Кэролин Харт

Письмо из дома

Дорогая Гретхен,

Ты сейчас богата и знаменита, объездила весь мир, бывала там, где я никогда не была, встречалась с людьми, которых я никогда не встречу. Один раз я видела тебя по телевизору — ты шла на какой-то пышный вечер в Центре Кеннеди. На тебе было белое атласное платье, а на шее, по-моему, бриллиантовое колье. С тобой рядом шел красивый мужчина…

Глава 1

Ржавая железная калитка отошла от каменной опоры. По камням стелилась по-зимнему бурая виноградная лоза. Тусклый мартовский свет проникал сквозь голые ветки дубов и платанов и отбрасывал тонкие черные тени, четкие, словно нарисованные кистью на японской картине. Я поворошила тростью груду рыжевато-коричневых листьев — одни иссохли и сморщились, будто старые лица, другие насквозь пропитались влагой и пахли грязью, гнилью, тлением. Изрезанная колеями дорога казалась гораздо уже, чем раньше. Когда я была на кладбище в последний раз, то большинство надгробий стояло прямо, не исключая тех, что относились ко временам переселения индейцев. Сейчас многие покосились, а некоторые повалились на землю, и их почти не было видно под листьями. На затененных участка виднелись следы недавнего снегопада.

Я шла медленно, тыкая тростью неровную грунтовую дорогу. Все казалось незнакомым. Наши могилы должны быть здесь… Да, конечно. Плакучей ивы больше нет. Участок нашей семьи я всегда замечала по огромной иве. Она склоняла над ним свои ветви — ослепительно зеленые летом, бурые и голые зимой, — а сейчас на ее месте кривился пень.

С минуту я постояла. Голые ветки дубов и платанов трещали под порывами ветра. Я вздрогнула и порадовалась теплу кашемирового пальто и кожаных перчаток. Потом засунула левую руку в карман и нащупала письмо. Имя отправителя было незнакомо, но я узнала почтовый штемпель. Когда я получила квадратный бежевый конверт, первая мысль была инстинктивной, как дыхание: это письмо из дома. Вторая вызвала дрожь полного изумления. Дом? Я с детства не была в маленьком городке на северо-востоке Оклахомы. Дом…

Открыв конверт, я вынула три листа дешевой бумаги с кричаще яркими розами по краю, исписанные мелкими, почти неразборчивыми каракулями, и чуть было не отшвырнула их, не читая. Меня остановило приветствие: дорогая Гретхен. Уже больше полувека никто не называл меня Гретхен.

Гретхен… Сквозь время я увидела девочку — темноволосую, голубоглазую, худенькую, пылкую, — казалось, что нет никакой связи между ней и пожилой женщиной, решительно шагающей к могилам.

Я вспомнила ту девочку из далекого прошлого.

Гретхен схватила пачку бумаги и толстый карандаш с темным свинцовым грифелем: его острие было достаточно острым, чтобы писать, и достаточно тупым, чтобы не сломаться. Именно так делал мистер Деннис, когда освещал новости городского совета. В ее первый день в «Газетт» он помахал толстой пачкой писчей бумаги: «Это все, что тебе понадобится, Гретхен. Возьми бумагу и пару карандашей, внимательно слушай, делай записи, которые потом сможешь разобрать, и пиши статью быстро».

Ей все еще было странно, подходя к кафе «Виктория», не торопиться заходить внутрь, к знакомым ароматам булочек с корицей, кофе и бекона. Кафе «Виктория» — сейчас она уже почти привыкла к этому названию. Раньше кафе называлось «Пфицер», но после Перл-Харбора, когда заговорили о япошках и фрицах, любителях кислой капусты, бабушка наняла Элвина Хаскинса, и он написал новое название ярко-красным и синим на белом фоне: Кафе «Виктория». Рядом с кассой повесили небольшой американский флаг, а на зеркале за прилавком — фотографии мужчин, ушедших на фронт. Кто угодно мог принести фотографию и бабушка тут же выставляла ее. Люди начинали верить в победу, особенно после наступления, хотя колонны машин, грохотавших по 66-му федеральному шоссе, были длиннее, чем когда-либо, а поезда, лязгающие днем и ночью, все тащили и тащили платформы с танками, грузовиками и джипами. Из открытых окон иногда махали солдаты.

Гретхен нетерпеливо ждала зеленого у светофора на углу Бродвея и Мэйн-стрит. Его установили совсем недавно, и многие водители сигналили, когда им приходилось притормаживать. Из-за этого светофора был большой шум в городском совете, но мэр Буркетт настоял, что он нужен. В конце концов решили, что война изменила все: появилось много машин, люди останавливались в стороне от 66-го федерального, солдаты переходили через Миссурийскую линию из лагеря Краудер, местные жители шли в город за товарами, что еще оставались в магазинах. Каждый день город наводняли толпы людей среднего возраста и стариков. Молодые люди в форме не задерживались надолго — три дня, иногда десять, а потом их части отправлялись дальше. Купить было почти нечего, а у людей имелись деньга за работу для фронта.

Многие жители, как и мать Гретхен, уехали в Талсу на завод «Дуглас». Ее мама хорошо зарабатывала, тридцать пять долларов в неделю. Прежде они и не видели таких денег. Обувной магазин Биллапа закрылся: у мистера Биллапа не хватало товара. Люди просили друзей или родственников достать обувь у Фруга или Брауна-Данкина в Талсе, а на год каждому полагалось только по две пары. На окраине города рядом с мотелем «Сладкие мечты» из хлама от старых сараев и брошенного дома Морриса построили несколько домишек, но бензоколонка мистера Пинкли закрылась. Зато у мистера Макрори она процветала, несмотря на нормирование. Он занимался ремонтом, а ведь у всех были старые автомобили, то и дело требовавшие заботы.

Загорелся зеленый, и Гретхен заторопилась. Ей хотелось бежать, но она сдержалась и просто прибавила шагу. Она, Гретхен Грейс Гилман, направлялась в суд, большое здание из красного песчаника, похожее на замок с эркерами и башенками. В детстве она придумала историю о принцессе, томящейся в башне, и красавце-разбойнике, похожем на Эррола Флинна, что с мечом в руке прыгает с уступа на уступ и освобождает прекрасную деву. Такой сюжет волновал кровь, но разве сравнить детское волнение с тем, что она испытывала сейчас! Теперь она по несколько раз в день бывала в здании суда и в мэрии на Симаррон-стрит. Конечно, о громких делах писали мистер Деннис или мистер Кули, но и Гретхен было с чем поработать. Сегодня утром она первым делом зашла в суд и мэрию. В офисе шерифа проверила записи о ночных звонках, в суде спросила дежурного, не было ли исков, заскочила в окружной отдел регистрации, — может, завели новые дела, — потом просмотрела журнал в полицейском участке. Сейчас она шла в суд и мэрию в последний раз за сегодня. Она уже сдала свои статьи в сегодняшний номер. Крайний срок истекал в час дня, но это время было для последних горячих новостей, телеграфных сообщений с фронта, особенно о боях в Нормандии. С момента высадки американских войск в Европе,[1] на первой странице они печатали карту хода сражения. Гретхен свои статьи обычно сдавала к десяти. Планерку собирали в два.

Она взглянула на их кафе через дорогу. Надо бы вымыть окна. Миссис Перкинс неплохо работала, но не могла — или не хотела — двигаться быстро, как Гретхен. Сама Гретхен так бы и провела лето в кафе, помогая бабушке, если бы не чудо: миссис Джекобс, ее учительница литературы, сказала мистеру Деннису, что Гретхен хочет стать репортером, когда вырастет, и могла бы пригодиться в «Газетт», пока им не хватает сотрудников из-за войны. Когда призвали Джо Боба Террела, миссис Джекобс посоветовала девочке попросить работу. Гретхен надела свое любимое платье в стиле альпийской крестьянки, — желто-белое в клетку с аппликациями из морских звезд на плечах и подоле и белой отделкой на горловине, поясе и юбке, — короткие белые перчатки и желтую соломенную шляпу. У нее не было хороших летних туфель, поэтому она начистила свои белые босоножки и надеялась, что мистер Деннис не заметит вытершиеся ремешки. Тот майский день она никогда не забудет, даже за тысячу миллионов лет. Уроки почти закончились, и миссис Джекобс отпустила ее с последнего. Уже было жарко, столбик термометра поднялся к тридцати. Все говорили, что лето 44-го будет жарким. Но Гретхен не могла и припомнить лета, которое бы не было жарким и сухим, — лета, когда ветер не гонял бы по городу пыль, скрывающую дома и превращающую небо в чумазый апельсин. В кафе они протирали все влажной тряпкой, но пыль все время проникала в кабинки, на столы и стулья, и даже дома везде лежал тонкий слой пыли.

В тот майский день пыли не было. Небо сияло острым, ярким, чистым синим цветом, и Гретхен крепко придерживала шляпу на голове: оклахомский ветер сгибал деревья и разбрасывал мусор по улицам. Добравшись до офиса «Газетт», она уставилась на дверь и вдруг так перепугалась, что чуть не убежала. Разве она справится? Она была редактором школьной газеты «Вой волка», и миссис Джекобс хвалила ее заметки. Одну из них, о Милларде, она послала на межшкольный конкурс. После победы в этом конкурсе Гретхен ощутила и радость, и счастье, и грусть. Миллард гордился бы ею. Миссис Джекобс посоветовала Гретхен вырезать все свои заметки — она их называла «вырезки» — и показать мистеру Деннису.

Вот так и случилось, что Гретхен со взмокшими ладонями и спазмом в животе открыла дверь редакции и оказалась в квадратной комнате с полудюжиной столов. Слева красовалась вывеска «Отдел рекламы». Пронзительно звонил телефон, а в углу клацал телетайп, выплевывая бесконечную ленту. Миссис Джекобс водила весь их класс в «Газетт» прошлой осенью и особенно радовалась, что показала своим ученикам телетайп — последнее, после арендованной телеграфной линии, достижение «Юнайтед Пресс». Занят был лишь один стол. За ним ослепительно лысый, если не считать седой челки, коренастый мужчина печатал, как пулемет. Из керамической пепельницы в форме штата Оклахома клубился дымок трубки. У дальней стены резко распахнулась дверь. Гретхен обволок запах горячего металла. Старик с длинными бакенбардами и пышными седыми усами просунул голову в комнату и закричал, стараясь заглушить лязгающий шум: «Бумагу так и не привезли, Уолт. Проверь-ка еще раз». Дверь захлопнулась, обрывая металлический грохот линотипов, и в редакторской стало тихо. Гретхен медленно подошла к занятому столу: «Мистер Деннис?»

Он продолжал сидеть, сгорбившись над огромной старой печатной машинкой, глаза его щурились от напряжения, пальцы летали по клавишам.

— Мистер Деннис?

Редактор обернулся. Глубокие морщины покрывали его круглое лицо, уголки рта загнулись вниз. Под щетинистыми бровями блестели зеленовато-голубые глаза.

— Чего тебе, девочка? — буркнул он недовольно.

Гретхен захотелось убежать. Но он говорил миссис Джекобс, что ему срочно нужны люди. Тогда она протянула папку со своими вырезками. Рука ее дрожала.

— Миссис Джекобс сказала, что я могу принести свои заметки. Я Гретхен Гилман.

Редактор схватил трубку, глубоко затянулся. Косматые брови торчали пучками, как у филина. Он резко бросил:

— Я ей объяснял, что мне нужен мальчик. А она утверждала, что подходящих нет. Поэтому, значит, пришла ты. — На местоимении он сделал неприятное ударение. — Сколько тебе лет, девочка?

Гретхен вытянулась, насколько позволяли ее пять футов три дюйма.

— Почти четырнадцать. — Ей же будет четырнадцать в сентябре. Это ведь почти, так?

— Четырнадцать. — Мистер Деннис тяжело вздохнул. — Будь проклята эта война. — Он попыхтел трубкой, буравя ее блестящими глазами. — И что же, девочка, ты умеешь писать?

— Да. — Ответ прозвучал четко и резко, как треск выхлопной трубы заводящейся старой машины мистера Джемисона, как звон колоколов в католической церкви воскресным утром, как огромные черные заголовки во вчерашних газетах об отступлении немцев под Монте-Кассино.

Редактор изучал ее с минуту, затем потянулся за вырезками и, полистав их, начал читать одну. Это тянулось слишком долго: он явно принялся перечитывать. Потом поднял глаза и окинул ее хмурым нетерпеливым взглядом.

— Не верю, что от женщин может быть толк в журналистике. Разве что для раздела «Общество». — Он произнес «опчество», вложив в это слово все презрение репортера к такой ерунде, как этот раздел. — Но идет война. — Он ткнул пальцем в ее заметку. Чуть наклонившись, Гретхен заметила, что это была статья о Милларде. — Об этом ты, похоже, знаешь. Ладно. Попробуем. — И он протянул ей вырезки. — Можешь начинать прямо сейчас. Займи вон тот обычный желтый стол. За тем, что покрыт металлом, сидит Вилли Херст, он ведет спортивный раздел. Он уже несколько лет как на пенсии, но вернулся меня выручить. Сейчас он на свадьбе внука в Сан-Антонио. За столом, по которому прошел торнадо, сидит Ральф Кули. Он раньше работал на ИНС.

У Гретхен расширились глаза. ИНС! Она не была знакома ни с одним настоящим репортером из телеграфного агентства. Миссис Джекобс ей все рассказала о трех: «Интернэшнл Ньюс Сервисиз», «Ассошиэйтед Пресс» и «Юнайтед Пресс». Этими длинными названиями никто не пользовался. Для всех они были просто ИНС, АП, ЮП. Стать репортером для одного их этих агентств для Гретхен было все равно что заполучить ковер-самолет.

Мистер Деннис раздраженно раздул щеки.

— Раньше работал. — И добавил, сухо и немного печально: — Пришлось взять его. Никого не осталось. Джо Боба Террелла призвали, на прошлой неделе уехал. — Он дернул головой. — Стол с розой в вазе — Джуэл Тейлор. Общество. Возьми телефон, позвони в полицейский участок, спроси, нет ли у них чего нового в журнале регистрации. Можешь приходить каждый день после уроков. Посмотрим, что у тебя выйдет. Если сработаемся, возьму тебя на полный день, как закончишь школу. Пять баксов в неделю.

Когда с бешено колотящимся сердцем Гретхен отходила от его стола, редактор окинул взглядом ее шляпу:

— В следующий раз лучше приходи в школьной одежде.

И вот она, репортер «Газетт», совершает свой обход. В здании суда Гретхен перескакивала через две ступеньки. Кажется, она так недавно переступила порог редакции «Газетт», а сейчас уже почти освоилась. Она все еще напрягалась от каждого оклика мистера Денниса, но он больше не смотрел на нее сердитыми глазами. Вчера, закончив статью о планах Роуз Дру поехать в Сан-Диего, чтобы повидаться с мужем, младшим морским офицером, до его ухода в рейс, Гретхен едва решилась сдать ее. Она положила статью рядом с печатной машинкой, вставила чистый лист бумаги и начала в привычной для мистера Денниса манере:

«В следующий вторник миссис Уилфорд Дру сядет в поезд на Калифорнию в надежде проститься с мужем прежде, чем его корабль отправиться к театру военных действий в Тихом океане. Миссис Дру восемь лет проработала в салоне красоты Озгуд. Она…»

Гретхен вырвала лист и бросила его в урну. Затем взяла результат своей первой попытки, скрепила три страницы и положила в лоток входящих рукописей на столе мистера Денниса. Вернулась к своему столу и стала печатать список собраний клуба штата, напряженно ожидая, когда мистер Деннис прочистит горло — этот шумный рев предшествовал потоку нетерпеливых наставлений.

Он прочистил горло.

— Девочка.

Гретхен сжалась и замерла. Он в бешенстве? В его голосе появилась забавная новая интонация. Неужели он ее уволит? Это же надо быть такой дурой! Надо было писать как положено…

— Девочка, — да это просто какое-то рычанье! — Как твое полное имя?

Она обернулась.

— Гретхен Грейс Гилман, сэр.

— Ясно. — И он снова принялся за работу.

Когда отпечатали первые экземпляры свежего выпуска, он бросил ей один, нацепил панаму и отправился в кафе «Виктория» пить кофе. Гретхен развернула газету и на первой странице, сразу под сгибом, увидела свою статью:

Поездка Роуз Дру

Г. Г. ГИЛМАН

Штатный корреспондент

«Мне надо ехать. Сердцем чувствую, надо ехать». Роуз Дру комкала носовой платок. Она посмотрела на фотографию своего мужа, Уилфорда, и…

Г. Г. Гилман… Гретхен схватила газету, выскочила из редакции и понеслась через дорогу, не обращая внимания на красный светофор и сигналы грузовика. Она распахнула входную дверь и побежала в кухню, мимо мистера Денниса, сидевшего за стойкой с доктором Джемисоном и мэром Буркеттом. Проскочив дверь-вертушку, она закричала:

— Бабушка, бабушка, смотри!

У бабушки слегка разметавшаяся корона светлых кос и раскрасневшееся, усталое лицо. Она вытерла о фартук руки, все в муке, взяла газету и близоруко начала всматриваться, куда показывала Гретхен.

— Wunderbar, mein Schatz, wunderbar. — Газету она разложила на деревянном столе возле холодильника. — Мы ее вырежем и повесим, чтобы все видели. Wunderbar.

Гретхен подхватила бабушку за руки и закружила ее в танце по кухонному линолеуму.

А теперь она стоит у здания окружного суда, похожего на маленький замок из глыб красного песчаника.

Здание увенчивало небольшой подъем городской площади. Во все четыре стороны от него спускались газоны. На древках колыхались американский и оклахомский флаги. Вдоль тротуаров, ведущих к четырем входам в здание, установили темно-зеленые деревянные скамейки. Под двумя огромными трехгранными тополями на углу Симаррон и Бродвея пристроился застекленный пассаж. Главная лестница здания суда, широкая и плоская, выходила на Мейн-стрит. Окружной секретарь, уполномоченный, налоговый инспектор и казначей занимали первый и второй этажи; зал суда, кабинеты судебного секретаря, окружного судьи и адвоката располагались на третьем. Сначала Гретхен справится о новостях у судебного секретаря, посмотрит, не было ли сегодня исков, а потом спустится в цоколь в офис шерифа. Мрачный зеленый коридор за его офисом вел к зарешеченной двери и трем камерам.

Гретхен потянула за большую бронзовую дверную ручку. Провела рукой по лицу. Негоже гордиться, говорит бабушка. Никому на свете она не смогла бы объяснить, что для нее означало увидеть свое имя под статьей. Она словно оседлала громадного черного жеребца и теперь неслась по радуге, все выше и выше. Потянув на себя дверь, Гретхен вгляделась в свое отражение в запыленном стекле. Вот так. Теперь она выглядела серьезно, почти строго.

Дверь вела в широкий коридор со стенами из крапчатого мрамора, зеленоватого с золотыми точками. Пол был темно-зеленый, цементный. Неподвижный воздух хранил запахи людей, даже когда в здании суда никого не было: хранил резкую сухость сигаретного дыма, застарелого и недавнего; слегка улавливался и лак — стены из орехового дерева только что обновили, — и аммиачный запах от только что вымытых сторожем полов.

Босоножки чуть скользили по мокрому полу. Гретхен уже взялась за тяжелую бронзовую ручку кабинета окружного секретаря, когда на улице взвыла сирена. Девочка развернулась, проехалась по влажному мрамору и побежала к лестничной площадке в конце холла. Там она толкнула скрипучее окно, высунула голову. Черно-белая патрульная машина с включенной красной мигалкой и воющей сиреной выехала со стоянки возле мэрии, вырвалась на Симаррон-стрит и помчалась на запад. Когда она вывернула на Кроуфорд, завизжали покрышки и автомобиль скрылся за вязовой аллеей. В городе было две патрульных машины: сержант Холлиман ездил в первой, а сержант Петти — во второй. Город еще не оправился от потрясения, вызванного сержантом Петти. Никто и сроду не слыхивал о женщине-полицейском! Но начальник полиции Фрейзер выпятил красный подбородок и поинтересовался, что ему прикажут делать, когда все дееспособные мужчины в армии. Лично он считает, что если женщина может сваривать бомбометатели, то почему бы ей не патрулировать городские улицы? Вообще-то сержант Петти, худая, тощая женщина с продолговатым лицом, всегда дежурила днем, из-за чего Кенни Холлиман, конечно, ворчал, но что поделаешь, война.

Вернувшись в вестибюль, Гретхен вышла на Симаррон и побежала, несмотря на жару. На улице переждала, пока процокает запряженная повозка. Повозок сейчас было много: покрышки и бензин не достанешь. Полицейский участок, пожарная служба и офис мэра размещались в одноэтажном кирпичном здании. Дверь в полицейский участок оказалась заперта.

Гретхен ворвалась в здание, окинула взглядом длинное помещение. За деревянной перегородкой стояло несколько столов, почти как в редакции «Газетт», только вот единственный звук здесь доносился из приглушенного радиоприемника, а на столах царил полный порядок: бумаги сложены, а не разбросаны. Дверь в кабинет мэра была открыта, в комнате полумрак.

Миссис Моррисон с пухлым сияющим лицом встала ей навстречу.

— Привет, Гретхен. Хочешь взглянуть записи? Сейчас дам тебе журнал.

— Я слышала сирену. — Гретхен устроилась за перегородкой с пачкой бумаги и карандашом наготове. — Была авария? — В том месте, где 66-я федеральная поворачивала из города, был крутой изгиб и лишь маленький участок обочины перед оврагом.

Миссис Моррисон принесла свой гроссбух к перегородке.

— Нет. Просто вызов на Арчер-стрит. Но тебе это не нужно. «Газетт» не занимается звонками о домашних скандалах.

Арчер-стрит? Ее улица. Полдюжины квадратных каркасных домиков вдоль грунтовой дороги. Гретхен всех там знала.

Она склонилась над списком происшествий. На этот раз четыре. Два превышения скорости, вождение в нетрезвом виде, кража. Глаза у Гретхен загорелись. Мистер Деннис заинтересуется кражей пугала с фермы Холлиса. Из этого может получиться неплохая статья. Зачем кому-то понадобилось красть пугало? Переписывая все это печатными буквами, она нахмурилась:

— Здесь нет ничего про Арчер-стрит.

— Вызов только что поступил, но, как я и сказала… — Миссис Моррисон наклонилась и достала коробку твердых леденцов из-за перегородки, — Уолт не занимается такими новостями. Семейные неурядицы, нет смысла их усугублять.

Она протянула Гретхен коробку.

Девочка улыбнулась:

— Спасибо, миссис Моррисон. — Она взяла кислый вишневый шарик, хотя от него просто скулы сводило. Леденец напомнил ей вишневые фосфаты в аптеке Томпсона. Гретхен не ходила в аптеку днем с тех пор, как возле атолла Тарава в корабль Милларда попала торпеда. Прежде дети собирались там по вечерам в пятницу, ну а она приходила каждый день. Сейчас Гретхен пыталась отодвинуть подальше воспоминания о Милларде, его густых рыжих кудрях и круглом лице, и о том, как он педантично поправлял ее, когда она попросила вишневый «фофсат». Забавно, что никто в мире не знал об их шутке, а сейчас о ней знает только она. Она не написала о вишневых фофсатах в своей статье о Милларде. Зато написала, как он старался занять место старшего брата, когда Майк ушел на войну, как учился делать шоколадное молоко и драже, как играл на тубе в ансамбле и ставил химические опыты в сарае за домом Томпсона, как он любил звезды, музыку и определение размерных стрелок на чертежах. Она не написала, как сильно он любил одну старшеклассницу и почему записался во флот. Может, это была бы самая лучшая статья, но она будет хранить ее в своем сердце. Вместе с вишневыми фофсатами.

Гретхен сосала леденец и заканчивала записи об арестах. Перевернув сложенный лист бумаги, он подняла глаза на миссис Моррисон:

— Пусть так, но я бы хотела получить информацию. Мистер Деннис говорит: спрашивай и добьешься.

Миссис Моррисон звонко и мило рассмеялась:

— Ты говоришь совсем как Уолт! Никакого стыда у этого человека. В общем, одна из этих самых историй. Нам позвонила миссис Крейн и сказала, что у двери рядом с домом Татумов слышали крики и визг. В чем дело — неясно, но все знают, что сейчас Клайд в увольнительной до отхода судна, а Фей, пока он был в отлучке, вовсе не сидела дома по вечерам. Может, Клайд кое-что прослышал о ее похождениях. Не скажешь, что она подает хороший пример своей девочке. — Тонко подведенные брови миссис Моррисон поднялись, и обычно добрый взгляд был суров, как февральский восход. — Конечно, в войну всем тяжело, но женщине надо привыкать оставаться одной, — и она отвернулась к своему столу.

Гретхен едва расслышала, как она пробормотала: «Говорит, что просто танцевала, но дьявол как раз и любит медленные мелодии». Татумы жили через три дома от бабушкиного «Пфицера». Гретхен выросла, то и дело забегая в их дом. Барб, их дочь, была старше ровно настолько, чтобы относиться к Гретхен с небрежным равнодушием, то принимая ее изумленное восхищение, то отмахиваясь от нее. В прошлом году Барб перешла в старшие классы. Все дети, от приготовишек до двенадцатого класса, учились в одном большом здании из красного кирпича, но между старшими и средними классами лежала пропасть шириной с реку Арканзас. Барб стала стадионной заводилой и теперь дружила со старшеклассницами. Гретхен помнила ее такой худенькой — в детстве она могла прыгать через скакалку сто раз без остановки. Сейчас ее никто бы не назвал худенькой, и когда она входила в комнату, на нее устремлялись все взгляды. Гретхен ощутила приступ зависти. Волосы Барб рыжевато-коричневого богатого оттенка сами завивались в безупречную прическу «паж». Она, пожалуй, не была красавицей, но казалась интересной: глубоко посаженные глаза, царственное лицо с высокими скулами. И она любила широко распахивать руки, словно приглашала весь мир в друзья.

Гретхен засунула леденец за щеку и написала: Дом Татумов. Визг. Крики. Бросила взгляд на часы — без двенадцати пять — наугад определила время сирены: Машина № 2 выехала в 16:40.

— А кто визжал? — спросила она.

Миссис Моррисон заерзала за своим столом.

— Наверно, Фей прогоняла Клайда. Ему, знаешь ли, не следовало жениться на ней, но некоторые мужчины совершенно не разбираются в женщинах, уж поверь мне. А некоторые женщины просто с ума сходят по мужчинам, и с годами лучше не становятся. Барб вроде бы неплохая девочка, но она носит такие обтягивающие свитера, что директор послал Фей записку, и была громкая перепалка. У этой Фей язычок такой, что кору с дерева обдерет. Ну, сержант Петти разберется. А Клайд все равно скоро уедет.

Снова оказавшись на жаре, Гретхен прикрыла глаза от солнца. Надо поторопиться в здание суда, пока оно не закрылось. Она шла быстро и почувствовала, что блузка прилипла к спине. В главном вестибюле никого не было. В офисе окружного секретаря она отметила про себя, что мистер Эдвард Петри, Черри-стрит, дом 103, подал иск на своего соседа, мистера Коя Хендрикса, Черри-стрит, дом 105, который выставил старую бочку с маслом, а оно протекло во двор мистера Петри и уничтожило его огород. Кабинет окружного уполномоченного уже был закрыт. Придется ждать до завтра, чтобы узнать, когда они выставят на торги новый мост на шоссе Кершо. Офис шерифа в цоколе тоже оказался заперт.

До редакции Гретхен добралась вскоре после пяти. Все куда-то ушли; мистер Деннис, наверно, в типографию, чтобы проверить, как пакуют газеты для разносчиков. Гретхен быстро навела порядок на столе, просмотрела записи для завтрашних статей — пропавшее пугало, дата продажи моста, — а теперь пора бежать в кафе. Рабочие бриджи остались там. Надо быстро переодеться — и за работу. Бабушка вначале говорила, что хватит с Гретхен целого дня работы в «Газетт», но девочка-то знала, как уставала бабушка. Поэтому ее день начинался и заканчивался в кафе. В пять утра они уже были на месте, чтобы открыться в шесть. В «Газетт» Гретхен отправлялась к восьми, поэтому у нее было время на то, чтобы шлепать куски бекона на огромные сковородки и подбрасывать яичницы на гриле. Водители грузовиков, выезжая на 66-ю федеральную, останавливались у них позавтракать: тут подавали рагу, блины и овсяные лепешки, а иногда и яичницу с беконом. Они сами пекли хлеб, обычный и злаковый, и булочки тоже. Вернувшись из редакции, Гретхен все так же занималась уборкой. Иногда, если кончались продукты, бабушка закрывала кафе и уходила домой пораньше, но в любом случае не позже пяти. Работы всегда хватало. Миссис Перкинс иногда справлялась с посудой, но Гретхен приходилось еще и скрести столы, мыть пол и выносить мусор, а иногда и разгружать продукты. Из лавки в Талсе мясо — если оно у них было — доставляли дважды в неделю. При хорошем раскладе она поспеет домой к шести. Бабушка к тому времени немного отдохнет и приготовит ужин. Гретхен особенно любила макароны с сыром и арбуз.

Мусор догорал на заднем дворе кафе, а красный шар солнца скатился на запад. Даже у тощих кривых деревьев выросли длинные тени. Гретхен поворошила пепел, проверяя, не осталось ли искр. Еще только июнь, а весь округ высох, как трут. На шоссе громыхали машины и грузовики. Бензин нормировался, но из-за военной техники движение стало оживленней.

Гретхен все поглядывала в сторону Арчер-стрит. Посыпанная гравием улочка вилась верх и вниз, следуя тонким контурам холмистой местности. Окна во всех домиках были подняты, входные двери открыты, приглашая хотя бы легкий ветерок. Но дома раскалились, и вентиляторы не помогали. Бабушка говорила, что в жару люди быстро сходят с ума: летом с ума сходят, а зимой хандрят.

В последний раз поворошив пепел, Гретхен вскочила на велосипед. Она ехала медленно из-за жары и не обращала внимания, что пот тек по лицу. В голове рефреном пелось: Г. Г. Гилман. Она чуть было не проехала дом Татумов, так что пришлось резко затормозить.

Крышка серебристого почтового ящика на столбе у подъездной дорожки висела криво. Со второго «т» отвалилась краска: «Та ум». Газон зарос сорняками, из травы торчали пушистые головы одуванчиков. У Татумов имелось парадное крыльцо, а в бабушкином доме к двери вели три бетонные ступеньки. Но бабушка-то их подметала и поливала каждый день. По обе стороны крыльца беспорядочно росли розы. Деревянные ступеньки расшатались, а одна планка совсем сломалась. Воздух в этом доме всегда был спертым, с крыши отваливались куски черепицы, белая краска отслаивалась и шелушилась.

Гретхен соскочила с велосипеда, прислонила его к стойке. Прикрыла глаза от красных лучей солнца. Дом выглядел как всегда, и ничуть не изменился. Может, миссис Моррисон оказалась права, и мистер Деннис ничего не напишет о звонке в полицию сегодня днем. Но постучать и проверить, дома ли Барб, вовсе не помешает. Девочка быстро подошла к крыльцу. Входная дверь была распахнута настежь, открывая темную гостиную. На зачехленном диване валялись журналы, початая коробка крекеров из непросеянной муки примостилась на журнальном столике рядом с пустой бутылкой из-под колы. Наполненная пепельница стояла возле полудюжины бутылочек с лаком для ногтей и пачки салфеток. Дополняли обстановку овальный плетеный ковер и два кресла, обтянутые блестящим желтым ситцем. Несмотря на беспорядок, комната сияла светом и жизнью, — их создавали висевшие на стенах картины без рам.

Гретхен постучала в дверь. Стук растворился в тишине дома, словно лягушка, прыгнувшая в пруд. Раздался звук шагов. Через гостиную торопливо шла Фей Татум. Фей всегда двигалась быстро. Увидев Гретхен, она остановилась на полдороге. Ее узкое лицо казалось твердым, как мрамор. Светлые волосы спадали на лицо, одна золотистая прядь свободно вилась у щеки. Глаза теплились, словно затухающий костер. Уголки малиновых губ опустились. В одной руке она держала кастрюлю, в другой — крышку. Поверх хлопковой футболки и шортов болтался фартук. По бокам свисали незавязанные тесемки. Что-то поразило Гретхен в том, как висел на ней этот фартук. И эти голые ноги. Никто не вышел бы из дома в таком виде. Как-то это было нехорошо. Большинство женщин ее возраста и дома не стали бы носить шорты, только если собирались на пикник в жаркий летний день. Но миссис Татум — художница, а у художников все по-другому. Прошлым летом Гретхен пришла навестить Барб, а они с матерью сидели на диване в трусах и лифчиках и расхохотались, увидев выражение ее лица. Утро было в разгаре, а они сказали, что одеваться слишком жарко, да и зачем, когда человеческое тело так прекрасно. Гретхен знала, что у бабушки глаза бы на лоб вылезли, расскажи она ей про такое. Сегодня опять было жарко.

— Привет, Гретхен, — миссис Татум хлопнула крышкой по кастрюле, — Барб нет дома.

Она была раздражена. И расстроена. Ее губы задрожали и плотно сжались.

Гретхен попятилась к двери.

— Пожалуйста, скажите ей, что я заходила.

Миссис Татум отвернулась, не ответив. Толкнула дверь в кухню, и та с шумом захлопнулась за ней.

Торопясь к своему велосипеду, Гретхен порадовалась, что уходит. Ей нравились картины в гостиной Татумов, но сейчас она вспомнила, как беспорядочно они питались. Барб по ночам утоляла голод желе и арахисовым маслом и любила ходить в гости к Гретхен, где всегда приглашали к столу.

За раскаленный руль велосипеда больно было взяться, и Гретхен ухватилась за резиновые ручки. Всю дорогу домой она думала о миссис Татум. Кричала она на своего мужа днем? Или визжала? Она все еще была в ярости, когда зашла Гретхен. Но визг совсем не то что крик. Она посмотрела на дом Крейнов. Бабушка говорит, что у Крейнов всегда чистота, прямо как на выставке. Газон безупречно выкошен, хотя по всему должен был проигрывать в сражении с полчищами одуванчиков с соседнего двора. Окна фасада закрывали ярко-синие ставни. На грядках цвели бегонии. Миссис Крейн в любое время дня и ночи могла с гордостью открыть свою дверь для гостей. У нее никогда не бывало разбросанных журналов, переполненных пепельниц или посуды в раковине.

Гретхен оставила велосипед за бабушкиным домом и заспешила по деревянным ступенькам в кухню.

Бабушка у плиты обернулась с широкой улыбкой:

— Ну вот и ты наконец. Как раз к ужину. У нас сегодня крокеты из лосося, свежий горох и желе.

У бабушки так и остался сильный немецкий акцент, а ее звук «у» был больше похож на «в». Поэтому она не любила покидать кухню и предоставила миссис Перкинс сидеть за кассой. Один раз в прошлом году она забылась и сказала «Danke schön» посетителю, и тот швырнул деньги, возмутившись, почему это в кафе наняли немку-кислую-капусту, а не доброго американца.

Гретхен вымыла руки, и они уселись за белый деревянный стол, друг против друга. Еще два стула стояли у стены по обе стороны от двери в гостиную. Один они подвигали, когда из Талсы приезжала мама. Стул Джимми стоял у стены с тех пор, как его часть направили в Европу. Письма от него приходили нечасто, и писал он мало, только о том, как хотел бы оказаться дома и первым делом съесть огромный бабушкин гамбургер с майонезом, горчицей, салатом, помидором и домашними пикулями. Он писал, что уже много месяцев не ел помидоров, и спрашивал про Майка Томпсона. Они не написали ему, что Майка убили в Италии за три месяца до того, как затонул корабль Милларда. В окне аптеки Томпсонов было две звезды. Мистер Томпсон теперь обедал в их кафе очень редко, а на миссис Томпсон одежда болталась, как на призраке.

Бабушка передала миску с горохом.

— Я повесила твою статью рядом с кассой. Миссис Перкинс говорит, что всем она понравилась. Приходила миссис Джекобс с друзьями, и когда они расплачивались, она показала на статью и сказала, что ты одна из ее лучших учениц и непременно прославишься.

Гретхен замерла, не донеся ложку до рта.

— Миссис Джекобс так сказала?

Бабушка кивнула:

— Ja. Жаль, что я сама не слышала. Но мы позвоним маме вечером.

Междугородный звонок всегда создавал приятное волнение. Конечно, они могли и не дозвониться. Иногда приходилось ждать подолгу. Сами они звонили редко, а когда все же делали это или когда звонила мама, говорили громко и быстро под треск и шум в трубке. Телефонная компания просила всех сокращать звонки до пяти минут, потому что звонить хотели все.

Гретхен едва ощутила вкус ужина, хотя любила крокеты из лосося. Она рассказала бабушке про свой день, закончив последними походами.

— Когда я пришла в суд около пяти, завыла сирена, и я побежала в полицейский участок. Сержант Петти уже отправилась в дом Татумов. Миссис Крейн звонила и сказала, что слышала крики и визг. А миссис Моррисон говорит, что отец Барб сейчас дома, но собирается за границу и, наверно, ссорился с ее матерью. — Гретхен не упомянула, что миссис Татум куда-то уходила ночью, пока мистер Татум отлучился. Может, это и не было правдой, а бабушка наверняка запретит ей видеться с Барб. — Я заехала к ним по пути домой. Миссис Татум очень злилась. Похоже, они с мистером Татумом сильно ругались, и миссис Крейн вызвала полицию.

Бабушка положила вилку:

— Ты же не напишешь об этом в газете?

— Не думаю, — Гретхен знала, что от нее это не зависит, — но мне придется рассказать мистеру Деннису.

Бабушка пододвинула Гретхен блюдо с крокетами.

— Я знаю, это твоя работа. Надо делать, что говорит мистер Деннис. Но видишь ли, я помню Клайда мальчиком. Они так хорошо дружили с твоей мамой.

У Гретхен расширились глаза:

— А я и не знала.

— Да, школьниками они играли вместе. Клайд был хорошим мальчиком, но любил все делать по-своему. И ни с кем не хотел делить твою маму. Они даже ссорились из-за этого: она со всеми хотела дружить, не то что Клайд. Но они оставались лучшими друзьями, пока она не вступила в клуб бодрости. После этого у нее стало столько друзей, что совсем не осталось времени. — В бабушкином тоне слышалась гордость.

Она отодвинула стул, пошла к сушке и, отрезав два щедрых куска арбуза, положила их на тарелки.

Гретхен тщательно выковыряла вилкой большие блестящие семена и разрезала арбуз на ломти, сочащиеся соком.

Бабушка снова села.

— Я все думала, что, может, когда-нибудь… но твоя мама влюбилась в твоего папу еще в старших классах. С тех пор она с Клайдом почти не виделась.

Гретхен смутно помнила отца: густые темные волосы, яркие голубые глаза, улыбчивое лицо. Она не могла на самом деле помнить его лицо, просто так часто рассматривала фотографии в альбоме, что выучила их наизусть. Но она помнила, как он смеялся, подкидывал ее в воздух, читал детские стишки при дрожащем свете огня. А после аварии и похорон потянулись серые, мрачные дни. Они каждый месяц носили на могилу цветы. Когда мама приезжает из Талсы, они всегда ходят на кладбище. Мама обожала рассказывать о папе: после фильма Дугласа Фербенкса он сделал два деревянных меча, они с Клайдом изображали дуэль французских аристократов, и все так смеялись… Гретхен никогда не осознавала, что Клайд из рассказов ее матери — отец Барб.

— Так или иначе, — подвела итог бабушка, — у твоей мамы с Клайдом все равно ничего бы не вышло. Да я и рада, что не вышло, потому что твоя мама любила папу. А Клайд был на седьмом небе, когда встретил Фей. Она приехала в наш город еще школьницей, и они поженились вскоре после свадьбы твоих мамы с папой. Иногда я думаю, не ревнует ли он Фей к ее картинам. Мужчины не любят быть на втором месте. — Бабушка доела арбуз. — А сейчас дошло до звонков в полицию. Нехорошо так провожать мужчину на войну. Но Фей Татум… — она покачала головой и вздохнула. — Ладно, надо убирать посуду.

Гретхен подскочила. Неожиданно она почувствовала ужасную усталость, но заставила себя радостно улыбнуться.

— Я уберу, бабушка. Ты иди, отдохни, послушай радио. — Скоро начнутся новости в шесть тридцать с Эдвардом В. Калтенборном. Если поторопиться, еще можно успеть и послушать. А потом они позвонят маме.

Вслушиваясь, бабушка низко наклонилась к Гретхен. Звонила всегда девочка. Бабушка не любила говорить по телефону. Она всегда говорила слишком громко и быстро, с тяжелым акцентом.

Гретхен хмурилась, пытаясь расслышать, что ей говорят: «…нет дома… что передать?»

Голос незнакомый, но у мамы общая квартира с другими работницами, а люди приходят и уходят.

— Это Гретхен, дочь Лоррейн Гилман. Пожалуйста, передайте ей, что мы звонили, скажите, что у нас все в порядке. — Значит, мама пока что не узнает про Г. Г. Гилман.

Последовал взрыв веселого смеха:

— Передам. У нее тоже все в порядке. Пошла на свидание с моряком, вот ведь счастливица.

Гретхен беспокойно ворочалась в постели. В маленькой спальне стояла жара. В открытое окно не проникал даже легкий ветерок. Вентилятор энергично жужжал, но воздух не охлаждал совершенно. В сонном мозгу вертелись бессвязные слова и обрывки дневных впечатлений: …счастливица… глаза миссис Татум… вой сирены… Г. Г. Гилман… запах горячего свинца от линотипов… деревянные мечи… ее пальцы все быстрее стучат по блестящим клавишам старой машинки «ремингтон»…

На стук клавиш во сне Гретхен наложилось дребезжанье стекла.

— Гретхен, проснись! — Пронзительный крик перешел в страшный вопль. — Помоги мне, Гретхен, помоги!

…не знаю, был ли это один из твоих мужей… Ты же дважды выходила замуж. Эй, Гретхен, я ведь тебя всегда опережала. Четыре раза подходила к алтарю — и уж не знаю, какой из них был хуже. Может, ты вышла замуж по любви. Девчонками мы никогда не думали, к чему придем — хотя про тебя-то все знали, что ты преуспеешь. А во мне видели просто девчонку в обтягивающем свитере, но ведь, черт бы его побрал, он неплохо смотрелся, а? В последний раз мы виделись в ту страшную субботу. А спустя тридцать лет я наткнулась на твою фотографию в газете. Тогда я жила в Лос-Анджелесе с Мужем Номер Три. Меня можно было травинкой перешибить…

Глава 2

Участок огораживал ряд кирпичей. Некоторые были уже расколоты. Всего на участке было семь могил. Я вдруг подумала, что раньше никогда их не считала. Самая старая — дедушки Пфицера. Могилу отца я узнала не сразу. У ангела, что стоял на коленях на гранитной плите, отвалилась голова. Раньше я всегда гладила его крылышки. Сколько лет уже никто не приносит ему цветов? Я ощутила острую радость оттого, что помню все. Мертвые живут, пока их помнят. Когда я умру, ни один человек не сможет — да и не захочет — представить молодое лицо моего отца. Моих детей мало интересовали черно-белые фотографии в темно-коричневом альбоме и смеющиеся глаза дедушки, которого они никогда не знали. Если я им не скажу, они и не узнают, что глаза у него были голубые, как северное море, а волосы черные и блестящие, как котиковый мех. В моих глазах и волосах с серебряными прожилками отражались прошедшие годы, в глазах моей дочери — блестящая чернота ее волос. Когда я пришла на кладбище, то стала искать наш семейный участок, хотя сегодня и не собиралась навещать эти могилы. Но у меня было время и для них. Опираясь на трость, я подошла к надгробию на бабушкиной могиле и нагнулась, чтобы дотронуться до вырезанных букв:

Шарлотта Кляйн ПФИЦЕР

Любимая жена Карла Герхарда Пфицера

23 октября 1876 — 26 июня 1944

Бабушка, я тебя так любила…

Гретхен выбралась из постели, подбежала к окну. Барб Татум с побелевшим как мел лицом колотила по москитной сетке.

— Гретхен, пошли быстрее. С мамой беда. Гретхен, помоги. — Розовая ночная рубашка на бретельках едва прикрывала ее колени.

— Что случилось? — Гретхен сдернула крючок и толкнула сетку. Барб отступила и обхватила себя руками. Грудь у нее вздымалась, она тяжело дышала.

— Я бежала, я так бежала всю дорогу. Ой, нога. — Она присела, схватившись за ногу.

Гретхен метнулась к стене и включила свет. Вернулась к окну и посмотрела на Барб, заключенную в квадрат света. Она сидела, склонив голову и вцепившись в лодыжку. Блестящие каштановые волосы скрыли ее лицо, рассыпались по плечам. Из глубокого пореза на правой ступне сочилась кровь.

— Наверно, наступила на стекло. Даже не почувствовала. — Кровь стекала на траву.

Гретхен резко втянула воздух.

— Не двигайся, я позову бабушку.

— Нет! — Голос у Барб сорвался. — Надо торопиться, маме нужна помощь. Гретхен, мне нужно возвращаться. Нельзя было убегать. Принеси что-нибудь ногу перевязать.

Гретхен всегда завидовала внешности Барб, хотя некоторые девочки и не считали ее красивой. У нее были чеканные черты лица: тонкий нос, острый подбородок, а если поблизости оказывались мальчики, губы складывались в забавную полуулыбку, обещавшую поцелуй, когда никто не увидит. Ее звенящий радостный смех притягивал людей, а голубые глаза сияли, словно видели что-то скрытое от других. Сейчас эти глаза остекленели и глядели неподвижно.

— Ты поранилась. Я позову бабушку. — Гретхен повернулась было, чтобы уйти.

— Нет! — Барб уже кричала в отчаянии. — Никто не должен знать. Если ты мне не поможешь, я вернусь сама. — Она плакала, вытирая глаза и пытаясь встать.

— Подожди, я иду. — Гретхен натянула футболку и шорты, сунула ноги в мокасины.

Окинула взглядом комнату, вытряхнула подушку из наволочки и скатала ее в тонкую полоску дюйма два шириной. Держа в одной руке жгут, она мягко соскочила с подоконника и заспешила к Барб. Встав на колени, она осмотрела ее рану.

— В нее грязь попала, надо промыть. Я принесу воды, но надо позвонить доктору Джемисону.

— Нет времени. — Барб выдернула полоску ткани у Гретхен, обернула ею ступню, перехватила концы на подъеме и плотно завязала, — Помоги мне встать.

Они встали рядом. Барб вцепилась в руку Гретхен.

— Пошли. Я слышала, как мама кричала. — Она потянула Гретхен за руку, оперлась на нее и заковыляла по газону.

Луна плыла высоко. Гретхен знала, что уже очень поздно. Арчер-стрит замерла, как город призраков. Во всех домах было темно.

— Барб, что случилось? Почему твоя мама кричала? Что, Фей и Клайд Татум опять ссорились?

— Я услышала стук. Мама что-то громко говорила, а потом входная дверь хлопнула об стену. Тогда мама и закричала. — По лицу Барб текли слезы, она прижималась к Гретхен, пытаясь идти быстрее. Чтобы не наступать на гравий, они держались обочины, поросшей травой.

Когда они добрались до дома Татумов, открытую входную дверь освещала яркая луна. Внутри было темно.

— Мама? Мама? — В тишине голос Барб звучал так пронзительно.

Гретхен показала на темный дверной проем.

— Когда ты уходила, свет не горел?

Барб прижала пальцы к щекам.

— Я выбралась из окна и побежала к входной двери. Свет пробивался из-за ставней гостиной. Потом погас. Я испугалась, побежала и оказалась у твоего дома. Подошла к твоему окну. Как мы раньше делали. — Как-то летом, им тогда было лет восемь-девять, они играли в такую игру: по очереди выбирались из своих комнат поздно ночью, одна бежала к дому другой и, пошептавшись, возвращалась. Никто и не знал, что они не спали и выходили из дома. — Помнишь? В общем, я пришла к тебе. — Барб шагнула к двери с москитной сеткой. — Мама? Мама?

Ответа не было.

Барб распахнула дверь и вошла в темную гостиную, держась рукой за правый бок. Когда зажегся свет, она прижала руку ко рту, но ее вопль разбился о смертную тишину комнаты.

Глянув в комнату, Гретхен схватила Барб за руку и потащила ее на крыльцо вниз по ступенькам. Дверь захлопнулась.

— Твой папа, папа твой где? — Гретхен отвернулась от дома. Ей хотелось бежать, кричать и плакать.

Барб подняла руку, впилась ногтями в шею и издала булькающий звук. Она пыталась освободиться от Гретхен. Но та крепко держала ее за руку, хотя ее грудь сдавливал спазм.

Как она ни пыталась забыть ужасное зрелище, оно все не покидало ее: Фей Татум лежит на спине у дивана, волосы разметались по ковру, глаза вытаращены, язык вывалился из побелевших губ, горло покрыто фиолетовыми синяками. Особенно жуткими были эти багровые пятна на сероватой белизне горла.

Барб едва держалась на ногах.

— Надо найти твоего отца. — Гретхен понимала, что в доме мистера Татума нет. Будь он дома, он бы услышал крик Барб и их громкие испуганные голоса. И стук двери. Уже далеко за полночь. Где он мог быть? Почему не пришел на помощь миссис Татум? — А кто был в гостиной с твоей мамой?

Барб понеслась прочь. Пробежала несколько шагов и упала:

— Нога. — Она закрыла лицо руками и каталась по земле. Плечи ее сотрясались от рыданий.

Гретхен смотрела на дом, на свет, заливавший крыльцо, и не знала, что делать. Надо идти за помощью, но она просто не сможет еще раз войти в этот дом. Она посмотрела на ухоженный дом за двором Татумов, посеребренным лунным светом. Миссис Крейн овдовела, и бабушка говорила, что ей одиноко. У нее было продолговатое грустное лицо, проницательные голубые глаза. Это она звонила вчера в полицию из-за Татумов, говорила быстро, мысли у нее прыгали во все стороны. Каждый год ее яблочный пирог награждали синей лентой на окружной ярмарке. Она могла позвонить в полицию. Как, впрочем, и бабушка.

Доктор Джемисон стоял на коленях возле дивана. Седеющие волосы растрепались, косматая борода взъерошилась. Он успел застегнуть только одну манжету на мятой белой рубашке, а черные брюки болтались без ремня. Он перебинтовал ступню Барб и с легким стоном поднялся на ноги. Погладил девочку по колену, быстро взглянул на Гретхен. Его усталые глаза смотрели ласково и печально.

Бабушка спешила из кухни. Она уже надела свое синее хлопковое домашнее платье и прочные белые туфли на каждый день. Только волосы, распущенные по плечам, напоминали о позднем часе и исключительной ситуации.

— Вот, доктор, я приготовила вам кофе.

Он взял чашку.

— Спасибо, Лотта. Да, плохи дела. Я сказал шефу полиции, что вернусь, когда осмотрю Барб. — Он вздохнул. — Ваш кофе очень кстати.

Бабушка вынесла лакированный поднос с фарфоровой сахарницей и серебряной ложкой. Поднос принадлежал к числу самых дорогих предметов в ее хозяйстве: два серебряных дракона с яркими от пламени носами смотрели друг на друга.

Доктор положил себе ложку сахара.

— Пытаюсь отказаться от сахара. Уже кладу одну ложку вместо трех. В военное время мы все должны прилагать усилия для победы.

— Вы свое дело делаете, — уверенно сказала бабушка, глядя на него с восхищением.

Он глотнул кофе, улыбнулся.

— Спасибо, Лотта. Вы тоже. Лучшая еда в округе, несмотря на продуктовые нормы. Ну, — он устало вздохнул, — присмотрите за Барб?

Бабушка кивнула, тряхнув головой:

— Конечно, пусть остается у нас.

Барб забилась в угол дивана, простыня, которую ей дала бабушка, сползла с плеч.

— Но папа не будет знать, где я.

С закаменевшим лицом, опустив уголки рта, бабушка посмотрела на доктора Джемисона. Никто не проронил ни слова.

— Папа не пришел к ужину, — Барб казалась озадаченной и напуганной, — не знаю, где он может быть.

Доктор потер уставшие глаза и ничего не сказал. Выпил еще немного кофе, поставил чашку на столик. Затем склонился над своим раскрытым чемоданчиком, достал из него два пакетика и протянул бабушке.

— Вот, это поможет девочкам заснуть. — Защелкнув сумку, он снова потянулся за кофе.

Дверь затряслась от громкого стука. Бабушка бросилась открывать.

— Пожалуйста, входите, входите.

Вошел шеф полиции Фрейзер, наклонив голову, чтобы не задеть притолоку. Снял свою ковбойскую шляпу. Вьющиеся седые волосы его были коротко пострижены. Лицо его было словно надутый пузырь: массивный лоб, рыхлые щеки, круглый подбородок Щетина подчеркивала складки под глубоко посаженными карими глазами. Гретхен часто видела его в кафе, но лишь мельком, пока не начала работать в «Газетт». Он не водил полицейскую машину. Все в городе знали его старый темно-зеленый «паккард» с заляпанными грязью бортами. Миссис Моррисон говорила, что он любит выходить в народ. Как ввели нормирование на бензин, он стал больше ходить пешком, и пот струился по его лицу, пятная рубашку.

— Лотта, док, девочки, — он дернул головой к двери, — док, может, вы пойдете туда, займетесь этим делом? Мы уже свое закончили.

Доктор Джемисон допил кофе, кивнул.

— Хорошо, Бак. — Рот доктора сжался в хмурую складку.

Он поставил чашку на стол и взял чемоданчик. Проходя мимо шефа, спросил:

— Клайда не нашли?

— Нет. — Шеф сердито насупил кустистые брови.

Дверь за доктором захлопнулась.

Барб вскинула голову и пристально посмотрела на Фрейзера.

— Вы должны найти папу. Он еще не знает. Бедный папочка. — Она натянула простыню, спрятала лицо в ее складках.

— Может быть, кофе, мистер Фрейзер? — тихо предложила бабушка.

— Было бы неплохо, если вас это не затруднит, Лотта. — Стуча каблуками запыленных черных ковбойских сапог, шеф медленно прошел по комнате. Сел в подобие откидного кресла из коричневой кожи, когда-то любимое дедушки Пфицера. Бросил ковбойскую шляпу на пол. — Мисс Барб, полагаю, вы понимаете, как я сожалею о вашей маме.

Медленно простыня опустилась. Показалось залитое слезами, измученное лицо Барб. Она закрыла его руками.

Шеф прочистил горло.

— Мисс Барб, если бы я считал, что так будет легче, я бы поговорил с вами в другой раз. — Он откинулся в кресле, потер щеку костяшками пальцев. — Но легче не будет, — заговорил он тихо своим глубоким, низким голосом, — ни завтра, ни на следующий день. Вам придется взбираться на крутую гору, и я ничем не могу помочь. Я могу лишь немного облегчить боль, когда выясню, кто это сделал.

Гретхен пыталась прогнать воспоминание о лице миссис Татум, но оно все стояло перед глазами. Если она не может забыть, то каково же Барб?

Та уронила руки. «Кто…» — Она задрожала и, вдруг почувствовав себя беззащитной, натянула простыню до подбородка.

— Я не знаю, кто приходил. Я слышала мамин голос, потом дверь хлопнула, и я убежала.

Шеф вытащил из кармана рубашки маленький блокнот, раскрыл его.

— Давайте вернемся назад, мисс Барб. Что мама сегодня делала? — шеф потер нос, пристально глядя на нее. — Начните с завтрака.

Барб нахмурилась.

— Не понимаю, какая теперь разница.

Он положил блокнот на колено брюк хаки.

— Рассказать не повредит. Мне надо знать, что ваши мама и папа делали сегодня.

Барб вдруг замерла.

— Папы… сегодня вечером дома не было.

— К этому мы подойдем, — он говорил терпеливо, — ну, будь умницей и расскажи мне про утро. Начни с завтрака. Ты встала…

Барб обхватила большую парчовую подушку, уперлась подбородком в ее бахрому. Перебинтованная нога торчала из-под смявшейся простыни.

— Мы всегда встаем в шесть тридцать. Мама работает в супермаркете. Ювелирный, часы и косметика. Начало в восемь, в одиннадцать она идет домой поесть, без четверти двенадцать снова на работу. После четырех она была дома.

Шеф достал пачку «Лаки-Страйк», чиркнул большой кухонной спичкой о подошву сапога. Держа сигарету пожелтевшими от табака пальцами, затянулся.

— И сегодня все было как обычно?

Бабушка заспешила на кухню и вернулась с большой медной пепельницей. Она поставила ее на пол рядом с ковбойской шляпой.

Барб наматывала бахрому подушки на пальцы.

— Наверно, я пришла домой уже после пяти.

Шеф откинулся в кресле, словно огромная каменная глыба.

— Значит, мама не взяла выходного, хотя папа приехал домой в отпуск? — Пепел падал ему на рубашку.

— Маме надо было работать. — Барб говорила очень серьезно. — Нам нужны были деньги. Как папу призвали, у нас все время не хватало денег, и мама нервничала. Поэтому она и нашла работу у Джессопа. А раньше работала в подарках у Милли. Проводила занятия по искусству в маленькой комнате в подсобке. А когда папу призвали, ушла к Джессопу.

Вокруг шефа клубился голубоватый дымок.

— Мама часто выговаривала папе за нехватку денег?

Барб испуганно уставилась на него.

Шеф нагнулся, стряхнул пепел, не сводя глаз с Барб.

— О чем они говорили за завтраком?

Барб облокотилась на ручку дивана. Даже усталая и измученная, она выглядела почти хорошенькой: рыжие волосы вились, бледная гладкая кожа рук особенно четко выделялась на красной подушке.

— Мама встала поздно, а папа еще спал. Ей надо было торопиться, чтобы не опоздать на работу.

Шеф медленно кивнул.

— Во сколько встал папа?

Гретхен посмотрела на бабушку: она нахмурилась, и глубокие морщины пролегли на ее лице. Нехорошо мужчине так долго оставаться в постели по утрам. Никто так не делает. Конечно, мистер Татум в отпуске. Может, он очень устал после армии.

— Не знаю, — Барб дергала золотистые кисти, — я тоже ушла. Этим летом я работаю в офисе мистера Дарвуда. Я едва не опоздала и не видела маму до ужина.

— А папа что? — голос у шефа звучал так гладко, будто щитомордник скользил по темной летней воде.

Барб сжала руки.

— Он не пришел на ужин. — Она говорила так тихо, что ее было едва слышно.

Кресло заскрипело, когда шеф наклонился вперед.

— С тех пор, как он в отпуске, он обычно ужинает дома?

Барб смотрела в пол.

— Да.

Шеф раздавил окурок.

— Значит, ты не видела маму, пока не вернулась домой с работы. — Он подергал мочку уха. — Кажется, ты сказала, что она каждый день обедала дома?

Барб откинула прядь золотисто-каштановых волос.

— Да. Но сегодня я не приходила домой обедать. Мы пошли в кафе «Виктория» с миссис Холкомб из нашего офиса.

Шеф прищурился.

— Но к ужину ты была дома.

— Да, — она закрыла глаза. Из-под темных ресниц струились слезы.

Он снова наклонился, нахмурился.

— Мисс Барб, расскажите-ка мне все, что происходило у вас дома. Девочка, прости, но мне нужно знать, что твоя мама делала сегодня. Ты говоришь, папа не пришел. Что случилось за ужином?

— Когда я пришла домой, мама была на кухне, — Барб теребила простыню и говорила спотыкаясь. — Мама стучала кастрюлями. Я спросила, в чем дело, а она швырнула тарелку, и та разбилась. Она выбросила осколки и сказала, что ей все равно. Потом посмотрела на свиные отбивные, она их специально заказывала, все наши талоны потратила, чтобы приготовить хороший ужин для папы. Посмотрела и кинула их обратно в морозилку. А потом заплакала. — Барб крепко сжимала красную парчовую подушку.

— И почему она так сердилась? — Шеф продолжал щуриться, глядя на Барб.

Она сжалась в комок на диване, склонив голову.

Шеф уперся ладонями в колени.

— Мисс Барб, если вы мне не скажете, кто-то другой скажет.

Барб прижала пальцы к щекам.

— Наверно, это все из-за «Синего пламени», — она говорила тихо, почти шептала. — Прошлой ночью мама и папа пошли в этот бар. Там кто-то сказал, что мама танцует лучше всех в городе, и все любят танцевать с ней. Папа рассвирепел. Он не знал, что она ходила в бар, пока его не было. Они вернулись домой и ругались. Я проснулась. Папа говорил: нельзя ходить туда одной. А мама, что ничего такого в этом нет. Можно просто развлекаться, это всем нужно. Мама может… могла танцевать лучше всех и очень любила танцевать. И все. Она просто хотела танцевать. Она сказала папе, что грош ему цена, раз он хочет привязать ее к дому и никуда не выпускать, а он ей — что нельзя ходить на танцы без приглашения. Тогда мама спросила, что, ей так и сидеть дома ночь за ночью в тишине, когда не с кем даже поговорить? Она говорила ему, что просто любит танцевать и ничего больше. Потом захлопнула дверь в их комнату. Папа лег спать на диване. Сегодня утром он не вставал, пока мы не ушли. Но мама утром уже успокоилась. — В голосе Барб слышалась напряженность.

— Успокоилась? — Шеф потер переносицу. — И что она сказала?

— Почти ничего. Но она написала папе записку и положила на его место за столом. А мне сказала, что не следовало ей выходить из себя, папа просто не понял, но все наладится, и мы ему приготовим хороший ужин. — Лицо Барб сморщилось. — Но когда я вернулась к ужину, она была в ярости. Не знаю, почему.

— Хм-м, — шеф поглядел на часы с кукушкой, висевшие над каминной доской. Правда, никакого камина не было, только маленький газовый обогреватель, который они зажигали зимой. — Должно быть, она поговорила с папой. — Он ждал, не сводя глаз с Барб.

Девочка сжала простыню.

— Не знаю. — Она избегала его взгляда.

Шеф продолжал смотреть на нее в упор.

— Значит, его не было дома, когда вы вернулись?

— Не было. — Это она сказала уверенно. — Только мама и я.

— Потом вы с мамой поужинали? — Шеф ухватился большими пальцами за подтяжки и слегка их потянул.

Барб не отвечала, только неподвижно смотрела на смятую простыню.

— Мисс Барб? — Темно-зеленые подтяжки на его плечах встопорщились.

Барб на него не смотрела.

— Надо знать маму, чтобы понять, когда она злилась, она очень быстро говорила и все делала. Она забежала в комнату, надела красивое платье, зеленое шелковое, с белыми цветами. Зашла в кухню с пудреницей, хотела скрыть, что она плакала. Громко говорила сама с собой, а потом выбежала за дверь. — Барб измученно вздохнула. — Еще она злилась, что папа взял машину. Она привыкла одна ею пользоваться, пока его не было. Но он ее взял.

— Значит, машины у мамы не было. И куда она могла пойти? — Шеф отпустил подтяжки.

Слезы хлынули из глаз Барб.

— Она надела вечерние туфли. Я волновалась, потому что до «Синего пламени» далеко. Почти миля, но думаю, она пошла пешком.

— Или ее кто-то подвез. Разберемся. — Шеф скрестил руки на груди. — А вы что?

— Я прибралась на кухне, потом пошла к Амелии. Амелии Брейди, моей подруге. Не хотела оставаться дома одна. — Она посмотрела на руки. — Я весь лак с ногтей отколупала. В общем, пошла к Амелии, мы накрасили ногти и допоздна слушали пластинки. Когда я вернулась, было около полуночи, но дома никого не было. Я пошла в свою комнату и легла спать.

— Вы виделись с мамой, когда она пришла домой? — Шеф вытащил еще одну сигарету, зажег ее, не сводя глаз с Барб.

— Нет. — Барб навалилась на подлокотник.

Снаружи хлопнула двери машины. Раздался глухой звук шагов и дребезжание двери с сеткой.

— Шеф, вы здесь? — Дверь открылась, и в комнату заглянул Ральф Кули в выгоревшей коричневой шляпе, съехавшей на затылок. Худое лицо его раскраснелось, галстук развязался, костюм измялся. — Вот вы где. Гретхен, миссис Пфицер, здрасьте.

Одежда Ральфа Кули вечно выглядела так, будто он в ней спал. Он него всегда отдавало виски и сигаретами. Гретхен и не знала, что это за сладковатый мускусный запах, пока миссис Тейлор, сморщившись, не спросила Кули в редакторской, где он берет свой бурбон, а тот расхохотался и сказал, что знает лучшего бутлегера в городе. В Оклахоме действовал сухой закон, дозволявший только три пинты пива, а виски можно было достать, лишь отправившись в другой штат или к бутлегеру. Гретхен не знала ни одного бутлегера. В ее семье никто не пил виски. Татумы пили, и бабушка их не одобряла. Она не любила виски и людей, нарушавших законы. В газетах иногда писали, как шериф арестовывал за бутлегерство.

Репортер вошел в комнату.

— Позвонил Майк Мэкки, — директор похоронного бюро всегда сообщал «Газетт» про несчастные случаи, — и я сразу приехал. Док говорит, кто-то задушил Фей Татум, а ее дочь прибежала сюда за помощью. — Кули остановил мутный взгляд на Барб. — Док сказал еще, что девочка поранила ногу. Ну, так что, шеф…

Фрейзер поднял руку.

— У меня нет на тебя времени, Ральф.

Репортер прошелся по комнате.

— А где Клайд Татум?

Фрейзер приподнялся.

— Мерзавец!

Кули, слегка пошатываясь, попятился к двери.

— Я подожду снаружи, шеф.

— Ты оглох, парень? — Морщины на суровом лице начальника полиции казались трещинами на иссушенной солнцем земле. Он глубоко затянулся. — Я поговорю с тобой утром. — И вполголоса добавил: — Может быть.

Кули двинулся быстрее, но успел язвительно буркнуть:

— Я видел Фей Татум в «Синем пламени» сегодня вечером. Я и еще немало ребят. — Он распахнул дверь. — Наверно, мне надо поговорить с окружным прокурором.

Барб протянула дрожащую руку.

— Вы видели маму?

— Подожди на крыльце, Ральф. — Фрейзер выплевывал слова. — Я буду через минуту.

Кули слегка коснулся шляпы, и дверь за ним захлопнулась.

Фрейзер резко повернулся, тяжело опустился в кресло. Оно заскрипело. Некоторое время он молча курил. Хотя раздражение еще не прошло, но заговорил он довольно спокойно.

— Хорошо, мисс Барб. Значит, этим летом вы работаете в офисе окружного прокурора?

Барб кивнула.

— Так и думал, что видел вас там. Не знаю, что вы уже узнали о праве, но мистер Дарвуд выступит обвинителем по этому делу, когда мы найдем убийцу. — Он глубоко вздохнул. — Итак, мисс Барб, вы говорите, что не видели маму весь день, пока не вернулись к ужину, и не говорили с ней, когда она вернулась из бара. А что же папа? — Фрейзер снова сделал глубокую затяжку. — Он когда вернулся домой?

Дым добрался до дивана, и Гретхен сморщилась.

Барб села прямо, простыня свалилась на пол.

— Он так и не пришел домой. Ни к ужину, ни когда я вернулась от Амелии.

Фрейзер наклонился в своем подобии кожаного кресла.

— Откуда вы знаете? — Он стряхнул сигарету. — Вы же легли спать.

В глазах Барб застыла боль.

— Я не спала. Слышала, как вошла мама. Она хлопала дверями и ходила взад-вперед. Я слышала, как она вошла в свою комнату и снова выбежала. Других звуков не было. Если бы папа пришел, он бы что-нибудь сказал. — Она говорила уверенно. — Потом постучали в дверь. Мама открыла и крикнула что-то вроде — «Крепкие же у тебя нервы!» — И кто-то вошел. — Барб сжала лицо. — Я слышала голос, но не могла разобрать слова. Кажется, маму просили успокоиться. Знаете, такой шикающий звук. А потом мама закричала. — От жутких воспоминаний у Барб вытянулось лицо. — Она звала на помощь, а я убежала.

— И правильно сделали, мисс Барб. — Он прочистил горло. — Вы испугались и бросились за помощью, попросили мисс Гретхен пойти с вами. Папиного голоса, говорите, не слышали?

— Если бы только папа был там! — воскликнула она с жаром. — Вы хоть раз слышали, чтобы папа шептал?

— Ребенок верно говорит. — Бабушка сжала пухлые руки и энергично кивнула.

— Да, Клайд бы, пожалуй, не шептал. Ну… — Фрейзер загасил окурок рывком встал. — Кажется, почти все рассказали? — Он потянулся за шляпой.

Барб поднялась.

— Мистер Фрейзер, вы найдете папу? С ним ужас что будет, когда он узнает о маме.

Гретхен тоже встала. Она почувствовала, что устала, как не уставала еще никогда. Голова болела, ноги отяжелели. Ночь за окном уже начинала светлеть. Скоро встанет солнце, и им с бабушкой придется идти в кафе. Надо идти, выспались или нет. Потом она отправится в «Газетт». Мистер Деннис захочет узнать, как они с Барб нашли миссис Татум. Но статью напишет мистер Кули. Можно не сомневаться, уж он-то расскажет, что видел маму Барб в «Синем пламени». Но с мистером Фрейзером ему лучше не шутить. Лучше рассказать все, что знает. Хорошо бы послушать их разговор, но придется дожидаться, когда все обсудят в «Газетт».

Фрейзер двигался медленно, переваливаясь, как медведь, тяжело стуча каблуками. Остановился у входной двери, оглянулся, нахмурившись.

— Еще одно, мисс Барб. — Он говорил тихо, но в глубоком голосе слышался металл.

Гретхен заморгала. Перед глазами мутилось, но она заметила, как напряглась Барб.

— Почему это, — густые черные с проседью брови начальника полиции нависли над глазами, — дверь в вашу комнату была заперта?

Глаза Барб расширились, рот распустился.

В комнате пульсировала тишина, наполненная подозрением Фрейзера и озадаченным вниманием бабушки.

Гретхен нахмурилась. Большинство людей даже дома на ночь не запирали. Зачем Барб заперла дверь в свою спальню? И почему она молчит?

Заговорила бабушка, едва не цыкнув на шефа полиции.

— Но, мистер Фрейзер. Девочка одна в доме ночью. Ведь из-за этого, правда, Барб? Ты закрылась, потому что мамы и папы не было дома.

— Да. — Барб нагнулась, подняла простыню и завернулась в нее, хотя не было холодно. — Мне не нравится оставаться одной. Я просто заперла дверь и легла спать.

Фрейзер нахмурился.

— Вы встали из-за того, что мама вернулась?

— Нет. Я слышала, как она зашла, и поняла, что она расстроена, поэтому я лежала тихо. — Глаза ее переполняли слезы. — Она постучала в мою дверь, но я не ответила. Притворилась, что сплю. Когда мама расстраивалась, с ней было так трудно разговаривать. Оно подергала ручку, и как раз тогда кто-то постучался. Потом все так быстро произошло: кто-то зашикал, и мама закричала. Я поняла: творится что-то страшное, но смогла только убежать. Я вскочила, толкнула москитную сетку, вылезла в окно. И неслась изо всех сил.

— И это все, что вы знаете, мисс Барб? — Он с трудом сдерживался.

— Да, все. — Голос ее дрожал.

Фрейзер нахлобучил шляпу.

— Хорошо, девочка. Если еще что вспомнишь, позвони, и я приду.

Бабушка опередила его и открыла дверь.

Великан кивнул.

— Спасибо, Лотта. — Он продолжал смотреть на Барб, и лицо его было сурово.

Только Гретхен видела, как Барб сжала руки под простыней так, что костяшки побелели.

Раскаленный дом замер. Ставни опустили, но летнее солнце проникало во все щели. Гретхен не могла заснуть. Жужжанье вентилятора шевелило воздух, но она вспотела от сна, и голова болела. Огляделась. Одежда валялась комком, где она ее бросила. Покосившись на будильник, Гретхен подскочила и бросилась в гостиную.

— Барб? — Гретхен сразу почувствовала, что в доме никого нет. Они уложили Барб в комнате Джимми, но сейчас ушли и она, и бабушка. А ее оставили спать ужасным липким сном, в котором ее преследовало раскинувшееся тело миссис Татум, ее искаженное лицо и отметины на горле.

Пробили часы с кукушкой. Десять. Она опоздала. Мистер Деннис презирает всех, кто опаздывает. Его бесил мистер Кули, который опаздывал почти всегда. Но только не со своими статьями. Со статьями он всегда поспевал вовремя — если был в редакции.

Гретхен быстро надела легкое летнее платье с белым лифом и красно-белой клетчатой льняной юбкой. Сунула босые ноги в сандалии. Когда она наливала в стакан апельсиновый сок, зазвонил телефон.

— Алло. — У нее перехватило дыхание.

— Mein Schatz.

— Бабушка, — Гретхен говорила резко, — почему ты меня не разбудила? Я опоздала.

— Я потому и звоню. Не волнуйся, Гретхен. Я поговорила с мистером Деннисом и объяснила, что ты совсем не спала. Я сказала, что ты придешь к одиннадцати, и он остался доволен. Он сказал, что на подходе хорошая новость, и ты очень пригодишься, — она повторила эти слова неуверенно. — А сейчас хорошенько позавтракай. Есть кекс и свежая клубника. Ой, кастрюля кипит, мне пора.

Гретхен выпила сок, быстро съела яблочный кекс. Пару раз провела по волосам. В четверть одиннадцатого она вышла из дома. Через пять минут будет в редакции. Но сначала…

Шторы в доме Татумов были задернуты. Гретхен открыла сетку, постучала в дверь. Дом вымер. Хотелось развернуться и убежать. Но ведь Барб должна быть тут. Вряд ли она пошла на работу. Разве что к Амелии.

Гретхен подождала с минуту, повернула ручку. Заперто. Никто в их городе не запирает входные двери. Почти никогда. Неподвижная ручка служила упорным напоминанием о немыслимом. Гретхен прижалась к двери. Вчера она смотрела через сетку на мать Барб, на ее злое, но энергичное и живое лицо. У миссис Татум и в мыслях не было, что она так скоро умрет, что кто-то войдет в эту дверь, в эту самую дверь, и чьи-то руки будут сдавливать ей горло, пока не иссякнет дыхание.

Гретхен отдернула руку от двери. Убийца касался этой ручки, поворачивал ее. Впервые с того момента, как Барб постучала в ее окно, Гретхен столкнулась с этим словом: убийца.

Кто?

Начальник полиции хотел выяснить про ссору матери Барб с ее отцом. Барб была напугана. Заперла дверь. Не своего ли отца она боялась?

Гретхен отступила. Девочка сбежала по ступенькам, но вдруг остановилась. А если Барб там, в доме, где умерла ее мать, совсем одна? Гретхен заглянула в окно. Шторы были опущены. Она двинулась к тротуару, но остановилась, помотала головой и бросилась к торцу дома. Свежевыкрашенный белый забор из штакетника обозначал границу двора Крейнов. Утренней ветерок развевал простыни на веревке. В первом окне трепыхались жалюзи, и через щель между их створками можно было заглянуть в дом. Интересно, что именно миссис Крейн сказала мистеру Фрейзеру. Гретхен прошла мимо перевернутого фургона для сена, груды раскисшего хлама, ржавой маслобойки, умывальника, заросшего плющом. Обогнула запущенный сад на заднем дворе.

Щеколду двери на веранду не задвинули. Девочка напряженно прислушалась и скользнула внутрь.

— Барб?

Ее громкий оклик спугнул темно-красного дубоноса в кустах глицинии. Сладкий аромат глициний смешивался с резким запахом краски и скипидара. Гретхен медленно подошла к мольберту и посмотрела на незаконченную картину. Женщина в белом платье сонно возлежала на плетеном диване. Яркими пятнами были только роза в свесившейся руке и красная подушка под ее головой. Лицо женщины почти скрывала открытая книга в другой руке. Белый создавал ощущение покоя, красный — силы.

Скрипнула кухонная дверь. В проеме стояла Барб.

— Мама была хорошей художницей. — Барб зачесала растрепавшиеся каштановые волосы, посмотрела на картину воспаленными глазами. — Когда она рисовала, то была счастлива.

Гретхен быстро подошла к Барб.

— Почему ты ушла и мне не сказала? Почему не открывала дверь? — Она знала, что говорит зло. Она действительно злилась. Ей было плохо от мысли, что Барб одна в этом доме.

Та привалилась к стене.

— Я пришла домой. Мне это было нужно. — Голос звучал вяло. — Я хочу остаться здесь ради папы. — Она глубоко вдохнула. — Но он пока не пришел. Я не знаю, что делать.

На ней было голубое платье спортивного покроя и белые босоножки, и бинт на правой ступне топорщился. Вчера она выглядела красавицей. Сегодня лицо побледнело и опухло, волосы небрежно зачесаны. И губы не накрашены.

Гретхен выбирала слова осторожно, словно ощупью: может, это совсем не то, что нужно, а может, как раз самое лучшее, что можно сделать.

— А что если пойти в суд? Если что-то выяснят, окружному прокурору сразу сообщат.

Если что-то выяснят… Гретхен знала, что мистера Татума ищут, чтобы сообщить о смерти миссис Татум. А еще, подумала она холодно, чувствуя ледяную тяжесть в груди, чтобы спросить, где он был вчера ночью, и как зол он был на свою жену, и не подходил ли он вчера к входной двери. Гретхен нахмурилась.

— Ты говоришь, кто-то стучал в дверь. Папа бы не стучал.

— Это не был папа. — Она говорила тихо, но уверенно. — Папа бы не стучал. Он бы просто вошел.

— А ты уверена, что слышала стук? — Они стояли так близко, что Гретхен слышала, как Барб быстро втянула воздух.

Ее глаза загорелись и расширились.

— Кто-то постучал. Это доказывает, что это не был папа. — Она вздохнула с облегчением. — Я сказала начальнику полиции, скажу и мистеру Дарвуду. Он объяснит мистеру Фрейзеру. Конечно, объяснит. Я пойду прямо сейчас. — Она повернулась, прихрамывая на забинтованную ногу.

Гретхен уже почти дошла до редакции, когда ей пришла в голову простая мысль: «А что, если Барб никто не поверит?»

…когда я увидела твою фотографию на странице редактора. Я помню, ты выиграла приз за колонку редактора в «Вое волка». Ты все время выигрывала призы. А теперь вот твое фото в «Таймс» с заголовком «Вокруг света с Г. Г. Гилман». Ты побывала в Риме, и в статье что-то говорилось про счастливые воспоминания об Италии. Хорошо, когда есть счастливые воспоминания об Италии. У меня вот нет. У меня бывали неплохие времена, но только пока я не вспоминала о доме. Стоило только начать…

Глава 3

— Гретхен, mein Schatz. — В ушах звучал голос бабушки, словно она здесь, говорит со мной. Мое имя все произносили по-разному. Но немецкий акцент — или любовь в ее голосе? — рождали интонацию, которую не спутаешь ни с чем. В душе я снова почувствовала себя девочкой. Для бабушки я была Гретхен. В редакциях по всему миру на всю жизнь стала Г. Г. Гилман. Из инициалов сложилось прозвище — Гиги, — подходящее разве что для пушистой ангорской кошки или какой-нибудь танцовщицы с веером. Я утешила себя мыслью, что это звучит стильно. Никто меня не опекал. Или, точнее, никто не пытался проделать это дважды. Поначалу я не была такой жесткой. Ожесточение началось той душной ночью, когда Барб Татум заколотилась в мое окно.

— Скверное дельце, а, малышка? — Лицо мистера Денниса обвисло складками, как у старой ищейки. Он откинулся на своем вертящемся стуле, скрестив руки и зажав трубку в углу рта. — Не хочешь мне поведать? — спросил он вкрадчиво.

Гретхен стояла у его стола. Она не отвечала, не могла ответить.

Джуэл Тейлор перестала печатать и тонко охнула. На легкой шляпке, приколотой к голубовато-седым волосам с французской завивкой, затрепетало перо.

— Уолт, не заставляй ребенка говорить об этом. Пусть Ральф сам разбирается.

— Гретхен была там. — Редактор говорил резко.

Гретхен стояла неподвижно, оцепенело, заново переживая эту ночь — пальцы Барб барабанят по стеклу, как майские жуки, запах свежескошенной травы во дворе Крейнов, с люстры льется розовый свет на распростертое тело миссис Татум…

— Может, и вправду не стоит. — Редактор выпустил дым. Сладкий древесный запах успокаивал, словно треск камина зимой. — Ладно, Гретхен, для тебя есть пара заданий. Семья Билли Форрестера привезла его из военного госпиталя в Канзас-Сити. Он потерял обе ноги. Говорят, собирается в колледж. В Первой баптистской церкви новый пастор. В субботу автобус Красного Креста везет волонтеров в Талсу сдавать кровь для раненых за границей. Все это для заметки на первой странице. Но сначала разбери сообщения. — Он мотнул головой в сторону клацающего телетайпа, из которого выползала громоздящаяся на полу бумага.

Миссис Тейлор откинула завиток белоснежных волос.

— Для моих нападок на президента садового клуба сегодня найдется место?

Деннис глянул на макет газеты.

— Нет, не вяжется с делом Татум.

— Ясно.

Миссис Тейлор никогда не унывала. В ее мире статью, не напечатанную сегодня, непременно напечатают завтра. Она свято верила, что сенсации приходят и уходят, но настоящие душа и сердце «Газетт» — в объявлениях о свадьбах, похоронах, заседаниях клубов. Она очень серьезно наставляла Гретхен, передавая той список выпускников этого года: «Главное — имена. Вот что люди ищут в газетах».

Но Гретхен не сомневалась, что все прочитают о Фей Татум в дневном выпуске «Газетт». А Гретхен была там.

Она шагнула к редактору.

— Мистер Деннис, может, я попробую все описать? Прошлую ночь.

— Я тебя не прошу, — тихо ответил он.

— Я знаю. Я сама хочу попробовать. — Она потерла усталые глаза.

Если вылить весь страх и ужас в слова; если выдернуть страшные воспоминания, бросив их на бумагу, то она отделается от них.

— Конечно. А потом займись лентой. — Он развернулся в кресле, склонился над печатной машинкой.

Гретхен медленно подошла к своему столу. Какое-то время в комнате раздавался лишь стук пишущих машинок. Время от времени мистер Деннис хватался за телефон, рявкал номер оператору, а потом задавал отрывистые, резкие вопросы. Его хриплый голос действовал успокаивающе. Миссис Тейлор за работой разговаривала сама с собой, и ее жизнерадостное щебетанье создавало знакомый фоновый шум.

Гретхен опустила глаза на желтую писчую бумагу. Попробовала начать, бросила, снова начала. Промучившись с час, она напечатала три страницы через два интервала. Четыре строки на дюйм, получалось шестнадцать с половиной газетных дюймов. Она скрепила страницы, положила в лоток входящих бумаг. Мистер Деннис одобрительно кивнул. Миссис Тейлор погладила Гретхен по плечу, проходя к своему столу. Гретхен чувствовала опустошение, а еще — облегчение, освобождение. Она потянулась за телефонной книжкой с Первым национальным банком на обложке, нашла номер Форрестеров и взяла телефон.

— Три-два-девять, пожалуйста. — Женский голос ответил: «Алло». — Миссис Форрестер? Это Гретхен Гилман из «Газетт». — Она всегда делала ударение на названии и не уставала изумляться эффекту: люди изо всех сил старались оказаться полезными и ответить на все ее вопросы. — Можно мне прийти и поговорить с Билли? Я бы хотела написать о нем.

Остался без ног. Никогда уже не сможет пойти или побежать. Но он вернулся. Что если и Джимми так ранят?

— Статью о Билли? — Голос женщины задрожал. — О нем много писали, когда он играл в защите. Три года назад они выиграли матч штата. Всего три года… Боже мой… — Кажется, она выронила трубку.

— Алло? — раздался сразу высокий мужской голос. — Это Билли. Мистер Деннис?

— Нет, это Гретхен Гилман. Этим летом я работаю в «Газетт»…

— Сестренка Джимми, да? — Он рассмеялся. Совсем как Джимми над комиксами об Арчи, Кувшинноголовом и Веронике. — Я хорошо помню Джимми. Играл лучше всех. Где он сейчас?

— На юге Тихого. На прошлой неделе получили от него письмо. Такое короткое, почти все о том, как он скучает по бабушкиным гамбургерам. Билли, можно мне прийти поговорить с тобой насчет учебы в колледже?

На том конце провода помолчали.

— Колледж. — Едва слышимый звук в трубке, то ли кашель, то ли вздох, то ли всхлип. — Да, конечно, приходи в любое время. Я здесь.

Сколько боли и обиды в двух коротких словах: я здесь. Где же еще ему быть, пока кто-нибудь не подвезет его, стремительного защитника, — он лишь один раз упал за линией, зато потом был первым у линии ворот.

— Я скоро приду. Спасибо.

Опуская трубку, Гретхен услышала: «Ну не плачь, мам, пожалуйста…»

Дверь хлопнула. Ввалился Ральф Кули: шляпа на затылке, во рту сигарета. С размаху шлепнул на стол толстую пачку газет.

— Все прочитал: «Копы охотятся на убийцу», «Собаки идут по следу».

Мистер Деннис заскрипел стулом, обернулся. На лице появилось знакомое выражение. Стоило мистеру Кули распетушиться, и мистер Деннис делал такое лицо, будто съел протухшее мясо или унюхал скунса.

— Бога ради, Ральф, чем ты занимался? Ты же ушел в девять. А сейчас уже за полдень.

Впорхнула Миссис Тейлор.

— Вот, статья о тройняшках Колман. Они их назвали Франклин, Уинстон и Чарльз, представляете? Ну, мне надо бежать. Дамы из общества Листа дают официальный обед. Глэдис Роджерс собирается представить новую книгу Пёрл Бак.

Гретхен схватила цицеро — тонкую металлическую линейку с метрическими делениями по левой стороне и дюймовыми по правой, и заспешила к телетайпу. С помощью линейки она разделила ленту на куски. Теперь каждый надо нанизать на штырь. Их было четыре: для международных новостей, национальных, местных и новостей штата. Штырями служили длинные острые гвозди, забитые в железные цилиндры и залитые свинцом.

Кули осклабился, проходя мимо стола мистера Денниса. Усевшись на своем стуле, ссутулился, подбросил несколько смятых листков.

— Терпение, Уолт. Никто со мной не хотел разговаривать, пока я не сказал секретарю шефа полиции, что напишу: «У правоохранительных органов округа нет никакой информации об убийстве Фей Татум». Это сработало. У них в офисе, Уолт, все хитро закручено. Здоровяк шеф и честолюбец прокурор на ножах, готовы загрызть друг друга. Шериф затаился за канатами, но готов броситься на ринг. Драчка у них выйдет серьезная, и именно я должен разнюхать про нее все. Не помню, говорил ли я, что вам чертовски со мной повезло? Для ИНС никто лучше меня не писал. Мне бы возглавлять бюро в Далласе. Надо было взяться за эту работу в Вашингтоне. Сейчас бы сидел в Лондоне или на Дальнем Востоке.

— Да уж, — изрек мистер Деннис с той же кислой миной.

Самодовольная улыбка сползла с лица Кули. Он выдохнул дым, бросил на редактора тяжелый взгляд.

— А с виски я и сам разберусь.

Мистер Деннис взял карандаш, сгреб лист бумаги.

— Что там есть у шефа, Ральф?

Кули сбросил пиджак, повесил его на спинку стула. Разложил свои записи, вставил лист в ремингтон.

— Шефу придется жарко, если он не поторопится и не разыщет Татума. Окружной прокурор уже звонил и давил на него. Дарвуд и Фрейзер не упустят случая обменяться любезностями. И никаких следов пропавшего. Шериф отправил людей с собаками. Слушайте, у меня забойное начало.

Кули печатал и продолжал говорить: «Известная художница Фей Татум была задушена в собственном доме во вторник ночью, после вечера в местном ночном клубе, — сообщил начальник полиции Гарольд Бак Фрейзер. Шеф Фрейзер заявил, что полиция разыскивает мужа жертвы, сержанта Клайда Татума, для допроса».

— Ну как? Мужу не позавидуешь… — Кули говорил, печатал, говорил, печатал, и слова отскакивали со скоростью отрывистого стука клавиш. Сигарета тлела в переполненной пепельнице: — Копы нигде не могут найти несчастного ублюдка. Машина Татумов с ключами припаркована на стоянке возле «Синего Пламени». Черт ее знает, что она там делает, но с убийством вечно ничего не разберешь. — Кули выдернул один лист, вставил следующий. — Держись за шляпу, Уолт, прошлой ночью я был в первом ряду у ринга. Надо не отрываться от жизни, чтобы быть в курсе событий. — В его голосе слышался сарказм. Он насмешливо покосился на редактора.

Гретхен узнала эту присказку, ее не уставал повторять мистер Деннис. Но он не говорил о посиделках в баре. Редактор пропустил насмешку мимо ушей и приготовился писать.

— Так что, — продолжал Кули с издевкой, — когда я зашел в «Синее пламя», Татум пил в дальнем углу бара. Я еще тогда не знал, кто это, но сразу понял, что он нарывается. Хамил всем подряд, и его старались обойти подальше. Здоровый парень. Шесть футов, двести фунтов. По-моему, он кого-то ждал. Фей появилась около семи, выглядела на миллион: волосы пышно взбиты, шикарное платье…

Гретхен нахмурилась. Она помнила это зеленое набивное платье с рубашечным воротником. В таком можно и на работу, и за покупками ходить. Оно не было шикарным, просто красивым.

— …они с Татумом устроили перебранку на весь бар. Татуму кто-то шепнул в парикмахерской, что к его жене наведывались ее друзья-джентльмены, пока он был в отлучке…

Друзья-джентльмены… Какой ужас. Раз уж Клайд Татум злился, что Фей танцевала в «Синем пламени», каково ему было услышать такое? Гретхен прикинула время. Если он зашел в парикмахерскую после обеда, то мог вернуться домой и ждать жену там. И если он спросил ее о визитерах, ясно, они кричали друг на друга так, что миссис Крейн вызвала полицию.

— Ну… — Кули откинулся на стуле. — Фей визжала, что все это вранье. Говорила Татуму, что у него просто на уме одна грязь, а что до нее, так она ждет не дождется, когда он уберется подальше, и не будет мешать ей радоваться жизни. Тут подошла Лу Хоппер и в два счета вывела Татума. Ты же ее знаешь. Строит всех в баре, как сержант новобранцев.

Гретхен все знала об этом баре — самом большом пивном заведении в округе с живой музыкой каждый вечер. Она, конечно, никогда не заходила внутрь, но Миллард играл у них, выбираясь из комнаты по ночам тайком от родителей. Из-за этого он с ними и разругался и сбежал на флот. Милларду нравилась миссис Хоппер.

После отъезда Милларда Гретхен просила ее передать, что он может возвращаться домой, его родители больше не сердятся. Миссис Хоппер ничего не обещала, но скоро Миллард написал и прислал свое фото в белой военно-морской форме. Томпсоны повесили фотографии Милларда и Майка в аптеке, за кассой. Миллард говорил Гретхен, что миссис Хоппер держалась с музыкантами строго, но справедливо. Неудивительно, что мистер Татум ей подчинился.

— Лу не нужны скандалы. — Мистер Деннис что-то записывал. — Значит, Лу выгнала его. Во сколько?

— Около семи. В общем, все успокоилось. Играл джаз, все танцевали и отрывались по полной. — Кули рывком подвинул стул, застучал по клавишам. — Включая Фей Татум. Она не пропускала ни одного танца, но танцевала со всеми, а не с кем-то одним. — Он стряхнул сигарету, хмуро прочитал написанное. — Танцевала с кучей парней. — По-волчьи оскалившись, он присвистнул. — Я просто не мог остаться в стороне. Рано или поздно до всех доходила очередь. Она настоящее шоу устроила. Джиттербаг, танго, фокстрот. Неплохо повеселились.

Словно моментальный снимок, у Гретхен перед глазами мелькнуло неуклюже лежавшее тело в неприбранной гостиной. Если бы мистер Кули видел это, он бы сейчас не разглагольствовал о миссис Татум, словно о ком-то из кино.

— Она жила на нашей улице. — Гретхен сама удивилась, что заговорила. Мистер Кули сморгнул, словно только ее заметил, и лицо его приобрело насмешливое, почти презрительное выражение. Гретхен выдернула ленту из телетайпа. — С ней всегда было интересно. Ее все дети любили. Она сама готовила клубничное мороженое для Барб, ее любимое. — Она замолчала, увидев статью о сражении в Италии. Новости о сорок пятой дивизии из Оклахомы стояли на первом месте.

Кули сипло рассмеялся:

— Ну просто образцовая американская мамочка, а между делом порхала ночной бабочкой.

Гретхен повесила статью на штырь, с пылающим лицом повернулась к репортеру:

— Миссис Татум не из таких. Барб говорит, ее мама просто любила танцевать. И все! И мужу своему она объясняла, что просто хочет танцевать.

— Само собой, а у меня в ящике стола эльфы живут. — Рот его скривился в издевательской усмешке. — Я тебе могу сказать, что Фей вчера прилично набралась. Впала в слезливость и в баре всех спрашивала, что они бы стали делать, обвини их кто-нибудь в измене. Потом совсем раздухарилась и пыталась выяснить, кто на нее наговорил. Тогда к ней подошла Лу. Фей успокоилась. В последний раз я ее видел возле туалетов, она прислонилась к стене с трубкой телефона-автомата. Шеф хочет узнать, кому она звонила. В этом может быть ключ ко всему делу. Окружной прокурор так не считает. Ясно, что у Татумов были проблемы. Вроде как вчера днем их соседка звонила о нарушении общественного порядка. Дарвуд велел шефу проверить, а тот ответил, что сам разберется, как вести расследование, и когда ему понадобится помощь окружного прокурора, он даст знать. Шериф уже повидался с Лу Хоппер. Я позвонил Крейнам, у них никто трубку не берет.

— Фей убили не днем, — напомнил мистер Деннис мягко. — Гретхен, обзвони морги, спроси, не было ли нападений на шефа полиции Фрейзера, шерифа Мура и окружного прокурора Донни Дарвуда. Я сделаю боковую колонку: «Служители закона ищут убийцу».

Гретхен подошла к деревянному шкафу с папками, в углу возле телетайпа. Вытащила ящик с буквами «г-д-е».

Кули вырвал последний лист из машинки.

— Ясно, что ее пришили вчера ночью после их перебранки с Татумом в «Синем пламени».

Кули нацарапал загогулину на отпечатанных листах, оттолкнулся от стола и проехал на стуле в двух футах от стола редактора.

Гретхен вытащила две фотографии из папки «г-д-е», нашла досье на шерифа в папке «м-н-о». Фрейзер напоминал старого бульдога, только не такого уставшего, как вчера ночью. Шериф Пол Мур с вытянутым лицом и холодным, тусклым взглядом походил на шерифа из вестернов, да к тому же носил невообразимо старомодный галстук на резинке. Окружной прокурор Дональд Дарвуд смотрел прямо в камеру, — непреклонный, как бойскаут высшей лиги, настоящий поборник закона: короткие светлые волосы, правильные черты, твердый подбородок.

Мистер Деннис потянулся за листами Кули.

— Фей ушла из «Синего пламени» одна?

Гретхен положила фото на стол.

— Из дверей вышла одна. А дальше кто знает? — Кули потер нос, широко зевнул. — Одним словом, отправилась домой, где ее и задушили. Лично я считаю, что сама нарывалась.

— Вас никто не спрашивает. — Голос Гретхен дрожал, но она вперила в него такой яростный взгляд, что он опустил глаза. — Она была хорошей.

Кули рассмеялся.

— Легкая…

Редактор ударил по листам бумаги.

— Хватит, Ральф. Гретхен знала эту женщину. И оставь ее в покое.

Кули подкатился к своему столу, саркастически глядя на Гретхен.

— Факты говорят сами за себя, малышка.

— Она любила танцевать, но вы так это произносите… — У Гретхен внутри все переворачивалось из-за Барб. Она же прочитает газету. Прочитает, что ее мать танцевала в местном ночном клубе, и ее задушили… Гретхен подошла к Кули. — Вы написали что-нибудь о том, какой была миссис Татум?

Кули приподнял бровь. Руки замерли над клавишами.

— А дочка ее говорит, что она просто любила танцевать?

Именно это и сказала Барб. Но ведь это не все. Если он только это упомянул…

— Она была художницей. — Прямо сейчас на веранде стоит ее картина, но Гретхен не сможет описать свои ощущения при ее виде. При всей ее любви к слову некоторые вещи им не под силу. Она словно увидела биение сердца, или песню, — то, что можно лишь чувствовать душой.

Кули натянул пиджак, зевнул.

— Пойду пообедаю, потом попытаюсь что-нибудь разнюхать в суде, может, они что нового выведали. Глядишь, да и откопают ее дружка. — Он вытряхнул сигарету. — Хотя не думаю, что сейчас это важно.

Затрещал телетайп. Гретхен не обращала внимания на ползущую ленту. Она заговорила громко и торопливо.

— Мистер Кули, вы могли бы поговорить с кем-то, кто ее знал. Кто покупал ее картины, работал с ней в супермаркете. От них можно узнать, какой она была на самом деле…

С теми, кто рассказал бы, что ее смех звенел легко и свободно, словно серебряная ложка в хрустальном бокале. Или о том, как она выбегала во двор летним вечером, подхватывала за руки Барб и других девочек и кружилась в счастливом танце, распевая эту глупую песенку «Мерси Доутс».

Кули пристроил шляпу на затылок и холодно посмотрел на нее.

— Кто, я? Я не сестра-утешительница, малышка. За такими статьями — пожалуйста, к Джуэл. Или сама пиши. Пусть все приготовят платочки.

Дверь за ним захлопнулась, и Гретхен повернулась к мистеру Деннису.

— В его статье она будет выглядеть как дешевка. Как будто она заслуживала смерти. — Перед глазами стояла все та же картина: тело миссис Татум и распухшее, убитое горем лицо Барб.

Мистер Деннис откинулся на стуле, сцепил руки за головой, нахмурился.

— В его статье будут только факты.

— Факты… — Гретхен помолчала. Она не знала, как объяснить ему. Но, взглянув в его тусклые зеленые глаза, вдруг поняла, что ему все ясно.

Деннис медленно кивнул.

— Все правильно, малышка. Ты соображаешь быстрее многих. Зависит от того, какие факты, так? — Он ткнул в статью Кули. — Все факты здесь — чистая правда. Ральф, конечно, трепло, но чутье у него есть. Но ты не считаешь, что бар, спиртное, скандалы — это все о Фей Татум. Вот что я тебе скажу: иди и сделай свою статью о Фей. Пообещай мне только одно.

— Да, сэр? — Гретхен посмотрела в его угрюмые, скептичные, серьезные глаза.

— Обещай, что напишешь чистую правду.

И, заскрипев стулом, он повернулся к своей пишущей машинке.

— Не хочешь еще лимонаду, Гретхен? — Миссис Форрестер накручивала волосы на крупные бигуди, и они обрамляли ее лицо пышными каштановыми волнами. У нее была молочно-белая кожа и светло-голубые глаза. Розовое отрезное платье накрахмалено до хруста. Это был бы обычный летний день на обычной веранде, расцвеченной белыми плетеными креслами с синими думками, если бы не тоска, застывшая в ее глазах, и не плед, скрывающий отсутствие ног у сидевшего рядом молодого человека в инвалидном кресле.

У Гретхен заныл живот, то ли от кислого лимонада, то ли от боли, горя и мужества, наполнявших дом Форрестеров. А еще ее снедала тревога, потому что она обещала выяснить правду о Фей Татум и теперь не знала, с чего начать.

— Нет, мэм, спасибо. Ты узнал, когда пойдешь на занятия, Билли?

Билли унаследовал от матери золотисто-каштановые волосы, но худое лицо покрывали веснушки. Да он и весь исхудал. Хлопковая рубашка с короткими рукавами просто болталась на нем.

— Не знаю, когда будет следующая операция. Один участок никак не заживает. После этой операции будет ясно, что делать. У меня все спланировано. — От волнения он заговорил громче. — Президент должен подписать указ, чтобы ветераны могли учиться в колледже. Я пойду в сельскохозяйственный. Хочу стать ветеринаром.

Гретхен вспомнила, что ее дядю Сильвестра все время будили среди ночи: то у коровы трудные роды, то колика у лошади. Она подумала о бугристой земле на фермах и ранчо, о колеях на скотном дворе.

Миссис Форрестер прижала к глазам смятый платок. Плечи ее затряслись.

Билли вцепился в подлокотники коляски.

— У меня будут протезы. Я буду ходить. — На мать он не смотрел.

Гретхен опустила глаза на свои записи. Плакать было нельзя. Она быстро пометила: протезы.

— А почему ты хочешь стать ветеринаром?

Билли разжал руки.

— Животные не… — Он умолк. Гретхен ждала. Он набрал воздуха. — Я хочу помогать им жить.

— Животные не… — повторила она.

Рот его скривился. Он молча разглядывал плед и его разоблачающие складки: никаких выпуклостей, лишь плоская поверхность ткани.

— Животные не бросают гранаты. Они вступают в честный бой. — Он кивнул, и на его лице пролегли морщины. — Иногда они убивают, но при этом не уничтожают все на своем пути. Я люблю животных. Всех. Вот так я и сделаю…

Гретхен строчила не останавливаясь и едва успела уловить его последние слова, он произнес их едва слышно: «…или умру». Она быстро подняла голову. Эти слова она не стала записывать. Их он сказал не ей и не матери, а самому себе.

Он сцепил руки и усмехнулся.

— Ну как, Гретхен, нравится тебе работать в «Газетт»?

— Я хочу стать репортером так же сильно, — она смело посмотрела ему в глаза, — как ты ветеринаром.

Он протянул ей руку, и она горячо пожала ее.

Миссис Форрестер воскликнула:

— Репортером? Гретхен, неужели ты это всерьез? Я думала, ты просто работаешь у них летом, и пишешь такие славные статьи, как про Роуз Дру. Ты же не хочешь стать настоящим репортером? В газетах пишут такие ужасные вещи. Сегодня вот по радио передали про Фей Татум. — Лицо ее неодобрительно напряглось, так что резко обозначались складки у рта. — Тебе не следует знать про таких женщин.

— Мама, перестань, — резко вмешался Билли, — миссис Татум не была «такой». И Барб чудесная девочка.

— Порядочные женщины не ходят по барам. — Губы миссис Форрестер сложились в тонкую, плотную линию.

Гретхен до боли сжала карандаш.

— Она просто любила танцевать, только и всего. — Она встала, свернула листки желтой писчей бумаги в трубку.

Миссис Форрестер тоже встала. Лицо ее застыло, словно пруд в январе.

— Замужней женщине не пристало резвиться, словно юной девушке.

Билли ударил по подлокотнику:

— Ma, в танцах нет ничего плохого.

— Танцы — просто предлог, Билли. — Ее выцветшие глаза сверкали.

Билли потеребил бахрому пледа.

— Я тоже раньше танцевал. В армии все время ходил на вечеринки.

Он не обратил внимания на сдавленный вскрик матери. В семье Форрестеров не танцевали и не употребляли спиртное.

— Может, миссис Татум испугалась. Или почувствовала себя одинокой и подавленной. А когда играет громкая быстрая музыка, все улетает прочь, хоть и ненадолго. Если она просто танцевала, ничего в этом плохого нет.

— Если бы она просто танцевала, была бы сейчас жива. — Миссис Форрестер вскинула голову, словно учуявшая змею лошадь.

Гретхен помедлила у двери.

— Никто не знает наверняка, что произошло. Полиция не знает, только пытается выяснить. Я собираюсь написать статью о миссис Татум. Сначала поговорю с людьми, кто ее хорошо знал.

— Меньше говорить — скорей забудется, — высокомерно бросила миссис Форрестер.

Билли дернулся вперед.

— Это же работа Гретхен. Я считаю, ты это здорово придумала. Барб поможет. Она же знает друзей матери. Пожалуйста, передай от меня привет Барб. Скажи, что мне очень жаль ее маму. Правда, жаль. — В глазах его стояли воспоминания о смерти.

— Я передам.

Надо постараться объяснить Барб, что Билли все понимает. О миссис Форрестер, застывшей, словно изваяние, она не скажет ни слова. Ее ничем не поколеблешь. Она уверена, что Фей Татум была дурной женщиной и потому плохо кончила. Гретхен легко могла представить приятельниц миссис Форрестер, их таинственный шепот и многозначительные взгляды.

Гретхен шла быстро, несмотря на жару. Она торопилась. Может, на суждения миссис Форрестер повлиять и не получится. Да и все в городе будут говорить о ссоре Фей и Клайда в «Синем пламени». Но Гретхен твердо решила добиться, чтобы о матери Барб помнили не только это. Теперь она знала, с чего начать. Надо поговорить с Барб о друзьях ее матери.

Проходя мимо кафе «Виктория», Гретхен поморщилась: зеркальное стекло все в пыльных полосах. Сегодня же она вымоет его до блеска. В кафе толпились люди, почти все места у стойки и в кабинках заняты. Так продолжалось с начала войны, хотя мясо у них бывало нечасто. Но бабушкины спагетти с домашним томатным соусом и макароны с сыром пользовались успехом. Забавно, но Гретхен даже не знала, что подают сегодня. Наверно, впервые она не открывала кафе вместе с бабушкой. В пустом желудке неприятно посасывало, но Гретхен шла дальше. Перекусить можно и потом.

В суде она сразу отправилась на третий этаж, где размещались офисы судебного секретаря, окружного прокурора и судьи. В дальнем конце широкого мраморного холла, сразу за залом суда, кучка молодых людей толпилась у закрытой двери призывного пункта. Три больших вентилятора на потолке перемешивали горячий воздух. Окна по обе стороны холла распахнуты настежь.

На стене против офиса окружного прокурора висели фотографии прокурора и судьи округа. Судья Алонсо Миллер — морщинистый старик в толстых очках и с редкими усами. Рядом с ним Дональд Дарвуд выглядел моложавым красавцем, и в его облике было даже нечто благородное. Будто Алан Лэдд в том фильме, где он сначала воевал за деньги, а потом понял, что надо бороться за справедливость. В редакционной папке лежало много фотографий окружного прокурора, начиная со времен, когда он еще играл в футбол в школе, а затем в колледже. На этой он выглядел так непреклонно: стальной взгляд, сжатая челюсть. Гретхен открыла дверь, вошла в приемную. Дверь в кабинет окружного прокурора была слева. Закрыто. В приемной стояли деревянные шкафы с папками и три стола, самый большой — из ореха. На нем разместились печатная машинка, телефон, ящики для корреспонденции, настольный блокнот из коричневой кожи, стопки писем. Рядом с сэндвичем на голубой керамической тарелке, картофельными чипсами и салатом из пикулей стояла бутылка колы. Длинный стол из золотистого дуба, заваленный светло-коричневыми папками, подвинули вплотную к трем большим окнам, распахнутым в ожидании освежающей прохлады. Миссис Холкомб, пышногрудая женщина с блестящими каштановыми волосами, завитыми в кудри толщиной с сардельку, держала мухобойку и готовилась пусть ее в дело.

Когда захлопнулась дверь, она зашептала:

— Подожди, Гретхен. Тихо. Ну вот, — она не могла сдержать досады, — улетела. Если бы ты зашла чуть позже… Ненавижу ос! Ну что за утро!

Она вдруг резко рванулась вперед, замахнувшись. Оса упала на блестящий деревянный пол. Миссис Холкомб суетливо подбежала к ореховому столу, вынула из ящика салфетку, осторожно взяла осу и бросила ее в корзину для бумаг.

— Вот так. — Она постояла, поправляя выбившуюся прядь. — Заходи, дорогая. Я бы закрыла окна, но здесь просто душегубка. А осиное гнездо, должно быть, прямо под карнизом. Я как раз собиралась обедать. Как ты думаешь, осы чуют еду? Чем могу помочь? Мистера Дарвуда нет. Если ты насчет убийства миссис Татум — о, бедняжка Барб, это так ужасно. Но мистер Дарвуд правильно поступил, хоть это ему и нелегко далось.

Она упала на свой стул, но не стала протягивать руку за сэндвичем.

— У меня просто сердце оборвалось от ее лица, когда она вышла из кабинета. Я хотела утешить ее, обнять, но она прошла мимо, словно меня тут и не было. Забрала свою сумку из ящика стола. Она же у тебя сейчас поживет, да? Скажи ей, что я была бы рада помочь, но что я могу? — Она сделала большой глоток колы. — Да и кто бы мог помочь, если ее отца разыскивает полиция. Совершенно ясно, что это сделал он. Вот что я тебе скажу, Гретхен: выпивка ведет человека прямиком в ад.

— Почему Барб заходила в кабинет мистера Дарвуда? Что случилось? — Гретхен поглядела на запертую дверь.

Секретарша подвинулась ближе к столу и откусила сэндвич.

— Ему пришлось отказать ей от места. — Миссис Холкомб говорила печально. — Так было надо, вот что он сказал мне, когда вышел. Вид у него был несчастный. А еще он сказал, что перед законом все должны быть равны. Если бы Барб осталась в офисе, все бы подумали, что мистера Татума не арестуют, даже если он виновен.

Гретхен услышала жужжание осы и отмахнулась от нее свернутыми в трубку бумагами.

— Еще одна! — Миссис Холкомб вскочила на ноги. Она завизжала, когда оса подлетела к ней, и бросилась за мухобойкой.

— А если мистер Татум невиновен? — Гретхен повысила голос. — Барб слышала стук в дверь. Ее папа не стал бы стучать.

Мухобойка хлопнула по столу, прикончив очередную осу. Миссис Холкомб подцепила ее кончиком мухобойки и стряхнула в урну.

— Ее папа не стал бы стучать, — повторила Гретхен, вспомнив уверенность в голосе Барб.

Миссис Холкомб бросила мухобойку на шкаф и пожала плечами.

— Дорогая моя, может быть сотня причин, почему он постучал. Может, Фей заперла дверь. Они же сильно поскандалили в «Синем пламени». Все слышали, как она орала на него. И чуть позже — пожалуйста, ее убили. Конечно, полиция считает, что это Клайд. Мистер Дарвуд говорит, Барб не понимает, что ее отец главный подозреваемый. Он не хотел ей говорить, но что же делать? Она очень переживает.

На улице Гретхен услышала песню Джуди Гарланд «Когда я в последний раз видела Париж», доносившуюся из их кафе. Миссис Джекобс говорила своим ученикам, что никогда не была в Париже, но каждый раз плакала от этой песни. Гретхен толкнула дверь и оказалась в привычной шумной суматохе: разговоры посетителей, стук тарелок, раскаты смеха из дальней кабинки. Она протиснулась за прилавок и подбежала к телефону за кассой. Миссис Перкинс выглядела совсем замотанной.

— Гретхен, ты не поможешь? Мы завалены заказами.

Гретхен помедлила. Она еще не обедала, а скоро час дня. Мистер Деннис не станет возражать, если она немного поможет. Она быстро надела фартук, но не сводила глаз с часов. Ей нельзя отвлечься больше чем на полчаса. Она дважды пыталась дозвониться до Татумов. Оба раза оператор отвечал, что никто не берет трубку. Неужели Барб дома и не подходит к телефону? Нет, она бы так не сделала, потому что может позвонить ее отец.

Забежав на кухню, Гретхен поздоровалась с бабушкой и положила себе порцию блюда дня — супа из тушеной бамии[2] с маисовым хлебом и помидорами. Бабушка только улыбнулась, но разговаривать ей было некогда: она быстро двигалась от плиты к столу, наливая суп, нарезая свежеиспеченный маисовый хлеб, переворачивая сэндвичи на гриле. Гамбургеры сегодня не готовили, но на сковороде шипели огромные красные сосиски. Свой обед Гретхен перехватывала на ходу, забегая на кухню с очередным заказом.

Она взглянула на часы: полвторого. Она было стала развязывать фартук, но тут хлопнула входная дверь, и вошли окружной прокурор с шерифом. Гретхен замерла и наклонила голову, чтобы не встретиться с ними взглядом. Шефа Фрейзера с ними не было. Ну да, ведь Ральф Кули говорил, что прокурор и шеф не ладят, Дарвуд, оживленно жестикулируя, что-то быстро объяснял шерифу Муру. Гретхен подняла глаза на тулью шляпы шерифа. Дарвуд тоже смотрел куда-то верх. Они с шерифом останавливались почти у каждого стола. Волнистые светлые волосы Дарвуда намокли от пота, белая рубашка прилипла к телу. Он пожимал руки и хлопал по спине приятелей, поблескивая тяжелыми золотыми запонками. Прокурор казался напряженным и обеспокоенным, шериф был мрачен. Они часто заходили в это кафе, и у Дарвуда для всех находилось приветливое слово. Иногда прокурор обедал здесь вместе с женой, Шейлой, и это вызывало некоторое смятение: Шейла была из Уинслоу. У каждого города есть своя аристократия. Уинслоу жили на Цикориевых Холмах. При Шейле Дарвуд, всегда грациозной и элегантной, все как-то подтягивались. Бабушка говорила, что Дарвуды — одна из самых блестящих молодых пар в городе. Дарвуд почти всегда улыбался. Ходили слухи, будто он баллотируется в сенат штата. Его часто называли самородком. Гретхен не вполне понимала, что это значит, но мужчины восхищались его атлетическим сложением, а женщины — волнистыми белокурыми волосами, голубыми глазами и вечной улыбкой. Сегодня он не улыбался.

Шериф Мур размашистым жестом снял с головы ковбойскую шляпу. Лицо его, казалось, все состояло из острых углов, сквозь кожу проступали кости, подбородок походил на букву V. Обводя зал цепким взглядом из-под нависших седых бровей, Мур неуклюже тащился за своим молодым спутником. Костлявое лицо с висячими седыми усами было покрыто ровным коричнево-красным загаром, а тонкая белая полоска у корней волос напоминала о том, что он не расстается с ковбойской шляпой.

— Донни, шериф. Что нового об убийстве? — Мэр Буркетт встал им навстречу. Он отбросил салфетку и протянул руку сначала Дарвуду, потом шерифу. — Такой шок для всех нас. Ну как, расследование продвигается? — На его пухлом лице обозначились складки. Летом мэр Буркетт всегда носил белый костюм и шляпу-канотье.

Гретхен подошла ближе, держа наготове блокнот.

Дарвуд раздраженно раздул щеки.

— У некоторых продвигается. Я не могу добиться четкого ответа от шефа полиции. Мне кажется, он потерял уйму времени в «Синем пламени». Все выяснял имена мужчин, с которыми Фей Татум танцевала или просто. Но мы с Полом, — прокурор качнул головой в сторону шерифа, — делаем все, что в наших силах. Мы прочесали объездные дороги, а шериф отправил на поиски два отряда с собаками. После того как Татум вышел ночью из бара, никто его не видел. Его машина все еще на стоянке, так что он наверняка без колес.

Мэр приподнялся на каблуках, еще больше нахмурился.

— Не нравится мне это — опасный беглец на свободе. Что, если он забредет на ферму, где одни женщины?

Шериф перекинул комок жевательного табака к другой щеке.

— По радио постоянно напоминают не открывать двери незнакомым. Не думаю, что его надо опасаться. Насколько мы знаем, он не вооружен. В «Синем пламени» у него не заметили пистолета, он был в форме, и ему просто некуда было бы его спрятать. С пистолетом все было бы намного сложнее…

Громогласно вмешался Дж. Б. Майлз, аукционист по крупному рогатому скоту:

— Будь у Клайда пистолет, мы бы уже услышали выстрелы.

Шериф Мур улыбнулся, но глаза его холодно блеснули.

— Мы его скоро возьмем. Уже проверяем автобусные остановки и железнодорожные станции в Талсе. Если он еще где-то здесь, мы его найдем. — Шериф махнул узловатой рукой в сторону двери. — Но он мог рвануть автостопом по 66-му.

Мэр Буркетт достал из кармана брюк бумажник.

— Одно ясно. Невиновный давно бы вернулся домой. Не нравится мне, что Татум где-то разгуливает. Я уже сказал шефу Фрейзеру, что я об этом думаю, и вам скажу. Я назначил экстренное совещание городского совета на пятницу, если к тому времени ничего не прояснится. — Выпуклые глаза мэра в упор смотрели на прокурора и шерифа. — Совет ждет сведений от вас обоих.

— Можете на нас рассчитывать. — Дарвуд выдержал взгляд мэра. — Мы придем на собрание. У нас будет что сообщить. — Мэр отвернулся и начал пересчитывать мелочь.

Шериф прочистил горло.

— Думаю, к пятнице разберемся. Увидимся, джентльмены. — Он кивнул в сторону кабинок. — Пойдем, Донни.

Гретхен пошла за ними.

Дарвуд скользнул в одну из кабинок. Достал носовой платок, вытер лицо.

Стул заскрипел под шерифом. Он хохотнул:

— Добираются до тебя, Донни? Шкура политика должна быть толще, чем у носорога.

Дарвуд сунул платок в карман.

— Черт с ним, с мэром. Просто жарко сегодня.

Он улыбнулся Гретхен.

— Чем порадуете?

Шериф взял меню.

— Заведи себе несколько летних рубашек. В этих, с длинными рукавами, кто хочешь вспотеет.

Прокурор жадно отхлебнул воду со льдом.

— Приходится носить их. — Он вытянул руку и повертел кистью. Золотая запонка ослепительно сияла на солнце. — Подарок Шейлы ко дню рождения. Львиные головы.

Шериф покосился на запонки.

— Я бы их приберег на зиму.

Ворот его рубашки цвета хаки с короткими рукавами был широко распахнут.

— Значит так, юная леди. Жареные копченые колбаски по-болонски есть?

Гретхен приняла заказ и принесла обед — жареные болонские колбаски с турнепсом для шерифа, дежурное блюдо для Дарвуда, два чая со льдом, лимонными дольками и свежей мятой. Расставляя приборы, она бросила взгляд на Дарвуда. Прокурор был мрачен. Полстакана чая он выпил залпом.

— Мистер Дарвуд. — Гретхен нервно перебирала пальцами по краю подноса. — Вы не знаете, где сейчас Барб?

— Барб?

Он резко поднял глаза на Гретхен.

Шериф тоже обратил на нее холодный изучающий взгляд.

— Барб Татум. Я искала ее сегодня утром в вашем офисе. Барб говорила, что собирается рассказать вам про стук в дверь вчера ночью. — Гретхен уперла поднос в бедро.

— Барб Татум? — Шериф приподнял бровь. — Я о такой не слышал.

Дарвуд поправил запонку и устало нахмурился.

— Стук в дверь? Да, она рассказывала, — скептически проговорил он. — Но что еще ей говорить? Бедняжка. Конечно, она пытается выгородить отца и уверяет, что кто-то постучал в дверь. Как только она заявила это, я тут же понял, что не могу оставить ее в офисе. — Он говорил твердо и уверенно, но лицо его было расстроенным. — Она не поняла меня. Я пытался ей объяснить, но все впустую. Она работала в офисе с начала лета и неплохо справлялась, но, — он вытянул перед собой руки, — тут она явилась с показаниями по делу, которым я буду заниматься. Ясно, что в офисе ей было нельзя оставаться. Мы работаем с конфиденциальными сведениями, а Клайда Татума, судя по всему, арестуют за убийство жены, и я буду обвинителем. Мне нелегко дался разговор с ней. — Он потер щеку. — Уходя, она плакала. Я попросил своего секретаря обзвонить, кого можно, и попытаться подыскать ей другое место. Конечно, ей сейчас не до работы. Не знаю, остались ли у нее здесь родственники. Может, она скоро уедет из города. — Он погрузил ложку в суп.

Шериф разрезал колбаску и наколол кусок на вилку.

— Мой зять искал помощника. В их страховой конторе полно бумажной работы.

— Я скажу Барб. — Гретхен помедлила и быстро добавила:

— Вчера ночью Барб прибежала к нам за помощью. И она мне сказала про стук. А потом она сказала шефу полиции, что ее мама вышла на стук и говорит: «Крепкие же у тебя нервы». Потом послышался звук борьбы, и Барб убежала.

— «Крепкие же у тебя нервы», — повторил шериф. — Хм-м, может, это был кто-то, кого Фей не очень хорошо знала. Или не ожидала увидеть. С другой стороны, после ссоры с Клайдом она могла именно это сказать ему.

Дарвуд намазал маисовый хлеб апельсиновым маслом и удивленно посмотрел на Гретхен. Откусив, он невнятно проговорил:

— Так ты была с Барб? И видела кого-нибудь возле их дома?

Миссис Перкинс выглянула из-за прилавка:

— Гретхен, иди сюда, помоги.

Гретхен оглянулась и увидела, что бабушка стоит спиной к обеденной зоне и разговаривает по телефону, а миссис Перкинс машет руками в сторону кухни.

На часах уже почти два. Надо сказать мистеру Деннису, что она встретилась с Билли Форрестером и начинает статью о Фей Татум. Сегодня вечером она задержится в редакции и отработает время, проведенное в кафе, так что можно потратить еще несколько минут.

За спиной она услышала хриплый голос шерифа:

— Я думаю, она быстро умерла. Татум — здоровый, сильный мужчина. Он наверняка ушел из дома задолго до прихода девочек. Скорее всего, скрылся в лесах. Затаился где-нибудь в зарослях. Там-то мы его и найдем. Но я не удивлюсь, если он уже умер.

Гретхен остановилась у двери в кухню, прислушиваясь.

Прокурор замер со стаканом чая в руке:

— Умер? — переспросил он пораженно.

Шериф наколол на вилку очередной кусок болоньи:

— Раскаяние. Клайд же не убийца. Я его мальчиком помню. Женщина может далеко завести мужчину по темной дорожке. Нет человека, кому было бы сейчас хуже, чем Клайду. — Он прожевал и проглотил колбасу. — Кроме его маленькой дочки.

…вспоминать. Ты ко мне хорошо относилась, Гретхен, утешала как могла. Но и ты не знала, каково мне было. В день смерти мамы на меня весь мир ополчился. А папа пропал. Тогда я еще не поняла, что все думают, будто он убил маму. Я пошла к окружному прокурору и рассказала про стук в дверь. Он мне не поверил. Сказал, что, похоже, ему придется посадить моего папу в тюрьму, что полиция его ищет. Но так и не объяснил, почему. И я не понимала, пока шеф полиции не пришел к вам в тот же день вечером. Донни Дарвуд пожалел, что я не могу остаться в его офисе. Когда я от него вышла, я просто ничего не соображала. Как будто все было ненастоящее — и он, и улицы, и машины, и люди…

Глава 4

По небу красным языком пламени пронесся дубонос. На кладбище только и было живых, что эта птица, юркая белка да я, но знакомые лица, всплывшие в памяти, были такими же живыми и настоящими, как эти существа. Бабушка улыбалась мне, вытирая руки в муке о голубой фартук с белой оторочкой. Мистер Деннис склонился над желтой писчей бумагой, исправляя и редактируя, и на его лице выражение саркастического недоверия сменялось надеждой. Дональд Дарвуд вздохнул и пробормотал: «Бедная девочка». На балконе, выходящем на городскую площадь, возвышался шеф Фрейзер, наклонив огромную голову, сверкая глазами, выпятив подбородок, бросая вызов всему свету. Так я стояла среди могил в окружении призраков…

Мистер Деннис сморщился и бухнул чашку с кофе на стол: «Холодный». Почесал щетинистый подбородок. К концу совещания он всегда выглядел устало: седая челка взъерошена, дряблые щеки обвисли, рубашка измялась.

— Холодный, как след Клайда Татума. Холоднее, чем белобрюхий окунь, выброшенный на палубу. — Он показал на первую страницу «Газетт». Первый экземпляр, пахнущий бумагой и типографской краской, лежал у него на столе. Убийство Фей Татум было темой номера. Подвал на три колонки подробно рассказывал о поисках Клайда Татума. Обе статьи принадлежали Ральфу Кули. Мою статью о том, как Барб прибежала ко мне и мы обнаружили тело ее матери, напечатали сразу под сгибом. Боковую колонку о шефе, шерифе, окружном прокуроре написал мистер Деннис, поэтому ее опубликовали без подписи. Со статьями соседствовала серия фотографий: мрачный шеф Фрейзер, серо-стальные глаза шерифа Мура и жесткий, самоуверенный окружной прокурор Дарвуд. Наступление союзников на Шербур заняло две колонки в верхнем правом углу. Убийство потеснило с первой полосы даже новости о тяжелых потерях японцев в битве за Филиппины.

Гретхен изнемогала от знойного полдня, который жег, как кипяток. Темные волосы повисли мокрыми завитками, платье прилипло к спине. Она стояла у стола мистера Денниса и мечтала о стакане чая со льдом.

— Мистера Татума так и не нашли? — Она не знала, радоваться ей или огорчаться. Ужасно, что полиция, шериф и его заместители охотились за отцом Барб и собирались арестовать его, но еще ужаснее не знать, где он. Чем дольше мистер Татум оставался в бегах, тем очевиднее казалась его вина.

Гретхен набрала воздуха и выпалила:

— Шериф Мур считает, что он уже умер.

Мистер Деннис окинул ее взглядом, наклонился, обратившись в слух.

— Что у тебя есть, девочка? — Он сосредоточенно выслушал ее. — Хм-м. Может, шериф и прав. — Редактор издал сухой лающий звук, похожий и на кашель, и на смех. — А может, и нет. Предположим, Клайд не убивал Фей. Раз он исчез, значит, прослышал об убийстве. — Он наклонил голову, потом поднял глаза к потолку. — Может, он прячется, потому что испуган. Но может, он еще ничего не знает. Прошлой ночью он понесся куда глаза глядят, потому что Фей вывела его из себя. Тогда он объявится в Силле и отчалит на своем корабле. Я согласен с шефом. Слишком многого мы не знаем. Слишком много «может быть» и «вероятно». — Деннис покосился на лежавшую перед ним газету, вгляделся в первую страницу. — Черт бы их побрал. Ошибка наборщика в статье о Шербуре. — Он обвел заголовок красным карандашом: в слове «гавань» пропустили первую букву. — В остальном вроде порядок. — Он подбросил карандаш.

— Мистер Деннис, я не могу найти Барб. Мистер Дарвуд не знает, куда она пошла. Я ходила к ней домой и расспрашивала друзей. — В кармане юбки Гретхен нащупала все еще чистые листки писчей бумаги. — Она могла бы рассказать мне о друзьях матери.

Редактор нахмурился.

Гретхен заговорила быстрее:

— Так я смогу узнать про миссис Татум. Для моей статьи. — Она обеспокоенно посмотрела на него. Неужели он забыл, как презрительно усмехался Ральф Кули и что люди прочитают в его статьях в дневном выпуске? И что все узнают, как миссис Татум протанцевала в «Синем пламени» последние часы своей жизни. — Мне уже поздно писать статью?

Мистер Деннис взял журнал редакционных заданий.

— Попробуй к пятничному выпуску, Гретхен. Завтра расспросишь людей. Статья о Форрестере подождет до следующей недели. Молодец, что поговорила с шерифом и окружным прокурором. — Деннис задумчиво поднял щетинистую бровь. — Значит, мэр собирается потребовать ответов на специальном совещании городского совета. У Дарвуда руки чешутся сцепиться с шефом. Если они так и не найдут Татума к пятнице, у шефа будут неприятности. Вот что я тебе скажу, Гретхен. Ты пойдешь со мной на это совещание…

Летом Гретхен с подружками — Вилмой, Джуди, Луизой, Бетси, Рондой, Арлин — каждую пятницу ходили в аптеку Томпсона полакомиться мороженым с фруктами и орехами или крем-содой. Потом они шли гулять и, проходя мимо кинотеатра «Бижу», Гретхен заглядывала в кассы, чтобы взглянуть на Томми Кругера. Если в это время он проверял билеты, их взгляды встречались, и она знала, что в субботу вечером они увидятся на двойном сеансе. В эту субботу показывали «Какая женщина!» с Розалиндой Рассел и Брайаном Ахерном, и «Дневник с Гуадалканала» с Престоном Фостером и Ллойдом Ноланом. Пятничные вечера обычно заканчивались ленивыми посиделками у одной из девочек. Иногда они всю ночь играли в бридж.

— …и запишешь свои впечатления, сделаешь зарисовку. Я буду следить за ходом совещания, а ты смотри по сторонам, запоминай, как люди выглядят и как себя ведут. И напиши об этом так, чтобы читатель увидел городскую палату, почувствовал запах сигар, услышал интонацию говорящих. — Он снова рыкнул, и на этот раз она догадалась, что это хриплый смешок. — Спорю, там будет о чем писать.

Гретхен без колебаний отбросила свои планы на пятницу. Она сразу забыла, что вспотела, устала и надеялась встретиться с Томми. Увидятся в субботу вечером. Томми был на два года старше нее и занимался легкой атлетикой. Высокий, худой парень с насмешливыми голубыми глазами, россыпью веснушек и курчавыми каштановыми волосами, которые он любил сгребать всей пятерней. Они познакомились прошлым летом в библиотеке. Обоим нравились «Луна зашла» Стейнбека и «Человеческая комедия». Когда фильм уже шел, и Томми не надо было проверять билеты, они шептались за плотными бархатными шторами. На прошлой неделе они стояли очень близко, завернувшись в складку штор. Он наклонился и слегка коснулся ее губ, и на секунду она ощутила пряный запах его масла для волос. В то сладкое мгновение она не слышала ни музыки в фильме, ни шуршания конфетных оберток, ни бормотания голосов на экране и в зале.

Зарисовка…

Гретхен откинула мягкий завиток.

— Почему мистер Дарвуд против шефа Фрейзера?

Зеленые глаза редактора блеснули.

— Соображаешь. Правильный вопрос. Шериф считает, что Дарвуд опрометчив и слишком уж норовит вмешаться в дела полиции. А Дарвуд — опытный нападающий и всегда готов выступить с обвинением. Он считает, что шеф слишком осторожен и слишком тщательно собирает улики, прежде чем произвести арест. Мэру нравится сталкивать их лбами, приговаривая, что здоровое соревнование городу только на пользу. Конечно, — рассуждал Деннис, откинувшись на стуле и саркастически усмехаясь, — все зависит от того, чьего быка бодают, верно? Ходят слухи, что шеф уговаривает Бо Бредли баллотироваться на должность окружного прокурора. Дарвуд не будет возражать, если сам надумает попытать счастье в сенате штата. А вот если он собирается оставаться окружным прокурором, его это может чертовски разозлить. Бредли прекрасно справился с работой в школьном совете. Так что, — он привстал со стула, взял свежий номер, — ты, возможно, понаблюдаешь за небольшой драмой в пятницу вечером. — Мистер Деннис потянулся к шляпной стойке и взялся за свою панаму. — А сейчас иди домой.

На западе пылало слепящее солнце. Гретхен чувствовала, что кожа ссохлась, как пергамент. Перед ее глазами стояла вода, которую она так и не выпила в кафе, но нужно было торопиться с мытьем пола и уборкой столиков. Арчер-стрит расплывалась перед глазами, и три квартала до дома, казалось, растянулись до бесконечности. Она так устала. Надо подумать о статье про Билли Форрестера, поговорить с Барб, — вот только где она может быть? — найти друзей Фей Татум. Фей Татум… Уже нелегко вспомнить ее лицо.

Сзади засигналили, и на обочину свернул зеленый паккард шефа полиции. Гретхен подошла к открытому окну.

Ковбойская шляпа шефа со сплющенной тульей почти касалась потолка машины. Его крупное лицо покрылось испариной. Он выглядел усталым, обеспокоенным и мрачным, и все же улыбнулся перед тем, как мягко заговорить:

— Я еду в вашу сторону, мисс Гретхен, вас подвезти?

— Да, сэр. — Она распахнула дверь, тут же отдернув пальцы от раскаленного металла, и робко скользнула на сиденье. Кожаное сиденье нагрелось, но она с наслаждением погрузилась в его мягкость. Потянула дверь, но плотно закрыть ее не получилось. Шеф перегнулся через нее и захлопнул дверь сам.

Она тронулись с места, и Гретхен тревожно спросила:

— А почему вы едете к нам? С бабушкой все в порядке?

— С бабушкой все в порядке. Я еду повидаться с мисс Барб.

Шеф снизил скорость и переключился на вторую, увидев, что улицу, не спеша, перебегает рыжий спаниель. Пропустив собаку, он снова поехал на третьей.

Гретхен откинула с лица влажные темные волосы.

— Я ее весь день ищу.

— Я тоже. — Он свернул на гравиевую подъездную дорожку к дому Гретхен. — Похоже, что она пряталась в лесу возле своего дома…

Гретхен оглянулась на чахлые дубы и сосенки, покрывавшие склон за домом Татумов. Днем ей и в голову не пришло поискать там Барб.

— …и недавно отправилась бродить по округе. Сержант Петти следит за домом. Думаю, Барб ждала, что отец вернется.

Он протянул руку, повернул ручку двери.

— Дверь липнет, это от жары. Вот и приехали, мисс Гретхен.

Под его сапогами захрустел гравий. Гретхен подбежала к входной двери.

— Бабушка? Это я. Со мной шеф Фрейзер.

Бабушка с прихваткой в руке торопливо вышла из кухни. Лицо у нее раскраснелось, фартук развязался.

— Мистер Фрейзер, я как раз готовлю ужин. Не присоединитесь ли к нам? У нас сегодня сэндвичи с тунцом и томатный суп.

Шеф встал в дверном проеме, держа шляпу в руках, и изучающе оглядел гостиную. По радио бесстрастный глубокий голос читал новости: «Ракеты типа V-1 разорвались сегодня в центре Лондона. Жителям пришлось спасаться в убежищах, как и при бомбардировке…»

— Нет, мэм, благодарю. Мисс Барб у вас?

— Бедная девочка. — Пухлое лицо бабушки омрачилось. — Совсем измучилась, в лице ни кровинки, и некому ей помочь. Из родственников только сестра Фей, Дарла Мюррей, в Сан-Антонио, Техас. У нее муж летчик. Она приедет только в пятницу и попросила меня позвать на похороны преподобного Баярса. Они в детстве ходили в эту церковь, — правда, в последнее время Фей туда не заглядывала. Но я не стала вмешиваться. Просто поговорила с преподобным Баярсом, он займется похоронами. Они будут в пятницу, после полудня. Преподобный Баярс предлагает Барб жить в его семье. У него много детей и огромный старый дом. Он зайдет сегодня вечером к Барб. Она пока отдыхает в комнате Джимми…

Дверь в холл открылась. На Барб все еще было голубое отрезное платье. Накрахмаленный хлопок сильно измялся. В руках у нее была матерчатая сумка с кожаными ручками.

— Вы нашли папу? — спросила она тревожно.

— Пока нет. — Шеф бросил шляпу на журнальный столик. — Мне надо с вами поговорить, мисс Барб, — сказал он резко.

Она тоскливо поглядела на него, потом медленно, все еще прихрамывая, пошла к резному стулу возле дивана. Ее осветил яркий луч садящегося солнца. На ней не было нижней юбки, и шеф опустил глаза. Барб села на край гладкого парчового сиденья, прямо и напряженно все еще сжимая ручки своей сумки.

«…ожидается, что в четверг президент Рузвельт подпишет закон о выделении стипендий для получения образования лицам, служившим в действующей армии, что позволит…»

Бабушка решительно выключила радио.

— Гретхен, если бы ты помогла мне на кухне…

Шеф протестующе поднял руку.

— Не беспокойтесь, Лотта. Я буду только рад, если вы и мисс Гретхен останетесь. Вы сейчас самые близкие люди для Барб, а поддержка ей очень нужна.

Он подождал, пока Гретхен с бабушкой сядут на коричневый диван, покрытый пледом из ангоры. Сцепив за спиной узловатые пальцы, тяжело прошел в другой конец комнаты и посмотрел на Барб. Выступающие скулы покраснели, толстые губы плотно сжались. Внезапно прокашлявшись, он резко выбросил вперед руку.

— Кто тот мужчина, что приходил вчера к твоей маме?

Барб окаменела, вжав голову в плечи. На лице застыл ужас. Она выпустила ручки сумки, и та с глухим стуком свалилась на пол.

— Мужчина? — едва слышно выдохнула она.

Шеф покачался на каблуках.

— Ты мне не сказала, что именно поэтому твои мама и папа ссорились.

Барб вскочила, неловко наступив на правую ступню и сморщившись от боли.

— Они ссорились не поэтому! Папа просто пришел в бешенство из-за того, что она ходила в «Синее пламя». Только из-за этого. Клянусь. Просто потому, что она там танцевала. А перед уходом на работу мама оставила ему записку, и все в ней объяснила. — Барб судорожно сцепила руки.

Шеф недоверчиво нахмурился.

— Мисс Барб, у меня есть несколько свидетелей, которые видели, как ваш отец пришел в бешенство вчера в парикмахерской. Ему только нанесли пену для бритья, как появился Эд Ньютон, чтобы почистить свои ботинки. Эд отпустил шуточку насчет таинственного друга Фей Татум, и Клайд вскочил со своего стула, как ужаленный мустанг. Он схватил Эда за горло и притиснул его к стене. Его оттаскивали двое. Эд тоже рассвирепел и сказал Клайду, что весь город судачит о мужчине, который наведывается к Фей по ночам. И раз Клайда не было в городе, то ему стоит спросить у Фей, что к чему. Клайд допытывался, кто распускает эти сплетни. Эд заявил, что это не важно и что Клайд вполне сам может все выяснить. Клайд выскочил из парикмахерской, даже не стерев пену с лица. Вот вся правда, как на духу, мисс Барб. И мне нужно знать, кто приходил к вашей маме.

Барб отвернулась, упала в кресло и закрыла лицо руками.

Бабушка со свистом втянула воздух и наклонилась к шефу полиции.

— Мистер Фрейзер, пожалуйста, она ведь еще ребенок. Неужели необходимо задавать ей такие вопросы? — Голос у нее дрожал. — Это же просто чудовищно, у девочки умерла мама, пропал отец, и теперь вы с ней так обращаетесь. — Бабушка нервно сжала складки фартука.

— Лотта, я должен задавать вопросы. Я опросил всех, кто был вчера в этом чертовом баре. Думал, может, кто-то пошел за Фей, она выпила много пива, всякое могло случиться. Но никто ничего не видел. А такого не может быть, кто-нибудь да заметил бы, как заметили того мужчину, что заходил к ней в отсутствие Клайда. Вот что я вам скажу, мисс Барб, — он наклонился к ней, и она отпрянула в ужасе, — мне надо знать, кто этот мужчина. Он может быть в опасности. — Он словно постарел со вчерашнего дня. — Я не хотел верить, что ваш отец убил вашу маму. Полицейскому, конечно, негоже так поступать, но я знал вашего отца еще мальчиком. Он был в моем скаутском отряде. И все же мне нужно расследовать убийство. Клайд знал про этого человека, и Клайд сбежал. Если он невиновен, он должен был прийти домой и рассказать, где провел прошлую ночь. Если он виновен — что ж, нужно предупредить того, с которым встречалась ваша мама. Поэтому вы должны мне сказать, мисс Барб, кто он.

По лицу Барб текли слезы.

— Папа думал, что мама… Я не знала. Боже мой. — Она согнулась пополам. — Кто-то ему сказал… и он подумал… — Слова вырывались мучительными толчками, потом она застонала и захлебнулась от плача.

Хуже всего была минута, когда Барб поняла, что значили слова Фрейзера. Ошеломление сменилось страхом, безнадежным, болезненным, невыносимым страхом. С ужасом она осознала, что ее отец может быть виновен.

Фрейзер опустил плечи.

— Боже всевышний, мисс Барб, простите меня. Но мне нужно знать. Кто этот человек?

— Это неправда. — Барб судорожно сглотнула, сотрясаясь от рыданий. — Говорю вам, это неправда. Никто к ней не приходил. Мама бы такого не сделала. Это ложь. — Она разразилась плачем с икотой.

Бабушка поднялась. Несмотря на вес, она подлетела к стулу Барб и прижала ее к своей груди. Потом обернулась к шефу.

— Конечно, девочка не знает. Ни одна женщина не позволила бы своей дочери знать о таком.

Барб отстранилась от нее. Все лицо ее пошло красными пятнами.

— Я же вам говорю, это неправда. — Но голос звучал еле слышно.

Страх исказил ее лицо, тело сотрясала мелкая дрожь.

Шеф с раздражением вздохнул.

— Что ж. Может, вы и правы. Может, если женщина пускает мужчину в супружескую постель, она делает это бесшумно. Но я продолжу поиски.

Он резко развернулся и в два шага очутился у выхода. Махнув огромной шляпой, распахнул дверь, в последний раз взглянул на Барб, покачал головой. Дверь захлопнулась.

— Поешь супу, милая. — Бабушка говорила с Барб, словно с тяжелобольной.

Та тронула ложку, но так и не взяла ее.

— Не могу. Я все думаю о папе.

Гретхен взяла половину сэндвича с тунцом: хрустящий свежий хлеб, сочная начинка с пикулями и зеленым луком.

— Послушай, Барб, ты же сказала шефу, что это неправда. Так что все будет в порядке. Они разберутся, что произошло. — Она вдруг ощутила зверский голод.

Барб прижала дрожащие пальцы к щеке.

— Это неправда. Но если папа подумал, что это правда…

Бабушка подвинула Барб тарелку с сэндвичами.

— Нельзя изменить то, что случилось. Никто из нас в этом не виноват. Поэтому ты не должна беспокоиться. Доверься Богу. И поешь супу, подкрепись.

Барб взяла ложку, медленно начала есть. Съев полтарелки супа и кусок сэндвича, она отодвинула тарелку.

— Вот и умница. Я уберу посуду, а вы с Гретхен послушайте радио. — Бабушка начала вставать из-за стола, но замерла и покачнулась, схватившись за грудь.

— Бабушка! — Гретхен так резко вскочила, что стул с грохотом упал на пол. Подбежала к тяжело дышавшей бабушке.

— Тебе плохо? Я позову доктора Джемисона.

Бабушка тяжело опустилась на стул, взяла стакан чая со льдом, сделала большой глоток.

— Нет, нет, не надо. Просто что-то схватило в груди. Пройдет. — Она поставила стакан, снова глубоко вдохнула.

— Ты устала, бабушка, давай я тебя отведу в твою комнату. — Гретхен крепко взяла бабушку под руку. — У тебя был такой тяжелый день. Ложись, отдохни. Мы с Барб уберем посуду.

Бабушка медленно поднялась.

— Да, я немного отдохну. Спасибо, Гретхен.

Гретхен помогла бабушке дойти до ее спальни в конце коридора и усадила в большое зеленое кресло-качалку. На столике у кресла стояли фотографии в тяжелых латунных рамах и лежала семейная Библия в кожаном переплете.

— Я принесу чаю, бабушка.

Женщина откинулась на подушки и закрыла глаза, не отпуская рук от груди.

— Не надо, mein Schatz. Я просто немного отдохну.

Когда Гретхен вернулась в кухню, Барб уже прибрала на столе и составила тарелки в раковину. Гретхен достала таз для мытья посуды, поставила на плиту чайник. Стала мыть тарелки и окатывать их кипятком. Барб вытирала посуду и ставила на место.

Закончив, она расстелила полотенце на кухонном столе.

— Гретхен, можно я позвоню?

Телефон стоял на стене рядом с дверью в гостиную. Гретхен показала на него.

— Конечно, а я посмотрю, как там бабушка.

Вода в чайнике еще не остыла. Гретхен наполнила чашку и положила пакетик «Липтона». Когда вода приобрела цвет древесной смолы, выкинула пакетик и положила две ложки сахара горкой. Сахар кончался, а в бакалейной лавке его не было уже почти месяц. Барб назвала оператору номер. Выходя в коридор, Гретхен услышала ее голос: «Можно поговорить с Амелией?»

Поставив чай на столик, она окликнула бабушку. Та открыла глаза. Ее лицо покрывала нездоровая бледность.

— Гретхен. — Она силилась улыбнуться.

Гретхен почувствовала спазм в животе. Бабушка казалась такой больной.

— Бабушка, давай я позвоню доктору Джемисону.

Бабушка замахала руками.

— Нет, нет, не надо. Мне просто нужно отдохнуть. Чай мне поможет. — Она глубоко вздохнула, положила руки на подлокотники.

Позвонили в дверь.

Бабушка попыталась встать, делая короткие, частые вдохи.

— Я открою. — Гретхен подошла к креслу, твердо положила руку на бабушкино плечо. — Оставайся тут, пей чай. Я справлюсь.

— Да, пожалуйста. — Она закрыла глаза, тяжело и неловко опустив руки на подлокотники.

Гретхен выбежала в гостиную. Барб стояла в дверях кухни. Застывшим взглядом она уставилась на входную дверь. Гретхен вспомнились фотографии детей после бомбежки — потерянных, одиноких, отчаявшихся.

В дверь опять позвонили. Сквозь стекло заглянул преподобный Баярс.

— Мисс Гретхен, я пришел к мисс Барб. Я знаю, что вы с бабушкой принимаете горячее участие в ней. Я пришел, чтобы предложить ей приют в своем доме.

Гретхен подошла к двери.

— Бабушка отдыхает. Пожалуйста, заходите.

Она пропустила его в комнату. Яростное вечернее солнце заливало пыльный двор ослепительным оранжевым светом. Над вязами кружились вороны, готовясь устроиться на ночлег. Раскаленный воздух дрожал, хотя было уже восемь вечера. Треск цикад заглушал скрип дверных петель.

— Благодарю вас, мисс Гретхен. Вашу бабушку мы не будем беспокоить. Верный своему слову, я пришел предложить пристанище мисс Барб. — Он взглянул на застывшую фигуру. — Мисс Барб? — Слова его тянулись, словно приторная, густая, плотная патока. Каждое замирало в воздухе, будто танцор, ждущий аплодисментов в свете рампы. Над лоснящимся лицом вздымался пышный кок светлых волос. Он взмахнул пухлыми руками, выставив ладони наружу. — Давайте помолимся. — Голова его опустилась на грудь, а голос взмыл вверх. — Господи Иисусе, мы собрались здесь, дабы поклониться Тебе, зная, что Ты всегда услышишь зов детей Твоих. Господи, мы верим, что в минуты горя и скорби Ты есть рядом. Пребудь с нами сейчас, когда мы скорбим о потерянной душе и молимся о рабе Твоей Фей, да вознесут ее ангелы освобожденной от греха и печали. Мы знаем, что грехи мирские испытывают Твою доброту, и должны неусыпно помнить о пороках, которыми дьявол искушает нас, уводя нас с пути истинного. Зло окружает нас…

Высокопарный поток слов сбивал Гретхен с толку. Говорит ли он, что мать Барб была дурной?

Барб сжала щеки.

Глубокий, звучный голос все лился:

— …танцы, спиртное и вожделение мостят дорогу в ад. Я пытался образумить сестру нашу Фей, но, увы, ей не нужен был мой голос и глас Спасителя. Она поступила по-своему, и мы видим плоды ее решения. Сказано в Первой книге Царств, Глава пятнадцатая, стих двадцать третий: «Ибо непокорность есть такой же грех, что колдовство, и противление то же, что идолопоклонство. За то, что ты отверг слово Господа, и он отверг тебя, чтобы ты не был царем». — Он замолчал, сцепив руки. — Но с Твоей помощью, Господи, мы окружим ее дорогое дитя, Барбару, любовью и заботой и оградим ее от мирских и дьявольских соблазнов. Аминь. — Он поднял голову, изобразил всепрощающую улыбку и подошел к Барб с распростертыми объятиями. — Мисс Барб, я пришел, чтобы отвезти вас домой.

Барб отступила.

— Мой папа придет домой. Я это точно знаю. Сегодня я переночую у подруги. Я поговорила с Амелией Бренди и собираюсь пойти к ней прямо сейчас. — Она отвернулась, решительно подошла к дивану и взяла свою матерчатую сумку.

— Мисс Барб. — Священник понизил голос. Лицо приняло терпеливое выражение, но глаза оставались холодными. — Мы не можем отказываться от испытаний, которым нас подвергает жизнь. Мы не можем закрывать глаза на факты. Нет сомнения, что жестокий поступок, который произошел вчера ночью, вырос из ссоры между мужем и женой…

Барб вцепилась в саквояж, обхватив его руками, словно он мог защитить ее от этих безжалостных, уничтожающих слов, произносимых таким спокойным тоном.

— Это не папа. — Голос ее дрожал. — Говорю вам, это не папа. Я бы знала. Это кто-то другой. — В ее глазах застыл страх.

— …ссоры, которую легко было предвидеть, когда женщина забывает брачные обеты. Как сказано в шестой главе Послания к Римлянам, стих двадцать третий: «Ибо возмездие за грех — смерть».

— Мама не была… Она не… — Барб закрыла лицо сумкой.

— Мы не скажем ничего более. — Его звучный голос наполнил гостиную. — Девочкам не следует знать о таком. А сейчас, — он прочистил горло и поморщился при звуке боя часов, — пора возвращаться в церковь. Я оставил помощника пастора с молодежью, но мне нужно вернуться к заключительным молитвам. Возможно, мисс Барб, — он говорил, будто награждал ее бесценным даром, — вам будет радостнее у ваших друзей сегодня вечером, но мы готовы принять вас. В любое время. — Он наклонил голову, сцепил руки. — Господи, дай нам силы идти вперед и смотреть в лицо силам зла, что осаждают нас. Напоминай нам неустанно, что только Твоя доброта и милосердие спасут жалких грешников от жизни в муках и вечного проклятья. Даруй нам мужество. Во имя Господа нашего Иисуса Христа молимся мы, аминь. — Он удовлетворенно кивнул и резво направился к двери, напыщенный и самодовольный, глухой к боли Барб. На секунду он помедлил в дверном проеме. Последние красноватые лучи вечернего солнца осветили его, заблестели на волосах, придав коже розовый поросячий оттенок. — Передайте мои наилучшие пожелания вашей бабушке, мисс Гретхен. Доброй ночи, юные леди.

Гретхен не посмотрела ему вслед. Вместо этого она сделала робкий шаг навстречу Барб, потом еще один.

Барб по-прежнему сидела, закрыв лицо сумкой. Сжатые пальцы согнулись, словно когти. Она не двигалась, пока машина священника не выехала на улицу. Тогда она резко швырнула сумку на пол. В глазах блестели яростные слезы. Лицо исказилось.

— Мама смеялась над ним. Говорила, что он глупец, тратит свою жизнь на то, чтобы страхом загнать всех на небеса. Все вещает, что нельзя пить, курить, танцевать, а женщины в шортах нарываются на неприятности и получают по заслугам. Он поучал маму, что не следует рисовать ей такие картины, потому что они наводят людей на дурные мысли. Мама говорила, что он хочет всех встречных женщин, только и всего. Люсиль, она работает с мамой, поет в церковном хоре, и однажды он подошел к ней до репетиции и прижался всем телом, и она почувствовала что-то твердое, как камень. Мама мне запретила оставаться с ним наедине в комнате: она слышала, что он ко многим приставал, но кто поверит, что священник на такое способен? А сейчас он ведет себя так, будто маму убили из-за того, что она танцевала в баре. — Она глубоко, судорожно вздохнула. — И еще того хуже. Он говорит, что мама была дурной женщиной. И я ничего не могу с этим поделать. — Она сжала кулаки.

Гретхен взяла ее тонкую руку, неподатливую, словно железный стержень.

— Можешь, Барб, можешь.

— Барб не пошла с преподобным Баярсом? — Бабушка держала чашку обеими руками и тревожно смотрела на Гретхен.

— Она никогда к нему не пойдет. — Гретхен теперь в этом не сомневалась. Барб никогда в жизни не пойдет в тот дом. — Она ушла переночевать к Амелии Брейди. Преподобный Баярс сказал… — Гретхен нахмурилась. — Он молился за миссис Татум так, будто она дурная женщина.

— Понятно. — Бабушкино лицо казалось постаревшим, измученным и бесконечно печальным. — Бедная Барб. Выслушать такое. И по правде говоря, он никогда не любил Фей. Он ругал ее картины, а она не обращала на него внимания и так и не вернулась в церковь. И в своем гневе он не думает о чувствах Барб. Конечно, в его дом она не пойдет. Мы скажем ей, что может оставаться у нас, сколько захочет.

— Барб говорит, что ее папа никогда бы не причинил вреда ее маме. Она верит, что он вернется домой. — Гретхен почувствовала, что ее слова прозвучали, как вопрос.

Бабушка допила чай, поставила чашку на блюдце. Она не смотрела на Гретхен.

— Бедный Клайд. Бедная Фей. — В ее словах слышалось неподдельное горе. Она обессиленно откинулась на спинку кресла.

— Давай я помогу тебе лечь, бабушка. — Гретхен подошла к шкафу, нашла ее розовую ночную рубашку. Она высохла на ветру и пахла свежестью. — Я тебя расчешу и принесу стакан теплого молока.

Бабушка тяжко и неподвижно полулежала в кресле, медленно дыша. Впервые она показалась Гретхен такой маленькой.

Губы бабушки тронула слабая улыбка.

— Ты у меня такая хорошая девочка. — Ее шепот прошелестел, словно уханье совы где-то вдалеке. — Пожалуйста, положи рубашку на кровать. Я еще немного отдохну. У тебя был такой длинный, тяжелый день. Столько ты сегодня пережила.

Гретхен на секунду сжала руки, но усилием воли заставила себя не думать о Фей Татум. Она подошла к кровати, расправила ночную рубашку, стараясь разгладить морщинки на тонкой ткани.

— Милая моя девочка, я бы тебя отпустила, если бы могла справиться без тебя. Гретхен… — Бабушка откинула с лица прядь волос. — Не вспоминай о том, как умерла Фей. Лучше помни, какой она была при жизни. Сейчас она на небесах, расплескивает краски на полотно, и краски у нее ярче, и полотно больше, чем на земле. Для нее больше нет ни горя, ни страха, ни несчастья. — Бабушка торжественно кивнула. — В Библии сказано: Господь осушит слезы из глаз их, и не будет больше ни смерти, ни горя, ни плача и не будет больше боли…

— Бабушка, — голос у Гретхен дрожал, — если бы Барб была сейчас здесь… Преподобный Баярс говорил о Боге, но совсем ей не помог. А ты бы помогла. — Гретхен подбежала к креслу, встала на колени, прижалась лицом к родному теплу и заплакала.

— Mein Schatz, mein Schatz…

Слезы принесли облегчение. Или это все бабушкина вера? Ее ласковый голос возвращал надежду, и отступали горе, зло и ужас. В сознании горели слова «и не будет больше боли…». Бабушка нежно гладила ее по волосам. В кухне зазвонил телефон.

Гретхен подняла голову.

Бабушка глотнула ртом воздух, вцепившись в подлокотники кресла.

Гретхен вытерла слезы, вскочила.

— Ничего страшного, бабушка, не бойся. Я отвечу. — Она помедлила в коридоре. Никакой ошибки: звонок напугал бабушку. Отчего?

В коридоре звонок звучал громче.

Гретхен скользнула в кухню, подняла трубку.

— Алло.

Голос оператора с трудом пробивался сквозь треск и шум.

— Звонок за ваш счет от Лоррейн Гилман. Будете оплачивать?

Гретхен чуть не подпрыгнула от радости.

— Да, да, конечно.

— Гретхен, солнышко, я только сейчас прочитала газету. Поздно вернулась со смены. Поверить не могу…

Гретхен сильнее прижала трубку к уху. Мама, как всегда, говорила быстро, и слова ударялись друг о друга, как кастаньеты.

— Мама, мама, ты не можешь приехать? Ты так давно не приезжала. С мая. — Гретхен вспомнила последний приезд матери, ее блестящие светлые волосы с новой французской завивкой. Гретхен пришла в восторг при виде целого пакета книг из книжного магазина Оливера в Талсе, и мамины голубые глаза засияли. На воскресную службу мама пошла в новом синем платье с рукавами три четверти и батистовым воротником, новых сине-белых туфлях-лодочках и с новой тканевой сумкой. Она смеялась и говорила, что истратила все карточки за год, но наряд того стоил. Первая новая вещь с начала войны. Гретхен все вспоминала и вспоминала те выходные, пока они не заблестели, словно камешки, отполированные временем. Они смеялись за обильным воскресным ужином — жареной курицей с пюре и зеленым горошком. На десерт был легкий, воздушный ананасовый торт с глазурью из желтого сахара. Почти как в старые времена.

— Малыш, я приеду домой. В субботу у меня выходной. Я собиралась… — Она замолчала. — Но сначала расскажи мне, что случилось с Фей. Так ужасно про это читать. В газете пишут, что ее задушили, а Клайда разыскивают. И потом твоя статья. Г. Г. Гилман. — Она произнесла имя с благоговейным трепетом. — Я и поверить не могла. А когда прочитала, то поняла, что это ты и есть. Как Барб прибежала к тебе, и вы обе нашли Фей, и шеф полиции разговаривал с Барб. Словно я там была сама и все видела! Как твоя статья…

Бабушка медленно вошла в кухню, обеспокоенно глядя на Гретхен. Та показала на телефон и, улыбнувшись, прошептала: «Мама». Потом снова прижала трубку.

— Ты читала мою статью? Мистер Деннис, должно быть, телеграфировал ее. Я и не знала. Он должен предоставлять телеграфной службе все статьи, которые им могут понадобиться.

— Я чуть с ума не сошла, когда ее прочитала. Не надо было тебе идти с Барб, раз она сказала, что ее мама кричала. Гретхен, я так боюсь за тебя и маму. Я бы прямо сейчас к вам приехала. С мамой все в порядке?

— Бабушка в порядке. — Гретхен понимала, что говорит неправду. Бабушка выглядела постаревшей и больной. Но не стоит беспокоить маму. — Мы обе в порядке.

— Вы с Барб никого не видели? — спросила мама резко.

— Никого. Барб порезала ногу, и мне пришлось ее перевязать…

— Слава Богу.

— …поэтому когда мы добрались до их дома, там уже никого не было.

— Значит, полиция думает, что Клайд убил Фей. Боже мой, я не могу поверить. — Она прикрыла трубку рукой, и ее едва было слышно, но Гретхен все же разобрала ее слова: «Гретхен в порядке. Она никого не видела». Мама еще раз вздохнула с облегчением и снова заговорила громко, перекрикивая треск на линии. — Я не верю, что Клайд убил Фей. А Фей, ну, она, конечно, не синий чулок, но и гулящей не была. — Она замолчала и продолжила, но без прежней энергичности и уверенности. — Хотя за что сейчас можно поручиться, когда в мире творится такое.

— Мама, в «Газетт» напечатали, что в последние часы своей жизни она танцевала в баре. Это выглядит так вульгарно. Но мистер Деннис сказал, что я могу написать статью, — Гретхен казалось, будто стоит в маленькой лодке посреди огромного штормящего озера и не знает, как добраться до берега, — о том, какой она была на самом деле, и что она любила искусство, и была такой чудесной матерью, и много смеялась. — Справится ли она?

Молчание на другом конце провода нарастало, пока не обволокло Гретхен, словно темнота, прижавшаяся к окнам кухни.

— Мама…

Быстрый вздох, сдавленный всхлип.

— Малышка, прости меня. Я вспомнила, как Фей и Клайд поженились, ведь мы с твоим папой были на свадьбе. Фей бросила букет прямо в руки Ните Маккей, и та так поразилась, и обрадовалась, и заулыбалась милой детской улыбкой, открыто и доверчиво. Никто и не думал, что Нита когда-нибудь выйдет замуж, она слепая с рождения. И она все кричала: «Это мне? Это мне?», а Питер Томпсон стоял у двери и смотрел на нее. Через полгода они поженились. И знаешь, я думаю, никогда бы они не поженились, если бы Фей бросила букет кому-то другому. Твой папа всегда считал, что я глупая… — она умолкла и коротко рассмеялась. Прошептала кому-то: «Любила казаться глупой» и продолжила в трубку. — Но я верю, что жизнь такая вот штука. — Она вдруг стала серьезной. — Однажды идешь по улице или на танцы, и все вдруг совершенно меняется, и ничто уже не будет прежним. Жизнь идет, Гретхен. Я… — Судорожный вздох. — Милая, мне надо заканчивать разговор. Люди ждут. Ты же понимаешь. Но я приеду в субботу утром. Гретхен… — пауза и быстрый поток слов, — я приеду с другом. Он тебе понравится. Увидимся, милая.

Связь оборвалась.

Гретхен медленно положила трубку.

— Что случилось? — Бабушка подошла к ней, взяла за руку. — Что-то случилось с мамой?

— Нет. Она приезжает в субботу. — «Он тебе понравится…»

Бабушкины глаза засветились.

— Но это же замечательно. Она приезжает домой.

— Она приедет не одна. — Гретхен старалась говорить спокойно. — И сказала, что он нам понравится.

..хуже всего, что папа поверил, будто мама ему изменила. Он ревновал ее даже к танцам в «Синем пламени», а уж если он решил, что у нее был другой мужчина… Когда шеф Фрейзер сказал, что папа узнал про мужчину, который якобы приходил в наш дом по ночам, мне стал плохо, как будто все внутренности рвали на куски. Ты подумала, что я осталась ночевать у Амелии. Я пошла к ней, но ее мать просто довела меня до бешенства. Я сказала им, что пойду к себе домой, а сама спряталась в лесу…

Глава 5

Можно было, надо было, стоило бы. Неужели все оглядываются на жизнь с болью сожаления? О да. Когда живешь долго, копятся печаль и безнадежное желание исправить ошибки, большие и малые, нечаянные и злонамеренные. Если повезет, боль не сломит дух, изнемогающий под этой ношей. Если бы только я… Но что я могла? Бабушка сделала все, что было в ее силах, и я тоже. Мы не знали, что ее жизнь висит на волоске. Что бы случилось, если бы я поговорила с бабушкой? Сейчас я понимаю, сколько у нее было мужества. Она была пожилой женщиной, ее беспокоили сердечные боли, но она, не задумываясь, отдавала всю любовь своего доброго, щедрого сердца. Она проявила невероятное мужество, преодолела все свои страхи, робость перед властями, привычку правильно заполнять все документы и всегда угождать. В этом вечном молчании кладбища я вспоминала ее…

Гретхен впала в каменную неподвижность. Ночь прижалась к окну, черная, как плащ разбойника. Зачем маме понадобилось кого-то привозить? Теперь все будет по-другому. И почему она сказала, что жизнь идет вперед? Разве недостаточно того, что мама работает на военном заводе в Талсе, Миллард погиб, а бабушке пришлось переименовать кафе, потому что теперь не в чести немецкие названия?

Гретхен почувствовала, как подступают горячие слезы. Миллард, такой добрый, веселый и милый, ее лучший друг в целом мире. Что толку в разговорах о геройской гибели? Он не хотел быть героем. Он хотел поступить в колледж и изучать звезды. Еще в детстве он показывал на небо и терпеливо, ласково объяснял: «Это созвездие Большой Медведицы. Вон там…»

Было так жарко, что постель казалась влажной. Гретхен отбросила простыню и прижала ее край к глазам. Она едва услышала щелчок по двери. Стрекот цикад то нарастал, то затихал. Когда шум немного стих, заскрипели половицы. Гретхен замерла, вцепившись в простыню, и сквозь полузакрытые глаза сощурилась на свет, проникавший из коридора в распахнутую дверь. У двери стояла бабушка, склонив голову и как будто прислушиваясь.

На ней было темное домашнее платье и удобные повседневные туфли на низком каблуке, а в руке она держала плетеную корзину. Медленно прошла в прихожую, осторожно прикрыв дверь. В комнате опять стало темно.

Гретхен легла на бок и озадаченно посмотрела на закрытую дверь. Зачем бабушка оделась? Девочка соскочила с кровати, подбежала к двери. Тихонько приоткрыв ее, она отчетливо услышала щелчок входного замка. Это было так же поразительно, как и бабушкин тайный уход из дома. Они никогда не запирали дверь, незачем было. Но куда пошла бабушка?

Выбежав в коридор, Гретхен выглянула из окна гостиной. Бабушка медленно шла по центральной дорожке. Время от времени вспыхивал свет ее карманного фонарика и тут же затухал.

Гретхен вернулась в комнату, скинула ночную рубашку, натянула блузку и бриджи. Сунула босые ноги в мокасины, легко скользнула к окну, сняла щеколду с москитной сетки и спрыгнула на землю. Прошлой ночью на Барб лился молочный свет. Сегодня луна спряталась за плотными облаками и тенями, густыми, словно вороньи перья.

Бабушка была уже в конце улицы и медленно шла к окраине города. Ее было нетрудно догнать. Гретхен перебегала из тени в тень. На Магер-стрит бабушка свернула направо. Вдоль дороги длиной примерно в две мили да самого Охотничьего озера изредка попадались фермы. Гретхен осторожно кралась за ней, прячась за деревьями, когда бабушка оглядывалась. Они прошли ферму Тернеров. Огни не горели, на боковом дворе стоял грузовик с прицепом. Завыли цепные собаки. Бабушка ускорила шаг, но за поворотом остановилась и прислонилась к стволу огромного платана, с трудом переводя дыхание. Потом она с усилием двинулась дальше.

Они шли еще минут десять. Потом бабушка остановилась, еще раз оглянулась и свернула с дороги на тропинку, ведущую к густым зарослям.

Гретхен потеряла ее из виду и побежала к тропинке. Помедлила, вглядываясь в темноту, но тут впереди раздался шорох. Она пожалела, что не взяла фонарик, но после нескольких медленных, осторожных шагов глаза привыкли к плотному бархатному мраку. Вдруг где-то блеснул свет. Гретхен прижалась к дереву. Всего в нескольких футах от нее бабушка водила лучом фонарика по полуразвалившейся деревянной хижине. Раньше здесь, наверно, была просека, а сейчас трава доходила до пояса, как на лугу. Стены хижины оплетали кустарники и виноградная лоза. Над прогнившей крышей нависло огромное дерево.

Дверь в хижину со скрипом открылась. В тусклом свете появился крупный мужчина в мятой защитной форме.

— Миссис Пфицер. — Он заговорил напряженно, неуверенно. — Не знал, придете ли вы после всего, что передавали по радио. Полиция меня ищет. Я боялся, что вы всему этому поверите.

Бабушка прижала руку к груди и тихо вздохнула.

— Я слышала радио. И помню, как ты впервые пришел в мой дом, и каким хорошим другом был моей Лоррейн в детстве. А потом мне позвонила молодая женщина, не представилась, но сказала, что ты невиновен и тебе нужно, чтобы я пришла. Я прислушалась к своему сердцу, и оно сказало, что ты не виновен в этом ужасе. Поэтому я пришла и принесла тебе еду. — Она протянула корзину.

Он спустился по лестнице, взял корзину. Бабушка тяжело дышала.

— Вы в порядке, миссис Пфицер? — Он взял ее за руку, помог подняться по ступенькам.

Бабушка выключила фонарик и с трудом ответила:

— Я в порядке. Просто шла быстро, а у меня нет привычки много ходить.

Они вошли. Дверь закрылась, и хижина снова стала заброшенной ветхой лачугой. Участок принадлежал Пурдисам, а в домике раньше жил фермер-арендатор. За хижиной протекал ручей.

Гретхен ползком забралась на крыльцо, провела рукой по стене возле входной двери и вдруг нащупала что-то шерстяное. Одеяло! Окно было завешено одеялом. Медленно и осторожно Гретхен отогнула его край и заглянула внутрь.

Крохотная комната была битком набита ненужной мебелью. К стене привалили крышку от стола, старые стулья громоздились один на другом, из кресла, обитого потрескавшейся искусственной кожей, торчала вата, а рядом валялась арфа без струн. На полу остались следы от коробок и другого хлама, сдвинутого, чтобы освободить место для двух стульев по обе стороны изрезанного кленового стола. На грязной железной плите стояла керосиновая лампа. Фитиль горел ярко, освещая комнату мерцающим оранжевым светом. Отец Барб склонился над корзиной, откинул крышку и вынул куриную ногу, ломоть маисового хлеба. Он ел и говорил с набитым ртом.

— Проголодался, как волк… Со вчерашнего дня ничего не ел… С обеда, наверно… Набрал воды в ручье и вскипятил. Нашел лампу, почти полная. Керосин воняет, — обглоданной куриной ногой он показал на легкий дымок, — но все же какой-никакой свет.

Клайд выглядел грязным, уставшим, опустившимся, как те бродяги, что зимой сбивались на станциях, надеясь тайком забраться в поезд и уехать хоть куда-нибудь, пусть даже в никуда. Его черные волосы были подстрижены коротко, как щетина на одежной щетке.

Гретхен не узнавала щеголеватого, красивого мужчину, с которого они с Барб глаз не сводили, когда он чинил двигатель своего форда или под радиолу танцевал с матерью Барб щека к щеке. Он как будто и не изменился: тот же высокий лоб, прямой нос, квадратный подбородок. Мама сказала как-то, что он похож на Тайрона Пауэра. Но не сегодня. Одутловатое лицо с тенью щетины казалось измученным и высохшим, запавшие остекленевшие глаза дико блестели. На форменной рубашке из плотного хлопка четко отпечатались мятые складки.

Бабушка сложила руки на коленях.

— Тут положила хлеб, сушеные фрукты, сыр и орехи. На несколько дней хватит. Но, Клайд, надо вернуться домой. — Она оглядела пыльную комнату. — Здесь нельзя оставаться. Это не поможет. А Барб нужен отец.

Он отложил недоеденную курицу.

— Они охотятся за мной. За мной. — Он нахмурился, не в силах поверить этому. — Они думают, что я убил Фей. — Губы его задрожали, и он закрыл лицо руками.

Гретхен вцепилась в подоконник.

Бабушка с трудом поднялась, подошла к Клайду и взяла его за плечо.

— Не думай об этом, Клайд. Никакого проку…

Он ударил обеими руками по столу, лицо его исказилось от горя и ярости.

— Я не могу не думать. Разве вы не понимаете? Все считают, будто я убил Фей. Я не делал этого, никогда бы не сделал. Она меня довела до бешенства, я просто с ума сходил, стоило мне представить ее с другим мужчиной. Если бы я пошел домой прошлой ночью… Боже мой, она была бы жива! Если бы я пошел домой… — В его глазах стояли слезы. — Я кричал на Фей, и она кричала в ответ, говорила, что это ложь. Может, и так. Но кто же тогда убил ее? Что, если кто-то слышал нашу ссору и пошел за ней? Или у нее кто-то был, а она ему сказала, что любит меня и с ним все покончено? — Он провел по серебряному браслету со своим именем. — Фей дала мне его, когда я уезжал на начальную подготовку. Прошлой ночью я его снял, хотел выбросить, но не смог. — Он сжал звенья браслета. — Фей любила меня. — Голос его задрожал. — Я знаю, что любила. Как она пришла ко мне…

Он закрыл лицо руками, большими руками с широкими запястьями и мощными предплечьями.

Гретхен содрогнулась. У него крупные мускулистые руки, такими нетрудно сдавить горло женщины. Она отогнала воспоминание о мертвом лице Фей Татум. Не хотелось думать о руках, выжавших из нее жизнь.

Бабушка тяжело обошла стол, снова села.

— Та женщина, что мне звонила… — Бабушка отвернулась от Клайда. — Если бы она сказала полиции, что ты был с ней…

Клайд уронил руки, покачал головой.

— Я не могу рассказать о ней в полиции. У нее муж на фронте, а его родственники просто взбесятся, если узнают, что она была в «Синем пламени». А уж если им сказать, что она привела меня к себе домой, — да боже, они, наверно, заберут детей, а этот парень просто ревнивый… — Он замолчал и криво улыбнулся. — Вроде меня. Но между нами ничего не было. Когда-то давно мы дружили, как и с Лоррейн. Просто дружили. Меня выбросили из бара, она меня пожалела и пошла за мной. Я здорово набрался. — Он коснулся лба, поморщился. — Мы решили проветриться. У нее нашелся лишний бензин. Но мы недалеко заехали, только до Охотничьего озера. Она сказала, что, как и она сама, Фей танцевала со всеми, не было какого-то одного парня. И никто не шел за ней из бара, она всегда уходила одна. Я заснул в машине, и она поехала домой. Вынесла мне одеяло, и до сегодняшнего утра я ничего не знал. А утром она выбежала, разбудила меня и сказала, что мне надо уходить. Она услышала по радио, что кто-то убил Фей и полиция ищет меня. Она меня умоляла уйти и никому не говорить, что я был у нее. Я обещал, но взял с нее слово позвонить вам. Тогда я уже довольно быстро соображал и понял, что если приду домой, меня тут же арестуют. А если меня арестуют, никто не будет искать настоящего убийцу Фей. Я вспомнил про это место и рассказал ей, как объяснить вам дорогу. Мы договорились, что она не выдаст меня, а я смолчу про нее. На самом деле то, что я сидел в ее машине, ничего не доказывает. Полиция скажет: сходил домой, убил Фей и вернулся к Сью — в ее машину. — Он сцепил руки. — Утром я увидел, что она боится меня. Может, поверила, будто я и вправду сделал это. Все время отстранялась от меня. Сказала, что знакома с окружным прокурором, может позвонить ему насчет меня, мол, он хороший парень, она может договориться, чтобы мы с ним встретились. А сама отстранялась. Ведь хватило бы посмотреть на меня и понять, что никуда я не ходил. Как можно убить жену, а потом растянуться в машине и заснуть? Я сейчас не могу заснуть из-за Фей. Если бы только я пошел домой…

— Но, Клайд, — терпеливо заговорила бабушка, — разве ты не видишь? Ведь именно поэтому полиция охотится за тобой. Если бы ты им все это рассказал, они бы уже начали искать убийцу.

— Сказать, что я напился и заснул в чужой машине? И они мне поверят? — спросил он с горечью.

Бабушка горячо возразила:

— Но молодая женщина, которая мне позвонила…

— Я ей обещал, что никому не скажу про нее. Это может разрушить ей жизнь. А она была очень добра ко мне. — Он покачал головой. — Нет, я сам должен выяснить, что произошло. — Он отодвинул стул, встал, и его огромная тень закрыла бабушку. — И что бы ни случилось, никто не узнает, что вы сюда приходили. Я обещаю.

Бабушка медленно поднялась.

— Клайд, будь осторожен. Боюсь, ты в большой опасности.

— В опасности? Вы думаете, они будут стрелять в меня? — Смысл этих слов, казалось, не укладывался у него в голове. Он сунул руки в карманы. — Я буду осторожен. Мне просто надо кое с кем поговорить. — Он фыркнул. — Может, они тоже перепугаются, как Сью сегодня утром. Время не терпит. До конца отпуска осталось три дня. Но у меня есть идеи. И если я найду убийцу Фей… — Голос его сорвался.

Бабушка обняла его. Он прижался лбом к ее макушке. Его мучительные рыдания разрывали сердце.

— Клайд, прошу тебя, давай помолимся. Отец наш, иже еси на Небеси…

От отстранился.

— Я не могу молиться. — Он покачал головой, глаза горели. — Нет.

Гретхен замерла. Что он имеет в виду?

Бабушка взяла его за руку.

— Нам надо прощать, чтобы и нас простили.

— Прощать? — Лицо Клайда закаменело. — Как я могу простить?

Бабушка сжала его руку, отпустила.

— Чтобы попасть на небеса, Фей простила всем свои страдания. И мы должны сделать то же самое.

Клайд уронил голову, сунул руки в карманы.

— Но это моя вина. Если бы я пошел домой…

Бабушка вздохнула.

— Ты должен простить себя.

Он не ответил.

Бабушка повернулась к двери.

Он мягко окликнул ее.

— Я всегда буду благодарен за то, что вы пришли. И я обещаю, что вернусь домой, когда найду, кто убил Фей.

Гретхен развернулась, сбежала со ступенек и растворилась в темноте.

Звук выстрела взорвался в ушах Гретхен. Она точно знала, что это был пистолет. Один выстрел. В детстве они с Миллардом, Джимми и Майком ходили в лес смотреть, как их старшие братья палят по пустым жестянкам, насаженным на штакетник. Сейчас все было по-другому. Единственный выстрел и крики.

Гретхен вылезла из постели, подбежала к окну и отдернула сетку. По двору Татумов метался свет фонаря.

— Кенни? Роза? — гремел голос шефа Фрейзера. Он тяжело бежал к дому, и луч фонаря дергался то вверх, то вниз.

Гретхен снова быстро оделась. Она уже собиралась выбраться из окна, как открылась дверь и зажегся свет.

У бабушки спутались волосы, и лицо опухло от сна, а глаза расширились от страха.

— Что происходит? Куда ты собралась?

Гретхен высунула голову в окно. Она жестом попросила бабушку помолчать, прислушиваясь к лаю собак и женскому крику: «Кенни, Кенни, где ты?» По обеим сторонам от дома Татумов зажигался свет. Мистер Кауфман стоял на крыльце в одних белых шортах, выставив розовый живот, и кричал: «Что там происходит?»

Снова закричала женщина: «Шеф, я не могу найти его».

Гретхен дернула сетку.

— Я слышала выстрел. Тебе туда нельзя. — Бабушка торопливо подошла к окну и попыталась удержать девочку.

— Был только один выстрел, — нетерпеливо возразила Гретхен. — Там мистер Фрейзер. Наверно, они с сержантом Петти ищут сержанта Холлимана. — Она махнула рукой в сторону Арчер-стрит. — Смотри, вон шеф, бежит к заднему двору. — Шефа освещал фонарь на крыльце Кауфманов: в одной руке зажат пистолет, в другой — фонарь. — Надо выяснить, в чем дело. Бабушка, пожалуйста, позвони мистеру Деннису. Скажи, что в доме Татумов что-то произошло.

— Разбудить его? В такое время? — с сомнением переспросила бабушка. Часы показывали три сорок утра.

Гретхен перекинула ногу через подоконник.

— Он не будет возражать. — Она была уверена в этом и только жалела, что под рукой не оказалось карандаша и блокнота. Придется все точно запомнить. Бабушка пыталась протестовать, но Гретхен уже выбежала на улицу. В доме Крейнов горел свет, входная дверь была заперта. Дом Кауфманов весь был залит светом, и миссис Кауфман в розовой ночной рубашке и бигуди высунулась в дверь и звала мужа. У Татумов было темно.

Вдруг заднюю сторону дома Татумов осветил фонарь, и раздался взволнованный возглас: «Шеф, я нашла Кенни. Он ранен, нужна помощь».

Гретхен побежала быстрее и догнала шефа Фрейзера.

— Шеф, кого-то застрелили?

Шеф полиции отмахнулся от нее.

— Иди домой, девочка. Я не знаю, что произошло.

Мистер Кауфман хлопнул калиткой.

— Какого черта здесь происходит?

— Вызови «скорую», Ларри, — резко распорядился шеф. — Сержанта Холлимана ранили.

Кауфман вытянул шею, пытаясь что-то увидеть, потом неуклюже повернулся и побежал к своему дому.

Шеф бросил ему вслед:

— Не выходи из дома, пока мы все не осмотрели. Роза, ты где?

— Здесь, у крыльца. Мне кажется, все тихо. Я никого не вижу и не слышу, — осторожно добавила она.

Шеф скрылся за домом. Гретхен побежала к углу и выглянула. На нижней ступени деревянной лестницы светился брошенный фонарь. Его луч высветил сержанта Петти; она стояла на коленях рядом с сержантом Холлиманом. Холлиман лежал на боку, вытянув руку и согнув ноги в коленях. В нескольких дюймах от его разжатых пальцев валялся револьвер.

В правой руке сержанта Петти был пистолет. Она окинула взглядом двор, деревья, окрестные дома. Левой рукой она ощупала лежавшего мужчину.

— Крови нет. Только опухоль в височной области. Он без сознания, но дыхание ровное. — Она достала платок, обхватила ствол пистолета Холлимана и принюхалась. — Кенни из него не стрелял. Выстрел… — Она положила пистолет и повернулась к лесу. — Шеф, я не знаю, что произошло. Я была там. — Она показала на плакучие ивы, разделявшие дворы Татумов и Кауфманов. — Я ничего не видела, но вдруг услышала что-то странное. Окликнула Кенни, а он не отозвался. Мне это не понравилось, и я пошла сюда. Вдруг поднялся шум, драка, а потом выстрел. Все произошло одновременно. Я схватила пистолет и побежала сюда, но никого не увидела. — Она показала на деревья и густой кустарник под ними. — Если кто-то туда забрался, мы его уже не найдем.

— Сейчас не найдем, — согласился шеф сурово и зло.

— Гретхен! — Бабушка выбежала из-за дома. — Ты здесь. Я позвонила мистеру Деннису, а потом оделась. — Она остановилась, прижала руку к груди, пытаясь перевести дыхание.

— Бабушка, все в порядке. Я скоро приду домой. Я могу понадобиться мистеру Деннису. Пожалуйста.

Бабушка огляделась.

— Что, здесь безопасно оставаться?

Из-за поворота с визгом выехал и резко затормозил черный «форд». Хлопнув дверью, из машины вышел мистер Деннис. Он не выключил фары, а сразу побежал через газон.

— Что тут происходит, шеф?

— Ранили сержанта Холлимана. — Он кивнул головой в сторону дома Кауфманов. — Они вызвали «скорую». Дом был окружен, Холлиман дежурил в кустах на заднем дворе, Петти за ивами, я за дубом у парадного входа.

Взвыла и сразу замолкла сирена.

Шеф Фрейзер заторопился на боковой двор и описал дугу своим фонарем.

«Скорая» подъехала к обочине и остановилась в футе от шефа. Водитель высунул голову из открытого окна.

— Пулевое ранение?

Сержант Петти поднялась с земли.

— Не думаю, Томми. Его просто оглушили. Он там.

Пожилые водитель «скорой» и его помощник действовали немного неловко, но быстро. Они осторожно положили сержанта Холлимана на носилки, закрепили их в машине и помчались к больнице, вниз по Арчер-стрит.

Мистер Кауфман подошел к Гретхен и бабушке. Он так и не надел рубашку, но натянул темные брюки.

— Вы тоже слышали выстрел? — Он не дожидался ответа. — Что случилось с Кенни? Его ранили? Что он делал?

— Он следили за домом Татумов. — Гретхен ответила тихо. Она не хотела привлечь внимание шефа.

— А, ждали Клайда. И что, он пришел? — Мистер Кауфман вытянут шею, пытаясь увидеть что-то за спинами шефа и сержанта Петти.

Гретхен не ответила. Зачем бы Клайд Татум пошел в свой дом? Он сказал бабушке, что у него есть кое-какие идеи. Но что он надеялся найти здесь? Или сделать?

— Клайд? — С ужасом переспросила бабушка. — Это был Клайд? И выстрел?

— Никто его не видел. — Гретхен хотелось успокоить бабушку. — Это просто предположение.

— Ничего себе предположение, — огрызнулся Кауфман. — Кто бы еще туда пошел? После убийства?

Гретхен погладила бабушку по плечу и прошептала:

— Все в порядке. Иди домой. Я тоже скоро приду.

Сержант Петти и шеф шаг за шагом осматривали двор. Мистер Деннис шел за ними по пятам. В траве блестел револьвер Холлимана.

— Крови нет, — прошептал Кауфман. — Это хорошо.

— Возьми пистолет, Роза. — Шеф направил фонарь на заднее крыльцо. Луч осветил картину Фей, скользнув по свежим, ярким масляным краскам.

Дверь в кухню была открыта.

— Похоже, кто-то забирался в дом. Холлиман услышал шум, пошел сюда, и его оглушили.

— А выстрел? — Сержант Петти засунула свой пистолет в кобуру и держала пистолет Холлимана за дуло.

Шеф пожал плечами.

— Может, узнаем, когда Кенни придет в сознание. Давай, Роза, надо осмотреть дом. — Он остановился на нижней ступеньке, повернулся к мистеру Деннису. — Полицейское расследование. Никто не имеет права входить. — Он повел фонарем, осветил Гретхен, бабушку, мистера Кауфмана и нахмурился. — Лотта, вы здесь? И мисс Гретхен?

Бабушка отступила.

Фрейзер оглядел двор.

— А где мисс Барб? Она могла бы помочь при осмотре дома, сказать, не пропало ли что-нибудь.

Гретхен вышла вперед.

— Сегодня она не осталась у нас. Пошла к Амелии Брейди. Может, мне позвонить и попросить ее прийти?

Он подумал, зевнул и покачал головой.

— Нет нужды будить ее среди ночи. Я поговорю с ней утром. — Он потер глаза. — Даже если что-то пропало, сейчас уже ничего не сделаешь. Пойдем, Роза. — Он помедлил на ступенях. — Расходитесь по домам. Спасибо за помощь. — Посмотрел на мистера Денниса, поднял руку. — Поговорим утром, Уолт. В десять часов.

— Разве вы не собираетесь позвонить шерифу? Вызвать подкрепление, чтобы прочесать лес? — Мистер Деннис махнул в сторону темной массы деревьев.

Шеф нахмурился.

— Я не нуждаюсь в подсказках. — Отвернулся и начал тяжело подниматься по лестнице. Сержант Петти шла за ним. Через минуту во всех окнах зажегся свет.

Мистер Кауфман почесал грудь.

— Лично я скажу: слишком мало и слишком поздно. Видно, ничего мы больше не узнаем, пока Кенни не придет в сознание. Если придет. Думаю, надо ложиться спать. Спокойной ночи.

Бабушка взяла Гретхен за руку.

— Пойдем домой. Уже очень поздно.

Мистер Деннис подошел к ним.

— Спасибо, что позвонили, миссис Пфицер.

Бабушка откинула выбившуюся прядь волос.

— Я бы сама не позвонила, но Гретхен настаивала.

Редактор кивнул Гретхен.

— Молодец. И вот что нужно будет сделать утром…

Гретхен не сводила глаз с часов и работала быстро: переворачивала шипящие куски бекона, терла картошку для супа, взбивала яйца для болтуньи. Хотя до пяти утра им с бабушкой и удалось поспать лишь час, усталости она не чувствовала. Гретхен посмотрела на бабушку. Та сгорбилась и двигалась так, словно на ногах у нее висели гири. Надо позвать кого-нибудь ей в помощь.

— Я сейчас, — сказала она мягко.

Бабушка едва ли заметила, что она толкнула вертящуюся дверь в зал кафе. Лампы уже выключили, но солнечный свет проникал сквозь зеркальное стекло и золотым озером лился на пол. Гретхен быстро зашла за прилавок, взяла телефон и назвала знакомый номер оператору.

— Алло. — В высоком, уверенном голосе слышалась тревога.

— Кузина Хильда, это Гретхен. Извините за ранний звонок, но я хотела спросить, не могли бы вы помочь бабушке в кафе сегодня. — Она вытерла прилавок тряпкой. — Она почти не спала последние две ночи. Сегодня в доме Татумов опять было неспокойно.

Последовал быстрый вздох.

— Опять неспокойно? Боже милосердный. Что еще случилось?

— Кто-то забрался в дом. Был выстрел, и сержант Холлиман теперь в больнице. В него не стреляли, но никто точно не знает, что произошло. Но мы проснулись и…

— Неужели Лотта и ты пошли посмотреть, что случилось? Лучше бы оставались дома, в безопасности. Я читала твою статью. — В словах, произнесенных с сильным акцентом, слышалось неодобрение. — Девочка твоего возраста не должна знать о таких вещах. Эта женщина ходила в бар и танцевала с мужчинами. Неудивительно, что ее муж был в ярости. В газете говорится, что ему кто-то сказал про других мужчин, приходивших в их дом в его отсутствие. Конечно, он напился, а когда мужчины напиваются и выходят из себя, недалеко до беды.

— Но он… — Гретхен прикусила язык Она чуть было не выдала правду. Никто не должен знать, что бабушка ходила в хижину, что бы ни говорили о Клайде Татуме. Неожиданно она поняла, почему бабушка уговаривала Клайда прийти домой. Он должен вернуться и сказать всем, что невиновен. Если он этого не сделает, никто не усомнится в его вине. — Никто не знает, что случилось с миссис Татум. Полиция считает, что за ней пошел мужчина…

— Если бы она не пошла в бар без мужа, она не оказалась бы в опасности. А почему ты звонишь? — спросила кузина Хильда обеспокоенно. — Лотта заболела?

— Она устала, и у нее боль в груди. — Гретхен оглянулась на дверь кухни. — Она не знает, что я звоню вам, но мне надо идти на работу…

— В газету? Вот что я тебе скажу, Гретхен, я не считаю, что это хорошее место для тебя. — Кузина Хильда решительно щелкнула языком: так она всегда предваряла заявления, с которыми всем в семье полагалось соглашаться. — Семья прежде всего. Так им и скажи. Это не место для хорошей девочки или женщины. Я слышала, как ведут себя эти газетчики. Я вижу, как этот Ральф Кули самодовольно расхаживает по городу, будто он бог весть какая шишка. И от него вечно несет виски. Поэтому твой долг остаться с бабушкой. Может, нет худа без добра…

Фей Татум убили? Клайд Татум в бегах? У бабушки плохо с сердцем? Сержант Холлиман ранен? Гретхен вцепилась в трубку, почувствовав как нарастает паника. Бросить работу? Она с болью вспомнила усталое лицо и медленную походку бабушки. Но она так гордилась статьей с ее подписью. Бабушка не просила ее бросать работу. Она бы не попросила… Гретхен резко втянула воздух.

— Кузина Хильда, мне надо идти. Но бабушке нужно отдохнуть. Я надеюсь, что вы сможете помочь нам. — Она повесила трубку. Руки вспотели от напряжения. Бросить работу…

Она вернулась в кухню и посмотрела на часы. Почти шесть. Пора открываться, а миссис Перкинс еще нет. Гретхен не может оставить и готовку, и обслуживание на бабушку. А мистер Деннис рассчитывает, что она найдет Барб раньше шефа полиции. И нужно работать над статьей о Фей Татум, чтобы не все думали, как кузина Хильда, будто Фей — дурная женщина просто потому, что она пошла в бар без мужа. Почти шесть… в доме Брейди уже встали и скоро будут завтракать. Гретхен решила позвонить и поговорить с Барб.

Открылась дверь служебного входа, и торопливо вошла миссис Перкинс.

— Простите, что опоздала. Доброе утро, Лотта, Гретхен. Я пойду, включу свет у входа и открою дверь, — пробормотала она не поднимая глаз и выскользнула из кухни.

Гретхен хотелось высказаться и напомнить миссис Перкинс, что она опаздывает уже третий день подряд, но бабушка покачала головой. Когда дверь за миссис Перкинс закрылась, она быстро сказала:

— Каждый старается, как может, mein Schatz.

Хорошо, что миссис Перкинс пришла. Гретхен быстро развязала тесемки фартука, сняла и сжала его в руках.

— Ты без меня справишься? — Надо ли ей остаться?

Бабушка отвернулась от плиты. Лицо еще было сероватым, хотя уже слегка порозовело от напряжения и кухонного жара.

— Я справлюсь. Иди. У тебя много дел. — Она говорила с гордостью. — А когда приедет мама, нам так славно будет всем вместе.

Гретхен бросилась к бабушке и горячо обняла ее. Повесила фартук и выбежала из кухни.

Сначала она отправилась на велосипеде в редакцию, но, увидев, что ни в одном окне еще не горит свет, поехала дальше. Она думала, что мистер Деннис мог уже прийти, но он, может быть, слишком устал. Наверно, появится к семи. Гретхен свернула на Арчер-стрит. Она позвонит Брейди из дома. Нельзя упустить Барб.

Возле дома Татумов полиции уже не было. Интересно, следят ли еще за домом? Прошлой ночью все решили, что приходил Клайд Татум и забрал какую-то нужную ему вещь. Если так, то продолжать наблюдение было бы бессмысленно.

Гретхен посмотрела на темные окна. Дом уже выглядел, как заколоченная досками лачуга на проселочной дороге. Ни за что не осталась бы в нем ночевать.

Гретхен крутила педали, стараясь не зацепить юбкой цепь. Кинула взгляд на дом Крейнов. Миссис Крейн, конечно, слышала шум, но из дома не выходила.

На качелях возле своего дома Гретхен увидела Барб. Ее каштановые волосы спутались и поникли. Какая удача, что Барб пришла сама!

— Как хорошо, что ты здесь. Я собиралась звонить Амелии. Ты знаешь, что кто-то забрался в ваш дом прошлой ночью? Шеф Фрейзер хочет, чтобы вы вместе проверили, все ли на месте.

Барб нахмурилась.

— Забрался в наш дом? Кто? И зачем?

— Никто не знает. Пошли, позвоним шефу. — Гретхен открыла дверь. — И не надо было ждать на крыльце.

Барб вошла за ней.

— Я не хотела заходить, когда вас не было. Собиралась пойти в кафе, но потом решила немного отдохнуть. — Вяло объяснила она и подняла свою матерчатую сумку. — Вот, принесла свои вещи. Можно мне у вас побыть днем? Мама Амелии… — Она замолчала, плотно сжав губы.

Гретхен взяла ее сумку.

— Оставайся у нас, сколько захочешь.

— Нет, спасибо, вечером я пойду к Амелии. Просто вчера вечером ее мать все говорила и говорила таким сладким мягким голосом, — Барб передразнила приторную, жеманную интонацию миссис Брейди и продолжила с горечью, — точно, как преподобный Баярс. Она говорит, что мама…

— Боже мой, Барб, — Гретхен чуть было не посоветовала Барб не обращать внимания на миссис Брейди. Но как она может не обращать внимания, когда дурно отзываются о ее матери? Если бы она еще слышала кузину Хильду…

— Мне все равно. Я лучше знаю. Мама, — ну, Гретхен, ты же помнишь, какой она была. Ты напишешь о ней, правда?

— Да. — Гретхен хотелось сию минуту пойти в редакции и начать звонить. Захотят ли друзья Фей говорить с ней? Успеет ли она написать статью к завтрашнему вечернему выпуску? Но сначала… — Барб, над позвонить шефу…

Барб подняла дрожащую руку к лицу.

— Можно я что-нибудь съем?

— Ты разве не завтракала? — спросила Гретхен резко. Почему Брейди не предложили ей завтрак? И она едва прикоснулась к ужину вчера вечером.

Барб покачала головой.

— Я очень рано ушла. Не хотела там оставаться. А им сказала, что обещала позавтракать у вас.

— Пошли. — Гретхен заторопилась в кухню, бросив сумку Барб возле дивана.

Легкий ветерок колыхал свежевыстиранные и выглаженные белые занавески. Раковина была пуста, на кране сушилась тряпка. На кухонном столе стояла тарелка булочек с корицей, покрытых вощеной бумагой.

— Сейчас достану молоко и масло. — Гретхен принесла тарелку, столовый прибор и кувшин со свежим молоком с фермы кузена Эрнеста и кузины Хильды.

Барб скользнула на стул и молча начала есть. Она выглядела совершенно измученной.

Гретхен отвернулась. Барб можно было помочь, если сказать, что ее отец в безопасности, что он прячется в хижине Пурдисов и уверяет в своей невиновности. Она подошла к раковине, взяла тряпку, протерла чистый стол. Но если полиция выяснит, что бабушка ходила в хижину и знала, где скрывается объявленный в розыск Клайд Татум, у нее будут неприятности. Ее будут допрашивать, и она страшно напугается. Как бы плохо ни было Барб, Гретхен не могла допустить, чтобы с бабушкой случалось такое. С некоторым усилием Гретхен осознала смутную до этого мысль: не бабушкина вина, что мистер Татум сбежал.

— …Гретхен? Ты мне поможешь? Конечно, если ты не хочешь…

Гретхен быстро обернулась.

— Что ты сказала? Я оттирала… — она все еще держала тряпку, — и прослушала тебя.

Барб встала, взяла тарелку и стакан и подошла к раковине. Она старалась не смотреть на Гретхен.

— Ты сказала, что шеф полиции хочет осмотреть дом, проверить, все ли на месте. Ты могла бы пойти со мной?

— Конечно. — Гретхен собрала посуду и включила воду. Именно этого хотел бы мистер Деннис, но она не могла избавиться от чувства, что обманывает Барб. Барб нужна поддержка, но ведь она имеет право знать: Гретхен будет там не только как ее подруга, но и как репортер «Газетт».

Она выжала тряпку. Честность так честность. И отчего-то ей казалось, что мистер Деннис поймет, если Барб откажется.

Гретхен медленно повернулась к Барб.

— Барб, я могу пойти с тобой. Но что бы ни нашел шеф, я должна буду написать об этом в «Газетт». — Вот так. Может, она и не напишет хорошую статью, зато в животе больше нет отвратительного сосущего спазма.

Барб пожала плечами.

— Все и так в газетах. — У нее скривился рот. — Почему же этому не быть? Мне все равно. И я не думаю, что это что-нибудь изменит. — Она вперила горящий взгляд в глаза Гретхен. — Это был не папа. Я знаю, что это не он.

Старый зеленый «паккард» въехал на дорожку у дома Татумов. Гретхен и Барб стояли у крыльца. Наваливалась жара. К полудню пекло будет больше сотни градусов. Трещали цикады.

Шеф Фрейзер шел медленно, и клубы сухой пыли вздымались под его сапогами. Барб ждала с ничего не выражавшим лицом. У ближайшего к дому вяза черной тучей роились вороны. Немецкая овчарка Кауфманов надрывалась на своей цепи.

— Доброе утро, мисс Барб, мисс Гретхен. Ценю вашу помощь. — В руке он держал ключ с биркой. — Вы уже знаете, что произошло прошлой ночью, мисс Барб? — Наклонив огромную голову, он смотрел на нее, не двигаясь.

— Гретхен сказала, что кто-то забрался в наш дом. — Барб кинула взгляд на закрытую входную дверь. — Вы не знаете, кто?

— Нет. Но, возможно, мы это выясним после осмотра дома. — Шеф рывком отдернул экран на входной двери, открыл дверь и придержал ее, чтобы девочки вошли.

Барб вцепилась в руку Гретхен острыми, как нож, ногтями. Они вошли в гостиную. Шеф Фрейзер включил свет. Барб схватилась за Гретхен и отвернулась, чтобы не видеть середину комнаты, где нашли тело ее матери. Гретхен не могла отвести глаз от смятого ковра. Тело увезли, а ковер никто не расправил. Дом с закрытыми окнами казался раскаленным и неподвижным. В воздухе стоял запах краски, скипидара и старого табака.

— Мисс Барб, — решительно распорядился шеф Фрейзер, — осмотрите комнату. Проверьте, все ли на месте. Может, что-нибудь пропало?

Барб отошла от Гретхен. Сцепив руки на груди, она перевела взгляд с кресел на камин. На каминной доске у розовых фарфоровых часов стояли серебряные подсвечники. На одном из них висела маленькая зеленая шляпа с оранжевым пером. Рядом лежали два клубка шерсти. На журнальном столике ничего не изменилось со вторника, когда Гретхен заходила к Татумам: беспорядочно валялись журналы, открытая коробка крекеров соседствовала с переполненной пепельницей, бутылочками лака для ногтей и использованными ватными тампонами.

— Все на месте. — Барб глубоко вдохнула.

Шеф прошел в узкий холл.

— Первая комната… — он вопросительно посмотрел на Барб.

— Комната мамы и папы. — Барб медленно вошла. Шеф Фрейзер следовал за ней.

Гретхен остановилась в дверях. Кровать не расправляли. На кресле-качалке висела ночная рубашка. Одежда Фей разбросана по стульям и на кровати, из раскрытых ящиков торчит одежда.

— Вещи всегда так разбросаны? — Из-за беспорядка шеф Фрейзер неодобрительно покачал головой.

Барб теребила кружевную оборку воротника блузки.

— Мама всегда торопилась. Ей вечно не хватало времени на все, что хотелось успеть. Ей хотелось общаться со мной, папой, друзьями, разговаривать и смеяться. Или рисовать. Одежда… — Барб махнула рукой, — она иногда все прибирала и очень гордилась своей опрятностью, а потом опять бросала вещи куда попало и не задумывалась об этом.

— Значит, никак не узнаешь, искали здесь что-нибудь или нет. — Он потер подбородок. — И что именно искали.

Барб показала пальцем в угол комнаты.

— Смотрите. Папина дорожная сумка! — Коричневая сумка лежала на полу возле шкафа. — А на трюмо его щетка и расческа. Это не папа приходил, ведь он бы забрал свои вещи, так?

Шеф полиции нахмурился.

— Логично. Но скажите-ка мне, мисс Барб, где пистолет вашего отца? Где он его хранит?

Барб повернулась к шкафу, потянулась к верхней полке.

— Он хранит его здесь… — Она замолчала, встала на цыпочки, несколько раз провела рукой по полке. — Его нет. Папиного пистолета нет!

…я вытащила из сарая раскладушку и оставила ее в лесу. Думала, что папа может вернуться, но не могла заставить себя остаться дома. Я не ожидала, что усну, но заснула. Меня разбудил выстрел. Я влезла на большой тополь и увидела, что повсюду замелькали лучи фонарей. Один из них осветил деревья, и я увидела, как человек в темной одежде бежит по тропинке к Речной улице. Я не поняла, кто это был, потому что не пошла дальше, а потом решила ничего не рассказывать. Это мог быть и папа. Я подкралась ближе и услышала все, что говорила полиция. Поэтому я и пришла к вам утром. Сказала Амелии, что остаюсь у вас. А когда приехал шеф полиции и мы пошли в наш дом, я не могла поверить, что пропал папин пистолет…

Глава 6

…и на какой-то ослепительный, неожиданный миг я почувствовала, что бабушка рядом со мной и ее вера и доброта защищают меня, словно надежная крепость и маяк. Но это чувство прошло, и я снова была одна в промозглом мире мертвых, и вокруг теснились призраки и воспоминания. Когда мама в последний раз приезжала домой, мы не приносили цветы на могилу отца. Я терпеть их не могла. Сейчас я поражаюсь своему бессердечию. Мне ни разу не пришло в голову, что тем летом 1944 года мама была еще молодой, совсем молодой, чуть за тридцать. Такой импульсивной, такой эмоциональной женщине хотелось смеяться, любить и радоваться. Блестящие волосы вились вокруг ее живого тонкого лица. Она всегда быстро двигалась, и казалось, что энергия и энтузиазм почти лишили ее тело плоти. Она любила яркие цвета, особенно розовый и лиловый. Я помню ее элегантной и стильной и никогда не забуду тот тоскливый взгляд…

Стучал телетайп. Гретхен работала быстро, разбирая статьи: продолжается наступление на Шербур, новые сводки о погибших на Сайпане, советские войска в Выборге, ракеты V-1 обстреляли Лондон, американские бомбардировщики бомбили Па-де-Кале, подписан закон об оплате обучения для демобилизовавшихся. В редакции становилось жарко. Вентиляторы скрипели, попусту гоняя душный воздух. Ральф Кули со сдвинутой на затылок шляпой и сигаретой в углу рта сгорбился над своей пишущей машинкой. Мятый пиджак висел на спинке стула. Из кармана рубашки с короткими рукавами торчала пачка сигарет. За его спиной, нахмурившись, зажав в зубах трубку и сцепив руки на груди, стоял мистер Деннис.

— …шеф не говорит, что Татум вооружен и опасен, но, черт побери, — Кули вздернул костлявые плечи, — об этом нетрудно догадаться. Холлиман признает, что увидел немного. Он услышал шум в доме и пошел на заднее крыльцо, посмотреть, в чем дело. Кто-то выскочил из кухни, треснул его по голове и понесся мимо. Холлиман думал, что ему пришел конец, — голова разламывалась, а потом он услышал выстрел и учуял запах пороха. Шеф считает, что кто бы это ни был, — Кули подчеркнуто медленно произнес эту неопределенную фразу и хмыкнул: — может, Багс Банни, а? — Словом, этот «кто-то» ударил его по голове пистолетом, и тот выстрелил. Непохоже, что Татум пытался застрелить Холлимана, — с явным сожалением подытожил Кули. — Тем не менее из того, что она узнала нынче утром, — он повернулся к Гретхен, — совершенно ясно, что пистолет принадлежит Татуму. У нас есть выстреливший пистолет и пропавший пистолет Татума. Один плюс один…

Мистер Деннис взял трубку, поднес к ней спичку, глубоко затянулся.

— Шеф говорит, что неизвестный бродяга проник в дом, после чего пропал пистолет.

Кули развернул стул и посмотрел на редактора.

— Итак, — с вызовом спросил он. — Что думает шеф? Что какой-то неизвестный влез в дом и прямиком пошел туда, где Клайд хранил пистолет?

Мистер Деннис выпустил дым.

— У тебя есть пистолет, Ральф?

Казалось, Кули удивился.

— У меня? Ну нет. Чертовы штуки стреляют.

В глазах редактора мелькнуло презрение.

— А у многих есть. Включая меня. Знаешь, где я его храню? На полке шкафа в спальне. Если не живешь на Гикориевом холме… — Большие дома в их городе располагались на гребне лесистого холма, — и у тебя нет оружейной комнаты с подставками и ящиками, ты хранишь пистолет на верхней полке шкафа, подальше от детей.

Кули вскинул брови.

— Значит, Багсу Банни понадобилась пушка, и он решил проверить дом Татума?

— Черт бы тебя побрал. — Деннис развернулся и пошел к своему столу.

— Посмотри фактам в лицо, Уолт, — язвительно проскрежетал Кули, — твой бойскаут нарывается на неприятности. Будь я на месте парня, который перепих… — Кули бросил взгляд на Гретхен, — забавлялся с Фей, я бы сейчас из всего города душу вытряс. Так или иначе, я могу процитировать шерифа. — Кули прочистил горло: «Шериф Пал Мур сообщил жителям округа в четверг, что скрывающийся от правосудия сержант Клайд Татум разыскивается для допроса по обвинению в убийстве жены. Он может быть вооружен и опасен». — Кули глубоко затянулся. — И это начало моей статьи.

Супермаркет Джессопа на углу Мейн и Кроуфорд был в двух шагах от кафе «Виктория». Зеркальные витрины венчал золоченый имбирный пряник. Двойные двери были выкрашены в ярко-красный цвет. Гретхен вошла. Стойка кофейни с шестью кожаными стульями располагалась слева. В меню были гамбургеры (молотая говядина, смешанная с овсяной мукой для объема), сырные сэндвичи-гриль и супы. Все знали, что здешняя еда не шла ни в какое сравнение с блюдами в кафе «Виктория». Полки заполняли середину магазина. Вдоль правой и задней стен тянулись застекленные прилавки. Джессоп торговал косметикой, кухонными принадлежностями, посудой, игрушками, бижутерией, конфетами — словом, всем, что не продавалось в аптеке Томпсона и скобяных товарах Миллера.

Гретхен поздоровалась с миссис Джессоп, проводившей воскресные занятия со школьниками, и заспешила к центральному проходу. Ювелирный отдел находился в глубине магазина. Люсиль Уинтерс протирала витрину с часами тряпкой, пропитанной нашатырем. Она подняла голову, услышав быстрые шаги Гретхен. Темные волосы, взбитые в высокий зачес, открывали крупное лицо с ярким румянцем на щеках. Люсиль широко раскрыла глаза, взмахнув густо накрашенными ресницами.

— Гретхен! Ты же была с Барб, когда она нашла свою маму. Ужасно, да? — Она посмотрела поверх плеча Гретхен, жестом попросила приблизиться и прошептала: — Миссис Джессоп не хочет, чтобы мы об этом говорили. А мне так тяжело все это время. Как Барб?

Гретхен подошла к витрине с часами Бенрус и Орвин. Она не касалась сверкающей стеклянной поверхности, хотя наклонилась низко и говорила тихо.

— Горюет. Напугана. Беспокоится за отца. И она в бешенстве из-за сплетен о маме. Поэтому я и пришла к вам. Я хочу написать о том, какой миссис Татум была на самом деле.

Люсиль положила тряпку, открыла витрину и достала коробку с миниатюрными часами.

— Притворись, что разглядываешь часы. Миссис Джессоп идет сюда. — Она расстегнула булавку в виде банта с маленькими часами на подвеске. — Эта пластина из прокатного золота на 10 карат. Прелестная вещь для вашей мамы. Вы искали что-нибудь вроде этого?

Пол заскрипел. Миссис Джессоп, тяжело ступая, подошла совсем близко, но повернула назад. Глядя на ее широкую спину, обтянутую тесным серым платьем, Гретхен подумала о боевых кораблях из кинохроники — крепких, мощных, неодолимых.

Люсиль сжала часы в руке.

— Миссис Джессоп велела не упоминать имени Фей. Она говорит. «Такие женщины получают по заслугам». Но все это ложь о ней и другом мужчине. У нас с Фей было время для разговоров. Ты пока не знаешь… тебе еще рано, поймешь, когда станешь постарше. Женщины говорят о мужчинах, особенно, когда мужчина уезжает. Фей с ума сходила по Клайду. Это по всему было ясно: и как она произносила его имя, и говорила, что он скоро приедет, и как они… — Люсиль опустила глаза, разжала пальцы и осторожно переложила часы в коробке. Быстро огляделась, проверяя, нет ли поблизости миссис Джессоп. — Слушай, у меня могут быть неприятности. Если ты напишешь об этом в газете, она узнает, что мы говорили о Фей, и мне влетит за разговоры в рабочее время. Но мне все равно. Я давно собираюсь уехать в Талсу. На заводе «Дуглас» все время нужны люди. Я заступлюсь за Фей и никому не побоюсь смотреть в глаза. Она любила только Клайда и никого другого. Так она мне сама сказала, и пусть это зарубят на носу все, кто думает о ней плохо.

Заслоняя блокнот на случай появления миссис Джессоп, Гретхен строчила изо всех сил.

Джим Дэн Пульям подкатил колесо к разобранной машине. Он двигался с пружинистой грацией. Руки были в масле, а рукава футболки закатаны до плеч. Густой покров золотистых волос на руках блестел в полуденном солнце. Джинсы болтались на бедрах. Он присел на корточки и надел колесо на ось. Закрутив гайки легкими, привычными движениями, он вытер с лица пот тыльной стороной ладони и оставил на щеке черный мазок в форме чертежной стрелки.

— Значит, Барб сказала, что ее мама считала меня лучшим учеником? — Он говорил мягко и бросил несмелый взгляд на Гретхен.

В высоких сорняках за изрытой, залитой маслом земляной площадкой стрекотали кузнечики. Гретхен вдруг остро ощутила присутствие Джима Дэна, его близость, дымчатую голубизну глаз, густую каштановую челку, падавшую на лоб, облегающие джинсы. Она опустила глаза на стопку писчей бумаги.

— Да. — Казалось, будто ответ донесся откуда-то издалека. — Мама Барб была уверена, что ты станешь художником. Прекрасным художником. — Она оттолкнула ощущения, что так внезапно охватили ее. Об этом она подумает в другой раз. Джим Дэн, Томми… Сейчас ей надо разузнать о Фей Татум. Она ухватилась за эту мысль, вслушиваясь в тихий, неуверенный голос Джима Дэна.

— …она никогда ни над кем не смеялась. — Он взял ключ и затянул гайки, одну за другой. — Я имею в виду, над шутками она смеялась еще как, а когда смотрела на твою работу, сама серьезность. И ей не было дела до того, что у меня проблемы в школе. Она…

Гретхен кивала, ее карандаш летал по бумаге.

Кузина Хильда с размаху бросила ложку салата из тунца на толстый кусок белого хлеба. Высокая, угловатая, с гладко зачесанным узлом серо-стальных волос, она двигалась так быстро и резко, что ее жестко накрахмаленный фартук слегка поскрипывал.

— Я отправила Лотту домой и повесила объявление: «СЕГОДНЯ СЭНДВИЧИ, КАРТОФЕЛЬ-ФРИ И ПИКУЛИ». — Ее тонкий голос звучал, словно далекое воркованье голубя. — Я принесла четыре кварты собственных домашних пикулей. — Деревянной ложкой она показала на длинный ряд сэндвичей. — Тунец. Салат с курицей. Салат с яйцом. Бекон, зеленый салат, помидор. И все отличного качества. Буду признательна, если ты займешься кофе, чаем и будешь принимать заказы. Эта миссис Перкинс шевелится медленнее, чем грешник на пути к алтарю. Слишком занята болтовней. Пыталась мне что-то объяснить про ногти Фей Татум, но я живо ее оборвала. Я ничего не хочу про нее знать. — Она вытаращила бледно-зеленые глаза и плотно сжала губы. — Так-так… Боже мой, этот бекон хрустит, как арахисовая скорлупа…

Гретхен посмотрела на первый заказ в очереди, быстро наполнила три блюда и поставила их на поднос. В дверях она столкнулась с миссис Перкинс, и та бросилась к ней.

— Гретхен, с Лоттой все в порядке? Эта женщина, — она дернула головой в сторону кухни, — ворвалась, как танк «шерман», и оказалось, что Лотта ушла домой, а я должна носиться, как гончая, а стоит мне открыть рот, как она меня затыкает.

— Кузина Хильда не желает дурного. — Гретхен услышала эхо бабушкиного голоса в собственном. — Пожалуйста, не обращайте внимания на то, что она говорит. Она была очень добра, что пришла и помогла заменить бабушку. Бабушка почти совсем не спала после той ночи, когда убили миссис Татум. Ведь все это произошло на нашей улице.

Глаза миссис Перкинс заблестели.

— Верно. Вы же живете по соседству, да? — Она задрожала, склонилась поближе к Гретхен. — Знаешь, я слышала, что шериф…

— Миссис Перкинс, я возьму кусок Лоттиного яблочного пирога, — крикнул мэр Буркетт с первого столика.

Миссис Перкинс развернулась и заспешила за стойку.

На третьем табурете у стойки, своем обычном месте, доктор Джемисон доедал овощной суп.

— Х-мм, выглядит превосходно. Отрежьте и мне кусочек.

Все столы и кабинки были заняты. Несколько офицеров из лагеря Краудер сдвинули два стола вместе, Гретхен бегала туда и сюда, принимая заказы, наполняя чашки и стаканы, вытирая столы. Забегая в кухню, она откусывала сэндвич с беконом и помидором.

Миссис Перкинс толкнула дверь подносом с грязной посудой. Она выбросила объедки и составила тарелки у раковины. Кузина Хильда, раскрасневшись от кухонного жара и горячей воды, махнула в сторону помойного бака.

— Оно полное. Вынесите.

Лицо миссис Перкинс замкнулось, как черепаха в панцире.

Гретхен бросилась к баку.

— Я вынесу. — Она схватилась за железную ручку и потянула.

Миссис Перкинс секунду помедлила и, презрительно фыркнув, присоединилась к Гретхен. Они вдвоем поволокли бак по полу. Когда дверь за ними захлопнулась и бак застучал по ступеням, миссис Перкинс пробормотала:

— Если бы не Лотта, я пошла бы домой, и пусть она, — местоимение просто топорщилось от возмущения, — сама справляется. Может, тогда научится говорить «пожалуйста».

Гретхен глянула на входную дверь и прошептала:

— Миссис Перкинс, а что сказал шериф?

Улица исходила жаром. Миссис Перкинс откинула прядь гладких волос с разгоряченного лица.

— Это было ужасно, но я не могла не дослушать. Он говорил мистеру Дарвуду о вскрытии бедной Фей. — Она вздрогнула. — Шериф сказал, что они нашли кожу и кровь под ее ногтями.

— Кожу и кровь… — медленно повторила Гретхен. — Я не понимаю.

— Что же тут непонятного? — Миссис Перкинс скользнула за спину Гретхен и сцепила пальцы на ее горле.

Изумленная Гретхен разжала ее пальцы и отстранилась, не выпуская костлявых рук миссис Перкинс.

Та расслабила хватку и уронила руки. Она стояла так близко, что тепло ее дыхания обдавало лицо Гретхен.

— Так и Фей пыталась оторвать чьи-то руки от своей шеи. Шериф говорит, что она боролась изо всех сил. У нее были длинные ногти. Значит, у кого-то остались хорошие отметины.

— Черт бы меня подрал. — Ральф Кули стукнул кулаками по столу. — Сейчас все ясно. Я уж думал, что шеф с ума сошел. Вчера вечером он появился в «Синем пламени» и заставил всех мужчин показывать ему руки. Никто не мог понять, в чем дело. А он искал царапины. И не нашел. Это пробило брешь в его теории, что кто-то последовал за Фей во вторник вечером. Конечно, это мог быть кто-нибудь не из постоянных посетителей. Но я думаю, что шеф знал, кто в тот вечер был в баре и, видать, проверил всех. — Кули сощурился. — Может, он согласится на обмен. Подкинет мне что-нибудь стоящее, если я об этом не напишу. Спасибо, Гретхен. — Он закурил, очень довольный.

Гретхен отвернулась. Ральф Кули ей не нравился. Не нравилось, как он говорил, выглядел, думал. Для него убийство Фей Татум было игрой. Его волновала только будущая статья. Так. Ей надо сделать несколько звонков… Но в сознании поселился холодный, трезвый вопрос. А что волновало ее саму? Статья, которую она напишет…

Суетливая Бетти Стил вынесла на крыльцо поднос с чаем и поставила его на деревянный столик возле качелей.

— Вот, сладкий чай со свежей мятой. — Мягкие завитки обрамляли приятное, живое розовощекое лицо с кроткими голубыми глазами.

— Благодарю вас, миссис Стил. — Гретхен взяла большой стакан. Она больше любила чай без сахара, но сделала глоток, потом другой, и сладкий холодный напиток влил в тело энергию. — Барб говорит, что вы часто приходили на занятия к ее маме в магазин подарков. — Она поставила стакан, приготовила карандаш и стопку желтой бумаги.

В глазах миссис Стил заблестели слезы.

— Фей была самым живым человеком, какого я знала. Она любила рисовать и учить этому людей. Я не знала никого, кто бы любил живопись так, как она…

Гретхен прислонила велосипед к стволу большого тополя, затенявшего задний вход «Синего пламени». Дверь была открыта, радио играло «Настроение индиго» Глена Миллера. На разбитой площадке, служившей парковкой, стояло полдюжины машин. Гретхен не совсем ясно представляла себе, что происходило в баре. Одни пили пиво, слушали музыку и танцевали, а другие, как преподобный Баярс, морщились, как чернослив, стоило кому-нибудь заговорить о «Синем пламени». Гретхен и сама толком не знала, зачем она сюда пришла. Прошлой осенью она разговаривала с миссис Хоппер, пытаясь передать Милларду, что родители больше не сердятся на него. Тогда ей запомнилась крупная женщина в фиолетовом платье с безжизненным белым лицом, копной рыжих волос и уставшими глазами. Она отмахнулась от Гретхен, но через несколько недель Миллард написал родителям. Может быть…

Гретхен постучала. Дверь-ширма задрожала. Ее обдало кислым запахом жареного лука и горячего жира. Через стекло Гретхен заглянула в кухню и поморщилась. Мрачное помещение выглядело грязным, мусорный бак переполнен, а тарелки с объедками громоздятся на неровном деревянном столе. Она снова постучала.

— И кто же это так торопится? — К двери протопала худая маленькая женщина в рваной рубашке и заляпанной юбке. — Иди отсюда, детка. Нам не нужно, чтобы ты ни…

— Миссис Хоппер. — Гретхен повысила голос. — Мне нужно увидеть миссис Хоппер.

Женщина согнала мух, жужжавших над тарелками, кухонным полотенцем.

— Ты что-нибудь продаешь?

— Нет. Пожалуйста, скажите миссис Хоппер, — сейчас не стоило упоминать о «Газетт», — что я здесь из-за Фей Татум.

Легкий ветерок шевелил листья тополя, но даже густое покрывало тени не смягчало влажный полуденный жар. Язык Гретхен распух от жажды. Даже в тени воздух казался горячее выхлопных газов.

— Это та, которая добилась, чтоб ее придушили? — Женщина вытерла лицо полотенцем. Шишковатая рука была в мыле. — Лу ничего о ней не знает. И не захочет говорить.

Гретхен чуть было не ушла. Даже если миссис Хоппер и подойдет к двери, она, скорее всего, отошлет Гретхен прочь. Но может быть…

— Пожалуйста, спросите ее, нравилась ли ей Фей. Если да, она захочет поговорить со мной.

Женщина пожала плечами. Как только ее каблуки застучали по деревянному полу, Гретхен сбежала на плотно утрамбованную земляную площадку у дома и бросилась к крану, торчавшему из цоколя. Она согнулась, повернула ручку, спустила теплую воду и жадно припала к прохладной влаге.

— Джози, — раздался глубокий, раздраженный голос, — что еще за игры… а, вот она. — Хлопнула дверь. Лу Хоппер вышла на крыльцо, подбоченилась, густые завитки огненно-рыжих волос разделены на четкий пробор, тонкие смоляные брови полумесяцами изогнуты над темными глазами, холодными, будто зимний пруд.

Гретхен поднялась, вытерла руки о юбку и пошла к ступенькам.

— Миссис Хоппер, я Гретхен Гилман и…

— Я тебя помню. — Резкий голос бесцеремонно оборвал ее. — Подруга Милларда. — Миссис Хоппер плотно сжала губы.

Гретхен подняла глаза, и их взгляды встретились. Девочка ждала, не двигаясь, понимая, что молчание этой женщина с суровым лицом было данью памяти Милларду. На мгновение он был с ними, и его круглое лицо светилось счастьем.

— Проклятая война. — Миссис Хоппер засунула руки в карманы изумрудно-зеленой юбки и прочистила горло. — Джози сказала, что ты спрашиваешь, нравилась ли мне Фей Татум. Почему?

— Люди много дурного говорят о миссис Татум. — Гретхен посмотрела в холодные, пустые, отстраненные глаза. — Все из-за того, что она приходила сюда танцевать. Я хочу написать статью для «Газетт» и рассказать всем, какой она была на самом деле. Вы можете мне помочь.

Ярко-красные губы изогнулись.

— Гилман… — Глаза заблестели, как монеты, брошенные на стол. — Г. Г. Гилман. — Она издала ухающий смешок. — Чтобы люди подумали, что ты мужчина. А почему бы и нет? В этом чертовом мире вечно заправляют мужчины, так что задай им жару, малышка. Я за тебя. Но я не разговариваю с копами и репортерами.

Под скрип открывавшейся входной двери Гретхен выкрикнула:

— Если вам нравилась Фей, почему вы не скажете об этом?

Миссис Хоппер оглянулась через плечо.

— Я держу пивную, детка. Кому есть дело до того, что я говорю? Я ни во что не хочу вмешиваться. Люди приходят сюда повеселиться. Они приходят посмеяться, потанцевать и забыть о войне. Я о них не рассказываю.

— Я хочу знать только, что вы думали о Фей Татум. Все говорят, будто она была гулящей, из-за того, что ходила в «Синее пламя». Если вы скажете, что это не так…

— А что от этого изменится? — спросила она резко. — Все в городе так мне и поверят? Что, кому-то есть дело до того, что я говорю? Бедняжка Фей. Она не нарывалась на неприятности. — Миссис Хоппер отпустила экран, повернулась к Гретхен. — Ну, хорошо. — Она спустилась с лестницы. — Я поговорю с тобой о Фей. Но только о ней. Смешно, но это нетрудно. И мне наплевать, что думают все эти ханжи. Вот что я тебе скажу: они все не правы…

Закрытые окна. Запертые двери. Дом Татумов пекся в безжалостных лучах, источаемых солнечным шаром. Трескучий сухой жар в запертых комнатах душил, мутил, оглушал. Заперты ли двери? Может быть. Но кто войдет в дом? Может, тетя Барб остановится здесь, когда приедет из Техаса. Барб сегодня утром упаковала одежду на несколько дней, и кажется, что это было очень давно.

Гретхен посмотрела на сложенный номер «Газетт» в корзине велосипеда. Каждый вечер она гордо везла газету домой, с нетерпением ожидая, когда бабушка прочитает ее статьи. Ей не хотелось показывать бабушке сегодняшний выпуск. На первой странице она прочтет в статье Ральфа Кули о том, что сержант Клайд Татум вооружен и опасен.

Гретхен ехала медленно, ноги болели от усталости. Уже почти проехав дом Крейнов, она поняла, что входная дверь открыта. Замедлив ход, девочка остановила велосипед. На розовых кустах у крыльца блестела вода. Гретхен прислонила велосипед к стойке. Она поговорила с Люсиль, потому что та работала с Фей, с Джимом Дэном, который благодаря ей станет художником, с миссис Стил, узнавшей от нее об искусстве, и, наконец, с миссис Хоппер, владелицей бара, где Фей Татум любила танцевать. Миссис Крейн была ближайшей соседкой Татумов. Именно она позвонила в полицию во вторник вечером. Не ее вина, что Татумы поссорились. Но миссис Крейн явно не сводила глаз с соседнего дома.

На окне зашевелилась белая сборчатая занавеска.

Соседка Фей Татум… Гретхен пошла по тропинке к дому. Если бы не усталость. Ей казалось, что на нее давила не только усталость, но и слова, эмоции, лица. Всего этого достаточно для хорошей статьи, но без разговора с миссис Крейн она не будет законченной.

Она собралась постучать, но за дверью раздались быстрые шаги. Миссис Крейн выглянула в сетку двери-ширмы. На ее маленькой головке топорщились тугие седые завитушки. Кожа обвисла, а уголки рта опустились, словно она только что сказала что-то грустное. На этом изможденном лице светились неожиданно яркие лилово-голубые глаза. Миссис Крейн держала вечернюю газету и показывала на заголовок: «Вооружен и опасен».

— Гретхен, ты об этом знаешь? — Резким, порывистым движением она открыла дверь. — Я собиралась зайти к тебе сегодня вечером. Раз ты работаешь в газете, я надеялась, что ты мне расскажешь. — Она набрала в грудь воздуха, и слова выскакивали, как опущенный в кипяток горох из кожуры. — Я так расстроена. Надо было мне поехать на лето к дочери в Пери, но я решила остаться и помогать Джорджу с детьми. Заходи, я угощу тебя чаем со льдом. Садись, я сейчас приду.

В доме пахло тальком, накрахмаленным бельем, мебельной политурой и свежим арбузом. По размерам гостиная была близнецом гостиной Татумов, но здесь все светилось свежестью и чистотой, все было вымыто и отполировано. Обтянутая вощеным ситцем мебель украшена салфетками, оконные рамы начищены до блеска, шторы накрахмалены, как полотно на алтаре. Обеденный ореховый стол сверкал. Сквозь стекло буфета сияли фарфор и серебро. В открытую дверь был виден кухонный стол. На зеленой тарелке лежали свежие сочные куски арбуза.

Гретхен уселась на голубой ситцевый диван и очутилась в плену летнего жара. Вентилятор перемешивал воздух, охлаждая его лишь на миг. Миссис Крейн говорила без умолку и суетилась у стола, а ее высокий голос слегка дрожал.

— Я так переживала из-за Фей, но никогда не думала, что произойдет подобное. Когда я позвонила в полицию, то испугалась за Клайда, потому что Фей вышла из себя. Я в жизни не слышала, чтобы кто-нибудь так визжал. — Она поставила поднос на кофейный столик, посмотрела на Гретхен. — Ты так разгорячилась и устала, милая. Вот, попей. — Она протянула стакан, в котором звенел лед и плавали листки свежей мяты. — Я тебе и арбуз принесла.

— Спасибо. — Гретхен взяла стакан, радуясь сладкому, обжигающе холодному чаю.

А сладкий, хрусткий арбуз был ее любимым вкусом лета.

— Мой муж, Уильям, не знаю, помнишь ли ты его, всегда мне говорил: меньше скажешь, быстрее исправишь. А мне, — в глазах у нее выступили слезы, — мне так стыдно. Если бы я не сказала Пенелопе, своей невестке, Пенелопе Ньютон, что видела мужчину поздно ночью, может, ничего бы не произошло. Надо было мне подумать, что Пенелопа все говорит Эду, а Эд был в парикмахерской…

Слова жужжали, как мухи над поляной для пикника. Гретхен пила чай, и фрагменты последнего дня Фей Татум становились на место, словно кусочки мозаики.

— …а он такой болтун, любит выставляться, вот он всем и рассказал о мужчине, который якобы ходил к Фей, пока Клайд был на фронте. Конечно, он не знал, что Клайд сидел там, на стуле Мосса Уилсона. Мне нельзя было говорить Пенелопе, — знаю, что нельзя, но я все думала о Джордже и о том, как он бы страдал, если бы Дженни когда-нибудь закрутила роман с другим мужчиной. Хотя Дженни никогда бы такого и не сделала. Она лучшая жена и мать, какая только может быть, и я люблю ее как родную дочь, а не просто жену сына. Но стоило мне подумать, что Джордж воюет на Тихом океане с этими ужасными япошками, я просто из себя вышла из-за Фей, хотя раньше не сказала бы о ней ничего дурного, пусть она и художница. Я думала о Джордже и Дженни, когда пришла Пенелопа, и я ей рассказала, что видела и как это нехорошо. Она обещала никому не говорить, но ведь она никогда и ничего не могла утаить от Эда. Клянусь, — она выпучила глаза, — я до смерти напугалась тогда во вторник, когда услышала визг и крики. Я была на кухне, это окно открыто, и услышала, как хлопнула дверь. Клайд заорал, и Фей кричала так пронзительно и громко, что он, — миссис Крейн замолчала, щеки ее порозовели еще больше, — в общем, что он ужасный, подлый, что это все ложь, и только такой мужчина, как он, мог поверить в такую гадость о своей жене. Что она была так рада его возвращению, а он все испортил. Клайд орал, что она, — еще одна пауза, — дурная женщина, он не совсем так сказал, а минуту спустя она закричала, что убьет его, вот возьмет пистолет и застрелит, чтобы он знал, как поступают с лжецами. Тогда я и побежала к телефону и вызвала полицию. Еще до того, как пришла сержант Петти, — лично я не думаю, что правильно женщине ходить в брюках, и мне все равно, что это одежда военного времени… — Тут она зажала рот рукой. — Ой, прости, Гретхен, я забыла, что твоя мама работает на заводе в Талсе. Делать аэропланы действительно важно, и я знаю, что ей приходится так одеваться, но сержант Петти и выглядит, и держится, как мужчина. Хлопнула дверь, вышел Клайд, и у него было такое лицо, будто он сдерживает слезы, ты знаешь, такой вид, лицо все сжато, как у дикой лошади, закусившей удила. Он ушел до приезда полиции. Я смотрела в окно, — она показала на противоположную сторону комнаты, где шевелилась занавеска. — Сержант Петти подошла к входной двери и постучала. Ответа не было. Тогда она обошла дом сзади. Я была так рада, что Клайд ушел. Я никогда не забуду, как Фей визжала, что застрелит его. Когда я позвонила в полицию, я им так и сказала…

Гретхен вспомнила вопль сирены, когда джип выруливал с пыльной парковки.

— …и полицейская машина примчалась очень быстро, но Клайда уже не было. Немного погодя сержант Петти уехала. Вот ты сейчас в газете работаешь и все такое, ты мне объясни. Почему она не забрала у Фей пистолет? Я же им сказала про пистолет. — От слез ее глаза блестели, как фиолетовые цветы от дождя.

Гретхен доела арбуз, глотнула чаю, осторожно поставила стакан на поднос. На деревянном столе он бы оставил пятно.

— Я не знаю, миссис Крейн. Я спрошу мистера Денниса. — Это Ральф Кули упустил. Путаница какая-то. Фей Татум угрожала Клайду?

— Вы уверены, что это миссис Татум…

Миссис Крейн так энергично кивнула, что седые кудряшки подпрыгнули.

— Я знаю, что слышала. И знаю, что видела прошлой ночью в том доме. — Она села очень прямо, щеки ее горели. — Никто не называл меня лгуньей. Так я и сказала Фей, когда она мне позвонила… — Она сглотнула, глаза ее расширились.

Гретхен нахмурилась.

— Миссис Татум звонила вам?

Лицо миссис Крейн застыло, как вчерашнее желе.

— Из «Синего пламени»? — Голос ее звенел. — Шеф полиции пытается узнать, кому она звонила в тот вечер.

— Ох, Гретхен, это так ужасно, и она меня совсем вывела из себя. Она пила, и была очень расстроена. Она поговорила с Эдом Ньютоном, и он ей пересказал мой разговор с Пенелопой. — Слезы текли по морщинистым щекам. — Как я о нем жалела. Я решила больше никому не говорить, что видела. Шефу Фрейзеру я рассказала только, что Фей собиралась застрелить Клайда. И это единственная причина, по которой я вызвала полицию во вторник. Я умолчала про звонок Фей из «Синего пламени». Не хочу ни в чем быть замешанной. Но когда она спросила меня, зачем я лгала о ней, я ей ответила: что видела, то и видела, и точно все описала. Тогда она замолчала. Поняла, наверно, что нет смысла называть меня лгуньей. Она еще постояла молча. Я слышала музыку, голоса и пение. Наконец она повесила трубку. Но сейчас это все уже неважно. Она совершала ошибки. Но кто их не совершал? — Миссис Крейн смотрела на крахмальные занавески, и лицо ее печально осунулось.

Гретхен нахмурилась.

— Шеф Фрейзер сказал, что очень важно выяснить, с кем она разговаривала. — Но если это была миссис Крейн, тогда это не имело никакого значения.

Миссис Крейн сцепила пухлые руки на открахмаленном домашнем платье.

— Меньше скажешь, быстрее исправишь. — Она плотно сжала губы, каждой черточкой и мускулом тела выражая сопротивление. — Не вздумай ходить и рассказывать всем, что я тебе сказала. Ты меня слышишь? Я не собираюсь говорить о Фей ничего плохого. Она ушла от нас. Пусть покоится с миром. Она была хорошей матерью и соседкой.

— Шеф Фрейзер боится, что с этим человеком может что-нибудь произойти. — Что-нибудь? Гретхен знала, что именно, но не хотела произносить это вслух в такой спокойной, чистой, домашней комнате. Она не хотела вспоминать Клайда Татума, небритого, измученного, страдающего, потому что понимала: Клайд Татум убьет мужчину, который был с его женой. Она отогнала мысли о Клайде, сгорбившемся над изрезанным деревянным столом в душной, грязной хижине. — Нужно рассказать шефу полиции. Он пытается выяснить, кто приходил к миссис Татум и…

— О нет. — Миссис Крейн широко раскрыла глаза и протестующе подняла руки. — Нет, нет, я не буду с ним разговаривать. — Она глубоко вдохнула, и слова понеслись быстрей скворцов по ночному небу. — Ничего не изменится, если шеф Фрейзер поговорит со мной. Я знаю, что был мужчина. Я видела его много раз, но, — она еще раз набрала воздуха, плотно сцепила руки, глаза ее расширились от страха, — кто это был — теперь это дело Бога, а не мое. Сейчас я не помню, кто это был. Я сказала все, что собиралась. — Ее губы сжались, как створки раковины.

Повисла тишина, тяжелая от яростного решения и изумленного неверия. Гретхен понимала, что миссис Крейн узнала тайного гостя, но решила никогда не выдавать его.

Хозяйка потянулась за кувшином с чаем, еще раз наполнила стаканы.

— Так или иначе, никто больше и слышать об этом не хочет. Фей была такой хорошей матерью… — Она затихла.

Гретхен положила салфетку у тарелки.

— В «Газетт» будет статья с воспоминаниями о Фей Татум. Не хотели бы вы…

Пекущийся яблочный пирог наполнял дом запахом корицы и имбиря. Гретхен с улыбкой заторопилась к кухне.

— Бабушка?

Бабушка обернулась, лицо ее светилось любовью.

— Mein Schatz. Не надо было звать кузину Хильду, но я рада, что ты ее позвала. Я отдохнула, все прибрала и приготовила к маминому приезду в субботу. Я срезала розы и поставила их в хрустальную вазу. Жаль, что они недолго простоят, но один день украсят. А на ужин у нас будет жареная курица, картофельное пюре, подливка, зеленый горошек и, — она показала на остывавший пирог, — мамино любимое.

Мамино и Гретхен. Но даже предвкушение пирога и встречи с мамой не могло избавить ее от спазма в животе. Мамин друг. Зачем ей понадобилось привозить кого-то с собой? У них всегда было так мало времени, а сейчас им придется делить маму с другим человеком.

Бабушкина улыбка улетучилась.

— Гретхен, что случилось? Что такого я сказала?

Гретхен почувствовала жжение в глазах. Это были слезы усталости, беспокойства, неопределенности. И ревности. Ей не хотелось признаваться, отчего она несчастна. Особенно бабушке. Но зачем мама привозит мужчину? Гретхен сморгнула, заставила себя улыбнуться. Вместо ответа бросила на стол газету и прошла к раковине. Под шум воды вымыла руки, наклонилась, побрызгала воду на лицо и быстро заговорила.

— Бабушка, я заходила в кафе, помогла там прибрать и приготовить все на завтра. Кузине Хильде я сказала о том, что приезжает мама, и она согласилась помочь в кафе еще и в субботу. И говорила, что кузен Эрнест тоже поможет. Когда я уходила, она уже планировала меню. — Из-за нехватки продуктов они предлагали только два вида обедов на выбор. — Она решила приготовить печень с луком и тушеными помидорами и еще бамию, пирожки с ветчиной, макаронами и сыром. — Гретхен улыбнулась. — Она наслаждалась собой в новой роли. — Кузина Хильда любит командовать. Миссис Перкинс это не нравится.

— Нет, — бабушкины глаза расширились, — я не могу позволить Хильде сделать это!

Гретхен усмехнулась.

— Бабушка, даже генерал Паттон не смог бы отдавать приказы кузине Хильде.

— Целый день с Лоррейн. Настоящий дар Господень. А для кузины Хильды мы приготовим что-нибудь особенное. Надо подумать… — Она подошла к плите, подняла крышку. — Чувствуешь?.. Ужин почти готов.

Гретхен сбегала в свою комнату и переоделась в белую хлопковую блузку и льняные полосатые шорты. Вернувшись, она накрыла стол, по привычке думая, каким пустым он выглядит, когда его накрывают лишь для двоих. Раньше были тарелки для мамы и Джимми, и часто приходили друзья. А сейчас…

— Mein Gott. — Тихо и напряженно воскликнула бабушка.

Гретхен оглянулась. Бабушка склонилась над газетой. Девочка выронила серебро, подошла ближе, взяла бабушкину неподвижную руку.

Та отвернулась, медленно подошла к стулу и упала на него.

— Бабушка… — Гретхен не знала, что сказать. Она не могла открыть, что шла за бабушкой до хижины, где прятался Клайд Татум.

— Наш ужин… — Едва слышно прошептала бабушка. Лицо ее осунулось от беспокойства.

Гретхен поставила на стол жареные колбаски и кислую капусту с ржаным хлебом и острой горчицей. Это было ее любимое блюдо, но в кафе они его больше не подавали.

Бабушка с усилием улыбнулась.

— Что ты делала сегодня?

— Да так, то здесь, то там. — Колбаски были восхитительны. Гретхен ела быстро. — В основном говорила с разными людьми о миссис Татум. — Ее лоб прорезала складка. — Надеюсь, у меня получится написать хорошую статью. Я узнала о ней много хорошего.

Бабушка положила вилку.

— О Фей можно вспомнить много хорошего. Я рада, что ты расскажешь о ней. Горе горем, но нужно помнить и светлое.

Но даже пересказывая бабушке отрывки собранных о Фей воспоминаний, Гретхен волновалась. Ей предстояло показать жизнь, а не смерть этой женщины. Справится ли она с этим?

Гретхен не сводила глаз с полоски лунного света, пересекавшей ее комнату. Лежать в блузке и шортах было жарко и неудобно. Но она знала, что сегодня бабушка пойдет в хижину, чтобы спросить Клайда Татума о пистолете. Глаза нестерпимо болели. Она прислушалась к шагам бабушки в прихожей. Может, надо сказать ей, что она знает о хижине? Опасно ли идти туда и спрашивать про оружие? Она вспомнила Клайда: как он наклонился вперед, закрыл лицо руками, как падал свет на мускулистые руки. Он клялся, что не убивал свою жену, но зачем он вернулся в дом за пистолетом? Неужели Клайд знал, с кем встречалась Фей? Значит, он взял пистолет, чтобы отомстить. Об этом бабушка его и спросит. Конечно, он не причинит ей вреда. Если он невиновен…

Гретхен с трудом удерживалась ото сна. Как это бабушка иногда говорит? Устала до самых костей. Сейчас это ощущение стало понятным, ночь наваливалась на нее, глушила сознание, сдавливала кости и мышцы, толкая вниз, вниз, в темноту.

Она проснулась. Где бабушка? Ее охватил страх. Она выскочила из постели, уже не беспокоясь о тишине, и почувствовала, что осталась в доме одна. Стены окружали пустоту. Наверное, так бывает, если оказаться на необитаемом острове. Уверенность, что рядом нет никого. Некого позвать, некому протянуть руку.

Гретхен сунула ноги в мокасины. Встала на колени, пошарила под кроватью и достала пистолет Джимми 22-го калибра и фонарик, которые припрятала заранее, и подбежала к окну. Когда могла уйти бабушка? Девочка спрыгнула на землю и побежала сквозь ночь, сжимая в руке пистолет, а под мышкой фонарик. Яркий лунный свет словно кремом покрыл деревья и дорогу. Фонарик не понадобился, пока она не добралась до заросшей тропинки к хижине. В густой темноте леса она включала и выключала свет, постоянно прислушиваясь. Как она могла заснуть? Что, если у Клайда пистолет? Господи, не дай ему причинить зло бабушке.

На поляне она помедлила, пытаясь восстановить дыхание. Луна серебрила старый лес. Из окна не пробивалось и щелочки света, так как его плотно закрывало одеяло. Гретхен подобралась к ступенькам и двинулась дальше, замирая от скрипа досок На цыпочках она добралась до окна, протянула руку, нащупала грубую шерсть и услышала тихое бормотанье, едва различимое из-за стрекота цикад.

Облегчение пришло так резко и неожиданно, что закружилась голова. Бабушкин голос! С ней все в порядке. Гретхен встала на колени, пригнулась к окну, осторожно отогнула край одеяла, увидела мерцающий золотистый свет и ощутила прогорклый запах керосина. Она напряглась. Бабушка и Клайд Татум стояли у входной двери в нескольких фугах от нее, так близко, что Гретхен видела черную щетину на небритом лице Татума, заплаты и пятна на его защитной форме и напрягшиеся мышцы рук, сжатых в кулаки. Гретхен вцепилась в рукоятку пистолета Джимми, не сводя глаз с Клайда. Но в руках у него ничего не было. Карманы плотно облегающей формы были пусты. Гретхен скользила взглядом по комнате: сломанный деревянный стол, две кастрюли, остатки еды, фонарь, бабушкина корзина для пикников, детский разлинованный блокнот, пара карандашей, бутылка пива, ржавая консервная банка, набитая окурками, пачка «Лаки Страйк», номер «Газетт». Пистолета нигде не было. Напряженные мышцы расслабились.

— …когда я выясню, кто ее убил… — Голос его сорвался.

— Клайд! — Бабушка коснулась его смуглой щеки. — Умоляю тебя. Оставь это. Пойдем со мной. Мы скажем полиции…

— Скажем полиции! — Слова взорвались, как пистолетные выстрелы. — Ну да, я им скажу, что Фей убил кто-то другой, а они меня бросят в тюрьму. Нет уж, мне самому нужно все выяснить. У меня есть знакомые парни из тех, кто бывает в «Синем пламени». Я им сегодня позвонил, но они не захотели со мной разговаривать, а я спрашивал только, не заметили ли они, чтобы кто-нибудь особенно приглядывался к Фей в тот вторник. — Он глубоко вздохнул. Лицо его блестело от пота. На крыльце тоже было жарко, но хижина просто изнемогала от зноя: ведь в нее не проникал воздух и ничто не освежало невыносимую тяжесть духоты. Клайд поднял сжатые руки, посмотрел на них и бессильно уронил на колени. — Я уже кое-что начал, — он показал на открытый блокнот, — но мне нужно еще немного времени. Прошлой ночью я выходил. Пытался поговорить с Эдом Ньютоном, но, — он подавил измученный вздох, — все время кто-то был с ним рядом. Я следил за его домом и во всем разобрался. Поговорю с ним с глазу на глаз, и он мне скажет, где он услышал все это про Фей. Может, какой-нибудь парень приставал к ней, она прогнала, а он все равно увязался за ней. — Он затих. Он не верил в то, что говорил, только хотел верить. — Так или иначе, я должен все выяснить.

Рядом с Гретхен зажужжал майский жук. Как странно: она стояла так близко к Клайду, что могла дотронуться до него и хранила тайну, ради которой он готов был рисковать свободой. Что ему даст разговор с Эдом Ньютоном? Даже если он узнает о том, что видела миссис Крейн, она никогда ему не назовет мужчину, приходившего к Фей. Не назовет полиции, не назовет и Клайду. Слишком уж она жалела о том, что проговорилась.

— …я поговорю с ним, кто бы это ни был. И если он причинил зло Фей…

— Тогда надо будет пойти в полицию. — Бабушка сжала руки. — Шеф Фрейзер хороший человек, Клайд. Он выслушает тебя.

Клайд потер лицо.

— Как только я выясню, я ему скажу. Вам лучше идти домой. Я бы не хотел, чтобы вы снова сюда приходили.

Бабушка дернула воротник платья.

— Я не могла не прийти. Пистолет… кто мог его взять, Клайд?

Он потер щеку, нахмурился.

— Не знаю. Все как-то не сходится. Фей побежала к шкафу и схватила его. Боже, она была вне себя. — Он сцепил пальцы, поглядел на них, хрустнул костяшками. — Она кричала, что застрелит меня, а потом запустила пистолетом через всю комнату. Он ударился о диван и упал на пол. Тогда она закричала, чтобы я убирался. Я ушел. Я тоже был в ярости, перед глазами стояла красная пелена, и я весь трясся. В газете говорится, что миссис Крейн вызвала полицию. Может, кто-то был на смежной линии и услышал про пистолет. Но я клянусь, что не брал его. Может, какой-то мальчишка забрался и прихватил его, просто для развлечения. Может, Фей оставила его на полу, и его подобрал тот, кто влез в дом.

— Они считают, что пистолет у тебя. Статья в газете, — бабушка покачала головой, — в ней о тебе написано так, будто ты можешь напасть. Полиция ищет тебя с оружием. Клайд, нужно пойти и сказать им, что это был не ты. — Бабушка сжала его сильную, загорелую руку.

— Еще не время. — Лицо его закаменело. — Мне нужно поговорить с Эдом Ньютоном. Но я могу сделать это завтра. Самое позднее — завтра вечером. И тогда я пойду в полицию. Обещаю. — Он быстро, ласково обнял ее. — Идите домой. Все будет в порядке.

Бабушка повернула к двери.

Гретхен спрыгнула с крыльца, побежала к лесу и скрылась в темноте.

…Тогда я и начала пить по ночам — брала из дома бутылку бурбона и прятала в лесу. В день похорон я жевала сен-сен. Боже, что за страшный день. Тетя Дарла, стерва такая, говорит, будто всегда знала, что мама плохо кончит и что семья не хотела, чтобы она была художницей. В то утро я и стала думать о выпивке, чтобы забыться. Всю жизнь я пыталась забыть. Но так и не смогла. В то лето все и началось — виски и мужчины…

Глава 7

…в глазах мамы, и в ее крепком объятии. Я вспомнила аромат ее духов, и прикосновение тонких рук, и легкое сладкое дыхание на своей щеке. Я улыбнулась и ощутила тепло, несмотря на холодную круговерть мартовского ветра, шуршащего голыми ветками тополей, шевелившего палую листву на могилах. Мы с мамой так много смеялись, и она так мной гордилась. Всю свою жизнь я носила эту гордость, как щит, отражавший зависть, ревность, неблагодарность, безразличие, ненависть. Ее могила была не на этом по-зимнему буром кладбище, но сейчас она была со мной, и ее мальчишеское лицо лучилось восторгом, а смех звенел в моем сердце. Наверное, только старики знают, что невидимое так же реально, как и видимое. Я знала это. Знала и то, что нельзя изменить прошлое и что важно знать правду. И я по-прежнему искала ее…

— Представление будет что надо, — заявил Ральф Кули, сдержав смешок и оскалив пожелтевшие от никотина зубы, похожие на клыки бродячих собак, которых гонял от своей мясной лавки мистер Хейнрич. — Все просто в бешенстве: мэр, шеф полиции, шериф, окружной прокурор, святоши, которые считают, будто всякому, кто заходил в «Синее пламя», дорога прямиком в ад…

Гретхен вставила новый лист, стараясь не обращать внимания на прерываемый кашлем стук машинки Кули, предвкушавшего заседание городского совета. В ее корзине громоздились скомканные листы, похожие на помпоны стадионных заводил. Она попробовала другое начало:

Пятеро друзей вспоминают о Фей Татум…

Выдернула страницу, скомкала ее, в корзине добавился еще один мятый шар. Миссис Хоппер нельзя назвать другом. В ее грубом голосе не было тепла. Она делилась бесстрастными, резкими, отстраненными наблюдениями.

— …собираются снова привезти собак. Может, они возьмут след от дома Татумов. Всем ясно, что Клайд взял пистолет и удрал в лес. Дарвуд говорит, что шефу не хватило одного дня и доллара, ему надо было…

Гретхен сжала пальцами щеки и уставилась на машинку.

Деревянный пол заскрипел. Мистер Деннис неторопливо прошел к своему столу. Он нес большое керамическое блюдо. Остановился возле Гретхен, спиной к Ральфу Кули.

— Глазированные пирожные и тянучки в карамели.

Гретхен взяла тянучку. В чашке еще оставался кофе.

Мистер Деннис каждое утро заваривал свежий напиток из смеси кофе и цикория. У нее даже рот перекосило, когда она впервые попробовала это варево. А сейчас обожала его. Она не сказала бабушке, что начала пить кофе.

Минутная стрелка на старых настенных часах четко щелкнула, отбивая очередной час. Гретхен тревожно глянула на часы. Она работала все утро и еще ничего не сделала.

— Мистер Деннис, у меня нет статьи о миссис Татум.

Кули громко закашлял.

— …и Дарвуд тоже на взводе. Ему надо распутать это дело, или придется забыть о месте в законодательном собрании…

Мистер Деннис ткнул пончик, посыпанный корицей и сахаром.

— Выглядит неплохо. — Он откусил кусочек, и розовый сахар оставил тонкую полоску над верхней губой. Он непринужденно ей улыбнулся, как будто говорил о погоде.

— У тебя все получится. Пиши просто. Расскажи, что произошло.

Гретхен взяла кружку. Горький кофе взбодрил ее. Пиши просто… Она поставила кружку. Пиши просто… Она подняла руки, начала печатать, слово, другое, потом все быстрее и быстрее.

Какая была Фей Татум?

Пять человек описали ее для «Газетт». Все знали ее с разных сторон. Люсиль Уинтерс работала с Фей в супермаркете Джессоп. Джим Дэн Пульям стремится стать художником, и Фей поощряла его. Бетти Стил ходила на ее занятия. Лу Хоппер держит бар «Синее пламя», где Фей любила танцевать. Марта Крейн жила по соседству.

У миссис Уинтерс большие темные глаза и гладкий зачес. Она разговаривает быстро и коротко смеется, но, вспоминая о Фей, она иногда прижимала платок к глазам. Она работала у Джессоп с окончания средней школы в 1930 году. «Фей любила продавать ювелирные украшения. Я не знаю людей, которые бы так любили красивые вещи. Она всегда одевалась с иголочки, даже когда приходилось перелицовывать одежду. Добавит вязаный воротничок или новый кант. А шляпки! На нашу рождественскую вечеринку она сделала шляпку из красного фетра с блестками. Больше всего она любила танцевать. Только поэтому она и ходила в „Синее пламя“. Когда она рассказывала мне про кого-нибудь, с кем она там познакомилась, она говорила только, как он танцует. И все. Она никого не водила домой. Я знаю, потому что она бы мне сказала. Она рассказывала мне много личного, о чем не всякому скажешь. Она рассказывала о том, как любила Клайда, только его, и молилась, чтобы он вернулся домой и ему не пришлось бы ехать за границу. Когда она узнала, что он едет в отпуск, она плакала. Она так боялась, что его убьют, что его возвращение было для нее просто даром небес. О ней столько всего говорили, — мол, видели, что к ней ночью приходил мужчина. Я хочу всем сказать, что это ложь. Фей никогда не думала ни о ком, кроме Клайда. Она мечтала, что война закончится и он вернется домой».

Джим Дэн Пульям работает в гараже Пурди. Высокий, стройный, порывистый, он говорит мягко. Руки его испачканы жиром и грязью. Ему семнадцать, и он художник. «В девятом классе я подрался с парнями, которые смеялись надо мной из-за того, что я любил уроки живописи. Я сломал одному парню руку. Барб Татум рассказала своей маме, и она пришла к нам». Он отвел голубые глаза с поволокой и посмотрел на подсолнухи с голову величиной возле проволочной ограды вокруг гаража. «Даже не дом, а трейлер в квартале Бурна». Он посмотрел с вызовом. «А она пришла и держалась так, будто я жил на Гикориевом холме. Она посмотрела мои рисунки. Некоторые были нарисованы углем на мешках из-под бакалеи. Она говорила, что люди не понимают, как уловить свет и цвет, а художник видит пульс жизни. Так она это назвала: пульс жизни. Тогда я впервые понял, что я делаю и почему мне это кажется верным». Он погладил блестящий гаечный ключ. «Иногда казалось верным. Чаще я сходил с ума и выбрасывал рисунок, потому что он был недостаточно хорош. Миссис Татум говорила мне, чтобы я продолжал рисовать, даже если люди смеются. Я не должен бросать, даже если меня возненавидят. Если я брошу, я ссохнусь, как забытое зерно в поле. У меня есть картина, над которой я работал этим летом. Я собирался показать ее миссис Татум. Солнце над водой Охотничьего озера…»

Капли воды блестели на ярко-зеленом папоротнике у крыльца Бетти Стил. Несмотря на оклахомские ветры, на свежеокрашенных качелях нет ни пылинки. На плетеных стульях недавно сменили чехлы. Миссис Стил преподает домашнюю экономику. Ее каштановые волосы, подстриженные под пажа, блестели в полуденном солнце. Она сцепила руки, лицо ее оживилось. «Фей любила живопись. Я знаю, у меня нет способностей, но я всегда хотела рисовать, а она давала уроки в магазине по субботам для тех, кто, как и я, работает. От нее я многое узнала о преподавании, хотя она ничего не закончила. Но она всегда видела истину. Людей. Красоту. Посередине занятия она могла вдруг подбежать к кому-нибудь и закричать: „Посмотрите, как солнце проходит сквозь окно. Если бы мы могли нарисовать миссис Харрис в солнечном свете, это было бы так прекрасно!“ Миссис Харрис (я взяла это имя, чтобы никого не смущать) могла быть некрасивой женщиной с толстыми очками и усталым лицом, но Фей помогала нам увидеть ее красоту, блеск глаз, тонкую линию подбородка, жизнь в ней. У Фей был дар преподавания. Спросите любого, кто ходил на ее занятия. Большинство не слышали о Рембрандте и рисовать совершенно не умели, но если они хоть немного приоткрывали свои сердца, то уроки Фей поселяли в них то, что невозможно забыть. Я так жалела, что ей пришлось отказаться почти от всех занятий и работать на полную ставку у Джессоп. Смерть Фей — потеря для всех горожан, любящих искусство. Я знаю, что она продолжала учить некоторых, например, Джима Дэна…»

Лу Хоппер сказала, что не терпит выкрутасов в своем баре. Высокая, рыжеволосая, с грубым голосом, эта женщина не привыкла улыбаться. «Многие в городе не любят пивные, но у меня чистое место, и у меня скандалов не бывает. Посетители пьют пиво, танцуют, едят ребрышки или гамбургеры, когда есть мясо, или сыр, ржаной хлеб и картошку, когда мяса нет. С начала войны у нас каждый вечер полно народа. Музыка помогает забыть о проблемах. Я, кажется, и не разговаривала ни разу с Фей Татум, но знала ее как постоянную клиентку. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь так танцевал. Она со всеми танцевала, с молодыми и со старыми, если только они руки держали при себе и умели забыть обо всем, кроме музыки. Фей весь вечер проводила на танцплощадке, никогда не сидела ни в кабинках, ни у стойки, она приходила ради музыки, ритма, звука. Боже мой, она умела танцевать. Как-то они танцевали джиттербаг с одним солдатиком из Луизианы, сейчас его отправили служить на Тихом. Все останавливались, становились в круг, а после танца хлопали и кричали. И я вам вот что скажу: она приходила одна и уходила одна. Никогда не сидела в уголке с мужчиной». Миссис Хоппер подняла густую темную бровь. «Многие из тех, кто приходит сюда, одиноки. Они ищут любви. Это всегда видно. Но не Фей. Она просто хотела танцевать. Я ни разу не разговаривала с ней, но помню, она однажды сказала: „Когда я танцую, то ничего не боюсь“». Миссис Хоппер закурила, глубоко затянулась. «И я ей сказала: „Милая, я не знаю, чего ты боишься, но рада, что у тебя есть музыка“».

Марта Крейн прожила нa Арчер-стрит тридцать три года. Ее муж, Уильям, сорок лет держал магазин красок до самой смерти в 1935 году. Дом миссис Крейн сияет чистотой, занавески хрустят, пол натерт до блеска, на всех подушках свежие отглаженные наволочки. Повсюду семейные фотографии: на камине, шкафах, столах. Портрет ее сына, Джорджа, в форме капитана стоит на почетном месте на каминной доске. «Моему мужу нравился Клайд. Он помогал нам чинить машину. У него она всегда заводилась, но хозяйством он не любил заниматься, а Фей была слишком занята Барб и своим рисованием, чтобы о нем заботиться. Она почти не готовила и не прибиралась, только любила играть с Барб. Я помню, Барб было около пяти, и они с Фей все заливались и делали куличики из песка, втыкали в них травинки, а Фей говорила „Передай петрушку“, и они прямо умирали от смеха. Я не понимала, что тут такого смешного, а они все хохотали и хохотали. Фей не особенно волновало, как выглядели ее дом и двор. Она с ума сходила по диким цветам, говорила, что Господь создал лучшие цветы, отчего бы просто не наслаждаться ими. У них за домом росли полевые метелки, из которых можно делать кисточки. Я думала, что если у женщины лицо и одежда вечно перемазаны краской, то ей захочется, чтобы дом был ухоженный. Его надо было покрасить задолго до того, как Клайда призвали. А сломанная стойка для сушки белья — это просто неприлично. Она привязывала веревку к моему забору, так вульгарно! Но сейчас я рада, что ничего ей не говорила. Иногда она ставила мольберт под дубом, таким огромным, что под ним ни травинки не растет из-за тени. Я старалась в это время развешивать белье и смотреть, как она рисует. В ней было что-то волнующее, — не знаю, как сказать: волосы зачесаны под бандану, на голубом блузоне пятна краски, лицо раскрашено, как у индейца на тропе войны. В ней будто бы жизни было больше, чем в других. Знаешь, когда ворон летит в солнечном свете, глаза блестят, как новый пенни, и перья сверкают, как отполированный уголь. Вот с минуту смотришь на него и кажется, будто весь мир взрывается жизнью, и ты, и ворон, и большой старый подсолнух, и цикады. Вот что я чувствовала, когда смотрела, как рисует Фей».

Фей Татум по-прежнему любит, смеется, рисует и танцует в воспоминаниях тех, кто ее знал.

Гретхен перечитала статью, исправила опечатки, впечатала свое имя и рубрику — «Воспоминания» — в верхнем левом углу. В верхнем правом проставила номера страниц и скрепила их. Закончив, села за стол, держа в руках статью. Она получилась на двадцать восемь дюймов, самая длинная из всех ее произведений. Не глупость ли все это? Не спросит ли себя мистер Деннис, зачем он ее нанял? Может, смять бумагу, выбросить в корзину, выйти в раскаленный полдень и оправиться в кафе, скрести, мыть и забыть о…

Заскрипел пол. На ее стол упала тень.

— Дай-ка взглянуть, Гретхен. — Мистер Деннис протянул руку и взял статью.

Он всегда читал быстро. Но эти минуты — две-три, не больше — тянулись бесконечно. Закончив, он кивнул, подошел к своему столу и сказал через плечо, как бы между делом:

— Хорошо, Гретхен, я пошлю это по телеграфу. С твоим именем.

Она замерла… По телеграфу… ее статья пойдет по телеграфу…

Гретхен надела голубое платье из шерстяного крепа — лучшее зимнее платье с гофрированной юбкой, тяжелой, как одеяло. В нем она задохнется от жары, но темных летних платьев у нее не было. Имелась пара белых лодочек на лето и пара темно-синих для зимы. Надеть зимние туфли? Содрогнувшись, она примерила темную пару. Нацепила темно-синюю соломенную шляпу, тщательно выдернув пучок желтых перьев. Зачем люди надевают на похороны темное? Показать, что они несчастны? Трудно сказать. Но так делали все. Забавно. Как муравьи, что ползут на муравейник. Интересно, похожа она на муравья? Поступая, как все, потому что иного не знает? Этот вопрос она припрятала, чтобы потом поразмыслить над ним.

Бабушка ждала в гостиной. Она надела свое лучшее темно-синее шелковое платье и голубую соломенную шляпу. Седые косы были тщательно уложены короной. Обычно, когда они шли в церковь, ее голубые глаза живо горели, а пухлые щеки розовели от нетерпения. Сегодня на ее бледном и измученном лице проступил возраст, а плечи согнулись. В руках она держала керамическую чашу, закрытую вощеной бумагой.

— Я приготовила фруктовый салат. Барб с тетей в доме Татумов, и, думаю, надо отнести его туда. Не знаю, придут ли к ним люди после похорон… — Ее сумочка и перчатки лежали на столе у входной двери.

Гретхен взяла чашу. Убийство все изменило. Убийство превратило Фей Татум из женщины, на которую смотрели подозрительно из-за того, что она художница, в дурного человека. По крайней мере, так на нее смотрел преподобный Баярс. А сколько еще людей в городе думали так же? Бабушка приготовила салат, потому что всегда так делала, когда кто-нибудь умирал. Она готовила еду и приносила скорбящей семье, и после похорон все собирались в доме и ели, разговаривали, смеялись и плакали. А сегодня все было иначе, и даже измученная солнцем Арчер-стрит с двумя чужими машинами на изрезанной колесами дорожке у дома Татумов была другой. Забрызганный грязью зеленый седан уткнулся носом в поленницу. За ним сверкал свежей полировкой еще один, ослепительно черный.

Пылающий зной давил невыносимым грузом. Каждый клочок тени под толстолистыми дубами дарил благословенную передышку от жары. Гретхен одной рукой держала чашу, другой поддерживала за локоть бабушку. Та шла медленно, ей с трудом давался каждый шаг. От дома Татумов до места похорон было еще три квартала. Сможет ли бабушка пройти этот путь пешком? Мысль извивалась в сознании, темная и уродливая, как щитомордник, скользящий по красноватой глади озера. Страх за бабушку обдавал холодом, несмотря на волны обжигающего жара, накатывающие, словно от костра. Бабушка всегда ходила с достоинством и могла дойти куда угодно, даже две мили до фермы кузины Хильды. Сегодня ее ноги налились свинцом, как у старой-престарой женщины.

Ржавая калитка Татумов так и висела на одной петле. Заброшенный двор, казалось, зарос еще больше, а дом еще больше обветшал. Входная дверь была открыта. Гретхен пошла вперед, подняла руку, но дверь распахнулась прежде, чем она успела постучать.

Дверь открыла Барб. Она была так бледна, что ее лицо казалось покрытым белилами, словно у клоуна. На ней тоже было темное платье и шляпка, а в руке она крепко сжимала перчатки. Она не сказала ни слова. Воспаленные глаза ничего не выражали. Казалось, что лицо было вырезано изо льда, твердое, серое, застывшее.

Как ни хотелось Гретхен развернуться и убежать, оставить за спиной боль Барб и эту квадратную комнату с ее грузом воспоминаний, она вошла в дом.

Бабушка поднялась по ступеням, тяжело дыша. Подошла к Барб, крепко обняла и прижала к себе.

По деревянному полу застучали шаги.

— Входите. Я Дарла Мюррей, сестра Фей. Барб, что за манеры! Представь мне наших гостей. — Дарла Мюррей говорила резко. Лицо казалось утяжеленной версией лица Фей, а годы скрыли его тонкую артистическую форму. Она тоже, вероятно, была бы красивой, если бы не холодные неподвижные зеленые глаза. Мелкие, глубокие морщины трещинами пролегли на лице и заключили в скобки плотно сжатые губы.

Бабушка еще раз потрепала Барб по плечу.

— Миссис Мюррей, мы соседи Фей и Клайда. — Она произнесла его имя с вызовом. — Это моя внучка, Гретхен. Она принесла салат.

Миссис Мюррей взмахнула пухлой рукой с ярко-красными ногтями.

— Можете поставить в кухне. Очень мило с вашей стороны. — В тоне не слышалось благодарности. — Не знаю, понадобится ли нам что-либо. Некоторые принесли посуду, но я собираюсь отправиться домой сразу после похорон. — Она метнула взгляд на Барб. — А ты должна все приготовить для переезда в дом священника. Я могу задержаться лишь на несколько минут после того, как все закончится, поэтому если не хочешь оставаться здесь одна, шевелись побыстрее. Одной из нас надо запереть дом. — Она холодно оглядела гостиную. Сейчас везде был порядок, ни бутылок из-под колы, ни разбросанных журналов или крекеров. Все вычищено и расправлено, на ковре ни морщинки. Ничто здесь не напоминало ни о беззаботной жизни, ни о мучительной смерти.

Барб повернула измученное лицо к Гретхен.

— Я отнесу салат. — Она взяла чашку и захромала к кухне.

Миссис Стил с торжественным выражением на милом лице выглянула из-за большого черного начеса Люсиль Уинтерс, чтобы помахать в знак приветствия. В углу незнакомый Гретхен старик разговаривал с миссис Крейн. Та сжимала и прикладывала к глазам платок, но в гостиной не было той толпы друзей и родственников, что обычно собирается на похороны.

Бабушка прошла мимо миссис Мюррей. Гретхен заторопилась к кухне. Не хотелось думать о том, что бабушка стоит сейчас как раз на том месте, где лежала Фей Татум.

Барб стояла в дверном проеме на заднем крыльце, прислонившись к косяку и глядя на груду холстов и мольберт с незаконченной картиной.

— Барб, — мягко позвала Гретхен.

Барб оглянулась так, будто все тело у нее болело. Она безразлично поглядела на Гретхен, лицо ее отяжелело от горя и отчаяния.

— Папа не пришел домой. Они похоронят маму, а его нет. Тетя Дарла говорит, — она глубоко вздохнула, и плечи ее задрожали, — мол, чего мама ожидала, ни один мужчина не станет терпеть… — Она закрыла лицо руками. — Боже, почему я не умерла. Так и папа подумал. Так он и подумал и…

Гретхен бросилась к Барб, едва сдерживая слезы.

У двери кто-то резко хлопнул в ладоши.

Барб вскинула голову. Ее глаза горели.

— Пора идти. — Тетя Барб поправила шляпу и опустила короткую вуаль. — Перчатки у тебя с собой? Пошли, девочка.

Барб пошла было через кухню, но резко повернула и заковыляла обратно к крыльцу.

Миссис Мюррей уперла широкие ладони в бока.

— Что это ты задумала…

Барб прошла в дверь, крепко прижимая к себе кисть для рисования.

— Ты не можешь ее забрать…

— Я ее заберу. — Она решительно пошла к двери, остановилась возле Гретхен. — Вы с бабушкой посидите с нами, да? И поедете в машине? Там есть место, вполне достаточно. — Голос ее дрожал. — Только я и тетя Дарла. Пожалуйста, Гретхен, скажи, что и вы поедете.

Миссис Пек преподавала музыку у себя дома. Когда ученики играли упражнения и гаммы, она включала метроном. Гретхен помнила, как изо всех сил старалась поспевать за ритмом, но все время отставала, и тяжелый звук становился все громче и громче. Когда миссис Пек играла гимны на похоронах, она надевала черную шляпу и платье, и ее полные руки двигались, как клапаны, механические и безжизненные. Сейчас она отбивала «Вперед, христианские солдаты».

Вчетвером — Барб, ее тетя, Гретхен и бабушка — они сидели в комнате для семьи покойного, против скамей. Жара удушала, плотная и тяжелая, как пыльные бархатные шторы по обоим углам часовни. Несколько скорбящих сидели на деревянных скамьях, и лица их казались восковыми в тусклом мрачном свете желтых ламп. Среди них было лишь два молодых человека: Джим Дэн Пульям и солдат. Гретхен ничего не могла понять. Где же друзья Барб? Она пользовалась такой популярностью, и вокруг нее всегда роились мальчики, а девочки, конечно, ревновали. У нее всегда было столько друзей. Но убийство изменило все.

Гретхен переводила глаза с одного лица на другое, чтобы не смотреть на закрытый белый гроб, и порадовалась, что он закрыт. Она нечасто бывала на похоронах, но помнила медленный, шаркающий поток людей и страшную пустую серость мертвого лица. Она не понимала, зачем смотреть на мертвых. Зачем запоминать человека таким? Сидя в душной, зловонной комнате, она с облегчением думала о том, что почти не помнит похорон отца. Она помнила запах цветов и ледяную неподвижность матери, но не гроб. Ей помнилось, как отец идет к ней, подхватывает на руки, подбрасывает в воздух, и лицо его светится любовью. И жизнью. Может, когда-нибудь она вычеркнет из памяти распластанную на полу Фей и вспомнит ее смех летним вечером, когда они играли в «чепуху». Лицо Фей светилось жизнью, а ее глаза художницы видели больше, чем кто-либо мог представить.

Раскрасневшийся преподобный Баярс размахивал наманикюренной рукой и кричал: «… сестра наша, если душа ее раскаивается, найдет прощение и мир. Однажды, братья и сестры, мы тоже…» Гретхен пыталась не слушать его. Она была поглощена тихими рыданиями бабушки, прижавшей платок к лицу, холодностью миссис Мюррей, сидевшей грузно и неподвижно, хотя слезы и текли по ее щекам, и особенно Барб, дрожавшей, словно сорванный бурый лист на ноябрьском ветру.

Гретхен отказывалась слушать преподобного Баярса, хотя его голос становился все громче и громче. Она смотрела в часовню, переводя взгляд с одного знакомого лица на другое…

Марта Крейн теребила нитку жемчуга и не сводила глаз с гроба.

Люсиль Уинтерс открывала и закрывала сумочку, качала головой и хмурилась. В воскресном платье она казалась старше.

Бетти Стил склонила голову, в раздумьях или молитве. В руке она держала четки.

Мистер Деннис сидел, высоко подняв воротник пиджака и скрестив руки на груди. Морщины становились еще заметнее, когда он хмурился. Он казался раздраженным и нетерпеливым, густые брови слились в одну прямую линию, губы были плотно сжаты. Гретхен читала его мысли, словно он произносил их вслух. Будь у него карандаш, он бы исчеркал преподобного Баярса вдоль и поперек.

На лицо Джима Дэна Пульяма упала прядь каштановых волос. На нем была белая латаная рубашка и галстук. Время от времени он откидывал волосы изящным движением, которое на секунду открывало его лицо. Он поднял глаза к солнечному свету, что каскадом струился в витражное стекло. Ослепительные лучи заливали светом край гроба, и белая краска блестела, словно жемчуг.

Рядом с Джимом Дэном сидел коренастый молодой солдат в защитной форме, с коротко остриженными каштановыми волосами и с загорелым веснушчатым лицом. Иногда он поглядывал на «семейные места». Руки с крупными костяшками сжимали и беспрестанно теребили фуражку.

Позади них, вытянув ноги и широко раскинув руки, развалился Ральф Кули. Шляпу он сдвинул на затылок. Дряблое лицо, изношенное многолетним недосыпанием, сморщилось в сардонической усмешке, когда преподобный Баярс завершил свою речь, поцеловав Библию на аналое: «…знаем, что ад ждет нас, если мы ступим на тропу проклятья».

В воздухе еще висел последний раскат его голоса, когда миссис Пек забарабанила первую строфу «Старого неровного креста».

На последней скамье, потирая щеку, сидел шеф Фрейзер. Из-за громады его тела скамья казалась маленькой и тесной. Яркие холодные глаза стреляли по комнате, как у старого ворона, ждущего поживы.

На другом конце последнего ряда, как можно дальше от шефа полиции, устроились шериф Мур и окружной прокурор Донни Дарвуд. Мур обратил острое, наблюдательное лицо к Дарвуду, и, наклонившись, что-то шептал ему. Окружной прокурор казался усталым, но внимательно вслушивался, моргал и наконец кивнул.

Дверь в комнату для семьи открылась, и торжественно вошел розоволицый распорядитель похорон в туго обтягивающем грудь опрятном костюме.

— Миссис Мюррей, Барб, если вы желаете подойти к гробу сейчас…

Барб потянулась к Гретхен, больно схватила за руку.

— Не могу… — Судорожно прошептала она.

Миссис Мюррей встала и двинулась к выходу.

Барб продолжала сидеть на мягком стуле, впившись ногтями в руку Гретхен.

Бабушка протянула руки.

— Идите сюда, девочки, — она тихо вздохнула. — Я буду с вами обеими. И помните, что наша любимая Фей не здесь. Она на небесах с Иисусом. «И господь вытрет все слезы из глаз их, и не будет больше ни смерти, ни горя, ни слез, ни боли». — Она взяла Барб за руку.

Миссис Мюррей ждала в холле.

— Пойдем. И покончим с этим.

Барб прижалась к бабушкиной руке и не обратила внимания на тетю. Они медленно зашли в часовню и подошли к гробу. Стоя у гроба, украшенного единственной веткой белых цветов, Гретхен увидела кисть в руке Барб. Барб плотно прижала ее к дереву и задержала на секунду.

— Мама…

Шумела листва тополей. Блики тени от дуба расплескались по могильным плитам. На деревьях носились белки и ссорились голубые сойки. Возле свежей могилы громоздились глыбы земли. Сырой запах потревоженной почвы смешивался с летним ароматом свежескошенной травы. Треск цикад взрывался и затихал.

Крохотный кружок людей, изнемогающих от зноя, удерживал краснолицый священник. Миссис Мюррей украдкой поглядывала на часы. Поношенное фиолетовое платье миссис Крейн висело на ней, как на вешалке, и она казалась маленькой и беззащитной. Люсиль Уинтерс дергала сережку, словно она сдавливала ухо, и нервно переступала на высоких каблуках. Миссис Стил поглаживала лицо кружевным платочком, но выражение лица оставалось таким же спокойным, как на занятиях в ее кухне, где девочки отмеряли, смешивали и готовили. Джим Дэн Пульям и молодой солдат стояли немного поодаль. Волосы Джима Дэна блестели на солнце. Он не был похож на других, Гретхен видела это. Потому ли, что он молод? Или дело в непринужденной и изящной позе, а может, в красивых руках, расслабленных на летнем солнце? Казался ли он ей ни на кого не похожим оттого, что он художник? Или оттого, что она видела его привлекательность и хотела узнать лучше? Солдат тоже был молод, но в нем ничто не казалось примечательным. Согнув массивные плечи, он сгорбился, сжал в руке фуражку и смотрел на Барб, прищурившись от жгучего солнца и плотно сжав губы. Лицо Донни Дарвуда блестело от пота. Он вытер щеку мятым платком. Из рукава его темно-синего костюма выглядывала манжета, и на золотой запонке плясали солнечные блики. Шериф Мур неподвижно стоял рядом с окружным прокурором. Ему было жарко даже в рубашке цвета хаки с короткими рукавами. Ничего нельзя было прочесть на его темном, мрачном лице, но глаза перебегали с одного из собравшихся на другого, и словно исследовали густую аллею деревьев. Из официальных лиц один только шеф Фрейзер смотрел на гроб, подвешенный над могилой. Глубокие морщины прорезали его лицо. Он выглядел изнуренным и печальным. Ральф Кули надвинул мятую шляпу на лоб и что-то строчил. Мистер Деннис распахнул пиджак и нетерпеливо теребил тяжелую цепь часов.

Даже пронзительный треск цикад не заглушал бесстрастную риторику преподобного Баярса. Гретхен пыталась закрыть сознание от потока его слов, но они налетали, резкие и неблагозвучные, как крышка, грохнувшаяся на кухонный пол.

— …адово пламя ожидает грешников. Надо отбросить желания, разрушающие жизнь. Они могут привести к смерти. — Он сцепил руки.

Хорошо бы прочитать мысли мистера Денниса. Насупив жесткие брови, надув щеки и сжав губы, он стоял почти напротив Гретхен, и их разделял темный зев могилы. Думал ли он, как и Гретхен, что речь преподобного Баярса не была ни устрашающей, ни впечатляющей, ни внушительной, как он сам наверняка полагал? Едва различимая в реве цикад, она звучала, как хлюпанье тряпки, брошенной на стол.

— …эта бедная грешница должна сожалеть о тропе, что привела ее к разрушению. Если бы она исполнила торжественные клятвы, данные перед Богом и людьми, она была бы сейчас здесь, женой и матерью. Но она предпочла попрать законы Божьи…

— Нет, нет, нет! — разорвался крик Барб.

Преподобный Баярс раскрыл рот, как попавшая на багор рыба. Какое-то мгновение никто не двигался и не произносил ни слова. Цикады скрежетали, как сталь о бетон.

Вся дрожа, с безумными глазами, Барб отступила от могилы.

— Мама не делала этого. Говорю вам, это ложь. Я не буду стоять здесь и все это слушать. Не буду.

— Барб, закрой рот. — Голос Дарлы Мюррей дрожал от ярости. — Встань на место. Не позорь нас еще больше. Фей уже достаточно добилась.

Барб сгорбила худенькие плечи, сцепила руки. Вдруг она повернулась и прихрамывая побежала к лесу.

— Барб, вернись! — понесся ей вслед резкий и безобразный крик Дарлы Мюррей.

Молодой солдат побежал за Барб, схватил ее на краю леса и показал на дорогу, где было припарковано полдюжины машин.

— Гнев божий покарает того, кто бросает ему вызов! — кричал преподобный Баярс. — Тем, кто не услышит, место в аду. Склоним головы в молитве. Господь, прости тех, кто…

Шум мотора заглушил его слова. На кладбищенской дороге всклубилась пыль.

Машина, заказанная для похорон, заехала на неровную дорожку Татумов.

Гретхен собралась открыть дверцу машины, но Дарла Мюррей раздраженно бросила, что машина может отвезти их домой. Она взглянула на дом.

— Барб, конечно же, нет. — Она фыркнула. — Что же, это ее выбор. Если девочка не умеет себя вести, я ничего не могу поделать. Священник сказал, что приютит ее. На здоровье. Я бы ее взяла к себе, но не могу. Мы с Тедом ютимся в крохотной квартирке рядом с базой, и у нас совсем нет места. Его скоро призовут, а я останусь, потому что у меня хорошая работа на базе. Поэтому скажите ей… — Она тяжело вздохнула. — Впрочем, боюсь, слишком поздно что-либо ей говорить. — И она неуклюже выбралась с заднего сиденья.

Бабушка наклонилась вперед.

— Барб может остаться у нас.

Миссис Мюррей пожала плечами.

— Где-то ей надо оставаться. А священник ее теперь может и не взять. — Когда машина тронулась, она откинула прядь влажных волос. — Скажите ей, что я напишу.

Водитель сдал назад и развернул машину. Дома Гретхен уложила бабушку и стала готовить ужин. Она стояла у кухонной раковины, когда с дорожки Татумов выехал пыльный зеленый седан. Гретхен приготовила салат из тунца, щедро положив в него пикулей, лука, сельдерея и приправ. Потом тонко нарезала помидоры, вымыла зелень, уложила салат на толстый кусок хрустящего белого хлеба и сделала свежий чай со льдом.

Они ужинали за белым кухонным столом. Бабушка мелкими глотками пила чай и ела медленно, отстраненно. Гретхен неожиданно ощутила сильный голод. Она положила себе пикулей и жареной картошки.

— На месте Барб я бы тоже убежала. — Если бы кто-то сказал такое о ее маме… Гретхен вдруг со всей остротой ощутила, что ее мать жива и приезжает завтра домой. Фей Татум никогда не придет домой, а Клайд прячется. Бедная Барб. — Преподобный Баярс все извратил. Люсиль Уинтерс говорит, что это все неправда, будто миссис Татум встречалась с другим мужчиной.

Бабушкино лицо прояснилось.

— И ты написала об этом?

— Да, статья в вечернем выпуске. — Как она могла забыть сказать бабушке? — Сейчас принесу. — Она выбежала на крыльцо, взяла со ступеней газету и на первой же странице увидела свою статью с огромным заголовком:

ДРУЗЬЯ ВСПОМИНАЮТ ФЕЙ ТАТУМ, ЖЕНУ, ХУДОЖНИКА, ДРУГА, УЧИТЕЛЯ

Бабушка отодвинула тарелку и поднесла газету близко к глазам. Когда он дочитала статью, ее лицо сияло, на губах играла изумленная улыбка.

— Гретхен, весь этот день я пыталась вспомнить, какой же была Фей. А ты оживила ее. Господь да благословит тебя. — Она коснулась статьи кончиками пальцев, а после ужина с газетой в руках села в старое кресло-качалку послушать новости с Эдвардом Калтенборном.

Гретхен мыла посуду, когда зазвонил телефон, и она бросилась к нему, вытирая руки о чайное полотенце. Только бы не мама отменяла свой приезд…

— Привет, Гретхен. Слушай, мне пришлось тебе позвонить. — Где-то вдалеке играл саксофон.

Гретхен нахмурилась.

— Вилма? — Голос напоминал Вилму, но не совсем, напряженный, будто она разговаривала с директором. Вилма Фуллер была самой популярной девочкой в их классе. Третий этаж огромного викторианского дома Фуллеров прежде был бальным залом. По пятницам после похода в кино в нем собирались девочки — человек пятнадцать. Они раскладывали спальные мешки, но не спали почти всю ночь: слушали пластинки, пили колу, пробовали разные прически и болтали о мальчиках.

— Да. Я очень тороплюсь. Сегодня не будет нашей лежачей вечеринки. Я звоню, чтобы тебя предупредить и чтобы ты не приходила. — Она говорила быстро, в какой-то странной и напряженной манере. — Извини, Гретхен, мне надо идти. Увидимся.

Гретхен медленно положила трубку и вернулась в гостиную.

— Все в порядке, бабушка. Это звонила Вилма Фуллер. — Она постаралась придать голосу оживленность.

Бабушка откинулась на подушки.

— Ах, да. Сегодня же пятница. — Она попыталась улыбнуться. — Вы пойдете к Томпсонам и…

Гретхен перебила ее, чтобы не повторять слова Вилмы.

— Не сегодня. Мистер Деннис сказал, чтобы я шла на заседание городского совета. Мистер Кули напишет статью для новостей, а я должна описать людей, кто и что будет говорить. Завтра сбегаю на работу рано утром и успею вернуться к приезду мамы.

По субботам газету не выпускали, но полдня готовили воскресный выпуск.

— У городского совета сегодня заседание? Но почему? — Бабушка нервно теребила бахрому на подушке.

— Потому что… — Гретхен замолчала. Ральф Кули предвкушал, что будет жарко. Мэр спросит, почему Клайд Татум до сих пор не в тюрьме, а шеф полиции начнет сталкивать лбами шерифа и окружного прокурора. Люди напуганы, особенно после статьи, предупреждавшей, что Клайд вооружен и опасен, и бабушке лучше об этом не знать. — Мэр спросит, почему так и не арестовали Клайда Татума.

— Если бы только… — бабушка вздохнула и не договорила.

Возможно, она вспомнила, что Клайд обещал ей закончить поиски сегодня вечером. Тогда он сдастся полиции завтра. А если не сдастся, что сделает бабушка? Она так испугалась из-за пропажи пистолета. Клайд заверял, что не брал его. Тогда кто же? Может, шеф Фрейзер сделает заявление на заседании?

Гретхен остановилась у кресла.

— Ты рано ляжешь спать? Я запру дверь, когда вернусь с собрания.

Бабушка откинулась на подушки, обессиленно опустив руки на колени.

— Да, я лягу пораньше. А завтра, — добавила она мягко, — мы отпразднуем приезд мамы.

Гретхен наклонилась, поцеловала бабушку в щеку. Быстро закончив уборку в кухне, она сменила бриджи на юбку, схватила карандаш и блокнот. В трубах зашумела вода: бабушка наливала ванну. Гретхен остановилась у телефона, подняла трубку и назвала оператору номер Тони Харрис. Ответила мать Тони.

— Добрый вечер! А Тони дома? Это насчет лежачей вечеринки в доме Фуллеров. — Она вспотела, хотя только что надела свежую блузку и юбку. За окном щебетали, устраиваясь на ночлег, птицы и трещали цикады.

— Алло? — У Тони был высокий, приятный голос.

— Тони, это Гретхен. Я по поводу нашей лежачей вечеринки.

Тоня судорожно сглотнула.

— Разве Вилма тебе не позвонила?

— Позвонила. Я просто хочу знать. Вечеринка ведь будет, правда? — Она не переставая крутила в пальцах толстый карандаш.

— Гретхен, — жалобно прошептала Тони, — извини. Преподобный Баярс просто вне себя из-за твоей статьи про миссис Татум. Он говорит, что писать про нее как про хорошего человека — все равно что общаться с дьяволом. А отец Вилмы, ты же знаешь, он священник, запретил ей приглашать тебя, велел позвонить и сказать тебе об этом. Гретхен, мне так жаль. — Тони повесила трубку.

Гретхен тоже положила трубку. В прошлом году прошел слух, будто Джолин Картер провела ночь в амбаре с Уиллом Туми. После этого никто не разговаривал с Джолин, она везде ходила одна, сидела одна в столовой. Однажды она не пришла в школу. Ее тело нашли рыбаки в озере. Говорили, что это был несчастный случай.

Парковку за зданием суда и всю Симаррон-стрит до отказа заполнили машины. Возле мэрии собирались люди, во всех окнах первого этажа длинного кирпичного здания горел свет.

Протискиваясь к входу сквозь группу мужчин, Гретхен услышала обрывки их разговора: «…не смог войти… битком забито… шериф говорит, ничего нового… вынесут стол…»

— Простите, — повторяла она, — простите, пожалуйста.

Мистер Крафт, банкир, покачал головой, удивленно подняв брови.

— Пройти не получится. Зачем ты пришла, Гретхен? Здесь не место для девочек.

Она повысила голос, чтобы ее услышала вся толпа, гудевшая, как коровы на пастбище.

— Я работаю в «Газетт», мистер Крафт.

— Гилман… — Он перестал улыбаться и потер усы. — Я читал сегодняшний выпуск. Так это ты написала статью о Фей Татум? — Он скривил губы, словно выпил уксуса.

Гретхен вздернула подбородок и ответила на недоброжелательный взгляд.

— Да, я. — Статья получилась. Мистер Деннис выслал ее по телеграфу. Ей хотелось сказать об этом мистеру Крафту, но она не решилась.

— Не следует тебе разговаривать с такими, как Лу Хоппер. — Банкир произнес это имя с отвращением. — Моя дочь близко бы не подошла к заведению вроде «Синего пламени».

Гретхен сжала кулаки.

— Миссис Хоппер сказала…

Он скривился, словно увидел бездельника Морта Бейкера, который не задерживался ни на одной работе.

— Девочка, мне совершенно безразлично, что сказала миссис Хоппер. — Он отвернулся.

— Разойдитесь! — Громкий окрик разделил толпу, теснившуюся у входа в мэрию.

Раскрасневшийся и взволнованный мэр Буркетт медленно спустился по лестнице. За ним следовал шериф Мур, окинувший собравшихся сардоническим взглядом. Окружной прокурор Дарвуд на ходу пожимал руки и хлопал по плечу друзей. Шеф Фрейзер и сержант Холлман вынесли квадратный дубовый стол. Фрейзер мрачно хмурился. Форменная фуражка сержанта Холлмана из-за неуклюжей повязки на голове была сдвинута на затылок.

Мэр Буркетт указал на большой павильон в центре городской площади.

— На площади всем хватит места. Расположимся в павильоне.

Те, кто пришел рано и был в здании мэрии, теперь выходили оттуда. Все расступились, чтобы пропустить Шейлу Дарвуд, стройную и элегантную в белом атласном платье с бирюзовыми рукавами. Наряд дополняла шляпка из белых перьев, приколотая к темным волосам. Она любезно улыбалась и уверенно перешла улицу. Для нее всегда находилось место. Она ведь из семьи Уинслоу. Тут Гретхен заметила мистера Денниса и Ральфа Кули и заспешила к ним. Они протискивались к ступеням павильона. Толпа сжималась все плотнее. Несколько бойскаутов расставили стулья, и четверо членов городского совета заняли свои места. Гретхен торопливо писала в своем блокноте.

Она знала всех членов городского совета: мистер Томпсон, аптекарь, мистер Эванс, самый богатый юрист в городе, мистер Уилкинс, владелец крупнейшей водопроводной компании, и мистер Рандалл, хозяин лучшего универмага. Костюм мистера Томпсона был ему велик. Горе придавило его: с тех пор, как убили Майка и Милларда, он совсем исхудал. Лысеющий седоволосый мистер Эванс носил пенсне и все время поджимал губы. Дородный мистер Уилкинс увлекался бейсболом и тренировал полупрофессиональную команду. Он знал всех в городе и разговаривал громким голосом. Мистер Рандалл в безупречном белом костюме и летней шляпе с перышком сидел в такой напряженной позе, словно предпочел бы оказаться где-нибудь в другом месте.

Мистер Деннис наклонился и прошептал:

— Не пропусти комментариев из толпы.

Ральф Кули потер нос.

— Дарвуд привел тяжелую артиллерию.

Гретхен подняла на него глаза.

— Артиллерию?

— Эту малышку. Хотя скорее это он здесь малыш, — саркастично поправился Кули. — Говорят, она неплохо им управляет. Хочет стать женой губернатора — и ему лучше постараться, и получить это место.

Шеф полиции и сержант стояли слева от членов совета. Фрейзер выглядел таким же хмурым и уставшим, как в ночь убийства. Сержант Холлиман время от времени притрагивался к бинтам, как будто у него болела голова.

Шериф Мур и окружной прокурор Дарвуд расположились по другую сторону павильона. Мур с непроницаемым выражением облокотился на колонну, — высокий, худой и мрачный, как Эйб Линкольн на дагерротипе. Дональд Дарвуд махал рукой, кивал в знак приветствия и казался одновременно серьезным и дружелюбным, уверенным и непринужденным. Иногда он бросал взгляд на жену, державшуюся так легко, словно она разливала чай на заседании женского клуба. Но Дарвуду недоставало его обычного лоска: лицо вспотело, а голубой костюм измялся. Он постоянно вытирал лицо платком и засовывал его обратно в карман.

Мэр торжественно пошел к выходу из беседки.

Ральф Кули пробормотал:

— Не надейтесь, что кому-нибудь теперь удастся вставить слово, — но на всякий случай приготовил блокнот.

Гретхен подумала о мужчине в грязной защитной форме, что прятался в заброшенной хижине. Все эти люди хотели найти и схватить его.

Мэр Буркетт гремел:

— Приветствую вас, горожане. Как ваш мэр, я полон решимости должным образом справляться с общественными нуждами. Мои коллеги по городскому совету, — он повел пухлой рукой в сторону сидящих за столом, — разделяют эту приверженность. Безопасность наших семей…

— Почему ж вы до сих пор не поймали Татума? — раздался выкрик из толпы. Гретхен оглянулась, встала на цыпочки. Злая гримаса исказила лицо какого-то фермера. Он перекатил во рту комок жевательного табака.

Тощий субъект в льняном костюме и белой шляпе-канотье помахал выпуском «Газетт».

— Да. Куда он мог деться? В газете пишут, что у него пистолет. Я не хочу оставлять жену и детей дома одних. Пусть даже она сможет встретить его с ружьем наготове.

— Глупо, — пробормотал мистер Деннис. — Неужели они думают, что Клайд рехнулся?

Шум нарастал. Толпа придвинулась к беседке. Мэр Буркетт выкрикнул:

— Подождите минуту. Мы собрались здесь…

Вперед вышел шеф Фрейзер. Он снял свою огромную ковбойскую шляпу и выставил ее, словно предлагая покупать военные акции. Оглядел толпу, по-бульдожьи выкатив глаза и раздув щеки.

— Если Клайд Татум где-то неподалеку, мы его найдем. Никто не видел его с тех пор, как он ушел из «Синего пламени» во вторник вечером после семи часов. Фей Татум ушла в полночь. Машина Клайда по-прежнему на стоянке у бара. В среду утром мы пустили собак, они обежали парковку, до двери и обратно, и уселись. О чем это говорит? — Он снова нахлобучил шляпу и вызывающе обвел всех взглядом. Никто не произнес ни слова и не пошевелился. — Клайд уехал на чьей-то машине. Мы не знаем, кто его подвез. Мы не знаем, куда он поехал. Мы проверили автобусы и поезда, дали сообщение по телетайпу. Поисковые группы разосланы по всему округу. — Шеф Фрейзер поднял большие, мозолистые руки ладонями кверху. — Это не преследование. Никто не видел его возле Арчер-стрит. Никто не видел его с Фей. У Фей не было автомобиля, а без автомобиля она не смогла бы найти его. Но почему-то все вы, — он обвел рукой толпу, оглянулся на мэра, окружного прокурора и членов городского совета, — уверены, что Клайд задушил Фей.

Шериф Мур пожал плечами, сохраняя холодное и неприступное выражение лица. Мэр Буркетт отвел глаза. Мистер Томпсон потер мочку уха. Мистер Эванс сморщил тонкий нос. Мистер Уилкинс поерзал на маленьком неудобном стуле. Мистер Рандалл разгладил лацканы белоснежного костюма. Окружной прокурор сунул в карман носовой платок и посмотрел на жену. Та практически незаметным движением наклонила голову. Дарвуд сделал шаг вперед.

Фрейзер выплевывал слова.

— Нет никаких улик. Конечно, Фей и Клайд ссорились, но никто не видел его с ней с того самого времени, когда она вышла из «Синего пламени». Мы проверили всех, кто был там во вторник вечером…

— Подождите, подождите, — медоточиво начал Дарвуд, и его голос полился свежо и уверенно, как река. Окружной прокурор вышел на сцену павильона, слегка покачивая головой. Неожиданно он оказался в своей стихии, на лице появилась осуждающая, но терпеливая улыбка.

— Давайте взглянем на факты. — Дарвуд заговорил, словно в суде, обращаясь к присяжным, уверенно чувствуя почву под ногами. Судья Миллер однажды назвал его Уайэттом Эрпом наших дней. «Донни любого добьет», — говаривал он. Выйдя на сцену, он овладел ситуацией. Этому не стал помехой даже пот, струящийся по его лицу.

— Сунул руки в карманы, — цинично изогнув бровь, прошептал Ральф Кули. Он явно забавлялся от души. — А руки-то дрожат. Дарвуд знает, что ему нужно или достойно выступить сегодня, или вообще забыть про политику. Он напуган до смерти, потому что это дело может сломать его карьеру.

Дарвуд наклонился вперед на носках и понизил голос.

— Фей Татум ссорилась с мужем во вторник днем. Они снова ссорились в «Синем пламени». Фей задушили в ее гостиной сразу после полуночи. Полиция прибыла несколько минут спустя. — Дарвуд подошел к краю верхней ступени и оглядел толпу. — Нашла ли полиция там Клайда Татума? Нет. — Он вынул руки из карманов. — Вернулся ли Клайд Татум домой в ту ночь? Нет. — Вопросы звучали все громче. — Что бы сделал невиновный человек, когда у него убили жену? Я вам скажу. — Он уже кричал и стукнул кулаком о раскрытую ладонь. — Невиновный человек помчался бы в полицию и потребовал, чтобы нашли убийцу его жены. Татум же прячется в норе, как лис. Татум не пришел ни в полицию, ни к шерифу, ни ко мне. А в среду ночью он приходит в свой дом, несмотря на полицию, пробирается внутрь и забирает пистолет. И сбегает. — Дарвуд повернулся к шефу полиции. — И где же Клайд Татум?

Толпа заревела.

— Где он? Где он?

— Мы все хотели бы это знать, — раздраженно вмешался мэр Буркетт и потряс перед Фрейзером пухлым пальцем. — Как вы могли позволить ему ускользнуть в среду ночью?

— Никто не видел взломщика, — резко возразил шеф полиции.

— Взломщика? — окружной прокурор изобразил изумление и широко развел руками. — Когда мы с шерифом Муром осматривали дом в четверг, мы не обнаружили никаких следов взлома. Может быть, вы нашли что-то, что мы упустили. — Он скрестил руки и наклонил голову, приготовившись слушать. Шериф Мур медленно кивнул.

Грубое лицо Фрейзера побагровело.

Ральф Кули подавил смешок.

— Дарвуд ловко его заманил.

Фрейзер медленно пересек сцену и остановился вплотную к окружному прокурору. Но Дарвуд не смутился и не отступил ни на дюйм. Фрейзер был гораздо крупнее. Сцепив мощные руки, он наклонился к Дарвуду.

— Мы не знаем, как взломщик проник в дом. Дом был заперт, но…

— Но, кажется, у него был ключ. Так? — вкрадчиво спросил Дарвуд.

— Может быть. Но знаешь что, Донни? — сурово дал ему отпор Фрейзер. — Клайд оставил ключи, в том числе от входной двери, в своей машине. — Он сунул руку в карман и вытащил блестящий брелок с полудюжиной ключей. — Вот они. У Клайда Татума не было ключей от своего дома.

Дарвуд нахмурился.

— У него мог быть другой ключ.

— Мог быть. И у кого-нибудь еще он мог быть. Но вы хотите знать факты. — Он в упор посмотрел на Дарвуда. — А факт состоит в том, что мы не знаем, кто проник в дом и как он это сделал.

Заскрипел стул. Встал мистер Эванс.

— Господа, прошу вас.

Кули сунул в рот сигарету, зажег ее.

— О боже. Еще один юрист. Мы тут всю ночь проторчим. — Он подавил вздох.

Гретхен подумала, что этот юрист холодный и серый, как брюхо мертвой рыбы.

Эванс прочистил горло и заговорил высоким, четким, резким голосом.

— Шеф Фрейзер, на какой стадии находится расследование?

— Поиски Клайда Татума продолжаются. Так что если Татум жив, то он все еще прячется, и прятаться он может только, — шериф повысил голос, — с чьей-то помощью. И когда мы найдем его, мы найдем и того, кто ему помогал. И я хочу, чтобы все знали: кто бы это ни был, он сгниет в тюрьме. Я это обещаю.

…помнишь Бадди Уилсона? Внешностью особо не вышел, но танцевал классно. С ума по мне сходил. В день похорон все меня утешал. Я ему чуть не рассказала, когда поняла, что на самом деле произошло с мамой. Но думаю, даже он бы мне не поверил. Никто бы мне не поверил. Подумали бы, что сочиняю. А я так боялась, так боялась. Мне нужно было убежать. Бадди хотел жениться на мне, а у него отпуск заканчивался. Мы сбежали в Талсу, и нас поженил мировой судья. Тогда не особенно смотрели на возраст, если парень в военной форме. Мне было шестнадцать. Я проводила его на корабль, он уехал в сентябре…

Глава 8

…о том лете. Все эти годы я старалась не вспоминать ту субботу. Но возраст — безжалостный спутник. Старея, мы легче принимаем реальность. Всю жизнь мы словно карабкаемся из узкой расщелины. Ноги срываются, сверху сыплются мелкие камни, но когда, добравшись до края, вцепишься в него окровавленными, израненными руками, то, оглянувшись на извилистую тропу, с изумлением видишь нечастые светлые мгновения — а рядом с ними тень и тьма. Лишь тогда мы понимаем, как были близки к гибели и принимаемся считать упущенные возможности, напрасные усилия, непредвиденные последствия всей этой борьбы. Непредвиденные последствия…

Симаррон-стрит кипела светом и движением. Люди шли к машинам и по пути здоровались с соседями. Некоторые стояли группками, разговаривали, смотрели через плечо на проходивших мимо шефа полиции, шерифа и окружного прокурора. Мистер Деннис кивнул Гретхен.

— Я тебя подвезу. Моя машина в аллее за редакцией.

— Спасибо. — Она едва услышала собственный голос из-за толпы, гудевшей, как футбольные болельщики после победы их команды. Но в этом шуме слышались гнев, раздражение, тревога и страх.

Чем дальше они отходили от городской площади, тем слабее становился шум. Гретхен забралась в пыльный черный седан, и отвратительное бормотанье осталось позади, но в сознании стучал бесцветный голос шерифа: «…сгниет в тюрьме… сгниет в тюрьме…» Что, если шериф узнает о бабушке? Неужели он посадит бабушку в тюрьму? Загонит в одну из этих бетонных камер и захлопнет железную решетку? Она видела камеры, когда ходила в офис шерифа. Слова кружили в голове, и внутри звенела струна напряжения.

— Гретхен? — В свете фар мистер Деннис выглядел очень усталым и посеревшим.

Она резко наклонилась вперед.

— Да?

— С тобой все в порядке? — Притормозив у ее дома, он обеспокоенно повернулся к ней.

— Да, сэр. — Нет, не в порядке. Она едва сдерживалась, чтобы тут же не помчаться в хижину Пурдисов. Надо торопиться…

— Ты устала. Работала весь день. А еще похороны. — Он вынул из кармана трубку, опустил ее в кисет. — Не приходи завтра на работу. Проведи время с мамой. Я сам напишу о толпе на собрании.

Гретхен крепко сжимала листки исписанной бумаги. У нее получились хорошие заметки: преподобный Баярс протискивается сквозь толпу с петицией о закрытии «Синего пламени»; бакалейщик, мистер Хадсон, рассказывает, что Клайд работал на него, когда учился в школе, и однажды нашел орленка, у которого застрелили мать, вырастил его, выкормил кусочками рыбы, а потом отпустил на волю; мистер Солк, живущий в восьми милях от города, утверждает, что видел Клайда ранним утром в пятницу возле Охотничьего озера; миссис Гордон заявляет, что у нее из сарая украли рыболовные снасти; сестры Уиттл с Колсон-Роуд требуют защиты полиции, потому что одиноких пожилых женщин нельзя бросать на милость беглых преступников; игроки школьной футбольной команды добровольно вызываются создать поисковый отряд…

Она закрыла дверь машины, наклонилась к открытому окну.

— Я в порядке. — Она сможет написать хорошую статью. В голове уже четко сложилось начало: «Сержанта Клайда Татума не было на собрании городского совета в пятницу, но все говорили только о нем».

— Я приду пораньше. Я знаю, где ключ, и закончу статью до того, как мама и… до того, как мама приедет. — До того, как приедут мама и этот мужчина. Кажется, ей и не хотелось возвращаться домой до приезда мамы.

На крыльце горел свет. Мистер Деннис не уехал, пока Гретхен не открыла входную дверь и не помахала на прощанье. Она вошла, аккуратно положила заметки на тумбочку под зеркалом. Утром будут под рукой.

Завтра. Оно кажется таким далеким. Потому что так много нужно сделать сегодня вечером. Она было стала красться по коридору на цыпочках, стараясь не шуметь, но пол заскрипел, и тут же зажегся ночник в бабушкиной комнате.

Гретхен остановилась в дверном проеме.

— Я уже дома.

Бабушка попыталась подняться, и Гретхен заторопилась к ней.

— Не надо. Ложись, спи.

— Собрание… — едва слышно прошептала бабушка.

— Я тебе завтра про него расскажу. Ничего особенного (…сгниет в тюрьме… сгниет в тюрьме)… Но люди напуганы. — Гретхен посмотрела на бабушкино морщинистое лицо, такое серое и неподвижное на белой подушке. — Не волнуйся. Все будет хорошо. — Она погладила руку с набухшими венами и выключила лампу. — Спокойной ночи.

Выходя, она плотно закрыла за собой дверь. В своей комнате, напряженно прислушиваясь к звукам за стеной, она быстро переоделась в шорты, футболку и мокасины, достала из тайника под бельем в комоде пистолет Джимми и фонарь, бесшумно вылезла в окно и спрыгнула на землю.

Луну заволокли тучи. Стояла душная, безветренная ночь. Где-то вдалеке раздался раскат грома. Короткая вспышка озарила небо — гребни черной лавы с жемчужными краями. Гретхен быстро шла к Магуир-роуд. Она держалась обочины узкой дорога, но машин не было. Залаяли собаки Тернеров. Показалась едва заметная тропинка в лесу. Впереди неясно вырисовывалась темная и неприступная чаща. Когда она ступила на тропинку, тьма обволокла ее, как черное одеяло. Сунув пистолет под мышку, она прикрыла фонарь рукой, оставив едва заметный проблеск. Время от времени останавливалась, переводя дыхание и вслушиваясь в шорох листьев, движенье веток, пронзительный треск цикад. Комары и мошки роились клубами, и Гретхен пожалела, что не надела рубашку с длинными рукавами и джинсы. Один раз она направила открытый луч света на густые заросли кустарника, лиан и папоротника. Койоты и рыси могли неслышно пробираться в ночи. Она заметила — или ей почудилось? — клок рыжей шерсти. С бешено колотящимся сердцем навела пистолет и замерла. Лес жил звуками, тени — движением. Наконец она заставила свинцовые ноги идти дальше и пробиралась сквозь ночь, едва дыша от страха. В первый раз было совсем не страшно, а сейчас она так устала, и ее грызла тревога, что шериф все узнает. Если он постучит в их дверь и посмотрит на бабушку своим неподвижным холодным взглядом, она просто умрет от ужаса.

Смерть… Гретхен отталкивала воспоминания о Фей Татум, распростертой на полу в комнате, где она смеялась и плакала, где жила и умерла.

Когда она наконец добралась до заросшей поляны и темной хижины, ее колотила дрожь. Она выключила фонарь и напряженно вгляделась, пытаясь уловить хоть проблеск света.

Ничего. Хижина не выглядела жилой, казалось, ее наполняли только тьма и тяжкое ощущение опасности. Хотелось развернуться и убежать. Но она сделала усилие и медленно пошла по неровной земле, сторонясь высокой, по пояс, травы. В эти минуты она ненавидела жужжание насекомых, прикосновения к коже и эту тьму, жуткую, тяжелую, враждебную тьму. Под ногами заскрипели ступени. Гретхен застыла, наклонив голову. Позади шумела трава. Она оглянулась. Вокруг заросшей поляны темнело кольцо леса. За деревьями могло укрываться зло. Ей чудилось чье-то внимательное присутствие, зловещее, угрожающее, страшное. Оно стало невыносимым. Она включила фонарь и стала водить им, скользя лучом по деревьям, траве, зарослям папоротника. Все было неподвижно, остались только звуки ночи: жужжание и стрекот насекомых, суета потревоженных белок, жуткие стоны сов.

Гретхен направила фонарь на хижину. Он осветил закрытую дверь и окно с наполовину поднятой рамой. Дверь не открывали. Дыхание немного успокоилось. Будь за дверью Клайд Татум, он бы уже увидел свет. Она прошла по крыльцу, сжимая фонарь в левой руке, а пистолет 22-го калибра — в правой.

— Мистер Татум? Это Гретхен Гилман. — Слова упали в тишину. Неловко держа фонарь большим и указательным пальцами, левой рукой она взялась за ручку двери и повернула ее. Дверь отворилась. Язык света высвечивал позолоту выброшенной арфы, составленные коробки и сломанную мебель, изрезанный стол, тусклую зелень лампы. В воздухе стоял густой запах керосина. Старый деревянный ящик служил мусорным ведром. По влажному комку газеты тонкой темной линией ползли муравьи. Одеяло, служившее шторой, валялось на полу. Наверно, он пользовался им, только когда включал свет. Сейчас окно было открыто.

Вдалеке загремел гром. Может начаться гроза. Нужно поторопиться. От того, что Клайда Татума не было, Гретхен и огорчилась, и обрадовалась. Она собиралась передать ему слова шерифа и просить, чтобы он защитил бабушку. Он обещал бабушке, что никому не расскажет про ее помощь, но ему нужно знать, насколько важно его молчание. У нее не было с собой бумаги, но она бы все равно не решилась оставить записку. Вдруг сюда доберутся шеф полиции или шериф? Нет, записку оставлять нельзя. Оставалось надеяться, что Клайд сдержит обещание.

Сверкнула молния, разливая голубой свет на груду хлама. Гретхен направила фонарь на кухонный стол и осветила его неровную, потертую деревянную поверхность. Она медленно повела лучом и замерла. В прошлый раз именно здесь стояла бабушкина корзина для пикника, с отпечатками ее пальцев и именем, Пфицер, выжженным четкими черными буквами на ручке. Клайд откинул крышку своей огромной рукой, взял куриную ногу, ел и говорил. Сейчас на столе валялись лишь обрывки коричневой бумаги.

Она подошла ближе. Бумагу оторвали от старых, мятых пакетов из супермаркета. Нашел ли их Клайд Татум в мусоре и принес сюда, чтобы вести записи о своих поисках убийцы жены? Возле клочков бумаги лежал большой карандаш с толстым стержнем. На одном листке печатными буквами были написаны пять или шесть имен. Гретхен едва взглянула на них. Надо найти корзину.

В комнате стояла духота, в открытое окно не пробивалось ни ветерка. Неудивительно, что он отбросил одеяло. Пот тек по лицу, спине и ногам, одежда липла к телу, но она заставляла себе двигаться медленно. Встала на цыпочки, наклонилась, заглянула под коробки, столы, встала на четвереньки, пошарила под перекошенным баком и наконец нашла корзину под шатким столиком. Гретхен взялась за деревянные ручки и вытянула ее. Все было на месте: и тарелка, и салфетка, и нож с вилкой. От облегчения закружилась голова. Она положила в корзину пистолет и закрыла крышку. Заметит ли он пропажу? Неважно. Главное защитить бабушку. Она заторопилась к двери, притворила ее за собой. Над деревьями блеснула молния.

Она уже спускалась по ступеням, и луч фонаря, прыгая то вверх, то вниз, освещал задушенную травой поляну, как ее снова охватил страх. Она вцепилась в корзину, оглядывая темную массу деревьев. Он приближается? Кто-то был рядом. Опасность и зло были уже совсем близко.

Ее охватила паника. Она выключила фонарь, спрыгнула с крыльца и легко побежала к кустарнику, бросаясь от одной тени к другой. Добежав до леса, по-лисьи бесшумно скользнула на тропинку, доверившись ночному зрению. Фонарь она положила в корзину, а пистолет достала и крепко сжала в руке.

Один осторожный шаг, другой, третий. Ночную духоту изредка прорезали молнии. Выбравшись из леса, Гретхен прижалась к темной стороне дороги и быстро шла, оглядываясь и вздрагивая от каждого треска и шороха. Ну вот и Арчер-стрит. Почти дома. Она побежала так, словно за ней по пятам гнались гончие, и уже не пыталась соблюдать тишину. Но ночная улица была пуста, и никто не услышал хруст гравия под ее ногами.

В доме она прислонилась к стене, пытаясь восстановить дыхание и оглядываясь на путь, который она преодолела. Надо позвонить… шефу Фрейзеру… что-то плохое… что-то ужасное… Ее охватило ощущение фатальной неизбежности. Но сначала корзина. Глотнув воздуха обожженными легкими, Гретхен пошла к черному ходу. Она так крепко держалась за ручки корзины, убегая из хижины, что теперь болела рука. Вынув фонарь, она поставила корзину на ступени. Бабушка найдет ее утром и удивится, но подумает, что ее оставил Клайд Татум. Что бы ни случилось, сейчас бабушка в безопасности. Ничто не связывало ее с хижиной, этим зловещим, безмолвным местом.

Гром ударил совсем рядом. Гретхен побежала к окну своей спальни, отодвинула сетку и, осторожно держа пистолет, забралась внутрь. Наконец-то дома. Она подошла к комоду, положила пистолет и фонарь в верхний ящик. Не хотелось думать об охватившем ее на крыльце хижины обжигающем страхе, разрушительном, как языки пламени в высушенном жарой лесу. Как она ни старалась, это воспоминание не отпускало ее, хотя ничего страшного ни в хижине, ни на тропинке не случилось. Но где-то в глубине затаился страх. Несколько лет назад на занятиях в воскресной школе их учительница, миссис Буррис, худенькая, застенчивая, твердо внушала им, что не нужно доказывать существование Бога и что есть истины, которые душа знает без вопросов и сомнений, стоит только вслушаться. Так ли несомненно зло? Гретхен знала, что близко подошла к чему-то невыразимо темному и опасному. Она не могла доказать это, она просто знала. Надо позвонить шефу Фрейзеру… Но можно ли рассказать ему о хижине, не подвергая опасности бабушку?

Гретхен села на край кровати, сцепив руки. Покой комнаты постепенно ослабил напряжение, и мучительный страх начал отступать. Глаза болели от усталости. Ноги отяжелели, как бревна. Что ее так напугало? Нужно разобраться. Она никого не видела, но чувствовала, что за ней наблюдают. Кто? Клайд Татум? Или кто-то другой? Никто не знал, что Клайд прячется в хижине Пурдисов, кроме нее и бабушки, хотя, постойте, еще же та женщина, что позвонила бабушке. Она могла сказать кому-нибудь, что Клайд там. Может, кто-то искал его, когда пришла Гретхен. Может, и наблюдатель был напуган, и его страх передался Гретхен. Но молчаливым наблюдателем мог быть и Клайд Татум. Он бы, конечно, испугался, если бы кто-то подошел к его хижине. Чем больше она думала об этом, тем больше убеждалась, что Клайд услышал ее приближение и убежал в лес. Глупо было думать, что она в опасности. Ничего плохого не произошло. Может, за ней просто следила лиса. Облегчение мягким, воздушным облаком обволокло Гретхен.

Мощная вспышка молнии озарила комнату и на дрожащее мгновенье залила мир за окном молочным светом. Голубоватый свет погас, и на землю рухнул дождь. Он застучал по крыше, ударил в окно. Гретхен разделась, надела ночную рубашку и упала в кровать.

Гретхен скользнула взглядом по коту тигрового окраса, что засел на большом мусорном баке у черного входа в редакцию. Кот тер лапой мордочку, высунув розовый язык, и поглядывал на девочку, явно рассчитывая на угощение.

Она наклонилась и нашла ключ. Кот спрыгнул и потерся о ее лодыжку. Гретхен впустила его в редакцию. В маленькой кладовой стоял холодильник, в котором нашлась бутылка сливок, — мистер Деннис любил смягчить свой цикориевый кофе. Коту досталось угощенье в блюдце на сложенной газете.

Утреннее солнце заливало розовым и золотым светом комнату, мурлыкал кот, пальцы привычно ощупали небольшие углубления на металлических клавишах печатной машинки, Гретхен вдохнула знакомый запах дыма от сигарет и трубки, свинца, чернил и успокоилась. Она не будет думать про лес. Ни сейчас, ни потом. Развернув свои заметки с собрания городского совета, она начала писать, слово за словом, и каждое из них, словно кирпичик, заслоняло ее от страха, тревоги и неопределенности.

Она почти закончила, когда пришел мистер Деннис. Льняной костюм, который он носил и вчера, измялся. Глаза выдавали мрачное настроение, но он постарался заговорить весело.

— Как насчет карамельного пирожного, а, Гретхен? — Он держал белую картонную коробку из кондитерской Лиона.

— Да, спасибо, сэр.

Он принес пирожное на треснутом желтом блюдце. Гретхен откусила, вытерла липкие пальцы о писчую бумагу.

Через минуту редактор поставил на ее стол белую чашку.

— Осторожно. Горячий. — Аромат крепкого кофе и цикория наполнил комнату.

Она напечатала внизу страницы код конца статьи, скрепила листы и протянула их мистеру Деннису.

Мистер Деннис просматривал тексты быстрее, чем все, кого она знала. Он кивнул, сказал «Хорошо» и пошел к своему столу, забрав ее статью.

Он произнес только одно слово, и в своем воображении Гретхен взяла его в ладони, гладкое и блестящее, как конский каштан на ночной тумбочке у ее кровати. Каштан дал ей Джимми перед отъездом на сборы. Каштаны приносят удачу. Иногда она сжимала его и мечтала, чтобы Джимми взял его с собой. Удача нужна была ему самому.

Если бы они и вправду несли удачу! Тогда с бабушкой будет все в порядке и шериф никогда не узнает, что она помогала Клайду Татуму. Гретхен доела пирожное, но даже восхитительная глазурь из желтого сахара показалась безвкусной. Она отодвинула стул, посмотрела на стол редактора. Он надел свои зеленые очки. От его трубки поднимался дымок, сладко пахнувший вишней. Пухлые пальцы летали над клавишами, создавая уверенный, отрывистый стук.

Гретхен помедлила, потом решительно двинулась к его столу. Она подождала, пока он сделает паузу и посмотрит на нее. Взгляд сначала казался отрешенным от сосредоточенности, но постепенно обрел свою обычную остроту.

— На сегодня хватит, Гретхен. Иди домой и передавай привет маме.

— Передам, мистер Деннис. Но, — надо подбирать слова очень осторожно, — но я все думала, что это имел в виду шериф, когда сказал вчера вечером, будто мистеру Татуму кто-то помогает?

Светло-зеленые глаза мистера Денниса смотрели сквозь нее и, казалось, видели все ее мысли насквозь. Ох, не надо был спрашивать. Она затаила дыхание.

— Он имеет в виду, что у кого-то будут большие неприятности. — Он взял трубку, сунул ее в рот. Глубоко затянулся, выпустил дым и задумчиво продолжил, — шериф Мур не дурак. Клайд исчез во вторник вечером. Сегодня суббота. Где он прятался? Как добывал еду? Совершенно ясно, что кто-то ему помогал. — Он насупил кустистые седые брови. — Послушай, девочка, если ты думаешь, что кто-нибудь, — к примеру, Барб, — знает, где прячется Клайд, то ради бога, попроси их предупредить его. Люди напуганы. Они держат оружие наготове. Клайду лучше сдаться как можно скорее. — Он показал трубкой на машинку. — Я пишу редакционную статью, но собираюсь поместить ее на первую страницу. Это не тот случай, когда можно позволить кучке из местного «комитета бдительности» сначала стрелять, а потом задавать вопросы. Клайд Татум заслуживает судебного процесса.

Гретхен отступила, качая головой.

— Барб не знает, где ее отец. Я просто хотела рассказать ей о вчерашнем собрании, но не поняла, что имел в виду шериф.

Губы редактора искривила кислая усмешка.

— Он имел в виду то, что и сказал. Кто-то сгниет в тюрьме вместе с Клайдом.

Дом Татумов выглядел заброшенным. Разросшиеся сорняки шелестели на ветру. Пожелтевшие газеты, промокшие от вчерашнего дождя, раскидало по стертым ступеням. Окна были закрыты, шторы задернуты. Гретхен остановилась у почтового ящика. Сломанная крышка свисала по-прежнему набок. Дождь размыл чернила на одном из конвертов. Судя по всему, Барб не возвращалась в дом после похорон. Гретхен не видела ее после того, как та бросилась прочь с кладбища, убегая от своего гнева и боли с молодым солдатом, и скрипучий голос преподобного Баярса несся им вслед. Куда они направились? Прошлой ночью Гретхен искала Барб на городской площади. Интересно, знает ли она о том, что произошло и что говорят. Мистер Деннис беспокоится за отца Барб. Нужно, чтобы она знала…

Гретхен шла по рассохшемуся тротуару и вдруг вздрогнула от яркой вспышки. Щурясь от солнечного света, она посмотрела налево: возле заросших кустов жимолости в конце подъездной дорожки дома Татумов блеснуло что-то металлическое. Она пересекла двор и подошла к дорожке. За сладкопахнущими кустами был припаркован разбитый седан без переднего правого крыла. Гретхен не узнала машину. С улицы она была не видна. Кустарник, разросшийся в высоту и ширину, надежно скрыл ее даже от наблюдательной миссис Крейн.

Распахнулась дверь черного хода. В проеме стояла Барб. Розовая майка и голубые шорты создавали чуть шокирующий контраст ее вчерашнему темному платью, но хорошо годились для невыносимой жары, которую обещало ослепительное утреннее небо.

Гретхен медленно прошла к крыльцу. Говорить с Барб ей не хотелось, но она была уверена, что это необходимо. К тому же ее мучили вопросы о машине, доме и о том, где была Барб со вчерашнего дня.

Барб ждала, стоя неподвижно и напряженно. Длинные рыжие волосы блестели на летнем солнце. Такие волосы должны обрамлять красоту, а не постаревшее юное лицо с глазами, полными страдания. Когда Гретхен была в нескольких футах, она дернула бретельку майки.

— Я видела, как ты идешь из города. — Она помолчала, сглотнула. — Они нашли папу?

Гретхен покачала головой.

— Нет.

— Папа… — тихо выдохнула Барб.

Она обращалась не к Гретхен и смотрела мимо. Голос ее прозвучал тонко, будто маленькая девочка звала кого-то в ночи.

Гретхен обхватила себя руками. Так было легче говорить лицом к лицу с Барб. И так было легче удержать слова, которые она хотела, но не могла произнести. Барб так нужен отец, а она знает, где он.

«…сгниет в тюрьме… сгниет в тюрьме…»

Наконец решившись, она выпалила:

— Ты была вчера вечером на площади? Я тебя не видела.

— Нет. — Барб посмотрела Гретхен в глаза. — А что?

— Вчера было собрание городского совета. О твоем папе. — Гретхен набрала воздуха. — Все очень расстроены.

Темные, отчаявшиеся глаза Барб требовали большего.

Неохотно, срывающимся голосом, Гретхен продолжила:

— Люди готовят оружие. Шеф полиции, шериф и окружной прокурор злятся друг на друга, а весь город злится на них, потому что твоего папу так и не нашли. Шериф говорит, что тот, кто помогал твоему папе прятаться, сядет в тюрьму. Мистер Деннис боится…

Барб, прихрамывая, сбежала по ступенькам и схватила Гретхен за руку, впившись ей в кожу острыми ногтями.

— Боится чего?

— Что кто-нибудь застрелит твоего папу. Мистер Деннис говорит, что если кто-то знает, где он прячется, он должен посоветовать ему сдаться. Как можно скорее. — Каждое слово глубоко ранило саму Гретхен. Она знает, где Клайд Татум. Она знает и должна что-то сделать.

— Почему папу могут застрелить? Он никому не причинит зла. Это же бред просто! Он никогда бы… — Барб осеклась, словно услышала собственные слова, разжала пальцы, и рука бессильно упала. Было лишь девять утра, а солнце уже палило немилосердно, и пыльную землю придавил раскаленный летний жар. Среди этого пекла Барб словно уменьшалась на глазах. Голова опустилась, плечи поникли, руки беспомощно повисли вдоль тела.

— Папа. — Голос ее дрожал. — Боже, он так любил маму. Он так ее любил.

И он убил ее. Барб этого не сказала, но сознание этого жило в ее горе и боли. Она отвернулась и споткнулась о ступеньку.

Дверь снова распахнулась.

— Барб, милая, не плачь. — Коренастый молодой солдат, появившийся из дома, обнял девочку. Барб, рыдая, прижалась к нему. Он склонился к ней, что-то ласково бормоча, потом с вызовом посмотрел на Гретхен. Когда он гладил длинные рыжие волосы Барб, его открытое веснушчатое лицо светилось добротой.

Гретхен повернула прочь. Не оглядываясь, она дошла до угла и услышала, как хлопнула дверь. Они вернулись в дом. Барб смогла остаться в этом доме, потому что уже не была один на один со смертью и отчаянием. Гретхен представляла себе, что заговорят в городе, когда узнают об этом. Но она никому не скажет. Этот солдат нужен Барб. У нее никого больше нет.

Надо спешить. Она еще раз пойдет в хижину и при свете дня поговорит с мистером Татумом, предупредит его об опасности и объяснит, как важно никому не рассказывать о том, что бабушка ему помогала.

На улице она помедлила. Бабушка не должна ее видеть. Гретхен свернула в сторону, даже не взглянув на дом Татумов, и заспешила к аллее. Дом Крейнов тоже был заперт, окна опущены, шторы задернуты. На двери черного хода висела записка: «Уиллис, молоко не нужно до следующей недели. Уехала из города. Марта».

В двух шагах от Гретхен над кустом глицинии кружил шмель. Она спрыгнула со ступенек. Миссис Крейн уехала из города. Гретхен было ясно, как день, что она уехала к дочери, чтобы не рассказывать шефу полиции о мужчине, который приходил в дом Татумов по ночам. Но, может, он выяснит это каким-нибудь другим способом. Она нетерпеливо тряхнула головой. На самом деле все это неважно. Важно добраться до хижины Пурдисов и предупредить Клайда Татума.

При свете дня путь к лесной тропинке показался вдвое короче. Тропа змеилась сквозь заросли ложных акаций, крыжовника и дикой черники. Гретхен прошла пять или десять футов, когда с внезапностью, от которой перехватило дыхание, на нее напал страх. Она окаменела и прислушалась. Щебетали птицы. Ветер шелестел листьями дубов, берез и ореховых деревьев. Она попыталась сделать еще один шаг, но вдруг развернулась и бросилась бежать, цепляясь за кусты и царапаясь. Остановилась она только у дома и, прислонившись к чешуйчатому стволу платана, пыталась восстановить дыхание.

Теперь ее обжигал стыд. Что с ней происходит? Средь бела дня, никого не встретив, она умчалась, хотя бояться было нечего. Она же не увидела гремучую змею. А всего-то и надо было, что пройти через лес до поляны и позвать мистера Татума. Он бы ее не обидел, ведь она подруга Барб. Она могла бы сказать ему, как мучается Барб и как необходимо ему вернуться домой.

Но одного она не смогла бы сказать ему. Барб знает, что он убил ее мать.

Гретхен медленно шла к своему двору. Дверь стояла нараспашку. Бабушка наверняка на кухне, заканчивает свой великолепный обед. Она передаст бабушке слова мистера Денниса и признается, что шла за ней до хижины. Если бабушка поймет, что Клайд Татум в опасности, они могут пойти в хижину вместе, Гретхен только и нужно, чтобы кто-нибудь прошел с ней через лес. Девочка чувствовала себя ужасно глупо: ведь она уже была на тропинке, но развернулась и убежала. Может, вдвоем они смогут убедить мистера Татума вернуться с ними. Тогда он будет в безопасности. Они могли бы привести его домой и позвонить шефу Фрейзеру.

Она заспешила по ступенькам, вошла в прихожую и сразу уловила сладкий мускусный аромат роз. На стойке для писем стояла лучшая бабушкина хрустальная ваза, полная свежесрезанных розовых, красных, кремовых и белых роз. Перед вазой лежали последние письма от Джимми, разложенные по порядку. Гостиная блестела, на столе уже был расставлен фарфор и хрусталь, разложено серебро. Дюжина темно-красных роз на длинных стеблях в высокой хрустальной вазе украшала середину стола.

Гретхен охватило ощущение покоя. Бабушка решит, что надо делать.

— Бабушка?

— Гретхен. — Родной голос прозвучал тихо и слабо, словно во сне.

Гретхен побежала на кухню.

Бабушка грузно сидела на деревянном стуле, бледная, и капельки пота блестели на лбу и над верхней губой. Глаза расширились и смотрели в одну точку. Ярко-желтый фартук, надетый на голубое шелковое платье, был измят.

— Бабушка! — Гретхен бросилась к бабушке, взяла ее вялые, холодные и влажные руки в свои.

— Со мной все хорошо. Принеси мне кофе, пожалуйста. — Бабушка сделала глубокий вдох.

— Доктор Джемисон. — Сердце колотилось, как после отчаянной гонки. — Я ему позвоню. — Она отпустила бабушкины руки и дернулась к телефону.

— Гретхен. — Бабушка говорила громче, на этот раз резко и повелительно. — Не надо. Со мной все в порядке. — Она положила руку на кухонный стол, выпрямилась на стуле. — Это просто жара. Я работала слишком быстро. Чтобы все, что я делаю для моей Лоррейн, было безупречным. А сейчас помоги мне. Я посижу здесь, а ты все закончишь. Но, пожалуйста, принеси мне кофе.

Оглядываясь через плечо, Гретхен подошла к плите. Кофейник с ситечком стоял на слабом огне, пламя газа едва было заметно, и как раз годилось, чтобы сварить крепкий кофе. Гретхен налила густой черный напиток в чашку из толстого белого фарфора, добавила две ложки сахара и четверть дюйма сливок.

Бабушка взяла чашку и с усилием улыбнулась.

— Ты у меня такая хорошая девочка, Гретхен, у нас сегодня будет замечательный день. — Она отпила почти жадно, вздохнула, и легкий румянец тронул ее полные щеки. — Так, проверь, пожалуйста, картошку. Должна уже быть готова.

Гретхен взяла трикотажную бело-розовую прихватку, подняла крышку и проткнула картофелину в булькающей воде вилкой на длинной ручке. Как раз то, что надо. Она поставила большую кастрюлю на середину плиты, чтобы разминать горячую картошку, и посмотрела на бабушку. Та выглядела лучше, но сидела на стуле так, словно вросла в него. Она поманила Гретхен.

— Мама скоро приедет, и я хочу попросить тебя: позови ее на озеро. — Она помолчала, вдохнула раз, другой, третий, будто ей нe хватало воздуха на остальные слова. Потом слегка покачала головой. — Сегодня так жарко. Я тоже попрошу ее пойти, чтобы она и ее… друг по-настоящему отдохнули. Я скажу ей… — голос становился все слабее, — что слишком много работала на этой неделе и хочу полежать, а когда вы вернетесь с купанья, мы устроим наш праздничный ужин. Хорошо, mein Schatz?

— Бабушка, — умоляюще сказала Гретхен, — давай я позвоню доктору Джемисону. Он придет…

На дорожку, грохоча мотором, завернула машина.

— Ну вот и они. — Бабушка попыталась подняться, но снова упала на стул и махнула Гретхен. — Иди, встречай. Я сейчас подойду.

Гретхен побежала к входной двери. Темно-синий «бьюик» запылился, но хромовая решетка на бампере ослепительно блестела. Гретхен прикрыла глаза рукой. Открылась дверь водителя, но мужчина, выходивший из машины, ничуть ее не занимал. И вот открылась пассажирская дверь, и показались светлые кудри под шляпкой-таблеткой с ярким розовым пером.

— Мама! Мама! — Гретхен спрыгнула с крыльца и ринулась к ней. Мама тоже бросилась ей навстречу, презрев каблуки и короткую узкую юбку. Гретхен влетела в мамины объятия и ощутила ее тонкое сильное тело, тепло любимых рук.

— Малышка моя, как же я рада тебя видеть! — И снова объятия, крепкие и горячие. Наконец Лоррейн отошла на шаг, держа Гретхен на расстоянии вытянутой руки. — Вы так выросли, Г. Г. Гилман. — В ее голосе появилась новая интонация, как будто они обе теперь были взрослыми. Она ласково погладила Гретхен по щеке. — Кажется, я так давно тебя не видела. — Мама покачала головой и засмеялась. — Ну, пошли, Гиги, я хочу познакомить тебя с Сэмом. Надеюсь… — она замолчала.

Он стоял рядом. Гретхен не хотела на него смотреть. Его тень легла между ними, и она не сводила глаз с этой вытянутой полосы.

— Привет, Гретхен. Лоррейн много о тебе рассказывала. — У него был теплый, дружелюбный голос. — Ты читаешь быстрее, чем Кларк Кент превращается в Супермена, и пишешь лучше, чем Лу Лейн.

Гретхен медленно оглянулась. Он оказался крупным мужчиной, выше папы. Грубоватое лицо загорело до медно-красного цвета. Над глубоко посаженными темными глазами и крючковатым носом нависли рыжеватые брови. На щеках пролегли глубокие морщины, как будто он много смеялся. Белоснежная форма с темными нашивками хрустела от свежести.

Она смотрела на него без улыбки.

Внезапно его лицо словно постарело и отяжелело.

— Лоррейн. — Бабушка стояла на верхней ступеньке. Она уже сняла фартук и выглядела так, будто собралась в церковь: волосы уложены в корону из кос, круглое лицо сияет улыбкой, лучшее ярко-синее платье чествует дорогих гостей. Но лицо оставалось бледным.

— Мама. — Лоррейн оглянулась, за секунду взлетела по ступенькам и обвила руками бабушку. — Мама, это Сэм. — Она говорила живо, не сводя глаз с его лица. — Сэм Хойт. Он младший офицер, был в отпуске и на следующей неделе возвращается в Калифорнию. Мы познакомились на прошлой неделе в парке аттракционов. Я пошла туда в пятницу вечером с другими девушками с завода. Не могу поверить, что можно быть таким ребенком. Мы катались на чертовом колесе, и его кабинка была как раз под нашей. И вдруг мы остановились на самом верху, и я так испугалась. Когда мы спустились на землю, Сэм крикнул, что кабинки надежно огорожены. А мне показалось, что он спрашивает, где можно купить мороженое, и не успели мы опомниться, как уже шли все вместе в кафе… — Она замолчала, переводя дух.

— Миссис Пфицер, — сказал он торжественно, хотя в голосе слышался смех. — Раньше я мороженого почти не ел, а сейчас это моя любимая еда.

— У нас сегодня будет домашнее мороженое. И яблочный пирог удался. — Бабушка сияла. — Заходите, спрячемся от солнца.

Они прошли в гостиную, Гретхен вошла последней. Мама взяла Сэма за руку.

— Я хочу показать тебе фотографию Джимми. — И Сэм подошел к ней близко, так близко, когда они рассматривали фотографии в рамах на каминной доске.

Гретхен тоже посмотрела на фотографии: дедушка с бабушкой на тридцатой годовщине свадьбы, мама с папой в день свадьбы, Джимми в мантии на школьном выпускном, она сама в свой одиннадцатый день рождения.

Сэм взял фотографию Джимми, и они с мамой сели на диван. Лоррейн наклонилась вперед и, подпирая подбородок рукой, разгоряченная и счастливая, без умолку рассказывала о Джимми.

Сэм Хойт поднял темные глаза на Гретхен.

Она отвернулась.

— Я берегу письма Джимми для тебя. — Бабушка сидела в кресле. — Мы так гордимся нашим храбрым Джимми, мистер Хойт. И Гретхен так много работает. Она помогает мне в кафе каждый день, а потом идет в редакцию, и ее статьи выходят каждый вечер. Вчера вечером она работала допоздна, так что я надеюсь, что вы с Лоррейн сегодня устроите для нее праздник. Лоррейн, может, вы с мистером Хойтом отвезете ее на озеро? Все повеселитесь, как мы, бывало, в прошлые годы. Для мистера Хойта я найду купальный костюм Джимми. — Она улыбалась, но лицо оставалось серым, как грязный лед, и она тяжело оперлась на подлокотник кресла.

Лоррейн захлопала в ладоши.

— Сэм, это и правда будет весело. Я сто лет не плавала. А потом мы насладимся маминой отменной едой. — Она в замешательстве посмотрела на мать. — Нам надо уехать сразу после обеда. Сэм обещал родителям, что мы приедем сегодня днем. Они живут в Талсе.

— Ты так быстро уезжаешь? — Гретхен не верила своим ушам.

Лоррейн протянула к ней руки, но она отстранилась.

— Мне надо взять купальник. — И она выбежала из комнаты.

В машине Гретхен разместилась на самом краю, раскалившееся сиденье жгло кожу сквозь купальник. Она протянула руку и расстелила на сиденье свои рубашку и шорты.

— Гретхен, — лицо Лоррейн сияло счастьем, — разве не здорово! — Она поправила бретельку купальника с красными гибискусами на желтом фоне. — Я так давно не была на озере. — Она повернулась к водителю, оживленная и счастливая. — Охотничье озеро такое красивое, сосны и настоящий песок.

Гретхен любила это озеро, любила ощущение липкой жары и шок от погружения в прохладную воду. Но сейчас озеро казалось далеким и нереальным. Она смотрела на дорогу. Они проедут как раз мимо тропинки к хижине Пурдисов, а она ничего не сможет сделать. А когда вернутся домой, пора будет обедать, и не получится ускользнуть так, чтобы сбегать в хижину. Ей казалось, будто время утекает, словно монеты из кошелька.

Лоррейн обернулась и посмотрела в заднее стекло.

— Смотри, Сэм. Вот дом Татумов, заросший травой и с горой газет на крыльце. Бедная Фей. Бедный Клайд. Бедная Барб. — Она повернулась к Гретхен, лицо ее помрачнело. — Малышка, и ты видела весь этот ужас. И Клайда ведь так и не нашли?

— Нет. Шериф считает, что кто-то помогает ему прятаться. — Гретхен тут же пожалела о сказанном. Мама всегда чувствует, если за словами кроется что-то большее.

И конечно, морщинка сразу же прорезала ее лоб.

— Прятаться… Ему же нужна еда. Я не подумала об этом.

Гретхен села прямо, крепко взялась за поручень.

— Мистер Деннис…

Лоррейн пробормотала Сэму: «Уолт Деннис — владелец „Газетт“. Его дочь Джун была моей лучшей подругой. Она умерла от полиомиелита, когда мы учились в школе».

— …боится, что мистера Татума застрелят.

Лоррейн судорожно сглотнула.

— Застрелят Клайда? О боже, за что?

— Люди напуганы. На городской площади вчера было собрание. — Пыльная дорога поворачивала, вилась то вверх, то вниз, а Гретхен рассказывала о том, как шеф полиции вступился за Клайда Татума, о резких выкриках из толпы и сарказме окружного прокурора. Она не стала смотреть на едва заметный просвет между деревьями, от которого начиналась тропинка к хижине Пурдисов.

Когда они приехали к озеру, Гретхен показалось странным, что все эти машины, отдыхающие, пикники, весь шум и радость летнего веселья находятся меньше, чем в миле от заросшей поляны и хижины. Здесь никто не боялся Клайда Татума. Огромная парковка была забита машинами. Сэм с трудом нашел свободное место, втиснувшись на пригорок рядом с каким-то седаном.

Лоррейн взяла полотенца, оглянулась через плечо и, крикнув «Кто последний, тот обезьяна», побежала вперед. Это была ее обычная игра с Гретхен и Джимми.

На золотистом песчаном пляже Лоррейн бросила полотенца на бревно. Гретхен понеслась к воде и нырнула в ее темную прозрачную прохладу. Лоррейн не отставала.

Вскоре Сэм присоединился к ним. Гретхен ощущала его присутствие, но смотрела только на мать. Лоррейн то ныряла, то выпрыгивала из воды, осыпая всех горой брызг.

Почти совсем как до войны, как в летние дни на озере с мамой и Джимми. Иногда дедушка с бабушкой ездили с ними. Дедушка любил рыбачить и часто сидел на пирсе в стороне от купальной зоны. Он приносил ведро наживки и проводил весь день с удочкой, а к вечеру набиралась гора мелкой рыбешки на ужин. Они жарили рыбу, бабушка готовила салат из капусты и ставила на стол арбуз. Гретхен во рту ощутила вкус хрустящей сладковатой рыбы. Все казалось прежним: и вода, и крики мальчишек, прыгавших с вышки и соревновавшихся, у кого получится больше брызг, и пронзительные вопли малышей, строивших песчаные замки и игравших в салочки. Девочки-подростки, не желая мочить волосы, лежали на полотенцах и одеялах, и красноватая кожа блестела от смеси детского масла с йодом. Из музыкального автомата ревела «Бесаме мучо». Лохматый рыжий мальчишка бренчал на мандолине. Запах хот-догов, попкорна, лосьона для загара, выхлопных газов смешивался с ароматом жимолости. Охотничье озеро осталось прежним. Изменилась Гретхен, вспоминавшая хижину Пурдисов и темный, густой лес.

— Гретхен, милая, расскажи Сэму про свою работу в «Газетт». Я тобой так горжусь. — Лоррейн взяла Сэма за руку и притянула его поближе.

Они стояли совсем рядом. Лоррейн коснулась плечами Сэма и посмотрела на него. Их взгляды встретились, будто соединенные лучом света, и казалось, что на целом свете их было только двое.

Гретхен почувствовала себя одинокой. Отделенной. Брошенной.

Вдруг с пляжа донесся крик. «Томми, не смей!» Пронзительные крики заглушили карканье голодных ворон.

Гретхен окинула взглядом переполненный пляж. Вилма Фуллер звала на помощь и бежала к деревянной сторожке спасателей, где бездельничал бронзовый, как сапожный крем, Бо Хадсон. Бо считался королем пляжа, мечтой каждой девчонки. Худенькое личико Томми Кругера светилось от предвкушения проказы. Он преследовал Вилму с полным ведром воды. Она пыталась ускользнуть от него, но он издал торжествующий вопль, прыгнул и с размаху вылил воду на нее. Она завизжала, а он развернулся и помчался обратно к воде.

— Гретхен… — Лоррейн нахмурилась.

— Я увидела друзей. — Гретхен показала на берег. — Мне надо с ними поговорить. Я быстро.

— Но Гретхен, Сэм приехал издалека…

Гретхен нырнула и поплыла, стараясь не думать о расстроенном мамином лице. Томми ей поможет…

Томми забирался на вышку и был уже почти на самом верху. С берега Вилма кричала, что доберется до него. Гретхен заплыла под веревку, отделявшую зону для ныряния. Здесь было довольно глубоко, около двадцати футов. Она прикрыла глаза от солнца. Томми подошел к краю доски, оттолкнулся, подпрыгнул и красиво нырнул. По воде пошли едва заметные круги. Когда его голова показалась на поверхности, Гретхен поплыла быстрей. Вот кто ей поможет.

— Томми.

Он обернулся.

Она смотрела на незнакомца, который отвел глаза и плотно сжал губы без тени улыбки и тепла. Казалось невозможным, что ее губы касались его губ, что она слышала биение его сердца и ощущала мускулистое тело.

— Томми? Что случилось? — Солнце заливало все горячим золотистым светом, но ее трясло от холода. — Это из-за вчерашнего вечера? Я не пришла в кино, потому что мне надо было работать.

— Нет. — Едва слышное бормотанье.

— Тогда что случилось? — Если Томми ей не поможет…

Он смотрел на нее все теми же глазами незнакомца.

— Я читал твою статью о миссис Татум. Ты написала, будто она была такой необыкновенной, а не просто дешевой шлюхой.

Гретхен знала это слово, хотя раньше при ней его произносили только шепотом. И она никогда не слышала, чтобы так называли кого-то из знакомых.

— Томми, Барб говорит, что она просто хотела танцевать. И все.

— Да, конечно. — От сарказма голос стал неприятным. — Какой-то парень пробирался в их дом поздно ночью просто чтобы поговорить о танцах. — Он выбросил вперед руки, словно отталкивая мусор, и по воде пошла рябь. — Она была шлюхой. Не удивительно, что он ее убил. Ему медаль надо дать. Я бы тоже убил парня, с которым сбежала моя мама. Если бы мог. Но она убежала с этим парнем. — Его лицо исказилось от боли, и он нырнул, оставляя за собой слегка потревоженную воду.

Гретхен повернулась и поплыла прочь, не останавливаясь, пока не оказалась в толпе малышей. Из-за них ее не было видно с берега. Она присела на корточки.

Большие часы показывали 10:07.

Гретхен опустила руки в холодный ил. Томми возненавидел ее за то, что она написала. Неужели он не мог понять? Ответ прозвучал ясно и холодно. Он не хотел понимать. Он хотел возненавидеть. Ненависть… именно ненависть слышалась в гуле толпы вчера вечером. Ненависть и страх. Она так наделась, что Томми поможет ей, пойдет с ней спасать Клайда Татума. Но на Томми рассчитывать нельзя. Ни сейчас. Никогда. А Клайд Татум по-прежнему в опасности. Хотя пока он прячется в хижине, ему ничего не грозит. Не пойдет же он куда-нибудь средь бела дня? Он обещал бабушке, что сдастся полиции после пятницы. До пятницы он надеялся встретиться со всеми, кто был ему нужен. Списки на старом деревянном столе — может, это те, с кем еще не успел поговорить? Тогда его время вышло. Если он попробует прокрасться в город, оборванный и грязный, его встретят с оружием.

Гретхен вскочила, потрясла руками, и грязь стекла в воду. Она прикрыла глаза. Мама поможет. Что, если придумать историю, будто Томми слышал, что Барб убежала и прячется в хижине Пурдисов?

Гретхен подняла глаза на воду. Вот и они! Мама и Сэм плыли рядом к деревянной плавучей платформе. Это было довольно далеко. Мало кто туда заплывал, в основном взрослые парни, да и то если догоняли красивую девушку. Гретхен нырнула и поплыла без остановок, пока не добралась до квадратного деревянного плота, торчавшего из воды. Забравшись на него, прижалась к теплому дереву. Платформа мягко покачивалась то вверх, то вниз. Она огляделась, но никого не увидела. Оттолкнулась, описала круг. Поблизости плескались и ссорились только близнецы Дженкинсы. Наверно, Мама и Сэм поднырнули под платформу, между ее дном и водой есть просвет фута в два высотой. Гретхен набрала побольше воздуха, свернулась поплавком. Через секунду ухватилась рукой за неровный край опорного столба и вынырнула. Рот ее непроизвольно открылся, но она не смогла издать ни звука. В колеблющемся зеленоватом свете Лоррейн и Сэм слились в единое целое, она крепко обнимала его за шею и притягивала лицо к своим губам.

Гретхен снова нырнула, и вода сомкнулась над ее головой.

…может, у нас с Бадди что-нибудь бы и вышло, но его убили на войне. Хотя не знаю. Я уже не могла обходиться без бутылки. Когда внутри все иссушено, хочется, чтобы что-то согрело. Родители Бадди уехали в Калифорнию. Я жила в Лонг-Бич. Смешно, я не знала, что и ты там была в это же время. В общем, они как-то приехали и увидели меня пьяной, а Рода грязным и голодным. Родни Джеймс Уилсон младший. Я назвала его в честь Бадди. Я любила Рода, хотя, когда смотрела на него, все воспоминания о том лете снова возвращались… Но он просто ребенок, его вины никакой нет. В том-то и проблема. Во всем виновата только я…

Глава 9

Что заставило меня убежать в тот день? Ревность? Конечно. Ревность и страх. Я не хотела потерять маму. И не хотела ее ни с кем делить. Я знала — хотя тогда еще не испытала страсти, — что это объятие означало связь, с которой я не могла смириться. Я так и не спросила маму, знала ли она, почему я убежала с озера. Так много я никогда не говорила ни ей, ни кому другому. Наверно, только сейчас я поняла, чего мне стоило то лето. Я чувствовала себя брошенной мамой, друзьями, Томми, первым мальчиком, с которым целовалась. Много позже я сидела на веранде гостиницы «Ла Джолла» с Эдвардом, за которого вышла замуж после многолетнего развода и одиночества, и он посмотрел на меня изумленно и задумчиво, когда я ловко уклонилась от мягкого вопроса о моем прошлом: «Ты мне не доверяешь, Гиги?» На что я быстро ответила: «Конечно, доверяю, Эдвард. Но сегодня такое чудное утро, что не хочется быть серьезной. И все это было так давно». Я уронила салфетку и вскочила, показывая на море: «Смотри, кит. Вон там, за мысом».

Смотри в сторону, смотри в сторону…

Гретхен остановилась, судорожно глотая ртом воздух. Легкие болели, сердце бешено колотилось. По лицу текли слезы, смешиваясь с потом. Мама познакомилась с ним всего неделю назад. Как она может целоваться с ним? Правда, он скоро уезжает. Тогда снова все будет в порядке.

Она сгребла свою одежду с заднего сиденья, натянула рубашку и шорты поверх купальника, сунула ноги в сандалии и нацарапала записку на бумажной салфетке: «Ушла домой. Гретхен». Убежать, убежать от мамы, и от девочек, которых раньше считала подругами, и от Томми. Но каждый шаг по дороге приближал ее к хижине Пурдисов.

Она помедлила и чуть не вернулась на озеро. Идти в лес не хотелось. Но кто-то должен предупредить Клайда Татума. Только трое знают, где он: Гретхен, бабушка и женщина, звонившая бабушке.

Гретхен заставляла себя идти вперед. Каждый шаг был мукой. Вскоре она уже не замечала пот и не думала о маме, Сэме, озере, девочках или Томми. В мире осталась только горячая пыльная дорога и страх, холодом сводивший внутренности.

Она дошла до поворота и остановилась, не сводя глаз с едва заметного просвета в густых зарослях кустарника. Пели птицы. Трещали цикады. На ветру вздыхали листья. Одна, совсем одна. Некому пойти с ней.

Но надо идти этой тропой.

В голове светилась единственная мысль: что бы ни случилось, как бы страшно ни было идти по мрачному, безмолвному лесу, она должна предупредить Клайда Татума.

Стремительно, боясь передумать, Гретхен бросилась в густой полумрак. Она не старалась соблюдать тишину. Отбрасывала ветки ложной акации, ломала сухие прутья, шаркала ногами по земле. Если позволить тишине леса обмануть себя, страх будет расти и раздуваться внутри нее, пока она снова не бросится прочь.

Она продиралась сквозь заросли дикой гортензии. За одежду цеплялись побеги папоротника, ветки деревьев хлестали по голым рукам и ногам. Ну вот и заросшая поляна. Хижина казалась частью леса: тяжелые ветви дуба нависли над крышей, кусты крыжовника восемь футов высотой оплели стены. На ветру колыхалась трава по пояс. Крыльцо почти полностью скрывал плющ. Ступеньки сгнили и провалились. Грязные оконные рамы зияли пустотой, как мертвые глазницы.

— Мистер Татум! — Голос дрожал и прозвучал тонко и пронзительно. — Мистер Татум, мистер Татум… — Не испугается же он голоса девчонки. — Это Гретхен Гилман, подруга Барб. Мистер Татум…

Несмотря на звуки леса, шелест деревьев, тишина окутала ее, словно густой плотный туман, поднимающийся над прудом. Гретхен задержала дыхание, потом наклонилась и потерла комариный укус на лодыжке.

— Мистер Татум… — Его здесь нет. Она прошла такой путь, чуть с ума не сошла от страха, а его нет. Гретхен наклонила голову, вытерла пот воротником рубашки. Густая, тяжелая тишина нависла над поляной. Может, он уже ушел, чтобы сдаться. Эта мысль на мгновение взбодрила ее. А если нет, если он собирается вернуться сюда…

Она глубоко вдохнула, вспоминая грязный стол и обрывки бумажных пакетов из бакалеи. Он написал на них какие-то имена толстым карандашом. Надо положить на стол записку, предупредить, что его ищут с оружием. Нужно писать печатными буквами и постараться не оставить отпечатков.

Не заботясь о соблюдении тишины, Гретхен быстро прошла по высокой колышущейся траве, на секунду заглушив треск цикад, и поднялась по ступеням в солнечных бликах. Старые доски крыльца заскрипели под ее весом. Дверь была открыта. Гретхен торопилась, сейчас ей хотелось только оставить записку и уйти.

Она дошла до дверного проема, остановилась.

— О… — Слабый стон, едва слышный из-за возобновившегося крещендо цикад, принадлежал ей. — О… О… — Она отступила. Перед глазами навсегда запечатлелись набитая хламом хижина и тело Клайда Татума, упавшее на стол.

Гретхен развернулась и, перескакивая ступеньки, бросилась к лесу. Раздирая сплетенье веток лианы, она споткнулась о бревно, с трудом встала и поняла, что заблудилась. Нужно вернуться, найти тропинку к дороге. Нужно искать помощь. Ее мутило от страха. Отец Барб мертв, мертв, мертв…

— Вы окружены, — прогремел глубокий низкий голос. — Выходите, подняв руки. Мы вооружены. Выходите…

Гретхен спряталась за ясенем, прижалась к его толстому стволу. Громкий угрожающий приказ прозвучал снова. Осторожно она заскользила между веток, которые только что с треском ломала, упала на колени за огромным кустом магнолии и выглянула на поляну, слегка раздвинув блестящие листья и дурманяще сладкие цветы.

У ступеней хижины стоял шериф Мур, в одной руке держа мегафон, а в другой — черный пистолет. Столб солнечного света проникал сквозь навес из деревьев. Поля ковбойской шляпы закрывали верхнюю часть его лица, но напряженные мускулы щек, выступающий подбородок, набухшие вены на шее остались открытыми ослепительному летнему солнцу. Пистолет в руке медленно, плавно двигался то вверх, то вниз, как голова раскачивающейся кобры.

Гретхен едва дышала. Она никогда раньше не видела человека, готового убить. Все худое, угловатое тело шерифа дышало угрозой. За ним полукругом выстроились шеф полиции Фрейзер, сержант Холлиман, сержант Петти и Дональд Дарвуд.

Шеф Фрейзер стоял немного поодаль от своих офицеров. Лунообразное морщинистое лицо было напряжено, а в слезящихся глазах застыла скорбь. Он наклонился вперед, уронив голову набок и сгорбившись, словно пытался что-то услышать. Шляпа сержанта Холлимана по-прежнему сидела на затылке поверх бинтов. Он согнулся, будто спринтер перед стартом. Сержант Петти держала пистолет обеими руками, как на учениях. Пот струился по лицу Дональда Дарвуда. В руках у него ничего не было. Он напряженно смотрел на дверной проем, широко раскрыв глаза.

— Может, эта записка — розыгрыш. Сюда, кажется, годами никто не заходил.

— Тихо. — Шериф повелительно опустил мегафон, словно флажок на ипподроме. Наклонил голову, прислушался и медленно двинулся к двери. — Татум, выходите. — Еще один осторожный шаг. — Или я до вас доберусь.

— Подожди минуту. — Шеф Фрейзер вышел вперед.

Шериф Мур стоял прямо, как уличный фонарь, и не повернул головы. Он не сводил глаз с двери.

— Считаю до пяти и начинаю стрелять. Раз…

Шеф схватил Мура за локоть.

— Боже мой, да он мог уже давно нас всех перестрелять. Дай мне шанс. Позволь мне туда пойти. — Он глубоко вдохнул. — Дай мне попробовать.

— Чтобы он схватил тебя? И использовал как заложника? Говорю тебе, Бак, — шериф ронял слова, как комья земли на гроб, — парень вооружен.

— Никто еще никого не застрелил. — Шеф сделал шаг вперед.

Шериф поднял руку. Огромный черный пистолет был направлен на дверь и в спину шефа полиции.

— Клайд, это Бак. — Ступени скрипели под его ногами. Он остановился на крыльце. — Послушай, пора выходить. Надо поговорить. — Один шаг, другой. Он дошел до двери. — Клайд… — Его массивные плечи опустились. Медленно Фрейзер положил пистолет в кобуру. Протянул руку и взялся за косяк двери. — О боже.

— Осторожно, Бак, осторожно! — закричал шериф. Красивое лицо окружного прокурора исказила напряженная гримаса. Сержант Холлиман бросился к крыльцу. Сержант Петти опустила пистолет, неуверенно шагнула к хижине, не в силах скрыть страх в глазах.

Шеф полиции посмотрел на них, его большое лицо мгновенно осунулось.

— Все кончено. Клайд мертв. Разнес себе голову к чертям. — Он потер щеку кулаком. — Я думал, что он невиновен. — Он глубоко вздохнул. — Я ошибался.

Дональд Дарвуд вытянул руки. Запонки в виде львиных голов на накрахмаленной белой рубашке ослепительно сверкнули на солнце. В опрятной рубашке и брюках он казался не на месте на этой заросшей сорняками поляне.

— Если бы мы нашли записку раньше, мы могли бы успеть вовремя.

Сержант Петти поежилась.

— Боже, я так виновата, что опоздала. У велосипеда прокололась шина, поэтому я опоздала на работу. Если бы я пришла вовремя, я бы первым делом нашла записку.

— Это не имеет значения, Роза. — Шеф полиции, тяжело ступая, спустился с крыльца. — Ничего бы не изменилось, даже если бы ты приехала на работу вовремя. Клайд мертв уже несколько часов. Кровь совсем засохла. Если бы мы нашли записку вчера вечером, еще был шанс успеть. Теперь этого не узнаешь. Но кто бы ни подсунул ее под дворник джипа, он сделал это после дождя. Кто-то знал, что Клайд здесь. — Он кивнул головой на шерифа. — Пол вчера об этом и говорил. Я думаю, что этот человек пришел на городскую площадь, потом отправился домой, подумал и решил сдать Клайда. Но он к тому времени уже был мертв.

Гретхен прислонилась к ветке магнолии. Прошлой ночью до дождя она была здесь, в лесу и почувствовала себя в опасности. Может, это и было ощущение смерти? Может, Клайд Татум прятался среди деревьев, наблюдал за ней, держа пистолет, которым собирался покончить с собой, и ждал, когда она уйдет, а потом вернулся в развалившуюся хижину и поприветствовал смерть?

Шериф Мур поднялся по ступеням.

— Думаешь, он прятался здесь с тех пор, как убил Фей?

Шеф полиции потер щеку.

— Возможно. Не думаю, что сейчас это важно. Клайд убил Фей и не смог это пережить. Хорошо, — устало подытожил Фрейзер, — давайте покончим с этим. Роза, возвращайся в город, позвони доктору Джемисону.

Гретхен вернулась на тропинку и побежала. На дороге она остановилась от неожиданности. Столько машин… старый «паккард» шефа полиции, полицейский джип, черный «форд», черный «кадиллак». Если бы по пути с озера она шла этой дорогой, то увидела и узнала бы «паккард» и полицейскую машину.

Сзади раздался шум мотора. До дома можно дойти и пешком. Но она не сможет увидеть бабушку и маму и притвориться, что ничего не знает. Хорошо, она шла домой с озера, увидела машины и решила узнать, что случилось.

Вернувшись в лес, на полдороге к поляне она столкнулась с сержантом Петти.

Офицер полиции резко остановилась и развела руками.

— Боже милосердный, что ты здесь делаешь?

— Я увидела машины на дороге и решила узнать, что случилось. — Она постаралась не смотреть в лицо сержанту.

— Здесь не место для прогулок. Иди домой, — строго распорядилась сержант.

Гретхен перешла в наступление.

— Вы нашли мистера Татума?

— С чего ты взяла? — Глаза сержанта Петти сузились.

— Машины. — Гретхен махнула рукой в сторону дороги. — Почему еще все бы здесь собрались? — Она попыталась заглянуть в конец тропинки. — Там же, кажется, хижина Пурдисов?

Лицо Розы Петти закаменело.

— Это дело полиции, Гретхен. Никаких посторонних. Иди домой.

Гретхен не двинулась с места.

— Я здесь для «Газетт».

Затрещали ветки. За спиной сержанта Петти появился шеф полиции Фрейзер.

— Идите, сержант. Я с этим разберусь.

Сержант прошла мимо Гретхен, оставив легкий аромат духов, причудливо контрастировавший с лесными запахами.

Гретхен заставила себя взглянуть в глаза шефа и понадеялась, что он не заметит владевшие ею чувства страха и вины. Если бы она рассказала кому-нибудь раньше, если бы они с бабушкой пошли в полицию и рассказали про хижину Пурдисов, Клайд Татум был бы сейчас в тюрьме, но — живой.

Шеф Фрейзер держался отстраненно.

Гретхен слегка расслабила напряженные мышцы лица. Он посмотрел на нее, но ничего не увидел.

— Я шла домой с озера…

Это его не интересовало.

— Ты знаешь, где Барб Татум?

— Я не уверена. — Не следует шефу — или кому другому — знать, что Барб осталась в своем доме солдатом. — Я могу найти ее. Это, — она не смогла сдержать дрожь в голосе, — касается ее папы? — Войдя в хижину, Гретхен едва взглянула на грузную фигуру и рванула прочь. И сейчас она вздрогнула, вспомнив массивное неподвижное тело в мятой защитной форме и гладкую серую кожу на закоченевшей руке, свесившейся со стола.

Шеф полиции нахмурился и тяжело вздохнул.

— Клайд мертв. Застрелился. Постарайся найти Барб. Отведи ее к себе. Я зайду, — он посмотрел на часы, — около двух часов.

Гретхен обхватила себя за плечи, ощутив неудобный, жесткий рубчик купальника.

— Что мне ей сказать?

Фрейзер ударил кулаком по раскрытой ладони.

— Господи боже, скажи ей правду. — Его голос дрожал от гнева и боли. — Я не верил, что Клайд убил Фей, но он это сделал. И сейчас он ушел и оставил девочку. Скажи ей, — он резко потер щеку, — что иногда люди, которых мы любим, поступают плохо. Может, он слишком много выпил. Может, рассвирепел и не соображал, что делает, пока не было слишком поздно. Скажи ей, что он был хорошим человеком и любил ее, и таким она и должна его помнить. — Голос его дрогнул. — Скажи ей, что ее папа мертв и больше уже не страдает. И он просит прощения.

Мимо пронесся кардинал, яркий, как вечернее солнце.

— Просит прощения? — Откуда шеф полиции об этом знает?

— Он написал записку. Я принесу ее, когда зайду. — Он развернулся и тяжело пошагал обратно к хижине.

Входная дверь хлопнула. Глаза Лоррейн сверкали, лицо исказилось от гнева. Она стояла на крыльце, уперев руки в бока, рукава блузки, завязанной на талии, болтались по полу.

— Гретхен, где ты была? Ты нас до смерти напугала. Мы тебя везде искали. Я не знала, что и думать. А потом мы побежали к машине и нашли записку. Не помню, когда я была так расстроена. Приезжаем домой, а тебя нет. Мы уже собирались возвращаться на озеро. Прождали весь обед, и маме стало плохо из-за тебя…

Гретхен зажала рукой рот. Хотелось заплакать, закричать или убежать, но бежать было некуда. Ее бросало то в жар, то в холод, живот свело в комок, грудь и ноги вспотели, а ей надо искать Барб… Где-то глубоко, под мыслями, что угрями извивались в голове, сидело воспоминание о недвижном теле у старого деревянного стола.

Мамино лицо изменилось. Она сбежала по ступенькам, обняла Гретхен.

— Гретхен, малышка, что случилось? — В ее голосе не осталось гнева, только страх.

Гретхен прижалась к матери.

— Я шла по дороге с озера… — Говорить было больно. — Я пошла домой помочь бабушке, — первая ложь, — увидела полицейскую машину и пошла в лес. Они нашли Клайда Татума. — Это вторая ложь, которая останется с ней навсегда. Никто не должен знать, что она первой прошла по тропинке и видела его мертвым. — Он застрелился.

— Гретхен! — едва слышно позвала с крыльца бабушка. Она прислонилась к двери, прижав руку к груди, лицо ее побелело. — Что ты сказала?

Гретхен высвободилась и подбежала к бабушке.

— Все кончено. — Слова шефа Фрейзера придали ей силы. — Бабушка, для него уже никто не может ничего сделать. Шеф Фрейзер сказал, что он больше не страдает.

— Клайд… — Бабушкино лицо сразу осунулось.

— Пойдем в дом, мама. — Голос Лоррейн дрожал.

Она кивнула Сэму, и они вместе помогли бабушке, повисшей на их руках.

Гретхен пошла за ними, но остановилась в дверях.

— Мама, мне нужно найти Барб. Я обещала шефу Фрейзеру.

Мама стояла на коленях у кресла бабушки, крепко держа ее беспомощно повисшую руку. Она обернулась к Гретхен.

— Нет. Тебе нельзя делать этого. Шеф сам должен сказать ей.

— У него много дел. — Гретхен сцепила руки. — В лесу. — Она посмотрела на часы. Почти полдень. Уже время сидеть за столом за хрустящей жареной курицей с бабушкиной восхитительной сметанной подливкой и картофельным пюре с зеленым горошком. Почти полдень. Воскресный выпуск «Газетт» отправляют в типографию в субботу днем. «Газетт»… — Простите. — Она бросилась в кухню.

Мама удивленно смотрела ей вслед.

— Мне надо позвонить мистеру Деннису. — Она пролетела мимо Сэма с чашкой горячего чая в руках, темного, как кофе, и схватила трубку. Диктуя оператору номер «Газетт», она старалась не смотреть на мамино вопросительное лицо.

Сэм протянул чашку бабушке.

— Вот, миссис Пфицер. Пожалуйста, выпейте. У вас шок… Постарайтесь дышать глубже…

Мистер Деннис ответил после первого же гудка, отрывисто, стремительно, решительно.

— Городской отдел.

— Мистер Деннис, это Гретхен. В хижине Пурдисов нашли Клайда Татума. Он застрелился. — И лежит там неподвижный и задеревеневший, как накрахмаленная рубашка на бельевой веревке.

В гостиной мама резко спросила:

— С кем Гретхен разговаривает?

— С редактором их газеты, — едва слышно ответила бабушка.

— Газеты, — странным голосом повторила Лоррейн.

— Но она должна, — мгновенно встала на защиту бабушка. — Это ее работа. Мистер Деннис должен узнать новости для завтрашней газеты.

На телефонной линии возникла пауза. Мистер Деннис прочистил горло.

— Когда?

— Полиция считает, что вчера вечером. — В глубокой тьме этого страшного леса. — Я недавно шла домой с озера, увидела машины на дороге и пошла посмотреть, в чем дело.

— Хижина Пурдисов, — задумчиво проговорил редактор. — Как они его нашли?

— Кто-то оставил записку на одной из полицейских машин, и в ней говорилось, что он там. Сержант Петти нашла ее сегодня утром. Она почти плакала, потому что думала, что если бы не опоздала, еще можно было бы успеть вовремя. Но шеф сказал, что ее опоздание не имело значения, потому что Клайд Татум умер вчера вечером.

— Пистолет Клайда? — рявкнул мистер Деннис.

Гретхен представила косматые брови редактора, его напряженное от бешено работающей мысли лицо, горящие глаза и дымок, струящийся из трубки.

— Не знаю. — Пистолета она не видела.

— Ральф этим займется. Кто там на месте? — Он прикрыл рукой трубку и крикнул: «Джуэл, возьми телефон, и найди Ральфа. Быстро». Отрывистые слова смешивались со стуком печатной машинки в глубине комнаты.

Пять человек и труп. Она перечислила всех.

— Шеф полиции, сержант Холлиман, сержант Петти, шериф, мистер Дарвуд. — На знойной, неподвижной поляне, где трава по пояс, они стояли и смотрели на старую хижину, и шериф поводил пистолетом то вверх, то вниз, готовый совершить убийство. Но стрелять ему не пришлось.

— Отлично сработано, малышка, — бодро сказал мистер Деннис. — Послушай, тебе нет нужды идти в хижину, но подожди Ральфа на дороге и покажи ему, куда идти.

— Я не могу сейчас пойти. Шеф Фрейзер попросил меня найти Барб. — Никто не должен знать, что Барб сейчас с солдатом. — Мистер Кули и сам легко найдет это место. Там припаркованы машины, и тропинка хорошо утоптана.

— Конечно, Гретхен. Я понимаю. — Она услышала, как в редакции хлопнула дверь и раздался чей-то голос: «Ральф уже идет, Уолт. Мне поехать в больницу?» — «Да, поезжай», — быстро ответил мистер Деннис и резко спросил: — Гретхен, ты в порядке?

— Да. — Еще одна ложь.

Редактор помолчал.

— Мне жаль, что тебе пришлось такое пережить. Постарайся не думать об этом.

— Да, сэр. — Она повесила трубку и подумала, как хорошо было бы остаться на бабушкиной кухне. Кружевные занавески сияли от белизны на ярком солнце. Вощеная бумага закрывала блюдо с жареной курицей. Дом пропитался запахом воскресного обеда, знакомым и успокаивающим, как церковные колокола. Над нарезанным арбузом жужжала муха. Надо взять мухобойку…

Она ощутила мягкое прикосновение.

— Гретхен.

В маминых глазах были неуверенность, грусть, тревога.

— Малышка моя…

Хотелось упасть в мамины объятия и разрыдаться.

Раздались шаги. К Лоррейн подошел Сэм и обнял ее за плечи.

— Не бойся, Лорри.

Гретхен изумленно посмотрела на него. Лорри маму называла только бабушка.

Голос Сэма действовал успокаивающе.

— С мамой все будет в порядке. У нее просто шок. Никто не ожидает, что такое может произойти с соседями.

— Больше чем с соседями. — Слезы текли по щекам Лоррейн. — Мы с Клайдом все детство играли вместе. Он много времени проводил у нас. Его мать умерла, когда ему был восемь, и благодаря маме он стал членом нашей семьи.

Сэм нагнулся и заговорил еще мягче.

— Нужно, чтобы мама что-нибудь съела и легла. И, Лорри, я могу позвонить родителям и сказать, что мы не можем приехать сегодня.

Лоррейн выпрямилась и вытерла слезы руками.

— Нет. Мы поедем к твоим родителям. — В ее голосе прозвучала непонятная Гретхен решимость.

Лоррейн протянула руки к дочери.

— Ты же позаботишься о маме, правда? — Она потянулась, погладила Гретхен по щеке. — Малышка, я понимаю, это тяжело. Но сейчас всем тяжело. — И она жестко продолжила: — Каждый стук в дверь может принести весть о смерти Джимми. Люди приходят на работу, и ты уже знаешь, что произошло, по их красным глазам и по тому, что они идут, как будто им все равно, куда они идут и придут ли. А сейчас вот Фей, Клайд и бедняжка Барб. И ты в гуще чего-то, что ты даже не понимаешь, и некому тебе помочь. Гретхен, если бы я могла помочь, я бы помогла. Но я ничего не могу сделать. А Сэму и мне надо уехать сразу после обеда. Ты меня поймешь, если я не останусь?

Гретхен поняла бы, если бы маме надо было возвращаться на смену. Бабушка говорила, что все должны вносить свой вклад в победу, и по радио объясняют, как важно рабочим не пропускать работу. Но мама собиралась уехать после обеда не поэтому. Для нее важней уехать в Талсу к родителям Сэма Хойта, чем остаться с Гретхен и бабушкой, даже когда бабушка расстроена и больна.

— Конечно. — Опустив голову, Гретхен выскользнула из кухни.

— Гретхен, если ты мне скажешь, где живет девочка, я найду ее и поговорю с ней.

Помощи от Сэма ей не надо, что бы ни случилось.

— Мне нужно найти Барб. Я обещала шефу полиции.

Гретхен направилась прямо к черному ходу дома Татумов и постучала. Дверь в кухню была не заперта. Гретхен подергала ее и позвала Барб.

Из кухни вышел солдат.

— Барб не хочет никого видеть.

Гретхен потянула на себя дверь.

— Мне нужно поговорить с ней. — Сейчас она думала лишь о том, что должна сказать, и ей было безразлично, как она скажет это. — Плохие новости.

— Плохие новости… — Он сжал кулаки, отвернулся, постоял, склонив голову, и медленно пошел в дом.

Гретхен поднялась на веранду. Картина Фей — та, которую она не успела закончить — стояла совсем близко. Холст покрылся пятнами от недавнего дождя. Под ногами бесформенной грудой валялся брезент. Никто не позаботился укрыть картину от грозы. Раньше веранда казалась такой экзотичной: горы картин, палитра вся в ярких мазках, у мольберта плетеный стол с бутылкой пива, переполненной медной пепельницей в форме слона и коробком спичек в изгибе его хобота. Сейчас маленькая застекленная пристройка выглядела захламленной, как кладовка в старом доме. Во внезапном порыве Гретхен нагнулась, подняла брезент и накинула его на картину.

— Сейчас-то какая разница? — раздался безразличный голос Барб за ее спиной.

Гретхен обернулась.

Барб, неуклюже прихрамывая, вышла на веранду. Веки ее покраснели и припухли. На белом как мел лице не было косметики, красновато-каштановые волосы спутались, плечи поникли, словно каждый мускул и каждая кость болели.

— Я все надеялась, что торнадо снесет этот дом. И меня вместе с ним. А вместо этого просто прошел дождь. Как ты думаешь, дождь — это как будто Бог плачет? — Она принялась наматывать на палец завиток волос.

— Барб, милая. — Солдат схватил ее за руку. — Я здесь. Я о тебе позабочусь.

Она посмотрела на него пустыми глазами, губы ее задрожали.

— Бадди… Бадди, я тебя не стою.

Он погладил ее по руке, взял в свою. Лицо его засветилось.

— Я просто хочу сделать тебя счастливой.

— Счастливой. — Барб повторила это слово, словно никогда его раньше не слышала. — Счастливой.

Он снова поник.

— Прости. Боже, Барб, я для тебя все сделаю. Ты ведь это знаешь, правда?

— Да. — Она подняла голову и посмотрела на Гретхен. — Ты же не ради маминой картины пришла. Что-то с папой, да?

— Мне очень жаль. — Она ощутила родство с солдатом. Он хотел помочь Барб, но никто из них не мог ей помочь. — Твой папа мертв.

Барб не двигалась, лицо ее осталось неподвижным, как каменный ангел на могильной плите.

— Он застрелился прошлой ночью в хижине Пурдисов, — Гретхен заговорила быстро. — Его недавно нашли. Я обещала шефу полиции, что найду и приведу тебя.

— Приведешь меня? — Барб подняла глаза на Гретхен.

Гретхен почувствовала, что Барб отдалилась, как едва различимая звезда в ночном небе, и они с солдатом остались на раскаленной веранде одни. Она повысила голос.

— Я сказала шефу полиции, что приведу тебя к нам. Он придет в два часа. Твой папа оставил записку.

Гретхен вошла домой, захлопнув за собой дверь. В душной гостиной никого не было, шторы задернули, и в углу жужжал вентилятор. Она заглянула в столовую. По воскресеньям и особым случаям они всегда собирались там. Сейчас кружевную скатерть свернули, и за столом осталось два накрытых места.

В кухне раздались шаги. Вошел Сэм Хойт, держа в одной руке посудное полотенце, а в другой — полную тарелку.

— Вот твой обед, Гретхен. — Он снова надел белоснежную форму, с которой никак не вязался ярко-желтый фартук.

— А где мама? — Кто он такой, чтобы заходить в их кухню, предлагать ей еду, надевать бабушкин фартук?

— Она с бабушкой. — Он поставил тарелку на стол. — Ты нашла девочку?

— Да.

Гретхен чуть не побежала в бабушкину комнату, да разве этим поможешь? Мама собирается уехать с этим чужим человеком. Она села за стол. Жареная курица и картофельное пюре с зеленым горошком, ее любимая еда. Она взяла куриную ногу и начала есть, не обращая внимания на Сэма.

Он посмотрел на входную дверь.

— Я думал, ты ее приведешь с собой, и оставил вторую тарелку. Она в порядке?

— Нет, — ответ прозвучал презрительно. Барб в порядке? Сначала умерла мать, теперь отец. Он что, совсем дурак? — Сейчас она не хочет никуда идти. — Неужели она до сих пор стоит на веранде с Бадди, и ее душа по-прежнему витает где-то далеко-далеко? — Она придет в два, как и шеф полиции. — Может, и к записке отца Барб отнесется так же, как к испорченной картине: какая сейчас разница?

Сэм вернулся в кухню, принес высокий стакан чая.

— Сахар положить?

Бабушка всегда сластила чай, когда заваривала. Он этого не знает.

— Нет, спасибо. — Еда казалась безвкусной, но она продолжала есть.

Сэм стоял в футе от нее. Гретхен видела его краем глаза. Он прочистил горло.

— Гретхен…

Она не ответила, но продолжала смотреть на него, не поворачивая головы. Он выглядел уставшим и грустным, и в глазах застыло отстраненное выражение, словно он смотрел на что-то, чего она не видела.

— Гретхен, война все изменила. Раньше у нас было время лучше узнавать людей. А сейчас ты то здесь, то там, и нельзя рассчитывать, что «завтра» наступит. — Он говорил тихо.

Гретхен положила вилку и повернулась к нему.

— Я просто хочу, чтобы ты знала. Я думаю, твоя мама… — Взгляд его смягчился. Он рассмеялся. — Ну, мне не надо рассказывать тебе, какая особенная у тебя мама.

— Сэм? — По деревянному полу застучали каблуки. В гостиную вбежала Лоррейн. — Малышка, Сэм о тебе позаботился? Я знала, что так и будет. — Она огляделась. — А Барб пришла?

— Пока нет. — Сэм снял и свернул фартук. — Но скоро придет.

Лоррейн вздохнула.

— Если бы только мы могли остаться. — Она глубоко вдохнула. — Но мы не можем.

Гретхен снова подвинула к себе тарелку. Куриную ногу она съела наполовину, к пюре и горошку не прикоснулась.

Лоррейн подошла ближе, погладила ее напрягшиеся плечи.

— Я люблю тебя, малышка.

— Я тебя тоже люблю, — шепотом выдавила Гретхен.

Лоррейн подняла руку и разгладила темный завиток на щеке дочери. Та подняла голову.

— У тебя все получится, милая. И сегодня, и завтра. Что бы ни случилось, ты справишься. Даже такой ужас, как с Фей и Клайдом. Гретхен, как это ни страшно, что Клайд застрелился, для Барб, может, это и лучше…

Гретхен постаралась оттолкнуть воспоминание о теле Клайда Татума, грузно навалившемся на стол.

— …потому что было бы еще хуже, если бы его арестовали, и ей пришлось бы выслушивать весь этот кошмар в суде. Клайда бы осудили и посадили в тюрьму, а может, даже отправили на электрический стул. Шеф полиции говорит, что Клайд оставил записку?

Гретхен кивнула.

— Знаешь, я все думала. — Лоррейн сжала руки, как в молитве. — Клайд любил Фей. Я это точно знаю. Это покажется странным, раз он убил ее. Но я уверена, что он и в мыслях не держал причинить ей вред. Он слишком сильно переживал, был вне себя от ярости и боли. Поэтому убежал. Он не мог жить после того, что сделал. Он даже и не думал о том, чтобы притвориться невиновным…

Гретхен хотелось рассказать, как Клайд клялся бабушке, что не убивал Фей. Она сама это слышала, но не могла сказать ни маме, ни кому другому. Как и бабушка.

— …и он спрятался, а потом узнал, что он натворил, знал, что будет с Барб, если его поймают. Похоже, он все обдумал. А может, он не мог больше жить без Фей. Для Барб так лучше, хоть она никогда так и не будет думать. Бедная, бедная Барб. — Лоррейн наклонилась, прижалась щекой к макушке Гретхен и отошла.

Утрата ее прикосновения обдала холодом, как сквозняк зимой. Гретхен встала из-за стола и пошла за ними к входной двери. Лоррейн выглядела очень нарядно в блузке с мягким галстуком и короткой гофрированной юбке, которая разлеталась при ходьбе. Она слегка пошатывалась на высоких каблуках, когда шла по гравиевой дорожке. Блестящие кольца волос, еще влажных от купания, были зачесаны в копну. Плоская шляпка съехала вперед, как шустрая парусная лодка на озере, и перо развевалось, словно парус на ветру. Макияж был безупречен, темные брови подведены тонкой дугой.

Сэм придержал дверь машины, надолго задержал ее руку в своей, помогая сесть на переднее сиденье.

Мама выглянула в открытое окно и замахала рукой.

— Позаботься о маме. До свиданья, милая, до свиданья.

Сэм сел за руль. Мотор кашлянул и завелся.

Гретхен стояла на крыльце и смотрела, как голубой бьюик выезжает на Арчер-стрит и направляется в центр города. Она махала, пока машина не доехала до угла и не скрылась из виду.

Гретхен поставила чашку горячего чая на тумбочку у кровати. Бабушка лежала неподвижно, повернув голову к двери, ее седые косы разметались на подушке. Она спала, подложив руку под щеку. Влажное от пота лицо выглядело постаревшим и изможденным.

Гретхен на цыпочках вышла из комнаты. Заснула ли бабушка из-за болезни или ушла в сон, спасаясь от нерадостных утренних новостей? В любом случае, ей нужен отдых.

В гостиной Гретхен расправила покрывало на диване, потом постояла в нерешительности. Комната раскалилась от жара, и вентилятор ничуть не помогал. Так тихо. Не верилось, что совсем недавно здесь была мама. Ее мама и Сэм Хойт.

Она опустилась на диван, хотела включить радио, но подумала, что шум может разбудить бабушку. Часы пробили два. На дорожку к дому свернула машина.

Гретхен пошла к входной двери. Зной лился, как сироп на блины, густой и липкий. Она прикрыла глаза.

Старый зеленый «паккард» шефа Фрейзера зашипел и остановился. Фрейзер открыл дверь, вышел, снова просунул голову в машину, достал свою шляпу и конверт из оберточной бумаги. Пыля своими ковбойскими сапогами, он двинулся к дому.

— Мисс Барб здесь?

Гретхен держала дверь открытой.

— Она сейчас придет. Она обещала.

В гостиной он сел в самое большое кресло, положил шляпу и конверт на столик возле лампы.

— Хотите чаю со льдом, мистер Фрейзер?

— Конечно. — Он огляделся. — Никого нет?

— Бабушка отдыхает. Она себя неважно чувствует. А маме надо было уехать. — Не так уж и надо.

Шеф полиции потер усталое раскрасневшееся лицо.

— Надеюсь, что бабушке станет лучше.

— Это все от жары. — Гретхен выдавила улыбку. — Я принесу…

Дверь открылась. Барб сменила майку и шорты на отглаженную белую блузку, пейзанскую юбку с фестончатой оборкой и зеленой вышивкой и сандалии на толстой резиновой подошве, но волосы по-прежнему не были уложены, и лицо оставалось бесцветным, как первый снег.

Она остановилась у входа.

— Папа… — Рукой она теребила край большого накладного кармана.

Шеф встал со стула, тяжело пересек комнату. Постоял, глядя на Барб, склонил большую голову, и подбородок почти коснулся груди, словно огромный, перезрелый помидор, слишком тяжелый для ветки.

— Барб, твой папа застрелился вчера ночью. В хижине Пурдисов. Видимо, он жил там со смерти твоей мамы. Мы нашли его пистолет. Не хватает одной пули. На рукоятке его отпечатки. Он оставил записку. — Он говорил монотонно, словно горнист, играющий на одной ноте. Тяжело вздохнув, повернулся, подошел к столу, взял конверт и посмотрел на Барб. Повертел конверт в руках и плотно сжал губы.

— Записка мне? — Голос Барб казался сухим и жестким, как сгоревшие стебли кукурузы в заброшенном саду.

Шеф Фрейзер поднял голову. Он походил на старого бульдога: массивный лоб, набухшие щеки, мешки под слезящимися, глубоко посаженными глазами.

— Я так полагаю, что это улика. Это сказал окружной прокурор. И еще он мне сказал, что я не имею права брать его с собой. Его, мол, надо положить в какой-то подвал в здании суда. Но я ответил, что расследование убийства закончено. Человек просто не смог пережить измены своей жены…

— Мама никогда ему не изменяла! — Барб закричала громко и пронзительно.

Шеф поднял мозолистую руку.

— Выслушайте меня, мисс Барб. Нет смысла пытаться все представить по-другому. Мама чувствовала себя одинокой, как и многие другие женщины, у которых мужья на фронте. Они держатся, как могут, и твоя мама держалась, как могла, и папа тоже, я хочу, чтобы ты это поняла. В глубине души я знаю, что никто так не горевал по Фей, как Клайд. Поэтому он и написал записку. — Он потряс конверт. — Он хотел, чтобы все знали и особенно ты. — Шишковатым пальцем он открыл конверт и достал неровный клочок толстой коричневой бумаги.

Гретхен узнала бумагу, оторванную от бакалейного пакета, как и обрывки, которые она видела на столе. Скажет ли шеф что-нибудь об этих обрывках? Надо было их как следует рассмотреть тогда. Возможно, в них был список тех, у кого Клайд надеялся выяснить имя мужчины, приходившего в его дом по ночам. Но шеф не собирается больше его искать. Ночной гость Фей теперь в безопасности.

Протянув дрожащую руку, Барб медленно подошла к шефу и обеими руками взяла клочок бумаги. Губы ее беззвучно задвигались.

— О боже… — Крик вышел откуда-то из глубины. Голова ее дернулась, и она переводила безумный взгляд от Гретхен к шефу Фрейзеру, а потом затряслась всем телом, как флаг на сильном ветру. — Папа… папочка. — Она глотнула ртом воздух и выбежала из комнаты, налетев на дверь.

Шеф сделал шаг к выходу, но остановился.

— Наверно, она сама должна справиться с этим. — Он достал из кармана платок, вытер лицо. — Но она имела право прочитать записку. — Он раздул щеки. — И мне наплевать, что бы там ни говорили. Дело строить не на чем, как бы Донни Дарвуд ни жаловался. Оно закончено. Черт бы драл этого Дарвуда. Пусть этот клочок бумаги остается у Барб. Это все, что у нее осталось от отца, как бы ни тяжела была эта малость.

Гретхен заспешила к двери, выглянула на улицу. Покрытая гравием дорожка была пуста. Барб, наверно, бежала изо всех сил, чтобы скорее скрыться из виду. Дома у нее есть Бадди, он крепко обнимет ее, и ей станет лучше.

Нет, не лучше. Лучше никогда не станет…

— …надо заняться делом.

Гретхен обернулась.

— Что вы сказали?

— Я спрашивал, не знаешь ли ты, кто из семьи еще остался. Нельзя оставлять это так. — Он свернул платок и сунул его обратно в карман. — Мисс Барб еще совсем девочка. Кто-то должен организовать похороны. Хотя я сам узнаю. Спасибо, мисс Гретхен.

Только когда зеленый «паккард» отъехал, Гретхен вспомнила, что так и не спросила шефа Фрейзера, что говорилось в записке.

Мэйн-стрит была запружена автомобилями так, что не осталось места для парковки. По субботам все приезжают в город, чтобы походить по магазинам, зайти в кино или пообедать в кафе «Виктория». Гретхен понимала, что надо идти в кафе, чтобы помочь кузине Хильде. Она наклонила голову и быстрее закрутила педали. Свернув за угол на аллею, девочка остановила велосипед у мусорных баков.

Вентиляторы работали, но дышать в типографии было нечем. Гретхен поздоровалась, стараясь перекричать грохот линотипов. Уже пора включать печатный станок. Скоро выйдет воскресный номер, и мальчишки-газетчики разнесут его утром.

Гретхен толкнула дверь редакции. Стол миссис Тейлор выглядел безупречно, машинку накрывал темный чехол. Она всегда сдавала материалы в воскресный выпуск заранее и никогда не приходила по субботам. Ральф Кули откинулся на стуле, положив ноги на стол. Шляпа была сдвинута на затылок. В углу рта дымилась сигарета. Мистер Деннис сгорбился над стопкой писчей бумаги, зажав в руке карандаш. Его трубка теплилась в большой бронзовой пепельнице.

Репортер сделал последнюю затяжку, потушил сигарету и вскочил на ноги.

— Смотрите, кто пришел! Может, Гретхен знает. — Он направился к ней, зацепив пальцы за красные подтяжки. — Можно подумать, что я пытался взять интервью у Шарля де Голля. — В хриплом голосе слышалось отвращение. — Из-за чего суета-то? Фрейзеру стоит последить за собой, а то слетит, как пить дать.

Лицо Гретхен ничего не выражало, но она не могла забыть, каким уставшим был шеф Фрейзер, когда выбирался из машины. Она не ответила Ральфу, отвернулась и подошла к столу мистера Денниса.

Редактор постучал по стопке бумаги.

— У нас есть статья. Благодаря тебе, Гретхен.

Ральф медленно пошел за Гретхен и остановился за ее спиной.

— Но статья не окончена. — Он зажег сигарету, задохнулся от кашля. — Дарвуд утверждает, что шеф забрал с собой главную улику, как будто это камень с обочины. Сержант Петти подтвердила, что шеф собирался зайти в дом Гретхен, а потом замолчала. Я хочу знать: где записка Клайда? Я хочу ее увидеть. Откуда мы знаем, что он ее написал?

— Он ее написал. — Гретхен сцепила пальцы. — Шеф отдал ее Барб. — Она сглотнула. — Барб расплакалась.

Ральф привстал на каблуках.

— А, значит, она узнала почерк. — Он подавил разочарованный вздох. — Полагаю, это подводит итог. Шоу закончилось.

— Я говорил, чтобы ты оставил это, Ральф, — резко сказал мистер Деннис. — Шеф Фрейзер не дурак. А шериф сказал нам, что было в записке.

Гретхен посмотрела на редактора.

— И что было в записке?

Мистер Деннис взял свою трубку, поворошил горячую золу.

— Немного, Гретхен, но достаточно. — Он нахмурился и медленно, отчетливо повторил то, что услышал: — «Я не хотел убивать Фей. Скажите Барби, что я люблю ее…»

Скажите Барби, что я люблю ее…

Гретхен почувствовала закипающие слезы. Теперь понятно, почему Барб заплакала и убежала.

«Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй» застыло в воздухе благозвучным рефреном, похожим на гомон птиц. Юные голоса взмывали к небу, споря с вечерним стрекотом цикад. Девочки сидели на складных стульях, расставленных на лужайке у церкви. Сцепив руки, они создали замкнутый круг. На всех были красивые летние платья — розовые, желтые, бежевые, — неразличимые в густеющей темноте. Гретхен старалась не обращать внимания на безразличный голос Томми Кругера. Он и раньше казался ей фальшивым. Она заняла свое обычное место в кругу — забавно, что все всегда сидели на одних и тех же стульях, — но чувствовала себя в одиночестве, словно стала невидимой. Голоса девочек скользили мимо нее, над ней или вокруг нее. А выглядело все по-прежнему: девочки украдкой бросают заинтересованные взгляды на мальчиков — Томми, Джо, Карла и Хэла — и смеются тем особым неловким смехом, когда хотят, чтобы на них обратили внимание. Они были все те же, но Гретхен навсегда перестала быть частью их группы. Интересно, что чувствуют на этих воскресных собраниях молодежи застенчивый Эл, робкая Мелисса и скучный Ховард? Были и другие, кого ее друзья обычно игнорировали: Джудит, Роджер и Гарри.

Когда отзвучал последний рефрен, проповедник призвал прочесть финальную молитву. Все встали, по-прежнему держась за руки. Проповедь читал мистер Гаскелл. Он говорил ровным усыпляющим голосом, который звучал то тише, то громче, словно плеск мелких волн на берегу озера. Он молился за них, их родителей и храбрых военнослужащих, мужчин и женщин, во всем мире, что сражаются, защищая их свободу, и…

— …пожалуйста, храните в ваших сердцах особую молитву для Барбары Татум и ее родителей, Фей и Клайда…

Рука Вилмы вздрогнула в руке Гретхен. По всему кругу прошло движение, словно кто-то ткнул в него острой палкой.

— …и помоги всем нам поддержать Барбару в минуту нужды. Спасибо, господи, что выслушал нашу молитву. Аминь. — Мистер Гаскелл вытер пот со лба. — Доброй ночи всем, доброй ночи.

Гретхен задержалась, наблюдая, как уходят друзья. Все они собирались идти на городскую площадь. Вечером в павильоне будет выступать квартет.

Синтия Ривз оглянулась на нее, когда была уже на краю лужайки. Она помедлила с минуту, посмотрела Гретхен в глаза, потом отвернулась и заспешила за остальными.

По дороге домой Гретхен бросало то в жар, то в холод. Несмотря на сумерки, все еще стояла стоградусная жара. Далеко отстоящие друг от друга уличные фонари светились в ночном небе золотыми кругами. А в душе Гретхен застыл холод. Друзей больше не осталось. С тех пор, как она написала статью о Фей Татум, друзей у нее нет. Забудут ли люди — и Вилма, и ее отец, и Томми, и другие, — забудут ли они со временем? Может быть. Но Гретхен знала, что она-то не забудет. Конечно, если перестать работать в «Газетт» и заявить, что написала статью только потому, что ей так велел мистер Деннис, они снова могли бы стать друзьями.

— Лучше умереть. — Это она произнесла вслух. Она не бросит работу. Она еще напишет свои лучшие статьи. Несмотря ни на что. И тут она ощутила гордость, которая пересилила чувство потери и одиночества. Она написала хорошую статью. Мистер Деннис отправил ее по телеграфу. В других городах, где она никогда не побывает, люди, — которых она никогда не узнает! — прочтут ее статью и на минуту представят Фей Татум, и она станет частью их. Фей будет жить, дышать и двигаться в их сознании благодаря Гретхен.

Она дошла до Арчер-стрит. Своей улицы. Улицы, где выросла, где все было знакомо. Прежде, возвращаясь на Арчер, она чувствовала тихую умиротворенность. А сейчас… Гретхен остановилась и посмотрела на дом Татумов. В доме никого не было. Ни проблеска света. В серебряном лунном сиянии казалось, что дом сжался и осел, словно тело, которое покинула душа. Неудивительно, что Барб не осталась здесь на ночь. Да и мыслимо ли ей сюда вернуться?

Дом Крейнов тоже стоял во мраке, но он накинул темноту, как хорошо одетая женщина набрасывает мягкую шаль, гордо и уверенно.

Из гостиной их дома струился свет. Гретхен медленно подошла к ступеням. Заметит ли бабушка, что она раньше обычного? Она помедлила у двери, услышала бабушкин голос:

— … я так за тебя рада, жаль, что Гретхен нет…

Гретхен бросилась в гостиную.

Бабушка говорила по телефону. Голубые глаза, наполненные слезами, расширились при виде Гретхен. На губах появилась радостная улыбка.

— Лоррейн, Лоррейн, вот она. Наша Гретхен пришла как раз вовремя, чтобы поговорить с тобой. Это дар Господень. — Она протянула трубку.

Гретхен едва разбирала слова, мамин голос терялся в треске на линии и гуле шумов, голосах, свистках и грохоте поезда.

— …очень мало времени… садимся на поезд в Альбукерке… едем в Калифорнию… Сэм и я… У него закончился отпуск… Гретхен, мы поженились вчера вечером…

Гретхен со всей силы сжала трубку.

— Поженились? — Губы ее напряглись.

— Малышка, я так его люблю. И тебя люблю. Я позвоню, когда мы доберемся… Малышка, мне надо идти…

Гретхен не сводила глаз с колеблющегося рисунка на обоях. Лунный свет струился сквозь качаемые ветром ветки вяза, темные тени которых непрерывно двигались. Они будут утолщаться, утончаться, изгибаться, сливаться воедино, даже если утихнет ветер и луна поднимется выше.

Калифорния… Она видела фильмы и прочла множество журналов о кино. В ее воображении вставали черно-белые картины. Пальмы, высокие и стройные. Апельсиновые рощи. Голливуд. Следы кинозвезд на цементной плите. Океан. А на этом фоне четко вырисовывались сплетенные в янтарном свете тела ее матери и Сэма Хойта под плавучей платформой.

Гретхен вытерла слезы краем простыни.

Перо на шляпе миссис Тейлор — длинное синее перо (возможно, страусиное) рискованно склонилось к трубке мистера Денниса в тот момент, когда редактор отдела социальной хроники изобразила поклон.

— Ваше величество, — провозгласила она, бросая стопку писчей бумаги на стол, — я ваша недостойная и бесправная рабыня! Я привыкла безропотно сносить оскорбления и унижения, и я жертвую собой во благо доброго имени «Газетт».

Мистер Деннис вынул трубку изо рта и осторожно поинтересовался:

— В чем проблема, Джуэл?

Миниатюрная миссис Тейлор присела на край стола главного редактора. Перо на ее шляпе склонилось под силой воздуха от вентилятора на потолке.

— На самом деле не такая уж я безропотная. Вчера за кофе в церкви я молола языком до посинения, — она похлопала себя по розовым щекам. — Я заявила, — голос ее взмыл вверх и упал мелодичным фальцетом, — я громко настаивала, клялась памятью покойного отца, — Господи, упокой душу старого мерзавца! — что «Газетт» не потворствует неверным женам…

Гретхен встала из-за стола и медленно подошла к мистеру Деннису и миссис Тейлор.

Ральф Кули сцепил руки.

— Все, кто одобряет адюльтер, становитесь в очередь за своей алой буквой.

Миссис Тейлор взглянула на Гретхен и быстро отвела глаза.

— …что «Газетт» стоит за святость семьи, что «Газетт»…

Мистер Деннис поднял руку.

— Я понял, Джуэл. Кто-нибудь к тебе прислушался?

Редактор отдела социальной хроники медленно покачала головой, и перо уныло повисло. Она взяла Гретхен за руку.

— Гретхен, ты написала прекрасную статью. Об этом я им тоже сказала. Но очень может быть, что нам обеим придется надеть паранджу. — Миссис Тейлор отпустила ее руку и встала. — Ну, я пошла обратно, в окопы.

Гретхен осталась у стола редактора.

Мистер Деннис вопросительно и понимающе посмотрел на нее.

— Ты чувствуешь всеобщее осуждение?

Ей пришлось сказать правду.

— Да, есть немного.

Он с минуту помолчал, потом подвинул коробку с табаком и тщательно стал набивать трубку.

— Ты жалеешь, что написала о Фей? — спросил он без выражения.

— Нет. — Ее статью отправили по телеграфу.

Он покосился на нее и медленно улыбнулся.

— Тогда ты будешь в порядке.

Возвращаясь к своей печатной машинке, Гретхен остановилась у стола редактора отдела социальной хроники.

— Спасибо, миссис Тейлор.

У миссис Тейлор было лицо дрезденской фарфоровой куклы с живыми проницательными глазами. Она сморщила носик.

— Не позволяй этим негодяям одолеть тебя. Ни сейчас, никогда.

Гретхен села на свой жесткий стул, погладила клавиши печатной машинки и начала печатать заметку о Билли Форрестере, который хочет стать ветеринаром. Она уже почти закончила, когда миссис Тейлор швырнула телефонную трубку, всплеснула руками и воскликнула:

— Вот уж воистину, быстрая женитьба — долгое раскаяние.

Ральф Кули облокотился на печатную машинку.

— Что, соцхроника напала на горяченькое?

Гретхен нахмурилась. Именно так поступила ее мать — торопливо вышла замуж. Убежала в Калифорнию с мужчиной, которого знает неделю, и едет сейчас на поезде где-то очень далеко. Без нее было тоскливо даже когда она жила ближе, в Талсе, а теперь Гретхен и вовсе не знала, где ее мать. Она будто исчезла.

— …Родни просто пропал, не сказав ни слова, а потом ей позвонили. — Миссис Тейлор взяла блокнот и откинулась на стуле. — Уолт, я не знаю, как с этим быть. — Она прошла к столу редактора. — Джейн Уилсон — прекрасная женщина, и она так рыдала, что вначале я ее просто не поняла, а сейчас она хочет, чтобы про эту свадьбу написали в газете. Но что люди подумают! Родители Барб умерли такой страшной смертью, а она убежала и вышла замуж за Родни Уилсона… Ты считаешь, нужно написать, как я обычно пишу про свадьбы? Барбара Кей Татум, дочь покойного… о боже, я не знаю, как это сделать…

Гретхен вытащила последний лист из печатной машинки. Значит, Барб вышла замуж за своего солдата.

— …мировой судья. И все, конечно, решат, что Барб — такая женщина…

Гретхен положила статью в лоток входящих бумаг.

Мистер Деннис выпустил дым.

— Иди домой, Гретхен. Ты заслужила отдых. — Его телефон пронзительно зазвонил. Он протянул руку, взял трубку.

— «Газетт».

— …но кто в наше время не выходит замуж за солдат? — Миссис Тейлор печатала так быстро, что перо на ее шляпке тряслось. — На пути в Калифорнию…

Гретхен обернулась и увидела, как вздрогнул редактор. Он горестно посмотрел на нее.

— Сердечный приступ? Ее больше нет?

Гретхен застыла на месте, губы искривились. Хотелось кричать, бежать, развернуться и нестись прочь, зажать уши, спастись от слов, которые сейчас прозвучат. Но она стояла совершенно неподвижно.

Мистер Деннис встал и взял ее за плечо.

— Гретхен, твоя бабушка…

В темном платье было невыносимо жарко. Соломенная шляпа сдавила лоб. Пот стекал по спине и ногам. Она сжала руки, и перчатки прилипли к пальцам. Рядом рыдала кузина Хильда. Кузен Эрнст стоял поодаль с торжественным выражением лица, склонив седую голову и сжимая в руках шляпу.

— Под Божье милосердие и защиту отдаем тебя. Господь благословит и сохранит тебя. Господь обратит свой свет на тебя и будет милосерден к тебе. Господь обратит к тебе лицо свое и дарует тебе мир и покой, отныне и во веки веков. Аминь.

Когда скорбящие медленно пошли к машинам, Гретхен высвободилась из объятий кузины Хильды. Она бросила последний взгляд на гроб, скрытый под покровом белых цветов, и на вырытую могилу. Бабушка…

Автомобили заполонили Арчер-стрит, дорожку к их дому и газон. Гретхен, кузина Хильда и кузен Эрнст стояли у стола в гостиной и принимали соболезнования от бабушкиных друзей. Гретхен пожимала руки, терпела объятия и собирала силу воли, готовясь к неизбежному.

Несколько членов бабушкиного воскресного церковного кружка помогали на кухне, гремя кастрюлями, свистел чайник с горячей водой. Кузина Хильда откинула влажную седую прядь волос, выпавшую из гладко зачесанного узла.

— Ты уже упаковала вещи, Гретхен?

Гретхен разгладила кружевную скатерть на краю стола, у которого стоял бабушкин стул. Она уже никогда на него не сядет. Никогда, никогда…

— Я пока что не могу пойти на ферму, кузина Хильда. Я должна дождаться маминого звонка.

Кузина Хильда прижала пальцы к вискам.

— О да, да. Но если она не ответила… — Она умолкла и вздохнула. — Ты даже не представляешь, где они могут быть? И как с ними связаться? — Ее губы сжались в жесткую линию. Она вся кипела от негодования. — Должна сказать, что твоя мать, безусловно, повела себя безответственно, уехав неизвестно куда. Лотта ни разу не упоминала о мужчине, за которого Лоррейн вышла замуж. Семья ничего о нем не знает.

— У него заканчивался отпуск. — Гретхен взглянула на кузину Хильду. — Поэтому они поженились сейчас. Сейчас война. Она уехала с ним в Калифорнию. У Сэма там часть. Она скоро позвонит. Я знаю. Так или иначе, я должна остаться здесь. Она не знает о бабушке. Я должна остаться. — И она не собирается жить на ферме с кузиной Хильдой и ее молчаливым мужем, Эрнстом. Ни сейчас. Никогда.

Кузина Хильда закрыла лицо скомканным платком. Обычно такая уверенная в себе и бесцеремонная, сейчас она только качала головой.

— Лоррейн должна знать. Но мне не по себе, что ты останешься одна.

— Со мной все будет в порядке. — Неожиданно Гретхен схватила худые мускулистые руки. — Спасибо, кузина Хильда.

Лицо пожилой женщины сморщилось. Она заглушила рыдания платком, повернулась и пошла к выходу.

Гретхен откинулась на спинку дивана, скинула босоножки и подложила под голову подушку. Никто больше не скажет ей, чтобы она не забиралась на диван с ногами. Но она помнила. Устала, так устала… В последнее время она целыми днями работала в «Газетт», утром и вечером забегала в кафе. Кузина Хильда взяла на себя кухню. Миссис Перкинс грозилась уволиться. В углу витрины повесили объявление «Продается». К кузине Хильде заходил мистер Уитби и объяснил ей, что бабушкин дом можно продать или сдать в аренду на длительное время только по доверенности от матери Гретхен.

Гретхен достала кубик льда из стакана с чаем и с хрустом разгрызла его. Другим кубиком она протерла лицо. Ей было невыносимо жарко. Может, переночевать сегодня на улице, вынести раскладушку… Нет. Она останется в доме, где услышит телефонный звонок.

Барб спала на раскладушке в лесу, ожидая возвращения отца домой. Он так и не пришел. А Гретхен знала, где он прятался. Если бы она сказала Барб… и что бы из этого вышло? Все оказалось напрасно. Она ощутила горькую обиду и гнев на Клайда Татума. Если бы он не стал прятаться, а сдался бы полиции, то бабушка, может, была бы сейчас жива. Ее сердце не выдержало ночных походов по ухабистой дороге и чувства вины за то, что она помогала ему скрываться в хижине, где он застрелился.

Гретхен выпрямилась и села, неподвижно глядя на кресло-качалку.

— Бабушка, — прошептала она хрипло, — это была его вина. Не твоя.

Она закрыла лицо руками. Надо было помочь бабушке…

Зазвонил телефон.

Какое-то мгновенье она не слышала его, потому что голова раскалывалась, словно ее разрывали демоны вины, горя и отчаяния.

Звонок.

Гретхен вскинула голову, бросилась в кухню и схватила трубку.

— Алло.

— Разговор для оплаты абонентом, которому звонят…

— Я оплачу. Мама? Мама, бабушка… — Она захлебнулась от рыданий.

— Гретхен, милая, боже мой, скажи мне. — Голос мамы то появлялся, то пропадал.

— …похороны были вчера, и кузина Хильда хочет, чтобы я переехала к ним на ферму…

— О нет. Ты приедешь сюда. Ко мне и Сэму. — Лоррейн говорила твердо и решительно. — Нас приютили друзья Сэма. Все ищут, где бы поселиться. Но это не важно, мы справимся, даже если придется спать на пляже.

Грохот металла о металл, шипенье пара, резкий запах горящего топлива, — поезд с ревом прибыл на станцию.

Кузина Хильда сунула Гретхен дорожную сумку.

— Здесь жареная курица, картофель-фри и кусок пирога. А потом будешь есть в вагоне-ресторане…

Гретхен взяла сумку и подхватила чемодан. Сердце бешено колотилось. Она стала подниматься по ступеням вагона. Толкались другие люди, женщины с детьми, солдаты, моряки. Калифорния, Калифорния… Она уже почти поднялась в вагон. Седой носильщик помог подняться пожилой женщине впереди нее.

— По вагонам. Все в вагоны.

— Гретхен, Гретхен! — Раздался резкий оклик откуда-то слева.

Об ногу ударился чемодан.

— Поторопись, малышка.

Гретхен отступила, пропуская других пассажиров, высокие, худые, маленькие, толстые, все они торопились. Она посмотрела на мистера Денниса, на его покрасневшее от напряжения лицо. Он протянул ей конверт.

— Едва успел… только что выяснил… — Он замолчал, пытаясь отдышаться. — …Старый друг в «Лонг-Бич Пресс-Телеграм»… Пайн-авеню, 604… Отдай ему это…

Гретхен схватила конверт, и поток пассажиров увлек ее за собой. Она оглянулась и успела последний раз взглянуть на мистера Денниса в шляпе, съехавшей на затылок. Все лицо его было в складках, как у собаки-ищейки. Казалось, что он завидует, грустит и восхищается ею. Он шевелил губами, но ничего не было слышно из-за шума. Раздался пронзительный свисток паровоза. Она вошла в вагон и заняла свое место, по-прежнему сжимая конверт.

Когда поезд отъехал от станции, Гретхен положила мешок в карман на спинке сиденья, поставила ноги на подставку. Где-то сзади плакал ребенок. Рядом с ней моряк перемешал карты и начал раскладывать солитер. По вагону струился голубоватый сигаретный дым. Стучали колеса.

На конверте мистер Деннис нацарапал толстым черным карандашом: «Гарри». Конверт не был запечатан. Она вынула три сложенные пополам страницы. Это была ее статья о Фей Татум. В приложенной записке говорилось: «Гарри, прочти это. Возьми ее на работу. Уолт».

…Знаешь, сколько раз я хотела рассказать тебе правду? Сто тысяч раз. Но не могла. Из-за Рода. Ты, может, и не знаешь про него. Да и откуда ты можешь знать. Я им так горжусь. Он замечательный художник. Я так говорю не только потому, что я его мать. На юго-западе его все знают. Он написал фрески для музея Джилкриса, а галерея Гетти заказала ему роспись акриловыми красками, она сейчас очень известна. Род назвал ее «Оставленное позади», это железнодорожный путь в прерии. Рода вырастили родители Бадди. Мне они не позволяли с ним видеться. Но это и понятно. Я чувствовала себя такой виноватой, что даже и не пыталась возражать. Сейчас они уже умерли. Я ничего не могла рассказать, пока они были живы. И пока был жив Род…

Глава 10

Я отвернулась от бабушкиной могилы. Последним воспоминанием о ней был засыпанный цветами гроб у вырытой ямы. И вновь я ощутила вспышку гнева, хотя теперь, состарившись, уже не так твердо была уверена, что вина за ее смерть лежит на Клайде Татуме. Каждому назначен свой срок. Приходит день, когда жизнь должна закончиться. Бабушка вошла во врата большей жизни спокойно и радостно, как никто другой из тех, кого я знала.

Звон колоколов где-то вдали известил о полудне. На автомобиле я проехала по городу, в который прибыла нынче утром. Так много осталось прежним и так мало. Здания «Газетт» больше не было. Даже если бы оно и стояло на прежнем месте, я бы не стала заходить. Руины настоящего могут уничтожить дорогое прошлое. Я всегда, до последнего вздоха буду помнить скрип потолочных вентиляторов, запах чернил, сигаретного дыма и горячего свинца, и морщинистое, усталое, но полное оптимизма лицо мистера Денниса. Церкви — методистская, баптистская, церковь Христа, католическая — располагались на Стейт-стрит. К баптисткой церкви сделали пристройку, и было заметно, где старое сливалось с новым. На Мэйн-стрит стояли прежние здания, вот только не осталось знакомых имен, и витрины многих магазинов были заколочены досками. Кафе «Виктория» стало страховым агентством. Навесы кинотеатров все так же выступали над тротуаром, но «Бижу» стал салоном красоты, а «Рид» — антикварным магазином. Я поразилась, каким маленьким оказалось здание суда. Давным-давно оно представлялось огромным, и я помнила, как бежала вверх по ступеням жарким июньским днем, полная волнения и энергии. Я была репортером…

Павильон, тоже оказавшийся маленьким и довольно обшарпанным, все еще стоял на южном склоне лужайки. Но появились новые военные мемориалы: Вторая мировая, Корея, Вьетнам, сотни имен вырезаны на граните. Не помню, чтобы раньше по обеим сторонам центральной лестницы росли розовые кусты. Зато я никогда не забуду запах антисептика в офисе шерифа, за которым тянулись тюремные камеры. Я понимала, что многое помню неверно и что едва ли можно доверять воспоминаниям. Помнились какие-то обрывки, некоторые отчетливо, одни были твердыми и яркими, как вытравленный кристалл, а другие потемнели, потускнели и потеряли прозрачность, как вода в озере.

Письмо, — я сунула руку в карман, пощупала конверт, — письмо из дома принесло столько воспоминаний, ярких, темных, счастливых, грустных, отчетливых, потускневших. Я не смогла устоять перед мольбой в последней строчке: «Теперь я могу рассказать всю правду. Ты приедешь, Гретхен? Барб».

Отогнув край перчатки, я посмотрела на часы. Почти вовремя. Я прошлась по тропинкам среди листвы, и моя трость постукивала по затвердевшей от заморозков земле.

Старые дубы, вязы и тополя стояли среди могил, как часовые. Кладбище расположилось на вершине и склоне холма. Могилы Татумов были слева, недалеко от бабушкиной. Я лишь мельком взглянула на них. Сейчас я шла к участку, где никогда нe была, но получила четкое объяснение по телефону, и мы обе поразились тому, как изменились за столько лет наши голоса.

Я увидела ее на вершине холма. В небольшой ложбине ютились надгробия, огороженные с обеих сторон невысокими холмами. Она ждала меня у свежей могилы, на которой все еще лежала гора цветов. Задул ветер, старый знакомый оклахомский ветер, раскачал ветви деревьев, закружил в унылом танце листья и мелкие ветви, затряс высокий кедр. Я подняла воротник. Шляпу я, конечно, не надела, и ветер разметал мои волосы. На бабушкиных похоронах на мне была соломенная шляпа. Я спустилась по склону холма.

Увидев друг друга, мы молчали с минуту, разделенные насыпью из цветов. На ее лице остались следы былой красоты, несмотря на припухлости под голубыми глазами, морщинистый подбородок, выдававший возраст и болезни, поникший рот, который яснее, чем слова, говорил об утрате надежды и радости. На ней было черно-серое пальто из грубого твида, а спереди виднелся неподшитый подол. Тупоносые черные туфли на низком каблуке выглядели модными, но дешевыми.

Узнала бы я Барб Татум? Нет. Никогда. Это была не та Барб, что очаровывала наш маленький мирок. Та Барб двигалась грациозно, ее лицо дышало жизнью, глаза горели.

Барб глубоко вздохнула, сжала руки. Она была без перчаток и явно страдала артритом: суставы покраснели и опухли.

— Ты хорошо выглядишь, Гретхен. Изысканно.

Эти слова так отличались от моей оценки ее вида, что я не смогла ответить.

Она то ли усмехнулась, то ли вздохнула.

— Обо мне так не скажешь, да?

Я узнала южно-калифорнийскую напевность в ее речи.

Взглянув на ярко-желтые нарциссы, венчавшие груду цветов, я заметила, что они уже слегка увяли.

— Мне очень жаль, Барб.

— Пора завязывать с такими вот встречами, — голос ее дрожал, — у свежей могилы.

Она вся как-то съежилась и подавила рыдание, зажав рот покрасневшей рукой.

Я подошла к ней, достала из сумочки бумажную салфетку.

Она взяла ее, вытерла глаза.

— Я знаю, что сейчас Роду хорошо. Он был очень болен, Гретхен. Лейкемия, врачи ничего не могли сделать. Он так мучился, сейчас ему уже не больно. Сейчас мне больно, а не ему. — Она посмотрела на меня с надеждой. — Ты же репортер, ты наверняка поискала информацию о нем после того, как я написала. Он на самом деле знаменит.

— Да. — Сын Барб на самом деле был знаменит: известен в маленьком, ревностно оберегаемом, снобистском мире искусства своими акриловыми картинами и скульптурами из зазубренного стекла и витой стали. Я нашла несколько биографических очерков о Родни Джеймсе Уилсоне-младшем. Он родился в Лонг-Бич, Калифорния, умер в Талсе, Оклахома. Вырос в маленьком городке на северо-востоке Оклахомы, жил с родителями отца. Всегда рисовал, карандашом и красками, и лепил.

Барб наклонилась, оторвала цветок нарцисса, растрепала его на лепестки.

— Род однажды спросил меня о маме и папе. Я встала и вышла из комнаты. Не хотела, чтобы он увидел мое лицо. Потом он нарисовал картину, женщина в черном стоит на коленях у двух могил, и у нее нет лица, только мазки черного и серого. Больше он никогда меня об этом не спрашивал. — Барб оторвала желтый лепесток. Он лениво закружился в воздухе и опустился на покрытую листьями землю, вспышка цвета среди высушенной зимой листвы. — Я думаю, сейчас Род знает. Я думаю, мама с папой, Бадди и его родители встретили его там. — Она резко подняла на меня глаза. — Ты считаешь меня глупой?

— Вера никогда не бывает глупой, Барб, — мягко ответила я.

Мы посмотрели друг на друга с неожиданным пониманием: две пожилые женщины в осеннюю пору жизни, знающие, что тот, кто верит, никогда не сможет ничего объяснить тому, кто не верит. Даже если бы золотое сияние полилось с неба на тех, кто насмехается над верой, они бы отмахнулись и не заметили, высокомерные, глухие, потерянные.

— В общем, — Барб откашлялась, — я знаю, что Род сейчас в порядке. — Она наклонилась, погладила цветы, лежащие поверх венков. — Род понимает. Мой духовник говорит, что умершие должны простить всех, кто причинил им боль. — Ее глаза заблестели. — Многие люди должны простить меня, Гретхен. Но я не поэтому тебе написала. Весь мир считает, что папа убил маму, и я должна сказать правду, пока я жива. Только я знаю правду. О Гретхен, смогу ли я тебя убедить?

Я вдруг остро ощутила бесполезность этой поездки. И зачем только я приехала? Зачем проехала через всю страну в это печальное место? Барб ищет ответ, давно потерянный во времени. Я сжала рукоятку трости. Бог свидетель, я помогла бы ей, если бы могла. Но как она или кто-то еще сможет изменить тот факт, что Клайд Татум убил жену и застрелился сам?

Она встала, болезненными пальцами теребя толстое кашне, словно оно мешало ей дышать.

— Ты должна помнить, как это было ужасно, когда мы нашли маму. Я не верила, будто папа вообще мог причинить ей боль, но потом, как и все остальные, решила, что он виновен. Что еще я могла подумать? Отец любил маму и очень ревновал. Может быть, он слишком ее любил. Когда он услышал, что в наш дом по ночам приходил мужчина, он, конечно, решил, что у мамы роман. Это стало первым страшным ударом: папа поверил в мамину неверность. Я не могла спать от горя. Но второй удар оказался еще хуже: папина записка, которую мне отдал шеф Фрейзер.

Записка — мистер Деннис сказал нам, что написал Клайд, но я не помнила слова. Слишком много лет прошло.

— И тогда я поняла. — В глазах, устремленных на меня, застыла боль.

Я ничего не сказала. Какие слова могли помочь? Но почему записка до сих пор так ранила Барб?

— Поэтому вышла замуж за Бадди. Мне нужно было уехать из города. Я так боялась. Я хотела рассказать шефу Фрейзеру, но понимала, что он мне не поверит. — Голос звучал тускло и безнадежно. — Я ничего не могла доказать.

— Что доказать? — Меня охватило нетерпение. Что надо было доказать?

— Кто убил маму. И папу. — Она сняла с плеча сумочку из старой потертой кожи, открыла застежку, осторожно достала пластиковую папку и протянула ее мне.

Я взяла ее в руку. Обрывок бумаги, оторванный от коричневого бакалейного пакета, выглядел потрепанным. Я с трудом разобрала полустертую надпись: «Я не хотел навредить Фэй. Скажите Барби, что я люблю ее…»

И все. Два предложения, одно незаконченное, без подписи.

Я ощутила ледяные мурашки на спине. Шеф Фрейзер увидел эту записку, вытащил ее из-под отяжелевшего тела Клайда Татума.

— О боже, Барб… — У меня перехватило дыхание.

— Ты видишь, Гретхен, ты видишь! — Торжество воодушевило ее, и голос прозвучал громко и молодо.

Усилием воли я уняла дрожь в руках. Все вдруг стало ясно, словно сам Клайд Татум стоял позади нас, навсегда молодой, с горестным лицом, заросшим щетиной, в грязной, мятой форме, протянув мускулистые руки. «Фэй»… Клайд никогда бы не сделал ошибку в имени своей жены, Фей. И Барби? Я играла в их доме столько раз. Татумы называли дочь «солнышко», «малышка». Но они никогда не называли ее «Барби».

Я разгладила пальцем пластиковую обложку потертой записки.

— Но это он написал.

Она сцепила руки на груди.

— Он пытался сказать нам.

Клайд писал отрывистым почерком, потому что кто-то стоял с пистолетом у его виска. В последние, отчаянные мгновения, оказавшись в ловушке убийцы своей жены, Клайд пытался передать тем, кто найдет его тело, шефу Фрейзеру, шерифу Муру и окружному прокурору Дарвуду, что он писал под принуждением: украденный в его доме пистолет держали в нескольких дюймах от его головы. А шеф Фрейзер не заметил ошибку в имени Фей. Сколько людей пишут с ошибками и никогда не замечают, правильно слово написано или нет? Очень многие. Слишком многие.

Барб вздрогнула.

— Он умер, поверив, что убийца был маминым любовником. И это хуже всего. Этого я не могу ни забыть, ни простить. Потому что он был моим любовником.

Она посмотрела мне в глаза. Мне показалось, что я заглянула ей в душу, отягощенную цепями стыда.

— Да, к нам в дом приходил мужчина. Когда мама уходила на танцы. Он приходил ко мне, Гретхен. Я думала, что я такая сексуальная, что все это так возбуждает, что он такой красивый. Я подумать не могла, что может произойти. Сейчас это кажется таким глупым. Все спят с кем попало. — Она говорила жестко и горько. — Даже школьники. А мама умерла, и папа умер, потому что я спала с Донни Дарвудом. О Боже, какая бессмысленная смерть.

Я покачала головой.

— Даже сейчас это бы имело значение: взрослый мужчина спит с несовершеннолетней девочкой. Особенно женатый мужчина.

— Донни… Я так его никогда больше и не увидела. Хотела бы я перестать ненавидеть его. — В голосе прозвенели металл и непреклонность. — Не думаю, что он собирался убить маму. Но она кричала, и он испугался. Знаешь, я даже не думала о нем. В ту ночь не думала. А мама стала стучать в мою дверь. Я закрылась, а она кричала, чтобы я выходила, что она знает, что я сделала…

Сквозь годы я вспомнила, как миссис Крейн говорила, что все рассказала Фей, когда та позвонила ей из бара…

— …она собиралась выяснить все, что произошло, от меня, и тогда скандал бы разразился ужасный. Я думаю, она позвонила Донни из бара…

Значит, той страшной ночью было два звонка, а не один.

— …он пришел, чтобы уговорить ее никому не рассказывать. А когда она закричала на него, он, наверно, пытался ее успокоить. А потом убил. А папу — о боже, — папу он убил хладнокровно.

— Я видела его в ту субботу. — Сейчас я поняла. Донни Дарвуд был очень умный. Умный и отчаянный: он был виновен в убийстве, и нашел страшный, безумный путь к спасению. Все считали, что виновен Клайд Татум. Если Клайд покончит жизнь самоубийством, оставив записку, то Дарвуд спасен. Женщина, которая помогла Клайду спрятаться в хижине, испугалась. Может, она решила, что Клайд виновен, особенно после того, как из дома Татумов украли пистолет. Приходила ли она той душной ночью на городскую площадь, слышала ли убедительные обвинения Донни Дарвуда? Как бы то ни было, она прикрепила записку под дворник автомобиля окружного прокурора. Это Дарвуд пробирался в темном лесу, прятал исцарапанные руки под рубашкой с длинными рукавами и ждал Клайда после его очередной бесплодной попытки найти убийцу Фей. Убив Клайда, Дарвуд прикрепил записку на полицейский джип. Я вспомнила ощущение опасности и зла в темноте той жаркой летней ночью.

Я заговорила медленно.

— В то утро, когда они нашли твоего папу, Дарвуд выглядел больным. — Больным, потрясенным, обезумевшим, навечно придавленным грузом вины. — Барб, есть разные убийцы. — Я писала о судебных процессах, видела убийц глупых, озлобленных, напуганных, порочных. — Дарвуд должен был заботиться о правосудии. Он бы не стал окружным прокурором, даже ради внимания, политического признания или власти, если бы его не волновало, что правильно, а что нет. — Что же произошло с таким человеком, если он стал не лучше преступников, которых преследовал?

— Донни врезался в дерево на своей машине несколько лет спустя. — Бесстрастно сообщила Барб. — Напился. — Она вскинула подбородок — Я рада. Как-то легче, что и он умер. Я могла смотреть на Рода и не видеть Донни.

— Род? — Я распечатала немало материала об одаренном художнике. В галерее висел студийный портрет. Автопортрет. Светлые волосы, широкое лицо. Красивый мужчина.

Губы Барб задрожали.

— Я же говорила тебе, что была дурной женщиной? Что я во всем виновата? Мне нужно было выйти замуж. Я была беременна. — Слезы текли по ее щекам. — Но, может, это единственное доброе дело, которое я сделала. Родила Рода. И позволила родителям Бадди забрать его. Они его любили. Любили все, что он говорил и делал. Это был мальчик Бадди, а потом он стал художником: будто на ферме среди кур вдруг вырос лебедь. Поэтому я и не могла ничего рассказать. Я не могла нанести удар своему сыну и родителям Бадди. Но сейчас они умерли. Что бы я ни сказала, им это уже боли не причинит. Наверно, я ищу покоя, Гретхен. И я подумала о тебе. — Барб откинула прядь крашеных рыжих волос. — Я боялась, что не приедешь. Ты же не обязана.

— Нет. Не обязана. — Не так уж много обязанностей у женщины моего возраста. Легко сказать «нет». Но когда пришло письмо, я только что вернулась с семейного отдыха на Гавайях. Мы остановились на Кауи, занимались серфингом, играли в теннис, устраивали пикники, бегали с детьми по золотому песку. Мои дети и внуки приехали как мои гости. Я сунула руку в перчатке в карман пальто, нащупала письмо и посмотрела на венок из нарциссов. Увядающие желтые цветы — предвестники будущей весны. Это был обыкновенный отпуск, который я заслужила годами работы.

Никогда не забуду, как начиналась моя карьера. Я все еще хранила пожелтевшие листки о Фей Татум — статью, которую увезла с собой в Калифорнию и в свое будущее.

— …ты можешь писать. Ты могла бы рассказать, что на самом деле произошло. Что мама была верна папе, а он не убивал ее.

Да, я могу писать. Я могу рассказать историю о Фей и Клайде Татум, об их дочери Барб и о маленькой девочке, жившей по соседству…