. Он не даст за них ни цента, потому что ему глубоко наплевать на мое доброе имя. Но свое доброе имя он бережет и поэтому постарается избавиться от меня и жениться на такой же холодной рыбе, как он сам.

— Может быть.

— На этой неделе он играет в гольф. В смешанном состязании профессионалов и любителей, которое пройдет накануне официальных соревнований. Он будет выступать против профессионального игрока. Спортсмен получит свои доллары, а Кермит потешит свою гордость. Это самая сильная его страсть — гольф.

— Я думал, что самая сильная его страсть — вы.

— Я просто украшение его дома, ведь когда надо, могу вести себя как настоящая леди.

— Только когда надо?

— Да. Сейчас он за городом, готовится к соревнованиям. Поэтому я возвращаюсь домой в любое время. Могу делать все, что мне заблагорассудится.

— Хорошо устроились.

Она вздохнула.

— Боюсь, на этот раз я не смогу воспользоваться своей сексуальной привлекательностью?

— Думаю, нет.

— Очень жаль. Я привыкла ею пользоваться. Можешь поверить, я чертовски хороша в постели. И все же сто тысяч долларов — кругленькая сумма. Даже и через год.

— Но ведь это журавль в небе.

— Просто ума не приложу, какой подход к тебе применить. Секс тебя не интересует, а денег у меня нет. Есть только кое-какие личные сбережения.

— Сколько?

— Около восьми тысяч. Мне уже давно не подсчитывали проценты. С этого вклада можно снимать деньги всего раз в год. Сама не знаю, как они уцелели. Я могла бы отдать их как аванс.

— Хорошо.

— Через неделю.

— А почему не завтра?

— Нет-нет, — она выразительно покачала головой. — Все, что я могу купить за эти восемь тысяч, — время. Вот я и покупаю неделю. Деньги будут у тебя через неделю.

— Я даже не знаю, действительно ли они у вас есть.

— Тут ты прав.

Я подумал.

— Ладно, — наконец согласился я. — Восемь тысяч долларов через неделю. Но я не собираюсь ждать целый год, чтобы получить оставшуюся сумму.

— Я могла бы сыграть, — сказала она. — Поставить четыреста двадцать раз по сто долларов.

— Или четыре тысячи двести раз по десять долларов, — подсказал я.

— Ну и подлец же ты! — усмехнувшись, ответила она.

— Значит, восемь тысяч. Через семь дней.

— Черт с тобой — ты их получишь.

Я предложил посадить ее в такси. Она сказала, что обойдется без моих услуг, и выразила желание заплатить по моему счету. После ее ухода я посидел еще несколько минут, затем расплатился и вышел. Пересек улицу и спросил у Бенни, не интересовался ли мной кто-нибудь в мое отсутствие. Он сказал, что кто-то звонил, но назваться не пожелал. Вероятно, это был тот самый тип, который угрожал утопить меня в реке.

Я отправился в бар Армстронга и занял свое обычное место. Для понедельника было довольно много посетителей. Со всех сторон меня окружали знакомые лица.

Я заказал бурбон и кофе. Оглядев зал, обратил внимание на человека, который показался мне одновременно знакомым и незнакомым. Я поманил пальцем Трину. Она подошла, подняв брови, отчего ее лицо еще больше, чем обычно, стало похоже на кошачью мордочку.

— Не оборачивайся, — сказал я. — Впереди, между Горди и парнем в саржевой куртке, сидит один тип.

— Ну и что?

— Возможно, ничего. Но почему бы тебе через пару минут не пройти мимо и не взглянуть на него?

— И что потом, капитан?

— Представь устный рапорт.

— Слушаюсь, сэр!

Я делал вид, что гляжу на дверь, но в действительности краешком глаза пристально наблюдал за интересовавшим меня человеком. Он все время смотрел в мою сторону. Трудно было угадать, какого он роста, потому что он сидел. Но, вероятно, он был достаточно высок, чтобы неплохо играть в баскетбол. Лицо незнакомца казалось обветренным, словно он проводил много времени на свежем воздухе. Длинные, песочного цвета волосы были причесаны с претензией на моду. Он сидел довольно далеко от меня, поэтому я не мог хорошо разглядеть его, но чувствовалось, что это крутой, умеющий владеть собой парень.

Трина вернулась с бокалом бурбона, хотя я его не заказывал.

— Я не могла его долго рассматривать, — сказала она тихо, — но сразу видно, что он не тот, за кого старается себя выдать. А что он натворил?

— Этого я не знаю. Ты его встречала раньше?

— Не думаю. Даже уверена, что нет. Я непременно запомнила бы его.

— Почему?

— Он сразу бросается в глаза. Знаешь, на кого он похож? На парня с рекламы сигарет «Мальборо».

— Ты говоришь о рекламных клипах? Но ведь в них снимаются разные актеры.

— Да, конечно. Но он напоминает сразу их всех. Ведь как они обычно выглядят: высокие сапоги из сыромятной кожи, широкополая шляпа, татуировка на руке. Взглянешь на такого, и будто запах лошадиного навоза почувствуешь. Этот не носит ни сапог, ни шляпы, у него нет татуировки, но все-таки он один из них. Не спрашивай только, пахнет ли от него навозом, — я не подходила близко.

— Об этом я и не собирался спрашивать.

— Почему ты им интересуешься?

— Пока еще не знаю. Но недавно я видел его в «Клетке попугая».

— Может быть, он делает обход местных баров?

— Любопытно, что он заглядывает в те же бары, что и я.

— И что это может значить?

Я пожал плечами.

— Возможно, ничего. Спасибо за разведку.

— Могу я рассчитывать на медаль?

— Смело.

— Заметано, — улыбнулась она.

Я сидел, дожидаясь его ухода. Не приходилось сомневаться, что он наблюдает именно за мной. Не могу сказать, заметил ли он, что и я исподтишка слежу за ним. Я избегал смотреть на него в упор.

По всей видимости, этот хвост тянулся за мной из «Клетки попугая». У меня не было уверенности, что я видел его именно там, но я чувствовал, что где-то с ним встречался. Если он начал слежку за мной с «Клетки попугая», нетрудно было связать его с Беверли Этридж. Она могла назначить свидание, чтобы вывести его на меня. Но даже если он все-таки был в том баре, это ничего не доказывало: он мог приступить к слежке еще раньше. Я ни от кого не скрывался, скорее наоборот. Все знали, где я живу, а весь день я провел неподалеку от гостиницы.

Я впервые обратил на него внимание между девятью тридцатью и десятью. Расплатился он около одиннадцати. Поскольку я твердо решил дождаться его ухода, то в случае необходимости сидел бы до закрытия. Но я надеялся, что мне не придется так долго ждать. Человек с рекламы «Мальборо» был явно не из тех, кто любит убивать время на Девятой авеню, даже в такой уютной забегаловке, как бар Армстронга. Он был слишком подвижен, полон энергии — настоящий ковбой, вот почему к одиннадцати часам этот парень вскочил на своего коня и помчался по направлению к закату.

Через несколько минут после его исчезновения Трина подошла ко мне и уселась напротив. Ее смена еще не закончилась, и я не мог угостить ее.

— У меня новое донесение, — заявила она. — Билли никогда не видел этого типа. И надеется, что никогда больше не увидит, потому что не любит подносить алкогольные напитки людям с такими глазами.

— И какие же у него глаза?

— Этого он не уточнил. Можешь спросить его сам. Что еще? Ах, да! Он заказывал пиво. За все это время только два раза. Вюрцбургское темное, если это важно.

— Не особенно.

— Билли также сказал…

— Черт побери!..

— Билли редко так ругается. Чаще он поминает «мать». Но на этот раз он не ругался… В чем дело?

Не дослушав, я вскочил из-за стола и ринулся к стойке. Билли тут же подвинулся ко мне, продолжая вытирать стакан полотенцем.

— Для такого крупного человека ты бегаешь быстро, о незнакомец!

— Но соображаю я, к сожалению, медленно. Этот парень…

— Которого Трина называет «человеком с рекламы „Мальборо“»?

— Он самый. Надеюсь, ты еще не вымыл его бокал?

— Вымыл. Вот он, если я не ошибаюсь. — Билли поднял стакан, чтобы я мог видеть его на просвет. — Он отлично вымыт — ни пятнышка.

— Вот черт!

— Именно так выражается Джимми, когда я не мою посуду.

— Если этот недоносок сидел весь вечер без перчаток, я здорово оплошал.

— Без перчаток? А, понятно!.. Ты хотел снять отпечатки?

— Да.

— Я думал, их снимают только с пробирок.

— С чего придется. Сгодился бы и пивной бокал. Надо же, так прошляпил! Если он, паче чаяния, придет еще раз…

— Я возьму бокал полотенцем и поставлю его в какое-нибудь надежное местечко.

— Ты просто читаешь мои мысли.

— Если бы ты предупредил меня…

— Что делать — сообразил слишком поздно.

— У меня было единственное желание — никогда больше его не видеть. Не люблю встречаться с такими людьми, особенно в барах. За два часа он выпил всего пару бокалов пива, и это вполне меня устроило. Я не хотел наливать ему что-либо покрепче. Я был бы только рад, если бы он пил поменьше, а свалил как можно быстрее.

— Он что-нибудь сказал тебе?

— Только сделал заказ.

— Ты не заметил — он говорил с акцентом?

— Вроде бы не заметил. Дай-ка подумаю. — На несколько секунд он прикрыл глаза. — Нет. Совершенно стандартный говор. Обычно я обращаю внимание на акцент, но тут не заметил никакого. Я уверен, что он живет не в Нью-Йорке, но что это доказывает?

— Почти ничего. Трина сказала, тебе не понравились его глаза.

— Мягко сказано.

— Но почему?

— Они вызвали у меня какое-то странное, трудно объяснимое чувство. Я даже не сумел бы описать тебе, какого они цвета. Могу только сказать, что скорее светлые, чем темные. Но они… какие-то непроницаемые.

— Я не совсем тебя понимаю.

— В них не было глубины. Ну, точно они стеклянные. Ты смотрел сериал «Уотергейт»?

— Не полностью.

— Там был такой хмырь, с немецким именем.

— У всех героев были немецкие имена.

— Их там было двое. Не Хальдеман, а другой…

— Эрлихман.

— Он самый. Ты видел его? Помнишь его глаза? В них не было глубины.

— Значит, человек с рекламы «Мальборо» — с глазами, как у Эрлихмана?

— Надеюсь, он не замешан ни в чем подобном, Мэт?

— Может быть, они братья по духу.

Я вернулся к своему столику и допил кофе. Хотелось плеснуть туда бурбона, но это было бы неразумно. Вообще-то я не думал, что человек с рекламы «Мальборо» — про себя я называл его просто «Мальборо» — нападет на меня этим вечером. За ним мог скрываться кто угодно. Но пока это наверняка была разведка. Если он и задумал что-нибудь против меня, то осуществит свой замысел в другой раз.

Так, во всяком случае, я предполагал. Однако у меня не было полной уверенности, что я прав, а значит, не стоило возвращаться домой, налакавшись виски до одурения.

Я мысленно попытался нарисовать портрет этого парня, представив глаза Эрлихмана и добавив детали, соответствующие впечатлению Билли. Затем попробовал как-то вписать этот персонаж в картину жизни троицы моих «ангелов». Однако у меня ничего путного не получилось. Он вполне мог быть приблатненным рабочим со стройки, каким-то образом связанным с Прагером; мог оказаться одним из тех здоровенных жеребцов, которыми любила окружать себя Беверли Этридж, и, кроме того, мог зарабатывать на жизнь как профессиональный киллер, которого нанял Хьюзендаль. Отпечатки пальцев дали бы мне возможность кое-что разузнать о нем, но реакция в этом случае подвела меня. Если бы я выяснил, кто он, то мог бы неожиданно напасть сзади, а теперь мне не оставалось ничего другого, кроме как позволить ему продолжить игру и вскоре встретиться с ним лицом к лицу.

Было, вероятно, около половины первого, когда я заплатил по счету и направился к выходу. Может быть, с чрезмерной осторожностью я приоткрыл дверь и окинул взглядом Девятую авеню. Я не увидел ни Мальборо, ни кого-либо иного, кто мог бы представлять для меня угрозу.

Направляясь к углу Пятьдесят седьмой авеню, впервые, с тех пор как ввязался в эту историю, я почувствовал себя мишенью. Конечно, я сам подставил себя — идея как будто была неплохая. Но появился Мальборо, и все изменилось. Игра пошла всерьез: надо мной нависла вполне реальная угроза.

Из подъезда, мимо которого я проходил, донесся шорох. Я насторожился, но тут же увидел знакомую старуху. Подъезд лавки «Сартор Резартус» — ее излюбленное место. В хорошую погоду она ночует здесь. Всегда просит денег, и обычно я что-нибудь даю.

— Мистер, не могли бы выдать мне… — начала она, и я тут же, не дожидаясь продолжения фразы, нащупал в кармане несколько монеток и протянул ей. — Да благословит вас Господь! — сказала старуха.

Я пожелал ей доброго здоровья и пошел дальше. Хорошо, что в ту ночь не было дождя, — я услышал ее крик раньше шума двигателя приближавшейся машины. Молниеносно обернувшись, я увидел, что автомобиль въехал на тротуар и, ослепительно сверкая фарами, движется прямо на меня.

Глава десятая

У меня не было времени на размышление. Я думаю, реакция у меня хорошая. Во всяком случае, неплохая. Поворачиваясь, я потерял равновесие, но тут же бросился на тротуар; упав на бок, перекатился к самому зданию и прижался к стене.

Я был на волосок от смерти. В подобных случаях хорошо владеющий собой водитель может проехать, не оставляя свободного места, впритирку к стене. При этом, конечно, он рискует помять автомобиль, ободрать стену, но куда хуже придется тому, кто окажется между машиной и домом. Я думал, что именно так он и поступит, но в последний миг он рванул руль влево, видимо, рассчитывая раздавить меня, как муху, задней частью корпуса.

Ему это почти удалось. Меня обдало потоком горячего воздуха. Перекатившись на живот, я увидел, как автомобиль съехал с тротуара на мостовую, попутно сбив парковочный счетчик. Дав полный газ, он оказался на углу как раз в тот момент, когда зажегся красный сигнал светофора. Однако водитель не остановился и проехал перекресток. В этом-то не было ничего удивительного: так поступает добрая половина нью-йоркских шоферов. Не помню, когда я видел в последний раз, чтобы штрафовали за нарушение правил движения. У копов просто нет на это времени.

— Какой-то сумасшедший за рулем, какой-то сумасшедший! — верещала возле меня старуха. — Сначала лакают виски, курят сигареты с марихуаной, а затем отправляются покататься с ветерком! Он мог вас раздавить.

— Да.

— И он даже не остановился, чтобы посмотреть, все ли с вами в порядке.

— Да он плевать на меня хотел.

— Люди сейчас такие равнодушные…

Я встал и отряхнулся. Я все еще не мог унять дрожь от пережитого страха и волнения.

— Мистер, не могли бы вы дать мне… — Ее глаза вдруг слегка затуманились, и она нахмурилась, явно испытывая смущение. — Ах, нет, вы ведь только что дали мне денег! Извините, я уже забыла.

Я достал бумажник.

— Вот вам десять долларов, — сказал я, вкладывая банкноту ей в руку. — Не забывайте этого, хорошо? И следите, чтобы вам правильно давали сдачу, когда будете их тратить. Вы поняли?

— О Боже! — сказала она.

— А теперь идите домой и поспите, хорошо?

— О Боже! — повторила женщина. — Десять долларов! Одной бумажкой. Господь благословит вас, сэр!

— Он только что это сделал, — сказал я.

Когда я вернулся в гостиницу, за стойкой администратора был Исайя. Он — светлокожий, уроженец Вест-Индии, с ярко-голубыми глазами и курчавыми, цвета ржавчины, волосами. Его щеки и руки — все в темных веснушках. Он любит дежурить с полуночи до восьми утра. В это время обычно спокойно, и он может сидеть, кропая акростихи, и время от времени прикладываться к бутылочке со сладким сиропом от кашля, в составе которого есть кодеин.

Он пишет свои замысловатые вирши фломастером. Когда однажды я поинтересовался, не затрудняет ли это его работу, от ответил:

— Зато есть чем гордиться, мистер Скаддер.

Он сказал, что мне никто не звонил. Я поднялся наверх и прошел по коридору в свою комнату. Проверил, не видно ли света из-под двери. Света я не увидел, но было еще рано делать какие-то выводы. Затем я посмотрел, нет ли царапин вокруг замочной скважины. Царапин не было, но и это еще ничего не доказывало, потому что гостиничные замки можно открыть даже при помощи простой нити для очистки зубов. Войдя в номер, я убедился, что в нем никого нет. Потом включил свет, закрыл и запер дверь, после чего я вытянул вперед руки, чтобы посмотреть, как дрожат пальцы.

Я налил неразбавленного виски и заставил себя его выпить. Пальцы перестали дрожать, а виски все еще продолжало действовать. Я записал кое-какие буквы и цифры на клочке бумаги и убрал его в бумажник. Разделся и принял душ, чтобы смыть пот — тот отвратительный, липкий пот, который появляется не только от физического напряжения, но и от страха.

Я уже вытирался, когда зазвонил телефон. У меня не было никакого желания снимать трубку: я знал, что услышу.

— Это было предупреждение, Скаддер.

— Ты просто промахнулся, засранец. Не знаешь своего дела.

— Мы не из тех, кто допускает ошибки.

Я послал его подальше и повесил трубку. Через пару секунд я позвонил Исайе и попросил, чтобы до девяти утра он не соединял меня ни с кем, а разбудил точно в девять.

Однако я не был уверен, что сумею заснуть.

И все же я спал лучше, чем ожидал. За ночь проснулся всего дважды — и оба раза от одного и того же кошмара, который, вероятно, умилил бы аналитика-фрейдиста до слез. Это был простецкий сон, без каких бы то ни было символов: точное воспроизведение реальности с того момента, как я покинул бар Армстронга, и до той секунды, как машина настигла меня. Однако водитель из моего сна был достаточно смел и ловок, чтобы превратить меня в лепешку. Как раз перед тем, как это вот-вот должно было произойти, я просыпался, ощущая, как дрожат мои руки и колотится сердце.

Я полагаю, что в подобных снах проявляется действие некоего защитного механизма. Дремлющий мозг бессознательно возвращается к тому, с чем вы не можете справиться, и как бы подавляет ваше беспокойство, сглаживая острые углы. Не знаю, помогают ли справиться со стрессами подобные сны, но когда я проснулся в третий, и последний, раз, за полчаса до побудки, происшедшее представлялось мне уже не в таком мрачном свете. Ведь у меня были кое-какие основания если и не для радости, то, во всяком случае, для того, чтобы испытывать удовлетворение. Кто-то покушался на мою жизнь, а ведь подобную попытку я и хотел спровоцировать. Причем этот «кто-то» только обмарался, что тоже было поводом для торжества.

Я вспомнил о телефонном звонке. Абсолютно точно: звонил не Мальборо. Со мной разговаривал мужчина в годах, примерно моего возраста, и у него был типичный говор жителя Нью-Йорка.

Можно сделать вывод, что за мной охотятся по крайней мере двое. Само по себе это еще ни о чем не говорило, факт достоин был лишь того, чтобы его зарегистрировать и забыть. Любопытно все же, сколько человек находилось в машине: один или больше? Я попытался вспомнить, что успел увидеть при приближении автомобиля. Ослепленный мощными фарами, я почти ничего не заметил. А к тому времени, когда повернулся и посмотрел машине вслед, она была уже далеко. Честно говоря, я старался запомнить номер, а пассажиров не считал.

Я спустился вниз позавтракать, но не мог одолеть ничего, кроме чашки кофе и тоста. Я купил пачку сигарет и, пока пил кофе, выкурил три штуки. Прошло почти два месяца, как я бросил курить, и эти три сигареты произвели такой эффект, словно я ввел никотин прямо в жилы. У меня приятно закружилась голова. Оставив пачку на столе, я вышел на улицу.

По Сентер-стрит я прошел к отделению дорожной полиции. Розовощекий парень, судя по всему, недавний выпускник школы имени Джона Джея,[1] спросил, чем может мне помочь. В комнате было пять-шесть копов, но среди них — ни одного знакомого лица. Я поинтересовался, не могу ли поговорить с Реем Лэндауэром.

— Несколько месяцев назад он вышел в отставку, — ответил парень. — Эй, Джерри, ты не помнишь, когда ушел Рей?

— Наверное, в октябре.

Он повернулся ко мне:

— Рей вышел в отставку в октябре, — повторил он. — Чем могу помочь?

— У меня к нему личное дело.

— Если вы подождете минуту, я дам вам его адрес.

Я попросил его не беспокоиться. Меня удивило, что Рей так рано ушел в отставку. С другой стороны, он был старше меня, а я уже оттрубил в полиции пятнадцать лет и вот уже пять лет как снял полицейский значок. Так что времени прошло порядочно.

Возможно, парень и дал бы мне взглянуть на список недавно угнанных машин. Но мне пришлось бы объяснять, кто я такой, и плести при этом всякий вздор, чего можно было бы избежать, имей я дело со знакомым копом. Поэтому я вышел и направился к станции подземки. Увидев свободное такси, я остановил его. Я сказал таксисту, что мне нужен Шестой полицейский участок. Однако где находится этот участок, он не знал. Несколько лет назад, чтобы получить право водить такси, надо было суметь безошибочно назвать ближайшую больницу, полицейский участок или пожарную часть, находясь в любой части города. Не знаю, когда полиция перестала предлагать кандидатам этот тест. Сейчас от таксистов требуется только одно — ухитряться оставаться в живых.

Я сказал адрес, и мы добрались до участка без особых затруднений. Эдди Келер был в своем офисе. Он читал какую-то заметку в «Ньюс», и, судя по его лицу, она ему не нравилась.

— Ну и засранец же этот прокурор по особым делам! — сказал он, кивнув мне. — Только народ раздражает своим трепом.

— Зато его имя не сходит со страниц газет.

— В губернаторы, наверное, метит.

Я вспомнил о Хьюзендале.

— А кто в наши дни не метит?

— Да все они такие, мать их так! Как ты думаешь, почему?

— Ты обратился не к тому, к кому следует, Эдди. Я совершенно не понимаю, почему кто-то стремится стать кем-то.

Он посмотрел на меня холодным, оценивающим взглядом.

— Кому ты очки втираешь? Ты же всегда хотел быть полицейским.

— Да, верно. С самого детства. И, насколько я помню, никогда не думал работать где-нибудь, кроме полиции.

— Вот и я так. Всегда мечтал носить полицейский значок. А почему — и сам не знаю. Я думаю, так мы были воспитаны. Коп на перекрестке был тогда уважаемой фигурой. Полицейские становились героями многих картин, которые мы обожали в детстве.

— Не знаю. Но мне не нравилось, что они всегда убивали Кэгни в последних кадрах.

— Но ведь так и должно было случиться. Мы жутко беспокоились за Кэгни, хотели, чтобы он остался в живых и купил себе ферму напоследок. Но обстоятельства складывались против него. Садись, Мэт. Что-то мы с тобой теперь редко видимся. Хочешь кофе?

Я покачал головой, но сел. Он взял из пепельницы погасшую сигару и зажег ее. Я достал из бумажника две двадцатки и пятерку и положил на стол.

— Я уже заработал себе на шляпу?

— Нет, но сейчас заработаешь.

— Надеюсь, прокурор по особым делам не узнает об этом?

— Но ведь тебе не о чем беспокоиться.

— Кто знает!.. Достаточно одного такого маньяка, чтобы у всех появилась причина для беспокойства. — Он сложил банкноты и положил в карман рубашки. — Что я должен сделать?

Я вынул клочок бумаги с записью, сделанной перед сном.

— У меня тут зафиксирована часть номерного знака.

— Неужели ты никого не знаешь на Двадцать шестой улице?

Там помещалось отделение дорожной полиции.

Я сказал:

— Кое-кого знаю, но это номер штата Джерси. Я полагаю, что машина украдена и значится в списке угнанных автомобилей. Три буквы — Эль, Кей, Джей или Эль, Джей, Кей. У меня записаны только три цифры, и в тех я не уверен. Девять и четыре. Возможно, девять и две четверки, но я даже не помню порядка цифр.

— Этого может оказаться достаточно, если номер внесен в список. Но теперь так часто отбуксировывают машины, что многие владельцы даже не сообщают об их исчезновении. Они думают, что их отбуксировала полиция, и если у них нет пятидесяти баксов, то не торопятся идти за машиной. Бывает, что в конце концов выясняется: она давно угнана. Случается, вор бросает машину, и ее позже перегоняют, тогда владельцу приходится оплачивать буксировку, хотя и не от того места, где автомобиль был оставлен. Сейчас я достану список.

Он положил сигару в пепельницу, но к тому времени, когда вернулся, она опять погасла.

— Список угнанных автомобилей, — сказал он. — Повтори буквы.

— Эль, Кей, Джей или Эль, Джей, Кей.

— Гм. А ты знаешь модель?

— Вроде бы «кайзер-фрейзер».

— Это все?

— Седан, темного цвета. Больше я ничего не знаю. Все они выглядят одинаково.

— В списке нет ничего похожего. Посмотрим дополнительный, что прислали вчера вечером. А, вот он, твой номер — Эль, Джей, Кей, девять, один, четыре.

— Да, похоже, тот самый.

— Двухдверная «импала» семьдесят второго года, темно-зеленого цвета.

— Я не считал двери, но это наверняка та самая машина.

— Принадлежит миссис Уильям Рейкен из Верхнего Монтклера. Она твоя приятельница?

— Не думаю. Когда она заявила о краже?

— Сейчас посмотрим… В два часа ночи.

Я вышел из бара Армстронга в половине первого, стало быть, миссис Рейкен хватилась своей машины не сразу. Если бы ее быстро вернули на место, она даже не узнала бы, что кто-то раскатывал на ее машине.

— Откуда ее угнали, Эдди?

— Вероятно, из Верхнего Монтклера.

— А если точнее?

— Так. — Он уже отложил список, а теперь снова открыл его на последней странице. — На углу Бродвея и Сто четырнадцатой. Это вызывает интерес.

Он был абсолютно прав, но каким образом он догадался? Я спросил, что именно его заинтересовало.

— Что делала миссис Рейкен на Верхнем Бродвее в два часа ночи? И знал ли об этом мистер Рейкен?

— У тебя на уме только грязные мысли.

— Мне следовало бы быть прокурором по особым делам. А какое отношение миссис Рейкен имеет к пропавшему мужу твоей клиентки?

Я посмотрел на него с недоумением, но тут же вспомнил об истории, которую выдумал для оправдания интереса к смерти Орла-Решки.

— Да никакого. Я посоветовал ей забыть о том, что случилось. Это была работа на пару дней.

— Гм… Кто же угнал автомобиль и что с ним делали вчера ночью?

— Громили общественную собственность.

— Да?

— Сшибли парковочный счетчик на Девятой авеню и умчались на бешеной скорости.

— А ты по чистейшей случайности оказался там, по чистейшей случайности засек номер и, естественно, решил, что машина краденая. А теперь, как любой честный гражданин, просто решил это проверить?

— Ты почти угадал.

— Не вешай мне лапшу на уши! Присядь-ка, Мэт. Я хотел бы знать, чем ты занимаешься?

— Ничем.

— Какая связь между угнанным автомобилем и Орлом-Решкой — Джаблоном?

— Кто это — Орел-Решка? А, тот самый парень, которого выудили из реки? Никакой связи.

— Значит, ты просто искал мужа этой женщины?

Только тут я заметил, что дал маху. Интересно, заметил ли он мою ошибку? Конечно, он заметил.

— В прошлый раз ты говорил, что его ищет подружка. Что ты мне тут вкручиваешь, Мэт?

Я не ответил. Он вытащил сигару из пепельницы, внимательно ее осмотрел, затем, нагнувшись, бросил в мусорную корзинку. Выпрямившись, поглядел на меня, потом в сторону и вновь на меня.

— Что ты от меня скрываешь?

— Не думаю, что тебе это было бы интересно.

— Что общего у тебя с Орлом-Решкой?

— Не важно.

— Почему ты интересуешься этой машиной?

— И это не важно. — Я выпрямился. — Орел-Решка был утоплен в Ист-Ривер, а автомобиль сбил парковочный счетчик на Девятой авеню, между Пятьдесят седьмой и Пятьдесят восьмой улицами. К тому же автомобиль был угнан в деловой части города, за пределами Шестого участка. В этой истории нет ничего, что тебе следовало бы знать, Эдди.

— Кто убил Орла-Решку?

— Не знаю.

— Честно?

— Конечно.

— Ты играешь с кем-то в опасную игру.

— Не совсем так.

— Господи Иисусе!

Мне хотелось уйти. Я не скрывал от него ничего, что он имел право знать, и я действительно не мог поделиться с ним, как и с кем-нибудь другим, своей информацией. Я обязан был действовать в одиночку и поэтому избегал прямо отвечать на его вопросы, а ему это, естественно, не нравилось.

— Так кто же твой клиент, Мэт?

Моим клиентом был Орел-Решка, но я не видел никакого смысла признаваться в этом.

— У меня нет клиента, — ответил я.

— Тогда в чем твой интерес?

— У меня нет никакого особого интереса.

— Я слышал, что незадолго до смерти Орел-Решка разбогател.

— Когда я в последний раз его видел, он был хорошо одет.

— В самом деле?

— Он даже упомянул, что костюм обошелся ему в триста двадцать долларов.

Он сверлил меня взглядом, пока я не отвернулся.

— Мэт, — тихо сказал Эдди, — ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь сшиб тебя автомобилем? Это может плохо повлиять на твое здоровье. Почему бы не поделиться со мной всем, что знаешь?

— Это преждевременно.

— Ты в этом уверен?

Ответил я не сразу, а после минутного размышления. Я вспомнил, как на меня надвигалась машина — сначала в действительности, а затем — как это предстало в моих кошмарных снах.

— Да, уверен, — сказал я.

Забежав в ресторанчик «Львиная голова», я заказал гамбургер, бурбон и кофе. Я был слегка озадачен тем, что машину угнали из столь удаленного района. Они могли бы увести машину пораньше и поставить ее рядом с моей гостиницей. Мальборо мог бы позвонить мне в гостиницу и еще кому-то, сообщив о передвижении из «Клетки попугая» в бар Армстронга. Этот сценарий годился для случая, если против меня ополчились по крайней мере двое. Именно к такому выводу я пришел после того, как услышал в трубке голос пожилого мужчины. Или же он мог…

Рассуждать и дальше в том же духе было бессмысленно. Слишком много различных вариантов я мог бы разобрать, но они, к сожалению, никуда не вели, а только еще больше запутывали дело.

Я показал жестом, чтобы мне принесли еще кофе и виски, смешал их и вновь углубился в свои мысли. Размышляя, я вспомнил, как завершился наш разговор с Эдди. Он явно сообщил мне что-то важное, хотя я пока и не отдавал себе в этом полного отчета. Что-то, сказанное им, будоражило мой ум, но я никак не мог определить, что именно.

Я набрал мелочи на целый доллар и пошел звонить. Джерсийская справочная сообщила мне номер телефона Уильяма Рейкена. Я представился миссис Рейкен сотрудником отдела розыска угнанных автомашин; она сказала, что приятно удивлена тому, что мы так скоро нашли ее автомобиль, и спросила, знаю ли я, в каком он состоянии.

— К сожалению, мы пока не напали на след вашей машины, миссис Рейкен.

— О?!.

— Я хотел бы выяснить некоторые подробности. Ваша машина была припаркована на углу Бродвея и Сто четырнадцатой улицы?

— Да, верно. Только не на Бродвее, а на Сто четырнадцатой.

— Понятно. По нашим сведениям, вы заявили об угоне примерно в два часа ночи. Вы сделали это сразу, как заметили, что машины нет на месте?

— Да. Почти сразу. Обнаружив, что ее нет, я первым делом подумала, что ее отбуксировали. Я вроде бы не нарушила никаких правил, когда припарковала ее, но иногда можно не заметить какого-нибудь знака, не учесть какого-нибудь правила. Но ведь полиция обычно не перегоняет машины, стоящие в жилых кварталах?

— Не далее Восемьдесят шестой улицы.

— Так я и думала, хотя всегда стараюсь не нарушать правила. Заметив, что машины нет, я решила, что, должно быть, перепутала номер улицы и на самом деле поставила машину на Сто тринадцатой, но и там ее не оказалось. Тогда я позвонила мужу и попросила, чтобы он заехал за мной. Он велел мне сообщить об этом в полицию, так я и сделала. Все это заняло, по-моему, минут пятнадцать-двадцать.

— Понятно. — Я тут же пожалел о том, что задал этот вопрос: — А когда вы припарковали машину, миссис Рейкен?

— Сейчас соображу. У меня было два занятия. Первое — семинар по рассказу как литературному жанру — начиналось в восемь. Второе — лекция по истории Возрождения — следовало за ним, в десять. Но приехала я чуточку раньше, сразу после семи. Это имеет значение?

— Боюсь, что это не поможет найти вашу машину, миссис Рейкен, но, устанавливая точное время, мы стараемся увязать между собой различные преступления.

— Интересно, — сказала она. — И что это дает?

Я не знал, как ответить, поэтому сказал, что чем больше мы соберем различных данных, тем легче воссоздать общую картину всех совершенных в городе преступлений, — именно так говорили и мне, когда я интересовался этой проблемой. В заключение я заверил ее, что автомобиль будет, вероятно, скоро найден. Она любезно поблагодарила меня, мы простились, и я вернулся в бар.

Проанализировав разговор, я пришел к выводу, что не узнал ничего полезного. Мысли мои путались, и тут неожиданный вопрос поставил меня в тупик: что могла делать миссис Рейкен в Верхнем Вест-Сайде поздней ночью? Она проводила там время одна, без мужа, а последняя лекция должна была закончиться около одиннадцати. Может быть, она зашла выпить пару кружек пива в один из баров рядом с Колумбийским университетом? Всего несколько кружек, однако именно потому, что была «под градусом», она чувствовала себя не очень уверенно и обошла целый квартал в поисках машины. Конечно, мне наплевать, сколько пива она вылакала — хоть целую бочку. В конце концов она не имела никакого отношения к Орлу-Решке, а ее взаимоотношения с мужем меня совершенно не касались, и все же…

Колумбийский университет.

Кое-какие его факультеты находятся на углу Сто шестнадцатой и Бродвея. Там-то, наверное, миссис Рейкен и проводила занятия. А в этом университете, вспомнил я, кое-кто учится в аспирантуре, специализируясь в области обучения умственно отсталых детей.

Я заглянул в телефонный справочник. Номера Стейси Прагер в нем не было, это меня не удивило: одинокие женщины предпочитают, чтобы их имена не вносили в подобные издания. Но я нашел фамилию Прагер с инициалом «С.». Она проживает, если верить справочнику, на Западной Сто двенадцатой, между Бродвеем и Риверсайд.

Я вернулся в ресторан и допил кофе. Положил на стойку деньги по счету. Прежде чем выйти из «Львиной головы», я снова подошел к телефону, открыл справочник, нашел Прагер С., записал адрес и номер. Чтобы проверить, не означает ли загадочное «С.» какое-либо имя вроде Сеймур, если уж не Стейси, я сунул в щель автомата десять центов и набрал номер. После семи длинных гудков повесил трубку. Вместе с моими десятью центами автомат выдал мне еще две монеты.

Бывают же такие удачные дни!

Глава одиннадцатая

К тому времени, когда добрался до нужной станции подземки, я стал сомневаться в важности обнаруженного совпадения. Если это Прагер решил покончить со мной — сам или через наемников, — зачем он похитил машину в двух кварталах от дома собственной дочери? На первый взгляд это обстоятельство показалось важным, поскольку могло быть связано с тем, что произошло. Но если вдуматься как следует, то это могло быть и не так.

Конечно, если у Стейси Прагер есть близкий друг и если этот друг — Мальборо…

Уточнить все же стоило. Я нашел ее дом — пятиэтажное строение из песчаника с четырьмя квартирами на каждом этаже. Я позвонил в ее квартиру снизу, но ответа не было. Я нажал звонки еще нескольких квартир на верхнем этаже — никто не отозвался. Замок парадной двери показался мне примитивным. Я достал первую попавшуюся отмычку и открыл его так же быстро, как если бы у меня был ключ. Преодолев три крутых пролета лестницы, я постучал в дверь квартиры 4-В. Подождал немного, вновь постучал, а затем, поскольку так и не получил ответа, открыл оба замка и проскользнул внутрь.

Квартира состояла из одной большой жилой комнаты со складной софой. Она была обставлена кое-какой мебелью, которая вполне могла бы принадлежать Армии спасения. Я осмотрел стенной шкаф, кухню и пришел к выводу, что если у Стейси и есть дружок, то он живет в другом месте. В ее квартире не было ничего, что указывало бы на присутствие мужчины.

Оглядевшись, я попытался понять, что за человек здесь живет. На полках стояло множество книг, большей частью в бумажных обложках. Почти все они касались различных аспектов психологии. Было несколько стопок журналов: «Нью-Йорк», «Психология сегодня» и «Интеллектуальные проблемы». В аптечке я не нашел никаких сильнодействующих средств, если, конечно, не считать таковым аспирин. Стейси содержала свою квартиру в образцовом порядке, и это наводило на мысль, что ее жизнь тоже в полном порядке.

Оказавшись в жилище дочери Прагера среди ее книг и вещей, я почувствовал себя человеком, бесцеремонно вторгшимся в чужую жизнь. Ощущение дискомфорта усиливалось с каждой минутой, тем более что мне не удалось найти ничего, что могло бы оправдать мое вторжение. Я вышел и закрыл за собой дверь. Один замок я запер, но для другого необходим был ключ, и я оставил его открытым. По возвращении Стейси, вероятно, подумает, что сама забыла о нем.

Если у меня и теплилась надежда найти у Стейси Прагер красиво обрамленный портрет Мальборо, то она не оправдалась. Оставив дом, я завернул за угол и выпил чашку кофе в какой-то забегаловке. Прагер, Этридж и Хьюзендаль — кто-то из этих троих отправил на тот свет Орла-Решку и пытался расправиться со мной, а у меня было ощущение, что я все еще не могу напасть на след.

Допустим, это Прагер. Обстоятельства как будто складываются против него, но факты пока недостаточно убедительны. Он был на крючке из-за наезда, совершенного его дочерью; и с тех пор для покушения дважды использовался автомобиль. В письме Орел-Решка упоминал, что его чуть было не сбила машина. Подобное произошло вчера ночью и со мной. К тому же у Прагера, похоже, финансовые затруднения.

Беверли Этридж, как и он, в сложном положении; она старалась выгадать время.

Теодор Хьюзендаль принял мои условия.

Из всей троицы только Прагер заявил, что не знает, где взять деньги.

Исходя из этого, можно предположить: убийца — он. Отсюда следует, что он вновь пытался пойти на «мокрое дело», но потерпел неудачу. Стало быть, он нервничает.

Что ж, если это действительно Прагер, сейчас самое время поиграть у него на нервах. Если же он тут ни при чем, я смогу убедиться в этом, встретившись с ним еще раз.

Я заплатил за кофе, вышел и остановил такси.

Когда я вошел в офис Прагера, молодая негритянка окинула меня внимательным взглядом. Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы определить мое место в иерархии посетителей. В ее темных глазах появилась настороженность.

— Мэтью Скаддер, — представился я.

— Вы к мистеру Прагеру?

— Да, верно.

— Он ожидает вас, мистер Скаддер?

— Я думаю, что он захочет встретиться со мной, Шари.

Она, казалось, была изумлена, что я запомнил ее имя. Нерешительно поднялась и вышла из-за своего стола в форме буквы «П».

— Я доложу ему, что вы здесь, — сказала она.

— Окажите любезность.

Девушка проскользнула в кабинет и быстро закрыла за собой дверь. Я сидел на виниловом диване и смотрел на марину миссис Прагер. Теперь я уже не сомневался, что люди в лодке занимаются не чем иным, как блюют в воду.

Шари вернулась в приемную.

— Он примет вас через пять минут, — сообщила она.

— Хорошо.

— У вас, видимо, какое-то важное дело?

— Довольно важное.

— Надеюсь, все будет хорошо. Последнее время он что-то не в себе. Чем упорнее человек трудится, чтобы добиться успеха, тем больше на него давят.

— Сейчас это давление, похоже, особенно сильное?

— Да, он в большом напряжении, — сказала она, посмотрев на меня с вызовом, словно обвиняя в затруднениях, которые приходится преодолевать ее шефу.

От этого обвинения я не мог отмахнуться.

— Может, все скоро уладится, — предположил я.

— Очень надеюсь.

— Вы с ним хорошо сработались?

— Это замечательный человек. Он всегда…

Она не закончила фразу — в этот момент раздался какой-то звук, похожий на резкий выхлоп грузовика. Но до двадцать второго этажа никак не мог донестись шум грузовиков с улицы. Шари застыла возле стола, широко раскрыв глаза и прижав к губам тыльную сторону ладони.

Я вскочил с дивана и бросился в кабинет.

Генри Прагер сидел за столом. Конечно, это был не выхлоп: только что мы слышали звук выстрела.

Выстрела из пистолета. Он лежал на столе — совсем небольшой, 22-го или 25-го калибра. Но стоит вставить дуло такого, почти игрушечного, оружия в рот, направить его вверх, к мозгу, нажать на курок, и этого будет достаточно, чтобы свести счеты с жизнью.

Я замер в дверях, уперся руками в косяк, инстинктивно пытаясь не позволить девушке войти в кабинет. Но Шари стала молотить по моей спине своими маленькими кулачками. Несколько секунд я не уступал, но затем понял, что у нее не меньше, чем у меня, прав узнать, что произошло. Я шагнул в комнату, она последовала за мной и увидела то, о чем уже догадалась.

И тогда она громко закричала.

Глава двенадцатая

Если бы Шари не знала моего имени, я мог бы уйти. Но я не сбежал еще и по другой причине: сработал инстинкт полицейского, от которого, видимо, мне не избавиться до смерти. В течение долгих лет я с презрением наблюдал, как некоторые свидетели стараются держаться в тени, а такая роль, само собой разумеется, была не по мне. К тому же совесть не позволяла мне оставить девушку, которая была потрясена и не могла унять слез.

Тем не менее меня одолевало желание уйти. Глядя на склонившегося над столом Генри Прагера, его искаженные смертью черты, я не мог не думать о том, что его убил я. Конечно, он сам нажал на спусковой крючок пистолета, но не кто иной, как я, вложил оружие в его руку. Это произошло потому, что я явно переусердствовал, играя свою роль.

И все же виноват я был лишь отчасти. Наши судьбы переплелись, но я отнюдь не желал ему смерти. Тем не менее он, казалось, обвинял меня: рука Прагера вытянулась вперед, словно указывая на виновника его гибели.

Несомненно, к решению уйти из жизни его подтолкнул я. Но запутался он куда раньше. Чтобы спасти дочь от обвинения в непредумышленном убийстве, он подкупил должностных лиц. Это стало известно шантажисту. Последовало другое убийство, умышленное. Но, уничтожив Орла-Решку, Прагер только туже затянул петлю на собственной шее: ему не удалось избавиться от шантажа, а расследование обстоятельств смерти его врага в любой момент могло привести к нему.

Тогда он задумал новое убийство, но не смог его осуществить. А на следующий день после неудачной попытки я заявился в его офис, и он сказал секретарше, что освободится через пять минут. Из этих пяти он использовал только две-три.

Пистолет, очевидно, был у него под рукой. Прагер наверняка заранее проверил, заряжен ли он. Пока я ждал в приемной, не исключено, что он раздумывал, не стоит ли встретить меня пулей.

Но одно дело — прикончить человека на темной улице, ночью, или оглушить его ударом по голове и бросить в реку. Совсем другое — пристрелить в своей конторе, в нескольких ярдах от секретарши. Можно предположить, что все это он тщательно обдумал. Хотя, возможно, он решил покончить с собой еще до моего прихода, и я лишь невольно ускорил события. Теперь я не мог его об этом спросить. Да и какое это имело значение? Самоубийство избавляло от каких-либо обвинений его дочь, в то время как еще одно убийство могло привести к полному разоблачению. Уйдя из жизни, он освободился от тяжкой необходимости бежать за телегой, за которой не поспевали его ноги.

Вот о чем я раздумывал, когда стоял, глядя на труп. Не помню, как долго я пробыл в кабинете; Шари рыдала у меня на плече. Думаю, прошло не так много времени. Снова сработали инстинкты: я вывел девушку в приемную и усадил на диван. Затем подошел к телефону и набрал номер 911.

По вызову прибыла группа полицейских из Семнадцатого участка с Восточной Пятьдесят первой. В нее входили два детектива: Джим Хини и еще один, помоложе, по фамилии Финч, я не расслышал его имени. Я немного был знаком с Джимом, мы кивнули друг другу. Это облегчало мое положение. Впрочем, если бы по вызову явились даже незнакомые копы, то каких-то особых неприятностей все равно ожидать не приходилось.

Это было самоубийство, и мы вдвоем с девушкой свидетельствовали, что Прагер находился в полном одиночестве, когда прозвучал выстрел.

Парни из лаборатории, хотя и без особого рвения, все же произвели обычные для таких случаев процедуры. Они сделали много снимков, мелом пометили положение тела, убрали в пакет револьвер и, наконец, положив Прагера в большой пластиковый мешок, застегнули молнию и увезли в морг. Хини и Финч запротоколировали показания Шари и отпустили ее домой — отлеживаться и приходить в себя от перенесенного потрясения. Ей пришлось ответить на традиционные вопросы, чтобы коронер впоследствии мог с полным правом констатировать факт самоубийства. Она рассказала, что в последнее время ее босс пребывал в угнетенном и раздраженном состоянии и был явно обеспокоен состоянием своих дел. Шари заметила, что подобное настроение было для него нехарактерно и удивляло ее. Детективы зафиксировали показания секретарши о том, что она видела босса за несколько минут до выстрела, что мы сидели в приемной и оба, одновременно войдя в кабинет, обнаружили его мертвым.

Хини заявил, что этого пока достаточно. Утром ей придется снова дать формальные показания, а сейчас детектив Финч проводит ее домой. Она попыталась отказаться, сказав, что в этом нет необходимости, поскольку собирается поехать на такси, но Финч настаивал.

Проводив обоих взглядом, Хини сказал:

— Бьюсь об заклад, что Финч не прочь отвезти ее домой. У этой девочки попка что надо.

— Я не заметил.

— Ты стареешь. А вот Финч заметил. Он любит негритяночек, особенно таких, как эта. Сам я этим обычно не занимаюсь, но, честно говоря, когда работаешь с Финчем, и сам начинаешь распаляться. Если хоть половина того, что он рассказывает, — правда, то он скоро дотрахается до смерти. Хотя не похоже, чтобы он особенно врал. Телки так и виснут на нем. — Он закурил сигарету и протянул мне пачку. Я отказался. — Держу пари: он разложит эту Шари.

— Да что ты? Она же вся дрожала и никак не могла успокоиться — сегодня ей не до секса.

— Как раз самое время. Не знаю, что тут за чертовщина, но когда происходит что-нибудь подобное, им только мужика и подавай. Вот ты — станешь приставать к бабе, после того как скажешь, что ее муж убит? Как бы она там ни выглядела — не станешь, верно? И я нет. Но ты послушал бы, что рассказывает этот сукин сын Финч! Пару месяцев назад один рабочий слетел с металлической конструкции. Разбился, конечно. Финч сообщает об этом его жене. Она, понятное дело, в истерике, он утешает ее, этак ласково обнимая. И что ты думаешь? Она тут же расстегивает ему ширинку, и начинается потеха.

— Если, конечно, Финч говорит правду.

— Конечно, иногда он может и приврать, но в целом… Я не думаю, что он заливает. Когда ему не везет, он тоже мне сообщает.

У меня не было особого желания продолжать этот разговор, но я не хотел, чтобы он заметил, как паршиво я себя чувствую. Поэтому мне пришлось выслушать еще несколько историй о похождениях неутомимого Финча. Затем в течение нескольких минут мы вспоминали наших общих друзей. Знай мы друг друга получше, это могло бы занять больше времени. Наконец, он достал свой планшет и сосредоточился на Прагере. Он задал мне обычные в таких случаях вопросы, и я подтвердил все, что сообщила Шари.

Затем он попросил:

— Скажи мне — это только для протокола, — мог ли он быть мертв до твоего прихода? — Встретив мой недоуменный взгляд, он пояснил: — Это обычный вопрос. Допустим, девушка убила его. Не спрашивай меня, как или почему. Затем дождалась, чтобы пришел посетитель, прикинулась, будто разговаривает с ним, а потом нажала на курок с помощью какого-нибудь приспособления. Вы оба обнаруживаете тело, и все шито-крыто.

— По-моему, тебе не следует увлекаться телебоевиками, Джим. Они плохо влияют на твои мозги.

— Но ведь могло же быть и так?

— Могло. Я слышал, как она разговаривала с ним в его кабинете. Конечно, если она заранее установила диктофон…

— Ладно, ладно. Замолчи, ради Бога!

— Если ты хочешь принять во внимание все возможности…

— Я же сказал, что это формальность. Когда видишь, что преступники вытворяют на экране, поневоле удивляешься, почему они ведут себя так глупо в жизни. Какой-нибудь урка может насмотреться телефильмов и кое-что позаимствовать. Но ведь ты слышал его голос, поэтому не стоит говорить о диктофонах. Тут нет никакой проблемы.

В действительности я не слышал голоса Прагера, просто было куда легче заявить, что слышал. Хини хотел принять во внимание все возможности, а я только и мечтал, чтобы как можно скорее убраться.

— А каким образом ты оказался здесь, Мэт? Работаешь на него?

Я покачал головой.

— Мне нужно было проверить кое-какие сведения.

— О Прагере?

— Нет, о человеке, который был с ним связан; мой клиент просил кое-что уточнить. Я виделся с Прагером на прошлой неделе и забежал, чтобы поговорить еще раз.

— И кто же объект твоего расследования?

— Какая разница? Человек, который работал с ним восемь-десять лет назад. Это не имеет ничего общего с самоубийством.

— Значит, ты не был близко знаком с Прагером?

— Встречался с ним дважды. Точнее, один раз. Сегодня, как сам понимаешь, мне не удалось с ним поговорить. Кроме того, я однажды звонил ему.

— У него были какие-то проблемы?

— Теперь их нет. Что я могу тебе сказать, Джим? Я почти не знал его, не представлял, в каком он положении. Могу сказать только, что он был мрачен и взволнован, словно считал, что весь мир ополчился против него. Когда я его увидел в первый раз, он был жутко недоверчив. Можно было подумать, что он принимал меня за злоумышленника, который хочет его погубить.

— Паранойя?

— Что-то в этом роде.

— Да, похоже. Трудности в бизнесе, ощущение, словно все вокруг плетут интриги. Возможно, он предполагал, что ты доставишь ему новые неприятности. Может быть, он дошел до такого состояния, что одна мысль о необходимости принять еще одного человека стала для него совершенно невыносимой. Вот он и достал из письменного стола пистолет и, не задумываясь, пустил себе пулю в лоб. Уж лучше бы запретили торговать этими пушками, что тоннами привозят с Каролинских островов. Готов биться об заклад, что оружие не зарегистрировано.

— Наверное, ты прав.

— Он, должно быть, думал, что покупает его для самозащиты. Маленькая паршивая испанская хлопушка! Хоть шесть раз выпали в грудь какому-нибудь громиле, это его не остановит. Если эта игрушка и может на что-нибудь сгодиться, то только на то, чтобы вышибить себе мозги. А бывает, что и для этого слабовата. Полгода назад один парень решил покончить с собой, но сделал только полдела и стал чем-то вроде овоща. Уж теперь-то ему просто необходимо покончить с собой, но он даже не может пошевелить руками. — Он закурил еще сигарету. — Загляни ко мне завтра и дай официальные показания.

Я сказал ему, что у меня есть план получше. Сел за машинку Шари и отстукал короткий текст, где все описал как надо. Он прочитал и кивнул:

— Ты знаешь, в какой форме это полагается делать. Что ж, мы все сбережем немного времени.

Я подписал показания, и он подколол бумагу к листкам, лежавшим на планшете. Быстро просмотрев их, он сказал:

— Его жена живет в Вестчестере. Слава Богу! Я позвоню местным полицейским — предоставлю им удовольствие сообщить ей о смерти мужа.

Я чуть было не выложил ему, что у Прагера есть дочь, живущая на Манхэттене, но вовремя прикусил язык. Ни к чему ему было знать, что мне это известно. Мы пожали друг другу руки, и он выразил сожаление, что Финч так и не возвратился.

— Этот недоносок, видно, заработал еще очко, — сказал он. — Поэтому и не торопится. Я же говорил тебе, что он любит черненьких.

— Он наверняка тебе все подробно опишет.

— Не сомневаюсь.

Глава тринадцатая

Я зашел в бар, но задержался там недолго — только, чтобы успеть пропустить, одну за другой, пару двойных порций. У меня не было лишнего времени. Бары закрываются в четыре ночи, а большинство церквей — в шесть-семь вечера. Я отправился в Лексингтон и зашел в собор, где, кажется, никогда не бывал. Я не обратил внимания на его название. Помню только, что оно было замысловатым.

Там шла служба, но я не стал следить за ее ходом, а зажег несколько свечей, сунул пару долларов в ящик для пожертвований, затем уселся на одну из дальних скамеек и стал твердить три имени: Джекоб Джаблон, Генри Прагер и Эстреллита Ривера, — три имени, три свечи для поминовения душ усопших.

После того, как я убил Эстреллиту Риверу, мне пришлось пережить очень трудное время. Я вновь и вновь возвращался к тому, что произошло в ту ночь. Мне хотелось обратить время вспять, чтобы изменить трагический конец, — так когда-то киномеханики прокручивали фильм в обратном направлении. В том варианте, который я безуспешно пытался вписать в прошлое, все мои выстрелы попадали точно в цель. Никаких рикошетов, а если пули и отскакивали, то никому не причиняли вреда. Эстреллита проводила лишнюю минуту в конфетной лавке, покупая мятные леденцы, и поэтому никак не могла оказаться в баре, чтобы попасть под пулю, или же…

Когда-то, в пору учебы в школе, я прочитал одно стихотворение, которое долгие годы подспудно хранилось в моей памяти. Отправившись в библиотеку, чтобы уточнить его, я отыскал четыре строки Омара Хайяма:

Я упорно пытался убедить себя в том, что только я виноват в гибели Эстреллиты, но подсознательно не мог с этим согласиться. Я пил в то время, хотя и не очень много. Во всяком случае, мои выстрелы в тот злополучный вечер оказались точными. И как полицейский, я обязан был стрелять в грабителей. Они были вооружены, совершили убийство и пытались скрыться; между ними и мной не было никого. Но пуля отскочила рикошетом. Такое случается.

Вот потому-то я и ушел из полиции. Точнее, это была одна из причин. Волей-неволей, на вполне законных основаниях я поступал отвратительно, чтобы получить нужный результат. Говорят, что благородная цель не оправдывает негодные средства, но почему тогда, черт возьми, даже зная об этом, мы выбираем такие мерзкие средства?

Вот и теперь получилось, что я сознательно запрограммировал Генри Прагера на самоубийство.

Разумеется, я добивался совершенно другого. Однако случилось худшее. Я усиленно подталкивал его ко второму убийству, которое он без моего нажима наверняка бы не совершил. Он убил Орла-Решку, но если бы я уничтожил конверт с компроматом, Прагеру незачем было бы совершать преступление снова. Это я принудил его к покушению, которое оказалось неудачным. Загнанный в угол, он — обдуманно или необдуманно — покончил с собой.

А ведь я вполне мог бы уничтожить конверт.

Перед Орлом-Решкой у меня не было никаких обязательств. Я только согласился вскрыть конверт, если он перестанет мне звонить или оставлять сообщения. Я вполне мог обойтись без его денег и отдать церкви все три тысячи. Конечно, я нуждался в средствах, но не был доведен до крайности.

Орел-Решка поспорил со мной и вышел победителем. Он знал, что так и будет: «Я думаю, что ты сделаешь все как надо, ведь я давно заметил, что для тебя что-то значит разница между убийством и любыми другими преступлениями. Как и для меня. В своей жизни я делал много плохого, но никогда никого не убивал. И я всегда старался держаться подальше от тех, на чьей совести лежит этот тяжкий грех. Такой уж я человек. Я думаю, что и ты тоже такой…»

Если бы я ничего не предпринял после гибели Орла-Решки, Генри Прагер, конечно, не лежал бы сейчас в пластиковом мешке. Но между убийством и другими преступлениями и в самом деле есть существенная разница. Этот мир значительно хуже, чем мог бы быть, поскольку часто случается, что убийцы остаются безнаказанными. Они разгуливают, упиваясь свободой, как разгуливал бы и Прагер, если бы не вмешался я.

Несомненно, все могло бы сложиться иначе. Пуля не должна была попасть в глаз маленькой девчушки. Но попробуй объясни это неумолимому персту Судьбы.

Когда я ушел, служба все еще продолжалась. Я миновал пару кварталов, не задумываясь, куда иду, а затем завернул в «Бларнийский камень»,[2] чтобы «причаститься».

Ночь была долгой.

Бурбон не производил на меня своего обычного действия. Я переходил из бара в бар, и в каждом непременно замечал кого-нибудь, кто настораживал меня. Я все время видел его в зеркале, и, куда бы ни шел, он неизменно следовал за мной. Бесконечные передвижения и волнение, вероятно, нейтрализовали действие алкоголя. Время, которое потратил на обход баров, я, вероятно, мог бы с куда большей пользой провести в одном из них, спокойно потягивая свой бурбон.

Я оставался относительно трезвым еще и потому, что заглядывал в строго определенные бары. Обычно я пью в малоосвещенных уютных заведениях, где порция составляет две, а если тебя знают, то и три унции. Но этой ночью я заходил в бары вроде «Бларнийского камня» и «Белой розы». Цены здесь ниже, но зато и порции меньше: если платишь за унцию, то и получаешь унцию, которая к тому же на треть разбавлена водой.

В одном из бродвейских баров по цветному телику я посмотрел последнюю часть баскетбольного матча. «Никсы» проигрывали, к концу игры разрыв увеличился до двенадцати-тринадцати очков. Это была четвертая игра турнира.

Парень, сидевший рядом со мной, сказал:

— В следующем году от них уйдут Лукас и Дебюшер, у Рида все еще не в порядке колени. Не может же один Клайд управиться за всех! Так они и будут сидеть в дерьме.

Я кивнул. Его мнение показалось мне вполне обоснованным.

— Три тайма они все никак не могут проснуться, Коуэнс и еще один парень получили по пять предупреждений и все равно никак не могут попасть в корзину. Даже — мать их за ногу! — не пытаются.

— Это я их сглазил.

— Что вы сказали?

— Стоило мне начать смотреть игру, как команда просто развалилась. Наверное, я их сглазил.

Он внимательно оглядел меня и отодвинулся.

— Не дури, парень, — сказал он. — Я вовсе не хотел тебя обидеть.

Он просто не понял меня. А я говорил совершенно серьезно.

Я завершил свое турне в баре Армстронга, где подают превосходное виски. Жаль, что к этому времени я перестал ощущать вкус спиртного. Ночь была спокойная, и Трина смогла присесть за мой столик.

— Я была очень бдительна, — сообщила она, — но мне так и не удалось засечь его.

— Кого?

— Нашего ковбоя. Я просто хочу сказать, что не видела его. Ведь предполагалось, что я буду действовать, как агент ФБР.

— А, ты говоришь об этом Мальборо! Я, кажется, встречал его сегодня.

— Здесь?

— Нет. В другом месте. Ну и насмотрелся я сегодня на подобных типов!

— С тобой что-то случилось?

— Да.

Она прикрыла мою руку ладонью.

— В чем дело, дружок?

— Становится все больше людей, которым я должен ставить поминальные свечи.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать, Мэт. Ты, часом, не пьян?

— Пытался надраться, но безуспешно. Бывали у меня и лучшие дни. — Я отхлебнул кофе, поставил чашку на клетчатую скатерть и вынул серебряный доллар Орла-Решки. Вношу поправку: мой доллар, ведь я купил его за свои кровные. Подкинув монету, я сказал: — Вчера ночью кто-то пытался убить меня.

— Боже! Где-нибудь рядом?

— В нескольких кварталах отсюда.

— Неудивительно, что ты так…

— Дело не в этом. Сегодня я отплатил за это покушение. Сам убил человека. — Я думал, она уберет руку, но она не шелохнулась. — Я убил его не в буквальном смысле слова. Просто он сунул себе в рот маленький испанский пистолет — их целыми тоннами привозят с Каролинских островов — и нажал на курок.

— Почему же ты считаешь, что убил его?

— Потому что это я загнал его в угол, и у него не оказалось другого выхода. В конечном итоге виноват я.

Она глянула на часы.

— Да пропади все пропадом! — сказала она. — Сегодня, для разнообразия, я могу уйти и пораньше. Если Джимми захочет наказать меня, то и черт с ним!

Заведя обе руки назад, она развязала тесемки передника. Ее грудь всколыхнулась.

— Хочешь проводить меня домой, Мэт? — спросила она.

За последние месяцы мы несколько раз помогали друг другу справиться с гнетущим чувством одиночества. Нам нравилось бывать вместе, и в постели тоже, но и она, и я знали, что эти встречи никогда не приведут к чему-либо серьезному.

— Мэт?

— Боюсь, сегодня от меня тебе будет мало радости, малышка.

— Тогда ты позаботишься, чтобы меня не ограбили по пути домой.

— Ты знаешь, что я хочу сказать.

— Да, мистер Детектив, но вы-то не знаете, что у меня на уме. Я все равно не подпустила бы тебя сегодня к себе. — Она коснулась моей щеки указательным пальцем. — Тебе надо побриться. — Ее лицо смягчила улыбка. — Я предлагаю тебе кофе и мое общество, — сказала она. — Надеюсь, ты не откажешься?

— Нет, не откажусь.

— Только кофе и дружескую беседу.

— Отлично!

— Но не чай и сочувствие — ничего подобного.

— Согласен.

— Еще бы! А теперь ответь мне: разве это не самое лучшее предложение из тех, что ты получил сегодня?

— Конечно, лучшее, — признался я. — Тем более что никаких других и не было.

Она сварила превосходный кофе и принесла мне пинту харперовского. Бутылка была едва начата, а к тому времени, когда я выговорился, стала почти пустой.

Я рассказал все, что мог. Опустил только то, что могло вывести на Этридж или Хьюзендаля, и не стал упоминать о секрете Генри Прагера. Я не назвал его имени, хотя, заглянув в утренние газеты, она легко могла бы узнать, о ком шла речь.

Когда я закончил, она несколько минут молчала, сидела, склонив голову и полусомкнув веки. От ее сигареты поднимался легкий дымок. Наконец она сказала, что просто не представляет, как я мог бы действовать иначе.

— Предположим, ты дал бы ему понять, что ты не вымогатель, Мэт. Предположим, ты собрал бы убедительные доказательства его причастности к убийству и предъявил бы их. Ты ведь все равно разоблачил бы его, верно?

— Да, так или иначе.

— Он покончил с собой, потому что боялся разоблачения, предполагая, что ты шантажист. Но если бы он знал, что ты собираешься передать его дело копам, согласись, он сделал бы то же самое.

— У него могло не оказаться такой возможности.

— Не к лучшему ли, что она у него была? Никто не принуждал его совершить то, что он совершил. Это было его собственное решение.

Я обдумал ее слова.

— И все же что-то тут не так.

— Что именно?

— Точно не знаю. Просто чувствую.

— Просто у тебя такая привычка — во всем плохом винить себя. — Ее слова попали в точку. Я побледнел. Заметив это, она стушевалась. — Извини, — сказала Трина, — извини, Мэт.

— За что?

— Я была чересчур резка.

— Правда часто звучит резко. — Я встал. — Утро вечера мудренее.

— Не уходи.

— Я получил обещанный кофе и возможность выговориться. Спасибо тебе. А теперь мне лучше пойти домой.

Она покачала головой:

— Останься.

— Я же предупредил тебя, Трина…

— Да, верно. Честно говоря, я не имела в виду что-то такое. Просто не хочется засыпать одной.

— Боюсь, что не смогу спать.

— Тогда, пожалуйста, обними меня и не убирай руки, пока я не усну. Ну, сделай это, лапуля.

Мы улеглись, крепко обняв друг друга. То ли бурбон наконец подействовал, то ли я устал сильнее, чем казалось, но, продолжая прижимать ее к себе, я заснул мгновенно.

Глава четырнадцатая

Когда я проснулся, голова трещала, а во рту чувствовался неприятный привкус горечи. Записка на подушке Трины советовала мне позавтракать. Однако единственным, что могло мне помочь, была бутылка харперовского. Я приложился к ней, затем проглотил пару таблеток аспирина, который нашел в аптечке, и выпил чашку преотвратного кофе. Все это притупило чувство мучительной боли, которую я продолжал испытывать.

Погода была чудесная, воздух казался более свежим, чем обычно. Сизая дымка, окутывающая город, сегодня была менее плотной. Я направился в гостиницу, по пути купив газету. Время близилось к полудню. Я никогда не сплю так долго.

Теперь можно было связаться с Беверли Этридж и Теодором Хьюзендалем, чтобы сообщить: им ничто не угрожает да и никогда с моей стороны не угрожало. Любопытно, как они отреагируют? Испытают, вероятно, облегчение, хотя и возмутятся, что я разыграл их. Ну что ж, это уже их проблемы. С меня хватает моих собственных.

Очевидно, мне все-таки придется встретиться с ними лично. По телефону все не объяснишь. У меня не было желания увидеть их, но мне не терпелось разделаться с этой историей как можно быстрее. Два телефонных звонка, две короткие встречи, и просьбу Орла-Решки можно будет считать выполненной.

У стойки администратора я остановился. Корреспонденции не было, однако мне передали, что звонила мисс Стейси Прагер. Она оставила номер, по которому я должен был позвонить. Однажды я набирал его в ресторанчике «Львиная голова».

Оказавшись в номере, я просмотрел «Таймс». О смерти Прагера сообщалось под заголовком шириной в две колонки. Некролог и медицинское заключение о том, что смерть произошла от попадания пули в мозг. Констатировалось самоубийство. Моя фамилия не упоминалась. Как же его дочь могла узнать обо мне? Я вновь взглянул на записку. Стейси Прагер звонила накануне вечером, около девяти. Первый выпуск «Таймс» не мог попасть на улицы раньше одиннадцати или двенадцати.

Стало быть, ей сообщили мое имя полицейские. Или еще раньше — отец.

Я снял трубку, но тут же вернул ее на рычаг. Мне не очень хотелось разговаривать со Стейси Прагер. Не было ничего такого, что мне следовало бы от нее услышать, и я не знал, что могу ей сказать сам. От меня она, во всяком случае, не узнает, что ее отец — убийца. Этого не узнает и никто другой. Возмездие, оплаченное Орлом-Решкой, свершилось. Конечно, его дело так и будет числиться среди нераскрытых. Я знал, что полиции все равно, кто его убил, и не собирался открывать им на это глаза.

Я вновь поднял трубку и позвонил Беверли Этридж. Линия была занята. Тогда я позвонил Хьюзендалю, в его офис. Он обедал. Выждав несколько минут, я опять набрал номер Этридж, но линия еще не освободилась. Я растянулся на постели, закрыл глаза, и тут зазвонил телефон.

— Мистер Скаддер? Меня зовут Стейси Прагер. — Молодой, серьезный голос. — Извините, меня не было дома. После того, как позвонила вчера вечером, я села на поезд и поехала к матери.

— Я узнал о вашем звонке всего несколько минут назад.

— Ясно. Я хотела бы поговорить с вами. Я могла бы приехать к вам в гостиницу или в любое другое место, куда скажете.

— Я не уверен, что смогу вам быть полезен.

Последовала пауза. Затем она сказала:

— Возможно, вы действительно ничем не сможете помочь. Не знаю… Но вы последний, кто видел моего отца живым, и я…

— Я не видел его вчера, мисс Прагер. Я сидел в приемной, когда это случилось.

— Да, это так. Но дело в том… Послушайте, я все же хотела бы встретиться с вами, если это возможно.

— Не могу ли я ответить на ваши вопросы по телефону?

— Я бы хотела встретиться с вами лично.

Я спросил, знает ли она, где находится моя гостиница. Она сказала, что знает; чтобы добраться, ей понадобится не больше двадцати минут, и она сразу же позвонит мне из вестибюля.

«Каким образом она выяснила номер моего телефона?» — недоуменно подумал я, вешая трубку. В телефонном справочнике его, естественно, нет. Уж не известно ли ей об Орле-Решке и обо мне? Если Мальборо — ее приятель и если они вместе разрабатывали план…

В таком случае было логично предположить, что она считает меня виновным в смерти отца. И тут она была отчасти права: я и в самом деле чувствовал себя ответственным за то, что произошло с Прагером. И все же я не ожидал, что она приедет на встречу с маленьким револьвером в сумочке. Я подтрунивал над Хини, упрекая в том, что он насмотрелся боевиков, но сам-то я редко включаю телик.

Стейси приехала через пятнадцать минут. За это время я еще раз позвонил Беверли Этридж, но вновь услышал в трубке короткие гудки. Тут Стейси связалась со мной из вестибюля, и я пошел ее встречать.

Она оказалась высокой, стройной девушкой с удлиненным, узким лицом и глубокими, скорее даже бездонными глазами. Волосы у нее были длинные, прямые. Чистые, дорогие голубые джинсы и зеленовато-желтый кардиган поверх простой белой блузки. Сумка, явно сшитая из штанин других джинсов. Маловероятно, что в ней спрятан револьвер.

После того, как мы представились друг другу, я предложил выпить кофе; мы пошли в «Алое пламя» и заняли одну из кабин. Когда нам принесли заказ, я сказал, что очень сожалею по поводу смерти ее отца, но не представляю, почему она захотела увидеться со мной.

— Я не знаю, почему он покончил с собой, — заявила она.

— И я этого не знаю, — ответил я.

— В самом деле? — Ее глаза внимательно изучали меня. Я попытался представить, какой она была несколько лет назад, когда баловалась всякими пилюлями и травкой и была достаточно легкомысленна, чтобы задавить ребенка и уехать. Сделать это оказалось довольно трудно: девушка, сидевшая напротив меня за обтянутым термостойким пластиком столиком, ничуть не напоминала легкомысленную прожигательницу жизни. В ней ощущались внимательная сосредоточенность, сдержанность и серьезность, и, хотя она была глубоко травмирована смертью отца, чувствовалось, что у нее хватит силы воли, чтобы перенести эту трагедию, не сломавшись.

Она сказала:

— Вы детектив?

— Более или менее.

— Как это понять?

— Я выполняю кое-какие частные поручения. Ничего интересного. Если так можно выразиться, я вольный стрелок.

— И вы работали на моего отца?

Я отрицательно покачал головой.

— Я видел его всего один раз, на прошлой неделе, — сказал я и повторил то же, что сообщил вчера Джиму Хини. — Поэтому, в сущности, я не знал вашего отца.

— Очень странно, — произнесла она.

Она помешала свой кофе, добавив сахара, сделала глоток и поставила чашку на блюдце. Я спросил, что именно ей кажется странным.

Она сказала:

— Я видела отца позавчера вечером. Он ждал в моей квартире, когда я вернусь с занятий. Мы вместе поужинали. Так он обычно делает… делал — один-два раза в неделю. Но почти всегда он предупреждал меня об этом телефонным звонком. Но в тот раз предварительного звонка не было. Отец сказал, что решил встретиться со мной просто потому, что ему это внезапно пришло в голову. Он рассчитывал, что все же дождется меня дома.

— Понятно.

— В тот вечер он был очень расстроен. Не знаю, насколько точно это слово определяет его состояние. Он был сильно взволнован: казалось, его беспокоит какая-то сложная проблема. Его настроение всегда отличалось неустойчивостью. Если все шло хорошо, он испытывал воодушевление; если появлялись трудности, впадал в депрессию. Когда я занялась патологической психологией и стала изучать маниакально-депрессивный синдром, я не могла не думать о том, что почти все симптомы этой болезни просматриваются у отца. Я не хочу сказать, что он был душевнобольным, но для него была характерна такая же резкая смена настроений. Это не мешало ему жить, просто такая уж у него была нервная система.

— И он был в депрессии позапрошлым вечером?

— Не только. Это была смесь депрессии с гиперактивным возбуждением, которое вызывает, например, амфетамин. Не знай я, как он относится к наркотикам, я могла бы предположить, что он и в самом деле принял это средство. У меня был в жизни период, когда я баловалась наркотой, и он недвусмысленно дал понять, как к этому относится. Словом, для подобного предположения не было ни малейших оснований.

Она еще отпила кофе. Нет-нет, в ее сумочке нет револьвера. Стейси — очень открытая девушка. Будь у нее оружие, она тут же пустила бы его в ход.

— Мы поужинали в китайском ресторанчике, неподалеку от моего дома, — сказала она. — На Аппер-Вест-Сайд. Он почти не притрагивался к еде. Я была очень голодна, но мне быстро передалось его настроение, и я потеряла аппетит. Говорил он довольно бессвязно. Выражал беспокойство обо мне. Несколько раз спрашивал, не употребляю ли я больше наркотики. Я ответила ему, что нет. Интересовался моими занятиями: довольна ли я избранным предметом; уверена ли, что смогу зарабатывать себе на жизнь. Хотел знать, не испытываю ли я к кому-нибудь романтической привязанности. Я ответила, что у меня нет ничего серьезного. А затем он спросил, знаю ли я вас.

— В самом деле?

— Да. Я ответила, что единственный Скаддер, известный мне, это мост Скаддер-Фоллз. Он также поинтересовался, не была ли я когда-нибудь в вашей гостинице — он назвал ее, — и я ответила, что нет. Он сообщил, что вы там живете. Я так и не поняла, к чему он клонил.

— Я тоже этого не понимаю.

— Еще он хотел знать, не встречала ли я человека, который все время подкидывает серебряный доллар. Он вынул монету в четверть доллара, подбросил ее над столом, показав, как это делает тот человек. Я сказала, что не видела такого, и спросила, здоров ли отец. Он ответил, что прекрасно себя чувствует, и попросил не беспокоиться за него. Если с ним что-нибудь случится, сказал отец, я должна держать себя в руках и не переживать.

— И это усугубило ваше беспокойство?

— Конечно. Я боялась… боялась всевозможных бед, но не решалась даже подумать о них. Первым моим предположением было то, что он ходил к доктору и у него обнаружили какую-то болезнь. Вчера вечером я позвонила врачу, который обычно за ним наблюдает. Но он сказал, что не видел моего отца с ноября, когда тот проходил ежегодную диспансеризацию, и что его здоровье в порядке, если не считать легкой гипертонии. Возможно, конечно, что он ходил к другому специалисту, и тот поставил ему какой-то страшный диагноз, но об этом может стать известно лишь на аутопсии. Ведь в таких случаях, мистер Скаддер, обычно производят аутопсию?

Я посмотрел на нее, но ничего не ответил.

Она продолжила:

— Когда я узнала, что он покончил с собой, я не удивилась.

— Вы предполагали такой исход?

— Неосознанно. Я вроде и не ожидала этого, но когда я услышала о том, что произошло, общая картина как бы стала законченной. Так или иначе я догадалась, что́ у него на уме, поняла, что он старался оборвать все нити, связывавшие его с жизнью. Но я не представляю, почему он это сделал. Когда я узнала, что в это время вы находились там, то вспомнила, как он спрашивал, не видела ли я вас. Я подумала, что между тем, что его волновало, и вами есть некая связь. Может, у него были какие-то серьезные проблемы и вы проводили для него расследование? Полицейский сказал, что вы детектив, и я подумала… Просто ума не приложу, что все это значит.

— Для меня загадка, почему он упомянул мое имя.

— Вы делали что-нибудь для него?

— Нет, мы общались недолго, мне надо было только подтвердить сведения о другом человеке — пустяковое дело.

— Но я не вижу в этом никакого смысла.

Поразмыслив, я добавил:

— Но на прошлой неделе мы говорили довольно долго. И может, я сказал что-нибудь такое, что произвело на него глубокое впечатление. Не представляю себе, что именно. В разговоре мы затронули много тем, не исключено, что одна из них, без моего ведома, показалась ему особенно важной.

— Очевидно, мне придется довольствоваться этим объяснением.

— У меня нет другого.

— Что бы это ни было, он, видимо, был глубоко потрясен. Он только упомянул ваше имя, потому что не мог поделиться со мной тем, что вы ему сказали. Отец не мог мне раскрыть, что это для него значило. Когда секретарша доложила о вашем приходе, это, очевидно, ускорило трагическую развязку — последовало нажатие на курок.

Она была, безусловно, права: мое появление и в самом деле подтолкнуло его к пропасти.

— Не могу понять — при чем тут серебряный доллар? Может, он вспомнил слова из песни: «Раскрути серебряный свой доллар — по полу покатится он, круглый»? О чем говорится в следующей строке? Кажется, о том, что женщина не узнает, какой ей достался хороший мужчина, пока не лишится его. Что-то вроде этого. Может, он хотел сказать, что над ним нависла угроза лишиться всего? Не знаю. Боюсь, в последние дни в его мыслях была полная путаница.

— Вероятно, он был в большом напряжении.

— Вероятно. — На миг она отвернулась. — Он ничего не говорил вам обо мне?

— Ничего.

— Вы уверены?

Я прикинулся, будто сосредоточенно размышляю, затем подтвердил, что уверен.

— Я надеюсь, он понимал, что со мной теперь все в порядке. Это самое главное. Если он решил умереть, я надеюсь по крайней мере, что он знал: со мной все о’кей…

— Конечно, он знал это.

Чувствовалось, что она много пережила с тех пор, как ей сообщили о смерти отца. Да нет, пожалуй, она начала нервничать раньше — тем вечером в китайском ресторанчике. И сейчас ей было невероятно тяжело. Но она не собиралась плакать. Нет, эта девушка не из тех, у кого глаза на мокром месте, у нее сильный характер. Будь у ее отца хоть половина подобной силы воли, он не покончил бы с собой. Прежде всего он велел бы Орлу-Решке уматывать ко всем чертям и не стал бы платить деньги за молчание. Ему не пришлось бы убивать человека, а затем совершать еще одно покушение. Она была куда сильнее его. Не знаю, можно ли гордиться подобной чертой характера. Это ведь не заслуга: либо она есть — либо ее нет.

Я сказал:

— Значит, в последний раз вы виделись в китайском ресторанчике?

— Да. Затем он проводил меня пешком до дома, а потом уехал.

— Который был час, когда вы расстались?

— Не помню. Наверное, около десяти-десяти тридцати, может, позднее. Но почему вы об этом спрашиваете?

Я пожал плечами:

— Да просто так. По привычке. Много лет я был полицейским. А когда копу нечего сказать, он начинает задавать вопросы. Не важно, какие.

— Это интересно. Похоже на приобретенный рефлекс.

— Полагаю, так это и называется.

Она глубоко вздохнула.

— Ну что ж, — сказала она. — Благодарю вас за то, что встретились со мной. Я отняла у вас много времени.

— Ну, времени у меня больше чем достаточно, и я не очень переживаю, если даже теряю его понапрасну.

— Я просто надеялась узнать что-нибудь… о нем. Я почему-то думала, что он оставил мне записку или письмо. Я никак не могу поверить, что он мертв, и, вероятно, поэтому не могу свыкнуться с мыслью, что от него не будет больше никаких вестей. Я думала… да это не важно. Во всяком случае, я хочу поблагодарить вас.

Мне было неприятно слышать от нее слова благодарности: у нее не было решительно никаких причин выражать мне признательность.

Через час-другой я все же дозвонился до Беверли Этридж и сказал, что должен ее повидать.

— Я думала, мы встретимся не раньше вторника.

— Я буду ждать вас сегодня вечером.

— Это невозможно. У меня еще нет денег, а ты обещал дать мне неделю.

— Нам надо поговорить о другом.

— О чем же?

— Это. не телефонный разговор.

— Господи, — сказала она, — я никак не могу встретиться с тобой сегодня, Мэт. Я занята.

— Но ведь Кермит сегодня играет в гольф.

— Это не значит, что я буду скучать дома одна.

— Нет, разумеется.

— Ну и зануда же ты! Я просто приглашена на прием. Очень респектабельный прием, все будут в строгих одеждах. Если тебе так приспичило, мы могли бы встретиться завтра.

— Считай, что мне приспичило.

— Где и когда?

— Как насчет «Клетки попугая»? Часов в восемь.

— «Клетка попугая»? Ну и затрапезное местечко!

— Пожалуй.

— Как раз под стать мне?

— Я этого не говорил.

— Да уж, ты всегда ведешь себя как настоящий джентльмен. Итак, в восемь часов в «Клетке попугая».

Конечно, я мог бы ей сказать, чтобы она расслабилась, поскольку игра закончена; мог бы избавить ее от напряжения хотя бы в этот последний день. Но я не стал этого делать, подумав, что она отлично владеет собой и наверняка продержится еще чуть-чуть. К тому же мне хотелось видеть ее лицо в тот момент, когда я сниму ее с крючка. Почему — я и сам не знал. Может, дело в том, что между нами при встрече возникает что-то особенное, словно пробегает какой-то ток. Но так или иначе, я хотел увидеть ее реакцию, когда она узнает, что угрозы больше нет.

Ничего подобного я не чувствовал по отношению к Хьюзендалю. Я позвонил в офис, там его не было. Не оказалось его и дома, но я поговорил с женой. Передал ей, что завтра в два часа зайду в его офис, но предварительно утром перезвоню, чтобы подтвердить встречу.

— И еще, — сказал я в заключение, — передайте мужу, что ему абсолютно не о чем беспокоиться. Все вот-вот уладится и будет в полном порядке.

— Он поймет, что вы имели в виду? — спросила она.

— Да, конечно.

Я немного подремал, затем перекусил поблизости во французском ресторанчике, вернулся в номер и раскрыл книгу. К одиннадцати часам мне стало казаться, что я нахожусь не в гостиничном номере, а в монастырской келье: я едва не уснул. Дело в том, что я читал «Жития святых».

Собирались тучи, похоже было, что скоро пойдет дождь. Улицы еще не опустели окончательно. Я отправился в бар Армстронга, за угол. Трина с улыбкой подала мне мое пойло. Я просидел там около часа и все это время напряженно думал о Стейси Прагер и еще более напряженно — об ее отце. После встречи с девушкой я вновь почувствовал вину за то, что произошло с Прагером. Но, с другой стороны, я был склонен согласиться и с тем, что накануне говорила Трина. У него действительно было право предпочесть именно такой выход, разом избавившись от всех бед. К тому же его дочь теперь уже никогда не узнает, почему он это сделал, как не узнает и об убийстве Орла-Решки. Конечно, сам факт его смерти вызывал ужас, но трудно было придумать другой сценарий, который бы лучше соответствовал ситуации.

Я попросил счет, Трина тут же принесла его и положила на край стола. Пока я отсчитывал деньги, она сказала:

— Ты выглядишь сегодня немного бодрее.

— Правда?

— Самую малость.

— Я давно не спал так крепко.

— Да? Как ни странно, и я тоже.

— Вот и отлично.

— Уж не совпадение ли это?

— И еще какое!

— Значит, есть кое-что посильнее снотворных пилюль.

— Однако и этим нельзя злоупотреблять.

— А то еще привыкнешь!

— Это точно.

Какой-то посетитель, сидевший через два стола от нас, пытался привлечь ее внимание. Она бросила на него быстрый взгляд и вновь повернулась ко мне:

— И все же я не думаю, что это когда-нибудь войдет в привычку. Ты уже в возрасте, а я пока молода; ты чересчур замкнут, а у меня то и дело меняется настроение. К тому же мы оба, честно говоря, чудаковаты.

— Святая правда.

— Однако иногда неплохо встречаться.

— Верно.

— Можно даже сказать — хорошо.

Я погладил ее руку и улыбнулся. Быстро усмехнувшись в ответ, Трина сгребла мои деньги и направилась к тому зануде, который продолжал знаками что-то ей показывать. Проводив ее взглядом, я встал и направился к двери.

Уже шел дождь — холодные струи хлестали меня по лицу. Ветер мешал идти. Ощущение, было не из приятных, и я было заколебался: не вернуться ли в бар и там переждать непогоду. Однако дождь мог продолжаться до утра, и я решил, что не стоит возвращаться.

Как обычно, я побрел к Пятьдесят седьмой улице. Приближаясь к лавке «Сартор Резартус», я заметил, что кто-то стоит в подъезде. Вероятно, старая нищенка. Это было странно: обычно в такие вечера, как этот, она не показывалась. Но дождь пошел только что, и я решил, что женщина заняла свое место пару часов назад, потому и оказалась застигнутой врасплох.

Я нащупал в кармане мелочь, надеясь, что она не будет разочарована: не могу же я каждый раз давать ей по десять долларов! Тот вечер был особенным — она спасла мне жизнь.

Я уже приготовил монеты; дверь открылась, но из подъезда вышла не старуха, а Мальборо. И в руке у него был нож.

Глава пятнадцатая

Он бросился на меня с ножом и, если бы не дождь, наверняка тут же разделался бы со мной. К счастью, он поскользнулся на мокром тротуаре и, чтобы сохранить равновесие, инстинктивно изменил направление удара. Это дало мне возможность увернуться и приготовиться к следующему выпаду.

Раздвинув руки, я принял стойку поудобнее. В висках у меня стучало. Мне не пришлось долго ждать. Пару секунд он прикидывал, как нанести удар, то напрягая, то расслабляя широкие плечи, а затем кинулся на меня. Я был наготове — отклонился в сторону, чуть повернулся и быстро ударил его ногой, целясь в коленную чашечку. Удар оказался неточным; я отпрыгнул и снова принял боевую стойку.

Он попытался обойти меня слева. Пройдя полукруг, он развернулся спиной к улице. Я разгадал смысл маневра: Мальборо хотел отрезать мне путь к бегству.

Какая наивность! Да, он был молод, подтянут, атлетически сложен и отличался здоровьем, которое дает жизнь на свежем воздухе. Я же был слишком стар и тяжел по сравнению с ним. К тому же много лет не проделывал никаких физических упражнений, кроме сгибания руки в локте. Попытка бежать не дала бы мне ничего, я просто подставил бы спину для удара.

Он слегка нагнулся, чтобы переложить нож из одной руки в другую. Это, конечно, выглядит устрашающе в кино, но в реальной жизни человек, по-настоящему хорошо владеющий ножом, не станет тратить время на подобную чепуху. Известно, что на свете очень мало людей с одинаково хорошо развитыми — правой и левой — руками.

Поскольку первый удар он хотел нанести правой рукой, я не сомневался, что и при следующем нападении нож снова будет в этой же руке. Перекладывая оружие, он ничего не достиг, зато я получил время собраться и приноровиться к его действиям.

Кроме того, теперь у меня появилась надежда: если он тратит энергию на примитивные устрашающие приемы, значит, не умеет как следует обращаться с ножом. Наверное, он просто любитель, а не профессионал, и я имею шанс выйти из этой схватки живым.

Чтобы выиграть время, я сказал:

— У меня не так много денег с собой, но я готов их отдать.

— На кой черт мне твои деньги, Скаддер? Мне нужен ты сам.

Голос был незнакомый, а говор не нью-йоркский. Где его, любопытно, нашел Прагер? После того, как познакомился со Стейси, я не сомневался, что этот человек не может быть ее другом — не тот тип.

— Ты ошибаешься, — сказал я.

— Ошибся ты, мужик. И тебе уже не удастся исправить эту ошибку.

— Генри Прагер вчера покончил с собой.

— Да? Придется послать ему цветочки на могилу… — Он продолжал играть ножом, его колени то напрягались, то расслаблялись. — Сейчас я тебя пощекочу перышком.

— Не думаю.

Он рассмеялся. При свете уличных фонарей я наконец увидел его глаза и понял, почему они так не понравились Билли. Это были глаза убийцы, глаза психопата.

— Будь у меня нож, — сказал я, — уж я бы сумел справиться с тобой.

— Конечно, сумел бы.

— Впрочем, мне хватило бы даже зонтика. — Мне и в самом деле очень пригодился бы сейчас зонтик или трость — ими лучше защищаться, если на вас нападают с ножом. Хотя, конечно, с револьвером ничто в сравнение не идет.

Да, иметь с собой револьвер было бы неплохо. Уйдя из полиции, первое время я радовался, что мне больше не приходится каждый день таскать с собой пушку. В то время для меня это было очень важно — не брать с собой оружие. И, однако, долгие месяцы из-за этого я чувствовал себя незащищенным. Может, дело было в том, что я постоянно носил револьвер пятнадцать лет и просто привык к его весу.

Но окажись сейчас у меня оружие, мне наверняка пришлось бы воспользоваться им. Я знал, что «ковбой» не бросил бы нож, даже если бы я достал револьвер. Он твердо решил убить меня, и ничто не могло бы его остановить. Где же все-таки Прагер раскопал его? Нет сомнения — он не профессиональный киллер. Но многие нанимают непрофессионалов, а Прагер, насколько я знал, не имел связей в кругах, где вращаются наемные убийцы.

Если только… Однако я не мог отвлекаться. Увидев, что он вновь готовится к атаке, я тут же вернулся к реальности. Я хорошо представлял, как он собирается действовать. Все мои движения были рассчитаны, и я не только успел нанести ему упреждающий удар ногой, но и перехватил его кисть. Он пошатнулся, едва устояв, и выронил нож. Но прежде чем я наступил на нож, Мальборо успел ловко подобрать его. Он отошел почти к самому краю тротуара, чтобы мне было сложнее напасть на него.

— Ну, теперь-то ты покойник, — сказал он.

— Не трепись. На этот раз я чуть не прикончил тебя.

— Я, пожалуй, вспорю тебе перышком живот. Чтобы ты подох медленно.

Чем больше я говорил, тем дольше были перерывы между его бросками, а значит, наша стычка затягивалась. В любой момент мог появиться кто-нибудь посторонний, и это спасло бы меня от смерти. Но мимо только проезжали такси — непогода смела с городских улиц прохожих.

Конечно, было бы превосходно, если бы вдруг появился патрульный автомобиль, но на это не приходилось рассчитывать. Ведь о полицейских недаром говорят: их никогда не бывает там, где они нужны.

— Давай же, Скаддер, попробуй справиться со мной.

— Ночь длинная, еще успею.

Он дотронулся большим пальцем до лезвия ножа.

— Как бритва, — сказал он.

— Охотно верю.

— Сейчас ты сам убедишься, что он очень острый.

Все той же, чуть шаркающей, походкой он немного отошел назад, и я понял, что́ у него на уме. Он кинется на меня с разгона. Если не сможет пырнуть ножом, то постарается повалить, а подняться сможет только один из нас. Я следил не за обманными движениями его плеч, а за ногами и был наготове. Когда он ринулся на меня, я быстро откинулся назад, рассчитывая, что нож окажется у меня за спиной. Так и получилось. Затем, изловчившись, я перебросил его через себя. Приземляясь, он наверняка выронит нож, подумал я. Останется только закинуть нож подальше, а самого Мальборо ударить ногой по виску.

Однако до этого не дошло. Он взлетел достаточно высоко и даже успел ловко перевернуться, как олимпийский ныряльщик. Но упал он не в воду бассейна, а на бетон. Хотя он и протянул руку, пытаясь смягчить падение, упал он неудачно. Его голова сильно ударилась о бетон. Наверняка у него раскололся череп, словно брошенная с третьего этажа дыня. Он умер мгновенно.

Я подошел поближе: он приземлился на затылок. Поза была такой, что не приходилось сомневаться: шея сломана. Я попытался нащупать пульс, но мне это не удалось. Перекатив его, я приложил ухо к груди Мальборо: ударов сердца не было слышно. В руке у него все еще был нож, теперь совершенно не нужный.

— Пресвятая Мать!

Я поднял голову и увидел одного из живших по соседству греков, которые заходили в бар Спиро и Антареса. При встречах мы время от времени кивали друг другу. Но его имени я не знал.

— Я все видел, — сказал он. — Этот гад пытался убить вас.

— Пожалуйста, помогите мне объяснить это полиции.

— Ну уж нет. Я ни черта не видел. Вы понимаете, что я хочу сказать.

— Плевать мне на то, что вы хотели сказать! Вы думаете, в случае чего я не найду вас? Идите в бар Спиро и позвоните в полицию. Это можно сделать без монет. Сообщите об убийстве в целях самозащиты, которое произошло на территории, подведомственной Восемнадцатому полицейскому участку, и укажите адрес.

— Но я ничего не знаю…

— А вам и не надо ничего знать. Только сделайте, что я сказал.

— Да у него же в руке нож — сразу видно, что вы защищались. Он мертв, у него переломана шея. Уже нельзя выйти на эти проклятые улицы, весь этот чертов город — все равно что дикие джунгли!

— Позвоните сейчас же!

— Послушайте…

— Ах ты, поганый сукин сын! Да я тебя в такую историю втяну, что тебе век не снилась! Полицейские тебе мозги вышибут, если будешь дурака валять. Быстро позвони!

Он направился к бару.

Я опустился на колени возле покойника и быстрехонько его обыскал. Я хотел узнать его имя, но в карманах не нашлось ничего, что могло бы мне помочь. Бумажника у него тоже не было, только зажим для денег в виде долларового знака. Похоже, из чистейшего серебра. У него оказалось чуть больше трехсот долларов. Я положил мелкие купюры обратно ему в карман. Остальное спрятал у себя. Деньги сейчас явно были нужнее мне, чем ему.

Я стоял, ожидая прибытия полицейских, хотя совсем не был уверен в том, что мой маленький друг их вызвал. Один за другим остановились два таксиста и поинтересовались, не могут ли чем-нибудь помочь. Никто не решился прийти мне на помощь, когда Мальборо размахивал ножом, зато теперь, когда он был мертв, все так и рвались в бой. Я махнул рукой, показав, чтобы они проезжали дальше. Наконец с Пятьдесят седьмой вывернула черно-белая машина и, несмотря на то, что на Девятой авеню одностороннее движение, подъехала ко мне. Выключив сирену, копы — два человека в штатском, оба незнакомые — быстро вышли из нее.

Я вкратце объяснил полисменам, кто я такой и как все случилось. Я больше не был одним из них, и это нисколько не огорчало меня сейчас. Примчался еще один автомобиль — с парнями из лаборатории, — а затем и «скорая».

Парням из лаборатории я сказал:

— Надеюсь, вы снимете с него отпечатки пальцев прямо сейчас, а не в морге. Сделайте это.

Они не поинтересовались, на каком основании я отдаю приказания. Видимо, решили, что я полицейский, причем довольно высокого ранга. Детектив в штатском, с которым я только что разговаривал, приподнял брови:

— Отпечатки?

Я кивнул:

— Я хочу знать, кто он, а у него нет удостоверения личности.

— Вы что же — осмотрели его?

— Да.

— Это не положено, вы знаете.

— Знаю. Но я хотел выяснить, кто покушался на мою жизнь.

— Он хотел ограбить вас?

Я покачал головой.

— Он следил за мной позавчера. А сегодня подкараулил меня и даже назвал по имени. Обыкновенный грабитель не готовится к нападению так тщательно.

— После того, как отпечатки его пальцев будут идентифицированы, мы узнаем, что это за птица. Но почему он хотел вас убить?

Я не ответил на этот вопрос.

— Не знаю — здешний он или приезжий, — сказал я. — Я уверен, что где-нибудь на него есть досье. Но вполне вероятно, что его никогда не задерживали в Нью-Йорке.

— Проверим, что у нас есть. Не думаю, что он абсолютно чист.

— Я тоже.

— Если у нас нет на него досье, значит, поищем в Вашингтоне. Хотите поехать со мной в участок? У вас, наверное, там есть знакомые.

— Конечно, — сказал я. — Гальярди все еще заваривает кофе?

Его лицо омрачилось.

— Он умер. Года два назад. Прямо за письменным столом. Сердечный удар.

— Как жаль! Я об этом не слышал.

— Парень был отличный. И кофе варил отменный.

Глава шестнадцатая

Мои предварительные показания были не слишком распространенными. Полицейский, который прочитал его, Бирнбаум, сразу же заметил это. Я сообщил, что в таком-то месте в такой-то час на меня напал незнакомец; он был вооружен ножом, а у меня оружия не было. Обороняясь, я перебросил нападавшего через себя. Я даже не предполагал, что падение может оказаться для него смертельным.

— Ты сказал, что этот панк назвал тебя по имени, — напомнил Бирнбаум.

— Верно.

— Но ты об этом не написал. — У него были залысины, и он почесал голову там, где когда-то росли волосы. — И еще ты сказал Лейси, что он преследовал тебя несколько дней.

— Я уверен, что заметил его однажды, но мне кажется, что он попадался мне на глаза несколько раз.

— Гм… Ты хочешь дождаться, пока мы идентифицируем отпечатки?

— Да.

— Но ты почему-то не стал ждать на месте происшествия, не найдем ли мы удостоверение его личности. Похоже, ты уже знал, что у него не было при себе документов?

— Я просто предполагал это, — вывернулся я. — Зачем носить с собой удостоверение личности тому, кто задумал совершить убийство? Но, повторяю, это была только догадка.

Он пожал плечами.

— Ладно, хватит об этом, Мэт! Мне и самому не раз приходилось обыскивать квартиру, когда ее хозяев не было дома. Встречаются же такие рассеянные люди, что забывают запереть дверь. А я, конечно, ни за что не стал бы пользоваться отмычкой или чем-нибудь в этом роде, чтобы открыть замок.

— Еще бы — это ведь могло квалифицироваться как взлом!

— Конечно. Но мы же не должны допустить, чтобы полицию обвиняли в подобных правонарушениях. — Ухмыльнувшись, он снова взял мои показания. — Ты что-то знаешь об этой птице, но не хочешь поделиться с нами. Так?

— Нет. Дело как раз в том, что я ничего не знаю.

— Не понимаю.

Я вытащил сигарету из лежавшей на столе пачки. Несомненно, мне не следовало этого делать: я мог опять вернуться к проклятой привычке. Закуривая, я обдумывал, что и как мне лучше сообщить Бирнбауму.

— Я думаю, вы можете спокойно закрыть это дело — неудавшееся покушение на убийство, — заявил я.

— Назови мне имя.

— Я тоже его не знаю.

— Послушай, Мэт…

Глубоко затянувшись, я произнес:

— Позвольте мне сперва самому провести расследование. Я кое-что вам сообщу, но не для записи. У вас уже достаточно доказательств, что убийство было непреднамеренным, в целях самозащиты. У вас есть свидетель, вы нашли труп с ножом в руке.

— Ну?

— Я знаю, что этот парень был нанят, чтобы убить меня. Когда я выясню, кто он такой, я, возможно, смогу установить, на кого он работал. Я предполагаю, что недавно он совершил убийство, тоже по заказу. Причем нанимал его оба раза один и тот же человек.

— Значит, ты пока не хочешь поделиться с нами тем, что тебе известно?

— Нет.

— И для этого у тебя есть веские основания?

— Не хочу, чтобы пострадал невиновный.

— Но ведь работать одному очень трудно.

Я пожал плечами.

— Сейчас проверяют отпечатки его пальцев. Если не смогут здесь определить, кому они принадлежат, то пошлют в бюро в Вашингтон. Процедура может затянуться до утра, — сказал Бирнбаум.

— Я бы подождал здесь, если не возражаете.

— Наоборот. В кабинете лейтенанта есть диван, ты можешь на нем прикорнуть.

Я кивнул. Он занялся какими-то бумагами, а я зашел в пустой кабинет и взял газету. Должно быть, через пару минут меня сморил сон. Проснулся я оттого, что Бирнбаум тряс меня за плечо.

— У нас в городе на него ничего нет, Мэт. В Нью-Йорке его ни разу не задерживали.

— Так я и думал.

— А говорил, что ты ничего о нем не знаешь!

— Действительно не знаю. Только кое-что предполагаю.

— Ты бы облегчил нашу задачу, если бы намекнул, где искать.

Я покачал головой.

— По-моему, все-таки стоит связаться с Вашингтоном.

— Отпечатки уже переданы в столичное бюро. Еще два часа назад. Смотри-ка, уже светлеет! Почему бы тебе не пойти домой? Как только будут какие-нибудь новости, я сразу тебе позвоню.

— В бюро ведь теперь полно компьютеров, чтобы быстрее справляться с такими делами?

— Да, конечно. Но кто-то должен управлять их работой. А там, в бюро, ребята не очень торопятся. Иди домой и поспи.

— Я лучше подожду.

— Ну, как хочешь. — Он направился к двери и, перед тем как выйти, напомнил о диване в кабинете лейтенанта. Однако после короткого сна в кресле мне уже не хотелось спать. В голове снова закрутились колесики, и я не мог их остановить.

Мальборо был человеком Прагера. Все указывает на это. Но получалось, что он каким-то образом пропустил известие о смерти Прагера. Может быть, конечно, он просто не подал вида, что знал об этом, и хотел отомстить за гибель близкого ему человека. Вполне возможно и то, что он был нанят через посредника и не знал, кто заинтересован в моей смерти. Должно же быть какое-то объяснение, в противном случае…

Я даже не хотел думать о том, что мое предположение ошибочно.

Бирнбауму, во всяком случае, я сказал правду.

Но чем дольше я раздумывал, тем более уязвимой мне представлялась версия о связи Прагера с Мальборо. И в то же время в глубине души я все-таки лелеял надежду, что моя новая догадка окажется ошибочной. Я продолжал сидеть в участке, листая газеты, пил жидкий кофе и пытался не думать о том, к чему вновь и вновь невольно возвращались мысли. Через какое-то время Бирнбаум ушел домой, передав смену другому детективу, по имени Гузик. Около девяти тридцати Гузик пришел ко мне и сказал, что в Вашингтоне провели идентификацию. Он прочел мне присланный факс:

«Лундгрен, Джон Майкл. Родился четырнадцатого марта сорок третьего года… Целая серия арестов, Мэт… Участие в различных махинациях с целью получения заработков, хулиганские и бандитские нападения с оружием, угон автомобилей дорогих марок, ограбления. Неоднократно задерживался на Западном побережье. Отбывал срок в квентинской тюрьме…»

— А еще он сидел в фолсомской тюрьме, — добавил я. — По обвинению то ли в вымогательстве, то ли в ограблении. Совсем недавно.

Он поднял на меня глаза:

— Я думал, вы его не знаете.

— Это действительно так. Просто только теперь свел концы с концами. Он занимался вымогательством. Был арестован в Сан-Диего, его партнер выступал свидетелем обвинения и выпутался. Был осужден условно.

— Этих подробностей в факсе нет.

Я спросил, нет ли у него сигареты. Он сказал, что не курит, и предложил стрельнуть сигарету у кого-нибудь, но я отказался.

— Пригласите-ка лучше стенографистку. Ей придется потрудиться.

Я сообщил полиции все, что счел нужным. Как Беверли Этридж связалась с преступным миром. Как удачно вышла замуж и вернулась обратно в тот слой общества, откуда вышла. Как Орел-Решка — Джаблон, увидев ее портрет в газете, собрал о ней интересную информацию и стал умело ее шантажировать.

— Какое-то время ей, видимо, удавалось отделываться незначительными суммами, — сказал я, — но запросы Орла-Решки росли, он требовал все больше и больше. А тут как раз подвернулся ее старый друг Лундгрен, который и подсказал ей выход. Зачем платить шантажисту, когда гораздо проще его убить. Лундгрен был профессиональным преступником, но не профессиональным киллером. Сперва он попробовал задавить Орла-Решку машиной, но его постигла неудача. Тогда он прикончил его ударом по голове и сбросил в Ист-Ривер. Он и меня пробовал задавить.

— А затем вышел против вас с ножом.

— Да, так.

— Но как вы все это узнали?

Я объяснил, не называя, однако, имен других жертв Орла-Решки. Копам это не очень понравилось, но они ничего не могли поделать. Я рассказал им, как сам стал приманкой и как Лундгрен попался на этот крючок.

Гузик, то и дело перебивая меня, говорил, что мне следовало немедленно сообщить обо всем в полицию, а я каждый раз отвечал, что у меня были другие намерения.

— Мы провернули бы все как надо, Мэт. Вы говорите, что Лундгрен не профессионал, но сами тоже действовали не очень-то профессионально, потому вам чуть было не прищемили задницу. С голыми руками против ножа! Просто чудо, что вы остались живы. Как вы могли спороть такую глупость, ведь вы же пятнадцать лет служили в полиции?

— Но я не мог подставить тех, кто не был причастен к убийству Орла-Решки. Что произошло бы с ними, если бы я передал вам материалы?

— Это уже не ваша забота. Они ведь сами замарались. И их секреты не должны были мешать расследованию убийства.

— Но ведь никакого расследования не было. Всем плевать на Орла-Решку.

— Расследования не проводилось, потому что вы скрыли важные факты.

Я покачал головой.

— Это чушь собачья, — сказал я. — Тогда у меня не было доказательств, что кто-то убил Орла-Решку. У меня имелись только сведения о том, что он шантажировал нескольких человек. А это свидетельствовало против самого Орла-Решки, который был уже мертв. Я не думаю, чтобы, сообщи я об этом, вы вытащили его из морга и отвезли в тюрьму. Теперь же, когда у меня появились доказательства, я тотчас же передал их вам. Послушайте, мы можем так спорить целый день. Почему вы просто не выпишете ордер на арест Беверли Этридж?

— И какое же обвинение я ей предъявлю?

— Обвинение в пособничестве убийству.

— Вы можете доказать, что ее шантажировали?

— Да. Документы в безопасном месте. В сейфе. Я могу принести их через час.

— Я поеду вместе с вами.

Я посмотрел на него. Он пояснил:

— Я хочу знать, что лежит в конверте, Скаддер.

До сих пор он называл меня Мэтом. Любопытно, что у него на уме? Возможно, он просто закидывал удочку наугад, но, безусловно, он что-то задумал. Может, он хотел занять мое место — только не для того, чтобы узнать имя убийцы, а чтобы получить живые деньги? А может, он желал заработать очки, выведя преступников на чистую воду? Я знал этого парня слишком мало, чтобы угадать, какими мотивами он руководствовался, но вообще-то это не имело большого значения.

— Я вас не понимаю, — сказал я. — Я подношу вам раскрытое дело об убийстве на серебряном блюде, а вы хотите расплавить это блюдо.

— Я пошлю парней, чтобы задержать Этридж. А с вами мы между тем откроем сейф.

— Но ведь я могу и забыть, где спрятал ключ.

— Что ж, в моей власти сильно подпортить вам жизнь.

— Она и без того не особенно хороша… Бумаги спрятаны в нескольких кварталах отсюда.

— Все еще идет дождь, — сказал он. — Поедем на машине.

Мы подъехали к Ганноверскому отделению «Банка промышленников» на углу Пятьдесят седьмой и Восьмой. Он оставил свой черно-белый автомобиль на автобусной остановке. И все это ради того, чтобы не идти пешком три квартала, хотя дождь уже почти прекратился. Мы спустились по лестнице в подвал, я отдал свой ключ охраннику и расписался в карточке.

— Несколько месяцев назад мы столкнулись с одним забавным случаем; уверен, вы никогда не слышали ни о чем подобном, — сказал Гузик. Теперь, когда я вроде бы изъявил готовность сотрудничать, он говорил со мной по-дружески. — Одна девица арендовала сейфовую ячейку в Химическом банке, платила свои восемь баксов в год и ходила туда три-четыре раза в день. И все время с разными парнями. Банковским служащим это показалось подозрительным, и они попросили нас проследить за ней, что мы и сделали. Цыпочка оказалась проституткой. Вместо того чтобы снимать номер в гостинице, где ей каждый раз пришлось бы выкладывать по десять баксов, клиентов с улицы она водила прямо в банк. Надо же придумать такое, Господи! Когда она забирала свой ящик, ее отводили в специальную маленькую комнату; она запирала дверь, быстро разбиралась с клиентом и прятала деньги в ящик. И все это обходилось ей в восемь баксов ежегодно вместо десяти за каждого клиента! К тому же это было куда безопаснее, чем в гостинице: что бы она ни вытворяла, клиент ничего не мог с ней поделать в этом чертовом банке. Ее нельзя было ни избить, ни ограбить. Замечательно придумано, правда?

К этому времени охранник принес ящик из подвала. Он вручил его мне и проводил нас в небольшой бокс. Мы вошли вместе с Гузиком, который закрыл и запер дверь. Бокс показался мне тесноватым для занятий сексом, но, насколько я знаю, кое-кто ухитряется это проделывать и в туалетах самолетов, а там уж и вовсе негде повернуться.

Я спросил у Гузика, как поступили с девушкой.

— О, мы сказали, чтобы банковские служащие не возбуждали дело, потому что идею подхватят все уличные девки. Мы посоветовали вернуть ей плату за пользование сейфом и отказать в дальнейшем предоставлении банковских услуг. Я думаю, так они и сделали. А девица, возможно, перешла улицу и арендовала ячейку уже в другом банке.

— Но больше жалоб на нее не поступало?

— Нет. Не исключено, что у нее есть высокопоставленные друзья. — Он громко рассмеялся, довольный собственной шуткой, но тут же оборвал смех. — Посмотрим, что у тебя там хранится, Скаддер.

Я вручил ему ящик.

— Посмотрите сами.

Пока он изучал содержимое, я внимательно следил за выражением его лица. Он отпустил несколько интересных реплик по поводу фотографий, внимательно прочитал весь печатный материал. Затем он повернулся ко мне:

— Все, что тут есть, касается исключительно дамочки Этридж.

— Похоже, что так, — согласился я.

— А где же материалы о двух других?..

— Видимо, эти банковские подвалы не такие уж надежные, как принято считать. Похоже, кто-то вскрыл ящик и забрал остальное.

— Ах ты, сукин сын!

— У вас есть все, что вам требуется, Гузик. Ни больше ни меньше.

— Ты разложил все материалы по отдельным ящикам. Сколько их?

— Какая разница?

— Сукин сын! — повторил Гузик. — Сейчас я спрошу у охранника, сколько еще сейфов ты здесь оплачиваешь, мы осмотрим их все.

— Пожалуйста. Но я могу сберечь ваше время.

— Да?

— Речь идет не о трех ящиках, Гузик. А о трех разных банках. И даже не надейтесь вытряхнуть из меня ключи, не думайте устроить проверку банков или еще что-нибудь в этом духе. И вообще было бы лучше, если бы вы перестали называть меня сукиным сыном, потому что я могу обидеться и отказаться сотрудничать с вами. А вы знаете, что по закону я не обязан это делать. Тогда ваше дело просто рассыплется. Может, вам удастся установить без меня связь между Этридж и Лундгреном, но вам придется потерять уйму времени, чтобы убедить окружного прокурора принять дело к рассмотрению.

Некоторое время мы смотрели друг на друга. Пару раз он порывался что-то сказать, но так и не сказал. Наконец что-то изменилось в его лице, и я понял, что он сдался. У него было достаточно материала, и он, видимо, смирился с тем, что ничего больше ему не получить.

— Напрасно я, черт возьми, так распалился, — усмехнулся он. — Это все наша полицейская въедливость, просто захотелось узнать все до конца. Надеюсь, вы не обиделись?..

— Ничуть, — ответил я не слишком убедительным тоном.

— Должно быть, мои ребята уже вытащили Этридж из теплой постельки. Вернусь в участок и послушаю, что она скажет. Думаю, это будет интересно. Судя по картинкам, с нею приятнее ложиться в постель, чем вытаскивать ее оттуда. Вам приходилось это делать, Скаддер?

— Нет.

— А я бы не прочь попробовать. Хотите поехать со мной в участок?

Я никуда не хотел ехать с ним вместе. И я не хотел видеть Беверли Этридж.

— Я пойду по своим делам, — сказал я.

Глава семнадцатая

Целых полчаса я простоял под душем. Вода была настолько горячей, насколько я мог выдержать. За прошедшую ночь мне удалось лишь немного подремать в кресле Бирнбаума. Я едва избежал смерти, но все-таки рассчитался с человеком, который покушался на мою жизнь. Мальборо — Джон Майкл Лундгрен. В следующем месяце ему должен был исполниться тридцать один год. Он выглядел гораздо моложе, лет на двадцать шесть или около того. Конечно, я ни разу не видел его при хорошем освещении.

То, что он мертв, ничуть не угнетало меня. Он дважды пытался меня убить, и ему явно нравилась подобная работенка. Это наверняка он прикончил Орла-Решку, а может, и еще кое-кого. Он не был профессиональным киллером, но ему доставляло удовольствие убивать. Он любил орудовать ножом — такие, как он, находят в этом что-то сексуально-возбуждающее. Нож, вероятно, более соответствует фаллическому символу, чем револьвер.

Однако вряд ли он убил Орла-Решку ножом. Это казалось маловероятным. Правда, патологоанатомы обнаруживают далеко не все. Не так давно из Гудзона выловили тело девушки. На вскрытии даже не заметили, что в голове у нее сидела пуля. Это выяснилось только потому, что какая-то мразь отрезала ей голову перед похоронами. Этот гад, видите ли, хотел украсить черепом свой письменный стол; тогда-то наконец нашли пулю и идентифицировали череп по зубам. Он принадлежал женщине из Джерси, которая исчезла пару месяцев назад.

Я умышленно позволил себе предаться подобным мыслям, чтобы не думать о другом. Через полчаса я все же закрутил краны, вытерся и, позвонив дежурному администратору, попросил, чтобы меня разбудили точно в час, а до этого времени не беспокоили.

Это, впрочем, была напрасная предосторожность: я знал, что не смогу уснуть. Вытянувшись на кровати, я закрыл глаза и стал думать о Генри Прагере. Виновником его смерти все-таки был я.

Генри Прагер.

Джон Лундгрен теперь мертв — я убил его. Это меня ничуть не беспокоило, потому что он сам сделал все возможное, чтобы прийти к такому концу. Не волновало меня и то, что Беверли Этридж сейчас с пристрастием допрашивают полицейские, причем вполне возможно, что они соберут достаточно материала, чтобы упрятать ее на пару лет. Отнюдь не исключено, что она сумеет отвертеться, потому что достаточно убедительных доказательств ее вины не было, но это и не имело особого значения. Все равно Орел-Решка отомщен: отныне она может забыть о своем браке, об общественном положении, коктейлях в «Пьере» и о своей прошлой жизни. И это меня абсолютно не тревожило, потому что она заслужила все, что ее ждет.

Но Генри Прагер никогда никого не убивал, а я довел его до такого состояния, что он вышиб себе мозги. И тут я не мог найти себе оправдания. Мне было не по себе, даже когда я был уверен, что он виновен в убийстве. Теперь же, когда я убедился в его невиновности, меня просто терзали угрызения совести.

Конечно, можно было найти и другое объяснение его поступку. Очевидно, дела у него шли неважно. Вероятно, он принял несколько неудачных решений и столкнулся с серьезными трудностями, которые, возможно, казались ему непреодолимыми. Ко всему прочему он еще страдал от маниакально-депрессивного психоза, что и могло привести к самоубийству. Да, все так, но я, оказав дополнительное давление на человека, сделал эту ношу непосильной для него. Мой приход оказался последней каплей; и тут я уже не мог ссылаться ни на какие побочные факторы: не случайно же он выбрал момент моего появления, чтобы вставить дуло в рот и нажать на курок.

Я лежал с закрытыми глазами, и мне хотелось выпить. Ужасно хотелось выпить!

Но я не мог себе этого позволить. Во всяком случае, до тех пор, пока не повидаюсь с процветающим молодым педерастом и не сообщу, что ему не надо выплачивать мне сто тысяч долларов и что он, если одурачит достаточное количество людей, может все-таки стать губернатором.

К тому времени, когда я высказал ему все, что собирался, у меня появилось убеждение, что он будет не таким уж плохим губернатором. В тот самый миг, когда я уселся по другую сторону письменного стола, он, видимо, понял, что самое разумное — выслушать меня, не перебивая. То, что я ему сообщил, вероятно, оказалось для него полной неожиданностью. Он сидел с задумчивым видом, внимательно меня слушая, и время от времени кивал, как бы расставляя точки между моими фразами. Я сказал, что все это время он отнюдь не был на крючке и это была лишь уловка, которая преследовала цель поймать убийцу, не выставляя перед всем светом грязное белье других. Я говорил долго, обстоятельно, стараясь высказать все.

Когда я наконец замолчал, он откинулся на спинку кресла и устремил взгляд в потолок. Затем посмотрел в упор на меня и произнес:

— Невероятно!..

— Мне пришлось оказывать на вас такое же давление, как и на других, — сказал я. — Я не хотел этого делать, но другого выхода не видел.

— А я и не чувствовал особого давления, мистер Скаддер. Я сразу понял, что вы человек разумный. Надо было только собрать необходимую сумму, а эта задача ни в коей мере не представлялась мне непосильной. — Он сложил руки на столешнице. — Признаюсь, мне трудно переварить все это. Вы превосходно играли роль вымогателя. Так убедительно, что я до сих пор не могу опомниться. Мне еще никогда не доставляло такого удовольствия узнать, что меня обманывали. Да, но фотографии?..

— Они уничтожены.

— Тут мне придется поверить вам на слово. Что ж, верю. Было бы глупо спорить. Странно, но я все еще продолжаю видеть в вас вымогателя. Но даже если бы вы и были шантажистом, мне все равно пришлось бы поверить, что вы уничтожили фотографии. В конце концов это было неизбежно. Но раз уж вы не потребовали денег с самого начала, вряд ли вы сделаете это в будущем. Я могу не беспокоиться, верно?

— Я хотел принести снимки. Но подумал, что меня может сбить автобус или я могу забыть конверт в такси. Тут я вспомнил, что Орел-Решка боялся попасть именно под автобус. Я подумал, что надежней будет их сжечь.

— Уверяю вас, у меня нет ни малейшего желания видеть их. Теперь, когда я знаю, что их больше нет, на душе у меня легче. — Он посмотрел на меня испытующе. — Но ведь вы подвергались ужасному риску. Вас могли убить!

— И чуть было не убили. Дважды.

— Не понимаю, почему вы взялись за такое опасное дело.

— Я и сам не понимаю. Скажем так: я хотел оказать услугу одному своему другу.

— Другу?

— Орлу-Решке — Джаблону.

— Странные у вас друзья. Вы не находите?

Я пожал плечами.

— Впрочем, ваши мотивы не имеют особого значения. Важно, что вы добились успеха.

Я не был столь уверен в этом.

— Когда вы впервые сказали, что надеетесь раздобыть для меня снимки, как настоящий вымогатель, вы потребовали вознаграждения. Довольно правдоподобный ход. — Он улыбнулся. — Однако я считаю, что вы и в самом деле заслуживаете поощрения. Может, и не ста тысяч долларов, но достаточно солидной суммы. К сожалению, у меня не так много наличных с собой…

— Вы можете выписать чек.

— О?!. — На мгновение он задержал на мне взгляд, затем выдвинул ящик и достал толстую чековую книжку — по три чека на каждой странице. Снял колпачок с ручки, поставил дату и поднял на меня глаза.

— Какую сумму вписать?

— Десять тысяч долларов.

— Вы назвали цифру, не задумываясь.

— Это десятая часть того, что вы были готовы заплатить шантажисту. Мне кажется, это вполне разумная сумма.

— Вполне разумная и приемлемая для меня. Выписать чек на предъявителя или на ваше имя?

— Ни то ни другое.

— Простите?

Не в моей компетенции было прощать или не прощать его.

Я сказал:

— Мне от вас ничего не нужно. Орел-Решка достаточно хорошо заплатил за ту работу, что мне пришлось проделать.

— Тогда чего вы хотите?

— Переведите деньги на счет Детского городка, созданного отцом Фланегеном для мальчиков. Кажется, он находится в Небраске.

Он положил ручку и недоуменно уставился на меня. Его лицо слегка покраснело, но то ли он оценил мой юмор, то ли политик взял в нем верх, он вдруг откинул голову назад и захохотал. Смех был искренний и веселый, таким он, во всяком случае, казался.

Он выписал чек и вручил его мне, заметив, что у меня замечательно развито чувство справедливости. Я свернул чек и убрал его в карман.

— Детский городок?! Вы знаете, Скаддер, все это уже в далеком прошлом. Я имею в виду то, что вы видели на фото. Это была слабость, неприятная, злополучная слабость, но все это уже позади.

— Если вы так говорите…

— Откровенно говоря, у меня даже не возникает теперь подобного желания. Дух зла изгнан. Но даже если бы оно появилось вновь, я без труда поборол бы его. Для меня гораздо важнее карьера, я не могу ею рисковать. А за эти несколько месяцев я осознал, что такое — жить под угрозой разоблачения.

Я ничего не ответил. Он встал, прошелся по кабинету и стал рассказывать мне о своих планах преобразования великого штата Нью-Йорк. Я слушал вполуха. Мне только хотелось определить по его тону, насколько он искренен. И я решил, что он действительно искренен. Он страстно желал стать губернатором, всегда к этому стремился, и у него как будто были для этого веские основания.

— Ну что ж, — сказал он, — я, кажется, произнес целую речь. Могу ли я рассчитывать на ваш голос, Скаддер?

— Нет.

— В самом деле? А я-то думал, что произнес убедительную речь.

— Но я не буду голосовать и против вас. Я вообще не голосую.

— Но ведь это ваша гражданская обязанность, мистер Скаддер.

— Я плохой гражданин.

Не знаю, почему, но он широко улыбнулся.

— Между прочим, — сказал он, — мне нравится ваш деловой стиль, Скаддер. Нравится, хотя я и пережил из-за вас много неприятных моментов. Ваш рациональный подход понравился мне еще до того, как я узнал, что шантаж — это просто розыгрыш. — Он понизил голос, перейдя на доверительный тон. — Для такого человека, как вы, я мог бы найти очень хорошее место в своей организации.

— Меня не интересуют организации. В одной из них я отслужил пятнадцать лет.

— Вы имеете в виду полицию?

— Да, верно.

— Вероятно, я неточно выразил мысль. Вы могли бы работать на меня.

— Я не хочу ни на кого работать.

— Вы довольны своей теперешней жизнью?

— Не то чтобы очень…

— Но вы не хотите ее менять?

— Да.

— Что ж, это ваше право, — сказал он. — И все же я удивлен. В вас есть глубина. Вы могли бы достичь значительно большего — если не ради самого себя, то ради других, кому могли бы сделать много добра.

— Я уже сказал, что я плохой гражданин.

— Да, потому что вы не пользуетесь своим правом участвовать в выборах. Но мне сдается… Ну что ж, если вы передумаете, мистер Скаддер, мое предложение остается в силе.

Я встал. Он протянул мне руку. Я не хотел обмениваться с ним рукопожатием, но не видел, каким образом можно этого избежать. У него была крепкая, уверенная хватка, которая сулила ему процветание. Если он хочет победить на выборах, ему придется пожать множество рук.

«Действительно ли он не испытывает теперь влечения к мальчикам?» — подумал я. Вообще-то мне было все равно. Снимки, конечно, произвели на меня тошнотворное впечатление, но мое моральное возмущение было не так уж велико. Мальчик, который позировал на них, наверняка получил хорошие деньги и, несомненно, отдавал себе отчет в том, что делает. Мне было неприятно пожимать ему руку, я знал, что никогда не буду его собутыльником. Но я решил, что вряд ли он намного хуже любого другого сукина сына, который будет претендовать на пост губернатора.

Глава восемнадцатая

Было около трех, когда я вышел из офиса Хьюзендаля. Я подумал было позвонить Гузику и узнать, как они справляются с Беверли Этридж, но решил, что лучше сберечь десять центов. Мне не очень хотелось говорить с ним, да и, по сути, меня мало волновало, как они завершат дело. Я прошелся по Уоррен-стрит и заглянул в какую-то столовку. Особого аппетита у меня не было, но я давно ничего не ел, и мой желудок легким бурчанием демонстрировал свое недовольство. Я заказал пару сандвичей и чашку кофе.

Затем я еще немного прогулялся. Неплохо было бы зайти в банк, где хранились материалы на Генри Прагера, но уже темнело, и банк наверняка закрылся. Я решил отправиться туда утром и уничтожить все, что передал мне Орел-Решка. Конечно, Прагеру уже ничто не могло повредить, но оставалась еще его дочь, и у меня было бы легче на душе, если бы я знал: ничто больше не будет угрожать ее спокойствию.

Я добрался до гостиницы на метро. Там меня ожидало послание. Звонила Анита, она просила непременно ей перезвонить.

Я поднялся наверх и написал на белом конверте адрес Детского городка. Вложил в него чек Хьюзендаля, приклеил марку и опустил конверт в гостиничный почтовый ящик. Вернувшись в номер, я пересчитал деньги, что взял у Мальборо. Их было немного: всего двести восемьдесят долларов. Значит, какая-нибудь церковь скоро получит от меня двадцать восемь долларов, однако пока я не испытывал никакого желания отправиться туда. Мне вообще ничего не хотелось.

Итак, все кончено. Мне больше не нужно ничего делать, и в душе моей стало пусто. Если Беверли Этридж привлекут к суду, мне, наверное, придется выступить в качестве свидетеля. Но если суд и состоится, то это произойдет только через несколько месяцев. Меня ничуть не угнетала перспектива выступить свидетелем. Мне уже неоднократно приходилось давать показания в суде. Что до всех остальных, то Хьюзендаль вполне может стать губернатором, если, конечно, сумеет заручиться поддержкой политических боссов и так называемых народных масс; Беверли Этридж пребывает под опекой полиции, а Генри Прагер через день-другой будет погребен. Перст Судьбы определил его участь, и моя роль в его жизни завершена. Мне остается лишь причислить его ко многим другим, поминая которых я зажигаю — уже бесполезные — свечи. Вот и все.

Я позвонил Аните.

— Спасибо за перевод, — сказала она. — Деньги нам пригодятся.

— Там, откуда я взял эти деньги, их полно, — ответил я. — Но, боюсь, для нас этот источник иссяк.

— С тобой все в порядке?

— Да, конечно. Почему ты спрашиваешь?

— Твой голос звучит по-другому. Не знаю, что именно, но что-то в нем изменилось.

— Просто у меня была трудная неделя.

Последовала пауза. Наши разговоры обычно полны пауз.

Потом она сказала:

— Мальчики интересовались, не пойдешь ли ты с ними на баскетбольный матч?

— В Бостоне?

— Почему это в Бостоне?

— «Никсы» выбыли. Пару дней назад их разгромили «Кельтиксы». Об этом шумели всю неделю.

— Это были «Нетсы», — сказала она.

— Неужели?

— Я думаю, в финале играют они. Кажется, против «Юты».

— Вот как? — Не знаю, почему, но я всегда забываю о том, что в Нью-Йорке есть еще одна баскетбольная команда высшего класса. Я сам когда-то водил сыновей посмотреть игру команды «Нетс», но постоянно забываю о ней. — А когда следующий матч?

— В субботу они будут играть на своем поле.

— А сегодня какой день?

— Ты это всерьез?

— Послушай, я обязательно куплю себе часы с календарем. Так какой сегодня день?

— Четверг.

— С билетами, вероятно, трудно?

— Все распроданы. Мальчики подумали, может, у тебя есть какой-нибудь блат.

Я вспомнил о Хьюзендале. Ему, наверное, ничего бы не стоило достать пару билетов. И он, вероятно, был бы рад оказать мне эту услугу. У меня, конечно, есть и другие знакомые, которые могли бы помочь, но…

Я сказал:

— Не знаю. Надо подумать. Осталось так мало времени.

Не то чтобы я не хотел увидеть своих сыновей, по крайней мере в ближайшие два дня, но согласиться сразу мне мешало сомнение: в самом ли деле ребята хотят пойти со мной на игру, или я нужен им только для того, чтобы раздобыть билеты?

Я поинтересовался, пройдут ли в нашем городе какие-нибудь другие матчи в ближайшее время.

— Будут. В четверг. Но в этот день у них в школе вечер.

— Знаешь, четверг гораздо удобнее для меня, чем суббота.

— Мне бы не хотелось, чтобы они пропустили школьный вечер…

— На четверг легче достать билеты.

— И что?..

— Думаю, я не смогу купить билеты на субботу, но постараюсь достать что-нибудь на четверг. К тому же в этот день будет более важная игра.

— Вот как ты поворачиваешь! Если я не соглашусь, вся вина ляжет на меня.

— Ну что ж, тогда я кладу трубку.

— Нет-нет, погоди! В четверг так в четверг. Позвони, если достанешь билеты.

Я обещал позвонить.

Странная вещь: мне страшно хотелось нализаться, но к спиртному душа не лежала. Некоторое время я расхаживал по комнате, затем спустился, вышел в парк и сел на скамью. К соседней скамейке с деловым видом подошли два юнца. Они уселись и закурили. Один из них уставился на меня и подтолкнул локтем своего приятеля; исподтишка тот внимательно меня оглядел. Они встали и пошли прочь, то и дело поворачиваясь, чтобы удостовериться, не иду ли я за ними. Я оставался на месте. Нетрудно было догадаться, что один из них собирался продать наркоту другому, но они не решились провернуть сделку на глазах человека, смахивавшего на копа.

Не знаю, как долго я там просидел. Часа два, вероятно. Время от времени ко мне подходили попрошайки. Кое-кому я давал мелочь, которая, очевидно, должна была пойти на покупку очередной бутылки сладкого вина; кое-кого посылал подальше.

К тому времени, когда я оставил парк и пошел по Девятой авеню, Собор Святого Павла уже закрылся — было слишком поздно молиться.

Бар Армстронга, однако, работал. Всю долгую прошлую ночь и весь день я не брал в рот спиртного. Поэтому я попросил подать мне только виски. Никакого кофе.

О следующих сорока часах у меня остались довольно смутные воспоминания. Не знаю, долго ли я проторчал у Армстронга и куда отправился потом. В пятницу утром я проснулся в номере гостиницы в районе сороковых улиц; судя по убогой обстановке, это заведение было из тех, куда проститутки с Таймс-сквер водят свою клиентуру. Я не помнил, чтобы ко мне в какой-то момент присоединилась женщина. Все деньги остались при мне, и, стало быть, я провел ночь в одиночестве. На комоде стояла на две трети опустошенная бутылка бурбона. Я допил виски и, покинув гостиницу, продолжал пьянствовать, лишь время от времени приходя в себя. Очевидно, ночью я решил, что с меня хватит. Поэтому, когда в субботу утром меня разбудил телефон, я был уже в своей гостинице.

Он звонил довольно долго, прежде чем я очнулся и протянул руку к трубке. Я умудрился столкнуть аппарат с прикроватной тумбочки на пол, но к тому времени, когда мне удалось поднять его, я был уже почти в полном сознании.

Звонил Гузик.

— Вас трудно найти, — сказал он. — Я разыскиваю вас со вчерашнего дня. Вам ничего не передавали?

— Я не подходил к администратору.

— Нам надо поговорить.

— О чем?

— Скоро узнаете. Буду у вас через десять минут.

Я попросил его дать мне полчаса. Он сказал, что подождет меня в вестибюле. Я согласился.

Я принял душ — сперва горячий, потом холодный. Проглотил пару таблеток аспирина и обильно запил их водой. Голова была еще тяжелой с похмелья, чего, собственно, и следовало ожидать, но чувствовал я себя вполне сносно. Запой как бы очистил меня. Смерть Генри Прагера все еще тяготила меня — вряд ли удастся когда-либо сбросить это бремя с плеч. Но я сумел хоть отчасти избавиться от чувства вины, которое уже не терзало меня с такой силой.

Я взял одежду, которую носил эти дни, и, скрутив, запихнул в стенной шкаф. Как-нибудь после я решу, можно ли спасти ее химчисткой, пока же мне не хотелось даже думать об этом. Затем я побрился, надел все чистое и выпил еще два стакана воды из-под крана. Аспирин снял головную боль, но после долгих часов пьянства мой организм был сильно обезвожен: каждая его клеточка страдала от неутолимой жажды.

Я спустился в вестибюль еще до появления Гузика. У администратора выяснил, что он звонил четыре раза. Каких-либо других известий или представляющей интерес корреспонденции не было. Я просматривал одно из рекламных писем — некая страховая компания обещала мне совершенно бесплатно прислать кожаную записную книжку, если я сообщу дату своего рождения, — когда вошел Гузик. На нем был хорошо пошитый костюм; заметить под ним револьвер оказалось довольно трудно.

Он сел в кресло рядом со мной и снова пожаловался, что меня очень трудно найти.

— Хотел с вами поговорить сразу после того, как допросил Этридж, — сообщил он. — Занятная штучка! И как меняется! То она, видите ли, дама из высшего света — даже не подумаешь о ней чего-нибудь плохого, а то настоящая, как есть, проститутка.

— Да, женщина она чудная.

— Сегодня мы ее выпускаем.

— За нее внесли залог? А я думал, ее обвинят в убийстве с отягчающими обстоятельствами.

— Залог не нужен. Мы не можем предъявить ей никакого обвинения, Мэт. У нас нет доказательств.

Я смотрел на него, чувствуя, как напрягаются мускулы моих рук.

— Сколько ей это стоило? — спросил я.

— Я же сказал вам: залог не нужен. Мы…

— Сколько стоило ей откупиться от обвинения в убийстве? Я не раз слышал, что даже убийца может выйти сухим из воды, если у него достаточно зеленых. Мне еще никогда не приходилось видеть такого, но слышать — я слышал, и…

Казалось, он был готов врезать мне, и я мысленно молился, чтобы он это сделал, потому что мне нужен был повод, чтобы размазать его по стенке. На шее у него вздулась жила, глаза превратились в узкие щелочки. Но вдруг он расслабился, лицо приобрело обычное выражение.

— Естественно, вы не хотите мне верить.

— Ну еще бы!

Он покачал головой.

— Нам не за что зацепиться, — повторил он. — Вот что я пытаюсь вам вдолбить.

— А как насчет Орла-Решки?

— Она не убивала его.

— Ну, так ее хахаль. Или ее сутенер — не знаю, что их там связывало. Короче — Лундгрен.

— Исключено.

— Какого черта?!

— Совершенно исключено, — повторил Гузик. — Он был в это время в Калифорнии. В городе Санта-Паула, что на полпути между Лос-Анджелесом и Санта-Барбарой.

— Он просто слетал туда и обратно.

— Этого никак не могло быть. Он попал туда за несколько недель до того, как Орла-Решку выудили из реки, и пробыл в городе еще пару дней после этого. У него железное алиби. Он отбывал тридцать дней в городской тюрьме Санта-Паулы. Был задержан за хулиганское нападение и признал себя виновным в пьянстве и нарушении общественного порядка. Он отсидел тридцать дней от звонка до звонка. Поэтому Лундгрен никак не мог находиться в Нью-Йорке, когда прихлопнули Орла-Решку.

Я смотрел на него, широко открыв глаза.

— Возможно, у нее был еще один дружок, — продолжал Гузик. — Это вполне вероятно. Мы могли бы попытаться найти его, но все-таки едва ли она наняла одного парня, чтобы убить Орла-Решку, а другого — чтобы напасть на вас. В этом нет логики.

— Но Лундгрен покушался на мою жизнь!

Он пожал плечами.

— Возможно, за его спиной стояла она. А возможно, и нет. Она клянется, что не виновата. Утверждает, будто только советовалась с ним, когда вы ее прижали, и он обещал ей помочь. Будто бы она даже просила его воздержаться от насилия, ведь она и так могла откупиться. Вот ее версия. Да и чего еще от нее можно было ожидать? Может, она хотела, чтобы он прирезал вас, а может, и нет. Где тут основания для возбуждения дела? Лундгрен мертв, а больше никто не располагает информацией, которая могла бы полностью изобличить Этридж. Нет никаких доказательств, что она причастна к покушению на вас. Можно, конечно, доказать, что она знала Лундгрена, и можно установить, что у нее был мотив для покушения. Но нет никаких оснований, чтобы обвинить ее в сообщничестве или соучастии. Нельзя даже добиться привлечения к уголовной ответственности — никто из команды окружного прокурора не воспримет всего этого всерьез.

— В сведениях, полученных из Санта-Паулы, не может быть ошибок?

— Конечно, нет. Не мог же Орел-Решка пролежать в реке целый месяц!

— Нет. За десять дней до того, как нашли его тело, он был еще жив. Я говорил с ним по телефону. И все же я не понимаю, в чем тут дело. Наверняка у нее был другой сообщник.

— Возможно, но детектор лжи утверждает обратное.

— Она согласилась пройти этот тест?

— Это была не наша инициатива. Она сама потребовала. Что до Орла-Решки, то она вне подозрений. Что же касается покушения на вас, тут не все ясно. Специалист, который проводил тест, говорит, что в этом случае чувствовалось легкое напряжение. Он предполагает, что она, возможно, и знала, что Лундгрен собирается вас убрать. Видимо, она подозревала, что это может случиться, но они об этом не договаривались и она не задумывалась о том, к чему может привести ее просьба о помощи.

— Эти тесты не дают стопроцентной гарантии.

— Но они достаточно точны, Мэт. Случается, правда, что невиновный человек в свете их результатов предстает как виновный, особенно если оператор не очень хорошо знает свое дело. Но если они показывают, что ты невиновен, можно биться об заклад, что именно так и есть. Я думаю, результаты тестирования должны учитываться в суде.

Я придерживался такого же мнения. Но в чем же я ошибся? Я вновь и вновь прикидывал различные варианты и наконец понял все. Для этого мне понадобилось некоторое время. Между тем Гузик, не замечая, что я не слушаю его, продолжал рассказывать о допросе Беверли Этридж, снова и снова откровенно признаваясь в том, что ему хотелось бы сделать с этой дамочкой.

— Задавить меня пытался не он, — наконец проронил я. — Мне следовало бы понять это давно.

— Что вы хотите сказать?

— Я говорил, что однажды вечером меня пытались задавить. Тогда я впервые увидел Лундгрена. Меня чуть не убили на том же месте, где он напал на меня с ножом. Вот почему я подумал, что это один и тот же человек.

— Вы не разглядели водителя?

— Нет. Но я решил, что это Лундгрен, ведь я заметил, что он следил за мной в баре. Но это, конечно, был не он. Не его стиль. Он слишком любил свое перо.

— Тогда кто же это был?

— Орел-Решка рассказывал: кто-то, охотясь за ним, въехал на тротуар. Та же история.

— И кто это мог быть?

— Мне звонил какой-то незнакомец. Только один раз. Больше звонков не было.

— Я не понимаю, к чему вы клоните, Мэт.

Я посмотрел на него.

— Пытаюсь свести концы с концами. Только и всего. Кто-то ведь убил Орла-Решку.

— Вопрос состоит в том, кто это сделал?

Я кивнул:

— Вопрос именно в этом.

— Один из тех, на кого он вас навел.

— Я проверил их всех, — сказал я. — Может, за ним охотились не только те, о ком он меня предупредил? Может, он подцепил на крючок еще кого-нибудь, уже после того, как отдал мне конверт? А может, черт побери, просто кто-то напал на него, чтобы отобрать денежки, — ударил слишком сильно, запаниковал да и сбросил тело в реку.

— Такое бывает.

— Конечно, бывает.

— Вы думаете, мы когда-нибудь сможем найти его убийцу?

Я покачал головой:

— А вы?

— Нет, — сказал Гузик, — не думаю, что мы когда-нибудь обнаружим его убийцу.

Глава девятнадцатая

Мне ни разу не доводилось бывать в этом доме. У входных дверей стояли два охранника, лифтом управлял лифтер. Охранники проверили, действительно ли меня ожидают, лифтер поднял на восемнадцатый этаж и указал нужную дверь. Он проследил, как я позвонил, и уехал лишь тогда, когда меня впустили в квартиру.

Апартаменты Хьюзендаля производили такое же внушительное впечатление, как и весь дом. На второй этаж вела лестница. Служанка с лицом оливкового цвета ввела меня в большой рабочий кабинет, отделанный дубовыми панелями. В углу находился камин. Добрая половина книг на полках поблескивала золотым тиснением кожаных переплетов. Это была очень удобная комната в очень просторной квартире. Такое жилье стоило, вероятно, около двухсот тысяч долларов, а квартирная плата составляла не меньше полутора тысяч баксов.

Конечно, если у тебя полно денег, ты можешь купить все, что пожелаешь.

— Хозяин сейчас придет, — сказала служанка, — а пока, он просил передать, налейте себе что-нибудь выпить.

Она показала на бар возле камина. Там стояло ведерко со льдом и пара дюжин бутылок. Я уселся в красное кожаное кресло и еще раз оглядел кабинет.

Мне не пришлось долго ждать. Он появился, одетый в белые фланелевые слаксы и клетчатый блейзер. На ногах — кожаные шлепанцы.

— Это вы? — Он улыбнулся, показывая, что искренне рад меня видеть. — Не выпьете что-нибудь?

— Не сейчас.

— Для меня, честно говоря, тоже слишком рано. Когда мы говорили по телефону, вы выразили настойчивое желание встретиться, мистер Скаддер. Я предполагаю, что вы все-таки решили сотрудничать со мной.

— Нет.

— А у меня создалось именно такое впечатление.

— Просто я должен был во что бы то ни стало попасть к вам.

Он нахмурился:

— Не уверен, что правильно вас понимаю.

— Я тоже не уверен, что вы меня правильно понимаете, мистер Хьюзендаль. Я советую вам закрыть дверь.

— Мне не нравится ваш тон.

— Вам не понравится и все то, что я скажу. Особенно если дверь будет открыта. Закройте ее!

Он, видимо, собирался что-то еще сказать по поводу моего тона, хотя, в сущности, ему было глубоко безразлично, как я разговариваю, но передумал и закрыл дверь.

— Садитесь, мистер Хьюзендаль.

Он привык отдавать приказания, а не получать их, и я думал, что он не преминет выразить свое неудовольствие. Но он сел, и по его лицу, едва показавшемуся из-под маски вежливости, я понял, что он догадывается, о чем пойдет речь. Теперь-то я был полностью уверен в своей правоте, ибо иначе концы никак не сходились с концами, а выражение его лица лишь подтвердило мою догадку.

— Так что вы хотите мне рассказать? Я жду.

— Я думаю, вы сами уже об этом догадались. Верно?

— Не понимаю, о чем вы.

Я поглядел через плечо на старинный портрет. Возможно, на нем был изображен его предок. Однако никакого фамильного сходства я не заметил.

Я сказал:

— Это вы убили Орла-Решку.

— Вы, видно, с ума сошли!

— Едва ли.

— Но ведь вы уже обнаружили убийцу Джаблона и сами еще позавчера сообщили мне об этом.

— Я ошибся.

— Не понимаю, к чему вы клоните, Скаддер.

— Поздно вечером в среду кто-то пытался убить меня. И вы знаете об этом. Я подумал, что это был тот же человек, который прикончил Орла-Решку. И я связал это преступление с одним из других клиентов — назовем их так — Орла-Решки, решив, что вы вне подозрений. Но, как выяснилось, тот, кто напал на меня, не мог убить Орла-Решку, потому что находился тогда далеко отсюда. У него железное алиби: он сидел в тюрьме.

Я посмотрел на него. Теперь он слушал меня терпеливо, с тем же напряженным выражением лица, как в четверг, когда я сообщил ему, что он вне подозрений.

Я продолжил:

— Мне следовало предположить, что среди клиентов Орла-Решки кое-кто еще был заинтересован в его смерти. Напавший на меня человек был одиночкой. Он любил поиграть ножом. А ведь прежде меня пытались задавить. Не знаю, сколько человек сидело в той угнанной машине — один или больше, но через несколько минут после покушения мне позвонил пожилой человек с нью-йоркским выговором. Этот же человек угрожал мне и раньше. Трудно предположить, что любитель поиграть ножом действовал с кем-нибудь сообща. Стало быть, за попыткой раздавить меня машиной скрывался кто-то другой, он же организовал и убийство Орла-Решки.

— Это еще не значит, что именно я имею к нему какое-то отношение.

— А я думаю, что значит. Если из общей картины исключить парня с ножом, все обстоятельства говорят о вашей причастности. Он был любителем, а операцию с автомобилем провели очень профессионально. Машину украли в удаленном месте, за рулем сидел мастер своего дела. В операции участвовали люди, которые смогли разыскать Орла-Решку, хотя он все время скрывался. Только у вас были деньги, чтобы нанять профессионалов такого класса. Только у вас были для этого необходимые связи.

— Чепуха!..

— Нет, не чепуха, — возразил я. — Я долго раздумывал об этом. По правде говоря, меня сбила с толку ваша реакция, когда я впервые пришел к вам в офис. Вы не знали, что Орел-Решка мертв, пока я не показал вам заметку в газете. Вы показались мне настолько искренним, что я готов был сразу исключить вас из числа подозреваемых. Но теперь-то я понимаю, почему поверил вам: вы и в самом деле не знали, что он мертв.

— Разумеется, нет. — Он расправил плечи. — И я думаю, что это — веское свидетельство моей полной невиновности.

Я покачал головой.

— Это только доказывает, что вам еще не сообщили о его смерти. И вы были потрясены не только этой новостью, но и тем, что с его гибелью игра не закончилась. У меня в руках были не только свидетельства так и не искупленной вами вины, но я также знал, что вы связаны с Орлом-Решкой и есть основания подозревать вас в его убийстве. Естественно, это было для вас потрясением.

— Вы ничего не можете доказать. Вы можете утверждать, что я заплатил киллеру, чтобы прикончить Орла-Решку. Но я могу поклясться, что никого не нанимал. Однако я тоже доказать этого не могу. Но ведь по закону я не обязан доказывать свою невиновность, не правда ли?

— Нет, не обязаны.

— Вы можете обвинять меня в чем угодно, но у вас нет ни одной убедительной улики.

— Нет.

— Тогда, может, вы объясните, почему изволили пожаловать ко мне сегодня, мистер Скаддер?

— Да, верно, у меня нет улик. Но у меня есть кое-что еще, мистер Хьюзендаль.

— Что же?

— Фотографии.

У него отвисла челюсть.

— Но вы же ясно сказали…

— Что сжег их.

— Да.

— Я так и собирался поступить. Но мне проще было сказать вам, что это уже сделано. Просто у меня было много дел, и я не успел этим заняться. Но сегодня утром я узнал, что Орла-Решку убил не парень с ножом. Я обдумал все еще раз и понял, что это сделали вы. Видите, как хорошо, что я не сжег снимки.

Он медленно встал.

— Пожалуй, я все-таки выпью, — сказал он.

— Наливайте.

— А вы не присоединитесь ко мне?

— Нет.

Он положил в высокий бокал кубики льда, налил шотландского и добавил содовой из сифона. Не спеша смешал напиток и подошел к камину. Сделав несколько глотков, он снова повернулся ко мне.

— Значит, мы возвращаемся к началу, — сказал он. — Вы собираетесь меня шантажировать?

— Нет.

— Ваше счастье, что вы не спалили фото.

— Да, потому что теперь вы у меня в руках.

— И что вы собираетесь с ними сделать?

— Ничего.

— Продолжайте.

— Речь пойдет о том, что вы будете или, вернее, чего не будете делать, мистер Хьюзендаль.

— Что вы имеете в виду?

— Вы не будете баллотироваться на пост губернатора.

Он вытаращил глаза. У меня не было никакого желания встречаться с ним взглядом, но я заставил себя сделать это. Маска упала с его лица, и я следил за тем, как он мысленно перебирает варианты ответа, отбрасывая один за другим.

— Вы как следует обдумали это, Скаддер? — наконец спросил он.

— Да.

— В деталях?

— Да.

— И вы решительно ничего не хотите? Ни денег, ни власти, ни чего-либо еще, о чем мечтают все? Вас не устроит, если я пошлю еще один чек в Детский городок?

— Нет.

Он кивнул. Коснулся пальцем подбородка и сказал:

— И все-таки я не знаю, кто убил Джаблона.

— Может быть, и так.

— Я не приказывал его убить.

— Приказ, несомненно, косвенно исходил от вас. Так или иначе, вы — человек, из-за которого он был убит.

— Возможно.

Я посмотрел на него.

— Я предпочел бы, чтобы дело обстояло не так, — сказал он. — Когда позавчера вы заявили, что нашли убийцу Джаблона, у меня словно гора с плеч свалилась. Не только потому, что я опасался обвинения в убийстве и того, что следы могут привести ко мне. Я и в самом деле не знаю, несу ли ответственность за его смерть.

— Конечно, вы прямо не приказывали его убить…

— Разумеется, нет. Я отнюдь не хотел, чтобы его убили.

— Просто кто-то в организации…

Он тяжело вздохнул.

— Похоже, кто-то решил взять дело в свои руки. Я по секрету сказал нескольким ребятам, что меня шантажируют. Но ведь можно было попытаться забрать все материалы, не уступая требованиям Джаблона! Мне было важно обеспечить его молчание. Навсегда. Шантаж опасен именно тем, что он никогда не прекращается, приходится платить и платить. Это может продолжаться всю жизнь, и в любое время существует угроза, что ситуация выйдет из-под контроля.

— Поэтому сначала кто-то попытался припугнуть Орла-Решку.

— По-видимому.

— Но поскольку опасность оказаться раздавленным его не остановила, кто-то нанял кого-то, чтобы тот, в свою очередь, нанял еще кого-то для убийства Джаблона.

— Полагаю, так. Но вы не сможете этого доказать. Что еще более существенно — даже я не смогу доказать.

— Но вы знали, что должно случиться. Ведь вы сами предупредили меня: я могу рассчитывать на одну-единственную выплату. А если снова попробую вас шантажировать, меня убьют.

— Я так и сказал?

— Думаю, что вы помните свои слова, мистер Хьюзендаль. Мне сразу следовало бы понять, что это не пустая угроза. Вы подумали об убийстве как об оружии, находящемся в вашем арсенале. Потому что однажды вы уже пользовались этим оружием.

— У меня и в мыслях не было убивать Джаблона.

Я встал.

— На днях я читал о Томасе а Беккете.[3] Он был очень близок к одному из английских королей. Я думаю, к Генриху Второму.

— Я понимаю, какую параллель вы хотите провести.

— Вы знаете, как это было? Когда Томас а Беккет стал архиепископом Кентерберийским, он отдалился от Генриха Второго и повел игру так, как подсказывала ему совесть. Генриху это не понравилось, и он не преминул сказать своим прихвостням: «О, если бы кто-нибудь освободил меня от этого смутьяна в епископской митре».

— Но убийство Беккета никогда не входило в его планы.

— Такова была его версия, — согласился я. — Приближенные настаивали, чтобы он подписал Томасу смертный приговор. Но такое решение отнюдь не устраивало короля. Он, видите ли, предпочел поразмышлять вслух, а известие о скорой смерти Беккета повергло его в большую скорбь. По крайней мере, он ее изображал. Мы, к сожалению, не можем спросить его, что он чувствовал в действительности.

— И вы считаете, что Генрих несет полную ответственность за смерть епископа?

— Я только хочу сказать, что не стал бы поддерживать его кандидатуру на выборах губернатора Нью-Йорка.

Он допил виски с содовой. Поставил бокал и снова сел в кресло, скрестив ноги.

Затем он сказал:

— Значит, если я выставлю свою кандидатуру…

— То все самые влиятельные газеты получат полный набор ваших фотографий. Если же вы не объявите о своем решении баллотироваться, они останутся там, где спрятаны сейчас.

— И где же они?

— В очень надежном месте.

— И у меня нет выбора?

— Нет.

— Решительно никакого?

— Никакого.

— Я мог бы найти человека, который виноват в смерти Джаблона.

— Возможно, вы его найдете. А возможно, и нет. Но что это даст? Он наверняка профессионал и не оставил никаких следов. Нам не удастся добыть доказательства, что он имеет какое-то отношение к Джаблону или к вам, и уж тем более мы не сможем привлечь его к ответственности. К тому же подобная попытка может стоить вам разоблачения.

— Вы ставите меня в ужасно трудное положение, Скаддер.

— Наоборот, я облегчаю вам жизнь. Все, что вам следует сделать, — это забыть о намерении стать губернатором.

— Но ведь я был бы превосходным губернатором! Если вы так уж любите исторические параллели, вспомните о Генрихе Втором. Его считают одним из лучших английских монархов.

— Не уверен, что это действительно так.

— А я уверен. — И он кое-что сообщил мне о Генрихе. Он много знал об этом короле. Послушать его, вероятно, было бы очень интересно. Но я пропустил его россказни мимо ушей. Покончив с Генрихом, он вновь заговорил о том, каким хорошим губернатором мог бы стать, что он сделал бы для процветания штата.

Тут я прервал его.

— У вас отличные планы, — сказал я, — но это ничего не значит. Вы не можете быть хорошим губернатором. Вы вообще не можете быть губернатором, потому что я этого не допущу. Да и как вы можете стать хорошим губернатором, если подбираете себе сотрудников, способных на убийство? Одного этого достаточно, чтобы не позволить вам баллотироваться.

— Я мог бы избавиться от этих людей.

— Как бы я узнал, уволили вы их или нет? И в конце концов дело не в отдельных личностях.

— Понятно. — Он опять вздохнул. — Но, согласитесь, что его и человеком-то назвать было трудно. Говоря так, я не хочу оправдать убийство. Он был мелким мошенником, жалким вымогателем. Он поймал меня в свои сети, используя мою слабость, а затем стал сосать из меня кровь.

— Да, его трудно было назвать человеком, — согласился я.

— Тем не менее его убийство так важно для вас?

— Я не выношу убийств.

— Стало быть, вы считаете, что человеческая жизнь священна?

— Не думаю, чтобы я верил в священность чего бы то ни было. Это очень сложный вопрос. Сам я отнюдь не безгрешен. Несколько дней назад я убил человека. Чуть раньше — способствовал смерти другого. Непреднамеренно. Но от этого мне не легче. Я не знаю, священна ли человеческая жизнь. Просто я не люблю, когда убивают. А вы сумели избежать ответственности за убийство, и это меня беспокоит. Вот почему я решил именно так поступить с вами. Я не хочу убивать, не хочу разоблачать вас — не стану делать ничего подобного. Я беру слишком много на себя, пытаясь играть опостылевшую мне роль Господа Бога. Но я не позволю занять вам губернаторское кресло.

— Так вот что вы и называете словами «играть роль Господа Бога»?

— Возможно.

— Вы считаете, что человеческая жизнь священна. Какой бы фразой вы ни выражали эту мысль, это ваша жизненная позиция. А что же тогда вы делаете с моей жизнью, Скаддер? В течение долгих лет для меня имела значение только одна цель, а вы берете на себя смелость лишить меня ее, заявляя, что я должен отказаться от этой цели.

Я оглядел кабинет: портреты, роскошная мебель, бар.

— По-моему, вы неплохо живете.

— Да, у меня есть кое-что. Могу себе позволить.

— Наслаждайтесь же этим.

— Неужели я не могу вас подкупить? Или вы неподкупный человек?

— Боюсь, меня никак нельзя назвать неподкупным. Но вы, мистер Хьюзендаль, не сможете меня подкупить.

Я ждал, что он на это скажет. Прошло несколько минут, а он все еще продолжал безмолвно сидеть в кресле; глаза его были устремлены на какую-то точку в пространстве. Я тихо вышел.

Глава двадцатая

На этот раз я добрался до Собора Святого Павла до закрытия. Я сунул десятую часть того, что позаимствовал у Лундгрена, в ящик для подаяний. Зажег несколько поминальных свечей. Некоторое время я сидел, наблюдая, как верующие по очереди заходят в исповедальню. Пожалуй, я немного завидовал им, но сам не готов был последовать их примеру.

Затем я пересек улицу и зашел в бар Армстронга, где заказал порцию бобов с колбасками; к этому я присовокупил виски и чашку кофе. Наконец-то все кончено, и я могу пить как обычно, не напиваясь до безобразия, но и избегая полной трезвости. Кое-кого я приветствовал кивками, и кое-кто кивал мне в ответ. Была суббота, Трина не работала, но Ларри так же старательно обеспечивал меня бурбоном и кофе.

Я рассеянно размышлял о событиях, которые произошли после того, как Орел-Решка вручил мне свой конверт. Пораздумать — так я мог бы справиться с этим делом лучше: если бы я вмешался с самого начала, возможно, Орел-Решка был бы еще жив. Но я поступил иначе, а теперь все было кончено; у меня еще оставалось немного денег, после того как я отправил перевод Аните, отнес подаяние в церковь и расплатился со всеми барменами. Отныне я мог расслабиться.

— Это место свободно?

Я даже не заметил, как она вошла. Только поднял глаза, и вот она, передо мной. Она села напротив, вынула из сумочки пачку сигарет и закурила.

Я сказал, впервые обращаясь к ней на «ты»:

— Вижу, ты в белом брючном костюме?

— Чтобы ты мог меня узнать. А знаешь ли ты, что вывернул мою жизнь наизнанку?

— Догадываюсь. Они так ничего из тебя и не выжали?

— Куда им! Этим олухам не выжать даже дамских трусиков, не то что предъявить обвинение по всей форме. Джонни даже не знал о существовании Орла-Решки. Это моя головная боль.

— Только это?

— Пожалуй. Что касается остального — мне наплевать. Я от него наконец-то освободилась. Хотя мне это дорого стоило.

— Ты имеешь в виду своего мужа?

Она кивнула.

— Он не долго думая решил, что я роскошь, от которой ему лучше избавиться. Он разводится со мной. И я даже не буду получать от него алименты, потому что, стоит мне об этом заикнуться, он уж придумает, как мне насолить. И это не пустая угроза. А сколько дерьма вывалили на меня газеты?!

— Я не читал газет.

— Значит, пропустил кое-что интересненькое. — Она затянулась и выпустила колечко дыма. — Я вижу, ты пьешь в заведениях любого разряда. Я заглянула к тебе в гостиницу, но тебя не оказалось в номере. Тогда я сходила в «Клетку попугая», и мне сказали, что ты чаще всего бываешь здесь. Не могу понять, почему?

— Мне тут нравится.

Она наклонила голову, внимательно меня разглядывая.

— Знаешь, и мне тоже. Закажешь мне выпить?

— Конечно.

Я поманил Ларри, и она попросила бокал вина.

— Надеюсь, оно не будет слишком мерзким, — сказала она. — Но, во всяком случае, бармен не подмешает туда какой-нибудь дряни. — Когда Ларри принес заказ, она подняла бокал и, глядя на нее, я сделал то же самое. — Желаю счастья.

— И я тоже желаю тебе счастья, — сказал я.

— Я не хотела, чтобы он убивал тебя, Мэт.

— Я тоже этого не хотел.

— Я говорю серьезно. Мне только требовалось время. Я непременно сама уладила бы все — так или иначе. И я не просила помощи у Джонни. Да я и не знала, где он. Он сам позвонил мне, когда вышел из тюрьмы. Просил, чтобы я послала ему немного денег. Я иногда помогала, когда ему приходилось туго. У меня была нечиста совесть, потому что я выступала свидетельницей обвинения по его делу, хотя он сам просил меня об этом. Но, разговаривая с ним по телефону, я не могла не пожаловаться, что нахожусь в трудном положении. Это и было моей ошибкой. Я боялась его больше, чем кого бы то ни было.

— Он имел над тобой какую-то власть?

— Да, всегда. Почему — я и сама не знаю.

— Зачем ты вывела его на меня в тот вечер, в «Клетке попугая»?

— Он просто хотел взглянуть на тебя.

— Ну что ж, это ему удалось… Затем мы договорились, что встретимся с тобой в среду. Знаешь, а ведь тогда я хотел тебе сказать, что ты свободна от подозрений. Я думал, что уже вышел на убийцу, и хотел сообщить тебе о прекращении шантажа. А ты отложила нашу встречу и послала его ко мне…

— Он должен был только поговорить с тобой. Припугнуть тебя, помочь мне выиграть время — вот и все.

— Но он-то смотрел на это по-другому. А ты наверняка догадывалась, что он попытается убить меня.

Она замялась, медля с ответом. Плечи ее поникли.

— Я догадывалась, что это может случиться. В нем было… что-то дикое. — Ее лицо вдруг просветлело, в глазах заплясали огоньки. — Думаю, ты оказал мне важную услугу. Я чувствую большое облегчение оттого, что он навсегда ушел из моей жизни.

— Это не просто облегчение, а спасение.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что у него был очень веский мотив, чтобы меня убить. Это только предположение, но я редко ошибаюсь. Ты хотела оттянуть выплату денег мне до того времени, когда у тебя появятся собственные средства. А это могло произойти лишь после того, как твой муж войдет во владение своей долей наследства. Но Лундгрен не желал, чтобы я путался у него под ногами. В отношении тебя у него были особые планы.

— Что ты имеешь в виду?

— Не догадываешься? Предлагал он тебе развестись с мужем, когда тот получит деньги?

— Откуда ты знаешь?

— Это просто предположение. Но я примерно представляю себе, как бы он поступил потом. Он хотел заграбастать все. Подождал бы, пока твой муж получит свою долю наследства, а затем вступил бы в игру, и ты оказалась бы очень богатой вдовой.

— О Боже!

— Вскоре ты снова вышла бы замуж и стала бы называться Беверли Лундгрен. Сколько, ты полагаешь, прошло бы времени, прежде чем он опять бы взялся за нож?

— Боже!

— Разумеется, это не больше чем предположение.

— Нет. — Она вздрогнула, и ее лицо вдруг утратило весь светский лоск — она вновь стала той девушкой, какой была много лет назад. — Именно так бы он и поступил. Это не просто предположение. Все произошло бы именно так.

— Еще вина?

— Нет. — Она прикрыла ладонью мою руку. — Я была в бешенстве, ведь ты перевернул всю мою жизнь! Но, может, ты сделал не только это. А еще и спас меня.

— Этого мы никогда не узнаем.

— Нет. — Она докурила сигарету и сказала: — Ну, так куда теперь мне идти? Я уже привыкла вести светскую жизнь, Мэт. Мне даже кажется, что я делала это не без некоторого блеска.

— Да, верно.

— И теперь я снова сама должна зарабатывать на жизнь.

— Что-нибудь придумаешь, Беверли.

Ее глаза сверкнули.

— А ты заметил, что впервые назвал меня по имени? — спросила она.

— Заметил.

Некоторое время мы сидели, глядя друг на друга. Она достала сигарету, но тут же передумала и убрала ее.

— И что теперь? — сказала она.

— Вроде ничего.

— Я думала, что ты совершенно равнодушен ко мне. Стала даже опасаться, что теряю привлекательность. Куда мы могли бы пойти? Боюсь, что у меня нет теперь дома, который я могла бы назвать своим.

— Зато у нас есть номер в гостинице.

— Ты водишь меня по всяким затрапезным местам, — улыбнулась она. Встала и взяла сумочку. — Ну что ж, пойдем. Прямо сейчас.