Этот несносный Ноготков

Светлой памяти мамы моей, Марии Степановны Беловой

Глава первая,

без которой не обходится ни одна книга на земном шаре

Это действительно так — ни одна книга, выпущенная на нашей планете, не начинается с шестой или, скажем, с двадцать девятой главы, хотя события порою излагаются в последовательности, при которой начало является серединой, середина — концом, а конец — началом. Правда, подобное смещение в хронологии событий используют, в основном, лишь те крупнокалиберные писатели, которые умеют интриговать читателей. Но даже и такие литературные киты вынуждены, скрипя зубами и пером, начинать повествование с первой главы, ибо существуют приличия, которые невозможно обойти никому.

Поскольку речь зашла о приличиях, мы считаем своим долгом с самого начала предупредить, что вся описываемая нами история не имеет никакого отношения к фантастике. И не вина автора, если машинистка, ознакомившаяся по неосторожности с этим произведением, заявила о своем категорическом отказе приступать к работе, пока на титульном листе не будет указано, что данный роман является фантастическим.

Никакие уговоры не подействовали на эту девушку с железобетонной логикой. На все доводы она отвечала лишь одной фразой: «Я читала в личном порядке и официально прогнозирую, что все это — смешная фантазия!»

Таким образом, автору при его мягком характере ничего другого не оставалось делать, как надеяться на читателя, который, конечно, убедится, что в этой истории нет ровно ничего фантастического и, тем более, смешного.

Глава вторая,

рассчитанная только на тех, кто прочел первую

Вы не будете иметь ровно никакого представления об Алике Ноготкове, если ограничитесь тем, что станете разглядывать его внешность. Начнем с ямочки на подбородке, столь характерной для людей сильной воли. Именно этой ямочки у него как раз и не было. А все остальное имелось — и глаза, и нос, и рот, и брови, и, представьте себе, даже уши.

Собственно, начинать перечисление надо было именно с ушей, так как эта принадлежность человеческой головы отличалась у Алика столь заметными размерами, что прозвище Ушастик прилипло к нему лет на пятьдесят.

Так вот, кстати говоря, Алика Ноготкова весь шестой «Б» звал только Ушастиком и никак иначе. Даже на пионерских сборах председатель совета отряда Зинка Околесина могла вдруг заявить: «А оформление стенгазеты мы поручим Ушастику!»

Алик нисколечко на это не обижался. Более того, он с недоумением оглядывался, когда кто-нибудь по рассеянности, ни с того ни с сего, называл его вдруг Ноготковым. В глубине души Алик даже гордился, что его зовут именно Ушастиком: в этом слове ощущалась какая-то теплота, сквозило чье-то участие. Конечно, если бы Ноготкова прозвали, скажем, У ш а с т ы м, это звучало бы просто грубо и даже оскорбительно. А Ушастик приятно ласкал слух и отдавался в сердце каким-то щемящим перезвоном.

Несмотря на весьма заметные уши, внешность Ноготкова буквально ничем не отличалась от многих других мальчишечьих физиономий. Поэтому чтобы иметь об Алике хотя бы какое-нибудь представление, стоило меньше всего интересоваться его внешними данными. Алик обладал той высочайшей степенью изумительного упрямства, которой могли бы позавидовать и существа, превосходившие его даже габаритами ушей. Ноготков мог часами отстаивать мнение, что выхухоль — это выпуклая опухоль, что коленчатый вал — это рычаг в «Волге», на который шофер должен нажимать только коленом, что кок — это человек, переболевший коклюшем.

Любовь ко всяким спорам была его неистребимой страстью.

Однажды он поспорил на килограмм ирисок, что выпьет чернила из невыливайки, и выиграл пари через две минуты.

Правда, еще спустя минуту пришлось вызывать «Скорую помощь», но это не помешало Алику уже на второй день биться об заклад, что он проглотит не расколотый орех.

С Аликом спорили часто, многие и о многом. Однако все знали, что существует единственный вопрос, по поводу которого спорить с Ноготковым было абсолютно бесполезно.

Собственно, это был не вопрос. Это была наука астрономия, которой Алик увлекался с самозабвением фанатика.

Ушастик перечитал столько книг, посвященных его любимой науке, что из них — будь это кирпичи — можно было выстроить минимум двухэтажный коттедж. Во всяком случае, именно такое сравнение приводил Женька Кряков, а уж ему-то можно было верить как лучшему другу Алика Ноготкова.

Единственным человеком, суждения которого Алик воспринимал как неоспоримые истины, был директор Научно-исследовательского института цитологии Филипп Иванович Ноготков. Стоит ли объяснять, что доктор биологических наук профессор Ноготков состоял с Аликом в единокровном родстве? Достаточно было даже мельком взглянуть на Филиппа Ивановича и его сына, чтобы сразу определить удивительное совпадение черт и понять, почему иногда профессор мог обратиться к Ушастику со словами: «Так за какие-такие антигероические поступки вам, милостивый государь, снизили в школе балл по поведению?»

Зайдя как-то в папин кабинет (хотя это строго-настрого воспрещалось), Алик застал отца сидящим за письменным столом в глубокой задумчивости — видимо, он был занят решением очередной научной проблемы и поэтому, как обычно, не заметил сына. Но именно в этот момент за окном послышался крик Женьки Крякова:

-Уша-а-а-астик, выходи-и-и-и-ии! — И Женька издал поистине разбойничий свист.

Филипп Иванович недовольно поморщился, поднялся со стула, сжал пальцами виски и подошел к окну, а когда свист повторился, крикнул:

— Обожди-и-и-ии, времени не-э-э-э-эт!

Застывшую от удивления фигуру сына Филипп Ива нович заметил лишь только тогда, когда сел на место.

— Чего тебе? — каким-то глухим голосом спросил он, с явным удивлением воззрившись на Алика. Но мальчуган молчал, не в силах отделаться от мысли, что, вероятно, его папу в детстве тоже прозвали Ушастиком, а сейчас он автоматически откликнулся на крик и свист Женьки Крякова.

Глава третья,

после ознакомления с которой можно узнать кое-что о родителях Алика и о недоразумении с Бахом

Отец Алика был одним из тех выдающихся ученых, о существовании которых человечество впервые с удивлением узнает в день их похорон. Его имя никогда и нигде не упоминалось в печати, с ним не беседовал ни один журналист, его не доводил до изнеможения ни один кинооператор. И тем не менее он был одним из крупнейших на нашей планете специалистов по цитологии, о которой из словаря иностранных слов Алик узнал, что это наука «о строении и жизненных проявлениях растительных и животных клеток».

Мать Алика, Елена Петровна, преподавала в музыкальном училище и, хотя прожила с Филиппом Ивановичем четырнадцать лет, не имела ровно никакого представления о специальности своего супруга. Надо заметить, что сам Филипп Иванович имел весьма и весьма туманное понятие о музыке и о том, что к ней относится.

Однажды, когда на именинах Елены Петровны кто-то из гостей уселся за рояль, другой ее коллега обратился к Филиппу Ивановичу с просьбой высказать свое мнение относительно Баха и баховских фуг. Профессор рассеянно улыбнулся и ответил, что великий Бах использовал не какие-то там фуги, а центрифуги, а об устройстве центрифуг знает любой школяр.

Не замечая крайнего удивления на лице собеседника, профессор тут же заявил, что о центрифугах говорить не стоит, однако о знаменитой перекисной теории процессов медленного окисления он готов читать лекцию целый вечер без перерыва, поскольку именно эта теория Баха сыграла важнейшую роль в науке и была экспериментально подтверждена.

— Мы, кажется, не совсем поняли друг друга, — вежливо улыбнулся собеседник Филиппа Ивановича.

— А тут, собственно, и нечего понимать, — пожал плечами профессор. — Туманно было до Баха, а когда он доказал, что в процессе спонтанного окисления энергия, необходимая для активизации молекулярного кислорода, доставляется самизу: окисляемым телом, все стало совершенно ясно. А что вы, милостивый государь, между прочим, окончили?

— Э-э-ээ... как вам сказать, — стушевался гость, — в настоящее время я имею честь руководить кафедрой... э-э-э...

— Ах, так вы просто меня разыгрываете, — рассмеялся профессор. — Я понимаю, что руководитель кафедры должен, конечно, знать, насколько важное значение перекисная теория Баха приобрела в развитии наших представлений о химизме дыхания.

Бидите ли, — уже виновато улыбнулся гость, — тот Бах, Иоганн Себастьян Бах, гениальность которо...

— Иоганн да еще Себастьян? — перебил Филипп Иванович. — Я же говорю об академике Алексее Николаевиче Бахе, биохимике!

— А я — о немецком композиторе и органисте, о том самом, которому Одоевский посвятил свою романтическую новеллу.

— Декабрист Одоевский, Александр Иванович Одоевский?

— Нет, нет, не декабрист,— ответил гость, — а его, кстати говоря, однофамилец — Владимир Федорович.

Спустя минуту они оживленно обсуждали судьбу Александра Порфирьевича Бородина. При этом Филипп Иванович старался в доступных выражениях рассказать о сути докторской диссертации Бородина под названием «Об аналогии фосфорной и мышьяковой кислот в химическом и токсикологическом отношении», а коллега Елены Петровны пытался втолковать Филиппу Ивановичу, в чем именно заключается гениальность Бородина как автора оперы «Князь Игорь». К счастью, на этот раз речь шла об одном и том же человеке.

Узнав об этом инциденте, Елена Петровна ахнула.

— Не знать, кто такой Бах?! — возмутилась она. — Да ведь твоя жена преподает в музыкальном училище! Ты позоришь меня!

— Что-о-о? — возмутился Филипп Иванович. — Я позорю тебя?! Да знаете ли вы, милостивая государыня, что институт, которым имеет честь руководить ваш покорный слуга, получил задание...

Тут Филипп Иванович прикусил язык, и вовремя это сделал.

— Что же ты замолчал? — тихо спросила Елена Петровна.

— Видишь ли, дорогая, — медленно произнес Ноготков, — есть тайны, о которых не должна знать даже безумно любимая супруга.

— А Инфочка? — ехидно поджала губы Елена Петровна. — Инфочка, о здоровье и самочувствии которой ты справляешься чуть ли не каждый день? Ее ты посвящаешь во все секреты?

Ощутив на себе полный ярости взгляд Елены Петровны, Ноготков сначала улыбнулся, а затем расхохотался. Елена Петровна успела выйти из комнаты, хлопнув дверью, а Филипп Иванович все еще продолжал хохотать. Наконец он успокоился, зашел в свой кабинет и, подняв телефонную трубку, набрал номер.

— Варвара Никаноровна? Добрый день. Как себя чувствует Инфочка? Что? Когда? Какой удар! А какая была температура? Значит, не перенесла... Да-а-а. Сейчас еду. Ах, какое горе!

— Ты куда собрался? — спросила Елена Петровна, когда ее муж был готов открыть дверь парадного.

— В институт, — хмуро ответил он. — Погибла Инфочка.

— Рыдать я не собираюсь, — ледяным голосом произнесла жена.

— Эх, ты, — покачал головой Филипп Иванович. — Фуга.

Глава четвертая,

посвященная жизни и страданиям Инфочки, равно как и другим событиям

Быть может, Варенька стала бы актрисой, поскольку руководитель школьного драматического кружка пророчил ей будущность на ролях комических старух. Но слепой случай изменил направление ее помыслов.

Когда однажды летом Варенька направлялась в театральное училище, крепко держа в руках упакованный в бумагу и свернутый в трубочку аттестат зрелости, ей встретилась старая цыганка. Мгновенно уцепившись костлявыми пальцами за плечо девушки, она заявила, что обязательно погадает и предскажет судьбу.

— Так я же все равно в эти штучки не верю! — рассмеялась Варя.

— Раньше, любезная красотка, ты не верила, а сегодня поверишь!

— Сочиняете? — улыбнулась Варенька.

— Ничего я не сочиняю, — обиженно произнесла цыганка, — я чистую правду говорю, раскрасавица ты моя! — И, не теряя лишнего времени, цыганка провела пальцами по ладони Вареньки, а затем быстро затараторила: — Линии руки твоей говорят о том, что ты проживешь долгую и красивую жизнь, от женихов отбоя не будет. Были у тебя, голубка, в жизни большие неприятности. Правда?

— Правда, — невольно вырвалось у Вареньки, вспомнившей, как на уроке химии она разбила колбу с дистиллированной водой и в тот же день поссорилась со своей подругой Тоней Скалкиной.

— Но были у тебя и радостные минуты! — заявила гадалка.

— Точно! — ахнула Варенька, живо вспоминая случай с Жорой Брехунцовым, передавшим ей на уроке химии самую настоящую любовную записку, которую он подписал: «Твой навсегда Жобре».

— Но в твоей долгой и красивой жизни, — продолжала ворожея, — на днях наступит очень серьезный момент — червонный король и дама пик будут принимать у тебя вступительные экзамены.

— Откуда вы все это... — удивилась было Варенька, но тут в ее голове мелькнула страшная мысль — выходит, что она, комсомолка Нарзанова, начинает верить в мелко-мелкобуржуазные предрассудки? Какой позор! — Откуда вы все это взяли?! — гневно произнесла Варенька и выдернула руку из цепких пальцев цыганки.

— Я все знаю, — нахмурилась гадалка. — Экзамены ты провалишь и останешься, ненаглядочка моя, с пустыми хлопотами!

— Какие экзамены? — саркастически усмехнулась Варенька, мысленно решив утереть нос цыганке. — Я и не собираюсь их сдавать.

— А что же ты собираешься делать? — растерялась ворожея.

— На работу устраиваться! — выпалила Варенька.

— А куда же это ты, раскрасивая красотка, устраиваешься?

— А вот сюда! — отчаянно блеснула глазами Варенька, не подозревая, что делает решительный поворот в своей жизни, и ткнула пальцем в вывеску, которую она только что заметила над крыльцом.

Через несколько секунд Варенька входила в стеклянные двери, над которыми и висела писанная бронзовой краской табличка:

НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ ЦИТОЛОГИИ

На вопрос, что она умеет делать, Варенька ответила просто:

— Вообще-то ничего, но люблю возиться со всякими колбами.

Ее приняли лаборанткой только потому, что в штатном расписании не было должности ученицы.

Сначала ей было, конечно, трудно. Она проявляла излишнюю осторожность при переноске колб, не всегда правильно выполняла указания руководителя лаборатории, но постепенно привыкла к своей работе и даже полюбила ее. По совету своего начальника она засела за популярную, а затем и за специальную литературу. И если на первых порах она путала англичанина Гука и голландца Левенгука, протоплазму и цитоплазму, а шаровидные тельца под названием р и б о с о м ы именовала «рыбы-сомы», то уже через какой-нибудь годик могла прочесть целую лекцию о строении клетки, легко оперируя такими терминами, как «хроматин», «вакуоль», «митохондрия» и «эргастоплазма». Лекцию она прочла своей маме, после чего та хвастала соседке, что ее дочь — доктор.

Когда Варенька научилась обращаться с электронным микроскопом УЭМВ-100 и выяснила, что, кроме микронов, существуют еще и десятитысячные их доли — ангстремы, ею овладела жажда новых знаний. Она подала документы в университет.

День поступления Филиппа Ивановича на работу совпал с торжеством по случаю вручения Варваре Никаноровне диплома об окончании биологического факультета. А еще через месяц в институте отметили два новых события — назначение Варвары Никаноровны на должность младшего научного сотрудника и Филиппа Ивановича — на пост заведующего лабораторией имитации.

Почему лаборатории дали столь странное, название, еще не знал никто, но с первых же дней ее деятельности туда можно было проникнуть только по особому пропуску, который тщательно проверял явно военный человек в сугубо гражданской одежде.

Варвара Никаноровна целыми днями возилась с различными гусеницами, бабочками и прочей мелкой живностью, просиживала у электронного микроскопа, разглядывая ядра и ядрышки клеток, фиксируя внимание на цитоплазме, центросомах или аппарате Гольджи, терпеливо изучала стайки разнообразных инфузорий и их многочисленных сестер. Она так свыклась со всеми этими обитателями лаборатории, что стала питать к ним чуть ли не материнскую нежность, называя их самыми трогательными, ласкательными именами. Гусеницу она именовала Гусенькой или Гусиком, вместо «вакуоль» говорила «Вакуолечка», митохондрию называла Митохандрюшечкой, а хроматин — Хроматиночкой.

У Варвары Никаноровны появлялось иногда смутное подозрение, что подопечный микроколлектив отвечает ей взаимностью.

В тот вечер, когда Елена Петровна приревновала Филиппа Ивановича к Инфочке, даже заявив, что не собирается рыдать в связи с кончиной предполагаемой соперницы, Варвара Никаноровна была не на шутку встревожена гибелью инфузории, на изучение поведения которой понадобилось полгода упорного труда. Эта инфузория, окрещенная Варварой Никаноровной мягким именем ИНФОЧКА, претерпевала самые невероятные издевательства. Сие простейшее одноклеточное животное не только подогревали, пока несчастное не обливалось потом, но и замораживали, доводя температуру до минус восьмидесяти по Цельсию; не только обрушали на него мощные потоки ультрафиолетовых лучей, но и подвергали воздействию рентгеновских пучков; не только лишали возможности пользоваться кислородом, но и заставляли переносить радиоактивность. Если бы Елена Петровна хотя бы на один миг смогла обменяться ролями с Инфочкой, вряд ли у этой женщины хватило жестокости так относиться к своей сопернице.

Между тем для Филиппа Ивановича гибель Инфочки, страдавшей так долго и бескорыстно, оказалась тяжелым, чувствительным ударом.

— Как вы думаете, — спросил он Варвару Никаноровну, — что угробило нашу крошку — температура или реакция?

— Честно говоря, Филипп Иванович, я упустила момент ее гибели. Видите ли, мне попалась на глаза газета с подборкой стихов местных поэтов, и я...

— Вы читали вслух? — встревоженно спросил Ноготков.

— Да.

— Вот это и могло ее доконать, — вздохнул профессор.

Глава пятая,

в которой у Алика обнаруживается еще одно, хотя и не самое худшее, качество

Необыкновенное упрямство, отличавшее Алика Ноготкова от всех других его однокашников, в сочетании с постоянным стремлением спорить по любому поводу было настоящим бичом для жителей всего дома. Во дворе, где проводили досуг по крайней мере полсотни девчонок и мальчишек, не находилось ни одного человека допаспортного возраста, с кем Алик не бился бы об заклад.

Когда Алик угощал кого-нибудь конфетами или орехами, у него никто не спрашивал, где он достал такую вкуснятину. Лакомки интересовались только тем, у кого он это выиграл.

Женька Кряков, считавшийся наиболее близким другом Алика, сообщил однажды мальчишкам, что Ноготков, по самым скромным подсчетам, за свою жизнь держал пари восемьсот пятьдесят раз, из которых в восьмиста сорока случаях оказывался в выигрыше.

Женька Кряков как-то раз даже обмолвился, что если бы Алик был скупердяем и собирал все свои выигрыши в одной комнате, то при желании смог бы свободно открыть кондитерский магазин, а заодно торговать фруктами, семечками и рогатками.

Правда, Вика Шустрикова, у которой папа работал в министерстве с каким-то невообразимо длинным названием, заявила, что Алику никто бы не разрешил открыть магазин, так как у нас запрещена частная торговля. Но Женька Кряков с презрением отмел этот довод. Он сказал, что частники у нас еще существуют. Во всяком случае, есть люди, которые занимаются продажей кресел. Он, Женька, сам как-то случайно подслушал разговор двух дяденек, один из которых жаловался, что кресло управляющего ему обошлось дороговато — в пять тысяч рублей.

Вика Шустрикова рассмеялась Женьке в лицо и сказала, что таких цен на кресла не существует. Правда, есть чудаки, скупающие совсем старую мебель, на которую и смотреть-то противно.

— Чудаков на свете много, — согласился Кряков. — Я, к примеру, читал, что есть люди, которые хранят десятки тысяч различных пуговиц. Да я за миллион таких пуговиц не дал бы копейки!

— А за марки? — хитро прищурилась Вика.

— Сравнила! — усмехнулся Женька. — Марки — совсем другое дело, они же пользу приносят. Я, к примеру, географию полюбил из-за них.

— Держу пари, — с ходу начал невесть откуда появившийся Алик, — что такой марки, какая есть у меня, ты и во сне не видал!

— Да я видал тысячи таких марок! — вспылил Женька.

— Тогда почему ты дрейфишь и не хочешь держать пари?

— Ну, а на что пари, Ушастик?

— Да мне все равно выигрывать, могу спорить даже на боксера.

— Может быть, вы на штангиста еще поспорите? — вставила свое слово Шустрикова, не без ехидства взглянув на Женьку.

— Думаешь, что очень-преочень остроумно? — усмехнулся Женька.

— А на боксера спорить — остроумно?

- Вот так все они там в шестом «А» — воображают, что умнее их нет никого на свете, — вздохнул Алик. — Хочешь, Шустрикова, поспорим, что ты не назовешь и пяти пород собак?

— А при чем тут собаки? — расхохоталась Вика.

— А при том, — сказал Алик и с презрением сплюнул сквозь зубы. — Боксер — это одна из пород собак, поняла? — И он обратился к Женьке: — Спорим хотя бы на щенка боксера?

Кряков размахнулся и с такой силой ударил своей ладонью по протянутой ладони Ноготкова, что Алик поморщился.

— Ну, где твоя марка? Она при тебе? — спросил Женька.

— Что я — дурак, чтобы такую драгоценность с собой таскать? Она у меня дома, хранится в папином сейфе несгораемом.

— Ну тогда пошли, посмотрим?

— Так ведь папы дома нет. Приходи утром часам к восьми!

...Первым ощущением Алика, когда он проснулся на следующий день, была какая-то тяжесть под ложечкой.

Открыв глаза, он поморщился от яркого света и хотел было снова укрыться простыней, как вдруг с ужасом понял: тяжесть ощущается потому, что сегодня, буквально через несколько минут, придет Женька Кряков и потребует показать марку. А как ее показывать, когда сам он, Алик, не имеет о ней никакого представления? Можно представить, какая мина появится на лице у Женьки, когда он поймет, что выиграл пари! Да это еще полбеды. А как станут теперь смотреть на Алика ребята?

Алик быстро соскочил с кровати и застыл на одной ноге, слегка приподняв другую. Однажды он от когото слыхал, что только в такой позе человек может принять самое разумное решение. Однако, простояв на одной ноге минуты полторы, единственное, о чем он подумал, был папин кабинет. Туда его и потянуло.

Постучавшись в дверь, Алик тихонько приоткрыл ее и заглянул в кабинет. Он был пуст. Значит, папа успел уже уйти на работу. А ведь только и только у него можно было попросить совет насчет злополучной марки.

Рассеянно оглядевшись, Алик заметил, что стрелки круглых стенных часов показывали без трех минут восемь. Вот-вот должен прийти Женька Кряков! Алик с тоской воззрился на письменный стол, заваленный брошюрами, бумагами, папками и книгами.

Посреди стола, рядом с авторучкой и пресо-папье, стоял какой-то темный флакончик, а возле него пестрел спичечный коробок с яркой этикеткой. Тяжело вздохнув, Алик потянулся к флакончику и не без некоторых усилий выдернул пробку. Его ожидало разочарование — там находились какие-то кругленькие желтенькие таблетки. Поморщившись, Алик взял одну из них в рот и ощутил приятный вкус. Быстро проглотив остальные таблетки, он успел закупорить флакон, так как услышал чьи-то шаги. На всякий случай прихватив с собою спичечный коробок, Алик двинулся было к двери, но в это мгновенье она раскрылась, и в кабинет вошел отец.

— Что это тебя сюда занесло? — глухо спросил отец. — Я же...

— Извини, папа, — перебил Алик, — я нечаянно, хотел спички...

— А папиросы тебе не нужны?

— Ну, папа, — обидчиво насупился Алик, — я же не просто за спичками, а за этикеткой. Можно содрать? Такая красивая!

Прямо как марка, правда? Вот видишь, это остров, а на его фоне — молодой красивый дикарь. А это — зубчики. Правда, здорово?

Алик осторожно отодрал спичечную этикетку, мысленно подивившись, что она так плохо почему-то приклеена, и протянул ее отцу. На ней был изображен вынырнувший из глубокого мрака тепловоз, перед самыми фарами которого бежал через рельсы человек. На черном фоне белыми буквами было написано: «Не перебегайте путь перед поездом. Выиграв минуту, можете потерять жизнь!»

Филипп Иванович взял этикетку и стал всматриваться в нее.

— Действительно, черт побери, красиво, — немного погодя произнес он. — И островок симпатичный, и дикарь весьма привлекательный.

Алик часто страдал от невозможности что-нибудь ответить на подтрунивания отца, обижался на него. Но сейчас у мальчика почему-то не было никакой обиды. С удивлением покосившись на отца, он взял из его рук этикетку и уже хотел было выйти, как услышал стук. Это был, конечно, Кряков, Женька Кряков собственной персоной.

— Здравствуйте, молодой человек! — нарушил воцарившееся на несколько секунд молчание Филипп Иванович. — У вас что — рандеву?

— Здравствуйте, дядя Филя, — как-то робко ответил Женька.

— У нас не это... не ран... ранде... у нас пари. Я не к вам... Где же твоя знаменитая марка? — без обиняков спросил Кряков и впился в Алика совершенно безжалостными глазами. — Та самая.

«Все погибло», — пронеслось в голове у Алика, и он как бы в дремоте услышал голос отца:

— Да он ее сейчас в руке держал, Женя. Честно говоря, подобной марки даже я никогда не видел. Уникальный экземпляр!

Алик покраснел и с обидой посмотрел на отца.

— Ну так показывай, — заблестел глазами Кряков.

— Ну и покажу! — с каким-то отчаянием в голосе ответил Алик. — Любуйся и этим островом, и этими зубчиками, и этим дикарем!

Женька нетерпеливо взял из рук Алика спичечную этикетку, взглянул на нее и замер в неописуемом изумлении.

— Красотища-то какая! — после небольшой паузы воскликнул он. — Вот это марочка! Да я бы за нее не только щенка, а целого быка отдал бы! Эх, Ушастик, опять я тебе пари проиграл.

Пот выступил на лбу у Алика. Это был такой холодный пот, что, вероятно, он мог бы превратиться в крошечные льдинки, если бы сразу Алика не бросило в жар.

Глава шестая,

дающая кое-какое представление об одном загадочном случае и о чередовании гласных

История со спичечной этикеткой, которую, словно сговорившись, его отец и Женька Кряков приняли за марку, заставила Алика надолго призадуматься. Он просто терялся в догадках.

Ну, допустим, рассуждал Алик, отец-то пошутил. Но почему же сам Женька, этот наиболее заядлый в школе филателист, не смог отличить простой спичечной этикетки от редчайшей заграничной марки? Да еще при этом надо учесть, что Крякову гораздо выгоднее объявить любую шикарную марку спичечной этикеткой, нежели наоборот: ведь Женька проигрывал на этом солидное пари!

Вот так он размышлял, сидя на уроке русского языка и делая вид, что внимательно следит за ответом Мишки Козленко, который стоял у доски и что-то лопотал насчет чередования гласных в глаголах. И вдруг над его ухом раздался голос Валентины Петровны:

— А что скажет по этому поводу Ноготков?

«И как это она изловчилась так незаметно ко мне подкрасться в самый неподходящий момент? — подумал Алик. — Двойка обеспечена! Эх, вот было бы здорово, если бы она сама все рассказала, а мне за это поставила пятерку в дневник!»

Алик не успел раскрыть рта, как заметил, что Валентина Петровна, словно забыв о только секунду назад произнесенных ею словах, отправила на место Козленко и громко произнесла:

-- Повторяю, ребята, что в корнях глаголов лаг— лож, кас—кос и других писать а надо только тогда, когда в следующем слоге есть суффикс а и когда глагол отвечает на вопрос что делать? Например: полагать. Писать о следует тогда, когда в следующем слоге нет а, глагол же отвечает на вопрос что сделать? Например, ребята, глаголы положить, коснуться. Понятно? Ноготков! Иди к доске и прихвати с собою дневник.

«Все-таки не забыла, — подумал Алик. — Теперьто кол обеспечен». Алик порылся в портфеле, извлек дневник и поплелся к доске.

— Молодец, Ноготков! — улыбнулась Валентина Петровна. — Вот так всем бы не мешало готовить уроки! — И она, взяв из рук остолбеневшего мальчугана дневник, сделала в нем какую-то запись. «Еще издевается, — подумал Алик, усаживаясь за парту. — «Всем бы не мешало так готовить уроки». А сама кол, конечно, влепила!»

Раскрыв дневник, Алик изменился в лице: там стояла жирная пятерка, рядом с которой красовалась размашистая подпись педагога.

Едва дождавшись звонка, он помчался на школьный двор, чтобы подышать свежим воздухом и поразмышлять над тем, что произошло.

— Ну ты сегодня и дал — весь класс ахнул! — хлопнув по плечу Алика, возбужденно заговорил Женька. — Теперь все будут говорить, что Ушастик — самый выдающийся знаток грамматики!

— Брось трепаться, — махнул рукой Алик. — Я вот до сих пор ничего не могу понять. Ребята, наверное, смеются надо мной?

— Смеются? Да они в диком восторге! Ты так здорово рассказывал, что я просто ошалел.

— Так весь фокус в том, что это не я рассказы...

— Хватит заливать, — обиделся Кряков. — Я человек честный, и считай, щенок у тебя в кармане. Как ты думаешь в клубе служебного собаководства можно поузнавать?

— В клубе? — механически повторил Ноготков. — Можно попробовать.

— Пойдем вместе? — скорчил мину униженного просителя Женька. — Я уже выклянчил у отца пятерку.

— Пятерку? — снова автоматически повторил Алик. — За что?

— Даром не дадут, — вздохнул Женька. — Даром наша соседка грудного младенца получила в Доме ребенка. Девочку усыновила.

— Так вот, Женька, — решительно произнес Ноготков, — могу держать пари, с меня ни копейки не возьмут в собачьем клубе!

— Опять заливаешь, — поморщился Кряков. — Почему же это с тебя не возьмут? Ты что — особа, приближенная к королю?

— К королю или к валету — все равно, а я всетаки держу пари! Договоримся так: если проигрываю я, ты с меня запрашиваешь что угодно, а если проигрываешь ты, я тебе влеплю пять щелчков.

— А почему так ма... — начал было возражать Женька, но тут же умолк, вспомнив, что щелчки предназначаются не какомунибудь постороннему человеку, а ему, Крякову. — Гм... А если выиграю пари я, значит, запрашиваю что хочу? А если корову?

— Получишь корову и теленка в придачу.

Глава седьмая,

полная неожиданностей для людей и собак

Последние полтора тысячелетия распространялись всякие слухи насчет того, как обычно относятся учащиеся к сообщению об отмене урока в связи с болезнью педагога.

Одни говорили, что будто бы в таких случаях все девочки и мальчики бегут к учителю домой и со слезами на глазах умоляют его дать им задание на время своей болезни. Другие отмечали, что после столь тягостного сообщения все учащиеся мчатся к своему куратору и просят разрешить им заняться сбором макулатуры. Третьи утверждали, что при подобной ситуации школьники разыскивают лечащего врача учителя и заклинают его сделать все, чтобы болезнь продлилась не более полугодия.

Ребята из шестого «В», где числились в списке и Ноготков с Кряковым, не принадлежали ни к одной из трех вышеупомянутых категорий. Узнав, что последний урок у них отменяется из-за болезни учительницы немецкого языка, они, не сговариваясь, забрали свои портфели и, едва выскочив за ворота школы, бросились врассыпную.

Надо ли говорить, что уже через каких-нибудь восемнадцать минут Алик Ноготков и Женька Кряков остановились перед большими красными воротами с калиткой, рядом с которой на фоне жженого кирпича красовалась большая вывеска:

Городской клуб служебного собаководства

Под вывеской висело объявление, рассчитанное, очевидно, на самых грамотных и наиболее сознательных в мире четвероногих:

Внимание! Собакам без хозяев вход воспрещен!

Толкнув ногой калитку, Алик вошел в большой тенистый двор с высокими пирамидальными тополями. Он заметил несколько десятков женщин и мужчин, державших на поводках самых различных собак. За ним, стараясь не отставать, шествовал Женька Кряков.

В клубе ребята застали группу мужчин и женщин, которые обменивались репликами. До слуха Ноготкова донеслись такие слова, как «зонарная окраска», «ротвейлер», «густошерстая», «вольер».

— Здравствуйте,—почему-то тихо произнес Алик.

— Привет, молодые люди! — очень строго ответил плотный, средних лет мужчина. — Желаете зарегистрировать собачку?

— У нас ее нет, — вздохнул Алик.

— Но кошек мы не регистрируем, — ехидно улыбнулся мужчина.

— А у вас не найдется щенка боксера?

— Могу показать! — неожиданно поднялся из-за стола мужчина, и тут ребята заметили в его руках маленького коричневого щенка со страшной тупой мордочкой, слегка приоткрытой пастью и носом, скорее напоминавшим обрубок рога. — Червонца не пожалеете?

Алик пристально посмотрел на него, окинул взором Женьку и снова уставился на щенковладельца.

«А ты бы, жадина несчастная, взял бы и подарил мне щенка, — подумал Алик. — Я бы отказывался, а ты бы умолял взять бесплатно!»

— А дешевле, дяденька, нельзя? — жалобно произнес Кряков.

— Мы...

— Мальчик! — перебил Женьку мужчина со щенком и повернулся к Алику. — Я решил просто подарить тебе моего Боксика. На, бери его, пусть у тебя будет память о бескорыстном кинологе (Кинолог — представитель кинологии, науки о собаках и их разведении.) Радиенко!

Женька ошалело глядел на Алика и никак не мог понять, что же это такое сейчас происходит, — ведь только что с них заломили десять рублей, а теперь вроде бы отдают совсем за так эту симпатичную собачонку. И при чем тут кино — тоже непонятно.

Между тем Алик выдержал паузу, как бы раздумывая, стоит ли связываться с этим человеком, и безразличным тоном произнес:

— Спасибо, дяденька, но для меня это слишком дорогой подарок.

— Да Анатолий Алексеевич шутит, — махнула рукой сидевшая рядом девушка. — Он ведь даже внуку отказался подарить Боксика, ко дню рождения!

— А это вас не касается! — огрызнулся мужчина. — Внуку не дам! Возьми же, мальчик! У этого Боксика мама и папа, оба дедушки, обе бабушки, прадедушки и прабабушки были медалистами!

— Нет, нет, спасибо! — упорствовал Ноготков.

— Умоляю тебя, возьми, пожалуйста, дорогой. Не обижай меня!

И тут произошла сцена, которую наверняка запомнили на всю жизнь все, кто находился в правлении клуба. Радиенко упал на колени и прополз метра полтора, держа на вытянутых руках взвизгивающего щенка. Глаза кинолога увлажнились от слез!

— Встаньте, я согласен! — величественно произнес Ноготков.

Радиенко поспешно поднялся, отдал дрожащими руками щенка Ноготкову и, отряхнувшись, сел на прежнее место за стол.

Что же касается коллег Радиенко, то на их лицах появилась такая мина, словно секунду назад в их присутствии самая обыкновенная комнатная муха превратилась в дикого индийского слона.

— Так кто проиграл пари? — спросил Ноготков, когда ребята очутились на улице. — Ты теперь о корове не мечтаешь?

С этими словами Ноготков протянул щенка Женьке.

— A как же ты? — спросил Женька, прижимая к груди теплое тельце. — Мы же спорили на боксера, а ты остался без собаки.

— Чепуха, — махнул рукой Ноготков. — Во-первых, я уже тебе говорил, что мама настроена против собак. А, во-вторых, мне стоит один разик свистнуть, и тут же появятся сто собак на выбор.

— Так прямо и появятся? — уже не с недоверием, а с явным восхищением в голосе спросил Кряков. — Вот было бы здорово! Ты действительно смог бы попробовать? Только давай без пари.

— Без пари так без пари, — согласился Алик и подумал о том, как это будет забавно, если все животные клуба собаководства сорвутся с поводков своих хозяев и примчатся прямо сюда.

— А где же собаки? — ехидно улыбнулся Женька,

— Да вон они, — кивнул Ноготков.

Женька посмотрел в сторону, куда показал Ноготков, и в ужасе зажмурился: от ворот клуба собаководства прямо на них мчалась огромная свора псов, поднимая пыль и взвизгивая.

Прохожие, которые случайно оказались свидетелями этой удивительной сцены, даже через несколько дней не могли понять, что же произошло. Не менее ста собак, которые, вероятно, сорвались с цепи, бросились к двум школьникам. Но едва псы добежали до ребят, один из мальчиков заслонил своего товарища грудью и крикнул: «Назад, шавки поганые!» В ту же секунду собаки остановились, как вкопанные, и многие из них по инорции полетели кувырком, вслед за чем вся свора повернула обратно и вскоре скрылась за воротами клуба служебного собаководства, в то время как оттуда выбежали перепуганные люди, державшие в руках обрывки веревок и цепочек.

В связи с этим происшествием уже на следующий день по городу поползли самые противоречивые слухи. Одни говорили, что виде-ли собственными глазами, как по улице разгуливала стая волков, которых погонял кнутиком какой-то мальчик. Другие утверждали, что это были не волки, а дрессированные лисицы, и что возле них находился усатый мужчина с пистолетом в руке. Третьи доказывали, что они сами слышали крик девочки, которую тут же уволокли вырвавшиеся из зоопарка львы, оставив в неприкосновенности лишь измазанные кляксами учебники и тетради для упражнений по русскому языку. Четвертые заявляли, что в цирке из-за нехватки витаминов взбесились все звери, которые сначала сожрали ветеринарного врача, затем администратора и завершили трапезу совершенно не причастным к истории с витаминами клоуном.

Глава восьмая,

не содержащая ничего, кроме неприятностей

Неприятности начались уже через какую-нибудь неделю после гибели Инфочки. Варвара Никаноровна, утверждавшая, что лично для нее Инфочка была как родная дочь, попросила Филиппа Ивановича дать ей возможность искупить вину перед наукой, то есть поручить опыты над другими инфузориями.

Филипп Иванович заметил, что теперь, прежде чем доверять ей какие-либо опыты, он вынужден поставить одно непременное условие, а именно: находясь в лаборатории, ни в коем случае не читать вслух стихи начинающих поэтов.

— Разве это плохо? — И Варвара Никаноровна процитировала: — «О маменька, родившая меня! Тебя увидев как-то в колыбели, мне захотелось впрыгнуть на коня, но силы мои явно ослабели!»

Филипп Иванович пробормотал, что от таких стихов не только инфузория, но даже лошадь могла бы испустить дух.

— Выходит так, что вы, Филипп Иванович, можете по своему личному желанию лишить меня возможности общаться с поэзией!

— Общайтесь сколько угодно, дорогая, но согласитесь, что если бы вы вовремя посмотрели на счетчик Гейгера, а заодно заглянули в вакуум и проверили термометр, катастрофы могло и не быть.

— Вполне возможно, — согласилась Варвара Никаноровна, — однако позвольте заметить, уважаемый Филипп Иванович, что катастрофы могло бы не быть и в том случае, если бы вы как директор нашего института обеспечили лабораторию всем необходимым.

— Что?! — возмутился Филипп Иванович. — Вы, милостивая государыня, не обеспечены всем необходимым?! Не забывайте, что вы работаете в единственной на весь Союз лаборатории! В вашем распоряжении такие приборы, глядя на которые станет облизываться любой зарубежный ученый! В вашем распоряжении холодильное устройство, которое вызовет черную зависть у любых наших коллег! А бактерицидная лампа, какой нет ни в одной лаборатории мира! А уникальные вентиляторы! Нет всего необходимогб для работы?! Че-пу-ха!

— Чепуха? — усмехнулась Варвара Никаноровна. — Если это чепуха, то скажите, почему вы не оставили мне этих ваших новейших экспериментальных таблеточек? Опасались, что я их израсходую?

— Ничего я не боялся. И если... — Профессор умолк, как бы пораженный какой-то страшной мыслью. — Постойте! Но я же дал вам эти таблетки, я это хорошо помню! Во флакончике!

— Нет, дорогой профессор, вы этот флакончик забрали домой, домой, и я еще подумала: что произойдет, если вы случайно их проглотите. Они, кажется, действуют на мозг?

— Не только на мозг, — тихо проговорил профессор, и его лоб покрыла испарина. — А вдруг... — Он внезапно побледнел.

— Что с вами? — испугалась Нарзанова. — Дать вам воды?

— Дайте мне такси! — простонал Филипп Иванович.

Остановив первую попавшуюся машину, Филипп Иванович уже через несколько минут вбегал в свое парадное. Но тут он услышал голос, показавшийся ему совсем незнакомым:

— А денежки?

— Какие денежки? — изумился профессор, берясь за ручку двери.

— За проезд, доктор, за проезд, — уточнил шофер. — Троячок.

— Троячок? — изумился Филипп Иванович. — А разве это не институтская машина? Вы разве не Леша Горбунов?

— А ну гони монету, гнилая интеллигенция! — рассвирепел шофер. — Ле-о-ша!

— В чем дело, папа?

Вопрос был задан, конечно, Аликом, вышедшим на улицу из дому.

— Ах ты старая галоша, — не обращая внимания на мальчугана, продолжал шофер. — Денег не даешь! Да ты...

Он не договорил, внезапно повернулся к Алику, почти мгновенно сник и опустил глаза.

— Сейчас же извинитесь перед папой, — тихо сказал Алик. — Ну!

— Прошу прощения, папаша, — виновато пробормотал шофер.

Включив зажигание, шофер подал машину назад, развернул ее и, обдав Алика и Филиппа Ивановича клубами выхлопного газа, скрылся за переулком.

— Какой-то нонсенс, — проговорил Филипп Иванович, с недоумением пожимая плечами.

Уже войдя в гостиную, Филипп Иванович вдруг остановился и, сжав пальцами виски, задал самому себе вопрос:

— Зачем же я сюда приехал?

Звонок, раздавшийся в парадном, помешал Филиппу Ивановичу сразу же ответить на этот вопрос. Открыв дверь, он едва успел отпрянуть в сторону, ибо мимо него, словно стрела, выпущенная из лука, пролетела Елена Петровна. Он заметил разъяренное лицо.

Через минуту, хлопнув дверью спальни, где она сбросила туфли и косынку, Елена Петровна вернулась в гостиную.

Вонзив в своего супруга пылающий взор, она выдохнула:

— Ясно?

— Ясно, — сказал он. — Только не ясно, что именно ясно. Что случилось? Тебя уволили из училища?

— Ты с ума сошел!

— У мамы пропали золотые часы, — сказал Алик. — И это произошло в троллейбусе.

— Ясно? — торжествующе произнесла Елена Петровна. —

Ребенок догадался, а ты... — Она устало махнула рукой. — Да что уж там говорить — что упало, то пропало.

— Вспомнил! — радостно воскликнул Филипп Иванович и рысью побежал в свой кабинет.

— Доктор биологических наук, — страдальчески вздохнула Елена Петровна и многозначительно притронулась указательным пальцем к своему виску.

— Кстати! — совсем некстати воскликнула она. — Будь осторожен, Алик, на улице. Из зоопарка удрал удав восемнадцати метров длины и за каких-нибудь два дня передушил трех девочек, пятерых мальчиков и одного очень красивого водопроводчика.

— Лена! — крикнул Филипп Иванович, выходя из своего кабинета. — Ты случайно не видела флакончик? В нем находились таблетки.

— Мне своих таблеток хватает, не знаю, когда избавлюсь.

— Флакончик я поставил на книжный шкаф, — сказал Алик.

— Фу ты ну ты, — радостно улыбнулся Филипп Иванович, — а я было перепугался — ведь это экспериментальные таблетки.

— Извини, папа, но флакон пуст.

— То есть как это — пуст? А где же таблетки?

— Здесь, — ткнул себя в живот Алик. — Мне понравилось.

— То есть ты их просто-напросто слопал?

— Угу.

— Душегуб! — страшным голосом закричал Филипп Иванович.

— Ты посмотри-ка на своего отца, — иронически усмехнулась

Елена Петровна. — Когда он узнал, что пропали мои золотые часы, то даже глазом не моргнул, а когда пропали его жалкие таблетки или пилюльки, он затевает скандал.

— Да их там и было-то штук пять, не больше, — заметил Алик и посмотрел на папу. Тот лежал в кресле без сознания.

Глава девятая,

служащая подтверждением той непреложной истины, что иногда родители недооценивают своих собственных детей

Если бы Филиппа Ивановича вызвали однажды, допустим, в какое-нибудь солидное учреждение и спросили, ч т о он думает о своем сыне, ответ, очевидно, был бы краток: Мальчик как мальчик.

И как бы поразился Филипп Иванович, когда узнал бы из абсолютно достоверных источников, что его сын Алик превосходит — и значительно! — своего папу не в какихнибудь упражнениях с лянгой, а в высшей нервной деятельности, что его сын Алик действительно умеет делать то, что не умеет и никогда не сумеет он сам, профессор.

Что говорить, иногда родители недооценивают своих детей, и в этом еще убедится читатель, если он терпелив и не столь тороплив в выводах, как уже знакомая нам машинистка.

Филипп Иванович очнулся еще до того как Елена Петровна подняла трубку телефона и вызвала «Скорую помощь». Таким образом, убедившись, что ее супруг жив, ей пришлось снова позвонить по тому же короткому номеру и сообщить об отмене вызова врача. Затем она сбегала на кухню и, вернувшись со стаканом воды, плеснула ее на лицо супруга.

— Я жив? — слабым голосом спросил профессор.

— Слава богу, жив! — подтвердила супруга. — И чего это ты так?

— Папа не знает, что теперь скажет Константину Степановичу насчет этих своих стимуляторов, — спокойно заметил Алик.

— Стимуляторов? — в изумлении повторил Филипп Иванович.

— А откуда ты знаешь? Лена, я разговаривал, когда был в обмороке?

— Ты молчал, как глухонемой! — заверила супруга.

— Может быть, я иногда, извини, болтаю во сне?

— Один раз ты что-то бормотал о своей Инфочке. Кстати, много было народу на похоронах?

— Да пойми ты, наконец, — взмолился профессор, — что Инфочка, к которой ты меня до сих пор ревнуешь, не женщина, а инфузория!

— Знаем мы этих инфузорий, — вздохнула Елена Петровна.

— Теперь появился так называемый Мотылек килограммов на пятьдесят.

— В лаборатории производятся опыты над гусеницей кукурузного мотылька, а тебе жалко, что ли? — пожал плечами Алик.

— Вот именно, — кивнул Филипп Иванович, улыбаясь, но тут же спохватился и с недоумением посмотрел на сына. —

Позволь, позволь, а откуда ты все это знаешь? И, милостивый государь, — уже рассерженным тоном произнес Филипп Иванович, — из каких таких источников, а, быть может, и первоисточников вам стало известно о фактах, которые являются, черт побери, секретом?!

— Ну что ты пристал к ребенку? — вступилась за сына Елена Петровна. — Наверно, в газете прочитал или по радио услыхал.

— Пардон, мадемуазель, — повернулся к жене профессор, — но сведения об этой лаборатории ни в печать, ни в эфир не просачиваются!

— Но не мог же ребенок все это выдумать?

— Ну так ты мне скажешь, милостивый государь, в чем дело?

— Все очень просто, — улыбнулся Алик. — Я вижу, о чем ты думаешь, и поэтому знаю, что делается у вас в институте.

— Все очень просто, — саркастически усмехнулся Филипп Иванович. — Ты, миленький мой, видишь, о чем я думаю. А ты, конечно, случайно, не слышишь, какого цвета молекулы фтора и какой запах у атомов бараньего рога?

Глава десятая,

в которой дается положительная оценка не только отрицательной температуре

На второй день после столь знаменательного собеседования Филиппа Ивановича, Елены Петровны и их удивительного отпрыска Ноготков-старший зашел в лабораторию имитации.

— Гусенька меня восхищает, — сообщила Нарзанова. — Например, вчера она вела себя очень прилично при минус восьмидесяти. Ну такая резвушка, Филипп Иванович, что просто сердце радуется!

— Минус восемьдесят — это еще не предел, хотя и великолепно, — заметил Ноготков. — Не забывайте, Варвара Никаноровна, что в самые ближайшие дни мы должны завершить всю серию опытов. А ваш отчет будет заслушан на ученом совете академии. Послушайте, Варенька, вам никогда не приходилось сталкиваться с моим сыном?

— Что? Сталкиваться? То есть как? — опешила Нарзанова.

— Ну, допустим, разговаривать об опытах с гусеницей.

— Да я вашего сына видела только на именинах Елены Петровны! Но тогда я беседовала лишь со взрослыми.

— Гм-гм... Странно, очень странно, — пробормотал профессор. — Как вы думаете, Гусенька выдержит минут сто двадцать?

— Боже, конечно! Это такая умница! По-моему, отрицательная температура даже оказывает на нее положительное воздействие. Покойная Инфочка была куда слабее.

Выйдя из лаборатории, Филипп Иванович зашел в свой кабинет, сел за стол и поднял телефонную трубку. Набрав номер, он помолчал и, услышав знакомый бас, приглушенным голосом произнес:

— Добрый день, Константин Степанович. Да, Ноготков. Вы не могли бы уделить мне, скажем, несколько минут? Да как бы это вам сказать... Дело-то, так сказать, понимаете... Да я не мнусь. Ну, в общем, щепетильная история. И непонятная.

Константин Степанович совершенно не напоминал человека, от которого зависят судьбы многих людей, открытий и изобретений. Небольшого роста, худощавый, с маленьким квадратиком усиков, в неизменном старомодном пенсне, он производил впечатление специалиста по детским болезням, постоянно занятого анализами, рентгеновскими снимками, электрокардиограммами, справками о перке и привитии оспы.

Так уж получается, что чем ценнее для общества человек, тем он обычно скромнее выглядит. И совсем не стоит упрекать тех парикмахеров и продавцов газированной воды, которых во внеслужебное время легко принять за крупных ученых или выдающихся изобретателей, — настолько солидно они рассуждают о самых высоких материях, самых тонких вопросах науки, техники, искусства и литературы. Так, один наш знакомый цирюльник утверждал, что Архимед прославился изобретением паровоза, а Лимонардо да Винчи — романом «Хижина дяди Тома», в то время как другой наш знакомый, работник павильона «ПИВО-ВОДЫ-СОКИ» в доверительной беседе сообщил, что Шерлок Холмс является автором широко известной книги «Последний из могикан», а роман Мартина Андерсена-Нексё «Пелле — завоеватель» посвящен футболисту Пеле.

— Итак, — сказал Константин Степанович, пожав руку Ноготкову и предложив ему присесть, — в нашем распоряжении двадцать минут. Ответьте мне, дорогой Филипп Иванович, на один вопрос — готовы ли вы к полету?

— В Москву? — улыбнулся профессор. — Хоть сегодня.

— А в космос?

— В космос? — Ноготков невольно приподнялся со стула.

— Вот именно, в космос, но знайте: на корабле вы не будете испытывать почти никаких неудобств, если учесть, что с проблемой гравитации, например, уже все покончено.

Маршрут довольно средний по расстоянию — я имею в виду симпатичную такую планетку, которую еще древние греки и римляне окрестили именем бога войны, ту розовенькую планетку, на которой сутки длятся дольше, чем у нас, на тридцать семь минут, двадцать две и четыре десятых секунды, чей год равен одному и восьмидесяти восьми сотым земного года, а...

— ...а напряжение силы тяжести, — добавил Филипп Иванович, — на поверхности почти в три раза меньше, чем у Земли, не говоря...

— ...не говоря уже об атмосферном давлении, которое составляет почти шестьдесят пять миллиметров ртутного столбика, что, естественно, соответствует давлению на Земле в восемнадцати километрах от ее поверхности... И эта планетка движется по своей орбите со скоростью около двадцати четырех километров в секунду, а...

— ...а вы, Константин Степанович, не забудьте, пожалуйста, еще и о ее двух спутниках...

— ...диаметром девять и двадцать четыре километра, — сказал академик и с шумом выдохнул из себя воздух. — Вы знаете, дорогой Филипп Иванович, у меня закралось подозрение, что вы догадываетесь, хотя и смутно, о какой из планет идет речь.

— Выдержит ли мой хлипкий организм температуру этой симпатичной планеты? Ведь я же не так приспособлен к холоду, как моя незабвенная Инфочка или ныне здравствующая Гусенька.

— К чему паниковать, дорогой Филипп Иванович? Вы же знаете, что не так страшен Марс, как его малюют. В конце концов, разве вы будете бегать по Марсу в трусиках? Кстати: в Антарктиде зарегистрировано минус восемьдесят два, а ведь там работают люди.

— И потом, Константин Степанович, меня, честно говоря, смущают эти крошечки-кратеры. Из сугубо праздного любопытства я взглянул на фотографию Марса. Их ведь тысяч десять.

— Успокойтесь, это же не кратеры огнедышащих вулканов.

— Значит, волноваться не стоит, Константин Степанович?

— Нет, нет! Тем более, дорогой, я слыхал, что ваша лаборатория имитации не случайно носит такое название. До меня даже дошли слухи, будто ваш институт в основном и держится на этой лаборатории. Не помню, кто, однако это был наверняка не ваш сторож, мне как-то по секрету сообщил, что многие приборы в этой лаборатории установлены не зря — они фиксируют, какие созданы условия для имитации марсианского климата. Потом мне кто-то проболтался, что вы каким-то образом сумели выяснить, как ведет себя живая клетка при зверском холоде. Будто бы сначала в ядре... Ах, этот склероз! В ядре появляется... гм... как там ее?

— Ячеистость, Константин Степанович.

— Ну, а вслед за ячеистостью будто бы образуются кристаллики льда. Я вспомнил, что, судя по новому толкованию полос Синтона, обнаруженных на Марсе, на этой планете, вероятно, в две тысячи раз больше тяжелой воды, чем на Земле! А почем у нас на базаре кило тяжелой воды?

— Даже поразительно! Вы — рядовой академик, а понимаете такие тонкости, что голова кружится! Вы, вероятно, даже знаете, что на Марсе есть условия для развития жизни. Вы гений, Филипп Иванович, а гениев надо беречь. А теперь, дорогой, прошу сообщить по секрету, почему вы мне позвонили.

Филипп Иванович конспективно изложил суть дела и подчеркнул, что для него является совершеннейшей загадкой, каким образом его сыну удается узнавать о секретных работах в лаборатории.

— Сколько вашему сыну лет?

— Вот-вот стукнет тринадцать.

— Пустяки, в этом возрасте он ничего понять не сможет.

— Приходите к нам, у него послезавтра день рождения.

Глава одиннадцатая,

в которой не удивляются лишь два человека

— Вообще-то, — сказал Алик, — на именины не приглашают. Друзья должны сами приходить. Я делаю исключение. Ты ребенок, и...

— Это кто ребенок? Да я старше тебя, Ушастик!

— Ха-ха, старше меня. Спорим, ты даже не помнишь своего дня рождения. — И Алик пристально посмотрел на Женьку.

— Да не смеши ты меня, — отмахнулся Кряков. — Ну так знай, что я родился в тысяча девятьсот... — На лице Женьки появилась совершенно глупая улыбка.

— Ну, жми дальше, — подбодрил Алик. — Точнее!

— Ничего не понимаю, — с испугом глядя на Алика, сознался Кряков. — Это ты, наверное, все это мне устроил, да?

— Что устроил? — невинно пожал плечами Ноготков.

— Ну, это... как его... Конечно! Я же хорошо помню, как ты заставил в клубе собаководства этого жадного дядьку...

— Ты знаешь, Женька, — задумчиво произнес Алик, — я и сам не знаю, как это получается. Ведь если об этом кому рассказать... Да что там, мне же никто, даже папа не поверит.

Когда я ему по правде все сказал насчет этой штуки, он даже хохотать стал.

— Все они такие, — покачал головой Женька. — Я один раз акварельными красками букет цветов изобразил, понимаешь, с натуры, а сестра моя Элеонора говорит: «Это ты с открытки срисовал через копировальную бумагу!» Я ей чуть не звезданул, да вовремя вспомнил, что она спортсменка — ядра толкает. Так с тех пор, поверишь, я уже к краскам не притрагивался.

— Вот-вот, — согласно кивнул головой Алик, — они думают, что если они постарше нас, то только им и надо верить. Ну, ничего, я им докажу, кому больше можно верить, вот посмотришь, Женька! Предлагаю пари, что через несколько дней вы все закачаетесь, когда кое-что узнаете обо мне! В обморок упадете!

— Что же ты собираешься отколоть? — с замиранием сердца поинтересовался Женька. — Какой-нибудь фокус-покус? Расскажи!

— Нет, Женька, пока об этом нельзя болтать, а то все лопнет. В общем, пока приходи сегодня к восьми на мой день рождения.

— Как ты думаешь, Ушастик, Боксика с собою я могу взять?

— Вообще-то было бы неплохо, Женька. Повозились бы с ним... Но знаешь, моя мама... И вообще шум поднимут — гигиена, санитария, антисанитария, блохи, лишай... А между прочим, я знаю одну мамину знакомую, так она стала у нас причесываться, а с нее таракан упал. Знаешь, они, оказывается, так быстро бегают! Ужас!

Откровенно говоря, некоторое время душу Елены Петровны точил червь сомненья: надо ли устраивать Алику именины, если учесть, что цифра 13 считается несчастливой? Когда же она решила посоветоваться по этому поводу с мужем, он спросил ее:

— Как? Разве Алику только тринадцать? Черт побери!

Елена Петровна обиделась и начала уже всхлипывать, однако Филипп Иванович успокоил ее, объяснив свою ошибку исключительно высоким интеллектом их ребенка, который в свои тринадцать лет рассуждает как четырнадцатиили даже семнадцатилетний.

После такого пояснения улыбка снова заиграла на лице Елены Петровны, и она заявила, что день рождения Алика гости запомнят на всю жизнь. Она и не подозревала, как была права.

Елена Петровна насчитала ровно десять гостей. Однако, сообразив, что вместе с Аликом и его родителями за стол сядут как раз тринадцать человек, она быстро скисла.

Пока хозяйка квартиры возилась на кухне вместе с Варварой Никаноровной, гости расселись на стульях, диванах, в креслах и завели, как обычно, непринужденный разговор.

Муж Варвары Никаноровны был тот самый Жора Брехунцов, который много лет назад передал ей любовную записку, подписанную коротко, но звонко: «Твой навсегда Жобре». В загсе Жора заявил, что из любви к невесте принимает ее фамилию, и это заставило Вареньку покраснеть до корней волос. Что же касается фамилии Брехунцов, то часть ее он взял в качестве псевдонима, став подписывать свои журналистские творения сочетанием начальных букв имени и фамилии — Г. Жобре. В редакции областной газеты, где Георгий Васильевич заведовал отделом культуры, науки и быта, нередко допытывались, не является ли он потомком Людовика Четырнадцатого. Георгий Васильевич всегда отвечал коротко и четко: «Я праправнук Александра Дюмаотца!» Иногда он добавлял: «Впрочем, это должно быть заметным хотя бы по стилю». Газетчики находили, что, живи Нарзанов сто лет назад во Франции, из-за своего стиля он мог бы угодить под нож гильотины. Однако тут же коллеги Георгия Васильевича признавали, что, наоборот, если бы такой гурман, как Дюма, пользовался услугами их редакционной столовки, он просто испустил бы дух, не говоря уже о попытке писать романы.

Праправнук Дюма-отца оживленно беседовал в гостиной с Филиппом Ивановичем, когда к ним подсел заведующий кафедрой хорового пения музучилища Андрей Кириллович Бемолин. Взглянув на него, Филипп Иванович произнес:

— Мне кажется, что мы с вами где-то встречались.

Не где-то, а на этом самом месте, — улыбнулся Бемолин. — У нас были разногласия по поводу Баха.

— Товарищи, товарищи! — зазвенел голос какойто женщины, и Филипп Иванович узнал жену Константина Степановича. — Давайте попросим Галину Алексеевну что-нибудь спеть нам. — И жена академика несколько раз хлопнула в ладоши.

Раздались жидкие, как ресторанный кисель, аплодисменты, и к роялю подошла высокая худощавая женщина в черном, с блестками, платье. Это была одна из старых подруг Елены Петровны, солистка оперного театра Каро-Галочкина.

Привычно улыбнувшись своему супругу, который уже успел усесться за инструмент, она приняла обычную в таких случаях позу, но вдруг неожиданно спросила:

— Кто угадает, что я сейчас спою?

А какая будет награда угадавшему? — поинтересовался Жобре.

— Вот этот сувенирчик! — Артистка приподняла тонкими пальцами золотой медальон, висевший на ее груди.

— А вы не обманете, тетенька? — послышался чей-то явно не мужской, но наверняка и не женский голос.

Конечно, это был Алик, о котором все забыли, хотя именно он являлся, что называется, виновником торжества. До последней минуты он сидел в углу гостиной и с увлечением читал книжку о забавных приключениях двух пионеров, попавших к неандертальцам. (Ссылка на другой роман Льва Белова: "Ыых покидает пещеру")

— Не болтай глупостей, Алик! — покраснел Филипп Иванович.

— Разве взрослые обманывают?

— Еще как! — вздохнул именинник. — Угадать то проще всего.

— Какая самонадеянность, — поднял брови аккомпаниатор.

— Значит, сделаем так, — взял инициативу в свои руки Жобре. — Галина Алексеевна прячет в медальон бумажку с названием песни, а мы пишем на бумажечках свои варианты и ставим свои подписи, затем она поет, и мы вскрываем записочки.

— Тогда я сбегаю за карандашом и бумагой, — предложил Алик.

Именинник побежал в кабинет отца, оставив на стуле книжку, раскрытую на сотой странице. В это время раздался звонок в парадном, и Елена Петровна пошла встречать гостя. Через минуту она ввела в гостиную слегка оробевшего мальчишку.

— Это Женя Кряков, соученик Алика. — Она взглянула на какой-то сверток в руках мальчугана и спрооила: — Что это у тебя?

— Да так, — замялся Женька, — подарок. — Он развернул сверток, и все увидели, что это натюрморт с букетом цветов.

Бемолин повернулся к Женьке:

— Где достал? В салоне?

— В чулане, — вздохнул Женька. — Сестра выбросила, а мне жалко стало — столько трудился, рисовал...

— Что? — изумился Бемолин. — Ты сам это сделал? В последнее время дети стали очень безответственно шутить, — заметил Жобре, обменявшись понимающим взглядом с Бемолиным. — Мой племянник, например, заявил, что намеревается установить мировой рекорд в беге на сто метров, а ему пока лишь четырнадцать.

— Обождите, пока стукнет семьдесят, — буркнул Константин Степанович, — шансов больше станет.

— Начали! — воскликнула певица, заметив, что Алик вбежал в гостиную, держа в руках карандаш и стопку узеньких листков.

— Опять какой-нибудь номер? — шепнул Женька, поздоровавшись и всучив Алику натюрморт. — Я потом тебе рамку принесу, пока не успел достать. — И он вздохнул, заметив гримасу на лице Алика.

Алик положил подарок на крышку рояля и подал певице крошечный квадратик бумаги, свернутый так, словно в нем находился порошок. Стопку листиков он положил рядом с натюрмортом.

— Пожалуйста, — попросил Алик, — спрячьте в свой медальон.

— Отлично, — согласилась Галина Алексеевна.

— А как же мы? — опомнился праправнук Дюма-отца.

— Очень просто, — ответил муж певицы, Юрий Андреевич. — Пишите свои записочки, ставьте подпись и кладите, ну, скажем, в эту кадочку. — Он показал на кадку с огромным кактусом, стоявшую у окна.

Через несколько минут в кадке лежало ровно девять записочек. Только Женька и Константин Степанович не приняли участия в «конкурсе»: Женька — по причине того, что оказался нерасторопен, а академик — из принципа — он терпеть не мог подобных, как он выражался, «кукольных комедий», поскольку уважал теорию вероятности и знал, что шансы угадать равны нулю.

— Можно начинать? — жеманно улыбнулась Каро-Галочкина.

— Просим, просим! — хлопнула в ладоши жена академика.

Приложив руку к груди, Галина Алексеевна запела:

Когда Каро-Галочкина закончила петь романс, то по привычке наклонила немного голову в ожидании аплодисментов. Но все словно забыли об этике и ринулись к кадке с кактусом.

— Читайте записки! — первым крикнул Георгий Васильевич.

— Итак, начнем, — поднявшись с места, объявил Юрий Андреевич и сделал два шага к кадке с кактусом. Развернув одну из бумажек, он прочел: — «Соловей» Алябьева, подписала Варвара Нарзанова. — Он кашлянул и развел руками. — Увы!

— Читайте дальше! — проявила нетерпение Елена Петровна.

— Дальше — ариозо кумы из «Чародейки», Бемолин. Увы!

Через несколько минут были оглашены все девять записок. И Юрий Андреевич повторял свое неизменное «увы».

— Остался последний шанс, — торжественно объявила певица и, щелкнув медальоном, передала его Андрею Кирилловичу. — Читайте!

Андрей Кириллович извлек из медальона одну бумажечку.

— «Для берегов отчизны дальней», романс... — Он не дочитал до конца и вернул медальон певице. — Угадал! Вот так Алик!

Юрий Андреевич как-то нервно передернулся и, взяв записку из рук Бемолина, стал читать ее. Отерев носовым платком пот со лба, он молча протянул записку супруге и облокотился на кадку, однако отпрянул от нее, ибо укололся о кактус.

Галина Алексеевна пробежала глазами записку Алика, деланно улыбнулась и, протягивая медальон имениннику, сказала:

— Вот, видишь, малыш, взрослые никогда не обманывают детей!

— Действительно, — бледнея, пробормотал Юрий Андреевич.

Алик хотел было что-то сказать Галине Алексеевне, но в это время кто-то крикнул: «Виват ясновидцу!». И раздались такие аплодисменты, каких не приходилось слышать даже Каро-Галочкиной.

Затем все были приглашены к столу, и через минуту послышался переливчатый звон бокалов.

Когда все выпили за именинника, а Женька Кряков поставил на стол бокал с остатками лимонада, Константин Степанович поднялся из-за стола и обратился к Алику:

— Скажи, что находится у меня в левом нижнем кармане пиджака!

— Не спеши с ответом! — предупредил Филипп Иванович.

— Да у вас там лежат... очки в футляре, — улыбнулся Алик.

Академик очень медленно извлек из кармана какой-то предмет. Это был футляр с очками.

В гостиной воцарилась такая тишина, что было слышно, как тяжело вздохнул Юрий Андреевич. Затем снова раздались шумные аплодисменты. Спустя несколько минут Алик с абсолютной точностью рассказал о содержании карманов у всех мужчин и сумок у женщин.

Пока ничуть не удивлялся только Женька Кряков. Он-то знал, на что способен его друг Ушастик, и очень гордился им.

Когда почти все гости разошлись, академик отвел Филиппа Ивановича к кадке с кактусом и, таинственно улыбнувшись, произнес:

— Чудо нашего века!

-- Вы преувеличиваете, — смущенно улыбнулся отец Алика.

— Ничуть! «Чудо нашего века», дорогой Филипп Иванович, это же название книги Якова Перельмана, выпущенной еще в двадцать пятом году издательством «Радуга», и в этой книжечке подробно рассказывалось, как дурачили публику так называемые мастера мнемотехники. Они имели свой особый ключ к словам и цифрам. Скажем, «Ну, догадайся!» означало «пяльцы» или «моряк», а если добавлялось слово «ловко», речь шла уже о плесени. Меня, Филипп Иванович, фокусами не удивишь. Спокойной ночи, дорогой!

Глава двенадцатая,

достоверность коей не вызывает сомнений

Вероятно, нет никакой нужды давать подробное описание тех подготовительных работ, какие обычно ведутся перед запуском космического корабля. Теперь тратить время на такое описание столь же нелепо, сколь нелепо было бы, скажем, в пятидесятых годах подробно рассказывать о том, как движется трамвай. И все же во избежание кривотолков мы приводим подробный отчет о взлете космического корабля «Эллипс», опубликованный в «Новостях».

Уже на следующее утро после того как «Эллипс» оторвался от грешной земли и в шквале огня, пыли и оваций взвился в небо, «Новости» опубликовали отчет об этом событии под броским заголовком:

«ЗАГАДКА ОСТАЕТСЯ ЗАГАДКОЙ».

Вот этот текст.

«Несколько уставших репортеров да полсотни, зевак с биноклями, не считая служащих космодрома, с неослабевающим вниманием следили за приготовлениями на взлетной площадке. Все знали, что «Эллипс» должен отправиться на Марс.

В состав экипажа «Эллипса» входят девять человек, чьи имена известны теперь всему миру: командир корабля летчиккосмонавт Иван Сергеевич Молотков; дублер-космонавт (выполняющий также и обязанности штурмана) Сергей Иванович Серповский; доктор геолого-минералогических наук Роман Павлович Кандзюба; астроботаник, доктор биологии Петр Валерианович Хворостов; цитолог, доктор биологии Филипп Иванович Ноготков; доктор медицины Джонрид Феоктистович Блаженный; доктор химических наук академик Гелий Михайлович Аш; физик-ядерщик, доктор физикоматематических наук Муса Ташматович Ташматов; художник (выполняющий также обязанности фоторепортера и кинооператора), заслуженный деятель искусств РСФСР Валентин Валентинович Валетов.

Когда все члены экипажа стали подниматься друг за другом по двадцатипятиметровому выдвижному металлическому трапу, их трудно было узнать, ибо скафандры делали людей похожими друг на друга.

...Это произошло, когда до взлета оставалось ровно двадцать минут, и репродукторы уже разнесли команду: «Всем отправиться в укрытие!» Не успели прозвучать эти слова, как внезапно на металлическом трапе появился какой-то мальчуган лет тринадцати — четырнадцати. Пройдя вверх метров десять, он махнул рукой солдатам, стоявшим в почетном карауле, и те, как по команде, произвели салют из карабинов. Онемевшие от изумления репортеры едва не выронили из своих рук кинокамеры и фотоаппараты: на трапе никого не было, и только легкая дымка плыла над головами солдат.

Репортеры пришли в себя лишь после взлета «Эллипса». Они бросились к селекторам, находившимся в том же тоннеле-укрытии, чтобы связаться с Наземным пунктом управления полетом ракеты (НПУ).

На вопрос корреспондента «Новостей», видел ли дежурный по НПУ мальчика на трапе и слышал ли он салют, тот отделался шуткой, заимствованной у Горького: «А был ли мальчик?»

Когда же корреспондент «Новостей» попросил дежурного соединить его с начальником НПУ, в ответ раздался недвусмысленный смех.

Ощутив свое бессилие что-либо предпринять, я вышел из своей кабины и увидел нескольких журналистов, прислонившихся к выложенной кафелем стене. Они сделали вид, что не замечают меня. Значит, они не оказались свидетелями моей беседы с дежурным по НПУ.

— Загадка, старики! — вздохнул я, проходя мимо своих коллег.

— А залп?! Ведь не стали же мы жертвами видеозвуковой иллюзии! Какие же мы газетчики, если не можем добиться своего?

— Стоп, старики! Есть мысля, что приходит опосляI давайте-ка произведем опрос свидетелей-очевидцев, поговорим с народом!

— Это идея! Молодец, старик! Здесь же уйма публики.

Ниже приводятся результаты опроса свидетелей — в форме вопросов и ответов. Из экономии места текст сокращен вдвое.

— Извините, гражданин! Ваша фамилия, род деятельности?

— Моя фамилия Сергунчиков, Диодор Диогенович, я геолог, проездом, мальчика не видел, залп слышал, сначала я даже подумал, что это начали работать двигатели ракеты. Всё?

— Шензон-Алексеенко, Маргарита, или, если хочете, Марго — я думаю, так интэллигэнтней. Шо до мальчика, то я никого не видела, ничего не слышала, у меня трое почти грудных детей, все ходят в школу, так вы хочете, чтобы я ввязалась в уголовное дело? Спросите у моей соседки, у нее длинные ухи и язык. Адрес дать?

— Спасибо, не надо.

— Майя Мышекоткина, студентка пединститута, дошкольное отделение. Я вообще не понимаю, как могли взять пионера в ракету. Ведь учебный год идет, масса домашних заданий, внеклассная работа, дежурства в коридорах. Просто непедагогично отрывать учащихся!

— Меня зовут Женей, а вообще я Кряков, учусь в шестом «Б» вместе с Ушастиком. Держу пари, это был он. Он даже выиграл пари и сдержал слово, но он и не это умеет, потому что внушает.

— Что, что? Я тебя не понимаю, мальчик!

— Меня вообще никто почти не понимает, я трудный ребенок.

— Доцент Шляповаленков, крупный философ. Видите ли, все зависит от того, какую позицию мы займем при рассмотрении того или иного явления. В основе гностицизма, например, лежало мистическое...

— Извините, вы мальчика видели или нет?

— Какой мальчик? В основе гностицизма, повторяю, лежит...

— Старшина милиции Зубот. По-моему, этого пацана я уже один раз штрафовал. Ничего, он попадется — весь космос перероем!

— Виолетта Овчинкина-Тракторидзе, актриса! Боже, это была настоящая феерия, я как бы увидала своими глазами звездного мальчика из сказки Оскара Уайльда. Боже, ему не хватало только золотого плаща! Какая величественная картина: мальчик-звезда шествует в косметическую... э-э-э... простите, в космическую ракету! Незабываемо!

Таким образом, за очень короткий срок группа журналистов сумела убедиться в своей правоте, что позволило ей уверенно излагать суть событий. Уже в тот же вечер в редакциях и корреспондентских пунктах газет стали раздаваться звонки — сотни радиослушателей и телезрителей задавали один и тот же вопрос: что это за мальчик, появившийся вдруг на трапе космического корабля, и где он сейчас?

Начальник Наземного пункта управления на официальный запрос ответил: «Связь с «Эллипсом» прекратилась сразу же после его взлета». Таким образом, загадка остается загадкой!

АЛЕКСАНДР СТРЕБИНЦЕВ».

Глава тринадцатая,

знаменательная не только тем, что Женька

Кряков становится популярным в своем классе и в школе

Как-то раз один энтузиаст решил восстановить биографию приобретшего популярность ученого, пользуясь вырезками из газет и журналов, публиковавших воспоминания тех, кто с ним соприкасался. Биография эта была такова.

Знаменитый ученый, которому в зените славы было двадцать девять лет, оказывается, шесть лет потратил на изучение первых четырех букв алфавита, восемь лет — на овладение остальными буквами, пять лет зубрил не покладая рук таблицу умножения, а четыре года — названия падежей. С высшим образованием препон не было: лишь восемь месяцев понадобилось на преодоление всех пяти курсов. Очень везло будущей знаменитости со спортом. В двухмесячном возрасте он стал чемпионом республики по академической гребле; в трехмесячном — установил рекорд страны в жиме одной рукой; достигнув года, он увлекся прыжками с шестом и преодолел планку на высоте четыреста шестьдесят сантиметров; в возрасте семи лет он завоевал первый приз на конно-спортивных соревнованиях в Глазго, откуда вылетел в Канберру для участия в чемпионате пяти континентов по спортивной гимнастике. В свободное от занятий спортом время он создал оригинальную теорию распространения электромагнитных волн в районе Юпитера. В это время ему стукнуло уже четырнадцать лет, и он был счастлив в семейной жизни.

Написав эту биографию, энтузиаст приложил к ней вырезки из газет и журналов и отправил все это в пакете знаменитому ученому с просьбой подтвердить факты и дать санкцию на публикацию.

Ответ ученого оказался весьма обнадеживающим.

«Уважаемый друг, — писал он, — нам с женою было очень приятно ознакомиться с краткой биографией, которую вы написали, опираясь на газетные и журнальные вырезки.

Хотелось бы восполнить некоторый пробел, образовавшийся отнюдь не по Вашей вине. Судя по письмам, которые мне до сих пор шлют многие адресанты, выяснилось, что я провел в тюрьмах и лагерях строгого режима более полутора столетий, из коих двадцать три года — за убийства с целью грабежа, сорок семь — за кражи со взломом, десять — за кражи без взлома, пять — за угон автомобилей, девять — за хищение справок о привитии оспы и т.п.,

Таким образом, дополнив составленную Вами биографию, 32 используя эти небезынтересные факты, Вы сможете издать ее отдельной брошюрой к пятидесятилетию со дня моего рождения, которое, судя по газетам, будет отмечаться через два года, или к шестидесятилетию моей научной деятельности, которое, судя по журналам, собираются отметить следующим летом. Дружески советую Вам поторопиться, поскольку моему коллеге заказали статью, посвященную столетию со дня моей кончины».

Что говорить, слава — заманчивая вещь. Однако всего лишь отблески, жалкие отблески славы Алика Ноготкова, ставшего знаменитым уже в день публикации отчета о старте «Эллипса», коснулись чела Женьки Крякова. Но и этого оказалось достаточно, чтобы Женька вмиг стал самым популярным человеком не только в своем классе, но и во всей школе. Теперь не только мальчишки, но даже и девчонки первыми здоровались с Кряковым. И все же наибольшую популярность Женька приобрел после того как, вслед за публикацией корреспонденции Стребинцева «Загадка остается загадкой», появилась новая его статья —

«ЗАГАДКА НАЧИНАЕТ ПРОЯСНЯТЬСЯ».

Ниже приводятся выдержки из статьи Стребинцева, напечатанной в «Новостях».

«В опубликованном вчера репортаже сообщалось, что перед стартом «Эллипса» многие люди видели, как мальчик лет тринадцати — четырнадцати появился на трапе, а почетный караул приветствовал его залпом из карабинов. Среди тех, кто отвечал на вопросы корреспондента газеты, промелькнуло имя некоего школьника по имени Женя, который не назвал своей фамилии и второпях упомянул о каком-то Ушастике. Как теперь выяснилось, именно Женя Кряков — так зовут этого шестиклассника — был наиболее осведомленным на земном шаре человеком в вопросе, связанном с таинственным появлением на трапе космического корабля тринадцатилетнего мальчугана. Но расскажем все по порядку.

Вчера утром, едва вышел номер нашей газеты, в корреспондентском пункте редакции снова стали верещать телефонные звонки. Вопросы задавались одни и те же, и автор этих строк ограничивался односложными ответами, вроде: «неизвестно», «пока — загадка». Но в трубке вдруг прозвучал очень слабый и какой-то болезненный голос:

— Товарищ Стребинцев?

-- Да, да, — ответил я и механически добавил: — Пока мне это неизвестно.

— Но зато, к сожалению, это известно мне,— проговорила трубка.

— Алло, алло, — встрепенулся я,— кто говорит? Что? Ах, Елена Петровна? Очень приятно. А точнее? Мать Алика?

-- Какого Алика?

— Алика Ноготкова, который... у-улетел... — В трубке послышалось всхлипывание, но я был вне себя от досады.— Какое горе!

— Какое же это горе? Вы должны гордиться своим сыном.

-- Позвольте! — крикнул я. — Но ведь его зовут не Аликом!

— Как вы думаете,— немного успокоившись, сказала Елена Петровна, — кому лучше знать — вам или его родной матери?

— Неужели ошибка? — в ужасе простонал я.— Вот передо мною газета: «...цитолог, доктор биологии Филипп Иванович Ноготков».

— Как вы сказали? Филя тоже улетел на Марс? Горе мне!

— Но вы же говорили только что — вашего сына звать Аликом!

— А как же иначе?

— Но доктора биологии зовут Филиппом Ивановичем.

— Это для вас, а для меня он просто Филя.

— Какое вы имеете право называть его простофилей?!

— Имею, имею, ведь я его жена.

— Позвольте, так это ваш муж или же сын?

— И муж, и сын!

— Вы в своем уме?

— Да! Муж — Филипп Иванович, а сын — Алик. Я думала, он остался у бабушки, а он... — Послышался плач. — И Женька Кряков...

— Позвольте, позвольте, вы сказали «Женька Кряков»? Кто он?

— Ну, друг моего Алика, учится с ним в одном классе.

— Елена Петровна, где вас можно разыскать, только срочно?»

Далее в статье рассказывалось, как Стребинцев встретился с Еленой Петровной и Женькой Кряковым. Женька поведал об истории с Боксиком, о дружбе с Аликом, которого он, Женька, всегда любил, как родного брата, и дрался с ним всего четыре раза в жизни.

Статья Александра Стребинцева заканчивалась фразой, ставшей заголовком множества газетных сообщений: «На борту космического корабля «Эллипс» — 13-летний пионер!»

Под статьей Стребинцева были помещены два сообщения

ТАСС. Одно из них отличалось лаконизмом: «Связь с «Эллипсом» прервана». Другое состояло из трех слов: «Эллипс» продолжает безмолвствовать».

Как ни было грустно Женьке Крякову читать все эти материалы в газетах, тайно он радовался, что является другом такой знаменитости, как космонавт Алик Ноготков.

Глава четырнадцатая,

Непредвиденные события которой повергают в ужас весь экипаж «Эллипса»

«Эллипс» уже проделал путь, равный почти пятидесяти тысячам километров, когда в передней секции корабля произошел случай, положивший начало всем последующим непредвиденным событиям на космическом лайнере.

Собственно, все началось бы, возможно, немного раньше, но Иван Сергеевич Молотков, неотступно следивший за поведением целой россыпи приборов, долго не мог поверить своим глазам и поэтому не торопился оповестить экипаж о случившемся.

Наконец он решился, но в этот момент взгляд его остановился на одном из телеэкранов, расположенных полукругом в стальной панели: лицо доктора биологии Ноготкова выражало такой неподдельный ужас, какой охватывает людей, обнаруживших в двух шагах от себя надувшую свой зловещий капюшон кобру.

— Что вы там увидели, Филипп Иванович? — включив микрофон, спросил Молотков, предчувствуя что-то недоброе.

Доктор биологии молчал, словно лишился дара речи, но зрачки его глаз, компенсируя неподвижность языка, стали вращаться.

— Да что там у вас такое? — встревожился Молотков и, не дождавшись ответа, включил микрофон, соединявший его с кабиной доктора медицины. — Джонрид Феоктистович, мне что-то не нравится выражение лица у Филиппа Ивановича. Зайдите, пожалуйста, в его отсек, посмотрите, что там такое.

Молотков увидел, как Блаженный отстегнул ремни, поднялся с места и схватился за ручку двери. Выключив микрофон, соединявший его с Блаженным, командир корабля снова принялся проверять приборы и механизмы, пытаясь определить причину потери связи с Землей. Он не заметил, сколько еще прошло минут, когда до его слуха донесся голос Джонрида Феоктистовича:

— Иван Сергеевич, вы не могли бы переключить корабль на электронное управление? Только никому ни слова пока. Идите к нам!

Когда Молотков очутился в кабине, где обитал цитолог, первое, что он скорее ощутил, нежели увидел, было присутствие чего-то постороннего. Проследив за взглядом Филиппа Ивановича, командир «Эллипса» едва не потерял сознание: прямо на полу кабины лежал какой-то человек в белых брюках и черном свитере. Он безмятежно спал.

— К-к-кто это? — еле выговорил Молотков. — Филипп Иванович!

— Он лишился дара речи, — полушепотом произнес Блаженный. — У него состояние, близкое к каталепсии.

— Это Алик, м-м-милостивые государи, сын мой,— трагическим шепотом ответил Филипп Иванович.

— Сы-ын? — переспросил Молотков. — А как же это понимать?

— Что значит «как»? внезапно поднявшись и протирая глаза, произнес Алик, не обращая внимания на то, что трое мужчин испуганно отпрянули от него. Разве у вас нет детей, Иван Сергеевич? Держу пари, что не меньше трех!

— Точно, — механически подтвердил Иван Сергеевич, но быстро опомнившись, спросил: — Как ты сюда попал?

— Обыкновенно, Иван Сергеевич, — развел руками Алик и поднялся во весь рост. — По трапу. Вы разве не слыхали салюта?

— Ка-ка-какого салюта? — словно в кошмаре протирая глаза, переспросил Молотков. — И откуда ты знаешь, как меня звать?

— Н-н-невероятно! — выдохнул доктор медицины. — Как во сне.

— Мне даже кажется, — шепнул Молотков, — что мне это кажется.

— М-м-мама! — в ужасе воскликнул Филипп Иванович. — Мама-то хотя бы знает, куда ты попал? Бедная женщина!

— Надо было раньше ее жалеть, — вздохнул Алик. — А теперь уже поздно. Теперь я выиграл у Женьки Крякова килограмм монпансье.

— Филипп Иванович! — выпрямился во весь рост Молотков. — Вы за эти фокусы ответите! Кто разрешил вам тайно...

— Папа тут ни при чем! — перебил Алик. — Он даже не подозревал об этом, иначе сделал бы из меня бифштекс. Вы любите бифштексы, Джонрид Феоктистович? — повернулся он к Блаженному.

— Бифштексы? — невольно повторил доктор медицины. — Но как ты узнал, куда улетает папа, разве он тебе об этом говорил?

— Что вы? Даже намеков никаких не было. Да он и сам-то узнал об этом неожиданно. Он целые сутки думал: отказаться или...

— А откуда ты знаешь, о чем думал твой папа? — косясь на цитолога, спросил Молотков. — Он с тобою делился мыслями?

— Как бы не так, — скептически ухмыльнулся мальчуган.

Филипп Иванович пришел, наконец, в себя и глухо произнес:

— Кажется, я начинаю понимать, что произошло!

— Ты же способный ученый, папочка, — вздохнул Алик.

— Не груби отцу! — вспылил Молотков. — А то я тебя выставлю на ули... то есть в космос! Так что, Филипп Иванович?

— Мой отпрыск умеет читать чужие мысли, — сокрушенно опустил голову доктор биологии.

— Значит, телепат?! — воскликнул Блаженный.— Чудесно!

— Вот видите, — обратился Алик к Молоткову, — вы хотели меня выбросить за борт. Но если вы насчет связи беспокоитесь...

Молотков с удивлением посмотрел на мальчика.

— Значит, ты действительно телепат?! Ну и что насчет связи?

— Мы ее с вами сейчас наладим, — уверенно заявил Ноготков-младший. — Вы не против? Тогда пойдемте к вам в кабину! Уж мы-то быстро восстановим контакт с Наземным пунктом управления!

— Как? — побледнел еще больше Филипп Иванович. — Разве?..

— Увы, профессор, — подтвердил командир корабля.

— Но как же, — начал было Джонрид Феоктистович, — как же...

— А вот так, — развел руками Молотков, — я просто не хотел поднимать панику. Но теперь...

— Значит, говоришь, восстановим? — как-то весело переспросил Молотков, когда в пилотской кабине около него примостился Алик.

— И сделать нетрудно, — заявил Алик. — Я же вам сразу велел...

— Велел? — нахмурился командир корабля. — То есть как это так?

— Ну, попросил, — махнул рукой мальчуган. — Попросил вас отключить связь, порвать какой-нибудь проводочек, что ли. А то, я боялся, вам могли бы приказать вернуться из-за меня, и тогда...

— Дьявольщина! — вырвалось у Молоткова. — Я же действительно сам, собственноручно, вывинтил, черт возьми, эту... — Он не договорил и, отыскав обыкновенную стальную отвертку, без труда водворил на место какую-то маленькую желтую деталь.

Рация ожила мгновенно. Пилотская кабина сразу же наполнилась хаотическим нагромождением звуков, которое так знакомо радистам.

Сквозь зловещее шипение и треск динамика вдруг прорвался человеческий голос. Лицо Молоткова озарила радостная улыбка.

—Я «Эллипс», я «Эллипс», — монотонно повторил командир корабля и весело посмотрел на Алика. — Я вас слышу, эн-пэ-у, я вас слышу. Повреждение связи устранено. Докладываю, что экипаж «Эллипса» пополнился еще одним человеком. Это сын доктора биологии Ноготкова, Алик. Подозреваем, что он здесь очутился благодаря своим свойствам телепата и гипнотизера. Полагаю, что мальчуган сможет принести нам пользу при общении с гипотетическими обитателями Марса. Молотков.

— «Эллипс», «Эллипс», дорогой «Эллипс»! — обрадованно воскликнул человек, отделенный от корабля немыслимо громадной толщей космоса. — Я вас слышу. Вы записаны на пленку.

Алик с волнением слушал голос, доносившийся из динамика.

Эти звуки как бы связывали мальчика с мамой, Женькой Кряковым, со всеми друзьями и знакомыми. Экраны сверкали ослепительными улыбками: после охватившей всех тревоги наступила разрядка.

Глава пятнадцатая,

приковывающая внимание читателя к акулам, педагогике и художественной самодеятельности

Вместо Молоткова на вахту заступил пилот дублер и штурман Серповский, когда Алик, уже почти полусонный, зашел в кабину своего отца и кулем свалился на поролоновую обшивку пола. Филипп Иванович спал, однако сквозь сон почувствовал, что кто-то появился рядом, и на какую-то долю секунды приоткрыл веки. Заметив сына, он судорожно вздохнул и повернулся на другой бок.

Серповский сидел в пилотском кресле, спокойно наблюдал за приборами и время от времени бросал взгляд на телеэкраны, по которым можно было видеть, что делается в кабинах.

Сейчас Сергей Иванович был одет в специальный космический костюм, снабженный антигравитационным устройством. Впрочем, это была обыкновенная страховка, поскольку в «Эллипсе» можно было вообще обходиться без скафандров. Что же касается взлета ракеты, то экипаж поднимался по трапу в полной форме космонавтов лишь по традиции. Люди долго еще будут отдавать дань традициям.

Так, дирижеры до сих пор появляются у пульта только во фраках. Таким же анахронизмом, как фрак у дирижеров, был трап у космонавтов: им пользовались лишь для утехи зрителей и репортеров.

Приборы показывали, что «Эллипс» каждую секунду покрывает расстояние в двадцать километров. Когда-то такая скорость была пределом мечтаний ученых. Теперь же эта когорта мудрых планировала полет на Марс за какие-нибудь две недели. Жутко вспоминать о караванах, которые под монотонные звуки колокольчиков двигались по знаменитому Шелковому тракту со скоростью наиболее резвых шелковичных червей!

Прошло, быть может, около трех часов с тех пор как Сергей Иванович заменил Ивана Сергеевича. Корабль шел точно по заранее рассчитанному электронной машиной графику. В кабине пилотов мягко светились циферблаты приборов.

Металлические тумблеры на пульте управления как бы подмаргивали Серповскому, и он, пользуясь одиночеством, тоже раза два им подморгнул. На лице его мелькнула какая-то полудетская улыбка. Он еще раз благодушно взглянул на экраны теле-устройства и невольно открыл рот, заметив на одном из них Алика. Мальчуган сидел прямо на полу и, глядя в глаза Сергею Ивановичу, делал какие-то странные кругообразные движения рукой.

Не отрывая взора от мальчика, Сергей Иванович как бы механически прошелся пальцами по тумблерам приборов, — так пианисты делают разминку перед началом концерта, скользя по клавишам. Наступало время связи с Наземным пунктом управления.

— Я «Эллипс», я «Эллипс», — вот уже который раз повторил Сергей Иванович, — полет идет нормально, жду сообщений эн-пэ-у.

В наушниках послышался четкий мужской голос:

— Я эн-пэ-у, я эн-пэ-у. «Эллипс», вас слышу хорошо. Объясните, почему ваш корабль летит по кругу в тысячу двести километров.

Сергей Иванович сначала недоуменно пожал плечами, затем взглянул на прибор, показывающий положение корабля во время полета, и едва не вывалился из кресла от изумления и ужаса.

Серповский быстро соединился с Молотковым, разбудил его и, забыв извиниться, попросил немедленно зайти в пилотскую кабину.

— С ума можно сойти, — прошептал Молотков, кинув взгляд на экран с вращающимся «Эллипсом». — Что произошло, Сергей Иванович? — Взглянув на приборы управления кораблем, Иван Сергеевич брезгливо скривил губы и прикоснулся к одному из тумблеров. В то же мгновение Серповский, неотрывно следивший за теле-устройством, увидел траекторию-пунктир и убедился, что «Эллипс» снова лег на прежний курс.

— Ничего не понимаю, — выдавил из себя Серповский, — какое-то наваждение, ей-богу, Иван Сергеевич! «Эллипс»-то кувыркался!

— Так и до мистики можно докатиться, — сказал Молотков. — Передайте дежурному по Наземному пункту управления, что неисправность ликвидирована и что «Эллипс» продолжает движение к Марсу. Вы первый космический хулиган, Сергей Иванович, который мне встречается!

Когда минут через пять Серповский связался с энпэ-у и передал дежурному сообщение о ликвидации аварии, Молотков занял его место и по привычке сначала обвел взглядом телеэкраны. Заметив на одном из них вновь проснувшегося Алика, он добродушно улыбнулся.

— Что-то не спится пацану, — проговорил он, слегка повернувшись к дублеру и невольно притрагиваясь к одному из тумблеров.

Сергей Иванович не двигался с места, уставившись в какую-то точку. Молотков внимательно посмотрел на Серповского, хотел ему что-то сказать, но тут в наушниках прозвучали знакомые позывные.

— Я эн-пэ-у, я эн-пэ-у, — услышал Молотков, — сообщите, почему ваш «Эллипс» снова движется по кривой, но в другой плоскости.

Иван Сергеевич взглянул на «зеркалку», — так называли пилоты это теле-устройство, — и изменился в лице: «Эллипс» кружил, словно участвовал в каких-то фантастических гонках.

— Мы можем организовать с вами солидную корпорацию космических хулиганов, — с невинным выражением лица произнес дублер.

Иван Сергеевич хотел ответить на эту реплику какой-нибудь резкой фразой, но, встретившись с насмешливо-невинным взглядом Сергея Ивановича, нажал на один из тумблеров.

— Кстати о космическом хулиганстве, — довольно сдержанно произнес Молотков, когда убедился, что «Эллипс» перешел в заданное положение, — именно мы оказались первыми его жертвами!

— К чему такой пессимизм, Иван Сергеевич? Мне кажется, что достаточно будет строго поговорить с этим милейшим сыночком Ноготкова, как опасность останется позади, словно легкое облачко.

— Не надо сваливать все на малолетних, Сергей Иванович. Я сейчас созову людей, и мы выслушаем мнение коллектива.

— Значит, вы собираетесь одну большую ответственность за полет «Эллипса» разложить на девять маленьких?

— На восемь, Сергей Иванович. Вы же ни за что не отвечаете, вы ведь всего-навсего штурман и дублер.

Когда все собрались в салоне, Молотков начал без лишних предисловий:

— Происходит странная штука, товарищи: вот уже второй раз он ведет себя, как взбесившаяся лошадь!

— Простите, но кого вы имеете в виду? — улыбнулся академик.

— Виноват, но я имею в виду наш «Эллипс», Гелий Михайлович, — уточнил Молотков. — Сначала он стал вращаться, словно гнался за самим собою, а потом стал метаться по кругу, будто конь в цирке.

— Быть может, нас проверяет эн-пэ-у? — улыбнулся Блаженный.

— Быть может, вы уверены, что там имеется один шутник по штату? — повернулся в сторону доктора медицины Иван Сергеевич.

— Там-то шутников, конечно, нет, — вздохнул доктор геологии.

— Работники эн-пэ-у поставят вам памятник при жизни за один этот тонкий комплимент, — не выдержал Хворостов и добавил: — Если, конечно, вернемся на Землю, Роман Павлович.

— Что значит «если», Петр Валерианович? — возмутился Молотков. — Мы обязательно вернемся, чего бы это нам ни стоило! Но пока наша задача — добраться до Марса. Хотел бы я знать, что за паразиты заставили наш «Эллипс» так глупо изменить свой курс!

Когда после небольшой паузы Иван Сергеевич подошел к сыну доктора биологии, экипаж «Эллипса» застыл в немом изумлении. Между тем Молотков виновато произнес:

— Прости, пожалуйста, дорогой Алик, я имел в виду не тебя!

— Я же предупреждал вас, Иван Сергеевич, — досадливо махнул рукой Серповский, — что это дело милейшего сыночка Филиппа Ивановича! Это же явно он... — Тут штурман и дублер внезапно поднялся со своего места и буквально со слезой в голосе обратился к Алику: — Извини, дорогуша, мы же очень любим тебя!

— Любите, — обидчиво произнес Алик, — а называете паразитом! Да, это я сделал так, чтобы «Эллипс» немного повращался, но...

— Никаких «но!» — воскликнул Молотков. — Это было просто великолепно, Алик! Когда я взглянул на «зеркалку», то просто ахнул от восхищения — просто какая-то фантастическая феерия!

— Ни один художник не смог бы это изобразить! — подтвердил, подобострастно улыбнувшись, дублер и штурман «Эллипса».

Филипп Иванович, наблюдавший эту сцену, неожиданно поднялся и нанес Алику несколько весьма чувствительных ударов по тому месту, которое многие люди стесняются называть вслух.

— Не бей меня! — закричал Алик.

-- Не трогайте ребенка! — вскинулся командир корабля и с явным удовольствием шлепнул мальчика по тому же месту.

— Не смейте! — повторяя действия своего командира, закричал Серповский. — Он не заслужил этого!

— Конечно, он заслужил не этого! — заметил Иван Сергеевич.

— Его надо было выбросить за борт, к акулам!

— Вы, кажется, немного увлеклись, Иван Сергеевич, — произнес астроботаник. — В космосе акулы, к превеликому сожалению, не водятся. Но у вас как командира корабля есть великолепная возможность изолировать этого юного хулигана в шлюзовой камере.

— Идея! — прохрипел Молотков и, повернувшись к Филиппу Ивановичу, спросил: — Вы не возражаете... гм... милостивый государь? Я имею в виду ультрагипноинга...

— Отнюдь! — наклонил голову Ноготков-старший. — Раньше надо бы... Как это мы раньше запамятовали?!

Иван Сергеевич несколько помедлил и нажал какую-то кнопку одного из приборов. В ту же секунду яркий сноп красноватого света ударил в лицо мальчугана. Алик стал медленно валиться на бок и через две-три секунды лежал возле кресла.

— Если я не ошибаюсь, — заметил Валетов, — этот шутник уснул.

— Именно это дает нам возможность выполнить указание нашего командира, — кивнул головой Филипп Иванович и, взяв на руки своего сына, повернулся к Молоткову: — Куда его нести?

... Когда начальнику Наземного пункта управления удалось ценою огромных трудностей наладить радиотелевизионную связь с «Эллипсом», его взору представилась умопомрачительная картина.

Молодой телеоператор, сидевший у пульта радиотелевизионной связи, в недоумении протер глаза и с восхищением произнес:

— Вот дают, а! Мало того, что они день и ночь заняты научными наблюдениями, так у них еще есть время на самодеятельность!

Глава шестнадцатая,

между строк которой можно и не читать, ибо в ней отсутствует скрытый смысл

Когда Филипп Иванович отнес Алика в шлюзовую камеру и убедился, что сын его спит ровным и глубоким сном, он вернулся в салон. Там находился весь экипаж «Эллипса», кроме Серповского.

— Как себя чувствует наш ненаглядный любимец? — едва сдерживая гнев, задал вопрос Иван Сергеевич.

— Спит, шельмец, — устало махнул рукой Филипп Иванович.

— Ну, ладно, — перехватив взгляд Молоткова, примирительно произнес Блаженный. — Филиппу Ивановичу и так невесело. Давайте лучше думать, как избежать повторения столь прискорбного случая.

— Куда уж прискорбнее, — вздохнул Ташматов, — унижаться перед сопливым мальчишкой.

— А его нельзя усыпить месяца на два? — спросил астроботаник.

— Я его лет на пятьсот заморозил бы, — усмехнулся Кандзюба, — да это, увы, невозможно. А пацан мог всех погубить!

— Не переживайте, — помрачнел Хворостов, — еще есть шансы.

— Давайте решать сообща, — сказал Молотков, — как парализовать этого сорванца. А что он сможет натворить на Марсе?!

— Если мы туда попадем, — меланхолично вставил астроботаник.

— Без паники! — строго произнес Молотков. — Я заметил, Петр Валерианович, что вы уже не впервые... Вы трусите, да?

— Нет, Иван Сергеевич, я просто реально оцениваю обстановку. При таком психологическом резерве, как Алик, я не ручаюсь за...

— Пожалуй, Петр Валерианович прав, — произнес молчавший доселе академик. — Наличие, как он выразился, такого психологического резерва равносильно появлению сумасшедшего у пульта управления.

— Но сумасшедших можно связать, — рассудительно произнес астроботаник, — а что прикажете делать с гипнотизерами и телепатами?

— Пока он спит, — медленно заговорил художник, — его можно на всякий случай свя... то есть... гм... опутать простынями.

— А когда он проснется, Валентин Валентинович, то в эти простыни завернут вас, — усмехнулся Хворостов.

В салоне воцарилось молчание. Молотков стал нервно прохаживаться. Хворостов, обессиленный от переживаний, свалился в кресло. Ташматов стоял в нерешительности на месте. Филипп Иванович с видом обреченного уставился в пол. Академик и Кандзюба переминались с ноги на ногу. Блаженный сопел. Валетов разглядывал потолок.

— Может быть, запросить эн-пэ-у? — произнес Ташматов.

— Сейчас не время для шуток, — повернулся к физику Молотков.

— Шутка — это валидол для души, — вздохнул Гелий Михайлович.

— Скажите, Филипп Иванович, — обратился к Ноготкову Хворостов, — а ваш сын очень любознательный мальчик?

— В высшей степени, — подтвердил цитолог. — А что?

— А то, что его, быть может, легко увлечь чем-нибудь? Ну, допустим, я покажу ему нашу оранжерею, объясню принципы ее...

— Это мысль! — перебил Молотков. — Вы, Петр Валерианович, подали недурственную идею. Сколько у вас уйдет на пояснения?

— Можно растянуть и на сутки, Иван Сергеевич.

— Хорошо. Значит, сутки — на оранжерею, еще сутки на рассказ доктора геологии... Ну, допустим, восемь суток, А остальные дни?

— А остальные — на повторение пройденного, — сказал Валетов.

— Баланса все равно не выходит, — развел руками Молотков.

— Вы не учитываете одной важной детали, — поднял указательный палец Кандзюба. — Ведь за это время Алик может измениться.

— Вот вам еще один вариант психологического резерва, — заметил академик Аш. — Ребенок станет добрее и умнее.

— Это же ангел, — поклонился Хворостов. — Правда, с рожками.

— Итак, — подвел итоги Молотков, — будем считать, что пока мы пришли к соглашению о применении к малютке педагогического подхода. Гиганты педагогики Ян Амос-Коменский, Иоганн-Генрих Песталоцци и Жан-Жак Руссо наверняка приветствовали бы наше решение.

Все разошлись по своим кабинам, а Молотков решил перед сном заглянуть к своему заместителю и штурману. Его взору предстала сцена, заставившая вздрогнуть этого видавшего виды человека: Сергей Иванович мирно похрапывал в кресле дублера, а в кресле командира корабля восседал собственной персоной сын доктора биологии.

Глава семнадцатая,

изображающая сцены, полные истинного драматизма, но по сути своей оптимистические

Корреспондент «Новостей» Александр Стребинцев примчался домой на такси, чтобы захватить паспорт, без которого немыслимо даже было мечтать о проникновении в НПУ.

Каково же было его удивление, когда он узнал, что искомый документ лишь сегодня утром сдали на перепрописку в связи с изменением нумерации домов! Это был один из тех ударов судьбы, которые доводят до инфаркта даже атлетически сложенных мужчин.

Стребинцев хотел было договориться с начальником паспортного стола милиции о временном возврате документа его владельцу, но в ответ услышал, что «ракеты в компетенцию милиции не входят», и повесил трубку.

Корреспонденту «Новостей» ничего другого не оставалось делать, как подъехать к воротам Наземного пункта управления и дожидаться, пока выйдут Нарзанов и академик.

Между тем Нарзанов уже давно сидел в аппаратной НПУ и, не отрывая глаз от весьма внушительного по размерам телеэкрана, слушал пояснения одного из руководителей полета.

То, что открылось взору Жобре, потрясло его. Он увидел, как Алик Ноготков был усыплен Иваном Сергеевичем, подхвачен руками отца и отнесен в шлюзовую камеру явно в бесчувственном состоянии. Молоденький телеоператор, который сначала решил, что экипаж «Эллипса» готовит какойто спектакль, понял свою ошибку и теперь с тревогой следил за событиями. Начальник НПУ имел явно растерянный вид, да и академик выглядел не лучше.

Заместитель начальника НПУ все же нашел в себе силы сдержать чувства и дать необходимые пояснения журналисту.

В течение нескольких минут он успел рассказать о том, что уже не мог увидеть Жобре.

На вопрос Нарзанова, нельзя ли узнать о подробностях происшествия на «Эллипсе» у самого Молоткова, заместитель начальника НПУ ответил, что вот уже несколько десятков минут невозможно наладить четкую связь с экипажем корабля, — что-то мешает, радио как бы отключено, телепередачи безмолвны.

— Что показывают приборы, Эдуард Эвклидович? — удивительно спокойно спросил своего заместителя начальник НПУ.

— Курс «Эллипса» выравнивается, Виктор Люцианович, — ответил тот, — и скоро уже нечего будет опасаться.

— Как?! — ахнул Нарзанов. — Разве была большая опасность?

— Видите ли, — впервые заговорил Виктор Люцианович, — дело в том, что «Эллипс» мог через несколько минут превратиться в раскаленные обломки металла. И только то, что вы сейчас увидели, спасло корабль от неминуемой гибели. Молотков принял самое верное решение, усыпив мальчишку ультрагипноингалятором.

— А вы... вы н-н-не шутите? — дрожащим голосом спросил Жобре.

— Нет, Георгий Васильевич, мы не любители черного юмора, — ответил Виктор Люцианович. Он замолчал и, вдруг о чем-то вспомнив, повернулся к академику. — Кстати о юморе, Константин Степанович, а куда подевался Стребинцев? Вы же сами меня предупредили, что он будет здесь — все-таки корреспондент центральной газеты.

— Сам удивляюсь, Виктор Люцианович, —пожал плечами академик и вопросительно посмотрел на Жобре, который сразу же сделал вид, что ужасно занят своими записными книжками.

Стребинцев нервно прохаживался вокруг машины, в которой сидел шофер Константина Степановича, то и дело поглядывая на часы.

«Строгий выговор, — думал Стребинцев, — это минимум, на который я могу рассчитывать, если даже мне удастся выудить у Нарзанова хотя бы какието жалкие сведения об «Эллипсе».

Мало кто поверит, что обычный скрип ржавых петель можно воспринять как звуки райской музыки, но на лице Стребинцева отобразилось настоящее блаженство, когда он услышал, как невдалеке сначала щелкнул засов, а затем приоткрылась дверь. Он даже закрыл глаза в предвкушении чуда и не ошибся, ибо тут же увидел, как к нему идут Константин Степанович и праправнук Дюма-отца.

— Ну как там дела с «Эллипсом»? — поздоровавшись с академиком, обратился к Нарзанову Стребинцев. — Порядок? Меня, понимаешь, вызвали на переговоры с главным, вот и опоздал. Ну, конкретно?

— Конкретно вы прочтете об этом послезавтра в нашей газете, — прикрывая рот рукою, зевнул Нарзанов.

— То есть как — послезавтра!? — воскликнул Стребинцев. — Я должен именно сегодня передать корреспонденцию в Москву!

— Понимаю и сочувствую, — развел руками Жобре. — Впрочем, могу посоветовать поговорить с Константином Степановичем.

— Нет, — мотнул головой академик, — мне сейчac не до бесед!

Убедившись после нескольких минут езды в машине, что из академика ему действительно не вытянуть ни одного слова, собкор «Новостей» все внимание сосредоточил на своем коллеге. Теперь Стребинцев прилагал невероятные усилия к тому, чтобы склонить Нарзанова к братскому дележу этих интересных сведений. Он решил прибегнуть к приему, который сам считал запрещенным. После длительной паузы Стребинцев, как бы невзначай, спросил:

— Вам приходилось, Георгий Васильевич, когда-нибудь в жизни щупать бактрийские монеты?

— Что? — встрепенулся Нарзанов. — Бактрийские? — Почувствовав, что он проявил излишнюю заинтересованность, Жобре безразлично пожал плечами. — Ах, бактрийские... Насколько мне помнится, Бактрия была образована в верховьях Амударьи что-то около первого тысячелетия до нашей эры.

— Абсолютно верно! — обрадованно подтвердил Стребинцев.

— Вам бы читать курс древней истории в университете! Так все-таки, Георгий, вы когда-нибудь щупали бактрийские монеты?

— А вы у кого-нибудь их видели? — ответил вопросом на вопрос Нарзанов, тщетно пытаясь скрыть свою взволнованность: приобрести хотя бы одну такую монету Жобре мечтал с детства.

— Да у меня где-то завалялись штуки четыре, — как-то стеснительно произнес Стребинцев, заметив волнение Нарзанова.

— Какие медяшечки! — вздохнул Жобре, и в его глазах Стребинцев прочел ту знакомую ему тоску, какую он испытывал, когда видел в чужих руках вожделенный луидор, тугрик или истертый пенс.

Глава восемнадцатая,

по своей значимости не уступающая всем предыдущим

По джентльменскому соглашению, которое было заключено, когда бактрийская монета перекочевала из рук Стребинцева в карман Жобре, а содержимое симпатичного хрустального графинчика — в желудки Высоких Договаривающихся Сторон, статья в областной газете и корреспонденция в «Новостях» должны были появиться одновременно.

Вот текст статьи Стребинцева — от слова до слова, — не считая некоторых сокращений, которые сделал метранпаж, решительно заявивший, что «сорок восемь строк не влезают, хоть убей».

ФАНТАСТИКА? НЕТ, РЕАЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ!

Весь мир облетела весть о беспримерном в космонавтике случае появления никем не запланированного пассажира в «Эллипсе», который (корабль. — А. С.) следует на Марс и, надо полагать, достигнет цели точно в срок, установленный руководителями полета, то есть через 32 суток, восемь часов и 46 минут после старта.

Теперь, однако, чтобы уложиться в это время, экипаж корабля должен немного увеличить скорость лайнера. Дело в том, что некоторое время «Эллипс» двигался по замкнутой кривой.

Сейчас — когда можно сказать, что почти все беды у экипажа остались позади, — сейчас есть смысл сообщить читателям о том, какие же события произошли на космическом корабле в течение последних (а по сути дела первых) трех суток.

Выяснилось, что случайный пассажир, Алик Ноготков, сын доктора биологии Филиппа Ивановича Ноготкова, обладая удивительнейшими качествами гипнотизера и телепата, подчинил своей воле весь экипаж. Члены экипажа вот уже третьи сутки ведут настоящую борьбу с этим бездумным малолетним тираном. Борьба идет с переменным успехом. Последнее, чего добились взрослые, это изолирование мальчика.

Как уже сообщалось в печати, радиосвязь с «Эллипсом» была однажды потеряна, но тогда это произошло из-за вмешательства Алика Ноготкова. Теперь же несмотря на тяжкие испытания, выпавшие экипажу советского космического лайнера, полет «Эллипса» успешно продолжается. И если кое-кому из маловеров сам факт запуска на Марс корабля казался фантастикой, мы можем радостно воскликнуть: «Нет, это не фантастика, а реальные события!»

В том же номере «Новостей» были опубликованы беседы с несколькими крупнейшими учеными СССР по поводу полета «Эллипса».

Особый интерес представляло интервью, взятое у Константина Степановича специальным корреспондентом «Новостей» Вениамином Мадригадовым. Вот оно (естественно, с некоторыми сокращениями, произведенными по настоянию упомянутого метранпажа).

ЧТО ОНИ ЕДЯТ?

Да, да, именно этот, вроде бы, весьма прозаический вопрос был задан нашим специальным корреспондентом академику Константину Степановичу Иванбву-Иванову, когда речь зашла о полете советского космического корабля «Эллипс» на планету-загадку Марс.

— Казалось бы, вопрос простой, — начал академик. — Известно, что первые советские космонавты питались особо приготовленными концентратами и частично обычной, земной, пищей. Поначалу было задумано, чтобы и пища экипажа «Эллипса» не отличалась от той, которую употребляли пионеры космоса. Однако впоследствии было решено провести крупный научный эксперимент. К нему готовились заранее, и тут надо отметить серьезную роль опытов, поставленных в лаборатории имитации руководимого доктором биологии Ноготковым института цитологии.

Смысл эксперимента состоял в том, чтобы космонавты не брали с собою все продукты питания, а создавали какую-то часть их на корабле. То есть задача заключалась в том, чтобы через несколько суток перейти на самообеспечение продуктами.

Любой человек на Земле потребляет в сутки приблизительно три килограмма пищи и воды, а также один килограмм кислорода. Учитывая это, на борт корабля следовало взять две тонны продуктов и воды, не считая семисот килограммов жидкого кислорода, — и это лишь в расчете на полет до Марса и обратно. Если же учесть необходимость иметь определенный запас на случай задержки в пути или непредвиденных задержек после высадки на Марсе, то эту цифру следует по меньшей мере удвоить. Получается внушительная цифра — около пяти с половиной тонн «жизненно необходимого груза».

Согласитесь, что было бы куда интереснее и полезней эти пять с половиной тонн груза иметь в виде различных экспонатов, проб почвы, минералов, металлов, взятых на Марсе и доставленных на Землю.

— Но чем же тогда должны питаться космонавты?

— Картофелем, морковью, капустой, помидорами и даже яблоками!

— Как же вас понимать? Ведь их вес намного превыша...

— Успокойтесь, эти продукты питания можно получить в космосе! Дело в том, что еще многие годы назад тогда еще аспирант, а впоследствии доктор биологии Мильхикер предложил проект конструкции, которую можно назвать летающей космической оранжереей. До него, правда, еще в тысяча девятьсот двадцать шестом году, о подобном проекте уже говорил друг и последователь Циолковского Фридрих Артурович Цандер. Однако Мильхикер, проектируя космо-оранжерею, рассчитывал применять ее на тех, которые должны, находиться в пути очень длительный срок, — год или даже десяток лет. Но теперь благодаря тому, что наука получила замечательный препарат роста, позволяющий достигать сверхбыстрого выращивания овощей и фруктов, было решено оборудовать такую оранжерею на «Эллипсе».

Она выполняет две функции — поставляет космонавтам продукты и обеспечивает их кислородом! Растения поглощают углекислый газ, выделяемый экипажем, и возвращают его в виде кислорода, а плоды и овощи подаются к столу космонавтов.

— Как же устроена эта удивительная оранжерея?

— Это легкая (заметьте, надувная) конструкция, прикрепленная к «Эллипсу» таким образом, чтобы растения, привыкшие к смене дня и ночи, чувствовали себя, как «дома», на Земле. Конструкция защищена от случайных попаданий метеоров. Между двумя слоями полиэтилена заложена особая пленка. Если метеор и прорвет пленку, воздух, рвущийся в космическое пространство, сам затянет пленку в наружное отверстие, закроет его. Дно оранжереи — имитация почвы.

Вернее, никакой почвы там нет. Вместо нее используется гидроаэрация — питательный раствор впрыскивается через сопла пластмассовых трубок в переплетение полосок полиуретана, где располагаются корни растений. В оранжерее почти такая же атмосфера, как и в салоне космического корабля (почти на один процент больше углекислого газа, нежели в воздухе на Земле, но это не вредит космонавтам).

Прозрачная оболочка оранжереи должна имитировать атмосферу Земли, то есть задерживать вредные, а пропускать полезные лучи. Кроме того, надо оградить растения от губительного ожога мощных потоков космических лучей.

Необходимо было также создать в оранжерее такое же магнитное поле, как у Земли, атмосферное электричество, геотоки почвы. Все это было учтено учеными.

Есть еще ряд особенностей, которые следовало учесть при создании оранжереи. Тут и низкорослость растений, и как можно большее количество листьев — этой фабрики кислорода, и определенная температура, влажность, освещенность, перегрузки, вибрации и так далее. Все эти проблемы блестяще решены. Экипаж «Эллипса» через две недели после старта начнет питаться продуктами собственного производства. А когда нужда в космической оранжерее отпадет, откроются стенки отключенной от корабля конструкции, и, сами понимаете, растения... их не станет».

Глава девятнадцатая,

в которой подчеркивается, что самый энергичный народ — пенсионеры

Статья Стребинцева, опубликованная в «Новостях», равно как и интервью с виднейшими учеными Советского Союза по поводу экспедиции «Эллипса», вызвала огромный, всепоглощающий интерес у читателей. Справедливости ради необходимо отметить, что и статья Нарзанова получила высокую оценку подписчиков областной газеты. В редакцию этой газеты, как и в «Новости», стали поступать многочисленные письма. И, естественно, большую часть их прислали, конечно же, пенсионеры. Уже давно замечено, что пенсионеры — особое племя рода человеческого, обладающее рядом совершенно парадоксальных качеств.

Казалось бы, к старости человек должен хуже видеть, хуже слышать, быстрее утомляться и так далее. А на практике?

Пенсионер раньше других замечает опечатки в газетах и книгах (о чем тут же ставит в известность редакции и издательства). Пенсионер первым обращает внимание на то, что вторая скрипка в оркестре фальшивит (о чем незамедлительно сообщает в министерство культуры и дирижеру). Пенсионер с готовностью соглашается быть членом любой комиссии по проверке любой жалобы, много и быстро двигается (особенно, добиваясь срочного ремонта своей квартиры). При этом он не ощущает никакого утомления, так же, как и по утрам, часами простаивая в очереди за любыми еженедельниками. Короче говоря, на фоне рода человеческого пенсионер выглядит, как ни странно, самым энергичным его представителем. Нередко, чтобы подчеркнуть свое превосходство, он участвует в марафонском забеге, в особо трудных кроссах, записывается в секцию «моржей» и только для отдыха, ради забавы, всю ночь напролет занимается составлением кроссворда.

Пенсионер высокой квалификации сразу же по получении документа в райсобесе обзаводится, как правило, сучковитой палкой, затем покупает хорошую авторучку. Теперь ему остается лишь писать мемуары, романы, стихи, заявления, жалобы и заметки в газеты. Пенсионер спешит, ибо лучше других понимает, что время — штука бесценная.

В редакции областной газеты никто не удивился, когда выяснилось, что пенсионеры прислали двести четырнадцать откликов на сообщения о полете «Эллипса». Пенсионер И.

Кукушенцев-Соловейко предлагал соорудить монумент покорителям Марса «на средства ушедших на заслуженный отдых трудящихся» и приложил к своему письму кредитный билет достоинством один рубль. Пенсионер А. Утюгманский предлагал отлить <>ронзовую памятную медаль «Герои беспримерного покорения Марса». Пенсионер А. Могил-Левченко ратовал за организацию общества ПЛК — Пожилых Любителей Космонавтики. Пенсионер Иван Ивандамарьин вносил предложение учредить повышенные стипендии имени «Эллипса» для учащихся высших учебных заведений «ракетного профиля».

Несколько иной характер носило письмо в редакцию пенсионера Хар. Утробина. Он выражал огромное беспокойство насчет «воспитания молодого отряда пионеров» и приводил в связи с этим примеры из своей личной жизни-образца. Главное, подчеркивал Хар. Утробин, надо воспитывать «юных борцов за космос» в духе строгой дисциплины и «не оставлять без сугубого внимания проступки, подобные тому, который совершил молодой юный пионер А. Ф. Ноготков, который без спросу у родителей и не посоветовавшись с пионерской дружиной, тайно полетел на планету Марс, бесчинствуя и мелко хулиганя по дороге».

Между тем Елена Петровна и Варвара Никаноровна вместе с Георгием Васильевичем часто собирались у телевизора или приемника, слушали и смотрели передачи о космосе, вспоминая об Алике и его отце, словно те отсутствовали по крайней мере лет восемьдесят.

Иногда Елену Петровну навещали Стребинцев и академик Иванов-Иванов, раза три-четыре к ней заходили коллеги по музыкальному училищу. Что же касается Женьки Крякова, то здесь он был постоянным гостем на правах лучшего друга Алика.

Глава двадцатая,

описывающая события непреходящего значения

После памятного случая в пилотской кабине, когда Иван Сергеевич вынужден был оглушить Алика Ноготкова ультрагипноингалятором, мальчуган впал в состояние летаргического сна, что был вынужден засвидетельствовать доктор медицины Блаженный. Когда же он через десять суток проснулся, Джонриду Феоктистовичу и Филиппу Ивановичу удалось уговорить мальчишку не проявлять своих удивительных способностей хотя бы до посадки на Марсе.

Смиренное поведение Алика радовало членов экипажа «Эллипса», и даже, когда крошечный метеорит пробил оболочку космической оранжереи, все считали это гораздо меньшим бедствием, нежели шалости Ноготкова-младшего, грозившие, по словам астроботаника, превратить их корабль в летающую БМ-10, что при расшифровке означало Братскую Могилу на Десятерых.

Молотков вызвал в пилотскую кабину Сергея Ивановича, когда тот уже завершал утреннюю трапезу.

— Что-нибудь случилось? — спросил дублер, входя.

— Так, Сергей Иванович, пустячок, — пожал плечами Молотков. — Взгляните-ка на экранчик центрального теле-устройства! — Волнуясь, дублер приблизился к экрану с едва заметными красными линиями и в волнении откинул со лба прядь волос.

— Иван Сергеевич! — воскликнул Серповский. — Будь я проклят потомками, если та крупная симпатичная румяная дынька — не планета Марс!

— За ваших потомков я спокоен, но я оторвал вас от еды. Извините!

— Да чтобы увидеть в таком солидном варианте эту бахчевую культуру, я готов голодать две недели подряд!

— Зовите всех сюда, пусть полюбуются.

Серповский нажал на одну из мигающих кнопок пульта и закричал:

— Внимание! Всем приказано перейти в пилотскую кабину! — Взглянув на телеэкран, он убедился, что понят всеми: члены экипажа покидали свои отсеки. — Видите, друзья, — обратился он минуты через три к вошедшим, — как Марс застыл на перекрестке? Это означает, мои дорогие коллеги, что теперь нам остается выйти на прямую, как говорят спортсмены.

— Для штурмана, — заметил Ташматов, — это весьма неосторожное высказывание. Учащиеся средней школы знают, что в условиях космоса кратчайшим расстоянием между двумя точками является далеко не прямая.

— Так я же подчеркнул — «как говорят спортсмены», — улыбнулся дублер. — И вообще попрошу в «тот исторический момент не придираться!

— Сколько осталось километров? — поинтересовался академик.

— Двести восемьдесят тысяч, — ответил Молотков, — сущие пустяки, ровно четыре часа пути — Как от Ленинграда до Ташкента или до Душанбе.

— Можно приготовить кинокамеру? — спросил Налотов.

— А разве вы успели ее разобрать? — удивился < орловский.

— Как дела с эн-пэ-у? — поинтересовался Филипп Мнанович.

— Налажено?

— Связь в порядке, — не отрываясь от приборов, ответил Молотков. — Ну, ладно, полюбовались, и хватит. Всем занять свои места! — Когда это приказание было выполнено, Молотков с тревогой произнес: — Торможение будет резкое, Сергей Иванович. Происходит нечто странное. То есть настолько странное, что я боялся об этом сказать при всех. Больше того: лично я, например, не могу найти сколько-нибудь разумных объяснений этому явлению. Взгляните-ка на поведение жироскопа и компаса — чудеса!

Сергей Иванович нагнулся к приборам и застыл в изумлении.

— Надо все-таки вызвать сюда Ташматова, Иван Сергеевич.

— И Романа Павловича, — добавил Молотков, нагибаясь к микрофону. — Внимание! Кандзюбе и Ташматову срочно зайти ко мне! Повторяю: срочно!

Даже сквозь иллюминатор гермошлема скафандра можно было заметить, что физик-ядерщик очень взволнован.

Внезапный вызов он, естественно, понял как крайне вынужденную меру Молоткова. Так же встревожен был и доктор геологии, который с напряжением глядел на командира корабля. Едва взглянув на компас и жироскоп, Кандзюба и Ташматов одновременно вздохнули и вопросительно посмотрели друг на друга.

— Они исправны? — с сомнением в голосе произнес Ташматов.

— Абсолютно, — заверил Молотков. — Увы!

— Магнитная буря исключена? — в раздумье спросил Кандзюба.

— Полнейший магнитный штиль, — хмуро информировал Серповский.

— Странно, — покачал головою Кандзюба, — однако впечатление такое, будто где-то совсем недалеко находится мощная магнитная аномалия. Ну, в общем, словно рядом с нами и с такой же скоростью движется астероид, состоящий сплошь из одних намагниченных пород.

— Словно вмешиваются потусторонние силы, — невесело улыбнулся Ташматов. — Какие-то грандиозные джины, выпущенные злым волшебником.

— Я «Эллипс», — монотонно заговорил Иван Сергеевич, наклонившись к микрофону, — Эн-пэ-у, я «Эллипс». Как слышно? Прием.

Несколько минут в пилотской кабине царило безмолвие. Все ждали ответного слова вн-пэ-у. Тихо жужжали приборы на пульте управления, слышно было, как в наушниках Молоткова звучала хаотическая музыка, прорывалась человеческая невнятная речь, раздавался писк морзянки, различных сигналов и позывных. Иван Сергеевич собирался было включить передатчик, когда раздался знакомый голос дежурного

НПУ:

—Я эн-пэ-у, я эн-пэ-у. Вас понял, «Эллипс». Проверьте исправность компаса и жироскопа. Руководство эн-пэ-у затрудняется дать объяснение причинам странного поведения вашего корабля. Прием.

— В общем, надо разбираться самим, — пробурчал Молотков и снова перешел на монотонную речь: — Я «Эллипс», я «Эллипс», сообщаю, что компас и жироскоп совершенно исправны. Постараемся выяснить причины интенсивного торможения. Я «Эллипс», прием.

— Иван Сергеевич, — обеспокоенно произнес Ташматов, — у меня такое ощущение, будто сейчас вступили в силу какие-то не известные нам законы физики. Ведь давно уже было всё рассчитано, мы знали, что будет с «Эллипсом» в любую минуту, а тут вдруг какие-то странные загадки...

— У нас уже, кажется, были случаи, когда всем приходилось удивляться, — с некоторым ехидством заметил Кандзюба. — А потом прояснилось.

Геолог взглянул на «зеркалку» одновременно с Ташматовым, Серповским и Молотковым. Она была отключена — экран ее не светился!

— Быть может, это новые фокусы нашего телепата, черт бы его побрал, наконец, — заволновался Серповский. — От него всё можно ожидать.

— Вряд ли, — покачал головой Молотков. — Мальчишка поклялся...

— Все-таки есть смысл проверить, — усмехнулся Кандзюба.

— Чем черт...

— В Алике я уверен, — перебил Иван Сергеевич, — но, конечно, на всякий случай можно проверить. — И он включил телеэкран доктора биологических наук. — Алло, Филипп Иванович, что поделывает ваш отрок?

— Как ни странно, спит, — ответил цитолог, голова которого появилась на экране. — Джонрид Феоктистович и я полагали, что воздействие гип...

— Извините, — перебил Молотков, — а давно он спит?

— Да уже часиков пять-шесть, очевидно. Я так думаю, что гип...

— Извините, вы с Хворостовым свернули уже оранжерею?

— Свернули. Петр Валерианович чуть не плакал, да и я, честно гово...

— Всё ясно, Филипп Иванович. Виноват, отключаюсь, очень занят.

— Полное алиби, — вздохнул Серповский. — Гора с плеч!

— Наоборот, — потускнел Ташматов, — дело приобретает серьезный оборот — теперь еще труднее объяснить этот зловещий эффект. Как видим, природа магнетизма может еще преподносить свои скверные сюрпризы.

— А как насчет общеизвестных законов физика, они нам помочь не могут, Муса Ташматович? — спросил Серповский.

— Как там по учебникам?

— А вдруг не все законы верны? — пожал плечами Кандзюба.

— В геологии допускались, например, просчеты, ставившие в тупик многих ученых.

— Бывает и так, Роман Павлович, — вздохнул физик. — Могу привести пример. Как известно, основанные на ошибочных философских взглядах утверждения о принципиальной неоднозначности формулировок законов электродинамических сил вступили в противоречие со сведениями, накопленными наукой, и оказались, представьте, несостоятельными.

— Благодарю вас, Муса Ташматович, за микролекцию, — иронически поклонился Молотков, — но она не изменила ситуации с компасом и жироскопом. Загадка не разгадана, а философия пошла по боку.

— Я попросил бы вас, Иван Сергеевич, почтительнее относиться к философии, — укоризненно покачал головою Ташматов. — Дело в том, что...

— Постойте! — перебил Молотков, меняясь в лице и судорожно вцепившись в подлокотники пилотского кресла. — Происходит нечто невероятное! Вы видите, что появилось на перекрестке этих линий? — Командир корабля, не обращая внимания на дублера, Кандзюбу и Ташматова, наклонившихся к телеэкрану, включил передатчик и, быстро настроившись, часто задышал:

— Эн-пэ-у, эн-пэ-у, я «Эллипс», примите экстренное сообщение! Наш корабль не подчиняется управлению и направляется в сторону от Марса. Мы держим курс, очевидно, на Фобос! Держим курс на Фобос! Прием.

— На Фобос! — механически повторил Кандзюба и повернулся к Ташматову. — Вы представляете, Муса Ташматович, что это означает, а?!

Физик не успел ответить на несколько риторический вопрос Романа Павловича, ибо в этот момент командир корабля буквально взревел:

— Все по местам!!! — Включив экраны всех отсеков, он приказал: — Всем немедленно надеть амортизационные скафандры — возможны осложнения при посадке на спутник Марса, Судя по приборам, нас притягииапт к Фобосу, Прошу дать знак, что я понят, поднятом руки!

Все четверо взглянули на экраны. Там появились взволнованные лица Хворостова, Ноготкова, Блаженного, Аша, Валетова и только что, очевидно, проснувшегося Алика.

Спустя секунду каждый из них, словно опомнившись, поднял руку. И только после этого Молотков принялся вызывать НПУ.

Но связь с Землей прервалась.

— А вдруг мы проскочим между Марсом и Фобосом? — ахнул дублер.

— Их разделяет девять тысяч триста восемьдесят километров — коридорчик для «Эллипса» не очень узкий, — ответил Молотков. — Но ведь Фобос ничтожно мал в сравнении с Марсом, и нас должна притянуть планета. И потом мы не можем проскочить мимо — ведь это же вопреки всем законам физики!

Глава двадцать первая,

в реальности событий которой сомневается даже автор

То, что произошло вслед за высказыванием командира «Эллипса» о нарушении всех законов физики, настолько ошеломило его самого, что при взгляде на него лишился дара речи и его дублер.

Их состояние можно было бы охарактеризовать как шоковое, ибо после тирады Молоткова, высказавшего уже зафиксированную мысль, из динамика раздался какой-то совершенно не знакомый и удивительно странный голос, ничуть не напоминавший мужской, однако и не похожий на женский. Голос тот произносил что-то с неимоверной быстротой, и в нем звучали дребезжащие металлические нотки.

— Вы что-нибудь поняли? — округлил глаза Серповский. — Ведь...

Он не договорил, ибо тот же голос как-то скрипуче зазвучал вдруг на русском языке с каким-то, впрочем, странным акцентом:

— Четырехконечностные одноголовые мыслящие создания! С вами говорит разумное существо по имени Гэ-эр-пэ. Слушайте и запоминайте! Через определенное количество периодов вы окажетесь в гостях у обитателей блистательной планеты Иолла. Предварительно всем вам придется пройти санитарнопсихологическую фильтрацию на научной станции Рунди.

Командиру вашего летательного аппарата Малотокову предлагается поочередно выключить все двигатели — они уже не необходимы. Рекомендуем — слушайте исключительно мои указания. Желаем всем вам удесятерения мыслительных возможностей. — Прошло еще минуты полторы, пока остолбеневшие Молотков и Серповский не услышали тот же голос:

— Выключайте же двигатели, иначе все вы окажетесь в непригодном для мышления виде!

Иван Сергеевич почти физически ощутил, как неимоверная тоска сжимает его сердце. Взглянув на Сергея Ивановича, застывшего в неподвижной позе, он потянулся к тумблерам.

Спустя несколько секунд после отключения двигателей ему показалось, будто он ныряет в какую-то теплую, пахнущую парным молоком жидкость. Неописуемое блаженство охватило его душу, и он даже не успел заметить, как дублер его погрузился в такое же состояние.

Если бы имелась возможность включить телеэкраны и взглянуть на обитателей космического лайнера, взору наблюдателя представилась бы безотрадная картина: люди застыли в самых разнообразных позах. Наступила такая тишина, которую романисты именуют мертвой, а большинство авторов детективных повестей — зловещей.

Минуло еще несколько секунд, и в пилотской кабине вспыхнул настолько яркий розовато-голубой свет, что обыкновенные плафоны с горящими электрическими лампочками казались едва тлеющими угольками давно потухшего костра. В тот же момент «Эллипс» затрясся, словно в лихорадке.

Еще через несколько мгновений вибрация внезапно прекратилась, и если бы пилоты «Эллипса» не находились в бесчувственном состоянии, они заметили бы, как с непостижимой скоростью исчезла доска с приборами, а на ее месте образовалось огромное круглое отверстие.

Необыкновенно мощная, ослепительная вспышка света озарила на какую-то долю секунды пилотскую кабину, но тут же наступил мрак, вслед на чем она вновь осветилась розовато-голубым светом удивительной интенсивности.

Однако на этот раз свет исходил от появившегося здесь странного, ни с чем не сравнимого существа, Оно парило в воздухе, испуская голубовато роковое свечение. Говоря о том, что существо это нельзя было ни с чем сравнить, мы имели в виду, конечно, его необычную форму и способность светиться.

Однако при более внимательном разглядывании можно было бы подыскать и доступные для такой необычной ситуации сравнения. Так, основная масса диковинного существа чем-то напоминала всем нам известную камеру. Мы имеем в виду не судебную, не тюремную камеру, не камеру сушилки, шлюза или печи, не камеру-обскуру, а камеру «Чайки» с той лишь разницей, что вместо металлической трубочки с клапаном, именуемой вентилем, здесь размещалась головка, чем-то смахивающая на пятисот ваттную электрическую лампочку.

Вверху головки красовался какой-то предмет, похожий на обручальное кольцо. Он тоже испускал пучки света. Ниже центра головки поблескивал, словно иллюминатор, единственный огромный глаз, под которым размещалось маленькое круглое отверстие, видимо, выполняющее функции обыкновенного рта. Впрочем, глаз не был единственным, если учесть, что возле головки-лампочки находилась точь-в-точь такая же головка. Остается добавить, что от головок тянулось по трехметровому щупальцу с клешнею.

Покружившись над бесчувственными телами Молоткова и Серповского, таинственное существо прикоснулось одной клешней к поясу скафандра Ивана Сергеевича, и в ту же секунду командир «Эллипса» был с такой легкостью поднят в воздух, словно весил каких-нибудь десять граммов, а не восемьдесят пять килограммов. Затем поддерживаемое клешнею тело Молоткова плавно вылетело в круглое отверстие. За ним на расстоянии длины щупальца проследовало загадочное существо. Такая же участь постигла и Сергея Ивановича.

Понадобилось не более десяти минут, чтобы светящееся загадочное существо успело побывать во всех отсеках корабля и перенести остальных обитателей «Эллипса» в пилотскую кабину, откуда они были отправлены по тому же пути, который проделали Молотков и Серповский. Следует отметить, что такой же маршрут был использован и для переброски некоторых предметов, принадлежавших членам экипажа, а также образцов пищи, научных приборов и кое-каких приспособлений.

Затем «Эллипс» погрузился в тьму, которую не только романисты, но и авторы детективных повестей единодушно охарактеризовали бы как египетскую или к р о м е ш н у ю.

Глава двадцать вторая,

способствующая освещению возникшей ситуации

Они очнулись на какой-то полированной овальной бледнорозовой поверхности, площадь которой не превышала трехсот квадратных метров. Вокруг, насколько хватал глаз, простиралась необозримая роща шарообразных темнозеленых растений.

Первым опомнился Алик. Мальчик снял скафандр, положил его рядом с собою и, лениво потянувшись, весело произнес:

— Доброе утро! Вам не жарко в ваших тулупах? Как припекает!

Когда мужчины последовали примеру мальчугана и освободились от своих специализированных одеяний, астроботаник произнес:

— На этот раз мы, кажется, влипли уже основательно! — Затем он внимательно посмотрел на своих товарищей и, став от волнения заикаться, воскликнул: — Б-боже, а г-где все остальные д-д-друзья?

— Действительно, куда они подевались? — ахнул академик. — Где Иван Сергеевич, Сергей Иванович, Роман Павлович, а?

— И где Валентин Валентинович с Мусой Ташматовичем? — дополнил список отсутствующих Блаженный.

— Да, но гдо наш «Эллипс»? — встрепенулся Филипп Иванович.

— А, к-к-к к тому же, где мы? — вопросительно воззрился на Гелия Михайловича астроботаник. — Вам это известно?

— Не более, чем вам, Петр Валерианович, — вздохнул академик.

— Кстати, — тревожно оглянувшись, заметил Филипп И им помпч, — а кто-нибудь помнит, как мы тут очутились, милостивыо государи?

— Мне кажется, что мы с вами буквально проспали самый интересный момент, момент приземления, — сказал Блаженный.

— Приземления? — повторил астроботаник. — Мы примарсились.

— Точнее, по-моему, прииоллились, — вставил вдруг свое слово Алик. — А еще точнее — прирундились.

— Скажи уж «приерундились», — усмехнулся Филипп Иванович.

— Ты меня разыгрываешь, — обиженно нахмурился Алик. — Неужели ни один из вас не слыхал голоса Гэ-эр-пэ? Вы шутите, да?

— Какого голоса? — хмуро переспросил Ноготков старший.

— Голоса Гэ-эр-пэ, — улыбнулся Алик. — Разве ты забыл?

— Джонрид Феоктистович, — наклонился к уху Блаженного цитолог, — придется что-то предпринимать — вы же видите, совсем свихнулся малыш. Последствия воздействия гипноингалятора.

— Не надо пока поднимать панику, — шепнул в ответ Блаженный. — Так ты говоришь, Алик, — повернулся к мальчику доктор медицины, — что слышал какие-то голоса, да?

— Ну конечно! А вы разве не слышали?

— Стоп! — воскликнул академик. — Насколько мне теперь припоминается, действительно, какой-то весьма и весьма странный голос нам сообщил, что эта планета именуется Иоллой.

— Вот видите, — обрадовался Алик. — А вы мне не верили!

— И тот же голос, — как бы что-то вспоминая, произнес астроботаник, — поведал нам, что мы должны пройти какую-то фильтрацию на...

— Рунди, — подсказал Алик. — На научной станции Рунди.

— Вот, вот, — поднял указательный палец Хворостов. — Рунди. Так что, выходит, мы действительно прирундились?

— Понял? — шепнул цитологу Блаженный. — Опять телепатия!

— Точно, Джонрид Феоктистович, — прошептал цитолог.

— Прирундились иди приерундились, роли не играет, — громко провозгласил Блаженный. — Главное, мы живы.

— Пока живы, — заметил астроботаник, — с учетом исчезновения пятерых членов экипажа во главе с командиром «Эллипса». Куда же они делись? — Хворостов приложился ребром ладони ко лбу. — В той рощице?

— Вполне возможно, — согласился Филипп Иванович, перехватив взгляд астроботаника, направленный в сторону шарообразных растений. — А-ууууу, Иван Сергеевич, откликнитесь! Аау-у-уууу!

— Вот вы сейчас выразили радость, Джонрид Феоктистович, по поводу того, что мы живы, — сказал астроботаник. — Конечно, если учесть выражение Декарта, то выходит, вы правы: «Я мыслю, следовательно, я существую». Но вам не кажется несколько странным, что мы с вами живы? Ведь здесь сейчас должно быть градусов восемьдесят ниже нуля (конечно, по Цельсию), а кислорода не более, чем ананасовых рощ в Антарктике. Уж не сон ли мне снится?

— Вы хотите, чтобы вас ущипнули? — улыбнулся Алик. — Могу!

— Только не очень больно, — попросил астроботаник.

-- Но потом не говорите, что я хулиган, — сказал мальчуган и не без удовольствия защемил Хворостову кожу на руке.

— Ой, не так сильно! — вскрикнул астроботаник. — Филипп Иванович, вы должны были следить за поведением сына!

— Вот так всегда, — вздохнул Алик, — сами просили, а теперь жалуетесь. Будете валяться у меня в ногах, никогда не ущипну!

— Товарищи, — с удивлением глядя себе под ноги, сказал вдруг академик, — да ведь здесь нет тени! Невероятно!

— Как это я раньше не заметил, — пробормотал Блаженный, разглядывая полированную поверхность. — Хм! Без сомнений!

— Я бы сказал, ни тени, ни сомнений, — уточнил академик Аш.

— Сейчас нам не до шуток, — озабоченно нахмурился Молотков-старший. — Надо что-то предпринимать дли поиска наших друзой.

— А зачем их искать? — удивился Алик. — Они скоро придут.

— То есть как — «скоро придут»? — нахмурился Филипп Иванович.

— Так ведь нас же предупредил Гэ-эр-пэ. Неужели никто не слыхал, как Гэ-эр-пэ... сказало, что не надо волноваться, и...

— Не надо волноваться, — шепнул цитологу Блаженный. — Как видите, остаточное явление летаргии плюс воздействие ультрагипноингалятора. Ну, ну, Алик, продолжай. Что там оно сказало?

— Оно сказало, что всё будет в порядке, все останутся живы, а еще сказало, что все пройдут тотальную фильтрацию.

— Да, да, товарищи, — подтвердил Хворостов, — я слышал своими ушами о фильтрации, черт бы ее побрал вместе с Репеге!

— Гэ-эр-пэ, — уточнил Алик. — И оно сказало, чтобы мы слушались только его, если не хотим препратиться в сумасшедших.

— О небо! — воскликнул Блаженный. — А где оно, это Гэ-эрпэ? — И доктор медицины, задрав голову, раскрыл от удивления рот.

—Что вы там увидели? — спросил Хворостов.

— Оно отсутствует! — ахнул Блаженный. — Его нет и в помине!

— Кого? Гэ-эр-пэ? — спросил астроботаник. — Неба над нами нет! — с ужасом в голосе пояснил Блаженный. Действительно, вверху вместо прозрачного голубого или хотя бы облачного неба над ними висел бледно-зеленый купол.

— Вот тебе на, — подавленно произнес Филипп Иванович, — ни тебе тени, ни тебе неба, ни тебе солнца, ни тебе луны...

— Я же говорил — «влии-пли, — хмуро напомнил астроботаник. — Но главное, куда делись все-таки наши друзья?

— Да говорю вам, скоро должны вернуться, — сказал Алик.

— Хорошо, — вспылил Филипп Иванович, — что произошло после того как Гэ-эр-пэ объявило о фильтрации!?

— После этого все вы уснули, а колесо куда-то нас перенесло...

— Ну, это уж настоящая околесица! — перебил академик.

— Ультрагипноингалятор, — пробормотал Блаженный.

— Ну, хорошо, — миролюбиво произнес астроботаник. — Допустим, априори, что какое-то там колесо нас перенесло. А потом?

— А потом что-то рвануло так, — сказал Алик, — что я чуть не оглох и куда-то свалился. По-моему, это взорвался «Эллипс».

— Хватит! — крикнул Филипп Иванович. — Хватит молоть вздор! Корабль, видите ли, взорвался, а мы живы-здоровы, да?

— Но нас же куда-то перенесли, и вот мы на этой полянке...

— Хороша полянка, — усмехнулся астроботаник, — только травки и цветочков не хватает. — Он потянул носом и с удивлением добавил:—Гм... А ведь пахнет земляникой почему-то!

— Ягодки впереди, — вставил академик. — Где же наши?

— Я найду их! — воскликнул астроботаник и решительно направился в сторону шарообразных растений. — Я пойду на розыски!

Петр Валерианович дошел до края бледно-розовой полянки и вдруг остановился, будто наткнулся на невидимое препятствие.

— Что же вы? — крикнул академик. — Раздумали? — Заметив, что астроботаник махнул ему рукой, Аш быстро подошел к нему и, попытавшись выйти за пределы бледно-розовой площадки, отпрянул назад.

— Вот что, — тихо проговорил академик. — Если мы не прикинемся неандертальцами или хотя бы средневековыми интеллигентами, нас замордуют. Мы должны усыпить бдительность этих представителей сверхцивилизации и ненароком выведать у них всё, что надо.

— Петр Валерианович! — крикнул Блаженный. — Что это вы там с академиком фокусничаете? — Й он быстро направился к ним.

— Влипли! — растерянно проговорил Хворостов, когда приблизился доктор медицины. — Окончательно влипли! Здесь невидимая стена!

— Удивительно, — как бы про себя сказал цитолог. — Ловушки.

— Ничего особенного, — хладнокровно резюмировал академик. — Об этом мы тысячу раз читали в фантастических романах — обыкновенный так называемый силовой барьер.

— Видимо, здесь живут существа неглупые, — сказал Ноготков.

— Да, — вздохнул Хворостов, — не намного глупее нас.

— Я бы даже сказал, что значительно умнее, — кивнул академик. — И именно поэтому предлагаю разыграть из себя простаков.

— Держу пари, — загорелся Алик, — что во Вселенной навалом народу, который умнее наших ученых!

— Помолчи, негодник, — шикнул на сына Филипп Иванович.

— Куда же подевались наши друзья? — вздохнул астроботаник.

— А вы сейчас узнаете! — воскликнул Алик. — Глядите!

Четверо мужчин механически повернули головы в сторону, куда показал Алик. Метрах в ста пятидесяти от полированной площадки показалась фигура Ивана Сергеевича. Казалось, он не идёт, а плывёт по воздуху. Он был не один — рядом с ним находилось какое-то удивительное существо, которого никогда не видели земляне.

Глава двадцать третья,

в которой опрокидываются представления землян не только о колесах, но и об ушах

Молотков действительно шел так, будто его ноги не соприкасались с твердью. Он словно плыл, то и дело поворачивая голову вправо и как бы советуясь со странной фигурой, парившей рядом с ним. Нет никакой нужды описывать упомянутую фигуру, так как это уже было сделано в двадцать первой главе. Да, конечно, речь идет именно о подобии камеры или спасательного круга.

Едва Молотков со своим странным провожатым оказался около края полированной бледно-розовой площадки, как иоллит провел одной клешней невидимую черту снизу вверх.

Через секунду оба они оказались среди бывших обитателей «Эллипса».

Иоллит снова подлетел к краю площадки и сделал движение клешней сверху вниз. Алик, который попытался воспользоваться моментом, чтобы проникнуть за пределы полированной площадки, был мгновенно приподнят за брючный ремень и рубашку метра на полтора клешней иоллита, после чего плавно опущен на прежнее место. Затем иоллит скрипучим голосом произнес:

— Вниманию представителей Голубой планеты Океания! От имени Гэ-эр-пэ блистательной планеты Иолла поздравляю вас с прибытием на территорию научной станции Рунди. Ваши имена, как и имена ваших коллег, я уже знаю. Позвольте представиться. Меня зовут Эм-дэ-эс-тэ, я ваш провожатый на станции Рунди. Не беспокойтесь, с вами ничего не случится, если вы будете выполнять все мои указания. Ваш командир Малотоков готов подтвердить это.

— Не Малотоков, а Молотков, — внес поправку астроботаник, не в силах определить, откуда у иоллита исторгаются звуки.

— Неправда, — бестрепетным тоном возразил Эмдэ-эс-тэ, —

Молотков, — бессмыслица, а Малотоков звучит логично, так как в теле Ивана Сергеевича очень мало электричества. С таким запасом здесь долго не продержаться.

— А что же с ним будет? — вырвалось у Филиппа Ивановича. Он тоже тщетно пытался определить, чем говорит Эм-дэ-эс-тэ.

— Без паники, — проскрежетал иоллит, — мы просто его подзарядим, как и всех вас. Вернее, Ивана Сергеевича мы уже подзарядили. В настоящее же время на подзарядке находятся Серповский, Валетов, Кандзюба и Ташматов, о которых прошу не беспокоиться.

— Легко сказать — «не беспокоиться», — сказал Блаженный.

— А если что-нибудь случится? Мы же не привыкли «заряжаться»!

— Насколько нам известно, вы на своей планете заряжаетесь дважды в течение суток — утром и вечером.

— Чепуха! — сверкнул глазами Вложенный. — Откуда вы взяли?

— По сведениям, полученным в результате анализа вашей радио-теле-информации, на вашей планете недавно, около ста лет назад, введены утренняя и вечерняя зарядки. Почему вы улыбаетесь?

— Видите ли, — пояснил Филипп Иванович, — тут недоразумение. Заряжать мы можем, например, аккумуляторы автомашин.

— Правильно, — согласился Эм-дэ-эс-тэ, — а разве четырехконечностные одноголовые мыслящие создания не являются аккумуляторами? Вы накапливаете для себя энергию, знания?

— Все это верно, — подтвердил доктор медицины, — но у нас под словами «утренняя зарядка» подразумевается ряд физических упражнений. Мы даже говорим «физзарядка».

— Правильно, — согласился Эм-дэ-эс-тэ, — зарядка имеет отношение к физическим явлениям, но без химизма тут не обходится!

— По-моему, — заметил астроботаник, все еще силясь определить, где находится у иоллита орган речи, — мы отвлекаемся. Что с нами произошло, где наши товарищи, где наш космический корабль?

— Да, и когда мы сможем покинуть вашу блистательную планету? — завершил мысль Петр Валерианович. — Кстати, вы не робот?

— Столько вопросов, — развел клешнями иоллит. — Рекомендую приберечь все кардинальные вопросы для беседы с нашим Гэ-эр-пэ. А ко мне можете обращаться лишь с общими вопросами. Кстати: я не робот, если под роботом вы подразумеваете электронное приспособление для выполнения поручений мыслящих существ.

— У вас на станции Рунди можно позавтракать? — спросил Алик.

— Да, — оживился академик, — не мешало бы подзарядиться!

— Подзарядиться?! — подхватил Эм-дэ-эс-тэ. — Вот видите, Гелий Михайлович, подзарядиться!

— Нет, нет, вы меня неправильно поняли, — испуганно воскликнул академик, — я просто проголодался, есть хочу!

— Ох, путаники же вы, четырехконечностные, — разводя щупальцами, сказал Эм-дэ-эс-тэ, — сами не знаете, чего хотите.

— Мы знаем, чего хотим! — решительно заявил астроботаник.

— Тут находится командир «Эллипса», и он вам изложит наши требования. «У этого колеса, кажется, нет рта!» — подумал Хворостов.

— Требования? — с удивлением переспросил иоллит. — Не забывайте, что вы можете лишь просить, а не требовать. К тому же у Ивана Сергеевича и в мыслях не было что-либо требовать. — Эм-дэ-эс-тэ положил клешню на плечо Молоткова.

— Совершенно верно, — быстро согласился Иван Сергеевич.

— Ничего я не собираюсь требовать, мы всем довольны, даже очень!

Бывшие члены экипажа «Эллипса» с крайним изумлением воззрились на Молоткова. А удивляться было чему: в его голосе звенел металл. Однако и это не было самым поразительным. Теперь, когда Молотков заговорил впервые с момента своего появления на полированной площадке, все повернулись к нему и сделали сногсшибательное открытие: у Ивана Сергеевича отсутствовали... Уши!

— Что вы с ним сделали?! — возмутился Блаженный, обращаясь к иоллиту. — Где его уши? Вы еще ответите за самоуправство!

— Простите, я вас не понял, — проскрипел Эм-дээс-тэ и, подхватив щупальцами тело доктора медицины, поднял его на трехметровую высоту. — Что такое самоуправство?

— Отпустите меня! — закричал Блаженный. — Изверг!

— Если я вас от-пу-щу, — заметил иоллит, — вы просто разобьетесь. Лучше я вас о-пу-щу.

— Акробатическая филология, — чуть слышно произнес академик, наблюдая за тем, как плавно опускается Джонрид Феоктистович.

— Почему вы волнуетесь? — снимая клешни с Блаженного, заметил иоллит. — У меня тоже нет ушей, я не жалею.

— У вас, по-моему, и рта нет, — сказал цитолог. — А у нас на планете в обществе принято появляться при ушах и со ртом.

— Насколько мне помнится, — заметил иоллит, — у четырехконечностных существ уши используются, в основном, для украшений. Ваши землянки прокалывают себе уши и вешают на них побрякушки.

— Наши землянки? — переспросил астроботаник. — Да ведь землянки — вто вырытые в землю жилища, понимаете?

— Спорить не буду, — ответил Эм-дэ-эс-тэ, — но вернемся к нашему другу. Вы испытываете неудобства, Иван Сергеевич, без ушей?

— Наоборот, — кивнул безухой головой Молотков, — без них даже как-то уютнее, а слышу я отлично. — И снова в голосе Молоткова прозвучали отсутствовавшие раньше металлические нотки.

— Вот видите, — сказал иоллит, — всё в порядке. А если вас интересует мой рот, то у меня их целых два. — И Эм-дэ-эс-тэ дотронулся до нижней части глаза, под которым едва виднелось крошечное круглое отверстие. — И две головы.

— Два рта? — удивился Блаженный. — Зачем же? И две головы?

— А зачем вам два уха, два глаза, две брови, две руки, две ноги и две ноздри? — спросил Эм-дэ-эс-тэ. — Нас это давно забавляло: почек — две штуки, печень — одна, легких — двое, сердце одно. А почему не наоборот? Почему не два сердца, не две головы?

— Изредка встречаются люди с двумя сердцами, но это аномалия, — пояснил Блаженный.

— Вот у вас один мозг, а ведь куда лучше было бы иметь два!

— У нас еще один мозг есть, — задетый за живое, сказал астроботаник, — спинной!

— Ну и какие мысли приходят вам в спинной мозг? — усмехнулся иоллит. — И как понять выражение «У него хорошо варят мозги»? Что, ваши мозги несут функции пищеварительного аппарата?

— Кстати, — снова подал голос Алик. — Есть хочется!

— Так это же проще всего, — сказал иоллит и кончиком клешни нажал на какую-то невидимую кнопку, вмонтированную, очевидно, в его коЛесообразную фигуру. В его клешне появилась голубая трубочка длиною сантиметров двадцать. Другой клешней иоллит вынул из трубочки несколько розовых палочек, похожих на сангину.

— Вы будете рисовать? — спросил Алик. — Или это вместо вилок?

— Это питательная паста, — пояснил Эм-дэ-эстэ. — Не отрава.

Через несколько минут земляне проглотили по две палочки питательной пасты, почти мгновенно ощутив все признаки сытости.

— Удивительно, — улыбнулся Филипп Иванович, — будто побывал в ресторане. И давно вам известен рецепт этих палочек, Эм-дэ-эс-тэ?

— Нет, — ответил иоллит, — лет восемьсот, не больше. С тех пор как был поднят вопрос об истощении природных ресурсов.

— Вы имеете в виду полезные ископаемые или живую природу? — спросил астроботаник. — Меня это очень интересует.

— Подробности вы можете узнать у самого Гэ-эр-пэ. Что же касается этой пасты, то могу сказать, что в ее составе более двухсот различных компонентов. Однако, так сказать, тюбиковое питание у нас дают только командированным, которым предстоят дальние вояжи. Иначе у одноголовых с течением времени постепенно атрофируются зубы, челюсти, изменятся мышцы лица, отомрут кое-какие внутренние органы. Правда, пастой у нас питается лишь Пэ-гэ-гэ-пэ, но о нем после.

— Не хотите ли вы сказать, — вкрадчиво произнес Блаженный, — что у вас тут проживают и существа, напоминающие людей?

— Нечто похожее, — усмехнулся иоллит, — нечто похожее.

Глава двадцать четвертая,

служащая доказательством того, что учебник истории не может превышать пятисот миллионов страниц

Пока иоллит к чему-то прислушивался, все глядели на него с напряженным вниманием. Лишь Молотков как-то рассеянно моргал.

— Так куда вы нас собирались, если не секрет, пригласить? — обратился к иоллиту академик. — Или это страшная тайна?

— От раскрытия страшных тайн, Гелий Михайлович, я вас постараюсь уберечь, — проскрежетал Эмдэ-эс-тэ, — иначе вы рискуете...

— Жизнью?! — ахнул астроботаник.

— Хуже, Петр Валерианович, хуже — рассудком.

— Да, но откуда вы знаете, как меня зовут, как вы узнали имена-отчества других наших друзей? — удивился Хворостов.

— Как видите, знаю. И не только имена. На блистательной планете Иолла вы еще очень многому будет удивляться. И многого никогда не поймете. А пока через три минуты земного времени должен появиться Аг с уточненным маршрутом вашего путешествия.

— А-г? — переспросил Ноготков-старший. — Это еще что такое?

— Ах, да, я еще не сообщил вам, что Аг — это аббревиатура и означает «автогид», то есть автоматический проводник. Гэ-эрпэ счел нужным послать его сюда, хотя некто Эм-дэ-эс-пэ тоже смог бы неплохо справиться со своими обязанностями. Боюсь, что Аг станет соперником Гелия Михайловича.

— Моим соперником? — в недоумении воскликнул академик, выразительно взглянув на Филиппа Ивановича. — Но где же дама?

— Эта дама называется Шуткой, Гелий Михайлович, — объяснил иоллит, — наш Аг — любитель побалагурить, и сам Гэ-эр-пэ изволил несколько раз улыбнуться, слушая отчеты Ага!

— Я вижу, у вас тут настоящее прославление Гээр-пэ, — не без ехидства заметил астроботаник.

— Когда прославляется Разум, — проскрипел иоллит, — не так уж плохо. Были у нас и худшие времена, когда... Но вам еще придется ознакомиться с историей Иоллы и Рунди.

— А длинная это история? — спросил Алик.

— Не более двухсот восьмидесяти миллионов лет по вашему определению времени — начиная с образования первого государства.

— И у вас... у вас имеется учебник истерии? — с нескрываемым ужасом спросил Алик, мысленно вообразив, как несчастные маленькие иоллиты корпят над учебником, в котором имеется по крайней мере пятьсот миллионов страниц. Конечно, это не один том, а... У Алика захватило дух: если вез эти учебники поставить друг на друга, получится книжная полка высотой километров шестьдесят!

— Что же ты меня не слушаешь? — рассердился иоллит. — Я объясняю тебе, что у нас, дорогой мальчик, обходятся без так называемых учебников вот уже двести семьдесят пять миллионов лет.

— Вот красота! — вырвалось у Алика. Он хотед сказать что-то, но умолк, услышав монотонное жужжание. Земляне задрали головы и увидели какое-то странное металлическое устройство, похожее на обыкновенный кругленький будильник.

Так же, как и Эмдэ-эс-тэ, Аг резко опустился вниз, затем взмыл вверх и, выключив силовое поле, очутился над полированной бледно-розовой площадкой. Иоллит, паривший над головами землян, протянул было одно из щупальцев к Агу, но тут же, словно ожегшись, отдернул клешню и бешено закрутился.

Иоллит перестал наконец вращаться и недовольно проскрипел:

— Ты, кажется, по ошибке, дорогой Аг, включил свою личную интермарденеляцию? Между тем я хотел как можно теплее приветствовать тебя и поздравить с благополучным прибытием. Здесь давно...

— Эм-дэ-эс-тэ, зачем нам покаяния? — буквально прозвенел Аг. — Зачем мы здесь находимся с тобой? Здесь существа с планеты Океания, живущие под крошечной звездой, они — увы — обижены судьбой, и скрасить надо им существование: ведь к прошлому у них возврата нет, а впереди едва забрезжил свет!

Земляне еще больше раскрыли от изумления рты, а, в частности, академик Аш схватил обеими руками локоть доктора медицины и только благодаря этому остался в вертикальном положении.

— Позвольте, — как ни в чем не бывало проскрипел иоллит, — вам представить досточтимого Ага!

— Волшебника и мага, — прозвенел а итоги д, словно дополняя данную ему иоллитом краткую характеристику. — Надеюсь, никто не испуган? Отныне я к вашим услугам! Гелий Михайлович, бедняга, — повиснув над академиком, прозвенел Аг, — с чего бы вам пугаться Ага? Ведь вас не стану убивать я — зачем же шлете мне проклятья?

— Откуда? — прошептал академик. — Откуда ему известно это?

— Я забыл предупредить, — проскрипел иоллит, — что досточтимый Аг осведомлен обо всех вас не менее, чем я. Кроме того, как вы убедились, он любит облекать свои мысли в стихотворную, а порой и поэтическую фразу, и это, так сказать, отражает его нутро.

— Эм-дэ-эс-тэ, но льсти хитро, — прозвенел Аг. При чем тут, так сказать, нутро? Оно прекрасно, a снаружи я выгляжу ничуть не хуже! Об этом, друг мой, говорит буквально каждый иоллит. К такому выводу — заранее я предскажу — придут земляне.

— Какой самовлюбленный будильник, — пробормотал Блаженный.

— Как бы мы с вами не влипли с этой критикой снизу, — шепнул Хворостов. — Еще неизвестно, что ото иа штучка, но, по-моему...

— Зa критику снизу — вам всем по сюрпризу! — раздалось над головами немлин, и в ту же секунду Аг словно бы уронил небольшую, с пятикопеечную монету, баночку, которая, звякнув, подкатилась к ногам доктора медицины. Блаженный невольно отступил на шаг.

— Блаженный, доктор, ах-ах-ах! — прозвенел Аг. — Я вижу, в вас вселился страх, но сообщить я буду рад, что это хитрый аппарат — лишь сброшу несколько я штук, и вы взлетите мигом вдруг!

— Без паники! — предупредил иоллит, едва Аг сбросил еще пять таких же баночек. — Это минилетательные аппараты!

С этими словами Эм-дэ-эс-тэ схватил одной клешней баночку, а другой нажал на нее. Она тотчас раскрылась, и из нее выскочил, словно чертик, крошечный аппарат с металлическим шнурком. Он чем-то напоминал вентилятор.

Иоллит быстро прикрепил аппаратик к спине цитолога. При этом был использован и металлический шнурок. Придерживая одной клешней Филиппа Ивановича за плечо, другой клешней иоллит нажал на невидимую кнопку аппаратика. Послышалось жужжание, и в тот же миг на глазах у своих коллег по

«Эллипсу» цитолог взвыл и одновременно с иоллитом взмыл метров на шесть, беспомощно размахивая руками.

— Я же предупреждал, — проскрипел иоллит, снижаясь одновременно с цитологом метров на пять, — не надо паники!

— Хорош совет, нечего сказать, — возмутился астроботаник.

— Подпрыгнуть до третьего этажа и оставаться спокойным.

— Отпустите же меня! — крикнул Ноготков и, отцепившись от иоллита, стал нащупывать ногами полированную поверхность.

Наконец цитолог нажал на кнопку аппаратика, и тот перестал работать.

— Как ты себя чувствуешь, папа? — тихо спросил Алик.

— Неужели ты не мог, — прошептал цитолог, — мысленно приказать этому типу не трогать меня? Вот когда я сказал бы тебе спасибо!

— Об этом потом, — прошептал мальчик и смущенно отвернулся.

— Нет ли вопросов? — спросил иоллит.

— Разрешите? — механически поднял руку Блаженный. — Как понимать? Мы ваши пленники, что ли? Мы же должны вернуться домой и доложить о результатах нашего полета на Марс!

— Не беспокойтесь, доктор медицины, — прозвенел в ответ Аг, — ваш путь домой совсем не очень длинный, а здесь вы будете шагать по той тропе, которую укажет Гэ-эр-пэ.

— Но сколько времени — хотя бы приблизительно — вы нас продержите тут? — спросил астроботаник, обращаясь к иоллиту.

— Приблизительно две недели по вашему исчислению времени.

— А когда мы будем проходить фильтрацию? — подал голос Алик.

— Успокойся, — проскрипел иоллит, — все прошли фильтрацию, кроме тебя, у тебя в мозгу еще ничего не отстоялось.

Увы, мы вынуждены констатировать факт: едва Алик услышал объяснения насчет фильтрации, у мальчика — как он ни крепился — на глазах появились слезы. Нет, нет, их было совсем не много — максимум по две-три капельки на каждой щеке, не считая тех, которые упали на колени. И если уж говорить совсем начистоту, сообщение иоллита было лишь поводом к исторжению слез у мальчугана. Истинной же причиной было нечто иное.

Дело в том, что Алик уже несколько раз (конечно, тайно) пытался гипнотически воздействовать на Эм-дэ-эс-тэ, а потом и на Ага, надеясь, что они подчинятся его воле и будут делать всё, что он им мысленно прикажет. К своему удивлению и, конечно, огорчению, мальчик убедился, что его попытки абсолютно безрезультатны. И это он ничем не мог объяснить. Уж, казалось бы, такой пустяк — заставить иоллита немедленно опустить папу Алика на место, — так нет, ничего не вышло.

Что уж говорить о его мысленной просьбе к иоллиту разъяснить принцип действия летательного миниаппарата! И вот последний удар по самолюбию мальчугана — Эм-дэ-эс-тэ публично заявил, что у него, Алика, нечему фильтроваться, — это же все равно, что обозвать дураком!

Между тем, быстро и весьма понятно объяснив землянам, как пользоваться летательным миниаппаратом, иоллит заставил их снова надеть скафандры и прикрепил к бывшим обитателям «Эллипса» эти хитрые приспособления, предупредив, что аппараты абсолютно надежны, что лететь будут со скоростью пятьсот метров в минуту.

— Да мы же перемерзнем все или задохнемся! — ахнул Блаженный.

— Вам понравились питательные палочки, которыми вас угостили?

— При чем тут эти палочки? — усмехнулся цитолог.

— Могу вас успокоить, — проскрипел Эм-дэ-эстэ. — Эти палочки не только утоляют голод и жажду, но и спасают от любых заболеваний, регулируют кровообращение и деятельность вестибулярного аппарата, укрепляют нервную систему. Короче, это лекарственное питание.

— И все-таки мы влипли, — шепнул астроботаник Блаженному.

— Ну что ж, — проскрипел иоллит, — в добрый путь! — И, поравнявшись с Агом, спросил: — Как полетим, досточтимый?

— Что ж, при количестве таком удобней нам лететь гуськом! Итак, друзья, не будьте робки, нажмите в аппаратах кнопки!

После того как иоллит выключил силовое поле-барьер, над рощей темно-зеленых растений взмыла весьма странная кавалькада: впереди летел Аг, за ним, повинуясь наставлениям иоллита, с вытянутыми вперед руками следовали Молотков, цитолог, его сын, Хворостов, академик и Блаженный. Замыкал армаду иоллит.

Глава двадцать пятая,

целиком посвященная необъяснимым событиям

— Кто-то опасался, что полет завершится катастрофой? — иронически проскрипел иоллит, когда вся армада плавно опустилась на зеленоватую поверхность, чем-то напоминавшую дерн.

Недавние обитатели «Эллипса» молчали, с любопытством озираясь по сторонам. Алик вдруг вспомнил о Женьке Крякове.

Как среагировал бы его друг, доведись ему наблюдать сцену полета и приземления шестерки соотечественников? Наверно, Женька не поверил бы своим глазам. А убедившись, что над ним в числе других пролетает Ушастик, Кряков окаменел бы от потрясения и зависти.

— Итак, прошу не паниковать, — снова проскрипел иоллит. — Вы прибыли на место, именуемое Испытательным Бассейном.

Вам предстоит психоневрологическое испытание. Если вы его выдержите, вам разрешат посетить блистательную Иоллу. И ваши жизни — в полной безопасности.

— Это еще как сказать, — пробурчал астроботаник.

— Поверьте же мне, Хворостов: при Are вам не страшны любые передряги, — прозвенел «будильник».

— С ума можно сойти! — не выдержал академик. — Он говорит только стихами. Вы нам объясните, Эм-дэ-эс-тэ, почему?

— Видите ли, Гелий Михайлович, — проскрипел иоллит, — переход от прозы к высшей стадии общения у Ага начался совсем недавно, около трехсот пятидесяти лет по вашему исчислению времени. Что же касается причины, то это был намек Гэ-эр-пэ на то, что Аг когда-нибудь сможет заменить Вэ-пэ-бэ-и, — ведь тому скоро, лет через двести, пора переключаться на другой вид деятельности. Конечно, у нашего Ага встречаются еще кое-какие шерохова... — Иоллит стал бешено вращаться, что продолжалось не менее трех минут.

Остановившись, он проскрипел: — Зачем же, досточтимый Аг, злоупотреблять своей интермарденеляцией? У нас общие задачи...

— У нас-то общие задачи, — прозвенел Аг, — но ты веди себя иначе — не критикуй и помни: Аг пока еще тебе не враг, но если превращусь в врага я, жизнь станет у тебя другая!

— Какие изумительные стихи! — воскликнул иоллит, взмахивая щупальцами. — Лучше, чем у самого Вэ-пэ-бэ-и, Великого поэта блистательной Иоллы!

— Эм-дэ-эс-тэ мне в душу влез, — прозвенел Аг, — и столь приятно стало мне, как будто вдруг вошел я в лес, уселся на замшелом пне и, как поэты говорят, вдыхать стал хвойный аромат. Друзья, вы тоже в этот миг родной восславьте материк... Вниманье, вы уже в лесу... На листьях видите росу... На ветках птичек целый рой... За их следите вы игрой... Ах, я забыл: у птичек — стая, ведь это истина простая... В траве звенит, звенит цикада... Тут всё как надо, всё как надо...

...Было осеннее прохладное утро. Сквозь густые кроны деревьев пробивались лучи солнца, и в них кружились мириады пылинок. Метрах в тридцати от высоких сосен распластались ветви старых темно-зеленых елей. Легкое колыхание воздуха обдавало терпким, приятным хвойным ароматом. Где-то вдали слышался торопливый стук дятла, удары его клюва чередовались с громким криком «кик-кик-кик».

Совсем рядом с одной из сосен посыпался целый град шишек: небольшая стайка клестов-еловиков весьма проворно карабкалась по гнущимся веткам дерева.

— Филипп Иванович, ау-у-у-уу! — крикнул, пользуясь рупором из своих ладоней, астроботаник. — Где вы? Тут какая-то птичка!

Петр Валерианович в растерянности огляделся и, заметив неподалеку художника, бросился к нему, раздвигая колючие ветки.

— Красотища, елки-палки, — вздохнул Валетов, когда астроботаник остановился рядом. — И какой воздух! Что там за птичка?

— Да понимаете, Валентин Валентинович, такая небольшая штучка с оливково-серой спинкой, а грудка и брюшко желто белые с треугольными бурыми пятнышками — просто прелесть!

— Так это же дрозд, не знали? А еще крупный ученый!

— А вы откуда знаете, что это дрозд? Может, кукушка?

— Да я, дорогой мой, детство провел в лесу, а уже взрослым работал годика три художником в журнале «Окно в природу».

— Понятно... Все это хорошо, а куда подевались наши друзья?

— Разбрелись по лесу, наверно. Боже, какой воздух, какой аромат! Тут и грибов полно, очевидно, и дичи. Эх, дробовик бы...

— А что же вы, на самом деле, не прихватили ружья?

— Ума не приложу, — пожал плечами Валетов. — И не могу вспомнить, мы с вами встретились сегодня или вчера?

— Мне кажется, я брожу здесь несколько дней. Да что гадатьто, спросим у Ивана Сергеевича, он где-то здесь бродил.

— Э-ге-ге-э-э-эй, — Иван Серге-э-ээич, где-э-э вы-ыы-ы? — закричал Валетов. — Молотко-о-ов, Кандзюу-у-у-уба, ау-у-уу-аа!

— Идите сюда-а-а-а! — где-то совсем рядом послышался голос геолога. — Тут целая шайка муравьев.

Астроботаник переглянулся с Валетовым, и они двинулись на голос геолога. Через минуту они уже были в компании Кандзюбы, академика Аша, Блаженного, Ташматова, Ноготкова и его сына. Вскоре к ним присоединились Молотков с дублером.

— Милостивые государи, — задумчиво произнес Филипп Иванович, — вы не могли бы мне сказать, каким образом мы...

— Ты хочешь спросить, как мы сюда попали? — улыбнулся Алик.

— Вот именно! А откуда ты зна... Впрочем, ясно. Нонсенс!

— И все-таки, — встрепенулся астроботаник, —как мы очутились... Или все это мне только снится?

— И не просите, — среагировал Алик, — ни за что не ущипну!

— Послушайте! — вскрикнул Серповский. — А где же наш «Эллипс»?

— Какой, простите, «Эллипс»? — удивленно пожал плечами академик, но тук же по его лицу пробежала судорога, он сжал виски пальцами и тяжело застонал. — Черт побери, ведь даже помню, как по трапу...

— Ну ладно, товарищи, — решительно произнес Ноготковстарший, положив руку на плечо сына. — Вам всё шуточки, а мне надо возвращаться в институт, там меня заждалась Варвара Никаноровна, да и Мотылечек...

— Папа! — закричал мальчик. — Что ты говоришь?! Опомнись!

— А? Ты о чем, сынок? Товарищи, ни у кого нет анальгина?

— А я уверяю, что не «Анальгин», а «Эллипс»! — воскликнул академик. — Кроме того, рассуждения о химии максиэлемента, даже если допустить его стабильность относительно всех видов радиоактивного распада, пока, к сожалению, малоинформативны, уверяю вас! Во всяком случае, в гигантском макси-атоме электроны будут почти нереакционноспособны и предельно обессилены, смею вас в этом заверить, дорогие оппоненты!

— Да, я тоже обессилен, — вяло произнес астроботаник. — В конце концов, если хлореллу забросить в атмосферу Венеры, то она там очень быстро размножится, разложит молекулы цео-два, и эта планета станет пригодной для обитания людей. При чем тут анальгин?

— Абсолютно ни при чем! — согласился Блаженный. — Ведь возникающий при перегрузках отток крови от живота и нижних конечностей может быть предупрежден посредством напряжения мышц брюшного пресса и мускулатуры ног. Внутрибрюшное давление повышается, создается дополнительное препятствие перемещению крови!

— Но как все-таки мы попали в лес? — снова спросил Хворостов.

— Причем в смешанный лес средней полосы России, — уточнил Валетов. — Вы помните Шишкина?

— А его «Дубовый лесок в серый день»? Гениальный художник, а попал на рога глупому животному.

— А мы к черту на рога попали, — уныло заметил дублер.

— Вы пили вино прямо из рога? — спросил Киндэюба.

— Рог, рог, рог, рог, рог, — вдруг стал повторять одно и то же слово геолог. — Рок, рок, роковой, роковой случай... Да, дорогие товарищи, нас свел здесь роковой случай — все мы заблудились в лесу... на листьях видим мы росу... мне академик в душу влез...

— Что вы лепечете, Кандзюба? — хмуро посмотрел на доктора геологии академик. — Быть может, будет лучше, если вас осмотрит доктор медицины? По-моему, у вас не в порядке нервы. Я боюсь даже, что вы теперь не отличите щавелевой кислоты от серной.

Глава двадцать шестая,

в основе которой лежит фантастическое событие

— Итак, — проскрипел иоллит, паря над бывшими обитателями «Эллипса», — вас можно поздравить с благополучным возвращением на блистательную" Иоллу! Вы не раздумали, Петр Валерианович, попытаться забросить хлореллу на Венеру? А вы, Гелий Михайлович, до сих пор убеждены, что в гигантском максиатоме электроны будут почти нереакционноспособны по причине того, что обессилены? Как дела с анальгином, Филипп Иванович? Лec - то вам всем понравился?

— Гражданин Эм-дэ-эс-тэ, — сердито проговори академик, — если вы считаете, что мы по уровню цивилизации ниже вас, это еще не значит, что мы обязаны выслушивать ваши идио... извините... Кстати, вы сказали, что это Испытательный Бассейн, но где вода?

— Здесь воды ровно столько, сколько в вашем Донбассе.

— При чем тут Донбасс?! — взорвался академик.

— А как же, ведь это Донецкий Бассейн, значит, по-вашему, там можно увидеть только одних пловцов и прыгунов в воду! А уголек? Что же касается, как вы отметили, пресловутых испытаний, то эксперимент прошел успешно, с чем вас и поздравляю!

— Спасибо, — поклонился академик, — но о каком эксперименте идет речь? О нашем полете с аппаратиком?

— Не только. Удивительно, что это не повлияло на ваш рассудок и вообще почти не отразилось на ваших организмах.

— Действительно, тут запросто можно было свихнуться, — заметил астроботаник, — сами себе самолеты, летим, как стая гусей.

— Послушайте, а где же ваш Аг? — спросил Филипп Иванович.

— Он скоро прилетит, его вызвал Гэ-эр-пэ, — проскрипел иоллит.

— Вы все-таки нам скажите, — обратился к иоллиту астроботаник, — когда нам будет позволено, наконец, прибыть на вашу блистательную Иоллу? Не для того же мы проделали путь длиною более шестидесяти миллионов километров, чтобы вернуться с пустыми руками!

— Вы уверены, Петр Валерианович, что называете точные цифры, говоря о расстоянии до Голубой планеты Океания?

— Да, это точные цифры, — подтвердил академик, — ну, конечно, слегка округленные. Суть не в этом.

— Да, — согласился иоллит, — суть действительно не в этом. Боюсь, вы будете удивлены, когда узнаете правду о своем положении. Впрочем, у вас крепкие нервы...

— При чем тут нервы, — усмехнулся доктор медицины, — ведь обидно: до Иоллы вашей блистательной девять с небольшим тысяч километров, а мы тут застряли, как в болоте, и ни с места. И друзья наши неизвестно где.

— Вот и Аг появился на горизонте, — воскликнул Алик.

— Слава богу, слава Агу, — кисло улыбнулся академик.

— Надеюсь, он получил теперь точные инструкции от своего повелителя Гэ-эр-пэ, — иронически прищурил глаза астроботаник.

— Сейчас все выяснится, — проскрипел иоллит и, подлетев почти вплотную к Агу, что-то прожужжал. — Ну что ж, могу вас поздравить — получено разрешение доставить вас на блистательную планету Иоллу!

— Мм-да, — усмехнулся академик. — Нам нужно было сначала дожидаться великого противостояния Марса, затем совершить огромный путь, чтобы потом снова дожидаться — милостей у марсиан!

— Хоть ум ваш, академик, гибок, — неожиданно прозвенел Аг, — но избежали вы ошибок!

— Каких ошибок?! — возмутился академик. — Любому старшекласснику известно, что эти противостояния повторяются каждые пятнадцать-семнадцать лет. В таких случаях расстояние может сократиться до пятидесяти пяти миллионов километров. Не могли же мы отправиться в полет, когда нас разделяло четыреста миллионов!

— Итак, — проскрипел иоллит, — вы абсолютно убеждены, что до вашей планеты максимум четыреста миллионов километров?

— Во-первых, — отпарировал академик, — абсолютного ничего не существует; во-вторых, не собираетесь ли вы устроить мно экзамен по астрономии? Мне, действительному члену Академии наук СССР, почетному члену нескольких зарубежных академий?! Не забывайтесь!

— Но ведь вы же химик, а не астроном, — заметил иоллит.

— В данном случае специальность роли не играет, — уточнил Филипп Иванович. — А если учесть, что ваш спутник Рунди мы называем Фобосом, а вашу, извините, блистательную Иоллу

— Марсом, то всё становится на свои места, спорить нечего.

— Ах, сутки слушать я готов, когда трибунит Ноготков! — прозвенел Аг, кружась над головой цитолога. — Но не разыгрывайте фарса — мы слишком далеки от Марса!

— Если добираться пешком, — усмехнулся академик.

Заметив, что воцарилась напряженная тишина, Эм-дэ-эс-тэ торжественно проскрипел:

— Да будет известно одноголовым, что они, как и мы, находятся на расстоянии пятьдесят девять тысяч миллиардов сто двенадцать миллионов километров от планеты, которую они именуют Землею.

— Надеюсь, это сообщенье у вас не вызовет смятенья? — прозвенел Аг. — У вас большая сила воли. Ну, что же, посмеемся, что ли?

Гелий Михайлович обвел глазами своих соотечественников, остановил взор на астроботанике, который все еще улыбался, взглянул в сторону цитолога, чье лицо выражало недоверие, увидел смущенно опущенную голову доктора медицины, скользнул глазами по какой-то странной фигуре бывшего командира корабля и громко, заливисто рассмеялся. Вслед за ним стал хохотать Ноготков-старший, его примеру последовали Блаженный и Хворостов, а затем стал смеяться Молотков. Вернее, он не смеялся, а вроде бы как смеялся.

И только один Алик стоял с низко опущенной головой, не выражая никакого желания веселиться. Трудно было определить, почему он не смеется, — потому ли, что не понял того, что поняли другие, или в силу того, что понял, чего не поняли остальные.

Вдоволь нахохотавшись, академик Аш успокоился и произнес:

— Спасибо вам, дорогой Эм-дэ-эс-тэ, за веселые минуты, которые вы нам доставили своим научным сообщением!

— Говорят, что одна улыбка по калорийности соответствует одной тарелке жирного украинского борща, — сказал астроботаник.

— Кстати, — проскрипел иоллит. — Сообщения о летающих тарелках тоже вызывали у обитателей Океании кулинарные улыбки.

— Еще бы, — подтвердил Джонрид Феоктистович. — Особенно, когда мы узнали, что один студент (кажется, из Англии) нарисовал тарелку на оконном стекле и сделал с нее снимок на фоне звездного неба. Вот было шуму!

— Ну, ладно, поговорим о серьезных вещах, — предложил астроботаник. — А то, чего доброго, мы скоро услышим от вас, что «Эллипс» обогнул Проксиму Центавра и достиг... ха-ха...

— «Эллипс» уже ничего не достигнет, — проскрипел Эм-дэ-эстэ.

После длительной и тягостной паузы, наступившей вслед за сообщением иоллита, первым нарушил молчание Гелий Михайлович.

— Н-н-не может быть, — тихо проговорил он, — вы шутите!

— Успокойтесь, — проскрипел иоллит, — я вам говорю только правду. Ваши коллеги живы, но ваш «Эллипс» превратился в пар.

— Как же так, — развел руками Джонрид Феоктистович, — «Эллипс» сгорел, мы живы? Что-то я не вижу тут логики, Эмдэ-эс-тэ!

— У нас разное представление о логике, — проскрипел иоллит.

— Если рассуждать, опираясь лишь на строго научные данные, — медленно нроизнес Хворостов, — то дальше Марси мы просто не смогли бы улететь. Что же касается ваших милых шуток насчет пятидесяти девяти тысяч миллиардов и ста двенадцати миллионов километров, то ведь это означает пятьдесят девять триллионов километров, то есть ни больше ни меньше, чем пять и девять десятых световых лет, не так ли?

— По вашему исчислению — так, — подтвердил иоллит.

— Следовательно, насколько мне помнится, это свидетельствовало бы, что мы попали на один из спутников, точнее — на одну из планет знаменитой звезды Летящая Барнарда? А Летящая Барнарда расположена, как известно, в созвездии Змееносца и отстоит от не менее знаменитой Звезды Л а л а н д а на расстоянии около двух световых лет. Если же учесть, что Звезда Лаланда — одна из звезд Большой Медведицы, то остается предположить, что...

— ..что нас принимают за Больших Ослов, — закончил мысль астроботаника Гелий Михайлович. — В конце концов, из-за нас когда-нибудь это созвездие, чего доброго, переименуют. Представляете? Космический корабль «Эллипс-четыре» движется от созвездия Гончих псов к созвездию Больших Ослов — какая радостная сенсация для Вислоухих! Что вы на это скажете, досточтимый Аг?

— Расслышал я вопросец ваш, — прозвенел Аг,— и шутки нравятся мне ваши, но всё ж — увы, дражайший Аш, еще вы мало ели каши!

— Как вы со мною разговариваете?! — побагровел академик.

— Я...

— Можете не перечислять свои знания, дорогой Гелий Михайлович, — проскрипел иоллит, — мы всё о вас знаем.

Еще раз объясняем, что вы находитесь на спутнике блистательной Иоллы. А она, в свою очередь, является одним из двух спутников звезды А ау э л д, которую ваши ученые именуют Летящей Барнардой. Звезда Аауэлд расположена в созвездии Жииюлдс и отличается от других звезд быстротой своего движения.

— Допустим, это так, — сухо произнес астроботаник. — Но нас интересуют доказательства, и только доказательства! Где они?!

— Их сколько угодно, — проскрипел иоллит.

Блаженный стал хлопотать возле Аша — тот был в обмороке.

Глава двадцать седьмая,

в которой земляне втискиваются в невесть откуда взявшийся лифт и попадают в странный зал

Когда доктор медицины привел в себя Гелия Михайловича, и тот с изумлением обнаружил почти полную пропажу собственного пульса, Хворостов счел нужным произнести цитату:

— Всё пройдет, как с белых яблонь дым!

— Все пройдет, — кивнул Блаженный, — однако мы хотели бы отдохнуть. У вас нечто вроде гостиницы имеется?

— Мы знали, — проскрипел иоллит, — что земляне — слабый четырехконечностный народ, но чтобы они так быстро уставали...

— Как же это «быстро», — возразил Джонрид Феоктистович, — если мы целые сутки на ногах, а ведь среди нас есть и ребенок!

— Я нисколечко не устал! — пылко прореагировал Алик. — И потом — какой же я ребенок?

— Ну, знаешь, — начал было Филипп Иванович, собираясь приструнить своего сына. Но тут цитолог, внимательно присмотревшись к Алику, потер себе виски и, не веря своим глазам, пролепетал: — Н-нонсенс! Г-г-галлюцинации! Глядите-ка, милостивые государи!

Блаженный, астроботаник, академик и Молотков повернулись к Алику и стали разглядывать его с бесцеремонностью экскурсантов, попавших в музей палеонтологии и увидевших скелет бронтозавра.

— Ничего особенного в нем не нахожу, — после небольшой паузы произнес Джонрид Феоктистович. — Мальчик как мальчик. Правда, он сегодня еще не умывался, впрочем, как и мы, поэтому можно простить мальчишке полоску сажи над губой. Вытри-ка, Алик, извиняюсь, под носом. — Блаженный отвернулся, как бы отдавая дань этикету.

Алик провел рукой под носом и ошалело посмотрел на отца.

— Да, — вздохнул цитолог, — я сначала тоже принял это за сажу. Нонсенс! Мальчишке тринадцать!

— А кто это вам сказал, что тринадцать? — проскрипел иоллит.

— Я сказал! — вспылил Ноготков-старший. — Отец-то я!

— Такой ученый, а забыли о первом действии арифметики!

— При чем тут первое... — начал было астробо-таник, но быстро осекся и в крайнем изумлении уставился на мальчика.

— Позвольте, но это действительно но сажа, а обыкновенные усы! Логически...

— Если рассуждать логически, — закончил мысль Хворостова академик, — следует вспомнить о первом действии арифметики и приплюсовать пятьдесят девять триллионов километров, что равно почти шести световым годам.

— Значит, Летящая Барнарда? — ахнул астроботаник. — Действительно?!

— Наконец-то! — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ. — И если бы не усы...

— Благодаря его усам, — прозвенел Аг, — всё понял наш папаша сам. Ему, конечно, легче стало, но это всё пока — начало!

— Итак, уважаемые, необходимо приготовиться к переходу на блистательную Иоллу! — провозгласил Эм-дэ-эс-тэ.

— На какой высоте будем лететь? — осведомился астроботаник.

— Будем не подниматься, я опускаться, — буркнул Эм-дэ-эстэ.

— Куда? — вздрогнул Алик, проводя пальцем под носом и с удовлетворением констатируя наличие самых настоящих усов.

— На дно, Алик, на дно, — проскрипел иоллит.

— Раз мы окажемся на дне, — усмехнулся академик, — распределим роли — кто будет Бароном, Сатиным и Лукой.

— В ситуации такой вы хотели б стать Лукой? — прозвенел Аг.

— Как? — ахнул академик. — Вы знаете, о чем идет речь?

— А вы, ученый муж, хотите ль, чтоб я прочел вам монолог? Лука-то, псевдоутешитель, заговорить любого мог!

Академик Аш с суеверным ужасом поднял очи горе и выдохнул:

— Сверхъестественно!

В этот момент перед землянами возникло сооружение, напоминающее лифт, и все услышали приглашение иоллита:

— Милости прошу! Сейчас мы с вами попадем в Центральную лабораторию Главного Бассейна научной станции Рунди.

— А сколько всего-то лабораторий? — спросил Хворостов.

— Лабораторий много, — ответил иоллит, — но отдохнуть сможете.

Земляне как-то весьма торопливо вошли в кабину лифтом, вслед за ними влетели Аг и Эм-дэ-эс-тэ. Пахнуло удивительной свежестью. Кабина была изготовлена из полупрозрачного материала, напоминающего целлулоид, но похожего и на сталь. Казалось, стены излучают свет и тепло.

Раздалось едва слышное жужжание, и все скорее догадались, нежели ощутили, что кабина понеслась вниз с огромной скоростью. Никто из землян не смог бы сказать точно, сколько времени провели они здесь. Так, впоследствии, когда все пришли в себя, астроботаник сказал, что прошло минут десять. Филипп Иванович утверждал, что истекло не менее получаса. Академик намекнул на десятичасовое пребывание.

А Джонрид Феоктистович имел в виду уже сутки. И лишь Алик заявил, что они неслись в бездну не более сорока секунд.

Такой разнобой объяснялся тем, что у всех было ощущение проснувшихся людей.

Выйдя из кабины, они очутились в эллипсообразном зале площадью не менее пятисот квадратных метров. Стены его возвышались метров на десять. Голубовато-зеленые ребристые грани их и розовый потолок испускали нежный свет. Стоял непередаваемо легкий аромат каких-то необыкновенных цветов.

Бывшие обитатели «Эллипса», не в силах что-либо произнести, с глубоким интересом разглядывали окружающую их обстановку. Собственно, никто не заметил в зале даже намеков на то, что у землян принято именовать мебелью.

Лишь в дальней части помещения Филипп Иванович обнаружил нечто похожее на двустворчатый шкаф.

— Сегодня, доктор, целый день я, — прозвенел над головой Блаженного авто-гид, — глядел на ваши сновиденья. Пока я находился с вами, я был вполне доволен снами — они вас всех перенесли на милый сердцу край Земли. Уверен, что вы были рады на часик вырваться из ада — ведь жизни час на нашей Рунди вы предпочли б земной секунде!

— Какие сны? Какие секунды? О чем вы говорите? — Блаженный переглянулся с товарищами. — И где мы?

— Но вы собираетесь отдохнуть? — проскрипел иоллит.

— Спасибо, — смутился Джонрид Феоктистович, — разве что присесть. Да вот не на что.

— Садитесь, — проскрипел иоллит, и его щупальца воспроизвели движение рук радушного хозяина. — Будьте как дома!

— У вас принято усаживать гостей прямо на полу? — спросил астроботаник. — Или это обыкновенный признак высокой цивилизации?

— Если удастся, сядьте на пол, — прозвенел автогид, — а не удастся — стойте так, но чтобы на меня не капал никто из вас — мол, этот Аг морил нас голодом и стужей, не дал поспать, не дал присесть и, что еще гораздо хуже, задел земную нашу честь!

Астроботаник переглянулся с Гелием Михайловичем и, словно выражая общий протест землян, согнул ноги в коленях, готовясь усесться прямо на полу. Однако в тот же миг он с крайним изумлением почувствовал, как кто-то невидимый подставил под него мягкое удобное кресло. Петр Валерианович мог бы поклясться, что ни Аг, ни иоллит этого сделать не могли: во-первых, оба они висели в воздухе, а, во-вторых, до этой секунды нигде в зале не было видно ничего похожего на мебель. Теперь каждый стал наблюдать за соседом. И все ахнули, заметив, как под человеком, пытавшимся присесть, мгновенно поднимался пол, принимая форму кресла.

— Вот так номер, — пробормотал Филипп Иванович. Он хотел сказать что-то еще, но самая дальняя голубовато-зеленая стена вдруг вспыхнула ярким светом, и на ней, словно на огромном телеэкране, появились фигуры шестерых крепышей в голубых скафандрах. Они направлялись к какому-то конусообразному металлическому зданию. Подойдя к входу, напоминающему срезанный наполовину овал, они стали махать кому-то невидимому руками в голубых перчатках. Над крепышами взвились розовые ленты с непонятными надписями. Ленты висели в воздухе, как на гвоздиках.

Шестерка вошла в полуовальную дверь, которая тут же буквально защелкнулась. Конусообразное здание стало отдаляться, словно его кто-то сильный толкал в бок. Видимо, происходило нечто обратное — панорамировала кинокамера.

Впрочем, стало ясно, что конус — это огромная ракета.

Столбы желто-красного пламени вырвались из сопел летательного аппарата, и он стал отрываться от громадных приспособлений, к которым был прикреплен. Вскоре ракета начала двигаться гораздо быстрее.

На стене мигали большие синеватые звезды. Где-то в верхней части неба показались две маленькие ракеты, которые быстро увеличивались в размерах и промелькнули яркой полосой.

Теперь экран представлял собою внутреннюю часть ракеты.

На переднем плане виднелась фигура астронавта, держащегося за блестящие темно-красные рычаги. Приборы мигали зелеными огоньками.

Голубовато-зеленая стена вспыхнула розовым светом, и на ней появилась надпись из русских букв: 

 «ТАК НАЧАЛСЯ

ПОЛЕТ К ГОЛУБОЙ ПЛАНЕТЕ ОКЕАНИЯ ШЕСТЕРЫХ

СМЕЛЬЧАКОВ БЛИСТАТЕЛЬНОЙ ИОЛЛЫ ДВЕ ТЫСЯЧИ ЛЕТ

НАЗАД ПО ЗЕМНОМУ ИСЧИСЛЕНИЮ ВРЕМЕНИ. ТОГДА

ОБИТАТЕЛИ ГОЛУБОЙ ПЛАНЕТЫ ОКЕАНИЯ НАХОДИЛИСЬ

НА ВЕСЬМА НИЗКОМ ДУХОВНОМ И ТЕХНИЧЕСКОМ

УРОВНЕ РАЗВИТИЯ. ПОЯВЛЕНИЕ НАШЕГО

КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ ИМ КАЗАЛОСЬ

СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫМ И НИЧЕМ НЕ ОБЪЯСНИМЫМ

ЯВЛЕНИЕМ, КОТОРОЕ ОНИ НАЗЫВАЛИ ЧУДОМ».

Глава двадцать восьмая,

имеющая косвенное отношение к религии

Голубовато-зеленая стена потухла, и зал снова озарился мягким светом. Джонрид Феоктистович невольно ощупал кресло, в котором сидел, и, как-то странно улыбнувшись, обратился к цитологу:

— Широкоэкранный стереофонический фильм. Простите, —

Блаженный вперился в Ага, — а зачем вы нам это показываете? Как взлетает ракета, мы знаем, а сказки нас не ин...

— Это не сказки, доктор медицины, — прозвенел автогид, — а хроника, заснятая давно. С тех пор прошел период слишком длинный, и что вы увидали — не кино, а, повторяю, подлинные сцены, и для землян они, ей-ей, бесценны!

— Ну, ладно, — усмехнулся астроботаник, — кройте дальше!

Голубовато-зеленая стена снова засветилась яркой вспышкой, и на ней появились какие-то бегущие фигуры. Это были мужчины, женщины, дети и старики. Почти все они, одетые в белые платья, рубахи и штаны, бежали, спотыкаясь и с ужасом оглядывались. В левой части стены-экрана остановился какой-то старик. Он пополз к ракете, метрах в трех от нее снова поднялся на ноги и застыл в неподвижной позе.

На стене опять появилась надпись по-русски:

«ТАК

ПРОИЗОШЛО ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С ОДНИМ ИЗ

ОБИТАТЕЛЕЙ ГОЛУБОЙ ПЛАНЕТЫ ОКЕАНИЯ. ПОТОМ МЫ

ВЗЯЛИ ЕГО С СОБОЮ».

Заинтересованные увиденным, земляне внимательно смотрели на людей, остановившихся вдалеке от ракеты. Вдруг они бросились врассыпную, что-то крича. Через несколько секунд из сопел ракеты вырвался столб пламени, и она стала отрываться от земли.

Как только на стене-экране погасло изображение, овальный зал снова осветился, и земляне с улыбкой посмотрели друг на друга.

— По-моему, фильм напоминает что-то уже виденное, — заметил астроботаник, — хотя досточтимый Аг и называет это хроникой.

— Отдаленно похоже на «Праздник святого Йоргена», — сказал Филипп Иванович. — Это была одна из первых комедийных лент с участием великолепных Игоря Ильинского и Анатолия Кторова.

— Согласен я с оценкой вашей Кторова, — прозвенел Аг, — наслышались мы много про которого, но лично я видал его в спектакле — «Школа злословия», по-моему, не так ли?

— Ка-аа-аким образом, — начал заикаться астроботаник, — как вам стало известно об этом спе-спеспектакле?

— Ах, это длинная история, — проскрипел Эм-дээс-тэ. — Иногда мы смотрим ваши фильмы и спектакли благодаря «летающим тарелкам». Что касается Ричарда Бринсли Шеридана, то он был знаменит и как выдающийся оратор. Вы помните его знаменитую шестичасовую речь на процессе против генерал-губернатора Индии... э-э-э... как его звали, Петр Валерианович?

Хворостов опустил голову, проклиная себя за неосторожно заданный вопрос. Ни о какой речи Шеридана он не слыхал и не знал имени этого проклятого генерал-губернатора.

— Ах, вспомнил, — проскрипел иоллит. — Уоррен Гастингс. Так этот Гастингс... — Он умолк, заметив, что академик в обмороке.

Пока Джонрид Феоктистович приводил в чувство академика, пользуясь, в основном, ветерочком от носового платка, которым он размахивал, Ноготков-старший вполголоса беседовал с астроботаником.

— Похоже на то, — сказал Филипп Иванович, — что мы находимся в среде высокоинтеллектуальных существ. Им можно позавидовать!

— Похоже, что мы влипли, — хмуро ответил Хворостов. —

Если еще они не хуже разбираются и в научных вопросах...

— В этом, по-моему, мы убедились чуть раньше, — прошептал цитолог и, заметив, что академик уже пришел в себя, обратился к иоллиту: — Так что насчет этого... гангстера Уоррена?

— Об Уоррене Гастингсе упоминать, пожалуй, больше не стоит, — проскрипел иоллит. — А вот о Христе поговорить можно.

— При чем тут Христос? — удивился Филипп Иванович, переглянувшись с астроботаником. — А вам известно и это мифическое имя?

— Кстати о мифах, — проскрипел иоллит. — Тот старик, которого вы видели, и есть человек, которого у вас именуют Христом.

— Ах, вот оно что, — понимающе кивнул головой Блаженный.

— А он весьма киногеничен. Кто же, интересно, исполняет его роль?

— То, что вы сейчас видели, — проскрипел Эмдэ-эс-тэ, — документальный фильм, заснятый теми астронавтами.

— Должен сообщить, — произнес Блаженный, — что мы атеисты!

— В какой-то степени, — неожиданно добавил Молотков.

— Вы ренегат! — вспылил академик. — Или двурушник!

— А ваши оскорбления меня не тревожат, — произнес Молотков.

— Видимо, вместе с ушами вас лишили и совести, — язвительно заметил астроботаник и, подняв голову, обратился к иоллиту: — Имейте в виду, уважаемый Эм-дэ-эс-тэ, что

Молотков выражает свое частное мнение, у нас же оно прямо противоположно. И поэтому ваши попытки заморочить нам голову с этим Иисусом Христом ни к чему не приведут. И вообще нас сказочки не инте...

— Кстати о сказочках, — проскрипел иоллит. — Мы оперируем только конкретными, точными фактами. Мы же не виноваты, 83 что нашего Пэ-гэ-гэ-пэ у вас называют Иисусом.

— Вашего Пэ-гэ?.. — начал было переспрашивать Блаженный.

— Ах, земляне — дикий народ. Они возвели Пэгэ-гэ-пэ в ранг полубога или даже бога и стали иконы с него писать. А нам пришлось со стариком повозиться, много он нам доставил хлопот.

— В каком смысле вас понимать? — спросил доктор медицины.

— В смысле восстановления здоровья. Старик, оказывается, любил приложиться к чарочке, и вот уже после того как попал на блистательную Иоллу, у него обнаружили полусгнившую печень. Пришлось заменить искусственной. Потом у него стало пошаливать сердце — тоже заменили. Дальше — больше: заменили почки, селезенку, мочевой пузырь, двенадцатиперстную кишку, прямую кишку, дыхательное горло, пищевод, легкие и оба глаза. Когда у него из собственных органов остался лишь мозг, старик начал страдать склерозом.

Ему заменили сосуды. Тогда он совершенно распоясался и потребовал отделить ему голову от туловища и предоставить ей полную, заметьте, автономию! Пришлось пойти и на это — все-таки, как ни говорите, тогда он на блистательной Иолле был первым существом с планеты Океания. Но уже лет через двести-триста (точно не помню) ему надоела неподвижность, и он потребовал туловище. Уважили и эту его прихоть!

— Извините, — помявшись, произнес Блаженный, — а у вас имеются какие-либо научные труды, связанные с этими операциями?

— А зачем они вам? — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ. — Вы же ведь все равно не верите в существование Иисуса Христа.

— Дело не в этом. Меня интересуют операции как таковые.

— По этому вопросу вам придется обратиться лично к Гэ-эр-пэ.

— И здесь формализм, — шепнул академику астроботаник.

— Эта зараза распространяется быстрее микробов, — добавйп цитолог и, обращаясь к автогиду, спросил:

— Скажите, досточтимый Аг, а когда, извините, скончался этот ваш Иисус Пэ-гэ-гэ-пэ?

— Скончался ли Христос? Какой смешной вопрос! Он еще жив, бедняга: поверьте слову Ага! Легко в любой толпе узнать Пэгэ-гэ-пэ! Среди других развалин он так оригинален!

— О каких других развалинах вы -говорите? — поинтересовался Блаженный. — У вас имеются иные представления Разума?

— Сколько угодно, — проскрипел иоллит. — Возможно, вы увидите и их. А пока мы хотим вас познакомить с Иисусом — Пэ-гэ-гэ-пэ.

— Слава тебе господи, — усмехнулся цитолог, — новое знакомство.

Глава двадцать девятая,

знакомящая читателя с неким Пэ-гэ-гэ-пэ и его взглядами на тексты Библии

Голубовато-зеленая стена снова вдруг вспыхнула розовым светом, и бывшие обитатели «Эллипса» увидели аллею благоухающего сада. Земляне ощутили аромат, напоминающий запах яблок. В конце аллеи показалась фигура какого-то существа. Она постепенно приближалась, пока, наконец, земляне в ней не узнали уже знакомого старика.

Точнее было бы сказать, что знакомым показалось лицо старика. Что же касается его туловища, то оно скорее напоминало металлический бочонок, крошечные габариты которого компенсировались длинными верхними и нижними конечностями. Голову старика венчал полуколпак-полуберет с торчащей вверх кисточкой, сделанной, по-видимому, из какогото светящегося металла. Стена-экран неожиданно потухла, а остальные стены и потолок снова замерцали мягким светом.

— Ну как, — проскрипел иоллит, — убедились, чго обмана нет, что перед вами тот самый старик, которого у вас именуют Иисусом?

— Никакого сходства! — вырвалось у астроботаника.

— Простите, а с кем вы его сравниваете? — усмехнулся Эмдэ-эс-тэ. — Вы видели живого Христоса или у вас есть его фотография?

— Все равно это мистификация! — сердито отрезал академик.

— Тогда придется вас огорчить, — проскрипел иоллит, и в ту же секунду голубовато-зеленая стена снова стала испускать розовый свет. Старик как-то криво усмехнулся и... отделился от стены. Экран потух, в зале вспыхнул мягкий свет, и земляне увидели, как прямо на них движется существо с туловищембочонком и с головой, обрамленной окладистой бородой. Он шел, подагрически передвигая нижние конечности, и на его лице блуждала странная улыбка. Алик вскрикнул, а Гелий Михайлович стал валиться на пол, но в тот же миг его кресло превратилось в диван, и он прилег.

— Вставайте, вставайте, — недовольно проскрипел иоллит, — вы имеете возможность поговорить о мистификациях й фальсификациях.

Академик привстал, и в гот же миг его диван превратился в кресло. Он вздрогнул, когда встретился взглядом со страшным существом, которое находилось уже в двух-трех шагах от землян.

— М-м-мда-аа, — процедил Филипп Иванович, — кажется, мы имеем честь наблюдать явление Христа народу. — Сюда бы Александра Иванова, так он переработал бы свою картину в двадцать пятый раз. ( А. А. Иванов (1806—1868) писал свое знаменитое полотно «Явление Христа народу» четверть века и перерабатывал i го композицию двадцать четыре раза.)

— Позвольте представить вашего земляка! — проскрипел иоллит. — Пэ-гэ-гэ-пэ -гбывший Иисус Христос! А перед вами, Пэ-гэ-гэ-пэ, представители Голубой планеты Океания!

— Очень рад, — совсем по-земному произнес старик на чистом русском языке. — Как долетели? Что нового на Земле? — Он сел.

— К-к-как вам сказать... — замялся астроботаник. — В последнее время ученых тревожит проблема слонов в Восточной Африке. Доктор биологических наук Андрей Григорьевич Банников, например...

— Банников? — переспросил Пэ-гэ-гэ-пэ. — Я его как-то раз видел в одной из ваших телепередач, но, кажется, о слонах он даже не заикался. Ну, хорошо, слоны — это, конечно, проблема серьезная. А как дела с мухами? Вы их еще не уничтожили на Земле?

— С мухами почти никаких заметных изменений, — вздохнул Хворостов. — С комарами — и то лучше: мазь против них изобрели.

— Извините, — проскрипел иоллит, — но мне казалось, что у вас найдутся другие темы для беседы.

— Честно говоря, — улыбнулся Петр Валерианович, — слоны, комары и мухи — вообще не моя стихия. Я же астроботаник.

— Ах, Петенька, — вздохнул Пэ-гэ-гэ-пэ, — и я когда-то этим интересовался — лет триста ухлопал.

— П-п-позвольте, а откуда вы знаете мое имя? — поднял брови астроботаник. — Вам же никого из нас персонально не представляли!

— Поживете с мое, и не то узнаете, —г усмехнулся Пэ-гэ-гэ-пэ.

— Однако я собирался о чём-то спросить вас... Ах, да! Как там мои родственники?

— На кого вы намекаете? — спросил Хворостов.

— На моих, так сказать, библейских родичей.

— Библейских? — Астроботаник улыбнулся. — Вы знакомы с Биб...

— Ну, а как же! За эти-то годы можно было ознакомиться...

— Да-да, — проскрипел иоллит, — вы можете поздравить нашего Пэ-гэ-гэ-пэ — ему две тысячи стукнуло.

— О, дорогой, дорогой земляк, поздравляем! — привстал с места Гелий Михайлович. — Прожить такую долгую жизнь... Чудесно!

— Не люблю этих юбилейных елейных славословий, — вздохнул Пэ-гэ-гэ-пэ. — Так как там поживают мои древние родичи? Адам, по Библии, протянул девятьсот тридцать лет!

— Да, но вам-то уже две тысячи, — вставил Алик.

— Какое может быть сравнение, — улыбнулея Пэ-гэ-гэ-пэ, — одно дело — Земля, другое — Иолла. Там двести лет жизни — сказка, а здесь две тысячи — рядовое явление, результат огромного прогресса науки. Не так ли, досточтимый Аг?

— Я подтвердить, конечно, рад — тут только правду говорят! — прозвенел автогид. — Один у нас солгал, и что ж? Ему же боком вышла ложь!

— Вы имеете в виду того монаха из Флоренции? Но ведь он был уверен, что никогда ракет не видывал. Когрмленхс бртрпв, а?

— Что, что? — удивился Алик.

— Это нечто вроде «я не я, и лошадь не моя». Эх, вот бы на лошадке покататься... — Иисус вздохнул и мечтательно закатил глаза.

Джонрид Феоктистович переглянулся с Хворостовым, как бы говоря: «Явно чокнутый — на лошадке ему захотелось покататься!»

— Мы, кажется, начали говорить о Библии, — напомнил академик.

— Да, — оживился Пэ-гэ-гэ-пэ, — у этого монаха из Флоренции была карманная Библия. Ну, я взял почитать. А тогда (это было лет четыреста назад) я знал уже несколько десятков языков. Я был поражен слогом этой книжечки! Как вам нравится: «И жил Адам сто тридцать лет, и родил сына по подобию своему, по образу своему, и нарек ему имя: Сиф. И было дней Адама, по рождении им Сифа, восемьсот лет». Когда я это прочел, то расхохотался!

— А это разве не абракадабра, — сказал Филипп Иванович. — С одной стороны, Библия утверждает, что на свете есть единственный бог (правда, в трех лицах), а, с другой стороны, вы сами...

— Вот, вот! Это меня тоже позабавило. Иисус собрал народ и публично заявил: «Если вы оставите господа и будете служить чуясим богам, то он наведет на вас зло и истребит вас...». Но стилистика, стилистика какова — «...прилепитесь к господу богу»!

— А что вы думаете, — заметил Гелий Михайлович, — многие жители нашей планеты так «прилепились», что и отлепиться не могут.

— Как? — удивился Пэ-гэ-гэ-пэ, — и сейчас их много?! Я как-то раз видел по вашей передаче службу в церкви, но подумал, что это обыкновенный спектакль. Эх, было бы у меня время и нашлась возможность, я бы слетал на Землю, поговорил с народом.

— Да вас бы забросали камнями — никто не поверит, что перед ними тот самый Иисус Христос, — сказал Блаженный.

— Ведь у вас не осталось следов от гвоздей на руках и ногах, не так ли?

— Да, но никаких сцен распятия и не было, откуда же следы?

— Следы были у солдата нашего по фамилии Смирнов, но он — увы — уже не воскреснет, — тяжело вздохнул Джонрид Феоктистович. — А вам не поверят, если вы даже продемонстрируете парочку чудес вроде насыщения пяти тысяч мужей пятью хлебами и двумя рыбами, хотя после случая с палочками, которыми нас здесь угостили, даже я смог бы, очевидно, повторить этот фокус.

— А как вам нравится история с «исцелением Сухорукого в субботу»? — спросил Пэ-гэ-гэ-пэ. — Да в те времена я бы просто не смог его вылечить. Теперь, например, я действительно могу творить, так сказать, чудеса. И если история с Евой из ребра Адама — миф, то я могу показать вам, как из одного уха... — Пэ-гэ-гэ-пэ умолк и пристально посмотрел на Молоткова.

Глава тридцатая,

в которой снова фигурируют уши и описываются истории загадочных комет

Алик слушал взрослых (а себя он к этой когорте не причислял) и с удовольствием вдыхал легкий аромат неведомых ему цветов. Его все еще поражали габариты помещения, необыкновенные свойства материала, из которого был сделан пол, таинственное освещение зала и странный вид бывшего жителя Земли — бородатого Пэ-гэ-гэ-пэ. Юноша (а иначе его нельзя теперь называть) отделился от группы беседующих и медленно подошел к устройству в стене, напоминающему двустворчатый шкаф. Неожиданно он почувствовал, что ноги скользят по полу, а самого его стало относить к центру зала.

Он невольно растопырил руки, когда ощутил вдруг устойчивость в ногах и понял, что уже прочно стоит на полу. В то же мгновение он услышал голос, раздавшийся над его головой:

— Ах, ты ведешь себя строптиво, ты захотел один побыть, но вдалеке от коллектива. Тебе твоя мешает прыть!

— Как же вдалеке, — усмехнулся Алик, — когда я всех вижу?

— Эх, люди, люди, как вы слабы, — прозвенел автогид, — как трудно жить вам в темноте — ведь здесь у нас не те масштабы и категории не те! Ты не виновен: в вашей школе никто не слышал об Иолле. Тебе простительно — ты юн, а потому вертляв, как вьюн.

Алик уже приблизился к старшим, когда услышал голос Пэ-гэгэ-пэ:

— Итак, уважаемые коллеги по анатомическому сходству, сейчас я продемонстрирую чудо!

— Нас чудеса не интересуют, — недовольно поморщился доктор медицины. — Мы прибыли сюда с научными целями и желаем, чтобы нам дали возможность завершить всю намеченную программу. Мы требуем также вернуть исчезнувших товарищей и дать нам свободу!

— Вы кончили? — проскрипел иоллит и после длительной паузы добавил : — Тогда мы начнем. Пожалуйста, Пэ-гэ-гэ-пэ!

— Иван Сергеевич, — попросил Пэ-гэ-гэ-пэ, — отойдите в сторону.

Молотков выполнил эту просьбу, и в ту же секунду земляне увидели, как бородач накрыл бывшего командира «Эллипса» невесть откуда взявшейся черной материей. Под покрывалом что-то зашевелилось, Пэ-гэ-гэ-пэ дернул его вверх, и... там, где только что стоял Иван Сергеевич, никого не оказалось!

Академик, который ближе других находился к Молоткову, ошалело глядел на пол. Блаженный протирал глаза. Филипп Иванович имел явно испуганный вид. Астроботаник внимательно рассматривал свои ногти.

— Ну как, молодой человек, — обратился Пэ-гэгэ-пэ к Ноготкову-младшему, — понравилось вам это чудо?

— Ничего особенного, — равнодушно усмехнулся юноша, — у нас такие же фокусы показывает Кио.— Тут Алик пристально посмотрел на бородача. — Держу пари, что минуты через полторы он появится снова!

— Лучше бы он совсем больше не появлялся, этот ренегат, — пробормотал Гелий Михайлович и, вздохнув, добавил: — Хотя и жаль его.

Остальные земляне вдохнули в себя дружное «ах и выдохнули не менее дружное «ой», так как на их глазах произошло настоящее чудо: в самом центре потолка образовалось круглое отверстие, и из него очень плавно, словно на невидимом парашюте, опустился на пол человек. Он сразу двинулся к землянам. Когда он был уже недалеко от бывших обитателей «Эллипса», астроботаник вскрикнул:

— Уши! У него снова появились уши!

Да, это был Иван Сергеевич Молотков собственной персоной!

Уши его действительно находились на своем месте — словно никогда не исчезали. Он был одет в изящный голубой комбинезон, а на голове его красовался такой же, как у Пэ-гэгэ-пэ, полуколпак-полуберет с торчащей вверх кисточкой из светящегося металла.

— Но как все это произошло? — первым придя в себя, спросил Филипп Иванович. — Для нас это действительно какое-то чудо!

— Представьте, для меня тоже, — как-то по-детски улыбнулся

Молотков и, вглядываясь в лица бывших членов экипажа

«Эллипса», спросил:

— А где Сергей Иванович, Роман Павлович и остальные?

— То есть как — «где»? — удивился академик.— Разве вы не знаете, что мы тоже не знаем?

— Гм-м-м... Странно, — вполголоса произнес Молотков. — Ну ладно, пора переходить к делу. Мне только что предложили ознакомиться с загадочной историей одной плюгавенькой кометы, и...

— Кто предложил? — поднял брови астроботаник. — Где предложил и в связи с чем предложил? Быть может, вы нам это объясните?

— Вы могли бы не перебивать меня, Петр Валерианович,— нахмурился Молотков,— но раз вы изъявили желание поговорить, то, пожалуйста, извольте кратко и внятно рассказать нам, что известно ученым о комете, открытой бристольским астрономом Деннигом.

— Но я же всего-навсего астроботаник.

— Значит, имеете отношение к астрономии. Рассказывайте!

— Ну, ладно, — развел руками Петр Валерианович, — попробую. Значит, так... Поскольку это была пятая из открытых в том году комет, ее назвали Кометой тысяча восемьсот восемьдесят один-пять. Она отличалась от многих предшественниц, занесенных в кометные каталоги. У нее была совершенно необычная, загадочная орбита, комета же имела невзрачный, с точки зрения астрономов, вид. Это было туманное пятнышко, похожее на диск со светящимися точками в центре. Чем характерна любая комета?

— Хвостом! — выпалил Алик. — Огромным, длинным хвостом!

— Совершенно верно, мой юный друг, — подтвердил Хворостов. — Но у этой кометы как раз и не было столь великолепного украшения. Впрочем, небесполезно оговориться, что хвосты имеют, в основном, лишь те кометы, которые близко подходят к Солнцу. Есть еще одна характерная черта комет — они никогда не подходят близко к Земле и Марсу. Так вот, комета Деннига подошла к Земле на четыре сотых астрономической единицы, то есть на шесть миллионов километров, к Марсу — на девять, а к Венере — на три миллиона. Это было так удивительно, что кое-кто из ученых предположил искусственную природу кометы Деннига.

Но еще более загадочную комету ученые наблюдали в тысяча девятьсот пятьдесят шестом и пятьдесят седьмом годах. Она была открыта двумя астрономами — Арендой и Роланом, названа их именами и зарегистрирована в кометных каталогах как Комета тысяча девятьсот пятьдесят шесть-аш. — Астроботаник повернулся к академику, невольно улыбнувшись. — Так вот, одной из бросившихся в глаза особенностей этой кометы был ее совершенно, так сказать, ненормальный хвост — он имел направление не от Солнца, как обычно, а в сторону Солнца. По внешнему виду это был очень длинный и узкий луч в форме копья. И именно лучевая форма этого хвоста наводила на мысль, что в небе находился искусственный объект! Хвост у кометы появился после двадцать второго апреля пятьдесят седьмого года, а исчез в начале мая. Вернее, у этой кометы было даже два хвоста, но это уже сложная материя. Однако самым удивительным оказалось то, что у нее десятого марта пятьдесят седьмого года станция американского университета в Огайо зарегистрировала радиоизлучение на волне одиннадцать метров.

Источник радиоизлучения находился в основном хвосте, на значительном удалении от головы кометы. И это излучение больше месяца фиксировалось на одной и той же волне! К сожалению, тщательную расшифровку радиоизлучения этой кометы никто не вел, хотя всё это напоминало сеансы радиопередачи со звездного межпланетного корабля. Кометазагадка покинула Солнечную систему, и до...

— Точка! — заключил Молотков. — А теперь слушайте: ученые Иоллы доказали, что комета, которую у нас знают под именем Деннига, а здесь — Ырлсмтв, представляет собою звездный корабль. С ним была установлена телерадиосвязь, равно как и с кометой тысяча девятьсот пятьдесят шесть-аш, также оказавшейся звездным кораблем. А сейчас мы отправимся в Астрономический центр Иоллы.

Глава тридцать первая,

сквозь которую красной нитью проходит история с серым веществом

— Минилетательный включать? — спросил как ни в чем не бывало Филипп Иванович, обращаясь к парящему перед его глазами иоллиту.

— Смотрите-ка, — шепнул Блаженному астроботаник, — нашего цитолога словно бы и не удивило, что Молоткову известны такие вещи.

— Внимание! — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ. — На этот раз обойдется безо всякой личной техники. Главное — спокойствие. Без паники! Возьмите друг друга за руки и помните: ничего страшного.

Бывшие обитатели «Эллипса» едва успели выполнить команду иоллита, как непонятная сила приподняла их и понесла за автогидом.

Двустворчатый «шкаф» раскрылся на несколько секунд.

Пропустив землян, Эм-дэ-эс-тэ, Ага и Пэ-гэгэ-пэ, он закрылся. Эллипсовцы с некоторым удивлением заметили, что сооружение, напоминающее шкаф, пропуская их, растянулось, раздалось вширь.

Они очутились в огромном высоком помещении, где царил полумрак. Автогид, словно летучая мышь, носился над головами землян, издавая легкое жужжание, в ответ на которое подобные же звуки исторгал из себя иоллит. Было ясно, что они о чем-то переговариваются, не считая нужным посвящать в свои тайны землян. Судя по тому, как внимательно прислушивался к этому жужжанию бородач, можно было догадаться, что для него эти звуки отнюдь не пустые. Раза два Джонриду. Феоктистовичу показалось, что Пэ-гэ-91 гэ-пэ покряхтывает.

— Как в склепе, — тихо произнес Филипп Иванович.

— Или в обсерватории, — добавил астроботаник.

— Внимание! — проскрипел иоллит. — Одноголовым четырехконечностным придется соблюсти некоторые формальности.

— Так и знал, — буркнул астроботаник, — опять бюрократизм!

— Это указание самого Гэ-эр-пэ, — произнес бородач. — У вас возьмут для пробы несколько миллиграммов серого вещества.

— Серого вещества? — возмутился Блаженный. — Я протестую!

— А зачем? — проскрипел иоллит. — С какой целью протестуете?

— С целью защиты от гнусных посягательств на нашу жизнь!

— Скажите, доктор, — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ, — когда вы делаете переливание крови, вас интересуют такие вопросы, как группа крови, совместимость, резус-фп ктор?

— По при чем тут серое вещество? — раздраженно ответил Блаженный.

— Перекачивание сложнейшей научной информации в ваш мозг — операция более сложная, нежели перекачивание крови. Поэтому прошу вас не волноваться, прилечь на диванчики, и у вас возьмут пробу.

— Позвольте, но ведь вы нам говорили, что мы уже прошли испытание! — встрепенулся астроботаник. — В этом... бассейне.

— Правильно, но это были предварительные испытания, — проскрипел иоллит, — а теперь — главное. Если выяснится, что все в порядке, значит, будет все в порядке.

— Судя по вашей логике, — усмехнулся астроботаник, — вам тоже не мешало бы пройти аналогичные испытания с серым ве...

— Не забывайтесь! — гневно проскрипел иоллит. — Между нами — огромная разница. Вот, скажем, монах из Флоренции, о котором рассказывал Пэ-гэ-гэ-пэ. Как его звали, не помните, Иисус?

— Вы же прекрасно знаете, — ответил бородач, — что я вот уже двести шестой год опять страдаю склерозом. Кажется, Анунцио.

— Анунцио, — согласился иоллит. — Так вот, когда мы попытались объяснить ему, где он находится, бедняга стал умолять, чтобы его не сразу бросали в чан с кипящей смолой.

Потом он на коленях просил дать ему вино с ядом. На второй день он уже радостно сообщил, что ему пожаловано звание главного инквизитора при Вельзевуле. На третьи сутки мы были вынуждены заняться прочисткой его мозгов. Так что, сами понимаете, во избежание нежелательных эксцессов мы должны сначала выяснить возможности вашего серого вещества. Всем лечь на спины!

Как ни странно, однако этой команде повиновались все земляне. Они без лишних слов легли на выросшие под ними диваны и вперили взор в едва мерцающий голубыми огоньками плафон. Они ощутили легкое покалывание в ушах и солоноватый привкус во рту. Перед глазами землян поплыли какие-то облака, вдруг сверкнула молния.

— Ну, теперь полный порядок! — проскрипел иоллит, и бывшие обитатели «Эллипса» очнулись. — Теперь слушайте и смотрите на плафон.

Плафон осветился синеватыми вспышками, и земляне поняли, что это загорелись звезды. Вспыхнуло Солнце, стали испускать свечение светло-голубой и тускло-оранжевый шары

— Земля и Луна. Послышалось гудение — видимо, стал работать какой-то аппарат.

— Одноголовые четырехконечностные! — раздался голос иоллита, который висел где-то неподалеку. — Не перенапрягайте ваш ум; да не смутят вас те сцены, которые вы сейчас увидите. Специально для вас мы ввели облегченную терминологию. Нам известно, что на Голубой планете Океания в настоящее время мир окружающих вас предметов содержит всего лишь четыре миллиона или немного больше названий, что через каждый год их количество увеличивается на двести тысяч. Мир предметов блистательной Иоллы состоит из двадцати четырех миллиардов восьмисот сорока миллионов названий! Можете лишь приблизительно вообразить, какая пропасть лежит между нашими цивилизациями. Теперь попробуйте эти цифры сопоставить со следующими: на двух планетах Великой Звезды, именуемой вами тау Кита, мир предметов состоит из девятнадцати триллионов названий, а на трех планетах Великолепной Звезды, которую вы назвали эпсилон Эридана, из тридцати трех триллионов. Итак, сосредоточьте все свое внимание, напрягите волю, зрение и слух!

Ошеломленные земляне лежали не шелохнувшись. Плафон все еще вспыхивал синеватыми огоньками, горели звезды и светились планеты. Людям стало казаться, что они не лежат на удобных мягких диванах, а парят в космосе.

— Что вы скажете? — не выдержав, шепнул академику Блаженный.

— Если всё это правда, — растерянно пробормотал Гелий Михайлович, — то в их глазах мы выглядим, как троглодиты.

— Внимание, Гэ-эм-цэ, — прозвенел Аг, — можно начинать!

Плафон потух, и во всю ширь овального потолка засветилось голубоватое пятно. Земляне увидели огромную фигуру старухи в белом платке с черными горошинами. Она быстро подошла к колченогому столу, поставила на него чугунный горшок, от которого — это земляне почувствовали — поднимался ароматный пар топленого молока. Постучав расписной ложкой по столу, она сказала: «Садись, ешь!» К столу засеменил старик в лаптях. Он заглянул в горшок и недовольно произнес: «Опять эта каша!»

Земляне заметили, как автогид пронесся над их головами.

— Теперь его демонтируют, — хмуро произнес Пэ-гэ-гэ-пэ. — Аг такие вещи не прощает. Несчастный Гэ-эм-цэ, и угораздило его перепутать ленты. А все изза Гэ-цэ-цэ. Из-за него Гэ-эмцэ вот уже четыреста лет как то и дело попадает впросак. Воображаю, как рассердится сам Гэ-эр-пэ! Как вы думаете, Эм-дэ-эс-тэ?

— Да, — проскрипел иоллит, — дело пахнет керосином.

— Может, вы нам объясните, о чем речь? — попросил астроботаник.

-- Видите ли, — проскрипел иоллит, — Гэ-цэ-цэ когда-то был женщиной и из-за этого часто выводит из себя Гэ-эм-цэ. Но чтобы во время работы... — Он не договорил — на плафоне появилась надпись порусски:

«ТЕХНИЧЕСКИЕ НЕПОЛАДКИ.

ИЗВИНИТЕ!».

— Ну и ну, — вздохнул астроботаник, — такие же халтурщики, как у нас. И это при двадцати четырех миллиардах названий!

— Как у вас говорят, — проскрипел иоллит, — и на старуху бывает проруха — так, что ли? Сам поражаюсь: ведь Гэ-эм-цэ предупреждали, чтобы он не отвлекался, но вот Гэ-цэ-цэ... Жьврдз!!!

Глава тридцать вторая,

приоткрывающая завесу над тайнами звезды тау Кита

Звездный плафон вновь вспыхнул и сразу же привлек внимание землян. Был отчетливо слышен какой-то фон, напоминающий гудение трансформатора. Эм-дэ-эс-тэ парил в вышине, а поодаль серебристой луной светился Аг. Казалось, он кокетливо прикрывается легкой тучкой.

Алик вздрогнул, услышав знакомый голос, отливавший металлом:

— Одноголовые четырехконечностные, уважаемые гости с Голубой планеты Океания! Для вашего удобства мы дублировали всю программу нашей демонстрации на русском языке. Сейчас вы будете свидетелями знакомых вам событий, происшедших совсем недавно. Денниг не подозревал, что открытое им небесное тело — космический корабль, совершающий облет планет Солнечной системы, посланец представителей высочайшей цивилизации, посланец одной из планет звезды, которую вы назвали тау Кита, мы — Хктрвпл, а сами они — Блеокандой. Внимание!

В звездной высоте плафона засветилось едва заметное туманное пятнышко. В центре его выделялись яркие точки, мигавшие, словно опознавательные огоньки самолета.

Пятнышко стало быстро увеличиваться и, наконец, приобрело размер огромного металлического блюда. Яркие мигающие точки превратились в мощные снопы лучей. Теперь ужо было ясно: летит какой-то гигантский звездолет. Он издавал очень тонкий прерывистый свист. Вдруг от звездолета отделилась яркая короткая полоска. Она стала увеличиваться, в то время как звездолет сперва застыл на месте, я затем начал удаляться.

— Сейчас вы видите ракету, — снова послышался голос, отливающий металлом, — которая отделилась от звездолет посланцев Блеоканды в девяти миллионах километров от блистательной Иоллы.

Внезапно звездный плафон погас, и над землянами простерлась жуткая бархатная скатерть. Черпз секунду потолок засветился, и все увидели шмкомую ракету. Она быстро увеличивалась в размерах, и вскоре можно было видеть ее странные очертания — добела раскаленная игла, летящая острием вперед. Сквозь тонкий свист, издаваемый ракетой, послышались звуки, напоминающие морзянку.

— Внимание, — опять раздался голос, оттененный металлическим звоном, — сейчас вы услышите первое обращение посланцев Блеоканды к нам, иоллитам, собравшимся на станции Рунди. Вас, очевидно, удивит, что блистательную Иоллу они назовут Уоа.

Затаив дыхание, земляне с удивлением глядели на иглуракету.

— Уоа, Уоа, — послышался низкий, как бы квакающий голос, — мы совершаем посадку. Царящие на Риире звезды Блеоканды очень рады приветствовать разумных существ планеты Уоа. Мы счастливы после неудачи с Голубой планеткой, где не оказалось разумных существ, встретиться с представителями истинного разума. Увы, мы можем пробыть у вас очень недолго, иначе не хватит энергии — это результат бесполезного полета в район Голубой планетки. Обозначьте место посадки способом освещения или тепловой интенсификацией.

На плафоне виднелась все увеличивавшаяся в размерах игларакета. Казалось, она вот-вот вонзится в зрителей, лежащих на диванах.

Спланировав над изнутри освещенной посадочной площадкой, ракета опустилась, не переставая издавать тонкий свист. К игле-ракете подлетели невесть откуда взявшиеся иоллиты — в их клешнях были зажаты светящиеся ленты розоватого оттенка.

Из нижнего люка ракеты, словно из катапульты, выскочили два существа. Они напоминали пингвинов, только вместо птичьих голов красовались мордочки, похожие на личики новорожденных землян, а там, где должны быть крылья, свисали тонкие, прямо-таки человеческие руки. Ног почти не было видно — настолько они оказались короткими, но на них блестела такая яркая светящаяся обувь, что иоллиты стали обозревать именно эту часть туалета блеокандитов.

В воздухе задребезжали какие-то тонкие звуки, затем послышался слегка квакающий голос — это один из блеокандитов поднял руку, в которой блестел маленький голубой шарик, и произнес:

— Жители Уоа! Мы рады вас приветствовать, поскольку убедились, что в вашей галактике нет больше разумных существ.

— Ложь! — вырвалось у Алика, но юноша тут же осекся: его руку сжала клешня иоллита, камнем упавшего с высоты. Через мгновение Эм-дэ-эс-тэ парил над землянами как ни в чем не бывало.

— Мы решили, — продолжал блеокандит, — откликнуться на ваше любезное приглашение, переданное на волне девять метров, и посетить вас. Мы хотим передать вам в дар от нашего всезвездного государства Риир, освещаемого бесподобной Блеокандой, небольшой хитроумный аппарат. С его помощью вы сможете обогатить свою культуру и даже построить звездолет, подобный нашему. Тот же аппарат позволит вам изучить наш язык, общаться с любыми разумными существами Вселенной. Получайте аккумулятор знаний, источник мудрости!

Не успел блеокандит произнести последних слов, как другой его соплеменник легко подпрыгнул метра на два к нижнему отверстию ракеты и, ловко вытащив из его глубины длинный металлический бочонок, поставил его на светящуюся поверхность посадочной площадки. Затем он обвел иоллитов напряженным взором и предупредил: Не кантовать! Иначе от вашей планеты останется кусочек металла (часть этого аппарата), который крепче алмаза в девятьсот тысяч раз.

Один из иоллитов поднял клешню, и металлический бочонок взмыл в воздух, а затем поплыл и словно растворился в воздухе.

— Благодарим вас, представители всезвездного государства Риир, освещаемого бесподобной Блеокандой, за этот удивительный подарок! — проскрежетал один из иоллитов. — Надеемся, что мы с вами еще встретимся. Ведь до вас не больше десятка световых лет. Желаете перекусить?

— Благодарим, — важно поклонился блеокандит, — но нас ожидают в звездолете. Оставляем вам действующую модель блеокандита. От нее вы узнаете секреты подаренного вам хитроумного аппарата.

Из нижнего люка ракеты спрыгнул абсолютно такой же пингвин с головой новорожденного человека. Сразу же отбежав в сторону, словно опасаясь, что его перепутают с настоящими блеокандитами, он громко, как бы квакая, сказал:

— Внимание! Всем следовать за мною! Сейчас ракета вернется в звездолет. А вы, уважаемый представитель Уоа, — тут действующая модель блеокандита повернулась к повисшему рядом иоллиту, — вы займете мое место в ракете, чтобы не нарушилось равновесие сил. — Лжеблеокандит схватил не успевшего даже пикнуть иоллита и буквально забросил его в нижний люк ракеты. В ту же секунду туда вскочили оба блеокандита, а когда оставшиеся иоллиты разлетелись в стороны, ракета исторгла пламя и взвилась вверх.

— Вот так, — произнес уже знакомый голос, — состоялось наше знакомство с обитателями далекой звезды, которую вы именуете тау Кита. Лжеблеокандит, как выяснилось, не имел никакого отношения к загадкам пресловутого хитроумного аппарата, который до сих пор хранится у нас как память о коварстве звездных пришельцев. Более того, лжеблеокандит, как было выяснено нашей абстрактноконкретной мыслительной машиной, имеющей телепатическую приставку, был предназначен для распространения идеи подчинения Блеоканде-Риире всех мыслящих существ.

Звездолет планеты, питающейся энергией эпсилон Эридана, был принят одноголовыми четырехконечностными за Комету тысяча девятьсот пятьдесят шесть-аш, хотя он и пытался связаться при помощи радиосигналов с Голубой планетой и с планетой, именуемой вами Марсом. Решив, что на Голубой планете нет жизни или есть, но на низком уровне цивилизации, и убедившись, что Марс представляет собою почти безжизненную пустыню, представители планеты, питающейся энергией эпсилон Эридана, установили связь с нашей научной станцией Рунди, но посетить нас не смогли из-за перерасхода горючего. Однако мы договорились, что они прилетят к нам через сорок тысяч лет, и обменялись паролем. Благодарим за внимание!

— Что же вы молчите? — проскрипел Эм-дэ-эстэ. — Можно подумать, что одноголовых четырехконечностных ничем не удивишь!

— Почему — ничем? — сказал Гелий Михайлович. — Нас, например, до сих пор удивляет, что вы изолировали от нас наших товарищей! Уж если вы считаете себя представителями высочайшей цивилизации, то обязаны проявлять и высочайший гуманизм.

— О гуманизме мы еще с вами поговорим, — проскрипел иоллит.

Глава тридцать третья,

изобилующая новыми неожиданностями

Никто из землян никогда не смог бы объяснить, каким образом после обещания иоллита поговорить о гуманизме они сразу нее очутились в небольшом шарообразном помещении, чем-то похожем на аквариум, из которого выкачали жидкость. Зеленоватый туман струился из стен, отражался на лицах и одежде людей, они напоминали чем-то фигуры с картины Репина «Садко в подводном царстве».

-- Как мы сюда попали? — с недоумением спросил астроботаник.

-- Во всяком случае, я не припомню, чтобы нам подавали лимузин или хотя бы карету, — горестно вздохнул академик.

-- Боюсь, что скорее нам потребуется карета скорой помощи, — усмехнулся Хворостов. — Я начинаю опасаться за наш рассудок.

-- Не обобщайте, — запротестовал доктор медицины, — и не паникуйте. Мы должны действовать вопреки навязываемой нам воле иоллитов, которым мы пока подчиняемся.

— Боюсь, что «пока» станет «навсегда», — заметил Хворостов.

— Опять боитесь! Вместо того, чтобы взять себя в руки, вы опускаете эти последние конечности, — не выдержал академик.

— Самое время каламбурить, — грустно улыбнулся

Блаженный. — Нам действительно надо что-то предпринимать! Ваш сыночек, Филипп Иванович, творил чудеса, его фокусы едва не привели нас к гибели. Быть может, теперь он блеснет своим искусством?

— Ты слышишь, Алик? — повернулся к сыну цитолог. — Ясно?

— Ясно, — насупился Алик, — только я уже не умею. Пробовал...

— Климат другой, — вздохнул академик. — Не то давление ртутного столба, не та влажность, не та изотерма. И вообще, дорогие... — Гелий Михайлович умолк, словно загипнотизированный чьим-то взглядом. Он уставился в потолок, если только так можно было назвать верхнюю часть сферического помещения, и застыл от неожиданности. Все подняли головы, не в силах что-либо произнести: на потолке образовалось овальное отверстие размером с крышку стола, и оттуда посыпались какие-то существа, после чего отверстие мгновенно затянулось зеленоватой пленкой.

Постепенно придя в себя, земляне поняли, что над ними парят автогид и Эм-дэ-эс-тэ. На полу же, выстроившись полукругом, стояла дюжина человекообразных существ ростом не более двадцати пяти—тридцати сантиметров.

Голубые личики их сияли, казалось бы, от счастья, поиски были обтянуты вычурно разрисованной кожей, миниатюрные ручки отливали металлическим блеском.

Головные уборы их напоминали сомбреро в сильно уменьшенном виде.

— Ну, что ж, друзья, вы замолчали? — произнес Аг. — Вам было скучно в этом зале? Чтобы развеять вашу грусть, Эм-дэ-эс-тэ подал идею — вас познакомить с м и к р и.

Пусть веселят вас, я же смею торжественно заверить, что эти м и к р и — первый класс, они проверены на деле уже три тысячи с лишним лет, на них одежды мы надели, каких нигде, конечно, нет, от них никто не слышит жалоб (иначе — что же с ними стало б?!), — за вас теперь я очень рад: вас м и к р и всех развеселят!

— Б-б-большое спасибо, — не сводя глаз с загадочных существ, сказал астроботаник, — но нам теперь не до веселья. И потом... Быть может, товарищам... э-э... микри... совсем не хочется веселиться?

— Успокойтесь, Петр Валерианович, — проскрипел иоллит, — именно эти микри предназначены для веселья!

У нас есть и другие микри, но у тех иные функции — одни заняты выведением сложных формул, другие выводят новые сорта искусственных цветов, третьи поставляют нам сугубо технические идеи. Должен сказать, что опыты по мутации четырехконечностных дали блестящие результаты. Они проводятся восемь миллионов лет.

— Варвары! — не сдержавшись, выдохнул Филипп Иванович.

— Вы что-то хотели сказать? — проскрипел иоллит, опустившись почти до уровня носа цитолога.

— Да нет, уважаемый Эм-дэ-эс-тэ, — толкнув в бок Филиппа Ивановича, улыбнулся академик, — он просто вспомнил свою сотрудницу по лаборатории цитологии, ее звать Варварой, она тоже занимается вопросами мутации — правда, у насекомых и микроорганизмов.

— Извините, коллега, — проскрипел иоллит, едва не задев своей клешней носа Филиппа Ивановича, и взлетел метра на два.

— Меня слегка удивляет, — осторожно начал астроботаник, — что вы даете нам эти пояснения в присутствии... — Он умолк.

— Не беспокойтесь, — проскрипел иоллит, — в этих вопросах они, как вы говорите, не кумекают. Все, что не имеет отношения к забавам, им недоступно. Так же, например, как недоступно само понятие «забава» тем микри, которые выполняют, скажем, функции создателей электронных машин.

— Извините, — робко начал академик, — есть ли на Иолле...

— На блистательной Иолле,—поправил Эм-дэ-эс-тэ.

— На блистательной Иолле, — повторил Гелий Михайлович. — Есть ли у вас микри, выполняющие функции поэтов?

— А как же! — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ. — Досточтимый Аг около ста лет стажировался у микри, занятых исключительно стихосложением, и достиг огромных успехов. Правда, это стоило жизни двум микри, но они сами же и виноваты — не надо было столь бестактно критиковать его первые опыты. Понятно?

— Понятно, — ответил Филипп Иванович и нахмурился.

— Тогда мы оставим вас на часок одних с микри, — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ, — а сами с досточтимым Агом отправимся по своим делам. Только прошу вас не церемониться! Если что-нибудь не понравится, щелкайте их прямо по спине — она у них прорезиненная.

Менее чем через минуту Аг и Эм-дэ-эс-тэ скрылись в отверстии на потолке, которое тут же затянулось плотной зеленоватой пленкой. В сфероиде воцарилось тягостное молчание. Бывшие обитатели «Эллипса» с состраданием глядели на стоящих полукругом микри.

Глава тридцать четвертая,

где становится понятно, кто оказался пленником и почему микри проявляют удивительную скромность в сочетании с феноменальной послушностью

Быть может, молчание продолжалось бы еще несколько минут, если бы один из микри не поднял руку, словно призывая всех проявить внимание. Затем он подпрыгнул метра на три, сделал несколько головокружительных сальто и снова встал на ноги. Бывшие обитатели

«Эллипса» невольно переглянулись, а человечек трижды повторил свой номер, после чего заговорил совершенно нормальным голосом :

— Уважаемые гости! Спортивно-художественное звено приветствует представителей иной цивилизации! Нам приказано сделать все, чтобы все вы бетались довольны.

— Жалоб не будет! — заверил Филипп Иванович. — И вообще совсем не обязательно вам тут перед нами скоморошничать!

— Тем более, что мы просто хотели бы с вами побеседовать, — добавил Блаженный. — Кстати, когда это вы успели Изучить наш язык?

— Ну, это сущие пустяки, — улыбнулся микри, который только что проявил чудеса акробатики. — Три часа в лингвистической камере, и ваш язык — уже наш язык. Однако программу свою мы о б я з а н ы выполнить — иначе рискуем своим существованием.

— Извините, — сказал астроботаник, — но нам только что заявили, будто вам недоступны никакие понятия, кроме забавы, а вот вы...

— Я вижу, — улыбнулся микри, — вы удивительно честные люди, и поэтому отвечу на ваш вопрос без экивоков: пусть иоллиты остаются в приятном заблуждении. Увы, но условия, в которых мы находимся, не позволяют нам проявлять свою осведомленность.

— Позвольте, — вмешался в разговор цитолог, — но ведь вы тоже иоллиты, раз живете на этой планете!

— Нет, нет, — как-то пугливо произнес крошечный человечек, — мы не иоллиты, мы микри, микри и микри — очень прошу вас об этом не забывать, особенно, если придется разговаривать о нас с собственно иоллитами или, тем более, с Агом. Он очень жесток!

— Простите, — тихо произнес Филипп Иванович, — а не могут ли нас подслушивать?

— Ха-ха-ха! — не выдержал крошечный человечек. — Конечно, могут!

— Тогда как вы не боитесь говорить такие вещи? — удивился икадемик. — Тем более, что вы обрисовали Ага не ангелом.

— Вы думаете, мы совсем не общаемся с нашими собратьями из звеньев, занятых проектированием электронных специализированных машин? Они научили нас кое-каким уловкам, позволяющим вводить в заблуждение иоллитов, в чьих глазах мы удивительно скромны и феноменально послушны. Однако, например, приспособление, которое фиксирует все, что здесь происходит, уже...

— ...записало то, что вы мысленно продиктовали, — произнес вдруг Алик и вопросительно посмотрел на микри.

— Ведь правда?

— Верно, — подтвердил микри. — А как вы-то догадались?

— Алик! — радостно воскликнул Филипп Иванович. — Порядок?!

— Как видишь, отец, — улыбнулся юноша. — Чтото выходит.

— Ура нашему гению! — воскликнул астроботаник. — Теперь пойми, дорогой, что надежда только на тебя!

— Лишь от тебя зависит наша судьба, — добавил Блаженный.

— К счастью, не только от меня,—заметил Алик. И он внимательно посмотрел на микри, который снова поднял руку.

— Вы совершенно правы, Александр Филиппович! — сказал микри. — И мы даем слово принести вам пользу.

Хочу предупредить: не соглашайтесь оставаться тут навсегда!

— Об этом не может быть и речи! — воскликнул Филипп Иванович.

— Однако иоллиты могут заставить нас остаться, — резонно заметил астроботаник. — Мы же здесь абсолютно бессильны.

— Абсолютного ничего не существует! — сказал микри. — Это мудрое изречение одного инопланетянина по имени Кандзюба.

— Кандзюба?! — хором переспросили бывшие обитатели «Эллипса».

— А разве вам знакомо это имя? — удивился микри.

— Еще бы, ведь это наш человек! — обрадованно воскликнул Молотков. — А где вы его видели?

— Мы его видели... — Микри задумался и что-то спросил у остальных человечков.

— Мы его видели в Автотрофном бассейне — его, если я не ошибаюсь, заинтересовал массовый синтез молекул.

— Что, что? — встрепенулся академик. — Массовый синтез молекул?

— А что вас тут удивляет? — Микри переглянулся со своими коллегами. — У нас вот уже тридцать миллионов лет, по вашему, конечно, исчислению, налажен промышленный синтез питательных веществ из соединений неживой природы. Надеюсь, что вам. Гелий Михайлович, как доктору химических наук понятно значение автотрофности для жизни живых существ. Но вы интересовались, кого еще мы видели?

— Конечно, конечно, — скороговоркой произнес академик и как-то странно почесал свое левое ухо, держа правую руку за затылком.

— Ну, например, брат Кандзюбы находится...

— Какой брат? — улыбнулся Блаженный. — У него нет братьев!

— Ну как же, — нахмурился микри. — Брат — его точная копия, как близнец. И он — нас даже удивило — зубрит русский язык в лингвистической камере.

— Брат Кандзюбы... — повторил академик. — Может быть, вы видели... и братьев Ташматовых?

— Совершенно верно, — подтвердил микри. — И вашего брата, Иван Сергеевич, мы видели — прямо как близнецы вы, клянусь Иоллой!

— Моего брата? — переспросил Молотков. — Но я холостяк!

— Как вам не стыдно, — покачал головой астроботаник. — У вас изумительная супруга в... — Он вдруг умолк. — Но при чем тут холостяк?

— Действительно, — развел руками Блаженный, — товарищ... э-э-э... микри... Извините, но мы до сих пор не знаем вашего имени.

— Зовите меня Двамистыче, — быстро ответил микри, — это же, по сути, мой номерный знак — два миллиона сто тысяч четыреста.

— Боже, какие варвары! — схватился за лоб Филипп Иванович.

— Итак, — оживился астроботаник, — речь шла о брате, а вы заявили, Иван Сергеевич, что холостяк. Где же логика?

— То есть как «где логика»? — удивился Молотков. — Раз холостяк, значит, не имею брата.

— Совсем свихнулся, — шепнул Филипп Иванович Блаженному.

— Нет, нет, — насторожился доктор медицины, — тут какая-то загадка! — Он до хруста сжал Молоткову пальцы.

— Вы не сердитесь, Иван Сергеевич?

— Да стоит ли из-за одного слова сердиться, — не меняя выражения лица, ответил Молотков. — Давайте забудем этот разговор.

— То-то-товарищи, — заикаясь, закричал Блаженный. —

Это совсем не Иван Сергеевич! Это... это... — б и о р о б о т!

— Так влипнуть, — прошептал Хворостов, хватаясь за виски.

— Это голословное, ни на чем не основанное заявление! — спокойно произнес Молотков. — Приказываю вам молчать!

Глава тридцать пятая,

в которой события принимают весьма странный оборот

Бывшие обитатели «Эллипса» с ужасом во взоре повернулись к Молоткову, который только что с таким удивительным самообладанием приказал им молчать и, видимо, собирался предпринять какие-то одному ему известные меры. Предположение доктора медицины относительно биомеханической сути Ивана Сергеевича  показалось вдруг вздорным и фантастическим. Правда, всех и теперь все еще озадачивало высказывание Молоткова насчет значения слова холостяк, но ведь можно предположить, что это была милая шутка.

Пока земляне размышляли над создавшейся ситуацией, Молотков быстро подошел к группе микри и, нагнувшись, коротко приказал:

— Выполняйте свою программу!

Двамистыче что-то просвистел, повернувшись к своим коллегам, и в тот же миг они образовали круг. Затем все двенадцать микри одновременно подпрыгнули на несколько метров, делая головокружительные сальто, выстроились в одну шеренгу и проскандировали:

— нараспев произнес Двамистыче,

— повторили микри,

— Простите, коллега, — прошептал астроботаник, нагнувшись к уху академика, — но, по-моему, они несут какую-то чушь.

— Сейчас что-то произойдет, — шепнул в ответ Гелий Михайлович.

— Извините, Иван Сергеевич, — подбежав к Молоткову, обратился Двамистыче, — вы одобряете нашу программу?

— Вполне, — самодовольно улыбнулся Молотков. — Я полагаю, что неплохо было бы несколько усилить мотив насчет мудрости и особо подчеркнуть, что Молотков подлинный холостяк! Да здравствует и в таком же, как вы догадались, духе, и так тому и далее. Впоследствии я буду просить досточтимого Ага о продлении вам жизни на срок, вполне удовлетворяющий ваше самолюбие. Фить!

— Абракадабра, — шепнул академику Хворостов, — бред и... — Он тут же умолк, заметив предостерегающий жест Гелия Михайловича, Двамистыче быстро вернулся к своим и запел нежным тенором:

— повторил дискантом хор из одиннадцати микри.

Двамистыче опять подбежал к Молоткову и очень тихо сказал:

— Если вы не против, мы хотим только одному вам по секрету...

— Ну, ну, — наклонился Молотков и сделал несколько шагов к группе микри. Он согнулся так, что едва не коснулся крошечного сомбреро Двамистыче, и тихо спросил: — Ну, что там такое?

То, что произошло вслед за этой сценой, ошеломило землян. Все двенадцать микри, словно по команде, набросились на Молоткова и в секунду связали его невесть откуда взявшимися тонкими металлическими нитями. Один из человечков провел своей ручкой вокруг висков Молоткова и, отделив с необыкновенной легкостью его уши от головы, передал их Двамистыче. Тот сделал головокружительное сальто и опустился возле академика.

— Развяжите меня! — донесся глухой голос Молоткова, и Филипп Иванович невольно рванулся в его сторону.

— Не надо, — сказал Двамистыче. — Это совсем не тот, за кого вы его до сих пор принимали. Это не командир «Эллипса».

— Значит, я был прав! — воскликнул доктор медицины. — Проклятье! Это биомеханический робот?!

— Теперь уже только механический, — улыбнулся Двамистыче и протянул академику прозрачный пакет, в котором виднелись два человеческих уха. — Не бойтесь, они обработаны особым методом, позволяющим сохранить клеточную структуру в течение нескольких столетий. Теперь вы сможете вернуть уши их подлинному владельцу!

— А как же с этим... — Академик Аш несколько опасливо показал на тело робота. — Ведь вы можото иметь неприятности.

— Успокойтесь, никаких неприятностей не будет. Вы лишь заявите, что Молотков куда-то испарился.

Связанный робот, видимо, напрягая огромные усилия, чтобы освободиться от сковывающих его пут, произнес:

— Пощадите! Я буду вам полезен, клянусь своими дорогостоящими внутренностями! Лучше меня никто на Иолле не сможет так быстро трансформироваться и принимать заданную форму. Проклятая торопливость погубила меня — я не досидел положенное время в лингвокамере, и вы поймали меня на этом дурацком холостяке.

— Ты неисправим, Саптпи, — сказал микри.

— Может, вы используете мои внутренности для другой комбинации робота? — спросил двойник Молоткова. — Я буду вам благодарен!

— Постараемся, — ответил Двамистыче, — успокойтесь!

— С этими словами предводитель микри подошел к поверженному роботу и поднес к его голове только что вынутый из кармана пучок светящихся лент. Робот вспыхнул ярким пламенем.

Бывшие обитатели «Эллипса» глядели завороженными глазами на пылающего робота. Между тем прошло не более минуты, и на месте мнимого Молоткова осталось потемневшее пятно.

— Вы же обещали ему использовать внутренности для другой комбинации! — после небольшой паузы произнес Ноготков-старший.

— Если бы мы сдержали это обещание, — тихо произнес Двамистыче, — он уничтожил бы не только нас, но и вас. В таких случаях Саптпи бывают беспощадны. У нас уже есть опыт — увы!

— Как вы его назвали? — спросил Блаженный. — Саптпи? Что это?

— Расшифровка простая, — объяснил микри. — Саптпи — это Специальный Агрегат, Предназначенный для Тайной Передачи Информации. Такие роботы Аг использует для проверки незнакомых существ. Их показания передаются Гэ-эр-пэ, он решает все вопросы.

— Значит, выходит... — начал было астроботаник и умолк.

— Да, да, — кивнул микри, — выходит, что от него зависела ваша жизнь, которую он, конечно, не ставил ни в грош.

— А как же тогда с теми братьями, о которых вы говорили? — спросил Филипп Иванович. — Выходит, половина их — Саптпи?

— Трудно сказать, — ответил Двамистыче. — Мне известно, например, что звено наших микри несколько десятков столетий работает над проблемой получения целого организма из одной или нескольких клеток. Если они добились успеха, то вполне возможно, что упомянутые братья — точная копия ваших друзей. Тогда вам трудно будет отличить настоящего Кандзюбу от его производного. А этот Саптпи — лишь жалкая копия Молоткова.

— Ну уж теперь мы окончательно влипли, — вздохнул астроботаник, — нам могут подсунуть кви про кво — одно вместо другого!

Микри Двамистыче промолчал и стал опрыскивать место, где только что сгорел Лжемолотков, из какой-то крошечной трубочки, которую он извлек неведомо откуда. Потемневшее пятно исчезло.

Глава тридцать шестая,

наводящая на размышления о смысле жизни в условиях блистательной планеты Иолла

— Уважаемый Двамистыче! — обратился к предводителю микри академик после паузы, во время которой земляне тупо разглядывали место, где только что был сожжен Лжемолотков. — Почему вы терпите тиранию иоллитов, хотя у вас крепки связи с вашими собратьями, двигающими науку? Ведь вы с ними могли бы завоевать свободу!

— Отвечу кратко, — тихо произнес микри. — То, что произошло сейчас с роботом, является редчайшим исключением, поскольку над всеми нами осуществляется постоянный и очень строгий контроль. Особенно это касается тех, кто работает над совершенствованием нашего военного оружия. Ведь иоллита не сожжешь — он пропитан веществом, спасающим почти от всяких посягательств на его существование. Правда, Аг, например, может лишь заставить иоллита вертеться, как вентилятор. И только Гэ-эр-пэ в силах уничтожить иоллита.

— Вы не могли бы нам сказать, — подал голос Филипп Иванович, — почему у иоллитов две головы и ни одной ноги?

— Нам как-то раз объяснили это тем, что иоллит — это два существа, то есть муж и жена в одной оболочке. А ноги им не нужны — они же летают. Простите, но у нас теперь с вами осталось двенадцать минут до возвращения Ага и Эм-дэ-эс-тэ.

— Можно взглянуть на ваши часы? — поинтересовался Алик.

— Наши часы? — улыбнулся микри. — А это мы сами, понимаете?

— Вы сами? — удивился Алик. — То есть как?

— Клетки нашего организма запрограммированы и на ощущение времени. Вы же знаете, что у вас между тремя и четырьмя часами утра кукарекают петухи, в четыре просыпаются трясогузки и скворцы и так далее! Биологический ритм был расшифрован учеными Иоллы и блестяще использован.

— Кстати, — подал голос Блаженный, — у вас есть и трясогузки?

— Увы, — вздохнул Двамистыче, — у нас вообще отсутствует животный мир — он истреблен во время последней бойни. Это была страшная лучевая война — погибло более десяти миллиардов микри, погибли все леса, не стало животных и птиц.

— С кем же и когда вы воевали? — спросил астроботаник.

— Это длинная история, — горько усмехнулся микри, — и началась она восемьсот восемь миллионов лет назад.

Вообще вам трудно представить весь ужас нашей трагедии. Дело в том, что около миллиарда лет назад иоллиты были сконструированы нашими предками, рост которых приближался к двум метрам. А впоследствии те же иоллиты затеяли со своими создателями войну и, представьте, победили, после чего сами стали проделывать различные эксперименты с нами. Мало того, что иоллиты подчинили нас своей власти, так еще заставили нас воевать друг с другом — под воздействием дьявольских гипномозговых компьютеров!

— И долго длилась эта война?—спросил цитолог.

— Восемь часов, — ответил Алик, пристально глядя на микри.

— Правильно, — подтвердил Двамистыче. — — А потом мы восемь столетий приходили в себя. Восьмерка у нас роковая цифра.

— У меня тоже, — вздохнул астроботаник. — Теща родилась восьмого августа, живем мы в восьмиэтажном доме номер восемь, квартира восемьдесят восемь, вот уже восемь лет.

— Уважаемый Двамистыче, — после недолгого раздумья обратился к микри академик. — Мне, конечно, горько оттого, что идея, над осуществлением которой я бился всю жизнь, воплощена здесь тридцать миллионов лет назад. Я имею в виду автотрофность как спасение для человечества, обреченного на гибель из-за истощения ресурсов Земли. Ведь если учесть, что вся масса живого вещества нашей биосферы весит около двух с половиной триллионов тонн, для нас же съедобна лишь мизерная часть этой органики, то, принимая во внимание рост населения Земли и оскудение кладовых органического сырья, остается надеяться только и только на химический синтез питательных веществ из соединений неживой природы. Могли бы лично вы и ваши друзья, — тут Гелий Михайлович отвесил поклон молчаливой группе микри, — помочь нам овладеть секретом фотосинтетических заводов Иоллы?

— Мы постараемся кое-что сделать, связавшись с нашими собратьями. Да, на Иолле осуществлен искусственный фотосинтез — атомы и молекулы с возрастающей частотой вступают в бесконечную цепь превращений, в результате чего у нас, например, нет органических отходов, а наша синтетическая пища — самый образцовый питательный продукт во всей Вселенной. Вопрос другой: для чего вам нужен этот секрет, если еще неизвестно, 108 вернетесь ли вы на Голубую планету? Ведь заветная мечта Гэ-эр-пэ — заселить нашу Иоллу такими четырехконечностными одноголовыми существами, как вы!

Вот почему ваш «Эллипс» был перехвачен нашими иоллитами возле самого Марса. Правда, здесь преследовалась еще одна цель — поиск дерева.

— Чего, чего? — переспросил доктор медицины. — Дерева?

— Да, да, именно дерева, — повторил микри. — Я же вам говорил, что в результате лучевой войны у нас был уничтожен животный мир и леса. Ну, над созданием псевдоживотного у нас работают вот уже пять миллионов лет (и, кажется, есть успехи — вотвот выйдут на конвейер двуногая летающая корова, рогатый тигр и травоядная пантера), однако для разведения леса у нас не хватало главного — живой клетки древесины. У вас на «Эллипсе» были какие-нибудь изделия из дерева?

— Кое-какая мелочь, — ответил астроботаник, — вроде табакерки моей, вечная ей память, курительной трубки и еще каких-то пустяков.

— Это, конечно, огромная ценность, — заметил микри, — но не то.

— А ведь в оранжерее я видел лимонное дерево! — вспомнил Алик.

— Лимонное дерево? — переспросил Двамистыче. — Это уже бесценная находка для Иоллы. За такую находку коекому вручат награды самых высоких степеней. — Микри наморщил лоб и произнес: — Осталась минута. Если от меня будут сигналы, Александр Филиппович, то учтите — без слова «лимон» они не действительны.

Не успел Двамистыче произнести последней фразы, как в верхней части сфероида образовалось отверстие, и сквозь него стремительно влетели Аг и Эм-дэ-эс-тэ. В тот же миг все микри выстроились полукругом и приветственно замахали крошечными ручонками.

— А куда делся Иван Сергеевич? — проскрипел Эм-дэ-эстэ.

— Просто как испарился, — ответил академик. — Сказал, что его куда-то пригласили, а куда именно — не объяснил.

— А у меня с досточтимым Агом новость. Потрясающая новость!

Глава тридцать седьмая,

привлекающая внимание информацией о плотности населения

в некоторых дворцах

В глубине души обрадованные тем, что ни Аг, ни Эм-дэ-эстэ не придали особого значения отсутствию

Лжемолоткова, земляне, тем не менее, насторожились, не зная, что кроется под сообщением о каком-то известии, которое им предстоит выслушать.

Какую же новость вы хотите нам сообщить? — не выдержав напряжения, спросил астроботаник. — Надеюсь, мы не влипли в очеред...

— Прежде скажите, — проскрипел иоллит, — вы остались довольны звеном забав этих... — Он что-то прожужжал. — Этих микри?

— Мы просто в восторге! — воскликнул академик, и любой психолог мог бы на его лице прочесть исключительную искренность.

— В таком случае вы свободны и можете следовать в свой дворец, — паря над Двамистыче, проскрипел иоллит. — Ну?! Быстрее!

Не мешкая, все двенадцать микри подпрыгнули на несколько метров, сделали головокружительные сальто и исчезли в открывшемся наверху отверстии, которое тут же затянулось пленкой.

— У них имеется свой дворец? — с удивлением спросил цитолог.

— А как же, — проскрипел иоллит. — Сферическое здание, чуть больше ста квадратных метров, не говоря уже о кубатуре!

— Ого, — улыбнулся Блаженный, — такая же санитарная норма, как и у нас, по девяти-десяти квадратных метров на душу.

— Чу-у-уточку меньше, — сказал иоллит. — В этом дворце живут четырнадцать тысяч двести сорок микри. С учетом перенаселенности на блистательной Иолле это недурно, поверьте мне.

— С ума сойти! — пробормотал астроботаник. — Вот уж влипли!

— Но как же... как же эти микри могут там поместиться? — удивился Филипп Иванович. — Это ведь физически невозможно!

— Зато возможно математически, — парировал иоллит и, подлетев почти вплотную к автогиду, что-то прожужжал ему. Раздалось такое же жужжание Ага. — Мы решили, — проскрипел иоллит, — позволить вам взглянуть, как размещаются микри. — Эм-дэ-эс-тэ подлетел к вогнутой стене и щупальцем дотронулся до какого-то черного кружочка.

В тот же миг стена осветилась, и эллипсовцы увидели на ней нечто необычное: огромный зал снизу доверху был набит телами микри — между ними еле виднелась прослойка воздуха не более трех-четырех сантиметров.

Микри находились в горизонтальном положении. Слышался ровный гул, напоминающий жужжание с присвистом.

— Что это за шум? — спросил астроботаник, не в силах оторваться от зрелища, которое могло довести до психоза любого человека.

— Болтают о всяких пустячках вроде, скажем, сальто или песенок. — И Эм-дэ-эс-тэ, подлетев к черному кружочку, выключил экран.

— Простите, — после тягостной паузы спросил академик, — а как они держатся — ведь там нет ни кроватей, ни нар, ни гамаков.

— Долго объяснять, но смысл в использовании энергии Барнарды.

— Так это и есть та потрясающая новость, о которой вы говорили? — полувопросительно произнес Филипп Иванович. — Мы потрясены. Это же... — Он прикусил язык, взглянув на мимику академика.

— Мы вам, — проскрипел иоллит, — приготовили нечто иное.

— Какое-нибудь чудовище? — ахнул Алик и, впившись взором в Эм-дэ-эс-тэ, отдал ему мысленное приказание отказаться от этой затеи.

— Сейчас вы сами увидите, какое это чудовище, — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ. С этими словами он подлетел к верхней части сфероида.

Глава тридцать восьмая,

где появляется Роман Кандзюба и рассказывает о новом способе добычи благородных металлов

Роман Кандзюба влетел сквозь отверстие вверху сфероида почти в ту же секунду, когда Эм-дэ-эс-тэ объявил о его предстоящем появлении. На Кандзюбе был такой же, как и у его товарищей, скафандр, только обувь имела сходство с обыкновенными шиповками.

— Здравствуйте, дорогие! — воскликнул он и сразу же полез обниматься со своими друзьями. — Я так соскучился без вас, — добавил он, завершив эту процедуру. — А где же остальные? Где Иван Сергеевич, Сергей Иванович, где Муса Ташматович и Валентин Валентинович? Досточтимый Аг говорил. Я был уверен — они с вами.

— А мы были уверены в противоположном, — ответил академик, с некоторым недоверием оглядывая фигуру геолога.

— Тогда где же они? — с волнением в голосе спросил Кандзюба.

— Они все живы и здоровы, — проскрипел Эм-дээс-тэ, — вы бы лучше, Роман Павлович, поведали своим друзьям о том, как вам понравилось у нас, что вы делали, а потом и вам они о себе расскажут.

— В самом деле, — поддержал иоллита астроботаник, — мы же ничего о вас не слышали с тех пор как расстались.

И вообще я бы не удивился теперь, если бы вместо вас оказался... — Он умолк и взглянул на Алики.

— Нет, нет, — улыбнулся юноша, — это именно он!

— Со мной произошли невероятная история! — не обратив внимания на реплику Алика, продолжал Кандзюба. — Я получил высочайшее наслаждение, ознакомившись с совершенно оригинальным способом добычи благородных металлов, которых на этой планете нет вообще. И способ...

— Надеюсь, — перебил академик, — имеется в виду химия?

— Отнюдь! Более того, он и к геологии не причастен!

— Послушайте, Роман Павлович, — нахмурился астроботаник, переглянувшись с Ноготковым. — Мы же знаем вас как крупного ученого-геолога, и вдруг вы говорите вздор: добыча благородных металлов не имеет никакого отношения к геологии.

— Типичный нонсенс! — поддержал Хворостова Филипп Иванович.

— И это ясно даже неспециалистам, — добавил Блаженный. — Вы бы стали хохотать, узнав, что аппендикс удалили без применения скальпеля?

— Безусловно, — подтвердил Кандзюба. — Но то, что я собираюсь вам рассказать, действительно имеет парадоксальный смысл.

Кандзюба присел на сразу же выросшее под ним кресло и хотел было начать свой рассказ, но в этот момент Аг прозвенел:

— Пока расскажет вам Кандзюба о прнключениях своих (а вам, конечно, будет любо узнать, что он отнюдь не псих), я покидаю вас, но вскоре вернусь обратно, и тогда вы убедитесь: только в споре рождалась истина всегда. Хоть дважды два — всегда четыре, хоть трижды девять — двадцать семь, на мир глядеть вам надо шире, мир парадоксов и проблем!

Эм-дэ-эс-тэ что-то прожужжал Агу, тот ответил коротким жужжащим звуком и мгновенно скрылся в отверстии наверху сфероида.

— Можете начинать, — проскрипел иоллит, — мне это тоже интересно.

— Начну с того, — произнес Кандзюба, — что прежде всего мне было предложено пройти так называемую фильтрацию. Должен сказать...

— О фильтрации можете не рассказывать, Роман Павлович, — прервал геолога академик Аш. — Мы тоже прошли через эту процедурочку.

— Ах, вы тоже, — понимающе поднял брови Кандзюба. — Тогда... В общем, меня привезли на так называемой прогулочной ракете к какой-то огромной площадке, напоминавшей наш космодром. Кроме меня в ракете были так называемые микри. Микри, друзья, это очень похожие на че...

— Извините, Роман Павлович, — снова перебил Кандзюбу Гелий Михайлович, — но скажите только, сколько их там было.

— Всего-навсего двенадцать микри, так называемое звено добытчиков — у них тут сплошные звенья. В общем, мне задали вопрос, не желаю ли я принять участие в экспедиции по розыску благородных металлов.

Естественно, я согласился. Меня подвезли к сооружению метров пятнадцати в длину. Честно говоря, я лишь потом понял, что это космический корабль, а сначала подумал, что передо мною обыкновенный сверхзвуковой лайнер.

Вскоре раздался оглушительный грохот, и ракета взмыла в ночную мглу. Я спросил, далеко ли лететь, и мне ответили, что еще неизвестно, так как все зависит от малой планеты. У меня мелькнула мысль, что здешние геологи верят в астрологию.

— Вряд ли, — усмехнулся Блаженный.

— Конечно же нет, — согласился Кандзюба. — Если бы вы послушали одного ученого микри, вы поразились бы его эрудиции! Он непринужденно стал рассказывать, как у нас на Чукотке был найден самородок, напоминавший плоскую брошь, у которой одна сторона была, так сказать, обрамлена тонким выделением золота в форме листьев папоротника, а другая оказалась чуть сглаженной друзой изометричных кристаллов с неравномерным развитием граней октаэдра и куба. Я был изумлен, когда он дал точное описание этого самородка на чистом русском языке. На вопрос, откуда ему известны такие подробности, он улыбнулся и сказал, что видел самородок по московскому и магаданскому телевидению! Но я отвлекся.

Итак, ракета взмыла в ночную мглу, и мне сообщили, что длительность полета зависит от малой планеты. Немного позже я понял, что со мною не шутили. Во всяком случае, один из микри обрадовался как ребенок, когда объявил, что мы наконец-то у цели, и мне лишь тогда объяснили, что наша экспедиция снаряжена для... Нет, нет, друзья, я не сошел с ума, но вы можете, не дай бог, слегка свихнуться от неожиданности. Так вот, оказалось, что мы займемся добычей драгоценных металлов на одном из... астероидов! Когда я спросил, много ли можно оттуда прихватить золотишка, мне так ответили, что я не стал больше задавать вопросов. Прошло не более двух с половиной часов, как один из микри (а остальные вообще молчали как рыбы) сообщил, что мы у цели. «Значит, сейчас произойдет посадка, — подумал я, — и мне первому из землян посчастливится увидеть, как инопланетяне добывают драгоценные металлы». Однако, несмотря на то, что я ощутил все признаки торможения корабля и даже, как мы сказали бы, приземления, никакой команды о выходе из ракеты не было. Мы продолжали полет, но мне почему-то казалось, что корабль еще не оторвался от стартовой площадки. Так вот, значит, вернулись мы на Иоллу, сели, как полагается, на космодроме. Я подхожу к главному микри и так, знаете, сочувственно ему говорю, — дескать, экспедиция неудачная, ничего не поделаешь, но зато прокатился, мол, на ракете. А микри мне объясняет: мы же, говорит, в настоящее время находимся как раз на том самом астероиде, за которым охотились. И что же вы думаете?

Он сказал правду! При помощи нашей ракеты мы приволокли на Иоллу весь астероид — огромнейшую глыбу, состоящую сплошь из одной платины, диаметром около тысячи двухсот метров. Ну, конечно, я пренебрегаю пустяковыми долями процента железа и никеля. Мне этот микри доказал, что платиновый астероид — это такое количество благородного металла, какое на нашей грешной Земле нельзя добыть и за десятки тысяч лет. И еще микри рассказал, что два миллиона лет назад иоллитам удалось заарканить астероид такого же размера, но из металла, который в две тысячи раз прочнее стали.

— Ну, знаете, — не выдержал академик, — тогда от Иоллы ничего не осталось бы при одном соприкосновении с ним!

-- Успокойтесь, — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ, — сначала мы сделали его искусственным спутником нашей планеты, а потом уже воспользовались его дарами. Наши звездолеты — из этого металла.

— Так вот, — продолжал Кандзюба, — остается сравнить два фактика из истории геологии: австралийский самородок весом семьдесят килограммов и сплошной платиновый астероид, доставленный на Иоллу. Наш старый знакомец астероид Икар тоже, возможно, состоит из одной платины. У меня кружится голова, когда я думаю, что метод, используемый на Марсе, можно применить и у нас.

— Кстати о Марсе, — хмуро произнес академик. — Вам ни разу не приходило в голову, что мы находимся не там, где вы думаете?

— Что вы хотите этим сказать? — рассеянно улыбнулся геолог.

— А то, что у нас тоже имеется просьба — подготовиться к вести, от которой очень легко, как вы изволили выразиться, свихнуться.

— Видите ли, дорогой Роман Павлович, — мягко начал

Блаженный, — вы не пугайтесь — ведь мы и здесь крепко спаяны дружбой, но мы с вами находимся не на Марсе, а на одной из двух планет Летящей Барнарды. Надеюсь, вам не надо объяснять, насколько Летящая Барнарда удалена от Земли, в каком созвездии она находится и так далее?

— Не надо, — глухо произнес Кандзюба. — Но только, ради бога, вы объясните, как мы сюда попали. Это же совершенно немыслимо!

Когда академик в кратких выражениях объяснил Кандзюбе ситуацию, тот молча понурил голову и после небольшой паузы произнес:

— Боже, как я надеялся, что мы вернемся на Землю не с пустыми руками. Я ведь даже побывал в Автотрофном бассейне, узнал интереснейшие подробности насчет массового синтеза молекул.

— Светлая и почти несбыточная мечта, — вздохнул академик.

— Несбыточного ничего не существует, — проскрипел Эмдэ-эс-тэ, и земляне, подняв головы, только теперь снова вспомнили, что они здесь не одни, что каждое их слово постоянно контролируется иоллитом.

Глава тридцать девятая,

свидетельствующая о невозмутимости геолога Кандзюбы и относительности общепринятых на Земле представлений

После некоторого замешательства, происшедшего вслед за репликой Эм-дэ-эс-тэ, Гелий Михайлович натянуто улыбнулся и сказал:

— Надеюсь, Роман Павлович, у вас в запасе имеется еще несколько историек, подобных той, которую вы нам сейчас поведали?

— Безусловно! — подтвердил Кандзюба. — И если только мне позво... — Тут он поднял голову и взглянул на повисшего в воздухе иоллита. — Если мне позволят, я мог бы отнять у вас парочку минут...

— Не теряйте же времени! — проскрипел иоллит.

— И не буду, — невозмутимо произнес Кандзюба. — Он умолк, словно взвешивая ценность накопившихся информаций. Точно так же медлят филателисты и нумизматы, когда собираются ошеломить своих коллег диковинкой, при взгляде на которую у коллекционеров подкашиваются ноги. — Дружище! — повернулся к цитологу Кандзюба. — Как вы относитесь к микробам?

Весьма уважительно, поднял указательный палец Ноготков.

— Боюсь, что вы их недооцениваете!

— Боюсь, милостивый государь, что если бы Варвара Никаноровна услышала столь кощунственное обвинение, она выцарапала бы вам глаза.

— Вас, Роман Павлович, явно спасает расстояние, — усмехнулся академик. — Впрочем, продолжайте свои филиппики*! (Филиппики — серия обличительных политических речей древнегреческого оратора Демосфена против царя Филиппа Македонского.)

— Вы, конечно, извините, — улыбнулся Кандзюба, — но здесь микробы окружены неслыханным вниманием и невиданной заботой.

— Им, — усмехнулся Блаженный, — создают санаторные условия?

— Совершенно верно! — заблестел глазами Кандзюба. — Я как раз побывал в одном таком санатории.

— Бактерии не всполошились, узнав о вашем прибытии? — поднял брови академик. — Они вас не приняли за эпидемиолога?

— Я был в скафандре, и меня не узнали, — невозмутимо парировал доктор геологии. — Им показалось, что я простой химик.

— Хватит скоморошничать, — нахмурился астроботаник.

— У нас не так много времени, чтобы тратить его на пустяки.

— Пустяки?! — возмутился Кандзюба. — Я своими глазами видел плантации, на которых бактерии добывают магний, медь и кобальт!

— Бригадным методом, — как бы ненароком уточнил Блаженный.

— А в одиночку даже самая расталантливая бактерия, черт побери, бессильна извлечь из морской воды хотя бы один грамм кобальта!

— Так это же гениальная идея! — воскликнул Блаженный.

— Только непонятно, зачем эксплуатировать беззащитных микробов, когда есть способ добычи платины при помощи заарканивания астероидов?

— Именно этот вопрос я задал микри. И он сказал, что пока — за последние десять тысяч лет — астероиды, состоящие из магния или кобальта, не попадались. А для бактерий-«металлургов» нетрудно добыть нужное количество магния, меди и кобальта.

— Какой диапазон, — задумчиво произнес Хворостов, — от астероидов до микробов, от астрометаллургии до микрометаллургии.

— Ничего сенсационного тут нет, — заметил академик. — У нас давно существуют биохимические предприятия, на которых при помощи микробов из природного газа получают белок и витамины. Если есть микробытехнологи, почему не быть микробамметаллургам?

— Безусловно, — согласился Кандзюба. — Теперь я не поверил бы лишь тому, что существуют микробы литераторы — это было бы слишком!

— Однако, — усмехнулся Блаженный, — есть литераторы, которые вносят такой же вклад в словесность, как микроб в металлургию.

— Кандзюба, — проскрипел Эм-дэ-эр-тэ, — расскажите-ка о торжестве по случаю дня рождения знаменитого Вэ-хээн-вэ!

— О да, это весьма... — геолог невольно хихикнул. -- Предоставляете, друзья, мне сообщает один микри, что я приглашен на торжество, посвященное дню рождения величайшего ученого блистательной Иоллы. Имя его Вэхэ-эи-вэ — означает...

— Минуточку, — перебил Эм-дэ-эс-тэ. — Мне придется, к сожалению, покинуть вас на время. Надеюсь, благодаря Роману Павловичу вы здесь со скуки не помрете? Я вернусь через полчасика. — Иоллит подлетел к отверстию в верхней части сфероида и исчез.

— Ура! — невольно вырвалось у Алика. — Наконец-то мы остались одни! Роман Павлович, расскажите нам, как вы без нас там...

— Стоп! — поднял руку Кандзюба. — Мы не одни. Прошу не забывать, малыш, что... — Доктор геологии внимательно поглядел на Алика и с явным изумлением обнаружил над его верхней губой признаки растительности. — Гм... Прошу не забывать, дорогой, что каждое наше слово и даже мимика фиксируются! О чем я... Ах, да! Имя это — Вэ-хэ-эн-вэ — означает Великий Химик Нашего Времени.

— Завидую вам, — вздохнул академик. — Представляю, какое огромное наслаждение вы получили от общения с таким корифеем науки!

— Когда мне объяснили, к кому я приглашен, меня охватила радость. Я даже приблизительно не мог представить себе объем знаний Вэ-хэ-эн-вэ, которого мне охарактеризовали как надежду планет ы. Ну, думаю, хоть крупицу информации я у этого микри вытяну. Да, на Иолле есть прослойки общества. Поясняю на примере...

— Роман Павлович, это мы знаем, — улыбнулся астроботаник.

— Ну так вот, подлетели мы (а меня сопровождала делая дюжина микри из Координационного научного центра) к небольшому цилиндрическому зданию метров двенадцати высотой. Я имел неосторожность, извините, брякнуть, что предполагал увидеть более величественное сооружение.

Один из микри мне тут же ответил, что из почтения к представителю Голубой Планеты Океания можно было бы и увеличить высоту дворца, но это займет не менее...

— Не менее трех недель! — вырвалось у Алика.

— Какой ты шустрый, — усмехнулся Кандзюба. — Нет, Алик, не менее пятнадцати минут! И он отдал распоряжение группе микри (видимо, из другой прослойки), и те куда-то скрылись. А уже через минуту я заметил, что цилиндрическое здание начинает расти на моих глазах! Через четверть часа оно достигло не менее двадцати пяти метров! Оказывается, я был свидетелем осуществления метода строительства, который именуется молекулярным и основан на тех же принципах, что и наш способ выращивания кристаллов.

— Прямо-таки сказка из передачи «Спокойной ночи, малыши!», — пробормотал доктор медицины.

— Сказка? — повторил Кандзюба. — Послушайте, что было дальше!

— Ну да, — буркнул астроботаник, — вам стали показывать химические опыты, во время которых...

— Из обыкновенной морской воды, — завершил академик,

— был получен окисел гиппопотама. Дайте мне формулы этой реакции!

— Совсем затюкали, — вздохнул доктор геологии. — Пощадите!

— Будьте лаконичны, и ваша жизнь спасена! — отрезал академик.

— Буду конспективен, — резанул воздух ладонью Кандзюба. — В огромном круглом зале собралось тысячи полторы микри, над которыми парили сотни иоллитов. Буквально в центре этого огромного за...

— Короче! — перебил академик, — Просто — «в центре зала».

— Просто в центре зала, — повторил геолог, — находился...

— Что вы толчете воду в ступе? — вспыхнул академик. — Короче!

— Короче, я уже забыл, что хотел сказать, — сообщил Кандзюба,

— Ваше понятие о лаконизме, Гелий Михайлович, перешло в свою противоположность, — с укоризной заметил Ноготков. — Пусть уж лучше Роман Павлович рассказывает как может, а вы не перебивайте!

В общем, посередке стоял огромный светящийся стол овальной формы. На нем ничего, кроме маленькой золотой шкатулки с открытой крышкой, не было, а вокруг разместились микри — их я насчитал около пятидесяти, причем над каждым висел иоллит. Где-то заиграли невидимые трубы, и мне послышались звуки какого-то, видимо, гимна. Во всяком случае, во время его исполнения микри стояли, а иоллиты вращались вокруг своей оси с неимоверной быстротой. Я взглянул на золотую шкатулку — ото, очевидно, был подарок знатному имениннику. Между тем стоявший рядом со мною микри из Координационного научного центра сунул мне в руку нечто вроде пластмассовой гайки и шепнул, чтобы я не выпускал ее из рук. Оказалось, что мне вручили хитроумный аппарат-переводчик. Его сигналы передавались через мою кожу в мозг, и я отлично понимал, о чем говорят. Один из микри, сидевших па столом, произнес зажигательную, но довольно короткую речь. Из нее я уразумел, что виновник торжества — краса и гордость блистательной Иоллы, светоч науки, средоточие неисчерпаемой мудрости и так далее...

Затем говоривший добавил, что Вэ-хэ-эн-вэ и его, наметьте, предстоящий трудный научный подвиг не является плодом деятельности одного микри, а представляет собою совокупность титанических усилий всего Координационного научного центра. Меня несколько поразила и даже озадачила столь мудреная фраза, но я воспринял это как легкий дефект аппарата-переводчика.

После своей торжественной речи микри, которого, оказывается, звали Пэ-кэ-эн-цэ (что означает Президент Координационного Научного Центра), объявил о награждении десяти ученых орденами, которые им пожаловал сам Гэ-эр-пэ в знак признания их выдающихся научных заслуг. Мне показалось, что в принципе это довольно логично — чествуют одного ученого, а награждают целую группу: достижения одиночки есть результат деятельности коллектива. — Кандзюба невинными глазами посмотрел на академика.

— Финита ля коммэдиа (представление окончено, итл.), да?! зловеще улыбнулся Гелий Михайлович.

— Отнюдь, — невозмутимо ответил доктор геологии. — Для меня представление только начиналось! После церемонии награждения я спросил микри, который вручил мне аппарат-переводчик, какая именно годовщина Вэ-хээн-вэ сегодня отмечается и какой из десяти ученых, получивших ордена, юбиляр.

«Как? — удивился микри. — Разве вы не поняли, что сегодня отмечается день рождения Вэ-хэ-эн-вэ, который, между прочим, находится в самом центре?» Я объяснил, что хочу знать, сколько лет исполнилось юбиляру. Мне показалось, что микри захихикал. «Сколько лет? — повторил он после небольшой паузы. — Вы ничего, оказывается, не поняли. Сегодня — день рождения, ясно? Вэ-хэ-эн-вэ появился на свет се-го-дня!» Вы понимаете, друзья, меня уже раздражал этот разговор, и я без обиняков заявил, что меня интересует точная дата рождения. «Ах, точная дата? — переспросил микри. — Так бы и сказали. Сейчас Вэ-хэ-эн-вэ ровно десять часов и семнадцать минут!» Я не мог произнести слова. Выходило, что весь этот шум был поднят в честь младенца! Но при чем тут корифеи науки? Я спросил микри, где же в таком случае находится новорожденный. «В самом центре, — уточнил он, — я уже вам говорил об этом — в самом центре стола, в золотой шкатулке!»

— Нонсенс, милостивый государь! — буркнул цитолог. — Нонсенс!

— Именно эта мысль мелькнула у меня. Я попросил объяснений. «Ордена, — сказал мне микри, — получили ученые, создавшие Вэ-хэ-эн-вэ. Его запрограммировали после девятисотлетней работы с генами. Понимаете, почти тысячелетие ученые трудились, чтобы вывести, создать Вэ-хэ-эн-вэ и быть абсолютно уверенными в его гениальности. Заметьте, — добавил микри, — даже на русском языке в слове «гениальность» есть что-то от гена!»

Никто из землян не проронил ни слова — все были потрясены.

Глава сороковая,

в которой земляне, едва опомнившись от нового сюрприза, предстают пред ясны очи самого Гэ-эр-пэ

Аг и Эм-дэ-вс-тэ появились так же мгновенно, как и исчезли. Влетев сквозь отверстие вверху сфероида, они приблизились к бывшим обитателям «Эллипса». Покружив с минуту над ними, Аг прозвенел:

— Я к вам, признаться, так привык, что расставаться неохота: увы, наступит этот миг, и, может быть, заплачет кто-то. Теперь же сообщить я рад сенсационнейшую весть — в честь вас готовится парад, участников его не счесть.

По приблизительным подсчетам, там тысяч десять — к ряду ряд. Нет, нет, не десять тысяч (что там!) — там двадцать тысяч, говорят! И кто б подумать мог (поди ты!), чтоб вас, посланников Земли, с таким почетом иоллиты встречать торжественно могли?! Ах, если мне бы самому бы хотя б в тысячелетье раз пропели бы такие трубы, какие будут петь для вас! Да, вы торжественно пройдете по золотой своей тропе, — не встретит так родная тетя, как встретит всех вас Гэ-эр-пэ!

— Спасибо на добром слове, — усмехнулся академик, — теперь мы сможем предъявить Гэ-эр-пэ свои претензии в личной беседе.

— Не рекомендую, — проскрипел иоллит, — это будет расценено как дерзость. Никаких претензий, только нижайшая просьба!

— А кукиш с маслом не хотите ли? — вскипел Гелий Михайлович. — Мы не нижайшие просители! Не обижайтесь, Аг, за случайную рифму!

— Я не обижусь, милый Аш, — прозвенел автогид, — но все ж возьму на карандаш. Коль не дойдет до рецидива, останетесь, быть может, живы, а если случай повторится прощай, Москва, прощай столица!

— Москва... столица... — повторил Алик; слезы брызнули из его глаз, и он закричал: — Отпустите нас домой!

— Соскучился, бедняга, — проскрипел Эм-дэ-эстэ. — Ничего, это скоро пройдет, у нас тут всё забывают, всё-всё и всех-всех.

Филипп Иванович быстро подошел к сыну и чтото зашептал. Паренек постепенно успокоился и кивнул головой.

Спустя несколько минут кавалькада землян с жужжащими летательными миниаппаратами уже проносилась над сферическими зданиями. Никто не мог заметить чтонибудь напоминающее небо — вверху не было ни облаков, ни тучек, ни дыма: лишь салатного цвета пленка светилась так, словно на нее давил невидимый луч гигантского прожектора. Земляне летели гуськом за Агом, а сзади следовал Эмдэ-эс-тэ. Прошло не более получаса, когда иоллит громко объявил:

— Через десять минут будем у цели. Сохраняйте спокойствие, сами не задавайте вопросов, только через досточтимого Ага или через меня. Великий Гэ-эрпэ не любит навязчивых.

Действительно, скоро впереди показались первые шеренги почетного караула иоллитов — их можно было насчитать тысячи. Они парили, образуя огромный воздушный коридор, строго по ровным линиям с интервалами около двух метров над поверхностью, отливавшей зеленоватым глянцем. Внизу, насколько хватал глаз, полукругом стояли бесчисленные толпы микри. Сверху они выглядели, как разломанные надвое баранки.

Гелий Михайлович, памятуя инструкцию Эм-дээс-тэ, спросил:

— Досточтимый Аг, как мы должны реагировать на приветствия?

— Задача ваша — лишь молчать, за вас там скажут все, что надо, и теле-радио-печать, и спецучастники парада!

— Мы сами выразим свои мыс... — начал возмущаться академик.

— Так обстояло все когда-то, перебил Аг, — сто миллионов лет назад, теперь же — Эра Телепата, и ваши мысли говорят!

— Внимание, — проскрипел Эм-дэ-эс-тэ, — мы уже подлетаем! Сначала мы с вами совершим круг почета над участниками парада, а затем вы пройдете по золотой аллее и остановитесь у Черты Дозволенного, где вас будет приветствовать представитель Гээр-пэ.

Раздался оглушительный визг по меньшей мере тысячи горнов, и Алик увидел, что висящие впереди иоллиты держат в своих щупальцах исключительно тонкие золотые трубы — по две на каждого.

Вслед за Агом бывшие обитатели «Эллипса» совершили круговой полет над участниками парада, при этом Эм-дээс-тэ неизменно находился в хвосте всей группы. Затем все они снизились и, следуя за летящим впереди пптогидом, направились к огромному возвышению, которое издали напоминало гигантский барабан.

Когда земляне уже приблизились к «барабану», их взору предстала разительная картина: перед «барабаном» полукругом расположились микри, в ручках которых сияли светящиеся голубые ленты, а в самом центре стояли... Да, да, сомнения исчезли — там находились недавние обитатели «Эллипса»! Это был приятный сюрприз.

Сначала Алик вглядывался в Ивана Сергеевича, Сергея Ивановича, художника Валетова и физика Ташматова, одетых в голубые фраки и стоявших навытяжку. Затем он обратил внимание на головные уборы (чем-то напоминавшие старинные польские конфедератки). На их околышах светились надписи: «Торжественный дежурный». И вдруг он увидел, что за каждым из них стоят два двойника — такое разительное сходство! Алик закрыл глаза — проверить, не мерещится ли ему это. Быстро оглянувшись, он заметил, что его отец, академик, астроботаник, Блаженный и Кандзюба не могут оторвать взора от двойников. Алик с ужасом подумал о том, что теперь почти невозможно будет разобраться, где настоящие эллипсовцы, а где — искусственные.

Между тем за «барабаном» вспыхнул свет — это был висящий в воздухе экран, и на нем сразу же появились русские буквы:

«ОТ ИМЕНИ БЛИСТАТЕЛЬНОЙ ИОЛЛЫ

ГЭ-ЭР-ПЭ ПРИВЕТСТВУЕТ ПОСЛАНЦЕВ ГОЛУБОЙ

ПЛАНЕТЫ ОКЕАНИЯ И ВЫРАЖАЕТ НАДЕЖДУ, ЧТО У

НИХ УЛУЧШИЛОСЬ СОСТОЯНИЕ РАССУДКА, И ТЕПЕРЬ

ОНИ ОХОТНО СОГЛАСЯТСЯ С ТЕМИ ДОВОДАМИ,

КОТОРЫЕ ИМ ПРИВЕДУТ В ПРЕДСТОЯЩЕЙ БЕСЕДЕ.

ИОЛЛИТЫ РАДЫ СВОИМ ГОСТЯМ И ОКАЖУТ ИМ

САМЫЙ РАДУШНЫЙ ПРИЕМ. НАДЕЕМСЯ, ЧТО И ДО

ПОСЛЕДНИХ МИНУТ ЧЕТЫРЕХКОНЕЧНОСТНЫЕ

ОДНОГОЛОВЫЕ НЕ ИСПЫТЫВАЛИ ОГОРЧЕНИЯ НА

НАУЧНОЙ СТАНЦИИ РУНДИ, РАВНО КАК И НА САМОЙ

БЛИСТАТЕЛЬНОЙ ИОЛЛЕ.

ГОСТЯМ ПРЕДЛАГАЕТСЯ

ТЕКСТ НАШЕГО ГИМНА В ПЕРЕВОДЕ С ИОЛЛИТСКОГО

НА РУССКИЙ ЯЗЫК, ВНИМАНИЕ!

ГИМН ЛЕТЯЩЕЙ БАРНАРДЕ

СКОПЛЕНИЙ ЗВЕЗДНЫХ МИЛЛИАРДЫ, ГАЛАКТИК НАМ

НЕ СОСЧИТАТЬ, НО ЗНАЕМ МЫ: ОДНА БАРНАРДА —

НАМ КАК ОТЕЦ РОДНОЙ И МАТЬ. ТЫ ЖИЗНЬ ДАЛА

СВОЕЙ ИОЛЛЕ, И КАЖДЫЙ ЗНАЕТ ИОЛЛИТ: БЛАГОДАРЯ

ТВОЕЙ ЛИШЬ ВОЛЕ ВНУТРИ У НАС ОГОНЬ ГОРИТ.

ОДНУ МИГОТКУ (крохотная частичка по иоллитски) НАМ

ПОШЛИ ТЫ ЛЮБОГО ДЕРЕВА — ТОГДА ОПЯТЬ

ВОССЛАВЯТ ИОЛЛИТЫ ТЕБЯ, ВЕЛИКАЯ ЗВЕЗДА!

Алик услышал какое-то мощное жужжание и невольно поднял голову. Вверху скопище из тысяч иоллитов с бешеной скоростью вращалось вокруг своей оси — как потом выяснилось из беседы с Эм-дэ-эс-тэ, это был общепринятый ритуал, соблюдавшийся при исполнении гимна Летящей Барнарде. Ритуал этот символизировал готовность иоллитов энергично браться за любое дело во имя Летящей Барнарды. Алик взглянул на экран и с изумлением прочитал:

«ПОСЛАНЦЫ ГОЛУБОЙ ПЛАНЕТЫ

ОКЕАНИЯ БЛАГОДАРЯТ ВЕЛИКОГО ГЭ-ЭР-ПЭ ЗА

ДОБРЫЕ СЛОВА ПРИВЕТСТВИЯ И БЛАГОРОДНЫЕ 

ПОЖЕЛАНИЯ. ОНИ ВЫРАЖАЮТ НАДЕЖДУ, ЧТО НАЙДУТ

ОБЩИЙ ЯЗЫК С ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ БЛИСТАТЕЛЬНОЙ

ИОЛЛЫ ВО ВРЕМЯ ПРЕДСТОЯЩЕЙ БЕСЕДЫ. СЛАВА

ЛЕТЯЩЕЙ БАРНАРДЕ И БЛИСТАТЕЛЬНОЙ ИОЛЛЕ!

СЛАВА ГОЛУБОЙ ПЛАНЕТЕ ОКЕАНИЯ!»

Как только погас экран, а иоллиты прекратили бешеное вращение, академик, астроботаник, цитолог, доктор медицины, геолог и Алик проследовали за Агом и Эм-дээс-тэ в дверь, которая оказалась в самом центре цилиндра-«барабана», и очутились в лифте. Какая-то энергия уложила землян на спины; так, лежа в воздухе, они мгновенно уснули, а потом никто из них не мог точно сказать, сколько времени они находились в лифте.

Они очнулись, когда уже полулежали на голубых диванах в ярко освещенном зале-многоугольнике. В самом центре его находилось круглое возвышение, напоминавшее все тот же «барабан», но изготовленное из червонного золота.

На цилиндре стояло изящное золотое кресло, испускавшее фосфорическое свечение.

В кресло сидело существо, при взгляде на которое содрогнулся не только Алик. Лицо этого существа имело не менее метра в диаметре, на нем выделялись крупные ромбовидные глаза, смахивавшие на какието приборы световой сигнализации, прямой трубчатый нос, расширявшийся книзу, и очень тонкая фиолетовая полоска губ. И если лицо это было шириной с метр, то фигура, — нет, с позволения сказать, фигура! — была никак не более полутора метров в высоту и скорее напоминала сочленения металлического механизма, изготовленного в каком-нибудь школьном кружке «Умелые руки». От верхнего сочленения механизма протягивались два щупальца (ничем не отличавшихся от щупалец Эм-дэ-эстэ), клешни которых покоились на подлоквтниках кресла.

Нижняя часть существа завершалась единственной конечностью с тремя блестящими колесиками.

Пока земляне разглядывали странное существо, Аг подлетел к его голове и как-то особенно звонко зазвенел:

— Ваше могущество, великий Гэ-эр-пэ! Нижайшие по разуму рады случаю приветствовать вас и пожелать вам вечного процветания! Мы счастливы сообщить вам, что все указания вашего чудодейственного Мозга — да умножатся и углубятся его извилины! — выполнены! Землянам была показана вся запланированная вами программа. Четверо из них размножены сообразно приготовленным матрицам. Им явиться?

— Пригласить всех представителей Океании! — раздалось в зале.

Глава сорок первая,

отличающаяся удивительной серьезностью важнейших проблем,

затронутых в беседе академика и Гэ-эр-пэ

Алик стал механически пересчитывать фигуры, которые появились словно из-под полированной поверхности заламногоугольника. Ровно двенадцать человек — и все они были хорошо знакомы бывшим обитателям «Эллипса»: три Молотковых, три Серповских, три Валетовых и три Ташматовых. Внешне они совершенно ничем не отличались друг от друга, и светящиеся на околышах конфедераток надписи «Торжественный дежурный» лишь подчеркивали это разительное сходство.

— Садитесь! — раздался голос, отливавший металлом. — Эм-дэ-эс-тэ всех предупредил, как следует себя вести?

— Ваше могущество, великий Гэ-эр-пэ, — проскрипел иоллит, — все надлежащим образом предупреждены досточтимым Агом и мною. От имени землян с вами будет говорить академик Аш, он известен трудами по химии максиэлемента, сторонник внедрения автотрофии.

— Аг, постарайтесь, чтобы в моем присутствии не путали автотрофность с загадочной автотрофией, — сказал Гэ-эрпэ, вручая автогиду какое-то колечко, и в то же мгновение Аг подлетел к Эм-дэ-эс-тэ. Иоллит стал бешено вращаться вокруг своей оси, затем вдруг вспыхнул и мгновенно сгорел в воздухе. Алику, который в ужасе наблюдал эту сцену, показалось, что на полированную поверхность зала опустилась какая-то прозрачная капля.

— Ваше могущество! — прозвенел Аг, возвращая колечко.

— Всё! Аг, — сказал Гэ-эр-пэ, — вызовите Эм-дэ-эсшэ и Пэ-гэ-гэ-пэ. Надеюсь, они не путаники.

Землянам показалось, что в воздухе снова появился их старый знакомый Эм-дэ-эс-тэ — настолько Эм-дэ-эс-шэ был похож на своего предшественника. Пэ-гэ-гэ-пэ как ни в чем не бывало проследовал в отведенное ему Агом место и поклонился Гэ-эр-пэ:

— Ваше могущество, послушные вашей воле прибыли!

— Садитесь, Пэ-гэ-гэ-пэ, — предложил Гэ-эр-пэ, и под Иисусом сразу же выросло кресло, которое он незамедлительно занял. — Гелий Михайлович, вы и ваши коллеги убедились в превосходстве нашей цивилизации? Называйте меня просто Гэ-эр-пэ — вы наши гости.

— Да, Гэ-эр-пэ, мы в этом убедились, —. ответил академик.

— Можете лично мне задавать любые вопросы, Гелий Михайлович.

— Хорошо. Вопрос первый — что случилось с нашими коллегами?

— Вы должны радоваться — их стало больше, но кто из них настоящий, предстоит определить вам, и от вашей прозорливости зависит очень и очень многое — быть может, даже ваша судьба.

— Не могли бы вы, Гэ-эр-пэ, распорядиться, чтобы кое-что из достижений вашей науки использовали ученые Земли?

— Для вас это, пожалуй, недоступно. Ведь наша цивилизация создавалась не сто, не тысячу, а сотни миллионов лет. У нас имеются такие электрические существа, которые в течение одной минуты проделывают сотни миллиардов операций математического характера и дают ответ на любой вопрос о прошлом, настоящем и будущем науки. Они конструируют космический корабльзвездолет за каких-нибудь четыре минуты. Двойники ваших коллег изготовлены за одни сутки, но обратите внимание на качество!

— Сообщите нам принципиальную схему получения двойников!

— Никогда! Мы уже обладаем печальным опытом. Сорок миллионов лет назад мы имели великодушную неосторожность показать (только показать!) одну нашу конструкцию двум гостям с планеты Арнтпвйг (это в созвездии Хкдвзпймтр). И что же? Через четыре тысячи двести тридцать лет они привезли нам такую же конструкцию! Но свет от созвездия Хкдвзпймтр доходит за две тысячи сто четырнадцать с половиной лет, а это означает, что на изготовление той конструкции у них ушло не более года.

— Ну и что тут такого? — пожал плечами академик. — Не более...

— А то, что при помощи своей «новинки» они надеялись завоевать нас. Но они просчитались, ибо наша техника шагнула далеко вперед, и та конструкция покоилась в музее древнего вооружения.

— Так, значит, вы ничем не рискуете, если предоставите в наше распоряжение принципиальную схему получения двойников!

— У нас закон — не повторять ошибок прошлого.

— Зачем вам понадобился «Эллипс»? Для вас он — игрушка.

— Конечно, «Эллипс», с точки зрения технической, нуль. Но нас интересовала ваша оранжерея.

— Она же засохла!

— Восстановим. Из чего изготовлена эта штука... табакерка?

— Из обыкновенного орехового дерева.

— За один грамм любого дерева мы готовы отдать тонну или даже десять тонн золота, платины — чего угодно.

— Позвольте, но мы видели у вас целые заросли каких-то весьма пахучих кустарников — у них был приятный запах земляники.

— Увы, это искусственные экспонаты, так же как двуногая летающая корова, рогатый тигр и травоядная пантера. Мы думали о снаряжении на вашу планету экспедиции. Это огромнейший риск — занести на блистательную Иоллу вредоносных микробов, что тоже может привести к гибели цивилизации. Увы, такой прецедент имеется — я имею в виду вымирание жителей планеты Итдлбвкуэ в созвездии Фъцёуыю. Звездолет Итдлбвкуэ прихватил с собою с планеты Кщжбъчф только двух жителей. И что же? Они оказались больными. Беспрерывно чихая, они заразили экипаж звездолета, и эпидемия охватила всю Итдлбвкуэ, на которой уже через два месяца не осталось ни одного живого существа, а их было четырнадцать миллиардов! Но мы знаем, что космические корабли снаряжаются с учетом опасности занесения микробов на чужие планеты, и поэтому спокойно перенесли членов экипажа «Эллипса» на наш звездолет, подвергли всех вас всесторонней фильтрации и допустили на блистательную Иоллу.

— Остается удивляться, Гэ-эр-пэ, — улыбнулся Гелий Михайлович, переглянувшись с Блаженным, — что при вашем уровне цивилизации у вас нет универсального средства против любых микробов.

— Микробов больше, чем средств, Гелий Михайлович!

— Простите, Гэ-эр-пэ, а у вас тут никто ничем не болеет?

— В редких случаях. Но мы сразу же уничтожаем больного — это гуманнее, чем допустить распространение эпидемии.

— Кстати, Гэ-эр-пэ, а сколько жителей на блистательной Иолле?

— Мне было бы приятно, академик, услышать иной вопрос.

— Охотно, Гэ-эр-пэ. Какая продолжительность жизни у иоллитов и у микри? Занимаются ли ваши ученые проблемой бессмертия?

— Продолжительность жизни у нас на блистательной Иолле регулируется в зависимости от заслуг иоллитов и микри. Во всяком случае, достойные живут гораздо больше. Бессмертие нас волнует давно. Наш ученый Эмвэ-чэ-эс-и и возглавляемый им научный центр бьются над этой проблемой вот уже девятьсот третий год, однако результаты весьма скромные.

— Встречаются ли на блистательной Иолле преступники? Если да, то как их наказывают?

— Встречаются чрезвычайно редко. Их мы награждаем орденами.

— Преступникам даете ордена?! — удивился Аш. — А ваших великих ученых, изобретателей, астронавтов вы награждаете?

— Безусловно. Например, участников экспедиции, которые доставили вас на Рунди, мы наградили орденами Кодема — это ордена Кобальта, Дерева и Меди — те три компонента, которые у нас на блистательной Иолле особенно высоко ценятся.

— Но почему и преступников...

— Для них изготовляются особые ордена — те, которые они обязаны носить постоянно. Дело в том, что сердцевина орденов представляет собою радиоактивную пластинку направленного действия. Награжденные первой степенью такого ордена живут лишь сто лет после вручения его, второй — двести, а третьей — триста. Естественно, время у них распределено строго по секундам — ведь им так много надо сделать за эти жалкие годы!

— Нам, землянам, — грустно произнес Гелий Михайлович, — остается лишь позавидовать вашим преступникам — то, что для них — наказание, для жителей планеты Океания считалось бы наградой.

— В таком случае, — усмехнулся Гэ-эр-пэ, — мы охотно наградим всех вас такими орденами, хотя не знаю, как вы к этому отнесетесь.

— Нет уж, спасибо, — нахмурился академик, — насчет зависти я, конечно, пошутил. Лучшей наградой для нас будет быстрейшее возвращение на родную планету. Почти шесть лет мы родных не видели. А как хотелось бы с ними встретиться!

— Так это же проще всего, — сказал Гэ-эр-пэ, и погас свет.

Глава сорок вторая,

трактующая роль ностальгии в жизни землян

Алик успел только заметить, как перед ним внезапно вспыхнула и засветилась огромная стена, а вслед за этим ему стало казаться, что он спит и видит самый чудесный сон в своей жизни. Он сразу же узнал гостиную их квартиры — она выглядела точьи-точь как в тот памятный день рождения, когда певица вынуждена была вручить имениннику золотой медальон. Как и тогда, в середине гостиной стоял большой раздвижной стол, покрытый красивой скатертью и уставленный бутылками и всевозможными закусками. За столом рядом с мамой (она очень постарела) сидела Варвара Никаноровна, около нее восседал Георгий Васильевич, оживленно беседовавший с Бемолиным. Константин Степанович сидел за противоположной стороной стола рядом со своей женой.

Солистка оперного театра Галина Алексеевна о чем-то шушукалась со своим супругом и время от времени обращаясь к какому-то молодому верзиле, чье лицо Алику кого-то напоминало.

Георгий Васильевич постучал ложкой по бутылке минеральной воды, заставив ее издать глухой звон, и торжественно произнес:

— Дорогие друзья! Событие, которое мы сегодня отмечаем, должно было в принципе быть веселым и радостным. Однако волею судьбы оно превратилось в грустное и печальное, ибо день рождения Филиппа Ивановича, нашего... — Тут он обратился к хозяйке: — Успокойтесь!

— Продолжайте, Жора, — смахнув слезу, проговорила мама Алика.

— Да, дорогие друзья, — снова произнес Георгий Васильевич, — день рождения нашего незабвенного

Филиппа Ивановича мы отмечаем, когда его уже нет в живых, как нет в живых и нашего общего любимца Алика.

Оба они погибли вместе с членами экипажа космического корабля «Эллипс», о котором теперь никто ничего не знает, кроме того, что с ним произошла катастрофа в непосредственной близости от планеты Марс. Почтим же их память.

Из-за стола поднялись все. С минуту они молча смотрели в какую-то точку. Алцк, проследив за взглядом Георгия Васильевича, увидел на стене два больших фотопортрета — свой и папин, обрамленных черными лентами. Они висели над роялем.

— Дорогие друзья, — после минутной паузы сказал Георгий Васильевич. — Слово имеет Константин Степанович. — Жобре сел.

-- Много, — тихо произнес Иванов-Иванов, — я говорить не привык. В лице Филиппа Ивановича наша наука потеряла выдающегося ученого современности. На днях его именем названа одна из разновидностей инфузории, и этим все сказано.

— Инфочка! — всплакнув, прошептала Варвара Никаноровна.

— Слово — лучшему другу Алика, студенту биологического факультета университета Евгению

Крякову, — объявил Нарзанов-Жобре.

Теперь только Алик понял, кого напомнил долговязый незнакомец. Конечно, это же он, Женька Кряков!

— Мне сейчас тяжело, — проговорил Кряков. — Но в то же время радостно сознавать, что я имел счастье быть другом Алика. В нем я всегда видел идеального человека, и теперь сделаю все, чтобы оказаться достойным этой дружбы! Выпьем же и помянем Филиппа Ивановича и

Алика! Пусть земля... пусть космос им будет пухом!

Все поднялись и молча, не чокаясь, выпили. Отодвинув стулья, к роялю подошли Галина Алексеевна и ее муж.

Раздались знакомые аккорды, и зазвучал голос певицы:

Алик почувствовал, что лицо его становится мокрым от слез, а глаза словно заволоклись туманом. Однако тут же вспыхнул яркий свет, юноша очнулся и стал оглядываться.

Он заметил, что его отец тихо стонет. Академик Аш, обхватив голову руками, что-то шептал. Астроботаник сидел, слегка покачиваясь, и повторял: «Да-да, да-да».

Джонрид Феоктидтович сидел неподвижно. На лице доктора геологии блуждала странная улыбка.

Алик посмотрел в сторону Молоткова, Серповского, Валетова и Ташматова, а также их двойников. Лица их ничего, кроме покорности судьбе, не выражали.

— Итак, сбылось ваше пожелание, — сказал Гээр-пэ, — и вы увиделись со своими друзьями. Мне даже показалось, что вам захотелось попасть на свою родину. Не так ли?

— Это ужасно, — тихо проронил Ноготков, — это ужасно, ужасно!

— Как вы это сделали? — Академик Аш замер в неподвижной позе.

— Вам как крупному ученому, — произнес Гээр-пэ с явной издевкой в голосе, — объясню. Дело в «летающих тарелках», из-за которых у вас был в свое время поднят такой шум. Это же наши приборы-информаторы. Они распределены на расстоянии миллиарда километров друг от друга. А ваши телевизоры не только принимают звук и изображение телевизионных станций, но и своими экранами отражают предметы, которые находятся рядом.

Вот эти отражения и принимаются «летающими тарелками». Они же, кстати, берут и другую информацию, а затем транслируют ее для нас. Если вы сможете припомнить, на вашей планете произошло несколько загадочных исчезновений самолетов и кораблей. Увы, мы не могли допустить, чтобы у одноголовых четырехконечностных оказались четкие снимки и точная запись излучений наших сложнейших приборов, которые вы прозвали «летающими тарелками». Луч одной такой «тарелочки» может превратить в невидимую дымку любое сооружение, изготовленное на планете Океания. Мощность излучения «летающей тарелки» соответствует энергии, которую вырабатывают десять тысяч ваших крупных атомных электростанций. Я имею в виду станции с единичной мощностью реактора не менее тысячи мегаватт. Что же касается того, что вы увидели в квартире Филиппа Ивановича,— неожиданно закончил беседу Гэ-эр-пэ, — то мы это устроили по вашей же просьбе. У вас приступы ностальгии ( Ностальгия – приступ тоски по родине)? Вы хотели бы вернуться домой?

— Конечно, хотим! — с надеждой в голосе заверил академик.

— Никогда! — резко произнес Гэ-эр-пэ. — Забудьте об этом навеки и знайте — вы останетесь здесь, вы нам нужны для опытов!

Глава сорок третья,

появившаяся как следствие коварства Гэ-эр-пэ и предпринятых Аликом

Ноготковым мер самообороны

Мрачное настроение, охватившее шестерых землян, никак не отразилось на Молоткове, Серповском, Ташматове и Валетове, не говоря об их двойниках.

Аг подлетел к Гэ-эр-пэ и что-то прожужжал. Услышав ответ, он быстро очутился около Гелия Михайловича и прозвенел:

— Вы так взгрустнули, академик, как будто вмиг лишились денег иль обручального кольца. Нельзя быть хмурым без конца! Ведь на блистательной Иолле вам быть дано в почетной роли. К чему ненужный жалкий ропот, когда вас ждет Великий Опыт? Клянусь созвездием Зерцала, вам предстоит прожить немало! Зачем вам туловище, тело, что пользы от обеих рук? Клянусь, без них пройдете смело по жизни долгой длинный круг. Другое дело, если б вы остались вдруг без головы. Тогда, — мы будем к фактам строги, — вам не понадобятся ноги и (не смешно ль вам самому?) сердечко будет ни к чему, а также (хвастать нам тут нечем!) совсем не нужной станет печень. Короче — смейтесь хоть до слез! — вам образец Иисус Христос. Не говорите «да» иль «нет»: ведь парню-то две тысячи лет! Он вам не жаловался, Гелий, что годы быстро пролетели?

Не говорил, надеюсь, он, что жизнью «страшно огорчен»? Не приходили ль вам на ум слова «Когито эрго сум» («Я мыслю, следовательно существую» — слова, произнесенные французским философом Рене Декартом (1696—1650)).?

— От всего сердца благодарим вас за лестное предложение, — поклонился Гелий Михайлович, —  однако... — Его прервал сатанинский смех — это хохотал Гэ-эр-пэ.

— Вы меня позабавили, Гелий Михайлович, — немного поостыв, сказал он. — «От всего сердца»... Это же небольшой кусок мяса, подверженный тем же недугам, что и желудок, печень, селезенка. С таким же успехом можно сказать: «Благодарю от всей своей двенадцатиперстной кишки!» Вернемся лучше к вашим предположениям. Они излишни. Короче — как я решил, так и будет! Скажу откровенно: нас интересуют некоторые проблемы нейропсихологии — например, модально-специфические и модально-неспецифические формы памяти, нарушение памяти как мнестической деятельности, физиологические индикаторы внимания, а также постцентральные зоны коры головного мозга, афферентная организация движений при условии отсутствия конечностей, медиальные отделы коры и их роль в регуляции психических состояний, — короче, вам долго объяснять не надо.

— Теперь я, кажется, действительно все понимаю, — подавленно вдохнул академик. — Но, быть может, вы пощадите хотя бы юношу — он ведь ничего еще, в сущности, не видел.

— О нет! — воскликнул Гэ-эр-пэ.— Юноша как раз нас интересует больше других — это же табуля раза, как говорили знатоки латыни, нечто чистое, нетронутое. Мы даже не подвергали его фильтрации. А ведь все та же нейропсихология учит, что существо, лишенное обычного притока информации, как правило, впадает в сон при условии выключения всех воспринимающих органов. А из сна его может вывести лишь поступление какой-либо информации. Вот мы и проделаем опыт — сначала дадим ему максимум информации (а у нас такая возможность имеется), затем совершенно лишим его каких-либо возбуждений (а у нас и такая возможность есть!). В этих случаях возникают психические нарушения, которые как бы компенсируют подобное ограничение. А психические нарушения — галлюцинации, которые мы и воспроизведем впоследствии не только на экране.

Алик с ужасом слушал пояснения Гэ-эр-пэ, которые звучали для него как страшный приговор. Что делать? Броситься на колени? Бесполезно. Просить отсрочить испытание? Нет смысла. Заявить, что лучше умереть, чем подвергаться унижениям?

И вдруг на лице Алика появилась слабая улыбка. Юноша, пристально глядя в глаза академику, мысленно произнес:

«Пусть начнут испытания немедленно, дадут максимум информации!»

Не успел Гелий Михайлович раскрыть рот, как Гэ-эр-пэ обратился к остальным землянам и их двойникам :

— А вам как нравятся перспективы, которые я обрисовал?

— Мы в восторге!!! — рявкнули все двенадцать глоток, словно спевшийся после многих репетиций хор.

Аг и Эм-дэ-эс-шэ витали над головами землян, время от времени обмениваясь короткими жужжащими звуками.

— Вы что-то хотели сказать, Гелий Михайлович? — спросил Гэ-эр-пэ. — Я буду рассматривать это как последнее волеизъявление.

— Об опытах, — мрачно произнес академик. — Зачем они вам нужны? Ведь у вас настолько высокоразвитая цивилизация! К чему бы, допустим, мы стали производить опыты с сообщающимися сосудами, если нам заранее известен результат?

— Гелий Михайлович, — ответил вопросом на вопрос Гээр-пэ, — вы по нескольку раз смотрели один и тот же фильм? Конечно. У нас такая же ситуация с опытами — они просто нравятся!

— Хорошо, — еще более мрачно сказал академик. — Позвольте нам, пока мы еще не лишены тела, взглянуть на опыт с Аликом — когда вы напичкаете его максимумом информации!

Глава сорок четвертая,

текст которой является точным отображением неожиданных, но закономерных событий

Трудно сказать, сколько времени прошло после того как Гэ-эр-пэ милостиво согласился выполнить просьбу академика Аша, ибо сам Гелий Михайлович, астроботаник Хворостов, цитолог Ноготков, геолог Кпндзюба и доктор медицины Блаженный сразу же вслед за уходом Алика, которого увел Пэ-гэ-гэ-пэ, впали в самую настоящую прострацию. Во всяком случае, никто из них даже не пытался поинтересоваться состоянием товарища, находившегося рядом, ми у кого из них не возникало желание узнать, куда именно делся Алик, все они были крайне угнетены и подавлены. Со стороны могло показаться, что все пятеро ученых находятся в состоянии гипнотического оцепенения. Впрочем, судя по тому, что произошло с Молотковым, Серповским, Валетовым и Ташматовым, предположению о гипнозе удивляться не стоило. Однако через какой-то промежуток времени вся пятерки внезапно пришла в себя. Первым опомнился Филипп Иванович.

— Где мой сын? — с тревогой спросил он, ни к кому в особенности не обращаясь. — Я хочу знать, где мой сын?! Куда его дели?

— Филипп Иваныч, ваш сынок исчезнуть навсегда не мог,

— прозвенел Аг, кружась над землянами. — Хоть вас сомнения и жгут, он очень скоро будет тут, и вы, конечно, без сомнений все убедитесь: это — гений!

— Нечего меня успокаивать вздорными обещаниями, — нахмурился Ноготков. — Я хочу видеть сына, доже если он далек от гениальности. Судя по всему, мне теперь недолго осталось жить, и я...

— Ну, ладно, дорогой, не надо паниковать, — обнял за плечи Филиппа Ивановича Блаженный.

Алик появился внезапно. Милый, несносный сын Филиппа Ивановича влетел сквозь образовавшееся наверху зала-многоугольника отверстие.

— Боже, — ахнул Ноготков-старший. — Где ты был?

— Разве тебе не говорили? — удивился Алик. — В КПЗ!

— Что, что? — побледнел Филипп Иванович, — В КПЗ, то есть в камере предварительного заключения? За что же это тебя? Варвары!

— Успокойся, — улыбнулся Алик. — КПЗ — это Концентратор Полезных Знаний. Мне теперь не нужен даже университет!

— Нонсенс, милостивый государь — нахмурился цитолог.

— Филипп Иванович, — впервые заговорил! Эмдэ-эс-шэ, — вас ведь предупреждали, что вашему сыну будет дан максимум информации. Теперь легко убедиться в этом.

Можете задавать ему любые вопросы по любым отраслям знаний!

— Хорошо, — усмехнулся цитолог. — Ну, скажем... какова суть одного из путей выделения исходных многомолекулярных систем из однородного раствора органических веществ земной гидросферы?

— Пустяк, — улыбнулся юноша. — Подобную тему может осветить даже кандидат биологических наук. — Заметив, как побагровел отец, Алик скороговоркой произнес:

— Ну, ладно, я отвечу. Наиболее вероятным первичное возникновение такого рода систем представляется в форме так называемых коацерватных капель. Эти образования можно легко получить в лабораторных условиях...

— Как именно? — изменился в лице Филипп Иванович.

— Путем простого смешивания растворов не только различных естественных белков или нуклеиновых кислот, но и искусственно получаемых полимеров со случайным или монотонным расположением в их цепи мономеров, то есть при смешивании или одновременном образовании таких веществ, возможность которых в «первичном бульоне» не подвергали сомнению. Я ничего не соврал?

— В-в-все абсолютно точно, — ответил отец Алика, с суеверным страхом оглядываясь на своих друзей, стоявших с разинутыми ртами. — Милостивые государи, но ведь этот молокосос буквально, слово в слово, повторил тезисы самого Александра Ивановича Опарина! Нонсенс!

— Нонсенс, — повторил астроботаник. — Ну, хорошо, ты что-нибудь о фикобилинах знаешь? И о каротиноидах?

— Вы что же, сговорились изматывать меня пустяковыми вопросами? — недовольно поморщился Алик. — Фикобилины — это древнейшие пигменты, которые господствовали на первых этапах эволюции растительности. Они окрашивают глубинные водоросли, например, в красный и синий цвет. Что же касается каротиноидов, то можно вспомнить хотя бы морковь, окраску которой дает пигмент каротин. Каротиноиды не только окрашивают растения, но и помогают им переносить холод. Они же приводят к тому, что растения становятся в двадцать раз устойчивее к ультрафиолетовым лучам.

— Может быть, — после долгой паузы решился задать вопрос доктор медицины, — ты мне объяснишь, что такое гиперестезия?

— В отличие от анестезии, Джонрид Феоктистович, — улыбнулся Алик, — которой именуют всякое выпадение, отсутствие чувствительности, гиперестезией называют повышение чувствительности.

— Это случайность, — пробормотал Блаженный. — А что же такое афазия, дизартрия и дисфагия? — Он нервно проглотил слюну.

— Отвечаю по порядку, — снова улыбнулся Алик. — Речевое расстройство, расстройство произношения слов и нарушение глотания. Последнее явление, Джонрид Феоктистович, вы только что продемонстрировали — однако это на почве легкого нервного расстройства.

Ученые переглянулись, как бы спрашивая друг друга, не снится ли им все это. Однако, судя по всему, опасения были напрасны.

— Позволь и мне задать вопрос? — робко попросил Кандзюба. — Что ты знаешь об афганском лазурите?

— Ну, ладно, — рассмеялся Алик, — отвечу. В отличие от светлого пятнистого лазурита берегов Байкала, афганский лазурит ярко-синий. Екатерина Вторая ставила афганский лазурит выше сибирского. Лишь в конце тысяча девятьсот тридцатого года советские геологи обнаружили на Памире, на высоте около пяти километров, в леднике, лазурит темно-синего цвета, нежно-голубого и с переходом в фиолетовые и зеленые тона. Это был лазоревый камень Памира.

— Хватит! — крикнул академик. — Только еще два вопроса по химии. — И он не без тревоги посмотрел на испуганные лица ученых. — Чем парадоксален протактиний? И что такое астат?

— Протактиний — один из немногих элементов, существование которых предсказано почти за полвека до открытия. Он дороже золота, но пока не имеет практического применения. Между прочим, это тот именно элемент номер девяносто один из таблицы Менделеева, который сам Дмитрий Иванович назвал экатанталом, когда он еще не был открыт. Период его полураспада равен тридцати пяти тысячам лет. Астат — элемент номер восемьдесят пять. В земной коре содержатся лишь тридцать граммов этого элемента. Известны двадцать изотопов астата. Достаточно, Гелий Михайлович?

— Достаточно! — механически повторил академик и обвел своих коллег блуждающим взглядом лунатика. — Теперь и умереть не страшно!

— Итак, сейчас вы убедились воочию, что такое цивилизация блистательной Иоллы, — с металлическим оттенком в голосе произнес Гэ-эр-пэ. — Если сын Филиппа Ивановича за такой короткий срок сумел стать всесторонним ученым, можете себе вообразить, чего достигли мы за миллионы лет процветания науки. Таким образом, вам ясно как божий день, что вы ничем не рискуете, оставаясь здесь навеки.

Глухой стон вырвался из груди землян, не считая, конечно, Молоткова, Серповского, Ташматова, Валетова и их двойников, которые по-прежнему стояли навытяжку с бессмысленными лицами манекенов.

Глава сорок пятая,

из которой можно сделать вывод, что

ГУСЛИ бывают разные

Когда земляне окончательно убедились в непреклонности Гэ-эр-пэ, решившего обречь их на бесконечные страдания, что послужило причиной исторгшегося из их груди стона, они услышали звуки, заставившие встрепенуться даже Филиппа Ивановича, который находился в состоянии особого уныния.

— Одноголовые четырехконечностные! — раздался чей-то незнакомый голос. — Вы получаете редкую возможность лицезреть гусли! Поздравляем с удивительной удачей — за последние двадцать тысяч лет ни один пришелец не сподобился столь высокой чести!

Более того, почти никто из обитателей блистательной Иоллы даже не подозревает, что гусли вообще существуют в природе! Досточтимому Агу предлагается по-прежнему быть у землян провожатым.

— Вы что-нибудь поняли? — шепнул академику доктор медицины.

— Насколько я успел сориентироваться, — негромко ответил Гелий Михайлович, — издевательства продолжаются. Нам сейчас, конечно, не хватает одного — взглянуть на гусли. В виде особой милости нам еще, быть может, покажут балалайку.

— Вы неисчерпаемы, — повернувшись к академику, вздохнул Кандзюба. — Именно сейчас так хочется балагурить!

— Балагурь не балагурь, не спастись от страшных бурь, — наигранно улыбнулся Гелий Михайлович. — Извините за рифму, досточтимый Аг! — И академик молитвенно воздел руки.

Между тем Аг и Эм-дэ-эс-шэ быстро приблизились к голове Гэ-эр-пэ, и все услышали непонятное жужжание.

Алик тоже ничего не понял, ибо в КПЗ его обучили всему, кроме языка иоллитов.

— Даже иолли... гм... иезуиты времен испанской инквизиции не смогли бы придумать ничего более гнусного, — горько усмехнулся астроботаник. — В канун изощренных пыток пригласить своих жертв на какой-то концерт гусляров!

— Удивительно, что здесь вообще имеются гусли, — заметил Алик. — Ведь на Иолле нет ничего деревянного, если не считать трофеев с нашего «Эллипса». Возможно, они изготовлены из какого-нибудь особого материала? Странно, однако в КПЗ не давали никаких намеков на существование этих гуслей. И почему именно сейчас...

— Я же говорю — это ультраиезуиты! — воскликнул астроботаник.

— Ах, строгий Хворостов, простите —сужденья ваши стоят грош! — неожиданно зазвенел Аг почти над самым ухом астроботаника, что заставило Петра Валериановича вздрогнуть. — Сейчас об ультраиезуите упомянули вы. И что ж? Совсем не зная сути дела, не понимая, что и как, грубите вы. Меня задела такая дерзость: не пустяк — бросать пустые обвиненья облыжно, фактам вопреки! Теперь себе, поверьте, день я. здесь места не найду с тоски.

— Извините, — смущенно пробормотал астроботаник, — я не хотел обидеть именно вас, но получается какая-то чепуха. Сначала нам объявили, что нас тут оставляют навеки для проведения, прямо скажем, варварских опытов.

А потом вдруг нас приглашают взглянуть, видите ли, на гусли. Это уж ни в какие ворота не лезет!

— Не понимаю вас я что-то, — прозвенел Аг. — При чем тут... как их там... ворота? Предупредить я должен вас: мне надо выполнить приказ, и никакая болтовня не отвлечет теперь меня. Сейчас вы сядете в ракету, спустя же несколько минут я покажу вам чудо это. Так ждите, скоро позовут!

И действительно, шестеро землян не успели собраться с мыслями, как очутились в небольшом летательном аппарате, длина которого вряд ли превышала четыре метра. Это была прогулочная ракета, управлявшаяся на расстоянии. Уже сидя в ней, бывшие обитатели «Эллипса» услышали напутствие Гээр-пэ, голос которого проникал, казалось, не только через стенки салона, но даже сквозь кожу пассажиров:

— Одноголовые четырехконечностные! Желаю вам стойко перенести встречу, которая вас ожидает! Счастливого пути!

На лицах эллипсовцев все еще отражалось недоумение, когда ракета, сделав три круга в зале-многоугольнике, вылетела во вновь образовавшееся отверстие и устремилась к заданной цели.

Автогид, повиснув в передней части салона, хранил молчание.

—Досточтимый Аг, — вдруг заговорил Джонрид Феоктистович, — быть может, вы объясните нам, почему потребуется проявлять стойкость при встрече с таким невинным объектом, как гусли?

— Объект невинный? — прозвенел Аг. — Извините, ваш оптимизм мне сродни. И те невидимые нити, что нас связали в эти дни, как будто сразу крепче стали, друг другу ближе мы сейчас. Да, гусли в бриллиантном зале невольно очаруют вас!

— Ах, вот в чем дело, — понимающе закивал Кандзюба. — Зал, оказывается, бриллиантовый. Нас драгоценностями не прельстишь!

Последние слова доктор геологии произнес в момент, когда прогулочная ракета уже опустилась на небольшой светящейся площадке. Почти в тот же миг несколько пар щупалец иоллитов перенесли землян в шаровидный аэробус, и он через минуту влетел в отверстие огромного сфероида, переливавшегося нестерпимо яркими огнями иллюминации.

Когда земляне вышли из аэробуса, Аг вновь поднялся и быстро исчез в том же отверстии сфероида. Оглядевшись, бывшие обитатели «Эллипса» заметили большое светящееся табло. Мигающие буквы образовали текст на русском языке:

«ПРЕДСТАВИТЕЛИ ГОЛУБОЙ ПЛАНЕТЫ!

ПОДГОТОВЬТЕСЬ К СЕРЬЕЗНОМУ ПСИХОЛОГИЧЕСКОМУ ИСПЫТАНИЮ — ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВЫ СВОИМИ ГЛАЗАМИ УВИДИТЕ ГУСЛИ!»

— Почему-то здесь уверены, — заметил Блаженный, — что для нас гусли — серьезное психологическое испытание. И смех и грех!

— И все-таки мы опять влип... — начал было астроботаник. Он не успел закончить фразу — одна из стен, усыпанных бриллиантами, раздвинулась, и оттуда бесшумно выкатился огромный светящийся шар. Не касаясь нижней поверхности, шар как бы подплыл к центру сфероида и застыл в неподвижности. Затем он словно раскололся на две откинувшиеся половинки. На платформе одной из них стояло красивое кресло, сплошь усыпанное яркими алмазами.

Джонрид Феоктистович выразительно покосился на Кандзюбу (который не без профессионального интереса разглядывал несметные драгоценности на кресле и стенах), затем перевел взор на Алика.

— Да, да, я с вами согласен, доктор, — кивнул Алик, — это уже достаточно серьезное испытание — быть рядом с бесценными сокровищами и знать, что для нас они абсолютно бесполезны.

— Близок локоток, — вздохнул астроботаник. Он хотел еще что-то добавить, но язык перестал ему повиноваться, ибо в этот момент рядом с алмазным креслом возникло столь удивительное существо, что все земляне вздрогнули от неожиданности и зловещих предчувствий.

Несомненно, это была явно человекоподобная фигура, а точнее — фигура двух женщин, слившихся в одно целое.

Существо это имело две красивейших, прямо-таки человеческих, головы с длинными светлыми и черными волосами, две ноги и четыре руки. Обе шеи были обвешаны связками жемчугов, на которых висели четырехконечные звезды, горевшие бриллиантами. На всех руках блестели браслеты из какого-то черного металла, выше которых нестерпимым огнем пылали вживленные в тело четырехконечные звезды. Волосы были аккуратно сплетены над центром пояса, обрамленного бриллиантами и причудливой бляхой. Как бы двойное туловище существа было одето в нечто вроде соединенных между собою длинных джемперов, отливавших металлическим блеском. В верхней передней части джемперов светились украшения, весьма похожие на огромные глаза иоллитов. Эти четыре глаза как бы перемигивались, производя жуткое впечатление каких-то таинственных приборов. От всей фигуры исходило слабое сияние.

Сразу повеяло каким-то непередаваемо приятным ароматом — землянам показалось, что запах исходит от диковинного существа. Черты обоих лиц существа были удивительно правильны и почти ничем не отличались, напоминая классические изображения богинь из древнегреческой мифологии. Только одна была брюнеткой, а другая блондинкой. На ногах двухголового существа блестели усыпанные алмазами туфли с каблучками, у модниц именуемыми гвоздиками, а у врачей-ортопедов — змеиным жалом.

Видимо, насладившись эффектом, которое оно произвело на землян, существо подняло сразу все руки, отчего напомнило индийское божество Шиву, и заговорило порусски в унисон, двумя голосами:

— Наши одноголовые четырехконечностные гости! Мы рады приветствовать вас в нашей высокой резиденции. Вы услаждаете взор наш оригинальным внешним видом. Надеемся, что мы поймем друг друга. Что же вы стоите? Ложитесь, дорогие гости, ложитесь, так удобнее!

Бывшие обитатели «Эллипса» оглянулись, увидели внезапно возникшие сооружения, напоминающие кушетки, и легли так, чтобы не выпускать из поля зрения симпатичное четырехрукое чудовище.

А двухголосая речь полилась снова:

— Мы с удовольствием продолжим беседу. Дело в том, что лузерантика преово дулыпирес митебрит лезург хажьй моунск пуйлигеа найд рере бругн кыжжуээ йисидргх оо. Короче говоря, жегбурф трокк пнвкридт сухъюза орндг.

Сами понимаете, бебереклы раытююж гупиандз, и нам на это выырдш в высшей степени парадука гнулоэр. Кстати, кто-нибудь из вас владеет эжаирдским или хотя бы опьегюдским языками. Тогда нам было бы еще легче понимать друг друга, а? Видите ли, мы владеем тремястами семьюдесятью пятью языками, и когда нам становится скучно, беседуем на любом из них. Вот вы, например, — тут двухголовое существо протянуло одну из рук к академику, — вы знаете хотя бы сорок — сорок пять языков?

Гелий Михайлович покраснел, как первоклашка, не выучивший стишок, привстал со своего ложа и в замешательстве произнес:

— Видите ли, я не филолог, я, собственно, химик и в основном оперирую формулами, но английским, французским и немецким владею свободно. Слабее знаю итальянский. Позвольте задать вопрос?

— Прежде чем задавать вопросы, — заметило диковинное существо, — стоит выслушать наш совет — всем вам было бы неплохо изучить хоть бы тридцать основных языков, а потом вы без особого труда сможете овладеть остальными... э-э-э... Сколько будет, если от трехсот семидесяти пяти отнять тридцать?

— Триста сорок пять! — с готовностью ответил академик.

— Смотрите-ка! — На лицах диковинного существа появились одинаковые улыбки. — Одноголовый четырехконечностный знает всего лишь три-четыре языка, а вот с математикой у него дела идут превосходно! Мы же из-за этой проклятой арифметики страдаем всю жизнь.

Это просто лукре пуондаки ненефикащ! Грвуэйл пипимаажх нэээу, не иначе! Так какой же вы хотели задать... О, мы чуть не забыли! Запомните, какие языки вам надо в первую очередь изучить. Перечисляем по алфавиту: аввавандский, брузолинский, выпуленский, галеопский, дреомунгский, елелянский, жуотярский, занелонский, икверанский, йожеругский, капухорский, лумиольский, муёкасский, нимеригский, опьегюдский, пневурочский, ререредскии, супелякскии, тимилинский, утхигарский, фикадельский, хоютинский, ценцумисский, чежохинский, шешешегский, шумилакский, ыыхленский, эжаирдский, юкоренский и янеякский. Кстати, неужели никто из вас не знает больше языков, чем...— Диковинное существо повернуло обе головы к академику, — Как вас величать-то по батюшке?

— Гелий Михайлович, — церемонно поклонился Аш.

— Вот, вот, больше, чем Гений Михайлович, кто-нибудь знает?

Академик хотел было внести исправление, касающееся его имени, но не успел этого сделать, так как раздался голос Алика:

— Я знаю больше!

Эллипсовцы бросили на своего младшего друга восхищенный взгляд.

— Не может этого быть! — как-то нервно воскликнуло четырехрукое существо, и обе головы повернулись друг к другу, а глаза стали перемигиваться. — Так какие же это языки?

— Первые тридцать могу назвать. Итак, строго по алфавиту: ашхабадский, белгородский, винницкий, гомельский, дербентский, ессентукский, житомирский, запорожский, ижорский, йошкаролинский, курский, луганский, малоярославский, небитдагский, омский, пудожский, ростовский, смоленский, таймырский, ужгородский, феодосийский, хибиногорский, цхалтубский, череповецкий, шадринский, щелковский, элистовский, юкагирский, язъяванский и даже, если хотите, мягкийзнакский, не считая, конечно, диалектов и наречий.

— Бубуайндси, бубуайндси! — в два голоса повторило четырехрукое существо. — Великолепно! — Здесь обе головы повернулись друг к другу и вразнобой произнесли несколько слов, а затем снова заговорили дуэтом: — Мы решили, что вы обязательно обучите нас этим удивительным языкам! Очевидно, пятнадцати дней для этого хватит?

— Безусловно! — твердо заверил Ноготков-младший. — Вполне!

— Так все-таки вы не ответили... гм... на мой вопрос, — напомнил академик. — Для какой цели Гэ-эр-пэ и Аг собирались показать нам гусли и даже предупредили...

Громоподобный хохот с каким-то странным повизгиванием потряс бриллиантовый сфероид. Двухголовое существо закачалось и замахало руками, не в силах вымолвить хотя бы одно слово. Обе половинки светящегося шара захлопнулись, он бесшумно полетел к раздвигающейся стене сфероида и исчез из виду — стена снова сдвинулась. В то же мгновение там показалось другое существо — это была фигура незнакомого землянам микри, облаченного в костюм из красной полупрозрачной материи, поблескивающей от множества алмазов.

— Приветствую вас, представители Голубой Планеты Океания! — тонким голоском произнес он. — Судя по всему, вы так и не получили ответа на свой вопрос. Придется этим заняться мне. Вы, кажется, хотели видеть гусли? Вы их только что видели!

— Как вас надобно понимать? — нервно дернулся Кандзюба.

— Очень просто — с вами сейчас разговаривали именно ГУСЛИ, то есть Главные Ученые Секретари Лингвистического Института. Ясно?! И вас можно лишь поздравить с тем, что Александру Филипповичу выпала высочайшая честь преподавать им языки, которые они, к моему удивлению, не знают. Прошу вас пожаловать в отведенное для вас помещение, где вы будете пока отдыхать. Опыты, о которых вас предупреждал Гэ-эр-пэ, откладываются на неопределенное время, но непременно будут проведены. Аг останется пока со мною.

Глава сорок шестая,

в которой заключена нехитрая идея

Сообщение микри, блиставшего алмазами, произвело на землян неизгладимое впечатление. Мысль об отсрочке чудовищных опытов зародила слабую надежду на какоенибудь случайное избавление от неминуемых страданий.

А в подобных случаях даже искра надежды разгорается в пламя желаний — желаний побороть любые трудности.

Алик Ноготков, мгновенно придумавший трюк с тридцатью языками (один из которых оказался разговорным), пошел на этот шаг только из духа противоречия и для поддержания престижа представителей Голубой Планеты.

Кроме того, он тайно уповал на то, что эта затея будет способствовать торможению неумолимого хода отнюдь не веселых событий, даст возможность землянам лучше сориентироваться в обстановке.

Лишь только землян доставили аэробусом в отведенную им резиденцию, которая оказалась небольшим хорошо освещенным сфероидом с прозрачными стенами, круглым столом и инкрустированными бриллиантами креслами, Алик обратился к бывшему, но, увы, неполному экипажу «Эллипса», призывая не унывать и положиться на него.

— Ах, что теперь можно сделать, — вздохнул астроботаник.

— Знаете, Петр Вплерианович, — повернулся к Хворостопу доктор геологии, — если вы сегодня употребили термин «ультрииезуиты», то, глядя на вас, хочется блеснуть неологизмом — вы ультрапаникер!

— Совершенно верно, Роман Павлович, — согласился Блаженный. — Наш милый Хворостов обладает неподражаемым умением хандрить в любой ситуации. Казалось бы, теперь, когда у нас появились такие чаяния...

— Джонрид Феоктистович, — перебил Блаженного цитолог, — зачем нам зря тратить время на слописа? Полагаю, что мой сын превосходно разберется в ситуации и использует свой дар для общей пользы.

— Тем более, что те, у кого он будет репетитором, имеют неоспоримое сходство с хомо сапиенс, — добавил доктор медицины, — что облегчает достижение взаимопонимания.

— М-да-а-а, — наморщил лоб академик, — оказывается, не всякие гусли вызывают желание насладиться музыкой.

Кто бы посмел вообразить — сразу два ученых секретаря, оба рядом, всегда могут посоветоваться. Вот уж, действительно, ум хорошо, а два лучше.

— А, кстати, какой простор для занятий музыкой! — воскликнул геолог. — Представляете, как объявил бы конферансье: «Концерт для двух фортепиано с оркестром исполняют ГУСЛИ — во все четыре руки»!

— Все это, конечно, хорошо, — как ни в чем не бывало заметил астроботаник, — но каким образом ГУСЛИ — пусть это выдающиеся лингвисты, — каким образом ГУСЛИ могли дать указание самому Гээр-пэ о встрече с нами? Это же, простите...

— ...нонсенс, — закончил мысль Хворостова Филипп Иванович.

— Все мы об этом думаем, — вздохнул Блаженный, — но пока всё в тумане. Что скажет по этому поводу Александр Филиппович?

— На гипотезах далеко не уедешь, — развел руками Алик.

— У тебя есть гипотеза? — повернулся к сыну цитолог.

— В эмбрионе. Но я полагаю, что при изучении, скажем, череповецкого языка уже удастся кое-что разузнать, а затем предпринять. Еще раз прошу не унывать и положиться на меня!

— Вы вполне заслуживаете этого!

Столь ободряющая реплика вызвала недоумение у землян, ибо никто из них в этот момент не издавал ни звука. Однако уже спустя несколько секунд автор реплики был обнаружен. В центре стола, за которым сидели эллипсовцы, вдруг образовалось отверстие диаметром не менее четверти метра, и из него буквально выпорхнуло крошечное создание. Это был тот микри, который давал пояснения насчет ГУСЛИ и обрадовал сообщением об отсрочке варварских опытов. На нем переливался алмазами голубой костюм.

— Откуда ты, прелестное дитя?! — не удержался Гелий

Михайлович, проследив за тем, как исчезает отверстие в столе.

— Пора бы вам перестать удивляться, — с укоризной заметил микри. — Хотя, впрочем, ваше состояние свидетельствует о неисчерпаемой бодрости, а это уже хорошо. В настоящий момент ГУСЛИ заняты упражнениями по художественной гимнастике и пространственной акробатике. Вот почему я могу уделить вам несколько минут. Аг рассказал мне кое-что о вас, но одно дело услышать, другое — повидать и поговорить. У вас могут возникнуть кое-какие вопросы.

Алик пристально разглядывал микри, сосредоточив всю волю на одной мысли — заставить его подчиняться своему желанию. В этот миг сыну цитолога захотелось, чтобы микри ни с того ни с сего сделал сальто и тут же объяснил свой поступок «демонстрацией одного из упражнений пространственной акробатики, которые любят ГУСЛИ».

Все, кроме Алика, ахнули, когда микри, не дожидаясь никаких вопросов, вдруг подскочил на несколько метров, сделал пять головокружительных сальто и, опустившись на стол, сказал:

— Итак, дорогие гости, я частично ответил на ваш немой вопрос о том, какие именно упражнения по пространственной акробатике любят выполнять ГУСЛИ.

— Благодарим вас, — поклонился Алик, торжествуя в душе, — но было бы неплохо, если бы вы сообщили кое-что о себе. Меня, к примеру, восхитили ваши прыжки, но они естественны для представителей особого звена. Вы же, очевидно, относитесь к другой категории?

— О да, — улыбнулся микри, — категория у меня иная.

— Мы даже не знаем вашего имени, — продолжил Алик.

— Ах да, я и забыл представиться, — улыбнулся микри и галантно поклонился. — Я — Бэ-дэ-гэ, и этим все сказано!

— Бэ-дэ-гэ, — пробормотал академик. — Какая-то бодяга...

— Бэ-дэ-гэ, — заметил микри, — это, между прочим, Большой Друг ГУСЛИ, что сами они подтвердят н любое время.

— Мы вам и так верим, — сказал Алик.

— Нет, нет, вы сейчас сами убедитесь, — возбужденно блеснул глазами микри. — Глядите, внимательно глядите!

С этими словами микри извлек на несколько секунд из какого-то кармашка миниатюрный светящийся кристалл в золотой оправе и нацелил тонкий пучок его лучей на самую верхнюю точку сфероида. В тот же миг земляне услышали какое-то назойливое жужжание, и их окутала непроглядная тьма. Стены сфероида засветились голубоватыми вспышками, раздалась щемящая сердце музыка, и все увидели, как под куполом появилась одетая в красное трико фигура ГУСЛИ. В каждой руке находилась тонкая металлическая пластинка длиною с метр, концы которой испускали розовое свечение. Стройные ноги ГУСЛИ были облачены в легкую эластичную обувь, напоминавшую балетки.

Витая, словно в невесомости, под куполом сфероида, ГУСЛИ стали выполнять самые немыслимые упражнения, о которых не могли бы и мечтать лучшие эквилибристы земного шара. То они сворачивались в клубок так, что издали напоминали чем-то иоллитов; то, вытянув две руки и прижав две другие к бедрам, вращались, словно тело их было нанизано на какуюто невидимую ось; то, опираясь на светящиеся металлические пластинки, делали «свечу», выравнивая ноги и соединяя носки с непревзойденной четкостью; то, заложив ногу за одну шею, а другую за вторую, плыли в пространстве, плавно размахивая руками; то, сделав «шпагат», вытягивали руки со светящимися пластинками строго параллельно ногам. Минут через пять ГУСЛИ плавно опустились рядом с Бэ-дэгэ на стол, площадь которого мгновенно увеличилась втрое. В сравнении с ГУСЛИ их Большой Друг выглядел так же, как спичка на фоне бутылки. Не мешкая, микри соскочил со стола и уселся в высокое кресло, сразу возникшее рядом с Аликом. А юноша напряг всю свою волю и, поочередно впиваясь взором в оба лица ГУСЛИ, мысленно произнес:

«Поднимите-ка этого микри одной из рук!»

На лицах ГУСЛИ появилась растерянность, сменившаяся недоумением. Встав на одну из рук, ГУСЛИ вытянулись в струнку, параллельно столу, после чего приняли вертикальное положение.

— Ну как? — спросила одна из голов ГУСЛИ, блондинка.

— Как вам понравились наши упражнения? — уточнила брюнетка.

— Изумительно! — похвалил Алик, с горечью подумав о том, что его телепатическая сила иссякла, а опасность порабощения возросла.

— Мы могли бы вам показать еще кое-что, — произнесла блондинка.

— Но только у нас нет времени, — пояснила брюнетка. —

Ведь перед нами стоит задача начать изучать ваши тридцать языков.

— В конце концов, — заметила блондинка, — ради наших гостей можно было бы и отложить это занятие. Ведь..,

— Ни в коем случае! — прервала ее брюнетка.

— А я говорю — отложим! — настойчиво повтоила блондинка, энергично подкрепляя свои слова резким движением двух рук.

— Ни за что! — Две другие руки наискось резанули пространство.

— Отложим! — Две руки разрезали пространство сверху вниз.

— Никогда и ни за что! — Две руки перечеркнули невидимую линию.

— Ах, так?! — возмутилась блондинка. — Тогда я отказываюсь заниматься пространственной акробатикой!

— Наплевать, сама справлюсь!

— Сама?! Ха-ха-ха! Здесь одной головой ничего не сделаешь!

— А ты своей головой много сделаешь?

— Попрошу мне не тыкать! С вами разговаривает Главный Ученый Секретарь Лингвистического Института! — побагровела блондинка.

— Ах, ты, как страшно, — Главный Ученый Секретарь, — стала багроветь и брюнетка. — А я кто, по-вашему?

— А вы просто набитая дура!

— Я — дура?! — Брюнетка, не находя слов, опешила, но после паузы выпалила: — Скажите, Бэ-дэ-гэ, этой бесцветной кретинке, чтобы она прекратила наносить мне оскорбления, пока я не вырвала на ее голове все искусственные паутинки и соломинки!

— Уймите, дорогой Бэ-дэ-гэ, эту крашеную шизофреничку, — воскликнула блондинка, — иначе я ей выцарапаю эти противные черные шарики, которые она по глупости именует глазами, а потом вытряхну из ее головы труху, которую она по недоразумению называет мозгами!

— Прекратите, немедленно прекратите! — рассерженно воскликнул Бэ-дэ-гэ. — Вечная история — из-за какого-нибудь пустяка начинаете ссориться. Да еще на русском языке. Гостей бы постыдились. Неужели вы опять забыли, что у вас один организм, что любая боль — обоюдна и нестерпима. И потом не забывайте о своем высоком положении. Ведь вы же ГУСЛИ! Так что немедленно помиритесь и отправляйтесь в сон!

Микри снова извлек миниатюрный светящийся кристалл и направил пучок его лучей в верхнюю точку сфероида.

Опять раздалось жужжание, наступил мрак, послышалась тревожная музыка, стены сфероида засветились голубоватыми вспышками, и ГУСЛИ исчезли.

— Простите, Бэ-дэ-гэ, — нарушил молчание Алик. — Вы произнесли довольно странную фразу — «Помиритесь и отправляйтесь в сон». Это совет лечь спать, не так ли?

Микри тихо рассмеялся, вздохнул и только после этого ответил:

— Видите ли, Александр Филиппович, СОН — это Срочный Обморозитель Нервов. Вы разве не замечали, что у вас на Голубой Планете жители северных районов гораздо спокойнее и уравновешеннее, нежели обитатели южных поясов? Как видите, мы учли это явление. Поверьте мне, что наш СОН — отличное средство для успокоения нервов!

Глава сорок седьмая,

дающая ключ к пониманию некоторых явлений

Чем больше Алик общался с Бэ-дэ-гэ, тем яснее ему становилась цель, которую надо было достичь. Стало очевидным, что ГУСЛИ не поддаются гипнозу или телепатическому воздействию. Почему? Пока это оставалось еще загадкой. Но вот Бэ-дэ-гэ, наделенного особыми привилегиями и полномочиями, просто необходимо было использовать для спасения землян. В первую очередь, его следовало рассматривать как источник неисчерпаемой информации. Алик точно установил, что Бэ-дэ-гэ вне зависимости от собственной воли готов подчиниться любому распоряжению. Именно теперь будущее эллипсовцев, как никогда раньше, зависело от того, сумеет ли Алик Ноготков заставить Бэдэ-гэ оказать им самое широкое содействие в достижении цели.

Получив разъяснения относительно значения термина «СОН», Алик обратился к своему отцу с мысленной просьбой выпросить у Бэ-дэ-гэ хотя бы полуторачасовой тайм-аут, то есть разрешение отдохнуть.

Алик не сомневался, что наедине с Бэ-дэ-гэ ему гораздо легче будет заставить этого микри служить землянам.

— Многоуважаемый Бэ-дэ-гэ! — обратился к микри Филипп Иванович. — Уж слишком много на нашу долю выпало переживаний, слишком велик для пас оказался поток информаций. Сами понимаете, мы не привыкли к таким перегрузкам. Дайте нам отдых.

— Я вижу, вас тоже можно было бы отправить в СОН, — улыбнулся Бэ-дэ-гэ, — но, пожалуй, разумнее выполнить вашу просьбу.

— А лично я не устал, — сказал Алик, — и, кроме того, мне хотелось бы еще поговорить с вами, многоуважаемый Бэдэ-гэ, причем еще до того как ГУСЛИ начнут изучать заинтересовавшие их языки.

— Итак, — скипал Бэ-дэ-гэ, — сейчас академик Аш, доктор медицины Блаженный, доктор биологии Ноготков, астроботаник Хворостов и доктор геологии Кандзюба останутся здесь отдыхать. Вас всех уже попотчевали комбинированной пищей, а ее хватит еще на месяц до первого ощущения голода. Мы же с Александром Филипповичем удалимся в мою Цэ-эр, то есть Цитадель Раздумий. Вы здесь посмотрите несколько стереофонических цветных объемных ароматизированных фильмов-представлений из истории нашей цивилизации.

-- Надеюсь, это немного развлечет вас и снимет усталость.

С этими словами Бэ-дэ-гэ спрыгнул со своего высокого кресла и в один миг очутился на столе. Алик взглянул на микри и тотчас вскочил на стол, в центре которого вновь образовалось отверстие не менее метра в диаметре.

Бывшие члены экипажа «Эллипса» успели только заметить, что в сфероиде на какойто неуловимый миг воцарилась тьма, и стол с затянувшимся отверстием оказался пуст.

Придя в себя через несколько минут, Алик огляделся и обнаружил вокруг хрустальные стены, пол и потолок. Зал имел кубическую форму и весь словно переливался огнями. Алик сидел в золотом кресле рядом с Бэ-дэ-гэ за круглым столом, инкрустированным бриллиантами.

— Итак, — произнес микри, — я готов ответить на ваши вопросы!

Мы позволим себе воспроизвести эту беседу с протокольной точностью, дабы не подвергать читателя опасности увлечься какими-либо витиеватыми авторскими объяснениями, уточнениями и описаниями. Следует только отметить, что никто не произносил ни звука: на мысленные вопросы Алика Ноготкова Бэдэ-гэ отвечал так же бессловесно; казалось, что оба они дремлют.

А. Меня интересует, кто мог дать самому Гэ-эр-пэ указание о проведении нашей встречи с ГУСЛИ. В чем же тут дело?

Б. А вы знаете, кто такой Гэ-эр-пэ, Александр Филиппович?

А. То есть как — «кто такой»? Главный Разум Планеты!

Б. Нет!

А. Но нам все время внушали, что это так!

Б. Именно внушали — для соблюдения строжайшей тайны и во избежание осуществления попыток покушения на подлинного Гэ-эр-пэ.

А. В таком случае, кто же тот Гэ-эр-пэ, которого мы имели счастье видеть, если он не Главный Разум Планеты?

Б. Это действительно Гэ-эр-пэ.

А. Что?!? Гэ-эр-пэ не Гэ-эр-пэ, а действительно Гэ-эр-пэ?!

Б. Совершенно верно! Гэ-эр-пэ, которого вы видели, это действительно Гэ-эр-пэ, то есть Главный Реставратор Плоти. Разве вы не заметили, что в своей беседе с вами он много внимания уделял, так сказать, хирургически биологическим проблемам?

А. Допустим это так. Но у меня возникает естественный вопрос — кто же тогда у вас тут истинный Главный Разум Планеты?

Б. ГУСЛИ.

А. Вот тебе на! Вы же сами объясняли, что ГУСЛИ — это Главные Ученые Секретари Лингвистического Института, так?

Б. Совершенно верно.

А. Так почему же Гусли оказались Главным Разумом Планеты?

Б. Точнее — наоборот: Главный Разум Планеты мы вам рекомендали как ГУСЛИ.

А. Мне показалось, что ГУСЛИ... э-э-э... не вызывают ассоциаций, имеющих отношение к понятию Разума, тем более — Главного Разума Планеты. Мне показалось, что у них плохо обстоят дела с устным счетом.

Б. Безусловно! Это у них одна из многих слабостей.

А. И потом, Бэ-дэ-гэ, скажите, пожалуйста, каков... гм... штат этого Лингвистического Института?

Б. А такого института не существует — во всяком случае, на территории блистательной Иоллы. Да он и не нужен — все наши лингвистические проблемы разрешены много тысяч лет назад.

А. Час от часу не легче. Главные Ученые Секретари несуществующего института! К чему тогда высокое научное звучание — ГУСЛИ?

Б. Чтобы и какой-то степени оправдать высокое звание, можно придумать любой институт.

А. Чем же тогда занимаются ГУСЛИ?

Б. Вы же видели сами — пространственной и словесной акробатикой — болтовней на трехстах семидесяти пяти языках. А теперь, благодаря вашим усилиям, к этому числу прибавятся еще тридцать. Между прочим, Пэ-гэ-гэ-пэ от нечего делать изучил более пятисот языков.

А. Так кто же они на самом деле, эти ГУСЛИ?

Б. Начну издали. Двести миллионов лет назад ученые нашей Иоллы (а это, между прочим, были точь-в-точь такие же существа, как вы) решили использовать уникальный случай рождения урода — двухголового четырехрукого двуногого организма. Они решили удвоить интеллект и работоспособность живого существа. Они создали живую копию его, и несколько миллионов лет на блистательной Иолле процветали двухголовые четырехрукие двуногие жители, которые действительно достигли невиданных успехов в научной, культурной и физической деятельности. Они изобрели чудовищно разносторонних роботов, множество биомеханических автоматов, появились созданные ими электрические существа. За многие миллионы лет двухголовые четырехрукие так привыкли к умственному и физическому безделью, что малейшая попытка что-либо предпринять без помощи созданных ими роботов и автоматов кончалась истощением сосудов мозга и мышц тела. Они могли только приказывать. К этому времени их тело уже приобрело способность самообновления — то есть клетки организма беспрерывно заменялись новыми. Это привело к практическому бессмертию.

А. А достигнув бессмертия, ГУСЛИ превратились в почти бессмысленных говорильных аппаратов, не так ли?

Б. Вы слишком категоричны, однако мне трудно что-либо возразить. Выражение «ум хорошо, а два лучше», как видите, тут не подходит. Если у тела есть две глупых головы, то это может означать лишь то, что существо в два раза глупее любого одноголового.

А. У вас есть прекрасная штука — КПЗ. Неужели туда...

Б. Пробовали неоднократно — бесполезно, ГУСЛИ ничего не воспринимают, кроме иноязычных слов и выражений.

А. Но возникает вопрос — как они могут выполнять обязанности Главного Разума Планеты? Это же, как говорится, нонсенс!

Б. Я давно ожидал этого вопроса. Предупреждаю вас, Александр Филиппович, что ответ может вас несколько обескуражить и удивить.

А. Для меня самое главное, Бэ-дэ-ге, это ваша откровенность.

Б. А зачем лгать-то? Александр Филиппович, приготовьтесь к удару.

А. Ах, Дорогой Бэ-дэ-гэ, удары судьбы закаляют дух.

Б. Ну, закаляйтесь! Главным Разумом Планеты, по сути дела, является ваш, как говорится, покорный слуга. Удивлены?

А. Вы большой шутник.

Б. Это уже по совместительству.

А. Итак, значит, Гэ-эр-пэ — это вы?! Расчудесно. Но для такого звания вы... вы очень скромно себя ведете; никакого зазнайства и фанфаронства. Но почему вы сказали «по сути дела»?

Б. Видите ли, Александр Филиппович, я рожден микри. Однажды мне удалось оказать ГУСЛИ довольно важную услугу. На одном из торжественных приемов, когда еще жили такие же четырехголовые... то есть четырехрукие двухголовые существа мужского пола, я...

А. Виноват. А куда же подевались эти двухголовые мужчины?

Б. О, их давно уже нет — ведь известно, что женщины гораздо живучее. Так вот, дорогой Александр Филиппович, мужчины с двумя головами исчезли с лица планеты пятьсот тысяч лет назад — по вашему, естественно, исчислению. Так, значит, на одном из торжественных приемов я, будучи главою звена Химиков, заметил, что все двадцать ноготочков рук ГУСЛИ вдруг потускнели. Тогда я отвел ГУСЛИ в стороночку и, используя несколько всегда имевшихся при мне средств, восстановил им блеск ноготочков! Туг жо и предложил им свой собственный состав лака дли придания постоянного блеска ногтей, за что и был удостоен чести быть принятым в их резиденции.

Мало помалу и стал там своим и сделал всё, чтобы ГУСЛИ не могли без меня обходиться вообще. Я давал им всякие полезные советы, придумывал забавные опыты и даже фокусы. Помню, однажды, во время какого-то торжества, двенадцать микри из звени пространственных акробатов, уже сделав десяти-кратные сальто, угодили точнехонько в подставленный мною резервуар с иоллитово-сернистой кислотой. Тут же они, конечно, превратились в неподвижные игрушки. Я подарил их ГУСЛИ, и статуэтки эти украшают их спальню.

А. Так вы жестокий тип! Это же преступление! И за это...

Б. Именно тогда мне пожаловали первый орден. Более того, именно с тех пор я стал самым близким советником и доверенным лицом ГУСЛИ. Собственно, с этого и началось мое быстрое продвижение.

А. И вы теперь упиваетесь властью?

Б. Вы же сами изволили заметить, насколько я скромен. Да, я уже привык к своему положению. Ни один микри, никто из иоллитов, даже Гэ-эр-пэ, которого вам представили как Главного Разума Планеты, не в силах причинить мне какую-нибудь неприятность. А ведь я знаю, что все микри после памятной истории со статуэтками тайно ненавидят меня. А Гээр-пэ готов лишиться одного щупальца без права регенерации, лишь бы узнать, что меня сожгли, как Эм-дэ-эс-тэ. Хороший был автомат, да останутся в нашей памяти его части!

А. Значит, Бэ-дэ-гэ, вы решительно никого не боитесь?

Б. Никого! То есть... Что вы со мною делаете, Александр Филиппович?! Я боюсь только вас! Непонятно, почему, но боюсь! Я чувствую, что нахожусь в вашем подчинении. Моя воля исчезла совершенно!

А. Да, Бэ-дэ-гэ, теперь вы в моей власти — це-ли-ком! Ясно?!

Б. Ясно, Александр Филиппович, только прошу вас не губить мой авторитет, не позорить меня в глазах моих врагов. Если хотя бы один микри или Главный Реставратор Плоти узнает, что я подчиняюсь вашим указаниям, погиб мой престиж! Умоляю вас, храните это в секрете!

А. Хорошо, пока это будет тайной. Но не вздумайте, Бэ-дэгэ, пытаться хотя бы мысленно оказывать мне сопротивление — это пагубно для вас, понимаете?!

Б. Как же не понимать, когда я совершенно явственно ощущаю, что вы буквально читаете мои мысли и внушаете мне свои. Ну и фокус!

А. Это не фокус. Запишите по пунктам, что вам надо сделать.

Б. Обойдусь: моя память крепка, словно Черный Астероид.

Глава сорок восьмая,

значение которой оценит любой вдумчивый читатель

Быть может, это покажется несколько странным, однако первое приказание, которое Алик отдал Бэ-дэ-гэ, имело отношение к микри Двамистыче. Именно его велел доставить в Цитадель Раздумий Ноготков-младший. Когда этот приказ был выполнен, Алик предложил Бэ-дэ-гэ оставить их вдвоем с Двамистыче и не вздумать подключить какие-либо записывающие или подслушивающие устройства.

— Вот какие нас поджидают повороты судьбы, дорогой Двамистыче, сказал, радостно улыбаясь, Алик, когда Бэдэ-гэ удалился. — Земляне должны были подвергаться изощренным пыткам, которые так называемый Гэ-эр-пэ именует опытами. Но пока нашими судьбами распоряжаюсь я, а это значит, что не все пропало, не так ли?

— Действительно, повороты судьбы, — согласился Двамистыче. — Так выходит, что Гэ-эр-пэ не подлинный? Вот чудеса! Жаль, мы не знали этого, иначе успели бы вас предупредить, помочь вам.

— Спасибо, дорогой Двамистыче, но теперь речь идет о нашей помощи вам. Ведь Бэ-дэ-гэ находится в моем полнейшем подчинении!

— Бэ-дэ-гэ? В подчинении?! — Крошечная стройная фигурка Двамистыче слегка вытянулась. — Это ни редкость мерзкий экземпляр! Даже ГУСЛИ, эти дубльболтушки, и сто тысяч роз лучше.

— Как ? Вы знаете о существовании ГУСЛИ?

— Конечно, только виду не показываем. Мы тоже не хуже вашего умеем маскироваться. Вы-то ведь только делали вид, что принадлежите к типу бездеятельных существ, а фактически просто усыпляли бдительность иоллитов, чтобы узнать об их замыслах. Удилось! А чего стоил сам факт отправки вас в КПЗ! Вооружить вас такими знаниями — безумный риск. Это им дорого может обойтись!

— Итак, речь идет о вашей мечте обрести вечную свободу!

— Поверьте, Александр Филиппович, я не нахожу слов! Это сон!

— Я вас понимаю, но нам надо действовать, а не отвлекаться. Итак, вы беретесь оповестить всех микри о предстоящих переменах?

— Это дело нескольких секунд — у нас есть шифр для срочных сообщений, и его знают все микри.

— Отлично. Надо собрать несколько тысяч микри на космодроме — якобы для отправки, скажем, на розыски астероидов особой ценности. Это указание они получат от

ГУСЛИ через Бэ-дэ-гэ и Гэ-эр-пэ.

— Извините, но что скажут иоллиты? Ведь такого еще не бывало.

— Им Гэ-эр-пэ объяснит, что блистательная Иолла не может даже хотя бы из-за редких астероидов рисковать своими верноподданными, каждая клешня которых стоит по меньшей мере сотни микри.

— О да, иоллиты ценят себя и поверят любой версии об их роли в цивилизации. Они уверены, что микри в сравнении с ними — просто нулики. Но как бы они случайно не заподозрили неладное.

— А что случится, если они и заподозрят?

— Катастрофа! Не забывайте, что Аг на их стороне. Им ничего не будет стоить сжечь всех собравшихся на космодроме микри.

— Скажите, Двамистыче, иоллиты находятся в абсолютном подчинении у Гэ-эр-пэ?

— Безусловно! Каждое его указание — закон.

— Но Гэ-эр-пэ подчиняется ГУСЛИ, так?

— Так.

— ГУСЛИ делают всё, что им приказывает Бэ-дэгэ, верно?

— Верно. Теперь понятно: Бэ-дэ-гэ уже подчинен вам.

Прекрасно! Однако возникает вопрос — для чего микри должны лететь в космос, когда есть смысл совершить переворот на Иолле?

— Самое интересное, — задумчиво произнес Алик, — что переворот может произойти без единой жертвы. Однако полет в космос все же необходим — надо найти подходящую для вас планету. Здесь же всё или почти всё отравлено, вы это знаете.

— Это жестокий факт — площадь пригодной для жизни части Иоллы мизерна и будет сокращаться, чего бы мы ни предпринимали. Да, нам нужна какая-нибудь никем не обжитая планета. Ах, как мы будем ее беречь, дорогой Александр Филиппович, как мы станем ее беречь!

— Размечтались, а пока что положение фактически не изменилось.

— У меня возник один план, Александр Филиппович, — после небольшой паузы произнес микри.

Глава сорок девятая,

излагающая содержание письма, которое говорит само за себя

Не в наших правилах, дорогой читатель, просматривать или пересказывать чужие письма. Но поскольку Алик Ноготков уже давно стал очень близким нам, своим человеком, мы имеем какое-то моральное право читать его послания как свои собственные. И поэтому, нам кажется, не будет большим злодеянием привести текст письма, вложенного им в тонкий платиновый конверт с поспешно нацарапанным адресом:

«ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ, ЕЛЕНЕ ПЕТРОВНЕ НОГОТКОВОЙ».

Кое-кто, быть может, и улыбнулся, вспомнив историю мальчика по имени Ванька Жуков, но ведь есть разница в ситуациях. Имя Алика Ноготкова давно стало знаменитым на весь мир, равно как и его удивительная история проникновения на космический корабль «Эллипс». Вот почему в случае, если это необыкновенное письмо, спрятанное в водопылеогнеглазиоухоносоненроницаемом контейнере, привинченном к одному из отсеков минизведолета, и попадет на любой участок суши немного шара, абсолютно не стоит сомневаться, что оно наверняка дойдет до адресата за самое короткое время.

Исключение составит, пожалуй, лишь Ташкент — это настолько огромный город, что местные телеграммы доходят здесь иногда лишь на пятые сутки, а письма — на шестые, даже если они отправлены авиапочтой!

Приводя текст письма Алика Ноготкова, мы снимаем с себя всякую ответственность за различные грамматические ошибки и, в оправдание этого юноши, напоминаем, что, находясь в КПЗ, он не обучался там ни иоллитскому, ни русскому языку.

«Дорогая Мамочка! Теперь когда я так далеко от тебя нахожусь мне стыдно вспомнить как я тебя растраивал своими поступками. Претставляю, как ты горюешь (нам удалось видеть всех вас, когда вы отмечали папины иминины). Но ты не убивайся. Мы живы и здоровы. Правда вместо Марса мы очутились на одной из планет звезды Летящая Барнарда. Это приблизительно такая же разница в растояниях, как между нашим шифоньером и телевизором и между телевизором и Буэнос-Айресом.

Здесь мы натерпелись массу страданий, нас чуть не сделали вечными пленниками Иоллы (так называется эта планета). Мы могли даже подвергнуться уничтожению. Но ничего этого не случилось, так как мне удалось попасть в КПЗ откуда я вышел совершенно обновленным и с такими объемами знаний, каких хватило бы на тысячи человек.

Да Мамочка, твой сын принимал непосредственное участие в свержении манархического строя. Дело обошлось без кровопролития, посколько у иоллитов отсуствуют жилы, в которых могла бы течь туда и обратно кровь, не говоря уже о сердце, а ГУСЛИ я пощадил, они невиноваты. Дело же происходило следующим образом.

Гэ-эр-пэ, который оказался не Главным Разумом Планеты, а всего лишь Главным Рестовратором Плоти, сообщил нам, что мы будем оставлены на Иолле для проведения над нами серии, опытов, имеющих отношение к анпутации и регинерации. Однако внезапно нас потребовали отправить на свидание с ГУСЛИ (ах, это целая история, а ГУСЛИ совсем не музыкальный инструмент и имеет две головы, четыре руки и две ноги). Увидев ГУСЛИ и побеседовав с ними, я убедился, что это нечто вроде двух сросшихся глупых близнецов, которые кроме триста семидесяти пяти языков ничего не понимают, хотя в спортивном отношении представляют большой интерес.

Они захотели чтобы я их научил еще тридцати языкам, но мне повезло и до этого дело не дошло. Хватит с меня русского. Когда я споминаю исключения из правил, у меня начинает дергаться щека. И тут я выяснил, что кроме тех многих тысяч подневольных микри, которых поработили бездушные иоллиты, существует еще один микри по имени Бэ-дэ-гэ. Он черезчур долго, пятьсот тысяч лет, прикидывался большим другом ГУСЛИ, пока я его не разкусил благодаря телепатии и не заставил целиком подчиняться только мне. Этот Бэ-дэ-гэ настоящий убийца и изверг. Ему ничего не стоило превратить несколько микри из спортзвена в статуэток. Аг тоже хороший мерзавец, он запросто-шутя, правда, по указанию Гэ-эр-пэ, сжог Эм-дэ-эс-тэ и не понес за это никакого наказания. А ведь он был достоен демонтирования, хотя, конечно, другого такого рифмоплета как Аг не на Иолле, не на Земле не сыскать. Даже микри Двамистыче, чеснейший и умнейший малый не может говорить стихами. Кстати о Двамистыче, Когда я дал конкретное указание Бэ-дэ-гэ, чтобы вызвать Двамистыче и тот прибыл на свидание, мы договорились, что несколько тысяч микри полетят почти одновременно с нами на звездолетах. Затем в беседе с Двамистыче мы пришли к выводу, что судьба остальных микри планеты Иолла будет решена после всепланетного референдыма. К этому времени ГУСЛИ, Аг, Бэдэ-гэ и Гээр-пэ будут свергнуты и помещены в паноптекум.

Управление всеми иоллитами будет передано в официальном порядке Временному Исполнительному Совету Коорденации Микри. Когда я предложил Двамистыче идею построить паноптекум на другом конце планеты, он напомнил, что Иолла представляет собою непреспособленную для жизни площадь. Это результат глобальных опустошительных войн, из-за которых иоллиты потеряли фауну и флору. Вот уже много миллионов лет тут тщетно пытались отвоевать, обеззаразить пораженную термоядерным оружием площадь. Но бесполезно. Таким образом, вся планета Иолла это чудом сохранившийся кусок территории, равный примерно 6300 квадратных километров. Вот почему в такой страшной тесноте жили микри. Надо сказать, что Двамистыче сдержал свое слово Мамочка и пользуясь паролем «лимон», передал мне в свое время, что его друзья, работающие в КПЗ научат меня управлять звездолетом новейшей конструкции. Так и случилось.

Да, долгое время мы все эллипсовцы терялись в догадках, кто же из трех Молотковых, трех Серповских, трех Ташматовых, трех Валетовых настоящий. Ведь все они были так похожи, что мама родная не отличила бы. Выход я нашел простой. Дал указание Бэ-дэ-гэ, чтобы он предложил через Гэ-эр-пэ Агу забрать с собою двойников и отправиться на звездолете искать астероид с остатками естественой древесины. Понятно приказ был выполнен и с нами остались подлинные эллипсовцы, которых я быстро привел при помощи гипноза в нормальное состояние.

Молотков спросил у академика: «Что за чепуха, Гелий Михайлович? Почему мы не на своем «Эллипсе» и как мы сюда попали?» Академик посоветовал Молоткову по всем вопросам обращаться «к Александру Филипповичу», «который, теперь у нас главный». Молотков чуть не помешался. Бэ-дэ-гэ распорядился по моему указанию устроить всепланетный референдым о судьбе микри, иоллитов и других жителей планеты. Микри проголосовали за низложение ГУСЛИ, Гэ-эр-пэ и Бэ-дэ-гэ и за провозглашение ГСМИ (Государство Свободных Микри Иоллы). Тот час после референдыма состоялось избрание ВЕСВП (Временный Координационный Совет по решению Важнейших Проблем) и КОДИ (Комиссия по Делам Иоллитов). ВКСВП вынес первое постановление: пока большинство микри остается на Иолле, кроме тысячи двухсот, которые летят одновременно с представителями Голубой Планеты Океания (это о нас). В случае, если 1200 микри удасся обнаружить пригодную планету, они вернутся на Иоллу и организуют переселение остальных собратьев.

Комиссия по Делам Иоллитов приняла указ о подчинении всех безисключения иоллитов Временному Коорденационному Совету по решению Важнейших Проблем без права самостоятельной деятельности.

Несколько десятков иоллитов в знак протеста против лишения их самостоятельности подвергли себя самосожжению, а один буквально на глазах у микри стал сам себя демонтировать. Однако остальные иоллиты восприняли эту перемену в своей судьбе довольно хладнокровно, если так можно говорить о мыслящих автоматах.

После свержения Бэ-дэ-гэ этот микри был назначен комендантом Паноптекума, в котором будут находиться ГУСЛИ, Аг и несколько особо опасных иоллитов. Между прочим, узнав о разительных переменах на Иолле, ГУСЛИ обратились ко мне с просьбой начать с ними — занятия по изучению тридцати языков — ашхабадского, белгородского, череповецкого и других которые я придумал чтобы збить спесь с ГУСЛИ. Но я сославшись на отсуствие времени, пообещал им этим заняться попозже или подарить им звуковой самоучитель.

Итак Мамочка, с нами летят Двамистыче, Вэ-хээн-вэ (Великому Химику Нашего Времени только что исполнилось пять суток со дня рождения), двести электрических существ-конструкторов, Эм-вэ-чэ-эс и несколько десятков других микри, занимающихся научной работой.

Вскоре мы вместе с микри расположились в комфартабельном звездолете иглообразной формы, Электрических существ мы поместили в отсек рядом. На космодроме по указанию ВКСВП нас ожидал почетный караул в составе не менее тысячи парящих в пространстве иоллитов (теперь на их клешнях были специальные смягчающие перчатки) и такого же количества микри внизу. Пэ-гэ-гэ-пэ тоже прибыл сюда (не помню, я объяснял, что это Христос, или нет). Он крикнул мне:

«Христос с вами!» и добавил: «Увы, не полетит, не те годы!» Гелий Михайлович заметил, что многое бы отдал дабы присуствовать при явлении Христа безбожникам.

Я вошел в кабину командира звездолета с тысячей разнообразных и уже так хорошо знакомых мне приборов.

Вскоре взревели двигатели предварительной тяги, корпус звездолета задрожал и Иван Сергеевич (которому я разрешил по старой дружбе побыть со мною при старте) весело произнес: «Наконец-то мы возвращаемся в родные пенаты!»

Когда наш звездолет удалился от Иоллы на двадцать два миллиона километров я переключил его на электронобионное управление и зашел в салон, где находились мои дорогие земляки, «Как вы думаете, Александр Филипович, много народу хлынет на космодром для нашей встречи?» опросил меня Кандзюба.

«Тысячи полторы, не меньше!» ответил за меня Валетов и тут же сам задал вопрос: «А какова скорость нашего лайнера?»

«Сорок тысяч километров!» ответил я и безразличным тоном добавил: «Конечно, в секунду...», «Не может быть!» сердито нахмурился астроботаник. «Теперь все может быть» покачал головою мой папа. «Уж если командиром звездолета стал этот несносный...» «Позвольте, но за какое же время мы долетим до земли?» перебил его Ташматов. «И на каком горючем, кстати говоря?» спросил академик. «Начну с горючего» сказал я. «Вкратце. Давлением света, при помощи мощного ренгеновского разера (не лазера, а разера!) наш корабль разгоняется прямо с Иоллы. Благодаря этой ренгеновской пушке наши двигатели, питающиеся между прочим смесью сжатого воздуха и рундиллита дают возможность развевать сверхкосмические скорости. Да, чуть не забыл сообщить — мы летим не на Землю». «Шутите? Ай-яй!» сказал академик.

«А куда?» спросил Блаженный. «На одну из планет звезды тау Кита» спокойно уточнил я. И вот теперь дорогая Мамочка, пока все они лежат в обмороке, я и пишу тебе это писмецо. Не волнуйся дорогая, мы еще встретимся!

Крепко целую тебя. Передай приветы Женьке Крякову, всем друзьям и знакомым. Твой сын Алик, бывший пионер, ныне карифей науки».

1965 г. — 1973 г.

Выходные данные, благодарности

Электронная версия fb2:

"Издательство "Книги-людям!" :)

Эта электронная версия книги создана для библиотеки Либрусек (http://lib.rus.ec)

Большое спасибо:

Ольге (Аdria)

за предоставленный оригинал бумажной книги

Очень Доброму Мне :)

за то что сканировал, вычитывал и соображал чем fb2 от ePub отличается

golma1

s_Sergius

shokons

За советы и помощь в верстке книги формата fb2.

Для среднего и старшего школьного возраста

На русском языке

Лев Григорьевич Белов

ЭТОТ НЕСНОСНЫЙ НОГОТКОВ

Повесть, роман

Переиздание

Редактор Г. ХАИДАРОВА

Художник В. АПУХТИН

Художественный редактор

М. КАРПУЗАС

Технический редактор

Е. ПОТАПОВА

КорректорА. РТВЕЛАДЗЕ

ИБ № 3435

Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма. 700129. Ташкент, ул. Навои, 30.