1

Да, да, слушаю, — сказал Ойбор в трубку и, при­дав голосу максимальную любезность, спросил: — Кто говорит? Прошу вас... кому обязаны?

О, господи!.. — послышалось в ответ.

Что ж, если не хотите... но... вы уверены, он мертв?

Да, черт возьми! Шевелитесь, пока нет рото­зеев!

Момент! — воскликнул Ойбор, опасаясь, как бы его невидимый собеседник не повесил трубку. Сержант нетерпеливо поглядывал на дверь, соображая, какими бы еще словами удержать его на линии связи. — Мм... я правильно понял, близ отеля «Масаи»? Примерно в сотне шагов от советского посольства? И все же, про­шу вас, кто говорит? Мы обязаны знать. Таков поря­док. Чистая формальность, уверяю вас.

Записали?

Естественно.

Что?

Виноват. Записали, гражданин сержант.

Хорошо.

Рад стараться, гражданин сержант.

Если не ошибаюсь, на площади всего одна теле­фонная точка, — вслух подумал Ойбор, — да, всего один пластмассовый козырек на углу.

Группа уже выехала. Бр-р-р, только идиоту при­дет в голову разыгрывать нас в такую рань. Похоже, вам не повезло, гражданин сержант. Придется пово­зиться, я думаю.

В чем дело? — сдержанно спросил Ойбор. И до­бавил: — Не помню, чтобы голос в трубке развлекал нас анекдотами. У меня в вашем возрасте от таких со­общений волосы вставали дыбом. Сейчас, впрочем, тоже.

Виноват, — в который раз произнес связист, — виноват. Но мне подумалось: не будет ли каких-либо указаний насчет записи? Уж больно грубо он с вами обошелся.

Слушаюсь. Хотя инструкцией предусмотрено...

Слушаюсь.

Вот и отлично, — со вздохом проворчал Ойбор. — Боюсь, запись нам не поможет.

Пожалуй, — развязно согласился связист, — этот парень явно постарался изменить голос. Сипел, как пьяная старуха.

Ну, довольно. Иди. А то я поверю ему относи­тельно ослов и полиции.

Найдется у кого-нибудь глоток кофе или вис­ки? — крикнул он.

Никак нет, гражданин сержант, на службе не держим.

Уже допросили, — угрюмо обронил один из по­лицейских, перехватив устремленный на швейцара взгляд сержанта. — Никто ничего не видел. Разумеется, никто, ничего, никогда и нигде.

Вот как? — Ойбор внимательно изучал окна ближних домов.

Не сомневайтесь. — Полицейский сплюнул се­бе под ноги. — Так уж всегда, никто ничего не ви­дит.

А вы что думаете? Только без плевков.

Может быть, вы скажете что-нибудь интерес­ное? — Ойбор повысил голос.

Судя по знаку, пострадавший принадлежал к на­шему движению. — Юноша не знал, куда деть свои длинные дрожащие руки. — Хотите на него взглянуть?

Конечно. Идем.

Да, да, идем.

Если не возражаете, гражданин сержант, я бы не хотел еще раз... страшно, что с ним сделали.

Осмелюсь заметить, гражданин сержант, тут дело нечисто. Тут пахнет не ограблением и не пьяной дра­кой, а политикой, — уже перейдя на шепот, продолжал юнец в полицейской форме, — согласны?

Послушай, братец, — сказал Ойбор, — тебе не кажется, что ты слишком долго разгуливаешь?

Не понял вас, — произнес тот недоуменно.

Марш на пост!

Гражданин сержант... я вас не понимаю...

Ты на посту у посольства? Оттуда?

Никак нет. Из четвертого зонального. Я в вашей группе. Вы, вероятно... я новенький, еще не предста­вился.

Черт бы вас побрал... Отчего не занимаетесь де­лом, как все?

Мне сказали, чтобы я встретил вас и доложил...— Бедняга растерялся вконец.

Ну так докладывайте. Что там у вас?

Осмелюсь напомнить, я уже докладывал. Никто ничего не видел.

Видел, — сказал Киматаре Ойбор, — видел тот, кто воспользовался вон тем телефоном на углу.

Так точно, — очумело выпалил полицейский.

Постой-ка... — Ойбор вдруг сдвинул брови, — вы­ходит, вы не удосужились расспросить часового? — Метрах в двухстах виднелись ворота посольства СССР. В предрассветной мгле можно было разглядеть, что ни у ворот, ни у боковой ограды, ни у застекленной до половины будки охранника не было. — Почему там никого нет?

Спит, — предположил полицейский, — присел в будке и дрыхнет. Я бы таких в шею гнал со службы. Совсем бы не брал таких, гражданин сержант.

2

Это правда? — с ходу спросил он.

Самовольничаешь, — строго сказал Борис, — или тебя не касается общий порядок?

Слушай, — глаза великана сузились, — есть у тебя сердце или нет? Мы случайно услышали в ут­ренней радиохронике. Это правда, я тебя спрашиваю? Да или нет?

Это правда... — чуть слышно сказал мужчина. — Не может быть, не верю... Он обещал вернуться ут­ром... Габи, бедолажка... думал, не довезу ее живую, сама не своя. Как же так?.. Наши из ГКЭС уже знают? Виктор Иванович знает? И в посольстве?

Возвращайся.

Отвечай! — резко повысил голос великан, и вес­нушки на скуластом, побледневшем его лице просту­пили отчетливей. — Банго мой друг. Хлопцы там с ума посходили, что я им скажу?

Гринюк! Уф!.. Не нужно было оставлять их сей­час, Серега. Знаешь, паника среди рабочих... кому это надо? — Корин положил руку ему на плечо. — И Га­би не следовало везти сюда. — Борис некоторое время смотрел на людей, хлопотавших возле вышки, потом сказал: — Вы должны поднять воду точно в срок.

Точно в срок, — вздохнул Сергей Гринюк. — Мы колодец пробуравим, не боись, а вот тебе теперь как? Один не потянешь, если начнем по новой, точно.

Ну, все. Возвращайся. Успокой ребят как-нибудь, а там будет видно. Приедет Луковский — решим, как быть.

Успокой... А меня кто успокоит? А Габи? А всех?

Возьми себя в руки!

Плохо дело... А ведь Габи, должно, бросит нас теперь, — сказал Сергей. — Это ж понятно. Здесь же каждая железяка кричит о Банго. Неужели застопо­римся после стольких мытарств? Пока тебе сменщика, пока нового химика... застрянем надолго. Плохо дело. Два месяца варились в пекле, и вот тебе как оберну­лось. Плохо дело, плохо...

Зачем ты ее привез? — укоризненно молвил Ко­рин. — В самом деле, зачем? Ну ладно, повиснет на рации, будет рвать себе душу. Зачем? Бедняжка, не может поверить. Нельзя было везти ее сюда.

Я что, идиот? — Сергей ударил себя кулаком в грудь. — У меня что, сердца нету? Я и сам не верю. Не верю! Не такой Банго человек, чтобы через вино или еще как попасть в аварию.

Верно.

Борь, я ж не чужак какой-нибудь, почему не со­общили мне сразу? Я бы хоть знал, как себя вести с нею. Обидно. Прямо голова пошла кругом.

Не до тебя было. Прости.

Слушай, Борис, ты в курсе, скажи честно, он случайно или... или, может, подстерегли? Это же, зна­ешь, чем пахнет...

Знаю. Боюсь, что не случайно. Но об этом пока не стоит особенно распространяться. Разберутся. А нам — не отступить.

Как же теперь?

Как и прежде. Вперед.

Нет у тебя сердца, старшой, нету. — Сергей вско­чил, отшвырнув ящик, на котором сидел. — Раз они такое вытворяют, надо гадов поубивать на месте! Не-е, я рвану в город, я им шороху наделаю! За друга! За всех этих бедолаг! Это ж нельзя так оставлять! Не-е, я рвану сейчас же, по горячему! Передавлю га­дов собственными руками! Будь что будет! Сам! Под­лые! Контра — она везде контра! Я, знаешь, с разными загранбандамн дипломатию разводить не буду! Они лучших людей в гроб, а я в сторонке? Не-е-е, брат, ша­лишь!

Возьми себя в руки, — призывал Борис. — Куда ты рванешь? Кого накажешь? Кого? Где? Не будь ре­бенком.

Я их, бандюг, по роже узнаю! Хоть тут, хоть где!

Дай ключ, Гринюк.

Чего?

Ключ, говорю. Дай сюда ключ от машины.

Ну нет, старшой, ты меня не знаешь!

Не валяй дурака, Серега.

Слушай, бурмастер, дорогой ты наш, тебе коло­дец важней? Какой-то колодец важней? Да? В такой момент... Я сейчас, знаешь, что хошь сокрушу. — Сер­гей в крайнем возбуждении подскочил к Борису вплот­ную. — Если на то пошло, ты во всем виноватый. Да! Ты с ним был. Вы были вместе. Все знают, что вы уехали вместе позапрошлым вечером, так? Вот и объ­ясни, дорогой товарищ, как с ним могло такое случить­ся? Да! Объясни! Всем объясни!

Ну вот, — вздохнул Борис Корин, — а теперь дай мне ключ.

Тебе-то на кой машина? — тихо спросил вели­кан,

Отвезу Габи обратно. Лучше уж ей быть со все­ми. И вот еще что, дружище, надо бурить на воду. Надо успеть до нее добраться, пока не перетащили «бэушку». Зря ты оставил ребят, зря.

3

Да, не те времена.

А на улицах сплошной карнавал, — сказал Ма­тье. — Будто с цепи сорвались. Я и не подозревал, что в этом городишке столько напичкано. В этом паршивом городишке...

Миллион без трех сотен, — сказал бармен, и в го­лосе его проскользнуло нечто схожее с гордостью, — трех сотен тысяч, правда.

Плодитесь, плодитесь, я не против.

А что с цепи сорвались — это верно, — заметил

Уж не ради ли паршивого глотка ты гонял по­сыльного в Шарбатли?

Нет, — ответил бармен, глянув на записку, — я тебя не звал.

Серьезно? — произнес Ник Матье. — Что ж, значит, мальчишка что-то напутал. Сделаем вид, что так оно и есть. Ты не против?

Ники, — сказал бармен тихо, — повторяю, я тебя не звал, хоть и рад тебя видеть. Я ничего не имею про­тив тебя, ты же знаешь. Но я тут ни при чем.

Значит, рад мне, говоришь? Ай, славно! Папаша Гикуйю безумно рад видеть Матье. Это уже удача. Нежданная удача, совсем нежданная.

Жаль, Гикуйю, что у тебя нет дочери, я непре­менно женился бы на ней в отместку за твою радость по поводу нашей встречи.

Говорю тебе, не я тебя звал, — глухо отозвался бармен. — Век бы тебя не знать, безбожного.

Ладно, ладно, эк набычился, того и гляди хватит удар. Лучше уж и впрямь поднеси стаканчик, что ли. До лучших времен, а? Не зря же я потратил полдня, чтобы дотащиться до твоей берлоги не по своей воле.

Пфе!.. — Весь вид Гикуйю изображал разочаро­вание. — Сам понимаешь, лавочка на волоске, где уж мне подносить задаром.

Эй, парень, полегче! — вскрикнул бармен. — Или убирайся! У меня должно быть красиво!

Пардон, — сказал Матье африканцу, — миль пар­дон, бвана.

Догадался.

Значит, это твой почерк?

Успокойся, малыш, это я пригласил тебя, чтобы обсудить одно дельце. Прости, но хотелось сперва при­глядеться, осторожность никогда не вредит. — Кивнул на Хриплого. — Дурачок не учел этой истины и напо­ролся на твою знаменитую клешню.

Чем обязан? — спросил Ник. — Месье или ми­стер, как вас?

Киф-киф, как говорят арабы, — Вуд вытянул впе­ред оба указательных пальца и приложил их один к дру­гому, — называй меня просто щедрым другом.

Не вижу повода.

Ты прав. — Вуд увлек Ника за ближний столик, окликнул бармена, и тот принес выпивку.

Что это вы намекали насчет арабов? — сказал Матье, пристально глядя в глаза незнакомцу.

Уж не про беднягу ли Янсена ты мне толкуешь, сынок?

Точно, — кивнул Ник, — про него. Ну и осве­домленность у вас! А про арабов... что вы имели в виду?

Просто так, просто так, — поспешил заверить Вуд. — Считай, что я воображаю, будто знаком с тво­ей жизнью. С прошлой, я имею в виду.

Ни в коей мере. Обычная беседа двух умных людей.

Что-то много тумана вокруг одного из нас. К че­му бы это, а?

Ты слишком мнительный, сынок. Несладко жи­вется?

Итак, господину Энди Сигбьерну... о, виноват, Нику Матье это нравится. Ты ведь Ник Матье, я не ошибся?

Не ошиблись. — Ник изо всех сил старался не выдать охватившего его беспокойства.

Допустим, — произнес Вуд.

Вы полицейский? Интерпол?

Выкладывай, что задумал. Тихо, я способен ми­гом раскроить твой череп об этот стол.

Отпусти, — просил Вуд, сдавленный, точно тис­ками, — пусти же. У тебя все в порядке. Я действитель­но друг. Все объясню.

Хорошо. Но никаких экскурсов в прошлое, только о деле. И руки на стол. Иначе не поручусь за твой череп.

Рискованная шутка. Не делай этого больше. У те­бя широкая спина, а мой человек сидит в нескольких шагах с тяжелым карманом. И то, что ты слегка помял ему физиономию, еще ничего не значит.

Вы мне надоели. Я жду две секунды, — ска­зал Ник.

Ладно. Тебе приходилось работать с русскими буровыми механизмами?

Да. И с ними тоже. В Алжире. Давно. Хм, меня там не поняли. — Ник легонько шлепнул себя по за­тылку. — Барра *.

Опытный бродяга, — поправил Ник, — скитаюсь по континенту вроде какого-нибудь кретина из шайки миссионеров.

Наши беды оттого, что черномазые распояса­лись, — доверительно произнес Вуд.

Учтите на всякий случай, я кольт под мышкой не грею и в мокрые дела не лезу.

Упаси .боже! — Вуд замахал руками. — Я хотел сказать, что наши ребята вроде тебя остались ни с чем, а черным начхать. Зато с красными они в об­нимку.

Черные краснеют на глазах. — Ник коротко рас­смеялся. — Только мне терять нечего. Растерял за мо­рями. Это вы в проигрыше с тех пор, как все тут пере­вернулось. Знакомы мне ваши сказочки... Но выпивка хороша, мерси.

Может, и ты покраснел, а?

Бросьте, — зло оборвал его Матье, — плевать мне на политику, мне в жизни выпадало достаточно уроков на этот счет. Да и мой покойный родитель в свое время свернул на этом шею. Если "разобраться, я влип в историю с мельником на Кейп-Коде по его идиотской милости, будто виноват, что кто-то когда-то поставил не на ту карту. — Он с сожалением посмотрел на пус­той перевернутый стакан. — Послушайте, вы, щедрый друг, если у вас серьезное предложение — выкладывай­те поскорей, не топчитесь как пай-мальчик перед бор­делем.

Всякая грубость сбивает меня с толку.

Поймите, кое-кому завтра даже вонючая конура в Шарбатли окажется не по карману, а вы развлекае­тесь баснями про белый пароход и зеленые бумажки.

Это легко уладить, — сказал Вуд, — если дого­воримся, в пансионе «Массауа» кое-кого ждет прилич­ная комната с видом на будущее.

Браво. Знаете, у меня от радости пересохло горло.

Это тоже легко уладить. Эй, папаша Гикуйю, по­втори!

Я нарочно не гоню к делу, прежде чем мы не закрепим дружбу как следует, сынок, — сказал Вуд.

Дружба — это хорошо, но неплохо бы и поесть за счет друга.

Можно и подкрепиться, прежде чем отправлю те­бя в пансион.

Валяйте, — усмехнулся Ник, — лишь бы комната в «Массауа» не оказалась с видом на решетку.

Не мешает жить? — вкрадчиво спросил Вуд. — Весьма рискованная картинка. Я бы не слишком вы­ставлял ее напоказ. В этой стране, по крайней мере.

Что? А... — Ник опустил глаза на свою правую руку с

А утверждал, будто чураешься мокрых дел, — рассмеялся Вуд.

То была военная служба.

Неужели?

Почти служба. Слишком давно.

Похоже, тебе неприятно вспоминать эту службу.

Вы угадали, — сказал Матье.

В таком случае непонятно, зачем ты сохранил на руке эту замечательную картинку. При сегодняшней хи­мии от нее избавиться совсем несложно. Могу по­мочь.

Благодарю, не стоит беспокоиться, проживу и с ней.

Мне приходилось встречать ребят с такими кар­тинками. Отчаянные ребята. Надеюсь, ты из таких. — Вуд торжественно откупорил бутылку. — Какой легион? Мне как-то рассказывали о бравом капрале второго бе­лого батальона в Эль-Маццоне...

4

Ах, оставьте, — ворчливо отозвалась толстуха, не оборачиваясь. — Я тороплюсь. Догадываюсь, кто вы и что вам от меня нужно. Язык опух от разговоров, не стало покоя на работе. Я не даю интервью, не же­лаю. Все.

Прошу прощения, но я как раз по поводу вашей работы. Всего несколько вопросов. Пожалуйста. Я вас не задержу. Это очень важно.

Ах, по поводу работы, — женщина остановилась, повернулась с неуклюжим поклоном, — сожалею, но вы опоздали, киоск закрыт.

Да нет же, мне нужны именно вы. Как бы вам объяснить...

Говорите прямо, что вам от меня нужно?

Прежде всего хотела бы спросить, когда посту­пают утренние газеты.

Так вы сыщик, а не репортер? То-то я смотрю, вы околачиваетесь на площади возле моего предприятия. Ваш блокнот собьет с толку кого угодно, только не меня.

Да нет... видите ли... откровенно говоря, я дей­ствительно репортер, — сказала девушка. — Стажер. Меня зовут Джой Маллигэн, отдел хроники и объявле­ний «Абреже».

Ах, оставьте, я же сказала, меня не проведешь. Держу пари, вы тоже насчет убийства неподалеку от моего киоска, верно? Ужасно.

Да, но я хотела бы...

По-моему,

Простите?

В полиции нет согласованности, я говорю. Люди от вас приходят разные, а спрашивают одно и то же, просто на части разорвали. Одно и то же, одно и то же, без конца. — Толстуха тараторила взахлеб. — Нет, у вас определенно никакой системы, поэтому, поверьте, столько нераскрытых преступлений. Уж я-то знаю, все газеты проходят через мое предприятие.

Я не из полиции, меня заинтересовало, когда и как развозят утренние пакеты.

Я понимаю, — закивала толстуха, — зачем вам бегать по типографиям, когда можно

Вот

Ваши люди подходили ко мне десять раз, не меньше, —

Я не из полиции, — напомнила девушка, ощутив легкое головокружение.

Ах да, вы же белая. Я понимаю, отчего вы так представились. Ваша настоящая служба...

Повторяю, мемсаб, перед вами Джой Маллигэн из «Абреже».

Дивное имя! — с поистине детской непосредствен­ностью воскликнула весьма почтенная женщина. — У некоторых иностранцев на редкость благозвучные имена! Мой муж знаком с бразильцем... о! Вы из Бра­зилии? Нет, вы, вероятно, русская! Конечно, ведь тот несчастный был большим другом русских. Как я сразу не сообразила! Теперь ясно, вы врач из нового гос­питаля. Газеты много писали о русской женщине-враче. А я-то, глупая, решила, что вы тоже из поли­ции.

Послушайте, мемсаб... уф!.. Я родилась в Англии, если для вас это представляет такой интерес.

Настоящая англичанка? Изумительно! Но поче­му... ах, понимаю, вы частный сыщик. Ужасно жаль тех бедняжек. Полицейский, слава богу, не был женат, но у молодого инженера, говорят, осталось шестеро ребя­тишек, несчастные сиротки...

Ребенок один. Крошечный мальчик. И я, повто­ряю, не сыщик.

Вы знали погибшего?

То-то, я смотрю, вы очень страдаете из-за этого несчастья, — с глубоким сочувствием произнесла по­чтенная женщина. — Он был вашим родственником? Ах, простите, нет, конечно, вы же белая. Так что вас ин­тересует?

В какое время вам доставляют утренние пакеты из типографии?

Фургон приезжает под утро, около трех. А что? — И тут же доверительно шепотом: — Никогда не пове­рю, но ходят толки, будто машина с убийцами выскочи­ла вон из того посольства. Вы понимаете? Раннее утро, город пуст, скорость можно не ограничивать. Вы со­гласны? Машина с убийцами... ужас. Вы понимаете, ка­кой ужас? Полная машина убийц!

Заблуждаетесь, никто из советского посольства не выезжал в тот день раньше десяти. Никто из сотруд­ников. Абсолютно. А вот машина...

Откуда вам известно? — быстро и с явным подо­зрением спросила хозяйка киоска. — Вы-то откуда знаете о таких вещах?

Ее угнали в ту ночь.

Боже!.. Кто?

Это я и хочу узнать. Не одна, разумеется, — по­лиция, друзья пострадавших, общественность, в конце концов.

Я все поняла, все поняла, — прошептала толсту­ха, пугливо озираясь. — В газетах действительно сплош­ная путаница. Только обещания о возмездии да требо­вание немедленно поймать убийц. Извините, но вы рабо­таете не лучше полиции. Где же хваленая оператив­ность, где нюх газетчиков?

Но мы отклонились от главного. Я обещала не задерживать вас, поскольку вам ехать к вокзалу, да и ваш муж...

Не беспокойтесь, мне очень интересно. И, призна­юсь, я еще не замужем. А вы?

Прошу вас, мемсаб, мне необходимо повидать ва­шего разносчика.

Мальчишку? Зачем?

Мой служащий не ночует на предприятии, как и я, — уже в который раз прервала девушку толстуха, — лишь изредка я позволяю ему остаться, чтобы не при­бегать к первому фургону бог весть откуда, особенно к воскресным выпускам. У меня система четкая, будьте уверены. Так вот. Действительно, в ту ночь он здесь спал. Я подчеркиваю, спал. Запершись и задернув шторку. Он мне поклялся, что спал крепко и слышать не слышал ни о чем до самого звонка типографского фургона. Повторяю вам, ему нечего сказать. А раз так, и полиции и репортерам необязательно совать нос в мое предприятие. И незачем бросать на нас тень, мы не ка­кие-нибудь бездомные, чтобы спать здесь.

звините мою настойчивость, — мягко сказала Джой, — и все-таки помогите мне с ним встретиться.

Я отпустила его на несколько дней, он нездоров. Ребенок, что поделаешь.

Где он живет?

Оставьте ребенка в покое, — уже сердито бро­сила женщина, даже ногой топнула, всколыхнув свое мощное туловище и не менее мощную пирамиду из жестких волос на макушке. — Он ничего не знает, не слышал, не видел, он крепко спал, пока не приехал фур­гон. Вот его слова. Все. И н

Что ж... спокойной ночи.

Старые люди не любят связываться с полицией. Ни с гангстерами, ни с полицией. Ни с кем, кроме бога. Старые люди прожили жизнь, чтобы в конце обрести покой. Они видели в жизни все, что доступно глазам, слышали все, что доступно ушам. Да, да, да, они слиш­ком запуганы прожитым. Что бы ни менялось вокруг, как бы ни менялось — им все нипочем. Вы согласны?

Нет, — не сразу ответила Джой, удивленная и обрадованная неожиданным возвращением собеседни­цы. — Нет, не согласна.

Очень прошу, мемсаб, если вам что-либо из­вестно...

Мне ничего не известно, — решительно прервала ее пожилая женщина, — и я ничего не говорила, со­всем ничего. Просто тут живет старый, очень старый башмачник, кстати, самый образованный из всех на этой улице. Так вот, дети вроде моего помощника дей­ствительно могут себе позволить роскошь сновидений, старцы — нет, они цепляются за видения реальной жиз­ни. Забудьте наш разговор. Простите мне и маленькую комедию. Прощайте.

Спасибо, — запоздало промолвила Джой, прово­жая ее взглядом.

5

Ах да, извините. Представитель советского коми­тета по экономическим связям Виктор Луковский.

О, Виктор, добрый вечер! Я вам звонил два часа назад. Хотел переговорить относительно новой комплек­тации группы бурения. К нам уже поступили кое-какие предложения. Еще, правда, не вполне определенные, но достаточно обнадеживающие. Не могли бы вы приехать в корпорацию к девяти утра?

Буду в девять.

Отлично. Спокойной ночи.

6

Прошу прощения за беспокойство в такое время, но у меня неотложное дело.

Слушаю вас, — отозвался из трубки делови­тый бас.

Дело касается недавнего убийства.

Какого именно?

Говорите же, — потребовал бас. — Какого убий­ства? Говорите!

Убийства инженера и полицейского на централь­ной площади.

Кто говорит?

Я... сотрудница «Абреже».

Кто, я спрашиваю? Смелей.

Если настаиваете, Джой Маллигэн, отдел хрони­ки и объявлений.

Откуда звоните? — спросил бас после короткой паузы.

Все в порядке. Прошу извинить. — Бас звучал мягче. — Так что у вас, Джой Маллигэн?

Случайно, почти случайно я узнала об одном обстоятельстве, которое, на мой взгляд, может при­годиться следствию. Могу я узнать, с кем сейчас говорю?

Да.

Вы одна в комнате, из которой звоните?

Да.

7

И тогда они пригласили русских, а те нашли серу на оползнях в южных землях Брайка-младшего...

В бывших землях бывшего Брайка, — поправил Ник, — будем реалистами.

...и заявили о вероятных ловушках нефти на юго-западе, — не прерываясь, продолжал Вуд. — Новые власти спешно отрядили в Россию стажеров, и они вер­нулись с оборудованием, чтобы расковырять участок

Слышал. Этих я не видел в деле, но поручусь, красные — хорошие спецы.

Возможно. Но я слышал, что в свое время ты любому нефтянику давал сто очков вперед.

Рановато хороните, мое время еще не кончи­лось, — буркнул Ник.

Тебя никто не хоронит, сынок, в том-то и дело. — Вуд наклонился к Нику со сдержанной ухмылкой. — А вот с тем черным парнем, единственным местным буровым мастером, дело другое. Газеты писали, скоро­постижно вознесся к богу.

Ну и что?

А то, что остался всего один бурильщик, русский.

Вы говорили, русских двое.

Второй не в счет, он дизелист. — Вуд откинулся на спинку стула. — Их дело гиблое: русскому мастеру срочно нужен дублер. Срочно. На пульте буровой уста­новки такого масштаба, как у них, необходимы два сменных бурильщика, верно?

Ваша осведомленность меня подкупает, — не без иронии заметил Матье, подливая в свой стакан.

В принципе мне наплевать, но пальчики у вас явно без мозолей.

Естественно, предпочитаю машинку или диктофон. Карандаш и паста — оружие устаревшее, сынок, годится больше для школьников и начинающих репорте­ров. Если бы ты читал прессу и слушал радио, ты знал бы, что я кое-чего стою, и отнесся бы ко мне с большим

На что вы намекаете? — хмельно рявкнул Ма­тье. — Хотите сказать, что я тоже подох бы без вашей жратвы и пойла?

Нет, этого я не сказал. Ты оказал мне- честь, со­гласившись выпить и поесть со мной сегодня.

Мерси. Но хватит задирать нос, остановитесь, вы­ключите микрофон, я уже поверил, что вы король всей прессы и эфира. Снимаю шляпу. Хотя, не скрою, мне эти сказки больше по душе, чем треп о нефти. Будь она проклята! Уж я-то знаю, скольких ребят она пока­лечила, похуже, чем в рассказах про золотую лихорадку на старом Клондайке. А всей грызней заправляют кон­сорциумы, это я испытал на собственной шкуре. Вот это уже не смешно, как вспомню.

А мне смешно от мысли, что Советы посылают сюда ценных парней. Нефти у них сколько угодно, из­вестно, работы и у себя по горло, так какого же дьяво­ла лезть из-за каких-то крох...

Они не для себя, — Ник махнул рукой, — такая у них политика — поднимать на ноги всяких цветных и недоразвитых. Вы же знаете красных.

Здесь у них ничего не получится. Ник с сомнением покачал головой.

Русские упрямые ребята, вот что я скажу.

Но что может сделать один бурильщик без дуб­лера, то есть твоей милости! Другого им на месте не найти. А игра раскручена. Тут, сынок, не только нефть, если пораскинуть мозгами.

Уже пораскинул. Насчет себя, конечно. Кто-то ухлопал черного мастера, и вы решили толкнуть меня на место покойника, так?

Да. Есть люди, заинтересованные в этом. Я лишь посредник.

Что-то не нравится мне, когда ни с того ни с сего выскакивают таинственные благодетели. — Ник вперил­ся в Вуда настороженным взглядом. — К тому же я слышал, там уже пробурили скважину, и она ничего не дала.

Вот именно. — Вуд вновь наклонился к Нику и отчеканил каждое слово: — Ты прав, они твердые ребя­та. Наши эксперты не сомневаются, что они нащупают пласт. А стоит туземцам получить такой подарок — мы расстанемся с последней надеждой. Нефть, шутка ли?

Давайте поближе к делу и ко мне.

Нужно, чтобы и вторая скважина провалилась.

Пустой номер. — Ник встал. — Зря я уши раз­весил.

Шесть тысяч.

Хоть все банки Европы и Штатов, — сказал Ник. — Я устал от шума еще лет десять назад.

О пальбе и взрыве нет и речи, сынок. Кой-какие незаметные шалости, только и всего. Семь тысяч не ва­ляются.

Вы что-то говорили о десяти.

Ты ослышался, не больше восьми.

Я любознательный. Просто ужас до чего любо­знательный.

Предполагаю, что, если разведка застопорится, смышленые люди сумеют внушить кому следует, что красные бессильны, и опять предложат свои услуги. — Вуд сжал пальцами горло бутылки. — Продумано до тонкости. Во всяком случае, неосторожность голодранца, угодившего под машину, предоставила такую возмож­ность.

Сладко, — блаженно произнес Ник, — давно си­гар не надкушивал.

Так что скажешь?

Насчет экспедиции? Что-нибудь скажу.

Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх того, то от лукавого, как поучал Христос, — на­тянуто рассмеялся Вуд.

Я все думаю про того беднягу... — молвил Ник,— и не скажу, чтобы очень нравилось...

Впервые слышу, чтобы кому-то не нравились во­семь тысяч и билет до веселого порта, где можно с пол­ным брюхом сидеть на террасе уютного домика, обни­мать девочку и любоваться морем, в которое уплывает наемный легион самоубийц.

Опять? — вспыхнул Ник Матье.

Извини, сынок, очень уж запали в голову былые приключения капрала из второго батальона в Эль-Маццоне. Недавно о них прослышал. По большому секрету.

Номер в «Массауа», вы сказали?

У тебя хорошая память. — Вуд вручил Нику не­сколько банкнот, взял расписку. — Капля за благо­разумие. Море надо заработать. Сделай себя элегант­ным и валяйся в пансионе до завтрашнего полудня.

У меня деликатный вопрос, — сказал Ник, — вы кого-нибудь любите всерьез?

Женщину, которая меня родила. А что?

Поклянитесь ею, что не приложили руку к гибели того мастера.

А... понимаю. Клянусь. Послушай, не бери в го­лову таких мыслей обо мне. Прямо мороз по коже... По­хож я на убийцу?

Пожалуй, нет, — не сразу сказал Ник, — что угодно, но это, пожалуй, нет.

Хозяин, мне полагается пара монет за испорчен­ный зуб.

Твою рожу трудно испортить. Молись, что выжил. Говорят, этот строптивый малый двумя ударами на пол­года уложил в госпиталь задиру Янсена, братца Магды-Луизы, когда тот имел неосторожность зацепить его. — Вуд обернулся к бармену: — Эй, мы уходим! Вклю­чай свою шарманку, пусть ребята прибегут и пове­селятся!

Не напрягайся, короче.

Я боюсь.

Чего? Пожара в твоем гнездышке?

Хозяин, он меня раздражает, — подал голос Хриплый, выразительно похлопывая по карману своего пиджака.

У него вспыльчивый характер, — кивнув на Хрип­лого, сказал Вуд бармену, — а у меня... ты у меня вот тут, — показал кулак, — со всеми своими потрохами и трогательными воспоминаниями.

8

Что с вами? — рассмеялся комиссар, в кабинете которого они находились. — Проклятый пневмомолоток. Всякий раз, когда рабочие открывают пальбу по ас­фальту, я тоже ловлюсь на их удочку.

Не могли проложить свой дурацкий кабель где-нибудь в стороне, — смущенно проворчал капитан, — разворотили всю улицу.

Скоро закончат. — Комиссар снял куртку, вытер влажную шею платком, подошел к окну. — Весело ра­ботают, черти. Работы теперь хватает.

Конкретного ничего, в том-то и дело, — сказал Нгоро. — Мне кажется, что с ней самой следует хоро­шенько разобраться. Как бы не оказалось, что она под­ставное лицо тех, кто хотел бы увести расследование в сторону. В нашей службе нужно быть осмотрительны­ми, ничего нельзя исключать.

У вас есть основание сомневаться в искреннем желании журналистки помочь нам?

Пока нет. Сержант, не вам напоминать, что сре­ди добровольных охотников посодействовать полиции, среди самозваных осведомителей не так уж много по­падается искренних и бескорыстных граждан. Бывают, знаете, любители и хитрецы, которые так и норовят из каких-либо личных соображений, мести, например, или просто неприязни подставить ни к чему не причастного человека в поле зрения полиции и тем самым доставить ему беспокойство.

Так точно, гражданин капитан, подобные случаи встречались и в моей практике. Однако, простите, это вовсе не означает, что ко всякому добровольному про­явлению со стороны населения нужно относиться с пред­убеждением, а уж тем более игнорировать информацию, имеющую хоть какое-то отношение к нашей работе. Как вы сами очень справедливо только что заметили, ничего нельзя исключать.

Разумеется, разумеется, дорогой мой. Не сомне­ваюсь, как и более высокое ваше начальство, что вы знаете совершенно точно и безошибочно, как нужно поступать в подобных случаях.

Благодарю вас, гражданин капитан.

Это я вас благодарю за вдумчивое отношение к службе, за похвальное достоинство, с которым вы дер­житесь в разговоре с офицером, своим непосредствен­ным начальником.

Я немедленно отправлюсь к башмачнику. Разре­шите идти?

Нет. Его допросите завтра. А сейчас вы нужны в управлении.

Но позвольте, в интересах...

К нему завтра! Сегодня вы мне нужны. Семьде­сят третий, приказываю вам сегодня выехать на поли­гон для проведения занятий с группой «А».

Слушаюсь.

9

Говорите ли вы по-английски? — спросил пасса­жир у чиновника, к которому его привели.

Да, сэр, — последовал ответ, — объясниться смо­жем, если вы будете говорить медленно. Слушаю вас.

Я дипломат, направляюсь в Стамбул, откуда без задержки намерен вылететь дальше, в Европу. Време­ни, как видите, мало, а мне хотелось бы повидаться с родственником, он сейчас в Измире, можно сказать, постоянный и желанный гость Турецкой республики. Рассчитываю на ваши служебные возможности, кото­рые, несомненно, позволят связаться с Измиром мгно­венно. В этом случае мой родственник успеет прилететь в Стамбул и мы встретимся между моими рейсами. Вы меня поняли? Я говорил достаточно медленно?

С удовольствием помог бы вам, эфенди, но боюсь, что дозвониться не успеем, сейчас объявят посадку. И не уверен, что вашему родственнику удастся сразу же вылететь из Измира. Но, если хотите, могу поинте­ресоваться расписанием всех внутренних рейсов.

Благодарю, не нужно. Мой родственник вылетит частным самолетом. Он состоятельный человек, поддан­ный Соединенных Штатов.

Очень рад, сэр, но, право, не знаю, эфенди, как помочь, аллах свидетель.

Может быть, воспользоваться телеграфом? — раз­драженно спросил пассажир, поглядывая на часы.

Вон там, в конце зала, рассыльный, — сказал чи­новник, — за сотню лир или доллар он мигом все устроит, эфенди. Только напишите ему крупными бук­вами, сэр, поразборчивей.

Хэлло, дружище! Это Хабахаттин Бозок. Не узнал?

Узнал. Откуда ты взялся? Я жду Броуди, мой мальчик, не тебя.

Не повезло тебе, дружище, Эл нездоров. Он пору­чил мне обнять тебя и выслушать новости. Ну как в Африке?

В Африке жарко, — отрезал Нордтон, — вспо­мни школьный учебник.

Да. Только что позвонил мне в контору, а я сра­зу тебе.

Мог бы позвонить мне самому, — буркнул Норд­тон, — значит, не пожелал меня видеть. Почему?

Не будь мнительным, дружище. Мигрень — скверная штука. Если не ошибаюсь, кажется, из-за миг­рени Наполеон проиграл битву при Ватерлоо.

Чушь. Просто он не учел, как некоторые с миг­ренью сегодня, что моя нация ему не по зубам.

Ладно, Хаби, я не против поговорить с тобой, — сказал Нордтон, — приезжай, если хочешь.

Лучше в кафе, идет? «Бебек» на набережной тебя устроит?

Я вижу, ты управился с тремя дозами коньяка, — сказал Нордтон, присаживаясь, — но я пригубил бы ракы. Из уважения к твоей нации.

Еще раз выражаю тебе свое восхищение! Мустафа, ракы и воду!

Я слушаю, — сказал Нордтон, едва официант, мигом исполнив заказ, отпрянул от них с почтительным поклоном.

Это я тебя слушаю, — мягко поправил Бозок, — так что там в нашей, то есть вашей, экзотической стра­не? Только, пожалуйста, не надо про жару и носорогов, это уже слышал.

Что именно тебя интересует?

Меня интересует то же, что и нашего друга, ко­торый так неудачно развлекся прошлой ночью, зарабо­тав мигрень.

Мне нужны деньги.

Всем нужны деньги.

Но я их заработал, — резко сказал Нордтон, — деньги не мигрень.

Это не обязательно слышать соседям. Лучше до­верительно признайся мне одному, разве тебя не поощ­рили на месте?

Шеф был в отъезде, а мне пришлось уносить но­ги немедленно. Еле попал на самолет. А мог и не вы­рваться вообще.

Летел через Триполи? Рискованно.

Нет, через Нджамену, Каир и Анкару. Обошлось.

А что мне передать Элу?

Сам передам, что надо нашему дорогому спецу по фруктам.

Он поручил мне, — напомнил Бозок. — Уже без четверти четыре, а у меня на пять заказан разговор с Измиром, чтобы передать ему что-нибудь от тебя и те­бе от него. Не тяни, дружище, а то обижусь и не пове­ду тебя вечерком в «Луна-парк» развлечься с ласковой компанией и насладиться пением Айжды и Кочиит-ха-ным. За мой счет, разумеется, ты дорогой гость.

Хорошо, — бросил Слим Нордтон с натянутой улыбкой. — В экспедиции, похоже, будет наш человек. Этим занимаются.

Купили все-таки?

Нет, с подкупом намеченного вышла осечка. При­шлось прибегнуть ко второму варианту.

Только не я, — сказал Нордтон. — Мне приказа­но было лишь предложить ему чек. Он ответил слиш­ком бурно, даже полез на меня с кулаками. Я не сдер­жался, вернее, защищался и... короче, Рык его прикон­чил. А заодно и фараона, прибежавшего на шум. Рык позаботился и, уверен, позаботится впредь, чтобы ищейки остались с носом. С его возможностями это не так уж трудно, я думаю. Теперь надо заполнить вакан­сию в экспедиции, я уже говорил, этим занимаются со­образительные люди.

Рык? А-а-а, тот нигер, которого охмурила твоя Магда-Луиза.

Да, он, Черный Рык, хитрый и жестокий парень. Далеко пойдет. Я бы не хотел оказаться среди его вра­гов. Хладнокровный дьявол. У меня не поднялась бы рука ухлопать и одного, а он двоих в считанные секун­ды, я и опомниться не успел.

Понимаю, — кивнул Бозок, — я тоже не смог бы убить человека. Но на войне об этом не думают. Мы ведь воюем с ними, защищаем свободный мир, за­щищаем свой бизнес. Повторяю, я бы не смог тоже, но кто-то должен это делать, очищать нас от красных, нас и наши идеи.

У тебя это отлично получается. — сказал Слим, — насчет слов.

Не думаю.

То-то и оно, что думать надо. Всегда и обяза­тельно надо думать. Где гарантия, что за тобой не по­тянулся хвост в нашу сторону?

Не надо, не надо играть со мной словами, — сощурясь, сказал Нордтон, — я прожил вдвое больше те­бя, и повидал, и думал, и узнал всякой всячины на своем веку достаточно, чтобы ты, вернее, чтобы Эл был спокоен на мой счет. — Слим нервно ослабил ворот ру­башки. — Вряд ли стоит предъявлять ко мне претензии. Уж если кто и погорячился в этом деле, то не я, только не я, запомни. Он — да. А я, повторяю, вообще не выношу крови.

А

Мальчик, — сказал Нордтон, — тебе сколько лет?

Давно не мальчик, двадцать три.

Ладно, — усмехнулся Нордтон, — давай выпьем, ты уже большой, уже можно. Двадцать три... почти ни­чего. Удивительно. Еще в прошлый раз, когда познако­мились, я удивлялся, наблюдая за тобой. Далеко обо­шел своих сверстников.

У ракы, турецкой водки, забавное свойство. Плес­нешь воды в стакан с нею — жидкость становится бе­лой как молоко, плеснешь воды еще раз — становится прозрачной. Слим Нордтон больше забавлялся этим свойством ракы, чем пил.

Ну, я пойду, — сказал он, — скоро пять. К семи будь в отеле.

До вечера, — сказал Нордтон. — Заедешь или позвонишь?

Позвоню. Не торопись, еще есть время, посиди, здесь неплохо. — Хабахаттин Бозок поднялся, ткнул подскочившему гарсону потрепанную купюру и двинул­ся прочь, обронив: — Начинай успокаивать нервы.

«Мурат». Я сам окликну. Спускайся, надо обер­нуться в хорошем темпе, мы ведь собирались еще по­спеть в казино на песенки Айжды Пеккан, не забыл?

Иду, — проворчал Слим Нордтон, — с моей но­гой только бегать...

Спасибо, у меня свой сорт, привычка, — сказал Слим, доставая из кармана собственную коробку сигарет.

Американские?

Нет, «Хелас Папостратос», из старых запасов.

Трава, — фыркнул юноша, выводя машину на трассу.

Даже здесь мне мерещится запах нефти! — воскликнул Слим Нордтон, подставляя лицо под осве­жающие удары встречного воздуха.

Неподалеку караванный путь танкеров, — ото­звался Хабахаттин Бозок, — море загрязнено! Днем под солнцем запах еще сильнее! Эй, дружище, хочешь за руль? Прекрасно! Смелей, я рядом!

Заводи. Только скорость не сразу, дай ему рявк­нуть пару раз на холостых, он у меня с норовом.

Есть, кэп! — раззадорясь, козырнул Слим Нордтон.

10

Что поделаешь, — сказал Ойбор, — она может и ослушаться моих советов. Ее нетрудно понять.

В конце концов это ее право, — рассудил Сам­бонанга. — Мы должны ей благодарно поклониться.

Еще рановато.

Я уверен, клянусь честью.

А я не уверен, что тебе положено болтать без умолку при исполнении служебных обязанностей.

Это вы завели о ней разговор, я помалкивал.

Стоп... кажется, она нас заметила.

Ой, — забеспокоился Самбонанга, настороженно озираясь по сторонам, — сейчас устроит митинг. Так недолго испортить все дело. Стоило ли нам рядиться в тряпье? Пустой маскарад.

Как вы и догадались, я специально изменил свою внешность, чтобы вам легче было узнать меня, чтобы вы, конечно же, бросились ко мне со всех ног, привле­кая всеобщее внимание.

Извините, если с моей стороны что-либо не так, но я уже стала волноваться, что вы не придете. А у ме­ня еще масса невыполненных заданий.

Я понимаю ваше беспокойство, — сказал Ой­бор, — а вот вы моего, к сожалению, не понимаете. Мне голову оторвут, если с вами что-нибудь случится.

Идемте, — нетерпеливо сказала Джой, — покажу его мансарду.

Хорошо, идемте вместе, — подумав, согласился сержант, — но учтите, мне голова еще понадобится.

Это было настолько неожиданно, что сержант и де­вушка оцепенели.

Вот... починить обувь... — наконец промолвил Киматаре Ойбор и протянул привидению принесенные с собой рваные башмаки.

Руки! — взвизгнул старческий голос.

Послушайте, — сказала Джой, — это же не­разумно.

Назад! Уложу на месте!

Что за охоту ты надумал, отец? — уже твердо сказал сержант. — Разве мы похожи на дичь?

Что нужно?

Сначала войдем в комнату, — сказал Ойбор. — Нужно поговорить спокойно.

Назад!

Уф!.. Да перестань кричать наконец! И ружье убери! По какому праву держишь оружие в доме?

По законному!

Слушай, отец, я из полиции. Из по-ли-ции,

Ночью? — насторожился Киматаре Ойбор. — Описать его можешь?

Ничего я не могу! Оставьте в покое! Иначе за се­бя не поручусь! Считаю до трех! Раз!

Успокойся, — Ойбор заставил себя улыбнуться, — я не злопамятный, хоть ты и обозвал меня ослом по телефону. Ай, ай, грешно с твоей сединой размахивать такой грозной пушкой перед блюстителем порядка. Да­же если он и в маскарадном костюме.

Почему с тобой белый?

Это друг. Присмотрись, старина, хорошенько, ведь это...

Белый твой друг?

Да. И твой тоже. Присмотрись, говорю, это жен­щина. — Ойбор даже отважился засмеяться. — Ты же знаешь, отец, теперь женщины стригутся как маль­чишки, а парни — наоборот.

Все равно, — сказал башмачник, — я не хочу иметь с вами дела. Лучше уходите.

Нет. Нам нужно поговорить, — сказал Ойбор, — ты должен рассказать все, что видел. Чего ты боишься? Мы поймаем их, и ты нам поможешь.

Как бы не так. Я развяжу язык, а они меня при­кончат. Узнают, что вы тут были, и прикончат. Ничего я не видел! Уходите!

Тебе нечего опасаться, — сказал Ойбор. — Даже если за нами следили, они не станут с тобой связы­ваться. Ну посуди сам, какой смысл им возиться с то­бой после того, как ты уже все выложил властям? Лиш­ний, ненужный риск. Им нужно заботиться о собствен­ной шкуре, не до тебя сейчас. Другое дело до встречи с полицией.

Вот они и скреблись ко мне этой ночью. Вер­нее, он.

11

Похоже, все в порядке, мадам, — сказал Вуд, удовлетворенно откидываясь на мягкую спинку заднего сиденья, — белоголовый клюнул, увез нашего протеже с королевскими почестями.

Долго, — наигранно вздохнула пожилая дама.

Тяжелый, сволочь. Пришлось выложить кое-что лишнее.

Фи, что за выражения в разговоре с женщиной!

Не понял, — Вуд удивленно вскинул брови, — а что я сказал?

Вы сказали «сволочь», ужасно.

Не может быть, мадам! Клянусь честью!

Этим неприличным словом вы обозвали того мальчика. С синими глазами. С таким полезным для нас мальчиком надо быть чрезвычайно ласковым, обхо­дительным. Даже в его отсутствие. Запомните, Вуди. Если он услышит от кого-либо из нас подобные выра­жения в свой адрес, то непременно обидится и не ста­нет нам помогать.

Так вот, этот, как вы изволили заметить, сине­глазый ребеночек, вдоволь пошаливший автоматом в свое время на многих горячих точках континента, не сомневаюсь, сам докажет вам, что он, пардон, сволочь, когда вдруг запросит в самый острый момент еще во­семь тысяч долларов.

И будет прав, — сказала она и тут же всплесну­ла сухими, тонкими руками, на которых свободно болта­лось с полдюжины драгоценных браслетов. — Так он участвовал в сражениях! Ай молодец! Что же вы мне сразу не сказали, противный, я бы обязательно ему улыбнулась.

Что у вас за манера! Так и швыряетесь ужасны­ми словами!

Будь я проклят, если понимаю, что вас так на­пугало.

Не смейте при мне произносить это слово! Меня чуть удар не хватил.

Ах, вот о чем... но, мадам, от них, увы, не отмахнешься, они реальность. Даже больше того.

Оставьте этот тон, — жестко сказала она, — я понимаю и вижу не меньше вашего. Женщина может се­бе позволить маленькое кокетство в любом разговоре и в любой форме, чурбан вы этакий. Но я всегда счита­ла, что вы чрезвычайно полезны в деле.

Я тоже о вас такого же мнения, мадам.

Вот и прелестно. Вы что-то хотите добавить, Вуд?

Прошу напомнить и господину консулу, что я чрезвычайно полезен в деле. Работаю без промаха. И небескорыстно.

Вуд Коллер, вы типичный образчик своей сре­ды, — вдруг ядовито заметила она, — нетерпеливость, соломенное чванство, мелочность.

Чванство? Посетите на досуге кофейню клуба прессы, мадам, и вы услышите мнение аккредитованных мудрецов по поводу чванства. Например, по поводу одного заокеанского чрезвычайного и полномочного по­сланника на две здешних страны. Хм, посол где-то, а тут пара консульств. Несолидно, мадам. Или что-то иное?

Как, сколько, где и когда — это в компетенции моего правительства, а не чужих и циничных писак. Вы бываете просто невыносимы!

Постараюсь больше не касаться вопроса о гло­бальном чванстве, мадам, обещаю.

Консул еще не вернулся. Потерпите с комиссион­ными, — сказала она с театральным вздохом.

Очень интересно, когда же он вернется?

Потерпите.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся, — вздох­нул Вуд в отличие от нее без всякой наигранкости, — увы, я не плакал и не ждал утешения.

Оставьте, библия развращает сильных.

Хм, бог отвернулся от меня еще в Гонконге. Если уж там господь не позаботился о моем кошельке, то чего можно ждать мне, грешному, от него здесь? Нет, я сам себе бог отныне. И знаете, я стал очень не­терпимым, когда речь заходит о заработанных де­нежках.

Что деньги, дорогой, — сказала она, — немного денег потерять не страшно. Вам бы о другом думать. Ангола, Эфиопия, Бенин, Гана, Мозамбик... не берусь и перечислить единым духом. Ужас! А завтра что будет? Что будет завтра, если сегодня только и слышишь, только и слышишь со всех сторон с переворотах и на­ционализации. Мираж, вокруг один мираж...

Задохнутся, передерутся, рассыплются с нашей помощью, — сказал Вуд, —- у меня есть кой-какие жиз­ненные наблюдения. Вырвать власть нелегко, но еще трудней к ней привыкнуть. Черным не привыкнуть. Им не привыкнуть к жизни без подачек и власти фунта, доллара или франка. Не позволим.

Утопия.

То есть?

Довольно об этом, — отмахнулась она, — у ме­ня в отличие от вас хватает ума думать всерьез лишь о своих пусть маленьких, но реальностях. И вам сове­тую почаще обращаться к здравому смыслу. Распыляе­те талант и хватку на статейки и случайные услуги ту­зам. Ваши газетные гонорары не могут сложить истин­ного состояния.

Я не права?

Совсем запутали меня, — признался он, — с од­ной стороны, вы обеспокоены глобальными потрясения­ми, с другой — советуете позаботиться лишь о чековой книжке. Вот я и размечтался о заслуженной награде.

Возможно, наш скромный успех здесь ободрит господина генерального консула. Щедрость соразмерна с бодростью.

Секрет фирмы, — улыбнулся Вуд.

А знаете, он очень мил, этот мальчик, держится как мужчина. Раз — и поверг кулаком вашего хвале­ного телохранителя. Великолепен!

Он не мальчик, потому и держится стопроцент­ным мужчиной. У него несладкая жизнь с пеленок. Соб­ственной головой и кулаками прокладывал дорожки во все стороны. Только вот нервы ни к черту. Стали ни к черту с некоторых пор.

Даже тронул мое воображение, — сказала да­ма, — держу пари, он ирландец. Или фар вест? *

Не ищите чужие корни, мадам, иногда это меша­ет, — довольно грубо заметил Вуд.

Мешает литераторам быть джентльменами?

Простите.

Так и быть. — Она внимательно на него посмот­рела. — Что это с вами сегодня, милый?

Вот как? Что же вы ему ответили?

Я сказал, что нет. А что вы мне скажете?

То же самое. Нет, конечно.

Хочу быть уверенным, что это так.

Можете спать спокойно, — сердито выговорила она, — для нас это только случай. Приятный в извест­ной мере, на руку нам. Вы меня разочаровываете своей подозрительностью. Думаю, и консулу было бы неприят­но слышать такое.

Пожалуй. Но впредь вы нас не оскорбляйте по­добными подозрениями. Повторяю, можете спать спо­койно.

Вы правы, — сказал Вуд, — нет ничего лучше спокойного сна. — Он рассмеялся. — А в наказание вышвырните меня вон за тем поворотом.

12

Что случилось, Виктор?

Просто решил зайти.

Что случилось, я спрашиваю?

Неужели человек просто так не может заглянуть к невесте после работы? Могу я соскучиться за день или нет?

Ты не шутишь?

Про невесту? Кажется, нет.

Довольно дурачиться, что случилось?

Есть неплохие новости, — сказал он уже серь­езно.

Ожидается дождь? Вызывают в Москву? Или при­были мои медикаменты?

Обнадеживающие новости для Корина. Для экспедиции. Время спасено, наш запрос отпадает. Нашелся дублер Борису. На месте. Великолепные аттестации.

Поздравляю. Как же ты ухитрился?

Это не я. Партнеры. Слушай, ты решила навеки поселиться в своей лекарне? Идем домой, пора бы и отдохнуть.

У меня еще обход. Потом вечерняя консульта­ция. Сегодня освобожусь поздно, не раньше один­надцати.

Ну, тогда давай хоть пройдемся где-нибудь в сторонке, а то здесь как на сцепе.

Не могу.

Партнеры сотворили чудо, — говорил Луков­ский, — молодцы, честное слово. Главное — время. Ох, этот твой любимчик Корин. Но и своей вины я не отрицаю. Тут и моя вина.

Насколько я в курсе ваших дел, решающее сло­во принадлежало хозяевам, заказчику, как вы говорите.

Иван кивает на Петра... Ладно, забудем первую скважину. — Луковский встряхнулся. — Сегодня на по­вестке день завтрашний. Ты поедешь со мной? Сможешь вырваться со мной к ребятам?

До чего они любят мою Светланку, прямо трепе­щу от лютой р-р-ревности!

А я трепещу от возмущения, поскольку вовсе не твоя. Пока еще ничья. Никто не делал мне предложе­ния, никому я не давала согласия. И вообще мне мама не велела замуж до сорока.

Красиво, как дома, — сказал Луковский.

Я просила двухтомник Тихонова, ты не забыл?

Лежит на столе в библиотеке.

Спасибо.

Завидую тебе, великий доктор, находишь возмож­ность благоговеть наедине с поэзией.

На такие стихи грех не выкроить время.

А на разговор со мной и пяти минут не выделишь без оглядки.

Глупый... сам-то помешан на своих стропилах да арматурах, слышать уже не могу. Да еще в земле с го­ловой. Месяц в кино не выберемся, как будто уже женатики.

Какое кино... только и на уме, что проклятое то утро...

Да.

Ну и хорошо. Разве нет?

Да. Нормально. Борис тоже доволен. И ребята ожили. Все верят в успех на новом месте.

Будем считать, что сейчас там нормально. А у тебя? — Светлана заглянула в его глаза. — Где ты был?

На стройке, где же еще? А что?

То, что тебя спрашивал посол. Утром приезжал необычайно любезный местный дядя в чине капитана, чтобы в торжественной, прямо-таки церемониальной обстановке побеседовать с твоей милостью. Премилая тебя ждет беседа...

Ты не могла бы посерьезней?

Пожалуйста. Официальный чин, вероятно, очень интересуется подробностями о машине. Ну почему ты не загнал ее во двор?

Ты же знаешь, я хотел отвезти Банго. Простить себе не могу, что отпустил его одного. Такое чувство, будто виноват в том, что случилось.

Я ведь тоже была с вами в тот вечер, все время думаю об этом... — вздохнула она. — Так когда мы едем к ребятам?

13

Мой сержант, он прокусил мне палец, посмот­рите, — гордо изрек Самбонанга. — А у меня нет инди­видуального пакета.

Ну, рассказывай. Все и подробно. Вздумаешь врать — уведем в полицию. Ты ведь не хочешь за ре­шетку?

Я вас не знаю, пустите, ничего не знаю, — хны­кал сорванец.

Зато я кое-что знаю, — сказал Ойбор, — ну-ка тащи, живо.

Кого?

Дедушка, бабушка, ты мне брось увиливать! Сейчас же выкладывай, не то уведем в полицейский участок!

Ее у меня нет. Я не хотел, чтоб мне лопнуть и сгореть. Я тут ни при чем. И денег уже нет. Больше не буду. Отпустите.

Чего нет?

Зажигалки. Ее уже нет у меня. Отпустите, ско­ро мать придет.

Значит, это была зажигалка?.. — Ойбор выпу­стил руку мальчишки, которому удирать уже не было смысла. — Теперь поговорим спокойно, — он усмех­нулся, — приглашай в дом, внучек.

Кто она?

Да зажигалка же, чтоб ей лопнуть и сгореть! Ни за что бы не взял, если бы не близко.

Ты ее сразу поднял?

Да что вы! — Мальчишка даже руками зама­хал. — Такое скажете. Он же там был. Да. Он еще немного постоял у стенки, потом быстро пошел прямо на меня. Хорошо, что я не закричал. Он прошел мимо. Но все-таки посмотрел на витрину. В киоске темно, он меня не заметил за шторкой. А я его видел. Вот так, как вас сейчас.

Ты разглядел его лицо? Запомнил?

Конечно! «Масаи» светится всю ночь.

Что дальше?

Я уже не смотрел. Напугался. Забился под при­лавок, все там помял... Кажется, кто-то к нему бежал. Ну да, я слышал два голоса, точно. Один еще сказал: ^:«3а мной!» Так, негромко. И они убежали. А потом снова приехала машина. Сначала потихоньку, а уже на площади как заревет. И все. Больше ничего не знаю, чтоб мне лопнуть и сгореть.

А зажигалка?

Да, когда все затихло, уже светало, из серого дома выбежал старикашка и помчался к телефону. Я снова смотрел. Ну, тут я и взял ее. Чтобы не пропала такая дорогая вещь. Серебряная. Запер киоск и удрал, пока не видят. Если бы я знал... Больше никогда в жизни! Вы меня в тюрьму не посадите? Я все рас­сказал. Не посадите?

Посмотрим, — рассеянно отозвался Киматаре Ойбор, погружаясь в тяжелое, ему одному ведомое раз­думье, — посмотрим, как с тобой поступить.

14

15

Он сказал «наших»?

Осмелюсь заметить, и я на его месте не сказал бы иначе.

Банго Амель и его жена связаны с ними особенно крепко. Есть сведения, что русские переживают это не­счастье как собственное. — Нгоро вскочил из-за стола и взволнованно прошелся из угла в угол. — А что бы могло означать «Сухая лагуна справа»? — вслух раз­мышлял он. — В провинции Аномо не существует лагу­ны, даже высохшей. Там вообще отсутствуют водоемы. Разве что родник за селением того же названия.

Еще одна загадка, — согласился Ойбор.

Банго Амель был настоящим патриотом, — вздохнул Нгоро. — Я понимаю и разделяю озабочен­ность правительства. Потеря собственного специали­ста — ощутимая рана для новорожденной республики. Не для того мы изгнали автократию, чтобы терпеть ее затаившихся провокаторов, их надо решительно искоре­нять, иначе за Банго последуют новые жертвы.

Остались жена и двухлетний сынишка. Очень об­разованная женщина, очень. С таким же русским дипло­мом. Они обучались там вместе.

Я знаю, — сказал Нгоро, — только она химик.

Может быть, разрешите отрядить в экспедицию группу охраны?

Воображаю, какой бы мы имели вид, — хмуро сказал капитан. — Нет, наш долг — поймать и вырвать у змеи жало, а не отгораживаться от нее веревкой. — Внезапно зазвонил телефон. Нгоро взял трубку. — Слу­шаю. Кто? Да, разрешаю. Обеспечьте пропуском и всем необходимым. Два дня, не больше. Заготовьте при­каз. — Положил трубку и вновь обратился к Ойбору, не сразу поймав прерванную нить своего рассужде­ния: — Так вот... э... жало врага нацелено на экспеди­цию, это ясно. Нефть — проблема номер один для на­шей экономики.

Так как же, гражданин капитан, насчет группы охранения?

Признаться, я и сам собирался просить еще одно-го-двух помощников. Правда, не из иностранцев.

Сержант! Я вас не узнаю. Белые такие же люди, как и мы. Их светлая кожа вовсе не означает, что они хуже.

Да нет, у меня и в мыслях не было. Уж я-то не забыл, сколько имею друзей среди белокожих. Просто она слишком бросается в глаза.

Она будет там, не в городе. Проинструктируйте. Но прежде поинтересуйтесь, умеет ли девушка гото­вить хотя бы элементарный суп. Суп, лепешки, пошо и все такое.

16

17

Да, под столбами, — сказал Самбонанга, ворочая головой во все стороны, — куда он запропастился? Сбежал? Вернусь-ка я, пожалуй, обратно, проверю.

Не суетись, — сказал Киматаре Ойбор, — по­дождем.

Вот и он, — вдруг сказал Ойбор совсем уже по­терявшему надежду помощнику.

Точно, — отдуваясь, с облегчением констатиро­вал Самбонанга, — явился наконец.

Ну что? — спросил Ойбор у протиснувшегося к ним мальчишки. — Есть?

Пойду еще разок. С другого конца. Стойте на ме­сте. Ждите. Чтобы не привлекать к себе внимания, гры­зите орехи. Купите вон у той. У нее всегда самые луч­шие. Мне тоже купите побольше. На всякий случай. Отдохну и пойду. Если что — свистну. Вот так. — И он замысловато присвистнул. — Запомнили? Повторите по очереди.

Не надо, — сказал Ойбор, невольно улыбнув­шись, — тем более что свистеть или подавать еще ка­кие-нибудь сигналы категорически запрещаю. Просто вернешься и скажешь, если увидишь его.

Получишь, когда заслужишь, — сказал Ойбор, потрепав его по жестким, как крученая стальная про­волока, волосам. — ПогоДи-ка, дружок, постой с нами еще немного, есть к тебе небольшая просьба.

Да, здесь, — сказал Ойбор, — пусть посмотрит сейчас. Смелей, смелей, я не шучу.

Виноват, но мне кажется, для этого больше под­ходит какое-нибудь безлюдное место, не базар. Нужно ли демонстрировать фотографии такой толпе? Виноват, конечно, но...

По-моему, я приказал ознакомить со снимками лишь нашего юного друга и помощника, показать ему одному, а не демонстрировать перед окружающими, — назидательным тоном заметил Ойбор, — хочу также на­помнить любимому ученику, что в подобных случаях именно толпа чаще всего является лучшим укрытием от глаз и фотокинообъективов противника. Продолжить лекцию или достаточно?

Не спеши, ни на что не обращай внимания, толь­ко на лица. Понял?

Хорошо, — сказал тот, принимая стопку разно­форматных снимков.

Какой-то посторонний тип, случайно околачивавший­ся рядом, сунулся было своим носом к ним с гаденькой ухмылкой, решив, очевидно, что тут запахло порногра­фией, но Самбонанга живо отвадил его мощным пинком.

Ну чего ты дрожишь, дурачок, — сказал Киматаре Ойбор пареньку, — успокойся. Давай-ка присядем и потолкуем, как подобает коллегам. Ты ведь собира­ешься стать детективом, я правильно понял?

Да, — шепнул юный разносчик газет, все еще с опаской косясь то на Самбонангу, то на Ойбора, — а вы кто такие? Вы от него? Так я не виноват, чтоб мне лопнуть... Вы на самом деле настоящие полицей­ские?

Не сомневайся. Наша с тобой задача вывести всех преступников на чистую воду. И никакой грим их не спасет.

Кто не спасет?

Никто и ничто не спасет преступников, — сказал Киматаре Ойбор уже серьезным тоном, — если мы все — и старый и малый — будем смелыми и решитель­ными, верно?

Да, — проронил парнишка, успокаиваясь от не­поддельной искренности в голосе пожилого человека.

Кто?!

Ты, не мы же с напарником, — кивнув на Самбонангу, который бдительно ощупывал взором базарную сутолоку, сказал Ойбор.

Нет, кто я, вы назвали?

А-а, коллега, — улыбнулся сержант, — тоже, значит, детектив.

Я уже не боюсь, чтоб мне лопнуть и сгореть.

Отлично. Теперь скажи, ты уверен, что на фото­графии именно тот человек, который был ночью на площади и подбросил зажигалку вслед за убийством?

Конечно! Это он, высокий, только одет по-дру­гому, — сказал паренек и для пущей убедительности вновь клятвенно постучал себя в грудь, — я его сразу узнал. Дедушка, а он меня не схватит? Вы ему не ска­жете? А зачем он так оделся на фотографии? Специ­ально?

Никто тебя не тронет, — успокоил его Ойбор, — об этом мы уже позаботились. Никто ничего не узнает, будь только сам молодцом. Не забыл, что нужно гово­рить, если кто-нибудь начнет расспрашивать?

Помню, помню, не забыл.

Смотри, это самое важное. Еще никто к тебе не обращался, кроме нас?

Нет. Я бы вам сказал.

Правильно. Не верь никому, даже если будет уверять, что пришел от моего имени, учти это.

Конечно, вы уже предупреждали, никому, кроме вас. Я думаю, надо мне выдать автомат. Хотя бы вот такой ма-а-аленький, а? Складной. Как у того носато­го, что прыгнул с поезда в речку, когда те итальянские гангстеры хотели выпытать у него насчет клада. Виде­ли кино «Поцелуи Сицилии»?

К сожалению, пока нет у нас лишнего автома­та, — сказал Ойбор.

Ладно, сойдет и револьвер. Не волнуйтесь, я хо­рошенько спрячу, уже придумал куда. Но чтобы пат­ронов полный барабан. На всякий случай.

Отставить шуточки! — прикрикнул Ойбор на по­мощника. И вновь обратился к пареньку: — У меня к тебе просьба. Внятно и не торопясь скажи вот сюда: «Человек, который стоит возле колонны на фото под номером тридцать восемь, появлялся на площади Осво­бождения вблизи киоска, где я ночевал, сразу же после автомобильного происшествия. Я видел собственными глазами, как он умышленно оставил возле тела постра­давшего предмет, оказавшийся иностранной газовой за­жигалкой, которую я подобрал и продал на базаре не­знакомому гражданину». Затем четко скажешь: «Сви­детельствую сержанту уголовной полиции Киматаре Опбору, жетон семьдесят три». И назовешь сегодняшнее число, свое полное имя и адрес. Готов?

Да. Но вы еще разок повторите, а то очень много слов.

Хорошо. Я ничего не напутал?

Нет, все правильно, только я не смог бы так... ну... ровно... столько слов, — смущенно молвил разнос­чик газет.

Ладно, говори своими словами, лишь бы суть осталась.

А это что?

Микрофон. Надо записать твое показание на маг­нитофон.

Такой маленький! Как игрушечный! А можно по­смотреть?

Тсс!.. Давай-ка сперва зафиксируем твой голосок, коллега.

18

19

А-а, мадемуазель, изволите дурачиться! — вос­кликнул мужчина и в обнимку потащил гостя к столу, сервированному на двоих. — Смотри, как встречают старых друзей!

Польщен и тронут, — сказал Ойбор. — Что зна­чит закоренелый холостяк. А вот мне ни за что не спра­виться со стряпней, даже старухе своей не могу подсо­бить на кухне.

Не завидуй мне, старина, не завидуй, ибо мужчи­на становится к плите не от хорошей жизни! Садись — и в бой! В атаку!

Хватай сам, поглощай до отвала! Ты всегда был зверем за столом, известно! Покажи свою пасть и брю­хо, Кими! Дай-ка еще разок взгляну на тебя! Молодец, как прежде! Лев! Орел! Красив, как «Браунинг грейд-458 магнум»!

Роскошная лесть, — грустно улыбнувшись, мол­вил Ойбор. — Врешь, брат, я порядком поизносился за эти годы.

Ну, спроси, спроси меня, — сказал он, подмигнув сержанту.

Неужели раскопал? — оживился Киматаре Ой­бор, даже вилку отложил

Ошибаешься! — не без самодовольства заметил

Говори, не хвастай. Есть от него нити?

Целая веревка! А кончик не слишком далеко,

Еще есть сведения?

Ну ты нахал, Кими! Я проделал колоссальную ра­боту! Для тебя!

Прости, я хотел сказать, что далековато все-таки. А жаль, из этого золотого Мариба можно было бы выт

20

Я слушаю вас, — напомнил Киматаре Ойбор, едва Нгоро закончил кричать по телефону, и даже слег­ка привстал на стуле, являя собой самое внимание и деловитость.

О чем я? Нет, определенно можно помешаться...

Осмелюсь напомнить, гражданин капитан, речь шла о повторной проверке списков аэрослужбы.

У вас сегодня случайно не день рождения? Дав­но не видел вас в таком благодушии.

Почему же, будете молодцом — служите хоть вечно. Я вас ценю. А распутаете дело Амеля — пред­ставлю к награде.

Благодарю, — сказал Ойбор, — я тоже очень це­ню ваше расположение ко мне, гражданин капитан.

Если не день рождения, то что же?

Мне совестно, что никак не научусь достойно вы­ражать свою симпатию к начальству. Смолоду все опа­сался, как бы не заподозрили в подхалимаже, вот и старался держаться чересчур независимо. Привычка укоренилась. Подозреваю, что даже прослыл грубияном. Теперь совестно.

К чему вы клоните, не пойму.

Признаться, все мы наивно полагаем, что началь­ство загружено меньше нас. Сейчас нам приходится близко соприкасаться с вами, и я понял, как вам трудно приходится. А ведь вы еще находите время, чтобы уде­лить нам столь огромное внимание, помочь не только советом, но и прямым участием в следствии.

Не преувеличивайте моих достоинств, — скромно молвил Нгоро, — только и всего, что навестил нефтя­ную экспедицию да сделал для вас кой-какие запросы. Но вернемся к делу. — Он пробежал глазами по своим заметкам в блокноте и что-то там подчеркнул цветным карандашом. — Списками пассажиров можете не от­влекаться, поручим это снова кому-нибудь, вы же, на­стоятельно требую, форсируйте поиски зажигалки. Про­сто смешно, что до сих пор она не у вас. Вот отчего вам должно быть совестно, а не от проявлений характера, сержант.

Стараемся, гражданин капитан. Уверяю, скоро найдем.

Они курили... сидели и курили на скамье, как ста­рые приятели. Что там с окурками?

Окурков много, но им принадлежат, разумеется, самые свежие. Один определили легко. В кармане ин­женера, кроме денег и щетки для волос, была обнару

Как называются сигареты?

Э-э... тут один наш парень даже попробовал, ког­да разговаривали с нефтяниками... называются... насчет гор... Позвольте? — Ойбор позвонил кому-то. — Я семьдесят третий. Как называются те термоядерные сигареты? Ну, от которой ты чуть не подох, когда по­пробовал? Мерси. — И опустив трубку: — «Памир», гражданин капитан, очень крепкие.

Получается, инженер угощал своего убийцу? — сказал Нгоро, впившись в сержанта проницательным долгим взглядом.

Тот курил свои. Нервничал, судя, по всему. У скамьи и в урне обнаружено по одному окурку очень редких у нас ароматизированных греческих сигарет «Хе-лас Папостратос». Эти я запомнил.

Почему?

Сам не знаю, но запомнил.

И все-таки почему?

Не знаю, гражданин капитан, просто врезались в память, когда знакомился с материалами осмотра ме­ста происшествия.

Пожалуй, зря я не разрешил вашему гениальному ученику оставить пост и окунуться разок в бассейне, — сказал он, — если в помещении как в печи, то там со­всем, должно быть, не выдерживает голова. Я уж и не помню, когда в последний раз шел дождь.

Свыше двух месяцев назад, — подсказал Ой­бор, — сразу же после моего дня рождения.

Как вы себя чувствуете? Не ощущаете перена­пряжения?

Благодарю, все нормально со здоровьем, — отве­тил Киматаре Ойбор, преданно пожирая глазами руко­водителя.

До пенсии осталось меньше года, вы говорите?

Так точно. Надеюсь на ваше покровительство при ходатайстве о продлении срока службы.

У вас достаточно высоких покровителей.

Вы интересный человек, — сказал Нгоро, — на редкость интересный человек. Хотите что-нибудь доба­вить?

Да, если не возражаете. Я хочу попросить у вас прощения за своего непосредственного подчиненного. Это просто недопустимо, чтобы каждый, кому только вздумается, звонил в кабинет начальника управления и болтал всякий вздор про жару и купание. Обещаю строго взыскать с него за эту глупость.

Хорошо, накажите его сами.

Разрешите идти?

Идите. И не забудьте, что я вам советовал в на­чале нашего разговора. Особенно о новых инструкциях для работы в экспедиции. И обязательно выясните, за­чем понадобилось русскому уверять меня, будто девуш­ка (он назвал ее личностью), не успев прибыть на место, сразу же выехала обратно в город.

Меня чуть удар не хватил. Шутка ли, рядовой по­лицейский запросто, как девице, звонит в кабинет стар­шего инспектора и лепечет ему в уши несусветную чушь. Чем ты думал, пустая твоя голова? Захотелось непри­ятностей и тупика в службе? Я обещал ему, что сдеру с тебя шкуру.

Вы приказали разыскать вас хоть под землей, если появится перекупщик или тот человек из банков­ского контроля. Я звонил в управление, мне сказали, что вы у капитана, — оправдывался Самбонанга. — Что же мне оставалось делать? А все же здорово я приду­мал насчет купания, чтобы дать вам знать, где я на­хожусь!

Ребенок! Ты и меня бы подвел под взыскание, если бы капитан догадался, что я самовольно подменил тебя на посту! Мы и так с ним не очень ладим.

Ты бы еще сам туда ворвался, — проворчал Ой­бор, остывая, — тоже придумал, умник, звонить началь­нику управления, словно какому-нибудь дружку. Вот он и заявляет на всех совещаниях, что я вас разлагаю. И факты на его стороне. Думать нужно.

Буду думать, — потупясь, буркнул Самбонанга.— Старался... не обедал...

Так и не доложил, — виновато встрепенулся Сам­бонанга, — ехать к мальчишке не нужно, перекупщика снова не было. Я вас вызвал по поводу вашего знако­мого, того, из контроля. Он велел встретить его, когда выйдет из бассейна. Я наблюдал, они отправились туда почти одновременно. Перед самым моим звонком. Чуть больше получаса. Наверно, уже пора. Мне вернуться?

Отправляйся на пост, — сказал Ойбор, вскакивая на велосипед, — я сам. Вечером жду тебя дома.

Да, это он, — сказал пришедший, — очень рас­строился.

Все в порядке? — спросил Ойбор.

Да, — сказал отставной инспектор, — если не считать, что бедняга, должно быть, на целые сутки за­прется дома, и весь их независимый банк на сутки ли­шится почтенного главы. — С этими словами он поло­жил на ладонь сержанта сложенный лист бумаги, кото­рый тот сразу же развернул и прочел всего одну строч­ку, коряво писанную от руки.

Шесть тысяч двести восемьдесят девятый «Маг-да-Луиза», — вслух повторил прочитанное Киматаре Ойбор, поднося к листку пламя спички.

Весьма банальный девиз, — смеясь, заметил быв­ший инспектор, — определенно имя любовницы.

Или матери, — сказал Ойбор, — убийцы неред­ко сентиментальны.

Нет, ты не меняешься, старина!

А ты, сансей, молодеешь и молодеешь, — сказал Ойбор почти нежно. — Много пришлось потрудиться?

Еще бы! Заставил меня пустить в ход всю тяже­лую артиллерию. Каюсь, припугнул и недозволенными приемами, даже нёбо окаменело от страшных речей. А место какое выбрал для атаки! Оцени!

Надеюсь, ты не слишком попрал закон в своем усердии.

Не слишком, Кими.

Он не станет трубить на всех перекрестках о пре­вышении в действиях полиции? Есть у него основания?

Нет, — заверил сержанта ослепительно улыбаю­щийся «Человек в черном костюме». — Не думаю. Это не в его интересах. К тому же я уже не полиция и не рэкетир. Все было деликатно. В известной степени. — Он слегка склонил голову набок и развел руки, расто­пырив крепкие, узловатые пальцы. — Бог свидетель, все было деликатно, никакого криминала. Но он будет нем как рыба, это уж точно.

Не знаю, как тебя благодарить.

Пустое...

Больше ничего не удалось вытянуть?

Ты меня знаешь, только исчерпывающая инфор­мация. Деньги поступили сегодня утром. Ровно два­дцать тысяч. И что любопытно — в фунтах.

Он не дурак, все предусмотрено, — сказал Ой­бор, — предусмотрено с самого начала. В сущности, тот единственный промах, на котором он позволил мне за­цепиться, был случайным, вынужденным, наверно.

Да, не следовало ему оставлять труп в будке, — уже серьезным тоном произнес отставной инспектор. — Но не будем об этом, не омрачай мне праздник победы над неподкупным хранителем тайны вклада.

21

22

23

25

26

27

Хорошо. В общих чертах, — кивнул комиссар и принялся рыться в стопке громоздившихся перед ним бумаг, доставленных в его кабинет накануне вечером из справочного сектора спецслужбы комиссариата, —

Простите, как вы меня назвали?

Инспектор. А что?

Во-первых, бывший, а во-вторых, Ли Джоунс Килдаллен, эсквайр, к вашим услугам! Я верно произ­нес свое новое имя?

О да, конечно, мистер Килдаллен, — рассмеялся комиссар. — Браво, инспектор, уже в образе.

Да, да. Так... За три тысячи долларов Вер-Белл и его десять преподавателей за две недели обучают своих «студентов» двадцати с лишним способам убийств. — Комиссар вскинул на слушателя глаза. — Вы можете назвать двадцать способов, мистер Килдал­лен, которым обучаете тех грязных ублюдков?

Думаю, соображу, если придется назвать. Слу­шаю вас.

Их учат обращению с огнестрельным оружием, шпионской технике и другим дисциплинам, которые не проходят ни в одном учебном заведении Соединенных Штатов.

Так точно, — кивнул отставной инспектор, — от­метил.

Теперь вам ясно, что послужило толчком для вы­работки вашей легенды? Неплохой щит.

Наблюдательный противник всегда угадает поли­цейского, под кого бы он ни рядился, по множеству не­избежных, кажущихся незначительными проявлений в речи, поведении и облике.

Абсолютная истина! Примите уважение тертого сыщика. А теперь, с вашего позволения, поговорим о том, что происходит не за морями.

Он ссылается на готовящуюся к печати книгу Мадлен Гелб «Конголезские телеграммы», в которой рассказывается о прибытии в Конго перед убийством Патриса Лумумбы высокопоставленного сотрудника ЦРУ мистера Сиднея Готлиба. По словам последнего, планы убийства конголезского лидера рассматривались на одном из заседаний американского совета нацио­нальной безопасности. Согласно книге на этом заседа­нии присутствовали сотрудники ЦРУ и госдепартамен­та, а председательствовал на нем президент.

Нелегко придется Мадлен Гелб, если книга вый­дет, — отметил «Человек в черном костюме» после пау­зы, — но в мужестве ей уже не откажешь.

Ошибаются, надеясь на это, политики-ястребы не только на Потомаке, но и на туманных островах роди­ны ваших предков, инспектор, и кое-где еще на Западе и среди его подпевал.

Да, немало человечеству с ними хлопот. — Отста­вной инспектор вдруг криво улыбнулся. — Хм, даже мне не дают спокойно дописать мемуары. Наш Кима­таре Ойбор из-за них просто завалил меня беготней до поездки!

Вы еще и литературой занялись? — спросил ко­миссар.

28

Детство — это замечательно, сплошные иллю­зии. — Джой не очень умело сняла деревянными щип­чиками крышку с кастрюли, потрогала варево ложкой, зачерпнула, пригубила и добавила соли с видом титу­лованного кулинара-дегустатора. — Габи, ты действи­тельно тоже без ума от группы Кена или притворяешь­ся, чтобы мне было приятно?

Кена? Это который?

Из «Урия Гип», конечно.

Прости, где это?

Да ты что, Габи!

Да, да, вспоминаю, Урия Гип... Ну конечно же, имя злодея из «Дэвида Копперфилда» Диккенса.

Габи! Что ты говоришь! Ты же образованная женщина! — ужаснулась девушка, всплеснув руками. — «Урия Гип» — название ансамбля Кена Хенсли в Анг­лии! Не притворяйся, я не ребенок.

Маме, наверное, трудно с ним одной... — промол­вила Габи.

Ты о чем?

Маме нелегко с Арбатом одной в городе, он такой непоседа, прямо маленький Банго...

Сколько раз твердила тебе: вызови сынишку сюда. Хоть на денек. Я бы играла с ним, обожаю малышей.

Нет, пусть уж с мамой, это не вечно.

На то они и бабушки, чтобы тащить тяжкий крест при детишках своих детей, — рассудительно из­рекла Джой. — Уф!.. Как ты выносишь такую духо­ту? — Бросила взгляд в окошко. — Не нравится мне песок в воздухе, скрипит на зубах. Как бы не напал на нас сильный ветер.

Это возможно. Нужно запросить прогноз.

Я запрошу, ладно? Такая простая рация.

Немного позже, — кивнула Габи, — заканчивай с кастрюлей, столько пара от нее.

Спиртовка слабая. Борису обещали полевую кух­ню, вот когда заживем. Ох уж мне эти мужчины, ни­чего не понимают. Как только ты их терпела раньше, одна-одинешенька, без меня, подумать страшно,

А почему вы дали сыну такое странное имя? — спросила Джой. — По вашему обычаю ему положено называться именем деда, отца твоего... твоего мужа. Как зовут деда твоего малыша?

Его звали Рукира Амель Басаст.

Какое звучное имя! Ну вот, видишь, нарушили обычай. Впервые здесь встречаю такое. — Джой вдруг тихонько напела, ритмично подергиваясь и пристукивая черпачком по кастрюле:

Очаг предков — пламя, Имя отца — святыня, Свято храни пламя, Свято храни имя И завещай хранить...

Мы с Банго не нарушили обычай, — возразила Габи. — Когда мы учились в Москве, часто любили гу­лять вечером в одном месте, называется Арбат. Краси­во. Хорошо. Там родился наш сын, там он и свет увидел впервые. Это был лучший очаг в его и нашей жизни.

Я понимаю, — сказала Джой, — у него прекрас­ное имя.

Ну как, шеф?

Нормально, личность!

Разогрелись, как погляжу!

Верно, тепло! Вкалывать через восемь не фунт изюма!

Мне и шесть часов на сон хватает! — бахва­лился Ник.

Я про температуру!

Когда подъем колонны, шеф?

Забой — сто сорок шесть! Порода как масло, долоту по зубам еще полсотни метров! Габи следит за шламом! Давай, личность, не роняй темп! Главное — не роняй темп, если ты личность.

У тебя преимущество. Интересно, что ты запоешь в мои годы.

О! Вы самый молодой из всех старых, кого я знаю! Смотрю на вас и сильно удивляюсь! Какие бицеп­сы! Плечи! Зубы!

Разве не правда?

Очень близко, совсем рядом. Там, в кофейне «Зо­лотая чаша», есть табачная лавка, старое пристанище контрабанды. И респектабельный бар на углу, «Куту-бия», бывали там?

Не имел удовольствия, — поморщился отстав­ной инспектор, — много потерял?

Не знаю, мне тоже не довелось. Некогда, — ска­зал Самбонанга с ухмылкой, — да и девчонкой не ус­пел обзавестись.

В мое время этот бар меня не завлекал. Пошли, сынок.

Господин впервые в нашем городе?

Мм... да, впервые. Мне советовали посетить...

Мм... Вообще-то мне по душе балканские та-баки.

Понимаю, промасленная травка Вирджинии уже набила оскомину.

Да нет, просто вдруг захотелось кисленького. Я бы взял пару коробочек, скажем, «Хеласа», «Хелас Папо-стратос» я имею в виду.

И все? — удивился Гикуйю. — За этим вы та­щились от вокзала?

Да так, знаете... Жаль, что зря обеспокоил вас.

Напротив, это честь для моей «Кутубии»!

Может быть, подскажете, где купить?

«Хелас» у нас не найдется, только за границей, мой господин.

В таком случае еще раз извините за беспокой­ство.

Что вы, что вы, — улыбка вновь растянула тол­стые губы папаши Гикуйю, — весьма польщен вашим вниманием.

До свидания.

Всего лучшего. Осторожно, ступенька.

30

31

Иди сюда, тебе сказано! — рявкнул юный вели­кан. — Руки на башку! Живо! Ну!

Тихо! Не повезло тебе, бедняга, сам на меня на­рвался.

Иа! Йа! — вскрикивал нападавший.

Хаг! Хаг! — вскрикивал защищавшийся. Привлеченные шумом, уже выбегали из дома его

32

33

Естественный вход мне не понравился из-за теле­камеры. Не люблю фигурировать на видеопленке. А от­чего сразу не вошел в дом... хм, все равно не поверите.

Помилуйте, в чем?

В том, что они не тронуты.

Паспорт и обычные бумаги — да, но остальное, вы меня понимаете, совершенно не тронуто, клянусь сыном!

Послушайте, подполковник, это правда, что па­рень, помявший ночью мои старые кости, ваш сын?

Что... что вы сказали, сэр?

Я поинтересовался, не сын ли Мариба Голд-Ама-ду тот юный великан, что сокрушил меня под окнами.

И забудем все недоразумения?

Согласен, Соваж.

Вот и отлично, Килдаллен!

Мы одни, не будем играть в прятки. Пора объяс­ниться — и отдыхать. В нашем возрасте перегрузки осо­бенно вредны, не правда ли?

Мне приглянулся ваш наследник, — лениво про­изнес гость, — потрясающая подвижность при такой комплекции, великолепная реакция, безупречная школа каратэ, и, по-моему, очень неглуп. Ценный мальчик.

Оставим в покое наших детей, — откашлявшись, прохрипел он.

Напрасно, — сказал гость, — на вашем месте я не мешал бы ему выбиться в люди. Послал бы, напри­мер, в Штаты. С прицелом на будущее. Поверьте, одни­ми железными мозолями на ребрах ладоней мальчик не проложит себе дорогу наверх.

Я о другом, Соваж, совсем о другом, не о мате­риальной стороне.

Ни о чем другом, кроме чисто коммерческой карьеры сына, не помышляю и слышать не желаю, — медленно, членораздельно произнес не на шутку встре­воженный хозяин кабинета, в котором повеяло вдруг враждебностью и опасностью, — и прошу вас, отведите от мальчика свои и чужие глаза. Сын вне политики. Учтите, я на все пойду, чтобы уберечь его, на все.

Повторяю, сына не троньте. Нет, Каро вы не по­лучите!

Гм... Вы случайно не знали некоего Банго Амель? — спросил гость. — Только откровенно.

Впервые слышу, — последовал ответ, — не имел чести. Кто это?

Да так, между прочим. У него тоже сын. Остал­ся сын.

Намек? Угроза?

Успокойтесь, Соваж. Я приехал не для того, что­бы заполучить вашего отпрыска для учебного заведе­ния, к которому, признаюсь, имею некоторое отноше­ние. Мое признание насчет школы Вер-Белла в Джорд­жии должно объяснить вам, почему я вообще обращаю внимание на способных ребят по ходу любого дела. Так что Каро ваш, вам и определять его судьбу.

Благодарю вас. Невольно взглянув на некоторые позаимствованные у вас вещи, я сразу пришел к заклю­чению, что мы договоримся, мистер Килдаллен, о чем бы ни зашла речь.

Разумно.

Прошу взаимного откровения, сэр.

Логично.

Скажите, они... вы чем-то недовольны?

Возникли какие-нибудь претензии ко мне лично?

Нет.

К моим людям?

Нет.

Вы действительно приехали не за Каро?

Действительно.

Тогда в чем дело?

Хотите обыскать мою виллу? Какого черта, в кон­це концов! Что вы себе позволяете! Вы в моих ру... в моем доме, сэр!

Во-первых, кроме вашей виллы, в Момбасе есть порт, в порту теплоходы, в теплоходах каюты, одна для меня. Во-вторых, после избиения у меня прохуди­лись нервы, и я могу невзначай выломать вам челюсть, если еще раз повысите голос на несчастного, покале­ченного здесь джентльмена. В-третьих, вам известно, как поступают с любителями шарить в тайниках чужой одежды, если они не каются?

Любого можно убрать тихо и бесследно.

Со мной тихо не получилось бы, — с улыбкой за­метил гость, — если бы меня не оказалось на теплоходе из Момбасы, все тут взлетело бы в воздух с густым и вонючим дымом. А тот, кому повезло бы в день взры­ва, все равно получил бы свою дырку в лоб в день по­следующий. Таковы наши правила игры, приятель.

Знаете, мистер Килдаллен, я слишком уважаю мистера Броуди, чтобы обидеть его друга.

Броуди? Не знаю такого! — Гость от души рас­смеялся, развалясь в кресле. Он почувствовал, что со­беседник уже «поплыл».

Не знаете Эла Броуди! Как же! Впрочем, по­нимаю.

Что вы понимаете, Соваж?

Конечно, вы его не знаете. Я тоже.

А с

Записка в бумажнике. Напрасно вы обвинили ме­ня в... Я не делаю глупостей, — промолвил хозяин бес­цветным голосом.

То, что вы сунули нос в недозволенное да еще вместе с двумя посторонними недоумками, серьезная, непростительная ошибка.

Послушайте, я уже клялся Каро, — позеленев, процедил Соваж, — могу повторить клятву. В недозво­ленное никто не совал нос. Извините, я очень устал.

Я тоже, — сказал гость, — велите принести ко­фе, пожалуйста.

Будьте любезны, Соваж, захватите лупу, — ска­зал он, — я видел ее на вашем письменном столе. Бла­годарю. Теперь взгляните на эти снимки. Кого из четве­рых вы знаете?

Вот этого. С остальными незнаком. Хотя... лицо женщины в шляпке... впрочем, нет, не припомню, где мог встречать эту толстуху.

в клубах пыли от проносившихся мимо колес ровно сорок шесть минут, пока какой-то парень не остановил свою колымагу, сжа­лившись над ним.

34

Как поживаешь? Как служится? Хорошо?

Так точно.

Заступил на дежурство?

Никак нет.

Значит, свободен?

Так точно.

Да ты... вольно!

У меня к тебе доверительное поручение.

Слушаюсь.

Рад стараться.

Оправдаешь мое доверие?

Так точно.

Так точно.

Исполняй.

Я понял! Благодарю.

Рад стараться.

Ай да Киматаре Ойбор! Упрятал! Молодец наш сержант! — воскликнул Даги Нгоро с восхищением. — Учитесь, учитесь у ветерана, как надо работать! Вот вам проверка действий сержанта! Он выше всяких похвал!

Так точно!

Кто-нибудь видел, куда ты ходил?

Никак нет.

Смотри, братец, не распространяйся, как мы про­контролировали старика. Этот эксперимент — наша с тобой тайна.

Так точно.

Еще раз благодарю. Ступай.

Слушаюсь.

И с «Каролиной» все точно?

Да.

Ладно. Спасибо. Возвращайся.

35

Алло! Момбаса? Слушаю!

Да, шеф, это я. Белый, о котором вы говорили, из вагона не вышел. Его вообще не оказалось в поезде из Найроби. Не появился он и в порту. «Каролина» действительно уплыла в Южную Африку, в Дурбан, но без него. В списках пассажиров Ли Джоунс Килдаллен не значится.

Это точно?

Да.

В поезде по пути никаких происшествий?

Никаких, проверено.

Что же ты все-таки думаешь на этот счет? — спросил Соваж.

Боюсь сказать, шеф, — промямлил старший по­мощник. — Может, как-нибудь предупредить этого, как они его прозвали... Рыка, а?

Ни в коем случае!

Но, похоже, ему что-то готовят... заполучить та­кие документы... ему крышка, чувствую. Да, ловок этот Килдаллен...

Вот что я тебе скажу. Никто, кроме тебя, ничего, в сущности, не знает. Если хоть кому-нибудь, хоть что-нибудь просочится, ты не жилец на этом свете, клянусь. Забыть и помалкивать.

Можете на меня положиться, как всегда.

Надеюсь, обойдется, — сказал Соваж, — если не для Рыка, то хотя бы для нас.

Да, шеф.

36

Он, товарищ Ойбора, только что вернулся из Най­роби.

То, что удалось ему узнать и о чем он поведал сей­час Ойбору, произвело на последнего сильное впечат­ление.

К стенке его! Брать и под суд! Довольно тянуть с арестом!

Тише, тише, — одернул его Ойбор, — мы не в пустыне. Я хочу отыскать и второго участника нападе­ния на площади в ту ночь. А с этим поступлю, как счи­таю нужным. Тебя же прошу уже не вмешиваться и не реагировать бурно, что бы ни произошло в дальней­шем. Ты мне веришь?

Я-то верю, но...

Вот и хорошо. И спасибо тебе за все.

Но он может еще что-нибудь выкинуть, этот зверь!

Не выкинет, — заверил Ойбор, — ровным счетом ничего больше, это уже моя забота.

Хватит и того, что им сделано. Даже слишком!

Повторяю, мне нужен и второй. И все остальные. Ты сам убедился, как опутали они не только наш кон­тинент, но и множество других мест на планете своей гнусной паутиной.

Да, трудно даже представить себе!..

Вот именно. Потянешь одну ниточку, а она — целую сеть. — Киматаре Ойбор вдруг вернул товарищу сверток обличительных документов. — Сам передашь это в комиссариате, твое право. При мне, пожалуй, не стоит находиться такой, хм, драгоценности.

Хорошо, передам. Комиссар назначил мне на час дня.

Знаешь, Кими, Соваж-Мариб не так умен, как мы предполагали. Мне даже было неинтересно, слишком легко и просто.

Неисправимый хвастун. — Ойбор легонько взял его за подбородок, повернул к солнечному свету то одну сторону его лица, то вторую, рассматривая синяки и царапины. — Мда... простота и легкость налицо, сансей.

Не называй меня больше сансеем, не называй, — грустно молвил отставной инспектор, — опозорил па­мять Окамуры-сан. И перед кем спасовал! Перед маль­чишкой! Ста-а-арые мы, Кими, конченые мужи.

Слушай, я бы все-таки не тянул с его арестом, пока не сбежал.

Да успокойся наконец! Говорю тебе, он под на­дежным глазом. Все кончится справедливо и правиль­но, клянусь твоими синяками, великий и неувядающий сансей в помятом черном костюме! Главное, что вер­нулся живой!

Полуживой, Кими, а сам ты не подумывал о приятной перспективе и возможности поймать пулю из-за своей затяжной тактики?

Подумывал, — серьезно сказал Ойбор, — и ста­раюсь все предусмотреть, не сделать промаха.

Если неповезет, продолжит Самбонанга. Если не повезет и ему, тогда слово за тобой. Только тогда. А сейчас возвращайся к мемуарам, считай, что путе­шествовал за материалом для новых глав своей книги.

А ну вас всех к дьяволу! Твори, как хочешь, я помолчу.

Верни-и-ите, — канючил подросток, — отец ру-гается-а-а.

Вот еще! — возмущался торговец, косясь на Ойбора. — Мало ли барахла прошло через мои руки! Всего не упомнишь!

Не о барахле речь, — грозно сказал Ойбор, — Этому паршивцу я уже оборвал уши, чтобы впредь не тащил у собственного родителя, — не глядя, он на­градил мальчишку подзатыльником, — а как прика­жешь поступить с тем, кто выманивает у несовершен­нолетнего ценные вещи за бесценок?

Какое мне дело! Чего привязались! — Торговец повысил и без того громкий и противный, как у вок­зальных информационных радиорупоров, голос в на­дежде на заступническое вмешательство базарной бра­тии, однако окружающие были слишком заняты своими заботами, чтобы реагировать на призывные вопли ка­кого-то истеричного жестянщика. — Не знаю никаких ценностей! Я бедный человек! Уходите! Не мешайте, не то позову полицию!

Не знаешь? — рявкнул Ойбор и схватил его за бурнус на груди так круто, что прелая шерстяная ткань затрещала и поползла.

Зажигалка продана, — испуганно пролепетал тор­говец, видя, что деваться некуда.

Не помню. Пусти, сумасшедший, не имеешь права.

А ты поднатужься и вспомни. — Ойбор помахал перед его носом жилистым кулаком.

37

Что это? А... нашли наконец. Та самая?

Так точно.

Ну-ка, ну-ка...

Нужны, — обернулся к нему Нгоро с поощритель­ной улыбкой, — чувствую, вы мне всегда будете нуж­ны, сержант. Молодцом. Это уже очень серьезная на­ходка. Возвращаю ее вам с уверенностью, что вы знае­те, как использовать ее в деле. Пусть немедленно сде­лают снимки, и приступайте.

Виноват, мой капитан, но я понятия не имею, как ею воспользоваться. На ней уже ничего стоящего не прочесть после стольких пальцев.

Уверяю вас, ума не приложу, как все же ею воспользоваться?

А экспедиция? А подозрительный янки на месте убитого? А его покровитель из «Масаи»? А двадцать шесть процентов белого населения? А девчонка из «Абреже», наш агент в Аномо? А гангстерские гнезда в тайных притонах и открытых борделях под вывес­ками «салонов для массажа»? А Интерпол? А долго­срочные туристы? А спортивные связи с Викторией и Дальним Востоком вообще? А лавки антикваров? — Нгоро размашисто шагал из угла в угол, как проде­лывал это всегда в моменты сильного возбуждения. — Достаточно? Или вы все еще будете утверждать, будто не имеете понятия, к чему приложить свой разум и про­фессиональное чутье?

Мне казалось, у вас уже заготовлены указания на этот счет.

Ну хорошо. Начните с экспедиции. Обсудим вме­сте. Садитесь.

38

Нет. Клейкое тесто в масле, — подал голос другой.

Я, кажется, понял, это священное лакомство ньондусских ватусей.

Вот это — вареник, чтоб знала, — сказал ей Сер­гей, — ой, мама родная!.. Сфотографируйте меня с ку-ховарочкой на память!

Джой, милая девочка, — ласково сказала она, обращаясь к обиженно надувшей губки стряпухе, — ты нарочно, чтоб посмешить?

Толченый картофель в тесте сварить, облить мас­лом, измельченный и поджаренный лук... — пролепета­ла та, подходя поближе, — ты же сама мне объясняла. Вот я и приготовила. Сразу два. Второй думала прибе­речь для Бориса и остальных ребят. Что же тут смеш­ного?

Разве я ничего не говорила о размерах?

Нет, а что?

Конечно, ты права. Ничего не понимает наш Сергей в своих варениках. Вот отберем сейчас, чтоб не насмешничал.

Боже упаси! — замахал дизелист руками под дружный смех приятелей. — Не отдам! Ну и бабоньки! Еле дождался, а они отнимать! Проглотим с благодар­ностью! Вперед, нефтяри!

Действительно вкусно, только картошка внутри очень соленая.

Он не любит сладкую, — оправдывалась Джой, кивая на Сергея.

Сойдет, — откликнулся дизелист, — есть почти можно, не кукуруза.

Мне тоже уже надоело бесконечное пошо, — ска­зала Габи, — а уж нашим мужчинам и подавно.

И Борису, — подхватила Джой, — он сказал, что мелкая кукурузная мука похожа на глинистый порошок для раствора. Он мне сказал.

Я пошо люблю, — промычал Баба-Тим с набитым ртом. — Люблю. И бобы. И мясо всегда люблю. И ва­реник. Теперь. Неси второй.

Тот ребятам. Ешь лепешки.

Я лепешки люблю. И бананы. И сок. И фини­ку _ бубнил Баба-Тим, поглощая все, до чего дотяги­вались его длинные, как удилища, руки, с быстротою хорошо отрегулированной молотилки.

Вы отогнали трактор. До аварии с насосом, да? Кто был при этом?

Я один, отогнал и все, кому оно надо. А тебе зачем?

Никого не было поблизости? Матье, например. Все присутствующие удивленно уставились на нее.

Нет, — сказал Сергей, — я был один.

Да нет же... я просто...

Просто-запросто не надо, барышня.

Вы из ближайшей общины? — спросил Сергей.

Нет, — ответил Ойбор, — я сам по себе.

Милости просим, батя, перекусить с дороги, — красиво изрек Сергей с поклоном.

Спасибо, я сыт.

Вы кто, гражданин, кто? — настойчиво интересо­вался Баба-Тим.

Оттуда, — Ойбор неопределенно махнул рукой, — мы обслуживаем национальный парк, огромное заповед­ное пространство. Кто ни проезжает, обязательно тол­кует про вашу работу. Очень любопытно посмотреть на ваше чудо вблизи, где еще такое увидишь. Но, если нельзя, я уеду. Отдохну и уеду.

Решила пока не посвящать. Не нужно, мне ка­жется, взваливать на него наши заботы, здесь и без того сущий ад. Восхищаюсь им... восхищаюсь их ра­ботой.

Странно... старший инспектор убежден, что вы с ним заранее все обсудили. Насколько я понял капитана, обермастер Корин сам намекнул ему об этом еще на прежнем месте.

Недоразумение. Но вы, пожалуйста, не разубеж­дайте его, прошу вас. Признаться, я провинилась. Это я виновата, что мы разминулись.

Представьте, как дурочка, увлеклась купанием в озере, позабыла обо всем на свете. А он приезжал, чтобы передать портативную рацию.

Он сказал, что русский уверял его, будто ты уехала в город по какому-то срочному делу. Проверка установила,что это неправда.

В город ездил второй мастер, — сказала девуш­ка. — Что-то они напутали. Я задержалась на озере. Только это между нами, пожалуйста.

Ох, Магда-Луиза, ребенок ты еще, — Ойбор уко­ризненно покачал головой, — а ведь он возлагал на тебя надежды. И комиссар тоже о тебе отзывается очень тепло.'

Извините, вы, кажется, забыли мое имя. Я Джой Маллигэн. Вы только что оговорились, если я не ослы­шалась.

Да? Простите. Здесь невозможная жарища. И во­обще к старости я просто замучился с памятью.

Простим за давностью преступления, — рас­смеялся Ойбор, и в его смехе девушке почудилось ка­кое-то душевное облегчение. — Хотя твое увлечение озе­ром обернулось лишними хлопотами для нас. Впредь не подводи так нашего капитана, не то он изменит свое высокое мнение о Джой Маллигэн. И, чего доброго, по­жалуется окружному, достойному покровителю сотруд­ницы «Абреже».

Мне приятна благосклонность капитана Нгоро, хотя, признаться, и удивительна, поскольку он знает меня не больше, чем вы. Кроме привета, он ничего не передал?

Велено передать тебе с приветом... от преступ­ника. Хитроумная вещица, — сержант показал секрет­ное устройство, — смотри не потеряй.

Наконец-то. Устала от бездействия. Если что, тут хорошая связь с городом, не беспокойтесь.

Только осторожно. Спокойно и разумно. Не люб­лю слишком навязывать свое мнение, но на твоем ме­сте я посоветовался бы с русским мастером.

Нет, — сказала Джой, — пока нет. Ему забот хватает.

Чудовище, — сказал Киматаре Ойбор, рассмат­ривая рычащую громадину буровой установки, — ревет, как живая.

39

Эй, конкурент! Не надоело чесать глаза об мои моторы?

Ему хорошо, — хмыкнул башмачник, — ряженое чучело.

Завидуешь. — Заправщик сдвинул темные очки на лоб и потер переносицу с важным видом преуспе­вающего хозяина. — Не выдерживаешь конкуренции, напрасно подсел ко мне.

Угадал, тебе все завидуют, даже те, что в ма­шинах.

Я предупреждал старого бизнесмена, — насмеш­ливо продолжал парень, — тут ни черта не зарабо­таешь.

Жалко смотреть на тебя, старый, ей-богу, жал­ко. Я сразу приметил, как текут у тебя слюнки, когда я загребаю денежки.

Он загребает... осел! Да я плюю на те денежки1 У меня свои водятся!

Враки. Так бы и проглотил меня и моих клиен­тов от зависти. Думаешь, не вижу? Глаз от машин не отрываешь. — Заправщик вновь опустил очки на нос и поправил фирменную шапочку. — Бьюсь об заклад, это твоя ведьма спровадила тебя с площади в такую даль. Сама небось наставляет тебе рога в это время, а?

А вот я тебя, сопляка, сейчас огрею по башке молотком за язык твой шелудивый, поговори еще.

Ой, страшно! Ой, боюсь! Боюсь, что сам рассы­пешься! — гоготал глупый парень, красивый как Аполлон.

Ругайся, хоть лопни, все равно я загребаю де­нежки, не ты.

Лакей, он загребает денежки... Для кого? Сам-то ты ел хоть что-нибудь с утра?

40

Отбарабанил свою восьмерку? — сочувственно молвил Сергей. — Поешь и заваливайся на боковую.

Мне хватает и шести часов, — обронил Ник. — Кувалда из кремня.-

Борис всем советует строго держать режим, в ре­жиме легче.

Удивительной синевы были глаза у Матье. Просто необыкновенные.

В двенадцать лет от роду я не имел равных сре­ди сверстников в Массачусетсе по скоростному катанию на водных лыжах. Дважды отхватывал Малый кубок Кейп-Кода... — вдруг проронил Ник.

Здорово, — добродушно отозвался Сергей, — у нас на Днепре тоже взяли моду гонять на лыжах. В от­пуск насмотрелся. К нам на соревнование понаехали со всего Союза. Такие фортели выделывают мальцы за глиссером и на трамплине — голова кружится. Но я не пробовал. Я уважаю с удочкой в камышах.

Вода и скорость — это для мужчин. Это, конеч­но же, только для них...

А я скажу, брат, сам видел, девушки там гоня­ли не хуже пацанов. Малявки, меньше нашей Джойки, а гоняли на лыжах с такими фокусами — аж смотреть страшно. Не-е, с удочкой бабу не увидишь. Редко.

Шагнуть бы в море и не вылазить...

Успеем, — сказал Сергей, — куда ему деваться.

Все выплюну к черту, — повторил Ник Матье, — будь что будет, но вернусь на Кейп-Код.

Поешь и ложись-ка отдыхать, друже, — посо­ветовал ему Сергей.

Можно с тобой начистоту?

Здрасте.

Все хочу раскусить вас... Ну, они — это объяс­нимо, — Ник повел рукой в сторону палаток, где раз­личимы были фигурки послевахтовых рабочих, — а вы ради чего?

Договаривай, раз начистоту, — сказал Сергей.

Вот я и спрашиваю себя: ради чего два отлич­ных парня роются здесь на износ за тысячи миль от до­ма? Ты и Борис. Чужбина, будь она проклята, глотаешь воздух, как утюги... Ради чужого бензина? Я слыхал, в России он дешевле лимонада, хоть топись в нем. Это правда? Неужели это правда? Неужели хоть топись?

Горючки у нас, конечно, навалом, имеет место, как говорится. Но ты чудной мужик, прямо скажу. — Сергей оперся на шишковатый держак лопаты и так по­стоял подумал, ковырнул ногой груду комковатой по­роды перед собой. — Им же надо позарез, им же строить и строить. Кому они нужны, злыдни... А как без горючки в наше время? Не-е, братец-новобранец, картина ясная, надо, хоть лопни. Чем скорее, тем лучше.

Кому?

Чего — кому?

Кому нужно, хоть лопни и поскорей?

Да им же, вареник ты лапотный. Вот, к примеру, у нас. После революции, после гражданской ни хрена, считай, не было. Историю изучал? Так вот. Разруха. И народу — миллионы. А кто зажиточный тогда под­собил со стороны? Только гавкали. — Сергей с силой вогнал лопату в груду породы. — Все сами. Все своим горбом подняли наши деды и отцы. И стоим выше вы­сокого. А раз сила есть, как не поддержать малых братьев, покуда не окрепнут на голом месте, не выра­стут капитально. Без подмоги погано на голом месте. Земля, она общая, надо держаться гуртом. Как у нас.

В Советском Союзе все племена живут как один род, — вдруг единым духом выпалил Лумбо, отступив от Ника на шаг, — наш Банго тебе объяснил бы, ма­стер Ники.

Э, вот как?.. Тогда отвали, не отвлекай, раз для тебя светлое — это темное. Знакомая поза, видали. Читал я у Чехова рассказ, там один дубоватый мужик пишет письмо ученому, хочет показать себя выше и умней, отрщает напропалую железные истины, заявля­ет: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

Лично я ничего не собираюсь доказывать, — при­мирительно сказал Ник. — Просто мне интересно узнать, что у вас на уме.

Всем должно быть хорошо. Нельзя, чтобы, к при­меру, дети одних грызли кулак со слезами, а другие от­рыгивали от обжорства. На земле должно быть хорошо всем. Хорошо и справедливо. Для нас это первое дело. Вот и вся пропаганда.

Первое дело — белому укатить из дому, чтобы с этим парнем, — Ник кивнул на Лумбо, — валяться в мазуте, жевать песок и вялиться на сумасшедшем солн­це. Хоть бы было что взять с них...

Опять двадцать пять! — Сергей шлепнул себя по колену. — Отвали! Ты что, прикидываешься? Белый, черный, желтый, малиновый, в крапинку... ты же вроде не гад какой, не крохобор, рядом пуп надрываешь, ста­ло быть, понимаешь равенство и справедливость. Кон­чай дразнить!

Не дразни его, мастер Ники! — воскликнул Лумбо.

Я не .расист, — поспешно произнес Ник, — и не политик.

А что люди между собой непохожие — это же за­мечательно, — продолжал, увлекаясь нахлынувшими мыслями, Сергей Гринюк, — исключительно симпатич­но, что мы разноцветные, как цветы! Разве нет?

Да, — с ухмылкой кивнул Ник и полез за новой сигаретой. Прикурил. Спохватился, протянул сигарету Сергею и Лумбо. Те не отказались, как и положено сре­ди товарищей, хотя предпочитали собственные.

Помолчали.

Ну и жарища, — сказал Сергей, — вот мир устроен...

Да, хорошо, — сказал Лумбо.

У вас там только морозы и снег? — спросил Ник у дизелиста. — Лето холодное?

Меня там ждут с шампанским и оркестром, — Ник резко поднялся и ушел, бросив через плечо: — Антракт, фанатики.

Сердитый мастер, — пожав плечами, молвил Лумбо и принялся орудовать лопатой с неприсущей его характеру яростью.

Что вынюхиваешь, красавчик? — спокойней спро­сил второй.

Все в порядке, ребята, — заверил Гикуйю, ста­раясь держаться поуверенней, — я приятель Кувалды Матье. Пришел порадовать его содержимым вот этой бутылки, — он похлопал по оттопыривавшемуся карма­ну, — да, видно, заблудился среди ваших небоскребов.

Не припомню, чтобы упомянутый господин водил­ся с такими, — недоверчиво сказал первый.

Ники сам частенько наведывался ко мне. Я дер­жу питейное заведение в центре. Вы единственные на планете не знаете папашу Гикуйю из «Кутубии».

Верно, это он, — сказал второй, — я бывал в этом баре раз пять, не меньше, шикарно. Это он, хоть и вырядился как священник, не сразу и признаешь.

Какими?

Э, ребята, не увлекайтесь.

Здесь его не ищи, — сказал первый, оставив свой

До тебя уже интересовались, — добавил вто­рой, — белые панамы все у него перевернули вверх дном, все перерыли. Уноси-ка и ты ноги, если и впрямь вы с Кувалдой приятели.

А бутылочку оставь, раз притащил, мы помолим­ся с ней за тебя и за него, — хихикнул первый.

Не волнуйся, — сказал ему первый, поигрывая лезвием ржавой опасной бритвы, держа ее так, как дер­жат жеманные дамы рюмку ликера, отставив мизи­нец, — тут же и похороним аккуратненько и с оплаки­ванием.

Все расходы на панихиду берем на себя, — доба­вил второй, озираясь.

Рассказывают, будто видели его в шикарном ба­рахле возле «Массауа». Похоже, он якшается с важны­ми птицами, — сказал первый, пряча бритву и не отво­дя вожделенного взора от пестрой бутылочной наклей­ки, сиявшей, как нимб, над курчавой головой бармена.

Если не оставлю в Шарбатли и капли здоровья, буду рад угостить вас разок-другой в своей «Куту-бии». — С этими словами папаша Гикуйю опустил бу­тылку в сомкнувшиеся перед ним четыре ладони и по­дался вон.

Это... я ищу... э-э... господина Матье. Ника Матье, пожалуйста.

Матье, вы сказали? Матье... Да, Ник Матье, эксперт по горному оборудованию! Сожалею, но он уже не живет в пансионе мадам Бланш.

Он вас ждет?

Тебе что за дело? — Гикуйю решился на смелые действия. — Где его номер? Как туда пройти?

Он вас ждет, человек, которого спрашиваете?

Так и будем швыряться вопросами? Я тебя пока что вежливо спрашиваю, где номер журналиста по име­ни Вуд?

Момент, — портье порылся в регистрационной книге, — прошу вас, прямо по коридору, налево, вверх по лестнице. Вторая дверь. Лифтом дольше, лучше пешком.

Он у себя?

Ключа нет, и я не помню, чтобы он выходил.

Спасибо.

А кто ты такой?

Владелец бара на улице Капуцинов.

Всем нужно. Мне тоже всегда нужны монеты. Пошел!

Поймите, хороший человек, вы не даете мне от­крыть рта. Я бежал сюда во весь дух, чтобы встретить­ся лично с господином журналистом, он должен...

42

Ты прекрасна, Джой, — повторил Ник.

Стыдно, Ники!

Оставь, детка, я ведь все время натыкаюсь на твои глазки.

Стыдно, Ники, стыдно, не ожидала от вас. — Джой убрала со лба мокрые волосы, провела по ним ла­донями, выжимая воду.

Я не слепой, давно замечаю, как ты посматрива­ешь на меня, — сказал Ник, — но, кажется, тебе еще один приглянулся, а?

Нужны вы мне, как же.

Хм, водишь за мной глазками, это уж точно. Хва­тит обманывать себя. Я тоже все эти дни только и де­лаю, что ищу тебя глазами.

Чепуха.

Ничуть. Все правильно. Со мной, во всяком слу­чае. А вот с ним... Ему первому и жратву, и улыбочку, и рубаху постирать. Собственными ручками. Даже Габи не подпускаешь. — Ник за плечи рывком придвинул ее к себе. — Что ж, Борис творит чудеса и не болтает по­пусту. Он в порядке, этот парень, у которого далеко-да­леко, дома, полный комплект. Я знаю. Нет, Джой, так не по правилам. Не ищи другой берег, прибейся к моему сразу, он надежней. Не надо хитрить, Матье этого не переносит. Матье предпочитает прямо, без зигзагов, осо­бенно в мире, где мужчины и женщины.

Она потеряла мужа, самого дорогого человека. Если еще хоть раз позволите себе о ней... если вы., я не хочу вас знать!

Ого! Отсохнет мой язык, если коснусь ее хоть мысленно.

Что это с вами сегодня, Ники? Ну как вам не стыдно бросаться такими гадкими словами?

Мне нет до нее дела. Мне нужна ты.

И этого не хочу слышать.

Правда? Вот уж не ожидал. Напрасно ее вспом­нил, некстати, да? Серьезно, мне она безразлична. В самом деле, какое мне дело? Пусть выплачется поти­хоньку. Блаженны плачущие, ибо они утешатся, как вы­разился Предвечный, а за ним и один мой знакомый ли­тератор за стаканчиком в баре. И еще он учил: «Возлю­би ближнего». Христос, конечно. Тот литератор не слиш­ком силен в любви к ближним.

Зачем мне вся эта галиматья? Отойдите, Ники, мне нужно готовить еду на вечер. Да пустите же, как вам не стыдно! Хотите, чтоб ы мы с вами поссорились?

Погоди, малышка. Грешно отталкивать учение святейшего. Возлюби ближнего. Джой, не кощунствуй. Я ближе всех. — Он потянулся к ее талии, но девушка неожиданно для него ловко, резко взмахнула ребром ладошки, будто острым секачом.

43

Ну и что?

Уверен, господин офицер...

Гражданин.

Когда кое-кто из недобитых наемников пробирал­ся сверху через весь континент в Преторию и в старый, я хочу сказать, прежний Солсбери, когда он еще был Солсбери, некоторые оседали в наших.краях.

Не будем пока ворошить далекую историю, — перебил бармена Даги Нгоро, — есть злободневные во­просы. Например, что вы можете сказать по поводу су­хой лагуны справа?

Как вы сказали?

Сухая лагуна справа, — повторил Нгоро.

Не понимаю, что вы имеете в виду?

Вы кого-то ждете? — заерзал Гикуйю на сту­ле. — Я бы хотел без лишних свидетелей. Войдите в мое положение, уважаемый начальник.

Быстро и точно отвечайте на мои вопросы, — рез­ко сказал Нгоро, — старайтесь не рассуждать без нужды.

По правде говоря, у папаши Гикуйю никогда не было друзей. — Гикуйю шумно высморкался в платок и покашлял, потерев горло. — Друзья... Где их взять, на­стоящих?

В «Кутубии» всегда бывают некоторые лица. По­стоянные.

Постоянные более или менее. У меня двери от­крыты для всех.

Я о тех, кто заглядывает к вам чаще прочих, — сказал Нгоро, буравя бармена глазами, в которых не было ничего доброго.

Прежде всего, они мне не друзья, с вашего разре­шения. Посетители бара, не больше. Очень прошу не за­бывать, что я пришел с самыми лучшими намерениями, рассчитывая на благородную беседу, а не допрос.

Полиция вам благодарна, — сказал капитан, не меняя позы, — итак, желтый «рено» с форсированным двигателем.

Позвольте? — Гикуйю плеснул из сифона воды в стакан и принялся отпивать ее маленькими глотками, точно лакал мартини, причмокивая и посапывая.

Ну? — произнес Даги Нгоро, дождавшись, когда он утолит жажду.

Думаю, такая машина водилась у одного госпо­дина. Но месяца полтора назад я случайно услышал, как он жаловался, что ее украли. Угнали прямо на ули­це. Правда, рассказывая об этом, он не выглядел слиш­ком расстроенным.

Почему, вы не можете сказать?

Откуда мне знать, гражданин офицер, я просто решил тогда, что он не очень-то горюет о пропаже, вот и все.

Я откровенен, клянусь, вполне откровенен с ва­ми, — заверил Гикуйю, — иначе зачем бы я приходил сюда.

Я вам верю. И все же, простите мою настойчи­вость, отчего ему не было жаль автомобиля? Он на­шелся?

Я не сказал, будто не было жаль, я сказал: не вы­глядел слишком расстроенным. Возможно, оттого, что у него хватает машин и без этой.

Понятия не имею, гражданин начальник полиции. Ничего я не знаю. Пришел к вам по поводу вызываю­щего подозрение, как мне кажется, бродяги по кличке Кувалда, а разговор все время уходит в сторону. Этак недолго раскаяться, что пришел.

Вы сказали, что слышали про украденную маши­ну полтора месяца назад. Кому он говорил об этом?

Не помню, клянусь создателем. В баре столько народу.

Хорошо. — Нгоро встал и подошел к вспотевше­му бармену. — А почему вы до сих пор так и не сооб­щили мне, кто был тот счастливчик, у которого угнали авто? Тоже не помните? Что-то мне не нравится ваша забывчивость. Уж не с двойным ли дном наш добро­вольный осведомитель?

Гикуйю чуть не подпрыгнул от обиды. С минуту он глотал воздух, разевая рот, как выброшенная на берег рыба. Потом кое-как взял себя в руки и пояс­нил:

Не осмелился о нем распространяться. И не осме­ливаюсь.

Осмелишься, — грозно молвил Нгоро, — захо­тим — живо осмелишься.

Очень важный иностранец, — выпучив глаза, ско­роговоркой, перейдя на шепот, сообщил Гикуйю, — консул. Иногда меня приглашают туда обслуживать бан­кеты и приемы, если не успевает управиться собствен­ная прислуга. — Он помедлил, но затем все-таки произ­нес имя иностранца.

Вы уверены, целых полтора месяца назад шел разговор в баре о его машине?

Да. С тех пор не удостаивал «Кутубию» чести сво­им посещением. Поскольку я бывал в консульстве в ка­честве временного прислужника, я могу поручиться, что его вообще не было в стране последнее время.

Вы слышали об убийстве на площади Освобож­дения?

Конечно, гражданин офицер, только и говорили вокруг. Да и сейчас еще толкуют об этом несчастье.

Консула не стало в стране, как вы утверждаете, до или после происшествия?

Что ж, благодарю вас за все. Уже поздно, нам с вами пора прощаться. Признаться, у меня был нелегкий день. Да и вас недостает сейчас в «Кутубии», не так ли?

Да, да, я пойду, — более чем охотно согласился Гикуйю, быстро встав со стула и направляясь к две­ри, — прощайте, очень уважаемый начальник, про­щайте.

Последний вопрос, — задержал его Нгоро любез­ным голосом, — самый последний. Вы никому не гово­рили о своем намерении посетить нас?

Нет. Никому. И вас прошу сохранить все между нами.

Разумеется. Прощайте. Могу вас подвезти, если не против.

Нет, нет, благодарю. С удовольствием пройдусь.

44

короткую звездную ночь бесшабашным сонмом звуков, порожденных колоссом, что был виден далеко-далеко, озаренный скрестившимися лучами прожекторов.

Борис Корин, Лумбо и Даб шагали к вышке, чтобы принять эстафету работы. Восемь часов отдыха промелькнули как восемь секунд. Впереди — восемь часов труда, долгих, как восемь лет.

Шевелись, нефтярики! Шевелись! — подбадривал Корин помбуров, все еще продиравших глаза со сна.

Шевелись, Лумбо! — крикнул Даб и, дурачась, нахлобучил на него каску.

Лумбо не из тех, кто остается в долгу, он тут же вы хватил молоток из кармана и одним ударом пригвоздил полу спецовки Даба к деревянному перильцу ограждения отстойника, мимо которого они проходили.

Шевелись, Даб! — хохотал Лумбо, оглядываясь на силящийся освободиться от удерживающего гвоздя силуэт своего дружка. — Даб ленивый, опять отстает, бвана.

Сколько раз предупреждал, — рассердился Борис, — я не бвана, а товарищ. Еще обзови бваной — я те покажу, лопоухому.

Товарищ Егорович Корин Борис! — догнав их, с шутливой назидательностью воскликнул Даб над ухом Лумбо и снова надвинул ему каску на нос.

Корин сменил Матье. Молча, сосредоточенно, будто и впрямь на этапе марафонской эстафеты.

Ник и его подручные побрели к «лежбищу», еще хранившему тепло предыдущего отдыха.

Борис заметил на буровой Габи.

—Почему не спишь?

—Скоро поднимете колонну, жду свежий керн, — ответила она.

—Получишь свою «колбаску», не волнуйся! — крикнул химику Даб, ловко взбираясь на «балкон» вышки. — Наш Лумбо галантный, он вытащит керн из долота, принесет тебе, Габи!

—Я хочу сама.

Шла из горячих недр колонна труб, это «подъем», чередующаяся со «спуском» операция бурения. Ритмично, слаженно трудились нефтяники.

А в стороне от вышки, выждав, пока уснут рабочие его вахты, Ник Матье заглянул в светящееся окошко автобуса-лаборатории и постучал по нему согнутым пальцем.

—Алло, кормилица.

Вышла Джой, посвечивая фонариком и зевая украдкой.

—Это вы, Ники? Хотите есть? Только консервы.

—Нет, — сказал он. — Увидел свет в автобусе и вот... посиди со мной минуту, будь добра. Оглохнуть можно над ротором, а тут тишина, звезды... хорошо и спокойно. Посиди, не бойся. — Ник опустился на висячую ступеньку, прижался щекой к тонкому медному поручню и закрыл глаза.

Джой немного поколебалась, затем зачем-то ушла внутрь автобуса и, воротясь очень скоро, присела рядом с Ником.

—Не спится, — сказала она, — душно. Вы устали?

—Нисколько. Хм, я как буйвол весной.

—Отчего вы хотите выглядеть хуже, чем есть?

Матье открыл глаза и поднял голову.

—В каком смысле?

—Вы все время стараетесь выглядеть грубым и пошлым, — сказала она.

—Ну и как, получается у меня?

—Да. Для чего вам это, Ники? Ведь вы настоящий мастер, все так говорят. Я тоже наблюдала вас за работой. Трудно поверить, что человеку с такой прекрасной увлеченностью в деле приятно быть пошлым и грубым с людьми, а тем более с женщиной. Вы красивый и злой, это ужасно.

—Хорошая девочка, что ты знаешь о бедняге Матье... Я запутался в жизни раньше, чем ты научилась вести душеспасительные разговоры с мужчинами, мужество которых принимаешь за грубость.

Они вдруг разом вздрогнули от внезапно затрезвонившего неподалеку будильника. Джой недоуменно спросила:

—Чего он?

—Опять Борис сменил меня раньше времени. Необъяснимое благородство или какая-то хитрость.

—Хитрость и обермастер? Не берусь совместить эти понятия.

—Я понимаю...

—Идите же, остановите звонок, Ники, пока он не разбудил ваших ребят в палатке.

—Сам заглохнет, — отмахнулся Матье, — а за тех не беспокойся, их сейчас и пушкой не поднять.

Трель будильника смолкла. Ник и Джой молча смотрели на полыхавшую огнями буровую установку, гул которой снова заполнил пространство единовластно.

—Да, ты пошла бы за ним на край света, — ревниво произнес Ник, — уверен.

—Борис замечательный парень, но это не имеет значения в том смысле, что у вас на уме, — после паузы молвила девушка. — Вы видели фото в его конторке? Она и младенец, русская мадонна. Нет, он мне ни к чему, Ники, можете не сомневаться.

—Наконец-то образумилась, малышка.

—Никто мне не нужен. Здесь, по крайней мере.

—Ты тоже была бы неплохой мадонной, Джой Маллигэн. Моей.

—Что вы, Ники! Только что сами с удовольствием произнесли мое благозвучное девичье имя. Чудесно звучит, не правда ли? А если Джой Матье... Согласитесь, никакого созвучия. Нет, пусть уж останется старое!

—Не смейся. Я не шучу. Девушка сказала:

—Мы с Габи опять видели стадо лосиных антилоп. Удивительно, здесь целое стадо. Что они едят? Или прибегают откуда-то? Крупные, красивые такие, они кружили совсем близко. Мы с Габи уверены, что узнали некоторых с прошлого раза. Я предложила придумать для них имена. Интересно?

—Самую красивую пару следует называть Ник и Джой Маллигэн, — мягко промолвил Матье.

—Ник Маллигэн? Чепуха. Лучше объясните мне поведение антилоп.

—Твари тянутся к человеку, их тут запрещено бить, — сказал Ник. — А ты... ты должна понять наконец, что мой берег ближе. Ты меня победила, Джой. Ты победила Кувалду Матье.

Джой вновь попыталась отшутиться:

—Вздор! Человек с именем Ник непобедим, ибо в имени этом звучит древнее слово «победа».

—Ох, Джой, не советую дразнить меня.

—Вот и не нужно, Ники, прошу вас, — серьезно сказала она.

—Человек, как и тварь, если тянется к человеку, тоже кружит рядом. Человеку необходимо внимание сегодня, сейчас, он не может ждать. Человек приходит и уходит. То люди вечны, человек нет... Он приходит и уходит.

—Не пойму, к чему это вы заговорили о смерти?

—Просто так, — вздохнул он, — жизнь коротка", от что. С рождения начинаем искать свое в жизни, бросаемся во все стороны, мечемся год за годом, десятилетие за десятилетием, а случится найти это самое «свое» — за спиной уже не разглядеть линию стар га, финиш перед носом. Вот ты, малышка, воспринимаешь меня как препятствие. Сколько вас, умненьких девочек, мчится, перепрыгивая через препятствия, к ^финишу, чтобы там свалиться и рыдать, жалея о безо'глядной прыти на дистанции.

—С нами все ясно, — сказала она. — Дайте-ка мне сигарету.

—Ты ведь не куришь.

—Дайте.

Ник вынул из кармана небольшую деревянную коробку с медными уголками. Джой направила на нее луч фонарика.

—Изучаешь, будто что-нибудь смыслишь в табаке, — ухмыльнулся Ник.

Он протянул ей сигарету, поднес спичку, прикурил сам.

—Слишком крепкие, — она закашлялась и затоптала свою сигарету, — мне казалось, вы курите совсем легкие.

—Нет, только крепкие.

—Всегда?

—Да. Еще лучше — хорошее кубинское веретено, если заведутся лишние деньги. Но сигарами не слишком баловал себя, они кусались, мой карман не обременяли лишние монеты. Не беда, в скором будущем положение исправится, будем тянуть и кубинские.

—Странно, я почему-то думала, что вам нравятся легкие сигареты.

—Мои не слабее, чем у Бориса.

—Вы большой ребенок, именно вы, — улыбнулась Джой, — жаль, что у вас не оказалось приемлемых для начинающей курильщицы. Греческих, например.

—Расходимся во вкусах. Но это не самое страшное. А вообще, не советую начинать, крошка. Ничего нет хуже девчонки, от которой разит, как от пепельницы или табакерки.

—Положим, настойка из никотина и мужчины не лучше.

Ник Матье рассмеялся, даже хлопнул себя по коленям, так ему пришлась по душе ее реплика.

Девчонка определенно нравилась ему все больше и больше. Он совсем позабыл об усталости и режиме. Одно удовольствие разговаривать с красоткой Джой.

—У нас это бич божий, у вас баловство, — сказал он. — Табак сначала ублажает, утешает нас, а уж потом гробит. Чем тяжелее на сердце, тем крепче табак. Я курю этот сорт много лет.

— Много лет тяжело на сердце?

—Не стоит об этом, тебе не понять.

—Ладно, курите, раз утешают и ублажают ваше отяжелевшее сердце. — Джой вдруг торжественно протянула ему зажигалку, полученную от сержанта. — Держите. И впредь не теряйте свою уникальную игрушку. Случайно подобрала. По-моему, она выпала из вашего баула. Разжигала ею спиртовку, а потом устыдилась: серебряную вещь нельзя присваивать даже на время.

Ник удивленно смотрел то на зажигалку, то на девушку, затем радостно воскликнул:

—Ну и хитра! А я-то развесил уши, не возьму в толк, куда ты клонишь насчет курения и все такое. Спасибо, Джой, просто таю от удовольствия.

Девушка вся напряглась, произнесла негромко:

—Она ваша — я удовлетворена.

—Честно, Джой, очень мило с твоей стороны. Твой неожиданный подарок ужасно тронул меня. Откуда у тебя такая диковинка? Держу пари, фамильная реликвия. Угадал? Слушай, а тебе не жаль расставаться с ней?

—Нет, — сказала девушка слегка потускневшим голосом, отдергивая невольно потянувшуюся к зажигалке руку.

—Теперь я верю, ты на моем берегу. Но что бы мне для тебя придумать? Чем ответить на твой милый подарок в пустыне?..

—Она вас удивила? То. есть понравилась?

—Еще бы! Я просто поражен! — Ник достал новую сигарету, чтобы опробовать приобретение. — Гм... не получается. Не иначе с фокусом.

—Нужно нажать вот здесь, смотрите, и здесь, вот так. — Показывая, как пользоваться хитроумной зажигалкой, Джой как бы невзначай удерживала ее у себя в руках. Она с трудом скрывала огорчение от того, что нелепо попала впросак, и лихорадочно искала выход. — Знаете, Ники, я вспомнила, на вышке нельзя разводить огонь. Габи говорит, что во время бурения из земли вырывается газ. Неосторожно чиркнет зажигалкой... пусть она останется пока у меня.

— Ерунда! — Матье перехватил серебряную диковинку и бережно спрятал в карман. — Ничего со мной не случится, не волнуйся, любимая. Любимая... Джой любимая, моя маленькая, глупенькая Джой... Я потерял голову, не пойму, что со мной стало. Я ведь всякое повидал, меня не купи... то есть стреляный. Счастье — это ты. Будь я проклят, если не докажу. У нас будет куча денег, уедем подальше, купим хоть целый дворец. Бродяга кончится, все, ни шагу в скитаниях по чужбине.Не могу больше. Мы еще поживем до финиша, все для тебя сделаю, заново, иначе, с тобой. Пойми и поверь.Ты моя, Джой? Джой!..

45

Человек, который вел наблюдение за «Кутубией» и прилегавшим к ней кварталом из дома, стоявшего напротив бара, не слышал выстрела, но видел, как именно упал Гикуйю, поэтому мгновенно нырнул в комнату, схватил висевший на спинке кровати «стен», выскочил обратно и, свесившись через перило балкона, пристально вгляделся в сумрачное ущелье улицы Капуцинов.

Было тихо, безлюдно на улице, увенчанной единственным питейным заведением, час открытия которого еще не наступил. Город глухо шумел в стороне. Силуэт лежащего на тротуаре бармена был недвижим.

Человек быстро вернулся в комнату, повесил автомат на место и бросился к телефону.

— Говорит Постоялец. Только что на моих глазах уложили хозяина бара. Да, конечно. Что? Нет, нет, я бы перекрыл. Похоже, стрелял из-за арки в конце бульвара, с насадкой. Я был снаружи, но не услышал. Туда и машину можно подогнать. Нет, стена. Абсолютно. Лежит на углу, шагов тридцать. Как быть? Понял.

Человек положил трубку, окинул комнату ищущим взглядом и, прихватив первую попавшуюся чистую тряпицу, выбежал из дома на улицу, чтобы остолбенеть там в изумлении.

Он был потрясен, обескуражен, растерян и не на шутку встревожен.

Трупа не было. Никаких следов. Ничего.

Бывалый, закаленный профессией человек решил бы, наверно, что он лишился рассудка, если бы не появилась полицейская машина, которая и должна была появиться после его телефонного звонка. Из нее выпрыгнули Киматаре Ойбор, врач и еще двое с оружием и в форме.

— Только что лежал вот здесь, — произнес человек с бесполезной тряпицей в руках, которая смахивала на белый флаг капитулянта, — видел собственными глазами, наповал вон оттуда. Больше неоткуда, я бы не упустил. А так — закрывает стена. Арка в тени и днем, а в такое время...

— Это ясно, — прервал его Ойбор, — где пострадавший?

— Упал вот здесь, где стою. Наповал, сам видел. Пока звонил и бежал вниз, его не стало. Невероятно!

Ойбор только глянул на полицейских, и оба с оружием в руках помчались к арке, заглядывая на бегу в подворотни. Несколько оказавшихся на улице прохожих с любопытством наблюдали за происходящим.

—Идите к себе, — сказал Ойбор человеку с тряпицей, а сам поспешил в бар, оставив врача у машины.

После довольно долгого и настойчивого стука в дверь и объяснений с кем-то за нею сержанту удалось наконец проникнуть внутрь заведения, где пахло паркетной мастикой, а мебель не была расставлена.

В резком свете «дежурной» лампы обнажилась вся грубая бутафория стилизованного под экваториальную экзотику небольшого помещения.

Долговязый и худенький паренек со шваброй в руках испуганно переминался с ноги на ногу перед сержантом, голова его покачивалась на тонкой шее, как тыква на прутике, нижняя челюсть отвисла.

—Не знаешь, где хозяин? — с ходу спросил Ойбор. Парень сперва отрицательно замотал головой, рискуя сломать шею-прутик, затем, как видно, одумавшись, утвердительно кивнул и указал на запертую дверцу позади стойки.

Сержант коротко постучал. Молчание. Постучал в дверцу погромче и требовательней. За тонкой фанерой послышался тихий скрип, звякнула сталь топора, задевшего какой-то металлический предмет, прокрались, приближаясь, шаги и раздался дрожащий голос папаши Гикуйю:

— Кто?

— Полиция.

— Кто еще?

— Он из полиции, — громко подтвердил паренек,— их тут целая машина.

Испуг отрока со шваброй был ничто в сравнении с изображением на толстогубом лице бармена, когда он осторожно отворил дверцу.

Какой-то житель соседнего дома сообщил нам, что случайно увидел из окна минут десять назад, будто с вами произошло что-то неладное, когда вы возвращались с прогулки, — сказал Киматаре Ойбор, удостоверяя свою личность служебным жетоном и официальностью тона.

— Меня убили... хотели убить, — с ужасом зашептал Гикуйю, отбросив в сторону топор и ухватившись за сержанта, как утопающий за спасательный круг, — пуля прошла в дюйме от затылка, чиркнула по волосам. Эти бандиты на все способны. Вы должны меня охранять днем и ночью, иначе прихлопнут, как муху. А за что? За что? Я ничего не делал, кроме добра, всем угождал, всегда, так зачем им это понадобилось? Я пропал... спасите меня, вы должны!

— Бандиты, вы сказали? Знаете, кто стрелял?

— Если бы знал! В том-то и дело, у меня ни врагов, ни друзей, спросите у любого, всегда держался в стороне от всех. Весь день предчувствовал: быть несчастью. Весь день. А за что? За что? Кому мешаю? Я спрашиваю: кому?

— Но вы упали после выстрела, лежали, как мертвый.

— Что же, по-вашему, я кретин? Ждать, пока прицелятся получше? Грохнулся, как в кино, выждал и скорей сюда. Сам не могу поверить, как это у меня вышло. Моментально. С перепугу? Наверное, оттого, что предчувствовал весь день. Нет, я пропал... За что? Ну за что?

—Вот вы и расскажете мне подробно и о себе, и о тех, кто облюбовал ваш бар, и хорошенько припомните все, что было сегодня. Подробно, ничего не утаивая, если хотите помочь себе и нам. Подумайте, пока я отдам распоряжение своим сотрудникам, пусть уезжают, не уверен, что наш разговор будет коротким.

—Что я могу сказать? — лепетал бармен. — О чем? Для чего? Какая вам польза, если я совсем не понимаю, что происходит вокруг меня?

—Успокойтесь, — сказал Ойбор, — покушение не повторится, это я вам гарантирую. Конечно, я не могу объяснить почему, не имею права, но гарантию даю полную. После нашего подробного разговора можете жить без оглядки, если, разумеется, у вас действительно нет личных врагов. И еще одно. Не исключено, что в процессе разговора у меня возникнут кое-какие просьбы к вам на ближайшее будущее. В ваших же интересах.

После этих слов Киматаре Ойбор вышел на улицу, отправил полицейскую группу вместе с машиной, коротко пояснив, что вышло недоразумение, бармен жив-здоров, затем вернулся к Гикуйю, и они продолжили беседу, длившуюся почти час, пока не настало время открывать «Кутубию», у входа в которую уже собралось несколько завсегдатаев.

Бармен, немного успокоившийся и погруженный в новые думы после разговора с сержантом, выпустил последнего через запасный выход и приступил к своим ежевечерним обязанностям.

Киматаре Ойбор сразу же, несмотря на позднее время, отправился на общественном автобусе в другой район города, где в новом многоэтажном доме занимал скромную по размерам, но весьма уютную квартиру его начальник, капитан уголовной полиции Даги Нгоро.

Прежде чем впустить сержанта в кабину лифта, консьерж осведомился, кто он и к кому пришел, затем позвонил капитану, обстоятельно доложил и получил разрешение. Ойбор был невозмутим.

Даги Нгоро встретил его на лестничной площадке в купальном халате, наброшенном почему-то поверх служебного мундира. В квартиру не пригласил.

— Что еще стряслось? — спросил Нгоро.

— Прошу прощения за поздний визит, гражданин капитан, но полтора часа назад совершено покушение на владельца ночного бара «Кутубия». В него стреляли, когда он возвращался домой после посещения нашего управления. Я посчитал нужным сообщить вам об этом.

— В неслужебное время?

— Еще раз прошу прощения, — смущенно молвил Ойбор, — я решил, что рискую получить от вас выговор, если отложу это дело на завтра.

— С какой стати, сержант?

— Но ведь он возвращался от вас. Вот я и подумал: нельзя откладывать.

— Да, действительно, этот гражданин приходил сегодня в управление, у него какие-то неопределенные подозрения относительно преемника погибшего бурового мастера. Я как раз собирался поделиться с вами полученными наконец данными об этом Матье. Кстати, откуда вам известно о моем разговоре с владельцем бара? Бедняга просил не разглашать это.

— Он сам мне рассказал.

— Кто?

— Гикуйю, бармен, на которого покушались, — ответил Ойбор.

— Он жив?

— Так точно. Стрелявший промахнулся, а бармен притворился мертвым.

Даги Нгоро промолвил:

— Счастливчик. Ну и что же он вам рассказал?

— О нападении ничего определенного. Стреляли из укрытия, и было уже темно. Случайный очевидец позвонил нам, прибыли по тревоге, прочесали весь район — впустую.

— Вы допросили, надеюсь, как следует?

— Так точно, — сказал Ойбор, — ничего вразумительного. Он только передал ваш с ним разговор, сам рассказывал мне около часа, хоть я и не требовал. Он был напуган и растерян до предела, все просил передать вам, что надеется на вашу защиту в будущем. Меня, как видно, всерьез не принимал, хотя я и пытался его успокоить.

— Хорошо, разберемся завтра, — сказал Даги Нгоро устало, — а сейчас, раз уж вы пришли, поговорим о буровом мастере Матье. Я провожу вас немного, если не возражаете, охотно пройдусь по воздуху перед сном.

Капитан швырнул в прихожую халат, нервно запер дверь, и они спустились вниз и вышли на тихую улицу, удаленную от шумного, залитого огнями, пыльного и многолюдного центра.

Это был район новостроек. Повсюду встречались груды строительного материала, под ноги то и дело попадались рытвины и свежезасыпанные траншеи подземных коммуникаций, однако дышалось сравнительно легко, ибо движения здесь было мало, как это бывает в местах новоселья по вечерам. Люди не взрывали сор ногами, предпочитая хлопотать в новеньких, только-только обживаемых «гнездышках».

Заложив сильные руки за спину, строгий и подтянутый, Даги Нгоро шагал чуть впереди сержанта и говорил неторопливо, подчеркивая каждое слово:

— Таким образом, опасаясь ареста, Энди Сигбьерн завербовался в иностранный легион. Осенью того же года капрал второго батальона в Эль-Маццоне бежал из гарнизона накануне отправки в Индокитай. Однако в Бен-Гардане, Тунис, он был схвачен патрулем спаги при попытке проникнуть на итальянское торговое судно. Бежал вторично, перебив конвой, за что заочно был приговорен трибуналом к расстрелу. Сражался в Кении против колониальной армии.

— Да, в нашем разговоре Гикуйю тоже упомянул об этом, — сказал Киматаре Ойбор, — они познакомились там, Гикуйю, правда, утверждает, что и в Кении не верил в искренность этого белого, как и сейчас.

— Он и такими воспоминаниями успел поделиться с вами?

— Да, говорил без умолку, его трясло, как в лихорадке.

— Прекрасно, — сказал Нгоро, — он очень любезно позаботился о моем времени, избавиз меня от необходимости тратить его на предполагавшуюся беседу с вами по этому поводу. И консула не забыл?

— Не забыл.

— Очень хорошо. Но вернемся к нашим баранам. Итак, Энди-Ник благородно повоевал с колониальными частями, подумать только! Потом, как многие, поддался нефтяной лихорадке. Кочевал по нефтепромыслам на северо-западе континента, где и приобрел квалификацию. Как очутился у нас — пока не установлено. Постараемся выяснить сами. Не беспокоя его пока. Он нужен экспедиции, а она нужна стране, верно я говорю, сержант?

— Так точно, полностью с вами согласен.

— Благодарю, — улыбнулся Нгоро, — окружной комиссар также не возражает. А все-таки жаль, что не установлено, каким образом подобным авантюристам удается проникать в страну.

— Зато доподлинно установлено насчет консула, — вдруг заметил Киматаре Ойбор, — он вылетел из страны задолго до убийства инженера и полицейского на площади. Его алиби смешало кой-какие мои карты.

— Рад, что вы признали мою правоту. Желаю, чтобы вы поскорее и успешно разработали единственно правильную версию. — Нгоро с довольным видом повернулся к Ойбору: — Советы офицера — полезная штука.

— Да. Я был непростительно самонадеянным в первый момент, потом же просто не хватило смелости признать это.

— Отлично! Хвалю! — воскликнул Нгоро и продолжил путь. Он решил проводить сержанта до следующего угла, где виднелся освещенный газовым фонарем пластмассовый козырек автобусной остановки.

— И все же, если откровенно, обидно, что потрачено столько сил и времени напрасно, — вздохнул Ойбор, — я имею в виду все то же консульство. Обидно, что у консула алиби. Не нравится мне его физиономия.

Даги Нгоро рассмеялся:

Он готов был заподозрить безвинного во всех грехах только потому, что его физиономия, видите ли, не по вкусу! И это произнес сыщик с золотыми лентами! Услышал бы ваши слова окружной — репутация в прах! Святая простота! Спасибо, сержант, я усну с улыбкой.

— Займемся нефтью, — сказал Ойбор, — с вашего позволения.

— Меня он давно занимает, этот тип, — вновь серьезным тоном промолвил Нгоро. — Дезертировал из французского легиона, дрался с англичанами, все это делает ему честь. Но с другой стороны — контрабанда в Алжире, фейерверки в Ливии, тюрьма, служба в «Тексако Галф». Что он за птица?

— Да уж не скучал, судя по всему, не скучал.

— Сколько же ему было, когда записался в легион, лет семнадцать?

— Если не меньше, — сказал Ойбор.

— Долгое молчание Аномо... Передатчик там в порядке? Вы лично проверили?

— Нет, гражданин капитан, обстановка не позволила. Но Джой уверяла, что все в лучшем виде. Пробная связь подтвердила это. Рация у них общая, доступ относительно свободен. Вероятно, ей пока нечего сообщить.

— А что ваш башмачник, еще не сбежал домой?

— Старик молодчина, обещает сидеть сколько нужно, хоть сто лет. Говорит, что и не подозревал раньше, насколько интересна жизнь у бензоколонки. Выглядит помолодевшим, прямо счастливым. Сначала они с заправщиком чуть не дрались, а теперь подружились — водой не разлить. Заправщик трубит всем водителям, будто его старый друг утрет нос любому автомеханику в мире.

46

— Матье! — вскрикнула она, пытаясь вырваться из объятий ошалевшего от ее близости Ника. — Пустите! Да пустите же, Матье! Сумасшедший!

— Я уже тридцать шесть лет в своем уме, с рождения. Не тот возраст, чтобы теперь упустить долгожданное. Я буду хорошим мужем, клянусь.

— Оставьте меня! Сюда идут. Какой стыд... Умоляю, пустите.

— Плевать, пусть все знают, ты моя. Иначе нельзя, Джой, малышка, я признаюсь тебе кое в чем...

— Прочь! Животное!

Ник упал на песок, силой увлекая девушку за собой и зажимая ей рот.

Это Борис Корин прибежал на склад, поискал там что-то впотьмах. Вдруг он насторожился, услышал неподалеку возню и приглушенный стон.

— Эй, кто здесь? — спросил он, вглядываясь в темноту. — Братцы-полуночники, где трехкиловаттки? Сгорел левый прожектор. Кто здесь?

— Совать нос в чужой интим — паршивая манера,— зло отозвался Ник.

Борис Корин смутился, засуетился как-то неловко среди коробок, ящиков и мешков, словно какой-нибудь воришка, пойманный с поличным. С удвоенной энергией и торопливостью принялся шарить в складских нагромождениях, растерянно бормоча:

—Мне лампу... куда же их подевали, трехкиловаттки... перегорел... куда же переложили... тут, помню, лежали, с краю...

Ник Матье гневно крикнул ему:

—В углу возле входа! Картонная коробка! Бери и сматывайся!

Внезапно сквозь громкие возгласы Матье прорвался сдавленный крик девушки. Борис бросился к ним, рванул Ника за плечи.

—Не смей! Ты что, озверел, гад!

Высвобожденная Джой отбежала на несколько шагов и упала, содрогаясь от рыданий и пережитого страха;

—Как ты посмел! Как посмел!

Борис Корин и Ник Матье стояли друг против друга, тяжело дышащие, взвинченные. Призрачные отсветы ночи выхватывали из темноты их возбужденные, молоч-но белевшие лица.

—Все, это все, — глухо зарычал Ник, — ну, красный ублюдок, сейчас узнаешь.

—Извинись, немедленно извинись перед ней, — сказал Борис твердо, — и чтоб никогда больше, слышишь, никогда не смел.

Ник Матье улыбнулся, кивнул, отступил на шаг и, резко взмахнув кулаком, послал его... в пустоту.

Обескураженный молниеносной реакцией уклонившегося противника, Матье взвыл в бешенстве, бросился снова, но Корин уложил его наземь встречным ударом в челюсть.

—Борис! — запоздало вскрикнула Джой. — Не надо!

—А вы впредь не теряйте голову! И вообще, если не уверены в человеке... — обернувшись к ней, произнес Корин. — Извините за нотацию, Джой, это по-дружески.

—Он не враг, просто распущенный нахал, — всхлипнула девушка.

Она ушла в автобус-лабораторию и заперлась там.

Ник поднялся с трудом, потрясенный, шатающийся. Отряхиваясь от песка, мотая головой и отплевываясь, он бормотал:

—Бр... браво, парень... Матье споткнулся...

Ник слепо пошарил ногой в темноте, подобрал подвернувшийся обрезок трубы.

—Брось железку, — жестко сказал Борис, — или положи тихонько, пока ребята не увидели.

Ник отшвырнул увесистый стальной обрезок, все еще очумело тряся головой и жмурясь.

— Чем ты ударил, шеф?

—Хватит.

—Чем ты меня ударил?

—Хватит, я сказал.

—Ты ведь не голой рукой, кастетом?

—Дикий, — сказал Борис, — дикий и круглый. Если девушка простит, я тоже, может быть, попробую забыть твою выходку. Но только без глупостей, больше не теряй разум, личность. Лопух, вынудил руку поднять.

—Еще никто не сбивал меня с ног голой рукой, вот в чем дело.

—Все, кончили. Надо быть человеком.

—Она видела, как я рыл носом песок...

—Сам виноват.

—Ладно, — сказал Ник, — возвращайся спокойно, моя песенка спета. Возвращайся, им на станке больше нельзя без бурильщика.

—И ты успокойся, — сказал Борис, — но не забудь потом извиниться перед ней, не хватало нам ссор и вражды.

—Считай, что у меня с твоей девочкой вышла осечка.

—Нет, ты все-таки круглый, братец. Ваши личные отношения никого не интересуют. Если только без подлости и свинства со стороны сильного.

—Лампы в коробке у выхода, — сказал Ник Матье и подал Борису оброненный девушкой фонарик.

Корин отыскал на складе лампу и ушел к вышке, куда действительно ему пора уже было возвращаться, работа не могла долго обходиться без вахтенного бурильщика.

—Ты мне нравишься, парень! Но я тебя ненавижу! — крикнул Ник в темноту, поглотившую Бориса, и добавил негромко: — И все-таки ты мне нравишься. Очень нравишься, обермастер.

Ник задыхался в бессильной злобе. Он обвел цепким взглядом расплывчато, смутно вырисовывавшиеся в ночи контуры лагеря, посреди которого, привычно громыхая и звеня, словно стартующая в клубах яркого пламени космическая ракета, работала в пучке прожекторного света огромная, одна из самых крупных в современном мире буровая установка.

Ник Матье будто слышал тихий, спокойный, откровенно насмешливый голос жующего человека, явственно ощутил щекочущее его дыхание у самого уха, и сладкий хмель, и хрустальные вспышки посуды, и зовущие тени танцующей пары в плывущем баре увидел он, и блаженную лень пансиона, и своды гулкого почтамта, и нору в Шарбатли, и белую каюту теплохода из давно забытой сказки, и такую же, как та, из неотступных грез.

Ночь подмигивала крупными звездами, горячая, душная, как день, вложивший в песок и воздух бесконечный заряд тепла. Одежда прилипала к телу Матье.

Он выволок из склада глухо позвякивающий металлом мешок и скрылся г ним в темноте. Появился вновь уже без ноши. Опять нырнул под тент склада, принялся лихорадочно перебирать инструменты.

Гудела, содрогаясь от напряжения, гигантская буровая. У ее подножия, точно призрак, возник крадущийся Ник Матье.

Прислушиваясь к перекликавшимся голосам буровиков, он обогнул насосный блок, семеня на четвереньках, будто по-волчьи, пробрался к тыльной стороне «сарая» и исчез, вскарабкавшись по ребристой его стенке мимо скрытых за парусиной дизелей, где-то наверху.

Спустя несколько мгновений раздался душераздирающий вопль.

47

Сверкающий на солнце лимузин, мягко шурша выбеленными шинами, подкатил к автостоянке международного аэропорта.

Вуд вылез первым. Он поправил галстук и подал руку пожилой даме в строгом твидовом костюме с маленьким цветком на отвороте жакета.

Что-то приказав шоферу, дама взглянула на часы и, прямая как спичка, направилась к приземистому, вытянутому в длину зданию аэровокзала из стекла и алюминия, над которым торчала, ощетинясь антеннами, круглая диспетчерская башня. Вуд торжественно сопровождал ее, поддерживая под локоть.

Вскоре они растворились в толпе встречавших только что приземлившийся воздушный лайнер, что выруливал к краю летного поля, куда катился высокий трап.

Лица Вуда и его спутницы не выражали радостного нетерпения, напротив, были хмуры.

В числе вышедших из самолета пассажиров было трое белых: загорелый солидный господин в светлом шелковом костюме и шляпе а-ля Тироль, худощавый, аскетического вида мужчина с большим портфелем и молодая миловидная женщина в поблекивающем брючном костюмчике и с легкой сумкой через плечо.

В такой последовательности они не спеша спускались по ступенькам, ведущим от серебристого брюха четырехмоторного воздушного корабля к промасленным бетонным плитам тверди, притормаживая пеструю череду ступавших сзади людей и сдержанно улыбались приветствовавшим их пожилой даме и Буду.

Не совершив рукопожатий, не произнеся и двух слов, даже не задержавшись слегка с приличествующей такому моменту любезностью перед встречавшими, господин в тирольской шляпе подался сквозь аэропортовскую сутолоку прямиком к стоянке автомобилей. Обе дамы, пожилая и молоденькая, составляли его эскорт, в то время как худощавый мужчина с портфелем и Вуд отправились к эскалатору за багажом.

Самбонанга отставил стакан, не допив сок, пришлепнул ладонью монетку к исцарапанной клеенке стола и, пожевывая соломину, небрежной походкой зашагал к телефонной кабине, где снял трубку, набрал номер, выждал несколько секунд и негромко сказал:

—Транзитным самолетом компании «Эр-Моритани», рейс двести шесть. С ним другой, худой и невысокий, но с тем же портфелем. Да. И прежняя секретарша. Ожидают чемоданы. Минуты две-три. Слушаюсь.

Повесив трубку, Самбонанга поспешно пересек зал и вышел из аэровокзала.

На привокзальной площади, чуть поодаль от стоянки для частных автомобилей, среди всякого рода служебных автобусов и фургонов, приютилась неказистая с виду машина, в которой, сложив руки на руль, что-то жуя и неотрывно глядя в переднее стекло, сидел меланхоличный человек в комбинезоне явно с чужого плеча. К нему-то и обратился Самбонанга, подбегая:

—Приказано висеть только на корреспонденте. Только на нем.

—А если они прихватят его с собой? — промямлил тот.

—Вряд ли. Слишком честь велика.

—Точно, — вдруг более внятно молвил жующий меланхолик, — вон и его телохранитель пригнал свою машину, тут как тут.

—Что я говорил, — не без самодовольства произнес Самбонанга.

—А если он увяжется за ними?

—Приказано не спускать глаз до особого распоряжения.

—Ты остаешься?

—Да, — сказал Самбонанга, — возникло тут кое-что. Поезжай, они уже тронулись.

Меланхолик в нелепом комбинезоне не то кивнул, Не то проглотил прожеванное и включил стартер.

Самбонанга проводил машину взглядом, отдуваясь от ее выхлопного газа, после чего вновь зашагал в алюминиево-стеклянное сооружение, загораживавшее собой ревущее моторами и турбинами летное поле аэродрома.

Проходя через зал к служебному отсеку, он невольно посмотрел в сторону буфета и с некоторым удивлением обнаружил, что прохладительный напиток все еще ожидает его на клеенчатом столике.

В стеклянной коробке аэровокзала было очень душно, несмотря на усердное жужжание кондиционеров.

Самбонанга решительно вошел в служебное помещение, приготовив свой полицейский жетон для представительства и четко помня поручение Киматаре Ойбора, только что полученное от него по телефону.

Самбонанга без труда узнал, что требовалось, и тут же, в секторе закрытой информации и справок, чтобы не забыть, аккуратно записал на клочке бумаги два мужских имени и одно женское Магда-Луиза Янсен.

С сознанием выполненного долга молодой полицейский поспешил в управление, где рассчитывал услышать похвалу из уст учителя, а заодно, если повезет, и разрешение катиться на все четыре стороны до следующего Дня.

Настроение у него было отличное. Он не сомневался в щедрости Киматаре Ойбора. Разве сможет сержант отказать расторопному помощнику в нескольких часах полной свободы после его стараний? Нет, конечно.

Но даже чуткому наставнику не признается Самбонанга, для чего ему так необходимо освободиться сегодня пораньше.

Никто из сотрудников не узнает, что у него наконец-то появилась подружка, самая красивая, самая умная, самая добрая, самая веселая, самая-самая-самая на весь огромный мир, и он, Самбонанга, приглашен к ней сегодня для знакомства с родителями. Дело ответственное. Куда ответственнее для него, чем следственные дела всей столичной полиции.

У здания четвертого зонального управления, продолжая мыслями витать на седьмом небе, он чуть не угодил под колеса резвого «джипа» капитана Даги Нгоро.

От неожиданности Самбонанга не отдал честь и похолодел от своей оплошности, сразу вспомнив нашумевший в управлении случай с часовым.

Но капитан, сияющий и, очевидно, витающий мысленно на собственных небесах, умчался, не обратив на его и малейшего внимания.

Встряхнувшись и расправив плечи, Самбонанга придал еще недавно улыбавшемуся своему лицу серьезное, чрезвычайно деловитое выражение и, печатая шаг, насколько позволяли весьма разбитые сандалии, ступил в пропахшее канцелярским клеем и оружейной смазкой родимое учреждение.

48

Маленький, юркий вертолет с опознавательными знаками военно-воздушных сил республики опустился прямо на лужайку перед больницей, всполошив находившихся поблизости горожан, вызвав восторг уличных ребятишек и выманив из больничных коек даже тяжело недужных, которые вслед за «ходячими», держась за стены и всевозможные устойчивые предметы на пути, поползли-поковыляли поглазеть на редкое явление.

Из вертолета, продолжавшего ворчать и размахивать лопастями винта, кругами разгоняя от себя воздушные волны по высокой траве лужайки, выпрыгнул правительственный чиновник, которого Светлана не раз встречала среди нефтяников, когда наведывалась в экспедицию.

Он, этот солидный, седовласый мужчина, споткнулся и упал впопыхах, вскочил и под свист и улюлюканье бессердечных мальчишек, слетавшихся сюда, на лужайку, со всех сторон, как мухи на мед, побежал в здание больницы, которое в эти минуты напоминало встревоженный улей.

— Куда! Без халата! — укоризненно воскликнула Светлана. — Это стерильная клиника, а не стройка!

— Скорее! — вскричал мужчина. — Пожалуйста, бросьте все!

— Куда? Что случилось?

— Несчастье!

— Виктор Иванович?!

—Виктор Луковский уже поехал туда! — Седовласый нетерпеливо подергивал ее за рукав. — В Аномо несчастье! Скорей, пожалуйста, в вертолет, захватите на всякий случай и сыворотку на группу крови! Пожалуйста!

Через три минуты Светлана была готова, а еще через две минуты вертолет поднялся над городом и полетел прочь.

Зрители разошлись, мальчишки разбежались, собаки всей округи постепенно прекратили лай, сестры и няньки загнали больных в палаты.

Лишь одна бедовая толстуха-санитарка все еще стояла посреди лужайки, потрясая воздетыми к небу кулаками, на чем свет ругала вертолетчика за то, что помял траву.

49

В кабинет Даги Нгоро, коротко постучавшись, вошел дежурный связист и доложил:

—В эфире Аномо. Требует вас или сержанта Ойбора.

Капитан спешно спустился вниз, к рации.

—Старший инспектор слушает. Прием. Говорите громче. Прием. Хорошо, понятно, но в таком случае не торопитесь, говорите внятно. Прием. Как сами это объясняете? Зачем он туда полез? Прием. Что значит повздорили? Он был пьян или в состоянии аффекта? Где в это время находился второй? Все имеет значение, запомните раз и навсегда. Прием. Так. Не спешите, спокойней. Черт бы их побрал, эти случайности. Я не верю в случайности!. Он и раньше торчал? Он должен там торчать, этот кол или штырь, я спрашиваю? Прием. Не понял, при чем тут вы? Почему ему было стыдно перед вами, почему из-за этого взрослый и трезвый человек, как ребенок, полез спать на какую-то брезентовую крышу в самом шумном месте? Утверждая такую чушь, он действительно не был пьян? Еще раз все хорошенько разузнайте. Прием. Мне нужна точная информация и тщательно проверенные выводы. Ваши выводы, а не бред пострадавшего. И последнее. Это очень серьезно? Насколько это может отразиться на дальнейшей работе? Прием. Вы уверены? Прием. Вас понял. Благодарю. Конец связи.

Закончив разговор, Даги Нгоро некоторое время сидел в глубокой задумчивости, подпирая кулаками скулы и покусывая губу, что вызывало у стоявших перед ним в почтительно-предупредительных позах дежурного связиста и еще одного полицейского из радиослужбы легкое недоумение, поскольку не в правилах капитана было рассиживаться вне своего кабинета в самый разгар дня,

Наконец Нгоро встал и вышел в соседнее помещение, где перед небольшим световым табло и огромными, во всю стену, планом четвертой зоны и общей картой города бдительно восседал с наушниками на коротко остриженной, будто у арестанта, голове младший офицер.

—Как семьдесят третий?

—Пока по-прежнему, гражданин капитан.

—Значит, плохо.

Нгоро круто повернулся и зашагал наверх, к себе. Эхо его мощной, хозяйской поступи металось по длинному и уныло выкрашенному коридору, как отзвуки резких пощечин. Голоса за пронумерованными дверями притихли, никто не высовывал носа, пока он не заперся в своей келье.

Солнце уже не било в окно, оно поднялось слишком высоко, и Нгоро отодвинул штору. Он устремил на дома и деревья невидящий взор. Он напряженно думал о чем-то.

Потом решительно подошел к столу, снял трубку телефона менее решительно и совсем уж как-то робко набрал номер.

—Извини, это опять я. Послушай, мне очень... не могу поверить... В чем я провинился перед тобой, ну в чем, скажи, ради бога? После всего, что было между нами... Прошу тебя... ты не могла бы сегодня приехать ко мне вечером, как обычно? Пусть в последний раз, очень прошу. Ну почему? За что? Я тебе верил... все равно буду ждать тебя дома весь вечер. Что? Но ты должна объяснить мне... Почему вдруг, я имею право знать? Не лги, тут что-то другое. Подожди, я прошу... Я очень прошу тебя, выслушай... Сука! Грязная сука! Ну, ладно...

50

Долговязый, как жердь, Баба-Тим стоял посреди склада и растерянно скреб затылок, когда к нему подбежал всклокоченный дизелист.

—Замечтался, Тимоша!

—Нет, нигде нет, везде смотрел, — сокрушался помбур, — что делать?

—Плохо смотрел, — сказал Сергеи, двигая бочонки, ящики и рулоны запасного брезента, — помню, были на месте.

—Я плохо смотрел? Я плохо? — возмутился Баба-Тим. — У меня глаза ястреба. Я в селение бегал, раз глянул—и уже знаю каждый камень, каждую собаку.

—Не похваляйся знакомствами, вареник, ищи долотья.

—Ты вареник, я везде смотрел, нигде нет.

Сергей помчался обратно на вышку и доложил бурильщику:

—Как сквозь землю провалились. Вместе с мешком. Что делать, Борь?

—Без этого долота разве нельзя поднять грунт на анализ? — спросила Джой. — Неужели нельзя?

—Попробуем обойтись, — обронил Борис Корин, не прекращая работы. — Уже вызвали КЭТ с базы, выручит, голубушка. Попробуем, короче. Не робей, нефтяники, носы вверх!

—Кэт? — ревниво произнесла девушка и, озадаченная, отправилась следом за Сергеем в дизельный блок.

Между тем по лагерю торопливо шли Светлана и Габи. Луковский и представитель правительства остались возле вертолета, уважив настоятельную просьбу врача. Оба почти не разговаривали, издали сурово поглядывали на скромные жилища нефтяников, окружавшие автобус-лабораторию, точно несколько оброненных и выгоревших на солнце брезентовых шапок.

Габи безуспешно пыталась перехватить у Светланы тяжелый саквояж и сбивчиво поясняла на ходу:

—Обиделся чего-то на всех, полез отдыхать на крышу «сарая», видеть, говорит, никого не хотел. Обиделся чего-то, дурак. Сорвался в отстойник, там торчал лом. Забыли убрать, наверно. Поцарапал бедро, и только. Очень испугался, когда падал. Очень. Темно, высота большая, внизу чего только не валяется, много металла, острых предметов, всякого. Страшно, конечно. Куда летишь — понять невозможно, кувырком. Я бы тоже испугалась. Да, Сергеевна. Так закричал — у меня кровь застыла. Я была на вышке, услышала — сама чуть не в обморок. Он очень испугался. Мы тоже. Бросились к нему, а он уже выбрался. Оказалось — царапина. Небольшая. Я промыла с дезинфекцией, перевязала. Напрасно беспокоишься, Сергеевна. И тогда, ночью, напрасно мы подняли тревогу. Зря сообщили утром: ничтожная царапина. Везучий он, теперь не умрет до самой смерти. Зачем ты прилетела? У меня же аптечка, ты сама оставила. Лекарства хватит еще на десять таких лентяев, как он.

—Но ведь он не встает, ты сказала.

—Мужчина... Моего Банго дважды подстерегали в джунглях пули, он и слова не сказал. Мой Банго настоящий мужчина...

—Бывает шок опасней раны, — заметила Светлана, — где наш пострадавший? Не он ли?

—Он. Нежится в тени. Иди сама к этому бездельнику. — Габи махнула рукой и демонстративно остановилась, не доходя до палаток, даже отвернулась с презрительной гримасой.

А в дизельной Джой допытывалась у Сергея Гринюка:

—Плохо? Рабочие в ужасе, Габи тоже расстроена, а вам нипочем'. Признайтесь, положение тяжелое?

—Нема такого положения, из которого бы пролетариат не выбрался хоть на карачках! — рассмеялся великан.

—Борис сказал, что приедет какая-то Кэт. Кто она, консультант? Ученая красавица?

—Борис не промах, соображает мигом. КЭТ, барышня, это комплексная аппаратура электрокаротажа. Электрической штуковиной определяют сопротивление пластов. У нефти, к примеру, свое сопротивление, ин-ди-ви-ду-аль-ное. Уловили?

—Не очень, — призналась Джой, она успокаивалась под влиянием его бодрого настроения.

—Главное, что на восьмой сотне метров пошел жирненький шлам, — продолжал Сергей, которому приятно было чувствовать себя всезнающим наставником такой любознательной и прелестной иностранной девушки, -шлам, Джойка, капитальный, пальчики оближешь! Дело пахнет керосином в прямом смысле! Через несколько денечков, если не оплошаем, выйдем на последний рывок. А оплошать не имеем желания, верно?

—Неужели скоро конец...

—Гадаю, еще неделька-полторы — и шабаш, ба-рышня-куховарочка.

—Шабаш бывает только у ведьм.

—Ну, не шабаш, так баста.

—Серж, милый, пожалуйста, просветите меня хоть Напоследок. Скоро финал, а я до сих пор полнейшая невежда. Как мы... как вообще, а? Никто не поверит, что я была в нефтеразведке, что я... нефтяник.

Сергей приосанился, степенно вытер замасленные ручищи ветошью, походил маленько по палубке дизельного своего хозяйства, остановился, заложив руки за поясной ремень, и произнес солидненьким баском:

—Как бы это вам донести до сознания получше... популярно... Дивчина вы умная, сколько классов?

—Образование? Я окончила колледж по курсу классической филологии. Государственный колледж в Блекленде.

—Годится. Оно вроде как техникум, — улыбнулся Сергей. — Я вам по-быстрому, но по-научному, чтоб капитально и понятно.

—Пожалуйста. Только все хочу спросить, отчего здесь то и дело со мной разговаривают по-разному? То просто, как с другом, то вдруг точно с чужой. Вот и вы, еще утром — «ты, дружище», а сейчас — «вы, барышня».

—Обвыкаемся, видать, — с трудом нашелся дизелист, совершенно не ожидавший такого замечания с ее стороны, — такой у тебя возраст, что ли, ломкий. Переходный период, я извиняюсь. То глянешь — дитя дитем, то присмотришься — не, взрослый человек при серьезном пищевом деле, так сказать. Не обращайте внимания. А в настоящий момент я тебе объясняю технологию производства. Собираюсь. Я, конечно, не претендую, но знаю порядок. Даже в школах, к примеру, на уроке учитель обращается к пацану: садитесь, мол, Иванов-Сидоров, ставлю вам «два».

Сергей рассмеялся весело, с большим удовольствием. Джой тоже хмыкнула разок-другой и сказала:

—Я три года изучала русский язык, и здесь, как вы с Борисом не раз убеждались, все время ищу возможность и повод совершенствоваться. Я чувствую, что была в те три года бездарной. Вы смеетесь надо мной?

—Та ты что, Джойка! Боже упаси! Тебе я ставлю «пять»!

—В таком случае, — улыбнулась она пуще прежнего, — прошу профессора продолжать. И непременно на своем диалекте. Ужасно интересно.

—Про бурение? Запросто. Значит, так. Сперва определяем точку. Похлебали борща — монтируем вышку. Забурились. По ходу узнаем, какие сверлим грунты и что они имеют между собой. Обсаживаем скважину колонной из труб легированной стали, понадежней. Ну, само собой, цементируем, испытываем на герметичность и ому подобное. И, само собой же, вдаряем по варени-м в сметане и опускаем перфоратор. Он ка-а-ак бабахнет под землей, понаделает на нужных уровнях в трубе дырок для доступа нефти. Так? Но она ж сама, извиняюсь, не пойдет, ее ж не пускает столб раствора. Мы его трошки откачаем, она и хлынет из штуцера под своим давлением. А на ней арматура, как уздечка на лошадке, чтоб зря не бежала, вроде крана на кухне, надо — откроем, надо — закроем. И тут самое время гулять банкет. Или на худой конец пивка с таранькой. Вся наука, барышня. Извиняюсь, брат Джойка.

—Мерси, профессор, вы любезны. А я бездарна.

—Ну нет, могу хоть сейчас выдать справку с печаткой, что ты теперь настоящий нефтярь. Куда Борису що тебя! Обучена капитально! Могу выдать справку с печаткой...

Девушка прыснула со смеху и взъерошила его чуб.

—Я вас просто обожаю, чумазых!

...Солнце пылало, солнце палило, солнце плавило хрупкую дымку неба. Вездесущие огненные пальцы светила с маньякальным упорством ощупывали песчаную равнину, выискивая все живое, чтобы ужалить, поразить, испепелить.

Где ты, Африка детских грез? Где твои влажные леса, наполненные диковинными звуками и таинственными шорохами, воспетыми на страницах добрых романтиков в иных краях планеты? Где манящая благодать былого сказочного воображения? Где великие горы, сестры снежных Кибо и Килиманджаро, держащие в каменных ладонях альпийские блюдца голубых озер? Где фанфары слонов, тельняшки зебр, начесы львов и перископы крокодилов?

Нет в Аномо экзотических и желанных символов, есть пустыня.

Зверь и птица укрылись в далеких оазисах, там, где дороги людей.

Все укрылось в тени, кроме горстки нефтеразвед-чиков...

—Все будет нормально, ребята, все будет путем! — кричал Борис Корин так убежденно и часто, словно кричал себе.

Все нефтяники бились с пустыней и солнцем Аномо. В тени укрылся только один.

—Встаньте, — сказала Светлана, укладывая стетоскоп в саквояж,

Ник Матье нехотя поднялся и повернул врачу обнаженную, бронзовую от загара, прекрасно очерченную спину, решив, вероятно, что осмотр еще не завершен. Но она сказала:

— Одевайтесь. Обрадуйте их, вы совершенно здоровы.

—Увы, не могу, — нагловато разглядывая ее, сказал Ник и снова опустился в вылинявший походный шезлонг под зонтом, — я слишком ослабел. От слез и воздержания. Вот мой диагноз.

Светлана посмотрела в чистую синеву его глаз, как в мутное болото, и ушла, обронив подбежавшей к ней Габи:

—У сменного мастера острый приступ симуляции. Это серьезно.

51

Прием по случаю возвращения генерального консула из длительной поездки в Латинскую Америку близился к концу.

Виновник торжества не обременил гостей своим присутствием. Он пребывал в депрессии. Отобедал и отбыл в покои упомянутый господин.

Отяжелевшие от съеденного, выпитого, услышанного и произнесенного, гости, разбившись на группы, искали убежища от духоты в отдельных помещениях с кондиционерами или на мраморных скамейках вместительной ротонды в саду, где на игорных столиках заманчиво сверкали ведерки со льдом, из которых торчали горлышки сосудов с освежающими напитками.

— Кажется, можно и нам перевести дух, — сказал Гикуйю главному распорядителю, — я готов свалиться. Знобит, в голове шум, вялость.

— У меня самого шумит в голове с утра до ночи, — огрызнулся распорядитель, — чтоб им лопнуть, ненасытным. Сейчас нам самая работа, потерпи.

— Просто невтерпеж.

— Собери в малом зале бокалы и сматывайся.

— У вас не найдется хины? Распорядитель посмотрел на него и сказал:

— Ты свободен.

Папаша Гикуйю оставил в подсобке поднос, снял белоснежную униформу и натянул свою рубаху цвета хаки.

Опустившись по ступеням террасы, он направился в сторону ворот по боковой гравиевой дорожке, утираясь влажным носовым платком. Ленивый говор и смешки в ротонде стали тише.

Ворота были широко распахнуты в ожидании скорого отъезда гостей. Привратник разговаривал с кем-то, скрытый высокой и плотной щетиной аккуратно подстриженного декоративного кустарника. Гикуйю сбавил шаг.

Наконец за спиной послышались торопливые шаги. Гикуйю обернулся и вздохнул с облегчением. Его догнал здешний садовник, приятель бармена.

—Что ты хотел? — сразу спросил он у Гикуйю.

—Тсс... — бармен приложил палец к огромным своим губам, — не ори.

—А что? — насторожился садовник.

—Я просил тебя на пару слов по секрету. Вот какое вышло дело. Недавно я случайно услышал, как один мой клиент жаловался другому, что как-то потерял или забыл на столике в саду, здесь у вас, серебряную газовую зажигалку. Он ужасно горевал: она дорога ему как память о путешествии на край света. Жаловался, будто ему ее не вернули. Говорил, что щедро отблагодарил бы всякого, кто нашел бы его пропажу. Я сразу припомнил твои слова насчет какой-то зажигалки. Мы могли бы заработать.

—Пфе! Вспомнил, когда это было. — И все-таки, где она?

—Я никогда не был вором, — горделиво молвил садовник, — никогда не присваивал чужого. Я немедленно отдал зажигалку первому же белому в тот вечер с просьбой вернуть тому из гостей, кто хватится, и ничего о ней больше не слышал и слышать не желаю. Это меня не касается. Мне плевать, если ее хозяин пожалел жалкого гроша, чтобы отблагодарить меня за честность, плевать.

—В том-то и дело, что ее ему не вернули.

— Ну и пусть подавятся. Какое нам дело. Плевать. Нужны тебе их паршивые подачки? Из-за этого ты меня звал?

— Думал подзаработать. Да и клиента жалко, прямо горюет до сих пор. Слушай, кто тот белый, которому ты ее отдал?

— Да был тут один, — сказал садовник, — вроде помощника у господина консула. Слим, сущий ангел без крыльев. Хромой, с тросточкой. Слим Нордтон. Никогда не подумал бы, что такой чистюля нечист на руку.

Хотя мне он давно не нравился. Заберется с этой истеричкой Магдой-Луизой в конец аллеи, шепчет ей на ухо, как змея, или водит ее, дуру, по саду, прямо по копаному, всю мою работу испоганят ножищами. Все равно ее бросил, Магду, секретаршу господина консула. Улетел, говорят, насовсем, уже давно. А ее мне не жалко, она тоже штучка, будь уверен, большая мастерица пудрить мозги кому не лень. Все они хороши...

—Я так понял, хромого уже нет?

—Как языком слизало. Примерно недельку спустя после отъезда господина консула в Эквадор. Господин консул очень недоумевал, когда вернулся. Слим ведь улетел без спросу. Черт их разберет. Так что забудь и думать про награду за ту зажигалку. Будь здоров!

Садовник шел, загребая ревматическими ногами.

Гикуйю выждал, когда он скроется. Пригнулся, чтобы снять туфлю и вытряхнуть из нее камешек, затем скосил глаза в одну, в другую сторону и нырнул в гущу зелени, рискуя исцарапать лицо.

Замер среди листвы, дождался, пока не унялась немного колотушка в груди, осторожно вытянул шею, прислушался. Так, словно осмотрительный лазутчик в стане вражеской армии, он простоял чуть дыша довольно долго.

Страх и решимость боролись в нем.

Но вот, отбросив наконец колебания, медленно, стараясь не наступить подошвами на обломок сухой ветки в траве, Гикуйю двинулся в глубь сада.

Он достиг узкой тропинки, которая вскоре вывела его к асфальтовой ленте, вдоль нее-то и продолжил путь уже увереннее, укрываясь за стволами развесистых деревьев, что росли по обочинам.

Интуиция и былая наблюдательность не обманули бармена, старый, заброшенный гараж находился именно там, куда он пробрался. Замки сарая не сломать, даже пытаться не стоило, чтобы ненароком не выдать себя шумом, и Гикуйю тихонько, как мышь, обошел уже слегка обветшалое сооружение, выискивая лазейку.

И нашел ее.

На уровне его головы находились похожие на амбразуры окошки, достаточные, однако, в диаметре, чтобы в них протиснулся человек его комплекции. Одно из окошек было без стекла, мятый кусок картона закрывал его.

Гикуйю заторопился. Его словно подстегивал голос незримого Киматаре Ойбора, старого служаки, которого бармен в душе считал образцом мужества и отваги.

Приставив к стенке старую тачку, в которой, вероятно, его приятель-садовник перевозил землю и удобрения, Гикуйю, предварительно убрав картонную заслонку, проник сквозь незастекленное окно в заброшенный гараж.

Машина стояла в углу за хламом, накрытая грязным, полуистлевшим чехлом, предназначавшимся скорее для грузовика, чем для легкового автомобиля.

Отвернув край громоздкого и тяжелого покрывала, Гикуйю принялся изучать машину привыкавшими постепенно к полумраку глазами, не забывая при этом чутко прислушиваться к наружным звукам.

Бармен не умел водить машину, не разбирался в марках и моделях, но в эти минуты он нисколько не сомневался, что перед ним стояла именно та машина, которой интересовался полицейский.

Машина эта была просто варварски ободрана, краска смыта каким-то неведомым бармену химическим препаратом, однако тому, кто потрудился над ней, не пришло в голову снять колеса или хотя бы тщательно стереть с них желтоватые потеки.

«Видно, очень спешил, — подумал бармен, — слишком торопился».

Гикуйю благополучно возвратился в сад.

По его лицу обильно струился пот, он обессиленно приник к бассейну и подставил шею под прохладную струю воды затейливого фонтана.

За деревьями и кустами слышались голоса и шаги прогуливающихся по аллее сотрудников консульства и гостей.

Среди прочих голосов бармен легко и безошибочно распознал голос Вуда Коллера, но теперь ему было все равно. Не осталось сил ни на раздумья, ни на осторожность, ни на скрытное отступление.

Папаше Гикуйю показалось, будто и впрямь его доконала болотная лихорадка.

Вуд действительно был среди гостей. Он улучил момент, чтобы переговорить наедине с пожилой леди о причитавшемся ему вознаграждении за вербовку бурового мастера Ника Матье, то бишь Энди Сигбьерна.

— Сейчас лучше не беспокоить господина генерального консула, — сказала в ответ на прозрачные намеки Журналиста пожилая дама, — он в бешенстве. Сообщаю вам это доверительно, дорогой друг. К тому же комиссионные обещал не он, а Слим Нордтон. Я вообще не уверена, что ген консул хорошо осведомлен относительно действий своего исчезнувшего фаворита.

— Меня не волнуют тонкости их взаимоотношений, я хочу получить свое, мадам, — заметил Вуд раздраженно.

— К сожалению, пока ничего не могу вам даже посоветовать, мой дорогой. К господину консулу невозможно подступиться. Давайте подождем, деньги невелики.

— Но велик риск, мадам. Меня не оставляют сомнения насчет непричастности хромого Слима к памятному событию на площади.

— Фи, как вам не стыдно, — дама поморщилась, — похоже на шантаж глупца. Это исключено. Я устала твердить вам, Вуди, что наши люди не имеют ни малейшего отношения к смерти тех двух черномазых. Я краснею за вас. Не унижайте себя.

— Не люблю быть мячиком. Сам позвоню вашему недосягаемому боссу.

—Не советую, — сказала она.

— В конце концов, если хотите, я человек независимый, но не настолько богатый, чтобы тратить время впустую.

— Поверьте мне, — мягко молвила она, беря его под руку — у консула большие неприятности с капиталовложением. Возможно, что он на грани разорения.

— Вот как? — Профессиональное любопытство журналиста мигом навострило уши. — Уж не поэтому ли он так долго сидел в Кито?

— У вас завидная осведомленность, — улыбнулась она. Значит, вам известно о принадлежащих ему акциях «Эквадориэн галф ойл»?

— Более или менее. А в чем там дело? Я не подведу, мадам.

— Это не секрет. Разумеется, кроме его акций, о них он помалкивает. И вам советую, Вуди, вы же знаете его нрав.

— Я глухонемой, — заверил Вуд с нетерпением, — что в Эквадоре?

— Компания пытается оказать давление на правительство с целью получить дополнительные льготы на экспорт нефти из этой страны и отказывается уплатить Эквадору долг, больше пятидесяти миллионов долларов.

— Реакция Кито убийственная. Там заявили, что государственная нефтяная корпорация приберет к рукам все оборудование «Эквадориэн галф ойл» безвозмездно, если компания не заткнется и не раскошелится до тридцатого сентября. Ужас. Консул пытался пробиться к их министру ресурсов и энергетики Варгэсу. Бесплодно. Пока неизвестно, чем закончится конфликт, но консул уже умирает от страха. А вы толкуете о каких-то жалких комиссионных.

— Хорошо, — сказал Вуд, — подожду, пока у него не уладится.

— Вы думаете, там уладится?

— Надеюсь, договорятся как-нибудь. Так и быть, потерплю, пока консул не перестанет дрожать за свои акции. Но, повторяю, я не мячик.

— А вам не кажется, что проиграете с тем строптивым красавчиком? Не слишком ли долго мы ждем утешительных вестей из Аномо? Давно бы пора, а мы всё ждем...

— Признаться, я и сам начинаю беспокоиться. И все же надеюсь на него. Он в моих руках, мадам, будьте покойны. Хотя... если не услышим об их провале в ближайшие дни, сам туда наведаюсь, напомню ему кое-что. Я уже думал об этом.

— Мне важно знать точно. Не исключено, что в случае необходимости я поеду с вами. Не станете возражать? Буду пассивной наблюдательницей. С меня ведь тоже спрос, не забывайте.

—Как вам угодно.

—Ну вот и договорились, — сказала она бесцветным голоском.

— Еще не все потеряно, я всегда бил без промаха, и если уж на то пошло... — Вуд осекся, заметив у фонтана, к которому они вышли, полуживого, человека, и, разглядев кто он, удивленно и грозно спросил: — Ты что тут делаешь? Почему здесь? Отвечай!

— Виноват, — с трудом шевеля губами, выдавил из себя папаша Гикуйю.

— Кто тебе позволил полоскаться в бассейне?!

— Мне что-то не по себе, бвана, голова закружилась. Плохо мне.

Вуд сжал зубы и двинулся на него, но дама удержала его за рукав.

—Даже негры не выдерживают своего климата, — проронила она.

52

Пятьдесят градусов по Цельсию в тени. Казалось, безбрежная пустыня шевелится под прямыми лучами солнца, стонет тихо и заунывно, как отбившийся от каравана путник, обманутый миражем.

Небо будто отекло расплавленной, огнедышащей лавой. Жара в Аномо.

Ник Матье полулежал в шезлонге под зонтом со страдальческой миной на лице. Он сомкнул веки, чтобы не видеть негодующих Габи и Даба.

— Мастер Ники, где ваша совесть? — говорила женщина. — Мы все, все в отчаянии от вашего поступка.

— Смени его, бвана, — вторил ей Даб, — он упрямый, он может умереть, ты будешь виноват, мастер Ники. Смени Бориса Корина Егоровича!

— Я болен, — сказал Ник, не поднимая глаз, — уходите.

— Ты не болен. Ну, пусть ты болен. Давай смеяться, — Даб вдруг подпрыгнул и заблеял козой, — когда заболеет охотник, кафры приводят козу, мучают ее, чтобы блеяла. Кафры считают, что крик козы изгоняет любой недуг. Давай и мы. Пошутил, мастер Ники, а теперь иди. Он очень устал.

—Отстань!

— Вы не человек, выродок! — Габи повалила зонт, затоптала его ногами, словно он был в чем-то повинен.

— Проваливайте, мне надо поговорить вон с теми, — процедил Матье, протянув палец в сторону приближавшихся к палаткам Луковского и представителя правительства, — проваливайте, проваливайте, у нас конференция за закрытыми дверями. Ох, как вы все надоели мне.

— Ну, мастер Ники, я тебя задушу, если он умрет и остановят бур, — дрожа от гнева, сказал Даб и отошел в сторону вместе с Габи, обняв ее за плечи.

Подойдя к шезлонгу, Луковский и седовласый африканец, точно сговорившись, взяли по ящику из-под гвоздей и сели на них в тени от складского тента. Оба молча смотрели на притворно дремавшего Ника.

В раскаленном, безветренном воздухе витал ровный, лишь изредка рассекаемый уханьем и звоном металла, привычный, как солнце и горизонт вокруг, гул натужно работавшей поодаль буровой.

Песок возле вышки был изрыт, густо испачкан мазутом и соляркой, видно даже издали. Пятна, вернее, сухие корки, нитролигнина тянулись повсюду, покрывая своими отметинами и серебристые емкости на полозьях, и вылинявшие до белизны чехлы на покорно выстроившихся за водонасосом артезианской скважины тягачах, и даже жилые палатки. Молчание.

 

Ник Матье подавил вздох, вынул из нагрудного кармана потускневшей своей шик-ковбойской одежонки неизменную коробочку с набойными медными уголками, закурил, принялся по привычке наблюдать, как змеится на песке у ног коричневая тень дымка.

Седовласый поднял растоптанный женщиной зонт, подправил спицы и водворил сей безнадежно уже изуродованный предмет на место, над шезлонгом Ника. Сказал почти спокойно:

— Ваша сиеста затянулась, Матье. Хватит валять дурака. Третьи сутки русский почти не отходит от ротора.

— Я болен и требую, чтобы меня отправили в город, — негромко произнес Ник.

Седовласый сказал:

— Господин Матье, я догадывался, что ваши рекомендации фальшивы, но меня уверили в неподдельности вашего профессионального мастерства и желания оказать благородную помощь моей стране. Я навел справки о вашей работе на различных промыслах, не стану скрывать. Не все у вас было гладко с теми предпринимателями, на которых вы работали в прошлом. Но мне хотелось верить, что помощь республике — совсем другое дело для вас. Не кто иной, как вы сами говорили мне об этом. Да, мы нуждались в вашем опыте и умении, и я на свой страх и риск нанял вас, господин Матье, поручившись перед правительством. Вы известны среди нефтяников, и это придало мне смелости. Прошу также учесть, что вы были приняты более чем доброжелательно и в экспедиции, хотя, в сущности, я нанял вас за спиной наших советских друзей и партнеров. Не позорьте мою седину, господин Матье, исполняйте свою обязанность. Сейчас же смените русского бурильщика.

— Их там двое, ваших благодетелей, — буркнул Ник.

— Дизелист занят по горло, не вам объяснять, — сказал Луковский, — у каждого свои функции. У него — свои, у вас — свои. Дизелист не может стать к пульту. Тем более в таких сложных условиях. — Виктор Иванович был, что называется, расстроен до предела, смотрел на симулянта с едва сдерживаемым негодованием.

Нику Матье что-то и сигарета, как говорится, не пошла, он выплюнул ее и злобно затоптал в песок. Сам вдавился в провисшую спинку шезлонга, будто силился уйти от себя.

— Третьи сутки без отдыха при такой гонке, — сказал представитель правительства, — это страшно. Не ищите проклятия, Матье.

— Я нечаянно упал с вышки, когда хотел помочь ребятам незаметно, без лишних комплиментов, — сказал Ник, — теперь я не в форме, совсем расклеился после проклятого падения. Знаю, что больше не потяну.

— Вы здоровы и полны сил, — прервал его Луковский. — Это называется элементарным саботажем. Чего вы добиваетесь? Чтобы стал бур после стольких усилий, после стольких суток беспрерывной работы? Чтобы все, чего уже достигли вы сами вместе с другими в этой пустыне, полетело к чертовой матери перед самым финалом? Вы отлично понимаете, что это значит.

— Я понимаю все, — сказал Ник, — но вы меня не понимаете. Я выдохся. Конец. Я себя знаю. Мне лучше убраться, не могу больше. Не могу!

Луковский сказал ему:

—Борис Корин не выдержит бесконечной перегрузки. Даже Борис Корин не может такое выдержать. Уже на пределе. Но и слышать ничего не хочет, вы же знаете, какой он. Там ваши товарищи, Матье. Товарищи по труду. Так уж сложилось, но вы, Ник Матье, и Борис Корин как бы одно целое, бурильщики, командиры.

Было видно, что Нику нелегко это слушать, его мучительно терзали какие-то мысли.

— Слушайте, Матье, — теряя последние крохи терпения, сказал седовласый африканец, — давайте прямо, кто вы — сторонник или враг?

— Отправьте меня отсюда. Я не подписывал никаких контрактов, все получилось слишком быстро, я так не привык, не обязан. Поверьте, я не враг, просто хочу покоя. — И вдруг Ник вскочил и заорал: — Покоя хочу! Требую! Будет мне покой когда-нибудь? Не могу больше! Не хочу! — И сорвался на шепот: — Вам не понять, а я устал жить. Да, Матье изверг. Отовсюду извергнут. Давно. Всю жизнь помыкают приблудным, всю жизнь я корчусь, как шелудивая обезьяна. Однажды споткнулся — и кувырком навсегда. Одно целое, Корин и Матье, он и я... Где мой берег? Где? Я вас спрашиваю. Отвечайте, и поскорей, меня несет течение. Где он, мой берег? Не знаете? Так вот, послушайте, что я вам скажу. Мне посулили хорошенькую сумму... за другую работу. Но я пригляделся к вашим ребятам и понял: они-то уж точно знают, где их берег и куда плыть. А мне что же, прикажете барахтаться по течению? Нет, Кувалда устал барахтаться и хвататься за всякие щепки. Короче, если предложите не меньше — все в порядке. — Ник снова упал в крякнувший под его тяжестью шезлонг, который тотчас же развалился, и нелепо распростерся на песке, засучив от неожиданности "руками и ногами, что несколько снизило эффект от его только что произнесенной эмоциональной речи. Он вскочил наконец, отряхнулся и продолжил тираду, повысив голос, чтобы хоть как-нибудь справиться с замешательством, вызванным его неловким падением: — Для ясности, за ту работу мне обещали восемь тысяч и морскую прогулку по моему выбору. Не скрою, мне больше нравятся кругленькие цифры, скажем, десять, но в такой ситуации сойдет и восемь. И конечно, контракт. Твердый, гербовый, настоящий. Уф!.. Вряд ли еще когда произнесу столько слов кряду.

Габи и Даб, все еще наблюдавшие издали за переговорами, словно почувствовали, что наступил критический момент, подошли поближе.

— Ясно, — сказал правительственный чиновник, — классический шантаж. Этот рэкетир выждал и рассчитал точно.

— Когда-то я читал книжку про одного парня, — невозмутимо продолжил Ник, — он очутился на необитаемом острове и откопал клад. Почему бы и мне не откопать клад в этих песках, раз и я очутился на чужом острове? Вам нефть, мне куш, фифти-фифти. Справедливо?

Виктор Иванович снял очки. Бледность проступила сквозь загар на его обветренном лице. Ника так и подбросило, когда Луковский резко сунул правую руку в карман.

—Эй! — тревожно вскричал Ник и отшатнулся. Виктор Иванович вынул бумажник, с презрением швырнул его к ногам Матье, снял часы и тоже швырнул, затем стал выворачивать все карманы. Седовласый африканец молча последовал его примеру.

Сообразив, в чем дело, Габи и Даб кинулись в разные стороны и принялись таскать к ногам обалдевшего Ника Матье всяческую утварь, одежду, тряпье, монеты, посуду, объедки, все, что попадало под руки, даже обломки досок и железа, кривые гвозди и обмылки с умывальника.

Габи кликнула Джой, а та — каждого, кто хоть на миг мог оторваться от дела. Ну и картина была, ничего не скажешь. Пятьдесят градусов по Цельсию, а Ника Матье затрясло, как от холода.

Он закричал:

—Какого дьявола! Насмешка? Вы что... при чем тут вы, ребята? — И вдруг убавил голос. — Зачем? Вы не поняли, перестаньте... — Нет, не ждал такого оборота. Злость и смятение, оскорбленность и жгучий стыд охватили его. Сжав кулаки, плечистый, изогнувшийся, словно барс перед прыжком, он бормотал: — Джой... Джой, не надо... Как ты можешь... не смей, Джой, не надо!..

Девушка вытряхивала к его башмакам содержимое своей сумочки и, сощурясь, говорила, глядя в исказившееся его лицо:

—У меня еще есть кольцо. Память о маме. Сжальтесь, Ники, оставьте его мне. Помните, вы хотели сделать мне подарок, здесь, в пустыне? Пожалуйста, не отнимайте хоть это колечко, пусть оно станет вашим подарком за все доброе и незлопамятное.

Ник Матье вплотную подошел к Луковскому, глаза в глаза.

—Я проиграл, — сказал он тихо. И побрел к буровой, прихватив по пути каску и рукавицы.

Спустя время, когда Луковский и правительственный чиновник в тяжком молчании шли к вертолету мимо вышки, к ним подскочил возбужденный Сергей Гринюк.

—Виктор Иванович! Борька психует, гонит дублера! Ругается, извиняюсь, погано! Также обзывает его по-всякому и что не позволит, мол, осквернять память Банго присутствием на его месте всяких... э-э... извиняюсь, тут опять нехорошее слово! А наш ковбойский супермен трусится, весь зеленый, лезет к пульту, как танк! Ну и катавасия! Повлияйте на них! И вы,.товарищ уполномоченный, тоже повлияйте!

Все трое поспешили к трапику буровой. Сергей не унимался:

—Ох, жарища! А Борис молодец, сибирская порода! Столько вкалывать за двоих — и ничего! Меня гонит, и на часок не дал подменить. Ну мужик!

Решительное вмешательство начальства, как и положено, дало результат. Вскоре Борис и Баба-Тим шли к палаткам. Корин покачивался, точно матрос, ступивший на сушу после слишком долгого плавания.

— Теперь я приказываю: ложись и храпи, как насос, — говорил Баба-Тим, — как насос.

— Где, он сказал, в песке за емкостью? — произнес Борис.

—Ложись, я найду, я найду.

Но Корин сам отыскал то место за цистерной с питьевой водой и вырыл из песка мешок с долотами на керн.

—Тяжело, дай мне, дай мне, — тщетно пытался Баба-Тим отобрать у него тяжелую ношу.

Притащив мешок под тент склада, Борис отправился в ближайшую палатку, взял там будильник и, заводя его на ходу, снова пришел на склад, где духота не так донимала, как в малой палатке. Он опустился на циновку под пирамидой из ящиков, приговаривая, словно в забытьи:

— Сегодня четырнадцатое?.. Пекло... Зарыл, бандюга...

Баба-Тим смотрел, как шевелятся запекшиеся губы Корина. Сказал:

—Спи, я ушел, я ушел.

—Долото немедленно на буровую. Берите керн. Предупреди химика. Я, брат, малость загнался. Почти готов. Завалюсь на пару часов. Присматривайте там за зверюгой.

Он упал спиной на циновку и уснул накрепко. Баба-Тим повернулся к подошедшей Джой и сказал:

—Это мой брат, мой брат. Слышала? — Схватил будильник и зашвырнул его подальше в пески. И ушел. Длинный, нескладный, он ушел, размахивая плетками рук, бормоча себе что-то под нос, и огненные солнечные блики вспыхивали на его черных плечах и лопатках.

В стороне, вздымая винтом вихри песка и пыли, взлетел вертолет. Он сделал круг над лагерем, крошечным островком желто-серой равнины, и с трескучим рокотом начал ввинчиваться в знойное месиво неба, удаляясь и удаляясь, пока не превратился в точку, которая вскоре и вовсе исчезла из виду.

Джой отвела взгляд от затихшего неба, осторожно подложила под голову Бориса принесенную с собой надувную подушку, присела, склонилась, несмело, едва касаясь, провела пальцами по колючей щеке, где розовела ссадина, и вдруг... прильнула губами к его губам.

Он спал.

53

Сквозь неплотно прикрытую дверь под номером двадцать девять просочился незнакомый мужской голос. «Что такое? — удивленно подумал Хриплый. — Не успел я отлучиться на минуту, а к хозяину уже нагрянули с речами».

Хриплый громко постучался и толкнул дверь.

Торжественный голос лился из радиоприемника, перед которым с внимательным видом сидел Вуд. И, словно испугавшись вошедшего, радио внезапно смолкло, затем из динамика грянул марш. Музыку Вуд слушать не стал, выключил приемник и досадливо причмокнул губами.

—Что-нибудь стоящее, хозяин? — спросил Хриплый.

—Собирайся, — вместо ответа бросил журналист и сам снял со спинки стула свой пиджак.

Через две минуты они садились в малолитражку, стоявшую неподалеку от входа в отель «Масаи».

Всю дорогу от отеля до консульства их сопровождала малоприметная машина, державшаяся сзади на достаточном расстоянии, чтобы не выдать себя. За рулем той машины сидел меланхолично жующий человек в непомерном для него комбинезоне.

Малолитражка осталась возле ограды консульства, ее пассажиры пересели в большой черный лимузин, в котором их теперь стало трое — Вуд, его телохранитель и пожилая дама с вуалью. Постоянного шофера лимузина не было за баранкой, его функцию исполнял Вуд.

Меланхоличный человек в комбинезоне тянулся за ними в хвосте до самой городской черты, выжимая из своей менее мощной, чем преследуемая, машины последние силы.

Потом он, прекратив погоню, поднял трубку радиотелефона, вмонтированного в основание сиденья, и вызвал семьдесят третьего.

—Автосвязь восемь докладывает, — сказал он, — корреспондент в большом черном автомобиле вместе со старшей секретаршей консула и своим слугой на высокой скорости удаляется в саванну по шоссе номер один.

—Ты где? — спросил голос Киматаре Ойбора.

—На шоссе у Красных Ворот. Я еще вижу их.

—Возвращайся.

—Я поводил их по городу, они меня не засекли. Может быть, еще немного прокатиться следом?

—Не нужно. Все нормально. Возвращайся.

—Очень подозрительно, сержант, они выскочили на загородную магистраль с такой бешеной скоростью, будто мчались к призу межконтинентального ралли, и я подумал...

—Возвращайся к отелю, я говорю! Все! Меланхоличный человек пожал плечами, жалея, что зря развязал язык, развернулся и повел машину обратно в центр.

Он не понимал, для чего нужно было снова торчать возле отеля, если его «подопечный», судя по всему, укатил на край света и вряд ли вернется к вечеру.

Ему вообще, как и почти всем, кто был придан комиссаром в помощь Ойбору, причем придан со странной таинственностью, скрытно даже от своих, не все нравилось в работе со старым служакой, который почему-то на этот раз только ставил перед помощниками задачу, не объясняя хотя бы элементарно цель и причину.

«Велено «висеть» на журналисте, а для чего? Почему? И лишнего слова еще не скажи. Неприятно. Даже обидно, если вдуматься. Точно с безликими пешками. Только, пожалуй, Самбонангу, этого мальчишку, держит в курсе своих непонятных для прочих ходов. Что обидно, оскорбительно, противно для бывалых сыщиков. И чего только окружной комиссар носится с этим заумным и самонадеянным, да к тому же довольно подержанным сержантишкой?..»

Так размышляя, он прикатил на площадь Освобождения и занял привычную наблюдательную позицию вблизи «Масаи».

Как ни ворчи, как ни бухти, а службу знай да исполняй. Жарко было ему и скучно. Станешь тут меланхоликом, будь хоть вулканом с рождения.

А тем временем Киматаре Ойбор докладывал Даги Нгоро:

—Гражданин капитан, поступили сведения, что группа иностранцев, не вызывающих доверия, с неизвестной целью направляется в Аномо.

—Они?

Сержант чуть прищелкнул каблуками и едва ли не торжественно ответил, сдвинув брови:

—Так точно, гражданин капитан.

—Так и говорите, — недовольно сказал Нгоро, — сведения, группа, доверие... Что это с вами? Будто сообщаете о начале мировой войны. Давно выехали? И кто? Поименно.

—Журналист, его телохранитель и старший секретарь консульства. Думаю, сможем их достать на пути к лагерю нефтеразведки. Поедете лично? Ваша машина готова.

Нгоро подумал и сказал:

—Да. Идите, я сейчас.

—Слушаюсь.

Киматаре Ойбор поспешил вниз. Самбонанга, взволнованный, как никогда, ждал его возле выведенного из бокса «джипа» капитана. Юноша вопросительно глянул на Ойбора, и тот сказал:

—Вероятно, гражданин капитан сам поведет машину, как обычно.

Самбонанга кивнул и, перемахнув через бортик, сел на заднее сиденье. Киматаре Ойбор наведался в гараж, быстро вернулся и занял место рядом с пустовавшим пока сиденьем водителя. Даги Нгоро задерживался.

—Там сыпучие пески, застрянем, — сказал Самбонанга.

—Грузовики ходят в Аномо чуть ли не по два раза в неделю. Я видел проложенную ими колею, держит. — Ойбор обернулся к юноше и ободряюще ткнул кулаком в его плечо: — Смотри, недомерок, не оробей.

Молодой полицейский натянуто улыбнулся и сглотнул слюну, кивнул.

С крыльца сбежал Даги Нгоро в шлеме и с допотопным, облупленным «шмайсером» в руке, который он нес перед собой, держа с армейским шиком за ствол, прикладом вниз.

Капитан вскочил в «джип», и машина сорвалась с места.

В который раз сотрудникам управления представилась возможность полюбоваться из окон водительским мастерством своего шефа.

Из ворот гаража тотчас выехала другая полицейская машина, крытая. Некоторое время она следовала за «джипом»,-словно тень, затем резко свернула в проулок и скрылась за домами.

Не зря каждый, кто хоть однажды видел Даги Нго-ро за рулем, приходил к заключению, что скорость — необузданная его страсть.

Мало того что капитан, как азартный гонщик, швырял свой выносливый и послушный «джип» в повороты, не сбавляя газ, он еще и включил сирену.

Очищая своим жутким воем путь от встречного и попутного транспорта и панически шарахавшихся людей, короткотелая и тупоносая машина стремительно пересекла город и вылетела на трассу, ведущую через возделанные поля и скудные огороды в унылое пространство обожженной саванны.

—Прошу прощения, — крикнул Киматаре Ойбор, — мы уже за чертой!

Даги Нгоро, спохватившись, выключил сирену. Он неотрывно смотрел вперед, подавшись корпусом к лобовому стеклу, на котором расплющивались насекомые, и сжимал баранку, будто гашетки строчащего пулемета. Весь его вид как бы твердил: «Ненавижу их! Дайте только до них добраться — вмиг проучу!»

—Впереди чисто, — подал голос Самбонанга, — никого.

—Их нет, — отозвался Ойбор, — но они были, они впереди.

Мелькала чахлая придорожная растительность, в мгновение ока, точно разноцветные мазки кистей, проносились мимо рекламные щиты, дробно барабанили снизу земляные комья и камешки, долго вприпрыжку гнались за машиной.

—Что, если их все же не было здесь... Впереди абсолютно пусто. — Самбонанга сидел, сильно сутулясь и сложив руки на животе, как уставшая прачка. — Неужели есть моторы сильнее этого?

Киматаре Ойбор отлично понимал состояние юноши. Он понимал его тщательно подавляемое волнение как никто другой, и он опять, обернувшись к съежившемуся помощнику, легонько ткнул его кулаком в плечо, после чего громко сказал уже капитану:

—Они были, у меня надежные информаторы. Проскочили около четверти часа назад. Конечно, лучше бы встретить их там, а не тащиться в хвосте. Мы слишком замешкались.

Нгоро молчал.

Удалился и растаял город в серой дымке.

Лента дороги стала неровной и совсем не ухоженной, хотя и раньше не блистала особой чистотой. Асфальт то и дело захлестывали почвенные наносы, а еще через час-полтора езды он вообще должен кончиться. Потрескавшуюся, изможденную засухой землю сменят голые пески.

54

...Мощная стремнина Оби проломила тайгу, несет в студеных струях своих знойную синь сибирского запада сквозь иней и ливни седой Югры к ее северной кромке. Вытянув Обскую губу, море Карское ненасытно пьет живую воду великой реки. Скважины от Ишима до Ямала пьют черный мед земли, и несть им числа, тем скважинам...

...Кедры топчут горбатые мхи, полные многоцветья. Мечется пламя в жерле печурки, силится облизать дымными языками вкусное варево артельного котла, и радужными", маслянистыми пятнышками кичится настоянная на торфе лужица в углублении под торчащим веером корней павшей среди бурелома березы, и витают солоноватые шуточки отчаянных парней Сургута...

...Воздух тайги, ее прохладное дыхание, зыбкая, заболоченная земля под ступнями, разлинеенные улицы и дома, сочные луга за околицей, в густых- травах которых бродят сытые, сентиментальные коровы с заплаканными от умиления глазами...

...Резной терем детских яселек, вывешенные, как вымпелы, стираные пеленки и подгузнички коренных сибирчат, что подняли ложками в столовой такой цокот, какой сродни копытам целого кавалерийского эскадрона, а во дворе сохнут на веревках простыни, они шевелятся и вздуваются на ветру, словно луды скачущих росичей...

...Щекастенький бутуз с вихорком пшеничных волос на макушке топает навстречу, радостно распахнув ротишко, где прорезалось целых два зуба наверху и два снизу, и сообщает всему миру своим «бу-бу-ба», что признает родителя, держась за руку нянечки. Он поразительно рано начал ходить. Он стоял на своих ногах в семь с половиной месяцев!..

...Сын, сынище кричит: «Папка! Папка плисол! Угадай, сто у меня есь!» Он разжимает взмокший от напряжения кулачок и показывает сокровище, определить ценность которого невозможно, пока сам не объяснит, что это такое: жук, пчела или муха...

...Полурасплетенная душистая коса жены на его груди, ее теплая щека на его плече, колючая тень ее ресниц и смешной шепот: «Так долго? Смотри там, звери у них злые. Дива насмотришься-а-а... Надо же, мой-то непутевый нынче куда навострился, как дипломатник какой... Привези Гошке обезьянку, только выбери какую помельче. Хотя нет, не привози ничего такого. Сам приезжай поскорей. Пробуравите — и сразу домой». За окном, охая на ухабах, ползут «Уралы» с прицепами и гусеничные «атээски», отсветы фар, пробив занавески, скользят по стене и потолку...

...Река под яром разворачивалась широким плесом. Прорезав прибрежные дебри безобидной крапивы-яснотки, круто спускается тропинка. Как хорошо сбросить задубевшую робу и бултыхнуться с разгону в щекочущую свежесть, нырять, кувыркаться на отмели, отфыркиваться моржом и кричать: «Не отставать, братцы! Даешь очередную победную головомойку!» Измазав друг друга свежей, еще теплой нефтью, белозубые, хохочущие, счастливые и молодые хозяева тайги бегут гурьбой, хлопая резиновыми сапожищами, и летят в сторону ватники, рубахи, иссеченные богатырские шлемы с клеенчатыми бармицами, и пенится, вскипает видавшая виды бабушка Обь. Сколько раз освежали ее объятия разгоряченных нефтяных богов после выигранных ими у подземелья сражений...

—Реюсит! Доволен? — послышалось за спиной. Исчезло все: и таежная синь, и желанная свежесть реки, и близкие сердцу образы. Борис Корин машинально ответил:

—Да, личность, успех. Все тип-топ, все путем. Будет у них, как хотели, и горючка своя, и кофточки, и пилюли — все. Как ты думаешь, это отлично, если человек стоит на своих ногах, скажем, в семь с половиной месяцев? Отлично!

—Ты нездоров?

— Да, ностальгия.

—Я. подонок, — вдруг тихо сказал Ник Матье.

—Не-е-ет, ты у нас личность.

—Повторяю тебе, я подонок.

— А мне что в ответ, — сказал Корин, — зарыдать?

—Послушай, Борис... — Ник запнулся.

—Ну что еще, что?

Матье помолчал, раздумывая. Но так и не сказал, что хотел, а произнес следующее:

—Борис, ты сидишь тут давно, на солнцепеке, а голова не покрыта. Я подарю тебе свою шляпу. У нас на Кейп-Коде это, знаешь ли, символ.

—Очень трогательно.

—Нельзя объяснить... но, поверь, так меня ненавидеть...

—Нет, определенно разрыдаюсь, — Корин поморщился, — но не будем размахивать шляпой на прощанье.

—Я хотел бы объясниться с тобой.

—А я не девушка! Ну вот что, обойдемся без мелодрамы. Ты у всех вот здесь уже. — Корин постучал ребром ладони по собственной шее и встал с бочонка, на котором сидел, намереваясь уйти.

—Погоди, — сказал Ник, — есть деловой разговор.

—Ну, валяй. Только в темпе, мне надо к ребятам.

—Я лучше знаю, что тебе надо.

—Интересно.

—Тебе под силу завернуть настоящее дело. Матье не дурак.

—Еще интересней.

—От нуля до вершины, — продолжал Ник, увлекаясь, — если бы ты согласился выслушать... Серьезно, у меня есть кое-что в голове. Я повидал и пощупал столько земли, что тебе и не снилось.

—Давай без вступлений. О чем собирался потолковать?

—Немного здравого смысла, терпение, доверие ко мне, прогулка по небу или по воде, как будет угодно, а там... остальное беру на себя. Уверен, меня еще помнят. Только бы добраться и разыскать одного маленького, плешивенького кретина и вырвать контракт хоть на сезон для начала. Потом он сам завиляет хвостом, не сомневайся. И уж поверь, мы сумеем достаточно выкачать из земли в свои карманы. Я давно ловлю себя на мысли, что мы созданы для работы на паях. За два года гарантирую обоим золотое место в раю.

—Карлики, карлики, полный рот карликов, — рассмеялся Борис.

—Не понял.

—И не поймешь, я из другого двора.

—Нет, я понимаю, — сказал Ник, — ты не хочешь меня в компаньоны. А я предлагаю забыть ссоры, я предпочел бы не расставаться. Конечно, я не соглашусь толкать для тебя ключ, свинчивать трубы или смазывать лебедку, но я готов вместе с тобой, на равных, сменным сондором, гореть и плавиться. Только на паях. — Ник заглядывал Борису в глаза и не находил в них желанного ответа, и он вдруг почувствовал, что делает что-то не так, неверно, не то, и помолчал, соображая, и промолвил после неприятной паузы: — Но я подонок... Нет, нет, Матье не скулит перед тобой, он говорит себе: «Ты подонок, ты заблудший подонок и сын подонка».

—Честно говоря, не знаю, как себя вести в подобных ситуациях, не имею достаточной практики общения с вашим братом, — сказал Борис. — Есть у нас дома толковый мальчонка лет под сорок, кум Витя, первый остряк в бригаде. Он где-то вычитал хорошую поговорку какого-то мудреца: «Слова — карлики, примеры — великаны». И, знаешь, с тех пор как услышит галиматью, так и врежет: «Посыпались карлики, братцы». Весельчак, молодец, умница. Вот какой он, кум Витя.

—Как тебя понимать?

—А так, личность, что я и вправду из другого двора, мне по душе великаны. Так что катись-ка ты в... то самое место. Как говорится, не порть песню.

Ник Матье прикрыл глаза, желваки его вздулись.

—Я тебя прощаю и на этот раз, — промолвил он и с силой ударил себя кулаком по бедру.

—Ну вот и объяснились, — сказал Борис Корин.

55

Вместительное чрево автобуса было разделено ширмой на две неравные части.

В большей размещалась лаборатория, обстановку которой составляли достававший до самого полотнища крыши легкий фанерный шкаф с химикатами и приборами на полках, большой разборный рабочий стол, склад разнокалиберной посуды, отнюдь не для трапез, и узкая этажерка с книгами.

Меньшая служила спальней подружившимся Габи и Джой. Их койки из той же плотной материи, что и крыша, висели одна над другой, как в матросской каюте.

К полотняной обшивке стен были пришпилены цветные фотографии музыкантов и спортсменов, вырезанные из журналов и газет. На тумбочке в расписанной губной помадой и лаком для ногтей бутылке стояла высохшая ветка тамарикса, привезенная Джой из старого лагеря.

— Привыкла ко всему этому, — вслух подумала Габи, — а ведь скоро, совсем скоро покинем Аномо...

Яркая сумка Джой стояла на полу среди разбросанной будничной одежды. Сегодня стряпуха надела самое красивое свое платье и, несмотря на солнце, беспощадно выжигавшее краски, с утра порхала в нем по лагерю, как мотылек, вызывая у замызганных мужчин восхищенные междометия.

Грустно улыбнувшись, Габи собрала валявшиеся на полу вещи и аккуратно сложила в сумку, точно терпеливая мать, привыкшая убирать после взбалмошной дочери.

Габи не могла найти себе места, чего-то ей не хватало.

Она поискала глазами, чем бы заняться.

Из кармана клетчатой сумки торчал краешек зеркальца. Габи вынула его, поднесла к лицу и вспомнила, что давно не смотрела на себя вот так. Она была молода, родилась всего на четыре года раньше этой девчонки Джой, которая так горячо требовала, чтобы Габи тоже принарядилась сегодня.

Габи смотрела в зеркальце и видела в нем свою старшую сестру. Она сказала себе: «Нет, именно сегодня, когда недра пустыни покорены, когда осуществилась мечта Банго, я должна быть в его рабочей рубахе. Сегодня, как никогда».

Она закрыла глаза, проглотив подступивший к горлу горький комок, и словно ощутила дыхание Банго, расслышала каждое его слово. Он рассказывал ей об этом дне. Как давно и как недавно то было...

Габи вышла из автобуса-лаборатории на свет, ослепительный, как вспышка магния.

Возле буровой сновали фигурки дорогих ей людей. С некоторыми из них предстояло расстаться, они сделали все, о чем их просили, и скоро уедут домой, далеко-далеко, оставив добрую память о себе.

Их страна настолько велика, что на одном ее краю обжигают такие же пески, а на другом морозят невиданные льды и снега. Суждено ли ей когда-нибудь снова приехать туда, побыть хоть немного в далекой северной стране друзей, в том огромном и светлом городе, где она и Банго Амель оставили кусочек их общего сердца?

Габи сделала несколько шагов по направлению к вышке, когда вдруг послышалось тихое, но близкое щебетание птиц. Она заглянула под тент и обнаружила там Джой.

— Опять играешься с радио? — сказала Габи недовольно. — Борис не разрешал, не дразни его.

— Такой день! — снимая наушники, чуть смущенно воскликнула Джой. — Нужна музыка, Габи!

— Это для связи, какая музыка, он же просил не трогать.

— Тишина. Грустно, как будто весь мир опустел. Чего они так долго копаются?

— Чистят амбар, все проверяют, готовятся, — пояснила Габи, — сама волнуюсь, как маленькая. Моему Банго не довелось увидеть...

— Хочешь, я помогу тебе вызвать сюда сына! — Джой снова включила рацию.

— Не балуйся. — Габи присела рядом с подругой. — Даже если бы это было возможно, Арбат все равно ничего бы не понял.

— Поймет, когда вырастет. Важно, чтобы запечатлелось в зрительной памяти. Она у детей изумительная, эта память. Борис говорит, вышки потянутся дальше, быть может, здесь вырастет со временем целый город, завод, хранилище. Представляешь, на карте появится город Банго! Идем к ним. Нужна музыка, Габи!

56

Сегодня они могли себе это позволить. Под грохот таза, что был подобен в руках неистового Лумбо множеству нгом и тамтамов, ликовали нефтяники, хохоча и гортанно выкрикивая.

Даже Ник Матье, державшийся обособленно, невольно притопывал ногой и подергивал плечами, с ухмылкой наблюдая за Сергеем, который старательно и упорно пытался втиснуть свою украинскую «Гоп, куме, не журися, туды-сюды повернися!» в ломаные африканские ритмы.

В самый разгар веселья к лагерю подъехал уже не черный, а светло-серый от покрывшей его пыли лимузин. Он остановился в стороне, там, где еще не кончилась колея утрамбованного песка.

Из автомобиля вышли Вуд Коллер и Хриплый. Престарелая леди осталась на сиденье машины, возможно, оттого, что путь сюда был слишком утомительным или просто не пожелала выставлять себя напоказ.

—О, да тут настоящий праздник! — приветливо воскликнул Вуд.

Подлаживаясь под ритм всеобщего танца, он вихлял туловищем, сверкал улыбкой и приближался к нефтяникам, пыл которых несколько поубавился при появлении посторонних.

—Значит, сообщение радио достоверно! Понимаем и разделяем ваш восторг! Грандиозно! Гип-гип, ура!

Нефтяники, все, кроме Ника Матье, радушно обступили нежданных гостей.

—Уже объявили по радио? — удивилась Габи.

—Во дают! — вырвалось у Сергея. — Спешат поперед батька!

Вуд пожимал руки, дружелюбно хлопал по плечам налево-направо, пока к нему не подошел Борис Корин, который до этого держался позади своих расшумевшихся товарищей.

—Сам премьер выступал. Докладывал народу о программе развития экономики. Вас вспомнил особо, — сообщил Вуд, вынимая блокнот и авторучку. — Хвала триумфаторам! Лавры!

Нефтяники переглядывались с легким недоумением. Борис Корин сказал:

—Нефть обнаружена, но ее еще надо поднять. Мы не делали никаких официальных заявлений, только поставили в известность, что опорная скважина готова. Вы из газеты?

—Попадание в точку, — Вуд выдернул на миг краешек визитной карточки из нагрудного кармана, —перед вами самые оперативные репортеры.

—Началось. Теперь не будет отбою. — Лумбо с сожалением отбросил свой музыкальный таз.

—От славы не бегут, мой друг. Итак, воспользуюсь правом первого интервью. — Вуд с улыбкой скользил взглядом по присутствующим, выбирая собеседника. — Ну, хотя бы... — взгляд его остановился на Нике, — уделите внимание прессе, гражданин.

—Кажется, меня зовут Ник Матье, — прищурясь, отозвался тот.

—Прекрасно, прекрасно, — сказал Вуд. Он подхватил Ника под локоть и решительно повел к машине, бросив остальным: — Не смею задерживать всех, понимаю, вам сейчас не до газетчиков.

—Правда, братцы, — сказал Корин, — пора испытывать скважину, вот-вот прилетит комиссия.

Нефтяники веселой гурьбой двинулись к вышке, речь их звучала, как диксиленд.

Лишь Джой замешкалась, лицо ее выражало полную растерянность, взгляд метался от удалявшихся спин друзей к Хриплому, что, разинув рот, озирал лагерь, и задерживался на господине, который уводил Ника.

—Не уходите, давайте вернемся. Я хочу... я бы хотела присутствовать. Их нельзя упустить.

—Чудеса, наша скромница стряпуха, оказывается, мечтает попасть в газеты, — рассмеялся Борис.

Джой досадливо махнула рукой и быстро зашагала обратно.

Тем временем Хриплый насытился созерцанием нефтяного лагеря и присоединился к хозяину, который шипел Нику в лицо:

—Ну, недоносок, хорошо ты справился.

—Дальше, — молвил Ник, бледнея.

—Даю тебе последний шанс. Придумай, что хочешь, но сразу же после нашего отъезда все здесь должно рухнуть к черту. Десять тысяч. Учти, я не намерен терять заработок из-за твоего норова.

—Дальше.

—Что ты заладил, парень! — вмешался Хриплый. — Хозяин, он издевается! Я сейчас припомню ему мой зуб в баре!

—Заткнись, — оборвал его Вуд. И Нику: — Твои условия?

—Я вышел из игры, — сказал Ник.

—Стоп, так не пойдет. — Вуд вынул по сигарете всем троим, пальцы его дрожали. — Нет времени на дебаты. Ты хочешь что-нибудь предложить?

Отстранив его сигарету, Ник достал свою, прикурил от зажигалки с секретом, говоря:

—Вот что, щедрый друг, если у этих ребят случится что-либо некрасивое, я, Ник Матье, не ручаюсь за здоровье всей вашей банды.

Вуд между тем изумленно протянул руку к зажигалке, но тут же, спохватившись, отдернул и спросил почти небрежно:

—Откуда у тебя эта вещица?

—Подарок моей подружки, — последовал ответ.

—Какой подружки? Быстро.

Ник пожал плечами, оглянулся на приближавшуюся девушку.

—Эй, Джой, полюбуйся-ка! Позарились на твою игрушку!

—Я их впервые вижу, — сказала она и, резко повернувшись, побежала в сторону палаток, туда, где стояла рация экспедиции.

Журналист крикнул ей вслед:

—Понимаю ваше бегство, ведь зажигалка ворованная! Стыдно!

—Какого дьявола вы оскорбили девчонку? — взорвался Ник. — Убирайтесь, пока не покалечил!

—Ну ты, потише! Это моя зажигалка, — разъярился и Вуд, — знаю я твоих подружек, как же, рванула — и след простыл. Вонючий сброд!

—Что ты сказал?! — Ник наступал на попятившегося Вуда. — Убью!

—Не тронь хозяина!!.— завопил Хриплый, лихорадочно сунув руку за борт пиджака, под мышку. — Назад!!

Вопль этот словно подхлестнул Матье. Вне себя, он схватил Вуда за горло и сжал так, что у того глаза полезли из орбит, а из сдавленной глотки потекло мычание. Грянул выстрел — лицо Ника передернула судорога, пальцы его разжались.

—А-а-а! Хозяина?! — истерично вопил Хриплый, еще дважды выстрелив в воздух. — Назад, не то прикончу! За хозяина! За мой зуб в баре! Прочь!!

Ник Матье попятился, отступая, возбужденный, испуганный. Вуд оцепенел, с его губ все еще срывалось бессмысленное мычание, будто ему продолжали сжимать горло, он тупо смотрел на пистолет, которым размахивал его слуга, и не понимал происходящего.

Отзвуки выстрелов достигли палаток и вышки, оттуда высыпали нефтяники, бежали к месту происшествия. А далеко справа уже возникла, приближаясь, темная точка, это был полицейский «джип».

—Прекратите! — раздался голос пожилой дамы.— Ко мне! В машину! Вы слышите, Коллер! Нас могут задержать, а этого допустить нельзя, меня не должны здесь видеть! Скорей! Скорей!

—Ну нет, — вдруг произнес Ник Матье, — просто так вы от меня не уйдете. — Сжав кулаки, он шагнул вперед с отчаянной решимостью.

И тогда Хриплый выстрелил в него. Ник Матье, пошатнувшись, схватился за плечо и опустился на корточки.

Случилось необъяснимое, быть может, для самого Хриплого. Он, беспрекословный прежде холуй, послушная тень Вуда Коллера, посмел совершить этот страшный поступок без приказа хозяина. Он действовал будто в каком-то кошмарном забытьи, ослепленный ненавистью к Нику Матье, ко всем на свете.

—Идиот! Что ты наделал! — придя в себя, вскрикнул в ужасе Вуд и, отмахиваясь от обезумевшего своего лакея, панически бросился к лимузину.

Хриплый несколькими прыжками достиг автомобиля и, опередив журналиста, нырнул в него и полез на место водителя. Едва Вуд успел хлопнуть за собой дверцей, машина сорвалась с места.

—Убийцы... я не имею ничего общего... кошмар...— лепетала пожилая дама, сжавшись в комок и забившись в угол, — я ни при чем... никакого отношения...

—Я тоже не виноват, — сказал Вуд даме, — меня задушили, вы свидетель, я абсолютно ничего не сделал. Я только зажигалку... вы свидетель.

—Молчать! — заорал Хриплый обоим, не оборачиваясь. — Еще слово — задавлю, как блох! Впереди, не иначе, машина сычей, если что — стреляйте из своего бульдога! Вы слышите, Вуд?

Вуд лег на сиденье и зажмурился.

Дама вдруг сказала Хриплому почти без волнения:

—Подпустите метров на двести и резко уходите влево, за тот гребешок, потом снова на колею, их машине не развернуться сразу, а у нашей — табун лошадей. Не стрелять. Они тоже не должны, еще ничего не знают. Боже мой, я как во сне...

Лимузин и «джип» сближались.

—Похоже, гостей спровадили без нас, — сказал Самбонанга.

—Остановим? — спросил Киматаре Ойбор.

—Пусть убираются, — сказал Даги Нгоро, — узнаем, что им тут было нужно.

—Осмелюсь заметить, — сказал Самбонанга, — скорее всего испугались и удирают. Что-то нечисто... Уходят.

Даги Нгоро кивнул, притормозил, вскинул свой «шмайсер» и дал короткую очередь в воздух, приказывая этим самым черной машине остановиться. Лимузин уже успешно их обошел, полускрытый песчаным гребнем, и начал удаляться, набирая скорость.

—Ладно, — сказал Нгоро с досадой, — с дипломатами поговорим в городе.

Ойбор молчал.

Между тем потрясенные случившимся нефтяники суетились возле раненого Ника Матье. К счастью для него, пуля прошла сквозь мякоть предплечья, не задев кости. Габи и Джой с помощью походной аптечки сделали все возможное, чтобы остановить кровотечение, и это им удалось. В сущности, рана оказалась неопасной, но вызвала у пострадавшего сильный шок.

Из подъехавшего «джипа» выскочил Самбонанга, за ним торопливо подошли Ойбор и Нгоро. Они поглядели на перевязанного Матье и недоуменно обвели присутствующих глазами.

—Кто? — коротко спросил Ойбор.

—Послушайте, — всхлипнула Джой, обращаясь к Даги Нгоро, — тут были двое. Одного из них я встречала в нашем клубе.

—В каком клубе?

—Да в нашем же, в клубе журналистов.

—Продолжайте.

—Заподозрила неладное, побежала к рации, а они... Ребята ушли работать к вышке, были уже далеко, слышали только выстрелы, а я видела собственными глазами. Ничем не могла помочь мастеру Ники. Ужас. Нет, я больше не выдержу, с ума можно сойти!

—Прошу всех соблюдать спокойствие, — сказал капитан.

—Догнать? — быстро спросил Самбонанга у Ойбора и ринулся было к «джипу», но сержант удержал его, отрицательно покачав головой.

—Его встретят у отеля. Не уйдет, — сказал Ойбор капитану, — их бегство — безумие обреченных.

В небе возник, нарастая, рокот вертолета.

—Все вы предусмотрели, кроме этого, — сердито молвил Нгоро, кивнув на раненого.

—Да, этого я не учел, не предвидел... — отозвался Ойбор,

—Много шума из-за пустяка, — негромко заговорил Матье. — Вон вертолет, в нем наверняка та женщина, русский врач, если надо, посмотрит мою царапину, хотя уже в полном порядке. Надеюсь, она теперь будет считать меня мужчиной, а не тряпкой. Верно, обер-мастер?

Суровые, обветренные, опаленные лица нефтяников обращены к Борису Корину. Они еще не осознали до конца всего, что случилось. Честные, мужественные люди, они не в состоянии были осмыслить, постичь подлую логику вражды и жестокости.

Что мог сейчас ответить Борис Корин, их опора и совесть? Он молча провел ладонью по своему почерневшему от солнца лицу, ставшему от горячего дыхания чужеземной пустыни почти таким же темнокожим, как и у людей, ради которых он был здесь, выдернул из-за ремня рабочие рукавицы и твердо зашагал к скважине. Ребята двинулись за ним.

—Вы можете уехать с нами, — сказал Даги Нгоро, обращаясь к Джой.

—Я прошу... я останусь с ними, — сказала она, — дело Банго еще не закончено.

Спустя несколько минут, рыча и вздымая снопы песка и пыли, «джип» увозил полицейских, торопясь поскорее выбраться на твердь трассы.

—Чертовщина какая-то, — сквозь зубы процедил Даги Нгоро, — такое чувство, будто мы сделали глупость, будто все произошло из-за того, что мы затеяли эту погоню. Представьте, даже не знаю, сумею ли объяснить окружному этот ужасный спектакль.

Вертолет, должно быть, уже опустился в нефтяном лагере, доставив туда государственную комиссию, и она, вероятно, выслушивала новости, омрачившие радость успешного бурения, когда полицейская машина выбралась наконец из песков.

Самбонанга наклонился к Ойбору и шепнул:

—Все думаю, вы хотели, чтобы все они увиделись?

Сержант молча кивнул и оттолкнул юношу плечом.

Он был какой-то окаменевший, сержант Киматаре Ойбор, глаза налились свинцовой тяжестью, губы сжались, а руки, вцепившиеся в скобу перед сиденьем, напряглись.

Там, где грунтовая дорога переходила в асфальтированное шоссе, Даги Нгоро прибавил скорость и сразу почувствовал свою стихию, откинулся на спинку сиденья, сняв шлем, перестал чертыхаться.

—Да, не все получилось... — сказал Ойбор.

Машина летела как бешеная, загребая под себя колесами километр за километром. Кое-где показывались первые островки зелени, пустыня сменялась саванной, глухой и безлюдной.

В своем начале шоссе дважды разветвлялось. Метров за триста до второй развилки Самбонанга, взглянув на сержанта, внезапно вскрикнул:

—Меня укачало! Остановитесь!

Капитан Даги Нгоро сбросил газ, остановил машину и удивленно обернулся. Самбонанга мгновенно нанес ему сильный удар по голове рукоятью револьвера. Нгоро обмяк и завалился на бок.

57

Крытый полицейский грузовик подъехал к аэропорту, из него высадился отряд оцепления. Незадолго до этого несколько человек были оставлены на железнодорожном вокзале и автостанции.

Заблаговременно были блокированы и все прочие выезды из столицы.

Даже в пригородных районах типа Шарбатли находились усиленные патрули, поскольку, как показывало прошлое, нередко преступники на первых порах пытались найти укрытие в головоломных ' лабиринтах трущоб.

Грузовик опустел, и шофер согласно инструкции повел его в центр, к одной из самых известных всем водителям бензоколонок, у которой с некоторых времен обосновался престарелый башмачник.

Раскладной стульчик башмачника был на месте, вывеска, ящик-стол, инструменты и горка рваной обуви тоже, сам же старичок в стороне, привязавшись к владельцу заправляющегося автомобиля, рассуждал о том, что только осел может обременить легковую машину таким прицепом.

Аполлон-заправщик хохотал во все горло, получая какое-то странное удовольствие от занудливых проповедей башмачника перед автовладельцами.

Водитель полицейского грузовика крикнул:

— Алло, отец! Давай-ка грузить твою фабрику! Велено доставить тебя обратно на площадь!

Башмачник оставил в покое владельца легковушки с прицепом и засеменил к грузовику.

— Чего разорался? — строго просипел он.

— Давай не задерживай, — сказал полицейский, — где твое барахло? Я помогу. Кончилась служба, возвращайся к своей старухе.

— Вот еще! Никуда отсюда не уйду, мне здесь хорошо. А что, бандитов уже поймали?

Водитель грузовика сплюнул, махнул рукой и укатил восвояси. Башмачник тоже сплюнул и махнул рукой, затем не спеша подался к заправщику, который уже подпирал спиной свою будку, кончив дело, и сказал:

— Видал? Хотели нас разлучить. Полиция. Я его быстро спровадил.

— Чего это они? — спросил парень.

— Ты умеешь хранить тайны?

— Конечно! — возмутился заправщик, который и понятия не имел, что такое держать язык за зубами.

— Тогда я, так и быть, расскажу тебе кое-что.

58

— Слушай, — сказал старый служака Киматаре Ойбор, — слушай, собака, раз настаиваешь. Будем считать, исполню твое последнее желание. Я тебе все доложу, как приговор. И про Нордтона вместе с твоей Магдой-Луизой, и про Эла Броуди, и про Мариба — Соважа, и про всю вашу банду, и про ночь на площади.

— Я слушаю, — с трудом шевеля губами, заговорил Даги Нгоро, — и жду, когда вы оба опомнитесь, безумцы. На кого подняли руку!

— На убийцу! На подлую собаку! Не нравится? Но ведь это не я, а твои заморские хозяева дали тебе собачью кличку — Рык. Черный Рык, продажная шкура!

— Не желаю слушать бред обезумевших бунтовщиков.

Сдерживая ярость, Киматаре Ойбор, бросив на притихшего Самбонангу подбадривающий взгляд, вновь произнес, обращаясь к поверженному врагу:

— Нет, ты выслушай, Нгоро, это приговор!

— Не надо, — прохрипел Нгоро. — Чего вы хотите? Приму любое предложение в обмен на жизнь. Пойду на все ради жизни.

Сержант Ойбор, откинувшись на спинку сиденья «джипа», упирался ногами в прижатые к лобовому стеклу плечи разоблаченного преступника.

Автомат был направлен в тяжело дышащую грудь Нгоро, на сером и вспухшем после оглушительного удара лице которого отражались и страх, и отчаяние, и злоба, и ненависть, и мольба.

Самбонанга встревоженно смотрел на сержанта, на то, как напряглись до белизны его руки, сжимавшие автомат, как налились его глаза каким-то страшным, пугающим смыслом.

Никогда еще не видел молодой полицейский своего учителя в таком состоянии.

Ойбор сказал:

— Я старый человек, да, можно считать, старый, если не всей обоймой лет, положенных человеческой жизни, то здоровьем, полусотней серьезных ран за сорок два года службы между ножом и пистолетом таких подонков, как ты, Рык Нгоро.

— Послушайте, сержант, не валяйте дурака, — хрипел Нгоро, — у меня столько денег, что вам и этому молокососу хватит на...

— Молчи, собака, когда человек говорит! Не перебивай! Так вот, я отдал всю жизнь охране людей, и мне дороги надежда и вера свободных людей моей родины в новую жизнь, несравнимо лучшую, чем та, которая досталась уходящему поколению. Моему поколению. Я их люблю, людей моей свободной родины, и не могу допустить, чтобы их враг, убийца лишнюю минуту дышал тем же воздухом, что и они. Ты недостоин жизни.

Самбонанга настороженно встрепенулся:

—Гражданин сержант, я вас прошу... что вы задумали? Нужно ехать, гражданин сержант.

— Молчать! — вне себя вскричал Ойбор.

— Слушаюсь. Но, гражданин сержант... учитель, прошу вас -

— Я дорожу доверием народа ко мне, к тебе, Самбонанга, ко всем, кто честно исполняет свой служебный и гражданский долг. Нельзя, чтобы проходимцы бросали на нас тень. Так что, Нгоро, суда над тобой не будет, не будет огласки, для непосвященных ты — павший на посту. Постараемся похоронить тайну здесь я и Самбонанга.

— Блюстители закона преступят закон?! — завопил Нгоро,

— Это я отнесу на свою совесть, — сказал Ойбор.

— Нет! — вдруг закричал Самбонанга. Его бил озноб, взгляд округлившихся глаз метался от сержанта к Нгоро, скользил по глухой и безлюдной окрестности и возвращался, суматошный, отчаянный. Дрожащие его руки вцепились в ремень автомата, направленного в грудь Нгоро, однако он все-таки не решался потянуть за ремень, не хватало духа отвести готовое покарать оружие от человека, которого человеком уже не считал. Горло распирал невыносимо горячий ком, сухой, как белое небо Аномо. Он проглотил этот ком, облизал губы, повторил уже негромко: — Нет. Так нельзя. Нет, нет, нельзя, самосуд — преступление. Отказываюсь участвовать, гражданин сержант.

— Мой Самбонанга перестал быть мужчиной? Возьми себя в руки! — прикрикнул на чрезмерно разволновавшегося парня Киматаре Ойбор. Однако поведение и слова ученика все же произвели на него отрезвляющее действие. Он сказал уже спокойно: — Неужели мне не дано взять на себя этот акт возмездия? Рискну присвоить себе это право, рискну. Ты должен понять меня, Самбонанга.

— Согласен на любое условие, только жить, — вновь прохрипел Нгоро, с надеждой глядя на молодого полицейского, — жить!

— Его нельзя сейчас убивать, гражданин сержант, вы знаете это лучше меня, вы, учитель, опытный правозащитник, — возбужденно говорил Самбонанга, обращаясь к Ойбору, — его нужно показать всей стране. Пусть все увидят, услышат, узнают про эти банды. Их надо судить громко.

Поколебавшись с минуту, сержант Киматаре Ойбор убрал автомат, защелкнул на Дагй Нгоро наручники и процедил сквозь сжатые зубы:

—Просто не могу видеть живым бешеного зверя. На меня как затмение нашло. А ты хорошо сказал, Самбонанга, всех их надо судить громко, на весь мир. Ты прав, мой мальчик.

59

Зал, в котором проходила пресс-конференция, был заполнен до отказа. В лучах телевизионных осветительных приборов плыли нити табачного дыма. Вспыхивали блицы фотоаппаратов, щелкали турели кинокамер, шуршали блокноты.

Комиссар полиции только что сделал сообщение для прессы. Сидя за столом, уставленным микрофонами, он обратил глаза к залу, ожидая вопросов.

Опередив всех остальных присутствовавших журналистов, с места встала девушка и громко произнесла, пересиливая волнение:

—Джой Маллигэн, отдел хроники «Абреже». Гражданин окружной комиссар, что вы можете рассказать об упомянутом в вашем вступительном слове агенте иностранной державы по кличке Черный Рык? Как случилось, что он сумел проникнуть в полицию и служил в вашем ведомстве, занимая весьма высокую должность?

Комиссар вздохнул и осушил стакан с водой, стоявший перед ним. В зале произошло некоторое движение, кое-кто даже ухмыльнулся при виде столь выразительной реакции комиссара на вопрос девчонки-репортера.

Выждав тишину, комиссар рассказал следующее:

—Офицер армии свергнутого диктатора Даги Нгоро бежал за границу вместе с группой военных из окружения бывшего подполковника Мариба Голд-Амаду, кстати также привлеченного сейчас к ответу за целый ряд тяжелых преступлений как в нашей стране, так и за ее пределами. Этот бывший главарь бывшей четвертой дивизии незаконно и тайно обосновался на восточном побережье континента с фиктивными документами на имя нейтрального коммерсанта Мануэля Соважа.

Так вот, как я уже сказал, Даги Нгоро из компании этого отщепенца. Органы безопасности нашей республики располагают данными, из которых явствует, что за границей Нгоро провалился с крупной валютной аферой и, спасаясь от тюрьмы, с помощью Соважа и поддельного паспорта бежит в Турцию, где попадает на глаза резиденту ЦРУ Элу Броуди.

Установлено документально, что Нгоро получает там некоторую сумму в твердой валюте, кличку Черный Рык, радужные обещаний на будущее и, завербованный, переправляется обратно в нашу страну в качестве шпиона-диверсанта.

В это время еще идут ожесточенные сражения, гражданская война в разгаре, но всякому неглупому человеку уже ясно, что победа р эволюции близка.

Убедительно доказав свою личную непричастность к былым кровавым операциям армии диктатора, военный специалист, офицер, добровольно заявляет о готовности всеми силами помогать борющемуся за свободу народу.

Ему поверили, как поверили, и небезосновательно, многим кадровым военным, искренне перешедшим на сторону повстанцев, которые, надо признать, своим профессиональным умением и знанием ратных наук внесли известный вклад в дело нашей общей победы.

Ему поверили еще и потому, что, сражаясь на стороне народа, он даже проявил храбрость, особенно показал себя как специалист по борьбе с разведкой противника.

Как вы сами понимаете, это был хитрый и тонкий ход, разработанный его зарубежными хозяевами, разгадать который, к сожалению, в то горячее время не удалось.

Они, Рык и его хозяева, пошли на такой маневр, понимая, что дни старого режима все равно сочтены, что им остается лишь попытка прицелиться на будущее.

Итак, его заслуги в завершающем году войны, образование, опыт, а также ряд случайных обстоятельств помогают ему после победы занять пост начальника полицейского управления одной из городских зон, тем более что с кадрами в сфере охраны порядка тогда ощущался острый дефицит.

Нгоро доволен. По служебной линии старается не делать осечек, и это в известной мере ему удается. Его прошлое кануло в забытье, все заняты днем сегодняшним, построением нашего завтра.

А между тем его хозяева начинают приступать к своим давним планам. Агента по кличке Рык приобщают к разработке и осуществлению диверсий экономического и политического характера.

В независимый банк на его тайный счет, трогательным девизом которого стало имя любовницы, сотрудницы одного западного консульства, поступает кругленькая сумма, плата за кровь патриотов, за попытку бросить тень на наших советских друзей и распространение провокационных слухов, за покушение на владельца бара, знавшего хозяина разыскиваемого автомобиля и догадавшегося о заговоре против экспедиции в Аномо, за все, что содеяно и должно было еще совершиться.

Нгоро не назовешь трусом или глупцом, но он жестокий, подлый прихвостень извечных врагов любого свободолюбивого народа. Алчный, продажный, он поклонялся только наживе.

Тот, кто ненавидит преобразования в пробудившейся, решительно рвущей цепи векового рабства Африке, кто ненавидит и нашу республику, кто ищет возможность подорвать нашу политику и экономику, в конце концов находит путь к таким ренегатам, как Даги Нгоро, распознав не только их слабость к деньгам.

После этих слов комиссара в зале некоторое время царило молчание, нарушаемое лишь жужжанием кинокамер и скрипом перьев.

Но вот поднялся элегантный мужчина с воспаленными глазами. Зажженная трубка во рту, к немалому удивлению присутствующих, не помешала ему отчетливо произнести:

—Жан-Луи Девалье, «Пари-матч» и «Атлас». Вы намекнули на интимную связь между убийцей и мадемуазель из некоего дипломатического представительства. Будьте любезны, подробней.

В рядах представителей прессы послышался смех.

—Но, месье... — молвил в ответ комиссар и развел руками, с трудом подавив невольную улыбку. И повернулся к следующему журналисту.

—Павел Бърнев, «Работническо дело». Уважаемый гражданин комиссар, не могли бы вы уже сейчас осветить обстоятельства и детали дела по раскрытию заговора против нефтеразведки, которая ведется с помощью советских специалистов в пустынном районе Аномо?

Комиссар сказал:

—Следственные органы еще готовят материалы к предстоящему судебному процессу, поэтому я не уполномочен делать какие-либо официальные заявления на этот счет. Однако в порядке частного высказывания, имея в виду некоторые сведения, известные лично мне как абсолютно подлинные, и связывая их с ответом на предыдущий вопрос сотрудницы «Абреже», могу рассказать кое-что с полной ответственностью.

Я уже говорил, что один из арестованных, агент, проникший во вверенный мне округ, принимал участие в заговоре против экспедиции, организованной революционным правительством с братской помощью русских нефтяников.

Заговорщики решили подкупить нашего специалиста Банго Амеля, а в случае неудачи уничтожить его физически и заменить своим человеком.

Сотрудник западного консульства Слим Нордтон, кстати оставивший на месте преступления окурки своих любимых греческих сигарет, ночью подкарауливает инженера.

Подкуп, понятно, не удался. Во время вспыхнувшей схватки Рык, или Нгоро, спешит на выручку Нордтону и сбивает инженера Амель машиной.

Я забыл сказать, что до этого он, Рык — Нгоро, наблюдал за площадью, сидя в «рено» иностранца. Замечу, он вообще прослыл мастером вождения автомобиля. Вероятно, те из вас, кто вел или писал репортажи с автогонок, вспомнят его выступления за спортивный клуб полиции.

Короче, оба преступника скрываются, не подозревая, что невольным свидетелем трагедии был случайно выглянувший из окна горожанин, которому, правда, не удалось как следует рассмотреть скрывшихся.

Забегая немного вперед, скажу, что именно этот старик свидетель сообщил о случившемся полиции, позвонив из телефона-автомата на той же площади.

В газетном киоске ночевал мальчик-разносчик, он видел, как вскоре Нгоро вернулся на площадь — он потом узнал его на фото — и подбросил на место преступления зажигалку одного журналиста-иностранца, которая в тот момент оказалась у Нордтона.

Этого Нгоро показалось мало, и он решил для отвода глаз угнать автомобиль, принадлежавший неподалеку расположенному русскому посольству, попутно устранив охранника, знавшего его как офицера полиции.

Слим Нордтон, по-видимому, беспрепятственно покинул страну. Это плохо, это не дает нам покоя. Жаль, если ему удастся уйти от ответа за соучастие в убийстве. Поиски Интерпола пока безуспешны.

А Даги Нгоро спокоен, ибо всем в управлении известно, что в момент происшествия он находился в Блу-товне по делам службы, хотя сам капрал Бвсраму из блутовнского отряда понятия не имел, что именно у него гостил и тесно сотрудничал с ним инспектор из столицы.

Но Даги Нгоро просчитался. И не только с подставной красоткой от дипломатии, которой он уже стал не нужен, не только в попытках запутать и увести следствие по ложному следу, жертвуя для этой цели даже некоторыми малозначительными лицами, так или иначе причастными к заговору против нефтеразведки, он просчитался во многом с самого начала, потому что другого удела у наших врагов нет и не будет.

Вскинув руку, вновь поднялся Жан-Луи Девалье с дымящейся трубкой во рту.

—Позвольте еще раз привлечь ваше внимание к любопытству моих читателей, месье окружной комиссар.

—Прошу.

—В деле фигурирует загадочная зажигалка некоего аккредитованного здесь корреспондента, находящегося под следствием. Кой-какие слухи мне известны, но хотелось бы узнать что-нибудь от вас.

—Историю с зажигалкой можно, пожалуй, отнести к разряду курьезных, — сказал комиссар. — Не скрою, что я знаком с протоколами предварительных допросов. В общих словах. Садовник иностранного представительства нашел дорогую серебряную зажигалку, отдал Нордтону, полагая, что тот вернет ее владельцу. Никто не заявил о пропаже, и Нордтон оставил зажигалку у себя, решив, что она утеряна давно каким-нибудь проезжим бизнесменом или туристом. Мало ли кто наведывался? Так он и сказал Нгоро, когда капитан однажды заинтересовался этой оригинальной вещицей с пометкой «Сделано в Гонконге», увидев ее в руках Нордтона. Подбросив «улику» на место преступления, Нгоро пытался подтолкнуть следствие к достаточно темной личности Ника Матье, который немало побродил по свету, бывал и в Гонконге. Ни Нгоро, ни Нордтон не подозревали, что зажигалка принадлежала их сообщнику. Вот з чем курьез. Если позволительно так выразиться в данном случае.

—Илтон Скок, телекомпания Эн-би-си. Сэр, как вы объясните инцидент в пустыне Аномо? Я имею в виду покушение на бурмастера Матье. Правда ли, что коллега из местной газеты, очаровательная мисс Маллигэн, была непосредственной участницей этой драматической сцены?

—Джой Маллигэн была свидетельницей, а не участницей. В качестве свидетельницы выступит и на процессе, поэтому настоятельно рекомендую не осаждать ее тщетными расспросами до судебного разбирательства. Она соблюдает положение законодательства, — сказал комиссар, — а относительно причин, сути и участников той, как вы назвали, драматической сцены могу посоветовать одно, мистер Скок: потерпите до процесса.

—Раши Сингх, «Пиплз демокраси». Как вы расцениваете, господин комиссар, уже появившиеся многочисленные и абсолютно противоречивые комментарии средств массовой информации на тему Аномо?

— Отрицательно. Цель пресс-конференции как раз и заключается в том, чтобы остановить ложные домыслы и вздорные суждения.

60

Мальчишка — разносчик газет приплясывал на главной площади столицы, названной площадью Освобождения, прижимая к груди кипу пахнущих типографской краской листов утреннего выпуска.

— Новости! Новости! Блестящее будущее мертвых песков Аномо! Братская дружба крепче земных глубин! Новости! Свежие новости! Раскрыт преступный заговор агентов Запада! Враг не уйдет от ответа! Мы на пути прогресса!

Звонкий мальчишеский голос летел над городом, который, как и вся страна, как и весь многострадальный континент, являл собой строительную площадку, где рядом еще уживались сор и творение, грязь уходящего и новь пришедшего времени, где глинобитное жилье соседствовало с белокаменным, где вечна зелень и вечно солнце...

Игорь Васильевич Коваленко

ЖАРА В АНОМО

Редактор Т. Костина Художники Б. Жутовсний, И. Бисти Художественный редактор Б. Федотов Технический редактор Г. Прохорова Корректоры В. Авдеева, И. Тарасова

Сдано в набор 06.01.82. Подписано в печать 13.05.82. А03299. Формат 84Х108'/з2. Бумага типографская № 2. Гарнитура «-Литературная». Печать высокая. Условн. печ. л. 14,28. Учетно-изд. л. 15.3. Тираж 100 000 экз. Цена 1 р. 10 к. Заказ 2234.

Типография ордена Трудового Красного Знамени издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Адрес издательства и типографии; 103030, Москва, К-30, Сущевская, 21.